Author: Бессмертный Ю.Л.
Tags: всемирная история социология западная европа средневековье
ISBN: 5-7281-0048-1
Year: 1996
Text
of General History
Russian State
University
for the Humanities
MAN WITHIN
HIS FAMILY
CIRCLE
ESSAYS
ON THE HISTORY
OF PRIVATE LIFE
IN EUROPE BEFORE
THE MODERN TIMES
Edited by Yu. L. Bessmertny
Moscow 1996
ОЧЕРКИ
ПО ИСТОРИИ
ЧАСТНОЙ ЖИЗНИ
В ЕВРОПЕ
ДО НАЧАЛА
НОВОГО ВРЕМЕНИ
Под редакцией
Ю. Л. Бессмертного
Москва 1996
ББК 63.3(0)
Руководитель авторского коллектива
и ответственный редактор
Ю.Л. Бессмертный
Авторский коллектив:
Ю.Л. Бессмертный
М.Л. Абрамсон,
B. А. Блонин,
М.А. Бойцов,
П.Ш. Габдрахманов,
C. И. Лучицкая,
Л.П. Найденова,
Н.Л. Пушкарева,
Л.П. Репина,
И.С. Свенцицкая,
П.Ю. Уваров,
С.А. Экштут
Издание подготовлено и осуществлено
при финансовой поддержке
Международного научного фонда
и Российского гуманитарного
научного фонда
согласно проекту
96-01-161007
Chief Editor
and head of the Group of Authors
Yuri L. Bessmertny
Authors:
Yuri L. Bessmertny
M.L. Abramson,
V.A. Blonin,
M. A. Boitsov,
P. Sh. Gabdrakhmanov,
S.I. Luchitskaya,
L.P. Naidenova,
N. L. Pushkareva,
L.P. Repina,
I.S. Sventsitskaya,
P.Yu. Uvarov,
S.A. Ekshtut
The publication is sponsored
by the International
Scientific Foundation
and the Russian Foundation
of the Humanities Studies
© Коллектив авторов, 1996
© Российская академия наук, 1996
© Российский государственный
ISBN 5-7281-0048-1 гуманитарный университет, 1996
ПРЕДИСЛОВИЕ
ujSo Проблемы частной жизни на слуху везде и всюду. Они об-
»суждаются не только в частных беседах. Их исследуют со¬
циологи, психологи, экономисты, историки. Объяснить это лишь
I гм, что нет человека, у которого не было бы «проблем» с собст-
игмиой частной жизнью, вряд ли верно. Нельзя забывать, что ни
производственная, ни политическая деятельность не составляют
дли человека самоцели. В конечном счете они призваны лишь
оОсспечивать реализацию тех или иных личных потребностей
модой, создавать им комфортные условия повседневного суще-
I питания, включая едва ли не в первую очередь благоприятные
условия частной жизни в кругу близких. Частная сфера выступа¬
ет ( этой точки зрения как функция развития других социальных
< фор и в то же время как один из важнейших индикаторов ситу¬
ации в обществе. Анализ этой сферы — неотъемлемая часть ана¬
лиза любого общества.
Есть, однако, обстоятельства, которые порождают сегодня
особый интерес к этому сюжету. На Западе одним из импульсов
оказывается кризис этических ценностей, господствовавших до
середины нашего столетия. До развертывания этого кризиса
признавался в самых широких кругах приоритет в частной сфере
добропорядочной семьи, самоотверженности в обеспечении ее
нужд, личного аскетизма. В последние десятилетия привержен¬
ность этим ценностям все чаще трактуется как свидетельство ар¬
хаической «буржуазности». Отказ от них нередко уподобляется
протесту против «рациональности истэблишмента». В противо-
иес этому превозносятся спонтанные эмоции, подчеркнутое пре¬
небрежение к конформности, полная индивидуальная раскован¬
ность, кратковременные половые союзы как антитеза моногам¬
ной семье. Естественно, что предметом раздумий для изучающих
западный мир становятся такие вопросы, как место и роль в об¬
ществе чувственной сферы, эротики и секса; новая конфигурация
круга родных и близких; взаимосвязь «качества жизни» в целом
и удельного веса в ней собственно частной жизни; возможность
сочетать полную произвольность индивидных решений в частной
сфере с потребностями общежития.
6
ПРЕДИСЛОВИЕ
У нашего соотечественника есть особые причины интересо¬
ваться подобными сюжетами. После долголетнего навязывания
всем нам представлений о второстепенности всего личного, част¬
ного, «приватного» наступило нелегкое «похмелье». Ныне на
смену официально предписывавшемуся культу общественного
служения порой приходит нечто прямо ему противоположное —
полное отрицание какого бы то ни было общественного долга.
Гибельную концепцию человека-винтика вытесняет в сознании
некоторых не менее опасная концепция вседозволенности. Приз¬
нание индивидуальной свободы и самоценности личности ис¬
пользуется в определенных группах нашего общества для оправ¬
дания права игнорировать интересы другого человека. Ясно, что
и у нас соотношение частного и общего, частной сферы и публич¬
ной, индивидуального выбора и его социального резонанса за¬
служивает пристального внимания.
Все это делает более чем оправданным обращение к истории
частной жизни. И не только потому, что она сообщает «инфор¬
мацию к размышлению» об этом аспекте человеческой жизни.
Нет ведь нужды доказывать, насколько важно понять, как люди
отдаленного прошлого представляли себе самих себя. Без такого
познания «другого» — человека других эпох — немыслимо и на¬
ше собственное самопознание. Но как осмыслить этого другого,
не уяснив то, что связано с наиболее повседневным для него — с
взаимоотношениями в кругу родных и близких, с созданием суп¬
ружеской ячейки, с рождением и воспитанием детей, с отноше¬
нием к старшему поколению, с раздумьями над собственной
судьбой, личными переживаниями, иначе говоря, со всем тем,
что чаще всего ассоциируется сегодня с частной жизнью?
Изучение этих сюжетов неразрывно связано и с рядом дру¬
гих существеннейших проблем: в какой мере обособленной каза¬
лась людям прошлого эта область жизни; какими в их глазах вы¬
глядели взаимоотношения внутри этой сферы; насколько воз¬
можны были здесь нестандартные решения отдельного индиви¬
да; как влияли они на окружающих, чем обусловливались. Ана¬
лиз всего этого может пролить свет на облик индивида в про¬
шлом, на возможность для него налагать свой отпечаток на те
или иные явления, наконец, на роль индивида в истории в целом.
ММ.ДИСЛОВИЕ
7
Подобные проблемы особенно удобно изучать на примере
истории частной жизни, так как именно в ней индивид оказыва¬
ется перед необходимостью буквально каждый день принимать
то или иное решение, делать свой выбор: как реагировать на
просьбы близких, как строить отношения с теми или иными ро¬
дичами, как выбирать партию в браке, каким именем нарекать
новорожденных и т. д. Далеко не все эти казусы регулировались
нормами права. Гораздо чаще здесь действовал простой обычай.
I io обычай — не закон. Он более многозначен; следуя ему, все
равно приходится делать выбор между разными «сценариями»
поведения. Отклонения от обычая поэтому не столь заметны и не
столь подвержены преследованию, как нарушения предписаний
закона. Да и многообразие ситуаций, складывающихся в частной
жизни, необычайно велико. Относительная свобода индивиду¬
альных решений здесь, как правило, шире, чем в любой иной
сфере. Частная жизнь представляет поэтому очень удобное ис¬
следовательское поле для изучения противоборства между приня¬
тыми стереотипами поведения и индивидуальными интенциями.
Рассмотрение всей этой проблематики на материале отдаленно¬
го прошлого представляет интерес не только само по себе. Инкор¬
порированные в современность, мы с трудом осмысливаем некото¬
рые конститутивные черты нашего собственного общества уже по¬
стольку, поскольку они представляются нам само собой разумею¬
щимися. В отличие от этого, находясь по отношению к отдаленно¬
му прошлому в позиции «вненаходимости» (Бахтин), мы можем
отчетливее понять его своеобразие, а следовательно — уяснить и
наше собственное «я». Выбор для настоящего исследования пери¬
одов античности, средневековья и начала нового времени, предше¬
ствующих становлению современного общества и новоевропейской
личности, носит, как видим, отнюдь не случайный характер.
Географически наш труд не замыкается в рамках какого-ли¬
бо одного региона Европы и охватывает разные страны Запад¬
ной Европы и Россию. Своеобразие социального и ментального
развития отдельных стран позволяет легче подметить как общее,
так и особенное в рассматриваемых явлениях.
Начиная нашу работу, мы столкнулись с таким множеством
трудно разрешимых проблем методологического, методического
8
ПРЕДИСЛОВИЕ
и конкретно-исследовательского плана, что, казалось, нам нико¬
гда не создать книги, в которой эти проблемы нашли бы непро¬
тиворечивое решение. Лишь редкостная увлеченность, энтузи¬
азм и самоотверженность членов исследовательских семинаров,
созданных параллельно в Институте всеобщей истории РАН и в
Российском государственном гуманитарном университете, поз¬
волили преодолеть многие из встретившихся трудностей и пред¬
ставить наше исследование на суд читателей.
Хотя каждая часть этой книги имеет своего автора, все ее
разделы — плод интенсивных коллективных раздумий. Ни одна
из глав не была написана с первого раза. Все они перерабатыва¬
лись на основе соображений, высказывавшихся другими членами
авторского коллектива и иными участниками семинарских обсу¬
ждений, на которых присутствовали и студенты, и дипломиро¬
ванные специалисты из Москвы, Санкт-Петербурга, Твери, Ту¬
лы, Нижнего Новгорода и других российских городов. Хотелось
бы выразить всем им искреннюю благодарность за помощь в со¬
здании этой подлинно коллективной работы.
Ю.Л. Бессмертный
Октябрь 1995 г.
ГЛАВА 1
ЧАСТНАЯ ЖИЗНЬ:
СТЕРЕОТИПНОЕ И ИНДИВИДУАЛЬНОЕ
В ПОИСКАХ „
НОВЫХ РЕШЕНИИ
Замысел этой книги предполагает взаимосвязанное рассмотрение
двух основных тем. Одна из них — история частной жизни, другая —
роль в ней индивида. Неразрывная связь этих тем достаточно оче¬
видна. Вне анализа индивидуальных поступков нельзя исследовать
историю частной жизни. Точно так же при изучении деятельности
индивида в каком бы то ни было обществе нельзя обойтись без ха¬
рактеристики его поведения в частной сфере.
Сами по себе оба эти сюжета искони привлекали внимание историков.
Чему как ни деяниям отдельных героев уделяли специальное внимание от¬
цы нашей науки начиная с Геродота или Плутарха? Столь же горячо инте¬
ресовались они перипетиями взаимоотношений своих персонажей с жен¬
щинами, с детьми и родственниками, с друзьями и недругами. В новое вре¬
мя интерес к подобным темам ничуть не угас. И двести, и сто, и пятьдесят
лет назад не раз появлялись труды, подчас многотомные, посвященные
«Истории частной жизни французов», «Истории частной жизни в про¬
шлом», «Истории нравов» и т. д.1 Из таких книг, не вполне утративших
свою ценность и сегодня, читатель может узнать, что люди ели и пили, как
одевались, как устраивали свое жилье, с кем встречались на пирушках, как
сидели за столом, в каких кроватях спали, чем укрывались и т. п.2 Под ис¬
торией частной жизни почти во всех этих работах подразумевалась в пер¬
вую очередь лишь история повседневности и быта. А так как лучше всего
она известна по отношению к правящей верхушке, именно о ней и шла речь
в подавляющем большинстве упомянутых работ.
В последние полвека ситуация изменилась. «Новая историческая нау¬
ка», сложившаяся в это время, предполагает иной подход в том числе и к ис¬
тории частной жизни. На первый план выдвинулось изучение ментальных
стереотипов, обусловливавших собой поведение людей из всех классов3. Де¬
ятельность индивида стала рассматриваться как функция системы специфи¬
ческих представлений о мире, господствовавших в том или ином обществе4.
Как было показано в ряде исследований, в разные времена по-разному ис¬
толковывались не только время, пространство, природа или богатство, но и
жизнь, смерть, любовь, ненависть, семья, дружба и пр.5 Соответственно,
12
ИДЕИ И ПОДХОДЫ
встал вопрос о переосмыслений всех форм частной и личной жизни как эле¬
ментов единой и взаимосвязанной системы поведенческих стереотипов,
подверженной периодическим изменениям. Естественно, что это потребова¬
ло не только проверки написанного раньше о жизни индивида в кругу близ¬
ких, но и внесения в эту картину принципиальных дополнений6.
Стал принципиально изменяться ракурс изучения этих сюжетов. Не
бытописательство, не отношение людей к окружающим их вещественным
атрибутам повседневности привлекают теперь главное внимание. Акцент
переносится на уяснение меняющихся форм восприятия в кругу близких, на
рассмотрение различных внутренних переживаний людей по поводу отно¬
шений с этими близкими, на раскрытие того, как человек разных эпох вос¬
принимал самого себя и собственную жизнь в этой сфере.
Однако дело не только в этом. В поисках самих себя мы ищем образ
другого, который был бы — в соответствии со сказанным — не только ис¬
торически изменчивым и многоплановым, но который обладал бы в на¬
ших глазах еще и большей верифицируемостью. Прошло то время, когда
казалось достаточным описать какой-нибудь рыцарский поединок, чтобы
читатель согласился «достраивать» картину рыцарской жизни по этому
образцу. «Насколько это типично», «о какой тенденции свидетельству¬
ет», «в какой мере выражает своеобразие эпохи» — вот лишь часть воп¬
росов, которые теперь непременно возникают после ознакомления с ка¬
ким-либо казусом. Но и самая пространная серия наблюдений — скажем,
над возрастом вступления в первый брак молодых людей какой-либо ме¬
стности — не обязательно воспринимается сегодня как удовлетворитель¬
ное решение проблемы матримониального поведения. Искушенный чита¬
тель почти наверняка потребует дифференциации собранных серийных
данных в зависимости от индивидуальных особенностей лиц, охваченных
данной серией. Добиться сочетания анализа массовых феноменов с ана¬
лизом индивидуального поведения людей разного статуса — вот один из
первых императивов подлинно современного исследования частной жиз¬
ни и роли в ней индивида (как, впрочем, и исследования многих других
явлений прошлого).
Для реализации этого императива недостаточно уяснить структуру ос¬
новных элементов частной жизни. Задача еще и в том, чтобы исследовать,
насколько отдельный индивид был в состоянии действовать «по-своему»,
отклоняясь от предписанных обычаев. Иначе говоря, важно представлять
пределы самодеятельности индивида в разные эпохи и механизм формиро¬
вания его решений, особенно тех, которые расходились с нормой. Именно
взаимодействие стереотипного и индивидуального выступает сегодня, по¬
жалуй, как самое интригующее при изучении истории общества.
Эти соображения обрисовывают некоторые исходные принципы пред¬
принимаемого исследования.
Хотя намеченные подходы к изучению частной жизни стали реализо¬
вываться относительно недавно, в науке уже накоплены некоторые нема¬
ловажные наблюдения по этой проблематике. Обзору таких наблюдений
II ПОИСКАХ НОВЫХ РЕШЕНИЙ
13
посвящены первые разделы нашего труда. Не пересказывая их, отмечу
лишь, что, как констатирует их автор Л.П. Репина, в современной науке
наметился «некий баланс скептицизма и оптимизма» при рассмотрении ди¬
хотомии частного и публичного в истории. Большинство авторов признают
существование в прошлом некоего субстрата — пусть не осмысленного со¬
временниками, — который позволяет сегодняшнему исследователю опери¬
ровать по отношению к тем временам понятием «частная жизнь».
Впрочем, развернутого пояснения содержание этого субстрата пока не
получило. Говорится лишь о том, что почти повсюду противопоставлялось
то, что открыто и доступно всем («публичное»), сокрытому от посторонних
и принадлежащему частному лицу («частное» — см. гл. 2). В каком-то
смысле это совпадает с подходом к частной жизни, предложенным для со¬
временности Арнольдом Геленом. Частная жизнь, полагает Гелен, есть
«сфера непосредственного общения людей»; главное ее прибежище — это
семья, «единственный противовес всякой публичности» в современном об¬
ществе7. В историографии признается также различие смысла данной анти¬
тезы в разные эпохи и отмечается, что частное и публичное всегда выступа¬
ли «как перемещающиеся в едином континууме сферы либо как обращенные
друг к другу и взаимноориентированные стороны социальной жизни».
При всей важности этих суждений они оставляют открытыми многие
важнейшие вопросы. Неясно соотнесение частной жизни с повседневно¬
стью, с «личной жизнью», с сокровенным. Не раскрываются основные
формы частной жизни в разное время, своеобразие ее главных составляю¬
щих, различия в ее осмыслении современниками.
Более определенные позитивные результаты достигнуты в новейшей
историографии при изучении некоторых поведенческих стереотипов. В
первую очередь это касается представлений о женщине, о возможном и за¬
претном для нее, о допустимом и недопустимом в ее отношениях с окружа¬
ющими8. Но и здесь остается белым пятном соотнесение в различные пе¬
риоды принятых норм и реального поведения отдельных индивидов.
Весьма обширна специальная литература по истории семьи: ее состав,
структура, наследственные права ее членов, брачное право исследовались
многократно и по отношению к самым различным периодам9. В этой лите¬
ратуре семья выступает обычно как данность, которая эволюционирует вме¬
сте с поведенческими стереотипами, а также вместе с взаимосвязанными с
семьей родственными группами. Признавая полную правомерность этой по¬
становки вопроса, следует, однако, отметить ее принципиальное отличие от
подходов, избранных в этой работе. Дело не только в том, что мы исходим
из возможности качественного изменения понятия «семья», каковое в тех
или иных древних обществах могло не иметь ничего общего с современным.
Тот гетерополовой союз, который выступал исходным элементом семейной
ячейки, интересует нас прежде всего как функуця внутренних пережива¬
ний участников этого союза, более или менее сокровенных, более или менее
индивидуализированных. Мы хотели бы осмыслить жизнь семейной ячейки
сквозь призму борения разных ментальных импульсов — тех, что продикто -
14
ИДЕИ И ПОДХОДЫ
ваны принятыми нормами, и тех, что обусловлены нестандартным индиви¬
дуальным выбором. Иначе говоря, изучение семьи в нашей работе не само-
цель, но средство уяснить противостояние (и взаимодействие) стереотип¬
ного и индивидуального в данной сфере человеческой жизни.
К числу сравнительно менее изученного в современной историографии
следовало бы отнести восприятие в прошлом таких феноменов, как старе¬
ние, старость, немощность. Мало известно и о своеобразии в прошлом со¬
кровенных переживаний человека, связанных, например, с переходом из
одного возрастного класса в другой или же обусловленных недозволенной
страстью, увлеченностью какой-либо игрой, необходимостью преодолеть
врожденную фобию и т. п. Еще менее исследовано то, каким было субъек¬
тивное переживание человеком его индивидуальных особенностей — на¬
пример, уродства, или трусости, или же бесплодия. Мы почти ничего не
знаем о том, как в разные времена переживался религиозный экстаз, каки¬
ми особенностями отличалось, скажем, чувство горечи от потери близкого
или чувство страха перед грядущей бедой и т. п. Подобные сюжеты требу¬
ют естественно комплексного — а не изолированного — анализа10. Иначе
говоря, необходимо увидеть деяния человека и его переживания в частной
сфере как взаимосвязанные проявления, с одной стороны, ментальных
стереотипов, с другой — индивидуальных импульсов.
Круг ждущих своего исследования проблем слишком велик, чтобы
можно было рассчитывать на их разрешение в рамках одной этой работы.
Ее задачи включают в первую очередь поиск путей к изучению намеченных
вопросов и к освещению хотя бы тех из них, по которым удается собрать до¬
статочно фактического материала. Но даже такой предварительный поиск
встречает на своем пути ряд серьезных методологических и методических
трудностей. Остановлюсь на них подробнее.
Начну с того, что за последние полвека в исторической науке сложи¬
лись традиции, до известной степени препятствующие тому исследованию
индивидуального, о котором упоминалось выше. Как это ни парадоксаль¬
но, формированию таких традиций способствовали исключительные успе¬
хи, достигнутые историками XX в. при изучении массовых данных и ос¬
мыслении на их базе господствующих тенденций социального развития. В
результате характерная для историка XX в. нацеленность на выявление
прежде всего массовых феноменов налагает не всегда осознаваемый самим
исследователем отпечаток на его собственное восприятие. Сталкиваясь с
чем-то явно неординарным, необычным, он подчас внутренне нацелен не
столько на осмысление индивидуальности (или уникальности) данного
конкретного случая, сколько на уяснение противостоящей ему магистраль¬
ной линии развития. Поиск стереотипа поведения может при этом как бы
вытеснять уяснение неповторимого своеобразия конкретных индивидов.
Характеристика общепринятых норм и соответствующей им рутины запо¬
лоняет исследовательский горизонт и препятствует анализу всеобщего ин¬
варианта данной культуры, ее предельного «замысла», воплощающегося
чаще всего в наиболее своеобразных — уникальных — казусах11.
II ПОИСКАХ НОВЫХ РЕШЕНИЙ
15
Чтобы пояснить эту тенденцию, сошлюсь на пример из собственной
практики. Занимаясь несколько лет тому назад исследованием демографи¬
ческих явлений, в частности анализом матримониального поведения в сре¬
дневековой Франции, я анализировал возраст первого брака. Для этого по¬
требовалось изучить значительное число конкретных казусов. Оглядыва-
игь назад, мне, теперь, нетрудно заметить явный перекос в этом моем ана-
М1не. Каждый из казусов рассматривался тогда мною прежде всего как
I пособ уяснить «среднее», типичное, принятое в данной социальной среде.
Крайние варианты, выступавшие как исключения, привлекались главным
оОразом для подтверждения обратной им нормы12.
Сегодня я подхожу к таким вариантам иначе. Исключительные казусы
представляются мне важными сами по себе. С их помощью исследователь
может нащупать спектр возможностей индивида в данной среде и через
них уловить не только ее общие характерные черты, но и уникальность
культурной ситуации, складывающейся в каждом конкретном казусе. В
первую очередь имеется в виду понять, насколько индивид — притом не¬
обязательно выдающийся или «высоколобый» — в состоянии пренебречь
обычными стереотипами и действовать вопреки им. Индивид, которому
что удавалось, заслуживает специального внимания. И не только потому,
что он создает своими действиями прецедент для девиантного поведения в
данном обществе. Не менее (если не более) важно понять его собственное
своеобразие, импульсы и стимулы его нестандартных интенций, их резо¬
нанс и последствия для культурных канонов.
Но правомерна ли подобная постановка вопроса для тех исторических
периодов, которые исследуются в этой работе? Мыслимо ли для индивида
осознанное отклонение от стереотипа до возникновения индивидуальности
и личности новоевропейского типа? Действительно, в традиционалистских
обществах — включая и все рассматриваемые ниже — индивидуальные ин¬
тенции, как правило, перекрывались обычаями, формализованными лично¬
стными связями или даже требованиями закона. Однако это правило не
было всеобъемлющим. Тот факт, что в частной сфере традиция опиралась
чаще на обычай, чем на закон13, существенно облегчал здесь для отдельных
индивидов возможность нарушения нормы и проявления «своеволия»14.
Между тем индивид традиционалистского общества, поступающий не¬
стандартно, оказывается, по выражению Л.М. Баткина, «точкой бифурка¬
ции», феноменом, позволяющим проверять прочность традиционных норм,
возможность их взлома. Когда мы имеем дело с подобными ситуациями,
традиционалистский индивид «уже не просто подтверждал или варьировал
общее, но выходил на границы своей ментальности». Здесь закладывались
возможности для «исторического движения культуры»15.
Исходя из этих соображений, авторам настоящей работы предстоит
проверить, в какой мере выявляемый в изучаемых традиционалистских об¬
ществах нестандартный выбор индивида мог играть подобную роль, мог
выступать как форма движения культуры и, что особенно для нас интерес¬
но, как вклад индивида в это движение.
16
ИДЕИ И ПОДХОДЫ
Решение этой ответственной задачи — дело далеко не простое. Оно, в
частности, предполагает параллельный анализ и индивидуального и стерео¬
типного поведения. Как известно, сочетание этих двух ракурсов историче¬
ского исследования наталкивается на серьезнейшие познавательные труд¬
ности. Г.С. Кнабе справедливо усматривает «классическую апорию» меж¬
ду изучением, с одной стороны, индивида «в его неповторимости» и, с дру¬
гой стороны, рассмотрением познаваемых объектов в «их ряду» и повторя¬
емости16. В «нащупывании» выходов из этой апории состоит одна из глав¬
ных задач современной исторической науки. Предпринимая исследование
действий индивида в частной сфере, мы неизбежно столкнемся с этой апо¬
рией и, отдавая себе в ней отчет, будем пытаться искать из нее выход17.
Изучение всех рассмотренных выше проблем базируется в нашей рабо¬
те на широком круге источников. Среди них: дневники, мемуары, переписка,
автобиографии, жизнеописания, относящиеся к различным эпохам — от ан¬
тичности до начала нового времени. Источники этих типов дают весьма со¬
держательные данные, которые, однако, для изучаемых нами периодов ха¬
рактеризуют, по большей части, лишь представителей верхушки общества.
Более широкий социальный охват характерен для более сложных в изуче¬
нии памятников — нотариальных актов, судебных расследований, частных
грамот, городских статутов, генеалогий, эпитафий, морализаторских трак¬
татов, поучений, литературных текстов и др.
Анализируя эти тексты, авторы нашего труда пользовались разными
методическими приемами. Мы искали способы «разговорить» исследуемые
памятники, заставить их выдать скрытую в них информацию. Так, один из
наших авторов, П.Ш. Габдрахманов, изучая крестьянские генеалогии
XII в., положил в основу антропонимический анализ; с его помощью выяв¬
лялась самоидентификация отдельных родственных групп, возможность
для их членов давать детям нестандартные имена, изменение этих обычаев
со временем (гл. 9). Несколько по-иному исследовал соотношение стерео¬
типного и индивидуального другой наш автор — П.Ю. Уваров. В основу им
был положен анализ конкретной нотариальной практики в Париже XVI в.
Рассматривая отдельные нотариальные акты, П.Ю. Уваров стремился вы¬
явить, насколько индивидуализирование вели себя здесь пожилые люди в
предвидении старческой немощи и как сочетались в их поведении принятые
нормы и личный выбор (гл. 11). Близким по типу методики был и анализ
М.А. Бойцовым взаимоотношений в кругу немецкой элиты XIV — XV вв.,
выявлявший, в частности, те индивидуальные обстоятельства, в которых со¬
вершались нарушения внутрисемейной этики (гл. 10). Сходные аналитиче¬
ские методы использовали в своих очерках и другие авторы — М.Л. Абрам¬
сон, И.С. Свенцицкая, Н.Л. Пушкарева.
Эти исследовательские приемы, как и некоторые другие, примененные в
нашей работе, в той или иной мере близки к подходам, охватываемым так на¬
зываемой микроисторией18. Стремясь к использованию и дальнейшей разра¬
ботке приемов микроанализа, важно осмыслить и его преимущества, и пре¬
делы его применения.
И ПОИСКАХ НОВЫХ РЕШЕНИЙ
17
Первое, о чем следует в этой связи упомянуть, — это определенная ин¬
тенсификация аналитических процедур, обеспечиваемая при данном подхо¬
де. Она достигается прежде всего за счет концентрации внимания на срав¬
нительно небольших исследовательских объектах (например, одна опреде¬
ленная деревня или одна или несколько генеалогических групп, иногда да¬
же* отдельная семья или индивид). Это помогает всестороннему изучению
личных контактов отдельных индивидов, имея в виду контакты, обуслов¬
ленные не только хозяйственными обязанностями или социальным поло¬
жением, но и родством, свойством,, личными пристрастиями, общностью
< оциокультурных представлений, возрастной близостью, наличием общих
недоброжелателей и т. п. Предмет исторического анализа, хотя и миними¬
зируется, становится гораздо более многоплановым. Проясняются слож¬
ные сети социальных взаимосвязей, в которые был включен каждый из ис¬
следуемых индивидов.
Вырисовывается спектр социальных возможностей, открывавшихся
перед тем или иным индивидом или их группой. Это может помочь выяв¬
лению взаимозависимости самых разных устремлений и предпочтений че¬
ловека, так же как уяснению импульсов взаимопритяжения и отталкивания
ннутри социальной группы. Параллельное изучение ряда взаимодействую -
щих индивидов открывает в подобных случаях путь к осмыслению того,
как сочетались индивидуальное и повторяющееся, объективное и
субъективное в деятельности и поведении человека.
Необходимые для микроисторического анализа сведения содержатся, в
частности, в казуальных материалах. Отсюда естественный интерес к ним
со стороны всех наших авторов, специально интересующихся поступками
или суждениями отдельных людей. Но анализ того же типа возможен и на
базе некоторых сериальных памятников, о чем свидетельствует ряд послед¬
них исследований, в том числе и тех, что вошли в нашу работу19.
Тем не менее применение микроисторического анализа имеет опреде¬
ленные ограничения. Они обусловлены как лаконичностью многих источ¬
ников, так и — в еще большей мере — сложностями распространения полу¬
ченных выводов за пределы изученных текстов. Поэтому микроистория —
не всемогущее, но лишь могущественное средство исторического познания.
Не переоценивая его, отметим, что оно помогает исследователю увидеть на
исторической сцене не анонимных исполнителей слепых закономерностей,
но живых людей, действующих под воздействием определенных мотивов и
стимулов.
Как уже отмечалось выше, новизна в постановке проблемы заставляет
придать работе поисковый характер. Не имея достаточного задела для
обобщений по интересующим нас проблемам, мы неизбежно должны огра¬
ничиваться формулированием предварительных гипотез. Их базой могут
быть лишь конкретные исследовательские очерки, из которых и состоит
наш труд.
На первом этапе исследований мы вынуждены были ограничиться са¬
мым первым — центральным — из тех «концентрических кругов», которые
18
ИДЕИ И ПОДХОДЫ
образовывали в рассматриваемые периоды близкие люди. Отсюда и из¬
бранный нами заголовок — «Человек в кругу семьи». Есть, однако, в этом
заголовке и некая условность. Как уже отмечалось, некоторые из наших
глав касаются тех ранних стадий, когда семья в современном смысле слова
еще не сложилась: вместо нее существовали разные виды половых союзов,
которые и являются, в таких случаях, предметом нашего анализа. Именно
взаимоотношениям внутри таких союзов (позднее — семей), роли в них
стереотипов и индивидуальных интенций, взаимному восприятию их чле¬
нов, их переживаниям посвящена половина наших конкретных исследова¬
тельских очерков (см. раздел «Мужчина и женщина»).
Во второй половине тома (раздел III) освещается другой аспект взаимо¬
отношений внутри семейно-родовой группы: связи «притяжения и отталки¬
вания» между родителями и детьми. Как и в предыдущем разделе, здесь
уделяется специальное внимание антитезе нормативного и индивидуального.
Обобщению полученных результатов посвящена последняя часть книги, в
которой сформулированы предварительные выводы о понятии «частная
жизнь» в прошлом, о специфике дихотомии частного и публичного, о воз¬
можности индивидуальных нестандартных решений в частной сфере и об их
импульсах, стимулах и социальном резонансе.
Примечания
1 Legrandd’Aussy A. Histoire de la vie privde des Frai^is. Vol. 1-3. P., 1782; Lecky W. History
of European Morals from Augustus to Charlemagne. L., 1869; Marquardt J. Das Privatleben
der ROmer. Vol. 1-2. Leipzig, 1886; Franklin A. La vie priv6e autrefois. Vol. 1-12. P., 1890.
2 Издания этого жанра продолжают появляться и в наше время, см., например: How
They Lived. Oxford, 1963, 1969. Vol. 2-3; Soulet J.P. La vie quotidienne dans les Pyrdndes
sous FAncienne Regime. P., 1974.
3 Наиболее известна этой своей позицией французская школа «Анналов». В 70 - 90-е
годы историки самых разных стран Европы и Америки развивают и модифицируют
эту точку зрения (см.: Споры о главном. Дискуссии о настоящем и будущем историче¬
ской науки вокруг французской школы «Анналов» / Под ред. Ю.Л. Бессмертного. М.,
1993; Historia a debate. Actas del Congreso Internationale. Carlos Barros, Editor. Vol. 1-4.
Santiago de Compostela, 1995).
4 Duby G. L’Histoire des mentality // L’Histoire et ses m&odes. Encyclopedic de la Pldiade. R,
1961; LaNouvelle Histoire sous la dir. de J. Le Goff, R. Chartier, J. Revel. P. 1978; Ле Гофф Ж.
Цивилизация средневекового Запада / Пер. с фр., под общей редакцией Ю.Л. Бес¬
смертного. М., 1992; Гуревич А.Я. Исторический синтез и школа «Анналов». М., 1993;
Он же. Категории средневековой культуры. М., 1972; Europaische Mentalitatsgeschichte
/ Hg. P. Dinzelbacher. Stuttgart, 1993.
5 Кроме предыдущего примечания, см.: Stone L. The Family, Sex and Marriage in England,
1500-1800. L., 1979; Histoire de la vie priv6e sous la dir. de P. Ari£s et G. Duby. Vol. 1-5. P.,
1985-1986; Histoire de la Famille sous la dir. de A. Burgidre et autres. Vol. 1-2. P, 1986;
Histoire des Femmes en Occident, sous la dir. de G. Duby et M. Perrot. Vol. 1-5. P, 1992-
1993; Арьес Ф. Человек перед лицом смерти / Пер. с фр., под общей редакцией С.В.
Оболенской. М., 1992; Histoire des Moeurs sous la dir. de J. Poirier. Vol. 1-3. R, 1990; Гу¬
ревич А.Я. Культура и общество средневековой Европы глазами современников. М.,
1989; Бессмертный Ю.Л. Жизнь и смерть в средние века. М., 1991.
II ПОИСКАХ НОВЫХ РЕШЕНИИ
19
л Историографические суждения о работах по истории частной жизни, опирающихся на
этот новый подход и созданных в последние 10-15 лет (при участии или под руководст¬
вом Ж. Дюби, Л. Стоуна, Н.З. Девис, Ю. Хабермаса, М. Перо, В. Хэневельт и др.), см.
ниже, гл. 2 и 3.
7 Gehlen A. Die Seele im techischen Zeitalter. Hamburg, 1957 (цит. no: Thesis. 1993. T. 1 N 3.
P. 155-156).
8 Развернутая библиография этой темы дана ниже, в гл. 3; см. также: Женщина в антич¬
ном мире. М., 1995; Goetz H.-W. Frauen im fruhen Mittelalter. Weimar; KOln; Wien, 1995.
9 Новейшую библиографию по этой проблематике см. в работах, названных в примем. 5.
10 Давняя идея Л. Февра о создании специальных работ по истории отдельных эмоций не
прошла проверки временем. См.: Гуревич А.Я. Уроки Люсьена Февра II Февр Л. Бои
за историю. М., 1991.
11 Именно этот путь позволяет уяснить «не цивилизационное общее, но - культурное
всеобщее, которое общим лишь стирается, нивеллируется» (Баткин Л.М. Письма
Элоизы к Абеляру. Личное чувство и его культурное опосредование // Человек и куль¬
тура. Индивидуальность в истории культуры. М., 1990. С. 157).
12 Бессмертный ЮЛ. К изучению матримониального поведения во Франции XII-XIII вв. //
Одиссей, 1989. М., 1989. С. 107.
Вебер М. Основные социологические понятия // Вебер М. Исследования по методоло¬
гии науки. М., 1980. С. 132 и сл.
14 Разумеется, это «своеволие» не может автоматически отождествляться с «суверенно¬
стью» личности {Баткин Л.М. К спорам о логико-историческом определении индиви¬
дуальности // Одиссей, 1990. М, 1990. С. 73).
15 Баткин Л.М. Не мечтайте о себе! О культурно-историческом смысле «Я» в «Испове¬
ди» бл. Августина. М., 1993. С. 69.
16 Кнабе Г.С. Общественно-историческое познание второй половины XX в., его тупики
и возможности их преодоления // Одиссей, 1993. М., 1993. С. 249-251.
17 Трудности в изучении индивидуального усугубляются и тем обстоятельством, что в
этом случае особенно заметно возрастает опасность субъективности при истолкова¬
нии исследователем сообщений источника. Как известно, именно эта субъективность в
подходе познающего субъекта к анализируемому тексту служит одним из исходных пун¬
ктов так называемого постмодернистского вызова, грозящего самой возможности суще¬
ствования истории (см. подробнее: Бессмертный ЮЛ. Некоторые соображения об изу¬
чении феномена власти и о концепциях постмодернизма и микроистории // Одиссей,
1995. М., 1995). Сознавая сложности «прорыва» к исторической реальности сквозь
средостение языковых высказываний, авторы этой работы уделяют специальное вни¬
мание прежде всего представлениям людей изучаемых эпох по исследуемым вопро¬
сам. Выявление таких представлений, хотя и не снимает проблемы адекватности на¬
ших суждений идеям составителей источников, непосредственно выводит на анализ се¬
мантики дефиниций, «выбора» слов, их возможного смысла в той или иной среде. Тем
самым уменьшается количество «посредствующих звеньев» в познавательном процес¬
се и увеличивается мера надежности формулируемых наблюдений.
18 Бессмертный ЮЛ. Некоторые соображения... С. 9 и сл.
19 См. также: Schlumbohm J. Quelques probldmes de microhistoire d’une socidtd locale //
Annales. Histoire, Sciences Sociales. 1995, N 4.
ГЛАВА 2
ВЫДЕЛЕНИЕ СФЕРЫ ЧАСТНОЙ ЖИЗНИ
КАК ИСТОРИОГРАФИЧЕСКАЯ
И МЕТОДОЛОГИЧЕСКАЯ ПРОБЛЕМА
р
I ребляется давно и часто и даже фигурирует в названиях историче-
I ских работ по крайней мере с начала XIX в.1 Однако если оставить
1 в стороне традиционное для истории государства и права разграни-
чение частного и публичного права, публичной и частной власти, а
также принятое в источниковедении выделение особого типа доку¬
ментального материала — частных актов, то приходится признать что по¬
нятия «частное/приватное» и «публичное» стали научными терминами
лишь в последнее десятилетие. Тем не менее они уже имеют свою, пусть
небольшую, научную «биографию», поскольку очень активно обсуждались
и постоянно оттачивались в конкретно-исторических исследованиях и на¬
учных дискуссиях.
В настоящее время в исторической литературе имеют хождение самые
разные концепции частной сферы, но в них все-таки присутствует какой-то
общий субстрат, который позволяет историкам оперировать этим поняти¬
ем, не давая к нему развернутых пояснений. Ниже будут специально рас¬
смотрены только те научные публикации, в которых понятия «частная
жизнь» и «частная и публичная сфера» проблематизируются, выступают в
качестве эффективного инструмента исторического анализа или теоретиче¬
ского обобщения. Это, с одной стороны, наиболее важные, фундаменталь¬
ные работы, которые можно назвать пионерскими в плане постановки
именно данной проблемы, а с другой — те исследования (в разных облас¬
тях истории), в которых понятие частной, или приватной, жизни является
одним из ключевых, хотя и служит для освещения иных, непосредственно
соприкасающихся с этой проблематикой вопросов.
Наиболее интегративный характер имеют понятия «частной жизни», ис¬
пользуемые авторами и редакторами грандиозного пятитомного проекта
«История частной жизни»2. Речь идет, тем не менее, именно о понятиях во
множественном числе, поскольку они не тождественны ни для различных
эпох (каждой из которых посвящен отдельный том), ни у разных авторов в
пределах одного тома. В этом массивном труде была впервые поставлена за¬
дача глобального исследования частной жизни (главным образом в Европе)
( ФГ.РА ЧАСТНОЙ ЖИЗНИ
21
на протяжении двух тысячелетий. Существование фундаментальных регио¬
нальных и стадиальных различий и стремление авторов охватить как можно
(юльше вопросов, имеющих отношение к этой сфере, обусловили необходи¬
мость неоднократно объяснять возникающие расхождения в определении со¬
держания базовой концепции. Вот почему, помимо общего введения ко все¬
му изданию, понадобились предисловия к каждому тому, замечания к от¬
дельным главам, а также заключения, эпилоги, дополнительные теоретиче¬
ские разделы, в которых авторы и редакторы каждого тома вновь и вновь
возвращаются к тому, что они понимают под частной жизнью, частной сфе-
|юй в том или ином пространственно-временном контексте.
Эти концептуальные затруднения связаны прежде всего с имплицитно
присутствующей в базовом понятии установкой на обособление, разграниче¬
ние сущностно неделимого пространства социальных отношений. Поэтому в
тех разделах, где все же делается акцент на выделение пространства частной
жизни, либо в самом конкретном исследовании, либо в некоторых теоретиче¬
ских отступлениях, это противоречие так или иначе оговаривается. Напри¬
мер, в главе о домашней архитектуре римской Африки автор возвращается к
этой проблеме в разделе, озаглавленном «Некоторые теоретические раз¬
мышления», и убедительно показывает, что даже частный дом в период
11оздней республики и до конца Римской империи имел публичные функции
и его нельзя считать исключительно пространством частной жизни3.
Сам Ж. Дюби, написавший как основной редактор предисловие ко
всему изданию, а также введение ко второму тому, работу над которым он
непосредственно возглавлял, даже там, где он фиксирует пространственное
разграничение приватной и публичной сфер, все равно делает оговорки от¬
носительно того, что его нельзя абсолютизировать. Публичное — государ¬
ственные институты, а также то, что открыто и доступно всем; приватное
— это дом и семья, то, что сокрыто от посторонних, принадлежит частно¬
му лицу. Однако он устанавливает не один, а сразу два фокуса исследова¬
ния: трансформацию домашнего пространства, которое и определяется как
«зона частной жизни», и «расцвет индивидуальности»4.
В некоторых разделах внимание концентрируется именно на втором
аспекте и на взаимодействии между душевным миром индивида и внешней
средой, как это сделала, например, Эвелин Патлажан на византийском ма¬
териале. Она, в частности, пишет: «Во всех сколько-нибудь сложных об¬
ществах делается различие между публичным и частным, но определение и
структура частной жизни варьируются от одного общества к другому в за¬
висимости от таких факторов, как власть, религия, дом и семья. Что есть
частное, а что — публичное, определяется прежде всего культурным дис¬
курсом»5. Ф. Арьес переносит акценты на возникновение частной сферы в
ходе модернизации средневекового общества и высвобождение индивиду¬
ального сознания из скорлупок корпоративизма к концу XVII в. Именно в
это время «общественная ниша, освобожденная в результате подъема госу¬
дарства и упадка коммунальных форм общения, была занята индивидом»,
и только в XIX в. семья действительно заняла его место в фокусе частной
22
ИДЕИ И ПОДХОДЫ
жизни. В этом промежутке и было выработано понятие «социабильности»,
которое отражало новую культуру социального общения в XVIII в. и под¬
разумевало отношения с домочадцами, сексуальную жизнь, а также прак¬
тику бесед и все виды клубной деятельности.
Оперируя соответственно понятиями «частного — приватного», «лич¬
ного — персонального» в этой удвоенной системе координат, авторы ста¬
раются добиться стереоскопичности изображения, чему как раз и способ¬
ствует отсутствие жестких дефиниций, их нарочитая «безразмерность».
Чрезвычайная пластичность и подвижность самого объекта познания, ко¬
торый меняет свои очертания в плотно сплетенной ткани межиндивидных
отношений и выглядит к тому же довольно размытым, диктует необходи¬
мость разработки не менее гибких теоретических моделей, способных ему
соответствовать.
Различные варианты концепций «частной жизни» и «частной сферы»
были выдвинуты и апробированы в трех разных историографических кон¬
текстах: 1) в истории семьи и домохозяйства и в охватывающем ее широ¬
ком поле социальной истории; 2) в истории женщин и в так называемой
гендерной истории; 3) в новой культурной и интеллектуальной истории,
которая получила в последнее время очень интенсивное развитие. Отличия
этих вариантов друг от друга были обусловлены как спецификой предмета
и ракурса исследования в соответственных областях исторической науки,
так и спецификой их концептуальных прототипов, заимствованных из со¬
циологии, социальной и культурной антропологии, лингвистики и литера¬
туроведения. Различия в содержании этих концепций в общественных и
гуманитарных дисциплинах, с которыми историография активно сотрудни¬
чала и сотрудничает (в разное время с разной интенсивностью), наложили
отпечаток и на аналогичные научные понятия, которые употребляются уже
в собственно исторической литературе.
С самого начала становления истории семьи как самостоятельной дис¬
циплины ее «первопроходцами» наряду с ключевым вопросом об историч¬
ности современной формы семьи, составляющей базовую структуру част¬
ной жизни, был поставлен еще целый ряд проблем, имеющих отношение к
последней: об отсутствии понятия «privacy» и разграничения частного и
публичного в домашней жизни доиндустриальной эпохи, а также о «про¬
грессе индивидуализма в лоне семьи». При этом в замечательном разнооб¬
разии сторон и сюжетов семейной жизни была выделена сфера эмоцио¬
нально окрашенных родственных отношений, главным образом между му¬
жем и женой, родителями и детьми6.
Эмоциональный, или, как его еще иногда называют, сентиментальный
подход к исследованию внутрисемейных и других межличностных отноше¬
ний привлекает особое внимание с точки зрения задач изучения частной
жизни, но именно на этом пути неизбежно возникают дополнительные
сложности и трудности источниковедческого характера. Надо сказать, что
до последнего времени сторонники «сентиментального» подхода использо¬
вали преимущественно специфические источники — дневники, мемуары,
< ФГ.РЛ ЧАСТНОЙ ЖИЗНИ
23
литературные произведения и другие документы личного характера. Но в
последнее десятилетие (особенно это касается английской и американской
историографии) появились работы, которые исследуют эту сферу по совер¬
шенно, казалось бы, не приспособленным для такой задачи массовым юри¬
дическим источникам: по судебным протоколам, различного рода крими¬
нальным расследованиям и прочим документам7. При этом изучение эмо¬
циональной сферы и особый интерес к положению женщины в семье и до¬
мохозяйстве на различных стадиях жизненного и семейного цикла так или
иначе выводят исследователей на проблемы частной жизни женщин и их
отношения к публичной сфере.
Эта проблема являлась одной из центральных в исследованиях по ис¬
тории женщин, ориентированных на структурно-функциональный подход
и ставящих своей задачей выяснение механизма действия патриархальной
системы, которая в течение многих столетий в самых разных исторических
условиях сохраняла подчиненное положение женщин в сексуально-репро¬
дуктивной («частной») и социально-экономической («публичной») сфе¬
рах8. Согласно этим теориям как «приватизация женщин» в семье, так и
рост их активности вне дома описывались в терминах оппозиции частного
и публичного, индивида и государства, домашнего хозяйства и капитали¬
стического производства9.
Новый взгляд на проблему соотношения сферы частного и публичного
был связан с развитием теоретических и исторических исследований в об¬
ласти так называемой гендерной истории. В целом исследования в области
женской и гендерной истории формируют очень большой блок работ, в ко¬
торых проблеме соотношения частной и публичной сферы оказывается са¬
мое пристальное внимание. Они сосредоточиваются главным образом вок¬
руг четырех узловых тем: «женщина и семья», о чем уже отчасти говори¬
лось выше; «женщина и труд», «женщина и власть», «женщина и рели¬
гия». Иными словами, речь идет о четырех важнейших общественных ин¬
ститутах, взаимодействие которых и структурирует гендерные отношения.
Специально о разработке этих сюжетов будет сказано ниже10. Здесь же
имеет смысл остановиться на том комплексе исследований, в котором ин¬
тересующий нас вопрос стоит в настоящий момент наиболее остро, а свое¬
образие предлагаемых путей его решения проявляется наиболее выпукло.
Именно такая ситуация сложилась вокруг проблемы «женщина и
власть», которая занимает весьма заметное место в гендерной истории и,
как правило, рассматривается с точки зрения возможности и способности
женщин оказывать влияние на принятие решений и действия других людей
или групп в условиях мужского господства. При этом историки в значи¬
тельной степени опираются на антропологические исследования, связыва¬
ющие доминирующее положение мужчин и неравенство полов непосредст¬
венно с функциональным разделением человеческой деятельности на част¬
ную (домашнюю) и публичную сферы и с вытеснением женщин из послед¬
ней. Именно в этом теоретическом контексте в англо-американской антро¬
пологической литературе получил чрезвычайно широкое распространение
24
ИДЕИ И ПОДХОДЫ
термин «power». Одной из интереснейших работ этого направления явля¬
ется монография Пэгги Сэнди «Женское влияние и мужское господство: о
происхождении полового неравенства»11. Это кросскультурное исследова¬
ние опирается на антропологический анализ ста пятидесяти племенных со¬
обществ. В центре внимания автора — изменение статуса женщины в пуб¬
личной сфере. Анализ, проделанный Сэнди, показал, что процесс вытесне¬
ния женщины из сферы публичной жизни не был эволюционным и непре¬
рывным и что женщины во многих обществах сохраняют огромное влияние
на сферу публичной жизни. Особый интерес вызывает попытка как-то
«измерить» это влияние. С этой целью вводятся специальные индикаторы,
позволяющие определить степень участия женщин в экономике и полити¬
ческой сфере (в публичных ритуалах и собраниях, в отправлении жрече¬
ских функций ит. п.). Всего предлагается оперировать пятью параметра¬
ми. Во-первых, это наличие или отсутствие достаточной степени свободы в
брачных правилах и обычаях. Во-вторых, участие женщин в производстве
продуктов, потребляемых вне сферы домашнего хозяйства. Далее, спрос на
продукты женского труда. В-четвертых, экономический контроль женщин
(возможность или право, там где оно признается) за распределением про¬
дуктов своего труда вне домохозяйства. И, наконец, в-пятых, участие жен¬
щин в политической жизни, под которым подразумевается по меньшей ме¬
ре непрямое, неформальное влияние на принятие публичных решений, или
— по максимуму — доступ женщин к исполнению некоторых политических
функций. Некоторые из предлагаемых антропологами индикаторов могут
быть mutatis mutandis использованы в сугубо исторических исследованиях,
и они так или иначе используются.
Современное состояние разработки проблемы соотношения сферы ча¬
стного и публичного в гендерной истории нашло, пожалуй, свое наиболее
концентрированное выражение в обобщающей монографии Стефании
Кунц, которая называется весьма знаменательно «Социальные начала в
частной жизни»12. Таким образом уже в самом названии звучит проблема,
поскольку речь идет не об автономизации частной сферы, а, как подчерки¬
вает автор, о взаимодействии частной сферы с общим пространством соци¬
альной жизни. Центральным моментом выступает именно это взаимодей¬
ствие: вся работа строится на демонстрации того, как частная сфера, семей¬
ная жизнь определялась охватывающим ее комплексом социальных отно¬
шений, более широким пространством социальной жизни, а с другой сто¬
роны, какое влияние на развитие общественной жизни оказывали измене¬
ния в семейной структуре.
Надо сказать, что работа Кунц вообще любопытна тем, что, оказав¬
шись под очень большим влиянием многочисленных исследований амери¬
канских антропологов, она обобщает их результаты и применяет разрабо¬
танные ими понятия частной и публичной сферы на историческом матери¬
але. Причем обращается она непосредственно (речь в книге идет о семье в
Америке, об истории американских семей с 1600 до 1900 г..), к тем иссле¬
дованиям американских антропологов, которые так или иначе описывают
I ФI.РА ЧАСТНОЙ ЖИЗНИ
25
функционирование семейных структур, соотношение «частной» и «публич¬
ной» сферы в индейских племенах Америки. Собранный ими контрастный
материал как нельзя лучше подтверждает культурно-историческую обу¬
словленность сформировавшейся в новое^ремя дихотомии частного и луб¬
очного: в некоторых сообществах (например, у ирокезов) именно частная
( фора контролирует публичную, а в целом ряде других подобное различе¬
ние и вовсе не наблюдается. Кунц также исследует «колониальное насле¬
дие в семейной сфере», т. е. те структуры, которые появляются на терри-
тории континента в результате колонизации, а также и те, которые так или
иначе формируются в результате массового ввоза рабов (т. е. структуру от¬
ношений в семьях рабов). Начав со столь отдаленной эпохи, она последо-
нательно прослеживает развитие семейной и частной жизни в более позд¬
ние периоды, вплоть до современности.
В этой работе приводятся очень убедительные доказательства того, что
гак называемое освобождение индивида, которое у большинства историков
ассоциируется со временем и с воздействием Реформации, подъемом госу¬
дарства, разрушением традиционных структур (общинных, или комму¬
нальных), не было исключительно поступательным: через определенный
промежуток времени (в разных странах, видимо, по-разному, если гово¬
рить об Англии и Северной Америке, то речь идет о середине XIX в.) воз¬
никает культ семьи и домашнего хозяйства, или «кульминация семьи», ко¬
гда происходит как бы новое закрепощение индивида — женщины в семье.
( емейные структуры усиливаются в этот период, и создается тот домаш¬
ний культ, который как раз свободе индивида, прежде всего, конечно, жен¬
щин и детей, отнюдь не способствовал.
Третье направление исследований, в которых рассматриваемая нами
и(ю6лема занимает центральное место, сосредоточено на относительно не¬
большом промежутке времени. Речь идет о работах в контексте новой куль¬
турной и интеллектуальной истории, связанных с так называемой теорией
публичной сферы, относящей формирование последней к концу Старого ре¬
жима и эпохе Великой Французской революции. Обсуждение взаимодей¬
ствия частной и публичной сфер опирается на анализ двух известных работ:
монографии Р. Козеллека «Критика и кризис. Просвещение и патогенез со¬
временного общества», которая была впервые издана в 1959 г., и книги
Ю. Хабермаса «Структурное преобразование публичной сферы» (первое
издание вышло в свет в 1962 г.). Несмотря на то что обе эти работы были
опубликованы довольно давно, оживленные научные дебаты, прежде всего
но работе Хабермаса и по тем исследованиям, которые, находясь под его
влиянием, воспроизводят соответствующие концепции и интерпретации,
разгорелись в конце 80-х годов, когда вышли английские переводы и когда
постмодернистские тенденции в американской историографии набрали пол¬
ную силу. Именно активный интерес к этой проблематике — а связан он с
мощным давлением со стороны других гуманитарных дисциплин и воспри¬
ятием историей теорий, имеющих к ним непосредственное отношение, —
выдвинул на первый план вопрос о разделении сфер общественной жизни.
26
ИДЕИ И ПОДХОДЫ
Здесь следует, пожалуй, подчеркнуть два важных момента. Если до сих
пор речь шла именно об истории частной жизни, то в данном контексте на
первый план выступает вопрос о трансформации публичной сферы, форми¬
ровании и разграничении частной и публичной сфер, процессе их артикуля¬
ции из общего пространства социальной жизни. Этот процесс представляет¬
ся как складывание гражданского общества и новых форм интеллектуально¬
го социального общения. В эпоху Просвещения люди, критикующие госу¬
дарство, выходят из внутреннего пространства частной жизни и, образовав
определенную общественную группировку, то, что мы теперь называем ин¬
теллектуальной публикой, противопоставляют властному могуществу абсо¬
лютистского государства силу своего неформального влияния, свою волю13.
В отличие от Козеллека Хабермас рассматривает не только частную
сферу, но и публичную, т. е. обе сферы как находящиеся в процессе взаи-
моопределения. Речь идет о том, что одна из сторон частной сферы стано¬
вится публичной, артикулируя общественное («публичное») мнение, обра¬
щаясь к государственным структурам и вступая с ними в публичные диало¬
гические отношения. Хабермас называет ее аутентичной, т. е. подлинной,
публичной сферой, в то время как государственные институты представля¬
ют собой «ложную публичную сферу»: ведь первая действительно откры¬
та, а вторая скрыта от глаз публики. В пространстве аутентичной публич¬
ной сферы смыкаются частная жизнь индивида как производителя с его
публичной ролью подданного, а позднее — гражданина. Публичная оппо¬
зиция середины XVIII в. вырастает из публичного обсуждения частными
индивидами сначала своих частных дел, а затем все больше и больше дел
«публичных». «Она возникает из собрания прежде разрозненных “субъе¬
ктивностей” частных лиц, все сильнее осознающих свои общие интересы, и
из совместного противостояния абсолютистскому государству»14.
Итак, сущностной характеристикой придворной культуры является от¬
сутствие дифференциации между частной и публичной жизнью; политиче¬
ское значение частной жизни монарха происходило из природы двора как
домохозяйства, истинно же публичное — это то, что обращено из сферы ча¬
стной жизни в публичную сферу, это по своей природе гибрид, так как име¬
ет корни в частной сфере гражданского общества, где дискурсивный про¬
цесс конструирования новой идеологии, описываемый интеллектуальной
историей, и новая политическая культура обретают свою социальную базу
в так называемых институтах социабильности — клубах, салонах, кафе,
академиях и т. д.15 Здесь представляется, существенным отсутствие дихо¬
томии частной и публичной сферы. И в самой авторской трактовке и в де¬
батах вокруг нее так или иначе подчеркивается то, что можно назвать пе¬
реплетением, симбиозом, неразделенностью двух сфер.
Частная жизнь и публичная сфера как ключевые концепции анализа
политической культуры Старого режима получили почти всеобщее призна¬
ние, но в их толковании сохраняются разногласия, восходящие к первона¬
чальным предложениям Арьеса и Хабермаса, в которых каждая из них
рассматривалась и формулировалась отдельно.
IФКРА ЧАСТНОЙ ЖИЗНИ
27
Анализ применяемых в современной литературе концепций «частной
жизни» и дискуссий о возникновении и расширении «частной сферы» поз¬
воляет подойти к пониманию предмета будущего исследования с устойчи¬
вым балансом скептицизма и оптимизма. Если не возвращаться вновь к
малопродуктивному спору о применимости современных научных понятий
к явлениям прошлой жизни и не останавливаться на неоднократно провоз¬
глашенном тезисе о разнонаправленной изменчивости «границ» сфер част¬
ной и публичной жизни в истории, то можно начать с того, что взаимосвя¬
занные и даже взаимообусловленные процессы обособления индивида и
выделения частной сферы его деятельности ни на одной из своих историче¬
ских стадий не синхронизируются. Происходит это, по всей вероятности,
потому, что не всегда и не во всех своих проявлениях совпадают векторы
изменений в развитии внутренней жизни индивида, в относительной ин¬
тенсивности межличностных связей в его «ближних» кругах общения (род¬
ственных и «неформальных» группах) и в механизмах контроля со сторо¬
ны коллективных структур (общностей разного уровня), социальных ин¬
ститутов и государства.
Для современной историографической ситуации характерно довольно
успешное преодоление абсолютизации языковых дуализмов, отражающих
иерархические оппозиции: типа частное/ публичное, индивидуальное/
коллективное, центральное/ маргинальное и т. п. Вопрос о полном обособ¬
лении частной и публичной сфер социальной жизни и не ставится (учиты¬
вая саму природу последней). Частное и публичное рассматриваются либо
как перемещающиеся в едином континууме сферы, либо как обращенные
друг к другу (взаимно ориентированные) стороны социальной жизни. Об¬
разование некоторой видимой полосы их отчуждения относится не к нача¬
лу нового времени, когда возникает понятие «частного» как находящегося
вне сферы публичного, а к середине XIX в., и связывается с распростра¬
нением так называемого культа семьи и домашнего очага.
Ряд исследователей подчеркивают, что частная сфера не только суще¬
ствовала задолго до того, как появилось соответствующее понятие в новых
языках, но так или иначе признавалась и называлась современниками. Ес¬
ли ставится задача очертить поле исследования, которое можно с большей
степенью определенности назвать пространством частной жизни, то в
первую очередь, естественно, предлагается ограничить его домашним/ се¬
мейным кругом, что наиболее соответствует реалиям античной эпохи с ее
противопоставлением «ойкоса» и «полиса», но и здесь этим пространством
личные, частные отношения, естественно, не исчерпываются. С более
сложной задачей сталкивается медиевист или историк раннего нового вре¬
мени, который должен решить к какой сфере отнести межличностные от¬
ношения вне семьи и домохозяйства, лежащие в основе довольно густой се¬
ти горизонтальных и вертикальных связей (в том числе «сеньер-вассал»,
«патрон-клиент»).
«Личностные» элементы всех этих отношений никакой сепарации из
сферы частной жизни индивидов, на мой взгляд, подлежать не могут и в
28
ИДЕИ И ПОДХОДЫ
совокупности с родственными, дружескими и соседскими связями состав¬
ляют ее канву. Такие характерные для средневековья черты, как «неотчле-
ненность индивида» и переплетение частного и публичного начал в сфере
феодального владения, несмотря на наличие некоторых общих моментов в
их подоснове, все же существуют в разных проекциях. И если в раннее но¬
вое время в результате подъема государства происходит постепенное вы¬
свобождение индивида от контроля традиционных коллективных структур,
то в XIX в. усиливается и доминирует семейная структура, а XX век от¬
мечен не только кризисом семьи, но и развитием государственных социаль¬
ных программ.
Примечания
1 См., например, Полльманн К.Д. Общественная и частная жизнь в европейских городах
средних веков. СПб., 1839.
2 Histoire de la vie privee/ Ed. Ph. Aries, G. Duby. T. 1-5. P., 1985-1987.
3 Ibid. Vol. 1. P.322,407.
4 Ibid. P. XIII, 3-6.
5 Ibid. P.641.
6 Flandrin J.-L Families in Former Times: Kinship, Household and Sexuality. Cambridge,
1979 (1-е изд. - 1976).
7 Hanawalt B. The Ties That Bound. Peasant Families in Medieval England. N. Y., 1986;
Bennett J.M. Women in the Medieval English Countryside: Gender and Household in
Brigstock before the Plague. N. Y., 1987 etc.
8 Kelly J. Women, History, and Theory. Chicago, 1984. P. 61-62.
9 Nicholson LJ. Gender and History. The Limits of the Social Theory in the Age of the Family.
N. Y., 1986. P. 201-208.
10 См. раздел II.
11 Sanday P.R. Female Power and Male Dominance: On the Origins of Sexual Inequality.
Cambridge, 1981.
*2 Coontz S. The Social Origins of Private Life: A History of American Families, 1600-1900. L.;
N. Y., 1988.
13 Koselleck R. Critique and Crisis. Enlightenment and the Pathogenesis of Modem Society.
Cambridge (Mass.), 1988. P. 53,59,80; Forum. The Public Sphere in the Eighteenth Century
// French Historical Studies, 1992. Vol. 17. N. 4. P. 898-899.
14 Habermas J. The Structural Transformation of the Public Sphere. Cambridge, 1989. P. 27-31.
15 Ibid. P. 31-43.
Литература
Гюллъманн КД. Общественная и частная жизнь в европейских городах
средних веков. СПб., 1839.
Anderson М. Approaches to the History of the Western Family, 1500-1914.
L., 1980.
Bennett J.M. Women in the Medieval English Countryside: Gender and
Household in Brigstock before the Plague. N. Y., 1987.
Connell R.W. Gender and Power. Stanford, 1987.
I ФГРЛ ЧАСТНОЙ ЖИЗНИ
29
Coontz 5. The Social Origins of Private Life: A History of American
Families, 1600-1900. L.; N. Y., 1988.
Ihihmus /. Seven Medieval Queens: Vignettes of Seven Outstanding
Women of the Middle Ages. Garden City, N. Y., 1972.
Daly M. The Church and the Second Sex. N. Y., 1975.
Davidoff L., Hall C. Family Fortunes: Men and Women of the English
Middle Class, 1780-1950. L., 1987.
Degler C.N. At Odds: Women and the Family in America from the
Revolution to the Present. N. Y., 1981.
I )emos J. Past, Present, and Personal: The Family and the Life Course in
American History. N. Y., 1986.
Durston C. The Family in the English Revolution. Oxford, 1989.
Harle P. The Making of the English Middle Class: Business Society and
Family Life in London, 1660-1730. Berkeley, 1989.
Eleanor of Aquitaine: Patron and Politician / Ed. W.W. Kibler. Austin,
1976.
Iilshtain J.B. Public Man, Private Woman: Women in Social and Political
Thought. Princeton, 1981.
Erickson C. Bloody Mary. Garden City, N. Y., 1978.
The Family/ Ed. T. Hareven. et al. N. Y., 1978.
Family and Sexuality in French History / Ed. R. Wheaton, T.K. Hareven.
Philadelphia, 1980.
Family Forms in Historic Europe / Ed. R. Wall et al. Cambridge, 1983.
The Family in Italy from Antiquity to the Present / Ed. D.I. Kertzer, R.P.
Sailer. New Haven; L., 1991.
The Family in History / Ed. C.E. Rosenberg. Philadelphia, 1975.
Ftandrin J.-L. Families in Former Times: Kinship, Household and Sexuality.
Cambridge, 1979.
Forum. The Public Sphere in the Eighteenth Century / / French Historical
Studies. 1992. Vol. 17. N. 4. P. 882-956.
Gendered Domains: Rethinking Public and Private in Women's History /
Ed. D.O. Helly, S.M. Reverby. Ithaca, 1992.
Cies F., Gies /. Marriage and Family in the Middle Ages. N. Y., 1987.
Goldberg P.J.P. The Public and the Private: Women in the Pre-Plague
Economy // Thirteenth-Century England / Ed. P.R. Coss, S. Lloyd.
Woodbridge, 1991. P. 75-89.
Goodman D. Public Sphere and Private Life: Toward a Synthesis of Current
Historiographical Approaches to Old Regime // History and Theory.
1992. Vol. 31. N. 1. P. 1-20.
Goody /. The Development of the Family and Marriage in Europe.
Cambridge, 1983.
Goody /. Production and Reproduction: A Comparative Study of the
Domestic Domain. Cambridge, 1976.
Habermas J. The Structural Transformation of the Public Sphere.
Cambridge, 1989 (1-е изд. — 1962).
30
ИДЕИ и подходы
Hall С. Private Persons Versus Public Someones: Class, Gender and Politics
in England, 1780-1850 / / Language, Gender and Childhood // Ed. C.
Steedman et al. L., 1985. P. 10-33.
Hanawalt В. The Ties That Bound. Peasant Families in Medieval England.
N. Y., 1986.
Herlihy D. Medieval Households. Cambridge, 1985.
Histoire de la famille / Dir. A. Burguiere et al. P., 1986. T. 1.
Histoire de la vie privee / Ed. gen. Ph. Aries, G. Duby. T. 1-5. P., 1985-1987.
Hogrefe P. Tudor Women: Commoners and Queens. Ames, Iowa, 1975.
Houlbrooke ЯЛ. The English Family, 1450-1700. L.; N. Y., 1985.
Howell M.C. Women, Production, and Patriarchy in Late Medieval Cities.
Chicago; L., 1986.
Hint D. Parents and Children in History: The Psychology of Family Life in
Early Modem France. N. Y., 1970.
Kelly /. Women, History, and Theory. Chicago, 1984.
Kerber L.K. Separate Spheres. Female Worlds, Woman's Place: The
Rhetoric of Women's History / / Journal of American History. 1988.
June. Vol. 75. P. 10-11.
Klapisch-Zuber C. La famille medievale // Histoire de la population fran-
caise / Ed. J. Dupaquier. P., 1988. T. 1.
Klapisch-Zuber C. Women, Family, and Ritual in Renaissance Italy.
Chicago, 1985.
Koselleck R. Critique and Crisis. Enlightenment and the Pathogenesis of
Modem Society. Cambridge (Mass.), 1988 (1-е изд. — 1959).
Labarge M.W. A Baronial Household of the Thirteenth Century. N. Y.,
1965.
Labour and Love: Women's Experience of Home and Family, 1850-1940 /
Ed. J. Lewis. N. Y., 1986.
Landes J. Women and the Public Sphere in the Age of the French Revolution.
Ithaca; N. Y., 1988.
Lawrence A. A Social History of Women in England, 1500-1760. L., 1993.
Lebrun F. La vie conjugale sous l'Ancien Regime. P., 1975.
Lemer C. The Creation of Patriarchy. Oxford, 1986.
Levine D. Family Formation in an Age of Nascent Capitalism. N. Y.,
Toronto, 1977.
Levine D. Reproducing Families. The Political Economy of English
Population History. Cambridge, 1987.
Lofts N. Domestic Life in England. L., 1976.
Macfarlane A. The Family Life of Ralph Josselin, a Seventeenth-Century
Clergyman: An Essay in Historical Anthropology. Cambridge, 1970.
Macfarlane A. Marriage and Love in England: Modes of Reproduction,
1300-1840. Oxford; N. Y., 1986.
Maguire Y. The Women of the Medici. L., 1927
Marshall Sh. The Dutch Gentiy, 1500-1650: Family, Faith and Fortune. N. Y.
etc., 1987.
| Ф1.РЛ ЧАСТНОЙ ЖИЗНИ
31
Mcrtes К. The English Noble Household, 1250-1600. Good Governance and
Politic Rule. Oxford, 1987.
Mitterauer M., Sieder R. The European Family: Patriarchy to Partnership
from the Middle Ages to the Present. Oxford, 1982 (1-е изд. — 1977).
Nathans В. Habermas's ‘Public Sphere' in the Era of the French Revolution //
French Historical Studies. 1990. Vol. 16. N. 3. P. 620-644.
Nicholas D. The Domestic Life of a Medieval City: Women, Children, and
the Family in Fourteenth-Century Ghent. Lincoln (Nebr.), 1986.
Nicholson L.J. Gender and History. The Limits of the Social Theory in the
Age of the Fhmily. N. Y., 1986.
O’ Kelly Ch. C.'Women and Men in Society. N. Y., 1980.
()zment S. Wh8h Fathers Ruled: Family Life in Reformation Europe.
Cambridge (Mass.), 1983.
Perro/ Af. Les femmes, le pouvoir, l'histoire // Histoire des femmes. P.,
1987. P. 205-222.
Plakans A. Kinship in the Past: An Anthropology of European Family Life,
1500-1900. Oxford, 1984.
Plowden A. Tudor Women: Queens and Commoners. L., 1979.
The Politics of Everyday Life: Women, Work and Family. / Ed. H. Corr,
L. Jamieson. L., 1989.
The Politics of Gender in Early Modem Europe / Ed. J.R. Brink et al.
Kirksville, 1989.
Proletarianization and Family History. Orlando, 1984.
The Public and the Private / Ed. E. Gamamikow et al. L., 1983.
Public Duty and Private Conscience in Seventeenth-Century England / Ed.
J. Morrill et al. Oxford, 1993.
Rappaport S. Worlds within Worlds: Structures of Life in Sixteenth-Century
London. Cambridge etc., 1989.
Roper L. The Holy Household: Women and Morals in Reformation
Augsburg. Oxford, 1989.
Rowbotham 5. Women, Resistance and Revolution. N. Y., 1972.
Rowbotham S. Woman’s Consciousness, Man's World. Baltimore, 1973.
Rowbotham 5. Hidden from History: Rediscovering Women in History from
the 17th Century to the Present. N. Y., 1974.
Sanday P.R. Female Power and Male Dominance: On the Origins of Sexual
Inequality. Cambridge, 1981.
Saxonhouse A.W. Women in the History of Political Thought: Ancient
Greece to Machiavelli. Westport, 1985.
Schucking L.L. The Puritan Family: A Social Study from the Literary
Sources. L., 1969.
Scott J.W. Gender and the Politics of History. N. Y., 1988.
Seaver P. Wallington's World: A Puritan Artisan in Seventeenth-Century.
L.; Stanford, 1985.
Segalen M. Mari et femme dans la societe paysanne. P., 1980.
Shorter E. The Making of the Modem Family. L., 1975.
32
ИДЕИ И ПОДХОДЫ
Stafford Р. Queens, Concubines, and Dowagers: The King’s Wife in the
Early Middle Ages. Athens, 1983.
Steedman C. ‘Public’ and ‘Private’ in Women’s Lives // Journal of
Historical Sociology. 1990. Sept. Vol. 3. P. 294-304.
Stone L. The Family, Sex and Marriage in England, 1500-1800. L., 1977.
Tilly LA.t Scott J.W. Women, Work and Family. N. Y., 1978.
Toward an Anthropology of Women // Ed. R.R. Retter. N. Y., 1975.
Trumbach R. The Rise of the Egalitarian Family: Aristocratic Kinship and
Domestic Relations in Eighteenth-Century England. N. Y. etc., 1978.
Walby S. Women and Social Theory. Oxford, 1989.
Walby S. From Private to Public Patriarchy. The Periodisation of British
History // Women’s Studies International Forum. 1990. Vol. 13. N 1/2.
P. 91-104.
Whyte M.K. The Status of Women in Preindustrial Societies. Princeton,
1978.
Wiesner M.E. Working Women in Renaissance Germany. New Brunswick,
1986.
Woman’s Being, Woman’s Place: Female Identity and Vocation in American
History / Ed. M. Kelley. Boston (Mass.), 1979.
Woman’s Nature. Rationalizations of Inequality / Ed. M. Lowe, R.
Hubbard. N. Y., 1983.
Women and Politics in the Age of the Democratic Revolution / Ed. H.B.
Applewhite, D.G. Levy. Manchester, 1990.
Women and Power in the Middle Ages / Ed. M. Erler, M. Kowaleski.
Athens; L., 1988.
Women and Work in Pre-Industrial England / Ed. L. Charles, L. Duffin. L.
etc., 1985.
Women and Work in Pre-Industrial Europe / Ed. B.A. Hanawalt. L., 1985.
Women, Culture and Society: A Theoretical Overview / / Women, Culture,
and Society / Ed M.S. Rosaldo, L. Lamphere. Stanford, 1974. P. 1-16.
Wpmen in English Society, 1500-1800 / Ed. M. Prion L.; N. Y., 1985.
Women in Medieval History and Historiography / Ed. S.M. Stuard.
Philadelphia, 1987.
Women in the Age of the American Revolution / Ed. R. Hoffman, P.Y.
Albert. Charlottesville, 198.9.
Women’s Work: Development and the Division of Labor by Gender / Ed. E.
Leacock, H.I. Safa. N. Y., 1986.
Yanagisako S. Family and Household: The Analysis of Domestic Groups / /
American Review of Anthropology. 1979. Vol. 8.
ГЛАВА 3
ИСТОРИЯ ЖЕНЩИН СЕГОДНЯ
ИСТОРИОГРАФИЧЕСКИЕ ЗАМЕТКИ
т
V J енская тема» в историографии заявила о себе уже в работах кон-
/ \ ца XIX — начала XX в. в связи с первой волной феминизма и
/ 1 активным общественным интересом к так называемому женско-
I I му вопросу, истоки которого некоторые историки того времени
I I обнаружили как во второй половине XVIII в., так и в весьма от-
даленных эпохах* 1. Книги и статьи по истории женщин публико-
ii.iMK b и в 30-50-е годы, но они, как правило, были посвящены жизнеопи-
• .ншим довольно узкого круга женщин, сыгравших выдающуюся роль в по-
mi гических событиях или внесших заметный вклад в историю культуры.
I I г которые обобщающие работы, за очень небольшим исключением2, не
имели под собой солидного фундамента специальных исследований и носи-
М1 откровенно популярный или публицистический характер.
Формирование «истории женщин» как особой исторической субдисци-
нмшм произошло значительно позднее — в конце 60-х — 70-е годы, глав¬
ным образом в рамках социально-структурной истории и «истории снизу» и
иод сильным идейным влиянием массового феминистского и леворадикаль¬
ных) движений, сексуальной революции в обществе и методологической ре-
имлюции в «новой исторической науке». Теоретическое осмысление «жен-
< кого вопроса» — одной из жгучих общественных проблем современности —
• г in рало решающую роль в разработке методологии и концептуального ап¬
парата «истории женщин»3. В то же время ярко выраженный «феминист -
I кий акцент» не только способствовал ее самоопределению, но и создал тот
дух «изоляционизма и кастовости», который препятствовал стремлению не¬
которых выдающихся представительниц этого направления восстановить
целостность социальной истории и «вернуть истории оба пола»4.
Несмотря на довольно юный возраст, «история женщин» уже имеет
I обственную историю и опыт интеграции различных исследовательских
подходов. С самого начала сфера ее интересов была очень обширна и вклю¬
чала практически все вопросы, имеющие отношение к жизни женщин про¬
шедших эпох. Со временем ставились все новые и новые проблемы, разра¬
батывались специфические категории и понятия, велись оживленные внут¬
ри дисциплинарные и междисциплинарные дискуссии, заимствовались,
2*
36
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
адаптировались и совершенствовались теории и методы смежных общест¬
венных и гуманитарных наук5.
Ежегодно под рубрикой «история женщин» выходит в свет множество
монографических исследований (их число растет, похоже, в геометриче¬
ской прогрессии) по всем хронологическим периодам и регионам Европы,
а также обобщающие работы разного уровня6. Естественно, что я не соби¬
раюсь «объять необъятное» и дать полный обзор всего корпуса публикаций
по истории женщин. Только некоторые из них будут рассмотрены специ¬
ально, а именно те, которые я считаю наиболее репрезентативными по от¬
ношению к главным направлениям, методологическим подходам и интер¬
претациям, определяющим сегодняшнее лицо этой субдисциплины истории
и ее возможные перспективы на будущее.
По указанным критериям можно условно выделить четыре направле¬
ния «истории женщин», каждое из которых отражает и одну из последова¬
тельных стадий ее развития, и одну из сторон ее нынешнего многоликого
образа. Принципиальные отличия между ними ярче всего выступают в
формулировке исследовательской сверхзадачи, которая понимается в од¬
ном случае как «восстановление исторического существования женщин»,
«забытых» или «вычеркнутых» из официальной «мужской» историогра¬
фии (именно эта установка — написать особую «женскую историю», «вер¬
нуть истории женщин как таковых», en masse — господствовала до середи¬
ны 70-х годов), в другом — как изучение исторически сложившихся отно¬
шений господства и подчинения между мужчинами и женщинами в патри¬
архальных структурах классовых обществ. Это направление, которое вы¬
двинулось на первый план во второй половине 70-х годов, стремилось объ¬
яснить наличие конфликтующих интересов и альтернативного жизненного
опыта женщин разных социальных категорий, опираясь на феминистские
теории неомарксистского толка, вводившие в традиционный социально-
классовый анализ фактор различия полов и определявших статус историче¬
ского лица как специфическую комбинацию индивидуальных, половых, се¬
мейно-групповых и классовых характеристик. Для представителей этого
направления способ производства и отношения собственности остаются ба¬
зовой детерминантой неравенства между полами, но реализуется она опо¬
средованно — через определенным образом организованную систему про-
креации и социализации последующих поколений в той или иной историче¬
ской форме семьи, которая, в свою очередь, может быть представлена ря¬
дом социально-дифференцированных структурных элементов, отражаю¬
щих классовые или сословно-групповые различия7.
В 80-е годы ключевой специфической категорией анализа в «женской
истории» становится «гендер» («пол-род»). Этот концепт, альтернативный
понятию «пол-секс» был призван подчеркнуть социальный характер нера¬
венства между полами и исключить биологический детерминизм, имплицит¬
но присутствующий в понятии «пол-секс», которое связывает социальное
предназначение и экспектации в отношении поведения индивида с его био¬
логическими свойствами. В отличие от «пола-секса» гендерный статус и, со-
IK I ОРИЯ ЖЕНЩИН СЕГОДНЯ
37
ииитственно, гендерная иерархия и гендерно-обусловленные модели пове¬
дший задаются не природой, а «конструируются» обществом, предписыва¬
ются институтами социального контроля и культурными традициями8.
Межгендерные отношения, т. е. отношения между мужчинами и жен¬
щинами, являются «важнейшим аспектом социальной организации»9. Они
• и обым образом выражают ее системные характеристики и структурируют
п| ношения между индивидами (в том числе и внутригрупповые), осознаю¬
щими свою гендерную принадлежность в специфическом культурно-исто¬
рическом контексте («гендерная идентичность»). В новом понятии «генде¬
ра» сторонники одноименного подхода увидели более адекватное средство
исторического анализа и эффективное «противоядие» от крайностей пост-
• I руктуралистских психоаналитических интерпретаций, которые подчерки-
иали неизменность условий бинарной оппозиции мужского и женского на¬
чал, опирающуюся на преемственность ее глубинных психологических ос¬
нований, и сводили объяснение процесса формирования и воспроизведения
половой идентичности к индивидуальному семейному опыту субъекта, аб-
I |рагируясь от структурных ограничителей и исторической специфики. В
пгличие от «чистых психоаналитиков» «гендерные историки», которые
придают большое значение именно этим последним факторам, исходят из
представления о комплексной социокультурной детерминации различий и
иерархии полов и анализируют их функционирование и репродуцирование
и макроисторическом контексте.
Основные теоретико-методологические положения гендерной истории
и обновленном варианте были сформулированы Джоан Скотт в ее извест¬
ной, вызвавшей всплеск научной полемики статье «Гендер — полезная ка-
мч ория исторического анализа»10. В ее трактовке это понятие наполнилось
ш ключительно емким содержанием. Его составляют четыре взаимосвязан¬
ных и принципиально несводимых друг к другу компонента: культурные
I нмволы, вызывающие множественные и зачастую противоречивые обра¬
зы; нормативные утверждения, которые определяют спектр возможных
интерпретаций смысловых значений этих символов и находят свое выраже¬
ние в религиозных, педагогических, научных, правовых и политических
доктринах; социальные институты и организации (не только система род-
| I на, семья и домохозяйство, но и такие сексуально-дифференцированные
институты, как рынок рабочей силы, система образования и государствен¬
ное устройство); а также самоидентификация личности.
Введение в научный оборот новой концепции не только оживило дис¬
куссию по теоретико-методологическим проблемам истории женщин, но и
ныявило в ней самые «горячие» зоны. Особую остроту приобрел вопрос о
• потношении понятий «класс» и «пол» и, соответственно, социальной и
I еидерной истории11. Решения этого фундаментального вопроса требовали
прежде всего практические потребности конкретных исследований по исто¬
рии женщин раннего нового времени, которые показали существенную
дифференцированность индивидуального и коллективного опыта, происте¬
кающую из взаимопересечения классовых и гендерных перегородок.
38
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
Обширный комплекс статей и монографий, большая часть которых со¬
средоточена на переломной эпохе начала нового времени, посвящен иссле¬
дованию роли женщин в хозяйственной сфере. В основе многих работ лежит
тезис о трансформации гендерных отношений в связи с генезисом капита¬
лизма, разработанный теоретиками гендерных исследований12. Здесь в цен¬
тре внимания находится изменение статуса женщин в результате «диалек¬
тического взаимодействия» новых процессов в идеологии и экономике, ко¬
торое привело к еще большему ограничению доступного женщинам про¬
странства хозяйственной деятельности и к более резкому разделению пуб¬
личного и приватного. В результате потери домохозяйством производствен¬
ных функций женский труд утратил свою ценность, что не могло и не было
полностью компенсировано в сложившихся общественных представлениях,
несмотря на одновременное возрастание роли и значения материнства13.
Сложные конфигурации и переплетения классовых и гендерных разли¬
чий раскрываются в локальном социальном анализе двух иерархически орга¬
низованных общностей — семьи и местной деревенской или приходской об¬
щины — с характерным для каждой из них комплексом социальных взаимо¬
действий, включающим и отношения равноправного обмена, и отношения
господства и подчинения. При этом гендерная иерархия, действующая на
обоих уровнях, лишь на первый взгляд кажется проще, чем классовая. Ее
сложность и противоречивость раскрывается лишь в микроанализе. Как же¬
ны были подвластны своим мужьям, так и женщины были подвластны муж¬
чинам, чьи властные позиции в локальном сообществе поддерживались фор¬
мально — правом и неформально — общепринятыми правилами повседнев¬
ной жизни, обычаями и культурными традициями. Однако далеко не все вза¬
имоотношения мужчин и женщин укладывались в эту модель. В некоторых
жизненных ситуациях (выступая, например, в качестве матери, хозяйки, бо¬
гатой соседки) женщины могли иметь власть над мужчинами14. Таким обра¬
зом демонстрируется несостоятельность упрощенных схем, а неадекватность
автономного социально-классового или гендерного анализа свидетельствует
в пользу последовательной комбинации этих двух подходов.
Позаимствовав концептуальный аппарат и методологию гендерных ис¬
следований, новое направление в «истории женщин» очень быстро расши¬
рило свое предметное поле, создав реальные институциональные предпо¬
сылки (научные общества, специальные периодические издания, напри¬
мер, с 1989 г. — американский «Journal of Women’s History», с 1992 г. —
международный журнал «Women’s History Review», научные общества и
т. д.) если не для превращения всей «женской истории» в историю гендер¬
ную, то несомненно достаточные для становления новой исторической суб-
дисциплины с исключительно амбициозной задачей — переписать всю ис¬
торию как историю межгендерных отношений, интегрировав в нее «исто¬
рию женщин» и покончив, таким образом, и с затянувшимся «сектантст¬
вом» последней, и с вековым «мужским шовинизмом» всеобщей истории.
Появляются и обобщающие труды, в том числе многотомные15. Жорж
Дюби и Мишель Перро во введении к пятитомной «Истории женщин на За-
И( ГОРИЯ ЖЕНЩИН СЕГОДНЯ
39
нале» совершенно справедливо отметили, что «стало возможным говорить о
"повой истории женщин”, поскольку ее предмет, методы и подходы в конце
8()-х — начале 90-х годов претерпели существенные изменения... Это уже
гобственно не история женщин, а история отношений между полами»16. Пе¬
реход от «монологической» истории женщин к «диалогической» гендерной
истории17 дал новый импульс научной полемике о возможных и наиболее
плодотворных путях интеграции новой дисциплины в историю всеобщую18.
Самым непосредственным образом научные интересы специалистов,
научающих жизнь женщин прошлого, пересекаются с историей всего рода
человеческого в новой демографической или демосоциальной истории, пре¬
жде всего в истории семьи. Основная проблематика последней была зада¬
на тремя важнейшими трудами, первые издания которых вышли в свет в
гередине 70-х годов, — книгами Э. Шортера, Ж.-Л. Фландрена и Л. Сто¬
уна19. Они подняли чрезвычайно широкий круг вопросов, без разработки
которых понять жизнь женщин прошлого, не без основания воспринимае¬
мую нами как жизнь по преимуществу частную, было бы просто невозмож¬
но. С этой точки зрения поставленные проблемы можно условно разделить
на несколько групп: те, что относятся к структурам семьи и домохозяйст¬
ва, в которых эта жизнь протекала; те, что касаются распределения прав и
обязанностей, а также положения женщин внутри этих структур; и, нако¬
нец, вопросы, связанные с выяснением характера внутрисемейных отноше¬
ний, в том числе материальных, эмоциональных, сексуальных.
Л. Стоун в фундаментальной монографии «Семья, секс и брак в Анг¬
лии, 1500-1800 гг.»20 попытался проследить все изменения в изучаемом им
комплексе отношений, включая «изменения в ценностях и поведении на
личностном уровне»21. Ему удалось преодолеть крайности структурно¬
функционального подхода, жестко идентифицировавшего семью с домохо-
лийственной группой, и ввести в историю семьи более подвижные качест-
ненные параметры, в которых отражался характер социально заданных и
индивидуально мотивированных отношений между родственниками и фик¬
сировались его изменения. Среди факторов, формирующих эти отношения,
недущая роль была отведена культурным ценностям и личным — как мате¬
риальным, так и властным — интересам, определявшим выбор индивидом
той или иной линии поведения в доступном ему спектре альтернатив.
Изменения в непосредственных межличностных отношениях, с учетом
социально-групповых различий, описывались Л. Стоуном как асинхрон¬
ные и разнонаправленные, а наиболее существенные, эпохальные — как
постепенная смена парадигматических форм — от «открытого линьяжа»
(1450-1630 гг.) через ограниченную патриархальную нуклеарную семью
(1550-1700 гг.) к закрытой «одомашненной» нуклеарной семье
(1640-1800 гг.). Генеральное направление развития внутрисемейных отно¬
шений в английском обществе доиндустриальной эры он обозначил как
тенденцию к аффективному индивидуализму. Именно это широкое обоб¬
щение, а также некоторые другие основные постулаты Л. Стоуна, напри¬
мер утверждение о том, что привязанность и любовь в браке, а также лю¬
40
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
бовь к детям отсутствовали до XVIII в., были уже очень скоро подвергну¬
ты убедительной критике22. Свидетельства, приведенные для доказатель¬
ства этого вывода в самом исследовании оказались недостаточно репрезен¬
тативными из-за подавляющего превалирования источников по истории се¬
мей элитных групп общества (главным образом титулованного дворянства
и высших слоев буржуазии), для которых как раз браки по расчету были
более всего характерны и соответственно строились отношения в семье.
Отчасти это положение носило априорный характер и было по существу
запрограммировано принятым эволюционным подходом к истории семьи,
но во многом оно может быть объяснено и состоянием научных знаний в
этой области, особенно по истории средневековья.
Острые и продолжительные дебаты вокруг «тезиса Стоуна» послужи¬
ли стимулом для многих новых исследований, которые внесли существен¬
ные поправки в нарисованную им картину. Они поставили под вопрос ли¬
дерство привилегированных социальных групп в движении к аффективно¬
му индивидуализму в семейной сфере, а также показали наличие и роль
эмоциональных отношений между супругами и между родителями и деть¬
ми не только в раннее новое время, но и в средние века.
В книге Дэвида Николаса «Домашняя жизнь в средневековом городе:
женщины, дети и семья в Генте XIV века»23 был самым решительным об¬
разом разрушен целый ряд сложившихся в историографии стереотипов о
роли женщин и детей в семье, домохозяйстве и в сфере горю декой эконо¬
мики. Проработанные им уникальные материалы гентских архивов заста¬
вили пересмотреть представления о равнодушии средневековых горожан к
своим детям, о жесткой ограниченности женской активности домашними
рамками, об «организованных браках» и отсутствии личного выбора, ис¬
кренней любви и душевной привязанности между супругами. Практически
все характерные черты семьи, которые считались новациями западноевро¬
пейской истории XVI-XVII вв., и даже XVIII в.24, оказались присущими
семье XIV-XV вв.
Сравнивая правовые нормы и действительную практику семейных от¬
ношений, Николас пришел к выводу об их значительном расхождении. За¬
фиксированная в массовых документах повседневная жизнь города рисует
довольно свободные сексуальные нравы и дает основания усомниться в эф¬
фективности строгих церковных и правовых норм. Право предписывало
жесткое подчинение женщин мужчинам, а на деле они часто выступали
равными партнерами своих мужей или сыновей, либо вели дела независи¬
мо от них, причем это рассматривалось окружающими как явление вполне
рядовое. Хотя при заключении браков богатых наследниц на первый план
выступали клановые интересы и соображения как экономического, так и
престижного порядка, для представителей средних и низших слоев город¬
ского населения важную роль в выборе партнера и в семейной жизни игра¬
ли взаимные чувства, «романтическая любовь», сексуальное влечение.
Протоколы судебных разбирательств оказались бесценным источником
для истории внутрисемейных отношений. Более трех тысяч расследований
Ht ЮРИЯ ЖЕНЩИН СЕГОДНЯ
41
(шглийских коронеров XIV-XV вв. (по поводу несчастных случаев со смер¬
тельным исходом) раскрыли перед американским историком Барбарой Ха-
ммвалт двери крестьянского дома, позволили детально описать материаль¬
ную среду, в которой существовала средневековая крестьянская семья, и
приподняли завесу над ее чувственно-эмоциональным миром, пролили но-
нмй свет на отношения между родственниками, свойственниками, крестны¬
ми, друзьями, соседями. В книге с красноречивым названием «Связующие
уны: крестьянские семьи в средневековой Англии»25 основной корпус этих
и криминальных» источников был дополнен столь же массовыми, но более
традиционными документами — протоколами манориальных и церковных
(удов, а также завещаниями, проповедями, инструкциями для приходских
< вященников, собраниями средневековых народных песен и баллад. Наряду
( собственно историей семьи важное место занимает выяснение роли жен¬
щин в домашнем хозяйстве и в принятии решений, характеристика отноше¬
ний между супругами, родителями и детьми на разных стадиях жизненного
(и семейного) цикла: в детстве, отрочестве, при вступлении в брак и после¬
дующей семейной жизни, во вдовстве и старости.
«Партнерство, — пишет Б. Ханавалт, — вот самое подходящее слово
для описания брака в средневековом английском крестьянском обществе.
Это партнерство было и экономическим, и эмоциональным»26. Конечно, не
всегда обе стороны оправдывали ожидания и не всякое партнерство скла¬
дывалось удачно, но исключения не отменяли правила. В средневековой
крестьянской семье проявлялись общность интересов, взаимные чувства
привязанности и ответственности, любовь и забота о детях, стариках. Чего
нельзя в ней найти, так это той интенсивной «сентиментализацич» эмоци¬
ональных связей, которая, очевидно, и составляет качесп*енясс отличие се¬
мейных отношений нового времени27.
Многочисленные публикации 80-х годов показали, что богатый мате¬
риал для исследования эмоциональной сферы семейных отношений можно
извлечь не только из немногочисленных частных документов личного хара¬
ктера (дневников, мемуаров, переписки и др.), принадлежавших, как пра¬
вило, представителям верхушки общества, но и из массовой документации,
в которой могут быть так или иначе отражен». жизненные ситуации, вос¬
приятия и чувства простых людей. Существенное расширение Источнико¬
вой базы сопровождалось и активными поисками наиболее эффективных
методов их анализа.
Чрезвычайно перспективными с точки зрения изучения истории част¬
ной жизни женщин представляются микроисторические исследования с
применением социологических и антропологических моделей сетевого ана¬
лиза межличностных взаимодействий. Этот метод опирается на так назы¬
ваемую сетевую концепцию социальной структуры, объясняющую поведе¬
ние индивида или группы различными конфигурациями социальных сетей,
н которые они включены, а также плотностью и интенсивностью образую¬
щихся узлов социальных связей. Особенно интересны эти подходы для ме¬
диевистов, которым требуются специальные методические ухищрения,
42
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
чтобы добыть из своих не отличающихся щедростью источников необходи¬
мую и достаточную информацию такого рода. Вместо того чтобы завидо¬
вать собратьям - социологам, имеющим возможность получить от своих рес¬
пондентов ответы (пусть не всегда правдивые и исчерпывающие) практи¬
чески на любые поставленные перед ними вопросы, некоторые историки
пытаются «разговорить» своих архивных «собеседников», заимствуя от¬
дельные технические приемы «смежников» и постоянно оттачивая собст¬
венный исследовательский инструментарий.
Главной источниковой базой фундаментальной монографии одного из
ведущих практиков и теоретиков «истории женщин», Джудит Беннет,
«Женщины средневековой английской деревни»28 послужили протоколы
524 заседаний сеньериального суда манора Бригсток в Нортгемптоншире,
в которых нашли свое отражение самые разные стороны повседневной
жизни местной общины с 1287 по 1348 г. С помощью специально разра¬
ботанной методики, включающей процедуру последовательной идентифи¬
кации около трехсот индивидов, семей и родственных групп, был проведен
сетевой анализ межличностных контактов девушек, замужних женщин и
вдов, принадлежавших к разным социальным стратам, определен статус их
контрагентов, содержание, типы и частота контактов. Затем женские «се¬
ти» различных категорий были сопоставлены с кругами социальных взаи¬
модействий представителей других половозрастных групп. Исследователь¬
нице также удалось проследить изменения в социальном статусе женщин
на различных стадиях жизненного цикла: в девичестве, в браке и после
смерти супруга. Оказалось, что, несмотря на меньшую активность в делах
общины по сравнению с мужчинами, женщины не замыкались в сфере ча¬
стной жизни, но их роль в публичной сфере детерминировалась статусом
социальной ячейки — домохозяйства и стадией его циклического развития.
Отметив решающее значение этой естественной социальной общности
в жизни средневекового крестьянства, Беннет подчеркнула двойствен¬
ность и противоречивый характер ее воздействия на общественный статус
женщины, поскольку, задавая социальные нормы, принижающие его в оп¬
ределенных фазах жизненного цикла, это же домохозяйство способствова¬
ло высвобождению социальной активности женщины, создавая многочис¬
ленные обстоятельства, в которых эти нормы отвергались самими потреб¬
ностями его функционирования. Речь идет прежде всего о приобретении
прав главы унаследованного домохозяйства, а соответственно, независи¬
мых материальных ресурсов и публичного статуса в деревенской общине —
взрослыми дочерьми до вступления в брак и вдовами, взявшими на себя
обязанности умерших мужей.
Кроме того, солидный объем и информативность запечатленных в про¬
токолах курии жизненных фактов, которые касались членов двух семейно¬
родственных групп, принадлежавших к верхушке местной крестьянской
общины, обеспечили необходимые данные для более развернутого сетево¬
го анализа кругов общения, учитывающего не только плотность и интен¬
сивность контактов между кровными родственниками (внутри домохозяй-
1П ЮРИЯ ЖЕНЩИН СЕГОДНЯ
43
i гиа и вне его), родственниками по браку (свойственниками) и просто со-
< г дями, но'также содержание и направленность социальных обменов, клас-
(мфицированных по шести категориям: получение помощи, оказание помо¬
щи, совместные действия, получение земли, передача земли, предъявление
иска. Таким образом, на средневековом материале был осуществлен пол¬
ноценный сетевой анализ, выявивший целый комплекс количественных и
качественных характеристик межличностных коммуникаций.
Более простой по методике и ограниченный по масштабу и параметрам
анализ сетей социальных контактов средневековых горожанок, предприня¬
тый П. Голдбергом в статье «Женщины в городской жизни XV века»
(также на английском материале), позволил ему выявить некоторые их от¬
личительные характеристики, связанные, в частности, с особым значением
м с ж индивидных взаимодействий в рамках приходской общины и религиоз¬
ных гильдий, а также поставить под сомнение имеющееся в историко-ур-
(>амистической литературе представление о том, что в результате так назы-
наемой сексуальной сегрегации внутри городского общества стихийно
»кладывается своеобразное «замкнутое женское сообщество»29.
В целом упомянутые выше и многие другие работы по истории кресть-
мнекой и городской семьи эпохи средневековья (главным образом на мате¬
риале Северо-Западной Европы), основной массив которых вышел в свет
и 80-е годы, рассмотрели различные аспекты ее повседневной жизни, при¬
чем главное внимание было сосредоточено на выяснении положения жен¬
щины в семье и домохозяйстве, ее статуса в локальной общине, характера
ииутрисемейных отношений, значения родственных и соседских связей.
Кроме того, были сделаны серьезные попытки увязать ее историю с основ¬
ными параметрами и тенденциями общественного развития. Эти исследо-
нания убедительно доказали научную несостоятельность тех моделей сред¬
невековой семьи, которые были умозрительно очерчены специалистами по
(юлее позднему периоду либо методом противопоставления семье раннего
нового времени (Э. Шортер и Л. Стоун), либо полным отождествлением
( ней30. Они также опровергли ставшие расхожими представления о том,
что «детство было внезапно “открыто” в новое время, что супружеская се¬
мья в доиндустриальной Европе являлась скорее экономическим, чем эмо¬
циональным союзом, что сердечной склонности и сексуальной притяга¬
тельности не находилось места в браке и что женщины либо систематиче¬
ски притеснялись, либо находились под защитой девственности»31.
Что касается истории семьи более позднего периода, то и она была в
значительной мере подвергнута ревизии. Исключительной содержательно¬
стью и методической проработанностью среди подобных исследований вы¬
деляется книга Ш. Маршал, посвященная истории нидерландского дворян¬
ства32. На начальном этапе исследования ею были составлены карты на
1085 человек с указанием имени, титулов, родителей, братьев и сестер, дат
рождения и смерти и некоторых других просопографических данных. Затем
они были дважды ранжированы: во-первых, по когортам в соответствии с
датами рождения (шестнадцать 19-летних интервалов с 1500 по 1650 г.), а
44
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
затем по когортам в соответствии с датой, зафиксировавшей момент «рас¬
цвета» индивида — время получения должности или фьефа для мужчин и
время рождения детей для женщин. Важнейшим этапом исследовательской
процедуры стал переход от собранной демографо-статистической информа¬
ции к семейным моделям и отношениям, а также к социальным партнерам и
отношениям в обществе, на котором источниковая база пополнилась брач¬
ными контрактами, завещаниями, письмами. Проанализировав мотивы и
последствия религиозного и политического выбора индивидов в годы войны
и революции, Маршал констатировала, что именно традиции и интересы се¬
мьи детерминировали поведение представителей дворянства в этот кризис¬
ный период33. В наэлектризованной атмосфере религиозных и политических
размежеваний индивид мог реально рассчитывать в первую очередь на под¬
держку семьи и линьяжа, а во втором эшелоне — на друзей и патронов.
Именно отсюда он черпал свои жизненные ресурсы и модели поведения34.
Реалии семейной жизни вовсе не укладывались в прокрустово ложе
нормативов. Женщины принимали участие не только в семейной, но и в по¬
литической и общественной деятельности. «Незаметно, чтобы они как-то
осознавали наличие некоей специфической “сферы” женской активности
или опасались выйти за ее пределы. Их права, защищенные законами и
обычаем, обеспечивали им достаточную независимость. Они строили свою
идентичность по собственному выбору, через родительскую семью или в
браке. Короче, они были личностями, а не ничтожествами, и их поведение
свидетельствует об обществе, в котором женщина имела значительную
свободу... Жены и мужья часто были партнерами в семейных делах. И ма¬
тери, и отцы участвовали в воспитании детей, поддерживая друг друга и
внушая ценность взаимных отношений своим детям»35. Естественная теп¬
лота и эмоциональность внутрисемейных отношений выражалась явствен¬
но и открыто на всех перевалах жизненного пути в родительских дневни¬
ках, переписке с детьми, завещательных распоряжениях. На шкале ценно¬
стей сохранение единства семьи ставилось выше общности конфессий36.
На чем же зиждилась эта взаимность в межличностных отношениях?
Несомненно, большое значение имели финансовая независимость и узако¬
ненные права женщины в дворянской семье, но важную роль играли и дру¬
гие факторы. Маршал настаивает на том, что весомый вклад в отношения
между мужем и женой, родителями и детьми внесли демографические реа¬
лии XVI — первой половины XVII в. в Нидерландах: относительно узкий
возрастной интервал между супругами, который создавал изначально бла¬
гоприятные условия для их взаимного сближения и установления партнер¬
ских отношений, а высокая детская смертность и реальная угроза угасания
рода в условиях войны и революции повышали ценность каждого из вы¬
живших в глазах родителей и домочадцев. Важнейшую роль сыграла Ре¬
формация. В целом межличностные отношения и жизненные ориентиры
нидерландских протестантов, как и их новая общественно-политическая
система, оказались в начале XVII в. гораздо более «модернизированны¬
ми», чем у их современников — соседей по «западноевропейскому дому».
Ill I РРИЯ ЖЕНЩИН СЕГОДНЯ
45
Исследовательский поиск специалистов по истории семьи начала ново-
I и ирсмени, так же как и по истории более ранних периодов, довольно дол-
m наталкивался на труднопреодолимое препятствие — отсутствие прямых
н < купость косвенных данных о внутрисемейных отношениях в средних и
низших общественных слоях. Существенный прогресс в этом направлении
Iггмо связан с новыми тенденциями в историографии, с расширением ее
шик темологических основ на фоне общего крутого поворота в развитии со¬
племенного гуманитарного знания. Примечательно, что важную инициа¬
ция |ую роль в обновлении арсенала «семейной истории простых людей»
< играли те социальные историки, которые в свое время ввели в активный
научный оборот так называемые криминальные источники, доказав их ре¬
презентативность не только для «истории преступности» и изучения деви¬
антного поведения, но и с точки зрения интерпретации всего контекста об¬
щественных отношений и истории повседневности.
Британский историк Дж. Шарп ввел в источниковую базу истории се¬
мьи XVII века прежде никогда для этой цели не привлекавшийся массовый
материал дешевых и популярных английских печатных изданий для про-
< гоиародья, содержавший неоднозначные, косвенные, но ничем другим не
носполнимые свидетельства о матримониальных и сексуальных представ-
м’ииях в этой среде37. Используя главным образом тексты многочислен¬
ных народных баллад, а также имевших широкое хождение сборников шу-
I нк, пословиц и поговорок, Шарп обратил особое внимание на то, как в них
преломились три аспекта брачного поведения: выбор партнера, распределе¬
ние прав и обязанностей по хозяйству, отношения между супругами. Соб-
людая исключительную осторожность, необходимую при анализе литера¬
турных источников, исследователю все же удалось доказать, что именно
браки по любви считались нормальными и желательными, свобода в выбо¬
ре партнера воспринималась как должное, браки по расчету считались пре¬
досудительными и заведомо несчастливыми. Несмотря на строгое разгра¬
ничение ролевых функций между мужем и женой, определяющим было
представление о теплых, любовных отношениях между ними, выраженное,
и частности, в многочисленных диалогических фрагментах.
Вместе с тем в балладах нашли свое место идеология мужского превос¬
ходства и одобрение патриархальной системы. Отношения между супругами
располагались в очень широком спектре, соответствующем жанровым разли¬
чиям, от сатирически изображаемых бурных конфликтов до трогательных лю-
(ювных сцен и равноправного участия в совместном принятии решений. Важ¬
но подчеркнуть то, что это были не нормативные предписания и не описания
бытовых реалий, а представления, которые так или иначе отражали экспекта-
ции многих простых людей — мелких собственников, слуг, подмастерьев,
представителей тех общественных слоев, которые составляли ядро потребите¬
лей произведений массовой культуры. Вместе с тем было бы равным образом
абсурдно ииюрировать как значение литературных реминисценций, так и
роль жизненного опыта в формировании той питательной среды, без которой
гги представления, надежды и даже фантазии не могли бы взрасти.
46
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
Наконец, нельзя пройти мимо существенно важного заключительного
замечания, сделанного социальным историком в результате анализа куль¬
турных конструкций и литературных образов. «Вздорная жена народной
литературы, — пишет Дж. Шарп, — может быть лучше всего интерпрети¬
рована как'фигура, основная функция которой состоит в том, чтобы под¬
держивать существующие нормы посредством их перевертывания. Я скло¬
нен предположить, что женщины читали или слушали эти описания с удо¬
вольствием.., можно догадываться, что даже сварливые жены, как совре¬
менные тещи, смеялись над этим стереотипом, не узнавая в нем себя»38.
Во многих научно-исторических публикациях последнего десятилетия
ставится вопрос о влиянии женщин на принятие решений в публичной сфе¬
ре. Инструменты и формы этого влияния рассматриваются в рамках раз¬
личных моделей соотношения приватного и публичного, отражающих рас¬
пределение власти, престижа и собственности. Власть трактуется в широ¬
ком смысле — как способность воздействовать на людей для достижения
своих целей. В частности, это понятие («women s power») широко приме¬
няется в почти одноименном сборнике39. Авторы вошедших в него статей
исследуют историю женщин средневековья на самом разном материале,
включая и их участие в экономической деятельности, и влияние на приня¬
тие политических решений, и особенности так называемых женских соци¬
альных сетей, или сетей влияния, под которыми понимаются межиндивид¬
ные связи между женщинами или формирующиеся вокруг одной женщины
(как между представителями разных социальных слоев, так и внутри одно¬
го социального слоя). Эта концепция применяется также при изучении
способов активного влияния женщин на изменение и передачу новых куль¬
турных стереотипов, в том числе посредством литературного творчества.
Замечательный образец качественного анализа чрезвычайно насыщен¬
ного и информативного комплекса социальных взаимодействий продемонст¬
рировала Барбара Ханавалт в статье «Сети влияния леди Хонор Лиль»40,
на благодатном материале уникального для первой половины XVI в. архи¬
ва личных писем этой знатной дамы, второй жены Артура Плантагенета,
который был незаконнорожденным сыном Эдуарда IV и придворным Ген¬
риха VII. Родственные, соседские и дружеские связи леди Лиль, которые
она вполне сознательно и умело выстраивала, а впоследствии неустанно
поддерживала с помощью обмена письмами и подарками, знаков располо¬
жения, оказания гостеприимства и покровительства, использовались ею не
только в собственных целях, но и в интересах мужа и всего семейства. Ее
контакты с другими женщинами помогали решать домашние проблемы, при¬
страивать родственниц, не отставать от моды, поддерживать этикет и т. д.
Кроме того, высокое общественное положение мужа открывало леди Лиль
свободный доступ к тем, кто принимал решения, в частности близость к
сильным мира сего дала ей возможность оказывать воздействие на важные
политические и церковные назначения. Первоисточником силы леди Лиль,
разумеется, были не только ее незаурядные личные качества, но, главным
образом, огромное влияние на богатого и могущественного супруга.
IK ЮРИЯ ЖЕНЩИН СЕГОДНЯ
47
В статье Б. Ханавалт и в рассмотренной выше книге Дж. Беннет пред-
I га плены две разновидности сетевого анализа, но каждая из этих исследо-
itit сельских процедур обладает максимальной эффективностью для реше¬
нии поставленных ими задач с учетом специфики доступных источников и
ныбора центрального объекта — собственно индивида или микрогруппы.
Один из аспектов проблемы участия женщин во всепроникающей сис-
|гме властных отношений и их неформального влияния в публичной сфере
затрагивает тему женской религиозности. Религия оставалась для женщин
одной из немногих сфер, открытых для проявления индивидуальных интен¬
ций, для самостоятельных решений и действий, реализации невостребован¬
ных способностей41. В течение всего средневековья, хотя и в разной степе¬
ни, служение господу давало многим женщинам-настоятельницам (как
правило, из аристократических родов) доступ и к формальным властным
позициям, пусть и за толстыми монастырскими стенами42.
Невозможно также отрицать роль и укрепление (начиная с середины
XIII в.) традиции «женской святости», а также пройти мимо лидерства
женщин в аффективных формах средневековой набожности и не заметить
их отчетливо выраженный публичный характер43. В период Возрождения
и Реформации возможность высказываться в диспутах по религиозным
нопросам (в том числе и в печатной форме, рассчитанной на широкую ау¬
диторию) неизмеримо расширила зону женского влияния в публичной
сфере44. Тот факт, что большинство публикаций, авторами которых бы¬
ли женщины, касались религиозных сюжетов, был, видимо, не случаен.
Вероятно, благочестие являлось одним из наиболее социально приемле¬
мых оправданий вмешательства «второго пола» в исключительно муж¬
скую область деятельности, поскольку «перо — как меч — считалось
мужской прерогативой»45.
Хотя женщины формально не участвовали в разработке вопросов ре¬
лигиозной политики, тем не менее это была главная сфера жизни, где они
отвечали за себя сами. У них всегда предполагалось наличие религиозных
убеждений, которые могли иногда вступать в противоречие с идеалом по¬
корности и пассивности, являясь побудительным мотивом и внутренним
оправданием публичных акций. В частности, этот фактор обеспечил массо¬
вое участие женщин в религиозно-политических конфликтах эпохи ранних
европейских революций46.
Разумеется, гораздо более богатые частные архивы и литературные па¬
мятники XVI-XVII веков дают лучшие шансы исследователю реконстру¬
ировать историческую индивидуальность, однако ограничения все же со¬
храняются, прежде всего в отношении средних и низших социальных сло¬
ев. Именно поэтому в своих попытках восстановить внутренний мир жен¬
щины этого времени ученые вынуждены обращаться к немногочисленной
элитной группе женщин, потомкам которых к тому же удалось сберечь и
пронести свои семейные архивы сквозь все исторические катаклизмы.
Неизбежно встает вопрос, можно ли наблюдения, сделанные на осно¬
вании исследования отдельных судеб в сколь угодно щедрых на подробно¬
48
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
сти казусах, экстраполировать в область коллективного и тем более соци¬
ально-дифференцированного гендерного опыта? Для такого переноса, ко¬
нечно, требуются дополнительные обоснования. Иногда исследователь
опирается на гипотезу о двойственности женского мировосприятия, пред¬
полагающую, что если в одних ситуациях представления женщины в той
или иной мере отражали ее социальную принадлежность, которая опреде¬
лялась, в зависимости от ее семейного положения, по мужу или отцу, то в
других — классовые различия вытеснялись более фундаментальными ген¬
дерными характеристиками. Констатация существенной общности «жен¬
ского опыта» каждой конкретной эпохи, таким образом, не элиминирует
расхождений, создаваемых социальным неравенством, и соответствует тем
свидетельствам источников, которые подтверждают, что противоречия
этого «двойного статуса» женщин осознавались мыслящими современни¬
ками и озадачивали их так же, как и нынешних историков, пытающихся
уложить женскую ментальность в классово-гендерную систему координат.
Следует иметь в виду и то, что при таком подходе проблемой соотноше¬
ния гендерного и социально-классового сознания и опыта препятствия мето¬
дологического характера далеко не исчерпываются. Ряд реальных познава¬
тельных сложностей был отмечен, например, Сарой Мендельсон в моногра¬
фии «Духовный мир женщин эпохи Стюартов»47, построенной на трех ин¬
дивидуальных биографиях отнюдь не ординарных женщин XVII в., оста¬
вивших значительное письменное наследие (Маргарет Кавендиш, герцоги¬
ня Ньюкаслская; Мэри Рич, графиня Уорикская; профессиональный дра¬
матург и поэтесса Афра Бен). Автор, в частности, ссылается на то, что ис¬
торики навсегда лишились возможности получить сколько-нибудь досто¬
верную информацию об устных традициях женщин и о большей части их ма¬
териальной культуры. В источниках присутствуют только туманные и кос¬
венные указания48. Кроме того, как и другим зависимым группам, женщи¬
нам были свойственны такие культурные особенности, которые препятству¬
ют адекватному пониманию их действий. Речь идет о том, что, «находя об¬
ходные пути преодоления официальных запретов на их самостоятельную де¬
ятельность, они обыкновенно считали благоразумным скрывать свои улов¬
ки, на словах признавая общепринятые образцы поведения. Принятие про¬
возглашенных женщинами мнений за чистую монету, без тщательного изу¬
чения их поведения, приводит иногда к искаженному представлению об их
позициях и целях. В любом случае жизнь и образ мыслей женщин так пере¬
плетались на практике, что изучение их мировоззрения в отрыве от его со¬
циального контекста непременно лишается всякого смысла»49.
Несмотря на наличие серьезных эпистемологических трудностей, об¬
новленный и обогащенный принципами микроистории биографический ме¬
тод, при всех своих естественных ограничениях, позволил исследователь¬
нице основательно разработать некоторые общие для XVII в. «женские
проблемы». Эти последние включают матримониальный статус и психоло¬
гические особенности различных стадий жизненного цикла, контроль над
женской сексуальностью, ролевые предписания и ограничения, ответные
Н(ТОРИЯ ЖЕНЩИН СЕГОДНЯ
49
реакции со стороны общества на тех женщин, которые бросали ему вызов.
Таким образом, индивидуальные биографии как форма микроанализа бы¬
ли использованы для прояснения социального контекста, а не наоборот, как
и го практикуется в традиционных исторических биографиях50.
В то время как семейный статус определял каждую фазу женского
жизненного цикла, отношение к женской сексуальности в широком смыс¬
ле слова детерминировало поведенческий код, предписываемый обществом
ж ом женщинам, независимо от их возраста, семейного или социального по¬
ложения. Этот нормативный код, выражавшийся, в частности, в понятиях
•«честь» и «позор», в идеале женской скромности как внешнего выражения
целомудрия, был призван контролировать не только сексуальное поведение
женщин, но практически все стороны их бытия. Он задавал строгости вос¬
питания, скудость образования, стиль одежды и манеру говорить, ограни¬
чения в выборе партнера, рамки приемлемой деятельности и многое другое.
Как показала сама С. Мендельсон, не все женщины следовали модели
поведения, предписываемой им традиционным обществом, но именно этот
анализ, обнаруживший разнообразие возможностей, очертил их пределы,
выход за которые был трагическим уделом единиц. Даже редкие женщи¬
ны, искавшие более широкое поле приложения своих сил и амбиций, не ос¬
паривали всего комплекса «гендерной асимметрии», на гендерные привиле¬
гии мужчин в политике, праве, образовании, сексуальных отношениях не
претендовали, а своему проникновению в «заповедные» сферы деятельно-
I ти искали оправдания. Та же Афра Бен, «даже в кульминации своего лич-
нш*о бунта не ставила под сомнение гендерную полярность, как она пони¬
малась ее современниками». В то время как открытое отстаивание женщи¬
ной принципа равенства полов могло повлечь за собой объявление ее ду¬
шевнобольной, реализация своих властных амбиций, социальных притяза¬
ний и интеллектуальных потенций в скрытом виде, посредством обычных
инструментов неформального женского влияния, была явлением достаточ¬
но распространенным51.
В большом числе ^статей и книг на «женскую тему» исследуются нор¬
мативные предписания, гендерная идеология и расхожие представления о
женщинах (преимущественно в раннее новое время), которые обычно фи¬
ксируют сугубо мужской взгляд на этот предмет и, несмотря на наличие не¬
которых внутренних противоречий, рисуют в целом негативные стереотипы
мужского восприятия, а также навязываемые социумом модели женского
поведения, жестко ограничивавшие свободу выражения. Между тем в по¬
следние годы представители, вернее представительницы, «новой интеллек¬
туальной истории» смогли продемонстрировать активность женщин в раз¬
вернувшейся в Европе XVI-XVII вв. международной литературной и ре¬
лигиозной полемике о характере женщин и предложить свои оригинальные
интерпретации, давшие старт дискуссии о возникновении идеологии феми¬
низма или ее элементов в XVII в.52
Так, авторы книги «Половина человечества», содержащей наряду с
публикацией важнейших источников обстоятельный анализ литературного
50
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
и социального контекстов «памфлетной войны» по поводу женских ка¬
честв, которая выявила сосуществование противоречивых комплексов
представлений о женщинах в Англии эпохи Возрождения, пришли к за¬
ключению, что, «хотя защитницы женщин и не требовали реформ, которые
могли бы улучшить их социально-политическое положение, они помогли
заложить основание для более активного феминизма, воспитывая в женщи¬
нах уверенность в своих интеллектуальных и нравственных достоинст¬
вах»53. Мизогинисты XVII в. вменяли женщинам в вину полный перечень
всех возможных пороков, а «феминисты» доказывали несостоятельность
бытовавших в общественном сознании негативных женских стереотипов,
которыми оперировали их противники. Они переносили эти отрицательные
характеристики на мужчин, пытались разрушить образы «коварной со¬
блазнительницы», «сварливой мегеры» и «заядлой расточительницы»,
приводя многочисленные примеры добродетельных женщин и создавая
столь же стереотипные позитивные образы обманутой невинности, покор¬
ной жены, благочестивой матроны.
С точки зрения более общих проблем весьма интересным представля¬
ется предложенное авторами объяснение особого накала и общественной
значимости ренессансных дискуссий вокруг мизогинистских представле¬
ний, вовсе не отличавшихся для того времени новизной. Авторы констати¬
руют существование взаимосвязи между актуализацией негативных жен¬
ских стереотипов, с одной стороны, и коллективным психологическим пе¬
реживанием крупных структурных сдвигов (в том числе демографических
процессов и перестройки в системе ценностей) — с другой. Лишь немногие
женщины решались открыто выйти за рамкр общепринятых норм, в то вре¬
мя как их нетривиальные поступки всегда привлекали повышенное внима¬
ние и воспринимались охранительным сознанием с особым подозрением. В
ситуациях экономической нестабильности и общественного напряжения
негативные женские образы подпитывались вовсе не массовостью девиант¬
ного поведения женщин, которое могло бы создать реальную угрозу тради¬
ционным патриархальным структурам, а безотчетными кошмарами муж¬
чин. Недаром говорят, что у страха глаза велики. Стрессовые состояния
порождали обостренное ощущение вызова, многократно усиливали опасе¬
ния «сильной половины» в отношении своей сексуальности (поздние бра¬
ки — стереотип соблазнительницы), в отношении возможных покушений
на свое доминирующее положение в семье (образ агрессивной склочницы),
страх перед разорением домохозяйства в условиях экономической неста¬
бильности (жупел женской расточительности). Не случайно некоторые
специалисты склоняются к тому, чтобы считать эпоху Возрождения пово¬
ротным пунктом в истории западноевропейского гендерного сознания и
гендерной идеологии34.
Сходные психологические объяснения даются и так называемым ве¬
довским процессам с учетом сложившейся социокультурной модели ген¬
дерных отношений, представлений о женской сексуальности и идеологии
мужского превосходства55. Пропущенная сквозь призму новейших концеп¬
Н( ТОРИЯ ЖЕНЩИН СЕГОДНЯ
51
ций «радикального феминизма», охота на ведьм выступает как эффектив¬
ное* репрессивное средство социального контроля, массированное примене¬
ние прямого насилия в целях обуздания потенциальной женской активно-
п и и сохранения мужского господства в сложных условиях резких пере¬
мен. Размах преследований, которым подвергались многие женщины (пре¬
жде всего из наиболее уязвимых возрастных и социальных групп), созда-
илл такую атмосферу, в которой «дамоклов меч» обвинения в ведовстве
был способен стать весомым и жестким «аргументом» в пользу конфор¬
мизма для всех и каждой из представительниц «слабого пола», повседнев¬
ное поведение которых он был призван регулировать56.
Таким образом, средства патриархального господства не исчерпыва¬
юсь экономическими, политическими и культурными институтами (вклю¬
чая религию и образование), ограничивавшими доступ женщин в публич¬
ную сферу: важным его инструментом являлся также контроль над жен-
< кой сексуальностью в самом широком смысле57.
Еще одно интересное и перспективное направление в разработке исто¬
рии гендерных отношений составляют междисциплинарные исследования,
и которых предпринимаются серьезные усилия соединить подходы и дос¬
тижения социальной истории с историей литературы позднего средневеко-
нья и раннего нового времени. Как правило, эти работы принадлежат перу
представителей нового поколения литературоведов, демонстрирующих на¬
ряду со своими узкопрофессиональными навыками глубокое знание соци¬
ально-исторического контекста, в котором были созданы литературные
произведения. Образцом такого подхода может служить книга английско¬
го филолога Дэвида Эрса «Общность, гендер и идентичность индивида:
английская литература 1360-1430 гг.» (по Марджери Кемп, Лэнгленду,
{locepy и автору «Сэра Гавейна»). Исследователь анализирует эти тексты
точки зрения представлений об отношениях между полами и формирова¬
ния самосознания индивида в эпоху средневековья с характерным для нее
г^существованием множества «конкурентных общностей», каждая из ко¬
торых могла задавать индивиду свою программу поведения в тех или иных
обстоятельствах. Сами эти исторические общности и существующие в них
экономические и социальные отношения рассматриваются не как необяза¬
тельный общий фон, без которого можно было бы обойтись при прочтении
Аитературных текстов, понимаемых как «вещи в себе». Напротив, именно
нм отводится определяющая роль в отношении всех видов коллективной
деятельности, в том числе и языковой58.
Стремясь уйти от расхожего дуализма «литературы» и «социального
фона» или «индивида» и «общества», Эре предпочитает интерпретировать
индивидуальный опыт и смысловую деятельность в системе межличност¬
ных и межгрупповых отношений данного социума, опираясь не на модные
постструктуралистские теории, а на диалогическую концепцию Бахтина и
г оциально-ориентированный подход к изучению культурной практики. С
одной стороны, прочтение каждого текста включает его «погружение» в
контексты дискурсивной и социальной практики, которые определяют его
52
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
горизонты, с другой стороны, в каждом тексте раскрываются различные
аспекты этих контекстов и обнаруживаются присущие им противоречия и
конфликты. По этой идеальной модели двустороннего взаимодействия -
столкновения сложившихся в прошлом нормативных категорий культуры и
практических реалий текущего момента автор делает попытку выстроить
логическую цепь, которая могла бы связать в единый узел анализ лингвис¬
тических, социальных и психологических процессов. В центре внимания
исследователя — зафиксированный в литературных памятниках кризис со¬
знания, порождаемый попыткой осмыслить и «обустроить» качественно
изменившуюся ситуацию на языке и с точки зрения прошлого.
