ИЗДАТЕЛЬСТВО ИНСТИТУТА ГАЙДАРА
ШУРД БЕГЕЛЬСДАЙК, РОББЕРТ МАСЕЛАНД
В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
НОВОЕ ЭКОНОМИЧЕСКОЕ МЫШЛЕНИЕ
Sjoerd Beugelsdijk and Robbert Maseland
Culture in Economics
History, Methodological Reflections, and Contemporary Applications
THE PRESS SYNDICATE OF
THE UNIVERSITY OF CAMBRIDGE • 2011
Шурд Бёгельсдейк и Робберт Маселанд
Культура
в экономической науке:
история, методологические рассуждения и области практического применения в современности
Перевод с английского
Натальи Владимировны Автономовой Под научной редакцией
Владимира Сергеевича Автономова
МОСКВА • САНКТ-ПЕТЕРБУРГ • 2016
УДК 330
ББК 65.02
Б37
РЕДАКЦИОННЫЙ СОВЕТ
СЕРИИ «НОВОЕ ЭКОНОМИЧЕСКОЕ МЫШЛЕНИЕ»
Автономов В. С. (НИУ ВШЭ), Ананьин О. И. (НИУ ВШЭ), Анашвили В. В. (РАНХиГС), Болдырев И. А. (Университет им. Гумбольдта, Берлин), Заманьи С. (Болонский университет), Кламер А. (Университет им. Эразма Роттердамского), Кудрин А. Л. (СПбГУ), Макклоски Д. (Университет Иллинойса, Чикаго), Мау В. А. (РАНХиГС), Нуреев Р. М. (НИУ ВШЭ), Погребняк А. А. (СПбГУ), Расков Д. Е. (СПбГУ), Широкорад Л. Д. (СПбГУ)
Бёгельсдейк, Ш., Маселанд, Р.
Б37 Культура в экономической науке: история, методологические рассуждения и области практического применения в современности / пер. с англ. Н. В. Автономовой; науч. ред. В. С. Автономов.— М.; СПб: Изд-во Института Гайдара; Изд-во «Международные отношения»; Факультет свободных искусств и наук СПбГУ, 2016.— 464 с. —(Серия «Новое экономическое мышление»)
ISBN 978-5-93255-445-6
ISBN 978-5-7133-1555-9
Многие экономисты сегодня соглашаются, что неформальные институты и культура оказывают критически важное влияние на результаты экономической деятельности. Под влиянием таких экономистов, как нобелевские лауреаты Дуглас Норт и Гэри Беккер, развивается важное направление исследований, в которых культурные и институциональные факторы используются для создания более полной и реалистичной теории экономического поведения. Эта книга предлагает широкий обзор исследований в этой области. В первой части вводятся и объясняются разнообразные теоретические подходы к изучению культуры в экономической науке, начиная со Смита и Вебера, и обсуждаются методологические вопросы, которые нужно учесть при включении культуры в экономические теории. Во второй части книги читателям предлагается серия примеров того, как культурный подход может использоваться для объяснения экономических явлений в четырех разных областях: предпринимательстве, доверии, международном бизнесе и корпоративном управлении.
УДК 330
ББК 65.02
© Sjoerd Beugelsdijk and Robbert Maseland, 2011
First published by the Press Syndicate of
the University of Cambridge, 2011
© Издательство Института Гайдара, 2016
ISBN 978-5-93255-445-6
ISBN 978-5-7133-1555-9
V
Издательская серия
НОВОЕ ЭКОНОМИЧЕСКОЕ МЫШЛЕНИЕ Совместный проект Факультета свободных искусств и наук СПбГУ и Института экономической политики им. Е.Т. Гайдара \
Актуальная парадигма современной экономической науки остро нуждается в пересмотре. Налицо необходимость как в критическом переосмыслении основного течения экономической мысли, так и в представлении и оценке значимых альтернатив, которые могли бы реально обогатить мыслительный горизонт и методологический арсенал специалистов в области экономики.
В особенности это справедливо для тех областей, где экономическая логика встроена в социальный, политический и культурный контекст. Дело даже не столько в усовершенствовании уже имеющегося методологического аппарата, сколько во включении в предметную область экономической науки тех сюжетов, которые традиционно недооценивались (а то и вовсе игнорировались) профессиональными экономистами и тем самым оказывались в ведении философии, психологии, социологии, культурологии и других наук.
Принципиальная задача издательского проекта — способствовать фундаментальному переосмыслению оснований экономической науки, что в перспективе могло бы вывести экономическое мышление на качественно новый уровень. Проект включает три основных направления работы: истоки, контексты, перспективы. Выявление новых источников экономического знания связано с публикацией как книг авторов, чьи работы были несправедливо забыты, так и с представлением русскому читателю текстов, относящихся к неортодоксальной экономической мысли. Хочется верить, что привлечение внимания к этим текстам послужит импульсом к превращению экономической науки в подлинно гуманитарную дисциплину, трактующую хозяйственную жизнь человека в неразрывной связи с миром социальных институтов и культурных ценностей.
Содержание
Владимир Автономов. От научного редактора.
Путеводитель по культуре для экономистов • ix
Пролог • 1
Зачем нужна книга о культуре в экономической науке? • 1; Структура Книги • 4; Краткое содержание глав • 5; Идея этой книги • ю; Благодарности • и; Последнее замечание • 12
ЧАСТЬ I. ИСТОРИЯ И МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ
РАЗМЫШЛЕНИЯ
Глава 1. Определение понятия «культура» • 14
1.1.	Введение  14; 1.2. Культура как нечто искусственное • 15;
1.3.	Культура как идеи и мировоззрения, влияющие на поведение • 16;
1.4.	Культура как отличительный признак группы • 17; 1.5. Культура как наследуемая, бесспорная данность • 20; 1.6. Термины-соперники: идеология, институты, этническая принадлежность, национальность • 24; 1.7. Заключение: культура в этой книге • 27
Глава 2. Как культура исчезла из экономической науки • 29
2.1.	Введение • 29; 2.2. История культуры в экономической науке • 30;
2.3.	История противостояния культуры и экономической науки • 51;
2.4.	Заключение - 75
Глава 3. Объяснение возвращения культуры в современную экономическую науку • 78
3.1. Введение • 78; 3.2. Современная экономическая теория: бескультурная наука • 81; 3.3. Возвращение культуры • 84;
3.4. А в это время в Культурологии • 99; 3.5. Заключение  106
Глава 4. Культура в экономической науке: современные теоретические воззрения • 107
4.1. Введение • 107; 4.2. Экономика и культура • 108; 4.3. Экономика как культура • 122; 4.4. Культура как экономика • 133; 4.5. Культура экономической науки • 141; 4.6. Заключение • 146
Глава 5. Культура в экономической науке: методологический взгляд • 148
5.1. Введение • 148; 5.2. Методологические сложности включения культуры в экономическую науку • 151; 5.3. Исследовательские методы • 166; 5.4. Заключение • 182
ЧАСТЬ II. СОВРЕМЕННЫЕ ОБЛАСТИ
ПРАКТИЧЕСКОГО ПРИМЕНЕНИЯ
Введение в часть II• 185
Глава 6. Предпринимательская культура • 189
6.1. Введение • 189; 6.2 .Как строить теории о предпринимателе и предпринимательской культуре • 191; 6.3. Макклелланд и его знаменитый труд о потребности в достижениях • 194; 6.4. Изучение предпринимательских качеств: уникальная личность предпринимателей • 201; 6.5. Влияние предпринимательской культуры на экономику • 208; 6.6. Дискуссия: соотнесение индивидуального и коллективного • 215
Глава 7. Доверие • 220
7.1. Введение • 220; 7.2. Доверие как показатель культуры • 221;
7.3. Предпосылки доверия • 228; 7.4. Исследования связи между доверием и ростом • 244; 7.5. Методология использования вопроса об обобщенном доверии • 259; 7.6. Дискуссия: от хорошо перемешанных спагетти до многоуровневой лазаньи  267
Глава 8. Международный бизнес • 275
8.1. Введение • 275; 8.2 Определение области международного бизнеса и того, как с ней соотносится культура • 276; 8.3. Культурная дистанция: концепция, методы измерения и критика • 282; 8.4. Как культурная дистанция влияет на тип и местоположение деятельности многонациональных корпораций • 289; 8.5. Сравнительные исследования менеджмента: управленческие ценности и международное сотрудничество • 298; 8.6. Обсуждение: какое значение имеет культура • 305
Глава 9. Сравнительное корпоративное управление • 309
9.1 Введение • 309; 9-2- Системы корпоративного управления и правовые традиции • 311; 9.3. Разные режимы защиты инвесторов • 318;
9.4. От правовой традиции к культуре • 329; 9-5- Критика литературы на тему права и финансов • 337; 9.6. Дискуссия • 343
ЧАСТЬ III. ОБЩАЯ ОЦЕНКА
Глава ю. Дискуссия • 350
юл. Введение  350; ю.2. Экономический индивидуализм или культурный коллективизм? • 351; 10.3. Экзогенные структуры или рациональные агенты? • 357; 10.4. Экономический универсализм и культурная обусловленность • 366; 10.5. Политико-экономический аспект исследований • 379; ю.6. Заключение • 382
Библиография • 386
Алфавитный указатель имен и понятий • 427
От научного редактора Путеводитель по культуре для экономистов
ДЛЯ начала отметим, что предлагаемая вниманию читателя книга трактует экономику культуры не в узком смысле — как экономику отраслей, которые принято относить к культуре1, —а в широком: как расширенную экономическую науку, включающую в свое рассмотрение ментальные, культурные факторы. Для обозначения этой науки авторы употребляют термин cultural economics, который после долгих размышлений мы решили перевести как «экономическую науку, включающую культуру». Это довольно тяжеловесный оборот, который все равно не описывает специфику понятия в полной мере. Наверно, точнее было бы написать «экономическая наука, учитывающая влияние культурных факторов на экономическую деятельность», но здесь количество слов явно избыточно для часто употребляемого термина. В то же время перевести в лоб как «культурная экономика» (ср. «институциональная экономика», «поведенческая экономика» и т.д.) нехорошо, так как прилагательное «культурный» в русском языке является положительным оценочным эпитетом1 2. Если данная разновидность экономической науки «культурная», то всякая иная, видимо, —«некультурная». Политкорректные авторы книги явно не хотели бы так выразиться, хотя и всей душой сочувствуют «культурной экономике».
Исторически взаимоотношения культуры и экономической теории прошли разные этапы, подробно описанные в главе 2 данной монографии. Важнейший, как нам кажется, вывод, который можно сделать из этой главы: культура ис- .
1. Этому кругу проблем в большей степени посвящена недавно изданная у нас книга: Тросби Д. Экономика и культура. М.: Изд. дом Высшей школы экономики, 2013.
2. В переводе книги Тросби термин «культурная экономика» используется, но обозначает экономику отраслей культуры.
X
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
чезла из экономической науки тогда, когда последняя стала на порядок более абстрактной, то есть после победы маржи-налистской революции. В наше время в мировой экономической литературе наметилось некоторое возрождение интереса к культуре в рамках экономической науки (см. главу з), наиболее ярко отраженное в книге «Культура имеет значение» под редакцией Хантингтона и Харрисона3. Так история экономической науки, как будто по спирали, подошла к соотнесению экономики и культуры, но уже на другом уровне, который диктовал применение строгих количественных методов. На этом этапе уже недостаточно было признать, что культура имеет значение, — надо было описать механизм, через который осуществляется влияние культуры, и оценить его силу. Для тех, кто обращается к проблематике экономической науки, включающей культуру, на этом этапе, книга двух голландских авторов представляет большой интерес. Это не столько проблемная монография, сколько современный справочник (handbook'), подытоживающий и систематизирующий развитие данной области исследований. Книга задумана как своего рода путеводитель или руководство для экономистов, интересующихся влиянием на экономику культурных факторов. Поэтому она снабжена многочисленными введениями и послесловиями (как к книге в целом, так и к отдельным главам), облегчающими «усвоение материала». Книга содержит исторический очерк, включающий отношение к культуре в классической политической экономии, исторической школе и марксизме. Обширен и глубок обзор возникающих методологических проблем, начиная с самих определений понятия «культура» у разных исследователей. Главным пунктом здесь следует назвать противоречие между методологическим индивидуализмом, господствующим в экономической науке, и коллективной природой культуры во всех ее определениях—с этим связаны трудные и рискованные переходы аргументации с микроуровня на макроуровень и наоборот. Важной методологической проблемой является и точка отсчета для наблюдателя, который не может не исходить из своей культуры, когда наблюдает за культурой чужой. В книге (главы б-р) достаточно подробно рассмотрены некоторые
3- Культура имеет значение. Каким образом ценности способствуют общественному прогрессу. Антология/под ред. Л.Харрисона и С.Хантингтона. М.: Московская школа политических исследований, 2002.
ОТ НАУЧНОГО РЕДАКТОРА
xi
основные приложения экономической науки, включающей культуру (исследования предпринимательства, доверия, международного бизнеса и корпоративного управления). Перечислены доступные источники данных, аппроксимирующих влияние культуры, и трудности, связанные с их использованием. Авторы старательно перечисляют трудности, возникающие на пути реинтеграции экономической науки и культуры, но, несмотря на это, сохраняют оптимизм по поводу перспектив данного направления исследований. Более того, именно масштаб этих трудностей они воспринимают как многообещающий признак их преодоления.
Авторы этой книги преподают в Гронингенском университете и представляют развитую голландскую традицию исследований в области измерения культуры и ее влияния на экономическую деятельность. Достаточно вспомнить Герта Хофстеде, впервые начавшего измерять ценности, и Европейское исследование ценностей, запущенное в Тилбургском университете (кстати, профессор Шурд Бёгельс-дейк защитил свою диссертацию именно там).
В заключение хотелось бы порассуждать о том, как пришло к «экономике, включающей культуру» наше российское научное сообщество. Русские экономисты, начиная, по крайней мере, со Шторха, часто обращали внимание на то, что теперь можно было бы назвать культурным аспектом экономической деятельности: концепции «внутренних благ» посвящен большой раздел его главной книги. Далее сказалось и ощутимое влияние немецкой исторической школы4, и этический и литературоцентричный характер русской общественной науки5. В советский период заветы экономического детерминизма соблюдались достаточно жестко, по крайней мере экономистами. Хотя про активную роль надстройки упоминал в последних работах Энгельс. А одной из частей триединой задачи построения коммунизма (помимо создания материальной базы и совершенствования производственных отношений) в партийных документах было провозглашено «воспитание нового человека». Автор этих строк столкнулся с некоторыми трудностями при подготовке кандидатской диссертации
4. См.: Гловели Г. Д. Историзм в российской политической экономии: рецепции и новации. М.: Институт экономики РАН, 2014.
5. См.: Цвайнерт И. История экономической мысли в России. 1805-1905. М.: ГУ —ВШЭ, аоо8.
xii
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
по «психологическим концепциям экономического цикла», хотя эти концепции в диссертации не только излагались, но и критиковались.
Но самое интересное началось в ходе рыночных реформ. Вначале господствовала вполне материалистическая и даже марксистская вера в то, что изменения экономической системы с плановой на рыночную могут быть вполне самодостаточными (особенно если общественная, а точнее государственная, собственность будет заменена частной). Но введение свободных цен и приватизация, хотя и создали важные предпосылки для рыночной экономики, обернулись в постсоветских странах серьезными и затяжными трансформационными кризисами.
Тогда внимание теоретиков и практиков рыночных реформ (включая, например, Всемирный банк) обратилось в сторону институтов, без которых рыночная экономика не может нормально функционировать. Естественно было обратиться за этими институтами к странам, где они успешно работали. Теоретическую основу для такого поворота давали новая институциональная экономика6 и новая политическая экономия. Но прямой импорт формальных институтов не дал хороших результатов: отлично зарекомендовавшие себя в развитых странах, они, будучи пересаженными на российскую почву, давали очень своеобразные и малосъедобные плоды. Таким образом, внимание перешло на эту самую почву (в конце концов французские сорта винограда на российских почвах тоже дают вина неузнаваемого вкуса).
В то же время в других странах с переходной экономикой (Словении, Польше, Эстонии) климат для пересаженных с Запада институтов оказался более благоприятным, и они прижились довольно быстро. Опять-таки естественно было предположить, что формальные институты становятся реально действующими только при легитимации неформальными, прежде всего моральными, нормами, принятыми в данном обществе. Важно, сохранилась ли в данном обществе институциональная память об институтах рыночной экономики. Так очередь дошла до таких размытых понятий, как культура, менталитет, которые обусловливают
6. См., напр.: Норт Д. Институты, институциональные изменения и функционирование экономики. М.: Начала-Пресс, 1997-
ОТ НАУЧНОГО РЕДАКТОРА
xiii
эти неформальные институты. Здесь возникает вопрос: что первично, институты или менталитет.
Конечно, можно так определить эти понятия, что проблема исчезнет сама собой, но, на наш взгляд, проблема слишком интересна, чтобы отделываться от нее с помощью дефиниций. Если, например, как Авнер Грейф, определить институт как «систему правил, убеждений, норм и организаций, которые совместно порождают регулярность социального поведения»7, то проблема снимается и становится «внутриинституциональной», поскольку убеждения и нормы принято включать в культуру. Тогда ее можно рассмотреть как отношение между формальными институтами (правилами) и неформальными8 (куда войдет и культура). Но применительно к данной книге уместнее поставить вопрос об отношении формальных институтов и культуры.
В нашей стране широко распространено мнение, в том числе и среди экономистов (см., например, работы Д. С. Львова9), что русский национальный характер —совершенно особый, и рыночная экономика к нему не очень подходит. Появляются работы, говорящие о «культурном коде» как неустранимом родовом проклятье российской цивилизации10. Большинство же профессиональных экономистов выступает за приоритет формальных институтов, и это легко понять. Новая институциональная экономика, ставшая частью мейнстрима современной экономической теории, объясняет институты не выходя за пределы рационального поведения и методологического индиви
7. Грейф А. Институты и путь к современной экономике. Уроки средневековой торговли. М.: Изд. дом Высшей школы экономики, 2013. С. 56.
8. См., напр.: Полтерович В. М. Элементы теории реформ. М.: Экономика, 2007; Тамбовцев В. Л. Экономическая теория неформальных институтов. М.: РГ-Пресс, 2014; Автономов В., Белянин А. Поведенческие институты рыночной экономики: к постановке проблемы//Общественные науки и современность. 2011. №2. С. 112-130.
9. Львов Д. С. Свободная экономика России: взгляд в XXI век. М.: Экономика, 2ООО.
io. Решительную критику культурно-детерминистских взглядов, согласно которым культурный код не только влияет, но и предопределяет характер экономики см.: Тамбовцев В. Л. Миф о «культурном коде» в экономических исследованиях//Вопросы экономики. 2015. №12. С. 1-22. Более оптимистично относится к перспективам раскрытия культурных кодов в экономическом анализе А. Аузан (См.: Аузан А. А. Социокультурные коды в экономическом анализе//Журнал Новой экономической ассоциации. 2013. № i. С. 173-176).
xiv
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
дуализма11. В то же время менталитет или культура —феномен коллективный, не выбранный, а унаследованный, и экономической науке нечего сказать об их происхождении. Правда, главный источник эмпирических данных о культуре и менталитете — опросные исследования ценностей — обращаются именно к индивидам, но по этому поводу исследователи (в том числе и авторы данной книги) испытывают методологические угрызения совести. Аргументы на уровне case studies можно найти в пользу и той и другой стороны. Например, между экономическим поведением в национально и культурно идентичных ФРГ и ГДР, а также Северной и Южной Корее наблюдались огромные различия, вызванные разницей институциональных систем. В то же время между бывшими социалистическими странами, принадлежащими к восточному и западному христианству, различия эти так же велики, несмотря на схожесть формальных институтов. В последние месяцы приток в Западную Европу беженцев с Ближнего Востока и их поведение в условиях чуждых им институтов западного общества вновь обострили в общественном мнении проблему сотно-шения институтов и культур. С нашей точки зрения, институциональный и «культурно-менталитетный» подходы оба имеют право на существование и не отменяют друг друга. Это различные срезы или абстракции объекта исследования—человеческого поведения (как и неоклассическая теория, исходящая из рационального поведения индивидов), и каждая из них способна раскрыть в нем новые грани.
В заключение научный редактор русского перевода должен признаться, что в ходе редактирования он несколько раз пробовал использовать материалы и аргументы этой книги для других научных проектов. Он надеется, что и другим читателям книга принесет немало пользы.
Владимир Автономов *
п. Естественно, сказанное не относится к «старому», вебленовскому институционализму и его современным последователям (таким как, например, Дж. Ходжсон), которые в мейнстрим не входят и относятся к нему критически.
Пролог
Культура имеет значение. В первых двух главах я говорю о географии, которая кажется мне чрезвычайно важным фактором. Но если мы зайдем дальше и захотим узнать, почему одни регионы преуспели больше других, несмотря на одинаковые географические условия, то нам придется признать, что культура имеет значение.
Дэвид Ландее, интервью журналу Challenge за 1998 год
Есть несколько недавних исследований, которые посвящены моделированию специфических норм и их влиянию на набор решений в рамках парадигмы теории игр, но изучение общего влияния культуры на экономическую производительность только начинается.
Douglass Morth 2009:9/;
Дуглас Норт 2010:91
Зачем нужна книга о культуре в экономической науке?
КУЛЬТУРА имеет значение! Если бы можно было объяснить одной фразой, зачем написана эта книга, то эта фраза звучала бы именно так. В последнее время многие экономисты обратили внимание на роль культуры и стали учитывать ее в своих теориях. Этот интерес отражен и в книгах выдающихся ученых, которые утверждают, что внимательное изучение роли культуры в экономической науке просто необходимо. Например, нобелевский лауреат Дуглас Норт считает, что культура напрямую связана с экономическими результатами. Вот что он пишет об этом в своей последней книге об экономических изменениях: «Наша задача состоит в том, чтобы объяснить всевозможные исторические и современные системы представлений, влекущие за собой весьма различные последствия для структуры, организации и экономического успеха разных обществ» (North 2005: 69; Норт 2010:107).
2
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
Такой же призыв к внимательному анализу культуры мы находим в прорывной работе Авнера Грейфа, вышедшей в 2006 году и посвященной институтам и экономическому развитию (Greif 2006; Грейф 2013). По мнению Грейфа, сейчас недостаточно внимания уделяется тому факту, что ненаблюдаемые институциональные элементы, такие как культура, могут систематически различаться в разных обществах и напрямую влиять на эффективность институтов. Два разных общества с одинаковыми формальными правилами, определяющими права собственности, столкнутся с совершенно разными объемами инвестиций, если в них будут царить разные убеждения относительно реализации этих прав (Greif 2006: 20-21; Грейф 2013: 48-49). Подобные утверждения Грейфа и Норта отражают общий консенсус многих экономистов о том, что культура имеет значение и заслуживает внимания ученых. Тот факт, что президентская лекция Табеллини на заседании Европейской экономической ассоциации в 2007 году называлась «Институты и культура», посылает понятный сигнал экономическому сообществу: нам нужно учесть культуру в своих экономических теориях (Tabellini 2008b). Эта книга —попытка задать контекст для дискуссии о значении культуры в экономической науке и обрисовать дополнительную ценность включения культуры в экономическую теорию, наряду с вопросами, которые при этом возникают.
При всем этом научные труды, посвященные культуре, достаточно разрозненны и разномастны. Работы на эту тему время от времени появляются не только в различных областях экономической науки, но также и в смежных научных дисциплинах, таких как социология, антропология, политология и менеджмент. В этой книге мы попытались объединить эти разрозненные работы. Мы обсуждаем здесь, каким образом экономисты пытаются учесть в своей работе неформальные нормы, ценности и культуру, и сравниваем их подход с подходами коллег из других областей. Критическая оценка этих попыток с исторической точки зрения позволяет нам обсудить, чего мы достигли на сегодняшний день, а также выделить некоторые из основных сложностей и задач, стоящих перед нами. Двигаясь к этой цели, мы написали книгу уникальную в том смысле, что она объединяет несколько разных исследовательских направлений, которые иначе пришлось бы разыскивать в архивах самых разных
ПРОЛОГ
3
журналов, конференций и семинаров по экономической теории, социологии, политологии, антропологии и менеджменту.
Наконец, хотя эта книга не предназначена для использования как классический учебник с примерами и задачками, мы все же считаем ее ценным пособием для преподавателей экономической теории, ведущих курсы по культуре и институтам, равно как и для аспирантов по специальности «экономическая теория». Поскольку нам приходилось вести курсы по институциональной экономике, культуре и экономическому поведению, а также по международной политической экономии, мы знаем, насколько полезной будет книга, суммирующая дебаты о культуре и помещающая их в широкий контекст. Насколько нам известно, только в последнем учебнике Дэвида Вайля (Weil 2009) по экономическому росту есть отдельная глава о культуре. Хотя Вайль грамотно и обоснованно описывает причины, по которым культура важна для экономической науки, мы хотим пойти дальше простого утверждения о том, что культура имеет значение. Мы хотим продемонстрировать, откуда вообще взялся интерес к культуре, и обсудить какую роль играет культура в экономической науке, чтобы лучше понять современные научные процессы. Более того, мы хотим сдвинуть с места методологические и теоретические исследовательские границы в этой области. Для студентов, изучающих экономику, наша книга будет полезным источником информации о недавнем повороте в сторону культуры, произошедшем в экономической науке. Предлагая читателям исторически ориентированный анализ того, как рассматривали культуру экономисты разных эпох, мы также стремимся опровергнуть слова тех критиков, которые утверждают, что многие экономисты получают чрезмерно математическое образование и забыли о широком общественном контексте, в котором происходит экономическая деятельность (см. Paul Krugman, The New York Times, September 2, 2009). Поскольку мы очень старались не упустить из виду никаких изменений в других общественных науках, представители любой общественной науки узнают многие из поднятых нами тем. Таким образом, для студентов-неэкономистов эта книга может послужить относительно простым введением в то, как понимает роль культуры экономическая наука.
4
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
Структура книги
Книга состоит из двух основных частей и заключения. В первой части в основном идет речь об исторических и методологических вопросах, которые необходимо иметь в виду, чтобы включить культуру в экономическую науку. Мы структурируем различные подходы к «культуре», описывая исторический и методологический контекст, в котором зародилась дискуссия о культуре. Кроме того, мы рассказываем о некоторых неэкономических работах в области культуры и экономики, если они кажутся полезными для экономистов, интересующихся культурой. Такова задача первой части книги, которая представляет собой систему координат для оценки разнообразных современных работ в области экономической теории, включающей культуру. Во второй части мы предлагаем обсуждение четырех современных областей практического применения этой теории.
Дискуссия в первой части книги вращается вокруг трех взаимосвязанных ключевых проблем или конфликтных областей. Первая проблема касается того, что культура связана со структурами, которые считаются данными индивиду, а экономисты исходят из модели реальности, в которой поведенческие паттерны и результаты являются последствиями целенаправленных решений, принятых индивидом. В результате этого противоречия экономистам, изучающим культуру, весьма непросто увязать вместе культурные (экзогенные) структуры и экономическую деятельность. Во-вторых, мы отмечаем, что понятие культуры относится к коллективным свойствам, макроуровню, в то время как основная часть экономической теории оперирует на уровне индивида или же выводится из микроэкономического поведения индивидуальных акторов. Таким образом, исследования культуры в экономической науке сталкиваются с проблемой объединения коллективного и индивидуального, что на более практическом уровне означает, что им нужно найти решение проблем, связанных с агрегированием данных, перемещения с микроуровня на макроуровень и обратно. Третья проблема касается того, что, с одной стороны, экономисты сфокусированы на поиске универсальных идей и принципов, а с другой стороны, в логике культуры и в субъективном восприятии реальности царит многообразие. Зависимость от контекста трудно увязать с базовой
ПРОЛОГ
5
предпосылкой экономистов об универсальном поведении. Это противоречие между универсальным и частным связано с феноменом культурных предубеждений.
Эти три темы вновь звучат во второй части книги, когда мы обсуждаем современные способы применения экономической теории, включающей культуру. Мы выбрали в качестве тем предпринимательскую культуру, доверие, международный бизнес и корпоративное управление по двум основным причинам. Во-первых, они крайне актуальны в том смысле, что интересуют многих экономистов, занимающихся культурой. Об этом свидетельствуют посещаемость соответствующих панельных заседаний на конференциях, а также популярность этих тем среди аспирантов. Во-вторых, ограничившись этими четырьмя темами, которые мы считаем репрезентативными, мы намереваемся охватить широкий круг исследований культуры в рамках экономической науки. Несмотря на общий культурный аспект, эти четыре темы минимально пересекаются друг с другом, тем самым максимизируя уроки, которые можно из них извлечь. Каждая из глав посвящена разным практическим проблемам, возникающим при попытке учесть культуру в экономической науке, и иллюстрирует абстрактные темы, затронутые в первой части книги.
Последняя часть книги, глава ю, подводит итог всему сказанному и предлагает несколько важных методологических проблем, теоретических сложностей и эмпирических возможностей для дальнейшей работы над темой роли культуры в экономической науке. Главы книги подчинены общей теме, но мы старались писать их так, чтобы их можно было читать и как самостоятельные работы.
Краткое содержание глав
В первой главе мы пытаемся дать определение культуре. Учитывая многообразие методологических точек зрения и научных и дисциплинарных различий, невозможно прийти к одному (новому) всеобъемлющему определению. Кребер и Клукхон (Kroeber and Kluckhohn 1963) уже насчитали более 170 определений культуры в литературе. Однако, изучая литературу, мы можем составить список ключевых и повторяющихся характеристик многих определений культуры. Установив эти ключевые характеристики, мы
6
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
описываем различия между культурой и родственными понятиями, такими как национальность, идеология, институты и этническая принадлежность.
Во второй главе мы предлагаем исторический обзор работ, посвященных теме роли культуры в экономической науке, и помещаем исчезновение культуры из экономической мысли после Второй мировой войны в исторический контекст. Эта история должна показать, что, несмотря на возобновление интереса к связи между культурой и экономикой, тот разлад, который произошел в прошлом между этими двумя понятиями, продолжает определять сегодняшние дебаты на тему культуры в экономической науке. Мы утверждаем, что состояние этих дебатов в 1950-е годы нужно рассматривать не столько как отправную точку дебатов о культуре и экономике, сколько как кульминацию более длительного процесса, в ходе которого понятия культуры и «экономической сферы» постепенно развивались в противоположных направлениях. Культура или, возможно, лучше сказать нравственность, потому что именно этот термин был более распространен в прошлом, была неотъемлемой частью экономических исследований со времен ранних трудов Адама Смита. Однако в начале XX века она была отдана на откуп социологии и антропологии.
Третья глава дополняет исторический обзор, задавая контекст недавнему возобновлению интереса к исследованиям в области культуры. Чтобы это сделать, мы анализируем конкретные причины сегодняшнего включения культуры в концептуальные рамки экономической науки. Мы описываем роль политики Всемирного банка, распада СССР, упростившегося доступа к информации, дебатов об азиатских ценностях, а также подъема новой институциональной экономики.
Описав историю того, как культура сначала была частью экономической науки, потом оказалась исключена из нее, а затем включена обратно, а также объяснив причины этих событий, в главе 4 мы задаем теоретические рамки отношениям между культурой и «экономикой» {theeconomy). Мы выделяем три широких подхода: культура и экономика, культура как экономика/экономика как культура и третий, более метафизический подход, который изучает культуру экономической науки. Первый подход, названный «культура и экономика» за неимением лучшего термина, концептуализирует культуру как экзогенный фактор. Ее можно учитывать в экономических моделях как источник предпочтений, источник
ПРОЛОГ
7
ограничений или как фактор отклонений от модели. В четвертой главе рассматривается каждый из этих вариантов.
Параллельно этому подходу, который рассматривает культуру как экзогенный фактор, существуют и более инклюзивные подходы. Некоторые авторы пытались распространить рамки экономической теории на все общественные и культурные явления, рассматривая культуру как экономику. Такой подход использовали, к примеру, Гэри Беккер и чикагская школа, а также антрополог Марвин Харрис в своем культурном материализме. Альтернативный подход разработали этнографы и историки экономики: в их версиях анализа культура исследуется как всеобъемлющее целое, охватывающее все сферы жизни. В рамках этого подхода экономическое поведение рассматривается как культурный феномен, который является объектом исследований в области культуры. Эти подходы мы классифицируем как «культура как экономика/экономика как культура».
Последний, более метааналитический подход к роли культуры в экономической науке, связан с теми, кто изучает идеи экономистов с точки зрения культуры. Он касается культуры экономической науки. В то время как первый подход («культура и экономика») особенно хорошо знаком экономистам и особенно среди них популярен, второй и уж точно третий подходы известны не так широко. Чтобы дать всеобъемлющее описание профиля исследований, занимающихся связью между культурой и «экономической сферой» (the economic), мы все же считаем необходимым обсудить и эти, менее популярные, подходы.
Глава 5 завершает первую часть книги. Исходя из ситуации, обрисованной в главе 4, мы фокусируемся на методической стороне «экономической теории, включающей культуру». Мы обсуждаем разнообразные (эмпирические) подходы, каждый из которых можно связать с теоретическими направлениями исследований, описанными в главе 4. Особое внимание мы уделяем подходам, связанным с направлением «культура и экономика», потому что именно это направление в экономической науке наиболее популярно. Из этого следует, что мы обсуждаем кросс культурные экспериментальные подходы и работы авторства кросскультур-ных психологов, которые описывают культуру при помощи крупномасштабных, охватывающих разные сообщества опросов на тему ценностей. Мы обсуждаем известные базы данных, такие как World Values Survey и European Values Survey,
8
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
а также работы Хофстеде и Шварца о параметрах культуры. Существование этих баз данных дает нам новые возможности для проведения эмпирических исследований.
Вторая часть книги состоит из четырех глав, посвященных темам, которыми интересуются и над которыми продолжают работать современные экономисты. В главе 6 мы обсуждаем роль предпринимательской культуры. Многие экономисты, начиная от тех, кто занимается предпринимательством и инновациями, и заканчивая теми, кто занимается ростом, пишут о неком идеале предпринимательской культуры. Предпринимательская культура нередко бывает остаточным продуктом экономических объяснений, но начиная с трудов Макклелланда (McClelland 1961) изучение предпринимательских черт стало источником нового интереса к (эмпирическим) исследованиям предпринимательской культуры. Как мы подчеркиваем в этой главе, дебаты на тему предпринимательской культуры крутятся вокруг проблемы структуры и действия, а также вокруг трудностей переноса идей из области исследований предпринимательской культуры с индивидуального уровня на коллективный.
Крайне актуальная сегодня тема доверия обсуждается в главе 7. Экономисты нередко объясняют культуру в терминах обобщенного доверия, как, например, это сделал Та-беллини в своей президентской лекции перед Европейской экономической ассоциацией в 2007 году, которую мы уже упоминали (а также Фер в своей президентской лекции о доверии там же, но в 2008 году [Fehr 2008] и Диксит в президентской лекции перед Американской экономической ассоциацией в 2009 году [Dixit 2009]). Мы предлагаем обзор исследований, в которых доверие используется как показатель культуры, и обсуждаем сильные и слабые стороны такой интерпретации культуры. Мы также обсуждаем (экономические) последствия высокого или низкого уровня доверия для разных обществ, а также предпосылки его формирования. При этом мы демонстрируем, как экономистам тяжело проследить происхождение доверия, и связанную с этим проблему бесконечной регрессии. Более того, мы также обсуждаем, как сложно найти универсальную меру доверия, потому что доверие считается (отчасти) зависимым от контекста.
В главе 8 мы обращаемся к области международного бизнеса. По логике вещей культура традиционно играла важную роль для понимания паттернов международных инвестиций и сотрудничества между разными странами.
ПРОЛОГ
9
Область международного бизнеса занимается проблемами, возникающими в связи с культурными различиями. Более конкретно в этой главе мы обсуждаем отношения между культурными различиями и инвестиционным поведением многонациональных предприятий, а также воздействие систем ценностей менеджеров, работающих с несколькими странами (и их различий). Нестыковка между универсальными подходами и контекстуально обусловленной рациональностью играет важную роль в этой главе.
Последняя область, тема главы 9, связана с относительно свежими трудами, в которых рассматриваются причины различий между режимами корпоративного управления в разных странах. Современные исследования различий между режимами защиты инвесторов недвусмысленно указывают на роль правовых традиций в объяснении этих различий. Как и в случае работ на тему доверия, исследования в области сравнительного корпоративного управления и правовых традиций исходят в своих объяснениях из широкого культурного или институционального взгляда на экономическую науку. Мы обсуждаем разные понятия, связанные с такими работами, и делаем выводы для нашей более общей исследовательской задачи по включению культуры в экономическую науку. Говоря более конкретно, мы фокусируем внимание на оптимальности культуры или, иными словами, на вопросе о том, существует ли (с экономической точки зрения) одна уникальная идеальная культура или же существуют множественные, одинаково успешные случаи равновесия.
Книга завершается обсуждением того, что нам удалось узнать и какими путями нам нужно идти, чтобы «экономическая теория, включающая культуру» смогла внести значимый и долгосрочный вклад в экономическую мысль. Учитывая, как много написано на тему культуры авторами прошлого и нашими современниками, эта книга по определению не может дать исчерпывающий обзор всех теорий концептуализации культуры и того, как трактовали культуру экономисты. Тем не менее на основе этого ограниченного обзора нам все же кажется, что нам удалось выполнить три задачи: во-первых, дать читателю общее понятие о разных тенденциях в существующих экономических исследованиях, включающих культуру, во-вторых, пояснить, откуда они взялись и куда движутся, и, в-третьих, подчеркнуть важные проблемы и возможности, связанные с изучением роли культуры в экономической науке.
Ю	КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
Идея этой книги
Мы намеревались написать обзор литературы, посвященной роли культуры в экономической науке, и в то же время занять позицию в более широкой дискуссии на эту тему. Наши критические рассуждения о том, как культура проложила себе дорогу назад в экономическую науку и как современные экономические дискуссии формируются интересом к культуре, не нужно принимать за негативную оценку этой литературы. Напротив, мы оптимистично смотрим на будущее развитие экономической науки. То внимание, которое сегодня уделяется культуре (и контексту вообще) в экономической теории, является знаком силы и зрелости экономической науки. Современные экономисты принимают идеи других научных дисциплин, рассуждают об их предпосылках, ведут конструктивный диалог с критиками и корректируют свои теоретические предпосылки, чтобы разработать более значимые и точные выводы. Все это много обещает нам в будущем. В то же время мы не наивны. По мере того как экономическая наука сдвигает свои традиционные рамки, внезапно вновь возникают многие латентные дискуссии, десятилетиями похороненные под консенсусом о том, что и как должны изучать экономисты. В то время как «как и в большинстве других наук, основная часть экономистов ведут работу без особенных рассуждений о тех философских предпосылках, на которые опираются их исследования» (Hodgson 2007: 211), включение культуры в экономическую науку вынуждает нас (пере)осмыслить некоторые из этих столпов. Оно заставляет вернуть на повестку дня старые вопросы, такие как вопросы о структуре и действии, коллективизме и индивидуализме, а также универсализме и партикуляризме, а также парочку новых вопросов. До сегодняшнего времени, к сожалению, участники спора о роли культуры в экономической науке, говоря в общем, не слишком хорошо справляются с этими проблемами. Глубинные методологические и теоретические последствия включения культуры в экономическую мысль до сих пор не получили признания, не говоря уже об адекватной реакции. Непосредственная опасность сейчас в том, что в результате этого дискуссия о культуре в экономической науке не сможет продвинуться далее уровня банальностей, таких как «культура имеет значение», и не сможет продвинуть экономи
ПРОЛОГ
11
ческую теорию вперед. В этом случае люди с большой вероятностью рано или поздно утратят интерес к этой теме и запишут эту воскресшую область в теоретические тупики. Подобной судьбы можно и нужно избежать. За пределами концептуальных и методологических сложностей находится потенциально плодотворная исследовательская область. Чтобы достичь этой области, в своей книге мы стремимся вскрыть сегодняшние дебаты и обнажить те проблемы, которые необходимо решить для процветания новой экономической теории, включающей культуру.
Благодарности
Мы проводили презентации частей этой книги в самых разных местах и очень благодарны за все комментарии, которые получили за последние пару лет. Мы благодарим Netherlands Organization for Scientific Research (NWO) и Royal Dutch Academy of Sciences (KNAW) за предоставление средств, которые дали нам обоим возможность сосредоточиться на написании этой книги. Мы также благодарим своих коллег из Гронингенского и Наймегенского университетов. Обширные дискуссии с такими людьми, как Андре ван Хоорн, Флорис Хойкелом, Эльке де Йонг, Ян Пейль, Гарри Гарретсен, Роджер Смите, Ремко Цвин-кельс, Барт Фрайнс и Альберт де Вааль, определенно способствовали улучшению качества этой книги. Мы также благодарим Арьена Слангена из Амстердамского университета за его идеи о роли культуры в международном бизнесе. Из многих людей на самых разных конференциях, с кем мы обсуждали содержание этой книги, мы хотели бы отдельно поблагодарить организаторов и участников семинара о культуре и экономике на конференции ЕАЕРЕ в Бремене в 2006 году. Конечно, все ошибки принадлежат нам, и интерпретации общего курса развития в рассматриваемой области тем более принадлежат нам, но спасибо вам за возможность использовать вас в качестве партнеров по дискуссиям.
Хотя прошло уже несколько лет, рабочая группа по обсуждению европейских ценностей в Тилбургском университете была, вероятно, первой группой, заявившей о желании написать подобную книгу. Мы все еще благодарны за дискуссии с членами этой первопроходческой группы,
12
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
состоявшей из социологов, политологов, экономистов и исследователей в области менеджмента. В частности, мы благодарим таких людей, как Вил Артс, Пауль Деккер, Лек Халман, Сьяк Смулдерс, Жак Хагенаарс, Ланс Бовенберг, Нильс Ноордерхавен и Вим ван дер Донк. Наши пути разошлись, но эта инициатива зародилась на тех наших встречах в 2002 и 2003 годах.
Мы также благодарим коллег на тех факультетах, которые были так добры, что приютили нас на несколько дней, а иногда и несколько месяцев. Мы благодарим Николая Фосса и Торбена Педерсена из Копенгагенской школы бизнеса, Раджниша Нарулу из Редингского университета, Ли Хок Гуана из Института исследований Юго-Восточной Азии, сотрудников Института Макса Планка в Кельне, Марко Кальендо и Вернера Айшхорста из Института исследований труда в Бонне, а также Тину и Бьерна Амбосов из Венского университета.
Наконец, мы благодарим Тона ван Схайка, Флорис Хой-келом, Анджелу Виггер и трех анонимных рецензентов за чтение частей этой книги и финальной рукописи. Ваши полезные комментарии и вопросы помогли нам углубить дискуссию. Все оставшиеся ошибки и неправильные интерпретации — наша ответственность.
Последнее замечание
Название этой книги отражает наше стремление обсудить роль культуры в экономической науке и попытки ученых примирить предпосылку об экономической рациональности с основами социального поведения. Название «Культура в экономической науке» мы выбрали намеренно. Мы не хотим, чтоб читатель подумал, будто мы разработали собственную теорию о культуре и экономическом поведении, и мы также не описываем основы новой области под названием «экономическая теория, включающая культуру». Однако в целях удобства чтения мы будем иногда называть более широкую область исследований культуры в экономической науке «экономической теорией, включающей культуру».
Часть I
История и методологические размышления
Глава i
Определение понятия «культура»
1.1.	Введение
ДЛЯ БОЛЬШИНСТВА из нас культура означает нечто вроде совокупности традиций, ценностей, норм и убеждений общества. Культура также может означать художественную деятельность, ее плоды и историческое наследие общества. Кроме того, большинство из нас согласятся, что культура связана с коллективным самосознанием сообществ и вследствие этого определяет различия между обществами.
Что объединяет все эти значения? Что именно означает слово «культура»? Когда мы начинаем думать об этих вопросах, ситуация становится непонятной. Несмотря на все то внимание, которое общественные науки уделяли культуре на протяжении веков, мы так и не приблизились к однозначному, принятому всеми определению этого термина. Разные концептуализации культуры существуют в разных науках, в разных школах и просто у разных авторов. В своем авторитетном обзорном труде на тему понятия культуры Кребер и Клукхон (Kroeber and Kluckhohn 1963) уже насчитали в разных источниках более ста семидесяти определений культуры. Еще полвека спустя это количество только возросло. Все мы, похоже, имеем смутное представление о том, что такое культура, и нам очень трудно сойтись на каком-то одном точном определении.
Такое отсутствие четкого, недвусмысленного определения служит постоянным источником недопониманий в ходе дебатов. Тот факт, что большинство из нас в глубине души имеют представление о том, что такое культура, только ухудшает ситуацию. Если антрополог и экономист обсуждают роль культуры в экономическом развитии, они могут считать, что понимают друг друга, но действительно ли они говорят об одном и том же? Один, возможно, считает, что они говорят о тех противоречивых идеях и ценностях, которые являются порождением текущих политико-эко
ОПРЕДЕЛЕНИЕ ПОНЯТИЯ «КУЛ ЬТУРА»
15
номических процессов, а другой, возможно, истолковывает культуру как древние традиции, присущие статичному самосознанию общества. Не пояснив заранее, что мы подразумеваем под словом «культура», мы обречем обсуждение роли культуры в экономической науке на провал.
Поэтому перед тем, как приступить непосредственно к обсуждению заявленной темы, мы должны сначала попытаться дать определение объекту нашего исследования и описать культуру более четко. Разумеется, мы не пытаемся дать такое определение культуры, которое затмит все уже предложенные версии. В этой главе мы лишь обговорим, что мы будем понимать под словом «культура» на протяжении всей книги, чтобы познакомить читателей с предметом и границами нашей дискуссии. Для того чтобы это сделать, имеет смысл кратко рассмотреть различные концепции культуры, существующие в литературе. Для этого мы воспользуемся классической обзорной работой Кре-бера и Клукхона (Kroeber and Kluckhohn 1963) и дополним ее более современными трудами.
1.2.	Культура как нечто искусственное
Простейший способ дать определение культуре —это противопоставить ее природе. Культура, как правило, относится только к тем параметрам окружающей среды, которые были созданы или сформированы человечеством. Этот элемент особенно подчеркивается в определениях первой половины XX века. К примеру, Оствальд (Ostwald 1907: 510) определяет культуру как «то, что отличает людей от животных». Другое аналогичное определение гласит, что это «часть окружающей среды, сотворенная человеком» (Нег-skovits 1948: 17). Более современное определение в этом же духе принадлежит Инглхарту (Inglehart 1990: 18), который утверждает, что «в то время как человеческая природа является биологически врожденной и повсеместной, культура приобретается путем обучения и может различаться от общества к обществу».
В этих определениях интересно то, что они не исключают из понятия «культуры» практически ничего, кроме природных различий. Культура охватывает все параметры общественной реальности. Это понимание культуры как «всеобъемлющей совокупности» (Kroeber and Kluck-
16
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
hohn 1963: 85) особенно популярно в культурной антропологии. Возможно, одно из самых знаменитых из подобных определений культуры было сформулировано Тейлором (Tylor 1871; Тейлор 1989). Согласно Тейлору, культура «слагается в своем целом из знания, убеждений, искусства, нравственности, законов, обычаев и некоторых других способностей и привычек, усвоенных человеком как членом общества» (Tylor 1924 [1871]: 1; Тейлор 1989: 18). Сюда же относятся утверждение Боаса (Boas 1930: 79) о том, что «культура охватывает все проявления социальных привычек сообщества», и определение Малиновского, который пишет, что «культура — это единое целое, состоящее частью из автономных, а частью из согласованных между собой институтов. Она объединяет в себе ряд моментов, таких как общность крови, смежность среды обитания, связанная с совместной деятельностью, специализация этой деятельности и не в последнюю очередь — использование власти в политических целях. Каждая культура обязана своей целостностью и самодостаточностью тому факту, что она служит удовлетворению всего спектра базовых, инструментальных и интегративных потребностей» (Malinowski 1969 [1944]: 40; Малиновский 2005: 144).
Очевидно, что само по себе отделение культуры от биологических и физиологических параметров реальности не слишком помогает нам дать ей определение. Культура продолжает обозначать практически все, что угодно. Если мы ходим задать хоть какое-то направление дебатам о культуре в экономической науке, нам нужно определить другие параметры этого понятия.
1.3.	Культура как идеи и мировоззрения, влияющие на поведение
Недалеко от дуализма «природа — культура» ушло противопоставление разума материи. Начиная со второй половины XX века авторы, обсуждающие культуру, обыкновенно интерпретируют культуру как нечто, относящееся скорее к мировоззрению людей, чем к материальному миру. Понимание культуры как всего, что люди сотворили, уступило место пониманию культуры как всего, что люди думают, чувствуют и во что верят. За исключением, пожа
ОПРЕДЕЛЕНИЕ ПОНЯТИЯ «КУЛЬТУРА»	f?
луй, только области искусств, культура начала означать не столько сами материальные артефакты, сколько связанные с ними способы восприятия, идеи, нормы и ценности. Это особенно заметно в антропологии, где культура стала ассоциироваться с системами смыслов. Клиффорд Гирц, возможно, самый знаменитый этнограф второй половины XX века, весьма показательно определяет культуру как «исторически передаваемую систему смыслов, воплощенных в символах; систему унаследованных представлений, выраженных в символических формах, посредством которых люди передают, сохраняют и развивают свое знание о жизни и отношение к ней» (Geertz 1973: 89; Гирц 2004: юб). Воззрения Гирца показательны для антропологии, где культура обычно понимается как комплексы отчетливых свойств, в том числе норм, мировоззрений и убеждений (Wolf 1999: 21). За пределами антропологии эта интерпретация культуры также распространена. Мы встречаем ее в трудах Холла (Hall 1995) или Вутноу, который пишет о культуре как о «комплексных символических системах координат, которые мы будем называть системами смыслов, при помощи которых люди осмысливают общее значение и цель жизни» (Wuthnow 1976: 2-3). Она «является, по сути, всеобъемлющим, социально созданным миром субъективно и интерсубъектно ощущаемых значений» (Wuthnow et al. 1984:25). Наконец, кросскультурный психолог Герт Хофстеде (Hofstede 1991: 5) говорит о чем-то близком, описывая культуру как «программное обеспечение разума» (the software of the mind). Культура в большинстве современных концепций касается неосязаемых вещей. Она касается ценностей, идей, привычек и убеждений, свойственных людям. Но означает ли это, что все идеи и убеждения являются культурными?
1.4.	Культура как отличительный признак группы
Один из наиболее значимых параметров культуры связан с тем, что она позволяет группам отличаться друг от друга. Это свойство подчеркнуто во многих определениях культуры. Герт Хофстеде определяет культуру как «коллективное программирование разума, которое отличает членов одной группы или категории от людей другой группы или кате-
18
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
гории» (Hofstede 2001: 9). Другой пример такого определения культуры мы видим у Клукхона и Лейтона (Kluckhohn and Leighton 1946: xviii), которые считают, что «культура — это образ жизни любого конкретного народа, отличный от образа жизни других народов»; у Холла (Hall 1995: 176), который пишет, что культура —это «системы значений, общие для людей, принадлежащих к одним и тем же сообществам, группам или народам, и помогающие им интерпретировать и осмысливать мир»; у Геллнера, который утверждает, что культура —это «набор общепринятых идей, имеющих силу просто потому, что образуют систему неких общих умозрительных хранилищ обычаев отживающего сообщества» (Gellner 1992: 18; Геллнер 2003: 43); или у Шве-дера (Schweder 2001: 3J53)’ который определяет культуру как «свойственные конкретному сообществу идеи о том, что истинно, хорошо, красиво и эффективно».
Хотя отличие от других групп является важным элементом в определении понятия «культура», остается неясным, как идентифицировать те группы, в которых, как предполагается, обитает культура. Чтобы вывести концепцию культуры из понятия коллективной идентичности, требуется четко обозначить группы, так, чтобы коллективные идентичности были однозначными. Однако, как предполагают определения Хофстеде (Hofstede 2001) или Геллнера (Gellner 1992), нередко именно сама культура отличает членов одной группы от членов другой. Культура не только является параметром отчетливо выраженных групп, она также является средством для отличения одной группы от другой. Этот элемент встречается также в ранних работах, посвященных культуре, например у Уоллиса (Wallis 1930: 9), который определяет культуру как «искусственные объекты, институты и образы жизни или мышления, которые не являются строго индивидуальными, но характеризуют какую-либо группу» (курсив добавлен). Другой пример — утверждение Бенедикт, что «по-настоящему связывает людей именно их культура» (Benedict 2005 [1934]: 16). Эта двусторонняя аргументация потенциально проблематична. Она означает, что для того, чтобы идентифицировать культуру, мы должны рассматривать различия между группами, а для того, чтобы идентифицировать группы, мы должны рассматривать культуру. Чтобы выйти из этого затруднения, нужно обратиться к поиску некоторых кластеров в распределении идей, убеждений и верований, кото
ОПРЕДЕЛЕНИЕ ПОНЯТИЯ «КУЛЬТУРА»
19
рые можно рассматривать как культуру очевидной группы. Такой эмпирический подход использует в своей работе Хофстеде: он не определяет культурные сообщества a priori, но выделяет культурные границы и различия на основе паттернов, выявленных опросами населения (см. главу 5). Определение, пошедшее по этому пути, было предложено Бруманном (Brumann 1999- Si), согласно которому культура относится к «кластерам общих понятий, эмоций и практик, которые возникают, когда люди регулярно взаимодействуют».
У подобного подхода есть свои ограничения. Во-первых, полученные эмпирическим путем кластеры привычек, идей и поведения часто пересекаются, так что любой индивид принадлежит одновременно к разным культурам. Индивиды разделяют идеи, ценности и символы, принятые в их религиозной общине, стране, на их улице, в их возрастной группе и в обществе фанатов их любимого футбольного клуба. Все эти группы можно считать культурными сообществами, и почти невозможно выделить эксклюзивные, четко обозначенные группы людей, которые бы все до единого были носителями одной отчетливой культуры (Sen 2006). Более того, было доказано, что культурным идентичностям свойственно меняться. Что принимать за доминантную основу идентичности — национальную идентичность, пол, социальный класс или семью, — зависит от контекста (Eriksen 1993). Изменчивая природа культурной идентичности отчетливо признается в определении культуры, данном Колье (Collier 1989), которая называет ее «исторически передаваемой системой символов, смыслов и норм. Упор в этой концептуализации делается на идентичности, которые между субъектами определяются по близости символов и норм и, как утверждается, способны изменяться в течение одного разговора. В случае некоторых встреч ключевым компонентом может быть национальность, но при других встречах ключевыми компонентами для понимания и объяснения результатов общения могут быть пол, отношения или профессиональное положение. Поэтому я считаю, что идентичность, которую принимает, обсуждает и которой управляет один индивид в ходе встречи с другим, может быть важным предметом изучения. Культуру, таким образом, можно рассматривать как багаж знаний и наследие, а также как спонтанно возникающее поведение, строящееся по опре
20
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
деленной схеме и связанное с конкретной тематической идентичностью» (Collier 198g: 295). Культурная группа, к которой принадлежит индивид, равно как и ее отличие от других групп, не являются фиксированной данностью. Индивиды постоянно сменяют индентичности в зависимости от контекста. Такая многослойная, изменчивая природа идентичности сама по себе не является проблемой, но она усложняет дело, когда мы хотим перейти от теории к практическому выделению групп и различий между ними. Отказаться от привязки к коллективной идентичности— не вариант, поскольку элемент отличительных особенностей разных групп является критичным для понимания культуры. Культура связана с идеями, которые (как предполагается) разделяют члены группы. Без этого элемента нам было бы полезнее говорить просто об идеях, вкусах, нормах или ценностях вообще.
1.5.	Культура как наследуемая, бесспорная данность
Культурой называется то, что разделяют все члены группы, но большинство из нас не стали бы утверждать, что любой случайный набор идей, которого придерживается какое-то количество людей в конкретный момент, составляет их культуру. Чтобы какой-то общий набор идей был частью культуры группы, он должен восприниматься как неотъемлемо присущий этой группе. Иными словами, для индивидуальных членов группы он должен быть данностью, следующей из их коллективной идентичности. Этот элемент культуры подчеркнут в определении Геллнера: «набор общепринятых идей, имеющих силу просто потому, что образуют систему неких общих умозрительных хранилищ обычаев отживающего сообщества» (Gellner 1992: 18; Гелл-нер 2003: 43). Идея культуры как системы норм и верований, которые индивиды скорее наследуют, а не выбирают сознательно, содержится также в определениях культуры, использованных такими антропологами, как Тейлор или Гирц, описывающими культуру как наследуемую всеобъемлющую совокупность [comprehensive totality] (Kroeber and Kluckhohn 1963: 85). Инглхарт (Inglehart 1990:18) также описывает культуру как систему, передаваемую от поколения к поколению. Все эти определения предполагают, что куль
ОПРЕДЕЛЕНИЕ ПОНЯТИЯ «.КУЛЬТУРА»
21
туру надо полагать данностью для каждого индивидуального члена группы. Она просто неоспорима, принимается на веру индивидом как членом культурного сообщества.
Такой взгляд на культуру как на неоспоримую данность позволяет исследователям отделить культуру от экономических или политических паттернов мышления и поведения и одновременно дает им возможность учитывать культуру как фактор, влияющий на это поведение. В социологии, например, культура обычно понимается как область тесных коммунитарных связей, которые объединяют людей, в противовес идеологии, которая обозначает сценарии фракционной борьбы между эгоистическими группами интересов (Wolf 1999: 21). Культура, таким образом, отличается от целенаправленной, эгоистической (политической) деятельности, хотя коммунитарные связи все равно могут провоцировать политическую борьбу (см., напр.: Huntington 1996; Хантингтон 2003). У тех школ общественных наук, которые делают акцент на рациональном выборе индивидов, а не на коллективной деятельности, мы видим нечто похожее. В рамках теории рационального выбора люди принимают решения на основе предпочтений и ограниченных средств, пытаясь оптимизировать результаты. В такой системе культура выступает внешней силой, влияющей на индивидуального рационального актора. Политолог Чай (Chai 1997: 45), например, считает культуру «основой индивидуальных предпочтений (целей) и убеждений». Альтернативный взгляд предлагает Коулмен (Coleman 199°)> который пишет, что культура — это «нормы, которые диктуют индивиду действия, идущие вразрез с его интересами, и запрещают ему действия, соответствующие его интересам» (DiMaggio 1994: 29).
В экономической науке мы наблюдаем ту же тенденцию. Культура обыкновенно превращается в фактор, который влияет на рациональное поведение, но при этом сама не поддается рациональному планированию (например Williamson 2000). Лал (Lal 1998; Лал 2007) пишет в связи с этим о «непреднамеренных последствиях». Культура понимается как вещи, которые индивид не выбирал рационально, но получил как данность. Она служит одним из факторов при принятии (ограниченно) рационального выбора. Этот элемент очевиден в определении культуры, использованном Дугласом Нортом: «Культуру можно определить как передачу, путем обучения и имитации, от одно
22
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
го поколения к другому знаний, ценностей и других факторов, влияющих на поведение» (North 1990: 37; Норт 1997: 57; определение взято из: Boyd and Richerson 1985: 2). Другие экономисты интерпретируют культуру более ограниченно как неформальные институты (Greif 1994; Williamson 2000), общие ценности и предпочтения (Fernandez 2008; Guiso et al. 2006; Tabellini 2007a, 2007b) или религиозные убеждения (Barro and McCleary 2003; Guiso et al. 2003; McCleary and Barro 2006). Все эти интерпретации объединяет то, что культура в них неявным образом сведена к экзогенному фактору, влияющему на поведение и выбор индивидов, что делает ее совместимой с традиционной экономической теорией. Концептуализация культуры как внешнего фактора позволяет ей войти в причинно-следственную систему экономической теории без особых (очевидных) проблем.
1.5.1.	Сложности трактовки культуры как наследуемой данности
Не все разделяют взгляд на культуру как на наследуемую всеобъемлющую совокупность [comprehensive totality]. В антропологии в последние десятилетия этот взгляд поставлен под сомнение, поскольку упор стал делаться на производство и пересмотр культуры в индивидуальных практиках. Как уже отмечалось, попытка дать определение культуре на основании отчетливых свойств конкретных групп упирается в проблему того, что в реальной жизни группы не является данностью. Андерсон (Anderson 1991; Андерсон 2001) утверждает, что все коллективы выше того уровня, на котором между людьми существуют отношения лицом к лицу, являются, по сути, «воображаемыми сообществами». Компьютерщик-мусульманин из Калифорнии и сантехник-пресвитерианец из Детройта, возможно, никогда в жизни не встретятся, не имеют ничего общего, включая знакомых, и все же могут чувствовать, что их объединяет общая принадлежность к сообществу Соединенных Штатов Америки. Благодаря тому факту, что существует воображаемое сообщество под названием «Америка», они будут друг для друга согражданами1.
1. Мы не хотим сказать, что государство США — воображаемое; мы всего лишь говорим, что американская нация — это воображаемое сообщество.
ОПРЕДЕЛЕНИЕ ПОНЯТИЯ «КУЛЬТУРА»
23
Это прокладывает дорогу для концепции культуры, в которой культура является не столько наследуемой «данностью», сколько схемой, которая производится, воспроизводится и пересматривается акторами в ходе их практик. Как показал Андерсон, национальная идентичность не самоочевидна; она является продуктом исторического процесса, в ходе которого активно создается воображаемое сообщество страны. Америка, как Франция или Китай, была создана людьми благодаря их воображению. Если культура понимается как то, что отличает способ жизни одного воображаемого сообщества от другого, значит, культура также является фактором этого воображения. Общая система символов, значений и норм объединяет людей в идентифицируемую группу. Это наша общая культура говорит нам, кто мы есть, делая нас отличными от других групп. Поэтому в современных работах культура часто рассматривается как «элемент дифференциации, отделяющий «нас» от «них» через создание общих характеристик, которые должны определять и отделять конкретную группу или общность от другой группы или общности» (Hau 2000:126).
Концепция культуры, производимой и пересматриваемой индивидуальными акторами в результате их действий и практик, типична для современной антропологии и культурологии. Говоря словами антрополога Ричарда Фокса (Fox 1985: 197), «веса традиций не существует, существует только течение деятельности». Культура не является данностью, которую индивиды обречены воспроизводить, она «продолжает создаваться постоянно». Однако в экономической теории такая интерпретация культуры как чего-то оспариваемого и пересматриваемого звучит только время от времени (см., например, Heydeman 2008).
В результате более динамичного понимания культуры, в антропологии фокус внимания сместился на социальные процессы создания и воспроизведения культуры, оставив в стороне продукт этих процессов. Вопрос теперь не в том, что такое культура, но в том, как культура производится, кем и почему. Поскольку культура служит способом разграничения разных групп, как утверждает Хау (Hau 2000), создание культуры имеет важный политический и экономический эффект. Например, возьмем работника определенной компании. Компания может поощрять такой процесс, в результате которого принадлежность к компании превращается в отчетливую корпоративную культуру
24
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
с собственными нормами, символами и значениями. В результате этого ощущение работника, что он принадлежит к фирме, крепнет: теперь оно включает не только трудовой договор, но и набор общих для всех сотрудников смыслов, норм и символов, который привязывает работника к компании. В то же время разрыв с другими компаниями увеличивается, поскольку у них отчетливо другие культуры. Такое культурное привязывание работников к компании дает компании более сильную позицию при обсуждении зарплаты с сотрудниками, поскольку люди менее склонны покидать свою культурную группу.
В политике создание отчетливых национальных культур выступает важным фактором для легитимизации национальных государств. Аппадураи в связи с этим пишет (Арра-durai 1996:15) о культурализме как мобилизации культурных отличий в интересах национальной или транснациональной политики. Создание отчетливой культуры мобилизует людей двигаться по направлению к заданной цели, такой как строительство и защита объединенного государства на определенной территории. Отметим, что, хотя культура может быть создана специально с этой целью, она может оказывать такой эффект просто потому, что ее члены обычно не рассматривают ее как нечто искусственное. Эта идея является центральной в работе культуролога Питера Бергера, который утверждает, что человек «забывает, что мир, в котором он живет, был создан им самим» (Berger and Pull-berg 1965, 2000). Если бы люди рассматривали свою национальную культурную идентичность как продукт политических интересов государства, они бы менее охотно жертвовали всем ради своей страны. Именно потому, что люди считают культуру данностью и не сомневаются в своей культурной идентичности, культура может мобилизовать людей и заставлять их принимать культурно специфичные институты, которые не всегда служат им самим на благо.
1.6.	Термины-соперники: идеология, институты, этническая принадлежность, национальность
Теперь мы уже можем выделить несколько отчетливых параметров культуры. Как мы видели, культуру чаще всего интерпретируют как нечто:
ОПРЕДЕЛЕНИЕ ПОНЯТИЯ «КУЛЬТУРА»
25
1.	созданное человеком;
2.	связанное с идеями и мировоззрениями, влияющими на поведение;
3.	связанное с различиями между коллективными идентичностями;
4.	считающееся данностью для индивида.
Эти характеристики позволяют нам отличать культуру от близких к ней терминов, таких как идеология или институты. Идеология разделяет с культурой параметры 1 и 2, но расходится в параметрах 3 и 4. Как отмечал Вулф (Wolf 1999: 21), идеология часто обозначает целенаправленные, эгоистические конфликты между группировками внутри сообществ. Суть идеологии, вероятно, заключается в том, что она логически обсуждается в ходе дебатов, а не безоговорочно принимается всеми членами сообщества. В этом ее главное отличие от культуры.
Институты часто определяют как «правила игры» (North 1990) или, говоря чуть более распространенно, как «само-поддерживающуюся систему общих убеждений относительно того, как ведется игра» (Aoki 2001). Понятие «институты», как и понятие «культура», связано с умозрительными и поведенческими структурами, которые создаются людьми и влияют на то, как они принимают решения. Однако в отличие от культуры институты необязательно связаны с коллективной идентичностью. Кроме того, они не неоспоримы, поскольку индивиды могут отвергать их или как минимум пытаться их изменить согласно своим предпочтениям. Существует множество работ по теории игр, где успешно демонстрируется, как институты могут развиваться в результате осознанных, целенаправленных действий индивидов (например см. Axelrod 1984; Kreps 1990; Lewis 1969; Greif, Milgrom and Weingast 1994). Однако способность индивидов создавать или изменять институты инструментально обычно считается ограниченной. Норт, к примеру, описывает эволюцию институтов как постепенный процесс (North 1990). Самое важное отличие институтов от культуры, таким образом, связано с третьим параметром: действие институтов необязательно ограничивается конкретной группой.
Это не означает, что институты никогда не бывают данностью для какого-то конкретного общества. Есть множество примеров институтов, которые не соответствуют этим
26
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
критериям. Это лишь означает, что институты, в отличие от культуры, необязательно бывают специфичными для конкретного сообщества, и необязательно воспринимаются членами этого сообщества как данность. Таким образом, мы заключаем, что культура и институты не являются взаимоисключающими категориями. Структуры не являются ни культурой, ни институтами: культура обозначает подкласс институтов, которые считаются неотъемлемыми для сообщества и потому не подвергаются сомнению или попыткам изменить их со стороны индивидов (Roland 2004).
В то время как элемент коллективной идентичности отличает культуру от других институтов, такие понятия, как этническая принадлежность и национальность, разделяют с культурой этот параметр. Здесь различия нужно искать во втором параметре: в отличие от культуры, ни этническая, ни национальная принадлежность не связаны с умозрительными факторами, которые экзогенно влияют на убеждения, ценности или поведение. Ни этническая, ни национальная принадлежность индивида сама по себе ничего не говорит о его идеях, ценностях или поведении. Национальность является, по сути, политической идентичностью. Она следует из гражданства, которое как таковое не говорит нам ничего о традициях, идеях или внешности человека. Этническая принадлежность относится к сообществам внутри общества, основанным на этнических признаках, таких как предполагаемые расовые или физические характеристики, язык, религия или происхождение. Такие отличительные признаки обычно считаются исконными, то есть рассматриваются как древняя данность, более древняя, чем социальные структуры2. В результате этого даже полностью ассимилировавшиеся иммигранты, поведение и убеждения которых ничем не отличаются от поведения и убеждений других граждан страны, все равно могут рассматриваться как члены четких этнических групп.
Очевидно, что национальность и этническая принадлежность часто коррелируют с различиями в идеях и поведении и могут иметь культурный параметр. Однако важно отметить, что наличие такой корреляции никак нельзя предполагать автоматически. Поэтому считать эти тер
2. Отметим, что восприятие членами этнического сообщества или иными группами в обществе таких черт как исконных не означает, что они на самом деле таковыми являются.
ОПРЕДЕЛЕНИЕ ПОНЯТИЯ «КУЛЬТУРА»
27
мины взаимозаменяющими либо же этнические группы или нации единицами, в которых обитает культура, потенциально проблематично. Хотя культурные, этнические и национальные сообщества часто пересекаются, культура не является ни национальностью, ни этнической принадлежностью.
1.7. Заключение: культура в этой книге
Мы определили культуру как подкласс институтов, связанных с социетальной коллективной идентичностью. В то же время мы знаем из современной антропологии, что коллективная идентичность —это не данность, а изменчивая конструкция. Сообщества, говоря словами Андерсона (Anderson 1991; Андерсон 2001), всегда воображаемы. Сочетание этих идей позволяет нам дать культуре определение, которое соответствует нашему пониманию. На протяжении этой книги мы приблизительно определяем культуру как те поведенческие и умозрительные структуры, которые считаются неотъемлемыми для создаваемой идентичности сообщества.
Это определение немедленно провоцирует вопросы. Кто считает эти структуры неотъемлемыми? Кто создает идентичность сообщества? Кто решает, какие из индивидов составляют сообщество? Мы считаем, что ответы на эти вопросы по определению будут спорными. Одни люди считают, что английский язык неотъемлем для американской идентичности, а другие нет. Более того, даже те, кто так считает, наверняка расходятся во мнениях о том, что представляет собой американская идентичность, а возможно, и о том, как определяется сообщество американцев. Культура—в глазах смотрящего.
Так какой же смотрящий будет направлять нас в нашей дискуссии? На протяжении всей книги мы позволили себе принимать ту точку зрения, которой придерживаются обсуждаемые нами авторы. Иногда эти авторы нигде не утверждают явно, что их труд относится к литературе на тему культуры и экономической науки, и только неопределенно или косвенно упоминают культуру. Однако если автор обсуждает структуры поведения или идей, которые он считает неотъемлемыми для идентичности группы, мы все же считаем его работу исследованием, в котором говорится о культуре. Это не означает, что мы непременно соглаша
28
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
емся с его идеями. Более того, на протяжении всей книги звучит мотив сомнений в истинности таких атрибуций. Мы часто критикуем добавленную объяснительную ценность того, что определенные институты рассматриваются как культурные. Кроме того, мы выражаем сомнения в попытках приписывать культуру заранее установленным сообществам, таким как нации. Обсуждение правовых традиций (глава 9) было включено в книгу потому, что авторы, упоминающиеся в этой дискуссии, склонны представлять правовые системы как наследуемые социальные структуры, специфичные для общества и влияющие на его экономические результаты. Мы включили этих авторов в свою книгу, несмотря на то что они используют термин «культура» свободно и не всегда заявляют, что их труды посвящены культурным исследованиям в экономической науке. Аналогичным образом, обсуждая доверие (глава 7), мы становимся на точку зрения авторов, которые рассматривают доверие как показатель культуры и открыто представляют доверие именно в этом свете. Одним словом, все темы были выбраны преднамеренно и служат подспорьем в попытках понять, как культура пробилась (обратно) в современную экономическую науку, как это влияет на теории и какие ставит перед учеными методологические проблемы. Сформулировав в этой главе рабочее определение культуры, в следующей главе мы перейдем к анализу того, как культура исчезла из экономической науки. После этого мы обсудим, как и почему она появилась в ней вновь.
Глава 2
Как культура исчезла из экономической науки
2.1.	Введение
МЫ НАЧАЛИ свой рассказ о культуре в экономической науке со сложного вопроса о том, что такое культура и как ее можно определить. В предыдущей главе мы выделили несколько неотъемлемых параметров того, что исследователи понимают под словом «культура». В этой и следующих трех главах мы займемся вопросом о том, как таким образом определенная идея культуры может проникнуть в экономическую науку.
Глядя на элементы культуры, которые мы уже обсудили, мы сразу понимаем, что это будет непростая задача. С точки зрения экономической науки, во всяком случае, той ее версии, которая стала наиболее распространенной в XX веке, культура —это очень странный зверь. Экономисты склонны анализировать поведение и общество с точки зрения рационального выбора. Культура же считается для индивидов наследуемой данностью, которая лежит за пределами инструментального планирования. Более того, культура связана с идентичностями, зарождающимися на коллективном уровне, а современная экономическая наука изучает реальность через призму индивидуальных решений. Наконец, понятие о том, что разные культуры формируют разные мировоззрения, предполагает, что есть множество вариантов восприятия реальности, из которых следует разная логика поведения. Экономическая наука, напротив, стремится установить универсальные принципы поведения. Учитывая все эти расхождения, неудивительно, что культура до последнего времени пользовалась не слишком большим вниманием со стороны экономистов. Культуру и экономическую науку трудно примирить.
Однако так было не всегда. Сегодняшний интерес к отношениям между культурой и экономической наукой и к тому, как можно включить культуру в экономическую
30
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
науку, не является чем-то абсолютно новым. Ранние экономисты не считали, что такие вопросы, как нравственность, убеждения и традиции, находятся за пределом интересов экономической науки. Вплоть до начала XX века те предметы, которые мы сегодня называем культурой и экономической наукой, изучались вместе. В прошлом более или менее явно на эту тему писали такие ученые, как Адам Смит, Карл Маркс, Густав Шмоллер, Макс Вебер и Торстейн Веблен.
Почему культура исчезла из экономической науки? Как начался этот процесс? В этой главе прослеживается развитие экономической и культурной мысли вплоть до середины XX века, периода, когда культура почти полностью исчезла из экономической науки. Мы утверждаем, что вследствие изменения смысла понятий «культура» и «экономическая наука» эти два понятия постепенно приобрели конфликтующие коннотации, описанные нами выше, что и привело к отторжению культуры экономической наукой. В следующих трех главах мы обсуждаем, почему экономисты, тем не менее, постепенно вновь заинтересовались культурой и как культура с этого момента начала возвращаться в их исследования.
Обсуждая отношения между культурой и экономикой, мы выделяем две обширные фазы, которые по очереди рассматриваем в этой главе. В первой части мы прослеживаем эволюцию культуры как релевантной категории для понимания мира, в том числе экономической сферы. Во второй части мы обсуждаем события, связанные с разделением исследований в области экономики и в области культуры. Эти события постепенно привели к возникновению идеи о том, что культура участвует — или, скорее, не участвует — в экономической науке как «традиция», наиболее явно это проявляется в теории модернизации. Глава завершается дискуссией, подчеркивающей влияние исторического контекста на современные дебаты по поводу места культуры в экономической науке.
2.2.	История культуры в экономической науке
Чтобы понять, как культура соотносилась с экономической наукой в прошлые века, нам сначала придется окунуться в историю понятия «культура». В главе 1 мы выделили несколько параметров современного понимания культуры:
КАК КУЛЬТУРА ИСЧЕЗЛА ИЗ ЭКОНОМИКИ
З1
она относится к коллективной идентичности; она касается умозрительных структур, влияющих на поведение; она является системой, созданной людьми; она считается наследуемой данностью. Эти характеристики слово «культура» имело не всегда. Значение этого слова менялось со временем и различалось в разных языках. Подробное изложение истории этой эволюции в западной мысли содержится в трудах Кребера и Клукхона (Kroeber and Kluckhohn 1963), Маркуса (Markus 1993) или Бронса (Brons 2005). Здесь мы ограничимся рассказом о нескольких ключевых изменениях, актуальных для дискуссии о роли культуры в экономической науке.
2.2.1.	От культуры к прогрессу
Термин «культура» происходит от латинского слова culture, производного от глагола colere: растить, культивировать. Древние авторы, такие как Цицерон, использовали это слово не только в его буквальном, сельскохозяйственном значении, но и метафорически, во фразе culture animi, «возделывание души». В средневековый период, когда религиозным практикам уделялось больше внимания, чем человеческому развитию, это значение слова более или менее пропало и вернулось только в период Возрождения. После этого метафорическое значение слова «культура» быстро вытеснило сельскохозяйственное как доминирующее. Таким образом, культура вошла в современную мысль со значением «индивидуальный процесс нравственного и интеллектуального развития». «Культурным» человеком был тот, кто был хорошо образован, утончен и эрудирован. Это значение слова оставалось первичным, но в XVII и XVIII веках значение постепенно начало сдвигаться в двух направлениях. Во-первых, термин «культура» стал означать не только процесс индивидуального развития, но также и его продукт (Kroeber and Kluckhohn 1963: 37; Markus 1993: 9)- Культура стала объектом, которым люди владели или не владели. Во-вторых, в XVII и XVIII веках культура стала обозначать не только индивидуальное развитие, но и развитие общества в целом. Появилась идея «более и менее культурных обществ», предложенная такими авторами, как Монтень и Пуфендорф (Brons 2005: 99-100; Kroeber and Kluckhohn 1963: 31; Markus 1993: 10).
В это время культура, как и в случае оригинального использования во фразе culture animi, все еще представляла
32	КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
собой скорее нормативный стандарт, чем фактор, влияющий на поведение. Она описывала, какими должны были стать индивиды и народы, а не какими они были. Первый шаг по направлению к более описательной интерпретации культуры был сделан во время Просвещения. В это время зарождался новый взгляд на историю, особенно активно зто происходило в Великобритании, точнее, в Шотландии: центральным понятием этого нового взгляда было понятие прогресса. Шотландские авторы, столкнувшись одновременно с новой информацией о «менее культивированных» колониях и со своим собственным периферийным положением в Великобритании, разработали идею того, что историю можно рассматривать как прогрессирующее развитие сообществ от стадии к стадии. Давид Юм (Hume 1976 [1757]; Юм 1996), например, разрабатывал зту идею развития в отноше-
нии к истории религии. Идея
прогресса родилась из так на-
Адам Смит
Адама Смита часто называют отцом-основателем экономической науки. Этот титул он заслужил своей знаменитой книгой «Богатство народов» (1776), в которой утверждал, что разделение труда и торговля, движимые эгоистическим интересом, являются источником богатства и экономического процветания. Однако при всем уважении к этому труду очевидно, что Смит не был первым автором, писавшим на тему экономики. Также стоит заметить, что при жизни Смит куда больше прославился благодаря своей другой знаменитой книге под названием «Теория нравственных чувств», впервые опубликованной в 1759 году.
Парадокс сегодняшней репутации Смита будет проще понять, если мы представим себе, в каком контексте он писал свои основные работы. Эти книги, «Теория
нравственных чувств» и «Богатство народов», нужно рассматривать не как позитивистский анализ общества — что было бы анахронизмом, — но как нормативный труд по политической экономии. Он не описывал ситуацию, существовавшую повсеместно; эгоистическое поведение и преобладание свободной торговли ни в коем разе не были универсально принятой практикой. Работа Смита была прежде всего призывом позволить существовать той ситуации, которую он описывал, а его теории служили для этой ситуации нравственным подкреплением. Таким образом, хотя Смит, возможно, и не был отцом экономической науки в полном смысле слова, он был отцом экономической науки, которая затрагивала вопросы рыночного общества, и первым, кто написал о той экономической системе, которая знакома нам сегодня.
Век XVIII был временем великих
КАК КУЛЬТУРА ИСЧЕЗЛА ИЗ ЭКОНОМИКИ
33
зываемого Querelle des Anciens et Modernes, «спора о древних и новых», то есть борьбы между теми, кто продолжал считать классическую культуру нормативным стандартом, и теми, кто начал сомневаться в предписательной актуальности древней культуры для современности. По мнению последних, общества больше не нужно было сравнивать с идеалом, которым считался образ классической эпохи; их можно было описывать сами по себе. Идея универсальной, трансисторической человеческой природы и идеального общества начала уступать место более плюралистическому взгляду, согласно которому разные общества рассматривались в своем историческом контексте (Baars 1988). Таким образом, история начала делиться на отчетливые периоды; идея прогресса добавила этому делению структуру и задала ему направление.
Понимание культуры как развития обществ удачно впи-
салось в эту схему. Культура
как нормативный стандарт
перемен в британском обществе. Стоя на пороге промышленной революции, Великобритания переживала переход от дорыночного общества к рыночному. Это предполагало ни много ни мало полный слом старого порядка. В стране быстро формировалось новое общество, состоявшее не из гильдий, феодальных лордов и серфов, но из капиталистов, землевладельцев и рабочих. Новая экономическая система подчинялась уже не фиксированным иерархическим ролям, но свободному использованию факторов производства. Вместо традиционных отношений организующим фактором экономической жизни, если не всего общества, сделался рынок. Торговля заняла центральную роль в организации общества, в котором раньше она была маргинальным явлением. Слом старого порядка и переход к «капитализму» проходил отнюдь не гладко и не без сопротивления. Для на
чала он потребовал «освободить» труд от земли, к которой тот был привязан, и это произошло вследствие огораживания земель, раньше считавшихся общими. Этот процесс превратил феодального лорда в землевладельца, а крестьян лишил земли и превратил их в новый класс владельцев рабочей силы, вынужденный работать за зарплату. Огораживание земель было жестоким, часто насильственным процессом. Помимо физических репрессий он означал исчезновение стабильности и логики старого порядка. Общество, руководимое договорными сделками на рынке, а не религиозными и личными соображениями, предполагало разнообразную экзистенциальную нестабильность. Еще в 1810-е годы антикапиталистические движения, такие как луддиты, пытались сопротивляться этому новому порядку. Смит писал именно в этом контексте и в расчете на этот контекст.
34
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
Новый общественный порядок, зарождавшийся в Великобритании, вывел индивида на передний план. Зарождающееся рыночное общество было местом, где индивиды свободно взаимодействовали друг с другом и где все пытались улучшить свое положение без тех ограничений, которые накладывал на них феодализм с его четко предписанными ролями и фиксированными статусами. Ситуация была близка к хаосу и поэтому требовала философии, которая объяснила бы, как может продолжать функционировать общество, состоящее из индивидов, работающих по собственному усмотрению. Именно такую теорию разработал Смит. В «Теории нравственных чувств» он объяснил, что индивидуализм не приведет к исчезновению нравственности и что нравственные чувства могут произрастать из индивидуалистского, антропоцентристского мировоззрения. Он утверждал, что индивидуализм не приведет к войне всех против всех и что природная склонность к взаимной симпатии обеспечит обществу порядок, нравственность и прогрессивность. В «Богатстве народов» Смит проделал все то же самое в отношении экономического порядка и процветания. Эти две книги вместе служили обоснованием зарождавшегося общества.
В то же время труды Адама Смита отражали этические учения и принципы, царившие в английском обществе. Как впоследствии утверждал Макс Вебер, пуританство отстаивало идею того, что у каждого есть или должно быть призвание. Если каждый принимал
это призвание всерьез, усердно трудился и почитал бога, разделение труда должно было случиться само собой и принести обществу все сопутствующие преимущества. Однако пуритане относились к такой полезности для общего блага не чисто утилитарно, а скорее как к параметру целесообразной организации общества, существующего, чтобы прославлять бога. Нравственная идея, описанная Смитом, во многом похожа на пуританский идеал: усердно трудиться в рамках индивидуального призвания, поскольку преимущества такого поведения выходят за рамки индивидуальной выгоды, вписываясь в общую целесообразную систему (Weber 1992 [1904-1905]: 161; Вебер 1990: 145).
Иными словами, то, о чем писал Смит, было не (просто) анализом экономики, даже когда в «Богатстве народов» он обращался конкретно к теме производства и богатства. Скорее Смит выступал в защиту всеобщего общественного и нравственного порядка, с одной стороны, нового, а с другой стороны, основанного на этических принципах, проистекающих из религиозных источников. Для Смита этот порядок уходил корнями в индивидуалистический либерализм, лишь одним из параметров которого были экономические принципы, такие как разделение труда. В трудах Смита еще не было деления на экономику и общество или культуру. Экономическая наука в трудах Смита была социальным, нравственным и политическим предметом. По-настоящему революционный параметр «Богатства
КАК КУЛЬТУРА ИСЧЕЗЛА ИЗ ЭКОНОМИКИ
35
народов» по сравнению с трудами меркантилистов или физиократов — это, пожалуй, этико-политическая идея о том, что богатство народов нужно понимать как продукт торговой и предпринимательской деятельности. Для Смита богатство народа не определяется богатством королевской семьи, как для меркантилистов; оно определяется как продукт и доход равных, свободных индивидов. В этом отношении книга Смита — радикальное политическое заявление и переосмысление всего общества, а не просто экономическая теория.
Если мы согласимся, что Смит описывал целую общественную систему, а не просто экономический принцип, это означает, что в трудах Смита содержится теория об отношениях между тем, что сегодня (!) было бы названо культурой и экономикой. Общество свободных индивидов, состоящих в торговых отношениях друг с другом, должно было быть одновременно упорядоченным и процветающим. Коммерция создавала цивилизованное общество, потому что коммерция была необходимым условием для развития искусств и нравов. Иными словами, вместо того чтобы порождать совершенно эгоистическое общество, где все были против всех, коммерческие отношения порождали свободу и добродетель. Такое либеральное общество, с его нравственным и материальным процветанием, считалось самой продвинутой стадией исторического развития, и структурирующим элементом этой стадии была коммерция. Таким образом, там, где Смит пишет об отношени
ях между экономикой и культурными аспектами, он рассматриваетту культуру, которую описывает и защищает, не как дифференцированное явление, а как универсальный конечный пункт развития, достижимый при помощи коммерции. Культура или цивилизация равна рыночному обществу, которое посредством коммерческого развития со временем появится в каждом обществе, даже самом отсталом на сегодняшний день.
В работах Смита и его современников мы видим, как идея культивации нравственных и интеллектуальных качеств индивида была применена к теме общественного прогресса. Появились общие теории эволюции обществ, и эти теории охватывали вопросы нравственности, религии, коммерческих отношений и политических структур. Культура и экономика в них еще не существовали как отдельные общественные категории. Говорить об этих книгах как о литературе на тему культуры и экономики было бы анахронизмом. Кроме того, мысль Смита отличается от современных трудов по культуре тем, что нравственное, торговое и политическое развитие, которое представлял себе Смит, не было специфичным для какого-то одного сообщества. Общества отличались «степенью своего продвижения на пути к культивации» (Kroeber and Kluckhohn 1963: 32), но направление этого продвижения считалось универсальным. Эти два параметра изменились с появлением новой интерпретации культуры, вдохновленной Контрпросвещением.
36	КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
по-прежнему задавала направление развитию, но появилась также идея, что разные общества могут находиться на разных уровнях этого универсального движения по направлению к «культурности» (Kroeber and Kluckhohn 1963: 32). Именно в этом контексте появились первые теории о культуре, истории и экономике.
2.2.2.	«Эссенциализация» культуры
Когда сегодня мы думаем о культуре, мы обычно не считаем ее универсальным продуктом общественного развития. Скорее, культура считается специфичной для конкретного общества, и, хотя она уходит корнями в историю, эта история обычно тоже считается специфичной для этого общества. Именно это мы имеем в виду под словом «эссенциа-лизм»: идею о том, что определенные атрибуты — в нашем случае культура — специфичны и неотъемлемы для идентичности какой-либо группы или общества.
Эссенциалистская интерпретация культуры начала формироваться в конце XVIII века и достигла расцвета в националистическом XIX веке (Wolf 1999)- Этот процесс имел несколько стадий. Вначале в немецком философском дискурсе появилось разграничение между культурой и цивилизацией. Это разграничение возникло благодаря тому, что авторы-романтики отвергали мировоззрение Просвещения с его универсализмом и опорой на разум. Вместо этого романтики начали подчеркивать все уникальное, традиционное и иррациональное. В рамках этой тенденции термин «Zivilisation» стал использоваться только авторами, писавшими об универсалистском, рациональном обществе, вроде описанного Смитом. Он обозначал развитие искусственных структур в поведении и манерах. По мнению романтиков, внешняя красота Zivilisation, враждебная для природных склонностей и оригинального развития человека, только ограничивала индивидов и общества в их продвижении. Таким искусственным ограничениям противопоставлялся термин «Kultur,» означавший реализацию природных качеств и личности человека, в противовес принятию им чуждых манер и ограничений, предлагавшихся Zivilisation (Brons 2005: 100; Markus 1993: 16).
Вначале этот новый взгляд поддерживал идею XVIII века: идею культуры как плодов культивации. Идея универсального пути развития изменилась, когда было принято бо
КАК КУЛЬТУРА ИСЧЕЗЛА ИЗ ЭКОНОМИКИ
37
лее плюралистическое понимание исторического развития. В связи с этим такие авторы, как влиятельный Иоганн Готфрид Гердер, начали обращать внимание на то, что же делает отдельные народы уникальными (Kroeber and Kluckhohn 1963: з8~39)- Изучение истории начало уступать место изучению множественных историй конкретных народов. Начала становиться популярной идея о том, что у каждого народа есть Volksgeist [народный дух — нем.], то есть специфическая внутренняя суть, из которой произошли его язык, фольклор и историческое развитие. Идея Volksgeist породила новую науку: Voelkerpsychologie (этническую психологию), целью которой был поиск той общей психологической сути, которая объединяет народ и отделяет его от других народов (Wolf 1999: 28). В ходе этих событий культура приобрела два параметра. С одной стороны, она все еще считалась чем-то, чего у общества может быть больше или меньше; «культурные» общества все еще противопоставлялись диким, примитивным народам. С другой стороны, однако, теперь считалось, что каждое общество следует по уникальному пути развития, предопределенному культурной идентичностью народа. Культура постепенно становилась чем-то специфическим. В рамках экономической мысли мы видим отражение этих идей в теориях таких ученых, как Вильгельм Рошер; постепенно из этих теорий сформировались идеи исторической школы.
Идеи исторической школы оказали огромное влияние на ход дебатов о роли культуры в экономической науке, несмотря на то что авторы, непосредственно связанные с этой школой, сегодня упоминаются относительно редко. Историческая школа, очевидно, оказала большое влияние на Макса Вебера и его исследования истоков западного капитализма как эволюции нравственности: подход Вебера и поднятые им темы имеют заметное сходство с историзмом. На более глубоком уровне некоторые характерные черты исторической школы будут ощущаться в дебатах еще долго. Взять хотя бы тот факт, что эссенциалистские идеи таких авторов, как Рошер, структурировались вокруг идеи общества как народа. История, нравственный характер и экономика —все это рассматривалось с точки зрения того, что народ, das Volk,—это вместилище культуры. Культурные различия считались различиями между народами. Как следствие этого, сам народ гомогенизировался и рассматривался как закрытая неизменная единица, не подле
38	КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
жащая сомнениям. Существовали такие понятия, как сугубо немецкая нравственность и сугубо британская культура. Подобные эссенциалистские понятия о культуре и развитии свелись к подходу к изучению экономики, который можно было бы назвать «методологическим национализмом»: к идее о том, что любой анализ культуры должен отталкиваться от элемента народа.
На фоне того, что в Германии в то время зарождалось национальное государство, которому требовалась общая идентичность, это едва ли нас удивит (Kroeber and Kluckhohn 1963: 52). В более общем смысле идея национальных культур может быть связана с появлением в XIX веке национальных государств; для этого политического проекта она была очень полезна. Идея объединенных по географическому принципу групп, каждая из которых имеет свою уникальную коллективную идентичность, а также идеи и ценности, глубоко и фундаментально отличные от ценностей других групп, оправдывала притязания народа на то, чтобы контролировать определенную территорию. Поэтому неудивительно, что идея уникальной национальной культуры и уникального пути развития каждого народа пре-
Историческая школа
В экономической науке термин «историческая школа» обычно используется для обозначения достаточно разнообразного набора авторов из разных поколений. Поэтому любое краткое изложение идей исторической школы, ужатое до нескольких страниц, обречено быть таким же неполным и упрощенным, как и попытка изложить на нескольких страницах идеи неоклассической экономической теории. Обсуждая подход исторической школы к вопросу культуры и экономики, мы вынуждены ограничиться широкими гипотетическими обобщениями.
Основная идея, объединившая таких авторов, как Вильгельм Ро-
шер, Бруно Гильдебранд, Карл Книс и Густав Шмоллер, заключалась в понимании экономической науки как исторической, культурной и политической науки. Их интересовала экономика как функция мотивации и нравственности индивидов. Историческая школа отвергала идеалистическую предпосылку классических экономистов об эгоистичной рациональности. Вместо того чтобы просто объявить человеческую мотивацию неминуемо эгоистической, представители исторической школы пытались исследовать этику и мотивацию индивидов, считая их основой функционирования экономики. Они не только питали объяснительный интерес к этике как критически важной пере-
КАК КУЛЬТУРА ИСЧЕЗЛА ИЗ ЭКОНОМИКИ
39
следовала экономическую теорию развития после Второй мировой войны: многие страны, приобретя независимость, оказались перед одинаковой необходимостью создавать объединенные национальные государства, чтобы легитимизировать свое существование и поддерживать роль государства. Этот эссенциалистский акцент на народе как чем-то едином, наделенном узнаваемым нравственным характером и культурой, продолжал, однако, проникать в труды на тему культуры и экономики. Он оставил заметный след на значительной части возрожденной экономической теории, включающей культуру, в последние десятилетия XX века, например, в эмпирических компаративных исследованиях разных стран.
В дополнение к «методологическому национализму» герменевтическая ориентация исторической школы продолжила оказывать влияние на то, как культура изучалась в других научных дисциплинах. Подход таких антропологов, как Гирц, например, строится на идее того, что общественная наука должна заниматься изучением смысла при помощи Verstehen других людей, а не искать универсальные причинно-следственные законы. Оппозиция между под-
менной, направляющей поведение и образующей общество, но и рассматривали экономическую теорию как этико-политическую науку. Экономическая теория для них была наукой, непосредственной целью которой была разработка экономической политики; расхождение между цистой теорией и практикой необходимо было преодолеть. Однако поскольку экономический успех считался функцией нравственности общества, любые предложения в области экономической политики неминуемо требовали занять позицию по отношению к нравственности.
Этика здесь считалась эмпирической наукой. Исследования и разработка теорий приводили к утверждениям о нравственном
упадке и прогрессе обществ, которые не были идеалистическими рассуждениями, но опирались на факты. Теории социального прогресса, основанного на нравственном развитии, разрабатывались такими авторами, как Ро-шер, Гильдебранд и Шмоллер. По мнению Шмоллера, «экономика—это часть культуры, встроенной в мир природы, продукт интеллектуальных усилий человека... с культурным прогрессом психологическо-этические причины становятся относительно более важными» (Betz 1997: 97). Очевидно, что культура при этом понималась как культивация нравственности, преодоление естественного состояния. Однако весь проект изучения экономики в историче
40
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
ски-культурном контексте опирался на понимание специфических черт, отлипавших общества друг от друга. Шмоллер, например, обращает внимание читателей на то, что «Ein Sinken der Zuckerpreise in England bewirkt eine steigende Konsumtion, das gleich Sinken bei uns bewirkt das nicht, weil bei uns die Sitte des Zuckerkonsums eine andere ist» («падение цены сахара приводит к росту его потребления в Англии, но такое же падение не оказывает подобного воздействия на нас [немцев], поскольку у нас иные привычки в отношении потребления сахара», Schmoller 1874, цит. по Koslows-ki 1997: 6). Таким образом, можно утверждать, что представители исторической школы постоянно испытывали напряжение, пытаясь примирить свой интерес к специфичности со стремлением развить экономическую теорию до уровня этически-политической науки, что требовало выдвижения моральных стандартов. В конечном итоге они склонялись к культивации специфических характеристик. Культура при этом отличалась в разных сообществах, но по-прежнему была продуктом развития.
Уверенней остальных эту позицию отстаивал Вильгельм Рошер, хотя в некотором смысле он был скорее предшественником исторической школы, чем ее представителем. В то время как более поздние представители школы пошли по явно герменевтическому пути и решительно отмежевались от классической и неоклассической экономической теории, Рошер был более толерантен. Он
не пытался разработать новую экономическую теорию, но стремился привнести исторический метод в уже существующую экономическую теорию. Экономика, по его мнению, была не системой, но описанием исторически изменяющихся экономических отношений (Priddat 1997: 20). Рошер стремился создать не идеалистическую, но основанную на фактах науку.
Однако Рошер упорно придерживался идеи объективных принципов, которые, будучи сами неисторическими, направляют историю. Он считал, что историей управляют законы развития, аналогичные законам природы. Эмпирическое описание — только наблюдательный аспект предшествующего ему фундаментального познания этих законов (Roscher 1918 [1854]: 82-83, § 29). Иными словами, любое конкретное эмпирическое описание должно помещаться в рамки всеобъемлющей системы координат исторических законов. Таким образом, это историческое описание требовало сравнительного подхода: параллели между разными экономическими явлениями нужно рассматривать как объективную истину, когда существует «стандарт для их измерения: этот стандарт принимает форму закона истории» (Priddat 1997: 23). Законы истории обозначали общие паттерны в развитии специфических характеристик разных обществ. Тем самым Рошер стремился к «историко-физиологическому методу», ища «простое описание, во-первых, экономического характера
КАК КУЛЬТУРА ИСЧЕЗЛА ИЗ ЭКОНОМИКИ
41
и нужд народа (Volk), во-вторых, законов и институтов, созданных для удовлетворения этих нужд, и, наконец, степень достигнутого успеха. Иными словами, описание одновременно анатомии и физиологии экономической науки» (Ro-scher 1918 [1854]: Tl> § 26). Он счи-тал, нто история демонстрирует циклическую динамику: каждое общество проходит через период роста, зрелости и угасания. Однако каждый народ при этом имеет собственный путь и собственный период зрелости.
Поздний историзм несколько отошел от идеи универсальных законов. Книс, например, считал что «утверждение об универсальной и безусловной теоретической истинности является лишь продуктом своего времени» (Betz 1997: 91). Иными словами, субъектом изучения сделались стандарты и мотивация, также рассматриваемые сточки зрения историзма. Они были не просто специфичными для конкретных обществ; они были специфичными для исторических периодов. Хотя фокус внимания, таким образом, очень постепенно сместился с идеи культивации на историческую специфичность обществ, основная идея культуры как культивации и развития социально специфичного нравственного характера сохранилась. Культура, таким образом, понималась как эссенциалистская культивация.
С точки зрения методологии истористы пытались развивать экономическую теорию как часть Geisteswissenschaften, наук о духе. В основе этих попыток ле
жала идея о том, что предмет наук, изучающих поведение, принципиально отличается от предмета естественных наук. Начать с того, что у людей есть свобода воли, что исключало поиск универсальных принципов, который вели естественные науки. Всех людей объединяла принадлежность к человечеству и тот факт, что их действия и идеи имели цель и значение, которые другие люди могли понять и признать. Хотя общество нельзя было свести к причинно-следственным принципам, его устройство могло быть понятым и понималось людьми. Именно этому пониманию посвящались Geisteswissenschaften; вместо Erklaeren (объяснения), историзм стремился к Verstehen (пониманию). Идея Geisteswissenschaften предполагала герменевтический уклон, поскольку предметом такой науки, как экономическая теория должно было быть изучение смыслов. Смыслы процессов и практик можно было обнаружить, рассматривая их детали с разных углов и объединяя их в единую общую картину. Этот подход уже предлагался Рошером, который утверждал, что детали нужно рассматривать в их связи со всей областью экономической науки, равно как и со всей жизнью страны (Roscher 1918 [1854]: 82-83 §29). Рассматривая, таким образом, части и целое, в конечном итоге можно было прийти к Verstehen общества и смысла действий индивидов, которые составляли часть этого общества.
42
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
ходами, поддерживающими герменевтику в той или иной форме, и подходами, поддерживающими поиск универсальных законов, чувствуется даже сегодня.
С более негативной точки зрения можно утверждать, что историческая школа оказала влияние на развитие дебатов об экономике и культуре благодаря своей жесткой приверженности идее этически-политической экономической науки. Та этическая экономическая наука, которой была предана историческая школа, должна была не только посвящаться этике и политике, но и носить нормативный характер. Смешение этих двух идей привело к тому, что более поздние теоретики начали игнорировать нравственность. В кругах тех, кто стремился к чистой, ненормативной экономической теории, включение автором этики в свой анализ воспринималось с подозрением. Среди экономистов укоренилась идея, что тот, кто занимается общими, ненормативными вопросами, должен воздерживаться от изучения этики. Таким образом, хотя прямые отсылки к трудам Рошера и других авторов исторической школы попадаются в современной литературе достаточно редко, влияние историзма нельзя недооценивать. Однако эссенциализм немецкой исторической школы был не единственным процессом, который воздействовал на теории о культуре и экономике в XIX веке.
Карл Маркс и марксизм
Хотя именно Адам Смит вошел в историю как отец-основатель экономической науки, когда речь заходит об академическом и общественном влиянии, Смит определенно уступает Карлу Марксу. Основатель «научного социализма», Маркс вдохновил целые поколения общественных активистов, ученых-обществоведов, а также тех, кто принадлежал к обеим этим категориям, на то, чтобы принять критический подход к экономической науке и обществу. Хотя труд
жизни Маркса, Das Kapital (1867), прежде всего известен —и осуждаем—как основа идеологии коммунистического движения по всему земному шару, на самом деле эта книга посвящена анализу капиталистической рыночной экономики, а не коммунизму или социализму.
Для Маркса суть капитализма2 заключается в использовании капитала для производства еще
2. Хотя термин «капитализм» в общем-то не используется в Das Kapital.
КАК КУЛЬТУРА ИСЧЕЗЛА ИЗ ЭКОНОМИКИ
43
2.2-2- Политизация культуры
Различие между понятиями Kultur и Zivilisation не только спровоцировало сдвиг в сторону распространения того эс-сенциалистского толкования культуры, которое встречается в трудах немецкой исторической школы. Идея Zivilisation в значении системы норм и правил исключительно человеческого, искусственного происхождения, системы, предназначенной скорее подавлять людей, а не следовать их природе, также вызвала радикальную критику в адрес общества, которую в наиболее яростной форме можно найти в трудах Карла Маркса. В рамках логики этой критики идея неизбежного прогресса движения к состоянию цивилизованности, в котором царят разум и эгоистический интерес индивида, была взята у экономистов периода Просвещения, таких как Смит. Это понимание прогресса было соединено с двумя элементами романтического периода: с менее оптимистическим взглядом на прогресс и цивилизацию, а также с идеей о том, что рациональные структуры и организации, именуемые цивилизацией, были чем-то отличным от иррациональных, традиционных и нравственных параметров общества. Это сочетание привело к первым теориям, о которых можно сказать, что они были посвящены культуре и экономике с точки зрения отношений между двумя разными вещами. В этой теории социальные нормы,
большего капитала. Это происходит путем эксплуатации труда. Как и другие классические экономисты, такие как Смит и Рикардо, Маркс считал труд единственным фактором производства, способным по-настоящему производить ценность. Однако труд, используемый в капиталистических производственных процессах, как правило, производит больше ценности, чем требуется для поддержания его существования. Рабочий должен трудиться, чтобы выжить, получая за эту плату, которая делает выживание более или менее воз
можным. Однако рабочий трудится больше, чем нужно строго для его выживания. В эти «сверхурочные часы», которые представляют собой труд, не оплачиваемый капиталистом, рабочий производит прибавочную ценность. Эта прибавочная ценность приводит к разнице между выручкой и производственными издержками и делает производственный процесс прибыльным для капиталиста.
Причина, по которой рабочих можно принудить трудиться больше, чем нужно строго для их выживания, заключается в монополь
44
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
ном контроле капиталистов над средствами производства. Поскольку рабочий ничего не может произвести без капитала, капиталист оказывается в положении, которое позволяет ему эксплуатировать труд и в некотором смысле красть масть ценности, произведенной рабочими. Иными словами, капитализм опирается на систему эксплуатации и угнетения.
Здесь не место углубляться в подробности Марксова анализа капиталистического способа производства. Скажем только, что неотъемлемой чертой капитализма, по мнению Маркса, является конфликт между трудящимися, заинтересованными в том, чтобы ограничить свои трудовые затраты уровнем, необходимым для их выживания, и теми, кто контролирует средства производства и пытается как можно более удлинить период,в который трудящиеся производят прибавочную ценность. По мнению Маркса, такой конфликт, возникающий из привилегированного контроля одного из общественных классов над средствами производства, универсален, однако форма его зависит от конкретного способа производства. Этот конфликт получил другую форму в феодализме, к примеру, поскольку распределение контроля над средствами производства было другим. Историческое развитие принимает форму кризиса одного способа производства и его замены другим. Это происходит потому, что каждому способу производства присущи свои внутренние противоречия, которые в конечном итоге приводят его к кризису и краху (Marx 1859: 7-11; Маркс 1959).
С точки зрения отношений между культурой и экономикой важно отметить, что любой способ производства не только имеет отношение к экономической сфере, но и создает целую систему поддерживающих его социальных структур и идей. К примеру, обмен благами, типичный для капитализма, предполагает, что блага сравнимы друг с другом, поскольку они имеют ценность. В конце концов, если бы у всех продуктов не было общего параметра, обмен был бы невозможен. Если общим параметром всех благ выступает ценность, а ценность создается трудом, это означает, что весь труд косвенным образом рассматривается как равный. Иными словами, рыночный обмен благ косвенно предполагает, что труд крестьянина сравним с трудом дворянина. Это требует социальных взглядов, которые наиболее совместимы с абстрактным пониманием человечества, типичным для таких христианских доктрин, как протестантство или деизм (Marx 1978: 32, 36; Маркс 1960: 87, 89). Во многих других обществах труд дворянина рассматривался бы как имеющий совершенно иное качество, чем труд простолюдина, что исключало бы равный обмен между ними. Таким образом, капитализм предполагает определенное мировоззрение, которое соответствовало бы его экономическому строю. Говоря более обобщенно, общественные отношения производства формируют сложную систему, которая выходит за пределы чисто экономических отношений и влияет на социальные, психологические и религиозные условия в обществе.
КАК КУЛЬТУРА ИСЧЕЗЛА ИЗ ЭКОНОМИКИ
45
Отношение между этими элементами заложено в принципе исторического материализма (термин принадлежит не Марксу). Маркс разделяет общество на экономический базис и правовую и политическую надстройку. Согласно историческому материализму, экономический базис общества является реальной базой, на основе которой возводится эта надстройка, и именно он определяет социальные воззрения и убеждения в обществе (Marx and Engels 1848: 480; Маркс и Энгельс 1955: 430). Иными словами, способ производства материальной жизни задает общественные, политические и религиозные условия в обществе (Marx 1859: 8-9; Маркс 1959: 8; Магх 1978, section 1, footnote 33; Маркс 1960: 91-92, сн.ЗЗ). Экономика, таким образом, имеет приоритет в марксистском мировоззрении. Кроме того, теория Маркса, очевидно, является структуралистской. Экономические структуры управляют обществом и даже действиями индивида, поскольку действия капиталиста являются лишь функцией нужд и целей, приписываемых капиталу. Капиталист интернализирует эти функции, заменяя, к примеру, экономическую необходимость делать сбережения моральными потребностями в воздержанности и бережливости (Магх 1978: 457; Маркс 1960: 608). Таким образом, индивидуальный актор подчиняется законам экономических структур, которые сам и создал.
Эти же структуры управляют историческими событиями. Как мы уже упоминали, по мнению Мар
кса, историческая эволюция общества происходит на основании развития противоречий, свойственных способу производства в этом обществе. Это также означает, что прочие «ревизионистские» попытки изменить общество через политические и социальные каналы обречены оставаться бесплодными. Пока способ производства не вошел в стадию им же спровоцированного кризиса, который приведет к краху определенного разделения труда, любое решение или смягчение конфликта между трудящимися и капиталистами невозможно (Магх 1978: 373; Маркс 1960: 445).
Получается, что в отношениях между культурой и экономикой в теории Маркса на первом месте стоит экономика. Культура, нравственность и религия выступают интернализированными социальными отношениями, которые по сути своей являются экономическими. Таким образом, они поддерживают экономическую надстройку и помогают притеснять трудящихся, поддерживая способ производства и распределение контроля за средствами производства. Связь с понятием Zivilisation здесь очевидна: Zivilisation также означает искусственные, созданные человеком ограничения и сдерживающие факторы, которые не дают людям полностью реализовываться. В теории Маркса надстройка общества оказывает ровно такое же влияние. Нравственность, религия, общественные и правовые структуры—все это не присуще национальным, исторически обусловленным идентичностям, как считает Рошер, но является частью гос
46
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
подствующих систем притеснения и классового конфликта. Основное отличие от понятия Zivilisation в том, что надстройка, по мнению Маркса, является не произвольным набором правил и отношений, но также и симптомом исторических законов. Это, впрочем, не мешает Марксу смотреть на нее откровенно критически.
Похожие идеи разрабатывали последователи Маркса, самыми разными способами. Некоторые считали, что исторический материализм описывает однонаправленную причинно-следственную связь от экономики к культуре. Многие другие, однако, отвергали такой взгляд, называя его вульгарным материализмом, экономизмом или экономическим детерминизмом. К примеру, Бруэр (Brewer 1990) предполагает, что Марксова доктрина исторического материализма никогда не означала, что какое-либо реальное общество можно свести к одному абстрактному способу производства. Скорее, способы производства нужно рассматривать как «базовые формы организации, которые могут по-разному сочетаться и развиваться в разных истори
ческих обстоятельствах» (Brewer 1990: 14). Более того, экономический базис и культурную надстройку связывают отношения скорее диалектические, чем монокаузаль-ные. Хотя способ производства — это первичный двигатель социокультурных изменений, культура также влияет на экономический базис. Энгельс (Engels 1888: 93; Энгельс 1965: 74), например, пишет, что Соединенные Штаты отчасти обязаны своим быстрым развитием американскому духу предпринимательства. При всем при этом Маркс разделял со своими предшественниками идею о том, что рациональная логика цивилизации (это слово использовалось более или менее в качестве синонима к слову «капитализм», утверждается в Brons 2005) в конечном итоге должна определить направление универсальной истории человечества. Логика исторического развития, таким образом, в конце концов задавалась экономическим строем, а не культурой.
Одним из важнейших авторов-марксистов, который подчеркивал культурную сторону взаимоотношений между надстройкой и базисом, был Антонио Грамши. Грамши
убеждения и ценности были ментальными отражениями системы политико-экономических отношений и конфликтов. Вместо эссенциалистского понятия культуры, разработанного Рошером и прочими, Маркс подверг критике культуру, религию и общественные ценности с точки зрения политической экономии.
В XIX веке, таким образом, мы видим двойственное понимание культуры и ее роли в экономических процессах. С одной стороны мы имеем понимание культуры как эссен-
КАК КУЛЬТУРА ИСЧЕЗЛА ИЗ ЭКОНОМИКИ
47
предлагал более тонкое и всестороннее понимание классового конфликта, которое не было бы строго исторически материалистическим. По мнению Грамши, классовое доминирование основывалось не только на формальной политической системе и институтах, введенных и защищаемых государством; оно также распространялось на сферу социальной и культурной жизни, создавая систему идей, привычек, убеждений и общественных отношений, которые активно поддерживали ситуацию репрессии и доминирования одного класса над остальными. Рабочие классы притеснялись не только формальными отношениями капиталистической системы производства, государством или его законами и институтами; это притеснение проникало также в идеи, убеждения, ценности и нормы, что помогало поставить рабочие классы в положение эксплуатируемых. Весь этот материал в целом, интеллектуальное доминирование вместе с идеологическим составляли то, что Грамши назвал гегемонией (Gramsci 1980). Впоследствии похожие идеи были разработаны в контексте разви
вающихся стран в книге Пауло Фрейре «Педагогика угнетенных» (Freire 1972). В этой книге Фрейре предлагает программу по освобождению бедных классов в развивающихся странах от ментального угнетения, которое сформировалось в результате десятилетий колониальной и капиталистической эксплуатации.
Неясно, какие из этих взглядов наиболее близки к истинной позиции Маркса, и еще менее ясно, насколько это вообще важно. Все эти подходы объединяет их критическое отношение к культуре и экономическим структурам, сомнения в содержании нравственных, идеологических и социальных структур с точки зрения политической экономии. Можно сказать, что именно в этом заключался важнейший вклад Маркса в экономическую и общественную науку: в призыве занять рассудительную, критическую позицию, которая до него почти полностью отсутствовала в политической экономии. Такое критическое отношение к культуре как политико-экономической, проблематичной структуре и сегодня продолжает служить пищей для теорий о культуре и экономике.
циализированной самореализации, именно это понимание использовала, среди прочих, немецкая историческая школа. Именно так в то время видело культуру большинство людей: как набор характеристик, присущих идентичности общества и направляющих его развитие. С другой стороны, мы имеем критический взгляд, основанный на идеях Маркса: он ставит под сомнение это значение и функцию культуры, считая ее частью гегемонии. С такой критической точки зрения культура рассматривается как отражение политиче
48	КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
ского и экономического порядка в обществе, служащее для легитимизации и поддержки этого порядка. Вместо того чтобы принять распространенное в обществе понимание культуры и экономики, Маркс и его последователи разработали другой, антигегемонистический взгляд на общество и с этой точки зрения критически подошли к таким сферам, как культура, право и экономика. Надо отметить, что марксисты, хотя и выступали критически, не ставили под сомнение тот факт, что культура преимущественно понималась в обществе как самореализация. Они ставили под сомнение то, что именно так нужно понимать общество, и стремились критически исследовать, а не воспроизводить это понимание. Они утверждали, что, хотя люди преимущественно видят культуру как унаследованный набор характеристик, присущий идентичности общества, она является, по сути, составляющей частью гегемонии, которую нужно объяснять, исходя из лежащих в ее основе политических и экономических структур.
Это двойственное понимание культуры уже несло в себе зачатки другого, более методологического противостояния, которое расцвело только после Второй мировой войны. Ро-шер и представители немецкой исторической школы были намерены изучать экономику и общество в их истинном состоянии, используя концепции и интерпретации, имеющиеся в самой социальной системе. Маркс же, напротив, считал, что эти концепции и интерпретации были продуктами системы и отражали ее структуры и расстановку в ней сил. Соответственно, никакой анализ, использующий концепции и интерпретации, существующие в этой области, не мог привести к появлению критических идей, проникающих в суть социальных и экономических механизмов. Маркс стремился разработать альтернативную систему координат, метаис-торическую реальность классовой борьбы, которая дала бы ему основу для критики. Иными словами, немецкая историческая школа —как и классические экономисты, по мнению Маркса, — анализировала общество с (субъективной) точки зрения, находясь внутри системы, а Маркс пытался разработать объективную позицию, которая рассматривала бы систему извне. Этот конфликт между (предполагаемой) позицией наблюдателя внутри и вне системы продолжил играть заметную роль в дебатах о культуре, а также о культуре и экономике. Со временем он стал еще острее, поскольку на интерпретацию понятия культуры начал влиять империализм.
КАК КУЛЬТУРА ИСЧЕЗЛА ИЗ ЭКОНОМИКИ
49
2.2.4 Традиционализация культуры
Стремительные изменения, происходившие в Европе в конце XIX века, оказали влияние на весь мир. Процесс, который некоторые стали называть первой волной глобализации, также поставил под сомнение существующие понятия культуры и общества. В конце концов идея о том, что разные общества находятся на разных траекториях развития, заданных культурными характеристиками их стран, была разработана прежде всего для понимания Европы. Однако конец XIX и начало XX века были также эпохой империализма, и теории, ограниченной масштабами Европы, перестало хватать для объяснения мира.
Любая хоть немного амбициозная европейская страна в это время активно занималась строительством собственной империи. Нередко этот проект был не только политическим: все популярней становилось мнение, что имперская власть несет с собой обязанность заниматься образованием и цивилизацией коренных народов. Империи, очевидно не принимавшие этой обязанности, публично порицались (взять хотя бы «Сердце тьмы», повесть Джозефа Конрада о Бельгийском Конго, или «Макс Хавелар», роман Мультатули о Голландской Ост-Индии). Империализм, таким образом, ввел разделение мира на цивилизованный и «дикий», и это также повлияло на понимание культуры. В рамках западного мира такие люди, как Рошер, раньше обсуждали различия между развитием разных западных стран. На глобальной империалистической арене, однако, все эти страны можно было поместить в одну категорию «цивилизованных» и тем самым противопоставить их остальному миру. В конечном итоге это привело к изменению понимания культуры.
Как мы уже отмечали, понимание культуры как эссен-циализированной самореализации имело две стороны. Из эпохи Просвещения вышло понятие культуры как чего-то, чего в обществе могло быть больше или меньше. Более «культурное» общество было развито в большей мере и находилось на переднем крае технологических, художественных, политических и экономических достижений. Культура в значении цивилизации ассоциировалась с триумфом разума и противопоставлялась варварству и иррациональной традиционности. Одновременно с этим под влиянием романтического национализма процесс культи-
50
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
вации общества стал чем-то уникальным для каждого общества, так что каждый народ имел собственный путь развития. Культурные различия стали не только различиями в степени развитости общества, но также и качественными различиями между разными народами.
Под влиянием империализма эти два параметра начали отдаляться друг от друга и стали обозначать разные понятия. В патерналистском контексте имперских держав идея «культурности» как результата прогресса и культивации внутренних качеств применялась к развитию и достижениям «высокой» культуры западных стран. Эти достижения не были уникальными или типичными для конкретного пути развития. Скорее они были (желательной) судьбой всего человечества, будучи конечным пунктом всего процесса развития. Для обозначения этого развития термин «культура» постепенно стал использоваться все реже, сменившись такими словами, как «цивилизация» и «современность». Только в контексте искусства и литературы мы продолжаем находить термин «культура» в значении культивации интеллектуальных и эстетических идеалов, характерных для культурного человека.
Слово «культура», таким образом, стало применяться преимущественно к отсталым обществам. Поскольку модернизация считалась универсальным гомогенизирующим процессом, культурные различия существовали только там, где развития еще не было. Культура—нечто уникальное, специфически присущее обществу, — стала отклонением от шаблона модернизации. Из культивации она превратилась в традицию, став противоположностью идеи современного развития. Развитие означало прогресс и рационально спланированные изменения; культура, которая продолжала существовать только там, где развития еще не произошло, стала обозначать стабильность, иррациональные традиции и отсутствие изменений. В этом значении культура часто противопоставлялась цивилизации и ассоциировалась с менее развитыми обществами (Kroeber and Kluck-hohn 1963: 19-20). Развитие было процессом, повсюду одинаковым; культура вызывала специфические отклонения от этого процесса. Наконец, и, возможно, это самое важное отличие, цивилизация создавалась по западному образу и подобию, а слово «культура» использовалось только в применении к Другому. Образованный Запад был современным, а непросвещенные народы мира — включая, воз
КАК КУЛЬТУРА ИСЧЕЗЛА ИЗ ЭКОНОМИКИ
51
можно, бедную и необразованную толпу в основных обществах—имели те иррациональные привычки и остатки прошлого, которые именовались культурой (Brons 2005: 106-107)2. Таким образом, использование термина «культура» стало отражать и поддерживать распределение власти в мире. Западные державы могли легитимизировать свое господство тем фактом, что они олицетворяли универсально желательный, рациональный, цивилизованный тип поведения и мышления. Перед ними стояла задача вывести «других» из плена их уникальных культурных привычек3. Культура в империалистическом мире стала уделом необразованных. Она была чем-то, от чего нужно избавляться.
2.3. История противостояния культуры и экономической науки
Процесс, описанный в предыдущих разделах, очевидным образом повлиял на науки о культуре и экономике. До конца XIX века общественные науки не были настолько дифференцированы на отдельные научные дисциплины, как сейчас. Политическая экономия Смита и Маркса в самом деле была политической, не только экономической и включала в себя такой анализ и такие темы, которые сегодняшние экономисты мейнстрима никак не сочли бы частью экономической науки. Для Рошера экономическая теория была и вовсе «политической наукой, наукой, занятой оценкой людей и управлением ими... Я не считаю, что знаю что-либо, если я не понимаю, как оно относится к государству, к праву, к религии и искусству, к каждой стороне жизни
2. Эта тенденция считать культуру чем-то особенно релевантным для незападных стран наблюдается по сей день. Поиск по базе ISI Web of Knowledge показывает, что экономические исследования в два раза чаще касаются культуры, если они посвящены странам третьего мира.
