Социально-исторические корни немецкой классической философии - Мотрошилова Н.В.

Author: Мотрошилова Н.В.
Tags: история философии философия классическая философия немецкая философия издательство наука
ISBN: 5-02-008045-4
Year: 1990
Similar
Немецкая классическая философия
Ленинский анализ немецкой классической философии
История диалектики. Немецкая классическая философия
Text
                    IgjgjgH В. МотрошиловаСоциально¬историческиекорнинемецкойклассическойЖНАУКА* ;• ж я .JШ	л-1 Т> ф. %rill И&Ш!п ■ . -ij" . ’кsftт»'1!^* -i;
ТюбингенАКАДЕМИЯ НАУК СССР Институт философииКВ. МотрошиловаСоциально¬историческиекорнинемецкойклассическойфилософииОтветственный редактор академик Т. И. ОйзерманМосква «Наука» 1990
ББК 87.3М 85Редакционная коллегия:Т. Б. Длугач, В. В. Лазарев,М. М. Ловчева (уч. секретарь),Н. В. Мотрошилова, Т. И. ОйзерманРецензенты: доктора философских наук В. Л. Карпушин, В. А. Лекторский,В. В. СоколовРедактор издательства В. С. ЕгороваЧ& £-9\ОЬи шМотрошилова Н. В.М 85 Социально-исторические корни немецкой классической философии.— М.: Наука, 1990.— 208 с.— Немецкая классическая философия. Новые исследования.ISBN 5-02-008045-4В работе анализируются социально-историческая обуслов¬ ленность немецкой классической философии и ее воздействие на общество на трех взаимосвязанных уровнях: влияние на философию и осмысление ею проблем коренных переломов в развитии мировой цивилизации; «выражение в мысли» (Ге¬ гель) социального уровня ускорения в эпоху нового времени; развитие философских идей в контексте конкретно-историче¬ ских ситуаций.Для философов, широких кругов читателей, интересую¬ щихся историей философии.0301030000-374М	-5-90 2 полугодие	ББК 87.3042(02)-90	JISBN 5-02-008045-4	© Н. В. Мотрошилова, 1990Постановка проблемы и характер исследованияБолее чем столетний исторический период, когда формировалась и развивалась немецкая классическая философия, когда творили гениальные мыслители Кант, Фихте, Шеллинг, Гегель, Фейербах, в после¬ дующей истории философии и культуры неоднократно становился объектом описания и осмысления. Пред¬ принималось немало попыток проанализировать немецкую классическую философию в контексте ее эпохи.Интерес к немецкой классической философии в дан¬ ном случае особый. Прежде всего, как и всякое сколько- нибудь значимое философское движение, немецкая классика объективно испытала мощное воздействие социально-исторических проблем, изменений, противо¬ речий и сама оказала на историю несомненное влияние. Поэтому есть все основания говорить именно об объек¬ тивном диалектическом взаимодействии немецкой клас¬ сической фил-ософии и исторического развития общест¬ ва. Далее, специфика немецкой классической филосо¬ фии, одна из граней ее особого историзма состоит в утверждении и разработке теоретического принципа, со¬ гласно которому всякая философия должна быть осмыс¬ лена в контексте исторического времени. Известные слова Гегеля из Предисловия к «Философии права»: «Постичь то, что есть,— вот в чем задача философии, ибо то, что есть, есть разум. Что же касается отдельных людей, то уж, конечно, каждый и без того есть сын своего времени; таким образом и философия есть точно так же :овременкая ей эпоха, постигнутая в мышлении» 1 —3
выражают идею, которая в иной форме высказывалась и другими представителями немецкой классической философии. Эта идея и связанные с нею теоретико- методологические разработки входят в комплекс ис¬ следований, наделенных на выявление связи между обществом, историей и духовно-познавательными формами, включая философию. Кант, Фихте, Шеллинг, Гегель, Фейербах внесли в постановку и разрешение этих проблем существенный вклад. Здесь немецкая классическая философия также послужила маркси¬ стской мысли в качестве живительного теоретического источника. Вот почему как в силу своей объективной свя¬ зи с эпохой, так и благодаря глубокому пониманию связи философии и развития общества немецкая классическая философия была для истории мысли, в особенности марксистской, чрезвычайно важным и интересным объектом, исследуя который можно было пролить свет и на более общие механизмы социально-исторической обусловленности философского знания. В последние десятилетия интерес к данной проблематике усилился 2.Предлагаемое далее исследование социально-истори- ческих корней немецкой классической философии отправляется прежде всего от достижений истории философии. Однако приходилось считаться с немалыми трудностями, проблемами, штампами и стереотипами, которые имеются в современной литературе вопроса — и в той, что относится к проблематике социальной обусловленности историко-философского знания в целом, и в той, что посвящена специально немецкой классической философии. В литературе выявились две крайности. С одной стороны, в некоторых работах связь между характеристиками эпохи и философскими идеями устанавливается, так сказать, «в принципе», «во¬ обще» — без прояснения более конкретных, весьма сложных и противоречивых отношений между общест¬ вом, историей и различными типами философских4проблем, соответственно концепциями, разделами философии, формами философского познания. С другой стороны, имеются (главным образом в зарубежной литературе) работы, частного характера, которые опираются на интересный фактический материал, но почти не выходят на уровень теоретико-методологи¬ ческих обобщений.Длительная работа над проблемами социально¬ исторической обусловленности познания, сознания, знания, в частности предшествующие исследования истории философии в социально-историческом кон¬ тексте, и та неудовлетворенность, о которой я уже сказала, привели меня к твердому убеждению, что ныне требуется разработать и опробовать в новых исследо¬ ваниях систему теоретико-методологических принципов, которая как раз и позволила бы дать целостную и одно¬ временно максимально конкретную реконструкцию связи между философией прошлого и историческим процессом развития общества.Предлагаемое• исследование есть попытка нового ответа на эту потребность теории, имеющую также зполне практические и остроактуальные проявления. Понять немецкую классику в контексте развития общества, в связи с диалектикой истории — значит обратиться к прояснению более общих механизмов активного воздействия философии на современную ей эпоху и на историю в целом. Такое прояснение на¬ стоятельно требуется от философии и всей культуры в наше время, чреватое небывалыми для человечества опасностями.Одно из главных критических соображений, которое ~одожено в основу дальнейшего исследования со¬ циально-исторических корней немецкой классической Философии, состоит в том, что недостаточно опериро¬ вать, как это обычно делается, только понятием «эпоха», •: тому же, как правило, взятым в весьма общем и плохо проясненном значении.
В той концепции, основные теоретико-методологиче¬ ские принципы которой будут обосновываться и приме¬ няться далее, понятие исторической эпохи, во-первых, будет ставиться в связь с другими понятиями, обни¬ мающими более «широкие» и более «узкие» по своим временным рамкам исторические периоды. Во-вторых, и само понятие эпохи будет представлено более диф¬ ференцированно и конкретно — чтобы уловить все разнообразие и своеобразие складывающихся на каждом значимом отрезке совокупного исторического развития важнейших социальных условий и обстоя¬ тельств, которые прямо или, чаще, опосредованно влияют на философию и испытывают ее обратное влияние.Далее я очень сжато сформулирую основные понятия, идеи и методы, которые в этой книге положены в осно¬ вание исследования социально-исторической обуслов¬ ленности немецкой классической философии. Главную задачу данной работы я вижу в анализе немецкой классической философии на трех основных уровнях ее взаимосвязи с историческим развитием общества — . цивилизационном,эпохальном,ситуационном. (Разуме¬ ется, эти уровни в реальной истории философии и исто¬ рии общества не существуют отдельно друг от друга.)Цивилизационный уровень. Под цивилизацией я понимаю измерение противоречивого, скачкообразного развития человечества после варварства, главные специфические особенности которого состоят:—	в выделении человека и человечества из природы, установлении специфических отношений человека и человечества и природы;—	в создании и преобразовании того, что К. Маркс назвал «второй природой», т. е. уникального челове¬ ческого мира и человеческой деятельности с такими•	результатами и формами, которые:рождаются в рамках индивидуально-единичных6и исторически особых условиях деятельности, но при¬ обретают всеобщий характер ивсеобщее, в том числе всемирно-историческое значение, передаются от поколения к поколению, от одного региона мира к другому, от одного типа общественной системы к другой и преобразуются в новых условиях;—•постепенном формировании благодаря этому взаимозависимого, целостного мира человеческой истории, в приращении преобразующих, познавательно- духовных сил и возможностей человека и человечества, а одновременно в возникновении, видоизменении затрагивающих все человечество (сегодня особо обострившихся) противоречий в отношениях человека к природе, в отношениях индивидов, групп, классов, общественных систем друг к другу, к духовному насле¬ дию человечества. (Более конкретные разъяснения сути цивилизационных связей даются в дальнейшем.)Иногда понятие культуры, трактуемой в самом широком смысле (как единство «материальной» и «ду¬ ховной» культуры), по существу отождествляется с понятием «цивилизация». Против этого я не возражаю, если одновременно выделяется и анализируется также и культура в более узком смысле — как совокупность особых сфер и измерений человеческой деятельности, ставших на сравнительно давней стадии развития цивилизации относительно самостоятельными.Всеобщие по своему социально-историческому смыслу результаты, тенденции и противоречия цивилизации всегда воплощаются в виде особых и единичных социально-исторических явлений и тенден¬ ций, т. е. по-разному проявляются в условиях разных исторических эпох, социально-экономических формаций, стран, регионов и в деятельности конкретно-историче- ских индивидов. Отсюда и необходимость специального выделения из целостности истории и общественной7
жизни двух других историко-динамических «срезов», «уровней» — связанных с понятиями «эпоха» и «истори¬ ческая ситуация».Понятие эпохи и история философии. На развитие познания вообще, науки и философии в частности оказывает свое влияние характер определенной исторической эпохи. Понятие эпохи — опять-таки весьма многозначное, емкое — я также буду в даль¬ нейшем конкретизировать именно для целей историче¬ ского анализа немецкой классической философии. Здесь же в общей форме отмечу, что эпохи понимаются как:а)	крупные этапы в развитии человеческой цивилиза¬ ции (после ее возникновения), характер которых каким-то (подлежащим исследованию) образом влияет на тип, тенденции развития познания (здесь: философии); этапы цивилизации в историческом смысле довольно обширны и отличаются известной однородностью, хотя могут быть дифференцированы на относительно различные (локальные и принадлежа¬ щие определенному отрезку истории) цивилизационные формы; очерченность этих этапов так или иначе связана с историческими типами науки и философии, со стилем и характером научного и философского мышления и т. д. Для анализа крупных и длительных философских формообразований, какова немецкая классическая философия, очень важно понятие «цивилизационного взрыва» (или скачка в развитии цивилизации);б)	обширные этапы человеческой истории, совпадаю¬ щие с (относительно) ограниченными отрезками истории, когда происходит зарождение, гибель, со¬ существование общественно-экономических формаций (в этом смысле говорят об эпохах феодализма или капитализма); характер формационных эпох, а также тип сосуществования старых и новых формаций — обстоятельство, оказывающее несомненное влияние начеловеческое познание, в частности на познание философское;в)	менее обширные, но все же порою охватывающие целые века исторические этапы, также отличающиеся известной однородностью исторических задач, доми¬ нирующих событий и т. д. (в этом смысле можно гово¬ рить, например, об эпохе нового времени, об эпохе ранних буржуазных революций, об эпохе Великой французской революции, об эпохе НТР и т. д.);г)	эпохальные измерения также имеются в виду, когда речь идет — пусть и без определения точных исторических границ — о «прошлой эпохе» или о «современности» («наше время», «наша эпоха» и т. д.) и когда осмысливаются какие-либо важные особенности переживаемого данными людьми исторического пе¬ риода.Понятие «историческая ситуация» и история фи¬ лософии. Эпохальные отрезки истории для целей более конкретного анализа истории философии целесообразно рассматривать как совокупность исторических ситуа¬ ций, каждая из которых отличается (относительной) определенностью, своеобразием — в зависимости от того, какие исторические события доминируют, какие проблемы социально-исторического развития (в данном регионе, данной стране, в данной области деятельности ит. д.) становятся наиболее настоятельными. В дальней¬ шем анализе будет сделана попытка выделить основные исторические ситуации развития Германии во второй половине XVIII — первой половине XIX в. (которые одновременно были и ситуациями, вехами в развитии немецкой культуры, включая немецкую философию) и на уровне ситуационного анализа конкретизировать механизмы взаимовлияния общественного развития з развития философии.Еще раз подчеркну, что выделение исторических уровней производится в целях анализа духовных9
феноменов (здесь: истории немецкой классической философии) в контексте общественно-исторического развития. В реальной истории конкретные индивиды — классики немецкой философии;'#- всегда жили в усло¬ виях вполне определенных и преходящих исторических ситуаций, были включены в совершенно определенные социальные, институциональные, ’ личностные отноше¬ ния. Контекст их деятельности и сама деятельность — нечто целостное, неразделимое и давно прошедшее. Все и всяческие реконструкции и аналитические ди- стинкции здесь, как и в случае любых феноменов прошлой истории, не могут не быть субъективными и условными. Вместе с тем классики немецкой философии были вполне определенно ориентированы на то, чтобы: (1) выразить цели, потребности человеческой цивили¬ зационной истории в целом и (2) отдельных, взятых в разных аспектах эпох ее развития, (3) осмыслить и вы¬ разить задачи дня, т. е. конкретных ситуаций. Таковы были личностные ориентации, включенные в целостную реальность жизнедеятельности этих великих философов. Ориентации же, как я думаю, становились реальными и ближайшими сознательными стимулами, опосредовав¬ шими (во внутреннем мире творческих личностей) влия¬ ние общества и истории на результаты и формы фило¬ софского труда.Кратко введенные понятия и методы, на которые я опираюсь, будут конкретизироваться в процессе самого анализа. Начну я с наиболее широких — циви¬ лизационных — социально-исторических рамок и форм, воздействовавших на некоторые центральные ценности, идейно-теоретические ориентации классиков немецкой философии, на установки философского сообщества, а через них — на важнейшие понятия и концепции немецкой классики.10I	Развитие цивилизации и немецкаяклассическая философияВ основу дальнейшего исследования социально-истори- ческих корней немецкой классической философии на цивилизационном уровне будут положены согласо¬ ванные с ранее данным определением теоретико-методо¬ логические соображения, которые излагаются сначалаз	самой общей, а затем — в более конкретной форме. ‘Надо учесть, что они не исчерпывают те возможности, нэторые предоставляет цивилизационный уровень зсследования истории философии.)1.	При всей неповторимости индивидуальных и свое- :5разии социально-исторических условий жизни людей сохраняет непреходящую актуальность обре¬ тение ими единой человеческой родовой сущности. Отсюда непреходящая же значимость вопроса об .'никальности человеческого эксперимента по отноше¬ нию к природе. «Мы должны знать,— пишет К- Маркс,— :-:акова человеческая природа вообще и как она моди¬ фицируется в каждую исторически данную эпоху»3.Что касается, в частности, идеала общества будущего, ~о Маркс специально подчеркивает: «обмен веществ : природой» будет осуществляться ассоциированными гроизводителями «при условиях, наиболее достойных :;х человеческой природы и адекватных ей»4 (итак, течь идет о сплаве индивидуального со всеобще-родо- 1ым в жизнедеятельности отдельного человека).2.	В сфере социального взаимодействия, т. е., зэбственно, в рамках всегда индивидуальных и истори¬ чески особенных актов этого взаимодействия,И
рождаются общие и всеобщие формы, благодаря которым наличествует, выживает, сохраняется — несмотря на неповторимые особенности стран, народов, регионов, несмотря на конфликты, бедствия, войны — человечество как целое (итак, имеет место сплав исторически единичного, особенного и всеобщего в актах социального взаимодействия, в процессах конкретного развертывания человеческой истории).3. Еще в древности возникают, приобретают само¬ стоятельность, а затем постоянно видоизменяются устойчивые сферы разделения деятельности, материаль¬ ной и духовной, возникают новые формы разделенного труда; из индивидуальных актов и особых сфер деятель¬ ности «выталкиваются», приобретают общее для каждой из них значение объективированные формы и результаты деятельности (сплав особенного, общего и всеобщего в деятельности человека и человечества).Соответственно всему этому на каждом переломном этапе истории приобретает жизненно важный для человечества смысл «выталкивание» из единичного и особенного всеобщих результатов, форм, тенденций человеческой деятельности. Возникает настоятельная потребность, во-первых, в стимулировании движения ко всеобщему, в рождении всеобщего, а во-вторых, в интен¬ сивной работе над самим всеобщим — в изучении его, выработке специальных теорий и методов деятельности, направленной на получение, «обработку» всеобщего,— словом, на овладение им.Удовлетворение этой двуединой цивилизационной потребности — вычленения всеобщего и работы над всеобщим как таковым — становится задачей всей культуры; но особенно важная роль в данном процессе выпадает на долю философии. Философия вырастает на почве цивилизации, культуры в широком смысле и непосредственно объединяется с культурой в узком смысле, т. е. с различными ее сферами, цивилизационная12миссия которых состоит в освоении всеобщего в сплаве с особенным. Философия же направлена на получение и освоение всеобщего как такового.Казалось бы, речь идет о фактах достаточно ясных и учтенных в определениях предмета, специфики философии. Однако при рассмотрении такого рода фактов чаще всего лишь констатируют нацеленность философии на всеобщее и почти никогда не ставят ее, эту нацеленность, в связь с социально-историческим генезисом различных частей, идей, концепций фило¬ софского знания. Иными словами, проблему всеобщего оазбирают по преимуществу статично, в некоей логико¬ гносеологической абстракции, тогда как для понимания развития философии как социального процесса необхо¬ димо историко-динамическое исследование.В свете проблемы «порождения» и изучения все¬ общего (в свою очередь, понятого в теоретической расчлененности) почти еще не изучались механизмы связи философии и исторического развития общества. А ведь дело философии уже на относительно ранних стадиях развития цивилизации (культуры) как раз и состояло в первичном, исходном для последующей истории порождении (с опорой на результаты и формы цивилизации, культуры) «поля всеобщего как тако¬ вого», в «обработке» этого поля с помощью совершенно новых целей, средств, инструментов интеллектуальной работы. В дальнейшем же философы, с одной стороны, наследуют, транслируют и видоизменяют ранее найден¬ ные объекты, типы, методы философского труда — или, иными словами, наследуют и видоизменяют эанее найденные всеобщие результаты и формы, всеобщее в его «чистом виде». С другой стороны, соответственно появлению в индивидуальных актах деятельности новых и существенных моментов, со¬ ответственно обновлению уже существующего разде¬ ления труда и появлению в нем новых звеньев,—13
соответственно этому философия стимулирует порождение (в недрах индивидуально-единичных актов деятельности и в особых ее сферах) новых всеобщих объектов и форм, а в связи с ними вновь и вновь преобра¬ зует сферу всеобщего как такового.Философские учения прошлого и настоящего, поскольку они отвечают специфике философии, ее пред¬ мета, по крайней мере объективно нацелены на выпол¬ нение философией ее охарактеризованных выше общецивилизационных задач.Вместе с тем философы прошлого уже начиная с глу¬ бокой древности рефлектируют на эти общецивилиза¬ ционные задачи, функции философии (независимо от того, что в философию само понятие «цивилизация» пришло довольно поздно и что до сего времени разные авторы употребляют его в разных значениях). Однако можно показать, что анализ задач и функций философии в контексте поисков всеобщих парадигм деятельности, разделенности и интеграции важнейших звеньев чело¬ веческой деятельности и человеческого труда,— такой анализ, восходя к глубокой древности, образует живой нерв философствования человечества во все времена и во всех регионах.Соответственно трем выделенным ранее жизненным ипостасям и проблемным аспектам цивилизационного развития в их отнесенности к философии мы рассмотрим далее немецкую классическую мысль — с целью уяснения ее именно цивилизационных социально- исторических корней.Проблема человеческой сущности и развитие цивилизацииОдна из наиболее интересных проблем исследования немецкой классической философии может быть сфор¬ мулирована в виде вопроса: в чем отличие учений14: человеке и человеческой сущности Канта, Фихте, Шеллинга, Гегеля и каковы их социально-исторические источники? Конечно, здесь — огромная область работы историков философии;, во многих исследованиях делались попытки осветить проблему человека, как она поставлена и решена каждым из этих мыслителей. Мне же важно подчеркнуть следующее. В понимании человеческой сущности классики немецкой философии примыкают к некоторым идеям предшествующей мысли, но в то же время критикуют ее, стремятся сделать шаг вперед, 'что выражается прежде всего в умении более :лределеняо и масштабно «встроить» философию человека в широкие, именно социально-исторические гамки — соответственно связать учение о сущности человека с принципами философии истории, социаль¬ ной философии (философии государства, права и нравственности и т. д.). Правда, интерес к социальным измерениям человеческой сущности, природы человека :тличал и философию предшествующих этапов5. Но если прежняя философия человека (например, XVII — первой половины XVIII в.) более всего инте¬ ресовалась хотя бы логически, гипотетически мыслимым переломом от «естественного» состояния («естествен¬ ного» индивида) к широко понятому общественному :эстоянию, то немецкая классическая философия четко ставит в центр внимания проблему человека как существа, уже занимающего в природе уникальное положение, обладающего специфической, не чисто природной» сущностью. При этом, что нам особенно накно, совершается прямой выход к проблематике цивилизации — и в ином ключе, чем у предшествен¬ ников.Так, И. Кант, который напряженно и глубоко осмыс- тявал уроки Просвещения и, в частности, во многом поддерживал острую постановку у Руссо вопроса : противоречиях человеческой цивилизации6, уже15
довольно рано (в 1764 г.) четко отграничил свою исследователькую позицию от просветительской: «Метод Руссо — синтетический, и исходит он из естест¬ венного человека, мой метод — аналитический, и исхожу я из человека цивилизованного» 7. Впоследствии (на¬ пример, в работе «Предполагаемое начало человеческой истории», 1786 г.). Кант предпочтет употреблять вместо понятия «цивилизация» слово «культура» и говорить, опять-таки поддерживая Руссо, о неизбежном пока противоречии «между культурой и природой человече¬ ства как физического рода», а также о трудностях про¬ цесса развития человечества как «нравственного рода». И в ранних и в более поздних работах по философии истории, по проблемам нравственности Кант соотносит с сознательно избранной им «цивилизационной» точкой отсчета одну из существенных задач своей философии человека. «Чрезвычайно важно для человека знать, как надлежащим образом занять свое место в мире, и пра¬ вильно понять, каким надо быть, чтобы быть челове¬ ком»,— читаем мы во фрагментах, написанных Кантом в 1764 г. 8 И еще: «Если существует наука, действи¬ тельно нужная человеку, то это та, которой я учу — а именно подобающим образом занять указанное чело¬ веку место в мире — и из которой можно научиться тому, каким надо быть, чтобы быть человеком» 9.В упомянутой работе 1786 г. Кант возводит «предполагаемое начало» человеческой — именно человеческой Щ истории к тому пункту, когда, по его мнению, уже стали обнаруживаться некоторые специ¬ фические, уникальные по сравнению с остальной природой силы и способности человека: 1) «склонность приобрести независимость от природных побуждений» 10;2)	«избирать образ жизни по своему усмотрению и не придерживаться, подобно другим животным, раз и навсегда установленного порядка» п.К,3)	способность «не только наслаждаться настоящим, н: и приблизить к себе часто весьма отдаленноебудущее» 12;4)	способность человека вступать «в отношения : азенства со всеми разумными существами, к какому :ы классу они ни принадлежали... в силу своего безу- :ловного желания самому быть целью, встречать со ттороны всякого другого именно такую оценку и не быть ттгодобляемым просто как средство для целей других» |3.Каждый, кто серьезно занимался философией Канта, наверное, согласится с тем, что здесь речь идет : постулатах, центральных для кантовской философии, многократно высказанных и подтвержденных аргу¬ ментами в трех «Критиках», в «Антропологии» и других таоотах. Существенно, что все они, вместе взятые, для У-нта суть важнейшие определения человека как ннвилизованного существа и соответственно главные вставляющие цивилизационного процесса развития человечества, по убеждению Канта имеющего, несмотря на все противоречия, прогрессирующий характер : охватывающий также и современную ему историче- ::-:ую эпоху.Пафос работ Канта — стремление убедить человека а его высоком цивилизационном предназначении. Человек цивилизации ( = культуры) —исходный и ко¬ нечный пункт, а также и сердцевина исследований Канта.Преемственность и незаконченность, конфликтность _:зидизационного процесса, величие, а вместе с тем незавершенность и хрупкость, выражаясь современным арыком, человеческого эксперимента — вот что кровно интересовало Канта, било красной нитью всего его гнлософствования. Возникновение цивилизации (или --льтуры в широком смысле слова) составляло, в терми¬ тах Канта, «переход из дикости чисто животного состо¬17
яния в состояние человечности, от подчинения инстинкту к руководству разумом —- одним словом, переход из-под опеки природы в состояние свободы. Вопрос о том,— продолжает Кант,— выиграл или проиграл человек от этого изменения, не может больше стоять, если принять во внимание назначение его рода, заключающееся не в чем ином, как поступательном шествии к совершенство¬ ванию, как бы ошибочны ни были первые, даже в длин¬ ном ряде поколений следующие друг за другом попытки достижения этой цели»14.В кантовской характеристике специфических черт человеческой природы нетрудно обнаружить сходство с некоторыми определениями философии человека пред¬ шествующих эпох. Кстати, нетривиальным является вопрос о том, как оценить эту несомненную преемствен¬ ность философии в ее анализе сущности и предназначе¬ ния человека. Нередко все дело сводят просто к неисто- ричности всего домарксистского учения о человеке, о че¬ ловеческой природе, к вытекающей отсюда абстракт¬ ности гуманизма философии нового времени, в частно¬ сти немецкой классической философии. Мне уже прихо¬ дилось анализировать данную проблему и оспаривать такие оценки применительно к западноевропейской фи¬ лософии XVII в.15 Что же касается отношения к текстам, которые подобны рассмотренным кантовским произве¬ дениям, то их особая и непреходящая актуальность обу¬ словлена, по моему мнению, настойчивой постановкой проблем человека и человечества в их предельно общей форме, что соответствует реальной общности (транс¬ историчности) некоторых задач, проблем, противоречий человеческой цивилизации и человеческой сущности («природы» человека) на всем протяжении развития истории с древнейших времен и до сегодняшнего дня.Благодаря чему до сих пор сохраняло и, значит, мо¬ жет далее сохранять себя человечество как целое? Что способствовало, до сих пор способствует развитию чело-18вещества как рода и что несмотря на все противоречия оожет обеспечить его выживание, его прогресс в буду¬ щем? В чем состоят постоянные, реальные для каждого ндивида трудности обретения подлинно человеческой :v щн ост и? Есть ли такие особенности человеческой при- о оды, с которыми нужно считаться и которые все же ттнходится преодолевать — причем равно каждому ин- пгзиду и любому обществу (пусть это делается конкрет¬ ными индивидами по-разному, в различной степени и со¬ ответственно изменяющимся социально-историческим . оловиям)? Вот смысл вопросов, по существу подхва¬ ченных из прежней культуры, но еще острее поставлен¬ ных Кантом и другими представителями немецкой клас- онки.История должна была подвести всех нас к опасной черте, к вопросу «быть или не быть» человечеству и чело¬ веку, чтобы тревожный поиск философами прошлого ноеобщих, трансисторических механизмов обретения человеком единой и уникальной человеческой сущно- :ти. сохранения человечеством самого себя, ориента- ююз индивидов, стран, народов на всеобщечеловече- ::-;эе — чтобы этот теоретически и практически оправ¬ данный гуманизм мы перестали высокомерно клеймить погнем «абстрактного гуманизма» и относить всего огшь к метафизическим издержкам классической филосо- o::z. включая немецкую классику. Ибо хотя выжива- -ое человечества, испытавшего войны, эпидемии, кровью : оосавшего свои конфликты, никогда, в сущности, не :ыло вопросом абстрактным, сегодня вся конкретность н едачи сохранения человечества и соответственно прак- -точеского и теоретического поиска путей его решения о о яд ли может вызвать сомнения.Эгромную заслугу немецкой классической философии :=завданно видеть в настойчивом, бескомпромиссном отверждении настоятельной и всеобщей необходимости ~:ежде всего для отдельных индивидов (а также, как мы19
увидим дальше, для социальных групп, стран, народов, регионов) ориентироваться на всеобщую человеческую сущность, на человечество как целое.Понимание исторического характера самой этой необ¬ ходимости было весьма перспективным — оно-то и сде¬ лало некоторые идеи немецкой классики, причем идеи для нее центральные, актуальными для современности. Речь, разумеется, идет не только о Канте. Ибо интерес к тому, что названо здесь общецивилизационной пробле¬ мой: поиску индивидами и определенной культурой, фило¬ софией родовой человеческой сущности, находится так¬ же и в центре философии Фихте, свидетельством чего служат многие его работы, особенно «Основные черты современной эпохи» или «Назначение человека». В пер¬ вой из названных работ, объединяющей лекции, с боль¬ шим успехом прочитанные в 1806 г. в Берлинском уни¬ верситете, Фихте опирается на понятие «мирового пла¬ на» и расшифровывает его как «единство всей земной жизни человечества», стремясь выделить из него те «единства отдельных периодов», которые и названы «эпохами». Фихте не скрывает того, что в раздроблении истории человечества на основные эпохи его более всего интересует «современная эпоха» и ее черты. Как и в кан¬ товской концепции, у Фихте мерилом прогресса чело¬ веческого рода является целый ряд процессов: движение человека и человечества от господства природных по¬ буждений, инстинктов к разумному сдерживанию и ограничению их; от подчинения природе к научному осмыслению природных процессов, к осуществлению «целей культуры»'6; от подчинения необходимости к прогрессу свободы; от дикости и бесправия к граждан¬ ским свободам «цивилизованного мира»17; и самое, по¬ жалуй, главное, именно кантовское — от использования человека человеком (страны страной) как средства к превращению всякого человека, человека как таково¬ го, человечества в лице .каждого человека в высшую,:нмодостаточную цель; от заведомого неравенства к бо- справедливым отношениям людей (здесь сказывает¬ ся радикализм демократических социально-политиче- . ч ориентаций Фихте).. «И таким путем совершенно язгчтожится влияние сословных различий на взаимные :чношения людей, и все граждане государства, а в конце -::нцов и весь человеческий род соединится в одинако-5	:м взаимном уважении и проникнутом уважением отно¬ шении друг к другу, ибо такое уважение будет иметь :;пнаковое и в равной степени общее всем основа- -не»,— в своем обычном приподнятом стиле «демокра¬ тического романтизма» пишет Фихте 18. Не эту ли цель, и: сути дела, ставим сегодня и мы, говоря о взаимоува¬ жении, взаимопонимании индивидов разных народов, :7;ан, регионов как о важнейшей предпосылке нового : гниально-политического мышления?Стержневая идея немецкой классической философии, :чело быть, состоит в том, что цивилизация, отождест-з	~ нем а я с культурой (в самом широком смысле), рас¬ сматривается прежде всего с точки зрения ее глубочай- чсего влияния на становление — причем никогда не за- нечшающееся — уникальной человеческой сущности, н принципе единой для всего человеческого рода на про- -гннсении его (цивилизационного) развития.Гегель, по существу продолжая начатую Кантом по¬ лемику против просветительского (особенно руссоист- ного) противопоставления естественного состояния че- ~:зечества цивилизованному (культурному), пишет: :€ представлением о невинности естественного состоя¬ ния. о простоте нравов некультурных народов, с одной счзроны, и с умонастроением, рассматривающим потреб¬ ит ;ти, их удовлетворение, удовольствия и удобства част- н:н жизни и т. д. как абсолютные цели, с другой стороны, находится в связи то обстоятельство, что культура (Bil- ;::ng) рассматривается то лишь как нечто внешнее, ги¬ бельное, то лишь как средство для достижения выше¬2021
указанных целей. Как первый, так и второй взгляд пока¬ зывает незнакомство с природой духа и с целью разу¬ ма» . Гегель (вероятно, и не замечая, что почти повто¬ ряет упомянутые ранее рассуждения Канта) видит меха¬ низм «очеловечивания», «окультуривания», наделе¬ ния духовностью естественных потребностей, побужде¬ ний человека (здесь Bildung — культура в самом широ¬ ком смысле, по существу тождественная с цивилизаци¬ ей) в том, что разум, дух (в их внеиндивидуальном зна¬ чении) «внедряются внутрь их (sich hinein bilden)» — благодаря чему преобразуются сами потребности, и вся сфера прежде «природного» в человеке начинает вопло¬ щать в себе «объективное наличное бытие»20 духа. На¬ чинает реализовываться «цель разума», а она, по Геге¬ лю, заключается в том, чтобы «посредством труда была удалена естественная простота, т. е. частью пассивное отсутствие эгоизма, частью примитивность знания и вол¬ нения, т. е. непосредственность и единичность, в которые погружен дух, и чтобы эта внешность получила ближай¬ шим образом ту разумность, к которой она способна, а именно форму всеобщности, осмысленность»21. «Тяж¬ кий труд» ожидает человека всякий раз, когда он идет по пути «освобождения» от непосредственности устрем¬ лений, «голой субъективности поведения», от каприза, тщеславия. Движение «до формы всеобщности» в про¬ цессе Bildung и благодаря ему — «переработка себя» в данном процессе. «Это — та точка зрения, которая показывает, что культура (Bildung. — Н. М.) представ¬ ляет собой имманентный момент абсолютного и облада¬ ет своей бесконечной ценностью»22.В одном этом шаге анализа, взятом из «Философии права» Гегеля, видны принципиально важные моменты его понимания человека и человеческой сущности. Сущ¬ ность человека, по Гегелю, не есть нечто готовое; она всегда лишь формируется, всегда есть незавершенный процесс формирования, Становления, и участвует в нем22человечество как целое в лице отдельных людей и поко- ммий, сокращенно воспроизводящих, интериоризирую- zihx необходимое в общечеловеческом становлении. Это, мгало быть, путь преобразования чисто природных и су- моо единичных устремлений, побуждений в направле¬ нии «всеобщности» — благодаря процессам «окультури- е 2 н и я », «одухотворения», «оразумливания». А вот « В i 1 - :ung» — процесс и тенденция — понимается Гегелем, что мы уже установили, как «абсолютная ценность», :тэящая в ряду таких возводимых на пьедестал поня- :■ как «дух», «разум», «всеобщее», «сущность», «поня¬ тие» и др. Отметим этот момент, чтобы к нему специаль- н: вернуться. То, как происходит одухотворение, оразум- чизание отдельных способностей человека, всякий раз требует, по Гегелю, тщательного исследования. II например, по отношению к «диалектике влечений и склонностей» проводится конкретный анализ весьма тгчдного, постепенного, никогда не завершаемого про¬ месса их окультуривания. У Гегеля и эта проблема, и все мругие аспекты проблемы человеческой сущности утра¬ чивают самостоятельность, ибо включаются — что прин¬ ципиально важно — в контекст диалектической системы анализа. Философия человека как самостоятельная об¬ ласть у Гегеля «исчезает».Движение ко всеобщему в человеческом поведении и мышлении, во-первых, понимается как сложнейшая зистема восхождения, каждая ступень и каждый меха¬ низм которого высвечиваются подробно и основательно, мовольно высоко оцениваются 23. Но нельзя забывать, что свой смысл они имеют только в движущейся, разви¬ вающейся через противоречия системе. Во-вторых, из Философско-антропологического плана рассуждение переносится в контекст социальной философии (у Геге¬ ля — философии права). Последняя же сознательно на¬ мелена на трансисторичность анализа, на вычленение всеобщего в социальных феноменах* (в частности, при¬23
менительно к потребностям, владению, собственности, праву, нравственности, государству и т. д.). Но не про¬ должает ли гегелевское понимание человеческой приро¬ ды—скажем, противоречивой диалектики «влечений и склонностей», называемых «ближайшими определени¬ ями воли»,— оставаться сугубо абстрактным, внеисто- рическим, даже попадая в поле социальной философии? И не консервирует ли Гегель абстрактность анализа тем, что вполне обдуманно и целенаправленно уклоняет¬ ся от конкретно-исторического рассуждения по пробле¬ мам социальной философии и требует исследования всех рассматриваемых в ней действий человека, отноше¬ ний людей (в частности, свободной воли как ее исход¬ ного пункта) «по понятию», «самих по себе», в их абсо¬ лютной всеобщности? Это один из многих непростых вопросов, накопившихся в исследовании немецкой клас¬ сической философии.В отечественной историко-философской литературе сложилась традиция не просто критической, но чаще всего негативной оценки характерного для немецкой классики тяготения к «чистоте», сугубой всеобщности анализа социально-исторических феноменов. В рамках моего понимания социально-исторических корней немец¬ кой классики и, в частности, в свете исследования ее общецивилизационной обусловленности и ориентиро¬ ванности возникает потребность по-новому взглянуть на данную проблему. Перейдем ко второму из ранее обозна¬ ченных аспектов анализа немецкой классической фило¬ софии в контексте развития мировой цивилизации.Философияи общечеловеческие ценностиСтягивание великими немецкими философами пробле¬ матики социальной философии (в частности, учений о собственности и владении, государстве, праве, граж-24панском обществе, всемирной истории) к теме всеобще¬ го; к изучению всеобщих структур и механизмов челове¬ ческого социального взаимодействия как такового — несомненный факт. Очищение в исследовании всего комплекса данных проблем от эмпирии, от примет кон¬ фетных условий места, времени, от всего индивидуаль¬ ного, или, как выражается Гегель, от всякой «парти- :-г лярности» — не результат какой-либо небрежности, необдуманности, случайной ошибки. В немецкой клас- :гке «чистая» всеобщность анализа — исходный прин- П2П, исполнение которого мыслится необходимым для тбретения философией ее специфики. Такую ориента¬ цию порою считают всего лишь данью философскому идеализму, своего рода романтизацией несбыточных : даже вредных чистых идеалов; полагают, что следова¬ ние таким всеобщим принципам мало что дает «сегод¬ няшнему дню», реальности с ее вполне конкретными ::анальными и нравственными преобразованиями. Но, возможно, именно в эпохи особо напряженных социаль¬ ных коллизий, в периоды наибольших опасностей для человечества, нравственных кризисов — а такова ны¬ нешняя эпоха,— становится более ясной конкретная значимость недевальвируемых и нерелятивизируемых, именно всеобщих нравственных, правовых идеаловч	критериев.Кант в «Критике практического разума» и других таботах, посвященных нравственным принципам и цен¬ ностям, прежде всего вполне намеренно и сознательно тазводит реальность человеческого действия и мораль¬ ной закон в его «чистоте». Он подробно обосновывает необходимость их взаимообособления, например, в тре¬ тьей главе части первой книги первой «Критики практи¬ ке ;кого разума» или в заключительном ее разделе «Уче¬ ние о методе чистого практического разума» (где Кант, -::тати говоря, приводит немало жизненных аргументов, ::-:ажем относящихся к процессу воспитания, в пользу25
«чистого» понимания морального закона). Отдельный конкретный человек, в силу его природы, есть особое существо: оно, считает Кант, «никогда не может быть свободно от желаний и склонностей, которые, основы¬ ваясь на физических причинах, сами по себе не согласу¬ ются с моральным законом, имеющим совершенно дру¬ гие источники...»24. В природе человека, поскольку он есть чувственное существо и на него изначально, посто¬ янно, неодолимо влияют желания и склонности (пусть и ограненные, окультуренные в ходе развития цивилиза¬ ции) , не может быть непосредственного слияния и согла¬ сованности с чистым моральным законом. Поэтому мо¬ ральный закон, согласно Канту, по самой своей сути таков, что «его необходимо сделать постоянной, хотя и недосягаемой, целью своих стремлений»25; этот закон есть «прообраз, приблизиться к которому и сравняться с которым в непрерывном, но бесконечном прогрессе мы должны стремиться»26. А будучи прообразом, недости¬ жимым идеалом, моральный закон и должен быть вы¬ ставлен, сформулирован в его чистоте и всеобщности. Во все времена (jederzeit — слово, которое необоснован¬ но выпущено в переводе категорического императива)27 иметь в виду человечество как. таковое и значит, по Кан¬ ту, подчиняться долгу, моральному закону. «Человек, правда, не так уж свят, но человечество в его лице долж¬ но быть для него „святым"»28. В эпоху Канта можно бы¬ ло бы еще беззаботно и абстрактно поспорить с Кантом натему: а заслуживает ли человечество.того, чтобы его так чтили?Кант и сам прямо ставит такой вопрос, воспроизведя заодно и сомнения по этом поводу: «Достоин ли любви человеческий род в целом? Или это такой предмет, на который надо взирать с неприязнью, и если и желать ему всякого блага (чтобы не стать мизантропом), то от него никогда ничего хорошего ожидать нельзя и, стало быть, скорее всего, следует отвращать от него свои взо-гы?»29 Вопрос поставлен Кантом в интереснейшей, но, сожалению, мало изученной работе 1793 г. «О поговор¬ ке „может быть, это верно в теории, но не годится для ноактики"», причем им начинается раздел с весьма важ¬ ным для нашей темы названием «Об отношении теории к практике в международном праве с точки зрения об¬ щего человеколюбия, т. е. космополитической. (Против Моисея Мендельсона)». Отвлечемся здесь от того во- :5ще-то немаловажного обстоятельства, что вся работа нэсит дискуссионный характер (направлена она против моралиста и философа Гарве, в свою очередь подверг¬ шего критике кантовскую концепцию человека и нрав¬ ственности) и что, в частности, в данном разделе Кант высказывает свое мнение о споре «пессимиста» Мен¬ дельсона с «оптимистом» Лессингом. «... Я осмелюсь допустить,— выражает Кант принципиальное для его концепции мнение,— что так как род человеческий по¬ стоянно идет вперед в отношении культуры как своей естественной цели, то это подразумевает, что он идет к лучшему и в отношении моральной цели своего суще¬ ствования; и хотя это движение иногда и прерывается,ЯПко никогда не прекратится» .Сегодня, когда меньше всего уместны декламации : «святости» человека и человечества, когда отдельные индивиды, народы, человечество в целом должны слы¬ шать от философов, ученых, писателей, от всех здраво¬ мыслящих людей слова горькой и ясной правды о самих себе,— сегодня же не менее, а еще более необходимо твердить вслед за Кантом мысль о ценности всего само¬ го лучшего, что создано человеком и его цивилизацией, : высочайшей ценности жизни на земле и человеческой :кизни, существования человеческого рода. Абстракт¬ ное, казалось бы, кантовское социально-нравственное -эебование к индивидам — ориентироваться на челове¬ чество, видя в этом важный нравственный закон,— при- :брело еще более конкретный, чем прежде, смысл. А вот2627
как актуально Кант формулирует «неотменимое veto» практического разума: «...никакой войны не должно быть; ни войны между мной и тобой в естественном со¬ стоянии, ни войны между нами как государствами... война — не тот способ, каким каждый должен добивать¬ ся своего права»31.И. Кант об уважении к человечеству как целомуВыставляя «чистые», идеальные требования, Кант отнюдь не утрачивает чувства реальности. Он указывает на то, сколь трудно для отдельных людей (поколений, народов, стран) следовать высокому социально-нравст¬ венному идеалу. Кант как бы предостерегает против того, чтобы слишком благодушно полагаться на некие «добровольные расположения», «непринуждаемое, самостоятельно и охотно осуществляемое стремление» индивидов (стран, народов) выполнить общечеловече¬ ский моральный закон, подчиниться долгу, что в контек¬ сте кантовской мысли, не забудем этого, значит: чтить именно человечество и ориентироваться на него.Природа человека, всегда конкретная «материя» его желаний и устремлений, сами эти желания, стремление к счастью, к самосохранению и благополучию,— о чем предупреждает Кант вслед за многими философами прошлого,— не выдумка, не химера, не некий вымы¬ шленный абстракт, а повседневная и конкретнейшая реальность. Природа постоянно «отклоняет» и не может не отклонять человека от непосредственного и ясного следования долгу. Но тогда возникают вопросы — и кри¬ тики нередко задавали их Канту: если моральный за¬ кон — недостижимый идеал, то способен ли он оказы¬ вать хоть какое-то воздействие на реальные человече¬ ские поступки? Иными словами, есть ли у человечества шанс стать объектом уважения, сознательной ориента¬ ции индивидов? И не следует ли во имя реализма смяг¬28чить жесткость и универсальность морального закона.' Должно ли рекомендовать человеку ориентироваться на jederzeit — на историческую всеобщность, если ему на недолгое, в сравнении с историей, время своей жизни столь трудно удержаться в рамках морального? Сможет ли он, двигаясь «от себя», двигаясь от максим своего поведения, «задать» моральный закон человечеству, если он пока еще не преуспел в разрешении социально¬ нравственных коллизий своего времени?Кант по существу предвидит подобные вопросы, отве¬ чая на них следующим образом. Чистота и категорич¬ ность морального закона, его ориентированность на все¬ общее (на «святость человечества») ни в коем случае не должны быть смягчены 32. Раз моральный закон, ориен¬ тация на долг как таковой — недостижимый идеал, раз это «возвышенные», «великие» слова, недопустимо ли¬ шать идеал чистоты, абсолютности. В них, согласно разъяснениям Канта, и не должно быть ничего приятно¬ го, что льстило бы людям 33, позволяло бы им принимать за чистую монету лишь иллюзию нравственного и гуман¬ ного. И все же, задавая людям практически недостижи¬ мые идеалы и прообразы, рисуя некоего идеального и возвышенного субъекта морального закона и придавая ему вид «личности», нравственная философия не только говорит об идеале, но учитывает его влияние на конкрет¬ ного человека. «Эта внушающая уважение идея лично¬ сти, показывающая нам возвышенный характер нашей природы (по ее назначению), позволяет нам вместе с тем замечать отсутствие соразмерности нашего поведения с этой идеей и тем самым сокрушает самомнение; она естественно и легко понятна даже самому обыденному человеческому разуму. Не замечал ли иногда каждый, даже умеренно честный человек, что он отказывался от вообще-то невинной лжи, благодаря которой он мог бы и сам выпутаться из трудного положения или же принести пользу любимому и весьма достойному другу, только для29