В результате проведенного Эрсом анализа главных произведений анг¬
лийской литературы XIV-XV вв., в которых проблема самоидентифика¬
ции (в том числе и роль гендерного фактора) нередко становится предме¬
том рефлексии, ему удалось привести убедительные доказательства того,
что процесс индивидуализации или персонализации индивида берет свое
начало значительно раньше эпохи нового времени и достаточно отчетливо
проявляется уже в позднее средневековье.
Серьезные методологические проблемы, возникающие при анализе ли¬
тературных текстов, встали и перед историей гендерных представлений. По
меткому выражению Линды Вудбридж, «соотношение между литературой
и жизнью — самый скользкий предмет»59. Подчеркивая относительную
конвенциональность всех литературных жанров, сама она предпочитает ис¬
кать «золотую середину» между «чисто литературным» и социально-интел¬
лектуальным подходами, считая одинаково непродуктивным как отрицать
всякую связь между художественными образами и женщинами во плоти,
так и видеть в литературных произведениях раннего нового времени прямое
отражение реальных отношений и массовых представлений о женщинах. В
качестве компромисса между этими двумя крайностями механизм взаимо¬
действия литературы и жизни понимается следующим образом: в очень сла¬
бой степени отражая общественные взгляды, условные литературные персо¬
нажи могли играть активную роль в их формировании и оказывать опреде¬
ленное влияние на поведение современников и даже представителей после¬
дующих поколений. Компромиссное решение призвано, таким образом,
примирить два противоположных тезиса: о дискурсивном конструировании
социального и социальном конструировании дискурса.
В концепциях других исследователей гораздо ярче обнаруживаются их
постмодернистские истоки: представление о «непрозрачности» любого, тем
более литературного, текста (как, впрочем, и самого языка) и его нерефе-
ренциальности относительно «объективной» действительности, подчерки¬
вание роли знаковых систем в конструировании реальности. М. Хоровиц
формулирует свои идеи несколько иначе: «Рассмотрение понятия “женщи¬
на” в литературных текстах иногда напоминает анализ понятия “единорог”
Какой ученый сегодня может требовать, чтобы в каждой книге и статье о
единороге различные представления о единорогах сопоставлялись с их ре¬
альной жизнью! Тем не менее история текстов о единорогах продолжает-
ШТОР И Я ЖЕНЩИН СЕГОДНЯ
53
in... “Женщина” текстов эпохи Возрождения, как и “единорог”, является
культурной конструкцией, содержащей в себе интертекстуальные отголо-
I ки более ранних текстов, иудейско-христианских и античных»60.
Нельзя не признать, что с начала 70-х годов, с первых работ Натали
Игмон-Дэвис, наметившей новые перспективы в истории женщин
XVI-XVII вв., пройден большой путь, написаны тысячи новых ее стра¬
ниц, сделано немало подлинных открытий. Однако далеко не все вопросы
п< мощены в равной мере даже для этого периода, наиболее активно разра¬
батываемого гендерной историей. На этом фоне становятся еще заметнее
пробелы в исследовательской тематике по истории раннего и высокого сре¬
дневековья, как, впрочем, и по истории античности, а также по истории от¬
дельных регионов (за исключением северо-западного). Не всегда предста-
ии гели гендерной историографии выдерживают тот научно-теоретический
уровень, который был заявлен ею в самом начале пути, что оборачивается
рецидивами феминистского дилетантизма. Остаются нерешенными неко¬
торые критически важные общие проблемы, в первую очередь проблема
Iпериодизации истории женщин.
В этом смысле непревзойденным образцом, без ссылки на который не
обходится ни одна работа по истории женщин раннего нового времени, до
I их пор остается замечательная статья видного историка, теоретика и пра¬
ктика американского феминизма 70-х годов Джоан Келли с красноречи¬
вым названием «Было ли у женщин Возрождение?» В этой статье Дж.
Келли выдвинула в качестве одной из основных задач истории женщин пе¬
ресмотр общепринятых схем периодизации, построенных исключительно
нв историческом опыте мужчин. Ее конкретный анализ был направлен на
характеристику, с этой точки зрения, ключевой в периодизации европей-
< кой истории эпохи Возрождения.
Для исследования воздействия новых общественно-политических ус¬
ловий перехода от средневековья к раннему новому времени на положение
женщин различных социальных групп Дж. Келли разработала собствен¬
ную теоретическую мрдель «женской свободы», учитывающую четыре
взаимосвязанных критерия: общественную регламентацию женской сексу¬
альности, в сравнении с мужской; предписываемые женщинам роли в хо¬
зяйственной и политической сферах, включая их доступ к собственности,
власти, образованию, профессиональному обучению и т. д.; роль женщин в
культурной жизни общества, в формировании его мировоззрения; и, нако¬
нец, систему представлений о роли женщин и вообще о ролевых функциях
иолов в общественном сознании, в искусстве, литературе и философии.
I If изведенный по этим основаниям анализ привел Келли к выводу об уси¬
лении зависимости и снижении гендерного статуса итальянок XV-XVI вв.
и позволил дать довольно категорический ответ на титульный вопрос: «У
женщин не было никакого возрождения, или по крайней мере его не было
н эпоху Ренессанса»61.
Между тем, хотя проблема периодизации не сходит с повестки дня и
по сей день, оживленно обсуждается, а ее значение постоянно подчеркива¬
54
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
ется, особенно в обобщающих трудах62, все попытки ее решить, обречены
на неудачу. И не в последнюю очередь потому, что с учетом кардинально¬
го сдвига в общей направленности от истории женщин к истории взаимоот¬
ношений между полами сама постановка задачи дать специальную перио¬
дизацию истории с позиции одного, но только другого, пола выглядит ана¬
хронизмом63.
Гораздо более принципиальной является проблема сближения и воз¬
можных путей интеграции истории женщин с другими историческими дис¬
циплинами. Здесь, как говорится, «возможны варианты». В демографиче¬
ской истории интеграция истории женщин осуществляется наиболее есте¬
ственным образом на базе «демографии женщины», как бы сама собой, не¬
проблематично. В истории семьи центральное место занимает вопрос о ста¬
тусе и роли женщины в семье и домохозяйстве. Обнадеживающие перспе¬
ктивы интеграции, отчетливо просматриваются в истории материальной
культуры и повседневности, а в последнее десятилетие — в истории част¬
ной жизни. Внимание историков привлекают гендерно-дифференцирован¬
ные пространственные характеристики и ритмы жизнедеятельности, вещ¬
ный мир и социальная среда, специфика женских коммуникативных сетей,
магические черты «женской субкультуры». В фокусе истории частной
жизни оказывается внутренний мир женщины, ее эмоционально-духовная
жизнь, отношения с родными и близкими в семье и вне ее, женщина как
субъект деятельности и объект контроля со стороны семейно-родственной
группы, формальных и неформальных сообществ, социальных институтов
и властных структур разного уровня.
В связи с этим ставится и проблема женского девиантного поведения,
которая играет роль своеобразного оселка в попытках стыковки микро- и
макроистории. Известно, что ненормативное поведение женщин восприни¬
малось с гораздо большим раздражением, вызывало более острую общест¬
венную реакцию и получало таким образом дополнительные шансы быть
зафиксированным в источниках. С другой стороны, именно поэтому для
того, чтобы решиться на серьезное проявление нонконформизма, им нужен
был сильный импульс и незаурядная смелость. Преодоление генотипа соз¬
нания, сформированного многовековым господством патриархальной сис¬
темы, и высокая вероятность трагического исхода придавали таким редким
ситуациям экзистенциальный характер, иногда вызывали потребность объ¬
ясниться или пространные свидетельства. Анализ описаний таких ситуаций
или аналогичных литературных конструкций может быть исключительно
продуктивным.
Несомненно, многообещающим направлением научных штудий явля¬
ется исследование истории гендерных представлений, механизмов их фор¬
мирования и трансформации с максимальным использованием как извест¬
ных литературных памятников, так и произведений второго и третьего ря¬
да и, кроме того, внелитературных текстов.
Пожалуй, наибольшие ожидания связаны с поисками решений чрезвы¬
чайно трудной проблемы синтеза трех аспектов изучения истории женщин:
IH ТОРИЯ ЖЕНЩИН СЕГОДНЯ
55
описания индивидуальных женских судеб, выяснения роли женщины в се¬
мы и домохозяйстве (в заданных пространственно-временных границах),
определения места женщины в общественно-публичной сфере. Конкрет¬
ные результаты этих исследований, в том числе специально рассмотренные
и настоящем очерке, нуждаются в переосмыслении с точки зрения роли и
гипимодействия индивидуального, группового, социального и универсаль¬
ного в историческом процессе.
Фронтальный анализ представительного корпуса публикаций позволя-
г г констатировать, что современные гендерные исследования пронизали
гобой, хотя и неравномерно, почти все области исторической науки, дос-
t ншув пределов своей экспансии. На сегодняшний день история женщин и
и'идерная история в ее наиболее широком истолковании представляют со¬
бой огромное междисциплинарное поле, охватывающее социально-эконо¬
мическое, демографическое, социологическое, культурно-антропологиче-
* кое, психологическое, интеллектуальное измерения, и имеют объективные
ж кования стать весьма важным стратегическим плацдармом как для изу¬
чения истории частной жизни, так и для реализации проекта «новой всеоб¬
щей истории», способной переосмыслить и интегрировать результаты ис-
I ледований микро- и макропроцессов, полученные в рамках «персональ¬
ной», локальной, структурной и социокультурной истории.
Однако осуществление такой возможности упирается в ту самую чело-
иечсскую субъективность, изучению которой в гендерной истории уделяет -
• и немало сил и времени: «женский вопрос» столь явно доминирует в созна¬
нии практикующих ее историков, что слишком часто на поверку под таинст¬
венной вуалью вместо обещанной и долгожданной «истории межгендерных
отношений» показывается знакомый лик той самой «женской истории» с
родимыми пятнами радикального феминизма. Остается надеяться, что для
новорожденной «истории мужчин» этот путь навстречу окажется короче.
Примечания
1 Пюхер К. Женский вопрос в средние века. Одесса, 1896; Hill G. Women in English Life
from Medieval to Modem Times. Vol. 1-2. L., 1896; Clark A. Working Life of Women in the
Seventeenth Century. L., 1982 (1-е изд. - 1919); Abensour L La femme et le feminisme en
France avant la Revolution. R, 1923.
Stenton DM. The English Women in History. N. Y., 1957.
* Boserup E. Women’s Role in Economic Development. N. Y., 1970; Beard M.R. Woman as a
Force in History. N. Y., 1971; Mitchell J. Woman’s Estate. N. Y., 1972; Rowbotham S. Women,
Resistance and Revolution. N. Y., 1972; Eadem. Woman’s Consciousness, Man’s World.
Baltimore, 1973; Oakley A. Sex, Gender, and Society. N. Y., 1972; Woman: An Issue/ Ed. L.R.
Edwards et al. Boston, 1972; Clio’s Consciousness Raised: New Perspectives on the History
of Women/ Ed. M.S. Hartman, Z.W. Banner. N. Y., 1974; Degler C.N. Is There a History of
Women? L., 1975; Kelly-Gadol J. The Social Relation of the Sexes: Methodological
Implications of Women’s History // Signs. 1976. N 1. P. 809-824; Liberating Women’s
History: Theoretical and Critical Essays / Ed. B.A. Carroll, ифапа (III), 1976; Becoming
Visible: Women in European History / Ed. R. Bridenthal et al. Boston, 1977; Whyte M.K. The
Status of Women in Preindustrial Societies. Princeton, 1978; Lerner G. The Creation of
56
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
Patriarchy. Oxford, 1986; Lewis J. Women Lost and Found: The Impact of Feminism on
History // Men’s Studies Modified: The Impact of Feminism on the Academic Disciplines /
Ed. D. Spendler. Oxford, 1981. P. 55-72; Woman’s Nature. Rationalizations of Inequality / Ed.
M. Lowe, R. Hubbard. N. Y., 1983; Riley D. Am I That Name? Feminism and the Category
of «Women» in History. L., 1988 etc.
4 Davis N. Zemon. «Women’s History» in Transition: The European Case // Feminist Studies.
1976. N 3. P 83-103; Une histoire des femmes est-elle possible? / Ed. M. Perrot. P., 1984.
3 Подробнее об этом см.: Репина Л.П. «Женская история»: проблемы теории и метода //
Средние века. М., 1994. Вып. 57. С. 103-109.
6 См. список литературы в конце статьи.
7 Liberating Women’s History... Р. 385-399; Kelly J. Women, History, and Theory. Chicago,
1984. P. 1-18, 51-64; Sex and Class in Women’s History / Ed. J.L. Newtown et al. L., 1983;
Walby S. Women and Social Theory. Oxford, 1989.
8 Epstein C.F. Deceptive Distinctions: Sex, Gender, and the Social Order. New Haven; N. Y.,
1988; The Social Construction of Gender / Ed. J. Lorber, S.A. Farrell. Newbury Park, 1991.
См. также подборку материалов в альманахе «THESIS» (1994. Вып. 6).
9 Scott J.W. Gender and the Politics of History. N. Y., 1988. P. 25.
10 Scott J.W. Gender A Useful Category of Historical Analysis // American Historical Review.
1986. Vol. 91. N. 5. P. 1053-1075.
Scott J.W. Gender..; Eadem. Gender and The Politics..; Nicholson L.J. Gender and History.
The Limits of the Social Theory in the Age of the Family. N. Y., 1986; Tilly L.A. Gender,
Women’s History and Social History // Social Science History. 1989. Vol. 13. N. 4. P. 439-
462; Gullickson G.L Women’s History, Social History, and Deconstruction // Ibid. P. 463-469;
Bennett J.M. Who Asks the Questions for Women’s History? // Ibid. P. 471-477.
12 lllich I. Gender. N. Y., 1982.
13 Cahn S. Industry of Devotion: The Transformation of Women’s Work in England, 1500-1660.
N. Y., 1987.
14 Amussen S.D. An Ordered Society: Gender and Class in Early Modem England. Oxford;
N.Y., 1988. P. 1-33.
13 Anderson B.S., Zinsser J.P. A History of Their Own: Women in Europe from Prehistory to the
Present. N. Y. etc., 1988; A History of Women in the West / Ed. G. Duby, M. Perrot. 5 vols.
Cambridge (Mass.), 1992-1993.
16 A History of Women... Vol. 1. P. XIX.
17 См. об этом также: Ястребицкая АЛ. Проблема взаимоотношения полов как диало¬
гических структур средневекового общества в свете современного историографиче¬
ского процесса // Средние века. Вып. 57. С. 126-136.
18 Social Science History, 1989. Vol. 13. N. 4. P. 439-477.
19 Shorter E. The Making of the Modem Family. L., 1975; Flandrin J.-L Families in Former
Times; Kinship, Household and Sexuality. Cambridge, 1979 (1-е изд. - 1976); Stone L. The
Family, Sex and Marriage in England, 1500-1800. L., 1977.
2^ Ее реферат см. в сб.: Культура и общество в средние века: методология и методика за¬
рубежных исследований. М., 1982. С. 206-216.
21 Stone L Op. cit. Р. 10.
22 Macfarlane A. Review of Lawrence Stone. «The Family Sex and Marriage in England 1500-
1800» // History and Theory. 1979. Vol. 18. N. 1. P. 103-125; Gillis J.R. Affective
Individualism and the English Poor // Journal of Interdisciplinary History. 1979. Vol. 10.
N. 1. P. 121-128.
23 Nicholas D. The Domestic Life of a Medieval City: Women, Children, and the Family in
Fourteenth-Century Ghent. Lincoln (Nebr.), 1986. См. также реферат этой книги
в сб.: Культура и общество в средние века в зарубежных исследованиях. М., 1990.
С. 217-232.
24 Trumbach R. The Rise of the Egalitarian Family: Aristocratic Kinship and Domestic Relations
in Eighteenth-Century England. N. Y. etc., 1978.
25 Hanawalt B. The Ties That Bound. Peasant Families in Medieval England. N. Y., 1986.
1Н ЮРИЯ ЖЕНЩИН СЕГОДНЯ
57
}и Ibid. Р. 219.
п Ibid. Р. 10.
,,к Bennett J.M. Women in the Medieval English Countryside: Gender and Household in
Brigstock before the Plague. N. Y., 1987.
(ioldberg P.J.P. Women in Fifteenth-Century Town Life // Towns and Townspeople in the
Fifteenth Century / Ed. J.A.F. Thomson. Gloucester, 1988.
10 Macfarlane A. Marriage and Love in England: Modes of Reproduction, 1300-1840. Oxford;
N. Y., 1986.
*1 Nicholas D. Op. cit. P. 208.
,4' Marshall Sh. The Dutch Gentry, 1500-1650: Family, Faith and Fortune. N. Y. etc., 1987.
“ Ibid. P. XXVII.
M Ibid. P 12.
Ibid. P 164.
,f* Ibid. P 77.
w Sharpe J.A. Plebeian Marriage in Stuart England: Some Evidence from Popular Literature //
Transactions of Royal Historical Society. 1986. Vol. 36. P. 69-90.
ж Ibid. P 88.
^ Women and Power in the Middle Ages / Ed. M. Erler, M. Kowaleski. Athens. L., 1988.
Ibid. P 188-212.
*** Hill B.A. Refuge from Men: The Idea of a Protestant Nunnery // Past and Present. 1987. N
117. P. 107-130.
***' Power E.E. Medieval English Nunneries. Cambridge, 1922; Wemple S.E Women in Frankish
Society: Marriage and Cloister, 500 to 900. Philadelphia, 1981; Thompson S. Women
Religious: The Founding of English Nunneries after the Norman Conquest. N. Y., 1991.
’•1 Atkinson C.W. Mystic and Pilgrim: The Book and the World of Margery Kempe. Ithaca, N. Y.,
1983; Beer E Women and Mystical Experience in the Middle Ages. Woodbridge, 1992.
1,1 Warnicke R.M. Women of the English Renaissance and Reformation. Westport (Conn); L.,
1983; Silent but for the Word: Ttidor Women as Patrons, Translators, and Writers of Religious
Works / Ed. Hannay M.P. Kent (Ohio), 1985; Triumph over Silence: Women in Protestant
I listory / Ed. Richard L. Greaves. Westport (Conn.), 1985; Parish D.L. The Power of Female
Pietism: Women as Spiritual Authorities and Religious Role Models in Seventeenth-Century
England // Journal of Religious History. 1992. Vol. 17. N 1. P. 33-46.
^ Mendelson S. The Mental World of Stuart Women: Three Studies. Brighton, 1987. P. 4.
Irvin J.L. Womanhood in Radical Protestantism 1525-1675. N. Y.: Toronto, 1979; Mack P.
Visionary Women: Ecstatic Prophecy in Seventeenth-Century England. Berkeley etc., 1992.;
Public Duty and Private Conscience in Seventeenth-Century England / Ed. J. Morrill, et al.
Oxfoid, 1993. P. 57-76.
■*1 Mendelson S. Op. cit.
( м. также: Women and Language in Literature and Society / Ed. McConnell-Ginet et al. N.
Y, 1980.
^ Mendelson S. Op. cit. P. 10-11.
Levi G. Les usages de la biographie // Annales. 1989. A. 44. N 6. P. 1331-1332.
Mendelson S. Op. cit. P. 185-190.
v Angenot M. Les Champions des femmes: Examen du discours sur la superiorite des femmes
14Ш-1800. Montreal, 1977; Maclean /. Woman Triumphant. Feminism in French Literature,
If) 10-1652. Oxford, 1977; Irvin J.L. Op. cit.; Smith H.L. Reason’s Disciples: Seventeenth-
Century English Feminists. Urbana; L., 1982; Darmon P. Mythologie de la femme dans
Г Ancien France. P., 1983; Woodbridge L. Women and the English Renaissance: Literature and
the Nature of Womankind, 1540-1620. Urbana; Chicago, 1984; Medieval Women Writers /
l id. K. Wilson. Athens (Ga.), 1984; Goreau A. The Whole Duty of a Woman: Female Writers
ш Seventeenth-Century England. Garden City, N. Y., 1985; LazardM. Images litteraires de la
Icmme a la Renaissance P., 1985; Women’s Sharp Revenge: Five Women’s Pamphlets from
the Renaissanse / Ed. S. Shepard. N. Y., 1985; Davies S. The Idea of Woman in Renaissance
Literature: The Feminine Reclaimed. Brighton, 1986; Elshtain J.B. Public Man, Private
58
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
Woman: Women in Social and Political Thought. Princeton, 1981; Rewriting the Renaissance
/ Ed. M.W. Ferguson et al. Chicago, 1986; Hobby E. Virtue of Nesessity: English Women’s
Writing, 1649-1688. L., 1988 etc.
53 Henderson K.U., McManus B.E Half-Humankind. Contexts and Texts of the Controversy
about Women in England, 1540-1650. Urbana, 1985. P. 31.
54 Women in European Culture... P. 587.
З5 Davenport-Hines R.P.T. Sex, Death and Punishment: Attitudes to Sex and Sexuality in Britain
since the Renaissance. L., 1990: Bray A. Historians and Sexuality // Journal of British Studies.
1993. Vol. 32. N 2. P. 189-194.
56 Women, Violence and Social Control / Ed. J. Hanmer, M. Maynard. L., 1987. P. 13-29;
Karlsen C. The Devil in the Shape of a Woman. N. Y., 1987; Larner C. Enemies of God.
Oxford, 1985; The Sexual Dynamics of History / Ed. London Feminist History Group. L.,
1983. P. 28-42; Hester M. The Dynamics of Male Domination Using the Witch Craze in 16th
and 17th-Century England as a Case Study // Women’s Studies International Forum. N. Y. etc.,
1990. Vol. 13. N. 1/2. P. 9-19.
57 Quaife G.R. Wanton Wenches and Wayward Wives: Peasants and Illicit Sex in Early
Seventeenth Century England. L., 1979; Family and Sexuality in French History / Ed. R.
Wheaton, T.K. Hareven. Philadelphia, 1980; Sexual Meanings: The Cultural Construction of
Gender and Sexuality / Ed. S.B. Ortner, H. Whitehead. Cambridge (Mass.), 1981; Sharpe J.A.
Defamation and Sexual Slander in Early Modem England. York, 1980; Brundage J.A. Sexual
Practices and the Medieval Church. Buffalo, 1982; Idem. Law, Sex, and Christian Society in
Medieval Europe. Chicago, 1987; Sexuality in Eighteenth-century Britain / Ed. P.-G. Bouce.
Manchester, 1982; McLaren A. Reproductive Rituals: The Perception of Fertility in England
form the Sixteenth Century to the Nineteenth Century. L.; N.Y., 1984; Roper L. The Holy
Household: Women and Morals in Reformation Augsburg. Oxford, 1989; Davenport-Hines
R.P.T. Op. cit; Laqueur T. Making Sex: Body and Gender from the Greeks to Freud.
Cambridge (Mass.); L., 1990.
58 Aers D. Community, Gender, and Individual Identity: English Writing, 1360-1430. L.; N. Y.,
1988.
59 Woodbridge L Op. cit. P. 3.
60 Horowitz M.C. The Woman Question in Renaissance Texts // History of European Ideas. 1987.
Vol. 8. N 4/5. P. 588-589.
61 Kelly J. Women, History, and Theory. Chicago, 1984. P. 19-50.
62 Anderson B.S., Zinsser J.P. Op. cit. P. XVIII; A History of Women... Vol. 2. Introduction.
63 См. также критическую заметку P. Шартье о пятитомном обобщающем труде по исто¬
рии женщин: Annales E.S.C. 1993. А. 48. N. 4. Р. 1005-1010.
Литература
Акимова О.А. Женщина и восприятие сферы «женского» на северо-за¬
паде Балкан в XIII-XV вв.: диалог культур // Средние века. М.,
1994. Вып. 57. С. 110-125.
Бессмертный Ю-Л. Мир глазами знатной женщины IX в. // Художе¬
ственный язык средневековья. М., 1982. С. 83-107.
Бессмертный Ю-Л. Новая демографическая история // Одиссей, 1994.
М., 1994. С. 239-256.
Бюхер К. Женский вопрос в средние века / Пер. с нем. Л.С. Зака. Одес¬
са, 1896.
Репина А.П. «Женская история»: проблемы теории и метода // Сред¬
ние века. Вып. 57. С. 103-109.
И( ТОРИЯ ЖЕНЩИН СЕГОДНЯ
59
Ястребицкая АА. Проблема взаимоотношения полов как диалогических
структур средневекового общества в свете современного историогра¬
фического процесса //Там же. С. 126-136.
Abensour L. La femme et le feminisme en France avant la Revolution. P.,
1923.
Aers D. Community, Gender, and Individual Identity: English Writing,
1360-1430. L.; N. Y., 1988.
Alic M. Hypatia’s Heritage: a History of Women in Science from Antiquity
to the Late 19th Century. L., 1986.
Altschul M. A Baronial Family in Medieval England: The Clares, 1217-1314.
Baltimore, 1965.
Amussen S.D. Feminin/masculin: Le genre dans TAngleterre de l’epoque
modeme // Annales, 1985. A. 40. N 2. P. 269-287.
Amussen S.D. An Ordered Society: Gender and Class in Early Modem
England. Oxford; N. Y., 1988.
Anderson B.S., Zinsser J.P. A History of Their Own: Women in Europe
from Prehistory to the Present. N. Y. etc., 1988.
Anderson M. Approaches to the History of the Western Family, 1500-1914.
L., 1980.
Angenot M. Les Champions des femmes: Examen du discours sur la superior -
ite des femmes, 1400-1800. Montreal, 1977.
Aries Ph. L’Enfant et la vie familiale sous l’Ancien Regime. P., 1973.
Atkinson C.W. Mystic and Pilgrim: The Book and the World of Margery
Kempe. Ithaca; N.Y., 1983.
Atkinson C.W. The Oldest Vocation: Christian Motherhood in the Middle
Ages. Ithaca; L., 1991.
Hacker DA.L. Precious Women: A Feminist Phenomenon in the Age of
Louis XIV. N. Y., 1974.
Hainton R.H. Women of the Reformation from Spain to Scandinavia.
Minneapolis, 1977.
Hainton R.H. Women of the Reformation in France and England.
Minneapolis, 1973.
Hainton R.H. Women of the Reformation in Germany and Italy. Boston, 1971.
Bastardy and its Comparative History / Ed. P. Laslett et al. L., 1980.
Hauman RA. Women and Politics in Ancient Rome. L.; N. Y., 1992.
Heard M.R. Woman as a Force in History. N. Y., 1971.
Becoming Visible: Women in European History / Ed. R. Bridenthal et al.
Boston, 1977.
Heer F. Women and Mystical Experience in the Middle Ages. Woodbridge,
1992.
Heilin E.V. Redeeming Eve: Women Writers of the English Renaissance.
Princeton, 1987.
Helsey C. John Milton: Language, Gender, Power. Oxford; N. Y., 1988.
Hennett J.M. Feminism and History / / Gender and History. 1989. N 1.
P. 251-272.
60
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
Bennett J.M. «History that Stands Still»: Women’s Work in the European
Past // Feminist Studies. 1988. N 14. P. 269-283.
Bennett J.M. Medieval Women, Modem Women: Across the Great Divide / /
Culture and History, 1350-1600: Essays on English Communities,
Identities and Writing / Ed. D. Aers. L., 1992. P. 147-175.
Bennett J.M. Who Asks the Questions for Women’s History? / / Social
Science History. 1989. Vol. 13. N 14. P. 471-477.
Bennett J.M. Women in the Medieval English Countryside: Gender and
Household in Brigstock before the Plague. N. Y., 1987.
Bennett J.M. Women’s History: A Study in Continuity and Change / /
Women’s History Review. 1993. Vol. 2. N 2. P. 173-184.
Beyond Their Sex: Learned Women of the European Past / Ed. P.H.
Labalme. N. Y., 1980.
Biller Р.РЛ. Birth-Control in the West in the Thirteenth and Early
Fourteenth Centuries // Past and Present. 1982. N 94. P. 3-26.
Bleier R. Science and Gender: A Critique of Biology and Its Theories about
Women. Elmsford; N. Y., 1984.
Bock G. Women’s History and Gender History: Aspects of an International
Debate / / Gender and History. 1989. Vol. 1. N 1. P. 7-30.
Bogin M. The Women Troubadours. N. Y., 1976.
Boissevain J. Network Analysis: Studies in Human Interaction. The Hague;
P., 1973.
Bornstein D. The Lady in the Tower: Medieval Courtesy Literature for
Women. Hamden (Conn.), 1983.
Boserup E. Women’s Role in Economic Development. N. Y., 1970.
Brailsford M.R. Quaker Women, 1650-1690. L., 1915.
Bray A. Historians and Sexuality // Journal of British Studies. 1993. Vol.
32. N 2. P. 189-194.
Brodsky (Elliot) V. Widows in Late Elizabethan London: Remarriage,
Economic Opportunity and Family Orientations / / The World We Have
Gained: Histories of Population and Social Structures / Ed. L. Bonfield et
al. Oxford, 1986. P. 122-154.
Brooke C.N.L. The Medieval Idea of Marriage. Oxford, 1989.
Brown J.C. Immodest Acts: The Life of a Lesbian Nun in Renaissance Italy.
N. Y., 1986.
Brown J.C. A Woman’s Place Was in the Home: Women’s Work in
Renaissance Tuscany / / Rewriting the Renaissance / Ed. M.W.
Ferguson et al. Chicago, 1986. P. 206-224.
Brown J.C., Goodman J. Women and Industry in Florence // Journal of
Economic History. 1980. Vol. 40. N 1. P. 73-80.
Browne G.F. The Importance of Women in Anglo-Saxon Times. N. Y.,
1919.
Brundage JA. Law, Sex, and Christian Society in Medieval Europe.
Chicago, 1987.
Brundage JA. Sexual Practices and the Medieval Church. Buffalo, 1982.
IK ЮРИЯ ЖЕНЩИН СЕГОДНЯ
61
llullough V.L. The Subordinate Sex: A History of Attitudes Toward
Women. Urbana, 1973.
Hynum C.W. Holy Feast and Holy Fast: The Religious Significance of Food
to Medieval Women. Berkeley, 1987.
('ahn S. Industry of Devotion: The Transformation of Women’s Work in
England, 1500-1660. N. Y., 1987.
( hamberlain M. Fenwomen: a Portrait of Women in an English Village. L., 1977.
Chodorow N. The Reproduction of Mothering: Psychoanalysis and the
Sociology of Gender. Berkeley, 1978.
( lanchy M. Law and Love in the Middle Ages / / Disputes and Settlements:
Law and Human Relations in the West / Ed. J. Bossy. Cambridge, 1983.
P. 47-68.
( lark A. Working Life of Women in the Seventeenth Century. L., 1982.
(1-е изд. — 1919).
('lio’s Consciousness Raised: New Perspectives on the History of Women /
Ed. M.S. Hartman, L.W. Banner. N. Y., 1974.
( lunies R.M. Concubinage in Anglo-Saxon England // Past and Present.
1985. N 108. P. 3-34.
( ollis L. Memoirs of a Medieval Woman: The Life and Times of Margery
Kempe. N. Y., 1964.
( onnel R.W. Gender and Power: Society, the Person and Sexual Politics.
Stanford, 1987.
( oontz S. The Social Origins of Private Life: A History of American
Families, 1600-1900. L.; N. Y., 1988.
Dahlsgerd I. Women in Denmark Yesterday and Today. Copenhagen, 1980.
Dahmus J. Seven Medieval Queens: Vignettes of Seven Outstanding
Women of the Middle Ages. Garden City (N. Y.), 1972.
Daly M. The Church and the Second Sex. N. Y., 1975.
Darmon P. Mythologie de la femme dans l’Ancien France. P., 1983.
Davenport-Hines R.P.T. Sex, Death and Punishment: Attitudes to Sex and
Sexuality in Britain since the Renaissance. L., 1990.
Davies S. The Idea of Woman in Renaissance Literature: The Feminine
Reclaimed. Brighton, 1986.
Davis N. Zemon. Boundaries and the Sense of Self in Sixteenth-Century
France / / Reconstructing Individualism: Autonomy, Individuality, and the
Self in Western Thought / Ed. T. Heller et al. Stanford (Cal.), 1986.
Davis N. Zemon. Charivari, Honor, and Community in Seventeenth-Century
Lyon and Geneva / / Rite, Drama, Festival, Spectacle. Rehearsals Toward
a Theory of Cultural Performance // Ed. J.J. MacAloon. Philadelphia,
1981. P. 42-57.
Davis N. Zemon. City Women and Religious Change in Sixteenth Century
France //A Sampler of Women’s Studies/ Ed. D.McGuigan. Ann
Arbor (Mich.), 1973.
Davis N. Zemon. Fiction in the Archives. Pardon Tales and Their Tellers in
Sixteenth-Century France. Stanford, 1987.
62
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
Davis N. Zemon. Ghosts, Kin and Progeny: Some Features of Family Life
in Early Modem France // Daedalus. 1977. Vol. 106. N 2. P. 87-114.
Davis N. Zemon. The Return of Martin Guerre. Harmondsworth, 1985.
Davis N. Zemon. Women in the Crafts in Sixteenth-Century Lyon //
Feminist Studies. Vol. 8. N 1. P. 47-80.
Davis N. Zemon. Women on Top // Society and Culture in Early Modem
France: Eight Essays by Natalie Zemon Davis. Stanford, 1975.
Davis N. Zemon. Women’s History as Women’s Education // Women’s
History and Women’s Education / Ed. N.Z. Davis, J. Scott.
Northampton (MA), 1985. P. 7-17.
Davis N. Zemon. «Women’s History» in Transition: The European Case / /
Feminist Studies. 1976. N 3. P. 83-103.
Dauphin C. et al. Culture et pouvoir des femmes: Essai d’historiographie / /
Annales E.S.C. 1986. N 41. P. 271-293.
Degler C.N. At Odds: Women and the Family in America from the
Revolution to the Present. N. Y., 1981.
Degler C.N. Is There a History of Women? L., 1975.
Degler C.N. Women and the Family / / The Past Before Us: Contemporary
Historical Writing in the US / Ed. M. Kammen. Ithaca, 1980. P. 308-326.
Demos J.P. Entertaining Satan. Witchcraft and the Culture of Early New
England. Oxford, 1982.
Dillard H. Daughters of the Reconquest: Women in Castilian Town Society,
1100-1300. Cambridge, 1984.
Dixon S. The Roman Family. Baltimore, 1992.
Douglass J.D. Women, Freedom and Calvin. Philadelphia, 1985.
Downs L.L. If «Woman» Is Just an Empty Category, then Why am I Afraid to
Walk Alone at Night? Identity Politics Meets the Post-Modem Subject / /
Comparative Studies in Society and History. 1993. Vol. 35. N 1.
P. 414-437.
Dronke P. Women Writers of the Middle Ages: A Critical Study of Texts
from Perpetua to Marguerite Porete. N. Y., 1985.
Ducket E.S. Women and Their Letters in the Early Middle Ages. Ann
Arbor, 1965.
Durston C. The Family in the English Revolution. Oxford, 1989.
Earle P. The Making of the English Middle Class: Business Society and
Family Life in London, 1660-1730. Berkeley, 1989.
Eckenstein L. Women Under Monasticism. N. Y., 1963.
Ehrenreich B., English D. Witches, Midwives and Nurses. L., 1976.
Eleanor of Aquitaine: Patron and Politician / Ed. W.W. Kibler. Austin,
1976.
Elkins S.K. Holy Women of Twelfth-Century England. L., 1988.
Elshtain J.B. Public Man, Private Woman: Women in Social and Political
Thought. Princeton, 1981.
Epstein C.F. Deceptive Distinctions: Sex, Gender, and the Social Order.
New Haven; N. Y., 1988.
ИСТОРИЯ ЖЕНЩИН СЕГОДНЯ
63
Erickson С. Bloody Магу. Garden City (N. Y.), 1978.
Eaderman L. Surpassing the Love of Men: Romantic Friendship and Love
between Women from the Renaissance to the Present. L., 1985.
Ilie Family / Ed. T. Hareven et al. N. Y., 1978.
Family and Sexuality in French History / Ed. R. Wheaton, T.K. Hareven.
Philadelphia, 1980.
Family Forms in Historic Europe / Ed. R. Wall et al. Cambridge, 1983.
The Family in Italy from Antiquity to the Present / Ed. D.I. Kertzer, R.P.
Sailer. New Haven; L., 1991.
The Family iii History/ Ed. C.E. Rosenberg. Philadelphia, 1975.
Fagniez C. La femme et la societe francaise dans la premiere moitie du dix-
septieme siecle. P., 1929.
Eausto-Sterling A. Myths of Gender. Biological Theories about Women and
Men. N. Y., 1986.
Fell C. Women in Anglo-Saxon England. L., 1984.
I a femme dans les civilisations des Xe — XIHe siecles: Actes du collogue.
Poitiers, 1977.
Femmes et pouvoirs sous l’Ancien Regime / Dir. par D. Haase-Duboc, E.
Viennot. P., 1991.
Ferguson M. First Feminists: British Women Writers 1578-1799.
Bloomington, 1985.
Ferguson M. Feminist Polemic: British Women’s Writings in English from
the Late Renaissance to the French Revolution // Women’s Studies
International Forum. 1986. N 9. P. 451-464.
Ferrante J.M. Woman as Image in Medieval Literature from the Twelfth
Century to Dante. N. Y., 1975.
Finch A. Repulsa uxore sua: marital difficulties and separation in the later
Middle Ages // Continuity and Change. 1993. Vol. 8. Pt. 1. P. 11-38.
Finnegan F. Poverty and Prostitution. Cambridge, 1979.
Flandrin J.'L. Families in Former Times: Kinship, Household and Sexuality.
Cambridge, 1979.
Flori /. Amour et societe aristocratique au XII siecle: L’exemple des lais de
Marie de France // Moyen Age. 1992. T. 98. N 1. P. 17-34.
Foucault M. Histore de la sexualite. T. 1. La volonte de savoir. P., 1976.
Fox R. Kinship and Marriage: An Anthropological Perspective. Cambridge,
1967.
FoX'Genovese E. Placing Women’s History in History // New Left Review.
1982. N 133. P. 5-29.
Fraser A. The Weaker Vessel: Woman’s Lot in Seventeenth-Century
England. L., 1984.
Gardner J.F. Women in Roman Law and Society. L., 1986.
Gender, Ideology, and Action: Historical Perspectives on Women’s Public
Lives / Ed. J. Sharistanian. N. Y., 1986.
George M. Women in the First Capitalist Society: Experiences in
Seventeenth-Century England. Brighton, 1988.
64
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
Gibson W. Women in Seventeenth-Century France. N. Y., 1989.
Gies F.t Gies J. Marriage and Family in the Middle Ages. N. Y., 1987.
Gillis J.R. Affective Individualism and the English Poor // Journal of
Interdisciplinary History. 1979. Vol. 10. N 1. P. 121-128.
Gillis J.R. For Better, for Worse: British Marriages, 1600 to the Present.
N. Y., 1985.
Gold P.S. The Lady and the Virgin: Image, Attitude, and Experience in
Twelfth Century France. Chicago, 1985.
Goldberg P.J.P. Women in Fifteenth-Century Town Life // Towns and
Townspeople in the Fifteenth Century / Ed. J.A.F. Thomson. Gloucester,
1988.
Goldberg P.J.P. Women, Work and Life Cycle in a Medieval Economy:
Women in York and Yorkshire c. 1300-1520. Oxford, 1992.
Goody I. The Development of the Family and Marriage in Europe.
Cambridge, 1983.
Gordon L. What’s New in Women’s History? / / Feminist Studies (Critical
Studies)/ Ed. T. de Lauretis. Bloomington, 1986.
Goreau A. The Whole Duty of a Woman: Female Writers in Seventeenth-
Century England. Garden City, N. Y., 1985.
Greven P.J. The Protestant Temperament: Patterns of Childbearing,
Religious Experience and the Self in Early America. N. Y., 1977.
Gullickson G.L. Women’s History, Social History, and Deconstruction //
Social Science History. 1989. Vol. 13. N 14. P. 463-469.
Hamilton R. The Liberation of Women: A Study of Patriarchy and
Capitalism. L., 1972.
Hanawalt В. Childrearing among the Lower Classes in Late Medieval
England // Journal of Interdisciplinary History. 1977. Vol. 8. N 1.
P. 1-22.
Hanawalt B. The Ties That Bound. Peasant Families in Medieval England.
N.Y., 1986.
Hanawalt B. Seeking the Flesh and Blood of Manorial Families / / Journal of
Medieval History. 1988. Vol. 14. N 1. P. 33-46.
Hansen E.T. Chaucer and the Fictions of Gender. Berkeley, 1992.
Harksen S. Women in the Middle Ages. N. Y., 1975.
Harris V.J. A New Look at the Reformation: Aristocratic Women and
Nunneries, 1450-1540 / / Journal of British Studies. 1993. Vol. 32. N 2.
P. 89-113.
Hays H.R. The Dangerous Sex: The Myth of Feminine Evil. N. Y., 1964.
Helmholz R.H. Marriage Litigation in Medieval England. Cambridge, 1974.
Henderson K.U., McManus B.F. Half-Humankind. Contexts and Texts of
the Controversy about Women in England, 1540-1650. Urbana, 1985.
A Heritage of Her Own / Ed. N. Cott, E. Pleck. N. Y., 1979.
Herlihy D. Medieval Households. Cambridge, 1985.
Herlihy D. Opera Muliebria: Women and Work in Medieval Europe. N. Y.,
1990.
И(ТОРИЯ ЖЕНЩИН СЕГОДНЯ
65
Herlihy D. Women, Family and Society in Medieval Europe. Providence;
Oxford, 1995.
Hester M. The Dynamics of Male Domination Using the Witch Craze in
16th- and 17th-Century England as a Case Study / / Women's Studies
International Forum. N. Y. etc., 1990. Vol. 13. N 1/2. P. 9-19.
Hester M. Lewd Women and Wicked Withes. L., 1992.
Hill B. A Refuge from Men: The Idea of a Protestant Nunnery / / Past and
Present. 1987. N 117. P. 107-130.
Hill В. Women's History: A Study in Change, Continuity, or Standing Still? / /
Women's History Review. 1993. Vol. 2. N 1. P. 5-22.
Hill G. Women in English Life from Medieval to Modem Times. L., 1896.
V. 1-2.
I listoire de la famille / Dir. A. Burguiere et al. P., 1986. T. 1.
1 listoire de la vie privee / Ed. Ph. Aries, G. Duby. T. 1-5. P., 1985-1987.
I listoire des femmes, histoire sociale // Annales. 1993. A. 48. N 4. P. 997-
1027.
I listory of Ideas on Women / Ed. R. Agonito. N. Y., 1977.
History and Feminist Theory / Ed. A.-L. Shapiro. Middletown (Conn.),
1992.
A History of Women in the West / Ed. G. Duby, M. Perrot: 5 vols.
Cambridge (Mass.), 1992-1993.
Hobby E. Virtue of Nesessity: English Women's Writing, 1649-1688. L.,
1988.
Hoffer P.C., Hull N.E.H. Murdering Mothers: Infanticide in England and
New England, 1558-1803. N. Y., 1981.
Hogrefe P. Tudor Women: Commoners and Queens. Ames, Iowa, 1975.
Holmes C. Women: Witnesses and Witches // Past and Present. 1993. N
140. P. 45-78.
Horowitz M.C. The Woman Question in Renaissance Texts / / History of
European Ideas. 1987. Vol. 8. N 4/5. P. 587-595.
Iloulbrooke RA. Church Courts and the People during the English
Reformation, 1520-1570. Oxford, 1979.
I loulbrooke RA. The English Family, 1450-1700. L.; N. Y., 1985.
Howell M.C. Women, Production, and Patriarchy in Late Medieval Cities.
Chicago; L., 1986.
Hufton O. Women in History: Early Modem Europe // Past and Present.
1983. N 101. P. 125-141.
I luman Sexuality in the Middle Ages and Renaissance / Ed. D. Radcliff-
Umstead. Pittsburgh, 1978.
Humphreys S. Family, Women and Death. L., 1983.
Hunt D. Parents and Children in History: The Psychology of Family Life in
Early Modem France. N. Y., 1970.
Illich /. Gender. N. Y., 1982.
Ingram M. Church Courts, Sex and Marriage in England, 1570-1640.
Cambridge, 1990.
66
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
Interest and Emotion: Essays on the Study of Family and Kinship / Ed. H.
Medick, D. Sabean. Cambridge, 1984.
Irvin J.L. Womanhood in Radical Protestantism 1525-1675. N. Y.; Toronto,
1979.
Jesch J. Women in the Viking Age. Woodbridge, 1991.
Johnson P.D. Equal in Monastic Profession: Religious Women in Medieval
France. Chicago, 1991.
Jordan C. Renaissance Feminism: Literary Texts and Political Models.
Ithaca, 1990.
Karlsen C. The Devil in the Shape of a Woman. N. Y., 1987.
Keller E.F. Reflections on Gender and Science. New Haven, 1985.
Kelly НЛ. Love and Marriage in the Age of Chaucer. Ithaca; N. Y., 1975.
Kelly J. Women, History, and Theory. Chicago, 1984.
Kelly-Gadol J. The Social Relation of the Sexes: Methodological Implications
of Women's History // Signs. 1976. N 1. P. 809-824.
Kemp-Welsh A. Of Six Medieval Women. L., 1913.
Kessler E.S. Women: An Anthropological View. N. Y., 1976.
Klapisch-Zuber C. La famille medievale // Histoire de la population fran-
caise / Ed. J. Dupaquier. P., 1988. T. 1.
Klapisch-Zuber C. Women, Family, and Ritual in Renaissance Italy.
Chicago, 1985.
Knibiehler Y.t Fouquet C. L’histoire de mures du moyen age a nos jours. P.,
1980.
Kussmaul A. Servants in Husbandry in Early Modem England. Cambridge,
1981.
Labarge M.W. A Small Sound of the Trumpet: Women in Medieval Life.
Boston, 1986.
Labarge M.W A Baronial Household of the Thirteenth Century. N. Y.,
1965.
Landes J. Women and the Public Sphere in the Age of the French Revolution.
Ithaca; N. Y., 1988.
Laqueur T. Making Sex: Body and Gender from the Greeks to Freud.
Cambridge (Mass.); L., 1990.
Larminie V. Settlement and Sentiment: Inheritance and Personal
Relationships among Two Midland Gentry Families in the 17th Century
// Midland History. 1987. Vol. 12. Pt. 1. P. 27-47.
Lamer C. Enemies of God. Oxford, 1985.
Lamer C. Witchcraft and Religion: The Politics of Popular Belief. Oxford,
1984.
Laslett P. Family Life and Illicit Love in Earlier Generations. Essays in
Historical Sociology. Cambridge, 1977.
Lazard M. Images litteraires de la femme a la Renaissance. P., 1985.
Lawrence A. A Social History of Women in England, 1500-1760. L., 1993.
Lebrun F. La vie conjugale sous TAncien Regime. P., 1975.
Lemer C. The Creation of Patriarchy. Oxford, 1986.
Н( ЮРИЯ ЖЕНЩИН СЕГОДНЯ
67
Lemer С. The Majority Finds Its Past. Placing Women in History. N. Y., 1979.
I .evi G. Les usages de la biographie / / Annales. 1989. A. 44. N 6. P. 1325-1336.
Levine D. Family Formation in an Age of Nascent Capitalism. N. Y.;
Toronto, 1977.
Levine D. Reproducing Families. The Political Economy of English
Population History. Cambridge, 1987.
Lewis J. Women Lost and Found: The Impact of Feminism on History //
Men’s Studies Modified: The Impact of Feminism on the Academic
Disciplines / Ed. D. Spendler. Oxford, 1981. P. 55-72.
I liberating Women’s History: Theoretical and Critical Essays / Ed. B.A.
Carroll. Urbana, (III), 1976.
Lofts N. Domestic Life in England. L., 1976.
Lougee C. Les Paradis des Femmes: Women, Salons, and Social
Stratification in Seventeenth-Century France. Princeton, 1976.
Lucas A.M. Women in the Middle Ages: Religion, Marriage and Letters.
Brighton, 1984.
Luchetti C. Women of the West. St. George (Utah), 1982.
Macfarlane A. The Family Life of Ralph Josselin, a Seventeenth-Century
Clergyman: An Essay in Historical Anthropology. Cambridge, 1970.
Macfarlane A. Marriage and Love in England: Modes of Reproduction,
1300-1840. Oxford; N. Y., 1986.
Macfarlane A. Review of Lawrence Stone. «The Family Sex and Marriage in
England 1500-1800» // History and Theory. 1979. Vol. 18. N 1. P.
103-125.
Mack P. Visionary Women: Ecstatic prophecy in Seventeenth-Century
England. Berkeley etc., 1992.
Maclean I. The Renaissance Notion of Woman: A Study in the Fortunes of
Scholasticism and Medical Science in European Intellectual Life.
Cambridge, 1980.
Maclean I. Woman Triumphant. Feminism in French Literature, 1610-1652.
Oxford, 1977.
Maguire Y. The Women of the Medici. L., 1927.
Markale J. Women of the Celts. L., 1980.
Marriage and Society: Studies in the Social History of Marriage / Ed. R.B.
Outhwaite. L., 1981.
The Marriage Bargain: Women and Dowries in European History / Ed.
A.M. Kaplan. N. Y., 1985.
Marshall Sh. The Dutch Gentry, 1500-1650: Family, Faith and Fortune.
N. Y. etc., 1987.
McLaren A. Reproductive Rituals: The Perception of Fertility in England
from the Sixteenth Century to the Nineteenth Century. L.; N. Y., 1984.
Medieval Women / Ed. D. Baker. Oxford, 1978.
Medieval Women and the Sources of Medieval History / Ed. J.T. Rosenthal.
Athens; L., 1990.
Medieval Women Writers / Ed. K. Wilson. Athens (Ga.), 1984.
!♦
68
МУЖЧИНА И КЕКЩИНА
Melman В. Gender, History and Memory: the Invention of WomerisPast in
the 19th and Early 20th Centuries // History and Memory. 1993 Vol. 5.
N 1. P. 5-41.
Mendelson S. The Mental World of Stuart Women: Three Studies. Brighton,
1987.
Mertes K. The English Noble Household, 1250-1600. Good Governance and
Politic Rule. Oxford, 1987.
Migiel M.t Schiesari /. Refiguring Woman: Perspectives on Gendermd the
Italian Renaissance. Ithaca, 1991.
Miller N. The Poetics of Gender. N. Y., 1986.
Mitchell J. Woman's Estate. N. Y., 1972.
Mitterauer M., Sieder R. The European Family: Patriarchy to Partnership
from the Middle Ages to the Present. Oxford, 1982 (1-е изд. — 977).
Mount F. The Subversive Family: An Alternative History of Love and I
Marriage. L., 1982. j
Nature, Culture and Gender / Ed. C. MacCormack, M. Stiathem.
Cambridge, 1980. ]
New Images of Medieval Women: Essays Toward a Cultural Anthropology / '
Ed. E.E. DuBruck. Lewiston etc., 1989.
Nicholas D. The Domestic Life of a Medieval City: Women, Children, and
the Family in Fourteenth-Century Ghent. Lincoln (Nebr.), 1986.
Nicholson L.J. Gender and History. The Limits of the Social Theory in the
Age of the Family. N. Y., 1986.
Oakley A. Sex, Gender, and Society. N. Y., 1972.
O'Kelly Ch. G. Women and Men in Society. N. Y., 1980.
Otis L.H. Prostitution in Medieval Society: The History of an Urban
Institution in Languedoc. Chicago, 1985.
Ozment S. When Fathers Ruled: Family Life in Reformation Europe.
Cambridge (Mass.), 1983.
Palmer R. C. Contexts of Marriage in Medieval England: Evidence from the
King’s Court circa 1300 // Speculum. 1984. Vol. 59. N 1. P. 42-67.
Pardaithe-Galabrun A. The Birth of Intimacy: Private and Domestic Life in
Early Modem Paris. Philadelphia, 1991.
Parish D.L. The Power of Female Pietism: Women as Spiritual Authorities
and Religious Role Models in Seventeenth-Century England / / Journal of
Religious History. 1992. Vol. 17. N 1. P. 33-46.
Parker R. The Subversive Stitch: Embroidery and the Making of the
Feminine. L., 1984.
Perrot M. Les femmes, le pouvoir, l’histoire // Histoire des femmes. P.,
1987. P. 205-222.
Perrot M. Sur l’histoire des femmes en France // Revue du Nord. 1981.
N 63. P. 569-579.
Perry M.E. Gender and Disorder in Early Modem Seville. Princeton, 1990.
Pitkin H.F. Fortune is a Woman. Gender and Politics in the Thought of
Niccolo Machiavelli. Berkeley, 1984.
ИСТОРИЯ ЖЕНЩИН СЕГОДНЯ
69
Mahans А. Kinship in the Past: An Anthropology of European Family Life,
1500-1900. Oxford, 1984.
Plowden A. Tudor Women: Queens and Commoners. L., 1979.
The Politics of Everyday Life: Women, Work and Family / Ed. H. Corr, L.
Jamieson. L., 1989.
The Politics of Gender in Early Modem Europe / Ed. J.R. Brink et al.
Kirksville, 1989.
1}отегоу S.B. Goddesses, Wives, Whores and Slaves: Women in Classical
Antiquity. N. Y., 1975.
Pomeroy S.B. Women in Hellenistic Egypt from Alexander to Cleopatra.
N. Y., 1984.
Power E.E. Medieval English Nunneries. Cambridge, 1922.
Power E.E. The Position of Women / / The Legacy of the Middle Ages /
Ed. C.G. Crump, E.F. Jacobs. Oxford, 1926.
Power E.E. Medieval Women / Ed. M.M. Postan. Cambridge, 1975.
Quaife G.R. Wanton Wenches and Wayward Wives: Peasants and Illicit
Sex in Early Seventeenth Century England. L., 1979.
Radcliffe-Umstead D. The Roles and Images of Women in the Middle Ages
and Renaissance. Pittsburgh, 1975.
Rapley E. The Devotes: Women and Church in Seventeenth-Century
France. Montreal; Kingston, 1990.
Religion, Body, and Gender in Early Modem Spain / Ed. A. Saint-Saens.
Lewiston (N. Y.), 1991.
Reynolds M. The Learned Lady in England, 1650-1760. Boston; N. Y.,
1920.
Rewriting the Renaissance: The Discourses of Sexual Difference in Early
Modem Europe / Ed. M.V. Ferguson et al. Chicago, 1986.
Riley D. Am I That Name? Feminism and the Category of «Women» in
History. L., 1988.
Roberts M. Sickles and Scythes: Women’s Work and Men’s Work at Harvest
Time // History Workshop. 1979. N 7. P. 3-28.
The Role of Women in the Middle Ages / Ed. R.T. Morewedge. Albany;
N. Y., 1972.
The Roles and Images of Women in the Middle Ages and Renaissance / Ed.
D. Radcliffe-Umstead. Pittsburgh, 1975.
Romano D. Gender and the Urban Geography of Renaissance Venice //
Journal of Social History. 1989. Vol. 23. N 2. P. 339-353.
Roper L. The Holy Household: Women and Morals in Reformation
Augsburg. Oxford, 1989.
Rose M.B. Making Gender the Question / / Journal of British Studies. 1986.
Vol. 25. N 3. P. 335-344.
Rose M.B. Women in the Middle Ages and the Renaissance: Literary and
Historical Perspectives. Siracuse (N. Y.), 1986.
Rowbotham S. Women, Resistance and Revolution. N. Y., 1972.
Rowbotham S. Woman’s Consciousness, Man’s World. Baltimore, 1973.
70
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
Rowbotham S. Hidden from History. Rediscovering Women in History from
the 17th Century to the Present. N. Y., 1974.
Ruggiero G. Boundaries of Eros: Sex Crime and Sexuality in Renaissance
Venice. Oxford, 1985.
Saints and She-Devils: Images of Women in Fifteenth and Sixteenth
Centuries / Ed. L. Dresen-Coenders.
Sanday P.R. Female Power and Male Dominance: On the Origins of Sexual
Inequality. Cambridge, 1981.
Sarsby J. Romantic Love and Society. Harmondsworth, 1983.
Saxonhouse A.W. Women in the History of Political Thought: Ancient
Greece to Machiavelli. Westport, 1985.
Scammel J. Freedom and Marriage in Medieval England / / Economic
History Review. 2nd ser. 1974. Vol. 27. P. 523-537.
Schiebinger L. The Mind Has No Sex? Women in the Origins of Modem
Science. Cambridge (Mass.), 1989.
Schucking L.L. The Puritan Family: A Social Study from the Literary
Sources. L., 1969.
Scott A.F. Woman’s Place is in the History Books // Scott A.F. Making the
Invisible Woman Visible. Urbana, 1984. P. 361-370.
Scott J.W. Gender and the Politics of History. N. Y., 1988.
Scott J.W. Gender: A Useful Category of Historical Analysis // American
Historical Review. 1986. Vol. 91. N. 5. P. 1053-1075.
Searle E. Seigneurial Control of Women’s Marriages: The Antecedents and
Function of Merchet in England / / Past and Present. 1979. N 82.
P. 4-43.
Seaver P. Wallington’s World: A Puritan Artisan in Seventeenth-Century.
L.: Stanford, 1985.
Segalen M. Mari et femme dans la societe paysanne. P., 1980.
Sex and Class in Women’s History / Ed. J.L. Newtown et al. L., 1983.
The Sexual Dynamics of History / Ed. London Feminist History Group. L.,
1983.
Sexual Meanings: The Cultural Construction of Gender and Sexuality / Ed.
S.B. Ortner, H. Whitehead. Cambridge (Mass.), 1981.
Sexuality in Eighteenth-Century Britain / Ed. P.-G. Bouce. Manchester,
1982.
Shahar S. Childhood in the Middle Ages. N. Y., 1990.
Shahar S. The Fourth Estate: A History of Women in the Middle Ages. L.,
1983.
Sharpe JA. Defamation and Sexual Slander in Early Modem England. York,
1980.
Sharpe JA. Domestic Homicide in Early Modem England // Historical
Journal. 1981. Vol. 24. N 1. P. 29-48.
Sharpe JA. Plebeian Marriage in Stuart England: Some Evidence from
Popular Literature / Transactions of Royal Historical Society. 1986. Vol.
36. P. 69-90.
IK ЮРИЯ ЖЕНЩИН СЕГОДНЯ
71
Shaw B.D. The Passion of Perpetua // Past and Present. 1993. N 139.
P. 3-45.
Sheehan M.M. Choice of Marriage Partner in the Middle Ages // Studies in
Medieval and Renaissanse History, N. S., 1978. Vol. 1. P. 3-33.
Sheehan M.M. The Wife of Bath and Her Four Sisters: Reflections on a
Woman’s Life in the Age of Chaucer // Medievalia et Humanistica. 1983.
Vol. 13. N 1. P. 23-42.
Shorter E. The Making of the Modem Family. L., 1973.
Silent but for the Word: Tudor Women as Patrons, Translators, and Writers
of Religious Works / Ed. M.P. Hannay. Kent (Ohio), 1985.
Sisters and Workers in the Middle Ages / Ed. J. Bennett et al. Chicago,
1989.
Smith H.L. Reason’s Disciples: Seventeenth-Century English Feminists.
Urbana; L., 1982. ^
Smith R.M. Women’s Property Rights under Customary Law: Some
Developments in the 13th and 14th Centuries / / Transactions of Royal
Historical Society. 5th ser. 1986. Vol. 36. P. 165-194.
I he Social Construction of Gender / Ed. J. Lorber, S.A. Farrell. Newbury
Park, 1991.
Social Structures: A Network Approach. Cambridge, 1988.
Social Structure and Network Analysis. Beverly Hills, 1982.
Spacks P. Imagining a Self. Cambridge (Mass.), 1976.
Stafford P. Queens, Concubines, and Dowagers: The King’s Wife in the
Early Middle Ages. Athens, 1983.
Slaves S. Married Women’s Separate Property in England, 1660-1833.
Cambridge, 1990.
Stenton D.M. The English Women in History. N. Y., 1957.
Stone L. The Family, Sex and Marriage in England 1500-1800. L., 1977.
Stone L. Road to Divorce. England, 1530-1987. Oxford, 1990.
Stuart D.M. Men and Women of Plantagenet England. L., 1932.
Studying Medieval Women: Sex, Gender, Feminism / Ed. Partner N.F. //
Speculum. 1993. Vol. 68; N 2.
Tilly L.A. Gender, Women’s History and Social History // Social Science
History. 1989. Vol. 13. N. 4. P. 439-462.
'Tilly L.A. Women’s History and Family History: Fruitful Collaboration or
Missed Connection? // Journal of Family History. 1987. N 12. P. 303-
315.
Tilly LA., Scott J.W Women, Work and Family. N.Y., 1978.
Thompson R. Women in Stuart England and America: A Comparative
Study. L., 1974.
Thompson S. Women Religious: The Founding of English Nunneries after
the Norman Conquest. N.Y., 1991.
Todd ]. Women’s Friendship in Literature. N.Y., 1980.
Toward an Anthropology of Women/ Ed. R.R. Retter. N.Y., 1975.
I'raer ]. Marriage and Family in Eighteenth-Century France. Ithaca, 1980.
72
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
Triumph over Silence: Women in Protestant History / Ed. L. Richard.
Greaves. Westport (Conn.), 1985.
Trumbach R. The Rise of the Egalitarian Family: Aristocratic Kinship and
Domestic Relations in Eighteenth-Century England. N. Y. etc., 1978.
Une histoire des femmes est-elle possible? /"Ed. M. Perrot. P., 1984.
Upon My Husband’s Death: Widows in the Literature and Histories of
Medieval Europe / Ed. L. Mirrer. Ann Arbor, 1991.
Walby S. Women and Social Theory. Oxford, 1989.
Ward J. English Noblewomen in the Later Middle Ages. L.; N. Y., 1992.
Warner M. Alone of All Her Sex: The Myth and the Cult of the Virgin
Mary. N. Y., 1978.
Wamicke R.M. Women of the English Renaissance and Reformation.
Westport (Conn.); L., 1983.
Wemple S.F. Women in Frankish Society: Marriage and Cloister, 500 to
900. Philadelphia, 1981.
Western Sexuality: Practice and Precept in Past and Present Times / Ed.
Ph. Aries, A. Bejin. Oxford, 1985.
Whyte M.K. The Status of Women in Preindustial Societies. Princeton,
1978.
Wiesner M.E. Working Women in Renaissance Germany. New Brunswick,
1986.
Wiesner M.E. Women and Gender in Early Modem Europe. Cambridge,
1993.
Woman: An Issue / Ed. L.R. Edwards et al. Boston, 1972.
Woman is a Worthy Wight: Women in English Society, c. 1200-1500 / Ed.
P.J.P. Goldberg. Stroud, 1992.
Woman’s Nature. Rationalizations of Inequality / Ed. M. Lowe,
R. Hubbard. N. Y., 1983.
Women and Language in Literature and Society / Ed. McConnell-Ginet et
al. N. Y., 1980.
Women as Mothers in Pre-Industrial England / Ed. V. Fildes. L., 1990.
Women, Culture and Society: A Theoretical Overview / / Women, Culture
and Society / Ed. M.S. Rosaldo, L. Lamphere. Stanford, 1974. P. 1-16.
Women and Power in the Middle Ages / Ed. M. Erler, M. Kowaleski.
Athens; L., 1988.
Women and Work in Pre-industrial England / Ed. L. Charles, L. Duffin
etc., 1985.
Women and Work in Pre-industrial Europe / Ed. B.A. Hanawalt. L., 1985.
Women, Culture, and Society / Ed. M.Z. Rosaldo, L. Lamphere. Stanford
(Calif.), 1974.
Women in English Society, 1500-1800 / Ed. M. Prior. L.; N. Y., 1985.
Women in Irish Society: The Historical Dimension / Ed. M. MacCurtain,
D. O’Corrain. Dublin, 1978.
Women in Medieval History and Historiography / Ed. S.M. Stuard.
Philadelphia, 1987.
IK ЮРИЯ ЖЕНЩИН СЕГОДНЯ
73
Women in Medieval Society / Ed. S.M. Stuard et al. Philadelphia, 1976.
Women in the Middle Ages and the Renaissance: Literary and Historical
Perspectives / Ed. M.B. Rose. Syracuse, 1986.
Women in Reformation and Counter-Reformation Europe: Public and
Private Worlds / Ed. S. Marshall. Bloomington, 1989.
I he Women of England: From Anglo-Saxon Times to the Present / Ed. B.
Kanner. L., 1980.
Women of the Medieval World: Essays in Honor of J.H. Mundy / Ed. J.
Kirshner, S.F. Wemple. Oxford; N. Y., 1985.
Women of Spirit / Ed. R. Ruether, E. McLaughlin. N. Y., 1979.
Women, Violence and Social Control / Ed. J. Hanmer, M. Maynard. L.,
1987.
Women’s History and Ancient History / Ed. S.B. Pomeroy. Chapel Hill; L.,
1991.
Women’s Sharp Revenge: Five Women’s Pamphlets from the Renaissance /
Ed. S. Shepard. N. Y., 1985.
Women’s Work: Development and the Division of Labor by Gender / Ed.
E. Leacock, H.l. Safa. N. Y., 1986.
Woodbridge L. Women and the English Renaissance: Literature and the
Nature of Womankind, 1540-1620. Urbana; Chicago, 1984.
ГЛАВА 4
ГРЕЧЕСКАЯ ЖЕНЩИНА
АНТИЧНОЙ ЭПОХИ:
ПУТЬ К НЕЗАВИСИМОСТИ
Женщины в Афинах в V—IV вв. до н. э.
Геродот в своей новелле о Солоне и лидийском царе Крезе вкладыва¬
ет в уста Солона рассказ о тех, кого он считал самыми счастливыми
людьми. Таким был афинянин Телл, который жил в цветущее вре¬
мя для своего города, у него были прекрасные и благородные сыно¬
вья, у них в свою очередь родились и остались в живых дети. Телл
был «по нашим понятиям» (т. е. по понятиям афинян) зажиточным
человеком. Ему была суждена славная кончина: на поле боя он обратил в
бегство врагов, но и сам пал доблестной смертью. Афиняне погребли его на
общественный счет (История, I, 30). Итак, достаток, сыновья, служение
отчизне — таков был идеал жизни афинского гражданина. На второе мес¬
то Солон поставил братьев из города Аргоса, победителей на атлетических
состязаниях. Когда их мать — жрицу богини Г еры — по священному обы¬
чаю нужно было отвезти на повозке на празднество в честь богини, на ме¬
сте не оказалось быков; юноши сами впряглись в повозку и доставили свою
мать на место. После этого подвига, как отмечает Геродот, «совершенного
на глазах у всего народа», их мать стала молить богиню даровать сыновь¬
ям высшее благо, доступное людям. После празднества юноши вошли в
святилище, заснули там и больше не проснулись. А аргоссцы поставили им
почетные статуи (Там же, 31). В этом случае счастьем стало особое прояв¬
ление благочестия (причем публичное), давшее возможность народу спра¬
вить празднество, и связанное с ним достойное окончание жизни, а также,
как и в первом случае, посмертные почести, возданные родным полисом.
Продолжительность жизни в этом идеале не играет роли: главной наградой
братьям оказывается смерть на вершине славы и память народа.
Я не буду разбирать все аспекты, связанные с рассказом Солона, хочу об¬
ратить внимание на то, какое место в нем занимает идея служения — полису,
народу, полисному божеству, причем служения публичного. Ценность семей¬
ной жизни заключается в наличии сыновей, «прекрасных и благородных» —
специфическое выражение, отражающее этические и эстетические принципы
эллинов классического времени. Женщинам в этой системе ценностей по суще¬
ству нет места — и рассказчик совсем не принимает во внимание, что должна
была испытать мать умерших братьев, потеряв сыновей в молодом возрасте.
МЧ-ЧЕСКАЯ ЖЕНЩИНА АНТИЧНОЙ ЭПОХИ
75
Семейная жизнь афинян была отделена от их общественной жизни и в
прямом и в переносном смысле. Дом, в котором они жили, был замкнутым
пространством, отгороженным от общественных мест и домов соседей. Жи-
мле помещения группировались вокруг внутреннего двора, куда можно бы¬
ло попасть или непосредственно с улицы или через специально построенный
проход. Лавки, харчевни, мастерские, выходившие на улицу, были полно-
гтью отделены от остального дома; войти туда даже хозяевам можно было
только предварительно выйдя на улицу. Эти помещения были предназначе¬
ны для общения с внешним миром, в то время как жизнь семьи была от He¬
rn изолирована. Такая планировка как бы знаменовала собой разграничение
жизни публичной, на людях (которой афинские мужчины отдавали боль¬
шую часть своего времени), от жизни частной, той, которая протекала за
( генами домов1. Такое разделение соответствует и состоянию наших источ¬
ников: мы очень мало знаем о конкретных семьях, об отношениях мужа и
жены в V-IV вв. до н. э. Даже эпитафий женщинам в Афинах вплоть до эл¬
линистического времени дошло наполовину меньше, чем мужских2.
Судя по отдельным упоминаниям, основным занятием замужней жен¬
щины было домашнее хозяйство. Жены более или менее зажиточных горо¬
жан редко выходили на улицу (разве что заглядывали к соседкам, если ве¬
рить комедиям Аристофана). Даже закупки на рынках делали мужья или
( Луги. Но и дома они не были настоящими хозяйками: мужья имели ключи
от кладовых, и Аристофан достаточно беззлобно, хотя и с насмешкой, го-
норит о женщинах, ворующих из собственных кладовок вино и разные про¬
дукты (Женщины на празднике Фесмофорий, 419-420), правда, неясно,
для чего они это делали; то ли для себя, то ли для приема подруг, то ли —
как об этом в той же комедии говорят обвиняющие их мужчины — для под¬
купа своден. Хотя Аристофан — сомнительный по достоверности источ¬
ник, вряд ли он перед массовым зрителем выдумывал бытовые детали в
этой комедии; его целью было показать незначительность прегрешений
женщин по сравнению с тем, что они совершали в трагедиях ненавистного
ему Еврипида, и тем, что в области политики творили демагоги.
Жизнь женщин с их служанками (если они были) и маленькими деть¬
ми проходила в отдельных помещениях дома (гинекее), где мужья обычно
не появлялись. Эти помещения в домах могли находиться в разных частях
дома, да и в пределах одного дома женщины могли в случае необходимости
переходить из одних комнат в другие (например, при рождении ребенка —
го второго этажа на первый). Как пишет М. Джемисон, разделение на
женскую и мужскую половины было не архитектурным, а поведенческим3.
Жены не принимали участия в мужских, обедах, мужчинам прислуживали
рабыни, порой присутствовали гетеры и музыкантши. Эти пиры проходи¬
ли в особой большой комнате, которая так и называлась «мужская» (анд-
рон). Разумеется, обеды устраивались только в зажиточных домах. В этой
же комнате муж принимал деловых посетителей.
Для жен граждан существовали особые празднества — Фесмофории,
сопровождавшиеся пирушками. Мужчинам присутствовать на этих празд¬
76
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
нествах было строго запрещено. Такие пирушки вне дома (на их проведе¬
ние мужья делали взносы) давали возможность общения и разрядки для
затворниц, хотя с непосредственными соседками они, по всей вероятности,
общались и без разрешения мужей.
Женщин выдавали замуж их опекуны, т. е. люди, в чьей власти они на¬
ходились: отцы, братья или ближайшие родственники4. Они же заключали
с будущим мужем соглашение о приданом. Есть сведение, что Афинское
государство в IV в. до н. э. выделяло бедным девушкам-гражданкам сред¬
ства для приданого5 — своего рода помощь неимущим гражданам в услови¬
ях усиливающегося имущественного расслоения и попытка частично пре¬
дотвратить люмпенпролетаризацию женщин-гражданок. Развод со сторо¬
ны мужа был легким: нужно было только договориться с опекуном о воз¬
вращении — или невозвращении — приданого и сообщить о разводе архон¬
ту. Опекун обычно старался снова выдать замуж разведенную или вдову.
Иногда сам супруг подыскивал нового мужа для отвергнутой жены.
Большинство правил поведения в браке существовало на уровне обы¬
чая или обычного права; женщины из бедных семей, особенно вдовы, не
имели возможности их придерживаться, они сами зарабатывали себе на
жизнь. Аристофан в комедии «Женщины на празднике Фесмофорий»
упоминает вдову, которая плела венки на продажу. Но подобные занятия
презирались общественным мнением: тот же Аристофан, чтобы скомпро¬
метировать Еврипида, называет его сыном торговки овощами, выросшим
среди капусты (Там же, 456). В речи Демосфена «Против Евбулида» вы¬
ступающий, от имени которого написана речь, просит судей не относится с
предубеждением к тому, что его мать вынуждена была из-за бедности пой¬
ти в кормилицы (VII, 35).
Рассказывать о своих женах было так же не принято, как и впускать
посторонних в свой дом. Плутарх в биографии Алкивиада между прочим
говорит о том, что неизвестны имена матерей многих выдающихся совре¬
менников Алкивиада, в том числе полководцев Никия и Демосфена (Ал-
кивиад, I). В речи, произнесенной в начале Пелопоннесской войны на по¬
хоронах павших воинов, которую Фукидид вложил в уста Перикла, пер¬
вый стратег Афин говорит в адрес афинянок: «Наивысшей похвалой для
вас будет, если вы не потеряете присущей вам женственной природы как
супруги и гражданки, и та женщина заслуживает величайшего уважения, о
которой меньше всего говорят среди мужчин в порицание или в похвалу»
(И, 45). Молчание мужчин, таким образом, означало достоинство их жен.
Таков был принцип, но принципы и реальность не совпадали в афинском
полисе. Тот самый Перикл, который произнес эти слова, руководитель
афинских граждан, призванный прежде всего следовать провозглашаемым
нормам, сделал свою личную жизнь достоянием всеобщих пересудов. Он
развелся с первой женой (с согласия ее опекуна он выдал ее за другого) и
женился на Аспасии, неафинянке, уроженке города Милета. Брак с ино¬
странкой согласно закону, предложенному ранее самим Периклом, не при¬
знавался легальным. Тем не менее Аспасия, славившаяся красотой и умом,
I М.ЧЕСКАЯ ЖЕНЩИНА АНТИЧНОЙ ЭПОХИ
77
жила в его доме как жена. Вопреки обычаю она принимала гостей-мужчин,
I ргди которых был и Сократ. По словам Плутарха, ученики Сократа при¬
ми дили к Аспасии своих жен, чтобы послушать ее рассуждения (Перикл,
XXIV). Таким образом, нестандартное поведение Аспасии влияло и на
других женщин. Но за рамки общепринятых норм выходило и отношение
к мой Перикла. Плутарх пишет: «Говорят, при уходе из дома и при возвра¬
щении с площади (агоры, где решались общественные дела) он ежедневно
приветствовал ее и целовал» (Там же). Можно думать, что и другие му¬
жья порой целовали своих жен, но такое демонстративное выражение при-
нмзанности настолько не соответствовало обычаям граждан, что разговоры
по этом дошли через века до Плутарха, писавшего биографию Перикла на
рубеже I и II вв. н. э. Возможно известный скульптурный портрет Аспасии
ныл создан по заказу Перикла.
В отличие от интеллектуальной элиты Афин, почитавшей Аспасию, в
массовом общественном мнении она была распутницей, гетерой. Афиняне
иг желали признать, что Периклом движет любовь: говорили, что Аспасия
• одержала притон с девицами легкого поведения, что поставляла девушек
«амому Периклу (тем самым обвинение в распутстве падало и на Перик¬
ла). В комедиях, судя по цитатам, приведенным у Плутарха, ее выводили
и неприглядном виде блудницы. Политические враги первого стратега вос¬
пользовались таким отношением афинского демоса к Аспасии и возбудили
против нее судебное дело, обвинив в нечестии (т. е. непочитании богов) и
(нодничестве, что было косвенно направлено против первого стратега.
11лутарх со ссылкой на Эсхина, ученика Сократа, пишет, что Перикл лич¬
но защищал свою жену: он вымолил ей оправдание, «очень много слез про-
мш за нее во время разбирательства дела» (XXXII).
В чем причины неприятия отношений Перикла и Аспасии афинской
толпой? Мужчины, в особенности из зажиточных и аристократических се¬
мги, имели достаточно частые связи с гетерами, одинокими женщинами,
происходившими и из свободных и из рабынь. И хотя эти связи не вызы-
пали особого одобрения демоса прежде всего потому, что далеко не все
могли себе позволить иметь дорогостоящих любовниц, а пиры с флейтист¬
ками и танцовщицами ассоциировались с образом жизни аристократов,
шумного осуждения таких связей не было. Но Перикл, первое лицо в го-
< ударстве, призванное выражать интересы и нравственные нормы граж¬
данского коллектива, нарушил неписаные традиции поведения не только в
<>раке, но и в отношениях с женщинами вообще. По словам Демосфена
(или псевдо-Демосфена), в речи «Против Нееры» (о ней я скажу ниже)
женщины могли быть женами, сожительницами (паллаке) или гетерами:
«Мы имеем гетер для удовольствия, сожительниц — для повседневной за¬
боты о телесном существовании, жен — для рождения законных детей и
для верной охраны имущества» (применено выражение «того, что внутри»,
подразумевается «внутри дома»). Перикл как бы смешал все эти понятия.
Аспасия, строго говоря, не относилась ни к одной из этих категорий: гетер
иг было принято селить у себя дома: так называли женщин, сознательно
78
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИН
или вынужденно живших за счет мужчин, будь то проститутки из публич¬
ных домов или богатые красавицы, менявшие любовников. Они не имели
опекунов, как и сожительницы, и их обычно называли без имени отца, что
было обязательно в отношении гражданок. Сожительницы, как правило,
происходили из рабынь или вольноотпущенниц, они были совершенно бес¬
правны; в одной из судебных речей упоминается паллаке (статус ее неиз¬
вестен), которую без суда казнили по обвинению в убийстве, по-видимому,
ложному, так как человек, от имени которого написана речь уже после ги¬
бели паллаке, в этом убийстве обвиняет свою мачеху (Antiphon, I).
Аспасию же Перикл не рассматривал ни как гетеру, ни как паллаке.
Она жила в доме Перикла как жена, родила ему сына, названного именем
отца (впоследствии Перикл уговорил Народное собрание даровать ему
права гражданства). Известно имя отца Аспасии, милетского гражданина,
сумевшего, судя по всему, дать ей прекрасное образование. Но, будучи фа¬
ктически женой, Аспасия принимала в своем доме мужчин — не для лю¬
бовных отношений, как гетеры, а для ученых бесед, да к тому же учила и
их жен. Такое неординарное поведение вызывало насмешки мужчин и за¬
висть женщин, тем более что это поведение снискало Аспасии такую лю¬
бовь первого лица в государстве, на какую законные жены не всегда могли
рассчитывать.
Но, несмотря на поношения, на судебный процесс, возбужденный про¬
тив нее, Аспасия вызывала интерес и уважение не только философов (хо¬
тя, может быть, и подсознательное). После смерти Перикла Аспасия сно¬
ва вышла замуж («стала жить», по терминологии источника, которым
пользовался Плутарх) за человека «низкого происхождения», простого
торговца скотом — шаг тоже неординарный, показывающий, как мало счи¬
талась эта женщина с общественным мнением. Это замужество привело к
тому, что ее новый муж, по словам того же Эсхина, «стал первым челове¬
ком в Афинах», вероятно, из-за того влияния на общественные дела, кото¬
рое сохранила Аспасия.
Уникальные отношения Перикла и Аспасии не могли не оказать пря¬
мого и косвенного влияния на поведение афинян в частной жизни, осо¬
бенно в конце V — начале IV в. до н. э., когда поражение Афин в войне
со Спартой вызвало обострение противоречий внутри гражданского кол¬
лектива, когда общественная активность начала падать, а софисты вы¬
двинули идею естественного равенства людей. Сожительство с неграж-
данкой и попытки сделать ее детей гражданами, видимо, не были единич¬
ными, во всяком случае, в судебных процессах встречаются упоминания
об этом, хотя и не всегда доказательные. Так, оратор Эсхин утверждал,
что мать Демосфена была наполовину скифянкой, поэтому он — незакон¬
норожденный (О венке против Ктесифонта, 171-172). В свою очередь
Демосфен в ответной речи (О венке за Ктесифонта, 130) чернил мать
Эсхина как гетеру, торговавшую своим телом, при том что ни тот, ни дру¬
гой не приводили доказательств и не ставили вопрос о правомочности
гражданских прав своего противника.
I ГI. Ч E С К А Я ЖЕНЩИНА АНТИЧНОЙ ЭПОХИ
79
Это был прием, характерный для афинской судебной практики, когда
< троны стремились выставить друг друга перед судьями в самом невыгод¬
ном свете. Такие примеры говорят, с одной стороны, о том, что подобные
факты могли иметь место (предполагалось, что судьи должны были им по¬
мерить), а с другой — что в целом общественное мнение к подобным сою¬
зам относилось отрицательно, и афинский демос стремился сохранить чис¬
тоту своих рядов. В Афинах был даже принят закон, по которому неафи-
иннка, жившая с гражданином как жена, должна быть продана в рабство,
а муж подвергался штрафу.
И вот, примерно через сто лет после процесса Аспасии, судебному
преследованию подверглась другая женщина, которая осмелилась, не буду¬
чи афинянкой, жить в доме афинского гражданина как его жена. Об этом
процессе мы знаем из обвинительной речи, написанной Демосфеном (или,
по мнению большинства ученых, приписанной ему), «Против Нееры»6.
11равда, побудительными мотивами обвинителей было не принципиальное
неприятие подобных союзов, а желание во что бы то ни стало навредить
мужу (сожителю) Нееры, который был их личным врагом. Иск подали два
афинянина, по их собственным словам, претерпевших обиды от этого чело-
нека. По-видимому, они не нашли повода возбудить судебное дело против
гамого Стефана (так звали их обидчика) и решили нанести ему удар, обви¬
нив живущую с ним женщину в нарушении афинских законов. Главной це¬
лью процесса с правовой точки зрения было доказательство того, что Не¬
гра, бывшая рабыня, будучи негражданкой и гетерой, жила в доме Стефа¬
на как его жена и что Стефан выдал детей Нееры за своих законных детей
от первого брака.
Поскольку женщины не могли сами выступать в суде, защищал Нееру
( тефан. К сожалению, мы не знаем его аргументов: вероятно, оспорить не¬
гражданское происхождение Нееры было трудно (обвинитель намекает на
то, что Стефан будет рассматривать Нееру как сожительницу). Что каса¬
ется детей, то здесь есть сомнения, хотя Стефан отказался выдать для до¬
проса под пыткой рабынь, которые давно жили в доме Стефана, услужи¬
вали Неере и могли подтвердить происхождение детей (прежде всего
младшей дочери, так как в речи говорится главным образом о ней). По
афинским правилам рабы не могли выступать в суде в качестве свидетелей,
их показания принимались только предварительно с применением пыток
(независимо от того, хотели они или нет давать эти показания). Но основ¬
ное содержание многословной и довольно путаной речи к правовой сторо¬
не дела не имеет отношения; она напрлнена различными фактами и домыс¬
лами, чтобы очернить Нееру, а через нее и их врага Стефана.
По словам обвинителя, Неера была рабыней в Коринфе; ее хозяйка
вместе с другими девочками сделала ее гетерой, привозила в Афины, а по¬
том и продала. Ее любовники сообща выкупили ее, она стала свободной, и
один из них привез Нееру в Афины. Однако Неера не задержалась в Афи¬
нах, она бежала оттуда в Мегары (судя по глухим намекам обвинителя —
из-за плохого с ней обращения некоего Фриниона). Там ее встретил Сте-
80
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИнЦ
фан и привез обратно в Афины. Попытка вернуть себе Нееру прежним со¬
жителем не удалась, так как было доказано перед афинскими властями, что
она — свободная женщина (этот вопрос разбирался не в суде, а перед ар¬
хонтом, ведавшим делами неграждан)7. Стефан поселил Нееру в своем до¬
ме — обвинитель подчеркивает, что у Стефана только один дом, т. е. Нее-
ра была хозяйкой.
Канва повествования расцвечена рассказом о ее распутном поведении
как до, так и после союза со Стефаном. Основные показания свидетелей
заключались в том, что она принимала участие в совместных с мужчинами
пирушках. В речи приведено весьма сомнительное свидетельство того, как
однажды Неера вместе с одним из своих любовников (не Стефаном) была
на пиру, после которого гости заночевали в доме хозяина, вероятно, на ло¬
жах в пиршественном зале, хотя прямо об этом не сказано. Свидетели ут¬
верждали, что ночью к Неере приходили мужчины, в том числе и слуги
(т. е. рабы). Ни одного имени не было названо, а так как рабы не могли
выступать в суде (выдавать их для допроса мог только ответчик), то такое
утверждение ничего не стоит (да и как могли опьяневшие сонные гости
что-либо разглядеть во тьме?).
Обвинитель утверждает, что Неера ходила и со Стефаном на пиры —
нестандартное поведение в отношении женщины, с которой он жил как с
женой. Он пытается убедить судей, что Стефан использовал Нееру, а за¬
тем и ее дочь, выступая в роли сводника, чтобы брать деньги с любовни¬
ков, хотя основательных доказательств у него нет, не говоря уже о том, что
если Стефан был сводником, то не воспринимал бы Нееру как жену. Но
логика вообще не слишком свойственна этой речи: обвинитель хочет ском¬
прометировать не только Нееру, но и Стефана. Он не мог допустить (как
в свое время обвинители Аспасии), что Стефана и Нееру связывает насто¬
ящая привязанность. Как и Аспасию, Нееру называли распутницей и
сводницей.
Стефан жил с Неерой довольно долго: когда они соединились, ее дочь
была еще маленькой, а к моменту начала процесса она уже дважды успела
выйти замуж. Стефан не только ничего не получил от Фано — так звали
дочь Нееры, но дал за ней приданое для первого брака, чего не мог скрыть
обвинитель. Оба брака распались, по словам обвинителя, из-за неграждан¬
ского происхождения Фано, хотя в первом случае это сомнительно, так как
муж признал сына своим законным ребенком, но его родственники (кото¬
рым по обычаю он представил сына8), враждовавшие с ним, отказались это
сделать. Более вероятна вторая причина, упомянутая в речи: будто Фано,
свободно воспитанная Неерой, не желала повиноваться мужу. Тем не ме¬
нее, когда уже после развода бывший муж Фано тяжело заболел, Фано и
Неера выходили его (будучи не в состоянии скрыть этот факт, обвинитель
утверждает, что они это делали с корыстной целью). Второй раз Фано вы¬
шла замуж за одного из архонтов; брак их распался из-за доноса, посту¬
пившего в Ареопаг. История с детьми приведена в речи как свидетельство
того, что Стефан относился к Неере не как к сожительнице, а как к жене.
I P К Ч E С К А Я ЖЕНЩИНА АНТИЧНОЙ ЭПОХИ
81
Из всей этой массы доводов, домыслов, откровенной клеветы вырисо-
имвается образ женщины, прошедшей трудный жизненный путь, неза¬
урядной, сумевшей привязать к себе мужчин настолько, что ее любовники
нмкупили ее из рабства, а последний — Стефан долгие годы жил с ней как
г женой и не расстался во время судебного процесса. Противоречивость
аргументации связана с тем, что обвиняющей стороне было самым важным
навредить Стефану любым способом, а не защитить — при всем пафосе ре¬
чи — чистоту афинских нравов. Интересно отметить, что Неера, как и Ас-
ппсия, живя со Стефаном, продолжала принимать мужчин — это и дало ос¬
нование обвинить ее в распутстве, что столь же мало доказательно, как и в
случае с женой Перикла. Мы не знаем, чем кончился процесс против Не¬
гры; у нее не было столь могущественного и столь опытного защитника,
как Перикл, и весьма возможно, что она была осуждена.
Заслуживает внимания еще один пассаж из этой речи: обвинитель Не¬
гры, обращаясь в заключительной части своей речи с напутствием к судь¬
ям, взывал к возможной реакции... их жен! Что вы скажете своим женам,
гели оправдаете такую женщину, вопрошал он, что ответите, когда жены
« просят, чем вы занимались в суде. Таков был один из последних внепра-
повых, но достаточно эмоциональных аргументов выступающего. И аргу¬
мент этот заставляет предположить, что мужчины не только стали считать¬
ся с мнением своих жен (в отдельных случаях это могло быть и раньше),
по что в IV в. такое положение стало распространенным явлением, которо¬
го уже не стеснялись и о котором можно было говорить публично. Дейст-
иительно, в конце V-IV в. до н. э. «молчание мужчин» было нарушено: не
только о гетерах, но и о женах заговорили со сцены, в речах ораторов, в
теоретических трактатах.
Сложная ситуация в афинском полисе, связанная с обострением борь¬
бы внутри гражданского коллектива после поражения в войне со Спартой,
наставила интеллектуалов искать иную точку опоры вне политики — для
поддержания традиций, для сохранения общественной стабильности. Та¬
кой основой стал казаться ойкос, в котором оставались традиционные свя-
ии и обычаи. Против крайностей городской демократии, против постоян¬
ных попыток ввести в политическую структуру какие-то новшества высту¬
пал Аристофан; в одной из последних своих комедий он создал своеобраз¬
ную утопию — жены граждан захватывают власть в городе. Главным аргу¬
ментом в пользу преимущества женщин над мужчинами у Аристофана бы¬
ло то, что поведения жен не коснулись перемены: «...парят женщины
шерсть кипятком, как искони заведено. / / Все как одна. / / Не рвется к
новизне никто» (Женщины в Народном собрании, 220).
В начале IV в. появился трактат Ксенофонта «Экономика», состоящий
из двух частей. В первой части, в числе прочего, содержится рассказ о сво¬
его рода идеальной семейной паре, говорится об обязанностях жены и об
обучении ее мужем (гл. 7-10). Основная идея Ксенофонта — восхваление
семейных обычаев греков, под которые писатель подводит теоретическую
базу. Герой «Экономики» Исхомах подробно рассказывает, как он обучал
82
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
свою молодую жену (к моменту замужества ей было 15 лет) вести хозяй¬
ство, следить за слугами, наводить порядок в доме. В трактате описывает¬
ся и внешний вид жены: между прочим, Ксенофонт резко выступал против
употребления косметики. Сочинение Ксенофонта часто привлекается исто¬
риками для характеристики реальной греческой семьи, но, с моей точки
зрения, само появление подобного трактата должно насторожить истори¬
ков. Как и появление в то же самое время многочисленных проектов иде¬
ального полиса (не только Платона) было ответом на кризисные явления в
греческих государствах, так и описание идеального ойкоса, по всей вероят¬
ности, было реакцией на неблагополучие — с традиционных позиций —
внутри него. Все сочинение Ксенофонта содержит рецепты, направленные
на исправление и улучшения действительного положения вещей: в частно¬
сти, во второй части трактата даются многочисленные советы по организа¬
ции сельского хозяйства, которое, как мы знаем по другим источникам, на¬
ходилось в трудном положении; семейные «советы» Ксенофонта преследо¬
вали также дидактические цели.
Наряду с произведениями, идеализирующими семейную жизнь, созда¬
вались и такие, в которых говорилось о глубинных противоречиях, ей при¬
сущих. Так, Еврипид вложил в уста Медеи горькие слова о положении
женщин:
«Да, между тех, кто дышит и кто мыслит,
Нас, женщин, нет несчастней. За мужей
Мы платим — и недешево. А купишь,
Так он тебе хозяин, а не раб...
Ведь муж, когда очаг ему постыл,
На стороне любовью сердце тешит,
У них друзья и сверстники, а нам
В глаза глядеть приходится постылым...»
(Пер. И. Анненского)
Эти слова не имеют прямого отношения к судьбе Медеи, бросившей
отца и по своей воле последовавшей за Ясоном, но они выражали умона¬
строения многих афинских женщин, хотя и были вложены в уста волшеб¬
ницы и злодейки.
Основным способом смягчения тягот брака была для жен любовная
связь на стороне. Об этом упоминается в комедиях Аристофана с насмеш¬
кой, но без особого осуждения. Известная изоляция мужских и женских
помещений в доме способствовала таким связям.
В Афинах существовали законы протйв прелюбодеяния ( они приведе¬
ны в судебных речах): любовника жены, застигнутого на месте, муж мог
убить; что касается жены, уличенной в измене, то муж должен был с ней
развестись, а сама она не имела права участвовать в общественных празд¬
нествах и жертвоприношениях. Государство, таким образом, пыталось ре¬
гулировать личную жизнь граждан. Но на деле процессы по поводу прелю-
I 1> К Ч E С К А Я ЖЕНЩИНА АНТИЧНОЙ ЭПОХИ
83
On деяний были крайне редки. Мало кто хотел выставлять напоказ свои се¬
мейные неурядицы. Проще было договориться с опекуном жены (отцом,
Оратом) об условиях развода лично или через третейских судей, а иногда и
просто не обратить внимания, если развод почему-либо не устраивал мужа.
I Явность, как и любовь к жене, не принято было демонстрировать.
И тем не менее в IV в. известен процесс, связанный с убийством любов¬
ника жены. До нас дошла защитительная речь, написанная оратором Лиси-
гм°. Обвинители, судя по этой речи, утверждали (именно потому, что подоб¬
ные деяния были необычны), что убийца Евфилет нарочно затащил свою
жертву в дом, чтобы инсценировать прелюбодеяние и убить. Защитительная
речь выглядит убедительно; Евфилет подробно рассказывает об обстоятель-
1 тпах дела, не отвлекаясь на посторонние детали. Он говорит, какой хорошей
была вначале его жена, как будущий любовник, увидев ее случайно на похо¬
ронах свекрови, подослал к ней сводню и совратил молодую женщину. Как
гам Евфилет узнал об их отношениях от брошенной Эратосфеном (так звали
убитого) любовницы. Под страхом наказания служанка жены предупредила
гп> о приходе любовника; тогда Евфилет созвал живущих вблизи друзей, во¬
рвался вместе с ними в комнату жены и убил любовника.
Мотив убийства кажется достоверным: вряд ли Евфилет стал бы все это
подстраивать: ведь кроме родственников убитого ему пришлось бы иметь де¬
ло и с родственниками жены, которые могли поддержать обвинителей. Хотя
иакон на его стороне, Евфилет боится осуждения: он явно чувствует, что для
(удей жизнь гражданина дороже семейной чести, даже если она защищена
старинным законом. Поэтому Евфилет в заключении речи утверждает, что
он покарал прелюбодея не только за себя, но и за пренебрежение к законам
полиса. В процессе Евфилета, как, впрочем, и в законах, женщина играла
пассивную роль: она рассматривалась как жертва. Однако сами женщины
порой пытались проявлять активность в отстаивании своих прав.
Плутарх в биографии Алкивиада рассказывает, что жена последнего,
иозмущенная поведением мужа, приводившего в дом любовниц, ушла к
брату, а затем обратилась к архонту с прошением о разводе: такое проше¬
ние (случай также весьма редкий) следовало подавать собственноручно на
площади. Когда она собиралась передать прошение, появился ее муж,
( хватил жену и унес с площади. Во времена Плутарха такое обращение с
женой было вряд ли возможно, поэтому он замечает: «Примененное им на-
гилие никто не счел ни противозаконным, ни бесчеловечным» (VIII).
Женщины пытались сводить счеты с мужчинами и другими способами:
инвестен один случай доноса со стороны женщины по обвинению группы
мужчин (среди них был тот же Алкивиад) в незаконном отправлении мис¬
терий. Донос упомянут в речи оратора Андокида «О мистериях» (16); это
была замужняя женщина: то, что доносила она, а не ее муж, показывает,
что у нее были, вероятно, какие-то личные мотивы.
Интересна история некоей Плангон, которую можно реконструировать
па основании двух речей Демосфена («Речь против Беота об имени» и
«Речь против Беота о приданом матери»10). Плангон была афинской гра-
84
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
жданной, имела родственников (известны ее отец и три брата). Но вместо
того, чтобы выйти замуж, как множество других афинянок, она вступила в
связь с женатым мужчиной, имела от него двух сыновей. Как отмечает вы¬
ступающий, эта женщина славилась своей красотой (у него нет оснований
относится к ней с симпатией, так как он был законным сыном возлюблен¬
ного Плангон), и, вероятно, родственники могли бы найти ей мужа. Связь
продолжалась долго; выступающий не называет ее гетерой и не обвиняет в
распутстве. Интересно отметить, что родственники продолжали сохранять
с ней приличные отношения: во всяком случае, она назвала одного из сы¬
новей именем своего брата. Можно думать, что в основе этой связи лежа¬
ла настоящая любовь, и Плангон, обладая сильным характером, отстояла
свое право выбора. Она сумела добиться того, что ее любовник признал
сыновей своими и они были внесены в списки граждан. Связь с Плангон
он продолжал и после смерти своей жены, но законного брака с ней так и
не оформил. Можно предположить, что подобные отношения, составляя
исключение из общепринятых норм, вызывали осуждение, и, видимо, поэ¬
тому ее любовник не ввел Плангон в свой дом (XL, 8).
Неординарное поведение афинских женщин могло выражаться и в по¬
читании ими чужеземных божеств. Согласно обычаю, законные жены,
входя в дом мужа, посвящались в семейные культы, центром которых счи¬
тался очаг. Девушки принимали участие в общеполисных празднествах в
честь богини Афины; особо почитались женщинами Деметра и Кора. Од¬
нако эти традиционные полисные культы в IV в. теряли свою привлека¬
тельность. Уже с последней трети V в. до н. э. в Афинах существовал
культ фракийской богини Бендиды11; Аристофан в своей комедии «Пти¬
цы» в комических тонах выводит чужеземного бога Трибалла, проникшего
на Олимп. Привлекавшее прежде всего мужчин, более свободных в своем
религиозном выборе, почитание подобных божеств затронуло и некоторых
женщин. Демосфен, стремясь всячески скомпрометировать главного своего
противника — Эсхина, утверждает, что его мать участвовала в мистериях
какого-то божества, не названного им по имени, а сам Эсхин, помогая ей,
выкрикивал, носясь по улицам, призывы к богам: «Эвоэ-сабоэ», «агиэс-
аттес», т. е. к Сабасию, Дионису, Аттису (За Ктесифона о венке, 259-
260). Демосфен намеренно не называет божество, издеваясь над Эсхином,
якобы смешавшим разных богов, и намекая при этом, что его мать чтила
Сабасия и Аттиса — восточных, неэллинских божеств. Не исключено, что
она действительно была жрицей какого-либо мистериального культа.
Общественное мнение, равно как и полисные законы, были направле¬
ны против такого почитания. В речах Демосфена (XXXIX, 2; LX,.9) и у
Иосифа Флавия (Против Апиона, II, 37) упоминается некая жрица Ни-
нос, которая была осуждена и казнена за распространение чужеземных
культов (по словам Иосифа Флавия, за то, что она «вводит иноземных бо¬
гов в мистерию»). В речи «О посольстве» Демосфен называет еще одну
женщину — Главкофею, «собиравшую разнузданные шествия», за кото¬
рые другую жрицу казнили (видимо, имеется в виду Нинос — 281).
I I11'. Ч E С К А Я ЖЕНЩИНА АНТИЧНОЙ ЭПОХИ
85
Мистериальные культы вызывали особый интерес, поскольку в их ос¬
нове лежало представление о возможности в процессе особого религиозно-
m действа обрести личное общение с божеством, единение с ним. Приве¬
денные примеры показывают, что, несмотря на резко отрицательное отно¬
шение демоса к негреческим культам, находились женщины, стремившие-
I и к личностному самоутверждению через почитание неофициальных бо-
mn, что иногда кончалось для них трагически. Случаев таких в IV в. было
немного — вырваться из тисков семейно-религиозных традиций было им
иначительное труднее, чем мужчинам.
Женщины эллинистического мира
Перелом в отношении к женщинам, в восприятии любви и семейной
жизни произошел в эпоху завоеваний Александра и последующих за ними
перемен во всей общественной и частной жизни населения Восточного
( редиземноморья. Женщины, прежде всего жены и спутницы полковод¬
цев, все чаще влияли на политические события, заставляли считаться с со¬
бой, а мужчины, вовлеченные в военные походы, в создание новых госу¬
дарств на некогда далеком Востоке, оказываясь в неординарных ситуаци-
нх, все чаще нарушали привычные для эллинов нормы семейного поведе¬
ния. Они добровольно или вынужденно женились на чужеземках, позволя¬
ли своим подругам вмешиваться в их дела, дарили гетерам добытые сокро-
мища, а цари называли основанные ими города именами своих жен.
Весной 330 г. до н. э. в городе Персеполе, древней столице персид-
< ких владык, Александр Македонский устроил грандиозный пир. На
этом пиру присутствовали и женщины, сопровождавшие войско во время
похода. В разгар пиршества возлюбленная одного из полководцев, Пто¬
лемея, афинянка Тайс выступила с речью. Наиболее подробно этот эпи¬
зод описывает Плутарх в биографии Александра. Он пишет, что Тайс,
го умно прославляя Александра, то подшучивая над ним, решилась про¬
изнести слова, вполне соответствующие нравам ее родины (т. е. Афи¬
нам), но «слишком возвышенные для нее самой». Она сказала, что в
«этот день, глумясь над надменными чертогами персидских царей, она
чувствует себя вознагражденной за скитания по Азии. Но еще приятнее
было бы для нее теперь же с веселой гурьбой пирующих пойтичи собст-
ненной рукой на глазах у царя поджечь дворец Ксеркса, предавшего
Афины губительному огню»12 (Александр, XXXVIII). Под влиянием
этого выступления Александр и его друзья бросились поджигать дворец
(правда, вскоре царь одумался и приказал тушить пожар, но было уже
поздно, величественное сооружение персидских царей сгорело до тла). О
том, что именно Тайс побудила Александра поджечь дворец, упоминают
и другие источники: Диодор, назвавший этот акт жертвоприношением
богу Дионису (XVII, 72, 1-6); Курций Руф (V, 7, 3-7), историк III в.
до н. э. Клитарх, чье свидетельство приведено у Афинея (Athen. XIII,
86
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
576е). Последнее сообщение особенно важно, так как Клитарх писал
свой труд в Египте, где правил Птолемей, возлюбленный Тайс.
Историки спорят о том, было ли выступление Тайс спонтанным или оно
было заранее подготовленным политическим актом с одобрения Птолемея
или даже самого Александра13. Но для нас в данном случае существенно то,
что именно Тайс, гетера, приняла на себя роль вдохновительницы поджога
Персе польского дворца, события, знаменовавшего окончательное уничто¬
жение власти династии Ахеменидов в Азии, и выступила как бы от имени
своих сограждан (Диодор прямо называет ее гражданкой — XVII, 72), хо¬
тя с точки зрения общественного мнения ей это и не пристало (как замеча¬
ет моралист Плутарх).
Хотя имя Тайс вошло в историю, обросло рассказами, мы мало знаем о
ней. Уроженка Аттики, она бросила родные края и прошла весь азиатский
поход вместе с Птолемеем. Два афинских комедиографа, ее современники —
Менандр и Гиппарх, назвали свои комедии ее именем. К сожалению, они до
нас не дошли; отдельные реплики из них приведены в «Дейпнософистах»
Афинея (XIII, 585, d-e; XI, 485d). В реплике из комедии Менандра Тайс
полупристойно обыгрывает слова Медеи из одноименной трагедии Еврипи¬
да: это указывает на то, что Тайс в представлении Менандра была челове¬
ком образованным и, может быть, не случайно ей приписан интерес к этой
трагедии (ведь ей должны были быть близки высказывания Еврипида о по¬
ложении женщин). Во фрагменте из второй комедии шутки строятся на на¬
званиях и стоимости дорогих сосудов, что неудивительно, ибо возлюбленная
Птолемея, вероятно, славилась своим богатством.
Отношения Тайс и Птолемея были достаточно длительными: у них
было трое детей: Лаг, по всей вероятности, родившийся во время похода,
Леонтиск и дочь Эйрене (lust. XV, 2; Athen. XIII, 576 d-e). Обращает на
себя внимание имя Лаг — так звали отца Птолемея; старших сыновей
обычно называли именем деда: следовательно, Лаг был первым ребенком
Птолемея. У него затем было несколько сыновей от законных жен, в том
числе два Птолемея, но имя своего отца он дал только первенцу. Связь
Птолемея с Тайс продолжалась и после смерти Александра — вряд ли при
жизни великого завоевателя его приближенный назвал бы дочь именем
Эйрене — Мир; возможно, она была так названа в честь очередного мир¬
ного соглашения в период борьбы полководцев Александра за раздел его
наследства.
Что случилось с Тайс после законных браков Птолемея14, как долго
она оставалась при нем — неясно. Но детей он не бросил. В надписи из
Южной Греции (около 308 г.) в числе первых победителей на местных иг¬
рах назван «Лаг сын Птолемея, македонянин», выигравший состязания на
колесницах (Syll3, 314). Я полагаю, что этот человек и был сыном царя
Птолемея от Тайс, иначе он не был бы допущен к состязаниям, не являясь
гражданином какого-либо греческого полиса; он обладал достаточными
средствами, чтобы иметь колесницу и лошадей (что могли позволить себе
лишь состоятельные люди); и, наконец, еще один аргумент в пользу его
1РЕЧЕСКАЯ ЖЕНЩИНА АНТИЧНОЙ ЭПОХИ
87
( вязи с Птолемеем, царем Египта: последний именно в то время, когда
происходили игры, посещал Грецию. О втором сыне ничего неизвестно,
кроме имени; судьба дочери была вполне благополучной: Птолемей выдал
Эйрене замуж за правителя города Солы на Кипре Евноста, который на¬
ходился в вассальной зависимости от Египта. И выступление Лага в Гре¬
ции, и более позднее замужество Эйрене произошло уже тогда, когда Пто¬
лемей расстался с Тайс: у него был длительный роман с придворной дамой
твоей жены Береникой, на которой он в конце концов женился и сына ко¬
торой, будущего Птолемея II, он объявил своим наследником (родился тот
в 308 г.). Тайс, видимо, вернулась в Афины, где пользовалась славой зна¬
менитой гетеры: во всяком случае, эта слава прошла через столетия, и во II
в. н. э. Тайс стала героиней — остроумной и циничной — диалога Лукиана
«Разговоры гетер». Скорее всего, после ее возвращения и были написаны
посвященные ей комедии. Судьба Тайс, легенды вокруг ее имени воздей¬
ствовали на многих женщин последующих поколений, избравших свобод¬
ный образ жизни: красота, образованность, смелость становятся на долгое
время частью имиджа гетер — реальных и вымышленных.
Постоянное эмоциональное напряжение, в котором жили и рядовые
воины и полководцы в начале эллинистической эпохи, наполненной непре¬
рывными войнами, окрашивало их отношение к женщинам. Любовь стано¬
вится для них ценностью, которая как бы компенсирует выпавшие на их
долю опасности и трудности, и переживают ее они с тем же накалом, что и
свои военные победы и поражения. Интересно, что в комедиях Менандра
(конец IV в. до н. э.), где почти всегда сюжетом движет любовь, фигури¬
руют и влюбленные воины, поведение которых в отношении возлюбленных
отличает повышенная эмоциональность: они рыдают, боясь быть отвергну¬
тыми, рвут на себе волосы, собираются покончить с собой, получив отказ
любимой; при этом они отнюдь не комические персонажи, а положитель¬
ные герои (фрагменты комедий «Сикионец», «Ненавистный»).
Разумеется, произведениям подобного жанра свойственно преувели¬
чение, но в данном случае существенно то, что герои должны вызывать
сочувствие зрителей, а не только и не столько смех. Объекты влюблен¬
ности в этих комедиях — гетеры или захваченные на войне пленницы —
не пассивны, они высказывают свои чувства, с которыми их возлюблен¬
ные вынуждены считаться. Так, воин Фрасонид из комедии «Ненавист¬
ный» говорит о своей любви к купленной им рабыне: ...я могу ею овла¬
деть, влюблен в нее без памяти,/ Я брежу ей. Но воли не даю себе...
Он хочет добиться взаимности от любимой, а не взять ее силой. Как пи¬
шет В.Н. Ярхо, поведение Фрасонида отличается уважением и деликат¬
ностью по отношению к девушке-рабыне, перед которыми «чувственная
сторона любви как бы отступает на задний план»13. Недаром он употреб¬
ляет для выражения своих чувств глагол «agapao», который означает лю¬
бить и оказывать почтение (в отличие от «его» — любить страстно); этот
глагол обычно применялся для выражения привязанности детей к роди¬
телям, друзей друг к другу. Такие чувства не были свойственны любов¬
88
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
ным переживаниям большинства людей предшествующего времени, во
всяком случае, так о них говорить было не принято.
Рассказы о сильных любовных переживаниях касались не только вы¬
мышленных лиц, но и реальных деятелей эпохи эллинизма. Самая знаме¬
нитая, наиболее неординарная история связана с Селевком Никатором, ос¬
нователем огромного царства Селевкидов на Востоке и его сыном Антио¬
хом. Эта история в виде романтической новеллы рассказана Плутархом в
биографии Деметрия (Деметрий, 38). Согласно рассказу Плутарха, Анти¬
ох безумно влюбился в свою мачеху, молодую царицу Стратонику и, не ре¬
шаясь высказать свое чувство, стал чахнуть от любви. Врач узнал его тай¬
ну и поведал отцу. Тогда Селевк из любви к сыну созвал собрание (веро¬
ятно, воинов) и объявил, что отдает Стратонику в жены Антиоху. При
этом царь заявил, что, хотя его поступок «нарушает привычные понятия»,
решения царя принимаются для общего блага. Насколько достоверен в де¬
талях этот рассказ, сказать трудно. Но известно из надписей, что Страто-
ника, будучи действительно женой Селевка, затем вышла замуж за Анти¬
оха: став царем, он в ее честь основал несколько городов, названных ее
именем (Стратоникеи); она была обожествлена под именем Стратоники-
Афродиты. Таким образом, само событие передачи жены не вызывает со¬
мнения. Не менее существенно, что событие это вызвало широкий отклик,
обросло подробностями, стало сюжетом новелл и легенд на протяжении
долгого времени. Интересно, что в отличие от рассказов о Перикле и Ас-
пасии, распространенных среди их современников, любовь Антиоха не вы¬
звала осуждения, она изображалась в сочувственных тонах.
Примеры прославленных цариц и гетер воздействовали и на поступки
других женщин. Примерно в то же время, когда происходили события в се¬
мье Селевка, девушка из богатой семьи в городе Маронея (Фракия) по
имени Гиппархия познакомилась с философом-киником Кратетом и влю¬
билась в него. Оставаясь равнодушной, как пишет ее биограф Диоген Ла¬
эртский, к домогательствам других женихов, несмотря на их богатства,
знатность и красоту, она настаивала на браке с Кратетом. Родители были
против этого брака: Кратет был нищим бродячим философом. Но Г иппар¬
хия грозила покончить с собой, если они будут ей препятствовать. Судя по
рассказу Диогена, инициатива принадлежала Гиппархии. Кратет по прось¬
бе родителей пытался воздействовать на влюбленную девушку: он обрисо¬
вал ей перспективу нищенской жизни с ним. Но Гиппархия настояла на
своем: она вышла замуж за Кратета, надела мужскую одежду, которую но¬
сили философы, и повсюду бродила вместе с мужем, проповедуя киниче-
скую философию. Диоген приводит несколько остроумных замечаний Гип-
пархии в полемике с другими философами. Видимо, она была счастлива с
Кратетом; тот же Диоген упоминает их сына16.
Бунт Гиппархии, порвавшей со своими родителями и своей средой,
осуждавшей ее (брак Гиппархии с Кратетом называли «собачьей свадь¬
бой»), был явлением экстраординарным. Но стремление к независимости,
к творческой деятельности проявляли и другие женщины послеалександро-
m-ЧЕСКАЯ ЖЕНЩИНА АНТИЧНОЙ эпохи
89
ной эпохи. По-прежнему не допущенные к политической жизни, женщины
пытались найти применение своим способностям в литературе и искусстве.
Известны имена и произведения знаменитых поэтесс, таких, как Анита
или рано умершая Эринна. Сюжеты их стихов разнообразны: они пишут не
только о любви и дружбе, как некогда Сапфо, но воспевают и военные под-
ниги (например, Анита создала эпитафию воинам, погибшим во время вой¬
ны с галетами). Самим выбором сюжетов они как бы заявляют о своем
равноправии с мужчинами, хотя бы в сфере искусства.
Были среди женщин поэтессы, создававшие эпические произведения —
жанр в эпоху эллинизма не слишком популярный. Так, поэтесса из Смир¬
ны Аристодама (конец III в. до н. э.), не получившая, вероятно, признания
и своем городе, бывшим одним из культурных центров Малой Азии, от¬
правилась на Балканы, в небольшой этолийский город Ламии, и устроила
гам публичные чтения своих стихов, где она прославляла этолийцев и пред¬
ков жителей города. Вряд ли в этом городе, удаленном от главных очагов
культуры того времени, такие выступления были часты, и благодарные ла-
мийцы издали постановление в честь Аристодамы, в котором даровали ей
обычные почести, предназначенные гражданам других городов за благоде-
иния, оказанные городу. Аристодама получила гражданские права, право
владения недвижимостью, была объявлена эвергетом (благодетелем) и
мроксеном (в мужском роде), т. е. лицом, представляющим интересы ла-
мийцев в ее родном городе: ситуация для женщин совершенно невозмож¬
ная; к Аристодаме просто применили традиционную формулу декретов, так
как формул для почестей женщинам в Ламии не было. Все это изложено в
надписи, дошедшей до нас (Syll3, 532). В конце надписи одной фразой до¬
бавлено, что брат Аристодамы также получает гражданство, проксению и
право убежища. Вероятно, Аристодама, будучи незамужем (в надписи
упомянуто только имя ее отца), отправилась путешествовать с братом, так
как ездить одной было неприлично и небезопасно.
Появляются и женщины-живописцы17. Как и поэтессы, некоторые из
художниц выбирают сюжеты, связанные с таким мужским занятием, как
война: на рубеже IV-III вв. Елена из Александрии создала картину, посвя¬
щенную одному из самых знаменитых сражений Александра Македонско¬
го с персами — битве при Иссе. Эту картину много позднее император Вес-
пасиан увез в Рим. Но были и такие художницы, которые стремились рас¬
крыть именно женскую тему: Плиний Старший (XXV, 148) называет имя
Иайи из Кизика, автора женских портретов. В предшествующую эпоху
женские портреты вообще были редкостью, они начинают создаваться на
рубеже эр и становятся распространенными в скульптуре и живописи в рим¬
ское время. Плиний особо отмечает, что эта художница создала свой авто¬
портрет (в зеркале). Возможно, это был первый в истории женский авто¬
портрет, характеризующий стремление раскрыть и осознать самое себя.
Конечно, женщин-художниц было очень мало по сравнению с мужчи¬
нами; некоторые из них, как можно судить по упоминаниям Плиния, были
ученицами своих отцов, например, Аристарета, дочь и ученица Неарха
90
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
(XXXV, 141), Ирина, дочь и ученица Кратина из Аттики (XXXV, 147),
возможно, и другие художницы учились у своих отцов. Не исключено, что
отношение к женским художественным занятиям изменялось сначала на
уровне семьи: признание со стороны отцов и братьев (как в случае с Ари-
стодамой) помогло впоследствии признанию их обществом. Это касалось
не только живописцев и поэтесс: дошло надгробие женщины-философа, в
котором указано, что она дочь и жена философов (IGRR, IV, 125).
В женских надгробиях, там, где упомянуты их занятия, больше всего
говорится о музыкантшах (игравших на лирах и флейтах), танцовщицах,
встречаются женщины-мимы (в этом жанре женские роли исполняли жен¬
щины). Для некоторых указано имя мужа (что существенно для эллини¬
стическо-римской эпохи: в общественном мнении, причем не только клас¬
сического периода, музыкантши и танцовщицы представлялись женщина¬
ми легкого поведения18); в одной из эпитафий сказано, что умершая была
женой человека, знавшего мелодии и ритмы Муз, видимо, композитора (в
этом случае мы тоже имеем дело с внутрипрофессиональным браком)19.
Разумеется, далеко не все женщины могли вырваться из привычной
семейной жизни и заняться художественным творчеством; однако и внут¬
ри простых семей женщины начинают оттеснять главу семьи на второсте¬
пенное место. У Феокрита есть идиллия (XVII) под названием «Сираку-
зянки». По существу это мим, изображающий с мягким юмором двух си-
ракузянок, живущих в Александрии. Подруги собираются на праздник во
дворец царя. Обе они замужем, но идут на праздник по запруженным на¬
родом улицам Александрии без мужей (ситуация, невероятная для класси¬
ческого времени). Перед уходом они обсуждают наряды, сшитые ими са¬
мими, и заодно ругают мужей за неумелость и бесхозяйственность (его да¬
же на рынок нельзя послать — говорит одна из них). Разговор происходит
в присутствии маленького сына одной из женщин. Ее подруга, чувствуя
смущение, говорит мальчику, что его мать имеет в виду не его отца, а кого-
то другого. Но мать продолжает свое, приговаривая — пусть он знает, ка¬
ков его отец. Неуважение к мужьям, выраженное мимоходом в этой сцен¬
ке, не было единичным. В миме Геронда «Учитель» главой семьи выступа¬
ет женщина: она приводит к учителю своего нерадивого сына, жалуется на
него, говорит, что зря платит деньги; отец ребенка, по ее словам, стар и
глух. Соседи, ругая сына, называют его сыном Меропы (так зовут герои¬
ню мима), т. е. употребляют имя матери, а не отца, как полагалось. Все эти
детали не занимают существенного места в миме, но для нас именно они
представляют особый интерес, так как создают фон для развития действия,
воспринимавшийся зрителями и читателями как само собой разумеющийся.
Не все женщины в реальной жизни относились к своим мужьям, как
героини мимов. Известен один случай, когда вдова — некая Епиктета — с
острова Феры в память об умершем муже на свои средства воздвигла свя¬
тилище, посвятив его Музам и мужу20 (в эллинистический период под вли¬
янием обожествления полководцев и царей возникали и культы частных
лиц, как правило, совместно с традиционными божествами). В надписи,
I 14:4 E С К А Я ЖЕНЩИНА АНТИЧНОЙ эпохи
91
поставленной Епиктетой, оговариваются все условия посвящения, порядок
жертвоприношений и религиозных церемоний. Культ этот должен был об¬
служиваться собранием родственников. Епиктета выступает не только как
преданная жена, но и как самостоятельная женщина, распоряжающаяся
< редствами и признанная родственниками: вряд ли она без их согласия по¬
ручила бы им обслуживать культ мужа; однако важно, что учредителем
имступает именно она, а не родственники. Можно предположить, что она
( умела завоевать особое положение в семье, став по существу ее главой (в
других семейных культах, известных по надписям, учредителями были
мужчины21).
Изменение восприятия женщин мужчинами и, по всей вероятности, са¬
мими женщинами нашло отражение в таком виде искусства, рассчитанном
на вкусы масс, как терракоты, особенно распространенные в эллинистиче¬
ский период. В это время преобладают изображения прекрасных молодых
девушек, играющих на музыкальных инструментах, гуляющих, разговари¬
вающих друг с другом. Что касается мужчин, то большинство их изобра¬
жений представляют карикатуры, в том числе и на ораторов, чья напыщен¬
ная поза контрастирует с безобразным лицом и оттопыренными ушами
(традиционная деталь для образа простолюдина), — насмешка над стрем¬
лением играть роль в политической жизни, которая по существу была чис¬
то формальной22.
Не только в искусстве создается идеал женщины, он проникает и в обы¬
денное сознание. Анализ женских надгробий, проделанный А. Верильаком,
показывает, что в эпитафиях складывается определенный стереотип — под¬
черкивается красота женщины, мудрость и владение мусическими искусст¬
вами (или покровительство муз)23. Хозяйственность — главное достоинст¬
во женщин классического периода — упоминается редко. Видимо, музы¬
кальное образование стало составной частью воспитания женщин; выраже¬
ние «мудрость» (софия, софросюне) достаточно общее, но и оно намекает
на то, что женщины овладели знаниями за пределами нужд дома: мы зна¬
ем, что в некоторых городах в эллинистический период существовали сов¬
местные школы для мальчиков и девочек (Милет, Teoc-Syll3, 577, 578),
причем интересно, что эти школы были основаны на частные пожертвова¬
ния, хотя и действовали под контролем города. Такая ситуация могла быть
и в других местах.
Для бытового поведения женщин становится характерным стремление про¬
демонстрировать свои наряды, увлечение роскошью. В Афинах III в. до н. э.
был даже издан закон, запрещавший женщинам носить пурпурные платья,
шитые золотом, и ездить на повозках во время празднеств24 (вероятно, бога¬
тые афинянки, вопреки обычаю, разъезжали по городу, мешая торжествен¬
ным шествиям). В Смирне и Пергаме существовали особые должностные ли¬
ца, следившие за благопристойным видом девиц (CIG, 3181), а в Магнесии
на Меандре в одной из надписей упомянут гинеконом — надзиратель за жен¬
щинами (функции его неясны — Inschr. v. Mag. 98). Но вряд ли вмешатель¬
ство государства, судя по дальнейшей истории, могло образумить женщин.
92
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
Все вышеупомянутые тенденции в бытовой и эстетической ориентации
были связаны отчасти с особой ролью женщин в условиях массового пере¬
селения греков в восточные области, войн и разрушений, обрушившихся на
все районы Эллады после смерти Александра. На долю женщин падал не¬
легкий труд по устройству дома на новом месте, налаживанию (или восста¬
новлению) семейного быта. Но основные причины, с моей точки зрения,
крылись в кризисе полисных ценностей для мужского населения, терявше¬
го традиционные ориентиры: те, кто мог, шли служить в армии новых мо¬
нархов или в их аппарат управления, где они теряли связь с родиной, при¬
спосабливались к желаниям вышестоящих начальников, не смея высказать
свою волю; те же, кто оставался в городе, принимали (или уклонялись)
участие в призрачной гражданской жизни, когда посланцы царей, при вы¬
ражении почтения к демосу, заставляли его принимать угодные монарху
решения. Официальная общественная жизнь перестала быть ценностью.
Все больше людей стремятся найти радости в жизни частной. Богачи тра¬
тят значительные средства на украшения жилища балконами, террасами,
садиками на крышах (в городских кварталах), где можно было отдыхать.
Во внутренних двориках строились фонтаны; комнаты в домах украшались
мозаиками, росписями, дорогой мебелью. Самые богатые строили себе за¬
городные виллы в садах; появляется особый жанр садовой скульптуры:
владельцы вилл окружают себя изображениями изысканных, подчас ма¬
нерных, обнаженных Афродит, спящих и играющих детей (сюжеты, отсут¬
ствовавшие в классическом искусстве). Ориентация на частную жизнь не
могла не усилить влияния женщин.
Одной из важных особенностей жизни горожан эллинистического пе¬
риода (о селянах мы имеем сведений меньше) было создание различных
сообществ, религиозных или товарищеских, а чаще совмещавших те и дру¬
гие принципы. Обычно сообщество (фиас, койнон) объединяло ограничен¬
ное число членов (не больше нескольких десятков), почитавших какое-ли¬
бо божество (но не официального покровителя данного полиса). Чаще все¬
го это было восточное божество: Исида, Серапис, Матерь богов (Кибела,
Астарта). Члены сообществ создавали устав, вносили деньги и устраивали
общие празднества, обеды, совершали жертвоприношения. Некоторые то¬
варищества хоронили своих членов за общий счет. Распространение таких
союзов началось в IV в. до н. э., но особенно многочисленными они стали
в эпоху эллинизма: входить туда могли граждане и неграждане, люди раз¬
ных национальностей и разного социального положения; известны союзы,
куда — наряду со свободными — входили и рабы. Такие союзы были сво¬
его рода компенсаторными образованиями, восполнявшими отсутствие
подлинных гражданских связей.
