В. А. КУЗНЕЦОВ
РЕКОМ,
НУЗАЛ И
ЦАВШНТА
ИЗДАТЕЛЬСТВО «ИР»
ВЛАДИКАВКАЗ* 1990

63.3 Bр—бОсе)
К 89
Рецензент В. И. Абаев
К 89 Реком, Нузал и Царазонта.—Владикавказ,
Ир, 1990 — 200 с.
15ВЫ 5-7534-0311-5
Книга посвящена наиболее «темному», плохо освещенному
источниками периоду истории Северной Осетии — XIII—XV вв.
Внимание автора привлекают широко известные памятники
истории и культуры — уникальное деревянное святилище Реком
и Нузальская церковь с ее фресками и надписями.
Заключительная глава работы посвящена истории рода Царазонта, на землях
которого были расположены эти и другие крупные памятники
горной Осетии.
Книга рассчитана на всех интересующихся историей и
культурой осетинского народа.
К0505400000 75-90 63.3. Bр-60се)
М 131@3)-90
15ВЫ 5-7534-0311-5 ©Издательство «Ир», 1990

От автора
Занимаясь много лет историей и археологией
средневековой Осетии, я не мог не обратить внимания на все-
осетинское святилище Реком — поистине выдающийся
памятник истории и культуры, наделенный неповторимым
сочетанием исторической архаики и романтической
экзотики в обрамлении живописного высокогорного
ландшафта. Именно это привлекает сюда тысячи людей,
посещающих Цейское ущелье и Реком. Но внимание
исследователя, разумеется, не равнозначно вниманию
туриста: археолог должен не только изучить и описать
памятник в натуре, но и раскрыть его историю на фоне
тех диалектических взаимосвязей, которые эту историю
определяли.
Любой, знакомый с литературой о Рекоме, может
заметить, что написано о нем много, но памятник, как
самобытное и весьма своеобразное произведение
архитектуры, его история до сих пор остаются почти
неразработанными, его роль и смысл в общественной жизни
осетин раскрыты недостаточно. Эти давно назревшие
задачи я и ставил перед собой, приступая к подготовке
статьи о Рекоме. Однако работа над Рекрмом
показала, что он не может быть осмыслен локально, в отрыве
от исторического окружения. Последнее логически
вывело на не менее интересную и важную для истории
Осетии проблему Нузала и его церкви, до сих пор
считающейся усыпальницей Давида Сослана.
Нузальская церковь и ее росписи — памятник для
истории Осетии не менее фундаментальный, чем Реком,
также часто фигурирующий в литературе и также
недостаточно изученный, а во многом запутанный.
Разобраться в сложившихся вокруг «Нузалы аргъуан»
наслоениях не просто, но попытаться это сделать
необходимо. Нузальская церковь и Реком являются
классическими памятниками осетинской старины, хорошо
известны широкой общественности Осетии и за ее
пределами, и исследование о них, надо полагать, не
оставит читателя равнодушным. Сознавая это, я написал
раздел о Нузальской церкви, органически связанный с
разделом о Рекоме.
3

Анализ Рекома и Нузала с той же логической
последовательностью привел к третьей большой и научно
значимой проблеме — истории и социального положения
могущественного осетинского феодального рода Цара-
зонта, на земле которого расположены Реком и Нузал.
И здесь мы, кажется, приходим к ряду интересных
наблюдений и выводов, которые заметит внимательный
читатель. Проблема рода Царазонта, в свою очередь,
побудила обратиться к легендарной фигуре народного героя
Ос-Багатара. Сейчас можно ставить вопрос о том, что
под хронологически различными фольклорными
напластованиями и контаминациями скрывается реальная
историческая личность — Бакатар грузинских источников и
Ос-Багатар осетинского фольклора, умерший в начале
XIV в. Известная нам жизнь и деятельность
Ос-Багатара протекала в Грузии, и он, несомненно, сыграл
весьма заметную роль в истории осетин, расселившихся
после татаро-монгольского нашествия на южных склонах
Кавказского хребта. К сожалению, достоверных
материалов об Ос-Багатаре очень мало.
Так, начавшись с частного вопроса о Рекоме,
сформировалась эта работа из трех глав. Монографическая
форма позволит автору изложить, а читателю увидеть
историческую картину в более или менее цельном и
завершенном виде, хотя, конечно, думать, что я окончательно
и бесспорно справился с затронутыми проблемами было
бы наивно. Рассматриваемые ниже сюжеты будут еще
не раз привлекать внимание осетиноведов, а подлинная
оценка проделанного принадлежит критике и читателю.
Это небольшое исследование о самом «темном» и
трудном периоде в истории Осетии я адресую и посвящаю
осетинскому народу, проявляющему глубокий и
неподдельный интерес к своей истории, а следовательно, и к
отечественной истории в целом. Я благодарен коллеге по
Северо-Осетинскому научно-исследовательскому институту
истории, филологии и экономики В. X. Тменову за
своевременно предложенную им идею превращения отдельных
статей о Рекоме и Нузале в монографию, а также
профессору В. И. Абаеву за ценные филологические
консультации и кандидату географических наук Н. А. Голодков-
ской за впервые примененный на археологических
памятниках СССР лихенометрический метод датирования.
В. А. Кузнецов,
заслуженный деятель науки РСФСР и
Северо-Осетинской АССР

о
о
о
о
О Гл а ва I
^ СВЯТИЛИЩЕ РЕКОМ
о
Широко известное осетинское святилище Реком (рис. 1)
находится в глубине Цейского ущелья (юго-западное
ответвление Алагирского ущелья), в 9 км пути по
высокогорной дороге от пос. Бурон, на высоте 1946 м над уровнем
моря. Поляна «Рекомы фаз», где стоит святилище, с севера
ограничена скалистым хребтом Цейраг, с юга рекой Цейдон,
мчащейся по очень крутому тальвегу. Цейская долина
(«Рекомы фаз» ее часть) геоморфологически представляет
собой типичный, хорошо выработанный трог — результат
ледниковой деятельности. Покрытая хвойным лесом и
обрамленная хребтами и сверкающими на солнце ледяными
вершинами Адай-хоха и Уилпата, Цейским и Сказским
ледниками местность исключительно живописна. Примерно
в 3 км севернее «Рекомы фаз» расположено селение
Верхний Цей.
Среди древностей Северной Осетии Реком занимает
особое место: он сооружен не из традиционного для горной
Осетии камня, а из дерева и в этом смысле уникален.
Памятников деревянного зодчества в республике
сохранились единицы, и лучшим среди них, несомненно, является
Реком. С учетом сказанного, а также археологического,
этнографического, исторического, фольклорного
«окружения» Рекома и тех глубинных пластов истории и культуры
осетинского народа, которые с ним связаны, Реком
заслуживает самого серьезного научного изучения.
История изучения. Наиболее ранние сведения о Рекоме
относятся к концу XVIII в. Протопоп Иоанн Болгарский
в донесении епископу астраханскому и ставропольскому
Антонию от 18 июля 1780 г. пишет: «В Чей во имя святые
Троицы деревянная церковь построена из красного дерева,
называемого негниющего. В сей церкви есть стенное
писание и несколько образов, у которых видны подписи
грузинскими литерами» A, с. 170).
Следующее, более пространное и ценное описание па-
Мятника принадлежит В. С. Толстому, посетившему Реком
в 1847 г. Рукопись В. С. Толстого не опубликована, поэтому
0\
о\
о\
0
о\
0
Ж
ц
ю\Ш
§^т
щшш
Ш^/Ип II КИЛ
1[1\б/ 1шяэ]
[ЯЙУш
«Г!
чИ
ГСГ
(Ц11
5

даем достаточно подробные выписки из нее: «... на один
бок подавшееся деревянное рубленое строение из самого
лучшего строевого соснового леса, вида богатой русской
избы с русскою крышею о двух покатах, из сосновой
драни, имеющего одну покатость длиннее другой; в стене
под фронтоном виднелось закрытое окошко, имеющее вид
узкой бойницы, а под ним на широкой полке много огромных
туровых рогов... Вход в ограду был с юго-загадной стороны;
отсюда же строение имело окно, подобное двум другим...
к югу к главному строению была узкая пристройка, в
которой с юго-западной стороны виднелась дверь, окованная
частыми железными полосами, под перекрестками которых
вбиты были пробои, в каждом из них висело по железному
колечку... В роде узких сеней были наполнены хламом
осетинских жертвоприношений, но в углу стояла медная
купель для совершения святого крещения и пустой киот...
Тут же лежало несколько колоколов, из которых самый
большой почти в аршин вышины, имел следующую
надпись на грузинском языке: «Пожертвовано из фамилии
царей Багратионов, сыном царевичем Шахнавазом,
Георгием, в осетинскую святого отца церковь». Год грузинского
хроникона 376, соответствующий нашему исчислению 1688».
В интерьере «видно было, где прежде стоял иконостас
и место престола; издревле стены были обтянуты какою-то
тканью, а западная в одном месте ковром, от которого
теперь остались лишь висячие лоскутки. На полке нашли
складной образ с двумя ставнями, но столь древний, что
ничего нельзя разобрать; доска с набитым железным
листом, на котором выбито выпухло и хорошо сохранено
в рамках изображения каких-то конных святых; эта доска
должна быть один из боковых косяков царских дверей.
Киот в пол-аршина вышины, обрамленный полосою
листового железа, на которой выбиты выпухло разные украшения
и четыре изображения святых: у одного грузинскими
буквами обозначено Святая Нина, у другого Святой Иоанн
Предтеча; двух других нельзя разобрать... Нашли мы тут же:
лоскуток полотна с изображением, всадником Святого
Георгия Победоносного, вероятно, это остатки хоругви;
большой лоскут богатой бархатной парчи и, наконец,
современных суздальского писания два образа Божией
Матери, из которых один изображал Федоровскую, а другой
мне неизвестно. Тут еще валялись толстые круглые
сердолики и агаты, по-видимому, принадлежавшие ожере-
лию и много разных видов и металлов сережки и кольца.
На земляном полу лежал круглый, остроконечный стальной
шишак, а стальною полосою опускающуюся перед лицом и
6

с назатыльником из кольчуги; изломанный лук и один угол
был завален сотнями хорошо сохранившихся
разновидных стрел» B).
В. С. Толстой был первым, кто дал подробное описание
Рекома и хранившихся в нем реликвий. Записи Толстого
ценны тем, что они позволяют с достаточной
достоверностью и точностью представить себе первоначальный облик
самого здания, интерьер и его убранство, функциональное
назначение сооружения и характер первоначально
представленной здесь культуры. Поэтому сведения В. С. Толстого
имеют для нас значение одного из важнейших источников.
В 1852 г. Реком осмотрел А. Головин, писавший:
«святыня Реком, которая почитается одной из древних
знаменитостей Оссетии и для выражения чествования которой
на языке Оссетин не достает слов» C, с. 451). Ничего
существенно нового А. Головин не сообщил.
Более ценная информация о Рекоме содержится у
В. Б. Пфафа, побывавшего в Цее в 1869 г.: «Жители не
помнят, чтобы лес (Рекома.— В. К.) когда-либо был
возобновлен», т.е. жители с. Цей не помнили ни одного
ремонта здания. Это существенно. В приделе Рекома
«лежала громадная куча стрел, сломанных луков и колчанов. Из-
под этой кучи стрел один из моих спутников с большим
трудом вытащил копье, которое по преданию принадлежало
осетинскому народному герою Осибагатару». На стенах
основного помещения святилища висели истлевшие ткани,
на одной из них «довольно большой персидский ковер,
тоже почти совсем уже сгнивший». Деревянный иконостас
почти совсем развалился, на полу лежали множество
стеклянных бус, пуговиц, серебряных и медных монет,
глиняные фигурки оленя, коровы, овцы, утки и т. д.,
нанизанные на нитку орехи. Особо упоминается «железный
рыцарский шлем с приделанным к нему для защиты плеч
панцирем и колчан, наполненный стрелами. Реком до сих
пор считается первою осетинскою святынею»,— пишет
В. Б. Пфаф D, с. 139—141). Как'видим, наблюдения
В. Б. Пфафа совпадают с описанием В. С. Толстого и
подтверждают его достоверность. В связи со шлемом
впервые упоминается имя легендарного Оси-Багатара.
Также впервые опубликован рисунок Рекома, неточный
в деталях, но в целом верно передающий его архитектурный
образ D, табл., рис. III; рис. 2).
В 1879 г. святилище осмотрела известный археолог-
кавказовед П. С Уварова, а в 1880 г. академик В. Ф.
Миллер. Описание П. С. Уваровой в сравнении с предыдущими
ничего существенно нового не дает, но благодаря опыту и
7

знаниям исследовательницы сделан шаг вперед в
некоторых интерпретациях. Так, говоря о шлеме Оси-Багатара,
П. С. Уварова сравнивает его с хевсурскими шлемами
чачкани и отмечает отсутствие копья и колчана, виденных
В. Б. Пфафом. Следовательно, эти реликвии были
утрачены в промежутке между 1869—1879 гг. П. С. Уварова
впервые обратила внимание на декор входных дверей
Рекома, обитых железом и с «византийскими четвероко-
нечными крестами». Внутренняя дверь также украшена
железным крестом и перекрещенными над ним «
бронзовыми булавками, которые мы встречаем в коллекции
Ольшевского и вообще в Комунтском могильнике» E, с. 64).
Изображения булавок в действительности не бронзовые,
а железные, но сравнение с древними бронзовыми
булавками верное. Мы остановимся на этом ниже.
Описание В. Ф. Миллера сколько-нибудь новых
сведений и наблюдений не содержит: упоминание стрел в «сенях»,
шлема Оси-Багатара, глиняных и фарфоровых фигурок
животных, икон, свечей. Но впервые сделана попытка
определения времени строительства здания во времена
«влияния Грузии на Осетию» F, с. 102). Определить это
время более точно В. Ф. Миллер не смог. В своем известном
труде «Терская область. Археологические экскурсии»
В. Ф. Миллер повторяет описание П. С. Уваровой, а
относительно даты Рекома отмечает: «неизвестно, к какому
времени относится постройка храма Рекома» G, с. 64). К
описанию Рекома приложен его рисунок, более точный,
чем у В. Б. Пфафа G, табл. ХУПД; рис. 3). Позже в
«Древностях» было опубликовано краткое сообщение
В. Фс Миллера о Рекоме (8).
Последующие описания Рекома дореволюционными
авторами в основном повторяют текст П. С. Уваровой,
почти не добавляя нового. Среди них назовем
публикации Н. Я. Динника (9), Г. А. Вертепова (с хорошей
фотографией Рекома, 10; рис. 4,1), А. М. Дирра A1). В
статье последнего отметим, что во время его посещения
внутри Рекома «было совершенно пусто», не осталось ни
стрел, ни глиняных фигур животных, ни шлема
Оси-Багатара A1, с. 274). Видимо, к 1910 г. реликвии Рекома были
расхищены почти полностью. А. М. Дирр указывает дату
«основания» Рекома 1382 г., не ссылаясь при этом на
источник A1, с. 273), но ясно, что эта дата им
позаимствована из «Терского календаря на 1910 год» A2, с. 358).
Однако в «Терском календаре» указана дата «основания»
не Рекома, а селения Цей, что не одно и то же (авторы
календаря также не ссылаются на источник этой интересной
8

даты). Относительно Рекома в календаре сказано, что по
преданию он был построен братьями Чарджановыми
в XIII в. A2, с. 361).
В советское время Реком продолжал привлекать
внимание исследователей. Отметим популярную статью А. Вя-
зигина A3, с 15—77) и специальную статью этнографа
А. X. Магометова, содержащую главным образом описание
осетинских языческих обрядов, связанных со святилищем
A4, с. 365—397). Культу Рекома, посвященного
осетинскому божеству Уастырджи (св. Георгию) уделено
внимание в монографиях Б. А. Калоева A5, с. 257—260) и
Л. А. Чибирова A6, с. 157—159). Над проблемой Рекома
много лет работала Е. Г. Пчелина, посвятившая ему
большое исследование, оставшееся неопубликованным.
Таковы основные вехи на пути научного изучения этого
памятника осетинской старины. Сделано немало, собран
интересный материал, накоплены наблюдения. Но, как это
ни парадоксально, ни святилище как историко-архитектурный
памятник, ни археологический материал из него до сих пор
не опубликованы и не интерпретированы. Между тем
именно Реком, в силу непрочности и недолговечности своего
материала, особо нуждается в подобном исследовании.
Происхождение названия. Научно обоснованная
этимология названия «Реком» до сих пор является спорной.
В. С. Толстой в 1848 г. писал: «слово Реком не имеет
никакого значения», но тут же приводил народную этимологию,
сообщенную ему А. Колиевым: ирон ком, т. е. осетинское
ущелье, в народе превратившееся в «Иреком», с
последующим отпадением начального «и» B, с. 146). Той же версии
придерживалась Е. Г. Пчелина A7, с. 188). Нам известна
еще одна народная этимология: осетинское название
Цейского ущелья «Хурыком» («Солнечное ущелье»), якобы
давшее название святилищу в усеченной форме «Рыком» —
«Реком». А. Д. Цагаева в своем труде по топонимии
Северной Осетии пишет, что В. И. Абаев связывает
название Рекома с грузинским «ркони» — икона A7, с. 188),
однако икона по - грузински — «хати». На наш запрос
В. И. Абаев любезно сообщил, что он действительно
название «Реком» сближал, в порядке догадки, с
грузинским «ркони». Но это слово означает не «икона», а
«дубняк», «дубовая роща». Видимо, в древности на поляне
«Рекомы фаз» произрастала дубовая роща, а древнейшее
здание святилища могло быть сложено из дуба.
Еще одна интересная этимология была предложена
Л. И. Лавровым, объяснявшим название «Реком» из
арабского «ракам» или «рукам» — скопление, куча A8). В дан-
9

ном случае остается неясным: о скоплении чего может идти
речь? Вряд ли о скоплении камней и валунов, которых на
поляне «Рекомы фаз» не больше, чем в любом другом
месте Цейского ущелья. Допустимо думать, что имелось
в виду скопление или куча жертвоприношений, но ниже
будет показано, что время возникновения Рекома скорее
всего относится к XIV в., т. е. к периоду, когда арабское
влияние на Центральном Кавказе давно сошло на . нет и
возможность прикрепления арабского названия к
крупнейшему осетинскому святилищу кажется маловероятной.
Более возможной представляется версия этнографа
А. X. Магометова: термин «Реком» происходит от
грузинского «рекъа», «рекъва» — звонить в колокол A4, с. 379).
Но исторически это название могло возникнуть только на
втором этапе существования Рекома, когда он стал
христианской церковью с колоколом. Версия А. X. Магометова
оставляет открытым вопрос о древнейшем, исходном
названии Рекома. Кроме того, А. Д. Цагаева не приняла
этимологию А. X. Магометова, так как фонетически она
«трудно укладывается в рамки» A7, с. 189), но своего
варианта объяснения А. Д. Цагаева не приводит,
ограничившись замечанием: «первоначально название звучало
иначе, оно было иноязычным» A7, с. 189).
Наконец, отметим, что римский автор I в. н. э. Плиний
упоминает лечебную траву «рекома», которая привозилась
из стран, лежащих над Понтом, т.е. Черным морем A9,
с. 314). Фонетическое сходство плиниевской травы и
названия осетинского святилища интригует, но сходство это
скорее всего случайное, и мы не можем принимать его всерьез.
Видимо, у нас есть достаточно оснований наиболее
убедительной признать версию В. И. Абаева, объясняющую
название древнейшего святилища в Цее.
Сведения о ремонтах здания. При изучении любого
архитектурного памятника, имеющего длительную
историю, необходимо установить — подвергался ли он
ремонтам и перестройкам, и насколько они изменили его
облик. Зная позднейшие изменения и новоделы, мы можем
с достаточной точностью восстановить первоначальный
архетип здания. Сказанное тем более касается деревянного
сооружения, сравнительно недолговечного и, естественно,
требовавшего частых ремонтов.
Наиболее ранние сведения относятся к 1869 г.,
когда в Рекоме побывал В. Б. Пфаф, отметивший, что
жители с. Цей не помнят ни одного ремонта святилища.
Опубликованный Пфафом рисунок (рис. 2) —наиболее
раннее изображение Рекома — свидетельствует, что перед
10

нами весьма вероятный древний архетип; справедливость
этого предположения подтверждается описанием Рекома
В. С. Толстым. Безусловно, к началу XIX в. здание
существовало уже в том виде, в каком видим его мы
(расхождения могут быть в некоторых деталях). Под архетипом в
данном случае мы понимаем комплекс основного здания
с более поздним приделом, пристроенным, несомненно,
в древности. Принадлежность изображенного В. Б. Пфафом
Рекома к архетипу свидетельствуется и тем, что с северной
стороны здание затянуто делювиальными отложениями
почти до уровня окна в западной стене (рис. 2); последнее
подтверждает фотография Г. А. Вертепова (рис. 4,1),
сделанная в самом начале XX в.
Сопоставление рисунков В. Б. Пфафа, В. Ф. Миллера
и фотографии Г. А. Вертепова (рис. 2—4) показывает не
только отсутствие сколько-нибудь заметных ремонтных
работ, но и течение разрушительных процессов, в результате
чего к началу XX в. здание деформировалось, северный
фасад осел, святилище пришло в аварийное состояние. Еще
ярче это критическое состояние видно на снимке Щебров-
ского, относящемся к 1910—1911 гг. и хранящемся в
фондах музея этнографии народов СССР в Ленинграде
(рис. 4,2;20).
Состояние Рекома и расхищение его реликвий не
остались незамеченными. В апреле 1901 г. начальник Терской
области обратился в Московское археологическое общество
с отношением, где сообщал о расхищении древностей
Рекома туристами B1, л. 20). Тогда же начальник
Владикавказского округа доложил начальнику Терской области
о том, что жители с. Цей «для сбережения Рекома.от
разрушения заменили сгнившие доски крыши новыми
и подперли стены здания новыми столбами» B1, л. 21).
Действительно, если на рисунках Пфафа и Миллера свесы
кровли опираются на резные фигурные столбы, на
фотографиях Вертепова и Щебровского столбы иные — плоские.
Не вызывает сомнений, что именно о них идет речь в рапорте
начальника Владикавказского округа и что вновь они были
заменены резными столбами в ходе реставрации 1936 г.
Это первые достоверные сведения о ремонте Рекома,
но ясно, что ремонт был весьма поверхностным и не
отразился существенно на состоянии здания. Фотография
Щебровского убедительно свидетельствует об этом.
Выполнить полный объем ремонтно-реставрационных работ
местным жителям, вероятно, было не под силу.
Научная реставрация Рекома впервые была выполнена
архитектором И. П. Щеблыкиным и археологом Е. Г. Пче-
11

линой в 1936 г. О состоянии памятника к началу
реставрации И. П. Щеблыкин писал: «Здание сильно накренилось.
Во многих местах, особенно в южной стене, балки сильно
погнили... Западная стена украшена в изобилии рогами
туров и оленей. Над дверьми висит небольшой колокол
с грузинской надписью. Вся стена увешана приношениями
посетителей; здесь и посуда, и иконы, лампада, стрелы,
палка с ручкой, железные кресты, кувшины и целый ряд
иных предметов. Во многих местах в стены воткнуты
наконечники стрел» B2, с. 30). Последнее, вероятно,
служит еще одним доказательством того, что И. П.
Щеблыкин и Е. Г. Пчелина имели дело со зданием-архетипом.
Наши выводы подтверждает Л. П. Семенов: «В
дореволюционное время реставрация Рекома и раскопка на его
месте были неосуществимы, т. к. святилище тогда считалось
неприкосновенным» B2, с. 33, прим. I). Опубликованный
Л. П. Семеновым рисунок И. П. Щеблыкина показывает,
что к 1936 г. «святилище было близко к разрушению»
B2, с. 31) —основная часть здания по шву отошла от
придела, в полную негодность пришла крыша.
На реставрацию Рекома Совнаркомом РСФСР было
отпущено 18 тыс. рублей B3), работы вьшолнялись
бригадой рабочих — жителей с. Цей под руководством
И. П. Щеблыкина. Процесс реставрации сопровождался
тщательными архитектурными обмерами, графической и
фотографической фиксацией и дневниковыми записями.
После разборки старого Рекома на его площадке Е. Г.
Пчелина произвела археологические раскопки, давшие 11 300
предметов B4). Если реставрационные работы велись на
весьма высоком научно-методическом уровне и их
результаты кратко опубликованы Л. П. Семеновым, а само
здание было восстановлено безупречно, то этого, к сожалению,
нельзя сказать о раскопках. Автор раскопок отчет о них
в установленном порядке не представила, и мы не имеем
возможности судить об их научных результатах (за
исключением самих находок, хранящихся в фондах Северо-Осе-
тинского объединенного республиканского музея).
Известно лишь, что на глубине 0,84 м были обнаружены
остатки каменной выстилки — своего рода фундамента,
затянутого слоем перегноя, бревенчатой трухи
(строительный мусор) и отдельных каменных вкраплений. Выстилки,
шедшие по периметру святилища вместе с притвором,
представляли цепочку плоских валунов из русла Цейдона.
По углам лежали более массивные валуны B5). Таким
образом, наряду с большим количеством находок были
выявлены несложные субструкции, выполнявшие роль
12

ленточного фундамента и свидетельствующие о
предварительных работах на специально снивелированной
строительной площадке. Предположение о нивелировании
площадки вытекает из местоположения Рекома на склоне.
Впоследствии, как отмечалось выше, площадка и северный
фасад здания были затянуты делювием. Судя по рисункам
И. П. Щеблыкина, с севера площадка Рекома была
укреплена подпорной стеной B2, рис. 11 —12). На более ранних
изображениях Рекома ее нет.
Известны легенды, повествующие о строительстве
Рекома из негниющего дерева D, с. 139 и др.). В
условиях горного Кавказа это тис, и сейчас растущий в
районе Цея. Не исключена реальность этих фольклорных
сообщений применительно к древнейшему и не дошедшему
до нас зданию-архетипу. Но уже в начале XX в.,
по свидетельству ботаника В. В. Марковича B6, с. 72),
здание было сложено из кавказской ели, а по заключению
Ботанического института АН СССР от 17 декабря 1935 г.,
из горной сосны B5). Это заключение в наши дни
подтверждено ксилотомическим исследованием материала
Рекома, выполненным А. И. Семеновым. Из сосны сделаны и
двери Рекома B7, с. 66).
Ремонтно-реставрационные работы И. П. Щеблыкина
сохранили Реком еще почти на 40 лет. Следующие
реставрационные работы были организованы по
инициативе Министерства культуры СО АССР и осуществлены
в 1971 —1972 гг. бригадой Всесоюзного производственного
научно-реставрационного комбината Министерства
культуры СССР под руководством архитектора Б. В. Гнедовского.
Необходимость работ была вызвана тем, что здание вновь
пришло в аварийное состояние. Реком был тщательно
и научно восстановлен — казалось бы, надолго. Но в
действительности не прошло и 10 лет после реставрации
1972 г., как здание вновь стало приходить в аварийное
состояние, в первую очередь крыша и поддерживающие
ее резные консоли (особенно на южном фасаде). Основная
причина прогрессирующей недолговечности ремонтно-
реставрационных работ — грубое нарушение экологических
условий памятника истории и культуры туристами и
экскурсантами, тысячами посещающими Реком без соблюдения
необходимых ограничений.
Описание памятника. Святилище построено на
искусственно выровненной площадке (см. выше), по периметру
которой (длина 70 м) возведена каменная, сухой кладки
ограда (толщиной 0,80—0,90 м), в северной части
выполняющая роль подпорной стенки, высотой до 2 м. Такую же
13

подпорную стенку ограда образует и с южной стороны*.
Ограда сложена из рваных плит и камней, углы скруглены,
в западной части находится калитка. Размеры
образованного оградой дворика составляют 24,50X 14,50 м
(максимальные размеры), площадь 304 кв. м. Святилище стоит
не в центре дворика, но сдвинуто на северо-восток,
расстояние от калитки до здания 11,35 м, от юго-западного угла
Рекома до южной части ограды — 5 м.
Здание Рекома представляет собой четырехугольный
и почти квадратный в плане (рис. 6) сруб, ориентированный
по линии запад—восток, с размерами: длина по северному
фасаду 5,20 м, ширина по восточному фасаду 5 м, высота по
тому же фасаду 3,10 м (рис. 7), ширина придела с южной
стороны здания 2 м. В западной части южной стены имеется
единственный входной проем высотой 1,33 м и шириной
0,74 м. Все четыре стены прорезаны узкими B0—25 см,
рис. 12,1) окнами высотой 40—45 см, слабо освещающими
интерьер. Наличники некоторых окон сохранили остатки
железных пластинчатых оковок, обрамлявших окна. Так,
окно западного фасада на левом наличнике имеет оковку
из двух пластин, напущенных одна на другую и прибитых
характерными для Рекома коваными гвоздями с
неправильно округлыми шляпками с огранкой, диаметром 1,5 см.
На правом наличнике того же окна во всю его высоту
набита 8 такими же гвоздями ещё одна пластина шириной
3 см. Окно восточного фасада расположено не по осевой
линии здания и асимметрично, на расстоянии 1,10 м от
северо-восточного угла, высота окна 0,60 м, ширина 25 см.
Левый наличник покрыт двумя железными пластинами
шириной 6—6,5 см, архитрав проема также покрыт пластиной
с четырьмя гвоздями. Судя по дыркам от гвоздей, такие же
пластинчатые оковки были и на правом наличнике, но они
утрачены.
В интерьере окна закрывались деревянными ставнями.
Сохранилась ставня от восточного окна, высота ставни
0,77 м, ширина 0,32 м, толщина доски 5 см. В нижней части
ставня снабжена пяточным выступом 7,5 см длины,
вставлявшимся в круглый паз той же длины в бревне у
окна. Ставня с одной стороны (наружной?) обита пятью
железными пластинами: четыре вертикальных, одна
горизонтальная (рис. 12,2).
Особо отметим окно южного фасада основного здания
Рекома. Оно расположено на расстоянии 1,28 м от юго-
* Аналогичным путем была создана искусственная площадка для
«Дзивгисы-дзуара» в Куртатинском ущелье.
14

западного угла, высота окна 38,5 см, ширина в свету 20 см.
Слева и справа проем обрамлен широкими A6—17 см)
дощатыми наличниками. Бревна вокруг окна для получения
ровной поверхности тщательно затесаны (а длину на
1,10 м), благодаря чему в бревне, образующем архитрав
окна, вырезаны три примыкающих одна к другой двойные
(как бы перспективные) арочки высотой 9,5 см. Ширина
арочек равняется ширине наличников и окна
(соответственно 16,20 и 17 см, рис. 13,1). Над другими окнами
подобного декора нет.
Пол помещения земляной (глина с щебнем). К южному
фасаду пристроен явно более поздний трехстенный придел
шириной 2 м, с узким окном в южной стене и входным
проемом в западной; ширина входа 0,61—0,63 м, высота
1,25 м. Более позднее время придела документируется
как строительным швом на восточном фасаде (рис. .7),
так и наличием только что описанного окна южного
фасада — в нем не было никакой необходимости, если бы
придел сооружался одновременно с основным зданием.
Весьма выразительны объемы Рекома, создающие его
архитектурный образ и характерный силуэт, не имеющий
аналогов в архитектурных памятниках Северного Кавказа.
Здание накрыто дощатой двускатной крышей с большими
и далеко выступающими свесами по всем фасадам,
образующим вокруг здания открытый обход (рис. 1;7). В
условиях местного влажного климата эта конструкция
перекрытия со свесами целесообразна. Интересная деталь
крыши — отсутствие охлупня, т. е. продольного желобообраз-
ного бруса, закрывающего стык скатов крыши от
проникновения влаги и жестко связывающего скаты. Вместо
этого один скат крыши напущен на другой, что менее
прочно в конструктивном отношении и быстро выводит
кровлю Рекома из строя. Крыша поддерживается
коньковым брусом, более тонкими продольными и 8
опорными фигурными столбами по северному и южному
фасадам (по четыре на каждом фасаде, рис. 7; 9,1). Для
стока воды предназначены деревянные желоба, лежащие
на упомянутых опорных столбах и снаружи
поддерживаемые фигурными консолями, врубленными в верхнюю
часть столбов. Консолей по количеству столбов восемь, они
имеют не только конструктивное, но и декоративное
назначение: изящно изогнутые и напоминающие протомы
фантастических существ консоли украшены резным
геометрическим орнаментом, а сверху — деревянными фигурками
голубей.
Особого внимания заслуживают двери придела и основ-
15

ного помещения. Подобно ставням, они имели пяточные
выступы, вставлявшиеся в пазы и обеспечивавшие
движение двери. Изнутри (так же, как ставни) они закрывались
на деревянные не сохранившиеся задвижки. Дверь в
основное здание обита коваными железными пластинами,
прибитыми коваными (не фабричного производства)
гвоздями с массивными, иногда гранеными шляпками.
Верхняя и нижняя пластины украшены прорезными
ромбическими отверстиями в сочетании с подвесными
кольцами, боковые — только подвесными кольцами. В
центре двери композиция, состоящая из сочетания
различных элементов: в середине массивная крестообразная
фигура размером 0,37X0,37 м (рис. 10); оконечности
«креста» округлены, в центре пробой с массивным кольцом,
заменяющим дверную ручку, левее — крест из двух
наложенных одна на другую пластин, размеры 20 X 14 см. Но
самые интересные элементы декора расположены выше и
ниже центральной фигуры: это четыре перекрещенные
булавки кобанского типа с волютообразными навершиями
(рис. 10). Булавки неодинаковы: волюты верхней пары
изображают столь популярные в кобанском искусстве турьи
или бараньи рога, тогда как волюты нижней пары можно
отождествить со змеями, также часто встречающимися в
кобанском прикладном искусстве. По-разному оформлены
те части булавок, которые находятся ниже волют и от
которых начинаются стержни; у верхней пары они зубчатые,
у нижней — резные, с треугольными выступами (рис. 10).
Стержни также неодинаковы: верхние монолитные,
нижние двойные. Длина булавок 30—35 см, к дверям
прибиты железными коваными гвоздями с массивными
округлыми шляпками. Нижняя пара, кроме того, скреплена
в месте пересечения стержней гвоздем с кольцом.
Описанные двери в настоящее время закрывают вход
в придел.
Вход в придел первоначально закрывала аналогичная
дверь, также покрытая почти сплошь кованым железным
декором. Внешнее обрамление состоит из полос,
декорированных массивными шляпками гвоздей и подвесными
кольцами (рис. 11). В верхней части дверей широкая
пластина, прорезанная двумя рядами ромбов, по 6 в каждом
ряду. Вверху, внизу и посередине пластины — три ряда
подвесных колец. Ниже этой пластины находится узкая
пластина, украшенная четырьмя прорезными крестами и
5 кольцами. Затем, примерно посреди двери, следует
центральный участок всей композиции: квадрат, в который
вписан двупластинчатый крест с раздвоенными концами,
16

как у креста на двери в основное здание (рис. 10). Крест
прибит 12 гвоздями по концам, а в центре пробоем
с массивным кольцом-ручкой.
Нижняя декоративная пластина украшена шестью
прорезными крестами, расположенными в три ряда; с
правой стороны на оставшемся пространстве пластины
кресты не размещались, и вместо них были прорезаны
две фигуры в виде треугольников, поставленных вершинами
друг на друга. По горизонтали пластина декорирована
5 рядами подвесных колец (рис. 11). Всего их на этой
двери нами насчитано 105, на предыдущей — 65.
Наружная дверь (в придел) некогда запиралась
ключом и замком, о чем свидетельствует четырехугольная
кованая железная пластина с прорезью для ключа, прибитая
к стояку слева от двери (рис. 11,1). Замок не сохранился,
дверь закрыта современным висячим замком на цепочке.
Над дверью «старого» Рекома был прибит двупластинчатый
железный крест той же конфигурации, что и на описанных
дверях (рис. 11,1), а на фотографии Г. А. Вертепова
выше двери хорошо виден колокол — очевидно, тот,
который хранится в Северо-Осетинском республиканском
музее (рис. 17,1).
Потолок Рекома дощатый, доски положены поперек
здания и опираются на три толстые доски — прогоны,
положенные вдоль здания: две вплотную к продольным
стенам, третий опорный прогон лежит по осевой линии
здания.
Несколько слов о строительной технике. Все здание,
как говорилось, возведено из сосновых бревен диаметром
до 40 см в нижней и до 27—28 см в верхней части здания.
Западный и восточный фасады имеют по 16, северный
и южный по 14 венцов кладки. Характерно, что в тех
случаях, когда длинных бревен не хватало, кладку делали из
двух-трех бревен одинаковой толщины, подгоняя их
впритык или с применением пазов в обеих бревнах («паз в
паз») *• Верхний венец на западном и восточном фасадах
выступает наружу на 1,75 м и служит опорой для свесов
кровли. Бревна имеют местами следы огранки, углы
срублены в «обло», т. е. с выпуском наружу до 20—22 см
(рис. 11,1). Придел конструктивно был связан с основным
зданием слабо, при помощи бруса, выведенного через
внутреннее окно в интерьер. Сложен придел из более
мелких бревен без огранки. Характерная особенность
кладки всего здания — полное отсутствие в его конструк-
* Если это не результат работы реставраторов.
17

ции гвоздей, их нет даже в местах наиболее
ответственных сопряжений.
Генезис архитектурных форм. Вопрос о генезисе
архитектурных форм Рекома важен для осмысления его
культурно-исторических связей и всей истории здания.
Весьма зрелые и развитые, эти формы свидетельствуют о
длительной предшествующей традиции деревянного
зодчества, воплотившейся в Рекоме в столь законченном и
гармоничном виде. Господство каменной народной
архитектуры в горах Центрального Кавказа, представленной
тысячами памятников, может создать обманчивое
представление об отсутствии здесь деревянного зодчества
в древности и средневековье. Но это не так. Современные
исследователи с полным основанием считают, что каменное
зодчество на Северном Кавказе длительное время
сосуществовало с деревянным и что традиции последнего
прервались в XIX в. вследствие сведения лесных массивов
в горах и предгорьях B8, с. 171; 29, с. 15, 83—84; 30,
с. 88—89, 119—120). В. П. Кобычев полагает даже, что
деревянное зодчество здесь предшествовало каменному
B9, с. 15). Хорошо известно древнее и современное;
деревянное зодчество в западных районах Грузии C1, с. 48—
51; 32). На Северном Кавказе реликтом почти исчезнувшей
деревянной архитектуры являются весьма архаичные по
своему облику срубные постройки карачаевцев и балкарцев
B9, с. 102—103, рис. 30; 33, с. 29—31). В последнее
время интересные археологические данные получены в
долине р. Эшкакон В. Б. Ковалевской, исследовавшей поселок
кобанской культуры VIII—VII вв. до н. э. с жилыми
и хозяйственными постройками, сложенными
комбинированно из камня и дерева (перекрытия). На основании
полученных раскопками данных и архитектурных
реконструкций В. Б. Ковалевская пишет о том, что «в традициях
домостроительства прослежизается ряд специфических
признаков, ареал которых ограничивается территорией от
верховьев Кубани до верховьев Терека, а время — от ко-
банских древностей до домов карачаевцев, балкарцев
и осетин недавнего прошлого, что, безусловно, говорит о
культурной преемственности древнего и позднего местного
населения» C4, с. 92). Сказанное касается и деревянных
конструкций перекрытий. Обратим внимание на
реконструкцию экстерьера эшкаконского здания кобанской эпохи:
большие, далеко выдвинутые по отношению к фасадам
свесы, подпираемые столбами C4, с. 93, рис. 4, б), являют
собой отдаленный, но явственно читаемый прототип свесов
на столбах Рекома.
1.3

На территории Северной Осетии до нашего времени
сохранились реликты деревянной архитектуры,
подтверждающие тезис о былом существовании таковой.
Близ сел. Верхний Цей, на площади старого сельского
кладбища, находятся руины деревянного святилища
Уастырджи, во многом представляющего аналог Рекому.
Подробнее о нем мы скажем ниже. Еще одно деревянное
святилище существовало в Нижнем Зарамаге, близ галуана
Магкаевых. Конструкция его осталась неизвестной, но
существование вполне достоверно — у входа в святилище
находились три могилы, одна из них грузинского царевича
Георгия C5, с. 124). Деревянным срубом было известное
осетинское святилище Сидан C6, с. 169, рис. 9), к
сожалению, оставшееся неизученным. Святилище Мыкалгабыр, в
сосновой роще между с. Верхний Цей и Хукали,сложено из
камня, но накрыто срубом с дощатым перекрытием. Это —
территориально ближайшие параллели Рекому как
культовому сооружению. Относительно жилых построек отметим
свес на столбах в с. Верхний Цей. Традиции деревянного
зодчества в Цейском ущелье были настолько устойчивы,
что в 1868 г. у с. Верхний Цей была построена
единственная в Северной Осетии деревянная церковь св. Троицы
(рис. 14,1). О том же свидетельствует упоминавшийся
выше В. С. Толстой; приехав в с. Цей, «увидел я пред собой
деревню родимого севера; сосновые рубленые избы, огороды
из жердяка, это была осетинская деревня Чай». В. С.
Толстой пишет далее: «Чай имеет тоже непременные башни
осетинского дома, но здесь они деревянные и невысокие»
B, л. 127—128).
Это очень редкое свидетельство о существовании
деревянных башен в горах Кавказа. Можно было бы усомниться
в его достоверности, но последнее подтверждается
рассказом Вахушти о вторжении турок-османов в Грузию в
1678 г.: «Тогда на Хреитской горе рачинцы, засевшие в
деревянных башнях, начали палить из ружей и убили
Сазверела Чиджавадзе и многих других и перебили
преимущественно османов» C7, с. 256). Видимо, следует
согласиться с исследователями, выдвинувшими версию
о широком бытовании деревянных башен на Кавказе
в древности C1).
Известны памятники деревянной архитектуры и вне
Цейского ущелья. Так, в с. Стур-Дигора функционировало
святилище Уастырджи, сложенное из камня, но с
деревянным перекрытием C8, л. 33). Каменное святилище в
местности Бахайта близ с. Кумбулта имело двускатное
перекрытие из бревен и с коньковым брусом C8, л. 39).
19

По свидетельству Л. Штедера 1781 г.,в Кобани «можно
встретить отдельные каменные дома, но по большей
части это деревянные плохие дома, похожие на горные
хижины» C9, с. 43). В. В. Маркович в 1906 г.
засвидетельствовал деревянные дома-срубы с оригинальными крышами
в сел. Тамиск B6, с. 49).
Приведенные факты, кажется, не оставляют сомнений
в традиционности местной деревянной архитектуры в горах
Северного Кавказа в целом и, в частности, в Северной
Осетии. Корни этой архитектуры уходят по крайней мере
в эпоху кобанской культуры VIII—VII вв. до н. э., если не
еще глубже. Отсюда становится понятной и выработан-
ность архитектурных форм Рекома.
Сказанное еще раз подтверждается при рассмотрении
деталей с привлечением общекавказского сравнительного
материала. Это сопряжение углов стен в «обло» в Карачае,
Балкарии B9, с. 82, рис. 21, 1—2), Горной Раче D0, с. 73,
рис. 94), Сванетии D1, табл. VII), сходные конструкции
крыши с напуском скатов один на другой и без охлупня
(Южная Осетия, Горная Рача, Сванетия — 40, рис. 55, 65,
70, 103;41, табл. IX; 42, табл. I, III, XVI и т. д.). По
реконструкциям специалистов большие свесы были известны в
Грузии в древности D3, табл. XXXV, 4) и просуществовали
до нашего времени D0, рис. 93). Вполне обычны для
деревянного народного зодчества горного Кавказа и рубленые
(иногда дощатые) фронтоны, аналогичные фронтонам
Рекома B9, с. 116, рис. 33, 5, 7; 32, табл. 189, 1—4;
табл. IX; 42, табл. III и т. д.). Все это позволяет говорить
о закономерном появлении указанных архитектурных
деталей и строительных приемов в Рекоме и
рассматривать его как глубоко местный и самобытный архитектурный
памятник, вобравший в себя длительные предшествующие
традиции, Очевидно, кстати будет напомнить и о том, что
П. С. Уваровой в Горной Раче близ г. Глола было осмотрено
небольшое полуразрушенное деревянное святилище Шхел-
ского креста, «заваленное рогами жертвенных животных»,
с дверьми, обитыми железными пластинками C5, с. 19),
подобно Рекому. К сожалению, этот памятник остался
неопубликованным. П. С. Уварова сообщает, что бытовало
предание о том, что хранившийся в святилище крест,
«не имея пристанища, сам перешел в Осетию, где
сохраняется до сих пор» C5, с. 19).
Здесь нельзя не сказать особо о резных консолях,
поддерживающих водосточные желоба и украшающих
здание. И функционально, и типологически они близко
напоминают так называемые «курицы» в русском деревянном
20

зодчестве C0, с. 67, рис. 55,6; 44, с. 213, рис. 130,11),
но имеют более сложную и вычурную конфигурацию,
большие размеры и украшены в верхней части резным
геометрическим орнаментом (рис. 13, 2—3) и деревянными
фигурками голубей. Ни в северокавказском, ни в
грузинском деревянном зодчестве подобные консоли нам не
известны. В осетинской архитектуре практиковались
деревянные крючья, которые монтировались в конструкцию
крыши и несли водосточные желоба; в качестве примера
приведем обследованный нами в 1972 г. жилой дом в
с. Верхний Кобан, принадлежащий Г. Д. Апаеву. Как
и в Рекоме, желоб был сделан из расколотого в длину
и выдолбленного бревна, лежащего на трех деревянных
крючьях длинной 0,90 м, прибитых к лагам перекрытия.
Конструктивная схема этих крючьев аналогична схеме
консолей Рекома. Но по своему образу эти сугубо
утилитарные крючья, разумеется, не идут ни в какое сравнение с
оригинальными и изящными консолями Рекома, во многом
определяющими его неповторимый облик.
Некоторую отдаленную типологическую параллель
фигурным консолям Рекома мы можем указать в оформлении
очагов в Сванетии, где на продольных балках-прогонах над
очагом крепились резные деревянные детали с
геометрическим орнаментом и украшенные головами животных на
концах D5, табл. ХУН,Б; 46, табл. ХХ1ХД). Но
функционально это совершенно разные вещи, речь может идти
только об одном художественно-стилистическом приеме
завершения деревянных конструктивных деталей протомой
животного и, следовательно, о существовании древней
художественной традиции.
Таким образом, мы имеем основания присоединиться
к выводу В. П. Кобычева о существовании деревянного
зодчества во многих районах Северного Кавказа B9, с. 15)
и можем говорить о наличии глубокой местной,
кавказской традиции строительства из дерева — традиции,
опиравшейся на весьма древнее мастерство местных племен
в обработке дерева. Нет особых сомнений в том, что
развивать гипотезы о возможном влиянии русской
деревянной архитектуры на Реком, выразившемся в способах
сопряжения углов, конструкции потолков, формах резных
столбов B7; 30, с. 66) нет никакой необходимости.
Совпадение в деталях и в общем силуэте Рекома с русскими
деревянными постройками, очевидно, следует объяснить
как результат конвергентного развития деревянной
архитектуры в различных по своим условиям регионах.
Резюмируя сказанное, мы приходим к выводу о генезисе
21