того, чтобы не стать презренным в своих собственных глазах? Не поддерживает ли честного человека в огром¬ ном несчастье, которого он мог бы избежать, если бы только мог пренебречь своим долгом, сознание того, что в своем лице он сохранил достоинство человечества и оказал ему честь и что у него нет основания стыдиться себя и бояться внутреннего взора самоиспытания?»34 В этом рассуждении также сконцентрированы централь¬ ные идеи кантовской концепции человека и нравственно¬ сти и приведены излюбленные Кантом примеры.Рассматривая человека не в благодушном н часто ил¬ люзорном внешнем согласии с долгом, нравственным за¬ коном, а в возможном конфликте между личным благо¬ получием и долгом — считая, видимо, такой конфликт более характерным для человеческой природы и исто¬ рии,— Кант возлагает надежду отнюдь не на оконча¬ тельную и решающую победу долга i которую он считает «эмпирически» невозможной). Силу н влияние нравст¬ венного начала Кант видит в том. что человек, во-пер¬ вых, способен «прислушиваться к голосу» долга, к при¬ говорам «удивительной способности*. а именно совести и что, во-вторых, конкретный человек через «уважение» к чему-то совершенно другому, чем его жизнь со всеми ее удовольствиями, через опасение «потерять собствен¬ ное достоинство» «в своем лице» способен сохранять и поддерживать достоинство человечества.Итак, Канта интересует и факт, момент, но скорее — форма человеческого выбора (проявление ‘ свободы) в пользу нравственности, долга. :^д:гчеловеческого, причем выбора трудного, конф.Понятия морального закона, долге, чнг: нельзя не за¬ метить, у Канта при этом теряют узктэтнческое содер¬ жание и скорее становятся сити главных, основан¬ ных на свободе принципов общения. взан’:: действия лю¬ дей в обществе 35, причем таких, которые, до мысли са¬ мого Канта, применимы к общению людей во все време¬30на (после перехода от дикости к цивилизации), ибо построены на самом главном: самоуважении индивида и его уважении к человечеству как целому. Одновремен¬ но, как мы видели, Кант учитывает, с какими трудностя¬ ми и препятствиями связана реализация таких принци¬ пов. Моральный закон, повторяет Кант, «вынуждает человека — часто не без самоотречения — оставлять ес¬ тественные склонности и обращаться к высшему закону, в котором человек может сохранить себя лишь с трудом, постоянно опасаясь возврата к прежнему». Некоего добровольного и легкого предпочтения, оказываемого моральному закону, в человеке — снова и снова утверж¬ дает Кант — «нельзя и не надо предполагать»36. Значит, «моральный образ мыслей в борьбе» Кант считает более реальным уделом пробивающегося к нему человека, не¬ жели редкую, если вообще не иллюзорную «святость в мнимом обладании полной чистотой намерений во¬ ли» 37, которую столь часто приводят людям в пример моралисты, особенно религиозные.Используя нашу терминологию, правомерно сделать вывод, что в учении о человеке, нравственности, праве — т. е. учении об общении людей — Кант сознательно из¬ бирает объектом своего исследования всеобщую сущ¬ ность человека, соотнесенную со всем полем человече¬ ской цивилизации, а также исследует трудности и проти¬ воречия и самой человеческой природы, и человеческой цивилизации. Фихте, Шеллинг и Гегель идут вслед за Кантом, когда они продолжают использовать этические сюжеты для постановки самых широких социально¬ философских проблем, когда «под формой» морально- нравственных законов и отношений на самом деле имеют в виду принципы, законы человеческого общения, специ¬ фические для человека и достойные его. Различия тут, правда, тоже весьма существенны. Если Кант полагает уделом человеческого существа, взращивающего в сво¬ ей душе семена общечеловеческой, всеобщей нравствен-31
ности, социальности, неизбывную драму, в частности постоянный конфликт склонностей и долга, то Гегель, никак не исключая драматичности «в эмпирии», в реаль¬ ной истории, существенно сглаживает ее на уровне об¬ щей теории, где «шествие» идеала, всеобщего становит¬ ся уверенным, неодолимым, торжественным, хотя и здесь поднимается тема «жертв», приносимых индивидами и народам на алтарь «всеобщего», «разумности», «цели» мировой истории.Из подобной постановки вопросов (соотнесенной, как я пыталась показать, с цивилизационным измерением человеческой истории и с цивилизационными проблема¬ ми) родился особый стиль немецкой классической фило¬ софии: «перешагивание» через частные исторические детали и ограниченные временем формы к проблемам «чистых» законов, сущности, тенденций истории; поиски «чистого» («разумного») содержания в сугубо конкрет¬ ных, случайных и особенных социально-исторических формах, сферах, феноменах; подчеркивание — и значи¬ тельное преувеличение — роли трансисторических, ин¬ терсубъективных, но в то же время именно духовных, идеальных форм (ценностей, идей, идеалов культуры и ее высших образцов и т. д.). О последнем, т. е. о внима¬ нии к сфере культуры, следует сказать особо.Общечеловеческое в духовной культуре и философияОбусловленность немецкой классической философии цивилизованным измерением человеческой истории от¬ четливо проявляется в том, как именно духовная куль¬ тура входит — в качестве важнейшего объекта — в ис¬ следовательскую целостность немецкой классической философии. По моему убеждению, современный анализ науки, искусства, морали, религии, права и политиче¬ ской идеологии, самой философии как относительно обо¬32собленных и в то же время взаимосвязанных форм обще¬ ственного сознания рождается и на основе некоторых идей подходов немецкой классической философии, и в борьбе с другими ее теоретическими установками.В нашей литературе применительно к данному вопросу чаще всего обращали внимание на ограниченности, которые классикам марксизма приходилось^преодоле¬ ватьпри построении концепции, объясняющей сущность форм общественного сознания, т. е. на идеализм немец¬ кой классики, о сути которого применительно к проблеме форм общественного сознания будет сказано далее*	Но вот те особенности, анализа и подхода к формам общественного сознания, благодаря которым работы классиков немецкой философской мысли сохраняют не¬ преходящее значение для современности, ^ледом^ в историко-философской литературе гораздо ««ьше.И это представляется досадным упущением. Надо заме тить что одним из препятствий на пути такого исследо¬ вания было недоверие как раз к «абстрактной», тра - исторической форме анализа данных форм классическо немецкой мыслью. О кантовском «всеобщем» подходе к моральному закону, к человеческой нравственности речь уже шла. Обратимся именно к интересующей нас здесь сконцентрированности на всеобщем, характерной для философии права, религии, искусства и т. Д- Согласно общей схеме кантовской критическои фило софии за «критикой практического разума» должн следовать «метафизика нравов», в свою очередь под разделяющаяся на «метафизические начала» учени о праве и добродетели. Первую часть Кант именует'так¬ же «метафизикой права», главный предмет которой - вправо вообще, относящееся к a priori начертанной38 ,.цто такое правой» — так называется один системе» . «4то такое ирави.	„ киз параграфов «Введения в учение о праве». Здесь Кант прежде всего критикует подход «эмпирического» право- ведГ -соответственно выступает против распростра-2	Н. В. Мотрошилова33
ненного в его время правоведения. «Что следует по пра¬ ву (quid sit iuris), т. е. что говорят или говорили законы в том или ином месте в то или другое время, он еще мо¬ жет указать; но право (recht) ли то, чего они требуют, и каков всеобщий критерий (курсив Мой.— Н. М.), на основании которого можно вообще различать правое и неправое (iustum et iniustum), — это остается для не¬ го тайной...» 39 Кант же вполне сознательно стремился дать определение «права вообще»: «Право — это сово¬ купность условий, при которых произвол одного лица совместим с произволом другого с точки зрения всеоб¬ щего закона свободы» 40. Для верного понимания этого определения следует учитывать, что «произвол» пони¬ мается Кантом как способность действовать или не дей¬ ствовать по своему усмотрению — с «сознанием спо¬ собности совершать поступки для создания объекта».Те же, по существу, соображения заставляют Гегеля в «Философии права» отделить право «согласно поня¬ тию» — предмет философии права — от «эмпирической» конкретно-исторической стихии права.«Рассмотрение являющегося во времени процесса выступления и развития правовых определений — это чисто историческое исследование, так же как и познание осмысленной последовательности, обнаруживающейся благодаря сравнению их с уже существующими право¬ выми отношениями, должно быть признано в своей соб¬ ственной сфере заслугой, но находится вне связи с фило¬ софским способом рассмотрения, поскольку именно само развитие из исторических оснований не смешивает себя с развитием из понятий, поскольку не расширяет значе¬ ния исторического объяснения и оправдания до значе¬ ния оправдания, значимого в себя и для себя. Это раз¬ личие, которое очень важно и которого никогда не нужно упускать из виду» 41. Гегель здесь, в частности, объясня¬ ет, почему его так заботит различение права в историче¬ ском смысле и права «согласно понятию», права как все¬34общего- в перво?*"» случае право «последовательно выте¬ кает из обстоятельств и существующих правовых инст tvtob и находит в них свое полное основание...» . Ну а если это так называемое право становится противо- пвавовым и неразумным? Исходя из каких критериев можно подтвердить «противоправовои» хаРак«Ф оода конкретно-исторических «правовых» фо^м у новлений? Гегель считает, что критериями могут быт только всеобщие, т. е. сущностные, понятииныеопреде¬ ления - принципы (права, нравственности, г0СУдаР^ венного чправления), безотносительные к превратно¬ стям всегда относительных исторических условии^об¬ стоятельств И принципы должны быть взяты в чистоте Гих системной 'целостности. Но откуда* ципы могут появиться, если, согласно Кан у ^ > они никогда не воплощаются в той или инои осо°енн°- исторической реальности? Вопрос очень сложный, дажеКаЕсГьНиЙеще один принципиально важный и трудный вопрос а не получается ли так, что философия права (соответственно нравственности, религии, искусств , науки) Канта или Гегеля, претендуя на формулирование всеобщих критериев, на самом неоправданно и иногда, быть может, незаметно для са- мой себя возводит в ранг всеобщего, «сущности», «поня тия» права как такового черты права особенной »™р«,еской эпохи, особого общества <”анн0"	Л7о»а-зной или уже, раннебуржуазнои эпохи)? Иными слова ми, необходимо разобраться в том, в какие (быть^може , неожиданные, не запланированные самими философа ми) противоречивые результаты выливаются их номеру- ния вести речь о всеобщем. Мы обратимся к этим воп¬ росам когда станем рассматривать немецкую классы чес кую философию в связи с понятием эпохи. Сейчас ЖР имеет смысл внимательнее отнестись к самим наме¬ рениям т. е. к несомненной нацеленности на всеобщее.2*35
Дело тут, конечно, не только в праве, но и в тесно связы¬ ваемой, в какой-то мере ориентируемой на правовые парадигмы морали, а также в понимании науки, религии, искусства, философии, т. е. всей совокупности духовных форм.По моему убеждению, многие ценные идеи, мысли, ме¬ тоды, развитые в учении немецкой классики о сферах че¬ ловеческого духа и о духе в целом, именно потому приоб¬ рели значение, выходящее за пределы особой эпохи, что были нацелены на отыскание некоторых всеобщих, как бы обнимающих все движение истоков и корней цивили¬ зации (культуры), структур, форм, содержания права, науки, искусства, религии.Со всеми кратко рассмотренными здесь пластами, идеями немецкие философы четко соотносят понимание предмета, задач, функций философии и избираемых ими центральных принципов, метода, самого стиля философ¬ ствования.Понятие философии Кант — следуя важнейшему принципу всего своего философского учения — получа¬ ет на пути противопоставления «мирового понятия» (здесь лучше было бы сказать: универсального, всеохва¬ тывающего понятия) философии исторически-эмпири- ческому, «системосозидающему», «школьному», субъ¬ ективному подходу к определению сути философии. Та¬ кая отвечающая универсальному понятию философия и философ как «учитель» универсальной философии — идеал, а идеал должен быть сформулирован в чистоте и строгости. «В этом смысле философия есть наука об отношении всякого знания к существенным целям чело¬ веческого разума (teleologia rationis humanae), и фи¬ лософ есть не виртуоз разума (Vernunftkunstler), а за¬ конодатель человеческого разума» 43. Культурное (ци¬ вилизационное) предназначение философии (или, в тер¬ минологии Канта, реформированной метафизики) преж¬ де всего обнаруживается в ее значении для разви¬36тия сохранения, упорядочивания всего массива знания человечества и для служения высшим общечеловече¬ ским целям: «Математика, естествознание и даже эмпи¬ рические знания человека имеют высокую ценность <ак средства главным' образом для случайных целей а если они в конце концов становятся средством для необходимых и существенных целей человечества, то это достигается не иначе как при посредстве познания разу¬ ма на основе одних лишь понятий, которые, как бы мы ни называли их, есть, собственно, не что иное, как мета-Ф ИмТнно поэтому метафизика есть также и завеР™^ всей кцльтуШ человеческого разума, необходимое даж. и в том случае, если мы будем игнорировать еемияние как науки на некоторые определенные цели» .Следуя философии Канта и в то же время переосмыс¬ ливая ее, Фихте сделал центром исследования человеч ское Я: «Философия учит нас все отыскивать в Я», увепждал Фихте 46. Речь идет о «чистом» Я, Я как .ако вом об общечеловеческом Я 46 — и именно в отвлечен¬ ности всеобщности объекта и соответствующих этому методах исследования Фихте видит возможность уста¬ новления нерелятивизируемых принципов, основополо¬ жений философии как наукоучения. Фихте «сходит из возможности и необходимости для Ф™°софии с толь глубоко, основательно, детально воити в мир этого все общего Я, что в нем и через него будут раскрыты наибо¬ лее важные структуры активного теоретического и прак тического полагания не-Я, его «выхождения» из мира Я. Фихте, критикуя сложившиеся в пРедш®СТВ^^е Философии формы материализма и идеализма, впол определенно признает, что он создает новую фор»,, идеа¬ листического понимания связи Я и не-Я, человекаМИМожет ли такая постановка вопроса и такой стиль анализа иметь реальный теоретически смысл и научное37
оправдание? По моему мнению, анализ всеобщих струк¬ тур человеческого Я таких, как дело=действие, само¬ определение, полагание не-Я, рефлексия и саморефлек- сия, имеет немалый теоретический смысл и может быть поучительным как для общей концепции человека, так и для отдельных сфер человеческой культуры, чело¬ веческой практики, если и когда тема самодеятельности Я окажется для них практически и теоретически акту¬ альной.Фих1е вполне целенаправленно встраивает всеобщую философию человеческого Я в более общую гуманисти¬ ческую концепцию, центром которой является активная преобразующая деятельность человека и человечества. Об этой деятельности, направленной на познание приро¬ ды и ее преобразование, а также на создание и усовер¬ шенствование человеческого мира, Фихте говорит воз¬ вышенно, приподнято, как бы отстраняя ее противоре¬ чия и отвлекаясь от далеко не однозначных последствий И опять перед нами идеал — идеал на этот раз «высшего человека», глубоко влияющий на историю человечества. Самое главное для Фихте: «... вокруг человека облагора¬ живаются души; чем больше кто-либо — человек, тем глубже и шире действует он на людей, и то, что носит истинную печать человечности, будет всегда оценено человечеством, каждому чистому проявлению гуманно¬ сти открывается каждый человеческий дух и каждое человеческое сердце... Высший человек с силой подъем- лет свой век на более высокую ступень человечества; оно оглядывается назад и изумляется той пропасти, через которую оно^ перенеслось; десницей великана выхваты¬ вает высший человек из летописи рода человеческого все то, что он может схватить» 47. И пусть такой человек живет в хижине «из праха земного» — он свободен ибо «есть только через себя самого».«Высший человек»? Не элитарная ли перед нами кон¬ цепция? Фихте не оставляет сомнения на этот счет. Выс¬38шее начало носит в себе каждый человек, и ему нужно сделать лишь один, пусть решительный шаг — сказать себе: «Я — человек», «Я есмь». «Где бы ты ни жил, ты, что носишь человеческий образ, приближаешься ли ты к животным, под палкой, погонщика сажая сахарный тростник, или греешься ты на берегах Огненной земли V огня, который не сам зажег, пока он не погаснет, и то¬ лько плачешь, что он не хочет сам себя поддерживать, являешься литы мне самым жалким и отвратительным злодеем, все-таки ты - то же, что и я, ибо ты можешь сказать мне: я есмь. Ты все же мой товарищ, мои брат» . Итак в учении Фихте также отчетливо выражается ха¬ рактерная для всей немецкой классики особенность: положив в основу свободу, самодеятельность индивида как важнейшее определение единой человеческой приро¬ ды философ вменяет человеку в святую обязанность одновременно быть свободным и ориентироваться на человечество как целое. «Все индивиды заключаются . в Едином великом Единстве чистого Духа, пусть будет это — то последнее слово, которым я вверяю себя вашей памяти; и пусть это будет именно та память обо мне, которой я себя вверяю» — так завершил Фихте извест¬ ную речь «О достоинстве человека», заканчивая ею свои философские лекции 1794 г. 49. Несомненно, мысль о сли¬ янии индивида с общечеловеческим, даже об «исчезно¬ вении» индивида в великом Единстве чистого Духа человечества принципиально важна для Фихте, который, однако, спешит добавить: «Единство чистого духа есть для меня недосягаемый идеал, последняя цель, которая никогда не будет осуществлена в действительности» .39
Разумностьвсеобщих тенденций истории и разумность человекаВ немецкой классике — в чем состоит ее преемствен¬ ность по отношению к предшествующей философии, в частности по отношению к рационализму (в широком и узком смысле) философии нового времени,— подроб¬ нее всего отрабатывается проблема «разумности» исто¬ рии, понимаемой и как всеобщий закон развития самой истории, и как пробивающая себе дорогу тенденция развития человека в рамках цивилизации (культуры). Вопреки распространенному мнению, будто идея о ра¬ зумности, пробивающей себе дорогу в мировой истории, развита преимущественно Гегелем, необходимо учесть’ что она достаточно четко обосновывалась Кантом, Фих¬ те, Шеллингом.Уже в их философии нацеленность ее на всеобщее имела^своей теоретической основой представление о дву¬ единой разумности — разуме как отличительном свой¬ стве человека, единой человеческой сущности и (что особенно характерно для фихтеанства и шеллингианст- ва) разумности как законе, тенденции исторического развития человечества. Гегель не только и не просто про¬ должает традиции двуединого толкования разума, ра¬ зумности, но и делает центральной задачей философии объединение их друг с другом и с третьей тенденцией — пониманием объективной природы самих вещей, самого мира как скрытой разумности. Так возникают основные линии трактовки всеобщего, а стало быть, предмета, задач философии у Гегеля. Размышления о всеобщем увязаны у Гегеля в единое целое, где важно вычленить основные звенья.ьсеоощее существует в мире, существует объектив¬ но—в качестве единой, родовой сущности, принадле¬ жащей и каждому индивиду рода. «... Говоря об опреде¬ ленном животном, мы говорим: оно есть животное. Жи- 40„о, к« такого. .«ьзя показать, ■ ^—	ТсуТеТуГ «о“ТГсеХ« природа животных, ипринадлежи, определенному животному и соетавляеННжжкак такового не существует Ил, животного, для него ^Познание* всеобшего*человеком происходит прежде«Животное не может сказать „я ; это может ска лишь человек потому что он есть мышление. В „я лючено многообразное внутреннеевнешнее содерж^-ппепставляющих, вспоминающих и т. д. представляют ,	мышление» .Гегелю, самое существенное в человек , свидетельство человеческой свободы. «Во вс	^
бы мною самим. Природный человек, определяемый лишь своими влечениями, не пребывает у самого себя. Как бы он ни был своенравен, содержание его хотения и мнения все же не есть его собственное, и его свобода есть лишь формальная свобода. Когда я мыслю, я отка¬ зываюсь от моей субъективной особенности, углубляюсь в предмет, предоставляю мышлению действовать само¬ стоятельно, и я мыслю плохо, если я прибавляю что-ни¬ будь от себя» 55.Итак, Гегель объединяет объективное всеобщее в ми-* ре, всеобщее в человеке и всеобщее мира, как оно позна¬ но и познается человеком. Эти три увязанные друг с дру¬ гом ипостаси всеобщего Гегель — под разными углами зрения — соединяет также с центральными для его фи¬ лософии понятиями «мышление», «разум», «дух». «Мы¬ шлением» Гегель называет не только мыслительную спо¬ собность человека, которая действительно обеспечивает познание общих и всеобщих закономерностей мира, соз¬ дание мыслительно-понятийных форм, направленных на такое познание. Мышление рассматривается как са¬ мое главное в человеке: оно «проникает» все способ¬ ности и действия человека, включая чувственность, эмо¬ ции, страсть и т. д.,— и они в гегелевской интерпретации становятся не более чем «спецификациями мышле¬ ния» 56.Но тем самым, по Гегелю, человек, хочет он того или нет, проникается всеобщим. «Человек есть мыслящее су¬ щество и также всеобщее; но он есть мыслящее сущест¬ во лишь потому, что сознает всеобщее» 57. Человек по самой своей природе есть мыслящее существо — это давнее определение, и его Гегель не просто поддержива¬ ет, а считает необходимым специально развить, обос¬ новать в условиях новой исторической эпохи (об обус¬ ловленности эпохой далее). Пока речь идет о «мышлении в субъективном смысле» 58, нет никакой идеалистической мистификации. Идеализм начинается тогда, когда Ге-4259. ™ь го,ор„ о —т,;Гшл*Т«Яи«е,Уется именно всеобщее » мире. суще-ситае,многомерную, кропотливую,	“всеобщего"Г»1 фиГофни к» кнент- “^ся Г.сех'SS духовной культуры-шшшк==ГсГ^аТнавмкГнрие-х «свободноЬ „ снецнф.и рекой работы с «самим всеобщим». Но науки, по 1 ег Гю не единственный поставщик материала вс^ег» ”« ;»лософии. Человек в »о»=еед«е.ноЩ =,«--	l^al себе в »»и
цели. При этом мы размышляем, какими средствами мы можем их достичь. Цели суть здесь всеобщее, руководя¬ щее, и мы обладаем средствами и орудиями, деятель¬ ность которых мы определяем соответственно этим це¬ лям. Сходное с этим размышление имеет место в мора¬ льных вопросах. Размышлять означает здесь вспомнить право, долг, то всеобщее, согласно которому, как твер¬ до, установленному правилу, мы должны вести себя в данном случае. В нашем особенном поведении должно содержаться и распознаваться всеобщее определение. 1о же самое мы находим в нашем отношении к явлениям природы... Точно так же обстоит дело с силами, управ¬ ляющими человеческой деятельностью в ее бесконечном многообразии. И здесь также человек верит в наличие властвующего всеобщего» 63. Конечно, это еще рассу¬ дочно-всеобщее, а не всеобщее в его разумной форме однако продукт рассудочной деятельности — все же всеобщее, ибо здесь происходит постижение «сути дела существенного, внутреннего, истинного» 64. Другие фор¬ мы культуры — право, мораль, религия, искусство — также дают толчок возникновению всеобщего, хотя чаще всего в сплаве с особенным, почему Гегель и счи¬ тает, например, искусство и религию стоящими ниже философии: на пути движения от «особенного всеобще¬ го» ко всеобщему как таковому они занимают промежу¬ точную позицию. Способствовать порождению всеобще¬ го как такового, изучать его рождение, тоже посте¬ пенное, ступенчатое, исследуя формы движения ко всеобщему, наконец, изучать всеобщее как таковое - это задачи, которые, по Гегелю, и ставят философию в связь с культурой, и в то же время отличают философ¬ ское мышление от других областей культуры.илософия издавна искала и в какой-то мере обрета¬ ла этот свой предмет, всеобщее как таковое. Она, по 1егелю, проходила через стадии и ступени обнаружения философского всеобщего, которые, правда, через неко¬44торое время обнаруживали свою неполноту и ограничен¬ ность, тем самым подчеркивая, что всеобщее может быть обретено лишь в целостности философского разви¬ тия. С такими подходами ко всеобщему связаны филосо¬ фия истории и социальная философия Гегеля. Они по¬ коятся на самой, быть может, отработанной и развитой концепции, в которой:1)	всеобщее поставлено во главу угла;2)	показаны неизбежность, а одновременно противо¬ речивость движения ко всеобщему в различных сферах человеческой жизнедеятельности, а в человеческой исто¬ рии в целом — движения именно ко всемирной истории;3)	различены эпохи истории с точки зрения прогресса в движении ко всеобщему; выделено «новейшее время» с его уникальной тенденцией объединения всеобщего и общего (потребностей истории, общества, государст¬ ва, народа) со свободной индивидуальностью;4)	выявлены тенденции будущего: дальнейшего раз¬ вертывания всемирной истории. (Подробнее эти тезисы будут развернуты в моей книге о социальной философии Гегеля).В центральных принципах гегелевской социальной философии и в самой ее ориентированности на всеобщее имеют обыкновение усматривать главным образом дань идеализму, абстрактности, а в лучшем случае — при¬ крытую «всеобщей» фразеологией апологию буржуазно¬ го общества и государства. В какой мере в рассматри¬ ваемые структуры гегелевской философии вторгается эпохальная проблематика формационного типа (иными словами, что здесь прямее относится к буржуазному об¬ ществу) — особый вопрос, который будет рассматри¬ ваться далее при обращении к понятию «эпоха» и соот¬ ветствующему уровню исследования. Однако, по моему мнению, принципиально неверно оценивать саму ориен¬ тированность анализа на всеобщее — а это универсаль¬ ная ориентация Гегеля, и она сказывается во всех разде¬45
лах его философии — лишь как дань абстрактности, идеализму, как сугубую ограниченность гегелевской философии.Как и практическая философия Канта, учение Гегеляоб	обществе во многих своих моментах отвечает реаль¬ ной задаче обобщенного философского анализа цивили¬ зационных форм взаимодействия индивидов, групп, больших и малых, народов и государств, которые в про¬ цессе развития человеческой истории, действительно, постоянно накапливаются и обогащаются и центральная тенденция развития которых, в самом деле, состоит в коренной необходимости учета диалектики единично¬ го — особенного — всеобщего.При этом Гегель указывает, и совершенно правильно, на исторические модификации общих цивилизационных задач в новое время, в его эпоху, передвигая акцент на свободу индивида как непременную предпосылку увязы¬ вания особых интересов во всеобщую целостность и го¬ воря о суверенности государств, народов, их уважении друг к другу как относительно новой первооснове их бо¬ лее разумного взаимодействия на арене всемирной исто¬ рии. И действительно, таковы были тенденции, несмотря на все противоречия пробивавшие себе дорогу — ив со¬ вокупной исторической практике, и в сознании, мышле¬ нии, эмоциях, поведении отдельных людей — на протя¬ жении всей истории человеческой цивилизации, но всего настоятельнее и сознательнее в истории нового времени.Всеобщие парадигмы человеческой деятельности и философияСоответственно тому, что всеобщие формы и результаты рождаются в лоне обычного человеческого действия, а потом имеют тенденцию приобретать относительную самостоятельность и снова внедряться, в очищенном ви¬ де, в стихию повседневной жизнедеятельности челове¬46ка — соответственно этому реальному круговороту все¬ общего философия издавна выделяла и исследовала именно всеобщие, идеальные принципы парадигмы чело¬ веческого действия (в сущности, именно в качестве дей¬ ствия человека цивилизации, как бы оно в философии ни именовалось). Для нас чрезвычайно важно констати¬ ровать, что одна из наиболее сокровенных проблем фи¬ лософии — проблема идеального коренится именно во всеобщих структурах" (рождающегося на опреде¬ ленных этапах истории и видоизменяющегося; челове¬ ческого цивилизационного действия. ,ЭТ0 может быть показано уже на примере античной философии в частности, философии Платона или Аристотеля, а за¬ тем и последующей философии.Один из важнейших нластов немецкой классической философии, где исследуются именно всеобщие структу¬ ры человеческого действия, имеет отношение к общеци¬ вилизационной социально-исторической обусловленно¬ сти философского знания. В наследии Канта к данному пласту относится много текстов из различных произве¬ дений, а по крайней мере одна работа — «Критика спо¬ собности суждения» — целиком посвящена исследова¬ нию различных сторон взятого в его всеобщности чело¬ веческого действия. Разделяя, как известно, «способно¬ сти души» на познавательную способность, чувство удо¬ вольствия и неудовольствия, способность желания, Кант специально выделяет для исследования «способ¬ ность суждения» (скоррелированную с чувством удо¬ вольствия — неудовольствия), имея в виду изучить целеполагающие структуры человеческого действия. Кант по форме концентрирует исследование вокруг проблем искусства, но по сути дела «Критика способ¬ ности суждения» далеко выходит за рамки философии искусства в узком смысле слова. В центр анализа ока¬ залась помещенной широко трактуемая проблематика целесообразности действия, актуальная и в наши дни.
Надо отметить, что все богатство исследовательских на¬ ходок Канта в данной области — причем относящихся именно к универсальным, всеобщим, а стало быть, зна¬ чимым и для современности диалектическим структурам человеческой деятельности — до сих пор еще очень мало освоено нашей историей философии, историей и теорией диалектики.Из кантовских работ ясно следует, почему он уделяет особое внимание целеполаганию: «Способность вообще ставить себе цель характерна для человека (в отличие от животного). Следовательно, с целью человечества в нашем собственном лице связана также и разумная воля, стало быть, и долг — вообще иметь заслугу перед человечеством через культуру, приобрести способность (или содействовать ей) для осуществления всевозмож¬ ных целей, поскольку такая способность имеется у чело¬ века, т. е. долг культивировать первоначальные (rohe) задатки своей природы, только благодаря чему живот¬ ное и становится человеком; стало быть, [это] долг сам по себе» 65.Существенно, что Кант, поистине масштабно поставив проблему цели, зрело и глубоко связывает целеполагаю¬ щий характер деятельности с предельно широко понятой культурой: «Приобретение (Hervorbringung) разумным существом способности ставить любые цели вообще (значит, в его свободе) — это культура. Следовательно, только культура может быть последней целью, которую мы имеем основание приписать природе в отношении человеческого рода (а не его собственное счастье на земле и не его способность быть главным орудием для достижения порядка и согласия в лишенной разума при¬ роде вне его)» 06. Кант продолжает далее, что не каждая культура — точнее, не каждая особая разновидность культуры — воплощает в себе эту «последнюю цель» природы. Во всяком случае, речь должна идти не простоо	«культуре умения» или «культуре воспитания (дис¬48циплины)», как бы ни были они важны для становления и развития человеческого в человеке. «Гражданское об¬ щество» (определяемое как «состояние взаимоотноше¬ ний между людьми, когда состоянию свободы сталкива¬ ющихся между собой людей противопоставляется зако¬ носообразная власть в некотором целом...» 6?) Кант счи¬ тает лишь формальным, хотя тоже необходимым и су¬ щественным условием развития человека как существа культуры. «Но для.этого общества,— добавляет Кант,— хотя бы люди были достаточно умны, чтобы придумать его, и достаточно мудры, чтобы добровольно подчинить¬ ся его принуждению, требуется еще и всемирно-граж- данское целое, т. е. система всех государств, которые иначе будут оказывать вредное действие друг на дру¬ га» и. «Вредное действие», поясняет Кант, это война. Итак, Кант не просто исследует проблему целеполага- ния, целесообразности человеческого действия, но впи¬ сывает ее в культурный, именно цивилизационный kof- текст, который по существу и рассматривается в качест¬ ве наиболее широкой социально-исторической предпо¬ сылки складывания в человеческой деятельности как та¬ ковой всеобщих структур, подобных целеполаганн:-з.Сходные по типу исследовательские установки имею¬ тся в работах Фихте, Шеллинга, Гегеля. У Гегеля, нап¬ ример, отыскание всеобщего мыслится — в пределах учения о духе — как необходимая и неизбежная пель любого акта человеческой деятельности и любого вид- занятий, как тенденция развития индивида, личнссгн: «Предметы, которыми ему (человеку.— Н. М.) : дится заниматься, правда, частные, изменяющие:я в своих специфических особенностях более или менее новые предметы. Однако в то же время эти отдельные предметы имеют в себе всеобщее правило, нечто закон мерное. И чем больше зрелый человек занят своими де¬ лами, тем в большей мере из всех частностей выступает для него это всеобщее» 69. В «Феноменологии духа* за¬
дача вывести отдельного человека на дорогу науки одно¬ временно понимается как проблема генезиса «всеобщего индивида», т. е. такого индивида, который по содержа¬ нию проходит «ступени образования всеобщего духа», или, другими словами, в концентрированной форме ус¬ ваивает результаты работы «мировой истории» 70. Итак, в «Феноменологии...» Гегель уже ставит — как остро- современную, но и вечную —. задачу для науки и филосо¬ фии: «... породить ту всеобщность знания, которая есть не обыкновенная неопределенность и скудость здраво¬ го человеческого смысла, а развитое и совершенное познание...» 71 и актуальную, в то же время вечную за¬ дачу для индивида: «... убеждение, которое носит еще лишь частный характер, испытать как нечто всеоб¬ щее»72, В «Философии права» Гегеля, как и в цитирован¬ ных раньше рассуждениях Канта о «всемирно-граждан¬ ском Целом», анализ завершается темой целостной «все¬ мирной истории», которая, как раз и мыслится как дви¬ жение человечества к объективной всеобщности и к сопрягающейся с нею (по крайней м^ре в тенденции) разумной, т. е. осознанной, всеобщности.Это лишь отдельные примеры, взятые из немецкой классики, и число их можно умножить. Но уже и они, как я думаю, позволяют сделать вывод: в немецкой класси¬ ческой философии широко, масштабно развертывается такое исследование всеобщих структур человеческой деятельности, объективной социально-исторической предпосылкой которого является достаточно длитель¬ ная отработка данных структур и их относительная стабильность в деятельности цивилизованного человека (от глубокой древности до наших дней), Когда К Маркс исследует в «Капитале» простые э'лементы процесса труда и берет данный процесс независимо от его конк¬ ретной, определенной общественной формы, то труд и предстает в его всеобщих цивилизационных структу¬ рах. (И не случайно Маркс — несомненно, вслед за50немецкой классикой — выделяет и исследует в числе этих структур, специфических именно для человека, целеполагание.) Исследование товара, стоимости (их внутренней структуры, диалектики) также сначала ве¬ дется в «Капитале» во всеобщей (для товарного произ¬ водства) форме и лишь затем включает в себя черты исторически особенного (капиталистического) товарно¬ го производства. Опробование подобных всеобщих спо¬ собов анализа составляет непреходящую заслугу до¬ марксистской философии (и других общественных дис¬ циплин, например классической политэкономии), при¬ чем немецкой классической философии принадлежит здесь особо важная роль. Весьма тщательно немецкой классикой исследуются: идеальные аспекты специфиче¬ ски человеческого действия (такие, например, как целе¬ полагание), его связь с общечеловеческими, характер¬ ными для всей эпохи, цивилизации формами (скажем, восприятие материальных предметов «под формами» пространства и времени), с языково-понятийными фор¬ мами и т. д. Примыкая в этих своих исследованиях к предшествующей философской мысли, классики немец¬ кой философии с беспрецедентной прозорливостью и глубиной возводят такие всеобщие структуры челове¬ ческой деятельности к (простирающимся на всю из¬ вестную им историю человечества) процессам социаль¬ но-культурного развития человечества. Однако обуслов¬ ленность всеобщих структур человеческой цивилиза¬ ционной деятельности предельно широким социально¬ историческим контекстом (начало данного процесса уже по существу неопределимо) порою интерпретируется классиками немецкой философии как «априорность» таких форм и структур (Кант), их порожденность «ра¬ зумом», «духом» как таковыми (Шеллинг, Гегель), в чем позволительно видеть в их единстве социальные (здесь: цивилизационно-культурные) и гносеологические корни немецкого идеализма.51
II 		Немецкаяклассическая философия в контексте исторической эпохиПонятие исторической эпохи, как оно применяется в данном исследовании, включает соответственно разъяснениям, предложенным мною в начале книги, единство: а) наиболее существенных и перспектив¬ ных скачкообразных цивилизационных изменений и б) кардинальных формационных преобразований, а также в) перемен, обусловленных отдельными собы¬ тиями, которые оказали на эту эпоху особенно глубокое революционизирующее воздействие.В контексте осуществляемого далее анализа, во- первых, будет продолжено и конкретизировано исследо¬ вание немецкой философской мысли в ее общецивилиза¬ ционной социально-исторической обусловленности, причем центр тяжести с цивилизационного континуума теперь будет перенесен на прерывность развития циви¬ лизации, на коренные цивилизационные изменения, разумеется}подготовленные предшествующей историей, но происшедшие именно в новое время, в частности и в особенности в интересующий нас период: вторую поло¬ вину XVIII — первую половину XIX в.Во-вторых, будет предпринята попытка выяснить особое значение для немецкой классической мысли фор¬ мационных изменений, выразившихся прежде всего в резком прорыве антифеодальных тенденций и антифео¬ дальной борьбе, в формировании буржуазных отноше¬52ний, в борьбе классово-групповых интересов, позиций, к которым интеллигенция, включая философов, вырабо¬ тала специфическое, в основном критическое отношение.В-третьих, эпохальный контекст развития немецкой классики будет конкретизирован и через учет воздейст¬ вия центральных исторических событий. Из них выбрано событие, которое по сути дела было выделено самой эпохой и последующим развитием истории,--- Великая французская революция.Необходимость различения, а одновременно и объе¬ динения трех аспектов анализа немецкой философии в контексте исторической эпохи на нынешнем уровне ис¬ следований объясняется не только потребностью в более конкретном и дифференцированном понимании связи философии и эпрхи. Думается, такой подход (здесь: трехаспектный, хотя дополнительно могут быть выделе¬ ны также другие аспекты 16) помогает более точному определению характера эпохи и, что весьма существен¬ но, выявлению тех тенденций, которые, зарождаясь в недрах прежнего развития человеческой цивилизации и в новое время (частично) выступая под формами борь¬ бы феодализма и капитализма, под формами капита¬ листического развития, порождают перспективное исто¬ рическое содержание, которое не тождественно капита¬ листическим формам и составляет основу постепенно накапливающихся и происходящих в дальнейшем (например, на исходе XX в.) общецивилизационных взрывов.В марксистской исторической и историко-философ¬ ской литературе долгое время доминировало толкование данной эпохи (как и других эпох) исключительно с точки зрения формационных процессов и аспектов.Существенный недостаток оценок и подходов, кото¬ рые сложились в 30—60-х годах, представляется оправ¬ данным видеть в том, что от особой исторической формы (развитие капитализма, его борьба с феодализмом)53
не было отличено содержание, т, е. всеобще-историче¬ ские цивилизационные тенденции. Не были восприняты и по достоинству оценены те идеи Маркса, которые более ориентированы на общецивилизационное содержание, чем на капиталистическую форму эпохи.Дискуссии последних лет показали, что Марксовы теоретические определения буржуазной формации или ее характеристики, применимые к Нидерландам и Анг¬ лии, «классическим» странам капитализма, некоторые историки непосредственно и некритически налагали на реальную историю других стран и регионов. Схемы стали довлеть над конкретным материалом. В результа¬ те — по крайней мере относительно особо интересующих нас здесь стран Центральной Европы — была значи¬ тельно переоценена и роль кризисных процессов в разви¬ тии феодализма, и степень зрелости, распространенно¬ сти буржуазных форм и отношений. В новейших работах историков и философов были обстоятельно разобраны противоречия и трудности, порожденные таким дог¬ матическим схематизмом. Продемонстрировав несовме¬ стимость схемы со множеством конкретных фактов и обстоятельств, историки провели исследование в некото¬ рых существенных для нашей темы направлениях.Было показано, что в странах Центральной и Восточ¬ ной Европы в интересующую нас эпоху не только не произошел предполагаемый прежней схемой зарубеж¬ ных и отечественных историков универсальный кризис феодальной формации, но даже имела место стабили¬ зация «особых форм феодализма» 74. Некоторые авторы в своих новейших исследованиях пришли к выводу: применительно к данным странам XVIII столетие, а частично и XIX в., правомерно считать периодом «ре¬ гресса» феодальных форм, своего рода «неофеодализ¬ мом» (Э. Ю. Соловьев), и периодом перехода от поздне¬ феодальных к''раннебуржуазным формационным про¬ цессам.54Почему историки и философы говорят об истори¬ ческом «регрессе»? Они имеют в виду следующее: в то время как в «классически капиталистических» странах Западной Европы побеждали, хотя и не без конфликтов, буржуазные формы производства и общения, в Цен¬ тральной и Восточной Европе в XVIII столетии и даже в первой половине XIX в. имели место процессы тормо¬ жения начавшегося было буржуазного развития; фео¬ дальные силы здесь оказали решительное и целенаправ¬ ленное сопротивление только зарождавшемуся буржу¬ азному классу, в силу чего имела место феодальная реакция по широкому фронту. И хотя капитализм, чего никак не отрицают историки, все же пролагал себе дорогу и в этих странах, процессы капитализации в странах Центральной Европы во многом имеют иной вид, чем^в капитализировавшихся раньше странах, За¬ падной Европы. Историки все внимательнее анализи¬ руют специфику движения отдельных стран к капита¬ лизму и на этой основе выявляют особые черты со- циально-классовых формирований, их взаимодействие и борьбу друг с другом.По-новому исследуя социально-экономические отно¬ шения и противоречия, связанные со столкновением формаций, историки немало сделали для выявления своеобразия эпохальных политических, духовно-идеоло¬ гических, нравственных процессов и преобразований, которые догматический схематизм объяснял особенно вульгарно и упрощенно. В дальнейшем анализе будут использованы отдельные результаты новейших истори¬ ческих и историко-философских исследований, поста¬ вивших во главу угла проблемы развития и борьбы об- щественно-экономических формаций, борьбы зарожда¬ ющихся классов и групп, которые были заинтересованы в капиталистическом развитии, с классами и группами, активно и до определенного времени вовсе небезуспешно защищавшими феодальные порядки.55
в целом позитивно оценивая отмеченные перемены, происшедшие в исторической науке, никак нельзя умол¬ чать о том что в новейших исследованиях представл ется по крайней меое заслуживающим дальнейшего «	Госоедоточение этих исследовании именноГДорГп«о»„„ характерно,„ка,“ “ '	„ „„nuTKv объяснить главные, да"Гл“ ггг„”г»” птРг<£., кол»»»».светеформационной антитезы «феодализм	'■В свете борьбы классов и социальных групп, поскол[ она концентрировалась именно вокруг данной истори-ЧеСНо "последующее историческое развитие5 не подтвердило оправданность такого подхода? Разве странысначала отставшие в капиталистическом разви¬ тии, не’пришли к капитализму, двигаясь по специфjecKOMV (скажем, в Германии - прусскому) пути: Да,1н“г,подчиняется критериям, мерам, «точкам отсчета», сфо,конфликты и идеи жестко нанизываются на	Уобъясняющую ось формационных процесс I P Феодализма - капитализма , то не столь уж существе tZ становнтсн разлнн.и между прежней ехемои иловыми концепциями.Говоря об этом, Я меньше всего посягаю на отр цание эпохального значения самих альтернатив фео¬ дального - буржуазного в их разнообразны?< ПР°ниях Противоборство двух формации - разумеется воплощенное в борьбу объективных тенденции, в борьбуиндивидов, классов, групп — принадлежит к числу важ¬ нейших характеристик эпохи, составляя, как было отме¬ чено, ее особенную историческую форму. Вот почему немало идей немецкой классической философии вли¬ валось в русло антифеодальной идеологии. Из чего, однако, не следует, что вся эта философия сводилась к идеологии и что те ее социально-философские идеи, которые отличались антифеодальной направленностью,’ автоматически становились буржуазными. И здесь — одно из предлагаемых уточнений, касающихся идейной панорамы на тех поворотных этапах человеческой исто¬ рии, подспудные тенденции, отдаленные результаты и последствия которых неясны непосредственным свиде¬ телям данных поворотов. В такие эпохи, как правило, накапливается и становится невыносимым груз отжив¬ шего, и многим людям, не говоря уже о великих мысли¬ телях, становится ясно, против чего следует бороться, какие формы, отношения, идеи должны быть решительно отброшены.Вместе с тем именно перед современниками перелом¬ ных эпох выступают и ими обсуждаются различные по характеру альтернативы, не сводящиеся к какой-либо единственной оси развития.^казанное, кстати, не означает, что потомки, сводя¬ щие историю к победившей и единственной, по их '/не¬ нию, стороне исторической альтернативы, более пэазъг по отношению к эпохе, чем ее современники, способней _вежим взглядом оценить богатство вновь возник;::? л социальных возможностей.По моему мнению, антифеодальная борьба >: анти¬ феодальные идеи опирались на более широки-: с~е~г социально-исторических тенденций, возможностей, нежели те, которые охватываются уже победивши:;; ;'Л* пробивавшими себе дорогу буржуазными формами.И что существенно, некоторые из этих более широких по социальному содержанию возможностей, тенденций.