3. См., например, речь президента Уильяма Маккинли по поводу колонизации Филиппин США в 1898 году, в которой он говорит о «благожелательной ассимиляции»: «Миссия Соединенных Штатов — благожелательная ассимиляция, замена произвола справедливостью и правом. Ради достижения этой высокой цели, поддержания умеренной исполнительной власти на благо самих управляемых необходимо железной рукой власти подавлять беспорядки и преодолевать все преграды на пути к тому, чтобы принести народу Филиппинских островов то благословение, которым является хорошее и стабильное правление под флагом Соединенных Штатов».
52
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
народа» (письмо Георгу Гервинусу [1840], цит. по: Priddat 1997: 19). Макс Вебер, который повсеместно считается одним из отцов-основателей современной социологии, возглавлял кафедру экономической науки.
2.3.1. Становление экономической теории как «бескулътпурной» науки
Современные границы между разными подразделами общественной науки устанавливались в течение долгого времени. Граница между социологией и экономической теорией, в частности, продолжала долгое время быть достаточно зыбкой: социологи Вебер и Дюркгейм, например, занимались многими из тех же вопросов, которыми занимались экономисты, такие как Веблен. Причины распада общественной науки на разные дисциплины лежали отчасти в так называемом Methodenstreit, споре о методе, в ходе которого теоретический подход экономистов-маржиналистов противопоставлялся тому, что считалось описательным эмпиризмом исторической школы. В экономической науке маржиналистский подход со временем вышел из этого спора победителем. Однако процесс шел небыстро, потому что такие институционалисты, как Веблен и Джон Р. Коммонс, долгое время успешно противостояли господству маржи-налистов, так что более-менее уверенная победа экономической ортодоксии наступила только после Второй мировой войны. Всего лишь первым шагом в этом процессе был Methodenstreit 1880-х годов, в центре которого находился спор между представителем исторической школы Густавом Шмоллером и экономистом Карлом Менгером относительно того, по какому методологическому пути должна пойти экономическая наука. В ходе этого ожесточенного спора Менгер утверждал, что как минимум в рамках теории мы должны объяснять все внешние экономические явления в терминах внутренней экономической ориентации индивидов. (Менгер К. Исследование метода социальных наук и политической экономии в частности. М.: Территория будущего, 2005, с. 289-450). Иными словами, экономическая деятельность, такая как акты производства, сбережения и потребления, должна анализироваться как результат рационального выбора агентов относительно получения или отсрочки удовольствия (Bond 2006: 3). Согласно этой логике все другие мотивы или факторы, которые могут лежать
КАК КУЛЬТУРА ИСЧЕЗЛА ИЗ ЭКОНОМИКИ
53
в основе экономической деятельности или влиять на нее, нерелевантны для экономиста.
В то время как историческая школа считала ориентированное на прибыль, целенаправленное мышление капиталистического общества исторически специфичной формой поведения, Менгер утверждал, что подобная экономическая рациональность — это универсальная черта поведения, на которой и должна основываться экономическая наука. С точки зрения исторической школы это означало, что Менгер выделил один исторически сформировавшийся способ поведения и объявил его универсальной нормой. В этом отношении интересной промежуточной фигурой был экономист Фрэнсис Эджуорт. Как и Менгер, Эджуорт пытался положить в основу экономической науки предпосылку о том, что все люди стремятся к получению удовольствий. Однако вместо того, чтобы превращать эту предпосылку в универсальную модель поведения, Эджуорт утверждал, что некоторые люди стремятся к удовольствию успешней других; женщин и людей низкого происхождения он считал хуже приспособленными для осуществления тех созерцательных усилий, которые нужны для максимизации удовольствий. В целом, вследствие глупости этих менее способных людей, общество не достигло максимизации удовольствия (Edgeworth 1879). Таким образом, для Эджуорта максимизация полезности была не универсальной чертой человеческого поведения, но чем-то специфичным для образованных белых мужчин. Однако эта модель все равно должна была лечь в основу экономической науки, поскольку она задавала норму, которой должен был в конечном итоге последовать весь мир. В теории Эджуорта мы видим, как максимизация полезности в понимании желательного поведения, которого пока что придерживаются только образованные, просвещенные мужчины, трансформировалась в рациональную максимизацию полезности как аксиоматической модели поведения. В итоге этого процесса рациональность перестала быть целью, а стала предпосылкой.
Такая интерпретация сути экономической науки, однако, не была принята единогласно. В самом деле, многие авторы, и представители исторической школы, и экономисты-теоретики, считали, что абстрактный подход неоклассики, который сводил человеческие мотивы к предельному случаю целенаправленной рациональной деятельности, был слишком узким, чтобы понять экономические явле-
54
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
Макс Вебер
Макс Вебер (1864-1920) прославился как один из отцов-основателей современной социологии. Он был важной фигурой для формирования интеллектуального климата Германии в начале XX века и оказал на социальные науки громадное влияние, которое ощущается и по сей день. Однако в экономической теории его значение несколько поблекло, несмотря на то что он посвятил значительную часть своей карьеры социоэконо-мическим вопросам. Его карьеру можно разделить на две фазы.
Ранние работы Вебера были более тесно связаны с социоэкономикой. Вдохновившись традицией немецкой исторической школы, Вебер изучал специфические экономико-исторические темы, такие как развитие римского земельного права, рассматривая их в широком социальном и историческом контексте. В 1904-1905 годах Вебер опубликовал «Протестантскую этику и дух капитализма» в двух частях в журнале Archiv fuer Sozialwissen-schaft and Sozialpolitik. Эта статья положила начало будущим трудам Вебера, предмет которых со временем существенно расширился.
В «Протестантской этике» Вебер пытается проследить развитие западного капитализма, утверждая, что его корни лежат в мирском аскетизме, связанном с определенными ответвлениями протестантизма (кальвинизмом, пуританством, пиетизмом и баптизмом). Его аргументация тщательно проработана и состоит из нескольких этапов. Для начала Вебер утверждает,
что склонность капиталиста усердно работать ради прибыли, а также его склонность сберегать и инвестировать средства должна рассматриваться как нравственный феномен, или какэтос. Важно, что Вебер считает, что капитализм как явление не привязан к конкретному времени и месту. Капиталистическая хозяйственная деятельность —это такая деятельность, которая «основана на ожидании прибыли посредством использования возможностей обмена, то есть мирного (формально) приобретательства», и тем самым отличается от прибыли, получаемой путем разбоя или экспроприации (Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма. Избранные произведения. М.: Прогресс, 1990, с. 47-48), От этого универсального капитализма, который является лишь организационной формой, западную экономику отличает дух капитализма. В западной экономике «уже не приобретательство служит человеку средством удовлетворения его материальных потребностей, а все существование человека направлено на приобретательство, которое становится целью его жизни» (там же, с. 75). Именно этот этос, или дух капитализма, является объектом исследований Вебера.
Следующим шагом Вебер утверждает, что происхождением этот этос обязан этическим принципам протестантизма. Исследование, проводимое в «Протестантской этике», является частью более обширного проекта по изучению влияния определенных религиозных идей на экономический дух; этот проект побудил Вебера из
КАК КУЛЬТУРА ИСЧЕЗЛА ИЗ ЭКОНОМИКИ
55
учать и другие мировые религии, такие как конфуцианство, иудаизм и индуизм (Weber 198g; Weber 2005). В своем исследовании протестантизма Вебер утверждает, что кальвинизм способствовал распространению мирского аскетизма. Доктрина о всеобщем предопределении гласит, что человек может либо быть избранным, либо не быть им, и знает и решает это только Бог. Это предполагает, что люди не могут «магически» контролировать свою судьбу, как, например, в католицизме, где добрые дела или святое причастие могут перечеркнуть совершенные ошибки. Таким образом, эта доктрина способствовала рационализации.
Рационализация, однако, была процессом, требующим объекта: рационализировать нужно было что-то. Это «что-то» протестантизм нашел в идее призвания. Хотя предопределение означало, что человек не может контролировать свою судьбу, верующим вменялось «в прямую обязанность считать себя избранником Божьим и прогонять сомнения как дьявольское искушение, ибо недостаточная уверенность в своем избранничестве свидетельствует о неполноте веры и, следовательно, о неполноте благодати», и в то же время «в качестве наилучшего средства для обретения внутренней уверенности в спасении рассматривается неутомимая деятельность в рамках своей профессии» (Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма, с. 147-148). Второе утверждение следует из идеи о том, что мир —это система, имеющая цель, и эта цель заключается в прославлении бога.
Активная мирская деятельность при таком мировоззрении приравнивалась к выполнению божьих требований. Таким образом, аскетизм, склонность к которому всегда существовала в христианстве, превратился в серьезную и торжественную ориентацию на труды человека в миру, а не на то удаление от мира, которое поощряли отшельническая и монастырская традиции католицизма (и других религий). В этом контексте зародилась идея работы как призвания (Beruf по-немецки). У человека был долг найти свое собственное место в организованной, рациональной системе общества и выполнять те задачи, к которым он был призван, насколько это возможно. Это мировоззрение требовало постоянного самоконтроля и целенаправленного упорядочения своей жизни; оно призывало к «методической регламентации жизни» (там же, с. 156). Таким образом, протестантская этика поощряла целенаправленную преданность человека своей задаче и стимулировала разделение труда и капиталистическую хозяйственную деятельность.
Долг заниматься рациональной, усердной, серьезной мирской деятельностью естественным путем вел человека к богатству. Богатство, однако, таило в себе опасность. С одной стороны, кальвинисты утверждали, что богатство —это хорошо, потому что оно укрепляет престиж верующих, подтверждая целенаправленность творения. С другой стороны, пуритане утверждали, что богатство и удобства могли с легкостью заманить че
5б
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
ловека в безделье. Не отдых и наслаждение, но деятельность служила для приумножения Божьей славы (там же, с. 186). В результате таких рассуждений сформировалась нравственная система, в центре которой находилось рациональное поведение, основанное на идее призвания. Эта система поощряла активную, целенаправленную мирскую деятельность, но предостерегала от наслаждения плодами этой деятельности. Иными словами, богатство не считалось проблемой; проблемой считалось потребление. Богатство нужно было использовать в практических, содержательных целях. Естественно, такое отношение к деньгам способствовало накоплению капитала. По мнению Вебера, именно этот набор нравственных идей сформировал современный западный капитализм —несмотря на то, что впоследствии их религиозная основа была утрачена.
Значение «Протестантской этики» заключалось не только в этом выводе, но и в теоретических и методологических идеях, составивших основу этой работы. Вебер писал ее в академическом контексте, сформированном противостоянием между марксизмом и историзмом. И с той, и с другой школой Вебер разделял подход к изучению экономики в исторической перспективе. Однако на него, очевидно, сильнее повлияла историческая школа, и «Протестантскую этику» в некотором смысле можно прочесть как лобовую атаку на марксистский исторический материализм. Вебер решительно отрицал, что идеи можно свести к материальным факторам. Однако он так
же отвергал и упрощенный идеализм, утверждающий, что историческое развитие, в том числе экономику, определяют идеальные факторы. Скорее, труд Вебера можно понять как заявление о том, что между идеями и материальными факторами нет односторонней связи и что законов истории вообще не существует (Giddens 1974: 33; 1992: хх). Капитализм как система организации хозяйственной деятельности мог возникнуть и возник в любом обществе. Однако форма, которую он приобрел в Северо-Западной Европе и Новой Англии, была исторически специфичным продуктом конкретного набора обстоятельств. Ни неограниченный рост капиталистической хозяйственной деятельности, ни форма, которую он приобрел на Западе, не были неминуемыми последствиями исторических эволюционных принципов.
Так же как Вебер отвергал идею о том, что определенные события неминуемы вследствие законов истории, он возражал и против идеи о нравственном характере социальных явлений. Рационализация —вот лейтмотив его исторических исследований; Вебер считал, что существует логическое различие между ratio и нравственностью. Общественная наука, по его мнению, должна и может воздерживаться От нравственных суждений. Нравственные идеи направляют и подпитывают рационализм, но сам рационализм не может судить о нравственных идеях и целях; у них иной источник. Из-за такой нравственной иррациональности мира, этические системы не бывают более или ме
КАК КУЛЬТУРА ИСЧЕЗЛА ИЗ ЭКОНОМИКИ
57
нее рациональными (Giddens 1974: 44). Таким образом, протестантская этика в понимании Вебера была иррациональной нравственной силой, на которой был основан процесс рационализации, что привело к появлению современного западного капитализма. Получается, что в западном капиталистическом, обществе нет ничего рационального или желательного, во всяком случае, не в том смысле, что западное общество более рационально, чем, например, рационализация, происходящая в Китае на основании принципов конфуцианства.
Эти идеи глубоко повлияли на дискуссии о культуре и экономике. На более поверхностном уровне они подготовили почву для того, чтобы практическая мораль стала центром внимания как элемент, отличающий одно общество от другого, и сохраняла это положение вплоть до появления современной литературы на тему кросскультур-ных исследований ценностей. Интерес к религии как источнику таких ценностей также продолжает оказывать влияние на дискуссии, особенно в вопросах, касающихся развития Восточной Азии. В своей ориентации на дух (Geist) капитализма Вебер сделал еще один шаг в направлении разделения материальных, поведенческих структур с одной стороны и идей и символических систем—с другой. Geist капитализма означает систему мыслей, верований и идей, лежащих в основе капиталистического поведения. Именно он, а не сама капиталистическая деятельность, делает современный капитализм таким выдающимся явлением. В этом смыс
ле понятие Geist несколько похоже на современное понимание культуры в экономической науке как умозрительной и символической системы, влияющей на экономическое поведение.
Однако самое глубокое влияние оказало, вероятно, отвержение Вебером законов истории и заявление о нравственной иррациональности мира. Этот шаг отодвинул труды Вебера еще дальше от понимания культуры как чего-то связанного с процессом культивации. Ценности, отличающие общества друг от друга, сами по себе не были предметом рационального изучения и не следовали универсальным принципам; Вебер лишь исследовал то, что было построено на их основе. Таким образом, работу Вебера можно трактовать как теорию общего развития (рационализации) на основе специфических характеристик (нравственных ценностей). В этом отношении его книга была важным источником идей для теорий модернизации 1950-х годов, а также для той литературы о разновидностях капитализма, которая стала популярна совсем недавно (хотя в случае Вебера говорить, пожалуй, стоит скорее о «разновидностях рационализации»). Более того, проведя логическую границу между рациональностью и моралью, Вебер сыграл нечаянную, но важную роль в исключении вопросов культуры из экономической науки, а также в будущем разделении общественных наук на экономическую науку, изучающую рациональность, и социологию, занятую эмпирическим исследованием конкретных ценностей.
58
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
ния в их совокупности. Главными противниками подхода, предложенного Менгером, были авторы исторической школы. За ними последовала новая группа экономистов, пытавшихся разработать теорию, которая охватывала бы социальный, культурный и политический параметры экономических явлений. Для этого проекта Макс Вебер придумал термин Sozialoekonomie; в англосаксонских странах шире распространен термин институциональная, экономика.
Благодаря таким авторам, как Макс Вебер в Германии, Марсель Мосс во Франции и Торстейн Веблен по другую сторону Атлантического океана, экономическая наука еще не была сведена к анализу предельной полезности. Они принадлежали к обширному сектору экономистов, пытавшихся анализировать «капиталистическое поведение» как нечто исторически специфичное и нуждавшееся в объяснении. В своих объяснениях они не ограничивались единственным набором человеческих мотивов, как это делали неоклассические экономисты. Скорее, социоэкономисты и институциональные экономисты утверждали, что поведенческие и экономические закономерности, которые экономическая наука пытается открыть, вырастают из иных источников, чем поведение, мотивированное предельной полезностью. В «Протестантской этике и духе капитализма» Вебера, например, подъем капитализма и накопления денег объясняла этическая система: накопление считалось результатом этических принципов, а не гедонистической целью, достижимой при помощи целенаправленной деятельности. Это не значит, что Вебер отвергал теорию, основанную на предельной полезности. Он всего лишь считал, что эта теория сама «подчиняется закону предельной полезности» (Weber 1908) — она является одним объяснением среди многих.
Не вдаваясь в детали различных теорий, разработанных социоэкономистами и институционалистами, скажем лишь, что со временем они были вытеснены на окраину экономической мысли или вовсе из нее изгнаны (Morgan and Rutherford 1998; Rutherford 2001). Позиция Менгера постепенно сделалась главенствующей в экономической науке. В некоторых странах этот процесс занял больше времени, чем в других. В Англии сочетание иерархически структурированной академической и культурной жизни и влияние таких крупных неоклассических экономистов, как Альфред Маршалл, привело к тому, что английская версия Methoden-
КАК КУЛЬТУРА ИСЧЕЗЛА ИЗ ЭКОНОМИКИ
59
streit была весьма короткой. По ту сторону океана маржина-листский подход также одержал победу рано, однако вызов, брошенный ему историзмом, был окончательно подавлен в Соединенных Штатах только после Второй мировой войны (Ross 1991). Конечный результат, тем не менее, был везде одинаковым: преобладающей стала неоклассическая трактовка экономической теории.
Этот процесс, изначально развивавшийся вокруг того, как нужно заниматься экономической наукой, постепенно превратился в разделение исследований экономики на экономическую науку с одной стороны и экономическую социологию и антропологию — с другой. То, как Менгер определил экономическую науку, — с точки зрения метода, а не с точки зрения четко определенного объекта исследований — предполагало, что возможны и другие подходы к экономике, но они не являются экономической наукой. Экономическая наука занималась теми закономерностями поведения, которые могли следовать из внутренней экономической ориентации, то есть рациональным выбором. Она не занималась всесторонним пониманием каждого параметра экономических явлений с разных точек зрения (Bond 2006). Это ставило экономическую науку в оппозицию социальному или историческому описанию и анализу экономических явлений. Йозеф Шумпетер в попытке разрешить Methodenstreit первым открыто заявил об этом разделении труда. Шумпетер считал, что обе стороны Methodenstreit были, по сути, правы, но у них были разные точки зрения и они «интересовались разными проблемами» (Schumpeter 1908: 7). Экономическая наука стремилась к «чистой теории», основанной на том, что индивиды делают выбор, основываясь на оптимизации. Вводные параметры этого выбора, такие как происхождение предпочтений и институциональные ограничения, были важны, но не для «чистой экономической теории». Для экономической науки «неважно, почему у людей возникает спрос на те или иные блага» (Schumpeter 1909: 216). Эти вопросы должны изучаться другими общественными науками.
Эволюция экономической теории как науки, определяемой скорее методом, чем объектом исследований, впоследствии достигла пика в знаменитом определении экономической теории, данном Роббинсом: «Экономическая наука—это наука, изучающая человеческое поведение с точки зрения соотношения между целями и ограниченными
60
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
средствами, которые могут иметь различное употребление» (Robbins 1932:16, русский перевод: Роббинс Л. Предмет экономической науки. THESIS, зима 1993, том 1, вып.1. М: Нача-ла-Пресс). В своем определении Роббинс идет даже дальше Менгера в ориентации на универсальные структуры рационального выбора, поскольку выносит и различия в предпочтениях за пределы области экономических исследований. Согласно определению Роббинса экономисты занимаются исключительно структурой рационального выбора; объяснение все'х контекстуальных и индивидуальных расхождений отдается на откуп другим наукам.
2.3.2. Отказ от контекста
Пока мы верим, что существует конкретная область явлений, экономических по своей природе, это неизбежно означает, что об этих явлениях можно сказать что-то значимое с иной позиции, чем та, которой придерживается маржиналистская теория4. Примером такого альтернативного взгляда служит Sozialoekonomie Вебера, которая отстаивает идею экономической науки, где все акты создания ценности и потребления имеют значение, доступное пониманию.
Пренебрежение чужими позициями и факторами в экономической науке означало, что научная дисциплина под названием economics перестала быть тождественной «исследованию экономических явлений». Стали возможны научные исследования экономических явлений, которые не принадлежали бы к области economics.
Первым шагом в этом направлении стал по иронии судьбы рост популярности в Соединенных Штатах институциональной экономики, основанной Торстейном Вебленом. Это движение отвергало неоклассическую экономическую
4. Как мы увидим в следующей главе, чикагский экономист Гэри Беккер впоследствии радикализовал позицию Роббинса и вообще отказался от идеи экономической теории как науки, изучающей экономические явления. Вместо того чтобы рассматривать экономическую теорию как науку, которая занимается экономическими объяснениями экономических явлений (и тем самым сохранить два понимания того, что считать экономическим), Беккер предложил (считая, что это более последовательно) определять экономическую теорию исключительно с точки зрения способа объяснений, в принципе применимого ко всем явлениям.
КАК КУЛЬТУРА ИСЧЕЗЛА ИЗ ЭКОНОМИКИ
61
теорию и предлагало более всесторонний, исторически и культурно контекстуализированный подход. Веблен прекрасно осознавал деисторизированную, десоциализирован-ную природу неоклассической экономической науки. В своей знаменитой работе 1898 года «Почему экономическая наука не является эволюционной дисциплиной?» он выделяет политического экономиста Кэрнса как сторонника «чистой науки», утверждая, что такая «чистая теория» занимается «представлением о нормальном в экономической науке» (Veblen 1998 [1898]: 409; Веблен 2007: 21). Хотя неоклассическая экономическая наука, как пишет Веблен, лишена всех нравственных коннотаций, которые могут быть у идеи нормального естественного порядка, она все равно формулируется в терминах нормальности и природного закона. Она берет определенное поведение — экономическую рациональность — и вместо того чтобы рассматривать его как конкретное поведение в определенном месте и времени, называет его нормальной структурой, к которой стремится любое поведение при всяких условиях. Такие теории в глазах Веблена выделяют экономическую теорию из остальных социальных наук как относительно отсталую. В то время как современные науки носят эволюционный характер, концентрируясь на объяснении динамичных процессов с точки зрения причины и следствия, экономическая теория упорно придерживается метафизического взгляда на мир. Она утверждает, что мир устроен так, как устроен, просто потому, что таков нормальный, естественный порядок.
Ученые продолжают обсуждать, собирался ли Веблен разработать для экономической теории позитивную, эволюционную исследовательскую программу на смену неоклассическому анализу. Хотя многие его последователи интерпретируют его именно так, другие считают, что многое свидетельствует против этой интерпретации (Peukert 2001: 548). Согласно этому второму мнению Веблен раскритиковал состояние экономической теории не потому, что считал эволюционизм лучшей или более научной программой; скорее, он считал движение в сторону эволюционных наук частью общей исторической тенденции под воздействием индустриализации и механизации, которые побуждали людей думать о мире в терминах механистических, причинных процессов, без скрытых целей или значений (Tilman 2004: 157). Поэтому эволюционные науки не были
62
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
лучше, они были лишь современней (Peukert 2001: 548). Веблена также можно с легкостью истолковать как сторонника позитивной, эволюционной исследовательской программы. В 1896 году он писал в письме к бывшему ученику, что «экономическую теорию нужно привести в соответствие с современной эволюционной наукой, которой она по сей день не является. Отправной точкой этой реабилитации или, скорее, ее основой, будут современные антропологическая и психологическая науки... (экономическая теория) должна принять форму науки об эволюции экономических институтов» (цит. по: Hodgson 2004:135). Результатом этих изменений должна была стать эволюционная экономика, которая будет «теорией культурного роста как процесса, определяемого экономическим интересом, теорией кумулятивной последовательности экономических институтов, сформулированной в терминах процесса» (Veblen 1998 [1898]: 413; Веблен 2006: 28).
Этот откровенный призыв использовать идеи из области психологии и антропологии как основу экономической теории оказался контрпродуктивным: он привел к волне протестов против интерпретации экономической теории как «чистой теории» в противовес другим общественным наукам, которые теснее взаимодействуют с реальным миром. Экономическая теория должна была основываться на идеях из современной психологической теории; эти идеи были вводными данными, а не частью экономических исследований. В рамках прежних подходов экономическая теория понималась как наука об анализе человеческого поведения, что автоматически включало в нее анализ человеческой природы и мотивов поведения; открыто построенный на базе психологии институционализм породил идею о том, что есть две отдельные области исследований: для психологии и для экономической теории. Концентрируясь на важности иррациональности, Веблен подтвердил, что рациональность —это норма; настаивая на включении психологии в экономическую теорию, он подтвердил, что это две разные научные дисциплины. Аналогичным образом, хотя самые разные авторы, от Смита до Шмоллера, естественным образом учитывали идеи, убеждения, нравственность и привычки при интерпретации экономики, Веблен счел необходимым открыто ввести их в экономическую науку. Утверждая, что современный капитализм — явление куда более «примитивное» и «варварское», чем
КАК КУЛЬТУРА ИСЧЕЗЛА ИЗ ЭКОНОМИКИ	63
принято считать, Веблен поставил под сомнение концепцию западного поведения как рационального, но также вернул к жизни противостояние между рациональностью и варварством, примитивностью и культурной традиционностью. До него термин «культура» редко упоминался в экономических трудах, хотя с нашей точки зрения многие работы экономистов прежних веков содержат исследования на тему культуры и экономики. Там, где прежние авторы, такие как Адам Смит, считали само собой разумеющимся, что экономические исследования занимаются прогрессом общества в целом, Веблен считал необходимым подчеркнуть, что «там, где предметом исследования является отношение человека в материальным средствам жизни, наука неизбежно превращается в изучение истории жизни материальной цивилизации... Как и вся человеческая культура, материальная цивилизация представляет собой систему институтов институциональную структуру (fabric) и институциональный рост (growth)» (Veblen 1909: 628; Веблен 2012: 165-166). Возражая против экономического анализа, очищенного от культуры, институтов и психологии, Веблен вернул к жизни идею о том, что культура и психология по определению не являются частью экономического анализа —хотя для того, чтобы экономическая наука была полезной, она должна их включать. Подчеркивая «культурные привычки и убеждения (институты) в экономическом поведении», Веблен рассматривает экономические интересы и действия как «только «слабо изолируемые» от более крупной паутины культурных процессов, которые составляют жизнь индивидов и сводят воедино социальные отношения и события», —однако все-таки изолируемые (Jennings 1998: 528).
Культура стала чем-то, что нужно отличать от экономического поведения, хотя и осталась чрезвычайно актуальна для него. По иронии, получается, что Веблен дал своим оппонентам-экономистам оружие для того, чтобы развенчать его институционализм как культурологию, социологию или психологию, но только не экономическую науку. Разделение культурных факторов и экономических явлений было первым шагом к исключению контекста из экономической теории. Вторым шагом был пересмотр статуса неортодоксальных авторов: они были признаны ненастоящими экономистами. Уже в некрологе Веблена его ученик Митчелл говорит, что «многие экономисты считали, что
64	КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
чем бы ни были его труды, они не были экономической теорией» (Mitchell 1929: 649). После Второй мировой войны Веблен почти не упоминался в учебниках по экономической теории, а если упоминался, то только как человек, изучавший некоторые периферийные особенности общепринятой неоклассической экономической теории5.
Аналогичным образом, такой ученый как Макс Вебер, который анализировал всю экономику в ее целостности и использовал различные объяснения (исторически специфичный анализ предельной полезности был только одним из них), несколько десятилетий спустя был признан скорее социологом, чем экономистом. В этом процессе критически важную роль сыграл выдающийся экономист Иозеф Шумпетер (Bond 2006). Хотя Шумпетер, твердо намеренный изучать экономику с точки зрения утилитарных мотивов, писал о Вебере весьма лестные вещи, он ясно дал понять, что, по его мнению, Вебер был «социологом. Только косвенным образом и во вторую очередь он был также экономистом — хотя он был социологом, изучавшим преимущественно экономические явления» (Schumpeter 1954 [1920]: 112-113). Впоследствии, в своей «Истории экономического анализа» (Schumpeter 1955; Шумпетер 2001), Шумпетер пошел еще дальше, утверждая, что Вебер вообще не был экономистом. По мнению Шумпетера, Вебер был ученым, прежде всего заинтересованным в понимании исторического значения действий и событий. Его исследования были интересными, но они не принадлежали экономической науке6. Таким образом, хотя Вебер изначально
5. Бартли и Бартли (Bartley and Bartley 2000) утверждают, что идеи Веблена, часто достаточно безжалостные по отношению к правящим классам, побудили верхушку общества начать кампанию по искоренению его интеллектуального наследия. Веблен был подвергнут стигматизации, а его репутация была опорочена. Он был жертвой клеветы и при жизни, и после смерти. По мнению Бартли и Бартли, центральную роль в этой истории сыграл биограф Веблена, Джозеф Дорфман. Все это способствовало маргинализации его наследия.
6. По иронии самого Шумпетера ожидала та же судьба. В своем кратком обзоре самых влиятельных экономических мыслителей, впервые изданном в 1953 году, Роберт Хейлбронер уделил Шумпетеру весьма лестную главу. Однако вот что он написал о трудах Шумпетера: «Стоит ли считать рассуждения Шумпетера экономикой? Если руководствоваться традиционными определениями, ни в коем случае. Подобный анализ скорее уж можно отнести к исторической социологии.» (Хайлбро-нер Р. Философы от мира сего. Великие экономические мыслители: их
КАК КУЛЬТУРА ИСЧЕЗЛА ИЗ ЭКОНОМИКИ
65
занимался теоретическим анализом экономических явлений с разных точек зрения и в их всестороннем историческом, социальном и культурном контексте, по мере роста власти неоклассики над всей экономической наукой, его труды были переоценены и сведены к анализу контекстов. Более того, контекст в неоклассической экономической теории был истолкован по-новому: он перестал быть частью экономической рациональности, а стал помехой, которая ограничивает и искажает универсальные паттерны экономической рациональности.
То, что раньше было экономической наукой, разделилось на настоящую экономическую теорию, занятую универсальными принципами рационального поведения, и на экономическую социологию, которая должна дополнять эту теорию, изучая конкретный социокультурный контекст экономических процессов. Возможно, наиболее откровенно высказался на эту тему автор, которого можно считать одним из отцов-основателей современной неоклассической экономики: Вильфредо Парето. Парето утверждал, что необходимо разделять строго экономическое поведение, которое является результатом «цепочки логических рассуждений», и «поведение, определяемое тем, что мы называем «обычаем» (Pareto 1972 [1906]: 29-30; Bourdieu 2005b: 209). Первое было предметом экономической теории, а второе — прочих общественных наук. Таким образом, экономическая социология родилась как дисциплина, дополняющая настоящую экономическую теорию, и изучающая те особенности экономических явлений, которые отклоняются от экономической теоретической модели.
По той же схеме, по которой в дополнение к экономической науке когда-то возникла экономическая социология, появился и еще один подраздел общественных наук, под названием «Экономическая антропология». Разница между двумя новыми общественными науками была в том, что социология занималась теми аспектами общества, к которым экономическая теория была неприменима, а экономическая антропология — теми обществами, в которых экономическая теория была нерелевантна. Вследствие этого такой автор, как Марсель Мосс, прославившийся кросс-
жизнь, эпоха и идеи. М: Колибри, 2008, с. 396). Само собой разумеется, что Вебер в книгу Хайлбронера не попал вовсе.
66
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
культурными исследованиями экономических процессов (его знаменитый «Очерк о даре», Essai sur le don, вышел в 1925 году), оказался, как и Вебер с Вебленом, вытеснен из рядов экономистов и причислен к антропологам. В отличие от экономической социологии, которая свелась более или менее к изучению контекста экономического поведения, экономическая антропология продолжила заниматься экономическими явлениями в их социальной многогранности, то есть экономическим, неотделимым от социального, нормативного, религиозного и так далее. Однако этот всесторонний культурный подход к изучению экономических явлений со временем стал считаться релевантным только в отношении не западных, развивающихся обществ.
2.5.5. Универсальная рациональность против специфической культуры
Дополнительные подробности тех масштабных теоретических сдвигов, которые вкратце обрисованы выше, приводятся в других работах по истории экономической мысли. С точки зрения места культуры в экономической науке нам важно, что экономическая теория стала заниматься одним универсальным параметром человеческого поведения, в принципе не ограниченным по сфере действия, а другие научные дисциплины, такие как экономическая социология, сосредоточились на конкретных отклонениях от этого параметра; их неэкономические подходы были предназначены для того, чтобы преодолеть пропасть между экономическим Guterwelt [миром благ] (Durkheim and Fauconnet 1903: 487; Дюркгейм 1995: 276) и ситуациями из реальной жизни7. Экономическая наука должна была заниматься «чистой теорией», а прочие общественные науки — конкрет
7. Этот Guterwelt, по мнению Дюркгейма, был миром, существовавшим только в головах экономистов; это был «un monde isole qui demeure a jamais identique a lui-meme et au sein duquel les conflits entre des forces pure-ment individuelles sont regis par des lois 6conomiques immuables» («изолированный мир, который всегда остается равен самому себе и в котором конфликты между чисто индивидуальными силами регулируются непреложными экономическими законами», Durkheim and Fauconnet 1903: 487-88, цитата no Swedberg 1994: 72). Экономический мир отличается от реальной жизни тем, что в нем царят универсальные, непреложные законы безо всяких отклонений. Если прибавить к нему отклонения, получится мир реальный.
КАК КУЛЬТУРА ИСЧЕЗЛА ИЗ ЭКОНОМИКИ
67
ным контекстом. Эта идея привела к противостоянию между экономической логикой, основанной на конкуренции и эффективности, и социальной логикой, учитывающей социально создаваемые нормы, смыслы и законы справедливости (Bourdieu 1998b). Различие между универсальным, рациональным экономическим поведением, с одной стороны, и конкретным, социально-культурным поведением, с другой стороны, выросло из того самого различия между цивилизацией (культурностью) и культурой (традицией), которое зародилось в XIX веке. Экономическая наука изучала рациональный аспект общества—цивилизацию, —а остальные науки изучали культуру (Brons 2005: 113).
Это разделение труда между науками в некотором смысле отражало превосходство образа жизни образованной западной элиты над другими социальными структурами; неоклассическая экономическая теория, которая постепенно приобретала главенствующее положение, занималась нормой, а остальные общественные науки — отклонениями от этой нормы. Культура —в новом значении антира-циональной традиции,— таким образом, стала предметом общественных наук, ориентированных на контекст, и исчезла из моделей экономической теории, которые становились все более абстрактными. Именно в этом контексте слово «культура» в конце концов выпало из лексикона экономической теории мейнстрима. Культуре, как одному из отклонений, не было места в науке, посвященной пониманию тех аспектов поведения, которые были универсальными. Конечно, экономисты-институционалисты, такие как Веблен и Коммонс, еще долгое время оставались заметными фигурами в научном мире. Но нужно отметить, что даже эти авторы, если бы они начали строить свои карьеры на несколько десятилетий позже, вероятно, оказались бы в сфере общественных наук, а не считались бы экономистами. Разделение труда, при котором неоклассические экономисты изучали внеконтекстуальный рациональный выбор в условиях редкости, а (экономические) социологи изучали конкретные контексты, таким образом, дополнительно укрепилось. Работа институциональных экономистов прежних поколений была признана недостаточно теоретической, чтобы считаться настоящей экономикой (Coase 1984: 230), хотя и могла представлять небольшой интерес при применении экономической теории к ситуациям из реальной жизни. Даже влиятельный современный институ
68
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
ционалист, Ходжсон отстаивает идею возвращения к старому институциональному подходу на основе принципа нечистоты [impurity principle] — идеи о том, что в капитализме (или любой другой экономической системе) всегда есть подсистемы, не организованные на основе этой системы (Hodgson 1995). Иными словами, принято считать, что старый подход институционалистов лучше неоклассицизма тем, что добавляет к общей модели конкретный контекст; это мнение только поддерживает существующую дихотомию.
2.3.4. Экономическая теория развития: последняя точка пересечения культуры и экономической науки
После Второй мировой войны абстрактный, технический подход к экономической науке стал преобладать повсеместно. В 1930-е годы экономическая теория еще в значительной степени излагалась в словесной форме, а в 1950-е эта традиция уступила место формальному математическому методу. В этот же период экономическая наука стала заметно менее плюралистической. Традиция институциональной экономической науки постепенно исчезла или была вытеснена из экономической области в социологическую.
У этих перемен было много причин, которые в подробностях обсуждаются в других работах (например, Morgan and Rutherford 1998; Rutherford 2001). Для нас же интересно прежде всего то, что очевидный консенсус между экономистами нужно рассматривать в свете существования у них общего врага: марксизма8. В конце концов дело происходило в разгар холодной войны, когда коммунистическая и капиталистическая системы соперничали друг с другом за всемирное господство. В этом контексте все отклонения от учений, откровенно поддерживающих капитализм, подавлялись. Было выгодно говорить о теории, на которой
8. А также —в ходе Второй мировой войны —фашизма. Травматический опыт войны также сформировал глубокое недоверие к научным программам вроде тех, которые предлагали Рошер и историческая школа; научное сообщество сторонилось идей о том, что разным нациям присущ специфический культурный характер, и описывало все развитые (!) общества как, по сути, одинаковые. Это, вероятно, дополнительно способствовало универсализации неоклассической экономической теории.
. КАК КУЛЬТУРА ИСЧЕЗЛА ИЗ ЭКОНОМИКИ	69
основывалась рыночная модель, как о признанной истине, так, чтобы экономические вопросы были предметом только технократических споров. Посыл этого проекта был простым: капиталистическая система не только превосходит коммунистическую с нравственной точки зрения — потому что гарантирует свободу, — но и объективно и доказуемо лучше с точки зрения экономической науки.
Эту идею нужно было особенно активно популяризировать там, где велась основная часть холодной войны: в странах третьего мира. В попытке распространить капитализм и подчинить как можно больше стран своему влиянию была сформирована новая ветвь экономической науки, занятая развитием бывших колоний, недавно получивших независимость. Такие авторы, как Розенштейн-Родан (Rosenstein-Rodan 1943) и Ростоу (Rostow 1дбо)(непреднамеренно), сыграли важную роль в разработке теоретической базы для политического по сути проекта: завоевания верности стран третьего мира путем отправки им гуманитарной и финансовой помощи. В результате этого проекта экономическая теория (вновь) открыла для себя менее развитые страны.
Само по себе интересно, что новый интерес к экономическому развитию бывших колоний, как считалось, заслуживал создания особого раздела экономической науки: теории развития. В конце концов, если рассуждать логически, интерес к странам третьего мира совсем не требовал появления особой теории; можно было применить к третьему миру уже существовавшие теоретические концепции9. Однако, по-видимому, страны третьего мира считались достаточно непохожими на страны мира развитого, чтобы подчиняться другим экономическим принципам и механизмам. В то же время все страны третьего мира, при всей своей непохожести на развитый мир, считались достаточно похожими друг на друга, чтобы их могла описать одна и та же экономическая теория развития и чтобы одни и те же экономические законы были одинаково верными в Корее, Сенегале, Чили или Бутане. Все эти совершенно разные регионы объединял их общий статус развивающихся стран. Возникновение экономической теории развития как подраздела экономической науки, таким образом, отражало разделение мира на развитую, рациональную часть
9. Как вновь заявили неоклассические экономисты в конце 1970-х годов, тем самым начав завоевание экономической теории развития.
70
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
и на страны третьего мира, которые определялись во многом через противопоставление западной модели. Идеи, породившие решение отдать культуру на откуп антропологии и социологии, а предположительно универсальное рациональное поведение оставить экономической теории, тем самым были воспроизведены. Ситуация отличалась лишь тем, что экономическая наука теперь начала обращать внимание на ту часть мира, которая раньше безраздельно принадлежала этнологии или антропологии. Однако, выделив для этой цели особую разновидность экономической науки, экономисты подошли к менее развитым странам с тем же самым отношением, которое когда-то полностью исключило колонии из области внимания экономического анализа.
Естественно, экономика развития стала особой областью, в которой экономическая наука продолжила использовать более широкий, контекстуальный подход, чем тот, что применялся в абстрактных моделях теории мейнстрима. Страны третьего мира были единственной областью, где культура и экономическая наука соприкасались. В конце концов, чтобы сохранить актуальность в контексте, где ведущую роль играли традиции, экономическая теория просто вынуждена была использовать более разносторонний подход. Страны третьего мира были и остаются местом, где на поведение индивидов влияют структурные механизмы, куль
Теория модернизации
Теории развития, появившиеся в этот период, можно в целом объединить под общим названием «теории модернизации». Теория модернизации занималась проблемами и возможностями, связанными с превращением (бывших) колоний в процветающие современные страны. Такие авторы, как Ростоу (Rostow 1960), Хо-узлиц (Hoselitz 1954, 1957), Айзен-штадт (Eisenstadt 1968), Нэш (Nash 1964) и Макклелланд (McClelland (1961), придерживались идеи о том, что «развитость» — это единое,
объективное состояние, к которому должно прийти любое общество. Эта идея не всегда, но часто высказывалась в открытую, хотя при этом делались реверансы в сторону разнообразия путей, которыми можно прийти к развитости. Таким образом, развитые страны могли служить примером для подражания для менее развитых стран. Они просто дальше• ушли в направлении развитости. Экономисты приняли идею Роше-ра об использовании исторического знания для того, чтобы вывести универсальные законы развития, но релевантными они сочли ис-
КАК КУЛЬТУРА ИСЧЕЗЛА ИЗ ЭКОНОМИКИ
71
турные идеи и обычаи. Подход, основанный на идее рациональных индивидов, способных на независимые поступки и выбор, считался неприменимым к этим странам. Поэтому в тот период, когда культура исчезла со сцены в экономической теории мейнстрима, она уцелела в рамках экономики развития. Интересные работы по культуре и экономике за этот период можно найти преимущественно в этой области экономической науки, особенно в теории модернизации.
Мы уже отмечали, что теории модернизации в значительной степени воспроизводили идеи ранних авторов, таких как Рошер. И Рошер, и сторонники теории модернизации верили в существование универсальных законов развития; и те и другие разделяли подход, согласно которому эти законы развития нужно было вывести из исторических наблюдений; кроме того, и те и другие придерживались не строго экономической, а куда более широкой точки зрения. В дополнение к этим сходствам между ними можно провести еще одну заметную параллель: то, что мы назвали «методологическим национализмом». Рошер рассматривал нацию с ее культурой и собственной историей как естественную единицу анализа при изучении развития. Теоретики модернизации поступали так же. Под влиянием тенденций в экономической мысли в развитом мире эконо-
ключительно знания по истории западных стран; в конце концов западные страны были единственными развитыми странами. Универсальная модель развития была построена на исторической эволюции западных держав. Было принято считать, что за пределами западного мира развития не произошло.
Все эти идеи означали, что, хотя авторы теорий модернизации и черпали вдохновение в экономической ситуации, экономический рост не был их единственным интересом. Вместо того чтобы заниматься экономическим ростом
вообще, они пытались воспроизвести тот путь, которым двигались богатые страны, потому что это был единственный известный экономистам путь к богатству. При этом экономическое развитие рассматривалось как лишь один из параметров более широкого процесса социальных и культурных изменений: процесса модернизации. Мэннинг Нэш, например, пишет, что «современность —это социальная, культурная и психологическая концепция, которая облегчает применение науки к производственным процессам. А модернизация — это процесс воспитания в обществах,
72
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
культурах и индивидах восприимчивости к росту проверенного знания и его применению в обычной каждодневной жизни» (Nash 1964: 226). Такое применение науки к производству в глазах Нэша равнялось решению проблемы бедности. Однако для этого требовалась «система ценностей, благоприятная для относительно беспрепятственного поиска новых знаний, позитивного отношения к новшествам, а также высокой толерантности к онтологической неопределенности. Модернизация также требует социальной структуры, в которой политические и классовые группы готовы принять риск, связанный с инновациями, могущими повлиять на распределение дохода и власти. Еще она требует мобильности ресурсов и рабочей силы: некоторой уверенности в том, что связь усилий с вознаграждением реализуема и социально принята. Она требует тех людей, которые будут изобретать новшества, применять их в производственных процессах, будут чутки к экономическим возможностям и позволять успеху в экономической сфере определять значительную часть социального престижа» (Nash 1964: 226). Эта цитата типична для теории модернизации тем, что превращает условия США в 1950-е годы в универсально необходимые условия развития. Кроме того, она демонстрирует доверие к современной науке и технологии и веру в то, что они могут решить проблему отставания в развитии. Для Нэша и многих других теоретиков модернизации бедность была в конечном итоге во
просом нехватки науки в производстве. Если бы менее развитые страны приняли более совершенные западные технологии, они бы немедленно достигли западного уровня жизни. На основании этого умозаключения было запущено немало программ оказания помощи странам третьего мира, направленных на распространение в них современных технологий. Однако оказалось, что, несмотря на очевидное превосходство западных технологий, население часто сопротивляется им, вместо того чтобы их использовать. Это обстоятельство побудило теоретиков начать поиски всевозможных социальных, политических и культурных препятствий, которые могли помешать применению науки в производстве и которые можно было устранить. Проблема развития стала считаться проблемой «адаптации и объяснения современных методов для менее развитых регионов» (Hoselitz 1954). Модернизация в этом смысле имела ярко выраженный педагогический оттенок. Общества должны были меняться и учиться, как себя вести и как ценить продвинутые технологии, а для этого требовались определенные социальные и культурные взгляды.
В вопросах такого более широкого социально-культурного контекста развития особенно влиятельной была книга Макклелланда «Общество достижения» (McClelland 1961). В этой книге Макклелланд объявил, что экономическое развитие и процветание зависят от «современных» предпринимательских установок, которые
КАК КУЛЬТУРА ИСЧЕЗЛА ИЗ ЭКОНОМИКИ
73
можно4 привить менее развитым обществам при помощи системы образования (см. главу б). Опять же основная идея его работы заключалась в том, что свободный рынок с его предпринимательскими установками — это верный путь к развитию, так что развивающимся странам нужно отбросить сдерживающие их традиции и модернизироваться. В каком-то смысле это была попытка создать мир как зеркальное отображение сша. Культура в этой теории преимущественно преподносилась как проблема. Культурные правила и обычаи сдерживали развивающиеся страны, мешая рациональному экономическому поведению, работе рынков и развитию. Таким образом, культура в значении традиции была чем-то, от чего нужно было отказаться, чтобы развиваться. Только при помощи детради-ционализации общество могло по-настоящему — говоря словами Ростоу (Rostow 1960) — «оторваться от земли» и полететь к современности.
Конечно, звучали и возражения против этой стратегии развития всех стран «под одну гребенку», в которой культура рассматривалась только как помеха. Влиятельным ранним критиком этой парадигмы развития был Альберт Хиршман, который утверждал, что «метод состоит в том, чтобы рассмотреть историю одной или нескольких экономически развитых стран, найти определенные ситуации, существовавшие в то время, когда в одной или нескольких из этих стран происходило активное развитие, а затем истолковать от
сутствие этих ситуаций как помеху для развития» (Hirschman 1965: 385-386). Хиршман называет подобные подходы «этноцентрическими».
В ответ на эту критику появился чуть более тонкий взгляд на роль культуры в развитии, который занимался не только помехами для развития, но также и тем, как некоторые общества сумели преодолеть свои проблематичные традиции, и теми традициями, которые могли оказаться полезными для развития (Eisenstadt 1968: 447). Было признано, что «традиционные общества» вполне могут также иметь какие-то ценные культурные черты. Такие «правильные» традиции —то есть традиции, которые уже соответствовали современности—могли быть полезны для модернизации. Так, Марион Леви-младший утверждал, что разные пути развития Китая и Японии можно объяснить тем фактом, что в Китае индивидуализм отсутствовал, а в Японии наоборот (Levy jr. 1962). В Японии была правильная для развития культура, поэтому Япония модернизировалась более успешно.
Теория модернизации, таким образом, отводила культуре довольно большую роль. С одной стороны, культурные изменения были важным параметром любого процесса развития. С другой стороны, культурные характеристики могли облегчить модернизацию или препятствовать ей, так что культурные различия между странами могли быть причиной их разной истории развития. Культура в этом понимании была чем-то, что нужно было отвергнуть или использовать.
74
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
мическое развитие признавалось проектом макроэкономической политики. Только что получившие независимость национальные правительства считали экономическое и социальное развитие своих стран личной задачей. Во многих странах составлялись пятилетние планы. Этот подход применялся не только в коммунистических странах: такие адресаты американской помощи, как Южная Корея или Тайвань, тоже развивались при помощи таких планов и активного правительственного вмешательства.
Современные версии теории модернизации избавились от некоторых наиболее проблематичных частей ранних теорий, таких как жесткое противопоставление традиционной культуры и современности или же утрированный подход «всех под одну гребенку», и при этом сохранили общую идею универсального пути развития, по которому должны пойти все страны. Современный социолог и политолог Рональд Инглхарт (Inglehart 1977, Т-99О> г997) предположил, что, если исследователи хотят продолжать работать с теорией модернизации, нужно внести в нее несколько поправок. Первая поправка состоит в том, что человечество вступило в новую историческую стадию: стадию постмодерна, или постиндустриализма. Этой новой стадии не только сопутствуют новые технологические открытия (информационные и коммуникационные технологии) и экономические изменения (глобализация рынков, гибкость труда); она также несет с собой новые ценности, в частности, не материалистические, а постматериалистические. Вторая поправка связана с тем, что мы не должны сосредотачиваться строго на долгосрочном развитии, но должны учитывать также и краткосрочные изменения, такие как разные фазы экономического цикла, и краткосрочные события, такие как войны и революции. Третья поправка гласит, что мы должны включить в теорию модернизации теоретическое понятие зависимости от колеи. Это означает, что, хотя направление изменений может быть одинаковым в разных обществах, каждое общество все равно развивается с собственной скоростью и по траектории, которая отражает социокультурный опыт и историческое наследие этого общества. «Экономическое развитие обычно подталкивает общества в общем направлении, но они не сходятся в одной точке, а скорее движутся по параллельным траекториям, сформированным их культурным наследием» (Inglehart and Baker 2000: 49).
КАК КУЛЬТУРА ИСЧЕЗЛА ИЗ ЭКОНОМИКИ
75
Хотя Инглхарт и Бейкер (Inglehart and Baker 2000) опираются и на теорию модернизации, и на культуралистскую теорию, они также возражают против детерминистского характера этих теорий. Их центральный тезис заключается в том, что экономическое развитие имеет систематические и до некоторой степени предсказуемые культурные и политические последствия. Однако эти последствия — не железные законы истории, а вероятностные тенденции. Иными словами, велика вероятность, что по мере того, как страны развиваются экономически, с ними произойдут определенные изменения, но вопрос о том, произойдут ли они, и если да, то до какой степени и в какой форме, зависит от конкретного культурного и исторического контекста каждого общества. Экономическое развитие несет с собой культурные изменения, но опыт католической, протестантской, православной, исламской или любой другой религиозной традиции порождает культурные зоны, которые сохраняются независимо от влияния экономического развития (Inglehart and Baker 2000; Petterson 2006).
2.4. Заключение
В этой главе представлен обзор представлений о культуре в контексте (исследований) экономического развития и экономической сферы в разные периоды. Мы утверждаем, что понятие культуры с момента своего появления в эпоху Возрождения в значении культивации добродетелей и знаний существенно преобразилось, прежде чем приобрело то значение, которое мы придаем ему сегодня. Основные вехи этого преображения суммированы в табл. 2.1. Начав со значения культивации индивида, культура вначале стала означать прогресс универсальной культивации общества. В этом смысле, хотя и по-разному, она фигурировала в идеях таких авторов, как Адам Смит или Карл Маркс. Под влиянием романтического национализма возникла идея того, что культура (Kultur) —это что-то не универсальное, но специфичное для конкретных обществ. Этот сдвиг значения вдохновил авторов, связанных с немецкой исторической школой, в том числе Макса Вебера. Постепенно культура стала ассоциироваться со статическими различиями между разными обществами и потеряла значение универсального прогресса, которое теперь отошло к понятию
76	КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
«цивилизация». Экономическая наука, с ее ориентацией на универсальные структуры рационального выбора индивида, унаследовала понятие цивилизации. Культура досталась другим социальным наукам.
Нужно отметить, что все вышеизложенное —лишь одна из версий истории культуры и экономики. Поскольку любое изложение истории требует наложить на события структуру, чтобы связать их друг с другом осмысленным образом, то можно было бы написать много других версий этой истории.
Поскольку эта глава —часть книги о современных и будущих исследованиях в области культуры и экономики, мы сосредоточились на версии истории, релевантной для современных нам дискуссий. Мы не пытаемся представить здесь всеобъемлющий обзор истории экономической мысли, историографии или генеалогии культуры; история, представленная в таблице, — ограниченный результат нашей ориентации на определенные темы на протяжении всего обсуждения. Мы считаем, что эти темы чрезвычайно информативны для оценки сегодняшних теоретических наработок, поскольку они подчеркивают те проблемы и соображения, которые сегодня играют важную роль.
Основной вывод из этой главы заключается в том, что история понятия «культура» и история экономической науки переплетены между собой: культура была частью экономической мысли (точнее, наоборот). Только в начале XX века эволюция понятия «культура» привела к расщеплению его на два разных значения: «культурное» и «окультуренное», а установление границ между экономической наукой, социологией, историей и антропологией привело к исчезновению культуры из экономической мысли. Культура стала пониматься как нечто противоположное объекту экономических исследований. В то время как экономическая наука занялась изучением всего универсального, нормального и рационального, «культура» развилась в понятие, обозначающее конкретные разновидности, иррациональные отклонения от стандартной экономической модели. В той мере, в которой культура продолжала встречаться в экономической мысли, она, как правило, находилась на периферии анализа. К культуре прибегали для изучения маргинальных особенностей человеческого поведения, которые никак нельзя было объяснить в рамках (ограниченно) рационального поведения акторов либо для изучения по-
КАК КУЛЬТУРА ИСЧЕЗЛА ИЗ ЭКОНОМИКИ
77
ТАБЛИЦА 2.1. История Культуры и экономической мысли
Время	Важные исторические тенденции	Значение понятия «культура»	Экономическая мысль
1500	Возрождение	Моральное образование Коллективное моральное образование	
1700	Просвещение Идея прогресса	Стадия коллективного нравственного развития	Смит
1800	Романтизм Национализм	Тип коллективного нравственного развития	Рошер Немецкая историческая школа Вебер
1900	Империализм		
i960		Культура: конкретная коллективная идентичность Цивилизация: рациональное поведение, развитость	Веблен Теория модернизации Неоклассические экономисты
ведения вообще в маргинальных, отстающих в развитии странах.
Учитывая это противопоставление культуры экономическому, которое росло на протяжении нескольких веков, мы вынуждены спросить: почему в последние десятилетия экономисты вновь заинтересовались понятием культуры? А также, что еще более важно, каким образом они пытались преодолеть пропасть между экономической наукой и культурой, чтобы вновь объединить эти два понятия? Этими вопросами мы займемся в следующих трех главах.
Глава з Объяснение возвращения культуры в современную экономическую науку
3.1.	Введение
В ПРЕДЫДУЩЕЙ главе рассказывалось о постепенном исчезновении понятия культуры из экономической науки, а в этой главе рассказывается о его возвращении в нее. Как уже говорилось, к 1950 году культура практически исчезла из экономической теории. Это произошло в результате длительного процесса, в ходе которого понятия «культура» и «экономическая сфера» приобрели почти противоположные значения.
Разница между точками зрения на общество в культуре и экономической науке, сложившимися к 1950 году, показана в табл. 3.1. В приведенном списке различий все еще прослеживается разделение на культуру и цивилизацию, возникшее в XIX веке; из этих двух сфер экономическая наука унаследовала вторую. Кроме того, в таблице вновь возникают те элементы определения культуры, которые мы обсуждали в главе 1. Культура объединяет паттерны мышления и поведения, считающиеся наследуемыми и не подлежащими сомнению, и тем самым не сочетается с экономической моделью общества, состоящего из рациональных агентов, целенаправленно планирующих результаты своей деятельности. Более того, культура связана с коллективными, стихийными свойствами, в то время как экономическая наука рассматривает общество с точки зрения индивидуального поведения. Наконец, идея культурного многообразия, которое приводит к формированию разных картин мира и паттернов поведения в разных обществах, чужда экономическому стремлению найти универсальные принципы человеческой деятельности.
Учитывая эти фундаментальные расхождения, сложно было ожидать, что культура вновь начнет играть заметную роль в экономической мысли. Однако, начиная с последних десятилетий XX века и вплоть до сегодняшнего дня, мы наблюдаем стабильный рост количества экономических иссле-
ОБЪЯСНЕНИЕ ВОЗВРАЩЕНИЯ КУЛЬТУРЫ...
79
таблица 3.1. Различия между культурой и экономической наукой
Культура:	Что рассматривает культура	Что рассматривает экономическая наука
Наследуется	Экзогенные	Рациональные
и не вызывает вопросов	структуры	агенты
Связана с коллективной идентичностью	Коллективы	Индивиды
Мировоззрение,	Идеи, специфич-	Универсальные
которое влияет на поведение	ные для конкретного контекста	принципы
дований в области культуры; при этом большинство авторов применяет количественные методы для определения воздействия культурных различий на экономические результаты (Вагго and McCleary 2003; Fernandez 2007, 2008; Franke, Hof-stede and Harris Bond 1991; Guiso, Sapienza and Zingales 2006, 2009; Granato, Inglehart and Leblang 1996; Harrison 1992; Lu-ttmer and Singhal 2008; Noland 2005; Pryor 2005; Swank 1996; Tabellini 2007a, 2007b и др.). Другие исследователи применяют более исторический подход, изучая различия между культурой и институтами и их влияние на долгосрочное развитие (Clark 1988; Greif 1994, 2006; Kuran 2003, 2009; Landes 1998). Культура также возникает в чисто теоретических работах (Heydemann 2008; North 1990, 2005; Williamson 2000).
Возникает вопрос: что заставило экономистов внезапно вновь заинтересоваться культурой? В этой главе мы утверждаем, что возвращение культуры — это часть общих тенденций в экономической науке и вокруг нее (см. Roland 2004). С одной стороны, успех той версии экономической науки, которая стала доминировать после Второй мировой войны, привел к ее распространению в те области, которые раньше принадлежали другим наукам, и вследствие этого к столкновению экономистов с вопросами, которые традиционно были связаны с культурным анализом (например, Becker 1973; Becker and Murphy 2000; Levitt and Dubner 2005). С другой стороны, начиная с 1970-х годов важные процес
8о
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
сы в экономических исследованиях и экономической реальности вывели на передний план вопросы, на которые стандартная экономическая теория не могла ответить удовлетворительно. Поток экспериментальных исследований, начавшихся в 1970-е годы, начал подтачивать веру в модели, основанные на предпосылках о полной рациональности акторов и эффективности рынков (Camerer and Fehr 2006; Conlisk 1996; Kahneman and Tversky 1979; Thaler 1992, 2000). Финансовый кризис 2008 года, похоже, окончательно завершил этот процесс (The Economist 2009; Hodgson 2009). Среди прочих событий, повлиявших на ситуацию, было осознание того, насколько разными бывают в разных обществах долгосрочные экономические практики и результаты; этому осознанию способствовал впечатляющий рост экономики Восточной Азии и относительное отсутствие развития в Африке. Отсутствие удовлетворительных объяснений вдохновило многих экономистов на написание работ о «глубинных» факторах, определяющих экономическое развитие, одним из которых могла выступать культура (Acemoglu et al. 2001; Diamond 1997; Glaeser et al. 2004; Hall and Jones 1999; Landes 1998; La Porta et al. 2008; Rodrik et al. 2004). Рост экономики Восточной Азии также (временно) сделал популярной мысль о том, что на экономику и проблемы развития можно смотреть не с одной, а с нескольких точек зрения, бросив вызов идее об одной универсальной теории для всех стран. Крах коммунизма сыграл здесь свою роль: противостояние между коммунизмом и капитализмом маскировало многие различия между капиталистическими странами, так что его исчезновение внезапно раскрыло исследователям глаза на такие различия между рыночными странами, которые они никак не могли объяснить.
Подобные события послужили для экономистов приглашением выглянуть за пределы традиционных границ их науки. Одни экономисты обратились к когнитивным наукам и психологии, чтобы усовершенствовать постулат о рациональности и найти парадигму, которая бы убедительней опиралась на эмпирические наблюдения и лучше объясняла реальность (Denzau and North 1994; Kahnemann 2003; Thaler 1991,1993, 2005), а другие решили сосредоточиться на историческом и социальном контексте, в котором происходят экономические процессы. Примером второго направления служит так называемая новая институциональная экономика, связанная с именами таких ученых, как Дуглас Норт,
ОБЪЯСНЕНИЕ ВОЗВРАЩЕНИЯ КУЛЬТУРЫ...
81
Оливер Уильямсон и Авнер Грейф. Другим примером служит подход с точки зрения разновидностей капитализма (Albert 1991; Hampden-Turner 1994; Hall and Soskice 2001). Когда экономисты вышли за рамки привычных им парадигм, культура —определявшаяся как противоположность всему, что раньше представляла собой экономическая наука, — естественным образом стала частью общей картины.
Развитие других общественных наук облегчило экономистам этот шаг по направлению к культуре. Появление кросскультурных массивов данных, разработанных Ингл-хартом (Inglehart 1977, 1997а), Хофстеде (Hofstede 2001) и Шварцем (Schwartz 1994, 2006), и таких проектов, как Chinese Culture Connection и GLOBE (Chinese Culture Connection 1987; Harris Bond 1988; House et al. 2004), позволило исследователям изучать культуру при помощи количественных методов. Для политологов культура сделалась предметом интереса после выхода работ Хантингтона (Huntington 1993, 1996; Harrison and Huntington 2000), когда появились книги о последствиях культурных различий (Jackman and Miller 1996; Lane and Ersson 2005). Наконец, антропология, наука, традиционно изучавшая культуру, начала отказываться от крайних интерпретативных и постмодернистских идей в пользу более динамичного, если не стратегического понимания культуры, которое проще было примирить с экономической точкой зрения (Fine 2002).
Обо всем этом рассказывается в третьей главе. История возвращения культуры начинается в тот момент, когда заканчивается история разрыва между культурой и экономической наукой: в середине XX века. Обсуждая период после Второй мировой войны, мы сможем проследить постепенное продвижение культуры в область экономической науки вплоть до ее сегодняшней относительной популярности.
3.2.	Современная экономическая теория: бескультурная наука
После Второй мировой войны экономическая теория интересовалась культурой весьма мало. До некоторой степени это пренебрежение культурой отличало ее от прочих общественных наук. Однако оно также отражало общую тенденцию. В то время культура—особенно национальная культура— как тема для исследований вызывала у представителей
82
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
общественных наук сомнения. Компаративные исследования национальных культур (в рамках экономической науки представленные Немецкой исторической школой) были популярны с XIX века и даже еще раньше, что привело к написанию таких работ, как «Опыт о нравах и духе народов» Вольтера (Voltaire 1963), десятитомник Вильгельма Вундта о народной психологии (Wundt 1911-1920), а также «Модели культуры» Рут Бенедикт (Benedict 2005).
Однако к 1950 году ситуация изменилась. События 1930-х и 1940-х годов научили людей крайне осторожно относиться к любым заявлениям о национальном характере. Губительные последствия политического национализма, кульминацией которого стали две мировые войны, привели к тому, что приписывание любому народу или стране специфических характеристик, идей, ценностей и идентичностей воспринималось с большим подозрением. Многие —хотя и не все —из опубликованных ранее исследовательских работ на тему национального характера были объявлены псевдонаучными книгами, содержащими плохо прикрытые националистические мифы и расистские стереотипы. Но не только подозрительное отношение ко всему, что напоминало о национализме и расизме, заставляло людей с осторожностью воспринимать исследования на тему национальной культуры: свою роль в этом отношении сыграло и растущее разочарование в колониализме. Аргументы о культурном характере народа или страны касались не только развитых стран; идеи о культурной склонности того или иного народа к лени либо же о несовместимости культуры какого-либо народа с рациональным мышлением или демократией с самого начала использовались для оправдания колониального проекта. С началом деколонизации это начали понимать все больше людей. Колониальные предрассудки сделались мишенью нападок, что стало дополнительным ударом для исследований национального характера (см., напр.: McGowan and Purkitt 1979). Хотя исследования культуры отстающих в развитии стран пережили свои пять минут славы на волне теории модернизации (прежде всего McClelland 1961), они тоже стали мишенью для критики (Hirschman 1965). Исследования национальных культур испорчены национализмом, расизмом и колониализмом: таков был общественный вердикт. В культурной антропологии, где темы культуры было никак не избежать, авторы отреагировали на подобное отношение разработкой теорий, подчеркивавших общие черты и рациональность разных культур
ОБЪЯСНЕНИЕ ВОЗВРАЩЕНИЯ КУЛЬТУРЫ...
83
(напр.: Levi-Strauss 1980,1966; Леви-Стросс 1999, 2010), или же использованием инсайдерской точки зрения (как, например, Гирц). В этих подходах народ больше не использовался как единица хранения культуры. Национальная культура стала минным полем, ступить на которое не отваживался почти никто. Большинство авторов отказались от этой темы, по крайней мере, до появления исследовательских методов, которые позволили бы избежать стереотипов и принесли бы более достоверные знания (Hofstede 2001:13).
Помимо этой общей тенденции, неоклассическая экономическая теория имела несколько собственных дополнительных проблем с культурой. Ее приверженность аксиоме собственного интереса и преданность методологическому индивидуализму особенно мешали ей учитывать культуру (Blaug 1992; Hermann-Pillath 2006). Культура часто понималась как когерентное и всеобъемлющее целое, в котором почти исчезали индивиды: эту тенденцию иллюстрируют популярные идеи о «японской культуре» или «африканской культуре». «Атомистический» подход неоклассических экономистов плохо справлялся с такой концепцией (Hermann-Pillath 2006). Если поведение каждого японца можно было свести к некой «японской культуре», то какую роль оставалось играть теории о принятии индивидуальных решений? Более того, если такая культура считается унаследованной данностью для индивидуальных акторов, то как это сочетается с идеей о том, что рациональные акторы целенаправленно планируют результаты своей деятельности? Наконец, идея культурного разнообразия, определяющего поведение людей, противоречит идее экономистов о том, что универсальной мотивацией индивида выступает собственный интерес. Фокусируя внимание на универсальных элементах человеческого поведения, экономическая наука почти автоматически исключает культурные различия.
Все это привело к тому, что культуре почти не уделяли внимания общественные науки и совсем не уделяла внимания экономическая наука. Будет совсем небольшим преувеличением сказать, что экономическая наука периода после Второй мировой войны была строгой, технической наукой, использовавшей формальные аналитические модели, в центре внимания которых находились исключительно рациональность и собственный интерес. И однако именно в этой экономической науке культуре предстояло медленно завоевать себе место.
84
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
3.3.	Возвращение культуры
Возвращение экономической науки к «гуманитарным вопросам» проходило в два этапа. Первым этапом была экспансия экономической мысли. В этот период экономическая теория начала применяться в тех исследовательских областях, которые традиционно отводились другим научным дисциплинам, а другие общественные науки начали использовать элементы экономической модели рационального выбора. Вторая фаза была, по сути, реакцией на первую. Применение экономических принципов во многих областях сразу заставило людей увидеть ограниченность экономической модели. В ответ на это экономическая теория начала в дополнение к собственному анализу уделять больше внимания идеям из области психологии, социологии и культурологии.
3-3-1. Расширение экономической мысли
Хотя экономическая теория и другие общественные науки долгое время сосуществовали друг с другом (как мы обсуждали в предыдущей главе), начиная с конца 1970-х годов они оказались в состоянии конкуренции за территорию. Во многом ситуация была связана с интерпретацией предмета экономической науки, сформулированной Лайонелом Роббинсом в 1932 году и повсеместно принятой после Второй мировой войны. Роббинс (Robbins 1932; Роббинс 1993) определил экономическую теорию как науку, изучающую «человеческое поведение с точки зрения соотношения между целями и ограниченными средствами, которые могут иметь различное употребление». Экономическая наука, согласно этому определению, концентрируется только на одном параметре или типе деятельности, которым никак не ограничивается социальное поведение. В этом смысле определение Роббинса четко задает область интересов экономической науки. Однако можно также отметить, что экономическая наука в понимании Роббинса не имеет в качестве предмета конкретной области жизни в том смысле, в котором можно сказать, что психология изучает психику, антропология изучает незападные сообщества, а исследования бизнеса занимаются поведением компаний. Хотя определение Роббинса ограничивает эко-
ОБЪЯСНЕНИЕ ВОЗВРАЩЕНИЯ КУЛЬТУРЫ...
«5
комический анализ одним классом поведения, оно позволяет экономической науке заниматься любыми областями. Традиционно экономисты применяли свой анализ только к рынкам или органам экономического планирования, но в принципе экономическая теория не была ограничена лишь этими сферами. В начале 1970-х годов чикагские экономисты под предводительством Гэри Беккера начали применять экономический анализ к областям, которые экономисты традиционно игнорировали, например, к области брака и семьи (Becker 1973; Cochrane 1975; Schultz 1975). Они утверждали, что эти сферы подчиняются принципам экономической рациональности точно так же, как потребление и торговля, и могут так же анализироваться. Эта идея была четко сформулирована в статье Стиглера и Беккера 1977 года под названием «De Gustibus non est Disputandum», в которой говорится, что «вкусы не меняются по прихоти и не слишком отличаются у разных людей. Согласно этой точке зрения, никто не спорит о вкусах по той же причине, по какой никто не спорит о Скалистых горах: они существуют, будут существовать и одинаковы для всех» (Stigler and Becker 1977: 76; Стиглер и Беккер 1994), а также что «все изменения в поведении объясняются изменениями цен и доходов, то есть именно теми переменными, которые обеспечивают целостность и определяют силу экономического анализа».
Аналогичный процесс шел в экономике развития, и возглавляли его, среди прочих, Иэн Литтл, Бела Баласса, Энн Крюгер и Дипак Лал. Эти авторы выступали за то, чтобы вернуть базовые рыночные принципы в теорию и практику экономики развития, или, точнее, за то, чтобы упразднить экономику развития как теорию, отдельную от стандартной экономической науки (см., напр.: Lal 1985). Идея опять же заключалась в том, что нет таких областей, где действуют какие-либо иные механизмы, кроме экономических, и что рыночные принципы можно и нужно применять в контексте развивающихся стран. В результате сложилась ситуация, в которой «экономика развития сегодня —это экономика мейнстрима применительно к бедным странам» (Kanbur 2002).
Все эти процессы можно подытожить следующим образом: в то время как раньше экономическая наука оставляла некоторые вопросы на изучение социологам, психологам и антропологам, новое поколение неоклассических авто
86
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
ров выступало за подход, который ставил под сомнение сам смысл существования всех остальных общественных наук. Если принцип экономической рациональности применим ко всем областям, то нет никакой нужды в отдельных науках для изучения развивающихся стран, сексуальных отношений, религиозных догм или истории искусства; достаточно стандартной экономической модели. Эта идея была равноценна восприятию всего мира как рынка и сильно способствовала уничтожению границы между экономикой и социологией. Однако это уничтожение шло за счет процесса, который можно назвать экономизацией социологии. Экономическая наука начала претендовать на темы, ранее считавшиеся социологическими, и так продолжалось до тех пор, пока рациональный выбор не стал восприниматься как основа социальной теории также и в рамках социологии. Популярность социологов, занимающихся рациональным выбором, таких как Коулмен (Coleman 1990), можно рассматривать как продолжение этой тенденции, отчасти начатой Беккером.
Склонность экономической модели к расширению области применения была в то же время связана с социально-политическими событиями, поскольку опиравшийся на нее «неолиберализм» оказывал огромное влияние на экономическую политику. В области экономики развития, например, возрождение неоклассической теории поддержали растущая роль и влияние Международного валютного фонда (МВФ), когда в начале 1980-х годов многие развивающиеся страны были вынуждены обратиться к нему за помощью. МВФ требовал рыночных реформ как обязательного условия оказания помощи. Со временем возник так называемый вашингтонский консенсус о том, что экономический рост должен быть следствием структурных реформ: установления стабильного курса валюты, финансовой прозрачности, либерализации торговли, приватизации, дерегулирования и сбалансированного бюджета.
Более или менее одинаковые рекомендации давались всем развивающимся странам, нуждавшимся в помощи. Этот подход «всех под одну гребенку» основывался на понимании экономической науки как вместилища объективных знаний, представляющих универсальные, неизбежные принципы. Когда оказалось, что многие из программ структурных реформ имеют высокие социальные издержки в краткосрочной перспективе, это сочли неудачным,
ОБЪЯСНЕНИЕ ВОЗВРАЩЕНИЯ КУЛЬТУРЫ...
87
но неизбежным обстоятельством, ценой, которую приходится заплатить за экономически необходимые меры (эту цену часто называли издержками динамической адаптации). Конкретный контекст не играл никакой роли; одни и те же рыночные принципы применялись везде.
3.3.2.	Ограничения рыночной модели
Вторая фаза интеграции культуры и экономики была реакцией на это постепенное распространение экономи-стических идей в сферы, ранее не считавшиеся областью применения экономических принципов. Вашингтонский консенсус впервые пошатнулся в конце 1980-х годов, когда критики заговорили о катастрофических последствиях программ структурных реформ во многих развивающихся странах. Однако потребовался еще десяток лет, чтобы эта критика достигла внутренних кругов Всемирного банка и ВМФ. Тот факт, что в 1997 году главным экономистом и старшим вице-президентом Всемирного банка стал Джозеф Стиглиц, свидетельствовал о растущем понимании того, что способность неолиберальной модели искоренить бедность и способствовать развитию весьма ограничена. «Неоднозначные успехи» программ структурных реформ послужили только одним фактором этой резкой перемены настроения; другим фактором выступил крах коммунизма в 1989 году и связанное с ним внедрение модели свободного рынка в бывших странах советского блока.
Крушение коммунизма в странах «второго мира» было важным событием не только с точки зрения политики, но и для экономической мысли. Вначале многие либеральные ученые встретили его с радостью, как победу либерально-демократической рыночной модели, а некоторые даже объявили о наступлении конца истории (The Economist, December 26: 1992; Fukuyama 1992; Фукуяма 2010). Предполагалось, что эта кульминация неолиберального проекта требовала универсального распространения рыночных принципов. Однако заявления о наступившей наконец победе неолиберализма вызвали определенные возражения. Во-первых, вскоре оказалось, что переделывать бывшие коммунистические страны в капиталистические — задача куда более сложная, чем принято было считать. Радикальная либерализация привела к полному хаосу во многих посткоммунистических странах, где с переходом к рыноч
88
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
ной экономике существенно упал уровень жизни, В реальности однотипные неолиберальные рецепты реформ часто оказывались проблематичными: они приводили к разрушению всевозможных механизмов социальной защиты, росту безработицы и тенденции к развитию коррупции и плутократии. В результате экономисты осознали, что неявная идея, стоявшая за многими из этих реформ, — а именно, что можно создать функционирующую рыночную экономику путем простого отказа от регулирования —была чрезмерно упрощенной. Поэтому все большее внимание стало уделяться роли институтов в экономике и конкретным проблемам и сложностям, возникающим из социального контекста, в котором осуществляется намеченная экономическая политика.
В то же самое время исчезновение общего врага в лице коммунизма привело к обострению разногласий в лагере рыночных стран; возможно, что эти разногласия возникли вследствие попыток в какой-то форме уравновесить строгое неолиберальное толкование капитализма. Так стали появляться работы, посвященные анализу разновидностей капитализма и привлекающие внимание к контекстуальным различиям между институтами и культурой (см, например, Albert 1991; Hampden-Turner and Trompenaars 1994; Hodgson 1995; Dore et al. 1999; Hall and Soskice 2001). Альбер (Albert 1991; Альбер 1998), один из родоначальников спора, объявил о новом противостоянии между «неоамериканской моделью» («1е modele neo-americain»), в центре которой находятся краткосрочная прибыль и предпринимательские усилия индивида, и «рейнской моделью» («1е model rhenan»), в центре которой — коллективный успех, консенсус и долгосрочная стабильность. Альбер утверждал, что благодаря другим ценностям, институтам и культурному контексту возможны и другие формы капитализма, отличные от англосаксонского типа.
Появлению подобной литературы, в которой внимание часто сосредоточивалось на уровне фирмы, сопутствовало возобновление энтузиазма по поводу эмпирических, кросс-культурных компаративных исследований. В то время как после Второй мировой войны исследования национальной идентичности вызывали недоверие и считались ненаучными предрассудками, теперь в распоряжении ученых появились обширные массивы кросскультурных данных, на которые можно было опираться при изучении культурных
ОБЪЯСНЕНИЕ ВОЗВРАЩЕНИЯ КУЛЬТУРЫ...	89
различий. Примеры таких источников данных включают европейские и мировые исследования ценностей (Inglehart 1977,1981,1997), базы данных, разработанные Хофстеде (Hof-stede 2001) и Шварцем (Schwartz 1994, 2006), а также другие проекты, такие как Chinese Culture Connection и GLOBE (Chinese Culture Connection 1987; House et al. 2004; подробное обсуждение см. в главе 5).
В экономической статистике также появились важные новые источники данных. С 1968 года Организация Объединенных Наций спонсировала программу международного сопоставления цен, чтобы собрать статистику об экономическом состоянии разных стран, которую можно было бы сравнивать на международном уровне. Со временем этот проект привел к появлению базы данных Саммерса и Хестона (также известной под названием Penn World Tables), опубликованной в 1991 году (Summers and Heston 1991). Доступность сопоставимых экономических данных привела к бурному размножению публикаций, посвященных эмпирической стороне экономического роста, в которых экономическая успешность объяснялась постоянно расширяющимся набором переменных. Кульминацией этих публикаций стала работа Сала-и-Мартина с угрожающим названием «I just ran four million regressions» («Я только что прогнал четыре миллиона регрессий»; Sala-i-Martin 1997). В сочетании с новыми данными исследований ценностей данные Саммерса и Хестона способствовали появлению множества работ на тему культуры и экономической эффективности; во всех этих работах использовались кросс-культурные компаративные методы. Для примера можно назвать исследования, в которых проводится регрессионный анализ экономического роста с использованием культурных параметров (Franke et al. 1991; Dieckmann 1996; Granato et al. 1996). Другие авторы связывали культуру с независимостью центрального банка и стабильностью цен (De Jong 2002), инновациями (Shane 1993), а также предпринимательством, перераспределением и национальными сбережениями (Guiso et al. 2006). В таких работах, как Вагго and McCleary (2003), Guiso et al. (2003) и McCleary and Bar-ro (2006), авторы пытались установить связь между религией и экономическим ростом; другие же концентрировались на влиянии фактора доверия на экономический рост на душу населения (Knack and Keefer 1997); больше об этом рассказывается во второй части книги.
90
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
Хотя возобновление интереса к разным формам капитализма подогревалось ростом влиятельности капиталистических систем в мире после 1989 года, господство капитализма было определенно не единственным его источником. Осознанию различий между разными капиталистическими странами также очень сильно поспособствовала еще одна тенденция в международной экономике: экономический рост Японии, а вслед за ней и других «азиатских тигров».
З-З-З- Споры об азиатских ценностях
Внушительный скачок в развитии, который совершила группа азиатских стран, был загадкой для множества наблюдателей. Весьма показательно, что публикация Всемирного банка 1993 года, в которой анализировалось экономическое развитие Кореи, Тайваня, Гонконга, Сингапура, Малайзии, Тайланда и Индонезии, была озаглавлена «The East Asian Miracle», «Восточноазиатское чудо» (World Bank 1993). Многим экономистам, привыкшим к историям о стагнации и провале попыток развития, экономическая история этих восточноазиатских стран казалась не меньше чем чудом. Поиски убедительного объяснения развития в Восточной Азии привели к появлению всевозможных гипотез. Среди них выделялась теория, предполагавшая, что этот экономический успех объяснялся некими «азиатскими ценностями».
Ранние работы, в которых экономический рост в Азии связывался с культурой, как правило, рассматривали Японию и особенно роль традиции конфуцианства (Dore 1967; Kahn 1979; Levy Jr. 1962). В конце 1980-х и начале 1990-х годов, когда развитие началось и в других странах Восточной и Юго-Восточной Азии, споры ученых стали оживленнее (Dore 1990; Dore and Whittaker 2001; Levy Jr. 1992; Harris Bond 1988; Harrison 1992; Hitchcock 1994; Lodge and Vogel 1987; Nuyen 1999; Patten 1996; Chinese Culture Connection 1987). В целом исследователи стали делать меньший упор на роль конфуцианства, обратившись к более нейтральному термину: «азиатские ценности»1. Согласно тезису об азиат
1. Когда к азиатскому экономическому чуду присоединились такие преимущественно мусульманские страны, как Малайзия и Индонезия, стало проблематично связывать его с конфуцианством. Однако и в таких предположительно конфуцианских странах, как Сингапур, роль конфуцианства часто была меньшей, чем предполагали авторы, писав-
ОБЪЯСНЕНИЕ ВОЗВРАЩЕНИЯ КУЛЬТУРЫ...	91
ских ценностях азиатская культура поощряет бережливость, труд и инвестиции в образование. Кроме ценностей, напрямую влияющих на экономику, азиатские ценности также включают в себя почтительное отношение к родителям, коллективизм, поиск консенсуса, дисциплинированность и уважение к власти. Считалось, что эти ценности косвенным образом привели к азиатскому экономическому чуду, поскольку их продуктом был рациональный, квалифицированный и обособленный государственный аппарат, настроенный на экономическое развитие всего общества своей страны (Dore and Whittaker 2001)* 2.
Возникновение этого тезиса было неудивительным. Всегда принято было считать, что культура—это единственное, чем богаты развивающиеся страны. Не случайно единственной областью экономической науки, в которой культура и социальный контекст продолжали играть существенную роль после Второй мировой войны, была экономика развития. В сущности, сама идея отдельной экономической теории для развивающихся стран основывалась на тенденции смотреть на мир дихотомически, противопоставлять традиционные, иррациональные развивающиеся страны современному развитому миру. «Развиваться» в теории модернизации 1950-х и 1960-х годов означало становиться ближе к развитым странам. Однако в то же время спор о развитии
шие об азиатских ценностях. Это подтверждает эволюция программы религиозного образования в средних школах Сингапура в начале 1980-х годов. В первоначальных версиях программы конфуцианство вообще не упоминалось (в отличие от занятий по буддизму, индуизму, изучению Библии и мировых религий). Когда оно, наконец, было добавлено в программу, в Сингапуре не оказалось необходимых экспертов по этике конфуцианства, и учителей пришлось ввозить из-за рубежа. Наконец, очень немногие ученики выбирали изучать в качестве религии конфуцианство: большинство учеников-китайцев выбирали буддизм (Hill 2000: 19-20). Второй причиной отказаться от идеи о роли религиозного наследия в дискуссиях на тему азиатских ценностей стал тот факт, что правительства считали, что обсуждение религии потенциально может обострить этнические конфликты (Hill and Lian 1995: 205-210; Maseland and Peil 2008).
2. Эта часть тезиса стала объектом критических исследований, в которых под сомнение ставилась связь между азиатской культурой и режимами правления в азиатских странах (например, Barr 1999; Khoo 2002). Особенно спорным вопросом был вопрос о совместимости демократических прав и принципов с такими предположительно азиатскими качествами, как уважение к власти и ориентированность на коллектив (Вае 2008; Kim 1994; Li 1997).
92
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
основывался на противостоянии Востока и Запада, в котором «Запад» обозначал развитые европейские и североамериканские современные общества, а «Восток» — традиционные, мистические, сельскохозяйственные общества. Эти дихотомии накладывались друг на друга, как показывает распространенное употребление слова «Запад» для обозначения богатых, развитых стран. Восток против Запада, традиционные страны против современных и отстающие против развитых— все эти бинарные противопоставления делили мир на части примерно одинаковым образом.
Долгое время у такого деления мира на рациональную и развитую и менее продвинутую, традиционную части была только одна проблема: Япония. Япония была страной одновременно развитой и не западной. Она не вписывалась в дихотомию модернизации и потому привлекала внимание многих ученых (см., напр.: Levy Jr. 1962; см. также Hodgson 1995: 582). Япония была теми «ими», которые каким-то образом стали «нами»3. Проблема усилилась, когда «азиатская аномалия» распространилась на другие страны и регионы, такие как Корея, Тайвань, Гонконг, Сингапур, Малайзия и Тайланд. Пропорциональным образом вырос и интерес к «азиатскому чуду».
Учитывая все это, пожалуй, неудивительно, что споры о развитии Азии приняли культурный оборот. В конце концов, мы все еще рассматривали часть мира, которая предположительно была противоположностью современной рациональности, культурным местом, погруженным в традиции,—ведь хотя мы изменили дихотомию «развитый — неразвитый», все остальные противопоставления сохранились. Поэтому мы читаем у Рональда Дора и соавторов, что «Япония и Германия остаются очень разными. Экономические институты Японии глубоко социально укоренены» (Dore et al. 1999: 117), или у Доналда Кацнера, что «почти нет причин использовать собственный интерес или рациональность как основные предпосылки при объяснении экономического поведения японцев» (Katzner 2008: 25). Посыл здесь ясен: когда Восток развивается, развитие должно произрастать из его традиций.
Даже когда разговоры об азиатских ценностях поутихли
3. Показательный пример этого неоднозначного статуса —тот факт, что Голландское центральное бюро статистики официально классифицирует иммигрантов из Японии как «западных иммигрантов» (CBS 2004).
ОБЪЯСНЕНИЕ ВОЗВРАЩЕНИЯ КУЛЬТУРЫ...
93
в связи с финансовым кризисом в Азии в 1997 году, они уже стали стимулом для возрождения культурализма в экономической науке. Роль культурализма в дебатах о Восточной Азии выросла, и одновременно с этим в экономических дебатах в целом усилилось внимание к Восточной Азии; вместе эти две тенденции способствовали тому, что учитывать культуру в экономической науке стало приемлемым. Таким образом, именно на волне споров об азиатских ценностях вновь начали возникать работы по экономической истории, в которых звучала идея, что к подъему Запада привела западная культура. Самыми известными из таких работ были книга Дэвида Ландеса The Wealth and Poverty of Nations, «Богатство и бедность народов» (Landes 1998), а также сборник статей Харрисона и Хантингтона (Harrison and Huntington 2000; Хантингтон и Гаррисон 2002). Культура—в 1980-е годы все еще крайне непривычная тема —стала чем-то, что нужно было принимать во внимание.
3.3.4. Культура входит в мейнстрим.: новая институциональная экономика и поведенческая экономика
Как мы уже говорили, связь между экономической теорией и другими общественными науками в последние десятилетия крепла и развивалась в двух направлениях. Во-первых, происходило то, что можно назвать экономизацией общественной науки: процесс, проявившийся в подъеме социологии рационального выбора и росте влияния чикагской школы. Такому развитию событий способствовали такие влиятельные авторы, как Гэри Беккер и Джеймс Коулмен. Этот процесс нужно понимать не как истинную интеграцию разных точек зрения, но, скорее, как аннексию (иногда именуемую колонизацией) неоклассическим экономическим анализом областей, которые ранее принадлежали другим наукам. Частью этого движения также была неоклассическая контрреволюция в экономике развития под предводительством таких авторов, как Дипак Лал, Энн Крюгер, Иэн Литтл и Бела Баласса.
Во-вторых, отчасти в качестве реакции на эту «аннексию», с конца 1980-х годов исследователи начали уделять больше внимания комплементарному контексту экономического поведения. В результате этого произошло то, что можно назвать социологизацией экономической науки. В ходе
94
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
этого процесса экономическая наука приобрела более реалистичный характер и большую практическую релевантность, поскольку начала учитывать влияние дополнительных, более «мягких» факторов. Идея о разновидностях капитализма, внезапное появление обширной эмпириче
Дуглас Норт
Дуглас Норт, родившийся в 1920 году, начал свою карьеру как историк экономики: он изучал тему экономического роста США с точки зрения неоклассической теории. В начале 1970-х годов он обратился к теме экономической истории Европы, что заставило его задаться вопросами о глубинных структурных трансформациях в обществе и экономической системе. Норт вскоре обнаружил, что для анализа таких трансформаций неоклассические инструменты неудовлетворительны. Поэтому он попытался разработать анализ, в центре внимания которого находились бы институты, написав в процессе ряд книг: «Подъем западного мира» (1973Х «Структура и изменения в экономической истории» (1981), «Институты, институциональные изменения и функционирование экономики» (North 1990; Норт 1997), а также свою последнюю работу, Understanding the Process of Economic Change, «Понимание процесса экономических изменений» (North 2005; Норт 2010). С каждой из этих книг Норт все дальше уходил от стандартной неоклассической теории, хотя он так и не отказался от использования аргументов о рыночном обмене и редкости в качестве основы своих исследований.
Для Норта институты —это правила игры. Анализируемые с точки зрения неоклассической теории, эти социальные правила и нормы развиваются через реакции на изменения в ценах и возможностях. В неоклассической картине мира такие рыночные процессы в принципе должны привести к эффективному равновесию. В реальном мире, однако, институты не всегда эффективны. Более того, неэффективные институты не просто существуют, но и весьма живучи. История полна примеров расходящихся (дивергентных) траекторий развития. Для Норта это положение дел было загадкой, которую он попытался разгадать в «Институтах, институциональных изменениях и функционировании экономики», вероятно, своей самой важной работе.
Основной аргумент Норта заключается в том, что неоклассическая экономическая теория ошибочно исходит из предпосылки о совершенно информированных, рациональных индивидах, которые принимают решения в мире, лишенном трансакционных издержек. Если информация дорого стоит, то люди будут ограниченно рациональны и будут стремиться создавать институты — нормы, ценности, правила поведения, — которые облегчают им принятие решений, делают его более предсказуемым
ОБЪЯСНЕНИЕ ВОЗВРАЩЕНИЯ КУЛЬТУРЫ...
95
ской литературы на основе массивов данных Инглхарта, Хофстеде и прочих, а также работы на тему азиатских ценностей—все это примеры второй тенденции.
Хотя вторая тенденция определенно набирала силу начиная с 1980-х годов, теоретическое ядро экономической
и менее неопределенным. Однако эти институты, которые, по сути, проявляются в негибкости поведения, имеют свои трансакционные издержки. Уровень таких трансакционных издержек может быть разным, и именно он определяет относительную эффективность институтов общества и успешность его экономической системы.
Институты могут меняться из-за индивидуального поведения в ответ на изменение цен и субъективно воспринимаемых возможностей. Однако адаптивность институтов ограничена, поскольку они уходят корнями в более глубокие институты, такие как принятые в обществе убеждения и верования, религия и культура. Хотя институты на этих уровнях подвержены эволюции, влияние на них деятельности индивида неизвестно индивидуальному актору, который, как правило, воспринимает эту культуру, религию и так далее как заданные характеристики своего окружения. Эта укорененность создает трансакционные издержки, которые не дают происходить радикальным изменениям в институциональной структуре и позволяют институтам меняться только дискретно. Таким образом объясняются различия в траекториях развития разных стран: страны не просто учатся друг у друга и копируют чужие успешные стратегии.
Мы видим здесь попытку расширить неоклассическую экономическую теорию так, чтобы она стала более реалистичной. Для выполнения этой задачи Норт обращается к понятию трансакционных издержек и ослабляет предпосылки о совершенной рациональности. В то же время появление и развитие этих отклонений от неоклассической модели анализируется при помощи более или менее неоклассических инструментов. В своих более поздних работах, таких как статья «Общие ментальные модели: идеологии и институты» (Denzau and North 1994) и книга «Понимание процесса экономических изменений» (North 2005; Норт 2010), Норт пытается подкрепить понятие ограниченной рациональности, углубившись в когнитивную науку. Его цель —понять, как работают разум и мозг, как это связано с проблемой выбора людьми, а также с их системами убеждений. Здесь мы вновь видим стремление разработать более реалистичную модель того, как люди принимают решения и действуют, чтобы с ее помощью понять глобальные исторические процессы. Однако при этом Норт сохраняет ориентированность на принятие решений индивидом, рыночный обмен и в некоторой степени экономическую рациональность.
96	КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
науки она не затронула. В принципе входившие в нее подходы были эмпирическими, они не столько атаковали экономическую теорию, сколько дополняли ее. Даже работы по экономической истории такого автора, как Ландее (Landes 1998), не были направлены конкретно на экономическую теорию. Все это изменилось с приходом новой институциональной экономики (НИЭ), которая была изначально теоретическим проектом. Новая институциональная экономика, основными представителями которой были Дуглас Норт, Рональд Коуз и Оливер Уильямсон, была, возможно, самым важным новым направлением мысли, в котором экономическая наука сочеталась с другими общественными науками. Этого статуса она добилась благодаря тому, что сумела соединить обе описанные выше тенденции. Новая институциональная экономика родилась из идеи о том, что любой осмысленный анализ реальности должен учитывать контекст, но при этом настаивала, что комплементарные факторы нужно рассматривать с точки зрения и при помощи инструментов экономической теории. Иными словами, социальный контекст имеет значение, но для анализа этого контекста нужна экономическая теория. Такой интегративный подход мы находим в трудах Дугласа Норта.
Новую институциональную экономику с ее стремлением инкорпорировать все то, что раньше считалось второстепенными вопросами, в адаптированную базовую экономическую модель, можно рассматривать как попытку истинной интеграции изучения экономики и таких «гуманитарных вопросов», как культура и институты. Это была не какая-то «экономическая теория с довеском». НИЭ пыталась создать более всеобъемлющую, реалистичную экономическую теорию, которая охватывала бы больший круг проблем и событий. Можно спорить о том, насколько новый институционализм преуспел в достижении этой цели (мы еще поговорим об этом в главе 4), но важна уже сама по себе поставленная задача.
Параллельно развитию НИЭ и отчасти в дополнение к ней в микроэкономике произошли важные методологические изменения, связанные с развитием поведенческой экономической теории, в особенности с использованием именно теории игр. Используя традиционные методы из теории игр, (микро) экономисты за последние тридцать лет накопили большой объем материалов, свиде
ОБЪЯСНЕНИЕ ВОЗВРАЩЕНИЯ КУЛЬТУРЫ...
97
тельствующих, что «многие люди нарушают предпосылки о рациональности и предпочтениях, которые принято делать в экономической науке» (Conlisk 1996: 674; Camerer and Fehr 2006: 47). Хотя многие из этих выводов о человеческом поведении уже были сделаны и подробно описаны Адамом Смитом (см. Ashraf et al. 2005), эти книги, совмещавшие микроэкономику и психологию, показали, что «люди нечасто формируют рациональные убеждения, на их поведение систематически влияют объективно неважные детали, они предпочитают, чтобы с ними обращались справедливо, и противятся несправедливым результатам, и они не всегда выбирают то, что в их интересах» (Camerer and Fehr 2006: 47)*. В результате разнородности и разнообразия поведения небольшие различия в исходном состоянии институтов приводят к крупным различиям в достигнутых результатах (Bowles 2004). Отношения между взаимодействующими индивидами с разнородными предпочтениями и совокупными результатами занимают главное место в повестке дня многих экономистов-бихевиористов.
Вышедшая в 2003 году книга Камерера, Левенштейна и Рабина «Прогресс в поведенческой экономике» подводит итог развитию исследований в области психологических основ (микро)экономических решений, начиная с основополагающей статьи Канемана и Тверски о теории перспектив в журнале Econometrica в 1979 году (классический обзор разработок в области психологии и экономической науки см. в DellaVigna 2009, Earl 2005 и Lewin 1996). Экономисты-бихевиористы утверждают, что предпосылки, лежащие в основе их моделей, более реалистичны, чем предпосылки неоклассической модели. Критика метода, используемого в поведенческой экономике, встречается редко, учитывая сегодняшнюю популярность этой теории, но это не означает, что все согласны с дополнительной ценностью этой новой волны экономических исследований. Например, Рубинштейн (Rubinstein 2006) утверждает, что в кни-
4. Отметим, что это не означает, что результаты, соответствующие стандартной экономической модели, невозможны. В зависимости от структуры разнородности агентов и структуры социального взаимодействия коллективные результаты, близкие к тем, что предсказывает модель, основанная на идее экономического человека, бывают реалистичными (Camerer and Fehr 2006).
98
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
гах по психологии и экономике шило, то есть предпосылка о полной рациональности, сменилось на мыло —ничуть не лучшие предпосылки, — и перечисляет не менее нереалистичные предположения, из которых исходят авторы в этой новой и развивающейся области.
Хотя многие исследователи этой направленности используют эксперименты, с точки зрения методологии поведенческие экономисты являются эклектиками (Camerer and Loewenstein 2003) и используют широкий ассортимент методов, в том числе компьютерное моделирование и сканирование головного мозга, которое породило новый подраздел науки под названием «нейроэкономика» (см., напр.: Camerer et al. 2005). В некотором смысле единственный определяющий параметр современных исследований в области поведенческой экономики— это внимание к контексту. Вместо того чтобы смотреть на контекст как на переменную, производящую досадный шум (как, например, в экспериментальной экономике), поведенческие экономисты (точнее, представители общественных наук, потому что поведенческой экономикой занимаются не только экономисты, но и другие ученые, например психологи; так, в 2002 году нобелевскую премию по экономике получил психолог Даниэль Канеман) интересуются как раз влиянием этого контекста и рассматривают его как «эффект подхода» (Camerer and Loewenstein 2003). Такие явления, как эффект фрейминга, эффект якоря и обращение предпочтений, предполагают, что предпочтения — это не предопределенные экзогенные системы кривых безразличия, как пишут в учебниках по микроэкономике (DellaVigna 2009; Guiso 2008).
Ясно, что и НИЭ, и поведенческая экономическая наука свидетельствуют о расширении экономической теории, благодаря которому она стала более внимательной к социальному контексту и сформировала такую теоретическую среду, в которой нашлось место для культуры. В результате этого культура начала привлекать внимание тех авторов, которых можно назвать «серьезными» экономистами и которые не принадлежат к новой институциональной школе (напр., Lal 1998; Лал 2007; Barro and McCleary 2003). В экономической мысли начала XXI века культура определенно имеет значение.
ОБЪЯСНЕНИЕ ВОЗВРАЩЕНИЯ КУЛЬТУРЫ...
99
3.4.	А в это время в культурологии
3.4.1.	Интерпретативная школа
Примерно тогда же, когда экономическая наука начала внимательней рассматривать культуру как предмет интереса, другие науки, прежде всего антропология, начали выражать серьезное недоверие к этому понятию. Это недоверие было связано с истоками антропологии, произошедшей от исследований коренного населения колоний колонизаторами. Изучение чужих культур исходно возникло как инструмент колониального управления. После деколонизации культурная антропология все сильнее стала ощущать гнет этого наследия. Однако, несмотря на постоянные попытки от него избавиться, оказалось, что это весьма трудно. Со временем даже сами понятия «культура» и «культурология» начали восприниматься с подозрением.
Первым шагом к тому, чтобы избавиться от колониального наследия, был отказ изучать чужую культуру с точки зрения стороннего наблюдателя, как это делали и колониальные администраторы, и представители теории модернизации. Сторонние наблюдатели обычно были западными людьми, и описание чужих культур с их точки зрения, как правило, сводилось к сильно искаженному сравнению их с западными понятиями и западным опытом. Культуру нужно было описывать с точки зрения ее носителя, а не западного путешественника. Более интерпретативный, субъективный подход к изучению культур и обществ отстаи-
«Ориентализм» Эдварда Саида
В 1978 году Эдвард Саид издал книгу Orientalism, в которой проследил, как европейские авторы описывали понятие, именуемое «Востоком», на протяжении веков. Эта книга приобрела громадное влияние и стала вдохновением для множества новых работ, которые можно назвать трудами по постколониальной теории. В них рассма
тривались вопросы власти, знания, а также, среди прочих, экономического превосходства (Chandi 1998: 64). Канонический статус «Ориентализма», возможно, удивит читателя, ориентированного на экономическую науку. Как могла работа, в которой говорилось в основном о книгах и литературном анализе, оказать такое влияние на теории о колониализме, власти и социальной реальности? В конце концов
1ОО
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
разве в ней не говорится о текстах, а не о политико-экономической реальности? На эти вопросы можно возразить, что, если верить Саиду, тексты всегда от мира сего, то есть тексты — это события, являющиеся частью социального мира, который они помогают воспроизвести1. Они раскрывают и содержат преобладающие структуры и аттитюды. В этом смысле текстуальный «анализ дискурса» неотделим от проекта общественной науки (Chandi 1998: 68).
В «Ориентализме» Саид утверждает, что в европейской литературе, науке и популярных мифах понятия «Восток» и «люди с Востока» были созданы как зеркальное отображение Запада. Бинарная оппозиция между Востоком и Западом, в которой Запад всегда занимал главенствующее положение, привела к созданию устойчивого, парадигматического образа Востока: «региона», который как концептуальная единица существовал преимущественно в европейских умах и книгах и который географически, как считалось, располагался между Марокко и восточным побережьем Индонезии. «Ориентализм был в основе своей политическим видением реальности, его структуры способствовали выявлению различий между знакомым (Евро
1. До некоторой степени здесь прослеживается параллель с тем, как МакКлелланд (McClelland 1961) использует тексты, чтобы раскрыть ключевые идеи о достижениях и предпринимательстве в разных обществах. Эту работу мы обсуждаем в главе 6.
па, Запад, «мы») и незнакомым (Восток, «они»). Такое видение в определенном смысле породило их, а затем служило обоим таким образом понимаемым мирам... Определенная свобода общения всегда была привилегией Запада, поскольку он представлял более сильную культуру, он мог проникать, мог бороться, мог придавать форму и значение, как однажды выразился Дизраэли, великой азиатской загадке» (Said 1995: 44; Саид 2006: 68). Такой дискурс о Востоке отражал распределение сил в мире, или, как утверждает Саид, он был «фундаментально политической доктриной, навязываемой Востоку, потому что Восток слабее Запада, который, в свою очередь, молчит о том, что Восток и его слабость — это не одно и то же» (Said 1995: 204; Саид 2006: 316). Ориентализм, то есть проект изучения Востока, преподавания знаний и написания книг о нем, одновременно питал и опирался на идею о том, что восточные люди, склонные к традиционализму и деспотии, нуждаются в подавлении и в том,чтобы их направляли рациональные, целеустремленные и волевые люди с Запада; эта идея была необходимым когнитивным сопровождением европейского империализма (Chandi 1998: 67). Вследствие неравенства Запада и Востока в дискурсе об ориентализме людей с Востока всегда представляет кто-то еще; им не дают возможности представить себя самим. Вывод не столько в том, что таким образом был сформирован искаженный образ Востока — поскольку «методологические затруднения ориентализма
ОБЪЯСНЕНИЕ ВОЗВРАЩЕНИЯ КУЛЬТУРЫ...
1О1
нельзя устранить ни просто сказав, что реальный Восток отличается от того, как его представляет ориентализм, ни утверждая, что коль скоро ориенталисты —это по большей части люди Запада, от них и нельзя ожидать проникновения во внутреннюю суть Востока» — сколько в том, что «сам Восток — это конституированная сущность и что представление, будто существуют географические пространства, населенные совершенно «другими» людьми, туземцами, которых надо определять на основе соответствующей этому географическому пространству религии, культуры или расовой сущности,— это тоже в высшей степени спорная идея» (Said 1995: 322; Саид 2006: 499-500). «Восток» — это искусственный антипод всего, чем считало себя или надеялось быть европейское общество, упакованный в географические границы; все то, чем «мы» не являемся и не хотим быть, —это Восток. Эта роль Востока как противоположности Западу означала, что «идеи ориенталистов входили в альянс с общими философскими теориями (такими как теории об истории человечества и цивилизации), что находило отражение в «гипотезах о мире» (world hypotheses), как их иногда называли философы» (Said 1995: 204; Саид 2006: 318). Таким образом, Восток не только стал противоположностью Западу, но также стал моделью «отсталого», «традиционалистского» общества. Везде, где Запад был рациональным, современным, либеральным, прогрессивным и сильным, Восток был загадочным, традиционным, дес
потичным, застойным и слабым». Слово «восточный» приобрело оттенок значения «обездвиженный» или «непродуктивный»; так что даже когда о Востоке говорят с одобрением, это делается через такие фразы, как «мудрость Востока» (Said 1995: 208; Саид 2006:322), которые подразумевают непрактичную метафизическую мудрость, укорененную в древних традиционных ценностях и убеждениях и накопленную благодаря тысячелетнему опыту, а не сознательным усилиям.
Книга Саида доказала, что то, как мы пишем о «Востоке», неразрывно связано с тем политическим контекстом, в котором мы о нем пишем. Однако еще яснее «Ориентализм» показал, что сама идея Востока как исследовательского объекта и категории, отличной от нас самих, уже основывалась на политических отношениях. Таким образом, «Ориентализм» подчеркнул необходимость осознать эти контексты и использовать вдумчивый подход, который учитывал бы политическую составляющую текстов. Общественные науки больше не могли притворяться, что занимаются лишь истиной или подлинностью, поскольку утверждения об истинности и подлинности их исследований неминуемо были необъективными. Скорее проект общественных наук состоял из текстов, которые сами-по себе были социальными актами и поэтому имели социальные и политические последствия, на основе которых их и нужно было оценивать.
102
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
вали такие этнографы, как Клиффорд Гирц (см. главу 4) и прочие.
Движение в сторону интерпретативной антропологии (и одновременный поиск решения более глубинной проблемы этноцентризма) вначале было связано скорее с поиском более глубокого, более аутентичного знания, чем с проблемой колониального наследия. Понимание того, что эти два вопроса связаны между собой, поскольку колониализм привел к искажению данных куда более серьезному, чем было принято считать, пришло к ученым в полной мере в 1978 году, с выходом революционной книги Эдварда Саида «Ориентализм» (Said 1995; Саид 2006).
В «Ориентализме» Саид утверждал, что европейская мысль и литература на протяжении веков создавала противостояние между Востоком и Западом, в котором Восток стал синонимом всего, чем Запад стремился не быть. Более того, книга показала, что подобные концепции, отражающие колониальное распределение власти, все еще встречаются в современной литературе. Так, споры об азиатских ценностях являются примером того, как представления об Азии как об иррациональном, мистическом и традиционном регионе продолжают влиять на экономический анализ и сегодня. «Ориентализм» был тревожным сигналом для всех тех, кто верил, что колониальные предрассудки и настроения в академических трудах закончились после деколонизации. Он стимулировал волну активного самоанализа в антропологии, и кульминацией этого самоанализа стал печально известный спор о «пишущей культуре», «writing culture» (Clifford and Marcus 1986). Идея о том, что Восток — это дихотомическая противоположность Запада, была применена к «иным» обществам вообще. Утверждалось, что этнография поделила мир на две части: одна часть писала научные труды, а вторая часть была объектом этих трудов5. Пишущая часть — «мы» — монополизировала право производить знание, отказывая второй части —
5. Фраза writing culture преднамеренно имела двойное значение. С одной стороны, она обозначала действия исследователей культуры, которые занимались писанием о культуре. Таким образом, writing culture означало «написание культуры». С другой стороны, эта фраза обозначала тот факт, что писание культуры само по себе было культурой, общей для этнографов. В этом смысле writing culture понималось как «культура писания (о другом)», которую нужно было анализировать и обдумывать.
ОБЪЯСНЕНИЕ ВОЗВРАЩЕНИЯ КУЛЬТУРЫ... Ю3
«им» — в праве представлять себя. Эта ситуация отражала и воспроизводила разделение власти в мире. Таким образом, согласно аргументу о пишущей культуре, этнография по самой своей природе была отягощена политически-эко-номическим неравенством.
История радикализации подобных размышлений о постмодернистской антропологии интересна, но выходит за рамки темы этой книги (см., напр.: Clifford 1989; Fernandez 1986; Roth 1989). Постмодернистские изменения в антропологии делают эту науку, вероятно, слишком неудобоваримой для экономистов, чтобы она могла напрямую влиять на спор о культуре в экономической науке. Для экономической теории значение антропологических дебатов заключается прежде всего в том, что антропология ясно осознает культурные предрассудки и понимает, что эта проблема глубоко пустила корни в культурологических исследованиях. Кроме того, критика в адрес антропологии заставила ее отойти от своего прежнего фокуса внимания на других культурах как на целостных статичных системах. Описывать людей в терминах чуждых культурных систем, в которых они живут, означало игнорировать тот факт, что люди в «иных» культурах тоже думают, сознательно делают выбор и активно формируют свою жизнь и свое окружение. Фокус внимания на чужеродности иной культуры не давал исследователям увидеть те действия и те ситуации выбора, которые универсальны для всех людей. Чтобы избежать этого, антропология начала разрабатывать мировоззрение, в котором агенты активно занимаются формированием и обсуждением своих идентичностей. Социальные структуры и убеждения стали рассматриваться как динамичные, текучие и оспариваемые. Этот динамичный взгляд на культуру характерен для новейшей антропологии; он встречается не только в тех ее ответвлениях, на которые повлиял постмодернизм, но и у других школ.
3-4-2. Функционалистская школа
Конечно, интерпретативный поворот, который мы обсуждали выше, был не единственным событием, произошедшим в области культурологии. Начиная с 1970-х годов в антропологии происходил поворот в сторону функционализма, прямо противоположный постмодернистской тен
104
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
денции. Вместо того чтобы концентрироваться на конкретном и на точке зрения носителя культуры, функционалисты придерживались той традиции общественной науки, которая пыталась развивать кросскультурные объективные схемы, чтобы категоризировать и объяснить разные культурные убеждения. Среди работ, написанных в этой традиции, выделяются работы Мэри Дуглас. Дуглас знаменита прежде всего своей моделью «разметки и группы», которую она использует, чтобы классифицировать сообщества согласно двум параметрам. Разметка относится к поведению и обозначает степень, до которой людей сдерживают правила; группа относится к идентичности и обозначает силу групповых связей (Douglas 1973)- Дуглас объясняет, что разметка и группа обозначают фундаментальные проблемы, стоящие перед любым обществом, так что они формируют универсально значимые категории. Дуглас использует эту классификацию, чтобы показать, как эти две базовые, универсальные характеристики социальных отношений —уровень ограничений, наложенных на нас правилами, и важность связей в группах — порождают культурные предрассудки и воссоздаются в ценностях, предпочтениях и космологических верованиях людей. Культурные убеждения отражают социальные отношения и служат их обоснованием, тем самым сохраняя общественный порядок и распределение в нем власти (Douglas 1973). Иными словами, образ мышления можно объяснить его функциональностью для общественного порядка (Douglas 1986).
Из-за акцента, сделанного на кросскультурных закономерностях, и функциональных объяснений разных культур эта работа оказалась в прямой оппозиции к основному течению антропологии своего времени. Хотя у Дуглас появилась группа преданных последователей среди ученых, ее труды, пожалуй, оказались популярней не среди антропологов, а среди других обществоведов (точку зрения антрополога на книгу Дуглас см. в Beidelman 1993). Ее идеи особенно широко использовались в политологии, например, в теориях формирования политических предпочтений (Wildavsky 1987), анализе политических мер (Schwarz and Thompson 1990) и исследованиях субъективного восприятия загрязнения окружающей среды и связанного с ним риска (Douglas and Wildavsky 1982). Книга Дуглас также тесно связана с современными нововведениями в кросс-культурной психологии, предложенными Гертом Хоф-
ОБЪЯСНЕНИЕ ВОЗВРАЩЕНИЯ КУЛЬТУРЫ... IO5
стеде и Шаломом Шварцем, которые также разработали систему параметров для классификации обществ и культур, отчасти основанную на функциональных объяснениях (эта работа подробно обсуждается в главе 5). Культурные параметры подобного рода регулярно используются в экономических работах, в которых исследуется влияние культуры, хотя применение непосредственно модели разметки и группы к экономическим вопросам встречается относительно редко (некоторые исключения — это Caulkins and Peters 2002; Douglas and Isherwood 1979; Lins-ley and Shrives 2009).
Возможно, причина в том, что экономистов, как правило, больше всего интересуют последствия культурных различий (Tabellini 2008а), в то время как теория Дуглас разработана прежде всего для того, чтобы объяснить сами эти различия. Ее логика движется от общественных отношений к «космологиям», то есть убеждениям, ценностям и идеям, обосновывающим общественный порядок, а не в обратном направлении. Система разметки и группы стремится классифицировать общественные отношения, которые приводят (хотя и не детерминированно) к культурным предубеждениям. Она совершенно точно не является системой для классификации культурных предубеждений, определяющих общественные отношения и институты (Douglas, письмо за октябрь 1983 года, процитировано в Spickard 1989: note 12). Более того, согласно общему курсу развития антропологии, эта научная школа сфокусировала все силы на динамике культуры, особенно ее поздние версии (Douglas 1999; Thompson et al. 1990). Утверждается, что все типы культурных предубеждений всегда потенциально присутствуют в любой группе людей и всегда соперничают друг с другом. В ходе этого конфликта индивиды постоянно (пере)договариваются, меняют положение и убеждения, тем самым непрерывно изменяя культурный пейзаж.
Понимание культурных предубеждений и динамичности культуры, которым пронизана современная антропология, позволяют нам не попасть в ловушку культурного детерминизма, который всегда угрожает исследованиям культуры в экономической науке. Более того, это понимание открывает нам возможность проанализировать происхождение и эволюцию культуры, а не только ее влияние. В принципе особый интерес к деятельности принципиаль
юб
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
но стоит ближе к методологическим предпосылкам экономической науки, чем концептуализация культуры с точки зрения всеобъемлющих наследуемых систем. Все это делает современную антропологию потенциально релевантной для обсуждения темы культуры в экономической науке. Более подробно мы обсудим этот потенциал в следующей главе.
3.5.	Заключение
В этой главе мы обсуждали разнообразные источники того, что, как мы утверждаем, является возрождением культуры в экономической науке. Мы показали, как три разных процесса — экономизация общественных наук такими экономистами, как Беккер и Крюгер, социологизация экономической науки такими авторами, как Инглхарт, Барро и Альбер, а также спор об «азиатских ценностях» —вместе привели к возобновлению интереса к теме культуры в экономической науке. Тем временем новая институциональная экономика и поведенческая экономика предложили направление для теоретического обоснования этого проекта. Однако до сих пор литература на тему культуры и экономической науки представляет собой беспорядочный набор идей, объединенных в основном ощущением, что общества сильно различаются между собой, и пониманием, что на белом свете есть не только рациональный выбор и собственный интерес, но и что-то еще.
Точно не ясно, как новый институционализм можно примирить с теорией разновидностей капитализма или как тезис об азиатских ценностях соотносится с кросскультур-ными сравнениями, особенно учитывая падение популярности тезиса об азиатских ценностях после финансового кризиса в Азии в 1997 году. Основное заключение, которое мы можем сделать, рассматривая эту многообразную литературу,—это мощное возрождение интереса к теме культуры в экономической науке. Культура вернулась, и она имеет значение. За пределами этого вывода мы все еще слабо понимаем, как культура может быть связана с экономикой. Культура важна для экономической науки, но каким образом? Этим вопросом мы займемся в следующей главе.
Глава 4
Культура в экономической науке: современные теоретические воззрения
4.1.	Введение
В ГЛАВЕ 2 мы обсудили, как культура и экономика были разлучены в теории, что привело к исчезновению слова «культура» из экономического лексикона к середине XX века. В главе 3 перечислены причины недавнего возрождения интереса экономистов к роли культуры. В этой главе мы обсуждаем различные способы, которыми культура может проникать в экономическую науку.
Попытки интегрировать культуру и экономическую науку приблизительно делятся на четыре категории, как показано в табл. 4.1.
Во-первых, есть работы, в которых экономическая модель поведения, по сути, сохраняется, а культура выступает экзогенным фактором, объясняющим то, что не может объяснить сама экономическая модель. Такой подход мы называем «экономика и культура», он обсуждается в разделе 4.2. Во-вторых, есть работы, которые, можно сказать, объединяют культуру и экономическую науку, анализируя и экономику, и культуру с точки зрения культуры. Многие утверждают, например, что экономическая рациональность—это исторически и культурно специфичное явление, а не универсальная поведенческая структура. В этой интерпретации экономика общества — лишь один из многих параметров общей культуры этого общества. Если экономика —это проявление культуры, значит ее должна анализировать культурология, а не отдельная научная дисциплина. Это направление мысли, которое мы называем «экономика как культура», обсуждается в разделе 4.3. В-третьих, некоторые авторы утверждают ровно противоположное: вместо того чтобы анализировать экономику с точки зрения культуры, они считают, что нужно анализировать культуру силами экономической теории. Именно это сделал Гэри Беккер, когда объявил, что все области социальной жизни мож-
ю8
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
таблица 4.1. Структура главы 4
Комбинация	Интеграция	Рефлексия
Культура и экономика	Экономика Культура	Культура как культура как экономика экономической науки и экономистов
но подвергнуть экономическому анализу, и тем самым отверг существование отдельной сферы культуры, к которой была бы неприменима экономическая теория (см. главу 3). Этот подход мы называем «культура как экономика» и обсуждаем его в разделе 4.4. Четвертая категория работ —более высокого порядка, в ней обсуждается сама практика экономической науки. Авторы из этой категории, которую мы обсуждаем в разделе 4.5, анализируют то, что можно назвать «культурой экономической науки». Они утверждают, что экономисты, будучи членами экономического сообщества, имеют определенные общие убеждения, значения и склонности, и этот факт можно интерпретировать с точки зрения культуры. Глава заканчивается коротким подведением итогов и заключением.
4.2.	Экономика и культура
Тот факт, что в современной экономической науке культура часто определяется как нечто противоположное экономическому, не означает, что культуру невозможно добавить в экономическую науку. Противопоставление позволяет рассматривать культуру как полностью экзогенную для экономической сферы. Это означает, что те несколько экзогенных факторов, которые присутствуют в модели, могут послужить для проникновения в нее культуры.
Экономическую модель поведения с этой точки зрения можно кратко описать так: индивидуальный актор, имеющий определенные предпочтения, сталкивается с ситуацией редкости благ и выбирает результат, исходя из конфликта между этими двумя факторами. В ортодоксальной неоклассической версии модели решение актора является чисто экономически рациональным. В более недавних теориях чистая рациональность часто заменяется тем, что на-
СОВРЕМЕННЫЕ ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ВОЗЗРЕНИЯ
109
Предпочтения индивида
4- ограничения = РЕЗУЛЬТАТЫ
рис. 4-1. Структура экономической модели поведения
зывается ограниченной рациональностью, чтобы подчеркнуть, что индивиды страдают от нехватки информации и неопределенности относительно результатов своих действий (Conlisk 1996). Хотя это важное изменение, основная структура модели поведения осталась прежней. Эта структура показана на рис. 4.1.
В этой модели культура может выступать экзогенным фактором тремя способами. Во-первых, она может выступать как предпочтения, точнее, источник предпочтений. Во-вторых, она может выступать как источник редкости, то есть ограничения. В-третьих, она может выступать как причина отклонений от модели: культура объясняет те результаты, которые наступили вопреки предположениям экономической модели. Каждая из этих трех возможностей описана разными авторами.
4.2.1.	Культура как источник предпочтений
Неоклассическая экономическая наука, изучая выбор с точки зрения предпочтений индивида, всегда откровенно оставляла вопрос формирования предпочтений за пределами своего анализа. Вместо этого она занималась выбором индивидов в условиях заданных предпочтений. В основе такого подхода лежит мнение о том, что нравственность и рациональность существуют отдельно друг от друга; это же мнение мы видим у Вебера, писавшего об «иррациональной нравственности» мира. Основной аргумент здесь заключается в том, что рациональная общественная наука может анализировать и обсуждать вопросы разума, но невозможно рационально оценить нравственность. Вебер считал, что рациональных этических систем не бывает; рационализация, интересовавшая его прежде всего, происходила на основании нравственности, которая сама по себе иррацио
no
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
нальна (Giddens 1974: 44). Рациональность — это процесс эффективного сопоставления целей и средств и/или принятия решений о том, как действовать, основываясь на эффективности в отношении определенных ценностей. В обоих случаях цели и ценности выступают объектом рационализации, при этом сами они не подвергаются рациональной оценке. Аналогичным образом неоклассическая теория концентрировалась на рациональности выбора индивида на основании «нравственных» предпочтений, от суждений о которых она воздерживалась. Она интересовалась только эффективностью этого выбора, а формирование предпочтений оставляла самому индивиду. Это, конечно, была также и политическая позиция: вместо того чтобы делать откровенно политические заявления о том, какие предпочтения должны быть у индивидов, неоклассицизм придерживался либерального принципа свободного волеизъявления. В этом он отличался от, например, марксистской экономической теории, которая утверждает, что материальная сфера определяет убеждения и предпочтения людей, подразумевая, что таким образом ими можно управлять (и злоупотреблять). Формирование ценностей в неоклассической теории было чем-то исключительно экзогенным, чем-то, что происходило до экономической модели.