архитектурных форм Рекома на основе предшествующих
форм, выработанных длительной традицией кавказского
деревянного зодчества, корнями уходящего в эпоху кобан-
ской культуры первой половины I тыс. до н. э. Есть
известные основания думать, что Реком воплощает в себе
некоторые лучшие черты этого исчезнувшего зодчества. В этом
смысле Реком — памятник уникальный.
В истории функционирования Рекома можно, на наш
взгляд, выделить три последовательных периода. Кратко
рассмотрим их.
I период. Языческое святилище. Следует признать, что
наше замечание: «истоки этого знаменитого в Осетии
дзуара пока скрыты во тьме» D7, с. 90) до сих пор не
утратило своей силы, несмотря на дополнительное изучение
памятника в натуре. Одновременно следует признать и то,
что выделение в истории Рекома двух этапов: 1)
возникновение и функционирование в качестве христианской церкви,
2) трансформация в языческое святилище B8, с. 171) —
не точно, что вытекает из наших дополнительных
наблюдений, сделанных летом 1985 г. Сейчас становится очевидным,
что Реком первоначально возник как языческое святилище,
превращенное потом в христианскую церковь, а затем
последняя трансформировалась вновь в языческий дзуар.
Таким образом, в истории Рекома можно наметить не два,
а три периода.
Данные о I языческом периоде пока очень скупы.
Прежде всего это остатки каменного фундамента, ранее
не учитывавшегося исследователями Рекома. Фундамент
в виде правильной кладки крупных плоских (возможно,
подтесанных с лицевой стороны) плит хорошо заметен вдоль
восточного фасада и. зачищен нами (рис. 9,2). Ширина
фундамента здесь достигает 1 м. Хорошо выражен юго-
восточный угол кладки, которая от угла уходит вдоль
южной стены Рекома (его придела). Кладка стены
фундамента заметна и вдоль западного фасада: отдельные
камни образуют ряд, отстоящий от западной стены на
0,70—0,80 м. Попытки проследить северную стену
фундамента не увенчались успехом — она перекрыта северной
стеной Рекома. Длина фундамента по восточному
фасаду 7,70 м.
В настоящее время (и до реставрации 1972 г.)
описанный фундамент не является фундаментом Рекома. Сейчас
под сруб подложены большие необработанные камни и
плиты, не образующие регулярной кладки, что особенно видно
по южному, западному и отчасти восточному фасадам.
Наиболее крупные камни лежат на углах. Эта цепочка
22

камней, играющих роль некоей опорной субструкции
здания, четко отличается от фундамента и с ним не связана.
Поэтому есть основание считать, что описанный фундамент
принадлежит иному и более раннему зданию. Возможно,
он и был отмечен Е. Г. Пчелиной в ходе раскопок 1936 г., но
эту кладку трудно назвать «выстилкой» (по Е. Г. Пчелиной).
Неясно также, почему она была обнаружена на глубине
0,84 м — сейчас верхний ряд кладки соответствует
дневному горизонту. Возможно, Е. Г. Пчелиной был снят слой
делювия мощностью 0,84 м, до раскопок затянувший
фундамент и часть площадки и здания с северной стороны.
Когда был заложен интересующий нас фундамент?
Прямых данных в нашем распоряжении нет. Единственным
археологическим основанием для датировки являются
железный черешковый наконечник стрелы (рис. 18,7) и
серебряное височное кольцо с несомкнутыми концами и
ушком для подвешивания не сохранившегося украшения
(рис. 18,6), найденные при расчистке фундамента близ
юго-восточного угла в верхнем слое, почти на уровне
дневного горизонта. Стратиграфически они увязываются с
верхним ярусом кладки фундамента и — если исходить
из этих наблюдений — датируют фундамент
ориентировочно XIV—XV вв. (см. ниже).
Если предлагаемая дата верна, в XIV—XV вв. на
месте нынешнего Рекома находилось первоначальное
святилище, которое было языческим. В пользу последнего
соображения говорят два косвенных обстоятельства: 1)
фундамент не принадлежал христианской церкви, так как
его восточная стена не имеет признаков апсиды, 2)
местоположение древнего здания на поляне «Рекомы фаз»,
вдали от населенных пунктов, мотивирует его
принадлежность именно языческому дзуару, но не церкви.
В связи с предложенной интерпретацией возникает
вопрос о причинах, побудивших соорудить святилище именно
в данном месте, а не в другом. Следует заметить, что выбор
мест для святилищ в условиях горного Кавказа — вопрос
не праздный, но тем не менее редко интересующий
исследователей. В данном случае можно обратить внимание
на то, что поляна «Рекомы фаз» никогда не зарастала
лесом и не зарастает им и сейчас, хотя видимых причин
для этого нет. Возможно, это и привлекло внимание, как
явление непонятное и сверхъестественное.
II период. Христианская церковь. Приспособление
языческих культов к нуждам христианства, перестройка
языческих святилищ в христианские храмы — явление
обычное. Аналогичные процессы происходили и в условиях гор-
23

ного Кавказа, в частности, в Осетии. В. И. Абаев предложил
в этой связи термин «религиозный субстрат», показав его
на осетинском конкретно-историческом материале D8,
с. 325—331). На почве первоначального языческого
«религиозного субстрата» и проникающего в ущелья
Северной Осетии христианства в ходе их взаимодействия
происходит трансформация осетинского дзуара в
христианскую церковь.
Архитектурный облик стоявшего на выявленном нами
фундаменте первоначального святилища не известен.
Поэтому любые допустимые реконструкции будут гадательны.
Но облик здания, начавшего выполнять функции церкви,
известен хорошо. Это здание Рекома, дошедшее без
существенных изменений до реставрации 1936 г. и
сочетающее в себе довольно причудливое переплетение
христианских и языческих архитектурных элементов. К последним
в первую очередь относятся те изящно изогнутые
резные консоли, о которых уже говорилось — для
христианской архитектуры они абсолютно чужды. Обратимся к
краткой характеристике тех элементов, которые могут быть
связаны с церковью.
Как уже отмечалось, здание Рекома ориентировано
почти строго по линии запад — восток (небольшое
отклонение может иметь сезонный характер). Алтарная часть,
документированная резным деревянным антаблементом
от иконостаса (рис. 8), находится в восточной части
помещения в полном согласии с церковными канонами.
Алтарь не имеет полукруглой или граненой (как в церкви
св. Троицы в с. Верхний Цей) апсиды, и это может
послужить основанием для возражений. Но простые по
своей композиции и строительной технике каменные без-
апсидные церкви с конхой на тромпах известны в
соседней горной Грузии D9, с. 27—65). Еще более простые
и непритязательные безапсидные церквушки из камня
бытовали в послемонгольское средневековье в горах
Центрального Кавказа — в Балкарии и Северной Осетии E0,
с. 157—158). Грузинского происхождения безапсидные
церкви из камня в горах Осетии сооружались и в XIX в.
(Верхний Зарамаг, Цми, Каккадур, Кесатикау и т.д.)
Следовательно, безапсидный (тем более, в основе своей
восходящий к языческому дзуару) Реком не является
каким-то непонятным исключением и не выпадает из
общей линии развития христианского зодчества в горах
Центрального Кавказа.
Весьма характерны такие черты плана Рекома, как
наличие узких окон во всех четырех стенах и положение
24

входа в западной части южной стены (рис. 6). Последнее
было принято в христианских храмах грузинского
происхождения (на территории Северной Осетии храмы
XI—XIII вв. Зруга, Тли, Регаха, Дзивгиса, 28, с. 171)
и являет собой такую показательную деталь, которая
не может игнорироваться. В целом же,если Реком
освободить от явно вторичных пристроек-навесов с севера и юга,
перед нами окажется вполне обычная (но несколько более
приземистая) грузинская церковь типа Зруга и Тли в
Северной Осетии и множества идентичных «малых»
архитектурных форм Грузии B8, с. 171; 47, с. 90—91). Западный
и восточный фасады с фронтонами и щелевидными
оконцами еще более усиливают сходство, которое в совокупности
со всем остальным вряд ли случайно. Утверждение
А. Ф. Гольдштейна, что Реком возведен не в духе хорошо
известных в Осетии христианских храмов C0, с. 67—68) —
ошибочно. Реком возведен вполне «в духе» грузинских
церквей горной Северной Осетии и вписывается в их
традицию. Нельзя не учитывать и письменную традицию:
уже в 1780 г. Иоанн Болгарский писал о Рекоме как о
деревянной церкви A, с. 170). Храмом считал его В. Ф.
Миллер G, с. 64), а описание хранившихся в Рекоме
многочисленных атрибутов христианства В. С. Толстым
(см. выше) не оставляет никаких сомнений в том, что это
действительно церковь, во время Толстого пришедшая
в запустение.
Небольшая базилика без апсиды — первоначальный
облик христианизированного Рекома. С окончательным
его оформлением связан второй строительный период.
Он документируется приделом с южной стороны, который,
как сказано выше, был пристроен к основному зданию
позже. Чем была вызвана необходимость этой
пристройки?
Было бы допустимо думать, что она играла роль
притвора для молящихся, которые не могли
разместиться в основном помещении во время службы. Но это
объяснение вряд ли приемлемо, ибо придел для размещения
людей слишком тесен, а главное — полностью изолирован
от наоса, узкая и низкая дверь и щелевидное оконце не
обеспечивают зрителям придела контакта с литургическим
действом, происходящим в наосе.
Наиболее вероятным представляется, что
рассматриваемый придел был сооружен как гизница церкви, т. е.
помещение для хранения церковного имущества и реликвий.
Из первых описаний Рекома В. С. Толстого, В. Б. Пфафа,
П. С. Уваровой, В. Ф. Миллера мы знаем, что так и было:
25

в приделе хранилось не только огромное количество стрел
и других языческих приношений, но и чисто церковная
утварь — медная купель, киот, колокола и т. д. Выбор
южной стороны объясняется тем, что здесь имелся вход
в здание, тогда как сооружение придела с северной стороны
потребовало бы прорубить еще один вход — с севера.
По каким-то причинам этого решили не делать.
Можно думать, что первоначальная дверь церкви была
украшена железными декоративными пластинами и
кольцами и с внешней и с внутренней стороны. В интерьере
дверь украшали изображения кобанских булавок,
снаружи т— кресты. Когда был построен придел, наружный
декор с дверей сняли и перенесли на наружную сторону
новых дверей, ведших в придел. Здесь этот декор с
символами христианства был более важен. На эту же западную
стену придела выше входа прибили двупластинчатый
железный крест и, судя по фотографии Г. А. Вертепова A0),
повесили небольшой колокол. Весьма любопытно, что над
входом в придел была вырезана рельефная тройная арка,
имитирующая перспективный портал монументальных
каменных храмов D7, с. 91). На рисунке Рекома
В. Б. Пфафа этот «портал» ошибочно показан как арочное
завершение входного проема (рис. 2). Данная деталь
свидетельствует о стремлении имитировать каменную
архитектуру и о том, что возведение основного здания и придела
было разделено небольшим хронологическим промежутком.
Скромная деревянная церковь на поляне «Рекомы фаз»
играла, несомненно, выдающуюся роль в духовной жизни
осетинского общества. Об этом прямо свидетельствует
колокол, преподнесенный Рекому в 1680 г. грузинским
царем Георгием XI с надписью: «Мы, Багратион, великого
царя Шахнаваза сын, царь Георгий, пожертвовал колокол
отцу святому земли осетинской, молитвеннику Дигории
и Двалетии, за наше здравие, нашу победу и удачливость
и царства нашего преуспеяние» E1, с. 125; рис. 17,1).
Незаурядность христианской церкви Рекома
подчеркивается формулировками «отец святой земли осетинской»
и «молитвенник Дигории и Двалетии», в чем, вероятно,
выражалось весьма высокое еще в XVII в. общественное
положение рода Царазонта, которые были покровителями
Рекома A5, с. 47—48) и на землях которых стоял Реком.
Не вызывает особых сомнений и грузинское
происхождение христианского Рекома, влияние на него грузинской
культуры. Тесные связи Северной Осетии с Грузией и
особенная территориальная и политическая близость с ней
населения Алагирского ущелья и Туалгома вплоть до
26

XIX в.— факты известные. Особенно прочные связи
существовали между Туалгомом — Алагирией и грузинской
Горной Рачей. Известно, что рачинцы и сваны часто
бывали в Северной Осетии и подолгу жили там, находясь
на заработках в качестве отходчиков, овладевали
осетинским языком E2, с. 19; 53, с. 33). Известно также, что
рачинцы были хорошими плотниками, много строили
в Осетии и почитали Реком A5, с. 259; 45, с. 117). Эти
факты наводят на мысль, что в строительстве Рекома
как христианской церкви (или переоформлении дзуара
в церковь) могли участвовать рачинцы или сваны. На это,
в частности, указывает резной антаблемент от иконостаса:
оформленный в виде 9 арочек, сочетающихся с 10 врезными
арочками, «опрокинутыми» вверх (рис. 8,2), он
стилистически лежит в русле сванского народного искусства, где
арочный декор является «одним из типичных образцов,
определяющих своеобразие народного искусства» D6,
с.263).
Рассмотрев II период в истории Рекома, мы приходим
к выводу, что на этом этапе первоначальное языческое
святилище было превращено (или перестроено) в
христианскую церковь под непосредственным воздействием
грузинской миссионерской пропаганды, исходившей из
общеполитических интересов феодальной Грузии.
Несомненный высокий социальный статус христианской
церкви Рекома, как и предшествующего языческого дзуара,
опирался на экономическую мощь и политический вес рода
Царазонта, владевшего данным районом Алагирии,
эксплуатировавшего богатые полиметаллические месторождения
Садона — Мизура и контролировавшего важнейшую
перевальную Военно-Осетинскую дорогу.
III период. Языческое святилище. Третий этап в истории
Рекома связан с угасанием христианства в Цейском
ущелье (что, вероятно, отражает общую тенденцию
применительно к Северной Осетии) и регенерацией
традиционного осетинского язычества. Соответственно, христианская
церковь вновь превращается в дзуар. Нам уже
приходилось писать об этой новой трансформации B8, с. 171—172;
47, с. 91). Реком возрождается как святилище, потерявший
смысл церковный инвентарь, в том числе иконостас,
убираются в придел, хотя внешние атрибуты христианской
церкви — железные оковки дверей с крестами, крест над
входом, колокол на стене придела, антаблемент —
остаются, но семантически и функционально переосмысливаются;
Процесс превращения церкви в святилище, видимо, был
довольно длительным и постепенным. Судя по колоколу
27

1680 г. с дарственной надписью, Реком в конце XVII в.
еще функционировал как церковь, хотя процесс
трансформации уже наверное происходил — на накопление столь
значительной массы языческих жертвоприношений (свыше
11 тыс.) требовалось время. Через 100 лет после этого
Иоанн Болгарский еще именует Реком церковью, но вряд
ли это свидетельство отражает истинное положение:
сохранялась память о Рекоме как церкви, сохранялись
некоторые внешние атрибуты христианства, но
фактически в это время Реком был уже вновь святилищем.
На это определенно указывает В. С. Толстой, посетивший
Реком в 1848 г.: здание не только было заполнено
языческими жертвоприношениями, но и пришло в аварийное
состояние, ибо служба в нем была давно прекращена.
Видимо, процесс превращения церкви в дзуар начался в
XVII в., а XVIII — начало XX в. можно считать временем
активного использования Рекома- как святилища.
Высокий социальный статус первоначального дзуара,
а затем церкви, за новым языческим Рекомом был
сохранен: святилище приобрело всеосетинскую известность и
стало крупнейшим дзуаром Осетии, посвященным
популярнейшему божеству Уастырджи. Не случайно Реком
упоминается в осетинском нартовском эпосе наравне
с Татартупом, Мыкалгабырта и Таранжелосом. Это
упоминание — не свидетельство глубокой древности Рекома
A4, с. 371; 15, с. 258), а отражение именно его выдающегося
места в общественной жизни осетин.
Превращение христианского Рекома в языческое
святилище — случай не единичный. В Северной Осетии
аналогичным образом превратились в языческие дзуары храмы
в Дзивгисе, Регахе, Зруге, Гули и т. д. Подобная
трансформация закономерна, ибо христианская идеология после
своих первых успехов и побед, как бы громки они не были,
повсеместно отступает под натиском возрождающегося
традиционного горнокавказского языческого политеизма.
В этом смысле Реком представляет собой картину
вполне обычную.
Проблема датировки. Датировка строительства как
древнейшего здания дзуара, так и дошедшей до нашего
времени постройки — вопрос сложный и спорный. Мнения
исследователей противоречивы, зачастую не
аргументированы и интуитивны. Так, Е. И. Крупное считал, что
«святилище Реком существовало еще со времени кобанской
культуры» — I тыс. до н.э. E4, с. 169). Главный
аргумент — наличие в археологическом материале из Рекома
древних вещей, часть которых действительно относится
28

к кобанской культуре E4, с. 366). В качестве примера
укажем бронзовый ритон, украшенный протомой
животного (рис. 17,2) и бронзовую имитацию кабаньего клыка,
выполненную в «зверином» стиле E5, рис. 7,3; рис. 17,3).
Е. И. Крупнову не была известна бронзовая Т-образная
булавка с витым стержнем, происходящая из Рекома и
относящаяся к эпохе средней бронзы, т. е. середине
И тыс. до н. э. E6, с. 15). В таком случае дата святилища
могла быть удревнена еще на тысячелетие. В
действительности же подобные архаизмы не имеют отношения к дате
Рекома, ибо в его инвентаре явно представляют предметы
вторичного использования. В свое время Н. Я. Динник
по этому поводу писал: «Осетины сами разрывают курганы
и часть найденных вещей относят в Реком» E7, с. 54).
Никаких серьезных оснований говорить о существовании
Рекома ни в I, ни во II тыс. до н. э. мы не имеем.
Еще более необоснованным представляется суждение
А. X. Магометова о том, что Реком берет свое начало «с
эпохи первоначального появления алан на данной
территории» A4, с. 380), которое сам А. X. Магометов указать
не мог. Вступая в противоречие с самим собой А. X.
Магометов далее писал, что «здание святилища... было
возведено не позднее XIII—XIV вв.», скорее в конце XII —
начале XIII в. A4, с. 376), хотя и здесь никаких
видимых оснований датировки нет. Согласно Б. В. Скитскому,
время строительства Рекома — XVII в., основанием чего
послужил колокол с датированной грузинской надписью
E1, с. 121). Датировка Б. В. Скитского разделялась
другими историками D7, с. 91), а по мнению А. Ф. Гольдш-
тейна, Реком «ориентировочно датируется XV в., но,
безусловно, и до этого здесь существовала другая постройка,
ибо святость этого места восходит к древним временам»
E8, с. 291).
Недостаточно надежен для датировки и происходящий
из Рекома археологический материал. В ходе раскопок
Е. Г. Пчелиной на территории святилища была обнаружена
масса различных предметов. О происхождении отдельных
архаичных вещей уже говорилось выше. Остальной
инвентарь в массе своей представлен железными
наконечниками стрел позднесредневекового облика, которые
являются «мысайнагта» — жертвоприношениями мужчин-
охотников и воинов — божеству Уастырджи, покровителю
мужчин. Стрелы не могут быть датирующим материалом
Для строительства здания. Они свидетельствуют лишь о
времени использования Рекома в качестве дзуара. Кроме
того, привлечению наконечников стрел для датировки
29

Рекома мешает отсутствие разработок по типологии
и хронологии стрел горного Кавказа, где развитие их
в условиях высокогорной изоляции отличалось
значительной спецификой и сосуществованием лука и стрел
с огнестрельным оружием до XIX в. E9, с. 103—104;
60, с. 85, рис. 4 и т. д.). Иными словами, этот материал
должен быть сам датирован, что не может быть предметом
рассмотрения в данной работе.
Не может быть использован и метод дендро-хроноло-
гического датирования по древесине, так как Реком только
в советское время дважды реставрировался и древесина
исходного здания полностью заменена.
Наша попытка датирования строительства Рекома
I и II периодов основана на использовании комплекса
данных гляциологии, лихенометрии и некоторых истори-
ко-археологических фактах и соображениях, проливающих
дополнительный свет на вопрос. В самом общем виде
коснемся факторов гляциологического характера, имеющих
прямое отношение к истории Рекома.
Выше отмечалось, что Цейская долина представляет
собой хорошо выработанный трог — ложе древнего
ледника. Ясно, что Реком мог быть сооружен лишь после того,
как поляна «Рекомы фаз» освободилась от льда.
Определение времени ухода ледника с «Рекомы фаз» может дать
нам отправную точку для установления так называемой
«нижней» даты Рекома — времени, раньше которого
строительство здания здесь было невозможно.
Уже в 1912 г. А. Рейнгард отмечал, что «между
современным концом ледника и аулом Верхний Цей моренный
нанос выстилает дно долины сплошным слоем и
отличается большой свежестью, свидетельствуя о том, что ледник
ушел отсюда сравнительно недавно», хотя это и «нельзя
отнести к историческим временам» F1, с. 64—65). Неясно,
что имел в виду А. Рейнгард под «историческими
временами». Несколько иначе возраст аналогичных береговых
морен Центрального Кавказа оценивал Л. А. Варданянц,
относивший их «к последним стадиям отступания вюрма,
т. е. к стадии исторической и стадии XVII—XIX
столетий» F2, с. 216). Эти выводы Л. А. Варданянц повторил
несколько позже в специальной статье, посвященной
оледенению Уруха и Цея F3, с. 555).
Первоначально мы пытались рассчитать возможное
время освобождения поляны «Рекомы фаз» от ледника,
исходя из двух предполагаемых констант: 1) расстояние
от поляны до ледника; 2) скорость отступания ледника.
Однако скорость движения ледника оказалась подвержена
30

таким колебаниям, что она не может быть константой,
дающей возможность получения сколько-нибудь надежных
выводов. Так, по данным К. Н. Россикова, отступание
Цейского ледника происходило со средне^ скоростью
0,05 м в сутки, следовательно, до 18 м в год F4, с. 30),
по В. Л. Виленкину, в течение XVII—XIX вв. ледник
отступил на 1500 м со средней скоростью 5—6 м в год
F5, с. 308), по данным X. Я. Заккиева,скорость его
движения в 1927—1949 гг. составляла от 5 до 26 м в год F5,
с. 308), а П. В. Ковалев и В. «Д. Панов называют довольно
близкие цифры: 15,7 м (П. В. Ковалев за период с 1890
по 1958 г., 66, с. ПО) и 13 м (В. Д. Панов за период
с 1890 по 1969 г., 67, с. 167).
Австрийским ученым Р. Бешелем разработан
оригинальный метод датирования скальных поверхностей и
обломочного материала по данным о максимальных
размерах и скорости роста лишайников вида КЫхосагроп
2ео§гарЫсит. Метод Р. Бешеля получил название метода
лихенометрии и был апробирован в Альпах, а затем на
Центральном Кавказе В. И. ТуРманин°й и Н. А. Голодков-
ской при датировании ледниковых морен. Полученные на
Чегем-Ардонском участке лихенометрические данные
позволили реконструировать форму и размеры ледников,
существовавших на северном склоне Центрального Кавказа
за последние 700 лет. Установлено, что в конце XIII—
начале XIV в. ледники Центрального Кавказа были
значительно больше современных, в среднем на 5—6 км
F8, с. 85, 89, табл. 2; 69, с. 15), что соответствует
расстоянию между нынешним концом ледника и поляной «Рекомы
фаз». Отсюда понятен наш интерес к данным гляциологии
и к методу лихенометрии, который может быть с успехом
применен для датирования некоторых археологических
и архитектурных памятников, находящихся в
соответствующих экологических условиях.
Летом 1985 г. по нашей просьбе Н. А. Голодковской было
выполнено лихенометрическое исследование в районе
«Рекомы фаз» и получены интересные данные. К сожалению,
фундамент здания I языческого периода датировать не
удалось, так как он был покрыт почвенным слоем и
лишайники на нем не росли. Не оказалось их и на
камнях фундамента II периода. В результате длительного
антропогенного воздействия (со стороны туристов) на
многих валунах и скальных обломках поляны лишайники
оказались сильно повреждены. Тем не менее, путем
тщательного обследования скальных обломков на поляне и
отшлифованных ледником скальных обнажений, возвышаю-
31

щихся над поляной, было установлено, что в первой
половине XII в. A115—1135 гг.) ледника на уровне «Рекомы
фаз» уже не было. Поверхность единого Цей-Сказского
ледника, в конце XIII— начале XIV в. спускавшегося ниже
места слияния рек Цейдон и Сказдон, в указанное время
находилась несколько ниже уровня поляны «Рекомы фаз».
Заключение Н. А. Голодковской прилагается к
настоящей работе.
Таким образом, мы видим, что, согласно результатам
лихенометрического исследования, Реком, как святилище
I языческого периода, не мог быть построен раньше XII в.
Умозрительные предположения о времени его сооружения
в эпоху кобанской культуры I тыс. до н. э. или в эпоху
«первоначального появления алан на данной территории^
т. е. в первых веках н. э., отпадают.
В ходе раскопок Е. Г. Пчелиной во дворике Рекома
было найдено много монет, безусловно также «мысайнагта»,
но тем не менее представляющих интерес в качестве
хронологических индикаторов. Определение монет было
выполнено Е. А. Пахомовым, выделившим монетный клад
(около 150 экз. монет), найденный и принесенный в
жертву святилищу. Дата клада по Е. А. Пахомову — с конца
XIV по XVI в. Наиболее ранние монеты джучидские
(одна из них 1336 г.), далее следуют монеты Джелаиридов,
Комненов Трапезу нда A417—1446 гг.), ширваншахов
Дербента 1502—1524 гг., грузинские монеты XV—XVI вв.,
иранские Сефевидов, турецкие Османидов. Кроме того,
при раскопках Е. Г. Пчелиной были обнаружены и
русские монеты XVII—XX вв. A03, с. 81—82, 86—87,
102, 109). Эти точно датированные нумизматические
материалы нельзя игнорировать, и они — при всех
оговорках — определенно характеризуют тот хронологический
фон, который связан с функционированием Рекома.
Знаменательно, что монет раньше XIV в. нет. Это может
свидетельствовать о возможной нижней дате Рекома.
В данной связи большое значение приобретают
упоминавшиеся выше серебряное височное кольцо и железный
наконечник стрелы (рис. 18, 6—7), найденные нами
в 1985 г. стратиграфически на уровне древнего
фундамента. Как было сказано выше, височное кольцо подобного
типа (с маленьким колечком для подвешивания)
датируется XIV—XV вв., т. е. золотоордынским временем.
Датированные аналогии есть как на Северном Кавказе G0,
табл. 41,а,9; 71, с. 92; рис. 5, 16, рис. 8, 12), так и в
соседней Грузии G2, табл ЬХ1, 637, табл. ЬХХ1^ 770,
табл. ЬХХХ, 773, табл. ЬХХХП, 739). Это в совокупности
32

с нумизматическим материалом позволяет возникновение
языческого дзуара I периода и его функционирование
отнести приблизительно к XIV—XV вв. Косвенно эта дата
исторически подтверждается грузинским агиографическим
источником конца XIV в. «Житие Прохора, мученика
Луки и мученика Николая Двали», где речь идет об огрузи-
нившихся культурных деятелях Двали (т. е. выходцах из
Двалети — Туалетии), происходивших из села Цай (Цей)
или «из ближайших окрестностей его» G3, с. 49—50).
На территории исторической Двалетии другого Цея
неизвестно, и речь здесь может идти только о с. Цей в Цей-
ском ущелье. Следовательно, в XIV в. с. Цей уже
существовало, и это важно, ибо дзуар на «Рекомы фаз» не мог
появиться раньше, чем появилось в данной местности
население.
Все сказанное выше убеждает нас в том, что I период
существования Рекома следует датировать XIV—XV вв.
II период существования Рекома как христианской
церкви начинается в XVI в. На это указывают железные
декоративные оковки — пластины дверей основного здания
и придела, имеющие ярко выраженные христианские
кресты «византийского» (для этого времени
поствизантийского) типа (рис. 11). Полных аналогий этим
оригинальным декоративным оковкам нам найти не удалось, но
выявлена выразительная параллель, демонстрирующая
применение одних декоративных приемов и техники
ковки. Имеем в виду обитые железными пластинами двери
Ломисской церкви в Ксанском ущелье Юго-Осетинской
автономной области *. Горизонтальное расположение
пластин, кованые гвозди с круглыми, слегка ограненными
шляпками и размещенные в ряд железные петли с
продетыми в них кольцами (судя по фотографии, несколько
большего размера, чем в Рекоме) представляют сходство,
бьющее в глаза. На ломисских пластинах высечены три
грузинские надписи, датируемые, по палеографическим
признакам и упоминаемым в них личностям, XVI в.
G4, с. 17, фото). Грузинское происхождение ломисских
оковок подтверждено приводимыми в одной из надписей
именами кузнецов Лазаря Кишури и Георгия Бутхузи.
Видимо, мы можем экстраполировать дату ломисских
дверей на Реком и XVI в. считать временем трансформации
дзуара в церковь. Иных данных для датировки II периода
У нас нет.
* Интересно, что Ломисская церковь была почитаемой у горцев
Грузии.
2 Реком, Нузал и Царазонта
33

Здесь нельзя не сказать об отдельных архаичных
элементах в декоре дверей Рекома. Наиболее показательны
двери с оковками, изображающими булавки с навершия-
ми — волютами (рис. 10), вполне обычными для кобанской
культуры и даже северокавказских культур эпохи бронзы,
т. е. II тыс. до н. э. G5, рис. 34,5, рис. 40,1; 76, рис. 27,10;
77, табл. IX, А. 3; Б, 7; табл. Х,Б,1,16 и т.д.). Однако
было бы абсурдом на этом основании относить оковки дверей
Рекома к эпохе бронзы или раннего железа. Совершенно
очевидно, что данные архаизирующие элементы декора к
вопросу о дате Рекома не имеют отношения и являются
свидетельством живучести изобразительных сюжетов и
мотивов в условиях горного Кавказа, их необычайной
устойчивости во времени, что может еще раз указывать на
устойчивость самой кавказской этнической среды.
Подобные примеры сохранения реликтов и традиций можно
наблюдать и в других сферах материальной и духовной
культуры горцев Кавказа.
Грузинская христианизация Рекома в XVI в. находит
объяснение в общем историческом контексте грузино-
осетинских отношений этого времени. В XVI—XVII вв.
происходит особенно активное передвижение осетинского
населения на юг Кавказского хребта G8, с. 67) и
окончательное освоение им территории Юго-Осетии. В этих
условиях феодальная Грузия, испытывавшая большие
внешнеполитические трудности, была крайне заинтересована в
подчинении и военном союзничестве осетин. Грузинская
церковь «стала фактором культурно-идейного взаимного
сближения населения отделенных друг от друга районов
Грузии, фактором, выращивавшим и питавшим чувства
дружбы и солидарности между теми племенами и
обществами, куда оно проникало. В этом заключалась одна из
прогрессивных для того времени общественных функций,
выполнявшейся грузинской христианской церковью в
условиях Большого Кавказа» G9, с. 91). Сближение с Осетией,
ее политическое подчинение и использование ее ресурсов
для решения собственных задач — конечная и
традиционная цель как грузинской дипломатии, так и христианско-
миссионерской деятельности в Осетии. Но объективно она
содействовала сближению культур и народов
Грузии и Осетии.
XVII в. начался прямой экспансией Грузии в Осетию.
В 1601 г. имеретинский царь Ростом покорил Осетию
и Двалетию, а в середине XVII в. в числе земель,
подчиненных имеретинскому царю, названы Осетия и Дуалетия
G9, с. 127). Однако вряд ли такое подчинение было
34

реальностью, ча это указывают колокола Рекома и Дзи-
вгиса, преподнесенные вместе с церковной утварью
грузинским царем Георгием XI A676—1709 гг.),
заинтересованным в военной поддержке :о стороны осетин в его
напряженной борьбе с шахским Ираном (^8, с. 69).
Отношения Георгия XI с Осетией и осетинами вообще
заслуживают специального рассмотрения, которому здесь
не место. В ходе междоусобной борьбы Георгий и его брат
Арчил не раз находили убежище в горах Осетии.
Дарование колоколов в храмы Рекома и Дзивгиса показывает,
что в своих планах и расчетах Георгий XI исходил лз
опоры прежде всего на Алагирское и Куртатинское
общества.
О времени постепенной трансформации христианского
Рекома вновь в языческий осетинский дзуар мы уже
говорили: процесс переоформления, очевидно, начался
в XVII в., XVIII— начало XX в. следует считать временем
возрождения Рехома хак всеосетинского языческого
святилища.
Некоторые археологические реликвии. Выше говорилось,
что в ходе раскопок на территории Рекома (включая
и дворик) Е. Г. Пчелиной было обнаружено 11300
предметов, относящихся к разным эпохам и культурам. Большая
часть этого материала принадлежит к языческим
жертвоприношениям и связана с I и III периодами в истории
Рекома. Этого материала мы коснемся ниже; сейчас же
остановимся кратко на некоторых интересных
христианских реликвиях Рекома.
К сожалению, до нас не дошли иконы, оклады и
прочий церковный инвентарь, описанный В. С. Толстым и,
вероятно, представлявший не только историческую, но и
художественную ценность. Кроме них в Рекоме хранилась
серебряная бляха с изображением Георгия Победоносца
на коне (80, с. 183), но она не опубликована. Несомненный
интерес представляют два креста, происходящие из
раскопок Е. Г. Пчелиной и хранящиеся в Северо-Осетинском
объединенном музее истории, литературы и архитектуры
(81). Один ::з них — створка бронзового энколпиона
во вторичном употреблении: в герхней части пробито
отверстие для ношения на шнурке (рис. 18,2). Изображения
рельефные, сильно стертые, свидетельствующие о
длительном употреблении. В центральном медальоне фигура
Богоматери и греческая надпись МР ОУ, фигура в нижнем
медальоне с воздетыми руками в позе оранты. Энколпион
уже публиковался нами (82, с. 83, рис. 1,8) и
комментирован как отличающийся от древнерусских и неясный по
2*
35

происхождению. Искусствовед В. Г. Пуцко указал нам
армянскую параллель — крест на окладе Евангелия из
Антилиаса 1254 г. (83).
Второй крест-тельник (рис. 18,3) фрагментирован
(отсутствует нижняя часть), пластинчатый, бронзовый,
с ушком в верхней части. В средней его части
выгравирован четырехконечный крест, по концам — медальоны со
схематичными изображениями человеческих лиц,
переданными весьма условно. Крест не «серийный» и отличается
индивидуальностью, но тем не менее может быть
поставлен в один ряд с аналогичным по размерам, пропорциям,
оформлению округленных концов и технике гравировки
крестом-тельником из горного святилища Шенако (Ахмет-
ский район ГССР), опубликованным Р. М. Долаберидзе
(84, табл. 1,1). Судя по этой аналогии, рассматриваемый
крест может быть горно-грузинского происхождения.
Но подавляющая часть инвентаря Рекома имеет
происхождение, связанное с языческими пожертвованиями.
Прежде всего это тысячи наконечников стрел самых
различных типов. О целых стрелах некоторое представление
дает стрела с древком хорошей сохранности, хранившаяся
в фондах Пятигорского музея краеведения и поступившая
от жителя Владикавказа И. И. Филиппова в 1927 г. (85).
Общая длина стрелы 77,5 см, длина наконечника 5,5 см.
Незадолго до войны стрела была утрачена.
Аналогичные стрелы в большом количестве после
раскопок Е. Г. Пчелиной были переданы в Северо-Осетинский
музей, а в 1980 г. подвергнуты ксилотомическому
исследованию А. И. Семеновым и М. В. Пыжовой. Изучено 489
древков, давших следующее распределение: клен — 424,
семейство розоцветных — 39, тополь — 13, граб — 4,
береза, ясень, бук — по 3. Как видим, доминирующий
древесный материал — клен B7, с. 66).
Подробно описавший Реком В. С. Толстой о стрелах
говорит противоречиво: в рукописи «Сказание о Северной
Осетии» он утверждает, что угол придела был «завален
сотнями хорошо сохранившихся разновидных стрел» B),
тогда как в публикации пишет: «в углу лежала огромня куча
пополам изломанных стрел» (86, с. 267). Последнее
звучит более правдоподобно, что свидетельствует сам В. С.
Толстой, описавший соответствующий осетинский обычай
воинского побратимства: «Сопровождавшие меня
старики-осетины пояснили мне, что в давние времена был здесь воинский
обычай брататься следующим образом: два воина
отправлялись к Рекому, из каждого колчана вынимали по стреле,
перемешивали их, одну переламывали пополам и оба куска
36

оставляли в стенах Рекома. Это обязывало с
самоотвержением оборонять друг друга в бою...»
Тот же Толстой на земляном полу Рекома отметил
«круглый остроконечный стальной шишак, со стальною
полосою, опускающеюся перед лицом и с назатыльником
из кольчуги» B). Примерно через 20 лет о том же сообщает
В. Б. Пфаф: «Осетины рассказывают, что в церкви в Рекоме,
в ущелье р. Цейдона, сохранился шлем, колчан и копье
Осибагатара. Отправившись к этому месту, я в названной
церкви действительно нашел эти вещи, зарытые под кучею
стрел и луков. Вещи эти, судя по отделке, могут
принадлежать XIV веку» (87, с. 59). Там же на отдельной таблице
В. Б. Пфаф публикует рисунок шлема, но несколько
схематичный и неточный в деталях. Судя по рисунку
В. Б. Пфафа, в 1869 г. кольчужная бармица, закрывавшая
лицо, была еще целой (рис. 18,4). Рисунок Пфафа повторил
Л. П. Семенов (88, рис. 18,1), разделивший дату
В. Б. Пфафа — XIV в. (88, с. 64) и согласившийся с
П. С. Уваровой в том, что шлем Ос-Багатара можно
сближать с хевсурскими шлемами E, с. 63).
Зная устойчивость и информативность фольклорной
традиции осетин, мы не можем игнорировать эти сведения
о принадлежности шлема, колчана и копья Ос-Багатару.
История Осетии знает нескольких выдающихся воителей и
военных вождей Ос-Багатаров, последний из которых жил
и совершал свои боевые подвиги во второй половине
XIII—начале XIV в. и умер в 1306 г. (89, с. 298). Это
историческая личность, подлинность которой
засвидетельствована в грузинском источнике середины XIV в.
«Жамтаагмцерели»; Ос-Багатар действовал на территории
Грузии (90, с. 165—197), поэтому датировка и хевсурская
атрибуция шлема, приписываемого ему, несомненно,
привлекают внимание. Если дата шлема, как конец XIII—
начало XIV в., будет обоснована, принадлежность его
Ос-Багатару обретет не только фольклорную, но и
историческую почву и может стать допустимой реальностью.
К сожалению, ни шлем, ни колчан, ни копье не
сохранились и исследователи навсегда лишены возможности
изучить вооружение Ос-Багатара в натуре. Уцелел
архивный рисунок шлема, достаточно точный, но без масштаба
(рис. 18,5), оставленный А. А. Миллером (91). Перед
нами высокая конусообразная мисюрка (а не шишак)
с кольчужной бармицей, защищавшей лицо, грудь, плечи
и спину воина. Для глаз сделаны овальные вырезы, нос
и нижнюю часть лица прикрьшала подвижная стальная
пластина-наносник, перед боем опускавшаяся. Нижняя
37

часть тилема усилена дополнительной пластиной,
наложенной на основу и имеющей декоративные вырезы арочной
формы, с пальметками на концах выступов (рис. 18,5,
внизу). Шлем с подобной бармицей был, несомненно,
тяжелым.
В целом средневековый возраст рекомовского шлема
сомнений не вызывает. Именно хевсурское происхождение
нам хажется сомнительным: хевсурские шлемы, очень
архаичные и дожившие до XX в. в своем средневековом
виде, значительно проще, представляя низкую мисюрку
с кбльчужным оголовьем, имеющим вырезы для глаз и
рта F0, 2. 95, рис. 13). Упоминаемые П. С. Уваровой
и Я. П. Семеновым хевсурские «чачкани» представляют
собой кольчужную рубашку и кольчужный шлем г
открытым лицом (92, с. 135, рис. 53). На одной из миниатюр
грузинской псалтыри XIII в. изображены воины Гедеона
в шлемах сходного типа, близкого хевсурским шлемам:
мисюрка с «яблоком» на макушке, по краю
орнаментальная полоса, бармица закрывает шею и плечи, но лицо
открыто, наносника и выкружек для глаз нет (93, табл. 113).
Шлем Ос-Багатара четко отличается от грузинских
шлемов, и это вызывает предположение о том, что он мог быть
привозным. В тех же миниатюрах и в архитектурных
памятниках XIII в. встречаем орнамент с пальметками,
очень напоминающими таковые на шлеме Ос-Багатара
(93, табл. х14; 94, с. 15, рис. 18), но последние
свидетельствуют не о грузинском происхождении, а о вероятном
приурочении шлема Ос-Багатара к XIII в.— времени, когда
данный сюжет растительного орнамента был популярен.
В общем определении даты шлема мы можем исходить
из тенденций развития вооружения на территории
Восточной Европы и Переднего Востока в эпоху раннего
средневековья и на рубеже позднего. Наш шлем генетически
не имеет отношения к вооружению Древней Руси, но
последнее лучше изучено и дает возможность нащупать
некоторые общие аналогии и попытаться «вписать» шлем
из Рекома в эволюционный ряд развития древнерусских
шлемов. Исходя из этих соображений, укажем такие
относительные аналогии, как русские шлемы Ярослава
Всеволодовича из с. Лыково, шлемы из с. Никольское
и г. Киева (95, с. 64, рис. 8, 3—5; 96, табл. XVI), датируемые
XIII е. (95, с. 64—65; 96, табл. XVI). Нетрудно видеть,
что шлем из Рекома такой же «крутобокий» и
сфероконический, как и древнерусские, и оптимально рассчитанный
на отражение рубяще-секущего удара по голове. «Новые
шлемы, самые крупные в истории домонгольского доспеха,
38

полностью закрывали глаза и лицо. Их возникновение
свидетельствует об известном утяжелении
предохранительного вооружения»,— пишет о вышеназванных русских
шлемах А. Н. Кирпичников (95, с. 63). Сказанное полностью
относится к шлему из Рекома; кроме того, имеется сходство
и в таких немаловажных деталях, как выкружки для глаз,
наличие наносников, бармицы, закрывавшей не только всю
шею, но и лицо воина. Шлем из Рекома, демонстрирующий
те же качественные черты и совпадения в отдельных важных
деталях, видимо, может быть на этом основании датирован
второй половиной XIII в.— временем жизни и деятельности
Ос-Багатара. Автор этих строк консультировался по
данному вопросу у А. Н. Кирпичникова, признавшего
предлагаемую дату обоснованной. *
Но наиболее полной аналогией шлему из Рекома
являются два турецких шлема конца XIII — начала XIV в.,
опубликованные Н. Расселом Робинсоном и хранящиеся
в «Топкапу-Сарай» — музее г. Стамбула (97, табл. XII,
С и Д). Особенно сходен шлем Д, имеющий такую же
яйцевидную форму, овальные выкружки для глаз, на-
носник и кольчужную бармицу, полностью закрывавшую
лицо, плечи и даже грудь воина. Но особенно характерны
«надбровья» — накладные пластинки, обрамляющие
сверху выкружки для глаз. Они почти одинаковы с таким же
«надбровьем» шлема из Рекома и представляют деталь,
существенную для нашей атрибуции. Нет сомнения в
хронологической близости шлемов из Турции и шлема из
Рекома.
Следует подчеркнуть, что рассматриваемый шлем из
Рекома, безусловно, дорогой, несет и определенную
социальную информацию. Он мог принадлежать только
феодальному рыцарю, каким и предстает перед нами по
историческим источникам и осетинскому фольклору Ос-
Багатар. Замечание А. Н. Кирпичникова: «Большинство
русских шлемов домонгольского периода представляли
дорогостоящие предметы, свидетельствующие о высоком
социальном положении их владельцев» (96, с. 32) и в
данном случае полностью приложимо к замечательному
шлему из Рекома, что может быть еще одним
аргументом в пользу Ос-Багатара.
Осмысление шлема, как, вероятно, принадлежавшего
Ос-Багатару, проливает дополнительный свет на историю
самого Рекома и его социальную функцию в качестве
* Выражаю искреннюю благодарность А. Н. Кирпичникову за
ценную консультацию.
39