альтернатив история впоследствии выдвигает в качестве важнейших линий, проблем, перспектив развития обще¬ ства. И тогда идеи и ценности мыслителей прошлого, ко¬ торые могли казаться сугубо абстрактными, нереалисти¬ ческими, «неожиданно» становятся и конкретными, и реалистическими, и остроактуальными. Гак обстоит дело, о чем уже говорилось, с гуманистическими общече¬ ловеческими идеалами немецкой классики. Сходная, как я думаю, судьба и у других идей, о которых речь пойдет дальше.На мой взгляд, доказательства в пользу которого даются во всем данном разделе, в Европе XVIII XIX вв. наряду с собственно феодальными и собственно оур- жуазными классами, группами, идеологами действова¬ ли социальные силы, группы, идеологи, мыслители, чьи установки и взгляды, имея антифеодальную направ¬ ленность и испытывая воздействие формирующихся буржуазных отношений и идей, по сути своей не были определенно и ограниченно буржуазными. К таким силам, согласно моей гипотезе, объективно относились и субъективно тяготели, их идеи выражали представи¬ тели тогдашней интеллигенции, включая крупнейших философов Германии.Отчасти существование таких сил и таких идей объяс¬ нялось неразвитостью капиталистических отношений и специфически буржуазных идей в большинстве стран Европы, а отчасти — когда эти отношения и идеи в более развитой («иноземной», например английской) форме становились объектом анализа и оценки — их неприем¬ лемостью для ищуших, мыслящих индивидов. На что прежде всего настраивало великих мыслителей понима-' ние специфических особенностей и критических функций философии, по их мнению побуждающей философов быть представителями «партии всеобщего»? Далее бу¬ дет подробно показано, что к тому же ни один из классов, ни одна из конкретных групп, правящих или оппозицион¬58ных, не снискала сколько-нибудь полной, горячей и долговременной поддержки философов.Гипотеза, которая положена в основу данного иссле¬ дования, позволяет поставить для нового обсуждения ряд вопросов. Например: размышляли ли великие не¬ мецкие философы о социальной перспективе и если да, то с какими тенденциями, идеями, ценностями ее связывали? И еще: было ли их социально-историческое видение — именно в той части, где оно явилось антифео¬ дальным, но и не становилось чисто буржуазным — следствием слабости, непрозорливости и даже, как счи¬ тают, реакционности немецкой классической мысли, не сумевшей четко присоединиться к самым передовым по тем временам революционным силам действия? Или, напротив, в нем воплотились требуемые от философии и философов высокая прозорливость, неконъюнктурное умение разглядеть суть, содержание долговременных тенденций за конкретными историческими формами?-	Приглашаю читателя к раздумьям над этими весьма сложными вопросами, очень важными для понимания немецкой классической мысли, ее социальной филосо¬ фии.1.	Цивилизационный скачок нового времени и социальная философия немецкой классической мыслиЦивилизационный скачок эпохи Возрождения и ново¬ го времени был поистине революционным переломом. по отношению ко всему прежнему историческому разви¬ тию — но, говоря это, следует учитывать, во-первых, то, что революционный переход занял целые века, и во-вторых, то, что это были трансформации коренных цивилизационных отношений человечества, иными сло¬ вами, изменения в рамках тех социально-исторических образований, которые в их первоначальном виде стали59
складываться уже на заре цивилизации. Данный перево¬ рот происходит на том же «поле», что и, например древнегреческий цивилизационный взрыв: на поле раз¬ деления труда возникновения новых форм диффе¬ ренциации и интеграции человеческой деятельности зменения отношении между городом и деревней (соот¬ ветственно — сельскохозяйственным трудом и трудом по производству «промышленных» товаров), преобразова¬ ния типов, форм производства и обмена, организации и управления, включая неизмеримо возросшее в своем значении и существенно изменившееся производство знании, информации, идей, ценностей и обмен ими изме¬ нение непосредственных форм быта, повседневной жиз¬ ни и т. д. И подобно тому как великие умы древности прежде всего Платон и Аристотель, тщательно исследо¬ вали это поле перемен, связав с таким исследованием Как с центром свою социально-политическую филосо¬ фию, так и выдающиеся немецкие мыслители прозорли¬ во превратили аналогичную проблематику, теперь уже в ее новом эпохальном звучании, в ядро социально-фи¬ лософского раздела своих учений, а в известном смысле и в ядро философии вообще.Эпоха социального ускорения и новаторская философияЛюди той эпохи ощутили себя современниками, сви¬ детелями и участниками стремительных, перспективных исторических перемен — как общеэпохального, так и со¬ бытийного плана. Действительно, в эпоху Возрождения и особенно нового времени историческое развитие, до той поры более медленное и плавное, испытало сущест¬ венное ускорение, затронувшее многие страны, области человеческой деятельности, ее количественные и ка¬ чественные критерии. Более стремительно, чем прежде, менялись формы бытия отдельных людей и народов;60тенденция развития человеческой цивилизации состояла в дальнейшем наращивании того, что можно было бы назвать социально-историческим ускорением. Это было, конечно, не первое в истории изменение исторической ди¬ намики. Все прежние цивилизационные скачки выра¬ жались, и в перспективе будущие перемены станут вы¬ ражаться, именно в своеобразном уплотнении и ускоре¬ нии исторического развития. Древнегреческая цивили¬ зация, например, за несколько столетий создала такую массу новых форм и результатов — технико-экономи- ческих, политических, культурных, организационных, бытовых, — которая не шла ни в какое сравнение с накопленным за предшествующие тысячелетия. В новое время десятилетия стали равны прежним столетиям.«В такие эпохи кажется, — говорил Гегель в своих лекциях по истории философии, — будто дух надел са- поги-скороходы, хотя раньше он двигался в своем раз¬ витии черепашьими шагами и даже отступал назад и удалялся от самого себя». В изображении Гегеля, да и других немецких философов, исторический динамизм порождается именно духом, инициируется им. Идеали¬ стическое в конечном счете понимание Гегелем истории опиралось на реальные основания. Ведь любые, хотя бы и объективно назревшие, социальные перемены не¬ возможны без решительного обновления всей сферы духа, начиная от ориентаций, устремлений индивидов и кончая общественно закрепленными формами культуры. Дух перемен, заразивший общество, стремление осу¬ ществить изменения скорее и радикальнее, чем прежде, в самом деле становились историческими предпосылка1 ми конкретных преобразований. Эпоха ускорения заяв¬ ляла о себе новыми ценностями, идейными и нравствен¬ ными установками. Разумеется, и в эпохи цивилиза¬ ционных ускорений возможны отступления назад, зиг¬ заги исторического развития, однако нарастание темпов, ускоряющаяся динамика истории остаются прочными61
"P™ всеобщихспособность индивидоГи совдГл °ТНЬМе СТаН0ВИТСЯ приспособиться к новой социальной ЫХ °бъедине™й ней мере не отставать от нее а по " ДИНЭМИКе’ П0 кРай‘ видеть будущие скачки и ускорения°ЗМ°ЖН°СТИ И пРед' зации. Соревнование стран наполов Развитии «ивили- во многом зависело и сейчас завис ’ Социальных системДеНемТ:;ГГИЖ6НИЯ —^ ИХ УМ6НИЯ °ВЛа-рическую арену ик ра?то?дГко?дЯ ВСТуПает на исто- общественного сознания в куГт ”3 Переднем «Рае определение эпохи всеИболееКтетаоРнач Ц&П°М главн°е вать именно в ее динамизме в быстп ают Усматри- совершающихся исторических * Н„еобРат™ости■	и становится синонимом их резолют™6™’ ЧТ° Часто Фактор социально-исторического НН0СТИ' ает многостороннее воздействия Уск°рения оказы- знание, идеи „ ценнС1С““™“ ««Деятельность, со.социально-исторического ускопения межДУ эпохамиры, философии к созданию /■ „ И повоРотом культу-ДУ»Щ»*,та™х-„Г™0""’' 3 наДиалектики, существует непазп!°Му Преобраз°вашш однако, учесть, что такое эпохал „ СВЯЗЬ' СЛ6ДуеТ’ ворачивается лишь постепенно в°здеиствие раз- менения становятся более явными	Т®Г°’ Как из'и всесторонними. Вот тогда они ’ 1еТК° необРат™ыми Щимися умами эпохи включая ТЗВЛИВаются выдаю- соответственно этому пронизываю С°Ф°В- Как Раз беспокойства и непостоянствасГ“У ^ В6ЩИ ДУ*У критики» философы призываю- ’ тветственно «веку глубоко критическую философию СТР°ИТЬ Н0Ва™рскую, тикой. Речь идет,	ВЛад?ющУю ™ек-шествующей диалектики ’ ™хранении традиций пред- богке новЬв диалек™“« к”	о раз^.новой диалектики с созвучной той эпГ ~ ° Соединениитой эпохе логикой позна¬ния и действия: диалектике и вверяется максимально широко и глубоко впитать содержание революционных изменений, совершающихся во всех сферах жизнедея¬ тельности человека и человечества.Немецкая классическая мысль также осознала необ¬ ходимость и взяла на себя задачу дать тщательно обос¬ нованное представление о философии, которая свои:,: критицизмом к новаторством, своим поворотом к диа¬ лектике отвечает революционно-динамической эпохе. Связь между революционностью, универсальностью изменений эпохи и новаторством выражающей ее в мыслях философии справедливо мыслится и как выходя¬ щая за пределы только своей эпохи, как характери¬ зующая всякое время кардинальных перемен. И было бы совершенно неверно не усиливать, не использовать ныне, когда налицо аналогичная историческая потреб¬ ность, громадные потенции немецкой классики как со- циально-критического учения, впитавшего в себя дух больших- перемен и дальше оформлявшего своего рода мировоззрение эпохи ускоренного, динамичного, проти¬ воречивого развития. Наследница новоевропейской мыс¬ ли в ее борьбе с философскими учениями, порожден¬ ными эпохами социально-исторического застоя, немец¬ кая философия оказалась, возможно, самой радикаль¬ ной по своим творческим устремлениям, поистине ре¬ волюционной формой философствования. Впрочем, лю¬ бому левацки настроенному человеку это утверждение может показаться преувеличением. Ибо немецкая клас¬ сика не только не пыталась стать знаменем внешнего, показного критицизма, который как пена поднимается на волне всякого социального ускорения, всякой рево¬ люционной эпохи, но и сознательно чуждалась его.Немецкие философы замыслили создать философию, далекую от конъюнктуры критицизма и специфически философскими средствами обеспечивающую стабиль¬ ную неконъюнктурность теоретического новаторст¬63
ва. Это не просто трудная задача, а сверхзадача для любого философствования. Как ухватить в мыслях эпо¬ ху, причем самую динамичную из всех прежних эпох, и одновременно не стать простым «данником» эпохи, сложившейся ситуации? Как выполнить ответственную миссию философа, призванного своим временем, эпохой, самой историей, цивилизацией осмысливать вечные темы добра и зла, обретения человеческой сущности? Вряд ли можно утверждать, что Канту, Фихте, Шеллин¬ гу, Гегелю, Фейербаху, другим великим мыслителям и художникам той эпохи удалось оптимально, окончатель¬ но, на все времена решить сверхзадачу, но уже то, что они ее поставили и передали, опять-таки как сверхзада¬ чу, последующим эпохам, составляет их выдающуюся заслугу перед человечеством, цивилизацией, духовной культурой.Само время ускорения, считали немецкие философы, зовет к беспокойному поиску, новаторству, коренным преобразованиям во всех сферах жизни. Но вот какой именно должна стать новаторская философия (и как новаторское учение, и как философия), как она должна отнестись к действительности, к динамичной эпохе, к стремительно меняющемуся времени — вопрос непро¬ стой и всегда обусловленный и особенностями эпохи, и спецификой философии. Ответ на него немецкая клас¬ сика дает, на первый взгляд, парадоксальный и с точки зрения устоявшихся у нас догм неадекватный: она кри¬ тикует окружающую социальную действительность, но строит по видимости воспаряющую над исторической эмпирией концепцию «чистого» разума, стремящуюся ухватить самое суть истории, общества, государства, человека, познания. Очищение разума немецкой клас¬ сикой, как было показано в первой главе, обусловлено прежде всего интересом к тому, что было названо об¬ щецивилизационными формами и тенденциями. Но оно было связано и с характерным осмыслением эпохи.64Старое, отжившее разрушалось на глазах. Немецкие философы — каждый, в сущности, до конца дней сво¬ их 	видели в кризисных феноменах свидетельстворождения нового, подтверждение неустранимой актуа¬ льности критических задач философии. «Прежде чем пробудится к жизни истинная философия, писал Кант в письме к Граве от 31 декабря 1765 г., — необходимо, чтобы старая философия сама изжила себя, а поскольку гниение всегда является тем полным распадом, который предшествует возникновению нового, то кризис учено¬ сти в век, когда нет недостатка в выдающихся умах, порождает во мне надежду, что долгожданный великии переворот в науке уже не за горами» . Не так ли и в наш век величайших научных достижении, невиданного прежде распространения философии приходится гово¬ рить о кризисе учености и надеяться на рождение ново¬ го типа наук и научности, нового типа философствова¬ ния — словом, на великий переворот в духовноисферег /'^Диалектическийрподход немецкой классической мысли ярко проявился в том, что она, с одной стороны, вывела из осмысления эпохи, а с другой — применила к ее постижению глубокое понимание противоречивости, трудности, долговременности и вместе с. тем скачкооо- разности процесса порождения историей новых форм. Убедительная иллюстрация — знаменитые слова 1 егеля из «Феноменологии духа»: «Нетрудно видеть, что наше время есть время рождения и перехода к новому перио¬ ду. Дух порвал с прежним миром своего наличного бытия и своего представления, он готов погрузить его в прошлое и трудиться над своим преобразование:/-». Качественный скачок — после относительно медленного и спокойного «созревания духа для новых форм» Гегель сравнивает с рождением на свет ребенка, причем психологически точно описывает гнетущее застойное состояние общества, предшествующее такому скачку. «Легкомыслие, как и скука, распространяющееся в су-3	Н. В. Мотрошилова/"Г" , 65
““ТоТ-1	»^™°жается нечто иное. Это постепенное измельчение неизменившее облика целого,который сразу, словно вспышка молнии, озаряет кар"s<sr ”fepe«r« — Sk же мало, к* , . »»°Р««""““=*E=HSSE|=р„„ эпохи социального	Хш екг:=х:—„и,,ьс,	—, xo,m—~н^о» №££ • ™436во" наС^скр№^ее° уважение^ оказываемое разумомсудом непредвзято™ разум*,^о _	му,ная.внутрнфилософска^но и как обШа» социальная норма, П°К™^*скоре,и,^лл«^SS2S3SS==;веческого действия — чему являемся свидетелями и мы, живущие в эпоху нового ускорения исторического раз¬ вития.Хорошо известная и многократно описанная в литера туре черта диалектики немецкой классики: ее поистине универсальный интерес к сознательной, рационализи¬ руемой, динамичной человеческой активности — эта особенность также имеет свои прочные истоки в циви¬ лизационном взрыве эпохи Возрождения и нового вре¬ мени. Немецкая классическая мысль не случайно так уверенно снабжает происшедшие изменения своего рода мандатом общеметафизического процесса, проводя идею активности деятельности и познания человека сквозь все разделы философии, внедряя ее во все си¬ стемообразующие элементы философского знания,— здесь ими руководит сама эпоха, здесь, действительно, властно «командует» дух динамичного времени.И соответственно тому, что наше время делает еще актуальнее проблему сознательной жизнедеятельности человека и человечества в условиях цивилизационного взрыва,— не понижается, а усиливается интерес к соот¬ ветствующим разделам и идеям классической мысли.Другая — наряду с социально-историческим ускоре¬ нием и возросшей динамичностью, свободой, инициатив¬ ностью, сознательностью действий индивида — черта человеческой деятельности, определяющая специфику цивилизационного взрыва той эпохи, состоит в прорыве к новому уровню всеобщности в бытии, сознании, позна¬ нии человека. Это суммарная характеристика, которая далее будет расшифрована более подробно.Становление человеческих взаимодействий и философияПо самой своей сути цивилизация всегда развиваласьч	развивается в (напряженном, конфликтном, противо¬ речивом) единстве всеобщего (здесь: всемирного), осо¬3*	'	67
бенного (здесь: локального, регионального) и единично¬ го (здесь: связанного с конкретным бытием данного города-государства, государства, страны, народа). Но в прежние эпохи суть цивилизации в сильнои степени скрывалась за такими формами ее конкретного cyiueci- вования, как отъединенность, относительная самосто¬ ятельность, даже «смерть» особенных и единичных циви¬ лизационных образований. Вот почему, не упуская виду всемирность, всеобщность, как суть всей истории цивилизации, мы в то же время должны принять в расче! совершавшееся именно в новое время кардинальное изменение *орм ее бытия: цивилизация стала развивать ся в направлении непосредственно ясного универсали¬ зма в направлении возникающей — но в ту эпоху только возникающей, формирующейся - глобальности челов -ческих взаимодействий.		Исследуемая нами эпоха — серединная на трудно и противоречивом пути движения человечества^ гло¬ бальности как способу наличного бытия мировой^циви¬ лизации. С этим коррелятивно соотносятся спе^иФи ские особенности ряда идей немецкой классики. Соот¬ ветственно серединному характеру эпохи в немецкой философии, с одной стороны, рождалось своего рода идейное предчувствие, предвосхищение качественно нового этапа истории. Но с другой стороны, посколь-™формы непосредственно-глобального, всемирного взаимодействия только еще зарождались, сама эпоха понуждала немецкую классику скорее остзаатьсявсф ре чистых идеалов, предвосхищающих будущее принц пов всеобщего, всемирного единения людей. Эти послед¬ ние немецкая классика решительно противопоставляла тем по ее мнению, устаревшим идейным образованиям, через которые в прежние эпохи и даже в современную им эпоху пробивали себе дорогу универсальные, все¬ мирно-исторические тенденции.68Каким образом и в каких именно идеях немецкой фи¬ лософии воплощается предчувствие и, так сказать, пред- осмысление глобального, всемирно-исторического этапа развития истории, развития цивилизации? Считаю воз¬ можным разделить эти идеи на три основные группы — в зависимости от того, насколько прямо, порой со ссыл¬ кой на реальные процессы и события, или, напротив, косвенно и абстрактно обсуждается философами специ¬ фика эпохи, состоящая в движении к глобальному типу человеческих взаимодействий.Первая группа идей и соображений — прямое рас¬ смотрение эпохи в связи с такими хорошо известными процессами и событиями, как великие путешествия, географические открытия и осмысление их влияния, причем сложного и противоречивого, на поступки и мыс¬ ли людей. И пусть таких прямых высказываний и идей в «чистой» философии сравнительно немного, но они в контексте нашего анализа важны и интересны.Вторая группа — социально-философские размышле¬ ния об эпохальных экономических, политических, право¬ вых, культурных изменениях, относимых именно к ново¬ му времени. Это многообразные идеи, но наиболее оп¬ ределенно они выражены в концепциях «гражданского общества», которые по сути дела есть у всех представи¬ телей немецкой классической философии.Третья группа — исследования широкого философ¬ ско-исторического плана, где главной проблемой ста¬ новятся общие тенденции движения ко всемирной исто¬ рии во всем совокупном историческом процессе и особен¬ ности эпохи нового времени с ее прорывом к историче¬ ской всеобщности принципиально иного типа. В филосо¬ фии истории Канта, Фихте, Шеллинга, Гегеля, Фейер¬ баха (о ней уже шла речь в первой главе) как раз и скон¬ центрированы интересующие нас идеи. Вместе с тем между идеей, согласно которой история движется, гово¬ ря словами Канта, к «космополитической», или, словами69
Гегеля (кстати, отвергающего «космополитизм» Кан¬ та),— к «всемирно-исторической» стадии, и другими, в том числе весьма отвлеченными рассуждениями о при¬ роде, человеке, познании существует доступная обнару¬ жению и, по моему мнению, принципиально важная связь. Кратко остановлюсь на этих трех группах идей.Немецкие философы ставят в связь приметы времени, которые указывают на становление того, что здесь наз¬ вано глобальным способом бытия человеческой цивили¬ зации, на особые черты поведения, сознания, ценност¬ ного мира новой личности. «... Человек,— пишет Гегель, имея в виду эпоху Возрождения и нового времени,— стал доверять самому себе, своему мышлению и чувст¬ венной природе вне и внутри его. Ему интересно, ему доставляет удовольствие делать открытия в области природы и искусств... Человек открыл Америку, ее сокро¬ вища и народы, открыл природу, самого себя; мореход¬ ство было в то время высшей романтикой торговли. Наличный мир опять стоял перед человеком как достой¬ ный того, чтобы дух интересовался им. Мыслящий дух снова оказывался в силах что-то совершать... Теперь воздают должное конечному, наличному, оно снова в че¬ сти. Из этого исходят устремления науки. Мы видим, таким образом, что, конечное, внутреннее и внешнее на¬ личие, постигается с помощью опыта и возводится рас¬ судком во всеобщность; теперь хотят познакомиться с законами, силами, т. е. превратить единичное, давае¬ мое нам восприятием, в форму всеобщности» 79. Необ¬ ходимо иметь в виду, что Гегель, пусть и повествуя здесьо	новой эпохе в приподнятых тонах (и употребляя, нап¬ ример, выражение «романтика торговли»), вовсе не склонен романтизировать «погружение в наличное», считать вспыхнувшую на заре нового времени индиви¬ дуальную активность, имеющую целью наиболее широ¬ кое вторжение в наличный мир, сутью или идеалом этойновой эпохи. Но он, несомненно, считает небывало воз¬ росшую активность человека в неизмеримо расширив¬ шейся целостности природного мира — активность, развернувшуюся в условиях социально-исторического ускорения — одной из существенных, хотя и далее пре- -бразуемых эпохальных тенденций. И Гегель прямо связывает возросшую динамику эпохи, небывалый раз¬ мах человеческой деятельности с новым исторически значимым превращением единичного «в формы все¬ общего». iРасширяя границы доступного человечеству и осваи¬ ваемого им мира, цивилизация на каждой своей стадии вызывает в умах людей двойственную реакцию. С одной Схороны, оживляются и приобретают новую убедитель¬ ность разработанные еще на заре человечества умо¬ зрительные, но великие по своей перспективности идеи эезграничности мира. Они, кстати, питают самые раз- .--•гчные умонастроения и философские идеи: радость _^знания, живой интерес к новому, восторг перед гран¬ диозностью универсума — и, наоборот, страх перед бес¬ конечностью, неисчерпаемостью мира, сложностью -_вых проблем познания (при сохранении оставшихся неразгаданными тайн и загадок).С другой стороны, расширяющаяся среда обитания человека начинает выглядеть более обозримой; плане¬ тарно-глобальный способ жизни человечества утверж¬ дается как более ясная, осязаемая, понятная и доступ¬ ная освоению реальность. Недаром же так владеет ума¬ ми людей той эпохи идея кругосветных путешествий. Задолго до того, как в повседневную практику людей вошли и стали привычными формы отношения к земной природе как к единой, глобальной, целостной (а данный процесс отнюдь не просто и не однозначно развивается еще и в наше время), выдающиеся умы человечества начали идейно подготавливать его к всеобще-глобаль- ному способу бытия.71
Немецкие философы, что мы видели на примере Геге¬ ля, уже способны были подвести итоги достигнутой в но¬ вую эпоху стадии «глобализации» человеческого опыта, но они, в чем можно убедиться на примере географиче¬ ских работ Канта, не могли не понимать, что находятся еще в самом начале процесса. В целом одобряя и при¬ ветствуя его, они вместе с тем в определенной степени отстраненно и отчужденно относились к исторически- конкретным формам его воплощения, ^“апример, к про¬ цессам колонизации. Гегель, скажем, пишет: «Граждан¬ ское общество видит себя вынужденным основывать колонии» и тем самым не более чем констатирует факт, причем сначала пишет о греческой колонизации а затем четко высказывает положительное отношение к антиколониальной борьбе своей эпохи: «В новейшее время колониям не предоставлялись одинаковые права с населением метрополии; такое положение приводило к воинам и, наконец, к получению самостоятельности как это показывает история английских и испанских колонии. Освобождение колоний оказывается величай¬ шим благодеянием для метрополии, точно так же, как освобождение рабов оказывается величайшим бла¬ годеянием для их владельцев» 8|. (Вряд ли перспектив¬ ную идею Гегеля о «благодетельности» для метрополий освобождения их колоний могли оценить по достоинству тогдашние колонизаторы.)}Подчеркнем, что из конкретных, прямо обусловленных эпохой констатаций относительно движения человечест¬ ва к глобальности своего бытия философы достаточно часто делают общие выводы, касающиеся проблемы единичного — особенного — всеобщего в социально-фи¬ лософском плане, а от них переходят к диалектике еди¬ ного — многообразного как таковой. Ибо именно то об¬ стоятельство, что в эпоху Возрождения и нового времени было осуществлено решительное, наиболее кардиналь¬ ное движение вперед в освоении пространства земли72лак целостной планеты, сделало практически и теорети¬ чески важным вопрос о единстве и многообразии челове¬ ческой жизни, о единстве человечества.Всегда свойственный человеческой цивилизации ин¬ терес к космическо-глобальному бытию, снова оживив¬ шийся на заре нового времени, также имел своей под¬ почвой цивилизационные сдвиги (небывалый размах морских путешествий, потребности научно-технического прогресса, продвинувшего вперед разработку земной и неоеснои механики и т. д.). Философская проблема единства мира снова, как и во времена древних греков, приобрела весьма актуальное практическое и теоре¬ тическое значение, ибо вопрос о всеобщем природ¬ ного и человеческого бытия стал самой универсальной и самой абстрактной идейной рамкой для разворачивав¬ шихся в самых разных направлениях поисков единства: единства мира в теперь уже по-новому раскрывающихся земном и космическом пространствах, единства челове¬ ческого рода, явившегося во вновь обнаруженных фор¬ мах своего многообразного бытия, т. е. реальных единств, диалектически предполагающих огромное и все увеличивающееся многообразие форм.Когда в литературе рассматривается вопрос об от¬ ношении немецкой философии к проблеме природы, к космосу, то дело по большей части сводится — на мой взгляд, неоправданно — лишь к логико-гносеологичес- ким аспектам или к философии естествознания. Между тем образ природы и осмысление связи «человек — природа» образует важнейший мировоззренческий блок немецкой классики, тесно связанный с осознанием эпохи, с учетом социального ускорения и с утвержде¬ нием глобального способа взаимодействий человечест¬ ва. Обширность проблематики «человек — природа» в такой мировоззренческой и социокультурной постановке =е позволяет разобрать ее сколько-нибудь подробно в ой книге. (Хотя было бы существенно, скажем, выяс¬73
нить, в какой степени и в чем именно немецкая клас¬ сика может работать на современные идеи ответствен¬ ности человека, осваивающего природу, а в чем прогрес- систский активизм XVIII—XIX вв., разделяемый, хотя и в разной мере, немецкими мыслителями, оказался причастным к идеологии «господского» отношения к природе.) Здесь возможно остановиться лишь на одном характерном противоречии понимания природы и места в ней человека, которое для философии в принципе не ново, но принимает в немецкой классике новый вид имен¬ но соответственно начавшемуся становлению глобаль¬ ных форм человеческой практики.Хотя цивилизация человечества с самого начала тяго¬ тела к расширению освоенного ею природного мира, хотя философия с первых шагов своих постулировала бесконечность мира,— на деле и в реальной практике исторического бытия, и в теории якобы бесконечный «мир природы» (как и «мир человека») для каждого локального цивилизационного образования всегда был чем-то отграниченным и особенным. Что уже исследова¬ но и может далее анализироваться на примере различ¬ ных исторически известных образов природы, воплотив¬ шихся в культуре в целом, в науке и философии в част¬ ности и в особенности.Неизмеримо расширившаяся активность человека, глобализация форм практики, несомненно, имеет прямое отношение к следующей многократно описанной особен¬ ности немецкой классики: во главу угла и при понимании природной целостности ставится активность человека, его деятельности и познания. Недаром же Кант нетради¬ ционно толкует коперниканский переворот в науке (и аналогичный переворот мыслит осуществить в фило¬ софии) как утверждение «невычитаемости» познающе¬ го исследующего субъекта из создаваемой им картины мира —и тем самым становится первооткрывателем того пути, по которому в XX в. устремились многие74выдающиеся ученые и философы. Невычитаемость не означает, что Кант и его последователи считают невоз можным объективное, рациональное, научное отношение человека к природе. И тут побеждают принципы разум¬ ности и активизма.Но к сожалению, в имеющихся интерпретациях весьма мало обращено внимание на другую, наряду с утвержде¬ нием человеческой активности, черту немецкой класси¬ ки — на ту черту, которая имела несомненное отношение к становлению глобальных форм практики и выразилась в энергичном подчеркивании целостности, самостоятель¬ ности природы, ее бесконечности, несовместимой с лю¬ быми постулируемыми формами «дурной» или «окончен¬ ной», по выражению Гегеля, бесконечности.На этом пути — цитирую Гегеля — «природа рас¬ сматривается как высшая в ее собственной жизнедея¬ тельности (Lebendigkeit)» 82. Немецкая классика в опре¬ деленной мере признает утверждавшуюся выдающими¬ ся философами нового времени самостоятельность, са- мопричинность, целостность природы, причем Кант, Фихте, Шеллинг, Гегель выдвигают идею, согласно которой человеческий разум, при всей его изощренности и «хитрости», «самой природы, ее всеобщего... не может ди подчинить себе, ни направить в сторону осуществле¬ ния своих целей» 83.Во «Всеобщей естественной истории и теории неба» 1755) Кант четко указал на то, что в решении поистине глобальной мировоззренческой задачи — «найти то, что тзязывает между собой великие звенья Вселенной во з ~ей ее бесконечности», в «природе, предоставленной са¬ ди себе»,— он видит опасное по тем временам, но вре- м;нем же требуемое интеллектуальное путешествие, обе¬ де:-: лее открытия «новых стран» 84. Природа и в учении*	едта критического периода остается бесконечной и са- д :т:=тельной целостностью, неисчерпаемой первоосно- ±: z дознания.75
И здесь снова надо отметить, что проблемы, противо¬ речия и трудности эпохи ускорения, ее зарождающейся глобальной практики, инициативы и активности лю¬ дей 	 если они и принимаются во внимание в связис историей философии — традиционно толкуются опять- таки лишь в связи с антитезой феодализма и капита¬ лизма. И действительно, косность, леность, малоподвиж¬ ность, традиционализм, местная ограниченность, столь свойственные феодализму,— эти способы бытия и свой¬ ства психологии людей стали врагами чисто буржуаз¬ ных форм активности. Но как бы ни относиться к соб¬ ственно буржуазной активности, предприимчивости, энергии, к капиталистической конкуренции (резко обли¬ чать их или объективно учитывать их немалую стимули¬ рующую роль), неверно, на мой взгляд, прямо отож¬ дествлять активность многих- людей новой эпохи с бур¬ жуазностью: освоение мира, путешествие отважных людей — лишь с предприимчивостью тех, кто устре¬ мился в погоню за богатством и прибылью; состяза¬ тельность труда — с конкурентной борьбой; изобрета¬ тельность действия — с хитроумностью денежного рас¬ чета; новаторство, нестандартность действия и мышле¬ ния 	с теми специфическими поисками новых форм,которые подразумевал, требовал также и капитализм, иначе он не мог бы одерживать победы над феодализ¬ мом.Ибо, во-первых, в ту динамичную эпоху даже и фео¬ дальные слои во многом были принуждены жить и дей¬ ствовать по-новому. Во-вторых, в Германии, других странах региона, буржуазия часто и не была образцом энергии, решительности, инициативы. А в-третьих, дина¬ мизм истории реально демонстрировался через инициа¬ тивные, динамичные действия многих людей, которые не имели никакого отношения к фабрикам, торговле, день¬ гам, прибыли и не руководствовались в своих труде, поиске буржуазными стимулами. Одни устремлялись в76дальние путешествия — и влекла их совсем ка обяза¬ тельно «романтика торговли» (кстати, и последняя — древнейшее цивилизационное занятие человечества, не укладывающееся лишь в буржуазные формы). Другие писали, печатали, читали, хранили книги, творили искус¬ ство и культуру, занимались обучением и учились в шко¬ лах и университетах — и среди них появилось немало энергичных новаторов, причастных к «новому образу ду¬ ха». И даже те, кто изобретали и усовершенствовали ма¬ шины, поступающие затем в сферу формирующегося ка¬ питалистического производства, создавали ведь не что иное, как машинную технику — новое средство челове¬ ческой цивилизации. Конечно, по мере развития капита¬ лизма условия и формы различных областей деятель¬ ности все более капитализировались. Но та эпоха пере¬ дала последующим эпохам не только собственно капи¬ талистические формы, но также множество перспектив¬ ных цивилизационных научно-технических, организа¬ ционных, культурных инноваций, и среди них едва ли ее самое важное — ориентации, ценности, установки, способствующие рождению нового, пробуждению твор¬ чества, освобождению от шаблонов и догм, уважение к высоким устремлениям духа, лишенным корысти, среб¬ ролюбия и ориентированным на «всеобщее». А вместе с духом новаторства, творчества, свободной инициати¬ вы — те противоречия и трудности, на которые наталки¬ вается новое в процессе исторического развития. Проти¬ воречия, опять-таки не сводящиеся к противоречиям капитализма, а имеющие более широкий характер. Часть из них немецкая классическая философия пы¬ тается поставить и разрешить в концепциях «граждан¬ ского общества».77
Всеобщность социальных связей и концепция «гражданского общества»«Гражданское общество» прежде всего мыслится немец¬ кими философами как новая стадия развития челове¬ чества, на которой скачкообразно происходит новое со¬ циальное дифференцирование и соответственно возни¬ кают относительно новые формы социальной интегра¬ ции. Подразумеваются конкретные и очень существен¬ ные для общества преобразованные сферы разделения труда (от анализа которых мы здесь вынуждены от¬ влечься) . Наряду с этим немецкая классическая мысль верно обнаруживает главный нерв противоречивых про¬ цессов дифференциации — интеграции нового времени. Имеется в виду, с одной стороны, небывалая прежде сте¬ пень взаимозависимости людей, что означает, как было разъяснено ранее, постепенное превращение всеобщно¬ сти связей и взаимодействий — этого существа, глубин¬ ного содержания цивилизации — также и в способ ее непосредственного бытия. С другой стороны, новый этап истории характеризуется тоже невиданным возра¬ станием роли индивидуальностей, их интересов, целей — словом, всех «частностей» их жизни. Но главное, в чем классики немецкой мысли видят специфику гражданско¬ го общества — беспрецедентное для истории противоре¬ чивое единство развитого всеобщего и развитого инди¬ видуального. Именно так и фиксирует, например, Гегель, особенность гражданского общества: «...себялюбивая цель, обусловленная в своем осуществлении всеобщ¬ ностью, обосновывает систему всесторонней зависи¬ мости, так что пропитание и благо единичного лица и его правовое существование переплетены с пропитанием, благом и правом всех, основаны на них и лишь в этой связи действительны и обеспечены» 85. «Система всесто¬ ронней зависимости» — ключевые слова. Ими обозначе¬ ны те процессы, которые затем будет исследовать78У. Маркс применительно к производству. Разумеется, тэоизводство прежде всего было общественным спосо¬ бом ответа на потребности индивидов. Однако Маркс, тзворя об общественном характере производства, скла- тзгзающемся именно в новое время (впервые «под фор¬ мами» капитализма, а затем и в условиях социализма), имел в виду беспрецедентную для прежней истории с зистему всесторонней зависимости» как способ непо- ; родственного бытия производства. Пожалуй, нет ниче- г: более ясного и повседневно-практического в наше зземя, чем такая взаимозависимость. А ведь она как таз в эпоху Возрождения и нового времени пришла на смену относительной независимости, замкнутости на себя как способов бытия отдельных единиц хозяй- гтзенной, политической, культурной деятельности. Не- гедкая философия четко и энергично фиксирует про- тзтгедший социально-исторический перелом. Между по¬ ниманием немецкой классикой исторического значения нззой всеобщности и зафиксированной сконцентриро¬ ванностью этой философии на всеобщем существует, таким образом, и глубокая эпохальная связь.Система всесторонней зависимости, и тоже впервые а истории, стала опираться в ту эпоху на широко про¬ растающий из всех оснований социального бытия прия¬ тно индивидуализации. И в прежние эпохи обществен¬ ное, разумеется, было немыслимо без индивидуально- точного, но в новое время стали кардинально меняться тзэмы существования и признания свобод, прав, воз¬ можностей индивидуума. В нашей литературе все свя¬ занные с этим процессы обычно списываются на счет 'уржуазного индивидуализма. И действительно, станов- тение буржуазного общества неотделимо от возникнове¬ ния буржуазных же форм индивидуализации деятель¬ ности и чисто буржуазного признания индивидуальных тэав. Однако само по себе движение истории в сторону тэскрепощения индивидуума, признания и охраны его79
прав, свобод, достоинства, неприкосновенности его ин¬ дивидуального мира — это продуктивное и до сих пор продолжающееся общецивилизационное движение, частично происходящее в буржуазных формах. Его неверно отождествлять ни с буржуазным индивидуализ¬ мом, ни с индивидуализмом вообще. И конфликты, противоречия, отчуждение, неизбежные на пути взаимо¬ действия индивидуального и обществент ого, нельзя считать присущими только капитализму. В нашей стра¬ не, во всяком случае, немало было упущено из-за непо¬ нимания общецивилизационного, а не только буржуаз¬ ного характера такого рода противоречий и трудностей.Немецкая классическая философия зафиксировала то реальное обстоятельство, что в процессе раскрепо- .щения индивидуальности, расширения индивидуальных прав и свобод неустранимы (и должны быть обеспече¬ ны законом) стремления отдельных людей сосредо¬ точиться на своих правах и свободах, замкнуться в кру¬ гу личных целей и частной жизни — но столь же неиз¬ бежна тенденция включения индивидов в «систему все¬ общей зависимости». «В гражданском обществе,— пи¬ шет Гегель,— каждый для . себя — цель, все другие суть для него ничто. Но без соотношения с другими он не может достигнуть объема своих целей; эти другие суть потому средства для целей особенного. Но особен¬ ная цель посредством соотношения с другими дает себе форму всеобщности и удовлетворяет себя, удовлетворяя вместе с тем благо других. Так как особенность связана с условием всеобщности, то целое есть почва опосредо¬ вания, на которой дают себе свободу все частности, все случайности рождения и счастья, в которую вливаю и_я все волны страстей, управляемых лишь проникаемым в них сиянием разума. Особенность, ограниченная все¬ общностью, есть единственная мера (Мая), при помощи которой всякая особенность способствует своему бла¬ гу» 86, Гегель — ну как он обойдется без «сияния разу-80■	_ Но на деле при анализе гражданского общества он кинетически фиксирует особенность конфликтной ци- 1,£.тнзационной эпохи: особенное, частное, партикуляр- понимает и чувствует всеобщее скорее как ограни¬ чивающее его, мешающее реализации собственных це¬ нна — в лучшем случае как то, без чего хотелось бы, но невозможно обойтись. Гегель констатирует: «Хотя в н.нщанском обществе особенность и всеобщность рас¬ пились, они все же взаимно связаны друг с другом г >5условливают друг друга» 87,Таков парадокс, внутренне свойственный гражданско¬ му обществу: это постоянный распад и постоянное же, нее крепнущее единство всеобщего и особенного. Когда наши авторы распад особенного — всеобщего приписы¬ вают лишь буржуазному обществу, а единство — лишь ноществу социалистическому, то здесь возникает двой¬ ная и весьма опасная иллюзия, делающая поверивших н нее людей неподготовленными к тенденциям всеоб¬ щности внутри буржуазного развития и к непростым процессам согласования (с возможным глубоким рас¬ согласованием) индивидуального и общественного при социализме. Между тем уже само признание историчес¬ кой неизбежности, исторического своеобразия этих про¬ тиворечий и трудностей, свойственных целому этапу раз¬ вития цивилизации, могло бы помочь избавиться от подобных иллюзий. Гегель был прав в том, что граждан¬ ское общество — историческое состояние, уже не позво¬ ляющее замкнуться в рамках особого, единичного, инди¬ видуального без ущерба для самой индивидуальности из.ля общества; но и не позволяющее подавлять инди¬ видуальность, ущемлять ее права, свободы, наступать ча неприкосновенность индивидуального, частного мира — без громадного, порою рокового ущерба для общества, государства, страны и для индивидуальности. Немецкие философы последовательно раскрывают это фундаментальное противоречие гражданского общест¬8!