Поскольку предпочтения и ценности выступают экзогенными факторами в экономической модели поведения, они становятся удобным каналом для проникновения в эту модель культуры. В этом случае культура выступает в модели «основой для предпочтений (целей) и убеждений индивида» (Chai 1997: 45). Таким образом, установив, что культура—это источник предпочтений, мы можем существенным образом обогатить формальные неоклассические модели. Именно таким путем —во всяком случае, неявно и ненапрямую—пошли многие недавние эмпирические исследования культуры и экономики, основанные на крупных массивах данных, собранных в разных странах; среди таких работ Барро и Макклири (Вагго and McCleary 2003), Гранато, Инглхарт и Лебланг (Granato, Inglehart and Leb-lang 1996), Хэмпден-Тернер и Тромпенаарс (Hampden-Turner and Trompenaars 1993), Макклири и Барро (McCleary and Barro 2006) и Шейн (Shane 1993). В них обычно утверждается, что, например, если люди не склонны к риску, то для своих инвестиций они выберут понижающие риск социальные схемы, такие как банковский кредит, а люди, любящие
СОВРЕМЕННЫЕ ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ВОЗЗРЕНИЯ
111
риск, выберут игру на бирже. Если голландцы любят отдыхать больше, чем американцы, то голландцы будут работать меньше, даже с учетом разницы в реальной заработной плате и налогах. Если мы сможем установить различия в предпочтениях у людей разных культур, то мы должны, используя экономическую теорию, суметь предсказывать экономические результаты и объяснять определенные различия между странами. Хотя подобные исследования благоприятствуют нахождению ответов на многие конкретные вопросы (например, почему в обществе А лучше развиты фондовые биржи), применение этого подхода в конечном счете ограничено.
Возможно, основной недостаток использования предпочтений как способа учета культуры в экономической модели заключается в том, что при этом экономическая модель не развивается и не изменяется, а лишь дополняется. В то время как неоклассическая модель выбора и поведения описывает только абстрактные поведенческие структуры, подход к культуре как источнику предпочтений превращает абстрактные предсказания модели в конкретные, состоятельные решения. В некотором смысле этот подход аналогичен анализу рынка: мы можем предсказать, какой «продукт» люди выберут, основываясь на тех их предпочтениях, что мы изучили (см., напр.: de Mooij and Hofstede (2002), где культурные различия используются, чтобы объяснить разные паттерны потребления в разных странах). С точки зрения теории, однако, этот поход вряд ли поможет раздвинуть границы наших знаний; его основное назначение — обогатить существующую теоретическую модель и ответить на конкретные эмпирические вопросы. Чтобы включить в экономическую модель культуру, используя предпочтения, нужно уточнить, какие предпочтения считать культурными, и выработать теорию о том, как они соотносятся с другими типами предпочтений. Не все предпочтения носят культурный характер; в противном случае неясно, в чем была бы дополнительная ценность разговоров о культуре. Один интуитивно убедительный способ отличить культурные предпочтения от прочих — согласиться, что культура производится в ходе коллективных социальных процессов, в то время как прочие предпочтения являются экзогенной данностью на уровне индивида. Однако если культурные предпочтения являются результатом социальных процессов, то их
112
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
формирование должно поддаваться анализу. С этой точки зрения, только когда мы разработаем подробную теорию о природе, появлении и развитии культурных предпочтений, добавление в экономическую модель культуры как источника предпочтений сможет существенно расширить наше понимание экономики и принятия экономических решений.
К сожалению, в этом направлении пока появилось мало теоретических разработок (см. более подробный рассказ в главе 5). Важными исключениями являются труды Мэри Дуглас и ее последователей, которые мы обсуждали в предыдущей главе, а также анализ формирования предпочтений Аарона Вилдавски (Wildavsky 1987). Эти авторы утверждают, что предпочтения порождаются общественными отношениями и отражают устройство общества. Другое частичное исключение— Табеллини (Tabellini 2008а), который развивает модель эволюции предпочтений на основании выбора родителями оптимальных ценностей, которые они хотят передать своим детям. Во многом как и Вилдавски, Табеллини заключает, что разницу в ценностях в конечном итоге определяют разные институты и разные технологии. Например, существование хорошо работающих правовых институтов делает передачу обобщенных ценностей оптимальной, поскольку более отдаленные трансакции, которые поощряют такие ценности, будут успешно обеспечиваться этими институтами. Нужно отметить, что, когда мы используем функционалистские объяснения вроде этих в дополнение к подходу к культуре как источнику предпочтений, то получаем двустороннюю причинно-следственную связь. Если предпочтения порождаются тем, как мы организуем общество, а социальная организация, в свою очередь, определяется нашими предпочтениями, то значит, общество движется по пути самовоспроизведения.
Другого взгляда придерживается Марк Кэссон (см., напр.: Casson 1993; Casson and Godley 2000), который утверждает, что культуру (в экономической науке) можно рассматривать как коллективную субъективность. Более конкретно, культура обозначает две вещи: субъективные предпочтения и субъективные убеждения о вероятностях, свойственные коллективу. Первое согласуется с пониманием культуры как предпочтений; второе относится к взгляду на культуру как на фактор, определяющий (субъектив
СОВРЕМЕННЫЕ ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ВОЗЗРЕНИЯ
ИЗ
ные) средства при выборе. Однако Кэссон (Casson 1993) идет дальше всех остальных авторов в этой категории: он пытается разработать теорию происхождения того типа коллективных субъективностей, который он называет культурой. Он утверждает, что если рассматривать предпочтения и убеждения как гибкие, а не фиксированные величины, то коллективная субъективность развивается благодаря господству лидеров, которые навязывают всем остальным свои предпочтения и убеждения при помощи силы и манипуляций. Хотя у этого предположения много недоработок (например, почему культуре очевидно свойственна стабильность и закрытость, которая вряд ли характерна для предпочтений, навязанных лидером), попытка вывести спор о культуре и экономической науке в более конструктивную область при помощи теории о культурном развитии (а также внимания к роли власти)—-это важный шаг вперед. Анализируя формирование культурных предпочтений с политико-экономической точки зрения, Кэссон (Casson 1993) удаляется от подхода, который мы назвали «культура и экономика», приближаясь к подходу «культура как экономика» в духе Беккера. Экономический анализ обеспечивает финальный ответ на все вопросы, потому что культура становится чем-то, что может объяснить экономическая теория.
4.2.2.	Культура как источник ограничений
Альтернативный способ включить культуру в экономическую модель поведения, если не использовать экзогенные предпочтения, — это представить культуру как источник ограничений в модели рационального выбора. Именно так культура рассматривается в традиции новой институциональной экономики (НИЭ), которая считает культуру помехой для институционального развития.
Базовая идея НИЭ заключается в том, что у индивидов нет совершенной информации; они вынуждены мириться с неопределенностью. Чтобы справиться с этой неопределенностью (тем, что Норт в «Понимании процессов экономических изменений» называет «неэргодичным миром»), изобретаются институты: социальные правила и нормы поведения, которые делают социальную реальность более предсказуемой. Направляя человеческую деятельность в фиксированные паттерны и тем самым сокращая коли-
114
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
чество возможных линий поведения, которые индивиду необходимо учитывать, институты снижают неопределенность и связанные с ней издержки. Однако хотя, с одной стороны, институты снижают неопределенность относительно результатов и поведения других людей, с другой — они также «определяют и ограничивают набор альтернатив, которые имеются у каждого человека» (North 1990: 4; Норт 1997:	Иными словами, институты — «правила
игры», как их определяет Норт (ibid.: 4; там же: 19) —выступают как ограничители выбора индивидов. В результате, поскольку из-за институтов некоторые вещи не подлежат обсуждению, институты становятся причиной несовершенства рынков, неэффективности и негибкости. Хотя институты необходимы для облегчения сотрудничества и взаимодействия, у них есть свои трансакционные издержки. Степень этих издержек, однако, зависит от качества институтов. По мнению Норта, здесь и нужно искать ответ на вопрос о глобальной экономической дивергенции: экономическая дивергенция — это последствие того, что у разных стран институты разного качества.
Подобный аргумент логически подводит к вопросу о том, почему же дивергенция продолжает существовать. Если общества знают, что их институты относительно неэффективны по сравнению с институтами других, почему они не отбросят свои собственные институты и не скопируют институты более «экономически успешных» стран? По мнению новых институционалистов, институты выступают искусственно созданными ограничителями, которые являются более или менее рациональными (если не сознательно созданными) ответами на проблемы неопределенности и нехватки информации. Однако если институты искусственно создаются людьми, они также должны в принципе быть изменяемыми, так что можно ожидать наступления институциональной (а следовательно, косвенным образом, и экономической) конвергенции. Говоря более фундаментально, если мы рассматриваем институты как нечто адаптивное, их функция постоянного ограничителя становится проблематичной. Институты могут ограничивать только тогда, когда обязывают людей, а не когда являются условными соглашениями, которые можно произвольно адаптировать.
Именно здесь мы обращаемся к культуре. В НИЭ есть два тесно связанных объяснения тому факту, что институ
СОВРЕМЕННЫЕ ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ВОЗЗРЕНИЯ
”5
ты нельзя свободно адаптировать и что их нельзя переделывать, пользуясь примером более успешных стран. Первое объяснение заключается в том, что институциональное развитие само ограничивается историей, так что институциональная эволюция зависима от пути. Выбор, сделанный в прошлом, определяет возможности институционального развития в настоящем, так что институты нельзя внезапно переделать. Второе объяснение гласит, что институтам свойственна укорененность-, в данном случае это означает, что существуют неформальные ограничители, такие как нормы, ценности и убеждения, которые удерживают внутри себя институты и ограничивают степень их изменения (North 1990: 83; Норт 1997: н8). Изменение формальных правил, которое не укладывается в рамки неформальных институтов общества, вряд ли будет эффективным, поскольку чтобы формальные правила были эффективны, люди должны верить в их справедливость, иначе обеспечение их выполнения обходится слишком дорого (North 1992: 478; Норт 1993: 307-319). Стабильность, таким образом, «обеспечивается сложным набором ограничений, которые включают формальные правила, связанные друг с другом иерархическими зависимостями, где изменение каждого уровня иерархии требует больших затрат, чем изменение предыдущего уровня» (North 1990: 83; Норт 1997: 108). Таким образом, даже революции и отдельные изменения часто демонстрируют преемственность, несмотря на то что на первый взгляд кажутся не связанными между собой. Причина этого в том, что «формальные правила меняются, а неформальные ограничения —нет» (North 1990: 91; Норт 1997- и&)- Иными словами, культура выступает как ограничитель институциональной эволюции.
Другие представители школы нового институционализма, такие как Уильямсон и Лал, расширили идею культурных ограничений. И Уильямсон (Williamson 2000), и Лал (Lal 1998; Лал 2007) изображают экономику как систему, состоящую из нескольких уровней: от уровня конкретной аллокации ресурсов до уровня законодательства, затем культуры, затем эволюционных биологических ограничений и материальных природных ограничений. Каждый более высокий уровень задает границы адаптации для уровня ниже, поскольку более высокие уровни обыкновенно меняются более медленно. В версии Уильямсона предлагается даже примерная частота изменений (табл. 4.2).
116
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
таблица 4.2. Экономическая теория институтов по Уильямсону (Williamson 2000)
Уровень	Периодичность (годы)	Цель
Укорененность: неформальные институты, традиции, нормы, религия	102-103	Часто отсутствует расчет; спонтанные цели
Институциональное окружение: формальные правила игры, особенно права собственности (государственное устройство,судебная система, бюрократия)	10-102	Сформировать правильную институциональную обстановку. Экономия первого порядка
Управление (governance): ходы, из которых состоит игра,— особенно контракты (приведение структур управления в соответствие с трансакциями)	1-10	Сформировать правильные управляющие структуры. Экономия второго порядка
Аллокация и использование ресурсов (цены и количества; упорядочение стимулов)	Непрерывный процесс	Сформировать правильные предельные условия. Экономия третьего порядка
Во все этих версиях культура добавляется как последний источник ограничений. Именно потому, что институты можно изменять в очень ограниченной степени, они и могут служить институтами и направлять поведение людей в более предсказуемые схемы. В конечном итоге причина того, что институты можно менять только в ограниченной степени, заключается в том, что они расположены в иерархическом порядке, на вершине которого находится культура. Культура по такой логике изменяется очень медленно, и более того, не по сознательно задуманному плану (Roland 2004). Таким образом, культура может служить последним источником ограничений в модели.
СОВРЕМЕННЫЕ ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ВОЗЗРЕНИЯ
И?
Хотя добавление культуры в новую институциональную модель экономики — многообещающее начинание, оно оставляет без ответа многие из самых интересных вопросов. Как и при подходе к культуре как к источнику предпочтений, здесь не хватает содержательной теории о том, что такое культура и как она развивается. К чести авторов-институционалистов многие из них это признавали. Норт, например, утверждает, что «культурно-эволюционная теория пока переживает самый ранний период становления. Для анализа изменений конкретных неформальных ограничений ее ценность еще невелика» (North 1990: 87; Норт 1997: 113). Уильямсон (Williamson 2000) призывает проводить больше исследований на уровне укорененности; об этом же пишут экономические социологи Смел-сер и Сведберг (Smelser and Swedberg 1994:18). Если бы мы стали оценивать подход НИЭ к культуре, то нас, вероятно, волновало бы не то, дает он нам ценную информацию о роли культуры в экономике сегодня, а то, можем ли мы обоснованно ожидать, что он будет давать нам такую информацию в будущем. В этом отношении есть две преграды, которые исследователям необходимо преодолеть.
Во-первых, нужно отметить, что идея культуры как источника ограничений зависит от понимания эволюции культуры как непреднамеренного, дискретного процесса. Если бы культура поддавалась осознанному, рациональному проектированию, она бы не служила источником ограничений, потому что ее можно было бы менять по желанию тех акторов, которых она ограничивает. Культура, иными словами, развивается, следуя механизмам и процессам, неизвестным экономическим акторам; они не могут увидеть или предсказать воздействие своей деятельности на культурную обстановку вокруг. Однако если культурная эволюция — это процесс, который не может быть полностью известен экономическим акторам, то по логике вещей ограничены и те знания, которые могут собрать о нем экономисты. Получается, что идея культуры как источника ограничений зависит от понимания культурной эволюции как черного ящика, не поддающегося сознательному проектированию. Модель делает разработку содержательной теории культуры и культурной эволюции проблематичной.
В сущности, главное содержательное заявление о культурной эволюции при таком ходе мысли заключается в том,
118
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
что культура развивается медленно и дискретно. Однако именно здесь подход к культуре как ограничению ступает на тонкий лед. Вспомним из прошлой главы, что современная антропология призывает смотреть на культуру как на нечто динамичное и формирующееся постоянно, а не как на статичный набор традиций. Было доказано, что культурные изменения возможны и даже происходят повсеместно. Более того, постколониальные авторы утверждают, что значительная часть того, что мы сегодня рассматриваем как статичное культурное наследие менее развитых стран, нередко ведет начало от колониальной политики. Новая институциональная экономика, напротив (когда обращается к теме культуры), склонна подходить к национальной культуре как к статичной или, во всяком случае, очень медленно адаптирующейся данности. Аргументов в защиту этого предположения обычно не дается. Уильямсон (Williamson 2000) не объясняет, откуда берутся различия в скорости адаптации или как строится его временной график изменений. Более того, Лал (Lal 1998; Лал 2007), хотя и повторяет значительную часть аргументации Уильямсона, приходит к совершенно другим временным рамкам. По его мнению, силы, приводящие к рыночному равновесию, адаптируются постоянно; при этом уравновешивающие их силы материальных убеждений действуют на протяжении жизни одного поколения, а более глубоко укоренившиеся космологические верования так устойчивы, что на их изменение уходит как минимум два поколения. Опять же, автор не предлагает никаких аргументов, кроме интуитивной привлекательности предложенных временных рамок.
Во-вторых, если мы считаем культуру источником ограничений институционального развития, перед нами встает вопрос о том, почему мы не работаем с институтами напрямую. Эта проблема обостряется нехваткой содержательной теории и определений культуры (см. главу 1). Весьма показательно здесь то, как описывает культуру Норт. Культура— передача от одного поколения к другому факторов, влияющих на поведение (North 1990: 37; Норт 1997: 57) — выступает источником ограничивающих факторов, но не анализируется и даже не имеет прямого определения. Культура рассматривается как некий черный ящик, который ограничивает институциональные изменения. Однако если мы не готовы дать культуре определение и предложить теорию культуры вне ее воздействия на институты, то, ссылаясь
СОВРЕМЕННЫЕ ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ВОЗЗРЕНИЯ
119
на нее, мы лишь сложным образом предполагаем, что институты могут изменяться только поступательно. Коротко говоря, роль, которая отводится культуре в новой институциональной экономике, на сегодняшний день одновременно крайне фундаментальна и крайне маргинальна. Культура—необходимое условие для того, чтобы теория работала (во всяком случае, частично), но помимо этого ей уделяется мало внимания. Теоретически новая институциональная экономика еще не развилась в теорию о культуре и ее эволюции. Вследствие этого существует опасность того, что культура служит в основном временным решением для сохранения функциональности модели выбора в условиях ограничений. Чтобы убедительно включить культуру в экономическую теорию в качестве источника ограничений, нужно провести дополнительную теоретическую работу.
4.2.3.	Культура как отклонение от модели
В дополнение к тому, что культура может рассматриваться как источник предпочтений или ограничений, она может выступать для объяснения отклонений от модели. В этом случае включение в экономическую модель культуры служит не для того, чтобы увеличить объяснительную силу модели, но чтобы объяснить те результаты, которые не может объяснить сама модель. Этот подход можно найти, среди прочих, у Коулмена, который рассматривает культуру как «нормы, требующие поведения, которое противоречит интересам человека, или запрещающие поведение, которое им соответствует» (DiMaggio 1994: 29). Кларк (Clark 1988) приходит к выводу, что разную скорость работы в разных странах нельзя объяснить одними лишь различиями в профессиональной подготовке, опыте, образовании, питании, бонусах, управлении и организации труда. Это нарушение экономической теории приводит его к выводу о том, что недостающим фактором влияния должны быть культурные различия. Однако он необычайно критичен к своему собственному подходу и утверждает, что, используя культуру как остаточный фактор, экономическая теория ни к чему не придет — искать нужно факторы, вызывающие эти наблюдаемые различия.
Многие другие авторы, к сожалению, не столь склонны к рефлексии. Подход к культуре как фактору, объясняющему то, что не объясняет экономическая модель, особенно
120
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
популярен в описательных исследованиях экономически успешных стран. Высокая норма сбережений, предпринимательское поведение, экономическая эффективность и система долгосрочного трудоустройства в азиатских странах— все то, что нельзя объяснить «нормальной» экономической теорией— часто объявляется культурными факторами (см., напр.: Daly 1998; Dore 1990). Линкольн и соавторы (Lincoln et al. 1978) обнаруживают влияние культуры на организационные структуры, демонстрируя, что фирмы с большим количеством сотрудников-японцев склонны к иному поведению, чем фирмы, где среди сотрудников больше американцев. Более систематически тезис о влиянии культуры на сбережения был проверен Кэрролом и соавторами (Carrol et al. 1994), которые рассмотрели как свидетельство культурных различий разные нормы сбережения в разных странах.
Более современный пример использования подхода к культуре как к отклонению от нормы — «эпидемиологический подход», связанный прежде всего с именем Ракель Фернандес (Fernandez 2007, 2008; Fernandez and Fog-li 2005, 2O06). Фернандес демонстрирует, что иммигранты склонны проявлять поведение, которое во многом является чем-то средним между поведением, принятым в их родной стране, и поведением, принятым среди населения их новой страны. Рассмотрев предлагающиеся объяснения, автор делает из наблюдений за разницей в поведении вывод, что культурные различия существуют и что они имеют значение. Луттмер и Сингал (Luttmer and Singhal 2008) применяют этот же подход, исследуя культурные детерминанты перераспределения, хотя они сравнивают не только фактическое поведение (голосование), но и предпочтения в отношении перераспределения разнообразных групп иммигрантов. Альган и Каюк (Algan and Cahuc 2010) исследуют унаследованные мигрантами социальные структуры в контексте уровня доверия среди мигрантов (см. также главу 7). Логика здесь такая же: все наблюдаемые различия, которые нельзя объяснить иным способом, объявляются культурными по происхождению, что, как считается, их объясняет.
То же самое доказывается и при помощи некоторых кросскультурных экспериментов, например описанных у Гэхтера и Херрманна (Gaechter and Herrmann 2009), Хенриха и соавторов (Henrich et al. 2006, 2008). Наблюдаемые различия в поведении между заранее определенными труп
СОВРЕМЕННЫЕ ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ВОЗЗРЕНИЯ
121
пами подаются как доказательство той роли, которую играет культура в человеческом поведении. Например, Хенрих (Henrich et al. 2006) показывает, что готовность строго наказывать участников во время игры коррелирует с групповой принадлежностью индивида. Он заключает, что «разные группы приходят к разному «культурному» равновесию» (Henrich et al. 2006: 1770). Во всех этих случаях наблюдение различий в поведении разных групп, которое нельзя объяснить никак иначе, считается доказательством того, что культура имеет значение.
Исторически подобный подход к теме культуры и экономической науки не слишком удивителен. В значительной степени, конечно, он согласуется с идеями и разграничениями, на основании которых в начале XX века была проведена разделительная линия между социологией и экономической наукой. Эволюция понятия «культура» как конкретного, статичного контекста поставила его в естественную оппозицию к экономической теории, как уже утверждалось в предыдущих главах. Рост осознания ограниченности экономической модели означал, что исследователи все усердней искали, чем заполнить образовавшиеся в теории пробелы. В ходе этих попыток почти неминуемо они должны были натолкнуться на культуру. В конце концов разделение общественных наук породило ситуацию, в которой культура начиналась там, где заканчивалась экономическая наука. В этих обстоятельствах указать на границы экономического подхода означало более или менее показать, что культура важна.
Фактически подход к культуре как к объяснению отклонений от модели поддерживает разделение наук на те, что посвящены культуре, и на те, что посвящены экономическим структурам и поведению. Из-за этого с точки зрения развития теории он выглядит не слишком многообещающим. Типичная черта работ, написанных в рамках этого направления, — относительное невнимание к тщательно сформулированному определению культуры, которая более-менее понимается как «то, что находится за пределами экономического подхода» или еще более обобщенно как «те поведенческие различия, которые не объясняются индивидуальными факторами». Хотя осознание того, что экономическая модель имеет границы, важно само по себе, называя культурой то, что лежит за пределами этих границ, исследователи не вносят дополнительного вклада, если за
122
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
тем не осмысляют эту культуру должным образом. Из-за отсутствия должного осмысления и определения культура часто сводится к остаточному фактору, что скорее расхолаживает исследователей, чем стимулирует их продолжать научные изыскания. Это открыто признает Кларк (Clark 1988), который пишет, что если культура останется лишь необъясненной аномалией, она сможет объяснить что угодно. Мы можем некоторое время объяснять высокую норму сбережений культурой, но при ближайшем рассмотрении это объяснение скорее вызывает вопросы, чем отвечает на них.
4.3.	Экономика как культура
До сих пор мы обсуждали такие подходы к культуре и экономике, в рамках которых исследователи пытались рассматривать культуру, сохраняя при этом экономическую модель. Кроме них существуют подходы, в рамках которых исследователи пытаются заменить экономическую теорию и теорию культуры одной, единой и всеобъемлющей теорией, объясняющей и экономику, и культуру. Такие подходы рассматривают экономику и культуру с точки зрения общей концепции, вместо того чтобы придерживаться теоретического разделения анализа на культурологический и экономический.
Учитывая существующее разделение общественных наук, есть два основных вида подобных теорий. Во-первых, многие этнографы, антропологи и социологи рассматривают экономическое поведение как культурный феномен. С этой точки зрения человеческое поведение можно понимать только в его культурном и историческом контексте, который охватывает все сферы жизни, включая то, что мы можем назвать экономикой. Представителями подхода, рассматривающего экономику как культуру, являются такие разноплановые авторы, как Клиффорд Гирц и Карл Пола-ньи. Во-вторых, есть авторы, которые пытаются расширить границы экономической теории так, чтобы она охватывала все социальные и культурные явления. Этот подход, прежде всего связанный с Гэри Беккером и чикагской школой, рассматривает культуру как часть экономики, подчиненную экономическим законам. В следующем разделе мы обсудим как раз этот второй подход.
СОВРЕМЕННЫЕ ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ВОЗЗРЕНИЯ
123
4.3.1.	Культурный контекст рыночной экономики
Изучение экономического поведения как социальной деятельности, которую нужно анализировать с той же теоретической и методологической точки зрения, что и любой другой тип поведения, было наиболее распространено в период до и во время раскола между экономической наукой и социологией. В предыдущих главах мы упоминали подходы таких авторов, как Рошер, Шмоллер и Мосс, изучавших экономические явления с позиции социального и культурного анализа. Адам Смит и Макс Вебер подчеркивали нравственные основания рыночной экономики, подразумевая, что для появления современной рыночной экономики требуется определенная система норм и ценностей.
Хотя — как уже утверждалось — подобные исследования пошли на убыль после Второй мировой войны, когда авторы стали все чаще считаться представителями либо экономической науки, либо социологии, но не обеих этих дисциплин сразу1, было и несколько выдающихся исключений из этого правила, авторов, которые продолжали считать экономическую теорию исторической и культурной наукой. Пожалуй, главным исключением в послевоенный период был Карл Поланьи.
В трудах Поланьи и прочих экономических историков система экономической организации, которую мы сегодня называем «рынок», трактуется как конкретная, контекстуальная социальная конструкция. Другие формы экономической организации не только возможны, но и повсеместно встречаются в истории человечества. Аналогичный подход и аналогичную аргументацию мы видим в трудах Роберта Хейлбронера. Хейлбронер утверждает, что любое общество должно найти свои собственные ответы на три базовых вопроса: мобилизация, аллокация и распределение (Heilbroner 1999; Heilbroner and Milberg 2002). Три базовые категории ответов на эти вопросы — рынок, командное управление или традиции. Параллель с предложенной
1. В случае Адама Смита этого, очевидно, не произошло. Однако идея о том, что коммерция — это цивилизующая сила, формирующая нравственность, необходимая для ограничения неустанного преследования эгоистических интересов, похоже, потерялась в популярном прочтении Смита и вновь зазвучала только с 1980-х годов (например, Hodgson 1988; Peil 1999; Buchan 2006).
124
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
Карл Поланьи
Карл Поланьи, родившийся в Вене в 1886 году и выросший в Будапеште, был вначале экономическим журналистом, а затем историком, чьи разноплановые труды последовательно противостояли тенденции к специализации общественных наук. Его главная книга, «Великая трансформация» (The Great Transformation, впервые опубликованная в 1944 году), представляет собой глубокую и критическую историю происхождения и развития капитализма. Другие его работы, такие как «Торговля и рынок в ранних империях» (1957) и незаконченная «Жизнедеятельность человека», изданная посмертно в 1977 году, экстраполируют основные темы «Великой трансформации», причем в последней Поланьи пытается превратить их в глобальную теорию для понимания «экономики вообще» («the» economy).
Словосочетание «экономика вообще» здесь не случайно. По мнению Поланьи, «экономики вообще» не существует; у каждого общества свой собственный способ организовывать производство и потребление. Поланьи отвергает Роббинсово определение экономической теории как науки, посвященной изучению выбора в условиях редкости. Он определяет экономическую теорию как науку, занятую изучением различных способов, которыми человеческие существа взаимодействуют со своим физическим и социальным окружением, чтобы выжить и продолжить свой род (Polanyi 1977: 19-
34)	. Цель этой науки —не открыть универсальные экономические законы и принципы, но понять, как разные общества справляются с проблемой материального выживания и воспроизводства.
В рамках достижения этой цели особое внимание уделяется отношениям между материальным воспроизводством и остальными сферами общества. Поланьи утверждает, что организация удовлетворения экономических нужд обычно обеспечивается за счет тех же социальных структур, которые управляют всем остальным обществом. Нормы и роли, управлявшие социальными и политическими отношениями в средневековом обществе, к примеру, были теми же нормами и ролями, которые управляли его экономической жизнью. Быть кузнецом в средневековом городе означало не просто иметь профессию, но и иметь политический статус (свободный гражданин) и социальную идентичность. Однако за прошедшие века, утверждает Поланьи, произошла великая трансформация, в ходе которой создалась отдельная экономическая сфера, не укорененная в своем социальном контексте.
Экономические отношения отделены от остального общества и управляются другими институтами. Говоря словами Поланьи, «саморегулирующийся рынок требует ни более ни менее как институционального разделения общества на экономическую и политическую сферы... Обычно экономический строй есть лишь функция строя социального, который заключает, содержит его
СОВРЕМЕННЫЕ ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ВОЗЗРЕНИЯ
125
в себе... Общество же xix в., в котором хозяйственная деятельность была выделена в особую сферу и приписана характерному только для нее, собственно экономическому мотиву, стало, в сущности, поразительным исключением из правила» (Polanyi 1975 [1944]: 71; Поланьи 2002: 85). Эта трансформация является основой восхождения рыночной системы, в которой экономика помещена вне общества и даже постепенно замещает общество, следуя только своей собственной логике. Эта логика в истории Поланьи является не набором универсальных принципов неоклассической «формальной» экономической науки, но помещенной в исторический контекст, идеологически мотивированной конструкцией социальных отношений, управляющих производством и взаимодействием людей—предметом «содержательной» экономической науки.
Центральным в рассказе Поланьи является идея о том, что рынок — лишь один из многочисленных способов организации экономики. По мнению Поланьи, экономику можно классифицировать, исходя из доминирующей в ней формы интеграции. Интеграция присутствует в экономическом процессе постольку, поскольку движения благ и индивидов, которые преодолевают влияние пространственных, временных и профессиональных различий, институционализируются, чтобы обеспечить взаимозависимость этих движений (Polanyi 1977: 35). Можно сказать, что интеграция сопутствует любому разде
лению труда. Существует три основные формы такой интеграции: реципрокность, перераспределение и обмен. В современном капитализме преобладает обмен, основанный на рынках и вращающийся вокруг цен, но в другие исторические периоды куда более центральное положение в обществе занимали реципрокность и перераспределение. В докапиталистическом обществе не было отдельной экономической сферы с отчетливым, явным набором мотивов и функций (Stanfield 1998: 367). Все это не означает, что сами рынки —это порождение недавнего времени; «хотя сам институт рынка был довольно широко распространен начиная с позднего каменного века,—утверждает Поланьи, — его функция в экономической жизни оставалась вполне второстепенной» (Polanyi 1975 [1944]'- 43; Поланьи 2002: 55).
Пришествие современного капитализма, однако, принесло с собой господство рынка. Неконтролируемая экономическая система рыночной экономики, пренебрегающая всеми человеческими нуждами, кроме поиска прибыли, стремительно вытеснила существовавшие до нее социально-экономические порядки, при которых экономическая деятельность была укоренена в общественной жизни. Таким образом,труд стал товаром, который продается и используется как фактор производства. Идея о том, что труд —это социальный акт, выполняемый человеческими существами и неразрывно связанный со всей их жизнью, исчезла. Поэтому когда
126
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
обществом начала все больше управлять одна лишь экономическая логика рынков, социальные отношения и ценности оказались под угрозой. О рыночной экономике Поланьи пишет: «Теперь уже не экономика «встраивается» в систему социальных связей, а социальные связи — в экономическую систему... Ибо коль скоро экономическая система организована в виде самостоятельных институтов, основанных на специфических мотивах и предоставляющих особый статус участникам экономической деятельности, общество должно быть устроено таким образом, чтобы обеспечивать функционирование этой системы согласно ее собственным законам. Таков смысл общеизвестного положения о том, что рыночная экономика может функционировать только в рыночном обществе» (Polanyi 1975 [1944]: 57i Поланьи 2002: 70).
При этом Поланьи также отмечает развитие событий в противоположном направлении в форме «защитной реакции» на наступление рынков. Правительства ввели законодательство, защищающее труд; появились центральные банки, профсоюзы и разнообразные общественные движения, как прогрессивные, так и консервативные,—все эти инициативы уравновешивают саморегулирующийся рынок. Это противостояние между экспансионистской, неукоренен-ной рыночной системой и теряющими актуальность механизмами реципрокности и перераспределения поддерживает нестабильность в современном капиталистическом обществе, считает Поланьи. Напряженные отношения между растущей, так сказать, «рыночной монополией» и защитной реакцией общества и являются причиной кризисов.
Во многих отношениях работа
Поланьи троицей —обмен, перераспределение и реципрок-ность — очевидна. Труды Поланьи и Хейлбронера объединяет то, что они считают каждую форму экономической организации, будь то рынок, иерархическая структура или традиции, исторически и контекстуально детерминированной. Они отвергают ортодоксальную экономическую точку зрения, согласно которой преследование индивидами собственных интересов в рамках рыночной экономики представляет собой универсальную поведенческую структуру. Рыночная экономика в том виде, в каком мы ее знаем, утверждают они, —это явление, специфичное для конкретного места и времени.
Идея о том, что рыночная экономика —это исторически и культурно специфичное явление, озвучивалась и другими авторами. Мы уже обсуждали, что писали об этом Be-
СОВРЕМЕННЫЕ ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ВОЗЗРЕНИЯ
127
Поланьи основана на оппозиции между экономическим и социально-культурным контекстом, о которой мы рассуждали во второй главе. Однако Поланьи не просто случайно воспроизводит эту оппозицию: он считает ее критически важным явлением, которое необходимо анализировать, объяснять и —здесь в нем говорит общественный активист —уравновешивать. Хорошее общество —это общество, которое вновь признало роль реципрокности и перераспределения и не отдало все бразды правления в руки саморегулирующихся рынков. Тот факт, что экономическая теория пренебрегает такими факторами, как культура и общество, Поланьи считает частью идеологической конструкции рыночной системы. Он отвергает формальную экономическую теорию не столько потому, что она неверна, сколько потому, что ее формализм носит
этноцентрический характер, ведь сама теория —это культурный артефакт современного рыночного общества. В лучшем случае неоклассическую теорию можно рассматривать как анализ существующей экономической системы. Предполагая, что принципы, которые руководят этой экономической системой, универсальны, неоклассическая теория игнорирует такие важные вопросы, как откуда и почему возникло рыночное общество. Более точно было бы трактовать экономическую теорию как идеологическую мотивацию и способ оправдания саморегулирующейся рыночной экономики. Иными словами, Поланьи считал, что искоренение социального и культурного элементов из экономической теории неразрывно связано с появлением рыночной экономики и является теоретическим эквивалентом неукорененности рыночной системы.
бер и Смит. Не так давно антропологи и историки также утверждали, что рациональный, целеустремленный индивид, преследующий собственные интересы, — это скорее современная западная концепция, а не универсальная структура поведения (см., напр.: Sahlins 1976). Ландее (Landes 1998) утверждает, что западная концепция времени, которое после изобретения механических часов стало измеряться в регулярных интервалах, а не как континуум, позволила возникнуть понятию прогресса, который необходим для современной капиталистической экономики. Уитроу (Whitrow 1988) добавляет к этому, что именно западная, в частности пуританская, концепция времени как объективного ограничения, отделенного от природы, лежит в основе идей причинно-следственной связи, целенаправленного поведения и редкости, столь центральных
128
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
для типа поведения, ожидаемого от людей в условиях рыночной экономики.
Некоторые авторы пошли дальше исторической и контекстуальной специфичности «рыночной экономики вообще» и перешли к обсуждению культурно и исторически специфичных форм рыночной экономики. Социолог Ричард Сеннетт описывает, как так называемой новой экономике с ее гибкими, нестабильными институтами и ориентацией на глобальное сопутствует культура, которая ее поддерживает. В этой «культуре нового капитализма», как ее называет Сеннетт, индивиды ориентированы на краткосрочные перемены, сфокусированы на возможностях, а не на достижениях и настроены на «единичные события, одноразовые трансакции», а не на продолжительные структуры и долгосрочные отношения, которые могут быть направлены на достижение коллективного прогресса (Sennett 2006: 178). С этой точки зрения та экономическая организация, которую мы видим в наших капиталистических странах эпохи модерна и постмодерна,— это не просто рыночная экономика (в чистой форме или нет), как назвала бы ее неоклассическая теория; это единая, исторически специфичная система экономической организации, включающая определенные институты, определенную трудовую этику и определенные убеждения и поведение.
Этого же курса придерживаются представители новой экономической социологии и сторонники теории «разновидностей капитализма» (Hall and Soskice 2001; Nee and Swedberg 2005). Их базовая предпосылка состоит в том, что «рыночной экономики вообще» не существует, что во всех рыночных странах действуют разные вариации рыночной экономики, основанные на разных институтах. Этот институциональный контекст специфичен для конкретных социально-исторических условий, и именно как таковой его и нужно анализировать. Таким образом, подобный подход требует сравнительных исследований.
Общее у этих подходов — понимание стран с рыночной экономикой как исторического явления, специфичного для того времени и места, в котором они появились и достигли процветания. В то время как неоклассическая экономическая теория позволяет понять, как работает рыночная экономика (и более того, как работают
СОВРЕМЕННЫЕ ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ВОЗЗРЕНИЯ
129
только те области реальной экономики, которыми на самом деле управляет рынок), она ничего не может сказать о появлении рыночной экономики. Соответственно, если мы рассматриваем экономику как социально-историческое явление, необходима содержательная, историческая экономическая теория. Иными словами, эти подходы не рассматривают экономику в сочетании с социальнокультурным контекстом; они предлагают рассматривать саму экономику, то есть сферу жизни, в которой мы ведем себя более или менее в соответствии с экономической теорией, как историческую и культурную конструкцию.
4.3.2.	Экономика как система смыслов: антропологические подходы
Подход «экономика как культура» также встречается в антропологии периода после Второй мировой войны. Клиффорд Гирц и прочие антропологи, вначале использовавшие утрированно научный подход к общественным исследованиям, при котором аналитические категории применялись к разным обществам, чтобы установить общие паттерны и взаимоотношения, перешли к интерпретативной точке зрения. С этой точки зрения целью общественной науки было обнаружить систему смыслов, которые приписываются общественным явлениям самими членами общества. Поскольку этот подход ставил в центр внимания жизненные миры людей, смыслы и знания, созданные обществами, он не требовал a priori категоризации обществ в культурном, социальном и экономическом. Культура — система смыслов, приписанных обществу,— естественным путем включала в себя экономику.
Эту тенденцию в антропологии нужно рассматривать как реакцию на популярные в то время подходы к изучению «менее развитых» стран, прежде всего на теорию модернизации. Как мы видели в предыдущих главах, теорию модернизации можно раскритиковать за этноцентризм. Предложенная ей одномерная, однонаправленная эволюционная точка зрения на развитие была, по сути, колониальным проектом; она показывала, какие страны стоят на верхней, а какие на нижней ступени лестницы. Менее развитые страны, таким образом, были приговорены к «сравнительному существованию». Сама идея описания стран третьего мира с точки зрения того, чем они
130	КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
не являются, — например, с точки зрения современности или развитости — отказывала этим странам в идентичности в их собственном выражении. Они (теоретически) существовали только в сравнении с нормой развитости и были низведены до уровня объектов, которыми управляют структурные процессы и отношения, сформулированные западными учеными и вдохновленные западными историческими режимами развития. Эти теории превратили «менее развитые общества» в объекты деятельности развитого Запада, отказывая им в способности действовать самостоятельно.
Эта критика особенно тяжело ударила по антропологии, которая выросла из исследований, проводившихся в интересах колониальной администрации. История культурной антропологии в последние полвека — это история дисциплины, пытающейся примириться со своим колониальным прошлым при помощи длительной саморефлек-сии, которая в конечном итоге радикализировалась в трудах Эдварда Саида (Said 1995; Саид 2006) и Клиффорда и Маркуса (Clifford and Marcus 1986). Подход общественных наук к культуре оказался предметом жесткой критики. Переход к интерпретативной антропологии, предложенный Гирцем и прочими, можно рассматривать как первый шаг в этом процессе. В конечном итоге даже само понятие культуры оказалось под вопросом.
Интерпретативная антропология в основном использовала практику этнографии, (квалитативного) описания обществ и содержащихся в них социальных явлений. Она более осторожно относилась к этнологии и ее практике выведения общих законов на основании изучения обществ. Вместо того чтобы создавать четкую таксономию культуры или искать универсальные законы культурного развития, что всегда требует применения к социальной реальности внешней категоризации, интерпретативная антропология стремилась создавать знание, которое было бы аутентичным. Для этого требовалось заменить сравнительные исследования2 или высокую теорию тща
2. Во всяком случае, сравнительные исследования в традиционном смысле слова. Можно утверждать, что сама этнография занимается сравнительными исследованиями, которые позволяют этнографу лучше увидеть и понять свою собственную культуру через сравнение ее с другой культурой в ходе экспедиции.
СОВРЕМЕННЫЕ ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ВОЗЗРЕНИЯ
131
тельным, глубинным, насыщенным описанием каждого отдельного общества.
Разницу между таким насыщенным описанием, которое использовали Гирц и другие этнографы, и подходом, характерным для теории модернизации, можно прояснить, введя разграничение между эмической и этической точками зрения. Это разграничение, пришедшее из лингвистики, предназначено разделять «эмическую» точку зрения инсайдера, человека, находящегося внутри общества, и «этическую» —стороннего наблюдателя. Гирца, занятого сложными культурными особенностями, значимыми для членов изучаемого общества, прежде всего интересует эми-ческая точка зрения. Теория модернизации, рассматривающая «иные» общества с точки зрения их неидеального совпадения с капиталистической моделью, в том числе в области предпринимательства, научного подхода к миру и прочих идей, позаимствованных из образа современного Запада, — пример этической точки зрения.
Насыщенное описание требует скорее наблюдения и ведения подробных записей, чем категоризации и структурирования материала в заранее намеченные аналитические категории, что приводит к необъективности и пробелах в наблюдении. Его основная идея в том, что любое действие, даже самое незначительное, основывается на обширной паутине смыслов, которые можно изучать, сосредоточившись на этом конкретном действии. Действия — это символические «тексты», относящиеся к системе смыслов, которой является любая культура. Через наблюдение за действиями и описание их можно примерно представить себе точку зрения носителя культуры. Утверждается, что только подобное насыщенное описание обществ в их собственных терминах и смыслах может принести аутентичное знание культуры.
Для изучения отношений между культурой и экономикой подобный подход означает, что эти два понятия неразделимы. Если культура — это паутина смыслов и значений, которую создают люди, то она включает в себя также смыслы и интерпретации экономической деятельности. Более того, поскольку культура, согласно этому подходу, — это система смыслов, создающихся обществом, то никакой отдельный параметр общества нельзя считать независимым от его положения в паутине смыслов. Это рассуждение ведет к изучению экономических явлений с точки зрения их
132
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
смысла, которое нужно искать в их контексте. В духе такого исследования Копытофф (Kopytoff 1986; Копытофф 2006) пишет о культурной биографии товаров, которая требует изучения смыслов, придаваемых товару на разных стадиях его жизненного цикла, и изучения различных контекстов, в которых он существует. Превосходным примером подобного исследования является работа Циглера (Ziegler 2007), который анализирует международную торговлю цветами, оценивая разные культурные смыслы цветов и торговые отношения на протяжении цепочки реализации товара. Такие исследования посвящаются экономическим явлениям, но внимание удивляют исключительно их культурной составляющей. Вместо того чтобы дополнять экономическую теорию, культурный анализ заменяет ее.
Клиффорд Гирц	биться аутентичности, нужно опи-
Этнограф Клиффорд Гирц, родившийся в 1926 году, — вероятно, самый влиятельный антрополог своего поколения, причем этот статус только подчеркивает поток критики, льющийся в его адрес со стороны более современных этнографов (см. следующий раздел). Гирц исследует смысл культурного поведения через интерпретацию. Он утверждает, что люди формируют паттерны поведения и присваивают смысл своему опыту, и этот смысл и должен быть предметом изучения для общественных наук. Поскольку каждая культура в этом отношении уникальна, любая попытка найти здесь универсальные законы обречена на провал. По мнению Гирца, проект описания и понимания общества или культуры в терминах, чуждых этому обществу или культуре, фундаментально ошибочен. Такой подход, считает он, не способен создать аутентичное описание культуры; чтобы до-
сывать культуру в ее собственных терминах. Это утверждение обесценивает масштабные, глобальные теоретические построения о культуре и обществах, как те, что предлагает теория модернизации. Как отмечал Гирц, «среди нас все еще попадаются ученые, считающие, что они нашли одну большую идею, однако призывы к созданию «общей теории» практически любого общественного явления звучат все менее содержательно, а утверждения о том, что ее удалось создать, все больше похожи на мегаломанию» (Ceertz 1983: 4).
Гирц считает культуру прежде всего семиотической концепцией. Он утверждает, что человек висит «на сотканной им самим паутине смыслов», так что он принимает «культуру за эту паутину, а ее анализ—за дело науки не экспериментальной, занятой поисками законов, но интерпретативной, занятой поисками значений» (Ceertz 1973: 5; Гирц 2004: ю). Анализ культуры,
СОВРЕМЕННЫЕ ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ВОЗЗРЕНИЯ
133
4.4.	Культура как экономика
Если экономическое поведение можно изучать как культурное явление, то возможно и анализировать культуру с экономической точки зрения. В конце концов, как мы отмечали в предыдущей главе, формальное определение экономической науки, данное Лайонелом Роббинсом, в принципе позволяет применять экономический анализ к любой сфере жизни3.
3- Мы используем здесь слово «формальное» в том значении, в котором его использует Поланьи. Поланьи противопоставляет формальное определение экономической науки —в котором фигурирует форма по
с этой точки зрения,— это изучение смыслов, которые люди придают окружающему миру. В рамках этого подхода Гирц пытался увести общественные науки прочь от имитации естественных наук и в сторону связи с гуманитарными науками. Вместо того чтобы изучать обобщенные структуры и искать причинные законы, общественные науки должны сосредоточиться на локально интерпретируемом опыте и смысле.
В рамках рассуждений Гир-ца этический подход, предлагающий всевозможные категории и концепции, которые имеют значение только для наблюдателя, имеет ограниченную ценность и сам по себе не может привести к аутентичному пониманию культуры; в лучшем случае он является первым шагом в эту сторону. Напротив, насыщенное описание Гирц считает подходом, который приносит уникальное знание —знание, которое локально «истинно», то есть в тех значениях и интер-
претациях, которые придаются ему в рамках местной культуры. Общие, номотетические причинные законы считаются невозможными в общественных науках, потому что нет таких универсальных принципов и структур, которые могут быть объективно известными; все и всегда интерпретируется локально. Задача общественной науки —изучить этот локально интерпретируемый мир. Попытки такого изучения всегда наталкиваются на проблему того, что знания ученого сами по себе являются интерпретацией, что усложняет понимание истинной точки зрения носителя культуры. В этом отношении интерпретативный подход во многом опирается на релятивизм. Утверждая, что «культура — это контекст», Гирц считает, что любые обобщения, которые может изучать общественная наука, могут существовать только внутри культуры, потому что они создаются этой культурой и не существуют в кросскультурном пространстве.
134
КУЛЬТУРА В экономической НАУКЕ
4.4.1.	Чикагская школа
В предыдущей главе мы показали, как авторы так называемой чикагской школы начали реализовывать этот потенциал в 1970-е годы. Экономический анализ начал применяться в областях, которыми традиционно занимались другие общественные науки (см. обзор этой тенденции в Lazear 2000 и Fine 2002). Экономистом, сделавшим, пожалуй, больше всех для расширения границ экономической науки, был Гэри Беккер, который внедрился в такие разнообразные области, как расовая дискриминация, преступность, наркомания, брак и развод, и все это с точки зрения рациональных, максимизирующих полезность индивидов. Возможно, для наших целей даже большее значение имеет его работа в области моделирования вкусов. Вместо того чтобы считать вкусы экзогенным фактором в модели рационального выбора, Беккер попытался сделать их фактором эндогенным. Для этого он не стал, как можно было бы предположить, заимствовать идеи о формировании вкусов из психологии или социологии. Вместо этого Беккер предположил, что вкусы идентичны для всех индивидов, а потребление интерпретировал как производство, так что изменения цен и доходов стали основными движущими силами в понимании поведения (Becker 1965; Беккер 1999; Stigler and Becker 1977; Стиглер и Беккер 1994). Не менее смел и Беккеров анализ социального взаимодействия. Отвергая идею того, что экономическая рациональность автоматически предполагает эгоизм, он показывает, что при правильном определении функций полезности экономический анализ может учитывать заботу о действиях других (Becker 1976; Becker and Murphy 2000). Таким образом можно объяснить коллективные процессы, такие как мода и другие динамичные структуры. Аналогичным образом экономисты также внедрились на территорию религии, анализируя посещение людьми церкви как инвестицию в условиях неопределенности (неизвестно, вознаграждается ли посещение церкви в загробной жизни) (Azzi and Ehrenberg 1975; Mangeloja 2005), а также анали
ведения, а именно экономия — своему собственному сущностному определению, в котором экономическая наука обозначена как наука, занятая той частью общества, которую мы называем «экономикой вообще», «the economy» (Polanyi 1977)-
СОВРЕМЕННЫЕ ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ВОЗЗРЕНИЯ
135
зируя конкретные религиозные нормы и правила как механизмы поднятия издержек выхода (lannacone 1992b; lan-nacone and Berman 2006). Лазеар (Lazear 1999) применяет экономический анализ к вопросам мультикультурализма и культурной ассимиляции, показывая, что малочисленные меньшинства ассимилируются с большей вероятностью, чем более крупные, поскольку стимулы к ассимиляции у них сильнее.
Кроме Лазеара, никто из перечисленных исследователей напрямую не пишет о культуре, хотя анализ социального взаимодействия и появление коллективных вкусов, мод и религиозных норм очень близок к анализу культуры. В сущности, можно сказать, что экономический империализм, как этот подход неодобрительно называют его критики (см., напр.: Fine 2002), а также одобрительно — его сторонники (см., напр.: Lazear 2000), отрицает существование области под названием культура, которая обозначает коллективные процессы, выходящие за рамки рационального выбора индивида. Когда не остается ничего, что выходило бы за рамки рационального выбора индивида, культура становится пустым понятием4. Одновременно с этим различные элементы, которые мы привыкли считать частью мира культуры — вкусы, религия, — подвергаются экономическому анализу. В этом смысле можно сказать, что чикагская школа олицетворяет собой подход «культура как экономика»5.
4. Лазеар (Lazear 1999) упоминает культуру только как нечто, что индивиды могут выбирать, приобрести им или нет. Это решение реализуется как выбор изучать какой-либо язык. Он эффективно лишает культуру ее смысла, превращая ее в товар, потребление которого регулируется экономическими принципами. Хотя в названии анализа Лазеара есть слово «культура», его можно было бы с совсем небольшими поправками применить к членству в теннисном клубе или решению купить машину или навестить какой-либо город.
5. Экономический империализм всегда был противоречив. Предлагаемая им модель homo oeconomicus считается бледным, скудным взглядом на человечество. Нетрудно понять почему. В своем обзоре микроэкономических моделей фертильности Кокрейн (Cochrane 1975) перечисляет модели, в которых дети рассматриваются как побочный продукт сексуальной активности с нулевой ценностью, модели, в которых они выступают основным капиталом, а также модель, в которой дети являются потребительским товаром, полезность которого оценивается относительно полезности других потребительских благ, от которых приходится отказаться, чтобы иметь детей. Немногие реальные
136
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
4.4.2.	Культурный материализм
В совершенно иной области академического мира антропологи также работали над экономическими интерпретациями культуры, хотя их методы были совсем не похожи на методы Чикагской школы. Пытаясь разработать научную теорию появления культурных практик и убеждений, антропологи, вдохновленные трудами Маркса, утверждают, что истоки традиций, обычаев и убеждений можно найти в практических, материальных проблемах конкретного общества. Культурный материализм, как называется подобный подход, утверждает, что «человеческая социальная жизнь является ответом на практические проблемы земного существования» (Harris 1979: ix). С этим движением связано, прежде всего, имя Марвина Харриса. Заимствуя идею у Маркса и Энгельса, Харрис утверждает, что все социальные схемы и символы вытекают из «инфраструктуры» общества: того, как общество решает материальные проблемы выживания и воспроизведения. По этой причине Харрис называет приоритетом изучение материальных условий социокультурной жизни, поскольку они определяют социальные практики. Он утверждает, что одинаковые технологии, применяемые в одинаковых обстоятельствах, приведут к одинаковым социокультурным схемам. Инфраструктура отчасти определяется природными условиями, поскольку она является «принципиальной областью взаимодействия между культурой и природой, границей, через которую экологические, химические и физические ограничения, влияющие на человеческую деятельность, взаимодействуют с главными социокультурными практиками, направленными на преодоление или изменение этих ограничений» (Harris 1979- 57)-
Знаменитый пример культурного материализма Харриса — его анализ статуса священных коров в Индии. Некоторым этот статус может показаться иррациональным
родители стали бы рассматривать свое решение завести детей в подобных терминах, скорее, они бы отмели подобные теории как нерелевантные. В защиту экономического подхода к социальным проблемам можно сказать, что он помог обнаружить некоторые структуры, лежащие в основе поведения, при этом— в более скромных версиях — не утверждая, что этими структурами ограничивается социальная деятельность людей.
СОВРЕМЕННЫЕ ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ВОЗЗРЕНИЯ
137
религиозным верованием в стране, где больше и коров, и голодающих людей, чем где бы то ни было в мире. Харрис, однако, утверждает, что религия не является источником этой нормы; более того, «религия повлияла на пищевые привычки в Индии, но пищевые привычки в Индии повлияли на религию даже сильнее» (Harris 1985: 51). По мнению Харриса, религиозный запрет на убийство коров —это реакция на нужду в тягловых животных. Бродячие коровы, с этой точки зрения, вовсе не ничья собственность: они в некотором смысле коммунальная собственность, которой владеют беднейшие крестьяне страны, чьи фермы слишком малы, чтобы держать собственных тягловых животных (или тракторы).
Проблема культурного материализма в том, что он с трудом объясняет сильные, устойчивые различия в экономической эффективности разных стран. Если культурной эволюцией в конечном итоге управляет экономическая логика, то нужно ожидать, что культурные силы, ограничивающие экономическую жизнь, будут адаптированы или отменены хотя бы в тех странах, которые близки к границе выживания (Clark 1988). Социальные нормы, снижающие производительность материальных благ одним человеком, должны буквально вымереть, поскольку те, кто их избегает, имеют больше шансов на выживание. Подобная экономическая логика предполагает, что все страны в конечном итоге должны стремиться к экономически успешной культуре.
На теоретическом уровне критики обвинили культурный материализм (как и экономический империализм) в упрощенности, поскольку он предположительно сводит богатство человеческой культуры и общества к нескольким материальным принципам. Ориентированность на этические исследования, нацеленные на поиск общих законов, привела культурный материализм к конфликту с теми, кто считал антропологию скорее гуманитарной, чем научной дисциплиной (например, Клиффорд Гирц, Эдвард Эванс-Притчард). В то же время труды Харриса и его последователей предлагают исследовательскую программу и точку зрения, в которых есть интересные точки соприкосновения с экономической наукой. В сущности, культурный материализм со своей ощутимо марксистской ориентацией во многом на удивление похож на новую институциональную экономику Дугласа Норта или Оливера Уильямсона.
138	КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
Оба подхода утверждают, что институты и обычаи нужно рассматривать как ответы (или остатки ответов) на экономические проблемы (будь то проблема выживания, продолжения рода или неопределенности).
4.4.3.	Стратегическая идентичность и экономическая теория создания идентичности
Следующий шаг в направлении «культура как экономика»— подход, который можно назвать точкой зрения стратегической идентичности. В рамках этого подхода экономически объясняется не столько содержание конкретных культурных обычаев, сколько использование категорий «культура» и «этничность». Этнография не ограничена подходом таких авторов, как Гирц, которые считают этническую и культурную идентичность следствием субъективного чувства принадлежности, основанного на общих первобытных привязанностях. Существует и другая традиция, которая, опираясь на работы Грамши, находит истоки этнической и культурной идентичности в инструментальной манипуляции в интересах коллективных политико-экономических интересов (см., напр.: Waller-stein i960). Этническая и культурная идентичность, согласно этой точке зрения, являются способом маскировки расходящихся интересов и поэтому служат инструментом эксплуатации. Кроме того, утверждается, что культура и этничность — это средства массовой мобилизации или легитимизации националистической идеологии государства.
Эта «инструменталистская» традиция (Young 1983) вызывает критику тем, что излишне подчеркивает значение структуры, поступаясь ролью отдельного агента. Игнорируя эмоциональный и психологический параметр групповой идентичности, она не отвечает на вопрос о том, почему люди вообще испытывают преданность или привязанность к любой культурной групповой идентичности. В ответ на это внимание исследователей стало смещаться с объяснений истоков культурных категорий в сторону анализа того, как групповая идентичность создается на практике. Ответ на этот вопрос исследователи искали в стратегическом и тактическом применении культурной и этнической идентичности (Bentley 1987; Lyman and Douglass 1973; Yelvington 1991). Признавалось, что (куль
СОВРЕМЕННЫЕ ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ВОЗЗРЕНИЯ
139
турная) идентичность носит необязательный характер, поскольку люди обыкновенно имеют несколько источников идентичности на выбор. Индивиды договариваются о своей этнической и культурной принадлежности в ходе каждодневной деятельности и социального взаимодействия, в зависимости от собственных интересов. Упор на важность выбора из нескольких потенциальных идентичностей делает подход с точки зрения стратегической идентичности особенно релевантным в контексте мультикультурализма и сообществ мигрантов (Kahani-Hopkins and Hopkins 2002; Stanczak 2006). Давила (Davila 2001) и Сандерланд с соавторами (Sunderland et al. 2004), например, показывают, как культурная идентичность латиноамериканцев в Соединенных Штатах формировалась маркетинговыми процессами компаний, выпускающих продукцию для «латиноамериканского рынка», и реакцией потребителей на их стратегии.
Хотя на первый взгляд все это, вероятно, слишком сильно отдает социальным конструктивизмом, чтобы понравиться экономической теории мейнстрима, однако уход от холистического понимания культуры в сторону изучения того, как культура и этничность строятся в ходе индивидуальных практик, открывает интересные возможности для экономического анализа или бизнес-исследо-ваний. В отличие от интерпретативного подхода Гир-ца, подход с точки зрения стратегической идентичности разделяет характерный для экономической науки взгляд на человеческую деятельность как рациональную, ориентированную на достижение практических целей. Фокус внимания на практиках и выборе индивида гораздо проще примирить с экономической теорией, чем фокус внимания на культуре как на глобальной системе значений. Комбинация экономического анализа и теории стратегической идентичности рождает очень интересное поле для исследований, которое можно назвать «экономическая теория построения идентичности». Первые грубые попытки исследований в этом направлении были предприняты Акер-лофом и Крэнтон (Akerlof and Kranton 2000) и Лазеаром (Lazear 1999), которые разработали формальные модели для анализа идентичности и культурной ассимиляции соответственно как выбора, совершаемого рациональными агентами. В этих исследованиях культура и идентичность все еще считаются фиксированными, заданными веща
140
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
ми, между которыми агенты могут выбирать. Следующий шаг — проанализировать эволюцию культуры с точки зрения целеустремленных индивидов, создающих и формирующих идентичности на основе своих экономических целей. Ранние примеры подобного анализа можно найти у Маселанда (Maseland 2006) и Маселанда и Пайла (Mase-land and Peil 2008), которые показывают, как азиатская идентичность, на которой основывается азиатская экономическая модель, активно создавалась агентами, преследовавшими свои политико-экономические интересы.
Подход с точки зрения стратегической идентичности, возможно, более релевантен для будущих споров о роли культуры в экономической теории, чем любой другой подход из тех, что упоминались в последних двух разделах. Все эти подходы предлагают общую теоретическую конструкцию, которая применима к изучению практически всех параметров общественной реальности. В рамках любого из подходов разновидности «культура как экономика» все можно свести к экономическим принципам. В рамках подхода Гирца «экономика как культура» каждый параметр социальной реальности рассматривается как неотъемлемая часть той общности, что мы называем культурой. В то время как для Беккера или Харриса любое явление носит экономический характер, можно сказать, что для Гирца с его пониманием культуры любое явление — это культура. Каждый из этих подходов добивается своей цели — создания единой теории для изучения культуры и экономики — только путем отрицания одной из них. Здесь правильно говорить об узурпации, а не об интеграции. В этом смысле можно сказать, что представители обоих лагерей расположены на противоположных концах континуума. Противостояние между экономической наукой и науками о культуре сохраняется; отрицается лишь, что чужая точка зрения может иметь хоть какую-то ценность. Подход с точки зрения стратегической идентичности, с его ориентацией на целенаправленную деятельность субъектов, создающих и пересматривающих структуры знания и идентичности, имеет потенциал вырваться из этого противостояния — он предлагает область исследований, в которой экономическая теория и антропология могут встретиться.
СОВРЕМЕННЫЕ ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ВОЗЗРЕНИЯ
4.5.	Культура экономической науки
До сих пор мы обсуждали подходы, которые сохраняют противостояние между культурой и экономической сферой (см. раздел 4.2), а также подходы, которые выступают за исключительно культурный или исключительно экономический анализ (разделы 4.3 и 4.4 соответственно). Следующий класс подходов оперирует на метауровне, подвергая анализу сами науке об экономике и культуре.
Есть две разновидности таких рефлексивных подходов. Во-первых, можно рассматривать научные исследования как экономическое явление, подвергая их экономическому анализу. Экономисты выделили особую область исследований под названием «экономическая теория науки» (Неи-kelom and Maseland 2010; Sent 2005) и выступали с различными аргументами на основе этого рефлексивного подхода (Davis and Klaes 2003). Экономическую мысль можно рассматривать как продукт процесса взвешивания издержек и прибыли, а не как поиск «научной истины»6. Хотя литература на эту тему интересна, изучение экономической теории экономической мысли не входит в круг тем этой книги. В этом разделе мы ограничимся изучением второй разновидности: анализа культуры экономической науки.
4.5.1.	Экономическая наука и гегемония
Идею включить экономическую мысль в анализ исторической культуры можно в определенной форме встретить в трудах Карла Поланьи. Как мы уже обсуждали, Поланьи утверждал, что способ организации экономики социально и исторически укоренен. Однако Поланьи пошел еще дальше, утверждая, что исторически и социально зависимо также и то, как мы думаем об экономических процессах. Экономическая теория отражает и формирует создание экономики в обществе. В рамках идей Поланьи о появле
6. На эту тему Макклоски (McCloskey 1983) пишет, что, если бы экономисты, владеющие истинным знанием об экономике, которое дало бы им возможность делать точные предсказания, вели себя согласно экономической теории, они не стали бы публиковать или распространять это знание. Они бы оставили его при себе и действовали, исходя из него, поскольку такое поведение более прибыльно.
142
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
нии рыночной экономики развитие экономической мысли играло важную роль. Созданию экономической сферы, отделенной от общества, по его мнению, способствовало появление неоклассической теории с ее строго формальной интерпретацией экономической науки. Разделение экономической рациональности и общественного контекста в теории и разделение экономики и общества на практике были двумя сторонами одной медали.
В этом смысле экономическую науку можно рассматривать как культурный артефакт современного капиталистического общества. Подобную аргументацию можно развивать и дальше, вплоть до того, что экономическая теория начнет интерпретироваться не только как основанная на «культуре капитализма», но также и как оправдание и основа рыночной системы, что наводит на мысли об исследованиях на тему гегемонии в духе Грамши (см. главу 2). Еще в 1899 году американский экономист Эдвард Селигмен утверждал, что классическая экономическая теория была ничем иным, как идеологией правящих классов, и поэтому способствовала сохранению status quo (American Economic Association 1899). В наше время эти идеи возродились в трудах Бурдье. Как и Поланьи и экономические социологи, Бурдье (Bourdieu 2005а, 2005b) утверждает, что экономические соображения нужно рассматривать как исторически и социально обусловленное явление. Нужно перестать по умолчанию считать экономическую рациональность универсальной, независимой от контекста структурой человеческого поведения, как это делает неоклассическая теория. По мнению Бурдье, экономические структуры — не универсальная данность, они создаются агентами. В свою очередь, экономические структуры определяют этих агентов, то есть влияют на то, кем они являются, как они склонны действовать и во что верят. Из-за этой взаимозависимости идеи о том, как работает экономика, могут сами себя подтверждать. В частности, экономическая теория на удивление склонна «становиться истиной», потому что она ориентирует «экономический выбор тех, кто властвует над экономическими отношениями» (Bourdieu 1998а). Экономические структуры и склонности, описанные экономической теорией, на практике воссоздаются агентами, потому что агенты принимают решения, исходя из экономической теории. Способ принятия экономических решений теми, у кого в руках находится экономи
СОВРЕМЕННЫЕ ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ВОЗЗРЕНИЯ
143
ческая власть, не является чем-то, с чем можно соглашаться или спорить; он представляется как нечто неизбежное. То, что организация нашей экономики имитирует экономическую теорию, следует из универсальных механизмов, описанных в экономической теории, дающей нам деисторизи-рованную и десоциализированную истину. С этой точки зрения экономика работает именно так, неважно, нравится нам это или нет. Только люди, недостаточно знакомые с экономической теорией, могут принимать решения, с ней не согласующиеся. Подобный «экономический фатализм» можно встретить в неолиберализме, который Бурдье описывает как «мощную экономическую теорию, чья строго символическая сила в сочетании с эффектом теории усугубляет действенность экономических реалий, которые она предположительно должна отражать. Она ратифицирует спонтанную философию людей, управляющих крупными многонациональными корпорациями, и представителей финансовой аристократии» (Bourdieu 1998b: 126). Экономическая наука с этой точки зрения приравнивается к набору убеждений, вдохновляющих проект по воспроизведению мира в виде зеркального отображения экономической мысли; мира без коллективов, где все, что имеет значение,— это преследование собственных интересов.
Можно было бы отметить, что точка зрения Бурдье сильно напоминает идеи Ричарда Сеннетта, которого мы уже обсуждали. Как и Сеннетт, Бурдье считает, что скоро сформируется новая система капитализма, в которой есть системный и культурный компонент. Новый капитализм неразрывно связан с гибкостью, краткосрочным преследованием собственных интересов и маргинализацией роли коллективов. Он влияет на трудовую этику, идентичность и социальные связи. Как и Сеннетт, Бурдье очень критически относится к такому развитию событий. Однако Бурдье заходит дальше Сеннетта и утверждает, что экономическая теория, которую он считает нравственным, идеологическим проектом, играет центральную роль в строительстве этого нового капитализма. Вместо того чтобы просто отказаться от экономической теории в пользу социологического анализа, как часто поступают приверженцы теории «экономика как культура», Бурдье делает экономическую мысль предметом своего анализа. Таким образом, ставя ее под вопрос, он успешно преодолевает противостояние между культурой и экономической сферой.
144
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
4.5.2.	Культура экономистов
Для того чтобы анализировать экономическую науку как культурное явление, необязательно принимать столь радикальную точку зрения. В своем убедительно документально подтвержденном исследовании Дороти Росс (Ross 1991) демонстрирует, как та версия экономической науки, которая стала преобладать в XX веке, была сформирована тем специфическим американским культурным контекстом, в котором она развивалась. Этот контекст поощрял экономическую науку, которая имитировала скорее естественные, чем исторические науки и была глубоко укоренена в классической идеологии либерального индивидуализма. Вывод, который она делает: культура экономистов в большой степени является американской культурой. Чуть дальше продвинувшись в логике подобных рассуждений, можно интерпретировать экономическую мысль не только как отражение культурного контекста, но как самостоятельную культурную систему. Культура экономической науки в этом случае рассматривается как культура, построенная вокруг идентичности экономиста. Исследователи показали, что сообщество экономистов использует свою собственную отчетливую систему смыслов, символов и норм. В работах Макклоски (McCloskey 1983, Макклоски 2015) выделены некоторые из символов, метафор и норм, используемых экономистами в спорах, и утверждается, что наше экономическое знание строится на общем употреблении этих средств (а не на модернистских научных методах, как склонны верить многие экономисты). Не так давно Ионай и Бреслау (Yonay and Breslau 2006) развили эту идею, получив в результате захватывающую этнографию культуры математической экономической науки. Они утверждают, что практика построения экономических моделей строится на общепринятом уникальном понимании того, как посредничать между реальностью и аналитической моделью. Модели основываются на отчетливо сформировавшемся наборе упрощений и предпосылок, которые считаются традиционными и принятыми внутри сообщества. Существуют также общие убеждения относительно смысла и цели экономических моделей, так же как и отчетливые критерии для оценки их простоты, элегантности и мотивации. В общем и целом экономисты придерживаются отчетливого набора взглядов, практик, символов и методов, которые направляют их работу и придают ей значение.
СОВРЕМЕННЫЕ ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ВОЗЗРЕНИЯ
145
ТАБЛИЦА 4.3. Типология подходов к культуре в экономической науке
Комбинирование
Культура и экономика	Предпочтения	Инглхарт Барро
	Ограничения	НИЭ Норт Уильямсон
	Отклонения от теории	Исключительность Азии Фернандес
Интеграция		
Экономика как	культура	Гирц Поланьи
Культура как экономика		Беккер Харрис
Рефлексия	
Культура экономической науки	Бурдье Макклоски Йонай и Бреслау
Такие исследователи, как Макклоски (McCloskey 1983, 1998; Макклоски 2015) и Йонай и Бреслау (Yonay and Breslau 2006), указывают на то, что у сообщества экономистов есть своя обособленная культура. Другие авторы обнаруживают отчетливые поведенческие паттерны, нормы и убеждения экономистов при помощи экспериментов. Марвелл и Эймс в работе под говорящим названием «Economists free ride, does anyone else?» («Экономисты занимаются фрирайдерством, а остальные?») демонстрируют, что студенты-экономисты существенно отличаются от остальных студентов тем, что действительно ведут себя в соответствии с экономической теорией (Marwell and Ames 1981). Говоря более конкретно, они показывают, что студенты-экономисты склонны к фрирайдерству больше, чем другие студенты, что у них другие, менее четкие идеи о справедливости и что они менее склонны учитывать соображения справедливо-
146	КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
сти в своих инвестиционных решениях. Коландер и Кламер (Colander and Klamer 1987) показывают, что необходим процесс существенной социализации, чтобы привести к появлению этих отличий и сделать из студентов-первокурсников экономистов. На основании этих исследований можно сделать вывод, что homo oeconomicus, возможно, и существует, но непременно является экономистом.
Все эти подходы объединяет то, что все они рассматривают экономическую мысль как социальную деятельность, которая сама по себе заслуживает анализа. Экономическая мысль —не просто описание экономики; это продукт деятельности сообщества экономистов в рамках их социального контекста. Более того, эта деятельность, будучи частью социального окружения, также и формирует это окружение. Нормы, символы и смыслы, которые определяют культуру экономической науки, таким образом представляют интерес для общественной науки. Подобные исследования показывают, что наряду с подходами «экономика как культура», «культура как экономика» и «экономика и культура», экономическая наука имеет собственную культуру и является частью культуры.
4.6.	Заключение
В этой главе мы обсуждали различные пути, которые можно использовать для изучения связи между культурой и экономикой, и выделили категории, которые позволяют характеризовать работы на тему культуры и экономики (см. табл. 4.3). Таких категорий четыре. Подход, который мы назвали «культура и экономика», нацелен на то, чтобы, никак не меняя экономическую теорию, добавить в нее культуру, не пытаясь адаптировать наше понимание того, что такое экономическая наука или культура. Подходы, которые мы назвали «экономика как культура» и «культура как экономика», заходят дальше и стремятся разработать единую, интегративную систему для изучения культуры в экономике. Подход «экономика как культура» достигает этой цели за счет полного отказа от экономической теории и анализа всего с исключительно культурной точки зрения. Напротив, подход «культура как экономика» — подход Гэри Беккера и, хотя несколько в ином ключе, Марвина Харриса — заключается в том, чтобы все свести к экономическим
СОВРЕМЕННЫЕ ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ВОЗЗРЕНИЯ
47
принципам. Наконец, мы выделяем четвертую категорию, которая рассматривает прежде всего практику самой экономической науки, размышляя о ней с культурной точки зрения.
На сегодняшний день экономическая теория мейнстрима решила принять культуру в экономическую теорию по схеме «экономика и культура»; мы еще подробно обсудим это во второй части книги. Как таковое это решение неудивительно, поскольку простое включение культуры в экономическое мышление требует от экономистов минимальной адаптации теории или методологии. Напротив, подход «экономика как культура», популярный среди этнографов и историков, слишком далеко отстоит от экономической мысли, чтобы помочь наладить значимую связь с экономистами. Точка зрения «культура как экономика», с другой стороны, легко примирима с экономической теорией, но никак не связана с основной причиной возвращения культуры в экономическую науку: ощущением, что ортодоксальная экономическая теория, при всей полезности, имеет свои ограничения. Наконец, из изучения культуры экономической науки можно извлечь интересные уроки, что может помочь экономистам осознать некоторые их подсознательные установки и предпосылки, но не позволит нам получить новых идей о культуре и экономике.
В оставшейся части книги мы ограничимся обсуждением исследований, которые примерно попадают в категорию «экономика и культура». Эти работы составляют основную часть современных исследований о культуре в экономической науке, так что для нашей темы они наиболее актуальны. Однако несмотря на тот факт, что современные экономические исследования культуры рассматривают культуру в основном как экзогенный фактор, более широкие вопросы в данной области также связаны с темами, которые затрагивают другие подходы. Мы убеждены, что необходимо изучать новую экономическую теорию, включающую культуру, в рамках широкого контекста. В этой главе сегодняшние экономические дебаты были помещены в такой широкий контекст. Чтобы достичь полного понимания роли культуры в экономической науке, исторические, культурные и теоретические дискуссии в этой и предыдущих главах необходимо дополнить обсуждением соответствующих методологий. Именно разные методологические подходы обсуждаются в следующей главе.
Глава 5
Культура в экономической науке: методологический взгляд
5.1.	Введение
В ЭТОЙ ГЛАВЕ мы обсудим основные методологические вопросы, связанные с изучением роли культуры в экономической науке. В ходе обсуждения мы ограничимся кругом тем, специфичных для исследований культуры в экономической науке или как минимум играющих в этой области важную роль. Как при любом общественнонаучном изыскании, нам понадобится найти ответы на онтологические и эпистемологические вопросы. Кроме того, перед нами стоят такие проблемы, как вопросы внутренней и внешней валидности, и нам нужно принять решение о том, какие виды данных использовать или как их анализировать. Однако ни одна из этих задач не является специфичной для исследований в области культуры и экономической науки. Поэтому студентов, которые интересуются аргументами в пользу и против разнообразных позиций, мы отсылаем к более подходящим трудам, посвященным методологии вообще.
В дополнение к методологии в этой главе рассматриваются самые распространенные методы изучения того, как культурные различия влияют на экономическую эффективность: опросные исследования ценностей и кросс-культурные эксперименты. Опять же, мы не хотим сказать, что, обсудив только эти методы, мы исчерпаем ассортимент методов, которые используются в культурно-экономических исследованиях. Беглый взгляд на соответствующую литературу обнаруживает многочисленные примеры использования кейс-стади, анализа дискурса, исторического анализа и даже случайного наблюдения (см., напр.: Morishima 1982; D’lribarne 1989; Maseland 2006; Landes 1998; Fallows 1994; Etounga-Manguelle 2000). Однако ни один из этих методов не типичен для изучения культуры в экономической науке, поскольку все они широко используют
методологический взгляд	149
ся и в других областях. По этой причине здесь мы не станем их обсуждать.
Какие специфические методологические проблемы стоят перед исследователями культуры в экономической науке? На основе уже сказанного мы можем выделить как минимум три тесно связанные друг с другом ключевые проблемы. Во-первых, культура связана со структурами, которые считаются для индивида данностью. Экономисты же работают, исходя из модели реальности, в которой результаты деятельности и поведенческие паттерны можно вывести из целенаправленного принятия решений индивидами. В результате этого расхождения экономисты, изучающие культуру, сталкиваются с проблемой, пытаясь примирить культурные структуры с экономическими действиями. Во-вторых, мы видим, что концепция культуры связана с макроуровнем, в то время как основная часть экономической теории действует на уровне индивида или выводится из микроэкономического поведения индивидуальных акторов (Hodgson 2007а, 2007b)1. Из-за этого исследования культуры в экономической науке сталкиваются с проблемой сопоставления микроуровня с макроуровнем. Эти две проблемы тесно связаны друг с другом, и в этой главе мы обсуждаем их вместе.
Третья проблема носит несколько иной характер; она касается того типа знания, которое мы как экономисты стремимся получить, изучая культуру. Экономисты ориентированы на поиск универсальных идей и принципов, что входит в конфликт с идеей многообразия, которую подразумевают логика и разные варианты восприятия реальности, свойственные культорологам. Зависимость от контекста сложно примирить с базовой предпосылкой об универсальности поведения, поскольку если, например, рациональность — это универсальное качество, но результаты рационального принятия решений в разных культурах различаются, то универсальная модель экономического
1. Ходжсон (Hodgson 2007а, 2007b) четко показывает, что существуют две интерпретации методологического индивидуализма: первая гласит, что социальные явления должны объясняться только в терминах индивидов, а вторая —что в терминах индивидов и отношений между индивидами. Ходжсон предлагает не называть ни тот, ни другой подход методологическим индивидуализмом, но рассуждать в терминах индивидов и социальных структур.
150	КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
принятия решений представляет собой методологическую проблему.
Этот конфликт между универсальным и частным связан с явлением под названием культурная предубежденность. Хотя эта проблема актуальна для всех (общественно-)на-учных исследований, она особенно велика в области исследований культуры в экономической науке. Экономистов, изучающих культуру, всегда поджидает ловушка, связанная с тем, что их собственный культурный контекст является в анализе доминирующим. Отчасти эту проблему усугубляет история этой области знания; как мы уже говорили, линия разлома, пролегшего между культурой и экономической сферой, во многом совпала с разделением на «нас» и «их». С этой точки зрения само разделение на экономическое (для обозначения предположительно универсальных структур поведения, основанных на том, как представляют себя страны Западной Европы и США) и культурное (для обозначения всего, что не соответствует этим структурам) уже основывается на необъективных этноцентрических идеях. Если считать, что культурный контекст и опыт людей влияют на их поведение, то надо признать, что они влияют также и на поведение исследователей. Исследователи, как и все остальные, привыкли действовать и думать так, как предписывает их культура. В этом смысле до определенной степени исследования являются культурно специфичными, и исследователям приходится так или иначе справляться с этим обстоятельством.
Мы считаем, что эти вопросы особенно актуальны для исследований роли культуры в экономической науке, и причины этого сегодня должны быть уже очевидны. В сущности, эти три проблемы — ничто иное, как методологические проявления различий между культурологической и экономической точками зрения (см. табл. 3.1). Они следуют напрямую из элементов определения культуры, которые мы обсуждали в главе 1. Проблема структуры — деятельности вытекает из нашего понимания культуры одновременно как наследуемой, несомненной данности и как продукта деятельности человека. Проблема агрегирования данных вытекает из применения экономического анализа, подхода к обществу с точки зрения индивидов, к культуре, которая считается чем-то связанным с коллективной идентичностью. Узкое понятие культуры предполагает, что есть множество способов смотреть на реальность, что подрывает
МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЙ ВЗГЛЯД	151
веру в объективные, универсальные заявления и единственные оптимальные решения.
Исследователи роли культуры в экономической науке вынуждены искать способы справляться с этими сложностями. В первом разделе этой главы обсуждаются разные реакции ученых на методологические проблемы. Мы сами должны решить, насколько эти реакции удачны, а также в тех случаях, когда мы считаем их неудачными, насколько это критично для исследования. Второй раздел этой главы посвящен методам исследования. В нем мы обсуждаем преимущества и проблемы опросных исследований ценностей и кросскультурных экспериментов. Обсуждение современных областей практического применения культурно-экономических теорий в следующей части этой книги позволит нам проиллюстрировать и глубже изучить эти методологические сложности.
5.2.	Методологические сложности включения культуры в экономическую науку
5-2.1. От микродеятельности к макроструктурам и обратно
В предыдущих главах мы отмечали, что исследователи культуры в экономической науке стоят перед проблемой сопоставления двух понятий, которые со временем потеряли связь друг с другом. Методологический аспект разделения сферы экономики и сферы культуры состоит в том, что экономический анализ начинается с принятия решения индивидом, в то время как культура, как считается, относится к коллективным структурам, которые существуют за пределами сознательных действий индивидов, но при этом служат основой и контекстом этих действий (Licht 2008). В то время как экономическая теория подходит к социальным явлениям как к продуктам деятельности индивидов, идея культуры как чего-то «экономически нерационального» предполагает, что в области культуры социальные структуры самостоятельно определяют действия индивидов. Методологический индивидуализм, характеризующий экономическую науку, конфликтует со структурализмом, который, как кажется, неотъемлемо связан с областью культуры (во всяком случае, во многих экономических работах,
152	КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
посвященных культуре). Таким образом, мы встаем перед методологической проблемой сопоставления структуры и деятельности или, на более практическом, методическом уровне, перед проблемой того, как связать между собой анализ на микроуровне и анализ на макроуровне.
Для проблемы согласования микро- и макроуровня в теории предлагается три категории решений, аналогичных тем способам, которыми авторы пытаются согласовывать культуру и экономическую сферу. Одни исследователи рассматривают все поведение как определяемое структурами. В теории это соответствует стратегии интеграции культуры и экономики, которую мы назвали «экономика как культура». Другие исследователи подходят к культуре как к результату действий индивидов. В подходе Гэри Беккера и прочих авторов из категории «культура как экономика» все социальные явления можно свести к индивидуальным экономическим решениям. Третья категория авторов на самом деле не решает проблему конфликта между структурой и деятельностью, которая преследует исследователей культуры в экономической науке; авторы третьей категории пытаются объединить эти два понятия в единой теоретической модели (что соответствует подходу «культура и экономическая наука»). Пример такой теории —новая институциональная экономика Дугласа Норта. Институты и культура при таком подходе не считаются продуктом сознательного творчества индивидов, но вводятся в модель как структуры, которые живут своей собственной жизнью (см. также Greif 2006; Грейф 2013 и Bowles 2004). Тем не менее считается, что на них действуют непреднамеренные последствия деятельности индивида, точно так же, как сами они выступают структурным контекстом, в котором индивиды могут принимать решения. На теоретическом уровне такой компромисс между структурой и деятельностью может быть вполне достаточным. Однако проблема появляется вновь, когда исследователи прекращают теоретизировать и переходят к «настоящим» эмпирическим исследованиям.
Поскольку наши размышления об экономической науке и культуре происходят на индивидуальном и коллективном уровнях соответственно, встает вопрос: на каком уровне должен происходить наш анализ (Hodgson 2007b)? Обыкновенно уровень данных должен соответствовать уровню теории, в противном случае анализ и интерпретация этих данных в соответствии с уровнем теории при
МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЙ ВЗГЛЯД *,	153
водит к ошибочным выводам (Robinson 1950; Klein et al. 1994). Однако в нашем случае у теории два уровня. Если культурная теория предполагает, что мы должны измерять культуру на коллективном уровне, а экономическая теория предполагает, что мы должны изучать экономическое поведение на уровне индивида, то сопоставление культуры и экономического поведения требует перевести какое-то одно из этих понятий на уровень другого. У нас есть два способа это сделать. Первый — перейти с макроуровня на микроуровень и свести коллективную переменную, культуру, к фактору, влияющему на принятие экономических решений индивидом. К примеру, мы можем учесть культурный багаж индивида как фактор, влияющий на решения этого индивида, связанные с трудовыми ресурсами. Второй вариант —противоположный: мы можем агрегировать и усреднить открытия и идеи в области экономического поведения индивидов, чтобы получить характеристики общества в целом. Пример использования такого решения — применение национальной культуры как детерминирующего фактора в регрессионном анализе темпов роста валового внутреннего продукта (ВВП).
Каждый из этих вариантов имеет свои методологические опасности. Основная проблема заключается в том, что уровень анализа не соответствует либо уровню теории и концептуализации культуры (в первом варианте) либо уровню теории и концептуализации экономической сферы (во втором варианте). В первом случае, в котором мы трансформируем переменную коллективного уровня — культуру — в переменную на уровне индивида, мы сталкиваемся с так называемой экологической ошибкой', выводом о поведении индивидов из агрегированных данных (Robinson 1950). Например, если мы обнаруживаем, что Мексика — католическая страна, из этого не следует, что каждый мексиканец-католик. Если коллектив неоднороден, перенос любой макрохарактеристики на микроуровень весьма проблематичен. Предполагать, что характеристики отдельных членов группы совпадают со средними характеристиками группы в целом, означает игнорировать разнообразие внутри коллектива и не принимать во внимание неоднородность агентов2. Вообще говоря, исследователи культу
2. Отметим, что даже альтернативное утверждение — что каждый мексиканец живет в католическом обществе —ошибочно, поскольку многие
154
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
ры давно знакомы с этой проблемой и пытаются избегать экологической ошибки (например, Hofstede 1980; Sekaran 1983), обычно путем изучения связей только на коллективном уровне.
Таким образом, мы оказываемся на втором пути: на пути переноса экономических переменных на коллективный уровень, на котором концептуализируется культура. Здесь мы сталкиваемся с проблемами агрегирования. Прыжок с микроуровня на макроуровень за счет простого агрегирования индивидуальных данных может быть необоснованным, если на процедуру агрегирования влияют эффекты взаимодействия между индивидами (см. обсуждение этой проблемы в связи с литературой на тему доверия в главе 7). Если поведение индивидов зависит от поведения группы, это представляет собой проблему для агрегирования (Manski 2000). Даже если теоретическая связь на уровне индивида оказывается верной, коллектив может вести себя не в соответствии с теорией, потому что поведение одних индивидов также зависит от поведения других индивидов. Вот что пишет об этом Хофстеде: «Культура — это не личность особо крупного размера; культуры формируются путем взаимодействия разных личностей, как конфликтующих, так и дополняющих друг друга, которые создают целое, намного превосходящее сумму своих частей» (Hofstede 2001: 463).
Проблемы, связанные с переходом с микроуровня на макроуровень и наоборот, решить нелегко, и мы еще вернемся к этому вопросу в последней главе. Напряженность, возникающая вокруг таких методологических вопросов, как агрегирование и экологические корреляции, а также таких концептуальных тем, как структура и деятельность, всегда провоцировала ожесточенные дебаты между представителями общественных наук, и, вероятно, так будет и дальше. Для разговора о роли культуры в экономической науке это означает, что пока культура и экономическая сфера концептуализируются как понятия, действующие на двух разных уровнях, нам придется жить и как-то справляться с этой напряженностью. Только такие подходы, которые не концеп
мексиканцы живут в некатолических странах за пределами Мексики, кроме того, Мексика может состоять из разных субнациональных регионов, и какие-то из них могут не быть католическими. Ошибка здесь одна и та же: мы неверно приписываем характеристики мексиканского общества в целом отдельным мексиканцам.
МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЙ ВЗГЛЯД
45
туализируют культуру и экономическую сферу на разных уровнях — такие как интерпретативный подход или Беккеров подход «все на свете есть экономика», — могут как-то уйти от этой проблемы.
5.2.2.	Универсальное или частное: идиографический и номотетический подходы
Следующий класс методологических проблем, пожалуй, касается не только изучения роли культуры в экономической науке, но он определенно играет существенную роль в этой области и связан с выбором между универсальным и частным. Адлер (Adler 1983) изложил в своей работе полезную типологию исследований в области менеджмента, связанных с культурой, и эту типологию можно распространить на исследования роли культуры в экономической науке (табл. 5.1). Эта типология основана на способах, которыми исследователи решают проблему соотнесения точки зрения собственной культуры с точками зрения чужих культур. Здесь мы вводим ключевое разделение исследований на идиографические и номотетические. Идиографические исследования изучают экономическое поведение только в его специфических контекстах, а номотетические исследования предполагают, что существует универсальное поведение или же универсальные параметры поведения (но общества могут иметь разные показатели по этим параметрам). Группа идиографических подходов включает в себя парохи-альный, этноцентрический и полицентрический подходы, которые имеют разные объекты исследований, но пользуются общей практикой изучения культур в индивидуальном порядке. Номотетическая группа состоит из компаративного, геоцентрического и синергического подходов. В отличие от подходов идиографической группы, эти подходы объединяет предпосылка об универсальности структур поведения, а отличает друг от друга то, как эта универсальность реализуется. Универсальность достигается путем отрицания роли культуры вообще (геоцентрический подход) путем предположения, что существуют важные универсальные параметры культуры (компаративный подход), или путем концентрации на роли культурных различий и предположения, что существуют универсальные способы справляться с этими различиями (синергический подход).
таблица 5.1. Обзор методологий для изучения культуры (адаптировано по Adler 1983)
Культура	Подход к сходству и различиям культур	Подход к универсальности	Тип исследований	Культурный багаж	Основной вопрос
ИДИОГРАФИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ					
Парохиальные исследования					
Изучение отечественной культуры	Предполагается сходство	Универсальность не рассматривается	Исследования экономического поведения в родной стране	Исследователь, аудитория и предмет исследований принадлежат к культуре №1	Каково экономическое поведение людей и фирм? Исследование применимо только в одной культуре, но неявно мотивировано предпосылкой о том, что применимо во многих
Этноцентрические исследования					
Изучение культуры страны местонахождения	Поиск сходных черт	Универсальность под сомнением	Применение отечественных идей к зарубежным культурам	И сел е до вател ь и аудитория принадлежат к культуре №1, предмет исследований — к культуре № 2	Соответствуют ли поведение и институты в других культурах отечественным теориям?
Полицентрические исследования					
Изучение многих культур	Предполагаются различия	Универсальность отвергается	Индивидуальные исследования поведения	Исследователь, аудитория и предмет исследований	Как ведут себя экономические агенты и как выглядят институты
НОМОТЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ
Компаративные исследования
Сравнение	Поиск	Универсаль-	Сравнение	Исследователь,	Чем похожи и разли-
и сопоставле- и сходных	ность	экономическо-	аудитория и пред-	чаются экономические
ние многих черт,	зарождается культур	и различий Геоцентрические исследования		го поведения во многих зарубежных культурах	мет исследований принадлежат к культурам №1 и 2	институты и поведение в разных культурах?
Культура	Предполага-	Универсаль-	Например,	Исследователь,	Каково экономиче-
считается	ется сходство	ность предпо-	теория между-	аудитория принад-	ское поведение людей
нерелевантной Синергические исследования	лагается и расширяется	народной торговли	лежат к культуре № 1, предмет исследований — к культурам № 1 и 2	и фирм?
Межкультур- Используют-	Универсаль-	Исследование	Возможны все пе-	Каковы универсаль-
ные экономи- ся и сходные	ность	универсальных	речисленные вари-	ные последствия
ческие	черты, исследования и различия	создается	паттернов экономического поведения в разных культурах	анты	влияния культурных различий на международные экономические отношения?
158
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
Идиографические подходы
Во-первых, есть исследования, которые не учитывают роли культурного багажа вообще. Исследователь, объект исследования и аудитория имеют общий культурный багаж, так что они довольно слабо осознают значение культурных различий. Вследствие этого результаты исследований часто считаются применимыми независимо от контекста, несмотря на то что они были получены лишь в одном из возможных культурных контекстов. Такие «парохиальные» (англ. parochial) исследования, как называет их Адлер, исходят из предпосылки об универсальности. Ярлык парохиальных исследований можно навесить на значительную часть работ по экономической теории. Экономическая теория утверждает, что работает с универсальными механизмами и поведением, несмотря на то что является преимущественно продуктом североамериканского и европейского контекстов и применяется в основном в них же.
Вторая категория, этноцентрические исследования, выходит за рамки одной культуры, но только в отношении предмета исследований. В таких исследованиях признается, что разные культурные контексты существуют и являются объектом исследования, но отрицается, что разные контексты требуют разных теорий и точек зрения. Точка зрения, с которой рассматриваются все остальные культуры,—это точка зрения, разработанная в собственной культуре исследователя, и она считается применимой к любому контексту. Хотя исследователь и его аудитория также имеют общий культурный багаж, от парохиальных исследований этноцентрические отличаются тем, что изучают они другие культуры.
Очевидный вариант этноцентрических исследований — работы, в которых изучается, насколько идеи, разработанные в культуре А, будут валидны в культуре Б. Например, Попкин (Popkin 1979), пытается доказать, что вьетнамские крестьяне ведут себя экономически рационально при выборе культур для посадки. Хотя исследователь и не предполагает изначально, что представители иной культуры будут вести себя «рационально», он предполагает, что экономическая рациональность — это релевантная мерка, с кото* рой можно подходить к изучению других культур. Иными словами, вопрос формулируется в терминах теоретических воззрений, развившихся в собственной культурной среде
МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЙ ВЗГЛЯД .	I59
исследователя. Исследователь задается вопросом «ведут ли они себя как мы?» вместо более открытого вопроса «как они себя ведут?» То же самое происходит, когда мы делаем противоположную вещь: описываем поведение людей в других культурах как отличное от поведения, описываемого (культурно специфичной) теорией. Попытку Поп-кина показать, что теорию рационального выбора можно распространить на вьетнамских крестьян, можно рассматривать как выступление против (в то время) популярной идеи о том, что люди в развивающихся странах —это существа традиционного уклада, к которым рациональный выбор неприменим3. Как и исследование Попкина, эта идея предполагает рациональный выбор стандартом, исходя из которого оцениваются другие культуры.
Вообще, применение стандартов одной культуры к другим культурам —это неуловимая и повсеместная форма этноцентризма, встречающегося в исследованиях роли культуры в экономической науке. Хотя сейчас признается, что культурные различия влияют на экономическое поведение и результаты, и это уже прогресс, многие экономисты все же склонны анализировать различия между обществами как различия в степени, до которой каждое общество соответствует теоретическим критериям оценки. Внимание к различиям в институтах, таких как права собственности, обострило чувствительность экономистов к культурному разнообразию. Однако на практике институциональная экономическая теория обычно интерпретирует права собственности как нечто одномерное; разнообразие сводится к тому, что они могут быть лучше или хуже или что в обществе их может быть больше или меньше (например, Rodrik et al. 2004; Dollar and Kraay 2003). Одна и та же мерка, взятая из теории, сформулированной внутри одного специфического культурного контекста, применяется ко всем обществам, и минимальное внимание уделяется разным типам прав собственности в разных культурах. Опасность такого анализа в том, что исследователь в итоге оценивает другие общества, исходя из того, насколько в них развиты те же самые институты, что и в его родном обществе. Таким обра
3. В этом смысле она вписывается в более общую тенденцию в развитии экономической науки того времени: попытки доказать, что идеи неоклассической экономической теории применимы также и в развивающихся странах (например, Lal 1983)*
16о
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
зом вторая культура оценивается по сравнению с первой, а не описывается в своих собственных терминах.
Двигаясь дальше по табл. 5.1, мы видим подходы, которые более серьезно относятся к культурным различиям и признают потенциальную культурную специфичность теорий, разработанных внутри одного культурного контекста. Эти подходы не исходят из общей универсальности, но стремятся установить, какие элементы поведения и институтов являются культурно специфичными, и описать их в терминах собственной культуры, при этом разрабатывая более общую теорию об элементах, которые присутствуют во всех культурах без исключения. Полицентрические исследования занимают одну из двух крайних позиций на оси координат «культурная уникальность —универсальность». В полицентрических исследованиях институты, поведение и их значение рассматриваются как понятные только в терминах их собственной культуры. Исследователи стремятся избежать этноцентризма, сужая область применения своих утверждений до того контекста, в котором они были разработаны. Таким образом, исследования пишутся так, как если бы аудитория, предмет исследования и (в идеале) исследователь в каждом случае принадлежали бы к одной и той же культуре; мы рассматриваем ситуацию изнутри каждой культуры.
Когда автор принимает такую крайнюю позицию культурной уникальности, он не может сказать ничего, что выходило бы за рамки изучаемой культуры. Кросскультур-ные компаративные исследования поведения и институтов исключаются. Поскольку каждая культура фундаментально отличается от любой другой, не существует никаких общих, универсальных структур или принципов, на основе которых мы могли бы сравнивать культуры. Однако не все исследователи занимают такую крайнюю позицию. Многие оспаривают мнение, что в разных культурах нет абсолютно никакого общего элемента поведения, утверждая, что полицентрический подход создает чрезмерно жесткие границы между культурами. Хотя культуры и отличаются друг от друга, у них есть также и общие черты. Какие-то свойства присущи только одной культуре (эмические), а другие одинаковы во всех культурах (этические). Таким образом, анализ не нужно ограничивать рамками идиографических исследований, которые описывают только уникальность одного случая; анализ может принимать также форму номо-
МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЙ ВЗГЛЯД
161
тетических исследований, цель которых —установить общие законы и принципы человеческого поведения. Кросскуль-турные исследования и сравнения человеческого поведения и институтов, исходя из этого аргумента, вполне возможны.
Номотетические подходы
Подход, который занимается именно общими законами и принципами человеческого поведения, —это компаративные исследования. В компаративных исследованиях предполагается, что универсальные параметры человеческого поведения существуют и что культурные различия преобразуются в разное количество баллов, которое разные общества набирают по этим общим параметрам. Однако этот подход — разработку идей, касающихся сразу нескольких культур, — нужно использовать очень осторожно, чтобы не скатиться обратно к этноцентризму. Любой проект компаративных исследований означает поиск и различий, и сходных черт между культурами. Даже если он нацелен в основном на поиск различий между культурой А и культурой Б, чтобы сравнение было значимым, анализ должен установить общую точку зрения, на основании которой можно будет их сравнивать. При поиске такой общей перспективы этноцентризм является реальной угрозой.
Давайте поближе взглянем на то, что представляет из себя кросскультурное сравнение. Осмысленное изучение культурных различий требует двух вещей. Во-первых, чтобы определить культурные различия, нам нужна шкала, при помощи которой мы будем проводить сравнение, и эта шкала должна быть релевантна для всех исследуемых культур. Во-вторых, нам нужны сравнимые единицы культуры.
Начнем со второй проблемы. Сравнительные исследования обыкновенно используют в качестве сравнимых единиц культуры государства. Когда мы говорим, что сравниваем культуры, чаще всего в реальности мы сравниваем государства (например Hofstede 1980, 2001; Inglehart 1997; House et al. 2004; Guiso et al. 2006; Knack and Keefer 1997). Однако государство имеет преимущественно географические, а не культурные границы. Поэтому чтобы использовать государства как сравнимые единицы в культурологических исследованиях, мы должны предположить, что географические границы государства совпадают с культурными границами культурного сообщества: одно государство — одна культура. Это довольно сильное предположение. Можно
16 2
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
было бы использовать другие единицы культуры, такие как языковые, этнические или религиозные сообщества. Отметим, что эти единицы не будут совпадать с границами государств4. В свете предыдущей дискуссии можно отметить, что концепция государства, совпадающего границами с одной культурой, подразумевает идею национального государства, исторические и культурные корни которого уходят в Европу XIX века. Таким образом, считать государства сравнимыми единицами культуры потенциально проблематично, поскольку, во-первых, государство может быть не самой релевантной единицей культуры, во-вторых, это подразумевает легкую склонность к этноцентризму. Однако мы можем отметить, что эти потенциальные проблемы являются последствием скорее использования компаративного метода, чем концентрации внимания исследователей на государствах. Хотя исследования, ориентированные на уровень государства, подверглись активной критике (например, McSweeney 2002а, 2002b), неясно, как выбор альтернативных единиц культуры поможет избежать описанных нами потенциальных проблем.
При поиске шкалы, релевантной для всех изучаемых культур, мы вновь сталкиваемся с угрозой этноцентрической предвзятости. Нередко исследователи придумывают категоризацию культур и просто считают эту категоризацию релевантной и уместной в чужом культурном контексте. Религия, язык, колониальное наследие и структура семьи —все эти параметры используются как категории, на основании которых можно классифицировать и оценивать культуры (например, Stulz and Williamson 2003; Lane and Ersson 2005; Todd 1985). Хотя универсальность многих из этих категорий на первый взгляд выглядит убедительно, мы все равно сталкиваемся с проблемами. Исследования, в которых основой категоризации выступает религия, к примеру, исходят из предпосылки о том, что религии — это. взаимоисключающие переменные: принадлежать к одному религиозному сообществу означает не принадлежать к другому. Хотя это утверждение может (в принципе) быть истиной в монотеистической авраамической традиции
4. Чтобы проиллюстрировать эту идею, попробуем представить себе европейское государство, внутри границ которого люди говорят только на одном языке, на котором не говорят ни в каком другом европейском государстве.
методологический взгляд	163
(иудаизм, ислам и христианство), в которой воспитаны большинство исследователей, оно неприменимо в отношении многих других конфессий, таких как даосизм, буддизм и конфуцианство5. Более того, проблематичной является и неявная предпосылка о том, что каждая религия сама по себе однородна. Большинство религий можно разбить на разнообразные вероисповедания с разными взглядами. Даже если исследователи учитывают эти различия, они, как правило, больше знают о подобных расхождениях в пределах собственного религиозного контекста, чем вне его (например, Лейн и Эрссон (Lane and Ersson 2005) делят христианство на православную, протестантскую и католическую ветви, а ислам считают единой категорией). Более того, даже люди одного вероисповедания демонстрируют очень разные убеждения и моральные ценности, когда дело доходит до тем, не затрагивающих основы их религиозных идей. Католицизм охватывает течения от консервативного «Опус Деи» до радикальной теологии освобождения; взгляды евангелических христиан в США на идеальную экономическую систему колеблются от поддержки свободного рынка до полного отказа от капитализма в пользу социализма (lannaccone 1992а).
Все это показывает, что даже такая на первый взгляд базовая основа для категоризации, как религия, до какой-то степени возводит собственную культурно специфичную интерпретацию исследователя до уровня общей точки зрения. Чтобы предотвратить связанные с этим проблемы, некоторые авторы рекомендуют проводить компаративные исследования только при участии мультикультурной команды ученых (Triandis 1972; Chinese Culture Connection 1987; Bond and Chi 1997; House et al.2004; Hofstede 2006). При таком раскладе исследователи и предмет исследования имеют общий культурный багаж, а аудитория, как предполагается, должна быть глобальной.
Другие сомневаются, что мультикультурные команды могут решить проблему, поскольку наивно предполагать, что какой-то исследовательский проект сможет преодолеть необъективное отношение к собственной культуре. Все методы, претендующие на полную культурную объективность, находятся под подозрением, поскольку вероятно, что они
5. Более того, конфуцианство, которое часто попадает в исследования, посвященные религии, по сути является не религией, а философией.
164	КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
просто не замечают своей культурной предубежденности. Культурная предубежденность неминуема, так что, возможно, остается лишь пытаться достичь баланса, предлагая читателю одновременно несколько разных точек зрения.
Именно на этой идее основывается альтернативный метод проведения компаративных исследований, который можно вычленить из работ Андерсона (Anderson 1991, 1998, 2005; Андерсон 2001). Андерсон поддерживает идею стандартных компаративных исследований, которая гласит, что для сравнения необходима общая точка зрения, применимая к обеим рассматриваемым культурам. Однако он также принимает идею культурной уникальности, свойственную полицентрическим исследованиям. Объединив эти две идеи, он получает мысль о том, что любые кросскультурные сравнения означают применение культурно специфичных, но универсализирующих теорий к изучаемым разнообразным культурным контекстам. Это предполагает, что любое кросскультурное сравнение означает нечто вроде двойного видения: мы смотрим на одну культуру и одновременно с этим видим ее с точки зрения другой культуры. Чтобы ни один регион не имел преимуществ перед другими как основа для сравнения, Андерсон описывает, как можно не только рассматривать Индонезию с европоцентрической точки зрения (как это делает большинство исследователей), но и рассматривать Европу с индонезийской точки зрения. Когда мы смотрим на Европу как будто в перевернутый бинокль, мы видим ее уменьшенный и удаленный образ, и это помогает нам осознать, как другие могут воспринимать наш собственный культурный багаж. Благодаря этому мы можем включить в свой анализ и другую сторону сравнения. Немецкий исследователь, намеренный провести сравнительное исследование Филиппин и Кубы, к примеру, может не только посмотреть на обе эти страны с немецкой точки зрения, но и попробовать посмотреть на Германию с филиппинской и кубинской точек зрения. Эта процедура помогает сформировать более сбалансированный и результативный взгляд на вещи. Андерсон (Anderson 2005) показывает, что полезен не только «обратный взгляд» с точки зрения изучаемой культуры на собственную культуру исследователя, но и взгляд на Филиппины глазами кубинца и наоборот. С точки зрения типологии эта форма сравнения не предполагает существования универсальных структур человеческого поведения. Более того, в отличие от прове
МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЙ ВЗГЛЯД '	165
дения сравнений мультикультурными командами, при этой форме компаративных исследований исследователь и предмет его изучения никогда не принадлежат к одной и той же культуре —это бы сделало невозможным двойное видение, необходимое для сравнения,—но исследователь и предмет исследования постоянно меняются местами.
Продолжая двигаться вниз по строчкам табл. 5.1, в значительной степени мы возвращаемся к тому, с чего начали. Для геоцентрических исследований, как и для па-рохиальных, характерно пренебрежительное отношение к роли культурного багажа. Культура считается нерелевантной с точки зрения применимости идей исследователя. Отличие геоцентрических исследований от парохиальных в том, что геоцентрические исследования фокусируются — как предполагает их название — на процессах на мировом уровне, а не на поведении индивида. В случае геоцентрических исследований автор и аудитория принадлежат к одной культуре, так что они не страдают от проблемы культурного толкования. При этом предмет исследований глобален — международная торговля, прямые иностранные инвестиции, поведение межнациональных корпораций и так далее. Однако фундаментальная предпосылка таких исследований заключается в том, что культура нерелевантна при изучении этих параметров экономического поведения фирм и/или индивидов.
Последняя категория нашей типологии, синергические исследования, на самом деле не является отдельным решением проблемы роли культурного багажа в научных исследованиях; она скорее связана с изменением основного вопроса исследования. Вместо того чтобы изучать одну культуру или сравнивать несколько культур, синергические исследования имеют в качестве предмета культурные различия. Фундаментальная характеристика, общая у этого вида исследований со сравнительными и геоцентрическими исследованиями, — это их номотетический подход к культуре: они вращаются вокруг универсальных последствий культурных различий. Вопрос, на который ищут ответ синергические исследования, звучит так: как ведут себя люди и институты во взаимодействии с другими культурами? Так обозначив предмет исследования, можно выделить несколько разных подходов внутри категории синергических исследований. Например, можно попытаться найти общие законы кросскультурного взаимодействия на осно
166
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
вании анализа поведения людей из культуры исследователя в ходе такого взаимодействия (по аналогии с паро-хиальным подходом). Или же можно проанализировать кросскультурное поведение людей с другим культурным багажом с собственной точки зрения, что приведет к этноцентрическим синергическим исследованиям. Также возможны полицентрические и компаративные синергические исследования. В сущности, Андерсонов компаративный метод двойного видения тоже можно рассматривать как синергический подход. В нем используется тот факт, что сравнение разных культур само по себе является формой кросскультурного взаимодействия. Компаративные исследования приносят не так уж много знаний о другой культуре, но показывают, как представитель культуры А видит культуру Б и (в идеале) наоборот. В этом понимании исследовательские вопросы синергических и компаративных подходов сливаются воедино.
Эта типология способов решения проблемы культурной специфичности исследований демонстрирует нам две вещи. Во-первых, то, что универсалистские подходы конфликтуют с частными, а во-вторых, то, что культурная необъективность — это неизбежная проблема для культурноисследовательских проектов. Быть в курсе этой проблемы и способов, которыми культурная необъективность просачивается в исследовательские проекты на разных уровнях, просто необходимо. Чтобы еще доходчивей проиллюстрировать эту мысль, мы спустимся на более низкий уровень абстракции и обсудим исследовательские методы, используемые в культурно-экономических исследованиях.
5.3.	Исследовательские методы
Обсудив основные методологические проблемы, свойственные именно исследованиям роли культуры в экономической науке, мы можем теперь обратить внимание на исследовательские методы. В рамках экономической теории, включающей культуру, нам доступен весь обычный арсенал исследовательских методов. Однако некоторые методы более или менее специфичны для культурологических исследований или обретают в них особенные характеристики. Примером такого метода может послужить кросс-культурный компаративный эксперимент. Другой пример —
МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЙ ВЗГЛЯД	167
применение регрессий по квантифицированным данным о культуре для разных стран. Часто эти данные берутся из масштабных международных исследований ценностей. Не отрицая важности и релевантности других возможных исследовательских методов, таких как кейс-стади, мы в своей дискуссии ограничимся описанием и оценкой этих двух методов.
5.3.1.	Компаративные эксперименты
Использование экспериментов в экономической науке в последние десятилетия встречается все чаще. Как и в случае возрождения интереса к культуре, причина этой тенденции кроется в желании разработать экономическую теорию, которая меньше будет ориентирована на стилизованные модели, основанные на предполагаемых паттернах поведения, и больше будет соответствовать реальному поведению и социальным практикам агентов (Bowles 2004). Особенно популярно использование экспериментов для демонстрации отклонений от предпосылки о рациональности. Эксперименты показывают, что люди куда больше склонны к сотрудничеству и куда менее —к оппортунистическому поведению, чем до сих пор предполагала теория мейнстрима. Учитывая этот контекст, неудивительно, что эксперименты также используются в исследованиях, предназначенных, чтобы показать, как культура влияет на экономическое поведение.
Подобные эксперименты обычно организуются следующим образом. Людей с различным культурным багажом просят сыграть в экспериментальную игру. Рот и соавторы (Roth et al. 1991), например, предложили участникам сыграть в так называемую игру «ультиматум». В этой игре первый игрок должен предложить второму способ поделить заданную сумму денег. Второй игрок может либо отвергнуть предложение, и тогда никто ничего не получит, либо принять его, и тогда оба игрока получат те суммы денег, о которых они договорились. После этого игра окончена. Homo oeconomicus предлагал бы партнеру минимальную сумму и всегда принимал бы любое предложение (и ждал того же от партнера), поскольку любые деньги лучше, чем вообще никаких. Однако эксперименты обычно демонстрируют иное поведение. Рот (Roth et al. 1991) обнаружил, что игроки обычно предлагают делить деньги достаточно спра
168
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
ведливо, а сильно несправедливые предложения, как правило, отвергаются. Сравнивая результаты эксперимента в разных культурах, он не нашел особенных различий между развитыми странами.
Хенрих (Henrich 2000 и Henrich et al. 2006) следовал той же процедуре, но задействовал более разнообразный набор участников: игроков из развитых и развивающихся стран разных континентов. Его исследования выявили между культурами существенные различия в тенденциях как предлагать, так и принимать или отвергать предложения. Хенрих (Henrich 2000) сравнил взрослых представителей племени мачигенга (племя, населяющее тропические леса Перу) с аспирантами Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе. Оказалось, что мачигенга предлагали партнерам значительно меньшие суммы и сами были готовы принимать более невыгодные предложения, чем калифорнийские аспиранты; таким образом, поведение мачигенга было ближе к homo oeconomicus.
Исследования, в которых сравниваются результаты подобных экспериментов, проведенных в разных культурах, стали особенно популярны в последние годы (напр.: Camerer 2003; Greif 2006; Грейф 2013; Henrich et al. 2004; Ostrom 2005). Было опубликовано несколько обзорных работ, посвященных разнице в привычках, формированию привычек, институтах и экономическом поведении, в которых в качестве метода используются эксперименты (например, Camerer 2003; Greif 2006; Henrich et al. 2004; Ostrom 2005). Основные открытия подобных работ, по мнению Самуэльсона (Samuelson 2005), связаны с тем, что результаты игры «ультиматум» существенно различаются в разных обществах. Более того, вариации в поведении, наблюдаемые при проведении игры, существенно связаны с тем обществом, в котором проводится эксперимент. При этом было показано, что различия внутри группы, такие как пол и возраст, имеют только незначительную объяснительную силу. Наконец, были установлены четкие связи между экспериментальным поведением и каждодневной жизнью, которые указывают на то, что предпочтения человека формируются под воздействием его культуры и образа жизни (помимо прочих географических обстоятельств). Подобные открытия привели Хенриха к выводу о том, что «предпочтения в отношении экономического выбора не являются экзогенными, как это
МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЙ взгляд	16g
утверждает каноническая модель, но, скорее, формируются экономическими и социальными взаимодействиями в ежедневной жизни» (Henrich et al. 2001: 77). Иными словами, культура имеет значение.
Методологические проблемы агрегирования/дезагреги-рования и культурной необъективности явно присутствуют в экспериментах, организованных подобным образом, особенно если исследователь использует эксперименты, чтобы продемонстрировать культурные различия между обществами. Что касается первой проблемы, то эксперименты проводятся с участием индивидов и связаны с поведением индивидов. Культура же существует на уровне коллектива. Чтобы эксперименты сказали нам что-либо о культуре, нужно предположить, что поведение индивидов в эксперименте репрезентативно для поведения заранее определенного коллектива. Хотя вопрос репрезентативности выборки участников актуален для поведенческих экспериментов вообще, проблематичным он становится, когда эксперимент используется для демонстрации культурных различий. В этом случае, чтобы эксперимент считался состоятельным, нам нужна выборка индивидов, репрезентативная для культуры в целом. В то же время тот факт, что существует культурное поведение, специфичное для группы в целом, как раз должен подтвердиться в ходе экспериментов. Нельзя считать, что эксперимент Хенриха (Henrich 2000) с несколькими представителями племени мачигенга может что-то рассказать нам о культуре мачигенга в целом по той очевидной причине, что участники эксперимента просто не могут представлять культуру мачигенга. Более глубинная причина заключается в том, что мы не можем исходить из существования особой культуры мачигенга, поскольку это означало бы предположить как раз то, что мы пытаемся доказать. Более того, даже если бы индивиды и могли представлять свою культуру, то, суммируя поведение индивидов, все равно невозможно получить коллективные структуры. Склонность мачигенга, участвовавших в эксперименте, конкретным образом делить предложенные суммы, ничего не говорит нам о тенденции делить деньги на коллективном уровне культуры мачигенга. Возможно, мачигенга склонны формировать небольшие группы, члены которых сотрудничают между собой. Если эти группы не сотрудничают, культура мачигенга характеризуется отсутствием сотрудничества на коллективном уровне (в главе 7 мы назовем это явле
I/O	КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
ние «обобщенной нравственностью»). Это показывает, что эксперименты слабо помогают нам обнаружить характеристики коллектива (культуры), поскольку в центре их внимания находится поведение индивида.
Что касается культурной предубежденности, то на самом базовом уровне предполагается, что игры одинаково релевантны для любого культурного контекста. Поскольку это достаточно очевидная проблема, исследователи, планирующие эксперименты, обычно отмечают ее и пытаются как-то решить. Однако, как и в случае проблемы агрегирования/ дезагрегирования, за очевидной проблемой скрывается еще несколько менее очевидных. Более глубинная, потенциально этноцентрическая предпосылка кросскультурных экспериментов заключается в том, что отношение между игрой и повседневным поведением во всех обществах должно быть одинаковым. Однако в некоторых обществах игра может быть четко выделенным типом поведения, так что игры подчиняются иным правилам, чем общественная жизнь. Игры, в отличие от других форм социального взаимодействия, могут просто-напросто иметь своей задачей победу, что поощряет оппортунистическое поведение, неприемлемое в общественной жизни. В других обществах игры могут быть интегрированной частью общественной жизни и следовать тем же правилам, что и прочее поведение. Весьма вероятно, что значение игр различается в разных культурах, что делает проблематичным кросскультурное сравнение результатов этих игр. Аналогичным образом разные результаты, полученные в ходе игры «ультиматум», могут говорить не столько о разной склонности участников сотрудничать или доверять, сколько о разной укорененности рынка (вспомним анализ Поланьи из главы 4). Общества, в которых рыночная сфера очень четко отделяется от остального общества, скорее всего, продемонстрируют более оппортунистическое поведение во время игры, связанной с распределением денег, чем общества, в которых рынок является интегрированной частью общественной жизни вообще.
Таким образом, мы не знаем, насколько репрезентативным является рыночное поведение (и игровое поведение) для общественного взаимодействия вообще. В своем методологически интересном исследовании Даниэльсон и Хольм (Danielson and Holm 2005) сравнили результаты опросов и экспериментов, проведенных среди студентов в Швеции и Танзании. Они обнаружили, что у шведских
МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЙ ВЗГЛЯД
171
студентов ответы на вопросы о доверии соответствуют поведению в ходе экспериментальной игры, а у танзанийских—нет. Возможно, это объясняется тем, что условия игры «ультиматум» намного ближе к общему институциональному контексту развитого рыночного общества, то есть Швеции, чем к институциональному контексту развивающегося общества, где рыночная сфера является куда более маргинальным параметром общественной реальности. Поэтому в тех случаях, когда кросскультурные эксперименты предположительно должны иллюстрировать один и тот же параметр общественной жизни во всех обществах, репрезентативность эксперимента с точки зрения поведения участников вообще может оказаться разной в разных обществах. Как и при любом сравнении, культурная предубежденность скрывается не только в содержательных утверждениях и интерпретациях, но и в самой структуре сравнения. С этой же проблемой мы сталкиваемся в случае кросскультурных исследований ценностей.
5.5.2. Исследования ценностей и параметры культуры
Среди методов сравнения культур с большим отрывом лидирует сравнение на основе кросскультурных исследований ценностей (Hofstede 1980, 2001; House et al. 2004; Inglehart 1997; Schwartz 1994, 2006; Trompenaars 1994). Самые известные источники данных по ценностям — базы данных, сформированные Хофстеде, Шварцем, Европейским исследованием ценностей (European Values Survey, ЕИЦ) и Всемирным исследованием ценностей (World Values Survey, ВИЦ), а в последнее время также проектом GLOBE: Глобальное лидерство и эффективность организационного поведения6. В ходе всех этих проектов в разных странах проводились опросы, чтобы измерить склонность людей к широкому ассортименту целей. Из отдельных вопросов составляются параметры, за которые можно выставлять баллы каждой культуре. Оценка конкретной культуры выводится путем агрегирования и усреднения ценностей ин
6. Мы не упоминаем в своей дискуссии Тромпенаарса (Trompenaars 1994), поскольку в академической литературе он используется не так часто, как Хофстеде, Шварц, Всемирное и Европейское исследование ценностей и GLOBE. На него часто ссылаются авторы более практических межкультурных управленческих курсов.
Yp.
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
дивидов. Так мы узнаем, что шведы женственнее японцев, а албанцы настойчивее кувейтцев (Hofstede 2001; House et al. 2004).
Поскольку исследования ценностей— это форма компаративных исследований, они должны строиться на основе шкалы, которая была бы применима ко всем культурам
Проект Хофстеде для IBM, ответ Шварца и программа
GLOBE
Вне всяких сомнений, Герт Хофстеде является буквально олицетворением кросскультурных исследований для множества экономистов (особенно в области экономики предприятия). Влиятельность его трудов отражена в количестве ссылок на них: Хофстеде — наиболее часто цитируемый из голландских экономистов. По образованию инженер, Хофстеде защитил диссертацию по психологии в Гронингенском университете (Голландия). Лучше всего известны две его книги: «Последствия культуры» впервые была опубликована в 1980 году и переиздавалась в 2001, а «Культуры и организации» впервые вышла в 1991 году, а ее переработанные версии — в 1997 и 2005 годах.