Большинство союзов были чисто мужскими, женщины туда не допус¬
кались, однако жены стремились принять участие и в этой стороне жизни
своих мужей. В постановлении одного религиозного союза из Афин III в. до
н. э. говорилось, что на празднествах разрешается присутствовать женам
членов союза «из свободного рода» (восстановление Ф. Соколовского); ус-
ММ.ЧЕСКАЯ ЖЕНЩИНА АНТИЧНОЙ ЭПОХИ
93
гаи погребального сообщества из Пирея разрешал хоронить и членов семьи
участника сообщества (в том числе жен)25. Один из фиасов почитателей
Диониса-Загрея на острове Фера издал постановление в честь приближен¬
ного царя Птолемея, прибывшего на остров, и даровал ему, его жене и по¬
томкам своего рода почетное членство в фиасе: видимо, жена сопровождала
мужа в поездке; принятие женщины в союз диониситов было редкостью26.
Однако с течением времени женщины становятся полноправными чле¬
нами отдельных религиозных союзов: так, в списке почитателей Исиды в
Зретрее в I в. до н. э. насчитывается примерно равное число женщин и
мужчин (50 мужчин и 45 женщин), причем некоторые мужские и женские
имена даны попарно, соединенные союзом «и» — вероятно, это были суп¬
ружеские пары (IG, XII, Suppl. 557).
Согласно надписи из Филадельфии тоже I в. до н. э. в религиозный co¬
in» разрешалось принимать всех — свободных и рабов, мужчин и жен¬
щин27. А в римское время и в союзы почитателей Диониса входили жен¬
щины и мужчины (надпись из македонского города Фиска II в. н. э.: муж¬
чины назывались буколы, женщины — менады). Буколы и менады были
равноправны; в случае нарушения установленных правил поведения и те и
другие уплачивали одинаковый штраф28. Женщины не только входили в
союзы, но иногда выступали их «благодетельницами», жертвуя союзам
деньги (надпись в честь одной такой благодетельницы, поставленная част¬
ным союзом, дошла с острова Родос — IG, XII, I, 156).
В период эллинизма женщины стремятся усилить свою экономическую
независимость. В это время женщины, и замужние и незамужние, могли
распоряжаться своим имуществом, в том числе и недвижимостью, но, как
правило, с согласия «опекуна» — мужа, отца, брата или сыновей: они мог¬
ли продавать, покупать, закладывать, посвящать землю, не говоря уже о
движимом имуществе. Но есть надписи, фиксирующие сделки, где не упо¬
мянуто имя опекунов: например, посвящение некоей Никесаретой дома и
не мель Афродите Урании на Аморгосе было сделано без упоминания опе¬
куна (Syll3, 1189); из окрестностей малоазийской Миласы дошла надпись
о покупке земли у Артемисии, дочери Гекатея, тоже без указания согласия
опекуна: обе эти женщины распоряжались своим имуществом сами (ВСН,
XII, 1888, р. 115).
Интересна надпись из Беотии, представляющая собой постановление
города в честь двух женщин — Клеведры и Олимпихи, которые дважды
совершили благодеяния — передали городу дома и деньги28. Женщины —
или две сестры или мать и дочь — совместно владели имуществом. Они яв¬
но гражданки этого города, так как в декрете не назван их политикой, т. е.
не указана принадлежность к гражданству другого полиса. Но при этом не
упомянуто не только имя опекуна, но и их отчества. В надгробных надпи¬
сях иногда встречаются только одни имена (как мужчин, так и женщин),
однако в почетных официальных декретах отсутствие отчества — явление
исключительное. Женщины, видимо, были незамужем; отсутствие отчест¬
ва вряд ли могло быть допущено без их согласия: этим они как бы утвер¬
94
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
ждали свою независимость, а с помощью богатых даров заставляли и по¬
лис признать ее. Эта надпись важна еще и тем, что она противоречит су¬
ществующему в научной литературе мнению, будто бы женщина, хотя и иг¬
рала роль в обществе в эллинистическое время, но могла действовать толь¬
ко рядом с мужем или отцом29. Я не исключаю того, что Клеведра и Олим-
пиха были богатыми гетерами. Последние не стеснялись выставлять свое
богатство напоказ: до нас дошла эпиграмма поэтессы Носсиды из грече¬
ского города Локры в Южной Италии (начало III в. до н. э.), где говорит¬
ся о чудесной золотой статуе Афродиты — «Дар, принесенный богине ге¬
терою Полиархидой,/ Много стяжавшей добра телом прекрасным своим»
(Пер. Л.В. Блуменау). Эпиграмма написана с оттенком восхищения; воз¬
можно, сама поэтесса вела свободный образ жизни и демонстративно про¬
славляла своих подруг.
Жизнь бедных женщин изменилась меньше: они продолжали зараба¬
тывать себе на жизнь тяжелым трудом. Но постепенно и к ним менялось
отношение. Поэт Леонид Тарентский написал трогательную эпитафию
старой ткачихе, которая работала с утра до позднего вечера, «бодро с ну¬
ждою борясь»30. В одной эпитафии с острова Хиос с почтением говорится
о двух женщинах, встававших до рассвета, чтобы приняться за работу.
Надгробие поставлено сотоварищами, вероятно, собравшими на него день¬
ги — у родственников покойной (если они и были) средства отсутствовали.
Знаменитый поэт Каллимах сочинил эпитафию для жительницы Самоса,
также, видимо, ткачихи31.
Все, что здесь сказано, относится только к свободным женщинам.
Жизнь рабынь зависела от произвола и отношения к ним хозяина. Цены на
рабынь колебались очень сильно: в надписи о продаже конфискованного
имущества времени Пелопоннесской войны стоит цена самой дорогой ра¬
быни — 310 драхм, самой дешевой — 60 драхм32 (при том что за участие в
судебном заседании платили два обола в день, а квалифицированный рабо¬
чий-каменотес на государственном строительстве получал драхму в день).
Рабыни в основном использовались на домашней работе, а также в качест¬
ве музыкантш и танцовщиц на пирах. Самой тяжелой работой для них
(обычно это было наказанием для нерадивых и непокорных) была работа
на ручных мельницах. Право не узаконивало браков между рабами, но на¬
чиная с периода эллинизма фактические браки признаются на уровне обы¬
чая в грекоязычных областях. Отчасти это было связано со стремлением
создать у рабов некоторую заинтересованность, отчасти сказалось общее
изменение менталитета в отношении социальных перегородок и восприятия
семейных связей как наиболее важных в жизни человека.
В уставе религиозного союза из Филадельфии, о котором говорилось
раньше, мужчинам — членам союза запрещалось вступать в любовную
связь не только с замужними женщинами, но и с замужними рабынями.
Дети рабов также (во всяком случае, по воле отдельных господ) сохраня¬
ли связь с родителями: так, надпись II в. до и. э. из Дельф фиксирует от¬
пуск на волю девушки-рабьти с тем условием, что по достижении зрелого
m-ЧЕСКАЯ ЖЕНЩИНА АНТИЧНОЙ эпохи
95
возраста она будет содержать своих отца и мать, независимо от того, будут
ли они рабами или свободными33. В данном случае юридические нормы ан¬
тичного мира существенно расходились с поступками людей в частной
жизни. Однако и семейное право менялось под влиянием общей ситуации
и эллинистических государствах. Практика смешанных браков между гра¬
жданами разных городов привела сначала к системе межполисных догово¬
ров о признании таких браков, а затем стала общепринятой; в ряде облас¬
тей, прежде всего в Египте, признавались браки между греками и местны¬
ми женщинами (и наоборот)34; даже в Афинах, где дольше всего сохраня¬
лись полисные традиции, стали возможны смешанные браки35.
Изменение положения женщин в семье и вне ее вызвало к жизни но¬
вые теории семейной жизни, которые не могли не отразить рано или позд¬
но это изменение. Усиливающееся стремление женщин к независимости
поставило перед моралистами вопрос — в еще более острой форме, чем во
времена Ксенофонта, — какой должна быть идеальная семья. Плутарх,
верный своим морализаторским задачам, создал произведение «Наставле¬
ние супругам». Главная цель наставления — поддержать мир и уважение
между супругами; муж должен оказывать жене почтение, обедать с ней за
одним столом, не избегать шуток и смеха с ней. Выступая против страсти
к роскоши, Плутарх обращается не только к жене, но и к мужу: «Невоз¬
можно изгнать роскошь из женской половины, если она процветает в муж-
< кой». Основой семейной жизни Плутарх называет взаимную любовь.
Уже из этого краткого изложения видны отличия идеала времени Плу¬
тарха от идеала, созданного в «Экономике». Однако Плутарх стремится
сохранить и обычаи прошлого; он полагает, что жена должна терпеть изме¬
ны мужа с гетерами и не покидать поспешно свой дом, не заводить себе
друзей, помимо друзей мужа (правда, и мужу он советует приближаться к
женам только непорочным, чистым от прикосновений других женщин). Из
этих советов видно, что жены могли по собственной воле покинуть мужа
(Ксенофонту не приходило в голову уговаривать женщин не делать этого),
наводить друзей, ходить в гости.
Другое сочинение Плутарха «О доблестях женщин» начинается поле¬
микой с Фукидидом, вложившим в уста Перикла слова о том, что о жен¬
щинах не нужно говорить ни плохого, ни хорошего. Плутарх, напротив,
( читает, что о добронравии женщин необходимо говорить, подтверждая
единство и тождественность мужской и женской добродетели; знамена¬
тельное утверждение, особенно если вспомнить, что Аристотель, хотя и
признавал, что женщина может быть благородной, считал ее существом
низшим по сравнению с мужчиной (Поэтика, 15, 54). Плутарх рассказы¬
вает несколько историй о женщинах прошлого, например о женщинах Эли¬
ды, которые в III в. до н. э., во время правления жестокого тирана, снача¬
ла с готовностью согласились идти за своими изгнанными мужьями, а ко¬
гда их отправили в темницу, под угрозой смерти отказались выполнить
требование тирана написать мужьям, чтобы те сдались ему. В этом расска¬
зе женщины сочетают верность мужьям с высоким гражданским духом: от-
96
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
называя тирану, одна из героинь этого повествования произносит: «...ими
(т. е. мужьями) да не овладеет такое безумие, чтобы они из жалости к ма¬
лым детям и женам предали свободу отчизны!»
Таким образом, Плутарх рисует идеал женщины, сочетающей семей¬
ные и общественные добродетели. Но если он пытался исправить нравы
женщин подобными рассказами и благими советами, то писатель II в. Лу¬
киан стремился достичь той же цели, предпочитая насмехаться над женщи¬
нами, в частности, над их стремлением к образованию. В своем сочинении
«О философах, состоящих на жаловании» Лукиан утверждает, что прихо¬
ти мужчин-нанимателей еще можно снести, но гораздо хуже служить у
женщин. Писатель с издевкой описывает женщин, которые считают «не¬
лишним добавлением к их нарядам и притираниям разговоры о том, что они
образованы и философией занимаются...» (36). Такие женщины водят за
собой наемных риторов, философов, грамматиков. Слушая речи о доброде¬
тели, они принимают записки от любовников. Насмешки Лукиана отража¬
ют прежде всего отношение мужчин к женской образованности, однако сам
факт существования женщин, занимающихся философией, не вызывает со¬
мнений, ибо иначе эти насмешки били бы мимо цели.
Не вызывает сомнений и стремление женщин II в. к общественной де¬
ятельности. От этого времени до нас дошло довольно большое число по¬
становлений полисов в честь женщин-благодетельниц, давших деньги на
строительство или же субсидировавших организацию празднеств. Встреча¬
ются и особые почетные титулы для женщин: «мать города», «дочь горо¬
да», «благодетельница города» (МАМА, VIII, 492; IGRR, III, 704). А
на Фасосе некой женщине даже поставили статую за красоту, мудрость и
«благородство во всем» (IG, XII, Suppl. 384). К сожалению, мы не знаем,
что совершила эта женщина, может быть, она просто купила эту почесть,
чтобы видеть свое изображение на площади родного города. Тем не менее
поучительность этого факта очевидна.
В исключительных случаях женщины — родственницы знатных деяте¬
лей, получивших римское гражданство, даже могли занимать должности в
городском самоуправлении (мать и сестра Юлия Квадрата стали прита-
ниссами в Пергаме — IGRR, IV, 33).
Много времени греки проводили в гимнасиях, соединявших помещения и
площадки для гимнастических упражнений, сады для прогулок, бани (в рим¬
ское время), библиотеки, комнаты, где выступали риторы. Во II в. гимнасии
существовали на пожертвования объединений граждан, как правило, возрас¬
тных: в одном и том же городе были гимнасии пожилых людей, гимнасии мо¬
лодых, гимнасии юношей. Женщины пытались проникнуть в эти союзы, хотя
удавалось это им редко (см., например, IGRR, III, 584: жрица императорско¬
го культа была гимнасиархом «молодых»). В то же время сохранилось упоми¬
нание (пока единственное) об особом женском гимнасии: в надписи говорит¬
ся о некоей Антиохиде из города Дорилея, гимнасиархе «женщин» (IGRR,
IV, 522). В данном случае женщины попытались отделиться от мужчин и ут¬
вердить свое равноправие созданием собственных организаций.
I I* I. Ч E С К А Я ЖЕНЩИНА АНТИЧНОЙ ЭПОХИ
97
Участие в общественной деятельности не было единственным (возмож¬
но, и не основным) проявлением самостоятельности отдельных греческих
женщин. 6 «Наставлении супругам» Плутарх убеждает жен почитать тех же
(югов, каким поклоняются их мужья, «для бесполезных же обрядов и чуже-
4гмных суеверий держать двери запертыми»; он замечает, что богам неугод¬
ны обряды, если жена совершает их тайком и украдкой (19). Можно думать,
что случаи поклонения женщин нетрадиционным божествам, встречавшиеся
и классический период лишь как исключение, теперь участились; к тому же,
I удя по словам Плутарха, — порой без ведома мужа. Менее связанные, чем
мужчины, с официальным отправлением полисных и имперских культов, не¬
которые женщины, видимо, пытались реализовать свою индивидуальность,
• пои эмоциональные устремления в религиозных действах. Одних привлекал
культ страшной подземной богини Гекаты, связанной с магией и колдовски¬
ми обрядами37, других — различные пророки и прорицатели, обладавшие
«ильным эмоциональным воздействием. Лукиан, описывая деятельность
И|юрицателя и шарлатана Александра (лицо, действительно существовав¬
шее), подчеркивает его влияние на женщин, которые влюблялись в него. Лу¬
киан называет по имени жену одного императорского прокуратора, участво¬
вавшую в религиозных представлениях, устраиваемых Александром: она
изображала Луну, влюбленную в этого прорицателя. Лукиан говорит также
(что могло бьггь и некоторым преувеличением), что многие женщины, даже
(>удучи замужем, открыто заявляли, что имеют от Александра детей (Alex.,
42-43). Впрочем, Лукиан рассказывает и о мужчинах, поддавшихся влия¬
нию Александра, однако у женщин подобные увлечения, по-видимому, чаще
проявлялись именно как эмоционально-сексуальные.
Приток женщин, в том числе и почтенных, в раннехристианские общи¬
ны (Деяния апостолов, 17, 4; 12) подтверждает независимость их религи¬
озного выбора38. В этом выборе жены не всегда следовали за мужьями:
апостол Павел, говоря о смешанных браках между христианами и язычни¬
ками, убеждает христиан не бросать своих партнеров по супружеству, в
гом числе когда жена — христианка, а муж — язычник (косвенное свиде¬
тельство возможности развода со стороны жены — 1 Кор. 7, 13). Появле¬
ние женщин в христианских общинах приводило к отдельным проявлениям
свободы в сексуальных отношениях: Павел с возмущением пишет в Пер¬
вом послании к коринфянам (5, 2) о том, что по слухам среди них появи¬
лось блудодеяние, которого нет даже у других народов (в синодальном пе¬
реводе — язычников), а именно, что есть случаи, когда христианин живет
( женой своего отца (по-видимому, с молодой мачехой).
Сожительство женщин с неортодоксальными пророками упоминается
и в полемических христианских сочинениях, например у Тертуллиана
(Praes. haer., XXX). А Ириней в своей книге «Против ересей» описыва¬
ет способы психологического воздействия неортодоксальных проповедни¬
ков на женщин. Так, некий Марк выбирал самых богатых, «одевающихся
в пурпур» женщин (косвенное указание на их тщеславие), уверяя каждую,
98
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
но. Прими сперва от меня и через меня благодать. Приготовься как невес¬
та, ожидающая жениха своего, да будешь ты — я, а я — ты...» Затем он
убеждал ее пророчествовать: «...говори что бы то ни было, и ты будешь
пророчествовать». И тогда женщина, как пишет Ириней, возгордившаяся
и восхищенная, начинает говорить все, что ей придет в голову (1,13,1). Ра¬
зумеется, Ириней стремится разоблачить Марка, но сам факт общения его
с женщинами, поддающимися внушению, стремящимися выделиться, по
всей вероятности, соответствует действительности: Ириней в своей поле¬
мике, как правило, не повторяется, а использует каждый раз реальные слу¬
чаи и высказывания, может бьггь, искажая и примитивизируя их, но не вы¬
думывая, иначе его обвинения не производили бы впечатления на читате¬
лей, слушавших и тех, кого он считал еретиками.
Представляется, что можно говорить об определенных изменениях и в
семейном поведении греческих женщин: отчасти под влиянием столь ярко по¬
казанного в римских источниках свободного поведения матрон, отчасти в си¬
лу общей индивидуализации сознания людей античного мира учащаются слу¬
чаи разводов, нежелания иметь детей, абортов. Уже упомянутый устав рели¬
гиозного союза из Филадельфии, в котором участвовали женщины, специ¬
ально запрещал применение всех средств, препятствующих деторождению.
А в одном из самых ранних описаний ада в христианской литературе, Апо¬
калипсисе Петра (И в.), в аду были помещены наряду с другими грешника¬
ми женщины, изгнавшие плод (26). В одном малоазийском надгробии, по¬
ставленном при жизни владельца семейного склепа, сказано, что в нем будет
похоронен он и его жена, если только она останется его женой и родит ему
ребенка (МАМА, VIII, 376). Надпись эта — единственная в своем роде:
возможно, в ней приведен один из пунктов брачного договора, но неуверен¬
ность в прочности брака заставила мужа (вероятно, недавно женившегося)
зафиксировать это условие на камне, чтобы его невозможно было нарушить.
В некоторых районах восточных провинций, в частности в западной
Малой Азии, существовал обычай указывать на надгробии имена и родст¬
венные связи тех, кто поставил памятник и кому он поставлен. Анализ и
статистические подсчеты упомянутых родственников позволили сделать
некоторые выводы о семейных связях во II-III вв. Характерно, что в горо¬
дах было довольно много надгробий, которые условно можно назвать
«одиночными»: в них сказано, что данный человек (мужчина или женщи¬
на) ставит это надгробие «себе при жизни», т. е. владелец надгробия зара¬
нее покупал место в некрополе и ставил себе могильный памятник, не на¬
деясь, что кто-либо из родных это сделает после его смерти. Большинство
надгробий поставлены супругами друг другу без упоминаний детей. Там
же, где дети упомянуты, преобладает одно, два, существенно реже три
имени детей39. Разумеется, эти данные не могут прямо свидетельствовать
о сокращении рождаемости; возможно, «одиночные» надгробия были
следствием потери связи между родителями и детьми, но не исключено, что
малое число детей (их мало и в надписях на склепах, построенных «на бу¬
дущее», где перечисляются те, кто в дальнейшем может быть в них захо-
ГРЕЧЕСКАЯ ЖЕНЩИНА АНТИЧНОЙ ЭПОХИ
99
ронен) связано и с нежеланием женщин рожать детей. Интересно, что в
надгробиях, происходящих из тех же мест, где речь идет о христианах, ко¬
личество упоминаний детей увеличивается а число «одиночных» надгро¬
бий существенно уменьшается уже в доникейский период40: влияние хри¬
стианских идей должно было со временем укрепить семью.
Все это — увлечение женщин нетрадиционными культами, разводы,
аборты — приводит к тому, что восприятие женщин мужчинами как бы
раздваивается. С одной стороны, любовь и семейная жизнь продолжают
оставаться для многих мужчин важными ценностями: в греческих романах
прославляются героини, сохраняющие верность своим возлюбленным во
всех выпавших на их долю несчастьях и искушениях (таковы сюжеты ро¬
манов Гелиодора, Ахилла Татия, Харитона; в произведении последнего
красавица Каллироя отвергает домогательство даже персидского царя).
Романы эти были в основном рассчитаны на широкого читателя. В эпита¬
фиях женам встречаются изъявления любви, как, например, в одной херсо-
песской надписи, поставленной мужем своей «милой и любимой» жене (эта
эпитафия не единична: издательница ее пишет об аналогичных выражени¬
ях в надписях из других районов Средиземноморья41).
Но, с другой стороны, в первые века нашей эры в литературе появляют¬
ся и другие образы женщин: пьяниц, распутниц, колдуний. Особенно страш¬
ны эти образы в «Метаморфозах» Апулея. Среди его персонажей есть, на¬
пример, женщина, убившая своего мужа (во вставной новелле о фессалий¬
ских ведьмах), женщина, которая «с утра предавалась пьянству и постоян¬
ным блудом оскверняла свое тело» (IX, 14). Женщины-колдуньи упомина¬
ются и в «Диалогах гетер» Лукиана, к их помощи часто прибегают его жен¬
ские персонажи для привлечения мужчин. Не без насмешки он описывает
действия одной такой колдуньи, которая, кроме платы, требует принести се¬
ру, факел и какую-нибудь вещь возлюбленного. Перед колдовством она пьет
вино, обкуривает принесенную вещь серой, бросает соль в огонь, вертит ве¬
ретено, приговаривая заклинания и «какие-то варварские ужасные имена»
(по-видимому, духов). Насколько это описание — плод фантазии самого
Лукиана, насколько оно отражает подлинные обряды, сказать трудно, но во¬
обще Лукиану свойственны не выдумки, а сатирические преувеличения.
В некоторых произведениях женщина прямо выступает как нечистое суще¬
ство: Целъс, полемизируя с христианским учением о непорочном зачатии, пи¬
сал, что, если бы Бог хотел отправить на Землю Дух, он не стал бы его вмещать
в такое нечистое место, как чрево женщины (Ориген. Против Цельса, III, 75).
Подводя некоторые итоги, можно сказать, что в первые века нашей
эры эллинские женщины достигли максимальной самостоятельности, воз¬
можной для античного мира. Путь к ней занял несколько столетий, и обу¬
словливалась она не столько введением новых правовых норм, сколько не¬
ординарным поведением отдельных женщин, которые даже если терпели
4*
100
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
поражение, как Неера, или гибли, как жрица Нинос, оказывали влияние и
на современниц и на последующие поколения женщин.
Нестандартное поведение древних гречанок выражалось в нескольких ас¬
пектах. Прежде всего это касалось внутрисемейных отношений: в то время
как жизнь большинства афинских женщин классического периода была замк¬
нута в узком кругу своих близких (муж, маленькие дети, служанки) и одно¬
образность их существования лишь изредка компенсировалась мелким обма¬
ном мужей при ведении хозяйства и любовными связями на стороне, отдель¬
ные женщины решались нарушать неписаные обычаи семейного поведения:
принимали мужчин — друзей мужа, учились, ходили с мужьями в гости, где
были другие мужчины. Хотя общественное мнение осуждало подобные по¬
ступки, именно эти женщины пробуждали особую любовь мужей, будь то ве¬
ликая Аспасия или бывшая рабыня Неера. В эллинистический период таких
женщин становится все больше. За счет профессиональной деятельности рас¬
ширяется их круг общения; все больше появляется поэтесс, музыкантш,
художниц, женщин-философов. Это влияло и на выбор брачных партнеров: ес¬
тественно предположить, что случаи внутрипрофессиональных браков заклю¬
чались по обоюдному согласию женщин и мужчин; бунт Гиппархии, вошедшей
в историю, был, вероятно, только началом этого процесса. Но и в обычных
семьях менялся стиль общения: жены не стеснялись осуждать мужей, свобод¬
но общались с подругами, ходили на публичные празднества без мужей.
Важной стороной духовной жизни женщин (как, разумеется, и муж¬
чин) было их участие в неофициальных религиозных культах. Редкие при¬
меры такого участия в классический период осуждались обществом и зако¬
ном. Но с течением времени религиозный выбор женщин обретал все боль¬
шую индивидуальность — они входили в религиозные объединения вместе
с мужьями (а иногда и без них), увлекались разными проповедниками.
Участие в религиозных союзах, группах, общинах меняло их круг общения
и влияло, как мы старались показать, на сексуальное поведение женщин.
Секс не мог не играть существенной роли в жизни женщин, тем более
женщин - затворниц классического времени, но мы имеем мало сведений об их
восприятии секса. Мужья же отделяли секс от семейных отношений. Одна¬
ко можно говорить, что у мужчин с течением времени меняются представле¬
ния о любви к женщине: эта любовь становится одной из основных ценно¬
стей, в ней — во всяком случае в принятом ее идеале — усиливаются элемен¬
ты почтительного восхищения; в литературе прославляется образ верной и
горячо любящей женщины. Насколько подобное чувство часто встречалось
в жизни, сказать трудно, но описание его стало стереотипом в поздней ан¬
тичности. Однако, как мы видели, в связи с дальнейшим увеличением само¬
стоятельности женщин во всех сферах деятельности, в связи с расширением
свободы выбора в матримониальном и сексуальном поведении наряду с об¬
разом идеальной женщины мужчины создают образ злодейки и колдуньи.
Стремление женщин к самостоятельности привело, таким образом, к
противоречивым последствиям как в реальной жизни их самих и их близ¬
ких, так и в конструировании их образов в произведениях художественной
ГРЕЧЕСКАЯ ЖЕНЩИНА АНТИЧНОЙ ЭПОХИ
101
культуры. Попытаться разрешить эти противоречия предстояло людям по-
следующей — христианской эпохи.
Примечания
1 Jameson М. Private Space and the Greek City // The Greek Polis from Homer to Alexander /
Ed. O. Murray, S. Price. Oxfoid. 1991. P. 179-183.
2 Roesch P. Femmes et fortune en Beotie // La femme dans le monde m€diterran6en. P., 1988.
P. 72. Tabl. 1.
3 Jameson M. Op. cit. P. 187.
4 Douchet-Bon V Le mariage dans les civilisations anciennes. P., 1975. P. 146ff. В этой рабо¬
те рассматривается также положение спартанских женщин, которого я не касаюсь по
нескольким причинам, прежде всего из-за скудости источников, передающих в основ¬
ном анекдоты, при том неспартанского происхождения (спартанцы классического пе¬
риода своей литературы не создавали); кроме того, Спарта представляла собой исклю¬
чительное явление в системе греческих полисов, а в эллинистическо-римский период
общественные отношения (и семейные тоже) развивались по тому же пути, что и в ос¬
тальной Элладе. См. также: Андреев Ю.В. Спартанская гинекократия // Женщина в ан¬
тичном мире. М., 1995. С. 44 и след. См. также: Vrissimtzis NA. Love, Sex and Marriage
in Ancient Greece. Athens, 1995. P. 29ff.
5 Об этом законе упоминает оратор в речи «Прошв Нееры» (113), которая будет разо¬
брана дальше.
6 Русский перевод этой речи приведен в кнл Демосфен. Речи. М., 1994. Т. II.
7 Л.М. Плускина в примечаниях к этой речи полагает, что Стефан заключил с Неерой
так называемое «законное сожительство», признав ее своей женой (на детей закон¬
ность не распространялась). См.: Там же. С. 528. Примеч. 10. Мне представляется, что
из контекста речи это не вытекает.
8 При занесении ребенка в списки граждан нужно было, чтобы отец сначала с согласия
родственников записал его во фратрию (объединение граждан с общим культом, вос¬
ходящее еще к родовым отношениям).
9 Перевод этой речи см.: Ораторы Греции. М., 1985.
Обе речи в русском переводе приведены в кн.: Демосфен. Речи. М., 1994. Т. I.
11 Pecirka J. The Formula for the Grant of enktesis in Attic Inscriptions. Praha, 1966. P. 122-130.
12 Речь идет о захвате персидским царем Ксерксом Афин во время греко-персидских
войн в 480 г. до н. э.
13 Версии причин, побудивших Тайс выступить, разбираются во многих книгах, посвя¬
щенных Александру: см., например: Шахермайер Ф. Александр Македонский. М., 1984.
С. 175; Уилер М. Пламя над Персеполем. М., 1972. С. 27; Tarn W. Alexander the Great.
Cambridge, 1950. Vol. II. P. 324; Briant P Rois, tributes et paysans. P., 1982. P. 385.
14 Содержащееся у Афинея сообщение, что Птолемей после смерти Александра женил¬
ся на Тайс, отвергается современными исследователями; ни один другой источник об
этом не говорит. Птолемей был женат три раза: первый раз на персиянке (по приказу
Александра), этот брак быстро распался. Второй - на Евридике, дочери одного из со¬
ратников Александра, наместника Македонии, и третий - на ее придворной даме Бере-
нике, с которой у него был длительный роман.
15 Ярхо В.Н. Менандр-поэт // Менандр. Комедии. Фрагменты. М., 1982. С. 420. Возрос¬
ший интерес к психологии любви в период эллинизма отмечает также Г. Фал ей. См.:
Civilization of the Ancient Mediterranean. Greece and Rome. N. Y., 1988. Vol. III. P. 1312.
16 Диоген Лаэртский. Жизнеописания и мнения знаменитых философов. Антология ки¬
низма. Фрагменты сочинений кинических мыслителей. М., 1984. С. 88-89.
17 Имена художниц приведены в списке античных мастеров в книге: Чубова АП., Конь¬
кова Г. И., Давыдова Л.И. Античные мастера. Скульпторы и живописцы. Л., 1986. С.
172 и след. № 10, 39,57,102,104,105,110,178, 228. Большинство художниц упомяну¬
то у Плиния Старшего, некоторые имена встречаются на надгробиях.
102
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
18 В раннехристианских памятниках I - начала II в. - Евангелии евреев и неизвестном
евангелии, найденном в Египте (Euseb. In Matheum, 25.14; F. Ox. 840), блудницы ото¬
ждествляются с флейтистками, полными пороков.
19 Verilhac А.-М. La femme dans les epigrammes funn€raires // La femme dans le mondc
m6diterran£en. P. 86-87.
20 Sokolowski F. Lois sacrdes des cites grecques. P., 1969. N 135.
21 Syll3,734; Sokolowski F. Lois sacrdes d’Asie Mineure. P., 1954. N 72; Robert L. Etudes ana-
toliennes. Recherches sur les inscriptions grecques de l’Asie Mineure. R, 1970. R 467.
22 Pottier E. Les statuettes de teire cuite dans l’antiquitl. R, 1890. P. 171.
23 Verilhac A.-M. Op. cit. P. 88.
24 Ferguson W.S. Hellenistic Athens. L., 1911. R 45ff.
25 Sokolowski F. Lois sacrdes de cites grecques. N 48, 53, 20.
26 Nilsson M.P. The Dionysiac Mystery of Hellenistic and Roman Age. Lund, 1957. P. 9.
27 Sokolowski F. Lois sacrees d’Asie Mineure, N 20.
28 Roesch P Op. cit. R 81-84. О широком распространении сделок, совершаемых женщина¬
ми в период эллинизма, в том числе в областях, где действовало афинское право (Прав¬
да, эти сделки совершались с упоминанием опекуна), см.: Etienne R. Les femmes, la terre
et Г argent & Tenos & l’epoque hellenistique // La femme dans le monde т&Шеггапёеп. R 61-63.
29 Lefkowitz M.K. Influential Women // Images of Women in Antiquity / Ed. A. Cameron, A.
Kuhrt. L., 1983. P. 56ff.
30 Перевод згой эпитафии, как и эпиграммы Носсиды см.: Греческие эпиграммы / Пер.
Л.В. Блуменау. М.; Л., 1935. С. 87, 93.
31 Verilhac А.-М. Op. cit. Р. 92.
32 Эти надписи см.: Фролов Э.Д. Социально-политическая борьба в Афинах в конце V в.
до н. э. Л., 1964. С. 93, 99.
33 Michel Ch. Recueil descriptions grecques. Bruxelles, 1900, N 1412.
34 Vatin C. Recherches sur le mariage et la condition de la femme талёе a l’lpoque hellenis¬
tique. R, 1970. R 133; Melize-Mogrzejwski J. Dryton le cretoise et sa famille ou les mariages
mixtes dans l’Egypte hellenistique // Aux origines de hellftiisme. R, 1984. P. 354-368.
35 HaarhoffT.G. The Stranger at the Gate. Oxford, 1948. P. 86ff.
3^ Оба сочинения Плутарха в русском переводе опубликованы в книге: Плутарх. Сочи¬
нения. М., 1983.
37 Nilsson M.P. Greek Popular Religion. N. Y., 1940. R 96.
38 Вопросы, связанные с положением и поведением женщин в первых христианских об¬
щинах, требуют особого рассмотрения (частично они освещены в моей статье «Жен¬
щина в раннем христианстве» / В кн.: Женщина в античном мире). Данные о женщи-
нах-христианках первых веков нашей эры собраны в книгах: Witherington В. Women in
the Early Churches. Cambridge, 1988; Die Frau im Urchristentum. Freiburg, 1987.
39 Свенщщкая И.С.,.Годер Д.Г. Семья в городах провинции Азия Н-Ш вв. // Город и го¬
сударство в античном мире. Л., 1987.
40 Волошина И.Е. К истории раннего христианства во Фригии (по материалам эпиграфи¬
ческих документов) // Политика и идеология в древнем мире. М., 1993.
41 Соломоник Э.И. Новые эпиграфические памятники Херсонеса. Киев, 1964. № 186.
Подобные формулировки встречаются также в позднеантичных надписях из Афин, Ри¬
ма, Византия (Там же. С. 213).
Список сокращений
ВСН - Bulletin de correspondace hellenique.
CIG - Corpus inscriptionum graecarum. Berlin, 1829-1877.
IG - Inscriptiones graecae, v. XII, Berlin, 1895-1909.
IGRR - Inscriptiones graecae ad res roman as pertinentes. R, 1911.
Insch. v. Magn. - Inschriften von Magnesia. Berlin, 1900.
MAMA - Monumenta Asiae Minoris Antiqua. N. Y., 1928.
Syll3 - Sylloge inscriptionum graecarum / Edit, tertia. Lipsiae, 1915-1924.
ГЛАВА 5
СУПРУГИ, ИХ РОДНЫЕ И БЛИЗКИЕ
В ЮЖНОИТАЛЬЯНСКОМ ГОРОДЕ
ВЫСОКОГО СРЕДНЕВЕКОВЬЯ (X - XIIIВВ.)
I X-XIII вв. центральной ячейкой южноитальянского общества, сре-
J доточием частной жизни в узком смысле слова являлась семья1.
^ Изучая интересующие нас вопросы — как протекала жизнь в семье,
I каков был характер отношений с соседями, положение индивида в
Л рамках городского общества и государства, — мы должны иметь в
виду, что Юг Италии населяли разные этносы — италийцы, ланго¬
барды, норманны (точнее — нормандцы) и другие со своими обычаями,
нравами, жизненными установками. Взаимодействие их социокультурных
и правовых традиций реализовывалось по-разному. Так, в некоторых рай¬
онах (область Апулии, Беневент, Салерно) в сфере семейного права утвер¬
дилось преимущественно лангобардское право, а в других — римское (Не¬
аполь, Амальфи). Однако обычаи, регулирующие семейную жизнь, были
настолько сходными, что не нуждаются в раздельной характеристике.
Одинаковым являлся порядок заключения брачного контракта, оговарива¬
ющего обручение и свадьбу (с XII в. — желательно — в присутствии свя¬
щенника). На практике не различалось (или мало различалось) оформле¬
ние имущественных отношений между будущими супругами. Формулиру¬
ется порядок передачи отцом или братом невесты приданого. Согласно
лангобардскому праву муж после первой ночи дает жене «утренний дар»
(моргинкап) — четверть своего имущества (иногда дополнительно — меф-
фий, или мету), что соответствует переходу, по римскому праву, в собст¬
венность жены кварты, т. е. той же четверти.
Нельзя не подчеркнуть своеобразия средневековой семьи. Знаменате¬
лен уже тот факт, что самого термина «семья» вообще не существовало, так
как отсутствовало представление о ней в современном смысле слова. Чело¬
век того времени не отграничивал себя с женой (или мужем) и своих детей
от родителей, близких или дальних родственников, живших с ним под од¬
ной крышей, а также других лиц, не связанных с ним кровным родством.
В истории семьи, в частности южноитальянской, наблюдались две про¬
тивоположные тенденции. С одной стороны, некоторые семьи, разраста¬
ясь, стремились сохранить единое хозяйство: сыновья, женившись, остава¬
лись с родителями; у сыновей, в свою очередь, рождались дети (вертикаль-
104
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
ная структура расширенной семьи). Иной тип расширенной семьи имел го¬
ризонтальную структуру: братья, обзаведясь собственными семьями, про¬
должали жить совместно.
С другой стороны, многоячейные семьи могли расти лишь до опреде¬
ленного предела. Затем они распадались на малые (супружеские, нуклеар-
ные): в них входили муж, жена и дети, пока они не взрослели и не начина¬
ли жить своим домом. Иными словами, сыновья выделялись и создавали
собственные домохозяйства, а девушки уходили после брака в дом мужа.
Начиная с XI в. малая семья постепенно крепнет. Об этом свидетельству¬
ют многочисленные южноитальянские источники, фиксирующие имущест¬
венные сделки супругов (или жены — с согласия мужа) либо другие акты,
составленные от их лица. Наличие подобного процесса показал на матери¬
але Франции XI-XIII вв. Ю.Л. Бессмертный, Северной и Средней Ита¬
лии XI-XII вв. — Ч. Виоланте2.
Причины того, что одерживает верх вторая тенденция — упрочение ну-
клеарной семьи, многообразны. Этому способствовали сдвиги в экономике
(хотя Юг Апеннинского полуострова явно отставал от передовых регионов
Европы). Определенную роль сыграло то обстоятельство, что церковь про¬
возгласила моногамный брак единственно приемлемой формой супружеско¬
го союза. Отдельные лица со временем чаще переселялись в город из дерев¬
ни или из другого города, образуя здесь семью и порывая целиком или час¬
тично с оставшимися на старом месте родственниками3. Членов супруже¬
ской семьи тесно сближали эмоциональные отношения. Ю.Л. Бессмертный
справедливо замечает, что такая семья «получает в сознании современников
более глубокое осмысление и более высокую оценку. Именно в малой семье
видят средоточие и родственных, и домохозяйственных связей»4.
Необходимо отметить, что контуры нуклеарной семьи — как и расши¬
ренной — время от времени менялись. Некоторые ее члены могли уйти в
монастырь или умереть, в доме — появиться бастарды, приемные дети, па¬
сынки и падчерицы. Что же касается других домочадцев, то здесь жили ра¬
бы и свободные слуги, тоже являвшиеся членами «familia», нередко гости¬
ли родственники и друзья.
Исследуя частную жизнь горожан, мы наталкиваемся на серьезные
трудности. На Юге не сохранилось писем частных лиц этих столетий, тео¬
ретических трактатов, литературных памятников (кроме стихов придвор¬
ной Сицилийской школы поэтов в первой половине XIII в.). Основной ма¬
териал, находящийся в нашем распоряжении, составляет обширный корпус
разнотипных частноправовых актов. Используя эти тысячи строго форма¬
лизованных документов, мы стремились, помимо анализа конкретных сде¬
лок, расслышать живые голоса прошлого, которые подчас все же прорыва¬
ются сквозь стереотипные тексты и доносят до нас истинные настроения,
эмоции жителей городов, а также обнаружить отдельные случаи нестан¬
дартного их поведения, ломающего общепринятые нормы. Кроме того,
нельзя забывать, что топосы, клишированные выражения сами по себе то¬
же помогают оценить ту или иную ситуацию.
( УПРУГИ В ЮЖНОИТАЛЬЯНСКОМ ГОРОДЕ (Х-Х111ВВ.)
105
Дополнительно нами привлекались государственные законы и церков¬
ные расследования, обычное право, иконографические материалы, хрони¬
ки, несколько дошедших до нас проповедей.
Самые ранние частноправовые документы, относящиеся к браку, дати¬
руются концом VIII в. В первом из них (Салерно) говорится о женитьбе
Лльдеризи («по совету и с согласия его отца Адельфизи») на Кунтруде и
о передаче ей на другой день после свадьбы моргинкапа «в присутствии
родственников и друзей ... согласно обычаю нашего народа лангобардов»5.
В X в. начинают оформляться контракты, в которых жених дает отцу
невесты поручительство не только относительно брака, передачи моргин¬
капа и пр., но и в том, что он «будет жить с ней [женой] спокойной и мир¬
ной жизнью, и хорошо с ней обращаться, и заботиться о ней согласно сво¬
им возможностям, и не причинять ей зла» (за нарушение предусматрива¬
ется штраф). Нередко поясняется, что он будет содержать свою жену хо¬
рошо и почетно («bene et honorifice»), «как содержит свою жену каждый
лангобард» или «подобно другим, равным нам»6. Эти уточнения — одна
из самых характерных черт массового сознания: речь идет о поведенческом
стереотипе, охватывающем практически все стороны семейной жизни бу¬
дущих супругов, о нормах, принятых в обществе в целом, в данной среде в
частности.
Добавляются также следующие условия: если жена попадет в плен,
муж должен искать ее и выкупить (если у него достанет на это средств).
Жених обещает не делать своей наложницей другую женщину — рабыню
или свободную (см. ниже). Формула, включающая все или почти все пере¬
численные условия, повторяется в десятках договоров Х-ХШ вв., заклю¬
ченных в апулийских городах, Гаэте и др.7 Неизменно — даже в барийском
соглашении 1343 г. — фигурирует то же решение проблем, касающихся
имущества супругов8. В целом нотариальная формула контракта становит¬
ся более свободной, некоторые условия из нее выпадают или теряют свое
значение. Однако по-прежнему барийский нотарий XIV в. включает в
этот акт слова: «наш народ лангобардов», хотя они давно слились с мест¬
ным населением. Довлеет сила традиции.
Остановимся на трудном решении о выборе брачной партии, поскольку
брак заключался, как подчеркивалось в актах, навечно («legitimam uxorem
ad semper abendum»9). Необходимость согласия (consensus) на него как же¬
ниха, так и невесты оговаривалась и светским, и каноническим (XII — на¬
чало XIII в.) правом. В действительности же этот вопрос — если речь шла
о невесте — решался ее ближайшими родственниками. Очень редко (на
смертном одре) отец в своих распоряжениях предусматривал возможное не¬
желание дочери выйти замуж или ее несогласие с выбором жениха, сделан¬
ным душеприказчиками отца10. Что же касается права юноши самостоя¬
тельно сделать этот шаг, один из важнейших в его жизни, то решение чаще
всего исходило от самого жениха, который лично давал обязательство опе¬
куну невесты. Впрочем, иногда и он не был свободен в избрании будущей
жены: на него оказывал давление отец или клан. В завещании умирающий
106
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
глава семейства мог передать будущей вдове или ближайшим родственни¬
кам право не только выдавать замуж дочерей, но и женить сыновей11. На¬
конец, изредка главы семей заключали помолвку между детьми, которым
предстояло с достижением совершеннолетия создать семью12.
В лангобардских контрактах имелась также статья, предусматривав¬
шая возможный отказ жениха от помолвки после того, как соглашение бы¬
ло нотариально оформлено и скреплено его подписью (либо, гораздо чаще,
за неграмотностью, -г крестом). В таком случае жениха обязывали запла¬
тить довольно большой штраф и «жениться вопреки своему желанию»
(«per invitis»)13. Можно себе представить, как складывалась с самого нача¬
ла семейная жизнь таких супругов.
Какими соображениями руководствовались те, от кого зависело созда¬
ние новой семьи? Весьма сомнительно, что чувства девушки принимались
во внимание. Да и участь девушки, примерно в 14-15 лет достигшей брач¬
ного возраста14 и, если ее не выдавали замуж, по меркам того времени от¬
носительно скоро уже превращавшейся в старую деву, становилась неза¬
видной. Следует заметить, что монастырь не всегда являлся желательной
альтернативой. В этом отношении любопытен включенный в Мельфийские
конституции 1231 г. закон, предусматривавший смертную казнь для жен¬
щины, выдвинувшей против какого-либо мужчины ложное обвинение в из¬
насиловании в расчете, что он из-за страха наказания женится на ней
(Const., 1, 24). Нас интересует в данном случае то обстоятельство, что
женщины могли прибегать к таким уловкам, хотя, конечно, они пользова¬
лись ими редко.
Большинство браков в городской среде заключалось между представи¬
телями семей, имевших относительно одинаковые материальные возмож¬
ности и положение. Такими были браки внутри сравнительно влиятельно¬
го и богатого слоя патрициата (включавшего и городских рыцарей) Бари,
Барлетты, Мольфетты и других апулийских прибрежных городов15,
Амальфи, Неаполя и прочих больших городов Кампании. Эти браки спо¬
собствовали укреплению дружественных и имущественных связей между
отдельными семьями и кланами, а следовательно, консолидации этого слоя
в целом даже в условиях самых неблагоприятных.
Приведем типичный пример. В Бари на рубеже XII-XIII вв. весьма
деятельным членом купеческих компаний, занимавшихся торговлей с Ви¬
зантией, был сир Ото, сын Иоанна Мелис де Регина. Он же входил в ро¬
стовщическое объединение. Ото выдал замуж обеих дочерей за своих ком¬
паньонов: Болиарину — за Николая Струццо, Маральду — за Иоанна, сы¬
на Петра Красса16. Тем самым посредством заключенных браков еще тес¬
нее скреплялись деловые отношения между этими видными семьями, что,
в свою очередь, создавало выгодные условия для дальнейшего расширения
их активности. Позднее одинокий брат Болиарины и Маральды (у Ото
было еще пять сыновей) завещал сестрам и овдовевшей матери все свое не¬
малое имущество17. Точно так же и ремесленников (которые получили воз¬
можность объединиться в цехи лишь в середине XIV в.18) сближали, сре¬
< УПРУГИ В ЮЖНОИТАЛЬЯНСКОМ ГОРОДЕ (Х-Х111ВВ.)
107
ди прочего, брачные узы. Конечно, при подборе брачной партии принима¬
лось во внимание и здоровье невесты, тем более что главной целью брака
( читалось продолжение рода.
Однако порой заключались и неравные браки, когда мужчины стреми¬
лись заполучить богатую невесту или повысить свой престиж. В застойном
обществе Юга женитьба практически была единственным способом изме¬
нить социальный статус. Так, ремесленники изредка женились на дочерях
патрициев. В 1028 г. в торжественной обстановке кузнец Мело, сын На-
галиса, передает свой утренний дар (моргинкап) Альфаране, дочери Ви¬
зантия19. Альфарана принадлежит к самому древнему и знатному роду Ба¬
ри — Альфаранитов. Даже сам документ необычно оформлен: на нем име¬
ется миниатюра, изображающая момент передачи моргинкапа. Скорее все¬
го, Византия побудило согласиться на такой брак немалое состояние вла¬
дельца кузнечной мастерской («magister ferrarius») — представителя самой
престижной ремесленной профессии, продолжавшего богатеть и в последу¬
ющие годы20. В актах XI-XIII вв. встречаются и другие супружеские пары
подобного состава21.
Лишь скудные косвенные данные дают нам основание попытаться вы¬
явить характер отношений, сложившихся с самого начала совместной суп¬
ружеской жизни.
Нотарий Византий, «сын Льва, Иоанна и Павла», женится в 1178 г.
на Каре, дочери Алексия, принадлежавшего к известному в Бари патрици¬
анскому клану Меликачча. Возможно, что нотарий расположил к себе
Алексия своей родовитостью (упоминание о трех поколениях предков Ви¬
зантия — редкость для Бари XII в.). Давая обязательство Алексию соче¬
таться браком с его дочерью, Византий одновременно сверх приданого
просит в долг, под залог олив, большую сумму — 30 унций золота (что не¬
сомненно было одной из причин его женитьбы). Алексий охотно соглаша¬
ется «по причине чрезвычайного расположения («оЬ nimia dilectione») к
сказанному браку». Однако Византий недолго живет с женой. Оставив
Кару беременной, он отправляется учиться в Болонский университет. Опа¬
саясь, «как бы по пути туда я внезапно не умер», он составляет завещание,
предназначая большую часть состояния будущему сыну или дочери. Де¬
вять лет спустя в Бари приходит известие о том, что Византий совершил
убийство в Болонье и был осужден на казнь. Его тестя обвинили в том, что
он не отдает королевской казне конфискованное у убийцы имущество.
Алексий клянется, что он ничего не знал о совершенном зятем злодеянии и
доказывает свои законные права на спорные оливы. Овдовевшая дочь с ре¬
бенком, очевидно, вернулась, как было принято, в дом отца. Так заверши¬
лась супружеская жизнь этой семьи22.
Мы остановились на данной истории потому, что такой экстремальный
случай именно в силу своей необычности более ярко высвечивает некото¬
рые стороны женитьбы: прежде всего явную заинтересованность будуще¬
го тестя в том, чтобы породниться с именитым нотарием, а последнего — в
браке, дающем возможность поправить свое имущественное положение, а
108
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
может быть, и получить средства на учебу в Болонье. Обычно же жизнь
типичной семьи патриция, ремесленника или торговца протекала по зара¬
нее заданным нормам, определяющим поведение ее членов во всех сферах
частной жизни — от материальной до эмоциональной.
Перед свадьбой новобрачные отправлялись, как правило, в дом мужа.
Вскоре один за другим рождаются дети, лишь часть которых выживает.
Муж, независимо от принадлежности к определенной страте и от его кон¬
кретных занятий, является главой дома, решающим все основные пробле¬
мы, касающиеся семьи. Доминиканский монах Жильбер де Турнэ в пропо¬
веди (середина XIII в.) пишет: «Как мужчина, так и женщина должны
трудиться в поте лица своего: муж — за пределами [дома], добывая пищу
и одежду, а жена — в домашних стенах, заботясь о доме»23. Одна из ее
главных функций — рождение, выхаживание и воспитание детей.
Большое значение придается домашним делам. Конечно, состоятель¬
ная горожанка занималась ими не одна. В хозяйственных заботах принима¬
ли участие также другие члены семьи — взрослые дочери и иные домочад¬
цы женского пола за исключением престарелых. Кроме того, в многочис¬
ленных брачных контрактах на протяжении всего периода фиксируется пе¬
редача мужем в составе меффия рабыни, иногда — раба и рабыни («servus
et ancilla»), «здоровых.., так что [они] могут хорошо служить.., где бы моя
жена им ни приказала»24. Молодость и здоровье рабыни, умение выпол¬
нять все хозяйственные работы («промывать ткани, носить воду и пр.»)
неизменно отмечаются в документах25. Несвободная являлась иногда ча¬
стью приданого26. Эти рабыни, обычно славянского происхождения (из
Далмации), стоившие сравнительно недорого (примерно 1-3 унции золо¬
та), играли важную роль в домашних работах. В них использовались и на¬
емные слуги и служанки — обычное занятие бедных девушек, приходивших
в город в поисках работы27. Кроме того, даже у семейств среднего достат¬
ка имелись за городом сады, виноградники, оливковые рощи, иногда па¬
хотные участки, и на их обработку, изготовление вина и оливкового масла
также посылались слуги.
По дотошным наставлениям Жильбера видно, насколько зависел от слуг
и моральный климат в семье. В своей проповеди он вменяет замужней жен¬
щине в обязанность строгий надзор за слугами и служанками. Необходимо
прогонять злонамеренных сервов, пытающихся обмануть своего господина, а
также тех, которым неведомы ни скромность в поведении, ни умеренность в
еде, ни стыдливость в разговорах. Жильбер настоятельно рекомендует
«очень внимательно [во избежание соблазна] следить за сервами и анцилла-
ми, ибо они живут в том же доме, вместе едят.., имеют соседние кровати и
рядом сидят около очага». Надо бранить непослушных, легкомысленных и
тщеславных служанок, ибо они могут испортить госпожу и дочерей — скло¬
нить их к ссорам и роскоши. Более того, если рабыня заявит о своей любви к
какому-либо мужчине, ее следует «сильно избить в назидание другим»28.
Проповедь создает впечатление, что в домашнем быту не ощущалось
явного различия между несвободными и свободными слугами и даже рез¬
( УПРУГИ В ЮЖНОИТАЛЬЯНСКОМ ГОРОДЕ (Х-Х111ВВ.)
109
ко выраженной разницы между рабами и другими домочадцами, включая
хозяев. Так, сервы и анциллы даже греются у очага (очевидно, подчас ря¬
дом с господами) — момент, необычный для проповеднических клише. Од¬
нако напомним, что речь идет о средневековом, а не античном обществе,
где рабы воспринимались по-другому, тем более — домашние слуги, т. е.
члены тесного круга домочадцев, пусть и стоявшие на низшей ступени се¬
мейной иерархии.
Возлагаемый на жену главы дома круг обязанностей (не говоря о воспи¬
тании детей, на котором мы остановимся ниже) настолько важен, что престиж
женщины представляется более высоким, чем в предшествующее время.
Любопытно, что свою проповедь монах заканчивает словами: «Очень
часто случается, что благодаря хорошему состоянию, в котором находится
дом, женщины, вначале бесплодные, благодаря Богу становились матеря¬
ми многих детей»29. Мысль, весьма характерная как для церковного взгля¬
да на брак, так и для обыденного сознания: рождение детей — главная цель
брака, и бесплодие женщины — свойство, порочащее ее, а может быть, и
признак неблагосклонного отношения к ней высших сил.
Обзаведясь семьей, зажиточный горожанин занимал отдельный дом —
на правах собственности или аренды. Дома — каменные или деревянные
(изредка глинобитные) — большей частью имели два этажа, погреб, чер¬
дак, иногда балкон. У ремесленника на нижнем этаже, кроме неизменной
общей комнаты, располагалась мастерская («apotheca»), передняя часть
которой, выходящая на улицу, служила лавкой. Спальня находилась на
втором этаже. Особая столовая упоминается очень редко30. В дворике
(«curtis») за домом была кухня (в доме обычно избегали варить пищу, от¬
части — из-за опасности пожара31) и столь же нужный в хозяйстве коло¬
дец или цистерна с водой (дождевой?).
Особая роль дворика в жизни семьи или нескольких соседних, зача¬
стую родственных семей наглядно видна из записи судебной тяжбы, раз¬
горевшейся в Неаполе между братом и сестрой из-за «curte commune».
Как Иоанн Бока, так и его замужняя сестра Маура претендуют на двор,
в котором находятся печь и большой чан. Документ рисует картину по¬
вседневных занятий обитателей расположенных вокруг двора домов, в
которых живут члены этой богатой семьи. У Мауры и окна, и двери вы¬
ходят во двор, рядом — два дома Иоанна: один был получен от матери,
второй же куплен у двоюродного брата. По соседству расположена лав¬
ка Иоанна и его двоюродного брата. На улицу ведут ворота и портик, ко¬
торые отныне будут находиться в общем пользовании. По суду решено
также, что как брат, так и сестра смогут вносить во двор воду (очевидно,
из уличного колодца) и выливать помои (одна из самых тяжких и трудно
решаемых проблем в городе), расстилать и сушить на солнце ткани и съе¬
стные продукты и, кроме того, мыть, сушить и хранить там бочки (необ¬
ходимые для вина и оливкового масла). При этом запрещается загряз¬
нять двор и использовать его для того, чтобы прясть и отделывать ткани,
загораживать бочками и кадками лестницы32.
110
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
Перед нами — типичный двор, игравший на Юге (с его мягким клима¬
том) очень важную роль в хозяйстве и социопсихологической атмосфере се¬
мей, особенно — принадлежавших к одному клану. Он не просто место, где
проводят значительную часть дня под открытым небом женщины — жены,
дочери, служанки, которые общаются, выполняя домашние работы и отды¬
хая. Несмотря на отдельные конфликты и ссоры (в данном случае — даже
обращение в суд), верх одерживают совместные интересы, присущая сред¬
невековым людям открытость. В большей мере здесь, а не в темных комна¬
тах, где выполняются остальные работы, бьется пульс повседневной жизни.
Что же касается дома, то в нем прядут и ткут (традиционные женские за¬
нятия)33, ухаживают за больными, едят, греются зимой у очага, спят и пр.
Семья, живущая в отдельном доме, и родственники, обитающие по со¬
седству, — идеальный вариант с точки зрения домочадцев. В целом дома
разделяют демографическую и имущественную судьбу их обитателей. По
мере роста членов семьи дома покупают повзрослевшие дети или делят на не¬
сколько частей между собой. Приведем типичный пример: в середине XI в.
братья Лев и Теодор делят поровну два дома в Бари — большой и мень¬
ший. Однако они не намерены полностью порвать между собой хозяйст¬
венные связи — двор, водоем и площадку братья сохраняют в совместном
пользовании34.
Теснота в доме была обычным явлением. Например, из соглашения
(Неаполь, 1005 г.) обитателей соседних домов, заселенных родичами, мы
узнаем, что в одном из них жило 12 «родственников и консортов» (вла¬
дельцев общей собственности). Бросается в глаза пестрый состав этой
группы: в нее входят торговец Стефан (с женой, тремя братьями и сест¬
рой), два кузнеца и сын «управляющего» («vicedomini»)35. Невозможно
установить характер родственных отношений Стефана с шестью членами
этой группы (в том числе кузнецом и сыном «управляющего»). Примерно
в то же время в другом доме обитали четверо сыновей знатного неаполи¬
танца Сергия, дочь, внучка от умершей дочери, а также несвободные слу¬
ги, которые должны служить всем сообща, если сыновья захотят разде¬
литься36. Между тем дома были обычно небольших размеров. По данным
Паскуале Кореи, средние размеры дома — около 70 кв. м37.
Таким образом, причиной перенаселенности дома была зачастую не
нужда: его обитателей цементировали воедино разнотипные связи. Тесно¬
та являлась одним из факторов, определявших своеобразие частной жизни
и менталитета средневековых горожан. Она ощущалась не как нечто дис¬
комфортное, а как естественное выражение солидарности, чувства общно¬
сти, душевной близости и взаимной привязанности.
Вероятно, в Италии ощущалась и античная традиция. Если, как убеди¬
тельно показал Г.С. Кнабе, во времена Римской республики и Ранней им¬
перии «привычка к тесноте» выражала патриархальную традицию и была
тесно связана с идеологической системой38, то в средние века она обнару¬
живает не менее прочную связь со специфическими чертами жизни и мас¬
сового сознания обитателей города.
(УПРУГИ В ЮЖНОИТАЛЬЯНСКОМ ГОРОДЕ (Х-Х111ВВ.)
111
Каковы были условия жизни горожан? В своей хронике конца XIII в.
Рикобальд Феррарский презрительно описывает убогий, с его точки зре¬
ния, быт жителей Южной Италии в первой половине XIII в.: «Во време¬
на этого императора [Фридриха II] обычаи и нравы были грубыми. Во вре¬
мя обедов муж и жена ели из одной чаши... В семье («familia») имелись
один или два кубка. Ночью [комнаты, где устраивались] трапезы освеща¬
лись светильником или факелом, который держал один из слуг или сервов,
ибо не было в обиходе сальных или восковых свечей. Образ жизни мужчин
и женщин был жалким. Одеяния почти или совсем не украшались золотом
или серебром. Скудной была также пища... Женщины, выходя замуж,
приносили скромное приданое»39.
Обратимся к источникам, которые содержат, как правило, весьма де¬
тальный, даже дотошный перечень предметов повседневной жизни, — к
описанию приданого и завещаниям. В центре внимания всегда находятся
кровать и постель, которые неизменно занимают в перечне первое место.
Перечисляется количество и описывается качество перин и подушек
(обычно набитых перьями), простынь (льняных, хлопчатобумажных, шел¬
ковых), одеял, покрывал, полога или балдахина (для тепла), скамеечки для
ног (кровать была высокой). Разумеется, кровать и постель бедняка и бо¬
гача, как и все остальное в доме, сильно отличались одна от другой. При¬
ведем описание одной из лучших. В 1219 г. смертельно раненный Тафуро,
сын сира Тафуро из Бари, завещает в числе прочего постель: две перьевые
перины, три шелковые наволочки — светлую, красную и пурпурную, два
покрывала — из белого и лазурного шелка с белой бахромой, суконный
балдахин с шелковыми узорами40. Подчас указывается ширина простынь
(количество нитей), переплетение зеленых и красных нитей в покрывале.
Неизменно, вне зависимости от качества, кровать имела знаковое значе¬
ние: она — символ семейного очага и его благополучия, центр семьи, место,
где зачинали и рожали детей, умирали от болезней или старости.
Одежда — туники, камзолы, плащи, юбки, рубахи, головные уборы,
пояса и пр. — тоже символизирует место, занимаемое человеком в общест¬
ве. Семантически очень важен вид человека, появившегося в людном мес¬
те, церкви, на празднике, когда он надевает самое нарядное и модное пла¬
тье из своего гардероба. Суконные, льняные, шелковые (подчас восточно¬
го происхождения), хлопчатобумажные яркие одежды, отделанные бе¬
личьим мехом (у менее богатых — мехом волка или ягненка), с золотой и
серебряной вышивкой, украшенные драгоценными камнями, кольца, фибу¬
лы, серьги, пряжки — все это с любовью описывается в актах городских
патрициев. Таким образом, представления Рикобальда о низком уровне
жизни, по крайней мере в отношении патрициата городов Юга, были явно
неверными. Однако в одном он прав — обращает на себя внимание просто¬
та (подчас даже убожество) меблировки и утвари в большинстве домов:
стол и скамья (к этому — скатерть и полотенца), очень редко — шкаф,
обычно же — сундук для наиболее ценных вещей: из утвари — котел, печ¬
ной горшок, сковорода, цепи для подвешивания котелка, вертел, чаша, куб¬
112
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
ки, ножи, иногда ведро или чан, ступка с пестиком — вот практически и
все. Характерная черта быта — плохое освещение, отмеченное хронистом,
и отсутствие в большинстве помещений очага, обогревающего зимой. Та¬
ким образом, мы можем констатировать скудный достаток большей части
жителей городов. Подобный быт — и причина, и в какой-то мере следст¬
вие того, что значительная часть жизни, особенно у мужчины, проходила
на улице, в церкви и в других публичных местах.
Рассмотрим, насколько это возможно, характер личностных, в особен¬
ности эмоциональных, отношений между членами семьи. Прежде всего об¬
ратимся к взаимоотношениям родителей и детей, которые отличались наи¬
большей степенью близости.
Важной обязанностью женщины являлось, конечно, выхаживание ре¬
бенка, хотя и этот вопрос решался не столь однозначно. Естественная лю¬
бовь к маленьким детям отражена в некоторых миниатюрах на маргинали¬
ях рукописей. На полях церковной книги из Бари (XI в.) изображены кли¬
рики и миряне, которые цепочкой ведут детей, держа их за запястья. Один
из монахов несет ребенка на плечах, забавляя его бубенчиком41.
Вместе с тем на Юге, как правило в небогатых семьях, применялись
обычные для средневековья способы регулирования числа детей. В источ¬
никах говорится о приютах для подкидышей, что свидетельствует о нема¬
лом числе подкинутых младенцев. В протоколах епископского суда в Аль-
тамуре (1299 г.) содержится шестнадцать упоминаний о жителях города
(чаще о женщинах, но иногда и о мужчинах, в том числе о городском нота-
рии), приходивших каяться (упав на колени и плача) в том, что они «нахо¬
дили у себя под боком своих младенцев мертвыми»42. Может быть, в от¬
дельных случаях они действительно неумышленно придавливали во сне
спавших в той же супружеской постели младенцев. Но в своем большинст¬
ве это — намеренное детоубийство, способ избавиться от детей (к тому же
еще не крещенных) в том возрасте, когда родители, особенно матери, не
успели к ним привязаться. Мягкость кары — покаяние — объяснялась не
только массовым характером явления, с которым церковь была бессильна
бороться (в этом отношении Южная Италия не отличалась от других ре¬
гионов Европы). Следует принять также во внимание, что факт покаяния
виновного служил для церкви большим основанием отпустить грех, чем са¬
мо его свершение.
Разумеется, в традиционный арсенал средств для исправления пороков
детей входили телесные наказания. Об этом косвенно свидетельствует один
из законов лангобардского короля Лиутпранда (середина VIII в.), сохраняв¬
шего силу и в последующие столетия. В нем говорится о праве опекуна бить
девочку «для того, чтобы научить ее женским работам или исправить ее по¬
роки, как если бы она была его собственной дочерью»43 (курсив мой. —
МЛ,). Однако постепенно представление о родительском долге усложняет-
( УПРУГИ В ЮЖНОИТАЛЬЯНСКОМ ГОРОДЕ (Х-Х111ВВ.)
113
с я. Родители начинают проявлять заботу не только о физическом здоровье,
но и о воспитании детей. И здесь особую роль играет женщина, особенно
когда речь идет о дочерях. Не случайно в середине XIII в. Жильбер в сво¬
ей проповеди, специально обращенной к замужним женщинам, детально пе¬
речисляет их обязанности в отношении детей: «Воспитывай детей так, что¬
бы они не слышали ничего и не говорили ничего, что не зиждилось бы на
страхе Божием и на любви к Богу. [Следи за тем], чтобы они не таили дур¬
ных мыслей и не ведали мирских соблазнов. Препятствуй общению дочерей
с теми мирянами, которые могут научить их злому... Детей надобно воспи¬
тывать в правилах веры и добрых обычаев»44.
Итак, речь идет не только об уходе за ребенком и подростком, обуче¬
нии девочек хозяйственным навыкам: на первый план выдвигается воспи¬
тание в детях благочестия и добродетели, приобщение их к этико-религи¬
озным ценностям. Несмотря на обилие в проповеди топосов и примеров,
заимствованных в Ветхом и Новом Завете, она отражает изменившийся
взгляд на обязанности родителей, на которых возлагается ответственность
за моральный облик детей.
Высоко ценится в детях — вполне в духе церковных проповедей — по¬
слушание как одна из христианских добродетелей. Нотарий Варфоломей в
присутствии судьи освобождает совершеннолетнего сына от своей отцов¬
ской власти (акт, встречающийся время от времени) и выделяет ему часть
имущества, так как «Датто, мой возлюбленный сын.., подчинялся моим
приказаниям и во всем стремился выполнить мою волю»45. В сущности вы¬
ражение сыновьей почтительности и рассматривалось как любовь. Но ино¬
гда любовь — это нечто большее. Выделяется своей эмоциональностью ло¬
мающее общепринятые стереотипы обращение патрицианки Тамаулы, пе¬
редающей все свои дома в Гаэте и прочее имущество (исключая приданое
дочерям) обоим сыновьям, «ибо я питаю к вам величайшую любовь и по¬
скольку вы — свет моих очей — всегда выказывали и выказываете мне в
меру ваших сил почет и повиновение»46.
Одно несомненно: равнодушия в отношении к детям не было (за ис¬
ключением, как мы видели, некоторых детей младенческого возраста в бед¬
ных семьях). Особая забота о своей больной дочери (которой не суждено
выйти замуж) либо обеспечение будущего дочери даже в том случае, если
она не захочет обзавестись семьей47, — отнюдь не случайное выражение
отцовского чувства человеком, стоящим на пороге смерти, когда перед ним
особенно остро встает проблема ответственности за будущее своих детей.
Уходя в монастырь, Гофельфарий «по своей любви ... и за добрые услуги,
которые мне оказывали сын мой и его жена», передает почти все состояние
их дочери (т. е. своей внучке) Николии48. И еще одна типичная для тех,
далеко не спокойных, времен ситуация: в начале XIII в. малоимущие суп¬
руги продают за одну с четвертью унции золота виноградник для того, что¬
бы освободить из тюрьмы своего сына49.
Наконец, остановимся на необычном, маргинальном поведении сына,
высвечивающем отношение к нему отца. В 1161 г. священник Барлетты
114
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
Майо обязуется в присутствии судьи и свидетелей дать своему отцу Урсо
унаследованные Майо (согласно обычаю) от матери кварту и меффий стои¬
мостью в 33 солида и отказывается от прав на отцовское наследие, «ежели я
и впредь буду бесчестно («inhoneste») играть в кости либо заниматься [как
ранее] кражами и грабежами». Выясняется, что Урсо уже потратил именно
эту сумму, неоднократно возмещая причиненный его сыном - священником
ущерб, и лишь тогда пришел конец долготерпению отца50. Заметим, впро¬
чем, что само поведение Майо не являлось чем-то исключительным. Подро¬
стки нередко вели себя весьма необузданно. Александр Телезинский расска¬
зывает о том, что старший сын графа Рожера Сицилийского Симон (рано
умерший) подстрекал товарищей играть на деньги, «как обычно принято у
мальчиков» (курсив мой. — МЛ.), ибо питал особую приверженность к
этой игре, и устраивал вместе с шайками мальчишек побоища51.
Отношения между мужем и женой могли бьггь, разумеется, самыми
разнообразными, охватывая широкий спектр человеческих эмоций — от
любви до острой неприязни, доходящей даже до ненависти. Отдельные,
отличавшиеся от топоса и редко включенные в текст нотариальных грамот
выражения — «любимейшая жена», «безмерная любовь», которую жена,
по ее словам, питает к мужу, или желание быть похороненными в одной
гробнице и т. п. — раскрывают любовь супругов52. Домом в Сульмоне и
мельницей расплачивается госпожа Гайтельгрима с неким Сансоном, кото¬
рый за 30 унций золота выкупил на свободу ее мужа, томившегося в тем¬
нице в оковах53.
Необходимо помнить, что в слово «любовь» средневековые люди, в
особенности супруги, вкладывали специфический смысл. Сильная стихий¬
ная чувственная любовь была более характерна для лиц, не связанных офи¬
циальными брачными узами. Для супругов же это скорее чувство привя¬
занности, развившееся и окрепшее в процессе совместной жизни. В гармо¬
ничном браке муж более всего ценил в жене ее послушание и служение ему
«как своему господину»54. На иллюстрациях к текстам церковного содер¬
жания или к энциклопедии Рабана Мавра, переписанным в Монте-Касси-
но в начале XI в., мужчины изображены с палкой в руке, грозного вида, а
их жены — кроткими, большей частью в позе смирения и подчинения, со
скрещенными на груди руками55. В то же время бить жену, если имелись
достаточные с общепринятой точки зрения основания, считалось настоль¬
ко естественным, что это условие особо оговаривалось лишь в нескольких
ранних брачных соглашениях56.
На фоне обычных браков, в которых любовь между мужем и женой от¬
сутствовала, особенно ярко выделялись уникальные случаи, когда их со¬
единяло сильное чувство.
Приведем несколько разнохарактерных конкретных примеров, пока¬
зывающих супружеские чувства. Два из них выходят за рамки городской
среды. Самой знаменитой из южноитальянских женщин XI в. была Си-
кельгаита, сестра салернского князя Гизульфа 11. Возглавивший завоева¬
ние Юга норманский вождь Роберт Гвискар развелся со своей француз-
< УПРУГИ В ЮЖНОИТАЛЬЯНСКОМ ГОРОДЕ (Х-Х111 ВВ.)
115
* кой женой Альбе радой и женился на Сикельгаите в 1059 г. По рассказам
хронистов, Сикельгаита не только управляла во время отсутствия мужа за¬
пое ванным им Салернским принципатом, проявляя политический и адми¬
нистративный талант, но и участвовала в молодости вместе с Робертом в
поенных походах. Все авторы летописей единодушно отзываются о ней как
о благородной духом, мудрой, красивой и мужественной женщине. Между
( икельгаитой и Робертом Гвискаром существовала несомненная эмоцио¬
нальная близость57.
Представляет интерес и рассказ о государе Сицилийского королевства
второй половины XII в. — Рожере 11. Хронист Александр Телезинский,
сообщив о смерти его третьей жены — Эльвиры, известной своим благоче¬
стием и милосердием, добавляет: «Когда она умерла, король был столь со¬
крушен горькой скорбью, что многие дни проводил, затворившись в своих
покоях, и принимал только немногих приближенных». По этой причине
распространилась молва о его смерти58. Рожер был женат пять раз, но го¬
ревал лишь по Эльвире. Если даже учесть преувеличения, к которым бы¬
ли склонны средневековые хронисты, нельзя не признать, что Рожер был
с ильно привязан именно к Эльвире. Или любил ее?
Эта сторона частной жизни полно раскрывается в истории одной семьи
именно благодаря ее своеобразию. Главой семьи был купец и судовладелец
11етракка, принадлежавший к видному барийскому роду. Женившись на
некоей Альфераде, он устроил пышную, длившуюся много дней свадьбу,
на которой присутствовало «великое множество его родных и друзей». В
дальнейшем «этой своей жене он дарил дорогие полотняные, шерстяные и
шелковые одеяния, изукрашенные золотом, драгоценными каменьями и
жемчугом, кольца и золотые изделия.., что видели и до сих пор вспомина¬
ют многие барийцы». Он платил ее долги и неоднократно помогал родст¬
венникам жены, «угождая ей таким способом». Деньги на расходы Пет-
ракка брал из средств компании, состоявшей из него, его двух братьев и
племянников (сыновей умершего четвертого брата). Но некоторое время
спустя Петракка умер, и Альферада потребовала у пяти малолетних сыно¬
вей своей вдовьей доли, а затем обратилась в суд. Выяснилось, что от
средств ее мужа остались только развалившийся от ветхости корабль, при¬
надлежащие всему сообществу несвободные слуги и престарелая служан¬
ка. Мать в свою очередь умерла, и пять сыновей Петракки выросли в се¬
мье дяди по отцу — Евстратия. И вот в 1161 г. повзрослевшие сыновья по¬
требовали по суду, чтобы дядя выделил причитавшуюся им часть капитала
семейной компании. Но в конце концов братья, о которых Евстратий с са¬
мого детства и до того времени «заботился, растил с почетом и воспиты¬
вал» («guvemavit»)», устыдились и по совету «друзей и родственников»
отказались от претензий и оставили себе только домашнего раба. Евстра¬
тий же по своей доброй воле дал каждому из них по 5 унций золота, чтобы
помочь племянникам начать собственное торговое дело59.
Своеобразно складывались порой взаимоотношения между взрослыми
детьми и овдовевшим отцом (или матерью), в доме которого они остава-
116
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
лись жить. Пожилому человеку было нередко материально трудно и небез¬
опасно доживать свои дни в одиночестве. Рассчитывая на спокойную ста¬
рость в семье сына или зятя, он иногда отдавал свое имущество за пищу и
одежду, а следовательно, отказывался от функции главы семьи и домохо¬
зяйства. Мы узнаем об этом варианте в том случае, если отец, не слишком
доверяя детям, предпочитал оформить подобные отношения юридически —
благо как римское право, так и лангобардское60 предусматривает такой ка¬
зус. Приведем акты конца X в., составленные в разных областях (в Апу¬
лии и Кампании).
В тексте первой грамоты клирик Петр, сын Леукара, заявляет: «...в
прошлые времена я... дал... женам моих сыновей Кастельмана и Льва, по¬
елику [это] были времена мира и я имел свое имущество в целости, меффий
по 10 солидов. Теперь я состарился, и настали варварские времена, и я не
обладаю ничем из моего состояния, чтобы дать Александру [младшему сы¬
ну] за то, что он ежедневно хорошо служит мне и охраняет мою старость
от всех расходов и удовлетворяет мои телесные нужды». Желая вознагра¬
дить сына за «ежедневную добровольную службу и в соответствии с зако¬
ном славнейшего Лиутпранда, гласящего, что лангобард имеет право ода¬
ривать сына, несущего ему добрую службу», Петр дает ему четверть зем¬
ляного дома в городе Конверсано и «этой небольшой землицы за домом со
стороны дороги», несомненно, все, что у него осталось61. Конечно же, отец
рассчитывает на заботу сына и в дальнейшем — вплоть до своей смерти.
Во втором документе речь идет о зяте. Вдова Уза передает своему зя¬
тю Андрею земли; взамен Андрей дает ей обязательство «жить со мною и
кормить меня, как сын [свою] мать»62.
Следующий акт диктует человек пожилой, но еще не достигший пре¬
клонного возраста, когда он полностью утратит способность трудиться.
Некий Фарако усыновляет Иоанна и дает ему в жены свою дочь Бону, го¬
воря: они будут «во все дни моей жизни нести мне добрую службу, кото¬
рую ты [Иоанн] обещал мне.., и мы будем вместе жить и работать и есть
за одним столом, подобно хорошему сыну со своим отцом, и все, что пона¬
добится [делать] в доме.., мы будем делать сообща»63.
От XI в. также сохранился нотариальный акт, четко определяющий
условия, о которых говорилось выше: Урс, сын Дунпранда, сообщает, что
от него ушел сын. По этой причине он отдает все свое имущество зятю Пе¬
тру с условием, что тот будет кормить его, а также обеспечивать одеждой
и обувью «по справедливости», а после смерти Урса даст 7 таренов на по¬
мин души64.
Заметим, что приведенные грамоты составлялись не слишком богаты¬
ми людьми, вряд ли способными обеспечить себя всем необходимым без
помощи детей. Документы, в которых идет речь о вознаграждении за за¬
боты о состарившемся человеке, могли быть составлены и людьми состоя¬
тельными. Сирика, дочь Мавра из Стило (Калабрия), завещает мужу оп¬
ределенную сумму денег, а все имущество в Стило и вне его (плюс такую
же денежную сумму) оставляет своей племяннице, госпоже Елене, ухажи-
( УПРУГИ В ЮЖНОИТАЛЬЯНСКОМ ГОРОДЕ (Х-Х111ВВ.)
117
павшей за ней в старости65. В основе подобных решений лежит архаичный,
но строго соблюдавшийся принцип: за дар следует платить даром; иными
словами — «добрая служба» должна быть подобающим образом вознагра¬
ждена, а таковой в этих конкретных случаях является забота о старом и
больном человеке.
Подчас состарившиеся люди предпочитают уйти в монастырь, отдав
ему свою собственность или же передавая ее ближайшим родственникам,
чтобы получить взамен деньги на вклад66.
Итак, появился новый вариант внутрисемейных отношений, дававший
правовую гарантию спокойной старости. Такая форма, конечно, не напол¬
нялась эмоциональным содержанием. Мы видели, что сын мог «охранять
старость» отца, остро нуждавшегося в уходе, а мог и покинуть его. Подоб¬
ные контрасты в отношении сыновей к состарившимся отцам или матерям
(тоже порой остававшимся в их доме67), разумеется, наблюдались и в XII-
XIII вв. Однако, по нашему мнению, знаменателен тот факт, что источни¬
ки данного времени, фиксирующие дарение стариками имущества родст¬
венникам с условием ухода за ними, не сохранились. В эту эпоху, как из¬
вестно, пожилые люди более осознанно прилагали усилия к продлению
своей жизни, а сыновья и другие близкие родственники чаще стремились
окружить их вниманием, лечить их старческие болезни. Поскольку меня¬
лось восприятие старости, забота детей о немощных родителях, по всей ве¬
роятности, стала представляться настолько естественной, что реже требо¬
вала юридического оформления.
В силу отмеченных и других благоприятных обстоятельств в обществе
увеличилась доля пожилых людей, и вопрос об отношении к старости стал
весьма актуален.
Острой проблемой в жизни малой семьи являлся развод — в том слу¬
чае, если между супругами вспыхнула ненависть, ибо каноническое, ланго-
бардское, римское постклассическое право, а также законы Рожера II и
Фридриха II исходили из предпосылки его нерасторжимости68.
Изредка супруги прибегали к раздельному проживанию («separa-
tio»)69. Значительно чаще муж и жена, ощутившие невозможность сохра¬
нять былые отношения, находили иной выход, который не мог вызвать ни¬
каких нареканий ни у церкви, ни в обществе: один из них, с согласия вто¬
рого, уходил в монастырь.
Между принявшим постриг и тем, кто оставался дома, сохранялись оп¬
ределенные юридические и имущественные связи. В начале X в. монах
Иоаннегард и Эрмегарда, «которая была моей женой», вместе со своими
сыновьями совершают сделку с аббатством св. Максима70. Летиция, быв¬
шая жена Иоанна, ставшего монахом, продает в присутствии мужа свой
меффий (часть колодца с акведуком в Конверсано)71. Другой житель это¬
го города заявляет в суде, что отдаст аббатству все свое имущество в двух
118
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
случаях: 1) если умрет бездетным, 2) если, «расставшись с женой, я сменю
мирское одеяние на монашеское»72.
В монастырь подчас уходили оба супруга73. Разумеется, нельзя исклю¬
чить и возможность, что они приняли постриг по религиозным мотивам.
И все же развод или открытый уход от мужа (или жены) был возмо¬
жен для людей, занимавших высокое положение в обществе. В X в. бене-
вентский князь, возненавидевший свою бездетную жену, дал ей развод и
отправил к родителям74. В следующее столетие так же поступил Роберт
Гвискар, который формально обосновал развод со своей первой, норман¬
ской женой слишком близким родством75.
В 30-х годах XII в. весьма заметным эпизодом, подробно описанным
Александром Телезинским, был поступок сестры короля Рожера II Ма¬
тильды, которая была замужем за графом Райнульфом д’Алифе. «В от¬
сутствие и без ведома своего мужа» она явилась к брату, стоявшему ла¬
герем под Салерно, и заявила, что «никоим образом не вернется на его
[Райнульфа] ложе, если он не даст ей целиком приданое». Брат счел это
справедливым и согласился оставить Матильду у себя. Когда Райнульф
возвратился и узнал об уходе жены, «его душа была поражена безмерной
скорбью не столько из-за утраты сказанных земель, сколько потому, что
он был покинут женой» (слова Александра, по-видимому, более или ме¬
нее адекватно отражают чувства Райнульфа). Направленные им к Роже-
ру послы «всячески умоляли его [Рожера] вернуть ему супругу, а равным
образом Авеллино и Меркулино [приданое]». Король предоставил ре¬
шать сестре. Матильда осталась непреклонной, и Рожер переправил ее в
безопасное место — на Сицилию76. Матильда, очевидно, имела основание,
но главное — возможность расстаться с мужем.
В конечном итоге, если и не было формального развода, представляв¬
шего собой исключение, то само проживание супругов врозь, когда совме¬
стная жизнь становилась невыносимой, открывало для них определенную
возможность выбора, хотя и нелегкого, своей дальнейшей судьбы.
* * *
На примере дяди, воспитывавшего пять племянников, мы убеждаемся
в том, насколько прочны родственные узы не только в малой семье, но и в
более широкой родственной группе. Родственники, особенно по агнатиче-
ской (отцовской) линии, играли весьма существенную роль в повседневной
жизни и в трудных ситуациях, то и дело складывавшихся в эту эпоху.
Родство по когнатическому (материнскому) признаку тоже имело зна¬
чение, особенно в Апулии, где опекуном женщины после замужества про¬
должал оставаться отец или брат.
Родственники выступают свидетелями на судебных процессах, при¬
чем иногда упоминаются «близкие и дальние родственники», подчас 12
человек7^ Родичи присутствуют при всех важнейших событиях в жизни
семьи — обручении, свадьбах, крестинах, похоронах, фигурируют на суде
СУПРУГИ В ЮЖНОИТАЛЬЯНСКОМ ГОРОДЕ (Х-Х111ВВ.)
119
в качестве свидетелей или поручителей при заключении имущественных
сделок, завещают часть состояния родственникам, не входящим в узкий се¬
мейный круг. Они дают советы и улаживают распри, опекают сирот и ока¬
зывают подопечным и нуждающимся членам своего клана денежную по¬
мощь. Например, некий Вильгельм освобождает своего двоюродного бра¬
та от уплаты ему долга «по причине родства»78. Сообщества, занимающи¬
еся торговой или иной деятельностью, нередко создаются по семейному
принципу. Родственники во многих актах выступают консортами (совла¬
дельцами) городской или загородной собственности.
Эта материальная, моральная и психологическая поддержка абсолютно не¬
обходима сородичу в средневековом обществе, особенно таком нестабильном,
как южноитальянское. Но вместе с тем она может подорвать основы существо¬
вания того, кто был вынужден прийти на помощь своему родственнику. В гра¬
моте середины XII в. описывается затруднительное положение, в которое по¬
ставил бочара Рао его двоюродный брат Лев. Сделав бочара посредником, Лев
набрал займы у множества кредиторов. «Эго ввергло меня, — говорит Рао, — в
величайший страх, как бы это посредничество не причинило мне ущерба». Лев
не стал отдавать долги, и лишь то обстоятельство, что Рао продал часть владе¬
ний, полученных ранее в залог у кузена, спасло его от разорения79.
Некоторые обязанности по отношению к членам своего рода могли ро¬
ковым образом повлиять на судьбу индивида. В 1307 г. Николия, вдова
купца Ангела, обращается к королю с посланием, из которого выясняется,
что ее племянник Георгий будто бы выколол глаз «некоему человеку упо¬
мянутой земли» и, хотя обвинение не было доказано, у Николии насильно
захватили имущество80. О сложных отношениях между кланами свиде¬
тельствует жалоба, направленная Карлу II в 1310 г. В ней говорится, что
судья Ломбард и его брат Теодор были некогда посажены в тюрьму по по¬
дозрению в убийстве сапожника Деметрия. Прошло десять лет, и им уда¬
лось заключить с сыновьями и родственниками убитого «прочный мир и
согласие». На этом основании король приказывает освободить братьев из
тюрьмы81. Итак, их невиновность не была установлена, и не она явилась
причиной освобождения братьев, а прекращение вражды между двумя ро¬
дами (стоит отметить, что обычай мести распространялся не только на па¬
трициев, но и, по крайней мере в данном случае, на ремесленников).
Взаимные обязательства и постоянные контакты между родичами от¬
ражены во многих источниках. В числе свидетелей на церковном суде в
Альтамуре выступают жители соседних городов, которые «чаще частого
приходили, чтобы повидаться с живущими здесь родственниками»82. Род¬
ство охватывает не только горизонтальные, но и вертикальные связи. По¬
степенно формируется гордое осознание своего линьяжа — дворянского
или патрицианского, его древности. Это наиболее четко можно проследить
по грамотам XIII-XIV вв., в которых упоминается несколько поколений
предков. В роду часто повторяются те же имена, образуется патроним83.
Так же, как круг малой семьи перетекал в более широкий круг родст¬
венников, последний переходил в следующий, как бы опоясывавший родст¬
120
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
венный коллектив и составлявший его периферию. Это — друзья («amici»)
и соседи («vicini»). Их место в жизни горожанина трудно переоценить, и в
то же время очертания этой среды расплываются. Они плохо определимы,
в частности, из-за неясности самой терминологии. Кто такие «друзья», фи¬
гурирующие в документах разных стран средневековой Европы? Очевидно,
в каждом конкретном регионе в этот термин вкладывался разный смысл.
«Общие друзья» помогают уладить судебную тяжбу о приданом умершей
жены между ее бывшим мужем и братьями84. Передача моргинкапа или
меффия в Южной Италии происходит в присутствии «родных и друзей», в
других аналогичных случаях свидетелями являются «друзья, соседи и род¬
ственники» или же просто «соседи и друзья»85. Итак, рядом с друзьями
оказываются соседи, что весьма важно. Соседями были подчас родственни¬
ки, часто люди одной профессии или, во всяком случае, одного социального
статуса. Квартал или улица кузнецов, улица сапожников, улица щитников,
улица скорняков, улица портных, «земля, где живут плотники»86, и пр. —
таковы названия, содержащиеся в актах ряда городов. Подобное окружение
стимулирует чувство солидарности постоянно общающихся между собой
людей — членов неорганической группы.
Взаимозаменяемость терминов «друзья», «соседи», а подчас даже
«родственники» как нельзя лучше высвечивает менталитет этих людей.
Малая семья существовала в аморфной среде людей, объединенных более
широкими связями. Несмотря на то что члены малой семьи осознавали
свою близость, они нуждались и в повседневном активном общении с дру¬
гими родственниками, друзьями и соседями — как в процессе социальной
практики, так и в сфере чувств.
Толкала людей на улицу, к общению с другими людьми и относитель¬
ная убогость быта. Таким путем компенсировалась некоторая ущербность
эмоциональной жизни в семье. Центрами общения были приходские церк¬
ви, трактиры, площади и другие пригодные для этого места. Образовыва¬
лись консортерии, сообщества, братства с многообразными функциями —
религиозными, взаимной материальной поддержки, изредка даже правовы¬
ми. Личностные связи переплетались с хозяйственными. Так, для построй¬
ки виноградного или масличного пресса, рытья колодца, даже совместного
строительства церкви порой сплачивались группы, в которых принцип род¬
ства отступал на задний план перед принципом соседства и «дружбы». Эти
сообщества имели и психологическую подоснову. В случае опасности; нави¬
сшей над их членами, они могли оказать и вооруженное сопротивление. Вы¬
ражение «родственники и друзья» подчас воспринималось современниками
отнюдь не в буквальном смысле. В хронике монастыря Монтекассино не¬
сколько раз говорится о «propinqui et amici». Они строят по приказу аббата
небольшой монастырь, они же составляют монастырское войско87.
И еще одна, весьма существенная особенность многих корпораций
(для ремесленников к тому же восполнявшая брешь, оставленную отсутст¬
вием цехов) — устройство совместных праздников или хотя бы застолий,
сопровождаемых обильными возлияниями. Подобные пиршества служили
(УПРУГИ В ЮЖНОИТАЛЬЯНСКОМ ГОРОДЕ (Х-Х111ВВ.)
121
разрядкой, в которой так остро нуждались все горожане, независимо от
своей социальной принадлежности и материального статуса. Лидия Фуя-
но, описавшая миниатюры южноитальянских монастырских и церковных
рукописей Х-Х1 вв., останавливаясь на изображении разных музыкальных
инструментов, с полным основанием предполагает, что музыканты могли
играть на них не только на пирах сеньоров, но и на народных праздниках.
Еще интереснее миниатюра, изображающая примитивную театральную
сцену и зрителей, которые смотрят спектакль. Отсюда Л. Фуяно заключа¬
ет, что существовали труппы актеров, бродивших по деревням и городам®8.
В эмоциональной жизни человека этого времени немаловажную роль
играли сексуальные связи, не укладывавшиеся в рамки церковного брака.
Наиболее близким к официальному был не оформленный нотарием и не ос¬
вященный церковью союз, длившийся долго, подчас обрывавшийся только
со смертью одного из партнеров. Такой союз мог создавать холостяк, не
имевший возможности или желания содержать должным образом оформ¬
ленную семью, или же мужчина до своего вступления в брак (нередко
поздний) либо, наконец, муж, содержавший конкубину параллельно дру¬
гой, законной семье.
Эти интимные отношения очень нелегко выявить. Даже если они были
прочными, сожительница почти никогда не фигурирует в грамотах как кон-
кубина — термин, порочащий ее и, правда, в меньшей степени самого муж¬
чину. И, конечно же, она не осмеливается называть его мужем. С большей
или меньшей долей вероятности мы можем предположить, что женщина,
часто — вместе с детьми, фигурирующая, скажем, в завещании не как род¬
ственница, — тайная любовница человека, стремящегося ее материально
обеспечить.
Необходимо учитывать всевозможные косвенные данные. Очень час¬
то конкубина выступает в актах как служанка («serviens»). В документах
обычно говорится об одном или нескольких ее детях89. Так, в судебном ак¬
те идет речь о сыновьях Григория — побочного сына Петра Тургули, «ко¬
торого я родил («ргосгеаЫ») от той служанки»90. Иногда она называется
«любимой» («dilecta теа», «amabile»)91. Однако не следует забывать, что
слово «serviens» может иметь и первоначальное значение — «служанка».
Изредка в завещании раскрывается прочная тайная связь с женщиной
высокого социального статуса. Вдовец Яков Мальтаска оставляет своей
замужней дочери Боне 3 фунта серебром и столько же (а также кровать с
постелью и др.) — Матроне Капумацца, которую он называет «honesta
femina», «amabile sua». Четверть всего имущества предназначается ее до¬
чери (которая, конечно же, является и его дочерью)92. Примеры легко
можно умножить.
Многочисленные, сравнительно кратковременные половые сношения,
увеличивавшие число бастардов, естественно, почти не находили отраже¬
122
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
ния в документах. Приведем завещательное распоряжение, в виде исклю¬
чения зафиксировавшее три такие связи: Сергий, сам являвшийся побоч¬
ным сыном знатного неаполитанца Григория Инферно, распределяет свое
имущество между Анной и Мариулой, «которых я имел от неких Марии и
Дрозу», а также собственной матерью Марией (иными словами — конку -
биной Григория)93.
Наибольшее распространение конкубинат имел в среде клириков — да¬
же после Клюнийской реформы, Латеранского собора 1215 г. и законов
Фридриха II. В грамотах, составленных от имени духовных лиц, слово
«служанка» неизменно означает любовницу. Из двух актов 970 г. явству¬
ет, что неаполитанский пресвитер Лев приравнивает конкубину к жене: он
жалует церкви 2 модия земли с согласия Марии, «bene servienti теае». Пе¬
редавая остальное их сыну Петру, пресвитер обусловливает совместный
узуфрукт сына с Марией при условии, характерном для законных браков:
если она не выйдет замуж94. В XII в. два сына пресвитера Сунктина Тес-
ситоре и Марии — «господина и служанки» — даже получили в управле¬
ние церковь95. Понадобилась особая булла Иннокентия III (1200 г.), уз¬
навшего о том, что приором церкви св. Марии в Гаэте поставлен «некий
отрок, сын клирика Иоанна, которого он прижил от конкубины», чтобы
бастард был удален с этого поста96.
И все же в XIII-XIV вв. ситуация даже ухудшается. В конце XIII в.
клирик Квинт дает архиепископу Бари обязательство: «Если я не прекра¬
щу открыто держать конкубину в собственном доме или чужом, то запла¬
чу 4 унции золота штрафа»97. В послании 1323 г. сына короля Роберта —
Карла идет речь о «многих женатых клириках»98. Из привилегии, данной
более 40 лет спустя королевой Джованной кафедральной церкви Бари, яв¬
ствует, в частности, что многие духовные лица города живут в собственных
домах со своими семьями99.
Следовательно, на протяжении всего интересующего нас периода (в
начале которого требование целибата еще не звучало настоятельно) часть
духовенства — явно или скрытно — нарушала церковные каноны.
Мы не рассматривали еще один аспект проблемы внебрачных связей —
главы семейства с рабыней или свободной служанкой. В брачные контракты,
заключенные по лангобардскому обычаю (в дальнейшем превратившемуся в
большинстве регионов Юга в городское обычное право), всегда включалось
условие: если будущий супруг сделает любовницей служанку — свободную
женщину, он изгонит ее из своего дома, если же рабыню (а мы видели, что
они имелись во всех состоятельных городских семьях) — передаст ее в ру¬
ки жены, «дабы исправила ее и делала с ней все, что ей [жене] будет угод¬
но»100. Иногда провинившемуся мужу разрешалось избрать альтернатив¬
ный, несравненно более благоприятный для рабыни вариант: освободить ее
и дать законного мужа101.
Поскольку вся или почти вся вина за прелюбодеяние в массовом соз¬
нании и даже в представлениях жены падала на рабыню, полностью зави¬
симую от прихотей господина, грозившая ей расправа могла быть и жесто¬
СУПРУГИ В ЮЖНОИТАЛЬЯНСКОМ ГОРОДЕ (Х-Х111ВВ.)
123
кой. Но по той причине, что измена мужа ~ опять же в общественном мне¬
нии — не считалась серьезным проступком (он должен был заплатить за
это «нечестивое и зловредное деяние» лишь относительно небольшой
штраф — 10-20 солидов102), жена скорее всего не слишком сильно ревно¬
вала к зависимой служанке. Кроме того, она была заинтересована в том,
чтобы анцилла, «которая может хорошо служить»103, осталась работоспо¬
собной. И, наконец, вполне вероятно, что требование передачи анциллы
жене вообще не всегда выполнялось.
Итак, сексуальная свобода мужчин была широкой. Для такого тради¬
ционалистского общества, как южноитальянское, особенно характерны ан-
тифеминистские настроения, и право мужчин ~ не только холостых, но и
женатых — вступать в любые половые связи (включая и связи с проститут¬
ками) на уровне обыденного сознания не оспаривалось. В государственном
праве вопрос о каре мужа за измену вообще не ставился. Изнасилование
наказывалось в том случае, если пострадавшие девушки обращались в суд,
на что они осмеливались крайне редко по вполне понятным причинам: вряд
ли обесчещенная девушка имела возможность в дальнейшем выйти замуж.
В единственном акте IX в. в салернский суд явилась Адельгиза в сопрово¬
ждении своего опекуна. В судебном протоколе говорится, что некий Тео-
дельгард «силой схватил Адельгизу, бросил на землю и изнасиловал ее».
Теодельгард признался в содеянном, и, поскольку он не смог по своей бед¬
ности заплатить, согласно закону, 90 солидов, его передали со всем иму¬
ществом (в возмещение ущерба) пострадавшей и ее опекуну, иными слова¬
ми — обратили в ее раба104. Лишь в виде исключения горожане оставляют
по завещанию, стремясь искупить свою вину, небольшую сумму соблаз¬
ненной (и оставленной) девушке105.
Как говорилось выше, любовь чаще могла существовать в неформаль¬
ном союзе. Это подтверждается сведениями, почерпнутыми в протоколе
церковных процессов в Альтамуре (конец XIII в.). Подлинная любовь, мо¬
жет быть, не только в ее чувственном, столь типичном для средних веков
облике, тесно связывает «некоего мужчину», имевшего законную жену, с
конкубиной, с которой он открыто живет. И когда его возлюбленную при¬
говорили (в 1299 г.) к публичному бичеванию, он стал на коленях умолять
прелата бичевать его самого вместо любимой женщины, на что епископ дал
согласие106. Из того же процесса мы узнаем, что другого жителя Альта му¬
ры — Петра Пикано ~ не устрашило даже церковное отлучение: имея се¬
мью, он продолжал встречаться с любовницей. Только посадив Петра в
тюрьму, его вынудили отречься от нее107. От церкви был отлучен Иоанн
Руссо, общавшийся с конкубиной и отказавшийся от церковного брака со
своей невестой108. Разумеется, такое открытое неповиновение церковным
канонам упоминается в официальных актах крайне редко. Однако оно пока¬
зательно, ибо эти люди конца XIII в. мужественно отстаивали свое чувство.
Остановимся на судьбе незаконных детей. В самом незавидном поло¬
жении находились дети женщин, вынужденных вступать в кратковремен¬
ные связи. Потомство таких конкубин было нередко обречено на сервиль¬
124
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
ное состояние. Такова участь сына Геммы, прижитого от прежнего любов¬
ника, ибо «все это [передача его в рабство] весьма желательно» новому со¬
жителю Геммы. Мальчик будет служить своему господину «денно и нощ¬
но, на суше и на море» до их смерти. Им разрешается «милосердно испра¬
влять его пороки»109.
Малолетних сервов, рожденных домашними рабынями (скорее все¬
го ~ от господ), их владелец обычно обещал освободить либо после своей
смерти (вместе с матерью), либо по истечении определенного срока служ¬
бы его законным наследникам110.
Горожане нередко в меру своих возможностей заботились о будущем
бастардов. Женатый гаэтанец, лишенный законного потомства, щедро ода¬
ривает своего побочного сына: кроме загородных владений и верхнего эта¬
жа дома, он дает сыну военное снаряжение ~ коня с упряжью, щит, копье
и меч111. Таким образом, повышение социального статуса бастарда было
возможно. Богатый судья Грифо, завещая в середине XIII в. своей жене в
узуфрукт значительное имущество лишь при условии отказа от нового бра¬
ка, в то же время обеспечивает своего «вольноотпущенника и питомца»
Петра и его сестру Розу оливковой рощей, виноградником и домом. Гри-
фо заботится и об их матери — Дробице: конкубина получает половину ун¬
ции золота, а Петру вменяется в обязанность давать ей пищу и все необхо¬
димое — в противном случае Дробица получит в пользование половину со¬
стояния, завещанного сыну112. В духе того времени в дарении имущества
бастарду подчас принимала участие и законная жена традента: ее смирен¬
ное приятие всех поступков супруга и повелителя рассматривалось как од¬
на из главных добродетелей женщины. В ее собственное завещание могло
быть включено пожалование имущества побочным детям (порой вырастав¬
шим в ее собственной семье) и даже конкубине своего мужа или сына113.
Бастарды свободно распоряжаются унаследованным достоянием и приоб¬
ретают новое114. Городская среда, к которой принадлежали мужчины, за¬
водившие любовниц или вступавшие в тайные браки, относилась снисходи¬
тельно к ним и к их детям. Сами же конкубины не могли рассчитывать на
доброе и уважительное отношение соседей.
Таким образом, характеристику приниженного статуса жены горожа¬
нина того времени следует дополнить: фактически ей было положено тер¬
петь и связь мужа с конкубиной (хотя лангобардские брачные соглашения,
как мы видели, запрещали эту связь) и подчас заботиться о бастардах
(впрочем, жены могли искренне привязаться к ним), если незаконные де¬
ти росли по воле мужа в ее собственной семье. В этих случаях матери та¬
ких бастардов лишались возможности воспитывать собственное потомство
(хотя можно предположить, что они сами нередко предпочитали такой ва¬
риант, надеясь на лучшую судьбу своих детей).
Маргинальное положение в обществе занимали проститутки. Публич¬
ным женщинам предоставлялась законами Рожера II и Фридриха II защита
от насилия. Однако, им предписывалось жить в особом месте и носить на
платье нашивку, указывавшую на их профессию (Const. Ill, 77). Свидетель¬
(УПРУГИ В ЮЖНОИТАЛЬЯНСКОМ ГОРОДЕ (Х-Х111ВВ.)
125
ством их места в жизни мужчин является факт, сам по себе необычный: в
1237 г. папа Григорий IX приказал провести расследование по поводу епи¬
скопа Сальпи Петра, который дарил «неким проституткам («meretrices»)
драгоценности, пожертвованные для украшения иконы Богоматери»115.
Попытаемся выявить какие-либо перемены в положении женщины и
ее оценке обществом за столь длительный период. Уничижительные отзы¬
вы о женщине, которые были характерны для памятников X в.116, не под¬
вергаются существенным изменениям и в дальнейшем в церковных канонах
и произведениях духовных лиц. Декрет Грациана (XII в.) гласил: «Жен¬
щина должна подчиняться господству [мужчины] и не имеет никаких прав:
[она] не может ни учить, ни выступать свидетелем, ни давать присягу, ни
судить»117. В следующем столетии Фома Аквинский писал: «Мужчина и
разумом совершеннее, и сильнее [женщины]»118. Однако, подобно тому,
как Жильбер да Турнэ сравнительно высоко оценивает роль женщины в
семейной жизни, в проповедях доминиканского монаха Умберто Римского
(тоже середина XIII в.) также звучат некоторые новые нотки. Отражая в
основном традиционное представление о женщине, он все же надеется ис¬
править ее своими назиданиями. В проповеди, обращенной к замужним
женщинам, Умберто пишет: они не должны вести себя бесстыдно и легко¬
мысленно; им следует соблюдать скромность в поведении и одежде, избе¬
гать болтливости. Он настаивает на том, чтобы женщины не пребывали в
праздности и вместо прогулок по улицам оставались дома. От девушек он
требует, чтобы они не заботились о своих нарядах, остерегались легкомыс¬
ленных песен и танцев, избегали и страшились любого мужчины и не оста¬
вались с ним наедине, не гуляли бы, а находились дома со своими родите¬
лями и пожилыми женщинами119.
Социальным, хозяйственным, культурным, психологическим переме¬
нам сопутствовало в XII и особенно XIII-XIV вв. некоторое изменение
правового статуса женщин. Они чаще меняют своих мундоальдов (опеку¬
нов) на избранных ими самими лиц, представляющих этих женщин на су¬
дебном процессе, или действуют вообще без них120. Если по лангобардско-
му праву при заключении женщиной сделок с имуществом должны были
присутствовать еще «два ближайших родственника», то в XIII в. слишком
частое повторение тех же имен (например, Иоанна и Петра)121 дает осно¬
вание предполагать, что эта формула утрачивает смысл, а в XIV в. кон¬
кретные имена из таких текстов вообще исчезают. Точно так же исключа¬
ется из нотариальных записей этих столетий упоминание о 12 родственни¬
ках женщины, обязанных давать на судебном заседании, где разбирается
ее дело, клятву на Евангелии. Во время торговых путешествий и других от¬
лучек мужа руководство хозяйством полностью переходит в руки жены.
Особенно активны вдовы, обладавшие более широкими правами и воз¬
можностями, чем замужние женщины. Обычно мужья завещали им — с
126
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
непременным условием «сохранения чистоты брачного ложа» — право рас¬
поряжаться всем состоянием, опекать малолетних детей, выдавать замуж
дочерей и женить сыновей122. Впрочем, подчас они нарушали это условие.
Якоба, дочь графа Рожера и вдова богатейшего горожанина Мольфетты
Стефаниция, выходит в 1273 г. вторично замуж за нотария Петра и заяв¬
ляет о своих правах на имущество, завещанное ей при условии отказа от по¬
вторного брака. Вместе с Петром она развивает бурную деятельность,
вступая в сложные отношения с монастырем св. Троицы в Каве и в конеч¬
ном счете, после судебной тяжбы с аббатством, заключает выгодное для
себя соглашение123. Вдовы, лишившиеся мужа молодыми, нередко вступа¬
ли снова в брак (хотя церковь относилась к этому неодобрительно)124.
В своей экономической деятельности женщина выходит за узкие рам¬
ки семьи. Вдовы, реже жены, иногда даже девушки занимаются торговлей
и ростовщическими операциями. Незамужняя Белла из Трани самостоя¬
тельно участвует в морской торговле, владеет долей судна и несет ответст¬
венность перед судом за свои долги после кораблекрушения. Белличия, ос¬
тавшаяся одинокой после смерти отца, решает не выходить замуж и, сохра¬
няя завещанные ей отцом «с целью брака» лавки, очевидно, собирается за¬
няться торговлей125. Изредка женщины отваживаются на путешествия,
чреватые опасностями (поэтому они предварительно составляют завеща¬
ния). В середине XIII в. Маргарита, жена ремесленника из Бари, решает
отправиться во искупление своих грехов в паломничество во Францию, «к
св. Якову»126.
Изредка упоминаются даже женщины, самостоятельно занимавшиеся
ремеслом, — такие, как владелица мастерской («magistra») Рита или же
булочница из Салерно Родоленда, которая арендовала печь, чтобы «днем
и ночью выпекать хлеб»127.
Весьма важным представляется вопрос: какова была степень вмеша¬
тельства государства в сферу частной жизни индивида и группы? В пер¬
вую очередь это вмешательство относится к тому периоду, когда в Юж¬
ной Италии существовало централизованное государство, т. е. ко второй
половине XII — первой половине XIII в. (после смерти Фридриха II в
1230 г. наступило резкое ослабление королевской власти). Как Рожер II,
так и, в значительно большей степени, Фридрих II стремились посредст¬
вом законов и с помощью должностных лиц держать под неусыпным на¬
блюдением подданных во всех сферах их деятельности, в том числе в ча¬
стной жизни. Однако здесь в качестве соперничавшей силы выступала
церковь. Несмотря на то что ее позиции в Сицилийском королевстве бы¬
ли слабее, чем в других странах Европы, даже в указанное столетие ей
все же удавалось контролировать, хотя и далеко не полностью, область
брачных отношений. Государственные законы относительно прелюбоде¬
яния, предоставлявшие мужу право карать неверную жену (Const. Ill,
СУПРУГИ В ЮЖНОИТАЛЬЯНСКОМ ГОРОДЕ (Х-Х111ВВ.)
127
83), сосуществовали с церковными судами, строго надзиравшими за
жизнью прихожан и наказывавшими за то же преступление.
Еще более тягостным было вторжение государства в повседневный
быт горожан. Благодаря Риккарду де Сан Джермано, аккуратно вписы¬
вавшему в свою хронику законы и указы Фридриха, а также практиковав¬
шейся письменной системе контроля за их выполнением мы в состоянии на¬
глядно представить себе эту сторону жизни общества. С Мессинских ас-
сиз 1220 г. ведет свое начало череда указов, направленных против игроков
в кости. В первом из них игра еще не запрещается по той причине, что не¬
которые получают от нее «превеликое удовольствие», «утеху» и «забаву».
Однако, поскольку те, кто проигрывает деньги, богохульствуют, понося
«Бога и блаженнейшую мать его и святых», виновных в этом следует тяж¬
ко наказывать («незнатных и горожан» — отрезая у них язык, а провинив¬
шихся повторно — отрубая правую руку)128. Четыре года спустя опять ве¬
дется поиск игроков. В следующие годы категории лиц, подпадающих под
действие подобных указов, расширяются. В 1226 г. трактирщикам отдает¬
ся приказ «закрывать свои таверны ко второму удару колокола [к вечер¬
не], так, чтобы к третьему удару ни одной из них нельзя было обнаружить
открытой». Более того, указ распространяется вообще на всех, «идущих по
улицам ночными часами, после третьего удара колокола»129.
В Мельфийские конституции 1231 г. включен закон о лицах, занимав¬
шихся игрой постоянно, о тех, кто «считает трактир своим домом» и «ве¬
дет столь низкую и недостойную жизнь», а также о владельцах таверн, ко¬
торые держат у себя игральные кости. Все они караются «бесчестьем»
(«infamia». Const. Ill, 90).
В 1242 г. в числе разыскиваемых по всему королевству преступников
вновь упоминаются и игроки130; позднее «Новыми конституциями» осу¬
ждаются на публичные работы игроки, пьяницы, драчуны и «другие лю¬
ди, приверженные дурной жизни» (Novae Const. I, 53). Отсюда можно
сделать следующие выводы: 1) надзору подвергался весьма широкий
круг лиц. Выражение «люди, приверженные дурной жизни» весьма не¬
определенно и предоставляло возможность еще больше ужесточить кон¬
троль над подданными; 2) этот надзор не давал ожидаемого эффекта. В
противном случае предписания не рассылались бы по стране столь часто,
а подобные поручения не давались бы особым «осведомителям» («denun-
ciatores»), которые в большом числе деятельно следили повсюду и за все¬
ми, в том числе за «людьми дурной славы»131. Полученные сведения на¬
правлялись в генеральную курию. Это вызывало отпор населения, по вы¬
ражению Риккарда — «немалые раздоры»132, стремление отстоять от по¬
сягательств автономию своей частной жизни.
Подозрительными и склонными к богохульству, а следовательно,
представлявшими опасность для государства, считал Фридрих и странст¬
вующих жонглеров, певцов, музыкантов («joculatores»). Согласно Мес¬
синским ассизам, каждому человеку разрешалось безнаказанно «наносить
вред им лично и их имуществу»133. Еще более сужалась возможность пре¬
128
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
даваться на улице и площади праздничному веселью, столь необходимому
людям в средние века вообще, в гнетущей атмосфере авторитарного госу¬
дарства в частности. Официально оставались лишь церковные праздники,
торжества по поводу браков короля и пр.
Перечислим вкратце другие меры, сводившиеся к ограничению личной
жизни подданных в царствование Фридриха II. Для браков с иностранца¬
ми требовалось особое разрешение. Запрещалось получать образование за
пределами Сицилийского королевства, а на его территории — где-либо,
кроме основанного в 1224 г. в Неаполе университета (не считая Салерн¬
ской медицинской школы). Государственным чиновникам предписывалось
следить за жителями каждой провинции с тем, чтобы обнаружить «злоде¬
ев», и пр.134
Частная жизнь в средние века была пронизана противоречиями. Соз¬
нание горожанина было расколото, о чем он сам, скорее всего, не подозре¬
вал. Унаследованный исстари взгляд на мир, общество, семью сосущество¬
вал с представлениями, которые вырабатывались в повседневной практике
и явно расходились с официальной догмой. Иногда эти расхождения при¬
нимали форму девиантного поведения. Суммируем приведенные выше фа¬
кты такого поведения и приведем несколько новых примеров.
Мотивы, которыми руководствовался некий Петр Капилатус, нарушая
общепринятые нормы, сводились к трезвому расчету. В 1233 г. Петр обра¬
щается в салернский суд, требуя признать его побочным сыном Ямпранда
(это освободило бы его от уплаты отцовского долга в 3,5 унции золота).
Однако братья, заинтересованные в уменьшении своей доли, и семь свиде¬
телей доказали, что он — законный сын на основании того, что Петр жил
вместе с отцом и унаследовал его имущество. Суд счел его происхождение
законным135. Итак, Петр предпочел бы считаться бастардом, чем запла¬
тить деньги, несмотря на то что это ухудшило бы его личный статус и ос¬
лабило или даже разорвало родственные связи.
Маргинальным являлось поведение как священника Майо, занимав¬
шегося азартными играми и грабежом (за что вынужден был расплачи¬
ваться его отец), так и епископа, потратившего подаренные церкви драго¬
ценные украшения на женщин легкого поведения.
Обратимся к тем женщинам, которые более или менее твердо отказы¬
вались следовать по традиционно предназначенному им церковью и обще¬
ством пути. К ним, несомненно, принадлежала жена Роберта Гвискара Си-
кельгаита, сражавшаяся бок о бок с ним в битвах. Весьма необычным бы¬
ло поведение Матильды, сестры Рожера II. Ее уход вместе с сыном от му¬
жа — графа Райнульфа д’Алифе и решительный отказ мириться с ним —
поступок явно неординарный.
Вспомним тех рядовых горожанок, чья непохожесть на привычный об¬
лик (который в идеализированном виде рисовали проповедники) станови¬
СУПРУГ И В ЮЖНОИТАЛЬЯНСКОМ ГОРОДЕ (Х-Х111ВВ.)
129
лась все явственнее в XII и особенно XIII в. По мере расширения круга
своей деятельности они подчас предпринимали шаги, связанные с риском.
Белла из Трани стала банкротом, когда судно с товарами затонуло во вре¬
мя бури. А чего стоит чреватое бесчисленными опасностями паломничест¬
во Маргариты из Южной Италии во Францию, чтобы поклониться мощам
св. Якова.
Барийка Гуарана отказывается отвечать своей собственностью (рабы¬
ня и мельница) за долги мужа, доказав в суде, что купила их на собствен¬
ные деньги136. Некая Тускана, называя себя «женщиной робкой», все же
смогла устоять перед «ласками и угрозами» мужа, рассчитывавшего после
смерти жены унаследовать ее имущество, и завещает его церкви137.
Неоднократно вдовы, решавшие снова выйти замуж, сохраняли, кро¬
ме своего приданого и законной четверти состояния первого мужа, также
то имущество, которое покойный завещал им с условием, что они будут
блюсти ему верность (вспомним, к примеру, Якобу). Нарушение этой
юридически оформленной статьи завещания, очевидно, не вызывало воз¬
ражений — не потому ли, что общество стало относиться к такому нару¬
шению терпимо, — как и к участившимся сделкам женщин без какого-ли¬
бо опекуна? «Если я выйду замуж один или несколько раз», — диктует
нотарию в 1248 г. Мария, дочь Сабина из Барлетты, — ее виноградники
могут стать приданым, которое она даст своим «будущим мужьям»138
(вспомним, что церковь отрицательно относилась к повторным бракам
женщин). Менялись менталитет и поведение не только сильной полови¬
ны человеческого рода, но и женщин.
Мужчины, как нам представляется, были более склонны к девиантно¬
му поведению. Их могли толкать на это страсть (как купца Петракку, ра¬
зорившегося из-за прихотей жены), честолюбие, склонность к авантюрам
(как Византия, покинувшего беременную жену и, много позднее, совер¬
шившего в Болонье, где он жил, убийство). Причиной могла стать безвы¬
ходная ситуация, в которой мужчины порой оказывались. Особенно пора¬
жает готовность некоторых жителей Альтамуры принять суровую церков¬
ную кару за прочную связь с конкубиной. На современников должно было
произвести сильное впечатление, когда один из них предпочел даже пуб¬
личное бичевание, чтобы избавить от него свою возлюбленную.
И все же необычные и смелые поступки женщин более бросались в
глаза, так как противоречили привычным представлениям о них.
Как говорилось выше, средневековое сознание было не способно про¬
вести четкую грань между членами семьи и другими домочадцами, обитав¬
шими в том же помещении, а в известной мере — также родственниками
вне дома. Существовала как бы система концентрических кругов: семья
(малая или расширенная либо многоячейная), затем — более широкий кол¬
лектив, включавший близких, но живущих отдельно, и дальних родствен-
S - 288
130
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
ников. Семья была соединена с этим коллективом множеством разнород¬
ных, жизненно необходимых связей. Образовывалось как бы силовое по¬
ле, где иерархическое подчинение (в семье — главе семьи, его жене и т. д.,
в линьяже — лицам, находящимся на более высоких его ступенях) допол¬
нялось тесными контактами ~ имущественного, правового, эмоционально¬
го и иного характера. В то же время эти контакты контрастировали с на¬
пряженными, иногда враждебными отношениями (ссоры и тяжбы из-за
раздела или наследования состояния, неуплаты приданого, зависть, рев¬
ность, ненависть, порой разрывавшие узы между ближайшими или отда¬
ленными родственниками) Однако эти негативные моменты в конечном
счете перекрывались факторами, объединявшими родичей.
Следующий круг — соседей и «друзей», опять же игравших очень важ¬
ную роль: без этих людей, их поддержки горожанин не представлял своей
жизни — как повседневной, так и в ее критические периоды. Не только ма¬
териальные соображения, но и чувство сопричастности, склонность, при¬
страстия создавали между ними прочные узы (хотя и в этом кругу бушева¬
ли противоречивые страсти).
И, наконец, существовала обширная пограничная полоса, где сталки¬
вались интересы индивида и тех групп, в которые он входил, с интересами
государства. Степень их самостоятельности варьировала в зависимости от
реальной силы государства. Однако дотошная регламентация приватной
жизни даже во времена Фридриха И, стремившегося добиться полного по¬
виновения во всем воле государя, что практически свело бы частную жизнь
на нет, не была и, конечно, не могла быть реализована. Кроме того, своего
рода компенсаторным механизмом являлась потребность в праздниках, ко¬
торая находила выход в увеселениях — свадьбах и пр., хотя и не носивших
массового характера.
С течением времени, в XIII и особенно в XIV в., та самая тенденция,
которая способствовала упрочению нуклеарной семьи, стала приводить к
некоторому ослаблению родственных уз за ее границами. В частности,
уменьшилась зависимость жены от родственников.
В ригидных по своему характеру семейных структурах происходила
очень медленная трансформация. Хотя двойная мораль, признание за муж¬
чиной права на сексуальную свободу оставались, дистанция между прести¬
жем мужчины и женщины в общественном сознании несколько сокращалась.
Духовный и интеллектуальный климат в городе понемногу меняется. В
семейной жизни горожан можно заметить к концу этого периода усложне¬
ние гаммы человеческих чувств. В отдельных семьях появляется духовная
близость между супругами. Женщина становится хранителем семейных
ценностей и тем самым скрепляет малую семью. Она не только выхажива¬
ет детей, но и воспитывает их.
В проповедях поселившихся в XIII в. и в Южной Италии монахов ни¬
щенствующих орденов, наряду с клишированными наставлениями, появля¬
ются новые мотивы, что корреспондировало с общим процессом углубле¬
ния внутреннего мира человека. Так, в проповеди Умберто Римского, об-
( УПРУГИ В ЮЖНОИТАЛЬЯНСКОМ ГОРОДЕ (Х-Х111ВВ.)
131
ращенной к девушкам, особенно, как подчеркивается в ней, к дочерям бо¬
гатых людей, дается совет учиться им у родителей — читать Псалтырь, мо¬
литвы, обращенные к Деве Марии, заупокойные и другие молитвы. Это
должно помочь им лучше понять Священное Писание. Речь идет о молит¬
ве не в церкви, а в собственном доме и, как уточняет Умберто, «в подоба¬
ющее время»139.
Изменившийся характер религиозности горожан сказался, в частности,
и в следующем: большее внимание уделяется в завещаниях состоятельных
людей организации пышных похорон, заупокойных месс. Патрицианские
семьи даже строят в церквах капеллы для своего рода140. Человеческие
эмоции обогащаются еще одним чувством ~ милосердия, которое находит
свое отражение в завещаниях — в форме благотворительности: в них появ¬
ляются распоряжения о раздаче милостыни беднякам, устройстве приютов
для подкидышей и госпиталей для больных паломников, иногда предусма¬
триваются деньги на приданое для бедных девушек141. Все это имеет пря¬
мое отношение к тому, что у человека, который начинает осознавать само¬
ценность своей жизни (а следовательно, меняется его отношение к смер¬
ти), возникает желание оставить память по себе.
По мере того как трансформируется, хотя и медленно, система нравст¬
венных ценностей и крепнет самосознание индивида, чаще можно наблю¬
дать случаи его девиантного поведения. Все это со временем приведет к из¬
менению характера семьи, стиля мышления супругов и формированию в
новых социокультурных условиях частной жизни в современном значении
этого слова.
Примечания
1 Отдельные изучаемые здесь проблемы разработаны нами в другом аспекте в статье:
Абрамсон МЛ. Семья в реальной жизни и в системе ценностных ориентаций в южно-
итальянском обществе Х-Х1П вв. // Женщина, брак, семья до начала нового времени.
Демографические и культурные аспекты / Под ред. Ю.Л. Бессмертного. М., 1993. В
современной итальянской литературе частная жизнь населения Юга Италии, к сожа¬
лению, не освещалась ни в одной специальной работе. Следует отметить лишь серьез¬
ную монографию А. Маронджу (Marongiu A. Matrimonio е famiglia nell’ Italia merid-
ionale (sec. VIII-XIII). Bari, 1976), рассматривающую семью этого периода в узко юри¬
дическом плане. Кроме того, в статье П. Кореи «Предметы домашнего обихода и по¬
вседневная жизнь» (Corsi Р. Arredi domestici е vita quotidiana // Terra e uomini nel
Mezzogiomo normanno-svevo / A cura di G. Musca. Bari, 1987) детально перечисляются
эти предметы, описанные в ряде привлеченных им брачных соглашений и завещаний.
Однако Кореи намеренно отказывается от какого-либо анализа приведенного матери¬
ала и обобщений.
2 Бессмертный ЮЛ. Жизнь и смерть в средние века. Очерки демографической исто¬
рии Франции. М., 1991; Violante С. Quelques caracteristiques des structures familiales en
Lombardie, Emilie et Toscane aux XI et XII sifecles II Famille et parent^ dans Г Occident
n^di6val. Roma, 1977.
3 Абрамсон МЛ. К проблеме типологии южноитальянского города (ХН-ХШ вв.) //
Средние века. М., 1988. Вып. 51. С. 47.
4 Бессмертный ЮЛ. Указ. соч. С. 120.
5 Codex diplomatics Cavensis. Vol. I. N 1 (792). (Далее: Cava I-VIII).
5*
132
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
6 Chartularium Cupersanense / Ed. Могеа. Montecassino, 1887. Vol. I. N 155 (1209). (Далее:
Chart. Cup.). Codex diplomatics Cajetanus. T. I. N 239 (1069). (Далее: CC I, П).
7 Cava I. N 163 (937), IV, N 626 (1009), 691 (1016), VII, N 1067 (1046), 1133 (1050), 1219
(1056), Vin, N 1293 (1039); CC I, N 239 (1069); Codice diplomatico Barese. Vol. IV-VI.