важнейшего всеосетинского святилища. Прежде всего
отметим, что датирование шлема рубежом XIII—XIV вв.
подтверждает предложенную выше дату I языческого
периода в истории Рекома XIV—XV вв., ибо шлем Ос-
Багатара и другие его реликвии не могли попасть в Ре-
ком раньше смерти Ос-Багатара, последовавшей в 1306 г.,
т. е. в начале XIV в. С другой стороны, мы, кажется,
вправе сделать логическое умозаключение о том, что
подобные реликвии после кончины их владельца не могли
оказаться в Рекоме случайно, в качестве заурядного
жертвоприношения. Дарение реликвий легендарного Ос-Багатара
Рекому следует рассматривать как акт признания
высочайшего общественного статуса цейского святилища уже
в XIV в. Последнее же — подчеркиваем вновь —
теснейшим образом связано с феодально-аристократическим
происхождением и весьма высоким общественным
положением и влиянием могущественного рода Царазонта,
которому принадлежал Реком. Тот же факт, что
реликвии Ос-Багатара оказались именно здесь, в важнейшем
святилище земли Царазонта, говорит о принадлежности
Ос-Багатара к этой осетинской фамилии. Известно
бытование у осетин древнего обычая умерших на стороне,
невзирая на трудности, привозить и хоронить на родной
земле, на родовом кладбище. Выходец из Царазонта,
Ос-Багатар вместе с его реликвиями мог быть в начале
XIV в. похоронен на родовом кладбище Царазонта, а его
вооружение было принесено в жертву Рекому. Такова
вполне допустимая внутренняя логика фактов.
Наличие реликвий знаменитого воина Ос-Багатара
могло определить с самого начала и лицо Рекома, как
чисто мужского святилища и покровителя воинов, с его
обычаем воинского побратимства и переламыванием
стрел. И эта функция Рекома таким образом получает
возможное разъяснение.
Заканчивая рассмотрение некоторых реликвий Рекома,
отметим, что часть языческих приношений могла
поступить в Реком и во время его функционирования как
христианской церкви. В первую очередь сказанное касается
стрел. Некоторые горно-кавказские средневековые церкви
хранили в себе такое количество предметов-пожертвований,
что превращались в своеобразные «кладовые древностей».
Так, работавшая в 1972—1974 гг. экспедиция по изучению
Сванетии только в церквах Ушгула и Кала
зафиксировала 4552 предмета, в том числе массу стрел — как в
Рекоме (98, с. 77). Как видим, в силу сходства стадиальных,
социальных и культурных условий в горах Сванетии и
40

Осетии происходили сходные процессы, отражавшиеся
и в сфере идеологии. Но церкви Сванетии, в отличие от
Северной Осетии, не были языческими святилищами и
накопление реликвий здесь связано только с функцией
церкви.
Реком и народное зодчество Северной Осетии.
Высокий социальный статус Рекома нашел свое отражение
в еще одном любопытном явлении: по всей горной Осетии
стали появляться его «филиалы», что подтверждало
авторитет Рекома и выражало определенную общественную,
идеологическую потребность. «Филиалы» Рекома, но
сооруженные из камня, известны близ сел. Верхняя Саниба
в ущелье р. Геналдон (99, с. 16), Тибсли на р. Нардон
(99, с. 134), Цми на р. Цмиакомдон (99, с. 136), в Касар-
ском ущелье (ныне святилище Мыкалгабыр, 99, с. 164).
Кроме того, местные Рекомы известны в с. Цимити, Дзуа-
рикау, Гуларе, Зарамаге (99, с. 157) иве. Кемульта,
Чесельта, Лети, Едиси, Эрмани, Челиата, Бритата, Кабуз-
та, Галуата, Ходз Южной Осетии A00, с. 157). Их
архитектурные формы не зависят от «основного» Рекома в Цее,
речь идет лишь о широком распространении культа
Рекома — Уастырджи на севере и на юге Осетии, а
эпицентром этого культа был цейский Реком.
Архитектурно же ближайшим аналогом Рекому
является дзуар Уастырджи близ с. Верхний Цей, на старом
кладбище последнего. Этот памятник был обследован
в 1946 г. архитектором В. Лакисовым, сделавшим рисунки
двух фасадов, несколько неточный план C8, дело 9,
л. 29—30) и фотосъемку C8, дело 13, л. 5) святилища.
Материалы В. Лакисова ценны тем, что дают
представление о системе ныне обрушившегося перекрытия и тем
самым — об объемах здания. В настоящее время от него
сохранились лишь стены и низкая каменная ограда с
входом с северо-запада.
Руины дзуара Уастырджи обследованы нами летом
1985 г. Это был сруб, сложенный, как и Реком, из
кавказской горной сосны и в плане состоявший из двух
помещений: основного и придела с северной стороны.
Основное помещение в плане квадратное C,93 X 3,90 м), вход
в него с юга (рис. 19,1). Ширина входного проема 0,70 м,
высота 1,05 м, на левый откос прибиты два навеса для
дверей. Навесы явно позднейшие, относящиеся к ремонту
здания. Основное помещение заполнено двумя
полусгнившими несущими балками, рухнувшими при обвале
перекрытия; ориентированы по линии север—юг, т. е. в длину
здания. Здесь же масса обломков досок крыши, бревен,
41

упавших со стен. Кровельные доски с железными
фабричными гвоздями, тогда как в кладке стен гвоздей (как
и в Рекоме) не замечено. Это наводит на мысль, что
крыша святилища была отремонтирована сравнительно
недавно. На фотографии дзуара 1946 г. часть досок крыши
очень светлая, что свидетельствует о замене старых досок
новыми, свежеоструганными. Кроме того, помещение
заполнено бутылками, стаканами, тарелками, рогами и
черепами жертвенных животных и т. д. В стены было
воткнуто несколько деревянных шампуров. В восточной
стене сохранилось единственное окно, ширина его 0,23 м,
высота 0,28 м. Устройство окна аналогично устройству
окон Рекома: те же затесы бревен вокруг проема,
боковые откосы из толстых, вертикально поставленных досок
(рис. 19,2), но следов железных пластин-накладок,
ставен и запоров нет.
Наилучше сохранившийся восточный фасад дзуара
(рис. 16,2) имеет в высоту 8 венцов кладки, толщина
бревен в нижних венцах 42 X 36 см, 27 X 25 см, 30 X
27 см, 28 X 26 см. С восточной стороны хорошо виден
и фундамент из необработанных камней без раствора,
положенных в 4—5 ярусов. Высота фундамента, в
зависимости от рельефа, 0,60—0,80 м. В 0,40 м ниже окна
на восточном фасаде устроена дощатая полка шириной
0,27 м для размещения жертвоприношений. Полка
соответствует ширине придела 1,20 м.
Из основного помещения в придел ведет лаз,
расположенный на уровне земли и не по центру стены, а
сдвинутый (подобно окну в восточном фасаде Рекома) к
северо-западному углу (на расстоянии 0,50 м). Размеры
лаза 0,80 X 0,50 м.
Очень узкий A,60 м) и тесный придел, как и
основное помещение, ^ыл забит различными жертвенными
предметами (черепа и рога животных, бутылки, стаканы
и т. п.). В восточной и лучше сохранившейся стене
придела — окно высотой 0,30 м, шириной 0,20 м. Устройство
его аналогично вышеописанному.
Дзуар окружает каменная ограда, сложенная насухо
из рваного камня, вытянутая по линии север—юг и
имеющая скругленные углы. С восточной стороны, ввиду
крутизны склона, ограда отсутствует. Вход в ограду,
шириной 1,13 м, находился в северо-западной части.
В целом перед нами здание, по многим признакам
близкое Рекому и представляющее ему аналог наравне
с малыми Цейскими святилищами Чижита-Майрам и Ма-
ды-Майрам (рис. 15,16). Но дзуар Уастырджи наиболее
42

близок Рекому, чтс отразилось прежде всего е плане:
и Реком, у дзуар Уастырджи двухкамерные, состоящие
из основного помещения и небольшого, тесного придела.
Сходен архитектурный абрис и объемо; обеи> зданий
с их фронтонами и двухскатными крышами, хотя свесы
последней >ю размерам различны — свесы Рекома
настолько выдвинуты пс отношению к продольным
фасадам, что их пришлось подпереть четырьмя парами
столбов, чего нет в дзуаре Уастырджи. Тем не менее, сходство
объемов очевидное.
Существуют определенные соответствия и в деталях —
таких, как техника кладки бревен в «обло» и без применения
гвоздей, сходное оформление оконных проемов, полка
для жертвоприношений по фасаду и т. д. Все это убеждает
нас в принадлежности Рекома и святилища Уастырджи
к одной арх5Атектурно-строительной традиции,
развившейся на местной почве и испытавшей сильные внешние
импульсы. Выше уже говорилось об этом. Вместе с тем
не вызывает особых сомнений то, что Реком
предшествовал дзуару Уастырджи и что архитектурно последний
зависит от Рекома, который был своего рода образцом.
На это указывает хотя бы то, что в Рекоме придел был
пристроен дополнительно к оснорному объему, тогда как
в дзуаре Уастырджи он органически входит в систему
здания и данное обстоятельство свидетельствует о
копировании плана Рекома. У нас не! сомнения в том, что
дзуар Уастырджи ?нгчительно моложе Рекома.
В ходе исследования дзуара Уастырджи летом 1985 г.
были :ззяты образцы древесных углей из основного
помещения святилища (остатки сгоревшей конструкции
крыши—?), исследованные затем по методу радиоуглеродного
анализа ь лаборатории Института географии АН СССР.
Несмотря на запредельный возраст углей, их датировка
возможна в пределах от 200 до 300 лет, т. е.
соответственно XVII—XVIII вв. Эта дата по С-14 корректируется ли-
хенометрическим исследованием лишайника КЫгосагроп
зр., обнаруженного на кладке фундамента святилища.
Согласно расчетам, выполненным Н. А. Голодковской,
фундамент (и святилище.— В. К.) был сооружен между
1662—1678 гг., т.е. во второй половине XVII в. (см.
приложение) .
Как видим, Реком, воплотивший достижения
деревянной архитектуры Северной Осетии, в свою очередь
оказал воздействие на дальнейшее развитие этой
архитектуры. Еще одним аргументом в пользу сказанного
может быть деревянное святилище Сидан, упоминавшееся
43

выше. Сидан находился на поляне, окруженной лесом,
на склоне лесистой горы, возвышающейся над пос. Бурон
по левому берегу Ар дона (при слиянии Ардона с
Цейлоном). Как разъясняет В. И. Абаев, топоним «Сидан»
образован от осетинского «призывать», «приглашать»,
«объявлять» (в т.ч. и войну, 101, с. 105). Консультируя
автора этих строк, В. И. Абаев писал, что «это место было
связано с какой-то важной социально-религиозной
функцией, туда «созывали» народ для каких-то важных
совещаний и решений». Судя по имеющемуся в нашем
распоряжении снимку (рис. 18,1), Сидан был таким же
бревенчатым срубом с двускатной дощатой крышей и
фронтоном, как Реком и дзуар Уастырджи. Низко
расположенное квадратное оконце по верху и по низу было
обрамлено полосами железа (то же в Рекоме), коньковый
несущий брус вынесен далеко наружу и подперт столбом,
в верхней части увенчанным двумя симметрично
расположенными протомами, напоминающими фигурные
консоли Рекома, но короткие и схематичные C6, с. 169, рис. 9).
Наконец, на снимке, по-видимому, демонстрирующем
фасадную стену Сидана, хорошо видна угловая кладка
в «обло» (слева от столба). Очевидно, что Сидан, как и
Реком, состоял из двух помещений: основного с окном и
узкого придела. Можно довольно уверенно полагать, что
Реком, дзуар Уастырджи и Сидан — постройки одного
периода и одного историко-культурного круга.
Завершая главу о Рекоме, хотелось бы отметить, что
она вывела на две крупные и важные для истории,
археологии, этнографии и — говоря шире — культуры Северной
Осетии научные проблемы. Первая из них — проблема
исчезнувшего и не дошедшего до нас народного
деревянного зодчества Осетии, в былом существовании
которого у нас нет сомнений и ярким образцом которого
является Реком. Последний дает лишь приблизительное
представление об уровне исчезнувшей навсегда деревянной
архитектуры Северной Осетии, ибо «былое многообразие
деревянного зодчества далеко не в полной мере
характеризуется известными постройками» A02, с. 51). Без
особых преувеличений можно сказать, что с
исчезновением произведений деревянной архитектуры оказался
утрачен целый пласт народной осетинской культуры,
и этой работой мы ставим вопрос о существовании и
значении деревянного зодчества Осетии. Выявленная на
примере Рекома традиционность важна для археологов,
этнографов, историков культуры потому, что
«традиционность народного деревянного зодчества обусловила дли-
44

тельное сохранение форм, характерных для разных
эволюционных этапов» A02, с. 51).
Вторая проблема — чисто исторического характера.
Она касается бегло затронутой выше социальной роли
осетинского рода Царазонта. На фоне Рекома особое
привилегированное положение Царазонта в структуре
осетинского феодального общества проступает настолько
отчетливо, что не обратить на это внимание нельзя. С
учетом исторической ретроспективы последнее подводит
нас к обширной и сложной проблеме генезиса и уровня
развития феодальных отношений как в Алании, так и в
позднесредневековой Северной Осетии. Но прежде чем
обратиться к этим сюжетам, мы должны рассмотреть
еще один конкретный археологический памятник,
органически связанный с Рекомом — Нузальскую церковь —
«Нузалы аргъуан».
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Донесение протопопа Болгарского епископу астраханскому
Антонию от 18 июля 1780 г. о нравах и обычаях осетин//Материалы по
истории Осетии (XVIII век), т. I, ИСОНИИ, т. VI. Орджоникидзе, 1934.
2 Архив СОНИИ, ф. 9, оп. 1, дело 6, с. 143—148 (фотокопия,
подлинник хранился в библиотеке Петербургской духовной академии, сейчас
в отделе письменных источников Гос. Публичной библиотеки им. М. Е.
Салтыкова-Щедрина в Ленинграде). Выявлен и идентифицирован кандидатом
исторических наук Г. И. Цибировым.
3 Головин А. Топографические и статистические заметки об Осетии.
Кавказский календарь на 1854 год. Тифлис, 1853.
4 Пфаф В. Путешествие по ущельям Северной Осетии. Сборник
сведений о Кавказе, т. 1, Тифлис, 1871.
5 Уварова. Кавказ. Путевые заметки, т. 1. М., 1887.
6 Миллер В. В горах Осетии. «Русская мысль», кн. IX. М., 1881.
7 Миллер В. Терская область. Археологические экскурсии //МАК,
вып. 1. М., 1888.
8 Миллер В. Ф. Краткое сообщение об осетинской святыне Реком
в Цейском ущелье Терской области//Древности, т. XX, вып. 1, 1904,
протокол № 567, с. 33—34.
9 Динник Н. Осетия и верховья Риона//ЗКОИРГО, кн. XIII, вып. 1.
Тифлис, 1884.
10 Вертепов Г. А. В горах Кавказа. Терский сборник, вып. VI,
Владикавказ, 1903.
11 Дирр А. М. В Тагаурской и Куртатинской Осетии//ИКОИРГО,
т. XXI, № 3, Тифлис, 1911—1912.
12 Терский календарь на 1910 год. Владикавказ, 1910.
45

14 Вязигин А. Памятник первобытной религии на Северном Кавказе —
древнее осетинское святилище «Реком»//Революция и горец, 1929, № 5.
14 Магометов А. X. Реком //Ученые записки СОГПИ, т. 28, вып. 2.
Орджоникидзе, 1968.
15 Калоев Б. А. Осетины. М., 1971.
16 Чибиров Л. А. Народный земледельческий календарь осетин. Цхин-
вали, 1976.
1 Цаггева А. Д. Топонимия Северной Осетии, ч. II. Орджоникидзе,
1975.
!Ь Личное сообщение Л. К. Лаврова автору 8.12.73 г.
19 Плинии. Естественная история. Перев. В. В. Латышева//ВДИ,
1949, 2.
20 Музей этнографии народов СССР, ф. 234—34. Снимок получен
благодаря любезному содействию Е. Н. Студенецкой.
21 ЦГИА г.Москвы, ф. 454, оп. 3, ед. хр. 31.
22 Семенов Л. П. Из истории работы музея краеведения Северо-Осе-
тинской АССР по изучению памятников матерьгльной культуры
Северной Осетии. Дзауджикау, 1952.
23 «Северо-Кавказский большевик» от 9.12.36 г.
24 «Социалистическая Осетия» от 9.06.46 г.
25 Гнедовский Б. В. Предварительные работы и историческая справка.
Всесоюзный производственный научно-реставрационный комбинат
Министерства культуры СССР. М., 1972. Рукопись в Северо-Осетинском
республиканском музее. Данные Б. В. Гнедовским были получены от
Е. Г. Пчелиной.
2Ь Маркович В. В. В верховьях Ардона и Риона//Зап. ИРГО,
т. XXXVIII, № 3, Спб, 1906.
27 Пыжова М. В., Семенов А. И. Палеоботанические работы на
святилище Реком. Этнокультурный аспект// XIV «Крупновские чтения»
по археологии Северного Кавказа (тезисы докладов). Орджоникидзе,
1986.
28 Кузнецов В. А. Актуальные вопросы истории средневекового
зодчества Северного Кавказа//Северный Кавказ в древности и в средние
века. М., 1980.
29 Кобычев В. П. Поселения и жилище народов Северного Кавказа
в XIX—XX вв. М., 1982.
30 Гольдштейн А. Ф. Средневековое зодчество Чечено-Ингушетии
и Северной Осетии. М., 1975.
31 Джандиери М. И., Лежава Г. И. Народная башенная архитектура.
М., 1976.
32 Гараканидзе М. Грузинское деревянное зодчество. Тбилиси, 1959.
33 Асанов Ю. Н. Поселения, жилища и хозяйственные постройки
балкарцев (вторая половина XIX в. — 40 г. XX в.) Нальчик, 1976.
34 Ковалевская В. Б. Древние традиции в домостроительстве горцев
Северного Кавказа//СЭ, 1984, 6.
35 Уварова П. С. Кавказ. Путевые заметки, ч.Ш, М., 1904.
46

36 Студенецкая Е. Н. Осетины в музее этнографии народов
СССР//Археология и традиционная этнография Северной Осетии.
Орджоникидзе, 1985.
37 Вахушти Багратиони. История царства Грузинского/ Перевод
Н. Т. Накашидзе. Тбилиси, 1976.
38 ОРФ СО НИИ ИФЭ, фонд. 6, дело 8 (рис. и чертежи архитектора
В. Лакисова).
39 Осетины глазами русских и иностранных путешественников.
Орджоникидзе, 1967. ,
40 Джандиери М. И., Лежава Г. И. Архитектура горных районов
Грузии. М., 1940.
41 Чартолани М. И. Современные жилища в Сванети//К
этнографическому изучению Сванети. Тбилиси, 1970.
42 Очиаури Т. А. Новые жилые постройки в Онском районе.
Материалы по этнографии Грузии, IX. Тбилиси, 1957.
43 Лежава Г. И. Архитектурные памятники Грузии античного
периода. Тбилиси, 1979.
44 История культуры древней Руси, т. 1. М.—Л., 1948.
45 Чибиров Л. А. Осетинское народное жилище. Цхинвали, 1970.
46 Бардавелидзе В. В. Древнейшие религиозные верования и обрядовое
графическое искусство грузинских племен. Тбилиси, 1957.
47 Кузнецов В. А. Путешествие в древний Иристон. М., 1977.
48 Абаев В. И. Как апостол Петр стал Нептуном//Этимология 1970.
М., 1972.
49 Чубинашвили Нико. Зедазени, Кликис Джвари, Гвиара (грузинские
церкви с прямоугольным алтарем и конхой на тромпах). «Агз Сеог§1са»,
7, Тбилиси, 1971.
50 Кузнецов В. А. Зодчество феодальной Алании. Орджоникидзе, 1977.
51 Скитский Б. В. Очерки по истории осетинского народа с
древнейших времен до 1867 Г.//ИСО НИИ, т. XI, Дзауджикау, 1947.
52 Кипиани М. 3. От Казбека до Эльбруса. Владикавказ, 1884.
53 Волкова Н. Г. Этнические процессы в Закавказье в XIX—XX вв.//
КЭС, IV, М„ 1969.
54 Крупное Е. И. Древняя история Северного Кавказа. М., 1960.
55 Виноградов В. Б. Сарматы Северо-Восточного Кавказа. Грозный,
1963.
56 Кореневский С. Н. Т и У-образные булавки эпохи средней бронзы
Большого Кавказа и Предкавказья//Этнокультурные проблемы бронзового
века Северного Кавказа. Орджоникидзе, 1986.
57 Динник Н. Осетия и верховья Риона//ЗКОИРГО, кн. XIII,
вып. 1, Тифлис, 1884.
58 Гольдштейн А. Ф. Башни в горах. М., 1977.
59 Броневский С. Новейшие известия о Кавказе, ч. II, М., 1823.
60 Гаситашвили Г. С. Хевсурское вооружение «абджари»//МЭГ,
IX, Тбилиси, 1957.
47

Рейнгард А. Ледниковый период в Среднем Кавказе//Записки
Имп. Харьковского университета, кн. 2, Харьков, 1912.
82 "арданянц Л. А. О Девдоракском и Чачском ледниках//ИГГО,
т. 67, вып. 2, 1935.
63 Варданянц Л. А. Вюрмское оледенение бассейнов рек Ираф
(Урух) и Цей//ИГГО, т. 69, вып. 4, 1937.
64 Гейброк В. Некоторые результаты научной поездки по
Центральному Кавказу//ИГГО, т. 67, вып. 2, 1935.
ЬГ) Виленкин В. Л. Современное оледенение бассейна реки Ардон
(Северная Осетия)//ИСОНИИ, т. XVII, Орджоникидзе, 1956.
66 Ковалев П. В. Современное и древнее оледенение бассейна р. Цей-
дон//Материалы Кавказской экспедиции (по программе МГГ), т. 1,
Харьков, 1960.
67 Панов В. Д. Ледники бассейна р.Терека. Л., 1971.
68 Голодковская Н. А. Лихенометрия морен и динамика ледников
северного макросклона Центрального Кавказа за последние 700 лет//
Известия АН СССР, серия геогр., 6, 1981.
69 Голодковская Н. А. Реконструкция оледенения Центрального
Кавказа в XIII—XX столетиях (по лихенометрическим данным).
Автореф. канд. дисс. М., 19$2.
70 Алексеева Е. П. Древняя и средневековая история Карачаево-
Черкесии. М., 1971.
71 Милорадович О. В. Христианский могильник на городище
Верхний Джулат//МИА СССР № 114. М„ 1963.
72 Джорбенадзе В. А. Раскопки Жинвальского могильника Нака-
лакари в 1972 г.//Жинвали. Археологические изыскания в Арагвском
ущелье, 1. Тбилиси, 1983.
73 Кипшидзе Д. А. Житие Прохора, мученика Луки и мученика
Николая Двали//Известия Кавказского историко-археологического
института, т. II, Тифлис, 1927.
74 Гвасалиа Дж. Г. Памятники Ксанского ущелья. «Дзеглис мего-
бари», 21, Тбилиси, 1970.
75 Деген Б. Е. Курганы в Кабардинском парке г. Нальчика//
МИА СССР № 3. М.—Л., 1941.
76 Марковйн В. И. Культура племен Северного Кавказа в эпоху
бронзы (И тыс. до н. э.)//МИА СССР № 93. М., 1960.
77 Алексеева Е. П. Позднекобанская культура Центрального Кав-
каза//УЗ ЛГУ, серия ист. наук, вып. 13, 1949.
78 Очерки истории Юго-Осетии, т. 1. Цхинвали, 1969.
79 Гамрекели В. Н. Двалы и Двалетия в I—XV вв. н. э. Тбилиси,
1961.
80 Труды V Археологического съезда в Тифлисе. М., 1887.
81 Инв. № 3614/1171.
82 Кузнецов В. А. Энколпионы Северного Кавказа//Славяне и
Русь. М., 1968.
83 Письмо В. Г. Пуцко к автору от 5.06.83 г.
48

84 Долаберидзе Р. М. Археологический материал из села Шенако (Ту-
шетия). Тбилиси, 1973.
85 Книга поступлений Пятигорского музея краеведения, инв. № 1679.
86 Из служебных воспоминаний В. С. Толстого. Поездка в Осетию
в 1847 году//«Русский архив», год тринадцатый, кн. 2. М., 1875.
87 Пфаф В. Б. Материалы для истории осетин//ССКГ, вып. V.
Тифлис, 1871.
88 Семенов Л. П. Шлемы из Северной Осетии//КС ИИМК, вып. 57,
1955.
89 Кузнецов В. А. Очерки истории алан. Орджоникидзе, 1984.
90 Гамрекели В. Н. К истории Грузии рубежа XIII—XIV вв. «Мравал-
тави». Историко-филологические разыскания, V. Тбилиси, 1975.
91 Архив ЛО ИА АН СССР, фонд. 2, дело № 95, 1928. Копия
передана мне М. В. Пыжовой.
92 Макалатия С. И. Хевсурети. Тбилиси, 1940.
93 Амиранашвили Ш. История грузинского искусства. М., 1963.
94 Толмачевская Н. И. Фрески древней Грузии. Тифлис, 1931.
95 Кирпичников А. Н. Русские шлемы X—XIII вв.//СА, 1958, 4.
96 Кирпичников А. Н. Древнерусское оружие//САИ вып. Е 1—36.
Л., 1971.
97 Ки§$е11 КоЫпзоп Н. Опеп1а1 Агтоиг. Ьопаоп, НегЬеП Лепктз, 1967.
98 Чартолани Ш. Г. Материалы по археологии Сванети, 1. Тбилиси,
1976.
99 Тменов В. X. Средневековые историко-архитектурные памятники
Северной Осетии. Орджоникидзе, 1984.
100 Чибиров Л. А. Народный земледельческий календарь осетин.
Цхинвали, 1976.
101 Абаев В. И. Историко-этимологический словарь осетинского
языка, т. III. Л., 1979.
102 Орфинский В. П. К методике исследования деревянного зод-
чества//СЭ, 1983, 4.
103 Пахомов Е. А. Монетные клады Азербайджана и других
республик, краев и областей Кавказа, IX. Баку, 1966.

Глава II
НУЗАЛЬСКАЯ
ЦЕРКОВЬ
Один из популярнейших памятников средневековья
Северной Осетии — Нузальская церковь («Нузалы аргъуан»)
находится в Алагирском ущелье, в селении Нузал,
расположенном в небольшой горной котловине на высоте
1160 м над уровнем моря. Нузальская котловина,
вытянутая в меридиональном направлении,
геоморфологически представляет собой ледниковый трог, прорезанный
бушующим Ардоном. В 4 км севернее Нузала находится
рабочий поселок Мизур и Садонский свинцово-цинковый
комбинат.
Как и Реком, Нузальская церковь среди древностей
Северной Осетии занимает особое место, которое в данном
случае объясняется не исходным материалом постройки
и архитектурными достоинствами, а прежде всего
замечательными фресковыми росписями, для Северного
Кавказа уникальными. Но это не все. Как и Реком,
Нузальская церковь имеет такое историческое, археологическое,
фольклорное «окружение», связана с такими пластами
истории и культуры Осетии, что этот памятник, как и
Реком, требует самого серьезного внимания исследователей.
История изучения. Нузальская церковь, ее фрески,
надписи и особенно знаменитая стихоэпитафия,
связываемая историографической традицией с церковью,
получили весьма широкое отражение в печати — более
широкое, чем Реком. Здесь нет смысла рассматривать все
написанное о Нузальской церкви, и мы ограничимся лишь
основными и наиболее ценными с точки зрения научной
информации публикациями.
Наиболее ранние сведения о Нузальской церкви и ее
надписи содержатся у грузинского царевича и историка
Вахушти Багратиони A695—1784). Ссылаясь на
неизданный вариант «Географии Грузии» Вахушти, нузальскую
надпись опубликовал в 1897 г. М. Г. Джанашвили A, с. 43).
По замечанию М. Г. Джанашвили, в надписи была
«лаконически представлена история Овсетии от времен царя
Оса-Багатара, убитого царем Грузии Вахтангом Горгасалом
й
50

D99), до царя Давида Сослана». Вариант Вахушти
единственный, где упоминается именно Давид Сослан.
В 1780 г. с Нузальской церкви упоминает в своем
донесении протопоп Иоанн Болгарский: «в деревне Нузал —
целая ж, в которой видно отчасти стенное изображение
святых великомученников Георгия и Феодора Тирона и
Архистратига Михаила, а в чие имя — не известно» B, с. 169).
Заслуживает внимания одно из ранних упоминаний
Нузальской церкви, относящееся к 1837 г. Анонимный
автор указывает, что «в земле осетинцев или оссов, на
стенах церкви, которую относят ко времени царицы Тамары,
находится надпись, состоящая из тринадцати стихов.
В них сохранена доселе еще живущая память о походе
и гибели знаменитого Бахкатара, опустошившего Грузию
при Вахтанге Гургаслане в V в.» C, с. 489).
Упоминаемая надпись, копия которой была доставлена
бароном Розенкампфом профессору Берлинского
университета Бинеру, а им — академику М. Зроссе, была
опубликована последним на французском языке в 1830 г. D,
с. 310—312). Кто сделал эту копию и как она попала
к Розенкг;мпфу, нам неизвестно. Текста надписи мы
коснемся ниже.
На русском языке нузальская надпись была впервые
опубликована А. Головиным, который явно не видел
памятник в натуре — надпись он помещал на левой стене
церкви, где изображены лишь фигуры св. 13встафия,
ктиторов и их имена E, с. 450).
В 1869 г. в Нузале побывал В. Б. Пфаф. писавший,
что «церковь эта стоит среди аула Нузала, на кладбище»,
построена из «твердого камня» в весьма элементарном
стиле, она похожа на гробницы, ее окружающие, так что
на первый взгляд трудно определить, церковь ли это или
гробница. Она так мала, что 10—12 человек с трудом в ней
помещаются». Далее В. Б. Пфаф дает краткое описание
фресковых росписей и приводит рассказ о некогда
существовавшей в Нузале обширной надписи об Осе-Багатаре
F, с. 33—36). В другой публикации В. Б. Пфаф отмечает,
что в с. Нузал было всего 17 дворов и древнее кладбище
с памятниками, из которых один «приобрел себе
европейскую знаменитость своими пресловутыми надписями
и рисунками». В. Б. Пфафом впервые опубликован
рисунок церкви и некоторых ее изображений и надписей G,
с. 137. фиг. 1 и 5, рис.).
Краткое описание Нузальской церкви по В. Б. Пфафу
находим затем у Д. 3. Бакрадзе (8) и А. Берже (9),
причем Д. 3. Бакрадзе в качестве интересной детали указы-
51

вает отпавшую штукатурку, на которой могла быть
исчезнувшая надпись со сведениями о Багатаре «из рода Чарджо-
лидзе — Чиргилиани и о восьми братьях его» (8, с. 117).
Такое же поверхностное описание интересующего нас
памятника находим и у П. С. Уваровой, побывавшей в Ну-
зале в 1879 г. П. С. Уварова считает церковь скорее
часовней «по своей незатейливой величине», а по форме схожей
с осетинскими надземными склепами—заппадзами. В
стенах отмечены значительные трещины, на стенах и
фасаде следы рогов, указаны размеры: ширина 3,30 м, длина
5,63 м, высота 5,03 м. Далее следует описание фресок,
где отметим наиболее интересное и существенное:
«Церковь эта по своей тесноте служила или часовней или
назначалась первоначально в усыпальницы, время построения
церкви неизвестно, документов у осетин нет пока
никаких, но в истории и в преданиях о церкви этой часто
говорится... Устное предание говорит, что церковь эта
построена в XII веке братьями Цараздановыми и что
нижний пояс представляет пять осетинских богатырей или
родоначальников: Ос-Багатара, Сидамона, Архонца, Батца
и Царацонца» A0, с. 42—43).
В упоминаемом П. С. Уваровой «устном предании»
мы встречаем наиболее раннее в историографии
определение времени сооружения Нузальской церкви — XII в.
В 1886 г. Нузальскую церковь посетил В. Ф. Миллер,
указавший, что она пользуется не меньшей известностью,
чем Реком A1, с. 66). Описание памятника В. Ф Миллер
заимствовал у П. С. Уваровой. Как и предшествовавшие
авторы, В. Ф. Миллер свидетельствует, что «осетины
уверяют посетителей церкви, что прежде в ней существовала
надпись, в которой упоминался национальный герой
Осетии Оси-Багатар (живший в конце XIII и начале XIV
века) и его братья, но будто надпись эта была уничтожена
нарочно каким-то священником Николо Самаргановым,
который вместе с тем будто бы увез из развалин древнего
пещерного монастыря, находящегося недалеко от Нузала,
какие-то документы и драгоценности» A1, с. 68). В. Ф.
Миллером опубликован хороший и более точный, чем у В. Б.
Пфафа, рисунок Нузальской церкви A1, табл. XVII, 2,
рис. 20,1). В алтарной части здание было увенчано
большим металлическим крестом, у входа в ограду висел
колокол.
Еще одно описание Нузальской церкви принадлежит
Г. А. Вертепову, опубликовавшему его в 1903 г. Но и оно
неоригинально и представляет компиляцию текста П. С.
Уваровой. К описанию приложен лучший дореволюцион-
52

ный фотоснимок Нузальской церкви A2, фото между
с. 138—139, рис. 20,2).
Из других дореволюционных упоминаний Нузальской
церкви необходимо отметить дату ее строительства,
названную А. М. Дирром—1272 г. и указание на ее строителей
братьев Чарджановых A3, с. 266). А. М. Дирр при этом
ссылается на «Терский календарь» A3, с. 273), явно имея
в виду календарь на 1910 г., где помещена дата
основания Нузала—1272 г. A4, с. 358). В* главе 1 мы уже
касались подобных сведений «Терского календаря»
относительно Рекома и сейчас можем лишь подтвердить, что
дата основания Нузала не означает даты строительства
здесь церкви, а источник точных дат Рекома и Нузала
по «Терскому календарю» остается неизвестным и
поэтому непроверенным и сомнительным.
В послереволюционное время Нузальская церковь
продолжает привлекать внимание исследователей. Г. А.
Кокиев на ее примере приходит к выводу о генетической
связи между древними горнокавказскими церковными
и склеповыми сооружениями и пишет, что «в нагорной
полосе нередко можно встретить церкви и значительно
меньших размеров, чем нузальская, так что малые
размеры этого сооружения еще не дают достаточных
оснований не считать его церковью». Нузальскую церковь
Г. А. Кокиев относит «ко времени грузинской царицы
Тамары, т. е. к XII веку» A5, с. 65—66, рис. 35).
Известный исследователь Северной Осетии Л. П. Семенов также
отмечал, что Нузальская церковь очень невелика и
проста, но «и в настоящем виде этот памятник сохраняет
выдающееся значение и требует подробного специального
изучения». Им же помещены две фотографии здания A6,
с. 107). Нузальскую церковь кратко упоминает и
публикует ее хороший рисунок английский путешественник
Джон Ф. Бэддли в своей книге «Суровые горы Кавказа»
A7, с. 168, рис. там же), вышедшей в 1940 г. Но
настоящий научный «бум» вокруг Нузальской церкви
возникает после окончания Великой Отечественной войны.
15 мая 1946 г. Е. Г. Пчелина выступила в
Северо-Осетинском научно-исследовательском институте с докладом,
в котором высказала предположение о погребении
известного исторического деятеля конца XII — начала XIII в.,
Мужа и соправителя царицы Грузии Тамары Давида
Сослана в Нузальской церкви, которая первоначально была
склепом, а затем была превращена в церковь и расписана
фресками. Одним из оснований для этого вывода послужили
рассказы стариков-осетин Алагирского ущелья о том, что
53

Давид Сослан был погребен на родовом кладбище Цара-
зонов в Нузале, а именно — в «Нузалы аргьуан» A8, л. 16),
т. е. в Нузальской церкви.
2 июня 1946 г. Е. Г. Пчелиной были произведены
археологические раскопкк под полом «Нузалы ар^уан», в
результате »<его близ левой (от входа) продольной стены
бы;А обнаружен «каменный ящик» — гроб, составленный
из тесаных пли*. Внутри гроба оказался скелет
мужчины крепкого телосложения, в возрасте 40—45 лет (!9,
с 62—63) и довольно скудный погребальные инвентарь,
состоящий из двух ножей, трех железных поясных колец,
железного кресала V кремня, об;; для высекания огня
(вещи опубликованы Т. Б. Мамукаевым A9, с. 34—35).
Вскоре г осле раскопок Е. Г. Пчелина выступила в
СОНИИ с новым докладом, в котором найденный в
Нузальской церкви скелет теперь уже уверенно
отождествлялся с Давидом Сосланом B0) Сенсационное открытие
Е. Г. Пчелиной сразу же получило отражение в местной
печати B1), а затем и в грузинской (интервью акад.
С. Н. Джанашиа, 22, с. 13). С. Н. Джанашиа первым
высказал сомнения в правильности быводов Е. Г. Пчелиной;
комментируя эти сомнения в 1956 г., 3. Н. Ванеев писал:
«Возражения, выставленные академиком Джанашиа
против мнения Пчелиной относительно лица, погребенного в
гробнице, предсташшются довольно вескими» B2, с. 14).
Таким образом, хскоре после нузальских раскопок Е. Г.
Пчелиной четко выявились две противоположные точки
зрение: признающая погребение Давида Сослана в
Нузальской церкви и отрицающая его. Развернувшаяся вокруг
«проблемы Давида Сослана» полемика надолго стала
ведущим сюжетом в дальнейшем изучении Нузальской
церкви, причем одновременно продолжалась
наметившаяся еще в дореволюционное время полемика о
подлинности или подложности Кузальской стихоэпитафии
«Нас было девять братьев» и в этой связи — споры о
возможности или невозможности багратидского
происхождения Давида Сослана. В различных подходах к решению
последнего вопроса стал чувствоваться перевод чисто
академической дискуссии в сферу межнациональных
отношений, что, естественно, не могло содействовать
выяснению истины.
Развивая свою версию о погребении Давида Сослана
в Нузальской церкви, Е. Г. Пчелина написала
специальное исследование «Нузальская часовня б ?емерной Осетии»,
оставшееся неопубликованным B3). *аь фшая свою
работу, автор заключает: «Если бы это не было погре-
54

бение именно Давида Сослана и здесь не лежало бы тело
человека исключительного значения не только для
Осетии, но и дая грузин, великого полководца, широко
раздвинувшего пределы границ Грузии, мужа и соправителя
царицы Тамары, то для увековечения памяти кого-то
другого не стоило бы вызывать в глубь осетинских ущелий
первоклассных художников, чтобы расписать невзрачное
здание заппадза, построенное местными мастерами из
местного дикого камня... Перестройка заппадза в часовню
и украшение ее фресковой росписью это такой же
единичный факт, как женитьба представителя осетинского
стыр мыгкаг колена Царазонта на великой царице своего
времени Тамаре» B3, с. 43).
Однако сомнения продолжали существовать.
Романтический пафос приведенных высказываний Е. Г. Пчелиной,
завоевавших в Осетии многочисленных сторонников,
не усилил научную аргументацию^ Это, в частности,
отметил 3. Н. Ванеев, считавший, что в Нузальской церкви
похоронен не Давид Сослан, а Ос-Багатар, «живший
в конце XIII в. и воевавший в Карталинии» или «другой
вождь, неизвестный в истории» B2, с. 17). Ю. С. Гаг-
лойти в своей публикации, напротив, присоединился к
выводам Е. Г. Пчелиной B4, с. 120—127). Но в наиболее
четком виде концепция Е. Г. Пчелиной получила свое
дальнейшее развитие в монографии Т. Б. Мамукаева,
вышедшей в 1969 г. A9). Историческая часть этой работы
была построена на материалах Е. Г. Пчелиной, в
значительной степени заимствованных автором, патолого-анатомиче-
ское и антропологическое исследование оригинально, но
второе с самого начала было поставлено в зависимость от
первого и подчинено одной, заранее сформулированной
задаче — доказать принадлежность погребения в
Нузальской церкви именно Давиду Сослану. Выводы Е. Г.
Пчелиной рассматривались лишь как предварительные A9,
с. 36), тогда как выводы самого Т. Б. Мамукаева носят
однозначный характер: «результаты сопоставления
антропологических, палеопатологических, археологических данных
и фресковой росписи часовни с литературными,
историческими и фольклорными сведениями о Давиде Сослане
Дали нам основание сделать вывод о том, что изучаемые
кости являются останками Давида Сослана» A9, с. 104),
«антропологические данные соответствуют данным Давида
Сослана» A9, с. 111).
Ответ не заставил долго ждать. В 1971 г. вышла
работа И. А. Лолашвили «Тайна гробницы Давида Сослана»
B5). Автор, хорошо владеющий грузинскими источниками
;
55

и палеографией, подробно анализирует версию Е. Г.
Пчелиной — Т. Б. Мамукаева и подвергает ее резкой и —
следует признать — аргументированной критике.
Завершая свое исследование, И. А. Лолашвили пишет о
версии Е. Г. Пчелиной — Т. Б. Мамукаева: «Эту попытку
надо было бы приветствовать, если бы она основывалась
на объективном анализе материалов, добытых в
результате исторического, фольклорного, этнографического
или анатомо-антропологического исследования, но
плачевно то, что в основе лежат вольно или невольно
искаженные (или исправленные) факты и заранее выработанный
(предвзятый) взгляд, который противопоставляется
сведениям и фольклорным преданиям, сохранившимся в
древних и надежных грузинских памятниках» B5, с. 106—107).
Сам И. А. Лолашвили исподволь подводит читателя к
мысли о том, что в Нузальской церкви был погребен Ос-Ба-
гатар XIII—XIV вв., ссылаясь при этом на
неопубликованные разыскания Б. А. Алборова B5, с. 20), но
проявляет большую осторожность и пишет: «Если установить,
что останки погребения в Нузале принадлежат именно
этому Ос-Багатару, тогда у .Нузальской часовни была бы
и прочная опора, но у науки нет доказательств,
необходимых для этого...», «доказывать, что в Нузальской часовне
похоронен Ос-Багатар, очень рискованно, вследствие
чего этот вопрос сам по себе отпадает» B5, с. 60).
Таким образом, подвергнув критике версию Е. Г.
Пчелиной и Т. Б. Мамукаева, сам И. А. Лолашвили
конструктивных решений не предложил, хотя объективно и
наметил подходы к ним. Книга И. А. Лолашвили не лишена
и отдельных внутренних противоречий.
Кратко Нузальской церкви коснулся архитектор А. Ф.
Гольдштейн, датировавший ее XIII в.,
засвидетельствовавший местную строительную технику «в соответствии
с приемами местного зодчества» и необоснованно
заключивший, что этой постройке придали значение
церкви только в XIX в. По контексту А. Ф. Гольдштейна,
фресковые росписи Нузала также следует отнести к XIX в.
B6, с. 63—65). В другой своей книге А. Ф. Гольдштейн
без оговорок назвал Нузальскую церковь мавзолеем
«лихого рубаки» — погибшего в бою Давида Сослана B7,
с. 289, рис. 175). Положения А. Ф. Гольдштейна вызвали
критические замечания B8, с. 170).
Последними публикациями, связанными с Нузальской
церковью, являются работы В. А. Кузнецова и М. Б. Му-
жухоева. Не вдаваясь специально в полемику о мнимом
погребении Давида Сослана и акцентируя свое внимание
56

на архитектуре и фресках, В. А. Кузнецов пришел к
заключению о дате строительства здания и создания
фресок во второй половине XIII в., что позволило сделать
еще одно заключение: «достигнутое решение вопроса
о времени строительства и росписи Нузальской церкви
во второй половине XIII в. позволяет снять с
дальнейшего рассмотрения искусственно созданную и получившую
в свое время характер сенсации «проблему» Давида
Сослана, якобы захороненного в Нузальской церкви в 1207—
1208 гг. При столь явном хронологическом несоответствии
даты смерти Давида Сослана A207 г.) и даты
Нузальской церкви и погребения под ее полом, версия о
принадлежности последнего мужу и соправителю знаменитой
царицы Тамары отпадает» B9, с. 147). Было также
отмечено, что «чисто местная по своей архитектуре и
технике кладки Нузальская церковь в то же время
представляет собой замечательный памятник грузинского
искусства на территории Северной Осетии» B9, с. 150);
дополнительно этот тезис и дата — конец XIII — начало
XIV в.— были изложены в докладе на II
Международном симпозиуме по грузинскому искусству C0).
М. Б. Мужухоев в своей статье повторяет тезис о
функциональной принадлежности «Нузалы аргъуан»
первоначально склепу и о последующей его перестройке в
церковь, расписанную фресками. Автор считает, что
«погребенный должен был быть достаточно влиятельным и
почитаемым лицом» C1, с. 92).
Таковы основные вехи в изучении Нузальской церкви.
Как видим, памятник вызвал к жизни обширную
литературу (немало интересных материалов прошло также
в дореволюционной периодической печати; 32, с. 214—222)
и породил острые дискуссии, не получившие завершения
до сих пор. Тем не менее следует признать, что
исследование Нузальской церкви и ее «окружения» заметно
продвинулось вперед. В данной главе нами делается попытка
предпринять новый подход к историческому осмыслению
этого памятника, основанный на признании
необходимости дальнейшего исследования «Нузалы аргъуан» не
изолированно и вне контекста окружающих историко-
археологических объектов, а системно — в комплексе
с ними и, в первую очередь, с Рекомом.
Происхождение названия. Нам известны две
этимологии названия Нузал, опубликованные в научной
литературе. А. Д. Цагаева считает, что «название его, очевидно,
Монгольское» и приводит название монгольской
повинности «нузал» или «нузул», т.е. постой C3, с. 187—188).
57

Согласно Л. И. Лаврову, название с. Нузал происходит
от арабского «нузул» — «налог для содержания
проезжающих феодалов и их чиновников» C4, с. 81).
Как видим, этимология у обоих авторов, по существу,
одинакова как фонетически, так и семантически. С
исторической точки зрения более приемлемой нам кажется
версия Л. И. Лаврова, ибо арабское влияние на Кавказе
было глубже и активнее монгольского, а монголы сами
термин «нузул» могли заимствовать у арабов. Имеет
значение и то, что нам не известны факты пребывания
монголов в горных ущельях Северной Осетии, тогда как арабы
в период арабо-хазарских войн VIII в. и позже в горах
Кавказа и особенно в районах перевальных путей
проводили активную политику, направленную на удержание
контроля над этими путями. Именно в это время — в VIII—
IX вв. — за данной местностью могло закрепиться
арабское название «Нузал», как место сбора налога. В
дальнейшем изложении мы попытаемся остановиться на этом
более обстоятельно.
Сведения о ремонтах здания. Интересные данные
находим в упоминавшейся монографии И. А. Лолашвили.
Согласно И. А. Лолашвили, первое «восстановление» Ну-
зальской церкви могло состояться в конце XVIII или
начале XIX в., когда были нарисованы и обновлены
портреты девяти братьев и написана стихоэпитафия Ос-Бага-
тара. И. А. Лолашвили при этом обращает внимание на то,
что нузальские надписи с именами изображаемых лиц
выполнены в разное время и разными красками, манера
исполнения надписей различная (наиболее ранними он
считает имена «Д(авид)», («Ат)он», «Сослан», «Елиа»,
а также написание «Крест Христов». После реставрации
Нузальская церковь «превратилась в одну из коренных
молелен в Касарском ущелье», ибо Нузал «исторически
считался царазонским царским центром и к тому же
располагался на географически удобном месте» B5, с. 90—91).
Мы не имеем оснований не доверять И. А. Лолашвили
как палеографу и должны принять к сведению его
соображения относительно разновременности написания личных
имен. Более сомнительным и спорным представляется
утверждение о написании стихоэпитафии в начале XIX в. —
здесь, очевидно, сказывается стремление автора увязать
стихоэпитафию с деятельностью И. Ялгузидзе,
отправленного в 1821 г. в Осетию для строительства и ремонта
церквей B5, с. 86), хотя И. А. Лолашвили и отмечает, что «мы
не можем связывать реставрацию Нузальской церкви
с именем Иоане Ялгузидзе...» B5, с. 89). В данном случае
58