ва, привлекая к рассмотрению множество интересней¬ ших и актуальнейших сегодня аспектов — таких, как потребности и труд, собственность, соответственно ра¬ венство и неравенство, отношения сословий и их пра¬ вовые формы, роль семьи, сыскных и фискальных ин¬ станций и т. д. Что обязан делать индивид по отноше¬ нию к гражданскому обществу и соответственно что гражданское общество должно делать для индивида — центральный вопрос, который ставится и на всех этих более конкретных уровнях анализа. Исследование проб¬ лем «по понятию», по содержанию тут в ряде случаев переплетается и с учетом реальной исторической формы. Как раз в контексте концепций гражданского общества Фихте, Гегель высказывают те мысли о контрастах ни¬ щеты и богатства, о которых нередко упоминают сегод¬ ня. Гегель констатирует: «От природы никто не может искать своего права, но в общественном состоянии лише¬ ния тотчас же приобретают форму несправедливости, совершаемой по отношению к тому или другому классу: Важный вопрос о том, как бороться с бедностью, волнует и мучит преимущественно современные общества» 88. Гегель вовсе не хочет сказать, что раньше не было бед¬ ности. Он лишь утверждает, что от организованного, целенаправленного его решения уже не сможет уйти ни одно государство. И он, конечно, прав, причем не только по отношению к буржуазному развитию.Итак, даже при анализе «по понятию» гражданское общество — вовсе не идиллия. И как бы ни расширялась в нем система всеобщей взаимозависимости, особенное и единичное постоянно заявляют о себе, причем не,толь¬ ко через свои законные притязания, но и через «волны страстей», в толщу которых куда как часто не доби¬ рается «сияние разума». Так,) в гегелевской философии права проблемы противоборства всеобщего — индиви¬ дуального «на уровне» гражданского общества затем переливаются в проблемы борьбы всеобщего — особен-?:го на «уровне» государства, завершаясь темой взаи- кэдействия государств. Оба этих уровня резко кон- _.-.;ктного противостояния должны были, согласно за- сыслу Гегеля, перерасти в проблематику всемирной1	.тории этапа, когда индивиды, страны, народы осо- :-ают опасность и непрочность постепенно доходящего хэ опасной черты противопоставления единичного и осо- гтнного всеобщему. Гегель не случайно не завершил z не развернул тему всеобщего как пролагающего себе __рогу принципа всемирности истории, цивилизации. 3 его время еще не были ясны настоятельность этого ге¬ ниально угаданного движения и степень опасности из-за «отвлечения» от него, а также из-за слишком медлен- ного продвижения к сознательному диалектическому-	-лансу всеобщего — особенного — единичного. Наше ~_емя как бы стремительно дописывает не завершенные-	-?Да главы истории — и оно невиданно актуализирует т_е недавно казавшиеся чисто абстрактными, умозри- -Сльными, чисто идеалистическими рассуждения о все- -5щем духе и духе всеобщности. А ведь как раз в таком всеобщем духе — говоря сегодняшним языком: в новом -Эщецивилизационном мышлении — настоятельно, :стро нуждаемся мы, современники ядерной эпохи.Важнейшей особенностью концепции гражданского-	-.щества является то, что оно, основываясь на принципе незыблемости свободы индивида, резко отвергает всякие --еснения, ограничения свободы. Мы уже говорили, что понятие свободы — исходное, стержневое в социаль¬ ной философии немецкой классики. В общефилософском исследовании и обосновании свободы немалую роль играло осмысление моментов, относящихся к истори¬ ческой форме,— осмысление формационных процессов,которым мы далее и переходим.83
2.	Антифеодальные преобразования в Германии и социальная философия Борьба за единую Германию и за отмену крепостного праваВо второй половине XVIII — первой половине XIX в. социально-политическая жизнь Германии в целом кон¬ центрировалась вокруг ряда важнейших вопросов, кото¬ рые принадлежали к числу основных характеристик эпо¬ хи и в качестве таковых были так или иначе признаны общественным сознанием, включая философию.В политической жизни страны сталкивались позиции классов, общественных группировок, отправлявшихся от существенно различных, порою прямо противополож¬ ных идей, ценностей, идеалов. Вместе с тем были вопро¬ сы, к которым в определенные перибды формировалось у разных классов и политических групп более или менее единое, сходное в ряде пунктов отношение. Эти главные для страны вопросы стали и проблемами особенно близ¬ кими («релевантными») философии. Такой, в целом единящей нацию проблемой была раздробленность Гер¬ мании и необходимость ее объединения в централизо¬ ванное государство.Единство различных классов, групп населения, от¬ дельных индивидов даже в столь коренном для страны вопросе было относительным, непрочным, противоречи¬ вым. Однако в то время в Германии было немало людей, по происхождению относящихся к разным классам и слоям/которых глубоко и искренне волновала раздроб¬ ленность страны. Интеллигенция составила, как будет показано в дальнейшем, самый бескорыстный социаль¬ ный слой из тех, которые включились в борьбу за еди¬ ную Германию, в борьбу против крепостного права — словом, в борьбу за социальные преобразования страны, за ее будущее.84(. ттсая и решительная постановка общественным I";-а к нем этих проблем, и прежде всего вопроса о Ш1- *ве, объяснялась объективными социальными по- —е':-:остями. Сама история требовала его решения: 1. ттзчие так или иначе страдало от раздробленности гтаны: но в особенности сильным тормозом раскол ~Чткаяии оказался для тех, чьи занятия и дела, ставшие 'е.ттг активными и инициативными, требовали свобод- ■-х: и беспрепятственного передвижения по стране и * гг'". В их числе все более активную роль играли (в тен-•	• консолидировавшиеся в буржуазный класс ~: тгво-промышленные слои. «Потребности практичес- ■:т: купца и промышленника настоятельно требовали,— г * :гл Е. В. Тарле,— устранения, провинциального хлама | мкзгообразие вексельного права, через несколько миль -:зт:е условия занятия ремеслом, разнообразие местно- законодательства, ограничение прав жительства, раз- ые меры весов, разнообразие валют и т. д.), стес- --тзлего и ограничивавшего торговые обороты»89. Но liio было не только в материально-экономических по- ~ттбностях, которые не вполне верно отождествлять с жуазными стимулами,— во-первых, по той причине, чтэ последние были еще весьма слабыми (страна была з :сновном конгломератом феодальных вотчин), а во- з::рых, потому, что тенденции обобществления, центра¬ лизации, укрупнения, постепенно приобретая буржуаз¬ на формы, .не сводились и не сводятся к ним по содер- жанию.В реальной истории положение складывалось такое, что все, кто —- в духе новой эпохи — не хотел мириться : феодальными ограничениями свободы, с потерявшими кредит повинностями, стеснениями и т. д., более и более оплачивались в борьбе с двумя самыми главными и зтрашными в ту эпоху видами несвободы: одна происте¬ кала из существования многих государств с их сильно зарьировавшимися порядками и, главное, запретами и85_
ограничениями, другая была вызвана равно во всех них существовавшим крепостным правом. Вот почему реше¬ ние задач объединения страны и отмены крепостного права, составляя основной фронт антифеодальной борь¬ бы и одновременно отвечая интересам зарождавшегося буржуазного класса, в целом пролагая дорогу более интенсивному будущему капиталистическому разви¬ тию,— это решение в Германии на рубеже XVIII и XIX столетий вовсе не было сковано чисто буржуазными рамками, предполагало формирование достаточно ши¬ рокого единства народа. В силу того, что задачи объеди¬ нения страны и ликвидации крепостного права объек¬ тивно назрели, но и в немалой степени и благодаря тому, что они были глубоко пережиты, достаточно четко осо¬ знаны, сформулированы общественным сознанием стра¬ ны,— они были если не полностью, то частично решены именно в интересующую нас эпоху, причем лидером ос¬ вободительного процесса, как показали К. Маркс и Ф. Энгельс, не была немецкая буржуазия.Наполеоновская оккупация оказалась одним из сти¬ мулов и ферментов для ускорения затянувшегося про¬ цесса объединения Германии. Модель единого централи¬ зованного государства, давно уже принятая во Фран¬ ции, распространялась вместе с другими французскими историческими нововведениями также и на завоеванных территориях. Следует учесть, что централизова.нность государства уже в значительной степени была достигну¬ та благодаря французской революции — и там под дав¬ лением ряда объективногисторических причин (прежде всего цивилизационного процесса обобществления и централизации деятельности, относительного совпаде¬ ния в данном вопросе интересов восходящей буржуазии и других слоев населения). Но для Наполеона из-за его стремления к неограниченной личной власти даль¬ нейшая централизация была предметом особых забот. Войны, захват других стран поддерживали и усиливали86нейтралистские устремления французского государства. In:: были перенесены и на завоеванные территории, -тз для Германии было явлением противоречивым, но в : ihobhom прогрессивным. Если до наполеоновского на- игствия насчитывалось.360 немецких автономных госу- т=эственных единиц, то к 1815 г. их было 36, т. е. в 10 раз . • .шин' Проснувшееся в Германии движение за незави¬ симость страны и нации вновь сделало вопрос о един- гтзе острым и актуальным: в раздробленности усматри- Н1ли главный источник бедствий, постигших Германию._7эзиции основных классов _ социальных групп ГерманииZ ня того чтобы конкретнее понять особую позицию фи- -::офов в вопросах единства страны и отмены крепост- н:го права, да и в других политических вопросах, надо т:тя бы кратко определить объективное положение и т; скрыть идейные позиции основных классов, социаль- y групп Германии. Правящий в то время класс, не- irZKoe дворянство, в целом был хранителем консерва¬ тивных традиций, упорным защитником своих многове-■	:зых привилегий.От дворянства прежде всего и исходило сопротив¬ ление объединению страны, ибо от раздробленности наибольшие дивиденты искони получали владельцы-	ннейших поместий. Ясно, что дворянство ожесточен¬ ие сопротивлялось и решению второй важнейшей для Германии социальной проблемы — отмене крепостного нгава. Если бы решение этих вопросов зависело только :т них, дворяне Германии в то время не позволили бы скхвидировать раздробленность страны и отменить кре- нсстное право. И конечно же, исторические изменения, к:торые назревали объективно, вовсе не склоняли дво- гнн и монархические круги к «неэгоистическому» пове¬ дению и к защите интересов нации как целого. Сословно¬87
классовый эгоизм, преследование собственных интере¬ сов, расчетливость, жестокость в борьбе со всеми, кто посягал на их вековые привилегии,— эти черты были присущи немецким дворянам в интересующую нас эпоху, в том числе в период борьбы за единство и освобождение страны, не меньше, чем в прежние эпохи истории. Только некоторое отрезвление в понимании собственного поло¬ жения заставило дворян, крупных землевладельцев, прежде своенравно боровшихся против «своих» и «чу¬ жих» королей, пожертвовать по крайней мере внешними атрибутами вековых привилегий и теснее сплотиться вокруг короны в борьбе против врагов — молодой, пока еще слабой, но крепнущей немецкой буржуазии, а также в борьбе против своего векового врага и кормильца — крестьянства.Объединение вокруг короны-в немалой степени дикто¬ валось для части дворян Германии их поддержкой ми¬ литаристских притязаний королей: ведь дворяне состав¬ ляли, особенно в Пруссии, верхушку армии, причем военные посты, приносившие прочные позиции в мили¬ таристском государстве, были для дворян наследуемыми почти в той же мере, что и их земельные наделы. Воспитание в духе «военных доблестей», в духе служе¬ ния монарху сделалось в XVIII и XIX вв. типичной чертой жизни бранденбургско-прусского дворянства. Неудивительно, что идеология этого слоя была монархи- чески-милитаристской с примесью стародавнего немец¬ кого «рыцарского романтизма», неудивительно, что ко¬ роли льстили дворянам-офицерам, называя их «храните¬ лями нации», и что дворяне-милитаристы также охотно прибегали к националистическим идеям.Несколько слов о крестьянстве. Как показано в новей¬ ших историко-философских исследованиях, опирающих¬ ся на документы эпохи (пример — кодекс Прусского' государства от 1794 г., где уточняются права крестьян¬ ства по отношению к «остальным классам», как сказано885	тексте законодательства), крестьянство было втянуто ; 'ыстрый, противоречивый процесс преодоления старых ::еловных привилегий и перегородок, что облегчило г:тмирование новых социально-классовых единиц.Уоестьянство было настроено глубоко враждебно по ошению к дворянству, хотя эти чувства и настрое- не всегда находили открытый выход в непосред- :~ненных действиях. Крестьянство было объективно : пннтересовано в объединении страны уже потому, что г-то ослабляло позиции дворянского класса, лишало тгследний ряда вековых феодальных привилегий. Но нвжнейшей для крестьянства проблемой была, конечно, ена крепостного права. Известно, что в Германии, позиции крепостников всегда были господствующи¬ ми- освобождение крестьян от рабской крепостной за- ;и:имости оказалось возможным не раньше, чем страну -вняли наполеоновские войска. Как бы ни изменилась : :,тъ Франции в наполеоновскую эпоху, но в завоеван¬ ие земли она несла некоторые пробужденные рево- *:-:цией социальные преобразования, прежде всего уни- жжение крепостного права и старого цехового устрой- :~=э в городах, а также реформирование — в соответст- з - с более передовым для того времени кодексом Напо- на, берущим свое начало, как отмечал Маркс, от идей Вольтера, Руссо, Кондорсе, Мирабо, Монтескье и от ;:=нцузской революции,— существовавших в завое- т я иных государствах отсталых законодательных шстем.Совершенное в результате оккупации и, прямо говоря, !:пгодаря французскому вмешательству освобождение 7:естьян в Пруссии было совершено все же по-прусски. :оэорматор фон Штейн, подготовивший проект осво- :тждения, должен был принять во внимание сильные и ыиятельные интересы дворянства, почему октябрьский :-пи:-:т 1807 г., формально отменивший крепостное право, пренебрег и интересами землевладельцев.89
Определенная роль в движении народа к объединению страны принадлежала буржуазии, историческое поло¬ жение которой требует уточнения. Ее идеологи называ¬ ли буржуазию «производящим классом», как это делал, например, Д. Эрхард, бывший, между прочим, знатоком и почитателем Канта: он подверг критике политику государства, состоявшую в стремлении удержать старые сословные привилегии и ущемить интересы промышлен¬ ных и торговых буржуазных слоев. Другой буржуазный идеолог Хр. Гарве (на его переводы из Фергюсона и Смита ссылался Гегель в «Йенской реальной филосо¬ фии») достаточно точной рукой нарисовал картину исто¬ рического развития своей страны и столкновения в ней социально-классовых сил. Он прямо употреблял поня¬ тие «класс», констатируя, что дворянство именно как класс противостоит буржуазии. О себе Гарве говорил, что он вышел из буржуазного класса и потому не станет рассуждать о дворянстве «непартийно». Гарве принад¬ лежал к числу буржуазных идеологов, которые (как позже французские историки времени реставрации) уже пользовались понятием «класс» и констатировали борь¬ бу классов. Суть размежевания дворянства и буржуазии Гарве видит в том, что дворяне-бездельники только на¬ следуют земли, власть, богатство, а буржуа вынуждены трудиться, чтобы добывать свой хлеб. В то время это была, кстати, не простая буржуазная апологетика, а от¬ ражение исторической ситуации, ибо молодая восходя¬ щая буржуазия, действительно, была обязана улучше¬ нием своего имущественного и политического положения также и энергии, инициативе, деловой хватке, готов¬ ности к борьбе с дворянством. Однако положение немец¬ кой буржуазии и ее роль в антифеодальной борьбе во многих пунктах была иной, чем участие буржуазного класса в английской революции XVII в. и в Великой французской революции.90У Марксу и Ф. Энгельсу принадлежат яркие, выра- н гтельные, глубоко критические оценки позиции ■немецкой буржуазии первой половины XIX в.— класса х-с-гущего, но еще слабого, опиравшегося на народ, :rza это было выгодно, но нередко изменявшего ■!г::ду, больше недовольного старыми временами, чем хтепетавлявшего инициативу новой эпохи. И все же &в мецкая буржуазия вынуждена была проявлять Ееертию, деловую хватку, рассудительность — прежде втего, конечно, в том, что касалось ее собственных ihtересов. Как отнеслись к противостоянию феодальных буржуазных классов, групп немецкие философы? “:ежде всего надо отметить, что сама эта тема не ттнэбрела в социально-философских исследованиях , немецкой классики сколько-нибудь существенной роли,i	если о ней и шла речь, то непосредственно-форма- птнный аспект, как мы его называем, отступал на =адний план перед более широким рассмотрением : ртловий-классов «по понятию».Здесь невозможно подробно вникать в весьма слож¬ ный и специальный вопрос о том, как немецкие ЕЕДрсофы анализируют социальное расслоение общест¬ ва. Если говорить очень кратко, то у Гегеля, например, промышленное сословие» (разделяемое, в свою :~ередь, на сословие ремесленное, сословие фабрикан--	:з и торговое сословие) анализируется, с одной ;-зроны, в общецивилизационном аспекте разделения—	уда, почему оно не отождествляется с буржуазным птассом, хотя может с ним исторически пересекаться. ^Фабрикант» — всякий, кто был и будет занят удов- тетворением «отдельных потребностей, на которые есть всеобщий спрос»90. Он может стать буржуа, а может н не быть им. Так и дело «торгового сословия» — «заня¬ тие обменом" друг на друга разрозненных средств преимущественно посредством всеобщего средства рбмена, денег...». О промышленном сословии Гегель91
говорит ц сочувственно, особенно когда сравнивает его с той частью первого занятого на земле («субстан¬ ционального») сословия, куда входят земельные собственники, хранители патриархального образа жизни и «„староаристокрэтических“ умонастроений», и второй частью, куда включены труженики, склонные «терпеть от людей все,; что бы ни „случилось"», «Инди¬ видуум в промышленном сословии должен надеяться на себя, и это чувство своего достоинства теснейшим образом связано с требованием правопорядка. Чувство свободы и порядка возникло потому главным образом в юродах» . Но никакой другой «апологии» промыш¬ ленного сословия (заметим, отнюдь не равного буржуаз¬ ному классу) у Канта, Фихте, Гегеля нет.) Да и эта «апология» скорее может быть истолкована как историческая констатация первостепенного значения «труда, рефлексии и рассудка» в деятельности тех, кто на заре капитализма занимался ремеслом, промыш¬ ленностью, торговлей (недаром же сходные характери¬ стики мы встречаем в «Капитале» Маркса, который, кстати, прямо поддерживает линию гегелевского противопоставления первого и второго сословий).И совсем не случайно у Гегеля анализ роли промышлен¬ ного сословия так тесно связан с вопросом о роли городов. По существу, были все основания говорить о городском люде,— конечно, разделенном, что также четко констатирует Гегель, на сословия и «подсосло- вия», на богатых и бедных,— как об особой социальной силе. Относительно единства Германии позиция город¬ ских элементов была противоречивой. С одной стороны, они были заинтересованы в развитии ремесла, промыш¬ ленности, торговли, в их новом размахе, что предпола¬ гало потребность в уничтожении раздробленности, для буржуазии прежде всего выражавшейся, как уже отмечалось, в тягостной и громоздкой системе налогов, таможенных поборов, законов, которые каждое крупноее карликовое немецкое государство учреждало на нсей территории. Торговые слои, между прочим, ыгя одной из самых активных сил в отстаивании соединения Германии и весьма часто прибегали при гг:м к понятиям «свобода», «разум» и т. д. ведь Е2 повседневно сталкивались с иррациональной :сvой ограничения свободы. Разумеется, на деле сссов больше всего беспокоила проблема свободной,:-шрепятственной, удобной торговли. ^ другой :т:роны, у промышленников и торговцев Германии были свзи проблемы, толкавшие их к «центростремительным» сействиям. Весьма интересен в плане кашей темы з -трос о Статусе и роли немецких городов в борьбе :i единство страны, отмену крепостного права в более широком смысле, борьбе за свободу. Немецкие города еще на исходе средневековья ;гзоевали для себя немаловажные свободы, позволяв¬ шие им выжить в условиях чересполосицы и отсталости страны. Забота о состоянии, строительстве, обогащении, -«-крашении городов, интенсификации духовной, Д- льтурной жизни была отличительной чертой развития Германии на протяжении ряда предшествующих столетий-. В городах проходили проверку на прочность а «раз-умность» многие цивилизационные новшества те" которые еще и сегодня сохраняются в немецких -:эодах как нестареющие достижения высокой ттвилизации. Покоилось все это на относительно самостоятельном положении городов. И вот, прикры¬ ваясь заботой о единстве раздробленной страны, э новом, о необходимых переменах, королевская власть з союзе с дворянством повела наступление на «старую городскую вольницу».Случилось так, что борьба «нового» и «старого» з Германии на рубеже XVIII и XIX столетий значительно тсложнилась. «Новое», за которое на словах ратовали монархические элементы, «единство», которым нередко9293
щеголяло дворянство, на самом деле прикрывали, наступление на экономические и политические свободы городов — те свободы, благодаря которым города испы¬ тали интенсивное движение к новому, в том числе в сфере духа, в области культуры. Во всяком случае, те, кто тогда стал воздыхать по «старым добрым временам и немецким порядкам», могли встретить, особенно в городах, сочувствие многих современников. Старое нередко ассоциировалось в их сознании со свободами и вольностями, с самостоятельным развитием и воз¬ вышением городов, а новое — с ограничением свобод с нарастанием милитаризма и бюрократизма власти,’ что для городов, как и для всего населения, сопро¬ вождалось ростом налогов, поборов, частично возра¬ стающим обнищанием.Именно бедный городской люд представлял в то время угнетенную, нищающую массу, которая пока не осознала своей роли в обществе, не пришла к какому- либо классовому и групповому единству. Законодатель¬ ство страны в конце столетия включило в себя ряд положений запретительного и ограничивающего харак¬ тера по отношению к «свободному наемному труду», т. е. к тем людям, из-которых начал, но только начал формироваться пролетариат.Многие передовые люди Германии решительно встали на сторону разоряемых, нищавших людей Среди них были философы Фихте и Гегель. Последний в «Философии права» глубоко и основательно разобрал вопрос о бедности и нищете, о противоположности между бедными и «богатыми классами» 92, о бедности и обнищании как неизбывной черте, сопровождающей развитие гражданского общества. Философ не отвер¬ гает, правда, таких мер, как пожертвования, благотво¬ рительность, но отнюдь не считает их достаточными Права бедных если не в опубликованном тексте «Философии права» (где, он, сочувствуя бедности, все94.же «благонамеренно» заявляет, что бедных делает чернью не сама бедность, а возмущение против богатых, общества, правительства и отлынивание от всякого труда), то в лекциях (о чем свидетельствуют вновь найденные записи 'лекций 1819—1820 гг.) Гегель признавал вплоть до права на восстание, на революцию.Позиция бедных, нищавших, разобщенных людей в вопросе о единстве Германии не была вполне ясно артикулированной, но есть немало свидетельств того, что их жизнь в городах и сельских местностях научила их, несмотря на все бедствия и лишения, поддерживать борьбу за свободу. Всякий дополни¬ тельный гнет, рождаемый раздроблённостью, тяжело ложился на плечи обездоленных.Все сказанное подтверждает, сколь сложным оказа¬ лось переплетение интересов и борьба классовых сил з вопросе о единстве Германии, коренном для развития страны. У каждого класса и социального слоя, имевшего весомые позиции на тогдашней политической арене, были свои «за» и «против» объединения, причем у дво¬ рянства и монархии было больше «против», чем «за», больше половинчатости, нерешительности в конкретных действиях, а у формирующейся буржуазии больше сза», чем «против»; но ведь буржуазным элементам, з Германии лишенным смелости, инициативы, только еще предстояло консолидироваться в особый класс. Потому буржуазии Германии и не было суждено'стать лидером антифеодальных преобразований. Идеологи, впрямую защищавшие буржуазные интересы, были немногочисленны и непопулярны. Поэтому противо¬ речивость, колебания были свойственны обеим объек¬ тивно противостоящим друг другу социальным силам — феодальным и собственно буржуазным. В этих условиях особую роль в антифеодальных битвах сыграли группы и слои, которые по разным причинам более непосредственно сталкивались с косностью громоздкой95
немецкой государственной машины, с трудностью управления ею, с неразрешимостью накопившихся на старой социально-политической основе проблем Средиэтих групп и слоев немалая рмь пршадлежала PJральным представителям чиновничества и армии.Чиновничество в Германии вообще, в Пруссии в частности и особенности долгие века было носителем бюрократического верноподданничества. веропослу шания, монархических идей. Основная масса чиновни¬ чества осталась такой и в XIX столетии. Однако под влиянием объективных потребностей эпохи — не без воздействия французской революции, в которой увидели свое™ род» историческое предупреди™ абсолютизму деспотизму, неразумности государственных порядков _ в Германии сформировался пусть немногочисленный но довольно влиятельный слой чиновничества, который взял в свои руки дело подготовки и проведения общест¬ венных реформ. Основная цель реформаторов была достаточно ясна. Революцию, которая во Франции рождалась «снизу», они хотели провести по-своему, <<СВе^>Х^>>’ Среде либеральных чиновников роди- силя RCBOer° Р°да РеФ0Рматорство по склонности, сила которого ^заключалась в том, что необходимость преобразовании назрела объективно и была осознанаГГ* НЗР0Да- НаВСТреЧ^ реформаторампяном ЬСЯ Д*же те’ кто> подобно королю и дво¬ рянам, шли на реформы уже не по желанию и склон¬ ности, а из страха и опасения потерять все, не уступивое™°е' П°р0И беспокоили своей «дерзостью» наме¬ рения, планы рефоматоров, но вполне устраивало имен¬ но то что чиновная инициатива реформ немецкого об¬ разца - пусть она и не была свободна от влияния пре¬ образовании во Франции - в конечном счете все жедел°иИГкГТаВЛЯЛаСЬ ФраН^ЗСК0Й Революционной мо¬ дели. (Конкретнее о некоторых реформаторах еще будетсказано далее - в связи с судьбами немецк^ Sac-96оической философии.) В целом это были люди либе¬ рально мыслящие, широко образованные, получившие ::новательное гуманитарное, в том числе философское, образование, хорошо знавшие и изучавшие опыт других стран, как правило, совершившие поучительные для них путешествия во Францию и кое-что заимство¬ вавшие из ее опыта.В Пруссии отношения между реформаторами, чиновниками, офицерами и королем Фридрихом Виль¬ гельмом III, при котором произошла централизация страны и отмена крепостного права, сложились непростые. С одной стороны, король не мог не видеть, что старая социальная, государственная система находится в состоянии глубочайшего кризиса. Необхо¬ димость изменений в стране и в армии была очевидной. На время от трона были оттеснены наиболее консерва¬ тивные, упрямо-косные, откровенно реакционные при¬ спешники, советники короля, министры и чиновники. Король и королева стали заигрывать с некоторыми либерально настроенными рефораторами. Однако, г другой стороны, вспоминая о событиях в соседней Франции, монарх имел все основания опасаться за свою власть и самое жизнь, если в дело изменений вме¬ шаются широкие массы народа. Была еще одна важная историческая особенность положения германских государств и их монархов в самое время реформ, т. е. с 1807 г. Если бы Наполеон почувствовал активность завоеванных им монархов и монархий, то мог бы, что называется, стереть их с лица земли. Поэтому отличительными особенностями всех политических мероприятий коронованных немецких властителей до 1815 г. были робость, нерешительность, вялость, опасение каким-либо оригинальным, смелым преоб¬ разованием прогневать завоевателей.Кроме либеральных чиновников идею реформирова¬ ния Германии в духе объединения страны, рациона¬4	Н. В. Мотрошилова97
лизации ее общественных порядков и законов на рубеже XVIII и XIX столетий стал горячо поддерживать слои мыслящих офицеров. Они отнюдь не составляли большинства, например, в прусской армии с ее сослов¬ ными предрассудками, муштрой, косностью военной тактики. Однако именно в силу явной устарелости военной системы, принятой, с небольшими вариациями, в германских государствах и в определенной мере обусловившей их поражение в борьбе с более со¬ временной Для той эпохи французской армией, некото¬ рые представители немецкого офицерства пришли к мысли о необходимости социальных преобразований в стране и в армии. Была одна историческая деталь, кото¬ рая придавала позиции немецких армейских реформа¬ торов временную гуманистическую, даже миролюбивую окраску. По сути задуманные им реформы были наце¬ лены на консолидацию сильного милитаристского государства, на создание новой армии, более эффектив¬ ной в деле защиты страны и завоеваний. Однако в тог период Пруссия, как и вся Германия, оказалась побежденной, слабой в военном отношении страной. Поэтому реформа армии задумывалась и осуществля¬ лась под флагом миролюбия. Идея длительного, проч¬ ного, благодатного мира, которая искренне или лице¬ мерно, но совершенно четко, настойчиво сопровождала немецкие армейские реформы, придавала им определен¬ ную привлекательность в глазах различных слоев населения Германии.Что существенно, офицеры, предлагавшие проекты реформ, осознали зависимость состояния армии, ее боевого духа от социальных порядков в целом’ от той меры свободы, которой располагали классы группы,^ составлявшие реальную массовую ударную силу войска. Вот почему наиболее глубоко мыслившие офицеры связали в своем сознании возможность усиления армии с освобождением крестьян от креп ост-98ного права, с улучшением положения широких масс -ородского населения. На освобожденный крестьянский класс реформаторами возлагались особые надежды, эн должен был платить налоги, так нужные для армии, а должен был поставлять рекрутов - теперь уже лично -зободных людей, а значит,, способных превратиться в более храбрых, искусных солдат. Однако при всей заинтересованности армейских реформаторов в объеди- е-нии страны и социальных преобразованиях, включая -мену крепостного права, и при их немалом влиянии з армии и государстве, слой этот был весьма мало- -зсленным. Он противостоял большинству офицерства,. л-орое сопротивлялось даже тем половинчатым, гэбким проектам реформ, которые исходили от Еэмейских либералов.' Анализ положения классов и слоев Германии с акцен¬ том на две важнейшие социально-исторические -'•облемы — объединения страны и отмены крепостного ~рава — показывает, какая жестокая велась между --ими борьба и сколь непоследовательны, слабы, разроз- иенны были даже те классово-групповые силы, которые .объективно были заинтересованы и субъективно были устремлены к разрешению данных проблем.Позиции немецкой интеллигенцииТеперь необходимо выяснить, каковы были социальные интересы и ориентации интеллигенции немецких государств в отношении обсуждаемых нами проблем. Это ближе всего подведет нас к конкретным социально- политическим позициям представителен немецкойклассической философии.	улпттИнтеллигенция Германии второй половины AVin первой половины XIX столетий не представляла сооои совершенно однородной социальной прослойки. «Людидуха» т е те, кто подвизался в сфере науки, философии,99
литературы, искусства, образования, рекрутировались из различных слоев общества, но чаще всего, конечно, из тех, относительная обеспеченность которых позво¬ ляла получать хорошее образование, иметь время для этих занятий. Однако для интересующего нас периода характерно, что основной социальной средой, взра¬ щивавшей гениев немецкой культуры, стали не наиболее привилегированные и наиболее обеспеченные, а «сред¬ ние» слои. Многие выдающиеся деятели немецкой культуры вышли из семей мелких чиновников, зажиточ¬ ных ремесленников, из интеллигенции. Дворянство, аристократия порою пренебрежительно относились к этим группам, располагая их у самого подножья иерархической социальной лестницы. И все же принад¬ лежность к небогатому, живущему своим трудом среднему сословию была в Германии высокой социаль¬ ной ценностью. Что существенно, в семьях чиновников, ремесленников, священников родители неизменно мечтали дать сыновьям лучшее образование, ценность которого в Германии также традиционно была высокой; они, как правило, предпочитали видеть своих детей на стезе церковно-религиозной деятельности. И неуди¬ вительно: если сын становился пастором или ученым- теологом, то это означало престиж, почет и гаран¬ тированный материальный достаток. Последнее для такого рода семей, из каких вышли Кант, Фихте, Шеллинг, Гегель, было очень и очень важно. Ведь сыновья, получив высшее образование, должны были обеспечивать себя самостоятельно. Выйдя из трудовых семей на дорогу жизни, они могли рассчитывать только на свой труд, на упорство и талант — обстоятельство, которое если не прямо обусловило, то, во всяком случае' облегчило превращение труда в одну из высоких ценностей, прославляемых классиками немецкой философии, а вследствие этого в одну из категорий их теоретических систем. Выбирая трудовое поприще,S00сыновья из среднего класса в целом оставались верными желаниям и ценностным установкам родителей. Однако выбор между теологией и философией, который совер¬ шили Кант и Фихте, Гегель и Шеллинг, означал пред¬ почтение будущими мыслителями более трудного, менее обеспеченного жизненного пути. Но подооно другим молодым людям их среды и их поколения, они страстно устремлялись на поприще культуры, новаторско-творческого труда. В значительнои^степени это объяснялось значительной притягательной силои, социальной насыщенностью и большим влиянием, которое культура Германии и соответственно ее интеллигенция приобрели в своей стране и во всем мире. Правда, положение интеллигенции в сфере ■социального действия, политики было сложным и про¬ тиворечивым.В силу объективного социально-исторического поло¬ жения интеллигенции — потому, что это были люди духа, мысли, творчества, а не люди действия — их программы освобождения и объединения, если они вообще выходили за рамки общих лозунгов, ыли философскими рассуждениями, общими идеями я не практическими рекомендациями к действию, объяснялось не только социальным положением интеллигенции, в частности и особенности немецкой, но и спецификой социально-политическои жизни Германии (по сравнению, например, с Францией).Об	этом сказал К. Маркс: «Немцы размышляли в поли¬ тике о том, что другие народы делали» .И все же деятельность немецкой интеллигенции в сфере борьбы идей оказалась чрезвычайно важной для страны, для нации. В известной степени она была даже более важной, чем в других странах. Если во Фран¬ ции поляризация социально-политических интересов классов привела к тому, что дворянство (вкупе с духо¬ венством) было сословием-поработителем (молодой101
Маркс говорил в этой связи о его «отрицательно¬ всеобщем значении»), а решительная, политически активная буржуазия приняла на себя роль «сословия- освободителя» (с его «положительно-всеобщим значением»), то в Германии не было ни того, ни другого: ни один класс не воплощал в себе в явной, резкой, «всеобщей форме» старого, отрицательного, и ни один класс не обладал широтой, смелостью, чтобы взять на себя представительство интересов общества как целого, единого, «всеобщего». Так и получилось, что именно крупнейшие деятели немецкой культуры стали самыми идейными, решительными, последовательными в своей стране борцами за достоинство, права, свободу людей за свободу как «всеобщее».Понимая свободу как освобождение от крепостного и всякого иного рабства, от деспотического правления, от притеснения полиции и цензуры, от унижения человеческого достоинства, считая оптимальным вариантом объединение Германии на основе максималь¬ но возможных прав и свобод, прогрессивная немецкая интеллигенция требовала решительного и быстрейшего разрешения этих проблем, причем она проповедовала объединение именно на началах и в духе «всеобщей свободы». В отличие от других классов, сословий, социальных групп интеллигенция Германии, как пра¬ вило, защищала свободу и единство не в силу и во имя каких-либо собственных корыстных групповых интересов. Она не обусловливала разрешение этих проблем эгоистическими классово-групповыми огра¬ ничениями./ Лично-свободные, интеллигенты Германии, в сущ¬ ности, не испытывали на себе наиболее тягостных и унизительных последствий крепостного права. Но они страстно выступали против него — как и против всяких иных способов «отчуждения личности», среди которых Гегель в «Философии права» ставит напервое место рабство и крепостничество, твердо заявляя: «В природе вещей заключается абсолютное право раба добывать себе свободу...» 94 — и совершенно ясно из текста и контекста, что Гегель имел в виду и собственно рабство,' и другие способы порабощения личности.Столь же .независимой от собственных групповых интересов была и позиция передовой интеллигенции в вопросе об объединении страны. Если иметь в виду некоторые специфические интересы творческих людей тогдашней Германии, то следует признать, что суще¬ ствование многих автономных государств было им даже на руку. Если почему-то не ладились дела в одном месте (расстраивались, как получалось у Фихте в Иене ’ после спора об атеизме, отношения с университетскои средой с чиновниками), то можно было переехать в другое государство, работать в другом университете. Соревнование немецких государств в области культуры и образования вообще было, пожалуй, одной из немно¬ гих положительных сторон разъединения страны. Однако несмотря на эту плюральность культурных -центров и для духовной жизни страны как таковой, что понимала прогрессивно настроенная интеллигенция, также настоятельно требовалось единство. Насущной стала необходимость свободы для духовной жизни и духовного творчества — свободы слова, печати, совести, ибо попирались эти свободы в Германии больше, чем, скажем, во Франции или Англии; каждое, даже карликовое, немецкое государство всего ретивее выполняло репрессивно-цензорские функции.Разумеется, говоря о немецкой интеллигенции как особой социальной прослойке, неверно было бы преувеличивать ее весьма относительное и внутренне конфликтное единство в понимании разобранных ранее эпохально значимых, да и других социальных проблем. И как раз для реконструкции социально-103
группового контекста развития немецкой классиче скои мысли существенно принимать в расчет различные труда 7ТрРлеШеГ0 Рассл°ения людей интеллектуального РУДа. В плане исследуемой проблематики представ ляется продуктивным изучение того, как „а р* личности философа и на его идеи влияет во^ерв™ раскол на официальное и неофициальное сообщества’ во-вторых, содержательные размежевания и в неофи’ циальном сообществе. Поскольку в ряде истооЗо' философских работ (в том числе R L °«Путь Гегепо v н,	числе в моей книге к „Науке логики ») представлена чтя линия анализа, здесь логтятгшнг, ™ Д1;1авлена эта д достаточно краткой хапяк-трпи стики данного аспекта.	характеры- При различении на официальное и неофициальное отношения" ИМеЮТСЯ В ВИДУ ПРЯМЫе И опосРеДованные отношения отношения индивидов и групп сопияякные по своему содержанию и смыслу, которые возникают в процессе производства культуры (в частности в Z-Цессе разработки философии) и кодовые пкя\и ‘ глубокое, многообразное и «^жа^ьнТ.оздХГтеоретические "Т' С°ЗДаНИЯ кУльтУРы и его идейно- циальным» я найшЖаюТВсооНбТ Ре3уЛЬТЭТЫ- «°Фи-которого в сфере культупьи’ ПРедставители гЬптгъ л. ^ ^ культуры, в частности в областиФилософии, считают (или объективно имеют) своей адачеи защиту сложившегося общественного поряд- учреждениями 1 СТарЫМИ социально-культурными иями, формами, результатами Обпагпяяваем о том, что новаторские философские ученияп Z:Z*TcHe ИМ6ЛИ НИ СИЛЫ’ НИ официального ризнания в своем государстве, хотя постепенноприобретали глубокое влияние на отечественную и зарубежную культуру.На протяжении всего периода своего развития немецкая классическая философия — в силу ее кри¬ тицизма, свободолюбия, а главное, новаторства оставалась либо философией открыто оппозиционной, либо философией, не выставлявшей напоказ свою неофициальность, но все равно неприемлемой для тех, кто в политике, идеологии, культуре представлял «партию status quo». Знаки официального внимания, как и ответные выражения признательности властям, которые следовали со стороны философов (Кант — в отношении к министру Цедлицу, Гегель — в отноше¬ нии к министру Альтенштейну),— это события, которые не должны заслонять от историка философии суть, специфику отношений гениев немецкой философии с официальными кругами вне культуры и внутри ее. И видимо, здесь не просто особенность немецкой клас¬ сической философии, а закономерность развития всякой подлинной философии в социально-политическом и социально-культурном контексте.Любопытно, что историк философии в своем ис¬ следовании связей сообщества поставлен в ситуацию, в определенной степени противоположную ходу действительной, реальной истории. «На поверхности» официальной философской жизни Германии XVIII— XIX вв. не Кант, Фихте, Шеллинг, Гегель, Фейербах стояли на «вершине пирамиды» — в смысле постов, почестей, благ. Путь будущих великих философов к университетской философии был исключительно трудным; и когда они, пройдя через домашнее учитель¬ ство, наконец попадали в университеты, добивались — не без унижений — профессорских должностей, то их официальное положение, как правило, долгое время было очень скромным. И только к концу их жизни громкая слава в стране и за рубежом заставляла коллег105