Le pergamene di S. Nicola di Bari. Vol. IV, N 18 (1028), 36 (1057); Vol. V, N 78 (1130),
87 (1136). (Далее: Nic. IV, V, VI); Codice diplomatico Barese. Vol. III. Le pergamene di
Terlizzi, N 40 (1119), 69 (1153). (Далее: Terlizzi); Codice diplomatico Barese. Vol. IX. I
documenti storici di Corato. N 6 (1073). (Далее: Corato); Chart. Cup. N 79 (1128), 121
(1171), 155 (1209), 178 (1244); Codice diplomatico Barese. Vol. VII. Le carte di Molfetta.
N 94 (1246). (Далее: Molfetta); Codice diplomtico Barese. Vol. VIII, X. Le pergamene di
В arietta. Vol. X. N 4 (1097), 62 (1221). (Далее: Barletta. I, И) и др.
8 Codice diplomatico Barese. Vol. XVIII (Nuova Serie). Le pergamene di S. Nicola di Bari.
Periodo Angioino (1343-1381). N 6 (1343). (Далее: Bari Ang.).
9 Cava VII. N 1219 (1056).
10 Cava IV. N 675 (1014); Codice diplomatico Barese.Vol. I. Le pergamene del duomo di Bari.
N 94 (1128). (Далее: Bari I, II); Bari Ang. N 121 (1376).
Nic. IV. N 27 (1039); Capasso B. Monumenta ad Neapolitani ducatus historiam pertinentia.
Vol. II, 1. N 402 (1021). (Далее: MND. II. 1).
12 Corato. N 180 (1293).
13 Cava VII. N 1219 (1056); Nic. V. N 78 (1130).
14 Huillard-Breholles J.LA. Historia diplomatica Friderici secundi. P., 1854. T. IV. Pars. 1. III.
26 (далее ссылки на отдельные законы Мелъфийских конституций включены в текст:
римской цифрой указывается книга свода, а арабской - глава).
15 Абрамсон МЛ. Крупные города Апулии в XII-XIII вв. (на материале Бари и Барлет-
ты) // Средние века. М., 1985. Вып. 48; Она же. К проблеме типологии южноитальян¬
ского города (XII-XIII вв) // Там же. 1988. Вып. 51.
16 Nic. VI. N 10 (1200), 43 (1224).
17 Ibid. N 43 (1224).
18 Piscilelli D. Facies sociale della Puglia Ira alto e basso Medioevo. Napoli, 1972. P. 17, nota 28.
19 Bari I, N 14.
20 Ibid. N 16 (1030), 17 (1031).
21 Barletta II. N 62 (1221), 63 (1221), 119 (1170); Nic. V. N 105 (1153), 110 (1155).
22 Nic. V. N 142 (1178), framm. 16 (1164), 144 (1180), 153 (1189).
22 Gilberto da Toumai. Teiza piedica alle donne sposate // Donna nel Medioevo. Aspetti cultuiali e di vita
quotidiana / A cuia di M.C.De Matteis. Bologna, 1986. App. P. 322. (Далее: Gilberto da Toumai).
24 Chart. Cup. N 155 (1209).
25 Nic. IV. N 18 (1028), 36 (1057); Barletta II. N 126 (1280).
26 Cava IV. N 626 (1009); Barletta II. N 4 (1097); Nic. IV. N 18 (1028), VI, N 81 (1244);
Molfetta. N 68 (1184); CC I. N 43 (1024).
27 В завещании глава семейства распоряжается уплатить служанке то, что он задолжал
ей за долгое время. См.: Nic. VI. N 37 (1219).
28 Gilberto da Toumai. P. 320-321.
29 Ibid. P. 320.
30 MND II, 1. N 677 (1138).
31 Codice diplomatico Barese.Vol. XII. Le carte di Altamuia. N 175(1330). (Далее: Altamura);
Molfetta. N 101 (1252).
32 MND II, 1. N 524 (1077).
33 Nic. V. N 9 (1073); MND II, 1. N 402 (1021), 514 (1073); Chart. Cup. N 65 (1110).
34 Nic. IV. N 14 (1048).
35 MND II, 1. N 323 (1005).
36 Ibid. N 402 (1021).
37 Corsi P. Op. cit. P. 93.
38 Кнабе Г.С. Древний Рим - история и повседневность. М., 1986. Очерк 5. Городская
теснота и архитектурная революция.
( УП
39
40
41
42
43
44
45
46
47
48
49
50
51
52
53
54
55
56
57
58
59
60
61
62
63
64
65
66
67
68
69
70
71
72
73
74
is
76
77
78
79
80
81
82
83
РУГИ В ЮЖНОИТАЛЬЯНСКОМ ГОРОДЕ (Х-Х111ВВ.) 133
Ricobaldi Ferrariensis Historia imperatonim romano-germanicorum a Carlo Magno usque ad
anum MCCXCVIII producta / L.A. Muratori. RIS IX. Col. 128.
Nic. VI. N 37 (1219).
Fuiano L. Aspetti di vita nelle arti figurative dell’Italia longobarda Meridionale nei secoli X
e XI. Bari, 1983. P. 55-56.
Altamura. N 86 (1299), 89 (1299).
Liutprandi leges / Ed. Fr. Beyerle. Weimar, 1947. (Далее: Liu.); Cap. 120, IV.
Gilberto da Toumai. Op. cit. P. 119-120.
Chart Cup. N 150 (1206).
CC II. N 348 (1167).
Cava V. N 797 (1028), IV. N 675 (1014).
Chart Cup. N136(1191).
Codice diplomatico Amalfitano / A cura di R. Filangieri di Candida. Vol. I, II. Napoli, 1917-
1951. (Далее: Amalfi I, II). Amalfi, II, N 263 (1212).
В arietta I. N 91 (1161).
Alexandri Telesini coenobii abbatis: De rebus gestis Rogerii Siciliae regis libri quatuor / Ed.
G. Del Re. Scrittori napoletani editi e inediti. Neapoli, 1845. Vol. I Lib. I, 2. P. 90. (Далее:
Alexandri Telesini).
MNDII, 1. N 173 (968); CC II, N 168 (1037). См.: Абрамсон МЛ. Семья в реальной жиз¬
ни... С. 49-50.
Codice diplomatico Sulmonese / Ed. F. Faraglia. Roma, 1888. N 42 (1196). (Далее:
Sulmona).
Terlizzi. N 94 (1164).
Fuiano L. Op. cit. P. 58.
Cava IV. N 626 (1009), 691 (1016).
О Сикельгаите см.: Acocella N. Salerno medievale. Napoli, 1971. P. 478,569,593,601-602.
Alexandri Telesini. Lib. П1,1. P. 129.
Nic. V. N 119.
Liu. XVII, 130.
Chart. Cup. N 28 (992).
Cava I. N 207 (960).
Cava II. N 400 (988).
Cava VII. N 1076 (1047).
Nic. IV, N 46 (XI в.)
Chart. Cup. N 136(1191).
Cava VII. N 882 (1034); CC N 158 (1029).
О законах, рассматривающих развод, см. Абрамсон МЛ. Семья в реальной жизни...
С. 40-41.
Nic. IV, N 8 (1003).
Cava I. N 140 (923), 141 (923).
Chart. Cup. N 41 (1053).
Ibid. N 86 (1140).
В arietta II. N 140 (1289), 147 (1292).
Erchemperti Historia Langobardorum Beneventanorum // MGH. Scriptores rerum
Langobardorum Beneventanorum. P. 236 (973).
Goffredo Malaterra. De rebus gestis Rogerii Calabriae et Siciliae comitis et Roberti Guiscardi //
A cura di E. Pontieri. RIS. N.S. Lib. I. Cap. XXX.
Alexandri Telesini. Lib. 1,14. P. 106-107.
CC I. N 110 (1004); Nic. V. N 94 (1141) и др.
Terlizzi. N 124 (1180).
Nic. V. N110(1155).
Altamura. N 113.
Ibid. N 124.
Ibid N 89 (1299).
Абрамсон МЛ. Крупные города Апулии...
134
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
84 Nic. V. N 131 (1174).
83 Передача морганкапа: Bari I. N 37 (1110); Molfetta, N 26 (1157); Chart. Cup. N 121
(1171); Barletta II. N 63 (1221) в др. Свидетели на суде: Chart. Cup. N 127 (1181), Bari II,
N 25 (1276).
86 См.; Абрамсон МЛ. Характерные черты южноитальянского города в раннее средне¬
вековье (VI-XI вв.) И Средние века. М., 1976. Выл. 40. С. 20.
87 Chronica monasterii Casinensis / А сига di Н. Hoffman. MGH, SS, XXXIV. Hannoverae,
1980. P. 137,317.
88 Fuiano L. Op. cit. P. 40-41.
89 Regii Neapolitani archivi monumenta. Vol. VI. N 610 (ИЗО) (Далее: Neap, arch.); CC П, N
231 (1236).
90 Neap. arch. VI. N 610 (1130).
91 Barletta I. N 106(1176).
92 CC II. N 328 (1135).
93 MNDII, 1. N 404 (1026).
94 Neap. arch. II. N 137 (970), 138 (970).
95 Ibid. V, N 540 (1112).
96 CC II. N 368.
97 Bari II. N 44 (1294).
98 Altamura. N 157 (1323).
99 Bari Ang. N 93 (1366).
100 Nic. V.N 78 (ИЗО); VI, N 17 (1205); Chart. Cup. N 121 (1171); Molfetta. N 26 (1157), 94
(1246). Подчас рабыню предлагалось передать не жене, а ее опекуну - отцу, брату, дя¬
де, которому равным образом разрешалось поступить с ней так, как он захочет. Cava
IV, N 626 (1009), 691 (1016); Barletta X, N 4 (1097).
101 Nic. IV. N 18 (1028), 36 (1157), V. N 78 (ИЗО); Chart. Cup. N 79 (1128), 155 (1209).
102 Corato. N 6 (1073); Barletta X, N 4 (1097); Molfetta, N 26 (1157).
103 Molfetta, N 26 (1157).
104 Cava I. N 106 (894).
I®3 Regesto di Tommaso decano о Cartolario del Convento Cassinese. N 45 (1242). (Далее:
Tommaso).
106 Altamura. N 89 (1299). P. 113.
107 Ibid. P. 163-164.
108 Ibid., P. 145.
109 Cava V. N 833 (1031). Об обращении в рабство детей монахини см.: Ibid II, N 244 (966);
о передаче незамужней бедной женщиной своей дочери в полное распоряжение супру¬
гам из Амальфи - Amalfi I, N 85 (1090).
ПО cava I, N 175 (947); VIII. N 1359 (1063).
HI CC I. N 153(1028).
П2 Molfetta. N 101 (1252).
ПЗ Cava VI. N 1079 (1047); Nic. VI. N 38 (1219).
u4 CC I, N 179 (1015), 183 (1048).
H5 Corsi P. Op. cit. P. 95.
П6 Абрамсон МЛ. Семья в реальной жизни... С. 46-48.
П7 Цит. по: De Malleis М.С. Op. cit. Р. 26.
118 Цит по: Valerio A. La questione femminile nei secoli X-XII. Napoli, 1983. P. 72, nota 26.
П9 Umberto da Romans: (1 j - XCIV. A tutte le donne // Donna nel Medioevo. Aspetti culturali e
di vita quotidiana / Ed. M.C. De Matteis. Bologna, 1986. App. P. 311-312; [4] - XCVII. Alle
fanciulle о alle adolescenti laiche. P. 314-315 (Далее: Umberto da Romans).
12° Bari I. N 81 (1211); II, N 65 (1307); Terlizzi. N 143 (1184), 251 (1245), 273 (1258); Chart.
Cup. N 178 (1247); Perg. Ang. N 53 (1357), 72 (1361), 81 (1364), % (1367); Barletta II, N
69 (1226); Nic. VI. N 95 (1256), 103 (1260), 108 (1266); Bari II, N 65 (1307).
121 Nic. VI. N 55 (1231), 67 (1237), 81 (1244), 94 (1255), 103 (1260), 108 (1266); Bari I, N
101 (1253), 105 (1256); II, N 26 (1276) и др.
СУПРУГИ В ЮЖНОИТАЛЬЯНСКОМ ГОРОДЕ (Х-Х111ВВ.)
135
122 Terlizzi. N 62 (1149), 94 (1164); Cava VII, N 1189 (1189); Nic IV, N 43 (1068); V, N 100
(1146); Barietta I, N 334 (1284) в др.
123 Molfetta. N 142 (1282), 147 (1285), 151 (1286), 152 (1286).
124 Абрамсон МЛ Семья в реальной жизни... С. 45-46.
125 Nic. V. N. 127 (1169); Codice diplomatico Salemitano del secolo XIII. Vol. I / Ed. C. Canicci.
Subiaco, 1931. N 5 (1202). (Далее; Salerno).
126 Nic. VI. N 95 (1256).
127 Salerno. N 5 (1202).
128 Ryccardi de Sancto Gennano Chronica / A cura di C.A. Ganifi // Muratori. RIS. 1937. Nuova
Serie. T. 7. P. 94-95.
129 Ibid. P. 113,141.
130 Ibid. P. 180,213-214.
131 Ibid. P. 177.
132 Ibid. P. 177.
133 Ibid. P. 97.
134 См.: Абрамсон МЛ. Сицилийское королевство как особый вариант государственной
структуры в Западной Европе II Средние века. М., 1994. Вып. 57; Она же: Законода¬
тельство Фридриха II r социальная практика в Сицилийском королевстве // Проблемы
итальянской истории. 1987. м., 1987.
l3^ Salerno, I. N 86.
136 Nic. V. N94(1141).
137 Tommaso. N 25 (1224).
138 Barietta. II, N 130.
139 Umberto da Romans. P. 313.
140 Bari Ang. N 55 (1348), 123 (1376).
141 Tommaso. N 45 (1242); CC II. N 372 (1207), 346 (1236); Bari Ang. N 9 (1344), N 120
(1375), N 121 (1376); Sulmona. N 48 (1125); Manoleni J. Le pergamene di Capua. Vol. I
(972-1265). Napoli, 1957. N 99 (1263).
ГЛАВА 6
СЕМЬЯ KPEQTOHOCIJA:
СУПРУЖЕСКИМ КОНФЛИКТ
В НАЧАЛЕ XII ВЕКА
J рестовый поход и частная жизнь — два казалось бы взаимно исклю-
Ч чающих явления. Ведь крестовый поход требовал от рыцаря, сми-
1 ренно служащего церкви, отрешения от всех земных связей, в том
1 числе семейных, ради утверждения высших христианских ценно-
( i V стей. Принимавший обет крестового похода («votum peregrination -
is», «votum ultramarinum»)1 рыцарь приравнивался по своему стату¬
су к клирику. Идеал крестоносца, каким он предстает в памятниках кано¬
нического права, требовал от рыцаря отказа от частных интересов ради
осуществления обета крестового похода2. О том, насколько этот идеал был
укоренен в массовом сознании, позволяет говорить поэзия XII-XIII вв.
Рыцарские песни крестовых походов развивают тему судьбы крестоносца,
вынужденного покинуть свою «douce dame», рыцаря, раздираемого между
призывом крестового похода и чувством к своей подруге. Конон де Бетюн,
Ги де Куси, Гуго де Берзэ прославляют рыцарей, отправлявшихся в Си¬
рию, где они обретали «paradis et honor»3. И каноническое право, и лири¬
ческая поэзия дают, конечно, определенный срез действительности; в этих
памятниках отражен образ идеального рыцаря, каким его желали видеть
современники. В них обрисован образ абстрактного крестоносца, пренеб¬
регавшего интересами семьи и своими чувствами ради осуществления выс¬
шего идеала. Но как реально ситуация крестового похода влияла на отно¬
шения крестоносца с его близкими, на взаимоотношения в семье; как в
жизни конкретного человека решался этот извечный конфликт между об¬
щественными и частными интересами — об этом известно досадно мало.
Почему? Потому что история крестовых походов — это история массовых
миграций, крупных исторических событий.
Очень мало что удается узнать об индивидуальной судьбе того или
иного героя, еще меньше о его внутреннем мире, о том, как события боль¬
шой истории, которым прежде всего уделяют внимание средневековые
хронисты, влияли на взаимоотношения человека с его близкими. Тем боль¬
ший интерес вызывает рассказанная хронистами4 судьба одного из предво¬
дителей крестоносцев, графа Стефана Шартрского, участника Первого
крестового похода, который предпочел крестовому походу свою семью и,
СЕМЬЯ КРЕСТОНОСЦА
137
почувствовав острую тоску по дому, сбежал из лагеря под Антиохией в Ев¬
ропу. Вернувшись во Францию, он встретил суровое осуждение не только
со стороны церковных прелатов, но главным образом со стороны своей су¬
пруги, которая заставила его вновь отправиться в крестовый поход, из ко¬
торого он уже не вернулся.
История его жизни, которая может быть реконструирована главным
образом по его частной переписке с женой (частично утраченной), а также
по хроникам крестовых походов и сочинениям французских историков XI-
XII вв., дает нам редкий и необычный пример того, как в судьбе реально¬
го человека нашел конкретное воплощение драматический конфликт меж¬
ду чувством и долгом. Историки XIX в., писавшие об этом эпизоде исто¬
рии крестовых походов, часто следовали мнениям современников Стефана
Шартрского и изображали его крестоносцем, нарушившим паломнический
обет5. Историков XX в. привлекала странная фигура графа Шартрского —
крестоносца-ренегата и христианского мученика6. Мы же попытаемся по¬
смотреть на судьбу этого героя с точки зрения его отношений с родствен¬
никами, с членами его семьи, прежде всего с женой Адель. Эти взаимоот¬
ношения мы рассмотрим на более широком фоне общественных коллизий,
характерных для рубежа XI-XII вв., в контексте общественных умона¬
строений того времени и с точки зрения крестоносных идеалов, которые
должен был воплощать в своей жизни каждый крестоносец. Лишь тогда
нам представится возможность оценить степень уникальности личности
Стефана Шартрского и оценить меру необычности того семейного конфли¬
кта, который разыгрался в эпоху Первого крестового похода в его семье.
Но сначала попытаемся узнать что-нибудь о наших героях.
Итак, что нам известно о графе Шартрском? Стефан (1047-1102 гг.)
был сыном Тибо, графа Шампани, Бри, Блуа и Шартра, и его первой же¬
ны Герменды, дочери графа Мэна Герберта7. Старший среди четырех
братьев, Стефан получил особенно хорошее образование, имел вкус к лите¬
ратурным занятиям и занимал определенное место среди писателей своего
времени. О его литературном таланте свидетельствуют его письма, написан¬
ные жене из крестоносной экспедиции слогом изящным и изысканным. В
1081 г. он просил руки дочери Вильгельма Завоевателя, так как, полагает
писатель XII в. Ордерик Виталий, он искал дружбы с знаменитым прави¬
телем8. В том же году была совершена помолвка, а затем заключен брак9. В
1088 г., через семь лет после заключения брака Стефан наследовал своему
отцу и стал графом Шартра и Блуа. Вскоре после своего вступления во вла¬
дение графством он осуществил огромные пожалования в пользу монасты¬
ря св. Иоанна в Блуа, а также в пользу аббатства Мармутье10.
Судя по высказываниям современников, граф был просвещенным че¬
ловеком и щедрым сеньором, раздававшим свои богатства монастырям и
церквам. Его имя, а впоследствии и имя его супруги, часто встречается в
хартиях. Так, он освобождал крестьян от податей, жаловал земли церквам,
в частности, отказался от прав графов Шартрских брать после смерти епи¬
скопа все в епископском доме и на землях, принадлежавших покойнику11.
138
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
Он был богатым и могущественным сеньором: Гвиберт Ножанский гово¬
рит, что число его замков равнялось числу дней в году12. Современники
упоминают и о том, что он был искусным поэтом. Один из самых тонких и
рафинированных писателей XII в., Бодри Буржский говорит о нем, что он
был красноречив и обладал незаурядной эрудицией («homo facundus et sin-
gularis scientiae»)13. По единодушному мнению писателей XII в., Стефан
был безупречным сеньором. Гвиберт хвалит его рассудительность, щед¬
рость, богатство и влиятельность («...cujus prudentiam, minificentiam, dap-
silitatem, opulentiamque laudare velimus...»)14. Фульхерий Шартрский отзы¬
вается о нем как о «муже опытном и знатном» («vir prudens et nobilis)15.
Все отмечают его незаурядные качества и то обстоятельство, что он, отда¬
вая дань военному искусству, был человеком образованным и с литератур¬
ным вкусом. Рауль Каэнский хвалит его терпимость, храбрость и недалек
от того, чтобы сделать его идеальным рыцарем («cujus largitatem hilaritas, si
audaciam fervor, quanti debuerant, ilustrassent, nihil ei deerat ad ducem, nihil
ad strenuissimum militum»)16.
Женившись в 1081 г. на дочери Вильгельма Завоевателя, граф
Шартрский породнился с одной из знатнейших семей в Европе. Стефан и
Адель — одна из самых блестящих брачных пар в Европе XII в. Адель бы¬
ла выдающейся женщиной своей эпохи. Современники хвалят ее ум, щед¬
рость, образованность, литературный вкус и даже знание греческого язы¬
ка, они приходят в экстаз от ее красоты17. Адель, видимо, была личностью
незаурядной, и об этом нам предстоит узнать, занимаясь историей ее се¬
мьи. Поначалу ее брак со Стефаном был счастливым и благополучным. У
них было четверо сыновей и одна дочь. Их дети впоследствии считались
«величайшими среди французов и знатнейшими среди англичан» («inter
maximos Francorum computantur et Anglorum proceres»)18. Старший из де¬
тей, Гильом, «муж добрый и спокойный», по выражению Ордерика Вита¬
лия («vir bonus et pacificus»), разделил отцовское наследство со своим бра¬
том Тибо, отличавшимся многочисленными достоинствами. Сын Стефан
благодаря тому, что его дядя по матери был английским королем Генрихом
I, сам получил английскую корону в 1136 г. Младший сын Генрих обучал¬
ся в одном из клюнийских монастырей, а впоследствии стал аббатом Гла¬
стонбери и несколько позже епископом Винчестера. Дочь Матильда по¬
гибла во время кораблекрушения19.
Когда начался Первый крестовый поход, Стефану было почти 50 лет,
Адель 35, за их плечами около 15 лет супружеской жизни. В 1096 г. Сте¬
фан Блуа принял обет крестового похода. Он присоединился к армии во
главе с графом Фландрии Робертом II и герцогом Нормандии Робертом
(братом жены). Роберт перед отправлением в поход за большую сумму де¬
нег поручил свои владения другому брату Адели — Вильгельму Рыжему.
В сентябре 1096 г. армия крестоносцев отправлялась в поход. Хронист
Фульхерий Шартрский описывает сцену прощания крестоносцев с близ¬
кими: слышатся вздохи, льются слезы, раздаются стоны жен, детей, род¬
ственников. Супруга (не Адель ли?) и супруг (возможно, Стефан) говорят
СЕМЬЯ КРЕСТОНОСЦА
139
о возращении крестоносцев. Супруг обещает вернуться через три года и,
плача, поручает жену Богу. Жена, боясь, что больше никогда не увидит
мужа, оплакивает его20.
Из Нормандии, Фландрии и графства Шартрского крестоносцы на¬
правились к Риму, а оттуда в южном направлении, к Бари. Здесь армия
должна была пересечь Адриатику и выйти к Балканам, но, как объясняет
Фульхерий, надвигающаяся зима и предостережения моряков заставили
предводителей крестоносцев подождать до весны. Вместе с герцогом Нор¬
мандии Робертом Стефан провел зиму в Калабрии21. В марте 1097 г. гер¬
цог Нормандии и граф Шартра отправляются в поход из Южной Италии,
а уже 3 апреля они начинают погрузку на корабли в Бриндизи. Во время
посадки на корабли произошло неприятное событие: один из первых кораб¬
лей неожиданно разломился надвое, и 400 человек погибли. Этого оказа¬
лось достаточным для того, чтобы многие крестоносцы утратили присутст¬
вие духа и, отказавшись от экспедиции, вернулись домой, клянясь никогда
не доверять свою жизнь коварному морю22. Оставшиеся паломники погру¬
зились на корабли и через четыре дня высадились на балканском побере¬
жье Адриатики23. Остаток пути до Константинополя крестоносцы проде¬
лали пешком. Уже 14 мая 1097 г. они входили в византийскую столицу24.
Две недели крестоносцы провели в Константинополе. Византийский
император Алексей Комнин обсуждал с предводителями крестоносцев
план действий. Как мы помним, он желал вернуть руками западноевропей¬
ских рыцарей свои малоазийские владения, обещая взамен предоставить
крестоносцам проводников и оказать помощь фуражом и продовольствием.
Он также щедро одарил предводителей25.
Тем временем крестоносцы осадили Никею, и армия Стефана поспе¬
шила им на помощь. 3 июня они прибыли в Никею, и Стефан занял пози¬
ции на юге крепости26. После пяти недель осады турецкий гарнизон сдал¬
ся Византии, и состоялась торжественная встреча императора с западными
рыцарями.
Все эти события граф Шартрский описал в одном из двух сохранив¬
шихся писем жене, датируемом 24 июня 1097 г. (В приложении мы даем
полный текст этого письма в переводе с латинского.) Уже в том, что эти
письма сохранились — большая удача для историков. Да и вообще частная
переписка конца XI в. — факт сам по себе уникальный и к тому же редкое
свидетельство существования контактов рыцаря-крестоносца и его семьи.
Письма крестоносца супруге в то время, когда частная корреспонденция
еще не стала обычным делом, — явление в высшей степени оригинальное.
В этих письмах мы встречаем не только высказывания графа Шартрского
о чувствах к своим близким, прежде всего к возлюбленной супруге, но и
описания военных сражений и исторических деятелей.
Насколько оригинальны эти письма? Можно ли за обычными клише и
традиционными для средневековых писем формулами разглядеть истинное
отношение к домочадцам, его собственные оценки событий и людей? Мож¬
но ли обнаружить в его письмах проявления искренности чувств и пережи¬
140
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
ваний? Ведь средневековые письма представляют собой особый жанр. Ин¬
тимность, спонтанность, частный характер в принципе являются признака¬
ми эпистолярного жанра. Но, как известно, средневековые письма были
зачастую публичными и предназначались для того, чтобы их читали вслух,
перед публикой. В них обращались не только к адресату, но и к обществу27.
С этой точки зрения письма графа Шартрского резко отличаются от обыч¬
ных средневековых писем, так как они глубоко индивидуальны и интимны.
Мы не встретим в них шаблонных и трафаретных формул, которыми изо¬
биловали средневековые послания.
Образцы писем — «письмовники» — начинают появляться со второй
половины XII в. и содержат обычный набор традиционных фраз. Так, в
письмовнике XII в., принадлежащем перу Матвея Вандомского, мы нахо¬
дим целый ряд стихотворных образцов писем, в том числе письмо клирика
своей возлюбленной. В этом письме много элементов подражания и заим¬
ствования из античной поэзии, на которую ориентировались средневеко¬
вые авторы, но — самое главное — оно лишено конкретного содержания и
далеко от реальности28.
Письма Стефана Шартрского выпадают из обычного стиля. В них мы
не найдем трафаретных фраз, характерных для средневековых писем, по¬
слания графа глубоко индивидуальны, они навеяны прежде всего непо¬
средственными впечатлениями. В них он рассказывает во всех деталях о
своих переживаниях и впечатлениях. Стефан Шартрский желает поде¬
литься с женой новостями. Он сообщает о своем здоровье и своих делах,
интересуется делами жены. Он пишет, стараясь найти подходящие слова
для того, чтобы выразить свои чувства, тревогу, проявляя большой интерес
к семье и домочадцам. Письма эти сугубо частного характера, они касают¬
ся семейных дел, написаны с повышенной эмоциональностью. Впрочем,
лучше передать слово самому графу. Письмо начинается словами: «Граф
Стефан графине Адель, милейшей подруге, своей супруге, все самое луч¬
шее и прекрасное, что только ум его может вообразить («quicquid mens sua
melius aut benignius excogitare potest»). Возвещаю тебе... что... я прибыл в
Константинополь с сердцем, полным радости. Император поспешил при¬
нять меня как сына и осыпал меня подарками. Во всей армии нет ни одно¬
го герцога или графа, никого из влиятельных людей, кому бы он оказал
больше доверия, чем мне. Да, любимая моя («mi dilecta»), он все время
убеждает меня послать ему одного из наших сыновей; он обещает осыпать
его почестями, так что нашему сыну все будут завидовать. Истинно гово¬
рю тебе, нет сейчас другого такого человека под небесами, как он... («in
veritate tibi dico, hodie talis vivens homo non est sub caelo»)»29.
Далее следует полное восторженных излияний описание константино¬
польского двора и византийского императора. Его подарки и лесть — все
это Стефан принял за чистую монету, и его почтительность к василевсу бу¬
дет только возрастать. В оценках императора Стефан резко отличается от
своих современников. Все крестоносцы внимательно следили за поступка¬
ми императора, тщательно обдумывали каждое его слово и жест, были
СЕМЬЯ КРЕСТОНОСЦА
141
крайне осторожны с ним. Хронисты Первого крестового похода рисуют
императора человеком хитрым и коварным, желающим усыпить бдитель¬
ность западных рыцарей и использовать их в своих целях. Описывая импе¬
ратора Алексея в резко отрицательном тоне, крестоносцы проявляют пора¬
зительное и не свойственное им единодушие. Особенно резко отзывается
об императоре хронист Аноним. Разделявший позицию своих сеньоров —
Боэмунда и Танкреда, родственников Робера Гвискара, еще не так давно
участвовавшего в грабительском походе против Византии, Аноним знал
цену восточной дипломатии30. В его описании император предстает ковар¬
ным и хитрым.
В отличие от хронистов Стефан рисует Алексея идеальным государем,
сочетающим щедрость с благородством. Он даже решается на режущее
слух Адели сравнение императора с ее отцом: «Даже славный твой отец,
моя любимая, одаривал весьма многими дарами, но в сравнении с ним
[Алексеем] почти ничего не сделал. Это немногое я хотел тебе написать
(«scribere dilexi») о нем, чтобы ты немного знала о том, что он за чело¬
век»31. Стефан рассказывает и о победе крестоносцев под Никеей, и о раз¬
даче императором трофеев и добычи. И опять граф восторгается благород¬
ством василевса и хвалит его за проявленную им щедрость. Совсем иного
мнения были другие крестоносцы. Так, Фульхерий Шартрский говорит,
что император раздал деньги и драгоценные камни князьям, а мелкую
бронзовую монету пехотинцам, позабыв при этом о рыцарях. По словам
Рауля Каэнского, Танкред был недоволен разделом добычи. Раймунд
Ажильский выказывает горькие чувства, возмущаясь несправедливым
распределением даров императором, а Аноним и вовсе обвиняет императо¬
ра в измене и потворстве мусульманам32.
Мы видим, сколь сильно расходятся оценки хронистов и мнение Стефа¬
на Шартрского. В их суждениях отражена ментальность западных рыца¬
рей. Византийский Восток был слишком богатым, слишком пышным и «ци¬
вилизованным» для этих грубых и простых воинов. Выставление напоказ
пышности и великолепия только раздражало их. Стефан же был польщен,
тронут и очарован теплым приемом императора. Как человек просвещенный
и образованный, граф Шартрский умел оценить роскошь, культуру, почес¬
ти, блеск и пышность византийского двора. Он не разделял враждебных
предрассудков крестоносцев по отношению к Алексею. Его суждения о ви¬
зантийском дворе, изложенные в письме к Адель, свидетельствуют о неор¬
динарности его натуры. Об этом же говорит и повышенный эмоциональный
тон его писем. В конце письма он высказывает оптимистический взгляд:
«Говорю тебе, моя любимая, что от выше упомянутой Никеи до Иерусали¬
ма за пять недель доберемся, если Антиохия не будет нам помехой»33.
На самом деле почти два года потребовалось крестоносцам для того,
чтобы преодолеть этот путь и оказаться под стенами Иерусалима, где Сте¬
фана уже с ними не было. Между 26 и 28 июня крестоносцы покинули
Никею и продвигались в глубь Малой Азии. По пути их атаковали турец¬
кие войска. 1 июля состоялась жестокая битва. Крестоносцы были обеску¬
142
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
ражены тактикой врага, применявшего стрелы и копья. После нескольких
попыток рыцарям удалось отбить атаку34. От Дорилеи крестоносцы после¬
довали к Антиохии. По дороге их мучили жара, жажда, голод, нехватка
средств передвижения35. Миновав Гераклею, они увидели на небе знак в
виде меча. Здесь армия разделилась — часть ее во главе с Бодуэном и Тан-
кредом отправилась к Антиохии через Киликийские ворота, а остаток ар¬
мии во главе с графом Блуа — к тому же городу по другой дороге. Передо¬
вой отряд достиг Антиохии 20 октября 1097 г., а на следующий день при¬
были части Стефана Шартрского36. И опять Стефан разбил лагерь вместе
с вождями из Нормандии37.
За осенью последовала зима, за зимой весна, а положение армии кре¬
стоносцев все ухудшалось, и Стефан Шартрский все чаще думал о доме.
Все дальше и дальше от лагеря надо было отправлять экспедиции в поис¬
ках фуража и продовольствия. В лагере крестоносцев росли цены38. Время
от времени происходили битвы и военные стычки, но они не приближали
окончание осады Антиохии. Стояла отвратительная погода, крестоносцев
беспокоили землетрясения и появление таинственных знаков на небе39.
Поговаривали о приближении крупной армии мусульман. Моральный дух
крестоносцев стремительно падал. Весной 1098 г. началось повальное де¬
зертирство из армии. По словам Фульхерия Шартрского, сначала уходи¬
ли бедные, а за ними и богатые40. К концу марта Стефан был, судя по все¬
му, пресыщен крестовым походом. Видимо, в это время он начал обдумы¬
вать план, как оставить безнадежную осаду.
29 марта 1099 г. он пишет второе из сохранившихся писем жене. Как
и первое послание, оно написано в повышенном эмоциональном тоне:
«Граф Стефан Адель, любимейшей супруге, дражайшим своим детям и
всем верным, как старшим, так и младшим, желаю здоровья и благослов¬
ляю»41. Обычная в письмах приветственная формула («salutatio») звучит у
графа Шартрского особенно эмоционально, потому что он вкладывает в
нее много чувства. Уже в первых предложениях легко узнать перо графа.
Как обычно, он сообщает о своем здоровье и делах: «Поверишь ли точно,
дражайшая, что в то время, как я, любовь моя, посылаю тебе эту весть, я,
здоровый и невредимый и облагодетельствованный милостью Божьей,
стою перед Антиохией»42. Следует особо отметить эту потребность в об¬
мене впечатлениями у рыцаря, находящегося вдали от родины и своего оча¬
га. Чувствительная душа, Стефан желает успокоить Адель насчет своего
здоровья и состояния дел и богатств. Стефан спешит рассказать «милой и
дорогой подруге» («dulcissimae amicae», «dulcissimae atque amibilissimae
coniugi») все, что он делает и что чувствует. В письме указано, что оно пи¬
салось капелланом Александром под диктовку графа: «Капеллан же мой
Александр на следующий день после Пасхи со всей поспешностью эти
строки написал»43.
Известно, что составление письма в средние века — сложный процесс,
состоявший из двух этапов. Вначале диктовали («dicere», «dictare»), а за¬
тем писали («scribere»)44. К написанию следовало хорошо подготовиться,
СЕМЬЯ КРЕСТОНОСЦА
143
прежде всего подготовить необходимые для этого предметы — чернила, до¬
ску, пергамент. Но главное — письма писались под диктовку, и, возможно,
суть сказанного искажалась писцами. Можно вспомнить Бернара Клерво-
ского, который не раз с обидой вспоминал своих писцов, исказивших смысл
сказанного им45.
Что же сказать о письмах Стефана? Искажало ли смысл написанного
то обстоятельство, что письма писались с помощью посредника — секрета¬
ря? Даже с учетом этой оговорки можно видеть в употребляемых Стефа¬
ном Шартрским эпитетах искреннее и горячее свидетельство его любви —
он называет Адель «dulcissima arnica» (милейшая подруга), «mi dilecta»
(моя любимая), «carissima» (дражайшая), «amabilissima» (любезнейшая).
О реакции жены на эти письма, к сожалению, ничего неизвестно. Письма,
несомненно, шли долго, ждать их следовало продолжительное время, ог¬
ромные расстояния затрудняли эпистолярный диалог. Написала ли Адель
ответ своему мужу? Об этом ничего неизвестно, соответствующие источ¬
ники на этот счет отсутствуют, и мы можем только строить догадки.
Забегая вперед, скажем, что преждевременное возвращение Стефана и
упреки графини, несомненно, омрачили супружескую гармонию. У дочери
Вильгельма Завоевателя и Стефана Шартрского обнаружились разные
взгляды на понятие о долге. Стефан Блуа принимал активное участие в оса¬
де Антиохии, и эти события он тоже с присущей ему эмоциональностью опи¬
сывает в своем письме. После шести месяцев он мог с гордостью написать
Адели, что участвовал в семи битвах и не потерял ни одного человека46. Он
также сообщал о том, что в его казне золота, серебра и других сокровищ бы¬
ло вдвое больше, чем тогда, когда он покидал дом: «Знай же, моя любимая,
что золота и серебра и других богатств теперь вдвое больше имею, чем тог¬
да, когда при расставании любовь твоя мне пожаловала»47. Заметим, что в
этом письме проявляется еще одна черта характера Стефана — отсутствие
амбиций. В Антиохии граф удостоился особой почести: совет князей кресто¬
носных армий выбрал его «распорядителем». Это означало то, что Стефан
должен был выступать в роли своеобразного генерала - интенданта и обеспе¬
чивать снабжение армии48. Он вскользь упоминает об этом: «Все наши пред¬
водители по общему совету всего войска меня назначили распорядителем,
интендантом войск и руководителем даже против моей воли («etiam me
nolente»)». Судя по этой фразе («те nolente»), Стефан не был человеком ни
тщеславным, ни слишком амбициозным. Может быть, потому он так близко
к сердцу принял знаки внимания со стороны византийского императора. Сте¬
фан был знатен, богат (замков, сколько дней в году!), образован, обладал
большой культурой, прославил свое имя в рыцарских битвах и, возможно, не
имел комплексов средних и мелких рыцарей, часто лишенных наследства и
составлявших ядро крестоносной армии, надеявшихся взять реванш за не¬
удачи в Европе49. Отсутствие амбиций у графа Шартрского, вероятно, еще
один момент, который осложнил взаимоотношения Стефана и Адель.
Итак, 29 марта 1098 г. Стефан Шартрский продиктовал капеллану
Александру письмо для своей жены и, когда Александр написал письмо,
144
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
собственноручно добавил в конце весьма выразительный постскриптум:
«...Конечно, немного, дражайшая, я тебе пишу о многом, а так как выра¬
зить тебе не в состоянии, что на душе, дражайшая, поручаю тебе, чтобы ты
хорошо вела дела свои и обширные земли свои содержала в порядке и со
своими детьми и людьми с честью, как подобает, обращалась, ведь скоро,
как только смогу, ты меня увидишь...»50. Последняя фраза означает, если
она вообще что-либо означает, что Стефан уже подумывал о том, как ос¬
тавить армию крестоносцев. Два месяца разделяет написание этого письма
и уход Стефана из лагеря. В течение этих двух месяцев Стефан мог в лю¬
бой момент покинуть крестоносцев, но, видимо, он чего-то ждал. Чего же?
Стефан покинул армию 2 июня 1098 г., за день до взятия Антиохии51.
Знал ли граф о переговорах Боэмунда с воином Фирузом, готовившимся
сдать город? Думается, что вряд ли. Норманны были настроены крайне
враждебно по отношению к сторонникам византийского императора и вряд
ли сочли нужным ввести Стефана в курс дела. Более вероятно, что отъезд
графа Блуа в этот день был итогом ранее продуманного плана, на который
он намекал еще в письме Адели два месяца назад. По всей вероятности,
Стефан, задумав покинуть лагерь крестоносцев, ждал удобного случая,
чтобы уйти из армии как можно изящнее. 2 июня, неожиданно заболев,
граф Шартрский удалился в соседний порт Александретту, к северу от
Антиохии, и, видимо, готовился к дальнейшему бегству52.
Хронисты крестовых походов расходятся в оценке поступка графа.
Фульхерий Шартрский не одобряет его и считает виновным53; Альберт
Аахенский признается, что не в состоянии объяснить его поступок, но до¬
бавляет, что причиной бегства была болезнь54. Раймунд Ажильский и
Аноним приписывают поступок графа трусости55. Аноним настроен край¬
не враждебно. Он считает, что граф симулировал болезнь, чтобы позорно
(«turpiter») сбежать из-под Антиохии. Рауль Каэнский просто говорит,
что Стефану Шартрскому все надоело56. Лишь Гвиберт Ножанский соста¬
вляет исключение. Он оправдывает его как человека мудрого и щедрого, а
для оправдания бегства из Антиохии называет такой аргумент ~ граф ре¬
шил пощадить своих людей («humana tactus cogitatione»57).
В ночь бегства графа Блуа из армии крестоносцев Боэмунд и его вой¬
ска обеспечили свободный вход в город, а 3 июня весь город был в руках
крестоносцев. Этот триумф оказался, однако, кратковременным. 5 июня
армия атабека Мосула Кербоги уже стояла под стенами города. Слухи об
этих событиях достигли Александретты. Аноним заявляет, что крестонос¬
цы в Антиохии ждали день ото дня помощи Стефана Шартрского58. С воз¬
мущением хронист рассказывает, что Стефан произвел рекогносцировку
ситуации в Антиохии и когда с близлежащей горы увидел, что армия Кер¬
боги во много раз превышает его небольшой отряд59, предпочел отправить¬
ся к Константинополю60. Аноним категорично обвиняет Стефана в трусо¬
сти и постыдном бегстве. На самом деле поведение Стефана трудно объяс¬
нимо и даже загадочно. Конечно, он чувствовал острую тоску по дому, но
вряд ли знал о том, что осада близится к концу. Уходя, он оставлял под Ан¬
СЕМЬЯ КРЕСТОНОСЦА
145
тиохией брата своей жены — герцога Нормандии Роберта. Осложнило ли
это обстоятельство его взаимоотношения с женой? Об этом ничего неиз¬
вестно, как неизвестно и о мотивах его бегства. Вероятно, сказалась общая
усталость, перенесенные под Антиохией трудности. Хронисты в ярких
красках рассказывают о несчастьях крестоносцев. Стефан явно чувствовал
острую усталость от затянувшейся осады. Кроме того, отношения между
ревнивыми предводителями крестоносцев были изначально крайне напря¬
женными. Несомненно, в уходе графа Шартрского были заинтересованы
норманны, не скрывавшие своей вражды по отношению к византийской
партии. Отношения в стане крестоносцев были сложными и натянутыми, и
это не последнее обстоятельство, повлиявшее на решение Стефана поки¬
нуть лагерь под Антиохией. И, может быть, устав от вечных распрей меж¬
ду Боэмундом Тарентским и Раймундом Тулузским, граф решил удалить¬
ся в Александретту, предоставив Боэмунду возможность реализовать свои
амбициозные планы.
Как видим, невозможно однозначно судить о мотивах поведения Сте¬
фана, так как сведения, которыми мы располагаем, достаточно скудны.
Так что поведение графа остается для нас загадкой, и мы вряд ли сможем
когда-нибудь дать определенный* ответ на вопрос о том, почему граф
Шартрский в этот трудный для армии'крестоносцев момент покинул ла¬
герь под Антиохией.
Итак, граф Шартрский отправился назад в Константинополь. По пу¬
ти, в Малой Азии неподалеку от г. Филомелиум он встретился с армией
византийского императора, направлявшейся на помощь крестоносцам. Еще
весьма живо было его чувство восхищения императором. Он известил Але¬
ксея Комнина о том, что произошло, — об осаде Антиохии Кербогой, о
том, что, по его весьма вероятным предположениям, Антиохия уже пала, а
крестоносцы взяты в плен или перебиты и что иного исхода событий труд¬
но ожидать. Император был потрясен. Он находился вдали от своей сто¬
лицы, линии его коммуникаций и снабжения были уже достаточно растяну¬
ты, продвигаться далее в глубь вражеской территории было бы безумием.
Он приказал армии поворачивать обратно к Константинополю. Стефан со¬
провождал его в этом походе61. Достигнув византийской столицы, граф
Блуа через некоторое время отправился через Италию домой. Так окон¬
чился его поход в Святую Землю.
Вернувшегося во Францию Стефана Шартрского встретили холодно и
враждебно. Современники рассматривали его как ренегата, оставившего
войско «рыцарей Христовых» в критический момент, как крестоносца, не
выполнившего обет крестового похода. Папа Урбан II объявил об отлуче¬
нии от церкви всех тех крестоносцев, кто покинул ряды армии, не дойдя до
Иерусалима62. Легат крестового похода епископ Адемар де Пюи, патриарх
иерусалимский Симеон и другие епископы обличали крестоносцев-ренега-
146
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
тов еще до того, как Стефан покинул Сирию. Они также подвергались
церковному отлучению63. Но хуже всего, что, судя по словам Ордерика
Виталия, жена Стефана Адель обвинила его в трусости и всячески поноси¬
ла, и ее голос звучал едва ли не громче всех в общем хоре недовольных.
Дочь славного завоевателя не могла смириться с мыслью, что ее супруг не
выполнил обет крестового похода. Подобно героине романа Кретьена де
Труа «Эрек и Энида», она часто напоминала ему о его славной молодости
и убеждала в необходимости вновь отправиться в крестовый поход. Впро¬
чем, передадим слово Ордерику Виталию: «Она говорила ему: “Вспомни о
рвении, которым ты был известен в молодости, и возьми оружие славного
рыцарства ради спасения многих, так, чтобы во всем мире возликовали
христиане, а участью язычников были бы страх и публичное ниспроверже¬
ние их нечестивого закона... "Это и много подобного говорила своему му¬
жу женщина умная и энергичная («mulier sagax et animosa»), но он, зная об
опасностях и трудностях, страшился вновь ступить на путь суровых испы¬
таний»64.
Жизнь Стефана дома была полна упреков и порицаний и далека от той
идиллии, о которой он мечтал в одиночестве в антиохийском лагере. Не
прошло и нескольких месяцев, как Святая Земля со всеми ее тяготами и не¬
взгодами стала казаться графу местом более приятным и спокойным, чем
Шартр и Блуа и все его триста замков вместе взятых. Когда до Европы
дошли слухи о взятии Иерусалима, Стефан начал планировать новый по¬
ход в Святую Землю. Теперь он мог бы выполнить обет крестового похо¬
да в более мирной обстановке. Так он мог бы освободиться и от тяготевше¬
го над ним церковного отлучения. Ордерик Виталий не случайно говорит о
том, что многих заставил пойти в поход страх церковного отлучения («ter¬
ror apostopicae maledictionis»)65.
Хотя папа отлучил от церкви всех рыцарей, не дошедших до Иеруса¬
лима, все же неизвестно, подвергся ли граф персонально такому наказа¬
нию. Известно лишь то, что уже ранней весной 1101 г. Стефан присоеди¬
нился к новой экспедиции в Святую Землю66. Если Стефан и написал ка¬
кие-то письма из второй своей экспедиции, то они не дошли до нас. О его
участии в походе известно лишь из отрывочных сведений современных пи¬
сателей, особенно из хроники Альберта Аахенского. Уже весной 1101 г. он
был в Константинополе. По повелению Алексея Комнина предводителями
похода были назначены Стефан Шартрский и Раймунд Тулузский. Оба
приняли решение отправиться в Святую Землю по испытанному ими в
1097-1098 гг. пути, но большая часть войска их не поддержала67.
В начале июня армия покинула Никомедию и отправилась к Анкаре.
23 июня они успешно взяли Анкару и вернули ее грекам. Затем армия за¬
блудилась. После почти шести недель блужданий в Малой Азии кресто¬
носцы неожиданно столкнулись с огромной турецкой армией68. 5 августа
началась паника в рядах крестоносцев, многие дезертировали. Ситуацию
усугубило бегство одного из самых главных предводителей крестоносцев,
Раймунд а Тулузского, покинувшего лагерь вместе с византийскими вой¬
СЕМЬЯ КРЕСТОНОСЦА
147
сками. Большая часть крестоносцев была перебита турками, и лишь не¬
большая часть армии под руководством Стефана Шартрского вновь собра¬
лась в Константинополе69. Поздней осенью 1101 г. они уже отправлялись
на кораблях в Сирию. В начале 1102 г. Стефан Блуа и другие высадились
в порту Сен-Симеон, где их приветствовал Танкред70. Оттуда они прибы¬
ли в Иерусалим71, где были приняты патриархом и королем.
Здесь, в святом городе Стефан Шартрский мог наконец-то почувство¬
вать, что он выполнил обет крестового похода. С сознанием выполненного
долга Стефан собирался отправиться в Европу, но ветрами его корабль от¬
несло к Яффе, и он вновь оказался в Иерусалимском королевстве72. По
просьбе короля государства крестоносцев он вынужден был принять уча¬
стие в его египетской кампании. Многие крестоносцы поспешили вернуть¬
ся домой. Вернулся Гильом Аквитанский, Раймунд Тулузский и другие
предводители крестоносной армии. «Стефан же Блуаский и многие другие
во имя любви к Христу задержались в Иудее и решили свой воинский дух,
свою храбрость и честность выказать Богу, и были готовы сражаться с ко¬
ролем Вавилона, который, как они знали, приближается с неисчислимыми
войсками»73. Видимо, желая искупить свою вину, Стефан решил принять
участие в военных действиях. 17 мая 1102 г. часть армии была послана к
Яффе, где происходили сражения, а часть — к Рамле. Эмир Аскалона не¬
ожиданно напал на Рамлу, и король решил отступать к Иерусалиму. Он
послал к патриарху гонцов с просьбой о помощи крестоносцам под Рамлой,
ибо там, по его словам, гибнут люди ~ «славный герой граф Стефан Блу¬
аский», «Вальтер Неимущий и его брат Симеон и другие ревностные по¬
мощники Рамлы становятся мучениками Христа и вынудили меня поки¬
нуть их, чтобы я мог придать силу вам и другим нашим братьям последо¬
вать их примеру», — сообщил король крестоносцам74. Увы! — помощь при¬
шла слишком поздно. В битве при Аскалоне 19 мая 1102 г. Стефан был
схвачен мусульманами и, по всей видимости, обезглавлен75.
* * *
Что же произошло с семьей Стефана после его смерти? Несомненно,
мученическая смерть и поведение идеального крестоносца повысили статус
семьи. Возможно, это удовлетворило и Адель. После смерти Стефана она
раздала большие дары церквам, дабы церковные прелаты служили мессы
за упокой ее мужа. Сама она намного пережила его и все эти годы не зна¬
ла отдыха, занимаясь бурной деятельностью. Вначале она была регентшей
при своих сыновьях и правила от их имени. Много сил она посвящала бла¬
готворительной деятельности и раздавала пожалования церквам и мона¬
стырям76. Она основала приорство св. Иоанна Крестителя, реформирова¬
ла монастырь св. Мартина в Шартре77. Поддерживая дружеские отноше¬
ния с католическими прелатами, она тем не менее не побоялась вступить в
открытый конфликт с одним из самых влиятельных представителей церк¬
ви, Ивом Шартрским. Как известно, в 1096 г. Стефан Шартрский отка¬
148
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
зался в пользу клира от взиманий поборов с епископских земель и обещал
больше никогда не требовать их от шартрских епископов.
Несмотря на благочестие, Адель не могла смириться с существенным
сокращением своих доходов и вступила в открытый конфликт с епископом.
Конечно, ее беспокоили прежде всего интересы семьи, будущее детей. Гра¬
финя несколько раз нарушила данное Стефаном обещание, и Ив Шартр¬
ский со всей суровостью напомнил ей об этом. Отношения их настолько ос¬
ложнились, что в 1199 г. Ив Шартрский поговаривал об интердикте.
Энергичная и волевая графиня сумела, однако, разрешить конфликт в свою
пользу. Церковный капитул уступил ее многочисленным просьбам, и уже в
следующем году папа Пасхалий II призывал к миру шартрских клириков78.
Адель поддерживала дружеские контакты со многими влиятельными
клириками своего времени. Известный церковный прелат и писатель
Хильдеберт Майнцский находился с ней в дружеской переписке. Сохрани¬
лось несколько его писем — еще одно свидетельство бурной социальной ак¬
тивности графини. В одном из писем79 епископ хвалит графиню за то, что
она прекрасно справляется с делами управления обширным хозяйством и
при этом проявляет заботу о церкви. Он хвалит ее за благоразумие («рги-
dentia»), мягкость («dementia»), которые она проявила в отсутствие мужа
(«ab absente marito»). Он надеется, что не будет необходимости помогать ей
«ненадежными советами» («пес precariis consiliis necesse te adjuvari»). В 1105 г.
графиня Шартрская принимает у себя св. Ансельма Кентерберийского, на¬
ходившегося в ссоре с ее братом — английским королем Генрихом I. Она же¬
лает примирить враждующие стороны и оказывает св. Ансельму щедрый
прием. Адель вмешивается даже в политическую борьбу. В те же годы она
неоднократно обращалась к королю Людовику VI с просьбой помочь в
борьбе против сеньоров Ле Пюизе — известных мятежных феодалов, час¬
то восстававших против короля80.
Но не только административными и хозяйственными делами очерчива¬
ется круг занятий знатной графини. Она находит время и для того, чтобы
увлекаться литературой и сочинять стихи. Сохранилась очень выразитель¬
ная эпитафия, принадлежащая, видимо, перу Адель81. Эпитафия написана
в грустном меланхолическом тоне. Вероятно, в это время энергичная гра¬
финя все чаще обращается мыслями к Богу и как бы подводит итоги мир¬
ской жизни. Современники писали о том, что Адель страстно желала по¬
кинуть мир и даже подумывала о том, чтобы отправиться в Святую Зем¬
лю. Скорее всего, в это время она часто вспоминала о своем покойном су¬
пруге. К этому времени подросли дети, отпала необходимость управлять
землями от их имени, а графиня многочисленными пожалованиями церкви
замолила грехи.
Может быть, об этом периоде ее жизни лучше всего рассказал все тот
же Ордерик Виталий. Она начала, как он говорит, глубоко размышлять
(«medullitus meditari coepit») о временах мрачной смерти. И «так как от мно¬
гих богатств и наслаждений проистекает обилие грехов, которые марают ду¬
ши и их убивают, она по своей воле оставила сомнительные соблазны мира,
СЕМЬЯ КРЕСТОНОСЦА
149
напыщенную спесь, стала монахиней в Марсиньи со строгим клюнийским ус¬
тавом, служа богу Саваофу»82. Церковные прелаты приветствовали ее по¬
ступок. Хильдеберт Майнцский послал ей теплое письмо, где поздравлял ее
с постригом в монахини и подчеркивал, что, приняв это решение, она еще бо¬
лее выросла в его глазах: «Невеста Господа ~ моя госпожа» («Sponsa
Domini mea domina est»). В клюнийском монастыре графиня Шартрская
кончила свои дни в 1137 г., пережив своего мужа на 35 лет.
История взаимоотношений Стефана Шартрского и его супруги — уни¬
кальный факт истории крестовых походов. Драматическая судьба Стефана
Шартрского как в фокусе отражает присущие эпохи крестовых походов
общественные и семейные коллизии, конфликт частных и общественных
интересов. Граф Шартрский в своих действиях отступил от того кресто¬
носного идеала, на который ориентировала общество церковь в буллах и
декретах. Его поведение резко расходилось с теми нормами, которые пред¬
писывала рыцарю-крестоносцу церковная мораль. Ведь давая паломниче¬
ский обет, рыцарь становился «рыцарем Христовым» (miles Christi), он
как бы переставал быть частным лицом; спиритуальные ценности — защи¬
та Святой Земли, отвоевание христианских святынь — должны были быть
для него выше земных интересов.
Церковный идеал крестоносца наиболее полно отражен в памятниках
канонического права. В постановлениях церковных соборов и папских бул¬
лах утверждался примат спиритуальных ценностей над семейными интере¬
сами. Этот идеал разделяли и церковь, и светское общество. Не только в
памятниках канонического права, но и в поэзии утверждались высшие хри¬
стианские ценности. В поэтических произведениях того времени часто опи¬
сывается состояние принявших крест рыцарей, переживавших сложный
душевный конфликт между чувствами к семье и супруге и необходимостью
выполнить обет крестового похода. И в рыцарских песнях крестоносец
жертвует личными привязанностями ради исполнения обета. И хотя поэты
и трубадуры XII-XIII вв. не отражали, конечно, общественное мнение сво¬
ей эпохи, их сочинения, предназначенные для весьма широкой аудитории,
несомненно, свидетельствуют об отношении светского общества к кресто¬
носному движению. Литературоведы уже проводили целый ряд параллелей
между проповедями крестового похода и сочинениями трубадуров83. В
папских документах часто раздаются жалобы на не выполнивших обет кре¬
стоносцев, и рыцарские песни и миннезанг как эхо повторяют эти ламента¬
ции церковных прелатов. Обет крестового похода в литературных сочине¬
ниях также рисуется как христианский долг и высшая цель крестоносца.
Таковы были господствовавшие в обществе умонастроения.
Итак, в противоположность общественным и церковным идеалам Сте¬
фан Шартрский выбрал не «votum peregrinationis», а семейные узы; не лю¬
бовь небесную, а любовь земную, тем самым пренебрег мнением общества.
150
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
Но неординарность ситуации Стефана Шартрского проявилась не только
в том, что он поступил наперекор принятым нормам ради того, чтобы со¬
единиться со своей семьей. Видимо, было немало крестоносцев, которые
нарушили обет крестового похода. Вспомним слова Фульхерия Шартрско¬
го о том, что во время осады Антиохии многие рыцари бежали из лагеря.
Стефан был одним из них, хотя, конечно, именно благодаря его высокому
общественному статусу поступок этот приобрел широкую огласку. Но все
же неординарной в данной ситуации была прежде всего позиция его жены
и всей семьи, которая отнюдь не поддержала его действия, а, напротив, за¬
одно с обществом и церковью вынесла ему порицание.
Семейные конфликты во время крестового похода — довольно частое
явление в жизни рыцарских семей, но они обычно возникали совсем на
другой почве. Экспедиция в Святую Землю требовала больших затрат84, и
семья нередко протестовала против решения рыцаря уйти в крестовый по¬
ход. Чтобы ослабить влияние семьи, церковь учредила так называемую
«привилегию креста», защищавшую имущественные и юридические права
крестоносца и членов его семьи85, раздавала индульгенции супругам кре¬
стоносцев и вообще стремилась смягчить враждебное отношение членов
семьи к идее крестового похода. Хроники чаще всего рисуют конфликт ры¬
царя и его семьи, возражающей против его решения уйти в крестовый по¬
ход. На этом фоне конфликт Стефана и его семьи в высшей степени необы¬
чен. Рыцарь пренебрегает «votum peregrinationis» и, не дойдя до Иерусали¬
ма, возвращается домой, к семье. Семья же выступает на стороне общест¬
ва и церкви, осуждая его поступок и побуждая вновь уйти в крестовый по¬
ход, чтоб искупить свою вину. Графиня Шартрская в отличие от своего су¬
пруга предпочла высшие христианские ценности семейным интересам. В
этом видится необычность драмы семьи Стефана Шартрского.
Ситуация крестового похода ярко высветила своеобразные черты хара¬
ктеров каждого из супругов. Стефан — человек эмоциональный и даже
сентиментальный. Это проявляется и в его восторженном отношении к им¬
ператору, и особенно в его очень теплом и любовном отношении к жене. В
то время как Стефан пишет свои письма к жене, их брак насчитывает уже
15 лет. Тем более поражает непосредственность и свежесть его чувств к
Адель. Он был, несомненно, человеком слишком впечатлительным и ис¬
кренним, наивным и доверчивым. Возможно, в этом и кроется причина его
несчастий.
Граф Шартрский, несомненно, был верен рыцарским идеалам и пото¬
му принял решение участвовать в крестовом походе. Но судьба Стефана
сложилась трагически. Несчастья преследовали его с самого начала. В пер¬
вом походе — кораблекрушение, неудачная осада Антиохии, болезнь. Во
втором походе — неудачные действия крестоносцев, сложные отношения в
армии. Даже ветер оказался непопутным для Стефана Шартрского, и ему
так и не удалось добраться домой. Ход событий показывает, что Стефан
не всегда мог дать трезвую оценку людям и событиям, ему не всегда хвата¬
ло остроты суждений. Видимо, будучи человеком образованным и, как го¬
СЕМЬЯ КРЕСТОНОСЦА
151
ворят современники, отличавшимся большими знаниями, он был в меньшей
степени способен к решительным действиям и в военной ситуации был
склонен действовать в соответствии с принципами гуманности, а не по со¬
ображениям стратегии. Вполне возможно, что именно поэтому он не вы¬
ступил в бой под Антиохией против Кербоги, как это отмечал еще хронист
Гвиберт Ножанский. Будучи человеком чувствительным и сильно привя¬
занным к своему семейству, он не мог поступиться чувствами ради высше¬
го крестоносного идеала. Интересы семейной жизни он ставил выше обще¬
ственных. Но принятые в обществе нормы поведения помешали семейному
счастью, и граф все же не смог соединиться со своей семьей, о чем он так
мечтал в лагере под Антиохией.
Его супруга по характеру резко отличалась от него. Женщина волевая
и решительная, она встала на защиту крестоносных идеалов и в осуждении
поведения Стефана была на стороне общества. Обладая огромной волей и
амбициями, о чем свидетельствуют и описания современников ее жизни по¬
сле смерти Стефана, она, несомненно, доминировала над своим впечатли¬
тельным супругом. Уступив ее увещеваниям, он принял решение вновь от¬
правиться в крестовый поход. Но думается, что Адель в своих действиях
руководствовалась не только высшими общественными идеалами, но и со¬
ображениями семейного престижа. Ее жизнь после смерти Стефана
Шартрского ~ яркое свидетельство того, насколько важны были для нее
семейные интересы. Графиня Шартрская прекрасно понимала, насколько
упал общественный статус ее супруга и ее семьи, после того как он был
объявлен крестоносцем-ренегатом, не выполнившим «votum peregrination-
is». Адель понимала и то, что столь пристрастное общественное осуждение
поступка мужа не сулило ничего хорошего ее детям. Взвесив, видимо, эти
обстоятельства, графиня Шартрская решила подвергнуть риску жизнь
своего мужа ради будущего детей. Только когда Стефан заслужил мучени¬
ческую смерть в Святой Земле, его семья обрела прежний статус, и его де¬
ти получили возможность достичь высокого общественного положения. И
вряд ли писавший через 40 лет после разыгравшейся семейной драмы цер¬
ковный писатель Ордерик Виталий сказал бы, что их дети были «величай¬
шими среди французов» и «знатнейшими среди англичан», если бы их отец
остался в памяти современников крестоносцем-ренегатом.
В сущности мы все же располагаем скудными сведениями о том, как
конкретно повлияла ситуация крестового похода на отношения Стефана с
близкими, прежде всего с Адель. Единственный наш источник — скупые
рассказы хронистов, наиболее красноречивый из которых, Ордерик Вита¬
лий, писал свою «Церковную историю» через 40 лет после описываемых
событий. Но и этих сведений достаточно, чтобы понять, что в отпущенные
ей 35 лет жизни после смерти мужа Адель была исключительно предана
интересам своей семьи и целиком погрузилась в семейные заботы ради уст¬
ройства будущего детей. Несомненно, и конфликт с Ивом Шартрским
объясняется ее заботами о семейном достатке. Но ее благочестие и ревно¬
стная благотворительная деятельность свидетельствуют о том, что она
152
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
очень заботилась о душе. Осознавала ли она свою косвенную вину в без¬
временной смерти мужа, часто ли она думала о нем? — об этом остается
строить только догадки. Но факты все же говорят о том, что она, заботясь
о семье и ее благосостоянии, мысленно уже простилась с мирской жизнью.
И когда она выполнила свой долг перед семьей и детьми, то ушла в мона¬
стырь.
Вряд ли это решение было скороспелым и мгновенным. Совершенно
очевидно, что ему предшествовали длительные и глубокие раздумья, раз¬
мышления и воспоминания. Об этом свидетельствуют и ее переписка с
Хильдебертом Майнцским, и ее литературное творчество. Вместе с тем ее
уход в монастырь в 1122 г. был с точки зрения христианской морали естест¬
венным итогом ее деятельности на поприще благотворительности и столь же
естественным продолжением семейной драмы. Знатная и богатая дама, вдо¬
ва известного крестоносца, она, уходя в монастырь, совершила поступок,
который, как и в свое время геройская смерть ее мужа, возвысил ее в глазах
общества. Как Стефан Шартрский, по выражению Рауля Каэнского, был
чуть ли не идеальным рыцарем, так и его супруга была идеальной знатной
дамой. Выполнив свои обязательства перед семьей и обществом, с сознани¬
ем исполненного долга графиня Шартрская могла удалиться на покой.
Так завершилась не вполне обычная семейная драма, разыгравшаяся в
эпоху Первого крестового похода, ставившую каждого человека перед вы¬
бором — частная жизнь или высокие общественные идеалы.
Примечания
1 Brundage J.A. Medieval Canon Law and the Crusader. Madison; L., 1969.
2 Bridrey R. Le statut juridique des croisls. R, 1901.
3 Wentzlaff-Eggebert F.W. Kreuzzugsdichtung des Mittelalters. Studien zu ihrer geschichtlichen
und dichterischen Wirklichkeit. B., 1960; Siberry E. Troubadours, Trouvers, Minnesingers
and the Crusades // Studi medievali. 1988. An. XXIX. Fasc. 1. P. 19-45.
4 Особое внимание уделяет ему Фульхерий Шартрский. См.: Fulcherii Carnotensis
Historia Hierosolymitana/ Ed. H. Hagenmeyer. Hedelberg, 1913.
5 Bernier E. Histoire de Blois. P., 1682; Mabillon J. Museum Italicum. P., 1687. T. I. Pars II. P.
232-239.
6 Rousset P. Etienne de Blois, crois6 ftiyard et martyr. Genava, 1963. P. 183-195; Brundage J.
An Errant Crusader Stephen of Blois // Traditio. 1960. Vol. XXI.
7 Rousset P Op. cit. P. 184.
8 Ordericus Vital is. Historia Ecclesiastica / Ed. M. Chibnall. Oxford, 1978. Vol. V. Cap. 5,11.
9 Dictionnaire de biographie frangaise sous la direction de J. Balteau. P., 1933. T. 1. Col. 529.
10 Ibid.
11 Receuil des historiens des croisades. Historiens Occidentaux. P., 1866. T. П1. P. LV.
12 Guiberti... Novigenti Historia qui dicitur Gesta Dei per Francos // Receuil des historiens des
croisades. Historiens occidentaux. P., 1879. T. IV. P. 148 (Далее: RHC Occ.).
13 Baldrici Dolensis Historia Hierosolymitana // Ibid. P. 71.
14 Guiberti... Novigenti. P. 148,199.
15 Fulcherii Carnotensis. Lib. II. Cap. XIX, 4. P. 443.
*6 Gesta Tancredi in Expeditione Hierosolymitanae auctore Radulfo Cadomensi // RHC Occ.
T. IV. P. 616.
СЕМЬЯ КРЕСТОНОСЦА
153
17 Dictionnaire d’histoire de g6o graph ie ecclesiastique. P., 1912. T. 1. Col. 525-527.
18 Ordericus Vitalis. Historia Ecclesiastica / Ed. M. Chi bn all. Oxford, 1972. T. П1. Lib. XI.
P. 116.
19 Ibid.
20 «...tunc coniunx coniugi terminem ponebat revertendi, quod si vita comes fuerit, adnuente
Deo, ad earn repatriabit, commendabat earn Domino, osculum ei porrigens et flendo se red-
diturum pollicens ilia autem timens nunquam ilium se videre amplius, non valebat se sus-
tentare, quin terram exanimis rueret, lugens pro amico suo, quern perdit vivum quasi iam mor-
tuum» (Fulcherii Carnotensis. Lib. 1. Cap. VI, 13).
21 Ibid. Cap. VU, 4.
22 Ibid. Cap. VIII, 2-4.
23 Ibid. Cap. VIII, 5.
24 Ibid. Cap. VIII, 6-8.
25 Ibid. Cap. IX, 2-3.
26 Ibid. Cap. 10,1.
27 Constable G. Letters & letter collections. Tumhout, 1976. P. 11.
28 Matthens Vandomensis Epistolae // Sitzungsberichte der philosophischen-philologischen und
historischen Klasse der Akademie der Wissenschaften. Miinchen, 1872. Bd. II. S. 563-571.
29 Epistulae ac chartae ad historiam primi belli sacri spectantes / Ed. H. Hagenmeyer. Innsbruck,
1901. S. 48-56.
30 Histoire anonyme de la Premifcre croisade / Ed. L. Brehier. P, 1924. (Далее: Anonyme).
31 Epistulae ac chartae... S. 48.
32 Fidcherii Carnotensis. Lib. I. Cap. 10. P. 334; Guiberti... Novigenti. P. 159-160; Radulfi
Cadomensis. Historia Hierosolymitana // RHC. Occ. P, 1866. T. Ш. P. 619-620; Anonyme. P. 42.
33 Epistulae ac chartae... S. 140.
34 Fulcherii Carnotensis. Lib. I. Cap. ХП, 1.
35 Ibid. Cap. XIII, 1-5.
36 Ibid. Cap. XIV, 1.
37 Alberti Aquensis Historia Hierosolymitana // RHC Occ. T. IV P. 366.
38 Fulcherii Carnotensis. Lib. I. Cap. XV, 15.
39 Ibid. Cap. XV, 16.
40 Ibid. Cap. XVI, 6.
41 Epistulae ac chartae... S. 149.
42 Ibid. S. 150.
43 Ibid. S. 150-151.
44 Constable G. Letters... P. 36-37.
45 Ibid. P.44.
46 Epistulae ac chartae... S. 151.
47 Ibid. S. 150-151.
48 Ibid. S. 152.
49 Prawer J. La noblesse et le regime f£odal du royaume latin de Jerusalem // Moyen age. 1959.
T. LXV. P. 41-74.
50 Epistulae ac chartae... S. 152.
51 Fulcherii Carnotensis. Lib. I. Cap. XVI, 7.
52 Ibid.
53 Ibid. P. 228.
54 Alberti Aquensis. P. 398.
55 Raimundi de Aguilers Historia Francorum qui ceperunt Hierusalem // RHC Occ. T. III. P. 140.
Radulfi Cadomensis. P. 649.
57 Guiberti... Novigenti. P. 148.
58 Anonyme. Narratio XXVII.
59 Ibid.
60 Ibid.
61 Ibid.
154
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
62 Ordericus Vitalis. Lib. X.
63 Epistula Simeonis patriarchae Hierosolymitani Hademar de Podio S. Mariae episcopi ad fide-
les partium Septentrionis // Epistulae ac chaitae... S. 142.
64 Ordericus Vitalis. Lib. X. Cap. 20. P. 322-325.
65 Ibid. P.322.
66 Fulcherii Carnotensis. Lib. II. Cap. XV, 1.
67 Alberti Aquensis. P. 563.
68 ibid. P. 564-567.
69 Ibid. P. 567.
70 Ibid. P. 582.
7* Fulcherii Carnotensis. P. 435.
72 Ibid.
73 Ordericus Vitalis. Vol. V. P. 342.
74 Ibid. P.344.
75 Fulcherii Carnotensis. Lib. II. Cap. XIX, 4: ...occisus est enim Stephanus Blesensis, vir pru-
dens et nobilis...»
76 Dictionnaire d’histoire... Col. 525-527.
77 Ibid. Col. 526.
78 Ibid. Col. 527.
79 Patrologiae cursus completus. Series latina. P, 1854. T. CLXXI. Col. 149-150.
80 Dictionnaire d’histoire... Col. 527.
81 Patrologiae... Col. 1394.
82 Ibid. Col. 799.
83 Wolfram G. Kreuzzugspredigt und Kreuzzugslied // Zeitschrift fur Deutsches Altertum und
deutsche Literatur. 1886. XXX. S. 89-132.
84 Constable G. The Financing of the Crusades in the 12-th c. // OUTREMER. Studies in the
history of the Crusading Kingdom of Jerusalem presented to J. Prawer. Jerusalem, 1982.
P.64.
85 Лучицкая С.И. Быт, нравы и сексуальная жизнь крестоносцев // Женщина, брак и се¬
мья до начала нового времени. М., 1993. С. 62-78.
Приложение
Письмо Стефана Шартрского от 24.06.1097 г.
«Граф Стефан графине Адель, милейшей подруге, своей супруге, все
самое лучшее и прекрасное, что только ум его может вообразить. Возве¬
щаю тебе, любовь моя, что я счастливым образом прибыл в Византию, по¬
среди больших почестей и в добром здравии. Я позаботился о том, чтобы
написать тебе из Константинополя, чтобы рассказать тебе подробнее о
своем путешествии; но боясь, чтобы не случилось никакого несчастья с по¬
сланцем моего письма, я пишу тебе второй раз. Слава Богу, я прибыл в
Константинополь с сердцем, полным радости. Император поспешил при¬
нять меня как сына и осыпал меня подарками. Во всей армии нет ни одно¬
го герцога или графа, никого из влиятельных людей, кому бы он оказал
больше доверия, чем мне. Да, любимая моя, он все время убеждает меня
послать ему одного из наших сыновей; он обещает осыпать его почестями,
так что нашему сыну все будут завидовать. Истинно говорю тебе, нет сей¬
час другого такого человека под небесами, как он. Ведь он всех наших
СЕМЬЯ КРЕСТОНОСЦА
155
предводителей щедро одарил, всех воинов одарил дарами, всех бедняков
подкрепил пирами. Близ города Никеи, около морского залива, есть лагерь
под названием Сивито; через этот залив корабли благочестивого императо¬
ра днем и ночью отправляются к Константинополю, откуда привозят в ла¬
герь беднякам еду, и она каждый день распределяется в огромных количе¬
ствах. Кажется, не было у нас и в наши времена государя такого благород¬
ства. Даже славный твой отец, моя любимая, одаривал весьма многими да¬
рами, но в сравнении с ним почти ничего не сделал. Это немногое я хотел
тебе написать о нем, чтобы ты немного знала о том, что он за человек. Че¬
рез 10 дней, в течение которых он с почестями меня принимал, я простил¬
ся с ним как с отцом родным. Он же предложил мне готовить корабли, на
которых я через морской пролив, окружающий этот город, скорейшим об¬
разом переправился. Некоторые считают этот морской залив у Константи¬
нополя опасным, но это неправда; ведь воды в нем вряд ли больше, чем в
Сене или в Марне. Оттуда мы пришли к другому заливу, который носит
имя св. Георгия*. Его же мы взяли с бою, так как не обнаружили там мно¬
го кораблей. Мы направились к Никомедии, оставленному турками горо¬
ду, где блаженный мученик Пантелеймон пострадал за Христа и где вы¬
шеупомянутый залив имеет свое начало и конец. Оттуда мы поспешили к
Никее, благословляя Бога. Никея же, моя дорогая, окружена 300 высоки¬
ми башнями и необыкновенными стенами. Там мы встретили в турках сме¬
лых воинов. Там же мы обнаружили огромное христианское войско, кото¬
рое уже четвертую неделю вело смертельную борьбу против никейцев. Су¬
лейман**, предводитель турок, незадолго до того как мы подошли к преж¬
нему войску, готовый к бою и с большим войском, мог бы внезапно напасть
на нас, считая, что может благодаря натиску вторгнуться в город, чтобы
помочь своим, но милостью Божьей вышло по-иному. Наши же быстро
приготовились и встретили турок с неукротимым духом. Те же, сразу по¬
вернув спины, обратились в бегство. Наши же, жестоко их преследуя, мно¬
гих из них убили и на большой территории, поражая и убивая их, обратили
в бегство; и если бы на их пути не было крутых гор, в тот же день потерпе¬
ли бы они непоправимый ущерб. Из наших же никто тогда не погиб, но
впоследствии погибло все наше большое войско. Многие с ожесточением
вступили в бой, используя баллисты и луки, и многих из турок, малых и ве¬
ликих, убили. Из наших кое-кто был убит, но, по правде говоря, немногие.
Ни один рыцарь среди убитых не был назван, кроме Бодуэна Фландрско¬
го, графа Гента. Богодостойные наши вожди, видя, что до сих пор, как мы
выше говорили, невозможно овладеть украшенной башнями Никеей с по¬
мощью оружия, построили с большим усердием высокие деревянные баш¬
ни с укреплениями и различными орудиями, так что при виде их турками
овладел страх, и через послов они обещали передать императору город на
том условии, чтобы им было разрешено без оружия выйти из города с га¬
* Имеется в виду Босфор.
Сулейман - Кылыч- Арслан, султан Никеи.
156
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
рантией неприкосновенности и в оковах живыми предстать перед импера¬
тором. Услышав это, достопочтенный император прибыл к нам. В Никею
же свою он войти не решался, дабы его не раздавила бесконечная толпа на¬
рода, которая его восхваляла как своего благочестивого отца. Он удалился
от нас на один из своих морских островов. К нему же устремились все на¬
ши предводители, кроме меня и графа Сен-Жильского, чтобы поздравить
его с такой победой. Всех он, как должно, с чувством принял и, когда ус¬
лышал, что меня оставили около города, чтобы случайно в город и войско
наше не хлынула вражеская толпа турок, очень обрадовался. Еще более ве¬
личественный и радостный, чем когда я его оставлял, он получил почти го¬
ру золота, которую ему передали. На том же острове император распоря¬
дился о драгоценной добыче города Никеи, а именно так, чтобы золото,
драгоценные камни, серебро, паллии, лошади и тому подобное получили бы
рыцари; а все съестное — пехотинцы. Он распорядился всех вождей ода¬
рить сокровищами из своей казны, как я уже говорил. Слава Богу, была
возвращена великая Никея в XIII календы... Говорю тебе, моя любимая,
что от выше упомянутой Никеи до Иерусалима за пять недель доберемся,
если Антиохия не будет нам помехой. Будь здорова»***.
*** Выражаю благодарность Д.А. Дрбоглаву за ценные замечания и помощь при перево¬
де письма.
ГЛАВА 7
ЛЮБОВНЫЕ СВЯЗИ
И ИХ ЛИТЕРАТУРНОЕ ПРЕЛОМЛЕНИЕ
ВО ФРАНЦИИ XII ВЕКА
№едиевисты и особенно историки средневековой культуры, обраща¬
ясь к эпохе классического средневековья, прежде всего к истории
Франции, особо выделяют XII столетие. Отмечая несомненный
взлет духовной и культурной жизни того времени, они нередко
употребляют термины «Возрождение XII в.» или «гуманизм
■ ■ XII в.», которые, тем не менее, не являются общепринятыми и об¬
щепризнанными1 .
Не вдаваясь в хитросплетения споров о глубинных процессах в духовной
жизни европейского (в частности французского) общества XII в., выделим
отмеченный многими исследователями литературы этого времени явный
всплеск внимания к тому, что можно назвать чувственностью, особым вос¬
приятием эмоционально-интимной стороны человеческих отношений, любви
между мужчиной и женщиной2. Знакомясь с литературой XII в., трудно не
заметить отражение в ней нового отношения к женщине, к любви в ее зем¬
ном понимании, в том числе через формирующийся культ прекрасной Дамы,
идеалы куртуазной любви, а также увлечение овидианской поэзией3.
Вместе с тем этот взрыв чувственности, попытки эстетического осмыс¬
ления человеческого поведения (как поступков, так и переживаний по их
поводу), увлечение новой моделью отношений между мужчиной и женщи¬
ной, называемой современниками «утонченной любовью» («fine amour»),
сосуществовали с традиционной структурой средневекового общества и
средневековой ментальностью и по-своему в них вписывались.
Разумеется, нельзя ставить знак равенства между новыми чертами в
понимании чувственной стороны отношений между мужчиной и женщи¬
ной, которые выразились в литературе,~и жизненными реалиями XII сто¬
летия, включая реальные мысли, чувства и поступки людей того времени4.
Однако и полное отрицание связи между литературными идеалами и жиз¬
нью вряд ли правомерно, и, как подчеркивает Ж. Дюби, литературные
произведения, восхищая аудиторию, не могли не оказывать влияния на ее
нравы, создавая примеры Для подражания (да и в самой жизни находилось
что-то, что способствовало распространению новых представлений об от¬
ношениях между мужчиной и женщиной)5.
158
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
В связи с этим вполне оправданной может быть постановка вопросов о
том, какие изменения (и в реальности, и в представлениях людей XII в.)
происходили в отношении к интимной стороне человеческих поступков и
поведения, какую эволюцию претерпевали эти отношения и представления
о них, насколько мы в состоянии приподнять завесу над ними и «вторг¬
нуться» в частную жизнь средневекового человека в самых интимных ее
проявлениях.
Услышать голос средневековых людей, проникнуть в их мысли и осо¬
бенно чувства — дело как весьма заманчивое, так и во многом трудно вы¬
полнимое. Пытаясь за идеальными нормами куртуазной любви увидеть не
только игру, предлагаемую авторами куртуазной литературы, трудно обой¬
ти вниманием широко известный специалистам трактат «О любви», напи¬
санный придворным клириком Филиппа II Августа Андреем Капелланом
(скорее всего, около 1186 г.)6. Этот труд интересен не только попыткой ав¬
тора как бы привести в систему нормы и правила куртуазной любви. В тра¬
ктате можно разглядеть и представления об эмоционально-интимных отно¬
шениях между мужчиной и женщиной. Особый вопрос — о целях, которые
преследовал своим произведением Андрей Капеллан7. Внешне трактат —
подражание известным поэмам Овидия «Наука любви» и «Лекарство от
любви». Он состоит, как и первая поэма, из трех книг, а третья из них, в
свою очередь, является переложением «Лекарства от любви». Наряду с
очевидным средневековым наполнением всего трактата оригинальность
первой книге придают образцы любовных диалогов между мужчинами и
женщинами из различных социальных слоев (простолюдинов, знатных и
знатнейших в классификации Андрея Капеллана)8, а второй — описание
двадцати одного казуса так называемых «судов любви» (решений по спор¬
ным вопросам куртуазного поведения)9 и приведенный несколько ниже
свод лаконичных «правил любви»10.
Своеобразие «судов любви» проявляется, в частности, в том, что это —
суды как бы общественные, что их основу составляет не право, а куртуаз¬
ные обычаи, и что «судебные» решения принимаются женщинами: в роли
судей выступают королева Алиенора Аквитанская, графиня Шампанская,
графиня Фландрская и виконтесса Нарбоннская, чьи дворы являлись бле¬
стящими центрами куртуазной культуры последней трети XII в.11 Содер¬
жание казусов и отношение к ним в «судебных» решениях дают в сопоста¬
влении с правилами любви и любовными диалогами интересную информа¬
цию о том, какими предстают в трактате любовь между мужчиной и жен¬
щиной в различных формах ее проявления, соотношение любви и супруже¬
ства и многое другое.
Вместе с тем обращение к трактату как историческому источнику свя¬
зано с немалыми трудностями, обусловленными прежде всего спорностью
трактовки этого литературного памятника. Что это за произведение? Схо¬
ластический трактат, посвященный рассмотрению весьма специфической
темы? Назидательное сочинение? Игра изощренного ума средневекового
автора? Тонкая сатира на куртуазные идеалы?
ЛЮБОВНЫЕ СВЯЗИ И ИХ ЛИТЕРАТУРНОЕ ПРЕЛОМЛЕНИЕ
159
Тот или иной ответ на поставленные вопросы может существенно скор¬
ректировать не только наше понимание этого труда, его места в средневеко¬
вой литературе, но и результаты анализа трактата по поставленной проблеме.
Значительная историография в изучении трактата Андрея Капеллана
демонстрирует различные подходы в его оценке. Если до середины XX в.
среди исследователей (и литературоведов, и историков) преобладала тра¬
диционная оценка «De Атоге» как наиболее ранней и наилучшей кодифи¬
кации любовной темы (в ее куртуазной трактовке), нашедшей отражение в
средневековой литературе12, то в последние десятилетия широко распро¬
странилась интерпретация трактата как тонкой и едкой пародии на курту¬
азную любовь15. Исследователи и ранее отмечали очевидную иронию в са¬
мом тексте произведения, точнее в третьей книге «Как избавиться от люб¬
ви», где автор как бы отказывается от многого того, что сказано в первых
двух книгах (если в них Андрей Капеллан описывает любовь в возвышен¬
ных тонах и ставит женщину в любовных отношениях на весьма высокое и
почетное место, то в третьей книге он со вкусом перечисляет и описывает
всевозможные женские пороки, что должно помочь мужчине охладить его
любовный пыл). Не случайно, издатель английского перевода трактата
Дж. Пэрри назвал Андрея Капеллана «не слишком искренним клириком»,
который третьей книгой хотел успокоить свое церковное начальство, несо¬
мненно, возмущенное тоном первых двух книг14. Есть и другая точка зре¬
ния, согласно которой в третьей книге объектом сатиры явилась антифеми-
нистическая, антисексуальная доктрина христианских теологов15.
Наиболее развернутая интерпретация «De Атоге» как литературной
иронии дана в работах Д. Робертсона16. По его мнению, и первая и вторая
книги трактата (особенно в описании двора Царя Любви в пятом диалоге
кн. I) посредством иронии осуждают любовную страсть и похоть («cupidi-
tas»), так что их тема не куртуазная любовь, но плотские вожделения. Ар¬
гументами для такого заключения являются, по мысли специалиста, много¬
численные противоречия (прежде всего в диалогах любовников), нередко
смехотворные (так он подчеркивает, что многочисленные проявления ве-
жества, добронравия в диалогах служат в конечном счете для «совершения
прелюбодеяния»), что ведет к ироническому осуждению и любовников, и
их куртуазных взглядов17.
Д. Робертсон имел немало последователей, среди которых можно вы¬
делить А. Карнейна18. Для последнего особенно важно, что труд Андрея
Капеллана был создан при дворе Филиппа II Августа (а не графини Ма¬
рии Шампанской, о чем говорили исследователи ранее), и, соответственно,
трактат нельзя интерпретировать как произведение куртуазного цикла; в
нем скорее можно усмотреть клерикальную реакцию на куртуазные обычаи
и осуждение куртуазной любви19. Доказательство иронической интерпре¬
тации «De Атоге» исследователь находит и в более поздних обращениях к
трактату — в трудах христианских авторов (например Альбертана Бреши-
анского, 1238 г.), где определение любви, взятое у Андрея Капеллана, тра¬
ктуется как «cupiditas».
160
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
Можно говорить и об «юмористической интерпретации» трактата: не¬
которые исследователи увидели в нем комедию «социальных манер», «ли¬
тературную комедию бурлескного типа» или «романтическую иронию» в
духе Сервантеса20. В последних интерпретациях подобного рода труд Ан¬
дрея Капеллана представляется образцом «грубой шутки», построенной на
непристойных образах и игре слов21. К трактовке этого произведения как
пародийного склоняется и Ж. Дюби, подчеркивая, что помещение в центр
«двора Любви» королевы Алиеноры (чье реальное поведение было далеко
не благообразным) задает иронический тон и усиливает смехотворность со¬
держащихся в нем куртуазных предписаний22.
Вместе с тем критики такого подхода (К. Брук, Д. Монсон, М. Ла-
зар), сохраняющие приверженность традиционному взгляду на трактат как
на наиболее раннюю попытку систематического изложения этики куртуаз¬
ной любви (т. е. своеобразную средневековую «Сумму» по данному вопро¬
су), делают акцент на сложность и синтезирующий характер данного тру¬
да, сочетающего в себе и куртуазию трубадуров, и эротику Овидия, и хри¬
стианское морализаторство23. С этой точки зрения «De Атоге» — пример
особого восприятия куртуазных идей, их систематизации с использованием
схоластических приемов, попытка примирения этих идей с христианской
доктриной. Сторонники такого взгляда не отрицают наличия в трактате
иронии, шутки, противоречий и т. д., но, по их мнению, встречающиеся не¬
соответствия между различными пассажами трактата лишь внешне проти¬
воречивы. Внутри же текста имеющиеся противоречия лишь отражают ди¬
алектический подход Андрея Капеллана, характеризующийся движением
от «поэтических двусмысленностей» к формулированию в конечном счете
более однозначных дидактических утверждений24.
Существование в историографии таких несхожих оценок трактата «О
любви» Андрея Капеллана лишь усиливает интерес к нему как к источни¬
ку по поставленной нами проблеме, заставляя вместе с тем быть более ос¬
торожными в выводах по результатам его анализа. С одной стороны, вряд
ли возможно, признавая существование иронии, подтекста в трактате, ви¬
деть в каждом пассаже, тезисе Андрея Капеллана эксплицитное отображе¬
ние его собственных или расхожих представлений о любви между мужчи¬
ной и женщиной, о куртуазной этике. И, соответственно, текстуальный
анализ должен учитывать возможность как серьезного подхода автора при
формулировании того или иного тезиса, так и явной или скрытой иронии. С
другой стороны, трактовка «De Атоге» исключительно как пародии ка¬
жется нам односторонней и явно сужающей сложность, многоплановость и
глубину трактата. Исследование его при таком подходе к пониманию «De
Атоге», близкому к позиции Д. Монсона и М. Лазар, дает, на наш взгляд,
возможность увидеть за многослойностью словесных построений Андрея
Капеллана (насколько это удается) его действительные представления о
предмете трактата — любви и куртуазии, а также (с учетом обобщающего
характера произведения) отражение более общих представлений об интим¬
ных отношениях между мужчиной и женщиной во Франции конца XII в.
ЛЮБОВНЫЕ СВЯЗИ И ИХ ЛИТЕРАТУРНОЕ ПРЕЛОМЛЕНИЕ
161
В этих целях весьма полезной может быть постановка вопросов о характе¬
ре восприятия трактата современниками и о литературном контексте, в ко¬
тором он был написан.
Учитывая последнее, важно подчеркнуть, что образцы любовных диа¬
логов, представленные в первой книге, были весьма популярны в свое вре¬
мя и близки к так называемым письмовникам, т. е. сборникам и образцам
писем. Следует отметить, что письменное общение занимает в средние века
особое место уже с XI в. и что в Западной Европе происходит возрождение
и усложнение эпистолярного жанра, а в XII столетии, прежде всего во
Франции, Италии и Англии, этот жанр переживает свой расцвет. Выделя¬
ется и особая отрасль средневековой риторики — эпистолярное искусство
(Ars dictaminis), создаются пособия по написанию писем с приложением об¬
разцов (т. е. письмовники)25. К ним относятся как более официальные со¬
чинения (в частности «Наставление о диктаменах» Адальберта Самарита-
на, около 1188 г.), так и, например, учебник эпистолярного искусства в сти¬
хах поэта Матвея Вандомского (конец XII в.), предназначенный для более
широкого круга читателей26. Сохранился и любовный письмовник, состав¬
ленный в 70-е годы XV в., материалы которого восходят к XII в.27
Несомненный интерес представляют такие образцы любовного диало¬
га, но в еще большей степени — примеры реальной, персонифицированной
любовной переписки. Последние особенно важны для выявления специфи¬
ки индивидуальных проявлений человеческих чувств, тем более интимного
характера, однако для XII в. мы располагаем исключительно редкими и
уникальными примерами такой переписки28.
В связи с этим один из вариантов возможной реконструкции предста¬
влений средневекового человека XII в. об интимной стороне отношений ме¬
жду мужчиной и женщиной, а также изменений, которые происходили в
этой сфере, может представить сопоставительный анализ в движении от
общего к частному: от правил любви, сформулированных во второй книге
трактата Андрея Капеллана, к конкретным казусам в его же «судах люб¬
ви» и решениям по ним; от образцов любовных диалогов в первой книге то¬
го же трактата к менее формализованным поэтическим образцам любовной
переписки29. Такие характер и направленность анализа — от абстрактно¬
отвлеченного, в чем-то нормативно-систематизированного, подхода при
изображении эмоционально-интимных отношений между мужчиной и
женщиной к более конкретным описаниям того, как могли проявляться эти
отношения, — важны не только для реконструкции бытовавших в те време¬
на представлений о любви, но и для понимания именно средневекового опо¬
средования подобных представлений.
Данный подход ставит в центр нашего исследования трактат «О люб¬
ви» Андрея Капеллана, рассмотрение которого с учетом поставленных за¬
дач невозможно без осмысления того, в какой степени отразились в нем ли¬
тературный вымысел, игра, жанровые клише, социо-культурные реалии, —
иными словами, необходим анализ этого литературного памятника в исто¬
рико-культурном и литературном контексте XII в. Следует учитывать и
6 — 288
162
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
отмеченные современными исследователями особенности литературных
приемов XII в., цель которых дать новый поворот традиционным схемам,
пародировать, разыгрывать, озадачивать, тем более в такой неоднозначной
теме, как куртуазная любовь30.
Текстологический анализ трактата вызывает и многие другие вопросы.
Как объяснить внутреннюю логику произведения в целом и по отдельным
книгам: переход автора от общих рассуждений — что есть любовь, кто до¬
стоин любви, как ее достичь — к уже названным диалогам; от «куртуазных
судов» к правилам любви; почему от внешне позитивного изложения ос¬
новных принципов куртуазной любви с ярко (быть может, даже слишком)
выраженным пиететом по отношению к женщине он переходит к столь же
систематическому перечислению женских пороков в третьей книге тракта¬
та «Как избавиться от любви»? Налицо многослойность, нередкие повто¬
ры31, ссылки на уже сказанное, очевидные несоответствия и противоречия
отдельных пассажей труда32. Вместе с тем предлагаемая последователь¬
ность анализа позволяет, как нам кажется, с большей долей надежности
выявить действительные представления Андрея Капеллана и его подлин¬
ное отношение к любви, куртуазии, женщине, супружеству (в том числе и
через иронический подтекст, который явно присутствует в различных час¬
тях трактата).
Пытаясь разобраться в хитросплетениях Капелланова текста, этого
«систематичнейшего» (по выражению М.Л. Гаспарова)33 произведения,
начнем (двигаясь от общего к частному) с наиболее сжатого и емкого, на
наш взгляд, изложения основных принципов куртуазии, или «правил Люб¬
ви», продиктованных в шестой главе второй книги «Царем Любви»34.
Для начала подчеркнем, что отмечаемая исследователями систематич¬
ность Андрея Капеллана в изложении правил как-бы отсутствует: трудно
уловить логику в перечислении 31 правила. Попытаемся привести их в не¬
кую систему и представить, каковы же в изложении автора основные прин¬
ципы истинной любви. Вот они:
основу истинной любви составляют любовное влечение (правила 9, 24),
подлинная страсть (правила 15, 16, 23) и взаимность чувств (правило 5)35;
человек (прежде всего мужчина) должен быть достоин любви, глав¬
ным образом своей доблестью (правило 18)36;
выше ценится труднодостижимая, но не легкодоступная любовь, т. е.
преодоление препятствий при достижении любви лишь повышает ее цену
(правило 14)37;
любовь должна быть лишена корысти (правило 10)38;
чувство ревности лишь доказывает истинность любви и усиливает ее
(правила 2, 21, 22)39;
в интимных отношениях любовников не должно быть внутренних за¬
претов (правила 26, 27)40;
вместе с тем безмерное сладострастие губит любовь (правило 29)41;
недолговечна та любовь, тайны которой разглашаются (правило 13)42;
любовь не вечна и может сменяться новой (правила 4, 17, 19)43.
ЛЮБОВНЫЕ СВЯЗИ И ИХ ЛИТЕРАТУРНОЕ ПРЕЛОМЛЕНИЕ 163
Многие из этих правил согласуются с общими положениями в началь¬
ной части трактата, где любовь определяется как страсть, проистекающая
из неумеренного помышления о красоте чужого пола и влекущая человека
в объятия другого, и автор подчеркивает, что любовь-страсть есть страда¬
ние, поскольку нет мучения сильнее, чем тревога любовника не достичь же¬
лаемой любви или потерять ее44. Речь в данном случае, несомненно, идет q
любви земной, поскольку неустанное помышление любовника заключается
в том, чтобы насладиться объятиями любимой и совершить с ней все, что
заповедано любовью45. Вместе с тем, по мысли Андрея Капеллана, истин¬
ная любовь возвышает, заставляя даже грубого и невежественного челове¬
ка блистать красотой, одаряя низкородного благородством нрава, надмен¬
ного — смирением (ив этих пассажах вряд ли можно усмотреть какую бы
то ни было иронию)46. В связи с этим становится понятным постоянное
подчеркивание автором и в начальной части первой книги, и в правилах
превосходства над всеми качествами и достоинствами любовника доблести,
понимаемой как благородство, добронравие, доблесть нрава («morum рго-
bitas»)47. Еще один общий тезис — о несовместимости любви и корысти,
что расшифровывается Андреем Капелланом в первой книге, где он заме¬
чает, что с любовью скупость не сожительница, а истинный любовник не
подвержен ржавчине скаредности48. Повторяется в правилах и пассаж о
взаимности чувств: «любовнику от любовника ничто не сладко, если дано
не доброй волей»49. Интересна и расшифровка правила 13 о недолговечно¬
сти любви, тайны которой разглашаются (кн. I, 6): такая любовь не укра¬
шает любовника, а лишь пятнает его честь дурной молвой, делает беспо¬
койными и подозрительными родичей любовницы, окружает себя всеоб¬
щей враждой50.
Оценивая представленное здесь понимание «истинной любви», трудно
усмотреть иронический подтекст и можно скорее предположить, что в дан¬
ном случае мы имеем дело с попыткой позитивного осмысления и обобще¬
ния Андреем Капелланом того, что он подразумевает под этим термином.
Вместе с тем это никак не превращает автора в некоего апологета куртуаз¬
ной любви — в некоторых правилах «царя Любви» можно разглядеть и
ироническую насмешку: например, когда говорится, что всякий любовник
перед взором солюбовным бледнеет (правило 15), или когда отмечается,
что терзаемый любовным помыслом мало спит и мало ест (правило 23 )51.
Но в этом, наверное, и заключается многослойность, амбивалентность тра¬
ктата, сочетающего в себе и серьезность и шутку.
Часть правил затрагивает проблему соотношения любви и супружест¬
ва. Так, в правиле 1 говорится о том, что супружество не может быть пре¬
пятствием для любви вне брака52. Однако любовь должна следовать ряду
предписаний, которые в какой-то мере характерны для брачных норм: лю¬
бить можно того, с кем не зазорно вступить в брак (правило II)53; мужчи¬
на допускается к любви лишь по достижении полной зрелости (правило
6)54; в случае смерти одного из любовников полагается два года «вдовст¬
ва» (правило 7)55. Тем не менее в любви в отличие от супружества воз¬
6*
164
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
можны случаи, когда одну женщину любят двое, и ничто не препятствует
любви двух женщин к одному мужчине (правило 31 )56. И в этих случаях,
на наш взгляд, следует говорить о сложности, двойственности содержания
трактата: с одной стороны, можно увидеть иронию в употреблении терми¬
на «вдовство» для пережившего другого любовника или рассуждать о том,
что подразумевает автор под «полной зрелостью» потенциального любов¬
ника, или усматривать прямое противопоставление любви и супружества (в
сравнении с моногамией последнего); с другой — трудно предположить,
что сочетание серьезного и иронического подходов могло не отразиться в
правилах любви как наиболее обобщенном изложении принципов куртуа-
зии. Важнее в данном случае то, что автор сознательно ставит проблему
соотношения любви и супружества, интересующую, несомненно, не только
его одного, и постоянно возвращается к ней (как мы увидим далее) в сво¬
ем трактате, формулируя в конечном итоге более определенную собствен¬
ную позицию.
Идеал любви, нарисованный в правилах, близок к тому, что воспроиз¬
водится по куртуазной литературе того времени, но вряд ли совпадает с
ним полностью. Тем более что такого идеала в чистом, рафинированном
виде и не существовало, и каждый автор вносил свое, иногда неповтори¬
мое, в описание куртуазной любви57. В какой-то степени изображение по¬
следней приближается к тому, что исследовательница творчества наиболее
известного представителя куртуазной литературы XII в., Кретьена де
Труа, М. Бородина относит ко «второму и третьему этапам в эволюции
понятия чувственности» у этого автора куртуазных романов: если первый
характеризовался в ранних романах первенством рыцарского идеала над
чувством любви (и сочетал превосходство мужчины над женщиной, лю¬
бовь как обоюдную страсть и супружескую верность); второй выводил на
первое место земную любовь (с равенством полов и даже превосходством
Дамы); то третий отличался усилением духовного начала в любви58. Сле¬
дует подчеркнуть также, что определенная двойственность и противоречи¬
вость в описании принципов куртуазии у Андрея Капеллана вполне соче¬
таются с тем, что наиболее значительные авторы куртуазной литературы,
как отмечают исследователи, хорошо видели противоречия куртуазной
любви и относились к ней с иронией, а у Кретьена де Труа можно найти
как иронию, так и серьезное изображение романтической любви59.
Следующий шаг — сопоставление правил с различными казусами в «су¬
дах любви», хотя и существовавших, возможно, лишь в воображении Анд¬
рея Капеллана (несмотря на всю конкретность их изображения). Что же
представляет собой их описание:* Автор рисует различные конфликтные си¬
туации, возникающие между любовниками (заметим, что это всегда — ры¬
цари и дамы, неблагородные здесь не фигурируют) и разрешаемые одной
из уже названных судей. Попытка увидеть некий подтекст в порядке изло¬
жения казусов вряд ли увенчается успехом: как и в правилах любви, труд¬
но уловить логику в их расположении (хотя полностью наличие такого под¬
текста исключить нельзя). Сложно также обнаружить какую-либо внут¬
ЛЮБОВНЫЕ СВЯЗИ И ИХ ЛИТЕРАТУРНОЕ ПРЕЛОМЛЕНИЕ
165
реннюю связь между характером конкретной конфликтной ситуации и фи¬
брой судьи, выносящей приговор: т. е. почему в одних случаях решение
принимает королева Алиенора, в других — графиня Шампанская и т. д.
Можно лишь констатировать, что чаще всего в роли судьи выступает гра¬
финя Шампанская (8 раз)60, в равной мере (по 5 раз) королева Алиенора
и виконтесса Нарбоннская, лишь дважды графиня Фландрская61 и в одном
случае речь идет о «суде высоких дам, собравшихся в Гаскони»62. Отме¬
тим также, что в одном из казусов (казус 17) своим решением королева
Алиенора лишь подтверждает приговор графини Шампанской по анало¬
гичному случаю, а «суды любви» в целом начинаются и заканчиваются ре¬
шениями графини Шампанской: это еще раз подчеркивает особое отноше¬
ние Андрея Капеллана к последней63.
Что еще можно сказать о самих «судах», даже если они лишь плод фан¬
тазии автора? Как и для обычного суда, в основе лежит конфликтная ситу¬
ация (но в данном случае речь идет об интимных отношениях рыцаря и да¬
мы), есть обращение к «судье», есть истец и ответчик, имеются «прения» и,
наконец, решения суда (которые именуются и приговором, и ответом, и да¬
же «философским рассмотрением»)64. Интересно замечание в казусе 16,
где говорится о том, что свое решение графиня Шампанская принимает «в
собрании шестидесяти дам»65. Некую «публичность» таких «судов» можно
увидеть и в формулировке наказаний для ряда случаев: так, в казусе 18 про¬
винившийся рыцарь должен «находиться в поношении и поругании всякого
схода рыцарей и дам»66, а в казусе 16 говорится: «Да не будут вхожи про¬
винившиеся рыцарь и дама в рыцарский сход и дамский свет»67.
Казусность и конкретность в описании «судов любви» в какой-то ме¬
ре служат аргументами в пользу того, что, изображая их в трактате, Анд¬
рей Капеллан мог опираться и на некую реальность (не случайно имеются
подлинные свидетельства существования таких «судов» для более поздне¬
го времени68). В этом случае анализ казусов, связанных с различными кон¬
фликтами между рыцарями и дамами, и решений по ним был бы важен для
лучшего понимания конкретных проявлений любви и отношения к ним.
Поскольку эти квази-суды, несомненно, были особого рода игрой, которой
могли развлекаться придворные кавалеры и дамы, для нас важен подтекст
такой игры и отражение в ней неких устоявшихся представлений о принци¬
пах интимных отношений между мужчиной и женщиной, основанных на
правилах куртуазии. В случае же абсолютной выдуманности таких «судов»
автором важно понять роль этой части трактата в общем замысле Андрея
Капеллана, место этого литературного приема в реализации его целей и, со¬
ответственно, то, какие представления о любви и куртуазии автора, его от¬
ношение к ним находят в куртуазных «судах» свое отражение.
Рассмотрим эти «суды» с двух сторон: с точки зрения конкретно-содер¬
жательной — какие принципы любви утверждаются судьями и как это сопря¬
гается с правилами любви, а также с позиции концептуальной, общей — как
оценить данный феномен в целом (назависимо от того, идет ли речь о не¬
коей реальности или оригинальности мыслительного или литературного хо¬
166
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
да Андрея Капеллана, или с учетом обеих возможностей) в его взаимосвя¬
зи со сферой частной жизни того времени.
Интересно соотношение правил и содержания казусов, особенно то,
какие правила и в какой форме проявляются в казусах, а какие нет, а так¬
же то, где можно увидеть несоответствия между ними, какие казусы и «су¬
ды» по ним расширяют или уточняют правила любви.
Можно констатировать наличие прямых параллелей между казусами и
правилами, которые могли бы свидетельствовать о некоей «выстроенно-
сти» куртуазного мира в изображении Андрея Капеллана:
главная мысль в правиле 8 и казусе 2 заключается в том, что без дос¬
таточных оснований никто не может быть лишен любви69;
если человек движим сладострастием, а не любовью, он должен быть
лишен последней, поскольку сладострастие враждебно истинной любви
(правило 29 и казус 12)70;
дама не может отказать в любви своему рыцарю из-за увечья, получен¬
ного в бою, ибо отвага и доблесть должны лишь возбуждать любовь (пра¬
вило 18 и казус 15)71;
за разглашение постыдным образом сокровенных тайн своей любви
рыцарь исключается из своего круга, и ему должно быть отказано в любви
(правило 13 и казус 18)72.
Последний принцип (разглашенная любовь не бывает долговечной)
находит отражение и в казусе 21: дары любовника своей даме не должны
обнаруживать для других их интимных отношений, ибо любовь следует
сохранять в тайне (ради этого даже в переписке любовники не должны
упоминать своих имен)73. Можно отметить также общность правила 10 и
казуса 19, главная мысль которых: любовь и корысть несовместимы (ес¬
ли дама принимает дары, но отказывает дарящему в любви, то она долж¬
на либо вернуть полученное, либо ответить любовью, чтобы не быть упо¬
добленной продажной женщине)74. К правилу 10 близок и казус 3: по¬
скольку любовь далека от корысти, главное в выборе между богатым и
бедным любовниками заключается в том, что благородная бедность не
должна уступать грубой зажиточности, и посему похвалы достойно, если
богатая женщина ищет любовника бедного, но если и женщина бедна, то
ей вольней избрать любовь богатого, ибо бедность обоих партнеров дела¬
ет любовь недолговечной75.
Повторение в казусах при большей конкретности и детализации ряда
принципов и правил куртуазии (право каждого на любовь, доблесть как
важнейшее качество любовника, неприятие корысти и сладострастия в
любви, важность сохранения тайн любви) может свидетельствовать о
том, как Андрей Капеллан выстраивает свою логику представлений о
куртуазной любви и проявляет ту самую систематичность, которую отме¬
чают многие исследователи. Содержание же и форма подачи перечислен¬
ных казусов в сопоставлении с аналогичными предписаниями скорее го¬
ворят о позитивном (а не ироническом) изложении названных выше пра¬
вил куртуазной игры.
ЛЮБОВНЫЕ СВЯЗИ И ИХ ЛИТЕРАТУРНОЕ ПРЕЛОМЛЕНИЕ
167
Приведенный последним, казус 3 характеризует вместе с тем и такую
черту «судов любви», которая выражается в большем, чем в правилах, вни¬
мании к выбору партнера и тому, кто более достоин истинной любви. Так,
в казусе 6 говорится о выборе между молодым рыцарем, не имеющим ни¬
каких достоинств, и пожилым, весьма достойным сеньором — вердикт ко¬
ролевы Алиеноры таков: даме следует выбрать пожилого, поскольку в
любви нельзя предпочитать недостойного76. В развитии того же принципа
на вопрос о том, чья любовь предпочтительней — молодого или пожилого
(казус 20), королева отвечает, что выбор определяется не возрастом, а
личными качествами: познаниями, доблестью, добронравием, хотя моло¬
дые мужчины чаще выбирают дам постарше, а пожилые — помоложе, то¬
гда как и молодые, и зрелые женщины предпочитают молодых любовни¬
ков77. Если же возможные любовники равны по достоинствам (казус 4)
или один из рыцарей отмечен высокими достоинствами, а другой — еще бо¬
лее высокими (казус 11), то выбор предоставляется на усмотрение дамы78.
Таким образом, Андрей Капеллан через судебные казусы (которые дают
для этого большие возможности) более последовательно проводит мысль
об иерархии качеств любовника, где доблесть и достоинства выше, чем мо¬
лодость и красота. Но весьма показательно, что «судебные» решения в ка¬
зусах 20 и 11 трудно назвать однозначными, и они оставляют определен¬
ную свободу выбора участникам куртуазной игры.
Можно еще раз отметить то особое отношение к женщине, которое де¬
монстрирует Андрей Капеллан в первой и второй книгах (понимая все их
слабости, о которых он прямо говорит в третьей книге). И дело не только
в том, кто выносит приговоры по «судам любви». Женщина у Капеллана
выступает в «судах» (а как мы увидим, и в диалогах) активным действую¬
щим лицом, способным на решительные и самостоятельные поступки, не
уступающим мужчине в делах любви, а нередко и превосходящим его. По¬
казательно, что в «судах любви» пострадавшей стороной чаще выступают
не женщины, а мужчины (10 случаев против 4)79, а когда возникают казу¬
сы, связанные с выбором партнера, речь идет только о женском выборе80.
Таким образом, поднимаемая автором проблема индивидуального выбора
в «судах любви» решается в пользу женщин, и даже сами приговоры под¬
черкивают возможность выбора для дам81. Разумеется, с учетом содержа¬
ния третьей книги возможно предположение о том, что при столь разном
изображении женщин автор более искренен в последней книге и ироничен
по отношению к ним в «судах любви» (тем более если вспомнить замеча¬
ние Ж. Дюби о королеве Алиеноре)82.
И конкретные казусы также могут быть истолкованы в ироническом
ключе. В случае (казус 13), когда дама своей любовью возвысила рыцаря
и привила ему высокие достоинства и в связи с этим по справедливости об¬
ретает определенные права на него: приговор «суда» подтверждает их в си¬
туации, когда любовник при помощи благоприобретенных достоинств на¬
ходит любовь другой дамы83. Однако в ином случае и дама не вправе отка¬
зывать любовнику, выказавшему ей высокую преданность, как в казусе
168
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
первом, когда она в качестве условия своей любви обязала рыцаря выпол¬
нять беспрекословно все ее желания, а первым же ее повелением стал за¬
прет рыцарю домогаться ее любви и восхвалять ее перед другими; но по¬
скольку однажды рыцарь был вынужден выступить против наговоров в ад¬
рес своей дамы, та отказала ему в любви за нарушение ее повеления —
«суд» же признал неправоту дамы84. Недостойным также было оценено
поведение дамы (казус 5), когда она, не отвечая своему любовнику взаим¬
ностью, не отпускала его к другой85.
Описание всех этих ситуаций, на наш взгляд, демонстрирует, с одной
стороны, очевидную насмешку над своенравностью дам (и в этом вполне
согласуется с духом и тоном третьей книги), а с другой — как бы фиксиру¬
ет различные ситуации, возникающие в отношениях между мужчиной и
женщиной (как в куртуазной игре, так и, возможно, в реальной жизни). А
проявление иронии в этих случаях еще раз показывает Андрея Капеллана
не апологетом какой-либо доктрины (куртуазной или клерикальной), но
знающим свой предмет автором, критически оценивающим оба подхода
(возможно, не столь несовместимые для него, как для нас), способным и
на серьезные размышления, и на шутку.
Значительно больше, чем в правилах, обращений в куртуазных «су¬
дах» к соотношению любви, брака, супружества. Если казус 8 лишь рас¬
крывает первое правило: в случае вступления дамы в брак супружество не
может исключить прежнюю любовь86, то решение по казусу 9 подчеркива¬
ет принципиальное расхождение между супружеской привязанностью и
истинной любовью, имеющих совершенно разные начала, и невозможность
поэтому ответить на вопрос: чья страсть сильнее — между любовниками
или супругами87, а в казусе 10 любовь между ранее разведенными супру¬
гами признается нечестивой88.
Логическим завершением этой оценки является казус 17, где приво¬
дится случай, когда одна дама, имея любовника, обещала другому, что в
случае разрыва первой связи она отдаст ему свою любовь, однако затем
вступила в брак с первым любовником. Вердикт высоких судей однозна¬
чен: дама должна отдать рыцарю обещанную любовь, поскольку в суп¬
ружестве любовь не имеет силы89. Иными словами, Андрей Капеллан в
разных формах и разными средствами подчеркивает несовместимость
истинной любви и супружества, т. е. доводит эту куртуазную идею
до логического конца (см. ниже). Вместе с тем он не исключает присут¬
ствие чувства в отношениях между супругами, правда употребляет
при этом другой термин — «супружеская привязанность») («maritalis
affectus»)90.
Тем не менее ряд решений «судов любви» еще более, чем в правилах,
имеет некоторое сходство с брачными нормами:
в казусе 7 любовь с родственницей даже по неведению влечет разрыв,
а в том случае, если дама истинно любит и желает сохранить связь, такая
любовь признается кровосмесительной и противоречащей праву и прави¬
лам пристойности91;
ЛЮБОВНЫЕ СВЯЗИ И ИХ ЛИТЕРАТУРНОЕ ПРЕЛОМЛЕНИЕ
169
казус 14 заключается в том, что дама, чей любовник отправился в за¬
морский поход и долгое время не подавал никаких вестей, считает себя
вправе найти нбвого любовника, так как и «вдовствующая» любовница по
истечении двух лет обретает такое право. Однако «суд» отказывает ей в
этом, поскольку отлучка любовника вызвана достохвальной причиной, а
воздержание от писем нужно поставить не в вину любовнику, а в заслугу,
поскольку тем самым он оберегает тайну любви от посторонних92.
Здесь также можно предположить ироническое обыгрывание при ос¬
мыслении соотношения куртуазной любви и супружества, но в то же время
возможность реального существования таких казусов вряд ли стоит отри¬
цать, и Андрей Капеллан резонно включает их в куртуазную игру.
Проведенное сопоставление обнаруживает некоторую систематич¬
ность в подходе автора к определению норм и рамок, в которых была воз¬
можна куртуазная любовь, — и через постулирование общих правил, и по¬
средством изображения ярких, наглядных примеров в «судах любви». Это
могло отражать в представлении Андрея Капеллана возрастающее значе¬
ние самооценок и самоанализа как для интимных отношений между муж¬
чиной и женщиной, так и при их осмыслении93. В какой-то мере такой под¬
ход автора трактата мог быть ответом на все большую популярность идей
куртуазной любви, ее переход из сферы чисто литературной в практику от¬
ношений в среде знати, при феодальных дворах, т. е. на превращение кур-
туазии из литературной игры в куртуазные обычаи94 (хотя грань между ни¬
ми, по всей видимости, была трудноуловимой, и сложно сказать, где кон¬
чалось первое и начиналось второе, и наоборот). Это могло быть реакцией
и на начинающийся к концу XII в. кризис «овидианского гуманизма», ко¬
торый проявлялся как в нарастании эротики, достигающей крайних форм в
овидианской поэзии (например, у Серлона Вильтонского и др.), так и в
распространении этой ранее более элитарной поэзии в широкие клерикаль¬
ные низы (например, через творчество вагантов)95.
Своеобразие подхода автора (сочетающего определенную последова¬
тельность и целостность с многообразием используемых им литературных
приемов и средств) оттеняется и описанием любовных диалогов. Не огра¬
ничиваясь общими тезисами и правилами, яркими казусами, Андрей Ка¬
пеллан через диалоги выстраивает еще один вариант любовной игры. Сто¬
ит подчеркнуть при этом его казалось бы*чисто средневековый, строго ие¬
рархический подход, последовательно представляющий диалоги (а их все¬
го восемь): простолюдина и простолюдинки (подразумевая под ними горо¬
жан), простолюдина и знатной дамы, простолюдина и знатнейшей дамы,
знатного человека и простолюдинки, знатного со знатной, знатнейшего с
простолюдинкой, знатнейшего со знатной и, наконец, знатнейшего со знат¬
нейшей. Таким образом, диалоги по сравнению с правилами и судами люб¬
ви как бы признают более широкий круг куртуазного общения, правда,
четко очерчивая его пределы и выстраивая собственную иерархию96.
Вместе с тем очевидное влияние средневековых традиций социальной
стратификации, которое могло проявляться и в куртуазном поведении, со¬
170
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
четается у Андрея Капеллана с мыслью о том, что высокое чувство Люб¬
ви не знает социальных перегородок. Эта важная мысль, подчеркнутая им
и в первой книге при сравнении знатности и доблести нрава97, демонстри¬
рует новые грани его понимания истинной любви. Такое понимание он ил¬
люстрирует во всех диалогах между знатными и простолюдинами (диалоги
D и Н). Например, в диалоге F граф (в классификации Капеллана — знат¬
нейший) не колеблется в выборе простой горожанки как дамы сердца, и
весьма показательно, что обращается к ней он со словами «Ваша милость»
(«gratia vestra»)98, и, как отмечает переводчик трактата на французский
язык К. Буридан, это не просто формула политеса99. Дама же и в случаях,
когда с предложением любви к ней обращается более знатный, свободна в
своем выборе: соглашаться или нет на его куртуазное служение100.
Как отмечают исследователи, именно в диалогах (особенно между муж¬
чинами более низкого статуса и женщинами более высокого) Андрей Ка¬
пеллан, противопоставляя знатность по происхождению и «знатность по до¬
стоинству», диалектически соединяет идею «социального эгалитаризма»,
характерную для рыцарской литературы, и понятие «общественное мнение»
(в формулировках — «что люди подумают» или «скажут», «praesumitur» и
«fertur»). Этого нет у Овидия и в рыцарских романах, но встречается у тру¬
бадуров101. Тем самым автор трактата как бы расширяет распространенное
понимание куртуазной любви и отражает уже отмеченное, хотя бы частич¬
ное, превращение куртуазии из литературной игры в обычаи.
Вместе с тем социальный статус сохраняет в изображении Андрея Ка¬
пеллана влияние на поведение человека, характер и содержание его разгово¬
ра с возможным любовным партнером: например, если простой горожанин
хочет завоевать сердце знатной, а тем более знатнейшей, ему следует ком¬
пенсировать отсутствие знатного происхождения иными качествами — вы¬
сокими достоинствами, благонравием, наконец, богатством (диалог С)102.
На первый взгляд в этих случаях диалоги вступают в противоречие с
правилами любви, в которых специально подчеркивается, что любить мож¬
но того, с кем не зазорно вступить в брак (правило 11). Однако это кажу¬
щееся (возможно только для нас, а не для Андрея Капеллана) противоре¬
чие снимает сам автор в шестой главе первой книги, отмечая, что и мужчи¬
на и женщина должны искать не красоты и не знатности, что «единствен¬
но доблесть нрава наделяет любовника знатностью и красотой» (и по¬
скольку люди изначально от единого корня произросли и по естеству сво¬
ему имеют единое происхождение, то только доблесть нрава отличает лю¬
дей знатностью)103.
В целом же диалоги как бы моделируют поведение и речь потенциаль¬
ных любовников, являя собой высокие образцы куртуазии, обращенные
(что немаловажно) к различным слоям общества, своим содержанием еще
раз постулируя уже перечисленные главные правила куртуазной любви.
Особо следует выделить акценты в диалогах на то, что любовь не может
быть достигнута без трудностей, страданий, мук, а пройдя через них, обре¬
тает новую, более высокую ценность104. В этом можно усмотреть некое
ЛЮБОВНЫЕ СВЯЗИ И ИХ ЛИТЕРАТУРНОЕ ПРЕЛОМЛЕНИЕ
171
уподобление куртуазного искуса христианскому самосовершенствованию.
Кроме того, в диалоге G автор еще раз через цитируемое письмо к гра¬
фине Шампанской и ее ответ на него (хотя и точно датируемые маем 1174 г.,
но, очевидно, не имеющие отношения к реальной переписке) обращается к
проблеме соотношения любви и супружества. И здесь вновь подчеркивает¬
ся, что супружеская любовь категорически исключает любовь куртуазную,
любовь истинную. Характерен и аргумент в ответе графини: между супру¬
гами не может быть настоящей ревности, а без нее они не могут быть на¬
стоящими любовниками, ибо правило любви гласит: «Кто не ревнует, тот
не любит»105.
Сложность в оценках взглядов Андрея Капеллана на любовь заключа¬
ется в отмеченной исследователями двойственности его подхода в понима¬
нии того, что есть Любовь106. С одной стороны, судя по тем описаниям
любви, которые даны в трактате (в том числе и в правилах, и в «судах», и
в диалогах), это никак не любовь платоническая, а скорее страсть, жела¬
ние, требующие удовлетворения. Но, с другой стороны, необходимые для
любовников качества должны способствовать и укреплению духовного на¬
чала в такой любви, а развитие этого чувства должно быть постепенным и,
чтобы достичь истинного характера, пройти через необходимые этапы: от
первой надежды до первого поцелуя, от робких объятий до полной взаимо-
отдачи влюбленных107.
В контексте традиционного для XII в. спора о любви телесной («атог
carnal is») и любви духовной («атог spiritualis») Андрей Капеллан в диало¬
гах различает две формы любви — «атог purus» (чистую любовь) и «атог
mixtus» (любовь плотскую). В основе первой — созидание духа и сердца,
когда даже поцелуи и физический контакт облекаются в целомудренные и
стыдливые формы, тогда как вторая есть полное торжество Венеры108. Для
автора это две стороны одного и того же чувства, но, судя по его стремле¬
нию ввести любовь в некие рамки (определяемые необходимыми качества¬
ми партнеров, соблюдением отмеченных предписаний в любовных отноше¬
ниях), более предпочтительной и занимающей более высокое место являет¬
ся «атог purus» в ее куртуазном смысле, когда большее значение имеет не
физическое обладание, а желание неудовлетворенное, что усиливает чувст¬
во любви109. Отсюда особое внимание и в диалогах (всех без исключения)
к выбору партнера, по своим качествам достойного любви.
Сочетание двух взглядов, двух средневековых концепций любви и от¬
ношений между мужчиной и женщиной (церковной и куртуазной), своеоб¬
разие их соединения в трактате Андрея Капеллана приводят к парадок¬
сальному сочетанию двух тезисов: супружество не может претендовать на
истинную любовь, но истинная куртуазная любовь в ее совершенном виде
нуждается в ограничениях, близких к христианским нормам брачной моде¬
ли, которая все более укрепляет свои позиции в средневековом обществе110.
Возможно, в этом проявилась непреодолимая внутренняя противоречи¬
вость взглядов автора на любовь, но противоречивость, неосознаваемая
столь остро, как читателями трактата в XX в.
172
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
В данном случае еще раз можно увидеть важное для автора осмысление
того, что есть любовь и брак, каково их соотношение, которое никак не пред¬
полагает признания абсолютного превосходства одного над другим (в отно¬
шении и куртуазии, и христианского брака). По замечанию П. Никрога, Ан¬
дрей Капеллан фактически воспроизводит противоречия между двумя сред¬
невековыми концепциями любви и, являясь мастером диалектики, как и все
образованные клирики своего времени, с одной стороны, осуществляет коди¬
фикацию куртуазной любви, а с другой — он способен перевернуть всю кур¬
туазную доктрину для доказательства ее пустого и условного характера.