(как и в некоторых других) на построениях и логических
рассуждениях И. А. Лолашвили сказывается запутанность
и неясность материалов, связанных с Нузальской церковью.
Выход из этих противоречий мы видим в признании
подлинности и древности нузальской сгихоэпитафии. К этому
мы вернемся несколько ниже.
Наконец, вряд аи можно согласиться с утверждением
И. А. Лолашвили о том, что фигуры девяти братьев были
написаны лишь в конце XVIII — начале XIX вв., тогда
как остальные фрески — в конце XIII в. Серьезного
искусствоведческого анализа нузальских росписей никем не
предпринималось^ мы че беремся категорически утверждать
невозможность существования двух столь различных
хронологических Пластов в живописи Нузальской церкви,
но она всегда воспринималась исследователями как
цельное и единовременное явление. Пока мы не видим
достаточных оснований для подобного расчленения фресок
Нузала; иное дело — предположение И. А. Лолашвили об
«обновлении» портретов девяти братьев. Но и это может
утановить только специальный искусствоведческий анализ.
Таким образом, вывод И. А. Лолашвили о реставрации
(разумеется, частичной и только относительно живописи)
Нузальской церкви в конце XVIII или начале XIX в.
остается во многом не лкончательным и спорным. Более
надежными представляются наблюдения И. А. Лолашвили
относительно обновления некоторых личных имен,
возможно, к началу XIX в. сильно попортившихся или
осыпавшихся.
Достоверные сведения о восстановлении Нузальской
церкви в 1838—1841 гг. священником Георгием Бердзе-
нишвили И. А. Лолашвили приводит па основании
материалов из грузинских архивов. В частности, в рапорте
экзарху Грузии Евгению от 23 октября 1837 г. Г. Бердзе-
нишвили сообщает о разрушении почти до верха «передней
стены» (очевидно, стены с входным проемом.— В. К.)
и что «наверху тоже местами камни вывалились». На
ремонт здания комендант Владикавказа Широков выделил
80 руб. серебром. Согласно рапорту от АО июня 1839 г.
мастера должны были «обновить церковь камнем на
извести и побелить снаружи белой известью, а изнутри нет,
так как древняя роспись заметна». Следовательно,
ремонтные работы интерьер и живопись не затронули. 14
сентября 1841 г. обновленная церковь была освящена B5,
с. 95—98). К стене с входом была сделана пристройка из
соснового леса, остатки ее можно видеть на старых рисунках
(дощатая ограда и звонница с двумя колоколами, 7, с. 137,
59

рис.1; 11, табл. XVII, 2). Службы в Нузальской церкви
продолжались до 1930 г.
В период Великой. Отечественной войны и военных
действий на территории Северной Осетии 1942 г. здание
сильно пострадало. Сохранились фотографии 1946 г.,
сделанные Е. Г. Пчелиной до начала ее раскопок. На
снимке северного фасада хорошо виден вывал в средней части
западной стены и широкие трещины как в западной, так
и в восточной стенах (рис. 21, 2). Снимок южного фасада
демонстрирует глубокое разрушение юго-западной части
свода (рис. 21, 1). Можно только удивляться — как
древняя постройка с выветрившимся раствором и фактически
почти лишенная связующей основы кладки выстояла под
этими ударами? К счастью, судя по фотографиям,
разрушения не достигли интерьера и не затронули фресок.
И на этот раз они уцелели.
Мы не располагаем сведениями о произведенном
ремонте. Скорее всего он был выполнен местными силами
летом 1946 или в 1947 г., когда после раскопок Е. Г.
Пчелиной и сенсационных выступлений в печати к
Нузальской церкви проявлялся повышенный общественный
интерес. Вероятно, тогда и были устранены разрушения 1942 г.
Последние реставрационные работы в «Нузалы аргъуан»
были осуществлены в августе—сентябре 1973 г., когда
по поручению Министерства культуры СО АССР фрески
были очищены и консервированы бригадой московских
реставраторов во главе с Д. Е. Брягиным B9, с. 144,
прим. 103). Тогда же вдоль восточной стены была
сделана цементная опалубка, призванная предохранять эту
стену от движения транспорта.
Наконец, коснемся вопроса о перестройке здания
в древности. Многие предшествующие авторы отмечали
либо сходство «Нузалы аргъуан» со склепом с
двухскатной крышей (В. Б. Пфаф, П. С. Уварова, Г. А. Кокиев),
либо писали о перестройке склепа в церковь (Е. Г. Пче-
лина, Т. Б. Мамукаев, М. Б. Мужухоев). В частности,
основанием для вывода о древней перестройке склепа
в церковь Е. Г. Пчелиной и М. Б. Мужухоеву послужил
заметный на северном фасаде заклад, прослеживаемый
по швадо и, вероятно, имевший арочное завершение B3,
с. 20; 31, с. 92). Заклад был обследован нами в 1965 г.,
ширина его 1,05 м, высота 1,45 м, контуры арочного
завершения нечеткие, возможно, эта часть
перекладывалась B9, с. 133). Е. Г. Пчелина заклад считала
«замурованным прямоугольником погребального лаза» B3, с. 20),
но это не прямоугольник. М. Б. Мужухоев пишет, что
60

заклад мог служить первоначальным входом в виде
стрельчатой арки (склеп с открытой поминальной камерой на
высоком цоколе, 31, с. 92). Однако в Северной Осетии
склепы этого типа неизвестны,и не случайно М. Б. Му-
жухоев не указывает здесь ни одной аналогии. Но дело
не только в отсутствии местных аналогий. Отождествлению
с первоначальным склепом противоречат три узких щеле-
видных оконца, находящихся в северной, восточной и
западной стенах и ниже заклада. Если последний был
входом в склеп, то как и почему в 0,23 м ниже входа
оказалось окно? М. Б. Мужухоев на это существенное
обстоятельство не обратил внимания, а оно противоречит
версии о первоначальном склепе. Пытаясь объяснить этот
феномен, Е. Г. Пчелина писала: «окно восточной стены
(аналогичное окнам северной и южной стен —
ориентация дается неверно.— В. К.) выбито ниже
замурованного лаза, чего в постройке заппадза быть не могло, так
как в заппадзах окон не бывает» B3, с. 21). Это неверно:
окна не «выбиты» в ранее возведенных стенах, а сделаны
в ходе строительства здания, о чем убедительно
свидетельствуют их архитравные перекрытия и чисто
выложенные с отеской камней откосы (рис. 22, 1). Наличие окон
ниже заклада определенно не вяжется с версией о
первоначальном склепе, позже переделанном в церковь; Е. Г.
Пчелина права — в склепах окон не бывает.
В связи со сказанным мы не видим оснований говорить
о древней перестройке склепа — заппадза—в церковь.
Нам представляется, что «здание с самого начала
сооружалось как церковь» B9, с. 134), но церковь строилась
не профессиональным зодчим и мастерами, а местными
строителями и полностью в духе местных традиций. Этим
объясняется ее объемно-планировочная структура,
подражающая склеповой архитектуре и ничего общего не
имеющая с обычными церковными зданиями, а также
неканоническая ориентация по сторонам света. Указанное
сходство и порождало у исследователей мысль о
перестройке склепа в церковь. Вновь подчеркнем, что в
условиях горного Кавказа «христианизированным горцам
не были нужны монументальные здания со всеми их
каноническими атрибутами. Маленькие и непритязательные,
привычные для горца по своим архитектурным формам
и размерам полуцеркви-полусвятилища гораздо больше
соответствовали местным привычкам и вкусам» B9, с. 157).
В случае с рассматриваемым зданием мы имеем дело
не с полусвятилищем, а с полусклепом: весьма вероятно,
что Нузальская церковь с самого начала была задумана
61

и строилась и как надгробный мавзолей, и как
поминальная часовня с соответствующими атрибутами церкви.
Полусклеп-полуцерковь — таково подлинное лицо ^того
сложного, необычного и синкретического памятника,
который, юдобно Рекому, можно признать уникальным.
В итоге мы можем сделать важный аывод о гом, что
известные нам ремонты интерьер Нузальской церкви
и ее фрески не затронули, и они дошли до лас в
подлинном виде. Следовательно, «Нузалы аргъуан» можно
считать полноценным историческим источником и в этом —
еще одна грань этого замечательного памятника.
Описание здания. Чрезвычайно скромное здание
Нузальской церкви в плане представляет вытянутый
четырехугольник с размерами 5,50 X 3,30 м в экстерьере,
ориентированный почти по линии север—юг (рис 22, 1). 3
южной стене имеется входной проем шириной 0,75 м,
высотой 1,66 м, в остальных трех стенах — три узких щеле-
видных окна, сужающихся наружу. Так, например, окно
в северной стене имеет ширину в интерьере 0,40 м, в
экстерьере 0,20 м. Над уровнем пола окна находятся на
высоте 0,85 м (северное) и 1,45 м (восточное и
западное). Стены сложены из грубо обработанных камней на
извести, кладка нерегулярная, с бутобетонным
заполнением между панцирями. Толщина стен колеблется от 0,75
до 0,88 м. Пол земляной (суглинок с щебнем и
включением камней). Здание покоится на неглубоком (в два
ряда кладки) фундаменте из крупных, окатанных речных
булыжников, открытых в 1946 г. шурфом Е. Г.
Пчелиной (рис. 21, 3). Уровень земляного пола
стратиграфически находится на уровне верхнего яруса фундамента.
Объем церкви также предельно прост. Высота здания
4,70 м. Вертикальные плоскости стен на высоте
примерно 2 м постепенно (путем напуска камней) переходят
в характерный для горнокавказской архитектуры ложный
свод (рис. 22, 2). На высоте 3,55 м скаты свода
сочленяются, конструкция сочленения не фиксируется из-за
толстого слоя штукатурки. В алтарной части в стык скатов
вмонтирован единственный в здании голосник — крупный
глиняный сосуд глубиной от устья до дна 0,53 м. Устье
сосуда покрыто слоем штукатурки со следами красочного
слоя, и это еще раз говорит, что интерьер после
нанесения фресок не перестраивался. Диаметр устья 10 X 15 м.
В 1965 г. Е. Г. Пчелиной были извлечены два обломка
этого сосуда, изготовленного на ножном гончарном круге.
Сосуд коричнево-красный, с линейным зонным рифлением,
62

вполне типичный для золотоордынского времени XIII—
XIV вв. B9, с. 146).
Нам остается указать на наличие остатков
выступающих сланцевых полочек на западном и восточном фасадах.
На западном фасаде сохранились лишь следы такой
полочки, но на восточном она выражена хорошо: шесть
сланцевых плит вмонтированы в стену на высоте 2,0 м (в
интерьере это переход к ложному своду). Полка из далеко-
выступающих плит хорошо видна на рисунке В. Ф.
Миллера A1, табл. XVII, 2; рис. 20, 1). На западной стене
остатки полочки и из четырех плит сохранились также
на высоте 2,0 м.
Следовательно, плоскости продольных стен, лишенные
декоративных элементов, в точках перехода к своду были
расчленены горизонтальными полками, оживлявшими
продольные фасады. Сколько рядов таких полочек —
один или несколько — было на своде первоначального
здания-архетипа, сказать трудно. Свод в экстерьере
неоднократно перекладывался, и его облик мог быть искажен.
Генезис архитектурных форм. В свое время Г. А. Ко-
киев, имея в виду Нузальскую церковь, писал, что
«культура древних каменных церквей в горную Осетию вышла
из Грузии» A5, с. 57). Согласно Л. П. Семенову. Нузаль-
ская церковь является «памятником грузинского
церковного зодчества» A6, с. 108). Видимо, вопрос казался
настолько ясным, что оба исследователя свои выводы
аргументацией не сопроводили. Между тем, с выводами Г. А.
Кокиева и Л. П. Семенова согласиться невозможно. Ни
Нузальская церковь, ни другие северокавказские церкви
этого типа, существовавшие в горах Центрального
Кавказа в XIII — XV вв., ничего общего с грузинским
церковным зодчеством не имеют B9, с. 131). Этот тип
примитивных христианских культовых зданий горного
Центрального Кавказа нами выделен в особую центральную
группу, характеризуемую чисто местным происхождением:
«При отсутствии в их архитектуре сколько-нибудь
ощутимых внешних влияний, в то же время бросается в
глаза совершенно самобытный характер этих церквей,
выражающийся в простоте и даже грубости форм и
строительной техники» B9, с. 155). О том же свидетельствует и
отмечавшаяся выше близость Нузальской церкви к скле-
повой архитектуре горного Кавказа, подчеркиваемая
такими важными деталями, как ложные своды и
выступающие сланцевые полочки на скатах кровли — детали
для склепов вполне обычные до XVIII—XIX вв. B9, с. 156).
Принадлежность Нузальской церкви и горнокавказских
63

склеповых сооружений раннего и позднего средневековья
одной древней и самобытной культурной традиции нам
представляется бесспорной.
После раскопок В. И. Марковина в Эгикале (Чечено-
Ингушская АССР, 35, с. 93) и А. Л. Нечитайло в
Карачаево-Черкесии C6, с. 71, 74, 76, 77) стало ясно, что скле-
повые сооружения на Северном Кавказе существовали
уже во II тыс. до н.э., а их прототипы могут быть еще
древнее. На материалах Гинчинского могильника эпохи
бронзы в Дагестане прослеживаются первые признаки
появления ложного свода C7, с. 103) —детали, очень
существенной для конструктивной характеристики склепов;
в Эгикальском склепе мы уже видим входной лаз и полки
внутри камеры C5, с. 86, рис. 3, с. 88, рис. 7 и 8).
Проблема генезиса склеповых сооружений Северного Кавказа
специально изучалась В. И. Марковиным, отметившим
наличие этой традиции с эпохи бронзы C8, с. 4), и мы на
этих вопросах подробнее не останавливаемся. Главное,
что необходимо подчеркнуть — архитектурная концепция
Нузальской церкви, как и Рекома, отражает весьма
древние и устойчивые местные, глубоко самобытные
традиции, генетически связанные с предшествующим развитием
склеповой архитектуры и воплотившиеся в склеповых
сооружениях Северной Осетии позднего средневековья C9).
Наличие глубоких местных истоков является чертой,
объединяющей Нузал и Реком. Вместе с тем, есть и
существенная разница, на которую исследователи еще не
обращали внимание: Нузальская церковь никогда не
была языческим дзуаром и подобно Рекому (и другим
храмам Осетии) не претерпевала функциональных
трансформаций. Ответ на этот вопрос, вероятно, нужно искать
в исключительном социальном статусе этого памятника,
несколько отличном от также исключительного
социального статуса Рекома. Если Реком был только культовым
зданием, Нузальская церковь несла и функции
погребального мавзолея лица с настолько выдающимся
общественным положением, что создание языческого дзуара
здесь было немыслимым. Вообще в Северной Осетии мы
не знаем случаев превращения склепов в дзуары, в чем
отразился культ мертвых предков у средневековых
осетин, существовавший независимо от общественного
положения умерших. Могила предков — табу для потомков.
Фресковые росписи. Остатки фресковых росписей
сохранили четыре христианских памятника Северного
Кавказа: Северный Зеленчукский и Сентинский храмы
в Карачаево-Черкесии и Зругский храм и Нузальская
64

церковь в Северной Осетии. Из них лишь росписи Зруг-
ского храма XI в. специально изучались и публиковались
искусствоведом А. И. Вольской D0, с. 393—398).
Фрески Нузальской церкви, наилучше сохранившиеся, до сих
пор так и не стали предметом подобного
искусствоведческого исследования, хотя необходимость этого
исследования осознана давно B9, с. 134). Автор этих строк не
является искусствоведом, поэтому дальнейшее изложение носит
более описательный, нежели аналитический характер.
Коричнево-красными чертами —
разгранками—живопись Нузальской церкви разделена на верхний и
нижний ярусы по горизонтали, с выделением алтарной
части по вертикали. Последняя композиционно занимает
центральное место. В верхнем ярусе живописи алтаря
помещена традиционная композиция Деисуса с Христом
Пантократором в центре (рис. 23, 2). В нимб Христа
вписан крест, в левой руке Евангелие, правая благословляет.
По обе стороны головы помещена греческая
монограмма 1С ХС. На плечи накинут светлосерый хитон с
хорошо выписанными складками, под хитоном видно платье
розового цвета, с лиловым оттенком. Христос —
единственная фигура, изображенная по пояс, остальные даны в рост.
Слева.от Христа, на плоскости левой (западной)
стены помещена Мария Богоматерь в позе адорации — обе
руки воздеты, голова слегка наклонена (рис. 24), у левого
плеча греческая монограмма МР вУ, также с титлами.
На Богоматери красная пенула с капюшоном,
украшенная «звездами» на лбу и плечах, под складками пенулы
лиловая туника с манжетами, отделанными жемчугом.
Прекрасно написано лицо с подрумянкой на щеках.
Справа от Христа в такой же позе в полуоборот стоит Иоанн
Предтеча (рис. .25), о чем свидетельствует грузинская
надпись «Цминда Иоане» (святой Иоанн). Композиция
Деисуса «воплощала идею заступничества: Богородица
и Предтеча обращаются с молением к Спасителю,
предстательствуя за «род христианский»; они выступают
посредниками между богом и людьми, они молят Христа
о прощении грехов человеческих». Именно по этим
причинам композиция Деисуса «приобрела такую широкую
популярность в средние века, когда феодальный гнет
ложился настолько тяжелым бременем на плечи
трудящихся, что в их глазах Деисус как бы воплощал
последнюю «надежду отчаявшихся» D1, с. 136—137).
Правее Иоанна Предтечи изображен архангел
Гавриил, о чем свидетельствует остаток грузинской надписи
«Габриел» B5, с. 29). В левой руке архангела лабарум,
3 Реком, Нузал и Царазонта
65

завершающийся не обычным крестом, а тремя парами
расположенных симметрично «шариков»; в правой руке
сфера серого цвета с монограммой Христа «X». Вокруг
головы нимб, за спиной крылья, богатая одежда плохо
различима из-за сильных повреждений.
Симметрично архангелу Гавриилу и левее Богоматери
помещена фигура еще одного архангела с крыльями и
нимбом (рис. 26). Имя его не сохранилось, но можно
уверенно считать, что это архангел Михаил. Архангелы
Гавриил и Михаил занимали второе место в третьем чине
небесной иерархии. Как Богоматерь и Предтеча, они
предстоят перед Христом, готовые исполнить его волю. В
правой руке Михаила слабо заметный в виде вертикальной
полосы лабарум, в левой — серого цвета сфера с
монограммой «X» (на сокращение имени Христа указывает
титло). С этой же руки свисает желтая манипула с красными
овалами, украшенная жемчугом. Михаил одет в
роскошное платье красного цвета с широкими желтыми
полосами по подолу, вороту, рукавам и полам, также
расшитыми жемчугом (рис. 27).
Между Богоматерью и Михаилом изображен нимб
без лика, между Предтечей и Гавриилом помещен нимб
и видна часть головы — волосы и левый глаз еще одного
святого.
Живопись верхнего яруса алтаря особенно ярко
свидетельствует, что ее автором был
художник-монументалист, не только прекрасно владевший техникой фрески,
но и привыкший работать на больших площадях. Кон-
ховая полуфигура Христа мастерски вписана в труголь-
ное пространство над алтарным окном, фигуры
Богоматери и Предтечи за неимением места на северной стене
вынесены на боковые стены; зрительно композиция Деи-
суса оказалась раздробленной, но величественная
монументальность сохранена.
На продольных стенах в верхнем ярусе далее
изображены святые воины: на западной святой Евстафий, на
восточной святой Георгий. Евстафий сидит на коричнево-
красном коне, за спиной Евстафия развевается красный
плащ, тело защищено чешуйчатым доспехом, на правом
боку висит длинный серо-зеленый колчан,
расширяющийся книзу и украшенный рядами круглых точек,
видимо, изображающих бляшки (рис. 28). Колчан
прикреплен к поясу воина двумя коричневого цвета ремешками
с кольцами — для крепления к колчану. Под панцирем
просматривается светло-серая одежда, свисающая с
правой ноги, вставленной в стремя. В левой руке Евстафий
66

держит сложносоставнои лук, правой натягивает тетиву
со стрелой, имеющей раздвоенный (т. н. вильчатый)
наконечник, предназначенный для охоты D2, рис. 13, 26—28;
рис. 14, 5 и др.). Евстафий целится в двух оленей, спокойно
стоящих перед ним и глядящих на охотника (рис 29).
Конь св. Георгия белый, хвост и грива красные; сам
воин в развевающемся красном плаще и чешуйчатом до-
спехе копьем в правой руке поражает извивающегося
у ног коня змея, под которым христианская церковь
подразумевала язычество D1, с. 77). Голова Георгия
повернута вниз, взгляд устремлен на чудовище, нога
вставлена в стремя (рис.30).
Над входом в церковь (на южной стене) помещен
крест с тремя поперечными рукавами, в нижней части
обрамленный растительным орнаментом в виде
вьющихся стеблей (винограда? — В. К.) темно-коричневого
цвета, с округлыми бутонами на концах (рис. 31, 2). Это так
называемый «процветший» крест, аналогии которому
известны как в Грузии D3, табл. XVIII и др.), так и в
других странах христианского мира вплоть до Балкан D4,
табл. 15 и др.).
Рассмотрим фрески нижнего яруса. В алтаре
размещены четыре фигуры, из них две по сторонам алтарного
окна, с нимбами и Евангелиями в левой руке и
благословляющей правой. С правой стороны окна изображен
Василий, о чем свидетельствует грузинская надпись
«Басили», имя фигуры слева от окна не сохранилось. На
плечи обоих наброшены белые омофоры с крестами. На
правой (восточной) стене, рядом с Василием помещена еще
одна аналогичная фигура с хорошо читаемым
по-грузински именем «Романоз» — Роман — справа от головы
(рис. 31, 1). Против Романа на западной стене есть еще
одно изображение с нимбом и с кадилом в правой руке,
но плохо сохранившееся. Это дьякон. От имени дьякона
уцелели две буквы древнегрузинского алфавита хуцури —
«со», что позволило И. А. Лолашвили восстановить его как
«Сокур» B5, с. 31), тогда как А. И.Вольская и Н. Ала-
дашвили читают «оз» и допускают конъектуру имени как
«Германоз» (дополнительным аргументом для любезно
консультировавшей нас А. И. Вольской служит то, что в
сванской росписи в Тангиле изображены два дьякона с именами
Романоз и Германоз, 45). Конъектура И. А. Лолашвили
представляется более верной, ибо судя по зарисовке В. Ла-
кисова 1946 г., когда сохранность букв была лучшей,
это были действительно буквы «со».
Таким образом, имена Роман и Василий вполне досто-
3*
67

верны, имя Сокур восстанавливается предположительно.
Отведение данным персонажам исключительно почетного
места в алтаре и рядом с Христом свидетельствует об их
высоком положении. Нами уже было отмечено, что это не
апостолы, не евангелисты и скорее всего — местные перво-
святители и первосвященники, помещенные в алтарь по
требованию заказчиков росписей B9, с. 135). За годы,
прошедшие после наших публикаций (см. также 30, с. 2),
эти предположения возражений не вызвали, и теперь мы
можем повторить их более уверенно.
Правее фигуры Романа вся штукатурка нижнего яруса
живописи сбита, никаких сведений о содержании этого
участка фресок нет.
На противоположной (западной) стене сохранилась
сильно поврежденная и весьма интересная композиция,
вызывающая некоторые разночтения и споры среди
исследователей. Это пять фигур в светском платье и
головных уборах, без нимбов, обращенные лицами к алтарю
и с воздетыми руками. Человек в центре держит на
руках ребенка (рис. 36). Вертикальная черта — разгранка
черно-коричневого цвета четко отделяет эту группу
светских лиц от алтарной части с лицами священными: в
алтаре светские лица помещаться не могли. Изображения
светских лиц даны на белом фоне.
Можно полагать, что указанная композиция
посвящена ктиторам из местного христианского населения —
заказчикам и владельцам Нузальскои церкви. Правее
каждого из них коричневой краской были написаны по-
грузински имена (высота букв 5,3 см). Имена светские:
Д(авид), А(тон), Сослан (рис.33, 2), П(ид)арос, Елиа
(Илья) достоверны, восстановление имен Атон и Пида-
рос (в грузинском нет буквы Ф, поэтому следует читать
«Фидарос») вполне допустимо, восстановление имени
Давид спорно B9, с. 136). Конъектура «Давид» принадлежит
И. А. Лолашвили.
Из четырех достаточно надежных имен три являются
бесспорно осетинскими: Атон, Сослан, Фидарос. Имя
Илья связано с церковно-христианской ономастикой,
но также широко распространено у осетин (как видим,
с XIII—XIV вв.). Все этб убеждает в том, что
изображенные на западной стене ктиторы были осетинами, а
верхняя часть Алагирского ущелья, включая Буронскую
котловину, Цейское ущелье и, вероятно, всю территорию Туал-
гома, во второй половине XIII в. была прочно освоена
осетинским населением. В свете споров об этнической
истории Двалетии эти выводы имеют существенное значение.
68

Касаясь росписей «Нузалы аргъуан», Г. Г. Гамба-
шидзе обратил внимание на разницу в платье ктиторов
и посчитал первую и третью фигуры без бород женскими,
фигуры вторую, четвертую и пятую и с бородами —
мужскими D6, с. 75). Наблюдение Г. Г. Гамбашидзе нам
показалось верным, и мы его поддержали B9, с. 148).
Сейчас эти отождествления нам представляются
ошибочными: персонификация изображенных в ктиторской
группе лиц контролируется текстом известной нузальскои
стихоэпитафии (о ней см. ниже), в которой ни одного
женского имени нет, и речь идет только о девяти братьях.
Поэтому все пять ктиторов были мужчинами;
относительно же разницы в платье (его покрое, орнаментации и т.д.),
вероятно, прав И. А. Лолашвили — первая и третья
фигуры безусые и безбородые юноши, одетые в одинаковые
черкески и бешметы, фигура вторая, четвертая и пятая
бородатые мужи в летах, отличающиеся платьем иного
покроя и узкими поясами со свисающими концами B5,
с. 90). Различие в покрое платья может объясняться
принадлежностью к различным возрастным группам, но не
исключено и другое объяснение: молодые люди Давид (?)
и Сослан изображены в одежде и шлемах воинов;
черкеска, вероятно, берущая свое начало от раннесредне-
вековых кафтанов (см. напр. в могильнике VII—IX вв.
«Мощевая балка», 47), очень удобна для верховой езды.
Можно думать, что Давид и Сослан были конными воинами.
Таково размещение и сюжетное содержание
фресковых росписей Нузальскои церкви. Структурно росписи
могут быть расчленены на четыре части:
а) композиция Деисус в верхнем регистре алтаря,
б) святые воины в верхнем регистре кафоликона,
в) первосвятители и первосвященники в нижнем
регистре алтаря и
г) светские сюжеты в нижнем регистре кафоликона.
Такое пространственное расположение композиций
соответствует принятому в христианской живописи канону
чинопоследования.
Ближайшее рассмотрение нузальскои живописи
свидетельствует в целом о ее грузинском происхождении,
на что прежде всего указывают грузинские надписи (рис. 32,
33); по мнению И. А. Лолашвили, они разновременны,
самыми ранними являются имена Давид, Атон, Сослан
и Елиа B5, с. 90). Если палеографически это так,
надписи могли быть обновлены. По заключению
специалистов, реставрировавших фрески Нузала в 1973 г.,
сохранившаяся живопись представляет хронологически единый
69

пласт, никем не затронутый B9, с. 144). Вопрос сложный,
требующий специальной квалификации, и мы оставляем
его открытым. Здесь же укажем, что принадлежность
автора росписей к грузинской художественной школе
может быть прослежена и при глубоком и детальном
искусствоведческом анализе нузальских фресок, в частности,
при исследовании цветовой гаммы и особенностей
живописной техники (см. 48, 49, 50). Отмечавшееся ранее
грузинское происхождение фресок Нузальской церкви
B9, с. 150, 30, с. 3) представляется несомненным. В
частности, на это может указывать центральная композиция
Деисус, в Грузии распространенная как алтарная
композиция E0, с. 33—34). Еще одним свидетельством,
притом весьма красноречивым, тяготения нузальской
живописи к грузинской являются изображения святых воинов
в верхнем ярусе кафоликона. Ставшие в христианской
иконографии с XI в. неотъемлемой частью
монументальных росписей, святые воины выполняли роль и
охранителей небесной иерархии, и патронов заказчика D1, с. 75;
прим. 99). В нашем случае наиболее вероятно второе:
Георгий и Евстафий—патроны местных
заказчиков-ктиторов, и их помещение в почетный верхний регистр было
сделано по желанию тех же заказчиков. В этой связи
нельзя не обратить внимания на аналогичное размещение
святых воинов в верхних ярусах и даже сводах некоторых
церквей в Сванетии, выполненных в XII в. царским
живописцем Тевдоре и его школой (Накипари, Ац, Ипхи, 51,
табл. 18—20, 33—34, 50—51, 59). Более того —
иконография святых воинов указанных церквей Сванетии и Ну-
зала имеет общие черты: оба воина скачут в направлении
алтаря (Ипрари), одинаков прием цветового контраста
лошадей — белый у Георгия, красно-коричневый у Федора
и Евстафия и т.д.
Названные черты сходства указывают не только на
грузинское влияние, отразившееся во фресках Нузала,
но и на сходство мировоззрения, вкусов и потребностей
той конкретной социальной среды, в которой и для
которой эти росписи создавались. Известно, какой огромной
популярностью на Кавказе пользовался Георгий
Победоносец E2, с. 222—228) — Джграг сванов, Уастырджи
осетин. «Вознесение» Георгия в верхний ярус живописи
Нузала — явление не случайное и обусловленное именно
популярностью и высоким статусом Георгия —
Уастырджи в осетинской среде и осетинском пантеоне.
Несомненно, то же самое мы можем сказать о другом святом воине —
Евстафий. Каноническое его изображение предусматри-
70

вает стрелу с согнутым древком и лик Христа между
рогов оленя, как это можно было видеть в росписи южной
стены Зругского храма XI в. D0, с. 396, прим. 1). В нузаль-
ском варианте ни того, ни другого нет, и сделано это,
вероятно, сознательно: облик святого воина несколько дека-
нонизирован и упрощен с учетом местных вкусов. Дело
в том, что в Осетии Евстафий Плакида непопулярен, но
популярен языческий и, безусловно, очень древний бог охоты
Авсати E3, с. 56, 58—59; 54, с. 60), функционально
сближавшийся со своим христианским аналогом Евстафием.
Между прочим, осетинский сюжетный аналог
христианской легенде об охотнике Евстафий, встретившем
чудесного оленя, содержится в сказании «Сослан в стране
мертвых» нартовского эпоса. В последнем нарт
Урызмаг, вернувшийся с охоты, рассказывает нарту Сослану
о дивной охоте на оленя: Урызмаг встретил в камышах
сиявшего «точно солнце» оленя с восемнадцатью рогами,
прицелился и хотел пустить стрелу, но они все
рассыпались и исчезли. Урызмаг выхватил меч, но и он выскочил
из рук и исчез, а олень умчался. Далее охотиться на
чудесного оленя идет Сослан. На заре встречает он оленя
с золотой шерстью и пытается пустить в него стрелу,
но стрелы исчезают из колчана. Сослан выхватывает меч,
но олень спокойно убегает в сторону Черной горы. «Не
знал Сослан, что под видом оленя преследовал он дочь
солнца Ацырухс, которую оберегали семь уаигов» E5,
с. 137—138). Не исключено, что в этом нартовеком
сказании содержится ключ к пониманию самого факта
появления св. Евстафия в росписях Нузальской церкви; здесь же
может быть объяснение тех иконографических
отступлений, о которых только что говорилось. Языческий
персонаж не мог быть помещен в христианскую роспись,
но он был заменен «исправленным» и приспособленным
к местным традиционным фольклорным представлениям
образом христианского святого. Образы конных воинов —
рыцарей, искусно написанные на стенах Нузальской церкви,
отражали идеологию и художественные запросы
осетинской феодально-дружинной социальной верхушки, и эти
запросы были блестяще реализованы автором фресок.
Выше мы уже говорили, что ктиторская группа на
западной стене также отражает требования заказчиков.
Аналогичная интерпретация допустима и применительно
к фигурам первосвятителей и первосвященников в алтаре —
об этом говорят их местные имена. К сожалению, мы
не знаем содержания росписи на большей части восточной
стены, но можно думать, что по закону симметрии, кото-
1\

рому подчинена вся система нузальских фресок,
содержание этой их части было светским и также навеянным
заказчиками. Таким образом, только центральная Деисус-
ная композиция была полностью ортодоксальной и
соответствовавшей канонам христианской иконографии;
на всех остальных сюжетах росписей лежит печать
сильнейшего местного влияния. Это влияние, преломляемое
сквозь призму художественных традиций грузинской
монументальной живописи, определило весь строй
росписей «Нузалы аргъуан».
Наконец, третья и наименее выраженная культурная
струя — византийская. Греко-византийское влияние
сказалось в наличии греческих монограмм около голов Христа
и Богородицы, а также в конховой полуфигуре Христа,
по К. А. Берладиной, восходящей к западновизантий-
ским образцам E6, л. 14).
Таким образом, мы констатируем наличие трех
историко-культурных традиций в росписях Нузала: грузинской,
местной и византийской. В техническом исполнении
полностью доминирует влияние грузинской монументальной
живописи, в сюжетном содержании — влияние местной
осетинской среды, которую автор нузальских фресок
знал хорошо.
К вопросу о личности автора росписей. Исследование
росписей сванских церквей в Ипрари, Лагурке, Накипа-
ри, Цвирми позволило сделать предположение, что автор
этих росписей «царский» художник конца XI — первой
половины XII в. Тевдоре был местного сванского
происхождения, но получил образование и профессиональную
подготовку в «одной из столичных школ Грузии» E1, с. 92).
Наша попытка анализа нузальских фресок логически
подводит к аналогичному предположению: расписывавший
«Нузалы аргъуан» художник тонко чувствовал и понимал
жизнь, быт, верования, фольклор осетин и по
происхождению мог быть осетином. Во всяком случае, подобному
предположению ничто не противоречит.
В нашем распоряжении есть и прямые факты,
подтверждающие сказанное. Ниже лошади св. Евстафия
помещены вьющиеся стебли растений и ранее оставшаяся
незамеченной грузинская надпись скорописью «мхедрули»
(рис. 35, 1). Надпись была прочитана по нашей просьбе
эпиграфистом Т. В. Барнавели как «Кола Тлиев» B9,
с. 141). Совершенно очевидно, что данная надпись не
связана с персонажами росписей и может быть только
авторским автографом художника, исполнившего нузальские
фрески.
72

Русифицированная транскрипция «Тлиев» вызывала
сомнения в правильности чтения Т. В. Бар навели, и мы
повторно через Г. Д. Тогошвили обратились с той же
надписью к палеографу В. Силогава. В его чтении надпись
означает «Вола Тлиаг» E7). Эта транскрипция
убеждает в правильности чтения и может быть принята.
Итак, следует предполагать, что автором росписей
Нузальской церкви был ранее неизвестный
мастер-живописец Вола Тлиаг. Имя Вола фонетически близко имени
«Кола» (Николай) и осетинскому «Бола», но как
разъяснил Г. Д. Тогошвили, оно неизвестно ни в осетинском,
ни в грузинском ономастиконе ни в настоящем, ни в
прошлом. Более информативна фамилия или прозвище «Тлиаг»,
фонетически оформленное чисто по-осетински — суффикс
«аг» означает в осетинском «признак лица или предмета
по происхождению его из местности, государства,
населенного пункта, народности» E8, с. 196). Вола Тлиаг
это Вола Тлийский, Вола из Тли.
В Осетии существуют два селения Тли: одно из них
находится в боковом ответвлении ущелья Большой Лиах-
ви в Южной Осетии, другое в Мамисонском ущелье
Северной Осетии. Последнее расположено в исторической
области Двалети, издавна тесно связанной с Грузией,
и недалеко от Нузала. Достоверно известно, что мами-
сонское Тли существовало уже в XI в., о чем
свидетельствуют руины грузинского храма E9, с. 767—773).
Поэтому происхождение Вола Тлиага из
североосетинского Тли нам кажется предпочтительным.
Установление осетинского происхождения Вола Тлиага
представляет большой интерес для истории и культуры
Осетии. С точки зрения истории, в первую очередь
этнической, данный факт является еще одним аргументом
в пользу соображения о заселении Двалети осетинами
не позже XIII в. С точки зрения истории культуры в лице
Вола Тлиага мы имеем дело с первым осетинским
художником-профессионалом, явно получившим образование
и профессиональную выучку в Грузии. Тем самым
открывается новая, ранее неизвестная страница в истории
дружественных грузино-осетинских отношений.
Установление осетинского происхождения Вола Тлиага
объясняет и факт приглашения именно его для росписи
Нузальской церкви — это был свой мастер, хорошо
знавший обычаи, вкусы, фольклор и даже этнографические
особенности местного населения, из которого он вышел сам.
Здесь будет уместно напомнить, что в грузинском
агиографическом источнике «Житие Прохора, мученика
73

Луки и мученика Николая Двали» упоминается
христианский мученик Николай Двали, происходивший из с. Цей
и погибший в 1314 г. в Дамаске. Вместе с ним упоминаются
литераторы и художники Двали, работавшие в
грузинских монастырях Иерусалима и Палестины F0, с. 49—50).
На фоне этих данных мы можем допускать, что Вола Тлиаг
был не единственным выходцем из Двалети,
приобщившимся к высокой культуре феодальной Грузии. Но в
отличие от плеяды Двали, творившей вне Осетии и Грузии,
Вола Тлиаг был связан с родной землей и внес свой вклад
в ее художественную культуру.
Проблема датировки. Эта проблема уже
рассматривалась в научной литературе и имеет свою историю. В. Ф.
Миллер, Г. А. Кокиев и Л. П. Семенов относили Нузальскую
церковь к эпохе грузинской царицы Тамары, т.е. к
последней четверти XII — началу XIII в. В основе данной
датировки лежали самые общие и абстрактные
представления, но не конкретный анализ памятника.
Выше упоминалось об интересной дате Рекома,
предложенной авторами «Терского календаря». Там же
находим аналогичные данные и о Нузальской церкви: селение
Нузал было основано в 1272 г., «часовня архангела
Гавриила построена в XIII веке братьями Чарджановыми»
A4, с. 358—359). Следует полагать, что село
хронологически несколько предшествовало церкви, и последняя
должна была быть построена позже 1272 г., но никакого
источника под датой основания Нузала нет, и ее
надежность, естественно, вызывает серьезные сомнения. Тем
больше оснований сомневаться и в точной дате
Нузальской церкви 1224 г., названной С. Ф. Мельниковым-Раз-
веденковым без всякой аргументации F1, с. 169). Выше
говорилось о датировке Нузальской церкви 1272 г. А. М.
Дирром A3, с. 273).
Постулируя связь Нузальской церкви с погребением
Давида Сослана, Е. Г. Пчелина время строительства
памятника приурочивала к ориентировочной дате смерти
Давида Сослана: «первоначальная постройка Нузалы
Аргъуан в виде заппадза относится ко времени 1208—1209
годов — предполагаемой дате смерти Давида Сослана.
Заппадз был построен для него и для кого-то второго,
которому не суждено было здесь лежать» B3, с. 41).
Выводы Т. Б. Мамукаева целиком находятся в русле
построений Е. Г. Пчелиной: фресковая роспись Нузальской
церкви и погребение в ней относится к началу XIII в.
A9, с. 115), ибо в церкви был захоронен Давид Сослан.
Хронологические выкладки обоих исследователей пол-
74

ностью зависят от главной и заранее сформулированной
идеи — доказать принадлежность захоронения Давиду Сос-
лану.
Вопрос о времени строительства «Нузалы аргъуан»
затрагивался и нами. Не повторяя аргументацию, вновь
укажем, что Т. С. Шевякова и А. И. Вольская датируют
фресковые росписи концом XIII в., а нами был
привлечен для датировки голосник в своде церкви, оказавшийся
сосудом золотоордынского времени — второй половины
XIII—XIV вв. B9, с. 145—146). По И. А. Лолашвили, этой
дате не противоречат палеографически и надписи на
фресках B5, с. 59—60). К XIV веку по палеографическим
признакам относит автограф Вола Тлиага В. Силогава.
Таким образом, у нас есть ряд оснований для
датирования строительства здания и его росписей концом XIII —
началом XIV в.
Погребение ъ Нузальской церкви. Как говорилось
выше, 2 июня 1946 г. под руководством Е. Г. Пчелиной
в «Нузалы аргъуан» были произведены археологические
раскопки. В 24 см от западной стены под дощатым
полом, на глубине 20 см, был выявлен обычный для горного
Кавказа каменный ящик, ориентированный по осевой
линии церкви — север—юг Длина ящика 2,10 м, ширина
в северной части 36 см, в южной 30 см (наши замеры
1965 г., которые расходятся с данными, опубликованными
Т. Б. Мамукаевым, 19, с. 33 чертеж; рис. 35. 2—3). Стенки
были составлены из семи плит, в основном шиферного
сланца. Глубина ящика до 40 см. Отчета с раскопках
Ь. Г. Пчелина не оставила, но некоторые сведения
опубликовал Т. Б. Мамукаев: ящик был покрыт каменными
плитами и дубовыми досками и заполнен землей, внутри
ящика обнаружен человеческий скелет A9, с. 36). Более
подробных сведений о характере погребального обряда нет,
не указана даже ориентировка погребенного. Очень
краткое описание приводим по рукописи Е. Г. Пчелиной;
«Погребение оказалось не потревоженным, что было видно
с самого начала раскопки. Умерший был опоясан ремнем,
на котором у пояса висела короткая, прямая однолез-
вийная сабля типа XII—XIII веков. Здесь же лежало три
железных кольца от портупеи у железное кресало.
Костяк соответствует описанию наружности Давида
Сослана по летописи. О красоте его говорит форм? черепа,
нос, подбородок, замечательные зубы (?? — В. К.). Труп
был положен в могилу в состоянии размягченности плеч.
Это наводит на мысль, что труп везли и, может быть,
даже предварительно погребенный» B3, с. 40). Нам не уда-
75

лось, несмотря на близкое личное знакомство с Е. Г.
Пчелиной, видеть графическую или фотофиксацию погребения
и получить более обстоятельные данные о нем. Поэтому
приходится исходить из того, что было изложено выше.
Обстоятельное анатомическое и палеопатологическое
исследование найденного Е. Г. Пчелиной скелета
выполнено Т. Б. Мамукаевым. Установлено, что он
принадлежал мужчине 40—45 лет, высокого A78 см) роста,
крепкого телосложения и с хорошо развитой мускулатурой,
со следами сильных травм в затылочной и правой
теменной области черепа A9, с. 52—98). Надежность этих
заключений Т. Б. Мамукаева особых сомнений не
вызывает и подтверждена Д. Г. Рохлиным A9, с. 5—6).
Скромный погребальный инвентарь опубликован в
работе Т. Б. Мамукаева A9, с. 34—35). В его состав
входят: однолезвийный железный нож с длиной клинка 36 см,
черенка для рукояти 9 см (рис. 35, 8), сильно
коррозированные обломки еще одного, но небольшого железного
ножа (рис. 35, 9), три железных кольца (рис. 35, 4—6)
и железное, распавшееся на части, кресало (рис. 35, 7).
Кроме того, Т. Б. Мамукаевым здесь же помещены два
альчика и осколок кремня, но Е- Г. Пчелина в своей
рукописи их не упоминает, и они, вероятно, к погребению
отношения не имеют.
Рассматривая погребение, Е. Г. Пчелина пишет о его
дате: «По своему могильному инвентарю погребение,
вскрытое в Нузалы Аргъуан, соответствует своей эпохе
вообще» B3, с. 45), а под «эпохой» подразумевается
XII—XIII вв., о чем, по ее мнению, свидетельствует
«короткая, прямая сабля типа XII—XIII века» B3, с. 40).
Однако здесь допущено слишком много недоразумений.
Прежде всего — прямых сабель не бывает, сабельные
клинки изогнуты; видимо, поэтому Т, Б. Мамукаев «саблю»
Е. Г. Пчелиной назвал «франкским мечом образца XII в.»
A9, с. 35), но не потрудился доказать, что это
действительно меч, что он ««франкский» и может быть датирован
XII в. Разумеется, подобные императивы всерьез
приниматься не могут.
Упомянутая «сабля» или «меч» — это длинный
однолезвийный нож общей длиной 45 см и поэтому
напоминающий кинжал. Ближайшая аналогия ему — такой же
нож, найденный нами в 1977 г. при раскопках
христианской церкви на правобережной части городища Верхний
Джулат, у ее северной стены. Длина ножа 36 см, черенка
8 см,1 ширина клинка 2,5 см — размеры совпадают.
Металлографический анализ не производился, но можно пола-
76