выбрать именно Канта и Гегеля (ставших профес¬ сорами уже в немолодом возрасте) на пост ректоров университетов. Вместе с тем другие люди, а именно представители официального сообщества, буквально царили на философских кафедрах университетов — т. е. в учреждениях, где только и могли зарабатывать свой хлеб немецкие философы. Имена их, в сущности, забыты, и по иронии истории — опять-таки постоянной в случае культуры, науки — о них вспоминают как бы в приложениях к историческим очеркам о великих философских учениях.Иногда даже кажется, что из истории мысли лучше просто вычеркнуть этот контекст как совершенно незначительный. Что было бы совершенно неверно: в таком случае мы не поняли бы ни общей, достаточно тяжелой и тревожной, атмосферы, в которой жили, дышали замечательные мыслители прошлого, ни целого ряда их критических идей — они остались бы без адресата. А адресат был — причем достаточно конкретный. Мы не поймем, с какой мерой сознатель¬ ности, эмоциональной напряженности формирующаяся новаторская мысль Канта, Фихте, Шеллинга, Гегеля отталкивалась от ненавистных образцов официального и официозного философствования, как страстно философы стремились вырасти в личностей, противо¬ положных «философским ничтожествам» и не дать «ядовитым испарениям» официального болота заглу¬ шить «солнечный свет» новаторской мысли. Мы не поймем и того, как и почему, несмотря на всю глубину и радикальность противостояния, эти ядовитые испа¬ рения все же проникали и в чистую атмосферу нова¬ торского философствования, прежде всего порождая коррозию, которой постоянно подвергались в обществе отчуждения также и отношения в рамках неофициаль¬ ного творческого круга новаторов. И это тоже контекст эпохи, причем в высшей степени важный для философии,106а именно тот круг эпохального контекста, который всего ближе' «окольцовывает» философию и как бы BOnJ\°" щает, передает ей воздействие более широкои борьбы социальных групп и эпохально значимых идей.Из анализа собтношения классов, слоев, групп в Германии второй половины XVIII - первой половины XIX в., а также объективных предпосылок и форм их реального участия в антифеодальной борьбе, в решении проблем отмены крепостного права и единства страны я считаю возможным сделать некоторые ^ выводы, касающиеся связи немецкой классической мысли (прежде всего ее социальной философии) с этими важнейшими проблемами, в значительной мере опре¬ делявшими лицо той эпохи.' , Обусловленная, во-первых, философским интересом к общецивилизационным проблемам и их историческим модификациям в новое время, во-вторых, спецификои философии настроенность немецких философов на исследование общества, государства, прав и свобод ; во всеобщем ключе («по понятию») подкреплялась, в-третьих, характерным для тогдашней Германии, да и других стран Европы, положением интеллигенции среди классов и групп, причем в животрепещущих социально-политических вопросах. В Германии ни одно из классово-групповых объединений — в силу ли своих исторически обусловленных интересов (как дворянство) или в силу своей исторической слабости, неподготовленности (как формирующаяся буржуазия), в силу половинчатости, нерешительности действии (как либеральное чиновничество и офицерство) — не было способно стать главным, тем более единствен¬ ным политическим и идейным лидером антифеодальной борьбы. В данном случае особенно существенно то. что этим лидером не была немецкая буржуазия— нет исторических оснований говорить о сколько-нибудь значительном реальном социально-политическом107
i идейном влиянии собственно буржуазных элементов4	конкретном политическом смысле «лидером действия» не стала и немецкая интеллигенция. Но вот в специ¬ фических условиях отсутствия в Германии единствен¬ ного класса-лидера два разобранных ранее обстоятель¬ ства оказались принципиально важными. Первое — упомянутое относительное единство широкого народного интереса, ко.орое постоянно подталкивало к действию даже осторожных, не вполне решительных реформа¬ торов. Второе — огромная притягательность и практи¬ ческая действенность тех абстрактных, на первый взгляд, идей и установок, которые были соразмерными наиболее широкому пониманию единства, т, е. как раз идей немецкой интеллигенции, включая немецкую философию (к тому же теоретически сумевшую вписать «дух народа» в универсальный контекст всеобщего Духа).Отсюда ясно, почему в социальной философии немецкой классики о собственно буржуазных элементах, их интересах, их социальных и идейных позициях говорится очень мало. А если о буржуазных порядках и идеях речь все-таки заходит (главным образом применительно к Англии, к английский политической системе или идеологии, наиболее близко стоящей к буржуазной идеологии), то говорится о них без особого одобрения и сочувствия. Во всяком случае, сознательно Кант, Фихте, Шеллинг, Гегель не были буржуазными идеологами. Более того, их сознательная позиция подкрепленная относительно независимым положением немецкой интеллигенции по отношению к дворянству и к буржуазии, состояла по преимуществу либо в неприятии, либо в прямой критике положения и идей всякой социальной силы, претендующей на исключи¬ тельность, единственность в общественной борьбе и социальном управлении, всякой конкретной государственной формы и ее идеологических оправ¬108даний, ибо они-по самому определению-явились единично-особыми образованиями, а стало бь , по определению же »е «если воплощать . себе всеобще, как таковое. Доказательством прямого критическое отношения к буржуазным формам являются, например, анализ у Гегеля принципиальной отчужденности, присуще/ машинному труду (в том числе на капи¬ талистической фабрике), и у него же - критика социально-политической системы буржуазн°и Англ'и ^Но быть может, объективно, т. е. независимо о намерений самих немецких мыслителен: их идеи воплотили в себе защиту, анализ не только обще цивилизационных тенденций, но и той cne^H4eCK™ буржуазной формы, которую чем дальше, тем большепринимало t новое времяпазвитие? И не оказались ли немецкие мыслители некритичными не только по отношению к буржуазным “И™, свое» эпохи, но даже . по отношению к сплавам феодально-буржуазного какими были богаты те два столетия, особенно в Германии.В объективном смысле Кант, Фихте, Шеллинг, Гегель все-таки отдали дань и феодальным, и буржуазным тенденциям своей эпохи - что имело место главным образом там и тогда, где и когда особые черты эпохи особенности времени (по крайней мере иллюстративно) выступают как воплощения всеобщего.Некоторые кантовские рассуждения о праве как тако¬ вом все же оказались скованными правом ранн >р жуазной а то и феодальной эпохи - впрочем, они были вдохновлены немаловажными государственно- правовыми „иновапиями и достижениями. в—ими благодаря завоеваниям буржуазного класса, благо даря той цивилизующей роли, которую, по словам К Маркса не может не выполнять капитализм. Так получилось и у Гегеля, когда при анализе в «Философии права» соотношения верховной власти и суверенитета109
Ф^Г„К^Ы“ГоГ"М>Ю ВЛ“ТЬ ° "де"ь«оясе6е »ек„„Ргц~,°;;г:и г«е позшммвысказывания в адрес прус-кой °Д°бРительные Даже и это имеет свои о™	М0НаР™. Впрочем,"«»■ На„р»Гер “ "бы “™ неоднозначные «5ъяс„е- и многих его передовых сюпТ™ отношеН1,е Гегеля ной монархии, следует принят н1,ков к «онституцион- судьбы нe„«S" "P„r ‘ ?ТЯ ПРОТИВ0Речивые ТОЙ эпохи — а это по™ ’ р публиканской власти=— тагвлияния, „„заипото в“Г;:апН„УГ„ТрРе\Г:Гг3. ИдеалыиеЛип°Й $рт^УЗС1(ой революции И философия «чистого» разумаПерипетии революции и философияв частност/и в^с^енности^е^е'°ЛЮЦИ0НН0Й эпохой, Французской революцией и Ц тральным событием, мыслью можноР счСь л;кяз НШеЦ110Й классической в сущности, не оспГоикя^ “ фаКТ0М’ К0Т0Рь™, литературе. Характеризуя Х* В !*Сторико"Философской ему немецкой классической ИКу предшествующей эпохальные .сториГГ^е^Гг^ь8™""'™0 “ сказать: «В кантовском фихтевском н	ПрЭВ°Философских учениях революция да„аUl“0BCK0M в форме мысли »95 у,,»	Дана и выраженаоснованием может быть отнТсГаТк с'"3 С ~г°ЛНЬШ учение которого игппл^ а и к самому Гегелю,о	Канте, также’ можно Г ВЫСКазывание МарксаФранцузской революции ГоГоГя'то яхТ^ Т6°РИеЙотмежеваться от неко~опыУ	У решительнонекоторых историко-философских110пабот, авторы которых либо не идут дальше констатации самого факта, либо толкуют его в упрощенной, так сказать «парадной» догматической манере, не смущаясь тем что и субъективное отношение немецких философов к французской революции было противоречивым, и объективное влияние революции на философию оказалось сложным, неоднозначным, даже парадок¬ сальным. Правда, в ходе послевоенных десятилетии историки философии много работали (наиболее интен¬ сивно — гегелеведы) над конкретным прояснением различных аспектов воздействия Великой французской революции на немецкую классическую мысль . В самые последние годы в связи с 200-летием революции появились и будут появляться новые работы оценка и осмысление которых - дело будущего . В небольшом параграфе никак нельзя претендовать ни на конкретный анализ большого массива специальной литературы, ни на сколько-нибудь полное освещение темы. Здесь будет сделана попытка (разумеется, на основе имеющихся исследований) поставить некоторые проблемы, прочертить отдельные противоречия, парадоксы, высветить непростые механизмы взаимо¬ действия философии и центрального революционногособытия эпохи.Существенная трудность анализа проблемы состоит в том что тексты и высказывания, которые прямо и непосредственно посвящены оценке, осмыслению Великой французской революции, по сравнению с общим объемом идейного наследия немецкой клас¬ сики весьма немногочисленны.За исключением известных трудов Фихте (осооенно работы «Попытка содействовать исправлению суждении публики о французской революции»), в немецкой классической философии больше нет аналогичных попыток прямо и непосредственно проанализировать это величайшее историческое событие, тем не менее
°~z:~"*,сз™ифГ=:Гк7вг“““в^яДУха», размышления скорее	Феноменологии К типологически рисуемой меющие отношение для которого революционная<<ПфрТаРн2я Р“°ЛЮЦИИ’ прототипом ит„и,,„	ранция послужилаГ0 Лр.-0„уИ™^"/Р”“Гск1Н;Тс"РеПЯГ™”-отстранение немецкой м МЫХ Причин’объясняющих обсуждения революционной те! НемПОСредстве«^о жесткие идейные запреты в консервативной’ г°ТНести: во время самой революции реставпанию и ГеРм™ наполеоновского времени наступив	перипетииобщеевропейскую реакцию „™цателГнГГ '8‘5 Г'К революции поавяпгиу гРицательное отношение Ведь во время франиигеп ^германских государств, вовать ее начинания ofirvi И Революции приветст- было небезопасно Х0Тя аТбополю^™ В Германии студенты Теологического института ТюбГ НаСТр0енные них Шеллинг и Гегель пип	юбингена, а среди в политическом клубе и’ Кутировали 0 революции революционным	SZZ ”н„Т радикально настроенной и™ ™' мысли и оценки выйти за пределы уТГ. ^ ЦК°И MWI0^™ не могли бы проникнуть в печать Тем^о*™ ” У* Никак не моглио революционных дХв^ “ бЫТЬ И Речиакции, т. е. после Птяжоп, " эпоху реставрации и ре- великих начинаниях'снова ИЯ революции- говорить о ее ным; к тому же прямой и осн^телМ^ 3аПреЩен' СУД над ошибками революционных™ а^бТ^™ мецкне филосоЛы ник-яа- „	— а об этом не--РУкУ^еакци* иГэто врГГ бЫ УМ°™Ь - былФы, которые продолжали nvl ГЛИ П°ИТИ филос°- родолжали руководствоваться рожден¬112ными революцией идеалами свободы. Таким образом, уже и само восприятие французских социально-полити¬ ческих событий в Германии препятствовало тому, чтобы на почве немецкой философии появился сколько-нибудь конкретный анализ революции во Франции. Но такое отношение к французской революции, к теме и пробле¬ матике революции вообще объясняется не только объек¬ тивными социально-политическими обстоятельствами.Наиболее существенную для философии роль здесь сыграло то, что немецкая философская мысль имела уже избранный ею теоретический контур — учение о чистом разуме. Родоначальник немецкой классической филосо¬ фии Кант обрел приверженность принципам новатор¬ ства, социального и философского критицизма еще до французской революции, но на их становление немалое влияние оказали те идейные феномены, которые во Франции подталкивали народ к революции, а в других странах революционизировали умонастроения отдель¬ ных индивидов и социальных групп. Сам Кант признавал преобразующее влияние на его личность гуманисти¬ ческих, демократических идей Руссо и других фран¬ цузских философов, а также идей и идеалов немецкой культуры предреволюционного времени.Кант в этом не одинок: воздействие революционных, демократических идей испытали многие и многие лю¬ ди — и те, кто во Франции прямо участвовал в револю¬ ционных действиях, и те, кто в Германии и других стра¬ нах был подготовлен к восторженному или в целом сочувственному восприятию разразившейся револю¬ ции. Для Канта самое главное в осмыслении критическо¬ го духа революционного времени состояло, видимо, в том, что непосредственная «критика оружием» всего косного старого мира подкрепила фундаментальную кантовскую идею о необходимости создания новатор¬ ской философией универсального теоретического «оружия критики». Революционные социальные преоб-113
разования, приближение которых он вместес"те лями разных стран не мог не предчувствовать, естеств но соединялись в сознании Канта с решительным пово¬ ротом к новой науке, новому философскому исследова¬ нию т. е. к осуществлению революции в способе мышле¬ ния’ Ко воемени революции Кант, однако, сформиро- “«я „е ™ы» Дои смысле, что оя бьш подготоиле»К восприятию и принятию общего социально-крити¬ ческого пуха революционных событии и гуманиста, «их ид»:™ французской рс„а,„ц,«. Он ся и как самобытный мыслитель, что значило, в . философском учении не было места прямому и сколько- нибудь подробному обсуждению политических событии и исторических потрясений. На революци Франции он ответил по-своему, создав «Критику прак¬ тического разума» и «Критику способности суждения». Не буквально и «сюжетно», но по своему суЩес™У революционные социальные преобразования повлияли на философию Канта - их дух воплотился в самомС'Т,Г;:1™у„0^Г."~обо„ отношении к фран- .	„„„„ ^„гпяпо то что — вспомним ем-киГхГрактеристики Гегеля и Маркса - революционная эпоха выражалась немецкими философами «в форме мысли» что строилась немецкая теория французской революции. С этим связан специфический тип реакции на революцию и ее события. Философы в том смысле вполне определенно отреагировали на революцию, ее события, ее социальные и идейные инициативы что в их произведениях не представляет труда P0S‘J^mn уло¬ вить следы влияния идеалов революции. г"ое у ^ между борьбой революционного народа Франции свободу и сконцентрированность всей немецкой фило¬ софской мысли на принципе свободы существует несом¬ ненная связь, четко зафиксированная самими мыслите¬ лями. «После того,- пишет Гегель,-как в течениеS14десяти лет вся Европа с неослабным вниманием следил! за ожесточенной борьбой одного народа за свобод}, д ходе которой пришли в движение все страны Европы, совершенно естественно, что самые понятия свобода, претерпели изменения и лишились своей прежней пусто¬ ты и неопределенности» ".Вместе с тем революция во Франции, борьба народов за свободу не только не заставила Канта сменить форму философско-теоретической работы, но, видимо, напротив, укрепила его в убеждении относительно осо¬ бых" преимуществ концепции чистого разума. Что же касается Фихте, Шеллинга, Гегеля, то перед ними, еще не скованными предшествующим выбором, особенно широко открывались разные возможности идейной ра¬ боты и идейной борьбы. Но и они выбрали, вслед за Кантом, теоретическую рамку чистого разума — и заин¬ тересованное, страстное наблюдение за ходом событий ю Франции сыграло в их выборе не последнюю роль.Для философии, надо отметить, характерна подобная реакция на историческое развитие, и прежде всего в те периоды, которые вносили и вносят в жизнь людей кардинальные, быстрые, поистине революционные изме¬ нения. Мы не всегда вдумываемся в смысл и истоки философии чистого разума, чистого духа: нам кажется, что это очищение философии от непосредственного сле¬ дования происходящему в действительности — лишь движение, продиктованное требованиями сугубой абст¬ рактности, логико-гносеологической чистоты теории. И не учитываем, насколько с данной тенденцией теории соединялся и укреплял ее как раз своеобразный соци¬ альный подход.Весьма важно принять в расчет то, что отношение немецкой интеллигенции к французской революции менялось по мере трудного и противоречивого развора¬ чивания- самой революции. Именно ее развитие было среди объективных обстоятельств, укреплявших немец¬115
ких философов в убеждении, что философское очище¬ ние разума, т. е. сохранение абстрагирующего теорети¬ ческого контура философии, настоятельно необходимо. /Близость гуманистических идеалов, исповедуемых немецкой классикой, к лозунгам французской револю¬ ции неоспорима. Суть этих идеалов как раз и может быть выражена революционной формулой «свобода, равенст¬ во, братство». Конкретнее же имеются в виду: уважение к правам, достоинству человека как такового незави¬ симо от происхождения, имущественного положения, образования; уважение суверенитета народа, права народа на изменение отживших порядков, свержение деспотических режимов и правительств; признание вели¬ кой исторической действительности и действенности «духа народа»; доверие к силе разума и разумности в деятельности индивидов и жизни целых народов; отстаивание высочайшей значимости труда, творчества, в том числе в социальной сфере; подчеркивание непрехо¬ дящего значения морально-нравственных поисков человека и человечества; прославление возвышающей силы духа, культуры, образования, воспитания в широ¬ ком и узком, специфическом смыслах и т. д.Высокие идейно-нравственные принципы, гумани¬ стические, демократические идеалы и ценности, сформи¬ ровавшись в личностном мире философов в чреватое революцией, а потом и революционное время, в сущ¬ ности, остались их стержневыми личностными цен¬ ностными установками на протяжении последующей жизни. И ясно почему: когда такого рода принципы прочно овладевают личностью, то они помогают ей устоять, сохраниться и в ситуациях социально-полити¬ ческого похолодания. Я вовсе не хочу сказать, что названные ценностные устремления имеют только, так сказать, французское происхождение. Несомненно, им присущ интернациональный, именно общечелове¬ ческий характер. В самой Германии их взращивала и от-116ттаивала передовая культура. Можно обнаружить : общечеловеческие, общекультурные и собственно не¬ мецкие предпосылки гуманизма и демократизма клас¬ сической философской мысли Германии. Расцвет не- :ецкой культуры,, в частности литературы XVIII в., ее взаимодействие с культурой Франции и других стран ее значение для формирования немецких мыслите¬ лей это особая и довольно хорошо исследованная тема. И все же как раз французская революция прида- та ценностям гуманизма и демократизма особый смысл. ■Сна продемонстрировала демократизм в действии^ Одушевленность целого народа идеалами свободы тридала им, что правильно уловил Гегель, содержатель¬ ность и действенность; вместе с тем как раз ход и методы -еволюционного воплощения идеалов в действитель¬ ность заставили немецких философов скорее принять сторону» идеалов, чем реальных, конкретных действий революционеров того времени. Вот почему великие "представители немецкой культуры и философии в боль¬ шинстве своем отнеслись к французской революции и к революции вообще неоднозначно. Кант, Шиллер, Гёте. Гердер, Шеллинг, Гегель, с одной стороны, усматривали в революции событие величайшего исторического зна¬ чения. Но, с другой стороны, философов, как и великих писателей, поэтов Германии, смущали и отталкивали катаклизмы, противоречия революции, кровь и террор, шегладкое», «неразумное» течение событий словом, зигзаги реальной истории, не отвечавшие, по их мне¬ нию, взлелеянным революционной идеологией идеалам свободы, равенства и братства. Классики немецкой философии стремились «очистить» идеалы француз¬ ской революции от конкретной действительности самой революции, взять их как бы отдельно от реального революционного действия, противоречивость, конфликт¬ ность которого представлялась им досадным отклонени¬ ем от идеала. Отсюда вырастала и более общая модель117
философии истории. Поскольку завоевание свободы для одних людей в реальной истории неизбежно вело к огра¬ ничению свободы, к насилию над другими людьми, постольку конкретная история, став объектом философ¬ ского интереса, «подлежала» очищению. Идеалы свобо¬ ды, равенства и братства удерживались в незамутнен¬ ной чистоте — прежде всего от тех изменений, наслое¬ ний, противоречий, к которым привела сама фран¬ цузская революция. Конечно, разумелось и «преодоле¬ ние», «снятие» сковывающего влияния определенных не¬ мецких обстоятельств. Говоря о революционном начале, повлиявшем на развитие философии во время «этой великой эпохи всемирной истории» и сравнивая Фран¬ цию и Германию, Гегель писал: «В Германии это начало ворвалось бурей как мысль, дух, понятие,— во Франции же — в действительность; напротив, все от действи¬ тельности, что выступило в Германии, представляется насилием внешних обстоятельств и реакцией против последних» 10°. И тем более настойчиво в немецкой мысли совершалось «абстрагирование» от всех ограни¬ чений, которые были или могут быть положены прош¬ лым или будущим течением реальной истории. Так и получилось, что единственная почва, на которой представлялось возможным взрастить прекрасные идеалы свободы и братства,-— это почва духа, разума, также предварительно очищенных от примет места, времени, конкретных исторических обстоятельств.Борьба философии за «чистив» идеалы свободыОбщественно-историческая обусловленность философ¬ ского, особенно социально-философского мышления от этого не исчезла — она только приобрела специфи¬ ческую форму. Непрямое, косвенное, но настойчивое возведение философских идей — причем и весьма об-118-~их — к ходу истории, к специфике эпохи и к ее вели¬ кам событиям было в немецкой классике одним из имманентных способов анализа. Ведь это из опыта французской революции немецкие философы вынесли оправданное убеждение в огромной силе духовных преобразований. «Революция» в сфере культуры, духов¬ ной жизни действительно имела место: это был настоя¬ щий пересмотр устоявшихся ценностей, принципов, идеалов, разрушение вековых предрассудков и стерео¬ типов. В процессе духовного обновления значительную роль сыграла философия Просвещения, оказавшаяся идейным знаменем прогрессивных социальных перемен. В различных произведениях классиков немецкой фило¬ софии можно найти оценки просветительской мысли Франции, в том числе высокие, даже восторженные. Но нельзя не увидеть и критической направленности оценок. Французская философия приобретает, по Гегелю, рас¬ судочную форму, ибо вторгается с просветительскими намерениями в суетность жизни. Путь разума, истинной философии — иной. Но для Гегеля, например, очень важно, что именно новая, «возмущенная» мысль, новое духовное содержание лежало во Франции у истоков реального политического действия, что совершался быстрый и эффектный взаимообмен между настроения¬ ми, устремлениями народа и идеями интеллектуальной элиты, в том числе идеями и образами французской философии. Действительно, революция культуры, философии предшествовала политической революции и в значительной степени стимулировала, порождала ее. В немецкой классической философии этот реальный факт был осмыслен и интерпретирован идеалистически: на целые десятилетия стала влиятельной традиция про¬ славления и преувеличения преобразующей силы фило¬ софии. В конце концов философское мышление было превращено в высшую форму духа, а дух был истолкован как демиург всего существующего и развивающегося.119
Вот почему оправданно считать немецкий классический идеализм моделью объяснения, которая имеет своей поч¬ вой духовное, как оно проявляет свою силу в мировой истории, но особенно, конечно, в революционные периоды, когда, как представляется философам, глав¬ ным образом «мировой дух» «дает команду» стремитель¬ но идти вперед. За неимением места здесь не приводятся фихтевские, гегелевские или шеллинговские высказыва¬ ния, из которых видна взаимосвязь между осмыслением опыта французской революции и всей революционной эпохи и образом целеустремленного, активного, преоб¬ разующего духа, стимулирующего безостановочное стремительное развитие мира. Но дух, мировой разум — полагали философы — лишь тогда сможет выполнить свою роль в развитии мира, когда он станет воплоще¬ нием и средоточием чистого идеала. Так и складывал¬ ся, начиная с Канта и кончая Гегелем, образ чистого разума как носителя, воплощения, символа чистой сво¬ боды и чистого блага. Здесь философия достигала, казалось бы, высшего пункта абстрагирования от несво¬ боды, от зла, неизбежных в реальном развитии обще¬ ства. Но сами-то философы вовсе не считали дело за¬ вершенным. Операция очищения духа, разума представ¬ лялась им имевшей социально-исторические предпосыл¬ ки и ведущей в конце концов к специфическому именно для философии новому вторжению в мир, в царство социальной действительности.В центре внимания философов — напряженное проти¬ воречие между очищением разума и его способностью претворяться в действительность. Гегель объясняет «бегство» в царство чистой мысли как раз веком крити¬ ки, неудовлетворенностью людей духа всем, что совер¬ шается в действительности, включая преобразования самые решительные и осуществляемые под. знаменем благородных лозунгов и идеалов. В эпохи, когда особен¬ но накаляется общественная атмосфера — когда само120время требует высоко поднять знамя свободы и челове¬ колюбия — противоречивым образом создаются в «эм- лир ической действительности» новые оковы и возникают ловые разочарования. И тогда особенно важно здесь, считают немецкие мыслители, подлинная миссия фило¬ софии — спасти развенчанные, казалось бы, идеалы. Средство, как представляется, одно: очистить толкова¬ ния свободы от всех конкретных оттенков, полагаемых целями различных политических сил, воплотив свободу з «чистом», бескомпромиссном философском облике.Поэтому для классиков немецкой философии слились зоедино апелляции к духу как разуму, который по самому определению считается средоточием и воплоще¬ нием свободы — и к очищению духа, к специальной, только на первый взгляд абстрактной работе над преобразованием духовного с помощью всего арсенала эбновленных средств философского мышления иными словами, с помощью диалектики.) Надежды на обрете¬ ние чистой свободы в чистом же царстве духа — харак¬ тернейшая черта немецкой классической философии.Действительность и действенность, духа, разума, прошедшего сквозь горнило философского очищения,— нругая сторона противоречия. О том, насколько сущест¬ венна эта сторона для гегелевской философии с ее принципом разумности действительного и действитель¬ ностью разумного, в истории философии написано весь¬ ма много, так что достаточно отослать читателя к соот¬ ветствующим работам и дискуссиям, в том числе к спо¬ рам, возникшим в связи с публикацией новых текстов записей гегелевских лекций по философии права:819	1820 гг. 101 Сходная модель очищения разума и вто же время его мощного воздействия на историю, на социальную действительность имеется в философии Канта, Фихте, Шеллинга, хотя заметные различия в тол¬ кование этого противоречивого отношения разума к ми¬ ру вносит специфическое в случае каждого философа понимание разума и духа.121
Сюда примыкает и более общее понимание связи философии и эпохи, жизнедеятельности отдельного философа и его времени. Философия понимается, и особенно четко у Фихте и Гегеля, как обусловленная временем, эпохой. Содержание философия черпает от , эпохи. Другого содержания у философии нет. Но именно потому что философия нацелена на познание «субстан¬ ционального» своего времени,	•^ПОХизакономерных,, существенных связ а философия, по- крайней мере благодаря этой своей форме, стоит также над временем, над эпохой. А рассуждает далее Гегель, философия есть «место рожде¬ ния»' придания определенности той форме духа, которо¬ му позднее предстоит выступить в качестве деиствитель- “ости Другое дело, что дух «рождается» в философ»» не всегда в том виде, в каком он впоследствии воплотится В действительность. С этими размышлениями, опреде¬ ляющими противоречивую связь философии и ее эпохи тесно связан знаменитый гегелевский образ Совы Минервы. Философия, согласно смыслу этой аллег°Рии’ обретает особое социальное значение тогда, когд «форма жизни постарела», когда закрепились, превра-.. тились в действительность и стали тормозом Раз™ ненавистные философии, критикуемые ею, но сильные именно своей «разумностью», т. е. зак™3,Гения’необходимостью, социально-исторические отношения.Как отнестись к ним? Для Гегеля, ученика и послеЛ“ теля Канта, нет вопроса в том, что касается оценки устаревшего, отжившего: здесь орудием может быть только решительный философский критицизм - раз Со¬ ва Минервы «начинает свой полет лишь с наступлением сумерек?>02, то философия и должна четко, решительно, ярко заклеймить «сумеречное» время, что великие фило¬ софы по убеждению Гегеля, чаще всего и делали, тем самым предвосхищая свет новых преобразовании.122Итак, представляется оправданным сделать вывод: рассмотренная в первой главе нацеленность немецкой классической философии на исследование всеобщей че¬ ловеческой сущности, на изучение общества и государ¬ ства «по понятию», на очищение разума объяснялась не только цивилизационной социально-исторической обус¬ ловленностью философского познания — она находила своеобразное подкрепление и в том, как улавливалось и осмысливалось философами влияние эпохи, и частно¬ сти ее центрального события, Великой французской ре¬ волюции. Как великие завоевания, так и крупные ошиб¬ ки революции философы считали необходимым обсуж¬ дать не в манере морализаторства, не в стиле полити¬ ческого памфлета и даже вообще не на почве сколько- нибудь конкретного разбора политических реалий. Не в ’этом видели философы свое призвание. Один пример из «Философии права» Гегеля покажет, как именно, в ка¬ ком ключе осваивается и обсуждается опыт француз¬ ской революции, в том числе и ее негативные уроки. Ис¬ следуя проблему, «государственного устройства самого по себе», Гегель пишет: «Так, например, во французской революции то законодательная власть поглощала так называемую исполнительную власть,- то, наоборот, ис¬ полнительная власть—законодательную; и нелепо вы¬ ставлять здесь моральное требование гармонии. Ибо если мы все возложим на сердце, то мы, разумеется, избавим себя от всякого труда; но хотя нравственное чувство и необходимо, оно все же не может, исходя из себя, определять государственные власти. Важно, следовательно, чтобы определения властей, будучи са¬ ми по себе целым, составляли все вместе целое понятие также и в существовании» 103. Итак, для государствен- но-правовой философии трудности, проблемы, злоупот¬ ребления революции отнюдь не кончаются их нравст¬ венной оценкой, хотя «нравственное чувство и необходи¬ мо». Пока, в частности, существует возможность взаи-123
мообособления или, напротив, взаимопоглощения законодательной и исполнительной властей, их «не проймешь» никакими моралистическими увещеваниями, философия также не в силах предотвратить подобные злоупотребления в реальной политике. Но у философии есть и ею должна быть выполнена теоретическая миссия: «...философское познание таких предметов может проистекать не из рассуждательства, из соображения целей, оснований и пользы, и еще меньше из сердца, любви и восторженности, а лишь из понятия...»Применительно к вопросу о законодательной и испол¬ нительной власти это означает: в философии права должны быть установлены принципы их взаимосвязи и целостности, вытекающие из самого «понятия», т. е. сущности права и государства (а вместе с тем указаны вытекающие из диалектики их разделения возможности нарушения целостности); на почве более частных госу¬ дарственно-правовых дисциплин философские принци¬ пы должны быть конкретизированы, а злоупотреоле- ния — максимально предупреждены. Тогда государст¬ венно-правовая теория сможет, по мысли Гегеля, стать принципиально важной для практики и одновременно возвыситься над ее превратностями, частными «сооора- жениями целей, основания и пользы...» В канву геге¬ левской философской теории права опыт французской революции вплетается так же, как и всякая другая историческая реальность: в качестве единичного — а без него’и вне его не может быть особенного и всеобщего. Вместе с тем ни одно такое конкретное историческое событие и никакие социальные силы, в нем участвующие, не могут претендовать на роль полного или частичного «воплощения» всеобщего, понятия. Вот почему немецкие философы, беря на себя и во многом выполняя функцию воплощения эпохи, ее революционного духа «в форме мысли» и становясь тем самым философскими вырази¬ телями революционной эпохи, не превращались — и, по-124“вгаю, сознательно запрещали себе превращаться — j идеологов какой-либо конкретной (например, фран¬ цузской) революции и даже в идеологов революции з: эбще. Тем более не были они и не могли быть идеоло- ziMU контрреволюции, реакции. Конкретная история по¬ давила немецких философов в особую объективную си¬ туацию: в молодости глубоко пережив влияние идеалов Французской революции, они должны были вырасти в великих философов в стране, где революция и республи¬ ка (за исключением особого случая — просущество¬ вавшей девять месяцев республики в Майнце) оказа¬ лись совершенно нереальными и где все назревшие из¬ менения не вышли за рамки реформ, в Германии осу¬ ществлявшихся робко и половинчато. Возникает вот какой вопрос: повлияли ли все эти особенности социаль¬ ной обстановки, своеобразие исторического перелома — от взлета революции во Франции до ее поражения и контрреволюции, от свержения монархии и утверждения республики до создания империи-завоевательницы,— повлияли ли они сколько-нибудь определенно, и если да, то в чем именно повлияли на судьбы немецкой класси¬ ческой мысли? Чтобы ответить на него, нужно иметь в виду не только общие характеристики эпохи, но и вни¬ кать в особенности меняющихся конкретно-историче- ских ситуаций. Поэтому, не заканчивая разговор о влиянии французской революции на немецкую филосо¬ фию, перенесем его — вместе с другими проблемами взаимовлияния общественного развития и философии — в контекст ситуационного анализа.
fill	Немецкая классическая философия в контексте основных исторических ситуацийВ начале книги было введено понятие исторической ситуации и обоснована целесообразность его приме¬ нения в целях историко-философского исследования. В дальнейшем выделяются только основные истори¬ ческие ситуации, в связь с которыми ставится развитие немецкой классической мысли 105. Историческая ситуа¬ ция здесь понимается как специфический период в раз¬ витии истории нового времени, в особенности Европы, в частности Германии, который в то же время образует и особый этап в развитии культуры, в видоизменении философских идей и концепций. Будут выявляться важ¬ нейшие линии и механизмы связи между конкретной динамикой истории и диалектическими преобразования¬ ми в сфере культуры, философии, т. е. будет устанавли¬ ваться ситуационная обусловленность ряда проблем, принципов, идей немецкой классической философии. Поскольку ранее — в ходе анализа немецкой философ¬ ской мысли в контексте эпохи — уже анализировались общие характеристики эпохи, несомненно определяю¬ щие и облик отдельных ее этапов, ситуаций, постольку далее будут привлечены к рассмотрению более конкрет¬ ные проблемы, «релевантные» философии, причем ранее набросанная общая картина социально-политических проблем будет дополнена главным образом проблемами духовной жизни. Речь пойдет о преобразованиях в сфере духовного производства, изменениях «духа народа»	126весового сознания, прежде всего в Германии, о форми- : гзании нового социально-политического, духовно- цц явственного климата — с оттепелями и заморозками. I возникновении новых ценностей, принципов, мораль¬ ных норм. О конкретных изменениях места философии е жизни общества, культуре, общественном мнении ц сознании и т. д. И о взаимопереплетении всех этих про¬ цессов с эволюцией, восприятием и воздействием фило¬ софских идей.Я выделяю пять основных исторических этапов, ситуа¬ ций: 1) 40—80-е годы XVIII в. (до французской револю¬ ции); 2) от французской революции до наполеоновского нашествия (1789—1806 гг.); 3) 1806—1815 гг., период пэанцузской оккупации Германии; 4) 1815—1830 ,1831) гг.— период от падения Наполеона, начала гбщеевропейской реакции до нового революционного подъема; 5) 30—50-е годы XIX в.— нарастание револю¬ ционного подъема в странах Европы.Ситуация первая (40—80-е годы XVIII в.) а развитие философии КантаЭта ситуация в более детальном исследовании обяза¬ тельно должна бы быть разделена в соответствии с пово¬ ротными пунктами исторического развития Европы, Гер¬ мании на более дробные периоды. Однако здесь (исклю¬ чительно из соображений краткости) приходится рас¬ смотреть весь период как целое, что «со стороны фило¬ софии» оправдывается достаточной однородностью раз¬ вития Канта, именно в этот период начавшего свой твор¬ ческий путь в философии и постепенно превратившегося в оригинального, выдающегося философа.В исторической литературе, в том числе в литературе по истории культуры, философии, более или менее при¬ знана целесообразность выделения и специального ана¬ лиза данного периода в целом, но вместе с тем особо127
подчеркнуты своеобразие периода 40—60-х годов, а так¬ же переломный характер развития Германии и всей Европы в 60—80-х годах XVIII в. 106Я не могу здесь освещать отдельные, важные для все¬ го мира и для Германии события истории (хотя в целях полного, детального ситуационного анализа это необхо¬ димо было бы сделать). Напомню читателю об основ¬ ных исторических процессах, существенных для понима¬ ния ситуации: изменение соотношения сил в Германской империи - возвышение Пруссии, усиление влияния прусских городов — особенно Берлина и Кенигсберга- вступление на прусский престол в 1740 г. Фридриха ll- войны-в начале 40-х годов с Австрией, семилетняя воина 1756-1763 гг.; в духовной культуре - влияние Просвещения; расцвет немецкой литературы.Что касается суммарных оценок ситуации, сложив¬ шейся в Германии и определившей развитие страны в 40—80-х годах XVIII в., то в известной степени дело облегчается тем, что в самой классической мысли такие оценки имеются. При этом обращает на себя внимание синхронность резко критических описаний ситуации у Фихте, Шеллинга, Гегеля (особенно тех описаний, ко¬ торые появились под влиянием французской революции) и у Маркса и Энгельса, в их ранних работах. Эти яркие, страстные критические описания продиктованы горячим,’ нетерпеливым желанием молодых немецких радикалов заклеймить отжившие общественные порядки своей страны, указать на ее отставание от более стремитель¬ ного революционного развития других стран и народов, пробудить в соотечественниках чувства протеста, нена¬ висти к застою, косности и деспотизму. Это очен1 важ¬ ные свидетельства и оценки. Они были даны уже в новых ситуациях, но ведь с пагубными историческими послед¬ ствиями застоя и отсталости немцам приходилось стал¬ киваться не только в 40—80-х годах, но и позже. Каковы же основные проблемы общественной жизни Германии,::торые определяли характер интересующей нас ситуа- хл: и которые были справедливо отмечены в упомянутых лгсаниях?D раздробленности страны и господстве крепостного •zaea мы уже ранее говорили. Экономическое положе- --=? Германии Ф. Энгельс определяет так: «Ремесло, -сэговля, промышленность и земледелие страны были хсведены до самых ничтожных размеров»107. Политиче- :тля система Германии — из-за существования множе¬ ства государств, объединяемых паразитической импер¬ ской бюрократией, а также из-за других причин сличалась, с одной стороны, громоздкостью, форма С'змом, бюрократизмом, необыкновенно мелочной до- Т-:шиостью, а с другой — поразительной неэффектив-■	-сетью, приводившей к разброду и анархии. «Вслед¬ ствие, всего этого величайший беспорядок и неразбериха парили повсюду»,— отмечал ЭнгельсПодавление свободы («акты жестокости и произво¬ ла»109 всех князей в отношении подданных; произво- л беззаконие в действиях государственных властей ~. ттсталая правовая и судебная системы; отсутствие га- эантированных прав и свобод личности, а также свооо- лы слова, печати, собраний) было более чем обычньъ.. ловседневным делом в каждом из немецких государств з на земле Германии в целом. Общий разброд, недоволь¬ ство всех, по существу, классов, групп, слоев населения сложившимися порядками — другая черта ситуации.Это была одна отвратительная гниющая и разлагаю¬ щаяся масса. Никто не чувствовал себя хорошо»,— от¬ мечал Энгельс ш. В стране не было активных сил рево-юционного действия: верноподданничество мыслей и действий многих немцев — традиционная черта, кото¬ рую можно было наблюдать и в этот период истории. Гегель заключает: «Германия — больше не государст во»112. Сходен вывод Энгельса в его письмах «Положе¬ ние в Германии» (1845): «Ни образования, ни сред^:зл Н. В. Мотрошилова129
воздействия на сознание масс, ни свободы печати, ни общественного мнения, не было даже сколько-нибудь значительной торговли с другими странами — ничего кроме подлости и себялюбия; весь народ был проникнут низким, раболепным, жалким торгашеским духом. Все прогнило, расшаталось, готово было рухнуть, и нельзя было даже надеяться на благотворную перемену, пото¬ му что нация не имела в себе силы даже для того, чтобы убрать разлагающийся труп отживших учреждений.И только отечественная литература подавала надеж¬ ду на лучшее будущее»113.Эти горькие критические констатации, понятные и в основном обоснованные, заслуживают, по моему мне¬ нию, определенной корректировки, ибо картина социаль¬ ной жизни все же выглядит слишком одномерной. Когда Энгельс говорит: «...ничего кроме подлости и себялю¬ бия»114,— то это преувеличение, впрочем понятное для молодого критического ума. Однако исторические факты говорят о достаточно высоком трудовом этосе, неплохом состоянии ремесла, о росте, развитии городов и их борь¬ бе за сохранение и расширение свобод, о большом значе¬ нии ценностей образования, о цивилизованном (в срав¬ нении с другими странами) повседневном быте. Не впол¬ не точно говорить о народе, и в ту пору чтившем этиче¬ ские ценности честного труда, профессионализма, по¬ рядка, нравственной добропорядочности, коммунальной взаимовыручки: «ничего кроме подлости и себялюбия...» Корректировка, уточнения нужны, ибо без них мы не поймем, в какой социально-нравственной макро- и мик¬ росреде выросли Кант, Фихте, Шеллинг, Гегель, Фейер¬ бах. Немаловажно, что Кант или Фихте родились и полу¬ чили первоначальное образование в небольших немец¬ ких поселениях, где их жители, ремесленники и крестья¬ не, как раз высоко чтили профессионализм и честность труда, стремление к знаниям и образованию, пиетиче- скую мораль, внутреннюю, а не показную религиозность.130: даже тот факт, что Кант всю свою жизнь связал : Кенигсбергом (к XVIII в. превратившемся в портовый i университетский город)—одним из европейски зна¬ менитых центров профессионального мореплавания и :: газования, городом, мало захваченным, в отличие от -; лиц германских государств, бюрократическими игра- пг хранившем свои права и вольности, достаточно■	ществен. Гегель (при всей критичности характери- ... которые он дает немцам и Германии) правильно, Е2 мой взгляд, обращает внимание на противоречивый ; слорико-психологический сплав таких черт, как верно--	- -данничество и свободолюбие, в немецком нацио¬ нальном характере. И вот именно во второй половине XVIII в. при сохранении в поведении и сознании многих немцев элементов верноподданничества все же был дан :: збенно сильный объективный исторический толчок : нзвитию свободолюбия: стремление к освобождению от лгавших нестерпимыми пут крепостничества, бюрокра¬ тизма в Германии стало куда более мощным и универ¬ сальным, чем в предшествующие периоды истории. С этим и был в весьма сильной степени связан фарт, от¬ сеченный ранее,— центрирование нем-ецкой классиче¬ ской мысли вокруг ценности и идеала свободы.Поэтому специфику ситуации 40—80-х годов в Герма- Ели и в Европе в целом представляется оправданным сматривать, с одной стороны, в объективно углубив¬ шихся социальных противоречиях и назревших социаль¬ ных проблемах (рассмотренных и перечисленных ра¬ нее), а с другой стороны, в особенно усилившемсяз 60	80-х годы недовольстве народа несвободой,, за-слоем, отсталостью, в нарастании широких настроений критицизма, в обусловленном этими умонастроениями ласШирившемся влиянии тех духовных форм и образова¬ ний, тех философов, писателей, идеологов, которые опи¬ рались на подспудное идейно-нравственное брожение народов Европы и обращали к ним проповедь свободы л достоинства человека.