Иными словами, делает вывод исследователь, если в «De Атоге» Андрей
Капеллан и предстает неким «законодателем» куртуазной игры, то воспри¬
нимать это следует «не серьезнее, чем, например, игру в шахматы». Что же
касается двойственности и противоречивости подхода к пониманию любви в
трактате, то это свидетельствует о сосуществовании в обществе того време¬
ни двух отмеченных позиций, которые автор как бы поочередно защищает,
не занимая крайних позиций; при этом как для современников, так и для са¬
мого Андрея Капеллана противоречивость этих позиций не являлась столь
очевидной, как для читателей и исследователей его труда в XX в.111
Здесь мы вновь возвращаемся к вопросу о возможных интерпретаци¬
ях трактата. Если говорить об иронической трактовке и многочисленных
несоответствиях и противоречиях как аргументах в пользу этого, то ирония,
несомненно, присутствует в трактате, в том числе и в прямой форме112.
Вместе с тем видеть в трактате грубую шутку, основанную на непристой¬
ной игре слов, можно лишь в том случае, если вырывать из контекста от¬
дельные части труда (например, части диалога Е, где дается описание
«дворца Любви», как это делает Б. Боуден), но ни в коей мере если рас¬
сматривать трактат как целостное произведение113.
Наличие же противоречий в трактате можно расценивать и как литера¬
турный прием, который позволяет Андрею Капеллану еще лучше оттенить
его принципиальные идеи. Например, через кажущееся противоречие меж¬
ду начальным определением любви как страсти, проистекающей «из созер¬
цания и неумеренного помышления о красоте чужого пола» (кн. I, 1), и не¬
гативной оценкой красоты как способа достижения любви (кн. I, 6) автору
удается ярче подчеркнуть превосходство добронравия над красотой как са¬
мого совершенного качества для любовника. Или в вопросе о соотношении
любви, ревности и супружества, когда несовместимость любви и брака до¬
казывается невозможностью чувства ревности между супругами, — этими
пассажами Андрей Капеллан мог критиковать те стороны супружества,
которые не оставляли места для настоящей любви.
Поэтому можно скорее согласиться с мнением такого вдумчивого ис¬
следователя трактата, как Д. Монсон, что «De Атоге» предстает слож¬
ным, многоплановым литературным произведением, отражающим много¬
образие и сложность культурно-исторического контекста, характерного
для XII в., где есть место различным традициям — как серьезному осмыс¬
лению и переосмыслению куртуазной этики, так и ироническому отноше¬
ЛЮБОВНЫЕ СВЯЗИ И ИХ ЛИТЕРАТУРНОЕ ПРЕЛОМЛЕНИЕ
173
нию к ней114. В трактате мы сталкиваемся с особого рода систематичностью
и последовательностью, которые вполне сочетаются с двойственностью и
противоречивостью (прежде всего для нас, а не для Андрея) как отдель¬
ных пассажей трактата, так и взглядов автора на любовь. Если бы трактат
был сплошной иронией и пародией на куртуазию, то трудно понять в таком
случае осуждение его епископом Парижским в 1277 г. (запрещая своим
декретом использовать трактат среди других латинских книг в Парижском
университете, епископ тем самым увидел в нем опасное для морали и веры
произведение, пагубно воздействующее на клириков)115. В пользу данного
тезиса говорят и примеры того, как «De Атоге» воспринимался теми пи¬
сателями XI11 в., которые обращались в своих произведениях к трактату и
даже прямо цитировали его. Уже упомянутый Альбертан из Брешии в сво¬
ем труде «De dilectione Dei et proximi et aliarum rerum et de forma honesta
vitae» (1238 г.), а также Энанше в трактате «Учение о любви» (1287 г.)
сознательно корректируют отдельные положения трактата, придавая им
прямой религиозный смысл, не свойственный оригиналу116.
В целом же предложенные автором трактата образцы диалогов могли
иметь не только теоретический характер — не случайны их последующая
популярность и развитие в так называемых любовных письмовниках, к ко¬
торым и следует обратиться.
Среди них — письмовник французского поэта конца XII в. Матвея
Вандомского. Этот учебник эпистолярного искусства в поэтической форме
содержит образцы писем разного рода, и лишь два из них относятся к ин¬
тересующей нас проблеме: письмо влюбленного клирика к девушке и ее от¬
вет на него. С точки зрения формы, а отчасти и содержания образцы писем
(особенно первый) ближе к дилогии Овидия о любви. Вместе с тем в пись¬
ме клирика можно увидеть прямую перекличку с рядом тезисов в трактате
Андрея Капеллана, в том числе о любви и страданиях влюбленного, любви
и достоинствах претендента, любви и корысти, ревности как средстве уси¬
ления любви117. В ответе же девушки гораздо сильнее звучат мысли о при¬
оритете чистой любви и честном браке как естественной ее форме118. Таким
образом, в произведении Матвея Вандомского повторяются и подтвержда¬
ются важнейшие нормы любви, сформулированные несколько ранее Анд¬
реем Капелланом, но значительно четче на первый план выдвигается идея
«amor purus», которая соединяется с идеей брака, не противоречащей, а на¬
оборот, соответствующей этому идеалу любви. И вновь парадоксальное
сочетание изысканной эротики, облеченной в изящную поэтическую фор¬
му (особенно в послании клирика девушке), с еще более почтительным от¬
ношением к чистому, одухотворенному чувству (в ответном письме девуш¬
ки) и торжеством идеи совершенной любви в честном браке119. Таким об¬
разом, по крайней мере ряд важных представлений о любви, сформулиро¬
ванных Андреем Капелланом, были, очевидно, восприняты Матвеем Ван-
домским вполне позитивно, а не как пародия на куртуазию.
Любовный же письмовник, опубликованный Э. Кёнсгеном (который
не удается точно датировать определенным периодом XII в.), представля¬
174
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
ет собой единственный сохранившийся список XV в. собрания извлечений
из более чем ста любовных писем неких мужчины и женщины. Об этих из¬
влечениях трудно судить как о документальных выдержках или искусст¬
венных образцах любовного красноречия120. Часть из них имеет анонимные
обозначения «V» (vir) и «М» (mulier), в других же такие обозначения от¬
сутствуют, и порой сложно представить, кому принадлежит то или иное
письмо — мужчине или женщине. В письмовнике, по мнению издателя,
воспроизводятся обе стороны любви — и «amor spiritualis» и «amor саг-
nalis»121. Как и в письмовнике Матвея Вандомского, здесь немало паралле¬
лей с положениями Капелланова трактата в понимании любви, условий ее
сохранения (обоюдность страсти, добродетели любовника, необходимость
скрывать свои отношения и т. д.). Все это еще раз доказывает, что трактат
(хотя бы в некоторой своей части) мог восприниматься современниками
всерьез и не был сплошной пародией на куртуазию или ироническим осу¬
ждением плотской любви.
Важное место трактата Андрея Капеллана в литературе и представле¬
ниях не только современников, но и последующих поколений доказывает¬
ся тем, что, например, «суды любви» найдут свое продолжение в «Приго¬
ворах любви» Марциала Оверньского и «Судилище любви» Гийома де
Машо122, а диалоги любви — в любовных письмовниках Бонкомпаньо и
других123.
Если же говорить о соотношении представлений о любви, отраженных
в наших литературных памятниках, со сферой частной жизни, то в этом
плане наиболее показателен трактат Андрея Капеллана. В этой наиболее
интимной сфере человеческих отношений существовал (или представлялся
возможным образованной элите) особый круг общения, который никак
нельзя отнести к сфере публичного. Этот особый «куртуазный мир» нахо¬
дился вне семьи и даже противопоставлялся ей, исходя из соответствую¬
щих принципов куртуазии. Но вряд ли правомерно полное противопостав¬
ление такого круга общения и родственно-брачных связей — скорее можно
говорить, как свидетельствует анализ трактата, об их взаимодействии и
взаимовлиянии.
Этот «куртуазный мир» явно не ограничивался отношениями двух
любовников и включал сообщество равных (если говорить о рыцарской
среде). Сами же любовники могли принадлежать к разным социальным
слоям (хотя и не к любым) с особой иерархией. Учитывая также и то,
кому адресовался трактат ~ а это не только придворная знать, но и ши¬
рокие слои клириков (чему подтверждение — епископское осуждение
1277 г.), — можно говорить о сложном составе аудитории и участников
«куртуазной игры».
Что же касается придворного куртуазного круга, то входящие в него
были вправе вмешиваться в интимные отношения любовников, но это вме¬
шательство особого рода. Оно более походит на игру (пусть даже в вооб¬
ражении), если и не отражающую некую реальность, то способную в ка¬
кой-то мере формировать ее (не случайна отмеченная популярность «судов
ЛЮБОВНЫЕ СВЯЗИ И ИХ ЛИТЕРАТУРНОЕ ПРЕЛОМЛЕНИЕ
175
любви» в последующие столетия классического средневековья124). Такие
«суды», не имеющие никакого отношения к настоящим судам и праву, по
сути квазипубличны. Вынесение на «суды любви», т. е. на публику, самых
интимных аспектов в отношениях между мужчиной и женщиной сочетает¬
ся с постоянным подчеркиванием того, что любовники должны скрывать
свою любовь, поскольку речь идет о публичности не абсолютной, а только
в кругу равных, и, кроме того, цель подобного вмешательства — сделать
эти интимные отношения более совершенными.
Такое вмешательство в сферу частной жизни конкретного индивидуу¬
ма оставляет за ним определенную свободу выбора (прежде всего
благодаря неоднозначности и рекомендательному характеру формулируе¬
мых норм, своеобразной «ритуальности» этой особой «куртуазной игры»).
Можно говорить о чисто средневековом «перетекании» частного в публич¬
ное, реального в нереальное и наоборот. Отражение этого во французской
литературе XII в. выступало как одна из граней изменений в социокуль¬
турных представлениях того времени.
Примечания
1 Haskins Ch.H. The Renaissance of the TWelfs Century. Cambridge, 1927. R 4-29; Brooke Chr.
The TWelfs Century Renaissance. N. Y., 1970; Duby G. La «Renaissance» du XHe siecle //
Duby G. Male Moyen Age. De Г amour et autres essais. R, 1990; Гаспаров МЛ. Введение
// Средневековая латинская литература Х-Х11 вв. М., 1970. С. 269-290.
2 Brooke Chr. The Medieval Idea of Marriage. Oxford, 1989. R 181-182; Duby G. La
«Renaissance...». R 74-82\Дюби Ж. Куртуазная любовь и перемены в положении жен¬
щины во Франции XII в. // Одиссей, 1990. М., 1990. С. 90-96. Не случайно специально
данной проблеме был посвящен научный коллоквиум в Лувенском университете в 1978 г.
См.: Love and Marriage in the Twelfs Century. Leuven, 1981.
3 Duby G. La «Renaissance»... R 34-49; Дюби Ж. Указ. соч. С. 91-92; Brooke Chr. The
Twelfs Century... R 9-12; Гаспаров МЛ. Введение. С. 270-274.
4 См.: Дюби Ж Указ. соч. С. 91; Бессмертный ЮЛ. Брак, семья, любовь в средневеко¬
вой Франции // Пятнадцать радостей брака. М., 1991. С. 288-291.
5 Дюби Ж. Указ. соч. С. 91-92.
6 Трактат написан на латыни и переведен на основные европейские языки. Латинский
текст цитируется по изданию: Andrea Capellano. Trattato d’amore. Testo latino / A cura di
S. Battaglia. Roma, 1947; отрывки из трактата переведены на русский язык М.Л. Гаспа¬
ровым (См.: Жизнеописания трубадуров. М., 1993. С. 383-401); в работе использовано
и издание французского перевода, в котором для нас особенно важным было введение:
Andre le Chapelain. Тгакё de Tamour courtois / Intr., trad, et notes par Cl. Buridant. R, 1974.
(Далее: Andre le Chapelain).
7 Правда, если судить по предисловию, трактат написан Андреем Капелланом в ответ на
просьбу его молодого друга по имени Gualterius для того, чтобы наставить его в науке
любви, в которой сам автор имеет, по его собственному выражению, «несомненный
опыт» (Andrea Capellano Regii Francorum De amori libri tres. (Далее: And. Cap. 1. P. 2).
Однако это, по мнению большинства исследователей, скорее литературный прием ав¬
тора (см.: Buridant Cl. Introduction // Andr£ le Chapelain.. R 14-15).
8 And. Cap. I, 6 (p. 18-254).
9 Ibid. II, 7: De variis iudiciis amoris (p. 312-338).
10 Ibid. II, 8: De regulis amoris (p. 356-358).
176
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
11 См.: Жизнеописания трубадуров. С. 571; Buridant Cl. Op. cit. P. 12-14.
12 См.: Гаспаров МЛ. Любовный учебник и любовный письмовник // Жизнеописания
трубадуров. С. 571-572; Monson D.A. Andreas Capellanus and the Problem of Irony //
Speculum. 1988. Vol. 63, N 3, P. 539.
Monson D.A. Andreas Capellanus... P. 539 (к числу сторонников такого подхода относят¬
ся Д. Робертсон, Б. Гафни, А. Карнейн и др.).
14 Parry J.J. The Art of Courtly Love by Anreas Capellanus. N. Y., 1941. P. 6.
15 Такая точка зрения высказана исследовательницей У. Либертц-Грюн (см.: Monson D.A.
Andreas Capellanus... Р. 539-540).
1** Robertson D.W. The Subject of the De amore of Andreas Capellanus // Modem Philology.
1952. Vol. 50, P. 145-161; Idem. A Preface to Chaucer. Princeton, 1962.
17 Robertson D.W. The Subject... P. 159-161.
18 Karnein A. La reception du De amore d’AndrS le Chapelain au XIHe sidcle // Romania. 1981.
Vol. 102, P. 324-351.
19 Ibid. P. 349-350
20 Painter S. French Chivalry. Baltimore, 1940; Chernisse M. The Literary Comedy of Andreas
Capellanus // Modem Philology. 1975. Vol. 72, P. 223-237; Weigand H.J. Three Chapters on
Courtly Love in Arthurian France and Germany. Chapel Hill, 1956. P. 18-25.
21 Bowden B. The Art of Courtly Copulation // Medievalia et hermanistica. 1979. Vol. 9, P. 67-
85.
22 Duby G. La «Renaissance»... P. 76; Idem. Dames du XHe si&le. P, 1995. Pt I. P. 36-37.
23 Brooke Chr. The Medieval.. P 181-182; Monson D.A. Andreas Capellanus... P. 571-572; Idem.
The Troubadour’s Lady Reconsidered Again // Speculum. 1995. Vol. 70, P. 271-272; Lazar M.
Amour courtois et fin'amors dans la НиёгаШге du XHe siecle. P, 1954. P. 268-278 (см. так¬
же: Гаспаров МЛ. Любовный учебник... С. 571-572).
24 Monson D.A. The Troubadour’s Lady... P. 271.
25 Гаспаров МЛ. Средневековые латинские поэтики в системе средневековой граммати¬
ки и риторики // Проблемы литературной теории в Византии и латинском средневеко¬
вье. М., 1986. С. 103-108; The Voice of the Middle Ages in personal Letters, 1100-1500.
Oxford, 1989; Brooke Chr. The TWelfs... P. 19.
26 Matheus Vandomnensis. Epistolae // Sitzungsberichte der philosophischen-philologischen
und historischen Classe der Akademie der Wissenschaften / Von. W. Wattenbach. Munchen,
1872. T. II. S. 563-571. (Далее: Math. Vand.). См. о нем: Средневековая латинская лите¬
ратура... С. 430-431.
27 Epistolae duorum amantium. Briefe Abaelards und Heloises? / Ed. und Untersuchungen von
E. Konsgen. Leiden; Koln, 1974. О нем см.: Баткин Л.М. Письма Элоизы к Абеляру.
Личное чувство и его культурное опосредование // Человек и культура: Индивидуаль¬
ность в истории культуры. М., 1990. С. 150-151.
28 К ним можно отнести знаменитую переписку Элоизы и Абеляра, проанализированную
в работе Л.М. Баткина. См.: Баткин Л.М. Указ. соч. С. 126-163; см. также: Неретина
С.С. Слово и текст в средневековой культуре. Концептуализм Абеляра. М., 1994.
С. 201-210. Интересна и оригинальна гипотеза авторства и сути этой переписки, при¬
надлежащая Ж. Дюби. См.: Duby G. Dames... Р. 73-110.
29 Уникальность переписки Элоизы и Абеляра, относящейся к 30-м годам XII столетия,
затрудняет ее использование как источника в контексте поставленных нами задач. Об¬
ращение к ней может быть задачей дальнейшего исследования проблемы.
30 Brooke Chr. The Twelfs... P. 175.
31 В частности, многие принципы куртуазии, сформулированные Андреем Капелланом,
повторяются в различных вариациях и в общей части первой книги, и в диалогах, и в
«куртуазных судах», и в правилах любви.
32 Это и уже названные выше противоречия, отмеченные различными исследователями,
и друше, о которых речь пойдет ниже.
33 Гаспаров МЛ. Любовный учебник... С. 571 (и для этого есть определенные основа¬
ния в общей структуре и содержании трактата: последовательное рассмотрение во¬
ЛЮБОВНЫЕ СВЯЗИ И ИХ ЛИТЕРАТУРНОЕ ПРЕЛОМЛЕНИЕ
177
просов «что есть любовь и как завоевать ее», «как сохранить любовь», «как избе¬
жать любви»).
34 Сам Андрей Капеллан подчеркивает, что «излагает их с той краткостью, с которой их
огласил Царь любви» (And. Cap. II, 8. Р. 338).
33 IX: «Атаге nemo potest, nisi qui am oris suasione compellitur; XXIV: Quilibet amantis actus
in coamantis cogitatione finitur; XV: Omnis consuevit amans in coamantis aspectu pallescere;
V: Non est sapidum, quod amans ab invito sumit coamante» (Ibid. P. 356-358).
36 XVIII: «Probitas sola quemque dignum facit атоге» (Ibid. P. 358).
37 XIV: «Facilis perceptio contemptibilem redd it amorem, difficilis eum carum facit haberi»
(Ibid. P. 356).
38 X: «Amor semper consuevit ab avaritiae domociliis exculare» (Ibid. P. 356).
39 II; «Qui non zelat, amare non potest»; XXII: «De coamante suspicione percepta zelus et affec-
tus crescit amandi» (Ibid. P. 356).
^ XXVII: «Amans coamantis solatiis satiari non potest» (Ibid. P. 358).
4* XXIX: «Non solet amare, quern nimia voluptatis abundantia vexat» (Ibid. P. 358).
42 XIII: «Amor raro consuevit durare vulgatus» (Ibid. P. 356).
43 IV: «Semper amorem crescere vel minui constat»; XIX: «Si amor minuatur, cito deficit et raro
convalescit» (Ibid. P. 356-358).
44 «Amor est passio quaedam innata procedeus ex visione et immoderata cogitatione formae
alterius sexus...» (And. Cap. I, 1. P. 4).
45 Ibid.
46 Ibid. 1,4. P. 12.
47 «Et quorumadam fertur пагтаге doctrina quinque modos essem quibus amor acquiritur, scil¬
icet: formae venustate, mo rum probitate, copiosa sermonis facundia, divitiarum abundantia et
facili rei petitae concessione» (Ibid. I, 6. P. 18-20).
48 Ibid. I, 2. P. 10-12; I, 4. P 12.
49 Ibid. I, 2. P. 12.
50 Ibid. I, 6. P. 18.
51 XV: «Omnis consuevit amans in coamantis aspectu pallescere; XXIII: Minus dormit et edit,
quern amoris cogitatio vexat» (Ibid. II, 8. P. 358).
52 I: «Causa coniugii ab amore non est excusatio recta» (Ibid. P. 356).
53 XI: «Non decet amare. quarum pudor est nuptias affect are» (Ibid. P. 356).
54 VI: «Masculus non solet nisi plena pubertate amare» (Ibid. P. 356).
55 VII: «Biennalis viduitas pro amante defuncto superstiti praescribitur amanti» (Ibid. P. 356).
56 XXXI: Unam feminam nil prohibet a duobus amari et a duabus mulieribus unum (Ibid.
P. 358).
57 Brooke Chr. The Twelfs.. P 175-183; Nykrog P. The Rise of Literary Fiction // Renaissance
and Renewal in the Twelfth century. Oxford, 1982. P. 610-614.
58 По ее мнению, наиболее ярко второй этап отражен в «Ланселоте», а третий - в «Пер¬
севале» (Borodine М. La Femme et 1’Amour au Xlle sifccle d’apits les po£mes de Chretien
de Troyes. P., 1909. P. 278).
59 Brooke Chr. The Twelfs... P. 176.
60 Казусы 1,3, 4, 5,14, 16,17,21.
61 Королева Алиенора - в казусах 2, 6, 7, 19, 20; виконтесса - в казусах 8, 9, 10,11, 15;
графиня Фландрская - в казусах 12 и 13.
62 XVIII: «Dominarum igitur curia in Gasconia convocata...» (And. Cap. II, 7. P. 334-336).
63 Monson D.A. Andreas Capellanus... P. 548; Buridant Cl. Op. cit. P. 12.
64 And. Cap. II, 7. P. 312-338.
^5 XVI: «...Comitissa vero, sexagenario accersito sibi numerO dominarium, rem tali iudicio
defmivit...» (Ibid. P. 330-332).
66 Ibid. P. 332-334.
67 Ibid. P. 330-332.^
68 См.: Хёйзинга Й. Осень средневековья. M., 1988. С. 130-131.
69 And. Cap. II, 7. Р. 314-316; II, 8. Р. 356.
178
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
70 XII: «...Vir iste, qui tanta fraudis fuit machinatione versatus utriusque meretur amore privari
et nullius probae dominae debet ulterius amore gaudere, quum impetuosa credatur in eo reg-
nare voluptas, quae penitus amoris est inimica, ut in capellani doctrina manifestius edocetur»
(Ibid. II, 7. P. 324).
71 Казус 15 (Ibid. P. 328-330).
7^ XVIII: «Quidam miles intima turpiter et secreta vulgavit amoris... ut ulterius iste omni amor¬
is spe frustratus exsistat et in omni dominamm sive militum curia contumeliosus cunctis ac
contemptibilis perseveret» (Ibid. R 332-334).
73 Казус 21 (Ibid. R 336-338)
74 Ibid. P. 334.
75 Ibid. P. 316-318.
76 VI: «...Posset enim propter merita improbi viri evenire, ut exortata bona percipiendo meliora-
tionis improbitas fomenta non caperet, quia non semper iactata producunt semina fructus»
(Ibid. P. 320).
77 Ibid. P. 334-336.
78 Ibid. P. 318.
79 Для мужчин - в казусах 1, 2, 5, 7, 8, 14, 15, 16, 17,19; для женщин - в казусах 10, 12,
13,18.
80 Казусы 3,4, 6,11,20.
8* Можно, конечно предположить, что свобода выбора для мужчины сама собой подра¬
зумевалась, и о ней в силу этого и не надо было говорить. Однако сам факт указанно¬
го подхода Капеллана свидетельствует не об иронии, а о важной новой мысли, новом
представлении о статусе женщины, идущих дальше традиции трубадуров (которые по¬
ложили начало таким изменениям).
82 Duby G. Dames... Р. 36-37.
83 And. Cap. II, 7. Р. 326.
84 Ibid. P.312-314,318.
85 Ibid. P. 316-318.
86 VIII: «...Nova superveniens foederatio maritalis non recte priorem excludit amorem, nisi forte
mulier omnino penitus desinat amori vacare et ulterius nullatenus amare. disponat» (Ibid.
P. 320-322).
87 Ibid. P. 322.
88 X: «...Si aliqui fuerint qualicumque nuptiali foedere copulati et postmodum quocunque modo
reperiantur esse divisi, inter eos penitus nefandum iudivamus esse amorem» (Ibid.).
89 Ibid.
90 Ibid.
91 Ibid. P. 320.
92 Ibid. P. 326-328.
93 См.: Дюби Ж. Указ. соч. С. 95-96; Бессмертный Ю. Л. Указ. соч. С. 290-291.
94 См.: Дюби Ж. Указ. соч. С. 95.
95 Средневековая латинская литература... С. 281.
96 Это отмечает и Ж. Дюби: Дюби Ж. Указ. соч. С. 96.
97 And. Cap. I, 6. Р. 22.
98 Ibid. G. Р. 128.
99 Buridant Cl. Introduction // Andr6 le Chapelain... P. 23.
100 And. Cap. 1,6, G. P. 142-146.
101 Monson D.A. Andreas Capellanus... P. 554.
102 And. Cap. I. 6. С. P 60-64.
ЮЗ «Mulier similiter non formam vel cultum vel generis quaerat originem, quia: “Nulla forma
placet, si bonitate vacet” morUm atque probitas sola est quae vera facit hominem nobilitate
beari et rutilanti forma pollere. Nam quum omnes homines uno sumus ab initio stipite derivati
umanque secundum naturam originem traximus omnes, non forma, non corporis cultus, non
etiam opulentia rerum, sed sola fuit morum probitas, quae primitus nobilitate distinxit
homines ac generis induxit differentiam» (Ibid. I, 6. P. 20-22). В этом можно усмотреть и
ЛЮБОВНЫЕ СВЯЗИ И ИХ ЛИТЕРАТУРНОЕ ПРЕЛОМЛЕНИЕ
179
определенное античное влияние (о чем говорит МЛ. Гаспаров. См.: Жизнеописания
трубадуров... Примеч. 5. С. 698), и, вероятно, отражение христианского топоса о ра¬
венстве людей перед Господом.
11)4 См. любой из диалогов.
11,5 Epistola remissa a comitissa Campaniae (And. Cap. I, 6, G. P. 178-180).
Buridant Cl. Op. cit. P. 40-42.
11)7 Каждый из диалогов, независимо от социального статуса партнеров, предусматривает
постепенное, поэтапное движение их от начального обращения мужчины до достиже¬
ния полного согласия между ними.
108 См. особенно: And. Cap. I, 6, Н. Р. 212.
109 См. также: Buridant Cl. Op. cit. P. 41-42.
110 Duby G. Male Moyen Age... P. 46-49, 81-82.
1,1 Nykrog P. Les fabliaux. 6tude d’histoire Нпёпиге et de stylistique m6di6vale. Copenhague,
1957. P. 205-206, 236; Buridant Cl. Op. cit. P. 40-42.
112 См., например, решение королевы Алиеноры в казусе 20: на вопрос о предпочтитель¬
ном возрасте любовника она отвечает (по замечанию автора, «удивительно тонко») о
разных предпочтениях мужчин и женщин, но замечает, что решение этого вопроса «за¬
дача скорее естествоиспытательская» (And. Сар. П, 7. Р. 336).
113 Bowden В. Op. cit. Как отмечает Д. Монсон, Б. Боуден и сторонники ее гипотезы пото¬
му видят непристойности в трактате, что хотят их там увидеть; но по большому счету
такой подход наносит удар не только по куртуазным идеалам, но и по христианскому
благочестию, которое могло быть основой для иронической критики куртуазии
(Monson D.A. Andreas Capellanus... Р. 566).
114 Monson D.A. Andreas Capellanus... P. 571-572.
115 Ibid. P 554.
116 См.: Гаспаров М.Л. Любовный учебник... С. 572; Buridant Cl. Op. cit. P. 9-10.
117 Math. Vand. S. 568: «...Просишь меня о подарке? Люби не меня, а подарок!/...Деньги
всеми любимы, любовь безденежна страждет./...Чувствую: в сердце моем ревностью
вздута любовь.» (Пер. М.Л. Гаспарова).
118 Math. Vand. S. 564: В письме девушки подчеркивается несовпадение любви и страсти:
«...Tti не влюблен, а воспален! Не любовь, а кровь, закипая, / Горько безумит те¬
бя.../...Но не на блуд, а на брак мои стремятся желания...» (Пер. МЛ. Гаспарова)
119 Такого рода «эротический накал» можно рассматривать, по всей видимости, как отра¬
жение общего своеобразия тогдашней чувственности, которую Й. Хёйзинга называет
«простодушным бесстыдством» (см.: Хёйзинга Й. Указ. соч. С. 117-119).
120 Epistolae duorum amantium...: см. также: Баткин Л.М. Указ. соч. С. 148.
121 Epistolae duorum amantium... S. 88.
122 Хёйзинга Й. Указ. соч. С. 133-135.
123 Жизнеописание трубадуров. С. 401-404, 572-573.
124 Хёйзинга Й. Указ. соч. С. 130-131; см. также: С. 470. Примеч. 42. Здесь автор коммен¬
тариев к работе нидерландского ученого Д.Э. Харитонович отмечает, что «суды люб¬
ви» XIV-XV вв., идея которых была заимствована из куртуазной литературы, не явля¬
лись «ни в коей мере ни реальным судоговорением, ни пародией на судебный процесс,
но были именно серьезной игрой», «ludum serium».
ГЛАВА 8
ЛЮБОВНЫЕ СВЯЗИ И ФЛИРТ
В ЖИЗНИ РУССКОГО ДВОРЯНИНА
НАЧАЛА XIX ВЕКА
Прасковья Александровна Осипова (1781-1859), верный, преданный
и самоотверженный друг Пушкина, «женщина стойкого нрава и ха¬
рактера»1, обладала склонностью к некоторому деспотическому «са¬
мовластью», вполне, впрочем, объяснимому и извинительному для
молодой женщины, похоронившей двух мужей, обремененной боль-
1 шим семейством и вынужденной заниматься хозяйством. Подобно
матери лирической героини «Евгения Онегина»,
«Она езжала по работам,
Солила на зиму грибы,
Вела расходы, брила лбы,
Ходила в баню по субботам,
Служанок била осердясь:
Все это мужа не спросясь»^.
Выросшая в семье А.М. Вындомского — деятельного, образованного
и своенравного человека, близкого просветителю Н.И. Новикову, Праско¬
вья Александровна унаследовала многие качества отца. Она много читала
по-русски и по-французски и собрала впоследствии неплохую библиотеку.
Умная, образованная, энергичная, она отличалась также высокими нравст¬
венными принципами3. В 1799 г. Прасковья Вындомская вышла замуж за
Николая Ивановича Вульфа — «превосходное существо с рыцарским на¬
строением и любовью ко всему изящному, к литературе»4, человека «поч¬
тенного, умного и весьма достаточного»5. Прожив с ним в любви и согла¬
сии 14 лет, Прасковья Александровна овдовела. «Потеряв мужа и отца в
течение нескольких месяцев, получила она в управление расстроенное име¬
ние, которое надобно было привести в порядок и заняться воспитанием пя¬
терых детей (две обязанности, из которых каждая почти выше сил женщи¬
ны), которым должно было дать воспитание, приличное их состоянию», —
вспоминал позже ее сын6.
Рассчитывать на удачный новый брак не приходилось: еще шла война с
Наполеонов сотни и тысячи молодых дворян уже сложили свои головы,
многим это предстояло. Прасковье Александровне пришлось согласиться на
ЛЮБОВНЫЕ СВЯЗИ В ЖИЗНИ РУССКОГО ДВОРЯНИНА
181
явный мезальянс: она вышла замуж за вдовца, отставного чиновника Почто¬
вого ведомства И.С. Осипова, но не прожила с ним и десяти лет. Став во
второй раз вдовой, Прасковья Александровна уже практически безвыездно
жила в своем имении, деятельно, но довольно бестолково управляясь с об¬
ширным хозяйством. Земельные владения ее были разбросаны: одно (село
Григорское) находилось в Псковской губернии, другое (Малинники) — в
Тверской. Доходов они не приносили, и П.А. Осипова была вынуждена их
заложить, а затем и перезаложить: очень нужны были наличные деньги.
Проза жизни была ей хорошо знакома. Она не витала в облаках и привыкла
самовластно распоряжаться не только имениями, но и судьбами детей.
Одним из них был герой настоящего очерка — Алексей (1805-1881),
родившийся от первого брака тригорской помещицы с Николаем Иванови¬
чем Вульфом. Получив первоначальное образование в Горном кадетском
корпусе, он, по воспоминаниям его родственницы, был «записан пажом».
Это было осуществлено по протекции дяди Алексея, П.И. Вульфа, «слу¬
жившего при дворе кавалером при великих князьях Николае Павловиче и
Михаиле Павловиче». Перед юношей маячила уже привычная карьера. Но
«мать пожелала и осуществила свое желание, отдав сына в Дерптский уни¬
верситет»7. Поступок Прасковьи Александровны не вполне вписывался в
привычную систему ценностей: даже в Московский университет отдавали
детей крайне редко, Дерпт же был практически заграницей. «Самое слово
студент звучало чем-то не дворянским!..» — вспоминал позже современник
А.Н. Вульфа известный поэт и мемуарист М.А. Дмитриев. — ...Одни из
дворян были не в состоянии отправлять детей в Москву (учиться в универ¬
ситете. — Авт.); другие пугались премудрости и такому множеству наук,
не почитая их для одной головы возможными...»8. Тем не менее образован¬
ная и почитавшая себя просвещенной мать думала о будущем сына и насто¬
яла на учебе в Дерпте.
В 1822 г. А.Н. Вульф поступил на физико-математический факультет
этого университета (где изучал и военные науки9). Быстро восприняв в
Дерпте новые либеральные идеи, Алексей вступил там в студенческий
«Союз во имя Бога, чести, свободы и отчизны», ставивший задачу «усо¬
вершенствования умственного и душевного». В нем он состоял вплоть до
1826 г. (пока учился), ежегодно, впрочем, наезжая на каникулы в имение
к матери. В 1826 г., приехав, как обычно, в Тригорское и просибаритство-
вав там не менее года, он, по настоянию Прасковьи Александровны, бук¬
вально вытолкнувшей сына, поехал в Петербург искать место.
С тех пор Алексей и начал вести дневник. Дошедшие ныне до нас
дневниковые записи А.Н. Вульфа начинаются ранней осенью 1827 г., ко¬
гда он жил в Тригорском и заканчиваются в 1842 г. По предположению
литературоведов, к ведению дневника А.Н. Вульфа побудил А.С. Пуш¬
кин10, с которым он в 1826-1827 гг. часто, по-соседски, встречался, а впо¬
следствии довольно близко приятельствовал.
Ставшие своеобразным памятником общественной мысли 30-х годов
XIX в., «Дневники» А.Н. Вульфа 1827-1833 гг. дошли до читателя бла¬
182
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
годаря пушкинистам. Первый раз их опубликовал в 1899 г. Л.Н. Майков,
однако сделал это в выдержках, с большими купюрами, которые «были
отобраны рукой, чересчур скромной и целомудренной, уничтожившей весь
вульфовский букет и сумевшей из этого букета сохранить лишь опреснен¬
ные запахи»11. Осудив подобную «немудрую кастрацию» текста, извест¬
ный литературовед начала XX в. П.Е. Щеголев опубликовал «Дневники»
в сравнительно полном виде в 1929 г., однако и он опускал (правда, с ука¬
занием количества слов) самые откровенные описания. К сожалению, до
сей поры так и не ясно, где же находится оригинал «Дневников» А.Н.
Вульфа, в каком архиве он отложился: в Пушкинском доме хранится лишь
копия тетрадей, с которых печатался первый вариант «Дневников»12.
Сам автор свои дневниковые записи для печати не предназначал. Об
этом говорит в немалой степени их исключительно откровенное содержа¬
ние, большую часть которого составляют описания интимных переживаний
А.Н. Вульфа, его любовных похождений, отношений с женщинами. В то
же время в «Дневниках» сохранилось немало интересных и тонких сужде¬
ний исторического, политического, литературного, этического и житейско¬
го характера, высказанных этим незаурядным молодым человеком13. Для
характеристики бытового поведения и частной жизни российского дворя¬
нина первой трети XIX в. «Дневники» А.Н. Вульфа просто незаменимы.
Читая дневниковые записи Вульфа, трудно не задаться вопросами о
том, как сочетались в представлениях человека, начинающего самостоя¬
тельную жизнь, личные и карьерные заботы; какое место занимали в его
душе идеи личной свободы и честолюбивые замыслы, как соотносились в
его понимании преуспеяние и счастье. Далеко не все из вышеперечислен¬
ных вопросов задавал себе сам А.Н. Вульф. Однако оставленные им
«Дневники» позволяют современному исследователю поразмышлять о
том, насколько важную (или, напротив, незначительную) роль играли в ча¬
стных переживаниях мыслящих и образованных людей пушкинской эпохи
мысли, весьма далекие от политики, — о духовной и физической близости
с женщинами, о мужском тщеславии, о чести и порядочности, о роли лю¬
бовных связей в достижении карьерных целей и их нравственной допусти¬
мости. Поскольку «Дневники» А.Н. Вульфа создавались в эпоху, когда
родственные связи и отношения были развиты исключительно сильно и за¬
частую определяли весь жизненный путь человека, этот источник личного
происхождения дает материал для характеристики частных, индивидуаль¬
ных переживаний, интенций и размышлений человека, связанных с его
семьей, родственниками. Поэтому «Дневники» позволяют задуматься о
соотношении и весомости связей любовных и родственных, о месте флирта
в личной жизни дворянина, о ценностности частной жизни (и об осознан¬
ности этой ценности) для россиянина начала прошлого века — представи¬
теля привилегированной части общества.
«Дневники» А.Н. Вульфа начинаются 16 сентября 1827 г. — днем, ко¬
гда, его автор, 22-летний провинциал, полный надежд и тщеславных амби¬
ций, уехал из Дерпта в псковское село Тригорское, чтобы позднее, видимо
ЛЮБОВНЫЕ СВЯЗИ В ЖИЗНИ РУССКОГО ДВОРЯНИНА
183
по зимней дороге, отправиться покорять Северную Пальмиру. После спо¬
койного и размеренного провинциального уклада, после тихих радостей
жизни в имении, в окружении родни, дальней и близкой (которой и посвя¬
щены первые страницы «Дневников»), Алексей оказался в холодной и не¬
приступной столице. Буквально сразу по приезде выяснилось, что для оп¬
ределения на службу одного университетского диплома, полученного А.Н.
Вульфом в Дерпте, мало. Для вступления «на опасную стезю честолю¬
бия»14, как называл А.Н. Вульф службу в одном из своих писем, нужны
были связи, а для приобретения последних, по словам современника Алек¬
сея, Ф.И. Тютчева, — не менее двух лет.
Между тем автор «Дневников», подобно пушкинскому Онегину, при¬
надлежал к той породе людей, которые «и жить торопятся, и чувствовать
спешат». «Возвышеннейшие чувства», к которым А.Н. Вульф относил
«желание прочной славы и достижение какой-нибудь достойной цели»15,
требовали — по понятиям того времени ~ скорейшего получения чина: во¬
енного или, на худой конец, гражданского16. «Право было бы жаль, если
бы его стройного стана никогда не стягивал военный мундир и если бы он,
вместо того, чтобы рисоваться на коне, провел свою молодость, согнув¬
шись над канцелярскими бумагами»17. И все же Алексей был готов к лю¬
бому роду деятельности, полностью полагаясь на выбор матери.
Степень кандидата университета давала Алексею возможность пре¬
тендовать на чин 10-го класса, и он попытался определиться в Департамент
разных податей и сборов Министерства финансов. Сомнения в том, что
ему достанется достойное место с приличным окладом, занимали в то вре¬
мя его мысли, которые он доверял дневнику: «Мне, кажется, сначала не
дадут жалованья, не знаю, с каким чином меня определят; одно из двух, по
крайней мере: или деньги, или честь» (13 августа 1828 г.)18.
Вчитываясь в эти строки, сопоставляя их с признаниями людей предше¬
ствующей эпохи — декабристов19, нетрудно заметить, что А.Н. Вульф раз¬
мышлял в данном случае как человек, готовый порвать с многолетней тра¬
дицией: во-первых, он согласен был избрать статскую службу, а не военную
(это было достаточно нетрадиционно, как и университетский диплом). Во-
вторых, не стеснялся признаться, что желал бы найти должность с хорошим
содержанием. Не только честь, но и деньги, по его словам, оказывались по¬
казателем жизненного успеха. Как далее следовало из «Дневников», при
определенных условиях он готов был бы отказаться от честолюбивых замы¬
слов ради «денежного» места, но решительно не собирался это место выпра¬
шивать и выслуживаться у тех, кто сильнее его. Между тем колеса бюро¬
кратической машины крутились медленно: Сенат должен был рассмотреть
диплом Вульфа, документы о его дворянском достоинстве и лишь после это¬
го пожаловать классный чин. Бывший дерптский студент сгорал от нетер¬
пения, ожидая должности и соответствующего жалованья: дворянину хоро¬
шей фамилии следовало содержать себя прилично. Если судить по тексту
«Дневников», то это было одной из причин, заставивших мать Алексея за¬
ложить (а потом и перезаложить) тверское имение.
184
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
«Искусство жизни», да еще жизни в столице, потребовало от молодого
провинциала умения находить достойный круг общения, который — за не¬
имением богатых и влиятельных родственников в Петербурге, готовых «по¬
радеть родному человечку» (А.С. Грибоедов), — мог бы их заменить и в то
же время способствовать продвижению в более высокие сферы. Автор
«Дневников», несомненно, стремился овладеть этим искусством. Среди его
знакомых 1820-х — середины 1830-х годов были приятель А.Н. Вульфа по
Дерптскому университету поэт Н.М. Языков, А.С. Пушкин, А.А. Дель¬
виг (называвший его в письмах «милый Алексей Николаевич»20), а также
семьи Ушаковых, Бакуниных и другие, менее, известные лица, неоднократ¬
но упоминаемые и в переписке А.Н. Вульфа, и в его «Дневниках».
Общение с Алексеем Вульфом, если судить по нижеприведенному
пушкинскому признанию (1831 г.), было приятным и располагающим к ис¬
кренности для многих его знакомых: «Он много знал, чему научаются в
университетах, между тем, как мы с вами выучивались танцовать. Разго¬
вор его был прост и важен... Его занимали такие предметы, о которых я и
не помышлял»21.
И все же не только (а если судить по «Дневникам» А.Н. Вульфа и его
переписке — не столько) общие взгляды на политику сделали Алексея
«милым приятелем» А.С. Пушкина. Шутливый, порой фривольный тон
переписки поэта с автором «Дневников», многочисленность упоминаний в
них (письмах и «Дневниках») женских имен, говорят о том, что А.С.
Пушкина с А.Н. Вульфом связывали дружеское соперничество за жен¬
ские сердца, общие пирушки, где подобное соперничество обсуждалось,
поражения и успехи в овладении вниманием столичных дам и провинциаль¬
ных барышень.
Женщины, с которыми связывала А.Н. Вульфа судьба, неизменно
оказывали на эту его судьбу самое непосредственное влияние.
Начало тому было положено, по всей видимости, материнской настой¬
чивостью и волей. Даже в детстве больше мягкости и ласки он видел со
стороны отца, который, по словам А.П. Керн, сохранившимся в ее днев¬
нике, «нянчился с детьми и варивал в шлафроке варенье», в то время как
мать «гоняла на корде лошадей, или читала Римскую историю»22. Праско¬
вья Александровна не терпела возражений, «была довольно холодна к сво¬
им собственным детям, была упряма и настойчива в своих мнениях, а еще
более в своих распорядках, наконец, чрезвычайно самоуверенна и как нель¬
зя больше податлива на лесть»23. «Хотя чувство родительское прекрасно
и священно, но власть родительская далеко не благотворна в большинст¬
ве случаев, — рассуждала позже А.П. Керн, хорошо знавшая П.А. Оси¬
пову. — Она (власть. — Авт.) направляется часто не на воспитание детей,
по их способностям и влечениям, а по своим соображениям: устраивает им
карьеру, не спросясь их желаний и наклонностей...»24.
«Я привык видеть в моей матери не что иное, как строгого и неумоли¬
мого учителя, находившего всякий мой поступок дурным и не знавшего ни
одного одобрительного слова», — записал А.Н. Вульф в 1827 г.25 Неожи¬
ЛЮБОВНЫЕ СВЯЗИ В ЖИЗНИ РУССКОГО ДВОРЯНИНА
185
данно осознав уже в юношеском возрасте ценностность материнской люб¬
ви (которой ему самому в известном смысле недоставало, несмотря на ог¬
ромное внимание к нему Прасковьи Александровны), он разразился целой
филиппикой в адрес тех матерей, которые «отказываются у нас от воспита¬
ния, отдавая детей своих на произвол нянек» и лишая себя «тем самым чи¬
стейших наслаждений»26. Для 22-летнего юноши, мечтающего о карьере
(или, скорее, исполняющего желание матери и культивирующего в самом
себе карьерные интенции), почитание заботы о детях чистейшим наслаж¬
дением выглядит несколько неожиданным: о том ли думать молодому дво¬
рянину, у которого вся жизнь впереди?
Впрочем, если судить по тем же «Дневникам», Прасковья Александ¬
ровна не лишила себя в полной мере этого наслаждения. Именно поэтому
о матери, имя которой не раз встречается на их страницах (и на которую
Алексей был внешне похож — «лицо продолговатое, довольно умное, нос
прекрасной формы»27), сын думал всегда с почтением. Именно ей, как он
сам признавался, он «обязан первыми успехами в науках», а затем получе¬
нием университетского диплома. Впоследствии Алексей никогда не испы¬
тывал никакого душевного сомнения в правильности поступков матери, хо¬
тя и ощущал все время тяготившую его зависимость от ее опеки. По зако¬
ну П.А. Осипова должна была немедленно передать управление имениями
и всеми семейными средствами Алексею (он был старшим, первенцем) или
одному из других сыновей (у П.А. Осиповой было три сына и две дочери),
едва они станут совершеннолетними28. Однако она следовала давно укоре¬
нившийся в России традиции, предоставлявшей женщине право оставать¬
ся главной распорядительницей семейного имущества при взрослых де¬
тях29. Поэтому в «Дневниках» А.Н. Вульфа столь часто упоминается ее
имя: сын, даже удаленный от родного села Триторского многими верстами
пути, оставался зависимым от решения матерью чуть ли не всех его жиз¬
ненных вопросов — от финансовых до нравственных.
Другая женщина, часто упоминаемая на страницах «Дневников» и пи¬
сем А.Н. Вульфа, — пушкинский «гений чистой красоты», названный в то
же время им же в одном из писем — и, любопытно, именно к А.Н. Вульфу
(!) «Вавилонской блудницей»30 — Анна Петровна Керн (1800-1879). Ро¬
ман А.Н. Вульфа с А.П. Керн — своеобразный «роман в романе» его днев¬
ников со всеми присущими роману элементами: структурой (завязка — ос¬
новное действие — развязка), неожиданными поворотами сюжета, интри¬
гами и т. п. Бывшая на пять лет старше А.Н. Вульфа (а в то время это бы¬
ла существенная разница в возрасте!) и приходившаяся ему двоюродной
сестрой, А.П. Керн происходила из семьи полтавского помещика П.М.
Полторацкого. В 17 лет нежная Анета (так ее звали домашние и так она
сама подписывалась в письмах) была выдана отцом замуж за 52-летнего
генерала. Не один год она промаялась в браке с этим малообразованным,
186
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
привыкшим лишь «к пороху и полю» человеком, периодически сбегая к
своим родственникам, Осиповым-Вульф в их псковское имение. Здесь, в
Тригорском, 25-летняя молодая генеральша с очаровательной улыбкой и
«трогательной томностью в выражении глаз»31 сумела увлечь сразу не¬
скольких молодых людей, среди которых были и А.С. Пушкин, и Алексей
Вульф (звавший ее в письмах «мой ангел»32).
«Вчера мы с Алексеем проговорили 4 часа подряд. Угадайте, что нас
вдруг так сблизило. Скука? Сродство чувства?» — вопрошал А.С. Пуш¬
кин сестру Алексея Ан.Н.Вульф в одном из писем (июль 1825 г.), намекая
на то, что и он сам, и ее брат Алексей были одинаково покорены чуткой и
чувствительной Анетой33. В другом послании, адресованном А.С. Пушки¬
ным самой Анне Петровне Керн, он упрашивал «утешить» его мягкостью
и, одновременно, «наладить отношения с этим проклятым» мужем (с кото¬
рым, кстати сказать, А.П. Керн в 1825 г. в очередной раз разъехалась и с
1826 г. начала вести свободный образ жизни34). При этом поэт прямо про¬
сил свою «божественную»: «Отвечайте, умоляю вас, и ни слова об этом
Алексею Вульфу...»35. Он чувствовал в Вульфе удачливого соперника.
Действительно, если судить по «Дневникам» Алексея, его амурные де¬
ла с родственницей-генеральшей развивались в 1825 г. в Тригорском более
чем удачно. Сам Алексей, однако, не придавал им тогда долйадого значе¬
ния, а оценил его много позже, годы спустя. «Никого я не любил и, веро¬
ятно, не буду любить так, как ее», — признался он сам себе в 1831 г.36, а в
1834 г., приехав в Тригорское, с радостью отметил, что не нашел там ни¬
чего, «кроме удовольствия обнять Анну Петровну и найти, что она меня не
разлюбила...»37. Видимо, в этой женщине что-то такое, что возбуждало
чувственные эмоции, и не одного А.Н. Вульфа38.
Однако тогда, в 1827 г., когда Алексей оказался в столице, он, еще не
испытанный жизнью и не битый ею, еще не познавший подлинного и мни¬
мого в сердечных привязанностях, поспешил вскружить голову не только
А.П. Керн, но и Софье Михайловне Дельвиг (урожденной Салтыковой) —
жене пушкинского друга барона Антона Дельвига и дальней родственнице
Анны Петровны39. Жили Дельвиги в том же доме, где снимала в Петер¬
бурге квартиру А.П. Керн40. «Она была очень добрая женщина, — вспо¬
минал о Софье Дельвиг часто гостивший у них родственник, — миловид¬
ная, симпатичная, прекрасно образованная, но чрезвычайно вспыльчивая,
так что делала такие сцены своему мужу, что их можно было выносить
только при его хладнокровии»41. Вероятно, излишняя экзальтированность
была причиной частых увлечений этой взбалмошной молодой особы, одним
из которых, впрочем почти платоническим, как можно понять из текста
«Дневников», и стал Алексей Вульф.
Сам автор «Дневников», вынужденный поставить свою карьеру в за¬
висимость от успехов на любовном поприще, выглядит на страницах своих
записей не слишком высоко оценивающим подобные победы (или же спе¬
циально, умышленно убеждающим себя в их маловажности). Однако даже
беглого взгляда на биографию этого молодого честолюбца достаточно, что¬
ЛЮБОВНЫЕ СВЯЗИ В ЖИЗНИ РУССКОГО ДВОРЯНИНА
187
бы убедиться в том, что любовные связи и флирт были для А.Н. Вульфа
необходимым, значащим и, более того, знаковым элементом его быто¬
вого поведения и вообще частной жизни. Кумирами Алексея в то время
были Байрон и Наполеон42, известные своими многочисленными и необя¬
зательными отношениями с женщинами.
Не только А.Н. Вульф, но и многие другие его современники, а тем
более приятели, отмечали, что Софья Дельвиг не была фанатичной жрицей
у алтаря супружеской верности. Алексей лишь воспользовался ситуацией.
11 октября 1828 г. он, в частности, записал: «Софья становится нежнее со
мною, я от этого в замешательстве: мне не хотелось бы на его счет (барона
Антона Дельвига. — Авт.) гулять, а другого средства нет, чтобы избежать
опасности, как не ходить ни к нему, ни к Анне Петровне, что мне весьма
тяжело»43. Это первое упоминание в его дневнике о вынужденной «двой¬
ной игре» — флирте сразу с двумя женщинами, к тому же родственницами
и подругами. Через три дня он поверил дневнику новую гамму чувств: «...Я
остался с Анной Петровной и баронессою. Она лежала на кровати, я лег к
ее ногам и ласкал их. Анна Петровна была за перегородкою; наконец вы¬
шла на минутку, и Софья подала мне руку. Я осыпал ее поцелуями, гово¬
рил, что я счастлив, счастлив, как тогда, как в первый раз поцеловал эту
руку. ~ Я не думала, чтобы она для вас имела такую цену, — сказала она,
поцеловав меня в голову. Я все еще держал руку, трепетавшую под моими
лобзаниями; не в силах выдерживать мой взгляд, она закрыла лицо. Давно
безделица меня столько не счастливила, — но зашумело платье, и Анна
Петровна взошла»44.
Данный отрывок из дневниковых записей Вульфа позволяет понять
«правила игры» флиртующих молодых особ. Для обеих женщин, вероятнее
всего, сами помыслы об адюльтере не казались чем-то предосудительным.
Напротив, литература романтического направления, на которой были вос¬
питаны обе приятельницы, сформировала к тому времени образ демониче¬
ской женщины, «femme fatale», «необычность» поведения которой — нару-
щающей правила, презирающей условности — сделалась модной.
Этот идеал разрушительниц норм «приличного» светского поведения,
«растиражированный» элегантной красавицей А.Ф. Закревской, авантю¬
ристкой Каролиной Собаньской, открыто афишировавшей адюльтер с на¬
чальником южных военных поселений генералом И.О. Виттом, а также не¬
которыми другими «беззаконными кометами в кругу расчисленном све¬
тил», довольно быстро и легко вошел в столичный дворянский быт.
Адюльтер, а уж тем более флирт, допускающий многие скандальные
«вольности», стремительно превратился из девиантного и осуждаемого по¬
ведения в допустимое и разрешительное45. И более того — очень привлека¬
тельное для некоторых темпераментных красавиц, стремившихся казаться
светскими львицами46.
Алексей Вульф, в свою очередь, старался рядом с ними также играть
свою роль — светского dandy, лихо волочащегося сразу за двумя (иногда
тремя, а то и более) дамами. В том, что его чувства, инициированные обей-
188
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
ми женщинами, были довольно поверхностны, говорят некоторые обмолвки.
Особенно поражает словечко «безделица» в контексте описания счастливых
минут с Софьей Дельвиг. Дендизм начала прошлого столетия требовал от тех,
кто желал ему следовать, индивидуалистического презрения к общественным
нормам. Одной из форм такого презрения была откровенная насмешка, поч¬
ти наглость — в том числе в отношениях с женщинами. Достаточно вспомнить
героев неоконченного пушкинского «Романа в письмах» или «Моей испове¬
ди» Н.М. Карамзина, чтобы понять, что этот любопытный феномен слияния
бунта и цинизма, насмешливого отношения ко всем принципам «пошлой» мо¬
рали был известен русскому обществу уже в 1803 г.47
Итак, Алексей Вульф стремился — даже перед самим собой — выгля¬
деть разочарованным и пресыщенным dandy. В некоторой степени его за¬
писи отразили характерные изменения, типичные для бытовых текстов той
поры: именно в 30-е годы XIX в., как полагают современные литературо¬
веды, резко изменился стиль писем, дневников, мемуаров, приблизившись
к нормам, выработанным в чисто литературной среде48. И все же, помимо
«литературного налета», дневниковые записи А.Н. Вульфа в немалой сте¬
пени характеризуют его самого, его побуждения и переживания. И сам
факт того, что взаимоотношения А.Н. Вульфа с женщинами попадали на
страницы его «Дневников», говорит о том, что эти отношения — как эле¬
мент частной жизни 23-летнего российского дворянина — во-первых,
вполне «вписывались» в нормы поведения того времени, а во-вторых, име¬
ли для Алексея несомненную значимость как символы побед.
23 октября 1828 г. А.Н. Вульф взволнованно отметил: «Анна Петров¬
на (Керн. — Авт.) сказала мне, что вчера поутру у ней было сильное бес¬
покойство: ей казалось чувствовать последствия нашей дружбы. Мне это
было неприятно и вместе радостно: неприятно ради ее, потому что тем бы
она опять приведена была в затруднительное положение, а мне радостно,
как удостоверение в моих способностях физических. — Но, кажется, она
обманулась»49. Оценки эмоциональных состояний, их градации (неприят¬
но и вместе радостно), объяснения — все это занимало автора «Дневни¬
ков», готового, подобного лорду Байрону, облечь «в унылый романтизм
свой безнадежный эгоизм»50.
А.П. Керн была (по крайней мере в описываемое время) явно нерав¬
нодушна к своему кузену. А.Н. Вульф предпочитал именовать эти отноше¬
ния дружбой. Позже он довольно критически писал о ней, что «не имела
она ни блестящего ума, ни образованности, ни ловкости», но «ее... (про¬
пуск по цензурным соображениям П.Е. Щеголева. — Лет.)51, ее добро¬
душного нрава достаточно было для того, чтобы всякий день меня более к
ней привязывать»52. Впоследствии, особенно в старости, Алексей — воз¬
вращаясь мыслями к их общему с Анетой прошлому — немало ей помогал:
дружески, любовно. К концу жизни А.П. Керн сильно нуждалась; до нас
дошли ее письма к Алексею с просьбами о финансовой поддержке, позво¬
ляющие думать, что подобная поддержка была в 1870-е годы регулярной53.
Но за почти полвека до того Алексей и Анета по-разному оценивали свя-
ЛЮБОВНЫЕ СВЯЗИ В ЖИЗНИ РУССКОГО ДВОРЯНИНА
189
эывавшие их чувства, и, вполне вероятно, «несимметричность» отношений
А.Н. Вульфа и А.П. Керн была причиной опасений Алексея за то. что он
поставит Анету в затруднительное положение.
Впрочем, сопоставление данной записи с предыдущими, в том числе о
счастливой безделице отношений с Софьей Дельвиг, заставляет предполо¬
жить, что приведенный выше фрагмент — свидетельство далеко не плато¬
нических, а типично инцестуозных отношений Алексея и Анеты. Неожи¬
данная обмолвка автора «Дневников» о том, что он удостоверился в своих
способностях физических превращается в свидетельство того, что эта про¬
блема его немало волновала (не случайно, в одном пассаже он обмолвился,
что ее «прощальным, сладострастным поцелуям удавалось иногда возбуж¬
дать мою холодную и вялую чувственность»54). Позже, в 1830 г. Алексей
довольно цинично отозвался о кузине: «Ее страсть черезвычайно замеча¬
тельна не столько потому, что она уже не в летах пламенных восторгов
(Алексею в то время было 25, а ей 30 лет, что не мешало ему видеть Ане¬
ту чуть ли не перестарком! — Авт.), сколько по многолетней ее опытности
и числу предметов любви...»55.
Признания, касавшиеся сугубо личных вопросов, рефлексии по поводу
физической состоятельности (или несостоятельности) — хотя бы даже в
тексте, не предназначавшемся для печати, — были новым явлением в умо¬
настроениях образованной части российского общества 30-х годов XIX в.
С одной стороны, в этом трудно не заметить влияния литературы того вре¬
мени (особенно французских романов), тех же идей романтизма, возвед¬
шего в идеал образ неутомимого и деятельного героя, преуспевающего
на всех поприщах, от делового до любовного. Герои Байрона, Пушкина,
Марлинского, Лермонтова порождали целую фалангу подражателей из
числа молодых офицеров и чиновников, перенимавших не только жесты,
мимику, манеру поведения, но и систему ценностей литературных персона¬
жей. С другой же стороны, пристрастность Вульфа к обсуждению интим¬
ных тем — хотя бы с самим собою — была следствием меняющейся (при¬
чем меняющейся в сторону повышения!) оценки ценностности близких —
как дружественных56, так и любовных — отношений с женщинами.
Не стоит забывать того, что бывший студент, провинциал в то время
все еще надеялся оправдать ожидания своей амбициозной матушки и сес¬
тер, желавших видеть его полковником или статским советником. Все хо¬
тели, чтобы Алексей сделал карьеру. Между тем служба не задавалась.
Жалованье выпускнику с дерптским университетским дипломом определи¬
ли смехотворное — 200 рублей в год (потом, правда, выяснилось, что и его
не полагается до того момента, как будет пожалован чин). Всего десятиле¬
тие назад Александр Пушкин, не блиставший успехами в Лицее, после его
окончания "был пожалован чином 10-го класса и определен в Коллегию
иностранных дел с жалованьем 700 рублей в год, а медалист Горчаков по¬
лучил чин 9-го класса и 800 рублей в год57. Все это было сделано по Вы¬
сочайшему повелению: лицеисты не ждали ни дня. Теперь же на престоле
был Николай I и времена изменились...
190
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
Формой сублимации — психологического замещения несбывшихся че¬
столюбивых надежд и замыслов — стали для А.Н. Вульфа отношения с
женщинами. Внимательное чтение его «Дневников» заставляет заметить,
что, чем более униженным и несправедливо обиженным ощущал он себя в
деловой сфере, тем более ему хотелось — хотя бы перед самим собой —
предстать в оценке своих интимных связей с дамами ветреником, ловела¬
сом, повесой, которому сам черт не брат. 22 ноября 1828 г. А.Н. Вульф за¬
писал: «Обедал я у барона (Дельвига. — Авт.), а после сидел с Софьей:
она была нежна и, несмотря на чеснок, я обнимал и целовал ее; только что
я успел выйти, как пришла к ней Анна Петровна — хорошо, что не не¬
сколькими минутами ранее». Два дня спустя Алексей вновь довольно ци¬
нично вспомнил про злополучный чеснок; 24 ноября 1828 г. он отметил в
дневнике: «Софья упрекала меня в нежности к ней — и была со мною еще
нежнее прежнего, чесночный дух (третьего дня она с мужем много его ела)
не отнимал более ничего от сладости поцелуев, — она сидела у фортепьян,
и, стоя перед нею на колене, мне ловко было ее обнимать, тогда когда ее
рука окружала мою шею...»58.
Между тем «двойная игра» продолжалась. «...Сегодня приходила
Анна Петровна... мы были одни, — читаем мы в дневнике под 28 нояб¬
ря 1828 г. — Это дало мне случай ее жестоко обмануть (la ratter); мне са¬
мому досаднее было, чем ей, потому что я уверил ее, что я ранее.., а в са¬
мом деле не то было, я увидел себя несамостоятельным: это досадно и мо¬
ему самолюбию убийственно. — Но зато вечером мне удалось так, как еще
никогда не удавалось»59. Последняя откровенность Алексея окончательно
убеждает в том, что проблема мужской состоятельности выдвинулась у ав¬
тора «Дневников» в то время чуть ли не на первый план. Из одного пуш¬
кинского письма А.Н. Вульфу, 1829 г., можно сделать вывод, что прияте¬
ли (А.С. Пушкин и А.Н. Вульф) жили тогда весьма интенсивной интим¬
ной жизнью (во всяком случае, сексуальный контакт с женщиной раз в не¬
делю был назван поэтом «строгим диетом»)60. Алексей гордился много¬
численностью своих связей, а своей физической состоятельностью был и
вовсе восхищен. И этот успех заставлял его, вероятно, забыть о том, что в
делах карьерных он — неудачник.
Пикантность ситуации заключалась также в том, что в душе Алексея
зачастую сосуществовали сразу несколько увлечений. Так, в дни страстных
свиданий с А.П. Керн в Петербурге он еще не изжил прошлой своей сер¬
дечной привязанности — связи с родственницей (родной сестрой) Анны
Петровны — Елизаветой Петровной Полторацкой61. 27 октября 1828 г.
А.С. Пушкин писал А.Н. Вульфу из Малинников о бурной реакции Е.П.
Полторацкой на известие о «петербургском поведении» Алексея («Какой
мерзавец! Какая скверная душа!»)62. А А.С. Пушкину, видимо, достав¬
ляло удовольствие не только «разоблачать» своего условного соперника, но
и сообщать ему об этом.
В то же время у Лизы Полторацкой — как ее именует автор «Дневни¬
ков» — были все основания отозваться об Алексее со всем возможным для
ЛЮБОВНЫЕ СВЯЗИ В ЖИЗНИ РУССКОГО ДВОРЯНИНА
191
воспитанной барышни негодованием. О Лизе, об их близости, Алексей по¬
ведал в своих записках столь же нагло откровенно, как и обо всех других
своих избранницах. В интимных отношениях с этой незамужней барышней
ему удалось, по его словам, перейти «незаметно от платонической идеаль¬
ности... к эпикурейской вещественности», оставив при этом девушку «до¬
бродетельною». Если верить хвастливым заверениям Алексея, то уже «во
второй день... знакомства» он «вечером обнимал ее, лежавшую на крова¬
ти». Буквально упиваясь такой легкой и быстрой победой над девственни¬
цей Лизой, Алексей писал в дневнике: «Любить меня было ее единствен¬
ное занятие, исполнять мои желания — ее блаженство; быть со мною — все,
чего она желала. ...Я провел ее постепенно через все наслаждения чувст¬
венности, которые только представлялись роскошному воображению, од¬
нако, не касаясь девственности. Это было в моей власти, и надобно было
всю холодность моего рассудка, чтобы в пылу восторгов не переступить
границу, ибо она сама кажется желала быть совершенно моею и, вопреки
моим уверениям, считала себя таковою»63.
Отношения с Лизой в описании автора «Дневников» окончательно
убеждают их читателя в том, что сам А.Н. Вульф не принадлежал к числу
безрассудно влюбчивых людей. Он и ранее писал о том, что хотел бы «нра¬
виться, но никак не желал бы родить страсть. Это скучно... Страсти отни¬
мают только время, (и) хорошо, если не имеют дурных следствий». Не ме¬
нее удивляет обычное, вероятно, для нагловатого циника, но все-таки шо¬
кирующее признание: «Связь с женщиною — гораздо выгоднее, нежели с
девушкою», поскольку, «начав пустыми нежностями можно надеяться
скоро дойти до сущего»64. При этом Alexis ценил любовь женщин, по¬
скольку она и только она давала ему — вместе с физическими удовольстви¬
ями — ощущение власти, независимости (в какой-то степени, видимо, и от
материнских нравоучений!), собственной «самости». Не случайно и то, что
ему доставляло особую радость упиваться «спокойными наслаждениями»,
платонизмом особого рода, при котором он считал себя не переступившим
последней черты, а она полагала себя совершенно отдавшейся. Он радо¬
вался не физическому наслаждению как таковому, а той легкости и силе,
которую он обретал от одного ощущения обладания женщиной.
Особенно ярко односторонность чувств Алексея и влюбленной в него
женщины проявилась во взаимоотношениях его с еще одной родственни¬
цей — Сашенькой Осиповой (Алиной Ивановной). О ней Алексей — в от¬
личие от многих иных своих сердечных привязанностей — не раз вспоминал
как об «умной», «рассудительной» и в то же время безудержной в увлече¬
ниях, в «пылкости чувств». Отзыв А.Н. Вульфа об А.И. Осиповой дошел
до нас в передаче Евпраксии Николаевны Вульф — сестры Алексея65.
На долю «Сашеньки», этой милой и нежной кокетки, после того, как
Алексей соблазнил ее, выпало стать поверенной в любовной связи Алек¬
192
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
сея и собственной двоюродной сестры Лизы Полторацкой. Ей пришлось,
как признавался сам Алексей, слушать о любви сестры и своего бывшего
избранника «с такими подробностями, которые никто не должен был
знать, кроме нас двоих», — признавался А.Н. Вульф66. Однако как в
описаниях подобных «слушаний», так и в фиксации самой ситуации их
(«воображаю, каково было Сашеньке слушать повторение того же, что
она со мной испытала») у Алексея никакого сочувствия не было. Впро¬
чем, этого и следовало ожидать.
Душа самовлюбленного эгоиста, не нашедшего достойного пути к само¬
актуализации, была тогда лишена способности к действительному сопере¬
живанию, осознанию сокрушительной вины перед искренне любившими его
женщинами — Анетой, Лизой, Сашей, да и другими. Поведение Алексея,
вначале увлекшего юную барышню, затем бросившего ее, а спустя два года,
«встречая на каждом шагу неудачи» со столичными красавицами, не ока¬
завшими ему должного внимания, вновь вернувшегося (в 1828-1929 гг.) к
объекту своих любовных опытов, современному читателю кажется не
столько даже безнравственным, сколько пошлым.
Но как к такой «модели поведения» относились современники Алек¬
сея? За исключением одного шутливого признания А.С. Пушкина о его
«моральном облике» (к чему мы еще вернемся ниже)67, мы не имеем воз¬
можности прямо судить об этом. Хотел ли Алексей, подобно своему стар¬
шему современнику Федору Толстому-Американцу, известному своими
буйствами и скандальными связями, выглядеть «на свете нравственном за¬
гадкой»68? Был ли в этих и других интимных связях А.Н. Вульфа некий
порыв к вольности, проявление свободолюбия как элемента гедонизма?
«Дневники» не дают возможности найти в биографии псковского и твер¬
ского помещика, мечтающего о жизни и должности в столице, никаких ос¬
нований для этого. Все сомнения, рефлексии, претенциозные рассуждения
этого в целом неглупого и буквально энциклопедически образованного че¬
ловека были связаны с попытками самоутвердиться, компенсировать не¬
обязательными и многочисленными связями собственную нереализован-
ность, невостребованность образованности и талантов. Избранный А.Н.
Вульфом путь — по телам и душам своих возлюбленных — не казался без¬
нравственным ни ему самому, ни его приятелям. Все они, если воспользо¬
ваться оценкой современников князем С.Г. Волконским, имели так же, как
он, «весьма ложные понятия о чести» и отличались «разгульной жизнью»,
«порочным» молодечеством, «беззазорным блядовством»69.
Удивляет и несколько смущает в этих связях А.Н. Вульфа то, что
большинство его избранниц — пусть дальние, но родственницы. Вероятно,
однако, что для современников Алексея подобный выбор «предметов»
страстных желаний странным тоже не казался. Говоря современным язы¬
ком, брачный, а равно и партнерский рынок были для Алексея необычай¬
но сужены: «в глуши забытого селенья» объектом внимания и ухаживаний,
как правило, становились родственницы, и никто не видел в этом наруше¬
ния каких-то неписанных табу. В документах личного происхождения дво¬
ЛЮБОВНЫЕ СВЯЗИ В ЖИЗНИ РУССКОГО ДВОРЯНИНА
193
рян XVII1-XIX вв. часто встречаются упоминания о браках двоюродных
родственников, а также о любовных связях между ними, например между
дядей и племянницей70. Таким образом, девиантный (особенно с религиоз¬
ной точки зрения)71 поступок постепенно превращался в допустимый и до¬
статочно часто встречавшийся72.
Однако, когда заходила речь о взаимоотношениях с мужчинами его
родных сестер и матери, сам Алексей применял — вполне осознанно —
двойной стандарт: «оттого пострадает доброе имя и сестры, и матери, а
сестре и других ради причин это вредно...»73. Сам же он вовсю упражнял¬
ся в «науке страсти нежной» — пользуясь его лексикой, «живым языком
сладострастных осязаний»74, — со своими родственницами. И в то же вре¬
мя с легкостью необыкновенной делился своими ощущениями и пережива¬
ниями и в дневниковых записях, и устно. А.П. Керн была посвящена во
многие подробности любовных увлечений Алексея (и сама рассказывала
ему многое...). Знание этих подробностей не только не мешало их взаим¬
ным наслаждениям, но, вероятно, усиливало их. В отношениях А.П. Керн
и А.Н. Вульфа — в том числе далеко не платонических — царила какая-то
родственность, домашность. В них проглядывала не безнравственность, не
пресыщенность, но исключительная крепость родственно-бытовых и се¬
мейных связей, тех самых, что пронизывали даже толщу политических ор¬
ганизаций (в том числе, как известно декабристских)75. На эти связи,
вольно или неумышленно, рассчитывал и, как видно из тех же «Дневни¬
ков», отнюдь не без оснований, А.Н. Вульф.
А по службе его из месяца в месяц продолжали «выдерживать», при¬
учая не только к молчалинской «умеренности и аккуратности», но также к
скромности и терпению. До мелкого чиновника никому не было дела. Але¬
ксей был вынужден мучительно ждать, ждать вскоре после разгульной
студенческой жизни, ждать в таком возрасте, который к ожиданию не
располагал. Чтобы получить средства для дальнейшего существования —
не только своего, но и всей семьи, — он сумел дать взятку чиновнику, по¬
лучая ссуду в Опекунском совете («...отдав ему под видом записки
200 р.»). «Весы правосудия у нас столь верны, — иронизировал Алексей
в дневнике, — что малейший лоскуток бумажки дает перевес!..»76. Не ни¬
щенское безденежье, но ощущение того, что средств недостаточно имен¬
но для получения достойного места и чина тревожило и мучило его: «Я не
имел возможности сам пробить себе дорогу, потому что не имел столько
денег...»77
Тем не менее бытовое поведение, образ и «модель жизни» дворяни¬
на в рассматриваемое время подразумевали постоянную возможность
выбора, причем выбора сознательного — свободного проявления воли. У
А.Н. Вульфа вся жизнь мыслилась как набор альтернативных возмож¬
ностей: один раз он уже сделал выбор, предпочтя (вероятно под влияни¬
ем матери и сестер) жизнь в столице жизни в псковском поместье, вто¬
рой раз А.Н. Вульфу пришлось принимать решение, выбирая между во¬
енной службой и статской. «...Твердят, что молодой человек непременно
7 — 288
194
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
должен служить», — жаловался сам себе в дневнике Алексей78. Уповая
на свой университетский диплом и предпочтя поначалу статскую службу,
Алексей ограничил свои возможности ощутимым пределом. Стать ди¬
пломатом он не мог: для этого нужны были связи; поступить на службу в
более престижный, как бы мы сказали, департамент — тоже. Быстрое
продвижение по лестнице чинов было затруднено: государь настойчиво
стремился изгнать Случай, ввести регулярность и постепенность. Совре¬
менники Алексея Вульфа, происходившие из разночинцев, здоровьем
расплачивались за право в будущем приобрести сословные преимущест¬
ва. Но Вульф, потомственный дворянин и помещик, их имел. При этом
он желал преуспеть в жизни — ждал «необычайно счастливого оборота
судьбы»79, желая ни больше ни меньше как «чем-нибудь быть полезным
себе и человечеству!»80. Форма же приложения сил была для него не
важна: он был готов служить и шпагой, и пером (т. е. как чиновник).
Главное — дать скачок по службе.
Меж тем Алексея Вульфа — как и всякого молодого человека — влек¬
ли «удовольствия светской жизни»: «приятное общество», «расширение
знаний», «непринужденность и большая свобода поступков» виделись ему
«выгодами здешней (т. е. столичной. — Авт.) жизни». Однако Алексей —
он все время колебался! — старался сам себя уверить, что все эти удоволь¬
ствия и выгоды есть не более чем «женообразная склонность к неге и на¬
слаждениям». Себе же он желал «прочной славы и достижения какой-ни¬
будь достойной цели», к которым относил успех по службе — неважно,
статской ли, военной. Он был готов «пожертвовать всем ради одной воз¬
можности достигнуть всего (выделено Вульфом. — Aem.)»sx.
Однако «от службы министерской рассудительно ничего не мог я ожи¬
дать», — признавался сам себе А.Н. Вульф, поскольку он оставался «без
знакомств и без протекции» родственников. Настал момент, когда — осле¬
пленный одной мыслью: «Служить!» — он решился просить о протекции...
свою кузину (и сердечную избранницу) генеральшу Анну Петровну Керн.
Любопытно, что этого факта он поначалу в дневнике не записал, а лишь
много лет спустя, выйдя в отставку, признался сам себе: «Ради прекрасных
уст Анны Петровны, генерал Свечин — ее постоянный обожатель — вы¬
хлопотал, что меня в несколько дней приняли в службу»82. Таким образом,
благодаря крепости семейно-родственных отношений, скрепленных чувст¬
венной и дружеской привязанностью, в начале 1829 г. А.Н. Вульфа зачис¬
лили унтер-офицером в армейский гусарский полк83.
Индивидуальная активность молодого честолюбца подчинилась тради¬
циям предшествующих десятилетий. Участие в боевых действиях открыва¬
ло, как ему представлялось, значительную свободу для личной инициативы.
Идеей служебного признания и славы А.Н. Вульф — несмотря на все успе¬
хи на любовном поприще — бредил с юности («страдал жаждою блиста-
ЛЮБОВНЫЕ СВЯЗИ В ЖИЗНИ РУССКОГО ДВОРЯНИНА
195
тельной воинской славы»). Стоит сказать, что на четверть века ранее стар¬
ший современник А.Н. Вульфа, в будущем «вечный» майор, а в юные годы
учащийся Кадетского корпуса С.Н. Глинка мечтал как раз об обратном —
«...ни о славе, ни о богатстве, ни о почестях, а мечтал ... о жизни семейной
в каком-нибудь сельском приюте, удаленном от шума и тяжелых условий
света. Мечтал о подруге...»84. А.Н. Вульф же, ориентируясь на образцы
стремительно сделавших военные карьеры участников военных кампаний
1812-1815 гт., «решился отречься от удовольствий общественной жизни».
На страницах дневников он откровенничал: «Я уже мечтал себя видеть сча¬
стливым победителем, украшенным наградами, заслуженными лично...»
Но не прошло и нескольких месяцев, как, хлебнув сполна тягот биву¬
ачной жизни («...в мазанке, с полдесятком гусар, делающих ночью воздух
нестерпимым»)83, изнеженный щеголь — «санкт-петербургский Вальмон»
(как звал его А.С. Пушкин)86 — понял, что «от службы» ему «никакой
выгоды нет». Алексей писал в те дни: Чем больше думаю — тем яснее мне
видно, что службу царскую, по всем причинам, мне должно как можно ско¬
рее оставить»87. Продолжение службы он начал считать «убиванием вре¬
мени», «старением сердцем и телом без пользы для дела»88, и все чаще по¬
думывал об отставке, хотя по привычке переживал: «Не знаю, как матери
покажется», «...если мне удастся убедить мать...»89. Заметим, что велико¬
возрастному сыну П.А. Осиповой в то время было под тридцать. Он за¬
ставлял себя не вспоминать о прежнем образе жизни, но иной раз с удив¬
лением и тревогой констатировал: «Я и телом и душою отвык от женщин...
Жизнь моя теперь очень пуста, скучна и однообразна...»90. При этом мо¬
лоденькая хозяйка трактира, за которой Алексей тогда приволокнулся, по¬
знакомив с «техническими терминами любви» и вообще, пользуясь его же
лексикой, «просветив» на этот счет, к женщинам им не относилась91.
В 1833 г. он наконец «после долгой нерешимости и внутреннего боре¬
ния» подал прошение об отставке, дослужившись всего лишь до чина пору¬
чика. (Только при отставке он был пожалован штаб-ротмистром). Люди
предшествовавшего поколения в этом возрасте (Алексею было 27 лет) уже
нередко были полковниками92. «Дневники» А.Н. Вульфа того времени на¬
полнены тоской и недовольством: «Так ли должно жить? Лень, подкрепля¬
емая неприятностями... берет свое»; «та же скука, разведенная нуждою...»93.
То есть, едва попробовав достигнуть жизненного успеха на военном попри¬
ще и потерпев фиаско, Алексей вновь вернулся в позу разочарованности и
пресыщенности. «Преждевременная старость души» (слова А.С. Пушкина
о герое «Кавказского пленника») А.Н. Вульфа была порождена самоощу¬
щением бесполезности жизни, если этой жизни не сопутствовала удача де¬
лах карьеры. Отставной штаб-ротмистр вновь ощутил себя сделавшим соз¬
нательный выбор: «Каждая перемена моего образа жизни была доброволь¬
ная, своевременная, в которой я доселе еще не раскаивался»94.
Отрекшись от того, что «в молодости жизнь светскую делает столь
ценною», — от нескольких «поцелуев некогда любивших красавиц», «шум¬
ных удовольствий»93, а главное от честолюбия, Алексей Вульф решил по-
7*
196
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
селиться в имении вместе с матерью. Убеждая самого себя в правильности
подобного решения, он рассуждал: «Занявшись хозяйским управлением
которого-нибудь из наших имений, я гораздо принесу более выгоды себе и
семейству нашему, чем проживая состояние свое в полку или в Петербур¬
ге. В деревне я буду иметь способы находить и пищу для ума; если я не мо¬
гу сделаться ученым, то, по крайней мере, я не отстану от хода общего про¬
свещения человеческого ума»96. В этих строках особенно остро прозвучала
невостребованность высокой образованности этого амбициозного молодо¬
го дворянина: в то время как многие его современники собирались делить
время между балами и дружескими попойками, Алексей с его университет¬
ским дипломом мечтал «не потерять темпа», не отстать, заполняя досуг
учеными занятиями и чтением.
Жизнь доказала иллюзорность подобных надежд. Сельский быт Вуль-
фа-помещика, «ежедневный надзор за хозяйством» (который, по словам
современников, он осуществлял с «энергией и находчивостью»)97 оставлял
ему «мало времени для других занятий, а еще менее для жизни умственной
с самим собою». Только «разъезды к почтенной родне» разнообразили его
по-провинциальному скучные дни98. Тем не менее уже до конца жизни —
т. е. без малого 50 лет — Алексей не выезжал из родного Тригорского, ко¬
торое он продолжал именовать «колыбелью своей любви»99, посвятив себя
исключительно заботам об имении и надолго оставив о себе память среди
крестьян как о «строгом барине»100.
Свой поступок — выход в отставку и отказ от шумных светских удо¬
вольствий в столице — А.Н. Вульф квалифицировал как отказ от «идеа¬
лизма, с которого прежде все начинал». Он признался сам себе, что более
не «увлекается» надеждами славы, что «почти ограничивается минутным
успехом», что «богатство более не занимает» его и «жажда его не возрас¬
тает до страсти». Эфемерности и мнимости всех этих благ он в 31 год про¬
тивопоставил счастье общения с женщинами. Лишь переоценив прожитое,
Алексей стал полностью откровенен сам с собою: «За это (чины, награды,
саму службу. — Авт.), как и за многое другое, я обязан прекрасному по¬
лу. В военной службе я всем обязан им»101.
Это признание стоило Алексею Вульфу долгих лет унижений и поис¬
ков себя, пристрастной оценки значимости внеслужебных ценностей и му¬
чительного прозрения: не в карьере, не в почестях, не в славе истинная
ценность жизни. «Женщины — все еще главный и почти единственный
двигатель души моей, — признавался он, — а, может быть, и чувствен¬
ность»102. Едва ли не первый раз мысль эта мелькнула в описании его не¬
ожиданно вспыхнувшей страсти к жене уездного землемера (1831 г.):
«После трехлетних неудач во всех моих надеждах это была первая радость,
проникшая в душу мою, первый луч света, озаривший мрак... (Я) едва сам
верил своему счастью...» Последнее признание само собой вырвалось у
Алексея. Но он тотчас поправился, испугавшись, вероятно, собственной
душевной зависимости от внезапно вспыхнувшего чувства, и приписал ни¬
же: «Удача, сказать лучше, но для меня казалось это именно счастьем»103.
ЛЮБОВНЬ»Е СВЯЗИ В ЖИЗНИ РУССКОГО ДВОРЯНИНА
197
Позже, уже находясь в отставке, живя в своем имении, он волей-нево¬
лей все чаще в разговорах с собою возвращался к мысли о «главности» ис¬
кренней и теплой привязанности, верности, самосгорания в любви. В 1836 г.
он, в частности, записал: «Я ценю любовь самоотверженьем и по степени
его определяю ту». Понимая, но не рискуя признать то, что сам-то он в
прошлой жизни никогда жертвенностью в любви не отличался, А.Н.
Вульф выплеснул на страницы дневника свой «крик души»: «Убежденный
в необходимости пожертвований, я думаю, что буду способен к нему»104.
Но было поздно: была упущена молодость, растранжиренная на увле¬
чения с провинциалками, родственницами, далекими от высшего света, на
душе лежало бремя неудач. Оставшись навсегда «достойным гнева и жа¬
лости»103 эмпириком любви, не познавшим ее горнего счастья, он начал
мечтать жертвовать в ней собою. Однако в его жертвах уже, похоже, не
нуждались. Проклинал ли он в зрелости, подобно А.С. Пушкину, «ковар¬
ные старанья преступной юности» своей? Нам не дано узнать этого. Пока¬
зательно, что последние дневниковые записи датированы началом 1842 г.,
когда Алексей записал, что «встретил у Бакуниных (соседей по Тригор-
скому. — Авт.) молоденьких, хорошеньких приятельниц». «Это новое по¬
коление выросло на наших глазах, — отметил автор «Дневников». — Лю¬
безничать с ними по-прежнему, как с их предшественницами, как-то сове¬
стно...» Это горькое признание он закончил пушкинской строчкой: «Мне
не к лицу и не по летам...»106.
Рассчитывая проскочить между Сциллой растраченных чувств и Ха¬
рибдой семейной пошлости, он — за всеми своими увлечениями и Любовя¬
ми — не женился и в последующие годы. Ходили слухи, что он завел себе
гарем из крепостных девок и присвоил «право первой ночи» (факт этот,
однако, верификации не поддается и, вполне возможно, был приписан
А.Н. Вульфу, известному своей репутацией)107. Однако, если такой гарем
у А.Н. Вульфа и был, он бы не воспринимался как двойственность и не
бросал тени на его характер в целом: крепостные гаремы, и уж тем более
«визиты к девкам»108, в городах оставались элементом бытового поведения
дворян109. Конечно, трудно представить себе декабриста (да и бывшего
члена «Союза во имя Бога, чести свободы», коим был Алексей в студен¬
честве), рассуждающего о «благе Отечества» и в то же время содержаще¬
го гарем из крепостных, — но в среде праволиберальных помещиков 1830-
х годов это не считалось предосудительным, во всяком случае выглядело не
хуже «смакования с засосом сердечных и романтических историй» среди
«своих» приятелей и знакомых110. Впрочем, А.С. Пушкин в одном из пи¬
сем Алексею, дружески подтрунивая над ним, все же утверждал: «Вы —
гораздо хуже меня (в моральном отношении), и потому не смею надеять¬
ся на успехи, равные вашим»111.
Впрочем, холостая жизнь Алексея была отчасти предопределена воз¬
вращением под опеку и надзор матери Прасковьи Александровны. В ма¬
териальной зависимости от нее, ее понятий и капризов прожила свою неве¬
селую одинокую жизнь и сестра Алексея — Анна Николаевна Вульф112. В
198
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
одном из писем она как-то пожаловалась: «Как ей (матери. — Авт.) не
стыдно и не совестно, право, так воспитывать! — Неужели ей мало, что все
наши судьбы исковеркала!»113.
«Кто не испытал неприятностей от родных? — рассуждала А.П. Керн
в своих воспоминаниях. — Я удивляюсь подчас, как еще дорожат некото¬
рые родственными отношениями, когда они основаны не на свободном вы¬
боре сердца, а на измышленном каком-то долге, и когда в них много заро¬
дышей для ссор и многих стеснений и неприятностей?»114. С ее слов мы
также знаем, что Алексей со временем стал очень тяготиться деспотиче¬
ским характером матери, ссорился с ней, чем немало тревожил сестер. Но
и мать, по свидетельству очевидцев, была «очень и очень виновата против»
него. Анна Вульф даже просила А.П. Керн «употребить свое влияние на
Алексея», чтобы «содействовать примирению матери и сына», но Анета
сокрушалась: «Они оба зашли слишком далеко, и мое заочное влияние бы¬
ло бессильно при других недоброжелательных»115. Можно себе предста¬
вить, во что к концу жизни Прасковьи Александровны (ум. в 1859 г.) пе¬
реросли отношения с сыном, если А.П. Керн отваживалась напоминать
Алексею, что «мать не без заслуг перед ним, по крайней мере за то, что по¬
желала дать ему университетское образование»116.
Существенной причиной охлаждения во взаимоотношениях Алексея с
матерью были, надо думать, и деспотические склонности в характере Пра¬
сковьи Александровны. Ее воспитанницы и дети вспоминали, что она «бы¬
ла жестока» с ними, «била» и т. п. Но главной причиной была, наверное,
свербящая боль нереализованных надежд матери на своего умницу, обра¬
зованного первенца Алексея. Он мечтал — вслед за матерью — о неорди¬
нарном жизненном пути, а оказался более чем обыкновенным неудачни¬
ком. Именно это и стало причиной того, что «последние ее (П.А. Осипо¬
вой. — Авт.) поступки (в отношении сына. — Авт.) достойны были по¬
рицания всех и каждого». О том, каковы были жизненные экспектации
Прасковьи Осиповой в отношении сына Алексея, с кем она его постоянно
сравнивала и кого «любила, едва ли не более своего сына»117, говорит
«странная особенность предсмертного распоряжения» П.А. Осиповой: она
уничтожила всю переписку со всем семейством, письма обоих мужей, всех
детей (и Алексея, разумеется!), так что у нее после смерти «нашли только
письма Александра Сергеевича Пушкина»118.
Вероятно, Алексею Вульфу не суждено было бы остаться в памяти по¬
томков, если бы не его «Дневники» с упоминанием имен А.С. Пушкина и
А.П. Керн. Вряд ли его даже можно отнести к той «прослойке независи¬
мых людей» 1830-х годов119, о которых писал А.И. Герцен как о критиче¬
ски мыслящих: «Если они о чем и просили правительство, то разве только
оставить их в покое». И комментировал далее: «...Не домогаться ничего,
беречь свою независимость, не искать места — все это, при деспотическом
ЛЮБОВНЫЕ СВЯЗИ В ЖИЗНИ РУССКОГО ДВОРЯНИНА
199
режиме, называется быть в оппозиции»120. Нет, А.Н. Вульф, хотя и меч¬
тал, чтобы все его оставили в покое, хотя и стремился к провинциальной уе¬
диненности, хотя и был либералом в юности, не был, по большому счету,
оппозиционером, а грозы прежней жизни утихали. С возрастом он все бо¬
лее пытался переоценить события прошедшего, но с ноября 1832 г. записи
в «Дневниках» стал делать все реже (ими кончается опубликованный
Л.М. Майковым и П.Е. Щеголевым вариант), а в 40-е годы и вовсе бро¬
сил это занятие.
Оценивая события, отношения и связи полуторавековой давности,
описанные в «Дневниках» А.Н. Вульфа, современный исследователь не
может не задаться вопросом: насколько типичными были подобные днев¬
ники? Насколько верно они отразили типические обстоятельства «любов¬
ного быта пушкинской эпохи»? Насколько распространенным был такой
тип людей, к коему принадлежал Алексей? Ответы на все эти вопросы не
столь просты, сколь кажется на первый взгляд. Дневники в начале XIX
столетия вели многие молодые дворяне и дворянки, но редкий из них отли¬
чался такой откровенностью в описании интимных переживаний и отноше¬
ний: в этом смысле «Дневники» А.Н. Вульфа уникальны. Отсюда вытека¬
ет некоторая спорность предположения о том, что «Дневники» зафиксиро¬
вали образ интимной жизни всех или даже большинства молодых людей —
столичных жителей и провинциалов, представителей «приличных семей» и
безродных («безфамильных») мелкопоместных дворян, либералов и «при¬
верженцев старины».
Биография Алексея, его жизненные итоги похожи на судьбы, карьеры
многих его современников, тоже, кстати, ведших дневники. Хотя бросает¬
ся в глаза тот факт, что желание вести дневник (а не писать воспоминания)
отличало обычно личности не слишком удачливые: вероятно, стремление
записывать ежедневно события своей жизни, анализировать их было спо¬
собом понять самого себя, причины неудач (таковы дневники И.П. Лип-
ранди, П.И. Долгорукова121). Тем не менее у авторов дневников были и
какие-то другие причины для подобных записей. В частности, в «Дневни¬
ках» А.Н. Вульфа, отразивших на редкость много интимно-личных пере¬
живаний, в отличие от дневников государственных и политических деяте¬
лей, логичнее и плодотворнее искать не общее (хотя оно тоже, вне сомне¬
ния, присутствует), а частное. Ведь «Дневники» отразили индивидуаль¬
ный облик А.Н. Вульфа не только как исторического лица, встречавшего¬
ся с А. С. Пушкиным, но и просто как человека — его характер, речь, при¬
вычки. Все описанные Алексеем поверхностные любовные увлечения бы¬
ли неотъемлемой сущностью его эмоционального склада. И индивидуаль¬
ность, и внеиндивидуальность духовного мира Алексея были фактом куль¬
туры пушкинской эпохи — обусловливались ею и, в конечном счете, ее же
и обогащали.
Жизненный путь А.Н. Вульфа — дворянина средней руки, подававше¬
го большие надежды и оказавшегося неудачником в статской службе, не
слишком преуспевшего затем в делах военных, начавшись в псковском
200
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
имении матери, в нем же и завершился. В этом замкнутом кругу, в этой
«зацикленности» между 1826 и 1833 гг., между требованиями и амбиция¬
ми Прасковьи Александровны, собственным честолюбием и попытками
достичь успеха (каждый раз обреченными на провал или, в лучшем случае,
на обыкновенность) единственным способом самоутвердиться, единствен¬
ным путем узаконение (с точки зрения общественного мнения) выйти за
границы этикета, правил, приличий, условностей были для А.Н. Вульфа
любовные увлечения. Поэтому именно они приобрели в его глазах особую
значимость и остались существенными и сущностными, когда настала по¬
ра «остановиться, оглянуться».
Когда А.Н. Вульфу перевалило за тридцать, он неожиданно для самого
себя перегорел «в мятежном пламени страстей» (А.С. Пушкин) и почувст¬
вовал первостепенность и главность личного, внекарьерного, а в нем — осо¬
бую роль женщин. Значимость частной, личной жизни бывшего дерптско-
го студента, а впоследствии отставного штаб-ротмистра усиливали семей¬
но-родственные связи, прежде всего с женскими представительницами
«почтенной родни»: матерью, сестрами, кузинами. Особенностью эпохи, в
которую жил А.Н. Вульф, была некоторая допустимость, «непредосуди-
тельность» для родственников и родственниц перехода от платонических
отношений к чувственным.
«Дневники» не позволили определить место «мужских» влияний на
характер и личность А.Н. Вульфа: друзья у него были, но их было мало.
Сонм женщин — любовниц, родственниц, знакомых, приятельниц, бес¬
прерывно льстивших Алексею (ему нравилось приводить их высказыва¬
ния в «Дневниках») и неодновременно тщеславно надеявшихся на то, что
ему предстоит неординарная в своей удачности карьера, — сделал из об¬
разованного и талантливого юноши беспокойного, хандрящего, «компле¬
ксующего» неудачника. Меняя сердечные привязанности, Алексей
Вульф обманывал верящих ему женщин, а заплатил за свою неискрен¬
ность тем, что обманулся сам — насчет себя, своей самооценки, насчет
обязательности жизненной удачи.
Описание событий и происшествий в «Дневниках» А.Н. Вульфа —
отображение типично «мужского» взгляда на них — грубоватого в своей
откровенности, сосредоточенного на славе, честолюбии, успехе. «Жен¬
ский» взгляд (например, той же А.П. Керн) отличался большей мягко¬
стью, склонностью к романтизации жизни, отсутствием каких-либо «пи¬
кантных» подробностей, большей релятивностью, ситуативной и эмоцио¬
нальной обусловленностью суждений122. Кроме того, в «Дневниках» А.Н.
Вульфа оказалось меньше интуитивного (оно часто характеризует чисто
женское восприятие, равно как вера «преданьям»123, «снам и карточным
гаданьям»124) и больше рассудочного, оценивающего.
Главное, однако, что дают современному исследователю частной жиз¬
ни ушедших эпох «Дневники» А.Н. Вульфа, — это проникновение в образ
мысли обычного дворянина того времени (не политика, не дипломата, не
писателя), ощущение внутренней работы его души, вначале — живой, на¬
ЛЮБОВНЫЕ СВЯЗИ В ЖИЗНИ РУССКОГО ДВОРЯНИНА
201
полненной надеждами, впоследствии — разочарованной, скучающей. Та¬
ким образом, «живое изображение постепенного разочарования» — как
охарактеризовал свою жизнь сам автор «Дневников» — позволяет нам
приблизиться к субъективной стороне истории, без которой все наши пред¬
ставления о нашем прошлом — не более чем тайник без ключа.
Примечания
1 Анненков П.В. Материалы // Друзья Пушкина. Переписка, воспоминания, дневники: В
2-х т. М., 1986. Т. 2. С. 178. (Далее: Друзья Пушкина).
2 Пушкин А.С. Евгений Онегин. Гл. 2. Строфа XXXII // Пушкин А.С. Поли. собр. соч.
М., 1995. Т. 6. С. 46.
3 Биографические данные о П.А. Осиповой-Вульф см.: Иерейский Л. А Пушкин и его
окружение. 2-е изд. Л., 1989. С. 313-314. Когда сестра П.А. Осиповой вышла замуж
против воли отца, и тот лишил ее наследства, П.А. Осипова сама отдала сестре часть
своей доли. См.: А.П. Керн - П.В. Анненкову. Апрель-май 1859 // Друзья Пушкина.
Т. 2. С. 198-199.
4 Керн А.П. Воспоминания о Пушкине. М., 1987. С. 362.
5 Семе вс кий М.И. Прогулка в Тригорское // Вульф А.Н. Дневники / Со вступ. ст. П.Е.
Щеголева «Любовный быт пушкинской эпохи» и ст. М.И. Семевского «Прогулка в
Тригорское». М., 1929. С. 50. (Далее: Семевский М.И. Прогулка). М.И. Семевский
воспользовался для своей статьи устными воспоминаниями самого А.Н. Вульфа и его
современников и, скомпоновав их, подарил первый экземпляр Алексею Николаевичу.
6 Вульф АН. Дневники / Со вступ. ст. П.Е. Щеголева «Любовный быт пушкинской эпо¬
хи» и ст. М.И. Семевского «Прогулка в Тригорское». (Далее: Дневники). С. 128.
7 А.П. Керн - П.В. Анненкову. Апрель-май 1859 г. // Керн А.П. Воспоминания о Пуш¬
кине. М., 1987. С. 149.
8 Дмитриев М.А. Московские ^легии: Стихотворения. Мелочи из запаса моей памяти.
М., 1985. С. 152.
9 Махов АЕ. А.Н. Вульф // Русские писатели. 1800-1917.: Биографический словарь. М.,
1989. Т. 1. С. 498.
Ю КерцеллиЛ.Ф. Мир Пушкина в его рисунках. М., 1988. С. 310-339.
11 Щеголев П.Е. Указ. соч. С. 5.
12 Майков Л.Н. Пушкин: Биографические материалы и историко-литературные очерки.
СПб., 1899; Пушкин и его современники: Материалы и исследования. СПб., 1915. Вып.
XXI-XXII.
13 Представление об универсальной ценности всякого рода памятных записок разделя¬
лось тогда многими литераторами пушкинского круга - П.А. Вяземским, А.И. Турге¬
невым, В. А. Жуковским, Д.В. Давыдовым, ведшими дневники. См. подробнее: Тарта-
ковский А.Г. Русская мемуаристика XVIII - первой половины XIX в.: От рукописи к
книге. М., 1991. С. 104.
14 А.Н. Вульф - А.П. Керн. 1 сентября 1827 г. Тригорское // Керн А.П. Воспоминания о
Пушкине. С. 142.
15 Дневники. С. 178-179.
16 См. подробнее: Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре. Быт и традиции русского
дворянства XVIII - начала XIX в. СПб., 1994. С. 18-46; Экштут С.А Благородное со¬
словие России // Социум. 1995. N 1 (44). С. 26-35; Он же. Крапивное семя // Там же.
№ 2 (45). С. 83-90.
17 Приведенный отрывок из «Барышни-крестьянки» А.С. Пушкина, прототипом главно¬
го героя которой, Алексея Берестова, и был А.Н. Вульф (Керцелли Л.Ф. Указ. соч.
202
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
С. 318-322), как нельзя более точно характеризует тот момент в жизни А.Н. Вульфа,
когда он выбирал род службы.
18 Дневники. С. 139.
Поскольку большинство декабристов было «людьми действия» (См. об этом: Лотман
Ю.М. Указ. соч. С. 332-334), все они предпочитали «служить Отечеству». Для всех лю¬
дей пушкинской эпохи было характерно «беспокойное желание деятельности». Под¬
робнее см.: Экштут С.А. В поиске исторической альтернативы (Александр I. Его
сподвижники. Декабристы). М., 1994.
20 Цит. по: Семевский М.И. Прогулка. С. 104.
21 Пушкин АС. Дневники. Записки. СПб., 1995. С. 70 («Литературные памятники»).
22 Керн А.П. Воспоминания. Дневники. Переписка / Под ред. А.М. Гордина. М., 1974.
23 Семевский М.И. Прогулка. С. 51.
24 Керн А.П. Из воспоминаний о моем детстве // Керн А.П. Воспоминания. Дневники.
Переписка. С. 108.
25 Дневники. С. 130.
26 Там же. С. 130.
27 Керн АП. Воспоминания. Дневники. Переписка. С. 291.
28 Развитие русского права в первой половине XIX в. / Под ред. Е.А. Скрипилева. М.,
1994. С. 157-161.
29 Пушкарева Н.Л. Русская женщина в семье и обществе Х-ХХ вв.: этапы истории // Эт¬
нографическое образование. 1994. № 5. С. 6-7.
30 Пушкин АС. Поли. собр. соч.: В 10-ти т. Л., 1979. Т. X. С. 160. Во второй половине
февраля 1828 г. А.С. Пушкин писал небезызвестному С.А. Соболевскому: «...пишешь
мне о М-me Кеш, которую с по мощи ю Божией я на днях ». См.: Там же. С. 189.
С.А. Соболевский был знатоком в подобных делах: по его собственному признанию,
только во время путешествия по Италии он «венчан был амурами разов... до пятисот»
(Соболевский С.А. Миллион сочувствий: Эпиграммы. М., 1991. С. 124) А.С. Пушкин
называл его Животом, Калибаном - невоздержанным, чувственным дикарем (образ из
драмы Шекспира «Буря»). Объективную характеристику А.П. Керн см.: Лотман
Ю.М. Александр Сергеевич Пушкин: Биография писателя. Л., 1981. С. 129-131.
«Я готов был уважать ее за откровенность, но... она хотела сделать меня своим исто¬
риографом и чтобы историограф сей был бы панегиристом. Для этого она привлекла
меня к себе и поддерживала во мне энтузиазм к своей особе, - писал об А.П. Керн бу¬
дущий цензор А.В. Никитенко, а в те годы 23-летний студент. - Женщина эта очень
тщеславна и своенравна. Первое есть плод лести, которую, она сама признавалась,
беспрестанно расточали ее красоте, ее чему-то божественному, чему-то неизъясни¬
мо в ней прекрасному, а второе есть плод первого, соединенного с небрежным воспи¬
танием и беспорядочным чтением...» (Никитенко А.В. / Дневник: В 3-х т. М., 1957. Т.
I. 1826-1857. С. 57). Слова Никитенко см. также в кн.: Щеголев П.Е. Указ. соч. С. 13.
32 А.Н. Вульф - А.П. Керн. 1 сентября 1827 г. Тригорское // Керн А.П. Воспоминания о
Пушкине. С. 142.
33 А.С. Пушкин - А.Н. Вульф. 21 июля 1825 г. // Пушкин А.С. Письма. М.; Л., 1926. Т. I.
С. 468.
34 Гольдман Б.Э., Розин Н.П. А.П. Керн // Русские писатели. 1800-1917. Биографический
словарь. М., 1992. Т. 2. С. 528.
35 А.С. Пушкин - А.П. Керн. 21 августа 1825 г. // Керн А.П. Воспоминания. Дневники.
Переписка. С. 275.
36 Дневники. С. 333.
37 Там же. С. 371.
38 Б.Л. Модзалевский, комментируя письма А.С. Пушкина и его оценки фривольного по¬
ведения А.П. Керн, отмечал, что «невероятный любовный опыт и взаимные отноше¬
ния тогдашней молодежи обоих полов» воспринимались в пушкинском кругу, и не
только в нем, во всем дворянском обществе той эпохи, без осуждения. С.А. Соболев¬
ЛЮБОВИ ЫЕ СВЯЗИ В ЖИЗНИ РУССКОГО ДВОРЯНИНА
203
ский, А.А. Дельвиг, А.С. Пушкин, А.Н. Вульф обсуждали свои ухаживания за А.П.
Керн. А.С. Пушкин «беспрестанно твердил» придуманную С.А. Соболевским строчку
из «альбомной шутки»: «Я ж нежней кота, легче всякой серны - к нолрсам милой Кер¬
ны. Ах, как они скверны!» (Пушкин АС. Письма / Под ред. Б.Л. Модзалевского. М.;
Л., 1928. Т. II. 1826-1830. С. 276-277; Модзалевский Б Л. Анна Петровна Керн. Л.,
1924. С. 90).
39 5 июня 1825 г. А.А. Дельвиг писал П.А. Осиповой о своей женитьбе на Софье и сооб¬
щал, что ей 19 лет. Следовательно, она была всего на год моложе Алексея Вульфа, а
в момент встречи с ним ей исполнился 21 год. См.: Друзья Пушкина. М., 1986. Т. I.
С. 183.
40 «По отъезде отца и сестры из Петербурга я переселилась на маленькую квартирку в
том же доме, где жил Дельвиг...» (Керн А.П. Воспоминания о Пушкине // Друзья Пуш¬
кина. Т. I. С. 211).
41 Друзья Пушкина. Т. 1. С. 184.
42 Дневники. С. 262, 263, 276-277, 350.
43 Там же. С. 153.
44 Там же. С. 154.
45 Графиня А.Ф. Закревская и в зрелые годы отличалась весьма бурным темпераментом
и эксцентричным поведением. 10 августа 1854 г. по долгу службы прекрасно осведом¬
ленный о деталях ее частной жизни современник записал в дневнике: «У графини За-
кревской без ведома графа даются вечера, и вот как: мать (ей было тогда 54 года! -
Авт.) и дочь, сиречъ графиня Нессельроде, приглашают к себе несколько молодых
дам и столько же кавалеров, запирают команту, тушат свечи, и в потемках, которая из
этих барынь достанется которому из молодых баринов, с тою он имеет дело...» (Из
дневника Л.В. Дубельта за 1854-1855 годы // Новый журнал. М., 1995. N 1. С. 159). О
«феноменологии» пушкинского отношения к светским женщинам, не чуждым флирта
и увлечений (и характеризующего эпоху), см.: Щеголев П.Е. Дуэль и смерть А.С. Пуш¬
кина: Исследование и материалы. М., 1987. С. 54.
4(> Подробнее см.: Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре. С. 66-68.
47 Пушкин АС. Поли собр. соч. Т. 8. Кн. 1. С. 54; Карамзин Н.М. Соч.: В 3-х т. СПб.,
1848. Т. 3. С. 507-508.
48 О знаковости (семиотичности) «литературной обработки» различных текстов, не
предназначавшихся для печати, см., например: Егоров Б.Ф. Простейшие семиотиче¬
ские системы и типология сюжетов // Труды по знаковым системам. Тарту, 1965. Вып.
II. С. 46.
49 Дневники. С. 159.
Пушкин А.С. Евгений Онегин. Гл. 3. Строфа XII // Пушкин А.С. Поли. собр. соч. Т. 6.
С. 56.
Вполне вероятно, что Алексей упомянул здесь какую-то интимную деталь внешнего
облика А.П. Керн, неизменно ассоциировавшуюся в мыслях Алексея с этой женщи¬
ной.
52 Дневники. С. 333.
53 Керн А. И Воспоминания о Пушкине. С. 142-154.
54 Представление о 30-35-летнем мужчине как о старике, чью «вялую чувственность»
(А.Н. Вульф), «состарившиеся физические и моральные силы» (А.С. Пушкин) могут
разогреть лишь «пылкие чувства», было типичным для той эпохи. См.: Вересаев В.В.
Спутники Пушкина. М., 1993. Т. 2. С. 20.
55 Цит. по: Щеголев П.Е. Указ. соч. С. 20-21.
56 О теме дружбы в источниках личного происхождения начала XIX в. сил Давыдов М.А.
«Оппозиция Его Величества»: Дворянство и реформы в начале XIX века. М.,
Gottingen, 1994. С. 16-17.
57 Цявловский М.А Летопись жизни и творчества А.С. Пушкина. 1799-1826. 2-е изд. Л.,
1991. С. 130,133.
204
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
58 Дневники. С. 169-170.
59 Там же. С. 171.
60 «...на строгом диете ( своих одалисок раз в неделю)». См.: А.С. Пушкин - А.Н. Вуль¬
фу. 16 октября 1829 г. // Пушкин А.С. Поли. собр. соч.: В 10-ти т. Л., 1979. Т. X. С. 204.
б* Иерейский Л. А. Указ. соч. С. 341.
62 Переписка А.С. Пушкина: В 2-х т. М., 1982. Т. 2. С. 183.
63 Дневники. С. 181-184. П.Е. Щеголев, приводя эти строки, делал вывод о том, что
«Вульф всю жизнь стремился поступать по науке, а наука исключала страсть» (Щего¬
лев П.Е. Указ. соч. С. 14).
64 Дневники. С. 182.
65 Щеголев П.Е. Указ. соч. С. 25.
66 Дневники. С. 185.
67 Пушкин А.С. Поли. собр. соч.: В 10-ти т. Т. X. С. 196.
68 Вяземский П.А. Избранные стихотворения. М.; Л., 1935. С. 142.
69 Волконский С.Г. Записки. Иркутск, 1991. С. 95,129, С. 130. Осознание безнравствен¬
ности подобных отношений с женщинами пришло к С.Г. Волконскому много позднее
тех юношеских лет - воспоминания написаны им в начале 1860-х годов.
70 Воспоминания Анны Евдокимовны Лабзиной (1758-1828). СПб., 1903. С. 35-36; Керн
АП. Из воспоминаний о моем детстве // Керн А.П. Воспоминания. Дневники. Перепи¬
ска. С. 114. О том, как регулировали в конце XVIII - начале XIX в. отношения между
близкими родственниками российское законодательство и традиция, см.: Лотман
Ю.М., Успенский Б. А «Письма русского путешественника» Карамзина и их место в
развитии русской культуры // Карамзин Н.М. Письма русского путешественника. Л.,
1987. С. 574-576 («Литературные памятники»).
71 Расписание степеней родства и свойства, препятствующих браку // Русская историче¬
ская библиотека. СПб., 1908. Т. VI. С. 143-144. Подробнее см.: Пушкарева НЛ. Жен¬
щины Древней Руси. М., 1989. С. 76.
72 Достаточно вспомнить отношения Николая Ростова и Сони в романе «Война и мир»:
их тоже связывали узы родства: «Беда - двоюродные братцы и сестрицы!» - резюми¬
ровал Л.Н. Толстой устами одной из героинь. См.: Толстой Л. Н. Война и мир. М., 1978.
Т. 1. С. 44, 66.
73 Дневники. С. 140 (11-12 сентября 1828 г.).
74 Там же. С 229.
75 См. подробнее об этом в дневниках Н.Д. Дурново, часть которых опубликована в кн.:
Декабристы: Записки отдела рукописей Всесоюзной библиотеки им. В.И. Ленина. М.,
1939. Вып. 3.
76 Дневники. С. 149.
77 Там же. С. 237.
78 Там же. С. 253.
79 Экиипут С.А. «Авось» как движущая сила истории: к философии случая // Социум.
1995. № 3 (46). С. 76-84.
80 Дневники. С. 174-175, 263.
81 Там же. С. 174-175. В отличие от пушкинского Германна Алексей был в состоянии
«жертвовать необходимым в надежде приобрести излишнее». См.: Пушкин А.С. Соч.:
ВЗ-хт. М., 1986. Т. 3. С. 189.
82 Дневники. С. 201, 334.
83 Там же. С. 137.
84 Глинка С.Н. Записки. СПб., 1895. С. 240-241.
85 Там же. С. 237.
86 Пушкин А.С. Поли. собр. соч.: В 10-ти т. Т. X. С. 196 (письмо А.Н. Вульфу от 27 ок¬
тября 1828 г.). Имя Вальмона, одного из главных героев романа Ш. де Лакло «Опас¬
ные связи», стало нарицательным, равно как имена Ловелас и Дон Жуан.
87 Дневники. С. 243,253.
ЛЮБОВНЫЕ СВЯЗИ В ЖИЗНИ РУССКОГО ДВОРЯНИНА
205
88 Там же. С. 243, 261.
89 Там же. С. 265-266.
90 Там же. С. 261-263.
91 П.Е. Щеголев, упоминая о «похотливых извилинах чувственности» А.Н. Вульфа, про¬
явившихся в описании его связи с трактирщицей, отмечал, что «из песни слова не вы¬
кинешь, и мы не должны скрывать от себя и закрывать глаза» на подобные проявле¬
ния. См.: Щеголев П.Е. Указ. соч. С. 16-17.
92 «В русской службе должно непременно быть 26 лет полковником, если хочешь быть
чем-нибудь когда-нибудь» (А.С. Пушкин - Л.С. Пушкину. 21 июля 1822 г. // Перепи¬
ска Пушкина: В 2-х т. Т. 2. С. 15).
93 Дневники. С. 364.
94 Там же. С. 295.
95 Там же. С. 243.
96 Там же. С. 372.
97 Семевский М.И. Прогулка. С. 51.
98 А.Н. Вульф - А.П. Керн. 1 сентября 1828 г. // Керн А.П. Воспоминания о Пушкине.
С. 144.
99 Дневники. С. 334.
100 Майков Л.Н. Указ. соч. С. 15.
101 Дневники. С. 375.
1(^2 Там же. С. 376.
103 Там же. С. 332.
104 Там же. С. 376.
105 Щеголев П.Е. Дуэль и смерть А.С. Пушкина. С. 56.
106 Дневники. С. 384.
107 Вересаев В.В. Указ. соч. Т. 2. С. 13.
108 Визиты в Красный Кабачок - трактир в нескольких верстах от Петербурга по Петер¬
гофской дороге, описанные А.Н. Вульфом в «Дневниках» (С. 197-198), нередко запол¬
няли досуг Алексея в период его столичного удальства и беззаботности. Эти визиты,
но значительно более смягченно, описаны и А.П. Керн в воспоминаниях.
109 Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре. С. 237.
110 щеголев ц.Е. От редактора. С. 6.
111 Пушкин АС. Поли. собр. соч.: В 10-ти т. Т. X. С. 196.
112 Гордин AM. Анна Петровна Керн - автор воспоминаний о Пушкине и его времени //
Керн АП. Воспоминания о Пушкине. С. 379.
113 Там же. С. 149.
^4 Керн АП. Из воспоминаний о моем детстве. С. 114.
115 Щеголев П.Е. Указ. соч. С. 22-23.
116 А.П. Керн - П.В. Анненкову. Апрель-май 1859. С. 150-151.
117 Семевский М.И. Прогулка. С. 51.
118 А.П. Керн - П.В. Анненкову. 4 июля 1859 // Керн А.П. Воспоминания о Пушкине.С. 160.
^9 Таким человеком стал в 1830-е годы, по его собственному признанию, бывалый слу¬
жака С.Н. Глинка, оставивший подробные воспоминания о войне 1812 г. и почти ниче¬
го не сообщивший в них о своей частной жизни. Однако и он писал, что его «любовь к
независимости», «удалению от света», при котором он мог «наблюдать сам собою и
для себя», особенно явно проявившиеся в 30-е годы, «возбудили странное подозре¬
ние» в нелояльности к режиму («почитали меня масоном, иллюминатом и агентом всех
тайных обществ»). См.: Глинка С.Н. Записки. СПб., 1895. С. 333, 358.
120 Герцен А И. Литература и общественное мнение после 14 декабря 1825 года // Русская
эстетика и критика 40-50-х годов XIX века. М., 1982. С. 206.
121 Скептическое название дневника князя П.И. Долгорукова (1787-1845) «35-й год моей
жизни, или Два дни ведра и 363 ненастья» говорит само за себя. Дневник опубликован:
Звенья. М., 1951. Т. IX. С. 21-119.
206
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
122 См. об особенностях женских дневников: Gilligan С. In a Different Voice. Phychological
Theory and Women’s Development. 1982. P. 86.
12^ «В жизни бывают предчувствия, которые сильнее нашего разума...» (Записки графи¬
ни Варвары Николаевны Головиной (1766-1819) / Под ред. и с примем. Е.С. Шумигор-
ского. СПб., 1900. С. 88). Подобные признания - характерный знак женских дневников
и мемуаров.
124 Лишь в одном пассаже своих «Дневников» (10 декабря 1827 г.) А.Н. Вульф записал о
«предчувствии» того, что его «удалым надеждам» (общим жизненным планам) не сужде¬
но «статься», а спустя два года приписал: «Пред^гувствие сбылось. 5 ноября 1829 г.»
(Дневники. С. 177). Однако в таком предчувствии А.Н. Вульфа нет даже налета жен¬
ской интуитивности, веры в Предзнаменование.
ГЛАВА 9
семейные традиции
СРЕДНЕВЕКОВЫХ КРЕСТЬЯН
В ОТРАЖЕНИИ ИХ РОДОСЛОВНЫХ
(Фландрия XII в.)
октября 1111 г. некая свободная женщина по имени Ланиардис пе¬
редает себя и свое потомство (буквально: «дарит свою свободу и
свободу своих потомков») крупному мужскому монастырю Энам
близ Гента во Фландрии на условиях уплаты ею и ее потомками
ежегодного личного чинша в 2 денария, брачной подати в 6 денари¬
ев и посмертного сбора в 12 денариев1.
В самом этом акте нет ничего особо примечательного: тысячи свобод¬
ных женщин2 (чаще всего именно женщин) совершали в средние века по¬
добные акты autotraditionis, ища покровительства монастырей3. Речь при
этом шла о включении их в довольно широко распространенную в средние
века особую категорию церковных зависимых (так называемых sainteurs,
servi sancti, sanctuarii etc.), формально подчиненных святому патрону, фак¬
тически же — аббату монастыря4. Более примечательно то, что следует за
самим этим актом, а именно — более поздними, чем сам акт, несколькими
почерками записано: «Этой Ланиардис дочери: Хейлевидис, Эрментрудис,
Фрисбургис, Гундрада. Этой Гундрады дочь: Эрментрудис. Дочь Хейле¬
видис тоже Эрментрудис. Сын первой Эрментрудис: Симон и сестры его
Хейлевидис и Эрментрудис. Сыновья другой Эрментрудис: Вальтер Охот¬
ник и Ренейр. Сестра их Гертрудис. Дочери Эрментрудис: Грета и Лаурет-
та. Дочь Хейлевидис: Грета. Дочь Гундрады: Авина. Дочь Гертрудис: Гер¬
трудис. Дочь Ланиардис: Ава. Дочери Авы: Ава и Хейла. Дочь Эрментру¬
дис: Гертрудис. Также дочь Гертрудис: Гертрудис. Также нам принадле¬
жат Беата и сын ее Генрих Граф, Ава и Хейла. Также Грета, Алисия, Ави¬
на, Лауретта и Грета. Дочь Берты (Беаты?): Алисия»5. Для наглядности
представим этот раздел грамоты схематично: см. схему 1а.
Итак, перед нами родословная по нисходящей линии некоей Ланиар¬
дис, состоявшая более чем из трех десятков представителей шести поколе¬
ний и внимательно прослеженная тремя или четырьмя писцами в течение
нескольких десятилетий. Но прежде чем перейти к анализу этой генеало¬
гии, поясним, чем она может заинтересовать современного исследователя.
История частной жизни средневековых крестьян еще не написана. Но
может ли она быть написана в принципе? «Молчаливое большинство» сре-
Successores Laniardis
(a. 1108-16.10.1111)
III
IV
Схема la
V
1. Laniardis-Huius-i2. Heileuuidis—Filia H.:—7. Ermentrudis—Filii alter. E.:—ill. Welterus Vanator et
L.filiae:
similiter
Soror eorum:
3. Ermentrudis—Filia E.:— 22. Gertrudis —Item filia G.: 23. Gertrudis
4. Frisburgis
3. Gundrada Huius Gr-|6. Ermentrudis —Filius prior.-
12. Reneirus
13. Gertrudis Filia G.:—18. Gertrudis
filia:
Filia G.:
E.:
Huius filius S.
et sorores eius
17. Avina
8. Symon
9. Heileuuidis et Filia H.:-16. Greta
10. Ermentrudis Filie E.:-il4. Greta et
*13. Lauretta
Filia L.: 19. Ava ■
-Filia A.: —120. Ava
121. et Heil[a]
Item ad hos pertinent 24. Beata et filius eius 25. Henricus Comes, 26. Ava et 27. Heila.
Item 28. Greta; 29. Alitia; 30. Avina, 31. Lauretta et 32. Greta.
Filia Berte (Beate?): 33. Alitia.
СЕМЕЙНЫЕ ТРАДИЦИИ СРЕДНЕВЕКОВЫХ КРЕСТЬЯН
211
дневекового общества не имело своей письменной культуры, а элита — об¬
разованное и властное меньшинство — явно им пренебрегала. Средневеко¬
вый крестьянин не был популярным персонажем среднелатинской литера¬
туры. Круг литературных памятников, хотя бы вспоминающих о нем, край¬
не ограничен. Средневековые хроники и другие исторические сочинения
«не видят» крестьянина. Для них он — лишь фон, «массовка» историче¬
ских событий. Разумеется, за исключением лишь тех случаев, когда эта
масса вдруг начинала бунтовать и восставать.
Столь же малое место занимает крестьянин в средневековой агиогра¬
фии. Автор жития, даже если он описывает житие святого из крестьян —
что само по себе уже редкость, — начинает интересоваться судьбой этого
святого в основном лишь тогда, когда тот становится святым и перестает
быть просто крестьянином, рыцарем, монахом и кем бы то ни было еще.
Жизнь святого вне рамок проявления им своей святости малоинтересна его
агиографу. Немногочисленные так называемые «крестьянские видения»
мало отличаются от других памятников этого распространенного в средние
века жанра. К тому же найти в них субстрат чисто крестьянского сознания
довольно сложно: ведь прежде, чем «выйти в свет», они были записаны и
отредактированы в соответствии с принятыми для этого жанра канонами
образованными клириками.
Средневековая проповедь, не обходя вниманием ни одну из сторон по¬
вседневной жизни прихожан, редко обращена конкретно к рыцарям, к го¬
рожанам или к крестьянам. Главный объект устремлений средневекового
проповедника — душа христианина. Социальный облик паствы и ее специ¬
фические социальные проблемы и умонастроения проявляются в пропове¬
ди исподволь и лишь в той мере, в какой они служат решению главной за¬
дачи проповедника — воспитанию добродетельного христианина.
Все это, конечно, не означает, что средневековые нарративные памят¬
ники совершенно безнадежны в плане изучения по ним повседневности,
ментальности и частной жизни этого «безмолвствующего большинства».
Ведь в конце концов некоторые из них прямо и непосредственно были об¬
ращены к этому «большинству» и предназначались для него. Речь идет
лишь о специфике средневековых письменных источников и встающей в
связи с ней перед исследователем проблеме поиска методики изучения и
«опроса» этих «неудобных» источников. Насколько блестяще может быть
разрешена эта проблема, показывают работы А.Я. Гуревича и других ис¬
следователей6.
Казалось бы, едва ли не единственным типом средневековых источни¬
ков, где крестьянин представлен с большим или меньшим постоянством,
являются средневековые документы — описи, счета, грамоты. Но и здесь
он предстает перед нами не как субъект, индивид со своей собственной
судьбой и частной жизнью, а лишь как объект эксплуатации, прав и власт¬
ных притязаний сеньора. Крестьянин показан в них как бы «со спины», со¬
гбенной или в работе, или в знак признания своего подчинения сеньору,
или в ответ на какую-нибудь «барскую милость». Частная жизнь крестьян
212
РОДИТЕЛИ И ДЕТИ
мало интересует авторов этих документов. Проблема поисков метода «оп¬
роса» этих источников, чтобы исследовать по ним частную жизнь средне¬
вековых крестьян, стоит, таким образом, и здесь не менее остро. Нельзя ли
все же, используя эти документальные источники, попытаться повернуть
крестьянина лицом к себе и завязать с ним «диалог» о его частной жизни?