В 1960-е годы Хофстеде работал на компанию IBM и собрал большую базу данных о мнениях и убеждениях сотрудников компании по всему миру. Он обнаружил, что люди, работающие на одну и ту же организацию, склонны давать одинаковые ответы на вопросы, если принадлежат к одной национальности, или же что можно получить устойчивую классификацию обществ, используя несколько уникальных параметров. Продол-
жая поиски, Хофстеде разработал свой знаменитый набор из четырех культурных параметров: дистанция власти, стремление избежать неопределенности, соотношение индивидуализма и коллективизма, соотношение мужественности и женственности.
1.	Дистанция власти связана с тем, насколько люди верят, что власть и статус в обществе распределены неравномерно, и до какой степени они принимают это неравномерное распределение власти как нормальный способ организации общественных систем.
2.	Стремление избежать неопределенности связано с тем, насколько людям некомфортно в неопределенной, новой или неструктурированной ситуации.
3.	Соотношение индивидуализма и коллективизма отражает, насколько в обществе подчеркивается роль индивида в противовес роли группы.
4.	Соотношение мужественности и женственности отражает, насколько в обществе подчеркиваются традиционные мужские ценности, такие как соперничество, напористость, достижения, честолюбие, получение денег и других материальных ценностей в противовес женственным ценностям, таким как забота о других и помощь
методологический взгляд	173
(Hult et al. 2008). Для создания такой шкалы исследователи использовали два метода: поскольку сложно просто назначить категории универсально релевантными, одни исследователи пошли по пути эмпирического поиска шкал, а другие попытались вывести их теоретическим путем.
им, важность отношений с людьми по сравнению с важностью денег, нежелание рисоваться перед другими и значение уровня жизни.
Впоследствии Хофстеде и Бонд (Hofstede and Bond 1988) обнаружили пятый параметр культуры под названием «ориентация на долгосрочный результат». К сожалению, данные по этому параметру существуют только для ограниченного количества стран, что снижает его эмпирическую применимость. Более того, некоторые высказывали сомнения в ценности этого параметра, поскольку есть мнение, что он отражает, по сути, те же культурные ценности, что и параметр индивидуализм/коллек-тивизм (см. Barkema and Vermeulen 1997). Хофстеде присвоил каждой стране определенное количество баллов, от нуля до ста, по каждому культурному параметру, чтобы показать, как люди из разных культур относятся к перечисленным выше общественным вопросам. С течением лет он оценивал подобным образом все большее количество стран.
Работа Хофстеде получила подтверждение в репликативных исследованиях (например, Van Oudenho-ven 2001; Merritt 2000; S0ndergaard 1994), но она также подверглась активной критике (см. краткий обзор в Drogendijk and Slangen 2006). В частности, Шварц раскритиковал Хоф
стеде за разнообразные методологические недосмотры, в частности за предположительное отсутствие теоретической структуры и за использование таких критериев ценностей, которые имеют разное значение в разных культурах на уровне индивида (Schwartz 1994,1999, 2004, 2006; Licht et al. 2007). Шварц пошел дальше и разработал собственную культурологическую теорию, в которой учел большую часть своей критики. Отталкиваясь от выведенного теоретическим образом количества культурных параметров, Шварц выделил 56 индивидуальных ценностей, которые можно было свести к 45 ценностям, имеющим идентичное значение в любой культуре. Опросив школьных учителей и студентов колледжей из 67 стран в период с 1988 по 1998 год, он получил информацию о ценностях и о том, как они различаются (в дальнейшем Шварц увеличил количество стран до 73). Он определил три базовых вопроса, с которыми сталкивается любое общество, и вывел три соответствующих ценностных параметра (Schwartz 1994,1999, 2004, 2006):
1.	Укорененность/автономность: этот параметр описывает желательное отношение между индивидом и группой. Укорененность обозначает, что в культуре подчеркивается принадлежность человека
174
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
к группе, а автономность — что индивиды рассматриваются как автономные, независимые личности. Шварц выделяет два типа автономии. Интеллектуальная автономия описывает, в какой степени люди свободны независимо следовать собственным идеям и интеллектуальным устремлениям. Аффективная автономия обозначает то же самое, но в отношении аффективных желаний людей.
2.	Иерархия/эгалитаризм: этот параметр относится к идеальному способу добиться в обществе сотрудничества, продуктивной деятельности. Иерархия обозначает, до какой степени в обществе легитимно неравномерное распределение власти, ролей и ресурсов. Эгалитаризм означает, что люди склонны добровольно отказываться от эгоистических интересов ради благосостояния других.
3.	Мастерство/гармония: этот параметр должен отражать отношение человечества к природному и общественному миру. Мастерство обозначает важность преуспевания путем самоутверждения. Гармония обозначает важность гармоничного сосуществования с окружением.
Важная исследовательская программа, идущая тем же курсом, что исследования параметров культуры Хофстеде и Шварца,— это недавно начатый проект международной исследовательской команды globe, основанной Робертом Дж.Хаусом изУортонской школы бизнеса Пенсильванского университета. Исследователи проекта GLOBE прежде всего хотели определить характерные черты лидерства и организаци
онных практик, которые были бы одобрены культурой. Всего в долгосрочном программном кросс-культурном исследовании лидерских качеств GLOBE приняли участие 150 ученых-обществоведов, представителей 61 культуры. Основная задача globe — разработать эмпирически обоснованную теорию для описания, понимания и предсказания влияния специфических культурных переменных на лидерство и организационные процессы, а также на эффективность этих процессов (House et al. 2001: 492). Команда globe разработала девять параметров культуры:
1.	Дистанция власти: до какой степени члены коллектива ожидают равномерного распределения власти.
2.	Стремление избежать неопределенности: до какой степени общество, организация или группа полагается на социальные нормы, правила и процедуры, чтобы минимизировать непредсказуемость будущих событий.
3.	Ориентация на гуманизм: до какой степени коллектив поощряет и вознаграждает индивидов за справедливость, альтруизм, щедрость, заботу и доброту по отношению к другим.
4.	Коллективизм I: до какой степени институциональные практики организации и общества поощряют и вознаграждают коллективное распределение ресурсов и коллективную деятельность.
5.	Коллективизм И: до какой степени индивиды выражают гордость, лояльность и сплоченность в своей организации или семье.
МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЙ ВЗГЛЯД
175
6.	Настойчивость: до какой степени индивиды настойчивы, агрессивны и склонны к конфронтации в своих отношениях с другими.
7.	Гендерный эгалитаризм: до какой степени в коллективе минимизировано неравноправие полов.
8.	Ориентация на будущее: до какой степени индивиды заняты ориентированным на будущее поведением, таким как откладывание вознаграждения, планирование и инвестирование в будущее.
9.	Ориентация на успех: до какой степени коллектив поощряет и вознаграждает членов группы за улучшение результатов и успех.
Эти девять параметров и методология их нахождения подробно описаны в книге Хауса и соавторов (House et al. 2004). Надо сказать, что из всех проектов по поиску и измерению культурных параметров в экономической теории особенно популярна работа Хофстеде
(в частности, в сфере международного бизнеса, см. главу 8). Системы Шварца и GLOBE в экономической теории используются не так часто, но некоторые ученые считают, что они превосходят систему Хофстеде в некоторых областях, таких как кросскультурная психология и международный менеджмент, благодаря своей теоретической отправной точке и связанной с ней кросскультурной методологии7. Мы думаем, что такая непопулярность связана с недостаточной известностью этих двух подходов, и в свете роста интереса к экономической теории, включающей культуру, вполне можно ожидать, что в будущем экономисты начнут чаще использовать данные Шварца и GLOBE. Дополнительная информация о параметрах культуры содержится в упомянутых выше книгах, а также на сайтах www. geerthofstede.com и www.thunder-bird.edu/wwwfiles/ms/globe.
7. Не все считают, что GLOBE превосходит труды Хофстеде. В недавнем выпуске журнала Journal of International Business Studies развернулся ожесточенный спор после того, как Хофстеде раскритиковал GLOBE за целый ряд методологических и концептуальных проблем, в том числе обвинил проект в «американоцентризме (Leung 2006)». Он заключил, что «вопросы опросника [GLOBE], возможно, зафиксировали не то, что должны были оценить по плану исследователей» (Hofstede 2006: 885). Отвечая на эти комментарии, команда GLOBE (Javidan et al. 2006) утверждает, что скорее подход Хофстеде чрезмерно ориентирован на США, поскольку использует данные сотрудников IBM, американской многонациональной корпорации. Более того, исследования Хофстеде также подверглись критике за эмпиризм, поскольку они не основываются на четкой теоретической структуре, разработанной до начала сбора данных. В своем обзоре обоих проектов Смит (Smith 2006) пытается занять среднюю позицию между, как он выражается, двумя слонами, которые вытаптывают всю траву под ногами во время драки. В другом витке того же спора Маселанд и ван Хоорн (Maseland and van Hoorn 2009, 2010) предполагают, что оба подхода, и Хофстеде, и GLOBE, измеряют не столько абсолютные предпочтения, сколько предельные; этот же аргумент встречается у Шварца (Schwartz 2006: 143).
176
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
В подходе Хофстеде (Hofstede 1980, 2001), как и в подходе Инглхарта (Inglehart 1997), шкалы, по которым можно оценивать культуры, возникают из исследовательских данных. Проводятся исследования ценностей, состоящие из вопросов, которые все еще считаются релевантными и уместными во всех культурах, но ответы на эти вопросы сами по себе не используются как основание для сравнения. При помощи методов редукции данных, таких как факторный анализ, очки, набранные респондентами в результате ответов на широкий ассортимент вопросов, заменяются меньшим количеством новых переменных (факторов). Результаты, имеющие большую ковариацию объединяются в группу. Ведущий принцип редукции данных заключается в максимальном объяснении общей вариации в исходной матрице и одновременно минимизации количества объясняющих факторов (Hofstede 2001:
Всемирное и Европейское исследования ценностей
Европейское исследование ценностей — крупномасштабная, кросснациональная и долгосрочная исследовательская программа. Исследования были начаты в 1970-е годы Группой по изучению европейских систем ценностей (European Value Systems Study Group), bto время неформальной группировкой ученых с факультетов общественных наук Тилбургского университета (Голландия) и Левенского католического университета (Бельгия). Отцами-основателями исследования были Ян Керкхофс (Левен) и Рууд де Моор (Тилбург). Сегодня программа осуществляется усилиями фонда и использует название группы Европейское исследование ценностей (European Values Study, Еиц). Первая фаза исследований была проведена в 1981 году; она охватила
16 стран, преимущественно европейских. Вторая фаза, проведенная в 1990 году, охватила более 30 стран (в том числе пару стран Центральной и Восточной Европы), а последняя фаза прошла в 1999/2000 годах. (5дна из причин популярности ЕИЦ заключается в том, что для участия в исследовании каждая страна должна была набрать как минимум тысячу респондентов, которые могли считаться репрезентативной выборкой всего общества этой страны.
Вдохновившись этой группой первопроходцев, преимущественно социологов, в 1990-е годы Рональд Инглхарт начал свой проект Всемирного исследования ценностей (World Values Study, виц). Всемирное исследование нацелено на то, чтобы охватить больше незападных обществ, и очевидным образом включает анализ развития демократической политической культуры в странах разви-
методологический взгляд	177
31-32)7. Таким образом, Хофстеде (Hofstede 1980) определил свои четыре первых параметра культуры. Аналогичным образом Инглхарт выделил параметры благо-получия/выживания и нерелигиозной рациональности/ приверженности традициям. Эти параметры регулярно используются в эмпирических исследованиях роли культуры в экономике (например De Jong 2002; Franke et al. 1991; Granato et al. 1996; Inglehart and Carballo 1997; см. более подробное обсуждение литературы по этой теме во второй части книги).
Использованные Хофстеде методы выведения шкал на основании эмпирических данных не избежали крити-
7. Аналогичные методы — кластерный анализ, многомерное шкалирование и анализ наименьшего пространства.
вающейся демократии. Основная часть вопросов в двух исследованиях совпадает, что логично, учитывая, что всемирное исследование выросло из европейского. Две исследовательские группы сегодня работают в тесном сотрудничестве, что позволяет ученым исследовать больше стран на протяжении более длительного периода времени. База данных содержит сотни вопросов на четыре широкие темы: семья, религия и нравственность, работа/отдых и более общие социальные вопросы. Знаменитый вопрос из обоих исследований, который чаще всего используется в экономической науке, звучит так: «Вообще говоря, вы считаете, что большинству людей можно доверять или что осторожность никогда не повредит?» (подробнее об этом в главе 7).
Теснее всего с виц связано имя Рональда Инглхарта, политолога из Мичиганского университета.
Используя данные виц, Инглхарт подробно описал и эмпирически проанализировал отношения между культурными ценностями и экономическим развитием (Inglehart 1990,1997, 2006). Он пишет, что «в полную противоположность растущему материализму, который связывают с промышленной революцией, беспрецедентная экзистенциальная безопасность развитого промышленного общества спровоцировала сдвиг целых поколений в сторону постматериалистических и постмодернистских ценностей» (Inglehart and Baker 2000: 21). Индустриализация ассоциируется со стремлением к экономическому росту почти любой ценой, в то время как в богатых странах подчеркивается важность таких элементов, как уровень жизни, защита окружающей среды и самовыражение. Как писал Белл (Bell 1973), индустриализация принесла с собой меньшую зави-
178	КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
ки (House et al. 2004: 123). Хотя, чтобы избежать этноцентрического предубежденного подхода, вполне разумно выводить концепции и параметры из собранных данных, а не пытаться навязать теорию извне, все же с точки зрения развития теории этот подход проблематичен. Сложно определить, что именно было измерено при помощи эмпирически выведенных шкал. Более того, поскольку изначальный опросник предназначался не для того, чтобы измерять интересующую нас категорию, некоторые искажения скорректировать нельзя. С этой точки зрения можно утверждать, что на основании своих исследований Хофстеде мог бы претендовать максимум на то, что ему удалось определить четыре параметра, но не на то, что эти параметры отражают концепции «стремление избежать неопределенности», «индивидуализм», «дистанция власти» и «му-жественность/женственность», равно как и не на то, что
симость от природы, и мир сделался механическим, бюрократическим и рационализированным. В целом переход от промышленной экономики к экономике услуг идет рука об руку со сдвигом приоритетных ценностей с экономической и физической безопасности к субъективному благосостоянию и уровню жизни.
Центральный тезис Инглхарта во многом соотносится с теорией модернизации, которую мы обсуждали выше: экономическое развитие имеет систематические и до некоторой степени предсказуемые культурные и политические последствия. По мнению Инглхарта, эти последствия — не железные законы истории, но вероятные тенденции, и этот тезис он иллюстрирует данными виц. Иными словами, высока вероятность, что по мере экономического развития обществ в них будут происходить определенные перемены, но все зависит от кон
кретного культурного и исторического контекста каждого общества.
Чтобы применить свои теоретические идеи на практике, Инглхарт использует вопросы, помогающие оценить два основных параметра: традиционность по сравнению с рациональностью и выживание по сравнению с самовыражением. Традиционные ценности подчеркивают следующие утверждения (рациональные ценности подчеркивают противоположные):
•	Бог очень важен в жизни респондента;
•	у респондента сильное чувство национальной гордости;
•	респондент поддерживает уважение к власти;
•	развод недопустим;
•	респондент почти никогда не обсуждает политические вопросы.
Ценности, связанные с выживанием, подчеркивают следующие
МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЙ ВЗГЛЯД
179
эти параметры универсальны для всех культур. Из-за этих проблем многие исследователи выступают за то, чтобы количественные шкалы для оценки культуры сильнее опирались на теорию. Шварц, к примеру, внимательно изучил источники и выделил несколько ценностей, которые счел универсально релевантными, а затем сгруппировал их по категориям. Эмпирические исследования служили для подтверждения его предположений, и при этом он уделял внимание возможным искажениям, например, темам, релевантным только для одной культуры (Schwartz 1994, 2006). Более современное исследование, проведенное командой GLOBE, строилось по аналогичной схеме (House et al. 2004). Несмотря на все расхождения, оба эти исследования пришли к определенному количеству параметров, более или менее сравнимых с теми, что обнаружил Хофстеде.
утверждения (ценности, связанные с самовыражением, подчеркивают противоположные):
•	респондент отдает приоритет экономической и физической безопасности, а не самовыражению и уровню жизни;
	респондент описывает себя как не очень счастливого человека;
•	респондент описывает себя как не очень удовлетворенного жизнью человека;
 гомосексуализм недопустим;
• респондент считает, что нужно очень осторожно доверять людям.
О конкретной процедуре расчета этих двух параметров можно прочесть у Инглхарта. Дополнительная информация по всемирному и европейскому исследованию доступна на сайтах www. europeanvalues.nl и www.worldval-uessurvey.org. Еиц предлагает особенно много информации об исто
рии и методологии проекта. Обзор основных результатов, ключевых объяснений и рассуждений по итогам проведения ЕИЦ был опубликован в 2003 году (Arts et al. 2003).
Подробное сравнение теоретических концепций Шварца и Инглхарта можно найти у Шварца (Schwartz 2006), а Хофстеде и GLOBE —у Тана и Ковеоса (Tang and Koveos 2008). Сравнение теорий, разработанных Шварцем, Хофстеде и globe, содержится в книге Смита, Бонда и Кагичи-баси (Smith, Bond and Kagitcibasi 2006). Несмотря на разные подходы и способы измерения кросс-культурных ценностей, интересно отметить, что исследуемые страны группируются в (более или менее) одинаковых культурных зонах, независимо от используемого метода (Schwartz 2006:157,177).
18о
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
Исследования ценностей, особенно как база для выведения параметров культуры, не избежали критики, неважно, на чем они были основаны: на теории или эмпирических данных. Одна из их проблем заключается в том, что опросники собирают данные на микроуровне. Эти данные затем усредняются и агрегируются, чтобы выйти на уровень национальной культуры. Оставляя в стороне вопрос о том, насколько уместно рассматривать в качестве единицы именно нацию, нужно отметить, что переход от микроуровня к макроуровню — непростая задача, особенно если параметры исследований ценностей впоследствии используются для объяснения явлений на микроуровне (Davis and Davenport 1999; Haller 2002; McSweeney 2002a, McSweeney 2002b; Silver and Dowley 2000). Что касается выбора параметров, то дискуссия об их приемлемом количестве продолжается и сейчас (Flanagan 1982а, 1982b; Macintosh 1998), поскольку это, по сути, субъективное решение исследователя (особенно в случае шкал, выведенных на основании эмпирических данных). Еще одна проблема связана с тем, насколько успешно вопросы опросников измеряют культурные ценности, а не фиксируют то, что заботит респондента в момент ответа; респонденты стабильно называют важными темы, которые активно муссируются в новостях в момент проведения опроса (Flanagan 1982b; Clarke et al. 1999)-
Вопросы вызывает также связь между ценностями в том виде, в каком их измеряют исследования ценностей, и экономическими результатами. Хофстеде исходит из того, что ценности —это основа практик, приводящих к (экономическим) результатам (Hofstede 2001: 11). Таким образом, ценности объясняют результаты, а не наоборот; ценности стабильны и во всех смыслах экзогенны. Однако, как мы уже видели, понимание культуры как более или менее незыблемой переменной не соответствует последним антропологическим открытиям (например, Appadurai 1996) и новым экономическим идеям (существует небольшое, но растущее количество публикаций на тему эндогенности предпочтений, например, Bowles 1998, 2004). Зайдя под Другим углом, Маселанд и ван Хоорн (Maseland and van Hoorn 2009, 2010) также выражают сомнения в том, что ценности, измеренные исследованиями ценностей, независимы от экономических результатов. Они утверждают, что исследования ценностей измеряют скорее маржинальные предпочтения
МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЙ ВЗГЛЯД
181
людей, чем лежащие в их основе ценности. Можно ожидать, что на результаты опросов будет обратным образом влиять удовлетворенность достижением тех целей, о которых идет речь: на практике, чем больше в обществе свободы, тем ниже ее ценность. В конечном итоге избыток чего-либо приводит к падению его маржинальной ценности в глазах общества. Приводя примеры из исследований GLOBE, Маселанд и ван Хоорн показывают, что общественные ценности и практики, как правило, имеют обратную корреляцию друг с другом, что подкрепляет версию о том, что исследования ценностей измеряют скорее маржинальные предпочтения, чем ценности. Эта идея ставит под сомнение использование исследований ценностей в культурологических изысканиях.
Оставляя эти проблемы в стороне, можно было бы задать еще более фундаментальный вопрос: поддается ли культура вообще количественной оценке? Конечно, ответ каждого ученого на этот вопрос зависит от того, как он определяет культуру, а также от его методологических воззрений. Исследователи-полицентристы скажут, что использование культурных параметров являются лишь формой кросскультурного сравнения. Холистический взгляд на культуру, подчеркивающий эмическое, исключает возможность анализа, который проводится в ходе исследования ценностей. Сторонники интерпретативного подхода, вероятно, сочтут исследования ценностей безнадежно упрощенными и не отражающими сложную реальность. Поскольку исследования ценностей характерны для более широкой точки зрения на правильную общественную науку, они сделались мишенью для нападок множества критиков, не разделяющих эту широкую точку зрения; идея культурных параметров подвергается жесткой критике с момента своего появления. Однако, несмотря на это, исследования ценностей до сих пор являются в экономической науке одним из самых популярных исследовательских методов, учитывающих роль культуры. Возможно, это лишь свидетельствует о том, как важны культурные различия и какие проблемы они создают для кросскультур-ной коммуникации. Безусловно, количественная оценка культуры логичней выглядит для тех, кто привык к количественной культуре психологии и экономической науки, чем для тех, кто привык к описательной культуре антропологии и истории.
182	КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
5.4. Заключение
В этой главе мы обсуждали различные методологические проблемы, возникающие при включении культуры в экономическую науку. Многие из этих проблем — такие как эндогенность переменных, вопросы валидности, а также репрезентативность выборки — актуальны для общественной науки и (прикладной) экономической теории вообще. Однако при обсуждении роли культуры особенно выделяются три основные проблемы: проблема структуры и деятельности, проблема микро- и макроуровня и проблема универсальности и контекстной специфичности. Обсуждая проблему структуры и деятельности, мы вначале поговорили о методологических сложностях приведения структуры и деятельности к общему знаменателю, а также о методологических сложностях, связанных с агрегированием и экологической ошибкой. Говоря об экологической ошибке, мы указали на необходимость помнить об опасности этноцентризма или культурной предубежденности, изучая культурные аспекты экономического поведения. Мы вернемся к этим двум вопросам в последней главе, чтобы обсудить примеры применения теории на практике, о которых пойдет речь в следующей части книги. Оставаясь в контексте таксономии культурологических исследований, мы также обсудили популярные методы компаративных исследований. Мы упомянули роль баз данных, разработанных Хофстеде, Шварцем, проектом GLOBE, а также Всемирное и Европейское исследования ценностей, содержащие количественные данные о культуре. Эта глава завершает первую часть книги. Дополняя первую часть, в которой мы подробно обсуждали историческое развитие области, а также теоретические и методологические аспекты изучения культуры в экономической науке, во второй части мы рассмотрим четыре области применения теории на практике. Мы разберем теоретические и методологические плюсы и минусы, а также эмпирические результаты исследований в области предпринимательской культуры, доверия, международного бизнеса и сравнительного корпоративного управления.
Часть II
Современные области практического применения
Введение в часть II
ВПЕРВОЙ ЧАСТИ этой книги мы обсуждали исторический, теоретический и методологический контекст дискуссии о роли культуры в экономической науке.
Наш основной тезис заключается в том, что история этой дискуссии продолжает влиять на развитие исследований и теории и сегодня. К началу XX века культурологические исследования и экономическая наука сделались концептуально противоположными. Культура обозначала наследуемые структуры, присущие конкретным коллективным идентичностям, а экономическая наука занималась процессом принятия решений универсальными, рациональными индивидами.
Эта оппозиция привела к тому, что исследователи, пытавшиеся заниматься одновременно и культурой, и экономической наукой, оказались перед непосильной задачей как теоретически, так и методологически. Культурология и экономическая наука принципиально по-разному рассматривают социальную реальность. Рассматривая мир как множество структурно разных коллективов, легко потерять из виду деятельность и рациональность, которые движут поведением индивидов. Более того, если каждая идея является специфичной для конкретного контекста, то сложно вывести какие-то общие идеи и принципы. Однако если интерпретировать общественную реальность как результат универсального рационального выбора индивидов, то из виду теряются многообразие общества и иррациональность (в экономическом смысле слова), характеризующие наш мир. Таким образом, вводя в экономическую модель культуру, мы сталкиваемся с необходимостью как-то примирить видение культурологов и видение экономистов.
Как мы уже наблюдали в табл. 3.1, которая в расширенном варианте приведена ниже, эта задача состоит из трех
186
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
ТАБЛИЦА 6.1. Культура
Часть I
Культура:	Что видит культуролог:	Что видит экономист:
Наследуется и не	Экзогенные	Рациональные
вызывает вопросов	структуры	агенты
Связана с коллектив-	Коллективы	Индивиды
ной идентичностью
Мировоззрение, влияющее на поведение
Идеи, специфичные Универсальные для конкретного принципы контекста
взаимосвязанных ключевых аспектов: проблемы выбора между внешними структурами или рациональными агентами; коллективами или индивидами; универсальными принципами или идеями, специфичными для конкретного контекста. В главе 4 мы обсудили, какими способами можно включить культуру в экономическую науку. Мы утверждали, что большинство ученых выбирают подход «культура и экономическая наука», при котором культура учитывается как экзогенный фактор, что подчеркивает проблему приведения культурологической и экономической точек зрения к общему знаменателю. В той же главе мы обсудили альтернативные способы разрешения этого конфликта.
В главе 5 обсуждались методологические подходы, традиционные для подхода «культура и экономическая наука». Мы поговорили о разных подходах к исследованию ценностей, о проблеме агрегирования индивидуальных результатов опросов, о плюсах и минусах срав-
ВВЕДЕНИЕ В ЧАСТЬ II
187
и экономическая наука в этой книге
Часть II				
Преобразуется в:	Глава 6: предпринимательская культура	Глава 7: доверие	Глава 8: международный бизнес	Глава 9: сравнительное корпоративное управление
Бесконечная регрессия		+	-	+
Конфликт между структурой и деятельностью	+	±	-	
Проблема разных уровней	+	+	±	-
Оптимальность культуры	+	-	+	+
Культурная предубежденность	±	±	±	+
нительных исследований, а также о роли специфичности контекста.
Как мы видим в табл. 6.1, вторая часть этой книги показывает, как эти проблемы выглядят и решаются на практике. В главе б обсуждается литература на тему предпринимательской культуры, в которой мы сталкиваемся с необходимостью связать аттитюды индивидов с результатами на социальном уровне. Эта тема связана не только с проблемой микро- и макроуровня, но и с проблемой соотнесения структуры и деятельности. В главе 7 речь идет о доверии, и на первый план выходит конфликт между разными аспектами доверия: экзогенным, заданным культурой, и индивидуальным, связанным с рациональным расчетом. В главе 8 мы рассматриваем, как исследователи обходятся с культурой в сфере международного бизнеса. В этой главе мы показываем, какими способами авторы решают проблему разнообразия. В главе 9 обсуждается роль культуры в корпоративном управлении. В работах
188	КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
на эту тему мы встречаем проблемы культурной экзогенности, а также проблемы, связанные с «оптимальностью» культуры. Во всех четырех главах до какой-то степени присутствует проблема культурной предубежденности, особенно в главе 9. Цель этих глав — показать, что методологические и концептуальные проблемы, которые мы обнаружили в ходе исторической и теоретической дискуссии в первой части книги, крайне актуальны для изучения роли культуры в экономической науке на практике.
Глава 6
Предпринимательская культура
6.1	. Введение
ЧТОБЫ объяснить, зачем мы включили в повествование главу, посвященную предпринимательской культуре, проще всего, наверное, привести цитату одного из авторов этой книги: «Вот уже несколько лет я веду курс по экономике промышленности для студентов, среди которых есть и европейцы, и американцы. Каждый год, обсуждая экономическую теорию предпринимательства, я задаю своим студентам один и тот же вопрос: «Допустим, вам нужно нанять в фирму человека, и вы выбираете между двумя совершенно идентичными индивидами, между которыми только одно различие: А основал собственную фирму, но она не преуспела, и меньше, чем через год, ее пришлось закрыть, так что теперь он ищет новую работу; у Б никогда не было собственной фирмы. Кого из них вы наймете на работу?» Я обнаружил, что каждый год, сравнивая ответы, получаю аналогичный результат. Студенты из США выбирали кандидата А, потому что он проявил инициативу. Студенты-европейцы выбирали кандидата Б, очевидно потому что А потерпел неудачу».
Это явление не уникально, его наблюдали и другие исследователи. Работая на более научном уровне, Грило и Ту-рик (Grilo and Thurik 2006) используют данные опросов Eurobarometer, собранные в США и 25 странах Европейского союза в 2004 году, и, делая поправку на различия на уровне индивидов, они обнаружили, что европейцы менее склонны строить собственный бизнес, чем американцы. Если это действительно так (а у нас нет причин сомневаться в их анализе), то это открытие может оказать мощное влияние на уровень предпринимательской деятельности и динамику, необходимую для роста экономики. Более того, это открытие проливает новый свет на политическую дискуссию о поощрении предпринимательства.
К)О	КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
Предпринимательство уже несколько лет является актуальным вопросом. Одна из причин острого интереса к нему заключается в том, что его рассматривают как важное средство создания рабочих мест (Foelster 2000; OECD 1998, 2000) и оживления экономики путем инновационной деятельности (Robbins et al. 2000). Веннекерс с коллегами (Wennek-ers 2006; Wennekers et al. 2005) обнаружили, что уровень предпринимательской деятельности различается в разное время в разных странах и что в странах бывает разная ориентация на предпринимательство. В одних странах показатели предпринимательской деятельности стабильно высоки (например, в США), а в других неизменно остаются низкими (Reynolds et al. 2002; Freytag and Thurik 2007). Некоторые авторы предполагают, что, безотносительно экономических условий и окружающей среды, культурная ориентированность общества на предпринимательство может играть здесь важную роль. «Хотя различия, наблюдаемые в разное время, можно объяснять такими экономическими показателями, как подушевой доход и развитие технологий, различия, наблюдаемые одновременно, носят преимущественно институциональный или культурный характер» (Freytag and Thurik 2007:118). Определенные общественные ценности могут благоприятствовать деловым начинаниям и экономической динамичности. Неудивительно, что относительно высокий уровень предпринимательства в США принято связывать с такими культурными ценностями, как свобода, независимость, достижения, индивидуализм и материализм (Morris et al. 1994; Spence 1985).
В настоящей главе мы собираемся проанализировать эти бессистемные доказательства роли предпринимательской культуры. Мы сконцентрируемся на основных работах и обрисуем их сильные и слабые стороны, критически анализируя их методологические основы. После краткого обсуждения роли предпринимателя в экономической теории и того, какие подходы сегодня существуют к предпринимательской деятельности, мы займемся автором, которого считаем первым и самым цитируемым в этой области: Дэвидом Макклелландом (McClelland 1961) и его популярной концепцией «потребности в достижениях». Обсудив типичный подход Макклелланда, мы перейдем к современным подходам, которые следуют тем же путем агрегирования психологических черт: от психологических черт предпринимателей к агрегированным культурным характеристикам,
ПРЕДПРИНИМАТЕЛЬСКАЯ КУЛЬТУРА
191
а затем к их связи с показателями (национального) экономического успеха. Мы опишем эти более современные подходы и критически их рассмотрим. Затем мы обсудим их влияние на дискуссию о роли культуры в экономической науке, концентрируясь на взаимодействии между характеристиками индивидов и агрегированными результатами.
6.2	.Как строить теории о предпринимателе и предпринимательской культуре
6.2.1.	Предприниматель в экономической науке
Утверждение о том, что экономическая успешность разных стран и регионов связана с наличием или отсутствием предпринимательской культуры, новостью не является (Hoselitz 1957; Baumol 1968; Leff 1979; Soltow 1968). Однако несмотря на общепризнанный (часто неявный) аргумент о том, что между экономическим развитием и наличием предпринимательского духа может быть фундаментальная связь, пока не существует сколько-нибудь развитой теории о том, как предпринимательская культура (в любом понимании) может влиять на процессы национального или регионального экономического развития. Было совершено несколько попыток либо формально смоделировать роль предпринимателя (Lucas 1978; Kihlstrom and Laffont 1979; Schmitz 1989; Jovanovic 1994; Braunerhjelm et al. 2009), либо построить соответствующую концептуальную структуру (Leiben-stein 1968; Kirzner 1997). Эмпирические исследования в этой области обычно бывают двух типов. Либо ученые проводят кейс-стади (Saxenian 1994), что ограничивает возможность обобщений, либо же — в редких случаях крупномасштабного исследования — «измеряют» предпринимательскую культуру через ее остаточный или фиксированный эффект (Davidsson 1995; Georgellis and Wall 2000; Guerrero and Ser-ro 1997; Wagner and Sternberg 2002). Было совершено также несколько попыток фактически измерить предпринимательскую культуру.
Отсутствие достаточно сложной теоретической концепции как минимум отчасти объясняется тем, что экономическая теория мейнстрима (неоклассическая) оставляет мало пространства для роли предпринимателя (Leibenstein 1968; Baumol 1968, 1993; Kirzner 1997; Casson 2003 [1982]; Li
192	КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
cht 2010). По мнению Лайбенстайна (Leibenstein 1968), вписать предпринимателя в неоклассическое мышление так сложно прежде всего из-за традиционной теории производственной функции, в которой каждый фактор производства определен, известен и фиксированным образом связан с количеством произведенной продукции. Лайбенстайн считает, что предприниматель —это человек, который расширяет производственную функцию, увеличивая существующий набор факторов производства. Такая способность предпринимателя находить недостающие факторы производства подразумевает, что предприниматель должен задействовать недостаточно определенные факторы производства, которые имеют размытый характер и использование которых ведет к неизвестному результату (и тот факт, что результат неизвестен и предприниматели несут бремя не поддающегося исчислению риска, назван ключевой проблемой в работе Найта 1921 года). Способность реорганизовать эти неопределенные факторы распределяется неравномерно, а способность и желание заняться рискованным процессом заполнения пробелов и поиска недостающих факторов производства и вовсе может считаться редким талантом. Как пишет Лайбенстайн, предприниматель как человек, заполняющий пробелы и находящий недостающие факторы производства, является основной движущей силой созидательной части процесса экономического роста (Leibenstein 1968).
Предпринимательство связано не только с формированием новых фирм, но и с предпринимательской деятельностью в смысле новых начинаний. Оно является процессом, который часто приводит к появлению новых фирм, но может охватывать также и новаторское и инициативное поведение в рамках существующих организаций (Cromie 2000). Внутрифирменное предпринимательство, или корпоративное предпринимательство, играет важную роль в процессе стратегического обновления существующих фирм. Оно может быть связано с чуткостью, поиском инноваций и новых комбинаций продукта и рынка (Wennekers and Thurik 1999). Предприниматели важны для роста фирм, так как обеспечивают видение и воображение, необходимые для оппортунистического роста (Penrose 1959; Casson 2003). Предпринимательская деятельность помогает обновлять привычные способы ведения бизнеса (Schumpeter 1934, 1951). В конечном итоге ожидается, что она должна положительно влиять на конкурентоспособность фирмы (Leibenstein 1968).
ПРЕДПРИНИМАТЕЛЬСКАЯ КУЛЬТУРА
193
6.2.2 Три точки зрения на культуру
Уланер и Турик (Uhlaner and Thurik 2007) описывают три подхода к построению теорий об отношении между культурными ценностями и предпринимательской деятельностью. «Гипотезы о связи между культурными показателями и предпринимательством различаются в зависимости от того, как рассматривать эту связь: „снаружи" („pull" perspective), например с точки зрения агрегирования психологических черт или социальной легитимации, или же „изнутри" („push" perspective), например с точки зрения неудовлетворенности» (Uhlaner and Thurik 2007: 165). Подход с точки зрения агрегированных психологических черт объясняет уровень предпринимательской деятельности на основе индивидуалистического взгляда на культуру. Он утверждает, что, если в стране больше людей с предпринимательскими ценностями, в ней будет и больше людей, демонстрирующих предпринимательское поведение (Davidsson 1995)-Например, с этой точки зрения нежелание европейцев нанимать на работу неудачливого предпринимателя в примере с европейскими и американскими студентами уходит корнями в сравнительно низкую ценность инициативы и склонности к риску. С точки зрения легитимации разный уровень предпринимательской активности объясняется общественными различиями в социальном статусе предпринимателей, вниманием, которое уделяется предпринимательству в образовательной системе, и налоговыми стимулами для предпринимательства. Если идти по этому пути, то можно сказать, что студенты-европейцы менее склонны нанимать на работу неуспешного предпринимателя не потому, что не ценят инициативу и склонность к риску, но потому, что могут считать предпринимательскую деятельность недостаточно благородным, откровенно материалистическим занятием, или потому, что считают, что с предпринимателями сложно работать. Наконец, с точки зрения неудовлетворенности причиной предпринимательства может выступать столкновение между основной частью населения и потенциальными предпринимателями, которое заставляет последних заниматься собственным бизнесом. В таком случае европейские студенты могут питать меньше уважения к предпринимателям из-за институциональных условий, в которых предпринимателями становятся в основном те, кто не может найти обыч
194
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
ную работу. Эмпирически гипотеза о неудовлетворенности в основном «подтверждается» косвенным образом, например, путем демонстрации того, что страны, получившие у Хофстеде высокую оценку по шкале стремления избежать неопределенности, имеют низкий уровень предпринимательской активности (Noorderhaven et al. 2004). Хотя теоретические все перечисленные объяснения отличаются друг от друга, на практике эти подходы различить сложно. В целом мы можем с достаточной долей вероятности сказать, что большинство подходов, связывающих аспекты культуры или нечто под названием «предпринимательская культура» с экономическим успехом, следуют подходу агрегирования психологических свойств.
По этой причине мы начнем с критического обсуждения трудов Макклелланда о потребности в достижениях. Мы начнем с Макклелланда не только потому, что он считается первым автором, занявшимся изучением и измерением предпринимательской культуры, но и потому, что его подход типичен для многих современных исследований. В частности, принято считать, что у предпринимателей иные системы ценностей, и любое понимание предпринимательской культуры начинается с понимания того, кто такой предприниматель. Экономисты появляются на сцене преимущественно на второй стадии, когда предпринимательская культура связывается с агрегированными экономическими результатами, такими как рост или уровень предпринимательской деятельности.
6.3.	Макклелланд и его знаменитый труд о потребности в достижениях
Концепция потребности в достижениях, изначально разработанная Мюрреем в 1938 году и популяризированная Макклелландом в 1961 году в его основополагающей работе «Достигающее общество», считается критически важной для экономического развития (McClelland 1961). Поскольку (отчасти) критика, прозвучавшая в адрес его исследования, все еще актуальна в отношении современных исследований (предпринимательской) культуры и экономического роста, мы подробно обсудим эту работу. Начнем с ее основной идеи: потребности в достижениях, или, как ее называет Макклелланд, JV achievement.
ПРЕДПРИНИМАТЕЛЬСКАЯ КУЛЬТУРА
195
6.3.1.	Подход Макклелланда
Идея Макклелланда о потребности в достижениях не была новой. В 1953 году Уинтерботтом уже указывала на возможную связь между мотивацией к достижениям и экономическим развитием, изучая поведение матерей с сыновьями. Вначале Уинтерботтом опросила мальчиков в возрасте от двух до девяти лет, чтобы оценить их потребность в достижениях, а затем опросила их матерей, чтобы узнать, различаются ли их подходы к воспитанию. Она обнаружила, что матери сыновей с высокой потребностью в достижениях задают им более высокие стандарты. Похожие аргументы встречаются в тезисе Вебера о протестантской этике. Однако, несмотря на это, автором идеи считается Макклелланд.
В нескольких ранних работах Макклелланд с коллегами занимался изучением разных мотивов. Мотивы —это относительно стабильные и устойчивые черты личности, и Макклелланд изучал их, анализируя ответы детей и студентов на вопросы стандартизованных тестов с картинками. В «Достигающем обществе» Макклелланд углубил свои ранние исследования, применив идею потребности в достижениях к обществам прошлого и современности. В этой книге он измерил уровень потребности в достижениях как в современных, так и в дописьменных обществах. Метод измерения уровня потребности в достижениях в дописьмен-ной культуре основывался на анализе содержания фольклора, распространенного в этой культуре (McClelland 1961: 63-70). Метод измерения потребности в достижениях в современных обществах был основан на школьных учебниках для второклассников и четвероклассников. Считалось, что эти объекты исследования «проективны» и отражают мотивы и ценности культуры в своих текстах или в темах и сюжетах. Поскольку учебники в большинстве стран стандартизованы, по мнению Макклелланда, они представляют массовую культуру, а не просто отдельный общественный класс1.
1. В выборку стран не вошли тропические страны, а также небольшие и (в то время) недоступные для исследования страны, такие как Кувейт, Лихтенштейн или Исландия. Всего исследовались 23 страны в 1925 году и 41 в 1950 году. В каждой стране был отобран 21 текст длиной от 50 до 8оо слов. Чтобы не раскрывать идентичности страны, все персонажи были названы одинаково: девочки Мэри, Джейн и Джуди,
196	КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
При наличии информации об уровне потребности в достижениях в разных странах можно было проверить гипотезу о том, что уровни потребности в достижениях в текстах какой-либо страны должны предсказывать ее последующий экономический рост (McClelland 1961:71). Макклелланд коррелировал потребность в достижениях с ростом производства электричества на душу населения. Он обнаружил, что для выборки из 23 стран оценка потребности в достижениях в 1925 году коррелировала (+0,53, <o,oi) с ростом, превышающим ожидаемый на протяжении следующих 21 года. Повторив анализ с данными по национальному доходу, Макклелланд получил незначительную позитивную корреляцию (+0,25). Выведя среднюю величину того и другого показателя, он получил значительную позитивную корреляцию (+0,46, /?<о,О5). Это открытие лежит в основе его тезиса о том, что страны, для которых характерен высокий уровень потребности в достижениях, демонстрируют и более высокий уровень экономического развития.
а мальчики Питер, Боб и Джон. В странах, где существует больше одной лингвистической группы (Швейцария, Индия, Пакистан, Канада и т.д.), Макклелланд попытался провести свой анализ для всех подгрупп. Было собрано более 1300 текстов (23x21 + 21x41 = 1344), затем они были перемешаны и закодированы. Примеры текстов приведены в приложении к The Achieving Society. Двое судей оценивали все тексты с точки зрения трех мотивационных переменных. Их коэффициент надежности для выборки из 30 историй был от 0,92 до 0,98, что говорит о высоком уровне согласия. Чтобы получить общий балл страны, каждый связанный с достижениями текст оценивался как +2 очка, каждый возможно связанный с достижениями — как +1 очко, а каждый не связанный с ними —как о очков. Команда Макклелланда обнаружила, что тексты из каждой конкретной страны получали стабильно высокую или стабильно низкую оценку уровня потребности в достижениях. Средняя оценка потребности в достижениях рассчитывалась как сумма характеристик, связанных с достижениями, на каждый текст для каждой страны, поделенная на общее количество текстов (21). Предполагалось, что «простой подсчет количества таких связанных с достижениями идей в текстах, написанных в нормальных условиях проведения испытаний, можно считать показательным с точки зрения степени заинтересованности человека в достижениях. Полученное число было названо оценкой потребности в достижениях» (McClelland 1961: 43). Подробно о процедуре проведения исследования см. в McClelland et al. (1953)- При этом нужно отметить, что почти невозможно точно воспроизвести систему оценки, которой пользовался Макклелланд в своей работе.
ПРЕДПРИНИМАТЕЛЬСКАЯ КУЛЬТУРА
197
6.3.2.	Критика подхода Макклелланда
Хотя многие ученые, включая самого Макклелланда, крайне критически высказывались относительно методологических недостатков его книги, многие считали «Достигающее общество» важным шагом в развитии экономической психологии и изучения отношений между культурой и общим экономическим развитием (Cochran i960; Crockett 1962; Brewster-Smith 1964). Как написал об этом Катона, «дальнейшие исследования экономического развития не могут игнорировать то, что было изложено Макклелландом» (Katona 1962: 583). Несмотря на это, со временем критических замечаний накопилось достаточно много (Frey 1984). Неудивительно, что основным предметом беспокойства критиков стало измерение уровня потребности в достижениях и метод, использовавшийся, чтобы связать его с экономическим успехом.
Рубин (Rubin 1963) в своей критике акцентирует внимание на методе анализа. Вначале он упоминает простоту попытки Макклелланда найти один-единственный показатель для измерения уровня мотивации (учитывая все разнообразие профессиональных и социальных групп в обществе). Уровень мотивации небольших, но критически важных групп может быть куда важнее для экономического роста, чем уровень мотивации всего населения. Более того, по мнению Рубина, слишком самонадеянно связывать такое сложное явление, как экономическое развитие, с одной-единственной чертой характера. Поэтому Рубин ставит под сомнение обоснованность найденной Макклелландом корреляции. Он не уверен в ценности его исследования для развития теории социальных изменений и считает, что проблема проведения измерений в нем «решается на удивление небрежно» (Rubin 1963: 119). Все это приводит Рубина к заключению о том, что «Достигающее общество» — это «одна из самых захватывающих и раздражающих, самых ценных и недостоверных книг, какую я когда-либо имел удовольствие и неудовольствие читать» (Rubin 1963: 118). В частности, Рубин указывает на тревожащий его метод проведения исследования и раздражающий тон книги, особенно на то, как Макклелланд недооценивает достижения экономистов (там же, с. 120). Он считает, что Макклелланд слишком на многое претендует2.
2. В качестве примера Поттер (Potter 1962) цитирует следующий отрывок из Макклелланда: «Возможно, читателя несколько шокирует тот
198
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
Шатц (Schatz 1965, 1971) критикует Макклелланда за непоследовательность в использовании единиц измерения экономического роста: до 1950 года используются показатели национального дохода и производства электроэнергии на душу населения, а после— логарифмы валового производства электроэнергии (в стоимостных единицах). Шатц указывает также на произвольные предпосылки, из которых выводится преувеличенная связь между потребностью в достижениях и экономическим развитием. Более того, Шатц сомневается в причинно-следственной связи между этими двумя показателями и в приведенных доказательствах этой связи и утверждает — так же как и Рубин (Rubin 1963), — что открытия Макклелланда противоречат всему, что известно экономистам об экономическом росте. Интересно, что, отвечая на критику Шатца, Макклелланд (McClelland 1965) оправдывает свой выбор данных их доступностью, а также тем, что стандартные способы измерения экономического развития экономистами неудовлетворительны и концептуально неадекватны. Он отвергает критику экономистов, говоря, что их неприятие его открытий основывается на том аргументе, что «это просто так не делается, мальчик мой!» (McClelland 1965: 245).
Аналогичные комментарии о неортодоксальных методах измерения озвучили Хоузлитц (Hoselitz 1962), Поттер (Potter 1962), Вайскопф (Weisskopf 1962) и Брустер-Смит (Brewster-Smith 1964). Вайскопф особенно критикует Макклелланда за логические ошибки в рассуждениях. Он утверждает, что анализ корреляции данных не годится для доказательства ни каузальной взаимосвязи, ни верности проведенного измерения. Более того, автор нигде не поднимает важнейший теоретический вопрос о том, почему высокий уровень потребности в достижении в принципе приводит к высокому уровню достижений в экономической сфере, и нигде не дает на него ответа. Вайскопф заключает, что доказательства тезиса Макклелланда, похо-
факт, что можно больше почерпнуть об уровне будущего экономического роста некоторых из этих стран в 1925 или 1950 году, читая учебники для начальной школы, чем изучая такие предположительно более релевантные вопросы, как силовая политика, войны и депрессии, экономическая статистика или политика правительства в отношении международной торговли, налогообложения или государственных финансов» (McClelland 1961). Поттер вполне правомерно сомневается в обоснованности подобных обобщений.
ПРЕДПРИНИМАТЕЛЬСКАЯ КУЛЬТУРА
!99
же, выведены по принципу post hoc ergo propter hoc (после этого значит вследствие этого). Другие ученые высказывали сомнения в нетехнических аспектах работы Макклелланда. Катона (Katona 1962) критикует утверждение о том, что роль в обществе предпринимателей чрезвычайно важна (Б), потому что они, как пишет Макклелланд, выступают посредниками между потребностью в достижениях (А) и экономическим ростом (В). По мнению Катоны (Katona 1962), Макклелланд куда успешней демонстрирует связь между А и В, чем между А и Б или Б и В. Более того, Катона критикует Макклелланда за его лишенное всякой критичности уважение к любым формам предпринимательства3. Наконец, критики упоминали и об ограниченных возможностях для развития и поощрения потребности в достижениях (Erasmus 1962; Rubin 1963).
Несмотря на все эти критические комментарии и даже открытое несогласие некоторых авторов с тезисом Макклелланда, мало кто может отказать ему в силе, и совсем никто не может полностью опровергнуть его идею о том, что потребность в достижениях — это, возможно, один из основных факторов экономического роста (Hoselitz 1962). Чтобы подкрепить тезис Макклелланда доказательствами и сделать его более убедительным, Эразмус требует провести дополнительные эмпирические исследования (Erasmus 1962).
3. Совсем недавно в двух связанных друг с другом работах Вон и соавторы (Wong et al. 2005) и Ван Стел и соавторы (Van Stel et al. 2005) возразили против такого подхода и высказали гипотезу о том, что влияние предпринимательства может быть разным в развитых и развивающихся странах. Они считают, что высокий уровень предпринимательской активности в развивающихся странах необязательно приводит к быстрому экономическому росту, потому что никак не отражается на бизнесе в отраслях с высоким потенциалом к росту. Предпринимателями в этих странах движут мотивы, которые иногда называют «мотив лавочника» или «мотив беженца». Это означает, что их мотивы не связаны с (ожидаемыми) возможностями; предпринимательство используется как последний способ найти работу. В свою очередь, это может приводить к несущественному или даже отрицательному влиянию предпринимательства на экономический рост. Однако в развитых странах предпринимателями в основном движут (ожидаемые) возможности в отраслях с высоким потенциалом к росту. Соответственно, в этих странах предпринимательство позитивно влияет на экономический рост. В обеих работах приводятся эмпирические данные в подтверждение этой гипотезы.
200
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
6.3.3.	Эмпирическая проверка тезиса Макклелланда
Эмпирические проверки тезиса Макклелланда все же существуют. В 1976 году Финисон (Finison 1976) связал уровень потребности в достижениях с более свежими данными, чем те, что использовал Макклелланд. Макклелланд показал положительную корреляцию между потребностью в достижениях (1925) и ростом производства электроэнергии (1925-1950). Финисон, используя более современные данные, демонстрирует нулевую корреляцию между потребностью в достижениях (195°) и ростом производства электроэнергии (1950-1971). Более того, он обнаруживает отрицательную корреляцию между потребностью в достижениях (195°) и ростом национального дохода (1950-1971). Аналогичную проверку провели Мазур и Роса в 1977 году. Помимо поиска корреляции, эти авторы также провели регрессионный анализ, в ходе которого использовали потребность в достижениях (1950) для предсказания национального дохода в 1971 году и общего производства электроэнергии в 1971 году (Mazur and Rosa 1977)- Они также проверили изначальный уровень дохода и производства электроэнергии в 1950 году. Как и Финисон, они обнаружили отрицательную связь между потребностью в достижениях в 1950 году и ростом национального дохода. Их результаты не поддерживают тезис Макклелланда. Фрай (Frey 1984) спорит с предложенной Макклелландом каузальной связью. Используя регрессионный анализ, он демонстрирует частичное доказательство того тезиса, что потребность в достижениях—это причина, а не результат экономического роста. Он также показывает, что величина влияния относительно мала, что заставляет его заключить, что Макклелланд, вероятно, переоценил значение своих результатов. Еще позже проверку аргумента Макклелланда провел Гиллеард (Gilleard 1989). Используя показатель ВВП на душу населения в разные временные периоды после Второй мировой войны (по данным Всемирного банка), Гиллеард провел регрессионный анализ темпов роста относительно изначального уровня ВВП на душу населения и потребности в достижениях. За период с 1950 по 1970 и с 1950 по 1975 год он получил значимый результат, хотя и отрицательный. За период с 1950 по i960 год он получил отрицательную корреляцию, хотя и незначительную. Самая последняя и подробная проверка идеи Макклелланда была проведена Бёгельс-дейком и Сметсом (Beugelsdijk and Smeets 2008). Применяя
ПРЕДПРИНИМАТЕЛЬСКАЯ КУЛЬТУРА
201
стандартные модели роста Барро (Вагго 1991), эти авторы проверяют тезис Макклелланда при помощи регрессионного анализа разных видов. Помимо своей собственной модели, Бёгельсдейк и Смете сравнивают полученные результаты с тремя основными, повсеместно принятыми эмпирическими исследованиями роста. Эти исследования-ориентиры — работы Манкью и соавторов (Mankiw et al. 1992), Зака и Нэк-ка (Zak and Knack 2001) и Гранато и соавторов (Granato et al. 1996). Бёгельсдейк и Смете не находят доказательств основного тезиса Макклелланда.
Подводя итоги, можно сказать, что эмпирические проверки гипотезы Макклелланда пока что ее не подтверждают. Большинство из них обнаруживают незначительную или слабую—а некоторые даже отрицательную — корреляцию между потребностью в достижениях и экономическим ростом. Основная часть теоретической критики касается слабости теории и использованной методологии. Интересно, что, несмотря на отсутствие эмпирических доказательств, современные исследователи исходят из той же предпосылки: концепция предпринимательской культуры существует и имеет значение. Во многих недавних работах на эту тему авторы опираются в своих агрегированных оценках предпринимательской культуры на исследования предпринимателей на микроуровне. Они не используют тексты для детей, но зато отталкиваются от анализа черт характера на микроуровне.
6.4.	Изучение предпринимательских качеств: уникальная личность предпринимателей
Как уже отмечалось, объяснение с точки зрения агрегированных психологических черт основывается на той идее, что чем больше в стране людей с предпринимательскими ценностями, тем больше в ней людей, демонстрирующих предпринимательское поведение (Uhlaner and Thurik 2007). Предпринимательская культура в данном случае понимается как коллективное программирование сознания (Hofstede 2001), при котором основополагающая система ценностей ориентируется на предпринимательское поведение и черты характера, традиционно связываемые с предпринимательством. Поэтому, чтобы «измерить» такое явление, как предпринимательская культура, необходимо вначале понять индивидуальные характеристики предпринимателей.
202
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
6.4.1.	Свойства предпринимателя
Одним из первых экономистов, поднявших тему предпринимательства, был Йозеф Шумпетер (Schumpeter 1934; Шумпетер 1982). Описывая предпринимателей, Шумпетер заметил, что предпринимательская деятельность требует склонностей, присущих только небольшой доле населения. Предпринимательство требует конкретного типа личности и поведения, которые отличаются от рационального поведения экономического человека. Как пишет Шумпетер, предприниматель — это лидер, готовый прорываться через обычные ограничения (ср. с поиском недостающих факторов производства у Лайбенстайна). Предпринимателей характеризует независимое стремление добиваться и творить ради самого процесса. Обсуждая «психологию предпринимателя» и его мотивацию, Шумпетер пишет, что «прежде всего, это мечта основать частную империю, и — в большинстве случаев, хотя и не всегда — свою династию... Вторая группа мотивов связана с волей к победе. Сюда входит, с одной стороны, желание борьбы, и, с другой— стремление к успеху ради успеха... Наконец, третья группа мотивов связана с радостью творчества... Это и просто и удовольствие, получаемое от работы... и радость, которую человек испытывает от творческой деятельности, от своего творения» (Schumpeter 1934: 93 Шумпетер 1982:
С тех пор как о предпринимательстве написал Шумпетер, черты характера предпринимателя изучали и несколько других авторов. В сфере (экономической) психологии накоплен большой опыт измерения предпринимательских свойств. (Brockhaus and Horovitz 1986; McClelland 1961; Rotter 1966; Timmons 1978; Davidsson 2004; Shane 2003). Исследования на уровне индивида ставят в центр внимания самые разные черты, такие как возраст, образование, профессиональный опыт, а также мотивы начинать собственный бизнес (краткий обзор см. в Licht and Siegel 2006).
При исследовании предпринимательских черт возникают как минимум две крупные методологические проблемы. Во-первых, важно разделять мотивы открыть собственный бизнес и общую систему ценностей предпринимателей (необходимо четко разделять ценности и мотивы). Во-вторых, взяв выборку предпринимателей и сравнивая их разные мотивы начать свое дело, мы ничего не узнаем о различиях ме
ПРЕДПРИНИМАТЕЛЬСКАЯ КУЛЬТУРА	2OJ
жду предпринимателями и наемными работниками. В идеале мы должны исследовать группу потенциальных предпринимателей и сравнивать тех, кто решил открыть свой бизнес, с теми, кто решил этого не делать. В противном случае мы создаем проблему эндогенности на уровне индивида, поскольку неизвестно, повлияло ли на систему ценностей предпринимателя его решение основать собственный бизнес. Как выглядит его личность ex ante и ex post относительно решения начать свое дело? Несмотря на эти методологические сложности, в экономической и социальной психологии существуют исследования, посвященные именно предпринимательским чертам. Читая эти исследования, мы видим, как складывается набор специфических характеристик, присущих предпринимателям. Центральным для исследований предпринимательских черт является понимание того, что все предприниматели отличаются друг от друга.
Как мы уже обсуждали, Макклелланд (McClelland 1961) показал, что предпринимательское поведение может быть связано с такими характеристиками, как высокая потребность в достижениях, умеренная склонность к риску, предпочтение энергичной и/или новаторской деятельности и тенденция принимать личную ответственность за успех или провал. Брандштеттер (Brandstaetter 1997) изучал австрийских предпринимателей и обнаружил, что такие черты, как склонность рисковать, экстраверсия, стремление к социальному признанию и готовность к переменам, встречаются значительно чаще среди предпринимателей, чем среди остального населения Австрии. Сравнивая менеджеров и предпринимателей, Фагенсон (Fagenson 1993) обнаружил, что у этих двух групп разные системы ценностей. В отличие от менеджеров предприниматели хотят свободно реализовывать свой потенциал и добиваться успеха. Брок-хаус (Brockhaus 1982) выделяет три признака, стабильно ассоциирующиеся с предпринимательским поведением: потребность в достижениях, внутренний локус контроля и склонность к риску. Томас и Мюллер (Thomas and Mueller 2000) пишут об этих же характеристиках. Секстон и Боуман (Sexton and Bowman 1985) приходят к выводу, что предпринимателям необходима автономность и доминирующее положение. Челл и соавторы (Chell et al. 1991) связывают с предпринимательством такие черты, как оппортунизм, новаторство, креативность, воображение, неугомонность и стремление действовать с опережением, и считает пред-
204
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
принимателей агентами с движущей силой. Сравнивая канадских предпринимателей с канадскими же топ-менеджерами, решившими не начинать собственного дела, Амит с соавторами (Amit et al. 2001) обнаружили, что богатство и его достижение были для предпринимателей не так важны, как власть, миссия, лидерство и независимость.
Пытаясь подвести итоги работам о чертах характера предпринимателя, Кроми (Cromie 2000) делает вывод, что существует (как минимум) семь характеристик, отличающих предпринимателей или владельцев фирм от непредприни-мателей. Хотя эти отличительные черты в разной степени выражены во всех группах непредпринимателей (например, Кроми показывает, что по некоторым из семи характеристик максимальную оценку получают также менеджеры или университетские профессора), он предлагает следующие семь качеств. Первое —это «потребность в достижениях» (ср. McClelland 1961), которая отражает потребность человека прилагать усилия для достижения успеха. Как пишет Кроми, «люди, нацеленные на достижение результата, ставят себе сложные задачи и смело действуют на опережение, чтобы добиться своих целей» (Cromie 2000: 16). Второе — внутренний локус контроля (сп. Rotter 1966; Brock-haus 1982). Концепция локуса контроля связана с ощущением контроля за событиями. Внутренний локус контроля означает веру человека в то, что он влияет на результаты событий при помощи своих умений, усилий или способностей. Находящийся на противоположном конце шкалы внешний локус контроля означает веру человека в то, что результат событий зависит от внешних сил. Очевидно, что индивиды с внутренним локусом контроля более склонны к предпринимательской деятельности. Третье качество предпринимателя по Кроми —это склонность к риску. Несмотря на всю сложность понятия риска, принято считать, что предприниматели склонны к нему сильнее остальных людей. Четвертое — креативность. Предприниматели разрабатывают новые идеи, находят рыночные возможности и перегруппируют существующие факторы производства так, чтобы создавать дополнительную ценность (ср. Leibenstein 1968). Наконец, Кроми пишет о потребности в автономности, уверенности в себе и толерантности к неопределенным ситуациям (см. также Blanchflower and Oswald 1998; Blanchflower et al. 2001). Потребность в автономии означает способность и желание самостоятельно принимать решения,
ПРЕДПРИНИМАТЕЛЬСКАЯ КУЛЬТУРА
205
преследуя возможности (Lumpkin and Dess 1996). Толерантность к неопределенным ситуациям связана с неопределенностью, свойственной предпринимательской деятельности. Предприниматели способны эффективно справляться с информацией или ситуациями, которые носят расплывчатый, неполный, неструктурированный, неточный или неясный характер, и при этом не испытывать психологического дискомфорта (Schere 1982). Наконец, уверенность в себе связана с верой в собственные силы (Chen et al. 1998), которую можно определить как когнитивную оценку индивидом своей способности мобилизовать мотивацию и когнитивные ресурсы и так выстроить план действий, чтобы контролировать события в своей жизни (Wood and Bandura 1989).
Очевидно, что личные качества — важные, но не абсолютные детерминанты поведения (Cromie 2000: 25)- Экономическая обстановка, семейная история, профессиональный опыт, организаторский опыт, социальные связи, национальная культура и черты характера —все эти факторы влияют на возможность того, что человек поведет себя как предприниматель (Rauch and Frese 2000). Макграт и соавторы (McGrath et al. 1992) пошли в исследовании черт характера еще дальше, пытаясь понять, выходит ли набор предполагаемых предпринимательских характеристик за пределы отдельных культур. Иными словами, Макграт пытался выяснить, имеют ли предприниматели предсказуемый набор ценностей, отличный от набора ценностей не-предпринимателей, независимо от родной для них культуры. Чтобы ответить на этот вопрос, Макграт и соавторы (McGrath et al. 1992) и Макграт и Макмиллан (McGrath and MacMillan 1992) использовали четыре параметра культуры Хофстеде, чтобы сравнить ценностную ориентацию непред-принимателей и владельцев собственных бизнесов в восьми и девяти странах соответственно. Они обнаружили, что предпринимателям свойственна устойчивая и характерная ценностная ориентация, не зависящая от ценностей, принятых в их национальной культуре.
6.4.2.	От индивидуальных черт характера к национальной культуре
Исходя из предпосылки о том, что предприниматели и не-предприниматели имеют разные системы ценностей, а также из эмпирических доказательств этого тезиса, ученые
206
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
заключают, что в обществах, в которых популярны предпринимательские ценности, уровень предпринимательской деятельности и экономического роста предположительно должен быть выше. В некотором смысле эта идея совпадает с мнением Лайбенстайна, который считал, что набор индивидов, способных находить недостающие факторы производства, является экзогенным, и черты характера этих предпринимателей имеют значение. В похожем ключе австрийская школа утверждает, что именно относительно редкая готовность идти на риск позволяет экономике развиваться и расти (Kirzner 1997; Rosen 1997; Yeager 1997). Таким образом, если использовать метод агрегирования психологических черт, логично утверждать, что чем больше людей в стране обладают предпринимательскими чертами, тем выше в ней уровень экономического динамизма и, в конечном итоге, экономического роста (Davidsson 19955 Uhlaner and Thurik 2007). Иными словами, предпринимательство, инновации и экономический рост логически связаны друг с другом через нахождение и использование возможностей в экономической и социальной областях (Drucker 1985; Друкер 2007; Schumpeter 1951). Несмотря на интуитивную привлекательность концепции предпринимателя как у Лайбенстайна, так и у австрийской школы, их абстрактное понимание предпринимательского процесса только косвенным образом позволяет строить теории о связи между предпринимательской культурой и экономическим ростом.
Насколько нам известно, на сегодняшний день не проводилось масштабных эмпирических исследований для оценки предпринимательской культуры и соотнесения ее с экономическим развитием, не считая Индекса мотивации к достижениям (англ. Achievement Motivation Index), разработанного Макклелландом (McClelland 1961), индекса «благоприятного отношения», разработанного Моррис и Адельман (Morris and Adelman 1988), а также анализа отношения к предпринимательству у студентов в 41 стране, проведенного Линном (Lynn 1991). Хотя в последние годы некоторые ученые сделали ценные открытия о связи м:ежду количеством фирм, входящих на рынок и покидающих его, формированием новых бизнесов и региональным экономическим ростом (Audretsch and Keilbach 2004; Fritsch 2004), существует только несколько проектов, которые занимаются конкретно предпринимательской культурой (Ak^omak andTerWeel 2009; Suddle et al. 2006, 2010; Beugelsdijk 2007).
ПРЕДПРИНИМАТЕЛЬСКАЯ КУЛЬТУРА
207
Нам еще предстоит увидеть, будут ли развиваться эти недавние, относительно узко нацеленные попытки оценить предпринимательскую культуру.
Более того,— и это обстоятельство, пожалуй, еще больше усложняет ситуацию — чтобы измерить такое понятие, как предпринимательская культура, нужно скомбинировать разные направления в литературе, посвященной предпринимательству, и тем самым выйти за границы какой-то одной научной дисциплины (Acs and Audretsch 2003). Тема предпринимательства встречается в самых разных парадигмах (Stevenson and Jarillo 1990; Suarez-Villa 1989). Экономистов в основном интересуют последствия предпринимательства, а социальных психологов —его истоки. Чтобы измерить предпринимательскую культуру, нужно позаимствовать идеи из социальной психологии, в частности, из работ о предпринимательских чертах характера (McClelland 1961; Rotter 1966; Brockhaus 1982; Cromie 2000; McGrath et al. 1992). А чтобы оценить ее значение для экономики, нужно обратиться к эмпирическим исследованиям экономического роста (Вагго 1991; Mankiw et al. 1992; Barro and Sala-I-Martin 1995; Барро и Сала-и-Мартин 2010).
Отсутствие развитой единой теоретической базы не мешает ученым разрабатывать и/или проверять гипотезы о связи между предпринимательской культурой и экономическим успехом. Некоторые авторы утверждают, что предпринимательская культура может влиять на определенные аспекты экономической деятельности, например на инновации (Shane 1993), или экономический рост вообще (McClelland 1961; Freeman 1976; Suarez-Villa 1989; Lynn 1991). He указывая точно причинно-следственной связи — например, она может осуществляться через производственную функцию (Leibenstein 1968), —исследователи утверждают, что предпринимательская культура благоприятна для экономического успеха. Есть мнение, что положительное влияние предпринимательской культуры на экономический рост — следствие посреднического эффекта предпринимательства (Wennekers and Thurik 1999). Используя различные подходы, такие как макроэкономическая теория роста, исторический взгляд на предпринимательство, экономика промышленности (в основном подход Портера) и эволюционная экономическая теория, Веннекерс и Ту-рик синтезируют идеи, чтобы сформировать широкий взгляд на то, как экономический рост связан с предпри
208
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
нимательством. Они считают предпринимательство чертой поведения. Поэтому «связать предпринимательство с экономическим ростом означает связать уровень индивида с агрегированным уровнем» (Wennekers and Thurik 1999: 46). Такой взгляд на предпринимательство как на среднее звено между культурой и ростом соответствует теории агрегированных психологических черт.
6.5.	Влияние предпринимательской культуры на экономику
6.^.1. Предпринимательская культура и экономический рост
В своей известной работе, сравнивающей паттерны экономического развития в период с 1850 по 1914 год, Моррис и Адельман (Morris and Adelman 1988) предлагают параметр оценки, отражающий степень «благоприятного отношения к предпринимательству» в обществе. В их системе классификации шесть классов: верхняя категория, А, содержит страны, где не принадлежащие к элите бизнесмены могут добиться социального признания при жизни при помощи успешной торговой или промышленной деятельности. К нижней категории, F, относятся страны, где общественная элита не признает предпринимателей-капиталистов. К категории А принадлежат, например, Австралия, Швеция, Швейцария и Соединенные Штаты; такие страны, как Египет, Индия, Китай и Испания, относятся к категории F (Morris and Adelman 1988: 424-426). Эта классификация стран основана на экспертных заключениях об отношении общественной элиты к предпринимательскому успеху. Моррис и Адельман смогли оценить таким образом обширный набор стран за период с 1850 по 1890 год. Применив метод анализа главных компонентов к этому параметру и ряду других переменных, связанных с процессом экономического развития, они показывают, что предложенный ими параметр коррелирует с набором других аспектов экономического развития, но для разных групп стран эта корреляция выглядит по-разному. Этот вывод предполагает, что траектории роста бывают разными и что предпринимательская культура играет разную роль в зависимости от траектории экономического развития.
ПРЕДПРИНИМАТЕЛЬСКАЯ КУЛЬТУРА
209
Несмотря на концептуальную привлекательность выводов, связывающих предпринимательскую культуру с экономическим ростом и развитием, они недостаточно убедительно подтверждены эмпирическими данными. Тридцать лет спустя после выхода знаменитой книги Макклелланда аналогичное исследование предпринял Линн (Lynn 1991), который исследовал системы ценностей студентов из 41 страны и построил на их основе национальный индикатор предпринимательских склонностей в каждой из этих стран. Линн сравнивает четыре психологические теории экономического роста (трудовая этика Вебера, конкурентность Шумпетера, стремление к достижениям Макклелланда и статус землевладельца Винера4) и обнаруживает, что разное отношение к духу соперничества лучше всего объясняет разную скорость экономического роста в разных обществах. Дух соперничества можно определить как стремление выиграть у других и в той или иной форме превзойти их и победить. Это стремление Шумпетер выделил как один из основных движущих мотивов предпринимателя (Lynn 1991). Однако хотя, как и Макклелланд, Линн не использует экономические модели для поиска альтернативных объяснений, его открытие того, что ориентация общества на соперничество связана со скоростью экономического роста, весьма интересно. Не так давно Гранато и соавторы (Gra-nato et al. 1996) использовали Всемирное исследование ценностей, чтобы разработать индикатор мотивации к достижениям и связать его с экономическим ростом. Их оценки основаны на ответах на вопрос о том, насколько важным люди считают учить детей дома четырем качествам: бережливости, решительности, послушанию и вере. Индекс мотивации к достижениям рассчитывается как процентная доля респондентов, указавших на важность бережливости и решительности, за вычетом доли респондентов, указавших на важность послушания и веры. Хотя анализ Гранато и соавторов уходит корнями в современную теорию экономического роста, их основные результаты, подтверждающие положительное влияние предпринимательской
4. Винер (Wiener 1981) предположил, что относительный промышленный спад в Великобритании после 1850 года объясняется антииндустриаль-ными ценностями. По мнению Винера, владение землей влияет на бизнесменов, делая их безразличными, праздными и непредприимчивыми людьми.
210
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
культуры на экономический рост, слабо подтверждаются данными. (Beugelsdijk and Smeets 2008).
Более продвинутый эмпирический подход предлагается в работе Бёгельсдейка (Beugelsdijk 2007) и состоит из нескольких шагов. Вначале автор разрабатывает оценку предпринимательской культуры на микроуровне, сравнивая паттерны ценностей у предпринимателей и непредприни-мателей. На основе отчетливого паттерна ценностей предпринимателей, полученного на уровне индивида, затем рассчитывается средний показатель предпринимательских характеристик для всего населения. Поскольку анализ Бёгельсдейка основывается на данных Европейского опроса ценностей, которые охватывают только Европу, автор рассчитывает показатель «предпринимательской культуры» для 54 европейских регионов. Он связывает этот выведенный на микроуровне показатель с региональными паттернами инноваций (используя данные о патентах) и экономического роста. Бёгельсдейк приходит к выводу, что предпринимательская культура влияет на количество патентов, появляющихся в регионе, и что предпринимательская культура в основном влияет на экономический рост региона косвенным образом, то есть через рост инновационной деятельности.
Эта предположительная косвенная связь предпринимательской культуры с ростом через инновации возвращает нас ко второму важному направлению исследований в этой области. Если для общества характерна развитая предпринимательская культура, в нем может быть более высокий уровень предпринимательской деятельности (Suddle et al. 2006), что провоцирует динамичную экономическую деятельность и приводит к экономическому росту (Carree and Thurik 2003).
6.5. 2 Предпринимательская культура и предпринимательство
Некоторые авторы, вместо того чтобы связывать предпринимательскую культуру напрямую с экономическим ростом, связывают общественные ценности с показателями предпринимательской деятельности. Веннекерс и Турик (Wennekers and Thurik 1999) выделяют две основные роли, которые предпринимательство может играть для экономического роста. Первая роль связана с частотой появ
ПРЕДПРИНИМАТЕЛЬСКАЯ КУЛЬТУРА
2П
ления новых фирм. Вторая касается предприимчивых людей (в том числе так называемых интрапренеров, или корпоративных предпринимателей), которые занимаются предпринимательством, не основывая собственных фирм. Эмпирические исследования, в которых уровень предпринимательской культуры связывается с предпринимательством, в основном посвящены первой роли, то есть частоте появления новых фирм.
В своем эмпирическом анализе влияния региональных характеристик на формирование новых фирм в Финляндии Кангасхарью (Kangasharju 2000) вводит для объяснения вероятности формирования фирм понятие «предпринимательской способности». Региональный анализ предпринимательской деятельности в Швеции показал, что региональные нормы появления новых фирм отчасти зависят от предпринимательских ценностей (Davidsson 1995). Исследование Джорджеллиса и Уолла (Georgellis and Wall 2000), посвященное доле владельцев собственных фирм в разных британских регионах, предполагает, что «предпринимательский человеческий капитал» региона выступает важным объяснительным фактором. Еще более недавние исследования, связанные с идеей Флориды о креативных классах предполагают существование положительной связи между наличием в регионе креативных классов и количеством новых фирм (Florida 2002; Lee et al. 2004). Предпринимательская культура учитывается в этих исследованиях как некий фиксированный, специфичный для каждого региона фактор (Guerrero and Serro 1997; Wagner and Sternberg 2002). Связь между предпринимательскими ценностями и агрегированным показателем экономических достижений носит непрямой характер. Один из очевидных способов выйти за рамки подобных фиксированных подходов —использовать уже существующие опросы о ценностях и связать культурные параметры, полученные в результате этих опросов, с уровнем предпринимательской деятельности.
Знаменитая работа Хофстеде (Hofstede 2001) вызвала некоторое количество исследований, в которых его четыре культурных параметра связывались с предпринимательством и предпринимательской деятельностью. Помимо уже упоминавшихся исследований Макграта и его коллег, к таким исследованиям принадлежит работа Шейна (Shane 1992), разработавшего теоретическую структуру и проверившего связь между национальной культурой и скоростью
212
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
появления инноваций (Shane 1993). Моррис и соавторы (Morris et al. 1994) соотносят один из параметров Хофстеде — склонность к индивидуализму или коллективизму — с корпоративным предпринимательством. Они концентрируются на индивидуализме, поскольку он связан с уровнем мотивации к достижениям, а также с готовностью людей нарушать нормы (Hofstede 2001): эти два качества традиционно ассоциируются с предпринимательством. Моррис показывает, что чем сильнее выражен в обществе коллективизм, тем менее активно в нем предпринимательство (Morris et al. 1994)- Хотя было доказано, что индивидуализм может быть дисфункционально высоким, вывод Моррис заставляет предположить, что в культурах, где групповое мышление перевешивает инициативу индивида, немногие индивиды готовы дать ход своим (возможно, латентным) предпринимательским амбициям. Несмотря на то что параметры Хофстеде концептуально привлекательны и рассчитаны для большого количества стран, они все же отражают общие культурные характеристики и не были разработаны для того, чтобы оценивать общества с точки зрения (отсутствия) предпринимательской культуры, в отличие от, например, индекса Макклелланда.
Взяв это критическое замечание за отправную точку, Веннекерс и соавторы (Wennekers et al. 2005) и Саддл и соавторы (Suddle et al. 2010) проверили модель, в которой уровень предпринимательской деятельности в выборке из 33 стран объясняется составным индикатором предпринимательской культуры, основанным на ключевых понятиях из области исследований предпринимательских черт характера. По мнению Саддл и соавторов, преимущество их подхода заключается в том, что их индекс не является общим культурным показателем (как параметр индивидуализма Хофстеде), но напрямую связан с предпринимательской культурой, кроме того, этот подход основывается на результатах исследований на микроуровне, взятых из литературы по предпринимательским чертам характера. Используя данные Всемирного исследования ценностей за 1999 год, Саддл оценивает предпринимательскую культуру, используя составной показатель из трех компонентов. Компоненты основаны на том, какая доля респондентов дала следующие ответы на три вопроса.
Вопрос: какие аспекты работы для вас важны? Ответ: возможность проявлять инициативу.
ПРЕДПРИНИМАТЕЛЬСКАЯ КУЛЬТУРА
213
•	Вопрос: какие аспекты работы для вас важны? Ответ: работа, на которой чего-то можно добиться.
•	Вопрос: почему в этой стране есть люди, которые живут в бедности? Ответ: из-за лени и отсутствия силы воли.
Национальный показатель отражает процентную долю респондентов, именно так ответивших на приведенные вопросы. Поскольку эти связаны с «инициативой», «достижениями» и «личным влиянием», то есть ключевыми понятиями исследований, посвященных предпринимательским свойствам характера, Саддл и соавторы (Suddle et al. 2006, 2010) утверждают, что располагают сильной теоретической базой. «Инициатива» соотносится с одним из ключевых смыслов предпринимательства, а именно «брать все в свои руки» (Wennekers 2006). «Достижения» — другая актуальная переменная во многих исследованиях, рассматривающих культурный аспект предпринимательской деятельности, вспомним Макклелланда (McClelland 1961). Наконец, «личное влияние» отражает внутренний локус контроля (Rotter 1966). Применив анализ главных компонентов, Саддл получает одну переменную, отражающую предпринимательскую культуру. Чтобы подкрепить свои открытия и оценки, Саддл и соавторы (Suddle et al. 2010) также используют альтернативные индикаторы предпринимательской культуры, такие как индекс потребности в достижениях Макклелланда, оценка отношения к предпринимательству Линна, индекс мотивации к достижениям Гранато и уровень ориентации на достижения по результатам базы данных GLOBE (см. главу 5).
Взяв показатель зарождающегося предпринимательства по версии Global Entrepreneurship Monitor в качестве индикатора предпринимательской деятельности, Саддл проверяет гипотезу о том, что предпринимательская культура положительно влияет на зарождающееся предпринимательство, используя перечисленные выше альтернативные индикаторы. Перебрав целый ряд переменных, в том числе уровень экономического развития, уровень налогов, систему социального обеспечения и демографические характеристики, Саддл обнаруживает, что за исключением составной оценки предпринимательской культуры, основанной на трех пунктах Всемирного исследования ценностей, остальные четыре индекса несущественно связаны с зарождающимся предпринимательством. Более того, ин-
214
КУЛЬТУРА в экономической науке
деке мотивации к достижению Гранато (Granato et al. 1996) даже имеет с ним существенную негативную корреляцию.
Параллельно с подходами, связывающими альтернативные показатели предпринимательской культуры с уровнем предпринимательской деятельности, развивается и другое исследовательское направление: попытки понять решение открыть собственное дело с точки зрения социального познания (social cognition) и связать результаты со скоростью появления новых фирм в разных странах. Например, на основе теории Бусеница и Лау (Busenitz and Lau 1996), в которой социальные, культурные и личные переменные связаны с познанием, а познание —с такими результатами, как решение о создании предприятия, Митчелл с соавторами (Mitchell et al. 2000) строит и проверяет кросскультур-ную модель создания предприятий. Для своего исследования они тщательно собирали информацию о 753 индивидах из семи стран, принявших решение либо начать свое дело, либо не начинать его. Сравнивая эти две группы, Митчелл обнаружил, что на некоторые мотивы решения создать предприятие на уровне индивида влияют культурные ценности, особенно индекс индивидуализма или дистанция власти по Хофстеде
Этот результат дополняет уже упоминавшееся исследование Макграта и его коллег, в котором демонстрируется, что предпринимательские черты характера выходят за рамки отдельных культур. Более того, он предполагает, что, хотя предпринимательские черты характера не зависят от культуры, решение создать новое предприятие зависит от ряда индивидуальных факторов, причем на некоторые из них влияют культурные характеристики. Подобные подходы, в которых факторы на уровне индивида и страны (в том числе на уровне культуры), отвечающие за решение стать предпринимателем, принимаются во внимание одновременно, похоже, набирают сейчас популярность. Недавние исследования Грило и Турика (Grilo and Thurik 2006) и Турика и Грило (Thurik and Grilo 2007), к примеру, изучают индивидов и включают специфику страны, отраженную дамми-переменной. Следующий шаг (например, Freytag and Thurik 2007) — объяснить «скорректированные дамми-переменные по странам на индивидуальном уровне», построив их регрессию от ряда культурных и институциональных переменных. Хотя такой многоуровневый подход выглядит многообещающим, пока что он принес немного
ПРЕДПРИНИМАТЕЛЬСКАЯ КУЛЬТУРА
215
публикаций, хотя и кажется позитивной траекторией развития на ближайшее будущее.
Подводя итоги, можно сказать, что, несмотря на недостаток веских эмпирических доказательств, исследователи утверждают, что предпринимательская культура влияет на экономический рост с нескольких сторон. Во-первых, паттерны ценностей, благоприятные для предпринимательства, могут увеличивать количество новых фирм. Во-вторых, культура может положительно влиять на внутрикорпоративную предпринимательскую деятельность, которая затем позволяет повысить эффективность уже существующих фирм. Таким образом, «когда предприимчивые работники пожинают плоды своих способностей, будь то внутри фирмы или в дочерней компании, их деятельность, скорее всего, способствует росту на макроуровне» (Wennekers and Thurik 1999: 45). Несмотря на концептуальную привлекательность подобных рассуждений, пока что не существует убедительных эмпирических доказательств тезиса о том, что предпринимательская культура объясняет национальные или региональные различия в уровне предпринимательской активности; нет также и убедительных доказательств фундаментальной эмпирической связи между предпринимательской культурой и экономическим ростом. Отчасти подобные неоднозначные результаты связаны со сложностью отношений между предпринимательской деятельностью как таковой и экономическим ростом. Другая причина неоднозначности: чтобы связать предпринимательство с экономическим успехом, нужно связать индивидуальный уровень с коллективным, что представляет собой громадную методологическую проблему.
6.6. Дискуссия: соотнесение индивидуального и коллективного
Ученые, пытающиеся объяснить разные нормы экономического роста или разный уровень предпринимательской активности отсутствием или наличием так называемой предпринимательской культуры, находятся на зыбкой почве. Как мы убедились в этой главе, область предпринимательской культуры кишит концептуальными, методологическими и методическими сложностями. Поскольку предприниматель не вписывается в экономическую теорию, у нас нет
216
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
развитой, всеобъемлющей теоретической структуры для анализа предпосылок и последствий предпринимательской культуры. Однако если мы просто найдем для предпринимателя место в общей экономической теории, проблему мы не решим. Мы считаем, что при изучении предпринимательской культуры возникают как минимум четыре сложности общего характера.
Во-первых, как мы еще обсудим подробней в следующей главе, посвященной доверию, серьезные методологические проблемы могут возникнуть в условиях многоуровневости, когда явления на уровне индивида встроены в явления более высокого уровня. В случае предпринимательства работы на тему предпринимательской культуры, очевидно, основываются на подходе агрегированных психологических черт. На основе анализа психологических черт на уровне индивида исследователи выделили ряд черт характера, свойственных предпринимателям. В ходе анализа предпринимательской культуры многие ученые агрегируют эти индивидуальные характеристики, чтобы получить характеристики на уровне целой страны. Возникает методологический вопрос о том, приносит ли агрегирование характеристик индивидуального уровня адекватный результат для целого общества. Аналогична ли сумма агрегированному показателю, иными словами является ли культура действительно суммой психологических черт? Не переосмысливаем ли мы таким образом структуру как действие?
Более того, уровень мотивации маленьких, но критически значимых групп может быть куда важнее для будущего экономического роста, чем уровень мотивации всего населения. Иными словами, для некоторых интересующих нас явлений (в том числе предпринимательства) важна не столько система ценностей всего общества, сколько система ценностей определенных подгрупп. Насколько нам известно, только Моррис и Адельман (Morris and Adelman 1988) учли это обстоятельство, когда оценивали отношение общественной элиты к предпринимательскому успеху. Роль влияния различных групп —тоже область, заслуживающая пристального внимания. Помимо вопроса о том, допустимо ли просто агрегировать индивидов, необходимо ответить на вопрос о том, кого нужно включать в процедуру агрегирования.
Во-вторых, возникает вопрос о том, нужно ли разделять теорию общих параметров (национальных) культур и теорию, основанную на специфической концепции, которую
ПРЕДПРИНИМАТЕЛЬСКАЯ КУЛЬТУРА
217
можно обозначить как «предпринимательская культура». Это решение очень важно для развития гипотез и выбора методов для проверки этих гипотез. В первом случае аргумент будет развиваться приблизительно по стопам идеи культурных последствий Хофстеде; культуры могут быть оценены и отображены при помощи многомерной шкалы, и некоторые из параметров этой шкалы могут влиять на уровень предпринимательской активности. Если исследователь выбирает работать с концепцией предпринимательской культуры, он исходит из предпосылки о том, что существует универсальная (независимая от культуры) концепция предпринимательской культуры и что общества можно оценивать по одному этому показателю. Это типичный подход Макклелланда и исследователей, использующих метод агрегированных психологических черт. Они не столько предполагают, что общие культурные характеристики могут быть связаны с уровнем предпринимательской деятельности или роста, но исходят из предпосылки о том, что можно и нужно разработать новый параметр оценки, который определяет, до какой степени в обществе распространены предпринимательские ценности в любом определении. Выбор между единственным параметром оценки предпринимательской культуры или же общими культурными параметрами — фундаментальный выбор, и как минимум выбор между двумя подходами должен приводить к разным исследовательским вопросам. В некотором смысле выбор также сводится к различию между индуктивным подходом, при помощи которого были установлены эмпирические параметры культуры, и дедуктивным подходом, который задает в качестве отправной точки теоретическую концепцию «предпринимательской культуры». Проблема второго подхода в том, что те определения предпринимательской культуры, которые теоретически выведены напрямую из предпринимательства, граничат с определениями склонности к предпринимательской деятельности. Например, предпринимательская деятельность рискованна и ориентирована на достижения, так что склонность к риску и ориентированность на риск являются частью предпринимательской культуры. Исследования, утверждающие, что более высокий уровень показателей предпринимательской культуры связан с более высоким уровнем предпринимательской деятельности, рискуют сформулировать и исследовать тавтологическое утверждение.
218
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
Подход со стороны культурных параметров также не лишен риска. Метод использования в регрессии показателя роста или скорости появления новых фирм нескольких общих культурных характеристик (например, параметров Хофстеде) кажется упрощенным и теоретически поверхностным. Любая связь между культурой и любой переменной на выходе может быть «проверена». Но насколько это теоретически сложно? Как минимум мы предложили бы исследователям принять многоуровневую точку зрения, смоделировать и протестировать, как на разных уровнях взаимодействуют индивидуальные мотивы решения открыть свое дело и то, как культурное наследие влияет на эти индивидуальные мотивы. Учитывая сегодняшнюю неразвитость теории, ученые располагают большим простором для ее продвижения.
В-третьих, существуют методологические проблемы. Эмпирические проверки неразрывно связаны с такими сложностями, как эндогенность, необъективность при пропуске переменных и прочие проблемы, связанные с методом измерений и валидностью данных. Более того, эмпирические результаты сложно сравнивать и понимать, поскольку (почти) никакие из используемых показателей не совпадают, и мы не наблюдаем и в ближайшее время не ожидаем никакой конвергенции между разными способами оценки уровня предпринимательской культуры. Из-за этого очень сложно, если не невозможно, собрать багаж знаний, на основе которого могут возникнуть идеи для конвергенции.
Наконец, до сих пор мы обсуждали роль (предпринимательской) культуры так, как будто культуру можно отделить от всех остальных факторов, влияющих на уровень предпринимательской деятельности и экономический успех, прежде всего от институтов. Но теорию можно усовершенствовать, если включить в нее более широкую роль институтов, особенно потому, что формальные институты крайне важны для понимания предпринимательства. Такой более широкий подход мы находим у Костовой (Kostova 1997), разработавшей концепцию трехмерного институционального профиля страны. Эту концепцию можно использовать, чтобы исследовать и объяснять, как правительственная политика (регулирующий компонент), популярное общественное знание (когнитивный компонент) и системы ценностей (нормативный компонент) влияют на национальную деловую активность. Однако, как пишет
ПРЕДПРИНИМАТЕЛЬСКАЯ КУЛЬТУРА
219
сама Костова, эти институциональные профили- теряют свое значение, если их обобщить применительно к широкому спектру вопросов, и их нужно оценивать применительно к конкретным областям. Костова акцентирует внимание на институциональных факторах, что привлекательно, поскольку институциональный акцент по-прежнему кажется многообещающим для понимания пока не объясненных отличий в скорости появления новых фирм в разных странах. Более того, институты и культурные характеристики развиваются вместе, а формальные законодательные правила и нормы, регулирующие основание собственной фирмы, тесно связаны с системой убеждений в стране.
В начале этой главы мы упоминали, какие разные предпочтения относительно найма персонала демонстрируют студенты из США и Европы. Обсудив немало работ на тему культуры и ее влияния на предпринимательство и экономический рост, мы думаем, что нам удалось отчасти демистифицировать этот феномен реального мира. Однако остается еще немало работы, и многоуровневый подход кажется нам подходящим и многообещающим методом исследования того, как культура влияет на решение индивида открыть свое предприятие и на индивидуальные мотивы этого решения. Исследования предпринимательских черт характера показали, во-первых, что предприниматели отличаются от непредпринимателей, независимо от культурных характеристик контекста, в котором действуют, а во-вторых, что на некоторые из индивидуальных факторов, влияющих на решение открыть свое дело, влияют определенные культурные параметры. Таким образом, проблема заключается не в том, чтобы объяснить или доказать, что культура имеет значение, но скорее в том, чтобы раздвинуть границы исследований, поняв, когда, как и какие культурные параметры имеют значение, связав индивидуальный и агрегированный уровни анализа.
Глава 7 Доверие
7.1.	Введение
ВАЖНАЯ часть нашей дискуссии о связи культуры с экономическим развитием основывается на концепции социального капитала, одним из важнейших показателей которого считается доверие (Fukuyama 1995; Zak and Knack 2001; Francois 2002; Uslaner 2002). Это отражено в самом определении социального капитала, который связан с готовностью граждан доверять другим, в том числе членам семьи, согражданам и людям вообще (Whiteley 2000: 45°). Теория социального капитала изучает основанные на социальных связях процессы, создающие благоприятные результаты через нормы доверия (Durlauf and Faf-champs 2004). Значение социального капитала и доверия для дискуссии о культуре и экономическом развитии нельзя недооценивать. По мнению Гуизо и соавторов (Guiso et al. 2006: 29), концепция доверия была той лазейкой, через которую культура проникла в экономический дискурс. Этот факт отражен в президентских лекциях, произнесенных Та-беллини (Tabellini 2007а) и Фером (Fehr 2008) на двух последовательных ежегодных конференциях Европейской экономической ассоциации. Используя понятие культуры, оба президента подняли вопрос о важности доверия для экономического взаимодействия. Доверие также было темой президентской лекции Диксита (Dixit 2009) на конференции Американской экономической ассоциации в 2009 году; в этой лекции Диксит говорил о формальных и неформальных институтах управления (governance). Учитывая такой интерес к доверию, а также то, что многие экономисты считают его косвенным показателем культуры, мы посвятим эту главу доверию. Наша цель — не представить самый свежий обзор литературы на тему доверия, так как это невозможно сделать в рамках одной главы, но критически оценить «позицию доверия» в рамках более широкой
ДОВЕРИЕ
221
дискуссии о культуре и экономической науке. Мы не пытаемся разработать типологию всех существующих теорий о доверии или создать новую теоретическую концепцию. В этой главе мы пытаемся разобрать основные вопросы, которые нам кажутся важными для понимания того, почему доверие вообще возникло в контексте дискуссии о роли культуры в экономической науке, и показать, что мы можем из этого почерпнуть.
Эта глава структурирована следующим образом. В разделе 7.2 мы дадим определение доверию и покажем, как доверие связано с культурой и почему. В разделе 7.3 мы подробнее рассмотрим источники доверия, а затем в разделе 7.4 обратимся к исследованиям экономических последствий доверия. Поскольку культура связана с такими агрегированными образованиями, как национальные государства и регионы, подавляющее большинство эмпирических исследований доверия — это исследования на макроуровне. Чтобы оценить доверие на этом уровне, многие ученые используют вопрос о доверии в той форме, в которой он встречается во Всемирном и Европейском исследованиях ценностей. Мы обсуждаем не только результаты этих эмпирических исследований, но также и релевантные методологические аспекты (раздел 7.5). На основании этого обсуждения в разделе 7.6 мы заключаем, что исследования в области доверия принесли нам новые и важные открытия, но сопряжены с крупными идентификационными проблемами в отношении последствий доверия, культуры и институтов, а также их взаимосвязи. В частности, некоторые предпосылки и последствия доверия зачастую совпадают, что существенно осложняет дело. На основании своей оценки литературы о культуре и доверии мы сделаем несколько предложений о том, как можно продвинуться в изучении доверия и что это значит для нашего исследования роли культуры.
7.2.	Доверие как показатель культуры
Теме доверия посвящена обширная литература. Чтобы справиться с ней, для начала нам нужно провести различие между уровнями доверия, масштабом доверия и источниками доверия. Уровнями доверия мы будем называть то, что относится к уровню измерений. Что мы оцениваем: до
322
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
верие между индивидами или доверие в обществе вообще? Вопрос об объекте доверия связан с вопросом о том, по отношению к кому или к чему выражается доверие: склонны ли люди доверять обществу вообще или только узкому кругу знакомых индивидов? Что касается источников доверия, можно выделить доверие, проистекающее из общих норм и склонностей конкретного общества, и доверие как продукт ограниченно рационального принятия решений1. Далее, во всех трех аспектах доверия можно различить микро- и макроуровень. Говоря об уровнях, можно оценивать уровень доверия на микроуровне или макроуровне. Что касается объекта, доверие человека может охватывать микро- или макроуровень. Наконец, доверие может проистекать из микро- или макроисточников. Поэтому когда в литературе упоминается доверие, это может означать несколько вещей, и значение часто зависит от конкретных научных установок исследователя. О различии между объектами доверия на микро- и макроуровне пишут многие ученые самых разных убеждений (Luhmann 1979; Misztal 1996; Rousseau et al. 1998; Putnam 2000; Paxton 1999); многие пользуются разграничением, предложенным Луман-ном (Luhmann 1979). По мнению Луманна, на микроуровне речь идет об эмоциональной связи между индивидами, которая более характерна для первичных отношений и отношений в малых группах. Макроуровень относится к более абстрактным отношениям, в которых доверие связано с работой бюрократических систем (правовой, политической и экономической). Пакстон (Paxton 1999) разделяет конкретное и абстрактное доверие (субъективное восприятие того, насколько заслуживает доверия «среднестатистический» человек). Она утверждает, что, «хотя доверие к конкретным другим людям может быть важным для социального капитала на микроуровне, обобщенное доверие является важной чертой социального капитала на уровне страны» (Paxton 1999: 99).
1. Мы не хотим сказать, что следовать определенным общественным нормам иррационально. В сущности, большинство теоретических моделей отталкиваются от этой предпосылки. Идея в том, что источники доверия могут происходить от (нерасчетливых) норм и ценностей (которые и сами могли развиться в ходе рационального эволюционного процесса) и от расчетливого процесса принятия решений.
ДОВЕРИЕ
223
/.2.J. "Типологии и источники доверия
Доверие часто определяется как свойство индивидов или характеристика межличностных отношений и чаще всего рассматривается как субъективное восприятие и интерпретация предполагаемой надежности другого человека. Доверие обозначает уверенность в том, что один партнер не воспользуется слабостями другого (Barney and Hansen 1995). Как пишут Захир и соавторы (Zaheer et al. 1998), концепгяя доверия может быть описана как ожидание от партнера надежности в отношении его обязательств, предсказуемости поведения и справедливости в действиях и переговорах даже при возможности проявить оппортунизм. Таким образом, доверие связано с получением сигналов о том, что актор не будет играть в одноразовые игры и вести себя как оппортунист (Ben-Ner and Putterman 2009; Puranam and Van-neste 2009)2.
Независимо от этого общего понятия доверия исследователи разработали множество типологий доверия. Этот факт отражает как богатство самой концепции, так и недостаток конвергенции (McKnight et al. 1998; Rousseau et al. 1998). Одна из наиболее популярных типологий доверия — доверие, основанное на расчете, на знании или на идентификации (Lewicki and Bunker 1996). Доверие, основанное на расчете, связано со страхом последствий, которые повлечет за собой невыполнение обещания. Индивиды решают, доверять или нет, основываясь на рациональных аргументах (Coleman 1990; McKnight et al. 1998). Доверие, основанное на знании, строится на предсказуемости поведения другого человека, исходя либо из опыта, либо из репутации. Доверие, основанное на идентификации, базируется на ощущении сходства между партнерами, которое приводит к возникновению эмпатии и доверия3. Ноотебо-ом (Nooteboom 2002) разделяет рациональные и психо
2. Несмотря на критически важную роль оппортунистического поведения, только недавно ученые, изучающие менеджмент, напрямую занялись вопросом о том, как вернуть доверие в случаях оппортунистического поведения (см. Gillespie and Dietz 2009; Kim et al. 2009; Tomlinson and Mayer 2009; Ren and Gray 2009).
3. В дополнение к этой классификации в литературе можно найти еще много типов доверия, например, доверие, основанное на сдерживании, знании и идентификации, хрупкое и стойкое доверие, доверие, основанное на познании или на аффекте, доверие добровольное и компе-
224
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
логические причины. Рациональные причины возникают из рациональной оценки того, насколько человек достоин доверия. Эта оценка может быть основана на знании, полученном из репутации, архивов, норм и стандартов, или же на собственном опыте. Психологическая причина доверия—эмпатия. Это способность разделить с человеком его чувства и эмоции как свои собственные, тем самым поняв мотивы его деятельности. Эмпатия влияет на то, насколько человек заслуживает доверия через готовность жертвовать своими интересами ради других, и на то, насколько он доверяет другим, через терпимость к поведению, которое отклоняется от ожиданий. Поскольку человек может идентифицироваться с другими, он может сочувствовать их действиям, понимая, что эти действия могли быть только реакцией на его собственные предыдущие действия (Nooteboom 2002: 81).
Такое сочетание расчетливого (рационального) и психологического аспектов доверия может помочь нам понять, почему многие экономисты используют концепцию доверия как средство обсудить роль культуры. Доверие в том виде, в каком оно объясняется выше, совместимо с понятием расчетливости и рациональности, которое часто применяется в (микро-) экономической теории (игр). Таким образом, используя доверие как показатель культуры, исследователи получают возможность обсудить и теоретически осмыслить микроосновы культуры. Однако доверие также включает в себя понятие общей с другим идентичности, что поднимает роль и значение доверия выше уровня индивида. Именно этот—говоря словами Ноотебоома — эмпатический аспект частично объясняет нерасчетливое поведение, наблюдаемое в ходе экспериментальной игры. Поскольку, как мы уже упоминали в предыдущих главах, культура часто интерпретируется как объяснение иррационального остаточного экономического поведения, неудивительно, что доверие часто используется для изучения культуры (например, так его использовали Табеллини и Фер в своих президентских лекциях, о которых говорилось в начале этой главы). Таким образом, сама природа доверия, а также его микрооснов делает его привлекательным кандидатом на роль показателя культуры.
тентное (Das and Teng 2001). Все используемые прилагательные относятся к источнику доверия.
ДОВЕРИЕ
225
/.2.2. Объект доверия: от микроуровня к макроуровню
Как обсуждалось в предыдущих главах, культура —это социальная характеристика агрегированных образований, таких как национальное государство или регион. Доверие выступает привлекательным и логичным показателем культуры, поскольку позволяет разработать теорию, основанную на микроуровне. Однако, чтобы связать доверие (и тем самым культуру) с макроэкономическими результатами, неминуемо нужно перенести фокус теоретического внимания с индивидуального микроуровня на общественный макроуровень4. Поскольку культура—по определению социальное явление, именно на макроуровне можно найти основные аргументы о связи доверия, культуры и экономического успеха. Хотя существуют и более ранние исследования, все началось с исследования Патнэмом и соавторами регионов Италии (Putnam et al. 1993; Патнэм 1996; Fine 2001). Изучив север и юг Италии, Патнэм (Putnam 1993) утверждает, что критический фактор эффективности региональных правительств и экономических показателей в Италии кроется в различиях социального строя. Патнэм считает, что в регионах, где социальные отношения носят более горизонтальный характер и основаны на доверии и общих ценностях, социальный капитал выше, а региональная экономика эффективней. Хотя обсуждение доверия в контексте региональной экономической эффективности составляет только одну главу в книге Патнэма, эта одна глава спровоцировала ученых на впечатляющее количество исследований, связывающих доверие, а также на более общем уровне общественный капитал, с региональной или национальной экономической эффективностью (больше об этом мы скажем позже).
4. Эта многоуровневость также несет риск экологической ошибки, связанной с тем, что глобальные явления или агрегированные данные, фактически представляющие явления более низкого уровня, нельзя обобщать для этих более низких уровней (Robinson 195°)- Экологическая ошибка состоит в ошибочном заключении о поведении индивидов на основании анализа данных агрегированного уровня: если в странах, где больше всего протестантов, выше количество самоубийц, то протестанты должны быть более склонны к совершению самоубийств (Freedman 2001). Иными словами, экологические корреляции являются ненадежными показателями индивидуальных корреляций, что затрудняет выведение заключений об индивидах на основании агрегированных данных (Hofstede 2001).
226
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
С точки зрения теории этот переход с микроуровня на макроуровень является проблематичным. Один из способов решить эту микро-макропроблему использовали Табеллини (Tabellini 2008а, 2008b) и Карлан и соавторы (Karlan et al. 2009). Опираясь на обширную литературу по общественным наукам, они разделяют нравственность на обобщенную и ограниченную групповую. Это не новая идея (и не претендует на новизну); такое же разделение можно найти, например, у Платто (Platteau 1994, 2000) в работах по экономической теории развития. Ограниченная групповая нравственность описывает такое социальное явление, при котором стандарты хорошего и уместного поведения применяются только в узких кругах друзей, семьи и членов клана. За пределами этой небольшой социальной сети преобладает стандарт оппортунистического поведения. Общество, для которого характерна обобщенная нравственность, не различает своих и чужих. Основной элемент в этих подходах — концепция (обобщенной) реципрокности: «Общество, которое полагается на обобщенную взаимность, эффективней недоверчивого общества по той же причине, по которой деньги эффективнее бартера. Честность и доверие смягчают неизбежные конфликты общественной жизни» (Putnam 2000: 135). А «когда каждый из нас может немного ослабить защиту», снижаются трансакционные издержки (Fukuyama 1995; Фукуяма 2004). Эрроу пишет об этом же: «Индивидам полезно немного доверять слову друг друга. В отсутствие доверия становится очень затратно обеспечивать санкции и гарантии, и приходится отказываться от многих возможностей взаимовыгодного сотрудничества» (Arrow 1971: 22). И микроэкономическая функция доверия как смягчающего компонента при экономических трансакциях, и его функция замещения правовых норм используются как теоретические аргументы (мы подробнее поговорим об этом позже). Как пишет Табеллини (Tabellini 2008b), ссылаясь на Вебера (Weber 1992 [193°])> именно освобождение индивида от феодального уклада традиционно ассоциируется с распространением обобщенной нравственности (Banfield 1958; Putnam et al. 1993; Патнэм 1996). Разделение нравственности на присущую ограниченной группе и обобщенную важно для нашего понимания того, почему обобщенная нравственность может иметь экономические функции, материализующиеся на агрегированном уровне (Platteau 1994). Именно здесь приобретают важность роль анонимного государства и уве-
ДОВЕРИЕ
227
ренность в правительстве, поскольку они могут стать источником доверия при взаимодействии с анонимными партнерами (Zucker 1986; Greif 1994, 2006; Грейф 2013). Готовность доверять незнакомцам способствует развитию гражданского общества и гражданской активности, а также может помочь справиться с проблемами коллективной деятельности—это явление подробно описано в работе Патнэма и соавторов об Италии (Putnam et al. 1993; Патнэм 1996). В результате можно ожидать, что общества с обобщенной нравственностью и соответствующим высоким уровнем доверия будут более экономически успешными5. Подобные рассуждения составляют ядро гипотезы во многих современных эмпирических исследованиях. Концепция обобщенной нравственности, а также ее связь с доверием — ключевые элементы дискуссии о роли культуры в экономическом развитии (Та-bellini 2007b, 2008а, 2008b).
7.2.3.	Доверие как культура
В том, что доверие часто рассматривается как показатель культуры, есть определенная латентная логика, хотя этот подход не возник сознательно, а скорее просто сложился в ходе взаимодействия ученых из разных исследовательских областей. Отчасти его популярность объясняется тем, что концепция микрооснований доверия вписывается во многие из распространенных экономических моде
5. Используя иную терминологию, другие ученые разделили доверие на обобщенное и частное (Uslaner 2002; Bahry et al. 2005; Berggren and Jordahl 2006), чтобы описать концепцию макродоверия. По мнению Бари и соавторов (Bahry et al. 2005), обобщенное доверие подразумевает нормы взаимопомощи и сотрудничества, на которые опирается гражданское общество. Частное доверие обозначает более глубокие связи между людьми из относительно узкого круга, такими как члены семьи, друзья и прочие люди с похожим культурным багажом. Усланер (Uslaner 2002) интерпретирует обобщенное доверие как готовность рассматривать незнакомцев как часть собственного нравственного сообщества. Обобщенное доверие связывает нас с людьми, отличными от нас, а частное основывается на принадлежности к группе. Как пишет об этом Фукуяма: «Способность ассоциировать себя с другими зависит, в свою очередь, от того, до какой степени сообщества имеют общие нормы и ценности и способны подчинять интересы индивидов интересам более крупных групп. Из таких общих интересов рождается доверие, а доверие, как мы увидим, имеет большую и измеримую экономическую ценность» (Fukuyama 1995: 10).
228
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
лей. Она не требует фундаментального сдвига парадигмы; чтобы учесть в существующих моделях доверие, достаточно небольших улучшений. В то же время исследование доверия также вписывается в новейший поведенческий поворот в экономической науке, поскольку у доверия есть психологические (поведенческие) аспекты (Fehr 2009). Наконец, возможность поднять доверие с уровня микропонятия до уровня макроявления позволила ученым строить гипотезы на общественном уровне, что важно, поскольку культура—это тоже общественное явление. Тот факт, что теоретически полученные гипотезы совпадают с фактическими наблюдениями, сделанными Патнэмом (Putnam et al.. 1993; Патнэм 1996), Бэнфилдом (Banfield 1958) и Грейфом (Greif 1994, 2006; Грейф 2013), дополнительно подкрепляют и достоверность, и важность исследований в области Доверия.
Теперь, когда мы проанализировали, почему исследования доверия часто воспринимаются и представляются как «культурологические», пришло время более подробно обсудить предпосылки и последствия доверия. В следующем разделе мы рассмотрим предпосылки доверия, а затем обсудим литературу, в которой говорится о воздействии доверия на экономику. В то время как экономисты в основном концентрируются на том, что доверие способствует росту экономики, социологи используют доверие как зависимую переменную и пытаются объяснить, почему в разных странах уровни доверия различаются. Важно обсуждать доверие с обеих этих сторон, поскольку — как мы утверждаем в последнем разделе — существуют большие проблемы идентификации, связанные с каузальной связью между доверием, его источниками и его последствиями.
7.3.	Предпосылки доверия
В то время как экономисты естественным образом склонны воспринимать доверие как фактор, лежащий в основе экономических явлений, большинство социологов склонны считать, что причинно-следственная связь идет в обратном направлении. Доверие изучается как зависимая переменная, и ряд ученых ставит в центр внимания источники доверия. Дели и Ньютон (Delhey and Newton 2005) описывают несколько теорий, связанных с доверием и его развитием с течением времени, и обсуждают, в частности, как инсти
ДОВЕРИЕ
229
туты влияют на уровень обобщенного доверия. В подобных исследованиях формируется картина, в которой утверждается, что (функциональные) институты и такие культурные характеристики, как религиозные ценности, определяют разный уровень обобщенного доверия в разных странах. Категоризируя литературу на эту тему, Дели и Ньютон выделяют пять (связанных друг с другом) источников доверия. Мы обсудим каждый из этих источников.
7.3.7.	Социальная дистанция
Первый фактор доверия, выделенный Дели и Ньютоном, связан с социальным раздроблением. Раздробление может происходить по классовому, религиозному, языковому, этническому признаку либо же по уровню дохода. Суть в том, что социальное расслоение, как правило, связано с низким уровнем обобщенного доверия. Такой ход рассуждений вполне совместим с тем, что уже было сказано о разделении нравственности на ограниченную и обобщенную групповую у Платто и Табеллини. Предполагается, что социальная раздробленность приводит к высокому уровню доверия внутри отдельных групп, но низкому уровню обобщенного доверия. У доверия в раздробленном обществе небольшой радиус (Fukuyama 1995; Фукуяма 2004).
Было проведено множество эмпирических проверок этой гипотетической негативной связи. В своей работе о социальном капитале и экономическом росте Нэкк и Кифер (Knack and Keefer 1997) оценивают влияние этнической однородности на уровень обобщенного доверия в 28 странах. Они приходят к выводу, что с увеличением самой крупной этнической группы на три процента доверие в обществе вырастает на один процент. Аналогичные результаты получил Нэкк в другом исследовании (Knack 2003). Зак и Нэкк (Zak and Knack 2001) не только объясняют обобщенное доверие, исходя из этнической однородности, но также изучают его влияние на доход и неравенство. Они обнаружили, что доверие постоянно снижается по мере увеличения социальной дистанции, и открыли U-образную связь между этнической однородностью и доверием, при которой по мере увеличения этнической однородности доверие вначале растет, а затем снижается. Последнее открытие предполагает, что уровень доверия выше всего в обществах со средним уровнем однородности. Зерфу и соавторы (Zer-
230	КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
fu et al. 2009) дополняют этот аргумент, показывая, что для выборки из восьми африканских стран взаимодействие эт-ничности с этническим непотизмом оказывает самопод-держивающееся отрицательное воздействие на обобщенное доверие. По мнению Ротштейна и Усланера (Rothstein and Uslaner 2005), (не)равенство связано не только с экономическими аспектами, но и с равенством возможностей. Они рассматривают «распределение ресурсов и возможностей в обществе как ключ к другим вещам —честному правительству, обобщенному доверию и режиму общественного благосостояния». Говоря о равных возможностях, Ротштейн и Усланер указывают на роль универсальных программ социального обеспечения.
Вывод о неравенстве также проверялся и подтверждался на уровне меньших групп. Алезина и Феррара (Alesina and Ferrara 2000, 2002) показывают, что существование разномастных местных сообществ отрицательно влияет на уровень обобщенного доверия. Оценивая доверие при помощи экспериментов и опросов, Глезер и соавторы (Glaeser et al. 2000) приходят к выводу, что степень доверия снижается, если партнеры принадлежат к разным расам. Двигаясь в том же направлении, Ферштман и Низи (Fershtman and Gneezy 2001) проводят собственную проверку и приходят к выводу, что разделение общества на этнические группы связано с дискриминацией и недоверием. Эмпирические данные, полученные многоуровневыми методами проверки, похоже, предполагают, что США и Европа отличаются друг от друга с точки зрения отрицательного влияния этнического разнообразия на обобщенное доверие (Hooghe et al. 2006). Используя 26 разных показателей этнического разнообразия, в том числе несколько динамических показателей, в выборке европейских стран, Хуг и соавторы (Hooghe et al. 2006) обнаружили, что только пара из них оказывает существенное отрицательное влияние на социальную сплоченность; только приток иностранной рабочей силы оказался отрицательно связан с индивидуальными результатами при ответе на вопрос об обобщенном доверии.
Этническая раздробленность не только оказывает воздействие на агрегированные показатели доверия, но также, как считается, затрудняет процесс экономического развития (Hodgson 2006). Анализируя выборку из нескольких стран, Истерли и Ливайн (Easterly and Levine 1997) приходят к выводу, что этническая неоднородность способству
ДОВЕРИЕ
231
ет коррупции (см. также Mauro 1995) и поиску ренты и приводит к слабым финансовым институтам, неэффективной политике и низким достижениям в образовании. Их результаты предполагают, что уменьшение этнической неоднородности на одно стандартное отклонение приводит к увеличению экономического роста на одну треть стандартного отклонения. В конечном итоге результаты их исследования указывают на то, что разрыв между темпами роста в большинстве однородных и большинстве разнородных стран составляет более 2%, что приводит их к выводу, что этническая неоднородность — это основной источник экономической отсталости стран Африки. Также было обнаружено, что этническая раздробленность отрицательно влияет на коллективные блага, такие как муниципальные затраты на образование (Poterba 1997)’ на ЯВКУ на выборы (Costa and Kahn 2003) и поддержку перераспределительного социального обеспечения (Luttmer 2001; Goldin and Katz 1999). Поляризация населения по расовым признакам даже предлагалась в качестве объяснения недостаточно высокого уровня роста городов (DiPasquale and Glaeser 1996).
Однако расслоение общества происходит не только по расовому или этническому признаку. Экономическое неравенство-важный аспект разделения общества на классы. На эмпирических данных можно предположить, что неравенство доходов снижает гражданскую активность и социальные расходы (La Ferrara 2002; Lindert 1996)- В работах Нэкка и Кифера (Knack and Keefer 1997) и Зака и Нэкка (Zak and Knack 2001) и Нэкка (Knack 2003) показано мощное отрицательное влияние неравномерного распределения доходов на уровень доверия в выборках из 28, 36 и 39 стран. Аналогичные результаты были получены при анализе на уровне индивидов в США (Costa and Kahn 2003) и Европе (Hooghe et al. 2006). Контролируя такие индивидуальные характеристики, как возраст, пол, раса и т.д., Коста и Кан обнаружили, что рост неравномерности распределения доходов в США объясняет примерно третью часть сокращения гражданской активности и доверия среди людей в возрасте от 25 до 54 лет в период с 1972 по 1998 год. Ю (You 2005) применяет иерархические линейные модели к данным индивидуального уровня и приходит к выводу, что уровень дохода не имеет значения, но, когда распределение дохода несимметрично, общественная солидарность снижается. Все эти результаты приводят Косту и Кана к заключению о том, что
232	КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
«более однородные сообщества способствуют более высокому уровню производства социального капитала» (Costa and Kahn 2003: 103). На более общем уровне это заключение о (негативной) роли разнородности в производстве доверия сочетается с замечанием Градштейна и Джастме-на о том, что «отсутствие общей культуры подавляет способность экономических акторов взаимодействовать друг с другом и снижает эффективность производства и обмена» (Gradstein and Justman 2002: 1192). В конечном итоге похоже, все общественные науки соглашаются, что существует положительная связь между расслоением общества и низким уровнем обобщенного доверия6.
/.3.2. Модернизация
Второй источник обобщенного доверия, о котором пишут Дели и Ньютон (Delhey and Newton 2005), связан с первым и касается экономического развития и модернизации. На основании классических (европейских) социологических теорий утверждается, что модернизация предполагает развитие рационально-правового и бюрократического общества, которое порождает отчужденность (Weber 1921; Simmel 1950; Tonnies 2001 [1887]; Тённис 2002). Процесс отчуждения и его связь с развитием определенных типов доверия ярко описан у Цукер (Zucker 1986). В своем историческом обзоре развития американского бизнеса в конце XIX и начале XX века Цукер пишет о том, как важно основанное на институтах доверие в безличном окружении, где у человека нет знакомых или близких людей. Гарантии, предоставляемые третьей стороной (правовые нормы, законы), и условное депонирование (например, страховые компании) — важные источники доверия, основанного на институтах, особенно необходимые в тот период, когда внутренняя миграция размывала или сильно ограничивала частные межличностные источники доверия. Анализ Цукер подкрепляет исследования Грейфа (Greif 1994, 2006; Грейф 2013) на тему торговцев в средневековой Европе. Основная мысль Грейфа —в чем-то схожая с аргументами Цукер —
6. Интересно, что Патнэм (Putnam 2000) утверждает, что растущий уровень неравенства в США может быть объяснением снижения уровня социального капитала, однако не дает никаких политических рекомендаций относительно неравенства.
ДОВЕРИЕ
233
заключается в том, что и коллективистская, и индивидуалистская системы существуют, чтобы снизить неуверенность в зарубежных торговых связях. Однако именно индивидуалистская система лучше подходит для процесса экономического развития. Для коллективистской системы—в качестве примера Грейф описывает систему работы торговцев-магрибинцев — характерна сегрегированная социальная структура, в которой важны родство, семейные или клановые связи, а выполнение контрактов обеспечивается за счет неформальных норм и группового давления. Двусторонние и многосторонние репутационные механизмы в такой системе служат основной причиной не заниматься оппортунистической деятельностью (Platteau 1994). Для индивидуалистской системы — тут Грейф описывает торговцев-генуэзцев — характерна интегрированная социальная структура, в которой выполнение контрактов обеспечивается за счет специализированных судов. Как мы уже упоминали, Платто (Platteau 1994) и Табеллини (Tabellini 2008а) формулируют это же различие с точки зрения разницы между ограниченной групповой нравственностью (коллективистской) и обобщенной нравственностью (индивидуалистской). Как считают и Грейф, и Платто, именно вторая система лучше подходит для организации экономических трансакций вне закрытого социального круга. В конце концов та система, в которой выполнение контрактов обеспечивается третьими лицами, лучше подходит для роста рынков. Это заключение идеально сочетается с историческим описанием у Цукер. По сути, Цукер, Грейф, Платто и Табеллини утверждают, что успешная экспансия рынков и связанный с ней процесс экономического развития совпадают с эволюцией, в ходе которой источник межличностного доверия сдвигается: доверие перестает опираться на личность или процесс и начинает опираться на институты, что позволяет проводить экономические трансакции с анонимными лицами7.
7. Эта роль модернизации и ее связь с доверием — ключевой вопрос для социологов. Зиммель (Simmel 195°), например, также рассматривает доверие как одну из главнейших движущих сил развития современного общества. Тённис (Toennies 2001 [1887]) тем временем утверждает, что процесс модернизации, ведущий от Gemeinschaft (ср. ограниченная групповая нравственность у Платто) к Gesellschaft, связан со снижением доверия.