Мне кажется, что как раз для понимания верно кон статируемого Энгельсом поистине эпохального взлетаную пе°И КУЛЬТУРЫ немал°важно построить неодномер¬ ную, реально противоречивую картину его, этого взлета?ГгТоГСТ°РИЧеСКИХ ИСТ°К0В И "Р^ылок. «Около 1750 г. родились, пишет Энгельс, имея в виду, конечнодуховное рождение, все великие умы Германии- поэты ете и Шиллер, философы Кант и Фихте, и не более двадцати лет спустя - последний великий немецкий метафизик Гегель. Каждое из выдающихся произве¬ ли этой эпохи проникнуто духом вызова, возмущения против всего тогдашнего немецкого общества»115 Оценка совершенно справедлива, как верна и гегетевHannon”' °СОбОЙ еДИНЯЩей Р°ли в немецкой истории национального языка, духа, культуры, религии (в инте ресующей нас ситуации - особенно роли литературыпоследующих ситуациях - особенно роли философии) ’Нет возможности специально разбирать вопрос о зна рыТхУшТл3 НеГ6ЦК0Й кУльтУРы (особенно литерату¬ ры) XVIII в. для формирования немецкой классической 1 ысли,^о последующем плодотворном взаимодействии великои культуры и великой философии. В истории фи лософии и истории литературы данная проблема анали зировалась достаточно основательно (хотя на cobL^h ном уровне нужны, конечно, новые исследования) Здесь ра?урГгеУпГМ°е СущеСТвенное' Художественная лите-тать в себя В ПеР«°Д <<бУРИ И НаТИСКЗ>> Сумела в™- BnpL	Дух бР°жения предреволюционногоремени, она повела борьбу за утверждение ценностей гуманизма, демократизма, разума, духовности так что философия в ее стремлении выразить в мыслях свою эпоху во многом уже работала на возделанной почве мистепени ИГ?™011 КуЛЬТуРы' И как Р*з в немалой Гргш	влиянием культуры, литературы ФранцииГермании, других стран и вместе с ними немецкая классическая мысль стремилась утвердить эти ценности132как общечеловеческие, духовные, не связанные нег:- средственно, целиком и даже по преимуществу с :тным материальным интересом какого-либо од:-:::: апример буржуазного, класса.Еще один важный .момент — внутренняя философич¬ ность немецкой культуры, что, несомненно, способство¬ вало настоящей ее унии с высочайшими образцам:: профессиональной философии: классика XVIII в. в литературе многими нитями была повязана с класси¬ кой в философии. Примеров здесь немало, и они хоро¬ шо известны, так что достаточно привести лишь один, свидетельствующий о взаимодействии, взаимовлиянии Философии и художественной литературы в рамках культуры. Известно, какое влияние оказал Гёте — как личность, как художник, как государственный дея¬ тель — на немецкую философию. Но, с другой стороны, от формирования самого Гете неотделимо то воздейст¬ вие, которое произвела на него философия Канта — и непосредственно и (что тоже весьма характерно) через поэзню, эстетику Шиллера. Гёте принадлежит очень важная для обсуждаемой здесь темы характери¬ стика Канта, как философа: «Он — тот, кто создал наи¬ более действенное по своим результатам учение, и он глубже всех проник в немецкую культуру» П6. В статье, посвященной И. Д. Винкельману, чьи труды об античном искусстве стоят у истоков нового «немецкого ренессан¬ са» античности в XVIII в., Гете специально обсуждает вопрос о недоверчивом отношении Винкельмана к совре¬ менной ему философии и заключает: «... ни один уче¬ ный, отвернувшийся от великого философского движе¬ ния, начатого Кантом, ему воспротивившийся и его презревший, не остался безнаказанным...» 117 Это не значит, конечно, что Гете или Шиллер были во всем сог¬ ласны с Кантом, что у Гете и Гегеля не было различия в философских взглядах и оценках. Но и критические суж¬ дения великих художников Германии об идеях ее вели-133
p а сцветаН культурь!1^1^ spone6 ^VI H^XJX П^>Р°Ж^1е™ем^ЖЗ гг—=ГслГ~жГГНГУдоФ^отклик на все то лучшееД°Жественньш’ эстетический областях культуры, "включаяЧСескгТ;Га6нияОТОиРЬбЙ “ СВ°И “сально ист^социо-культурных факторов "ниГмовТ^™* Уже более прямое влияние наф^софи°’Нп°Ка3авшихлТнГнГсГцри:ГнГвдвовлечения ^ -се°: телей-МЫсли4ей, п^ат ™™;xaTPf °ВаЛ0XVIII в. отвечала своей эпохе е “ ' кУльтУРа в тические художественно лил„ а ’ РожДала синте- какими являются творения Ру^0 r374™0 обРазЧы, , Гете, Шиллера. Это обращаясь к Гёте °Шиллеп f ИДР°’ менитом письме от 23 августа 1794 г ) писяГ Р (В 3M‘ст^шими Н результатам <<ФИЛ0С°ФСК0Г0 инстинкта^Рчи- Олно из важнейших различГ^ждуГоГй Д" ШГете усматпивягт r	<-ооои и Шиллеромфилософ»"-” как писал ?fTT"“BM"" ДО конца „е	»» »««Д.МЫ скрепили союз, длившийся всю , сУбъект,- несший много доброго нам и другим» “ 4“ И ся немецкой философии то для нее	касает-тия современной культупы быпп Ra ocuMbIcfeHHe разви-134разно выделять также и некоторые более конкретные поля общих интересов, которые, как правило, порожда¬ ются теми или иными особенностями ситуации. В интере¬ сующий нас период это был углубившийся интерес к истории, в частности к истории и культуре античности, что также принадлежит к числу эпохальных характери¬ стик немецкой культуры. Немалое социальное (одновре¬ менно эпохальное и ситуационное) чутье культуры Гер¬ мании проявилось в том, что в предреволюционные 80-е годы XVIII в. она с особой страстностью обрати¬ лась к революционным событиям прошлого: вспомним, что Гёте написал «Эгмонта», воскресив события Нидер¬ ландской революции, а Шиллер — «Историю отпаде¬ ния Нидерландов от испанского владычества». Истори¬ ческая драма, как известно, в тот период господствует в немецкой литературе — явным становится интерес ху¬ дожников к революциям, крестьянским волнениям, к истории народов; утверждаются гуманистические, демократические, свободолюбивые идеалы.Итак, сочувствие к народу и призыв ко всесторон¬ нему просвещению его — лейтмотив немецкой культуры второй половины XVIII в.Литература и философия Просвещения, в частности в Германии*образовали, несомненно, одну из важнейших идейных предпосылок немецкой классической филосо¬ фии, и эта специальная проблема в последнее время более широко и глубоко исследуется в отечественных и зарубежных работах.Не случаен тот факт, что гении классической фило¬ софии Германии сформировались и работали именно в центрах влияния немецкой просветительской мысли. Как отмечал видный исследователь немецкого ПросвещенияВ.	Краус: «Узловые пункты Просвещения создались в Лейпциге — но не в Дрездене, в Берлине — но не. в Потсдаме, в Штутгарте и Тюбингене — но не в Людвиг- сбурге, в Гамбурге — но не в Копенгагене, в Гётинге-135
не — но не в Касселе или Ганновере. Просвещение вы¬ росло перед глазами, но все же вне (непосредственного) поля зрения и сферы интересов немецких деспотов» 120.Выдающиеся фигуры немецкого Просвещения, немец¬ кой литературы XVIII в.— Лессинг, Шиллер, Гёте, Вин- кельман, Гердер, Клопшток, Форстер, Шлейермахер, Новалис, Шлегель, Гельдерлин и др.— оказали огром- нейшее воздействие на формирование таких умонастро¬ ении немецкой интеллигенции, как растущая ненависть к тиранам и тирании; страстное осуждение особо нетерпимых форм угнетения и оскорбления человеческо¬ го достоинства; уважение к народу, к простым людям и вообще «народный уклон» (Volksverbudenheit) — широкого значения термин, который в данной связи удачно предлагают немецкие исследователи |21; патри¬ отизм (не имеющий ничего общего с верноподдан¬ ническим восхвалением какого-либо правящего дома); надежда на особое значение преобразований в сфере духа, нравственности, самосознания, на мобилизацию трезвого разума, соединенного с чистыми чувствами, искренними страстями; поиски нетрадиционной, тоже чистой и искренней, глубоко личной и в то же время ра¬ ционально обосновываемой религиозности. Это, разуме¬ ется, далеко не полный перечень идей, це-нностей эмоций которыми вдохновлялось, которые пропагандировало немецкое Просвещение и которые, несомненно, нашли продолжение и развитие в немецкой классической фи¬ лософии. То, в какой мере и в чем именно просветитель¬ ская культура и мысль Германии едина с французским Просвещением и в чем вступает с последним в острую полемику, в каких именно пунктах немецкая класси¬ ческая философия, удержавшая наиболее ценные для нее принципы французского и отечественного Просве¬ щения, считает себя обязанной дать критику просве¬ тительских точек зрения и подходов — все это спе¬ циальные вопросы, анализируемые в литературе.136Кстати, слова «просвещение», «культура», которые •иы сегодня мыслим в тесном единстве с той эпохой, s —80-е годы только еще входили в общественное соз-е.	В опубликованной в 1784 г. статье Моисей Мен- лллъсон писал: «Слова „просвещение'1 (Aufklarung), ьтура“ (Kultur), „культура как формирование чело¬ века" (Bildung) 122 в нашем языке пока еще новички.I	-закрепились разве что в книжном языке. Ооыденное глзнание вряд ли понимает их. Следует ли видеть здесь л::<азательство того, что также и язык у нас новый?-	так не думаю». Между смыслом этих слов, которые-	вжутся синонимами, рассуждает Мендельсон, только rice начали искать различия; существенно, согласно Мендельсону, Видеть здесь «модификации духовной . -чин. проявления прилежности и усилий человека усовершенствовать свои дух и душу». И Мендельсон лледлагает собственные, весьма интересные уточнения Е-:ачений данных понятий. Отметим два момента.^Пер- въ:й: понятие культуры (Kultur) Мендельсон теснейшим :бразом увязывает с социально-гражданским бытием человека. «Положение и профессия в гражданской жиз¬ ни определяют обязанности и права каждого ее члена, требуют, согласно ее меркам, иные сноровку и подготов¬ ленность, иные склонности, устремления, дух и нравы, обычаи, иную культуру и иное огранение (Politur). И чем больше все это согласуется, проходя сквозь все слои с их профессиями, с их достойными уважения определениями в качестве членов общества, тем выше культура нации» 123. Второй момент: понятие «Ви!- dung» применяется для обозначения процесса все¬ охватывающей, социально-открытой деятельности^ раз вертывания человеческих способностей и возможностей, которые не сводятся к чисто интеллектуальным мо¬ ментам образования в узком смысле. А вот «просвеще¬ ние» (Aufklarung), разъясняет Мендельсон, обозначает именно активную интеллектуальную деятельность во(37
имя усовершенствования познания и действия людей — с акцентом на освобождение от темноты, предрассуд¬ ков, суеверий, от несвободы в суждениях и познаниях с упором на формирование разума и разумности в ши¬ роком смысле слова. ^Вряд ли нужно подробно разъяс¬ нять, в какой сильной мере эти четко ухваченные Мен¬ дельсоном относительно новые процессы в обществен¬ ном сознании стали предпосылками формирования не¬ мецкой классической мысли, в частности тех ее раз¬ делов, учений, идей, где впрямую вводятся и обсужда¬ ются проблемы просвещения, культуры, Bildung (см. о них первую главу и другие разделы книги). Верно отмечает западный исследователь Р. Фирхаус, говоряо	второй половине XVIII столетия: «Это было столетие интеллектуальной эмансипации и усиливающейся мо¬ бильности, публичности и расширяющихся дискус¬ сии о государстве и обществе, так сказать столе¬ тие открытия общества. Это был век, когда порядок и формирование человеческого бытия в большей мере чем прежде, стали темой познания и задачей обще¬ ственного действия» 124. Известный западно-герман- скии исследователь эпохи Р. Коселлек, который применительно к XVIII и XIX вв. провел интересные изыскания в области социокультурной лингвистики, по¬ казал, в частности, как в широкой сфере политического культурного опыта употреблялись и менялись (и именно в интересующий нас исторический период) понятия «о щество», «государство», «история» и другие, связан¬ ные с ними понятийные образования. Остановимся на понятии истории. «Если до середины столетия,— пишет Р. Коселлек, господствовало употребление сло¬ ва „история11 (Geschichte) ‘ только во множественноммковоmix? СЛ0Б° <<Geschichte>> в немецком языке оди- аково пишется и звучит и в единственном и во множествен-предложения.аК Р83“ “ “т от грамматикичисле, то приблизительно к 1790 г. оно стало объединять¬ ся со словами, употребляемыми в единственном числе... И с тех пор стало возможным говорить об „истории в себе и для себя" иди об „истории вообще11... Вместе с подобными изменениями в письменной и устной речи не менялась еще система языка. Напротив, система язы¬ ка предоставляла возможности артикулировать новый опыт и новые ожидания... «История вообще» — одно из тех многочисленных новых собирательных существи¬ тельных единственного числа, которые появились к концу XVIII в. Вспомним о только пробивающихся понятиях „развитие" (Entwicklung), „прогресс1- (Fort- schritt), „революция"... Что дает новое понятие „исто¬ рия", если иметь в виду политическую и социальную реальность? Параллельно ему появились и в том же смысле стали употребляться выражения „теория исто¬ рии" или „философия истории"; оба имели в виду и „историю вообще" и ее вновь открытую область, „все¬ мирную историю". Новое понятие служило тому, чтобы включить новую сферу опыта — ту именно, экономи¬ ческие, политические и социальные условия которой не поддавались учету только на основе непосред¬ ственного опыта. Говоря иначе: многосторонние связи мировой истории, которые заявили о себе в семилетней войне как войне мировой, перешагнули круг опыта нор¬ мального бюргера. И для того чтобы справиться с этой растущей сложностью, потребовалось формиро¬ вание теории, которая включила условия возможного опыта в рассмотрение истории. Философия, или теория истории и понятие „истории вообще" охватывают все усложняющуюся действительность,— ее связи нельзя познать благодаря обычной исторической эмпирии, они125требуют теоретического определения»Итак, существовали многообразные линии связи между конкретными преобразованиями общественного сознания, изменениями в сфере жизненного мирг139
(установок, ценностей, идеалов обычных людей), куль¬ турными, нравственными, идейно-интеллектуальными новшествами — и философией.Для конкретного анализа ситуационных влияний на немецкую философию необходимо принимать в расчет и такие специфические ее черты, как официальный статус престиж философии. А в монархических немецких государствах он в немалой степени зависел от того как относились к философии коронованные властители С 1/40 г. королевский престол Пруссии занимал Фрид¬ рих II, «король-философ», сменивший короля-солдафо- на Фридриха Вильгельма I, который люто ненавидел ученых и философов. Как бы ни была противо¬ речива фигура Фридриха II, несомненно, что во вре¬ мя его правления прежде всего под воздействием объективных причин (потребность бурно развивающих¬ ся науки и культуры в философском мировоззрении)ст°ижНеж УЧГИЯ„К0Р0ЛЯ ~ значит^ьно поднялся пре¬ стиж философии. Король-галломан более всего симпа¬ тизировал французской просветительской мысли что также способствовало ее распространению в Герма¬ нии — а тем самым распространению идей, которые в со¬ седней Франции подталкивали народ к революции. Не случайно что не только Кант, преподаватель филосо¬ фии, но и (несколько позже) студенты Фихте, Шеллинг егель начинали свое идейное развитие с изучения воль¬ нолюбивой французской литературы, теснейшим обра¬ зом объединен in-и г философской мыслью.Щемецкая фи¬ лософская мысль до поры до времени уступала —по энергии, яркости, .новаторству - французской фило¬ софии.^ /Испытавший глубокое влияние французов прежде всего Руссо, Кант как бы принял от них вызов к духовному соревнованию. К концу этого периода и к началу следующей из условно выделяемых нами со¬ циально-политических ситуаций Кант создает (опубли¬ кованную в 1781 г. первым изданием) «Критику чистого140г ;зума», открывающую цикл работ, которые вырастали = i фундаменте основополагающих принципов «крити--^;кой философии».В философии докритического Канта внимание уделено ==■ только философии естествознания, гносеологии, эстетике, как иной раз пишут и думают историки фило--	Лии. В докритический период Канта не меньше, 1-:-. i не больше интересуют нравственно-правовые, гтманистйческие проблемы. И формирование, особенно-	'0-х годов, концепции чистого разума осуществля¬ йся при отстаивании примата практического разума; учение о чистом разуме пронизывается «практическими» задачами и целями. Концепция теоретического разума создавалась как фундамент для последующего нара¬ щивания философского здания, для решения нравствен- = >правовых, т. е. в понимании Канта социально- гилософских, проблем, для более глубокой постановки Проблемы человека. А такая направленность мысли, несомненно, является особым для философии откликом на события эпохи,— в частности, на напряженность гредгрозовой, предреволюционной ситуации.Ситуация вторая (1789—1806 гг.) и философияСитуация вторая (от французской революции до наполе¬ оновского нашествия) - время, когда критическая фи¬ лософия Канта развернулась в единство трех «Критик* и других выдающихся произведений мыслителя, когда формировались, вырастали в крупнейших философов Фихте Шеллинг, Гегель. Происшедшие под влиянием французской революции политические изменения, при¬ ведшие к радикализации всей мировой социальной практики и сферы идей, мощной волной докатились и до Германии. Для Германии время это было отмечено паде¬ нием авторитета монархистско-чиновных слоев немец¬141
ких государств, неспособных собственными силами осу¬ ществить объединение страны, новым обострением со¬ циально-экономических, политических противоречий и активным выявлением критической мыслью, передовым общественным сознанием страны крайностей, неле¬ постей, отсталости немецкого социального, прежде всего государственно-правового устройства. Не случайно, что и для немецкой классической философии' это было время наиболее смелой и прямой критики (в социально- политических произведениях) деспотизма, олигархии, судебного произвола, косности и нелепости существую¬ щего законодательства.Одним из механизмов ситуационной социально¬ исторической (конкретнее — социально-групповой) обусловленности и общественного влияния философии является деятельность философов в рамках сообщества-	ученых, формы и линии этой деятельности. Речь идет здесь о сообществе в узком смысле — о ближайшем к философу окружении — и о сообществе в широком смысле, включающем как бы ряд пересекающихся друг с другом кругов общения и влияния. Для молодого Канта было характерно его стремление сотрудничать прежде всего с научным сообществом. Это отражало растущий авторитет естествознания, математических наук в Евро¬ пе, в частности в Германии. Что касается сообщества философов, у которых Кант учился, с которыми перепи¬ сывался, дискутировал, непосредственно сотрудничал (его «неофициальное философское сообщество») то оно было весьма узким. Кроме рано умершего учителя одаренного Мартина Кнутцена, в этот круг входили И. I. I аман, М. Мендельсон и некоторое время (до раз¬ рыва) И. Г. Гердер. Неудивительно, что собратьев по профессии — коллег по Кенигсбергскому университету Кант не мог принимать всерьез: с этими, как правило, более преуспевшими в «ученой» карьере представите¬ лями официального сообщества у родоначальника не-142:епкой классической философии, живущего интенсив¬ ной творческой жизнью, было мало общего.Упорный труд, творческие поиски, борьба за прочную позицию (в виде профессорской должности) и, скорее нтего, интеллектуальное одиночество — вот внешний тгсунок жизни Канта. А между тем авторитет Канта, его слава в Германии и за ее пределами росли. Начи¬ нается эпоха глубочайшего влияния немецкой классиче- :ной философии. Это своего рода проблема и парадокс.Ведь Кант читал лекции по специальным предме¬ там — логике, метафизике, естественному праву, мо- т альной философии, физике, математике, физической географии; на протяжении своей более чем сорокалетней ежедневной педагогической деятельности философские лэедметы он читал многократно, причем для аудитории, нзторая по понятиям того времени считалась обширной, но реально-то включала всего от 40 до 80 слушателей.Кантовские лекции по географии и антропологии были более популярны; они адресовались широкой пуб- тяке; философские курсы, согласно установленному :5ычаю, читались по какому-либо учебному пособию Кант читал по учебникам логики Баумейстера и Мейера, метафизики — Баумейстера и Баумгартена, математики — Вольфа и Эбергарда). Однако вряд ли Кант читал лекции столь просто, ярко и занимательно, чтобы ими могли увлечься рядовые студенты. Стиль его лекций не импонировал и такому блестящему оратору, каким был Фихте,— он нашел кантовские лекции скуч¬ ными (как он выразился, «снотворными»). ОднакоКанта сразу появились свои внимательные и предан¬ ные слушатели, для которых кантовские лекции стали событием огромного значения, поворотным пунктом в жизни; среди них самым блестящим и многообещаю¬ щим был студент И. Т. Гердер. Его восторженные отзы¬ вы о кантовских лекциях широко известны. И хотя лекции Канта действительно глубоко влияли на
сравнительно небольшой круг современников, никак нельзя преуменьшать этого воздействия, в котором спле¬ тались воедино новаторское содержание лекционных курсов и поистине неотразимое впечатление от лично¬ сти Канта. Взлет творческой фантазии, напряжение мы¬ сли, неустанный поиск новых проблем и оригинальных решений, стремление к научной строгости размышления и доказательства, высокая духовность помыслов и дей¬ ствий, удивительная скромность, спокойная мудрость, неприязнь к житейской суете и одновременно гордость, достоинство, интерес к жизни во всех ее проявлениях — все эти человеческие качества, так органично и так естественно объединившиеся в Канте, больше всего впечатляли тех, кто уже смолоду готовил себя к науч¬ ному труду.Однако даже и люди, далекие от науки, но способные размышлять и сравнивать, не могли не заметить, сколь необычным университетским педагогом стал Кант. Прусский министр Цедлиц, поставивший своей задачей отмену действительно пагубного правила читать все университетские лекции по готовым учебникам, сразу понял, что Кант — несмотря на господствующее уста¬ новление — основательнее других прусских профессо¬ ров преуспел в чтении собственных курсов.И если немногие из непосредственных слушателей Канта сделались, подобно Гердеру, крупными и ориги¬ нальными мыслителями, в свою очередь оказавшими немалое воздействие на немецкую и мировую культуру, то вряд ли правильно забывать о тех семенах просве¬ щения, гуманизма, свободолюбия, уважения к досто¬ инству человека и нравственному долгу, которые были посеяны в умах и сердцах многих людей, слышавших живое кантовское слово.Цепочка интеллектуальных влияний и взаимодейст¬ вий, идущих не только от одного великого человека к другому, но и от высказанных ими глубочайших мыслей,144обнаруженных ими благородных чувств и достойных подражания поступков к умственному, нравственному миру более широкой аудитории читателей и слушате¬ лей,— эта цепочка ведь и есть свидетельство реального воздействия философии на современников. Аудитория,о	которой идет речь, вряд ли определима в сколько- нибудь строгих количественных параметрах. Но вот сте¬ пень, интенсивность, форма влияния философии, а зна¬ чит, живого и печатного слова философов, на культу¬ ру того или иного исторического периода определима. Здесь принципиально важны именно единство, преемственность в развитии мысли пусть это буде; преемственность, устанавливаемая через новаторство, критику, преодоление.Кант, опубликовав свои три «Критики» и другие рабо¬ ты, в условиях анализируемой здесь второй ситуации становится высочайшим философским авторитете.-- = стране и за ее пределами. Освободительное, вдохновля¬ ющее влияние кантовской философии переживает в<.е неофициальное культурное сообщество.^ Кантовску:-: философию изучают, осмысливают Гёте, Шиллер, романтики. Всего непосредственнее и основательнее она влияет на возникновение, формирование философе^-, мысли в неофициальном сообществе (Фихте, Шеллинг. Гегель, Гердер и др.). Однако даже и представители официального сообщества, в том числе философы, пы¬ таются поставить себе на службу кантовские идеи, что в условиях вакуума идей (состояние для догматической философии стабильное) вполне понятно. В переписке молодых Шеллинга и Гегеля, в редактируемом ими «Критическом журнале философии» есть прямые свиде¬ тельства такого рода. Французская революция, ускори- процесс новаторского пересмотра кантианства, (—- собствовала его критике со стороны возникающего не¬ официального культурного и философского сообществе. Здесь существенно принять во внимание следующие ли¬145
нии идейного взаимодействия в неофициальном сооб¬ ществе: Кант — Фихте, Фихте — романтики, Фихте — Шеллинг—Гегель; «сообщество». Шеллинга и Гегеля (90-е годы— 1807 г.) как замечательный пример идей¬ ного сотрудничества; Гегель — Гельдерлин — Шел¬ линг; через Гельдерлина — контакты с «франкфуртской группой» (И. фон Синклер; полемика Шеллинга и Ге¬ геля с романтиками).Картина отношений друг к другу создателей немец¬ кой классической философии противоречива. Кант — признанный авторитет, его величие неоспоримо. Однако как раз в конце XVIII и начале XIX столетия Фихте, Шеллинг, Гегель, романтики высказывают серьезные критические соображения по поводу Кантовой филосо¬ фии и ищут собственных путей. Появляются первые «трещины»: Кант, ранее уговаривавший Фихте стоять в философии «на собственных ногах», считает необходи¬ мым открыто высказаться против Фихте именно тогда, когда последний стал мыслить самостоятельно; Шел¬ линг и Гегель открыто же полемизируют с Фихте — как раз в то время, когда на талантливейшего лектора сыплются удары официальных блюстителей веры и нрав¬ ственности; Шеллинг, как будто бы ожидавший от своего друга Гегеля самостоятельных, новаторских фи¬ лософских произведений, не только не смог узнать в «Феноменологии духа» такую работу, но не удосужил¬ ся хотя бы внимательно и объективно прочитать ее... Печально, но факт: несмотря на глубокое внутреннее личностное единство и принципиальное единство фило¬ софских принципов, корифеи немецкой классической философии не смогли сохранить свое поистине свя¬ тое творческое братство. Выходит, что они не прости¬ ли друг другу... своеобразия творческого пути, истинной талантливости — именно того, чего не прощали им всем официальные философы, которые умели объединяться в борьбе против яркости ума и чистоты сердца.148Напряженные же отношения с официальными круга¬ ми и официальными философами документированы: это полемика Канта в Предисловии ко второму изданию «Критики чистого разума» с критиками и рецензентами его работы; «окрик» короля Фридриха Вильгельма II по поводу кантовского учения о религии; фихтевский «спор об атеизме»; разгромные рецензии Шеллинга и Гегеля в «Эрлангенской литературной газете» и «Крити¬ ческом журнале философии» и т. д.Много материала к этой теме дает переписка, где фи¬ лософы все же чувствуют себя свободнее, чем в подцен¬ зурных произведениях. Необходимо учитывать весь кон¬ текст социальной жизни, борьбы философов с официаль¬ ным «ученым» миром, чтобы понять накал идейной борь¬ бы, конкретное звучание для тогдашних слушателей к читателей самых абстрактных, казалось бы, философ¬ ских положений. Приведу один пример.Во время летнего семестра 1794 г. Фихте прочитал в Йенском университете пять публичных лекций, объе¬ диненных вокруг темы: «Общественное значение и мо¬ ральные принципы деятельности ученого». Лекции выз¬ вали огромный интерес: по свидетельству Фихте, сл\ - шателей не смогла вместить самая большая универ¬ ситетская аудитория.Любопытство подогревалось тем, что Фихте только что прибыл в Йену (чтобы занять место профессора философии, ранее принадлежавшее кантианцу Рейн¬ гольду). Лекции были своего рода программным вы¬ ступлением тридцатидвухлетнего мыслителя, среди ра¬ бот которого значились радикальные сочинения о французской революции, не без оснований вызывавшее настороженность ортодоксов. Передовые умы Герма¬ нии — среди них Гёте и Виланд — одобряют творче¬ скую мысль Фихте. Радикально настроенная молодежь с восторгом принимает «смелый и гордый» дух филосо¬ фии Фихте, его призыв к действенности мысли. Но уже147
после первых лекций обнаружилось, что идеями Фихте интересуется не только передовая Германия.Весьма внимательно, а точнее, бдительно за его слова¬ ми следили реакционеры от философии, которые, очевид¬ но, немедленно сигнализировали реакционерам в поли¬ тике о неблагонамеренности лектора. Начала сгущаться атмосфера подозрительности и недоверия. Если совре¬ менным оком взглянуть на текст лекций, вскоре опубли¬ кованных под названием «О назначении ученого», то не вдруг и поймешь, чем же было вызвано официальное не¬ доверие. (Не исключено, правда, что живое и напеча¬ танное слово различались, несмотря на уверения Фихте в их идентичности.)Фихте отстаивает мысль об общественном предназ¬ начении ученого, причем контекст рассуждения по большей части абстрактно-теоретический: сначала фих- тевское Я становится отправным пунктом довольно-таки искусственной «дедукции» общества; выводится также идея общественного предназначения человека — как ступень к рассуждениям о социальных функциях учено¬ го. Почему же фихтевские рассуждения, отталкивавши¬ еся от абстрактной идеи «яйности» (Ichtheit), так раз¬ волновали философских и политических ортодоксов Йены? Это вопрос, рассматривать и решать который надо исторически.Мнение о неблагонадежности лекций в большой сте¬ пени могло вытекать из несогласия официальных идео¬ логов с радикальным стремлением Фихте четко выделить и поместить в центр размышлений о назначении чело¬ века вообще, ученого в частности, идею свободы, прямо связываемую с духовным опытом революционной Фран¬ ции,Поскольку французская революция — центральное 'событие эпохи — была и центральной для анализиру¬ емой ситуации, то к тому, что было ранее в общей форме сказано о ее воздействиях на немецкую классическую148•£ысль, надо добавить ряд более конкретных моментов л:лтационного характера.Годы непосредственного совершения французской7	взолюции — исходные и центральные для рассматри- е Еемой ситуации — спрессовали в себе столько сверше¬ на*. проблем, породили столько меняющихся умо- ннстроений, от бурного восторга до горького разочаро- з ення, что по своему мощному и быстрому воздействию ени оказались поистине эпохальными. Как раз эти годы Етали своего рода олицетворением эпохи социального :корения, эпохи революционных преобразований.Хотелось бы в общей форме подчеркнуть тот момент,. горы Г; стал особенно существенным для понимания личностного развития Шеллинга и Гегеля. Их молодость лЕ:йствительно прошла под знаком кардинального, окоренного — именно революционного развития истории. Естественные устремления молодых ищущих луш объединились с омоложением форм экономической, политической, духовной жизни. Прорыв к новому уже и ланыне чувствовался в жизни и культуре, но он одержи¬ вался душной, застойной социальной оостановкой прош¬ лых десятилетий. Еще до французской революции куль¬ тура Европы — и, в частности, ставшая великой лите¬ ратура Германии — привлекла внимание к напряжен¬ ности обострившихся социальных противоречий, проти¬ воречий между индивидом и обществом. Революция завершила формирование тех порывов к свободе, кото¬ рые отныне стали непреходящими .личностными ориен¬ тациями молодых философов.Страстное ожидание перемен способствовало тому, что передовая немецкая интеллигенция отчетливо уви¬ дела в революции событие эпохального значения, гро¬ мадной преобразующей силы; осознание объективной исторической неизбежности революции, которое широко распространилось в немецкой культуре, в значительной степени способствовало философским поискам законо¬149
мерностей исторического процесса и критике весьма ха¬ рактерных для XVIII в. субъективистско-волюнтарист- ских подходов к истории.По мере развертывания событий во Франции различ¬ ные группы и слои передовой немецкой интеллигенции, поначалу равно воодушевленные революцией, начинают расходиться во взглядах, в оценках французского опыта. На одном полюсе оказались, например, очень популяр¬ ный в Германии (чтимый и великими немецкими фило¬ софами) поэт Фридрих Готлиб Клопшток, который при¬ нял непосредственное участие во французской револю¬ ции, или Георг Форстер, один из идейных вдохновителей Майнцской республики 1792—1793 гг.— единственной тогда республики, девять месяцев просуществовавшей на немецкой земле. На другом полюсе были многие не¬ мецкие интеллигенты, которые, подобно, скажем, Шил¬ леру, подтвердили свою в целом высокую оценку содер¬ жания, смысла революции во Франции, но одновременно четко и резко высказались о неприемлемости для них таких ее политических методов, как репрессии, террор против инакомыслящих и инакодействующих. Одним из существеннейших пунктов размежевания было, несом¬ ненно, отношение к религии и французского Просвещения, и французской революции. С того самого момента, когда в целом поддерживаемая немецкими писателями и мыс¬ лителями французская критика конкретных форм рели¬ гиозности или официальной политики, практики церков¬ ных институтов переросла в непримиримый антиклери¬ кализм, тем более атеизм и преследования религии — с этого момента немецкая критическая мысль не готова была следовать тому, что делали и что говорили во Фран¬ ции. И не просто не готова. Здесь, как и в вопросе о ме¬ тодах революционного действия, завязались узлы самых острых размежеваний с опытом революции и с идеями Просвещения соседней Франции. И конечно, это были главные линии размежевания с теми соотечественника¬150ми, которые подобно Клопштоку или Форстеру, в опреде¬ ленной степени поддерживали также и репрессивные методы французской революции. Один пример для ха¬ рактеристики сложившейся ситуации. Гете в 1792 г. лровел два вечера р доме Форстера в Майнце и ощутил ебя очень неуютно в обстановке «величайшего респуб¬ ликанского напряжения»126. Ибо ведь майнцские ради¬ калы во главе с Форстером самим опытом революции во Франции и республики в родном городе были приведены якобинской постановке проблемы, которую 23 декабря 792 г. они вынесли на обсуждение в своем политиче¬ ском клубе: «Не является ли только мирная революция зещью нелепо-невозможной (Unding) и не следует ли считать, что величие жертвования имуществом и кровью з такие критические моменты истории становится вы- —рышем в моральном и экономическом смысле?» Поло¬ жительный ответ на вопрос дал сам Форстер в газетной статье этого времени: подобная «ампутация», заявил он. в природе вещей 127. А вот для Гете и Шиллера, Канта-	Фихте, Шеллинга и Гегеля «жертвования имуществом2	квовью» были — особенно с моральной, да и с эконо¬ мической точки зрения — вещью хотя и возможной, но с позиций разума и морали Unding, т. е. вещью неразум¬ ной и безнравственной.Были, однако, такие сферы инициированных француз¬ ской революцией преобразований, к которым немецкая интеллигенция, включая философов Германии, относи¬ лась более единодушно. Это были преобразования в сфе¬ ре права, законодательства, но особенно — институцио¬ нальные изменения в сфере духа, культуры. О последних скажем специально. «Аспект французской революции,о	котором часто забывают, заключается в том, что одно¬ временно она была — и даже в первую очередь была - культурной революцией»128,— пишет современный ис¬ следователь К Штирле. Если спорно приписывание французской революции «в первую очередь» культурно-
преобразующих, а не социально-политических и соци¬ ально-экономических акций, то верно утверждение, со¬ гласно которому своего рода «культурная революция» составляла важную интегральную часть социальных ре¬ волюционных преобразований. Она оказала огромное влияние именно на изменение социальных форм, учреж¬ дений, отношений, на основе которых в самом концеXVIII	и в XIX в. развивалась духовная, культурная дея¬ тельность — и не только во Франции, но и во многих дру¬ гих странах Европы, в Германии в частности и особенно¬ сти. «Благодаря французской революции знание,— отме¬ чает К- Штирле,— становится общественно доступным и в качестве общественного обретает такое высокое до¬ стоинство, какого ему даже отчасти до сих пор никогда не приписывали. Старые институты знания были уничто¬ жены или существенно преобразованы, и возникла но¬ вая концепция знания. В соответствии с нею одновре¬ менно были созданы новые, устремленные в будущее институты, библиотеки и королевские собрания. Это было предвосхищение, заключавшее в себе утопический момент, но знание считалось принадлежащим обществу, а институты — общественными, в принципе доступными каждому»129. Отмечу здесь правильное, хотя и вскользь брошенное замечание о потребности в новой концепции знания и о ее действенности.Из всех социальных нужд эпохи эта потребность наи¬ более близка (релевантна) немецкой классической фи¬ лософии, ответившей своему времени, его культуре но¬ вой, тщательно разработанной системной теорией позна¬ ния и знания. Главная историческая тенденция револю¬ ции в сфере культуры также верно уловлена у Штирле — она состояла в том, что знания, социальные по своей природе, достижения культуры, являющиеся достоянием человечества, были включены если не сразу в гармонич¬ но соответствующие им, то по крайней мере в более аде¬ кватные институциональные рамки. А это объективно152:значало начавшуюся демократизацию всего культур¬ ного процесса, демократизацию процесса образования. ~о были важнейшие, поистине революционные обще- пнвилизационные преобразования, которым капитализм т буржуазия придавали, разумеется, специфическую :;торическую форму — но к форме они никак не сво- дились.По отношению к духовно-культурным преобразовани- позиция передовой немецкой интеллигенции была 5 эсновном единой. Немецкие интеллигенты, во время г^анцузской революции или особенно после нее посе¬ щавшие Париж и отнюдь не во всем одобрявшие рево- оэционные действия, почти единодушно восторгались-	чбиной. демократичностью, гуманизмом преобразова¬ ний в сфере образования и науки.Во Франции во время революции и после нее реформа ссразования проводилась особенно активно, она способ- :тзовала повышению грамотности, образованности на- -ления — одним словом, была вызвана потребностями -z-эхи и отвечала этим потребностям; она стала важным :тгмулом для развития точных наук, для обновления ~е\ники. Революционные преобразования в сфере куль- г-.-ры и последующие реформы быстрее и эффективнее хгего сказались на точном научном знании. Реформа- "зоы во Франции и в Германии ясно поняли, что перво- ;ток процветания естествознания, математических, технических наук лежит в изменении сферы образо- -гчяя, которая сложилась в стародавние времена и была ,-боко враждебна потребностям, духу точного знания.5	немалой степени благодаря реформированию духов¬ на деятельности, образования в конце XVIII и начале ' X в. во Франции появилась целая плеяда блестящих тма гиков (Лагранж, Монж, Карно), физиков, астро- = ;мов, химиков (Лаплас, Малюс, Гей-Люссак, Бертолле*	др.)> биологов (Ламарк, Сент-Илер, Кювье и др.)- Уак и социальные перемены во всех других областях.