гать, что оба ножа были стальными, а их боевое
назначение весьма вероятно. Таким образом, домыслы о
«франкском» происхождении и о XII в. отпадают. Верхне-Джулат-
ская аналогия хорошо датируется XIV в. — временем
церкви, сложенной из квадратного золотоордынского
кирпича, и прилегающего к ней могильника F3, с. 18).
Видимо, есть основания и нож из нузальского
погребения отнести к XIV в.
Сказанное подтверждается железным кресалом (рис. 35,
7). Кресала появляются в XII.в., но сведенные и
расходящиеся в стороны концы (как у нузальского
экземпляра) больше характерны для кресал XIV—XV вв., т.е.
того же золотоордынского времени F4, с. 346, рис. 2,2,
6,8,9; 65, с. 275—276, рис. 2 и т.п.). К сожалению, в
материалах рассматриваемого погребения нет более точно
датируемых вещей, но в целом XIV в. кажется нам
наиболее приемлемой и обоснованной датой погребения.
Более узкой датировке имеющийся материал не поддается.
Как говорилось, Е. Г. Пчелина и Т. Б. Мамукаев
отождествляли лицо, захороненное в Нузальской церкви,
с Давидом Сосланом. Однако намеченная нами дата
погребения этому противоречит, ибо Давид Сослан, согласно
грузинской хронике, умер в 1207 г. A9, с. 32), т.е. в
начале XIII в. Хронологический разрыв слишком велик, чтобы
погребенное в Нузальской церкви лицо могло быть
Давидом Сосланом. В то же время не вызывает сомнений
весьма высокое социальное положение этого лица,
похороненного со скромным внешне инвентарем — пояс с
боевым ножом и тремя кольцами—но с беспрецедентной
для Осетии пышностью: в специально построенном
мавзолее-часовне с богатыми фресками и надписью.
Нузальское стихотворение. Именно эту надпись имел
в виду В. Б. Пфаф, когда писал о «европейской
знаменитости» Нузальской церкви G, с. 137). История публикации
и изучения надписи кратко была рассмотрена выше. Здесь
необходимо указать, что текст ее публиковался в
несколько отличающихся переводах на французский (М. Броссе)
и русский (А. Головин) языки уже в первой половине —
середине XIX в., а впоследствии А. С. Хахановым F6, с. 53),
М. Г. Джанашвили A, с. 43—44), В. Б. Пфафом (по М.
Броссе; 6, с. 60—61), А. Бутаевым (по М. Джанашвили;
32, с. 215) и др. Некоторые варианты переводов
отличаются не только деталями, но и по содержанию: так,
если в большинстве вариантов говорится о девяти
братьях, то в переводе А. С. Хаханова их указано семь F6,
с. 53); в большинстве вариантов Давид Сослан подан как
77

одно лицо, в варианте А. Бутаева это два разных лица —
Давид и Сослан. Существующие разночтения и
конъектуры, очевидно, проистекают из отсутствия подлинника
надписи, невозможности проверки аутентичности того
или иного перевода и явного наличия многократных
переписываний текста надписи и ее редакций в XIX в.
В связи со сказанным неизбежно встает вопрос: какой
из вариантов наиболее аутентичен и достоверен? В
последнее время изучением нузальской надписи о девяти
братьях основательно занималась 3. М. Салагаева F7, 68).
В качестве варианта для исследования она избрала
публикацию М. Броссе 1838 г., «так как по сравнению с
первопечатным текстом 1830 г. в ней имеются некоторые
уточнения и примечания Броссе» F7, с. 44, 68, с. 104).
Но насколько достоверна копия, попавшая в руки М.
Броссе через посредство Бинера в Берлине и Розенкампфа
в Петербурге, как она попала в руки Бинера — мы не
знаем. М. Броссе сожалел, что «надпись не была снята
в подлинном лапидарном почерке» F, с. 61), а В. Б. Пфаф
указывал, что «надпись неизвестно кем снята», т.е.
скопирована F, с. 61) Вариант надписи был обнаружен на
рукописной «Географии Грузии» Вахушти, хранившейся
у князя Д. Макаева F6, с. 52), но это — интерполяция,
не принадлежащая Вахушти. Попала нузальская надпись
и в «Историю Грузии» Вахушти, переписанную в 1817 г.
Спиридоном Иашвили F9, с. 276). Известно также, что
интересующее нас стихотворение оказалось р рукописях
архимандрита Тарасия Месхишвили F6, с. 52). Однако
вероятно, что ни один из перечисленных вариантов не
является оригиналом, вернее, той копией, которая была снята
с оригинала и затем размножена в ряде списков. Поэтому
важный для исследователя вопрос об аутентичности
нузальской надписи в опубликованных вариантах остается
открытым и подлежащим дальнейшему исследованию.
В качестве исходного варианта для наших построений
мы привлекаем текст наиболее ранний и содержащийся
у Вахушти, а затем опубликованный в переводе на русский
язык М. Г. Джанашвили A, с. 43—44). Как говорилось,
у Вахушти нузальская надписи является интерполяцией,
но в любом случае она имела место не позже 1817 года
и уже поэтому по времени раньше публикации М. Броссе.
Текст в переводе М. Г. Джанашвили:
«Нас было девять братьев — Чарджонидзе — Чархи-
лановых, овсетин: Багатар, Давид Сослан — с четырьмя
царствами боровшиеся,— Пидарос, Джадарос, Сакур и
Георгий, грозно встречавшие врага; трое же из наших
*78

братьев — Исаак, Романоз и Басили — стали верными
рабами Христа. Мы охраняем узкие дороги, проходящие
из четырех углов. В Касарах я имею замок и таможенную
заставу и здесь охраняю двери Хиди; веруя в загробную
жизнь, в сем мире прочно стою: золотоносной земли и
серебряной, подобно воде, много имею; Кавказ я покорил, с
четырьмя царствами боролся и похитил сестру грузинского
царя, следуя нашему обычаю; он догнал меня, изменил
клятвенно и грех мой принял на себя: Багатар отдан был
течению воды, войско же овсетин истреблено. Кто из вас
увидит этот стих, малостью пусть скажет поминание»
A, с. 43—44).
Кроме того, дополнительно нами привлекается ранее
неизвестный вариант нузальской надписи, попавший
в архивную рукопись «Записка сословных отношений
в Осетинском и Ингушевском округах», составленную
в г. Владикавказе в 1860 г. и подписанную помощником
председателя Комитета по личным и сословным правам
подполковником Карягиным. Названная рукопись любезно
указана нам Ф. X. Гутновым. В углу листа помечено
«Копия», но с чего сделана копия — неизвестно, и
происхождение оригинала вновь может вызывать законные
сомнения и вопросы. Тем не менее, данная копия интересна:
во-первых, это билингва на грузинском и русском языках,
во-вторых, это не прозаическое изложение сплошным
текстом, как у М. Г. Джанашвили, а стихотворный текст,
разбитый на девять лапидарных куплетов (от двух до
пяти строк). В грузинском тексте (а подлинная надпись —
оригинал, как достоверно известно, была на грузинском)
куплеты отделены один от другого пространственно и не
слиты; в результате это, бесспорно, единое произведение
как бы состоит из девяти отдельных взаимосвязанных
частей. Указанные композиционные особенности,
утраченные в русском переводе М. Г. Джанашвили,
переводах В. Б. Пфафа, А. С. Хаханова, в исследованиях Ш. Дзи-
дзигури, Ш. Ониани, 3. М. Салагаевой и частично
сохраненные лишь у И. А. Лолашвили B5, с. 37—38),
подводят нас к предположению о возможной достоверности
данного грузинского текста. Ниже дается русский текст
этой билингвы с соблюдением размеров и всех деталей
перевода, автор коего не указан.
«Надпись, оставшаяся на стене Нузальской Царазон-
ской церкви, по Грузински
* ть ^
1) Нас было 9 — братьев —
Царазоновы — Цахиловы:
79

Ос-Багатар, Давид и
Сослан, с 4 — царствами
борющиеся.
2) Фидароз, Долароз, Сокур —
Георгий, с презрением на
врагов взирающие.
3) Братья наши Исаак, Ро-
маноз и Басил, сделались
добрыми рабами Христа
(монахами).
4) Мы содержим в 4 —
углах узкие проходы дорог.
5) В Касаре имею
укрепление и сабаже (заставу), здесь
содержу двери моста, о
будущем обнадежен, в настоящем
благополучен.
6) Руды золота и серебра имею
в таком обилии, как вода.
7) Покорил Кавказцев, противу-
л м / ч
стал 4—царствам (народам).
8) У Грузинского (Батони)
Князя похитил сестру,
не оставил своего рода;
настиг меня, клятвою
обманул, наложил на
себя вину мою (грех).
9) Багатар утонул в воде,
войско Осетин истреблено» G0, л. 48).
Архивный вариант от опубликованного отличается
тем, что в нем вместо Чарджонидзе-Чархилановых
фигурируют Царазоновы-Цахиловы, Давид Сослан раздвоен
на Давида и Сослана, тогда как Сокур и Георгий
совмещены в одном лице, покорен не Кавказ, а кавказцы (что
имеет несколько иной смысловой оттенок), в архивном
варианте отсутствует концовка: «Кто из вас увидит этот

стих, малостью пусть скажет поминание». Но это —
детали, единство же сюжетно-смыслового содержания не
вызывает никаких сомнений.
Во второй половине XIX в. нузальская надпись была
объявлена подложной. Начало отрицанию положил В. Б.
Пфаф, считавший, что при малых размерах Нузальской
церкви в ней не было места для размещения столь
длинного текста. При этом В. Б. Пфаф исходил из величины
букв, сохранившихся у портретов ктиторов. «Из всего
этого мы заключаем, что нузальская надпись никогда не
существовала и не могла существовать»,— писал Пфаф F,
с. 61). За Пфафом последовали П. С. Уварова A0, с. 43),
В. Ф. Миллер A1, с. 68), Е. Г. Пчелина B3, с. 4—5).
Однако не все согласились с доводами В. Б. Пфафа. Так,
ему резонно возражал А. Бутаев, считавший, что имена
ктиторов и стихотворение могли быть написаны буквами
разной величины и что «вопрос о достоверности надписи
считать уже решенным нельзя» C2, с. 216). Не
поддержал сомнения В. Б. Пфафа и 3. Н. Ванеев B2, с. 15);
И. А. Лолашвили осудил нигилистическую позицию
Пфафа и Уваровой и отметил, что «вносить сомнения в ее
существование рискованно» B5, с. 47). Он же писал
далее: «Если мы доверимся традиции (а отрицать ее мы
не имеем права), то должны поверить в то, что, когда
была расписана церковь, тогда же на стене была
написана и стихоэпитафия» B5, с. 49). Но наиболее детально
вопрос о подлинности нузальской надписи рассмотрен
3. М. Салагаевой, признавшей ее достоверность F7, с. 51 —
56; 68, с. 113—119).
Автор этих строк также испытывал сомнения в
подлинности нузальского стихотворения B9, с. 138—139).
Дальнейшее изучение вопроса позволяет нам сейчас
высказаться более определенно в пользу реальности
существования его в Нузальской церкви. К этому обязьюает
и устойчивость той традиции, на которую указал И. А.
Лолашвили, и прямые свидетельства ряда авторов о том,
что стихотворение было написано на стене церкви (Ва-
хушти, А. Головин, архивный вариант 1860 г.), и,
наконец, упоминавшаяся выше надпись «мхедрули» с именем
Вола Тлиага, которая указывает на применение в системе
росписей «Нузалы аргъуан» грузинской скорописи буквами
небольших размеров (длина надписи с именем Вола
Тлиага 14, 5 см). Автограф Вола Тлиага свидетельствует о том,
что интересующее нас стихотворение на стене церкви —
отнюдь не фикция и что для излишнего скепсиса в
отношении этого стихотворения нет достаточных оснований.
81

Аргументы в пользу реальности стихотворения
представляются нам теперь более убедительными, чем аргументы
в пользу его подложности.
В данной связи, и особенно на фоне сомнений и
возражений В. Б. Пфафа, Е. Г. Пчелиной и других,
необходимо определить то место в интерьере церкви, где могла
быть нанесена надпись о девяти братьях. Оно уже указано
И. А. Лолашвили: направо от портрета Романоза, под
изображением св. Георгия, «там, где теперь искусственно
сколот целый массив штукатурки. На этом месте
свободно поместилась бы эта стихоэпитафия, что, конечно, было
смысловым содержанием исторических фресковых
росписей» B5, с. 47). Предложенная И. А. Лолашвили
локализация надписи приемлема уже потому, что она является
светской, и место ей могло быть только в нижнем ярусе
росписи кафоликона — против группы ктиторов. Это
размещение надписи подтверждается и законом симметрии,
которому подчинены росписи композиционно: против
ктиторов находился посвященный им текст. Связь текста
надписи с изображением ктиторов убедительно доказана
И. А. Лолашвили B5, с. 49).
Наконец, еще одним соображением в пользу
указанного местонахождения текста «Нас было девять братьев»
может быть сам факт преднамеренного уничтожения
штукатурки и надписи. Нузальская стихотворная
надпись кому-то мешала (может быть, в связи с
обострившимися после присоединения Северной Осетии к России
спорами и претензиями вокруг сословных и земельных
прав), и ее варварски обрушили, создав тем самым предмет
долгих споров для позднейших ученых. Но, к счастью
для них и истории Осетии, достоверно неизвестный нам
и получивший грузинское образование человек (И. Ялгу-
зидзе? — В. К.) успел скопировать текст надписи.
Думается, что копия была снята в первой четверти XIX века,
и вскоре она (или копия с копии) попала в руки М. Броссе.
В связи со сказанным обратим внимание на то, что
у всех ктиторов, безусловно, преднамеренно стерты лица.
Стерты они и у святых Георгия и Евстафия. Лица
святителей в нижнем ярусе алтаря сильно повреждены, у
Романоза стерты рот и глаза (рис. 30, 1). Все это — не
случайность, характер повреждений настолько
целенаправленный и системный, что мы вправе предположить здесь
единовременную акцию по ликвидации всего, что было
связано с ктиторами церкви и их генеалогией: полностью
уничтожается стихотворение, стираются лица ктиторов
и святых воинов — патронов ктиторов, повреждаются
82

лики святителей, поскольку они были братьями светских
ктиторов.
Кто изувечил фрески Нузальской церкви, столь много
дающие для истории средневековой Осетии — мы точно
не знаем. Осетинская устная традиция обвиняет в этом
служившего в Нузале до 1828 г. священника Николая
Самарганова F, с. 34). В архиве СОНИИ ИФЭ хранится
фотокопия рукописи, состоящая из двух частей: «Очерк
проповеди на Кавказе Великороссийской православной
веры» 1849 г. и «Сказание об Северной Осетии» 1948 г.,
вероятно (об этом говорилось выше), написанное В. С.
Толстым; оригинал рукописи находился в библиотеке
Петербургской духовной академии. Во второй части указанной
рукописи, на с. 65, находим следующие важные данные:
«Предание осетинцев гласит, что изображение Пидароса,
Сослана и прочих были портреты Осса богатыря и его
братьев; что тут же на стене было написано Оссом
богатырем, где сокрыты все его сокровища и что в 1821 году
приходской священник Самарканов родом из города Го-
рий, прочитав эту надпись и найдя сокровища, их выкрал
и надпись соскоблил».
И. А. Лолашвили объясняет действия Ь. Самарганова
тем, что он вложил в ремонт Нузальской церкви 400 р.
своих денег, положительного результата не добился,
прибыл в Нузал «и как рассказывают очевидцы, изуродовал
фрески и надписи старой церкви: уничтожил написанную
на стене стихоэпитафию Ос-Багатара, соскоблил он и
лица исторических персон, частично и надписи и там же
местами обрушил штукатурку, но он, как духовник,
невольно обошел портреты библейских персонажей и святых»
B5, с. 93). 3. М. Салагаева обвинений в адрес Н.
Самарганова не разделяет F7, с. 49—50, 68, с 109—111), что,
очевидно, вытекает из ее системы доказательства
подлинности нузальского стихотворения, а не из конкретных
фактов. Однако допущение вины Н. Самарганова не лишает
доказательности ту аргументацию, которая изложена
выше, и мы принимаем в качестве основы для
дальнейших построений главное — факт вероятного существования
стихотворения «Нас было девять братьев» на стене
Нузальской церкви.
Если наша реабилитация нузальского стихотворения
убедительна и будет принята, тем самым будет сделан
существенный вклад в источниковедение Осетии, причем
в наиболее «темный» период ее истории — XIV в. Более
150 лет историки не замечали и не воспринимали всерьез
83

источник, ценность которого очевидна. Приводимый ниже
анализ дополнительно подтвердит эти выводы.
Коснемся вопроса о дате надписи. Поскольку надпись
уничтожена, прямых данных (напр., палеографических)
у нас нет. Но коль скоро мы считаем нузальскую надпись
вполне достоверной, реально существовавшей на восточной
стене церкви и входящей в систему ее росписи — мы тем
самым ставим надпись в связь с фресками, относимыми
нами к концу XIII — началу XIV в. Полагаем, что нузаль-
ское стихотворение одновременно фрескам и может быть
датировано тем же временем, предпочтительнее началом
XIV в., на что указывает палеографическая дата имени
Вола Тлиага по В. Силогава.
Историческая интерпретация. Установление
подлинности нузальской надписи и ее даты позволяет по-новому
подойти и к ее исторической интерпретации. Попытки
таких интерпретаций предпринимались неоднократно,
а высказывавшиеся суждения во многом определялись
отношением к памятнику в целом. Мы не
останавливаемся на этих противоречивых суждениях и оценках,
способствовавших созданию немалой путаницы и породивших
неверие в ценность нузальской надписи. Обратимся к
рассмотрению текста.
В надписи повествуется о девяти братьях из
осетинских «стыр мыггаг» («большой род», «большая фамилия»,
71, с. 137, словоупотребление «большой» означает
высокое социальное положение данной «фамилии».— В. К.)
Чарджонидзе —' Чархилановых, т.е. Царазоновых — Ца-
хиловых (ср. архивный вариант 1860 г.). Реальность
высокого социального положения «стыр мыггаг» Царазонта
в рассматриваемый период средневековья показана в
статье В. И. Абаева, относящего Царазонта к «правящей
верхушке» феодальной Алании G2, с. 119).
Следует полагать, что, если в Алании домонгольского
времени этот род занимал столь высокое положение, то
и в XIV в. оно еще сохранялось. Подробнее мы на этом
остановимся в следующей главе. Что касается «стыр
мыггаг» Цахиловых, то он считается родственным роду
Царазонта B2, с. 19, с. 139, 150; 74, с. 140 и т. д.). Колену
Цахиловых и его материальным памятникам в Урсдонском
ущелье посвящено немало страниц в неопубликованном
исследовании Е. Г. Пчелиной «Местность Уаллагир и
шесть колен рода Осибагатара» G5, с. 18—49). Как
вытекает из нузальской надписи, в XIV в. отделение колена
Цахилта от Царазонта уже произошло, но надпись
подчеркивает их родство, всех именуя братьями.
84

Далее следует перечисление братьев поименно, и здесь
мы сталкиваемся с немалыми трудностями. Как уже
говорилось, И. А. Лолашвили установил тесную связь
«братьев» стихотворения с лицами, изображенными в
нижнем ярусе живописи церкви. Но в его аргументации
есть и необъясненные места. Так, в росписи,
изображающей группу ктиторов, нет Ос-Багатара — центральной
фигуры надписи, с которой начинается перечисление имен.
В поисках выхода И. А. Лолашвили отождествил с
Ос-Багатаром святого Евстафия B5, с. 45), но эта
попытка подвергнута нами критике B9, с. 141),
думается — справедливо. Далее, в надписи фигурирует Давид
Сослан (в котором нужно видеть второго мужа
грузинской царицы Тамар), но в группе ктиторов мы видим
отдельно Сослана и Давида, это разные лица. Между ними
помещен Атон, который не фигурирует в надписи. Нет
в группе ктиторов и упоминаемого в надписи Георгия, а
Сокур, «грозно встретивший врага» и, стало быть, воин,
в росписи показан дьяконом с кадилом в руке. Если текст
надписи на восточной стене и ктиторская композиция
на западной стене были аутентичны, то откуда столько
противоречий?
Указанные противоречия не снимают вопроса о
подлинности существования нузальской стихотворной
надписи на стене церкви, о чем подробно говорилось выше.
Но они требуют объяснения, которое может быть
высказано в предположительном виде.
Ос-Багатар в ктиторской группе не отражен потому,
что номинация «Ос-Багатар» —;не личное имя, а титул
военного вождя осетин, идущий из. аланской среды
(Ибн-Руста в X в. свидетельствует, что аланский царь
носит титул Б. гайр — В. Ф. Минорский исправляет:
«надо Багатар»; 76, с. 221). Поэтому Ос-Багатаром
осетинского фольклора мог быть любой из ктиторов-воинов.
Данному пониманию как будто противоречат грузинские
источники «Картлис цховреба» и «Жамтаагмцерели»
(XIV в.), где упоминается о бегстве из Осетии в Грузию в
1263 г. группы алано-осетинских эмигрантов, среди
которых были дети из рода Ахасарпакайан или Ахсарпа-
кан-Пареджан и Бакатар. Последний и является тем
Ос-Багатаром, который проходит в письменных
источниках, это — реальная историческая личность G6, с. 264—
265). Из названных грузинских источников вытекает,
что «Багатар» было именем ребенка, который еще не мог
быть военным вождем. Но необходимо учесть, что
«Жамтаагмцерели» составлялась в середине XIV в., когда Ос-
Р 85

Багатар был уже мертв и был известен и в Осетии, и в
Грузии только под номинацией «Ос-Багатара». Именно
поэтому автор источника знал его и в детском возрасте
как Багатара — подлинное имя этого человека
грузинским летописцам осталось неизвестным, и оно донесено
до нас только в фресках «Нузалы аргъуан».
Таким образом, отсутствие имени «Ос-Багатар» в
группе ктиторов нам представляется вполне
закономерным.
Дальнейшая интерпретация надписи «Нас было
девять братьев» и группы ктиторов на западной стене
возможна только при условии их взаимного
коррелирования. При этом приоритетное значение должна иметь кти-
торская группа, как документ XIV в., дополняемый
фольклорными данными. На плоскости западно* стены мы
видим портреты шести человек, имена которых нам с
большей или меньшей степенью достоверности известны:
Д(авид), А (тон), Сослан, Ф(ид)арос, Елиа, Со (кур).
Их родственность и принадлежность к одному роду Ца-
разонта прямо указаны в стихотворении «Нас было
девять братьев». Действительно ли это братья и кем
реально могли быть эти лица?
Ключ к пониманию ктиторской группы на западной
стене Нузальской церкви дает грузинская летопись «Кар-
тлис цховреба», излагающая генеалогию правящих
династий феодальной Алании XI—XII вв. Грузинский царь
Георгий I A014—1027) был женат вторым браком на
дочери «овского царя» Альде, известной и византийским
писателям Кедрину и Зонаре тем, что в 1033 г. она, после
смерти мужа, передала византийцам сильную крепость Ана-
копию в Абхазии G7, с. 50). После этого Альда со своим
сыном Дмитрием уехала в Византию, где Дмитрий
получил чин магистра G7, с 50). Впоследствии, в
междоусобной борьб со своим сводным братом (сыном Георгия I от
первой жены Мириам) Багратом IV Дмитрий погиб, а алан-
ка Альдг, бежала в Овсетию (Аланию) с сыном
Дмитрия Давидом. «Здесь Давид был усыновлен; он женился
на принцессе царской крови. От Давида родился Афон
(Атон), от Афона Джадарон, от Джадарона Давид Сослан,
муж знаменитой Тамары» (I, с. 33). Эту генеалогическую
схему, изложенную Вахушти, Г. Д. Тогошвили считает
искусственной (см. его: Сослан-Давид (к вопросу о его
генеалогии). ИЮОНИИ, вып. XXVI, Тбилиси, 1981, с. 105).
Из этих фактов вытекает, что по материнской линии
Дмитрий (и его мать Альда) происходили из алано-овской
царской династии. Женитьба внука Альды Давида «на
86

принцессе царской крови» в Алании свидетельствует о
существовании в ней второй царской династии, ибо
совершенно очевидно, что Давид не мог вступить в брак с
женщиной, находящейся с ним даже в отдаленном родстве.
Следовательно, в XI—XII вв. в Алании существовали две
царские династии примерно равного достоинства,
поддерживавшие между собой экзогамные династические связи.
Можно думать, что одна из династий господствовала в
Западной Алании, т. е. в верховьях Кубани (к ней
принадлежали Альда и Давид), другая правила восточной Аланией,
и к ней принадлежала «принцесса царской крови»,
происходившая из рода Царазонта.
Изображения в ктиторской группе расположены в той
же последовательности слева направо: Давид, Атон, Джа-
дарон, Сослан. Отождествление третьей фигуры с Джа-
дароном является нашей реконструкцией, делаемой на
основании цитированных сведений «Картлис цховреба» и
положения этой фигуры между достоверными Атоном и
Сосланом (к сожалению, имя Джадарона сбито со
штукатуркой, и от него остались только незначительные следы
в виде вертикальных полосок краски). В таком случае
соответствие генеалогии «Картлис цховреба» первым
четырем фигурам ктиторов Нузальской церкви полное.
Видимо, мы вправе считать, что так называемая ктиторская
группа фактически представляет собой сокращенный
вариант-схему генеалогии «стыр мыггаг» Царазонта,
начиная от Давида, жившего в середине — второй половине
XI в. Это живописное отражение той генеалогической
версии, которая была хорошо и в деталях известна в
феодальных кругах Грузии,— известна, поскольку в XI—XII вв.
правящие династии Грузии и Осетии путем династических
браков переплелись между собой. Полагаем, что сведения
вполне достоверны.
В центре рассматриваемой ктиторской группы
(употребляем это название условно) помещены Джадарон с
сыном Сосланом на руках, в котором следует видеть
Давида Сослана. Надпись «Сослан» хорошо сохранилась
(рис. 33, 2) правее головы ребенка и относится именно к
нему. Почему Сослан изображен ребенком, а не взрослым
мужем, мы не знаем. Он обозначен своим осетинским
именем, под которым был популярен в Осетии; христианское
Имя Давид было дано ему либо при крещении, либо при
воцарении A9, с. 17). В обиходе, согласно осетинскому
обычаю, сохранилось народное имя B3, с. 34). Зная, что Ну-
зал был центром владения рода Царазонта, что стойкая
фольклорная традиция неизменно считала Давида Сос-
87

лана Царазоном G2, с. 118), мы можем принять это
отождествление достаточно уверенно.
Поскольку фигуры ктиторов расположены в
хронологическом порядке, мы можем предположить, что
следующие за Джадароном и Сосланом Фидарос и Елиа должны
быть моложе Давида Сослана, умершего в 1207 г. A2,
с. 32; 23, с. 41). Характерно, что в царазоновской
генеалогии «Картлис цховреба» Фидарос и Елиа отсутствуют;
данная генеалогия в этом источнике пресеклась на Давиде
Сослане и последующие деятели из рода Царазонта ей
неизвестны, что может свидетельствовать о времени
составления генеалогии «Картлис цховреба» не позже начала —
первой половины XIII в. Следовательно, время жизни и
деятельности Фидароса и Елиа можно определить между
серединой XIII в. и началом XIV в. — времени создания
фресковых росписей Нузала.
Кто такие Фидарос и Елиа? Не исключено, что это
представители Царазонта, не известные нам по письменным
источникам. Возможно и иное и, разумеется,
предположительное толкование. Применительно ко второй половине
XIII в. нам известны имена двух крупных военных
вождей осетин — упоминавшиеся выше Пареджан и Бакатар
(Багатар) «Картлис цховреба» и «Жамтаагмцерели»,
переселившиеся детьми в Грузию в 1263 г. и здесь
прославившиеся. Поскольку в грузинском нет фонемы «Ф» и ее
обычно заменяли фонемой «П» (ср. Пидарос — Фидарос), имя
Пареджан следует читать как Фареджан. С учетом этой
конъектуры номинация Пареджан представляется нам
возможным грузинским осмыслением или искажением
осетинского имени Фидарос. Аналогично русское имя
Всеволод в «Картлис цховреба» передано как «Савалт» (I,
с. 39) и т. д. Тем самым мы допускаем, что Фидарос кти-
торской группы может быть идентичен Пареджану
грузинских источников.
Несмотря на некоторые филологические неясности,
связанные с этимологией имени Пареджан G8, с. 529), с
точки зрения исторической это отождествление является
вполне вероятным. Косвенно оно подтверждается
старшинством Фареджана по отношению к Багатару на ну-
зальских фресках, что соответствует исторической
реальности: Фареджан был старшим братом G9, с. 208).
Исходя из сказанного, допускаем, что пятый ктитор —
Багатар «Жамтаагмцерели» и «Картлис цховреба» —
легендарный Ос-Багатар осетинского фольклора, умерший,
по В. Н. Гамрекели,в 1304—1306 гг. (80, с. 196). В таком
случае его христианское имя — Елиа (Илья).
88

Упоминаемый в стихотворении «Нас было девять
братьев» Сокур, «грозно встречавший врага», на фресках
изображен дьяконом, а не воином. Совмещал ли он функции
воина и священнослужителя одновременно или вначале
был воином, а затем стал дьяконом — мы не знаем, и это
противоречие остается неразъясненным. Остальные три
брата — священнослужители Исаак, Басили и Романоз —
идентифицируются на фресках бесспорно.
Так расшифровывается нами нижний ярус живописи
Нузальской церкви (рис. 36). Остается неразъясненным
имя Георгия, фигурирующего в переводе М. Г. Джанаш-
вили (I, с. 43). Его нет в числе ктиторов и первосвятителей,
изображенных в нижнем ярусе живописи «Нузалы аргъу-
ан», и если бы он был, то оказался бы десятым «лишним»,
ибо нузальское стихотворение-эпитафия четко говорит о
девяти братьях. Возможное объяснение появлению имени
Георгия дает архивный текст 1860 г., где Сокур имеет
второе имя Георгий. Здесь мы, очевидно, имеем дело с
двойным — осетинским (Сокур) и христианским (Георгий)
именем, подобно тому, как это мы видели в случае с
Давидом Сосланом. Христианское имя Со куру было
необходимо, ибо он был дьяконом.
Наша реконструкция, разумеется, в отдельных частях
может быть спорной и вызывать иные точки зрения
(особенно по идентификации Фидароса и Ос-Багатара);
необходим не только анализ существующего
иконографического материала, но тонкое понимание той политической
и социальной конъюнктуры, которая сложилась в Осетии
и Грузии в конце XIII—XIV вв. Мы об этом осведомлены
недостаточно, поэтому остается место для отдельных
неувязок. Но главное не вызывает сомнений — нижний ярус
росписей Нузальской церкви был посвящен генеалогии
феодального рода Царазонта, демонстрации ее
аристократического «происхождения» (а точнее — связи) от
грузинских Багратидов и прославления деяний отдельных
представителей Царазонта, достигших высокого
положения как в светской, так и в духовной деятельности. Вновь
подчеркнем закономерность включения стихотворения
«Нас было девять братьев» в композицию росписей
нижнего яруса.
В результате представляется возможным расчленить
светские сюжеты нижнего яруса на четыре
структурно-семантических блока: 1) группа генеалогических предков:
Давид, Атон и Джадарон; 2) группа выдающихся воинов:
Давид Сослан, Фидарос-Фареджан и Ос-Багатар; 3)
группа первосвященников: Сокур, Исаак, Басили и Романоз;
89

4) историко-генеалогический текст «Нас было девять
братьев», органически связанный с предшествующими
изображениями.
Кажется, мы вправе теперь поставить еще один
интересный вопрос. Согласно В. И. Абаеву, фамильное имя Ца-
разонта, восходящее к римскому «Цезарь», могло быть
присвоено аланской феодальной династией в период
существования объединенной аланской государственности
G2, с. 118). Но династия существовала и до своего «ца-
разонства» и до своего «багратидства» и, естественно,
должна была иметь собственное алано-осетинское
фамильное имя. До сих пор мы его не знали. Сейчас мы можем
попытаться, хотя бы в качестве осторожного
предположения, затронуть и этот сюжет. В «Картлис цховреба»,
содержащей повествование о бегстве из Осетии в Грузию
большой группы эмигрантов, упомянуты две
«удивительные» женщины: Лим и Ачав. С одной из них были ее дети
Пареджан и Багатар «из рода Ахасарпакайан» (I, с.45).
Не вызывает особых сомнений, что под грузинским
Ахасарпакайан скрывается осетинская фамилия Ахсарата — Ах-
саровы, нартовский род Ахсартагката, который жил в
верхнем ауле нартов и был родом отважных воинов-героев.
В эпосе роду Ахсартагката принадлежат военная сила и
политическая власть; в реальной осетинской истории «стыр
мыггаг» Ахсарата — Царазонта принадлежит то же
самое. Фольклорные материалы соответствуют историческим
источниками это дает возможность надеяться, что наши
предположения не лишены оснований.
Отсюда, очевидно, вытекает, что род Царазонта до
присвоения себе пышного титула цезарей был осетинским
родом Ахсарата. Есть основание полагать, что весьма высокое
положение «стыр мыггаг» Ахсарата традиционно и уходит
в глубокую древность, на что указывает нартовский эпос,
ставящий этот род на верхнюю ступень социальной
стратификации нартовского общества.
Других сюжетов стихотворения «Нас было девять
братьев» мы коснемся кратко. Согласно переводу М. Г. Джа-
нашвили, Ос-Багатар и Давид Сослан боролись с четырьмя
царствами. Видимо, это образное выражение, метафора,
призванная показать неустанную военную деятельность
героев. В основе ее лежит, безусловно, достоверная
историческая канва: Давид Сослан одержал блестящие победы
над грузинскими феодалами-сепаратистами в 1191 г., над
сельджукским султаном Абубекиром в 1195 г., взял
турецкую крепость Каре в 1204 г., разгромил турецкого султана
Рукн-ад-Дина в Басианском сражении 1205 г. B4, с. 120).
90

Известно и активное участие Ос-Багатара в феодальных
усобицах в Грузии, где он выступал и союзником монголов
(80, с. 196—197), и союзником царя Вахтанга III,
боровшегося с Давидом VI G9, с. 208, прим. 58). Воинские
деяния Ос-Багатара в Картли на рубеже XIII—XIV вв.
фиксированы источниками и сомнений не вызывают.
Следующий пассаж — «мы охраняем узкие дороги,
проходящие из четырех углов». С учетом исторической и
географической ситуации он также достоверен. «Углы» —
это ущелья. Владения рода Царазонта начинались от За-
рамагского утеса и его крепости B3, с. 17; 75, с. 85),
действительно контролировавшей Наро-Мамисонскую
котловину. В последнюю сходятся шесть ущелий: Алагирское
(точнее Касарское.— В. К.), Мамисонское, Зругское, Зак-
кинское, Гуркумтыком и Цмиаком. Последние два являются
тупиковыми и не имеют выходов на перевалы. Оставшиеся
четыре ущелья имеют выходы на перевалы Мамисонский,
Дзедо и Рокский, дороги от которых сходились к Зарама-
гу, и далее, по Касарской теснине и Алагирскому ущелью,
путь направлялся вниз по ущелью, к северу, на равнину.
Это был один из важнейших транзитных путей по
территории Северной Осетии. Оценивая значение пути и
отношение к нему Царазонта, Е. Г. Пчелина писала: «Через
эти родовые земли Царазонта издавна проходила часть
древнего военно-торгового перевального пути, шедшего
по рекам Ардону и Риону и ведущего из предкаспийских
степей к Причерноморью. Этот отрезок пути,
находившийся в руках Царазонта, являлся замком для всей этой
дороги» B3, с. 15).
Далее комментированию подлежит пассаж: «В Касарах
я имею замок и таможенную заставу и здесь охраняю
двери Хиди». Его историческая основа также не вызывает
никаких сомнений. Упоминавшееся Касарское ущелье
начинается сразу от Наро-Мамисонской котловины и
представляет наиболее узкий и труднодоступный участок Алагир-
ского ущелья между Нижним Зарамагом и Буроном.
Именно этот участок был наиболее доступен
контролированию: отвесные громады скал, обрывающиеся в бурный и
непереходимый Ардон, исключали всякую возможность
иного пути. В Касарском ущелье (в его южной части, при
выходе в Наро-Мамисонскую котловину) действительно
существовал замок, о коем Вахушти свидетельствует: «А
Касрис-кари находится ниже Квемо-Зрамаги, там, где
Ущелье суживается спустившеюся с Хохской горы скалою
и спустившеюся с срединного между Глолой и этим
(ущельем) Кавказа скалою, и здесь находятся скалистые вра-
91

та, устроенные из камня на извести, с большим сводом над
рекой...» (81, с. 145). Впоследствии об оборонительной
стене в Касарском ущелье писала П. С. Уварова: Вахтанг
Горгослан в 451 г. покорил Осетию и построил для защиты
Грузии от осетин в Касарском ущелье «крепкую стену
пониже того места, называемого Зарамаги» (82, с. 123).
Здесь все верно, кроме утверждения о строительстве стены
в V в. Интересные данные приводит также ботаник
В. В. Маркович: место Галфандаг в Касарском ущелье
«замечательно тем, что дорогу здесь пересекла очень
высокая и капитально (в несколько сажень ширины)
построенная стена, которую осетины почему-то называют
китайскою, считая ее продолжением великой китайской
стены. Теперь видны только остатки этой стены и
бывшей здесь крепости, а наверху выше дороги остатки
башни... особенно поражает колоссальность этой постройки»
(83, с. 78).
Особое значение данного места отмечала и Е. Г. Пче-
лйна: «вблизи «бычьей тропы» Галфандаг остатки
огромной древней заградительной стены, опять запиравшей
ущелье поперек и ограждавшей Царазонта от внезапных
вторжений с юга. Здесь стоял гарнизон из военных
дружин Царазонта, от которого осталось кладбище у тропы
«Галфандаг» B3, с. 15).
Как видим, замок и таможенная застава,
фигурирующие в надписи «Нас было девять братьев», абсолютно
реальны. Касарское укрепление на правом берегу реки
осмотрено нами в 1973 г. (84), специальному изучению
подвергнуто в сентябре 1986 г. Это было действительно
мощное оборонительное сооружение: подробнее его мы
коснемся в следующей главе. Относительно таможенной
заставы можно заметить, что ее скорее следует
отождествлять с укреплением «Зылын дуар» («кривая дверь») на
левом берегу Ардона, также неоднократно упоминаемым
в литературе. В частности, В. В. Маркович сообщает, что
«недавно, так что старожилы помнят это время, у этих
ворот была застава и осетины саразонцы взимали налог со
всех проезжающих через это место» (83, с. 76).
В рассматриваемом фрагменте упомянуты также
двери Хиди. В осетинском «хид» означает «мост»,
следовательно, в стихотворении «Нас было девять братьев» речь идет
о каких-то «дверях моста». В настоящее время в
Касарском ущелье древнего моста нет, но он был близ
упоминавшейся выше заградительной (оборонительной) стены
у тропы Галфандаг. Напомним слова Вахушти о вратах,
устроенных из камня на извести, «с большим сводом над
92

рекой» (81, с. 145). «Свод над рекой» — это, очевидно,
однопролетный арочный мост, сложенный из тесаного
камня на известковом растворе и соединявший Касарский
оборонительный комплекс с левым берегом реки, где тропа
далее следовала на север через заставу «Зылын дуар». Как
свидетельствует Е. Г. Пчелина, интересующий нас мост
носил название «Уаллаг хид» — «Верхний мост» G5, с. 92).
Сейчас от него не осталось никаких следов.
Далее Ос-Багатар, от имени коего идет повествование
F8, с. 129; 85, с. 58), гордо заявляет: «золотоносной
земли и серебряной, подобно воде, много имею». И это вполне
реально — на родовых землях Царазонта находятся
действующие и сейчас рудники Садона и Мизура,
эксплуатирующие Садонское серебро-свинцовое месторождение
(на Северном Кавказе одно из самых богатых).
Месторождение, несомненно, разрабатывается очень давно:
были выявлены следы древних выработок (86, с. 81), время
которых археологически намечается как VIII—IX вв. по
исследованию северокавказских бус из свинцового стекла
и их концентрации в центральной части Северной Осетии
(87, с. 151); исторически оно подтверждается
дагестанской хроникой «Дербенд-наме», убедительно
интерпретированной А. В. Гадло (88, с. 126). Таким образом,
Садонское месторождение широко эксплуатировалось по
крайней мере с хазарского времени, и это могло быть
одним из важных факторов быстрого усиления и
феодализации рода Царазонта, владевшего рудниками. Земли,
рудники и контроль крупного транзитного пути с юга на
север— вот те экономические основы, которые
предопределили неоднократно отмечавшийся выше особый
социальный статус Царазонта. Он, судя по всему, был таким
уже в хазарское время.
Следующий пассаж «Кавказ я покорил, с четырьмя
царствами боролся» (в архивном списке 1860 г. это
самостоятельный куплет, что вероятно) повторяет идею
победоносной борьбы с врагами, впервые появившуюся в
начале текста, но усиленную утверждением о покорении
Кавказа (или кавказцев — по списку 1860 г.). Последнее,
возможно, следует рассматривать как претенциозное
преувеличение, призванное показать силу и могущество рода
Царазонта. Что касается борьбы с четырьмя царствами (чего
мы частично касались выше), то историческая реальность
этой формулировки уже показана Ш. Ониани: Ос-Багатар
на рубеже XIII—XIV вв. воевал против четырех
грузинских княжеств — Кахети, Картли, Имерети и Самцхе-Са-
табаго. «Осетинам в это время на самом деле приходилось
93

часто воевать со всеми четырьмя княжествами, и в этой
борьбе они зачастую добивались успеха» (85, с. 52).
Последний комментируемый нами фрагмент
нузальскои надписи — повествование о похищении сестры
грузинского царя, «следуя нашему обычаю». Царь догоняет
Ос-Багатара, нарушает свою клятву и убивает осетинского
героя, тело которого оказывается в реке. Нузальское
стихотворение кончается эпизодом смерти,и это лишний раз
подчеркивает соотнесенность всего замысла произведения
с личностью именно Ос-Багатара.
Этот фрагмент обсуждался в научной литературе
наиболее оживленно, обзор литературы выполнен 3. М. Сала-
гаевой F8, с. 131 —134). Исследователи сходятся на том,
что описание столкновения Ос-Багатара с грузинским
царем и гибели Ос-Багатара соответствует аналогичному
эпизоду из «Картлис цховреба». Кажется, первым на это
соответствие обратил внимание В. Б. Пфаф F, с. 60).
Однако здесь мы вступаем в область исторических неувязок
и противоречий. Рассказ «Картлис цховреба» относится к
царствованию в Грузии Вахтанга Горгасала, при котором
овсы в 453 г. опустошили Карталинию, взяли трехлетнюю
сестру царя Мирандухт и вернулись в Осетию через
Дербентский проход (89, с 81—82). Далее следует эпизод
поединка Вахтанга с Ос-Багатаром на берегу реки, Ос-Ба-
гатар погибает, войско осетин терпит поражение B5, с. 43).
В изложении М. Г. Джанашвили этот эпизод опущен
(I, с. 20). В целом сюжетное сходство рассказа «Картлис
цховреба» и данной части нузальского стихотворения
настолько значительно, что о случайности не может быть и
речи.
Основное противоречие состоит в том, что рассказ
«Картлис цховреба» о событиях V в. в нузальскои надписи
приурочен к личности Ос-Багатара конца XIII — начала XIV вв.
Исходя отчасти из данных противоречий, Е. Г. Пчелина
писала, что «все это выдумка человека, имевшего самое
поверхностное знакомство с грузинской летописью,
осетинской историей и осетинскими сказаниями» B3, с. 8).
Отсюда и неверие Е. Г. Пчелиной в подлинность
нузальскои надписи.
Безусловно, правы те исследователи, которые в
структуре нузальскои надписи видят сочетание исторических
сведений с фольклорным наследием F9, с. 272, 85, с. 48
и т. д.). Четко об этом высказалась 3. М. Салагаева:
«Связи нузальскои надписи с фольклором — осетинским и
грузинским— многогранны» F8, с. 126); «фольклорные и
исторические элементы — это те каналы, по которым
94

складывается сюжет нузальской надписи» F8, с. 134).
Автор приводит замечательную осетинскую историческую
песню, опубликованную Н. Берзеновым в 1855 г. и
представляющую почти точную аналогию нузальскому
стихотворению F8, с. 128). К этому добавим сказание об Ос-Ба-
гатаре, записанное в 1899 г. В. В. Марковичем от Р Сикоева
(83, с. 183—184). Эти филологические находки не
оставляют сомнений в фольклорном происхождении
нузальской надписи. Вероятно, такое же фольклорное
происхождение имеет и рассказ «Картлис цховреба»,
приурочиваемый обычно к V в. В некоторой степени сказанное
подтверждается фактом бытования аналогичных сюжетов
о похищении сестры грузинского царя, столкновении Вах-
танга с Ос-Багатаром и гибели последнего в грузинском
фольклоре, о чем свидетельствовал В. Б. Пфаф F, с. 59—
60). Более того — Ш. Дзидзигури сообщает, что в 1930 г.
в горах Рачи он сделал запись двух вариантов нузальского
текста F9, с. 272). Таким образом, историко-героическая
песнь об Ос-Багатаре и его братьях была популярна не
только в Осетии, но и в Грузии,и поэтому фольклорная
основа рассказа «Картлис цховреба» весьма вероятна.
Сказанное, кажется, подтверждается другим рассказом
«Картлис цховреба» о событиях 80-х годов IX в., когда осы
выступают на стороне абхазского царя Баграта в его
междоусобной борьбе, вступают в бой на берегу Куры, и в этом
бою погибает «мтавар овсов Бакатар» (90, с. 51).
Характерно, что и этот Багатар погибает на берегу реки, и эта
деталь наводит на мысль как о фольклорном характере
данного сюжета, так и о его широком бытовании в Грузии
с сохранением ряда традиционных атрибутов, таких, как
гибель Ос-Багатара в реке. Допустимо думать, что именно
благодаря своей популярности сюжет о битве с
Ос-Багатаром и его гибели вошел в состав «Картлис цховреба»,
хронологически привязанный к V и IX вв.
В таком случае, по-видимому, отпадает необходимость
считать, что пассаж о столкновении Ос-Багатара с Вах-
тангом и гибели Ос-Багатара был включен в состав
нузальской надписи из «Картлис цховреба», как думают
некоторые авторы B5, с. 43). Скорее наоборот — как только
что говорилось, этот сюжет в «Картлис цховреба» попал
из фольклора. Отпадает также и необходимость
приписывать сочинение нузальского стихотворения И. Ялгузидзе
в первой трети XIX в. (85, с. 60).
Хронологическое противоречие — события V в.
перенесены в XIII в. — объяснимо именно фольклорным
характером произведения. Мы имеем здесь дело с явлением
95