234	КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
Проблематичный аспект связи между доверием и модернизацией касается измерения уровня доверия. В теории очевидно, что в менее экономически развитых странах уровень обобщенного доверия может быть относительно низким. Доверие основывается на ограниченной групповой нравственности и связанных с ней двусторонних и многосторонними механизмах создания репутации. Это, однако, не означает отсутствия в обществе доверия. В реальности источник доверия может быть разным, но аргумент о снижении трансакционных издержек при экономическом взаимодействии может оставаться верным. В экономически развитых странах с хорошо функционирующими институтами, которые позволяют осуществлять трансакции с анонимными сторонами, уровень обобщенного доверия может быть выше. В развивающихся странах доверие существует, но не доверие обобщенного типа, характерное для стран с налаженными институтами. Суть в том, что в отсутствие обобщенного доверия рост коллективистской системы ограничен, и, чтобы выйти за эти границы и перескочить на уровень индивидуалистской системы, для которой характерна обобщенная нравственность, необходимы хорошо функционирующие институты, такие как государственная или правовая система (ср. Greif 2006; Грейф 2013). Таким образом, аргумент о трансакционных издержках оказывается неполным для менее развитых стран, где не налажена работа агрегированных институтов.
7.5.5.	Демократия и политические институты
В-третьих, Дели и Ньютон (Delhey and Newton 2005) упоминают в качестве источника доверия демократию и то, что они называют «хорошим правлением». Их рассуждения основаны на предпосылке о том, что «если доверие —это коллективная собственность, оно, вероятно, находится под воздействием общественных институтов и структур, в частности государства и государственного сектора» (Delhey and Newton 2005: 313). Относительно связи между доверием и полйтиче-скими институтами существует две (частично) конфликтующие теоретические традиции (Mishler and Rose 2001; Rainer and Siedler 2009). С одной стороны, есть мнение, что обобщенное доверие носит экзогенный характер, укоренено в культурных традициях и передается через процессы социализации, создавая гражданскую культуру (Almond and Ver
ДОВЕРИЕ
235
ba 1963; Putnam 1993; Патнэм 1996; Inglehart 1997). С другой стороны, институциональная традиция подчеркивает эндогенность обобщенного доверия. Доверие возникает в ходе рационального процесса, при котором ожидания относительно работы политических институтов становятся основой доверия—или же недоверия, если эти институты ненадежны (North 1990; Норт 1997). Неудивительно, что именно такой институциональный подход нравится экономистам больше остальных. Хотя эти две традиции представляют две крайние точки на оси эндогенности, основную часть (эмпирических) исследований сложно точно выстроить вдоль этой оси, и большинство исследований утверждают, что культура может оказывать определенное воздействие, но обобщенное доверие находится под влиянием субъективного восприятия успешности институтов (Dixit 2009).
Этот институциональный аргумент очевидным образом тесно связан с предыдущим аргументом о модернизации. Если развитие рационально-правовых институтов действительно влияет на развитие обобщенного доверия, то можно ожидать положительной связи между качеством институтов в стране и уровнем обобщенного доверия. Зак и Нэкк (Zak and Knack 2001) обнаружили положительное и существенное воздействие на доверие ряда показателей качества институтов в стране по данным Всемирного банка. Как уже утверждалось, подобная положительная связь была описана и другими исследователями (LaPorta et al. 1997; Knack 2003; Berggren and Jordahl 2006). Проблема подобных открытий в том, что природа связи нам неизвестна, в частности, неясно, что считать причиной, а что следствием (Knack and Keefer 1997: 1279). Кажется правдоподобным и то, что демократические институты способствуют росту безличного социального доверия, и то, что доверие способствует демократии (Inglehart, см. с. 5 в Rothstein 2003). Пакстон (Paxton 2002) в своем исследовании проверяет природу связи между демократией и социальным капиталом, используя обобщенное доверие и активность участия людей в гражданских объединениях. В результате она обнаруживает доказательства двусторонней связи между доверием и демократией. В условиях демократического режима можно ожидать возникновения большего количества объединений. Однако теория также предсказывает, что участие в объединениях, требующее доверия, позволяет индивидам познакомиться с чужими ценностями
азб	КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
и изменить свои собственные, что активизирует их участие в демократической деятельности. «Существование объединений обеспечивает дальнейшие ресурсы для того, чтобы коллективно мобилизоваться и преследовать конкретные цели в большом обществе» (Paxton 2002: 259)- Используя данные Всемирного исследования ценностей, Пакстон демонстрирует не только существование такой двусторонней связи, но и тот факт, что связанные (воспитывающие доверие) объединения оказывают мощное положительное влияние на демократию, а изолированные типы объединений — мощное отрицательное. В квазиэксперименталь-ной обстановке Райнер и Зидлер (Rainer and Siedler 2009) сравнивают уровни доверия в Восточной и Западной Германии и проверяют, изменились ли эти уровни с момента воссоединения страны. Они разделяют социальное доверие (доверие по отношению к другим людям) и институциональное доверие (доверие по отношению к правовым и политическим институтам) и обнаруживают, что оба типа доверия у жителей Восточной Германии, поживших при коммунизме, ниже, чем у жителей Западной Германии. Интересно, что они также обнаруживают, что воссоединение не привело к росту уровня социального доверия, но привело к конвергенции институционального доверия в период сразу после объединения. Райнер и Зидлер показывают, что устойчиво низкий уровень общественного доверия можно объяснить экономическими и социальными проблемами, сохранившимися в Восточной Германии даже после объединения.
Как пишет Ротштейн, для понимания разного уровня социального капитала в развитых странах важно не только качество институтов правления, но также и тип этих институтов, особенно структура государства всеобщего благосостояния. Ротштейн напрямую связывает особое положение Скандинавских стран—для которых традиционно характерны самые высокие показатели доверия —с тем, что это государства всеобщего благосостояния (Rothstein 2003; Kumlin and Rothstein 2005; Rothstein and Uslaner 2005). Используя данные по Швеции и США, он проверяет гипотезу о том, что универсальные институты оказания социальной поддержки в государстве всеобщего благосостояния служат росту социального доверия, а опыт столкновения с программами проверки нуждающихся это доверие снижает. Суть программы проверки в том, чтобы изучить си
ДОВЕРИЕ
237
туацию нуждающегося гражданина, прежде чем оказывать ему социальную помощь. Индивид должен отвечать определенным критериям, и программы проверки оставляют немало пространства для произвола чиновников, тем самым провоцируя подозрения о недостаточной справедливости всей процедуры проверки и произвола в принятии решений. Альтернативные программы социальной помощи — универсальные — могут ассоциироваться с чувством равноправия и принципом справедливости. «Когда люди не ощущают себя частью одного нравственного сообщества с общим будущим, у них не будет той солидарности, которая необходима для строительства социального доверия» (Rothstein and Uslaner 2005: 61). Как пишет Ротштейн, универсальная природа скандинавского государства всеобщего благосостояния может хотя бы отчасти объяснять высокий уровень обобщенного доверия в Скандинавских странах. Проверка нуждающихся, по его мнению, стигматизирует бедных граждан. Его аргумент основан на концепции процессуальной справедливости. Легитимность институ-циональной/политической системы зависит (частично) от способности этой системы обеспечивать процессуальную справедливость при конкретных столкновениях граждан с государственными институтами. По мнению Ротштей-на, причинно-следственная связь направлена от доверия к беспристрастности институтов управления, отвечающих за реализацию государственной политики, в сторону доверия по отношению к «большинству людей». Говоря словами Ротштейна, «нет смысла доверять «большинству людей», если общеизвестно, что они подкупом, угрозами или иными способами коррупции добиваются от правительственных институтов особых услуг. Одна из причин доверять «большинству других людей» заключается в уверенности, что они в основном воздерживаются от подобных форм поведения» (Rothstein 2003: 18). Эмпирические проверки этого аргумента подтверждают тезис Ротштейна (Kumlin and Rothstein 2005; Rothstein and Uslaner 2005). В похожем ключе, исследуя выборку посткоммунистических стран, Мишлер и Роуз (Mishler and Rose 2001) обнаруживают, что агрегированная коррупция подтачивает доверие к политическим институтам, но только до той степени, до которой индивиды субъективно воспринимают коррупцию—это заключение не противоречит аргументам о процессуальной справедливости.
238	КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
/.3.4. Участие в общественных объединениях
В-четвертых, Дели и Ньютон (Delhey and Newton 2005) приводят в качестве часто называемого источника обобщенного доверия существование добровольных гражданских организаций и гражданского общества. Хотя экономисты не так давно интересуются участием граждан в группах (Hargreaves Heap and Zizzo 2009), теоретические аргументы на эту тему имеют долгую историю и когда-то звучали еще из уст политических философов Токвилля и Милля. Ссылаясь на книгу Алексиса де Токвилля, Патнэм Putnam 2000; Putnam et al. 1993; Патнэм 1996) утверждает, что гражданские объединения способствуют эффективности и стабильности демократического правления благодаря своему «внутреннему» воздействию на отдельных членов общества и «внешнему» — на общество в целом. Как пишет Патнэм, «ассоциации вселяют в своих членов дух сотрудничества, солидарности и преданности обществу... Причастность к гражданским организациям внедряет навыки кооперации и ощущение гражданской ответственности за коллективные начинания. Более того, когда индивиды включаются в группу с широким разбросом целей и предпочтений среди ее членов, они невольно учатся терпимости —таков результат группового взаимовлияния» (Putnam 1993: &9~9°; Па-тэнем 1996: 122). С точки зрения внешнего давления плотная сеть объединений может усилить «артикуляцию интереса» и «агрегирование интереса», тем самым способствуя эффективному общественному сотрудничеству и построению доверия.
Эмпирические данные указывают на то, что связь между доверием и участием в объединениях носит двусторонний характер. Брем и Ран (Brehm and Rahn (1997) используют данные Общенационального социологического опроса США (US General Social Survey), чтобы продемонстрировать тесную связь между участием граждан в группах и уровнем обобщенного доверия, причем влияние здесь является взаимным. Штолле и Рошон (Stolle and Rochon 1998) не проверяют причинно-следственную связь в обратном направлении, однако, исследуя группу американских, шведских и немецких граждан, приходят к выводу, что членство в объединениях положительным образом связано с доверием. Существуют также исследования на уровне стран. Используя данные Всемирного исследования ценностей за 199°
ДОВЕРИЕ
239
и 1995 годы, Ла Порта и соавторы (La Porta et al. 1997), а также Нэкк (Knack 2003) обнаруживают мощную положительную связь между участием граждан в общественных организациях и уровнем обобщенного доверия. Нэкк (Knack 2003) разделяет объединения на два типа, назвав их в честь известных экономистов: «патнэмовские» и «олсоновские» группы. Как мы уже обсуждали, Патнэм (Putnam 1993: 89; Патнэм 1996: 122) утверждает, что экономический успех северной Италии можно объяснить более активной деятельностью общественных объединений, поскольку объединения «воспитывают в своих членах привычку к сотрудничеству, солидарность и общественный дух». Олсон (Olson 1982; Олсон 2013), напротив, отмечает, что деятельность объединений может повредить экономическому росту, провоцируя рентоориентированное поведение. По мнению Олсона, многие объединения могут выступать как группы особых интересов и лоббировать предпочтительную политику, которая непропорционально дорого обходится остальному обществу (см. также Knack and Keefer 1997 и Knack 2003). Более того, сильное чувство принадлежности к группе ассоциируется с дискриминацией по отношению к людям вне группы, что снижает уровень обобщенного доверия (Hargreaves Heap and Zizzo 2009). В целом, хотя «патнэмовские» группы могут оказывать положительное воздействие на общество, это положительное воздействие снижается за счет вредных последствий деятельности «олсоновских» групп. Описывая эти два типа групп, Нэкк (Knack 2003: 345) определяет патнэмовские группы как объединения, связанные с образованием, искусством, музыкой и культурной деятельностью, спортом или отдыхом, работой с молодежью, а также с деятельностью местных сообществ. Олсоновские группы он определяет как профессиональные объединения, профсоюзы и политические партии или группировки. Нэкк пишет о существенной положительной корреляции между патнэмскими группами и уровнем обобщенного доверия; при этом оценочные коэффициенты для олсоновских групп несущественны. Интересно, что Нэкк и Кифер (Knack and Keefer 1997) сообщают о противоположном результате: олсоновские группы у них имеют положительную связь с уровнем доверия, а патнэмовские не имеют статистической связи с доверием. Другие исследования на уровне страны также приходят к неоднозначным результатам о связи между участием в объединениях и уровнем доверия (Delhey and Newton 2005).
240
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
Одна из причин подобной неоднозначности может быть связана с внутренней состоятельностью методов оценки участия в объединениях. Ассоциации, членство в которых можно использовать для оценки предполагаемой теоретической связи, различаются в разных странах и регионах вследствие специфичности контекста (ср. Yoo and Lee 2009). Например, с практической точки зрения кажется бессмысленным изучать членство в профсоюзах в Арабских Эмиратах, где профсоюзы запрещены, или в Дании, где членство в них для некоторых профессий просто обязательно. Роль охотничьих ассоциаций может быть актуальной в Финляндии, но не в центральном районе Амстердама. Более того, то, что является социальным капиталом в одном контексте, в другом может быть антисоциальным капиталом. На эту тему Кришна и Шрадер (Krishna and Schrader 1999: 5, цит. по: Casey 2004:104) пишут: «Церковь, которая в одном контексте поддерживает братство и мир, в другом контексте может стать площадкой для деятельности вооруженных боевиков. Профсоюзы, которые в корпоративистском контексте могут способствовать координации и сотрудничеству с государством, в другом контексте могут породить жестокие конфликты». Иными словами, внутренняя состоятельность используемых методов оценки может быть относительно низкой, релевантной для минимальной выборки или специфичной для конкретного контекста.
Другая причина неоднозначности результатов, полученных при исследовании деятельности объединений, может быть связана с опущенными контекстуальными переменными на уровне индивида. Участие во всевозможных объединениях может иметь самые разные последствия, но похоже, что оно не усиливает доверие к другим людям (Rothstein 2003). Анализ на уровне индивида показывает, что «связь между участием в объединениях и социальным доверием создается в ходе процесса самоотбора, при котором люди, уже имеющие высокий уровень доверия обществу, более склонны присоединяться к организа-циям/сетям и становиться их активными членами. Однако само фактическое участие, похоже, не увеличивает склонность людей доверять другим» (Kumlin and Rothstein 2005: 11). Наконец, «люди с высоким уровнем частного доверия могут так же активно заниматься гражданской деятельностью, как и люди с высоким уровнем обобщенного доверия, но их добрые дела и активность направлены лишь на себе
ДОВЕРИЕ
241
подобных» (Rothstein and Uslaner 2005: 45). Опять же возникает проблема того, что методы измерения социального капитала страдают от нехватки внутренней состоятельности. Все перечисленные выше факторы осложняют теоретическую и эмпирическую связь между обобщенным доверием на макроуровне и деятельностью общественных объединений.
Из-за этих проблем с методами измерения Оуэн и Ви-дерас (Owen and Videras 2009) применяют к социальному капиталу анализ латентных классов. Отталкиваясь от идеи о том, что социальный капитал — это ненаблюдаемая многомерная концепция, на основании своего анализа они классифицируют индивидов согласно отчетливым типам социального капитала, используя показатели членства в объединениях и доверия. Вместо количества участников в общественных организациях Оуэн и Видерас ставят в центр внимания тип организации и показывают, как разные социально-экономические детерминанты помещают индивидов в разные классы социального капитала (например, высокий уровень доверия, низкая активность участия в объединениях; низкий уровень доверия, низкая активность участия и так далее). Подобный подход интересен, поскольку выявляет сложную паутину связей между участием в объединениях (разных типов) и доверием.
7-3-5- Религия и религиозная культура
Наконец, Дели и Ньютон (Delhey and Newton 2003) описывают в качестве источника доверия религиозные культурные традиции. По мнению Фукуямы (Fukuyama 1995; Фукуяма 2004), традиционные религии представляют собой крупнейший институциональный источник поведения, детерминированного культурой. Аргумент о том, почему религиозные традиции могут влиять на доверие, по сути, возвращает нас к Веберу и его «Протестантской этике»). Изучив наследие протестантизма, ученые предположили, что конфуцианство может выполнять аналогичные функции и ассоциироваться с повышенным уровнем обобщенного доверия (Delhey and Newton 2003). Хотя единой протестантской традиции не существует, а конфуцианство бывает разных типов8
8. Конфуцианство нс является эксклюзивной категорией, поскольку мож-
242
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
(например, китайская и японская разновидность, см. Fukuyama 1995: 343-347; Фукуяма 2004: 559~5б5)> религия и религиозные традиции часто выступают в межстрановом регрессионном анализе как дамми-переменные.
Патнэм и соавторы подробно описывают, как католическая церковь со своей иерархической структурой оказала на общество стойкое воздействие, затруднив формирование доверия, для которого более важны горизонтальные связи. «Несмотря на реформы, предпринятые II Ватиканским собором, и распространение среди верующих всевозможных идеологических течений, итальянской церкви удалось сохранить наследие Контрреформации, включая непререкаемый авторитет церковной иерархии и традиционные добродетели смирения и подчинения. Вертикальные узы авторитета более характерны для итальянской церкви, чем горизонтальные связи партнерства» (Putnam et al. 1993:107; Патнэм 1996: 143). Патнэм —не единственный, кто рассуждает подобным образом; Селигмен также пишет о том, что доверие не может пустить корни в иерархической культуре (Seligman 1997: 36-37). Гуизо и соавторы (Guiso et al. 2003) даже утверждают, что доказали положительное влияние более либеральной доктрины, принятой после Второго ватиканского собора, на уровень доверия у поколений, выросших при этой новой доктрине.
Ла Порта с соавторами (LaPorta et al. 1997) применили эту концептуальную идею ко всем религиям и поделили их на иерархические (католицизм, православие и ислам) и неиерархические. Они обнаружили мощную отрицательную корреляцию иерархических религий с доверием (-0,61), подтвердив идею, что иерархические религии связаны с более низким уровнем обобщенного доверия. Они также отмечают, что эта отрицательная корреляция в основном основана на связи между доверием и католицизмом; к этому же результату пришли Зерфу и соавторы (Zerfu et al. 2009). Вслед за Ла Портой и соавторами регрессионный анализ вероисповеданий по уровню доверия проводят Берггрен и Юрдаль (Berggren and Jordahl 2006). Они обнаруживают мощное отрицательное воздействие католицизма, ислама и православия по сравнению с протестантизмом. По мнению Гуизо и соавторов (Guiso et al. 2003), религи
но придерживаться одновременно конфуцианства и буддизма или даосизма.
ДОВЕРИЕ
243
озная принадлежность может увеличивать общий уровень доверия.
В этом контексте неудивительно, что Скандинавские страны, с их отчетливо протестантским наследием, показывают самый высокий уровень обобщенного доверия во всех Всемирных и Европейских исследованиях ценностей. Этот «нордический эффект» (Delhey and Newton 2005) навел Ван Оорсхота и соавторов (Van Oorschot et al. 2006:161) на мысль о том, что «скандинавы, похоже, являются чемпионами по социальному капиталу в Европе». Более того, Ван Оор-схот обнаруживает, что любая страна с протестантскими традициями —даже если сделать поправку на специфично скандинавский эффект —имеет существенно более высокий уровень общего доверия. Аналогичным образом, Ротштейн и Усланер (Rothstein and Uslaner 2005) объясняют уровень доверия (в стране) долей протестантского населения и находят существенную положительную корреляцию.
Объясняя эффективность власти в 50 штатах США уровнем социального капитала (составным показателем общего доверия, участия в общественных объединениях и долей населения, участвующей в переписи населения), Нэкк (Knack 2000) использует метод инструментальной переменной. На первой стадии регрессия оценивает зависимость общественного капитала от разных вероисповеданий. Он учитывает доли протестантов основного направления, протестантов-фундаменталистов/евангелистов, протестантов-афроамериканцев, католиков, православных, мормонов и евреев среди граждан США. Вначале он обнаруживает, что религиозный состав штатов США объясняет основную долю расхождений в уровне социального капитала по разным штатам. Он также обнаруживает, что чем больше в штате протестантов основного направления, тем выше в нем уровень социального капитала. Интересно, что процентная доля населения скандинавского происхождения в штате также имеет существенную положительную связь с уровнем социального капитала. В соответствии с тем, что было сказано о неравенстве в обществе, Нэкк демонстрирует существенное отрицательное воздействие неравномерности доходов, оцененной по коэффициенту Джини, на уровень социального капитала. Несмотря на то что исследования на уровне страны явным образом демонстрируют положительное и существенное влияние протестантской традиции на уровень доверия, это влияние исчезает при анализе
244
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
на уровне индивида, после поправки на эффекты, специфичные для страны (Rothstein and Uslaner 2005).
Наконец, Дели и Ньютон (Delhey and Newton 2005) не только перечисляют пять теорий о потенциальных источниках доверия9, но также проверяют свои идеи эмпирическим путем. Они проводят регрессию уровня общего доверия по степени этнической раздробленности и индексу неравномерности распределения доходов, Джини (I), составным показателям модернизации (п) и хорошему правительству (ill), участию в общественных объединениях (IV) и дамми-переменным для религиозных традиций (V) в бо странах. В результате они находят подтверждение отрицательной роли фактора I и положительной роли факторов Ш и V. Их исследование источников общего доверия сходится с результатами Нэкка и Кифера (Knack and Keefer 1997) и Берггрена и Юрдаля (Berggren and Jordahl 2006). Обзор большого количества эмпирических исследований, авторы которых пытаются объяснить общее доверие, приводится в табл. 7.1.
7.4.	Исследования связи между доверием и ростом
Обсудив контекст, в котором развивался научный интерес к доверию, и разные источники доверия, давайте обратимся к литературе, в которой исследуется воздействие доверия на экономический рост. В частности, мы обсудим литературу, в которой говорится о связи между доверием и экономическим ростом. Вначале мы рассмотрим теоретические аргументы, типичные для подобных исследований, а затем их эмпирическую и методологическую составляющие.
9. В дополнение к этим пяти потенциальным источникам доверия Дели и Ньютон (Delhey and Newton 2003) упоминают отрицательную роль таких конфликтов, как гражданские войны. Стремительные социальные перемены и длительная социальная напряженность предположительно должны приводить к росту недоверия. Это эмпирическим путем подтверждают Ротштейн и Усланер (Rothstein and Uslaner 2005), а также Гуизо и соавторы (Guiso et al. 2009). Однако противостояние внешнему врагу может сплотить общество и повысить уровень доверия (ср. Greif 2006). Хотя мы не считаем этот шестой фактор нерелевантным, мы находим, что первые пять более структурны. В некотором смысле общественные потрясения оказывают такой же теоретический эффект, как и ранее упоминавшаяся большая социальная дистанция.
ДОВЕРИЕ
245
7.4.1.	Аргументы
Аргументы о том, почему обобщенное доверие может быть макроэкономически выгодным, опираются на прямые и косвенные последствия доверия. Прямые последствия высокого уровня доверия связаны со снижением трансакционных издержек (Gulati 1995, 1998; Roth 2009). Работы на тему доверия (особенно связанные с менеджментом и стратегией) содержат различные аргументы о том, почему доверие снижает трансакционные издержки (Barney and Hansen 1995; Lane and Bachmann 1998; Mayer et al. 1995; McAllister 1995; Nooteboom 2002). Мы перечислим только самые важные. Во-первых, через третьих лиц доверие обеспечивает осуществления контроля в социальных сетях. Во-вторых, доверие связано с облегчением трансакций в ситуации крайней неопределенности. Оно снижает неопределенность таких трансакций, особенно сопутствующий им риск, связанный с личными отношениями. Удзи демонстрирует, что «доверие облегчает обмен ресурсами и информацией, которые критически важны для эффективной деятельности, но плохо поддаются оценке и передаче посредством рыночных связей» (Uzzi 1996: 678). Третья функция доверия связана с информацией (Karlan et al. 2009; Gulati 1998; Sako 1992). Еще один плюс доверия как средства формирования союзов — это снижение издержек, связанных с поиском союзников. Фирмы, состоящие в социальных сетях доверительных отношений, могут объединяться с теми, кого они уже знают (Gulati 1995'- 1О7)- Ринг и Ван ДО Вен (Ring and Van de Ven 1992) демонстрируют, что неформальные личные связи между организациями и внутри них играют важную роль в определении структур управления, используемых для организации трансакций. Повторные связи между фирмами приводят к образованию доверия, которое проявляется в том, что для организации последующих союзов используются менее подробные договоры (Gulati 1995)- В этом случае доверие служит заместителем договорных гарантий и снижает трансакционные издержки10.
ю. Многие из этих исследований можно рассматривать как критику или продолжение теории трансакционных издержек Уильямсона (Williamson 1975, 1985, 199®)- Пуранам и Ваннесте (Puranam and Vanneste 2009), а также Карлин и соавторы (Carlin et al. 2009) обсуждают условия, при которых доверие выступает заместителем механизмов формального управления.
ТАБЛИЦА 7.1. Детерминанты общего доверия: обзор эмпирических исследований
	Исследование	Выборка	Существенное отрицательное влияние	Существенное положительное влияние	Комментарии
1.	Knack and Keefer 1997	28 стран, межстрановой регрессионный анализ	Неравномерность распределения доходов по индексу Джини Этническая неоднородность	Участие в организациях: олсоновские группы Протестантизм Качество институтов: независимые суды ВВП на душу населения	
2.	La Porta et. al. 1997	40 стран, межстрановой регрессионный анализ	Инфляция	Качество институтов: •	эффективная судебная власть •	отсутствие коррупции •	качественная бюрократия •	налоговая дисциплина •	Участие в организациях: •	гражданская активность •	участие в профессиональных организациях	
3-	Knack 2000	50 штатов США,	Неравномерность рас-	Протестантизм	Зависимая пере-
		регрессия данных по разным штатам	пределения доходов по индексу Джини	Скандинавские корни населения Жилье в собственности	менная — составная характеристика, включающая в себя общее доверие
4- Mishler and Rose 2001	Индивиды (N=9976), поперечная регрессия	Уровень образования Восприятие коррупции Агрегированная коррупция	Возраст Пол (женский) Доход семьи Экономические перспективы	Измеряется доверие «людям, которых вы встречаете» по шкале от о до 7 баллов
5. Zak and Knack 1001	36/41 страна, межстрановой регрессионный анализ	Неравномерность распределения доходов по индексу Джини Неравномерность распределения земель по индексу Джини Этническая неоднородность	Качество институтов: -	экономическая дискриминация -	отсутствие коррупции -	обеспечение исполне- ния контрактов -	права инвесторов	
6. Alesina and La Ferrara 2002	Панельный анализ индивидов, выборка из более 7000 граждан США	На уровне индивида: -	женский пол -	развод -	отсутствие работы -	принадлежность к чернокожему меньшинству На уровне штата: -	раздробленность по расовому признаку -	неравномерность распределения доходов по индексу Джини (но расовая неоднородность влияет сильнее)	На уровне индивида: - уровень образованности (для возрастной группы старше 16) ДОХОД возраст (U-образная кривая)	
	Исследование	Выборка	Существенное отрицательное влияние	Существенное положительное влияние	Ком мен тари и
7-	Delhey and Newton 2005	6o стран, меж-страновой регрессионный анализ	Этническая неоднородность Неравномерность распределения доходов по индексу Джини	Качество государственного управления (составной показатель разных аспектов качественного управления) Протестантизм Нордический/сканди-навский эффект	
8. 9-	Knack 2003 Rothstein 2003	39 стран, межстрановой регрессионный анализ Анализ на уровне индивидов, выборка шведских граждан, N от 1707 до 2586	Неравномерность распределения доходов по индексу Джини	Участие в организациях, особенно патнэмовских группах •	Уровень образованности •	Уровень дохода •	Выраженный интерес к политике •	Доверие к полиции •	Доверие к судам •	Участие в общественных организациях	
IO.	Berggren and Jordahl 2006	51 страна, межстрановой регрессионный анализ	Этническая раздробленность Неравномерность распределения доходов по индексу Джини	Индекс экономической свободы, особенно субиндексы: • Правовая структура и незыблемость прав соб-	
11. Hooghe et. al 2006
12- Kumlin and Rothstein
2005
13. Rothstein and Uslaner
2005
Непротестантские религии (особенно католицизм, ислам и православие)
На уровне страны:
•	приток иностранных рабочих
•	коэффициент Джини
•	На уровне индивида:
•	отсутствие работы
•	иностранное происхождение
Анализ на уров- • контакты с программой не индивидов, поперечная регрессия выборки из 2543 шведских граждан
Многоуровневый анализ, 36 617 индивидов и 20 европейских стран
проверки нуждающихся
•	отсутствие работы
•	правые убеждения
63 страны, меж- • Неравномерность рас-страновой регрессионный анализ
пределения доходов по индексу Джини
•	Гражданская война
•	Коммунистическое про-
ственности
•	Доступ к устойчивой валюте
На уровне страны:
•	ВВП на душу населения На уровне индивида:
•	возраст
•	женский пол
•	уровень образованности
•	религиозность
•	контакты с программой универсальной социальной помощи
•	Возраст
•	Уровень образованности
•	Занятость в гражданских объединениях
•	Доход семьи
•	Доля протестантского населения
Доверие измеряется не при помощи вопроса с двумя вариантами ответа но по шкале от о до ю
шлое
Исследование	Выборка	Существенное отрицательное влияние	Существенное положительное влияние	Комментарии
14. Rothstein	Анализ на уров-	• Получение социальной	• Общение с соседями	
and Uslaner	не индивидов,	помощи после проверки	• Доход	
2005	исследование национальных выборов в США 1992 года (N=i753)	нуждающихся •	Доверие внутри группы •	Отсутствие влияния на политику	• Уровень образованности • Возраст	
15. Van	Анализ на уров-	• Отсутствие работы	• Уровень образованности	
Oorschot et	не индиви-	• Женский пол	• Доход семьи	
al. 2006	дов из 24 стран, 14=28894	• Католическое вероисповедание	• Скандинавский/норди-ческий эффект • Посещение церкви	
16. Bjornskov 2007	73-76 стран, межстрановой анализ	 Неравномерность распределения доходов по индексу Джини •	Коммунистическое прошлое •	Католицизм и ислам в качестве религии	• Монархия	
17. Algan and Cahuc 2010	Анализ на уровне индивидов, исследование граждан США	• Женский пол	• Возраст • Уровень образованности • Скандинавское происхождение	
во втором поколении, 1977—2002 гг., N=i8o8
Уровень доверия в родной стране иммигранта
18. Rainer and Siedler 2009
Анализ на уровне индивидов, Восточная и Западная Германия, N=4j82
19. Zerfu et al.
2009
Анализ на уровне индивидов, выборка из 8 африканских стран
•	Женский пол
•	Неравномерность распределения доходов по индексу Джини
•	жизнь в Восточной Германии
На уровне индивида:
•	- этническая принадлежность
•	размер города
•	православие
•	католицизм
•	этнический непотизм
На уровне страны:
•	этно-лингвистическая раздробленность
•	Уровень образованности
•	Университетский диплом
•	Доход семьи
Возраст
Мусульманское вероисповедание
Образование (U-образ-ная кривая)
252
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
Косвенные последствия доверия связаны с улучшением работы правительства, что затем положительно влияет на экономический рост. Этот аргумент составляет основу рассуждений Буа и Познера (Boix and Posner 1998) о том, почему социальный капитал может давать выигрыш на макроуровне. Социальный капитал способствует эффективному правлению в стране, облегчая гражданам формулирование их требований: «Искушенность голосующих делает их избранников более репрезентативными и ответственными» (Fine 2001: 113). Социальный капитал снижает необходимость гарантировать соответствие деятельности правительства требованиям населения при помощи сложных и затратных механизмов контроля. Он снижает трансакционные издержки в области отношений граждан с государством, поскольку социальный капитал формирует ожидания граждан насчет поведения других. Наконец, социальный капитал способствует формулированию коллективных требований, которые служат всем на благо. Как пишут Буа и Познер, все это приводит к заключению о том, что социальный капитал снижает вероятность оппортунистического поведения среди граждан и позволяет более продуктивно использовать ресурсы, отведенные на контроль за деятельностью агентов.
Этот аргумент об улучшении деятельности правительства тесно связан с оригинальным тезисом Патнэма и соавторов (Putnam et al. 1993; Патнэм 1996), а также с аргументацией Алмонда и Вербы (Almond and Verba 1963) насчет связи гражданских добродетелей с работой правительства. Аналогичные рассуждения можно найти у Нэкка (Knack 2000). По его мнению, социальный капитал влияет на работу правительства тремя способами. Во-первых, он может расширить ответственность правительства. Большее доверие и более развитое чувство гражданского долга может улучшить деятельность правительства, влияя на уровень и характер его участия в политике (Knack 2000: 3). Во-вторых, оно может помочь прийти к соглашению в тех случаях, когда политические предпочтения населения расходятся. При высоком уровне доверия чувство гражданского долга может сплачивать людей в момент конфликта. Готовность идти на компромисс выше там, где все заинтересованы в общественной сфере (Putnam 2000). В-третьих, Нэкк утверждает, что социальный капитал может способствовать инновациям в политике перед лицом новых проблем и сложностей.
ДОВЕРИЕ
253
Этот аргумент основывается не столько на теории, сколько на наблюдениях Патнэма и соавторов (Putnam et al. 1993; Патнэм 1996): регионы Италии, где гражданская сознательность была выше, успешней реагировали на новые проблемы, такие как необходимость создания детских садов, семейных поликлиник и т. д. В теории это может быть связано с сопротивлением граждан изменению политики в областях с низким уровнем социального капитала и доверия, низкой гражданской сознательностью и распространенным кумовством. Нэкк (Knack 2000) считает, что социальный капитал, измеренный как индекс доверия, участие в гражданских объединениях и коэффициент участия граждан в переписи населения имеют положительное существенное влияние на эффективность работы государственных органов в штатах США. (Эффективность работы оценивается по опросам и интервью со специалистами по бюджетным вопросам, государственному управлению и аудиту и включает 35 критериев. Эти критерии касаются таких вопросов, как управление финансами, ответственность, стратегическое планирование и коммуникации.)
О косвенной связи между доверием, правительством и экономическим ростом часто говорят политологи и социологи. Экономисты, как правило, комфортней чувствуют себя при более прямом подходе и связывают доверие с ростом при помощи понятия (обобщенной) нравственности (Tabellini 2008а, 2008b). Аргумент о том, почему общества, для которых характерно доверие, экономически более успешны, в основном опирается на доводы микроуровня, выведенные либо из теории трансакционных издержек, либо из теории игр (Axelrod 1984; Gambetta 1988; Glaeser et al. 2000; Ostrom and Walker 2003; Buechner et al. 2004; Bjorn-skov 2009). Мы перечисляем доводы, часто встречающиеся в исследованиях, напрямую связывающих доверие с экономическим ростом, в табл. 7.2. В целом утверждается, что доверие снижает трансакционные издержки и проблемы при взаимодействии агента и принципала, увеличивает инвестиции в физический и человеческий капитал (и его эффективность) и способствует инновациям.
Базовая теоретическая логика в большинстве эмпирических исследований доверия и роста содержит смесь прямых и косвенных аргументов. А большинство теоретических аргументов, встречающихся в исследованиях экономистов, выведены из теорий микроуровня. Эффективность дове-
254
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
ТАБЛИЦА 7.2. Теоретические аргументы, связывающие доверие с экономическим ростом
1,	Высокий уровень доверия снижает трансакционные издержки, особенно издержки заключения контрактов и контроля.
2.	Высокий уровень доверия делает общество менее зависимым от формальных институтов, поскольку доверие является (несовершенным) субститутом правовой системы. Доверие позволяет со сниженными издержками контролировать выполнение контрактов. Это особенно верно в ситуации взаимодействия принципала и агента, когда принципал должен довериться агенту в том, что тот выполнит услуги или доставит блага, но не может проконтролировать качество или эффективность его работы (не неся высоких издержек). Доверие —эффективный механизм контроля за исполнением договоров. Утверждается, что на агрегированном уровне доверие снижает уровень мошенничества и преступности в обществе.
3.	Высокий уровень доверия снижает издержки предательства в ситуации дилеммы заключенного. Двусторонние и многосторонние репутационные механизмы ведут к потенциальному наказанию, такому как утрата репутации и остракизм.
4.	Высокий уровень доверия и социального капитала позволяет акторам эффективно решать проблемы коллективной деятельности. В качестве частичного объяснения предлагается теорема Коуза, связанная с аргументом о трансакционных издержках. Теорема Коуза утверждает, что, когда трансакционные издержки низки, акторы могут договариваться о решениях проблем, связанных с коллективной деятельностью, более эффективно, чем это делает внешнее регулирование (Whiteley 2000; Coase 1990).
5.	Высокий уровень доверия стимулирует инвестиции, поскольку доверие связано с долгосрочным горизонтом планирования, благоприятным для рискованных инвестиций. По мнению некоторых авторов (например, Whiteley 2000), высокий уровень доверия связан с низким уровнем неприятия риска, что благоприятно для инновационных инвестиций; однако эмпирических подтверждений этого аргумента пока нет.
6.	Высокий уровень доверия делает эффективней инвестиции в образование, поскольку предполагается, что отдача от накопленного человеческого капитала будет выше (ср. Bj0rnskov 2009). По мнению Уайтли (Whiteley 2000; 451), «инвестиции в образование могут быть неэффективны в обществе с низким уровнем доверия, если на практику найма на работу сильно влияют предписывающие критерии, такие как родство или этническая принадлежность».
ДОВЕРИЕ
255
рия на микроуровне агрегируется. Таким образом, ожидается, что страны, «культура» которых характеризуется высоким уровнем доверия, растут быстрее. Однако переход от микроуровня к макроуровню непрост и, возможно, даже неправомочен, поскольку то, что может быть верно для индивидов, может быть неверно для общества в целом (Fine 2001). Измерения индивидуальных оценок не всегда можно просто агрегировать и считать достоверным отражением реальности (Morgeson and Hofmann 1999: 260). Мы еще вернемся к проблеме сопоставления разных уровней в разделе 7.5.3 и в заключительном разделе. Вначале мы обсудим результаты, полученные в ходе исследований доверия и роста.
7.4.2. Результаты
С эмпирической стороны основная часть исследователей оценивает разный уровень доверия в разных странах при помощи вопроса Всемирного исследования ценностей: «Как вы считаете, вообще говоря, можно ли доверять людям?» (Inglehart 1997; Knack and Keefer 1997; Whiteley 2000; Zak and Knack 2001; Uslaner 2002) Вариантов ответа на этот вопрос дается два: либо «большинству людей можно доверять», либо «осторожность никогда не помешает». Уровень доверия оценивается как процентная доля респондентов в каждой стране, ответивших «большинству людей можно доверять». Из подобных макроуровневых исследований самым известным является работа Нэкка и Кифера 1997 года11. В этом исследовании они изучают, приносит ли социальный капитал экономическую выгоду, рассматривая 19 стран с рыночной экономикой. В своем эмпирическом анализе они прежде всего концентрируются на роли доверия, поскольку считают, что она является наиболее важным показателем социального капитала. Полученные ими результаты указывают на статистически значимое воздействие доверия на рост. Они утверждают, что «коэффициент при переменной доверия указывает на то, что десяти
11. Из-за нашего интереса к культуре мы останавливаемся только на исследованиях на макроуровне. В задачи настоящей книги не входит обсуждение исследований, рассматривающих влияние доверия на экономическую эффективность индивида. Недавно вышедший анализ того, какие последствия имеет доверие на уровне индивида, можно найти у Батлера (Butler et al. 2009).
256	КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
процентный рост этой переменной связан с увеличением роста на четыре пятые процентного пункта» (Knack and Keefer 1997: 1260). В следующей работе Зак и Нэкк (Zak and Knack 2001) расширяют область анализа, добавив к прежней выборке еще двенадцать стран. На основе своего анализа 41 страны Зак и Нэкк также заключают, что доверие — вновь оцениваемое при помощи вопроса о доверии «вообще говоря» — оказывает значимое и положительное влияние на экономический рост. За исключением Рота (Roth 2009), установившего криволинейную связь между доверием и экономическим ростом, все остальные известные нам исследования сообщают о неотрицательном воздействии доверия (см. обзоры в Berggren and Jordahl 2006 и Durlauf and Fafchamps 2004).
Анализируя различия в росте в регионах Италии, Хел-лиуэлл и Патнэм (Helliwell and Putnam 1995) обнаружили, что уровень социального капитала положительно связан с ростом. Однако они не включили общее доверие в свой составной показатель уровня социального капитала. Европейский анализ доверия и экономического роста в 58 регионах в период с 1980 по 1996 год предполагает, что доверие (оценки основаны на данных Eurobarometer, а не Всемирного исследования ценностей) имеет существенное отрицательное воздействие на рост (Schneider et al. 2000). Кейси (Casey 2004) сравнивает баллы, набранные одиннадцатью британскими регионами по результатам ответа на общий вопрос о доверии, и утверждает, что получившийся рейтинг совпадает с рейтингом уровня регионального экономического развития (Кейси находит корреляцию в размере 0,47). Используя выборку из 54 европейских регионов, Бёгельсдейк и Ван Схайк (Beugelsdijk and Van Schaik 2005a) проводят регрессионный анализ зависимости экономического роста в этих регионах от социального капитала, важной составляющей частью которого является общее доверие, с поправкой на изначальный уровень благосостояния. Они находят положительную и значимую связь. Однако, используя более подробную эмпирическую модель роста и учитывая факторы, специфичные для конкретных стран, а также применяя широкий анализ устойчивости критерия, Бёгельсдейк и Ван Схайк (Beugelsdijk and Van Schaik 2005b) не находят значимого влияния доверия на рост в той же выборке из 54 регионов. Анализируя 102 европейских региона, Акчомак и Тер Веел (Akcjomak and Ter Weel 2009)
ДОВЕРИЕ
=57
демонстрируют, что доверие не оказывает прямого воздействия на региональный рост, но влияет на рост косвенным путем, через инновации (ср. Beugelsdijk 2007). В целом те немногие исследования регионального уровня, которые были опубликованы, не демонстрируют однозначного положительного и значимого влияния доверия на экономический рост. Единственное исключение можно найти у Табеллини (Tabellini 2008b). Однако он не изучает непосредственно обобщенное доверие, а рассматривает его как элемент более широкого понятия культуры. В своей работе, посвященной европейским регионам, Табеллини (Tabellini 2007b) использует вариации внутри страны, чтобы исследовать связь между историческими институтами, культурой (представленной доверием) и экономическим развитием. Он рассматривает выборку из 69 регионов 8 стран, и его основная находка, пожалуй, заключается не в использовании доверия на региональном уровне, но в идее использования метода инструментальной переменной (двухступенчатый метод наименьших квадратов), при котором уровень экономического развития в 2000 году объясняется культурой в 1995-1997 годы (представленной, среди прочего, доверием), которая, в свою очередь, объясняется историческими институтами, представленными уровнем грамотности в 1880 году, и политическими институтами (ограничивающими исполнительную власть) в 1600,1700,1750,1800 и 1850 годах. Хотя в работе Табеллини есть разные ценные подробности, основное его открытие заключается в том, что политические институты прошлого формируют сегодняшние культурные характеристики, которые, в свою очередь, объясняют значительную часть расхождений в уровнях регионального экономического развития сегодня. В своей следующей работе Табеллини (Tabellini 2008b) использует аналогичные показатели культуры (в том числе доверие)12 и даже еще более изобретательный инструмент для оцен
12. Строго говоря, Табеллини (Tabellini 2007b) использует вопрос об обобщенном доверии как компонент четырехчастного показателя культуры. Вторая часть показателя — данные Всемирного/Европейского исследований ценностей о том, насколько людям кажется, что они контролируют свою жизнь, а третья и четвертая основаны на выборе респондентами двух вариантов из списка качеств, которые нужно поощрять в детях дома: уважение к другим и послушание. Табеллини (Tabellini 2008b) использует доверие и уважение и не использует остальные две части показателя.
258	КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
ки культуры: структуру языка в стране (использование или неиспользование местоимений и тип местоимений, например, tu и vous во французском)13. Он находит убедительные доказательства адекватности этих инструментов и двухступенчатой процедуры, объясняющей сегодняшние уровни экономического развития. В региональном анализе Табел-лини не может использовать в качестве инструмента язык из-за отсутствия данных, так что вновь использует политические институты прошлого. Несмотря на небольшие расхождения в контрольных переменных, Табеллини, по сути, подтверждает свои прежние результаты (Tabellini 2007b).
Из-за неоднозначных результатов, полученных в ходе исследований того, как доверие влияет на рост, Бёгельсдейк и соавторы (Beugelsdijk et al. 2004) провели эконометрический анализ устойчивости критериев. Опираясь на массивы данных, использованные в известной работе Нэкка и Кифера (Knack and Keefer 1997) и последовавшей за ней статье Зака и Нэкка (Zak and Knack 2001), авторы оценивают устойчивость критериев оценки связи между ростом и доверием по нескольким параметрам. Начав с выборки из 29 стран, рассмотренных Нэкком и Кифером в 1997 году, они изучают влияние 12 стран, добавленных Заком и Нэкком в выборку в 2001 году, на устойчивость критериев оценки доверия в терминах значимости и величины эффекта. Их анализ устойчивости в отношении выборки Нэкка и Кифера показывает, что доверие оказывает существенное воздействие только на 4,5% всех релевантных регрессионных моделей; этот результат нельзя назвать робастным. Однако наиболее интересно то, что после добавления в выборку двенадцати наименее развитых стран оценочный коэффициент увеличивается (более того, сила воздействия удваивается), а робастность в терминах доли значимых результатов увеличивается. Бёгельсдейк и соавторы обнаруживают, что добавление в выборку стран с низким уровнем доверия —обычно это наименее развитые страны —критично для получения устойчивого результата по доверию. Более того, оценочное влияние доверия больше в выборках, содержащих существенное количество наименее развитых
13. Использование языка как инструмента культуры основано на фундаментальной связи между структурой языка в обществе и системой ценностей в обществе; оно известно также как гипотеза Сапира-Уорфа (Licht et al. 2007).
ДОВЕРИЕ
259
стран. Результаты этой проверки устойчивости критериев указывают на то, что для получения существенных результатов важна структура выборки. Используя иной метод, Бёгельсдейк (Beugelsdijk 2006) находит дополнительные подтверждения гипотезы о том, что включение в выборку менее развитых стран с низким доверием критически важно для существенного влияния переменной доверия на экономический рост. Откровенная попытка учесть эндогенность доверия и институтов демонстрирует аналогичный паттерн. Алеруп с соавторами (Ahlerup et al. 2009) показывают, что маржинальное воздействие доверия на экономический рост снижается с усилением институтов; это открытие они истолковывают как доказательство нелинейной природы доверия. Доверие служит субститутом формальных институтов в развивающихся странах и «почти перестает иметь значение, когда институты сильны» (Ahlerup et al. 2009: 13). Один проблематичный аспект подобных рас-суждений—предпосылка о том, что целесообразно сравнивать показатели доверия, измеренные при помощи общего вопроса о доверии, в развитых и развивающихся странах. В последнее время критики этого подхода также указывают на проблему обоснованности и методологии использования вопроса о доверии, лежащего в основе многих эмпирических исследований.
7.5. Методология использования вопроса об обобщенном доверии
Учитывая возросший интерес к социальному капиталу и доверию, неудивительно, что появляется все больше критических работ на эту тему. Критика началась с обсуждения книг Патнэма 1993 и 2000 года. Критики не только указывают на его невнимание к отрицательному влиянию социального капитала и на отсутствие теоретического механизма связи между социальным капиталом и экономическим ростом, но также оспаривают использованный Патнэмом исследовательский метод (Jackman and Miller 1996; Tarrow 1996; Dekker et al. 1997; Harris and DeRenzio 1997; Paxton 1999; Torsvik 2000; Boggs 2001; Fine 2001; Sobel 2002). В отличие от Патнэма Джекман и Миллер (Jackman and Miller 1996) находят мало эмпирических доказательств систематической связи между культурой и политической и экономической эффек
2бО
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
тивностью. Они демонстрируют, что мощная корреляция между общей оценкой культуры и институциональной эффективностью итальянских регионов — артефакт, возникший в результате применения Патнэмом анализа главных компонентов. По мнению Боггса (Boggs 2001: 290), объяснительная теория Патнэма имеет псевдоэмпирическое основание; все собранные им данные, графики и таблицы мало что говорят нам об условиях, которые привели к историческим изменениям. Критика затрагивает не только книги Патнэма (Durlauf 2002а, 2002b), но здесь мы сосредоточимся на той ее части, что относится к доверию. Рассмотрим три ключевых вопроса. Во-первых, доверие связано с институтами, что ставит перед нами проблему идентификации. Во-вторых, некоторые утверждают, что вопрос об обобщенном доверии, использующийся, чтобы измерить уровень доверия, лишен внутренней валидности. Наконец, есть мнение, что аргументы о снижении трансакционных издержек на микроуровне нельзя агрегировать до макроуровня, просто утверждая, что высокий уровень макродоверия ускоряет экономический рост, особенно из-за уже упоминавшейся проблемы идентификации роли институтов.
7.5.7 Проблемы идентификации
Как утверждалось в предыдущем разделе, некоторые исследователи доверия считают, что структура выборки определяет статистическую робастность связи между доверием и ростом. Они пишут, что включение в выборку менее развитых стран критически необходимо, чтобы получить результаты о существенной и положительной связи доверия с экономическим ростом. Доверие становится значимым в этих исследованиях странового уровня только тогда, когда в выборку включаются страны с низкими показателями качества институтов. Действительно, косвенные доказательства указывают на то, что существует фундаментальная связь между показателем доверия и качеством институтов в странах, участвующих в исследовании. Существуют и более прямые доказательства этой гипотезы. Ван Оорсхот и соавторы (Van Oorschot et al. 2006) сообщают о положительной и значимой корреляции в размере 0,627 между доверием по отношению к институтам и обобщенным доверием. Берггрен и Юрдаль (Jordahl 2006) сообщают о корреляции в размере 0,58 между агрегированным доверием и Индексом экономи
ДОВЕРИЕ
a6i
ческой свободы. Более того, как уже говорилось, некоторые ученые считают хорошо работающие институты источником доверия. Наконец, Бёгельсдейк (Beugelsdijk 2006) проводит факторный анализ показателя общего доверия и ряда переменных, оценивающих качество институтов. Он приходит к выводу, что доверие чаще встречается в сочетании с определенными показателями хорошей работы институтов, такими как «контроль за выполнением контрактов», «индекс коррупции Transparency International», «выигрыш от использования черного рынка», «революционные перевороты», «капитализм» и «социальная инфраструктура». Все эти переменные оценивают разные аспекты институтов. Из факторного анализа следует, что общее доверие тесно связано с хорошей работой институтов.
Одна из стратегий, которые экономисты традиционно используют при работе с эндогенными переменными, заключается в применении метода инструментальных переменных и использовании экзогенных инструментов в ходе двухступенчатой процедуры. Типично используемые экзогенные переменные —это, к примеру, уровень грамотности и исторические политические институты (например Tabel-lini 2007b, 2008b; Акс5отак and Ter Weel 2009), этническая/ лингвистическая однородность (например, Knack and Keefer 1997), уровень доверия в родных странах мигрантов (А1-gan and Cahuc 2010) или общая религия (например, Guiso et al. 2009). Однако использование всех этих предположительно экзогенных переменных проблематично, поскольку существуют также убедительные аргументы, доказывающие прямое влияние интереса на экономические, иными словами, «они не являются несомненно экзогенными по отношению к остаточному члену» (Fehr 2009: 258).
В свете проблемы поиска по-настоящему экзогенных переменных интересно взглянуть на исследования, рассматривающие субнациональный уровень, потому что если общее доверие действительно связано с институтами, то проще учесть специфичные для страны институты, исследуя субнациональные объекты. Учитывая, что такие институты, как правовая система, часто являются специфичными для страны, особенно интересны исследования доверия на региональном уровне14. Интересно, что, как обсужда
14. Помимо того что региональные исследования помогают проконтролировать влияние специфичных институтов, они интересны и по ряду
2б2
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
лось в предыдущем разделе, не все региональные исследования, использующие доверие для объяснения регионального экономического роста, приходят к выводу о значимой связи между доверием и ростом (например, Beugelsdijk and Van Schaik 2005b). Страновые исследования предполагают, что полученные результаты зависят от структуры выборки, а анализ доверия в относительно развитых европейских регионах не показывает существенного влияния доверия на рост. Хотя причиной этого могут быть неудачная организация опроса и нехватка подходящих индикаторов доверия (см. следующий раздел), эти результаты предполагают, что воздействие доверия зависит от выборки объектов для исследования, в частности от наличия в ней объектов с плохо работающими институтами. Таким образом, возникает вопрос о том, действительно ли доверие отражает обобщенную нравственность, как, похоже, по умолчанию считают многие ученые. Возможно ли, что оно просто выступает показателем качества институтов? Эти вопросы привели к ожесточенным спорам (см., напр.: спор между Усланером [Uslaner 2008] и Бёгельсдейком [Beugelsdijk 2008]). Как минимум мы можем заключить, что существует проблема идентификации в отношении экономических последствий доверия и экономических последствий качества институтов.
7.5.2 Проблемы валидности
Как пишут Миллер и Митамура (Miller and Mitamura 2003), вопрос «вообще говоря, можно ли доверять людям?» впервые был использован в работе в журнале American Socio
других причин. Выборка, состоящая из регионов одной страны, относительно однородна по сравнению с исследованием культурно-экономического развития, в котором проводится регрессионный анализ одновременно таких стран, как Тайвань и Германия, Япония и США однородный набор европейских регионов (Beugelsdijk and Van Schaik 2005b) или штатов США (Knack 2000), можно учесть критику Темпла (Temple 1999), который пишет, что страны, сильно различающиеся по социальным, политическим и институциональным характеристикам, вряд ли уместно сравнивать. Это особенно важное замечание, поскольку страны могут различаться с точки зрения релевантных индикаторов социального капитала. Более того, сравнивая национальные культуры, «мы рискуем потерять из виду огромное разнообразие, существующее в рамках многих крупных стран мира» (Smith and Bond 1998: 41). Этот риск можно ограничить, изучая регионы и региональные различия.
ДОВЕРИЕ
2бЗ
logical Review (Rosenberg 1956). Он служил для строительства шкалы из пяти пунктов, которую Розенберг назвал шкалой «веры в людей». Постепенно использование этой дихотомической переменной стала самостоятельным оценочным методом. Однако, несмотря на ее популярность (или вследствие ее популярности), некоторые ученые утверждают, что как метод оценки этот вопрос связан с несколькими проблемами. Во-первых, Усланер (Uslaner 2002) и Смит (Smith 1997) считают, что ответы на вопрос о доверии зависят от того, в какой момент опроса задается этот вопрос. Более того, под сомнение ставится и истинный смысл ответов (Moore 1999)- Обсуждая вопрос о том, «можно ли доверять людям», Патнэм (Putnam 2000: 137-138) утверждает, что значение ответов остается кое в чем туманным. «Если сегодня меньшее количество респондентов отвечает, что «большинству людей можно доверять», это может означать одно из трех. Либо респонденты хотят сказать, что в наши дни честность стала встречаться реже; либо что поведение других людей на самом деле не изменилось, но мы стали более подозрительными; либо что не изменились ни наши этические требования, ни поведение других людей, но теперь у нас стало больше информации об их предательстве, возможно, благодаря все более шокирующим сообщениям средств массовой информации». Более того, не вполне понятно, что подразумевается под выражением «большинство людей» (Delhey and Newton 2005). Это выражение может обозначать широкий круг людей, например семью, друзей, соседей, и неизвестно, как далеко простирается этот круг (Hardin 2002). Кроме того, когда люди говорят, что доверяют правительству, и когда говорят, что доверяют другому человеку, они имеют в виду абсолютно разные виды доверия (Hardin 2002, ch.i).
Валидность метода оценки доверия при помощи вопроса «вообще говоря, можно ли доверять людям?» — центральная тема работы Миллера и Митамуры (Miller and Mitamu-ra 2003). Они утверждают, что этот вопрос неоднозначен, что отрицательно сказывается на его внутренней валидности и интерпретативном значении. Основной аргумент Миллера и Митамуры заключается в том, что вопрос о доверии оценивает не один параметр, а два, и эти параметры — доверие и осторожность, а не доверие и недоверчивость, как было бы в идеале. Проблема в том, что доверие и осторожность не являются противоположностями. Оценка до
264	КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
верия и оценка осмотрительности — отдельные факторы, и осторожность необязательно коррелирует с недоверчивостью. Эксперименты с группой американских и японских студентов показали, что, если убрать из вопроса осторожность и измерить доверие по отдельной шкале, у американцев уровень общего доверия выше, чем у японцев. В то же время показатель общего доверия по версии Всемирного исследования ценностей 1997 года у японцев составляет 43%, а у американцев— 36%. Анализ Миллера и Митамуры предполагает, что биномиальный вопрос о доверии необъективен и имеет недостаточную внутреннюю валидность. Это влияет на возможность сравнивать уровни доверия в разных странах. Если доверие в одном обществе сильнее, чем в другом, то показатель доверия будет необъективным. Если человек мог бы получить высокую оценку по шкале обобщенного доверия, но не склонен к риску, то в ситуации биномиального выбора между осторожностью и доверием он может отдать предпочтение осторожности. Таким образом, в странах, где люди живут в закрытом и безопасном окружении, которому сопутствует низкий уровень осторожности, вопрос о доверии может приносить завышенную оценку истинного уровня доверия; истинный уровень доверия может быть ниже, чем результат опроса.
Экспериментальные подходы к измерению уровня доверия также приносят неоднозначные результаты. Глезер и соавторы (Glaeser et al. 2000) показали, что вопрос о доверии, использующийся в опросе Всемирного исследования ценностей, на самом деле оценивает не доверие, а надежность (trustworthiness) (см. также Bellemare and Kroger 2007). Они предлагают разработать альтернативные инструменты для оценки доверия. Предсказательная сила вопросов о доверии, содержащихся в опросах, — по сравнению с вопросами о доверии, использующимися в экспериментах, —также различается в разных странах. Сравнивая уровни доверия в Танзании и Швеции, Даниэльсон и Хольм (Danielson and Holm 2005) обнаруживают, что, хотя по результатам опроса 74% шведов и только 41% танзанийцев отвечают, что большинству людей можно доверять, эксперименты показывают, что в реальности уровни доверия в этих двух странах на удивление близки. Даниэльсон и Хольм (Danielson and Holm 2005: 530) делают из этого вывод, что агрегированного уровня ответы на вопрос о доверии отражают нечто как минимум частично отличное от доверительного поведения.
ДОВЕРИЕ
265
Фер (Fehr 2009) недавно начал исследовательский проект в попытке разобрать доверие по составным компонентам, в частности, разобраться, до какой степени доверие отражает склонность к риску и до какой степени — социальные предпочтения (альтруизм и отказ от предательства). Опираясь на поведенческую экономику, Фер с коллегами пытается распутать клубок эндогенных и экзогенных детерминант доверия; этот путь кажется крайне многообещающим (см. Croson and Konow 2009: 239, в контексте игр в диктатора). Вторя заключению Миллера и Митамуры, Фер (Fehr 2009: 239) пишет, что «ответ на вопрос Общего социологического опроса и Всемирного исследования ценностей формируется не только убеждениями людей о том, насколько другие люди заслуживают доверия, но также их предпочтениями относительно социальных рисков». Фер заключает, что доверие, измеренное по ответам респондентов, отражает составной показатель предпочтений и (рациональных) убеждений; это открытие можно применить также к поведению в экспериментальных играх, проверяющих уровень доверия (Fetchenhauer and Dunning 2009).
7.5.5. Проблема уровня
Большинство аргументов, использующихся при исследовании связи доверия с ростом, построены на идеях о снижении трансакционных издержек на микроуровне. С теоретической точки зрения они кажутся убедительными, но эмпирические исследования на уровне фирмы или страны используют совершенно иные показатели доверия. Доверие на микро- и на макроуровне оценивается совершенно по-разному. На агрегированном уровне международные различия в уровне доверия измеряются при помощи вопроса Всемирного исследования ценностей: «Вообще говоря, как вы считаете, можно ли доверять людям?» (Inglehart 1997; Knack and Keefer 1997; Whiteley 2000; Zak and Knack 2001). Как мы уже объясняли, уровень доверия измеряется как процентная доля респондентов в каждой стране, ответивших: «Большинству людей можно доверять». На микроуровне же доверие оценивается самыми разными способами. В основном оно измеряется по многоступенчатой шкале, состоящей из вопросов; на эти вопросы интервьюируемых просят ответить во время обсуждения определенных (конкретных) партнеров или индивидов (Moorman et al.
266
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
1992; Ganesan 1994; Brock Smith and Barclay 1997). В основном эти вопросы касаются степени доверия (по шкале Ликер-та от 1 до 5 или от 1 до 7) по отношению к их компетентности, обещаниям и достоверности поступающей от них информации (Ganesan 1994; Johnson et al. 1996; Beugelsdijk et al. 2006). В маркетинге взаимоотношений доверие воспринимается как компонент более широкого набора норм, принятых в отношениях и влияющих на природу отношений внутри фирмы (Heide and John 1992; Achrol 1997).
Опираясь на многоуровневую теорию, Бёгельсдейк (Beugelsdijk 2006) приходит к выводу, что то «доверие», которое постоянно упоминается в исследованиях на уровне фирмы, это не то же самое, что доверие в макроэкономической литературе. Снижение трансакционных издержек вследствие доверительных отношений нельзя просто преобразовать в утверждение о том, что высокий уровень межличностного доверия снижает общие трансакционные издержки в экономике, и это положительно влияет на рост ВВП (Fine 2001). Разграничение между доверием на микро- и макроуровне «придает дополнительный оттенок печально известному разделению на микро- и макроуровень, которое так тяжело учитывать в эмпирических исследованиях. Мы прекрасно знаем, как спуститься с макроуровня на микроуровень, учтя влияние социальных структур и изменений на установки индивидов. Гораздо сложнее подняться обратно на макроуровень и вновь начать рассуждать о влиянии агрегированных индивидуальных аттитюдов на явления макроуровня (Luhmann 1988: 105). Как уже упоминалось, переход от микроуровня к макроуровню может быть неправомочным, поскольку то, что истинно в отношении индивидов, может не быть истинным в отношении всего общества (Fine 2001). Многоуровневая теория утверждает, что измерения на индивидуальном уровне не всегда можно просто агрегировать и считать, что она достоверно отражает тот же феномен на макроуровне (Morgeson and Hofmann 1999: 260). По мнению Мура (Moore 1999), предпосылка о том, что доверие —это явление общего характера, одинаковое во всех областях, необязательно оказывается истинной.
Некоторые критики вопроса «вообще говоря, можно ли доверять людям?» указывают на сложность переноса идей с микро- на макроуровень. Теоретические рассуждения, объясняющие предположительное влияние доверия на эко-
ДОВЕРИЕ
267
комический рост в агрегированных исследованиях, не полностью соответствуют тому, как доверие измеряется в этих исследованиях. Более того, если доверие связано с институтами (как утверждалось в разделе, посвященном истокам доверия), то довольно проблематично однозначно интерпретировать результаты этих исследований о доверии. К примеру, тот факт, что по результатам ответов на вопрос о доверии в более бедных странах результаты получаются ниже, чем в более богатых, необязательно означает, что высокий уровень доверия важен для экономического развития. Он этого не означает, поскольку не позволяет различать доверие на микро- и макроуровне. Вопрос Всемирного исследования ценностей относится, скорее, к доверию на макроуровне. Учитывая взаимосвязь между доверием и институтами, низкий показатель этой переменной необязательно означает низкий уровень межличностного доверия в бедных странах; он может указывать и на недостаточно хорошую работу институтов (ср. уже упоминавшиеся результаты в Danielson and Holm 2005). Таким образом, как теоретически, так и эмпирически, этот конкретный агрегированный показатель доверия тесно связан с показателем качества институтов, что приводит к возникновению серьезной проблемы идентификации. Эта проблема становится еще глубже из-за того, что, как утверждается, институты и социальные характеристики, такие как социальная дистанция, являются причиной разных уровней доверия в разных странах. Говоря иными словами, доверие служит показателем культуры во многих исследованиях, но и культурные характеристики тоже влияют на уровень доверия в обществе. Это создает сложную паутину причинно-следственных связей между доверием, культурой, институтами и экономическим развитием.
7.6. Дискуссия: от хорошо перемешанных спагетти до многоуровневой лазаньи
Если эта глава что-то и демонстрирует, так это то, что как теоретически, так и эмпирически культура доверия и (хорошо работающие) институты тесно связаны между собой. Литература показывает, что культура в форме общего доверия на макроуровне не может быть полностью отделена от экономического и институционального развития. Лите
268
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
ратура на тему связи между доверием и ростом и предпосылок возникновения доверия, содержит доказательства тесной связи между доверием, хорошо работающими институтами и культурными (и религиозными) традициями.
Это означает, что взаимоотношения между доверием, культурой, институтами и экономическим развитием весьма сложны, и эмпирические исследования в этой области страдают от разнообразных проблем, связанных с идентификацией. Сам Патнэм пишет о причинно-следственных связях между гражданской активностью, взаимностью, честностью и социальным доверием, что они так же запутаны, как тарелка хорошо перемешанных спагетти (Putnam 2000: 137). Он предполагает, что существует два вида социального равновесия (Putnam et al. 1993:177-181; Патнэм 1996: 219-224). Добродетельные круги приводят к возникновению социального равновесия, для которого характерны высокие уровни сотрудничества, доверия и гражданской активности. Отсутствие этих характеристик в негражданском сообществе также формирует круг, но порочный. Эта кумулятивная обусловленность означает, что могут существовать как минимум две крупные разновидности равновесия, к которым склонны все страны и которые, раз установившись, стремятся самовоспроизводиться. Возможность существования этих двух видов равновесия предполагалась и другими авторами (Rothstein and Uslaner 2005; You and Khagram 2005; Dixit 2009). С эмпирической точки зрения доказательства этой идеи достаточно неубедительны и в основном основаны на межвременной корреляции. Ротштейн и Усланер (Rothstein and Uslaner 2005) пишут о корреляции в размере 0,81 для 22 стран, участвовавших во Всемирном исследовании ценностей в 1981 и 1990 годах, а также о корреляции в размере 0,85 для 28 стран в выборке за 1990 и 1995 годы. Уровень общего доверия —достаточно стойкий показатель, который меняется скорее на протяжении нескольких десятилетий, чем нескольких лет. Это же можно сказать об уровне неравенства в обществе. Показатели экономического неравенства Джини демонстрируют высокий уровень корреляции с течением времени. Гэлбрейт15 пишет о корреляции в размере 0,71 между уровнями экономического неравенства в 1963 и 1996 годах в 37 странах.
15. См. http://utip.gov.utexas.edu/
ДОВЕРИЕ
269
Оценивая литературу о доверии, мы можем только согласиться с Патнэмом в том, что связи между доверием, культурой, институтами и экономическим развитием действительно так же запутаны, как спагетти в тарелке. Однако это бы означало, что наше понимание доверия так и не прояснилось и у нас нет четких теоретических идей о том, как продолжить работу в этом направлении. Мы не считаем, что такой вывод адекватно отражает реальность. То, что еще несколько лет назад напоминало перемешанные спагетти, сегодня понемногу сортируется на отдельные компоненты. Благодаря работам на тему доверия, у нас появились более четкие идеи и понимание того, как доверие связано с культурой и институтами. Однако мы также видим, что ученым нужно чрезвычайно точно определять свои концепции и осторожно описывать свои логические цепочки, чтобы не попасться в ловушку хитросплетений причинно-следственных связей.
Теория о доверии и институтах должна как минимум решать проблемы доверия на разных уровнях и доверия разных типов. Мы знаем, что на доверие на микроуровне влияют факторы макроуровня, такие как хорошо работающие институты. В этом отношении интерес представляют работы Бахманна (Bachmann 2001) и Ю и Ли (Yoo and Lee 2009). Эти авторы анализируют контекстуальную специфичность доверия и утверждают, что процесс создания доверия и функция доверия должны рассматриваться в более широком социальном контексте. Говоря более конкретно, связывая явления макроуровня с явлениями микроуровня, Бахманн утверждает, что в развитых странах, таких как Великобритания и Германия, институциональные разли- ° чия приводят к различиям в процессе построения доверия и типах микроуровневого доверия. Он эмпирически демонстрирует, что «хотя в обеих странах доверие высоко ценится как эффективное средство справляться с ситуацией неопределенности, в британской социально-экономической системе, которая представляет собой превосходный пример повсеместной дерегулированное™, доверие — куда более дефицитный ресурс, чем в условиях Германии, где бизнес-сфера все еще плотно регулируется и где царит повсеместный институциональный порядок. Если/когда доверие встречается в британской системе, это чаще всего личное доверие, построенное на основании индивидуального опыта, а не системное [обобщенное] доверие, создающее
370	КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
ся благодаря институциональной структуре» (Bachmann 2001: 353)- Ю и Ли (Yoo and Lee 200g) приходят к тому же выводу, сравнивая доверие и социальный капитал во Франции и Корее. Наблюдение о том, что доверие может зависеть от формальных и неформальных институтов и варьировать вместе с институциональным контекстом, является отправной точкой в работах Фаррелла (Farrell 2005) и Фаррелла и Найта (Farrell and Knight 2003). По мнению Фаррелла и Найта (Farrell and Knight 2003: 539), теория о доверии и институтах должна выполнять три функции. Во-первых, она должна предлагать объяснения на микроуровне, определяющие причинно-следственную связь между доверием, институтами и общественным сотрудничеством. Во-вторых, она должна представлять собой динамическое описание того, как доверие и социальный капитал возникают в обществе и поддерживаются с течением времени. В-третьих, она должна оценивать условия, при которых этот процесс возникает с наибольшей вероятностью.
Какие выводы можно сделать из литературы на тему доверия и роста для исследований в области культуры и экономического поведения?
Учитывая проблемы идентификации и валидности, которые мы обсуждали в этой главе, нам кажется, что работы о доверии, написанные после выхода работы Нэкка и Кифера (Knack and Keefer 1997), весьма полезны, но не могут рассматриваться как основополагающие труды о роли культуры в экономической науке. Слишком много теоретических и эмпирических проблем связано с практической оценкой и теоретическим понятием доверия, чтобы утверждать, что литература о доверии доказывает влияние культуры на экономический рост. Вот что пишет об этом Мур (Moore 1999: 75): «Мы пытаемся вести эмпирические исследования на непрочном концептуальном основании. Понятие доверия остается расплывчатым, и у нас по-прежнему нет надежных эмпирических методов». Особенно критично высказывается на эту тему Мански (Manski 2000: 117): «Расширение экономической теории совпало с новыми эмпирическими исследованиями экономистов на тему социального взаимодействия. К сожалению, эмпирическая литература не продемонстрировала в этой области особого прогресса». Мански упоминает две основные проблемы. Во-первых, использование двусмысленных теоретических
ДОВЕРИЕ
Q.JL
понятий, таких как социальный капитал и доверие, и их недостоверная оценка приводят к появлению исследований, которые мало или вовсе не связаны с экономической теорией. Во-вторых, тип используемых данных не позволяет провести качественное исследование реальных социальных взаимодействий. «Результаты эмпирических исследований зачастую открыты для неприятно широкого ряда интерпретаций» (Manski 2000: 117). Мански предлагает два пути решения этой проблемы. Либо ученые, ведущие эмпирические исследования, должны писать гораздо четче и минимально использовать слова, имеющие неоднозначное значение; либо эмпирические исследования должны основываться на лучших данных. Сам Мански очевидным образом предпочитает исследования, основанные на экспериментальных данных. Это, однако, не решает всех проблем в области доверия и культуры. Печально известная проблема соотнесения микро- и макроуровня, столь очевидная в работах на тему доверия, актуальна и для исследований в области культуры и экономической науки. Эмпирические исследования часто опираются на данные опросов, проведенных среди индивидов. Мы уже обсуждали методологические проблемы, связанные с агрегированием микроуровневых данных до макроуровня, а также с риском экологической ошибки, в главе 5 (раздел 5.2). Переход от микроуровня к макроуровню путем простого агрегирования индивидуальных оценок может быть неправомерным, если — в теории — на процедуру агрегирования влияет эффект взаимодействия индивидов между собой. Об этом говорится еще у Веблена, с его понятием показного потребления, суть которого в том, что на индивидуальные функции полезности влияет социальное взаимодействие (Veblen 1994 [1899]; Веблен 2012; Pollak 1976; Bagwell and Bernheim 1996; Glaeser et al. 2003; Arrow and Dasgupta 2009). Мански пишет о трех типах взаимодействия. Во-первых, эндогенное взаимодействие, при котором склонность агента к определенному поведению изменяется в зависимости от поведения группы. Во-вторых, контекстуальное взаимодействие, при котором склонность агента к определенному поведению изменяется в зависимости от экзогенных характеристик членов группы. В-третьих, коррелированное воздействие, при котором агенты, принадлежащие к одной и той же группе, склонны к одинаковому поведению, потому что обладают одинаковыми индивидуальными характеристиками или находятся в едина-
272	культура в экономической науке
ковом институциональном окружении (Manski 2000: 127). Особенную проблему для преобразования идей микроуровня в результаты на макроуровне представляет первый тип, эндогенное взаимодействие.
Доверие связано со всеми тремя типами взаимодействия. Говоря о коррелированном воздействии, можно сказать, что индивидуальные характеристики (возраст, пол, трудовая занятость и т.д.) и, что еще более важно, тип институ-- ционального окружения частично определяют показатель уровня общего доверия. Но существует также экзогенное взаимодействие. Экзогенные характеристики группы, например социальная дистанция между индивидами в составе группы, присутствие внешних угроз, — все это влияет на показатель индивидуального уровня доверия. Наконец, доверие возникает эндогенно, в зависимости от того, насколько члены группы в среднем заслуживают доверия. Если другие люди в группе ведут себя так, как будто заслуживают доверия, то индивид больше склонен вести себя так же.
Эта контекстная зависимость доверия существенно усложняет дело. Решение использовать доверие в регрессионных моделях, объясняющих перепады в экономическом росте, несет с собой не только проблему микро- и макроуровня, но и связанную с ней проблему разграничения эндогенного и контекстуального взаимодействия (Fehr 2009). Агрегированный показатель доверия не позволяет исследователям понять, влияет ли доверительная обстановка на поведение индивида и показатели доверия (эндогенное взаимодействие) или же показатели агрегированного доверия получаются просто путем агрегирования независимых индивидов. Мански (Manski 2000) называет эту проблему «проблемой отражения» (англ, reflection problem). Это релевантно для нашей темы, поскольку, как мы убедились, если доверие основано только на хорошей работе институтов (контекстуальное взаимодействие), то единственной логически возможной политикой будет строительство хороших систем управления государством. В сочетании с предположительно слабой внутренней валидностью (действительно ли показатель доверия оценивает уровень доверия?) это означает, что мы не можем однозначно интерпретировать результаты исследований в области доверия. Мански предлагает решить эту проблему при помощи более экспериментального подхода к оценке социального взаимодействия.
ДОВЕРИЕ
873
Хотя такой подход действительно может дать нам больше знаний на уровне группы, он не решает проблему перехода на макроуровень при исследовании сразу нескольких стран. Мы также считаем, что методы эмпирической оценки доверия еще не достигли совершенства. Миллер и Ми-тамура (Miller and Mitamura 2003) призывают использовать многомерный показатель, который смягчает проблемы измерения и концептуальные проблемы, связанные с использованием одномерной переменной. Собственно говоря, именно это и делают ученые, занимающиеся доверием на микроуровне. Как мы уже обсуждали, исследования сотрудничества между фирмами и связанного с ним уровня доверия между взаимодействующими фирмами, к примеру, требуют оценки множественных параметров доверия. Ученые, заинтересованные в оценке доверия на агрегированном уровне, потенциально могут почерпнуть пользу из исследований доверия на микроуровне16. Как уже упоминалось, Оуэн и Видерас (Owen and Videras 2009) недавно провели исследование, в котором используется такой состоящий из многих параметров показатель.
Альтернативное предложение — изменить концептуализацию доверия. Джеймс (James Sr. 2002) утверждает, что «доверие» может быть не лучшим термином, пока оно изучается в рамках игр типа дилеммы заключенного, поскольку доверие в значении «осмотрительность» (основанное на страхе возмездия или боязни утратить репутацию), как он считает, не является истинным доверием. Вслед за Уильямсоном (Williamson 1993) Джеймс задается вопросом, о доверии ли идет речь, когда мы знаем, что наш партнер имеет побудительный мотив оправдать наше доверие. Он считает, что доверие в условиях уязвимости — куда более сильная концепция, чем доверие, основанное на стимулах. Понять, почему люди доверяют друг другу даже при возможности оппортунистического поведения, — вот ключевая зада-
16. Проблема уровней и проблема взаимодействия предпочтений также связаны с разницей между заявленными и демонстрируемыми предпочтениями. Одна из причин, по которой демонстрируемые предпочтения могут больше нам сказать, заключается в том, что они в некотором смысле отражают поведение expost-, фактическое поведение в результате потенциального влияния социального взаимодействия, в то время как заявленные предпочтения —которые измеряет большинство вопросов Всемирного исследования ценностей —являются предпочтениями предположительными, ex ante.
374
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
ча. Многие экономисты изучают концепцию доверия при предпосылке рациональности, опираясь на идеи теории игр или новой институциональной экономики. Но при этом они не объясняют, почему люди доверяют другим людям в отсутствие побудительной мотивации и почему в некоторых обществах уровень такого доверия бывает выше, чем в других.
В заключение можно сказать, что интерес к доверию как к составляющей культуры определенно помогает нам понять сложные отношения между доверием, культурой, институтами и экономическим развитием. Однако, как мы увидели в этой главе, перед нами стоит еще много теоретических, методологических и эмпирических сложностей. Самая насущная проблема —это отношения между доверием и культурой. У этих отношений много аспектов, которые мы все еще не понимаем, и перед нами широкое поле для исследований. Подход с точки зрения социального взаимодействия, при котором моделируется взаимодействие между индивидуальными акторами и тем самым решается проблема многоуровневости данных, кажется наиболее многообещающим.
Глава 8
Международный бизнес
8.1. Введение
Рассмотрев предпринимательскую культуру и доверие, эту главу мы посвящаем отношениям между культурой, культурными различиями и организацией и осуществлением международной экономической деятельности. Как мы подробней обсуждаем ниже, область международного бизнеса как минимум отчасти связана с попытками понять роль культуры1. Начиная с 1970-х годов специалисты, занимающиеся международным бизнесом, потратили немало усилий, чтобы определить роль культуры в объяснении организации международного производства. Их исследования затрагивают не только паттерны прямых зарубежных инвестиций и международной торговли, но и то, как культура и культурные различия влияют на экономическую организацию международной деятельности фирм (стратегии выхода на новый рынок). Учитывая недавнюю вспышку интереса экономистов-международников к различиям между странами (например, Melitz 2003; Bernard et al. 2003, 2007; Yeaple 2005, 2008) и к роли культуры в формировании экономического поведения (см. предыдущие главы), мы внимательнее рассмотрим литературу на тему международного бизнеса, чтобы выяснить, что мы можем почерпнуть из нее для нашей темы.
1. Здесь мы сосредоточимся на национальной культуре, а не на организационной или профессиональной. Национальная культура связана прежде всего с глубоко укоренившимися ценностями, а организационная культура прежде всего связана с общими убеждениями относительно организационных практик и процессов (Hofstede et al. 199°)- Концептуальные и эмпирические исследования на тему взаимодействия этих разных типов культуры и того, как они влияют на процессы принятия управленческих решений, встречаются редко. Саймон и Лейн (Simon and Lane 2004) выделяют разные типы культурных различий и рассуждают о том, какой тип культурных различий важнее других. Другой пример —работа Потукучи и соавторов (Pothukuchi et al. 2002).
276	КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
Эта глава построена следующим образом. Чтобы прояснить, почему исследования в области международного бизнеса релевантны и важны для темы этой книги, вначале мы дадим определение области международного бизнеса. Мы опишем типы исследовательских вопросов, на которые традиционно пытаются ответить ученые в этой области, и покажем, что на их работу во многих отношениях повлияла культурная теория Хофстеде. В частности, используя культурные параметры, Хофстеде, Когут и Сингх (Kogut and Singh 1988) разработали метод измерения культурной дистанции. Этот показатель широко используется в области международного бизнеса. Мы обсудим концепцию и способы измерения культурной дистанции, а также ее ценность как объяснительного фактора при исследовании прямых зарубежных инвестиций и паттернов торговли, а также стратегий выхода на рынок в чужой стране. Исследователи международного бизнеса также заняты изучением отношений между культурой, ценностями и поведением менеджеров. Сравнительные исследования управления фирмами занимаются объяснением того, почему и особенно как различия в культурном опыте менеджеров формируют их решения и стиль руководства. Сюда относится и то, как работники с разным культурным багажом взаимодействуют друг с другом на рабочем месте. В последнем разделе главы мы экстраполируем все эти идеи так, чтобы они могли помочь нам понять роль культуры в экономической науке. Мы обсудим потенциал взаимодействия между исследователями в области международного бизнеса и специалистами по международной экономике, а также методологические уроки, которые можно извлечь из литературы по международному бизнесу, и как эти уроки соотносятся с нашей общей темой о культуре в экономической науке.
8.2 Определение области международного бизнеса и того, как с ней соотносится культура
Изучение международного бизнеса (МБ) —область, которая не является самостоятельной научной дисциплиной. В ней соединились идеи из экономической науки, стратегического управления и сравнительного исследования бизнес-систем (Negandhi 1983). Определяя эту область, Кейвз (Caves 1998) пишет, что международный бизнес представляет собой срез
МЕЖДУНАРОДНЫЙ БИЗНЕС
277
разных направлений делового администрирования. По мнению Кейвза, «стратегия, финансы, маркетинг, организационное поведение, управление кадрами — все эти области изучают принятие решений внутри фирмы и имеют собственный набор моделей, теорий и исследовательских проблем, которые требуют решения. Международный бизнес как область рассматривает не класс решений, а группу фирм, которым приходится решать проблемы, отличные от тех, которые решают фирмы, работающие в пределах одной страны, либо же те же самые проблемы, но измененные вследствие международного контекста» (Caves 1998: 5). Хотя Кейвз и не упоминает экономическую науку как отдельную научную дисциплину, концентрируясь на деловом администрировании, остается фактом, что значительная часть сегодняшних—и в еще большей степени прошлых —исследований опирается на международную экономику {international economics), выведена из нее или же тесно с ней связана. Для многих экономически ориентированных ученых, занятых в сфере международного бизнеса, эта сфера выросла из изучения прямых иностранных инвестиций, но от экономического подхода ее отличает больший эмпиризм и подход к многонациональной фирме не как к черному ящику, а как к объекту анализа (Shenkar 2004; Buckley 2002). Международный или компаративный контекст выступает общим знаменателем в исследовательской повестке обеих групп ученых, занимающихся международным бизнесом: тех, кто больше ориентирован на экономическую науку, и тех, кто ориентирован на бизнес. В 1970 году, когда вышел первый номер Journal of International Business Studies, Нерт и соавторы (Nehrt et al. 1970) дали определение области международного бизнеса согласно следующим критериям (см. также Ricks 1985):
1.	Ее предметом является деловая активность на уровне фирмы, причем эта активность выходит за рамки страны или ведется не в родной стране фирмы.
2.	Ее предметом является связь между работой фирмы и ее международным или зарубежным окружением.
3.	Ее предметом не являются исследования экономического развития, планирования развития, внешней торговли и международной валютной системы, которые принадлежат к сфере экономики развития и международной экономики. В нее не входят также исследования правовой, экономической и социальной среды в зарубежных стра
278
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
нах; их изучает право, политология, экономическая наука и науки о поведении, если только само исследование не связывает окружение напрямую с проблемами организации, функционирования или принятия решений в международном бизнесе.
4.	Она не занимается исследованиями деловой активности в конкретных зарубежных странах: исследование маркетинговых каналов в Турции остается исследованием национального турецкого бизнеса.
5.	Однако как исключение из п. 4 МБ занимается сравнительными бизнес-исследованиями. Например, исследование маркетинговых каналов в фармацевтической промышленности в Германии, Италии, Бразилии и Японии, в котором сравниваются и анализируются причины и следствия сходств и различий, считается исследованием международного бизнеса.
Эти пять критериев приблизительно описывают область международного бизнеса и темы, лежащие за ее пределами. Бакли (Buckley 2002) утверждает, что, следуя этим критериям, почти за тридцать лет работы специалисты по международному бизнесу особенно преуспели в объяснении трех ключевых тем.
I. Объяснение паттернов прямых зарубежных инвестиций. 2. Объяснение существования, стратегии и организации многонациональных предприятий (МП).
3. Понимание и предсказание развития международной деятельности фирм и новых направлений глобализации.
Каждая из этих трех областей связана с конкретным временным периодом. Объяснение паттернов прямых зарубежных инвестиций было особенно актуально после Второй мировой войны вплоть до 1970-х годов. Несмотря на эти ранние исследования, объяснение географии активности МП остается популярной темой в сфере международного бизнеса, включая постоянные статьи о зарубежных инвестициях и их направлениях. Интерес, который исследователи международного бизнеса питают к паттернам деятельности иностранцев по созданию дополнительной ценности в разных странах, остается стабильно высоким; об этом свидетельствует недавний спор о том, равномерно ли распределяется деятельность МП географически или же кон
МЕЖДУНАРОДНЫЙ БИЗНЕС
279
центрируется в отдельных регионах (Dunning et al. 2007; Rugman and Verbeke 2004, 2007).
По мнению Бакли (Buckley 2002), тема стратегий и организации МП преобладала в повестке международного бизнеса с 1970 по 1990 год. Основные теоретические разработки в этот период включают теорию Даннинга о собственности, местонахождении и интернализации (см. Dunning 1980, 1993; Dunning and Lundan 2008), а также применение теорий интернализации и трансакционных издержек к МП (Buckley and Casson 1976; Hennart 1982). Даже сегодня теория трансакционных издержек является доминирующей исследовательской традицией в сфере международного бизнеса и применяется не только для объяснения существования МП, но также, к примеру, для описания способов выхода на зарубежный рынок (см. ниже). Последняя ключевая область, в которой, по мнению Бакли, преуспели исследователи МБ, — это углубление нашего понимания процесса глобализации. Благодаря растущему спросу на гибкость, выходящие на международный рынок фирмы ищут новые типы сотрудничества как внутри фирмы —между главным офисом и дочерними компаниями (Bartlett andGhoshal 1989), —так и между фирмами, в связи с формированием международных совместных предприятий и союзов. Важный вопрос в этом подразделе исследований —роль культуры и культурных различий.
Анализируя важные исследовательские вопросы на будущее, Бакли считает правильным изучать культуру и международный бизнес, хотя и не как самостоятельный подраздел, но параллельно исследованиям «мейнстрима» литературы по международному бизнесу и ко взаимной выгоде. Как пишет Бакли, международный бизнес как минимум отчасти отличает от других областей его внимание к культурным различиям и компаративному методу. Значение культуры и культурных различий отражено в недавнем обсуждении в журнале Journal of International Business Studies методологии, которая позволит полноценно учесть роль культуры и культурных различий в исследованиях международного бизнеса (см. специальный выпуск Journal of International Business Studies, vol. 37, no. 6; Sivikumar and Nakata 2001; Maseland and Van Hoorn 2009, 2010).
Основная база данных, использующихся в международном бизнесе для оценки культуры, — новаторские исследования Хофстеде (Hofstede 1980, 2001). С момента их публикации
28о культура в экономической науке
было запущено несколько других проектов, таких как Всемирное исследование ценностей, культурная теория Шварца и проект GLOBE (см. главу 5). Несмотря на то что труды Хофстеде критикуют за «сведение культуры к чрезмерно упрощенной концептуализации из четырех или пяти параметров, ограничение выборки одной многонациональной корпорацией (МН), неучет изменчивости культуры с течением времени; а также невнимание к неоднородности в рамках одной страны» (Kirkman et al. 2006: 286), широко признается, что работа Хофстеде о последствиях культуры (Hofstede 1980) стала мощным импульсом для развития исследований международного бизнеса. Влияние основополагающей работы Хофстеде на изучение культуры нельзя переоценить; оно четко отражено в обзоре эмпирических исследований, использующих культурную теорию Хофстеде, приведенном у Керкмана (Kirkman et al. 2006). В этом обзоре Керкман и соавторы рассматривают 180 статей, опубликованных в ведущих научных журналах в период с 1980 по 2002 год и эмпирически оценивающих четыре или пять параметров теории Хофстеде. Ограничившись крупными журналами на тему управления и (кросскультур-ной) прикладной психологии, авторы показывают, что существует широкий ряд тем, к которым применяются параметры Хофстеде. К таким темам относятся, например, управление изменениями, управление кадрами, вопросы ведения переговоров, предпринимательство, способы выхода на новый рынок, инновации и прямые зарубежные инвестиции.
Важная предпосылка, которая часто остается неявной, касается стабильности культуры во времени (Yaprak 2008). Как уже говорилось в предыдущих главах, дискуссия о культурной конвергенции и дивергенции все еще продолжается, и в общественных науках постепенно приживается понимание культуры как динамичного процесса. Несмотря на некоторые ограниченные дискуссии о стабильности культурных ценностей (Leung et al. 2005) в международном бизнесе, исследователи международного бизнеса обычно предполагают, что культуры или как минимум культурные различия стабильны. Эта предпосылка помогает снизить двусмысленность и упрощает ученым жизнь. Она позволяет обсуждать, насколько определенная культура сочетается с определенными менеджерскими и организационными практиками, потому что делает поведенческие результаты более предсказуемыми (Erez and Earley 1993; Weick and Quinn 1999; Leung et al. 2005). Это, в свою очередь, позволяет исследова
МЕЖДУНАРОДНЫЙ БИЗНЕС
s8i
телям учитывать культуру в своих теориях международного бизнеса, не рискуя учесть случайный или меняющийся со временем компонент. Поступая подобным образом, многие ученые ссылаются на Хофстеде, который утверждал, что ментальные программы людей по всему миру быстро не меняются, оставаясь относительно постоянными с течением времени. В согласии с тезисом Инглхарта, который мы обсуждали в главе 4, Хофстеде предполагает, что культурные сдвиги относительны, а не абсолютны. В противном случае, если бы культуры двигались к конвергенции, как, например, утверждает Хойер с соавторами (Heuer et al. 1999), логически это бы означало, что практики международного бизнеса должны со временем становиться все более близкими во всех странах, так что само сравнительное исследование этих практик стало бы не слишком обоснованным.
Вторая ключевая предпосылка касается однородности культур. Она предполагает, что культуру каждой страны нужно рассматривать как единое целое. Поговорка «с волками жить — по-волчьи выть» является аксиомой в большинстве исследований международного бизнеса, что привело к парадигме адаптации. Иными словами, когда фирмы пересекают границы, они должны адаптироваться к местным культурам, чтобы преуспеть, и такие местные культуры считаются однородными. Это объясняет, почему считается, что большая культурная дистанция между двумя странами затрудняет инвестиционные потоки. Однородность и связанная с ней предпосылка об адаптации имеют отношение к предпосылке стабильности и дискуссии о конвергенции или дивергенции ценностей, поскольку глобализация может привести не столько к конвергенции или дивергенции ценностей между странами, сколько к росту дивергенции внутри отдельных стран. То есть вопрос о конвергенции или дивергенции необязательно релевантен, если речь идет об увеличении разнообразия ценностей внутри страны. Это напрямую влияет на исследования в области международного бизнеса, поскольку если это так, то предпосылка об однородности национальной и зарубежных культур перестает быть верной. А если культуры больше нельзя рассматривать как однородные, то и адаптация начинает вызывать вопросы: к чему фирме адаптироваться? Иными словами, что если все волки воют по-разному и имеют разные ценности? Насколько нам известно, нет такого исследования, которое отвечало бы на этот вопрос
напрямую, вероятно, из-за эмпирических сложностей, связанных с измерением многообразия ценностей в стране2.
Безотносительно этих упрощающих дело предпосылок (или, возможно, благодаря им), Шенкар (Shenkar 2001) утверждает, что культура и культурные различия играют три основные роли при исследовании прямых зарубежных инвестиций (ср. Buckley 2002). Первая связана с объяснением направления зарубежных прямых инвестиций, в том числе последовательности инвестиционных стратегий. Вторая касается объяснения выбранного фирмой метода выхода на новый зарубежный рынок. Третья связана со второй и рассматривает успех дочерних предприятий МК на зарубежных рынках. Вслед за Шенкаром мы вначале обсудим связь между культурной дистанцией и прямыми зарубежными инвестициями, а затем между культурной дистанцией и исследованиями методов выхода на новый рынок. Но перед этим мы обсудим, как измеряется культурная дистанция в международном бизнесе. Это важно, поскольку именно этот показатель раньше был привилегией исследователей международного бизнеса, а теперь постепенно начинает использоваться в смежных областях, таких как международная экономика и международные финансы (De Groot et al. 2005; Belot and Ederveen 2006; Siegel et al. 2008a, 2008b; Beugelsdijk and Frijns 2010).
8.3.	Культурная дистанция: концепция, методы измерения и критика
8.3.1.	Концепция
Как мы уже объясняли, исследования международного бизнеса сосредоточены на культурных различиях между странами, в которых практикуется международный бизнес. Менеджеры, нацеленные на расширение бизнеса на дру
2. Интересная первая попытка исследовать ценностный консенсус —работа Шварца и Саги (Schwartz and Sagie 2000), которые измеряют стандартное отклонение от десяти типов мотивационных ценностей, разработанных Шварцем. Как пишут сами авторы, их результаты нужно интерпретировать с осторожностью, поскольку они используют нерепрезентативную выборку: школьных учителей. Более того, они не учитывают распределение ценностей на индивидуальном уровне — нечто, что необходимо для измерения многообразия ценностей в стране, — но используют методы косвенной оценки.
МЕЖДУНАРОДНЫЙ БИЗНЕС	283
гие страны, на экспорт или открытие зарубежных заводов, сталкиваются с национальным культурным контекстом, отличным от их собственного. Литература на тему международного бизнеса четко указывает на то, что и экспортеры, и МК в поисках новых рынков и повышения эффективности вынуждены платить за свое иностранное происхождение, то есть несут дополнительные издержки, которые не несут местные фирмы (Hymer 1976; Zaheer 1995; Caves 1996; Miller and Eden 2006). Культурные различия между родной страной и зарубежной считаются важной причиной того, что фирмам приходится расплачиваться за свою чужеродность. Чем больше культурная дистанция между родной страной фирмы и зарубежной, тем более разными, как правило, бывают их нормы и ценности, что приводит к дивергенции организационных и менеджерских практик, коммуникационных стилей и стилей ведения переговоров, желательного поведения, потребительских предпочтений и эффективных маркетинговых тактик (Hofstede 1980; Kogut and Singh 198; Schneider and De Meyer 1991; Ralston et al. 1993; Adler 1986; Campbell et al. 1988; Ngo et al. 1998; VanMesdag 2000).
Хотя большинство исследователей международного бизнеса занимаются культурной дистанцией, концепция культурной дистанции тесно связана с более общей и давней концепцией под названием психическая дистанция. Как пишут Доу и Карутнаратна (Dow and Karutnaratna 2006: 578), психическая дистанция— одно из наиболее часто упоминающихся и неоднозначно измеряемых понятий в сфере международного бизнеса. По их мнению, концепция психической дистанции впервые прозвучала у Беккермана (Beckerman 1956). Хотя в последнее время она просочилась в исследования экономистов-международников на тему торговых потоков (мы еще вернемся к этой теме), популяризовала ее в сфере международного бизнеса Уппсальская школа интернационализации. Начиная с середины 1970 годов ученые Уппсальской школы структурированно включили в свои исследования психическую дистанцию, изучив ряд вопросов. Во-первых, они дали ей формальное определение. Юхан-сон и Валне (Johanson and Vahlne 1977: 24) определили психическую дистанцию как «сумму факторов, предотвращающих поток информации на рынок и с рынка». Сумма факторов включает в себя несколько элементов, начиная от разных языков, политических систем, культурных различий и уровня экономического развития. Во-вторых, они ввели спосо
284	КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
бы оценки психической дистанции, а в-третьих, предложили потенциальные способы применения этой концепции, в центре которых находились способы выхода на новые рынки и выбор местоположений. Эти ранние работы о психической дистанции явно рассматривают культурную дистанцию как элемент общей психической дистанции. То же можно сказать и об авторах, писавших на эту тему в последние годы. Иными словами, культурная дистанция рассматривается как часть более общей концепции психической дистанции.
В идеале психическая дистанция теоретически осмысливается и измеряется на уровне индивида, то есть на уровне отдельного менеджера, принимающего решение (O’Grady and Lane 1996). Это не только теоретически наиболее правильный способ измерять психическую дистанцию, но и способ, который позволяет исследователям разделять частично перекрывающиеся явления. Доу и Карутнаратна (Dow and Karutnaratna 2006: 579) утверждают в этом контексте, что «культурные различия могут увеличить психическую дистанцию между странами, но она также может быть тесно связана с разными потребительскими предпочтениями». Иными словами, по их мнению, важно распутать разные элементы, составляющие общую концепцию психической дистанции. Они предлагают думать о психической дистанции как о последовательности связанных друг с другом концепций и разделять так называемые стимулы психической дистанции и то, что они называют субъективной психической дистанцией. Стимулы психической дистанции — это факторы макроуровня, такие как язык, культура и религия. Субъективная психическая дистанция — это восприятие психической дистанции индивидом, принимающим решение, однако восприятие смягчается чувствительностью индивида к этим стимулам. Чувствительность менеджера зависит, среди прочих факторов, от его возраста, образования и международного опыта. Таким образом, по мнению Доу и Карутнаратны, культурная и психическая дистанции — это разные концепции. Несмотря на концептуальные различия между культурной и психической дистанцией, в области международного бизнеса в основном речь идет о культурной, а не психической дистанции, и эти два термина часто используются взаимозаменяемо. Итак, мы сосредоточимся на культурной дистанции, поскольку именно она чаще всего используется в исследованиях в сфере международного бизнеса (O’Grady and Lane 1996).
МЕЖДУНАРОДНЫЙ БИЗНЕС
285
8.3.2.	Методы измерения
В большинстве исследований культурная дистанция измеряется при помощи индекса Когута и Сингха (Kogut and Singh 1988), основанного на том, насколько различаются в двух странах оценки четырех (или пяти) параметров Хофстеде. Эта разница корректируется с учетом вариации каждого параметра, а затем арифметически усредняется. Алгебраически:
CD. . у (4-М2: и _
i =1
где CDj — культурная дистанция между страной j и родной страной (например, США), ^ — оценка, полученная страной j по культурному параметру i, Ims ~ это оценка, полученная родной страной по этому же параметру, а К — вариация оценок по этому показателю. Одна из ключевых причин того, что концепция культурной дистанции и индекс Когута и Сингха так популярны в сфере изучения международного бизнеса, заключается в том, что относительно «гуманитарный» теоретический параметр, такой как культурные различия, можно оценить «естественно-научным» образом, что позволяет учесть его в крупномасштабном статистическом анализе.
Иногда культурная дистанция рассчитывается как вариация на тему индекса Когута и Сингха с применением Эвклидова расстояния, как, например, у Баркемы и Вер-мелена (Barkema and Vermeulen 1997) и Брузерса и Брузерса (Brouthers and Brouthers 2001). В отличие от индекса Когута и Сингха этот показатель неодинаково оценивает разное количество баллов, набранное по каждому из параметров Хофстеде, и поэтому не предполагает, что каждый параметр одинаково важен в определении культурной дистанции между странами. В соответствии с концепцией Эвклидова расстояния дистанция между странами рассчитывается в четырехмерном пространстве как квадратный корень из суммы квадратов различий между оценками по каждому культурному параметру. Формально:

286
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
где CDj — культурная дистанция между страной j и родной страной (например, США), 1$ — это оценка страны j по культурному параметру г, IiUS — это оценка США по этому параметру, a Vt — вариация оценки по этому параметру. Хотя этот показатель Эвклидова расстояния часто называют альтернативой индексу Когута и Сингха, он тесно коррелирует с этим индексом и очень часто приносит одинаковые с ним результаты.
8.3.3.	Критика
Концепция культурной дистанции подвергалась и продолжает подвергаться активной критике. Самая обстоятельная критика принадлежит Шенкару (Shenkar 2001), который недоволен концептуальными и методологическими свойствами концепции культурной дистанции. Проблемные концептуальные свойства связаны с тем, что он называет иллюзией симметрии, иллюзией стабильности, иллюзией линейности, иллюзией причинности и иллюзией несогласованности. Что касается проблемных методологических свойств, Шенкар упоминает предпосылки корпоративной и пространственной однородности3. Мы обсудим каждое из этих обвинений ниже.
•	Иллюзия симметрии: показатель культурной дистанции неявным образом предполагает, что культурная дистанция между странами А и Б аналогична дистанции между странами Б и А. Однако на практике родная страна и страна пребывания могут играть разные роли. Китайским фирмам может быть куда проще инвестировать в США, и наоборот.
•	Иллюзия стабильности: поскольку культурная дистанция измеряется в какой-то один момент времени, предполагается, что она остается постоянной с течением времени. Если культуры меняются, то стоит указать, что культурная дистанция между родной страной и страной пребывания может быть в момент выхода на рынок не такой, как в момент измерения эффективности работы или вы
3. Шенкар также упоминает предпосылку об эквивалентности, которая предполагает, что все параметры одинаково важны. Поскольку об этом же говорится в его комментариях на тему иллюзии несогласованности, мы не считаем это замечание самостоятельной критикой.
МЕЖДУНАРОДНЫЙ БИЗНЕС
287
живания дочерней компании. Кроме того, фирмы могут нарабатывать опыт, так что культурная дистанция для более поздних решений может быть меньшей, чем для первых (например, Hennart 1991).
Иллюзия линейности-, используя один показатель культурной дистанции для объяснения местоположения деятельности многонациональных предприятий, выбора способа входа на рынок и последующего успеха этой зарубежной деятельности, мы предполагаем, что культурная дистанция влияет на все эти явления линейным образом. Это можно оспорить. Уппсальская школа пошаговой интернационализации (см. ниже) ясно показала, что эффект культурной дистанции может зависеть от кривой обучения фирмы и потому не является линейным.
Иллюзия причинности: существует тенденция концентрироваться на последствиях культурной дистанции, в то время как ее влияние нужно рассматривать как часть общей картины, включающей геополитическую дистанцию, размер рынка, политическую нестабильность и так далее. Дистанция — это сложное многомерное понятие. В этом контексте интересно упомянуть статью Хуанга (Huang 2007), в которой он показывает, что физическая дистанция связана с более глубокими культурными характеристиками. Используя параметр стремления избежать неопределенности, он показывает, что воздействие географической дистанции на торговые потоки смягчается готовностью терпеть неопределенность; одно и то же абсолютное количество километров воспринимается по-разному.
Иллюзия несогласованности: во многих работах, в которых говорится о культурной дистанции, звучит предпосылка, что все аспекты культурной дистанции между родной и зарубежной странами одинаково важны, в то время как можно с легкостью утверждать, что для некоторых аспектов одни параметры культуры оказываются важнее других. Подразумевается, что все культурные параметры взаимозаменяемы, в то время как некоторые из них могут быть комплементарны (см. также Sivaku-mar and Nakata 2001).
Предпосылка корпоративной однородности: используя показатели национальной культуры, концепция культурной дистанции допускает вариацию только на уровне национальной культуры и предполагает ее отсутствие
288
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
на корпоративном уровне. Есть мнение, что это неверно (Hofstede et al. 199°)- Отношения между организационной и корпоративной культурой сложны; корпоративная культура может смягчать влияние национальных культурных различий (или наоборот).
• Предпосылка однородности пространства-, рассчитывая культурную дистанцию на основании результатов, собранных на национальном уровне, мы исключаем возможность разнообразия внутри страны. Кроме того, не учитывается точное местоположение фирмы в стране, что исключает потенциальный эффект границы, сокращающий культурную дистанцию, так что ее оценка получается завышенной.
Несмотря на эту критику, есть некоторые свидетельства в пользу того, что индекс культурной дистанции Когута и Сингха положительно коррелирует с оценкой субъективных культурных различий. Дрогендейк и Сланген (Drogendijk and Slangen 2006) используют несколько индикаторов культурной дистанции в своем исследовании, в котором изучается выбор между созданием предприятия с нуля и поглощением. Сравнивая показатели Хофстеде, Шварца и субъективную оценку, рассчитанную по результатам опроса, они приходят к выводу, что все показатели движутся в одинаковом направлении и объяснительная сила культурной дистанции, основанной на индикаторах Хофстеде и Шварца, сопоставима. Магнуссен и соавторы (Magnussen et al. 2008: 183) пишут после подробного эмпирического сравнения множественных культурных показателей: «было доказано, что концепция культурной дистанции, основанная на идеях Хофстеде, превосходит другие теории».
Поскольку считается, что решение и о выборе рынка (местоположения), и о выборе способа выхода на новый рынок связаны с культурной или психической дистанцией (Shen-kar 2001; Tihanya et al. 2005; Dow and Karutnaratna 2006), мы продолжим свое обсуждение роли культурной дистанции, сосредоточившись на этих двух темах. Вначале мы обсудим связь между культурной дистанцией и выбором местоположения многонациональных корпораций, используя для этого паттерны зарубежных прямых инвестиций. Затем мы обратимся к теме экономической организации международного производства (то есть стратегиям выхода на новый рынок) и роли культурной дистанции.
МЕЖДУНАРОДНЫЙ БИЗНЕС
289
8.4.	Как культурная дистанция влияет на тип и местоположение деятельности многонациональных корпораций
8.4.1. Культурные объяснения географии деятельности многонациональных корпораций
Одна из областей, в которых применяется индекс культурной дистанции, — это объяснение агрегированных паттернов торговли и прямых зарубежных инвестиций. Хотя в международной экономике существует давняя традиция объяснять торговые потоки между странами так называемыми гравитационными уравнениями (Tinbergen 1962), только относительно недавно эти модели начали применяться к агрегированной деятельности многонациональных корпораций (часто накопленных объемов прямых зарубежных инвестиций). Гравитационные модели постулируют, что торговля товарами или потоки прямых зарубежных инвестиций между странами зависят от нескольких характеристик этих стран, в частности, от размера их экономики и уровня экономического развития, а также от факторов, стимулирующих или затрудняющих прямые зарубежные инвестиции или экспортный обмен между странами (Berg-strand 1985; Brainard 1997)- К таким факторам относятся транспортные издержки, традиционно измеряющиеся географической дистанцией и наличием или отсутствием общей сухопутной границы, а также формальные преграды торговле, часто измеряющиеся наличием или отсутствием договоров о свободной торговле.
Рассуждая о роли культурных различий и международной экономической деятельности, Беккерман (Beckerman 1956) первым предположил, что торговым потокам мешает не только географическая, но и культурная дистанция, так как торговые партнеры из культурно более далеких друг от друга стран, как правило, хуже знакомы друг с другом. Это предположение эмпирически подтвердили ученые, обнаружившие, что страны меньше торгуют друг с другом, если имеют разные основные религии или разные официальные языки (Geraci and Prewo 1977; Srivastava and Green 1986; Anderson and Marcouiller 2002; Frankel and Rose 2002; Yeyati 2003; De Groot et al. 2004; Rose 2004; Subramanian and Wei 2007). Используя более сложные способы оценки
290
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
культурных различий между странами, Доу и Карутнарат-на (Dow and Karutnaratna 2006) пришли к выводу, что их новый количественный показатель религиозных различий оказывает существенное отрицательное воздействие на двусторонние торговые потоки; в то же время их новый количественный показатель языковых различий и индекс культурной дистанции Когута и Сингха, как правило, оказывает несущественное воздействие4.
Только немногие исследования напрямую связывают культурную дистанцию с потоками прямых зарубежных инвестиций или иными индикаторами агрегированной деятельности многонациональных корпораций. Лори и Джизингер объясняют детерминанты внешних прямых зарубежных инвестиций США, подчеркивая роль политических переменных (то есть качества институтов или налоговых ставок) и неполитических (то есть культурной дистанции). Они обнаружили существенное отрицательное воздействие культурной дистанции, изучая выборку данных за 1977, но не за 1982 год. Они объясняют этот несущественный результат процессом аккультурации среди менеджеров корпораций, считая, что он мог смягчить воздействие культурной дистанции (Loree and Guisinger 1995: 294)-Гроссе и Тревино (Grosse and Trevino 1996) пишут о несущественном воздействии культурной дистанции на приток зарубежных прямых инвестиций в США, однако находят ее существенное отрицательное воздействие, используя данные о продажах в зарубежных дочерних компаниях в более сложной модели. Сети и соавторы (Sethi et al. 2003) пытаются объяснить меняющиеся тенденции в потоках и детерминантах прямых зарубежных инвестиций, сравнивая, до какой степени европейские и азиатские страны привлекают инвестиции из США. Их индекс Когута и Сингха показывает существенное отрицательное воздействие, которое становится несущественным, если исключить из модели контрольную переменную в виде существующего накопленного объема прямых иностранных инвестиций.
Показатели культурной дистанции также используются
4. Отметим, что новый показатель Доу и Карутнаратны (Dow and Karutnaratna 2006) никак не связан с языковой переменной, предложенной Табеллини (Tabellini 2007b). Первый основан на языковых семействах и доле людей в стране, говорящих на иностранном языке, а языковой показатель Табеллини связан со структурой существительных.
МЕЖДУНАРОДНЫЙ БИЗНЕС
291
как контрольные переменные в гравитационных уравнениях. Например, связывая уровень коррупции с прямыми зарубежными инвестициями, Куэрво-Казурра (Cuervo-Cazur-га 2006), Куок и Тадессе (Kwok and Tadesse 2006а) и Хабиб и Зуравики (Habib and Zurawicki 2002) учли несколько альтернативных показателей культурной дистанции, таких как общий язык (Cuervo-Cazurra 2006), разница в уровне параметров индивидуализма и дистанции власти по Хофстеде (Kwok and Tadesse 2006а) и индекс Когута и Сингха (Habib and Zurawicki 2002). Как и другие исследователи, они получили смешанные результаты.
В то время как большинство перечисленных исследований, если не все, используют параметры Хофстеде — преимущественно для расчета культурной дистанции по Когуту и Сингху —Сигель и соавторы (Siegel et al. 2008а) используют модель культурных параметров Шварца (Schwartz 1994, 1999)- Они находят убедительное подтверждение отрицательного воздействия культурной дистанции на двусторонние потоки прямых зарубежных инвестиций, но кроме того, доказывают, что некоторые из культурных параметров Шварца положительно связаны с двусторонними потоками прямых зарубежных инвестиций. В следующем исследовании Сигель и соавторы (Siegel et al. 2008b) исследуют роль одного из культурных параметров Шварца — степени эгалитаризма в разных странах —более подробно и связывают его с рядом международных инвестиционных результатов. Они приходят к выводу, что чем больше дистанция по параметру эгалитаризма, тем меньше трансграничные потоки инвестиций в ценные бумаги.
Проблема со всеми (или почти всеми) исследованиями торговли и прямых зарубежных инвестиций имеет две стороны. Во-первых, в них рассматриваются общие потоки инвестиций и торговли, в то время как история подсказывает, что нужно выделять разные типы прямых зарубежных инвестиций и торговли. Прямые зарубежные инвестиции делятся на вертикальные и горизонтальные. Горизонтальные инвестиции движимы стремлением получить доступ к местным рынкам (Root 1998). Хотя вертикальные инвестиции—широкое понятие (Braconier et al. 2005), вертикальными можно назвать те прямые зарубежные инвестиции, которые включают вертикально интегрированные многонациональные корпорации, где местные дочерние предприятия торгуют (промежуточными товарами или услу
292	КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
гами) с другими частями фирмы (Braconier et al. 2005: 447). Рут (Root 1998) пишет о вертикальных прямых зарубежных инвестициях как об инвестициях ради факторов производства: либо дешевого сырья, либо дешевого труда. Разделение прямых зарубежных инвестиций на горизонтальные и вертикальные релевантно, поскольку культурная дистанция, вероятно, по-разному влияет не только на разные типы инвестиций (как показано в Slangen and Beugelsdijk 2010), но и на разные типы торговли. Торговля делится на торговлю внутри фирм (связанную с вертикальными инвестициями) и между фирмами (взамен горизонтальных инвестиций). Хотя формальные эмпирические проверки этого тезиса нам неизвестны, можно ожидать, что культурная дистанция будет меньше влиять на торговлю внутри фирмы, чем на торговлю между фирмами, благодаря низкому уровню взаимодействия с местной культурой в первом случае.
Во-вторых, влияние культурной дистанции на торговлю и прямые зарубежные инвестиции нельзя изучать в изоляции (как это делалось до сих пор), поскольку торговля и инвестиции взаимосвязаны (Lipsey and Weiss 1984; Brainard 1997; Blonigen 2001; Head and Ries 2001; Pantulu and Poon 2003; Gir-ma et al. 2005)5. Горизонтальные прямые зарубежные инвестиции могут замещать торговлю между фирмами, а вертикальные связаны с дополняющим экспортом внутри фирмы. Поскольку было показано, что выбор между экспортом за рубеж или производством на месте зависит от культурной
5. Существует обширная (преимущественно теоретическая) литература, посвященная дебату о замещении и дополнении. Мелкие эмпирические доказательства предполагают, что отношения замещения или дополнения между экспортом из родной страны и дочерними предприятиями в зарубежной стране зависят от типа зарубежного дочернего предприятия (ср. Clausing 2000: 192). Если зарубежные дочерние предприятия представляют собой вертикальные инвестиции сверху вниз, экпорт из родной страны с большей вероятностью увеличится (отношения дополнения), поскольку такие дочерние предприятия часто получают промежуточные товары от родительской фирмы. Вертикальные инвестиции, таким образом, стимулируют торговлю внутри фирмы (Andersson and Frederiksson 1996). Однако когда зарубежные дочерние предприятия представляют собой горизонтальные инвестиции с целью поиска новых рынков, экспорт из родной страны скорее сокращается (отношения замещения), поскольку конечные товары, продаваемые дочерними предприятиями сторонним фирмам, больше не будут продаваться напрямую из родной страны. В таких случаях зарубежные дочерние предприятия и экспорт можно считать конкурирующими способами работы на зарубежных рынках.
МЕЖДУНАРОДНЫЙ БИЗНЕС
293
дистанции (подробней об этом в следующем разделе), влияние культурной дистанции на (горизонтальные) прямые зарубежные инвестиции и экспорт (между фирмами) нельзя изучать отдельно друг от друга. Фирмы могут принимать решение о замещении одного типа обслуживания зарубежных рынков другим в зависимости от культурной дистанции.
Насколько нам известно, единственное исследование, в котором рассматривается роль культурной дистанции и напрямую сравнивается ее влияние на экспорт (между фирмами) и (горизонтальные) прямые зарубежные инвестиции,— это работа Слангена и соавторов (Slangen et al. 2007). Авторы используют индекс культурной дистанции Когута и Сингха, основанный на параметрах Хофстеде, и очищают данные об американском экспорте от внутрифирменной торговли. Они используют теорию о методе выхода на новый рынок (см. подробности в следующем разделе), чтобы разработать гипотезу о связи между культурной дистанцией и агрегированным экспортом (между фирмами). Из-за отношений замещения между экспортом и местной продукцией фирмы могут использовать экспорт, когда культурная дистанция велика, но выбирать более рискованный вариант местного производства, когда культурная дистанция относительно мала. Проверяя свою гипотезу, авторы приходят к выводу, что увеличение культурной дистанции связано с более низким уровнем (горизонтальных) прямых зарубежных инвестиций и более высоким уровнем агрегированного экспорта (между фирмами). Это важный вывод, поскольку он напрямую относится к дискуссии специалистов по международной экономике о разнородности фирм. Исследование Слангена показывает, что не только разнородность характеристик (таких как уровень производства), но и возможности замещения, доступные отдельным фирмам, влияют на отношения между паттернами международной торговли на макроуровне и многонациональным производством, с одной стороны, и культурной дистанцией —с другой.
8.4.2 Исследования способов выхода на рынок и культурных различий
Существенная часть исследований в области международного бизнеса посвящена выходу фирмы на зарубежный рынок (Slangen and Hennart 2007). Авторы работ на эту тему пытаются определить, что влияет на многонациональное
294
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
предприятие при выборе между разными методами выхода на зарубежный рынок, моделируя конкретные методы как варианты, замещающие друг друга (подробный обзор см. в Datta et al. 2002). Многие исследования изучают, что заставляет многонациональное предприятие выходить на зарубежный рынок высокозатратным методом, например, через дочерние предприятия, находящиеся в полном или мажоритарном владении фирмы, или же низкозатратным методом, например, через экспорт, лицензирование или совместное предприятие. Исследователи соглашаются, что этот выбор во многом зависит от культурной дистанции с целевой страной; многие утверждают, что чем больше дистанция, тем более склонны многонациональные предприятия выходить на новый рынок низкозатратными, а не высокозатратными методами (Anderson and Gatignon 1986; Hill et al. 1990; Root 1998; Brouthers and Brouthers 2001).
На теории о способе выхода на новый рынок и интернационализации оказали влияние две научные школы. Первая—это теория трансакционных издержек, а вторая —теория пошаговой интернационализации фирм уппсальской школы (Anderson 1993). Теория пошаговой интернационализации, по сути, утверждает, что фирмы начинают процесс интернационализации со стран, физически близко к ним расположенных, прежде чем отважиться на работу в более отдаленных странах (Johanson and Vahlne 1977; Drogendijk 2001; Clark and Pugh 2001). Хотя, как верно указал Шенкар (Shenkar 2001), неясно, совпадает ли процесс пошаговой интернационализации от экспорта к местному производству с постепенным приростом культурной дистанции, принято считать, что фирмы могут преодолевать культурную дистанцию, научившись справляться с ней пошагово. Предсказывается, что фирмы начинают процесс интернационализации с выхода на культурно близкие рынки, а на более отдаленные рынки выходят уже потом. Критически важная предпосылка здесь заключается в том, что физически близко расположенные друг к другу страны культурно более близки друг к другу и что с культурно близкими странами работать проще, чем с далекими. Однако, как утверждают О’Грейди и Лейн (O’Grady and Lane 1996), начиная процесс интернационализации с выхода на рынок физически ближайших стран, фирмы могут потерпеть неудачу, поскольку кажущаяся похожесть может привести к недооценке истинных различий. Хотя эм-
МЕЖДУНАРОДНЫЙ БИЗНЕС
295
лирические доказательства уппсальского тезиса не обладают подавляющей силой (Benito and Gripsrud 1992), теория популярна среди исследователей международного бизнеса, вероятнее всего, потому, что в ней есть практичность и здравый смысл (O’Grady and Lane 1996: 314).
Интересно, что динамичный подход уппсальской школы смешивается со статической теорией трансакционных издержек фирмы (Williamson 1975’ х9^5’ х99^)* По сути, его применение к способам выхода на рынок можно рассматривать как продолжение теории трансакционных издержек многонационального предприятия, если считать культурную дистанцию источником неопределенности. С ростом культурной дистанции фирмы справляются с этой неопределенностью, интернализируя зарубежную деятельность. Иными словами, теория предсказывает, что, если культурная дистанция велика, фирмы выбирают методы выхода на зарубежный рынок, сильнее ориентированные на контроль, поскольку полную и точную информацию о деятельности дочернего предприятия получить сложно. В основном ученые изучают выбор между лицензированием и прямыми зарубежными инвестициями, или же между полным владением дочерними и частичным владением совместными международными предприятиями, или же между созданием нового предприятия с нуля или поглощением (критический обзор см. в Slangen and Hennart 2007).