Какими же возможностями для этого мы располагаем? Чаще всего нам
не удается по документам узнать о крестьянах ничего, кроме имени. Но
уже само имя способно многое рассказать о крестьянине. Имени, выпол¬
нявшему в средние века сразу несколько функций, придавалось большое
значение. Имя — это важный социальный знак, определявший положение
человека в обществе. В отсутствие фамилий имя в какой-то мере брало на
себя выполнение их функций, отмечая принадлежность его носителя к оп¬
ределенному роду или семье. Формально участие священника в имянаре¬
чении новорожденного не было решающим при его крещении вплоть до се¬
редины XVI в., когда постановлением Тридентского собора приходским
священникам было предписано строго следовать при имянаречении крести¬
мого младенца Святцам. До этого имя ребенку, как правило, давали сами
родители по совету других близких, крестных, священника или по собст¬
венному усмотрению. Разумеется, они не были абсолютно свободны в сво¬
ем выборе, следуя «моде», соблюдая определенные семейные традиции и
выбирая имена, приличествующие их социальному статусу. Тем не менее
их «голос» явно присутствует в именах нарекаемых ими детей. Ведь имя,
по средневековым представлениям, — это еще и знак судьбы человека. По¬
этому в именах детей проявлялись социокультурные представления их ро¬
дителей о самих себе и своей семье, об идеалах и моральных ценностях,
о надеждах и помыслах связываемых ими с судьбой своих детей7.
Эти-то обстоятельства и позволяют исследователю, используя методы
антропонимического анализа, вступить в «диалог» со средневековыми кре¬
стьянами8. Притом этот «диалог» может быть особенно продуктивным, ес¬
ли исследователь вступает в контакт не с изолированными индивидами, но
с семейно-родовыми группами крестьян, внутри которых и происходил
процесс имятворчества. В случае же с Ланиардис речь идет даже о родо¬
словной на протяжении нескольких поколений. На фоне относительной
скупости данных наших источников о частной жизни средневековых кре¬
стьян уникальность и значимость подобного рода документов выступает
особенно явно, и кажется, что именно их изучение с использованием мето¬
дов антропонимического анализа сулит исследователю частной жизни кре¬
стьян немалые перспективы. Можно, например, задаться следующими ос¬
новными вопросами:
Насколько своеобразными были семейное самосознание и семейные
традиции каждой крестьянской семьи?
Насколько автономной и самостоятельной была каждая конкретная се¬
мья средневековых простолюдинов в своих внутрисемейных решениях, в
частности при имянаречении своих детей?
Насколько велики могли быть масштабы возможных отклонений у ка¬
ждой семьи в этих сферах?
СЕМЕЙНЫЕ ТРАДИЦИИ СРЕДНЕВЕКОВЫХ КРЕСТЬЯН
213
Была ли возможность для личного выбора у крестьян в сфере их част¬
ной жизни?
Разумеется, пути реализации этих основных задач требуют постанов¬
ки более конкретных вопросов:
Общее и особенное в характеристике каждой из родословных (соотно¬
шение полов, число детей, доля бездетных и т. п).
Насколько устойчивыми были эти характеристики у каждой семьи от
поколения к поколению?
Насколько разнообразным был общий именной фонд в среде крестьян;
имена какого типа в нем преобладали?
Существовал ли наследственный семейный именной фонд, какова сте¬
пень его вариативности и устойчивости (типы имен, степень их вариации,
общие имена от поколения к поколению)?
Насколько широкими были возможности у родителей для независимо¬
го от мнения всей семьи выбора имени для своего ребенка?
Вернемся к генеалогии Ланиардис. Прежде всего велико желание об¬
наружить о ней еще какие-нибудь дополнительные сведения: ведь от архи¬
ва монастыря сохранились два картулярия (один — более ранний, XII в., а
другой — более поздний, XVI в.), и каждый из них содержит, кроме гене¬
алогий, еще сотни грамот и несколько censiers, т. е. дает сведения о тыся¬
чах людей9.
К сожалению, однако, поиск среди них как самой Ланиардис, так и ко¬
го-либо из ее потомков почти ничего не дал. Удалось лишь обнаружить в
более позднем картулярии среди грамот середины XII в. грамоту autotradi-
tionis некоей Gundradis и здесь же запись ее генеалогии: «Гундрадис, бу¬
дучи, свободной, передает себя и все свое потомство Святому Спасителю в
Энаме с ежегодным личным чиншем в 2 денария, когда будут вступать в
брак пусть платят 6 денариев, а при наследовании — 12 денариев. Дочь
Гундрадис, этой — Эрментрудис, дочь Хейлевидис: Гриса, сыновья Эр¬
ме нтрудис, Арнульф, Разо, Мартин, Лаурета, Маргарета10.
Сопоставление генеалогии Гундрадис с генеалогией Ланиардис пока¬
зало, что состав ее почти целиком совпадает с потомками одной из дочерей
Ланиардис, Гундрады:
Схема 1 Ь
a) Генеалогия Гундрады из генеалогии Ланиардис
Gundrada — Ermentrudis — Symon.
Heileuuidis — Greta
Ermentrudis — Greta
Lauretta
b) Генеалогия Гундрадис
Gundradis — Ermentrudis — Heilewidis — Grica
Ermentrudis — Amulfus
Razo
Martinus
Laureta
Margareta
214
РОДИТЕЛИ И ДЕТИ
Добавлены лишь имена трех ее правнуков (Арнульф, Разо, Мартин),
и отсутствует внук Симон. Это сходство, а также совпадение условий за¬
висимости (2 денария — подушная, 6 денариев — брачная, 12 денариев —
посмертная подать) заставляет предположить, что перед нами — акт под¬
тверждения и обновления autotraditionis со стороны одной из дочерей Ла-
ниардис спустя несколько десятков лет после первоначального акта ее ма¬
тери11. При обращении к схемам (см. особенно схему 2) генеалогий Лани-
ардис и Гундрадис бросается в глаза одна из главных их особенностей: речь
идет о явно «женских» генеалогиях. Родословная ведется строго по жен¬
ской линии. Нет ни одного случая описания потомков мужских представи¬
телей генеалогии. На глаз видно и явное преобладание числа женщин над
числом мужчин (всего лишь 7 мужчин на 36 женщин). Вероятно, эти два
факта тесно связаны между собой и обычно объясняются тем, что социаль¬
но-правовой статус таких церковных зависимых из свободных передавался
только по материнской линии12. Что же касается мужчин, то их статус оп¬
ределялся статусом матери только в первом поколении и не наследовался
их потомками13. Отсюда понятен интерес авторов генеалогии к женской ее
части и некоторое пренебрежение к учету в ней мужчин14.
Это, кстати, обнаруживается при сравнении потомков Гундрады в ге¬
неалогии Ланиардис с генеалогией самой Гундрадис (см. выше схему 1Ь).
Все женские ее потомки тщательно учтены в обоих случаях. Что же каса¬
ется мужских потомков, то некоторые из них то появляются, то исчезают
от случая к случаю. Это подтверждается и другими особенностями форму¬
ляра описания мужчин в генеалогиях Ланиардис и Гундрадис. Мужчины
учтены лишь в предпоследних и последних и полностью отсутствуют в пер¬
вых поколениях (см. схему 2). Иными словами, учету, очевидно, подлежа¬
ли лишь жившие в момент записи мужчины; что же касается уже умерших
мужских предков, то они не представляли для составителей генеалогий ни¬
какого интереса. Таким образом, авторы генеалогий действительно учиты¬
вали мужчин лишь в их первом поколении и совершенно не интересовались
не только всеми их потомками, но и их мужскими предками.
Тем не менее возникает вопрос: объясняются ли указанные особенно¬
сти формуляра генеалогий только бытовавшими вотчинными обычаями на¬
следования статуса и целями составителей генеалогий, или, кроме того, они
отражают и специфику семейно-родового самосознания самих церковных
зависимых? Их линьяж в отличие от рыцарского это — преимущественно
материнский линьяж?
Во всяком случае было бы неразумным полностью исключить такую
возможность по нескольким обстоятельствам. Прежде всего правовой ста¬
тус человека в средние века, как известно, играл чрезвычайно важную
роль, и порядок его наследования не мог не оказывать влияния на то, какое
значение данный человек придавал той линии родства, которая данный ста¬
тус и определяла. Родство по женской линии не только зачастую опреде¬
ляло статус крестьянина, но и в ряде случаев создавало некоторые преиму¬
щества, например, при наследовании или выкупе выморочного или отчуж-
Successores Laniardis
(Генеалогия № la)
Схема 2
24 0
25 A
26
.....
6 27 О 33 О
28 О 29 О
30 0
Posteritas Gundradis
(Генеалогия № lb)
216
РОДИТЕЛИ И ДЕТИ
даемого семейного имущества15. Поэтому у средневековых крестьян
(и особенно крестьянок) были все основания для того, чтобы знать и пом¬
нить структуру своего материнского рода и родства по женской линии.
И они, по-видимому, действительно хорошо себе ее представляли.
Трудно вообразить, что генеалогия Ланиардис и другие генеалогии были
составлены монахами без всякого участия в этом самих крестьян. Кроме то¬
го, этому есть и прямые свидетельства. Одно из них приведено в статье Ан¬
ны Марии Гельветиус. Речь идет о трех сестрах — сервках аббатства Кре-
пен, по просьбе которых аббат обновляет старый акт самодарения их родо¬
начальницы по имени Бруна, составленный — по словам этих женщин — бо¬
лее ста лет тому назад. При этом вслед за обновленным актом, вероятно,
также со слов этих женщин, приводится вся их генеалогия начиная с указан¬
ной Бруны и кончая самими этими тремя сестрами16. Очевидно, вовсе не
случайно женщины, стоявшие во главе генеалогий, и воспринимались,
и прямо назывались как их родоначальницы17.
Более детальная характеристика некоторых демографических парамет¬
ров семьи Ланиардис показывает, что речь следует вести не просто о жен¬
ской, но о дочерней генеалогии. Помимо соотношения полов среди детей с
явным численным перевесом в пользу дочерей (4 сыновей, а с учетом гене¬
алогии Гундрадис — 7 сыновей на 20 дочерей, или примерно 35 мужчин на
100 женщин), обращает на себя внимание преобладающая доля тех мате¬
рей, которые имеют только дочерей (9 из 12, или более 75% от всех мате¬
рей). В то же время доля среди них тех, кто имеет и сыновей, и дочерей, —
ничтожно мала (3 из 12, или менее 25%); причем матери, имеющие толь¬
ко сыновей, отсутствуют вовсе. Те же пропорции характерны и для генеа¬
логии Гундрадис. Иными словами, в генеалогии не отмечено ни одного слу¬
чая, когда бы мать не имела дочерей.
Еще показательнее то, что среднее число детей у одной женщины и да¬
же у одной матери (т. е. детной женщины) оказывается невысоким (соот¬
ветственно 0,8 и 2,0) и объясняется прежде всего явным недоучетом сы¬
новей среди их потомства: среднее число сыновей на 1 женщину и на 1 мать
в несколько раз меньше соответствующего показателя для дочерей (0,1 сы¬
новей и 0,7 дочерей в расчете на 1 женщину; 0,3 сыновей и 1,7 дочерей в
расчете на 1 мать)18. Любопытно, что столь подчеркнутое внимание к до¬
черям вряд ли свидетельствует о пренебрежительном отношении к сыно¬
вьям, так как оно явно не согласуется с тем обстоятельством, что сыновья
(в тех случаях, когда они учтены) почти всегда описываются на первом ме¬
сте и лишь вслед за ними описываются дочери (см. схемы lab и тексты са¬
мих генеалогий).
Такое положение трудно объяснить одними лишь особенностями на¬
следования статуса: ведь сыновья и представляли собой мужчин в первом
поколении, которые так же, как и дочери наследовали статус матери, и тем
самым не могли не входить в сферу интересов их сеньора. Согласно фор¬
муляру в тех случаях, когда сыновья учитываются, проявляется тенденция
к их первоочередному описанию среди детей. Чем же объясняется в таком
СЕМЕЙНЫЕ ТРАДИЦИИ СРЕДНЕВЕКОВЫХ КРЕСТЬЯН
217
случае их явный недоучет? Этому обстоятельству может быть дано два
объяснения: либо сыновья по какой то причине «ускользали» из-под учета
вотчинной администрации, либо сами составители генеалогий или те, с чьих
слов они составлялись, не слишком были заинтересованы в полном учете
сыновей.
Как известно, церковные зависимые пользовались во Фландрии пра¬
вом неограниченной свободы передвижения19. В силу большей мобильно¬
сти сыновья (особенно младшие), естественно, легче, чем дочери, могли
покидать отчий кров, отправляясь искать счастья в иные края. Случайно ли
в наших грамотах говорится чаще именно о мигрирующих церковных сер-
вах мужчинах?20 Даже находясь в пределах сеньории, мужчины, видимо,
труднее, чем женщины, поддавались контролю со стороны вотчинной ад¬
министрации, так как в ряде случаев последние вообще освобождались от
уплаты личного чинша, если продолжали жить внутри сеньории21. Однако
подобное объяснение справедливо лишь в том случае, если и сами сыновья,
и особенно их матери всегда были заинтересованы в утаивании своего ста¬
туса, на практике же — как мы видели на примере трех сестер, сервок аб¬
батства Крепен, — дело могло обстоять совсем наоборот.
Совершенно иной тип генеалогий церковных сервов представлен в дар¬
ственной грамоте 1146-1148 гг. некоего Hosto de Rugis. Согласно этой гра¬
моте им были переданы в сервы монастырю несколько mancipia на услови¬
ях уплаты в качестве мэнморта половины наследуемого ими имущества.
В конце грамоты почерками нескольких писцов приводится опись этих са¬
мых mancipia в генеалогической последовательности22: «Имена вышеука¬
занных манципиев: Ава, сыновья ее: Арнульф, Бернард, Эрменгардис
(другой рукой поверх строки добавлено: сыновья Гуго, Имма), Изабель,
Гертрудис, Асцела. Сыновья ее: Балдуин, Гисла, Вальбургис, Вивиан,
Райнер, Оттер (другой рукой: Гертрудис, Ева, Хосто, Гуго, Арнольд).
(Третьей рукой: Висбурк де Лесцинэ, сыновья которой: Роберт, Ода, Бе-
сцела, Вивиан и Майнсуендис)»23 (см. также схему 3).
При всем внешнем сходстве генеалогия Авы имеет по сравнению с ге¬
неалогией Ланиардис ряд существенных отличий. Они касаются прежде
всего формуляра описания и ряда «демографических» характеристик этой
генеалогии. Несмотря на то что родословная в генеалогии Авы тоже ведет¬
ся строго по материнской линии (см. схему 4), доля мужчин, учтенных в
ней, более чем в 3 раза выше по сравнению с генеалогией Ланиардис:
12 мужчин на 14 женщин, или более 80 на 100 (напомню, что эта доля в
генеалогии Ланиардис составляла менее 20 мужчин на 100 женщин). При¬
чем в отличие от генеалогии Ланиардис мужчины в генеалогии Авы пред¬
ставлены практически во всех ее поколениях.
Соотношение числа сыновей и дочерей в генеалогии Авы более ровное
(9 сыновей на 10 дочерей) по сравнению с генеалогией Ланиардис (7 на
20), и кет ни одного случая, когда кто-то из матерей имел бы только доче¬
рей (в генеалогии Ланиардис их 85%). Наоборот, все матери в генеалогии
Авы имеют в составе своих детей и сыновей, и дочерей.
218
РОДИТЕЛИ И ДЕТИ
Схема 3
Posteri Avae:
(Генеалогия № 3)
[de Rugis]: 1. Ava et filii ejus. 2. Amulfus
3. Bemardus
4. Eremgardis, Filii. 4a. Hugo.
5. Ysabel. 4b. Imma
6. Gertrudis
et 7. Ascela et filii ejus 8. Balduinus
9. Gisla
10. Walburgis
11. Vivianus
12. Reinerus
et 13. Ogerus
Apud Rugis
14. Gertrud
15. Eva
16. Hosto
17. Hugo
18. Amoldus
de Lescine: 19. Wisburc, cujus filii
20. Robertus
21. Oda
22. Bescela
23. Vivianus
et 24. Meinsuendis
Среднее число сыновей и дочерей у матерей в генеалогии Авы много
ровнее и выше (2,2 сыновей и 2,5 дочерей), чем в генеалогии Ланиардис
(0,3 сыновей и 1,7 дочерей на 1 мать). При этом особенно бросается в гла¬
за разница в числе сыновей. Соответственно, и среднее число детей у жен¬
щин из рода Авы примерно в 2 раза выше, чем в генеалогии Ланиардис
(1,4 и 0,8 на 1 женщину, или 4,8 и 2,0 на 1 мать).
Все эти характерные отличия генеалогии Авы сохраняются и в после¬
дующих ее поколениях. В самом конце XII в. была составлена опись-гене¬
алогия потомков сервов, некогда подаренных монастырю, уже известным
нам Hosto de Rugis (здесь он назван Osto Caulf) и живших в том же селе
Rugis. По мнению издателя, запись была сделана во время жизни уже пя¬
того поколения потомков Авы; некоторые из них (Gertrudis, (H)osto,
СЕМЕЙНЫЕ ТРАДИЦИИ СРЕДНЕВЕКОВЫХ КРЕСТЬЯН
219
Схема 4
Posted Avae
(Генеалогия № 3)
14 р
I
15 (!) 16 X 17 X 18 X
19 0
20
X 2lb 22 0 23 X 24 Ь
Hugo)24 фигурируют и в этой описи, составленной в виде генеалогии неко¬
ей Gerbergae25: «Сервы и сервки родом из Ругис, которых передал Осто
Каульф и его родственники: Герберга, от которой рождены нижеследую¬
щие: Гуго, ее сын, Бельсендис, Имма, Бертрадис, Райсендис, Хильдейар-
дис, Бейундис. Бельсендис родила Госвина, Гертруду, Хейлевиду, Берту,
Иду. Хейлевидис родила Гуго, Имму, Литберта, Госвина. Гертрудис ро¬
дила Осто, Симона, Гуго. Ида родила Вальтера, Имму и Имма: Имму.
Берта родила Иоганна, Вальбургу, Петрониллу и Петронилла: Петронил-
лу»26 (см. также схему 5).
Генеалогию Герберги объединяет с генеалогией Авы не только кровное
родство, но и все те характерные особенности, о которых уже шла речь: бо¬
лее частое описание мужчин (соотношение полов: 59 мужчин на 100 жен¬
щин); мужчины представлены почти во всех поколениях, включая старшие
(см. схему 6); сыновья среди детей учтены тоже полнее (в среднем у од¬
ной матери было 1,2 сыновей и 2,0 дочерей); соответственно, и общее чис¬
ло детей тоже выше (в среднем 3,2), чем в генеалогии Ланиардис.
Таким образом, генеалогию Авы-Герберги в отличие от генеалогии Ла¬
ниардис-Тундру дис в меньшей степени можно назвать «женской» и «до-
Схема 5
I
1. Gerberga,
de qua
orti
sunt..:
Генеалогия Gerbergae (№20)
II III
2. Hugo, filius
ejus
3. Belsendis—B. genuit—19. Goswinum
4. Imma
5. Bertradis
6. Reisendis
7. Hildeiardis
8. Beiundis
10. Gertrudem G. genuit-
11. Heilewidem H. genuit-
12. Bertam ■
-B. genuit-
13. Idam-
-I. genuit -
IV
18. Ostonem
19. Symonem
20. Hugonem
14. Hugonem
15. Immam
16. Litbertum
17. Goswinum
24. Iohannem
25. Walburgam
26. Petronillam-
21. Walterum
22. Immam
V
-et
P.: 27. Petronillam
■et I.: 23.Immam
СЕМЕЙНЫЕ ТРАДИЦИИ СРЕДНЕВЕКОВЫХ КРЕСТЬЯН
221
Генеалогия Gerbergae (№ 20)
Схема 6
черней»: мужчины представлены в ней полнее, а сыновья у матерей учиты¬
ваются почти с такой же частотой, что и дочери. И все это несмотря на то,
что и в этой генеалогии родство ведется тоже только по материнской линии.
Эти различия зримо и убедительно показывают, что одна лишь ссылка
на порядок наследования статуса по женской линии явно не достаточна для
объяснения феномена «нехватки» мужчин в генеалогиях церковных кресть¬
ян, ведь в обеих генеалогиях родство ведется строго по материнской линии.
Чем же тогда еще можно объяснить «нехватку» мужчин и сыновей в этих
генеалогиях?
Для ответа на этот вопрос обратимся к антропонимическим различиям
генеалогий Ланиардис - Гундрудис и Авы-Герберги (см. табл. 1 ab и 2 ab).
Таблица 1а
(Генеалогия Laniardis-Gundradis (№ 1 ab))
№
Мужские имена
№ генеалогии
Лексемы
Число мужчин с
и места в ней
данным именем
1
Amulfus
lb 6
<—Am/ulf
1
2
Heinricus Comes
la 23
<—Haim/ric
1
3
Martinus
lb 8
(лат.)
1
4
Razo
lb 7
<—Rad. Rat/
1
3
Reneirus
la 12
<— Rag/hari
1
6
Symon
la 8
(греч.)
1
7
Walterus
la 11
<—Wald/hari
1
доля мужчин
с повтор, именами
0%
среднее число
мужчин на 1 имя
1,0
222
РОДИТЕЛИ И ДЕТИ
Таблица 1b
№
Женские имена
№ генеалогии и
места в ней
Лексемы
Число женщин с
Данным именем
1
Alitia
1 а 29, 33
<—Adal/ или
2
Agil/itia (лат.)
2
Ava, Avina
1а,19,20,26,17,30
<—Awi/
3
3
Beata
1а 24
(лат.)
1
За
Berta
1 а 24 а
<—Bert/
1
4
Ermentrudis
1 а 3, 6, 7,10;
<—Ermen/lmd
6
lb 2,3
3
Frisburgis
1 а 4
<—Fris/burg
1
6
Gertrudis
1 а 13,18, 22,
<—Gair/trud
4
23
7
Greta, Grica,
1 а 14,16, 28,
(лат.)
6
Margareta
32; 1 b 4,10
8
Gundrada,
1 а 3; 1 Ь 1
<—Gund/rad
2
Gundradis
9
Heilewidis
1а 2, 9
<—Hail/wid
2
9а
Heilewindis
1 а 3
<—Hail/wind
1
9Ь
Heila
1 а 21, 27
<—Hail/
2
10
Laniardis,
1 а 1
<—Land/hard
1
Landradis
11
Laureta,
1 а 13, 31; 1 Ь 9
<— Laurentia
3
Lauretta
(лат.)
доля женщин с
92%
повтор, именами
среднее число
3,3
женщин на 1 имя
Но сначала — о том, что с антропонимической точки зрения их объединя¬
ет. В обеих генеалогиях и у мужчин, и у женщин явно преобладают имена
германского происхождения: каждые три из четырех имен — германские.
Негерманские (в основном латинские) имена (Symon, Martinus, Greta,
Lauretta в генеалогии Ланиардис - Гундрудис и Iohannis, Symon, Vivianus,
Eva, Isabel, Petronilla в генеалогии Авы-Герберги) составляют явное мень¬
шинство используемых имен. При этом среди них почти нет библейских
имен (лишь Eva, Iohannis, Symon). Оба этих факта имеют важное значе¬
ние. Они свидетельствуют о том, что христианизация сознания крестьян
вряд ли глубоко проникла в сферу их имятворчества, а выбор имени ребен¬
ка и в XII в. оставался в основном вне сферы влияния церкви и продолжал
быть (как и в раннем средневековье) внутрисемейным делом родителей и
родственников новорожденного.
В обеих генеалогиях встречается много крестьян с одними и теми же
именами. Это главным образом германские имена (Hugo, Goswinus, Ava,
Berta, Ermentrudis, Imma, Gertrudis, Heila). Но есть общие имена и негер¬
манского происхождения (Vivianus, Greta, Lauretta, Petronilla). В среднем
в обеих генеалогиях одно имя носят по два человека, и более трети мужчин
семейные традиции средневековых крестьян
223
Таблица 2а
№
Мужские имена
Лексемы
германских
имен
Число мужчин
с повтор,
именами
Posteri Avae
(Генеалогия № 3)
Генеалогия
Gerbergae
(№ 20)
1
Amoldus
Am/aid
2
Amulfus
Am/ulf
3
Balduinus
Bald/win
4
Bemardus
Bern/hard
3
Goswinus
Gaut/win
2
Goswinus
6
Hugo
Hugo
Hug/
Hugo
Hugo
3
Hugo
7
(H)osto
Osto
Hut/
2
8
Iohannis
евр. (библ.)
9
Litbertus
Lent/bert
10
Otgerus
Aud/ gari
И
Rainerus
Rag/hari
12
Robertus
Hrod/bert
13
Symon
греч.
14
Vivianus
лат.
2
Vivianus
13
Walterus
Wald/hari
доля мужчин
30%
с повтор.
именами
среднее число
1,5
мужчин
на 1 имя
и половина женщин носят имена, которые неединожды встречаются в спи¬
ске личных имен данных генеалогий. Причем некоторые из них (Ava,
Ermentrudis, Greta, Hugo, Imma) повторяются особенно часто. Это нахо¬
дится в полном соответствии с общим процессом концентрации личных
имен в XI-XII вв.27 Нет поэтому ничего удивительного в том, что наибо¬
лее часто повторяющиеся мужские и женские имена в рассматриваемых ге¬
неалогиях входят в десятку самых «модных» имен в среде церковных сер-
вов монастыря Энам (см. табл. За и ЗЬ).
Древнегерманская антропонимическая система предполагает, как из¬
вестно, наличие двуслоговых, или, лучше сказать, двулексемных, или дву¬
основных имен: Ermen-trud, Ger-trud, Hail-wid и т. п. — каждая из двух
частей скрывает за собой определенное понятие, которое может являться
родовым именем28. Судя по таблице За, смысловое значение лексем 10 наи¬
более часто встречающихся мужских имен вряд ли отражает специфику
именно крестьянского самосознания29. «Шкала ценностей», представлен-
224
РОДИТЕЛИ И ДЕТИ
Таблица 2Ь
N9
Женские имена
Лексемы
германских
имен
Число
женщин с
повтор,
именами
Posteri
Avae
(Генеалогия
N9 3)
Г енеалогия
Gerbergae
(№ 20)
1
Ava
Awi/
2
Ascela
Adal/
3
Beiundis
Bag/gund
4
Befsendis
Bili/sind
3
Bertradis
Bert/rad
2
За
Berta
Bert/
6
Bescela
Bet/
7
Imma
Ermen/
6
Imma
Imma
Imma
Imma
7а
Ermengardis
Ermen / gard
8
Eva
евр. (библ.)
9
Gerberga
Gair/berg
10
Gertrudis
Gertrudis
Gair/trud
3
Gertrudis
И
Gisla
Gisal/
12
Hildeiardis
Hild/gard
13
Heilewidis
Hail/wid
14
Ida
Id/wid
13
Isabel
лат.
16
Meinsuendis
Mason/swind
17
Oda
Aud/
18
Petronilla
лат.
2
Petronilla
19
Reisendis
Rag/sind
20
Walburgis
Walburga
Wald/burg
2
21
Wisburc
Wis/burg
доля женщин
48%
с повтор, именами
среднее число
1,5
женщин
на одно имя
ная в большинстве лексем мужских имен XII в., традиционно германская,
«варварская»: «доблесть», «слава», «оружие», «воля», «ум», «дружба» и
т. п. Некоторые из них не чужды даже лексемам женских имен. Но жен¬
ским именам все же больше присуща иная смысловая палитра, отражаю¬
щая типично женские, в их понимании, достоинства: «плодовитая», «при¬
влекательная», «дородная», «здоровая», «домовитая», «дружелюбная»,
Таблица За. 10 наиболее распространенных мужских имен германского происхождения
№
Мужские
имена
Лексемы
Смысловое
значение лексем
Число
(доля)*
мужчин с
данным
именем
В том числе в генеалогиях
свободных
сервов
неизвестного
статуса
1
2
3
4
3
6
7
8
1
Amulfus
Am/ulf
орел, герой/волк
13(15%)
5(16%)
9(14%)
1
2
Walterus
Wald/hari
командир, руководитель
/вооруженный, войско
10(10%)
2(6%)
7(11%)
3
Balduinus
Bald/win
отважный, смелый/ друг
7(7%)
1(3%)
6(9%)
4
Gerardus
Gair/hard
копье, бросать, метать/
прочный, солидный
7(7%)
2(6%)
5(8%)
3
Hugo
Hug/
ум, рассудок, мысль/
6(6%)
6(9%)
6
Willelmus
Wilja/helm
воля/ шлем
6(6%)
3(10%)
3(5%)
7
Goswinus
Gaut/win
гот/ друг
5(5%)
2(6%)
3(5%)
8
Amoldus
Am/aid
орел, герой/ управлять
3(3%)
1(3%)
2(3%)
9
Robertus
Hrod/bert
слава, похвала/
знаменитый, блестящий
2(2%)
2(3%)
10
Rogerus
Hrod/gari
слава, похвала/ готовый
2(2%)
2(3%)
* От числа всех мужчин (свободных, сервов) с германскими именами.
Таблица 3 b. 10 наиболее распространенных женских имен германского происхождения
ш
Женские
имена
Лексемы
Смысловое значение
лексем
Число
(доля)*
женщин с
данным
именем
В том числе в генеалогиях
свободных
сервок
неизвестного
статуса
1
2
3
4
5
6
7
8
1
Adela, Alls
Adal/
происхождение, потомство, род/
16(8%)
9(9%)
4(3%)
3
2
Berta
Bert/
известная, знаменитая,
блестящая/
16(8%)
6(6%)
8(10%)
2
3
Ermengardis
Ermen/gard
неизмеримая, необъятная,
громадная/дом, огород
14(7%)
7(7%)
7(8%)
1
4
Gertrudis
Gair/trud
копье, бросать, метать/
друг, доверенное лицо
13(7%)
5(3%)
7(8%)
1
3
Heila
Hail
здоровая/
13(7%)
8(8%)
4(3%)
1
6
Ava
Awi/
предок, бабка, родоначальница/
12(6%)
9(9%)
3(4%)
7
Emma, Imma
Ermen/
неизмеримая, необъятная, громадная
11(6%)
3(3%)
7(8%)
1
8
Heilewidis
Hail/wid
здоровая/широкая, щедрая
9(4%)
7(7%)
2(3%)
9
Ermentrudis
Ermen /trud
неизмеримая, необъятная,
громадная/друг, доверенное лицо
8(4%)
8(8%)
10
Oda
Aud/
благо, богатство, процветание/
6(3%)
4(4%)
2(3%)
* От числа всех женщин (свободных, сервок) с германскими именами.
СЕМЕЙНЫЕ ТРАДИЦИИ СРЕДНЕВЕКОВЫХ КРЕСТЬЯН
227
«доверительная», «щедрая», «процветающая»30. Еще важнее отметить то
обстоятельство, что в соответствии со смысловым значением женских имен
именно с женщинами были связаны такие понятия, как «происхождение»,
«род», «родоначальница» (см. в табл. ЗЬ, имена: Adela и Ava). Это обсто¬
ятельство вносит новый, дополнительный аргумент в пользу предположе¬
ния о том, что «женский» тип генеалогии церковных сервов связан не с од¬
ним лишь порядком наследования статуса и с интересами сеньора, а в ка¬
кой-то мере объясняется и самосознанием самих церковных сервов.
Но на этом сходство в системе имянаречения сыновей и дочерей, кото¬
рые можно отметить в обеих генеалогиях, заканчивается. Больше обраща¬
ют на себя внимание существенные различия. Прежде всего они касаются
степени повторяемости мужских и женских имен. Если у мужской части ге¬
неалогии Ланиардис-Гундрудис носителей одинаковых имен нет вообще,
то в женской ее части имена повторяются с очень большой частотой. Доля
женщин, имеющих общие имена, составляет более 90% от числа всех жен¬
щин, а круг наиболее часто повторяющихся женских имен ограничивается
всего лишь несколькими именами. С наибольшим постоянством от поколе¬
ния к поколению повторяются следующие женские имена: Ermentrudis и
Gertrudis; Heilewidis (Heila) и Ava (Avina) (см. табл. lb). Та регуляр¬
ность, с которой эти имена вновь и вновь появляются в каждом новом жен¬
ском поколении генеалогии на протяжении почти 100 лет, свидетельствует
о том, что перед нами не просто «модные» женские имена, но наследствен¬
ные женские имена, составляющие как бы семейный «именной фонд» рода
Ланиардис-Гундрудис. К тому же частота повторяемости именно этих
имен в данной генеалогии гораздо выше, чем в общей совокупности зави¬
симых женщин монастыря (см. табл. 4Ь).
В генеалогии Авы-Герберги степень повторяемости женских имен на¬
много ниже по сравнению с генеалогией Ланиардис-Гундрудис. Доля жен¬
щин с общими именами составляет здесь лишь 48% от всех женщин, хотя
наследственный характер ряда женских имен (Imma, Gertrudis) и здесь
очевиден тоже (см. табл. 4Ь). Зато в генеалогии Авы-Герберги повторяе¬
мость мужских имен несравнимо выше, чем в генеалогии Ланиардис-Гун¬
друдис. Более того, она не ниже, чем повторяемость женских имен в этой
же генеалогии (ср. табл. 2а и 2Ь). Есть здесь, по-видимому, и наследуемые
мужские имена (Hugo) (см. табл. 4а).
Выбор для сопоставления генеалогий, с одной стороны, Ланиардис - Гун -
драдис и, с другой, Авы-Герберги был чистой случайностью. Но вряд ли
случайными могут быть названы те существенные различия как в формуля¬
ре описания, так и в ряде демографических и антропонимических характери¬
стик этих двух генеалогий, которые обнаружились в ходе такого сопоставле¬
ния. Среди всех 22 генеалогий церковных сервов аббатства Энам, которые я
исследовал, можно было бы выделить еще несколько пар генеалогий, харак¬
теризующихся подобными же, что и рассмотренные две, различиями.
Естественно, встает вопрос: чем объясняются эти различия? Ответ на
этот вопрос прост; достаточно взглянуть на социальную характеристику ге-
8*
Таблица 4а. Генеалогии с повторяющимися (семейными?) мужскими именами
№
N9
Число
Неоднократно
Число
В том числе в данной
Число
генеалогий
мужчин с
повторяющиеся
мужчин с
генеалогии
генеалогий с
германскими
мужские
данным
неоднократно
именами в
германские
именем во
повторяющимся
данной
имена в
всех
данным именем
генеалогии
данной
генеалогиях
(доля)*
генеалогии
(доля)*
(доля)**
(доля)***
(доля)****
1
2
3
4
5
6
7
8
1
N9 3, 20
18(18%)
Hugo
6(6%)
5(28%)
(83%)
1 (100%)
Goswinus
5(5%)
2(11%)
(100%)
1 (100%)
(H)osto
2(2%)
2(11%)
(100%)
1 (100%)
2
N9 13
13(13%)
Amulfus
15(15%)
5(33%)
(33%)
2 (50%)
Balduinus
7(7%)
3(20%)
(43%)
1 (100%)
3
№8
10(10%)
Willelmus
6(6%)
2(20%)
(33%)
1 (100%)
4
№4
8(8%)
Gerardus
7(7%)
2(25%)
(29%)
2 (50%)
Walterus
10(10%)
2(25%)
(20%)
3 (33%)
3
N9 13
7(7%)
Ansbout
2(2%)
2(29%)
(100%)
1 (100%)
6
№17
6(6%)
Gerardus
7(7%)
2(33%)
(29%)
2 (50%)
Walterus
10(10%)
2(33%)
(20%)
3 (33%)
7
№6
4(4%)
Amulfus
15(15%)
2(50%)
(13%)
2 (50%)
8
№14
4(4%)
Walterus
10(10%)
2(50%)
(20%)
3 (33%)
9
№16
3(3%)
Hanekinus
2(2%)
2(67%)
(100%)
1 (100%)
* Доля от числа мужчин с германскими именами во всех генеалогиях.
** Доля от числа мужчин с германскими именами в данной генеалогии.
*** Доля от числа мужчин с данным именем во всех генеалогиях.
**** Доля данной генеалогии среди них.
СЕМЕЙНЫЕ ТРАДИЦИИ СРЕДНЕВЕКОВЫХ КРЕСТЬЯН
229
Таблица 4Ь. Генеалогии с повторяющимися (семейными?) женскими германскими именами.
№
№
Число
Неоднократно
Число
В том числе
Число
генеалогии
женщин с
повторяющиеся
женщин
в данной
генеалогий с
германскими
женские
с данным
генеалогии
неоднократно
именами в
германские
именем во
(доля)**
повторяющимся
данной
имена в
всех
(доля)***
данным
генеалогии
данной
генеалогиях
именем
(доля)*
генеалогии
(доля)*
(доля)****
1
2
3
4
5
6
7
1
№ 3, 20
27(14%)
Imma
11(6%)
5(18%) (45%)
1(100%)
Gertrudis
13(7%)
3(11%) (23%)
3(33%)
2
№ lab
22(11%)
Ermentrudis
8(4%)
6(27%) (75%)
1(100%)
Ava, Avina
12(6%)
5(23%) (42%)
3(33%)
Gertrudis
13(7%)
4(18%) (31%)
3(33%)
Gundrada, -is
3(2%)
3(14%) (100%)
1(100%)
Adela, Alitia
16(8%)
2(94%) (12%)
3(33%)
Heila
13(7%)
2(9%) (15%)
3(33%)
3
№13
22(11%)
Gertrudis
13(7%)
4(18%) (31%)
3(33%)
Heilewif
5(2%)
4(18%) (80%)
1(100%)
Ermengardis
14(7%)
3(14%) (21%)
2(50%)
Heila
13(7%)
3(14%) (23%)
3(33%)
Ava
12(6%)
2(9%) (17%)
3(33%)
Richeldis
4(2%)
2(9%) (50%)
1(100%)
4
№15
20(10%)
Berta
16(8%)
4(20%) (25%)
4(25%)
Heilsuendis
5(2%)
3(15%) (60%)
1(100%)
Ava
12(6%)
2(10%) (17%)
3(33%)
Ingelradis
2(1%)
2(10%) (100%)
1(100%)
3
№16
14(7%)
Heila
13(7%)
4(29%) (31%)
3(33%)
Adela, Alis
16(8%)
2(14%) (12%)
3(33%)
Ida
3(2%)
2(14%) (67%)
1(100%)
6
№9
12(6%)
Adela
16(8%)
3(25%) (19%)
3(33%)
Berta
16(8%)
2(17%) (12%)
4(25%)
7
№2
10(5%)
Berta
16(8%)
3(30%) (19%)
4(25%)
Bescela
4(2%)
2(20%) (50%)
1(100%)
8
№19
8(4%)
Codelif
3(2%)
2(25%) (67%)
1(100%)
9
№6
7(4%)
Heilewidis
9(4%)
2(10%) (22%)
2(50%)
10
№5
6(3%)
Ermengardis
14(7%)
2(33%) (14%)
2(50%)
11
№10
6(3%)
Reinewidis
2(1%)
2(33%) (100%)
1(100%)
12
№17
6(3%)
Berta
16(8%)
3(50%) (19%)
4(25%)
13
№8
5(2%)
Hildegardis
5(2%)
2(40%) (40%)
1(100%)
* Доля от числа женщин с германскими именами во всех генеалогиях.
** Доля от числа женщин с германскими именами в данной генеалогии.
*** Доля от числа женщин с данным именем во всех генеалогиях.
**** Доля данной генеалогии среди них.
неалогий. Разгадка, очевидно, связана с различиями социального происхо¬
ждения и статуса членов двух различающихся генеалогий. Церковные за¬
висимые одной из них ведут свое происхождение от «свободных»; зависи¬
мые же другой происходят от личнонаследственных сервов. Первые сами
Таблица 5. Демографическая характеристика генеалогий крестьян различного социального происхождения
Число
В том
Соотно-
Доля
Число
В том числе число
Число
В том числе
Среднее
В том
человек
числе
шение
женщин
матерей
(доля) матерей
детей
число
числе
полов
без
детей
детей
на 1
мать
муж.
жен.
с сын.
с сын.
С доч.
сын.
ДОЧ.
сын.
доч.
и доч.
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
В целом
В среднем
379
119
260
113(100%)
44(39%)
9(8%)
60(53%)
320
107
213
2,8
по совокупности
В среднем
на 1 генеалогию
46:100
36%
5,1
2,0
0,4
2,7
14,5
4,9
9,7
1,0
1,9
В целом
среди свободных
177
36
141
64(100%)
19(30%)
3(5%)
42(65%)
156
38
118
В среднем
по совокупности
1,8
свободных
В среднем
26:100
33%
2,4
0,6
на 1 генеалогию
свободных
В целом среди
5,3
1,6
0,2
3,5
13,0
3,2
9,8
87
сервов
В среднем
187
79
108
45(100%)
25(56%)
5(11%)
15(33%)
155
68
по совокупности
3,4
1,5
1,9
сервов
73:100
58%
В среднем
на 1 генеалогию
сервов
5,0
2,8
0,6
1,7
17,2
7,6
9,7
СЕМЕЙНЫЕ ТРАДИЦИИ СРЕДНЕВЕКОВЫХ КРЕСТЬЯН
231
себя передали монастырю, вторые были ему подарены их сеньорами. Пер¬
вые, помимо судебной зависимости, обязаны монастырю небольшим лич¬
ным чиншем в 2 денария, брачной пошлиной в 6 денариев и посмертным
сбором в 12 денариев. Платежи и пошлины со вторых — весомее: от 4 до 6
денариев ежегодного поголовного чинша, лучшая голова скота или даже
половина всего имущества при его наследовании. Таким образом, в послед¬
нем случае речь идет не о сервах, ведущих свое происхождение от «свобод¬
ных» и зависимость которых ограничивается рядом специально оговорен¬
ных и в целом сравнительно мягких условий, а о сервах, сервильное проис¬
хождение которых очевидно, а форма зависимости от нового сеньора (т. е.
монастыря), хотя, возможно, и стала несколько мягче, тем не менее оста¬
ется довольно жесткой и мало изменившейся по сути31.
Используя эти отличительные признаки, можно разделить все 22 ге¬
неалогии на две большие и примерно равные группы. В первую (назовем ее
условно генеалогиями «свободных») войдут 12 генеалогий, а во вторую
(группу генеалогий «сервов») — 9 генеалогий. Лишь одна генеалогия не
поддается такому социальному определению.
Если посмотреть теперь, как различаются «демографические» харак¬
теристики генеалогий обеих групп (см. табл. 5), то нетрудно будет заме¬
тить, что эти различия почти один к одному повторяют те же самые отли¬
чия, которые характеризовали генеалогии, с одной стороны, Ланиардис-
Гундрадис, и с другой — Авы-Герберги: доля учтенных мужчин в генеало¬
гиях «сервов» почти в 3 раза выше, чем в генеалогиях «свободных» (26
мужчин на 100 женщин), хотя женский «перевес» в соотношении полов со¬
храняется и в них (73 мужчины на 100 женщин). В среднем и число сыно¬
вей в «сервильных» семьях более чем в 2 раза выше, чем у «свободных»
матерей: 1,5 и 0,6; при этом среднее число дочерей у матерей группы «сер¬
вов» примерно то же самое или чуть выше, чем у матерей из «свободных»
(1,9 и 1,8); соответственно и общее число детей в семьях «сервов» выше,
чем в семьях «свободных». Вряд ли речь идет о реальных демографических
различиях семей, с одной стороны, «свободных» и, с другой, «сервов»:
скорее всего, это может означать либо заинтересованность в более полном
учете мужчин и сыновей «сервов» со стороны вотчинной администрации,
либо более полную их опись самими сервами, без участия которых сеньо¬
риальный учет был бы невозможен.
Характеристика антропонимических различий обеих групп (см. табл.
6 аЬ) позволяет, как нам кажется, из этих возможных объяснений предпо¬
честь вариант заинтересованности самих «сервов» в более полном описа¬
нии своих мужчин-предков и сыновей. В самом деле повторяемость жен¬
ских имен в полтора раза выше в генеалогиях «свободных», чем в
генеалогиях «сервов» (62% к 43%), зато в генеалогиях «сервов» в 2 раза
выше повторяемость мужских имен по сравнению с генеалогиями «свобод¬
ных» (44% к 22%). Кроме того, повторяемость женских имен в генеало¬
гиях «свободных» в 3 раза выше, чем повторяемость мужских (62% к
22%); что же касается генеалогий «сервов», то у них повторяемость и
232
РОДИТЕЛИ И ДЕТИ
Таблица 6а
Степень распространения общих имен различного происхождения
у мужчин различного социального статуса.
Во всех
В генеалогиях
В генеалогиях
генеалогиях
свободных
сервов
Число (доля)
мужских имен
32(100%)
25(100%)
36(100%)
в том числе
герм, (доля)*
39(75%)
20(80%)
27(75%)
негерм. (доля)*
13(25%)
5(20%)
9(25%)
в том числе общих
в одной генеалогии:
у 2 мужчин
15
4
11
в том числе
герм.
12
4
8
негерм.
3
3
у 3 мужчин
1
1
в том числе
герм.
негерм.
1
1
у 4 мужчин
в том числе
герм.
негерм.
_
_
более 4 мужчин
2
2
в том числе
герм.
негерм.
2
2
Число (доля)**
мужчин с общими
именами в одной
генеалогии
43(36%)
8(22%)
35(44%)
в том числе
герм, (доля)***
37(37%)
8(26%)
29(45%)
негерм. (доля)****
6(32%)
6(43%)
Среднее число
мужчин с общими
именами в общей
2,3
1,4
2,2
совокупности мужчин
в том числе
герм.
2,5
1,6
2,4
негерм.
1,5
1,0
1,6
* Доля от числа мужских имен (у свободных, у сервов).
** Доля от числа мужчин (свободных, сервов).
*** Доля от числа мужчин (свободных, сервов) с германскими именами.
**** Доля от числа мужчин (свободных, сервов) с негерманскими именами.
мужских, и женских имен практически одинакова (44% и 43%). Иначе го¬
воря, наследование семейных имен в генеалогиях «свободных» в основном
ведется по женской линии; в генеалогиях же «сервов» оно осуществляется
в равной мере как по мужской, так и по женской линиям.
Таким образом, становится совершенно очевидной связь демографиче¬
ских и антропонимических различий генеалогий «свободных» и «сервов».
СЕМЕЙНЫЕ ТРАДИЦИИ СРЕДНЕВЕКОВЫХ КРЕСТЬЯН
233
Таблица 6Ь
Степень распространения общих имен различного происхождения
у женщин разного социального статуса.
Во всех
В генеалогиях
В генеалогиях
генеалогиях
свободных
сервок
Число (доля)
женских имен
82(100%)
54(100%)
48(100%)
в том числе
герм, (доля)*
37(70%)
35(65%)
33(69%)
негерм. (доля)*
25(30%)
19(35%)
15(31%)
в том числе общих
в одной генеалогии:
у 2 женщин
26
18
7
в том числе
герм.
18
13
4
негерм.
8
5
3
у 3 женщин
14
8
5
в том числе
герм.
14
8
5
негерм.
-
-
-
у 4 женщин
7
4
3
в том числе
герм.
6
3
3
негерм.
1
1
-
более 4 женщин
3
2
1
в том числе
герм.
негерм.
3
2
1
Число (доля)**
женщин с общими
именами в одной
генеалогии
137(53%)
87(62%)
46(43%)
в том числе
герм, (доля)***
118(60%)
73(70%)
40(48%)
негерм. (доля)****
20(32%)
14(38%)
6(24%)
Среднее число
женщин с общими
именами в общей
3,2
2,6
2,3
совокупности женщи!
в том числе
герм.
3,5
3,0
2,5
негерм.
2,5
2,0
1,7
* Доля от числа женских имен (у свободных, у сервов).
** Доля от числа женщин (свободных, сервов).
*** Доля от числа женщин (свободных, сервов) с германскими именами.
**** Доля от числа женщин (свободных, сервов) с негерманскими именами.
Суть их, по-видимому, заключается в различиях семейно-родового самосо¬
знания самих этих крестьян разного социального происхождения и статуса.
Для «свободных» более характерно осознавать свое родство по женской
линии, для «сервов» же — и по мужской, и по женской линиям.
Наш этюд был нацелен на раскрытие частной жизни крестьян XII в.
одного из монастырей в Восточной Фландрии. Мы начали с частного эпи-
234
РОДИТЕЛИ И ДЕТИ
зода из жизни одной женщины, проследили, разумеется в рамках тех воз¬
можностей, которые позволяют наши скупые источники, «микроисторию»
ее семьи в течение почти ста лет и сопоставили ее с судьбой другой семьи.
При этом в фокусе нашего внимания оказались такие типичные для част¬
ной, семейной жизни явления, как специфика восприятия самими средне¬
вековыми крестьянами своего собственного рода, родства и семьи, различ¬
ное отношение к членам своего рода и семьи разного пола и возраста, не¬
которые черты их «картины мира» и социокультурные представления о са¬
мих себе, запечатленные в их именах, наконец, даже такое сугубо интимное
явление, как выбор имени для собственного ребенка. Тем не менее в ходе
исследования мы постоянно наталкивались в этих сферах их частной жиз¬
ни на проявления не столько индивидуального, сколько группового созна¬
ния, к тому же находящегося под сильным (может быть определяющим?)
воздействием различий в социальном происхождении и статусе. В итоге
вольно или невольно складывается впечатление, что частная жизнь и судь¬
ба каждого из этих крестьян зависели не столько от него самого, сколько
от тех семейных традиций и норм, которым с неизменным постоянством
следовали из поколения в поколение члены его семьи и рода и которые от¬
водили каждому из своих членов заранее определенную роль и функцию.
При этом сами эти внутрисемейные традиции и стереотипы значительно
(если не в определяющей мере) регулировались социальными факторами,
находящимися вне этой сферы частной, семейной жизни. Подобное поло¬
жение индивида оставляло ему, естественно, мало места для личного выбо¬
ра, рамки которого были изначально (с рождения этого индивида) строго
определены и ограничены32.
Было бы, однако, неверным вообще отрицать самую возможность тако¬
го выбора. О том, что она существовала и реализовывалась даже на уровне
семьи, свидетельствует хотя бы разнообразие наследственных, семейных
имен (см. табл. 4 ab). Многие из них отнюдь не входят в десятку наиболее
распространенных и общепринятых имен, и, тем не менее, именно эти мало¬
распространенные имена являются наиболее характерными для отдельных
семей, нередко даже только для одной семьи. Это означает, что семья при
выборе наследуемого имени не обязательно ограничивала себя кругом толь¬
ко самых «модных» имен, проявляя при этом собственный выбор.
Еще в большей мере возможность индивидуального выбора можно
предположить у родителей, выбирающих имя для своего ребенка из того
огромного множества имен, которые мы встречаем среди ограниченного
полутысячей мужчин и женщин круга зависимых крестьян одного мона¬
стыря: ведь в среднем одно имя среди них носят чуть более двух мужчин и
трех женщин. При этом общее число мужских имен достигает более сотни,
а женских — более двухсот пятидесяти имен. Доля же крестьян лишь с од¬
нократно встречающимися именами составляет у мужчин и у женщин при¬
мерно половину от всех мужчин и женщин (см. табл. 6 ab). Иными слова¬
ми, примерно половина крестьян носит как бы «индивидуальные» имена!
Вероятно, подобные же проявления личного, «приватного» имели место не
СЕМЕЙНЫЕ ТРАДИЦИИ СРЕДНЕВЕКОВЫХ КРЕСТЬЯН
235
только при имянаречении детей, но — пусть в более ограниченной мере —
и в других сферах частной жизни крестьян, однако наши скупые источни¬
ки пока не позволяют их обнаружить.
Таким образом, опираясь на антропонимнческие данные, нам удалось
проследить существование социокультурных семейных традиций, сохра¬
нявшихся в ряде семей крестьян, зависимых от одного из монастырей в Во¬
сточной Фландрии, на протяжении примерно всего XII столетия. Эти тра¬
диции, которые можно назвать ментальными топосами, или, что почти то
же самое, манерами самоидентификации, сказывались в антропонимиче-
ской сфере, в сфере учета (или недоучета) среди членов семьи лиц мужско¬
го пола, приоритетных формах счета родства и других. Речь идет по сути о
специфике восприятия крестьянами своего рода, его членов, различающих¬
ся по полу и возрасту, т. е. специфике самоидентификации. Различия во
всем этом между разными по социальному статусу семьями свидетельству¬
ют о том, что в этих представлениях были такие, которые говорят о подчи¬
ненности известным культурным штампам надиндивидного масштаба, и
такие, которые этому противостояли. Индивид выступает в этом смысле и
как «продукт» внутрисемейных топосов и как субъект, обладающий из¬
вестной свободой выбора.
Примечания
1 «Laniardis, libera existens, donavit libertatem suam et successorum suorum ad duos denarios
annuatim, ad matrimonium VI denarios, ad obitum ХП denarios». Cm.: De onuitgegeven
oorkonden van de Sint-Salvators-abdij te Ename voor 1200 / door L. Milis. Brussel, 1965.
N 3. P. 4-5 (Далее: Milis). Неизвестно, был ли данный акт зафиксирован письменно:
оригинал грамоты, к сожалению, не сохранился. До нас дошли лишь две более поздние
(одна - ок. 1155 г., другая - ок. 1177 г.) записи, включенные в два сохранившихся кар¬
тулярия монастыря Энам.
2 Что касается их «свободы», то ее следует понимать в сугубо средневековом смысле -
как «несвободную свободу», или «свободную зависимость». Не случайно в одном из
двух вариантов указанной выше грамоты говорится, что не сама Ланиардис, а граф
Фландрии Робер отказался от судебной власти (advocatiae) над ней и передал ее вместе
с ее потомством под судебную власть аббата монастыря на уже известных нам услови¬
ях. То есть «свободная» Ланиардис еще до акта самодарения находилась в судебной за¬
висимости от графа Фландрии, как и любой другой «свободный» человек, находящий¬
ся на территории графства, на которую распространялась юрисдикция графа. Из это¬
го следует, что отказ от свободы означал лишь изменение характера зависимости Ла¬
ниардис; отныне она приобретала не территориальный, а личнонаследственный хара¬
ктер. См. подробнее об этом: Бессмертный ЮЛ. Французское крестьянство в X-
XIII вв. // История крестьянства в Европе: Эпоха феодализма. М., 1986. Т. 2. С. 106 сл.
3 Мотивы такого самодарения могли быть самыми разнообразными: помимо поиска по¬
кровительства, вызванного овдовением, иногда также болезнью, чаще же притязания¬
ми на статус «свободной» со стороны светских сеньоров, женщинами двигали во мно¬
гом и благочестивые чувства. Поиск покровительства святого патрона монастыря с их
стороны, очевидно, был связан и с особенностями средневековых воззрений на лич¬
ность святого, в котором действительно видели влиятельного покровителя, подобного
могущественному сеньору, способного за послушание и верную службу оказывать вся¬
ческие благодеяния. См.: Head ThJ. Vow Myself to be Jour Servant: An 11th Century
Pilgrim, his Chronicler and his Saint // Historical Reflections. Waterloo, 1984. Vol. П. N 3.
236
РОДИТЕЛИ И ДЕТИ
Р. 215-234. Отношения между верующими и святыми мыслились крестьянами как от¬
ношения взаимопомощи и защиты. См.: Гуревич А.Я. Крестьянин и церковный идеал
святости // История крестьянства в Европе: Эпоха феодализма. М., 1985. Т. 1. С. 549;
Herrmann-Mascard N. Les reliques des Saints. P., 1975. P. 285; Si gal P.-А. L’homme et le
miracle dans la France m€di6vale (Xle-XIIe ss.). P., 1985. P. 111-113.
4 Об особенностях социального статуса sainteurs имеется большое количество исследо¬
ваний, но этот вопрос до сих пор остается дискуссионным. Мы не можем здесь подроб¬
но на нем останавливаться. Изложение основных точек зрения и библиографию чита¬
тель может найти в статье П. Дюпарка. См.: Duparc Р. La question des «sainteurs» ou
hommes des eglises 11 Journal des Savants. Annee 1972, janvier-mars. P. 25-48.
5 Huius Laniardis filiae: Heileweidis, Ermentrudis, Frisburgis, Gundrada. Huius Gundradae
filia: Ermentrudis. Filia Heilewidis similiter Ermentrudis. Filius prions Ermentrudis: Symon
et sorores eius Heluidis et Ermentrudis. Далее третьей рукой, если считать, что первой
рукой был записан сам акт, добавлено: Filii alterius Ermentrudis: Walterus Venator et
Reneirus. Soror eorum Gertrudis. Затем четвертной рукой сделано новое добавление:
Filie Ermentrudis (той самой, на которой остановилась рука второго нотария): Greta et
Lauretta. Filia Heilewidis (сестры Ermentrudis): Greta. Filia Gundradae (дочери
Laniardis?): Avina. Filia Gertrudis: (сестры Walter’a Venator’a): Gertrudis. Filia Laniardis
(той самой?): Ava. Filia Avae: Ava et Heila. Filia Ermentrudis (дочери Laniardis?):
Gertrudis. Item filia Gertrudis: Gertrudis. Наконец, самая последняя запись, но уже без со¬
блюдения генеалогической последовательности: Item ad nos pertinent Beata et filius eius
Henricus Comes, Ava et Heila. Item Greta, Alitia, Avina, Lauretta et Greta. Filia Berte
(Beate?): Alitia.
6 Гуревич А.Я. Проблемы средневековой народной культуры. М., 1981; Он же. Культу¬
ра и общество средневековой Европы глазами современников (Exempla XIII в.).
М., 1989; Он же. Средневековый мир: Культура безмолвствующего большинства.
М., 1990.
7 См. подробнее: Depoin J. Recherches sur l’etat civil, les conditions du bapteme et le mode
de denomination des enfants, du IXe au Xle sifecle // Bulletin de la section des sciences
6conomiques et sociales du Comite des travaux historiques. Аппёе 1911. P., 1915. R 34-54;
Lefebvre-Teillard A. Le nom, droit et histoire. R, 1900; Steger H. Zur Motivik mittelalterlich-
er Namengebung // Alemannica. Landeskundliche BeitrSge. Festschrift fiir Briino Boesch.
Buhl; Baden, 1976. S. 143-156; Mitterauer M. Ahnen und Heilige: Namengebung in der
europaischen Geschichte. Munchen, 1993; Нифонтов В. А. Имя и общество. М., 1974.
8 Одним из первых возможности антропонимического анализа для изучения социокуль¬
турных представлений крестьян использовал Ю.Л. Бессмертный. См.: Бессмерт¬
ный ЮМ. Об изучении массовых социокультурных представлений каролингского вре¬
мени // Культура и искусство западноевропейского средневековья. М., 1981. С. 53-77,
особ. С. 53-60; Он же. Структура крестьянской семьи во франкской деревне IX в.: дан¬
ные антропонимического анализа полиптиха Сен-Жерменского аббатства // Средние
века.М., 1980. Вып. 43; Он же. К вопросу о положении женщины во франкской дерев¬
не IX в. // Там же. 1981. Вып. 44; Он же. К демографическому изучению французской
деревни IX в. (Люди и имена) // Советская этнография. 1981. N 2. С. 56-57, 61-65;
Он же. К изучению обыденного сознания западноевропейского средневековья // Там
же. 1987. № 1. С. 38-40.
9 Первый был издан в 60-е годы нашего столетия Лудо Милисом (см. выше), второй -
еще в прошлом веке Шарлем Пио: Cartulaire de fabbaye d'Eename / Publ. par Ch. Piot.
Bruges, 1881. (Далее: Piot.).
1° Gundradis, libera existens, tradidit se et omnem posteritatem suam Sancto Salvatori in Eiham
ad annum censum II den., cum matrimonio jungeretur ut VI, pro mortua manu ut XII den.
solverent. Filia Gundradis, hujus Ermentrudis; filia Heilewidis: Grica; filii Ermentrudis,
Amulfus, Razo, Martinus, Laureta, Margareta (Piot. N 401. P. 368).
И Подобная практика подтверждения и обновления актов самодарения становится обыч¬
ной в XII в. и объясняется как плохой сохранностью старых актов (нередко составлен¬
ных еще в X-XI вв.), так и, главным образом, участившимися случаями притязания
семейные традиции средневековых крестьян
237
светских сеньоров на церковных сервов. См. подробнее: Nelis Н. La renovation des titres
d’asservissement en Belgique au Xlle sifccle // Annales de la Socidtd d’Emulation de Bruges.
Bruges, 1923. T. 66. P. 178-211.
12 Римский принцип наследования статуса детьми рабов «но животу» (per ventrem), «плод
наследует животу» (partus sequitur ventrem) зафиксирован в отношении средневековых
сервов и в некоторых северофранцузских кутюмах XIII в., в том числе в «Кутюмах
Бовези». См.: Chenon Е. Histoire du droit francais. R, 1926. T. 2. Fasc. 1. P 62; Бессмерт¬
ный ЮЛ. Феодальная деревня и рынок в Западной Европе. М., 1969. С. 159.
13 Такой порядок наследования статуса детьми сервов - мэнмортаблей - прямо зафикси¬
рован, например, в одном документе XV в., происходящем из области Алст в Восточ¬
ной Фландрии: «Все дочери матери-сервки наследуют ее статус и передают его из по¬
коления в поколение по нисходящей линии; статус этой сервки распространяется и на
ее мужского потомка в первом поколении, но не переходит на его потомков». См.:
Limburg-Stirum. Т de. Coutumes des deux villes et pays d’Alost. Bruxelles, 1878. P 641.
14 Verriest L. Servage dans le comt6 de Hainaut. Les sfeinteurs. Le meilleur catel. Bruxelles,
1910. P 199; HoebanxJ.J. L’abbaye de Nivelles des origines au XIVe sifccle. Bruxelles, 1952.
P 128, ann. 1.
15 См.: Бессмертный ЮЛ. Феодальная деревня и рынок... С. 156; Мильская Л.Т. Свет¬
ская вотчина в Германии VIII-IX вв. и ее роль в закрепощении крестьянства. М., 1957.
С. 177.
16 Heivetius А.-М. Les Sainteurs de ГаЬЬауе de Crespin, du Xe au XHIe sifccle // Revue beige
de philologie et d’histoirc. 1988. T. LXVI. N 2. P. 24. Одна из копий этой неопубликован¬
ной грамоты находится в Национальной Библиотеке в Париже. Другая - в департамен¬
та ь ном архиве в Лилле.
17 Humburgis, mater, Willelt, mater, Ermengardis, mater, Benedicta cum omni posteritate sua;
Richeldis et omnis successio generis eius; Raduera de Castra et omnes succesores generis
ipsius, Gerberga, de qua orti sunt isti subscript (Milis. N 6. P 8; N 36. P 25; N 39. P. 26;
№ 18. P 15; N 35. P 25; N 67. P 37; N 103. P 53). Судя по некоторым документам XV в.
из области Алст, родоначальницами крестьянских линьяжей здесь назывались тоже
именно женщины (Verriest L Le servage en Flandrc, particuli6rement au pays d’Alost //
Revue historique de droit francais et etranger. 1950. Аппёе 28 (T. 73). N 1. P 43).
18 Детальный демографический анализ «женской» и «дочерней» частей генеалогий, по¬
добных родословным Ланиардис и Гундрадис, проведен нами в другой статье. См.: Габ¬
драхманов П.Ш. О режиме демографического воспроизводства крестьянства Север¬
ной Франции в XI-XII вв. (по данным крестьянских генеалогий) // Историческая демо¬
графия докапиталистических обществ Западной Европы: Проблемы и исследования.
М., 1988. С. 110-134.
19 Heivetius А.-М. Op. cit. Р. 245, ann. 75.
20 Piot. № 170. Р. 137 (а. 1228): «...si contigat duos fratres, servos meos, in Flandriam repatri-
are»; Cartulairc de l’abbaye de Saint-Trond / Publ. par Ch. Piot. Bruxelles, 1870. T. 1. N XXI.
P 28 (a. 1095): «quondam servus S. Trudonis, aliquoamdiu moratus benique et honeste i
regionibus Anglicis ad natales fines...»
21 Chronique et chartes de l’abbaye de Saint-Mihiel / Publ. par A. Lesort. P, 1909. Fasc. 1.
N 33. P. 137 (a. 1024-1033): ...viri... ubicumque invenirentur, IV den. solverent; mulier vero
si in villa et potestate S. Michaelis habitaret, nullum censum persolveret, si autem extra potes-
tatem S. Michaelis manere vellet, nummum I...
22 Оригинал этой грамоты до нас не дошел. Грамота сохранилась тоже в двух копиях, од¬
на - более ранняя, составленная около 1155 г., вошла в картулярий, изданный Лудо
Милисом; другая была записана по этой копии около 1183 г. и издана в составе «Liber
privilegiorum» Шарлем Пио. См.: Milis. № 5. Р. 7; Piot. N 374. Р. 174.
23 Nomina mancipiorum supradictorum: Ava, filii eius: Amulfus, Bemardus, Ermengardis (дру¬
гой рукой поверх строки: Filii Hugo, Imma. Добавление отсутствует в поздней копии
(Piot. N 374. Р. 174)), Isabel, Gertrudis, Ascela. Filii eius: Balduinus, Gisla, Walburgis,
Deuamis (копия этой грамоты в позднем картулярии дает вместо E)euamis имя Vivianus,
a Otgerus, вероятно, включается в число детей Ascellae: «et Ogerus». См.: Ibid.),
238
РОДИТЕЛИ И ДЕТИ
Rainerus, Otgerus, (далее другой рукой) Gertrudis, Eua, Hosto, Hugo, Amoldus (Amoldus
отсутствует в поздней копии. См.: Ibid.). (Третьей рукой) Wisburc de Lescine, cuius filii:
Robertos, Oda, Bescela, Vivianus, et Meinsuendis. Isti et omnes posted eorum pro obitu
solvunt dimidiam substantiam Eihamensi ecclesie. (Четвертой рукой) Ista lege Ava
suprascripta et posteri eius (Milis. № 5. P. 7).
24 q>.: jfe 14,16,17 в схеме 3 и 10,18,20 - в схеме 5.
25 Ее нет среди прямых потомков Авы; вероятно, генеалогия Герберги представляет со¬
бой одну из боковых ветвей рода Авы. Не случайно среди прямых потомков Авы не
было и уже упомянутых Гертрудис, Осто и Гуго.
26 Servi et ancille de Rugis, unde oiti sunt, quos dedit Osto Caulf et cognati eius: Gerberga, de
qua oiti sunt isti subscript: Hugo, fillius eius, Belsendis, Imma, Bertradis, Reisendis,
Hildeiardis, Beiundis. Belsendis genuit Goswinum, Gertrudem, Heilewidem, Bertam, Idam.
Heilewidis genuit Hugonem, Immam, Litbertum, Goswinum. Gertrudis genuit Ostonem,
Symonem, Hugonem. Ida genuit Walterum, Immam et Imma: Immam. Berta genuit
Iohannem, Walburgam, Petronillam et Petronilla: Petronillam (Milis. N 103. P. 53). В отли¬
чие от предыдущих генеалогий данная опись-генеалогия была записана только одной
рукой и без каких-либо видимых добавлений.
27 Fossier R. Donnees anthroponymiques dans le Cartulaire d’Hesdin // Gcnbse m£di<$vale de
Fanthroponymie modeme. Tours, 1989. P. 17; Bourin M. Genese de Fanthroponymie mod-
eme: une etude en cours des modifications de l’anthroponymie entrc le Xe et le XIHe s. II
M6di£viste et l’ordinateur. 1987. N 18. P. 19-20; Dubois H. Riches et pauvres la campagne
// Campagnes m6di6vales: I’homme et son espace. Etudes offertes a Robert Fossier. P, 1995.
P. 327-337, surtout p. 334-337.
28 Подобная система была характерна и для других индоевропейских имен, в том числе и
для древнерусских. См.: Плнкем Г. Г. Древнейшие русские двуосновные имена и их
уменьшительные II Живая старина. М., 1893. >6 3. Вып. 4.
29 Это, в частности, подтверждается и тем, что многие из этих имен были распростране¬
ны и в среде фландрской знати XI-XIII вв.
30 Смысловым различиям мужских и женских имен соответствует такая характерная чер¬
та древнегерманской антропонимической системы, как существование типично муж¬
ских (hari, wald, hard etc.) и типично женских (lind, hild, tnid etc.) лексем. См.: Bach А.
Deutsche Namenkunde. Bd. 1: Deutsche Personennamen. P. 1: Wortbildung und
Wortbedeutung. Heidelberg, 1952. S. 90,92-95,128-129 etc.
31 Авторы вышеуказанных работ (P. Duparc, L. Verriest, A.-M. Helvetius, J. Hoebanx), при¬
знавая два пути происхождения крестьян данной категории, не придают большого зна¬
чения тем различиям, которые сохраняются в их статусе, объединяя их в единую соци¬
альную группу sainteurs. См. также: Charles J.L. La ville de Saint-Trond au Moyen Age.
P, 1965. P. 121-122. Проведенный анализ показывает, что эти различия оказывали все
же существенное влияние даже на сферу внутрисемейных отношений в среде этих кре¬
стьян, не говоря уже о положении их внутри сеньории.
32 в таком положении индивида того времени нет ничего удивительного. Оно характер¬
но вообще для положения человека в средневековом обществе, где каждый являлся од¬
новременно членом нескольких социальных групп (органических и неорганических),
предписывавших ему определенный образ жизни, кодекс поведения и даже строй мыс¬
лей и взглядов. См. об этом подробнее: Гуревич Л. Я. Категории средневековой культу¬
ры. 2-е изд. М., 1984. С. 200-201; Он же. Проблемы средневековой народной культу¬
ры. С. 98-99. Выясняется, однако, что такая регламентация распространялась не толь¬
ко на общественную, но и на частную жизнь средневекового индивида.
ГЛАВА 10
ГЕРМАНСКАЯ ЗНАТЬ XIV-XV ВВ.:
ПРИВАТНОЕ И ПУБЛИЧНОЕ,
ОТЦЫ И ДЕТИ
I
Поскольку само существование в средние века какой-либо сферы
приватного не только не очевидно, но вызывает сомнения и споры,
ниже будут прежде всего поставлены следующие вопросы.
Во-первых, воспринимал ли человек позднего средневековья
собственную жизнь в качестве относительно единого «потока» со-
бытий и переживаний или же он ощущал в этом потоке как бы раз¬
ные «струи», одна из которых, с точки зрения современного исследовате¬
ля, имеет большее отношение к публичной деятельности, а другая — к сфе¬
ре приватного (как бы это последнее ни определять1)?
Во-вторых, существовала ли для позднесредневекового немца область
секретного в его жизни, чего-то, что ни в коем случае не должно быть
опубликовано, стать известным посторонним? Если да, то что она в себя
включала?
В-третьих, выявляются ли в круге общения персонажей, оказавшихся
в центре внимания используемых здесь источников, лица, отношения с ко¬
торыми отличались бы повышенной эмоциональностью, особой довери¬
тельностью?
Нахождение положительных ответов на поставленные вопросы — еще
не окончательная цель работы. Самое любопытное — это попытаться опре¬
делить смысловые оттенки в тех «да», которые, возможно, дадут ncfочни¬
ки. В чем будет заметно историческое своеобразие очерчиваемой с помо¬
щью вступительных вопросов сферы приватного в позднем средневековье
в определенной социальной среде?
Разумеется, в небольшой публикации можно решать лишь очень огра¬
ниченный круг задач. Речь здесь будет идти, собственно, только о том,
чтобы рассмотреть строго определенный и четко ограниченный комплекс
источников, как бы проверить его на содержание «публичного» и «приват -
нАх)». Ответы, которые будут получены в результате такого зондажа, ес¬
тественно, не могут удовлетворить каждого полнотой и систематичностью.
Но они, похоже, позволят обозначить или заострить некоторые интерес¬
ные проблемы, возникающие при разговоре о соотношении «приватного» и
"публичного» в средневековье.
238
РОДИТЕЛИ И ДЕТИ
Rainerus, Otgenis, (далее другой рукой) Gertrudis, Eua, Hosto, Hugo, Amoldus (Amoldus
отсутствует в поздней копии. См.: Ibid.). (Третьей рукой) Wisburc de Lescine, cuius filii:
Robertus, Oda, Bescela, Vivianus, et Meinsuendis. Isti et omnes posted eorum pro obitu
solvunt dimidiam substantiam Eihamensi ecclesie. (Четвертой рукой) Ista lege Ava
suprascripta et posted eius (Milis. № 5. R 7).
24 Cp.: № 14,16,17 в схеме 3 и 10,18, 20 - в схеме 5.
25 Ее нет среди прямых потомков Авы; вероятно, генеалогия Герберги представляет со¬
бой одну из боковых ветвей рода Авы. Не случайно среди прямых потомков Авы не
было и уже упомянутых Гертрудис, Осто и Гуго.
26 Servi et ancille de Rugis, unde orti sunt, quos dedit Osto Caulf et cognati eius: Gerberga. de
qua orti sunt isti subscdpti: Hugo, fillius eius, Belsendis, Imma, Bertradis, Reisendis,
Hildeiardis, Beiundis. Belsendis genuit Goswinum, Gertrudem, Heilewidem, Bertam, Idam.
Heilewidis genuit Hugonem, Immam, Litbertum, Goswinum. Gertrudis genuit Ostonem,
Symonem, Hugonem. Ida genuit Walterum, Immam et Imma: Immam. Berta genuit
Iohannem, Walburgam, Petronillam et Petronilla: Petronillam (Milis. N 103. P. 53). В отли¬
чие от предыдущих генеалогий данная опись-генеалогия была записана только одной
рукой и без каких-либо видимых добавлений.
22 Fossier R. Donnees anthroponymiques dans le Cartulaire d'Hesdin // Оепёве rr£di6vale de
l’anthroponymie modeme. Tours, 1989. P 17; Bourin M. Genese de l’anthroponymie mod-
eme: une etude en cours des modifications de l’anthroponymie entre le Xe et le XIHe s. //
M6di6viste et l’ordinateur. 1987. N 18. P. 19-20; Dubois H. Riches et pauvres & la campagne
// Campagnes m6di6vales: l’homme et son espace. Etudes offertes a Robert Fossier. P, 1995.
P 327-337, surtout p. 334-337.
28 Подобная система была характерна и для других индоевропейских имен, в том числе и
для древнерусских. См.: Плнкем Г. Г. Древнейшие русские двуосновные имена и их
уменьшительные // Живая старина. М., 1893. № 3. Вып. 4.
29 Эго, в частности, подтверждается и тем, что многие из этих имен были распростране¬
ны и в среде фландрской знати XI-XIII вв.
30 Смысловым различиям мужских и женских имен соответствует такая характерная чер¬
та древнегерманской антропонимической системы, как существование типично муж¬
ских (hari, wald, hard etc.) и типично женских (lind, hild, trud etc.) лексем. См.: Bach А.
Deutsche Namenkunde. Bd. 1: Deutsche Personennamen. P. 1: Wortbildung und
Wortbedeutung. Heidelberg, 1952. S. 90, 92-95,128-129 etc.
31 Авторы вышеуказанных работ (P. Du pare, L. Verriest, A.-M. Helvetius, J. Hoebanx), при¬
знавая два пути происхождения крестьян данной категории, не придают большого зна¬
чения тем различиям, которые сохраняются в их статусе, объединяя их в единую соци¬
альную группу sainteurs. См. также: Charles J.L. La ville de Saint-Trond au Moyen Age.
P., 1965. P. 121-122. Проведенный анализ показывает, что эти различия оказывали все
же существенное влияние даже на сферу внутрисемейных отношений в среде этих кре¬
стьян, не говоря уже о положении их внутри сеньории.
32 В таком положении индивида того времени нет ничего удивительного. Оно характер¬
но вообще для положения человека в средневековом обществе, где каждый являлся од¬
новременно членом нескольких социальных групп (органических и неорганических),
предписывавших ему определенный образ жизни, кодекс поведения и даже строй мыс¬
лей и взглядов. См. об этом подробнее: Гуревич А. Я. Категории средневековой культу¬
ры. 2-е изд. М., 1984. С. 200-201; Он же. Проблемы средневековой народной культу¬
ры. С. 98-99. Выясняется, однако, что такая регламентация распространялась не толь¬
ко на общественную, но и на частную жизнь средневекового индивида.
ГЛАВА 10
ГЕРМАНСКАЯ ЗНАТЬ XIV-XV ВВ.:
ПРИВАТНОЕ И ПУБЛИЧНОЕ,
ОТЦЫ И ДЕТИ
I
Йоскольку само существование в средние века какой-либо сферы
приватного не только не очевидно, но вызывает сомнения и споры,
ниже будут прежде всего поставлены следующие вопросы.
Во-первых, воспринимал ли человек позднего средневековья
собственную жизнь в качестве относительно единого «потока» со-
бытий и переживаний или же он ощущал в этом потоке как бы раз¬
ные «струи», одна из которых, с точки зрения современного исследовате¬
ля, имеет большее отношение к публичной деятельности, а другая — к сфе¬
ре приватного (как бы это последнее ни определять1)?
Во-вторых, существовала ли для позднесредневекового немца область
секретного в его жизни, чего-то, что ни в коем случае не должно быть
опубликовано, стать известным посторонним? Если да, то что она в себя
включала?
В-третьих, выявляются ли в круге общения персонажей, оказавшихся
в центре внимания используемых здесь источников, лица, отношения с ко¬
торыми отличались бы повышенной эмоциональностью, особой довери¬
тельностью?
Нахождение положительных ответов на поставленные вопросы — еще
не окончательная цель работы. Самое любопытное — это попытаться опре¬
делить смысловые оттенки в тех «да», которые, возможно, дадут источни¬
ки. В чем будет заметно историческое своеобразие очерчиваемой с помо¬
щью вступительных вопросов сферы приватного в позднем средневековье
в определенной социальной среде?
Разумеется, в небольшой публикации можно решать лишь очень огра¬
ниченный круг задач. Речь здесь будет идти, собственно, только о том,
чтобы рассмотреть строго определенный и четко ограниченный комплекс
источников, как бы проверить его на содержание «публичного» и «приват-
нЛх)». Ответы, которые будут получены в результате такого зондажа, ес¬
тественно, не могут удовлетворить каждого полнотой и систематичностью.
Но они, похоже, позволят обозначить или заострить некоторые интерес¬
ные проблемы, возникающие при разговоре о соотношении «приватного» и
"публичного» в средневековье.
240
РОДИТЕЛИ И ДЕТИ
Источники, используемые ниже, отобраны по двум основным критери¬
ям. Во-первых, каждый из них — весьма заметный представитель двух ти¬
пов текстов, едва ли не самых привлекательных для историка, охотящего¬
ся в прошлом за «приватным», — это автобиографии и письма2. Во-вто¬
рых, поскольку в данной статье рассматриваются отношения в среде свет¬
ской знати империи, то, соответственно, привлекались лишь те автобиогра¬
фии и письма, авторы которых принадлежали к этому социальному кругу3.
Помимо прочего, казалось желательным хотя бы выборочно рассмотреть
памятники, возникшие в различных группах этого весьма неоднородного
слоя, — мелким дворянством начиная и имперскими князьями заканчивая.
Характер используемых источников сам по себе определяет одну су¬
щественную черту в постановке исследовательской задачи. Речь пойдет не
о том, что в прошлом с точки зрения современного человека может быть
названо приватным или публичным, но скорее о субъективных представ¬
лениях или даже весьма смутных ощущениях людей прошлого, которые
можно попытаться описать при помощи понятий «приватное» и «пуб¬
личное». Соответственно, нам не придется удивляться, если в средневеко¬
вой «приватности» откроются черты, не совсем укладывающиеся в наше
нынешнее понимание этого слова.
* * *
Несмотря на наличие фундаментальной истории жанра автобиографии
Г. Миша4, многие аспекты становления на германской почве подобного ти¬
па самовыражения не до конца ясны. Особенности позднесредневековой
автобиографии — слишком обширная тема. Здесь стоит лишь отметить, что
произведения XIV и XV вв., которые современные историки и филологи
объединяют столь же современным понятием «автобиография», и весьма
не похожи друг на друга и создавались, вероятнее всего, из существенно
иных побуждений, нежели самоличные жизнеописания в XIX-XX вв. Се¬
годняшний исследователь может испытать разочарование, увидев, как
столь желанная ему и ожидаемая во всякой автобиографии «субъектив¬
ность» норовит то и дело в автобиографии позднесредневековой ускольз¬
нуть в типическое и общепринятое.
В настоящей статье используются четыре дворянские автобиографии,
написанные в XV и начале XVI в. (Георга фон Эингена5, Людвига фон
Дисбаха6, Кристофа фон Тейна и Михеля фон Эенхайма7). Что до князей,
то они, увы, оказались куда в меньшей степени, нежели мелкая и средняя
знать, склонны к сочинению собственных жизнеописаний8. F-два ли не
единственный заметный памятник такого рода (ведь принимать в расчет
автобиографически-аллегорические романы Максимилиана вряд ли прихо¬
дится) — несколько загадочная как по замыслу, так и по воплощению ав¬
тобиография императора Карла IV (1316-1378)9. В силу исключительно¬
сти этого сочинения игнорировать его показалось нецелесообразным, хотя
оно и остается единственным рассматриваемым здесь памятником XIV в.
ГЕРМАНСКАЯ ЗНАТЬ XIV-XV ВВ.
241
Чтобы несколько пополнить материал о верхнем слое германской аристо¬
кратии — имперских князьях, резонно было за неимением авторских жиз¬
неописаний обратиться к переписке.
Письма представлены в статье частью едва ли не самой обширной из
всех осуществленных доныне публикаций эпистолярного материала, сло¬
жившегося в позднесредневековой Германии10. Это трехтомное собрание
посланий одного из самых влиятельных князей Священной Римской импе¬
рии середины и второй половины XV в. — бранденбургского курфюрста
Альбрехта III (1414-1486), прозванного современниками Ахиллом, а так¬
же многих людей, так или иначе с ним связанных, — от императора до
скромных управляющих княжескими имениями11. Для данной работы при¬
влекались письма за 1475-1480 гг., собранные во втором томе12.
* * *
Ответ на первый из поставленных в начале статьи вопросов проще все¬
го проиллюстрировать с помощью жизнеописания заметного франконского
рыцаря Михеля фон Эенхайма (1463-1518). Оно составлено сравнительно
поздно — в 1515 г., однако по своей стилистике отличается скорее архаич¬
ностью, воспроизведением автобиографической манеры ушедшего XV в.,
нежели новациями наступившего XVI в.13 Едва ли не самое интересное в
нем для нас — композиционное построение. Автор совершенно отчетливо
делит свою жизнь (надо полагать, не только в своем сочинении) на две са¬
мостоятельные, более того, практически независимые друг от друга «сфе¬
ры», которым соответствуют и две разные части его «книжечки». В первой
он описывает свою службу, во второй — события семейные. Часть об «об¬
щественном служении» разделяется в свою очередь как бы на тематиче¬
ские главы, и, открывая новый сюжет, автор всякий раз возвращается
вспять по вектору времени «к началу».
Первая из таких главок посвящена, по всей видимости, самому славно¬
му и достойному эпизоду — участию автора в войне империи против Вен¬
грии в 1490-1491 гг. Эффектно завершив этот сюжет описанием увиденной
в Секешфехерваре глазами победителя гробницы короля Матьяша Корви¬
на, еще совсем недавно столь утеснявшего Габсбургов и хозяйничавшего в
самой Вене, автор переходит к перечислению в хронологическом порядке
турниров, в которых ему довелось участвовать. Потом Михель фон Эен-
хайм возвращается к началу своей службы и в том же стиле каталога назы¬
вает тех, кто и когда принимал его в рыцари. Эту процедуру с ним повто¬
ряли пять (!) раз по разным поводам, каждым из которых рассказчик име¬
ет основание гордиться14. Кроме того, маркграф Альбрехт принял его в
свой орден Лебедя (183). И, наконец, говорится о том, как Михель много
лет занимал должности судьи и штатхальтера. Далее рассказ обрывается,
и с нового листа начинаются, как мы бы сказали, дела внутрисемейные.
Занятно здесь то, что рассказ ведется не с рождения автора, а со вступле¬
ния его в брак, т. е. с момента создания им собственной семьи: «В год 1502
242
РОДИТЕЛИ И ДЕТИ
от рождества нашего господа Христа в воскресенье перед [днем св.] Ти-
бурция [7 августа] ночью соединился я, Михель фон Эенхайм, рыцарь, в
Кицингене с добропорядочной Маргаретой родом из Кельна, а на следую¬
щий день с утра мы отправились вместе с ней в церковь в обществе моих
господ и добрых друзей, а потом справили свадьбу в доме Арнольда фон
Эенхайма» (184). Здесь в скобках уместно пояснить, что по древнему гер¬
манскому праву при заключении брака супружеская постель и вручение
«утреннего дара» всегда предшествовали свадебному торжеству как тако¬
вому. С распространением христианской концепции брака церковное вен¬
чание занимает на первых порах место после «укладывания» молодых —
Beilager — как, собственно, и называли чаще всего всю свадьбу. К XV в.
в Германии нет единообразия в свадебной процедуре — в одних случаях
венчание предшествует Beilager, в других — следует за ним, в третьих —
молодые сначала присутствуют на торжественной мессе в церкви, затем
«соединяются», а лишь после этого венчаются15.
После свадьбы наш автор уезжает на четыре года в Вальмерсбах, а по¬
том судьей в Вюрцбург, получая от должности ежегодно около 50 гульде¬
нов. Дав эту справку, Михель со столь свойственной ему методичностью
переходит к поименованию своего потомства (185). В1503 г. родилась Ан¬
на, в 1504 г. — Себастьян, проживший 10 часов, в 1505 г. — Катерина, про¬
жившая 13 дней, в 1506 г. — Барбара, в 1507 г. — Иероним, в 1511 г. — Бер¬
та, прожившая год» в 1513 г. ~ еще одна Берта, в 1511 г. (надо полагать,
1514 г.) Анастасия, прожившая год. В 1510 г. Анна приняла первое при¬
частие в доминиканском монастыре в Вюрцбурге, а в 1515 г. Иероним и
Барбара прошли конфирмацию у францисканцев также в Вюрцбурге.
Итого, — подводит баланс рассказчик, ~ мы родили «от наших двух
тел»16 двоих сыновей и шестерых дочерей; сын и три дочери умерли, а
еще один сын и три дочери живы, «продли, Господи, их годы) Будь ми¬
лостив и великодушен к нам всем, аминь!».
В этой маленькой семейной истории для ее составителя, очевидно, осо¬
бенно важны точное (вплоть до часа) время рождения17 и место, где кре¬
стили ребенка. В отношении выживших детей существенны, похоже, и
имена крестных. Правда, на особое покровительство со стороны последних
рыцарским чадам вряд ли придется рассчитывать. Крестные не отличают¬
ся высоким происхождением: одна из них «ныне хозяйка виноградника»,
другой — «бюргер и староста квартала [virteilmaister]» в Вюрцбурге, есть и
обычные вюрцбургские домохозяйки18. Для оставшегося в живых сына и
второй Берты называются планеты, под которыми оба были рождены.
Значит родитель с особым тщанием стремился заглянуть в их будущее.
Иероним, оказывается, появился на свет в час Юпитера (утром между пя¬
тью и шестью), а «планетой дня» была Венера, в случае же с Бертой «пла¬
нетой дня» являлось Солнце.
В конце отмечается дата смерти отца рассказчика (10 ноября 1464 г.)
и отца его супруги (3 октября 1478 г.). Следует обращение к Господу с
просьбой проявить милосердие к их душам и душам всех, кто скончался из
ГЕРМАНСКАЯ ЗНАТЬ X I V - X V ВВ.
243
этого рода (186). Уже после завершения рукописи, в 1516 г. у 53-летнего
автора рождается еще одна дочь — Доротея, прожившая 13 недель, о чем
автор и не преминул сообщить отдельной строкой — последней в автобио¬
графии.
Жизнеописание рыцаря Кристофа фон Тейна (1453-1520/30) постро¬
ено несколько иначе. Кристоф начинает свою автобиографию с горделиво¬
го перечисления сеньоров, у которых ему довелось служить, с указанием в
каждом случае размера жалования и наиболее ценных подарков. В конце
этой части сочинения называются и весьма знатные люди, тщетно звавшие
автора к себе на службу уже в то время, как он окончательно решил уда¬
литься на покой. Далее описываются славные деяния и даже подвиги, со¬
вершенные автором, но на первое место постепенно выдвигаются получен¬
ные им имения, и рассказы о предпринятых в них Кристофом хозяйствен¬
ных усовершенствованиях. Фон Тейн явно желает оставить память о вся¬
ком внесенном им вкладе, пускай даже он состоял в устройстве хорошей
черепичной крыши над хлевом, который раньше стоял покрытый соломой,
да и то не целиком19. Кристоф и в своем усадебном доме обновил черепи¬
цу, только вот над кузней осталась старая (168)«... И некоторые из этих
дел стоили больших хлопот и затрат» (162), — не без гордости сообщает
автор20. О рыцарских подвигах речи более нет, зато кончает свою биогра¬
фию Кристоф напоминанием («а то такого рода вещи часто спустя малое
число лет забываются за смертью людей») о том, кому в его поместье при¬
надлежит право ловить рыбу на запруде у мельницы и кто построил и ре¬
монтировал мост через ручей (170).
Итак, на основании рассмотренных автобиографий создается впечат¬
ление, что для Михеля фон Эенхайма и Кристофа фон Тейна какая-то раз¬
ница в их жизни между теми двумя сферами, что мы бы с осторожностью
и оговорками назвали «публичным» и «приватным», существовала. Служ¬
ба в их сознании явно противопоставляется семейной жизни, в одном слу¬
чае, и хозяйственным заботам на благо потомства, т. е. в конечном счете
также семье, — в другом. Авторы вполне отчетливо делят свои жизненные
впечатления на две разные и, так сказать, четко оформленные группы, хо¬
тя не дают им названий и не изолируют их друг от друга (поместья Кри¬
стофа фон Тейна — это все-таки награда за его добросовестную службу).
Разделение это лишь на первый взгляд может показаться тривиальным и
не заслуживающим внимания историка. Субъективное членение пройден¬
ного отрывка жизни может проводиться рассказчиком по многим различ¬
ным принципам (например, «то, что было на родине, и то, что случилось на
чужбине», «то, что было раньше определенного момента, и уже после не¬
го» и т. п.). Последовательное разведение «семьи» и «служения» в рассмо¬
тренных текстах свидетельствует, похоже, о достаточно глубокой укоре¬
ненности такого различения в сознании наших персонажей.
Формулирование ответа на второй вопрос, поставленный вначале, за¬
трудняется тем, что используемые источники уже по своей природе не спо¬
собствуют поиску секретности в позднесредневековой жизни. Ведь авто¬
244
РОДИТЕЛИ И ДЕТИ
биография в силу особенностей жанра призвана оглашать какие-то события
и обстоятельства, а что в ней замалчивается, если и удается историку вы¬
яснить, то только путем получения сторонней информации. Что же касает¬
ся писем, содержавших, допустим, секретные сообщения, то они, судя по
косвенным признакам, как правило, быстро уничтожались. В архивах уце¬
лела в основном «открытая» часть переписки. И все же в использованных
материалах есть яркие примеры сознательных запретов для посторонних на
доступ к сведениям определенного рода. Пометка на письме «в собствен¬
ные руки» уже является указанием на известную его конфиденциаль¬
ность21. Но убедительнее все-таки, например, такие строки, которыми
Альбрехт Ахилл заключал послание к дочери: «И если вы внимательно
прочли и поняли это письмо, то разорвите его. Именно так поступили мы с
вашим. Ведь будет нехорошо, если каждый сможет узнать о состоянии дел
нас обоих»22. К счастью, для историка адресат в данном случае оказался,
вероятно, недостаточно послушным.
Не менее характерный пример «сокрытия информации» встречается в
автобиографии швейцарского рыцаря Людвига фон Дисбаха (1452-1527)23.
На первой же странице он «от всего сердца» заклинает наследников, чтобы
они ни в коем случае не допускали до чтения его жизнеописания кого бы то
ни было, кто не происходит из рода Дисбахов24. Это требование выражено
со страстностью, не типичной для германских автобиографий той поры, ко¬
торые все, естественно, предназначались прежде всего прямым потомкам их
составителей. Мотивировка запрета у Людвига очень похожа на ту, что
приводит в цитировавшемся письме Альбрехт Ахилл. Бранденбургский
курфюрст опасается, что «чужие» при случае смогут использовать против
него или против его дочери содержащиеся в письме сведения о непростом
финансовом положении семьи. Людвиг фон Дисбах боится «вражды» кото¬
рая, очевидно, может вспыхнуть у посторонних к его — Людвига — потом¬
кам, если чужакам окажется доступным его сочинение25. Итак, подлежа¬
щими засекречиванию в обоих случаях оказываются сведения, которые при
их разглашении могут нанести ущерб не столько отдельному лицу, сколько
семейству в целом26. «Индивидуальное секретное» в использованных тек¬
стах не просматривается27.
Теперь по поводу третьего вопроса. Обычная позднесредневековая пе¬
реписка в Германии не отличалась живостью слога. Стандартные обраще¬
ния и подписи, сухой, насыщенный традиционными клише язык. Собст¬
венно суть послания обычно можно выразить просто и кратко. Под обла¬
чением формализованных оборотов скрывается, как правило, лаконичная
деловитость. В переписке между членами княжеских фамилий, даже если
она не касалась политических вопросов, найти какой-то личностный мо¬
мент непросто. В вежливых выражениях князья и их жены осведомляют
корреспондентов о рождениях наследников и смертях родителей, пригла¬
шают на 1урниры, охоты и свадьбы, поздравляют с благополучным возвра¬
щением из далекого паломничества28, называют посылаемые с письмами
подарки, благодарят за одолженные ради благополучного разрешения от
I i: Р М А Н С К А Я ЗНАТЬ X I V - X V вв.
245
времени реликвии и лишь изредка сплетничают о том, например, как заез¬
жая датская королева неприлично выклянчивала у хозяйки-княгини ее дра¬
гоценности и платья29. При всем желании нелегко выяснить, где в таких
эпистолах сугубо формальная вежливость, ставшая нормой внутрисослов-
ного общения30, а где за вежливостью стоит нечто более теплое, интимное,
«приватное».
Одну методическую рекомендацию, кажется, все-таки можно предло¬
жить. С особым вниманием стоит приглядеться к редким на фоне эписто¬
лярного стандарта текстам, окрашенным «неформальными» эмоциями. Да¬
же незначительное отступление от канцелярской нормы интересно, потому
что и маленькие стилистические вольности могли появиться лишь при об¬
щении людей, находящихся в довольно близких отношениях друг с другом.
Допущение в весьма серьезном по средневековым понятиям жанре эписто¬
лы добродушных шуток или же, напротив, грубой ругани, нудного брюз¬
жания или, скажем, общей стилистической неряшливости — вот что может
стать сигналом для исследователя,. интересующегося историей частной
жизни. Эмоциональность письменного общения — главный признак, по ко¬
торому мы можем определить в наших источниках круг действительно ча¬
стной переписки.
Вюртембергский граф Ульрих был вассалом Альбрехта Ахилла, но яв¬
ное удовольствие, с которым оба перебрасывались в письмах простеньки¬
ми шуточками, свидетельствует о симпатии, испытываемой ими Друг к дру¬
гу, несмотря на разницу в статусе и возрасте. (Впрочем, и сам курфюрст
однажды без обиняков признался: «Мы вас ценим как самого лучшего на¬
шего друга»31.) На призыв Альбрехта выполнить какую-то его просьбу
граф отвечает, что послушного коня нет никакой нужды пришпоривать32.
Общее воспоминание о каком-то празднике, на котором граф Ульрих, по-
видимому, танцевал особенно рьяно, заставляет корреспондентов долго
шутить на эту тему. Граф Ульрих рад, что курфюршеская чета не отправи¬
лась по нынешнему холоду на торжества в отдаленную Прагу, и вызывает¬
ся, как бы в порядке компенсации, станцевать с маркграфиней здесь во
время скорых праздников, хотя он и не может подпрыгивать во время тан¬
цев так высоко, как оберкамермейстер пражского двора33. Спустя чуть ли
не год Альбрехт Ахилл извиняется, что не созывал гостей, когда к нему на
пару дней заезжал сын, но обещает графу уж в следующий раз непремен¬
но устроить бурное веселье и обязательно пригласить на него Ульриха с це¬
лью установить, кто же всех выше скачет во время танцев34. Ульрих с при¬
творной подозрительностью и якобы скорбью «догадывается»: его не по¬
звали, наверное, потому, что, на вкус Альбрехта, он, танцуя, слишком вы¬
соко прыгает. «К тому же старые люди не слишком охотно смотрят, как
мы, молодые парни (wir jungen gesellen), едим»35.
Довольно неформально пишет князь Альбрехт и своему зятю — еще од¬
ному представителю семейства вюртембергских графов — Эберхарду
Младшему. Курфюрст, оказывается, не может послать адресату запрошен¬
ный им рог единорога, поскольку ключи от сокровищницы (Gewolbe) — у
246
РОДИТЕЛИ И ДЕТИ
секретаря, а тот как раз в отъезде. Так что Альбрехт отправит лишь столь¬
ко, сколько есть у него самого в личном пользовании, — маленький кусо¬
чек (ein michel stuck) — четверть всего этого запаса. Он надеется, что ад¬
ресата рог устроит, но при этом желает ему, чтобы у него не было повода
подарком воспользоваться36. Заключительная шуточка (считалось, что
«рог единорога» защищает от яда) и необязательные подробности о секре¬
таре с ключами от княжеской сокровищницы, недоступной теперь самому
князю, похоже, могут служить указаниями на пока еще не охладевшие, как
впоследствии, отношения между корреспондентами.
В письмах жене Альбрехт Ахилл с неожиданной обстоятельностью
рассказывает о ходе военных действий и всевозможных «мужских» поли¬
тических событиях, но вместе с тем то сообщит, что посылает (в качестве
сувенира, как мы бы сказали) две серебряные монеты — одну бургунд¬
скую, а другую ~ английскую, хоть серебра в них и не так много37, а то за¬
ковыристо сострит, что... зря не посыпал перед отъездом супругу и ее
фрейлин перцем38.
Сыну Иоганну курфюрст отправляет довольно сухие письма, но когда
предоставляется повод выразить неудовольствие, на эмоции не скупится.
Так, в ответ на просьбу первенца ссудить ему денег, князь сначала горько
расписывает свои финансовые дела, а в конце начинает по-настоящему
распекать просителя: «Дорогой сын. Вы пишете нам о 2000 гульденах. Это
не может нас не удивлять — ведь вы знаете, как обстоят здесь наши дела.
В прошлом году на Петров день мы должны были выплатить 12 000 гуль¬
денов. Этого мы не смогли и вынуждены были отложить выплату на год за
дополнительные проценты. Затем недавно мы выдавали замуж нашу дочь
госпожу Сибиллу, и связанные с этим долги, расходы на подготовку [к
свадьбе], и приданое обошлись нам в общей сложности в 24 000 гульде¬
нов. Откуда было достать еще 12 000 на уплату старого долга — мы не
могли придумать. Тогда мы снова взяли годовую отсрочку и вновь за до¬
полнительные проценты, но все-таки снабдили нашу дочь деньгами, чтобы
свадьба могла состояться...» Далее курфюрст жалуется, что ему предстоят
расходы в связи с планируемым императором походом против турок, и
Альбрехт не представляет себе, как он ближайшие два года будет вообще
сводить концы с концами, да еще и выплачивать злополучные 12 000 гуль¬
денов с процентами: «И вы еще пишете нам о займе) Это нам скорее, не¬
жели вам, необходимо брать в долг. Вы бросаетесь такими письмами39 на¬
право и налево, а сами прекрасно знаете, что у нас ничего нет, а если бы и
было, то все равно мы не стали бы поступать по-вашему, потому что это не
пойдет вам на пользу. Благодаря нам у вас есть земля и люди на ней, и ес¬
ли вы не желаете научиться, как с нее кормиться, то и несите убытки) Бы¬
ло бы лучше, чтобы вы научились этому, пока мы живы, а не после нашей
смерти. Выход должен быть. А заемное письмо возвращаем вам назад»40.
В другом послании к тому же адресату князь Альбрехт так определяет
ценность сообщенных тем (но неясных нам) сведений: «Предупреждение
в отношении нашей дочери, о котором вы нам написали, — вонючая
ГЕРМАНСКАЯ ЗНАТЬ X IV - X V ВВ.
247
ложь»41. Не стесняется курфюрст и в других письмах сыну, что резко от¬
личает их от нейтральных посланий к официальным корреспондентам, пу¬
скай даже и мало симпатичным Альбрехту.
* * *
Итак, на все три поставленных вначале вопроса получены положитель¬
ные ответы. Однако каковы особенности того «приватного», что вроде бы
авторы наших текстов ощущали в собственных биографиях? Прежде всего
бросается в глаза, что это «приватное» для них ~ принадлежность не
столько отдельного лица, сколько семьи, рода в целом или по крайней ме¬
ре прямых потомков составителей используемых источников. Секретно —
то, что может навредить роду, но оно не секрет для самих его членов. По¬
этому к «приватной» информации XV в. современники, пожалуй, отнесли
бы описание не столько состояния души индивида, сколько состояния де¬
нежных дел главы семейства и его подопечных. (Исходя из этого, мы мо¬
жем зачислить в круг «частной» по-средневековому переписки и те много¬
численные скучные письма князя Альбрехта к его родственникам-мужчи¬
нам, где говорится исключительно о долгах, рентах, доходах и закладах.)
«Приватность» рассмотренных автобиографий также сугубо «семей¬
ная». В них нет авторской рефлексии, стремления сообщить потомкам о
собственной индивидуальности, но зато подчеркивается персональный
вклад в благополучие семьи (или, по возможности, оправдывается, почему
этот вклад недостаточен), да и сама автобиография призвана принести по¬
томкам ощутимую пользу: «Я, Михель фон Эенхайм цу Вальмерсбах, ры¬
царь, начал эту книжечку и написал ее собственноручно на благо, пользу и
вечную память семье и роду фон Эенхайм...» (174). Жизнеописание Кар¬
ла IV призвано было стать поучением для каких-то, точно не определен¬
ных, «преемников на обоих моих тронах»42, но и в этом случае скорее все¬
го подразумеваются сыновья автора, возможно, еще неродившиеся43.
Даже весьма покаянное местами сочинение Людвига фон Дисбаха,
где он сознается, например, в том, что сожительствовал с какой-то, ка¬
жется не слишком достойной дамой44, и потратил немало денег на заня¬
тия алхимией45, должно в конечном счете «послужить к славе и чести мне
и моим детям, и роду Дисбах»46. В таких заветах почти постоянно, то
громко, то под сурдинку, звучит, как думается, одна из самых «приват¬
ных» тем — тема имущества. Вот строки, меж которыми можно усмот¬
реть надежду автора на то, что лучшей самоидентификации его потомков
должно способствовать знание о достойности путей, которыми было со¬
брано семейное достояние. «А пишу я эти кратенькие записки не ради
собственной славы и не из тщеславия, но только ради того, чтобы дети
мои и сыновья, которым Господь даст жить, нашли бы после меня свиде¬
тельство, что я старался на доброй и честной службе, а вовсе не стрель¬
бой, грабежом, драками и злобой добыл свое состояние, пускай и неболь¬
шое»47. Фон Дисбах дает подробный отчет в своих имущественных де¬
248
РОДИТЕЛИ И ДЕТИ
лах, рассказывает, как делил наследство со старшим братом, под какие
проценты давал или получал ссуды, на каких условиях участвовали в его
операциях свекр и свекровь, а главное, объясняет или даже оправдывает¬
ся, почему он не оставляет детям того состояния, на какое они, похоже,
были вправе рассчитывать. Создается впечатление, что вся автобиогра¬
фия его ~ попытка апологии: жил и служил фон Дисбах в целом не хуже
многих других, и лишь неблагоприятные обстоятельства не позволили
ему собрать достойное его трудов имение.
Вряд ли можно усомниться в том, что знакомая нам новоевропейская
сфера приватного возникла не сразу, а складывалась постепенно на про¬
тяжении столетий, но что было ядром, вокруг которого она кристаллизи¬
ровалась? При всей ограниченности использованного материала он все
же позволяет сформулировать две идеи. Первая состоит в сомнении: вряд
ли исторические основы новоевропейского понимания частной жизни с
самого начала закладывались на принципах суверенности личности, ин¬
дивидуальной свободы и прочих милых сердцу многих историков как
прошлого, так и нынешнего века «либеральных» ценностях48. Вторая
сводится к тому, чтобы предложить в качестве такой исторической осно¬
вы скорее стремление не к индивидуальной, а к семейной (родовой) са¬
моидентификации, причем в немалой степени замешанное на заботах об
имущественной состоятельности рода.
п
Означает ли все вышесказанное, что приватное в жизни немецкого
аристократа позднего средневековья синонимично семейному? «Частной
жизнью» князя или дворянина являются его отношения с родственниками,
а отношения этого человека с родственниками и есть его «частная жизнь»?
Картина, кажется, существенно сложнее.
Во-первых, сопричастность общей «семейной тайне» сама по себе не
обязательно предполагает неформальный характер отношений между чле¬
нами семейства, а этот признак «приватности» мы не вправе сбрасывать со
счетов. Уж тем более в аристократических семействах, когда между близ¬
кими родственниками делятся порой целые княжества, есть все условия
для превращения родственных связей в формализованные вплоть до уров¬
ня контактов «межгосударственных». Внутрисемейные связи средневеко¬
вых аристократов слишком обременены всевозможными политическими и
имущественными обстоятельствами, чтобы оставаться только внутрисе¬
мейными. Иначе едва ли не все европейские войны средневековья придет¬
ся рассматривать в качестве разросшихся более обычного семейных склок.
Помимо всего прочего, воспитание детей при чужих дворах, браки, заклю¬
ченные из политических соображений, — явления слишком частые в семь¬
ях особенно высшей аристократии, чтобы ожидать в них господства нефор¬
мального типа общения.
ГЕРМАНСКАЯ ЗНАТЬ X I V - X V ВВ.
249
И, во-вторых, внутрисемейные отношения оказываются при ближай¬
шем рассмотрении нередко неожиданно продолжением или вариантом от¬
ношений, которые мы бы сейчас назвали скорее публичными. Это особен¬
но касается контактов между отцами и сыновьями49.
Семья в лице отца то и дело предстает носителем норм сословного по¬
ведения. Она побуждает своего юного отпрыска покинуть уютную жизнь в
отцовском поместье и вступить на путь общественного служения. Так, отец
Кристофа фон Тейна вручил сыну, когда тому исполнилось 18 лет, один
гульден на расходы и отправил его пешком в Регенсбург, оттуда по Дунаю
в Вену, а затем к господину одного замка в весьма неблизкой Крайне (158-
159). Мальчику пришла пора начинать свою службу!
Другой автор — Георг фон Эинген50 (1428-1508) — на склоне лет с
глубоким почтением вспоминает отца (которому ко времени рождения Ге¬
орга, между прочим, исполнилось 50 лет). Однако приводимые биографом
эпизоды его взаимоотношений с отцом показывают нам старшего Эингена
едва ли не в единственной роли — живого и строгого воплощения высоко¬
го рыцарского долга. Все критические моменты в жизни автора, представ¬
ленной в биографии как служение рыцарской чести31, отмечены участием
отца. Когда Георг принимает непростое решение покинуть спокойный и
благополучный инсбрукский двор хозяина процветающего Тироля эрцгер¬
цога Сигизмунда и перейти на службу к другому, очевидно более рыцарст¬
венному, Габсбургу — герцогу Альбрехту, отец дает сыну трех коней, по¬
ощряя его тем самым на этот серьезный и довольно рискованный шаг32. На
новом месте Георг может опозориться: у него очень скромная должность,
а в гости к Альбрехту того и гляди прибудет Сигизмунд со всем своим дво¬
ром. Если тирольцы узнают, что ушедший от них (похоже не без сканда¬
ла33) придворный совершенно не преуспел у своего нового покровителя, то
они не преминут над ним всласть поиздеваться. Георг идет за советом к от¬
цу, и тот, «немножко подумав», сочиняет прочувствованную речь, с кото¬
рой юноше следует обратиться к своему господину — герцогу Альбрехту.
В ней начинающему придворному нужно было откровенно описать непри¬
ятную ситуацию, в которой он оказался, и почтительнейше просить у кня¬
зя место, пускай и незначительное, но вблизи его особы34.
Если отец ведет себя в описании рассказчика как ходячий абстрактный
принцип, то герцог Альбрехт, напротив, держит себя запросто и прямо-та¬
ки по-отечески. Милостиво выслушав хорошо отрепетированную речь Ге¬
орга, князь добродушно хохотнул, произнес любимую прибаутку и клик¬
нул, чтобы фон Эингену тотчас же принесли ключи от княжеских покоев,
возводя тем самым его в камергеры33. В результате Георг не только избе¬
жал унижения, но и стал вскоре одним из самых обласканных Альбрехтом
придворных. Князь любил, чтобы его приближенные шутили и рассказы¬
вали всякие шванки, а в этом юный камергер оказался силен.
На коронацию короля Владислава Постума в Праге (1453 г.) фон
Эинген собирается ехать в свите герцога. Тут приходит время снова вме¬
шаться отцу Георга. Он дает сыну роскошное снаряжение, чтобы тот смог
250
РОДИТЕЛИ И ДЕТИ
принять достойное участие во всех рыцарских занятиях и развлечениях, со¬
провождающих любую коронацию. Но при этом отец велит сыну вернуть¬
ся обратно непременно рыцарем36. И действительно, пять человек из сви¬
ты герцога Альбрехта возвел в рыцари новый Чешский король, и одним из
этих пятерых стал Георг фон Эинген. Более того, ему вместе еще с тремя
счастливцами было доверено сопровождать золоченый экипаж королевы...
По возвращении из Праги Георг удостоился поздравления отца, но
вместе с тем и многообещающего приглашения зайти к нему в рабочую
комнату. Там старший фон Эинген произносит красивую речь о том, что
такое рыцарственность и как нашему герою надо вести себя, а также да¬
рит ему доселе хорошо припрятанные деньги37. Правда, предназначены
они, оказывается, вовсе не для того, чтобы Георг мог «спокойно бездель¬
ничать при дворе князя». Сын должен выполнить то, о чем давно мечтал
отец, а именно, отправиться в паломничество в Святую Землю; фон Эин-
гену-старшему в свое время «помешали серьезные причины». Вот и слу¬
чай есть подходящий — надо защищать иоаннитов на Родосе от ожидае¬
мого вторжения «турецкого императора». Воля отца, разумеется, ни в
чем не противоречит собственному желанию сына38, и Георг, действи¬
тельно, в 1454 г. отправляется на Родос, а оттуда в Иерусалим и Дамаск.
Его не смутило даже то, что никто из соратников героя по двору герцога
Альбрехта, более того — ни один дворянин из всех верхнегерманских зе¬
мель, не составил ему компании39.
Получается любопытная картина: слово отца важнее для Георга норм
поведения, принятых в его кругу — обществе рыцарей и придворных. Но
требования фон Эингена-старшего — отнюдь не личный каприз пожилого
человека. Отец, несмотря на его преклонный возраст, как бы в большей
степени рыцарь, чем сверстники и соратники сына. Он выступает в каче¬
стве более строгого защитника сословной этики, нежели нынешние члены
этого сословия. Это отец, т. е. семья, требовательно говорит от имени об¬
щества, в то время как само общество, очевидно, позабыло собственные
ценности. При этом старший фон Эинген оказывается, что весьма необыч¬
но, анахронистичен вдвойне. С одной стороны, он явно отстал от своего,
ставшего куда более прозаическим, чем в годы его юности, времени, но с
другой — он же предвосхищает скорое наступление новой моды. В эпоху
Карла Смелого и Максимилиана во всем стиле эпохи неожиданно проявит¬
ся ностальгия по рыцарственности, понимаемой, впрочем, несколько лите¬
ратурно. И если путешествие в Святую Землю для сверстников фон Эин-
гена-младшего — нечто в высшей степени странное, то всего через два-три
десятилетия множество отпрысков знатных германских фамилий потянут¬
ся в сторону Иерусалима, «реализуя себя» в качестве подлинных христи¬
анских рыцарей. Чем более несвоевременен приказ отца фон Эингена, тем
более впечатляет беспрекословное послушание сына...
До какой степени жесткой вообще могла быть зависимость сына от от¬
ца, можно почувствовать благодаря эпизоду из автобиографии Карла IV,
одному из немногих, в которых личность автора несколько выступает из
ГЕРМАНСКАЯ ЗНАТЬ X IV - X V ВВ.
251
тени. Этот сюжет, кажется, вполне подходит не только для историко-куль¬
турного, но и для психоаналитического разбора. Нам же он ценен тем, что
дает представление, какие перегрузки приходилось выдерживать психике
человека, еще даже и не нарушившего принятых норм отношений с родным
отцом, но только примеривающегося несколько отойти от них.
Карл IV провел свое детство начиная с 4-х летнего возраста при фран¬
цузском дворе вдали от родителей. Матери он скорее всего не помнил, а по
возвращении из Франции не застал ее уже в живых. По отношению к от¬
цу — Иоанну, графу Люксембургскому и королю Чешскому, — судя по ав¬
тобиографии, Карл старался прежде всего быть послушным и верным вас¬
салом. Иоанн давал сыну много поручений, главным образом военных, хо¬
тя временами, поддаваясь, как пишет Карл, влиянию дурных советников,
начисто отказывал принцу в доверии.
Во время одного из военных походов семнадцатилетний Карл, уже
около двух лет знакомый с бивуачной жизнью, приехал в лагерь отца непо¬
далеку от Лукки. Там принц стал свидетелем и, очевидно, участником раз¬
нузданных плотских удовольствий, заполнявших досуг короля Иоанна и
его ближайшего окружения60... Вскоре войско двинулось по направлению
к Павии, и на одном из привалов Карл увидел сон, который запомнился
ему на всю жизнь. Посреди ночи принца восхитил ангел Божий, крепко ух¬
ватив его за кудри и увлекши в небесную высь. Глазам Карла открылись
ряды армии, готовящейся к штурму какого-то замка, но он не узнавал ни
противников, ни места действия. Тут с неба спустился второй ангел с ог¬
ненным мечом в деснице. Страшным ударом своего оружия он так поразил
рыцаря, восседавшего на коне в центре штурмующего войска, что отсек ему
детородный орган61. Рана была безусловно смертельной, Карл в трепете
лишь спросил, успеет ли несчастный покаяться перед кончиной. Ангел,
принесший Карла, открыл ему, что страдалец — граф Вьеннский (родст¬
венник Люксембургов, на подмогу к которому собирался идти с войском
король Иоанн), наказанный столь строго Господом за грех распутства.
«Так берегитесь же теперь, да и отцу своему можете сказать, чтобы он ос¬
терегался подобных грехов, иначе с вами [обоими] случится еще худшее»62.
После пробуждения Карл рассказал сначала королевскому камергеру,
а затем и отцу только то, что граф Вьеннский находится при смерти. Прин¬
ца сначала подняли на смех, но несколько дней спустя пришло известие,
что графа, действительно, поразил арбалетный болт и он скончался. Для
нас, однако, важнее всего сейчас, о чем Карл умолчал, пересказывая отцу
свой вещий сон. Он ничего не сказал о характере полученного графом уве¬
чья и вопреки настойчивому указанию ангела Божьего не передал королю
адресованного тому предупреждения. Автор рассказа оказался перед вы¬
бором: с одной стороны, послание не откуда-нибудь, а с небес, а с другой
— строгий отец-воин, который вряд ли воспримет с кротостью призыв сы¬
на изменить образ жизни. Сыновняя почтительность, страх предстать в ро¬
ли человека, упрекающего отца в беспутстве, грубо нарушая тем самым
правила внутрисемейного поведения, оказались в душе юноши сильнее.
252
РОДИТЕЛИ И ДЕТИ
Карл смолчал, но явно не был убежден, что поступил правильно, иначе он
не обратился бы спустя семь (!) лет на исповеди за помощью к папе. Толь¬
ко ему поведал Карл свой сон целиком, и папа облегчил душу моравского
маркграфа, избавил его от фрустрации, посоветовав «в силу ряда причин»
не раскрывать «пока» королю Иоанну полного содержания увиденного его
наследником знамения63.
Если нормы внутрисемейного поведения, оказывается, не могут быть
нарушены без тяжелых последствий для психики отступника64, то, напро¬
тив, поддержка семьи (т. е. отца) позволяет человеку довольно легко отхо¬
дить от поведенческих стандартов, принятых, например, по месту его вас¬
сальной службы. Это только благодаря ей может Георг фон Эинген столь
вызывающе переступать принятые нормы придворной жизни.
На фоне отцовской строгости и бросающейся в глаза формальности
взаимоотношений отца с сыном тем более контрастно выглядит несколь¬
ко раз фиксируемая источниками патриархально-отеческая покровитель-
ность сеньоров к их молодым вассалам. Ласковое похохатывание герцога
Альбрехта или добродушные шуточки его франконско-бранденбургского
тезки по поводу высоко задираемых при танцах ног — не исключение.
Сеньор может, например, замолвить словечко за своего вассала перед уп¬
рямящимся отцом его избранницы65. Приближенный к особе князя при¬
дворный не только носит ключи от его комнат и рассказывает шванки.
Он сопровождает сеньора постоянно, участвует в его трапезах, одевает и
раздевает «хозяина». Да и спит неженатый, вдовый или путешествую¬
щий без семьи сеньор, между прочим, как правило, в одной небольшой
комнате или даже, по распространенному обыкновению, в одной постели
с верным придворным66.
Разумеется, вассальные отношения относятся к межличностным, но,
казалось бы, мы не вправе ожидать от них меньшей формализованности,
нежели от отношений внутрисемейных. И тем не менее, похоже, что дей¬
ствовал социальный механизм, который позволял юноше из дворянской се¬
мьи компенсировать недостаток эмоциональных связей в отчем доме на
службе у своего сеньора. В таком случае отцовская суровость оказывается
важным институтом вассально-ленной системы, поскольку она должна бы¬
ла весьма способствовать зарождению подлинной привязанности у васса¬
ла, ребенком или подростком покинувшего строгий отчий дом, к его добро¬
му, милостивому и щедрому по определению сеньору. Не стоит ли нам те¬
перь поискать «частную жизнь» у средневековых аристократов, как это ни
странно, не столько в их семьях, сколько при дворах? Простой ли это то-
пос, когда Людвиг фон Дисбах вспоминает, что его сеньор — французский
король Людовик XI — относился к нему, «как отец»?67
Вернемся к Карлу IV. Будущий император весьма сдержан во всем,
что касается его личных симпатий. В своей автобиографии он не обронил
ни единого проникновенного слова ни о родителях, ни о женах, ни о родст¬
венниках, ни о политических союзниках. Только в двух эпизодах обычная
бесстрастность рассказчика смягчается какими-то задушевными нотками.
ГЕРМАНСКАЯ ЗНАТЬ XIV-XV ВВ.
253
Один раз автор с признательностью вспоминает, что его «очень любили».
Нас уже не удивит, что любовь эту к совсем юному Карлу питал, оказыва¬
ется, не кто-нибудь, а тот самый французский король Карл IV, при чьем
дворе автор оказался в семилетием возрасте68. Во втором случае рассказ¬
чик вдруг начинает с теплотой повествовать, как в душе у него зародилась
личная привязанность. И случилось это не в семье, не в какой-либо раско¬
ванной обстановке и неформальной ситуации, а напротив, на совершенно
официальном мероприятии при том же французском королевском дворе,
одном из самых строгих в Европе, правда уже после кончины столь любив¬
шего Карла государя. В пепельную среду69 1328 г. (рассказчику тогда бы¬
ло 12 лет) Карл услышал в Париже проповедь Пьера Роже из Лиможа,
аббата Фекампа. «Мне понравились красота речи и ораторское мастерст¬
во, проявленные этим аббатом в его проповеди. Благоговейно взирая на не¬
го и внимая [ему], я ощутил такое переживание, что стал вопрошать себя в
душе, отчего этот человек наполняет меня столь великой благодатью? По¬
том я познакомился с ним, и он обращался со мной по-отечески и с любо¬
вью, часто поучая меня в области Священного Писания»70.
Итак, снова не где-нибудь, а при дворе находит юный принц для себя
человека, который относился к нему не как-нибудь, а именно по-отечески
(pateme). Так, может быть, представляя себе образ жизни молодых ари¬
стократов XIV-XV вв., мы имеем право на одно парадоксальное предпо¬
ложение. Не являлась ли для них семья куда более «публичным» институ¬
том, чем современному исследователю может показаться a priori, и, напро¬
тив, не содержали ли в себе некоторые варианты «службы» куда больше
«приватных» мотивов, чем мы на первых порах готовы за ней признать?
Как уже говорилось, подобное распределение акцентов между «приват¬
ным» и «публичным» кажется весьма естественным социальным механиз¬
мом, призванным укреплять связи в том, что историки называют феодаль¬
ной системой.
Правда, эти выводы еще не исчерпывают всего содержания эпизода из
биографии Карла. Официальная публичная проповедь становится исто¬
ком неформальных, «приватных» отношений* между аббатом и чешским
принцем. Но ведь эта дружеская привязанность в свою очередь заложила
основу для развития событий уже совершенно неприватного свойства.
Пьер Роже сделал блистательную церковную карьеру, превратился со вре¬
менем во влиятельнейшее лицо в авиньонской курии, а в 1342 г. взошел на
папский престол под именем Климента VI. Именно ему, а значит и той
давней «приватной» дружбе, будет обязан маркграф Моравии Карл, когда
спустя еще четыре года с благословения Авиньона его изберут Римским
королем Карлом IV. Из тихой взаимной привязанности в конце концов
выросло политическое решение общеевропейского значения71.
«Перетекание» приватного в публичное и наоборот то и дело обраща¬
ет на себя внимание при знакомстве с нашими источниками. Не будем спе¬
циально останавливаться на ситуациях, когда важные исторические проис¬
шествия как бы накладываются на события приватные и придают им тем
254
РОДИТЕЛИ И ДЕТИ
самым какой-то дополнительный смысл. Так, скажем, Людвиг фон Дисбах
был «уложен в постель» со своей невестой в тот самый день, когда в его
родной Берн пришло известие о битве при Нанси, в которой погиб закля¬
тый враг швейцарцев бургундский герцог Карл Смелый. Весь город лико¬
вал, и каждый говорил: «Ну и счастливый же день выбрал этот молодой
человек!»72 Интереснее, однако, способность к трансформации приватного
в публичное и наоборот без особых толчков извне, вызванных историче¬
скими катаклизмами.
Вот одна характерная ситуация, взятая из автобиографии Карла IV и
описанная им, почти наверняка, в качестве очевидца. На первых порах сце¬
на выглядела до крайности неформальной. В силезском городе Бреслау в
1344 г. коротали часы досуга рыцари, направлявшиеся помогать Немецкому
ордену против язычников - литовцев73. Ежегодно ближе к зиме со всех кон¬
цов Европы в Пруссию тянулись знатные паломники, чтобы, как и положе¬
но настоящим рыцарям, померяться силами с врагами христианской веры, а
по весне разъехаться по домам74. В тот год в рядах крестоносцев оказалось
на редкость много весьма высокопоставленных персон. Так что среди пилиг¬
римов, развлекавшихся в Бреслау от нечего делать игрой в кости, были не
кто-нибудь, а король Венгерский и граф Голландский. Помазанник Божий,
похоже, нисколько не стеснялся запросто и азартно играть с обыкновенным
графом, а тот в свою очередь, не чинясь, выигрывал у венценосца.
Ситуация крестового похода (как и турнира) вообще обычно подчерки¬
вала не иерархию европейской знати, а ценность общерыцарского братства.