преобразования в сфере образования и культуры в евро¬ пейских странах носили двойственный, противоречивый характер. С одной стороны, нарастали тенденции цент¬ рализации, усиления государственного контроля, уни- формизма, прагматизма в культурно-образовательной сфере. С другой стороны, не менее важными и заметны¬ ми были ранее упомянутые демократические тенденции, и вот они-то стали особенно важными для философов всех стран, включая великих мыслителей Германии.С этой точки зрения, пожалуй, особенно впечатляли совершившиеся во Франции общецивилизационные пре¬ образования в области музейного и библиотечного дела. Что не следует понимать как узкий, частный культур¬ ный процесс. Ведь дело шло о серьезных, глубоких по сравнению с прошлым изменениях. Большим цивилиза¬ ционным новшеством, действительно демократической акцией было то, что собрания художественных ценно¬ стей, книг и рукописей, научных достопримечательно¬ стей и редкостей, которые долгое время были доступны только высшей социальной элите, теперь благодаря публичным музеям — открылись для любого посетителя. Была впервые создана, следовательно, современная ин¬ ституционная форма цивилизации и культуры. Как вы¬ соко оценили это деятели немецкой культуры, видно, например, из парижских писем и дневников В. Гумбольд¬ та, Фр. Шлегеля, Г. Клейста, И. Зейме и др. Главное для них явление; «В Париже,— писал, например, Зеймео	французских библиотеках, интересные для общест венности книжные собрания открыты всем... Кто захочет воспользоваться ими, найдет во всех областях настоя¬ щее богатство...»130В соответствии с французскими социальными образ¬ цами и разрабатывались прусскими реформаторами проекты культурных реформ, о чем подробнее будет ска¬ зано при характеристике следующей исторической ситу¬ ации, когда эти реформы, собственно, и проводились.154Цивилизационные преобразования в сфере духа — «г- льтуры, ценностей, мышления, образования — послу- 52ли важнейшим социально-историческим источником х.тя некоторых изменений в философии: категории духа, льтуры, разума, мышления заняли центральное место ± немецкой классической философии; в понятия духа, мышления, познания оказались включенными и эпохаль¬ ные. и даже ситуационные характеристики, из которых -т-зная, и именно ситуационная,— необратимость, ра- тнкальность и глубина их преобразования.Еще об одном (личностном) моменте. Для Фихте, Шеллинга и Гегеля становление их как личностей, как пзлософов сначала в период революции, а затем в пери- :п обострения ее внутренних противоречий, поражения : подавления имело весьма важное значение. Свидетель- ;-зом обусловленного революционной ситуацией подъе- м н критических, свободолюбивых настроений молодого Гегеля может служить работа 1798 г. «О внутренних отношениях в Вюртемберге нового времени, прежде все- т: о недостатках конституции, касающихся управления нгистратов» (Гегель по совету друзей поостерегся пуб- .тгковать работу из-за ее яркой критичности и оппози¬ ционности), Гегель категорически высказывается про- -зв того, чтобы консервировать «учреждения, консти- -ции, законы, живой дух которых исчез и которые не :: ттветствуют более нравам, потребностям и взглядамо 141,3здеи...» .3 центр внимания немецкой общественности, в том -ноле радикально настроенной интеллигенции, практи¬ чески и теоретически встал рассмотренный ранее вопрос : единстве страны, о ликвидации раздробленности, о бо- тег разумном законодательстве. Стремление к объеди¬ нению — но непременно на началах свободы, законно- гти, уважения прав граждан — пронизывает в начале зека произведения и лекции Фихте, Шеллинга, Гегеля. Штуация, которую мы рассматриваем как относительно
единую, как время «оттепели», может быть, в свою оче редь, разделена на два периода: от начала французской революции до 1795 г. (пока в Германии еще поднималась волна социального критицизма и радикализма) и годы на рубеже столетий, когда «оттепель» в общем еще про¬ должалась, но уже начинались обусловленные пораже¬ нием и катаклизмами революции разочарования, сомне¬ ния, страхи и когда стала понемногу собирать свои силы растерявшаяся было реакция.Под несомненным влиянием внутриситуационной ди¬ намики в социально-философских размышлениях Фихте, Шеллинга, Гегеля совершается изменение. В сравнении с более ранними государственно-политическими их раз¬ мышлениями в работах этих философов нарастает тен¬ денция своего рода социального реализма: если несколь¬ кими годами раньше неравенство, социальные привиле¬ гии, единоличная власть просто и только вызывали их свободолюбивый протест, то теперь положение начинает меняться — вместе с изменением исторической ситуа¬ ции. «В этой кровавой игре,— говорит Гегель, имея в ви¬ ду недавнюю историю,— померкла заря свободы, иллю¬ зия которой ввергла народы в бездну страданий, и по¬ степенно в народном сознании утвердились определен¬ ные образы и понятия. Призывы к свободе уже ни на кого не оказывают воздействия: анархия не отождест¬ вляется более со свободой, и понимание того, что проч¬ ная государственная власть является необходимым ус¬ ловием свободы, глубоко проникло в сознание людей; столь же глубоко, как и то, что народ должен принимать участие в законодательстве государства и решении важ¬ ных государственных дел»132. «Ненавистники» Гегеля наверняка возрадуются, прочитав эти слова. Ну как же, Гегель _ противник свободы и защитник сильной госу¬ дарственной власти! Однако в том-то и дело, что в фих- тевских, шеллинговских, гегелевских социальных раз¬ мышлениях, политических работах, а в широком смысле156в практической философии немецкой классики в начале века находят выход действительно массовые настрое¬ ния народа, интеллигенции Германии, да и других стран Европы. 'Во Франции ■•••.термидор, кровь, насилие. В Герма¬ нии ■— экономическая и политическая отсталость, на¬ строения отчаяния и безнадежности. Разобщенная стра¬ на исстрадалась. На нее одновременно давили хаос, раздробленность, анархия, беззаконие, безвластие и ме¬ лочная регламентация,дотошные «законники», полицей¬ ский надзор, множество местных установлений. Лозунг свободы во что бы то ни стало — если он не подкреплял¬ ся реальными возможностями — не случайно стал ка¬ заться иллюзорным. И когда Гегель выдвигал требова¬ ние сосредоточиться на главном, говоря: Германия должна «создать единую государственную организа- пию. Необходимо создать то наиболее существен¬ ное, что составляет государство, а именно — государст¬ венную власть, которая осуществляется верховным пра¬ вительством страны при участии отдельных частей госу¬ дарства»133,— то это казалось правильным и приемле¬ мым многим немцам начала XIX в. Вот здесь особенно важно, читая тексты, помнить о конкретной ситуации. Гегель уверен, что для объединения потребуется приме¬ нение силы; он заявляет (а по существу пророчествует): немецким обывателям «вместе с их сословными учреж¬ дениями» чуждо дело объединения, и «следовало оы властной рукой завоевателя соединить их в единую мас¬ су и заставить их понять, что они принадлежат Герма¬ нии. Этот Тезей наших дней»134, которого ждал и призы¬ вал Гегель, как известно, явился через несколько лет — им стал Наполеон. Гегель оказался прав: немецкие граждане оказались не в состоянии самостоятельно ре¬ шить вопрос об объединении страны: он действительно начал решаться «властной рукой завоевателя»,.Остроте проблемы единства Германии в социально¬157
политической жизни четко соответствует то, что вся не¬ мецкая культура доводит требование, постулат един¬ ства, целостности («тотальности») до высот метафизи¬ ческого универсального принципа — и философия к на¬ чалу XIX в. отвечает на это сложным, противоречивым, но совершенно определенным движением в сторону си¬ стемной, ориентирующейся на внутреннюю целостность теоретической концепции 135. Эти поиски философской системы, руководствующейся идеей научности, не слу¬ чайно, а именно под влиянием потребностей эпохи, под влиянием ситуации выливаются в идейном развитии Фихте, молодых Шеллинга, Гегеля в их первоочередном интересе к практическому разуму, к ценностно-нравст- венной проблематике, к политико-правовой философии.Ситуация третья (1806—1815 гг.) и философияОккупация Германии, присутствие наполеоновских войск создали сложное, противоречивое положение в стране: с одной стороны, завоеватели толкали Герма¬ нию к следованию более передовым французским госу¬ дарственно-правовым образцам; в этих условиях и раз¬ вернулись давно назревшие, но проводимые под весьма разнородными социальными влияниями крупные госу¬ дарственные реформы; с другой стороны, в народе, осо¬ бенно к концу данного периода, пробудились патриоти¬ ческие чувства, антифранцузские настроения, началось сопротивление иноземному нашествию.На эту противоречивую ситуацию немецкая классиче¬ ская философия реагирует противоречивым же образом. Уроки французской революции, ее. идеи, прежние анти¬ государственные настроения, критика национализма и отстаивание интернациональных ценностей — все это, скажем, в деятельности Фихте не утрачивает значения, но отступает на задний план перед патриотическими158настроениями философа, призывами к объединению народа и к национальному подъему, перед осознание:.: растущей роли государства в деле объединения Герма¬ нии, в борьбе против иноземного владычества.Напомню о конкретных вехах жизни немецких филосо¬ фов. В деятельности Фихте, перебравшегося из Йены в Берлин,— это дружеские контакты с романтикам::, быстро переросшие в отчуждение и идейное размеже¬ вание; в период борьбы за освобождение Германии от французского нашествия — новый взрыв политической активности. В жизни Гегеля — отчаяние после бегства из Йены, где философ отнюдь не снискал известности, уверенности в себе; большой удар — расстроившаяся дружба с Шеллингом; «газетная галера» Бамберга: не¬ прикаянность и одиночество; дружеские контакты — только с Нитхаммером, в результате — включенность в реформу образования; углубленная работа над «Нау¬ кой логики».Интерес к социально-философской проблематике не ослабевает. Происходят существенные изменения и в от¬ ношении государства к философии и философам, а это. з свою очередь, совпало с выдвижением государствен¬ ных деятелей нового типа, с их приходом к власти в ряде немецких государств, прежде всего при дворе прусского монарха.Немецкие философы по разным причинам (и потому, что реалистически считали революцию в Германии кон¬ ца XVIII — начала XIX в. невозможной, и потому, что гни боялись крайностей, жертв революции) поддержи¬ вали скорее идею реформирования, а не радикального геволюционизирования общественных порядков своей страны 136, хотя видели существенные недостатки от¬ дельных реформ — например, тех, с помощью которых з условиях .«французского угнетения» было отменено крепостное право и изменена законодательная система. Развитие Фихте, Шеллинга, Гегеля как теперь уже из-159
вестных философов происходит, таким образом, в ситуа¬ ции реформ. Можно сказать больше: реформаторы, вос¬ питанные на философии Канта, теперь с интересом и да¬ же надеждой присматриваются к развитию отечествен¬ ной философской мысли. Для того чтобы точнее проана¬ лизировать эту линию ситуационного социального взаи- имодействия, надо хотя бы кратко охарактеризовать планы реформаторов, особенно тех, которые действова¬ ли в сфере культуры и образования, ибо реформы в дан¬ ной области были особенно близки к деятельности и по¬ мыслам философов. Вильгельм фон Гумбольдт в 1809— 1810 гг. в течение 16 месяцев был тайным'советником, возглавлявшим третью секцию министерства внутрен¬ них дел Пруссии, ведавшую делами культуры и образо¬ вания. Призванный реформатором К фон Штейном, Гумбольдт стоял у истоков энергичной, продуманной культурной политики прусского государства. Гумбольдт, человек широко образованный, блестяще знавший миро¬ вую культуру, сам считал себя совершенно неподготов¬ ленным к сложному делу государственного руководства духовной жизнью страны. Сначала он попытался вос¬ пользоваться существовавшими в то время проектами реформ — а в них не было недостатка. В общих проектах штейновских реформ были наброски культурных пре¬ образований.Деятельность Гумбольдта, как и его покровителя Штейна, в определенном отношении была окрашена «государственной идеей» прусского образца и была вы¬ звана к жизни стремлением возродить Пруссию, Герма¬ нию в целом из состояния раздробленности, отсталости, унижения. Важнейшим средством на этом пути счита¬ лось изменение положения дел в сфере духа — прежде всего науки и образования, которые в произведениях самого Гумбольдта тесно связывались с моральным об¬ новлением политики и государства. Отставка Штейна (при котором, вспомним, осуществилась законодатель¬нопая отмена крепостного права) повлекла за собой и от- '-авку Гумбольдта, но последний продолжал принимать -астие в культурной политике Пруссии. Штейну насле¬ довал К. А. фон Гарденберг, который тоже был рефор¬ матором хотя и несколько другого оттенка.В ноябре 1817 г. в связи с расширением масштабов культурной политики русского государства по зам Гарденберга и указом короля было создано^для управ ления культурой специальное министерство. Вовсе не-	-учайно, что оно получило название «министерства Альтов» ибо верховенство в культурно-духовной обла¬ чи по чисто немецкому образцу (вот где опять --нное отличие от Франции!) все-таки вверялось рели -ИИ Тем не менее это была социально значимая, в целом -торически прогрессивная акция, свидетельствующая , о начавшейся более широкой государственной инсти- -уционализации деятельности в области культуры, н ^ А образования, религии, и о демократизации культур но-образовательных процессов. К. фон Альтенштеин стал главой нового министерства. Это был человек хор шо образованный, сведущий в искусстве, гуманитарном знании, питавший честолюбивые реформаторские замы¬ слы. Вступив в должность, получив в <<HacJieflCTB^bxeH- ший департамент министерства внутренних дел, Альтен штейн не без определенной смелости писал ^РДенберп «Весь мой департамент - почти одеревенелый и выо* ший, его нужно снова одушевить и привести в движ ние»137. В определенной мере это ему удалось. • тика Альтенштейна в области образования вс, многшс отношениях образует историческии nePB0^™K “Р менной культурной политики, начало культурно-цолит ческой традиции постабсолютистских государств,- от¬ мечает западногерманский исследователь В. Иеш ^ - В реформаторской деятельности прусского r0^PCT первой трети XIX в. в области культуры были свои си.1Р „1 прогресс»,ные стороны и были свои-социальные, исторические ограниченности.161б Н. В. ]М.отрошилова
Что же было в активе государственной культурной политики Штейна—Гумбольдта, Гарденберга—Альтен- штейна? Ведь если судить по меркам своевременности, широты, решительности, глубины культурных преобра¬ зований, то Германия далеко отставала от революцион¬ ной и наполеоновской Франции. Но медленнее и проти¬ воречивее, а Германия все-таки пошла именно за рево¬ люционной Францией в ряде культурно-реформацион- ных, государственно-институциональных мер. Влияние форм, образцов, идей, порожденных французской рево¬ люцией, в сфере немецкой культуры было основатель¬ ным; это влияние усилилось, стало непосредственным во время французской оккупации, но оно не исчезло и после падения Наполеона. Подспудно оно ощущалось и в пе¬ риод реакции.В соответствии с французскими социальными образ¬ цами и разрабатывались Гумбольдтом проекты куль¬ турных реформ в Пруссии. Так, создавая проект превра¬ щения королевского собрания художественных ценно¬ стей и книг в публичный музей и публичную библиотеку, предлагая, в частности, возложить ответственность за последнюю на академию, Гумбольдт отмечал, что акаде¬ мия ни в коем случае не может обращаться с библиоте¬ кой, как со своей собственностью, и не должна забывать, что библиотека предназначена для нужд всей читающей публики. После 1810 г. с согласия короля (теперь на «культурную революцию» не могли не согласиться коро¬ ли, понимавшие, что лучше «благородно пожертвовать» народу его культурное достояние, чем поплатиться соб¬ ственными головами на революционной плахе) начались классификация, оприходование замечательных, огром¬ ных духовных ценностей. Перед взором людей, занятых этим интересным, захватывающим делом, как бы пред¬ стала во всей ее мощи развернутая история человече¬ ского творческого духа. Гумбольдт, в 1829 г. снова при¬ званный королем в комиссию по отбору художественных162хтнностей и внутренней организации музеев, разработал -зою концепцию музейного дела — на основе твердой, ",-одня так понятной, а в то время поистине радикаль- . предпосылки: музеи понимались как доступные на--	-д\- государственные институты. Теперь проблема музе¬ ев становилась внутренней, но была не столько музеино- -ехнической, сколько методологической: в связи с идеел -торического и одновременно систематического пока- произведений человеческой культуры в центр внима¬ ния вообще выдвинулся вопрос о соотношении истори- —кого и системного подхода, актуальный, как мы зна- iV для всей немецкой классической философии. Призна¬ ки нерушимым исторический принцип в музейных экс--	-зициях, Гумбольдт делал исключение для античности, ,-орая считалась достойной - в силу ее «изначально--и» и истинного бессмертия занять особое, совер¬ шенно самостоятельное положение.^Это по-своему отра¬ жает тот культ античности, который в начале XIX в. за¬ хватил немецкую культуру,— ему отдали дань Гельдер- -ян и Гегель (особенно в студенческие годы и, что отно- :этся к Гегелю, в годы руководства им гимназиеи-	Нюрнберге)139.В системе преобразований культуры особая роль от- -эдилась реформе школьного образования. В ней, как известно, прямо участвовал Гегель, который был пригла- хген его другом Нитхаммером (возглавлявшим в Ьава- шш такое же ведомство, что и Альтенштейн в Пруссии! Способствовать на посту директора Нюрнбергской гим¬ назии реформированию школьного дела. С этим тесно -вязан целый пласт гегелевского наследия.Среди социальных проблем духовного производства "ермании второй половины XVIII— второй полови¬ ны XIX в. одной из самых насущных и наиболее реле¬ вантных философии была проблема университетов вооо- ще университетского преподавания философии, ее со циального престижа и влияния в частности. системе
государственной жизни всей этой эпохи и в особенности в системе государственных реформ XIX в. университетам и университетским центрам отводилась значительная роль, что целесообразно показать на примере Пруссии, ибо с ее университетами — Кенигсбергским, Берлин¬ ским — была так или иначе связана судьба Канта, Фих¬ те, Шеллинга, Гегеля.Институционально прусские и вообще немецкие уни¬ верситеты, как бы ни затрагивали их новейшие реформы, были строго включены в государственную систему; пре¬ подаватели постоянно чувствовали жесткую руку госу¬ дарственно-политического контроля и надзора. Препо¬ давание в университетах Германии, в частности препо¬ давание философии, было проблемой, горячо интересо¬ вавшей немецких мыслителей, что вполне естественно, ибо это была сфера их непосредственного труда. Их все¬ мирно известные произведения по существу рождались в университетских аудиториях, и немецкие студенты — в меньшинстве своем пополнявшие интеллигенцию, а в большинстве действительно становившиеся государ¬ ственными служащими — первыми к ним приобщались. В какой мере впитывали они идеи немецкой классиче¬ ской философии, как эти идеи опосредовали их даль¬ нейшую жизнь — вопрос непростой. На одном полюсе последующего влияния передовой университетской фи¬ лософии Германии — такие идейные явления, как левое гегельянство, марксизм, а на другом полюсе — немецкое чиновничество, которое и к середине и к концу XIX столе¬ тия не перестало быть оплотом консерватизма, бюрокра¬ тии, формализма, верноподданничества. Но если «ле¬ вый» полюс был продолжением и преобразованием на¬ следия немецкой классической философии, то о «пра¬ вом» полюсе можно сказать, что здесь свободолюбивая диалектическая мысль столкнулась с еще более старым и прочным социальным, идейным наследием истории Германии, и старое, использовав себе на пользу новую164зтлософию, искажало, а то и просто забывало ее прин-■	—и, заветы, устремления.Как бы то ни было, а положение университетов в Гер- ннии менялось — и менялось соответственно потреб- £ - ;-тЯм общества в новых формах знания, в ученых но- ьсго типа и даже в чиновниках нового образца. Рефор- ш •- университетов упиралась в разрешение ряда назрев¬ шей социальных проблем, где сталкивались политиче¬ ские цели государства (стремившегося приручить уче¬ ных и в то же время вынужденного стимулировать раз- ннтие объективного знания) и интересы ученых-исследо- зателей, преподавателей, тяготевших к академическим -зободам, но вместе с тем заботившихся о процветании страны, ее науки и культуры, нуждавшихся в государ¬ ственной поддержке. Случилось так, что Германия, поз¬ же Франции и Англии вступившая на путь реформиро¬ вания в духе эпохи высшего образования, быстро обог¬ нала их в деле институционализации, государственной организации, контроля за университетским преподава¬ нием и академической наукой. Впрочем, до поры до вре¬ мени чисто исследовательских учреждений в Германии точти не было. Ученый в этой стране вынужден был сое¬ динять исследование с преподаванием. Но уже начинали пробивать себе дорогу первые социально-организацион¬ ные формы исследовательской деятельности, значение которых для становления науки возрастало.Реальным проблемам культурной политики также соответствуют целые пласты немецкой классической философии: работа Канта «Спор факультетов»; проекты университетской реформы, которые составлял Фихте, университетские ректорские речи Гегеля, где в единство, как правило, приводились характеристики эпохи и проо- лемы высшего образования, включая преподавание фи¬ лософии, — и многие другие произведения, документы. К этому пункту социально-исторических преобразова¬ ний — к культурной революции, означавшей изменение165
роли и социального положения знания, духовных цен¬ ностей, людей знания — прямо или опосредованно отно¬ сится тот мощнейший пласт немецкой классической мысли, где она предстает в качестве тщательно разрабо¬ танной теории духа, знания, познания, сознания.Итак, понятно: преобразования, даже в виде реформ,- требуют идеи, модели, плана, концепции — откуда и воз¬ никает нужда в философии. И поскольку время призвало к реформам людей философски образованных, одарен¬ ных, мыслящих, постольку некоторые из них достаточно естественно пошли навстречу именно философии Канта, Фихте, Шеллинга, Гегеля. Правда, для их дела требова¬ лась более разработанная, более практическая и глубо¬ кая, новая по своим идеям концепция.^Понятно и то,, что главная философская проблематика, к которой тяготели реформаторы, относилась к области государственно¬ правовой философии.В Германии не было недостатка в официозных фило- софско-правовых учениях, в философах и юристах, кото¬ рые восхваляли бы любую акцию власть предержащих/ Но ведь во времена преобразований и реформ неизмен¬ но терпит крах прямая апологетика. Вот почему офици¬ озные, слишком ручные философы были неинтересны ре¬ форматорам. Некоторые из реформаторов с сочувствием и интересом вспоминали о гуманистической кантовской концепции практического разума. Однако для дела кон¬ кретных реформ она была слишком абстрактной, а ее правовые идеи — слишком «этизированными». Несмот¬ ря на увлечение некоторых реформаторов личностью, идеями Фихте (например, будущий прусский министр культуры реформатор Альтенштейн слушал лекции фи¬ лософа) — фихтевские разработки идеи практического разума также представлялись им абстрактными, а соци¬ ально-политические работы Фихте выглядели крайне за¬ пальчивыми и слишком фрагментарными, чтобы они мог¬ ли послужить идейной опорой для системы государст¬веz гнных деяний реформаторского типа. Причины же того, т:чему государственно-правовые разработки классиков немецкой классической философии к тому времени еще ~е достйгли систематической теоретической формы, бы- zz заключены в характере самой политической практи¬ ка. Ведь Фихте в предшествующий период испытал все ттевратности политических, идейных притеснений. Ге- тель, попробовавший себя в политическом деле (редак¬ тирование «Бамбергской газеты» в 1807—1808 гг.), то¬ же не снискал успеха и в конце концов попал в Нюрн- :ерг на скромный пост ректора гимназии. Государствен¬ ная реальность Германии не только не благоприятство¬ вала привлечению талантливых философов к политиче¬ ской деятельности и политической науке — напротив, сна активно выталкивала столь одаренных, честных, искренних людей, как Фихте, Шеллинг, Гегель, из своей сферы. Это способствовало охлаждению политических страстей талантливых философов и их склонности к пря¬ мому социально-политическому исследованию.Неугомонный Фихте, правда, так и не выключился из политики — в нем кипели политические страсти. Для Гегеля смена редакторского поста на роль ректора гим¬ назии тоже не означала полного разрыва с политикой: ведь его друг Нитхаммер рассчитывал на участие Гегеля в одном из важнейших тогда для Германии видов рефор¬ маторской, политической по своему характеру деятель¬ ности — реформе образования, реформе школы. И все же государственно-правовые исследования Гегеля по с\ - ществу прекратились: в Нюрнберге свободное от препо¬ давания и ректорства время было отдано «Науке логики».Тут уместно указать и на внутритеоретическую осно¬ ву, объясняющую причину того, почему именно в данный период в русле немецкой классической философии еше не возникла разработанная философия государстве и права. Она, эта причина, состояла в отсутствии отве-
чающего новой ситуации, удовлетворяющего самих мыс¬ лителей, продуктивного, саморазвивающегося фунда¬ мента ’системы, над возведением которого в конце века трудились и Фихте, предлагая варианты наукоучения, и Шеллинг, разрабатывающий философию тождества, , и Гегель, испытывающий различные модели обоснова¬ ния системы и лишь после испытания системы нравст¬ венности, системы реальной философии выбравший диа- лектико-логическую модель. (В их философских поисках довольно естественно выявлялись различия избранных каждым мыслителем теоретических путей и соответст¬ венно размежевания в рамках неофициального сооб¬ щества 140.) Так, Гегель только после опубликования «Науки логики» стал основательно работать над новой версией философии права; и теперь за его усилиями следили не только студенты, коллеги-философы, деятели культуры. По существу, впервые ими заинтересовались видные правительственные чиновники. Однако ответ на упомянутый социальный запрос реформаторов, данный Гегелем на основе немецкой классической философии, подоспел лишь к новому периоду, к новой исторической ситуации. Пока только 'начали завязываться непосред¬ ственные связи Гегеля с прусскими реформаторами (прежде всего с Альтенштейном, а через него с Гер- денбергом).Ситуации четвертая и пятая (1815—1831; 1830—1850 гг.) и немецкая классическая мысльСитуация четвертая—1815—1831 гг., время нараста¬ ния общеевропейской реакции, которая в Германии означала резкий переход от реформаторства к усилив-, шимся государственным репрессиям.Дело немецкой классической философии после смерти Фихте (в 1813 г.) было в руках Шеллинга и Гегеля. Шел-168-инг отвечает на запрос времени философско-историче- ким сочинением «Мировые эпохи», над различными ва¬ риантами которого он работает несколько лет, начиная-	1870 г. Но чем дальше, тем больше его влечет к себе фи- --софия мифологии — проблема, интерес к которой еще должен быть осмыслен в конкретной связи с эпохой.: ее идеями и настроениями. Во всяком случае Шеллинг тшдит от обстоятельной работы и над натурфилосо¬ фией 141, и над более конкретной социально-политиче¬ ской проблематикой, так интересовавшей его в молодые -оды. Случилось так, что именно Гегелю суждено оыло постигнуть и выразить в мысли социально-политическою реальность эпохи и ситуации, опираясь на важнейшие принципы социальной философии Канта, Фихте, Шел¬ линга и в то же время предлагая новое, оригинальное учение об обществе, истории, включавшее тщательно разработанные государственно-правовые разделы. Очень важно, что философско-правовая концепция 1 еге--я созданная к началу 20-х годов, - итог влияния пред¬ шествующего реформаторского периода, но итог, оформ¬ ленный и появившийся в ситуации нарастающей реак¬ ции и государственно-полицейских репрессий.Гегелевская философия государственного права (вы¬ раженная сначала кратко в «Философии духа» как ча¬ сти «Энциклопедии», более подробно - в опубликован¬ ном самим Гегелем тексте «Философии права», а за¬ тем — в различных вариантах записанных учениками Гегеля лекций по философии права) нередко толкуется как официально признанная «философия прусского го¬ сударства» 20—30-х годов XIX в., предназначаемая на эту роль самим философом. Действительно, имеются не¬ которые документы и факты, подтверждающие измене¬ ние внешнего выражения и содержания взглядов 1 егел на государство и право: например, в работах иенского периода резко критикуется практика всех германских го¬ сударств, а в «Философии права» рассуждения о госл-
дарстве становятся как бы прогосударственными, спо¬ койными, академическими, реалистичными. Некоторые полагают — и апологетическими по отношению к тог¬ дашней прусской монархии, имея в виду известный тезис Гегеля о «примирении с действительностью». Ссылаются прежде всего на личные связи с государственными чиновниками, вниманием и «благодеяниями» которых философ якобы был буквально осыпан.Подобные штампы, надо отметить, укрепились скорее даже не в профессиональном гегелеведении, а в «анти- гегелевских» писаниях авторов, которые не утруждали себя основательным и объективным изучением реальных фактов. А ведь благодеяния властей были достаточно скромные—Гегелю «подарили» пост профессора Бер¬ линского университета, которого он, несомненно, заслу¬ живал больше, чем кто-либо из философов Германии 20—30-х годов. Правда, в Германии и столь справед¬ ливое назначение не могло состояться само собой — потребовалось вмешательство высокого лица. Альтен- штейну принадлежала инициатива приглашения Гегеля, к тому времени уже имевшему почтенное положение университетского профессора в Гейдельберге 142, в Бер¬ линский университет. Философски образованный ми¬ нистр Альтенштейн был достаточно прозорливым поли¬ тиком: приглашение Гегеля он считал честью для Бер¬ линского университета.Приглашением в Берлин, двумя-тремя субсидиями, выпрошенными философом на лечение, формальными приглашениями Гегеля в качестве ректора университета ко двору — этим и исчерпывались «благодеяния» пра¬ вительства. Ясно, что они значительно уступали той вы¬ годе, которую власти получили, привлекая в Пруссию, в Берлин философские таланты, тем самым простирая над ними крыло своего покровительства и надзора. Ко¬ нечно, нельзя отрицать, что между целями реформато¬ ров типа Штейна, Гарденберга, Альтенштейна, с одной170стороны, и некоторыми важнейшими принципами, целя¬ ми, идеями немецкой классической философии, с другой стороны, на некоторое время установилось определенное соответствие и созвучие, особенно в области реформы культуры, образования. Для временного союза филосо¬ фов с реформаторами были определенные основания: государственно-правовые взгляды реформаторов носили на себе, как и немецкая классическая философия, следы влияния французской революции.В предшествующий период (1806—1815 гг.) не только философы, деятели культуры Германии, но даже монар¬ хи, государственные чиновники ссылались на «поучи¬ тельный опыт» Франции и на «поучения» философии, как будто бы усматривая главное в прогрессе свободы, освобождения. Конечно, понимание свободы у филосо¬ фов и государственных деятелей было различным, но времена либерализма притупили различия, способство¬ вали утверждению иллюзии общности, которая во мно¬ гом рассеялась в наступивший в 20—30-х годах период реакции.Однако отнюдь не следует преувеличивать даже и эту относительную общность. Вряд ли Гарденберг или Аль¬ тенштейн основательно вникали в гегелевскую государ¬ ственно-правовую концепцию. «Философия права», ско¬ рее всего, была ими только перелистана — и забыта в суете неотложных государственных дел. С 1820 г., ког¬ да одни реформы были частично проведены, а иные от¬ вергнуты (монархом, классами и сословиями, другими реформаторами, самим временем), когда нарастающая реакция сделала либеральное реформаторство немод¬ ным, государственный запрос на новую философию права перестал быть актуальным. По существу, гегелев¬ ская философия права появилась позже, чем в ней была определенная государственная нужда, позже того вре¬ мени, когда ею хотели и могли (а могли? а хотели? тоже не вполне ясно) воспользоваться канцлер Гарден¬ берг или министр Альтенштейн.171
Но что значило хотя бы и небольшое личное внимание государственных реформаторов для гегелевской со¬ циальной философии? Ответил ли на это Гегель главным образом личной же почтительностью или в угоду королю, Гарденбергу, Альтенштейну создал «прусскую» государ¬ ственную философию? Мое мнение таково. . Философия государства и права Гегеля развивалась в конкретной исторической ситуации, носила на себе следы ее влия¬ ния, так что нельзя согласиться с историками мысли, ко¬ торые сводят дело исключительно к развитию имманент¬ ных философских моментов.На рубеже 20-х годов, во время создания, а затем усовершенствования «Философии права», Гегель изме¬ няет, в угоду времени, ухудшившимся полицейско-цен¬ зурным условиям, некоторые формулировки философии права и, видимо, вставляет в текст некоторые высказы¬ вания, рассчитанные на государственную цензуру. Од¬ нако и преувеличивать влияние такого рода обстоя¬ тельств было бы неверно. Ведь цензура не была к Гегелю слишком строгой (хотя нельзя вовсе списывать со счета опасения философа). Инерция либерального времени была еще довольно сильна, так что устрожающие цен¬ зурные ^постановления проводились в жизнь не сразу и не везде.Холодные ветры реакции только начали уничтожать в Германии ростки, поднявшиеся во время социальной «оттепели». Вот почему в тексте «Философии права» Ге¬ гель скорее корректирует внешнюю форму, чем изменяет содержание, и явно использует благоприятные для него лично моменты ситуации во ймя открытого и полного сообщения уже созданной им философско-правовой части системы 143.Принцип свободы был бескомпромиссно поставлен здесь во главу угла. Не поэтому ли недавно появившийся в Берлине (после Карлсбадских решений 1819 г.) Ге¬ гель, готовящий к печати «Философию права», перепо-172;учает ученикам читать лекции по государственно-"" а- з эвой проблематике? Он человек осторожный, но такой мыслитель, чья философия права и государства верна гдее свободы как чистой идее права и не приспособлена к зигзагам власти, к ее злоупотреблениям. Гегель на Еэемя углубляется в эстетику. Как бы ни была для нег: интересна эстетика — это значило, что для социальной гилософии наступило плохое время. Лекции по филосо¬ фии права он возобновил несколько позже, сделав новую попытку прояснить свою социальную философию.И все же ситуационно обусловленное нарастание реакционных тенденций в европейской социальной прак¬ тике не прошло бесследно для немецкой классической гилософии. Эпоха реакции, вероятно, укрепила в Шет- 'лнге (несмотря на его относительно благоприятное по¬ ложение в Эрлангене, а потом в Мюнхене 20-х годов i стремление углубиться во внутренние философские проблемы, в многовековой опыт истории философское хысли, в теоретические размежевания современной ему философии.Становится более явной и внутренняя двойственность гегелевской философии: диалектика все чаще оказы¬ вается у Гегеля не методом исследования непримиримо¬ сти, обострения социально-политических противоречий.-	способом сохранения «на двух сторонах» непримиримо :толкнувшихся начал — например, суверенности наос-' да, этого идейного принципа французской революции, н «суверенности», а проще говоря, сильной (пусть и ог¬ раниченной конституцией, «разумом», правами и свобо¬ дами человека) власти монарха. Гегель — как политик, как диалектик — считает необходимым сохранить в их тавной силе, достоинстве, действенности оба начала, что встретит резкую критику революционно настроен¬ ного молодого Маркса. Но то, что принято считать сла¬ бостью, противоречивостью гегельянства, коренится не только в драматизме положения и сознания тех прогрес¬173
сивных представителей немецкой интеллигенции, кото¬ рые именно в 20—30-х годах глубоко интересовались государственно-правовыми проблемами и настроения которых выразил Гегель. Ведь объективно случилось так, что в рассматриваемой ситуации и во Франции, и в Германии, и в других государствах Европы реальный политический выбор пролегал только между полюсами монархической власти — абсолютизмом и конституцион¬ ной монархией. Конституционная монархия для тогдаш¬ ней Германии стала единственно реальным вариантом ответа на насущную необходимость осуществления государственных преобразований, реформ, преимущест¬ во которых (например, по сравнению с катаклизмами французской революции) усматривалось многими в воз¬ можности разумного, бескровного уничтожения старых порядков и в замене их новыми установлениями, закона¬ ми, учреждениями, формами правления.В стране в 20—30-х годах XIX в., как и в предшествую¬ щие периоды, отсутствовали сколько-нибудь влиятель¬ ные классы и партии, которые могли бы противопоста¬ вить либеральной, половинчатой, но весьма энергичной, в ряде пунктов успешной деятельности реформаторов путь столь же реальной, но более радикальной демо¬ кратизации государства, объединения нации. Достаточ¬ но вспомнить исторические характеристики, данные Марксом и Энгельсом и касающиеся сугубой консер¬ вативности ориентаций дворянства, его «реваншист¬ ских» настроений по отношению к народу; своекорыстия немецкой буржуазии, которая хотела, чтобы ее «остави¬ ли в покое»; отсталости крестьянства, реакционности части студенчества, вообще молодежи — особенно сыновей предпринимателей, купцов, спекулянтов. Не¬ смотря на всю противоречивость, философско-правовая концепция Гегеля и его школы по целому ряду пунктов объективно противостояла нарастающей консерватив¬ ной реставраторской волне. Время же более последова-174-г’ьного, активного и более глубокого демократизма е политике еще не пришло — и сказанное относится ее только к Германии. Обращая взоры к Англии, к «гор- :: ::v сознанию английской свободы» 144, Гегель к 1830 г. н-:е находит немало оснований для вполне конкретных -тттензий в адрес английских политических порядков г правовых установлений. Существенно, что в контексте тг.титико-правового анализа противоречивости демок- -Етпческого правления Англии, тесно переплетенного : Елементом аристократическим, Гегель уделяет боль- п;:е внимание нравственной, духовной стороне дела.5	нлософ оценивает политический строй не только с точ- п зрения самого наличия демократических форм, что :2мо по себе очень важно («существенным признаком е гбоды, — отмечает Гегель,— считается возможность ЕЕЕПОлагать своим голосом...» 145), но и в свете строгих зстнпериев нравственной и духовной высоты народа.; Вот т:чему о философии немецкой классики м-ожно уверенно-	;зать следующее: в ситуации 1815—1830 гг., когда :нзва получили власть реставраторско-консервативные : т: :-е и силы, противостоящие радикальным социальным тпЕобразованиям и стремящиеся по крайней мере идей- -: опорочить теперь уже необратимые исторические изменения 146,— в этих условиях философия особенно -тердо отстаивала ценности свободы, новаторства, твор- . -ЕЕтва, разума, культуры, образованности. Что же ка¬ ется внешнего рисунка жизни Гегеля в 20-х годах, то : - з Берлине живет достаточно спокойной (в материаль- еем отношении скромной) жизнью университетского ттэфессора, который пользуется все большим авторите- -:м в стране и за рубежом. Он окружен учениками —: з способствовании формированию нового поколения ПЕтеллектуалов видит теперь свою главную задачу. Он гбшается с избранным кругом художественной интел¬ лигенции Берлина • с художниками И. Шлезингером, Пг. Кестером, Хр. Кселлером (и последним, кстати,
мы обязаны портретами Гегеля). С этими людьми Гегель часто встречается, делится своими идеями, надеждами, планами. Художественные впечатления, эстетические размышления, споры об искусстве занимают немалое место в жизни великого философа. Сошлюсь на днев¬ никовую запись Хр. Кселлера от 10 ноября 1825 г.: «Ве¬ чером на ужине у Гегеля... Какое же это преимущество жить в таком городе, как Берлин, и иметь возможность общаться с такими людьми, быстро знакомиться с их взглядами, обсуждать их!..» 147 17 декабря художник пишет в дневнике: «У Гегеля, у которого я часто бываю, я прохожу хорошую школу — а так вот и избавляешься от тех или иных предрассудков» 148.Правда, не Гегель определял погоду в том, что каса¬ лось эстетических дискуссий. Здесь долгое время царили романтики — Шлейермахер, братья Шлегели.Лекции Гегеля слушает Л. Фейербах, который назы¬ вает Гегеля «вторым отцом», а себя «его внимательным, безраздельным, вдохновенным слушателем...» 149. Рас¬ тет и крепнет гегелевская школа. Некоторые ученики, например Э. Ганс, не случайно приобретают репутацию философов более радикальных, свободомыслящих, нежели учитель: столь респектабельно, солидно держит себя Гегель, почтенный профессор, ректор, создатель системы и глава школы... Ученый в расцвете сил, но он уже не публикует книг. Его лекции досконально записы¬ вают и публикуют ученики, которые стараются не про¬ пустить ни одного слова мэтра... Трудно-сказать, что вышло бы из этого, если бы не безвременная смерть Гегеля. Быть может, он удовлетворился бы достигнутым. А быть может, вышел бы к новым рубежам философ¬ ских исследований. Последние работы убедительно свидетельствуют, что интерес Гегеля прикован к фило¬ софским проблемам государства и права,.-'Очень важно, что в условиях определенных социаль¬ но-политических ситуаций в значительной степени ис-176L-авшая их влияние, философия немецкой классики ■щ ^-а развить при их осмыслении общие «надситуатив- идеи, принципы, методы теоретической философии. 1ем определяется ее громадная идейная роль в ситуации т::~й V30—50-е годы-XIX в.) (время распада и в то же К^мя высокой социальной активности гегельянства,V—ней шеллинговской «философии откровения», время кодирования философии Л. Фейербаха). Бегло на- . -y основные особенности развития философии в этой i—гации Стремительное восхождение звезды Феиер- fexa на небосклоне немецкой университетскои фило-•	- ии — и столь же быстрая расправа с талантливым яслодым философом официального сообщества; двад- т-тячетырехлетняя изоляция замечательного мыслите- ~=е в Брукберге — наказание за новаторство. Но это "к была изолированность от политической, идей- *-5 жизни страны, от читающей публики: на современ¬ ное Фейербах оказывал, пожалуй, не меньшее рево- ^ионизирующее духовное влияние, чем в свое время-	; называл Кант. Из духовных взаимодействий этого пе--	»0да важны: размежевание старого Шеллинга с Геге- гем и его школой; полемика Фейербаха с Шеллингом, .-воение и критика Фейербахом гегелевской философии; взаимодействие и полемика Фейербаха с. правым и ле- зым гегельянством. В этот же период заключительные :гавы истории немецкой классической философии как переливаются в первые главы истории марксистской мысли: в идейных контактах и битвах с гегельянцами, Фейербахом рождается новаторская философия но- зой эпохи — философия к. Маркса и Ф. Энгельса. В этот териод происходит стремительная переоценка ценно¬ стей: гегелевская философия права сначала играет роль геволюционизирующего фермента в процессе развер- -ывания леворадикального движения конца 30-х — на¬ чала 40-х годов, а затем быстро утрачивает это свое значение. Само понятие радикализма, его глубины и его_ Н. В. Мотрошилова177
форм резко меняется На поиет™ и,ние ноеого радикализма “а"™	°б0СИОва-С прежними roevflancTRBuu^	Размежеваниеконцепциями. Тогда и мололойам“’стаастнЧеСКИМИ кально и бескомпромиссно затитяИ ’ » р 0- РаДи- мократизма, гуманизма, подвернетЦ™"РИНЦИПЫ Де' критике гегелевское учение п Р РазРУшительной именно за его пол^ннчатость fnP ^СТВе " "Р™е - вость. Однако вплоть пп гг еализм», противоречи- НИЯ об Обществе госУдаПст Я МаРксист<™ уче- фия, и в частности геге„Г только немецкая филосо¬ фе глубокое, развитое ТТгшГшелое’	^ самостоятельное, критическое пп „ ~~ многом ственно-правовой реальности - теоретическое Г°СУДЗР' вание государства. Маркс испыта л пГ исследо- Щее воздействие гегелевской школы прТвТиТГ^5™' вал его для дальнейшего движения R L «спользо- тизма к коммунистическим воззрениям шГ ДШ°Кра~ ранних оценок а также (^екоторые из классике " °™ош“* * »е»ецк„асання ^аРксом^Капитала™когдаН^уд^тВ5^'',ОД ма1ш Д. К пшнанию общества ) ДйаЛеКТИЧеского ”»»-ф™Г7^~:““-Гф-™со.выявилось в предшествуют!! ’ Через К0Т0Рые — что ческие ентуаци^оказы.ТюТйЕПаТ" ~ Г4™-“ ;ВГЮ,„0,еР'ДЬ’ вс"™»“ ее -воздействие!°С Ш И’фию н фиГософТо^ша^Тс'б™*"7 “афило“-посредственн(Г [шса^и о таком^событии^основательно178г:: анализировали. Главное для философии и филосо¬ фов — воздействие события, подобного французской ре- е зсюции, на дух времени и народов, на состояние умов, ее формирование новых личностей.2.	В такие бурные периоды формируются И особые,. :тя и внутренне неоднородные поколения людей. Потом Еземена могут меняться, и раскол прежде более единого нсколения усиливается; но семена свободы и человеч- Езети все же прорастают, давая начало новым мощным пэбегам и плодам человеческого духа.3.	Для формирования философских идей и особенно способов их выражения очень важно, что одна ситуация переливается в другую, что социальная «оттепель» — Еземя революционности, радикализма, критики — сме¬ лется «похолоданием», временем реакции и частичной реставрации старого. Философия и философы не могут -:е испытывать на себе давление подобного перехода, его последствий. Но философия — как, впрочем, и деятель- езсть в других областях, где командует дух с его вечны- мз ценностями,— дает возможность тем, кто заразился здеалами свободы, критицизма, устоять перед холодны¬ ми ветрами реакции, развить неконъюнктурные, надси-зтативные идеи и принципы. И чем глубже, основатель- Еее, полнее, продумывается, воплощается мыслителями специфика философии, чем последовательнее и отваж- нее реализуется миссия философии и философов, тем ззсомее ее непреходящий вклад в развитие человече¬ ства, его культуры. Такова немецкая классическая мысль, великая и своей тесной связью с эпохой, време¬ нем и своими непреходящими общечеловеческими идея¬ ми и ценностями.179
ЗаключениеПредложенный в этой книге анализ развития философии под тремя основными углами зрения — в контексте из¬ менений цивилизации (культуры),эпохи и исторических ситуаций не означает, как было5отмечено вначале, что цивилизация «существует» где-то отдельно от эпохи, а ситуации — отдельно от цивилизационных или эпо¬ хальных перемен. Я еще раз подчеркиваю, что речь идетоб	уровнях анализа, об условно выделяемых и изучае¬ мых (поначалу отдельно, в относительной самостоятель¬ ности) измерениях всегда единого реального социалЬно- исторического процесса. Конечно, трем уровням анали¬ за, трем изучаемым здесь измерениям соответствуют вполне реальные стороны, черты, события, тенденции истории. Но как именно предстают они в реальности, в действительной жизни индивидов — и тех, чьи дела мысли, устремления исследует, выражает философия, и тех именно, которые философствуют?Начинался наш анализ с цивилизационного измере¬ ния, а завершался ситуационным уровнем. На деле же в жизни индивидов непосредственной, ближайшей к ним реальностью являются именно сменяющие друг друга исторические ситуации — во всей конкретности событий, в неповторимом переплетении обстоятельств, действий’ намерений людей. 'Вот почему в анализе социально-исторических корней немецкой классической философии можно было бы пой¬ ти и иным, чем в этой книге, путем: начать с фиксирова¬ ния своеобразных ситуаций, в которые были бы вписаны180ге-льная жизнедеятельность классиков немецкой мыс- :а также наиболее важные исторические события•	повороты истории. Так, собственно, и поступаютI	большинстве случаев — в том числе в работах, с выра¬ жения недовольства которыми я начала эту книгу. Но-	ли тогда какая-то разница между обычными и пред- сггаемыми здесь подходами? Ведь теперь оказывается, можно было начинать не с цивилизационного уров- :: ас анализа исторических ситуаций. Но если, дейст- г-гельно, не так уж важно, с чего начинать — с ситуа- _ :энного или цивилизационного уровня исследования,—-: очень существенно, чтобы и в том и в другом случаях -. =лйчествовали некоторые основные элементы историко- г:пософской работы. Далее я попытаюсь, во-первых, их -ммировать, кратко резюмируя наиболее важные,: моей точки зрения, теоретико-методологические струк- ’ гзы проделанного в книге исследования, а во-вторых,обо прочертить внутреннюю связь между тремя взяты- £2 в их относительной самостоятельности уровнями пн-щиза.Итак, что же необходимо для анализа истории фило- ;эфии на трех намеченных уровнях и как можно устано- е ять связь между ними? Необходимо не простое перечис¬ ление событий, обстоятельств, проблем конкретного ;:;торического контекста, а именно их анализ с точки зре¬ ния связи и различий определенных этапов-ситуаций — при учете того, как динамика ситуаций повлияла на философию. Выделение ситуаций — сложная специаль¬ ная процедура, одновременно исторического и историко- философского анализа. Что касается философии, тойона должна быть проанализирована вполне конкретно: необ¬ ходимо прежде всего выяснить (разумеется, настолько, насколько позволяют достоверные исторические свиде¬ тельства), что именно философами было написано или сказано как раз «на злобу дня», в виде отклика на то или иное событие в их стране или за ее пределами.181
Необходимо, далее, проследить, какие именно влия¬ ния на философию — на ее темы, проблемы, на ради¬ кальность или, наоборот, умеренность, даже консерва¬ тивность ее социально-политических исследований, во¬ обще на ее увлеченность социально-философскими те¬ мами или, напротив, на отчуждение от них — оказывают сдвиги от одной ситуации к другой. Весьма целесообраз¬ но при этом специально иметь в виду совокупность исторических обстоятельств, говорящих о повышенном внимании — или, напротив, о пренебрежении — обще¬ ства (народа, его основных слоев и групп, правящих кру¬ гов, интеллигенции) к философии.Всякий раз, однако, здесь следует воздерживаться от априорных предположений и постоянно проверять себя историческими фактами, выясняя специфические меха¬ низмы и разнонаправленность таких влияний. Явный объективно-исторический спрос на философию, как бы¬ ло установлено, существовал в Европе в интересующую нас эпоху. Но более конкретная социальная конъюнк¬ тура могла рождать в качестве ответа и отклика, с од¬ ной стороны, прямо повернутую к общественному созна¬ нию, непосредственно апеллирующую к нему философию (как было во Франции перед революцией 1789— 1793 гг.), а с другой стороны, абстрактную, весьма спе¬ циализированную философию — лишь с отдельными прямыми выходами в область конкретной политики (как было с немецкой классической философией). Создание великих образцов философского мышления может на¬ чаться в периоды, вообще говоря, неблагоприятные для свободного развития философии, всей культуры (так было в основном во время жизни Канта, становления взглядов других классиков немецкой мысли), и в стра¬ не, где для этого, казалось бы, нет условий, соответ¬ ствующих свободному, творческому философствованию. Но вот как раз в таких странах и таких условиях философия вместе со всей культурой вдруг и неожидан-182§В 1.тя поверхностного взгляда может испытать настоя- жжк эасцвет. Напротив, внимательному исследователюf.редкая классическая философия дает богатый мате¬ рил для понимания социально-исторических источни-■	н :: механизмов возникновения и расцвета философии в . :ловиях (относительной) отсталости страны, полити- ч::-:ой несвободы, засилья запретов, цензуры, репрес-Разумеется, и применительно к таким условиям долж- f г/ быть выяснены предпосылки и механизмы, во-первых, id же способствующие расцвету философии, во-вторых,I	:гределенной степени (хотя и не решающим образом) ыляющие на ее проблематику, облик, форму, язык и т. д. Ц-я Германии конца XVIII — начала XIX в. такими ■:гдпосылками были, как показано ранее, напряжен- ~:сть, глубина переживания народом главных для него шиальных проблем — единства страны и отменыепостного права.Существенно, что это были проблемы, которые я назы¬ ваю «релевантными» философии, т. е. тесно связан¬ ные — по крайней мере через социальную философию : ее вечными темами, понятиями, категориями. Единство z свобода — оних-тодля Германии и шла речь — издав¬ на были универсальными понятиями, категориями фило¬ софии, значение которых усилилось и содержание кото¬ рых стремительно изменялось как раз на рубеже XV ill иXIX	столетий. Сконцентрированность на этих понятиях, проблемах всей немецкой культуры есть, таким образом, знамение времени, есть следствие влияния на нее исто¬ рической эпохи. Но существует и другая сторона медали: социально-политическая отсталость страны как бы воз¬ ложила на культуру особую, весьма ответственную исто¬ рическую миссию острого, смелого, масштабного ос¬ мысления, переживания глубоко назревших социальных проблем. И хотя они в наиболее болезненной форме стояли перед Германией, но по сути были коренными18;
проблемами для всей той эпохи (по крайней мере в Ев¬ ропе) . Итак, исторические парадоксы: отсутствие свобод в стране и невиданное по глубине переживание необхо¬ димости свободы; раздробленность страны и страстное стремление народа к единству,— они и были среди соци¬ ально-исторических, культурно-нравственных стимулов, способствовавших рождению как раз в Германии высо¬ чайшего по своему теоретическому уровню, гуманисти¬ ческого по содержанию и максимально абстрактного, специализированного по форме философствования.Теперь отчетливо видно, что движение анализа «через ситуации», через ситуационное исследование приводит нас к выделению «эпохальных» проблем, единых для разных ситуаций, характерных для длительных времен¬ ных отрезков (в сущности, для целых столетий). Тако¬ во, впрочем, центральное теоретико-методологическое требование, которое соответствует предложенной в дан¬ ной книге концепции социальной обусловленности философии в ее историческом развитии./©"последней главе уже было подчеркнуто, что иссле¬ дование философии в контексте исторических ситуаций 'требует специального внимания, во-первых, к личности философа, условиям ее формирования, развития в тех или иных ситуациях, а во-вторых, к тщательной расшиф¬ ровке механизмов и форм взаимодействия личности с неофициальным и официальным философским, куль¬ турным сообществом. И тут опять же мы мОжем обнару¬ жить не только разнообразное конкретное, «конъюнк¬ турное» (что не значит: чисто негативное) историческое влияние, но и неконъюнктурное воздействие на филосо¬ фа вечных форм и образцов культуры, творчества, в частности, образцов и ценностей подлинного философ¬ ствования. Значит, от анализа ситуаций должны протя¬ нуться линии не только в сторону конкретных событий, обстоятельств исторического опыта, но |и в сторону эпохальных проблем, значимых для крупных этапов184оруи. а также проблем «вечных», которые имеют ::гобщий для человеческой цивилизации характер.В реальной жизнедеятельности философствующих •ндивидов (здесь: классиков немецкой мысли второй юловины XVIII—XIX в.) этим трем линиям анализа ; г ответствуют вполне реальные же, так или иначе улавливаемые философами стороны исторического г: эцесса. Воздействие ситуаций — вещь вполне конк- гетная и непосредственно ясная, хотя характер и меха- Е2змы их влияния, о чем только что шла речь, отнюдь не всегда проявляются прямо и однозначно. Что же касается более долговременных социально-истори¬ ческих тенденций, соответствующих характеру эпохи, г: философы улавливают их влияние через самые раз¬ ные каналы и механизмы. Большое значение здесь имеет, во-первых, то, насколько сами эти тенденции гбъективно вызрели, проявились на мировой истори¬ ческой арене вообще, в данной стране в частности. Зо-вторых, существенную роль играет зрелость, расста- нэвка и борьба классовых сил и в особенности положе¬ ние, статус интеллигенции — то, насколько активно и непосредственно она вовлечена в социально-полити¬ ческую борьбу или, напротив, то, насколько интеллиген¬ ция в силу исторически сложившихся обстоятельств :тчуждена от конкретной политической деятельности. Жизнь классиков немецкой философии и культуры .бедительный пример того, что наиболее талантливых представителей творческой интеллигенции Германии все сложившиеся тогда порядки выталкивали из непосред¬ ственного политического процесса. Что предполагало переключение большого заряда социально-политическо¬ го критицизма, коим была насыщена немецкая культура, в непрямые и особые духовные формы. Но дело было не только в этом. Есть некоторые прочные и закономерные для культуры связи между политикой, другими областя¬ ми общественного развития и духовной культурой.185
Ф. Энгельс справедливо отметил, что любые внешние по отношению к духовным формам социальные влияния всегда действуют не иначе чем через внутренние усло¬ вия, предписываемые спецификой данного вида куль¬ туры, духовного производства, общественного сознания. У нас сейчас часто и охотно цитируют эти положения Эн¬ гельса, которыми догматизм, вульгарный социологизм долгое время пренебрегал. Но, увы, полагают, что тем проблема и исчерпывается. Я же думаю, что анализ такого рода констатацией не только не исчерпывается, но по сути дела лишь начинается. Специфические для каждой духовной области условия предполагают, во-первых, исследование внутренней социально-истори¬ ческой обусловленности знания и познания как тако¬ вых, а во-вторых, то же исследование, но примененное к какой-либо особой области духовной деятельности, например к философии. А внутренние для философии рамки социальности определяются ее непреходящей и уникальной миссией в обществе. Раз философия рождается в ответ на потребность человечества рабо¬ тать с всеобщим как таковым, вычленяя его из «поля» практической жизнедеятельности и культуры, то специ¬ фике философии в наибольшей степени отвечает всеобщий же (общецивилизационный) срез, аспект социально-исторической детерминации. Подлинный философ соприкасается с этим срезом, открывает его для себя уже тогда, когда хотя бы объективно подчиня¬ ется в своей работе специфике философствования, выполняет особую миссию философии в истории челове¬ чества, когда через перипетии конкретного времени и его влияний пробивается к коренным проблемам филосо¬ фии: например, к вопросу о сущности человека и ее неизбывных противоречиях, об общечеловеческих, «абсолютных» духовно-нравственных ценностях, о при¬ роде человеческого духа (знания, познания, логических форм) и т. д.186Высшая ступень философской мудрости не исчерпыва¬ ется объективным, самим предметом философии задан¬ ным приобщением к ее социально-историческим корням. Отличие истинно новаторской философии — а такова была немецкая классика — состоит в глубокой рефлек¬ сии на общесоциально-исторические истоки и более конкретный социальный смысл своего философствова¬ ния. Благодаря этому философия выражает в мыслях и свою эпоху — дискретный отрезок истории, и опыт циви¬ лизации — непрерывный и всемирный духовный опыт человеческой истории.И если, следовательно, отправляться от конкретного, исторически единичного — воплощающегося в жизне¬ деятельности данных индивидов в данной стране и в данное время, то нельзя не обнаружить уже в их ориен¬ тациях, устремлениях, идеях, тенденциях их работы тесно слитое с единичным исторически особенное (инте¬ рес к эпохе, к ее центральным событиям и чертам) и исторически всеобщее (интерес к вечному, к всеобщей сущности человека и общечеловеческим ценностям). То, что мы в целях анализа условно разделили на три среза, измерения, в реальном жизненно-мыслительном процессе философов образует органическую целост¬ ность их личности, их труда и духа. Вместе с тем трем срезам соответствуют в одной личности относительно различные виды ориентаций, ценностей, «духовных по¬ воротов» — и они выражаются пусть в единой целостно¬ сти результатов, но все же различающихся по своим темам, идеям, по своей связи с временем, с историей. Расчлененное концептуальное, идейное богатство не¬ мецкой классической философии — при всем органиче¬ ском системном единстве ее концепций — позволяло привести относительно различные группы идей в пре¬ имущественное соответствие трем основным типам со¬ циальных ориентаций и триединой объективной со¬ циально-исторической детерминации философии.