Предположительная связь между культурной дистанцией, контролем и методом выхода на рынок объясняется тем, что менеджеры многонациональных предприятий ожидают, что предприятия в странах более удаленных с точки зрения культуры столкнутся с большими сложностями, поскольку в таких странах нормы, ценности, предпочтения потребителей и бизнес-практики не такие, как в их родной стране (Hofstede 1980; Kogut and Singh 1988; Caves 1996). Таким образом, многонациональные корпорации неохотно выделяют крупные ресурсы на предприятия в культурно далеких странах (Root 1998), поскольку это приведет к большим потерям при уходе с рынка в случае неудачи (Hill et al. 1990; Kim and Hwang 1992). Выходя на рынок культурно далеких стран менее затратными методами, менеджеры многонациональных корпораций сокращают кросскультурные сложности и издержки ухода с рынка (Hill et al. 199°) •
2дб	КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
Если верить литературе, то менеджеры многонациональных корпораций считают, что плата за иностранное происхождение будет большей в случае управления местными дочками, чем в случае экспортной деятельности, что заставляет их тем сильнее склоняться в пользу экспорта, чем больше культурная дистанция с целевой страной (Dunning 1993; Root 1998). Несмотря на популярность этой аргументации, ее можно перевернуть (Gatignon and Anderson 1988). «Фирма может предпочесть меньший уровень контроля, чтобы скомпенсировать недостаток знаний в случае большой культурной дистанции, полагаясь на то, что местный партнер поможет ей с местными знаниями» (Shenkar 2001: 521). Таким образом, теоретический аргумент относительно связи между культурной дистанцией и методом выхода на рынок может быть как позитивным, так и негативным (Tihanya et al. 2005). Аналогичным образом, связывая культурную дистанцию с работой многонациональных предприятий, ученые находят как положительную, так и отрицательную связь. С одной стороны, увеличение культурной дистанции связано с конфликтами внутри организации и управленческими проблемами (Li and Guisinger 1992). С другой стороны, утверждается, что многонациональные предприятия могут выходить на рынок культурно отдаленных стран благодаря тем организационным преимуществам, которые может обеспечивать им их иностранная деятельность. Многонациональные предприятия могут выигрывать от работы за рубежом, поскольку могут интегрировать в свою деятельность свежеприобре-тенные знания и умения, что положительно влияет на их эффективность (Morosini et al. 1998). В этих случаях можно утверждать, что культурная дистанция оказывает положительный эффект; эта гипотеза, похоже, сейчас набирает популярность, учитывая некоторые недавние публикации о роли культурной дистанции как источника привлекательности (Beugelsdijk and Slangen 2010) или как обоюдоострого меча, влияющего на эффективность поглощения как отрицательно, так и положительно (Reus and Laffont 2009).
Существует множество исследований, посвященных выбору способа выхода на новый рынок (Gatignon and Anderson 1988; Kim and Hwang 1992; Shane 1994; Barkema and Vermeulen 1997; Contractor and Kundu 1998; Hennart and Larimo 1998; Arora and Fosfuri 2000; Brouthers and Brouthers
МЕЖДУНАРОДНЫЙ БИЗНЕС
297
2001). Многие из них приходят к выводу, что с ростом культурной дистанции многонациональные предприятия все более склонны не основывать в чужой стране собственные дочерние предприятия, а выбирать такие низкозатратные методы выхода на рынок, как экспорт, лицензирование и совместные предприятия. В задачи этой главы не входит подробное описание всех таких исследований. Метаанализ роли культурной дистанции при выборе способа выхода на рынок, а также анализ связи между культурной дистанцией и успешностью многонациональных предприятий был проведен Тиханья и соавторами (Tihanya et al. 2005). Основанный на 55 статьях, опубликованных в лучших научных журналах, этот метаанализ предполагает, что «судя по проведенным эмпирическим исследованиям, не похоже, что культурная дистанция напрямую связана с выбором способа выхода на новый рынок, внутренней диверсификацией или эффективностью работы многонациональных предприятий» (Tihanya et al. 2005: 278-279). Проверяя эффект модерации, авторы обнаружили некоторые указания на то, что используемый инструмент оценки, происхождение многонациональной корпорации, тип отрасли и страна, в которую делается инвестиция, являются важными переменными, которые до сих пор недостаточно учитывались в исследованиях. Они предлагают усовершенствовать методы оценки культурной дистанции (ср. критику в Shenkar 2001) и теоретическую парадигму отношений между культурой и организационными практиками (ср. Slangen 2006). В целом хотя культурная дистанция считается неотъемлемой частью исследований метода выхода на рынок как теоретически, так и эмпирически, однако литература по международному бизнесу не содержит однозначного заключения о ее роли (см. также аналогичный вывод в Siegel et al. 2008а).
До сих пор мы обсуждали литературу, посвященную культурной дистанции. Концепция культурной дистанции используется для объяснения того, как разница в ценностях влияет на выбор акторов, а не как влияют на поведение абсолютные «уровни» ценностей. Одна из областей международного бизнеса, в которой осмысливается роль содержания культуры (не культурной дистанции) и природа отношений между культурой и принятием экономических решений, —это область сравнительных исследований методов управления.
298	КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
8.5.	Сравнительные исследования менеджмента: управленческие ценности и международное сотрудничество
Не стремясь дать полное описание области сравнительных исследований менеджемента (такое описание см. в Коеп 2005), мы рассмотрим некоторые ее базовые идеи, релевантные в контексте этой книги. Как упоминалось во введении в эту главу, такие исследования в основном занимаются тем, как культура и культурные различия влияют на принятие менеджерских решений. Одна из причин того, что эта тема интересна нам в контексте этой книги, заключается в том, что исследователи международного бизнеса разрабатывают конкретные теоретические гипотезы о влиянии культуры. Они спорят скорее не о том, важна ли культура, а о том, как именно она важна. Вторая причина в том, что, поскольку исследования в области международного бизнеса так подробно анализируют роль культуры в принятии экономических решений, их выводы служат микрооснованиями для исследования роли культуры в агрегированном анализе торговли и прямых зарубежных инвестиций. Эти две причины заставляют нас считать, что обсуждение некоторых исследований в этой области будет интересным и релевантным в контексте нашей книги. Вначале мы обсудим связь между культурой и управленческими ценностями во внутрикуль-турной ситуации (односторонней). Затем мы исследуем литературу о международном менеджменте в межкультурной ситуации (двоичной). Это логично, поскольку «понимание роли культурных различий при формировании ожиданий и принятии решений может подать нам ценные идеи о динамичном сотрудничестве в кросскультурных деловых отношениях» (Scott-Marshall and Boush 2001: 874). Многие ученые в сфере международного бизнеса по умолчанию начинают с одностороннего подхода, прежде чем перейти к двустороннему.
8.5.1.	Управленческие ценности
Как и в случае исследований предпринимательских черт характера в главе б, мы вправе ожидать, что определенные культурные черты влияют на поведение менеджеров, на то, как они общаются, на их стиль лидерства, приверженность
МЕЖДУНАРОДНЫЙ БИЗНЕС	299
организации и стиль решения проблем. Таким образом, чтобы понять различия в поведении менеджеров, важно понимать различия в культурах. В этом подразделе мы приведем некоторые примеры, чтобы коротко показать общий подход исследователей международного бизнеса при оценке связи между культурой и управленческими ценностями. Взаимодействие между партнерами из разных культур обсуждается в следующем подразделе. Область управленческих ценностей очевидным образом обширна и не укладывается в рамки этой книги. Мы обсудим только репрезентативную выборку работ, не потому, что считаем релевантным для многих экономистов содержание этих работ, но потому, что считаем релевантными общие уроки, которые можно из этих работ вынести. Как мы подробно обсуждаем в последнем разделе, общий сильный элемент во многих из этих исследований — это факт, что ученые рассуждают о том, почему культура важна, и проводят проверки своих теорий.
Хорошая иллюстрация типичного подхода — статья Агарвала и соавторов (Agarwal et al. 1999). Сравнивая 184 американских специалистов по продажам с 181 индийским, Агарвал и соавторы концентрируются на лидерском поведении начальников этих специалистов и взаимодействии между начальниками и специалистами по продажам. Хотя их эмпирические находки неоднозначны, этот подход типичен для исследований международного бизнеса. Авторы выбирают группы стран — в данном случае США и Индию — на основании фундаментальных различий в «культурном фонде» этих стран. США имеет относительно высокий показатель по оценке параметра индивидуализма Хофстеде, а Индия относительно низкий. Напротив, в Индии высокий показатель по параметру дистанции власти, а в США низкий. Агарвал и соавторы утверждают, что подчиненные в обществах с низким показателем дистанции власти и высоким показателем индивидуализма демонстрируют тенденцию приписывать эффективность работы своим личным усилиям, в то время как подчиненные в обществах с высоким показателем дистанции власти и низким индивидуализма испытывают больший стресс, если у их руководителей более контролирующий лидерский стиль. Таким образом, эти различия имеют практическое влияние на то, как наиболее эффективно управлять людьми и группами людей (см. также о лидерском стиле в Pillai et al. 1999, Pellegrini and Scandura 2006, о гендерных различиях и культу
Зоо
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
ре в Gibson 1995, 0 лидерстве и корпоративных ценностях социальной ответственности в Waldman et al. 2006, а о лидерских целях в Hofstede et al. 2002).
Рассматривая поведение менеджеров в ряде культурно различающихся стран, Моррис и соавторы (Morris et al. 1998) сравнивают конфликтующие стили управления в США, Китае, Индии и на Филиппинах. В согласии со своими теоретическими ожиданиями, выведенными из теории Хофстеде о культурных параметрах, они приходят к выводу, что при решении конфликтов американские менеджеры тяготеют к конкурентному стилю поведения, а китайские — к уклончивому. Аналогичным образом эксперимент Тинсли и Пилутлы (Tinsley and Pillutla 1998) со 153 студентами из Гонконга и 78 из США указывает на то, что во время переговоров американцы более тяготеют к нормам собственного интереса и совместного решения проблем. Гонконгские студенты, напротив, больше тяготеют к нормам равенства.
Тот факт, что культурные различия приводят к различиям в стиле управления, особенно релевантен для менеджеров-экспатриантов, работающих на многонациональные компании. Эти экспатрианты почти всегда социализированы в контексте родной страны, но при этом должны управлять дочерним предприятием в зарубежной стране, для которой характерны иные ценности и нормы. По этой причине ученые в сфере международного бизнеса также занимаются вопросом управленческого стиля экспатриантов (например, Brewster and Scullion 1997; Leiba-O’Sullivan 1999; Jun et al. 2001), включая даже роль супруга (супруги) экспатрианта (Stewart-Black and Gregersen 1991). Аналогичные примеры можно найти в сфере управления кадрами (Adler and Bartholomew 1992; Brewster 1993; Schuler et al. 1993; Harris et al. 2003) и международного маркетинга (Peterson and Jolibert 1995; Verlegh and Steenkamp 1999; De Mooij 2010). Например, исследования страны происхождения товаров, проведенные маркетологами, обнаружили, что потребители зачастую предпочитают товары, произведенные местными фирмами, товарам аналогичного качества, произведенным зарубежными многонациональными корпорациями (Bilkey and Nes 1982 and Samiee 1994), даже если они производятся на местном предприятии (Knight 1999).
В большинстве таких исследований ученые, как правило, теоретически осмысливают и связывают определенные аспекты культуры с конкретным интересующим их явле
МЕЖДУНАРОДНЫЙ БИЗНЕС	301
нием. Например, рассуждая на основании классификации Хофстеде, Шулер и Роговски (Schuler and Rogovsky 1998) приходят к выводу, что системы оплаты труда на основании возраста и на основании умений скорее встречаются в странах с более высоким уровнем стремления избежать неопределенности. Связывая индивидуализм с системами вознаграждения эффективности работы и практикой выплаты бонусов или комиссионных, они приходят к выводу, что культура —это важная объяснительная переменная для понимания вариаций в практиках оплаты труда в разных странах. В похожем ключе исследователи связывают конкретные культурные параметры с международными различиями в практике отчетности и построения бюджета (Ueno and Sekaran 1992), структурах корпоративного капитала (Chui et al. 2002), практике стандартизации работы (Harrison et al. 2000; Newburry and Yakova 2006), удовлетворении от работы и стратегии увольнения (Kanungo and Wright 1983; Thomas and Au 2002), поиске мнения и обмене информации среди потребителей (Dawar et al. 1996), корпоративном предпринимательстве (Morris et al. 1994), пакетах льгот для служащих и программах социального обеспечения (Goad Oliver and Cravens 1999).
8.у. 2 Международное сотрудничество
Параллельно исследованиям на тему управленческих ценностей, хотя и не совсем обособленно от этих исследований, ведется сравнительно немного исследований поведенческих аспектов международных деловых отношений. Учитывая существование агрегированных культурных параметров Хофстеде и остальных, в принципе то, как предположительно должны вести себя люди в определенных обстоятельствах, должно быть довольно легко оценить на национальном уровне. Привязка агрегированной оценки к поведению индивида — хотя этот подход и критикуют за экологическую ошибку (см. главу 7 о доверии) — популярный способ концептуализировать и оценивать сотрудничество между индивидами из разных культур. Как уже обсуждалось, агрегированное воздействие культурной дистанции между родной страной и страной ведения бизнеса на торговлю или прямые зарубежные инвестиции часто изучается с применением индекса Когута и Сингха (индекса КС). Хотя основная масса исследований, использующих показатель куль
302
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
турной дистанции (индекс КС), ссылается на проблемы, связанные с межкультурным взаимодействием, лежащие в основе этих проблем процессы на микроуровне остаются загадкой. Очевидная проблема с крупномасштабным анализом международных деловых переговоров на уровне индивида — это то, что логистически сложно собрать вместе большое количество участников из разных стран (Lee et al. 2006). В то же время общепризнанно, что международные переговоры в межкультурной обстановке создают больше источников напряженности, чем переговоры во вну-трикультурной обстановке (Adler and Graham 1989; Kumar 1997; Barry et al. 2004). Культурные различия создают или усиливают потенциальные коммуникационные проблемы и снижают общий уровень эмпатии во время переговорного процесса (Triandis 1995). Эти дополнительные сложности в международных переговорах возникают из-за языковых различий и расхождений в невербальном поведении, ценностях и паттернах мышления (Lee et al. 2006).
Полный обзор литературы на тему переговоров и роли аффекта можно найти у Кумара (Kumar 1997). В зависимости от того, происходит ли переговорный процесс в ситуации так называемой противодействующей взаимозависимости (цели индивидов противоположны) или же содействующей взаимозависимости (цели индивидов положительно связаны друг с другом), Кумар приводит три переменные, из которых складывается источник аффективных реакций в переговорах. Эти переменные — образ второй стороны, дистрибутивная и процессуальная справедливость в ходе переговоров, а также различия в культуре акторов. Об образе второй стороны Кумар пишет, что, когда этот образ отрицателен, неоднозначные стимулы могут приводить в действие аффективные реакции, и тогда природа аффективной реакции повлияет на другого актора. Образ второй стороны может сам себя подкреплять. Говоря о справедливости, Кумар следует традиционному разделению справедливости на дистрибутивную и процессуальную. Дистрибутивная касается справедливости распределения результатов переговоров, а процессуальная —того, как эти результаты достигаются. Интересно, что Кумар приводит некоторое количество ссылок на работы, утверждающие, что определенные поведенческие аспекты процессуальной справедливости в ходе переговоров одинаково важны в разных культурах. Как пишет Кумар, эмоции, вызванные про
МЕЖДУНАРОДНЫЙ БИЗНЕС	3O3
цессуальной (не)справедливостью, длятся дольше, чем эмоции, вызванные дистрибутивной (не)справедливостью.
Третий аспект—и в контексте этой главы самый релевантный—связан и с образом второй стороны, и со справедливостью; этот аспект —культура и культурные различия (см. также Li and Cropanzano 2009; Ren and Gray 2009). Вслед за Боя-джигиллером и соавторами (Boyacigiller et al. 1996) Кумар пишет об эмоциях, вызванных субъективными культурными различиями, как о явлении группового уровня и концептуализирует культуру как групповую идентичность. «Действия, представляющие собой угрозу идентичности группы, меняются в зависимости от культуры, и эта изменчивость делает проблематичным взаимодействие между разными культурными группами. То, что может быть тривиальным или неоскорбительным в одной культурной группе, может с большим беспокойством быть воспринято членами другой культурной группы (Li and Cropanzano 2009). Ситуация усложняется тем, что культурные группы также различаются с точки зрения интенсивности санкций, которые они применяют при нарушении культурных норм» (Kumar 1997: 89). В целом нарушения культурных норм, связанные с силой аффективной реакции и культурными различиями, могут замедлить процесс переговоров, поскольку разные стороны со своими разными рабочими нормами нуждаются во времени, чтобы познакомиться. В этом теоретическом контексте роли аффекта при переговорах и модерирующей роли культурных различий мы обсудим некоторые из полученных на сегодняшний день эмпирических результатов.
В ходе экспериментального анализа переговоров между китайцами и американцами Ли и соавторы (Lee et al. 2006) обнаружили, что обе группы испытывают напряженность, но по-разному. В соответствии с их ожиданиями напряженность китайских менеджеров была эмоциональной, и на нее влияла атмосфера сотрудничества во время переговоров. У китайцев атмосфера сотрудничества снижала субъективную напряженность и повышала эмпатию по отношению к американцам. Исследование также показало, что более высокий уровень напряженности оказывал отрицательное воздействие на уровень эмпатии и доверия и приводил к отрицательным ожиданиям насчет сотрудничества с американцами в будущем. И американцы, и китайцы оценили уровень сотрудничества в своей собственной команде (внутрикультурной) как более высокий, чем в команде
304	КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
партнеров по переговорам. К такому же результату пришли и другие ученые. Бретт и Окумура (Brett and Okumu-ra 1998) и Адаир и соавторы (Adair et al. 2001) исследовали и внутрикультурные, и межкультурные переговоры между японскими и американскими менеджерами и пришли к выводу, что, во-первых, культура влияет на поведение этих менеджеров, а во-вторых, что межкультурные переговоры сложнее внутрикультурных. На основании эксперимента по симуляции переговоров в группе из 462 американских, канадских и японских предпринимателей Адлер и Грэм (Adler and Graham 1989) напрямую проверили предпосылку о том, что менеджеры ведут себя одинаковым образом как во внутрикультурной, так и в межкультурной среде. Они пришли к выводу, что поведение людей в ходе кросскультурных переговоров существенно отличается. Аналогичные результаты описывают Рао и Хашимото (Rao and Hashimoto 1996), сравнившие поведение японских менеджеров при работе с японскими и канадскими подчиненными. Они обнаружили, что в зависимости от национальной культуры подчиненных менеджеры демонстрировали разные стратегии поведения. Иными словами, «когда люди из разных культурных контекстов встречаются лицом к лицу, на проведение переговоров могут влиять поведенческие несоответствия» (Sawyer and Guetzkow 1965, в Adler and Graham 1989: 517). Это наблюдение показывает, какую сложную роль культура играет в процессе переговоров.
Отношение к стратегиям сотрудничества—тема исследования Стеенсмы и соавторов (Steensma et al. 2000). На основании опроса, проведенного среди 484 предпринимателей из Австралии, Финляндии, Греции, Индонезии, Мексики, Норвегии и Швеции, они связывают параметры Хофстеде с индивидуальным отношением этих предпринимателей к стратегиям сотрудничества. Они приходят к выводу, что предприниматели из обществ, для которых характерны маскулинность и индивидуализм, меньше ценят стратегии сотрудничества по сравнению с предпринимателями из феминных и коллективистских обществ. Как пишут Дайер и Чу (Dyer and Chu 2000: 603-604), маскулинные культуры рассматривают сотрудничество вообще как признак слабости, а индивидуалистские общества высоко ценят независимость и контроль. Предприниматели из индивидуалистических культур больший акцент делают на гарантии выполнения контрактов. Суть работы Стеенсмы и соавто
МЕЖДУНАРОДНЫЙ БИЗНЕС	305
ров заключается в том, что все культуры имеют свои собственные стратегии сотрудничества. Этот вывод дополнительно подтверждает, что при межкультурном сотрудничестве вероятны столкновения в ходе переговоров, раздражение и (отрицательные) эмоции; во всяком случае, они более вероятны, чем при внутри культурной ситуации, когда каждый актор знаком с установленным порядком переговоров и лежащими в его основе ценностями.
Скотт-Маршалл и Бауш (Scott-Marshall and Boush 2001) исследуют процесс принятия решений менеджерами по экспорту в Перу и США. В их работе интересно то, что они прослеживают динамическую роль культурных различий в экспортно-импортных отношениях. Используя опросник на основе сценариев, они приходят к выводу, что воздействие культурных различий постепенно стирается под воздействием индивидуальных особенностей и истории конкретных взаимоотношений. Этот вывод предполагает, что если процесс взаимодействия развивается в положительном ключе, модерирующая роль культурных различий снижается. Культурные различия могут быть особенно релевантны для понимания ранних стадий межкультурного взаимодействия. Однако после достижения определенного уровня доверия культурные различия перестают значить так много (или мало).
8.6.	Обсуждение: какое значение имеет культура
Как мы упоминали, давая определение сфере изучения международного бизнеса, эта сфера частично ведет свое происхождение от международной экономики. Однако начиная с 1970-х годов эти две области, международная экономика и исследования международного бизнеса, развивались по существенно разным траекториям. Хотя и международная экономика, и исследования международного бизнеса занимаются многонациональными предприятиями и организацией международного производства, эти две области сосуществуют в относительной изоляции друг от друга, взаимодействуя только ограниченно. Вспоминая, что мы говорили о культуре экономической науки в главе 4, мы могли бы утверждать, что экономическая теория и исследования международного бизнеса представляют раз-
зоб	КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
ные культуры, с разным фондом знаний, общих смыслов и героев. У каждой области собственные основные журналы (Journal of International Economics и Journal of International Business Studies соответственно) и главные конференции, что существенно ограничивает обмен знаниями между двумя этими смежными дисциплинами. Стена между ними становится еще удивительней, если вспомнить, что обе дисциплины высоко ценят одну и ту же литературу, например, «Гарвардский проект многонационального предприятия в Гарвардской бизнес-школе» Вернона, 1965 года издания, и «Американский бизнес за рубежом, шесть лекций о прямых инвестициях» Кайндлбергера, 1969 года издания. С 1970-х годов дивергенция затронула их методологические системы (формальная/описательная), понимание роли многонациональной фирмы (черный ящик/основ-ная переменная) и тип используемых данных (вторичные/ данные опросов), но не затронула некоторые ключевые для обеих областей вопросы. Учитывая недавнюю тенденцию международной экономики включать характеристики на уровне фирмы в (формальные) модели международной экономической деятельности, потенциал для обмена информацией между международной экономикой и исследованиями международного бизнеса растет6. С учетом это
6. Хороший пример — одна из недавних статей в Journal of International Economics (JIE) под названием «Cross-border mergers and acquisitions vs. greenfield foreign direct investment: The role of firm heterogeneity» («Международные слияния и поглощения или прямые зарубежные инвестиции с нуля: роль разнородности фирм») авторства Нокка и Иипла (Nocke and Yeaple 2007). Авторы разрабатывают модель общего равновесия, включающую разнородные фирмы; их статья продолжает более ранние исследования, опубликованные в JIE, авторы которых пытались объяснить, как многонациональные предприятия организуют международное производство (Grossman et al. 2006; Grossman and Helpman, 2004; Ruckman, 2004). Статья Нокка и Йипла особенно интересна, поскольку в ней есть короткий обзор литературы по стратегии менеджмента. Как обсуждается в этой главе, выбор стратегии выхода на новый рынок, подробно изучающийся в сфере международного бизнеса, —это выбор между созданием фирмы в новой стране с нуля и поглощением существующей фирмы, тот самый выбор, который исследуют Нокк и Йипл. К сожалению, эти авторы вообще не приводят обзора литературы в своей в остальном очень интересной статье. Литература на эту тему содержит множество эмпирических примеров того, как выбор между созданием фирмы с нуля и поглощением действительно зависит от факторов на уровне фирмы. Как упоминалось в этой главе, эти факторы на уровне фирмы включают в себя технологическое ноу-хау мно
МЕЖДУНАРОДНЫЙ БИЗНЕС	307
го процесса конвергенции что могут почерпнуть экономисты из области международного бизнеса и из того, как в ней принято рассматривать культуру?
Тот факт, что исследователи международного бизнеса не просто соглашаются, что культура имеет значение, но пытаются показать, какое значение она имеет,— важный урок для экономистов, интересующихся культурой как объектом исследований. Исследования международного бизнеса показывают нам необходимость не только рассматривать экономические последствия культурных различий в ходе компаративного анализа, но также изучать воздействие культурной дистанции и отношения между культурами. Подход к культуре таким более интерактивным, динамичным способом позволяет взглянуть на культурную разнородность более широко, чем это обычно делают экономисты. Мы также можем почерпнуть из исследований международного бизнеса идею о том, что недостаточно просто включить культурную переменную в наши модели, нужно эмпирически оценить роль этой переменной. Нам нужно порассуждать о том, как, при каких обстоятельствах, в какой временной перспективе и какие аспекты культуры влияют на интересующие нас явления (ср. Shenkar 2004 и Earley 2006). Если исследователи международного бизнеса что-то и доказали, так это то, что не все культурные особенности имеют значение для всех аспектов международного бизнеса. Для экономистов это означает, что вместо того, чтобы просто включать в модель культурный параметр, такой как стремление избежать неопределенности по Хофстеде, им нужно размышлять о том, почему стремление избегать неопределенности важно для их случая. Утверждение «культура связана с финансовой системой страны» — неинтересная гипотеза. В этом случае нужна тщательно выстроенная теория, объясняющая, как культура, например, уровень стремления избежать неопределенности, может коррелировать с допустимыми для страны уровнями ценовой неопределенности (инфляции) и как это может влиять на то, каким образом люди «организовали» свою финан
гонационального предприятия, его международный опыт и опыт работы в новой стране, уровень диверсифицированности и опыт поглощения или создания новых фирм, а также другие факторы. Мы считаем, что работа Нокка и Йипла очень много выиграла бы, если бы авторы знали об этих исследованиях.
308	КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
совую политику и на уровень независимости центрального банка (см. более подробное обсуждение этой темы в главе 9). Говоря вообще, литература, которую мы обсуждали в этой главе, показывает, что экономисты могут почерпнуть из области международного бизнеса следующее:
а)	Экономистам нужно больше рассуждать о том, как определенные культурные параметры или культурные различия влияют на интересующее их явление.
б)	Существует обширная литература, связывающая поведение фирмы с культурными характеристиками родной страны и страны размещения активов (и с различиями между этими странами), и в этой литературе есть полезные идеи относительно микроуровня.
в)	Агрегированный анализ культуры, паттернов торговли и прямых зарубежных инвестиций требует глубокого понимания того, как культура влияет на поведение фирмы на микроуровне.
Свойственный исследователям международного бизнеса интерес к культуре привел их к достаточно глубокому пониманию культуры, как теоретическому, так и эмпирическому. В то же время исследователи международного бизнеса и экономисты имеют общие корни и общий интерес к глобальному распределению деятельности многонациональных предприятий, а также детерминантам этого распределения. Хотя в последние десятилетия мы наблюдали растущую дивергенцию между международной экономикой и исследованиями международного бизнеса, недавняя тенденция международной экономики учитывать в своих моделях разнородность на уровне фирмы может положительно повлиять на потенциальный обмен знаниями между этими двумя областями. Учитывая интерес исследователей международного бизнеса к культуре и культурным различиям, эта область —богатый источник знаний для экономистов (международников), которые хотят включить культуру в свой анализ.
Глава g Сравнительное корпоративное управление
9.1.	Введение
ИНТЕРЕС ученых, исследующих корпоративное управление, к роли культуры объясняется двумя взаимосвязанными тенденциями. Во-первых, люди, работающие непосредственно в области корпоративного управления, рано обнаружили релевантность культурных различий, что заставило пенсионные фонды, международные агентства, занимающиеся ценными бумагами, ОЭСР, Всемирный банк и МВФ пересмотреть свои взгляды на корпоративный менеджмент и признать, что национальные культурные различия играют в нем важную роль (Licht 2001). Во-вторых, параллельно этому индуктивному, ориентированному на практическую деятельность пути к признанию роли культуры, существовал также и более дедуктивный, теоретический путь. Теоретики экономического роста заговорили о важности отлаженной системы корпоративного управления, что заставило их задаться вопросом: почему вообще существуют разные режимы корпоративного управления? Вопрос привел к ожесточенным дебатам о происхождении этих различий. Недавние исследования предполагают, что объяснить их помогают исторически сложившиеся различия в правовых традициях и культуре.
Сравнивая режимы корпоративного управления, ученые обратились к правовым традициям обществ (стран) и разработали ряд методов оценки правовой традиции нации. Как параметры Хофстеде в сфере международного бизнеса (см. предыдущую главу), эти методы оценки правовых традиций стали краеугольным камнем эмпирических исследований в сфере экономики финансов и сравнительного корпоративного управления. Обсуждая правовые традиции, ученые часто ссылаются на роль культуры и культурный багаж общества. Причинно-следственная логическая цепочка часто откровенно указывает на роль культуры. Не
Зю
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
смотря на интуитивную привлекательность привязывания правовых традиций к культуре, напрямую или нет, многие ученые находят концепцию культуры проблематичной. Неясно, рассматриваются ли правовые традиции как культура (как и культура, они являются экзогенным фактором) или же нужно искать связь между правовыми традициями и культурой. Учитывая то, как многие ученые пытаются оценить правовые традиции, похоже, что к обоим понятиям применимы почти все элементы определения, данного нами культуре в главе 1. И правовые традиции, и культура являются наследуемыми, специфичными, экзогенными, антропогенными системами мышления, которые касаются ценностей и норм.
В литературе по экономике финансов культура часто трактуется как экзогенный движущий фактор в процессе бесконечной логической регрессии (от роста к финансовым системам, корпоративному менеджменту и правовым традициям, а затем к культуре), но при этом она также должна как-то вписываться в неоклассическую теорию оптимальности, которая традиционно используется в экономике финансов. Штульц и Уильямсон пишут: «мы ожидаем, что индивиды будут взвешивать издержки и преимущества конкретных культурных ценностей» (Stulz and Williamson 2003: 338). Это включение культуры в экономическую теорию, в остальном совершенно стандартную, создает методологическую проблему и ставит перед нами вопросы, которые помогают понять роль культуры в экономической науке вообще. Иными словами, мы включаем эту главу в книгу потому, что она заставляет нас задуматься о культуре как об оптимальном результате преднамеренного выбора, поднимает понятие оптимальности ценностей, обсуждает явление бесконечной логической регрессии и вызывает ряд вопросов, связанных с измерением и оценкой.
В следующем разделе мы дадим определение корпоративному управлению. Определений существует много, так что мы объясним, как будем интерпретировать корпоративное управление в контексте этой книги. Затем мы обсудим традиционные разграничения, принятые в экономике финансов, например, разницу между системами, основанными на банках, и системами, основанными на финансовых рынках). Затем мы поговорим о современном делении правовых режимов на романо-германские (гражданское право) и англосаксонские (общее, или прецедентное, право). В раз
СРАВНИТЕЛЬНОЕ КОРПОРАТИВНОЕ УПРАВЛЕНИЕ 3II
деле 9.3 мы опишем, как ученые связывают правовые традиции с разными режимами корпоративного управления. Мы рассмотрим, как культура учитывается в сравнительном корпоративном управлении, в разделе 9.4, а в разделе 9.5 проведем критическую оценку сравнительного подхода к корпоративному управлению. В разделе 9.6 мы подведем итоги главы.
9.2.	Системы корпоративного управления и правовые традиции
д.2.1. Корпоративное управление
Корпоративное управление представляет собой «полный набор правовых, культурных и институциональных порядков, которые определяют, что могут делать корпорации, акции которых торгуются публично, кто их контролирует, как осуществляется этот контроль и как распределяются риски и прибыли в результате осуществляемой деятельности» (Blair 1995: 3). В финансовой экономике корпоративное управление занимается преимущественно агентской проблемой, то есть разделением ролей менеджера и владельца. Начиная с Берла и Минза (Berle and Means 1932) Фи" нансовых экономистов беспокоит риск того, что из-за недостатка контроля инсайдеры экспроприируют инвестиции, сделанные аутсайдерами1. Вместо того чтобы инвестировать капитал наиболее эффективным образом, менеджеры могут стремиться к «престижу, власти или удовлетворению личных желаний» (Berle and Means 1932: 122). Этот конфликт интересов между принципалом и агентом составляет ядро всей области корпоративного управления. «В крайнем случае полного отсутствия защиты инвестора инсайдеры могут красть прибыли фирмы с совершенной эффективностью. В отсутствие крепкой репутации никакой рациональный аутсайдер не будет финансировать та
1. Лихт (Licht 2003) интересно описывает, как Берл разработал свой тезис об экспроприации и в каком это происходило контексте. Более общее обсуждение эволюционного развития правил сделок с ценными бумагами и исторической роли норм в современном законодательстве по ценным бумагам в Великобритании и США содержится в Banner 1998.
312	КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
кую фирму» (La Porta et al. 2000: б). Из-за своего интереса к рискам инвесторов область корпоративного управления концентрируется на защите инвесторов и наборе правовых механизмов, при помощи которых внешние инвесторы могут быть защищены от риска экспроприации со стороны инсайдеров2. Более подробное обсуждение корпоративного управления можно найти у Блэра (Blair 1995)’ Шляйфе-ра и Вишни (Shleifer and Vishny 1997), а также у Бехта и соавторов (Becht et al. 2005).
Центральный тезис сравнительного корпоративного управления — это признание того, что, чтобы должным образом понимать паттерны финансов корпораций в разных странах, например, паттерны защиты акционеров и кредиторов, нужно понимать характеристики правовой системы. Одной из причин популярности исследований в этой области стало открытие в начале и середине 1990-х годов того факта, что хорошо развитые финансовые системы напрямую положительно влияют на скорость экономического роста. Логичным следующим шагом было попытаться объяснить, почему в одних странах есть хорошо развитые финансовые системы, а в других кажется невыполнимой задачей разработать законы и механизмы осуществления контрактов, которые бы поддерживали работу финансовых рынков (Beck et al. 2001). В поисках причин этих различий исследователи сосредоточились на правовых истоках систем корпоративного управления (La Porta et al. 2008).
Показателем культуры в этой сфере часто выступает правовая традиция; в частности, страны принято делить на практикующие общее право или гражданское право. Говоря словами Мерримена (Merryman 1985: 2), «правовая традиция связывает правовую систему с культурой, частич
2. Этот контрактарианский подход к отношениям между инвестором и менеджером не избежал критики (Davis 2005). К примеру, помимо объяснения взлета современных корпораций, предложенного Берлом и Минзом (Berle and Means 1932), есть работа Роя (Roy 1997), который занимает точку зрения нефункционалиста и прослеживает правовые, политические и классовые истоки этого взлета. Флигстин (Fligstein 1990) концентрируется на роли государства в объяснении развития таких корпораций в XX веке (см. также Campbell et al. 1991). Несмотря на критические отзывы об «эффективной истории» (Davis 2005), доминирующей парадигмой в экономике финансов остается агентская теория; риск экспроприации инсайдерами и контроль со стороны инвесторов-аутсайдеров остаются в центре внимания.
СРАВНИТЕЛЬНОЕ КОРПОРАТИВНОЕ УПРАВЛЕНИЕ
313
ным выражением которой она является». Конечно, на это можно возразить, что такой подход страдает от неполной концептуализации и операционализации культуры. Как мы убедились в предыдущих главах, культура как система ценностей является сложным явлением, и сводить культуру к различиям между правовыми семьями кажется чрезмерным упрощением. Мы еще вернемся к этой критике в завершающем разделе главы. Сейчас невозможно отрицать важность институционального объяснения различий в корпоративном управлении при помощи правовых традиций. Это крайне оживленная область исследований, и многие ученые, работающие в ней, рассматривают свои работы как вклад в более широкую область исследований культуры (и институтов в любом их определении) и экономической науки. По нашему мнению, она заслуживает более подробного обсуждения.
Традиционно финансовые системы делятся на банковские и рыночные. С начала 1990-х годов все больше финансовых экономистов, среди которых Ла Порта, Лопес-де-Силанес, Шляйфер, Вишни (вместе известные под аббревиатурой ЛЛШВ) и Зингалес, исследуют предпосылки или истоки различий в корпоративном управлении, используя в своих объяснениях разные правовые традиции, принятые в разных странах (Zetzsche 2007).
д.2.2. Типология банковских и рыночных финансовых систем
Говоря о типах финансовых систем, нужно прежде всего обсудить самое базовое деление систем на банковские и рыночные. Такие страны, как Германия и Япония, традиционно ассоциируются с банковскими системами, в то время как Соединенные Штаты и Великобритания ассоциируются с рыночными. Банковскую систему можно описать как основанный на отношениях тип корпоративного управления, при котором главный банк обеспечивает фирме финансирование и управление. В случае рыночного типа корпоративного управления финансирование предоставляют множественные (анонимные) инвесторы через фондовую биржу. Банковская система подчеркивает роль банков как «финансовых посредников в нейтрализации асимметрии информации и межвременных трансакционных издержек». Рыночный тип финансовых систем подчеркивает
314	КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
роль хорошо работающих «рынков ценных бумаг в создании стимулов, которые мотивируют инвесторов приобретать информацию, осуществлять корпоративный контроль и специально разработанные финансовые договоренности» (Levine 2002: 3). Таким образом, банковские системы больше завязаны на взаимные отношения, а рыночные системы предполагают большее расстояние между сторонами (Kwok and Tadesse 2006b). Традиционно и исследователи экономической теории развития, и теоретики корпоративных финансов рассматривали финансирование с помощью собственных и заемных средств как равноценные варианты. С течением времени многие экономисты стали утверждать, что банковские системы лучше мобилизуют сбережения, лучше определяют удачные инвестиции и лучше реализуют корпоративный контроль, в частности во время разгонной стадии экономического развития, когда институты в стране еще относительно не окрепли. В то же время сторонники рыночной системы подчеркивают преимущества (относительно анонимных) рынков при аллокации капитала (Levine 2002; Carlin and Mayer 2003).
Недостаток банковской системы по сравнению с рыночной в том, что первая основана на довольно тесных связях между фирмами и банками, так что предлагает относительно ограниченные возможности финансирования для аутсайдеров, то есть многонациональных корпораций (Levine 2002). При банковской системе сильные банки могут загонять инновации в угол, извлекая информационную ренту, защищая от конкуренции старые фирмы, давно установившие закрытую связь с банками, а также действуя в сговоре с менеджерами фирм, чтобы помешать эффективному корпоративному управлению (Levine 2002). В то же время такие отношения могут положительно влиять на кредитные рейтинги фирм, поскольку ведут к снижению издержек мониторинга или кредитных рисков (Purda 2008). В конце концов, как утверждают Ла Порта и соавторы (La Porta et al. 1998,1999) и эмпирически подтверждает Ливайн (Levine 2002), возможно, важен не выбор системы как таковой, а качество любой выбранной системы. Чтобы более современным взглядом посмотреть на финансовые услуги, нужно пойти дальше простой дискуссии о банках и рынках и сосредоточиться на возможностях улучшения работы банков и рынков. Исследователи доказали, что как минимум для экономического роста тип системы значения не имеет, зато
СРАВНИТЕЛЬНОЕ КОРПОРАТИВНОЕ УПРАВЛЕНИЕ 315
имеет значение, до какой степени защищены права инвесторов. Ла Порта и соавторы (La Porta et al. 1997) показывают, что в среднем страны с более высоким отношением долга к ВВП имеют фондовые рынки большего размера. Таким образом, проблема может крыться не в выборе между банками или рынками, но в качестве предлагаемых финансовых услуг. В целом хорошо работающие финансовые рынки (любого типа) снижают издержки внешнего финансирования для фирм (Rajan and Zingales 1998).
Хотя существуют и другие классификации — например, классификация, основанная на законе Гласса — Стигалла, при которой страны делятся на те, что формально ограничивают банки во владении акциями корпораций (США), и те, что не имеют таких правил (Германия),— в современной литературе по экономике финансов чаще всего фигурирует классификация, основанная на защите инвесторов3. При этом интересе к защите инвесторов особое внимание уделяется правовому положению инвесторов, неважно, каких—акционеров или кредиторов.
9.2.3.	Правовые традиции
Правовой подход к корпоративному управлению основывается на идее о том, что защита аутсайдеров, будь то акционеры или кредиторы, произрастает из правовой системы. Это касается и типа законов, и того, как осуществляется их исполнение. По мнению Ла Порты и соавторов (La Porta et al. 2000, 2008), правовой подход— логичный шаг в эволюции финансовой экономики. Они утверждают, что этот подход является продолжением основополагающих трудов Модильяни и Миллера (Modigliani and Miller 1958), Дженсена и Меклинга (Jensen and Meckling 1976) и Харта (Hart 1995)-Хотя Модильяни и Миллер поставили в центр внимания фирму как набор инвестиционных проектов и связанных с ними потоков денежных средств, они не объяснили, почему поток денежных средств возвращается к первоначаль
3. См. в Zetzsche (2007) подробное описание разницы между системами корпоративного контроля, для которых характерны: банки или рынки; гражданское право или общее; приоритет акционеров или стейкхолдеров; эксплицитность или имплицитность системы корпоративного контроля. В контексте этой книги мы сосредоточимся на правовых традициях.
316	КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
ным инвесторам. Дженсен и Меклинг ввели понятие финансовых требований инвесторов и риска экспроприации инсайдерами, сосредоточившись на (финансовых) контрактах. Харт развил их идеи, представив финансовый контракт как элемент более широких остаточных прав контроля, которыми могут обладать инвесторы (право на смену директоров, на принудительную выплату дивидендов и т.д.). Однако как идеи Дженсена и Меклинга, так и теория остаточных прав контроля опираются на хорошую работу правовой системы. Это логически приводит к концептуальной идее о том, что типы законов и обеспечение их соблюдения являются фундаментальной частью системы корпоративного управления.
Исследователи этой области традиционно утверждают, что причины различий в режимах корпоративного управления носят исторический характер. Поскольку правовые системы возникли до того, как развились финансовые рынки, эндогенность здесь не составляет проблемы, и правовые традиции рассматриваются как валидная экзогенная (инструментальная) переменная при объяснении различий в системах корпоративного управления. «Похоже, что правовые системы формируют правовые нормы, которые, в свою очередь, формируют финансовые рынки» (La Porta et al. 2000: 9). В классификации правовых систем ключевое место занимает деление на системы общего и гражданского права. Общее право родом из Англии, а гражданское —из Римской империи. Обе традиции, и общего, и гражданского права (особенно во Франции и Испании), распространились по миру через завоевания, заимствование и империализм. Ла Порта и соавторы (La Porta et al. 1998, footnote 1) не учитывают в своих исследованиях религиозное право, например исламское (шариат), считая его менее релевантным, и концентрируются на светских правовых традициях4.
4. Эксклюзивный фокус внимания на гражданском и общем праве понятен с западной точки зрения, но заставляет задуматься о нескольких вещах. К примеру, называть гражданское право (корни которого уходят в Рим, где власть принадлежала божественному императору) светским—это анахронизм (см. также Zetzsche 2007). Аналогичным образом называть религиозное право нерелевантным спорно, поскольку возникает вопрос: для кого оно нерелевантно? Говоря начистоту, концентрируясь только на общем и гражданском праве, мы рискуем получить этноцентрическую классификацию, о чем мы подробно поговорим в разделе 6 этой главы.
СРАВНИТЕЛЬНОЕ КОРПОРАТИВНОЕ УПРАВЛЕНИЕ
Ж
Обе традиции, и гражданского, и общего права, имеют исторические корни (La Porta et al. 1998; Beck et al. 2001; Glaeser and Shleifer 2002; Stulz and Williamson 2003; Zetzsche 2007; La Porta et al. 2008). Традиция гражданского права основана на римском праве и использует для организации правового материала нормативно-правовые акты. Вследствие этого гражданское право практикуется профессиональными юристами, которые формулируют правила. Если не учитывать суды сельского масштаба, гражданское право — самая старая и самая широко распространенная правовая традиция в мире. Однако оно неоднородно, в нем различают три отдельные традиции: французское, немецкое и скандинавское гражданское право, каждое со своей специфической исторической траекторией развития. Традиция французского гражданского права была сформирована Наполеоном в начале XIX века и экспортирована в Бельгию, Нидерланды, Италию и некоторые бывшие колонии на Ближнем Востоке и в Южной Африке, в Испанию и Португалию, а также в Южную и Центральную Америку. Немецкий кодекс гражданского права был разработан в конце XIX века (во время объединения Германии при Бисмарке) и повлиял, среди других, на правовые системы Австрии, Японии и Кореи. Скандинавское правовое семейство рассматривается как отдельная традиция, поскольку оно в меньшей степени восходит к римскому праву, чем французское и немецкое. В отличие от системы гражданского права, в системе общего (прецедентного) права ведущая роль принадлежит судьям, которым поручена конкретная задача разрешения споров. Судьи не опираются в своих решениях на общие научные разработки, а используют прецеденты из прошлых судебных решений. Общее право зародилось в Англии и было экспортировано в Соединенные Штаты, Канаду, Австралию и многие другие страны, ранее бывшие английскими колониями.
Вообще говоря, исследования в «парадигме» правовых традиций не предполагают, что одни страны защищают акционеров, а другие кредиторов, как следует из работ о банковских и рыночных системах, а скорее предполагают, что одни страны защищают всех внешних инвесторов лучше, чем другие (La Porta et al. 2000, 2008). Типичная гипотеза, связывающая защищенность инвесторов с правовой традицией, заключается в том, что страны с традицией общего права защищают инвесторов лучше. Чтобы проверить этот
318	КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
тезис, ученые оценивают разные аспекты корпоративного управления и связывают результаты с правовыми традициями страны. Такой эмпирический подход ставит в центр внимания защиту прав акционеров, защиту прав кредиторов и контроль за осуществлением тех и других. В следующем разделе мы обсудим эти теоретические рассуждения и эмпирические аргументы.
9.3.	Разные режимы защиты инвесторов
9-3-1. Объяснения
Существует четыре основных объяснения того, как разные правовые традиции могут формировать финансовые системы, и того, почему системы общего права считаются лучшими для защиты инвесторов, чем системы гражданского права. Наряду с судебным и политическим объяснениями (La Porta et al. 2000, 2008) существуют объяснения с точки зрения адаптивности правовой системы и с точки зрения обеспеченности ресурсами. Суть судебного объяснения лучше всего описывает сам Ла Порта (La Porta et al. 2000: 9): «Юридические нормы в системе общего права обычно создаются судьями на основании прецедентов и таких общих принципов, как фидуциарная обязанность справедливости. Ожидается, что судьи будут выносить решения о новых ситуациях, применяя эти общие принципы, даже когда поведение, рассматриваемое в конкретном случае, еще не было описано или запрещено законодательно... Распространение правовых прецедентов на дополнительные нарушения фидуциарной обязанности, а также страх перед таким распространением ограничивают экспроприацию со стороны инсайдеров в странах с общим правом».
Ла Порта и соавторы далее описывают систему гражданского права. «Законы в системах гражданского права создаются законодательными органами, и судьи не должны выходить за рамки законов и проверять их на справедливость, используя собственные суждения. Вследствие этого корпоративный инсайдер, который найдет не запрещенный явным образом способ экспроприировать имущество внешних инвесторов, может использовать его, не опасаясь неблагоприятного судебного решения. Более того, в странах с гражданским правом суды не вмешиваются в сделки, со-
СРАВНИТЕЛЬНОЕ КОРПОРАТИВНОЕ УПРАВЛЕНИЕ 319 вершенные со злоупотреблением служебным положением [self-dealing transactions], пока у таких сделок есть валидная деловая цель. Нечеткие принципы фидуциарной обязанности в системе общего права лучше защищают инвесторов, чем четкие правила гражданского права, которые инсайдеры с достаточно хорошим воображением могут обойти». Очевидно, что эти рассуждения построены на предпосылке о том, что судьи склонны защищать внешних инвесторов, а не инсайдеров. Здесь вступает в игру дополнительное объяснение: политическое.
Политическое объяснение того факта, что общее право защищает инвесторов лучше, чем гражданское, основывается на идее о том, что в странах с гражданским правом государство исторически играет бОльшую роль в регулировании бизнеса, чем в странах с общим правом. Это объяснение опирается на то, что в разных европейских странах соотношение власти короля и владельцев собственности исторически было разным. В Англии на общее право повлияло то, что права собственности были разработаны для защиты частной собственности от короны, и со временем эта защита распространилась на инвесторов. В отличие от Англии, в таких странах гражданского права, как Франция или Германия, парламент был слабее, и государство не отдало свою власть над экономическими решениями независимым судам (La Porta et al. 2000, 2008; Glaeser and Shleifer 2002). Ключевая объяснительная переменная в политико-историческом подходе —это власть правительства по сравнению с властью суда, и гражданское право, в сущности, является показателем сильного государства. Мы не хотим сказать, что в политическом объяснении не играют никакой роли ценности. Более того, Цетче (Zetzsche 2007) приводит обширные документальные свидетельства того, как религиозные ценности переплетаются со взглядами на роль государства и коммерческих корпораций. Эмпирические доказательства тезиса о более активном правительственном вмешательстве в бизнес в странах гражданского права приводятся у Ла Порты и соавторов (La Porta et al. 1999). Авторы утверждают, что, по их данным, количество и качество регулирующих правил, а также количество бюрократических проволочек оказалось бОльшим в странах с гражданским правом, в частности, с его французской разновидностью.
Параллельно «статичным» исторически-правовым и политико-историческим объяснениям ученые пытаются най-
320	КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
ти объяснение разного качеств^ финансовых систем при помощи факторов географической обеспеченности ресурсами и гибкости правовых систем. Последний подход не предполагает фиксированной связи между правовой традицией вековой данности и современной системой корпоративного управления в стране; он ориентируется на то, до какой степени обе правовые системы допускают изменения в законах. Подход с точки зрения правовой адаптивности предполагает, что общее право по определению динамичнее, поскольку рассматривает каждый случай в индивидуальном порядке5. Французское гражданское правило относительно более фиксировано, поскольку изначально задумывалось как полная, недвусмысленная, внутренне непротиворечивая система, что привело к появлению более ригидных законов о финансовых трансакциях (Beck et al. 2001). Поскольку финансовые системы не перестают развиваться, утверждается, что подход общего права лучше отвечает коммерческим и финансовым нуждам экономики. Таким образом, «разные правовые традиции влияют на адаптивность правовой системы, которая, в свою очередь, формирует финансовое развитие» (Beck et al. 2001: 489).
Подход с точки зрения обеспеченности ресурсами предполагает, что география, топология и климатические условия страны (в том числе характерные заболевания) формируют развитие в ней институтов, в том числе финансовых (Diamond 1997; Acemoglu et al. 2001; Easterly and Levine 2003). Поскольку институты распространялись по миру частично благодаря завоеваниям европейских колонизаторов, подход с точки зрения обеспеченности ресурсами использовался, чтобы объяснить природу институтов (эксплуатация или основание долгосрочных поселений) в бывших колониях. Хорошо обеспеченная местность располагала к строительству колоний поселенцев, где европейцы насаждали защищенные права собственности (Beck et al. 2003). Проблема объяснения через обеспеченность природными ресурсами в том, что объяснения могут быть ортогональными. Например, утверждается, что страны с высоким уровнем заболеваний и слабыми возможностями для крупномасштабного сельского хозяйства не развиваются эко-
5. Бекк и соавторы (Beck et al. 2001) также пишут, что немецкая система гражданского права более динамична, чем французская. Подробности см. в Beck et al. (2001: 489).
СРАВНИТЕЛЬНОЕ КОРПОРАТИВНОЕ ^ПРАВЛЕНИЕ $21 номически и финансово вследствие своего малого масштаба и связанной с этим недостаточной специализации (см. Beck et al. 2001). Однако, объясняя различия между экономическим развитием Северной и Южной Америки, ученые утверждают, что именно возможности для развития крупномасштабного сельского хозяйства в Южной Америке привели к появлению в ней институтов, направленных на защиту корыстных интересов нескольких землевладельцев. В то же время в Северной Америке некрупное сельское хозяйство привело к развитию более эгалитарных институтов (Engerman and Sokoloff 1997, 2002). Эти различия привели к формированию разных прав собственности, в том числе разных базовых характеристик финансовой системы. С эмпирической проверкой подходов с точки зрения адаптивности правовой системы и географической обеспеченности можно ознакомиться в работах Бекка и соавторов (Beck et al. 2001, 2003). Они приходят к выводу, что и правовая традиция, и географическая обеспеченность страны выступают важными детерминантами при развитии фондового рынка и защиты прав частной собственности.
Несмотря на то что эти объяснения сложно разделить, с середины 1990-х годов был предпринят целый ряд попыток исследовать эмпирические характеристики финансовых систем, среди которых выделяются работа Ла Порта и соавторов (La Porta et al. 1998) и последующие исследования ЛЛШВ. В ходе этих попыток исследователи традиционно ориентировались на права инвесторов (как акционеров, так и кредиторов) и защиту этих прав.
д.3.2. Различия между правами акционера и кредитора
Защищенные права акционера поощряют развитие рынка ценных бумаг, судя по таким показателям, как рыночная стоимость фирм, количество фирм, акции которых торгуются на рынке, и скорость выхода акций фирм на рынок (La Porta et al. 1997, 2000, 2008). Ла Порта и соавторы (La Porta et al. 1998) оценивают права акционеров по двум ключевым параметрам: право идти против воли директора, так называемый индекс «антидиректор», и обязательная выплата дивидендов, причем первый параметр важнее и является сложным индексом, состоящим из пяти частей. Показатель «антидиректор» описывает, до какой степе-
322	КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
I
ни правовая система учитывает права миноритарных акционеров по сравнению с менеджерами или мажоритарными акционерами в процессе принятия корпоративных решений, в том числе в процессе голосования. Этот показатель основывается на том, приняты ли в компании следующие практики: обязательное личное присутствие на голосовании акционеров, желающих проголосовать, или их уполномоченного представителя; кумулятивное голосование для директоров или пропорциональное представительство в совете директоров и право миноритарных акционеров назначить пропорциональное количество директоров; процентная доля акционерного капитала, необходимая для собрания внеочередного заседания акционеров; наличие механизма подавления меньшинства; минимальная процентная доля акционерного капитала, позволяющая акционеру созвать внеочередное заседание акционеров, которая должна быть меньше медианы выборки (ю%) (подробности см. в La Porta et al. 1998: 1127-1128). Показатель «антидиректор» может составлять от о до 5 баллов, например, у Бельгии по нему о баллов, а у Канады и США по 5. Показатель обязательной выплаты дивидендов отражает, до какой степени фирмам позволено выплачивать определенную долю своих декларируемых заработков в качестве дивидендов. По мнению Ла Порта и соавторов, этот показатель можно рассматривать как правовую компенсацию слабости других способов защиты миноритарных акционеров.
Через десять лет после выхода основополагающей работы ЛЛШВ в 1998 году Дянков и соавторы (Djankov et al. 2008) предложили новую версию показателя «антидиректор» и новый метод оценки защищенности акционеров: показатель злоупотребления служебным положением. С 1998 года показатель «антидиректор», предложенный ЛЛШВ, подвергался разнообразной критике (частично мы ее обсудим). В новой версии показатель опирается на аналогичные базовые параметры корпоративного права, но они определены с большой точностью и для большего количества стран (72, а не 44, как раньше). В дополнение к этому Дянков и соавторы предложили новый показатель, так называемый показатель антизлоупотребление (anti-self-dealing index), который, по их словам, разработан не столько ad hoc, сколько на основании теоретических рассуждений. Этот индекс выведен на основании данных, собранных со всего мира при помощи юридических фирм Lex Mundi, следую
СРАВНИТЕЛЬНОЕ КОРПОРАТИВНОЕ УПРАВЛЕНИЕ 323
щим образом: были взяты примеры злоупотребления служебным положением при заключении сделки, и юристам из 72 стран было предложено ответить, как от этой агентской проблемы защищены инвесторы (как ex ante, так и ех post). На основании ряда параметров, связанных с раскрытием информации, получением утверждений и судебными разбирательствами, Дянков и соавторы и разработали свой индекс злоупотребления служебным положением.
В табл. 9.1 мы показываем, сколько очков набирают разные правовые системы по этому составному индексу прав акционера. Баллы, набранные отдельными странами, взяты из табл. 2 в La Porta (1998) и различных таблиц, приведенных в Pjankov et al. (2008). Дянков и соавторы считают, что индекс злоупотребления служебным положением наиболее полным образом оценивает защищенность инвесторов.
Как становится понятно из данных, приведенных в табл. 9.1, страны общего права показывают лучшие результаты с точки зрения защиты инвесторов, а страны французского и немецкого гражданского права —худшие. Отметим, что индекс является составным, но Ла Порта и соавторы и Дянков и соавторы также приводят оценки разных стран по отдельным параметрам. В обоих случаях возникает одна и та же картина: «По сравнению с остальным миром страны с общим правом имеют такой свод законов, который защищает акционеров лучше всех» (La Porta 1998: 1129). Обратное можно сказать о странах с французским гражданским правом. Разница между показателем защищенности прав акционеров в странах с французским гражданским правом и в странах с общим правом также статистически значима (1%). Хотя страны с немецким гражданским правом также имеют низкий индекс защищенности прав акционеров за 1998 год, похоже, что этот результат связан с конкретными двумя параметрами (относительно высокая популярность системы «одна акция —один голос» и вопрос о том, имеют ли миноритарные акционеры правовые механизмы защиты от произвола директоров).
Защита прав кредиторов поощряет развитие кредитования (La Porta et al. 1997). Законы, защищающие кредиторов, преимущественно регулируют процедуры банкротства и реорганизации. К ним относятся меры, позволяющие кредиторам изъять обеспечение, под которое был взят займ, и защитить свое право на преимущество, а также меры, осложняющие фирмам возможность искать по суду защиты при
324
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
таблица 9.1. Защита акционеров и кредиторов
	Индекс
	•И у—-к	*	t	* « £	*	Ю	са о Си	£ £	О	о
	Си О	л о*	CU	си
	О Ь	И О	5-	q
	К X	К &	о	Н
	§ S	О О.	о«	5
Л н	ri st	s	4 *	- X Q. s	sy	fc *
S	я *	us-	s	Sa
а	5®	Q. «	в В
	S' ¥	У rt	w и	csS1
ео	В —	В у	УЧ	m В
Традиция английского общего права Традиция французского гражданского права	4	4,19	o,66	3,11 2>33	2’Э1	0,33	!,58
Традиция немецкого гражданского права	2,33	3,04	0,38	2,33
Традиция скандинавского гражданского права Общий мировой уровень	3	З,80	°,39	2 3	3,37	°,44	2,3
Источник: * La Porta et al. (1998); ** Djankov et al. (2008).
реорганизации (La Porta et al. 2000). Так же как и права акционеров, права кредиторов оцениваются при помощи составного индекса из пяти параметров. Все эти параметры касаются положения кредиторов в случае реорганизации (см. подробности в La Porta et al. 1998: 1135). Как показано в табл. 9.1, страны с общим правом имеют самый высокий показатель (3,11) защиты прав кредиторов, а страны с французским гражданским правом —самый низкий (1,58). Это различие также является статистически значимым. Страны с немецким гражданским правом показывают промежуточный результат и не отличаются существенным образом от стран с английским общим правом. Интересно, что Соединенные Штаты показывают самый низкий результат в группе стран общего права (1 по сравнению со средним показателем по группе 3,11). Результаты по новой версии показателя защиты прав, рассчитанные в работе Дянкова и соавторов Djankov et al. (2007), не меняют общую картину.
СРАВНИТЕЛЬНОЕ КОРПОРАТИВНОЕ УПРАВЛЕНИЕ 325
В целом, хотя между странами общего права и странами гражданского права существуют небольшие отличия по отдельным параметрам, картина, которая вырисовывается по результатам оценки Ла Порта и соавторов и Дянко-ва и соавторов, показывает, что в группе стран общего права права акционеров и инвесторов защищены лучше, а хуже всего обстоят дела с защитой прав и акционеров, и кредиторов в странах французского гражданского права. Страны с немецким и скандинавским гражданским правом находятся где-то посередине. Полного объяснения того, почему системы общего права лучше защищают инвесторов, чем системы гражданского права, не существует, но Глезер и Шляйфер (Glaeser and Shleifer 2002: 1222) указывают на то, что экспроприацию имущества инсайдерами сложно контролировать при помощи одного правила. Это сложно, поскольку «широкий ассортимент креативного поведения, нацеленного на экспроприацию у инвесторов, легко находит лазейки между правилами». Поскольку система общего права не основана на жестких правилах, возможно, она лучше предназначена для того, чтобы справляться с агентской проблемой.
$.3.3 Контроль за соблюдением законов
В работах Ла Порта и соавторов (La Porta et al. 2000 и особенно La Porta et al. 1998), а также Дянкова и соавторов (Djankov et al. 2008) содержится много информации на тему контроля за соблюдением законов и правовой традиции. Они утверждают, что контроль за соблюдением законов учитывать необходимо, поскольку мощная система правового инфорсмента потенциально способна компенсировать слабость правил. Опираясь на несколько баз данных, Ла Порта и соавторы (La Porta et al. 1998) используют пять показателей: эффективность судебной системы; верховенство права; коррупция; риск экспроприации со стороны государства; вероятность отказа от исполнения договора со стороны государства. Помимо этих пяти показателей они используют показатель качества стандартов финансовой отчетности. Дянков и соавторы (Djankov et al. 2008) разрабатывают метод оценки государственного правового инфорсмента на основании того, какие штрафы и уголовные санкции применяются к поведению в диапазоне от преступного намерения получить незаконную прибыль
32б
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
ТАБЛИЦА 9.2. Контроль за соблюдением законов
	1 Эффекти вность судебной системы	Верховенство права	Коррупция	Риск экспроприации	Риск отказа от исполнения договора	Стандарты бухгалтерской отчетности	Государственное правовое обеспечение*
Традиция английского общего права	8,15	6,46	7,06	7,91	7’41	69,62	о,32
Традиция французского гражданского права	6,56	6,05	5>84	7>4б	6,84	51Д7	0,42
Традиция немецкого гражданского права	8,54	8,68	8,03	9’45	9’47	62,67	0,48
Традиция скандинавского гражданского права	ю	ю	1О	9>66	9’44	74	о,55
Общий мировой уровень	7’67	6,85	6,9	8,05	7’58	60,93	0,41
Источник: *Djankov et al. (2008); остальные данные — La Porta et al. (1998).
до нарушения обязательств и несоблюдения правил осмотрительности и благонадежности. В табл. 9.2 приведены результаты по разным индикаторам для разных групп стран.
Учитывая, что качество контроля за соблюдением законов положительно коррелирует с уровнем экономического развития, контроль за соблюдением законов с точки зрения эффективности судебной власти и отсутствия коррупции выше всего в странах скандинавского и немецкого гражданского права. Страны французского гражданского права имеют самые низкие показатели по всем аспектам качества обеспечения соблюдения законов, кроме индекса
СРАВНИТЕЛЬНОЕ КОРПОРАТИВНОЕ УПРАВЛЕНИЕ yf]
Дянкова и соавторов 2008 года. Страны общего права обычно находятся где-то посередине. Судя по результатам разных стран, похоже, что вместо того, чтобы компенсировать низкий уровень защиты прав акционеров и инвесторов, низкий уровень контроля за соблюдением законов совпадает с низким уровнем защиты инвесторов, будь то акционеры или кредиторы. Индекс государственного правового инфорсмента Дянкова и соавторов дает несколько иную картину в том смысле, что различия между общим и гражданским правом несущественны. Однако даже по этому новому индексу страны французского гражданского права показывают самый низкий результат.
В целом в традиционной литературе на эту тему утверждается, что законы различаются в разных странах из-за разных правовых традиций. Считается, что «гражданское право дает инвесторам более слабые юридические права, чем общее право, независимо от уровня дохода на душу населения. Страны общего права дают и акционерам, и кредиторам — говоря относительно — самую сильную защиту, а страны с традицией французского гражданского права — самую слабую. Страны немецкого и скандинавского гражданского права обычно оказываются где-то посередине между ними. Качество контроля за соблюдением законов выше всего в Скандинавии и странах немецкого гражданского права, за ними следуют страны общего права, а самый низкий показатель мы находим в странах французского гражданского права» (La Porta et al. 1998: шб). Причина, по которой показатели мер обеспечения соблюдения законов не так однозначны, как показатели защиты инвесторов, может быть связана с тем, что для обеспечения соблюдения законов уголовные санкции должны на самом деле осуществляться (а не просто должна существовать такая возможность). К сожалению, пока нет данных о фактической практике контроля за соблюдением законов, хотя можно ожидать, что в ближайшее время исследователи будут двигаться в этом направлении.
9.3.4 Последствия
Тот факт, что правовая традиция оказывает мощное влияние на тип и особенно качество финансовых систем с точки зрения защиты инвесторов, имеет дополнительные последствия (см. обзор в Fergusson 2006). Во-первых, защищен
328	КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
ность инвесторов — как акционеров, так и кредиторов — определяет качество всей финансовой системы. Это важно, поскольку доказано, что качественные финансовые системы — важная детерминанта экономического роста. Увеличивая сбережения, превращая эти сбережения в капитал и инвестиции, а также позволяя инвесторам отчасти контролировать свой капитал, развитые финансовые системы усовершенствуют эффективность аллокации капитала (Wurgler 2000) и положительно влияют на экономический рост (King and Levine 1993; Levine and Zervos 1998; Beck et al. 2000). Более того, защита инвесторов и общее финансовое развитие связаны с тем, насколько сильно обваливаются рынки во время финансовых кризисов: падения валютного курса и биржевые крахи бывают глубже в странах с низким уровнем защиты инвесторов (Johnson et al. 2000)6 и с большими возможностями для финансирования быстро растущих фирм (Demirgu^-Kunt and Maksimovic 1998).
Во-вторых, разный уровень защиты инвесторов влияет на структуру владения фирмами. Слабая защита инвесторов ведет к концентрации контроля по целому ряду причин (La Porta et al. 1998, 2000). Учитывая, что правовая традиция влияет на степень защиты инвесторов, а степень защиты инвесторов влияет на структуру собственности, поскольку слабая защита инвесторов ассоциируется с концентрацией собственности (La Porta et al. 1998), правовые традиции косвенным образом предопределяют структуру владения фирмами в стране. Шляйфер и Вишни (Shleif-er and Vishny 1997) упоминают два типа издержек, связанных с крупными инвесторами. Во-первых, по сравнению с ситуацией распыленного владения, риск выше, поскольку крупные инвесторы не диверсифицированы. Во-вторых, крупные инвесторы защищают свои собственные интересы, которые необязательно совпадают с интересами других (более мелких) инвесторов фирмы (а также сотрудников и менеджеров).
Это только два основных вывода, которые можно сделать из литературы на тему права и финансов. Очевидно, что их может быть больше. Однако в контексте этой книги мы должны задаться тремя вопросами. Во-первых, как правовая традиция связана с культурой? Во-вторых, можно ли
6. Отметим, что это исследование не учитывает финансовый кризис 2009 года.
СРАВНИТЕЛЬНОЕ КОРПОРАТИВНОЕ УПРАВЛЕНИЕ 329
рассматривать правовую традицию как показатель культуры? В-третьих, что мы можем почерпнуть из литературы о правовой традиции? Второй вопрос мы обсудим в последнем разделе главы; вначале давайте поговорим о связи между правовой традицией и культурой.
9.4.	От правовой традиции к культуре
Отталкиваясь от аргумента о том, что правовая традиция формирует режим корпоративного управления, несколько исследователей продолжили работать в этом направлении, сосредоточившись на различиях в правовых традициях. Как мы обсудим далее, некоторые из них предлагают объяснять различия между правовыми традициями, применяя стандартную теорию эффективности, часто используемую в экономической науке (Glaeser and Shleifer 2002), а другие пытаются вписать в стандартную теорию эффективности экзогенный фактор под названием «культура» (Stulz and Williamson 2003). Третья группа ученых рассматривает культуру, не предпринимая явной попытки вписать свои объяснения в стандартную экономическую теорию (Licht et al. 2007). Эти подходы к культуре как источнику разных правовых традиций и режимов корпоративного управления отражают общую проблему того, как вообще можно включить культуру в экономическую теорию.
9.4.1.	Интерпретация связи между культурой и правовой традицией: оптимальность и дамми-персменная (о/1)
Литература о правовых традициях откровенно предполагает, что с точки зрения экономики оптимален режим общего права. Почему в некоторых странах развилось общее право, а в других гражданское —это уже иной вопрос. Руководствуясь теорией экономической эффективности, Глезер и Шляйфер (Glaeser and Shleifer 2002) предлагают исторический обзор этого вопроса и формальную модель, основанную на простом, но эффективном выборе. Они исходят из предпосылки о том, что историческая эволюция правовых систем в Англии (общее право) и Франции (гражданское право) началась в XII и XV веках и что политическая система того времени оставила неизгладимый след на раз
330
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
витии правовой системы, а также повлияла на выбор между королевскими судьями и независимым жюри присяжных (ср. Zetzsche 2007). Выбор, о котором они пишут, делался «между судьей, которому платит король, и потому он менее чувствителен к давлению со стороны местных магнатов, и жюри присяжных, чьи предпочтения ближе к предпочтениям людей местного сообщества, но при этом их никто не поощряет материально, и потому они сильнее подвержены принуждению» (Glaeser and Shleifer 2002: 1202). С точки зрения общественного благосостояния, пишут Глэ-зер и Шляйфер, и учитывая политическую расстановку сил того времени, и Англия, и Франция выбрали эффективную и оптимальную правовую систему. На основании ключевых параметров своей модели Глэзер и Шляйфер объясняют и возникновение двух разных систем, и их конвергенцию в XX веке. Их подход заставляет задаться вопросом о том, как сочетается эта история эффективности с идеей оптимальности, которую мы видели в литературе о правовой традиции (и в рамках которой страны с общим правом более успешны). Как так вышло, что обе системы исторически сформировались оптимально и эффективно, но впоследствии экономическая эффективность одной из них оказалась субоптимальной? Аналогичная нестыковка встречается и в других работах, например, у Штульца и Уильямсона (Stulz and Williamson 2003), которые изучают, можно ли объяснить степень защиты инвесторов при помощи культурных различий, а именно религиозного наследия. Выбор религиозного наследия как основного фактора культурных различий обусловлен тем, что религия, как утверждается, формирует систему убеждений и отношение к рыночным институтам.
Отталкиваясь от популярной предпосылки о том, что протестантизм более благоприятен для рыночных институтов7, Штульц и Уильямсон пытаются проверить, дей
7. Как мы уже обсуждали в главе о доверии, считается, что неиерархические религии создают более благоприятные условия для развития горизонтальных связей, что способствует доверию. В финансовой экономике традиционно утверждается, что экономическая организация религии также влияет на заключение контрактов на финансовом рынке; католические страны ассоциируются с меньшими по размерам финансовыми рынками. Этот вывод основан на том, что кальвинистская реформация ассоциируется со стремлением к децентрализации и отказом от иерархической структуры католической церкви. Децентрали-
СРАВНИТЕЛЬНОЕ КОРПОРАТИВНОЕ УПРАВЛЕНИЕ 33I
ствительно ли «простые индикаторы культуры можно стабильно использовать, чтобы объяснить разнообразие защиты прав инвесторов в разных странах» (Stulz and Williamson 2003: 322). Они начинают с того, что «мы ожидаем, что индивиды будут взвешивать издержки и преимущества конкретных культурных ценностей» (Stulz and Williamson 2003: 338), и интерпретируют культуру как религиозное наследие (католицизм/протестантизм, а также христианские/нехристианские религии) и язык (английский в качестве основного/неосновного языка). Они используют подход, основанный на анализе данных, исследуя почти все возможные корреляции между религиозным наследием, языком, правовой традицией и защитой инвесторов. Выводы, к которым они приходят, неоднозначны, и их статистические результаты сложно интерпретировать. К примеру, они обнаруживают, что с точки зрения прав акционеров правовые традиции важнее религиозного наследия, что подтверждает выводы из литературы по праву и финансам. Однако они также обнаруживают, что культура в смысле «религиозное наследие» оказывается важнее правовых традиций при объяснении прав кредиторов: в группе стран гражданского права католические страны имеют самые слабо защищенные права кредиторов. Наконец, контроль за соблюдением законов объясняется и правовой традицией, и культурой: в этой области худшие показатели имеют испаноговорящие католические страны. Результаты Штульца и Уильямсона также указывают на то, что в протестантских странах права защищены лучше, чем в католических, но этот результат становится не робастным, если включить в модель язык.
Помимо неоднозначных результатов, у подхода Штульца и Уильямсона есть и еще одна проблема (возможно, она и является причиной этой неоднозначности): интерпретация их результатов для «культуры», полученных при помощи дамми-переменных, обозначающих религию и язык. Такой подход, предполагающий постоянное воздействие переменных, — достаточно частая практика (см., напр.:
зация ограничивает коррупцию и стремление к получению ренты. Тот факт, что лютеранские и кальвинистские реформаторы подчеркивают необходимость читать Библию самостоятельно и делать правильные выводы на основе собственного прочтения, поддерживает в людях индивидуализм (Stulz and Williamson 2003; Zetzsche 2007).
332
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
Licht et al. 2007), но он может привести к существенным проблемам с валидностью; учитывая, что речь идет о дам-ми-переменных для групп стран, возникает вопрос о том, что на самом деле оценивают эти переменные. Дамми-пе-ременная для классификации страны как протестантской или католической является чрезвычайным упрощением, даже если классификация проводится очень тщательно, как в исследовании Штульца и Уильямсона. Учитывая, что религиозное наследие тесно коррелирует с правовой традицией (французская правовая традиция с католическим, а общее право с протестантским наследием), интерпретация статистических результатов при использовании обеих переменных одновременно — весьма непростая задача. Например, Штульц и Уильямсон разделяют Германию и Францию, обе страны гражданского права, указывая на их протестантское и католическое наследие соответственно. Однако, как показали Ла Порта и соавторы (La Porta et al. 1998), гражданский кодекс в Германии и Франции различается, и вместо того, чтобы оценивать религиозное наследие, дамми-переменная «протестантизм/католицизм» может в реальности отражать это различие в режиме гражданского права. Иными словами, проблемы с интерпретацией возникают из-за вопросов, связанных с валидностью и вызванных влиянием отсутствующей переменной. На более содержательном уровне, если мы интерпретируем культуру как систему ценностей, то как связано с культурой различие вида о/1 между католиками и протестантами? Как мы писали в первой части этой книги, ценности нельзя рассматривать как выбор из двух вариантов, они непрерывны и многомерны. Но даже если принять такой подход, возникают проблемы интерпретации, поскольку мы не можем различить, какая причина стоит за статистическим эффектом дамми-переменной, обозначающей религию: что это, экономическая организация конкретной религии (децентрализованный протестантизм или иерархический католицизм) или же теологические ценностные различия между разными религиозными традициями? В целом такие исследования, как те, что провели Глезер и Шляйфер (Glaeser and Shleifer 2002) и Штульц и Уильямсон (Stulz and Williamson 2003), являются примером того, как сложно отделить правовую традицию от культуры и как сложно включить культуру в стандартную теорию оптимальной эффективности.
СРАВНИТЕЛЬНОЕ КОРПОРАТИВНОЕ УПРАВЛЕНИЕ 333
д.4.2. Системы ценностей, локальная оптимальность и режимы корпоративного управления
Существуют и такие исследования, которые идут дальше классификации культур при помощи дамми-переменной и учитывают системы ценностей со множественными параметрами, такие как системы Хофстеде или Шварца. Изучение этой темы хорошо начать с работ Баннера (Banner 1998), Коффи (Coffee 2001) и Лихта с соавторами (Licht 2001, 2003, 2008; Licht et al. 2005). В своей статье под названием «Источник любой зависимости от пути: по направлению к кросскультурной теории систем корпоративного управления» Лихт использует теорию культурных ценностей Шварца и Хофстеде, чтобы доказать, что национальная культура «играет роль и в происхождении, и в дальнейшем развитии систем корпоративного управления» (Licht 2001: 147). Он описывает широкий ассортимент потенциальных отношений между аспектами корпоративного управления (таких, как структура распределения акций, система бонусов для руководителей и методы борьбы с злоупотреблением служебным положением) и одним или несколькими культурными параметрами Хофстеде или Шварца. Баннер (Banner 1998) и Коффи (Coffee 2001) делают то же самое, но на более общем уровне, связывая ценности и развитие законодательных систем (регулирующих обращение ценных бумаг).
В более поздней статье на ту же тему Лихт и соавторы (Licht et al. 2005) пытаются выйти за рамки подхода со стороны правовой традиции и установить эмпирические связи между правами акционеров или кредиторов и конкретными ценностями. Говоря более конкретно, они проверяют все возможные корреляции между индексом «антидиректор» из работы ЛЛШВ 1998 года, индексом прав кредитора и ключевыми культурными параметрами и по Хофстеде, и по Шварцу. Их гипотеза заключается в том, что большая уверенность в конкретных юридических правилах, выполнение которых поддерживается судом (права кредиторов и акционеров более высокого порядка), положительно связана с культурным параметром мастерства по Шварцу и негативно — с параметром гармонии. В том же ключе Лихт и соавторы выдвигают гипотезу о связи между защищенностью инвесторов и параметрами индивидуализма (высокий показатель) и стремления избежать неопределенности
334	КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
(низкий показатель) по Хофстеде. На основании обширного анализа корреляции и регрессионного анализа (хотя иногда они используют относительно маленькие выборки) они находят частичное подтверждение своих гипотез и показывают, что «сочетание классификаций, основанных на культурных параметрах и на правовых системах, может принести результаты, которых не получить с использованием только одного подхода» (Licht et al. 2005: 251). Их результат ортогонален результатам Ла Порта и соавторов (La Porta et al. 2008), которые включили в исследование параметры Хофстеде как дополнительные контрольные переменные наряду с дамми-переменными, связанными с правовой традицией, чтобы объяснить степень защиты инвесторов (индекс прав кредиторов), и обнаружили, что правовая традиция статистически существенна, а культурные переменные —нет. Эта достаточно простая регрессия по всего одному параметру защиты инвесторов приводит Ла Порта и соавторов к заключению о том, что дамми-пе-ременные, отражающие правовую традицию, не являются просто показателем культуры. Несмотря на то что Лихт и соавторы движутся в направлении анализа режимов защиты инвесторов и осмысливают культуру как систему ценностей, их работе не хватает целенаправленности. Виной тому, вероятно, слишком широко поставленный исследовательский вопрос. Более узко сфокусированный подход, ориентированный на ценности и исследующий всего один аспект режима корпоративного управления, можно найти, например, в работах Чуй и соавторов (Chui et al. 2002), Де Йонга (De Jong 2002) и Куока и Тадесс (Kwok and Та-desse 2006b).
Следуя «традиции» литературы на тему права и финансов, Куок и Тадесс пытаются объяснить размер и качество фондового рынка и связать различия между фондовыми рынками в разных странах с разными ценностями. Страны, где выше стремление избежать неопределенности по Хофстеде, ассоциируются с более крупными банковскими финансовыми системами, поскольку по сравнению с финансовыми системами, основанными на фондовом рынке, системы, основанные на банках, позволяют сильнее снизить риск. Вероятно, в контексте правовой традиции еще более важно то, что результаты регрессии, полученные Куоком и Тадесс, также предполагают, что воздействие стремления избежать неопределенности коррелирует с воздействием
СРАВНИТЕЛЬНОЕ КОРПОРАТИВНОЕ УПРАВЛЕНИЕ 335 правовой традиции. Таким образом, и страны общего права, и страны с низким показателем стремления избежать неопределенности имеют более крупные и лучше развитые фондовые рынки. Эти результаты робастны для двухступенчатого метода наименьших квадратов, при котором географическая обеспеченность ресурсами (дамми-пере-менная, обозначающая континент) и религиозное наследие (процентная доля католиков, протестантов и мусульман) учитываются как инструменты избежания неопределенности, что предполагает, что причинно-следственная связь идет в направлении от культуры к типу финансовой системы, а не наоборот.
Другой пример ценностно-ориентированного подхода к культурным объяснениям финансового мира можно найти в работе Чуй и соавторов (Chui et al. 2002), которые пытаются объяснить различия в коэффициенте задолженности (финансовом леверидже) в разных странах. На основании обширной теоретической аргументации они выдвигают гипотезу о том, как и какие культурные ценности могут влиять на структуры капитала фирм. Опираясь на теорию Шварца, они приходят к выводу, что и консерватизм (ассоциирующийся с умеренностью, общественным порядком, безопасностью и сохранением status quo), и мастерство (ассоциирующееся с амбициозностью, успехом, независимостью) негативно связаны с использованием долгового финансирования. Для фирм из стран, в которых люди подчеркивают значение этих ценностей, характерен более низкий коэффициент задолженности. Вместе консерватизм и мастерство объясняют 44% различий между коэффициентами задолженности в разных странах. Интересно, что, когда Чуй и соавторы проводят контроль по переменной правовой традиции, используя классификацию правовых систем ЛЛШВ, они все равно находят подтверждение своей гипотезы. Более того, они проверяют свой тезис и на уровне страны, и на уровне фирмы. Их результаты также робастны при включении переменных, оценивающих развитие финансовых институтов, и других широко известных детерминант коэффициента задолженности на уровне фирмы, таких как размер и прибыльность фирмы.
Чтобы ответить на упреки в недостаточной теоретической обоснованности при использовании метода анализа большого объема данных, Де Йонг (Dejong 2002) рассуждает о связи между ключевым понятием в финансовой эконо
336	КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
микс — независимостью центрального банка — и системой ценностей в стране. Сосредоточившись на параметре избежания неопределенности по Хофстеде, он проверяет гипотезу о том, что страны, относительно склонные избегать неопределенности, имеют более высокий уровень независимости центрального банка. Его причинно-следственная логика основывается на идее о том, что стремление избежать неопределенности ассоциируется с более низким уровнем инфляции (ценовая неопределенность), а независимость центрального банка — один из ключевых механизмов для удержания уровня инфляции относительно низким. Логически это предполагает причинно-следственную связь между стремлением избежать неопределенности и независимостью центрального банка; и действительно, Де Йонг находит эмпирическое подтверждение этому.
Все перечисленные выше подходы направлены на то, чтобы найти связь между культурой и системой корпоративного управления. Ключевое различие между первой группой исследований, в центре которых находится правовая традиция и культура как дамми-переменные вида о/1, и второй группой исследований, использующих систему ценностей (основанную, например, на идеях Хофстеде или Шварца), заключается в том, что вторая группа явно или неявно отталкивается от идеи о том, что существуют разные сочетания культуры и режимов управления, и они необязательно имеют разную эффективность. Иными словами, компаративные исследования корпоративного управления рассматривают культуру либо в соответствии с теорией неоклассической оптимальности (эффективности), либо с точки зрения того, что возможно множество (оптимальных) сочетаний8. В первой группе исследований экономистам особенно сложно вписать в свою теорию культуру.
8. Этот второй подход, основанный на совпадении культуры и институтов, четко отражен в аргументации Лихта (Licht 2001), который пишет: «Предположим, что немцы в среднем (статистически) существенно более чувствительны, чем американцы, к таким вопросам, как равенство, социальная справедливость и взаимопомощь; американцы, напротив, больше подчеркивают важность амбиций, успеха, богатства и социальной власти. Если, например, Греция решит реформировать свою систему корпоративного управления, греческие эксперты могут решить перенять немецкую модель корпоративного управления с ее парадигматической структурой, для которой характерны крупные блокирующие пакеты акций, обязательное представительство работников в наблюда-
СРАВНИТЕЛЬНОЕ КОРПОРАТИВНОЕ УПРАВЛЕНИЕ 337
9.5.	Критика литературы на тему права и финансов
Хотя аргумент о том, что исторические различия в правовой традиции объясняют разницу между финансовыми системами разных стран, весьма убедителен, он не избежал критики. Ла Порта и соавторы (La Porta et al. 1998) сами признают, что их индексы не охватывают правил слияния и поглощения, покрывают раскрытие информации только частично и не охватывают правил деятельности финансовых институтов на фондовой бирже. Как уже объяснялось, специально для того, чтобы учесть часть этой критики, Дянков и соавторы (Djankov et al. 2008) разработали новый метод оценки злоупотребления служебным положением. Более фундаментальная критика, которая заходит дальше очевидных вопросов о правильности критериев оценки, делится на несколько категорий. Одни критикуют внутреннюю логику подхода с точки зрения правовой традиции, а другие — правовой подход как таковой, в том числе утверждая, что слишком просто было бы рассматривать правовую традицию и культуру как параметр со значением о/1.
Конвергенция между правовыми системами
Классификация стран согласно разным правовым системам основывается на исторически сформированных паттернах. Однако из-за конвергенции, произошедшей между правовыми системами с момента их появления в XII и XIII веках, можно усомниться в том, что классификация по типу о/1 все еще репрезентативна. Коффи (Coffee 2000) утверждает, что между системами общего и гражданского права произошла существенная конвергенция. Влияние глобализации и интернационализации меняет законы о ценных бумагах,
тельном совете, относительно непрозрачное раскрытие информации и т.д. Либо же Греция может решить сымитировать американскую модель с рассеянным владением акциями, свободой действий совета директоров (где не представлены работники) и агрессивным режимом раскрытия информации. Принять черты немецкой системы корпоративного управления будет гораздо проще, чем американской, если у греков больше общих культурных ценностей с немцами» (Licht 2001: 150-151, курсив добавлен).
338	КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
так что национальные законодательства больше не существуют независимо друг от друга (Roe 1998). Об этом свидетельствует историческое исследование законодательства об экономической деятельности в Евросоюзе, в котором Виггер и Нельке (Wigger and Noelke 2007) показывают, что европейское законодательство за последние годы приобрело отчетливые черты англосаксонской традиции. Глезер и Шляйфер (Glaeser and Shleifer 2002) предлагают экономическое объяснение конвергенции этих систем в XX веке. Существуют также политически ориентированные версии анализа конвергенции (см. широкий обзор политических теорий и финансового развития в Haber et al. 2007 и обзор политических объяснений экономического развития в Acemoglu et al. 2004). Роу (Roe 2003) утверждает, что политика, а не правовая система формирует системы корпоративного управления. Выходя за пределы классификации типа 0/1, Берковиц и соавторы (Berkowitz et al. 2003) показывают, что первоначальный способ внедрения и восприятия закона—это более важная детерминанта, чем принадлежность закона к конкретной правовой семье.
Раджан и Зингалес (Rajan and Zingales 2003) не концентрируются так сильно на вопросе о том, происходит ли конвергенция между разными правовыми системами, но утверждают, что с точки зрения размера фондового рынка между континентальной Европой и США не существовало особой разницы до Первой мировой войны (более того, европейский фондовый рынок был относительно лучше развит). По их мнению, политическое окружение (изоляция и национализм) в начале XX века отрицательно повлияло на дальнейшее финансовое развитие Европы и США, что и привело к разрыву между этими группами стран. Эта мысль заставляет Раджана и Зингалеса заключить, что «структурные теории», подчеркивающие роль факторов, не меняющихся со временем, таких как правовые традиции и культура, являются как минимум неполными. Эта критика заставила Ла Порта и соавторов (La Porta et al. 2008) выступить с ответом. На основе собственных источников данных Раджана и Зингалеса Ла Порта и соавторы утверждают, что доказали, что тщательная интерпретация этих данных на самом деле доказывает их идеи о правовой традиции. Критические замечания о том, что фондовые рынки в странах общего и гражданского права не различались в начале XX века,
СРАВНИТЕЛЬНОЕ КОРПОРАТИВНОЕ УПРАВЛЕНИЕ ^39
по мнению Ла Порты и соавторов, основаны на неправильной интерпретации данных.
Сосредоточившись на теме конвергенции, Балас и соавторы (Balas et al. 2008) продолжают исследования Дянкова и соавторов (Djankov et al. 2003а) и разрабатывают историческую оценку показателя процедурного формализма: показателя того, насколько закон регулирует юридический процесс. Балас и соавторы утверждают, что, начиная с 1950 года, юридические процессы разрешения гражданских споров в странах гражданского и общего права демонстрируют скорее дивергенцию, а не конвергенцию. Используя различные данные за период длиной 25 лет, Дянков и соавторы (Djankov et al. 2007) также не находят доказательств конвергенции. С появлением все новых данных можно ожидать новых подобных исследований аргумента о правовой традиции, рассматривающих конвергенцию или дивергенцию правовых режимов или же результаты этих режимов с точки зрения защиты инвесторов. На сегодняшний день результаты таких исследований выглядят неоднозначными.
д.5.2. Функциональная эквивалентность
Второй повод для критики связан с вышеупомянутым аргументом о конвергенции и касается функциональных различий между обсуждаемыми правовыми системами. Даже если различия в правовых традициях все еще существуют, возникает вопрос о том, действительно ли разные правовые системы приводят к функциональным различиям. Этот вопрос указывает на потенциально важную разницу между содержанием закона и процессом законотворчества (Berkowitz et al. 2003). Иными словами, вместо того чтобы проводить относительно поверхностное разграничение между правовыми системами, нужно смотреть на истинные функциональные различия (ср. Coffee 2001).
В общей дискуссии на тему количественного сравнения правовых систем Симс (Siems 2005) утверждает, что общественные науки не могут просто копировать количественные методы естественных наук из-за специфичности контекста. Закон имеет сложную предписательную природу, и его нельзя свести к числам, потому что тогда придется сравнивать яблоки с апельсинами. Как пишет Симс, такой подход приведет только к «псевдонауке». Он не предлага
340	КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
ет бросить все попытки представить закон и его эффективность в количественной форме, но предлагает классифицировать правовые системы на основании функциональности. Так что вместо того чтобы обозначать присутствие определенных законов в странах цифрой 1 в одной стране или их отсутствие цифрой о в другой стране, нам нужно обратить внимание на микроструктуру этих законов и на то, как они функционируют. В этом контексте Лил и Симс (Lele and Siems 2007а, 2007b) изучают законы, защищающие инвесторов в Индии, Великобритании и США (2007а), а также в Германии и Франции (2007b). Проанализировав бо законов, связанных с защитой акционеров за период длиной 35 лет, они приходят к нескольким выводам. Во-первых, в странах общего права существует большое разнообразие средств защиты акционеров, что приводит исследователей к выводу, что классификация стран «в одну группу по признаку правовой традиции выглядит почти наивной» (Lele and Siems 2007b: 8). Во-вторых, нет глубоких расхождений между защитой акционеров в странах гражданского права и общего права. В-третьих, несмотря на некоторую конвергенцию в защите акционеров с 1990-х годов, ничто не указывает на общую американизацию законодательства по защите акционеров, наоборот, эмпирические данные подтверждают существование европейской правовой культуры, а США занимает отдельную позицию по сравнению с остальными четырьмя странами (более того, авторы показывают, что примером основной тенденции для этих стран можно считать Великобританию, поскольку она меньше всего отличается от остальных).
В еще более подробной работе на тему прав акционеров в США, Бельгии и Франции Куле (Cools 2004) убедительно показывает, что выбор факторов, использованных для расчета индекса «антидиректор» у Ла Порта и соавторов (La Porta et al. 1998), является произвольным и содержит некоторые ошибки кодирования. Дянков и соавторы (Djan-kov et al. 2008) учли некоторые из этих критических замечаний при переработке индекса «антидиректор»,и разработке индекса «антизлоупотребление служебным положением», но часть критики Куле все еще остается справедливой. Например, Куле доказывает, что одни и те же институты могут иметь разное воздействие в разных странах вследствие разных правил, что говорит о комплементарности институтов. После объемного и подробного рассказа об индиви
СРАВНИТЕЛЬНОЕ КОРПОРАТИВНОЕ УПРАВЛЕНИЕ 34I
дуальных практиках, учтенных в индексе «антидиректор» 1998 года, Куле (Cools 2004: 40) заключает, что «различия между общим и гражданским правом с точки зрения защиты акционеров не так прямолинейны, как предполагают расчеты, приведенные в книге Law and Finance». Разница в стратегиях кодирования Ла Порты и соавторов (La Porta et al. 1998) и Куле (Cools 2004) связана с тем, что Куле рассматривает фактическое распределение власти между менеджерами и владельцами, а не просто наличие прав. Ее исследование эффективного контроля в американских, бельгийских и французских корпорациях также указывает на то, что очень сложно, если не невозможно, оценить режимы защиты прав акционеров с точки зрения относительной эффективности. В рамках более широкой институциональной схемы Куле предполагает, что каждая система может иметь свой собственный способ достижения эффективности. В статье на схожую тему Армор и соавторы (Armour et al. 2008) не только разрабатывают новые лонгитюдные данные, но демонстрируют, что хотя страны общего права и показывают более высокий общий уровень защиты акционеров, чем страны гражданского права, но вторая группа пережила больший рост защиты прав акционеров с 1995 по 2005 год, что говорит о конвергенции фактических уровней защиты инвесторов.
Этноцентризм.
Помимо вопроса о релевантности деления стран на страны гражданского и общего права, существует и более мета-социологическая критика использования культурных факторов при объяснении корпоративного управления. Дэвис (Davis 2005) пишет в этом контексте, что «за существенной частью недавно написанных работ по праву и экономике стоит весьма стилизованное изображение американской (или англосаксонской) системы корпоративного управления, которое часто не соответствует тому, как эта система работает в реальной жизни». Ссылаясь на корпоративные скандалы начала XXI века, он утверждает, что «американская система —это едва ли та беспристрастная меритократия, построенная вокруг безличных институтов, какую рисуют нам теории» (Davis 2005:156). В этом же ключе можно задуматься, до какой степени вывод о том, что дамми-пе-ременная «английский язык» соответствует наилучшей
342
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
практике бухгалтерской отчетности (вспомним исследование Stulz and Williamson 2003), может основываться на том факте, что именно англоязычные страны определяют, что считать лучшими стандартами бухгалтерской отчетности. Лил и Симс (Lele and Siems 2007b) описывают, как подобная необъективность по отношению к США могла повлиять на оценки, приводящиеся в литературе по праву и финансам. Они указывают на группу переменных, которые нужно учитывать, и группу, которую нужно исключить из анализа. К примеру, кумулятивное голосование учитывается в индексе Ла Порта и соавторов (La Porta et al. 1998) и считается важным в США, но не играет особенной роли в Германии и Франции (отметим, однако, что именно эту проблему пытаются решить Дянков и соавторы (Djankov et al. 2008) при разработке улучшенного индекса «антидиректор»). Напротив, индекс защиты меньшинства у Ла Порты не учитывает риск экспроприации миноритарных акционеров мажоритарными держателями блокирующих пакетов. Однако в некоторых других странах, кроме США, было бы важно учесть этот параметр. Берндт (Berndt 2002, в Lele and Siems 2007b) показывает, что если учесть эти альтернативные механизмы защиты и пересчитать индекс с учетом поправок, то результат Германии будет лучше, чем США (в отличие от результатов индекса ЛЛШВ 1998 года). Суть компаративного права заключается в том, что оно должно воспринимать все страны беспристрастно, и некоторые авторы утверждают, что литература по праву и финансам недостаточно удовлетворяет этому требованию9. Наконец, вдобавок к стилизованному способу описания систем корпоративного управления, критике подверглась и сама таксономия основных
9. Один из ведущих учебников по компаративному праву пишет в связи с этим: «Европейцы и американцы должны постоянно помнить, изучая незападные правовые системы и культуры, что им нельзя ни оценивать эти системы со своей западной точки зрения, ни судить о них по европейским или американским стандартам. К примеру, некоторые западные юристы решили в 1970-е годы, что в Китае нет правовой системы, потому что там нет ни юристов в американском или европейском смысле слова, ни независимой судебной власти, ни кодекса законов, а с момента культурной революции нет и системы юридического образования. Это как раз и означает судить незападную систему по западным стандартам. Примерно так же западный путешественник однажды решил, что в Китае нет „нормальной" музыки, потому что не увидел западных музыкальных инструментов в китайском оркестре» (De Cruz 1999: 223).
СРАВНИТЕЛЬНОЕ КОРПОРАТИВНО!: УПРАВЛЕНИЕ 343
правовых систем за свою «евроамериканоцентричность» (Licht et al. 2005: footnote 40). Эту таксономию сравнивают с эволюционным древом, на вершине которого находится американская система (Licht 2001: 157). Заняв крайнюю позицию, можно было бы даже заподозрить, что для англосаксонского экономиста любая шкала валидна только в том случае, если противопоставляет Францию англосаксонскому миру. В этом контексте может быть полезно рассматривать литературу по праву и финансам как продукт специфической культуры: нападки на Францию давно стали характерной чертой британской и американской культуры (и наоборот). Вследствие этого любая типология, которая помещает Францию и США на один и тот же конец шкалы, противопоставляя их Великобритании, будет отвергнута как неубедительная.
9.6.	Дискуссия
д. 6.1. Оптимальность ценностей
Как мы писали в разделе 9.4, ученые, занятые сравнительным описанием корпоративного управления, сталкиваются с проблемой концептуализации правовой традиции и культуры. По-прежнему (часто неявно) авторы предполагают, что существует «оптимальная» культура и что мы можем эмпирически выявить наилучшую комбинацию культуры, институтов и экономической эффективности, построив регрессию ряда каких-либо показателей экономического успеха, используя правильный набор экзогенных инструментов, чтобы отразить причинно-следственную цепочку между культурой, управлением и экономическими результатами. В качестве иллюстрации мы предлагаем работу Штульца и Уильямсона, которые обсуждают зависимость от пути и связь между правовой традицией и религиозным наследием, но также пишут, что «мы ожидаем, что индивиды будут взвешивать издержки и преимущества конкретных культурных ценностей» (Stulz and Williamson 2003: 338). Такой подход очевидным образом предполагает две вещи: что существует один наилучший набор ценностей, причем «наилучший» с точки зрения экономической эффективности, а также что люди ищут это сочетание и принимают его в ходе некоего процесса рационального поиска.
344	КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
Такая точка зрения вызывает два возражения. Во-первых, даже если мы сможем найти один уникальный наилучший набор ценностей и институтов при помощи обширного эмпирического анализа, останется вопрос о том, до какой степени оптимальность этого набора зависит от текущего политического и экономического контекста. При современном положении дел в мире кажется разумным с точки зрения экономики иметь структуры корпоративного управления, стандарты бухгалтерской отчетности и ценности, достаточно совместимые с американскими. Небольшая культурная и институциональная дистанция облегчает экономические отношения с крупнейшей экономикой мира и потому является экономически выгодной для любой страны. Однако делать из этого вывод, что американские стандарты универсально оптимальны, было бы ошибкой.
Во-вторых, предпосылка о том, что люди ищут и принимают уникальный наилучший набор ценностей, взвешивая издержки и выгоды, идет вразрез с нашими интуитивными идеями о том, что такое культура. В сущности, разве не является ключевой характеристикой культуры — часто определяемой как общая система ценностей и норм поведения — то, что человек не сомневается в том, что она предписывает ему правильное поведение? Хотя многие работы отталкиваются от предпосылки о том, что ценности имеют значение и что разные ценности ассоциируются с разными институтами (включая корпоративное управление), экономисты продолжают пытаться найти наилучшую, то есть самую успешно работающую модель.
Если принять видение культуры, которое больше соответствует описанию культуры, данному в главе 1, и если принять аргумент Штульца и Уильямсона о том, что есть огромная разница между формальными правилами и тем, как на самом деле работают менеджеры, вся идея изучения истоков режимов корпоративного управления путем формального сопоставления систем общего и гражданского права начинает выглядеть довольно странно. Само существование исследований в области корпоративного управления обусловлено неполнотой контрактов и риском экспроприации со стороны инсайдеров из-за невозможности тотального контроля за ними, так что пространство для маневра, которое есть у менеджера, предполагает, что система ценностей менеджера также играет свою роль при принятии решений. Более того, это особенно ак
СРАВНИТЕЛЬНОЕ КОРПОРАТИВНОЕ УПРАВЛЕНИЕ 345
туально для стран общего права, поскольку «в странах общего права у менеджеров и совета директоров больше свободы действий, чем в странах гражданского права» (Stulz and Williamson 2003: 347). Именно из-за пространства для личной инициативы в корпоративном управлении нам необходимо знать фактические мотивы поведения менеджеров, если мы хотим понять, почему культура важна. Если так посмотреть на вещи, то исследование культуры в терминах дамми-переменной типа о/1, обозначающей религию, правовую традицию или язык, не объясняет в полной мере поведения менеджеров. Мы считаем, что оно может разве что описать некоторые из самых широких норм, связанных с этими категориями, но не позволяет оценить фактические ценности менеджеров, и уж совершенно точно оно не позволяет оценить культуру как систему. Иными словами, потенциально интересный способ выйти из затруднительной дискуссии об оптимальности ценностей — это совершить концептуальный поворот и начать изучать, как ценности влияют на принятие решений в контексте неполных контрактов и риска экспроприации. Такой подход, основанный на ценностях, можно было бы применять для проверки ключевого допущения, принятого в области корпоративного управления, о том, что каждый менеджер ведет себя в соответствии со стандартными предсказаниями модели «принципал — агент». До какой степени менеджеры ведут в себя в соответствии с этой моделью, может различаться в зависимости от культуры общества. Риск экспроприации со стороны инсайдеров может частично предопределяться культурой, что может влиять на тип формальных институтов, необходимых для минимизации этого риска. «Суть этой аргументации в том, что механизмы отчетности могут выглядеть и функционировать фундаментально по-разному в соответствии с общественным окружением, в котором действуют менеджеры» (Licht 2003: 36), что приводит к гипотезе о том, что «нельзя применять один универсальный оптимум ко всем странам» (Zetzsche 2007). Исследование, которое смотрит на культуру именно как на систему ценностей, замещающих правовые институты, — это работа Коффи (Coffee 2001). Отталкиваясь от предпосылки о том, что «корпоративное поведение может формироваться и предопределяться социальными нормами в большей степени, чем юридическими правилами», Коффи выдвигает гипотезу о том, что другие факторы, та
346
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
кие как социальная сплоченность, также помогают определить, насколько хорошо работают системы корпоративного управления (и могут объяснить, почему режим общего права необязательно превосходит режим гражданского права). В похожем ключе некоторые исследователи утверждают, что общие культурные ценности приводят к общим бухгалтерским ценностям, формирующим систему бухгалтерской отчетности в стране (Han et al. 2010). С этой точки зрения культура и правовые системы развиваются совместно.
д.6.2. Экзогенность или эндогенность?
До сих пор исследователи включали культуру в финансовую экономику, исходя из предпосылки о том, что культурные различия приводят к формированию разных систем управления, что, в свою очередь, приводит к разным экономическим результатам. Как и эмпирические исследования важности доверия в экономике (глава 7), этот подход следует традиционной двухступенчатой модели: вначале от культуры к институтам, затем от институтов к успешности. По мнению Лихта и соавторов (Licht et al. 2007), существуют механизмы обратной связи между культурой, управлением и экономическими результатами, и это создает проблему эндогенности. В контексте корпоративного управления существуют эмпирические доказательства связи между культурными истоками, а именно правовой традицией, и типом финансовой системы или корпоративного управления. Однако исследователи не обнаружили робастной статистической связи между типом финансовой системы и экономической успешностью этой системы. Исследуя литературу по корпоративному управлению, Шляйфер и Вишни (Shleifer and Vishny 1997: 773) заключают, что «несмотря на всю противоречивость данных, мы не считаем, что теория или практика указывают на то, какая из трех основных систем корпоративного управления является наилучшей». Ливайн (Levine 2002) приходит к такому же выводу, сравнивая банковские и рыночные системы и их влияние на экономический рост. Из этих результатов и некоторых ранее обнаруженных фактов о правах акционеров, похоже, мы можем сделать вывод, что для экономического успеха важен не столько тип корпоративного управления, сколько его качество.
В некотором смысле это утешительная мысль, поскольку правовая традиция —это не переменная Тинбергена, ко
СРАВНИТЕЛЬНОЕ КОРПОРАТИВНОЕ УПРАВЛЕНИЕ
торую можно поменять по своей воле. Правовая традиция, траектория экономического развития страны, политическая история страны и ее финансовая система —строго эндогенные факторы, к тому же взаимосвязанные. Не существует кнопки правовой традиции, которую можно было бы нажать и ожидать фундаментальных изменений в стране, но это, возможно, и не обязательно, если каждая система по-своему оптимальна. Правовая традиция и культура — наследуемые, специфичные, эндогенные, антропогенные системы мышления, которые связаны с ценностями и нормами. Таким образом, дискуссия касается не столько правовой традиции или культуры, сколько того, правильно ли рассматривать культуру как экзогенный фактор. Не нужно ли рассматривать культуру, включая правовые традиции, как нечто динамичное, развивающееся под влиянием политических соображений и прочих событий? Такая точка зрения на фундаментальную связь между культурой и формальными институтами и типом экономической организации также влияет на характер эконометрики, которую можно применять к гипотезам в этой области. «Многие переменные, которые традиционно рассматриваются как эндогенные, неадекватны для проверки обратной причинно-следственной связи в отношениях между культурными и правовыми переменными. Возможно, эти переменные имели взаимные причинно-следственные связи с правом и/ или культурой напрямую либо через экономические факторы. Таким образом, набор по-настоящему экзогенных переменных, по сути, ограничивается биогеографическими факторами и основными историческими событиями» (Licht et al. 2005: 245). Иными словами, чтобы разобраться с цепью причинно-следственных связей между культурой, институтами или управлением и экономическим результатом, традиционный инструмент экономистов — двухступенчатый метод наименьших квадратов — ограниченно эффективен, поскольку при такой точке зрения на культуру и правовые традиции у нас недостаточно экзогенных инструментов.
Итак, в этой главе мы рассмотрели тезис о правовой традиции, то есть о том, что разную эффективность режимов корпоративного управления можно объяснить разными правовыми традициями. Исследователи связывают правовую традицию с конкретными политическими и историческими событиями в стране и с культурой в ее широком понимании. Эта бесконечная регрессия от экономическо
348	КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
го роста к финансовым системам, затем режимам корпоративного управления, затем культуре и/или историческим событиям не только типична для литературы о правовой традиции, но также хорошо иллюстрирует, каким образом культуру принято включать в экономическую науку. Мы описали, как ученые пытаются разобраться с положением культуры в этом споре: является ли культура по-настоящему экзогенной переменной или она является переменной, которая может вписаться в неоклассическую схему оптимальности? Более того, мы продемонстрировали, как взаимосвязаны культура и правовые традиции и что существующие методы их эмпирической оценки очень часто приводят к таким результатам, которые можно трактовать чрезмерно широко. Так же как и анализ доверия, который мы обсуждали в предыдущей главе, эмпирические исследования сравнительного корпоративного управления сталкиваются с проблемой идентификации. В следующей главе, завершающей книгу, мы объединим эти выводы с идеями, появившимися у нас в предыдущих главах.
Часть III
Общая оценка
Глава io Дискуссия
10.1.	Введение
ВПЕРВОЙ ЧАСТИ этой книги мы обсуждали историческое происхождение дебатов о роли культуры в экономической науке. Мы показали, как культура и экономическая наука веками отдалялись друг от друга, пока не превратились в противоположности: первая обозначает коллективные, наследуемые и конкретные структуры и воззрения, а вторая рассматривает индивидуальный, рациональный выбор как универсальный принцип поведения. С этим глубоко укоренившимся противоречием сталкиваются любые попытки воссоединить культуру с экономической наукой, будь то попытки со стороны культурологов или экономистов. Фундаментальная природа этого противоречия делает попытки включить культуру в экономическую науку проблематичными, причем проблемы здесь глубже, чем принято считать. Мы обсудили несколько теоретических и методологических сложностей и способов их решения в главах 4 и 5 соответственно. Вторая часть этой книги посвящалась практическим исследованиям в области культуры и экономики. Мы критически обсудили подход к культуре в литературе на тему предпринимательства, доверия, международного бизнеса и корпоративного управления. Везде мы наблюдали ряд сложностей, связанных с попытками увязать культуру и экономическую науку.
Теперь пришло время восстановить равновесие и объединить эти две дискуссии. Цель завершающей главы — показать, что теоретическое и методологическое противопоставление, которое мы обсуждали в первой части книги, —это не просто абстрактная, концептуальная проблема, касающаяся только исследователей, работающих на абстрактном теоретическом уровне, но и вполне реальная проблема для экономистов, изучающих культуру на практике. В этой главе мы также предложим идеи решения этих проблем и воз
ДИСКУССИЯ
351
можные направления будущих исследований. Это важно, поскольку мы считаем, что экономисты не должны позволять сложностям, связанным с изучением культуры, отпугнуть их от этой темы. Именно странное положение концепции культуры в экономической науке делает ее потенциально важным источником обогащения экономической мысли. Изучение культуры не только открывает новые перспективы для лучшего понимания мира; оно также заставляет нас критически осмысливать нашу собственную дисциплину и ее методологические и теоретические предпосылки, что может послужить экономической науке только на пользу.
Эта глава структурирована в соответствии с основными конфликтами между культурой и экономической наукой. В разделе 10.2 обсуждается нестыковка между методологическим индивидуализмом экономической науки и коллективной природой культуры. В разделе 10.3 говорится о расхождении между культурой как наследуемой структурой и экономической теорией как наукой, занятой рациональным выбором. Раздел 10.4 посвящается противостоянию между стремлением экономической науки к поиску универсальных принципов и идей и ориентацией культуры на конкретное. Мы рассматриваем эти дискуссии в их политико-экономическом контексте и завершаем главу подведением итогов.
10.2.	Экономический индивидуализм или культурный коллективизм?
В разных главах этой книги мы постоянно подчеркивали, что отношения между индивидуальным и коллективным, или, иными словами многоуровневые аспекты формирования предпочтений, неявным образом формируют контекст, в котором экономисты пытаются учесть культуру в своей науке (Licht 2008). Как мы продемонстрировали в главе 2, культура с течением временем развилась в концепцию, связанную исключительно со структурами и идентичностью на коллективном уровне. Предпочтения, идеи и поведение, специфичные для индивида, обычно не считаются культурой. Напротив, экономическая наука развилась в дисциплину, занятую строго принятием решений на уровне индивида, то есть на микроуровне. Этот контраст с самого начала осложняет интеграцию культуры в экономическое понимание мира.
352
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
Ю.2.1. Теоретическое противопоставление
Окидывая взглядом всю литературу, которую мы обсуждали на протяжении этой книги, мы можем заключить, что коллективное обычно проникает в экономический анализ двумя способами. Первый способ традиционно используется в экономической науке для изучения макроуровня: он рассматривается как производная микрорезультатов. Большинство экономистов утверждают, что придерживаются подобного «методологического индивидуализма». Хотя точное значение этого термина довольно туманно (Hodgson 2007а, 2007b), он обычно обозначает попытки найти истоки любых макроэкономических отношений или результатов в принятии индивидуальных решений. На практике связь между микро- и макроуровнем рассматривается как преимущественно математическая проблема, причем обычно связанная с предпосылкой об универсальных репрезентативных акторах.
Второй способ, которым коллектив проникает в экономическую теорию, мы находим, например, в новом институционализме, который очень серьезно относится к таким факторам, как укорененность. Согласно этому подходу существуют коллективные источники предпочтений, а также ограничений рационального принятия решений индивидом. Эти источники называются по-разному: институты, ментальные карты или культура. Здесь коллектив выступает не столько как результат выбора индивида, сколько как один из многих внешних факторов, определяющих этот выбор.
Эти два способа рассмотрения отношений между микро- и макроуровнем создают в экономической мысли конфликт. При первом способе коллектив не существует как нечто самостоятельное. Результаты на макроуровне являются всего лишь суммой независимых индивидуальных решений. Они информативны, но не имеют значения для поведения; общественные явления можно объяснить одними лишь действиями индивидов. При втором подходе наоборот, коллективный уровень влияет на индивидуальные решения и является их основой. При такой точке зрения социальную реальность нельзя объяснить одним поведением индивидов; необходимо также учитывать в объяснениях социальные структуры (Hodgson 2007а; Licht 2008). У коллектива в некотором смысле есть своя собственная жизнь.
ДИСКУССИЯ
353
От микроуровня к макроуровню и обратно
Попытки свести эти два подхода воедино ставят перед нами и практические, и более фундаментальные методологические проблемы. С практической точки зрения идея о том, что макроуровень влияет на принятие решений на микроуровне, существенно усложняет агрегирование. Индивидуальные результаты не просто складываются в макрорезультат, надо учитывать также обратные связи. «Традиционный» способ решения микро- и макропроблем путем простого агрегирования поведения репрезентативных акторов весьма ограничен, и об этом говорят сейчас многие, в частности Бланделл и Стокер в своей статье ъ Journal of Economic Literature (Blundell and Stoker 2005). Первое очевидное ограничение —это тот факт, что в реальной жизни универсальных репрезентативных акторов не существует. Открытия поведенческой экономики подчеркивают, что необходимо учитывать разнородность агентов. Если для агрегирования данных потребуется складывать разнородных агентов вместо универсальных репрезентативных акторов, это существенно усложнит процесс, однако не станет непреодолимой преградой. Бланделл и Стокер описывают способы решения проблем, связанных с агрегированием паттернов потребления, экономической активности и доходов неоднородных индивидов.
Еще одна проблема, помимо разнородности, —это эндогенность предпочтений, о которой пишут сегодня не так много, хотя интерес к ней растет. Поведение индивидуальных агентов влияет не только на общие результаты, но и на поведение других агентов. Рассматривать и разнородность, и эндогенность всерьез критически важно не только для изучения культуры в экономической науке, но и для экономической науки вообще. Для этого необходим куда более совершенный, как минимум математически, способ перехода от микро- к макроуровню, чем нынешнее простое сложение данных микроуровня. Достаточно ли будет одного этого, остается вопросом; скептически настроенные ученые утверждают, что в конечном итоге любая формальная процедура, связывающая микро- и макроуровни, должна основываться на каком-то механизме агрегирования и что такой механизм никогда не сможет учесть все тонкости взаимодействия индивидов.
354
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
От индивидуализма к культуре и обратно
Проблема, которая встает перед нами при включении культуры в экономическую теорию, шире математических сложностей, связанных с агрегированием. Вопросы, которые обсуждают Бланделл и Стокер (Blundell and Stoker 2005), и авторы литературы об эндогенных предпочтениях—существенная, но только часть проблемы. Более фундаментальная проблема заключается в том, что для включения в экономическую теорию культуры как явления, существующего на коллективном уровне, требуется признать, что социальные явления нельзя объяснить исключительно в терминах индивидов. Социальные явления нужно объяснять в терминах индивидов и социальных структур коллективного уровня, таких как культура. Принять это означает сделать критически важный шаг прочь от методологического индивидуализма, который является существенным элементом экономического подхода (Hodgson 2007а).
Знаменитая цитата из Фридриха Хайека четко объясняет разницу. Хайек пишет (Hayek 1967: 70-71, курсив добавлен): «Всеобщий порядок действий в группе превосходит сумму регулярностей, наблюдаемых в действиях индивидов, и не может полностью быть к ним сведен. Он превосходит их не только в том тривиальном смысле, что целое превосходит сумму своих частей, но и в том смысле, что его элементы конкретным образом связаны друг с другом. Дело еще и в том, что существование этих конкретных связей, необходимых для существования целого, нельзя полностью объяснить за счет взаимодействия частей, но только за счет взаимодействия с внешним миром как отдельных частей, так и всего целого».
Иными словами, идея о том, что все экономические объяснения должны строиться на решениях микроуровня, проблематична. Если бы виной всему была только первая, «тривиальная» причина, то устранить ее гипотетически могли бы более сложные математические техники агрегирования. Однако куда сложнее устранить вторую причину, согласно которой «целое», такое как культура, в конечном итоге невозможно свести к действиям и выбору индивидов. Даже если бы мы проследили, как культура возникает из решений индивидов, это не отменило бы того факта, что культура проникает в наше мышление и наши действия как коллективная сущность. К примеру, отдельные американцы не считают, что «американская культура» — зто ис
ДИСКУССИЯ
355
ключительно их действия и взаимоотношения. Как пишет Андерсон (Anderson 1991; Андерсон 2001), такие сообщества, как «Америка», являются воображаемыми в том смысле, что между их членами не существует реальных взаимоотношений. Наоборот, скорее идея коллективного целого под названием «американская культура» объединяет индивидов-американцев и противопоставляет их индивидам и воображаемым сообществам из внешнего мира. Американская культура, хотя и может быть продуктом действий и взаимоотношений индивидов, влияет на принятие решений индивидом как нечто целое и живущее своей собственной жизнью. Именно это и предполагает идея культуры: культура имеет значение как сущность, скрепляющая коллектив и отличающая его от остального мира. В этом качестве культура участвует в процессе принятия решения индивидами, и этот факт очень плохо сочетается со строгим методологическим индивидуализмом.
ю.2.2. Методологические проблемы: разные уровни и их взаимодействие
Проблема связи между коллективной культурой и поведением индивида также является ключевой методологической сложностью в эмпирических исследованиях. Экономические исследования культуры преимущественно имеют форму кросскультурных регрессий, причем сравнение проводится на уровне стран. Чтобы решить проблему преодоления пропасти между экономическим индивидуализмом и коллективной культурой, мы считаем, стоит попробовать скомбинировать этот метод с другими. Существуют два метода, которые экономисты почти никогда не используют, но которые, как нам кажется, могут помочь им выйти на новые исследовательские рубежи. Во-первых, есть скрупулезные методы проведения правильных кейс-стади; их особенно часто используют в исследованиях менеджмента (Yin 1993,1994; Eisenhard 1989, 1991). более общем уровне для получения богатого эмпирического материала можно использовать так называемую обоснованную теорию (grounded theory), существуют робастные статистические методы для экстраполяции сделанных таким образом выводов и создания теоретического материала, построенного на каузальных логических аргументах. Мы также хотели бы привлечь внимание к исследованиям, проводимым в смежных дисци
35 6
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
плинах, хотя многие экономисты обращаются к ним неохотно и часто не имеют для этого необходимого образования. Пример исследования — работа Д’Ирибарна (D’lribarne’s 1989), посвященная культурным различиям в управлении и организации рабочего процесса на алюминиевых заводах во Франции, США и Нидерландах. Сочетание материалов кейс-стади с более традиционным экономическим моделированием и крупномасштабными эконометрическими проверками обеспечивает прекрасные возможности для триангуляции. И эмический, и этический подходы имеют свои недостатки, так что, объединив их, мы получим новую волну энтузиазма и исследовательских возможностей.
Вторая относительно новая технология, пришедшая из социологии, —это многоуровневый метод исследований (Snijders and Bosker 1999). Многоуровневый метод подходит для изучения структур вложенных данных (nested data structures), например, когда зависимые переменные на уровне индивида объясняются и через независимые переменные на уровне индивида, и на более высоких уровнях. Результаты на уровне индивида находятся внутри результатов более высокого уровня. Самая интересная часть многоуровневого метода —это возможность выделять случайные коэффициенты наклона или же эмпирически устанавливать, до какой степени различаются стимулы на уровне индивида в зависимости от контекста. Идея разделять разные уровни анализа не является новой для многих эконометристов, но акцент на взаимодействии между разными уровнями может оказаться новой идеей для многих из нас. До сих пор многоуровневый метод преимущественно применялся в социологии и социальной психологии, что неудивительно, учитывая интерес к влиянию группы со стороны социологов, особенно теоретиков социальной стратификации. Более того, многие социологи знакомы с моделированием посредством структурных уравнений, и метод структур вложенных данных является логичным следующим шагом в том же методологическом направлении (Cheung and Au 2005).
На сегодняшний день многоуровневый метод редко применяется в области культуры и экономической науки. Нам известно всего несколько исследований, в которых, например, индивидуальный уровень доверия объясняется многоуровневым взаимодействием между индивидуальными характеристиками (такими, как занятость) и социальными характеристиками (такими, как высокий уровень не
ДИСКУССИЯ
ъы
равномерности распределения дохода по индексу Джини) (Wang and Gordon 2007). Подобные подходы важны, поскольку они проливают свет на влияние индивидуального и контекстуального, а также на их взаимоотношения и тем самым помогают лучше понять отношения между доверием и институтами в частности и спор о структуре и деятельности вообще. Учитывая недавний всплеск интереса к многоуровневым кросскультурным исследованиям в психологии (см., напр.: Van de Vijver et al. 2008 и пятый том серии Research in Multi Level Issues авторства Yammarino and Dansereau 2006), мы можем ожидать, что и в сфере культуры и экономики популярность многоуровневых методов начнет расти (Cheung et al. 2006). При всем этом очевидно, что многоуровневый метод не решит полностью ни проблему микро-и макроуровня, ни проблему формирования эндогенных предпочтений. Он технически точнее, к тому же ближе стоит к теоретическим аргументам, которые многие из нас хотели бы проверить, но не является панацеей для всех методологических проблем, упомянутых в этой книге. Однако, несмотря на все эти оговорки, мы испытываем энтузиазм по поводу многоуровневых исследований.