В конце концов граф выиграл у короля 600 гульденов ~ обстоятельство,
которое вполне могло бы остаться частным делом обоих государей, если бы
не последующее. Заметив, что проигравший огорчен и разгневан, граф об¬
ратился к нему с речью: «О, государь король, удивительно, что вы — столь
блистательный государь, чья страна, как говорят, переполнена золотом,
приходите в такое возбуждение и так волнуетесь из-за столь незначитель¬
ной денежной суммы. Хорошо же, чтобы показать вам, сколь мало ценно¬
сти представляют для меня приобретенные таким путем деньги, пускай не
остаются они и в моем распоряжении, а свободно отправятся далее». И с
этими словами он швырнул все выигранные золотые монеты в стоявший
кругом народ (видимо знатных вассалов, которые собрались, привлечен¬
ные то ли напряженным ходом азартной игры, то ли выспренной речью
графа). Король увидел в такой демонстрации еще больше оснований для
гнева, но, будучи разумным человеком, замечает Карл IV, решил его
скрыть и молча подавил в себе раздражение75.
Итак, то, что начиналось более или менее приватно, в считанные мгно¬
вения превратилось в публичное действие, объяснять смысл которого нет
необходимости — настолько он очевиден. Стремительности такого превра¬
щения безусловно способствовал высокий социальный статус участников,
поведение которых всегда привлекало повышенное внимание, а потому и
перевод любого действия из плоскости приватного в плоскость публичного
для них был облегчен76.
ГЕРМАНСКАЯ ЗНАТЬ X I V - X V ■ В В .
255
* * *
Итак, сделанные наблюдения позволяют наметить некоторые исто¬
рические особенности «приватного» в позднесредневековом европейском
обществе или по-крайней мере в том, как ощущали свое «приватное»
аристократы XIV-XV вв. Во-первых, стоит обратить внимание на фено¬
мен не индивидуальной, а, так сказать, «семейной приватности». Во-вто¬
рых, любопытна существенно менее определенная, чем в новое время,
«локализация» частных отношений — они могут с легкостью складывать¬
ся и в рамках, казалось бы «официальных», общественных институтов,
таких, как сеньориальный двор. Это обусловлено, естественно, и тем, что
связи вассалов и сеньоров сами по себе состояли в немалой степени из
межличностных отношений, хотя полностью ими и не исчерпывались.
Наконец, в-третьих, приватное и публичное, судя по нашим источникам,
не только не отделены друг от друга: одно то и дело может проявиться в
другом, приватное — мгновенно перейти в публичное, как, по всей види¬
мости, и наоборот.
Примечания
1 Разумеется, само различение «приватного» и «публичного» не может быть абсолюти-
зированно даже применительно к современности. Грань между тем и другим достаточ¬
но размыта и условна. Есть немало явлений, которые предстают относящимися при
одном ракурсе рассмотрения к сфере частной жизни, при другом же - напротив, ско¬
рее к публичной. Поэтому разделение «приватного» и «публичного» в настоящей ста¬
тье - это разделение не столько между двумя жестко очерченными областями реаль¬
ности, сколько между двумя тенденциями, реализующимися по сути дела во всех сфе¬
рах общественного бытия, но в различной степени.
2 Третий тип «документов личного происхождения» - дневники - слишком плохо пред¬
ставлен в аристократических кругах Германии позднего средневековья, чтобы быть
рассмотренным в данной работе.
3 Тем самым отсекается большой пласт бюргерских автобиографий и писем, которые,
впрочем, намного лучше известны историкам.
4 Misch G. Geschichte der Autobiographic. Bd. 1-4. Frankfurt a. M., 1949-1952.
5 Ehrmann G. Georg von Ehingen, Reisen nach der Ritterschaft. Edition, Untersuchung,
Kommentar. Teile 1-2. Goppingen, 1979 (G6ppinger Arbeiten zur Germanistik, 262). Первая
часть этого издания с самим текстом автобиографии цитируется далее - GE.
6 Zahnd U.M. Die autobiographischen Aufzeichnungen Ludwigs von Diesbach. Studien zur
spatmittelalterlichen Selbstdarstellungen im oberdeutschen und Schweizerischen Raume.
Bern, 1986 (Schriften der Biirgerbibliothek, [Bd. 17]). (Далее: LD).
7 Автобиографии Кристофа фон Тейна и Михеля фон Эенхайма вместе с рядом других
собраны X. Венцелем под одну обложку в книге: Wenzel Н. Die Autobiographie des spat-
en Mittelalters und der friihen Neuzeit. Munchen, 1980. Bd. 1: Die Selbstdeutung des Adels.
(Sp£tmittelalterliche Texte, Bd. 3). К сожалению, данная публикация представляет собой
не критическое переиздание автобиографий, а фотомеханическое воспроизведение
старых публикаций с краткими вводными замечаниями X. Венцеля. Отсылки к этому
изданию как к источнику будут оформляться в тексте статьи простым указанием в
скобках на номер его страницы.
256
РОДИТЕЛИ И ДЕТИ
* Причину возможно видеть в том, что автобиография XV в., похоже, служила, помимо
прочего, самоутверждению рода через сохранение в памяти достойных деяний его
представителей. Высшая имперская аристократия занимала прочные позиции в немец¬
ком обществе, была свободна от комплексов мелкой знати и не нуждалась в литера¬
турных средствах для психологического подкрепления своего статуса.
9 Vita Caroli Quarti. Die Autobiographie Karls IV / Hg. E. Hillenbrand. Stuttgart, 1979. (Да¬
лее: VC). Из обширной литературы о Карле IV см. в первую очередь: Werimsky Е.
Geschichte Kaiser Karls IV und seiner Zeit. Bd. 1-3. Innsbruck, 1880-1892; SpivadekJ. Karel
IV: Zivot a dilo (1316-1378). Praha, 1979 (немецкая версия монографии вышла под на¬
званием: Karl IV: sein Leben und seine staatsmannische Leistung. Berlin, 1979); Stoob H.
Kaiser Karl IV und seine Zeit. Graz; Wien; Koln, 1990; Kavka F Vldda Karla IV. za jeho
cisafstvi (1355-1378). T. 1-2. Praha, 1993; Seibt F. Karl IV. Ein Kaiser in Europa 1346 bis
1378. Miinchen, 1978, 1994; Moraw P. Kaiser Karl IV. im deutschen SpStmittel alter //
Historische Zeitschrift. 1979. Bd. 229. S. 1-24. Из литературы об автобиографии Карла
см.: Rddle F. Karl IV als lateinischer Autor // Kaiser Karl IV. Staatsmann und Mazen / Hg. F.
Seibt. Miinchen, 1978. S. 253-260; Deutsche Literatur des Mittelalters. Verfasserlexikon.
(Далее: VL). Berlin; N. Y., 1983. Bd. 4. Sp. 994.
10 По истории немецкого письма см. несколько устаревшую работу: Steinhausen G.
Geschichte des deutschen Briefes. Zur Kulturgeschichte des deutschen Volks. Bd. 1-2. Berlin,
1889-1891, а также сборник «частных писем» из эпохи средневековья: Deutsche
Privatbriefe des Mittelalters / Hg. G. Steinhausen. Berlin, 1899. Bd. 1 (Denkmaler der
deutschen Kulturgeschichte. 1. Abt.: Briefe. Bd. 1,1).
11 Politische Correspondenz des Kurfursten Albrecht Achilles / Hg. F. Priebatsch. Bd. 1 (1470-
1474). Leipzig, 1894; Bd. 2 (1475-1480). Leipzig, 1897; Bd. 3 (1481-1486). Leipzig, 1898
(Publicationen aus den k. preupischen Staatsarchiven Bd. 59, 67, 71). Используемые мате¬
риалы из второго тома цитируются: РСАА и номер документа; в случаях с большими
письмами дополнительно называется и номер страницы.
*2 К сожалению, у этого издания есть особенности, серьезно затрудняющие его исполь¬
зование в интересующем нас направлении. На главную из них прямо указывает назва¬
ние собрания: издателя вполне в духе его времени занимали хитросплетения политиче¬
ских событий в Германии второй половины XV в., а вовсе не детали частной жизни
курфюрста и его современников. Соответственно, из нескольких тысяч писем, опуб¬
ликованных как полностью, так и с отдельными купюрами, а также в виде кратких вы¬
держек или аннотаций, значительное большинство посвящено исключительно полити¬
ческой рутине.
13 Wenzel Н. Op. cit. S. 170.
Многократные посвящения в рыцари одного и того же лица в XV в. (в отличие от бо-
лее раннего времени) - явление распространенное. См.: Paravicini W. Die ritterlich-hofi-
sche Kultur des Mittelalters. Miinchen, 1994 (Enzyklopadie deutscher Geschichte, 32). S. 3.
15 В последующие века Beilager, предшествовавший заключению церковного брака, де¬
градирует до символического акта - молодых, например, усаживают рядом на несколь¬
ко минут на приготовленную для них постель. См., в частности: Schmidt-Wiegand R.
Hochzeitsbrauche // Handworterbuch der deutschen Rechtsgeschichte. Berlin, 1978. Bd. 2.
Sp. 187-189 (с указанием литературы в конце статьи), специально для XV в. - новую
работу на материалах Рейнской области: Spiefi К.-Н. Familie und Verwandtschaft im
deutschen Hochadel des Spatmittelalters 13. bis Anfang des 16. Jahrhunderts. Stuttgart, 1993
(Vierteljahrsschrift fur Sozial- und Wirtschaftsgeschichte. Beiheft 111). S. 128-130.
16 «...von unser beder leib...» (185).
17 Так про Анну: «...zu sambstag nach des neuen jars umb acht hore nach mi ten tag...» (184).
Сведения о часе появления на свет очередного чада имеют «строго практическое» зна¬
чение - без них нельзя составить хорошего гороскопа.
18 Подобный круг свояков свидетельствует прежде всего о глубокой, но, похоже, доволь¬
но бесперспективной для социального возвышения семьи укорененности рода Эенхай-
мов в Вюрцбурге.
ГЕРМАНСКАЯ ЗНАТЬ XIV-XV ВВ.
257
19 «Des achten jahrs vmb S. Jacobs tag hab ich das viehhaup alp von neuem mit ziegeln deck-
en lassen, das war fur gedeckt mit stro vndt da nicht gar gedeckt» (162).
20 В сходной тональности рассказывает и Людвиг фон Дисбах о том, как он восстанавли¬
вал в только что приобретенном поместье полуразвалившиеся «камины, комнаты и ка¬
пеллу», ломал такой же амбар во дворе и строил новый «красивый» за воротами, а
главное, за немалые деньги приобрел и восстановил обветшавшую мельницу по-сосед-
ству, которую наследникам ни в коем случае не следует отчуждать: LD. S. 76.
21 Указание издателя на то, что эпистола написана собственноручно, - может в ряде слу¬
чаев, хоть и не всегда, также рассматриваться как признак определенной приватности
данного послания.
22 РСАА. N 645. S. 587: «...und wenn ir den brief wol gelesen habt und verstanden, so zurreypt
in. also thun wir auch dem eurm. dann es wer nit gut, das yederman gelegenheit unser sachen
wopt von beden teiln».
23 См. о нем, помимо указанного в примеч. 6: Allgemeine deutsche Biographie. 1877. Bd. 5.
S. 144. (Далее: ADB); Neue Deutsche Biographie. 1957. Bd. 3. S. 659. (Далее: NDB); VL.
Berlin; N. Y., 1985. Bd. 5. Sp. 993-997. Людвиг фон Дисбах оказался в молодости свиде¬
телем и участником многих событий времен Бургундских войн. Будучи пажом фран¬
цузского короля Людовика XI, он делил вместе с ним унижение знаменитого плена у
Карла Смелого, в 1475 г. лично присутствовал при заключении мира в Пикиньи, завер¬
шившем Столетнюю войну между Францией и Англией.
24 LD. S. 26: «Das ouch von grund mynss herczen myn emschlych bytt unn beger an sy ist, dap
[sie] dyss geschryfftt bettrachtten unn angessechen we lien unn die ckeyner perso[n] tzu han-
den lassen ckumen, sy sy den von dem rechtten stamen von Diesbach har gebom. Unn dap
durch flfyl grosser urssach wyllen, nitt nott tzu mellden hey synd, den ep gross ffynttschafftt
mochtt bryngen, dap myr gar leyd werd...».
25 Нс меньше он опасается, кажется, что бесхозяйственность, чуть не доведшая его са¬
мого и соответственно наследников до бедности, вызовет заслуженные нарекания и
упреки потомков в его адрес.
26 В некоторых автобиографиях запрет на передачу их содержания посторонним прямо
не высказывается, но сочинитель в обращении к читателям исходит из того, что они
принадлежат к его роду: «Danimb, lie ben vettem und freunt und alle nachvolger aus diesem
geschlecht, wollet solche aufschreibung und erfahmng... freuntlich und gutlich annemen...
_ (175>-
Что, конечно, само по себе не может полностью исключать возможности его найти в
каких-либо иных типах источников.
28 РСАА. №264 (4.1.1477).
29 Ibid. №91 (27.3.1475).
* И в качестве этой нормы сыгравшая не последнюю роль в «процессе цивилизации»
(Н. Элиас) на Западе Европы.
31 РСАА. № 193: «wir uch fur unseren liebsten frund schatzen...
32 Ibid.: «man sol willige pferd nit sporen».
33 Ibid. №253 (27.11.1476).
34 Ibid. № 321: «...so wirt man sehen, welicher am hochsten am tanz springt» (9.9.1477).
35 Ibid.
36 Ibid. №256 (29.12.1476).
37 Ibid. № 1 (1.1.1475).
38 Ibid. № 10.
39 Имеются в виду, вероятно, заемные письма.
40 РСАА. №700 (12.11.1480).
Ibid. № 274: «ais ir uns geschriben habt wamung halb, unser tochter person antreffend, das
ist ein stinckende liigin» (23.2.1477).
42 VC. Cap. I.S. 66: «secundis sedentibus in thronis mei binis».
43 Время возникновения «Автобиографии» не* вполне ясно: согласно одному мнению, ко¬
торое кажется пока предпочтительнее, она отредактирована на основе ранних записей
9 — 288
258
РОДИТЕЛИ И ДЕТИ
в 1350 г., согласно другому - в 1355 г., согласно третьему - только в конце 60-х годов,
когда у императора действительно уже были сыновья.
44 LD. S. 102: «Unn heyltt langy tzytt mitt eyner tthorychden frowen huss».
45 Ibid. S. 114.
4^ Ibid. S. 26: «...tzu lob unn er myr unn mynen ckynden unn eym stamen von Deisbach...»
47 «...vndt schreibe auch diese kleine meinung mir nicht zum nihrn Oderedelkeit, allein ob meine
kinder vndt sohne, so die gott leben lies, nach mir anzeigung finden, das ich mich gueter
ehrlicher dinst gebraucht..., vndt nicht mit schiessen, rauben, blacken vndt pdslich mein ver-
mdgen, woll sie klain ist, vberkomen hab» (161).
48 Роль средневекового западноевропейского общества (в частности знати, которой по¬
священа статья) в складывании современного индивидуалистического понимания лич¬
ности отрицать трудно (см., например, о таком вкладе в области этики: Оссовская М.
Рыцарь и буржуа. Исследования по истории морали. М., 1987; или же политической
культуры: Бессмертный Ю.Л. Политические традиции средневекового рыцарства в
свете исторической антропологии // Политическая история на пороге XXI века: тради¬
ции и новации. М., 1995. С. 103-111). Однако процесс рождения новоевропейского ин¬
дивидуализма представляется в настоящее время куда менее прямолинейным, чем он
казался еще несколько десятилетий тому назад. См., в частности: Баткин Л.М. Италь¬
янское Возрождение в поисках индивидуальности. М., 1989.
49 Отношения между братьями и сестрами, как они выступают в рассматриваемых источни¬
ках, заслуживают отдельного разговора. Если отец, как будет показано ниже, предстает
в качестве носителя сословных норм, то брат (значительно реже сестра) оказывается
чуть ли не прежде всего потенциальным или реальным соперником при дележе наследст¬
ва. См., например, о долгой и тяжелой тяжбе между братьями фон Дисбах: LD. S. 72-74.
50 Благодаря своей автобиографии Георг фон Эинген занимает сейчас почетное место в
ряду немецких авторов XV в. См. о нем: ADB. Leipzig, 1877. Bd. 5. S. 695-697; NDB.
Berlin, 1958. Bd. 4. S. 343-344; VL. 1980. Bd. 2. Sp. 1200-1201; Europaische Reiseberichte
des spaten Mittelalters. Analytische Bibliographic / Hg. W. Paravicini. Bd. 1. Deutschland /
Bearb. v. Chr. Halm. Frankfurt am Main, 1994. S. 127-133. В последнем издании помещен
пространный и обновленный список литературы о Георге фон Эингене.
51 Само название автобиографии характерно - Reisen nach der Ritterschaft - его можно пе¬
ревести как «Путешествия за рыцарственностью».
52 GE. S.21.
52 «Du bist ettwas mit ainer klainen ungnad zuo Ysbnick abgeschaiden» (Ibid. S. 23).
54 Ibid. S. 22-24.
55 Ibid. S. 24.
56 Ibid. S. 25-26.
37 «Da beriifft er mich in sin stiiblin.. thette ain schone lange red mit mir, wa|J die ritterschafft
wer, wie ich mich och halten sollt; und schancket mir IIIIC Gulden in die ritterschaiTt, die er
dan by im verdegt in aim beckitt sten hette» (Ibid. S. 28).
58 «Disse red nam ich allso mitt froden von im an, und gab im mein willen zuo erkennen, dap
selbs mein will und gemiett nitt anderp stonde, dan nach und nach der ritterschafft mit allem
emst nach zuo ziehen» (Ibid. S. 29-30).
59 «Und wollt kainer von minp gnedigen hem hoff sollich reip mit mir ziehen. Ep zoch och sunst
kain her oder edellman up hochdeutschen landen hinin» (Ibid. S. 31).
^ VC. Cap. 7. S. 110: «...sicque seducti a perversis eramus perversi una cum perversis».
61 «Et ecce alter angelus descedens de celo, habens igneum gladium in manu percuss it unum in
media acie et abscidit sibi me mb rum genitale eodem gladio, et ille tamquam letaliter vulner-
atus agonizabat equo insidens».
62 «Scire debes, quod hie est Delphinus Viennensis, qui propter peccatum luxurie sic a deo est
percussus; nunc ergo cavete et patri vestro potestis dicere, quod sibi caveat de similibus pec-
catis, vel peiora accident vobis».
63 VC. Cap. 14. S. 172: «Tamen pro tempore illo visum fuit, quod melius esset tacere propter
aliquas гасiones quam patri meo dicere seu revelare».
ГЕРМАНСКАЯ ЗНАТЬ X I V - X V ВВ
259
64 Зная это, мы лучше можем понять, до какой степени ужасающим и безумным было по¬
ведение героя немецкой поэмы XIII в. «Крестьянин Гельмбрехт», дерзко пренебрегав¬
шего увещаниями отца, и насколько справедливым и заслуженным было постигшее
его наказание (Вернер Садовник. Крестьянин Гельмбрехт. М., 1971).
65 РСАА.№ 82 (22.3.1475).
66 Так, Карл IV, описывая в деталях загадочное явление полтергейста, наблюдавшееся им
однажды в Праге, упоминает своего придворного, вдвоем с которым они проводили ту
странную ночь (VC. Сар. 8. S. 122).
67 LD. S. 50: «Unn alsso ttett der ffrom flirsst... allweg alss ein ffromer fatter...». Правда, о сво¬
ем первом сеньоре - герцоге Филиппе Савойском - Людвиг вспоминает с отвращени¬
ем, поскольку вынужден был терпеть у него на службе холод, голод, неблагодарности
и сносить дурной характер сеньора (с. 40). Да и король Людовик XI проникся симпа¬
тией к молодому Людвигу не сразу - тому сильно вредил бургундский прононс в его
французском. Только оценив верность своего придворного в тяжкие недели плена у
Карла Смелого, король избавился от своего предубеждения. И позже он относится к
Людвигу действительно по-отечески, вплоть до того, что прощает ему непослушание
в обмен на выражение раскаяния и обещание вести себя впредь хорошо: «Ер ward туг
ouch von dem claing ffurgehaltten, wey dap ich ungehorssam gesyn wer. Doch so wett ег туг
das ffergeben, so ffer [ich reue zeigte] unn ichss numen ttett. Dep begab ich mich mitt gutten
wortten» (LD. S. 56).
68 VC. Cap. 3. S. 82: «Dilexitque me prefatus rex valde». Стоит напомнить, что имя, данное
будущему императору при рождении, было Вацлав. Карлом он стал называться лишь
при французском дворе, и имя это дал крестнику сам король. То, что он передал юно¬
му Люксембургу собственное имя, косвенно подтверждает его благосклонное отноше¬
ние к принцу.
69 То есть на первой неделе Великого поста.
70 VC. Сар. 3. S. 86: «Placuit autem michi predicti abbatis facundia seu eloqencia in eodem ser-
mone, ut tantam contemplacionem haberem in devocione ipsum audiens et intuens, quod intra
me cepi cogitare dicens: Quid est, quod tanta grade michi infunditur ex homine isto? Cepique
demum sui not id am, qui me multum caritative ac pateme confovebat, de sacra scriptura me
sepius informando».
7* Истины ради стоит признать, что допустима и совершенно иная интерпретация данно¬
го места автобиографии Карла. Молодой Римский король «придумывает» свою отро¬
ческую дружбу ретроспективно из «литературно-политических» соображений. «Оте¬
ческое» отношение Пьера Роже к Карлу тогда оказывается скрытым синонимом к
«сыновней почтительности», с которой слывший на первых порах «поповским коро¬
лем» Карл IV - ставленник курии против Людовика Баварского - обязывался отно¬
ситься к «преемникам апостола Петра». Тогда описание такой amicitia между будущи¬
ми папой и Римским королем оказывается не признанием в давней дружбе, а указани¬
ем на актуальный политический союз. Однако окончательных аргументов в пользу та¬
кого толкования нет, что позволяет по-прежнему с простодушной доверчивостью вни¬
мать рассказу Карла о проповеднике, словом своим покорившем юношеское сердце...
7^ LD. S. 68: «Uflf dyssen ttag wurden wyr tzussamen gelegtt... unn ward gross ffirwd in Bem,
unn sprach mencklych: «Der jung man hatt eynss geluckhaffttygen ttagss erwarttett».
73 VC. Cap. 16. S. 182.
74 О паломничествах европейской знати на прусско-литовское пограничье в XIV в. см.:
Paravicini W. Die Preupenreisen des europaischen Adels. Bd. 1. Sigmaringen, 1989; Bd. 2.
Teil 1. Sigmaringen, 1995 (Beihefte der Francia. Bd. 17/1,2).
75 «... ipse comes in rege sexcentos florenos lucraretur. De quo dum dictum regem iracundum et
turbulentum videret habere animum, motus vehemencia et arroganti animo prompit in hec
verba: «О domine rex, mirandum est, quod cum princeps tarn magnificus sitis, cuius terra auro
abundare dicitur, de tarn modica pecunie summa sic egrum debetis monstrare animum et in
inquietudine ponere mentem vestram. Ecce ut vos et omnes alii videatis aperte quod pecunias
taliter acquisitas non amplector, nec in usus meos transire, sed liberaliter a me transire
9*
260
РОДИТЕЛИ И ДЕТИ
debeant. Quo dicto ornnes pecunias in ludo acquisitas proiecit in medium populi circumstan-
tis. De quo ipse rex maiorem concepit iracundie materiam, quam tamen ut sapiens disimulans
silencio pressit».
76 В качестве примера обратной трансформация, т. е. некоторой «приватизации» публич¬
ного действия, приходится привести эпизод, зафиксированный за пределами основно¬
го комплекса источников, использованных в работе. В начале 1469 г. император Фрид¬
рих III в Мантуе посвящал в рыцари Франческо Гонзага. Подобное действие должно
было иметь, безусловно, строго формализованный облик. Однако дело осложнилось
тем, что мантуанский наследник был самого нежного возраста. Уже большое скопле¬
ние народа по поводу предполагавшегося торжества чрезвычайно обеспокоило маль¬
чика. Когда же его внесли на руках в залу, где стоял император с обнаженным мечом
в руках, будущий рыцарь разрыдался. Государь пытался множеством ласк успокоить
перепуганного ребенка, но все было безуспешно. Тогда Фридрих III приказал спрятать
меч и вместо него ладонью трижды легко ударил по плечу Франческо. Затем импера¬
тор велел на мгновение повернуть дитя так, чтобы спрятать лицо юного Гонзага на
груди державшего его графа. В ту же минуту Фридрих «частью меча», который маль¬
чик в тот момент не мог видеть, украдкой коснулся его и сделал-таки Франческо ры¬
царем! Изложение этой истории сохранилось в письме одного очевидца: «Martedi prox¬
imo passato, cum la gratia de Dio lo imperatore, stati che fussemo per spatio quasi de una hora
e meza ad aspetare, fece cavalere lo illustre meser Francesco, lo quale fu troppo piacevole, et
cosf, ne lo intrare a lo imperatore, come alzata la spata nuda, essendo za luy alquanto inpau-
rito da lo tumulto grande, comenz6 a pianzere, e lo imperatore li fece molte carezze. Non se
adquietava. Fece ascondere la spata e li dede della mano cossi tre volte suso le spalle. Poy lo
fece voltare cum lo volto verso quello conte che llo teneva, et cum una parte della spata ch’el
putto non vedeva, pur lo fece cavalere» (Signorini L Opus hoc tenue. La Camera Dipinta di
Andrea Mantegna. Firenze, 1985. P. 290).
ГЛАВА 11
СТАРОСТЬ И НЕМОЩНОСТЬ
В СОЗНАНИИ ФРАНЦУЗА XVI ВЕКА
СЦЕНЫ ИЗ НОТАРИАЛЬНОЙ ПРАКТИКИ
ВРЕМЕНИ ГЕНРИХА II
I 1 марта 1552 г. пахарь Жан Окок из Малого Со, что близ Пари-
I ж жа, составил акт в конторе нотариуса Жана Крюсе. «Он со-
I 1 общил, что в виду своего преклонного, восьмидесятилетнего
/ I возраста он не может больше заниматься делами и управлять
gg J своим добром Cvacquer a ses affaires пе gouvemer son bien”). He
имея ни детей, ни кого-либо, кто бы заботился о нем, он дарит
свой дом, огород, конюшню, хозяйственные постройки, а также вино¬
градники Николя Филону, королевскому сержанту юстиции из близле¬
жащего парижского пригорода Нотр-Дам-де-Шамп. При этом послед¬
ний обязывается хорошо кормить, содержать и ухаживать за дарите¬
лем; дать ему приют, обогреть и заботиться о нем на протяжении
всей жизни надлежащим образом, как подобает его достоинству;
[обеспечивать] одеждой, едой, теплом, жильем и прочими необходи¬
мыми ему вещами на протяжении всей его жизни... Кроме того, Нико¬
ля Филон обещал выдавать ему по 50 турских солей ежемесячно на
мелкие нужды и 6 ливров выплатить единовременно».
Этот акт я нашел несколько лет назад. Тогда я изучал дарения сту¬
дентам университета. И только потому, что сын Николя Филона был
парижским студентом, я обратил внимание и на этот документ. Но за¬
быть престарелого пахаря из окрестностей Парижа оказалось трудно.
Очень уж созвучным нашей жизни показался этот казус. Кем был Ни¬
коля Филон и какая судьба ждала Жана Окока? Насколько распростра¬
нены были подобные договоры? Описывал ли даритель свою реальную
ситуацию или же существовала безликая формула акта, как в наши дни?
И, наконец, может ли такое дарение как-то информировать нас о реаль¬
ном положении пожилых людей во Франции и о помощи, на которую
они могли рассчитывать?
Выяснилось, что эта тема интересует многих. За последние годы пред¬
метные каталоги хороших библиотек обзавелись разделителями «OLD
AGE AND AGING». Такое же название носит специальная секция Ме¬
ждународного Конгресса исторических наук в Монреале (1995 г.). Моно¬
графия Жоржа Минуа и полемика вокруг нее1 показали, что история ста¬
262
РОДИТЕЛИ И ДЕТИ
рости теперь не менее популярна истории секса или детства. Современ¬
ность начинает осознавать проблему «старения нации».
Поддержка «Дома наук о человеке» дала возможность обратиться к
этой теме, используя оригиналы нотариальных актов. Преимущества этих
источников очевидны2. Нотариус и клиент-совмещали многообразие жи¬
тейской практики с жесткими юридическими нормами, придавали форму
описаниям как материальных обстоятельств, так и выражаемых при этом
чувств. В итоге мы имеем дело с сериями документов, унифицированных и
многообразных одновременно.
Парижских нотариальных актов XVI в. сохранилось много, даже
слишком много. Каждый нотариус был обязан бессрочно хранить в своей
конторе минуты — черновики актов. Сохранилось не все, но Центральное
хранилище нотариальных актов (Minutier central) содержит свыше 600
тыс. актов для одного лишь XVI в. Работать с ними нелегко: отсутствие
системы указателей, посредственная сохранность, неразборчивое письмо.
Лишь немногие отваживались на сплошное исследование фондов3. Мину¬
ты просматривают главным образом затем, чтобы попытаться отыскать
сведения о конкретной семье. Исследования, посвященные той или иной
социальной группе или типу актов, не могут не быть лишь зондажом.
Своеобразной выборкой актов могут служить регистры парижского
Шатле. Ордонанс Виллер-Коттре (1539 г.), помимо других мер по упоря¬
дочению юстиции, требовал обязательной регистрации дарственных в су¬
дах первой инстанции4. В Париже и превотстве Иль-де-Франс таким су¬
дом был Шатле — суд и резиденция прево-главы королевской админист¬
рации. Начиная с августа 1539 г. вплоть до самой Революции дарения впи¬
сывались в книгу регистров (за особую плату, разумеется). Инвентарь
первых пятнадцати книг был опубликован в начале века5. В этом издании
я и обнаружил дарение Жана Окока. Издатели были сильнейшими архи¬
вистами своего времени, а инвентарь регистров относится к числу лучших
их работ. И все же там были неизбежные искажения, причем не вполне
безобидные. Например, опускалась информация о благочестивых форму¬
лировках. Это казалось абсолютно бесполезным по сравнению, скажем, с
имущественной стороной дела — видимо, сказывался дух III Республики с
его антиклерикализмом. Нет нужды пояснять, сколь значимы эти сведения
для нынешних историков.
Оригиналы регистров обладают рядом преимуществ перед нотариальны¬
ми минутами. Они написаны вполне разборчивым почерком. Тексты минут,
как показало сличение, зачастую беднее регистров. И, главное, материалы
регистров менее разнородны, легче поддаются классификации. Хотя понятие
«дарение» и было в ту эпоху значительно шире современного. Сюда могли
входить и завещания, и брачные контракты, и разного рода сделки.
Для изучения был выбран период правления Генриха II (1547-1559). Он
достаточно компактен, к тому же отмечен повышенным вниманием прави¬
тельства к регистрации актов6. Эти годы соответствуют документам серий
У 93 - У 100 (около 3 тыс. актов), хранящимся в Национальном архиве.
СТАРОСТЬ В СОЗНАНИИ ФРАНЦУЗА XVI ВЕКА
263
За указанный период было зарегистрировано 35 «дарений по причине
старости», аналогичных акту Жана Окока. Как правило, даритель сообщал
о своем преклонном возрасте, уступал кому-нибудь свое имущество, выго¬
варивая обязательства по своему содержанию. Мной были отобраны еще
52 акта. Это также были договоры о содержании и уходе, однако, без упо¬
минаний о преклонном возрасте дарителя. Иногда в помощи нуждался че¬
ловек, вероятно пожилой, либо утративший трудоспособность. Чаще же о
дарителе вообще не сообщалось никаких сведений. Для удобства обозна¬
чим «дарения по причине старости» и «договоры о содержании» соответ¬
ственно как группы «А» и «Б». В обеих группах есть по два «обратных»
дарения, адресованных пожилому или нуждающемуся в помощи человеку.
Таким образом, мы располагаем корпусом из 87 актов.
Основываясь на них, хотелось бы, конечно, ответить на многие вопросы.
Каков был «образ старости» в общественном сознании эпохи? На какой
уход мог рассчитывать пожилой или ставший беспомощным человек, что бы¬
ло нормой, а что отклонением от нее? Что более волновало людей, нуждав¬
шихся в помощи — быть сытым и ухоженным, выглядеть достойно в глазах
окружающих или сделать все для спасения души? Какие чувства они испы¬
тывали, попав в такое положение, доверяли ли они близким, да и кем были
эти близкие? Можно ли говорить о едином «образе старости», или он имел
социальную окраску, и пожилой крестьянин составлял свой акт иначе чем по¬
жилой буржуа? Таких вопросов может быть много, один глобальнее друго¬
го. Не задаваться ими нельзя. А то обвинят в том, что исследование носит
описательный характер, идет на поводу у материала, «тонет» в нем.
Однако, если наш источник — выборка, встает проблема репрезента¬
тивности. Наши акты составляют примерно 2,5% от общего числа даре¬
ний, зарегистрированных в Шатле с 1547 по 1559 г. А те, в свою очередь,
не превышали 3% от всех составляемых в Париже нотариальных актов.
Этого мало. Но даже если бы и было у нас 870 таких актов, вопросов бы
не убавилось. Относились ли наши наблюдения ко всему обществу или же
к какой-то его части? Например, к тем, кто склонен облекать свои отноше¬
ния с близкими в форму нотариальных актов. А таких всегда было мень¬
шинство. Откуда у нас уверенность, что и остальные французы думали и
поступали подобным образом? Стараясь отыскать социальные корреля¬
ции, мы неизбежно столкнемся с сомнениями в существовании «крестьян¬
ства», «буржуазии», «духовенства». Да и вообще генерализация нынче —
дело хлопотное и неблагодарное. Вспомним, сколько историков оттачивали
свое остроумие на работах Филиппа Арьеса. А ведь источников у него бы¬
ло очень много.
Но что значит «много» или «мало»? Наших актов мало не от плохой
сохранности или в силу случайности выборки, а из-за крайней редкости по¬
добной практики. Я могу с уверенностью сказать, что в книги Шатле по¬
пала лишь небольшая часть брачных контрактов или завещаний, составляв¬
шихся в Париже. Но мне не удалось пока обнаружить среди нотариальных
минут ни одного из дарений «по старости», не зарегистрированных в Шат-
264
РОДИТЕЛИ И ДЕТИ
ле. Не случайно Эрнст Куайак, пионер изучения нотариальных минут, не
отвел им места в своей обширной типологии актов7. Такие казусы были не
слишком распространены. Да и в кутюмах не говорилось о них почти ниче¬
го, в отличие, например, от опеки над малолетними. Таким образом, у нас
скромное число актов, которые к тому же весьма нетипичны. Вправе ли мы
замахиваться на глобальные вопросы, относящиеся ко всему обществу?
А что если объявить наше исследование микроисторическим? Это ме¬
няет многое. И не в том только дело, что мы берем другой масштаб изме¬
рения, что наши выводы распространяются не на все общество и даже не
на престарелых парижан, а лишь на тех из них, кто зарегистрировал акты.
Главное, что акцент переносится на индивидуальные случаи, на несводи-
мость персонажей друг к другу. На чем основывался их личный выбор
стратегии, почему они выражали свои чувства именно в этих терминах, как
преломлялась история повседневности в их персональной практике? Такие
вполне конкретные вопросы переводят проблему генерализации выводов в
иную плоскость. Причем трудности можно обернуть к своей выгоде. Коль
скоро наши акты являются неким исключением, их и надо рассматривать
как феномены. И при этом защититься сакраментальной фразой об особой
представительности исключений и отклонений.
Но тогда 87 актов — слишком много. Не лучше ли выбрать полдюжи¬
ны самых колоритных, описать их и ограничиться размышлениями по их
поводу? Однако, чтобы оценить степень оригинальности каждого из них,
непременно нужен контекст, ряды однотипных актов, восстанавливающие
логику нотариального поведения. Подобная монотонность изложения рис¬
кует навлечь неудовольствие читателя. Но только на этом фоне раскрыва¬
ется неповторимость отдельного человека.
Велик соблазн вообще отбросить методологические рассуждения, и с
напускной наивностью воспевать наблюдаемую реальность. Благо, что ис¬
точник к этому располагает. Мы не принимаем на веру сочинения морали¬
стов, новеллы писателей, юридические памятники. Но нотариальные акты
вроде бы не оставляют места сомнениям. Реальные люди — старые, боль¬
ные, немощные — передают кому-то свое имущество, в обмен выдвигают
определенные требования, выражая иногда при этом и свои чувства. Вот
она — замочная скважина, в которую можно увидеть не только мир стари¬
ков, но и все многоцветье повседневной жизни, социальные явления, фран¬
цузов XVI в. во плоти.
Увы, и эта весьма колоритная панорама будет очередной картиной-
«обманкой». Опасно верить всему, что говорится в актах. Слишком много
различных принуждений окружали дарителя, возводя дополнительные эк¬
раны между ним и нами. Существовали правила, по которым строился лю¬
бой документ — каркас формы, украшенный стереотипами. Акты состав¬
лялись по образцам, а насколько они были связаны с действительностью —
предстоит еще выяснять. Обладал ли Жан Окок полной свободой выбора
при составлении акта? Существовали ведь нормативные требования, нор¬
мы штампов, топосы профессии или сословия, и он должен был действо¬
СТАРОСТЬ В СОЗНАНИИ ФРАНЦУЗА XVI ВЕКА
265
вать в их русле. Да и чьи голоса мы слышим — дарителей, их родственни¬
ков? Или же все-таки нотариусов? Нотариус по своему усмотрению, руко¬
водствуясь опытом и требованиями «Ars dictaminis», мог придать волеизъ¬
явлению клиента ту или иную форму, мог навязать ему определенную ли¬
нию поведения. И что в акте зависит от объективных условий, что от лич¬
ности пожилого или больного человека, что от произвола нотариуса, ска¬
зать очень непросто.
Нам остается лишь прибегнуть к «ручной переборке» актов, комбинируя
разные подходы. Рассмотрим каждый из элементов дарения. Будем искать
в актах некие регулярности и по возможности раскрывать их неповторимые
черты. Главное — не забывать о названных выше подводных камнях.
В актах можно выделить следующие основные элементы: характери¬
стика статуса дарителя и его состояния; мотивировка дарения; описание пе¬
редаваемого имущества; указания на то, кому адресуется дарение, условия
дарения — ожидаемые услуги.
Вот сведения о месте жительства дарителей:
Группа актов Парижане Жители пригородов «Провинциалы» Число актов
«А» И 4 20 35
«Б» 27 8 17 52
Создается впечатление, что дарения «по причине старости» в большей
степени склонны были составлять провинциалы. Впрочем, провинциалы —
условный термин. Жан Окок, например, жил всего лишь в шести километ¬
рах от городской стены.
Что касается социального состава дарителей, то мы располагаем следу-
ющими данными:
Группа актов
«А»
«Б»
дворяне и сеньоры
2
2
священники
1
6
судейские и чиновники
3
10
«парижские буржуа»
4
7
торговцы (не буржуа)
4
3
ремесленники
4
8
крестьяне
15
7
низшие слои
1
2
статус неустановлен
1
-
всего актов
35
52
Условно и разделение на социальные группы. Оно основано на ранее
разработанной классификации8.
В группе «А» заметно преобладание крестьян. Тем более, что един¬
ственный священник и один из прокуроров парламента из этой группы
совершают «обратное» дарение. Зато группе в «Б» доминируют город¬
ские слои — прокуроры и стряпчие, буржуа, ремесленники.
266
РОДИТЕЛИ И ДЕТИ
В некоторых случаях в дарениях «по причине старости» сообщается
возраст составителя акта. Жан Окок не был самым старым среди них. Его
земляк, крестьянин Клод Соваж из Большого Со, также достиг возраста
«свыше восьмидесяти лет» (Y 100, f. 1). А виноградарь («laboureur de
vignes») Жан Ори-старший, живущий близ ворот Сен-Жак, совершает да¬
рение, «учитывая его старый и преклонный возраст, девяноста пяти или де¬
вяноста шести лет, как он говорит и утверждает» (Y 97, f. 425). Прочие
дарители моложе: 70 лет дарителю-дворянину, 65 лет крестьянину из де¬
ревни Аркей. В трех актах говорится о 60-летнем возрасте. Правда, поло¬
жение 60-летней крестьянской четы из Шамбора (Y 100, f. 254) ослож¬
нено длительной болезнью жены. В другом случае прокурор адресует да¬
рение своей 60-летней служанке. Она работала еще у его отца, но по-
прежнему крепка: помимо прочего, ей отводится и участок земли для обра¬
ботки, что, кстати, позволяет предположить ее крестьянское происхожде¬
ние (Y 93, f. 139 v). Итак, всего восемь указаний на возраст. И из этих
восьми человек лишь один не был крестьянином (хотя и сельским жите¬
лем). Мы вправе констатировать, что крестьяне более других склонны ука¬
зывать свой возраст при составлении актов.
Но есть еще одно обстоятельство. Пять человек перешагнули «пенси¬
онный» рубеж. Кроме дворянина, остальные живут на удивление компакт¬
но. От предместья Сен-Жак до Аркея ходу от силы час. И еще минут со¬
рок от Аркея до Большого и Малого Со. Откуда такая концентрация
«долгожителей»? Это вполне можно объявить простым совпадением. Но
заманчивее было бы поискать здесь какие-то причины.
Склоны Кламарской возвышенности к югу от Парижа и поныне отли¬
чаются удивительно чистым воздухом и более мягким климатом. Недаром
туда вынесено большинство парижских больниц. В Фонтене-о-Роз, ком¬
муне, примыкающей к Со (деревне Жана Окока и Клода Соважа), в на¬
чале века отмечалось столетие некой мадам Божан. Она практически нико¬
гда не покидала Фонтене, продолжала сама вести хозяйство. Каждый день
она рвала траву для кроликов на крутых склонах и пуще всего боялась спу¬
скаться в парижскую сутолоку9. Но можно предположить и иное объясне¬
ние. На трех из этих актов стоит подпись одного нотариуса — Жана Крю¬
се. Четвертый составлен, правда, в другой, соседней, конторе на той же
улице Сен-Жак. Мы не можем утверждать что-либо однозначно. Но ги¬
потеза о характерном пристрастии нотариуса к уточнению «преклонного
возраста» имеет такое же право на существование, как и мнения о случай¬
ном совпадении или о чудодейственных свойствах климата.
В большинстве дарений «по причине старости» (22 акта) помимо ука¬
зания на преклонный возраст, говорится о плачевном состоянии дарителя
— его немощности («debilite») и слабости («foiblesse»). Он «дряхлый»
(«caduc»), нетрудоспособный («invalide»), бессильный («impotente») и,
наконец, болезненный («fort maladif»). Иногда описывается характер не¬
дуга — потеря зрения, травма. «Десять лет назад с ними случилось несча¬
стье» («adversitez et infortunes»), заболела жена. «С ее правой ногой про¬
СТАРОСТЬ В СОЗНАНИИ ФРАНЦУЗА XVI ВЕКА
267
изошла такая беда», что женщина осталась «прикованной к постели в сво¬
ем недуге, в коем пребывает и поныне» (Y 100, f. 254). Чаще всего в ак¬
тах говорится о чем-то подобном. Но есть и иные формулировки. Кресть¬
янин Анселот Шваль с супругой передают имущество детям, «учитывая
свой преклонный возраст, находясь в добром здравии и владея собой» и...
«полагая, что не могут впредь ни хорошо работать («bonnement vacquer»),
ни трудиться, чтобы зарабатывать себе на жизнь» (Y 94, f. 346 v). Еще
один крестьянин, Жан де Ля Ривьер, заявляет, что находится «в добром
здравии», но «лишен жены, поскольку она была заключена в тюрьму Па¬
рижским купеческим прево Иль-де-Франса». А в конце акта выясняется,
что сам он «стар и пребывает в величайшей слабости и немощи» (Y 94, f.
290 v). Нелогичность вызвана здесь смешением жанров. Начальные ут¬
верждения о добром здравии дарителя взяты из формул завещаний, где
они были необходимы. А затем к этой формулировке присоединяли реаль¬
ное описание дел.
Указания на болезни и беспомощность есть и в актах группы «Б».
Правда, их всего 9 из 52. Иногда и здесь излагаются подробности. Так,
Антуан Шуар из прихода Бюзьер заявил, «что около восьми лет назад, по¬
сле случившегося с ним падения, он потерял слух и по воле Бога пребыва¬
ет в полной глухоте и великой немощи тела и духа, в силу чего он не может
заботиться и управлять своим добром, дарованным ему милостью Божьей,
но пребывающим в запустении» (Y 98, f. 185). Этот акт типологически
близок к дарениям «по причине старости». Да и даритель уже не молод —
его акт адресован детям и внукам.
Мало описать свое тяжелое физическое состояние. Надо еще показать
невозможность вести дела. В актах группы «А» так поступает большинст¬
во дарителей. «Не может и не сможет впредь пахать и поддерживать свое
наследственное имущество», — так говорят даже 80-летние Жан Окок и
Клод Соваж. И только виноградарь Жак д’Орри, с вершины своего 95-
летнего возраста обходится без этого объяснения.
Из всех пожилых людей лишь 11 не указали на свою невозможность
работать. Кроме Жака д’Орри, крестьян среди них нет. А ведь в этой
группе доля крестьян очень высока. Создается впечатление, что они более
прочих склонны к подобного рода объяснениям. Возможно, это связано с
определенными социально-психологическими свойствами. Для крестьян
возраст сам по себе не служит достаточным основанием уйти на покой и
ждать помощи от близких. Но это лишь одно из возможных объяснений.
Сама же тенденция представляется вполне выраженной.
Для описания нетрудоспособности используются разные термины.
Выделить их социальную окраску сложно. Артур де Бонваль, экюйе, да¬
рит свои земли детям, учитывая, что указанному дарителю свыше 70 лет и
он не может ни выносить тягот, ни трудиться над отправлением обязанно¬
стей, связанных с передаваемыми землями («пе peult supporter la peine, ne
plus vacquer a l’exercice desdictz lieux ainsi donnes») (Y 97, f. 329). Другой
экюйе передает все свое движимое и недвижимое имущество сыновьям,
268
РОДИТЕЛИ И ДЕТИ
«будучи стар и дряхл так, что он не может и не сможет вести свое хозяйст¬
во и приумножить его» («пе pourroit faire valloir et admeliorer ses biens ou
temps advenir» (Y 100, f. 167 v). Крестьяне употребляют глаголы «faire val¬
loir», «entretenir», но их специфическим термином было слово «обрабаты¬
вать» («cultiver») (Y 94 f. 290 v; Y 100, f. 254). На эту роль мог бы пре¬
тендовать и глагол «labourer» («работать», «пахать»), но, помимо пятерых
крестьян, его употребляет и парижский мастер-плотник. Зато слово «реп-
пег», «peiner» (словарь В. Гака и Ж. Триомфа находит ему русский экви¬
валент — «вкалывать») мы можем найти не у крестьян, а у ремесленников
(«пе penner, пе travailler») (Y 94, f. 175; Y 94, f. 246). Специфику купече¬
ских актов выражает термин «поддержать ход торговли» — («entretenir son
train de marchandise») (Y 100, f. 100 v; Y 97, f. 101 v). Но чаще всего жа¬
луются на невозможность «заработать на жизнь» («gaigner sa vie»). Поми¬
мо семерых крестьян, виноградарей или их вдов, на это жалуются дарите¬
ли и дарительницы из шести семей ремесленников и стряпчих.
Старость, потеря дееспособности чреваты нищетой. Преклонный воз¬
раст Паскье Рига и травма правой ноги у его жены лишают их возможно¬
сти «впредь хорошо работать, что весьма прискорбно, так как они держат
на правах аренды участок и не могут вести на нем хозяйство, пахать, обра¬
батывать, содержать («faire valoir, labourer, cultiver, ne entretenir») и опаса¬
ются, что вскоре все придет в упадок и запустение (Y 100, f. 254). Кресть¬
янин Ля Ривьер, «не могущий в будущем обойтись без посторонней помо¬
щи», совершает дарение, «поскольку, если он сдаст свое добро и дом... чу¬
жому, он может впасть в великие убытки и нужду на склоне дней своих»
(«dommaige et necessistez») (Y 94, f. 290 v). Того же боится и Гильеметта
Жугэн, вдова парижского трактирщика (Y 95, f. 146).
Шестеро пожилых людей говорят о невозможности в будущем обой¬
тись без посторонней помощи и заботы. Для нас очень важно, что ни один
из этих актов не адресован детям. Некоторые прямо мотивируют акт сво¬
ей бездетностью, как Жан Окок. Купец из Сен-Жермен-ан Лэ, например,
жалуется на «свой преклонный возраст и отсутствие собственных детей»
(«et n’avoir aucuns enfans procreez de son corps») (Y 94, f. 59).
Болезни, слабость, потеря трудоспособности, невозможность обойтись
без посторонней помощи, страх нищеты. Но также и благочестивые моти¬
вации. Уход от дел давал, наконец, возможность подумать о душе. Триж¬
ды встречается формула: «находясь в нужде, желая обеспечить свою
жизнь, заняться отныне служением Богу и обеспечить спасение своих
душ» («desirant pourvoit a leur vyes et estoit en necessite et leurs occuper dores-
navant a servir a Dieu et procurer le salut de leurs ames») (Y 94, f. 246; Y 94,
f. 175; Y 98, f. 275). Более развернута мотивировка четы парижских бур¬
жуа: «Учитывая преклонный возраст, изменчивость и непостоянство мира,
желая всем своим сердцем посвятить остаток дней и жизни служению Бо¬
гу, желая всячески бежать мира сего и подготовить себя к благой смерти»
(«fuyre et evite cedit monde et eulx disposer a bien mourrir») (Y 98, f. 92). Ho
это уже акт особого рода: единственное из дарений «по причине старости»,
СТАРОСТЬ В СОЗНАНИИ ФРАНЦУЗА XVI ВЕКА
269
адресованное религиозной корпорации — монастырю Дев Божьих («сои-
vent des Biles Dieu») в Париже. В группе «Б» таких актов несколько, од¬
нако их мотивировки не столь пространны. Даритель лишь упоминает о
своем желании «участвовать в молитвах и благих делах монастыря».
В этом отношении примечательна мотивировка Гильеметты Местрю,
вдовы парижского буржуа. Она составляет дарение, «учитывая также не¬
ведение [часа] своей смерти, мучения, злодейства и сумятицу, которые она
наблюдает каждый день в мире и которым она не в силах противиться, не
искушая Бога и не губя свою душу, [а также] для успокоения и облегчения
своей совести и пособления своей персоне» («incertitude de sa mort les peines
tribulations et malverstions qu’elle voye par chacun jour le monde aussye qu’elle
ne peult resister sans offencer Dieu et faire le destreyment de son ame pour le
repos et descharge de sa conscience et soulagement de sa personne») (Y 98, f.
303). Ее спиритуалистический настрой проявляется даже в типовой, на
первый взгляд, формулировке. Она совершает дарение своим дочерям по
причине «дряхлости, старости и слабости и невозможности управлять зем¬
ным добром» («d’aucuns biens temporelz»). Нечто подобное говорили мно¬
гие. Но только она говорит об имуществе «земном» (т. е. бренном). Анто¬
нимом к этому прилагательному служит «духовный». Видимо, благами ду¬
ховными дарительница управлять еще могла10.
Не будем особо распространяться о характере передаваемых объектов.
Можно было бы попытаться установить корреляцию между стоимостью
имущества и, скажем, объемом услуг, предоставляемых дарителю. Но у
нас слишком мало данных. Понятно, что им всем было что дарить, иначе
зачем составлять акты. К примеру, статус Майара Парти прямо так и оп¬
ределен в акте — «бедный человек», но и он передает сыну все свое дви¬
жимое имущество (Y 94, f. 315). Другое дело, что трудно определить, пе¬
редается ли все имущество или только какая-то его часть. Достаточно час¬
то, особенно в актах группы «Б», даритель выговаривал за собой права
узуфрукта, возможность распоряжаться доходами до конца своих дней. И
лишь после дарение становилось окончательной собственностью адресата.
Рассматривая круг ближних, тех, кому адресованы дарения, можно от¬
метить некоторые отличия дарений «по причине старости» от «договоров
содержания»:
Группа актов
«А»
«Б»
дарения по прямой линии
21
18
родство отсутствует
6
12
церковные корпорации
1
5
число актов
35
52
Пожилые люди в подавляющем большинстве случаев обращаются к
своим детям, пасынкам или зятьям. В группе «Б» нет такого разительного
преобладания. Акты составлялись на имя братьев и сестер, свояков, пле¬
мянников. Передавалось имущество и монастырям. В группе «А» это уже
270
РОДИТЕЛИ И ДЕТИ
знакомое нам дарение обители Дев Божьих. В группе «Б» такие акты ад¬
ресованы четырем женским монастырям и одному мужскому (последний
составлен, кстати, женщиной).
Кроме того, дарения могли быть адресованы крестникам, соседям,
друзьям, коллегам или людям, чьи отношения с дарителем не прояснены в
актах (казус Жана Окока). Видимо, прочные связи существовали и в этих
случаях. Так, «почтенная женщина» Масе Ле Пелетье, «учитывая пре¬
клонный возраст, большую слабость и потерю зрения», сообщает, что вла¬
деет правами на прилавок, установленный в Большом зале Дворца Право¬
судия близ капеллы, у подножья статуи короля Пипина. Ныне же там тор¬
гует Жан де Марн, парижский книготорговец»11. Она уже заручилась сог¬
ласием властей,на передачу ему прав на ведение торговли. Жан де Марн
обязуется содержать дарительницу, передающую ему все свое движимое и
недвижимое имущество (У 94, f. 296 v). Мне удалось отыскать не только
минуту этого акта, но и духовное завещание, составленное вдовой. В нем
она назначает Жана де Марна своим душеприказчиком (МС, XX, 41).
Давние партнерские отношения подкреплялись доверием.
Дополнительные сведения доступны нам крайне редко. Но учет всех
элементов акта может пролить свет на отношение сторон, либо вызвать но¬
вые вопросы. Жан Шапле, доктор прав, каноник церкви святого Мартина
Турского, «в настоящее время болеющий в доме прокурора парламента
Пьера де Таверни», дарит ему «все свое движимое имущество, золото и
серебро, как в монетах, так и в слитках, мантии, подбитые куницей и виве-
рой, и свои долговые расписки, чтобы рассчитаться с означенным Таверни
за многие и значительные издержки, расходы на питание («depense de
bouche»), хлопоты, время и труды («joumees, sallaires et vaccations»), за¬
траченные на указанного дарителя на протяжении тех 20 лет, что он был
прокурором в ведении его процессов и дел» (Y 98, f. 127). Доверие, поро¬
жденное длительным сотрудничеством, вполне понятно. Но ордонанс В ил-
лер-Коттре предписывал регистрацию лишь недвижимого имущества.
Сторонам хватило бы простого нотариального акта. Зачем же они понесли
его в Шатле, пошли на дополнительные расходы? Обратим внимание на
сроки: акт составлен 22 сентября 1552 г., а зарегистрирован уже 1 октяб¬
ря. Многие же тянули с этим годами. Хотел ли больной заручиться допол¬
нительными гарантиями? Или это прокурор страховал себя от притязаний
наследников прелата? Мне кажется, что дело было в передаваемом золоте.
В ходе Итальянских войн власти прибегали к конфискациям драгоценных
металлов у парижских буржуа и некоторых чиновников12. Прокуроры пар¬
ламента не пользовались достаточными привилегиями, чтобы избежать
этого. Их доходы были на виду. Положение требовало лояльности коро¬
левским распоряжениям. В этих условиях хранить дома драгоценности бы¬
ло небезопасно. Война вспыхнула вновь, и от короля ждали финансовых
экспериментов13. Важно было раскрыть источник ценностей, появившихся
у прокурора. Регистрация в трибунале королевского прево, похоже, была
превентивной мерой.
СТАРОСТЬ В СОЗНАНИИ ФРАНЦУЗА XVI ВЕКА
271
Отсутствие указаний на родство участников дарения — факт хоть и не
частый, но и не удивительный. Но акт, ставший нашим эпиграфом, был в
этом отношении исключительным. Оказывается, Жан Окок — единствен¬
ный из более чем двух десятков крестьян и виноградарей, кто адресует свое
дарение «постороннему». Это отражает особую черту крестьянского пове¬
дения. Но также и придает особый интерес личности Николя Филона, взяв¬
шегося ухаживать за престарелым крестьянином. По счастью, в регистрах
нашлись и другие, связанные с ним, акты. В 1543 г. Катрин Ронпале, вдо¬
ва сеньора де Форж, живущая в Нотр-Дам-де-Шамп «в доме королевско¬
го сержанта юстиции Николя Филона», дарит ему права на ферму «в награ¬
ду за хорошее обхождение и любезности» (Y 88, f. 337). Через год Пьер
Буссар, эюойе, сеньор де Сетфонтен, дарит Николя Филону пять арпанов
земли «за хорошее обращение с дарителем как во время болезни, в коей он
пребывает до сих пор, так и во время заключения его в тюрьме Шатле».
(Y 90, f. 10). В тот же день он дарит пять арпанов луга своему крестнику
Пьеру Филону, сыну сержанта, «чтобы помочь содержать его в учении». О
самом дарителе сказано: «...находясь ныне на одре болезни в предместье
Парижа, за воротами Сен-Жак, в доме Жеоль» («еп l’ostel de la Geole»)14.
В 1547 г. Жаклин Анго, вдова из предместья Сен-Жак, дарит права на на¬
следство своих родителей Пьеру Филону, студенту Парижского универси¬
тета, «сыну Николя Филона, королевского сержанта в предместьях Сен-
Жак и Нотр-Дам-де-Шамп» (Y 93, f. 61 v). Акт Жана Окока, таким об¬
разом, пополнил уже немалый земельный фонд сержантской семьи. Оста¬
ется надеяться, что он нашел покой на старости лет.
Дарения должны основываться на доверии. Порой пожилые люди впря¬
мую выражают эти чувства. Вдова дарит имущество, «доверяясь доброте и
честности» («prudomie») своего сына — крестьянина, «который всегда помо¬
гал ей в ее делах, нуждах и небходимостях» (Y, 98, f. 275). Крестьянину
Клоду Соважу «известна добропорядочность («bonne probite») своего сына,
который бдит и трудится изо дня в день» («vigillet et travaillet»). Долгожи¬
тель Жан Орри-старший объясняет, что в настоящий момент нет никого, кто
бы с ним обращался нежнее его сына, Жана Орри-младшего. Выражение
доверия может быть и косвенным — через описание услуг и благодеяний. В
актах группы «Б» встречаются целые истории. Жиль Шедевиль, клерк-
стряпчий, благодарен своим братьям и сестре. С прошлого Сретенья они
«приютили, ухаживали, кормили и содержали его». «В продолжение указан¬
ного срока он был болен и поныне пребывает в недуге, они же оплачивали его
нужды как в лекарствах, так и в других вещах, а также все это время корми¬
ли и давали кров тем, кто ухаживал за ним во время болезни» (Y 97, f. 70 v).
Крестьянская вдова Жана Годард адресует дарение мужу своей внучки —
приставу счетной палаты15. При этом она рассказывает, как ее сын (отец
внучки) заботился о дарительнице на протяжении 28 лет, а о ее покойном
муже — 17 лет, а когда тот умер в Париже, в доме сына, то был достойно по¬
хоронен на его деньги. Последние же два года ее содержит муж внучки и
обязуется содержать в будущем (Y 97, f. 84 v). Крестьянин из окрестностей
272
РОДИТЕЛИ И ДЕТИ
Конфлана Пьер Леспревье сообщает, что вот уже год он болеет в доме сест¬
ры и ее мужа. Они «возили его в Париж показать врачам, чтобы вылечить
его, если возможно» (Y 97, f. 433).
В большинстве актов присутствует формулировка «по доброй любви и
склонности» («par bone amour et dilection»), иногда, впрочем, любовь объя¬
вляется еще и «пылкой» («fervent»). Эта формулировка, употребляемая поч¬
ти во всех актах. Даже там, где не только любовь, но и доверие можно по¬
ставить под вопрос. Например, в случае, когда стороны долгое время суди¬
лись друг с другом (Y 96, f. 329). Сержант Булонского парка Николя Ва-
кет дарит свой дом сестре «в силу природной любви и чтобы вознаградить ее
за труды, расходы и услуги» за время, пока даритель пребывал в тюрьмах
Консьержери, Шатле и на епископском подворье. С благодарностью за по¬
мощь с воли мы уже сталкивались. Но среди актов групп «А» и «Б» такое
дарение было единственным. Уникальна и формулировка: он требует, чтобы
сестра приютила, содержала и кормила бы его «согласно его положению и
без обмана» («sans fraulde») (Y 97, f. 469). Жульничества опасались участ¬
ники многих нотариальных актов, но среди наших дарений в таком контексте
это слово встречается только здесь. Отражает ли оно сложность отношений
с сестрой, или это тюрьмы сделали сержанта мнительным?
Таких «экскурсов в прошлое» довольно много среди дарений группы
«Б». Похоже, что здесь они заменяли эксплицитное выражение доверия,
характерное для актов пожилых людей.
Представление о том, какой уход в идеале должны были получать по¬
жилые люди, дает перечисление обязательств по отношению к дарителю.
Более чем в половине актов они стереотипны. В них содержатся требова¬
ния «кормить» («поигпг»), «питать» («alymenter»), либо же «снабжать»
(«querrir et livrer»), «предоставлять питье, еду, огонь, постель, свет»
(«clayrte либо lumiere»), «кров» («hostel»), «одежду», «обувь», «белье на¬
тельное и постельное» («ligne et lange») и вообще «все необходимое». Од¬
нако порой обходились кратким: «содержать и кормить». Вполне возмож¬
но, что эти штампы никак не связаны с реальностью. Но если прислушать¬
ся к этим требованиям и обязательствам, то что волновало дарителей?
Оказывается, чаще всего встречается мотив достойного обхождения. В
полусотне актов дарителя обязуются содержать «достойно, как подобает
его положению». Это еще один штамп, казалось, лишенный реального
смысла. Ну какой такой статус мог быть у жалкого пастуха, живущего на
иждивении дяди? Но он требует достойных, «почтенных» похорон (Y 98,
f. 307 v). Да что там пастух. Случайно среди нотариальных актов мне по¬
пался договор об ученичестве. Колпачник из предместья Сен-Марсель
взял в учение сироту пяти лет отроду, дочь покойных поденщика-крючни¬
ка16 и некоей Сюзанны, «о которой ничего не известно». Но и в этом слу¬
чае мастер обязуется «содержать и одевать девочку хорошо и достойно, со¬
образно ее положению» (МС, XXIII, 17, f. 3). Выходит, достоинство, ста¬
тус есть и у самого жалкого человека. Конечно, это один из штампов, но из
тех, на которых, может, и стоит цивилизация.
СТАРОСТЬ В СОЗНАНИИ ФРАНЦУЗА XVI ВЕКА
273
Некоторые впрямую апеллируют к норме, требуя относиться к себе
так, «как и должен относиться сын к своим родителям». Иногда эта фор¬
мулировка устанавливает квазиродственные связи. Вдова парижского га¬
лантерейщика Жанна Делик требует от Франсуазы Мусель, проживаю¬
щей с дарительницей, «относиться к ней так, как и должна хорошая дочь
относиться к своей матери» (Y 100, f. 196 v). Но и кровное родство, порой
нуждается в такой отсылке к норме. Сын Перены Эно, парижский буржуа,
обещает обходиться с ней «достойно и с нежностью, как и подобает ее по¬
ложению и как хороший и истинный сын обязан поступать в отношении
своей матери» (Y 99, f. 125). Сын обещает крестьянину из Нантулье пе¬
реехать к нему, «справедливо и по чести кормить, одевать, содержать, пи¬
тать, помогать и пособлять своему отцу должным образом на протяжении
всей его жизни, как себе самому и даже лучше, как и должен поступать хо¬
роший сын по отношению к отцу» (Y 94, f. 141 v).
Такова же и природа требований питаться с одного стола. Это служит
для определения уровня услуг. Ослепшая Масе Ле Пелетье так и начина¬
ет перечень условий своему партнеру Жану де Марну. Требование совме¬
стной трапезы часто подкреплялось требованием совместного проживания.
Даже в дарении монастырю крестьянин Ноэль Обэн-старший оговарива¬
ет, что его должны «поселить, разместить, и обогреть в здании аббатства,
а не в каком-либо ином месте» (Y 95, f. 300).
Вообще дарения монастырям наиболее подробны. Оно и понятно, аб¬
батиссы и приорессы были людьми чужими. И даже многочисленные тре¬
бования содержать дарителей не хуже прочих насельников обители каза¬
лись недостаточными. Все расписывалось до мелочей. Нотариусам, види¬
мо, платил монастырь, поэтому бумаги они не жалели. В дарении Ноэля
Обена монотонно перечислялись земли, разбросанные по округе, повторя¬
лись закрепительные формулы, говорилось о «желании участвовать в мо¬
литвах, службах и благих делах, творимых ежедневно в аббатстве». В ито¬
ге акт растянулся на шесть листов. Монахини обязались выделить служи¬
теля для ухода за крестьянином, а также обещали кормить его лошадь.
Пожилому буржуа Жану Дюку и его жене парижская обитель Дев
Божьих обязуется оставить в пользование их жилье близ монастыря «и
ежедневно выделять хлеб, вино и рацион («pitance») совсем такой же,
как и монахиням». Из прочих услуг дарителям обещана только стирка бе¬
лья, а одежду, обувь и отопление они будут обеспечивать самостоятель¬
но (Y 98, f. 92).
Очень подробно описывает свой рацион вдова Колетта Шовель в дарении
августинцам из Ланьи-сюр-Марн. Как и монахам, ей выдается хлеб, вино, ра¬
цион, а также «ежедневно полсетье вина17 к обеду и столько же на ужин», а в
«субботу и иные дни, когда монахи не имеют обычной порции, они обязаны
выдавать дополнительный рацион («pitance compectante»). Такой режим бла¬
гоприятно сказался на здоровье вдовы. Ведь этот документ был лишь подтвер¬
ждением акта, сделанного ею 18 лет назад, в 1534 г. Но августинцам это пока¬
залось слишком накладно, и ее убедили передать еще три виноградника.
274
РОДИТЕЛИ И ДЕТИ
Но наиболее интересен акт Тома Мазе, виноградаря из Сен-Жермен-
де-Пре. Он и его жена «пришли в монастырь Нотр-Дам-де-От-Брюйер...
к Луизе Ле Пикар, приорессе, и еще пятерым сестрам, «составляющим
наиболее здоровую часть означенных монахинь этого приорства». «По
просьбе супругов они собрались у большой решетки в церкви18, где обыч¬
но обсуждаются дела указанного приорства». Посовещавшись, монахини
дали ответ. «Под звуки рожков («tunble») все собрались у решетки и бла-
гоизволили принять дарение». Супругов обязывались содержать не хуже
монахинь этого ордена: «выделить дом и жилье, сообразно их достоинст¬
ву, до конца жизни выдавать им еду и содержание». А именно: «ежегодно
шесть мюи19 вина с виноградников самого Мазе и по его выбору; мяса сы¬
рого или вареного каждый день, а в постные дни — яиц и рыбы, как заве¬
дено у монахов их общины; белого хлеба в достатке, как у тех же монахов...
дров (топить смотря по погоде и по их желанию), овощей, масла, яиц, сы¬
ру, как тем же монахам. А для выхода каждому — по свободному платью
серого сукна, подбитого панбархатом («fourre de grosse panne»), что в про¬
сторечии зовется вечерним платьем («robbe de nuit»), каждому в год — по
паре тапок, по две пары башмаков и по паре туфель из черного сукна и про¬
чую необходимую для них одежду, колпак и шляпу для указанного Мазе и
жакет... такой, какой он носит ныне». Монахини за свой счет перевезут их
вещи из Парижа в монастырь и обещают, «что в случае необходимости за
ними будет ухаживать служанка из их общины, опекать их, заботиться, ле¬
чить («medecyner») и ухаживать за ними в их болезнях подобно тому, как
поступают с заболевшим монахом из этого ордена».
Да, этот акт напоминает страну Кокань: мясо каждый день, вино свое,
белый хлеб, прислуга, чистое платье. Но Мазе и его супруга — особые лич¬
ности, нотариус назвал их «достойными людьми» («honneste personnes»).
Так величали респектабельных горожан — буржуа, судейских, цеховых ма¬
стеров. Но чтобы так назвали крестьян или виноградарей, хотя бы и живу¬
щих в Париже? Среди зарегистрированных в Шатле других примеров я не
нашел. Правда, этот акт составлялся не парижским, а провинциальным но¬
тариусом. Во всяком случае данная ситуация нетривиальна. Но именно по¬
этому чрезвычайно информативна.
Дарения частным лицам не столь подробны, но и они сообщают важ¬
ные детали. Крестьянин из окрестностей Конфлана по-своему апеллиру¬
ет к норме, предписывая обеспечивать его всей одеждой, обувью и баш¬
маками как сельского жителя («comme homme de champe et village»)
(Y 97, f. 433). 80-летнему Клоду Соважу обещают ежедневно «пинту
вина по мере Сен-Дени для того, чтобы пить самому». Катрин Раборен,
крестьянская вдова, хочет ко дню Мартина Зимнего получать поросенка
стоимостью в 60 турских солей (Y 97, f. 237). У престарелых горожан,
как мы уже видели, могли возникать особые трудности со стиркой — вдо¬
ва колпачника из Сен-Марсель, «очень старая и в недомогании» («indis¬
pose de sa personne»), предписывает стирать и держать чистой свою оде¬
жду» (Y 97, f. 311 v).
СТАРОСТЬ В СОЗНАНИИ ФРАНЦУЗА XVI ВЕКА
275
Дарителей удручала перспектива болезней и нарастающей беспомощ¬
ности. Порой они оговаривали услуги служанки, поводыря или сиделки.
«По причине дряхлости своей персоны, слабости и преклонного возраста»
Гильеметта Мари требует от своего сына-крестьянина, помимо прочего,
«заботиться о ней в том состоянии, в которое Богу будет угодно ее вверг¬
нуть». Она, кстати, в преамбуле акта заявляла о намерении посвятить себя
Богу и душе (Y 98, f. 272). Болезни заставляли думать о горнем. Колетта
Шовель требовала от августинцев в случае болезни «выделить ей помощь
для ухода... и поставлять ей телесную пищу, соответствующую ее недугу».
Получается, что в обычных случаях монастырь дает пищу духовную (это,
как мы убедились, не совсем так), в экстренных — телесную. Вспомним
термин «блага земные» в акте спиритуалистически настроенной Гильемет-
ты Местрю. Религиозность Колетты Шовель побудила ее начать мессы о
спасении души еще при жизни. Прочие просили заказать их лишь после
своей смерти.
Упоминаются в актах и предметы обихода. Как правило, там, где ого¬
варивается возможность изменения договора. Если дарительнице не по¬
нравится жить у сына, она может съехать, «забрав кровать, пуховые по¬
душки и прочие свои спальные принадлежности («garniture») из его дома,
а также большой сундук, скамью со спинкой и одежду» (Y 96, f. 338). В
другом акте также говорилось, что распродаже не подлежали постельные
принадлежности и сундучок для одежды. Этого дарителя лишить не мог¬
ли, даже в случае расторжения договора. Но насколько возможной была
такая перспектива?
«Бедная слепая женщина» Андреа Фари дарит виноградник своей
крестнице и ее супругу. Они же обещают «рассматривать настоящее даре¬
ние как недействительное, если к ней вернется зрение». (Y 93, f. 401 v).
Жанна Делик, как мы помним, требовала от живущей с ней Франсуазы
Муссель «обходиться с ней ... как доброй дочери подобает». Но «если ука¬
занная Муссель будет поступать иначе, дарение теряет силу» (Y 100, f.
196 v). Даже 95-летний Жан Орри сохраняет право выбора: «Если же
указанный даритель захочет жить не со своим сыном, но переехать куда
ему заблагорассудится, то ему тогда положен пенсион в 50 турских ливров
ежегодно» (Y 97, f. 425 v).
Инициатива разрыва контракта может исходить не только от дарите¬
ля. Так, вдова парижского буржуа передает аббатству Монмартрскому
дом под знаком «Серебряного льва», по поводу которого ведется тяжба.
Монахини берут на себя ведение процесса. Но если дело будет все же про¬
играно, то и обязательства по уходу за вдовой аннулируются (Y 96, f. 42).
Заслуживает внимания акт Жана Тьерри, викария церкви Брийса. Его
брат обязуется «давать есть и пить, когда заблагорассудится, дарителю и
разумно трапезничать («prendre ses reffections20 raisonablement») совместно
с ним» (Y 95, f. 400). Угощение гарантировано, но в пределах разумного.
Агнес Сюссевин, вдова буржуа, заключает договор с книгопродавцем
Мартином Ру, живущем в одной доме с нею. Тот обязуется выполнять все
276
РОДИТЕЛИ И ДЕТИ
ее распоряжения, «достойные и законные» («luy obeyr en tous ses comman-
dements licites et honnestes») (Y 93, f. 356 v). Колетте Шовель августинцы
обещают «помогать и служить в делах законных, достойных и разумных»
(«licites honnestes et raisonables»). Вполне вероятно, что эти термины при¬
званы защитить от капризов дарителя.
Требования «содержать достойно», как «подобает доброму сыну», ко¬
нечно, субъективны. Однако в дарениях указываются и вполне конкретные
суммы денег. 50 турских солей в месяц, запрошенные Жаном Ококом «на
мелкие расходы», — много это или мало? Об их предназначении говорят
сами акты.
Как мы помним из мотивировок, целью многих остается теперь лишь
забота о душе. «Карманные деньги» нужны им для богоугодных дел. Так,
вдова парижского мастера-каменщика будет получать от сына по три соля
в неделю на раздачу милостыни («pour faire ses aulmosnes») (Y 99, f. 125).
Порой, по праздникам предусматривались специальные выплаты. Mace
Ле Пелетье каждое воскресенье будет получать по 12 денье на свои нуж¬
ды, а в большие праздники по два соля. Крестьянину Пьеру Пьерэ сын
обещает выдавать семь с половиной солей по четырем главным праздни¬
кам. Это, кстати, минимальная сумма среди выплат «на мелкие расходы».
Четырежды в актах оговаривается выплата 12 денье еженедельно (т. е. че¬
тыре соля в месяц), 30 солей в месяц будут выплачивать престарелому бур¬
жуа-галантерейщику, 50 — Жану Ококу и целых 60 — некой Мари Лете-
лье, названной в акте «honorable personne». Следовательно, сержант Фи¬
лон сулил весьма приличные условия нашему крестьянину.
Кроме «карманных денег», акты иногда говорят о возможной замене
«питания и ухода» пенсионом. Часто упоминаются суммы в 30 и 50 лив¬
ров. Это немало. (Для сравнения: один из дарителей предписывает выде¬
лить по 60 ливров своим дочерям, чтобы выдать их замуж или определить
в монастырь). Если Перенна Эно, вдова мастера-каменщика, переживет
сына, то его наследники будут выплачивать ей по 100 ливров в год21 (Y 99,
f. 125). В наших актах нет суммы, крупнее этой. Самое скромное содержа¬
ние выговаривает себе Катрин Раборен. Если она не захочет жить у своего
сына — священника, то он будет выдавать ей ежегодно по 15 ливров и по
одному поросенку. Она также апеллирует к норме, предписывая сыну вы¬
дать замуж сестру и «дать ей приданое как дочери доброго крестьянина».
Похороны, спасение души, поминальные службы — это волновало да¬
рителей не меньше материальных условий существования. «Похоронить в
освященной земле» или «достойно положить в могилу», обеспечить заупо¬
койные службы. Это — ядро, сплошь и рядом дополняемое другими требо¬
ваниями. Порой весьма колоритными. «Лишенный жены», крестьянин Ла
Ривьер, как мы помним, говорил, что он здоров и в твердой памяти. Это не
мешает ему предвидеть картину своего угасания. Он требует, «чтобы во
время его болезни его исповедовали, соборовали и похоронили в освящен¬
ной земле, осуществили бы его завещание и оплатили бы поминальные об¬
ряды в соответствии с волей указанного Ла Ривьера, и все это — на сред¬
СТАРОСТЬ В СОЗНАНИИ ФРАНЦУЗА XVI ВЕКА
277
ства его детей, вплоть до суммы в четыре парижских ливра». После его
кончины надлежит на каждую годовщину его смерти заказывать малую
мессу поминальной службы («une basse messe d’office requiem») в церкви
Сен-Лу — «за спасение и облегчение («salut et remede») души его, его по¬
койной жены и его покойных друзей. И для поддержания этой мессы да¬
ритель отныне и навсегда передает церкви Сен-Лу шесть парижских солей
ежегодной вечной ренты» (Y 94, f. 290).
Не всегда, вероятно, полагаясь целиком на своих ближних, они вклю¬
чали в текст документа и договоры с церковными старостами. Как прави¬
ло, уточнялся характер служб — «полные» («complectes», «solempnelles»),
«большие» («haultes») и «малые» («basses») мессы, литании, праздничные
молитвы («vigiles») и др. Так, Жанна Патар, вдова колпачника из предме¬
стья Сен-Марсель, обязует своего племянника, живущего в Ризе, ежегод¬
но заказывать в местной церкви торжественную службу с тремя псалмами,
тремя проповедями («le5ons») и большую поминальную мессу на день ее
смерти. Для чего племянник обязан по договоренности с местными церков¬
ными старостами учредить ренту, но эти службы должны непременно быть
вписаны в мартиролог церкви Нотр-Дам-де-Риз «для вечной памяти».
Этого набожной вдове мало. Она требует от племянника выдавать ей еже¬
недельно по два соля, «дабы она заказывала мессу согласно своему благо¬
честию». Но после ее смерти эти мессы не прервутся. Их станет читать
преподобный мэтр Дюран, парижский священник, присутствующий при
составлении акта. По смерти вдовы он берется служить эту мессу по суб¬
ботам в церкви Сен-Медар, прихожанкой которой она ныне состоит22. За
это он пожизненно может пользоваться комнатой в доме, где ныне обита¬
ет дарительница (Y 97, f. 311 v). Жанна Патар перебралась в провинцию,
но она привносит сюда утонченное парижское благочестие — молиться за
нее будут не только на новом месте, но и на старом. Причем не кто-нибудь,
а ученый со степенью.
Выбор места захоронения волновал старых и немощных — «там, где ука¬
жет даритель», «в главной монастырской церкви», «в приходской церкви».
Но значимо и определение места, где будут возноситься поминальные мо¬
литвы. Виноградарь Андре Вернюлье просит «похоронить его на кладбище
Аркея в самом подходящем месте». Родственники должны будут «заказать
две полные службы, так как это здесь заведено, во время которых будут чи¬
таться «vigiles», три большие мессы и 10 малых»... «Надлежит также раз¬
дать по 12 парижских денъе четырем соседним приходам и братству Нотр-
Дам церкви вышеназванного Аркея, чтобы поминаться в их молитвах».
(Y 98, f. 137). Эти приходы очевидно соответствуют селам, где раскинуты
виноградники дарителя — Аркей, Баньо, Жантийи, Вильжюиф.
И все же похоронные обряды и заупокойные службы и благодеяния
описываются в наших актах не очень подробно. Это ясно при сопоставле¬
нии с такими духовными завещаниями («testament», «dernier volunt6»), ко¬
торые также иногда регистрировались в Шатле. Наши акты склонны ско¬
рее называть общие суммы денег, необходимых для исполнения таких за¬
278
РОДИТЕЛИ И ДЕТИ
вещаний. Размеры их варьируют от двух солеи, которые надлежит потра¬
тить на завещание крестьянина Клода Соважа, до 200 экю на исполнение
«последней воли» экюйе Клода де Поммель. Что же, это по крайней мере
не противоречит общим представлениям о социальной иерархии, как и вто¬
рая по величине сумма (50 ливров), упомянутая Переной Эно. Мы уже
знаем, что она определила себе целых 100 ливров годового содержания.
Однако такое соответствие упомянутых сумм статусу дарителя отнюдь не
было правилом. Если трое крестьян, вдова каменщика и сельский священ¬
ник выделяют на свои «завещания» по 20 ливров, то «почтенная особа»
Мари Летелъе — вдвое меньшую сумму, хотя это она выговорила для себя
самую крупную сумму «карманных денег». Еще в пяти дарениях размеры
«завещаний» колебались от восьми до четырех с половиной ливров. Но
есть и более мелкие «завещания» — десять, пять и даже в два су, как у
Клода Соважа. Вспомним, кстати, что ему в неделю выдавали 12 денье,
что не так уж мало для «menu plaisirs». Судя по всему, эти мелкие суммы
шли не столько на организацию похорон и заупокойных служб, сколько на
раздачу бедным. Об этом прямо и говорит доктор теологии Жан Локуэ или
парижский стряпчий Николя Руссо: «распределить пять солей обычным
манером» (Y 95, f. 337 v).
До сих пор мы брали примеры из десятков разных актов. Но, полагаю,
что мы уже могли заметить наличие в них индивидуального начала. Мно¬
гие акты заслуживают того, чтобы быть прочитанными полностью, на¬
столько важен в них каждый штрих. Остановимся на судьбе Кристофа
Креспина.
Этот пекарь, проживавший в предместьях Парижа, за воротами Сен-
Дени, заявил нотариусам, что «ему принадлежат на законном основании
(«а juste tiltre») некое движимое имущество, долговые обязательства и
треть наследственного недвижимого имущества; именно: дом, двор, коло¬
дец, огород («maraiz») в предместьи Сен-Дени, на доме висит обычно лик
святого Иоанна Крестителя». Еще один дом, приобретенный Мартином
Креспином (возможно, отцом дарителя) на шоссе в цензиве [монастыря]
Дев Божьих, другой дом там же и еще один дом с хлевом и огородом в со¬
седнем предместьи Сен-Лоран, неподалеку от канавы святой Маглуары
(«esgoulx de Sainte Magloire»). Далее «он говорит и утверждает, что из-за
слабости и бессилия, в кои он впал вследствие недуга («infirmitrez qu il а
supporte et supporte»), он не может ни зарабатывать на жизнь, ни содер¬
жать себя, ни работать, ни управляться в будущем без посторонней помо¬
щи. Поэтому платежи за указанные имущества не вносятся, повседневные
улучшения и работы по поддержанию не ведутся должным образом. Если
же их сдать чужим людям, это не принесет ему больших выгод и не обес¬
печит привычного содержания, и он впадет в... нищету, убытки и разоре¬
ние («dommages et interests»)». Посему он, посовещавшись со своими род¬
ственниками, ближними («confederez») и друзьями, дарит свое имущество
Жаку Удену, мэтру-пекарю, и его жене Изабо Креспин, своей сестре, «по
причине расположения, доверия и особой близости ...а также за разнооб¬
СТАРОСТЬ В СОЗНАНИИ ФРАНЦУЗА XVI ВЕКА
279
разную помощь, услуги, дружеское расположение и любезность («рп-
vaultez»), по каковой причине он доверяет им более, чем прочим персо¬
нам...» Со своей стороны, они обязуются «ухаживать и обеспечивать... все
его потребности в питье и еде, в тепле, жилье и освещении; обходиться с
ним мягко как в здравии, так и в болезни, в каком бы состоянии он ни при¬
бывал, как и подобает — достойно и с нежностью, как и надлежит положе¬
нию указанного дарителя. И каждое воскресенье выдавать ему по 12 тур¬
ских денье, а также ежегодно в течение всей его жизни откармливать двух
поросят». Апеллируя к норме, супруги обещают содержать поросят не ху¬
же, чем своих собственных. По осени их будет продавать сам Кристоф
Креспин. Вырученные деньги потратят ему на одежду, жилье и содержа¬
ние. Он также «вправе по своему усмотрению распродать имущество, на¬
ходящееся в его комнате, за исключением кровати, постели, подушки, оде¬
яла, балдахина, белья и сукна, сундука, куда складывают его одежду и бе¬
лье и постельной грелки («basynoine»)». Все это надлежит перевезти в
комнату, где он будет жить, дабы это досталось указанным супругам.
«Деньги же от распродажи пойдут на закупку поросят и иных вещей по его
усмотрению. В конце дней дарителя обязаны похоронить в освященной зе¬
мле и выполнить его завещание в пределах суммы в 100 солей — все за счет
указанных супругов сразу же после его кончины». (Y 98, f. 151).
Удивляет концентрация всех черт, ранее «выуженных» нами из десят¬
ков актов. Описание конкретности бытия здесь вполне достойно Питера
Брейгеля. Все очень жизненно: мирок родственников-пекарей из северных
предместий Парижа, дома и огороды, приютившиеся между городской
сточной канавой и шоссе, увлечение свиноводством, без которого жизнь
немыслима даже на покое23. Но положение Креспина было далеким от
идиллии.
Данный акт составлен 2 июня 1551 г., но зарегистрирован лишь через
год. Второе же дарение Креспина, составленное позже — 28 марта 1552 г.,
прошло регистрацию очень быстро — уже 4 апреля. Что же заставило его
участников спешить?
На сей раз Кристоф Креспин (названный почему-то не пекарем, а под¬
мастерьем пекаря) адресует дарение Жану Бенуа, также пекарю из предме¬
стья Сен-Дени, но уже именуемому «marchant» (что было более престиж¬
но), и церкви Сен-Лоран в Париже24. Им он дарит свою долю прав на три
дома, из которых два расположены близ ворот Сен-Дени а третий — в
предместьи Сен-Мартен. Жан Бенуа и церковная община, к которым дари¬
тель «питает глубокую любовь», обязуются «кормить его хорошо и достой¬
но и обходиться с ним с мягкостью. Когда же он умрет — похоронить, зака¬
зать три полные службы и обеспечить шесть светильников («torches») по
полтора фунта и шесть свечей («sierges») по пять фунтов: четыре вокруг те¬
ла и две сверху. А также заплатить 20 солей братству Сен-Николя в ука¬
занной церкви Сен-Лоран для путешествия в церковь Сен-Фиакр в Бри».
О цели этого путешествия не сообщается (видимо, там надо отслужить по¬
минальные службы), но порядок молебнов в церкви Сен-Лоран описан под¬
280
РОДИТЕЛИ И ДЕТИ
робно. Церковные старосты обязуются определенные мессы служить в оп¬
ределенных притворах, уточняют, сколько денег получит каждый из участ¬
ников, определяют распорядок и продолжительность служб. Например, ма¬
лая месса будет заказываться на протяжении шести лёт со дня кончины.
Жан Бенуа и церковные старосты обязуются также выступить прокурора¬
ми на процессе Креспина против его свояка (фамилия в тексте пропущена
— возможно, клерк Шатле ее не разобрал) «в связи с опротестованием не¬
коего якобы свершенного дарения» (Y 97, f. 300).
Вероятнее всего, речь идет об отмене дарения Жаку У дену. Ведь там
передаются те же три дома. И нас не должно смущать, что в первом акте
дом находится в предместье Сен-Лоран, а во втором — Сен-Мартен, они
ведь перетекали одно в другое. Единство стиля очевидно — все то же стре¬
мление вникнуть в детали. Вот только в августе 1551 г. Креспина еще вол¬
новали перспективы откорма поросят. В марте следующего года его более
занимает организация поминальных служб. Увы, такая смена настроя бы¬
ла обоснованной. К первому акту, зарегистрированному, как мы помним,
лишь через год после его составления, имелась важная приписка. Сразу же
регистрировался второй документ, от 8 августа 1552 г. Жак Уден и его су¬
пруга составляют дарственную некоему Люку Удену (как водится — пека¬
рю из предместья Сен-Дени), выступавшему в роли опекуна и представи¬
теля интересов Мари Уден, дочери указанных супругов. Они делают это
на правах наследников покойного Кристофа Креспина. Опекуну25 и пору¬
чалось завершить регистрацию всех документов. Любопытно, что в этом
акте нет речи о каком-то судебном процессе по поводу наследства Креспи¬
на. Быть может, хлебопеки из одного предместья как-то договорились ме¬
жду собой? В пользу этого говорит дата регистрации второго документа,
11 ноября 1552 г. Тогда как составлен он был еще в июле. Если бы велась
тяжба, Удены постарались бы как можно скорее придать полную закон¬
ность этому акту.
Мы вправе теперь вернуться к щекотливому вопросу о доверии ламен¬
тациям дарителей, их высказываниям и предписаниям. Конечно, они по ру¬
кам и ногам были связаны сетью разных принуждений. Нормами кутюм-
ного права, формулами учебников по нотариальной практике, требования¬
ми «парижского стиля» делопроизводства, произволом нотариусов. В кон¬
це концов акт составляли именно они, а не дарители, многие из которых и
писать-то не умели. Да, но оба столь близких по стилю акта Креспина бы¬
ли составлены разными нотариусами.
Многое, действительно, зависело от личности самого нотариуса, от
стиля его конторы. Именно он в той или иной степени формализовал воле¬
изъявление дарителей. Поэтому в приверженности штампам можно скорее
заподозрить его. Но штампы эти могли быть разными в разных конторах.
В наших группах не так много актов, чтобы распознавать «почерк» того
или иного нотариуса. Для гораздо более представительной категории даре¬
ний студентам Парижского университета мне это иногда удавалось. Воз¬
можны и случаи неуемного красноречия нотариуса. Анонимный автор
СТАРОСТЬ В СОЗНАНИИ ФРАНЦУЗА XVI ВЕКА
281
учебника по делопроизводству предупреждал: «Все нотариусы должны ос¬
терегаться от употребления в своих писаниях амфибологий, т. е. двусмыс¬
ленных фраз, могущих быть истолкованными в разных смыслах. В эту
ошибку часто впадают молодые нотариусы, которые... недавно вышли из
школ, и им кажется, что они могут подпирать перстом звезды, но которые
не познали пока вещей, богатых молоком и медом, т. е. практики»26.
В Париже нотариусов, «не вкусивших молока и меда», не найти —
слишком высоки были профессиональные требования. А вот какой-ни¬
будь клерк письмоводителя из захолустья вполне мог прибегать к из¬
лишне витиеватым формулировкам. Они давали представление о сути
дела, иначе бы их не приняли к регистрации в Шатле. Но 16 провинци¬
альных актов все же трудно спутать с парижскими. Слишком много в
них различного рода отклонений. Это не означает, что парижане вовсе
не употребляли каких-то вычурных формулировок. Они встречаются,
хотя и не так часто, как в провинции.
Впрочем, создается впечатление, что нотариусы не столько стремились
приукрасить текст акта, сколько сдерживали поток красноречия дарителей,
пытаясь ввести его в рамки. Взять того же Кристофа Креспина. Ему была
предложена расхожая формула, .предписывающая обеспечивать его по¬
требности в еде, питье, одежде и жилье. Она была включена в акт, но
дальше воспроизводились пожелания дарителя насчет поросят и распрода¬
жи мебели, что рождало некое противоречие. Выходит, свояк брал Крес¬
пина не на полное обеспечение, на что-то еще предстояло заработать. Но¬
тариус предлагал штампы, даритель принимал их, но продолжал твердить
о своем. В дошедших до нас учебниках для нотариусов готовых формул бы¬
ло не так много. Очевидно, в каждой конторе скапливались собственные
коллекции образцов, из которых нотариус или его клерк могли выбирать
что-либо по своему вкусу. Вспомним, например, пристрастие Жана Крюсе
фиксировать точный возраст стариков.
Что касается штампов, то они важны сами по себе. Важны для нас, по¬
скольку дают представления о базовых основах культуры (через стереотип
«достойного положения», через апелляции к норме). Важны для дарите¬
лей, поскольку формируют идеал, воздействующий на поведение сторон.
Кроме того, через штампы реализовывалось самовыражение дарителя. У
нас немало нестандартных оборотов, оригинальных актов. Это не всегда
означает, что нотариусы и клиенты творили нечто новое. Дотошность
Креспина удивляет лишь в данном контексте. В духовном завещании, на¬
пример, подробное перечисление свечей во время поминальной службы бы¬
ло в порядке вещей. Свобода выбора здесь, как и в других явлениях куль¬
туры, зачастую была свободой выбора штампов. Можно было также «иг¬
рать» формой акта. Придать ему вид имущественной сделки. Соединить
дарение с духовным завещанием или брачным контрактом. Следовательно,
это оригинальность — мнимая?
Вот один из комбинированных актов. Николя Лом женится на Клемане
де Риак, «дочери королевского сержанта сенешальства Лионского, которого
282
РОДИТЕЛИ И ДЕТИ
не было в Париже вот уже 12 лет». Невеста проживала со своей матерью,
Клодой Ле Бег, в доме адвоката Шарля Галоппа. После стандартного опи¬
сания денежного вклада сторон в контракт неожиданно включается дарение
Жанны Даниель, вдовы парижского буржуа Пьера Мерсье. «Будучи слиш¬
ком старой и беспомощной, чтобы впредь работать, а также питая склон¬
ность к Шарлю Галоппу и зная его расположение к вышеназванной паре»,
она дарит молодым свое движимое имущество, «находящееся ныне в доме,
где она проживает и который принадлежит указанному Галоппу». За это мо¬
лодожены обещали поселить вдову у себя, «хорошо и достойно» кормить и
содержать и выдавать ей ежегодно по 30 турских ливров, никакой платы с
нее не брать, а, наоборот, рассчитаться за нее все с тем же Шарлем Галоп-
пом (Y 94, f. 89). «Круг близких» выглядит странно: жена пропавшего сер¬
жанта, ее квартирохозяин-адвокат, хорошо относящийся к ее дочери и жени¬
ху, наконец, вдова, которая также снимает у адвоката жилье и считает его
мнение достаточным, чтобы вверить свою старость посторонним людям.
Соединение брачного контракта с договором о содержании есть еще в
двух актах. И хотя там речь идет об обязательствах содержать кого-нибудь
из родственников невесты, они также достаточно запутанны. Есть и иные
формы актов, где сразу и не разберешь, кто именно даритель. Существо¬
вали, кроме того, и «обратные дарения», и акты, где улаживались давние
судебные тяжбы...
Дарители могли употреблять особую формулировку ~ «еп droit juge-
ment» («по праву решения»). Она как бы высвобождала из-под действия
обычного права. Позволяла, например, вносить существенные изменения в
порядок наследования. Знакомство с другими сериями дарений показыва¬
ет, что такие акты весьма информативны. Попав в несколько необычную
ситуацию, человек старался подробнее объяснить себе, нотариусу, судьям
мотивы и обстоятельства своего решения. Яркий пример — отмена даре¬
ния, сделанного адвокатом Шарлем Дюмуленом своему брату «по причи¬
не неблагодарности оного». Дюмулен достаточно подробно описывает все
расходы и благодеяния, оказанные им младшему брату за годы его учебы
(Y 95, f. 158 v — 161), тогда как обычно эта деятельность не освещалась в
дарениях студентам. Но поскольку это был гениальный юрист, он не огра¬
ничился одним актом, а написал особый трактат о дарениях27.
Но ведь все наши дарения сами по себе суть отступление от нормы. Они
повествуют о вещах, обычно не обсуждаемых. Все-таки подобный акт — не
какая-нибудь закладная. Это важное и редкое событие в жизни человека.
Причем, как мы поняли, далеко не каждого. Дарители оказывались в ис¬
ключительной ситуации. Предписания обычного права были невнятны,
приходилось действовать на свой страх и риск. Уже поэтому они волнова¬
лись. Люди они в основном или старые или больные. Их взволнованный
голос слышится то в нравоучениях, то в благочестивых фразах, то в расска¬
зах о злоключениях и переживаниях. Трудно сказать, перед кем они разыг¬
рывали спектакль, но они его разыгрывали часто. Это тем более ценно, что
каждый новый лист, исписанный нотариусом, стоил немалых денег.
СТАРОСТЬ В СОЗНАНИИ ФРАНЦУЗА XVI ВЕКА
283
Такое состояние дарителя прекрасно передал Тургенев в рассказе
«Степной король Лир». Колоритный и немного сумасбродный помещик
составляет на имя дочерей и зятя дарственную, удивительно похожую на
наши. Отставной штык-юнкер и столбовой дворянин Мартын Харлов за¬
являет перед свидетелями: «Становлюсь я стар, немощи одолевают... И
потому... не желая, чтобы смерть меня врасплох застала, положил я в уме
своем...» Несмотря на весь пафос, Мартын Петрович слово в слово повто¬
ряет фразу, произнесенную ранее в частной беседе. Текст акта пестрит ар¬
хаизмами, сочетаемыми с детальнейшим описанием передаваемого имуще¬
ства. Что вызывает комментарий: «Это ихняя бумажка, ~ шепнул с неиз¬
менной своей улыбочкой исправник... — они ее для красоты слога прочи¬
тать желают, а законный акт составлен по форме, безо всяких этих цветоч¬
ков...» Себе Мартын Петрович предоставлял право жить в занимаемых им
комнатах и выговаривал себе, под именем «опричного», полное содержание
«натуральною провизиею» и десять рублей ассигнациями в месяц на обувь
и одежду. Последнюю фразу раздельного акта Харлов пожелал прочесть
сам. «И сию мою родительскую волю, ~ гласила она, ~ дочерям моим ис¬
полнять и наблюдать свято и нерушимо, яко заповедь, ибо я после Бога им
отец и глава... и будут они волю мою исполнять, то будет с ними мое роди¬
тельское благословение, а не будут волю мою исполнять, чего Боже оборо¬
ни, то постигнет их моя родительская неключимая клятва, ныне и во веки
веков, аминь!»
Мы вправе верить жизненности этой сцены. Ведь Тургенев консуль¬
тировался у опытных стряпчих Орловской губернии. Характерно, что при
всей эксцентричности даритель выражается штампами. Но штампами ус¬
тарелыми, архаичными. Оригинальность наших дарителей проявляется в
употреблении не тех штампов и не в том месте. Они могли искать их сами
или выбирать из вариантов, предложенных нотариусом. Это было совмест¬
ное напряженное творчество. Нормандский дворянин Жиль де Губервиль
в своем дневнике рассказывает, как он составлял прошение. Это заняло у
него целых четыре дня — он обсуждал с живущим по соседству королев¬
ским секретарем его форму, набрасывал черновики, платил клерку за чис¬
товые варианты28. Но кое-кто пытался обойтись и без нотариуса.
Университетский профессор теологии («docteur regent») Жан Локуэ,
проживающий в коллегии Монтэпо, в акте от 27 января 1552 г. говорит,
что «хорошо помнит», как 17 июня 1551 г. он даровал своему племяннику,
мэтру Арнулю Билану, права на недвижимость. И поскольку это дарение
было составлено и подписано лишь самим Локуэ, он хочет придать этому
акту полную силу, «как если бы он был составлен нотариусами». Все бы
ничего, но, оказывается, он составил еще один акт, подарив бедным шко¬
лярам Монтэпо, свой дом, расположенный на территории этой коллегии.
Но в нем он не упомянул о дарении племяннику, «по своей плохой памяти
(«par faulte souvenance»), ибо он уже стар и древен («viel et ancien» (!) и
имеет короткую память». Теолог не хочет, чтобы одно дарение отменяло
другое: племяннику достанется одна комната в этом доме в коллегии Мон-
284
РОДИТЕЛИ И ДЕТИ
тэпо. Далее нотариусы воспроизводят текст самодельного акта, написан¬
ного от первого лица. «Я, Жан Локуэ... видя моего племянника Арнуля
Вилана впадшим в тяжкий недуг, каковым является глухота, проникся
большим состраданием и милосердием к нему. Я одариваю его из любви к
Богу и учитывая услуги, которые он мне оказал ранее ... с обязательством
моего вышеназванного племянника молить Бога за меня после моей смер¬
ти в меру своих сил и возможностей («suivant sa puissance et capacite»)... и
заказать три полные мессы и три малые и раздать пять солей бедным. Сви¬
детельство чего я подписал моей рукой («j’ay signe de mon seigne manuel»)
в присутствии свидетелей 17 июня 1551». Далее нотариус фиксирует, а
клерк Шатле старательно воспроизводит следующую запись: «В конце се¬
го текста написаны таковые слова: я прошу, чтобы приняли во внимание
личность («je supplye qu’on ayt regard au personnage»), я подписался плохо,
перо плохое, это видно по письму («еп le congnoist a Tescripture»)» (Y 97,
f. 220 v). Этот странный документ был оформлен нотариусами 27 января
1552 г. и зарегистрирован очень быстро, уже 29 января самим Виланом.
Тяжкий недуг не помешал ему действовать довольно энергично.
Как классифицировать этот акт? Тема старости здесь присутствует. Но
она отнюдь не в центре внимания, и никто не ставит под вопрос работоспо¬
собность дарителя. Напротив, это он помогает беспомощному племяннику.
Однако через три месяца Жан Локуэ составляет новый акт у другого нота¬
риуса. На сей раз все было очень кратко: Жан Локуэ, преподаватель теоло¬
гии, дарит племяннику Арнулю Вилану, «также священнику, магистру ис¬
кусств», дом из двух корпусов на холме Сент-Илэр при условии, что дари¬
тель будет продолжать пользоваться взимаемой с дома платой до конца жиз¬
ни. Племянник же обещает кормить дарителя должным образом. Акт удив¬
ляет своей лаконичностью. Он, так же как и предыдущий, был зарегистри¬
рован в короткий срок ~ между 27 и 30 марта (Y 97, f. 297). Очевидно, де¬
ло взял в свои руки Арнуль Вилан. Теперь нет и намека на его болезнь. Ско¬
рее уж нуждается в помощи сам теолог. Но в этом не признается. Ни прова¬
лы в памяти, ни трудности с письмом не мешают ему продолжать читать курс
— он ведь и во втором акте назван «ведущим доктором» («docteur-regent»).
Кстати, отправить на покой престарелого интеллектуала всегда было мучи¬
тельной проблемой для парижского парламента29.
Нынче нотариальный документ исключительно формализован, депер-
сонифицирован. Так во всяком случае полагают современные участники
нотариальной процедуры. Когда-то ее место занимал публичный обряд,
ритуальные клятвы, магические жесты. Наши дарители, похоже, находят¬
ся на промежуточном этапе. Тенденция к единообразию налицо, при соста¬
влении актов пользуются сборниками формул, магия по возможности эли¬
минирована, сжавшись до одной клятвы. Но полного отъединения челове¬
ка от документа еще не произошло. Акт неотрывен от личности дарителя.
В тургеневской России бюрократия продвинулась вперед в своем унифика¬
торском рвении. Стряпчие составляют два акта ~ один для самого Харло-
ва и публики, другой — для формы. «Только форму, вы знаете, Мартын
СТАРОСТЬ В СОЗНАНИИ ФРАНЦУЗА XVI ВЕКА
285
Петрович, никак обойти нельзя. И лишние подробности устранены. Ибо в
пегих коров и турецких селезней палата никаким образом входить не мо¬
жет». А во Франции времен Кристофа Креспина парижский прево селез¬
нями хоть и не интересовался, но и полного единообразия добиваться не хо¬
тел, да и не мог. Главное, чтобы дарения были зарегистрированы и уплаче¬
ны деньги. Поэтому они годятся и для реконструкции индивидуальных ха¬
рактеристик. И, смею предположить, что, как правило, недюжинная лич¬
ность составляла нетривиальный акт.
Помимо колоритного Жана Локуэ, можно назвать другого теолога —
декана факультета Николя Леклерка. Он передает свой дом племяннице и ее
мужу, советнику парламента, которые в течение 23 последних лет прожива¬
ют совместно с указанным Леклерком и обращаются с ним мягко и человеч¬
но («1е traictant doulcement et humanement»), помогая ему вести процессы
против своих племянников, заботясь о нем в его болезнях и прочих текущих
нуждах» (Y 93, f. 51). Далее следовало захватывающее изложение истории
злодеяний племянников. Для этого декану потребовалось целых пять листов
ин-фолио, а затем — еще пять актов, дополняющих первое дарение.
Николя Леклерк — личность известная. Он был противником Эразма,
что не мешало им переписываться (не отсюда ли уникальное для наших ак¬
тов слово «humanement»?). Его арестовал Франциск I за нападки на Мар¬
гариту Наваррскую. Но ненадолго ~ после «дела плакатов» он понадобил¬
ся для борьбы с ересью.
Пьер Галланд, «лектор короля в Парижском университете», передает
некоторое имущество канонику Терруаны, «чтобы отплатить ему за ока¬
занные тем любезные услуги, а также потому, что он теперь старый и бо¬
лезненный и дабы он лучше смог прожить свои дни и поддержать свое со¬
стояние» (Y 98, f. 121). Интересных особенностей здесь две. «Отблагода¬
рить за услуги» хотят во многих актах, их намного больше, чем наших да¬
рений. Но чрезвычайно редко вознаграждение связывается с темой старо¬
сти. Кроме того, мы легко заметим отсутствие привычного нам объявления
о невозможности более трудиться. Пьер Галланд ~ первый преподаватель
«красноречия» в университете. Он прославился своими сочинениями по
риторике и яростной полемикой с Рамусом. По другим сериям актов на¬
блюдается такая же картина30.
Но существовала и обратная связь. На основании сочного акта мы мо¬
жем многое сказать о личности дарителя. Даже если о нем не сохранилось
иных свидетельств. Но мы убедились, что рассуждения подобного рода
возможны только при наличии серии однотипных документов. Для того
чтобы назвать что-то из ряда вон выходящим, надо сначала построить этот
ряд, определить заданные для самовыражения рамки, чтобы оценить инди¬
видуальную стратегию и тактику нотариального поведения.
Обращает на себя внимание стремление укоренить свой акт не только в
пространстве, но и во времени. Даритель устремляется помыслами в буду¬
щее, представляя конец своей земной жизни и начало небесной. Описывает
свое плачевное состояние и взаимоотношение с близкими. Рассказывает, как
286
РОДИТЕЛИ И ДЕТИ
арестовали его жену, как когда-то он упал с лошади, как десять лет назад су¬
пруга сломала ногу, как помогали или, наоборот, обманывали родственники.
В регистрах Шатле можно найти на эту тему немало развернутых рас¬
сказов детективного жанра, например, злоключения молодой вдовы Жан¬
ны Пикард31 или повествование Шарля Дюмулена о коварстве брата. Же¬
сткая заданная форма акта не мешает хотя бы части дарений конструиро¬
ваться по законам нарративного жанра. Подобная повествовательная логи¬
ка раскрыта Нэтали Дэвис в исследовании, посвященном прошениям о по¬
миловании. Они также составлялись дарителями в соавторстве с клерками,
также пестрели стереотипами. Но при этом сохраняли индивидуальность и
информировали как о реальном положении вещей, так и о неких общест¬
венных ценностях. Ею подмечена черта, отчасти свойственная и нашим ак¬
там. Почти каждый документ — не просто рассказ, но, как у Чосера, «рас¬
сказ мельника», «рассказ купца». Он лежит в русле средневекового тропа
«Estat du monde»32. Если для построения полной картины «Сословий ми¬
ра» данных у нас маловато, то наличие характерных социальных свойств в
дарениях крестьян вполне очевидно. Нечто подобное мы можем предпола¬
гать в актах «буржуа и торговцев», определенные социальные черты про¬
являются и в дарениях священников.
Итак, мы можем на основании заявлений или умолчаний дарителей
попытаться воссоздать фрагменты реальности. Наши редкие опорные
точки — регулярности нашей выборки. О своем страхе остаться без посто¬
ронней помощи говорят только те, кто не адресует дарения детям. Это мо¬
жет указывать на большую, нежели сейчас, уверенность стариков, что при
живых детях их не бросят. Следующее наблюдение касается крестьян.
Создается впечатление, что в первую очередь именно они с возрастом те¬
ряли способность продолжать свою деятельность. Во всяком случае, они
склонны говорить об этом чаще прочих. Оно и понятно: землю пахать — не
в Сорбонне читать. Но крестьяне менее других склонны считать преклон¬
ный возраст достаточным основанием для ухода от дел. Им надо непремен¬
но указать на свои болезни и немощи. Значимы и умолчания. Уходящие на
покой люди порой перечисляют все свои потребности. Но ни один не упо¬
минает о необходимости продолжать общение с ровесниками, друзьями,
соседями. Те, кто будет жить при монастырях, казалось, могли бы огово¬
рить возможности свиданий с близкими. Но этого нет. Примечательно
также, что, хотя женщины и составили треть всех наших актов, никаких
специфически женских черт не удалось обнаружить ни в одном из элемен¬
тов дарений. И еще одно наблюдение. Достаточно часто акты адресованы
сразу нескольким детям и их супругам. Но нигде не оговорено, как будут
распределены обязательства по уходу (например, жить старик мог бы у сы¬
на, а деньги брать у зятя). Значило ли это, что обязанность содержать ро¬
дителей признавалась нормой всеми детьми?
Наши дарители сплошь и рядом испытывали трудности. Многочислен¬
ными были конфликты и недоразумения, иначе бы и не составлялись акты.
Но из них вырисовывается некий идеальный образ старости. Пожилой (или
СТАРОСТЬ В СОЗНАНИИ ФРАНЦУЗА XVI ВЕКА
287
еще нестарый, но нетрудоспособный) человек, отстранившись от дел, живет
в окружении своих близких (детей, братьев). Но никто не ограничивает его
свободу выбора. По желанию он может и сменить, скажем, парижскую суе¬
ту на сельскую жизнь. Но он знает, что не останется без ухода в старости.
Он живет если не лучше, то уж никак не хуже тех, кто теперь ведает всем хо¬
зяйством, разделяя их стол и кров. Он «достойно одет», так, как привык оде¬
ваться всегда, согласно своему статусу. Он сохраняет свой привычный ре¬
жим питания, куда входят доброе вино в количестве, вызывающем у нас ува¬
жение, белый хлеб, свинина, а в постные дни яйца и рыба. Ему обеспечен
уход по болезни — консультация врачей (если надо, к нему привезут хоро¬
ших медиков, или самого доставят к ним), сиделка, лекарства, особое пита¬
ние. Он уже не распоряжается свободно семейным имуществом, но у него
есть деньги на мелкие расходы. Отойдя от суетности греховного мира, он все
больше думает о душе и Боге. Раздает милостыню, часто ходит в церковь,
заранее выбирает место для могилы, составляет духовное завещание, забо¬
тится о порядке чтения заупокойных молитв, поминальных служб. Впрочем,
он может еще и помогать младшим членам семьи, внести свой вклад в при¬
даное дочери или внучки. Сквозь заботы об удовлетворении материальных
потребностей и о спасении души проступает стремление «сохранить лицо» —
хорошо выглядеть в глазах людей. Достойно и чисто одеваться, быть похо¬
роненным с подобающей торжественностью. Последний (и предпоследний)
этапы жизни обустраивались им как публичное деяние.
Кроме общего идеала, дарения отражают некие специфические соци¬
альные черты. Лучше всего они проявляются в актах крестьян и виногра¬
дарей (даже тех из них, кто жил в самом Париже или его предместьях).
Крестьяне вообще больше других групп склонны в эксплицитной форме
выражать некие идеальные представления о старости. Подобная особен¬
ность крестьянских дарений наблюдается и на материале дарений студен¬
там университета.
И, наконец, как мы убедились, дарения сугубо индивидуальны. Они,
помимо воли авторов, выражают какие-то сокровенные и неповторимые
черты их личности. Причем, индивидуальные особенности Жана Окока
могут быть поняты и раскрыты лишь в контексте всех прочих актов. Одна¬
ко через эту уникальность мы можем подняться до каких-то обобщений о
крестьянских дарениях, о принятых в обществе культурных стереотипах. В
этой связи интересным представляется термин Л.П. Красавина «стяжен-
ное всеединство»33.
Примечания
1 Minois G. Histoire de la vieillesse en Occident. P., 1987; Bois J.-P. Les vieux de Montaigne
aux premieres retraites. P., 1989; Бессмертный ЮЛ. Жизнь и смерть в средние века. М.,
1991. С. 176-185.
2 Poisson J.P. Notaires et soci6t6: Travaux d’histoire et de sociologie notariale. 2 Vol. P., 1985,
1990.
288
РОДИТЕЛИ И ДЕТИ
3 Такие исследования под силу лишь коллективу. Свои рабочие группы были у Пьера
Шоню, обследовавшего парижские завещания XVI-XVIII вв., и у Роллана Мунье, изу¬
чавшего брачные контракты XVII в. Дени Рише и участники его семинара предприня¬
ли сплошную каталогизацию фондов нескольких нотариальных контор периода Рели¬
гиозных войн.
4 Recueil g6n6ral des anciens lois fran^ais / Ed. F.-A. Isambert et al. P., 1828. T. 12. P. 621 art.
132.
5 Inventaire des registres des insinuations du Chatelet de Pahs. R6gnes de Francois I et de Henri
II // Ed. E. Campardon, A Tuetey. P, 1906.
6 В 1554 г. была предпринята уникальная попытка регистрации вообще всех нотариаль¬
ных актов. Вызванная к жизни фискальными нуждами, эта мера отражает и некую
идею государственного контроля над всеми сферами жизни. См.: Vilar-Berrogain Е.
Guide des recherches dans les fonds d’enregistrement sous l’Ancien R6gime. P, 1958.
7 Recueil d’actes notaries relatifs к l’histoire de Paris et de ses envirions au XVI siecle / Ed. E.
Coyeque. P, 1905. T. 1. Примеры таких дарений можно изредка встретить в учебниках
по нотариальной практике: Brevet d’un homme aag6 qui se donne luy et ses biens к aucun
son prochain» // Le style des notaires du Roy, notre sire de Chatelet de Paris. Цит. no: Poisson
J.-P. Op. cit. Vol. 2. P. 49. Но и там они занимают очень скромное место среди много¬
численных казусов. А вот в пародийном учебнике лионского поклонника Рабле, нота¬
риуса Бенуа де Тронси (Troncy Benoit de. Formulation fort r6cr6atif de tous contracts, cod-
iciles et autres actes... Lyon, 1593), где приводится 35 типов различных актов, ни «даре¬
ний по старости», ни «договоров о содержании» нет. Хотя, казалось бы, поводов для
смеха они могли дать немало.
8 Уваров П.Ю. Французы XVI века: Взгляд из Латинского квартала. М., 1994.
9 Coeuret G. Fontenay-aux-Rose en images au d6but du XXe sidcle. P, 1993. P. 25-27.
10 Отклонение от нормы порождено смешением жанров. Такие рассуждения обычны для
духовных завещаний.
Речь идет о регалии, за которую было уплачено откупщику королевского домена.
12 Versoris N. Livre de raison de Nicolas Versoris, avocat au Parlement de Paris, 1527-1539 / Ed.
G. Fagniez. // Memoires de la soci6t6 de l’histoire de Paris et de Г Ile-de-France. 1885. Vol.
12.
13 Boyer-Xambeu M-T. Monnaie priv6 et pouvoir des princes. P, 1986. P. 151.
14 «Ostel» - так чаще всего обозначали не гостиницу, а отдельно стоящий городской дом,
особняк. «Geole» - букв, «темница», но мне неизвестно о существовании тюрьмы в
предместья Сен-Жак. Были там, правда, монастырь кармелитов и одна из резиденций
парижского прево Антуана Дюпра (Babelon J.-P. Paris au XVIe sifecle. P, 1987. P. 246-
250). Но нет данных, что там держали арестованных, пусть даже и больных. Возмож¬
но, что «темница» - это прозвище, данное дому местными жителями (обычно названия
давались по домовому знаку - эмблеме). Выпущенный на свободу Пьер Буссар мог
жить в предместья Сен-Жак и в доме своего кума, ведь Филон, как выяснилось, был
сержантом и этого предместья.
I3 Перед нами пример социальной мобильности. С вершин парижской чиновной иерар¬
хии должность пристава выглядела скромно. Но для крестьянина, пусть даже очень за¬
житочного, королевская служба означала уже совсем иной уровень престижа. Мы, к
сожалению, не знаем, какого статуса добилось второе, промежуточное поколение этой
семьи.
16 Les crocheteurs - крючники, грузчики пользовались в Париже дурной репутацией, со¬
поставимой с одесскими бендюжниками. В представлениях парижан это - дно общест¬
ва, люди порочные и агрессивные. См.: Geremek В. Les marginaux parisiens aux XlVe et
XVe sidles. P., 1976.
17 Классический сетье Старого порядка, применявшийся для объемов жидкости, был ра¬
вен восьми пинтам. Если исходить из того, что французская пинта равнялась 0,93 л, то
выходит, что к столу вдова получала почти четыре литра вина. Речь, правда, могла ид¬
ти о каком-нибудь местном сетье.
СТАРОСТЬ В СОЗНАНИИ ФРАНЦУЗА XVI ВЕКА
289
18 Grille, Gril - решетка, символически разделявшая в монастырских церквах монахов и
представителей внешнего мира. Такая решетка упомянута и в монастыре Дев Божьих.
19 Т. е. 1644 л. В день выходило по четыре с половиной литра на двоих. Кстати, в акте
упоминается и урожай с виноградников Тома Мазе. В год составления документа он со¬
ставил 12 мюи.
20 Этот оборот, возможно, выдает социальную принадлежность дарителя. «Reflection» -
совместная трапеза в монастыре. Дарители, как мы видели, часто говорили о еде, но
никто не употреблял подобного термина.
2^ В акте той самой Мари Летелье, что оговаривала для себя самые большие «карманные
деньги», в аналогичной ситуации наследники человека, взявшегося за ней ухаживать,
в случае его преждевременной кончины должны будут выплатить ей 100 экю (т. е. поч¬
ти 300 ливров) (Y 96, f. 81). Но речь идет не о годовом содержании, а о единовремен¬
ной выплате.
22 Бург Сен-Медар к тому времени слился с пригородом Сен-Марсель, в котором жила
дарительница. См.: Babelon J.-P. Op. cit. R 249.
23 В этом также живая примета времени. Пекари и мельники стали основными постав¬
щиками свинины для городов - только они легко разрешали обострившуюся проблему
кормов. См.: Майер В.Е. Деревня и город Германии в XIV-XVI вв. Л., 1979. С. 38.
24 Церковь Сен-Лоран, давшая название небольшому предместью, находилась не в Пари¬
же, а уже за городскими воротами Сен-Дени и Сен-Мартен, по другую сторону кана¬
ла.
25 То, что опекун («tuteur et curateur») назначался при живых родителях, не должно нас
удивлять. Имущественные отношения между родителями и несовершеннолетними
детьми оформлялись при посредничестве какого-нибудь родственника, представляв¬
шего интересы детей.
26 Le protocol des notaires, tabellions, greffiers et autres praticiens de cour laye... Lyon, 1601.
P.20.
27 Thireau J.L Charles du Moulin (1500-1566). Etude sur les sources, la m6thode, les iddes
politiques et Iconomiques d’un juriste de la Renaissance. Genfcve, 1980.
28 Gonberville G. de. Le journal du sire de Gouberville / Ed. E. de Robillard de Beaupaire. Caen,
1893. P. 248.
29 AutrandF. La force de Page: jeunesse et vieillesse au service de l’6tat en France aux XlVe et
XVe si&les // Comptes rendus de l’Academie des Inscriptions et lbelles-lettres de Гаппёе
1985 (janvier-mars). R, 1985. P. 205-223.
30 Если составить ряды однотипных документов, то неизбежно выявляются некоторые
«случаи отклонения». Дальнейшие биографические изыскания показывают, что не
менее половины таких актов составлено людьми весьма экстравагантными: гуманиста¬
ми, реформаторами, контрреформаторами, сумасшедшими, склочниками и т. д. (среди
3 тыс. дарений мной выделено 42 таких случая).
31 Жанна Пикард рассказывала, как в день святого Лаврентия она, будучи беременной на
девятом месяце, отправилась со своим мужем-шорником на ярмарку. По дороге они
подверглись нападению, и муж был убит. Ее отец-крестьянин на следующий день
«вместо того, чтобы оказать ей поддержку и утешение», заставил письменно отказать¬
ся от всех своих прав, а затем выгнал из дому. «Оставленная своими родными, она по¬
биралась, бродяжничала, лишенная всяких средств». Ее подобрал инспектор Монетно¬
го двора («garde de monnaye») Ферри Ошекорн. Он забрал ее к себе домой, где она раз¬
решилась от бремени, крестил ребенка и содержал их, возбудив в суде дело против
убийцы мужа и против отца. Дарительница же отказывается от всех своих прав в поль¬
зу благодетеля (Y 94, f. 308 v).
32 Davis N. Zemon. Pour sauver sa vie. Les rfccits de pardon au XVI silcle. P., 1988. R 102.
33 Карсавин Л.П. Философия истории. СПб., 1993.
10 — 288
ГЛАВА 12
«СВОИ» И «ЧУЖИЕ» В ДОМОСТРОЕ
ВНУТРИСЕМЕЙНЫЕ ОТНОШЕНИЯ
В МОСКВЕ XVI ВЕКА
л
■ реди явлении древнерусской культуры по степени известности
I Домострою, пожалуй, нет равных. Всякий, закончивший среднюю
I школу, знает, что он был. Однако при ближайшем рассмотрении
1 выясняется, что известен не столько сам Домострой, сколько его
название, давно ставшее нарицательным и обозначающее само-
дурство, жестокость, ограниченность и ханжество в семейных от¬
ношениях. Подобное отношение в общественном сознании к Домострою
сложилось еще в XIX в. Достаточно выразительно продемонстрировал
его Н.В. Шелгунов, который писал о современной ему России: «Домо¬
строй царил у нас повсюду, во всех понятиях, во всех слоях общества, на¬
чиная с деревенской избы и кончая помещичьим домом. Везде ходил до¬
мостроевский жезл, везде в том или другом виде сокрушались ребра или
вежливенько стегали жен и детей плеткой (советы Домостроя) — везде,
с первых же шагов жизни, человек чувствовал, как его во всем нагнетали
и принуждали, как его личному чувству не давали ни простора, ни выхо¬
да...»1. Таким символом российского дореволюционного «темного царст¬
ва» Домострой оставался для публицистики до середины 80-х годов
XX в., когда начали появляться прямо противоположные оценки его,
прежде всего в православной периодике (начал выходить даже ежене¬
дельник под таким названием), но и не только в ней.
В научных исторических и литературоведческих исследованиях оценки
были более сдержанными, но на отсутствие внимания и недооценку своей
масштабности Домострою жаловаться тоже не приходилось. Один из са¬
мых ярких исследователей средневековой Руси, И.Е. Забелин, характери¬
зовал его так: «Это памятник неоценимого значения для нашей истории,
это цвет и плод, с одной стороны, писанаго учения.., с другой стороны, это
цвет и плод исконивечных нравственных и хозяйственных уставов нашего
быта. Домострой есть зеркало, в котором мы наглядно можем изучать и
раскрывать все, так сказать, подземные силы нашей исторической жиз¬
ни»2. Свои рассуждения о русском национальном характере и особенно¬
стях исторического развития России Забелин строит на анализе материа¬
лов Домостроя. Масштабную попытку изучения этого памятника предпри-
« С В ОИ» И «ЧУЖИЕ» В ДОМОСТРОЕ
291
нял А.С. Орлов в начале нашего века. Побудительным мотивом послужи¬
ла горячая дискуссия о Домострое и путях исторического развития Древ¬
ней Руси в толстых журналах. А.С. Орлов полагал, что споры могут быть
поставлены на более твердую почву, если провести тщательное источнико¬
ведческое исследование Домостроя, его списков и редакций. В результате
скрупулезного текстологического анализа (на уровне буквы), которому
предшествовало выявление всех списков, появилось два тома: «Домострой.
Исследования» и научная публикация текста «Домострой по Коншинско-
му списку и подобным»3, однако работа не была завершена, а после рево¬
люции А.С. Орлов к этому исследованию уже не возвращался.
Большой вклад в изучение самого Домостроя внес И.С. Некрасов4,
проанализировавший несколько списков разных редакций и сделавший ак¬
туальные до сих пор наблюдения об источниках Домостроя и истории воз¬
никновения текста. Текст Домостроя до революции издавался пять раз, его
материалы использовались во многих исторических исследованиях. В со¬
ветской историографии специального источниковедческого исследования
этого памятника не производилось, но его материалы использовались це¬
лым рядом крупных историков (в частности А.А. Зиминым, Р.Г. Скрын-
никовым) для анализа социально-политической и идейной борьбы в Рос¬
сии времен Ивана Грозного5.