контаминации, т. е. совмещения сюжетов и событий, в
действительности разных. Фольклорные контаминации —
явление распространенное и хорошо известное
фольклористам. Такой же контаминацией можно объяснить еще одно
противоречие, правильно подмеченное В. Б. Пфафом и
игнорированное последующими исследователями: «имя
Багатар — татарское и потому в V веке у осетин оно едва
ли могло встретиться» F, с. 62). Выше уже указывалось,
что в источниках титул «Багатар» впервые встречается в
X в. (Ибн-Руста), а в обиход у алан он вошел скорее
всего в хазарское время — VIII—IX вв. G6, с. 114).
Экстраполяция титула «Ос-Багатар» в V в., когда он еще не
был в употреблении,— явление чисто фольклорное.
Итак, наш опыт исторической интерпретации нузаль-
ского стихотворения свидетельствует о том, что его
источниками послужили: а) генеалогическая версия о багра-
тидском происхождении Царазонта, б) достоверные
исторические реалии, в) фольклорный материал в состоянии
контаминации, вносящей некоторые противоречия в текст.
Несомненный интерес для истории Осетии представляют
наши предположения об отождествлении ктиторов
Сослана с Давидом Сосланом и Елиа с Ос-Багатаром конца
XIII — начала XIV в.
Отождествление погребенного в Нузальской церкви.
Выше уже была отвергнута версия Е. Г. Пчелиной и Т. Б. Ма-
мукаева о принадлежности погребения под полом
Нузальской церкви Давиду Сослану. Этому решительно
противоречат слишком серьезные хронологические несоответствия.
Вместе с тем, принадлежность погребенного мужчины к
«стыр мыггаг» Царазонта и его весьма высокое,
выдающееся общественное положение не вызывают сомнений.
В предшествующем изложении мы не раз обращали на это
внимание.
Обосновывая свою версию, Е. Г. Пчелина опиралась
на записанные ею предания о гибели Давида Сослана в
Карском сражении и перевозке его тела из Гори в Нузал A9,
с. 32, прим. 3). И. А. Лолашвили по этому поводу резонно
замечает: «Осетинское предание о том, что там захоронен
Давид Сослан, молодое» B5, с. 20) и далее: «это предание не
подтверждается более ранними фольклорными
записями» B5, с. 108).
Это действительно так. В старых публикациях Давида
Сослана мы встречаем только с связи со стихотворением
«Нас было девять братьев» и его именем среди
изображенных ктиторов. Ни один документальный факт, ни одно ста-
96

рое местное предание не фиксируют погребение Давида
Сослана в Нузале. Единственным известным нам
исключением является сообщение С. Ф.
Мельникова-Разведенкова о том, что о Нузальской церкви у осетин сохранилось
предание, согласно которому ими правили девять царей,
«все родные братья; одного из этих царей звали Сослан.
Царь Сослан женился на грузинской царице Тамаре»
F1, с. 169). Из дальнейшего изложения становится ясно
позднейшее и книжное происхождение этого «народного
предания», точно следующего историческим хроникам и
трудам. Поэтому сведения С. Ф. Мельникова-Разведенкова
научного значения не имеют.
В то же время народная память четко сохранила
воспоминания о знаменитом воине Ос-Багатаре, владевшем
частью Алагирского ущелья и Нузалом и погребенном
здесь B2, с. 17; 25, с. 40, 55, 60; 75, с. 3—4; 83, 184, 68,
с. 131). Социальный пиетет Ос-Багатара был настолько
велик, что его считали родоначальником всех осетин B2,
с. 3): от Ос-Багатара, согласно народной генеалогии,
пошли шесть «колен» — ответвлений, проанализированных
Е. Г. Пчелиной в ее неопубликованном труде «Местность
Уаллагир и шесть колен рода Осибагатара» G5).
Касаясь фольклорных материалов об Ос-Багатаре и его
потомках, Е. Г. Пчелина писала: «Огромная историческая
эпопея «Сказания об Уаллагире, роде Осибагатара и
коленах, происшедших от него», которая сохранилась в
фольклоре иронцев, является, видимо, основным,
древним историческим сказанием, в котором мы можем найти
сведения об оседании части племен иратта в горах
Центрального Кавказа, главным образом, в Алагирском, Кур-
татинском и Тагаурском ущельях Северной Осетии» G5,
с. 5). О Давиде Сослане, как это ни парадоксально,
ничего подобного мы сказать не можем.
Учитывая историческую информативность
осетинского фольклора, мы обязаны принять во внимание
легендарные сведения об Ос-Багатаре, его происхождении из Ну-
зала и рода Царазонта. К этому добавим документальную
справку мцхетского дьяка Григола Русишвили о том, что
«в Нарской церкви Нузала похоронен Багатар, на
надгробном камне которого написано «Нас было девять братьев,
Чараджони-Чахилони» и т. д. Как справедливо считает
И. А. Лолашвили, «справка заслуживает внимания в том
отношении, что она свидетельствует о том, что в старину
Нузальскую часовню считали гробницей Ос-Багатара»
B5, с. 20). Этот документ, бесспорно, имеет фольклорную
4 Реком, Нузал и Царазонта
97

основу, но он доносит до нас то, что помнил народ еще в
начале XIX в., а это важно. Это также и оружие — шлем,
копье и колчан со стрелами, хранившиеся в Рекоме. В
первой главе был рассмотрен единственный сохранившийся в
рисунке А. А. Миллера предмет — шлем восточной
работы (рис. 18, 5), народной памятью устойчиво связываемый
с личностью Ос-Багатара и надежно датируемый концом
XIII — началом XIV в. Такой шлем вряд ли мог
принадлежать рядовому воину, а хронологическое соответствие
шлема времени жизни и деятельности исторического
Ос-Багатара, умершего в 1306 г., делает связь шлема с Ос-Багата-
ром вполне вероятной.
Почему шлем Ос-Багатара оказался в Рекоме? Ответ
на этот вопрос уже дан в первой главе: шлем, копье и
колчан Ос-Багатара были принесены в жертву Рекому —
крупнейшему святилищу рода Царазонта в качестве «мысай-
нагта» — дара своему святому патрону, коим в Рекоме был
Уастырджи — святой Георгий Победоносец, покровитель
мужчин, путников и воинов и бог военно-дружинной
рыцарской прослойки, к которой принадлежал и Ос-Багатар.
Акт дарения подобных реликвий в родовое святилище был
возможен только в случае принадлежности Ос-Багатара к
«стыр мыггаг» Царазонта. Здесь вновь повторим то, что
уже было сказано выше: выходец из Царазонта,
Ос-Багатар мог быть похоронен на родовом кладбище Царазонта,
а его вооружение было принесено в жертву Рекому.
Отсюда вытекает заключение, основанное на
взаимосвязанной совокупности фактов и предположений:
погребение мужчины-воина, открытое в 1946 г. Е. Г.
Пчелиной под полом Нузальской церкви и приписанное Давиду
Сослану, в действительности принадлежало Ос-Багатару —
историческому лицу, умершему в 1306 г. Основные
аргументы в пользу этого вывода: 1) стабильные фольклорные
данные, 2) хронологические соответствия, 3) воинские
аксессуары, 4) особый статус Нузальской церкви как
церкви-мавзолея, 5) нузальское стихотворение, идущее от
лица Ос-Багатара и представлявшее стихотворную
эпитафию над его могилой.
Возможный ход событий реконструируется так. В
конце XIII в. в Нузале, на родовом кладбище Царазонта,
была сооружена склепообразная церковь-меморий,
предназначенная для захоронения и поминания наиболее
выдающихся представителей рода. Как было сказано выше,
согласно данным «Терского календаря», это произошло в
1272 г. A4, с. 358). Сейчас, благодаря применению нового
метода датирования архитектурных памятников по ана-
98

лизу известкового раствора,А. О. Наглеру удалось
подтвердить эту дату экспериментальным путем: Нузальская
церковь построена в 1273 г. (91, с. 28). В интерьере она была
оштукатурена, но не расписана. Возможно, что меморий
с самого начала предназначался для Ос-Багатара.
Последний, прославив себя подвигами в Грузии, умер в 1306 г.
и был с особыми почестями погребен в родовом мавзолее
Нузала. Здесь же было положено его оружие — шлем,
копье, колчан. Затем Царазонта, желавшие увековечить
память об Ос-Багатаре и свою престижную
генеалогическую связь с грузинской династией Багратидов,
приглашают из Грузии опытного художника-осетина Вола Тлиа-
га, который расписывает интерьер церкви, а на восточной
ее стене выполняет фольклорную эпитафию в честь Ос-
Багатара.
Поскольку в Алании еще в домонгольский период
существовал военно-дружинный культ Уастырджи и
великих воинов (92, с. 163—220), а Ос-Багатар общественным
сознанием воспринимался именно как великий воин и
герой, его личность после смерти канонизируется.
Возникает потребность в создании специального мужского,
воинского святилища, и оно создается в Рекоме, а доспехи Ос-
Багатара из Нузальской церкви переносятся в Реком,
ставший центральным святилищем не только Царазонта,
но и всей Осетии. Последнее не случайно — в этом факте
воплотилось и высокое общественное положение
Царазонта, и огромная популярность Ос-Багатара.
Впоследствии реликвии Ос-Багатара из Рекома возвращались в
Нузал, но затем по решению народного собрания они
были перенесены обратно в Реком G, с. 141). Здесь, по
свидетельству В. Б. Пфафа, им приписывались
чудодейственные свойства G, 141). Таким образом, между святилищем
Реком и Нузальской церковью существует глубокая
причинно-следственная связь: церковь является меморием Ос-
Багатара, святилище — священным местом хранения его
реликвий.
Подобная процедура захоронения знатных лиц в
эпоху феодализма практиковалась широко, в том числе и с
применением специальной церкви-мемория. В грузинском
источнике «Памятник эриставов» (XV в.) говорится:
«Кому принадлежит усыпальница в церкви, тому же подобает
иметь церковь и весь ее приход», «чьей могиле подобает
наивысшая почесть, тому и принадлежит по праву церковь
и управление по справедливости» (93, с. 23). Известно, что
тело умершего грузинского царя Вахтанга Горгасала из
Уджармы перевезли во Мцхети и похоронили в соборе,
4*
99

а его боевые доспехи положили поверх могилы (как в
случае с Ос-Багатаром в Нузале). Приводя этот факт, Е. Г.
Пчелина писала о Нузале: «Давид Сослан был похоронен
в каменном ящике, стоявшем в посвященном ему заппа-
дзе, и поверх его гробницы были положены его кольчуга,
шлем, налокотники и копье» B3, с. 40). Это утверждение
вызывает недоумение. Е. Г. Пчелина не могла не знать, что
народная память никогда не связывала ни Нузальскую
церковь, ни шлем, копье и колчан Рекома с Давидом Сосла-
ном, но всегда связывала их с Ос-Багатаром.
Искусственность и ошибочность построений Е. Г. Пчелиной в данном
случае проступает особенно наглядно.
Восстановление исторической правды об Ос-Багатаре
и связанных с ним классических осетинских памятников
Рекома и Нузала, устранение путаницы и наслоений,
созданных вокруг них позднейшими авторами, должно
представлять большой интерес для истории осетинского народа.
Наше исследование внешне скромной Нузальской
церкви показывает, что в ней сфокусировались и переплелись
многие интереснейшие вопросы истории феодальной
Осетии XIII—XIV вв., и что этот памятник является не только
памятником грузинского искусства в Северной Осетии,
но и ценным историческим источником. Глубоко прав был
3. Н. Ванеев, писавший: «Нузальская часовня-гробница
представляет важный интерес как исторический
памятник и должен привлечь чрезвычайное внимание историка
Осетии» B2, с. 11).
В своих поисках я не являюсь пионером. О том, что в
Нузале погребен не Давид Сослан, а Ос-Багатар рубежа
XIII—XIV вв., писал тот же 3. Н. Ванеев B2, с. 17).
Известно также, что к подобному выводу в своей
неопубликованной рукописи «История осетинской литературы»
пришел Б. А. Алборов F8, с. 107, прим. 17). Как уже
говорилось, И. А. Лолашвили вплотную подошел к тому же, но
сделать вывод об Ос-Багатаре не решился, хотя и писал:
«Если установить, что останки погребения в Нузале
принадлежит именно этому Ос-Багатару, тогда у Нузальской
часовни была бы прочная опора, но у науки нет доказательств,
необходимых для этого» B5, с. 60). Кажется, сейчас такие
доказательства найдены и интерпретация «Нузалы ар-
гьуан» получает более или менее «прочную опору».
Наш анализ Рекома и Нузала имел постоянным
лейтмотивом сюжет о весьма высоком социальном статусе
рода Царазонта, опиравшемся на экономическое и военное
могущество. Остановимся на этих вопросах более
обстоятельно.
100

ПРИМЕЧАНИЯ
1 Джанашвили М. Г. Известия грузинских летописей и историков
о Северном Кавказе и России. Тифлис, 1897.
2 Донесение протопопа Болгарского епископу астраханскому и
ставропольскому Антонию от 18 июля 1780 г. о нравах и обычаях осетин//
Материалы по истории Осетии (XVIII век), т. 1, ИСОНИИ, т. VI,
Орджоникидзе, 1934.
3 П. С. Грузинские древности, надписи и монеты//ЖМНП, 1837,
т. XVI, № 12, декабрь.
4 Вгоззе* М. Р1есез (Нуегзез ге1аиуе8 а 1а Сеог^е. ША, г. VI, Раш, 1830.
5 Головин А. Топографические и статистические заметки об Осетии.
Кавказский календарь на 1854 год. Тифлис, 1853.
6 Пфаф. Материалы для истории осетин//ССКГ, вып. 1. Тифлис,
1871.
7 Пфаф В. Путешествие по ущельям Северной Осетии//ССК, т. 1.
Тифлис, 1871.
8 Бакрадзе Д. Кавказ в древних памятниках христианства//3аписки
общества любителей кавказской археологии. Кн. 1, Тифлис, 1875.
9 Берже А. Кавказ и археологическом отношении//Записки общества
любителей кавказской археологии. Кн. 1, Тифлис, 1875.
10 Уварова. Кавказ. Путевые заметки, 1, М., 1887.
1' Миллер В. Ф. Терская область. Археологические экскурсии//МАК,
вып. 1, М., 1888.
12 Вертепов Г. А. В горах Кавказа//Терский сборник, вып. У1.Влади-
кавказ, 1903.
13 Дирр А. М. В Тагаурской и Куртатинской Осетии//ИКОИРГО,
т. XXI, Тифлис, 1912.
14 Терский календарь на 1910 год, Владикавказ, 1910.
15 Коки ев Г. Склеп овые сооружения горной Осетии. Владикавказ,
1928.
16 Семенов Л. П. Археологические разыскания в Северной Осетии//
ИСОНИИ, т. XII, Дзауджикау, 1948.
17 ТЬе гщёед йапкз ог Саисазиз Ьу Лопп Р. Ваёае1еу, уо1. I, Ьопдоп,
1940.
18 Архив СОНИИ ИФЭ, ^юнд 6, дело 16.
19 Мамукаев Т. Б. Тайна Нузальской часовни. Орджоникидзе, 1969.
20 Архив СОНИИ ИФЭ, фонд 6, дело 19.
21 Пчелина Е. Г. Нузальская часовня — погребальный склеп Давида
Сослана//Растдзинад от 8 июня 1946 г.; ее же: Почему я считаю Ну зал ь-
скую церковь гробницей Давида Сослана//Растдзинад от 1 октября 1946 г.
(на осет. языке); Новикова А. Гробница Давида
Сослана//Социалистическая Осетия от 9 июня 1946 г.
22 Ванеев 3. Н. Народное предание о происхождении осетин. Стали-
нир, 1956.
23 Архив СОНИИ ИФЭ, фонд 6, дело 20.
101

24 Гаглойти Ю. С. Средневековые летописи о Давиде Сослане//
Литературная Осетия, 1969, № 33.
25 Лолашвили И. А. Тайна гробницы Давида Сослана. Тбилиси, 1971
(на груз, языке).
26 Гольдштейн А. Ф. Средневековое зодчество Чечено-Ингушетии
и Северной Осетии. М., 1975 г.
27 Гольдштейн Аркадий. Башни в горах. М., 1977.
28 Кузнецов В. А. Актуальные вопросы истории средневекового
зодчества Северного Кавказа//Северный Кавказ в древности и средние века.
М., 1980.
29 Кузнецов В. А. Зодчество феодальной Алании. Орджоникидзе,
1977.
30 Кузнецов В. А. Нузальская церковь — памятник грузинского
искусства в Северной Осетии//II Международный симпозиум по
грузинскому искусству. Тбилиси, 1977 (тезисы докладов).
31 Мужухоев М. Б. Средневековые святилища Центрального
Кавказа. СА. 1985, 3.
52 Чибиров Л. А. Периодическая печать Кавказа об Осетии и
осетинах, кн. 2. Цхинвали, 1982.
33 Цагаева А. Д. Топонимия Северной Осетии, ч. II. Орджоникидзе,
1975.
34 Лавров Л. И. Назревшие вопросы изучения топонимии Северного
Кавказа//Известия СКНЦ ВШ, общ. науки, 1983, 1.
35 Марковин В. И. Склепы эпохи бронзы у с. Эгикал в Ингушетии//
СА, 1970, 4.
36 Нечитайло А. Л. Верхнее Прикубанье в бронзовом веке. Киев,
1978.
37 Гаджиев М. Г. Из истории культуры Дагестана в эпоху бронзы
(могильник Гинчи). Махачкала, 1969.
38 Марковин В. И. К вопросу о возникновении средневековых
склепов у народов Северного Кавказа//Тезисы докладов и сообщений III
Крупновских чтений. Грозный, 1973.
39 Тменов В. X. Средневековые историко-архитектурные памятники
Северной Осетии. Орджоникидзе, 1984.
40 Вольская А. И. Фрагменты фресковой живописи грузинского храма
«Хозита-Майрам» в Северной Осетии//Сообщения АН ГССР, т. XV,
1954, № 6.
41 Лазарев В. Н. Русская средневековая живопись. М., 1970.
42 Медведев А. Ф. Оружие Новгорода Великого//МИА СССР, № 65,
1959.
43 Уварова П. С. Христианские памятники//МАК, вып. IV, М., 1894.
44 Кръстев Кирил, Захариев Васил. Стара българска живопис. София,
1960.
45 Письмо А. И. Вольской к автору от 10. 01. 1979 г.
4C Гамбашидзе Г. Г. Памятники грузинской культуры в Двалети//
Сабчота Хеловнеба, 1976, № 3.
102

47 ДегоиззаПтзкаЗа А. Ье саге*ап аих 81тоиг§пз ёи 1отЬеаи де МосМ-
сЬеуа]а Ва1ка (Саисазе 8ер*етпопа1). «8Ги<На Л.гашса», *. 7, газе. 2, ЬеШеп,
1978.
48 Толмачевская Н. И. Фрески древней Грузии, Тифлис, 1931.
Амиранашвили Ш. Я. История грузинской монументальной
живописи, т. 1, Тбилиси, 1957.
50 Вольская А. И. Росписи средневековых трапезных Грузии.
Тбилиси, 1974.
51 Аладашвили Н., Алибегашвили Г., Вольская А. Росписи
художника Тевдоре в Верхней Сванетии. Тбилиси, 1966.
52 Меликсет-Беков Л. М. Страна св. Георгия//И КОИ РГО, т. XXIV,
№ 2, Тифлис, 1916.
53 Чибиров Л. А. Древнейшие пласты духовной культуры осетин.
Цхинвали, 1984.
й4 Абаев В. И. Осетинский язык и фольклор, 1, М.— Л., 1949.
55 Осетинские нартские сказания. Дзауджикау, 1948 (перев. Ю. Ли-
бединского).
56 Берладина К. А. Часовня селения Нузал. Рукопись, хранившаяся
у Е. Г. Пчелиной и просмотренная мной в апреле 1964 г.
57 Кузнецов В. А. Алания и Грузия: две страницы
истории//Литературная Осетия, 1986, № 68, с. 119—120.
58 Багаев Н. К. Современный осетинский язык, ч. 1,
Орджоникидзе, 1965.
59 Долидзе В. О. Архитектурный памятник Тли — новый документ
культурных взаимоотношений Грузии с Двалети//Сообщения АН ГССР,
т. XXI, № 6, Тбилиси, 1958.
60 Кипшидзе Д. А. Житие Прохора, муч. Луки и муч. Николая
Двали//ИКИАИ, т. 2. Л., 1927.
61 Мельников-Разведенков С. Ф. Экскурсия на Цейский ледник//
СМОМПК, вып. XXIX, Тифлис, 1901.
62 Дирр А. М. В Тагаурской и Куртатинской Осетии//Изв. Кавк.
отд. Имп. Русского географ, общества, т. XXI, № 3. Тифлис, 1911 —1912.
63 Архив СОНИИ ИФЭ, фонд 6, оп. 1, дело 131.
64 Милорадович О. В. Кабардинские курганы XIV—XVI вв.//СА,
XX, 1954. )
ь5 Нагоев А. X. О хронологии кабардинских курганов//Вестник
КБ НИИ ИФЭ, вып. 6, Нальчик, 1972.
6 Хаханов А. С. Очерки по истории грузинской словесности, вып. 3,
М., 1898.
67 Салагаева 3. М. Нузальская надпись «Нас было девять братьев»//
Проблемы эстетики. Орджоникидзе, 1976.
68 Салагаева 3. М. От Нузальской надписи к рсману. Проблемы
генезиса и становления осетинской прозы. Орджоникидзе, 1984.
69 Дзидзигури Шота. Надгробная надпись Ос-Багатара. Юбилейный
сборник. Посвящается акад. АН ГССР А. Г. Барамидзе в связи с 70-ле-
103

тием со дня рождения и 50-летием научно-педагогической деятельности.
Тбилиси, 1974 (на груз, языке).
70 Архив СОНИИ ИФЭ, фонд 16, оп. 1, дело 26.
71 Абаев В. И. Историко-этимологический словарь осетинского языка,
т. II. Л., 1973.
72 Абаев В. И. Происхождение осетинских фамильных имен Сага-
хогПа и А§пига1а//Литературная Осетия, 1982, № 60.
73 Ванеев 3. Н. Родовой строй в 0сетии//Известия Юго-Осетинского
научно-исследовательского института АН ГССР, вып. 1 (V), Сталинир,
1946.
74 Пчелина Е. Г. Урсдонское ущелье в Северной Осетии//Труды отд.
Востока Гос. Эрмитажа, т. IV, 1947.
75 Архив СОНИИ ИФЭ, фонд 6, оп. 1, дело 21.
76 Кузнецов В. А. Очерки истории алан. Орджоникидзе, 1984.
77 Кузнецов В. А. Алания и Византия//Археология и традиционная
этнография Северной Осетии. Орджоникидзе, 1985.
78 Андроникашвили М. К. Очерки по иранско-грузинским языковым
взаимоотношениям, 1. Тбилиси, 1966.
79 Цулая Г. В. Грузинский «Хронограф» XIV в. о народах Кавказа//
КЭС, VII, М., 1980.
80 Гамрекели В. Н. К истории Грузии рубежа XIII—XIV вв. «Мра-
валтави». Историко-филологические разыскания, V, Тбилиси, 1975.
81 Вахушти. География Грузии//ЗКО ИРГО, кн. XXIV, вып. 5,
Тифлис, 1904.
82 Уварова П. С. Кавказ. Путевые заметки, ч. III. М., 1904.
83 Маркович В. В. В верховьях Ардона и Риона//Зап. ИРГО по
общей географии, т. XXXVIII, № 3. Спб., 1906.
84 Кузнецов В. А. Древнее укрепление в Касарском
ущелье//Социалистическая Осетия от 1 марта 1977 г.
85 Ониани Ш. Эпитафия Нузальской церкви//Вопросы древнегру-
зинской литературы и руставелологии, IV, Тбилиси, 1973.
86 Щастливцев С. Садонский рудник//ССК, т. II, Тифлис, 1872.
87 Бахтадзе Р. А., Деопик В. Б. Химико-технологический анализ бус
Северного Кавказа//МИА СССР № 114, М., 1963.
88 Гадло А. В. Страна Ихран (Ирхан) дагестанской хроники «Дер-
бенд-наме»//Вопросы археологии и этнографии Северной Осетии.
Орджоникидзе, 1984.
89 Летопись Картли//Перев. Г. В. Цулая, Тбилиси, 1982.
90 Мровели Леонти. Жизнь картлийских царей/Перев. Г. В. Цулая,
М., 1979.
91 Наглер А. О. Средневековое зодчество в трудах Л. П. Семенова//
Л. П. Семенов — профессор-кавказовед, ученый-интернационалист
(тезисы докладов научной конференции). Грозный, 1986.
92 Чочиев А. Р. Очерки истории социальной культуры осетин. Цхин-
вали, 1985.
93 Памятник эриставов/Перев. С. С. Какабадзе. Тбилиси, 1979.

Глава III
РОД ЦАРАЗОНТА
В предшествующих главах мы неоднократно,
отправляясь от конкретного материала и, в первую очередь, от
Рекома и Нузала, отмечали особо высокое место рода
Царазонта в социальной структуре осетинского общества
XIII—XIV вв. и позже. В литературе фиксировалось
царствующее положение Царазонта A, с. 151; 2, с. 13; 3, с. 91;
4, с. 36), несомненно, опиравшееся на такие экономические
факторы, как владение земельными угодьями (в горах это
прежде всего пастбища), эксплуатация Садонских
рудников и контроль транскавказской перевальной дороги через
Рок и Мамисон, не менее важной, чем Дарьяльский
проход и позволявшей взимать налог с проезжающих (см. в
главе II этимологию топонима «Нузал»), Но что мог
представлять род Царазонта как социальный организм, в
какую систему организации общества средневековья он
может быть помещен скорее всего — вопросы далеко не
праздные и весьма существенные. Естественно думать,
что могущество рода Царазонта не возникло вдруг в
XIII—XIV вв. и что оно было заложено в
предшествующий период, а это ставит перед нами большой и
сложный, слабо освещаемый источниками вопрос о
социальной структуре Алании домонгольского времени. Поскольку
ретроспективно влияние рода Царазонта уходит в аланскую
эпоху истории осетин, кратко коснемся вопроса об
общественном строе Алании.
К вопросу об общественном строе Алании. Как уже
было сказано, наши знания об общественном строе Алании
очень ограничены как количеством, так и качественным
состоянием существующих источников, полностью
принадлежащих к числу нарративных. Археологические
источники под интересующим нас углом зрения изучены еще
слабо,и мы делаем в этом направлении лишь первые шаги.
В свое время 3. Н. Ванеев предпринял попытку
ретроспективной реконструкции общественного строя Алании,
опираясь при этом на устройство позднего Алагирского
общества E, с. И). Но в целом вряд ли эта попытка может
105

быть удачной: позднесредневековое Алагирское
общество не является калькой раннесредневекового аланского
F, с. 199), хотя, конечно, отдельные общественные
институты и нормы регулирования общественной жизни
Алагирского общества имели диахронный характер и
уходили в предшествующую эпоху.
Я не стремлюсь к воссозданию полной картины
общественного строя Алании, сейчас это вряд ли осуществимо.
Задача более скромная — осмысление наиболее
возможного места рода Царазонта в системе общественных
отношений Алании, определение социальной природы этого рода,
механизма его возвышения над другими «стыр мыггаг».
В научной литературе утвердилось положение о
господстве в Алании X—XIII вв. феодальных отношений G,
с. 21—47; 5, с. 114, 120, 160; 8, с. 51—72; 6, с. 197—225; 9,
с. 212). Это важное для правильного понимания местного
исторического процесса положение касается в первую
очередь равнинной зоны Алании, наделенной обширными
пространствами тучных черноземных земель, в X—XII вв.
подвергавшихся широкому освоению при помощи
достаточно совершенных пахотных орудий и дававших не только
необходимый, но и прибавочный продукт F, с. 49—73,
240). Признано, что в домонгольский период равнинная
Алания была основной экономической базой развития
здесь феодализма E, с. 116; 6, с. 240, 242; 10, с. 149),
прогрессировавшего по универсальному для
большинства народов пути земельной собственности и земельных
отношений. Именно здесь происходит наиболее
интенсивное классообразование и формируется класс феодалов —
процесс, прослеживаемый не только в письменных
источниках, но и археологически F, с. 216—225), и даже в
фольклоре: В. Ф. Миллером опубликована чрезвычайно
интересная и, по-видимому, древняя осетинская
поговорка: «В горах много святилищ, на плоскости много алда-
ров» (Хох дзуарджын, быдыр оелдарджын, 11, с. 536).
Археология не в состоянии обеспечить источниками
решение вопроса о земельной собственности и земельных
отношениях и, пожалуй, единственное, что мы сейчас
знаем в этой связи,— определение сельскохозяйственной
площади, тяготеющей к населенным пунктам (городищам,
поселениям) и рассчитанной В. Б. Ковалевской — до 600 га,
не считая выпасов, летних пастбищ и охотничьих угодий
A2, с. 150). Эти данные относятся к западной Алании, но,
видимо, как средний показатель могут быть
экстраполированы и на восточную Аланию, ибо в целом экологические
106

и социально-экономические условия там и здесь были
сходны.
Как могла быть распределена эта земля в рамках уже
существовавшей аланской территориальной общины,
составлявшей население крупных городищ F, с. 210—212)?
Поскольку практически на всех или на большинстве
таких городищ археологически выделяются максимально
укрепленные цитадели-обиталища местных феодализи-
рующихся владетелей F, с. 216—219), можно полагать,
что значительная часть вышеуказанной земли уже была
сконцентрирована в руках этих владетелей. Рядовые
общинники обрабатывали мелкие участки-парцеллы,
позволявшие вести примитивное и рутинное натуральное
хозяйство, находившееся в полной зависимости от
феодального патрона — владельца земли.
В названных феодализирующихся владетелях, мы, судя
по всему, и можем видеть то множество плоскостных ал-
даров, о которых говорит осетинская поговорка и которые
социально возвысились над своими единоплеменниками.
Несомненно, существовали и более крупные
феодальные владетели — сюзерены, властвовавшие не над
отдельным населенным пунктом, а над целыми районами
Алании. Грузинские источники называют их мтаварами,
главарями, вельможами A3, с. 76; 14, с. 36). По русской
терминологии это князья (М. Г. Джанашвили в одном
случае так и переводит, 14, с. 33). Археологически погребение
такого аланского «мтавара» XI в. исследовано нами в 1957 г.
в катакомбе № 14 Змейского могильника Северной
Осетии A5, с. 114; 6, с. 221); княжеское достоинство
погребения подчеркивается рядом очень дорогих, уникальных
предметов и среди них — пурпурными византийскими тканями
и замечательной саблей с рубиновой вставкой на рукояти.
Мтавары подобного ранга, надо думать, и входили в свиту
аланских царей, сопровождавшую их в необходимых,
политически важных случаях. Так было в 1065 г. A3, с. 76),
то же мы наблюдаем в начале XII в. A4, с. 36).
В известном генеалогическом труде П. Долгорукова
содержатся сведения о том, что грузинская княжеская
фамилия Церетели имеет осетинское происхождение и
что «предки ее были в Осетии владетелями округа Цада-
ари»; спасаясь от нашествия Тамерлана, они покинули
родину в 1395 г. A6, с. 476). Это сообщение заслуживает
внимания, хотя источники его неизвестны. Но фактически оно
подтверждается сведениями китайской хроники «Юань-
ши», повествующей о татаро-монгольском нашествии на
Восточную Европу и Аланию. Аланский феодал Бадур
107

со своими братьями Уцзорбуханом и Матяршей
приходят к монголам со своим народом «с выражением
покорности», знатный ас Хан-ху-сы «был правителем владения
асов» и со своим народом «подчинился Угедею» A7,
с. 282—299). Эти данные относятся к 30-м годам XIII в.,
но есть основания считать, что подобные «правители
владений» в Алании существовали и в предшествующий период.
Наконец, верхний этаж феодально-иерархической
лестницы занимали правящие династии. Их существование и
длительное военно-политическое могущество не вызывают
сомнений, отражены в источниках и уже рассматривались
нами F, с. 17—20, 229—232; 10, с. 156—160), а раньше
3. Н. Ванеевым E, с. 136—142) и Б. В. Скитским (8,
с. 56—58). Ранние упоминания аланских «царей» мы
встречаем в источниках VI—VIII вв. (Саросий, Итаз), но
их скорее следует считать либо крупными вождями
племенных объединений, либо типичными для периода клас-
сообразования полуфеодальными владетелями (что
близко в плане социальных отношений, 10, с. 157). В этот
период существования крупных аланских племенных
объединений — предгосударственной формы организации
общества — подобный статус аланских властителей
наиболее вероятен. С появлением раннефеодальной
государственности в X в. полуродовые-полуфеодальные
властители из наиболее мощных и авторитетных «стыр мыг-
гаг» становятся верховными сюзеренами страны,
осуществляющими высшую военную и политическую власть
если не во всей стране, то на огромной территории.
Воплощением такого верховного правителя — царя —
является известный по «Картлис цховреба» Дургулель
Великий A3, с. 76). Весьма показательно, что, тогда как
авазги, иверийцы, албанцы и другие народы получают
из Константинополя приказы, властитель Алании в X в.
трактуется в византийской дипломатической переписке
как самостоятельный государь A8, с. 53). Касаясь Ирины
Аланской, в византийских источниках именуемой васи-
лиссой, М. В. Бибиков отмечает: «Речь идет о
самостоятельном государстве, равноправном с империей ромеев:
византийскому василевсу соответствует аланская васи-
лисса» A9, с. 143). Как видим, в X—XI вв. авторитет
царской власти в Алании был весьма высок, что косвенно
свидетельствует о процессе консолидации и политической
централизации.
Конечно, социальное содержание института аланских
царей во многом спорно. Но некоторые его функции
известны: высшая политическая власть (об этом свидетель-
108

ствуют формулы обращения византийской дипломатии
X в., династические связи с дворами Византии, Грузии,
Хазарии), верховная военная власть (присвоение
воинского титула «багатар» по Ибн-Руста, предводительство
аланским войском во время походов по ал-Масуди, 20,
с. 205; а также по «Картлис цховреба», см. рассказ о
вторжении овсского царя Урдуре в Кахетию в начале XI в.,
14, с. 31 и т. д.). Есть некоторые сведения и о взимании
дани/Так, согласно «Дербенд-наме», главный город
страны Ихран (Ирхан), соответствующей восточной Алании,
также назывался Ихран, в нем находилась «казна», а
евреи Ихрана платят «харадж» правителю страны B1,
с. 122). Можно думать, что «харадж» правителю
Алании платили не только евреи, но и другие категории
зависимого населения. Сказанное подтверждается
византийскими источниками. В своем сочинении «Об
управлении государством» император Константин
Багрянородный называет аланского царя эксусиократором A8,
с. 52; 23, с. 600, прим. 1333). Экскуссия —
пожалование податных привилегий (полное или частичное
освобождение от налогов), которое в Византии
рассматривалось как исключительный акт императорской
милости,— только император был волен пожаловать эксуссию
и взять ее обратно B2, с. 83). Термин «эксусиократор»
свидетельствует о том, что в первой половине X в., когда
Византия усиленно заигрывала с Аланией, император
(вероятно, Константин Багрянородный) пожаловал эту
«милость» правителю Алании, т. е. юридически закрепил
за этим правителем ту функцию, которая фактически
уже осуществлялась. В чем конкретно выражалась
собираемая подать — «харадж», мы не знаем, но
сомневаться в ее существовании не приходится: трудно
представить классовое феодальное общество без феодальной
ренты, в данном случае скорее всего натуральной.
Таким образом, три социальных функции аланских
царей нам известны: высшая политическая власть,
высшая военная власть, сбор налогов. Для идеологического
обоснования своей власти аланские цари, с ними феодалы
и часть населения, в начале X в. принимают христианство
B4), страна покрывается сетью христианских храмов
B5), учреждается Аланская епархия, подчиненная
Константинопольской патриархии. Все эти факты,
достаточно хорошо известные, свидетельствуют о победе
феодальных отношений в Алании X—XII вв. и о ее
вовлечении в рамки феодальной формации.
Вместе с тем продолжали стойко сохраняться некото-
109

рые общественные институты эпохи военной демократии,
что уже отмечалось 3. Н. Ванеевым: строй аланского
общества «характеризуется сильно сохранившимися
чертами патриархально-родового быта, но в то же время
возникновением в нем классов, зарождением феодализаци-
онных процессов», «элементы родового строя, несомненно,
играют еще огромную роль в общественной жизни, род и
деление населения по родовым группам сохраняли свое
значение» E, с. 147—148). Далее 3. Н. Ванеев
подчеркивает огромное значение принадлежности человека к
определенному роду, ибо были роды знатные (алдарские)
и сильные, были роды слабые. Принадлежностью к ним
определялось социальное положение E, с. 149). В
рамках феодальной формации это был регрессирующий, но
еще весьма устойчивый и жизнеспособный уклад, в
основных чертах охарактеризованный тем же 3. Н.
Ванеевым B6, с. 132—158). Положение о переплетении
институтов феодализма с остатками родового строя на
археологическом материале Алании показано нами F,
с. 211 и др.).
На фоне вышесказанного об общественном строе
Алании попытаемся хотя бы в самом схематичном и
предположительном виде рсмыслить происхождение и
положение рода Царазонта в аланской социальной структуре.
Сразу же отметим два существенных момента:
1) предполагаемая нами связь рода Царазонта с
Ахсарата ставит интересный и сложный вопрос о соотношении
Ахсарата — Царазонта с родом Ахсартагката нартовского
эпоса и, естественно, о древности как самого рода, так и
его высокого общественного положения, подлинный
возраст которого установить невозможно;
2) фактически осетинские «стыр мыггаг» —
структурная единица родового общества B6, с. 136—139);
следовательно, они уходят в недра родового строя. Поэтому
вряд ли можно сомневаться в том, что род Царазонта
возвысился не в феодальную эпоху, а гораздо раньше, и
высокое его положение в феодальном обществе было
продолжением давно сложившейся традиции. Отсюда мы
можем заключить, что одним из путей формирования
аланской феодальной знати был путь трансформации
старой родоплеменной верхушки в эту феодальную знать.
Род Царазонта-Ахсарата, согласно эпосу, из поколения
в поколение поставлявший профессиональных
воинов-дружинников, должен был иметь особые привилегии и
подняться особенно высоко, что мы и видим в
действительности. Известно, что дружина обеспечивала возможность
НО

внеэкономического принуждения и сама поставляла
пополнение для класса феодалов B7, с. 69). Род Царазонта,
очевидно, в своем возвышении шел тем же путем
использования сильной дружины для укрепления своей власти
и утверждения себя в качестве крупных аланских
властителей.
Как уже отмечалось, В. И. Абаевым предложена
этимология фамильного имени Царазонта от римского
титула «цезарь», проникшего в Аланию из Византии
в период наиболее активных алано-византийских связей
X—XII вв. Другой вариант этимологии был предложен
еще в 1887 г. Р. Эркертом, полагавшим, что термин
«Царазон» происходит от «2аг-азоп» Bаг-Корг, 28, с. 115),
т. е. «Сар-асон» — глава асов. Догадка Р. Эркерта
подкупает возможностью этимологической и семантической
параллели с именем аланского царя Саросия,
осмысленного Г. В. Вернадским как Сар-ос, т. е. «глава, вождь
осов» C1, с. 194) и упоминаемого византийскими
авторами VI в. Феофаном и Менандром C0, с. 321—322,
383, 494). Как считает А. В. Гадло, у алан прослойка
воинов-профессионалов, «багатаров, подобных знатным
воинам-тарханам в среде кочевников», выделилась к
середине V в. C2, с. 16), а в конце 40-х — начале 50-х годов
VI в. в Алании произошел социальный переворот, «в
результате которого архаические институты верховной
власти были заменены властью верховного вождя» C2,
с. 19). Первым таким верховным вождем и был Саро-
сий. Но этимология Р. Эркерта не обоснована
филологически: более того, по заключению В. И. Абаева,
она неприемлема, ибо «нет основания допускать
превращение слова «сар» (голова) в «цар», а «ас» в «аз».
Таких произвольных звуковых переходов в языке не
бывает» (письмо В. И. Абаева к автору от 14 июля 1986 г.)
Вернемся к роду Царазонта. Разумеется, все
изложенное выше—более или менее допустимые предположения.
Мы не знаем, из кого происходили последующие за Саро-
сием аланские «цари» (напр.,Итаз — Итаксис, VIII в.) и
относились ли они к роду Царазонта или к другому «стыр
мыггаг», превратилась ли эта верховная власть в
наследственную династическую и были ли аланские цари X—
XII вв. продолжателями этой древней династии. Данных
для таких суждений у нас нет. Более того — В. И. Абаев
считает, что в Алании существовали одновременно две
династии: Царазонта и Агузата C3, с. 123). Я склонен
согласиться с этим выводом, вытекающим из чисто
филологического анализа потому, что он вполне согласуется с
111

нашим пониманием аланской социально-политической
организации как дуальной и расчлененной на две
близкородственные территориальные и культурные области —
западную Аланию и восточную Аланию C4, с. 64, 73).
Естественно полагать, что в каждой из них должна была
править своя династия. Династии были гетерогенны и
одновременно экзогамны, поэтому естественно, что между
ними могли сложиться кастовые брачные связи. Косвенные
указания на это дают письменные источники XI—XII вв.
Так, например, грузинская царица Тамар — дочь Бурду-
хан, которая в свою очередь была дочерью овского царя
Худдана A4, с. 38) —выходит замуж за «сына царя
овсов» Давида Сослана A4, с. 38), происходившего, как
говорилось выше, из рода Царазонта. Таким образом и
Тамар (по осетинской линии) и Давид Сослан происходят
из царских династий, которые не могли быть близкими
между собой, иначе брак был бы невозможен (браки
между членами осетинских «арвадалта» — братств—могли
иметь место не раньше девятого поколения; 26, с. 138).
Но отсюда следует вывод, что род Давида Сослана и род
Худдана — Бурдухан — Тамар — это действительно
гетерогенные роды или «стыр мыггаг», давшие две параллельно
существовавшие аланские династии.
Возникает вопрос: были ли эти династии социально
равноценны? Вполне возможно, что нет. Некоторый
намек на это мы можем видеть в «Церемониях византийского
двора» Константина Багрянородного, где наряду с эксу-
сиократором Алан фигурирует архонт Асов в стране около
Каспийских ворот C5, с. 48), в которых В. Ф. Минорский
видел Дарьяльский проход C6, с. 445, прим. 4). Учитывая
поправку М. В. Бибикова к нашей бывшей интерпретации
понятия «архонт» A9, с. 143) и принимая архонта за
крупного местного феодала (по трехчленной структуре
Кекавмена архонты следуют за царями, 19, с. 143), мы
тем самым вновь обращаем внимание на факт довольно
разветвленной стратификации феодального класса
Алании, а это дает возможность осторожно предположить,
что династия, представленная эксусиократором, была
династией высшего порядка. Но при этом, конечно, нельзя
забывать, что в «Церемониях» отражена конкретная
социально-политическая ситуация первой половины X в. —
времени политической централизации и возвышения
Алании. Уже в конце XI — начале XII в. эта ситуация могла
качественно измениться, и династии (соответственно,
роды) по своему социальному статусу могли сблизиться.
Именно благодаря подобному «выравниванию уровней»
112

стал возможен крупный политический акт конца XII в. —
брак Тамар с Давидом Сосланом.
Итак, в стране близ «Каспийских ворот» — Дарьяла —
локализуется известный византийцам «архонт» асов-осов.
Страна осов, прилегающая к Дарьялу — страна Ихран —
Ирхан «Дербенд-наме», соответствующая восточной
Алании, т.е. стране «ир»-ов B1, с. 129—131).
В некоторых списках «Дербенд-наме» говорится о «ха-
киме Ирхана», которому хазарский каган «даровал право»
на серебряное месторождение на Тереке C7, с. 26, 54).
Не будет излишне смелым предположить, что архонт асов-
осов Константина Багрянородного и хаким Ирхана
«Дербенд-наме» — представители одной алано-осской династии.
Поскольку месторождение серебра на Тереке может быть
отождествлено с Садонским месторождением в Алагир-
ском ущелье, логично думать, что эта династия — род Ца-
разонта. В таком случае вторая династия, представленная
эксусиократором Константина Багрянородного, может
быть локализована в верховьях Кубани, на территории
западной Алании, где ранее находилась резиденция Саро-
сия C9, с. 83). Эта династия («западная») олицетворяется
известными по письменным источникам царями Дургу-
лелем (вт. пол. XI в.), Худданом и его дочерью Бурдухан
(XII в.), к ней, вероятно, по осетинской линии родства
относилась и царица Грузии Тамар.
Мы предприняли этот экскурс в проблему
общественного строя Алании, чтобы показать ту социальную среду,
на почве которой в результате длительного и сложного
процесса классообразования складывалась и оформлялась
власть рода Царазонта, судя по некоторым данным,бывшим
в Восточной Алании царствующей династией. Феодальная
природа этой власти Царазонта не вызывает особых
сомнений, как и то, что она уходит своими корнями в
родовой строй и сохраняет необычайно устойчивую и
архаичную форму внутренней организации в виде «стыр мыггаг».
Подобное переплетение и синтез институтов
прогрессирующих феодальных отношений и регрессивных
элементов родового строя типично для внутреннего развития
Алании в домонгольскую эпоху. Присвоение родом
пышной титулатуры типа «цезари» лишь подчеркивает
феодальную направленность эволюции общественного строя
Алании. Известна средневековая норма: «нет сеньора без
титула» — титул был создан. Известна и другая
феодальная норма: «нет земли без сеньора» C8, с. 42).
Могущественный род Царазонта должен был иметь свою
наследственную землю — домен. Кратко коснемся этого вопроса.
113