10.3.	Экзогенные структуры или рациональные агенты?
В предыдущем разделе мы обсуждали конфликт между приверженностью экономистов методологическому индивидуализму и их растущим интересом к культуре, которая обитает на уровне коллектива. Мы утверждали, что попытки включить культуру в экономический анализ не только подчеркивают проблемы агрегирования, но и ставят перед нами более фундаментальные методологические проблемы. В частности, мы утверждали, что для серьезного изучения культуры нужно отказаться от (строгого) методологического индивидуализма и включить коллективные факторы в анализ как объяснительные переменные. Более того, мы продемонстрировали, что, хотя коллективные нормы, ценности и идентичности в конечном итоге состоят из действий индивидов, культура, которая складывается в результате этих действий, воспринимается нашим умом при принятии решений как коллективное целое, а не как набор индивидуальных решений и связей между ними.
358
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
10.3.1.	Теоретическое противопоставление
Продолжая рассуждать в том же направлении, мы утверждаем, что этот конфликт связан не только с разными уровнями работы, но и с проблемой структуры и деятельности. С экономической точки зрения социальные структуры произошли от выбора, когда-то сделанного агентами. Концепция культуры, однако, предполагает нечто большее; культура живет своей собственной жизнью. Там, где экономическая наука концентрируется на выборе индивида, культура включается в экономическую модель как данность для индивида. Люди не делают рационального выбора относительно содержания или формы своей культуры—они воспринимают ее как заданную, экзогенную структуру (Licht 2008). Если бы индивиды были склонны «взвешивать издержки и преимущества конкретных культурных ценностей», как утверждают Штульц и Уильямсон (Stulz and Williamson 2003: 338), эти культурные ценности не могли бы их ограничивать. Чтобы культура была культурой и влияла на наше поведение, а не была его результатом, она должна быть экзогенным фактором, влияющим на выбор индивида. Это напрямую противопоставляет культуру рациональному выбору. С одной стороны, именно из-за этого культуру трудно примирить с экономической теорией. С другой стороны, именно это делает культуру столь интересной для экономистов. Сведение культуры к (побочному) продукту действий индивида —возможный способ объединить культуру и экономическую науку. Однако при этом размываются значение и добавочная ценность самого понятия «культура». Если мы хотим получить полезный результат, вводя культуру в экономическую теорию, культуру нужно воспринимать как нечто, живущее собственной жизнью и не сводимое к действиям индивидов.
Дискуссии, подобные той, что мы вели в главе 7 о доверии, иллюстрируют это утверждение. Ex ante можно усомниться в том, должна ли книга о культуре обсуждать доверие так подробно, как это сделали мы. Является ли доверие культурой? Действительно, многие экономисты, говоря о культуре, используют доверие, чтобы практически ее осмыслить. Доверие связано с антропогенными умозрительными факторами, влияющими на поведение и результаты деятельности, и может быть специфичным для конкретного сообщества. Однако привлекательность дове
ДИСКУССИЯ
359
рия как показателя культуры для экономической науки заключается в том, что доверие, в отличие от остальных показателей, содержит компонент расчета, который можно осмысленно изучать при помощи теории рационального выбора. Это делает доверие концепцией, относительно легко вписывающейся в общепринятые экономические модели. Как мы обсуждали в главе 7, рациональный компонент доверия в то же время создает сомнения относительно его культурной природы; если доверие — это вопрос рационального выбора, то является ли оно культурой? Обсуждая разные уровни доверия, разве мы не говорим скорее о рациональной реакции на разницу в институтах, а не о культуре? В ходе главы 7 возникает вопрос о том, какой компонент и какой тип доверия принадлежит к культуре, а какая его часть определяется рациональным расчетом. Но этот вопрос опирается на конкретную концепцию культуры, при которой культура противопоставляется рациональному, расчетливому выбору и действиям индивидов. Поведение, которое можно анализировать на основании моделей рационального выбора, не считается обусловленным культурой. Культура охватывает наследуемые обычаи и убеждения, которые определяются на коллективном уровне и могут быть с точки зрения индивида иррациональными. За этой дискуссией вновь стоит концепция культуры как экзогенного фактора. Культурой считается только то, что нельзя свести к материальным обстоятельствам, рациональному выбору, политическим или правовым факторам.
Получается, что интеграция культурных структур в теорию рационального выбора, принятую в экономическом образе мышления, осложняется. Поскольку нерасчетливый и коллективный характер культуры заложен уже в самом понятии, никакие исследования, анализирующие социальные структуры согласно теории рационального выбора индивида, не могут посвящаться культуре. Эта простейшая дихотомия между рациональным и иррациональным (культурным) поведением не соответствует недавно появившимся у нас знаниям о том, как люди принимают решения. Многие исследования показывают, что полная рациональность на самом деле не является нормальным поведением (см. обзор в Conlisk 1996) и что от нее нужно отказаться в пользу ограниченной рациональности. Концепция рациональности приоткрылась, чтобы учесть эмпирические открытия на тему того, как люди на самом деле принима
дбо	КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
ют решения; весьма показателен в этом отношении рост популярности конгитивных наук и нейроэкономики. Как утверждает Норт (North 2005: 64; Норт 2010: 101), «то, что мы понимаем под рациональностью, требует ясного определения для специалистов в области общественных наук вообще и для тех, кто применяет модели рационального выбора в частности. Если мы собираемся применять теоретический подход, основанный на понятии выбора, мы должны отдавать себе отчет в том, как именно люди приходят к тем выборам, которые они совершают. Это требование точности и ясности предполагает подробный анализ субъективных моделей, которые используются людьми для интерпретации информации, а также самой информации, которую они получают». Обращаясь к ментальным моделям и когнитивным процессам, такие авторы, как Норт, пытаются проследить происхождение культуры до уровня когнитивных процессов (Denzau and North 1994; North 1990, 2005; Норт 1997, 2010). В похожем ключе Уильямсон (Williamson 2000) утверждает, что убеждения, нормы и ценности уходят корнями в когнитивные характеристики людей. Подобные работы сглаживают значительную часть разногласий между моделью рационального выбора и культурой. Если (ограниченная) рациональность определяется тем, как мы принимаем решения на практике, то отклонения от рациональной модели невозможны. То, что ранее считалось культурой, таким образом становится элементом ограниченной рациональности. Получается, что культура уходит корнями в естественные ограничения нашей рациональности.
Альтернативные подходы к проблеме
Альтернативный способ решения проблемы структуры и деятельности предлагается в теории структурации Энтони Гидденса (Giddens 1984,1991; см. также Hodgson 2007b). Гидденс утверждает, что структура и деятельность — это не два разных, сложно примиримых друг с другом понятия, а два понятия, придающих друг другу смысл. Структуры существуют только в рамках действий агентов; однако деятельность агентов значима только потому, что в их сознании мир предстает структурированным. Структурная связь между передачей денег и получением в обмен на них благ, например, существует только до тех пор, пока люди продолжают ее воспроизводить. Однако люди продолжают передавать друг другу деньги и ожидать взамен
ДИСКУССИЯ
361
благ только потому, что верят в существование этой структурной связи. Как только мы забудем о значении денег и перестанем обменивать на них блага, структура исчезнет, и все, что у нас останется, —это бесполезные бумажки. Этот пример также показывает, что если бы между причиной и следствием в нашем субъективном социальном окружении не было структурных связей, то было бы невозможно ничего сделать. Структурная связь обмена денег на блага придает значение действиям индивидов, совершающих покупки, и позволяет им получать блага. Именно потому, что мы действуем структурированно, наша деятельность реализуется. Не следуя структуре, мы были бы существенно ограничены в своей деятельности, поскольку у наших действий не было бы никаких (предсказуемых) социальных последствий. Такая точка зрения открывает возможность третьего способа включить культуру в экономическую модель рационального выбора: культуру можно рассматривать ни как предпочтения, ни как ограничения, но как нечто, что придает значение деятельности, создавая структуру для выбора. Рациональный выбор возможен только тогда, когда у нашего выбора есть последствия. Подобные последствия требуют от людей структурировать свое общество так, чтобы определенные поступки имели определенные последствия; выбор между покупкой яблок и груш существует только потому, что мы с продавцом согласны друг с другом по поводу структуры, согласно которой я передаю ему деньги, что приводит к моему получению в собственность либо яблока, либо груши. Если в социуме нет общих, реализуемых идей о действиях и их последствиях, рациональный выбор не может существовать. Такие общие и реализуемые идеи можно с полным правом назвать культурой.
Мы не считаем, что теория структурации однозначно позволит решить проблему примирения культуры с экономической теорией рационального выбора. Как минимум в ней достаточно расплывчато описывается, как она может быть релевантна для эмпирических исследований, и этого уже достаточно, чтобы отпугнуть многих экономистов. Однако теория структурации определенно показывает, что более творческий, вдумчивый подход к рассуждениям о таких методологических вопросах, как структура и деятельность, может привести к многообещающим новым направлениям в науке. Попытки интегрировать культуру в экономическую науку требуют от нас именно такого подхода.
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
Зб2
10.3.2.	Методические проблемы: бесконечная регрессия
Проблема структуры и действия ярче всего проявляется в эмпирических исследованиях во время споров о так называемых глубинных детерминантах экономического роста. В поисках объяснений структурных различий в экономическом успехе разных обществ исследователи столкнулись с проблемой того, что экономическая модель в принципе не допускает структурных различий в поведении разных групп. Неоклассическая модель выбора предсказывает, что, оказавшись в одинаковых условиях, группы рациональных акторов не могут сделать структурно разный выбор. Таким образом, если структурные различия в эффективности существуют, они должны в конечном итоге сводиться к различиям в структурных условиях. Институциональные и культурные объяснения дивергенции роста с этой точки зрения неудовлетворительны. И институты, и культура создаются людьми; в экономической теории они являются результатом выбора индивидов. Если различия в созданных людьми институтах и культуре виноваты в неодинаковой эффективности разных обществ, то непонятно, зачем вообще общества придерживаются разных культур и разных институтов.
Можно решить проблему, сказав, что культурные различия между группами существуют вследствие различий в материальных условиях. Культурные паттерны можно объяснить ограничениями, возникающими из окружающей обстановки. Культура при таком взгляде на вещи является рациональной реакцией на материальные обстоятельства (см. главу 9). Из этой рациональной реакции затем вырастают привычки (см., напр.: Harris 1979; Hofstede 2001; North 2005; Норт 2010). Такой взгляд на привычки и культуру как на рациональную реакцию на окружающие условия, типичный для новой институциональной экономики, противоречит старой институциональной экономике, в которой культура и привычки считаются не рациональным ответом на окружение, а автономными структурами. Более того, этот взгляд не стыкуется и с интуитивным пониманием культуры как чего-то, о чем индивиды не могут рационально договариваться. Как мы утверждали в главе 1, один из основополагающих аспектов культуры состоит в том, что мы не сомневаемся в справедливости правил поведения, которые она нам предписывает.
ДИСКУССИЯ
363
В конечном итоге проблема заключается в том, что концепция рационального выбора в экономическом анализе имеет весьма ограниченные возможности при работе с такими вопросами, как культура. С одной стороны, культура рассматривается как структурная помеха во многих работах по институциональной теории (Greif 1994; North 1990; Williamson 2000) и эмпирических исследованиях (см. примеры в главе 9). С другой стороны, если придерживаться теории рационального выбора, то культура не может считаться откровенной помехой, поскольку сама является продуктом выбора индивидов. Конечно, нельзя терять из виду еще один важный аспект: аспект времени. Ценности могут действительно быть результатом рационального исторического процесса, в котором важным фактором являются географические условия, но эти исторически сформировавшиеся системы ценностей нельзя считать рациональной реакцией на обстоятельства сегодняшнего дня. Иными словами, культура может действительно быть рациональной реакцией на окружающие условия, но только с той оговоркой, что эти условия возникли исторически1. Это не отменяет вопроса о том, почему разные общества приняли разную культуру, что в итоге привело их к неодинаковому экономическому успеху. Чтобы объяснить различия между обществами, в конечном итоге мы вынуждены обратиться к экзогенным факторам. Литературу о глубинных детерминантах роста можно рассматривать как поиск истинно экзогенных факторов, лежащих в основе всех наблюдаемых различий между обществами. К сожалению, этот поиск достаточно проблематичен (Fehr 2009), поскольку выбор по-настоящему экзогенных переменных довольно мал (Licht et al. 2007).
1. Это рассуждение, конечно, провоцирует вопрос о том, почему культурное поведение развивается как рациональная реакция на материальные обстоятельства, а затем перестает рационально реагировать на изменения в этих обстоятельствах. Особенно актуальна эта проблема в условиях возросших потоков миграции, поскольку миграция означает переезд людей в окружение, к которому их культура теоретически не приспособлена. Поразительный пример того, насколько проблематичны могут быть подобные идеи, —это философия Ли Куан Ю, бывшего лидера Сингапура. Ли утверждал, что китайцы, социализированные в жестких климатических условиях, где необходимы тяжелый труд и выносливость, естественным образом становятся лидерами, переезжая на полуостров Малакка, где культура малайского населения развилась под воздействием благотворного климата, поощряющего лень и потакание своим желаниям (Barr 1999).
364	КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
Чтобы проиллюстрировать, как сложен поиск таких переменных, вспомним из предыдущей главы дискуссию о процессе, в ходе которого финансовые экономисты постепенно заинтересовались правовыми традициями. Установив, что экономический рост существенным образом связан с качеством финансовых рынков, а точнее, со степенью защищенности инвесторов, экономисты предположили и затем подтвердили, что разница в степени защищенности инвесторов связана с разными правовыми режимами. Но если пойти еще дальше (или, по сути, отступить на шаг назад), то окажется, что различия в правовых режимах связаны с различиями между общим и гражданским правом, корни которых также являются историческими. Эти корни уходят в географическую обеспеченность ресурсами, которая, в свою очередь, может рассматриваться как продукт таких факторов, как паттерны миграции. Коротко говоря, процесс поиска все более глубинных причин сводится к бесконечной регрессии.
Нам кажется, что сегодняшняя склонность к таким бесконечным регрессиям в финансовой экономике характерна для многих работ в сфере культуры и экономической науки. Выдающийся пример бесконечной регрессии — недавняя работа Сполаоре и Вачиарга (Spolaore and Wacziarg 2006), которые изучают роль генетического расстояния при объяснении разного уровня доходов. Они приходят к выводу, что генетическое расстояние — время, прошедшее с тех пор, как у двух популяций последний раз были общие предки,—существенно связано с попарными различиями дохода. Более общую дискуссию на тему того, что важнее —генетическая архитектура или окружающие условия (природа или воспитание),—можно найти у Норта (North 2005, ch. 3; Норт гою, гл. 3) и Уильямсона (Williamson 2000).
Бесконечная регрессия часто приводит к тенденции разделять теоретическую связь между культурой и экономической наукой на составляющие и по отдельности проверять каждое звено этой цепи. Пока такой метод «препарирования» нацелен на то, чтобы понять сам процесс, а не найти первичный фактор, объясняющий логику связи между культурой и экономической успешностью, проблема бесконечной регрессии будет относительно ограниченной. Какой нам будет прок, если мы обнаружим, что в конечном итоге все предопределяет географическая обеспеченность ресурсами? Разве не более релевант
ДИСКУССИЯ
365
но и интересно будет выяснить, как проистекает сам процесс? Какой будет прок политикам, если мы сообщим им, что это из-за недостаточной обеспеченности ресурсами их страна является экономически отсталой? Ходжсон (Hodgson 1998) критикует тех, кто пытается понять происхождение институтов, начиная с так называемого естественного состояния свободы от институтов. Точно так же и мы считаем, что самые интересные исследовательские вопросы не рождаются из поиска естественного состояния свободы от культуры при помощи бесконечной регрессии. Изучить процесс развития культур и понять, как культура и культурные различия влияют на экономическое поведение,— задача не только теоретически более благодарная, но и практически более полезная. Исходя из предположения, что экономисты стремятся понять мотивы (и последствия) экономического поведения, мы считаем, что исследование «нулевого равновесия» не слишком интересно, в отличие от исследования процесса движения по направлению к такому равновесию и прочь от него.
Это не значит, что мы находим сегодняшние исследования по поиску первичного фактора бесполезными. То, что эти исследования вообще проводятся, помогло нам лучше понять культуру и привело к возникновению дискуссии о проблеме бесконечной регрессии, а также повлияло на наши выводы о возможных плодотворных путях дальнейшего развития исследовательской работы. Если модель со многими вершинами окажется валидной (см. подробности ниже), нам может быть куда интереснее понять, как культура формирует уравновешивающие силы в разных общественных системах и как она приводит к экономическим результатам в этих разных системах. Таким образом, для нас релевантны уже не «универсальная» модель экономического роста и не «оптимальные» культурные ценности, а то, как культура и структуры предпочтения приводят к разным типам экономического поведения и агрегированных результатов (ср. Greif 2006; Грейф 2013). Разные типы экономической организации могут использовать разные пути для достижения экономического роста и необязательно по определению ведут к разной экономической эффективности. Подобный компаративный подход к экономической организации — плодотворный угол зрения для рассмотрения роли культуры в экономической науке.
Збб	КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
10.4.	Экономический универсализм и культурная обусловленность
В главе 2 мы видели, как экономическая наука сделалась дисциплиной, изучающей универсальные принципы поведения. Культура же, напротив, охватывает структуры и идеи, присущие идентичности конкретной группы. Этот контраст между частным характером культуры и универсализмом экономической науки выступает еще одним источником конфликтов для ученых, исследующих культуру в экономической науке.
10.4.1.	Теоретическая противоположность
Концептуализация культуры как коллективных различий приводит нас к вопросу о том, насколько сильно вообще различаются культуры. Обсуждение предпринимательской культуры в главе 6 иллюстрирует этот вопрос. Одни авторы разрабатывают методы оценки культуры, прицельно измеряющие степень развитости предпринимательских ценностей в обществе, а другие занимаются оценкой культурных параметров, которые можно связать с уровнем предпринимательской активности. Выбор метода отражает концептуальное различие между положением культуры как понятия, для которого необходимо разрабатывать уникальные параметры, отражающие уникальные аспекты общества (тогда в разных обществах релевантные параметры оценки будут разными), либо же как универсального понятия, имеющего одинаковые параметры по всему миру (тогда общества различаются только по величине этих параметров). Это противопоставление сводится к основополагающему выбору, который должны сделать все исследователи в данной области: выбору между эмическим подходом, в центре которого находятся признаки, важные для членов конкретной культуры, и этическим подходом, опирающимся на категории и анализ внешних наблюдателей. Этот выбор вырос из базовой концепции культуры как чего-то относящегося к конкретным структурам и поведению. То поведение, которое является общим для всего человечества, мы не считаем культурным; культура относится только к тому поведению, которое уникально для конкретных групп. Эта концепция культуры как признака группы ставит перед нами вопрос
ДИСКУССИЯ
367
о том, насколько уникальной должна быть культура. Возможно, специфичность заключается в том, что в разных культурах одни и те же универсально значимые параметры имеют разную степень выраженности? Или же культуры отличаются друг от друга настолько глубоко, что их невозможно сравнивать вообще? Те, кто придерживается первого мнения, используют этический подход; те, кто придерживается второго, считают, что возможен только эмический анализ.
Если связь между культурой и экономическими результатами является культурно специфичной, нам нужно обсудить выбор итоговых переменных. Если каждое общество со своим отчетливым набором предпочтений ведет себя согласно этим предпочтениям, мы можем ожидать разных экономических результатов; общество, в котором подчеркивается важность труда и соперничества, достигнет более высокого уровня материального благосостояния, чем общество, в котором подчеркивается важность отдыха и гармонии и которое достигнет меньшего материального благосостояния, но зато большего равноправия. Это, однако, не означает автоматически, что уровни субъективного благосостояния в этих двух обществах будут разными. Например, связь между доходом и счастьем является культурно специфичным параметром, поскольку важность материального дохода в разных обществах неодинакова. Аналогично в стандартной функции полезности высокий приоритет друзей и семьи означает сокращение рабочего времени (Beugelsdijk and Smulders 2003), что приводит к меньшему уровню дохода, но необязательно меньшему уровню субъективного благосостояния. Хотя эта книга в основном посвящена вопросу экономической (не)эффективности, может быть ничуть не менее интересно продемонстрировать, как культура влияет на другие итоговые параметры, такие как счастье и прочие показатели субъективного благосостояния. Если полезность, получаемая в результате определенного выбора, определяется не только финансовым выигрышем и проигрышем, но, например, еще и субъективным ощущением счастья, то связь между рациональностью и полезностью наблюдается и при этом вписывается в стандартную экономическую теорию.
Таким образом, природа экономического результата может отличаться из-за разного культурного багажа. Рациональность универсальна, а ценности различаются, поэтому
368	КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
каждое общество подчеркивает собственные аспекты экономической успешности. На практике такой ход мысли означает, что вполне возможно применять теорию множественных параметров Хофстеде и Шварца и оценивать общества по, например, выраженности в них параметра стремления избежать неопределенности. Учитывая, что страны получают по этому параметру высокую или низкую оценку, людям из этих стран было бы рационально разработать такую институциональную систему, которая сочетается с их набором глубинных предпочтений. Хотя в теории все выглядит гладко, этот подход чреват эмпирическими проблемами. Регрессия, где зависимой переменной является уровень счастья, а одной из независимых переменных —стремление избежать неопределенности как культурная характеристика, скорее всего, будет неполноценной, поскольку, если людям не нравится неопределенность, можно ожидать, что они разработают такую институциональную систему, которая ограничит вероятность неопределенности (например, при помощи систем социального обеспечения). В этом случае существенная отрицательная связь между счастьем и стремлением избежать неопределенности может означать не то, что избегающие неопределенности общества менее счастливы, но то, что способ, которым институциональная система минимизирует неопределенность, не функционирует должным образом. Опять же, это решение проблемы культурной обусловленности привлекательно в теории, но весьма сложно эмпирически.
Если так рассуждать, то рациональное поведение также предполагает, что в этих обществах подчеркивается важность разных экономических результатов, то есть работы или отдыха. Регрессия, связывающая конкретную систему ценностей с одним из аспектов экономической успешности, например экономическим ростом, может показать существенную связь, но возникает вопрос: что на самом деле означает полученный результат? Означает ли он, что экономический рост достижим только в обществах с именно такими культурными характеристиками? Существует ли какая-то одна экономически оптимальная культура?
Картина мира с множеством вершин?
Дискуссия о культурной обусловленности вынуждает нас представить отношения между культурой и экономическим поведением как двухступенчатую процедуру, вклю
ДИСКУССИЯ
369
чающую аспекты экономической организации (Licht et al. 2007). Связь между культурой и экономическими результатами проходит через институты, формирующие организацию экономической деятельности (Djankov et al. 2003). Хотя мы откровенно сосредоточились на культуре и не намерены подробно обсуждать в этой книге роль формальных институтов, ради полноты аргументации все же стоит сделать несколько замечаний на эту тему.
Чтобы пояснить свою идею о существовании множества равновесных сочетаний культуры и экономической науки, давайте сначала рассмотрим альтернативную систему с единственной вершиной, графически изображенную на рис. юл. На ней мы видим трехмерный график, где ось z обозначает экономическую эффективность, а оси х иу — параметры институциональной системы страны. Эти параметры институциональной системы укоренены в системе ценностей обществ и отражают агрегированный результат выбора индивидов, в основе которого лежат индивидуальные предпочтения. На иллюстрации мы видим, что, несмотря на существование множества сочетаний институциональных параметров, существует только одна оптимальная комбинация. Каждое отклонение от этого единственно возможного равновесия приводит к меньшей эффективности, что отражается в более низких значениях альтернативных комбинаций по оси z. Такая модель с единственной вершиной используется во многих теоретических и эмпирических работах по экономической науке. В дискуссии о культуре и экономической науке такая модель предполагает, что существует оптимальная культура, и отклонения от нее приводят к пониженной экономической эффективности. В этом случае культура имеет значение, поскольку приводит к отклонениям от единственной оптимальной модели. Но, как мы уже говорили, включение культуры в экономическую науку может потребовать от нас пересмотра модели с единственной вершиной.
Культурно-экономическая теория начинает выглядеть иначе, если предположить, что вершин существует множество, и система ценностей каждого общества ассоциируется с разными институциональными системами и разной успешностью по разным аспектам экономических результатов (Djankov et al. 2003; Pryor 2008). Вот что пишет об этом Норт: «Системы убеждений включают в себя внутреннюю репрезентацию социального ландшафта. Ин-
37°
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
рис. юл. Модель с единственной вершиной
ститугы являются теми структурами, которые люди накладывают на этот ландшафт для получения желаемого результата. Соответственно, системы убеждений являются внутренними репрезентациями, а институты — внешними проявлениями этих репрезентаций» (North 2005: 49-50; Норт 2010: 8о). Иными словами, в основе модели с вершинами лежит предпосылка о том, что культура, или системы убеждений, влияют на то, как развиваются институты (и наоборот), и определенные институциональные комбинации ассоциируются с определенными экономическими результатами (Greif 2006; Грейф 2013). Это предполагает, что «мы должны иметь не только четкое понимание структуры представлений и убеждений, служащей фундаментом для существующих институтов, но и тех пределов, в рамках которых система представлений поддается изменениям, позволяющим создание более производительных институтов» (North 2005:163; Норт 2010: 235).
Есть два способа представить эту идею концептуально и графически. Первый способ предполагает, что разные культуры подчеркивают значение разных результатов. В этом случае имеет смысл говорить скорее о множестве систем с единственной вершиной, где каждая культура ассоциируется с результатом, оптимальным согласно ее собственным критериям. Культура в этой модели важна, но не
ДИСКУССИЯ
371
рис. 10.2. Ландшафте множеством вершин
потому, что существует одна уникальная оптимальная модель, а потому, что множества вершин показывают оптимальный результат по разным параметрам экономического успеха. Каждая вершина отражает комбинацию институтов, основанных на соответствующей системе ценностей, и одного параметра экономической успешности. Поскольку цели и критерии в разных культурах различаются, сравнивать их по единому стандарту экономического успеха весьма проблематично. Соответственным образом изменив первый график, мы получаем рис. ю.2. Эта модель с множеством единственных вершин предполагает, что для каждого параметра оценки экономических результатов максимальный результат будет у общества с соответствующей системой ценностей. Ось z в этом случае отражает вектор экономических результатов, и для каждой вершины z означает разные вещи.
Вторая версия модели с множеством вершин менее радикальна, поскольку оставляет возможность проведения осмысленного межкультурного сравнения. Эта версия предполагает, что разные культуры приводят к разным институциональным системам, но это необязательно выливается в различия в определенных экономических результатах. Каждая вершина на рис. ю.2 представляет результат общества по некоему параметру экономической успешно
372
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
сти, который одинаково значим для всех обществ. Этим параметром может быть экономическая эффективность; тогда мы подразумеваем, что экономическая эффективность — это не столько культурно специфичная цель, сколько показатель того, до какой степени обществу удалось достигнуть своих собственных целей. Иными словами, это способ сравнения результатов, достигнутых обществами по разным z. Альтернативным образом такую модель можно интерпретировать в том смысле, что вершины представляют субъективное благосостояние. Субъективное благосостояние часто обозначает оценку того, насколько люди в разных обществах достигли тех ценностей, которые близки именно им. «Если в обществах разные наборы ценностей, то люди из них, оценивая успех своего общества, скорее всего, будут считать разные критерии релевантными» (Diener and Suh 2000: 3). Недавний всплеск популярности исследований о благосостоянии и счастье —логичный результат общего стремления учесть культурное разнообразие в экономической науке. Начавшись в 1970-е годы с исследований Истерлина (Easterlin 1974, х975)’ в недавние годы изучение счастья и благосостояния привлекло внимание таких экономистов, как Бланшфлауэр и Освальд (Blanchflower and Oswald 2004), Ди Телла с соавторами (Di Telia et al. 2001), Флербэи (Fleurbaey 2009), Фрай и Штутцер (Frey and Stutzer 2002), Хеллиуэлл (Helliwell 2006) и Лэйард (Layard 2005)2.
От культурного содержания к последовательности и когерентности
Эта интерпретация модели с множеством вершин, по сути, связана с когерентностью. И экономическая эффективность, и субъективное благосостояние являются показателями того, насколько хорошо соответствуют друг другу институты и культурно обусловленные цели. Если они соответствуют друг другу, то экономическая эффективность и благосостояние будут высокими, независимо от приро
2. Мы не отрицаем, что социологи куда дольше занимаются исследованием счастья, чем экономисты (взять хотя бы Рута Венховена и его работы на эту тему в начале 1980-х, а также его всемирную базу данных о счастье), и что базовая идея более широкой функции полезности упоминается еще в трудах «досовременных» экономистов и философов, таких как Милль, Бентам и Смит. Мы лишь говорим, что экономисты признали подобные (эмпирические) труды значительно позже.
дискуссия
373
ды этих целей и институтов. Венховен (Veenhoven 2000), например, показывает, что вариации институциональных структур, такие как масштаб государства всеобщего благоденствия, не влияют на благосостояние. С точки зрения модели с множеством вершин это логично: общества, которые придают значение государству всеобщего благоденствия, будут счастливы, создав его, а общества, которым оно неважно, будут не менее счастливы, не создавая его. Аналогичный аргумент мы находим у Холла и Шошкича (Hall and Soskice 2001), которые утверждают, что разные институциональные системы необязательно будут различаться с точки зрения темпов экономического роста. По мнению Холла и Шошкича, которые рассматривают развитые, в основном демократические, страны, все дело в совместимости институтов друг с другом. Они описывают две модели, которые рассматриваются как когерентные системы: либеральную рыночную экономику и скоординированную рыночную экономику. Предполагается, что страны будут экономически успешными, если их системы корпоративного управления, системы промышленных отношений и прочие институты сообразны либо институтам либеральной рыночной экономики, либо институтам скоординированной рыночной экономики. Ожидается, что менее успешными будут страны с менее когерентными институциональными системами, в которых, например, смешиваются промышленные отношения, характерные для либеральной рыночной экономики, с системами корпоративного управления, взятыми из скоординированной рыночной экономики.
В контексте развивающихся стран, однако, мы можем интерпретировать этот тезис о когерентности иным образом. Развивающиеся страны часто страдают от того, что процесс формирования государства в них не завершился, и нередко бывают раздроблены на группы по региональным, этническим или классовым признакам. Если в развитых странах вполне имеет смысл считать, что z обозначает одно и то же для всего общества, во многих развивающихся странах эта предпосылка с большой вероятностью оказывается ошибочной. Получается, что когерентность обозначает не столько совместимость институтов друг с другом, сколько степень, до которой институты, спланированные и созданные одной группой, соответствуют целям и идеям всего общества. Институциональная система может быть очень когерентной сама по себе, но если она заточена строго под
374
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
цели правящего меньшинства, она не способствует общему экономическому благосостоянию общества. Иными словами, экономическая эффективность может рассматриваться как отражение того, до какой степени экономические институты страны репрезентативны для общего множества ее культурно обусловленных целей.
Эта интерпретация, возможно, является выходом из непростого спора о роли культуры в экономическом развитии. Как мы уже видели, теория модернизации и раньше рассматривала отсутствие развития как культурную — как минимум частично— проблему. Не так давно Харрисон (Harrison 1985; Harrison and Huntington 2000; Хантингтон и Гаррисон 2002) вновь заговорил о том, что недоразвитость — это состояние ума3. В свете обсуждения, ведущегося в этой книге, мы можем сказать, что подобные заявления весьма проблематичны. Они очевидным образом соответствуют картине мира с единственной вершиной, в которой весь мир оценивается по единственному — и, скорее всего, этноцентричному — стандарту. Однако занять позицию, при которой культурно обусловленным является вообще все, вряд ли будет более выигрышно. В конце концов достаточно очевидно, что культура трайбализма, непотизма или коррупции отрицательно сказывается на экономическом благосостоянии и росте. Аргумент, предложенный нами, позволяет рассматривать такие явления, как трайбализм или непотизм, не как аспекты культуры какой-то одной страны, но как проблему недостаточной когерентности разных культур и идентичностей, которые внутри одного общества борются друг с другом за доминирующее положение4. Это звучит разумно: там, где малочисленная элита, сплоченная общей этнической принадлежностью, правит страной хищническим образом, игнорируя интересы остальных этнических групп, нельзя об
3- Подобный образ мыслей глубоко проник в американское общество и имеет исторические корни. Авраам Линкольн так сформулировал эту мысль: «Человек, который работал на другого в прошлом году, в этом году работает на себя, а в следующем наймет других, чтобы работали на него». Единственная причина, по которой рабочий не может подняться выше наемного труда, заключается в «его зависимой природе» или, возможно, «недальновидности, безрассудстве или просто необычайной неудачливости» (см. Friedman 2005: 57).
4. Как мы видели в главах 2 и 3, идея о том, что культура динамична, лучше соответствует современным подходам антропологов и социологов (например, Appadurai 1996; Bourdieu 2005а; Wolf 1999).
ДИСКУССИЯ
375
винять в этом культуру всей страны в целом. Тот факт, что у страны нет одной-единственной культуры, как раз и является проблемой. Интересно, что рассуждения Грейфа (Greif 2006; Грейф 2013) о формировании города-государства Генуи звучат похожим образом; унификация (в своем анализе Грейф указывает внешние угрозы в качестве ее причины) выступает источником экономического успеха. Платто (Platteau 2009) утверждает, что существование разных сильных этно-региональных идентичностей в стране мешает появлению единой эффективной институциональной системы, что отрицательно сказывается на росте. Этот вывод основан на обширной и интересной литературе о связи между этнической однородностью и экономическим успехом, в которой демонстрируется, что этническая раздробленность плохо влияет на экономическое благосостояние (Alesina et al. 1999’ Alesina et al. 2003; Easterly and Levine 1997; Mauro 1995).
Проблема разнообразия
В литературе есть разные способы решать проблему культурного разнообразия при моделировании экономического поведения и успеха. Модель с единственной вершиной и две версии модели с множеством вершин —это попытки описать сложные отношения между культурой и экономической наукой. Мы не хотим сказать, что какая-то из этих попыток является однозначным ответом на вопросы, поднятые в этой книге, потому что это не так. Например, даже вторая версия модели с множеством вершин не отвечает на вопрос о том, какой способ оценки экономической эффективности по-настоящему не является культурно специфичным. Таким образом, конфликт между универсальностью и конкретным контекстом остается неразрешенным. Однако мы все же считаем, что концептуализация очень общей позиции культуры в экономической науке в терминах социального ландшафта с единственной вершиной или со множеством вершин поможет нам продвинуться в споре. Модели с вершинами соответствуют последним идеям Норта о существовании множества вариантов равновесия: «В то время как источники роста производительности хорошо известны, процесс экономического роста варьируется в зависимости от общества, отражая различия как в культурном наследии, так и в географических, физических и экономических условиях» (North 2005: 165; Норт 2ою: 237). Отметим, что эти модели не предполагают отка
376	КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
за от концепции равновесия, а «всего лишь» предполагают, что идея одного уникального наилучшего равновесия может нуждаться в пересмотре. Эта универсальная модель глубоко вросла в экономическую науку, но под влиянием культурных исследований и дискуссии о рациональности, похоже, что следующим логичным шагом будет пересмотр концепции нашей модели с единственной вершиной и исследование возможностей модели с множеством вершин или множества моделей с одной вершиной.
10.4.2.	Методические сложности: почему культурные различия важны
Для эмпирических исследователей, заинтересованных в культуре, сложность заключается в том, чтобы отдать должное культурной обусловленности и в то же время продолжать делать общие выводы об экономических процессах. Основной проблемой здесь является метод оценки данных. Чтобы оценить культурные различия, нам нужны критерии и исследовательские методы, равноценные в разных культурных условиях. Культурная обусловленность, однако, предполагает, что значение и релевантность таких методов могут быть культурно специфичными. Эта проблема очевидней всего проявляется в методах, основанных на проведении опросов, как у Хофстеде (Hofstede 1980, 2OO1)5. Этот метод можно раскритиковать за то, что респондентам задаются вопросы, которые могут быть по-разному поняты в разных культурах и касаются концепций, неодинаково важных для разных культурных идентичностей.
Область исследований, занятая именно конфликтом между универсальностью и культурной обусловленностью,— это (кросскультурная) экспериментальная экономика (например, Greif 2006; Грейф 2013 Henrich et al. 2004; Ostrom 2005; Camerer 2003, 2005). До сих пор экономические эксперименты были нацелены на то, чтобы показать, что люди не всегда ведут себя согласно теории (рациональной) экономической эффективности. Кросскультурные эксперименты дополнительно показали, что экономическое поведение
5. Этой проблеме уделяется отдельное внимание в других исследованиях, таких как у Шварца (Schwartz 1994, 2006). Шварц разрабатывает теоретическое обоснование и проводит опрос респондентов, чтобы подтвердить эквивалентный смысл вопросов опросника в разных культурах.
ДИСКУССИЯ
377
индивидов является частично специфичным для разных обществ (Henrich et al. 2006; Herrmann et al. 2008; Gaechter and Herrmann 2009). По нашему мнению, ключевая задача для экспериментальных экономистов — пойти дальше уже доказанного сегодня тезиса о том, что культура имеет значение, и перейти к вопросу о том, какое именно значение имеет культура (как мы обсуждали в главе 8 в контексте международного бизнеса) и как она развивается. Эксперименты в разных культурных и институциональных условиях могут, например, принести дополнительные идеи о роли культуры в принятии экономических решений. Вспомним дискуссию из главы 7 о доверии и разных результатах, полученных методом опроса и методом проведения экспериментов в Танзании и Швеции (Danielson and Holm 2005).
Однако, как мы обсуждали в главе 5, кросскультурные эксперименты как исследовательский метод не лишены своих проблем (Samuelson 2005). Прежде всего тот факт, что поведение участников экспериментов различается в разных обществах, может глубоко шокировать многих экономистов, предполагающих, что поведение универсально. Но для общественных ученых, исходящих из предпосылки, что кросскультурные колебания результатов связаны с разницей в поведении, в том числе в принятии экономических решений, этот результат вовсе не является ошеломляющим. Призыв Хенриха (Henrich et al. 2004) продолжать исследовать культурные основы социальных предпочтений звучит достаточно тавтологично. Во-вторых, предпочтения, которые выявляют эксперименты, зависят как от игры, так и от контекста, в котором она проводится, и экспериментатор может контролировать только игру (Samuelson 2005: 495)- Эту критику в адрес экспериментальной экономики обычно высказывают культурологи-антропологи. Любой эксперимент в какой-то степени страдает от неопределенности, связанной с условиями его проведения; это особенно релевантно для случаев, когда эксперимент откровенно направлен на демонстрацию зависимости результата от контекста. Опять же, проблема заключается в том, что если культура обозначает различия, то культурная обусловленность может влиять на сравнимость изучаемых культур. Так же как метод оценки культурных параметров при помощи опросов можно критиковать за то, что он применяет к культурам чуждые им категории, кросскультурные эксперименты можно обвинить в проведении игр, которые
378	КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
имеют совершенно разный смысл и релевантность в разных контекстах. Разные результаты игры в «ультиматум» могут отражать не столько разную степень готовности сотрудничать, сколько разное понимание самой игры. Фундаментальный вопрос заключается в том, насколько отличаются друг от друга культуры. Эксперименты могут помочь нам на него ответить, но не являются решением наших проблем.
Возможный способ развития кросскультурных экономических исследований предлагается в литературе о международном бизнесе, о которой мы говорили в главе 8. В этой литературе культура понимается как коллективные различия: общий паттерн ценностей, который отличает одну группу людей от другой. Однако вместо того, чтобы посмотреть на культуры и институты под сравнительным углом и задуматься, какие из них лучше позволяют достичь определенного результата, исследователи международного бизнеса часто задаются вопросом о том, какую роль играют культурные различия при взаимодействии людей из разных культурных контекстов. Они сосредоточены скорее на воздействии культурных различий, чем на воздействии различных культур. С более нормативной точки зрения они обсуждают, как лучше всего взаимодействовать с другими культурами, а не какая культура является наилучшей. Сильная сторона исследований международного бизнеса в этом вопросе—четкое понимание теоретической связи между разными ценностями, поведением менеджеров и решениями многонациональных фирм. Вместо того чтобы утверждать, что культура связана с определенным явлением, и проверять это утверждение регрессионным анализом множества показателей культуры, многие экономисты-международники просто теоретически рассуждают о том, как определенные параметры культуры влияют на определенные аспекты экономического поведения. Те проверки, которые они затем проводят, часто куда более специфичны и подробны. Однако при этом некоторые из исследований международного бизнеса страдают от экологической ошибки, поскольку делают причинно-следственные выводы на микроуровне на основе агрегированных культурных характеристик. Парадокс такого хода рассуждений заключается в том, что его сильная сторона является одновременно его слабой стороной, и простого разрешения этого конфликта не существует.
ДИСКУССИЯ
379
10.5.	Политико-экономический аспект исследований
Мы показали в первой части книги, что на попытки современных ученых включить культуру в экономическую науку повлияло то, что исторически культура и экономика пошли разными путями. Противостояние между рациональным экономическим поведением и культурой как иррациональной и экзогенной для индивида коллективной структурой является частью проблемы. Это противостояние уходит корнями в сопротивление идее прогресса в период романтизма, когда ученые подчеркивали конкретные традиции и обычаи общества, чтобы защититься от унифицирующего натиска искусственной цивилизации. Впоследствии под влиянием империализма это противостояние стало ассоциироваться с дихотомией «Запад—весь остальной мир». Запад состоял из цивилизованных, рациональных агентов, а остальным миром правили иррациональные коллективные традиции.
Этот пример показывает, что расстановка сил в мире влияет на то, как мы рассуждаем о культуре и экономической науке. Как мы видели в исторических главах этой книги, главенствующее политико-экономическое положение Северо-Западной Европы годами влияло на многие работы о «Востоке». Саид (Said 1995; Саид 2006) продемонстрировал в своей книге, что изображение незападного мира западными авторами долгое время было сильно искаженным. Даже сегодня такие идеи, как «азиатские ценности», которые попахивают ориентализмом, легко находят последователей. Таким образом, положение родной страны автора в мировой расстановке сил продолжает влиять на наши мысли и идеи, и авторам полезно было бы задумываться о своих потенциальных предубеждениях и предвзятости, особенно когда речь идет о таких деликатных темах, как культура.
Это не всегда легко сделать, поскольку влияние распределения сил на наше мышление часто глубже, чем нам кажется. Как мы утверждали в первых главах этой книги, даже такие фундаментальные вопросы, как разделение социальных наук и связанная с ним приверженность экономической науки методологическому индивидуализму, сами по себе отражают распределение сил в мире. У разных авторов мы встречаем многократные указания на то, что ме
380	КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
тодологический индивидуализм логически отделен от политического индивидуализма (Schumpeter 1908; Hodgson 2007а). Строго говоря, это является очевидной истиной: методологический индивидуализм предписывает только способ объяснения социальных явлений; он ничего не говорит ни о самих явлениях, ни о том, какими они должны быть. Это не означает, что выбор и применение методологического подхода не зависят от политико-экономического контекста. Не означает это и того, что выбор не имеет политико-экономических последствий.
Если мы посмотрим на историю споров о роли культуры в экономической науке, например, мы увидим, что «культурные» объяснения в терминах коллективных структур, управляющих поведением, с особенным энтузиазмом применяются во время изучения «других». Разделение труда в общественных науках, вследствие которого индивидуальной рациональностью занялась экономическая наука, а иррациональной культурой — социология и антропология, имело среди прочего и географический компонент. Экономическая наука занималась поведением «нормальных», просвещенных индивидов в собственном обществе автора. Социология занималась девиантными группами, а антропология — «другими» обществами. Этот избирательный подход к методологическим индивидуалистическим объяснениям основывался на глубоко укоренившейся идее о том, что «другими» обществами управляют статичные, иррациональные, коллективные традиции, что резко отличает их от образованного, целенаправленного и самостоятельно мыслящего западного индивида. Он создает картину мира, в которой есть «Мы» и есть «Они», причем «Они» занимают более низкое положение6. Более того, этот подход послужил воспроизведению подобных идей в общественной науке; только в конце 1970-х годов в ходе так называемой неоклассической контрреволюции авторы начали применять экономические выводы, выведенные из наблюдений за их «собственными» обществами, к развивающимся странам (см., напр.: Lal 1983).
Должен ли нас волновать политико-экономический аспект экономических размышлений о культуре? На протяже
6. На другом уровне мы можем рассмотреть более низкий академический статус и худшее финансирование культурной антропологии по сравнению с экономической наукой как производную этого обстоятельства.
ДИСКУССИЯ
381
нии этой книги мы утверждали, что должен. Идеи и концепции могут поддерживать и воспроизводить расстановку сил, которую, по здравом размышлении, мы на самом деле вовсе не хотим поддерживать. Хороший пример того, как исследования одновременно основываются на политико-экономическом контексте и служат основой для такого контекста,— традиционное использование стран как единиц анализа. Как мы видели в главе 2, часть наследия исторической школы — это традиция рассматривать при культурологических исследованиях именно страны. Возникновение идеи национальной культуры было связано с романтическим национализмом, который облегчил процесс становления национальных государств в XIX веке. Сегодня страна традиционно выступает в экономических публикациях в качестве того уровня сообщества, на котором обитает культура. Хотя в некоторых случаях это может быть уместно, нужно иметь в виду, что исследования, в которых единицей культуры выступает страна, исходят из идеи «одно государство, одна нация, одна культура» и воспроизводят эту же идею. При этом они игнорируют ту внутреннюю борьбу между группами с разными идеями и убеждениями, которая происходит внутри каждой отдельной страны. Это важно, поскольку культура—это идея, на основании которой действуют индивиды. Культура имеет значение, потому что влияет на поведение. Она задает направление действиям, способствует сотрудничеству, создает единство и мобилизует поддержку. Поэтому очень важно, как выглядят границы воображаемого сообщества; важно, кто и как определяет это сообщество. Если исследователи не задумываясь кроят воображаемые сообщества по границам национальных государств, они могут (косвенно) поддержать идею национального единства, у которой есть свои политические последствия.
Другой пример политико-экономического аспекта исследований возникает из нашей дискуссии о сравнительном корпоративном управлении. Мы четко описали потенциальную необъективность по отношению к США, которая может влиять на сегодняшние методы оценки уровня защиты инвесторов (глава 9). Мы также ссылались на литературу, в которой говорится, что разговоры о превосходстве режима общего права в финансовой экономике отражают не столько реальность, сколько мировую иерархию, на вершине которой сейчас находятся США (в том числе в научном сообществе). Суть, конечно, в том, что, какой бы
382	КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
ни была правда, конечный результат может быть одинаковым: (считается, что) страны с общим правом лучше защищают права инвесторов. Такое самореализующееся предсказание иллюстрирует потенциальный риск включения культуры в экономическую науку без должной коррекции этноцентричной необъективности. Говоря вообще, идея о том, что существует только одна оптимальная манера поведения, так что у бедных и менее успешных стран нет другого выбора, кроме как стать более похожими на богатые и сильные страны, воспроизводит более низкое положение бедных обществ. Поэтому, говоря о роли культуры в экономике, нам не стоит забывать предупреждение Кейнса (Keynes 1936: 383; Кейнс 1978: 458): «Идеи экономистов и политических мыслителей —и когда они правы, и когда ошибаются —имеют гораздо большее значение, чем принято думать».
10.6.	Заключение
В этой книге мы обсуждали прошлое и настоящее спора о роли культуры в экономической науке. Мы убедились, что до XIX века культура была неотъемлемой частью экономической мысли. Однако совместный эффект появления в экономической науке теории предельной полезности и интерпретации культуры как иррациональных, коллективных различий разделил культуру и экономику.
Мы наблюдаем, как сегодня культура активно возвращается в экономическую мысль. Возобновившийся острый интерес к культуре среди экономистов обещает нам «новое» развитие, которое мы полностью одобряем и поддерживаем. Развитие экспериментальной экономики и кросс-культурных исследований предвещает светлое будущее. Растущая теоретическая сложность институциональной и поведенческой экономики также выглядит весьма многообещающе. Однако на сегодняшний день нас больше радуют не идеи, родившиеся в результате работы в этих новых направлениях, а вопросы, которыми (вновь) задаются экономисты. Формирование предпочтений, процесс принятия решений, институты, характеризующие рыночную экономику, роль истории в экономических изменениях —все эти темы прочно заняли положение в повестке дня исследователей. Мы видим, как экономисты постепенно уходят
ДИСКУССИЯ
383
ТАБЛИЦА 10.1. Характеристики экономики и культуры
	Экономика	Культура
Методологические	Индивид Агенты Универсальная	Коллектив Экзогенные структуры Конкретная
Теоретические	Рациональный выбор Единственная вершина	Культурные системы Множество вершин
Политические	Мы Современная/ западная	Они Традиционная/ восточная
от откровенно узких интерпретаций в рамках методологического индивидуализма и проявляют все больший интерес к социальному взаимодействию и межсубъектным смыслам и убеждениям. Мы верим, что эти изменения могут придать экономической науке новые силы и сделать область исследований культуры в экономике критически важным направлением работы в грядущие десятилетия.
В то же самое время мы надеемся, что четко дали понять, что, когда экономисты начинают изучать культуру, они ступают на методологическое минное поле. Концепции культуры и экономической науки исторически развивались в противоположных направлениях, так что примирить их значительно сложнее, чем принято считать. Противостояние между культурой и экономической наукой существует по нескольким параметрам и тесно связано с тем, как экономическая наука себя определяет. Рассматривая каждый параметр отдельно, мы можем увидеть, что идея культуры занимает одну позицию, а экономическая наука —противоположную. В табл, юл приведен обзор противоположных характеристик, лежащих в основе понятия культуры и экономической сферы на методологическом, теоретическом и политическом уровнях.
Экономическая наука занимается универсально применимой моделью выбора и действий индивидов. Культу
384
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
ра, напротив, концептуализируется во многом противоположным образом: она обозначает конкретные отклонения от универсальной модели, состоящие из коллективных структур, которые для индивида являются несомненными, заданными фактами.
Методологические дихотомии в нашем понимании культуры и экономической сферы становятся заметны, когда мы преобразуем их в теоретические позиции. Они лежат в основе, например, сложностей, возникающих при попытке примирить понятия частного доверия и обобщенного доверия, о которых мы говорили в главе 7. Частное доверие — это интерпретация доверия в мире, состоящем из автономных индивидуальных акторов. За концепцией обобщенного доверия, наоборот, лежит понимание того, что миром управляют коллективные структуры, которые не сводятся напрямую к индивидуальной деятельности, но подготавливают почву для поведения индивида. Идея рационального выбора также вписывается в концепцию мира с точки зрения индивидуальной деятельности, в то время как понимание мира в терминах культурных систем уходит корнями в структуралистские мировоззрения. Этический подход экономической науки происходит от идеи о том, что экономическая наука изучает универсальные типы поведения. Эмический подход этнографии соответствует мировоззрению, в котором культуры являются уникальными, закрытыми и не сравнимыми друг с другом системами.
Таким образом, если из нашего обзора свежих исследований можно сделать какой-то один вывод, то он заключается в том, что те ошибочные методологические границы, по которым в начале XX века произошел разлом между экономикой и культурой, продолжают влиять на наши попытки их реинтеграции сегодня. Многие из современных авторов, пытаясь включить культуру в экономическую науку, отталкиваются от их противоположности, а затем пытаются их воссоединить. В результате этого ученые часто вынуждены занимать непростую среднюю позицию между двумя, возможно несовместимыми, крайностями:
•	Авторы, которые балансируют между универсализмом и культурным релятивизмом, склонны придерживаться концепции культурной обусловленности и картины мира с единственной вершиной.
•	Авторы, которые балансируют между рациональностью
ДИСКУССИЯ '	385
и идеей нерациональных культурных структур, используют концепцию ограниченной рациональности.
• Авторы, которые балансируют между структурой и деятельностью, прослеживают, как структуры произошли от природных ограничений (бесконечная регрессия), переосмысляя наследственность как среду.
• Наконец, авторы, которые балансируют между культурой и экономической наукой, занимают точку зрения, которую мы обозначили как «культура и экономическая наука».
Мы считаем, что для того, чтобы успешно включить культуру в экономическую науку, нам нужно переосмыслить культуру и экономику так, чтобы между ними с самого начала не было противопоставления. Однако это требует более динамичного понимания культуры и культурных различий, в котором больше внимания уделяется действиям индивида. Чтобы успешно принять культуру, экономистам может также понадобиться пересмотреть свою ориентацию на модель с единственной вершиной и связанную с ней склонность к универсальной теории. К счастью, соответствующие изменения уже на подходе. Мы ожидаем, что природа вопросов, которыми мы задаемся, в ближайшем будущем еще будет меняться. Мы рассчитываем, что от сегодняшней волны межстранового регрессионного анализа, который стремится установить причинно-следственные связи между культурой и экономическим успехом, экономисты перейдут к более сравнительным подходам к экономической организации. Мы считаем, что вопрос о том, как предпочтения, укорененные в глубинных системах ценностей, формируют экономическое поведение и влияют на выбор между конкурентными альтернативами, является сутью экономической дисциплины. С точки зрения методологии мы также наблюдаем интересные и многообещающие изменения. Кросскультурные эксперименты, многоуровневые методы и триангуляция с использованием эмических и этических методов усовершенствуют наше понимание экономической роли культуры. Мы уверены, что культура продолжит оставаться многообещающей областью развития для экономической науки.
Библиография
Альбер, М. 1998. Капитализм против капитализма. СПб.: Экономическая школа.
Андерсон, Б. 2001. Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма. М.: КАНОН-пресс-Ц, Кучково поле.
Барро, Р. Дж. и X. Сала-и-Мартин. 2010. Экономический рост. М.: БИНОМ, Лаборатория знаний.
Беккер, Г. 1999. «Теория распределения времени», в: Вехи экономической мысли. Теория потребительского поведения и спроса. Т. 3. СПб.: Экономическая школа.
Вебер, М. 1990. Избранные произведения. М.: Прогресс.
Веблен, Т. 2006. «Почему экономическая наука не является эволюционной дисциплиной?» в: Истоки: из опыта изучения экономики как структуры и процесса/ Ред. Я. И. Кузьминов, В. С. Автономов, О. И. Ананьин и др. М.: ГУ — ВШЭ.
Веблен, Т. 2012. «Ограниченность теории предельной полезности», в: Философия экономики. Антология/Ред. Д.Хаусман. М.: Издательство Института Гайдара.
Геллнер, Э. 2003. Разум и культура. М.: Московская школа политических исследований.
Гирц, К. 2004. Интерпретация культур. М.: РОССПЭН.
Грейф, А. 2013. Институты и путь к современной экономике. Уроки средневековой торговли. М.: Изд. дом Высшей школы экономики.
Друкер, П. Ф. 2007. Бизнес и инновации. М.: Вильямс.
Дюркгейм, Э. 1995. «Социология и социальные науки», в: Дюркгейм, Э. Социология. М: Канон.
Кейнс, Дж. М.1978. Общая теория занятости, процента и денег. М.; Прогресс.
Копытофф, И. «Культурная биография вещей: товаризация как процесс», в: Социология вещей. М.: Территория будущего, 2006.
Лал, Д. 2007. Непреднамеренные последствия. Влияние обеспеченности факторами производства, культуры и политики на долгосрочные экономические результаты. М.: ИРИСЭН.
Леви-Стросс, К. 1999. Первобытное мышление. М.: Республика.
Леви-Стросс, К. 2ою. Печальные тропики. М.: ACT.
Макклоски, Д. 2015. Риторика экономической науки. М.; СПб: Изд-во Института Гайдара; Издательство «Международные отношения», Факультет свободных искусств и наук СПБГУ.
Малиновский, Б. 2005. Научная теория культуры. 2-е изд., испр. М.: ОГИ.
Маркс, К. 1959. «К критике политической экономии», в: Маркс К. и Ф. Энгельс. Сочинения. 2-е изд. Т. 13. М.: Государственное издательство политической литературы.
БИБЛИОГРАФИЯ
387
Маркс, К. i960. «Капитал. Т. 1», в: Маркс, К. и Ф. Энгельс. Сочинения. 2-е изд. Т. 23. М.: Государственное издательство политической литературы.
Маркс, К. и Ф. Энгельс. 1955. «Манифест Коммунистической партии», в: Маркс К. и Ф. Энгельс. Сочинения. 2-е изд. Т. 4. М.: Государственное издательство политической литературы.
Менгер, К. 2005. Исследование метода социальных наук и политической экономии в частности. М.: Территория будущего.
Норт, Д. 1993. «Институты, идеология, и эффективность экономики», в: От плана к рынку. Будущее посткоммунистических республик/Сост.: Л. И. Пияшева, Дж. А. Дорн. М.: Catallaxy.
Норт, Д. 1997- Институты, институциональные измерения и функционирование экономики. М.: Начала.
Норт, Д. 2010. Понимание процесса экономических изменений. М.: ГУ — ВШЭ.
Олсон, М. 2013. Возвышение и упадок народов М.: Новое издательство.
Патнэм, Р. 1996. Чтобы демократия сработала: гражданские традиции в современной Италии. М.: Ad Marginem.
Поланьи, К. 2002. Великая трансформация. СПб.: Алетейя.
Роббинс, Л. 1993. «Предмет экономической науки», в: THESIS. Т. 1. Вып.1. М.: Начала-Пресс.
Саид, Э. 2006. Ориентализм. Западные концепции Востока. СПб.: Русский Mip.
Стиглер, Дж. и Беккер Г. 1994. О вкусах не спорят//США: экономика, политика, идеология. № 2.
Тейлор, Э. 5.1989. Первобытная культура. М.: Политиздат.
Тённис, Ф. 2002. Общность и общество. Основные понятия чистой социологии СПб.: Владимир Даль.
Фукуяма, Ф. 2004. Доверие М.: ACT.
Фукуяма, Ф. 2010. Конец истории и последний человек. М.: ACT.
Флорида, Р. 2007. Креативный класс. Люди, которые меняют будущее. М.: Классика-ХХ1.
Хантингтон, С. 1994. Столкновение цивилизаций?//Полис. № 1.
Хантингтон, С. 2003. Столкновение цивилизаций. М.: ACT.
Хантингтон, С. и Л. Гаррисон (ред.). 2002. Культура имеет значение. Каким образом ценности способствуют общественному прогрессу. Антология. М.: Московская школа политических исследований.
Шумпетер, Й. 1982. Теория экономического развития. М.: Прогресс.
Шумпетер, Й. 2001. История экономического анализа. Спб.: Экономическая школа.
Юм, Д. 1996. «Естественная история религии», в: Юм Д. Сочинения в 2-х томах. Т. 2. М.: Мысль.
Энгельс, Ф. 1965. «Фридриху Адольфу Зорге в Хобокен, ю сентября 1888 г.» в: Маркс, К. и Ф. Энгельс. Сочинения. 2-е изд. Т. 37. М.: Государственное издательство политической литературы.
Acemoglu, D., Johnson, S. and Robinson, J. 2001. “The colonial origins of comparative development: an empirical investigation,” American Economic Review 117: 1231-1294.
-----2005. “Institutions as the fundamental cause of long run growth,” in P. Aghion and S. Durlauf (eds.) Handbook of Economic Growth. North Holland: Elsevier, pp. 385-472.
388	КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
Achrol, R. S. 1997. “Changes in the theory of interorganizational relations in marketing; toward a network paradigm,” Journal of the Academy of Marketing Science 25: 56-71.
Acs, Z. and Audretsch D. 2003. Handbook of Entrepreneurship Research: an interdisciplinary survey and introduction. Boston, MA: Kluwer Academic Publishers.
Adair, W. L., Okumura, T. and Brett, J. M. 2001. “Negotiation behavior when cultures collide: the United States and Japan,” Journal of Applied Psychology 86.3: 371~383
Adler, N.J. 1983. “A typology of management studies involving culture,” Journal of International Business Studies, 14.2: 29-47.
-----1986. “Communicating across cultural barriers,” in N. Adler (ed.) International Dimensions of Organizational Behaviour. Boston, MA: Kent Publishing, pp. 50-75.
Adler, N.J. and Bartholomew, S. 1992. “Academic and professional communities of discourse: generating knowledge on transnational human resource management,” Journal of International Business Studies 23: 551-569.
Adler, N.J. and Graham, J. L. 1989. “Cross-cultural interaction: the international comparison fallacy?” Journal of International Business Studies 20: 515-537.
Agarwal, S., Decarlo, T. E. and Vyas, S. B. 1999. “Leadership behavior and organizational commitment: a comparative study of American and Indian salespersons,” Journal of International Business Studies 30.4: 727-743.
Ahlerup, P., Olsson, O. and Yanagizawa, D. 2009. “Social capital vs institutions in the growth process,” European Journal of Political Economy 25: 1-14.
Akgomak, S. and Ter Weel, B. 2009. “Social capital, innovation and growth: evidence from Europe,” European Economic Review 53: 544-567.
Akerlow, G. and Kranton, R. 2000. “Economics and identity,” Quarterly Journal of Economics 115.3: 715-753.
Albert, M. 1991. Capitalisme Contre Capitalisme. Paris: Seuil.
Alesina, A., Baqir, R. and Easterly, W. 1999. “Public goods and ethnic divisions,” Quarterly Journal of Economics 114(4): 1243-1284.
Alesina, A., Devleeschauwer, A., Easterly, W., Kurlat, S. and Wacziarg, R. 2003. “Fractionalization,” Journal of Economic Growth 8: 155-194.
Alesina, A. and La Ferrara, E. 2000. “Participation in heterogeneous communities,” The Quarterly Journal of Economics 115.3: 847-904.
Alesina, A. and La Ferrara, E. 2002. “Who trusts others?” Journal of Public Economics 85.2: 207-234.
Algan, Y. and Cahuc, P. 2010. “Inherited trust and growth,” American Economic Review (in press).
Almond, G. and Verba, S. 1963. The Civic Culture: Political Attitudes and Democracy in Five Nations. Princeton, NJ: Princeton University Press.
American Economic Association. 189g. “Discussion — the President’s Address,” Economic Studies: publication of the American Economic Association 4(1): 108-111.
Amit, R. K., MacCrimmon, R., Zietsma, C. and Oesch, J. M. 2001, “Does money matter? Wealth attainment as the motive for initiating growth oriented ventures,” Journal of Business Venturing 16: 119-143.
Anderson, B. 1991 [1983]. Imagined Communities. London, New York: Verso.
-----1998. The Spectre of Comparisons: Nationalism, Southeast Asia, and the World. London: Verso.
-----2005. Under Three Flags. London and New York: Verso.
БИБЛИОГРАФИЯ
389
Anderson, Е. and Gatignon, H. 1986. “Modes of foreign entry: a transaction cost analysis and propositions,” Journal of International Business Studies 17(3): 1-26.
Anderson, J. E. and Marcouiller, D. 2002 “Insecurity and the pattern of trade: an empirical investigation,” Review of Economics and Statistics 84(2): 342-352.
Anderson, O. 1993. “On the internationalization process of firms: a critical analysis,” Journal of International Business Studies 24.2: 209-231.
Andersson, T. and Frederiksson, T. 1996. “International organization of production and variation in exports from affiliates,” Journal of International Business Studies 27(2): 249-263.
Aoki, M. 2001. Toward a Comparative Institutional Analysis. Stanford, CA: MIT Press.
Appadurai, A. 1996. Modernity at Large: cultural dimensions of globalization. Minneapolis, MN: University of Minnesota Press.
Armour, J., Deakin, S., Sarkar, P., Siems, M. and Singh, A. 2008. “Shareholder protection and stock market development: an empirical test of the legal origins hypothesis,” University of Cambridge, CBR working paper.
Arora, A. and Fosfuri, A. 2000. “Wholly-owned subsidiary versus technology licensing in the worldwide chemical industry,” Journal of International Business Studies 31(4): 555-572.
Arrow, K. 1971. “Political and economic evaluation of social effects and externalities,” in M. Intriligator (ed.) Frontiers of Qualitative Economics. Amsterdam: North-Holland, pp. 3-25.
Arrow, K. and Dashgupta, P. S. 200g. “Conspicuous consumption, inconspicuous leisure,” The Economic Journal 119: F497-F516.
Arts, W., Halman, L. and Hagenaars, J. (eds.) 2003. The Cultural Diversity of European Unity. Leiden/Boston, МА/New York: Brill Academic Publishers.
Ashraf, N., Camerer, C.F. and Loewenstein, G. 2005. “Adam Smith, behavioral economist,” Journal of Economic Perspectives 19.3: 131-145.
Audretsch, D. and Keilbach, M. 2004. “Entrepreneurship and regional growth: an evolutionary interpretation,” Journal of Evolutionary Economics 14: 605-616.
Axelrod, R. 1984. The Evolution of Cooperation. New York: Basic Books.
-----1986. “An evolutionary approach to norms,” American Political Science Review 80: 1095-1111.
Azzi, C. and Ehrenberg, R. 1975. “Household allocation of time and church attendance,” Journal of Political Economy 83: 27-56.
Baars, P. 1988. Anachronisme en Historisch Besef. Den Haag: Nijgh en van Dit-mar University.
Bachmann, R. 2001. “Trust, power and control in trans-organizational relations,” Organization Studies 22: 337-365.
Bae, S. 2008. “Is the death penalty an Asian value?” Asian Affairs 39(1): 47-56.
Bagwell, L. S. and Bernheim, B. D. 1996. “Veblen effects in a theory of conspicuous consumption,” The American Economic Review 86.3: 349-373.
Bahry, D., Kosolapov, M., Kozyreva, P. and Wilson, R. K. 2005. “Ethnicity and trust: evidence from Russia,” American Political Science Review 99.4: 521-532-
Balas, A., La Porta, R., Lopez-de-Silanes, F. and Shleifer, A. 2008. “The divergence of legal procedures,” NBER working paper 13809, Cambridge, MA: NBER.
Banfield, E. C. 1958. The Moral Basis of a Backward Society. New York: Free Press.
390
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
Banner, S. 1998. Anglo-American Securities Regulation: cultural and political roots, 1690-1860. New York: Cambridge University Press.
Barkema, H.G. and Vermeulen, F. 1997. “What differences in the cultural backgrounds of partners are detrimental for international joint ventures?” Journal of International Business Studies 28.4: 845-864.
Barney, J. B. and Hansen, M. H. 1995. “Trustworthiness as a source of competitive advantage,” Strategic Management Journal 15: 175-90.
Barr, M. D. 1999. “Lee Kuan Yew: race, culture and genes,” Journal of Contemporary Asia 29.2: 145-166.
Barro, R.J. 1991. “Economic growth in a cross section of countries,” Quarterly Journal of Economics 106: 407-443.
Barro, R.J. and McCleary, R. M. 2003. “Religion and economic growth across countries,” American Sociological Review 68(5): 760-781.
Barro, R.J. and Sala-I-Martin, X. 1995. Economic Growth. New York: McGraw-Hill.
Barry, B., Fulmer, I. S. and Van Kleef, G. A. 2004. “I laughed, I cried, I settled: the role of emotion in negotiation,” in M.J.Geldland and J. M. Brett (eds.) The Handbook of Negotiation and Culture. Stanford, CA: Stanford Business Books, pp. 71-91.
Bartlett, C. and Ghoshal, S. 1989. Management across Borders: the transnational solution. Boston, MA: Hutchinson Business Books.
Bartley, R. and Bartley, S. 2000. “Stigmatizing Thorstein Veblen: a study in the confection of academic reputations,” International Journal of Politics, Culture and Society 14.2: 363-399.
Baumol, W. 1968. “Entrepreneurship in economic theory,” The American Economic Review 58: 64-71.
-----1993- Entrepreneurship, Management, and the Structure of Payoffs. Cambridge: MIT Press.
Becht, M., Bolton, P. and Roell, A. 2005. “Corporate governance and control,” European Corporate Governance Institute working paper, available at www. ssrn.com/abstract id=34346i.
Beck, T., Demirgii^-Kunt, A. and Levine, R. 2001. “Legal theories of financial development,” Oxford Review of Economic Policy 17.4: 483-501.
-----2003. “Law, endowments and finance,” Journal of Financial Economics 70: 137-181.
Beck, T, Levine, R. and Loayza, N. 2000. “Finance and the source of growth,” Journal of Financial Economics 58: 261-300.
Becker, G. 1965. “A theory of allocation of time,” Economic Journal 75: 493-517------1973- “A theory of marriage: part I,” Journal of Political Economy 81.4: 813-847-
-----1976. “Altruism, egoism, and genetic fitness: economics and sociobiology,” Journal of Economic Literature 14.3: 817-826.
Becker, G. and Murphy, K. 2000. Social Markets: The Marriage of “Economic” and “Social” Forces. Cambridge, MA: Harvard University Press.
Beckerman, W. 1956. “Distance and the pattern of intra-European trade,” The Review of Economics and Statistics 38: 31-40.
Beidelman, TO. 1993. “Review of Mary Douglas’ risk and blame: essays in cultural theory,” American Anthropologist 95.4: 1065-1066.
Bell, D. 1973. The Coming of Post-industrial Society. New York: Basic Books.
Bellemare, C. and Kroger, S. 2007. “On representative social capital,” European Economic Review 51: 183-202.
БИБЛИОГРАФИЯ
39i
Belot, М. and Ederveen, S. 2006. “Cultural and institutional barriers in migration betweeNOECD countries,” СРВ Netherlands Bureau for Economic Policy Analysis, working paper.
Ben-Ner, A. and Putterman, L. 2009. “Trust, communication and contracts: an experiment,” Journal of Economic Behavior and Organization 70: 106-121.
Benedict, R. 2005 [1934]. Patterns of Culture. New York: Mariner Books.
Benito, G. and Gripsrud, G. 1992. “The expansion of foreign direct investments: discrete rational location choices or cultural learning process?,” Journal of International Business Studies 3: 461-476.
Bentley, G. 1987. “Ethnicity and practice,” Comparative Studies in Society and History 29.1: 24-55.
Berger, P. and Pullberg, S. 1965. “Reification and the sociological critique of consciousness,” History and Theory 4.2: 196-211.
Berggren, N. and Jordahl, H. 2006. “Free to trust: economic freedom and social capital,” Kyklos 59.2: 141-169.
Bergstrand, J. H. 1985. “The gravity equation in international trade: some micro economic foundations and empirical evidence,” Review of Economics and Statistics 67(3): 474-481.
Berkowitz, D., Pistor, K. and Richard, J. 2003. “Economic development, legality, and the transplant effect,” European Economic Review 47: 165-195.
Berle, A. A. and Means, J. G. 1932. The Modern Corporation and Private Property. New York: Macmillan.
Bernard, A. 2006. “Firms in international trade,” NBER Reporter research summary Fall.
Bernard, A., Eaton, J., Bradford Jensen, J. and Kortum, S. 2003. “Plants and productivity in international trade,” American Economic Review 93.4: 1268-1290.
Bernard, A., Redding, S. and Schott, P. 2007. “Comparative advantage and heterogeneous firms,” Review of Economic Studies 74: 31-66.
Betz, H. K. 1997. “The role of ethics as part of the historical methods of Schmoller and the older historical school,” in P. Koslowski (ed.) The Theory of Ethical Economics in the Historical School. Berlin, Heidelberg, New York, Tokyo: Springer, pp. 81-104.
Beugelsdijk, S. 2006. “A note to the theory and measurement of trust in explaining differences in economic growth,” Cambridge Journal of Economics 30: 371-387.
-----2007. “Entrepreneurial culture, regional innovativeness and economic growth,” Journal of Evolutionary Economics 17.2: 187-210.
-----2008. “Trust, institutions and the generally speaking question: a reply to Uslaner,” Cambridge Journal of Economics 32.4: 633-638.
Beugelsdijk, S. and Frijns, B. 2010. “A cultural explanation of the foreign bias in international asset allocation,” Journal of Banking and Finance 34: 2121-2131.
Beugelsdijk, S., de Groot, H. and Van Schaik, А. ВТ. M. 2004. “Trust and economic growth; a robustness analysis,” Oxford Economic Papers 56.1: 118-134.
Beugelsdijk, S., Koen, С. I. and Noorderhaven, N. G. 2006. “Organizational culture and relationship skills,” Organization Studies 27: 833-854.
Beugelsdijk, S. and Slangen, A. H.L. 2010. “The impact of national cultural distance on the number of foreign website visits by U. S. households,” CyberPsychology & Behavior 13.2: 201-205.
Beugelsdijk, S. and Smulders, S. 2003. “Bonding and bridging social capital: which type is good for economic growth?” in W. Arts, L. Halman and J. Hage-naars (eds.) pp. 147-184.
392
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
Beugelsdijk, S. and Smeets, R. 2008. “Entrepreneurial culture and economic growth; revisiting McClelland’s thesis,” American Journal of Economics and Sociology 67.5: 915-939.
Beugelsdijk, S. and Van Schaik, A. B.T. M. 2005a. “Differences in social capital between 54 Western European regions,” Regional Studies 39.8: 1053-1064.
-----2005b. “Social capital and growth in European regions: an empirical test,” European Journal of Political Economy 21.2: 301-324.
Bilkey, W. J. and Nes, E. 1982. “Country-of-origin effects on product evaluations,” Journal of International Business Studies 13(1): 89-99.
Bj0rnskov, C. 2007. “Determinants of generalized trust. A cross country comparison,” Public Choice 130: 1-21.
-----2009. “Social trust and the growth of schooling,” Economics of Education Review 28: 249-257.
Blair, M. 1995. Ownership and Control: re-thinking corporate governance for the 21st century. Washington, DC: Brookings Institution Press.
Blanchflower, D. and Oswald, A. J. 1998. “What makes an entrepreneur,” Journal of Labor Economics 16: 26-60.
-----2004. “Well being over time in Britain and the USA,” Journal of Public Economics 88: 1359-1387.
Blanchflower, D., Oswald, A. J. and Stutzer, A. 2001. “Latent entrepreneurship across nations,” European Economic Review 45: 680-691.
Blaug, M. 1992. Economic History and the History of Economics, New York: Harvester Wheatsheaf.
Blonigen, B. A. 2001. “In search of substitution between foreign production and exports,” Journal of International Economics 53: 81-104.
Blundell, R. and Stoker, T. 2005. “Heterogeneity and aggregation,” Journal of Economic Literature 43.2: 347-391.
Boas, F. 1930. “Anthropology,” in E. Seligman and A. Johnson (eds.) Encyclopedia of the Social Sciences, Vol. 2, New York: Macmillan: 73-110.
Boggs, C. 2001. “Social capital and political fantasy: Robert Putnam’s bowling alone,” Theory and Society 30: 281-297.
Boix, C. and Posner, D. N. 1998. “Social capital: explaining its origins and effects on government performance,” British Journal of Political Science 28: 686-693.
Bond, M.H. and Chi, VM-Y. 1997. “Values and moral behaviour in mainland China,” Psychologia 40(4): 251-264.
Bond, N. 2006. “Eliminating the ‘social’ from ‘Sozialokonomik’,” Economic Sociology 7.2: 7-15.
Bourdieu, P. 1998a. “L’essence de n6olib£ralisme,” Le Monde Diplomatique, March: 3. 1998b. “A reasoned utopia and economic fatalism,” New Left Review, I, 227: 125-130.
-----2005a. “Principles of an economic anthropology” in N.Smelser and R. Swedberg (eds.) Handbook of Economic Sociology (2nd edn.). Princeton, NJ: Princeton University Press, pp. 75-89.
-----2005b. The Social Structures of the Economy. Cambridge, MA: Polity Press.
Bowles, S. 1998. “Endogenous preferences: the cultural consequences of markets and other economic institutions,” Journal of Economic Literature 36: 75-11. -----2004. Micro Economics: behaviour, institutions and evolution. Princeton, NJ: Russell Sage Foundation, Princeton University Press.
Boyacigiller, N. 1990. “The role of expatriates in the management of interdependence, complexity and risk in multinational corporations,” Journal of International Business Studies 21.3: 357-381.
БИБЛИОГРАФИЯ
393
Boyacigiller, N.A., Kleinberg, M.J., Philips, M.E. and Sackmann, S. E. 1996.
“Conceptualizing culture,” in B.J.Punnett and O.Shenkar (eds.) Handbook of International Management Research. Cambridge, MA: Blackwell, pp. 157-191.
Boyd, R. and Richerson, P.J. 1985. Culture and the Evolutionary Process. Chicago, IL: University of Chicago Press.
Braconier, H., Norback, P.J. and Urba, D. 2005. “Multinational enterprises and wage costs: vertical FDI revisited,” Journal of International Economics 67: 446-470.
Brainard, S. L. 1997. “An empirical assessment of the proximity-concentration trade-off between multinational sales and trade,” American Economic Review 87(4): 520-544.
Brandstatter, H. 1997. “Becoming an entrepreneur — a question of personality structure?” Journal of Economic Psychology 18: 157-177.
Braunerhjelm, P., Acs, Z.J., Audretsch, D. A. and Carlsson, B. 2010. “The missing link: knowledge diffusion and entrepreneurship in endogenous growth,” Small Business Economics 34(2): 105-125.
Brehm, J. and Rahn, W. 1997. “Individual level evidence for the causes and consequences of social capital,” American Journal of Political Science 41: 999-1023.
Brett, J. M. and Okumura, T. 1998. “Inter- and intracultural negotiations: U.S. and Japanese negotiations,” Academy of Management Journal 41.5: 495-510.
Brewer, A. 1990. Marxist Theories of Imperialism. London: Routledge.
Brewster, C. 1993. “Developing a ‘European model of human resource management,” International Journal of Human Resource Management 4.4: 765-785.
Brewster, C. and Scullion, H. 1997. “A review and agenda for expatriate HRM,” Human Resource Management Journal 7.3: 32-42.
Brewster-Smith, M. 1964. “The Achieving Society, a review essay,” History and Theory 3: 371-381.
Brock Smith, J. and Barclay, D. W. 1997. “The effects of organizational differences and trust on the effectiveness of selling partner relationships,” Journal of Marketing 61: 3-21.
Brockhaus, R. H. 1982. “The psychology of an entrepreneur,” in C.Kent, D. L. Sexton and К. H. Vesper (eds.) Encyclopedia of Entrepreneurship. Englewood Cliffs, NJ: Prentice Hall, pp. 39-56.
Brockhaus, R. H. and Horovitz, P. S. 1986. “The psychology of the entrepreneur,” in D. L. Sexton (ed.) The Art and Science of Entrepreneurship. Cambridge, MA: Ballinger Publishing.
Brons, L. 2005. Rethinking the Culture-economy Dialectic. Dissertation, University of Groningen.
Brouthers, K. D. and Brouthers, L. E. 2001. “Explaining the national cultural distance paradox,” Journal of International Business Studies 32(1): 177-189.
Brumann, C. 1999. “Writing for culture: why a successful concept should not be discarded,” Current Anthropology, 40 Supplement, special issue: Culture: a second chance?, S1-S27.
Buchan, J. 2006. The Authentic Adam Smith: His life and ideas. New York: Atlas Books/Norton.
Buchan, N., Croson, R. andDawes, R. 2002. “Swift neighbors and persistent strangers: a cross-cultural investigation of trust and reciprocity in social exchange,” American Journal of Sociology 108.1: 168-206.
Buchner, S., Gonzalez, L. G., Guth, W. and Levati, M.V. 2004. “Incentive contracts versus trust in three person ultimatum games: an experimental study,” European Journal of Political Economy 20: 673-694.
394
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
Buckley, Р. 2002. “Is the international business agenda running out of steam?” Journal of International Business Studies 33-2: 365-373.
Buckley, P. and Casson, M. 1976. The Future of the Multinational Enterprise. London: Macmillan.
Busenitz, L. and Lau, C. 1996. “A cross cultural cognitive model of new venture creation,” Entrepreneurship Theory and Practice 20.4: 25-39.
Butler, J., Giuliano, P. and Guiso, L. 2009. “The right amount of trust,” NBER working paper 15344, Cambridge, MA: NBER.
Camerer, C. 2003. Behavioral Game Theory-Experiments in Strategic Interaction. Princeton, NJ: Princeton University Press.
Camerer, C. and Fehr, E. 2006. “When does ‘economic man’ dominate social behaviour?” Science 311: 47-52.
Camerer, C. and Loewenstein, G. 2003. “Behavioral economics: past, present and future,” in C. Camerer, G. Loewenstein and M. Rabin (eds.) Advances in Behavioral Economics. Princeton, NJ: Princeton University Press.
Camerer, C., Loewenstein, G. and Prelec, D. 2005. “Neuroeconomics: how neuroscience can inform economics,” Journal of Economic Literature 53: 9-64.
Camerer, C., Loewenstein, G. and Rabin, M. (eds.) 2003. Advances in Behavioral Economics. Princeton, NJ: Princeton University Press.
Campbell, J., Rogers Hollingsworth, J. and Lindberg, L. N. 1991. Governance of the American Economy. Cambridge, MA: Cambridge University Press.
Campbell, N.C.G., Graham, J. L., Jolibert, A. and Meissner, H.C. 1988. “Marketing negotiations in France, Germany, the United Kingdom, and the United States,” Journal of Marketing 52(2): 49-62.
Carlin, B.I., Dorobantu, F. and Viswathan, S. 2009. “Public trust, the law, and financial investment,” Journal of Financial Economics 92: 321-341.
Carlin, W. and Mayer, C. 2003. “Finance, investment, and growth,” Journal of Financial Economics 6g: 191-226.
Carree, M. and Thurik, R. 2003. “The impact of entrepreneurship on economic growth,” in Z. Acs and D. Audretsch (eds.) Handbook of Entrepreneurship Research. Boston, MA: Kluwer Academic Publishers, pp. 437-471.
Carrol, C., Byung-Kun, R. and Changyong, R. 1994. “Are there cultural effects on saving? Some cross-sectional evidence,” The Quarterly Journal of Economics 109(3): 685-699.
Casey, T. 2004. “Social capital and regional economies in Britain,” Political Studies 52: 96-117.
Casson, M. 1993. “Cultural determinants of economic performance,” Journal of Comparative Economics 17: 418-442.
-----2003 [1982]. The Entrepreneur, an Economic Theory (2nd edn.). Aidershot: Edward Elgar.
Casson, M. and Godley, A. 2000. Cultural Factors in Economic Growth. Berlin, Heidelberg, New York: Springer.
Caulkins, D. and Peters, C. 2002. “Grid group analysis, social capital, and entrepreneurship inNorth American immigrant groups,” Cross-cultural Research 36.1: 48-72.
Caves, R. 1996. Multinational Enterprise and Economic Analysis (2nd edn.). Cambridge, UK: Cambridge University Press.
-----1998. “Research on international business: problems and prospects,” Journal of International Business Studies 29.1: 5-19.
Centraal Bureau voor de Statistiek. 2004. Bevolking: Kerncijfers 2004. Voor-burg/Heerlen: CBS.
БИБЛИОГРАФИЯ
395
Chai, S.-K. 1997. “Rational choice and culture: clashing perspectives or complementary modes of analysis?” in R. Ellis and M. Thompson (eds.) Culture Matters. Boulder, CO: Westview Press, pp. 45-56.
Chell, E., Haworth, J. and Brearley, S. 1991. The Entrepreneurial Personality, concepts, cases and categories. London: Routledge.
Chen, C.C., Greene, P. G. and Crick, A. 1998. “Does entrepreneurial selfefficacy distinguish entrepreneurs from managers?” Journal of Business Venturing 13: 295-316.
Cheung, M. and Au, K. 2005. “Applications of multilevel structural equation modeling to cross cultural research,” Structural Equation Modeling 12.4: 598-619.
Cheung, M-, Leung, K. and Au, K. 2006. “Evaluating multi level models in cross cultural research,” Journal of Cross Cultural Psychology 37.5: 522-541.
Chinese Culture Connection. 1987. “Chinese values and the search for culture-free dimensions of culture,” Journal of Cross-Cultural Psychology 18(2): 143-164.
Chui, A. C. W., Lloyd, A. E. and Kwok, С. C. Y. 2002. “The determination of capital structure: is national culture a missing piece to the puzzle?” Journal of International Business Studies 33.1: 99-127.
Clark, G. 1988. “Economists in search of culture: the unspeakable in pursuit of the inedible?” Historical Methods 21: 161-164.
Clark, T. and Pugh, D. S. 2001. “Foreign country priorities in the internationalization process: a measure and an exploratory test on British firms,” International Business Review 10: 285-303.
Clarke, H., Kornberg, A., McIntyre, C., Bauer-Kaase, P. and Kaase, M. 1999. “The effect of economic priorities on the measurement of value change,” American Political Science Review 93: 637-647.
Clausing, K.A. 2000. “Does multinational activity displace trade?” Economic Inquiry 38.2: 190-205.
Clifford, J. 1989. “Comments on Paul A. Roth ‘Ethnography without tears’,” Current Anthropology 30.5: 561-563.
Clifford, J. and Marcus, G. 1986. Writing Culture: the poetics and politics of ethnography. Berkeley, CA: University of California Press.
Coase, R. 1984. “The new institutional economics,” Journal of Institutional and Theoretical Economics 140: 229-231.
-----1990. The Firm, the Market and the Law. Chicago, IL: University of Chicago Press.
Cochran, T. C. i960. “Cultural factors in economic growth,” Journal of Economic History 20: 515-530.
Cochrane, S. H. 1975. “Children as by-products, investment goods and consumer goods: a review of some micro-economic models of fertility,” Population Studies 29(3): 373-390.
Coffee, J. 2000. “Convergence and its critics: what are the preconditions to the separation of ownership and control?” Columbia Law School working paper 179. «
-----2001. “Do norms matter? A cross country examination of private benefits of control,” Columbia Law and Economics working paper 183, available at http://ssrn.com/abstract=2576i3.
Colander, D. and Klamer, A. 1987. “The making of an economist,” The Journal of Economic Perspectives (1986-1998) 18;1(г): 95-111.
Coleman, J. S. 1990. Foundations of Social Theory. Cambridge, MA: Harvard University Press.
396	КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
Collier, M.J. 1989. “Cultural and intercultural communication competence: Current approaches and directions for future research,” in M. K. Asante and W. B. Gudykunst (eds.) Handbook of International and Intercultural Communication. London: Sage Publications, pp. 287-301.
Conlisk, J. 1996. “Why bounded rationality?” Journal of Economic Literature 34.2: 669-700.
Contractor, F. J. and Kundu, S. K. 1998. “Mode choice in aworld of alliances: analyzing organizational forms in the international hotel sector,” Journal of International Business Studies 29(2): 325-358.
Cools, S. 2004. “The real difference in corporate law between the United States and continental Europe: distribution of powers,” Harvard John M.Olin discussion papers no. 490, Harvard University.
Costa, D. and Kahn, M. 2003. “Civic engagement and community heterogeneity: an economist’s perspective,” Perspectives on Politics 1: 103-ш.
Crockett, H.J. 1962. “Review of the Achieving Society,” Social Forces 2: 208-209.
Cromie, S. 2000. “Assessing entrepreneurial inclinations: some approaches and empirical evidence,” European Journal of Work and Organizational Psychology 9.1: 7-30.
Croson, R. and Konow, J. 2009. “Social preferences and moral biases,” Journal of Economic Behavior & Organization 69: 201-212.
Cuervo-Cazurra, A. 2006. “Who cares about corruption?” Journal of International Business Studies 37: 807-822.
Daly, G. G. 1998. “Entrepreneurship and business culture in Japan and the U. S.,” Japan and the World Economy 10: 487-494.
Danielson, A. and Holm, H.J. 2005. “Tropic trust versus Nordic trust: experimental evidence from Tanzania and Sweden,” The Economic Journal 115: 5O5-532.
Das, T. K. and Teng, B. S. 2001. “Trust, control and risk in strategic alliances: an integrated framework,” Organization Studies 22: 251-283.
Dasgupta, D. 1988. “Trust as a commodity,” in D. Gambetta (ed.) Trust. The Making and Breaking of Cooperative Relations. Oxford: Blackwell, pp. 49-72.
Datta, D. K., Herrmann, P. and Rasheed, A. A. 2002. “Choice of foreignmar-ket entry mode: critical review and future directions,” in M. A. Hitt and J. L. C.Cheng (eds.) Managing Transnational Firms: resources, market entry and strategic alliances. Advances in International Management 14. Amsterdam: JAI Press, pp. 85-153.
Davidsson, P. 1995. “Culture, structure and regional levels of entrepreneurship,” Entrepreneurship and Regional Development 7: 41-62.
-----2004. Researching Entrepreneurship. New York: Springer.
Davila, A. 2001. Latinos, Inc.: the marketing and making of a people. Berkeley, CA: University of California Press.
Davis, D. and Davenport, C. 1999. “Assessing the validity of the postmaterialism index,” American Political Science Review 93: 649-664.
Davis, G. F. 2005. “New directions in corporate governance,” Annual Review of Sociology 31: 143-162.
Davis, J. and Klaes, M. 2003. “Reflexivity: curse or cure?” Journal of Economic Methodology 10.3: 329-352.
Dawar, N., Parker, P. M. and Price, L.J. 1996. “A cross-cultural study of interpersonal information exchange,” Journal of International Business Studies 27'3; 497-516.
De Cruz, P. 1999. Comparative Law in a Changing World (2nd edn.). London: Cavendish.
БИБЛИОГРАФИЯ
397
De Groot, H., Linders, G., Rietveld, P. and Subramanian, U. 2004. “The institutional determinants of bilateral trade patterns,” Kyklos 57(1): 103-123.
De Groot, H., Linders, G., Slangen, A. and Beugelsdijk, S. 2005. “Cultural and institutional determinants of bilateral trade patterns,” Tinbergen discussion paper 05-074/3.
Dejong, E. 2002. “Why are price stability and statutory independence of central banks negatively correlated? The role of culture,” European Journal of Political Economy 18: 675-694.
De Mooij, M. 2010. Global Marketing and Advertising: Understanding Cultural Paradoxes. Thousand Oaks, CA-. Sage Publications.
De Mooij, M. and Hofstede, G. 2002. “Convergence and divergence in consumer behavior: implications for international retailing,” Journal of Retailing 78: 61-69.
Dekker, P, Koopmans, R. and Van Den Broek, A. 1997. “Voluntary associations, social movements and individual political behaviour in Western Europe: a micro-macro puzzle,” in J. Van Deth (ed.) Private Groups and Public Life: social participation, voluntary associations and political involvement in representative democracies. London: Routledge.
Delhey, J. and Newton, K. 2005. “Predicting cross-national levels of social trust: global pattern of Nordic exceptionalism?” European Sociological Review 21.4: 311-327-
DellaVigna, S. 2009. “Psychology and economics: evidence from the field,” Journal of Economic Literature 47.2: 315-372.
Demirgti^-Kunt, A. and Maksimovic, V. 1998. “Law, finance and firm growth,” Journal of Finance 53.5: 2107-2137.
Denzau, A. and North, D. 1994. “Shared mental models: ideologies and institutions,” Kyklos 47(1): 3-32.
DTribarne, P. 1989. La Logique de 1’honneur —Gestion des entreprises et traditions nationales. Paris: Editions de Seuil.
Di Telia, R., MacCulloch, R. and Oswald, A. J. 2001. “Preferences over inflation and unemployment, evidence from surveys of happiness,” The American Economic Review 91: 335-341.
Diamond, J. 1997. Guns, Germs and Steel, the Fates of Human Societies. New York: W.W. Norton.
Dieckmann, O. 1996. “Cultural determinants of economic growth: theory and evidence,” Journal of Cultural Economics 20: 297-320.
Diener, E. and Suh, E.M. 2000. “Measuring subjective well being to compare the quality of life of cultures,” in E. Diener and E. M. Suh (eds.) Culture and Subjective Well Being. Cambridge, MA: MIT Press, pp. 3-12.
DiMaggio, P. 1994. “Culture and economy,” in N. Smelser and R. Swedberg (eds.) Handbook of Economic Sociology. Princeton, NJ: Princeton University Press, pp. 27-57.
DiPasquale, D. and Glaeser, E. 1996. “The LA riot and the economics of urban unrest,” NBER working paper no. 5456, Cambridge, MA: NBER.
Dixit, A. 2009. “Governance institutions and economic activity,” American Economic Review 99.1: 5-24.
2009. “Governance institutions and economic activity” (AEA Presidental Address), American Economic Review 99.1: 5-24.
Djankov, S., Glaeser, E., La Porta, R., Lopez-de-Silanes, F. and Shleifer, A. 2003. “The new comparative economics,” Journal of Comparative Economics 3‘-3'- 595-619-
398	КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
Djankov, S., La Porta, R., Lopez-de-Silanes, F. and Shleifer, A. 2003a. “Courts,” Quarterly Journal of Economics 118.2: 453-517.
-----2008. “The law and economics of self-dealing,” Journal of Financial Economics 88; 430-465.
Djankov, S., McLiesh, C. and Shleifer, A. 2007. “Private credit in 129 countries,” Journal of Financial Economics 84: 299-329.
Dollar, D. and Kraay, A. 2003. “Institutions, trade, and growth,” Journal of Monetary Economics 50(1): 133-162.
Dore, R. 1967. Aspects of Social Change in Modern Japan. Princeton, NJ: Princeton University Press.
-----1990. “Reflections on culture and social change,” in G.Gereffi and D.L. Wyman (eds.) Manufacturing Miracles, Princeton, NJ: Princeton University Press, pp. 353-367.
Dore, R., Lazonick, W. and O’Sullivan, M. 1999. “Varieties of capitalism in the twentieth century,” Oxford Review of Economic Policy 15.4: 102-20.
Dore, R. and Whittaker, D. H. 2001. Social Evolution, Economic Development, and Culture: what it means to take Japan seriously. Cheltenham: Edward Elgar.
Douglas, M. 1973. Natural Symbols, 2nd edn. London: Barrie &Jenkins.
-----1986. How Institutions Think, Syracuse, NY: Syracuse University Press.
-----1999. “Four cultures: the evolution of a parsimonious model,” Geojournal 47: 411-415.
Douglas, M. and Isherwood, B.C. 1979. TheWorld of Goods. Boston, MA: Basic Books.
Douglas, M. and Wildavsky, A. 1982. Risk and Culture: an essay on the selection of technical and environmental dangers. Berkeley, CA: University of California Press.
Dow, D. and Karutnaratna, A. 2006. “Developing a multidimensional instrument to measure psychic distance stimuli,” Journal of International Business Studies 37: 578-602.
Drogendijk, R. 2001. Expansion Patterns of Dutch Firms in Central and Eastern Europe, Learning to Internationalize, CenTER dissertation series, Tilburg University, The Netherlands.
Drogendijk, R. and Slangen, A. 2006. “Hofstede, Schwartz, or managerial perceptions? The effects of different cultural distance measures on establishment mode choices by multinational enterprises,” International Business Review 15.4: 361-380.
Drucker, P. 1985. Innovation and Entrepreneurship. New York: Harper & Row.
Dunning, J. 1980. “Toward an eclectic theory of international production: some empirical tests,” Journal of International Business Studies 11: 9-31.
-----1993- Multinational Enterprises and the Global Economy. Wokingham: Addison-Wesley Publishing Company.
Dunning, J., Fujita, M. and Yakova, N. 2007. “Some macro data on the regionalization-globalization debate: a comment on the Rugman-Verbeke thesis,” Journal of International Business Studies 38: 177-199.
Dunning, J. and Lundan, S. 2008. Multinational Enterprises and the Global Economy (2nd edn.). Wokingham: Addison-Wesley Publishing Company.
Durkheim, E. and Fauconnet, P. 1903. “Sociologie et sciences sociales,” Revue philosophique 55: 465-497-
Durlauf, S. N. 2002a. “On the empirics of social capital,” Economic Journal, 112: Г459-479-
БИБЛИОГРАФИЯ
399
-----2002b. “Bowling alone: a review essay,” Journal of Economic Behaviour and Organisation 47: 259-273.
Durlauf, S. N. and Fafchamps, M. 2004. “Social capital,” NBER working paper series no. 10485. Cambridge, MA: NBER.
Dyer, J. and Chu, W. 2000. “The determinants of trust in supplier-automaker relationships in the U. S., Japan, and Korea,” Journal of International Business Studies 31.2: 259-285.
Earl, P. E. 2005. “Economics and psychology in the twenty-first century,” Cambridgejournal of Economics 29: 909-926.
Earley, С. P. 2006. “Leading cultural research in the future: a matter of paradigms and taste,” Journal of International Business Studies 37: 922-931.
Easterlin, R. 1974. “Does economic growth improve the human lot? Some empirical evidence,” in P. David and M.Reder (eds.) Nations and Households in Economic Growth. New York: Academic Press.
-----1975- “Will raising the incomes of all increase the happiness of all?” Journal of Economic Behavior and Organization 27: 35-48.
Easterly, W. and Levine, R. 1997. “Africa’s growth tragedy: policies and ethnic divisions,” Quarterly Journal of Economics 112.4: 1203-1250.
-----2003. “Tropics, germs and crops: how endowments influence economic development,” Journal of Monetary Economics 50: 3-39.
Edgeworth, Francis. 1879. “The hedonical calculus,” Mind 4(15): 394-408.
Eisenhardt, К. M. 1989. “Building theories from case study research,” Academy of Management Review 14:4: 532-550.
-----1991- “Better stories and better constructs: the case for rigor and comparative logic,” Academy of Management Review 16:3: 620-627.
Eisenstadt, S. N. 1968. “Review article: some new looks at the problem of relations between traditional societies and modernization,” Economic Development and Cultural Change 16.3: 436-450.
Engels, F. 1888. “An F. A. Sorge in Hoboken, 10.sept. 1888,” in: Marx, K. & F. Engels (1962-68), Werke, Berlin: Dietz, vol. 37, 93.
Engerman, S. and Sokoloff, K. 1997. “Factor endowments, institutions, and differential paths of growth among new world economies,” in S. Haber (ed.) How Latin America Fell Behind. Stanford, CA: Stanford University Press, pp. 260-304.
-----2002. “Factor endowments, inequality, and the paths of development among New World economies,” NBER working paper 9259, Cambridge, MA: NBER.
Erasmus, C.J. 1962. “Review of the Achieving Society,” American Anthropologist 64: 622-625.
Erez, M. and Earley, PC. 1993. Culture, Self-identity, and Work. Oxford: Oxford University Press.
Eriksen, T. 1993. Ethnicity & Nationalism. London: Pluto Press.
Etounga-Manguelle, D. 2000. “Does Africa need a cultural adjustment programme?” in S. P. Huntington and L. E. Harrison (eds.) Culture Matters: how values shape human progress. New York: Basic Books.
Evans, J., Treadgold, A. and Mavondo, F. 2000. “Explaining export development through psychic distance,” International Marketing Review 17.2: 164-168.
Fagenson, E. A. 1993. “Personal value systems of men and women entrepreneurs versus managers,” Journal of Business Venturing 8: 409-430.
Fallows, J. 1994. Looking at the Sun: the rise of the new East Asian economic and political system. New York: Pantheon.
400
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
Farrell, Н. 2005. “Trust and political economy. Institutions and the sources of inter-firm cooperation,” Comparative Political Studies 38.5: 459-483.
Farrell, H. and Knight, J. 2003. “Trust, institutions, and institutional change: industrial districts and the social capital hypothesis,” Politics&Society 31.4: 537-566-
Fehr, E. 2008. “On the economics and biology of trust.” Presidential Address, 2008 AnnualMeeting of the European Economic Association, August 2008, Milan.
-----2009. “Economics and biology of trust,” Journal of the European Economic Association 7.2-3: 235-266.
Fergusson, L. 2006. “Institutions for financial development: what are they and where do they come from?” Journal of Economic Surveys 20.1: 27-69.
Fernandez, J. 1986. Persuasions and Performances: The Play of Tropes in Culture. Bloomington, IN: Indiana University Press.
Fernandez, R. 2007. “Women, work, and culture,” NBER working paper 12888. Cambridge, MA: NBER.
-----2008. “Culture and economics,” in S. Durlauf and L. Blume (eds.) New Palgrave Dictionary of Economics (2nd edn.). London and New York: Macmillan.
Fernandez, R. and Fogli, A. 2005. “Culture: an empirical investigation of beliefs, work, and fertility,” NBER working paper 11268. Cambridge, MA: NBER.
-----2006. “Fertility: the role of culture and family experience,” Journal of the European Economic Association 4.2: 552-561.
Fershtman, C. and Gneezy, U. 2001. “Discrimination in a segmented society: an experimental approach,” Quarterly Journal of Economics 116.1: 351-377.
Fetchenhauer, D. and Dunning, D. 2009. “Do people trust too much or too little?” Journal of Economic Psychology 30: 263-276.
Fine, B. 2001. Social Capital Versus Social Theory: political economy and social science at the turn of the millennium. New York: Routledge.
-----2002. “Economic imperialism: a view from the periphery,” Review of Radical Political Economics 34(2): 187-201.
Finison, L. J. 1976. “The application of McClelland’s national development model to recent data,” The Journal of Social Psychology 98: 55-59.
Flanagan, S. 1982a. “Changing values in advanced industrial societies: Ingle-hart’s silent revolution from the perspective of Japanese findings,” Comparative Political Studies 14.4: 403-444.
-----1982b. “Measuring value change in advanced industrial societies: a rejoinder to Inglehart,” Comparative Political Studies 15: 403-444.
Fleurbaey, M. 2009. “Beyond GDP: the quest for a measure of social welfare,” Journal of Economic Literature 47(4): 1029-1075.
Fligstein, N. 1990. The Transformation of Corporate Control. Cambridge, MA: Harvard University Press.
Florida, R. 2002. The Rise of the Creative Class: and how it’s transforming work, leisure, community and everyday life. New York: Basic Books.
Foelster, S. 2000. “Do entrepreneurs create jobs?” Small Business Economics Ц: 137-148-
Fox, R. 1985. Lions of the Punjab: culture in the making. Berkeley, CA: University of California Press.
Francois, P. 2002. Social Capital and Economic Development. London: Routledge.
Franke, R. H., Hofstede, G. and Bond, M.H. 1991. “Cultural roots of economic performance: a research note,” Strategic Management Journal 12: 165-173.
БИБЛИОГРАФИЯ
401
Frankel, J. and Rose, A. 2002. “An estimate of the effect of common currencies on trade and income,” Quarterly Journal of Economics 117(2): 437-466.
Freedman, D. A. 2001. “Ecological inference and the ecological fallacy,” International Encyclopedia for the Social and Behavioral Sciences 6: 4027-4030.
Freeman, К. B. 1976. “The significance ofMcClelland’s achievement variable in the aggregate production function,” Economic Development and Cultural Change 24: 815-824.
Freire, P. 1972. Pedagogy of the Oppressed (trans. M.Bergman Ramos). New York: Herder and Herder.
Frey, B. and Stutzer, A. 2002. Happiness and Economics. Princeton, NJ: Princeton University Press.
Frey, S. R. 1984. “Does N-achievement cause economic development? Across lagged panel analysis of the McClelland thesis,” The Journal of Social Psychology 122: 67-70.
Freytag, A. and Thurik, R. 2007. “Entrepreneurship and its determinants in a cross country setting,” Journal of Evolutionary Economics 17: 117-131.
Friedman, B. 2005. The Moral Consequences of Economic Growth. New York: Vintage Books.
Fritsch, M. 2004. “Entrepreneurship, entry and performance of new business compared in two growth regimes: East andWest Germany,” Journal of Evolutionary Economics 14: 525-542.
Fukuyama, F. 1992. The End of History and the Last Man. New York: Free Press.
Fukuyama, F. 1995. Trust: the social virtues and the creation of prosperity. New York: Free Press.
Gachter, S. and Herrmann, B. 2009. “Reciprocity, culture, and human cooperation: Previous insights and a new cross-cultural experiment,” Philosophical Transactions of the Royal Society B —Biological Sciences 364: 791-806.
Gachter, S., Herrmann, B. and Thoni, C. 2005. “Cross-cultural differences in norm enforcement,” Behavioral and Brain Sciences 28(6): 822-823.
Gambetta, D. 1988. Trust: making and breaking cooperative relations. Oxford: Blackwell Publishers.
Ganesan, S. 1994. “Determinants of long term orientation in buyer-seller relationships,” Journal of Marketing 58: 1-19.
Gatignon, H. and Anderson, E. 1988. “The multinational corporation’s degree of control over foreign subsidiaries: an empirical test of a transaction cost explanation,” Journal of Law, Economics, and Organization 4.2: 305-336.
Geertz, C. 1973. “Thick description: toward an interpretive theory of culture,” in The Interpretation of Cultures, New York: Basic Books, pp. 3-30.
-----1983. Local Knowledge: further essays in interpretive anthropology. New York: Basic Books.
Gellner, E. 1992. Reason and Culture: the historic role of rationality and rationalism. Oxford: Blackwell.
Georgellis, Y. and Wall, H. 2000. “What makes a region entrepreneurial? Evidence from Britain," The Annals of Regional Science 34: 385-403.
Geraci, V. C. and Prewo, W. 1977. “Bilateral trade flows and transport costs,” The Review of Economics and Statistics 59(1): 67-74.
Ghandi, L. 1998. Postcolonial Theory: a critical introduction. New York: Columbia University Press.
Gibson, C. 1995. “An investigation of gender differences in leadership across four countries,” Journal of International Business Studies 26: 255-279.
Giddens, A. 1974. Max Weber over politiek en sociologie (trans. H. O. Van den Berg). Meppel, The Netherlands: Boom.
402
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
-----1984- The Constitution of Society. Cambridge, UK: Polity Press.
-----1991. Modernity and Self-Identity. Stanford, CA: Stanford University Press.
-----1992. “Introduction,” in M. Weber 1992. The Protestant Ethic and the Spirit of Capitalism (trans. Talcott Parsons, 1930). London, New York: Routledge, pp. vii-xxvi.
Gilleard, C.J. 1989. “The Achieving Society revisited: a further analysis of the relation between national economic growth and need achievement,” Journal of Economic Psychology 10: 21-34.
Gillespie, N. and Dietz, G. 2009. “Trust repair after an organizational level failure,” Academy of Management Review 34.1: 127-145.
Gintis, H. 2008. “Punishment and Cooperation,” Science 319: 1345-1346.
Girma, S., Kneller, R. and Pisu, M. 2005. “Exports versus FDI: an empirical test,” Review of World Economics: Weltwirtschaftliches Archiv 141(2): 193-218.
Glaeser, E., Laibson, D., Scheinkman, J. and Souter, C. 2000. “Measuring trust,” Quarterly Journal of Economics 115: 811-846.
Glaeser, E., La Porta, R., Lopez-de-Silanes, F. and Shleifer, A. 2004. “Do institutions cause growth?” Journal of Economic Growth 9(3): 271-303.
Glaeser, E., Scheinkman, J. and Sacerdote, B. 2003. “The social multiplier,” Journal of the European Economic Association 1.2: 345-353.
Glaeser, E. and Shleifer, A. 2002. “Legal origins,” Quarterly Journal of Economics 117.4: 1193-1229.
Goad Oliver, E. and Cravens, K. 1999. “Cultural influences on managerial choice: an empirical study of employee benefit plans in the United States,” Journal of International Business Studies 30.4: 745-762.
Goldin, C. and Katz, L. 1999. “Human capital and social capital: the rise of secondary schooling in America: 1910-1940,” Journal of Interdisciplinary History 29.4: 683-723.
Gradstein, M. and Justman, M. 2002. “Education, social cohesion, and economic growth,” The American Economic Review 92.4: 1192-1204.
Gramsci, A. 1980 [1977]. Grondbegrippen van de Politiek: Hegemonie, Staat, Partij (trans, by M.Horn). Nijmegen, The Netherlands: Socialistische Uit-geverij Nijmegen.
Granato, J., Inglehart, R. and Leblang, D. 1996. “The effect of cultural values on economic development: theory, hypotheses, and some empirical tests,” American Journal of Political Science 40: 607-631.
Greif, A. 1994. “Cultural beliefs and the organization of society: a historical and theoretical reflection on collectivist and individualist societies,” Journal of Political Economy 102.5: 912-950.
—— 2006. Institutions and the Path to the Modern Economy; lessons from medieval trade. Cambridge, UK: Cambridge University Press.
Greif, A., Milgrom, P. and Weingast, B. 1994. “Coordination, commitment and enforcement: the case of merchant guilds,” Journal of Political Economy 102(4): 745-776-
Grilo, I. and Thurik, R. 2006. “Entrepreneurship in the old and new Europe,” in E. Santarelli (ed.) Entrepreneurship, Growth and Innovation. Berlin, Heidelberg, New York: Springer, pp. 75-103.
Grosse, R. and Trevino, L.J. 1996. “Foreign direct investment in the United States, an analysis by country of origin,” Journal of International Business Studies 27.1: 139-155-
Grossman, G. M. and Helpman, E. 2004. “Managerial incentives and the international organization of production,” Journal of International Economics 63: 237-262.
БИБЛИОГРАФИЯ
4°3
Grossman, G. M., Helpman, E. and Szeidl, A. 2006. “Optimal strategies for the multinational firm,” Journal of International Economics 70: 216-238.
Guerrero, D. C. and Serro, M.A. 1997. “Spatial distribution of patents in Spain-, determining factors and consequences on regional development,” Regional Studies 31: 381-390.
Guiso, L. 2008. “A test of narrow framing and its origin,” CEPR discussion paper 7112 (version October 1, 2008).
Guiso, L., Sapienza, P. and Zingales, L. 2003. “People’s opium? Religion and economic attitudes,” Journal of Monetary Economics 50: 225-282.
-----2006. “Does culture affect economic outcomes?” Journal of Economic Perspectives 20.2: 23-48.
-----2009. “Cultural biases in economic exchange,” Quarterly Journal of Economics 124.3: 1095-1131.
Gulati, R. 1995. “Does familiarity breed trust? The implications of repeated ties for contractual choice in alliances,” Academy of Management Journal 38: 85-112.
-----1998. “Alliances and networks,” Strategic Management Journal 19: 293-317.
Haber, S., North, D. C. and Weingast, B. (eds.). 2007. Political Institutions and Financial Development. Stanford, CA: Stanford University Press.
Habib, M. and Zurawicki, L. 2002. “Corruption and foreign direct investment,” Journal of International Business Studies 33(2): 291-307.
Hall, P. and Soskice, D. 2001. Varieties of Capitalism: the institutional foundations of comparative advantage. New York: Oxford University Press.
Hall, R. and Jones, C.I. 1999. “Why do some countries produce so much more output per worker than others?” Quarterly Journal of Economics 114: 83-116.
Hall, S. 1995. “New cultures for old,” in D. Massey and P.Jess (eds.) A Place in theWorld? Places, cultures and globalization. Oxford: Oxford University Press, pp. 175-214.
Haller, M. 2002. “Theory and method in the comparative study of values: critique and alternative to Inglehart,” European Sociological Review 18: 139-158.
Hampden-Turner, C. and Trompenaars, A. 1993. The Seven Cultures of Capitalism. London: Doubleday.
Han, S., Kang, T., Salter, S. and Yoo, Y. K. 2010. “A cross country study on the effects of national culture on earnings management,” Journal of International Business Studies 41: 123-141.
Hardin, R. 2002. Trust and Trustworthiness. New York: Russell Sage Foundation.
HargreavesHeap, S. and Zizzo, D. J. 2009. “The value of groups,” American Economic Review 99.1: 295-323.
Harris, H., Brewster, C. and Sparrow, P. 2003. International Human Resource Management. London: Chartered Institute for Personnel and Development.
Harris, J. and De Renzio, P. 1997. ‘“Missing link’ or analytically missing?: the concept of social capital,” Journal of International Development 9: 919-937.
Harris, M. 1979. Cultural Materialism: the struggle for a science of culture. New York: Random House.
-----1985. Good to Eat: riddles of food and culture. New York: Simon & Schuster.
Harris Bond, M. 1988. “Invitation to a wedding: Chinese values and economic growth,” in D. Sinha and H.Kao (eds.) Social Values and Development: Asian perspectives. New Delhi: Sage Publications, pp. 197-209.
404
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
Harrison, G. L., McKinnon, J.L., Wu, A. and Chwo, C.W. 2000. “Cultural influences on adaptation to fluid workgroups and teams,” Journal of International Business Studies 31.3: 489-505.
Harrison, L. E. 1985. Underdevelopment is Just a State of Mind: the Latin American case. Lanham, MD: University Press of America.
-----1992. Who Prospers? How Cultural Values Shape Economic and Political Success. New York: HarperCollins, Basic Books.
Harrison, L. E. and Huntington, S. 2000. Culture Matters: how values shape human progress. New York: Basic Books.
Hart, O. 1995. Firms, Contracts and Financial Structure. London: Oxford University Press.
Hau, C. 2000. Necessary Fictions: Philippine literature and the nation 1946-1980. Manila: Ateneo de Manila University Press.
Hayek, F. 1967. Studies in Philosophy, Politics, and Economics. London: Routledge.
Head, K. and Ries, J. 2001. “Overseas investment and firm exports,” Review of International Economics 9(1): 108-122.
Heide, J. B. and John, G. 1992. “Do norms matter in marketing relationships?” Journal of Marketing 56: 32-44.
Heilbroner, R. 1999. The Worldly Philosophers: the lives, times, and ideas of the great economic thinkers. New York: Simon & Schuster.
Heilbroner, R. and Milberg, W. 2002. The Making of Economic Society. Upper Saddle River, NJ: Prentice Hall.
Helliwell, J. F. 2006. “Well-being, social capital and public policy: what’s new?” Economic Journal 116: C34-C45.
Helliwell, J. F. and Putnam, R. 1995. “Economic growth and social capital in Italy,” Eastern Economic Journal 21.3: 295-307.
Hennart, J.F. 1982. A Theory of the Multinational Enterprise. Ann Arbor, MI: University of Michigan Press.
-----1991. “The transaction costs theory of joint ventures: an empirical study of Japanese subsidiaries in the United States,” Management Science 37.4: 483-497’
Hennart, J. F. and Larimo, J. 1998. “The impact of culture on the strategy of multinational enterprises, does national origin affect ownership
decisions?” Journal of International Business Studies 29.3: 515-537.
Henrich, J. 2000. “Does culture matter in economic behavior? Ultimatum game bargaining among the Machiguenga of the Peruvian Amazon,” American Economic Review 90.4: 973-979-
Henrich, J., Boyd, R., Bowles, S., Camerer, C., Fehr, E. and Gintis, H. (eds.). 2004. Foundations of Human Sociality: economic experiments and ethnographic evidence from fifteen small-scale societies. Oxford: Oxford University Press.
Henrich, J., Boyd, R., Bowles, S., Camerer, C., Fehr, E., Gintis, H. and McEl-reath, R. 2001. “In search of homo economicus: behavioural experiments in 15 small-scale societies,” The American Economic Review (papers and proceedings) 91.2: 73-78.
Henrich, J., McElreath, R., Barr, A., Ensminger, J., Barret, C., Bolyantz, A., Camilo Cardenas, J., Gurven, M., Gwako, E., Henrich, N., Lesorogol, C., Marlowe, F, Tracer, D. and Ziker, J. 2006. “Costly punishment across human societies,” Science 312: 1767-1770.
Herrmann, B., Thbni, C. and Gachter, S. 2008. “Antisocial punishment across societies,” Science 319: 1362-1367.
БИБЛИОГРАФИЯ
4°5
Herrmann-Pillath, С. 2006. “Cultural species and institutional change,” Journal of Economic Issues 40.3: 539-575.
Herskovits, M.J. 1948. Man and his Works. New York: Knopf.
Heuer, M., Cummings, J. L. and Hutabarat, W. 1999. “Cultural stability or change among managers in Indonesia,” Journal of International Business Studies 30.3: 599-610.
Heukelom, F. and Maseland, R. 2010. “The economics of paradigm change.” Paper presented at ESHET Conference 2010, Amsterdam.
Heydemann, S. 2008. “Institutions and economic performance: the use and abuse of culture in new institutional economics,” Studies in Comparative and International Development 43: 27-52.
Hill, C.W.L., Hwang, P. and Kim, W.C. 1990. “An eclectic theory of the choice of international entry mode,” StrategicManagement Journal 11: 117-128.
Hill, M. 2000. ‘“Asian values’ as reverse Orientalism: Singapore,” Asian Pacific Viewpoint 41.2: 177-190.
Hill, M. and Lian, K. F. 1995. The Politics of Nation Building and Citizenship in Singapore. London: Routledge.
Hirschman, A.O. 1965. “Obstacles to development: a classification and a quasivanishing act,” Economic Development and Cultural Change 13.4: 385-393.
Hitchcock, D. 1994. Asian Values and the United States: How much conflict? Washington, DC: The Center for Strategic and International Studies.
Hodgson, G. 1995. “Varieties of capitalism from the perspectives of Veblen and Marx,” Journal of Economic Issues 29.2: 575-585.
—----1998. “The approach of institutional economics,” Journal of Economic Lit-
erature 36: 166-192.
-----2004. The Evolution of Institutional Economics. London: Routledge.
-----2006. “Institutions, recessions, and recovery in transitional economies,” Journal of Economic Issues 40.4: 875-894.
----2007a. “Meaning ofmethodological individualism,” Journal of Economic
Methodology 14.2: 211-226.
-----2007b. “Institutions and individuals: interaction and evolution,” Organization Studies 28: 95-116.
-----2009. “The great crash of 2008 and the reform of economics,” Cambridge Journal of Economics 33.6: 1205-1221.
Hofstede, G. 1980. Culture’s Consequences: International differences in work-related values. Beverly Hills, CA, London: Sage Publications.
-------1983. “The cultural relativity of organizational practices and theories,” Journal of International Business Studies 14: 75-89.
-----1991. Cultures and Organizations: Software of the mind. London: McGraw-Hill.
-----2001. Culture’s Consequences: Comparing values, behaviors, institutions and organizations across nations (2nd edn.). Beverly Hills, CA: Sage Publications.
-----2006. “What did GLOBE really measure? Researchers’ minds versus respondents’ minds,” Journal of International Business Studies 37: 882-896.
Hofstede, G. and Bond, M.H. 1988. “The Confucius connection: from cultural roots to economic growth,” Organizational Dynamics 16: 4-21.
Hofstede, G., Neuijen, B., Ohavy, D. and Sanders, C. 1990. “Measuring organizational cultures: a qualitative and quantitative study across twenty cases,” Administrative Science Quarterly 35: 386-416.
4Об	КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
Hofstede, G., Van Deusen, С. A., Mueller, С. В. and Charles, Т. А. 2002. “What goals do business leaders pursue? A study in fifteen countries,” Journal of International Business Studies 33.4: 785-803.
Hooghe, M., Reeskens, T., Stolle, D. and Trappers, A. 2006. “Ethnic diversity, trust and ethnocentrism and Europe; a multi level analysis of 21 European countries,” Paper presented at the 102nd Annual Meeting of the American Political Science Association, Philadelphia, 31 August-3 September.
Hoselitz, B. 1954. “Problems of adapting and communicating modern techniques to less developed areas,” Economic Development and Cultural Change 2.4: 249-268.
—-—1957. “Non-economic factors in economic development,” The American Economic Review (papers and proceedings) 47: 28-41.
-----1962. “Review of the Achieving Society,” The American Journal of Sociology 68: 129-130.
House, R.J., Hanges, P.J., Javidan, M., Dorfman, P. W. and Gupta, V. 2004.
Culture, Leadership and Organizations: The Globe study of 62 societies. Thousand Oaks, CA: Sage Publications.
House, R. J., Javidan, M. and Dorfman, P. 2001. “Project GLOBE: an introduction," Applied Psychology: an international review 50.4: 489-505.
Huang, R. R. 2007. “Distance and trade: disentangling unfamiliarity effects and transport cost effects,” European Economic Review 51(1): 161-181.
Huit, G. T.M., Ketchen, D.J., Griffith, D.A., Finnegan, C.A., Gonzalez-Pa-dron, T, Harmancioglu, N., Huang, Y., Berk Talay, M. and Tamer Cavus-gii, S. 2008. “Data equivalence in cross cultural international business research: assessment and guidelines,” Journal of International Business Studies 39: 1027-1044.