В этой книге я стремилась использовать понятия «цивилизация», «эпоха», «историческая ситуация» в це¬ лях историко-философского исследования. Но три названных понятия, по моему глубокому убеждению, имеют и куда более широкое теоретико-методологиче¬ ское значение. С их помощью можно вести дифференци¬ рованное, конкретное философско-историческое иссле¬ дование, а в его рамках — выявлять социально-истори- ческие корни любых, в сущности, духовных форм и результатов. Теория социально-исторической обуслов¬ ленности сознания, познания, знания (широко понятая философия и социология познания) благодаря новому прояснению и использованию понятий цивилизации, эпохи, исторической ситуации, может, как мне пред¬ ставляется, получить новый толчок для своего дальней¬ шего развития.Почему и в каком смысле можно говорить о новом подходе? Ведь используются не какие-то совершенно неизвестные понятия, а те вокруг которых, и на преж¬ них этапах развития философской мысли и на протя¬ жении нашего столетия, в культуре и философии то и дело велись дискуссии. К сожалению, в небольшой книге я не могла прямо и явно отозваться даже на глав¬ нейшие разработки и дискуссии философии прошлого и современности по таким, скажем, проблемам, как сущ¬ ность и противоречия человеческой цивилизации или смысл современной эпохи с ее меняющимися ситуациями. Однако они, эти исследования и дискуссии, были для меня своего рода подпочвой и почвой — как при разработке триединого подхода к исследованию духовных резуль¬ татов, форм в их взаимодействии с общественным разви¬ тием, так и при изучении, с помощью данной концепции, социально-исторических корней немецкой классической философии. Я не стану перечислять все великие имена и произведения мировой философской мысли, с которы ми мое исследование тесно связано причем и в тех188случаях, когда эти имена прямо не назывались и произ¬ ведения не цитировались. Упомяну лишь о двух линиях философского анализа, которые всегда, а особенно в .йоследнее десятилетие, были для меня чрезвычайно важными стимулами для формирования и обновления концепции социальной природы и обусловленности (фи¬ лософского) знания и познания. Это (кроме мыслителей и работ, которым посвящена книга), во-первых, исследо¬ вания отечественных историков философии — от В. Со¬ ловьева, Н. Бердяева, Л. Шестова до А. Лосева, В. Бах¬ тина, В. Асмуса, К. Бакрадзе, Э. Ильенкова и др.Мне особенно импонирует умение отечественных исто¬ риков мысли живо, зримо, ярко обрисовать социо-куль- турный, личностный контекст, в котором рождаются и взаимодействуют философские идеи, увязать драму жизни выдающихся людей духа и драму их идей. Во-вто¬ рых, в последнее десятилетие я снова и снова обраща¬ лась к исследованиям тех философов, которые — подоб¬ но К- Манхайму, К. Ясперсу, Б. Расселу, А. Камю, Ж.-П. Сартру — глубоко осмыслили духовные ситуацииXX	в. и обратили особое внимание на общие для всех стран, социальных систем, для всей человеческой циви¬ лизации проблемы и противоречия.И все же осмелюсь утверждать, что в этой книге была предложена опробованная в конкретном историко- философском исследовании концепция, исходные поня¬ тия и методы которой прояснены, соединены и исполь¬ зованы в существенно новом смысле. Теоретическая потребность в таком обновлении обоснована во вводном разделе. Здесь же я хотела бы кратко упомянуть о со- циально-практических основаниях нового интереса к трем центральным понятиям, а особенно — к поня¬ тию «цивилизация». Они в значительной степени связа¬ ны с проблемами и бедами, с которыми столкнулась наша страна.Вряд ли надо подробно обосновывать ту идею, которая
не раз уже высказывалась и с самых высоких трибун и в широких общественных дискуссиях: никакими искус¬ ственными изоляционистскими, националистскими и всякими иными потугами не отделить нашу страну от общего развития мировой цивилизации. Чем больше усилий предпринималось и предпринимается в этом направлении, тем определеннее вырисовывается весьма плачевный результат: наша Родина, страна высочайшей духовной культуры, богатейших и разнообразнейших традиций, огромных творческих потенций, и в этом смысле цивилизованная страна, в других отношениях все более отстает от современных критериев и высокого уровня уже достигнутого цивилизационного бытия.Наши, именно наши, цивилизационные противоречия видны, что называется, невооруженным глазом. Мы ле¬ таем в космос, да еще и посланцев других стран туда берем, что в определенной степени демонстрирует нема¬ лые научно-технические возможности державы — но на многих других, причем на самых новых рубежах научно- технического прогресса, и в том, что касается техники для облегчения повседневного быта, существенно от¬ стаем. С этим связаны другие стороны нашего неци¬ вилизованного, а порою — антицивилизованного бытия. Не соответствуют космическому веку наши жилища, дороги, облик наших больших и малых городов, где еще сохранившиеся жемчужины культуры заключены не в достойную их оправу человечного жизнеустроения, а окружены мерзостью всяческого запустения... Я со¬ гласна с теми нашими соотечественниками, которые еще большую беду видят в духовном опустошении, нрав¬ ственном очерствлении, в мафиозном растлении, в росте преступности, пьянстве, в грозящей вполне возможной потере всех потерь — потере будущих поколений... Но только я думаю, что первое не оторвано от второго и что перед нами — две стороны одной медали: элементарное жизненное одичание (во время, когда мировая цивили¬190зация, причем и западная и восточная, сделала мощный рывок вперед в смысле обустроенности, чистоты, красо¬ ты мест поселения, жилищ, словом, всего, что нужно человеку для красивого, комфортного жизнеустрое¬ ния) — и одичание духовно-нравственное... Очень тесно, одной нитью связаны плохие товары, услуги, анти-доро- ги, отравленная природа — и человек, от пьянства и одичания уже неспособный ни к добротному труду, ни к доброму делу, ни к человеческому общению, ни к ус¬ воению культуры. И совершенно несомненна — она, полагаю, пряма, как стрела,— связь между пустыми прилавками, анти-торговлей, анти-сервисом и всем, о чем только что сказано. Не вижу пока иного способа добиться тут решительного сдвига, кроме того, чтобы настоятельность и первоочередность таких изменений были разъяснены народу и поняты им. А это невероятно трудно для народа, с одной стороны, повергнутого в тря¬ сину бескормицы, чудовищной неустроенности, а с дру¬ гой стороны, десятилетиями привыкавшего к похвальбе и спеси. Надо понять, что драгоценное наследие нашей культуры, неоценимый вклад нашего народа в сокро¬ вищницу мировой цивилизации не потускнеет, а наобо¬ рот, ярче засверкает от того, что мы разберемся и при¬ беремся в нашем до предела запущенном, захламленном родном доме, что мы станем считать и беречь вовсе не беспредельные богатства земли, что мы собьем нахлы¬ нувшую мутную волну варварства, одичания, хамства, пьянства, коррупции, национальной розни.Пути цивилйзования нашей страны сложны и много¬ образны. Но один из них — несомненно, осмысление опыта мировой цивилизации, ее достижений и просче¬ тов, ее противоречий, вызовов и самых новых задач, ее самосознания. А это еще раз объясняет и обосновывает мой выбор — представить читателю историю философии сконцентрированной вокруг цивилизационных, эпохаль¬ ных и ситуационных изменений, вокруг проблемы всех191
проблем, трудного становления Человека Цивилизации,и,	стало быть, вокруг идей философов, которые внесли особый вклад в рождение, развитие, защиту общечело¬ веческих гуманистических ценностей. Одни из них «при¬ сутствовали» при самом рождении этих идей в европей¬ ском регионе — т. е. по существу участвовали в заклад¬ ке духовного фундамента того цивилизационного зда¬ ния, которому потом суждено было стать нашим общим европейским домом. Другие — как немецкие философы XVIII—XX в.— внесли свой вклад в сохранение и видо¬ изменение этих идей в новые исторические времена.Читатель, вероятно, обратил внимание на то, что я старалась взять, рассмотреть не только собственно¬ гуманистические, т. е. цивилизационные, идеи этих фи¬ лософов, которых чту как рыцарей человеческого духа, человеческой цивилизации. В отличие от тех, кто сегод¬ ня ополчается — полагаю, несправедливо и даже опас¬ но — против системности, логической стройности, цело¬ стности философии, против разума во имя прозрений интуиции, я не разделяю одно и другое. Считаю осо¬ бенно ценным у мыслителей немецкой классики их спо¬ собность представить в защиту высших цивилизационных ценностей — Блага, Истины, Красоты, а также Спра¬ ведливости, Общения, Взаимообогащения индивидов и народов — все аргументы ума и сердца, разума и чув¬ ства, все средства науки, логики, системной или иной целостности философии. Вот почему я уделяла такое внимание не только отдельным идеям и ценностям, но их внутренней связи, единству, целостности, строгости, последовательности переходов философского мышле¬ ния, в которых для философии, философа и для всех любящих философию есть своя и, как выясняется, вечно притягательная Красота.Вот почему мне и кажутся особенно актуальными для нас теоретические исследования сути цивилизационных, а также, конечно, эпохальных и ситуационных истори-192ческих изменений. Взгляд на немецкую классик;.' несенную с такими изменениями, и позволял по-б актуализировать ее духовное богатство.Разумеется, в небольшой по объему книге ника:-: нель¬ зя было исчерпать ни это идейное богатство, ни выяз:г~; социальные влияния, точнее, взаимовлияния исторсп:. общества, с одной стороны, и философского духа — с другой. Я видела свою цель в том, чтобы наметать связь с эпохой не только социально-философских идей, но и таких более отдаленных от социальности проблем и сюжетов немецкой философии, как проблема «чистогс разума», диалектическое подчеркивание активности субъекта и вообще роли деятельного начала в челове¬ ческом бытии. Что касается характеристик эпохи, ситуа¬ ции, то они — в пределах более детального и обширного исследования — могут и должны быть конкретизирова¬ ны. Здесь же пришлось ограничиться моментами наибо¬ лее существенными.
Примечания1	Гегель Г. В. Ф. Соч. М.; Л., 1934. Т. 7. С. 16.2	К сожалению, в отечественной литературе за последние четверть века не могу назвать ни одного сколько-нибудь полного, обстоятельного концептуально-систематического исследования немецкой классической философии в контексте развития общества и истории (хотя я внимательно и постоян¬ но слежу за выходящей в нашей стране историко-философской литературой, посвященной Канту, Гегелю, Фихте, Шеллингу, Фейербаху). В лучшем случае имеются отдельные статьи или части книг, посвященные тем или иным мыслителям и пробле¬ мам, в которых затрагивается (очень часто только затрагивает¬ ся) вопрос о взаимодействии немецкой классической мысли и социально-исторического развития. Далее я выскажу, по необходимости кратко, свое отношение к зарубежной литерату¬ ре вопроса, которая, как правило, очень мало известна иссле¬ дователям, а стало быть, и читателям нашей страны (если судить по нашим публикациям и имеющимся в них ссылкам на иностранные источники).Возьму за точку отсчета 1970 г. Для гегелеведения этот год, когда отмечалось 200-летие со дня рождения Гегеля, был — по крайней мере в количественном отношении — наибо¬ лее продуктивным. В том году (см.: Steinhauer К■ Hegel: Biblio¬ graphy. Bibliographie. Munchen; N. Y.; L.; P., 1980) появилось около 650 публикаций, посвященных Гегелю. Часть их — в ос¬ новном биографического характера — имела отношение к интересующей нас теме. По моим подсчетам, около сотни публикаций, вошедших в почти полную библиографию К. Штайнхауэра, так или иначе относятся к теме «Гегель и его время». Надо учесть, что в послеюбилейные годы волна публи¬ каций спала. Правда, благодаря этому восстановилось высокое качество гегелеведческой литературы, несколько разбавленное юбилейными выступлениями — ведь некоторые из них имели характер поверхностных славословий. Сейчас в год выходит в среднем по 40—50 солидных книг, посвященных Канту и Гегелю (в основном на европейских языках, хотя имеются, судя по переводам и рецензиям, интересные работы философов стран Востока). О Фихте, Шеллинге, Фейербахе пишут mho-г. меньше, но углубленная работа над их наследием постоян- , 1т: недется.Что касается проблемы «Немецкая классическая философияI	:. гсшально-историческом контексте», то глубокие и интересные-	г.гикации, ей специально посвященные, довольно немного- т -генны. Из тех произведений последнего времени, что я смог- ,п гзучить, очень кратко упомяну о наиболее интересных, по1	vuv мнению, работах, объединив их соответственно главным Ехеано-теоретическим и методологическим тенденциям, причем jt—-а я буду от частного к общему — от работ, посвященных : ::>5ым событиям истории и соответственно конкретным фило- ::сским идеям и текстам отдельных философов к исследова- : где ставятся (как это делается и в этой книге) обще- гретические проблемы взаимосвязи развития общества, исто¬ го: и рождения, обновления философских идей.1.	Конкретные исследования. Примером их могут служить г боты известного западногерманского гегелеведа О. Пёг- :;.:ера (о его исследованиях будет упомянуто и в более гбщем контексте) («Der Philosoph und der Maler. Hegel und Tnristian Xeller»), В. Штеммрих-Кёллер («Die Rezeption von Settles west-ostlichen Divan im Umkreis Hegels»), К. Дал- xzyca («Hegel und die Musik seiner Zeit») и_другие работы, публикованные в интереснейшем для нашей темы толстом хоме «Kulturerfahrung und Kulturpolitik in Berlin Hegels» 3onn, 1983). На эту книгу я в дальнейшем еще буду ссылать¬ ся. Характерна тенденция: исследователи стремятся расшиф¬ ровать действительно важный историко-культурный контекст,з	котором развивалась гегелевская философия, проанализи¬ ровав идеи и умонастроения круга единомышленников и про¬ тивников, которые составляли интеллектуальное сообщество, бывшее специфическим «субъектом» совместного общекуль¬ турного, и в частности философского, творчества. В упомянутой книге читатель найдет много интереснейшего конкретного материала на данную тему.Исследования, также имеющие дело с конкретным истори¬ ческим материалом (главным образом из истории духа) , но од¬ новременно восходящие к более широким обобщениям, особен¬ но ценны. Прежде всего я назвала бы в этой связи фундамен¬ тальные работы Ж. Д’Ондта, французского философа-маркси- ста, глубоко исследовавшего связь Великой французской рево¬ люции французского свободомыслия и немецкой классической философии (см.: D'Hondt 1. Hegel secret Recherches sur les sources cachees de Hegel. P., 1968; Hegel et son temps (18i 1881). P., 1968; Hegel philosophie de l’histoire vivante. P., 1969; Hegel et l’hegelianisme. P., 1982. Дискуссия вокруг195
изысканий и идей Ж. д’Ондта также способствовала не только прояснению позиций Гегеля по отношению к французскому Просвещению и революции, но и вообще осмыслению социаль¬ но-политических идей великого философа (см.: Ottmann Н. Individuum und Gemeinschaft bei Hegel. В.: N. Y., 1977. S. 271~274). В этой дискуссии участвовал и О. Пёггелер, кото¬ рый вообще внес огромный вклад в конкретное исследование немецкой классической философии в контексте эпохи. Поскольку даже список работ О. Пёггелера, имеющих прямое отношение к нашей теме, занял бы несколько страниц, я отсы¬ лаю читателей к одной из последних его книг (см.: Poggeler О. Die Frage nach der Kunst: Von Hegel zu Heidegger. Freiburg; Mffnchen, 1984), где в богатейших по материалу примечаниях можно найти обзор ^исторической, филологической, историко- культурной книжной и журнальной продукции, так или иначе ставящей немецкую классическую философию в контекст ее эпохи. В основном же в книге (ее первой части) исследуется становление эстетики Гегеля в контексте процессов и дискуссий немецкой классической литературы, гуманитарной культуры философии.В качестве интересного примера конкретных исследований немецкой классики я сошлюсь на работы западногерманского философа и ученого Д. фон Энгельгардта, которые посвящены выяснению взаимодействия социально-исторических измене¬ ний, затронувших естествознание, медицинские науки, и философии Шеллинга и Гегеля. В особенности тщательно исследована историческая ситуация на рубеже XVIII и XIX сто¬ летий. Во внимание приняты и поставлены в связь: 1) институ¬ ционные изменения — скажем, возникновение первых само¬ стоятельных исследовательских «ячеек» наряду с университет¬ скими; 2) рефлексия естествоиспытателей, медиков относи¬ тельно места ученого в обществе, норм и принципов научного труда; 3) отношение ученых к философии и философствованию; 4) образ естествознания и теория естественнонаучного позна¬ ния в немецкой классике, в особенности у Шеллинга и Гегеля. Из многих работ Д. Энгельгардта назову следующие: Engelhardt D. v. Grundzuge der wissenschaftlichen Natur- rorschung urn 1800 und Hegels spekulative Naturerkenntnis // Philosophie naturalis. 1972. Bd. 13, H. 3. S. 290—315; Geschichte und Gesellschaft in der Naturforschung der Romantik // Gesell- schaftliche Bewegung und Naturprozess. K6‘ln, 1981. S. 83—93- Idem. Prinzipien und Ziele der Naturphilosophie Scheliings — Situation im 1800 und spa’tere Wirkungsgeschichte // Schelling: Seine Bedeutun fffr eine Philosophie der Natur und der Geschich¬ te. Stuttgart, 1981. S. 77—98.1962.	Анализ целых разделов, пластов немецкой классической мысли в контексте социально-исторических изменений.Естественно, что наибольшее количество работ этого рода концентрируется вокруг социальной философии классиков немецкой мысли. Несомненно, в исследовании данной пробле¬ матики лидируют гегелёведы, в частности те, которые участво¬ вали в дискуссиях о социальной философии Гегеля. Я лишь упомяну о некоторых, самых ннтересных-на мой взгляд, рабо¬ тах последних десятилетий, потому что более подробный отк- тик на западную литературу заинтересованный читатель смо¬ жет найти в книге, уже подготовленной мной к публикации в этой же серии — она специально посвящена социальной философии Гегеля.Здесь необходимо выделить имена К.-Г. Илтинга, В. Кауф¬ мана, Ш. Авинери, И. Риттера (особо известного своими работами о влиянии французской революции на философию права немецкой классической мысли, прежде всего Гегеля), Д. Хенриха, Р. К. Маурера, О. Маркварда, Г. Люббе, Г. Клен- нера, К. Чеза, К.-Х. Нуссера, Р. Хорстмана, Г.-Ф. Фульды, X. Оттмана, М. Тённиссена, Л. Зиепа и многих других. В иссле¬ довании социальной философии Фихте в контексте эпохи боль¬ шую роль сыграли работы Р. Лаута.3.	На основе изучения культуры XVIII и XIX вв. предприни¬ мались попытки выработать понятия «эпоха», «историческая ситуация» и т. д. В книге я не раз буду ссылаться на работы ученых, которые примыкают к Немецкому обществу исследова¬ телей XVIII в. Первый том публикаций общества «Studien zum achtzehnten Jahrhundert» (Munchen, 1978. Bd. 1) носит назва¬ ние «XVIII век как эпоха» и содержит ряд весьма интересных общих и конкретных размышлений о культуре этого столе¬ тия — естественно, что немецкая классическая мысль привле¬ кает большое внимание историков культуры. См. также: Schlak М. F. Ober Epoche und Geschichte//Studien zur Periodisierung und zum Epochebegriff. Mainz, 1972. S. 12—38.3	Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 23. С. 623. Примеч.4	Там же. Т. 25, ч. II. С. 387.5	По этому вопросу см.: Философия эпохи ранних бур¬ жуазных революций. М., 1983. С. 544 и далее.6	Кант И. Трактаты и письма. М., 1980. С. 51—53.7	Кант И. Соч. М., 1963. Т. 2. С. 192.8	Там же. С. 204.9	Там же. С. 206.10	Кант И. Трактаты и письма. С. 46.11	Там же.12	Там же. С. 48.197
13	Там же. С. 49.14	Кант И. Трактаты и письма. С. 50. См.: Longeart-Roth М. Kant est philosophe de l’histoire: Critique ou visionnaire? // La philosophie de 1’histoire et la pratique historienne d’aujourd' hui. Ottawa, 1982. P. 337—346.14 См.: Философия эпохи ранних буржуазных революций.С.	507—511.16 Фихте И. Г. Основные черты современной эпохи. СПб. 1906. С. 147.Там же. С. 166.18	Там же. С. 205.19	Гегель Г. В. Ф. Соч. Т. 7. С. 215.20	Там же.21	Там же.22	Там же. С. 216.23	Например, когда Гегель говорит о влечениях и склое- ностях как «ближайших определениях воли», он высоко оцени¬ вает цивилизующую роль уже и простого рефлективного ех осмысления. «Рефлексия, обращенная на влечения, представ¬ ляя их,-высчитывая, сравнивая друг с другом, а затем со сред¬ ствами к их достижению, с их следствиями и т. д. и с целоктг- ностью удовлетворения — с блаженством — вносит формаль¬ ную всеобщность в этот материал и очищает его таким внешним способом от его грубости и варварства. В этом развитий всеобщности мышления состоит абсолютная ценность культу¬ ры» (Там же. С. 47).24	Кант И. Соч. М., 1965. Т. 4 (1). С. 411.25	Там же. С. 384.	29 Там же. С. 99.26	Там же. С. 410.	30 Там же. С. 101.27	Там же. С. 347.	31 Там же. С. 282.28	Там же. С. 414.32	«... Именно в этой чистоте следует искать истинную цен¬ ность моральности, и, значит, человек должен быть в состоя¬ нии искать ее (Там же. С. 72).33	См.: Кант И. Соч. Т. 4 (1). С. 405.34	Там же. С. 414—415.35	См.: Там же. С. 496—497.36	Там же. Т. 4(2), С. 495.37	Там же. С. 411.33 Там же. С. 112.39	Там же. С. 139.40	Там же.41	Гегель Г. В. Ф. Соч. Т. 7. С. 26.42	Там же.43	Кант И. Соч. М., 1964. Т. 3. С. 684.19844	Там же. С. 692.45	Фихте И. Г. Избр. соч. М., 1916. Т. 1. С. 401.46	См.: Длугач Т. Б. Проблема единства теории и практики немецкой классической философии. М., 1986. С 100.Фихте И. Г. Избр. соч. Т. к С. 403.43	Там же. С. 404.49 Там же. С. 405.: Там же.! Гегель Г. В. Ф. Соч. М.; Л., 1929. Т. 1. С. 53..Там же. С. 54.:: Там же. Т. 1. С. 53.Там же. С. 54.:: Там же. С. 55.Там же. С. 53—54.7	Там же. С. 53." Там же.	‘ Там же.“ Там же.	", Там же.-- Там же. С. 13.	Там же. С. 48.Там же. Т. к С. 48. s Кант И. Соч. Т. 4(2). С. 326.Там же. М., 1966. Т. 5. С. 464 Там же. С. 465.Там же. С. 465—466.Е Гегель Г. В. Ф. Соч. М., 1956. Т. 3. С. 96.Там же. М., 1959. Т. 4. С. 14,15.~ Там же. С. 38.-	Там же. С. 39.: К числу других аспектов принадлежит, например, анализ еых столетий как относительно целостных эпохальных .заний. См. у К. Маркса: «Революция 1648 года представ- :х>ой революцию семнадцатого века по отношению к здцатому, революция 1789 года — победу восемнадца- =£ка-над семнадцатым» (Маркс К-, Энгельс Ф. Соч. •22. Т. 6. С. 115). В современной зарубежной литературе осмыслить XVII! столетие как особую эпоху предпри- в интересном периодическом издании „Studien zum ~_:en Jahrhundert“ (MCfnchen, 1978. Bd. 1; MCfnchen, :: 2 / 3).Ч~:тозвонов A. H. Генезис капитализма: проблемы -:гии. М., 1985. С. 60. В западной историографии на енаи послевоенных десятилетий ведется интенсивный тзосительно того, как соотносятся формационно-эпо-2	цивилизационные характеристики социального раз- Еегопы нового времени, в том числе в конце XVIII — XIX в. См.: Soboul A. Die klassische Geschichtsforschung
der franzffsische Revolution: Aktuelie Kontroversen // Rolle und Formen der Volksbewegung in burgeriichen Revolutionszvklus B., 1976.75	Гегель Г. В. Ф. Соч. М.; Л., 1937. Т. 11. С. 206.76	Кант И. Трактаты и письма. С. 513.77	Гегель Г. В. Ф. Соч. М.; Л., 1932. Т. 9. С. 6.78	Кант И. Соч. Т. 3. С. 75.79	Гегель Г. В. Ф. Соч. Т. 11. С. 206.80	Там же. С. 257.81	Там же.82	Гегель Г. В. Ф. Энциклопедия философских наук. М., 1975. Т. 2. С. 14.83	Там же. С. 13.84	Кант И. Соч. Т. 1. С. 117.85	Гегель Г. В. Ф. Соч. Т. 7. С. 212.86	Там же.. С. 211.87	Там же. С. 212.88	Там же. С. 255.89	Тарле Е. В. От редактора // История XIX века. М., 1938. Т. 1. С. 3—4. См. также: Кареев Н. Общий взгляд на исто¬ рию Европы в первые две трети XIX в. СПб., 1905. С. 45.90	Гегель Г. В. Ф. Соч. Т. 7. С. 226.91	Там же.92	Там же. С. 255.93	Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 1. С. 42194	Гегель Г. В. Ф. Соч. Т. 7. С. 91.95	Там же. Т. 11. С. 404.96	«Нет второй такой философии, которая бы столь основа¬ тельно и вплоть до самых внутренних ее побуждений была бы философией революции, как гегелевская» (Ritter I. Hegel und die franzd'sische Revolution // Metaphysik und Politik. Frank¬ furt a. М., 1969, S. 192). Это убеждение вообще лежит в центре толкования гегелевской философии, предложенного Й. Ритте¬ ром и его школой (Г. Рормозер — Rohrmoser G. Emanzipation und Freiheit. Munchen, 1970; P. Maypep — Maurer R. K- Hegel und das Ende der Geschichte. Frankfurt a. М., 1980; О. Марк- вард — Marquard О. Hegel und das Sollen // Philosophisches Jahrbuch, 1964 / 65; Г. Люббе — Lubbe H. Hegels Kritik der politisierten Gesellschaft // Schweizer Monatshefte. 1967. H. 3.). Полемику вокруг этого толкования см.: Ottmann Н. Individuum und Gesellschaft bei Hegel. B„ N. Y., 1977. Bd. 1 S 229— 387.97	Cm.: La revolution francaise: philosophie et science. P., 1968; Seve L. Hegel et le marxism francais // La pensee. 1988. Mars-avr. P. 77—88.20098	О гегелевском типологическом осмыслении французской :гзолюции в «Феноменологии духа» см.: Мотрошилова Н. В. Г?.-гь Гегеля к «Науке логики». М., 1984. С. 207—220.99	Гегель Г. В. Ф. Политические произведения. М., 1978.С 166.: : Гегель Г. В. Ф. Соч. Т. 11. С. 404.: Hegels Philosophie des Rechts: Die Theorie der Rechtsfor- —en und ihre Logik / Hrsg. D. Henrich, R.-P. Horstmann. 5:uttgart, 1982; Hegel’s Philosophie des Rechts: Die Vorlesung -- 1819/20 in einer Nachschrift / Hrsg. D. Henrich. Frank¬ er! a. M„ 1983.102 Гегель Г. В. Ф. Соч. Т. 7. С. 18.;из Там же. С. 295.104	Там же. С. 293.105	Такого рода ситуационный анализ имеет значение не -:.-ъко для философии. У него есть традиции в истории куль- ~~ы, истории философии. Вместе с тем в последние годы :е особенно активно пробивает себе дорогу в исследователь- :>;:й практике. Пример: ряд интересных материалов, опублико¬ ванных в периодическом издании «Исследования XVIII века», : в частности, ст.: Vosekatnp W. Probleme und Aufgaben einer i-zialgeschichtlich orientierten Literaturgeschichte des achtzehn-r- Jahrhunderts // Studien zum achtzehnten Jahrhunert. Bd. 1. 5. Фозекамп исходит из того, что история литературы должна »:следовать целостность литературной жизни, «выстраивая последовательность различных исторических ситуаций»Ibid S. 54).106	Studium zum achtzehnten Jahrhundert. Bd. 1. S. 62—63.107	Маркс К-, Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 2. С. 561.108	Там же. С. 560.109	Там же.110	Ср. у Гегеля о «беззаконном произволе», царящемз	Германии: Гегель Г. В. Ф. Политические произведения. С. 69.1Л Маркс К-, Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 2. С. 561.112	Гегель Г. В. Ф. Политические произведения. С. _65.113	Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 2. С. 561 562.114	Там же. С. 561.115	Там же. С. 562.116	Гете И. В. Собр. соч.: В 10 т. М., 1980. Т. 10. С. 46±. Там же. С. 180.118	Цит. по: Там же. М., 1980. Т. 9. С. 492.119	Там же. С. 434.120	Kraus W. Der komparativistische Aspekt der AufklSrun- ;Hteratur // Werk und Wort: Aufsatze zur Literaturwissen- schaft und Wortgeschichte. B., 1972. S. 360; см. также: Idem.201
Uber die Konstellation der deutschen Aufklarung // Studien zur deutschen und franzosichen Aufklarung. B., 1963; Aufklarung- Gesellschaft-Kritik: Studien zur Philosophie der Aufklarung. B., 1985; Franzosiche Aufklarung, burgerliche Emanzipation, Literatur und Bewusstseinsbildung. Leipzig, 1979; Bahner W. Aufklarung als europa'isches Phanomen. B., 1985; Deutsches Burgertum und Literatur zwischen 1750 und 1800. Stuttgart, 1974; Kaiser G. Aufklarung, Empfindsamkeit, Sturm und Drang. Munchen, 1976; Annalen der deutschen Literatur. Stuttgart, 1971.12Г См.: Schell H. Die Begegnung deutscher Aufklarer mit der Revolution // Evolution und Revolution in der Weltgeschich- te. B., 1976. Bd. 1.125 О значении слова «Bildung» в философском контексте см. главу первую данной книги.123 Цит. по: Studien zum achtzehnten Jahrhundert. Bd 1 S. 72 etc.1-4 Vierhaus R. Kultur und Gesellsehaft in achtzehnten Jahrhundert // Studien zum achtzehnten Jahrhundert Bd 1 S. 74.125 Koselleck R. Sprachwandel und sozialer Wandel im ausgehenden Ancien Regime // Studien zum achtzehnten Jahrhundert. Munchen, 1980. Bd. 2/3. S. 28—29; см. также: Idem. Vergangene Zukunft. Frankfurt a. М., 1979.U6 Roethe G. Goethes Campagne in Frankreich, 1792. B., 1919^ S. J90; Scheel H. Op. cit. S. 47. etc.127	Forster G. Samtliche Schriften. Leipzig, 1843. Bd. 8. Scheel H. Op. cit. S. 52—53.128	Stierle K- Zwei Hauptstadte des Wissens: Paris und Ber¬ lin // Kunsterfahrung und Kulturpolitik in Berlin Hegels. S. 87, (Hegel-Studien; Beih. 22).Ibid.130	Seume J. G. Prosaschriften. Darmstadt, 1974. S. 578.131	Гегель Г. В. Ф. Политические произведения. С. 50. В. Дильтей правильно пишет о свободолюбиво-романти¬ ческих настроениях молодых немецких интеллектуалов, таких, как Гегель и Гёльдерлин: «Им казалось, что настал час рожде¬ ния свободы и что греческое героическое начало вновь возроди¬ лось в героях французской революции» (Dilthey W. Das Erleb- nis und die Dichtung. Lessing, Goethe, Novalis, Holderlin. L.; B., 1919. S. 362).132	Гегель Г. В. Ф. Политические произведения. С. 168133	Там же. С. 173.134	Там же. С. 176.130 См.: Мотрошилова Н. В. Путь Гегеля к «Науке логики».202136 Этой же позиции по отношению к Германии в целом -одерживался даже Георг Форстер, который считал что .-атковременный опыт революции и республики в Майнце -ершенно уникален (из-за вступления французских револю- 23энных войск) и невозможен для всей страны, на долю ко- —о ой в лучшем случае остаются половинчатые реформы "Г;зт Цит по: Jaeschke W. Politik, Kultur und Philosophie-	Preussen//Kunsterfahrung und Kulturpolitik in Berlin Hegels. S. 29.138	Ibid.139	Cm.: Jamme Chr. «Ein ungelehrtes Boch»: Die philosop- -Ische Gemeinschaft zwischen Holderlin und Hegel in I rank- ----1 1797	1800' Hegel-Studien. Bonn, 1983. Beih. 2.2.’ ;'40 По вопросу о сотрудничестве и критических идеиных размежеваниях в рамках немецкой классической философии —-	\-четом исторической ситуации — на Западе существует -гдгарная и интересная литература. См.: LauthR. Uie tnrs.e- 2~.ang von Schellings Identitatsphilosophie in der Ausemanderse,- Г2ГЮ- mit Fichtes Wissenschaftslehre (1795—1801) rreiburg. V-jnchen 1975; Nicolin F. Aus Schellings und Hegels ^>spiba- ::rium in Winter 1801/02 //Hegel-Studien. Bonn, 1974. Bd 9^ 5.43—48- Siep L. Hegels Fichtekritik und die Wissenschaftslehre;r. 1804.5Freiburg; Munchen, 1970; Verra V. Jakobis Kritik am i^utschen Idealismus // Hegel-Studien. Bonn 1969. Bo. o. 5. 201—223; Schellings und Hegels erste absolute Metaphusik SOI —1802): Zusammenfassende Vorlesungsnachschnften :: I P V Troxler / Hrgs., eingel. und mit Interpr. von ?. Dusing. Koln, 1988; Hosle V. Hegels System. Hamburg. .188. Bd. 1: Systementwicklung und Logik. S. 3—59.141	В частности, тут должна быть принята во внимание v-юая черта ситуации, о которой справедливо пишет Д. Эи- ---ьгардт- «Всеобщий вкус времени к 1815 году был таков, что22	отвернулся от натурфилософии. Характерно: Гете противо- 2гйствовал тому, чтобы в 1816 году Шеллинг был призван = Невский университет...» (EngelgarcLt D. v. Prinzipien u^ia I;ele der Naturphilosophie. Schellings-Situation im 1800 игш 52atere Wirkingsgeschichte // Schelling: Seine Bedeutung mr 22ie Philosophie der Natur und der Geschichte. S. 84 Sol.3	определенной мере сказалось недоверие крепнущего эмпири¬ ческого естествознания и медицины к спекулятивному фило¬ софствованию. Но в немалой степени следует учитывать а -.‘силившийся интерес к истории, культуре, развитию челове¬ ческого духа. Те же черты ситуации имеют значение для 2;-нимания контекста, в котором развивалась натурфилософия Гегеля. Последняя, согласно идее Д. Энгельгардта, «появи¬ лась в академическом варианте в 1817, 1827 и 1830 гг., и с этой203
точки зрения слишком поздно — поздно также и для того, чтобы ее смогли оценить в ее специфике и своеобразии» (Ibid. S. 83). О Шеллинге, в частности о позднем, см.: Hennig- feld 1. Mythos und Poesie: Interpretation zu Schellings «Philosophie der Kunst» und «Philosophie der Mythologie». Meissenheim a. G. 1973; Tilliette X. Un philosophie en devenir. P., 1970. Vol. 1, 2; Idem. La mythologie comprise: ^interpreta¬ tion schellingienne __du paganisme. Napoli, 1984; Schelling: Seine Bedeutung Jur eine Philosophie der Natur und der Geschichte; Sandkuiier H.-J. Freiheit und Wirklichkeit. Frankfurt a. М., 1968; Natur und philosophischer Prozess: Studien zur Naturphilosophie F. W. J. Schellings. Frankfurt a. М., 1984.142	О гейдельбергском социально-политическом и культур¬ ном контексте см.: Heidelberg im sakularen Umbruch: Tradi- tionsbewusstsein und Kulturpolitik um 1800. Stuttgart, 1987. В частности, ценное исследование гейдельбергского периода развития Гегеля дает в этой книге Х.-Ф. Фульда. См.: Ful¬ da Н. F. Hegels Heidelberger Intermezzo: Enzyklopadie, Asthetik und kulturpolitische Grundsatze//Ibid. S. 528—556.14,i См.: по этому вопросу: Мотрошилова H. В. Современ¬ ное исследование философии Гегеля: новые тексты и проб¬ лемы//Вопр. философии. 1978. № 7. С. 82—94.144	Гегель Г. В. Ф. Политические произведения. С. 375.145	Там же. С. 376.146	Период реставрации в Европе естественно должен был вызвать новую волну дискуссий о французской революции. Примером наступления антиреволюционного духа в фило- софско-правовой сфере может служить книга: Ancillon F. Uber Souveranitat und Staatsverfassung. В., 1817. С точки зрения автора, революция была не более чем грехом, преступлением, которое «по воле божьей» осталось в прошлом как горький эпизод истории. Иначе подходили к делу французские исто¬ рики Тьер, Гизо, Б. Констан и др., хотя и они осуждали террор. Гегель по своим взглядам на революцию примыкал к этим и другим достаточно влиятельным авторам, которые в условиях анализируемой ситуации с немалой смелостью и теоретической отвагой не подменяли исследование, анализ исторического смысла революции чисто эмоциональным к ней отношением.147	Kunsterfahrung und Kulturpolitik in Berlin Hegels. S. 356.148	Ibid. S. 357.149	Ludwig Feuerbach in seinen Briefwecbse! sowie in seiner philosophischen Charakterenentwicklung. Leipzig, 1874. Bd. 1. S. 387.204Summary~zr author endeavors to present in a new analitic perspec- ~ e the social and historical determinants of German : 25sical philosophy as well as its influence upon society.In Part I the philosophy of German classics is placed % ,:h:n the context of the historical evolution of human : .. nation as a spiritual component and theoretical -r .rression of problems and trends inherent in this-	ilation.Part II traces the active interrelation between German musical philosophy and the epoch of which the former *25 a theoretical manifestation.P=rt III analyses German classical thinking in the ework of changing interdependent historical situati- i-5 ihat emerged in the development og Germany and r _':oe as a whole in the second half of the 18th and the Iri: half of the 19th centuries.205
ОглавлениеПостановка проблемы и характер исследования ... 3I. Развитие цивилизации и немецкая классическая философия 		] JI!. Немецкая классическая философия в контекстеисторической эпохи 		521.	Цивилизационный скачок нового времени и социаль¬ ная философия немецкой классической мысли. . . 592.	Антифеодальные преобразования в Германии и со¬ циальная философия	3.	Идеалы Великой французской революции и филосо¬ фия «чистого» разума 		JJQIII. Немецкая классическая философия в контекстеосновных исторических ситуаций		126Заключение 		IgOПримечания 			194Summary 		205