Домен рода Царазонта. Известно, что домен возникает
за счет узурпации носителями верховной власти
собственности на землю, принадлежавшей общине, племени,
народу. Расширение домена за счет присоединения владений
крупных феодалов было одним из средств укрепления
центральной власти и условием ликвидации феодальной
раздробленности. Сокращение домена вело к упадку
правящих династий. Борьба за расширение домена и
феодальных владений вела к постоянным междоусобным войнам
и распрям внутри феодального общества. «Могущество
феодальных господ,— указывает К. Маркс,— как и всяких
вообще суверенов, определялось не размерами их ренты, а
числом их подданных, а это последнее зависит от числа
крестьян, ведущих самостоятельное хозяйство» D0, с. 729).
Чем больше земли, тем больше крестьян, тем выше
авторитет и могущество господ. Распространение владений
вширь вело к продвижению по лестнице феодальной
иерархии вверх. Вместе с тем феодальные усобицы и войны
подрывали крестьянское хозяйство, а усиление власти
феодальных владетелей вело к усилению феодального гнета.
Судя по некоторым археологическим источникам,
сходные в общих чертах процессы шли в Алании уже в
VII—IX вв., сопровождая становление классового
общества и феодальных отношений. В VII—IX вв. в горных
ущельях Центрального Кавказа (вплоть до Дарьяльского)
появляются катакомбные могильники, совершенно не
свойственные местной этнокультурной среде. Будучи
элементом степной культуры, они демонстрируют
продвижение равнинного аланского населения в глубь гор и
освоение этим населением зоны высокогорья. Археологи не
раз отмечали указанный процесс аланской миграции в
горы. Так, А. В. Гадло пишет: «Продвижение собственно
алан-овсов, носителей катакомбной культуры, в горы
представляло не внешнее вторжение, а постепенную
внутреннюю миграцию, в ходе которой одни группы мигрантов
устойчиво сохраняли свою этническую чистоту, а другие
растворялись в среде аборигенов или, напротив,
ассимилировали последних...» D1, с. 299). Я полностью
солидарен с этим заключением. Но оно требует объяснения. Что
гнало оседлых земледельцев, привыкших к просторам
равнин, в суровые горы, где были неизбежны огромные
трудности в их освоении, в хозяйственной адаптации к новым
экологическим условиям? Факторы внешнеполитического
характера D2, с. 16) феномен этой миграции не
объясняют, они могут быть лишь дополнительным стимулом, но
не причиной.
114

Представляется, что основная причина продвижения
аланского равнинного населения в горы кроется в
характере его внутреннего имманентного развития. На фоне
феодализации, усиления феодальной эксплуатации и
междоусобицы, на фоне перехода общинных земель в руки алан-
ских «мтаваров» и «царей» становился неизбежным рост
сопротивления со стороны крестьянства. Пассивной
формой такого сопротивления был массовый (в зависимости
от обстоятельств) уход крестьян-общинников, еще
сохранявших личную свободу, от своих феодальных или
полуфеодальных господ. «Тяга крестьян к уходам неуклонно
росла и усиливалась вместе с развитием феодальной
эксплуатации»,— отмечает Б. Ф. Поршнев C8, с. 339).
Примеры таких уходов хорошо известны в русской истории:
заселение Севера, Заволжья, колонизация Сибири,
появление казачества на южных границах феодального
государства. Реакцией этого государства на уходы было
крепостничество. В Алании VII—IX вв., переживавшей этап
раннего феодализма, системы прикрепления крестьян к
земле еще не было, и они могли относительно легко
уходить от своих господ на недосягаемые для тех территории.
Таким убежищем для аланских общинников были
соседние горы. В них было мало пригодной для обработки
земли, но при известной разреженности аборигенного
населения это был выход.
Допустимо думать, что алдарство недолго мирилось с
указанным положением и последовало вслед за
крестьянством. Глухой намек на это можно усматривать в
сообщении вариантов «Дербенд-наме» о хакиме Ирхана,
получившем от кагана Хазарии упоминавшийся «дар» —
серебряное месторождение Садона. Не исключено, что в IX в.
феодальная власть Царазонта, имевших тогда домен на
равнине, распространилась и на Алагирское ущелье, и
общинники, бежавшие сюда от своих господ, были ими
настигнуты. Но на какое-то время они освобождались, и эта
перспектива манила в горы все новые контингенты
аланского населения с равнины. Здесь полностью применимо
положение о том, что, «когда иноплеменная среда была не
густой, редкой, то переселение крестьян на такие
малозаселенные территории происходило без особых
трудностей» C8, с. 340). Таким представляется нам механизм,
двигавший массовую миграцию аланского населения в
труднодоступные горные ущелья.
Характерно, что, если количество катакомбных
могильников VII—IX вв. в горах довольно значительно, то
в X—XII вв. они исчезают. Это не означает исчезновение
115

аланского населения в горах, расселившегося здесь в
предшествующий период: происходит процесс этнокультурной
интеграции с местным населением гор, в результате чего
качественные изменения претерпевает погребальный
обряд алан,и археологически они нивелируются. Но это
означает, что с рубежа IX—X вв. приток новых аланских групп
с равнины в горы стал ограничен, а социальной причиной
этого можно считать окончательное оформление
классового раннефеодального общества, возникновение Аланской
государственности с институтом сильной центральной
власти и, соответственно, принятие этой властью мер по
пресечению уходов крестьян и их дальнейшее
закабаление. В рамках феодальной формации все закономерно, мы
же имеем дело лишь с археологически выраженным
результатом процесса.
Массовый уход аланских общинников в горы означает
перераспределение земли на равнине с концентрацией этой
земли в руках феодализирующейся верхушки,
наступление ее на общинное землевладение и образование
крупных феодальных владений. В этих условиях сложение
домена господствующего рода Царазонта на равнине весьма
вероятно.
В письменных источниках единственный намек на это
находим у Масуди (X в.): «Столица Алана называется Ма-
гас, что означает «Муха». Помимо этого города царь
владеет замками и местами отдохновения и (время от
времени) переезжает туда на жительство» B0, с. 204).
Комментируя эти данные, мы отмечали: «Сквозь скупые
строки Масуди проглядывает лицо крупного феодала,
владевшего землей. Земельная собственность — эта основа
становления феодального государства — чувствуется здесь
вполне определенно» F, с. 230). Конечно, не обязательно
эти сведения соотносить именно с Царазонта, это мог быть
другой род, но нам важно уловить хотя бы в общих
чертах сам процесс и тенденции его развития, что позволит
лучше и обоснованнее осмыслить социальное положение
Царазонта.
Разумеется, наши суждения имеют априорный
характер и представляют собой лишь гипотезу. Более
определенны соображения о включении в домен Царазонта Ала-
гирского ущелья с Садонским месторождением в IX в., но
и они не выходят за рамки предположения. Так могло
быть. Но могло быть и не так.
Более надежно мы можем реконструировать домен
Царазонта в последующую эпоху XIII—XV вв. Следует
полагать, что в ходе татаро-монгольского завоевания в конце
116

30-х годов XIII в. род Царазонта, как и многие другие
феодальные роды Алании, потерял свои земли на равнине, что,
безусловно, привело к его ослаблению. Но в горах
владения Царазонта сохранились, и дальнейшая история этого
рода, еще недавно бывшего самым могущественным на
востоке Алании, связана только с этими горными
владениями. Есть ли возможность наметить их границы?
Рассматривая вопрос о резиденции Ос-Багатара в Ну-
зале, 3. Н. Ванеев отмечал: «Остается предположение,
что после взятия Дедякова осетины окончательно ушли в
горы, и Ос-Багатары перенесли свой центр в глубь гор в Ну-
зал» B, с. 18). Почти то же пишет И. А.Лолашвили: «Ну-
зал стал главным центром Ос-Багатара и рода Царазоно-
вых и там же находился их склеп, как и множество ему
подобных могильников» C, с. 16); «народ считал Нузал
родовым центром Царазонов» C, с. 58). Специально
занимавшаяся этими вопросами Е. Г. Пчелина свидетельствует:
«Вся местность Нузальского и Касарского ущелий
связана с последним из Осибагатаров грузинской летописи, не
сохранившей нам его имя, жившим здесь в конце XIII —
начале XIV века и происходившим из того же колена
Царазонта, что и Давид Сослан» D, с. 2); «Кау Нузал,
являющийся теперь главным местом поселения колена
Царазонта,представляет самое позднее из всех принадлежащих
этому колену «кау». В том месте на левом берегу Ардона,
где теперь стоит кау Нузал, раньше находилось только
родовое кладбище колена Царазонта. На противоположной
же стороне, на правом берегу Ардона, издревле имелась
полупещерная крепость, находящаяся в вертикальном
отвесе скалы. Под нею несколько ниже имелся мост через
реку Ардон — «Нузалы хид». Мост этот первый из двух
(нижний), находившийся во владении колена Царазонта»
D3, с. 86).
Скальная крепость «Нузалы фидар» действительно
существует на правом берегу Ардона, почти против «Нузалы
аргъуан» и состоит из шести башен с узкими бойницами.
Башни, точнее фасадные стены, явно закрывают более или
менее глубокие скальные полости типа пещер, где можно
было надежно укрыться во время опасности — башни
«Нузалы фидар» находятся настолько высоко от берега реки и
на такой вертикальной скале, что без специальных
приспособлений они неприступны. Крепость принципиально
сходна со скальной крепостью «Дзивгисы фидар» в Курта-
тинском ущелье, изученной нами и В. X. Тменовым в 1982 г.
Сообщение между отдельными башнями «Дзивгисы
фидар» осуществлялось при помощи системы консольных
117

балок, вбитых в скальные расщелины; на балки клался
настил из двух-трех досок, по которому можно было пройти
от башни к башне. В случае необходимости доски
убирались и взять башню было невозможно. Если подобный
настил сделать было нельзя или требовалось сделать переход
не по горизонтали, а по вертикали, действовали с помощью
веревок, крепившихся к аналогичным деревянным
консолям, вбитым в скальные расщелины. Остатки их хорошо
сохранились в Дзивгисе. Можно поражаться смелости и
ловкости людей, на головокружительной высоте и без
всякой техники (возможно, с использованием простейших
блоков для подъема тяжестей) сооружавших подобные
крепости-убежища, а затем их защищавших. Видимо,
подобная система связи между башнями существовала и в
«Нузалы фидар». Нузальская крепость изучалась
археологами СОГУ и подробно опубликована А. О. Наглером
D4, с. ПО—115). Относительно времени строительства
скальных крепостей Нузала, Дзивгиса и Урсдона А. О. Наг-
лер высказывает мнение, что они сложились «к XII—XIII
векам как опорные пункты Алании в горах» D4, с. 112). Судя
по кладке стен на известковом растворе и следам светло-
желтой облицовки на фасадах, строительство указанных
крепостей следует относить к более позднему времени —
не раньше XIII в., скорее к золотоордынскому периоду
XIV—XV вв. Но, конечно, возможны ремонты и новоделы,
которых мы еще не знаем, поэтому вопрос о дате
строительства «Нузалы фидар» пока далек от своего решения.
С «Нузалы фидар» связаны осетинские предания и
легенды, отмечающие необычное значение этих сооружений.
По преданиям, которые слышал В. Б. Пфаф, в крепости
жил главный осетинский «народный герой Оси-Багатар.
Здесь и хранились его сокровища, накопленные им при
своей жизни, полной отваги и успеха... в одном из
бастионов сохранились как будто знаки его царского
достоинства» D5, с. 136—137). Есть фольклорные сведения о
древнем монастыре и увозе из него «каких-то древних
документов и драгоценностей» священником Н. Самаргановым
(в первой половине XIX в., 7, с. 34). С этим рассказом
перекликается фольклорное сообщение о том, что в одной
из башен «Нузалы фидар» якобы хранилась библиотека
Ос-Багатара, «состоявшая из пергаментных свитков»
D3, с. 88). Существуют сведения, что в «Нузалы фидар»
хранилась иллюстрированная рукопись поэмы «Алгузиани»
C, с. 13), авторство которой приписывается И. Ялгу-
зидзе. Есть ли в этих легендарных сведениях
рациональное зерно, утверждать трудно.
118

Выше крепости, на верхней площадке утеса, имеются
руины древних зданий с «еле приметными развалинами».
Как сообщает далее Е. Г. Пчелина, по местному сказанию
это был первый поселок в местности Нузал. «Поселок
этот был построен для жившей у колена Царазонта по
найму «фамилии» Тотиата, переселившейся сюда из Нар-
ской котловины. Тотиата несли службу по дозору над
пролегающей здесь дорогой военно-торгового
перевального пути... Кроме того, Тотиата обслуживали имевшийся
здесь подъемный мост, перекидьюавшийся через Ардон.
Впоследствии Тотиата были переселены отсюда коленом
Царазонта на левый берег реки Ардон, где Тотиата и
образовали кау Амасин» D3, с. 86). После ухода Тотиата
под Нузальской крепостью поселились сами Царазонта.
Наиболее подробные и, по-видимому, в основном уже
утраченные сведения о территории и истории рода
Царазонта в теснинах Алагирского ущелья были собраны и
изучены Е. Г. Пчелиной в ее неопубликованной рукописи
«Местность Уаллагир и шесть колен рода Осибагатара»
D3). В дальнейшем изложении мы широко используем
эту рукопись, без которой освещение истории Царазонта
затруднительно.
Древнейшими местами поселения Царазонта считаются
селения Бад, Кора и Назгин A, с. 139—140; 43, с. 85),
после чего был заселен Нузал. Выше (в главе II) мы
отмечали, что,согласно данным «Терского календаря», это
произошло в 1272 г. D6, с. 358), но указанная дата ничем
не подкреплена, хотя и представляется нам довольно
вероятной. Это — родовые «кау» Царазонта *.
Принадлежавшие им села Верхний Зарамаг, Ход, Амасин и Згид
заселились пришлыми фамилиями, зависимыми от
Царазонта D3, с. 85).
Вышеназванные горные села — ядро владений
Царазонта. В целом же «колено» Царазонта, согласно
осетинским генеалогическим преданиям происходящее от Ос-
Багатара, заселило «местность по обеим сторонам
бассейна реки Ардон, в районе поселений Нузала, Назгина, Ба-
да, Касарского ущелья; Кусаг и родившийся от него Ца-
хил — колено Цахилта, заняло своим потомством Урсдон-
ское ущелье. Потомки Сидама — колена Сидамонта,
расположились в бассейне реки Ардон по ущельям Ксурт-
* Из фамилий, к началу XX в. живших на землях Царазонта,
к «колену» Царазонта принадлежали Купеевы, Мзоковы, Аладжиковы,
Чехоевы, Хапсаевы и Дзитоевы D3, с. 87), хотя Е. Г. Пчелина и
оговаривает необходимость углубленного изучения их родословных.
119

скому и Архонскому и в районе поселений Луар и Унал...
потомки Тидла — колено Тидлата — поселились в
бассейне реки Ардон и в нижней части Цейского ущелья» A,
с. 139—140). Если говорить точнее, владения Царазонта
простирались от Верхнего Зарамага и Зарамагского
утеса по крайней мере до Бадского ущелья на правом берегу
Ардона и до Мизурского плато, принадлежавшего
«колену» Кусагонта, на левом берегу, включая и Садо некое
боковое ущелье D3, с. 84). Трудно сказать — насколько
владения Царазонта захватывали берега реки вглубь, но
боковое Цейское ущелье принадлежало Царазонта и,
следовательно, площадь владений была значительной.
Следует полагать, что эти довольно поздние границы
владений Царазонта не были стабильными, и с течением
времени и ослаблением этого рода в XV—XVII вв. и
одновременным усилением других родственных «колен» — Си-
дамонта, Кусагонта, Цахилта — территория владений
Царазонта постепенно сокращалась подобно шагреневой
коже, войдя в очерченные выше рамки. Но в домонгольское
и золотоордынское время, при жизни исторического Ос-
Багатара, эта территория была шире и, очевидно,
захватывала и северную часть ущелья до его устья в районе
Тамиска. На этой территории, кроме крупнейшего
святилища Реком, Нузальской церкви и родовых «кау» —
селений с их локальными оборонительными сооружениями,
Царазонта владели целой системой оборонительных стен
и застав, выполнявших важнейшие социальные и
экономические функции по защите владений от внешних врагов и
по сбору платы за проезд по ущелью.
Оборонительные стены и заставы. Как уже говорилось,
территория Царазонта начиналась от Зарамагского утеса,
запиравшего выходы из шести ущелий в Наро-Мамисон-
скую котловину. Зарамагский утес представляет собой
почти неприступную естественную твердыню с крутыми
обрывистыми склонами, омываемую двумя водными потоками.
Единственный въезд на утес — со стороны Мамисонского
ущелья. На скальной площадке утеса сохранились руины
мощного укрепления типа замка — галуана Магкаевых. Га-
луан описан В. X. Тменовым D7, с. 140—141), высота
сохранившихся стен достигает 7 м, длина по западному
фасаду 17 м, вход в галуан на высоте 2,65 м. На западном
фасаде заметна разница в технике кладки; правая часть
стены сложена из крупных глыб и плит, левая часть (от
развала) из более мелких, признаков раствора нет, и это
является архаизирующим признаком. В. X. Тменов
затрудняется с датировкой галуана, тем более что
«различно

ные участки укрепления разновременны» D7, с. 141).
В качестве предположения выдвигается дата XVII—
XVIII вв., но не исключается существование на этом месте
более ранних построек.
Разновременные перестройки галуана не вызывают
сомнений. Об этом говорит не только разница в технике
кладки, но и стыковка стен на западном фасаде не
заподлицо. Вполне вероятно, что в XIV в. галуан уже
существовал, но прямых доказательств этому нет. Можно
заметить, что на травянистых склонах утеса нам удалось собрать
небольшую серию серо-коричневых обломков керамики,
обычной для раннего средневековья. На юго-восточном
склоне много каменных ящиков, еще не исследованных,
но явно разновременных.
Примерно в 4 км севернее Зарамагского утеса
начинается теснина Касарского ущелья, перекрытая мощной
оборонительной стеной поперек. Урочище по-осетински
называется «Галфандаг» — бычья дорога. Объяснение
этому названию дает В. В. Маркович: «В прежние годы на
быках можно было доехать только до этого места, дальше
же в горы шла узкая вьючная тропа» D8, с. 76). Это
действительно так, и возле южного фаса оборонительной стены
должны были осуществляться операции по перевалке
грузов с колесного транспорта (он мог двигаться почти от Ма-
мисонского перевала) на вьючных лошадей. О Касар-
ской оборонительной стене мы уже говорили в главе II и
здесь напомним слова Вахушти о «скалистых вратах,
устроенных из камня на извести, с большим сводом над
рекою» D9, с. 145) и свидетельство В. В. Марковича об
остатках башни «наверху, выше дороги» D8, с. 78). «Свод
над рекою» — это мост, упоминаемый в стихотворении «Нас
было девять братьев» и находившийся, вероятно, несколько
севернее стены. Касарская стена частично была разрушена
и обнажена в 1973 г. при расширении дороги на Нар, нами
впервые обследована в 1974 г. D7, с. 165, рис. 2, 4; 50).
Касарская стена приурочена к ступенчатому скальному
гребню, выдвинутому в сторону реки, но ее не
достигающему. Скальный гребень был умело использован — на нем
возведена стена с использованием микрорельефа скалы
(рис. 37); стена завершалась той башней выше дороги, о
которой писал В. В. Маркович. С площадки скалы и с
башни открывался хороший обзор как на юг, так и на север.
Устройство укрепления в общих чертах выяснено нами
при участии Ф. X. Гутнова и С. А. Пирогова в сентябре
1986 г., выделено три последовательных строительных
периода.
121

I строительный период. От скального мыса
поперек ущелья была возведена каменная стена А на
извести, толщиной 0,80 м и высотой не менее 4 м. К
сожалению, стена (как и две последующие) доступна
обследованию только в профиль, поэтому изучить технику
кладки не было возможности. Однако стена оказалась
недостаточно мощной,и через некоторое время к ней вплотную,
с северной стороны, пристроили стену Б толщиной 1,50 м
(внизу она несколько толще). В разрезе между стенами
А и Б хорошо виден шов (рис. 38 и 39, 1). Таким образом,
совокупная толщина стены составила 2,30 м. Условно
назовем ее южной стеной.
II строительный период. Южную стену было
решено фланкировать башней, поставленной на скальный
мыс. Последний был слишком узок, поэтому к скале с юга
и запада пристроили мощную подпорную стену (рис. 38,
39, 1; 40), позволившую значительно нарастить площадь
скального мыса. Конфигурация подпорной стены в плане
полностью не читается (юго-западный угол оторван
взрывом в 1973 г.), восточный угол округлен, на южном фасе
стены также хорошо заметно округление, и можно на этом
основании предполагать, что углы башни были
округлены, что рационально с точки зрения фортификационных
качеств стены. Образовавшаяся вокруг скалы
искусственная платформа, внутри забутованная, послужила
подиумом для башни. Высота подиума в настоящее время не
менее 4 м, кладка регулярная полигональная из отесанных
каменных блоков длиной от 22 до 50 см и с употреблением
мелких камней в щелях, на сильно выветрившемся
известковом растворе с включением мелкого щебня, толщина
слоя раствора различная в разных местах кладки, но в
середине от 5 до 10 см. Толщина описываемой панцирной
стены (рис. 40) подиума 0,90 м, протяженность ее с
востока на запад до 6 м, после чего стена идет по прямой в
сторону реки на 1,25 м. Далее следует оторванный
взрывом юго-западный угол (вероятно, он также был
округлен), от него стена под прямым углом поворачивала на
север и, фасом обращенная к реке, на расстоянии 2 м
примыкала к южной оборонительной стене (рис. 38). Система
кладки та же, но швы затерты, причем затирка местами
переходит на камни кладки, и это приводит к
предположению, что стены укрепления могли быть оштукатурены.
Высота Этого участка до 5 м. В нижней части кладки хорошо
прослеживался горизонтальный желоб, обозначенный в
слое раствора, длина желоба 1 м, ширина 11 —12 см. Это
122

отпечаток истлевшей доски, скорее всего вложенной в
кладку стены для ее амортизации и пластичности. В 3,50 м
выше на фасаде той же стены хорошо заметен еще один
аналогичный желоб.
На описанном подиуме была поставлена башня. От нее
практически ничего не сохранилось, кроме части откоса
проема, высотой до 1,50 м. Судя по этим остаткам, проем
был ориентирован вдоль южной оборонительной стены
и мог принадлежать довольно широкой и высокой (для
стрельбы из лука) бойнице, позволявшей вести обстрел
вдоль стены. Бойница находилась на высоте до 8 м от
современного уровня дороги.
Сооружение стоявшей на мощном подиуме башни
сделало укрепление значительно более сильным, ибо его
было невозможно обойти ни со стороны реки, ни со
стороны прилегающих с востока отвесных скал.
III строительный период связан с
усилением оборонительной стены. К северному фасу подиума
башни пристроили его продолжение, благодаря чему
площадь подиума увеличилась. Со стороны реки хорошо виден
шов между южной и северной частями подиума (рис. 37,
2; 39, 1), в результате взрыва здесь образовался большой
вывал кладки. На расстоянии 6,50 м к северу от южной
оборонительной стены была возведена поперек ущелья еще
одна каменная стена В (северная), толщиной 3 м (рис. 38,
39, 1), на известковом растворе. Северная стена в
сторону реки прослеживается на 9,50 м, после чего ее кладка
обрывается хорошо прослеживаемым фасом. На
расстоянии 6,50 м к СЗ от этого фаса наружу выходит кладка еще
одной стены какой-то пристройки.
Пространство между южной и северной стенами,
игравшими роль панцирей, было забутовано рваным камнем
и глиной (рис. 39, 2). Таким образом получилась
монолитная оборонительная стена или платформа (?), толщина
коей складывается из суммы 2,30 + 3 + 6,50 м = 11,80 м.
Ничего подобного в практике фортификационного
строительства на Кавказе мы не знаем и, видимо, В. В.
Маркович имел основания эту стену называть «китайской». Ка-
сарская оборонительная стена, в таком случае, вдвое толще
могучих стен таких крепостей, как Дербент и Хумара.
Можно было бы усомниться в назначении глиняно-ка-
менной забутовки для конструкции стены, но это
подтверждается четко прослеживаемой системой пазов,
ориентированных как вдоль, так и поперек стены. Прослежено
три таких паза округлой формы, размерами 23X 20 см;
23X32 см, один паз, расположенный в верхней части
123

забутовки, имел в глубину 0,60 м, два других в нижней части
забутовки имели глубину не менее 2 м (до конца их
промерить не удалось). Совершенно очевидно, что эти пазы —
пустоты, образовавшиеся от полностью истлевших бревен,
своего рода деревянных тяг, положенных вдоль и поперек
стены в виде клети (рис. 41, 2). Между северной и южной
оборонительной стенами сначала была сооружена клеть,
обеспечивавшая жесткость конструкции, затем клеть была
заполнена забутовкой. Кроме толстых бревен в
конструкции клети применялись и тонкие жерди: отпечатки 9 таких
жердей обнаружены на забутовке южной части подиума
башни.
Несомненно, в стене были ворота, но от них не
осталось никаких следов. Не исключено, что на берегу реки
стена завершалась еще одной башней; это позволяло бы
фланкировать ворота с двух сторон. Но сказанное —
лишь умозрительное предположение.
Рассмотренные выше три строительных периода
намечаются достаточно определенно, но изложенная нами
их последовательность в значительной степени условна:
стены точно не датированы и не исключено, что
последовательность была иной. Нельзя сейчас также утверждать,
что между строительными периодами существовали
большие хронологические разрывы,и вполне возможно, что весь
Касарский оборонительный комплекс был построен за
короткое время. Когда это могло произойти?
Археологическая датировка Касарского
оборонительного комплекса должна рассматриваться с учетом всех
памятников, прилегающих к этому комплексу и живших
с ним одной жизнью. Прежде всего это склеповый
могильник «Галфандаг», ставший известным до революции
и расположенный в 50—60 м к югу от оборонительного
комплекса. При расширении дороги здесь были открыты и
полуразрушены два склепа сухой кладки (рис. 42,1) и
каменный ящик. В одном из склепов
рабочими-дорожниками вместе с человеческими костями обнаружены две
серебряные монеты с арабскими надписями, чеканенные
в Закавказье в городах Медный Заранг и Баджанис в
800—808 гг., т. е. в начале IX в. (рис. 42, 2—3; 51). Судя по
монетам, могильник «Галфандаг» может быть отнесен к
IX в. В 1879 г. П. С. Уварова и В. Б. Антонович раскопали
здесь же 9 погребений, по-видимому, в подземных
склепах. По П. С. Уваровой, в одном из них был вход E2,
с. 333—334), по В. Б. Антоновичу, стены были сложены
из шиферных плиток без раствора E3, с. 240—242),
т. е. аналогично склепам, обследованным в 1973 г. В могилах
124

были обнаружены стеклянные перстни, относящиеся к
VIII—IX вв. E4, с. 95).
Два каменных ящика в районе выхода Касарского
ущелья (р. Ардон) к сел. Зарамаг, возле открытого дзуа-
ра «Мыкага бартэ» («Мыкалгабыр».— В. К.) раскопаны
В. И. Марковиным. Судя по топографическим ориентирам,
это тот же могильник «Галфандаг». В одном из
погребений найдено стеклянное кольцо темно-коричневого цвета,
подтверждающее дату VIII—IX вв. E5, с. 77—79, рис. 10, 4).
Как видим, время могильника «Галфандаг» на основании
имеющихся у нас ограниченных материалов может быть
намечено как VIII—IX вв., причем достаточно достоверно
с учетом точно датированных монетных находок. Выше
могильника, на обширном конусе выноса, располагалось
одновременное поселение, сейчас перекрытое слоем
обломочного материала, но в срезе дороги дающее выходы
керамики и костей животных. Видимо, и поселение, и
могильник «Галфандаг» принадлежали гарнизону,
охранявшему Касарское укрепление, т. е. они функционально
должны быть одновременны. В пользу такой связи говорит
топографическая привязка поселения и могильника к
укреплению. Следовательно, Касарский оборонительный
комплекс в VIII—IX вв. уже существовал и был направлен
против опасности с севера.
В этой связи заметим, что на лесистой вершине,
возвышавшейся над упомянутым поселением несколько южнее
(юго-восточнее), находится крупный культовый комплекс
«Мыкалгабыр», состоящий из трех руинированных
каменных построек D7, с. 163—164). Одна из них имеет
округленную восточную стенку, напоминающую апсиду. Возраст этих
построек, изученных еще недостаточно, остается
неустановленным, но бросается в глаза топографическая
привязанность комплекса «Мыкалгабыр» к Касарскому комплексу:
они легко могли соединяться ныне исчезнувшей тропой.
Допустимо предположение, что в период существования
Касарского поселения на месте «Мыкалгабыр» находилось
древнейшее языческое святилище, а позже здесь была
построена христианская церковь (не ранее XI в.). Здесь будет
уместно напомнить указание А. Гатуева, что в Касарском
ущелье находились «развалины храма архистратигов
Михаила и Гавриила». Оборонительный комплекс, поселение и
могильник, культовый комплекс «Мыкалгабыр» —
составные части единого ансамбля памятников Касарской
теснины, вероятно, возникшего в VII—VIII вв. и
функционировавшего длительное время вплоть до позднего средневековья *.
* Образцы известкового раствора из оборонительной стены, взятые
нами и исследованные А. О. Наглером методом определения возраста
125

Интересен факт обнаружения арабских монет в
могильнике «Галфандаг». Допустимо предположить, что эти
монеты — часть той пошлины за проезд, которую взимали
на Касарском укреплении; пошлина оседала в руках
местного гарнизона и местных властителей. Е. Г. Пчелина не
сомневалась в наличии здесь постоянного гарнизона и
писала: «В местности Галфандаг жили дружинники из
гарнизона, охранявшего южную таможенную заставу. На
кладбище, расположенном в местности Галфандаг, по преданию
(источник не указан.— В. К.) хоронили дружинников,
убитых при защите границ земельных владений колена Цара-
зонта» D3, с. 92).
Следующий оборонительный комплекс на землях Цара-
зонта — застава «Зылын дуар» (осет. — кривая дверь) на
левом берегу Ардона. Он находится в 4 км ниже
Касарского укрепления по течению реки. Выше уже
упоминался мост, существовавший севернее Касарского укрепления
и ведущий с правого берега на левый. Видимо, дорога здесь
переходила на левый берег и далее шла по нему до «Зылын
дуар» и далее вниз, до Нузала, где вновь
перебрасывалась на правый берег благодаря мосту «Нузалы хид».
Сейчас следы этой древней дороги по левому берегу
Ардона проследить невозможно.
Первое описание «Зылын дуар» сделано В. Б. Пфа-
фом: «Версты две выше уроч. св. Николая ущелье было
прежде заперто древнею стеною, называемой Зылын дуар,
кривые ворота. Стена эта идет через всю ширину ущелья,
почти до берега реки Ардон, на котором выстроена
другая стена, образующая правый угол и заслоняющая с
северной стороны узкий проход, оставленный между обеих
этих стен. Между стенами дорога идет кривой линией,
вследствие чего ворота эти и получили название кривых...
Поперечная главная стена подымается на некоторое
расстояние по крутому склону горы и на конце стоит будка,
очевидно, служившая жилищем сторожей или сборщиков
пошлин, так как все это сооружение, очевидно, не что иное,
как таможенная застава» D5, с. 143).
«Зылын дуар» упоминают П. С. Уварова и В. В.
Маркович. «В долине Ардона, на горном кряже, надвинувшем-
неорганических материалов, дали дату 651 г. При любезном содействии
Н. А. Голодковской был выполнен также радиоуглеродный анализ
древесного угля, взятого из культурного слоя между западной стеной подиума
и стеной А на глубине более 4 м. Этот анализ, выполненный в
лаборатории МГУ (МГУ-1128), дал дату 1950 ± 250, т. е. I в. н. э. Однако
эта дата пока не подтверждается археологическим материалом и
должна быть проверена. Выражаем благодарность А. О. Наглеру и Н. А.
Голодковской.
126

ся на реку и дорогу, расположены так называемые
«Кривые ворота» или Зылын дуар по-осетински — древняя
постройка из местного тесаного камня на цементе. Крайняя
ее стена направо упирается в гору; левая кончается
обрывом над воротами; на уступе гор сторожевая башня» —
краткое описание П. С. Уваровой E2, с. 329). В. В.
Маркович, не описывая даже так кратко устройство укрепления,
приводит интересные фольклорные данные: башня имеет
название «ахсин-баден» (башня княгини) — «то место, по
осетинским преданиям, где Ос-Багатар поместил
украденную дочь у грузинского царя Вахтанга Горгослана...
Еще очень недавно, так что старожилы помнят это время,
у этих ворот была застава и осетины саразонцы взимали
налог со всех проезжающих через это место» D8, с. 76).
Наиболее интересен здесь факт существования
устойчивой фольклорной традиции об Ос-Багатаре, а также факт
использования «Зылын дуар» как царазоновской заставы.
Время строительства «Зылын дуар» неизвестно, никаких
архитектурных или археологических оснований для этого
в нашем распоряжении нет. Как и всякое долго
существовавшее сооружение, «Зылын дуар» могла перестраиваться,
ремонтироваться, хотя визуально нами таких
признаков не замечено. В. X. Тменов склонен в осторожной форме
датировать «Зылын дуар» XVI в. D7, с. 167), но это
определение интуитивно и фактически не подкреплено. Им же
опубликован план комплекса по обмерам Е. Ф. Снежко
D7, рис. 2, 1—3).
Укрепление «Зылын дуар» обследовано нами в
сентябре 1986 г. Памятник сохранился сравнительно хорошо
благодаря его изолированности и тру дно доступности.
Находится на расстоянии 3,8 км выше пос. Бурон, почти
против входа в туннель Транскавказской автодороги. В
комплекс входят две оборонительные стены поперек
ущелья, две башни, развалины позднейших пристроек к южному
фасу оборонительной стены и древняя дорога, хорошо
сохранившаяся благодаря мощным подпорным стенкам
со стороны реки.
Оборонительная стена А идет от отвесной скалы, к реке,
длина стены 38,50 м, толщина 2 м, кладка на прочном
известковом растворе, максимальная высота сейчас 4,30 м
(восточный участок), но верх стены разрушен,и
первоначально она могла достигать 5 м в высоту. Бойниц нет, на
расстоянии около 5 м не доходя до башни стена разрушена
(рис. 43). Возможно, в этом месте находились ворота.
В восточной части стена упиралась в башню 1. Кладки
башни и стены в месте их сочленения перевязаны, следо-
127

вательно, строились они одновременно. Башня в плане
четырехугольная, 7,20X 8,0 м, в высоту сохранилась до
3 м (СЗ угол), толщина стен, регулярно сложенных на
известковом растворе, от 1 м (южная) до 1,25 м
(северная). В южной и западной стенах имеются входные
проемы шириной 1 м и 1,20 м соответственно (рис. 43). Вдоль
северной стены в интерьере сделаны две ступени шириной
68 м 32 см, назначение их неясно. Устанавливается высота
западного проема 1,15 м, завершение проема было
архитравным (уцелел обломок плиты). В юго-западном углу
башня имеет каменную пристройку в виде
четырехугольной площадки 1,95X1,40 м, высотой 1 м, занявшую весь
угол. Назначение ее также неясно.
Видимо, наличие двух дверей в башне и проход через них
действительно по кривой и породило название «Зылын
дуар».
От башни до обрыва в реку пространство перекрыто
еще одной стеной Б, пристроенной к башне позже (об этом
свидетельствует шов). Толщина стены в верхней части
0,75—0,80 м, в кладке северного фаса прослеживается
желоб во всю длину стены — полость от истлевшего
бревна или доски (рис. 44, 3).
На скале высотой 18 м находятся руины башни II,
очевидно, сторожевой (рис. 43; 44, 2). Башня в плане
четырехугольная, 5,50Х 3,50 м, фасом обращена на СВ, что
свидетельствует о направленности всего комплекса «Зылын
дуар» на север.
Древняя дорога в северном направлении
прослеживается до 100 м, из них 75 м она идет по подпорной стене
до 4 м высотой (от русла реки (рис. 45,2). Ширина
дороги 3—4 м, со стороны реки она имеет каменный парапет
высотой 0,50 м. Далее дорога спускается к реке, но
перекрыта огромным каменным обвалом. Прослеживается
дорога и южнее «Зылын дуар», где также есть остатки
подпорной стены, но этот участок сохранился хуже.
Как видим, древняя дорога от Зарамага до Касарского
укрепления шла по правому берегу реки, через Касарский
мост переходила на левый берег и где-то ниже «Зылын
дуар» (в Нузале ?) возвращалась вновь на правый берег.
Е. Г. Пчелина этот переход на правый берег помещает
«выше кау Биз», от «бывшего здесь моста, когда-то
перекинутого через Ардон.* Эта вьючная тропа, переходя с
земли Царазонта на территорию Цахилта, шла через дрему-
* Этот мост Е. Г. Пчелина называет Даллаг-хид, т. е. «нижний
мост» D3, с. 113), в отличие от верхнего «Уаллаг-хид».
128

чий лес местности Шуби («дички») и подходила к военно-
торговой заставе колена Цахилта Чырамад
(«Известковые»). Здесь стояли древние, сложенные из камня, ворота,
закрывавшиеся «тяжелыми деревянными дверями». За
воротами находится полупещерный навес из скал, служивший
убежищем дозорным из колена Цахилта, стоявшим здесь
на страже. В большом камне, лежавшем перед входной
аркой ворот (с севера.— В. К.) выдолблен «небольшой
водоем» A, с. 148—149). Древность ворот «Чырамад»
отмечал В. В. Маркович D8, с. 61).
В 1946 г. памятник был обследован архитектором В. Ла-
кисовым. Судя по его рисунку E6, с. 59), ворота
представляют стрельчатую арку, возведенную из камня на
известковом растворе и в восточной части пристроенную
к нависающей над дорогой скале. В западной части (со
стороны реки) стена имеет три ступени (рис. 46). Более
обстоятельно ворота «Чырамад» были обследованы нами при
участии Б. Г. Дзугаевой в июле 1986 г. Установлено, что
идущая к воротам от с. Зинцар дорога (большей частью
пригодная для арбы) местами имеет подпорные стенки,
постепенно сужаясь и превращаясь в тропу. Ворота
«Чырамад» находятся на правом берегу Ардона против почти
полностью покинутого с. Биз, обойти их было
невозможно: с одной стороны отвесная гряда скал, с другой —
двадцатиметровый обрыв в реку. Северный фас ворот
сохранился хорошо, южный сильно разрушен, памятник в
аварийном состоянии. Ворота сложёны из тесаных блоков
серого плотного песчаника, тщательно выложены углы,
кладка на светло-сером известковом растворе, толщина
швов раствора 1—3 см. Ворота были облицованы таким же
известковым раствором и побелены. Высота ворот 3,40 м,
высота арки 2,85 м, ширина арки (проема) 1,75 м,
толщина стены от 60 до 55 см (по центру арки). Толщина
обращенной к реке стены 1,40 м. Стрельчатая арка выведена
путем напуска камней, т. е. в местной технике, хорошо
известной по «ложным» сводам осетинских склепов. Над
центром арки на обоих фасадах — изображения крестов,
углубленных в штукатурку. Высота крестов 20—21 см.
Несколько севернее ворот находится упоминаемый Е. Г.
Пчелиной скальный навес и «водоем» в виде чашечного
углубления диаметром 50 X 50 см в выступе скалы.
Е. Г. Пчелина ошибалась, считая, что ворота
запирались «тяжелыми деревянными дверями». Никаких следов
навесов или иных креплений таких ворот к арке проема нет.
Обнаружены три железные цепи, одна из которых явно
поздняя, с цифрами 88 A888—?), вторая, возможно,
5 Реком, Нузал и Царазонта
129

более старая, третья производит впечатление наиболее
архаичной и может относиться ко времени строительства
ворот. Третья цепь на высоте примерно 2 м прикована к
западной стене ворот; на том же уровне в восточной стене
северного фаса есть отверстие от выпавшего массивного
костыля или «гвоздя». Всего костылей нами обнаружено
12 шт., размеры их в среднем: длина 10—12 см,
толщина 1,5—1,6 см, в сечении четырехгранные, с округлыми
шляпками. Следует полагать, что ворота закрывались
цепями по обеим фасадам — северному и южному, по два
костыля на каждую цепь на каждом фасе.
Расположенные на разных уровнях, цепи обеспечивали достаточную
непроходимость ворот.
Представляется, что ворота «Чырамад» были северной
пограничной заставой рода Царазонта и что они могут
быть приняты за своего рода межевой знак при
определении северной границы царазоновского домена. *
Впоследствии (очевидно, в XV в.), когда усилилось «колено» Цахилта
(происходившее, по преданиям, от Кусага), ворота
«Чырамад» перешли во владения Цахилта. Такая
хронологическая последовательность событий диктуется фольклорно-
генеалогическим материалом: Цахил был внуком Ос-Ба-
гатара, умершего в начале XIV в. D3, с. 18).
Таким образом, домен рода Царазонта в пределах
Алагирского ущелья и до XV в. предположительно
очерчивается территорией от Зарамагского утеса на юге до ворот
«Чырамад» и узкой горловины Тамиска на севере. Можно
полагать, что в эту территорию входили и все боковые
(западные и восточные) ответвления Алагирского ущелья,
о чем свидетельствует Цейское ущелье. Как видим,
площадь домена была значительна. Но экономическое и
социальное значение домена заключается не только в большой
площади: его важнейшими компонентами были
перевальная дорога с юга на север («Военно-Осетинская»), «в
прошлом игравшая огромную роль и поэтому в средние века
широко известная» и конкурировавшая с проходом через
Дарьяльское ущелье A, с. 147), а также богатые
полиметаллами Садонские рудники. На этих факторах
зиждилось военно-политическое могущество Царазонта,
материально олицетворяемое такими выдающимися
историческими памятниками, как крупнейшее всеосетинское свя-
* Существовали еще Бадские ворота в районе пос. Мизур, но, по
свидетельству В. В. Марковича, они были построены в 1851 г. при
сооружении Военно-Осетинской дороги D8, с. 61).
130

тилище Реком и уникальная Нузальская
церковь-мавзолей легендарного Ос-Багатара.
Ос-Багатар как историческая личность. Письменные
источники об Ос-Багатаре очень ограничены. Поэтому для
осмысления его личности и мотивов его деяний
необходимо попытаться реконструировать в самых общих чертах ту
социальную и политическую ситуацию, которая сложилась
в Алании после татаро-монгольского нашествия XIII в.
Военно-политическая катастрофа Алании в 1239 г.
изменила не только этническую карту Северного Кавказа,
но и расстановку политических сил. Аланское общество,
потрясенное нашествием, еще в ходе этого нашествия
оказалось разделенным на два противоположных лагеря —
промонгольский и антимонгольский. Ясные указания на
эту политическую дифференциацию дают источники, не
раз приводившиеся в литературе: с одной стороны, часть
аланских феодалов со своими подданными переметнулась
на сторону завоевателей F, с.38), с другой — часть их
продолжала упорную борьбу против монголов, на что прямо
указывают Карпини и Рубрук F, с.39). Позиция в
отношении татаро-монгольских завоевателей надолго стала
фактором, определяющим характер и расстановку
политических групп феодалов внутри Алании.
После смерти монгольского великого хана Мункэ в
1259 г. централизованная монгольская империя стала
распадаться. На ее территории образовалось несколько
самостоятельных улусов — крупных монгольских государств.
В связи с нашей темой нас интересуют два улуса — улус
Джучи, получивший название Золотой Орды,и улус Хула-
гу, ставший государством ильханов Хулагидов. Улус
Джучи включал в себя заволжские степи, значительную часть
Поволжья, Крым, степь Северного Причерноморья,
Северный Кавказ. В государство Хулагидов вошли Иран,
Афганистан, Ирак, Азербайджан; Грузия и Армения стали
вассалами ильханов. Вскоре между Золотой Ордой и хулагид-
ским государством началась борьба за Закавказье, на
обладание которым претендовали Джучиды E7, с.230).
Естественно, что в этой ситуации сторонники борьбы
с Джучидами, захватившими равнинную Аланию,
примкнули к Хулагидам. Надеясь на послабления и льготы в
случае победы Хулагидов, группировка аланских феодалов,
противостоящих Джучидам и ранее, включилась в борьбу
на стороне Хулагидов. В январе 1263 г. на берегах Терека
произошло крупнейшее сражение между армиями золото-
ордынцев и ильханов. О нем рассказывают мусульманские
историки Эннувейри E8, с. 151 —152), Рашид-ад-дин E9,
5*
131

с. 74—75), Хамдаллах Казвини E9, с.92). Как
свидетельствует испанский арабский автор XIII в. Ибн-Саид, битва
развернулась между Кумой и Тереком F0, с. 109), т. е.
недалеко от мест расселения алан-овсов. В связи с этим не
исключено, что антиджучидская группировка алан
принимала участие в сражении на стороне Хулагидов. Армия Ху-
лагидов потерпела поражение, «иранцы, разбитые,
бежали к Дербенту» E9, с.92).
Последствия поражейия для алан были тяжелыми. Они
вызвали новую волну миграции с севера на юг, в Грузию,
давшую политическим эмигрантам убежище. Мы уже
касались данного эпизода; Г. Р. Лазарашвили и В. Н. Гамреке-
ли правы, связывая эту миграцию с поражением ильханов
на Тереке F1, с.104; 62, с.196—197). Власти ильханов в
Грузии приняли аланских эмигрантов благосклонно,
разместили их по городам Жинвани, Дманиси и Тбилиси, на
содержание выделили часть подати и обязали нести
военную службу F2, с.196). Таким образом, с 60-х годов XIII в.
осетинские дружины или часть их оказались военными
союзниками ильханских властей на территории Грузии.
В. Н. Гамрекели эти военные силы алано-осетин делит на
два отряда: «сидящие в Гори» и отряд Фареджана-Баката-
ра. Первый был в 1268—1269 гг. направлен в Гори для
отражения нападений из западной Грузии F2, с. 196),.затем
осетины из Гори были выведены, но в 1292 г. они вновь
заняли Гори при помощи монголов. «Картлис цховреба» об
этих событиях повествует: осетины, ограбив Гори, засели
в нем, а грузины во главе с карталинским эриставом Ама-
дой Бегасдзе осадили Гори. «Осада длилась долго, в
городе умерло много овсов и грузин». Грузины подожгли
город. Положение овсов осложнилось, и они обратились за
помощью к монголам, стоявшим в Мухнари. Монголы
пришли и примирили грузин с овсами. «С этого времени
начинается неприязнь между грузинами и овсами» A4, с. 45—
46). Рассказ «Картлис цховреба» повторяет анонимный
«Хронограф» XIV в. F3, с. 202).
Во время описанных событий второй отряд осетин во
главе с «царевичем овским» F3, с. 202) Фареджаном,
вместе с грузинским войском во главе с царевичем Давидом,
был направлен монголами в Малую Азию для осады
города Тунгузала A4, с. 44). Захват Гори и опустошение Кар-
талйнии осетинами «Картлис цховреба» связывает (в
контексте) с отсутствием Фареджана A4, с. 45), что может
свидетельствовать о верховной власти Фареджана как
царевича над осетинами Грузии. С другой стороны,
описанные события вновь дают возможность сделать вывод о под-
132