Hume, D. 1976 [1757]. The Natural History of Religion. Edited by J. V. Price. Oxford: Clarendon.
Huntington, S. 1993. “The clash of civilizations,” Foreign Affairs 72.3: 22-50. -----1996. The Clash of Civilizations and the Remaking of the World Order.
New York: Simon <fc Schuster.
Hymer, S. H. 1976. The International Operations of National Firms: A study of foreign direct investment. Cambridge, ma: MIT Press.
lannaccone, L. 1992a. “Heirs to the Protestant ethic? The economics of American Fundamentalists,” in M.E. Marty and R. Scott Appleby (eds.) Fundamentalisms and the State: Remaking politics, economics, andmiiitance. Chicago, IL: The University of Chicago Press, pp. 342-366.
-----1992b. “Sacrifice and stigma: reducing free-riding in cults, communes, and other collectives,” Journal of Political Economy 100.2: 271-291.
lannaccone, L. and Berman, E. 2006. “Religious extremism: the good, the bad, and the deadly,” Public Choice 128(1): 109-129.
Inglehart, R. 1977. The Silent Revolution: Changing values and political styles in advanced industrial societies. Princeton, NJ: Princeton University Press.
-----1981. “Post-materialism in an environment of insecurity,” The American Political Science Review 75.4: 880-900.
-----199°- Culture Shift in Advanced Industrial Society. Princeton, NJ: Princeton University Press.
-----1997- Modernization and Postmodernization: Cultural, economic and political change in 43 societies. Princeton, NJ: Princeton University Press.
-----2006. “Mapping global values,” Comparative Sociology 5.2-3: 115-136.
Inglehart, R. and Baker, W. E. 2000. “Modernization, cultural change, and the persistence of traditional values,” American Sociological Review 65: 19-51.
БИБЛИОГРАФИЯ
4°7
Inglehart, R. and Carballo, M. 1997. “Does Latin America exist? (And is there a Confucian culture?): a global analysis of cross-cultural differences,” PS: Political Science and Politics 30.1: 34-46.
Jackman, R. W. andMiller, R. A. 1996. “A renaissance of political culture?” American Journal of Political Science 40.3: 632-659.
James, Sr. H. 2002. “The trust paradox: a survey of economic inquiries into the nature of trust and trustworthiness,” Journal of Economic Behavior and Organization 47: 291-307.
Javidan, M., House, R.J., Dorfman, P.W, Hanges, P.J. and Sully de Luque, M. 2006. “Conceptualizing and measuring cultures and their consequences: a comparative review of globe’s and Hofstede’s approaches,” Journal of International Business Studies 37: 897-914.
Jennings, A. 1998. “Veblen, Thorstein,” in J. Davis, D. W. Hands and U. Maki (eds.) Handbook of Economic Methodology. Cheltenham and Northampton: Edward Elgar, pp. 528-531.
Jensen, M. and Meckling, W. 1976. “Theory of the firm: managerial behavior, agency costs and ownership structure,” Journal of Financial Economics 3: 305-360.
Johanson, J. and Vahlne, E.J. 1977. “The internationalization process of the firm — amodel of knowledge development and increasing foreign market participation,” Journal of International Business Studies 8: 22-32.
Johnson, S., Boone, R, Breach, A. and Friedman, E. 2000. “Corporate governance in the Asian financial crisis,” Journal of Financial Economics 58: 141-186.
Johnson, S. L., Cullen, J. B., Sakano, T. and Takenouchi, H. 1996. “Setting the stage for trust and strategic integration in Japanese-US cooperative alliances,” Journal of International Business Studies 27: 981-1004.
Jovanovic, B. 1994. “Firm formation with heterogeneous management and labor skills,” Small Business Economics 6: 185-191.
Jun, S., Gentry, J. W. and Hyun, Y.J. 2001. “Cultural adaptation of business expatriates in the host marketplace,” Journal of International Business Studies 32.2: 369-377-
Kahani-Hopkins, V. and Hopkins, N. 2002. “‘Representing’ British Muslims: the strategic dimension to identity construction,” Ethnic and Racial Studies 25.2: 288-309.
Kahn, H. 1979. World Economic Development: 1979 and beyond. Boulder, CO: Westview Press.
Kahneman, D. 2003. “Maps of bounded rationality: psychology for behavioral economics,” The American Economic Review 93(5): 1449-1475.
Kahneman, D. and Tversky, A. 1979. “Prospect theory, an analysis of decision under risk,” Econometrica 47: 263-291.
Kanbur, R. 2002. “Economics, social science, and development,” World Development 30.3: 477-486.
Kangasharju, A. 2000. “Regional variation in firm formation: panel and crosssection data evidence from Finland,” Papers in Regional Science 79: 355-373.
Kanungo, R. and Wright, R. 1983. “A cross-cultural comparative study of managerialjob attitudes,” Journal of International Business Studies 14: 115-129.
Karlan, D., Mobius, M., Rosenblat, T. and Szeidl, A. 2009. “Trust and social collateral,” Quarterly Journal of Economics 124.3: 1307-1361.
Katona, G. 1962. “Review of the Achieving Society,” The American Economic Review 52: 580-583.
Katzner, D. 2008. Culture and Economic Explanation: Economics in the us and Japan. Abingdon: Routledge.
408 культура в экономической науке
Keynes, J. М. 1936. The General Theory of Employment, Interest, and Money. London: Macmillan.
Khoo, B.T. 2002. “Nationalism, capitalism, and ‘Asian values’,” in F. Loh Kok Wah and B.T. Khoo (eds.) Democracy inMalaysia: Discourses and practices. Richmond, Surrey: Curzon, pp. 51-73.
Kihlstrom, R. and Laffont, J.J. 1979. “A general equilibrium entrepreneurial theory of firm formation based on risk aversion,” Journal of Political Economy 87: 719-748.
Kim, D. J. 1994. “Is culture destiny? The myth of Asia’s anti-democratic values,” Foreign Affairs 73(6): 189-194.
Kim, P. H., Dirks, K.T. and Cooper, C. D. 2009. “The repair of trust: a dynamic bilateral perspective and multilevel conceptualization,” Academy of Management Review 34.3: 401-422.
Kim, W. C. and Hwang, P. 1992. “Global strategy and multinationals’ entry mode choice,” Journal of International Business Studies 23.1: 29-53.
Kindleberger, C. 1969. American Business Abroad, six lectures on direct investment. New Haven, CT, London: Yale University Press.
King, R. and Levine, R. 1993. “Finance and growth: Schumpeter might be right,” Quarterly Journal of Economics 108.3: 717-737.
Kirkman, B. L., Lowe, К. B. and Gibson, C. 2006. “A quarter century of Culture’s consequences: a review of empirical research incorporating Hofst-ede’s cultural values framework,” Journal of International Business Studies 37.3: 285-320.
Kirzner, I. 1997. “Entrepreneurial discovery and the competitive market process: an Austrian approach,” Journal of Economic Literature 35: 60-85.
Klein, K., Dansereau, F. and Hall, R. 1994. “Levels issues in theory development, data collection, and analysis,” Academy of Management Review 19.2: 195-229.
Kluckhohn, C. and Leighton, D. 1946. The Navaho. Cambridge, MA: Harvard University Press.
Knack, S. 2000. “Social capital and the quality of government: evidence from the US states,” World Bank Policy research working paper no. WPS 2504.
2003. “Groups, growth and trust: cross country evidence on the Olson and Putnam hypotheses,” Public Choice 117: 341-355.
Knack, S. and Keefer, P. 1997. “Does social capital have an economic payoff? A cross country investigation,” Quarterly Journal of Economics 112.4: 1251-1288.
Knight, F. 1921. Risk, Uncertainty and Profit. Chicago, IL: The University of Chicago Press.
Knight, G.A. 1999. “Consumer preferences for foreign and domestic products,” Journal of Consumer Marketing 16.2: 151-162.
Koen, C. 2005. Comparative InternationalManagement. London: McGraw-Hill.
Kogut, B. and Singh, H. 1988. “The effect of national culture on the choice of entry mode,” Journal of International Business Studies 19.3: 411-432.
Kopytoff, I. 1986. “The cultural biography of things: commoditization as process,” in A.Appadurai (ed.) The Social Life of Things: Commodities in cultural perspective. New York: Cambridge University Press, pp. 64-91.
Koslowski, P. 1997. “Economics as ethical economy in the tradition of the historical school,” in P. Koslowski (ed.) The Theory of Ethical Economics in the Historical School. Berlin, Heidelberg, New York, Tokyo: Springer, pp. 1-14.
Kostova, T. 1997. “Country institutional profiles: concept and measurement,” Academy of Management Best Paper Proceedings: 180-189.
БИБЛИОГРАФИЯ
409
Kreps, D. 1990. “Corporate culture and economic theory,” in J.E.Alt and K.A. Shepsle (eds.) Perspectives on Positive Political Economics. Cambridge University Press, UK, pp. 90-143.
Kroeber, A. L. and Kluckhohn, C. 1963. Culture: A critical review of concepts and definitions. New York: Vintage Books.
Kumar, R. 1997. “The role of affect in negotiations: an integrative overview,” Journal of Applied Behavioral Science 33.i: 84-100.
Kumlin, S. and Rothstein, B. 2005. “Making and breaking social capital: the impact of welfare state institutions,” Comparative Political Studies 38.4: 339-365-
Kuran, T. 2003. “The Islamic commercial crisis: institutional roots of economic underdevelopment in the Middle East,” The Journal of Economic History 63(2): 414-447.
-----2009. “Explaining the economic trajectories of civilizations: the systemic approach,” Journal of Economic Behavior and Organization 71(3): 593-605.
Kwok, C.C.Y. and Tadesse, S. 2006a. “The MNC as an agent of change for hostcountry institutions: FDI and corruption,” Journal of International Business Studies 37: 767-785.
Kwok, C. and Tadesse, S. 2006b. “National culture and financial systems,” Journal of International Business Studies 37: 227-247.
La Ferrara, E. 2002. “Inequality and group participation: theory and evidence from rural Tanzania,” Journal of Public Economics 85.2: 235-273.
Lal, D. 1983. The Poverty of Development Economics. London: The Institute of Economic Affairs.
-----1985. “The misconceptions of ‘development economics’,” Finance and Development 22: 10-13.
-----1998. Unintended Consequences: The impact of factor endowments, culture, and politics on long run economic performance. Cambridge, MA: MIT Press.
Landes, D. 1998. The Wealth and Poverty of Nations. London: Abacus.
Lane, C. and Bachmann, R. 1998. Trust within and between Organizations. Oxford: Oxford University Press.
Lane, J.-E. and Ersson, S. 2005. Culture and Politics: A comparative approach. Aidershot: Ashgate.
La Porta, R., Lopez-de-Silanes, F. and Shleifer, A. 1999. “Corporate control around the world,” Journal of Finance 54: 471-517.
-----2008. “The economic consequences of legal origin,” Journal of Economic Literature 46.2: 285-332.
La Porta, R., Lopez-de-Silanes, F., Shleifer, A. and Vishny, R. 1997. “Legal determinants of external finance,” Journal of Finance 106: 1131-1150.
-----1998. “Law and finance,” Journal of Political Economy 106: 1113-1155.
-----1999- “The quality of government,” Journal of Law, Economics and Organization 15: 222-279.
-----2000. “Investor protection and corporate governance,” Journal of Financial Economics 58: 3-27.
Layard, R. 2005. Happiness: Lessons from a new science. New York: Penguin Press.
Lazear, E. 1999. “Culture and Language,” Journal of Political Economy 107: S95-126.
-----2000. “Economic imperialism,” Quarterly Journal of Economics 115(1): 99-146.
410	КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
Lee, К., Yang, G. andGraham, J, L. 2006. “Tension and trust in international business negotiations: American executives negotiating with Chinese executives,” Journal of International Business Studies 37: 623-641.
Lee, S. Y., Florida, R. and Acs, Z.J. 2004. “Creativity and entrepreneurship: a regional analysis of new firm formation,” Regional Studies 38.8: 879-891.
Leff, N. H. 1979. “Entrepreneurship and economic development: the problem revisited,” Journal of Economic Literature 17: 46-64.
Leiba-O’Sullivan, S. 1999. “The distinction between stable and dynamic cross-cultural competencies: implications for expatriate trainability,” Journal of International Business Studies 30.4: 709-725.
Leibenstein, H. 1968. “Entrepreneurship and development,” The American Economic Review (papers and proceedings) 58: 72-83.
Lele, P. and Siems, M. 2007a. “Shareholder protection,” CESifo DICE Report 1: 3-9-
2007b. “Shareholder protection: a leximetric approach,” Journal of Corporate Law Studies 7.1: 17-50.
Leung, K. 2006. “Editor’s introduction to the exchange between Hofstede and globe,” Journal of International Business Studies 37(6): 881.
Leung, K„ Bhagat, R. S., Buchan, N. R., Erez, M. and Gibson, С. B. 2005.
“Culture and international business: recent advances and their implications for future research,” Journal of International Business Studies 36: 357-378.
Levi-Strauss, C. 1966. The Savage Mind. Chicago, IL: University of Chicago Press.
-----1980 [1950]. Tristes Tropiques. Paris: Pion.
Levine, R. 2002. “Bank-based or market-based financial systems: which is better?” Journal of Financial Intermediation 11: 1-30.
Levine, R. and Zervos, S. 1998. “Stock markets, banks and economic growth,” American Economic Review 88.3: 537-558.
Levitt, S.D. and Dubner, S.J. 2005. Freakonomics: A rogue economist explores the hidden side of everything. London: Allen Lane.
Levy, Jr., M. 1962. “Some aspects of ‘individualism’ and the problem of modernization in China and Japan,” Economic Development and Cultural Change 10.3: 225-240.
-----1992. “Confucianism and modernization,” Society 29.4: 15-20.
Lewicki, R. J. and Bunker, В. B. 1996. “Developing and maintaining trust in work relationships,” in R. M. Kramer and T. R. Tyler (eds.) Trust in Organizations: Frontiers of theory and research. Thousand Oaks, CA: Sage, pp. 114-139.
Lewin, S. B. 1996. “Economics and psychology: lessons for our own day from the early twentieth century,” Journal of Economic Literature 34.2:1293-1323.
Lewis, D. 1969. Convention, A Philosophical Study. Cambridge, MA: Harvard University Press.
Li, A. and Cropanzano, R. 2009. “Do East Asians respond more/less strongly to organizational justice thanNorth Americans? Ameta analysis,” Journal of Management Studies 46.5: 787-805.
Li, C. 1997. “Confucian value and democratic value,” Journal of Value Inquiry 31(2): 183-194.
Li, J. and Guisinger, S. 1992. “The globalization of service multinationals in the triad regions: Japan, Western Europe and North America,” Journal of International Business Studies 23: 675-696.
Licht, A. 2001. “The mother of all path dependencies: toward a crosscultural theory of corporate governance systems,” Delaware Journal of Corporate Law 26: 147-205.
БИБЛИОГРАФИЯ
4п
-----2003. “The maximands of corporate governance: a theory of values and cognitive style,” European Corporate Governance Institute (ECGI) law working paper 16/2003: http://ssrn.com/abstract=46g8oi.
-----2008. “Social norms and the law: why peoples obey the law,” Review of Law & Economics 4.3: 715-750.
-----2010. “Entrepreneurial motivations, culture and the law,” in A. Freytag and R. Thurik (eds.) Entrepreneurship and Culture. Heidelberg: Springer, pp. 11-40.
Licht, A., Goldschmidt, C. and Schwartz, S. 2005. “Culture, law, and corporate governance,” International Review of Law and Economics 25: 229-255.
-----2007. “Culture rules: the foundations of the rule of law and other norms of governance,” Journal of Comparative Economics 35: 659-688.
Licht, A. and Siegel, J. I. 2006. “The social dimensions of entrepreneurship,” in M. Casson and B. Yeung (eds.) Oxford Handbook of Entrepreneurship. Oxford: Oxford University Press, pp. 511-539.
Lincoln, J., Olson, J. and Hanada, M. 1978. “Cultural effects on organizational structure: the case of Japanese firms in the United States,” American Sociological Review 43.6: 829-847.
Lindert, P. 1996. “What limits social spending?” Explorations in Economic History 33.1: 1-34.
Linsiey, P. and Shrives, P. 2009. “Mary Douglas, risk and accounting failures,” Critical Perspectives on Accounting 20: 492-508.
Lipsey, R. E. and Weiss, M. Y. 1981. “Foreign production and exports in manufacturing industries,” Review of Economics and Statistics 63: 488-494.
Lodge, G. and Vogel, E. 1987. Ideology and National Competitiveness: An analysis of nine countries. Boston, MA: Harvard University Press.
Loree, D. W. and Guisinger, S. 1995. “Policy and non-poiicy determinants of US equity foreign direct investment,” Journal of International Business Studies 26(2): 281-299.
Lucas, R. E. 1978. “On the size distribution of business firms,” Bell Journal of Economics 9: 508-523.
Luhmann, N. 1979. Trust and Power. Chichester: John Wiley and Sons.
-----1988. “Familiarity, confidence, trust,” in D. Gambetta (ed.) Trust. Making and breaking of cooperative relations. Oxford: Blackwell, pp. 94-107.
Lumpkin, G. T. and Dess, G. G. 1996. “Clarifying the entrepreneurial orientation construct and linking it to performance,” Academy of Management Review 21.1: 135-172.
Luttmer, E. 2001. “Group loyalty and the taste for redistribution,” Journal of Political Economy 109.3: 500-528.
Luttmer, E. and Singhal, M. 2008. “Culture, context, and the taste for redistribution,” NBER working papers 14268.
Lyman, S. and Douglass, W. 1973. “Ethnicity: strategies of collective and individual impression management,” Social Research 40: 344-365.
Lynn, R. 1991. The Secret of the Miracle Economy. Different national attitudes to competitiveness and money. London: The Social Affairs Unit.
Macintosh, R. 1998. “Global attitude measurement: an assessment of the World Values Survey postmaterialism scale,” American Sociological Review 63: 452-464.
Magnussen, P., Wilson, R.T., Zdravokovic, R., Zhou, J.X. and Westjohn, S. 2008. “Breaking the cultural clutter; a comparative assessment of multiple cultural and institutional frameworks,” International Marketing Review 25.2: 183-201.
412	КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
Malinowski, В. 1969 [1944]. A Scientific Theory of Culture and Other Essays. Oxford: Oxford University Press.
Mangeloja, E. 2005. “Economic growth and religious production efficiency,” Applied Economics 37.20: 2349-2359.
Mankiw, N.G., Romer, D. and Weil, D. 1992. “A contribution to the empirics of economic growth,” Quarterly Journal of Economics 107: 407-431.
Manski, C. F. 2000. “Economic analysis of social interactions,” Journal of Economic Perspectives 14.3: 115-136.
Markus, G. 1993. “Culture: the making and the make-up of a concept (an essay in historical semantics),” Dialectical Anthropology 18: 3-29.
Marwell, G. and Ames, R. 1981. "Economists free ride, does anyone else? Experiments on the provision of public goods IV,” Journal of Public Economics 15.3: 295-310.
Marx, K. 1859. “Zur Kritik der Poiitischen Okonomie,” in Marx and Engels (1962-68), Werke, Berlin: Dietz, 13: 1-160.
-----1978 [1867]. Het Kapitaal, Vol. 1. Translated by I. Lipschitz. Haarlem: De Haan.
Marx, K. and Engels, F. 1848. Manifest der Kommunistischen Partei, in Marx and Engels (1962-68), Werke, Berlin: Dietz, 4, 459-493.
Maseiand, R. 2006. Embedding Economics: the constitution of development and reform in Malaysia and the Philippines. Dissertation, Radboud University Nijmegen.
Maseiand, R. and Van Hoorn, A. 2009. “Explaining the negative correlation between values and practices: a note on the Hofstede-GLOBE debate,” Journal of International Business Studies 40.3: 527-532.
-----2010. “Values and marginal preferences in international business,” Journal of International Business Studies 41.8 (in press).
Maseiand, R. and Peil, J. 2008. “Assessing the new Washington pluralism from the perspective of the Malaysian model,” Third World Quarterly 29.6: 1175-1188.
Mauro, P. 1995. “Corruption and growth,” Quarterly Journal of Economics 110.3: 681-712.
Mauss, M. 1970 [1925]. The Gift: Forms and functions of exchange in archaic societies. Translated by Ian Cunnison. London: Routledge and Kegan Paul.
Mayer, R. C., Davis, J. H. and Schoorman, F. D. 1995. “An integrative model of organizational trust,” Academy of Management Review 20: 709-734.
Mazur, A. and Rosa, E. 1977. “An empirical test of McClelland’s ‘Achieving Society’ Theory,” Social Forces 55: 769-774.
McAllister, D.J. 1995. “Affect- and cognition-based trust as foundations for interpersonal cooperation in organizations,” Academy of Management Review 38: 24-59.
McCleary, R. and Barro, R. 2006. “Religion and economy,” Journal of Economic Perspectives 20.2: 49-72.
McClelland, D. 1961. The Achieving Society. Princeton, NJ, Toronto, New York: Van Nostrand.
-----1965. “A reply to Schatz’s critique,” Quarterly Journal of Economics 79: 242-245-
McClelland, D., Atkinson, J., Clark, R. and Lowell, E. 1953. The Achievement Motive. New York: Appleton-Century-Crofts Inc.
McCloskey, D. N. 1983. “The rhetoric of economics,” Journal of Economic Literature 21: 481-571.
БИБЛИОГРАФИЯ
413
-----1998. The Rhetoric of Economics. Madison, WI: University of Wisconsin Press.
McGowan, P. and Purkitt, H.E. 1979. Demystifying “National Character” in Black Africa: A comparative study of culture and foreign policy.
Denver, CO: Graduate School of International Studies, University of Denver.
McGrath, R. G. and MacMillan, I. 1992. “More like each other than anyone else? A cross cultural study of entrepreneurial perceptions,” Journal of Business Venturing 7: 419-429.
McGrath, R. G., MacMillan, I. and Scheinberg, S. 1992. “Elitists, risk-takers, and rugged individualists? An exploratory analysis of cultural differences between entrepreneurs and non-entrepreneurs,” Journal of Business Venturing 7: 115-135.
McKnight, D. H., Cummings, L. L. and Chervany, N. L. 1998. “Initial trust formation in new organizational relationships,” Academy of Management Review 23: 473-490.
McSweeney, B. 2002a. “Hofstede’s model of national cultural differences and their consequences: a triumph of faith —a failure of analysis,” Human Relations 55: 89-118.
-----2002b. “The essentials of scholarship: a reply to Hofstede,” Human Relations 55: 1363-1372.
Melitz, M. 2003. “The impact of trade on intra-industry reallocation and aggregate industry productivity,” Econometrica 71: 1695-1725.
Menger, C. 1969 [1883]. Untersuchungen fiber die Methode der Sozialwissen-schaften und der politischen Okonomie insbesondere, Ges. Werke. Vol. 2. Tubingen: Mohr.
Merritt, A. 2000. “Culture in the cockpit: do Hofstede’s dimensions replicate?” Journal of Cross Cultural Psychology 31: 283-301.
Merryman, J. H. 1985. The Civil Law Tradition. Stanford, CA: Stanford University Press.
Miller, A. S. and Mitamura, T. 2003. “Are surveys on trust trustworthy?” Social Psychology Quarterly 66.1: 62-70.
Miller, S. R. and Eden, L. 2006. “Local density and foreign subsidiary performance,” Academy of Management Journal 49.2: 341-356.
Mishler, W. and Rose, R. 2001. “What are the origins of political trust? Testing institutional and cultural theories in post communist societies,” Comparative Political Studies 34.1: 30-62.
Misztal, B.A. 1996. Trust in Modern Societies. Oxford: Blackwell.
Mitchell, R., Seawright, K. and Morse, E. 2000. “Cross cultural cognitions and the venture creation decision,” Academy of Management Journal 43.5: 974-993-
Mitchell, W. 1929. “Obituary,” The Economic Journal 39.156: 646-650.
Modigliani, F. and Miller, M. 1958. “The cost of capital, corporation finance, and the theory of investment,” American Economic Review 48: 261-297.
Moore, M. 1999. “Truth, trust andmarket transactions: what do we know?” Journal of Development Studies 36.1: 74-88.
Moorman, C., Zaltman, G. and Deshpandi, R. 1992. “Relationships between providers and users of market research: the dynamics of trust within and between organizations,” Journal of Marketing Research 29: 314-328.
Morgan, M. S. and Rutherford, M. 1998. From Interwar Pluralism to Postwar Neoclassicism. Durham: Duke University Press.
414
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
Morgeson, F. Р. and Hofmann, D. А. 1999. “The structure and function of collective constructs: implications for multi-level research and theory development,” Academy of Management Review 24: 249-265.
Morishima, M. 1982. Why Has Japan Succeeded? —Western technology and the Japanese ethos. Cambridge, UK: Cambridge University Press.
Morosini, R, Shane, S. and Singh, H. 1998. “National cultural distance and cross border acquisition performance,” Journal of International Business Studies 29: 137-158.
Morris, C.T. and Adelman, I. 1988. Comparative Patterns of Economic Development 1850-1914. Baltimore, MD: John Hopkins University Press.
Morris, M.H., Davis, D. L. and Allen, J.W. 1994. “Fostering corporate entrepreneurship: cross-cultural comparisons of the importance of individualism versus collectivism,” Journal of International Business Studies 25: 65-89.
Morris, M.W., Williams, K.Y., Leung, K., Larrick, R., Teresa-Mendoza, M., Bhatnager, D., Li, J., Kondo, M., Luo, J.L. and Hu, J.C. 1998. “Conflict management style: accounting for cross national differences,” Journal of International Business Studies 29.4: 729-748.
Murray, H.A. 1938. Explorations in Personality. New York: Oxford University Press.
Nash, M. 1964. “Social prerequisites to economic growth in Latin America and Southeast Asia,” Economic Development and Cultural Change 12.3: 225-242.
Nee, V. and Swedberg, R. (eds.) 2005. The Economic Sociology of Capitalism. Princeton, NJ and Oxford: Princeton University Press.
Negandhi, A. R. 1983. “Cross cultural management research: trend and future directions,” Journal of International Business Studies 14: 17-28.
Nehrt, L., Truitt, F. and Wright, R. 1970. International Business Research: Past, present and future. Indiana University Graduate School of Business.
Newburry, W. and Yakova, N. 2006. “Standardization preferences: a function of national culture, work interdependence and local embeddedness,” Journal of International Business Studies 37: 44-60.
Ngo, H., Turban, D., Lau, C. and Lui, S. 1998. “Human resource practices and firm performance of multinational corporations: influences of country of origin,” International Journal of Human Resource Management 9: 632-652.
Nocke, V. and Yeaple, S. 2007. “Cross-border mergers and acquisitions vs. greenfield foreign direct investment: the role of firm heterogeneity,” Journal of International Economics 72.2: 336-365.
Noland, M. 2005. “Religion and economic performance,” World Development 33(8)- 1215-1232.
Noorderhaven, N., Thurik, R., Wennekers, A. and Van Stel, A. 2004. “The role of dissatisfaction and per capita income in explaining selfemployment across 15 European countries,” Entrepreneurship Theory and Practice 28.5: 447-466.
Nooteboom, B. 2002. Trust. Cheltenham: Edward Elgar.
North, D. 1973. The Rise of the Western World: A new economic history. Cambridge, UK: Cambridge University Press.
-----1981. Structure and Change in Economic History. New York: Norton.
-----1990. Institutions, Institutional Change and Economic Performance. Cambridge, UK: Cambridge University Press.
-----1992. “Institutions, ideology and economic performance,” CATO Journal 11: 477-499-
-----2005. Understanding the Process of Economic Change. Princeton, NJ: Princeton University Press.
БИБЛИО Г РАФ И Я
44
Nuyen, А.Т. 1999. “Chinese philosophy and western capitalism,” Asian Philosophy 9.1: 71-80.
O’Grady, S. and Lane, H.W. 1996. “The psychic distance paradox,” Journal of International Business Studies 27.2: 309-333.
OECD. 1998. Fostering Entrepreneurship. Paris: OECD.
-----2000. OECD Employment Outlook. Paris: OECD.
Olson, M. 1982. The Rise and Decline of Nations. New Haven, CT: Yale University Press.
Ostrom, E. 2005. Understanding Institutional Diversity. Princeton, NJ: Princeton University Press.
Ostrom, E. and Walker, J. 2003. Trust and Reciprocity: Interdisciplinary lessons from experimental research. New York: Russell Sage Foundation.
Ostwald, W. 1907. “The modern theory of energetics,” The Monist 17: 481-515.
Owen, A. and Videras, J. 2009. “Reconsidering social capital: a latent class approach,” Empirical Economics 37: 555-582.
Pantulu, J. and Poon, J. 2003. “Foreign direct investment and international trade: evidence from the US and Japan,” Journal of Economic Geography 3: 241-259.
Pareto, V. 1972 [1906]. Manual of Political Economy. London: Macmillan.
Patten, C. 1996. “Asian values and Asian success,” Survival 38(2): 5-12.
Paxton, P. 1999. “Is social capital declining in the United States? A multiple indicator assessment,” American Journal of Sociology 105: 88-127.
-----2002. “Social capital and democracy: an interdependent relationship,” American Sociological Review 67: 254-277.
Peil, J. 1999. Adam Smith and Economic Science: A methodological reinterpretation. Cheltenham and Northampton: Edward Elgar.
Pellegrini, E. K. and Scandura, T. A. 2006. “Lead member exchange (LMX), paternalism, and delegation in the Turkish business culture: an empirical investigation,” Journal of International Business Studies 37: 264-279.
Penrose, E. 1959. The Theory of theGrowth of the Firm. Oxford: Blackwell.
Peterson, R. and Jolibert, A. 1995. “A meta-analysis of country-of-origin effects,” Journal of International Business Studies 26.4: 883-900.
Petterson, T. 2006. “Religion in contemporary society: eroded by human wellbeing, supported by cultural diversity,” Comparative Sociology 5.2-3: 231-257-
Peukert, H. 2001. “On the origins of modern evolutionary economics: the Veblen legend after 100 years,” Journal of Economic Issues 35.3: 543~555-
Pillai, R., Scandura, T. A. and Williams, E.A. 1999. “Leadership and organizational justice: similarities and differences across cultures,” Journal of International Business Studies 30.4: 763-779.
Platteau, J. P. 1994. “Behind the market stage, where real societies exist, Part I: the role of public and private order institutions,” Journal of Development Studies 30.3: 533-577.
-----2000. Institutions, Social Norms and Economic Development. Amsterdam: Harwood Academic Publishers and Routledge.
-----2009. “Institutional obstacles to African economic development: state, ethnicity, and custom,” Journal of Economic Behavior and Organization 71(1): 669-689.
Polanyi, K. 1957. Trade and Market in the Early Empires. Glencoe, IL: Free Press. ---—1975 [r944]- The Great Transformation. New York: Octagon Books.
-----1977- The Livelihood of Man. New York, London: Academic Press.
416	КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
Pollak, R.A. 1976. “Interdependent preferences,” The American Economic Review 66.3: 309-320.
Popkin, S. L. 1979. The Rational Peasant: The political economy of rural society Vietnam. Berkeley, CA: University of California Press.
Poterba, J. 1997. “Demographic structure and the political economy of public education,” Journal of Policy Analysis and Management 16.1: 48-66.
Pothukuchi, V, Damanpour, F., Choi, J., Chen, С. C. and Park, S. H. 2002.
“National and organizational culture differences and international joint venture performance,” Journal of International Business Studies 33: 243-265.
Potter, D. M. 1962. “Review of the Achieving Society,” Business History Review 36: 470-473-
Priddat, В. P. 1997. “Intention and failure of W. Roscher’s Historical Method of national economics,” in P. Koslowski (ed.) The Theory of Ethical Economics in the Historical School, Berlin, Heidelberg, New York, Tokyo: Springer, pp. 15-35.
Pryor, F. L. 2005. “National values and economic growth.” American Journal of Economics and Sociology 64.2: 451-483.
-----2008. “Culture rules: a note on economic systems and values,” Journal of Comparative Economics 36: 510-515.
Puranam, P. and Vanneste, B. 2009. “Trust and governance: untangling a tangled web,” Academy of Management Review 34.1: 11-31.
Purda, L. 2008. “Risk perception and the financial system,” Journal of International Business Studies 39: 1178-1196.
Putnam, R. 2000. Bowling Alone: The collapse and revival of American community. New York: Simon and Schuster.
Putnam, R., Leonardi, R. and Nanetti, R.Y. 1993. Making Democracy Work. Princeton, NJ: Princeton University Press.
Rainer, H. and Siedler, T. 2009. “Does democracy foster trust?” Journal of Comparative Economics 37: 251-269.
Rajan, R. and Zingales, L. 1998. “Financial dependence and growth,” American Economic Review 88.3: 559-586.
-----2003. “The great reversals: the politics of financial development in the twentieth century,” Journal of Financial Economics 69(1): 5-50.
Ralston, D. A., Gustafson, D.J., Mainiero, L. and Umstot, D. 1993. “Strategies of upward influence: a cross-national comparison of Hong Kong and American managers,” Asia Pacific Journal of Management 10.2: 157-175.
Rao, A. and Hashimoto, K. 1996. “Intercultural influence: a study of Japanese expatriate managers in Canada,” Journal of International Business Studies 27: 443-466.
Rauch, A. and Frese, M. 2000. “Psychological approaches to entrepreneurial success. A general model and an overview of findings,” in C. L. Cooper and I.T. Robertson (eds.) International Review of Industrial and Organizational Psychology. Chichester: Wiley, pp. 101-142.
Ren, H. and Gray, B. 2009. “Repairing relationship conflict: how violation types and culture influence the effectiveness of restoration rituals,” Academy of Management Review 34.1: 105-126.
Reus, T. and Laffont, B. 2009. “The double edged sword of cultural distance in international acquisitions,” Journal of International Business Studies 40.8: 1298-1316.
Reynolds, P., Bygrave, W., Autio, E. and Hay, M. 2002. Global Entrepreneurship Monitor; executive report. Wellesley, MA: Babson College, Kauffman Foundation and London Business School.
БИБЛИОГРАФИЯ
417
Ricks, D.A. 1985. “International business research: past, present and future,” Journal of International Business Studies 16.2: 1-4.
Ring, P. S. and Van de Ven, A. 1992. “Structuring cooperative relationships between organizations,” Strategic Management Journal 13: 483-498.
Robbins, D. K„ Pantuosco, L. J., Parker, D. F. and Fuller, В. K. 2000. “An empirical assessment of the contribution of small business employment to US state economic performance,” Small Business Economics 15: 293-302.
Robbins, L. 1932. An Essay on the Nature and Significance of Economic Science. London: Macmillan.
Robinson, W. S. 1950. “Ecological correlations and the behavior of individuals,” American Sociological Review 15: 351-357.
Rodrik, D., Subramanian, A. and Trebbi, F. 2004. “Institutions rule: the primacy of institutions over geography and integration in economic development,” Journal of Economic Growth 9.2: 131-165.
Roe, M. 1998. “Comparative corporate governance,” in P. Newman (ed.) Palgrave Dictionary on Law and Economics. London: Palgrave, pp. 339-346.
-----2003. Political Determinants of Corporate Governance: Political context, corporate impact. New York: Oxford University Press.
Roland, G. 2004. “Understanding institutional change: fast-moving and slow-moving institutions,” Studies in Comparative Institutional Development 38: 109-131.
Root, F. R. 1998. Entry Strategies for International Markets (2nd edn.). San Francisco, CA: Jossey-Bass Publishers.
Roscher, W. 1918 [i854].Grundlagen derNationalokonomie. Stuttgart and Berlin: Gotta’sche Buchhandlung Nachfolger.
Rose, A. K. 2004. “Do we really know that the WTO increases trade?” American Economic Review 94.1: 98-114.
Rosen, S. 1997. “Austrian and neoclassical economics: any gains from trade?” Journal of Economic Perspectives 11: 139-152.
Rosenberg, M. 1956. “Misanthropy and political ideology,” American Sociological Review 21: 690-695.
Ross, D. 1991. The Origins of American Social Science. Cambridge, UK: Cambridge University Press.
Rostow, W. i960. The Stages of Economic Growth. Cambridge, UK: Cambridge University Press.
Roth, A., Prasnikar, V, Okuno-Fujiwara, M. and Zamir, S. 1991. “Bargaining and market behavior in Jerusalem, Ljubljana, Pittsburgh, and Tokyo: an experimental study,” American Economic Review 81:1068-1095.
Roth, F. 2009. “Does too much trust hamper economic growth?” Kyklos 62.1: 103-128.
Roth, P. 1989. “Ethnography without tears,” Current Anthropology 30.5: 555-5б9-
Rosenstein-Rodan, P. 1943. “Problems of industrialisation of Eastern and South-Eastern Europe,” The Economic Journal 53: 202-211.
Rothstein, B. 2003. “Social capital, economic growth and quality of government: the causal mechanism,” New Political Economy 8.1: 49-73.
References 359 Rothstein, B. and Uslaner, E. 2005. “All for all; equality, corruption and social trust,” World Politics 58: 41-72.
Rotter, J. B. 1966. “Generalised expectancies for internal versus external control of reinforcement,” Psychological monographs: general and applied 80: 609.
418	КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
Rousseau, D., Sitkin, S. В., Burt, R. S. and Camerer, C. 1998. “Introduction to special topic forum: not so different after all: a cross discipline view of trust,” Academy of Management Review 23: 393-404.
Roy, W. G. 1997. Socializing Capital: The rise of the large industrial corporation in America. Princeton, NJ: Princeton University Press.
Rubin, J. 1963. “Review of The Achieving Society,” The Journal of Economic History 23: 118-121.
Rubinstein, A. 2006. “Discussion of behavioral economics at the World Congress of the Econometric Society 2005,” downloaded and accessed on March 3, 2008 at www.arielrubinstein.tau.ac.il/papers/behavioral-economics.pdf
Ruckman, K. 2004. “Mode of entry into a foreign market: the case of U. S. mutual funds in Canada,” Journal of International Economics 62: 417-432.
Rugman, A. M. and Verbeke, A. 2004. “A perspective on regional and global strategies of multinational enterprises,” Journal of International Business Studies 35(1): 3-19.
-----2007. “Liabilities of regional foreignness and the use of firm-level versus country-level data, a response to Dunning et al. (2007),” Journal of International Business Studies 38: 200-205.
Rutherford, M. 2001. “Institutional economics: then and now,” Journal of Economic Perspectives 15(3): 173-194-
Sahlins, M. 1976. Culture and Practical Reason. Chicago, IL: Chicago University Press.
Said, E. 1995 [1978]. Orientalism. London: Penguin.
Sako, M. 1992. Prices, Quality and Trust: Interfirm relations in Britain and Japan. Cambridge, UK: Cambridge University Press.
Sala-i-Martin, X. 1997. “I just ran two million regressions,” The American Economic Review 87(2): 178-183.
Samiee, S. 1994. “Customer evaluation of products in a global market,” Journal of International Business Studies 25.3: 579-604.
Samuelson, L. 2005. “Foundations of human sociality: a review essay,” Journal of Economic Literature 43: 488-497.
Saxenian, A. L. 1994. Regional Advantage: Culture and competition in Silicon Valley and Route 128. Cambridge, MA: Harvard University Press.
Schatz, S. P. 1965. “Achievement and economic growth: a critique,” Quarterly Journal of Economics 79: 234-241.
-----1971. “N achievement and economic growth: a critical appraisal,” in P. Kilby (ed.) Entrepreneurship and Economic Development. New York: Free Press.
Schere, J. 1982. “Tolerance for ambiguity as a discriminating variable between entrepreneurs and managers,” Proceedings of the Academy of Management 42: 404-408.
Schmitz, J. A. 1989. “Imitation, entrepreneurship, and long-run growth,” Journal of Political Economy 97: 721-739.
Schneider, G., Plumper, T. and Baumann, S. 2000. “Bringing Putnam to the European regions, on the relevance of social capital for economic growth,” European Urban and Regional Studies 7.4: 307-317.
Schneider, S. C. and De Meyer, A. 1991. “Interpreting and responding to strategic issues: the impact of national culture,” Strategic Management Journal 12: 307-320.
Schuler, R., Dowling, P. and De Cieri, H. 1993. “An integrative framework of strategic international human resource management,” The International Journal of Human Resource Management 5.3: 717-764.
БИБЛИОГРА ФИ Я
419
Schuler, R. S. and Rogovsky, N. 1998. “Understanding compensation practice variations across firms: the impact of national culture,” Journal of International Business Studies 29.1: 159-177.
Schultz, T. 1975. Economics of the Family: Marriage, children, and human capital. Chicago, IL: University of Chicago Press.
Schumpeter, J. A. 1908. Das Wesen und der Hauptinhalt der theoretischen Na-tionalokonomie. Munich and Leipzig: Duncker und Humblot.
-----1909. “On the concept of social value,” Quarterly Journal of Economics 23(2): 24-232.
-----1934. The Theory of Economic Development. Cambridge, MA: Harvard University Press.
-----1951. “Change and the entrepreneur,” in R. V. Clemence (ed.) Essays of J. A. Schumpeter. Reading, MA: Addison-Wesley.
-----1954 [1920]. “Max Webers Werk,” in Dogmenhistorische und biographis-che Aufsatze. Tubingen: J. С. B. Mohr: pp. 108-117.
-----1955. History of Economic Analysis. London: George Allen & Unwin Ltd.
Schwartz, S.H. 1994. “Beyond individualism/collectivism: new cultural dimensions of values,” in U. Kim, H. C.Triandis, C. Kagit^ibasi, S.C.Choi and G.Yoon (eds.) Individualism and Collectivism: Theory, method, and applications. Thousand Oaks, CA: Sage, pp. 85-119.
-----1999. “A theory of cultural values and some implications for work,” Applied Psychology, an International Review 48.1: 12-47.
-----2004. “Mapping and interpreting cultural differences around the world,” in H. Vinken, J. Soeters and P. Ester (eds.) Comparing Cultures. Leiden: Brill Academic Publishers, pp. 43-73.
-----2006. “A theory of cultural value orientations: explication and applications,” Comparative Sociology 5.2-3: 137-182.
Schwartz, S.H. and Sagie, G. 2OOO. “Value consensus and importance: a cross national study,” Journal of Cross Cultural Psychology 31: 465-497.
Schwarz, M. and Thompson, M. 1990. Divided We Stand: Redefining politics, technology and social choice. Hemel Hempstead: Harvester Wheatsheaf.
Schweder, R. A. 2001. “Culture: contemporary views,” in N.J.Smelser and P. B. Baltes (eds.) International Encyclopedia of the Social and Behavioral Sciences. Amsterdam: Elsevier.
Scott-Marshall, R. and Boush, D. M. 2001. “Dynamic decision making: a cross cultural comparison of U. S. and Peruvian export managers,” Journal of International Business Studies 32.4: 873-893.
Sekaran, U. 1983. “Methodological and theoretical issues and advancements in cross-cultural research,” Journal of International Business Studies 14.2: 61-УЗ-
Seligman, A. 1997. The Problem of Trust. Princeton, NJ: Princeton University Press.
Sennett, R. 2006. The Culture of the New Capitalism. New Haven, CT and London: Yale University Press.
Sen, A. 2006. Identity and Violence: The illusion of destiny. New York and London: W. W. Norton & Company.
Sent, E.-M. 2005. The Science of Economics, The Economics of Science. Inaugural Lecture, Radboud University Nijmegen, The Netherlands.
Sethi, D., Guisinger, S.E., Phelan, S.E. and Berg, D. M. 2003. “Trends in foreign direct investment flows: a theoretical and empirical analysis,” Journal of International Business Studies 34.4: 315-326.
420
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
Sexton, D. L. and Bowman, N. 1985. “The entrepreneur: a capable executive and more,” Journal of Business Venturing 1.1: 129-140.
Shane, S. 1992. “Why do some societies invent more than others?” Journal of Business Venturing 7: 29-46.
-----1993- “Cultural influences on national rates of innovation,” Journal of Business Venturing 8: 59-73.
-----1994- “The effect of national culture on the choice between licensing and direct foreign investment,” Strategic Management Journal 15.8: 627-642.
-----2003. A General Theory of Entrepreneurship. Aidershot: Edward Elgar.
Shenkar, O. 2001. “Cultural distance revisited: towards a more rigorous conceptualization and measurement of cultural differences,” Journal of International Business Studies 32.3: 519-535.
-----2004. “One more time: international business in a global economy,” Journal of International Business Studies 35: 161-171.
Shleifer, A. and Vishny, R. W. 1997. “A survey of corporate governance,” Journal of Finance 52.2: 737-783.
Siegel, J. I., Licht, A. and Schwartz, S.H. 2008a. “Egalitarianism, cultural distance and FDI: a new approach.” Working paper SSRN.com/abstract=9573o6 (version January 2, 2008).
-----2008b. “Egalitarianism, and international investment.” Working paper SSRN.com/abstract=899o82 (version September 19, 2008).
Siems, M. 2005. “Numerical comparative law: do we need statistical evidence in law in order to reduce complexity?” Cardozo Journal of International and Comparative Law 13: 521-540.
Silver, B. and Dowley, K. 2000. “Measuring political culture in multiethnic societies: reaggregating the World Values Survey,” Comparative Political Studies 33: 517~55°-
Simmel, G. 1950. The Sociology of Georg Simmel. Translated and edited by K. Wolff. Glencoe, IL: The Free Press.
Simon, D.G. and Lane, P.J. 2004. “A model of cultural differences and international alliance performance,” Journal of International Business Studies 35: 306-319.
Sivakumar, K. and Nakata, C. 2001. “The stampede toward Hofstede’s framework: avoiding the sample design pit in cross-cultural research,” Journal of International Business Studies 32.3: 555-574.
Slangen, A. H.L. 2006. “National cultural distance and initial foreign acquisition performance: the moderating effect of integration,” Journal of World Business 41.2: 161-170.
Slangen, A. H.L. and Beugelsdijk, S. 2010. “The impact of institutional hazards on foreignmultinational activity: a contingency perspective,” Journal of International Business Studies 41: 980-995.
Slangen, A. H.L., Beugelsdijk, S. and Hennart, J. F. 2007. “Does national cultural distance really reduce trade flows? An examination of arm’s length US exports and foreign affiliate sales.” Paper presented at the Academy of International Business (AIB) Conference 2006, Atlanta.
Slangen, A. H.L. and Hennart, J.F. 2007. “Greenfield versus acquisition: a review of the empirical foreign establishment mode literature,” Journal of International Management 13.4: 403-429.
Smelser, N. and Swedberg, R. (eds.) 1994. Handbook of Economic Sociology. Princeton, NJ: Princeton University Press.
Smith, A. 1976 [1759]. The Theory of Moral Sentiments. Edited by D. Raphael and A. Macfie. Oxford: Oxford University Press.
БИБЛИОГРАФИЯ
421
-----1999 [1776]. The Wealth of Nations (ed. by A. Skinner) London: Penguin.
Smith, P. 2006. “When elephants fight, the grass gets trampled: the GLOBE and Hofstede projects,” Journal of International Business Studies 37: 915-921.
Smith, P. and Bond, M. 1998. Social Psychology across Cultures. London: Prentice Hall Europe.
Smith, P., Bond, M. and Kagitcibasi, C. 2006. Understanding Social Psychology across Cultures: Living and working in a changing world. London: Sage.
Smith, T. W. 1997. “Factors relating to misanthropy in contemporary American society,” Social Science Research 26: 170-196.
Snijders, T. and Bosker, R. 1999. Multi Level Analysis. Thousand Oaks, CA: Sage.
Sobel, J. 2002. “Can we trust social capital?” Journal of Economic Literature 40: 139-154-
Soltow, J. H. 1968. “The entrepreneur in economic history,” The American Economic Review (papers and proceedings) 58: 84-92.
Sondergaard, M. 1994. “Hofstede’s consequences: a study of reviews, citations and replications,” Organization Studies 15.3: 447-456.
Spence, J.T. 1985. “Achievement American style: the rewards and costs of individualism,” American Psychologist 40: 1285-1295.
Spickard, J. V. 1989. “A guide to Mary Douglas’s three versions of Grid/Group Theory,” Sociological Analysis 50.2: 151-170.
Spolaore, E. and Wacziarg, R. 2006. “The diffusion of development.’’NBER working paper 12153, Cambridge, MA: NBER.
Srivastava, R. K. and Green, R. T. 1986. “Determinants of bilateral trade flows,” Journal of Business 59.4: 623-640.
Stanczak, G. 2006. “Strategic ethnicity: the construction of multi-racial/multi-ethnic religious community,” Ethnic and Racial Studies 29.5: 856-881.
Stanfield, J. 1998. “Polanyi, Karl,” in J. Davis, D.W. Hands and U. Maeki (eds.) Handbook of Economic Methodology. Cheltenham and Northampton: Edward Elgar, pp. 366-368.
Steensma, K., Marino, L. and Weaver, M. 2000. “Attitudes towards cooperative strategies: a cross cultural analysis of entrepreneurs,” Journal of International Business Studies 31.4: 591-609.
Stevenson, H. H. and Jarillo, J. C. 1990. “A paradigm of entrepreneurship: entrepreneurial management,” Strategic Management Journal 11: 17-27.
Stewart-Black, J. and Gregersen, H. B. 1991. “The other half of the picture: antecedents of spouse cross-cultural adjustment,” Journal of International Business Studies 22.3: 461-477.
Stigler, G.J. and Becker, G. 1977. “De Gustibus non est Disputandum,” American Economic Review 67.2: 76-90.
Stolle, D. and Rochon, T. 1998. “Are all associations alike? Member diversity, associational type and the creation of social capital,” American Behavioral Scientist 42: 47-65.
Stulz, R. M. and Williamson, R. 2003. “Culture, openness, and finance,” Journal of Financial Economics 70: 313-349.
Suarez-Villa, L. 1989. The Evolution of Regional Economies: Entrepreneurship and regional change. London: Praeger.
Subramanian, A. and Wei, S.J. 2007. “The WTO promotes trade, strongly but unevenly,” Journal of International Economics 72.1: 151-175.
Suddle, K., Beugelsdijk, S. and Wennekers, S. 2006. “Entrepreneurial culture as determinant of nascent entrepreneurship,” SCALES paper EIM Zoetermeer, available at www.eim.net/pdf-ez/N200519.pdf.
422
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
------2010. “Entrepreneurial culture as a determinant of nascent entrepreneurship,” in R. Thurik and A. Freytag (eds.) Entrepreneurship and Culture. Heidelberg, Dordrecht, London and New York: Springer, pp. 227-244.
Summers, R. and Heston, A. 1991. “The Penn World Table (Mark 5): an expanded set of international comparisons, 1950-1988,” Quarterly Journal of Economics 106(2): 327-368.
Sunderland, P., Taylor, E. and Denny, R. 2004. “Being Mexican and American: negotiating ethnicity in the practice of market research,” Human Organization 63.3: 373-38о.
Swank, D. 1996. “Culture, institutions, and economic growth: theory, recent evidence, and the role of communitarian polities,” American Journal of Political Science 40.3: 660-679.
Tabellini, G. 2007a. “Institutions and culture,” Presidential lecture European Economic Association (eea), Budapest meeting, August 30.
——2007b. “Culture and institutions: economic development in the regions of Europe,” Working paper IGIER Bocconi University (version April 2007, first version 2005).
------2008a. “The scope of cooperation: values and incentives,” Quarterly Journal of Economics 123.3: 905-950.
------2008b. “Institutions and culture,” Journal of the European Economic Association 6.2/3: 255-294.
Tang, L. and Koveos, P. E. 2008. “A framework to update Hofstede’s cultural value indices: economic dynamics and institutional stability,” Journal of International Business Studies 39: 1045-1063.
Tarrow, S. 1996. “Making social science work across space and time: a critical reflection on Robert Putnam’s Making Democracy Work,” The American Political Science Review 90: 389-398.
Temple, J. 1999. “The new growth evidence,” Journal of Economic Literature 37: 112-156.
Thaler, R. 1991. Quasi Rational Economics. New York: Russell Sage Foundation.
------1992. The Winner’s Curse: Paradoxes and anomalies of economic life. New York: Free Press.
------(ed.). 1993. Advances in Behavioral Finance. New York: Russell Sage Foundation.
----—2000. “From homo economicus to homo sapiens,” Journal of Economic Perspectives 14(1): 133-141.
—-----(ed.). 2005. Advances in Behavioral Finance. Princeton, Princeton Uni-
versity Press.
The Economist. 1992. “The resumption of history,” The Economist 325.7791: 67-69.
------2009. “What went wrong with economics?” The Economist 392.8640:11-12.
Thomas, A. S. and Mueller, S.L. 2000. “A case for comparative entrepreneur-ship: assessing the relevance of culture,” Journal of International Business Studies 31(2): 287-301.
Thomas, D. C. and Au, K. 2002. “The effect of cultural differences on behavioral responses to low job satisfaction,” Journal of International Business Studies 33(2): 309-326.
Thompson, M., Ellis, R. and Wildavsky, A. 1990. Cultural Theory. Boulder, CO, San Francisco, CA and Oxford: Westview Press.
Thurik, R. and Grilo, I. 2007. “Determinants of entrepreneurial engagement levels in Europe and the us.” Jena: Max Planck Institute of Economics working paper 0207.
БИБЛИОГРАФИЯ
423
Tihanya, L., Griffith, D.A. and Russell, C. J. 2005. “The effect of cultural distance on entry mode choice, international diversification and MNE performance,” Journal of International Business Studies 36.3: 270-283.
Tilman, R. 2004. “Karl Mannheim, Max Weber, and the problem of social rationality in Thorstein Veblen,” Journal of Economic Issues 38.1: 155-172.
Timmons, J.A. 1978. “Characteristics and role demands of entrepreneurship,” American Journal of Small Business 3: 5-17.
Tinbergen, J. 1962. Shaping the World Economy. New York: Twentieth Century Fund.
Tinsley, C.H. and Pillutla, M.M. 1998. “Negotiating in the United States and Hong Kong,” Journal of International Business Studies 29.4: 711-728.
Todd, E. 1985. The Explanation of Ideology: Family structures and social systems. Oxford, New York: Blackwell.
Tomlinson, E. C. and Mayer, R. C. 2009. “The role of causal attribution dimensions in trust repair,” Academy of Management Review 34.1: 85-104.
Tonnies, F. 2001 [1887]. Community and Civil Society [Gemeinschaft und Gesellschaft], translated by Hollis and edited by Harris, Cambridge.
Torsvik, G. 2000. “Social capital and economic development: a plea for the mechanisms,” Rationality and Society 12.4: 451-476.
Triandis, H. 1972. The Analysis of Subjective Culture. New York: Wiley-Inter-science.
-----1995- Culture and Social Behavior. New York: McGraw-Hill.
Trompenaars, F. 1994. Riding the Waves of Culture: Understanding diversity in global business. Burr Ridge, IL: Irwin.
Tyior, E. 1924 [1871]. Primitive Culture; 2 Vols (7th edn.). New York: Brentano’s.
Ueno, S. and Sekaran, U. 1992. “The influence of culture on budget control practices in the USA and Japan: an empirical study,” Journal of International Business Studies 23.4: 659-694.
Uhlaner, L. and Thurik, R. 2007. “Postmaterialism influencing total entrepreneurial activity across countries,” Journal of Evolutionary Economics 17: 161-185.
Uslaner, E. M. 2002. The Moral Foundations of Trust. Cambridge, UK: Cambridge University Press.
—----2008. “The foundations of trust: macro and micro,” Cambridge Journal of
Economics 32: 289-294.
Uzzi, B. 1996. “The sources and consequences of embeddedness for the economic performance of organizations: the network effect,” American Sociological Review 61: 674-698.
Van de Vijver, E, Van Hemert, D. and Poortinga, Y. (eds.) 2008. Multilevel Analysis of Individuals and Cultures. New York: Psychology Press.
Van Mesdag, M. 2000. “Culture-sensitive adaptation or global standardization—the duration-of-usage hypothesis,” International Marketing Review 17.r. 74-84-
Van Oorschot, W., Arts, W. and Gelissen, J. 2006. “Social capital in Europe: measurement and social and regional distribution of a multifaceted phenomenon,” Acta Sociologica 49.2: 149-165.
Van Oudenhoven, J. P. 2001. “Do organizations reflect national cultures? A 10-na-tion study,” International Journal of Intercultural Relations 25: 89-107.
Van Stel, A., Carree, M. and Thurik, R. 2005. “The effect of entrepreneurial activity on national economic growth,” Small Business Economics 24: 311-321.
Veblen, T. 1909. “The limitations of marginal utility,” Journal of Political Economy 17.9: 620-636.
424
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
-----1994 [1899]. Theory of the Leisure Class: An economic study in the evolution of institutions. London: Penguin Classics UK.
-----1998 [1898]. “Why is economics not an evolutionary science?” Cambridge Journal of Economics 22: 403-414.
Veenhoven, R. 2000. “Wellbeing in the welfare state: level not higher, distribution not more equitable,” Journal of Comparative Policy Analysis 2.1: 91-125.
Verlegh, P. and Steenkamp, J.B. 1999. “A review and meta analysis of country-of-origin research,” Journal of Economic Psychology 20.5: 521-546.
Voltaire. 1963 [1756]. Essai sur les moeurs et 1’esprit des nations et sur les princi-paux faits de 1’histoire depuis Charlemagne jusqu’i Louis XIII. Paris: Clas-siques Garnier.
Wagner, J. and Sternberg, R. 2002. “Personal and regional determinants of entrepreneurial activities: empirical evidence from the REM Germany.” IZA Discussion paper 624, Bonn, Germany.
Waldman, D. A. and 35 co-authors. 2006. “Cultural and leadership predictors of corporate social responsibility values of top management: a GLOBE study of 15 countries,” Journal of International Business Studies 37: 823-837.
Wallerstein, I. i960 “Ethnicity and national integration,” Cahiers d’etudes af-ricaines 1.3: 129-139.
Wallis, W. 1930. Culture and Progress. New York: Whittlesey House.
Wang, L. and Gordon, P. 2007. “Trust and institutions: a multi level analysis,” working paper, mimeo.
Weber, M. 1908. “Die Grenznutzlehre und das psychophysische Grundgesetz,” Archiv fair Sozialwissenschaft und Sozialpolitik 27.2: 546-558.
-----1921. Economy and Society. New York: Bedminster Press.
-----1989. Die Wirtschaftsethik der Weltreligionen Konfuzianismus und Tao-ismus; Schriften 1915-1920, Tubingen: Mohr.
-----1992 [1930]. The Protestant Ethic and the Spirit of Capitalism. Translated by T. Parsons. London, New York: Routledge.
-----2005. Die Wirstschaftsethik der Weltreligionen: Das Antike Judentum: Schriften und Reden 1911-1920 (hrsg. von Eckart Otto), Tubingen: Mohr.
Weick, К. E. and Quinn, R. E. 1999. “Organizational change and development,” Annuals Review of Psychology 50: 361-386.
Weil, D. 2009. Economic Growth (2nd edn.). Boston, MA: Pearson, Addison Wesley.
Weisskopf, W. A. 1962. “Review of The Achieving Society,” Journal of Political Economy 70: 311-313.
Wennekers, S. 2006. Entrepreneurship at country level: economic and noneconomic determinants. Erasmus Research Institute for Management (ERIM), Dissertation Rotterdam University.
Wennekers, S., van Stel, A., Thurik, R. and Reynolds, P. 2005. “Nascent entrepreneurship and the level of economic development,” Small Business Economics 24: 293-309.
Wennekers, S. and Thurik, R. 1999. “Linking entrepreneurship and economic growth,” Small Business Economics 13: 27-55.
Whiteley, P. 2000. “Economic growth and social capital,” Political Studies 48: 443-466.
Whitrow, G. 1988. Time in History: The evolution of our general awareness of time and temporal perspective. Oxford: Oxford University Press.
Wiener, M.J. 1981. English Culture and the Decline of the Industrial Spirit, 1850-1980. Cambridge, UK: Cambridge University Press.
БИБЛИОГРА ФИ Я
425
Wigger, A. and Nolke, А. 2007. “Enhanced roles of private actors in EU business regulation and the erosion of Rhenish capitalism: the case of antitrust enforcement,” Journal of CommonMarket Studies 45.2: 487-513.
Wildavsky, A. 1987. “Choosing preferences by constructing institutions: a cultural theory of preference formation,” The American Political Science Review 81.1: 4-21.
Williamson, О. E. 1975. Markets and Hierarchies, Analysis and Antitrust Implications. New York: Free Press.
------1985. The Economic Institutions of Capitalism. New York: Free Press.
-----1993- “Calculativeness, trust and economic organization,” Journal of Law and Economics 36: 453-486.
-----1998. “Transaction cost economics: how it works; where it is headed,” De Economist — Quarterly Review of the Royal Netherlands Economic Association 146: 23-58.
-----2000. “The new institutional economics: taking stock, looking ahead,” Journal of Economic Literature 38: 595-613.
Winterbottom, M.R. 1953. The relation of childhood training in independence to achievement motivation. Dissertation, University of Michigan.
Wolf, E.R. 1999. Envisioning Power: Ideologies of Dominance in Crisis. Berkeley, Los Angeles, CA, London; University of California Press.
Wong, P. K., Yuen, P. H. and Erkko, A. 2005. “Entrepreneurship, innovation and economic growth,” Small Business Economics 24: 335-350.
Wood, R. and Bandura, A. 1989. “Social cognitive theory of organizational management,” Academy of Management Review 14: 361-384.
World Bank. 1993. "^le East Asian Miracle: Economic growth and public policy. New York: Oxford University Press.
Wundt, W. 1911-1920. Voelkerpsychologie: einevUntersuchung der Entwick-lungsgesetze von Sprache, Mythus und Sitte. I-X. Leipzig: Kroener.
Wurgler, J. 2000. “Financial markets and the allocation of capital,” Journal of Financial Economics 58: 187-214.
Wuthnow, R., Hunter, J. D., Bergesen, A. and Kurzweil, E. 1984. Cultural Analysis. Boston, MA, London: Routledge and Kegan Paul.
Yammarino, F. andDansereau, F. 2006. Multi Level Issues in Social Systems. Research in Multi Level Issues series volume 5. Oxford: JAI Press.
Yaprak, A. 2008. “Culture study in internationalmarketing: a critical review and suggestions for future research,” International Marketing Review 25.2: 215-229.
Yeager, L. B. 1997. “Austrian economics, neoclassicism and the market test,” Journal of Economic Perspectives 11: 153-165.
Yeaple, S. 2005. “A simple model of firm heterogeneity, international trade, and wages,” Journal of International Economics 65: 1-20.
—----2008. “Firm heterogeneity and the structure of US multinational activi-
ty: an empirical analysis,” NBER working paper 14072. Cambridge: NBER.
Yelvington, K. 1991. “Ethnicity as practice? A comment on Bentley,” Comparative Studies in Society and History 33.1: 158-168.
Yeyati, E. L. 2003. “On the impact of a common currency on bilateral trade,” Economic Letters 79: 125-129.
Yin, R. 1993. Applications of Case Study Research. Beverly Hills, CA: Sage Publishing.
-----2002. Case Study Research: Design and methods (3rd edn.). Beverly Hills, CA: Sage Publishing.
42б
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
Yonay, Y. and Breslau, D. 2006. “Marketing models: the culture of mathematical economics,” Sociological Forum 21(3): 345-386.
Yoo, T. and Lee, S. H. 2009. “In search of social capital in state-activist capitalism: elite networks in France and Korea,” Organization Studies 30: 529-547.
You, J. S. 2005. “Inequality and corruption as correlates of social trust: fairness matters more than similarity.” Kennedy School of Government Working Paper Series No. 29, Harvard University.
You, J. S. and Khagram, S. 2005. “A comparative study of inequality and corruption,” American Sociological Review 70.1: 136-157.
Young, C. 1983. “The temple of ethnicity,” World Politics 35(4): 652-662.
Zaheer, A., McEvily, B. and Perrone, V. 1998. “Does trust matter? Exploring the effects of interorganisational and interpersonal trust on performance,” Organisation Science g: 141-159.
Zaheer, S. 1995. “Overcoming the liability of foreignness,” Academy of Management Journal 38.2: 341-363.
Zak, P.J. and Knack, S. 2001. “Trust and growth,” The Economic Journal 111: 295_321-
Zerfu, D., Zikhali, P. and Kabenga, I. 2009. “Does ethnicity matter for trust? Evidence from Africa,” Journal of African Economies 18.1: 153-175.
Zetzsche, D. 2007. “An ethical theory of corporate governance history.” Center for Business and Corporate Law Research Paper Series 0006 (02/2007): downloaded from http://ssrn.com/abstract=97ogog.
Ziegler, C. 2007. Favored Flowers: Culture and economy in a global system. Durham: Duke University Press.
Zucker, L. G. 1986. “Production of trust: institutional sources of economic structure, 1840-1920,” Research in Organizational Behaviour 8: 53-111.
Алфавитный указатель имен и понятий
Агарвал С., сравнение специалистов по продажам из США и Индии 299
агрегирования, проблема 150
Адаир, Венди Л., деловые отношения между Японией и США 304
Адельман И., индекс благоприятного отношения 206 отношение к предпринимательству 208, 216
Аджемоглу (Асемоглу) Д., подход к институциональному развитию с точки зрения обеспеченности ресурсами 320
Адлер Н. Дж.
международные деловые отношения 302
типология исследований в области менеджмента 155 экспатрианты и управление кадрами 300
азиатская идентичность, и политические интересы 140
азиатские ценности 90, 93, 102 и финансовый кризис в Азии 93
Айзенхард К. М., подход к исследованиям менеджмента 355
Акерлоф Дж. 139
Акчомак С., доверие и инновационность в регионах 256-257
Алезина А. 230
Алеруп П., институты, влияние на доверие и рост 259
Альбер М. 81
Альган И., уровени доверия среди мигрантов 120
Амит Р. К., предпринимательские черты характера 204 английское общее право 319 Андерсон Б.
воображаемые сообщества 22, 27, 355
сравнительный метод исследований 164
Андерсон О., процесс интернационализации фирм 294 антидиректор, индекс 321, 333 антропология, и культура воображаемые сообщества 23 динамичное понимание культуры 103 интерпретативная 130-131 насыщенное описание 131 колониальные корни 130 подход к экономике как системе смыслов 129, 131 создание 23 сомнения относительно концепции культуры 99, 103 субъективный подход 99 и теория модернизации 129 течение деятельности 23 Аппадураи А. 24
Армор Дж., защита акционеров 341 Ау К., многоуровневые методы исследований 356
Балас А., дивергенция правовых систем 339
Баласса, Бела 85, 93
Бакли П., ключевые темы области международного бизнеса 277 банковские финансовые системы зч-зч защита акционеров 314-315
Баннер С., роль культуры в корпоративном управлении 333 Баркема X. Г. 173
культурная дистанция 276, 282-283
Барро Р. Дж. юб
Бартоломью С., управление кадрами 300
Бартли Р. И.С., о Веблене 64 Батлер, Джон, доверие 255 Бауш Д.М., процесс принятия решений 305
428
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
Бахманн Р., контекстуальная специфичность доверия 269 культурная дистанция 285
Бейкер У. И. 75, 177
Бек Т., правовые системы и корпоративное управление 312, 317, 321
Беккер, Гэри 85, 93, 113, 122, 134, 43 анализ социального взаимодействия 134 об экономической науке 6о см. также чикагская школа
Беккерман У.
культурная дистанция и торговые потоки 289
психическая дистанция 283
Белл Д. 177
Белльмар Ш. 264
Бенедикт Рут 18, 82
Берггрен Н.
качество институтов и доверие 235. 244, религия и доверие 242
Бергер П., восприятие культурной идентичности 24
Берковиц Д., правовые системы 338-339
Берл А. А., риск экспроприации 311 бесконечная регрессия 364-365 Бёгельсдейк, Шурд
доверие и рост, эконометрический анализ 258-259 проверка теории склонности к достижениям 200 роль предпринимательской культуры в экономическом росте 209-210
социальный капитал и рост в Европе 256
уровни благосостояния 367 благосостояния государства и социальный капитал 236-237
благополучие/выживание 177
Бланделл Р., агрегирование данных с микро- до макроуровня 353-354
Блэр М., определение корпоративного управления 311
Бонд Н. 173
Боскер Р., многоуровневые методы исследований 356
Боуман Н„ предпринимательские черты характера 203
Бояджигиллер Н., групповая идентичность 303
Брандштеттер X., предпринимательские черты характера 203
Брем Дж., гражданские объединения и доверие 238
Бреслау Д. 144
Бретт Дж. М., деловые отношения между Японией и США 304
Бруер А., исторический материализм 46
Брустер, управленческий стиль экспатриантов 300
Брузерс К.Д. и Брузерс Л. И., культурная дистанция 285
Буа К., преимущества социального капитала 252
Бурдье П.
новая система капитализма 143 экономические соображения 142-143
Бусениц, Лоуэлл 214
Бьёрнсков, Кристиан 251, 254
Бэнфилд Э. К. 228
Вайль, Дэвид з
Вайсскопф, Уолтер А., критика идей Макклелланда 198
Валне Э. Й.
процесс интернационализации фирм 294
психическая дистанция 283
Ван де Вайвер Ф., многоуровневая кросскультурная психология 357
Ван де Вен А. 245
Ван Л., многоуровневые методы в культуре и экономике 357
Ван Оорсхот, Вим
институты и доверие 260 протестантизм и доверие 243
Ван Стел А., предпринимательство в развитых и развивающихся странах 199
Ван Схайк, социальный капитал и рост в Европе 256-257
Ван Хоорн 175, 180
Ваннесте Б. 245
Вачиарг Р., влияние генетического расстояния на уровень доходов Зб4
АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН И ПОНЯТИЙ
429
Вебер, Макс 30, 52-53, 6о, 75, 123, 226, 227 важность духа капитализма 57 влияние на Вебера исторической школы 37, 58 влияние на общественные науки 58 возражения против идеализма 56 возражения против марксистского исторического материализма 55-56 нравственная иррациональность 109 отвержение законов истории 57 переосмысление себя как социолога 64 протестантская этика 209, 241 и пуританство 54 развитие западного капитализма 37
и богатство 55
и протестантизм 54-55 разница между рациональностью и нравственностью 56-57 Веблен, Торстейн 30, 52, 62-63, 66 и институциональная экономика 61 показное потребление 271 и эволюционизм 61
Веннекерс С. 190, 207-208 показатель предпринимательской культуры 212-213 частота появления новых фирм 210
Венховен Р., институциональные структуры и благосостояние 373 Верба С. 235, 252
Верлех, Петер, экспатрианты и международный маркетинг 300 Вермелен Ф. 173, 285
культурная дистанция 296 Видерас, Хулио 273
анализ латентного класса в изучении социального капитала 241
Вишни, Роберт У. корпоративное управление 346 структура владения фирмой 328 вкусы, моделирование 134 внутренний локус контроля, и предприниматели 203-204
Вон П.К., предпринимательство в развитых и развивающихся странах 199
Восточная Азия, экономический рост 78-79, 90-91 и азиатские ценности 90-91
Всемирный банк 87, 90
Всемирное исследование ценностей (World Values Survey) 7, 89, 171, 176-179, 209, 212 см. также Инглхарт
Вулф И. Р. 17
Вундт, Вильгельм 82
Вутроу Р., системы смыслов 17 воображаемые сообщества 22, 27, 355
Ганди Л. 99-100
Геллнер, Эрнест, определение культуры 18
гендерный эгалитаризм 175 геоцентрический подход к исследованиям культуры 155, 165
Гердер, Иоганн Готтфридзу
Гидденс, Энтони, теория структурации 360
Гиллеард, Крис Дж., проверка теории склонности к достижениям 200
Гирц, Клиффорд 102, 122, 129 интерпретативная антропология 129 исследование смысла 39 определение культуры 17
Глезер, Эдуард
вопрос о доверии во Всемирном исследовании ценностей 264 правовые традиции 317, 318, 325, 329-33°, ЗЗ8 уровень доверия 230, 253 глобализация
влияние на правовые системы 337-338
понятие культуры и общества 49
Гильдебранд, Бруно, и историческая школа 38
Годли А. и2
Гордон П., многоуровневые методы исследований в культуре и экономической науке 357
Градштейн М., общая культура и эффективность производства 232
43°
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
гражданские объединения, и доверие 238-239
отрицательные последствия 239 положительные последствия 239 типы групп 239
и индивиды 240 контекстуальная специфичность 240
Грамши, Антонио отношения между надстройкой и базисом 47
Гранато Дж., индикатор мотивации к достижениям 212, 213-214
Грегерсон Х.Б., экспатрианты в роли менеджеров 300
Грейф, Авнер 2, 79, 81, 168, 228 анализ торговцев в средневековой Европе 232-233, 375,
Грило, Изабель 189
Гроссе Р., прямые зарубежные инвестиции и культурная дистанция 290
Гроссман Дж. М. 306
Грэм Дж. Л., международные деловые отношения 302
Гуизо Л., значение доверия 220 и Католическая церковь 242-243 и социальная напряженность 244
Гулати Р., трансакционные издержки и уровень доверия 245 гуманизм, ориентация на 174
Д’Ирибарн П., обоснованные исследования в области культуры 355-356
Дайер Дж., отношение к стратегиям сотрудничества 304
Даймонд, Джаред, подход к институциональному развитию с точки зрения обеспеченностью ресурсами 320
Даннинг Дж., теория собственности, местонахождении и интернализации 279
Даниэльсон А., доверие в ходе игры 170-171, 264, 267
Дансеро Ф., многоуровневые методы исследований 357
Де Йонг, независимость центрального банка и системы ценностей 335-336
Де Круз П., этноцентрическое восприятие правовых систем 342
Де Мур, Рууд, Европейское исследование ценностей 263
Де Токвилль, Алексис, гражданские объединения 238
Дели Дж., источники доверия 228, 232, 234, 238, 239, 241 см. также теория модернизации
Джастмен М., общая культура и эффективность производства 232
Джеймс Г. старший, доверие в условиях уязвимости 273
Джекман Р.У., критика в адрес Патнэма 259
Дженсен М., финансовые контракты 34
Джизингер С., культурная дистанция и прямые зарубежные инвестиции 290
Джорджеллис, Яннис, собственный бизнес и предпринимательские ценности 191
Динер И., социальные ценности 372 Диксит А.
доверие к институтам управления 8
дистанция власти 172, 174
добровольные гражданские организации, и доверие, см. гражданские организации, и доверие
доверие, основанное на идентификации 223
доверие 8, 223
вопрос опросника о доверии 262-263
проблемы валидности 262-264 экспериментальные подходы 264
детерминанты 245-251 исследования на микро- и макроуровне 265, 269-270
взаимоотношения с институтами 266
источники 228, 244
демократия и политические институты 234
основанные на модернизации и институтах 191-193 религиозные культурные традиции 241
и разделение общества 229
АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН И ПОНЯТИЙ
431
добровольные организации и гражданское общество 238 как показатель культуры для экономистов 29, 220
связь с культурой 224, 226-227 как социальный капитал 220 рациональные и психологические причины 224
снижение трансакционных издержек 245-251
типы 223-224
улучшенная работа правительства 252-253
уровни, масштаб и источники 221-222
зависимость от контекста 272 микро- и макроуровень 222-223, 225-226, 271
и уязвимость 273
и эконометрический анализ робастности 258
и институты 259
и менее развитые страны 259, 260 связь между оценкой доверия
и качеством институтов 261-262, 267-268
и экономический рост 254 эмпирические исследования 255-256
в Европе 256-259
Дор Р. 88
Дорфман, Джозеф 64
Доу Д., культурная дистанция и решение о способе выхода на новый рынок 288 и психическая дистанция 283-284
Дрогендейк Р.
культурная дистанция и решение о способе выхода на новый рынок 288
процесс интернационализации фирм 294
Дуглас, Мэри 112
модель «разметки и группы» 103-104
Дэвис Дж. Ф, субъективное восприятие корпоративного управления 341
Дюркгейм, Эмиль 52
Дянков, Симеон 369, 370
индекс злоупотребления слу
жебным положением 322, 337, 34°,342 инфорсмент 323-324 конвергенция и дивергенция правовых систем 339 права акционеров 321-322
Европейское исследование ценностей (European Values Survey) 89, 171, 176-177, 209-210
Зак П. Дж. 256, 258 качество институтов и доверие 235 уровни доверия 229, 230
Захир А., доверие 223 защита инвесторов, правовые истоки 9> 314-315> 318, качество финансовых систем 327-328 культурные различия 330-331 подход с точки зрения обеспеченности ресурсами 320-321 политическое объяснение 319 права акционеров 322-323 и права кредиторов 322-323 правовая адаптивность 320 правовой инфорсмент 325-327 структура владения фирмами 328 судебное объяснение 318-319
Зерфу Д. 229 католическая церковь и доверие 242
Зидлер, Томас, доверие и политические институты в Восточной и Западной Германии 236
Зингалес, Луиджи качество финансовых систем 315 и политическое окружение 338
Зиммель, Георг, модернизация и доверие 233
Зуравики Л., прямые иностранные инвестиции 291 идеографические исследования, и универсальность экономического поведения 155 игры в «ультиматум»
в развитых и развивающихся странах 168
разная укорененность рынка 170 игры, релевантность в разных
культурах 170 иерархия/эгалитаризм, культурный параметр 174
43 2
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
империализм, и понимание культуры 50
и модернизация 50 разделение понятий 48 и фашизм 68 экономическая антропология 65-66
Инглхарт, Рональд 15, 20, 75, 95, юб, 176-179, вероятностные тенденции 75 и Всемирное исследование ценностей 176-179 и теория модернизации 74-75 традиционные ценности 178 ценности, связанные с выживанием 179
индекс злоупотребления служебным положением 322-323 индекс мотивации к достижениям 206, 213
индивидуализм и коллективизм 172> 352, 354-355 исследовательские методы 355-356 и многоуровневые методы 356 новая институциональная экономика 352 связь между микро- и макроуровнем 352-354
эндогенность предпочтений 354 эффекты взаимодействия 154
инструменталистская традиция 138 институты, и культура 2-3, 25 изменение или создание индивидами 25 теория игр 25
институциональное развитие, подход с точки зрения обеспеченностью ресурсами 320-321
интернационализация фирм, и исследования в сфере международного бизнеса 276-278 однородность культур 281 процесс глобализации 279
информационный обмен 301 исследования национального характера 82 и деколонизация 82 культурная антропология 83 неразвитые страны 82
и политический национализм 82 исследования ценностей 171
данные микроуровня 179
количественная оценка культурных параметров 180-181 подход, отталкивающийся от теории 179
правильное количество параметров 180
связь с экономическими результатами 180
см. также GLOBE; Хофстеде;
Шварц
Истерли, Уильям
подход к институциональному развитию с точки зрения обеспеченностью ресурсами 320 этническая неоднородность и экономическое развитие 230, 375
историческая школа в экономической науке 38-41, 47
и Книс 41
и противостояние неоклассике 53
и Рошер 40
и этика 38
исторический материализм, принципы 44-45
и Вебер 56
критика 45
история, законы 40, 45, 56, 75, 178, 312
Йин Р., подход к исследованиям менеджмента 355
Йипл С., выход на рынок путем основания новой фирмы или приобретения существующей 306
Йонай, Юваль 144
кальвинизм, и доверие 54-55
и мирской аскетизм 55
Кан М., неравномерные доходы
и доверие 231-232
Канеман, Даниэль 76, 8о
Кангашарью А., формирование новых фирм и предпринимательские способности 211
Камерер, Колин 8о
Карлан Д., ограниченная группо-
вая нравственность 226
Карлин, Венди 245
банковские и рыночные финансовые системы 314
АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН И ПОНЯТИЙ
433
Карутнаратна А. культурная дистанция и выбор способа выхода на рынок 290 психическая дистанция 283-284
Католическая церковь, и доверие 242
Катона, Джордж 197
критика идей Макклелланда 199
Кахани-Хопкинс, В. 139
Кацнер, Доналд 92
Каюк, Пьер, уровни доверия у мигрантов 120
Кейвз, Ричард международный бизнес 277
Кейнс, Джон Мейнард 382
Кейси Т., социальный капитал и рост в Британии 256
Керкхофс, Ян, Европейское исследование ценностей 176
Керкман Б. Л., критика культурной теории Хофстеде 280
Кифер, Филип 255, 258, 270 качество институтов и доверие 235 преимущества социального капитала 252-253 протестантизм и доверие 244 уровни доверия 229, 231 участие в группах и доверие 239
Кламер А. 146
Кларк Дж. 119, 122
Кларк Т., процесс интернационализации фирм 294
Клаусинг Р.А., торговля и прямые финансовые инвестиции 292
Книс, Карл, и историческая школа 38, 41
Когут Б., индекс культурной дистанции 276, 285-286
Кокрейн, Сюзан Хилл 85
Коландер Д. 146 коллективизм 172 колониализм, и понимание культуры 99~1оо
Колье, Мэри Джейн, описание культуры 19
коммерция, и цивилизованное общество 35
Коммонс, Джон Р. 52, 67 коммунизм, крах проблемы перехода к рыночной экономике 87
и различия между странами с рыночной экономикой 8о,87
Конлиск, Джон, рациональность 359
конкурентность, и предприниматели 209
конфуцианство, и доверие 241 Копытофф, Игорь 132 корпоративная культура 23-24 корпоративное управление 5, 311 агентская проблема 311 интерпретация культуры 311-312 качество 345—34*5
критика правового подхода 337 дивергенция между гражданским и общим правом 339 конвергенция между гражданским и общим правом 337 этноцентрическое восприятие корпоративного управления 34>-342
правовая традиция обществ ЗО9-Зп,ЗЧ,
оптимальность ценностей 343-344
релевантность культурных различий 309, 333-334
см. также защита инвесторов, правовая традиция
Коста Д., неравномерные доходы и доверие 231
Костова, Татьяна, институционный профиль страны 218-219
Коуз, Рональд 67
Коулмен, Джеймс Сэмюел 21, 86, 223	и
Коффи Дж.
конвергенция правовых систем 333, 337
роль культуры в корпоративном управлении 345 креативность 203
кредиторов, права в традиции гражданского и общественного права 323-324, 331, ззз
Крогер С. 264
Кроми С., предпринимательские черты характера 192 кросскультурные массивы данных 81, 90
Кругман, Пол 3
Крэнтон Р. 139
434
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
Крюгер, Энн 89, 93, юб
Куле, Софи, права акционеров
340-341
культура 2, 5, 27
динамизм 280-281, 347
значение в экономической на-
уке 1-3, 6, ю-n, 63, 67, 78-80, 93 изменения в других научных дисциплинах 81
как отклонение от модели 119— 120, 121-122
как часть более широкой тенденции в экономической науке 78-80, 93
кросскультурные эксперименты 120-121
отделение от экономической науки 78
и рост Запада 93
социальные различия 79 теоретические точки зрения 6 и теория модернизации 73 функционализм, движение 103 эпидемиологический подход
120
и идеология 25
и институты 26
как нечто отличное от природы 15-16
и коллективная идентичность
и наследственность 20-21, 22
несомненная валидность 21
и экзогенность 22, отличительные признаки группы 17
и идентификация групп 19
изменчивость 20
и кластеры 19
разница между мыслью и материей 16
системы смыслов 17
сложности определения 4, 14 функционализм 103-104 этническая и национальная принадлежность 26-27
см. также экономика и культура-, экономика как культура-, культура как экономика-, культура экономической науки
культура и экономика, попытки интеграции
категории 107-108, 146
культура как экономика 107,133, 140,146-147
чикагская школа 134, 135 культурный материализм 136-!37
разная экономическая успешность 137
и упрощенность 137 методологические проблемы исследований 152
точка зрения стратегической идентичности 138-139
создание идентичности 139-140
и экономико-политические интересы 140
культура экономической науки 107, 141,144-146
и культура экономистов 144 экономическая наука как культура капитализма 142 экономическая теория науки 141 см. также Бурдье
культурная антропология, культура как всеобъемлющая совокупность 15, 20, 22, 99, 138
культурная ассимиляция, экономический анализ 135
культурная дистанция 276, 282-283 влияние на прямые зарубежные инвестиции 290-291 иллюзия линейности 287 иллюзия несогласованности 287 иллюзия причинности 287 иллюзия симметрии 286 иллюзия стабильности 286 методы измерения 285 и психическая дистанция 283 предпосылка корпоративной однородности 287 предпосылка однородности пространства 288
и теория трансакционных издержек 295
культурные предрассудки 148-149, 163-164,
и игра «в ультиматум» 167, 170-171
культурный материализм 136-137 разная экономическая успешность 137
упрощенность 137
АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН И ПОНЯТИЙ
435
Кумар Р.
культурные различия 303
международные деловые отношения 302
Кумлин С., индивидуальное доверие 236
Куок, Чак С. И.
прямые зарубежные инвестиции 291
и разные ценности 334 финансовые системы, основанные на банках, и основанные
на рынках 314
Куэрво-Казурра А., прямые зарубежные инвестиции и коррупция 291
Кэссон М. 112
теория трансакционных издержек 279
Ла Порта, Рафаэль
агентская проблема в корпора-
тивном управлении 311
и доверие 242
индекс прав кредитора 333
инфорсмент 325
критика правового подхода 337-338, 341
правовые истоки систем корпоративного управления 312-318 участие в группах и доверие 239 характеристики финансовых систем 321-325, 328
Лазеар, Эдвард 135, 139
Лайбенстайн, Харви 206
роль предпринимателя 191-192
Лал, Дипак 85, 93, 115, 118, 380
Ландан С. 279
Ландее, Дэвид 1, 93
западное понимание времени 127 латиноамериканская идентич-
ность, и маркетинг 139
Лау, К. 214
Леви М. Младший 73
Лейба О’Салливан, Шэрон, экспатрианты в роли менеджеров 300
Лейн, П.Дж. 275
Лейн, Х.У., процесс интернационализации фирм 295
Ли, К. 211
международные деловые отношения 303
между Китаем и США 303-304 Ли, Куан Ю, культурное поведение как рациональная реакция на обстоятельства 363
Ли С. X., контекстная специфичность доверия 240
Ли Ч. 91
Ливайн, Росс банковские и рыночные финансовые системы 313-314, 328 подход к институциональному развитию с точки зрения обеспеченностью ресурсами 320 этническая разнородность и экономическое развитие 230-231
Лил, Прийя, защита акционеров 340 необъективность по отношению к США в литературе 342
Линн Р. 206
показатель отношения к предпринимательству 207, 209
Литтл, Иэн 85, 93 Лихт А.
отношения между индивидом и коллективом 351-352, 358, 363, Зб9 пересмотренная точка зрения на корпоративное управление 329 роль культуры в корпоративном управлении 333-335, 345" 346 таксономия правовых систем 343
Лори Д.У., культурная дистанция и прямые зарубежные инвестиции 298
Лоуэнстейн Дж. 98
Луттмер, Эрзо, культурные детерминанты перераспределения 120 льготы для служащих 301
Магнуссен П., культурная дистанция 288
Мазур А., проверка теории склонности к достижениям 200
Майер К., банковская и рыночная финансовые системы 314
Макграт Р. Г., предпринимательские черты 205, 2п
Макклелланд, Дэвид 8
и экономика развития 72
436	КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
склонность к достижениям (N achievement) 190, 195-196, 203
Макклоски, Дейдре Н. 141, 144, 145
Макмиллан И., кросскультурные предпринимательские черты 205
Мански, Чарльз Ф. проблема отражения 272 проблемность исследований социальных взаимодействий 270-272
Марвелл Дж., поведение экономистов 145
Маркс, Карл 30 капиталистическая рыночная экономика 42-45 критика общества 43 развитие метаисторической реальности классовой борьбы 46-47 связь между культурой и экономикой 44-45
понятие Zivilisation 45 фокус внимания на экономике 46
структурное разделение общества 44-45
и Грамши 46-47
и историческая эволюция 45 связь между культурой и экономикой 44-45;
Маршалл, Альфред 58
Маселанд, Робберт 140, 175, 180 маскулинность 172 мастерство или гармония, культурный параметр 174 математическая экономика, культура 144
Международный валютный фонд, Вашингтонский консенсус 86 влияние программ структурной адаптации 86
международный бизнес, область исследований 9, 276-277, 301-302, 325, 327 ключевые темы 277-278 мультидисциплинарная структура 276-278 отличие от экономической науки 305-308 процесс ведения переговоров 302-304
культура и культурные различия 303
роль культуры 305-307 важность культуры 308
Меклинг У., финансовые контракты 316
менеджеры
влияние культурного багажа 276, 301
гибкость 344
менеджеры-экспатрианты в многонациональных предприятиях 300
менеджмент конфликтов в США, Китае, Индии и на Филиппинах 300
сравнение менеджеров из США и Индии 299
Менгер, Карл 52
рациональность 52, 59
Мерримен Дж. X., правовая традиция и культура 312
методологический индивидуализм 148,151
методологический национализм 71 методологические проблемы исследований культуры 151, 182 контекстуальная специфичность 149
принятие решений индивидами 148
макроуровневая концепция культуры 149-151, 169-170
сопоставление микро- и макроуровня 151-152
универсальное или частное 155 уровень анализа 151-15З
проблемы агрегирования 153
экологическая ошибка 153—ТД4
Миллер А. С., вопрос об обобщенном доверии 262, 263-264, 273
Миллер М., о фирмах 315
Миллер Р.А., критика в адрес Патнэма 259
Минз Дж. Дж., риск экспроприации 311
Митамура Т., вопрос об обобщенном доверии 262, 263-264, 273
Митчелл Р., модель создания предприятий 214
Мишлер У., коррупция и доверие 234
АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН И ПОНЯТИЙ
437
многонациональные предприятия, и исследования международного бизнеса 277-278 исследования метода выхода на рынок 293-294
и культурной дистанции 295-297
теория трансакционных издержек 295-296
уппсальский подход 294-295 теория собственности, местонахождения и интернализации 279 теория трансакционных издержек 294
эффективность и культурная дистанция 296
см. также прямые зарубежные инвестиции
модернизация, и доверие
доверие, основанное на институтах 232-233 и отчужденность 232 оценка доверия в менее развитых странах 234
модернизации, теория 69-71
и законы развития 71
макроэкономическая политика 74
и Инглхарт 177
отсутствие развития как культурная проблема 373~374 роль культуры 73 поправки 74-75
и экономическое развитие 70-72 предпринимательство 73
Модильяни Ф., о фирмах 315 Моррис К.Т.
индекс благоприятного отношения 2Об
отношение к предпринимательству 208, 216
Моррис М.У.
индивидуализм и предпринимательство 212
корпоративное предпринимательство 301
стиль разрешения конфликтов Зоо
Мосс, Марсель 65, 123 и антропология 58
мотивация к достижениям
(N achievement), исследования (Макклелланд) 213 изучение мотивов 195 критика 197
логические ошибки 198 непоследовательность проведения измерений 197-198 метод анализа 197
ответ на критику 198
роль предпринимателей 199 предсказание экономического роста 196
связь между мотивацией к достижениям и экономическим развитием 197-201 эмпирические проверки 200-201
см. также индекс мотивации к достижениям
Мур М. 266, 270
мультикультурализм, экономический анализ 135
Мюллер С. Л., предпринимательские черты характера 203
Найт Дж., доверие и институты 270 доверие, основанное на знаниях 223
Найт, Фрэнк 192
настойчивость 175
научный социализм, и Карл Маркс 43
национальное государство, идея 161 нейроэкономика 98
немецкое гражданское право 317,
3T9> 325
инфорсмент 325-327
права акционеров 323
права кредиторов 324
неоклассическая экономическая теория, проблемы с культурой 83
неопределенность, стремление избегать 172
неравенство, и уровни доверия 229-230
в доходах 229
в разнообразных местных сообществах 229-230
нерелигиозная рациональность/ приверженность традициям 177
43&	КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
Нерт Л., определение международного бизнеса 277 неудовлетворенность, взгляд на предпринимательство с точки зрения 193
Нельке А., конвергенция правовых систем 338
Низи У., уровни доверия 230 новая институциональная экономика 80-81, 96, 106 адаптивность институтов 114 и выбор индивида 113 зависимость от пути 115 культура как последний источник ограничений 116
и культурная адаптация 117-118 недостаточный анализ культуры 118
культурно-эволюционная теория 117
непреднамеренный дискретный процесс 117
и методологические проблемы исследований культуры 151-152 и неопределенность 114 ограничения 113-114 укорененные институты 115 экономика как система уровней П5
Нокк Дж., выход на рынок путем основания новой фирмы или приобретения существующей 306
Ноланд М. 79 номотетические исследования, предпосылка об универсально’ сти поведения 155
Ноотебоом Б. 223
Норт, Дуглас 1, 8о, 94_95> 113“114» 117 и институты 25, 94~95 и когнитивная наука 95 и множественные варианты рав-новесия 369-370, 375 и новая институциональная экономика 152, 362, Зб9~37° определение культуры 21-22 природа или воспитание 364 расширение неоклассической теории 95 рациональность 360
Ньютон К., источники доверия 228-229, 232, 234, 238, 241, 244
Нэкк, Стивен 255, 258, 270 качество институтов и доверие 235 преимущества социального капитала 252-253 протестантизм и доверие 244 уровни доверия 229, 231 участие в группах и доверие 239
Нэш М., и экономика развития 71-72
О’Грейди С., процесс интернационализации фирм 295 огораживание общих земель 33 ограниченная групповая нравственность 226 защита инвесторов 314-315 и обобщенная нравственность 226-227 и разделение общества 229
Окумура Т., деловые отношения между Японией и США 304
Олсон, Мансур, участие в группах и рентоориентированное поведение 239 оппортунистическое поведение, и восстановление доверия 223 ориентализм, политический контекст юо см. также Саид
ориентация на будущее 175 ориентация на успех 175 осторожность, и доверие 263 отчетность
и общая культура 346
и построение бюджета 301
Оуэн, Энн 273 анализ латентного класса в изучении социального капитала 241
Паг Д. С., процесс интернационализации фирмы 294
Пайл, Ян 140
Пакстон, Памела 222 демократия и доверие, взаимное влияние 235
Парето, Вильфредо, различия между экономической наукой и социологией 65
АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН И ПОНЯТИЙ
439
парохиальные исследования 158 Патнэм, Роберт 226
гражданские ассоциации 238 исследование регионов Италии 226, 227, 238, 256 католическая церковь и доверие 242 критика 260 неравномерность доходов и социальный капитал 232 обобщенное доверие 263 преимущества социального капитала 252-253 сложность связей с доверием 268 Пиллутла М. М., сравнение студен-
тов из США и Гонконга 300 Платто, Жан-Филипп
групповая нравственность 229, 233 идентичности и институциональная теория 375 поведенческая экономика 97 использование теории игр 96, 107 показатель выплаты обязательных
дивидендов 321 потребность в достижениях
(Nachievement) 203
Поланьи, Карл 122, 123, 134 интеграция в экономический процесс 125-126 определение экономики 124 превосходство рынка 126-127 защитная реакция на 126 развитие экономической мысли 141-142 связь между материальным воспроизводством и остальными сферами общества 124 политические институты, и доверие 234 качество 235 типы 236-237 политика, и создание культуры 24 полицентрические исследования 16о и кросскультурное сравнение 160 Попкин С. Л., экономическая рациональность в культурных исследованиях 151-152
Познер Д.Н., преимущества социального капитала 252
постколониальная теория 99 Потерба Дж. 231 Потукучи В. 275
Поттер Д. М. 197 правовая традиция, и связь с культурой 312-313 банковские и рыночные системы 312-313, 317-318 исторические различия 316-317 общая и гражданская системы права 317-318 функциональные отличия между общей и гражданской системами права 339~34° протестантизм и защита инвесторов 33°“331 различия, оцениваемые с использованием стандартной теории эффективности 329~33° см, также защита инвесторов правовое наследие, наследуемая структура 28
Прайор Ф. Л. 369 предпочтения, формирование культуры как источника в поведенческой модели 109-110 недостатки ш нравственность и рациональность 109 результаты игры «ультиматум» 169 спецификация культурных предприятия, создание 213 анализ 112 коллективная субъективность 112-113 предпринимательская активность, и богатство народов 35 предпринимательская культура 5-6, 217 предпринимательские черты 202, 203 локус контроля 204 методологические сложности 202-203, 216 оценка 202 характеристики 203-204, 213 личные качества 204 предпринимательство 190 агрегированные психологические черты 193
440
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
методологические сложности оценки 218
предпочтения в США и ЕС 189 культурная ориентация на предпочтения 190, 210, 214-215
и культурные параметры Хофстеде 194
и предпринимательская деятельность 192
роль институтов 218
расчет показателя предпринимательской культуры Саддл/ Веннекерса 212-213
частота появления новых фирм 209-210, 215
и экономическая успешность 207, 208, 211
экономическое отношение к 192, 208, 210, 216
доказательства 208-211
методологические сложности оценки 216-217
см. также стремление к достижениям, создание предприятий
проблема микро-и макроуровня в экономической науке и культурологии 270
типы взаимодействия 271
проверка нуждающихся, и социальное доверие 236-237
программа международного сопоставления цен 89
прямые зарубежные инвестиции, и исследования международного бизнеса 278-279
взаимосвязь с торговлей 292 выбор метода выхода на рынок 282, 296-297
деление на горизонтальные и вертикальные 291-292 культурная дистанция 290-291 расположение 283
успех дочерних предприятий многонациональных корпораций на международных рынках 282
психическая дистанция 283 концептуальное отличие от культурной дистанции 283-284
Пуранам, Ф. 223, 245
Пурда Д., банковские и рыночные финансовые системы 314
Рабин М.97
работа как призвание 34
и потребление 34
равные возможности, и уровень
доверия 229-230
Раджан Р., качество финансовой
системы 315
и политическое окружение 338 разновидности капитализма, под-
ход 81, 88, 94
Райнер X., доверие и политические институты в Восточной и Западной Германии 236
Ран У., гражданские ассоциации
и доверие 238
расчет как основание доверия 223
Рао А., международные деловые
связи 304
расстановка сил в мире, влияние
на мышление 379-382
рациональное поведение, и культу-
ра 21, 22, 360
религия
как источник категоризаци 162-
163
экономический анализ 135 религиозная культурная традиция,
и доверие 240-241
иерархические культуры 242
протестантское наследие 242-
243
в США 243
реципрокность, и доверие 226
рыночное общество и конец старо-
го порядка 33-34
важность индивида 34
Ринг П. С. 245
риск 204
Роббинс, Лайонел 134
Роговски Н., практики оплаты труда 301
Розенберг М., вопрос об обобщенном доверии 262-263
Роса, Юджин, проверка теории
склонности к достижениям 200
Росс, Дороти, культура экономи-
стов 144
Ростоу, Уолт 69
Рот А., игры «в ультиматум» 167
АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН И ПОНЯТИЙ
441
Ротштейн Б.
индивидуальное доверие 240-241 протестантизм и доверие 243 равенство и доверие 230 социальные перемены и доверие 243
типы институтов и доверие
в скандинавских странах 236
уровни доверия 268
Роу М., глобализация правовых систем 337-338
Роуз Р., коррупция и доверие 237
Рошер, Вильгельм 123
и историческая школа 38-41, 48,
51
и теория модернизации 71
Рошон Т., гражданские ассоциации и доверие 238
Рубин Дж., критика идей Макклелланда 197
Рукман К. 306
Рут Ф. Р., прямые зарубежные инвестиции 291
рыночные финансовые системы
313-314
определение экономической науки 6о, 84
Саддл К., показатель предпринимательской культуры 212-213
Саги, Галит, ценностный консенсус 282
Саид, Эдвард, ориентализм 99-101 искажение представлений о незападном мире 379
Саймон Д.Дж. 275
Саммерс Р. 89
Самуэльсон Л., кросскультурные эксперименты 377
Селигмен, Эдуард 142
иерархическая структура и доверие 242
Сеннетт, Ричард 143
культура нового капитализма 128
Сети Д., прямые зарубежные инвестиции 290
Секстон Д.Л., предпринимательские черты характера 203
Сигель Дж. И., потоки прямых зарубежных инвестиций и культурная дистанция
Симс М.
необъективное отношение
к США в литературе 342 правовые системы 339-34° синергический подход к исследованию культуры 155, 165-166 Сингапур, программа религиозно-
го образования 91
Сингал М., культурные детерминанты перераспределения 120
Сингх X., индекс культурной дистанции 276, 285-286
Скаллион X., экспатрианты в роли менеджеров 300
скандинавское гражданское право 317, 325
контроль за осуществлением 267-269
Скотт-Маршалл Р., процесс принятия управленческих решений 29 8
Сланген, Арьен X. Л., культурная дистанция и прямые зарубежные инвестиции 288, 292-293
Смалдерс С., уровни благосостояния 367
Смел сер Н. 117
Смите Р., проверка теории склонности к достижениям 200-201
Смит, Адам 6, 30, 63, 75, 127
индивидуализм и нравственность 33-35
исторический контекст 33 политическая экономия 32-33 и пуританский идеал 34
связь между культурой и экономикой 35
Смит П. 175
валидность вопроса об обобщенном доверии 263
Снайдере Т., многоуровневые методы исследования 357
Соколофф К., взгляд на институциональное развитие с точки зрения обеспеченности ресурсами 320-321
социальная легитимация, и предпринимательство 193
социальное расслоение, и уровни доверия 229
социальный капитал, и доверие как его аспект 220
442
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
социология
взгляд на культуру 20-21 экономизация 84-85
Сполаоре, Энрико, влияние генетического расстояния на уровень доходов 364 сравнительный подход к изучению культуры 155 альтернативный метод Андерсона 164 государства, кросскультурное сравнение 162
неизбежность культурной предубежденности 163
менеджмент 298 мультикультурные исследовательские команды 163 сравнительные эксперименты 167 опасности этноцентризма 162 стандартизация работы 301 Стеенкамп, Ян-Бенедикт, экспатрианты-специалисты по международному маркетингу 300 Стеенсма К., отношение к стратегиям сотрудничества 304
Стиглер, Джордж Дж. 85, 134 Стиглиц, Джозеф 87
Стокер Т., ограничения традиционного агрегирования данных микроуровня до макроуровня страна, как единица анализа 381 страны третьего мира, и экономика развития 69-70 структурации теория 360-361 культура как деятельность 361 интеграция культуры 361 доверие как показатель культуры 358-359
структура и деятельность 358-359 бесконечная регрессия 363-365 наследственность или рациональный выбор 359-3бо проблемность 151-152 структурные различия в поведении групп 362
природные ограничения 362-ЗбЗ
см. также теория структурации Стюарт-Блэк Дж., экспатрианты в роли менеджеров 300
счастье и благополучие, исследования 372
Сю, Юнкук Марк, социальные ценности 372
Табеллини, Гуидо 2, 8, 112 значение доверия для экономического взаимодействия 221 ограниченная и обобщенная групповая нравственность 226, 229, 233 рост Европы и доверие языковая переменная 290
Тадесс С. банковские или рыночные финансовые системы 314 прямые зарубежные инвестиции 29° и разные ценности 334
Тейлор Э., определение культуры 16 Тер Веел, Бас, доверие и региональная инновативность 206, 256
Тённис, Фердинанд, модернизация и доверие 233
Тинсли, Кэтрин X., сравнение студентов из США и Гонконга 300
Тиханья Л., культурная дистанция и решение о способе выхода на новый рынок 288
Томас А. С., предпринимательские черты характера 203 торговые потоки, и гравитационные модели 289
Тревино Л. Дж., прямые зарубежные инвестиции и культурная дистанция 290 труд, эксплуатация, и капитализм 43
Турик Р. 207-208, 214
связь между культурными ценностями и предпринимательской деятельностью 193 частота появления новых предприятий 210-211
удовлетворение от работы 301
Уззи, Брайан, трансакционные издержки и уровни доверия 245
Уиггер А., конвергенция правовых систем 338
Уильямсон, Оливер 81, 96, 115-117, 245
Уильямсон Р.
издержки и преимущества культурных ценностей 310, 358
АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН И ПОНЯТИЙ
443
правовые традиции 317, 330-331, 343> 344
Уинер М. Дж., статус землевладельца 209
Уинтерботтом М. Р., связь между мотивацией к достижениям и экономическим развитием 195 Уитроу Дж., западная концепция времени 127-128 институциональная теория 363 когнитивные характеристики Збо концепция доверия 273 природа или воспитание 360 укорененность/автономность, культурные параметры 173-174
Уланер Л., связь между культурными ценностями и предпринимательской деятельностью 193 универсализм или партикуляризм 366-367 выбор итоговых переменных 367-368 измерение культурных различий 375-376 в контексте международного бизнеса 377”37^ кросскультурная экспериментальная экономика 376-377 в развивающихся обществах 373-374 когерентность 372~373 модель с единственной верши-НОЙ 369-370 проблемы 377 разная культурная обеспеченность 367-368 система с множеством вершин 37°~372, 374-375
Уолдман Д.А., лидерство 300
Уолл X., собственный бизнес и предпринимательские ценности 191
Усланер, Эрик М. 227, 262 валидность вопроса об обобщенном доверии 263 протестантизм и доверие 243 равенство и доверие 230 социальные перемены и доверие 244 типы институтов и доверие в скандинавских странах 236-237 частное доверие 240-241
Фагенсон, Эллен А., системы ценностей менеджеров и предпринимателей 203
Фаррелл X., доверие и институты 270
Фер, Эрнст и, 363
значение доверия для экономи-
ческого взаимодействия 220
компоненты доверия 265
Фернандес, Ракель, поведение иммигрантов 120
Феррара, Элиана 230
Ферштман, Хаим, уровни доверия
23°
финансовые кризисы, и защита инвесторов 328
финансовый левередж, влияние культурных ценностей 335
Финисон Л. Дж., проверка теории склонности к достижениям 200
Флорида Р., креативные классы и количество новых фирм 211
Фольи, Алессандра 120
Фокс Р. 23
Фрейре, Паоло 47
французское гражданское право
317, 320, 325
инфорсмент 325-327
права акционеров 323
права кредиторов 324
Фрей С. Р., проверка склонности
к достижениям 197
Фукуяма, Фрэнсис 227
религия и поведение, опреде-
ляемое культурой 241
Хабиб М., прямые зарубежные инвестиции 291
Хайек, Фридрих, индивидуализм или коллективизм 354
Хан С., системы отчетности и общие ценности 346
Хантингтон С. 93, 374
Харрис, Марвин 7
анализ положения священных
коров 137
культурный материализм 136 экспатрианты и управление кадрами 300
Харрисон Л. И. 93, 374
Харт О., финансовые контракты
315
444
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
Хашимото К., международные деловые отношения 304
Хау С. 23
Хаус Р. Дж. 174
Хейлбронер, Роберт культурный контекст рыночной экономики 123 о Шумпетере 64
Хеллиуэлл Дж. Ф., социальный капитал и региональный рост в Италии 256
Хелпман Э. 306
Хеннарт Дж. Ф. 279
Хенрих Дж. 121
игры в «ультиматум» 168-169
Хестон А. 89
Хойер М., культурная конвергенция 282
Хиршман, Альберт, критика парадигмы развития 73
Ходжсон Дж. 68 методологический индивидуализм 352-353, 380 происхождение институтов 365
Холл П., институциональная система и экономический рост 373
Холл С. 17
Хольм X. Дж, доверие в ходе экспериментальной игры 170, 264, 377
Хопкинс Н. 139
Хофстеде, Герт 8, 81, 89, 95, 211, 214 исследования ценностей 172,173 база данных IBM 172-173 критика 173, 178-179 связь с экономическими результатами 18о
классификация обществ и культур 104-105
определение культуры 17-19 постоянство культуры 281 теория культуры с множественными параметрами 368, 376 эффект взаимодействия между индивидами 154
Хуанг Р.Р., дистанция и культурные характеристики 287
Центральный банк, независимость и культурные ценности стран ЗЗб
Цетче, Дирк оптимальные ценности 345
правовые традиции 313
религиозные ценности 319
цивилизация, и культура 49
структура поведения и манер 36 см. также Маркс
Циглер К. 132
Цукер Л. Дж., роль доверия, основанного на институтах 232-233
Чай С. К. 21
Челл, Элизабет, предпринимательские черты характера 203
Чен, Майк, многоуровневые методы исследования 356, 357 чикагская школа 134
и экономический империализм 135
Чу, У., отношение к стратегиям сотрудничества 304
Чуй, Энди С. У.
различия в коэффициенте задолженности в разных странах 335 структуры корпоративного капитала 301
Шац С.П., критика идей Макклелланда 198
Шварц Ш.Х. 8, 81,179
альтернативная теория культу-
ры 173-175
использование 175 классификация обществ и культур 1°5
теория множественных культурных параметров 368, 376
ценностный консенсус 282 Шейн С.
национальные культуры и скорость появления инноваций 211-212
Шенкар, Одед
исследование прямых ино-
странных инвестиций 282 критика понятия культурной дистанции 286
процесс интернационализации фирм 294
Шляйфер, Андрей
корпоративное управление 356 правовые традиции 317, 319, 325, 329-330,338
структура владения фирмой 328
АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН И ПОНЯТИЙ
445
Шмоллер, Густав 30, 123 и историческая школа 38-39
Шошкич Д., институциональная система и экономический рост 373
Штолле Д., гражданские объединения и доверие 353-354
Штульц, Рене М. издержки и преимущества культурных ценностей 310, 331 правовые традиции 317, 330-331, 343-344
Шулер Р.С. практики оплаты труда 301 экспатрианты и управление кадрами 300
Шумпетер, Иозеф индивидуализм 379_38о конкурентность 209 мнение о Вебере как о социологе 64 предпринимательство 202 чистая экономическая теория 59
Эджуорт, Фрэнсис, максимизация полезности 53-54
Эймс Р., поведение экономистов 145 экономическая мысль, и культура 29-3°, 51, 75, 77 воздействие на экономические структуры 47 и гегемония 46 сдвиг смысла 30, 31
от индивидуального прогресса к социальному 35 продвижение от классической к современной 31-32
и становление нации 38-39 и эссенциализм 36-42, 46 см. также историческая школа, Маркс, Веблен, Вебер экономическая наука
возрождение культуры в экономической науке 105—106 институциональная экономика 53, 61, 67-68
разрыв между психологией и экономической наукой 62
интерпретация Роббинса 84 источники данных 89 маржиналистский подход 52-53 и марксизм 59, 68
математический подход 353_354 помощь развивающимся странам 86
и разделение общественных наук 52-53, 57, 58-59, 66-67 экономизация социологии 85, 92-93 распространение на менее традиционные области 84-85 рационализм 52-53
и Вебер 54-55, 57 экономическая теория 65 см. также поведенческая экономика, экономика развития экономическая наука и культура 1°7, 145 влияние исторического разделения 384-385
и мейнстрим экономической науки 147
методологические проблемы 151-!52
поведенческая модель 1о8
культура как ограничение 113-
культура как отклонение от модели 119-122
культура как предпочтения
109-113
политико-экономический ас-пект 379-381
важность 381-382 см. также индивидуализм или коллективизм, структура и деятельность, универсализм против частного
экономика как культура 107, 122, 147 культурный контекст рыночной экономики 122-123, 126, 127-128
собственный интерес как западное понятие 127 специфические формы рыночной экономики 128
подход с точки зрения разновидностей капитализма 128 методологические исследовательские проблемы 151-152 экономика как система смыслов 129
реакция на теорию модернизации 129-130
см. также Гирц, Поланьи
446
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ
экспатрианты и международный маркетинг 300
Элмонд Дж. 252
эмпатия, как причина доверия 223
Энгельс, Фридрих 46
Энгерман С., подход к институ-
циональному развитию с точки зрения обеспеченности ресурсами 321
этническая разнородность, негативное влияние 230-231
этническая однородность
и экономическая успешность 350
и уровень доверия 230
сравнение США и Европы 230-231
этническая идентичность, и политические интересы 138
этноцентрическая предубежденность 381-382
этноцентрическая организация исследований 158-160
и права собственности 160-161 этнография, разделение мира
на две части 102-103
Эрроу К., доверие и эффективность 226
Юм, Дэвид, эволюция общества 32 Юхансон, Ян, процесс интернационализации фирм 294 психическая дистанция 283
Юрдаль, Хенрик 227, 235, 242, 256, качество институтов и доверие 244, 260 религия и доверие 242 экономика развития 68-69 возросшая роль ВМФ 87 деление на Восток и Запад 92 проблема развития 72 и Япония 92 и культура 69 и стандартная экономическая наука 86
Юн, Санкью, экспатрианты в роли менеджеров 300
Ю Дж. С. 231
Ю Т., контекстная специфичность доверия 240
Яммарино Ф., многоуровневые исследования 357
Япония, и наследие конфуцианства 90 и экономическое развитие 91-92
Chinese Culture Connection 81, 89 Global Entrepreneurship Monitor 213 GLOBE (Global Leadership and
Organizational Behavior Effectiveness), проект 81, 89, 171, 172-175 культурные параметры 172-174 Penn World Tables база данных 89
Научное издание
Шурд Бёгельсдейк и Робберт Маселанд
КУЛЬТУРА В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ: история, методологические рассуждения и области практического применения в современности
Главный редактор издательства Валерий Анашвили Научный редактор издательства Артем Смирнов Выпускающий редактор Елена Попова Художественное оформление серии Валерий Коршунов Корректор Юлия Бандурина Верстка Сергей Зиновьев
Издательство Института Гайдара 125993, Москва, Газетный пер., д. 3-5, стр.1
Подписано в печать 21.05.16. Формат 70x100/16. Тираж 2000 экз. Отпечатано в филиале «Чеховский печатный двор» АО «Первая образцовая типография», www.chpd.ru Факс (496) 726-54-10, (495) 988-63-87 142300, Чехов, ул. Полиграфистов, 1
ИЗДАТЕЛЬСТВО ИНСТИТУТА ГАЙДАРА
СПРАШИВАЙТЕ КНИГИ
В МАГАЗИНАХ ВАШЕГО ГОРОДА
МОСКВА Академия, просп. Вернадского, 82, (499) 270-29-78 «Москва» на Воздвиженке, ул. Воздвиженка, 4/7, стр. 1, (495) 629-64-83
«Москва» на Тверской, ул. Тверская, 8, стр.1, (495) 629-64-83, 797-87-17
Библио-глобус, ул. Мясницкая, 6/3, стр.1, (495)781-19-оо
Московский Дом Книги, ул. Новый Арбат, 8, (495)789-35-91
Молодая гвардия, ул. Большая Полянка, 28, (495)780-33-70
Фаланстер, М. Гнездниковский пер., 12/27, СТР-3> (495) 629-88-21, 504-47-95 falanster(3)mail.ru
Фаланстер на Винзаводе, 4-й Сыромятнический пер., 1, стр. 6,(495)926-30-42
Книжный клуб 36,6, ул. Бакунинская, 71, стр. ю, (495)926-45-44
Аргумент, МГУ, Ленинские горы, д.1, сектор «Б», (495)939-42-95
Дом педагогической книги, ул. Большая Дмитровка, 7/5, стр. 1 ул. Кузнецкий Мост, 4/3, стр. 1, (495) 629-54-35, 692-65-95 Дом Книги на Соколе, Ленинградский просп., 78, корп. 1, (499)155-38-82
Циолковский, ул. Б. Молчановка, 18, (495) 691-51-16, 691-56-28
У Кентавра, книжная лавка, ИОЦ «Гуманитарная книга», ул. Чаянова, 15 (РГГУ), (499)973-43-01 Буквышка, ул. Мясницкая, 20, (495)628-29-60 Гнозис, Турчанинов пер., 4, (499) 255-77-57
Додо Азов, Азовская ул., 24, корп. 3 (ТРЦ «Азовский»), (926) 417-53-58
Додо Меридиан, Профсоюзная ул., 61 (ЦКИ «Меридиан»), (915) 418-60-27 Додо Спейс, ул. Мясницкая, 7, стр. 2, (926) 044-15-61, dodo. shops@)gmail. com
Додо в Культурном центре ЗИЛ, ул. Восточная, 4, корп. 1, (495)675-16-36
	Додо Царицыно, Визит-центр Государственный музей-заповедник «Царицыно», ул. Тюрина Книжная экспедиция Управления делами Президента Российской Федерации, ул. Варварка, 9, (495)606-52-94 Книжный магазин «Тортуга», ул. Старая Басманная, 15, (Сад им. Баумана), (926) 463-72-33, tortugabookshop@ gmail.com ММОМА Art Book Shop в Институте Strelka in Russian, Берсеневская наб., 14, стр. 5А Ходасевич, Покровка, 6, +7-965-179-34-98 Гараж, павильон Центра «Гараж», Пионерский пруд, Парк Горького, (495) 645-05-21 Сеть Читай-Город (Новый книжный), (495) 937-85-81, 177-22-11 Сеть Академкнига ул. Вавилова, 55/7, (499)124-55-00 Мичуринский просп., 12, (499)932-74-79 Цветной б-р, 21, стр. 2, (499) 921’55‘9б
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ	Санкт-Петербургский дом книги, Невский просп., 28 (дом Зингера), (812)448-23-55 Подписные издания, Литейный просп., 57, (812) 273-50-53 Порядок слов, наб. р. Фонтанки, 15, (812)310-50-36 Все свободны, Мойка, 28, +7-911-977-40-47 Дом университетской книги (Издательство СПбГУ), Менделеевская линия, 5, (812)329-24-70, 329-24-71, vitanova@ispbu.ru Свои Книги, ул. Репина, 41, (812) 966-16-91, Fahrenheit 451 — independent bookstore in St.Petersburg, Russia, ул. Маяковского, 15, (911) 136-05-66, books@frngt.ru
ВОРОНЕЖ	Петровский, книжный магазин и клуб, ул. Ленина, 54, (3422)43-03-51 Пиотровский в Президентском центре Бориса Ельцина, ул. Бориса Ельцина, 3, (912) 485-79-35
ЕКАТЕРИНБУРГ	Йозеф Кнехт, ул. 8 Марта, 7, +7-95°'193‘15‘33 Екатеринбургский Дом книги, ул. Антона Валека, 12, (343) 253-50-ю
ПЕРМЬ	Пиотровский, Независимый книжный магазин, ул. Ленина, 54, (342) 243-03-51
РОСТОВ- НА-ДОНУ	Интеллектуал, книжный салон, ул. Садовая, 55, Дворец творчества детей и молодежи, фойе главного здания, +7-988-565-14-35
НОВОСИБИРСК	Капиталъ, литературный магазин, ул. Максима Горького, 78, (383)223-69-73
нижний НОВГОРОД	Приволжский филиал Государственного центра современного искусства, Кремль, корп. 6 (здание Арсенала), (831) 423-57-41 Полка, ул. Канавинская, 2, (960) 189-33-60
СТАВРОПОЛЬ	Князь Мышкин, ул. Космонавтов, 8, (928) 963-94-81, (928) 329-13-43, myshkinbooks@iyandex.ru
КИЕВ	Архе, Ул. Якира, 13, +380-63-134-18-93 Книжный бум, книжный рынок «Петровка», ряд 62, место 8 (павильон «Академкнига»), +380-67-273-50-10
КАЗАНЬ	Смена, Центр современной культуры, ул. Бурхана Шахиди, 7, (843)249-50-23
КРАСНОЯРСК	Бакен, ул. Карла Маркса, 34а, (3912)88-20-82
ИНТЕРНЕТ-МАГАЗИНЫ	LibroRoom http://libroroom.ru/ OZON.ru http://www.ozon.ru/ Лабиринт http://www.labirint.ru/ Боффо! http://www.boffobooks.ru/ Books.ru http://www.books.ru/ Бизнес-книга http://bizbook.ru/ Книга.ги http://www.kniga.ru/ Read.ru http://read.ru/ Спринтер http://www.sprinter.ru/ Издательская группа URSS http://urss.ru/
В ЭЛЕКТРОННОМ ВИДЕ	ЛитРес http://www.litres.ru/ OZON.ru http://www.ozon.ru/
ОПТОВЫЕ ПРОДАЖИ	Издательский дом «Дело» РАНХиГС, Москва, просп. Вернадского, 82, (495)433'25-02, 433-25-10, deio@anx.ru, com@anx.ru