чиненности осетин Грузии Хулагидам и сотрудничестве с
ними, что было неизбежно — переселившиеся с севера но-
вопришельцы находились на территории, подвластной
Хулагидам.
«Неприязнь» между грузинами и осетинами, очевидно,
была вызвана экспансией осетин, стремившихся
расширить территорию своего расселения на юге и с этой целью
захвативших Гори. В царствование Давида VIII A292—
1310 гг.) распри и столкновения продолжались, «Мтавар
овсов Фареджан добром служил царю (Давиду VIII), но
была вражда между картлийцами и овсами» F3, с. 202).
Далее и в «Картлис цховреба» ив «Хронографе»
излагается эпизод о столкновении группы овсов, возвращавшихся
из Тифлиса, где они были с «торговой целью», с Рати Сура-
мели и о поражении овсов A4, с. 46; 63, с. 202). Источники
не оставляют сомнений в том, что на рубеже XIII—XIV вв.
грузино-осетинские отношения были напряженными. По
мнению В. Н. Гамрекели, антагонизм существовал
«прежде всего между феодальными сословиями» F2, с. 172), что
не исключает отмеченной борьбы за землю. Вместе с тем
царь Давид VIII занял престол в 1292 г. во многом
благодаря поддержке «овской группировки», возглавляемой Фа-
реджаном F3, с. 207, прим. 55).
Вскоре после этого Фареджан сходит со сцены (в
первой половине 90-х годов XIII в.) и появляется «мтавар
Бакатар», в котором мы видим интересующего нас Ос-Ба-
гатара. Судя по всему, он был младшим братом Фареджана
и после смерти последнего наследовал его верховную власть
над осетинской общиной в Картли как царевич и «мтавар
овсов». О жизни и деятельности Ос-Багатара мы знаем
очень мало; неизвестен даже год его рождения. Выше уже
говорилось о происхождении -Ос-Багатара из рода Цара-
зонта и его переселении в Грузию с Северного Кавказа в
1263 г. Поскольку Ос-Багатар отождествляется с лицом,
погребенным в Нузальской церкви, а последнему (по Т. Б.
Мамукаеву; 64, с. 63) было около 45 лет, мы можем хотя
бы приблизительно наметить даты его жизни: 1260—
1303/1306 гг. Следовательно, в Грузию Ос-Бага1тар был.
вывезен в возрасте трех лет, а военным вождем и «мтаваром
овсов» он стал в возрасте 35—36 лет.
В этой социальной роли Ос-Багатар подвизался около
10 лет. Понятно, что именно данный период его жизни
для нас наиболее интересен. В «Картлис цховреба» Ос-
Багатар как самостоятельная политическая фигура
появляется в связи с междоусобной борьбой в Иране между
монгольскими нойонами Газаном и Тукалом. Верх одержал
133

Газан A295 г.). После этого он выступил против царя
Давида VIII и опустошил Карталинию и Тианетию. Давид VIII
укрылся в Осетии в крепости Хада * и послал за помощью к
Джучидам, пытаясь играть на антагонизме Хулагидов и
Джучидов. Тем временем изменивший Давиду VIII ксан-
ский эристав Шалва Квенипневели провел монголов в
ущелье Хваразми, оттуда в Ломиси; Давид VIII укрылся
в неприступной крепости Цискари. Монголы через Хаду
направились к Гвилети и осадили Степан-цминду (совр.
Казбеги у входа в Дарьяльскую теснину). Степан-цминду
монголы взять не смогли и отступили, «путеводителями
монголов были Шалва Квенипневели и мтавар Овсетии
Бакатар» A4, с. 47).
Впоследствии Вахтанг III и монголы разбили царя
Давида VIII. Пользуясь поражением и ослаблением Давида,
Ос-Багатар «стал опустошать Грузию» A4, с. 47).
«Хронограф» XIV в. сообщает по этому поводу: «...разлагалась
страна Картлийская, да мтавар Бакатар усилился и
разорял Картли, Триалети, сгонял с вотчин азнауров и были
беды великие среди жителей картлийских». Узнав, что
«Давид бежал, Бакатар стал нещаднее разорять Картли, и царь
Давид не противостоял... А Бакатар разорил земли,
истребил жителей, хотя Ахмад Сурамели и Рати упорно
сопротивлялись. Тогда Бакатар отвоевал у Гамрекели, сына Ка-
ха, крепость Дзами. Узнав об этом, Бека выступил против
(Бакатара) с большим войском. Но Бакатар, выйдя из
крепости,стал пред авангардом (войска) Бека. Вспыхнул
жаркий бой, и в первой же схватке бежал Бакатар и скрылся
в крепости. Отправился Бека (вслед) и упорно осадил
крепость. И как ожесточилась (осада), просили овсы
милостью божьей пощады и обещали не вредить; с тем и явился
Бакатар пред Бека и затем помер» F3, с. 202—203).
Комментируя эти сведения, Г. В. Цулая пишет:
«Основная цель его (Давида.— В. К. )—отвоевание Тбилиси у
Вахтанга III (воцарился в 1304 г.). На стороне последнего
участвуют овсы со своим правителем Бакатаром,
преемником Фареджана». Овсы, по словам летописца, были
наиболее активной силой, выступавшей против Давида VIII
(у Г. В. Цулая — VI, что неверно.— В. К.).
Бакатар, по подсчетам В. Н. Гамрекели, умер в 1306 г.
После его смерти овсы упоминаются всего один раз в
составе монгольского войска во время похода Мухаммада Худа-
* В «Хронографе» XIV в. сказано, что Давид скрылся в Жинване,
«выгородил укрепление и поставил защитников» F3, с. 202). Хада
находилась в верховьях Арагви F5, с. 42, прим. 26).
134

банда Олд жетю в Гилян в 1307 г. F3, с. 208, прим. 58).
Причина смерти Ос-Багатара неизвестна, но, судя по
исследованию Т. Б. Мамукаевым костных останков воина,
погребенного в Нузальской церкви, он погиб «вследствие
травм, нанесенных в затылочную и правую теменную
области» F4, с. 98).
На основании приведенных выше фактов мы можем
прийти к заключению, что оба осетинских царевича и «мта-
вара» —Фареджан и Ос-Багатар в конце XIII — начале
XIV в. активно действовали в Грузии, были здесь военно-
политическими предводителями осетин и, исходя из
сложившейся политической конъюнктуры, сотрудничали с
иранскими Хулагидами. Союз с Хулагидами был вызван
не только указанной конъюнктурой, но и противостоянием
Золотой Орде и Джучидам, захватившим предгорные
равнины Северного Кавказа.
Вместе с тем, пользуясь ослаблением Грузии,
феодальными усобицами в ней и поддержкой Хулагидов, Фареджан
и Ос-Багатар старались расширить занятую осетинами
территорию на южном склоне Кавказского хребта за счет
предгорной равнины Картли. Алано-овская экспансия на
юг была вызвана трагической катастрофой Алании в 1238—
1239 гг., отторжением плоскостной и наиболее
плодородной территории Золотой Ордой и демографическим
кризисом в горах, неспособных экономически обеспечить
избыточное население. Последнее было вынуждено
мигрировать на южные склоны, где оно неизбежно встречало
сопротивление местного населения, довольно быстро
ассимилированного осетинами. Но этой территории было
недостаточно, и перед переселенцами встала задача выхода на
равнину для более активного включения в экономическую
систему Грузии. Эта задача достаточно успешно решалась
при Фареджане и Ос-Багатаре. Судя по захвату Гори и его
крепости, находившейся в руках осетин и отбитых царем
Георгием V лишь в 1320—1326 гг. F2, с. 197), осетины на
равнине продвинулись довольно далеко и овладели
территорией, в целом близкой к границам современной
Юго-Осетии. Тем самым была обеспечена перспектива
дальнейшего исторического развития и самого существования части
осетинского народа в пределах Грузии. Ясно, что в
истории осетин эти события, хронологически приходившиеся
на самые тяжелые и драматичные годы, сыграли
огромную и, может быть, еще недостаточно оцененную роль.
Выдвинувшийся на этом крутом переломе осетинской
истории Ос-Багатар не случайно в народной памяти стал
личностью легендарной. В предшествовавшей главе мы
135

уже говорили о том, что на рубеже XIII—XIV вв. Ос-Бага-
тар успешно воевал против четырех грузинских княжеств:
Кахети, Картли, Имерети и Самцхе-Сатабаго. По оценке
Ш. Ониани, «глава осетин» в это время был прославлен, с
успехом воевал против четырех грузинских княжеств, и
«его рука доставала почти всего Кавказа» F6, с. 53; 67,
с. 165). Парадоксально, но факт: весьма популярный в
современной Осетии Давид Сослан не выдерживает
конкуренции с поистине огромной популярностью в народной
памяти Ос-Багатара, хотя Давид Сослан, несомненно, был не
менее выдающейся личностью. Причины этого понятны —
деятельность Давида Сослана была направлена на благо и
укрепление феодальной Грузии, а не Осетии.
Народ дал своим героям более объективную оценку,
выдержавшую испытание временем. Социальный пиетет в
отношении Ос-Багатара, запечатленный в осетинском
фольклоре и достигший кульминации в народном предании о
происхождении осетин от Ос-Багатара B, с. 3), должен
быть соответствующим образом осмыслен и
интерпретирован. Фольклорный характер источников информации не
может быть препятствием для их использования, ибо
известно, что «особенно долго фольклорная традиция живет
в специфических условиях своеобразного
этнографического заповедника (например, в горах Кавказа), где легенды
в устной передаче сохранялись в течение многих веков, а
иногда и двух и более тысячелетий» F8, с. 22). Осетинский
фольклор содержит некоторые данные об Ос-Багатаре,
достоверность коих не может быть проверена, но и не
исключена, и которые могут пролить дополнительный свет.
Очень интересно «Сказание об Ос-Багатаре», записанное
в 1932 г. в с. Цамад Алагирского ущелья (где память об
Ос-Багатаре была особенно живучей) от Джеорджи Чер-
чесова 95 лет. Согласно сказанию, отцом Ос-Багатара был
Худан (известен аланский царь XII в. Худан, но
хронологически он не может быть отцом Ос-Багатара,— В. К.).
Ос-Багатар жил в крепости у с. Нузал, жена его была
грузинкой из с. Глура. Их дети — Царазон, Сидамон и Цахил.
Ос-Багатар был защитником жителей своего ущелья, он
призывал 200 своих воинов и выступал с ними навстречу
врагу. Однажды в его отсутствие брат жены силой увез ее
в Грузию. Ос-Багатар со своими 200 воинами отправился в
Глур за женой. Далее следует повествование о том, как
брат жены убивает Ос-Багатара, а его войско отправляет
в Грузию F9, с. 550—551).
В этом сказании, на наш взгляд, наиболее
примечательны три обстоятельства: личность Ос-Багатара прочно свя-
136

зывается с Грузией, Ос-Багатар выступает в качестве
воина-защитника своего народа, он имеет свою феодальную
дружину* Согласно другому осетинскому сказанию, Ос-
Багатар погиб в поединке в Грузии, тело его «осетины
похитили и предали погребению»... G0, с. 43).
Не будем останавливаться на других, тем более
неопубликованных и неравноценных в информативном
отношении вариантах сказаний об Ос-Багатаре, с которыми меня
ознакомила Т. А. Хамицаева *. Бросается в глаза, что все
они так или иначе связывают Ос-Багатара и его гибель с
Грузией. Но ознакомление с фольклорными текстами
свидетельствует и о том, что сведения об Ос-Багатаре в них
контаминированы. Ос-Багатаров было несколько,
наиболее ранний из них относится ко времени грузинского
царя V в. Вахтанга Горгасала, наиболее поздний — ко второй
половине XIII — началу XIV в., деяния их в сказаниях
постоянно смещаются и приписываются одному лицу —
некоему обобщающему и идеальному герою по имени Ос-
Багатар. Совместив подвиги нескольких героев —
«осетинских богатырей»— в одном лице; народ создал образ
идеального по его идейно-эстетическим понятиям
феодального рыцаря — воина, защитника родины и своего народа.
Эти обстоятельства следует учитывать при использовании
фольклорных текстов и проявлять необходимую в таких
случаях осторожность.
Вместе с тем приурочение значительной части
фольклорной информации к личности Ос-Багатара XIII—XIV вв.
не вызывает у нас особых сомнений. Еще В. Б. Пфаф
отмечал:- «По преданиям осетин, Багатар, называемый у них
Оси-Багатаром, считается величайшим героем и даже
родоначальником всего племени... В преданиях и сказаниях
почти у всех народов основатель или освободитель от
чужестранного ига всегда превращается в родоначальника...
По понятиям осетин, их история начинается с Оси-Багата-
ра, освободившего их от грузинского ига» G, с. 58). Речь
идет, несомненно, о последнем Ос-Багатаре рубежа XIII—
XIV вв., канонизированном осетинским фольклором.
Снимая с этого фольклорного образа напластования
контаминации, мы, тем не менее, явственно видим фигуру деятеля,
сыгравшего в истории Осетии крупную роль.
На этом фоне становится более понятным и ряд
исторических реалий Алагирского ущелья, связываемых
народом с именем Ос-Багатара. Основные реалии — это Нузаль-
ская церковь-мавзолей Ос-Багатара, в котором он был
Выражаю искреннюю благодарность Т. А. Хамицаевой.
137

погребен в начале XIV в. на родовом кладбище Царазонта,
и святилище Реком, воздвигнутое в честь покровителя
воинов Уастырджи и как своеобразный реликварий боевых
доспехов Ос-Багатара, ставших национальной святыней
осетинского народа. За всеми этими памятниками,
получившими в наше время признание в качестве классических
древностей Осетии, стоит как личность Ос-Багатара, так
и высокое социальное положение рода Царазонта в
феодальной Алании и Осетии, что мы и попытались показать
выше.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Пчелина Е. Г. Урсдонское ущелье в Северной Осетии// Труды
отд. Востока Гос. Эрмитажа, т. IV, 1947.
2 Ванеев 3. Н. Народное предание о происхождении осетин, Стали-
нир, 1956.
3 Лолашвили И. А. Тайна гробницы Давида Сослана. Тбилиси, 1971.
4 Архив СОНИИ ИФЭ, фонд 6, дело 20.
5 Ванеев 3. Н. Средневековая Алания, Сталинир, 1959.
6 Кузнецов В. А. Алания в X—XIII вв. Орджоникидзе, 1971.
7 Пфаф. Материалы для истории осетин. Сборник сведений о
кавказских горцах, вып. V, Тифлис, 1871.
8 История Северо-Осетинской АССР, т. 1, М., 1959.
9 Гадло А. В. Этническая история Северного Кавказа IV—X вв. Л.,
1979.
10 Кузнецов В. А. Очерки истории алан. Орджоникидзе, 1984.
1' Миллер В. Ф. Осетинско-русско-немецкий словарь/ Под ред. Фрей-
мана А. А., 1. Л., 1927.
12 Ковалевская В. Б. Кавказ и аланы. М., 1984.
13 Летопись Карт ли/ Перев. Г. В. Цулая, Тбилиси, 1982.
14 Джанашвили М. Г Известия грузинских летописей и историков
о Северном Кавказе и России. Тифлис, 1897.
15 Кузнецов В. А. К вопросу о позднеаланекой культуре Северного
Кавказа// СА, 1959, 2.
16 Долгоруков Петр. Российская родословная книга, ч. 3. Спб., 1856.
17 Иванов А. И. История монголов (Юань-ши) об асах-аланах//
Христианский Восток, т. II, вып. III. Спб., 1914.
18 Кулаковский Ю. Аланы по сведениям классических и
византийских писателей. Киев, 1899.
19 Бибиков М. В. Византийские источники по истории Руси, народов
Северного Причерноморья и Северного Кавказа// Древнейшие
государства на территории СССР. М., 1981.
20 Минорский В. Ф. История Ширвана и Дербенда X—XI веков.
М., 1963.
21 Гадло А. В. Страна Ихран (Ирхан) дагестанской хроники «Дер-
138

бенд-наме»// Вопросы археологии и этнографии Северной Осетии.
Орджоникидзе, 1984.
22 Каждан А. П. Византийская культура (X—XII вв.). М., 1968.
23 Комнина Анна. Алексиада/Перев. Я. Н. Любарского. М., 1965.
24 Кулаковский Ю. Христианство у алан// ВВ, т. V, Спб.,
1898.
25 Кузнецов В. А. Зодчество феодальной Алании. Орджоникидзе,
1977.
26 Ванеев 3. Н. Родовой строй в Осетии// Известия ЮгО-Осетинско-
го НИИ АН ГССР, вып. I (VI). Сталинир, 1946.
27 Абрамович Г. В. К вопросу о критериях раннего феодализма на
Руси и стадиальности его перехода в развитой феодализм// История
СССР, 19817 № 2.
28 Егскег* К. Ост Каиказш ипо4 зете УбНсег. Ье1р21§, 1887.
29 Абаев В. И. Осетинский язык и фольклор, I. М.— Лм 1949.
30 Византийские историки/ Перев. С. Дестуниса. Спб., 1860.
31 Уегпао^ку .1. Ашлеп* Ки8$1а. №^ На\уеп, 1944.
32 Гадло А. В. Северный Кавказ в IV—X веках (проблемы
этнической истории). Автореф. докт. дисс. М., 1984.
33 Абаев В. И. Происхождение осетинских фамильных имен Соегсе-
2оп*ое и А$1\и.а\ад// Литературная Осетия, 1982, № 60.
34 Кузнецов В. А. Аланская культура Северного Кавказа и ее
локальные варианты в V—XIII веках// С А, 1973, № 2.
35 Соп81ап*те Рогрпуго§еш1и5. Бе септопиз Аи1ае Вугапйпае, II,
Воппае, 1829
36 Нисшд а1-А1ат. ТгагоЫед апё ехрЫпео* Ьу V. Мтогзку. Ьоп-
аоп, 1937.
37 Саидов М. С., Шихсаидов А. Р. «Дербенд-наме»// Восточные
источники по истории Дагестана. Махачкала, 1980.
38 Поршнев Б. Ф. Феодализм и народные массы. М., 1964.
39 Кузнецов В. А. Аланы и тюрки в верховьях Кубани// Археоло-
го-этнографический сборник, вып, I, Нальчик, 1974.
40 Маркс К. Капитал, т. I. М., 1983.
41 Гадло А. В. Северный Кавказ в IV—X веках (проблемы
этнической истории). Л., 1984 (рукопись докт. диссертации).
42 Гадло А. В. Основные этапы и тенденции этносоциального
развития этнических общностей Северного Кавказа в период раннего
средневековья// Вестник Ленинградского университета, серия 2, вып. I, 1986.
43 Архив СОНИИ ИФЭ, фонд 6, дело 21.
Наглер А. О. Нузальский наскальный оборонительный комплекс//
Кочевники Азово-Каспийского междуморья. Орджоникидзе, 1983.
45 Пфаф В. Путешествие по ущельям Северной Осетии// Сборник
сведений о Кавказе, т. I, Тифлис, 1871.
46 Терский календарь на 1910 год. Владикавказ, 1910.
47 Тменов В. X. Средневековые историко-архитектурные памятники
Северной Осетии. Орджоникидзе, 1984.
139

48 Маркович В. В. В верховьях Ардона и Риона// ЗИРГО по общей
географии, т. XXXVIII, № 3. Спб, 1906.
49 Вахушти. География Грузии// ЗКОИРГО, кн. XXIV, вып. 5.
Тифлис, 1904.
50 Кузнецов В. А. Древнее укрепление в Касарском ущелье//
Социалистическая Осетия от 1 марта 1977 г.
51 Определение монет выполнено доктором исторических наук
Г. А. Федоровым-Давыдовым.
52 Уварова П. С. Могильники Северного Кавказа//МАК, вып. VIII.
М., 1900.
53 Антонович В. Б. Дневник раскопок, веденных на Кавказе осенью
1879 года// ТрудЫ Подготовит, комитета V Арх. съезда в Тифлисе.
М., 1882.
54 Кузнецов В. А. Аланские племена Северного Кавказа// МИА
СССР № 106, 1962.
55 Марко вин В. И. Некоторые итоги археологических разведок в
Северной Осетии// МАДИСО, т. II, Орджоникидзе, 1969.
56 Архив СОНИИ ИФЭ, фонд 6, дело № 9.
57 Петрушевский И. П. Иран и Азербайджан под властью Хулаги-
дов A256—1353 гг.)// Татаро-монголы в Азии и Европе. М., 1970.
58 Тизенгаузен В. Сборник материалов, относящихся к истории
Золотой Орды, т. I. Спб., 1884.
59 Тизенгаузен В. Г. Сборник материалов, относящихся к истории
Золотой Орды, т. II, М.— Л., 1941.
60 Бартольд В. В. Соч., т. VIII, М., 1973.
61 Лазарашвили Г. Р. О времени переселения осетин в Грузию//
СЭ, 1966, № 2.
62 Гамрекели В. Н. К истории Грузии рубежа XIII—XIV вв. «Мра-
валтави». Историко-филологические разыскания, V, Тбилиси, 1975.
63 Цулая Г. В. Грузинский «Хронограф» XIV в. о
народах Кавказа//КЭС, VII. М„ 1980.
64 Мамукаев Т. Б. Тайна Нузальской часовни. Орджоникидзе, 1969.
65 Памятник эриставов. Перев. С. С. Какабадзе. Тбилиси, 1979.
66 Ониани Ш. Эпитафия Нузальской церкви// Вопросы древнегру-
зинской литературы и руставелолргии, IV, Тбилиси, 1973.
67 Думбадзе М. К., Ломинадзе Б. Р., Лоркипанидзе М. Д. К
истории нагорной Картли в V—XVII веках//Особенности
социально-экономического развития горных регионов феодальной Грузии. Тбилиси, 1983.
68 Толстова Л. С. Исторические предания Южного Приаралья. М.,
1984.
69 Осетинское народное творчество/ Сост. 3. М. Салагаева, т. I,
Орджоникидзе, 1961 (на осет. языке).
70 Шульгин С. Из осетинской народной словесности// СМОМПК,
вып. XXVII, Тифлис, 1900.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ
В истории Восточной Европы бурный XIII в. стал тем
хронологическим рубежом, который отделил
закончившуюся эпоху раннего средневековья от начинающегося
позднего средневековья. На стыке этих двух эпох средневековья
время от середины XIII до XV в. по некоторым признакам
может быть выделено как переходный период. Как уже
отмечалось выше, в истории Осетии этот период до сих пор
остается самым неясным и слабо изученным. Главная
причина — скудость письменных источников.
Археологические источники для этих целей почти не привлекались, да
и сами они еще недостаточно изучены и нуждаются в
современном прочтении и толковании.
Именно эта задача нового прочтения и интерпретации
давно известных археологических памятников Северной
Осетии — святилища Реком и Нузальской церкви,
представляющих «классические» древности осетинского
народа, в комплексе с письменными и фольклорными
материалами — составляет основу данной работы. Полученная
при помощи лихенометрическогр метода и других данных
дата возникновения святилища Реком — XIV в. позволила
синхронизировать его с Нузальской церковью и
рассматривать оба памятника как функционально и семантически
единый комплекс, связанный и генетически. Такой подход,
как нам кажется, обеспечил выявление подлинного
социального значения как Рекома, так и Нузала, выявление
тех причин и обстоятельств, которые обусловили их
выдающуюся роль в истории осетин.
Известно, что Реком является наиболее крупным и
популярным всеосетинским святилищем. Но исторические
корни указанного приоритета Рекома до сих пор не
вскрыты и не объяснены. Мы попытались сделать это, исходя
из двух реальных фактов: местоположение Рекома на
родовых землях Царазонта, хранение в Рекоме личного
оружия легендарного Ос-Багатара, из которого достоверно
известен шлем рубежа XIII—XIV вв., полностью
синхронизируемый с исторической личностью Ос-Багатара,
умершего в 1306 г. Приоритетное положение Рекома в системе
средневековых осетинских святилищ объясняется тем, что
оно было с самого начала посвящено богу и покровителю
воинов Уастырджи, содержалось в честь выдающегося
воина и вождя Ос-Багатара и функционально вскоре
141

стало реликварием Ос-Багатара, т. е. священным местом
хранения его реликвий. Огромный общественный пиетет
Ос-Багатара как народного героя, его происхождение из
крупнейшего феодального рода Царазонта,
пользовавшегося большим влиянием в осетинском обществе,
обусловили и соответственно самое высокое положение Рекома в
иерархии осетинских святилищ.
Удается проследить три периода в исторической жизни
Рекома. О содержании наиболее раннего языческого
периода только что сказано. В XVI в. эти функции были
перекрыты и стерты проникшим при посредстве грузинских
миссионеров христианством, здание Рекома превращено в
христианскую церковь с антаблементом и иконостасом, двери и
фасад украшены ажурными железными оковками с
изображением христианских крестов. Видимо, тогда же
реликвии Ос-Багатара, первоначально хранившиеся в Нузале, а
затем в Рекоме, были из Рекома возвращены в Нузальскую
церковь, и Реком на время утратил функции реликвария.
Третий период связан с угасанием христианской
функции и возрождением языческой в конце XVII — начале
XVIII в. Реликвии Ос-Багатара возвращаются в Реком,
вновь окруженный всеобщим почитанием и
жертвоприношениями, среди которых встречаются и археологические
раритеты, начиная от эпохи поздней бронзы, но явно во
вторичном употреблении. Этот период, характеризуемый
и некоторыми ремонтно-реставрационными работами,
продолжается до XX в.
Святилище Реком занимает особое место и в
культурной истории осетин. Сооруженное целиком из дерева, оно
представляет уникальный и неповторимый на Северном
Кавказе памятник деревянного зодчества. Архитектурные
формы Рекома, эстетические принципы, определяющие
эти формы, техника обработки дерева свидетельствуют
о глубоких исходных традициях местной деревянной
архитектуры, о неслучайности и выработанности ее форм и
приемов. Реком, уцелевший благодаря вышеуказанному
социальному пиетету и особому положению,—
прекрасный осколок угасшей и ушедшей навсегда
северокавказской деревянной архитектуры, былое существование
которой не вызывает сомнений. В этом смысле с Рекомом
связан исчезнувший пласт народной культуры осетин. В то же
время Реком является и памятником дружественных
связей между Осетией и Грузией, особенно в XVII в.
Как уже говорилось, с Рекомом теснейшим образом
связана Нузальская церковь, строительство которой и
создание фресковых росписей могут быть датированы кон-
142

цом XIII — началом XIV в. Представляется, что
хронологически Нузальская церковь предшествует Рекому. Внешне
весьма непритязательная и генетически связанная с
каменной народной архитектурой Осетии (в первую очередь,
со склепами) Нузальская церковь получила широкую и
заслуженную известность благодаря средневековой
фресковой живописи и нузальской надписи-стихоэпитафии,
находившимся в интерьере здания. Живопись нами уже
рассматривалась ранее, ее грузинское происхождение не
вызывает сомнений и подтверждается грузинскими
надписями у голов изображаемых персонажей. Под фигурой
св. Евстафия обнаружена ранее неизвестная грузинская
надпись скорописью «мхедрули» с именем Вола Тлиага,
в котором мы видим автора нузальских фресок,
оставившего свой автограф. Имя Тлиаг свидетельствует о
происхождении мастера из осетинского с. Тли в Мамисонском
ущелье, что является фактом, интересным для истории
осетинской культуры: Вола Тлиаг — первый известный
нам осетинский художник-профессионал, выучившийся в
Грузии.
В системе росписей Нузальской церкви наиболее
интересным и исторически информативным является нижний
ярус. В центре его были помещены фигуры первосвятите-
лей Василия, Романа и Сокура, на западной стене — кти-
торская группа из пяти мужских фигур, сопровождаемых
именами Давид, Атон, Сослан, Фидарос, Елиа (часть имен
сохранилась неполностью и реконструирована). Все
ктиторы в светском платье, что делает данный сюжет
росписей ценным документальным этнографическим
источником XIV в. На противоположной восточной стене
штукатурка с живописью нижнего яруса преднамеренно сбита.
Однако, исходя из симметрии, которой подчинены фрески
Нузальской церкви, можно считать, что и здесь находился
сюжет светского характера. Скорее всего это была стихо-
эпитафия «Нас было девять братьев», впервые
опубликованная на французском языке академиком М. Броссе в
1830 г. Длительное время бытовала версия о
невозможности размещения здесь столь большого текста, но открытие
надписи «мхедрули» с именем Тлиага показало, что стихо-
эпитафия могла быть написана той же «мхедрули» и
вполне успешно вписаться в площадь восточной стены. Такая
постановка вопроса приближает нас к более строгому и
обоснованному подходу к спору о подлинности нузальской
надписи и позволяет датировать ее временем создания
фресок, т. е. концом XIII — началом XIV в.
Анализ нузальской надписи свидетельствует о присут-
143

ствии в ней ряда бесспорных исторических реалий, что
(несмотря на некоторые неясности и лакуны) указывает
вновь на ее подлинность. В связи с этим следует высказать
серьезное сомнение об авторстве И. Ялгузидзе, которое
ему приписывалось вплоть до последнего времени. Участие
И. Ялгузидзе в нузальской надписи, вероятно,
заключается в том, что он переписал текст надписи со стены церкви
до 1828 г. и переслал свою копию Розенкампфу. Вскоре
надпись была уничтожена священником Н. Самаргановым.
Таким образом, после 150 лет отрицания подлинности
и ценности нузальской стихоэпитафии мы реабилитируем
ее как исторический источник начала XIV в., насыщенный
многозначительными и яркими деталями. Фольклорный
характер некоторых пассажей надписи не снижает ее
научной информативности.
Поскольку письменные источники XIV в. о Северной
Осетии единичны и чрезвычайно скупы, включение в
научный оборот нузальской стихоэпитафии можно считать
определенным достижением историографии Северной
Осетии последнего времени. Однако следует подчеркнуть, что
источниковедческий анализ и изучение нузальской
надписи нельзя считать законченным, и работа в этом
направлении должна продолжаться.
Реабилитация нузальской стихоэпитафии как
документа начала XIV в. позволяет сопоставить ее с изображением
ктиторов на противоположной стене и установить их
сюжетную близость. Тем самым выявляется глубокая
внутренняя связь между ктиторской группой на западной и сти-
хоэпитафией на восточной стенах. Текст стихоэпитафии
позволяет корректировать ктиторские изображения и
восполнять образовавшиеся лакуны. В результате всего
нижний ярус росписей Нузальской церкви может быть
расчленен на четыре блока: 1) группа генеалогических предков
(Давид, Атон, Джадарон); 2) группа знаменитых воинов
и героев (Давид Сослан, Фидарос, Ос-Багатар); 3)
группа первосвященников (Сокур, Исаак, Василий, Роман);
4) историко-генеалогический текст «Нас было девять
братьев».
Стихоэпитафия, написанная от имени Ос-Багатара,
помещена в Нузальской церкви явно не случайно. Очевидно,
не случайно и в ктиторской группе (как я предполагаю)
присутствует Ос-Багатар, выступающий здесь под его
подлинным именем Елиа — Илья. Осетинский фольклор упорно
связывает Нузал с центром владений рода Царазонта, а
Нузальскую церковь с погребением Ос-Багатара. Этот ряд
совпадений не может игнорироваться.
144

В 1946 г. Е. Г. Пчелина произвела раскопки внутри Ну-
зальской церкви и вскрыла узкий каменный ящик у
западной стены, содержавший мужской скелет с довольно
скудным инвентарем. В соответствии со сложившейся у нее
концепцией, Е. Г. Пчелина отождествила эту могилу с
погребением мужа царицы Грузии Тамар Давидом Сосланом.
Версия Е. Г. Пчелиной получила широкое
распространение в Северной Осетии.
Выводы Е. Г. Пчелиной уже подвергались сомнению.
Наши возражения (в том числе и относительно датировки)
опубликованы в 1977 г. Сейчас мы можем с большим
основанием, чем прежде подтвердить эти возражения и
открытое в 1946 г. погребение отождествить не с Давидом
Сосланом, а с Ос-Багатаром, умершим в 1306 г. Нузальская
церковь была мартирием Ос-Багатара, украшенным в его честь
прекрасными фресками работы художника Вола Тлиага,
ктиторской группой, демонстрирующей генеалогию рода
Царазонта и уникальной для нас стихоэпитафией,
помещенной над могилой Ос-Багатара. На могилу
первоначально были положены шлем, копье и колчан великого воина,
а после сооружения Рекома они были перенесены туда.
Так оформилась внутренняя неразрывная связь между Ре-
комом и Нузалом как единым историческим комплексом,
так сформировалось общественное восприятие этих
памятников как национальных святынь Осетии.
Нельзя не обратить внимание на то, что святилище Ре-
ком и Нузальская церковь расположены на землях рода
Царазонта. Сказанное ставит вопрос о происхождении и
социальном статусе этого рода, явно занимавшего
выдающееся общественное положение и выдвинувшего из своей
среды таких крупных военно-политических деятелей, как
Давид Сослан и Ос-Багатар. Следует полагать, что корни
данного положения рода Царазонта уходят в раннесредне-
вековую эпоху, и их генезис и возвышение связаны с
процессами классообразования и феодализации Алании. Есть
некоторые основания считать, что этнополитическая
структура домонгольской Алании X—XII вв. (возможно, и
раньше) характеризовалась дихотомией, в которой обе
составные части — западная и восточная — находились в
диалектическом взаимодействии. Соответственно, в обоих частях
Алании существовали свои местные правящие династии,
что подтверждается письменными источниками и
совпадает с выводом В. И. Абаева в его статье о происхождении
осетинских фамильных имен Царазонта и Агузата.
Западная и восточная династии были гетерогенны и экзогамны,
что способствовало их брачным связям. Допустимо пред-
145

положение, что феодальный род Царазонта, до присвоения
этого романизированного титула носивший фамильное имя
Ахсарата, может быть отождествлен с восточной аланской
династией. Домен династии Ахсарата-Царазонта
соответствовал территории современной Северной Осетии
(включая и часть горной зоны), видимо, частично совпадая с
пределами страны Ихран-Ирхан «Дербенд-наме» (по А. В. Гад-
ло). После татаро-монгольского нашествия XIII в. домен
Царазонта предельно сократился и в XIV—XV вв.
включал в себя лишь среднюю часть Алагирского ущелья от
Нижнего Зарамага до Биза — Тамиска, фактически
превратившись в родовые земли, постоянно сокращавшиеся и в
дальнейшем.
Археологически границы владений рода Царазонта в
Алагирском ущелье отмечены остатками средневековых
укреплений: галуана Магкаевых в Нижнем Зарамаге,
мощным Касарским укреплением с оборонительной стеной
толщиной 11,80 м (самая толстая оборонительная стена на
Кавказе), господствующей над нею башней и
могильником «Галфандаг» VIII—IX вв., укреплением «Зылын дуар»,
наскальной крепостью «Нузалы фидар» и таможенной
заставой ворота «Чырамад» против с.Биз. Контроль над
важнейшей перевальной Военно-Осетинской дорогой,
взимание пошлины за проезд и эксплуатацию богатого Садон-
ского свинцово-цинкового месторождения,
разрабатывавшегося по крайней мере с VIII—IX вв., обеспечивали
экономическую базу сохранявшегося и в XIV—XV вв.
привилегированного общественного положения Царазонта.
Происходивший из рода Царазонта военный
предводитель, вошедший в историю, осетинский и грузинский
фольклор под номинацией Ос-Багатар, был вывезен
малолетним из Осетии в Грузию в 1263 г. после поражения
иранских Хулагидов на Тереке. Дальнейшая его деятельность
протекает в Грузии. В начале 90-х годов XIII в.
Ос-Багатар становится военным вождем осетин в Картли и ведет
борьбу с грузинскими феодалами, расширяя захваченные
осетинами земли на юге Кавказского хребта. Эта
деятельность Ос-Багатара и его брата Фареджана привела к
окончательному формированию этнической территории осетин
на юге и вывела осетинский народ из острейшего
демографического кризиса, в котором он оказался после
крушения Алании в конце 30-х годов XIII в. Эти деяния
Ос-Багатара в сознании и понятии народа трансформировались
в подвиги, а его личность — в народного героя и
родоначальника осетин.

ПРИЛОЖЕНИЕ 1
Н. А. ГОЛОДКОВСКАЯ
О вероятном времени постройки святилища Реком
Святилище Реком могло быть построено только после
освобождения занимаемой им поляны от льда Цейского ледника. Когда это
произошло?
Известно, что ледники Кавказа, в том числе и Цейский ледник, в
сравнительно недавнее геологическое время A8—20 тыс. лет назад),
целиком покрывали хребет и выходили в предгорья, а в последующее время
отступали и разрушались. Особенно интенсивно процесс их разрушения
происходил во время второго климатического оптимума голоцена, т. е.
в IX—X вв. н. э.
Для уточнения времени окончательной дегляциации поляны, на
которой стоит Реком, был применен лихенометрический метод.
Лихенометрия — относительно молодой метод датирования
скальных поверхностей различного генезиса по размерам растущих на них
лишайников. Этот метод был предложен в 1950 г. австрийским ботаником
Р. Бешелем и успешно применялся им и его учениками для датирования
моренных и селевых образований, свежих форм рельефа,
археологических и архитектурных памятников. В последнее время метод лихеномет-
рии находит все более широкое применение и в нашей стране (Ю. Л.
Мартин, 1970; В. И. Турманина, 1971; Л. Р. Серебряный и др., 1979; Н. А.
Голо дковская, 1981, 1982, 1985 и другие) в области гляциологии и
геоморфологии для датирования геоморфологических следов оледенения.
С помощью лихенометрии могут быть датированы отложения и
формы, возраст которых лежит в диапазоне от первых десятков до
нескольких тысяч лет. Эти ограничения диктуются продолжительностью жизни
лишайников используемого вида-индикатора. Как правило, в
лихенометрии возраст определяется по долгоживущим видам накипных, или
корковых, лишайников, слоевища которых имеют округлую форму, удобную
для измерения. К таким видам относится и вид-космополит КЫгосаг-
роп ёео^гарЫсит, который был использован при определении времени
дегляциации Рекомской поляны. Для определения времени дегляциации
поляны была проведена лихенометрическая съемка — замеры
лишайников на каменных обломках, нагроможденных на ЮЗ краю поляны и на
скальных обнажениях коренного склона хребта, возвышающегося над
ней. В ходе съемки были выявлены максимальные (по диаметру) особи
лишайника КЫгосагроп 8ео§гарЫсит (Ь) ДС. На каменных обломках,
обвалившихся в ходе снижения поверхности ледника, особь имела в
диаметре 118 мм. На скальных обнажениях коренного склона, несущих
четкие следы ледниковой штриховки, величины особей уменьшались от 111 мм
в верхней части скал до 109— в нижней. Лишайники на скалах были за-
147

мерены по моей просьбе альпинистом спортивного общества «Авангард»
(г. Ялта) Юрием Смирновым.
Получив данные о максимальных диаметрах лишайников, мы могли
определить их возраст, а следовательно, и минимальный возраст
каменного субстрата. Судя по исследованию Р. Бешеля, тот и другой возраст
может считаться аналогичным.
При конкретных определениях возраста нами использовался график
скорости роста лишайника КЫгосагроп §ео§гарЫсит (Ь) ДС,
построенный на основании многолетних лихенометрических исследований на
Центральном Кавказе (Н. А. Голодковская, 1979, 1981, 1982):
18(У+130) = 2,09+0,815- 10~2. X,
где У — возраст лишайника в горах, а X — диаметр максимальной его
особи, в мм.
После подстановки в это уравнение измеренных диаметров мы
получили следующие значения возраста:
118 мм —989 лет,
111 мм —858 лет,
109 мм — 821 год.
Таким образом, интенсивное снижение поверхности Цейского
ледника в районе Рекомской поляны, которое сопровождалось обвалами
гранодиорированных глыб до 2—3 м в поперечнике, началось в конце
X века, а полная дегляциация поляны (когда она целиком освободилась
от льда, хотя ледник еще сохранялся в ущелье) — в середине XII века.
Точное время дегляциации поляны Реком — 1127—1164 гг.
Итак, судя по времени дегляциации поляны, Реком мог быть
построен только после XII в.
Нам удалось определить время сооружения ныне существующей
каменной ограды вокруг святилища Реком. На гра но диоритовых обломках,
из которых сложена ограда, был замерен максимальный лишайник КЫ-
госагроп 2ео§гарЫсит, величина диаметра которого составляла 58,5 мм,
что соответствует возрасту 238 лет. Следовательно, с середины XVIII в.
A747 г.) ограда коренным образом не перестраивалась.
Основная литература
1. Голодковская Н. А. Лихенометрия морен и динамика ледников
северного макросклона Центрального Кавказа за последние 700 лет//Изв.
АН СССР. Сер. геогр., 1981, 6, с. 82—91.
2. Голодковская Н. А. Реконструкция оледенения Центрального
Кавказа в XIII—XX столетиях (по лихенометрическим данным). Автореф.
дис. канд. геогр. наук. Ин-т географии АН СССР, М., 1982, 27 с.
3. Голодковская Н. А. Изменения ледников Кавказа за «малый
ледниковый период» и XX век//Материалы гляциол. исслед., вып. 52. М.,
1985, с. 72—81.
4. Мартин Ю. Л. Лихенометрическая индикация времени обнажения
каменного субстрата//Экология, 1970, № 5, с. 16—24.
148

5. Серебряный Л. Р., Голодковская Н. А., Ильвес Э. О. Колебания
ледников высокогорного Кавказа в историческое время (по лихеномет-
рическим и радиоуглеродным данным)//Изв. ВГО, 1979, т. III, вып. 1,
с. 11 — 17.
6. Турманина В. И. Перспективы применения фитоиндикационных
методов в гляциологии.— М., 1971, с. 5—9.

ПРИЛОЖЕНИЕ 2
Н. А. ГОЛОДКОВСКАЯ
О вероятном времени постройки святилища
«Уастырджи дзуар»
«Уастырджи дзуар»— деревянная постройка на каменном фундамен
те, сложенном из обломков серых гранодиоритов. Для определения
времени сооружения данной постройки была проведена лихенометрическая
съемка — замеры лишайников, растущих на фундаменте, и взяты
образцы древесины из нижних венцов строения на С14.
В ходе обследования фундамента были выявлены максимальные (по
диаметру) особи эпилитных лишайников КЫгосагроп зр. Эти лишайники
растут на каменных обломках, слагающих фундамент. Замеры
показали, что размеры максимальных диаметров оказались равными: 66,5; 67,5 и
(>9,5 мм. Согласно методике лихенометрического датирования, возраст
данных лишайников 298 лет, 307 лет и 323 года соответственно. Это
значит, что время сооружения «Уастырджи дзуар» по результатам
лихенометрического датирования — 1662—1687 гг.
На радиоуглеродный анализ были взяты три образца древесины из
бревен постройки. Измерение относительно содержания С14 показало,
что возраст всех трех образцов моложе 500 лет, т. е. лежит на пределе
возможности радиоуглеродного метода датирования. При повторной
обработке возраст одного образца, взятого из самого нижнего бревна,
лежащего на уровне земли (справа от входа в дзуар), удалось уточнить. Он
оказался равным 220±70 лет (МГУ—1069). Следовательно, время
постройки данного сооружения — около 1740 г.
Таким образом, сопоставляя результаты лихенометрического
датирования и датирования по С14, можно сделать заключение, что «Уастырджи
дзуар» не мог быть построен раньше 1662—1687 и позднее 1740 гг.

ПРИЛОЖЕНИЕ 3
ИЛЛЮСТРАЦИИ

ОГЛАВЛЕНИЕ
От автора 3
Глава 1. СВЯТИЛИЩЕ РЕКОМ ............ 5
Глава П. НУЗАЛЬСКАЯ ЦЕРКОВЬ 50
Глава III. РОД ЦАРАЗОНТА 105
Заключение ............. 141
Приложение I. Н. А. Голодковская. О ВЕРОЯТНОМ
ВРЕМЕНИ ПОСТРОЙКИ СВЯТИЛИЩА РЕКОМ 147
Приложение 2. Н. А. Голодковская. О ВЕРОЯТНОМ
ВРЕМЕНИ ПОСТРОЙКИ СВЯТИЛИЩА «УАСТЫРДЖИ ДЗУАР» . . 150
Приложение 3. ИЛЛЮСТРАЦИИ 151
Владимир Александрович Кузнецов
РЕКОМ, НУЗАЛ И ЦАРАЗОНТА
Редактор Л. У. Голиева
Художник В. С. Григорян
Художественный редактор В. А. Биджелов
Технический редактор Б. Т. Бесаева
Корректор И. Н. Кокаева
ИБ № 2039
Сдано в набор 22.10.89. Подписано к печати 20.10.90. Формат бумаги 84Х Ю8'/зг.
Бум. тип. № 1. Гари, шрифта «Тайме». Печать высокая. Усл. п. л. 10,08 + 0,42 вкл. Усл.
кр.-отт. 17,43. Учетно-изд. листов 10,944-0,35 вкл. Тираж 15 000 экз. Заказ № 018.
Цена 1 руб. 20 кон. Заказное.
Издательство «Ир» Государственного комитета Северо-Осетинской АССР по делам
издательств, полиграфии и книжной торговли, 362040, г. Владикавказ, проспект Мира, 25.
Издательско-полиграфическое и книготорговое производственное объединение «Адыгея»
управления издательств, полиграфии и книжной торговли Краснодарского крайисполкома,
г. Майкоп, ул. Пионерская, 268.