В последние десятилетия изучением Домостроя активно занимается В.В. Ко¬
лесов, трижды публиковавший текст памятника с комментариями и статьями к
нему6. В конце 80-х годов появляются и популярные публикации Домостроя.
Интересное исследование осуществил И.В. Курукин7, издавший ряд
статей и защитивший диссертацию, посвященные редактору Домостроя,
деятелю Избранной рады, благовещенскому попу Сильвестру.
Проявила интерес к Домострою и западная историография (Р. Яго¬
дин, X. Поукка, К. Поунси)8. Но если отечественная публицистика по от¬
ношению к Домострою «сменила гнев на милость», то в англоязычной
можно встретить вполне негативные характеристики этого памятника. (Не
далее как в 1994 г. «Moscow Times» в статье, посвященной проблемам со¬
временных русских женщин, сочла нужным объяснить своим читателям,
что «Домострой... дает детальные инструкции, как следует бить жену (ле¬
гонько, вежливо), а жене рекомендует никому об этом не рассказывать»).
В мою задачу не входит ни «реабилитация» Домостроя, ни его аполо¬
гетика. При всей разноголосице мнений и оценок он остается ценным ис¬
торическим источником по истории Древней Руси. Домострой — устав до¬
машней жизни, а потому обращение к нему при изучении статуса семьи и
внутрисемейных отношений представляется оправданным.
Основная задача статьи — проанализировать сферу «приватного», по
Домострою, — что воспринимается им как относительно самостоятельное,
личное (или семейное) пространство и как оно соотносится с «публичным»?
Кроме того, в современном сознании сфера «приватного», «частного»
является пространством наибольшей свободы, позволяющей человеку осу¬
ществлять свободу выбора, хотя при ближайшем рассмотрении выясняет-
10*
292
РОДИТЕЛИ И ДЕТИ
ся, что свобода относительна, поскольку прежде, чем выбирать, человек
научается это делать, и таким обучением занимаются более всего его близ¬
кие и составляющие «приватный круг».
Домострой
Вероятное время создания Домостроя — середина 50-х годов XVI в.,
поскольку в 1560 г. редактор Домостроя, священник Сильвестр, подверг¬
ся опале и постригся в монастырь, а его «Послание к сыну» (64-я гл. До¬
мостроя) написано до пострижения человеком вполне благополучным. К
концу XVI в. Домострой существует уже в нескольких редакциях. А на¬
личие переделок в списках XVIII в. свидетельствует о том, что и в это вре¬
мя его текст воспринимался как актуальный.
Текст Домостроя разбит на главы и может бьггь разделен на три части:
первая — «о духовном строении» — гл. 1-15, вторая — о «мирском строении»
(о семейных отношениях) — гл. 16-29, третья — «о домовном строении» (о
ведении хозяйства) — гл. 30-63. Вторая редакция Домостроя, так называе¬
мая Коншинская, или Сильвестровская, заключается посланием знаменито¬
го благовещенского попа Сильвестра своему сыну Анфиму и может рассма¬
триваться как отдельное произведение, трактующее те же вопросы, что и ос¬
новной текст, и как некоторое обобщение основного текста. Отметим лишь,
что Сильвестр в «Послании к сыну» развивает идеи первой, «духовной» ча¬
сти Домостроя. Если в ней христианские представления излагаются близко к
Символу Веры, то Сильвестр гораздо больше внимания уделяет евангель¬
ской трактовке. В начале он напоминает сыну о любви к ближнему, причем
любви деятельной: «Имей, чада, истинную правду и любовь нелицемерную
ко всем» (С. 162), а термин «правда» в древнерусском понимании нагружен
большим социальным смыслом. Затем говорит: «...не осуждай никого ни в
чем», а далее приводит евангельский текст, но уже не из Нагорной пропове¬
ди: «...чево сам не любишь, того и другу не твори» (С. 162).
Таким образом, в своем личном кредо Сильвестр делает акцент на отно¬
шении к «другому» и, отказываясь от точного цитирования Священного Пи¬
сания, подчеркивает свою личную позицию в отношении к этому «другому».
Деление Домостроя на части достаточно условно, порядок глав в спи¬
сках и редакциях Домостроя разный, да и сама информация о семейных от¬
ношениях содержится в различных частях Домостроя. Так, в «духовной»
части, в главе о том, «как мужу с женою и с домочадцами в дому своем мо-
литися Богу», есть упоминание, что «непраздным женам» не следует
класть земные поклоны, но только поясные, что свидетельствует о заботе
о беременных женщинах. А глава о наказаниях содержится в хозяйствен¬
ной части, где указывается, что при жестоком избиении «у беременных
жен и детям во утробе повреждение бывает» (С. 120)*
* Текст Домостроя цитируется по тексту, опубликованному В.В. Колесовым в «Памятни¬
ках литературы Древней Руси. Середина XVI в.» (М, 1985 г.).
«СВОИ» И «ЧУЖИЕ» В ДОМОСТРОЕ
293
К «Духовному строению» относятся главы «Как христианам веровать
в Святую Троицу и Пречистую Богородицу и Кресту Христову... и покла¬
няться им» (гл. 1 и 2 в разных списках), «Как тайнам Божьим причащать¬
ся и веровать в воскресение мертвых... и как касаться всякой святыни» (гл.
3), т. е. являются изложением основ православной веры в трактовке, близ¬
кой к «Стослову архиепископа константинопольского Геннадия» и извест¬
ной со времен Изборника 1076 г.9, куда он входит. Но есть среди этих ду¬
ховных наставлений и более «земные»: «Как чтить отцов своих духовных»,
«Как почитать священников и монахов», «Как врачеваться от всяких скор¬
бей и болезней», «Как мужу с женой в доме молиться». Вторая часть, «о
мирском строении», включает в себя главы «Похвала женам», «Как детей
учить и страхом спасать», «О праведном житии», «О неправедном жи¬
тии», «Как слуг посылать в люди и наказывать не переговариваться ни с
кем» и т. д.
«Домовное строение» трактует вопросы: «О запасной прибыли впе¬
ред», «О том же, если что купить, у кого нет сел, и о всяком домашнем
обиходе... и как дома скотину всякую держать а также еду и питье», «По¬
варенный наказ: как пиво варить и мед сытить и вино курить», «Указ о
всяких овощах... как их приготовить и сберечь». Следует отметить, что
представление о скрупулезности указаний Домостроя сложилось во мно¬
гом благодаря особенности его текста, где тщательно перечисляются все
предметы обихода, известные автору. Так, говоря о том, что каждый день
необходимо мыть посуду и обязательно делать это на ночь, он не ограни¬
чивается названием посуды — «суды столовые», а перечисляет: «оловянни-
ки и братины, и ковши и судки столовые... и уксусницы и перечницы, рос-
сольники, солоницы, ложки, блюда..,» — и это далеко не самый длинный
перечень предметов обихода, встречающийся в Домострое. Столь же скру¬
пулезен автор в отношении одежды, хозяйственной утвари, инвентаря
и т. п. В Домострое есть лишь два-три отрывка, которые с некоторой на¬
тяжкой можно считать кулинарными рецептами, но зато есть длинные пе¬
речни блюд, которые готовятся в «мясоед и в пост».
Эта особенность языка распространяется не только на предметный мир.
В начале, например, отец, поучая сына, пишет, что он его «поучает, наказу-
ет, вразумляет» — все эти определения относятся к одному действию — на¬
писанию поучения для сына. Такие стилистические особенности дают бла¬
годатный материал для историков быта, но оставляют мало места для хара¬
ктеристики отношений в семье и доме, заставляя исследователя бьггь осо¬
бенно внимательным к оттенкам смысла близких по значению слов.
В Домострое нашли отражение многие реалии жизни средневековой
Руси — идеологические, социальные, политические, бьгговые, но при всей
своей многогранности этот источник может быть использован с известной
долей осторожности.
В частности, он не может дать сколь-нибудь однозначный ответ на во¬
прос о правах женщины на Руси XVI в. в связи с тем, что его автор (или
авторы) не знают современного разделения на «права» и «обязанности». У
294
РОДИТЕЛИ И ДЕТИ
членов семьи, по Домострою, нет прав, что относится не только к женщи¬
не, но и к мужчине — главе дома, так что если бы исследователь задался
целью изучить права мужчины того времени, он вынужден был бы сделать
вывод о закабалении мужчины семьей. И если Домострой, по выражению
его исследователя И.С. Некрасова, «не оставляет невинного удовольствия
для женщины», то он точно так же не оставляет его и для мужчины, пос¬
ледовательно изгоняя из быта любые игровые проявления, будь то языче¬
ские игрища или игры типа шахмат, относя все это к сфере бесовского.
Единственный признаваемый вид праздника — пир, и тот рассматривается
не с точки зрения удовольствия или отдыха, а с точки зрения забот хозяи¬
на дома по его устроению и заботы о его «благолепии».
Главная добродетель, по Домострою, — труд, физический и нравствен¬
ный.
Термин «труды праведные» имеет в нашем памятнике очень широкое
поле обозначаемых явлений. Кроме общего положения, что «никто же без
труда не увенчан будет» (С. 92), к «трудам праведным» отнесены честное
несение государевой службы (С. 103-104), забота жены о доме (С. 108),
забота слуги о хозяйском интересе, воспитание детей (С. 88).
Труд в Домострое — не цель, но средство — средство молиться Богу и
служить ему в земной жизни. Долг человека — молиться Богу в церкви и
дома, но его долг и в том, чтобы «строить» свою жизнь и свой дом в соот¬
ветствии с божественными установлениями. Рассмотрение семейной жиз¬
ни и домашнего обихода в контексте высших христианских ценностей —
служения Богу и любви к нему — характериологическая черта нашего па¬
мятника. Эта идея выражена иногда, с нашей точки зрения, наивно. Так,
говоря о почитании икон и мощей как необходимом условии православной
веры, автор пишет и о том, что целовать святыни или христосоваться сле¬
дует, «воздух в себе задержав и губами не чмокая, сам рассуди: человече¬
ской немощи, слабого запаха чесночного, хмельного, больного и всякого за¬
паха гнушаемся, сколь же мерзок Господу наш смрад» (С. 72).
Начало главы о почитании икон взято из Стослова Геннадия, но о том,
«как касаться всякой святыни», рассуждает уже автор Домостроя. Неожи¬
данным здесь является то, что он не божественное «опускает» до земного,
а наоборот, на примере человеческого объясняет отношение к небесному. И
полагает само собой разумеющимся, что с ощущениями другого человека,
когда кто-то чмокает и «плюскает», да хмельным и чесночным пахнет, сле¬
дует считаться. Есть в Домострое и случаи более прямого соотнесения че¬
ловеческих поступков с божественными установлениями — в частности, с
помощью широкого использования термина «праведный». Слово «правед¬
ный» в Древней Руси, как известно, имело два оттенка: «праведный» —
«святой», угодный Богу, и «праведный» — «ведающий правду», социаль¬
ную справедливость. Именно сочетания этих двух черт требует от челове¬
ческой деятельности автор Домостроя и в семейной жизни10.
Соотнесение земного и божественного присутствует уже в самом назва¬
нии — «Домострой», которое было присвоено тексту, вероятно, в конце
«СВОИ» И «ЧУЖИЕ» В лОМОСТРОЕ
295
XVI в.11 Во всяком случае, термин «домостроительство» встречается в рус¬
ских богословских текстах примерно с этого времени и, являясь калькой с гре¬
ческого (эйкономия), обозначает и нормы семейной жизни, и сложное бого¬
словское понятие Божественного Домостроительства, о чем свидетельствуют,
в частности, переводы Андреем Курбским текстов Иоанна Дамаскина12.
При всем своем стремлении дать христианскую норму семейной жиз¬
ни, Домострой не является нормативным документом в буквальном смыс¬
ле этого слова, он устанавливает норму не юридическую, а нравственную
(часто обосновывая ее соображениями практическими, доказывая, что
жить правильно — и богоугодно, и выгодно), и в этом смысле стоит ближе
к жанру поучений. Факт для Руси немаловажный, поскольку ранее суще¬
ствовали поучения либо «духовных отцов», подобных Иоанну Златоусту,
из чьих произведений составлен один из источников Домостроя — Изма-
рагд, либо светских властителей (Владимира Мономаха например). Домо¬
строй же вышел из городской среды, т. е. значительно более низкого соци¬
ального и культурного слоя. И то, что редактором Домостроя является
Сильвестр — священник и политический деятель, этого положения не ме¬
няет, поскольку статус священника не был очень высоким.
Владельческие записи на рукописях Домостроя (в основном XVII в.)
говорят о среде его реального бытования. Среди владельцев рукописи есть
стольник, есть «порутчик», сельский священник, «посадский человек»,
т. е. читатели книги — дворяне, купцы, зажиточные горожане, священни¬
ки. Но интересно, кому адресовал свой текст сам автор.
Прежде всего его адресатом является «государь», т. е. глава дома, хотя
обращается он и к жене, и к детям, и к слугам. Социальный статус этого «го¬
сударя» в тексте очерчен достаточно широко, но все это — люди более или
менее состоятельные, те, кто имеет возможность нажиться «ростовщичест¬
вом, вином, переездом через твой мост» (С. 82), а также получить взятку,
находясь на государевой службе (С. 102), кто имеет своих крестьян, село или
пашенку (С. 102), поместье или вотчинку (С. 105), а также амбар, лавку или
«домы каменные», мельницу или варницу (С. 154). Однако социальное и
имущественное положение адресата не является предметом особого внима¬
ния автора Домостроя, во-первых, потому, что его интересует то, что проис¬
ходит внутри Дома, а, во-вторых, потому, что принципы, которыми должен
руководствоваться человек, одинаковы и для того, кто «у государевых дел»,
и у владельца «лавочки в торгу»: каждый должен бояться и любить Бога и
жить по своему достатку («сметя свой живот»).
Приватное по Домострою
В современной исторической науке представление о том, что индиви¬
дуалистическая личность является продуктом развития в новое время, в
средневековье же личность «растворена» в коллективном, является господ¬
ствующим. Тем не менее конкретно-историческое изучение этого явления
296
РОДИТЕЛИ И ДЕТИ
остается актуальным. И в этом смысле использование материалов Домост¬
роя представляется оправданным. Отделено ли семейное «мы» от общего
«они»? На вопрос о том, существовала для русского зажиточного горожа¬
нина XVI в. сфера жизни, отличная от публичной, закрытая, Домострой,
с моей точки зрения, отвечает утвердительно. Более того, она имеет зри¬
мую границу — высокий забор вокруг усадьбы, состоящей из жилых и хо¬
зяйственных построек, сада и огорода. Конечно, в такой усадьбе жила не
малая семья, а сообщество, включавшее «домочадцев» и слуг, что создава¬
ло особую, малую публичность уже за границей забора. О том, кто такие
«домочадцы» и каков их вероятный статус, Сильвестр пишет в Домострое
так: «А ныне домочадцы наши все свободны, живут у нас по своей воле,
видел сам, чадо мое, многих ничтожных, сирот и рабов и убогих, мужско¬
го пола и женского, и в Новгороде, и здесь, в Москве, которых вскормил
и вспоил до совершеннолетия, обучил тому, кто чего достоин. А мать твоя
многих девиц и вдов, нищих и убогих, воспитала... и, наделив приданым,
замуж выдала, а мужской пол поженили у добрых людей, и все те, дал Бог,
свободны, своими добрыми домами живут, многие в священническом и
дьяконском чине, и в дьяках и подьячих и во всех чинах: кто к чему скло¬
нен и в чем Бог благоволил» (С. 166).
Называет он домочадцев еще «скормленики и послуживцы». (Отме¬
тим, что Сильвестр считает необходимым напомнить сыну не только о сво¬
их хлопотах по обустройству домочадцев, но и о стараниях и заботах своей
жены, которая самостоятельно опекала «пустотных» девиц и вдов.)
«Домочадцы» — эго «чада (дети) дома» ~ люди, зависимые от хозяина
дома либо по причине несовершеннолетия, либо по своей неспособности к са¬
мостоятельной жизни в силу физического недуга, бедности или оказавшиеся
в кабале как должники. И хотя пути поступления в эту категорию были раз¬
личны, всех «домочадцев» объединяет свойство, на которое обратил внима¬
ние еще И.Е. Забелин, писавший о том, что «целостной личностью» в До¬
мострое оказывается лишь хозяин, «государь» дома, «все остальное имело
значение неполноты, неоконченности, вообще значение детства»13. Слуги,
«челядь», судя по тексту нашего источника, входят в понятие «домочадцы»,
но не покрывают его. Именно по отношению к челяди в Домострое употреб¬
ляется термин «семья». В главе «Наказ от государя ключнику, как еду пост¬
ную и мясную варить и кормить семью в мясоед и в пост» (С. 140) сказано,
«какое питье носить для государя и государыни, и для семьи и для гостя»
(С. 140) и далее в этой же главе: «Наказ государя или государыни, как
варить для семей челяди и для нищих скоромную и постную еду» (С. 142).
Как видно из приведенного выше отрывка из послания Сильвестра к
сыну, статус домочадца не обязательно был пожизненным. Из «домочад¬
цев» можно было перейти и в священники, и в дьяки, и в торговцы. Чело¬
век мог жениться (выйти замуж), обзавестись своим домом и стать для
своего дома «государем», и, если верить Сильвестру, своим свободным по¬
ложением его домочадцы были обязаны ему. Что же до челяди, то она ос¬
тавалась челядью и в случае женитьбы (замужества).
«СВОИ» И «ЧУЖИЕ» В ДОМОСТРОЕ
297
Статус женатого человека в Домострое выше, чем статус холостого,
который назван «молодым человеком», которого легко обидеть, и «одино¬
ким человеком», к которому предъявляются менее высокие требования по
организации домашнего быта и «представительства». Более того: «А коли
одинокий человек, а не богатый, но запасливый...» (С. 134).
О доме, по Домострою, судят не только по хозяину, главе, но и по слу¬
гам, и «вежливый» слуга — «похвала» государю и государыне (С. 114).
Дом стремится оградить себя от вмешательства извне тем, что предста¬
вляет себя окружающим наиболее благополучной своей стороной. Это нахо¬
дит выражение и в заботе об одежде хозяина и «домочадцев»; одежда под¬
разделяется на «ходильную», «страдную» и «лучшее», и даются прямые
указания в ее употреблении: «А всем дворовым людем наказ: всегда что де¬
лают в ветшаном платье, а как пред государем и при людех — в чистом во
вседневном платтейцы, а в праздники и при добрыхъ людех или с госуда¬
рем или с государынею где быти, ино в лучшем платьи» (С. 94). Также и
«государыне» надлежит переодеваться в лучшее платье для приема гостей
или похода в гости.
Домашнее сообщество стремилось оградить себя от вмешательства
сплетен и пересудов в свою внутреннюю жизнь. В сплетнях того времени
существовала своя иерархия. Слуги чаще говорили о жизни хозяев, а пото¬
му Домострой специально останавливается на том, что посланный с пору¬
чением слуга или сын не должны говорить о делах дома, а для того, чтобы
легче было избежать расспросов, сами не должны ни расспрашивать, ни
слушать: «А слугам своим приказать с людьми не сплетничать, и где в лю¬
дях были и видели что нехорошее — о том дома не говорить, а чего дома де¬
лается, того в людях не рассказывать, а о чем начнуть спрашивать — не от¬
вечать, не знать и не ведать. Поскорее развяжешься, да и домой, да гово¬
ри о деле, а иных вестей не приноси, тогда между государями никакой ссо¬
ры не будет» (С. 114).
Отметим, что в данном случае речь идет не о клевете или лжи, а о лю¬
бой передаче слухов, в том числе и точной. Указана и причина неодобри¬
тельного к ним отношения — слухи могут быть причиной ссоры с соседями
или внутри семьи, а, кроме того, и способом челяди манипулировать свои¬
ми хозяевами, приобретая, таким образом, влияние на внутрисемейные от¬
ношения. Отсюда и советы «государыне» не слушать «робу или холопа».
Предметом пересудов у хозяек чаще всего бывали семейные обстоя¬
тельства более высокопоставленных семей, а потому добронравная хозяйка
должна была сказать любознательной собеседнице: «Не ведаю аз ничего
того и не слыхал, и сама о ненадобном не спрашиваю, ни о княгинех, ни о
боярынях, ни о суседах не пересужаю» (С. 114).
Интерес русских горожан к пересудам и сплетням подметил еще
В. Жмакин («Митрополит Даниил и его сочинения...»). Существование
же их подогревалось интересом к внутренней жизни семьи, закрытой, а по¬
тому еще более интересной. Само наличие сплетен свидетельствует о суще¬
ствовании приватного и интересе к нему. Тот же Жмакин показал, что пе¬
298
РОДИТЕЛИ И ДЕТИ
ресуды не только удовлетворяют праздное любопытство (или сенсорный
голод), но и используются для компрометации неугодных14.
Самое страшное наказание (вслед за Божьим судом, разумеется), из¬
вестное автору Домостроя, — «от людей смех и осуждение», что свиде¬
тельствует о зависимости семьи от равного социального окружения, с од¬
ной стороны, и стремлении сохранить семейные отношения в тайне, точнее,
продемонстрировав «обществу» самые благополучные семейные обстоя¬
тельства, выделить тем самым сферу «приватного» — с другой.
Наказанием оказывается «позор» — буквальный перевод этого слова
звучит как «всеобщее обозрение». С одной стороны, это свидетельство за¬
висимости от коллектива, с другой, безусловно, признание наличия «сокро¬
венного» в человеке. И особая роль в публичности наказания принадлежит
смеху. Смех, как известно, многофункционален, и одна из его функций —
снижение уровня восприятия. Тот, кто оказался предметом публичного ос¬
меяния, может считать (по всей видимости, и считал), что его личный ста¬
тус публично снижен, пусть только временно.
Закрытая целостность дома и его благополучие подвергаются и более
серьезным испытаниям. В одной из редакций нашего памятника (в перело¬
жении на современный русский) они описаны так: «Много слышно о бабах
потворенных (знахарках, сводницах. — Л.Н.), что обокрав государя с го¬
сударыней, а также многие женки и девки с чужими мужиками убегают, а
когда принесут ему, что украли, он ее или убьет или утопит. Или жонка или
девка по воду пойдут или белье полоскать, а там с мужиком и сговорятся,
но это заметно, посколь не со своим мужем разговаривает, а бабе проще.
Назовется она торговкою и предлагает товар для государыни, когда же
слуги попросят у нее товар, чтобы показать хозяйке, она скажет, что товар
есть, но не при себе, и исчезнет дня на два, а потом как бы случайно пока¬
жется тем слугам на глаза... и назовет несколько имен почтенных госуда¬
рынь, у которых она якобы в чести, слуги же зазовут ее к своей хозяйке».
Так действуют сводницы и ворожеи. Чтобы избежать подобной опасности,
«государыне» не следует слишком часто беседовать со слугами, а слуги бы,
в свою очередь, «з дурными речми к государыне не приходили и волхвов с
корениями и с зелием, кто тем промышляет, с теми бы отнюд не зналися и
государем своим про тех не сказывали» (Домострой. М., 1990. С. 55-56).
Таким образом, по мысли автора, лучший способ избежать соблазна —
не знать о нем.
Эта бытовая зарисовка — единственная в дошедшей до нас редакции
Домостроя. Можно предположить, что в первоначальном варианте их бы¬
ло больше и они последовательно убирались из текста по мере того, как его
стиль приближался к нормативно-нравоучительному. Возможно также,
что этот фрагмент из основного текста принадлежит перу самого Сильве¬
стра, во всяком случае, в его «Послании к сыну» его заключительная часть
очевидно с ним перекликается: «...и волхвов и кудесников и всякого чаро¬
вания не знаХ& бы (жена. — Л.Н.) и в домы не пущали ни мужиков, ни же¬
нок» (С. 164).
«СВОИ» И «ЧУЖИЕ» В ДОМОСТРОЕ
299
Из приведенной зарисовки видно, как тесно, по представлениям До¬
мостроя, связаны между собой все члены домашнего сообщества: доверчи¬
вость и уступчивость слуг ведет к их гибели, нанося в то же самое время
имущественный ущерб всему дому. А желание слуги угодить хозяйке и
развлечь ее может бьггь опасно и для чести хозяина дома. От опасностей
подобного рода можно защититься с помощью сужения контактов с «чу¬
жими», за чем надлежит также следить «государю», хотя умный слуга и
сам способен охранить хозяев от опасностей такого рода.
Вторжение извне Домострой воспринимает не только как опасность,
но и как преступление, на которое может отважиться только безнравст¬
венный человек, вор и убийца. Сужать круг общения для того, чтобы
оберечь Дом от чужих — врагов, не значит, по Домострою, прекратить
контакты вообще. Общение с людьми, как бы мы сказали «своего кру¬
га», может бьггь и полезным, в том числе и для хозяйки дома, если она
использует это общение для того, чтобы перенимать у своей гостьи доб¬
рое и полезное (как лучше вести хозяйство, разбираться со слугами, ру¬
кодельничать ит. п.). Во время подобных визитов «государыня» и де¬
монстрирует свои добродетели, как бы предъявляя их миру соседей и
«добрых» или «знаемых» людей. К таким же демонстрациям своего бла¬
гополучия и благопристойности относятся, по мысли автора Домостроя,
праздники и семейные пиры, в которых принимали участие и домочадцы.
«Пир с благодарением», т. е. приглашением на семейное торжество свя¬
щенников и монахов, устраивался довольно часто и был и богоугодным
делом, и формой «предъявления» себя обществу, и удовольствием. По¬
водом к празднованию были «именины, свадба, или родины или крести¬
ны, или о родителех память» (С. 134). (Не являясь предметом особого
рассмотрения, удовольствия в Домострое все же присутствуют. К ним
отнесены удовольствие от вкусной разнообразной еды, от хорошо сде¬
ланной вещи, от «устроя в доме», куда «как в рай воити», наконец, от по¬
чета и уважения со стороны соседей и «людей знаемых».)
Внутрисемейные отношения в Домострое выражаются прежде всего
через организацию семейного домашнего обихода с разграничением функ¬
ций между членами семьи.
Обязанность главы семьи («государя») — забота о благосостоянии до¬
ма и воспитании, в том числе и духовном, его членов. Жена обязана сама
заниматься рукоделием и знать всю домашнюю работу с тем, чтобы учить
и контролировать слуг. Кроме того, она занимается воспитанием и обуче¬
нием дочерей (обучение сыновей — обязанность отца). Все решения, свя¬
занные с «домовным строением», муж и жена принимают совместно. Они
должны обсуждать семейные проблемы ежедневно и наедине.
Жена, так же как и муж, имеет право отдавать приказания ключнику и
слугам, однако, отправляясь в гости или принимая гостей, она должна
спрашивать у мужа совета, как и о чем с ними говорить. Кроме того, она не
должна «слушать холопа или робу», которые, как мы видели, по мнению
автора Домостроя, часто оказываются сводниками.
300
РОДИТЕЛИ И ДЕТИ
Женоненавистнические мотивы, имевшие достаточно широкое хожде¬
ние, в Домострое практически отсутствуют. Создавая идеал домашней
жизни, составитель заботится и о создании образа идеальной жены. Прав¬
да, в данном случае он совершенно не оригинален, поскольку использует
текст, включенный еще в «Повесть временных лет», со ссылкой на притчи
Соломоновы: «Обретши волну и лен, творит благопотребна руками свои-
ма, бысть яко корабль куплю деющ: издалече збирающ все богатство. И
восстает из нощи, даст брашно дому и дело рабыням. От плода рукою сво¬
ею насадит стяжания много. Препоясавши крепко чресла своя, утвердит
мышца своя на дело. И чад своих поучает, також и рабынь и не угасает све¬
тильник ея во всю нощь: руце свои простирает на полезая, локти же свои
утверждат на вретено. Милость же простирает убогу, плод же даст нищим
— не печется о дому своем муж ея... Жены ради доброй блажен есть муж
и число дней его сугубо... жена бо мужа своего честнее творяще» (С. 92).
Источником высокой оценки роли жены и матери в Домострое являет¬
ся представление о браке как о христианском таинстве. Девственное состо¬
яние в том же Домострое оценивается как более высокое, но и брак оста¬
ется божественным установлением, которому надлежит следовать, «телес¬
ную чистоту» храня.
И хотя в Домострое неоднократно декларируется полное послушание
жены воле мужа, в описании жизненных реалий роль жены выглядит ина¬
че. «Добрая жена благоразумным своим промыслом и мужним наказанием
и добрым подвигом своих трудов» со слугами, если что сделает лишнего,
«ино и продаст, ино нгго надобе купить, ино того у мужа не просить» (С.
108). Работу мастериц также контролировала сама государыня, она же
могла их поощрить и приглашением к господской трапезе.
Жена в Домострое является регулятором эмоциональных отношений в
семье. Именно ей отводится роль «заступницы» за детей и слуг перед
строгим «государем», она же отвечает и за семейную благотворительность
(нищелюбие и странноприимство) ~ важный фактор духовной жизни,
проявления которой одобрялись церковью и обществом.
Воспитанию детей в Домострое посвящены четыре главы. Обращает
на себя внимание то обстоятельство, что вопросы регулирования рождае¬
мости и детской смертности совершенно выпадают из поля зрения автора,
точнее, относятся им к ведению сил небесных. Но смерть ребенка — горе,
и он стремится утешить родителей, потерявших ребенка: «Аще которое ча¬
до Бог возьмет в покаянии и с причастием, то от родитель бескверная жер¬
тва Богу приносится... и премилости просити и оставление грехов о роди-
телех своих» (С. 98). Любовь к детям в Домострое рассматривается как
чувство вполне естественное, так же как и забота об их телесном благопо¬
лучии, менее распространенной считается забота о духовном развитии чад.
В памятнике говорится о «воспитании», «наказании» и «поучении» детей,
где «воспитанием» называется забота об их физическом развитии, «нака¬
занием» — забота о нравственном воспитании, а «поучение» чаще обозна¬
чает заботу о развитии религиозном.
«СВОИ» И «ЧУЖИЕ» В ДОМОСТРОЕ
301
Автор предлагает при воспитании детей учитывать их возрастные и
психологические особенности, а также имущественные возможности «до¬
ма»: «И по времени и по детем смотря и по возрасту учити их рукоделию...
кто чему достоит, каков кому просуг даст Бог» (С. 84).
Конечно же, дети играли. Свидетельство тому сохранилось и в Домо¬
строе, который советует следить за тем, чтобы «робята» не заигрывались с
лошадьми, когда гонят их на водопой. В данном случае запрет на игру мо¬
тивируется соображениями не воспитательными, а вполне меркантильны¬
ми — заботой о сохранности лошадей. Отметим, что это единственный в
нашем памятнике случай употребления слова «робята», что представляется
неслучайным, поскольку Домострой очень точен в своей лексике, и слово
«работа» употребляет только для обозначения тяжелого, унизительного
или прямо подневольного труда. И то, что дети, или «чада» названы здесь
«робятами», свидетельствует о том, что речь идет о детях челяди.
Забота родителей в отношении дочерей — обучение их «вежеству», со¬
хранение их целомудрия («девства») и сбор приданого, которое «разсуд-
ной отец» начинает копить сразу же после рождения дочери и в случае ее
смерти отдает на помин души. При выборе мужа рекомендуется особое
внимание обращать на то, чтобы муж был «в версту», т. е. имел примерно
равное социальное и имущественное положение. Следует отметить, что в
этом совете содержится забота не только о жене, но и о муже, так как в
случае социального или имущественного превосходства жена имела значи¬
тельно больше шансов превратиться в ту «злую жену», которую с таким
энтузиазмом описывал еще Даниил Заточник.
Главная обязанность детей — любовь к родителям, полное послуша¬
ние в детстве и юности и забота о них в старости. Исток этой обязанно¬
сти и духовный, и практический, и эмоциональный, ибо «отче благосло¬
вение дом утвердит, а материя молитва от напастей избавит», что же ка¬
сается матери, то «не можеши бо ее родити и тако ею болети, яко она о
тебе» (С. 88). Избивающий родителей подлежит церковному отлучению
и смертной казни.
Если жена в семейной иерархии занимает место, близкое к главе дома
(например, она вместе с мужем принимает гостей), то хозяйские дети по
своему положению ближе к слугам, они, в частности, могут использовать¬
ся в роли посыльных наравне со слугами.
Обязанности духовного и нравственного наставничества не снимались
с отца и после достижения сыном совершеннолетия. Напомним, что Силь¬
вестр пишет наставление своему сыну Анфиму не только женатому, но и
состоявшему на царской службе. Воспитанию детей отводилось в «книж¬
ной» среде важное место, о чем свидетельствует, например, такой текст:
«Если ты хорошо воспитаешь своих детей, а те своих, то до пришествия
Христа пройдет твое воспитание, и ты за все это получишь награду, как
положивший начало и корень доброму плоду». Да и сам Домострой напи¬
сан с целью наставить сына на путь праведный, выполнив тем самым долг
перед Господом (С. 70).
302
РОДИТЕЛИ И ДЕТИ
«Домашняя порядня» и «домовный обиход» обозначают в Домострое
совокупность занятий по обеспечению домашнего мира, быта. Человече¬
ские отношения же подразумеваются под словосочетанием «дела, нравы и
обычаи», что включает в себя поведенческие стереотипы, привычные реак¬
ции и представления о них.
Слово «нрав», как известно, в русском языке имеет минимум два,
сильно отличающихся друг от друга значения: «нравы» («нравствен¬
ность») — представления о границах допустимого и хорошего в отноше¬
ниях между людьми и «норов» — способность выразить свои потребно¬
сти и желания в активной форме. (Иван Грозный, выбирая невесту, бо¬
ялся, что у них будут «норовы розные», т. е. не совпадут представления
о границах возможного в проявлении своих желаний и внутренние уста¬
новки.) В Домострое это слово имеет и еще одно значение — «уноро-
вить» — поступить сообразно с желаниями и представлениями другого
человека (так, жене рекомендуется «мужу уноровить»). Под «нравами и
обычаями» Домостроя можно, вероятно, подразумевать современные
«быт и нравы», в то время как «делами» называется не только поступок,
но и эмоции, и черты характера: «...Кто чародейством и зелием и коре-
нием и травами на смерть или на потворство окормляет, или бесовскими
словами и мечтаньями и кудесом чарует на всякое зло и на прелюбодей¬
ство или кто клянется именем Божиим ложно или клевещет на друга... в
тех во всех делах и в обычеех и нравех встает в человецех гордость, не¬
нависть, злопамячение, гнев, вражда, обида, лжа, татьба, клятва, срамо¬
словие и сквернословие, и чарование и волхование, смех, кощуны, объя-
дение, пияньство... без и всякая злая дела, и всякий блуд и всякая нечи¬
стота. И благий человеколюбец Бог, не терпя в человецех таких злых
нравов и обычаев и всяких неподобных дел...» (С. 98). Или: «...Всякие
неподобные дела: блуд, нечистота, сквернословие и срамословие, и клят¬
ва, и ярость, и гнев, и злопамятство...» (С. 102).
Все человеческие поступки, по Домострою, делятся на «доброе дело»
и «злое дело». Среди добрых дел особенно чтутся «труды праведные», под
которыми подразумевается деятельность «правою силою» на собственное
благо (точнее, благо дома), соотнесенная с христианскими представления¬
ми. В отличие от автора более поздней поговорки «От трудов праведных
не жди палат каменных» автор Домостроя, хотя и знает уже о существова¬
нии «домов каменных», уверен, что праведные труды могут принести и
праведное «стяжание» или «имение», но не «богатство». По Домострою,
нормой оказывается умеренная достаточность как в имущественном, так и
в эмоциональном планах, избыток имущественный ликвидируется через
благотворительность и нищелюбие, которым следует заниматься «по си¬
ле», хотя дань христианской жертвенности (сам займи, а страждущему
дай) отдается, но у Сильвестра — это скорее риторическая фигура, неже¬
ли практическая установка. Нищелюбие же полезно и по основаниям нрав¬
ственным (среди людей «славен будешь») и духовным — Богу угодишь,
во-первых, и «будет кому молить за тебя пред Господом», во-вторых.
«СВОИ» И «ЧУЖИЕ» В ДОМОСТРОЕ
303
Интересный материал о характере межличностных отношений дает
пресловутая глава о наказаниях. Отметим, что в тексте памятника она на¬
звана «Как избная парядня устроити хорошо и чисто» (Как порядок в из¬
бе навести хорошо и чисто.) И говорится в ней, в частности, о том, что «в
устрой как в рай войти» (С. 120). В этой главе, во-первых, бить рекомен¬
дуется только за вину и ослушание «великое и страшное» и при отсутствии
раскаяния, а, во-вторых, осуждаются те, кто «с сердца и с кручины бьет»,
т. е. те, кто вымещает на близких свое раздражение или досаду. Это — лю¬
бопытный материал к характеристике желательных эмоциональных отно¬
шений в семье. Наказывать следует наедине (что относит наказание к сфе¬
ре не только личного, но и тайного), «с любовью», а наказав, «примол¬
вить» и «пожаловать», главное же, чтобы после наказания «гнева не бы¬
ло». Это высказывание представляется особенно интересным в связи с тем,
что гнев и его проявления имеют обычно прямое, непосредственное выра¬
жение, что отразилось в Ветхозаветном «око за око», в то время как суще¬
ствует и «отложенный гнев» — обида, которая редко выражается сразу и
адекватно. Обиженный, как правило, ждет случая выместить свой гнев на
обидчике, накапливая раздражение по мере ожидания, и выражает его ко¬
свенным путем, скорее, «око за зуб». Домострой призывает строить отно¬
шения так, чтобы не было не только обиды, но и гнева.
Автор этих рекомендаций (возможно и Сильвестр, во всяком случае в
«Послании к сыну» он их повторяет именно в этих моментах — бить за
большую вину, наедине и потом «примолвить» — С. 164) явно считается с
чувствами «другого», пусть и виновного. При этом Сильвестр призывает
сына к «чистосердечию» в отношениях с близкими, имея в виду именно от¬
крытое, но находящееся под контролем рассудка, проявление эмоций как
положительных, так и отрицательных.
Подводя некоторые итоги, хотелось бы отметить, что термина «се¬
мья» Домострой в современном его значении не знает. Он оперирует по¬
нятием «дом» как обозначением некоего единого хозяйственного, соци¬
ального и психологического целого, члены которого находятся в отноше¬
ниях господства-подчинения, но равно необходимы для нормальной жиз¬
ни домашнего организма.
Глава дома занимает господствующее положение, которое трактует¬
ся не как его право, а как обязанность (социальная и духовная). Жена
также имеет обязанности по содержанию дома и воспитанию детей и слуг
и в реализации их обладает известной долей самостоятельности и правом
на уважение. Соотношение «права-обязанности» в Домострое не знает
противопоставления, характерного для современного сознания и лежит в
иной плоскости.
Материалы Домостроя дают основания предполагать, что внутрисе¬
мейные отношения ощущаются и переживаются его автором как «внутрен¬
ние», «приватные», которые следует оберегать от вторжения извне, кото¬
рое может быть осуществлено как имущественная агрессия («от соседей...
304
РОДИТЕЛИ И ДЕТИ
разорение», «от суда продажа») или в виде суждения о жизни дома («от
людей посмех») и часто рассматривается как преступление или, во всяком
случае, заслуживает морального осуждения.
Домашний мир имеет свою строгую иерархию, закрепленную кругом
обязанностей его сочленов, что не исключает возможности поиска ими
удобных психологических ролей и ниш в рамках этой иерархии не только
для жены (Трудолюбивая, Добрая, Строгая, Набожная), но и для слуг
(Преданный, Смышленый, Вежливый, Мастеровитый).
Отношение к слугам Домострой сближает с отношением к детям: и те,
и другие нуждаются в защите, опеке и воспитании, где постоянный надзор
и отеческие наставления играют ведущую роль. Телесные наказания, дек¬
ларируемые теоретически, в «практической» части предлагаются как мера
крайняя (более строгое наказание для слуги — изгнание из Дома).
Примечания
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
Шелгунов Н.В. Очерки русской жизни. СПб., 1895. С. 497-498.
Забелин И.Е. Домашний быт русских цариц в XVI и XVII ст. М., 1868. С. 39.
Орлов Л.С. Домострой. Исследование. Ч. 2 // Чтения в Обществе истории и древно¬
стей РЬссийских. М., 1911. Кн. I. (Далее: Чтения ОИДР); Орлов АС. Домострой по
Коншинскому списку и подобным. М., 1908. Публиковал текст Домостроя, но первой
редакции, и И.Е. Забелин в Чтениях ОИДР, 1881 г. Кн. I.
Некрасов И.С. Опыт историко-литературного исследования о происхождении древне¬
русского Домостроя // Чтения ОИДР. М., 1872. Кн. 3.
Зимин А. А. И.С. Пересвстов и его современники. М., 1958; Скрынников Р.Г. Начало
опричнины // Уч. зап. ЛГПИ им. Герцена. 1966. Т. 294.
Памятники литературы Древней Руси. Середина XVI в. М., 1985; Домострой. М., 1990;
Домострой // Литературные памятники. М., 1994.
Курукин И. В. Сильвестр. Политическая и культурная деятельность. Автореф. канд.
дисс. М., 1983.
Jagoditsch R. Zu den Quellen des altrussischen «Domostroi» // Osterreichische Beitrage zum
V Intemationalen Slavisten Kongress. Graz; Koln, 1963. S. 40-48; Поукка X. О возможном
польском источнике Домостроя // Scando-Slavica. Copenhagen. 1966. Т. 12. S. 119-122;
Pouncy K.J. The Origins of the Domostroi: A Study in Manuscript History // The Russian
Review. 1987. Vol. 46. P. 357-373.
Подробнее о древнерусских источниках Домостроя см.: Некрасов И.С. Указ. соч.
Клибанов А. И. Духовная культура средневековой Руси. М., 1994. С. 75-76.
Орлов АС. Домострой. Исследование. М., 1917. Ч. I. С. 3-4.
ГИМ. Чудовское. 236. Л. 149-150.
Забелин И.Е. Указ. соч. С. 31.
Жмакин В. Митрополит Даниил и его сочинения // Чтения ОИДР. М., 1881. Кн. 2.
С. 595-597.
ГЛАВА 13
МАТЬ И МАТЕРИНСТВО
НА РУСИ (X-XVIIВВ.)
атеринство и частная жизнь неотделимы. Все стороны повсе¬
дневных контактов матери и детей не только так или иначе свя¬
заны с частной жизнью женщины, но и являются одной из глав¬
ных ее составляющих. Эти взаимоотношения неразрывно соеди¬
нены, с одной стороны, с брачно-семейной сферой, а с другой —
с социальными идеалами, интересами, ограничениями, социаль¬
ной структурой в целом.
В свою очередь представления о «взаимопритяжении» матерей и детей
включают в себя и то, что связано с рождением детей (например, вопросы
планирования семьи, статуса роженицы, числа и величины интергенетиче¬
ских интервалов и т. п.), и то, что характеризует непосредственную взаи¬
мосвязь матерей с детьми в процессе социализации последних, в частности,
рациональное и эмоциональное содержание подобной взаимосвязи, вари¬
анты отношений детей и родительниц, их социальная значимость, изменчи¬
вость и своеобразие. Представления о сущности и глубине контактов детей
и родителей в разные исторические эпохи интересны не только сами по се¬
бе и не только в сравнительно-историческом плане, позволяющем выде¬
лить то «особенное», что было присуще собственно русской — в отличие от
западноевропейской — семейной организации в отношениях матери и детей
доиндустриального времени. Историко-психологический подход к изуче ¬
нию прошлого русской семьи открывает возможность выявить норму
(стандарт) и девиантное (нестандартное), т. е. зарождение и развитие ин¬
дивидного выбора, индивидуальных решений, определяющих для отдель¬
ной, зачастую отнюдь не выдающейся, личности меру и саму возможность
вторгаться в ход социального развития.
Понимая тему «материнство и материнское воспитание» как междис¬
циплинарную историко-психологическую и историко-демографическую
проблему, я предполагаю ниже проанализировать различные аспекты жен¬
ской «повседневности» и частной жизни женщины, связанные с материн¬
ством, методы и цели воспитания матерью детей в семье допетровского
времени, соотношение светской и церковной традиций, формировавших от¬
ношение к материнству и материнскому воспитанию. Анализируя частную
306
РОДИТЕЛИ И ДЕТИ
жизнь женщин рассматриваемого времени, можно попытаться также выяс¬
нить, какое содержание могло вкладываться в понятие «норма» во взаимо¬
отношениях матери и детей и что рассматривалось как отклонение от нее в
древней и средневековой Руси, а также Московии раннего нового времени.
Любопытно задаться вопросом, когда возник сам термин «материнст¬
во» и как изменялось его содержание. Немаловажно при этом понять, ка¬
ким образом решали матери того времени вопрос о количестве детей, фор¬
мах и методах их воспитания, определявших впоследствии взаимопонима¬
ние и «взаимоотталкивание» в отношениях с выросшими «чадами», и, сле¬
довательно, каковы реальные возможности и границы родительского вли¬
яния. Исследование материнства и материнского воспитания в России X-
XVII вв. способно приблизить также к разрешению таких вопросов, как
изменения в содержании и форме передачи ценностных ориентаций из по¬
коления в поколение (например, от бабушек к матерям, а от них к детям и
внукам), определить динамику развития взаимоотношений, подобных ма¬
теринским (отношения нянек, «мамок», кормилиц со своими воспитанни¬
ками или мачех с приемышами), а также выяснить меру и степень влияния
материнского воспитания на характер внутрисемейных отношений в целом.
По сравнению с другими проявлениями духовно-эмоциональной жиз¬
ни материнство как биосоциальное явление меньше зависит от сословие-
правовой стратификации общества, хотя, разумеется, традиции и нормы
отношения женщин к детям, материнского поведения, особенности воспи¬
тания у разных социальных групп и слоев общества могли заметно варьи¬
роваться. Будучи «внеклассовым», внесословным, понятие «материнство»
не является вневременным. От века к веку понятия «материнская любовь»,
«материнская забота», «материнское воспитание» эволюционировали, а
потому содержание их в те времена, когда жили современницы Ярослава
Мудрого, Дмитрия Донского, Ивана Грозного или, например, Алексея
Михайловича, несомненно, отличались. Правда, отношение к материнству,
к родительскому, в частности материнскому, воспитанию менялось доволь¬
но медленно, что и позволяет отнести эти процессы к процессам longue
duree (исторической долговременности).
Неравномерность обеспечения источниками разных сторон истории
материнства и материнского воспитания в Древней Руси и Московии
XVI-XVII вв., отрывочность и чрезвычайная скудость сведений, остав¬
шихся по истории материнства и детства от домонгольской (X-XIII вв.),
да и домосковской Руси (до XV в.), также предполагают предпочтитель¬
ность долговременной исторической перспективы. Подобный подход поз¬
воляет лучше понять динамику меняющихся представлений, связанных с
«образами» материнства и детства, глубже проникнуть в мир женщины то¬
го времени1.
Поиск ответов на поставленные вопросы предполагает анализ мозаич¬
ных, слабо связанных между собой фактов из истории материнства за бо¬
лее чем семивековой период2 с учетом некоторых методик исследования
проблемы, выработанных зарубежной историографией. В советской исто¬
МАТЬ И МАТЕРИНСТВО НА РУСИ (X-XV11 ВВ )
307
рической науке частная жизнь, а с нею и история материнства и материн¬
ского воспитания допетровского времени практически не изучалась, так
как считалось, что такие темы «не интересны» обществу3.
Необходимые для работы источники — это памятники церковного про¬
исхождения (покаянная, епитимийная, агиографическая литература), а
также светские нарративные источники (летописи и литературные произ¬
ведения, в том числе посадские повести XVII в.) и эпистолярное «насле¬
дие» русских горожанок: от новгородок XI-XV вв. до представительниц
московской и провинциальной аристократии XVII в. Однако восприятие
материнства средневековыми русами X-XV вв. нелегко восстановить, да¬
же если прибегнуть к комплексному, сопоставительному анализу всех этих
разных по типам и видам исторических памятников: слишком отрывочны и
мозаичны сведения.
Несколько больший материал можно собрать, реконструируя норма¬
тивы семейного поведения, в частности относящиеся к матерям. Они на¬
шли четкое отображение в служебниках, требниках, «Вопросах и ответах
пастырской практики», а также сборниках епитимий (духовных наказаний
за житейские прегрешения). Немалое место во всех этих памятниках, бы¬
товавших с XI и вплоть до XVIII в. занимали вопросы, связанные с нака¬
заниями за детоубийство, заклад и залог детей4. И хотя о фактической рас¬
пространенности этих преступлений в допетровское время нет данных5, тем
не менее есть все основания утверждать, что и для Древней Руси была ха¬
рактерна типичная для западноевропейского средневековья «традиция
любящего небрежения» (Д. Херлихи) по отношению к детям, особенно в
среде бедноты. Так, весьма впечатляющие детали частной жизни древне¬
русских «простецов» X-XIII в. можно проследить по известным в епити¬
мийной литературе случаям удушения младенцев в общей постели, их гибе¬
ли по небрежению родителей. Они с известной определенностью доказы¬
вают, что в домосковской Руси (X-XV вв.) ребенка «берегли недостаточ¬
но», что дети в доме «одновременно как бы и присутствовали, и отсутство¬
вали»6. Одновременно они рисуют не слишком привлекательный с совре¬
менной точки зрения образ матери того времени.
Можно было бы предположить, что «суровость» реконструируемого
нами отношения древних русов к материнству продиктована в большей ме¬
ре особенностями избранного для исследования источника, нежели дейст¬
вительным положением вещей. Однако обращение к иконографическим
памятникам домосковского периода, в том числе к иконам и фрескам «Ро¬
ждества Богородицы», подтверждает скупость, сдержанность эмоций лю¬
дей того времени, отсутствие известного по поздним памятникам умиления
по отношению к детям. Их — и в книжных миниатюрах, и в иконографии
— изображали как маленьких взрослых, со строгими, недетскими, невесе¬
лыми ликами. Составители правовых кодексов, видимо, тоже относились к
ним без особого снисхождения и скидок на возраст: в нормативных памят¬
никах Древней Руси нет никаких особых (более легких) наказаний за со¬
вершение проступков несовершеннолетними7.
308
РОДИТ ЕЛИ И ДЕТИ
Подобное отношение к детям во многих семьях было обусловлено об¬
стоятельствами не только личностными: лишний рот в семье был зачастую
непосильной обузой. Оттого в пословицах о детях, записанных в допетров¬
ское время, отразился реальный (далекий от идеализированного) взгляд на
отношение к детям со стороны матери: «С ними горе, а без них вдвое» или
«Бог дал, Бог взял». В некоторых русских колыбельных песнях XIX в.
(корнями уходящих в давние времена) присутствовало даже пожелание
смерти ребенку, если он рожден «на горе» родителям. Этот мотив присут¬
ствовал чуть ли не в 5% от общего числа колыбельных8. Те же причины ле¬
жали в основе различного отношения в семьях к сыновьям (как к желаемым
«гостям») и дочерям (как к нежелаемым)9. В древнейших текстах назида¬
тельного сборника «Пчела», бытовавшего в различных вариантах в XI-
XVIII вв., встречается афоризм «Дъчи отцю — чуже стяжанье» (примеча¬
тельно, что дочь рассматривается здесь как «чужое сокровище» одного
лишь отца, не матери). У В.И. Даля этот афоризм звучит так: «Дочь — чу¬
жое сокровище» («Сын — домашний гость, а дочь в люди пойдет»)10.
Приведенные примеры говорят о весьма раннем возникновении тради¬
ции совместного проживания молодых семей с родителями мужа, согласно
которой невестки становились помощницами свекровей. Эта традиции ро¬
дила, вероятно, предпочтение, отдаваемое сыновьям перед дочерьми (сы¬
новья, и женившись, оставались в отчем доме). В тех же дидактических
текстах, но XIII-XIV вв., можно встретить уже иное, личностно-эмоцио¬
нальное обоснование любви и предпочтения отцов и матерей к сыновьям и
дочкам, сильно отличающееся от текстов домонгольского времени: «Мате¬
ри боле любят сыны, яко же могут помагати им, а отци — дщерь, зане по¬
требуют помощи от отец»11. Подобная сентенция заставляет задуматься
над тем, что в изучении истории материнства (и отцовства) необходимо
дифференцированное рассмотрение отношения к детям в зависимости от их
пола. И дело было, по-видимому, не только в материальных соображениях
(дочерям нужно было готовить приданое, а сыновья «приводили» в дом
новую работницу): матери искали в семье защиту в лице сыновей, а отцы
любили нуждавшихся в защите дочерей. И все же, более вероятно, эконо¬
мические причины, а не личностные порождали «власть родителей над
детьми» в раннесредневековой Руси. Вопрос лишь в том, переходила ли
она во всех семьях в тот «слепой деспотизм без нравственной силы», о ко¬
тором писал когда-то Н.И. Костомаров, а вслед за ним и некоторые ны¬
нешние западные «историки детства» в России12.
Анализ нарративных и фольклорных памятников позволяет утвер¬
ждать, что подобный вывод был бы несколько поспешным. Тенденции
«небрежения» детей, особенно девочек, в допетровской Руси постоянно
(с X в.) противостояли представления о «благочестивом родительстве»,
выработанные православной концепцией и, судя по требникам и покаянным
сборникам, составлявшие суть проповеди. И, хотя о действенности дидак¬
тического слова того времени у нас данных нет, тем не менее по церковным
текстам можно судить о самом существовании в то время представлений о
МАТЬ И МАТЕРИНСТВО НА РУСИ (X-XV11 ВВ.)
309
допустимом и предосудительном с точки зрения идеалов христианской
нравственности. Об этом говорят, в частности, статьи церковных законов,
резко осуждающие любые попытки матерей избавиться от детей — как с по¬
мощью контрацепции, так и путем откровенного убийства.
Попадание на страницы епитимийных сборников целого списка вопро¬
сов и наказаний детоубийцам и «женкам, еже в утробе имеют, а родити не
хочут», говорит о стремлении церковных дидактиков внедрить в сознание
своих прихожанок представление об аморальности подобного поведения.
Между тем легко представить себе, как измученные частыми родами жен¬
щины вставали перед дилеммой — родить или не родить очередное «чадо»
и, приняв отрицательное решение, обращались с просьбами «отъять плод»
к знахаркам: именно они знали различные «зелья», от которых женщина
могла «извергнуть» при небольших сроках беременности. Лечебники же —
даже поздние — не упоминают их составов: вероятно, «секреты» такого ро¬
да передавались изустно13. Но за сугубо интимным решением и действия¬
ми женщин пристрастно наблюдал глаз «отца духовного», каравшего за
все, что «чрез естьства совершено быша», как за детоубийство («аще за¬
род еще» — 5 лет епитимьи, «аще образ есть» — 7 лет, «аще живое» — 15
лет). Тем не менее частота упоминаний об абортах и «извержениях» гово¬
рит о том, что интимная сторона жизни женщин того времени регулирова¬
лась и ими самими, и, отчасти, церковными деятелями14. Аборт и в петров¬
ское время был главным средством регулирования рождаемости. Исповед¬
ники подробно выспрашивали у прихожанок, «[с]колико убили в собе де¬
тей»15, выполняя тем самым роль медиатора между частной жизнью инди¬
вида и общественными интересами.
Об отношении мужей к вопросам контрацепции и сохранению беремен¬
ности (например, использовании ими coitus interruptus как средства контра¬
цепции или о склонении жены к избавлению от ребенка) сведений в русских
епитимийниках и других источниках нет, что в некотором смысле, отличает
личную жизнь древнерусских женщин от жизни их западноевропейских со¬
временниц. Безразличие мужей к здоровью беременных жен, их пренебре¬
жение здоровьем супруги и радостью родительства характеризуют епити¬
мьи, налагавшиеся на них в том случае, если выкидыши у их жен случались
от побоев домашних («аще муж, риняся пьян на жену, дитя выверже»): в
этом смысле быт средневековой России мало отличен от западноевропей¬
ского. Подобные случаи избавления от ребенка для женщин наказуемыми
не были: церковь, хорошо осведомленная о нюансах супружеских отноше¬
ний, в них в таких случаях не вмешивалась — ни в X-XV вв., ни позднее16.
Между тем, судя по тем же епитимийным сборникам, памятникам
фольклора и литературе допетровского времени, жажда материнства была
одним из извечных чаяний русской женщины. Регламентация церковными
писателями интимной жизни «женок» сопровождалась проповедями в за¬
щиту многочадия. И в этом вопросе обе парадигмы материнства — свет¬
ская и церковная — контаминировались. Постулирование идеи о том, что
дети являются благом для семьи, главным оправданием плотских отноше¬
310
РОДИТЕЛИ И ДЕТИ
ний с женщиной, привело к тому, что уже в X-XIII вв. отсутствие «чад»
стало считаться большим горем («велико зло есть, аще не родятся дети, су¬
губа брань»). Обращения «жунок, кои хочут родити детя» к «бабам-идо-
ломолицам», знавшим «чародеинные» средства избавления от бесплодия,
вполне объяснимы. Среди исповедных вопросов встречается упоминание о
«детской пупорезине» (пуповине), «ложе детинном» (плаценте), «семен¬
ной скверне», которые ворожеи использовали для приготовления снадобий
от бесплодия, смешивая их со взварами трав, имевшими антисептические
характеристики (омелой, ромашкой)17. Поразительно, что в быту даже в
эпоху Московии (XV1-XV11 вв.) к «бабам»-чародейницам, знавшим по¬
добные доступные средства, и у «простецов», и у представительниц приви¬
легированного сословия было больше доверия, нежели к обученным ино¬
земным «дохтурам»18, а умение женские «недуги целити» во все времена
считалось «даром»19.
Памятники древнерусской литературы, а также тексты травников, зе-
лейников, лечебников, равно как и учительные церковные сборники, поз¬
воляют сделать вывод о стремлении передавать из поколения в поколение
традицию внимания и заботы к беременным. Светские памятники зафик¬
сировали множественность житейских ситуаций, приводивших к выкиды¬
шам, однако известно, что церковь освобождала беременных женщин от
земных поклонов, подчеркивала опасность непосильной работы, употреб¬
ления хмельных напитков. После родов, происходивших, как правило, в
бане, женщина «рождешая» считалась «нечистой» в течение 40 дней, что
исключало возможность посещения ею церкви. Отсутствие публичных
контактов объективно способствовало сохранению здоровья женщины и ее
ребенка; в послеродовое время исключалась и супружеская близость, что
также снижало вероятность инфицирования женского организма20.
В русской народной традиции, воспевавшей многочадие, отсутствие
детей считалось горем так же, как и в традиции церковной . Летопись со¬
хранила восклицание одного бездетного князя, сетовавшего на то, что «Бог
не дал своих родити, за мои грехы»)21. Рождение детей рассматривалось в
обеих традициях как главное предназначение женщины, как ее основная
работа. Не случайно, о беременной в народе примерно с XV в.22 стали го¬
ворить как о «непраздной»23. Термин этот сохранялся в фольклоре столе¬
тиями. Позже в частных письмах представительниц привилегированного
сословия чаще употреблялось все же слово «беременная», и, кстати ска¬
зать, в переписке женщин конца XVII в. эта тема была одной из ведущих
(«Отпиши, матушка, ко мне, беременна-ль ты?» — весьма частая фраза в
письмах от женщины к женщине, особенно родственнице)24.
Рождение детей, тем более частые роды, да еще в бедной семье, были
нелегкой женской долей: «Живот болит, детей родит», «Деток родить —
не веток ломить»25. Эти пословицы вряд ли сочинялись теми, кто не знал
тягот вынашивания и родов. Рожали часто, иногда почти ежегодно, но не¬
редкими были преждевременные смерти матерей при рождении очередно¬
го «чада»26, да и дети выживали немногие: 1-2 ребенка (иногда называет¬
МАТЬ И МАТЕРИНСТВО НА РУСИ (X-XV11 ВВ.)
311
ся цифра 2-4)27. В памятниках личного происхождения XVII в. можно
встретить сведения о семье из пяти человек (муж, жена и трое сыновей)
как многодетной («человек добр и жена его добра, только он семъист, три
мальчики у него»)28.
Казалось бы, при таком положении — частом рождении детей и малой
их выживаемости — отношение к ним должно было быть (по крайней мере
со стороны матерей) очень бережным. Однако, хотя само слово «матерст-
во» (материнство) и было известно по источникам с XI в. (вероятно, к это¬
му времени можно было бы отнести у древних русов «открытие» этого чув¬
ства)29, эмоциональность в отношениях матерей к рожденным ими «ча¬
дам» в ранний, домосковский (X-XV вв.) период с трудом можно обнару¬
жить в источниках. На основании древнейшего свода законов — «Русской
Правды» (XI в.) можно предположить, что материнство было тесно свя¬
зано с определенными имущественными отношениями в семье, влиявшими
и на частную жизнь всех ее членов. По закону мать могла принять (и час¬
то принимала) на себя опекунские функции, получая единоличное право
распоряжаться общесемейным имуществом, а также право наделять им
(или лишать доли) выросших отпрысков. При этом ей давалось право са¬
мой выбрать, к кому из детей она питает наибольшую привязанность: «аще
вси сынове будут лиси (выгадывающие), дочери может дата (наследство.
— Н.П .), хто ю кормит»30. Древнерусский закон ставил, таким образом,
имущественные отношения в семье в зависимость от индивидуально-пси¬
хологических: характер распределения общесемейной собственности меж¬
ду наследниками мог отражать степень привязанности к ним матери31. Но
живые, не скованные рамками литературных топосов свидетельства такой
привязанности найти в ненормативных памятниках раннего средневековья
(летописях и литературе, агиографии) довольно трудно.
И все же даже в скупых на эмоции летописях сохранились имена, кото¬
рые давали детям в семьях: «Сладкая», «Изумрудик», «Славная», «Ми¬
лая»32. Любопытен тот факт, что в нарративных памятниках XII-XV вв. со¬
хранились только ласковые прозвища девочек, что противоречит идее
предпочтения, оказываемого — если судить по покаянным книгам — сы¬
новьям. Ласковые имена и прозвища не только выражали, но и формиро¬
вали «человечность» в семейных отношениях, да и самого человека с опре¬
деленными чертами характера и манерой поведения. Отфильтровав факты
реальной жизни, авторы летописей и литературных произведений XI-
XIII вв. оставляли прежде всего то, что нуждалось в прославлении и повто¬
рении ~ положительные примеры для назидания, а это, в свою очередь,
было одним из путей формирования клише. Поэтому описанные в летопи¬
сях грустные расставания родителей с дочерьми, выходящими замуж и по¬
кидающими родительский дом, стоит рассматривать как топосы, хотя и в
них отразились отношения родителей и детей как отношения любви и забо¬
ты («и плакася по ней отец и мата, занеже бе мила има и млада»)33.
Сравнительно долго (почта до XIV в.) держалась на Руси традиция
давать некоторым детям не «отчества», а «матерства» (Олег Настасьин,
312
РОДИТЕЛИ И ДЕТИ
Василько Маринин), так как родство по матери считалось поначалу не ме¬
нее почетным, чем родство по отцу34. Позже «матерство» могло быть сред¬
ством выделения особого статуса матери именуемого (например, незаконно¬
сти семьи и непринятого супружества. Так, Олег Настасьич был сыном На-
стаски, наложницы в. кн. Галицкого). Отличительная черта древнерусских
семейных отношений содержала отголоски матриархальной ориентирован¬
ности семейно-родового сознания и вместе с тем была определенной формой
акцентирования особой роли или статуса женщины в обыденной жизни,
аналоги которому редко можно обнаружить в Западной Европе. Специфи¬
ческая роль матери на Руси выступает, таким образом, очень ярко.
Выросшие сыновья, как правило, оставались жить в родительском до¬
ме. По свидетельству литературных памятников и дошедших до нас писем,
некоторые из детей старались платить матерям той же любовью и заботой,
которую они получали в детстве. Уже один из самых ранних дидактических
сборников — Изборник 1076 г. — содержал требование беречь и опекать
мать. Постепенно этот постулат православной этики превращался в нрав-
ственый императив и народной педагогики. «Моральный облик» выросших
детей стал определяться их заботой о матери35. «Почитайте мати своя зело
и повинуйтеся ей во всем», — требовала назидательная литература. К ма¬
тери, ставшей больной, немощной, «охудевшей разумом», она призывала
«жалость имети»36. В нарративных памятниках можно найти немало при¬
меров мудрого благословения матерью повзрослевших сыновей, ставших
административными и государственными деятелями, что доказывает со¬
хранявшуюся эмоциональную связь детей и матери, «взаимоконтактность»
их личной, частной жизни37.
Общность церковной и светской традиций в отношении материнства
можно ощутить и при анализе ситуаций девиантного поведения детей по
отношению к матерям. Пренебрежение нравственными ориентирами мате¬
ринского воспитания равно осуждалось и церковью, и светским уголовным
правом. Согласно норме светского законодательства, защищавшей женщи¬
ну в конфликтных ситуациях (и тем самым вмешивавшейся в частную
жизнь!*), сына или пасынка женщины, решившегося на избиение матери,
следовало наказывать «волостельскою казнью» (вплоть до пострижения в
монашество)38. Трудно сказать, часто или редко применялось такое нака¬
зание. Но в новгородской берестяной грамоте № 415 (редком памятнике
уголовного права XIV в.) сохранилось письмо некой Февронии судебному
исполнителю Феликсу: «Поклоно от Февронее Феликсу с плацомо. Уби-
ле мя пасынке и выгониле мя изо двора. Велише ми ехать городо или сам
поеди семо. Убита есемо»39. Обращение Февронии в суд говорит о ее ос¬
ведомленности в своих правах, отсутствии смущения в «обнародовании»
факта семейной жизни (довели!). Вся ситуация дает яркий пример семей¬
ной ссоры, роли бытовой «разборки» в частной жизни людей того време¬
ни, наличия вечного «конфликта поколений». Инициатором ссоры акт
представил молодое поколение (пасынка), что наводит на размышление о
том, что молодые мужчины чаще женщин могли вести себя девиантно. О
МАТЬ И МАТЕРИНСТВО НА РУСИ (X-XV11 ВВ.)
313
том же свидетельствуют глухие упоминания в летописях об убийстве мачех
пасынками40. Казусов убийств матерей сыновьями и дочерьми не найдено,
что, однако, не исключает их существования.
Для церковных деятелей, бдительно следивших за частной жизнью
князей и бояр, важно было не просто отметить (и осудить) подобные «от¬
клонения» от идеала отношений между матерями и детьми, но и дать свое
объяснение, мотивацию аморальности, чтобы искоренить само явление.
Так, митрополит Иона в своем послании детям кнг. Софьи Витовтовны,
«не повинующимся матери» (1455 г.), предположил, что поступки вызва¬
ны «грехом, оплошением или дьяволиим наваждением, или молодостию...
и угрожал детям наложением «духовной тягости» — «докеле в чювство
приидут»41. Сочиняя свое назидание, митрополит невольно выразил свою
пристрастность к теме материнского воспитания. Можно предположить,
что перед его глазами был пример некой «вдовицы», ставшей ему самому
матерью. Иону, еще в отрочестве осиротевшего, она, «матерьски побо-
левыии о нем, воспита и прием того аки истовая родительница». Та же
вдовица впоследствии отдала Иону «некоему диакону» для изучения гра¬
моты и священных книг42, задав направление формированию его личности.
Вся церковная литература домосковского времени (X-XV вв.) прони¬
зана идеей святости материнского слова и мудрости материнского воспита¬
ния, сладко-благостными рассказами о материнской любви и уважении де¬
тей к матери. Мать (равно как и жена, например кнг. Ефросинья Ярослав¬
на — прототип героини «Слова о полку Игореве») представлялась автора¬
ми древнерусских «повестей», «слов» и «плачей» готовой скорбеть о по¬
гибшем сыне (муже), но не способной унизиться до трусости или склонить
свое «чадо» («света-государя») к неблаговидному поведению, в частности
самосохранению ценой позора. Средневековая русская аристократия не
выработала собственного идеала женственности, отличного от народного,
поэтому высокодуховные образы матерей равно встречаются и в фольклор¬
ных, и в более поздних литературных произведениях (как светских, так и
церковных)43.
* * *
Некоторые расхождения между народным и аристократическим идеа¬
лами материнства при одновременном сближении каждого из них с этиче¬
ской традицией православия стали появляться лишь в эпоху позднего сре¬
дневековья и раннего нового времени (XVI-XVII вв.). Этот период внес
немало нового в отношения матери и детей: примерно за столетие до пет¬
ровских преобразований началось обмирщение русской духовной культу¬
ры, что и позволяет соотнести историю материнства в России XVI-
XVII вв. с его историей в Западной Европе XIII-XV вв.
Автор одной из наиболее стройных концепций истории детства, амери¬
канский историк Л.Де Моз, назвал первые два этапа в западноевропей¬
ской истории взаимоотношений родителей и детей этапами господства «де¬
314
РОДИТЕЛИ И ДЕТИ
тоубийства» и «подкидывания». Подкидывание стало, по его мнению, ана¬
хроничным в Европе уже к концу XIII в. С XIV столетия этот американ¬
ский психоаналитик начинал отсчет нового «стиля» отношений между
детьми и родителями, в том числе матерями, — так называемого «амбива¬
лентного», господствовавшего в XIV-XVII вв. «Амбивалентный» стиль
характеризовался «дозволением ребенку войти в эмоциональную жизнь его
родителей», но «исключал, однако, его самостоятельное духовное сущест¬
вование», что сопровождалось, как думал историк, «беспощадным выкола¬
чиванием своеволия» как злого начала в ребенке44.
При всей схематичности построений Л.Де Моза, которые подверглись
критике и в западной науке45, они не были лишены определенного значения.
Во всяком случае русская литература — светская и церковная, эпистоляр¬
ные и документальные памятники XVI-XVII вв. — позволяет обнаружить
этот постепенный переход в истории материнства и материнской педагоги¬
ки к «амбивалентному» стилю отношений. Только начался этот процесс в
России не ранее периода образования единого государства, т. е. в XVI в.
Многие тенденции церковной дидактики и народной педагогики, наме¬
тившиеся в домосковское время, — осуждения контрацепции, строгих на¬
казаний за детоубийство и попытки к нему, равно как традиция восхвале¬
ния бесконфликтных отношений между матерью и детьми, причем отноше¬
ний несколько асимметричных (уважительных со стороны одних лишь де¬
тей), — продолжали развиваться и в эпоху Московии.
Но появилось и новое. В среде аристократии отношение матерей к де¬
тям становилось все более содержательным, особенно если речь шла о пер¬
венцах. На них, равно как на единственных детей, смотрели как на продол¬
жателей дела предков, а потому относились особенно бережно. Первенцев
в семье ждали, на них возлагали надежды как на наследников родового иму¬
щества и родового имени. Например, в. кн. Василий Иванович (1479-1533)
так мечтал о наследнике, что пошел в 1526 г. на развод с кнг. Соломонией
Сабуровой (ситуация обычная для Западной Европы, но уникальная для
православной России) и женился на молодой польке Елене Глинской. Ког¬
да она родила ему долгожданного сына, а это был будущий царь Иван
Грозный (1530 г.), Василий Иванович не только повелел заложить извест¬
ную церковь Вознесения в с. Коломенском под Москвой (такой жест «впи¬
сывался» в рамки обычного поведения главы княжеского рода), но и без¬
мерно пекся о здоровье наследника. В письмах он требовал от супруги по¬
стоянно «отписывать» ему все подробности жизни малыша: «и о кушанье
Иванове, что Иван сын коли покушает — чтоб мне то ведомо было»46. Вне
сомнения, мать хлопотала над первенцем с еще большим рвением.
Беспокойство о здоровье «чад» выступало в источниках XV-XVI вв.,
как главная забота большинства знатных московиток раннего нового вре¬
мени. Способами излечения «чад» от хворей, рекомендациями по их гиги¬
ене и вскармливанию оказались наполнены появившиеся в XV-XVI вв.
«лечебники» и «травники». Тема детских болезней проникла на страницы
дидактических текстов47, а в переписке появились свидетельства непод¬
МАТЬ И МАТЕРИНСТВО НА РУСИ (X - XV11 ВВ )
315
дельной тревоги родителей по этому поводу («Да писала еси ко мне.., что
против пятницы Иван сын покрячел,.. что у сына у Ивана явилось на шее
под затылком место высоко да крепко, что гною нет, и то место у него по¬
бодает... И ты бы с боярыни поговорила, что таково у сына явилося и жи¬
вет ли таково у детей малых?..»48).
Новой в российской дидактической литературе XVI-XVII вв. стала и
тема материнского воспитания, а предметом особых размышлений — его
методы. Ознакомление с этими сюжетами позволяет приоткрыть содержа¬
ние взаимоотношений матери с детьми и их связь с социальными отноше¬
ниями и соотношение нормы и возможностей нестандартного. В период
раннего русского средневековья тема педагогических методов ставилась
лишь применительно к отцовскому воспитанию сыновей, в основе которых
предполагалась прежде всего известная строгость. В памятниках X-
XV вв. часто встречается слово «наказати», что означало «поучать, воспи¬
тывать». Современный смысл этого слова в значении «карать» появился в
русском языке не ранее XVII в.49
Тема «сокрушения ребер» и «наложения ран» как способа выработки
послушания и покорности нашла законченное выражение в появившемся в
XVI столетии «Домострое» с его развернутой системой физических мето¬
дов воздействия. Однако и «Домострой» имел в виду воспитание сыновей
отцом50. Матери поднимать руку на чад, тем более на дочерей, не полага¬
лось: ей отводилась другая роль и другое место в сложной семейной иерар¬
хии51. Ясно видно это противопоставление в фольклоре: «Мать, умей детей
любить, чтоб их души не сгубить»; «замахнись — да не ударь, подыми ру¬
ку — да опусти»; «не все таской, ино и лаской»; «родная мать высоко за¬
махивается, да не больно бьет»; «мать и бия — не бьет»; «в три раза про¬
сти, в четвертый прихворости»; «что мать в голову вобьет — того отец не
выбьет»52. Но в тех же записях пословиц XVII в. было записано и присло¬
вье «Учен жену бьет, а дрочен (неженка. — Н.П.) матушку», в котором
можно видеть не только прямое назидание, но и фиксацию частоты ласко¬
вых отношений (баловства) и соответствующих им методов воспитания53.
(Ср. также в «пословицах добрых и хитрых и мудрых»54: «Дети балуются
от маткиного блинца, а разумнеют от батькиного дубца».)55
Как следует из назидательной литературы, в средневековой Руси счи¬
талось, что в деле воспитания само слово в устах матери должно быть до¬
статочно действенным. Вероятно, в семьях аристократии, (на которые в
первую очередь и были рассчитаны тексты поучений и которые первыми
впитали в себя воспитательные православные идеи, отразившиеся в свет¬
ских дидактических сочинениях типа «Домостроя», так оно и было. Изве¬
стно, сколь велика была роль образованных матерей и вообще воспитатель¬
ниц в судьбах некоторых русских правителей. При отсутствии государст¬
венной системы образования и повсеместном распространении домашнего
обучения многие из княгинь и вообще женщин привилегированного сосло¬
вия, будучи «гораздо грамотными», «словесного любомудрия зело преис¬
полненными»56, все образование детей брали на себя.
316
РОДИТЕЛИ И ДЕТИ
О том, нисколько удавалось воплощать в жизнь пожелание церковно¬
служителей с помощью одного только материнского слова достигать у детей
«автоматического моциона нравственного чувства»57, т. е. любви и уважения
их по отношению к родителям, судить трудно. Литературные и эпистоляр¬
ные источники XVI-XVII вв. донесли до нас лишь «лакированные» картин¬
ки взаимоотношений матери и детей. Коррективы в эту благостность вносят
судебные документы, зафиксировавшие конфликтные ситуации, но их мало.
Вместе с тем различные нарративные памятники, а также иконография
позволяют представить некоторые изменения даже в этой «незамутнен¬
ной» житейской грязью картине материнства и материнского воспитания,
появившиеся в XVII в. Они отразили те трансформации в частной жизни,
во взаимоотношениях матерей и детей, в отношении московитов к материн¬
ству, которые привели к появлению новых явлений в семейной жизни —
возрастанию роли матери в «социализации» детей.
Особая радостность красок, их «веселие» в иконографии «Рождества
Пресвятой Богородицы» (одного из распространеннейших сюжетов рус¬
ской иконописи, ставшего особенно популярным в XVI-XVII вв.) опреде¬
лялись появившимся к XVII в. в православии особым отношением к дето¬
рождению, прославлением его «светоносности», «непечалия», величия58.
Это отразилось в живописных сюжетах агиографического содержания
(житийных клеймах, иконографии Рождества Богородицы и самого Хри¬
ста). В иконографии XVI-XVII вв. родительская любовь стала выступать
как соучастие в благом деле (изображение присутствующего в комнате ро¬
женицы отца девочки, распахнутых дверей, проемов, окон - по поверью,
это облегчало роды), как объединяющее семейное начало (подробно изо¬
бражались «ласкательство» Иоакима и Анны с малюткой Марией, купа¬
ние ее ими в резной купели)59. Апофеозом же идеи воздаяния «светонос¬
ной» материнской любви, окрашенной православной благоговейной печа¬
лью, стал в предпетровское время иконописный сюжет «Успения Богоро¬
дицы», персонифицировавший тему спасения Спасителем — сыном мате¬
ринской души, изображаемой обычно в виде спеленутого младенца, кото¬
рого Спаситель держал на руках60.
По-иному в XVII столетии стали смотреть и на беременность. Хотя и
«срамляясь» своих желаний, беременная женщина в кругу близких стреми¬
лась обратить внимание окружающих на «особость» своего состояния, тре¬
бующего определенного ритма питания: «Егда не родих детей, не хотяше
ми ясти, а егда начах дети родити — обессилех и не могу наястися»61. Но
не случайно народное присловье того времени утверждало: «Горьки роди¬
ны, да забывчивы»62. В найденном нами письме к детям одна из матерей
XVII в. вспоминала: «Носила вас, светов своих, в утробе и радовалась, а
как родила вас — [и вовсе] забыла болезнь свою материю...»63. Во многих
семьях женщины по-прежнему рожали часто, так что даже в XIX в. счи¬
тались обычными 9-10, реже 6-8 рождений на каждую женщину. Повсед¬
невность московитских семей XVII в. точно отразила поговорка: «Бабен¬
ка .не без ребенка, не по-холостому живем, Бог велел»64.
МАТЬ И МАТЕРИНСТВО НА РУСИ (X-XVII ВВ )
317
Частые смерти детей накладывали свой отпечаток на отношение к ним
матерей: у одних боль от их утрат притуплялась65 («На рать сена не нако¬
сишься, на смерть робят не нарожаешься»)66, у других — вызывала каждый
раз тяжелые душевные потрясения67. Во многих письмах русских боярынь
и княгинь конца XVII в. сообщения о смертях детей окрашены сожалением
и болью. В них проскальзывает определенно новое — горечь потери и лас¬
ковое отношение к умершим («пожалуй, друг мой, не печался, у нас у самих
Михаилушка не стало»68; «в печялех своих обретаюся: доче[р]и твоей Да¬
рьи Федотьевны [в животе] не стала...»69; «ведомо тебе буди, у Анны, се¬
стры Ивановны, Марфушеньки не стало в сырное заговейна...»)70.
Церковная проповедь любви матери к порожденным ею «чадам» —
требование «не озлобляти, наказуя», — сопровождаемая обращениями к
детям («мать в чести держи, болезнуй о ней»), находила отклик в душах
московитов XVII в. В этих наставлениях не было противоречия народной
традиции, определявшей внутрисемейные отношения представителей раз¬
ных сословий71. В XVII в. в письмах родовитых родителей к детям невоз¬
можно встретить даже грубоватого обращения к детям или упоминания о
них — сплошные «Алешенька», «Марфушенька», «Васенька», «Андрю-
шенькино здоровье» и даже еще более нежные и сердечные: «Утенька»,
«Чернушечька»72. Все они — свидетельство теплоты чувств матерей по от¬
ношению к детям73. О том же свидетельствует и переписка конца XVII в.
В одном из писем повстречалась, например, просьба отца к матери: «Со¬
держи, свет мой, в милости мою дочку...» (здесь наводит на размышле¬
ния только слово «моя» — не шла ли здесь речь о ребенке от первого бра¬
ка?), а уж какими только словами не называла Е.П. Урусова своего сына,
предчувствуя скорое расставание навсегда: «друк ненаглядный», «нинас-
мотренный», «утроба моя возлюбленная», «утеха и радость моя», «утеха
моя», «мой радостный»74.
Новое время рождало новые нюансы отношений матери к ребенку, от¬
разившихся в письмах XVII в. Ощущение мягкого понимания неразумно¬
сти ребенка скользит в «проговорке» одного из них: «Костенку жалуйте,
не покин[ь]те, а он еще ничего не домыслет — децкое дело!»75. Такое от¬
ношение матери к ребенку — как к малому, неразумному, к кому надо про¬
являть терпение и уважение как к маленькому — в более ранние эпохи най¬
ти невозможно (впрочем, от раннего времени почти не сохранилось памят¬
ников частной переписки, а в сохранившихся берестяных грамотах XV в.
нет фактов, относящихся к истории материнства.
Упоминания о том, что дитя «блюли с великою радостию», «никуды
единаго не отпущали», говорят о возросшем внимании к «чадам»76. «Про¬
говорки» в письмах, равно как трудно сдерживаемое восхищение действи¬
ями и умениями ребенка, сквозят во многих материнских письмах XVII в.
Например, жена стольника И.С. Ларионова Дарья писала мужу в 1696 г.
о маленькой дочке: «У нас толко и радости, что Парашенька!» и добавля¬
ла ниже: «...А Парашенька у меня девочка изрядная, дай Господи тебе, и
как станем тебя кликать — и она также кличет, и нам [этот ее лепет] всего
318
РОДИТЕЛИ И ДЕТИ
дороже...»77. В другом письме Дарья Ларионова сообщала супругу о том,
что дочки приготовили специально для него подарки и послали с «людми»:
«Катюшка — колечкое золотое, а Парашенка — платочик: колечко изволь
на ручке своей носит[ь], а Парашенкиным платочком изволь утиратца на
здоров[ь]е...»78. Подобные строчки — яркое свидетельство эмоциональной
насыщенности взаимоотношений матери с детьми и, вероятно, внутрисе¬
мейных отношений в целом, хотя такой «ласкательности» в обращении
Д. Ларионовой к мужу, какая была проявлена в отношении детей, все же
не нашлось79.
Подвергнутый сомнению многими западными историками тезис
Ф. Арьеса о том, что в доиндустриальное время «дети больше работали,
чем играли», лишь отчасти находит подтверждение в истории русской се¬
мьи предпетровского времени, и то лишь в отношении крестьянских детей
и городского простонародья. Дети в этих семьях, действительно, много ра¬
ботали, причем с раннего возраста, но в повседневности той эпохи находи¬
лось место и детским играм. Правда, церковные писатели требовали вос¬
питания детей в строгости, безо всяких игр и развлечений80, а автор «До¬
мостроя» и вовсе настаивал: «Не смейся к нему, игры творя» (т. е. не улы¬
баться, когда играешь с ребенком)81. Но все же жестокосердных матерей,
способных к строгому запрету детских игр, и «чад», лишенных «материя
ласкателства», было немного82. В то время как напитанные православной
дидактикой тексты велели детям быть «небуявыми», «от смеха и всяких
игр отгребатися», улицы русских селений и городов (как и в Западной Ев¬
ропе того времени!) были наполнены гамом играющих детей, а сорванцы
затевали проказы, от которых шарахались не только «духовные отцы», но
и обычные горожане. Даже служители церкви замечали, что «сверстницы
многажды на игры и на песни нудили» те только «обышных» детей, но и
самых благочестивых, вроде Ульянии Осорьиной83. Перечисление детских
игр XVII в. В исповедных вопросниках и литературных сочинения застав¬
ляет думать, что игры ребятишек XVII в. не слишком отличались от игр до
XVII в., да и от современных. Во многих письмах можно встретить упоми¬
нания о том, что матери просили сыновей не столько не играть, сколько не
слишком «резвиться»84.
Примеры такого рода можно обнаружить в письмах строгих воспита¬
телей, вроде протопопа Аввакума. В одном из посланий жене Настасье
Марковне он просил: «Орину привезите, а у вас бы жила смирно, не плу¬
тала, а буде станет плутать — и вы ее смиряйте». Вероятно, обращаясь с
подобными просьбами, родители припоминали обычные проказы своих
«чад», что подтверждается строчкой в одном из писем того же Аввакума.
Призывая жену воспитывать дочек в смирении, не слишком о них «кручи¬
ниться», вспоминая прежние семейные радости, сменившиеся ныне тягота¬
ми, он обмолвился: «Увы, чадо дарагое, уж не на ково поглядеть, как на ло¬
шадки поедет, и по головки неково погладить...»85. Умиленное воспомина¬
ние старого воспитателя позволяет задуматься о внутренней борьбе в ду¬
шах дидактиков (бывших как личности натурами эмоциональными), о про¬
МАТЬ И МАТЕРИНСТВО НА РУСИ (X-XVII ВВ.)
319
тиворечии неожиданных душевных порывов (в том числе любви к детям),
проповедуемым ими же самими постулатам самоуспокоения, аскетичного
отказа от естественных радостей.
Упомянутые в письме Аввакума «лошадки» — известная мальчишечья
забава; девочки же в Московии XVII в. предпочитали другую подвижную
игру — «скакание на досках». В качании на качелях и веревках, катаниях в
санях, телегах, колясках принимали участие не только молодежь и детиш¬
ки, но и значительная часть взрослых. Однако чаще, вероятно, именно де¬
ти склонны были беззаботно проводить время, так что матерям оставалось
лишь сетовать на непоседливость своих воспитанниц: «Мать по дочке пла¬
чет, а дочь на доске скачет»86.
Общение матерей и их «чад», начавшись, вероятно, во время трудовой
части дня, продолжалось и на досуге. Отношение главы семьи и вообще
родителей к избранным детьми формам развлечения и отдыха трудно ре¬
конструируется по источникам. Тем не менее известно, что дети в России
XV-XVII вв. нередко не только ходили вместе со старшими родственни¬
ками в кабаки, играли там в азартные игры («кости»), но и активно участ¬
вовали в таких «взрослых» развлечениях, как кулачные бои. В еще боль¬
шей степени предполагали участие ребятишек женские традиционные иг¬
ры. «Салки», «лапта», «горелки» и другие подвижные девичьи игры, в ко¬
торых, как о том свидетельствуют лубочные картинки XVIII в., часто уча¬
ствовали и подростки, способны были развить «борзость», «обучение те-
лесе», ловкость87.
У представителей образованных сословий формы совместного досуга
матерей с детьми были иными. В таких семьях занятия матери с детьми
«калигравством», грамотой и чтением (а книги в России были до середины
XVII в. преимущественно назидательно-религиозного содержания) соста¬
вляли значительную часть повседневного досуга, а радость общения с деть¬
ми во время таких занятий («мати его велми радовашеся о разуме сына сво¬
его»)88 — элементом частной жизни женщин. «Ив доме у тебя, государь,
все, дал Бог, здорово, — писала одна дворянка своему мужу, помещику
В.Т. Выдомскому в конце XVII в. — Ведомо тебе, государь, буди, я сы-
нишко твои [го] учу десятую кафизму...»89. О том же беспокоились и Ав¬
вакум в одном из писем жене Настасье Марковне («а девок, свет, учи,
Марью да Акилину...»)90, и его «духовная дщерь» Е.П. Урусова91. А в од¬
ном из писем жены стольника И.С. Ларионова Дарьи содержится прось¬
ба к мужу быть внимательнее к дочке и хотя бы немного отвлекаться от
служебных забот: «Пиши, друг мой х Катюшке грамотки уставом (печат¬
ными буквами, а не скорописью. — Н.П.), хотя [бы] неболш[и]е...»92.
Приведенные примеры убедительно свидетельствуют о чувстве именно ма¬
теринской ответственности за обучение детей, о признании матерями необ¬
ходимости особого, целенаправленного их воспитания, «исправления нра¬
ва» своих чад.
Занятия матерей с детьми грамотой приносили свои плоды: подрастав¬
шие дети могли вести переписку с отсутствовавшими дома отцами и други¬
320
РОДИТЕЛИ И ДЕТИ
ми родственниками. Письма же самих матерей, волею обстоятельств ока¬
завшихся оторванными от своих «любезных чад», отличает исключитель¬
ная эмоциональность, свидетельствующая о нежной привязанности. «Ох,
мой любезный Васенька, — обращалась, например, к сыну знаменитая рас¬
кольница Е.П. Урусова в одном из предсмертных писем, — не видишь ты
моего лица плачевного, не слышишь моего рыдания смертного, не слы¬
шишь, как рыдает сердце мое а тебе и душа моя сокрушаетца!»93.
До нас не дошли другие материнские «епистолии» не только более ран¬
него, но и того же времени, которые были бы столь же предельно эмоцио¬
нальны, сколь письма Е.П. Урусовой. И все же именно в XVII в. в Рос¬
сии появились литературные памятники и своеобразная эпистолярная тра¬
диция, позволяющие сделать вывод: душевная проникновенность, умение
сопереживать делам и судьбам детей в предпетровские десятилетия посте¬
пенно становились нормой. Примеры исключительной привязанности ма¬
терей к детям могут быть обнаружены, например, в «Повести о Петре
Златых ключей» XVII в.: «О чадо милое, только и утехи — ты, наша ра¬
дость и веселие старости нашей, что ты един. Хощешь от нас прочь отъе¬
хать — ты нам убийца будешь обоим...»94. Буквально тем же настроением
пропитано письмо реального исторического лица, некоей Авдотьи Дмитри¬
евны сыну и невестке (также XVII в.). Освобожденное от обязательных
многословных обращений и благопожеланий, оно выглядит так: «Буди те¬
бе, свет мой, Бог не изволит видетца — и ты меня поминай, а я не чаю ви-
детца с вами, светы мои, потому что мы стали оба древны, и на вас, светы,
наше благословление»95. Возвращаясь от этого письма вновь к литератур¬
ным источникам, заметим строки, равно применимые к отношениям в се¬
мье и Авдотьи Дмитриевны, и героини одной из посадских повестей
XVII в.: «И тако отпустиша его с великим плачем и с рыданием, и жало-
стно бе отпуск его всему княжению их...»96.
Анализ переписки Е.П. Урусовой с детьми позволяет почувствовать,
что дочерей с матерями нередко связывали чувства несколько иные, неже¬
ли отношения матерей и сыновей. Раскольница называла дочек «любезны¬
ми» и «соби иными» (любимыми), «ластовицами златокрылыми» и «света-
ми ненаглядными», но не делилась с ними своей болью, вызванной реше¬
нием ее бывшего мужа жениться вновь. Об этом она жаловалась лишь сво¬
ему «друку» Васеньке, единственному сыну (возможно, старшему по срав¬
нению с дочками). Письма Е.П. Урусовой говорят об индивидуальном,
внутреннем предпочтении матери именно к сыну, трудно объяснимом, но
эмоционально понятном97. Предпочтение одним детям перед другими су¬
ществовало «от веку»: достаточно вспомнить жену волынского князя Вла¬
димира Васильковича Ольгу — четвертую дочь брянского князя Романа,
которая, по словам летописца, была ему «всих милее», и именно ее назы¬
вал он «милая моя дочерь» (XIII в.)98.
Занимаясь воспитанием детей вне зависимости от предпочтения (веро¬
ятнее всего скрываемого, так как в источниках трудно найти прямые сви¬
детельства подобного поведения: «полагалось» любить всех одинаково),
МАТЬ И МАТЕРИНСТВО НА РУСИ (X-XV11 ВВ.)
321
матери, особенно вдовы, чувствовали свои обязательства и ответствен¬
ность перед всеми своими «чадами» до их совершеннолетия. «Едина капля
слез матерних много прегрешений и клеветы загладит», — фиксировала по¬
добные отношения назидательная «Пчела». Народная мудрость трансфор¬
мировала этот афоризм в поговорку: «Материнская молитва со дна моря
вынимет»99. Крохотная зарисовка, «картинка из детства» героя «Повести
о Горе-Злочастии» (XVII в.), пропитанная поразительной нежностью
воспоминаний о материнской заботе, заставляет думать, что автор повести
«списывал» ее со своих личных чувств и переживаний:
«Безпечална мати меня породила,
Гребешком кудерцы розчесывала,
Драгими порты меня одеяла
И, отшед, под ручку смотрила:
Хорошо ли мое чадо во драгих портах?
Во драгих портах чаду и цены нет...»100
Такие чувства можно найти и в письмах Е.П. Урусовой: как она «бо-
лезновала» за своего «Васеньку», когда он был маленьким: «Али забыл ты
слезы мои и рыданье мое, любовь и ласку мою, как я рыдала по тебе, как
видела тебя на смертном одре, не дала я покоя очима своима ден и нощь и
держала тебя, своего друга, на руках своих и амывала слезами»101.
Если судить по текстам челобитных на имя государя конца XVII в.,
матери в Московии нередко вынуждены были оставаться главными защит¬
ницами интересов и здоровья своих «сынишек» и «дочеришек» до их со¬
вершеннолетия, особенно если они выполняли опекунские функции: «От¬
дала я, сирота ваша, сынишку своего Антошку Микифору сыну Усенкову
на шесть лет, и в ту шесть лет выучит... сынишка моего живописному мас¬
терству. И он, Микифор, сынишка моего учал бить нестерпимыми побои,
напрасну и з двора от себя сослал... Пожалуйте меня, сироту, велите Ми-
кифора допросит, чего он моего сынишка не учит...»102 или: «Отдала я, ра¬
ба ваша, сына своего Козму Моисеева в научение пению нотному мещани¬
ну Тимофею Степанову, а он, государь, не похотел сына моего учить пе¬
нию нотному, учал бит[ь] и увечить...»103. Отдав детей «в учебу», матери
продолжали сопереживать успехам и неудачам своих детей, стремясь за¬
щитить их от невзгод.
Подобные заботы вначале об учебе, а затем о служебных и финансовых
делах уже выросших сыновей, о благополучии и бесконфликтности семей¬
ной жизни дочерей сопровождали зачастую весь жизненный путь матерей,
относившихся к делам своих «чад» как к своим собственным. Матери часто
и весьма активно помогали детям в управлении хозяйственными делами их
имений, пока те находились на «государевой службе». «Свет мой, — писа¬
ла, например, мать в. кн. В.В. Голицина кнг. Т.И. Голицина в 80-е годы
XVII в., — здесь слух носится, что будет государев указ со всех вотчин
имать по полуполтини з двора, а со вдов и недорослей и с манастырей
вдвое, да кои на службах, и с тех имать по полуполтине...» Терзаемая co¬
il — 288
322
РОДИТЕЛИ И ДЕТИ
мнениями, она просила подтвердить или опровергнуть этот «слух», «отпи¬
сать» о том, «жаловать ли по-прежнему» в чем-то провинившегося Пота-
па Шеншина, рассказывала о ценах на товары104. Не раз в письмах мать
В.В. Голицина проявляла настойчивость в том, чтобы сын принимал под
свое покровительство родственников, «знакомцев» и свойственников, видя
в этом перспективу их «помочи».
Письма Т.И. Голициной к сыну отличались исключительным знанием
мельчайших подробностей его служебной жизни, отношений с окружаю¬
щими в придворном кругу. Исходя из своего житейского опыта, она рассу¬
ждала в своих «епистолиях» о том, «от кого помочи мало» — а от кого ее
ждать, от «кого добра не будет» — а кому и вовсе не следует «быть в схо-
жых товарищах» с ее любимым сыном. На одно из замечаний В.В. Голи¬
цина (оно до -нас не дошло, но, вероятно, этот государственный муж поз¬
волил себе посетовать на вмешательство мамаши в сферу, далекую от ее
компетенции) мать ответила: «Ты, мой свет, пишешь ко мне, что бутто ле-
тось (в прошлом году. — Н.П.) от меня был в дураках! И ты, мой свет, от
меня[-то] никогда не будешь в дураках, и я сама знаю, что-де так»105.
Воистину карьера этого политика, инициатора походов на Азов конца
XVII в., бывшего символом мужественности и ума для его «полубовницы»
— правительницы России царевны Софьи Алексеевны, предстает в ином
свете, если принять во внимание участие в ней «мати» кн. Голицина. Пе¬
реписка с нею сына по тематике (хозяйство, служба) не располагала, каза¬
лось бы, к «нежностям», но отличалась непоказной откровенностью и жи¬
востью. Письма «домой» и «из дома», хотя и содержали определенные
«клише» в зачинах и концовках, отличались тем не менее большим количе¬
ством «бытовых картинок», житейских, личных признаний и оценок, в ко¬
торых частное «перетекало» в публичное и наоборот. События, явления,
происходившие в жизни известного деятеля и характеризовавшие ее пуб¬
личную сторону, диффузно растворенную, переплетенную, со стороной ча¬
стной, с проявлениями его индивидуальных интенций, переплавленные в
его честолюбие, амбициозность и т. п., оказались в эпистолярии события¬
ми и явлениями не только его судьбы, но и частной жизни его матери (ибо
стали источником ее личных переживаний и раздумий). Приняв близко к
сердцу очередные неприятные события в жизни сына, Т.И. Голицина при¬
зналась в одном из писем: «Свет мой, ведаю то и сама: служба твоя —
...моя кончина»106.
Насколько распространенной или, напротив, исключительной была по¬
добная интенсивная и откровенная переписка между матерями и взрослы¬
ми сыновьями в России XVII в.? Судя по дошедшим до нас от того време¬
ни документам личного происхождения, письма родителей, в частности ма¬
терей, маленьким детям были нечастыми, это направление в эпистолярном
жанре еще только зарождалось. Письма же взрослых сыновей матерям и
матерей сыновьям в известной степени характеризовали эмоциональную
близость между ними в течение уже нескольких столетий107. Не одно сто¬
летие матери-княгини участвовали в делах своих «взросших» чад, будучи
МАТЬ И МАТЕРИНСТВО НА РУСИ (X-XVII ВВ )
323
«медиаторами» в кругу близких, связующими звеньями между повседнев¬
ной домашней и служебной жизнью сыновей. Но эмоционально богатыми
эти отношения стали лишь в середине XVII в., о чем говорит переписка ма¬
терей и сыновей. Общие места и топосы (велеречивые обращения, благо-
пожелания, сообщения о здоровье и просьбы передавать приветы и покло¬
ны) стали занимать в ней меньшее место, чем в «стандартизированных»
эпистолиях более раннего времени108.
Многие взрослые дети считали нравственным долгом помнить о мате¬
ринском доме, писать туда письма, интересоваться здоровьем «родитель¬
ницы». «Пожалуй, матушка [форма обращения к свекрови. — Н.П.], при¬
кажи ко мне черкнуть, жива ль мама и здорова ль она доехала...»109. Очень
выразительно признание царя Алексея Михайловича в одном из писем к
матери: «А твоего день рожества по чину [мы честно] пировали, точию о
том оскоблилися (были огорчены. — Н./7.), что лицем к лицю не видали-
ся, но духом с тобою [мы] всегда нераздельны николи же»110. В те же го¬
ды было написано письмо И.И. Чаадаева своей племяннице, кнг. П.А.
Хованской (к тому времени уже замужней и «матерой», т. е. имеющей сво¬
их детей), в котором он поучал ее: «Милость свою к матери покажи, не за¬
будь...», призывал ее почаще писать матери111.
Современник семьи кн. Хованских, некий Ф.Д. Маслов, называл дом
своей матери истинно «праведным» и просил маму почаще «писать про
свое здоров[ь]я, а мне бы», говорил он, «слышать про твое здоров[ь]я, ра-
доватца...» Ниже он сообщал: «Послал милости твоей икорки к сырной не¬
дели — извол[ь] кушат[ь] да радоват[ься]...»112. Однако старики-родите¬
ли, в том числе матери, часто ласково пеняли своим выросшим чадам за
редкость писем: «Досадно мне, свет мой, что ты к нам не пишешь ни о
чем...»; «что ты ко мне не пишешь про свое здоровье, а про мое не спраши¬
ваешь, али тебе, свет мой, не надобна?»113. Это был типичный упрек мате¬
рей сыновьям, но не дочерям и невесткам, отличавшимся, судя по письмам,
большим вниманием к сохранению и поддержанию родственных и семей¬
ных контактов в силу большего количества свободного времени (в отличие
от сыновей, занятых на службе), а также большей эмоциональности отно¬
шений между женщинами в обширном семейном клане.
При чтении документов личной переписки XVII в. невольно возника¬
ет вопрос об эффективности материнского воспитания в России XVII в.
Неудивительно, что у образованной, умной, наблюдательной, блестяще
владевшей словом кнг. Т.И. Голициной, вырос сын, сосредоточивший в
своих руках руководство важнейшими государственными делами, причем
сделал это, не принадлежа к царской фамилии. Другой пример «соответст¬
вия» дидактических интенций и «плодов воспитания» — поступок «выбор¬
ного головы» г. Мурома Дружины Осорьина. Мать воспитала его в стро¬
гом уважении к нормам христианского благочестия, в стремлении быть ми¬
лостивым и справедливым. Признательностью сына матери за ее «труды
добродетельны и подвиги» стала в 30-40-е годы XVII в. инициированная
Дружиной запись биографии Ульянии в литературной форме, близкой к
И*
324
РОДИТЕЛИ И ДЕТИ
агиографической114. Сын окружил мать — обычную женщину, мирянку —
идеалом святости, выражая тем самым благоговейное почтение к ее заме¬
чательным душевным качествам.
Многочисленные источники свидетельствуют, что основные мораль¬
ные, а также религиозные нормы усваивались детьми именно в общении с
матерью. Примеры тому можно найти в агиографии и нарративных памят¬
никах115. Есть они и в поучениях детям, написанных старообрядцами, на¬
пример Аввакумом («не обленись, жена, детей понужати к молитве») или
его «дщерью духовной» Е.П. Урусовой («не резвися, имей чистоту душев¬
ную и телесную, ведай, мой свет, блудники в огне вечно мучатся, и ты бе-
регися от той погибели, буди кроток и смирен, буди со мной во единой ве¬
ре истинной...»)116. В древнерусских литературных и фольклорных произ¬
ведениях мать, как правило, требовала от «чада» «блюстися» плотских на¬
слаждений и «зело огорчалась», если ее «моление» и «епистолия» не дохо¬
дили до адресата117. Это позволяет сделать вывод о том, что образы мате¬
рей как в светской, так и в церковной литературе изначально создавались
как морально-дидактические образцы, весьма удаленные от реальных
сложностей жизни, ее житейской запутанности.
В действительной же жизни каждая мать ежедневно стояла перед выбо¬
ром, что посоветовать своему «чаду» и какие «средства воздействия» на не¬
го избрать. Вероятно, многие из них и в XVI-XVII вв. далеко не всегда
предпочитали слово физическому наказанию. Педагогическая литература
XVII в. такого выбора, разумеется, не давала, настаивая непременно на вос¬
питании мудрым словом («Бий первее словом, а не жезлом»118) и «собствен¬
ным образцом» («Уча учи нравом, а не словом»119). Но многим образован¬
ным женщинам, читавшим подобные поучения, приходилось проверять эти
педагогические методы на собственных детях, приходя на практике к выводу
об их истинности. Так, уже упоминавшаяся выше раскольница Е.П. Урусо¬
ва (а для старообрядцев был характерен особый этический склад) учила сы¬
на умению прощать и не держать в душе «тяготы» в ответ на недостойное по¬
ведение его отца и своего бывшего мужа. Она умоляла «Васеньку» простить
решившего второй раз жениться отца и «возлюбить» мачеху, а о себе писа¬
ла: «Меня не нарекай уш себе матерью, уш я не мать тебе, буде ты возлю¬
бишь нынешнюю, новую»120. В письмах этой женщины не было ни самоуни¬
чижения, ни оксюморонной радости страдания: она сумела сама быть вели¬
кодушной и советовала учиться прощать сыну, велев ему «возлюбить» новую
мать. Но нельзя не учитывать другого: Е.П. Урусова сама сделала свой вы¬
бор, предпочтя отдать себя целиком служению божественной идее, а не ре¬
бенку, отказавшись даже от наречения себя матерью.
В «Повести о семи мудрецах», созданной современником (или совре¬
менницей?) Е.П. Урусовой, представлен не житийный идеал, но житейски
умудренная женщина, которая также учила дочь умению прощать и не дер¬
жать зла на мужа. По мнению матери в этой повести, прощение недостат¬
ков и проступков со стороны супругов должно укреплять их семейные от¬
ношения, получив в качестве основы искренность и доверие («искуси му¬
МАТЬ И МАТЕРИНСТВО НА РУСИ (X-XV11 ВВ )
325
жа своего виною, аще ли тя простит — и ты люби»121). Ту же тему мате¬
ринской дидактики можно найти и в других источниках: она отражает стре¬
мление матерей научить дочек (часто уже взрослых, замужних) быть гиб¬
кими в ссорах, прощать супругам и родственникам, даже если они «кру¬
чинны и немилостивы», сохранять преданность и верность мужьям («и во
веки тако»)122. Литературный материал отразил не только дидактические
требования, но и реальность: факты отнюдь не безоблачных семейных от¬
ношений, неподчинение главе семьи, споры и ссоры, в которых женщина
занимала то агрессивную, то примирительную позицию.
Сохранившиеся письма старообрядцев вносят в эту картину дополни¬
тельные краски: проповедуемую матерями идею «всепрощения» и подчерк¬
нутой покорности при разочарованиях, горестях, житейских невзгодах, вну¬
трисемейных конфликтах. Можно предположить, что в подобных конфлик¬
тах участвовал широкий круг близких, включая соседей. Некоторые из та¬
ких ссор допускали даже использование магических средств («обав») в
большей степени, чем рекомендуемого церковниками воздействия на обид¬
чиков «смыслом благим». Порой же частые ссоры становились объектом
публичного судебного разбирательства. Судебные документы XVII в. до¬
несли до нас различные случаи внутрисемейных споров, в которых тещи —
матери взрослых дочерей — выступали не благолепными проповедницами
смирения, терпения и прощения, а защитницами интересов своих дочек, го¬
товыми и пригрозить, и добиться осуждения по закону, и даже напустить
«кликотную и ломотную немочь» на зятьев, обижавших их «собинных» лю¬
бимиц123. Как выясняется из текста документа, зять был настолько напуган
угрозами тещи, что не побоялся «вынести сор из избы» и рассказать про
злую тещу соседям. Та же тема защиты матерью благополучия дочери от¬
ражена в строке песни XVII в., она грозила «плохому» зятю проклятьем:
«Коль ты ее покинешь — и сам же ты загинешь, с великия кручины...»124.
В основе родительской (прежде всего материнской) педагогики XVII в.
лежали и иные методы воспитания, согласные с церковной и светской ди¬
дактической традицией воспитания «смыслом благим». Матери должны
были научить детей прислушиваться к внутреннему голосу совести и разу¬
ма и отталкиваться от него, а не только от «словес божиих почитаемых»125
(ср.: «На Бога надейся — а сам не плошай»). Убежденность же в том, что
«норов» человека, его будущая роль, функции, место в семье и круге близ¬
ких формируются прежде всего под влиянием устоев родительского воспи¬
тания, выразил в одном из писем «милостивой матере» царский окольни¬
чий И.И. Чаадаев. Он писал домой, что не советует выдавать сестру за
сына некоего Осипа, поскольку в самом отце «немного приятства, кроме
вражды.., не весело ж», «да и сына чают, — утверждал он ниже, — что все
в него ж будет...»126 (т. е. «яблочко от яблони недалеко падает»).
Матери учили своих чад умению ладить не только с родственниками, но
и с другими домочадцами, слугами и, конечно, друг с другом — качеству,
необходимому в их дальнейшей самостоятельной жизни127. О дружествен¬
ных отношениях127* между взрослыми братьями и сестрами немало говори¬
326
РОДИТЕЛИ И ДЕТИ
лось и в летописях XII-XV вв., но в них не было примеров редкостной ду¬
шевности, характерной для XVII в. То же можно сказать и об эпистоляр¬
ных памятниках128. «Тишайший» царь Алексей Михайлович, рано осиро¬
тевший, называл свою старшую сестру царевну Ирину Михайловну не ина¬
че как «мамушкой» — поднимая значение материнства129. В беде — «разо¬
рении», смерти близких — выросшие дети, братья и сестры, ожидали друг от
друга помощи и участия. В частной жизни московитов действовала сила род¬
ства, и нужда в ней особенно ощущалась в чрезвычайных обстоятельствах.
«Хотя на час изволь отпустить ко мне сестру Агафью Ивановну, — просила
у некоего Ф.Д. Маслова его «своячина» А. Стремоухова. — И чужие в та¬
ких бедах посещают, а она [что ж] меня не посетит в таком горе?..»130
Чувства родственной близости братьев и сестер друг к другу подчер¬
кивались и формировались в семьях именно матерями, «цементируя» се¬
мейно-родственные связи. В источниках можно найти немало примеров,
подтверждающих роль мудрого материнского воспитания в детях склонно¬
сти к взаимоподдержке и заботе друг о друге131. «Буди ласковь к сестрам
и утешай их, и слушай их во всем, и не печаль их, и не досаждай им, буди
ласков к ним, только у них и радости, что ты един», — просила сына
Е.П. Урусова, наставляя сына православно-этическими сентенциями,
имевшими, конечно, нравственное звучание. В другом письме она также
наказывала и дочкам: «Любите друг друга и брата берегите, всему добро¬
му учите, говорите ему ласково...»132.
Но всегда ли подобные нравственные постулаты — любовь, «тихость»,
послушание, целомудрие, внедряемые в детские души матерями, воплоща¬
лись выросшими чадами в жизнь? Семья семье рознь, так что и отноше¬
ния, судьбы матерей и детей складывались в них по-разному. Из судных
дел XVII в., которые почти никогда не упоминали о добродетелях, но зато
подробно описывали пороки, известны примеры жестокого обращения сы¬
новей с матерями («а свою мать бьют же, ругают и за косы таскают...»)133.
Примеры несоблюдения нравственных норм материнского воспитания со¬
держали и фольклорная, и литературная традиции, приводя примеры раз¬
ных жизненных невзгод, ожидающих «непокоривых чад».
Особенно выразительна в этом смысле стихотворная «повесть о Горе-
Злочастии», главный герой которой как раз попытался жить, как ему «лю¬
бо есть», «забыв», что «мати ему наказывала». Родители учили героя этой
повести «не ходить в пиры и братчины», «не прелщатся на добрых красных
жен», бояться глупых, опасаться «поноса некчемного» (пустого доноси¬
тельства), не «думать» украсть, ограбить, обмануть, лжесвидетельство¬
вать и т. д. — и за это «молодцу» обещалось, что его «покрыет бог ото вся¬
кого зла». Но «молодец» не внял увещеваниям и пустился, что называет¬
ся, во все тяжкие. В итоге к нему «привязалося» Горе-Злая-Участь (Горе-
Злочастие), он разорился, был обокраден, «ясти-кушати стало нечево»,
вынужден был отказаться от невесты, затем бежать в «чужу страну, дал-
ну, незнаему», но Горе-Злочастие всюду неотступно за ним следовало.
Избавиться от этой напасти «молодец» смог, лишь приняв схиму134. Текст
МАТЬ И МАТЕРИНСТВО НА РУСИ (X-XV11 ВВ )
327
повести четко обрисовывал круг девиантных поступков и «жизненных» на¬
казаний за них, могущий быть своеобразным «справочником» отклонений
от обычного: разорение, голод, безбрачие, эмиграция.
Мать в «Повести о Горе-Злочастии» представлена будто предугады¬
вающей несчастную судьбу сына. Подобные отношения — иррациональ¬
ную связь между матерью и ребенком — можно было бы отнести к прояв¬
лениям биологического в материнстве, считая выражением тесной связи
между женщиной-матерью и ее «чадом», большую — по сравнению с от¬
цом — эмоциональную отзывчивость и чувствительность. Но если любовь
и заботу матерей к родным детям можно, таким образом, отнести к прояв¬
лениям биологического, то изъявление аналогичных чувств к приемышам
— более «социально»135. Челобитные XVI-XVII вв. о подкинутых младен¬
цах отражают сочувствие к ним, призыв «смиловатися»136. Наличие у ма¬
терей и бабушек любимчиков среди «примачек» говорит о неравнодушии,
об эмоциональной связи поколений, зиждившейся отнюдь не только на
«зове крови»137. Стоит подчеркнуть, что эта тенденция не была рождена
веком обмирщения, когда «старина с новизной перемешалися»: еще в
XIII в. волынский князь Владимир Василькович беспокоился о судьбе
«приимачки» Изяславы, «иже взял бо есмь от своее матери в пеленах и
вскормил», а затем «миловах ю аки свою дщерь родимую»138.
О том же говорят свидетельства особых отношений, складывавшихся
между «чадами» и их воспитательницами («мамками») в княжеских и бо¬
ярских семьях. «Мамки» не были биологическими родительницами, они
лишь «пестовали» малышей. Но живая связь, возникавшая между ними и
между их подопечными, подтверждала записанную в XVII в. пословицу
«Не та мать, что родила, а та, что вырастила». Привязанность между
детьми и «мамками» (кормилицами и воспитательницами) у некоторых де¬
тей сохранялась иногда на всю жизнь, замещая собой привязанность меж¬
ду ребенком и родной матерью (как то было у маленького Ивана Г розного
с его мамкой, Аграфеной Челядниной, заменившей ему и рано умершего
отца, и увлеченную государственными заботами мать)139.
В памятниках XVII в. кормилицы часто изображались поверенными в
делах своих воспитанников и воспитанниц: покровительствующими их
любви, устраивающими свидания140. «Пожалуй, матушка, прикажи ко мне
черкнуть, жива ли няня, верной наш посол? — писала некая А.Г. Кровко-
ва своей родственнице. — Всем от меня челобитье. Нянюшка (в другом
письме выясняется ее имя — Ларивоновна, а также имя «мамушки» —
Долматовна. — Н.П.), забыла ты меня, не пишешь про свое здоровье!». В
конце письма — приписка, где очень по-детски (а ведь автор его — замуж¬
няя женщина, жена М.О. Коврова) выражена просьба: «Пришли ко мне
гостинцу, коврижичек...»141.
Особую роль в «смягчении нравов», создании обстановки душевного
тепла, сопереживания, проникновенности играли в русских семьях бабуш¬
ки, от всего сердца «болезновавшие» о малых «чадах» (ср. в пословицах:
«Дочернины дети милее своих»; «С моей бабусей никого не боюся: бабу¬
328
РОДИТЕЛИ И ДЕТИ
ся-щиток, кулачок-молоток»)142. Зачастую внуков в великокняжеских
семьях — особенно в случае военной угрозы — отправляли на воспитание к
дедушке и бабушке на долгие годы143, и пребывание их с ними исключало
в XVII в. призыв этих выросших «деток» на государеву службу («я и от¬
просился: поход-де дальней, мне надеятца не на ково, бабушка меня не из¬
волила и отпустить...»144).
Длительное существование неразделенных семей, являющееся отличи¬
тельной чертой развития семейных структур в России по сравнению с За¬
падной Европой145, способствовало сохранению значительной роли в них
пожилых женщин. Немало содействовал тому и культ предков: согласно
народным верованиям, духи умерших родственников покровительствовали
внукам146, оберегали их, а внуки, в свою очередь, должны были «ревно¬
вать» (восхищаться, воспевать) тех, кто был до них. Нарративные и
фольклорные источники свидетельствуют, что бабушки относились к ма¬
лым детям даже с большим вниманием и заботой, нежели утомленные по¬
вседневным нелегким трудом матери147. Бабушки — в отличие от матерей
— в силу возраста были лишены значительной части личных интересов, а
потому жили в нравственном отношении «благочестиво». Отсутствие упо¬
минаний об отношении бабушек и внуков (внучек) в более ранние эпохи
может быть связано с тем, что в домосковское время многие бабушки до
своих внуков просто не доживали, так как продолжительность жизни бы¬
ла очень короткой148.
В переписке XVII в. упоминания о бабушках весьма часты. Нередко
о них говорится в связи с посылкой гостинцев и подарков внукам, свиде¬
тельствующих о том, что старые женщины хорошо знали вкусы «малых
робят» («послала Андрюшеньке да Наташеньке восемь игрушечек са¬
харных, чтобы им тешиться на здоровье. Не покручинься, надежда моя,
что немного»149).
Выросшие женатые внуки предпочитали в ряде обстоятельств (оброч¬
ные льготы!) проживать с матерями и бабушками по матери150. Еще в
«Житии Михаила Клопского» (конец XV — первая треть XVI в.) была
обрисована ситуация, в которой возмужавший герой, посадник Немир, в
своих политике - административных делах полностью доверявший лишь
«пратеще Евфросинье» (т. е. бабушке его жены), ездил к ней советовать¬
ся в монастырь, пренебрегая при этом иронией окружающих, подсмеивав¬
шихся над тем, что он «думает ж жонками»151. В письмах женщин конца
XVII в. упоминания о совместном житье внуков с бабушками152 попадают¬
ся еще чаще, подтверждается это и актовым материалом153.
Взрослые, женатые внуки, находящиеся на «государевой службе», как
то видно из сохранившихся писем, зачастую оказывались в эмоциональной
зависимости от окружавших их пожилых женщин, в частности бабушек, от
их мнения или совета. Скажем, в письмах дворянской семьи Пазухиных
(конец XVII в.) есть послания С.И. Пазухина дочери У.С. Пазухиной, в
которых он выражал беспокойство тем, «што бабушка гневается» на него
за то, что он неправильно провел кое-какие сделки. А дочь горячо уверяла
МАТЬ И МАТЕРИНСТВО НА РУСИ (X-XVII ВВ )
329
отца, что это его домыслы, что «бабушка и матушка [лишь] с печали со¬
крушаются», а не «гневаются» (и, кстати, предлагала для «снятия конфли¬
кта» купить «бабушке башмачки»). Здесь примечательна эмоциональная
оценка родственных связей154, а также воспитанное в детях уважение к
старшим.
* * *
Подводя итоги вышесказанному — роли в частной жизни материнства и
материнского воспитания в Древней Руси X-XV вв. и Московии XVI-
XVII вв., — следует отметить, что поддержание теплых, эмоциональных от¬
ношений между родителями и детьми в русских семьях существовало отнюдь
не «от веку», но постепенно становилось значимой и важной составляющей
повседневного быта и, следовательно, частной жизни женщин, окончательно
став ею в XVI-XVII столетиях. Несомненно также, что отношение самих
женщин к выполнению ими их, как настаивала церковь, предназначения —
быть матерью — в разных семьях (неразделенных и малых, городских и
сельских, зажиточных и бедных) в разные периоды истории было амбива¬
лентным. Материнство и все с ним связанное (вынашивание детей, их рож¬
дение и воспитание) считалось и благом, и тяжелой обязанностью. Эта ам¬
бивалентность и рождала двойственность эмоционально-психологических
связей матерей и детей — «небрежение», но «любящее небрежение», кото¬
рое особенно хорошо просматривается по ранним памятникам.
И православная церковь, и народный обычай на протяжении веков
упорно формировали идеал женщины — многодетной матери. Это сказа¬
лось и на кристаллизации определенного отношения к женщине: в повсе¬
дневной, частной, семейной жизни, да и вообще в обществе. Рамками ча¬
стной жизни, в которой материнство и воспитание детей играли одну из ве¬
дущих ролей, ограничивалась возможная самореализация для подавляю¬
щего большинства женщин.
Буквально вся повседневная жизнь женщины была сосредоточена на
детях. Но лишь представительницы аристократии, родив детей, могли от¬
дать их на руки кормилицам и сосредоточиться в дальнейшем на воспита¬
нии «норова», обучении, общении по желанию и по возможности. В отли¬
чие от них на матерях из среды «простецов» с первого дня рождения ре¬
бенка лежали обязанности по вскармливанию, выхаживанию, ограждению
от заболеваний и лишь походя, поскольку-постольку — по воспитанию.
При этом сами представления о материнском воспитании, его содержании
и эмоциональной окраске менялись от столетия к столетию медленно, но
неуклонно. Некоторое «небрежение» в отношении к ребенку, предостав¬
лявшего ему и его матери сравнительную «свободу», в том числе в повсе¬
дневном поведении и отношении друг к другу, сосуществовало в умона¬
строениях древних русов (X-XV вв.) с тенденцией «запретительной», от¬
личавшейся явными строгостями и ограничениями. Ее и пропагандировала
православная этика, активно вмешиваясь в частную жизнь женщин и пы¬
330
РОДИТЕЛИ И ДЕТИ
таясь направить в необходимое для себя русло семейную, в частности ма¬
теринскую, педагогику. В то же время и светская, и церковная традиция в
равной степени возвеличивали и, можно сказать, поэтизировали воспита¬
тельные функции женщины-матери в равной мере характеризуя «норму» в
межличностных детско-родительских связях.
Летописи и иные нарративные памятники свидетельствуют, что нрав¬
ственный и культурный облик женщин раннего нового времени, насколько
мы его можем себе представить сейчас, складывался прежде всего в сфере
частной жизни. То же можно сказать и об их мужьях, отцах, сыновьях,
братьях. Человек мог не занимать ни постов, ни должностей, не участво¬
вать ни в каких политических баталиях, но иметь семью, круг соседей, раз¬
мышлять о приземленном или «вечном» — и все это в пределах сферы его
личного обособления, в то время (X-XVII вв.) не совсем осознаваемой.
Частная жизнь отдельного индивида, в том числе женщины, была и сугу¬
бо интимной сферой, и, одновременно, сферой социальной, связанными с
теми процессами и явлениями, которые переживало общество данной эпо¬
хи. В любом случае, однако, роль контитуитета отношений с матерью — в
детстве или во взрослом возрасте — в рамках частной (семейной) жизни,
оказывавших влияние на формирование вначале взглядов на мир, а затем
на проверку их «соответствия» сложившимся представлениям, — была
очень велика. Это утверждение можно признать верным с учетом особен¬
ностей социальной среды (ибо в семьях «простецов» воспитание детей про¬
исходило стихийно, во время труда и досуга, а в семьях аристократии этот
процесс был более целенаправленным и отрефлектированным), а также с
учетом особенностей органической группы (семьи, рода, клана), к которым
принадлежали мать и ее ребенок. В большей степени процесс усиления
эмоциональной межпоколенной связи отразился в источниках, исходивших
из среды старообрядчества — «более грамотной и искусной в писании»155,
нежели обычные горожане XVII в.
Определенная стабильность позитивной динамики развития частной
сферы жизни древних русов и московитов, если судить по истории мате¬
ринства, была связана с особенностями русской семейной организации, ха¬
рактеризовавшейся большей устойчивостью межпоколенных связей, зна¬
чительной ролью старших женщин в доме (бабушек), уважительным и
внимательным к ним отношением со стороны детей и внуков, что особенно
хорошо прослеживается на поздних (XVII в.) материалах. В педагогике
матерей и бабушек контаминировались постулаты православия и народные
традиции, и, таким образом, — опять-таки в частной сфере — церковный
идеал превращался в народно-религиозный. Постепенно, но не ранее кон¬
ца XVII в., на передний план в материнском воспитании, отношениях ма¬
тери и детей и, следовательно, в частной жизни всех женщин выдвинулись
факторы личностно-эмоциональные, которые как «элементы», как «рост¬
ки» существовали и ранее, когда материнская любовь была, можно ска¬
зать, делом индивидуального усмотрения и социально вероятным, хотя,
возможно, и не слишком распространенным явлением (X-XV вв.).
МАТЬ И МАТЕРИНСТВО НА РУСИ (X-XVII ВВ.)
331
Определенную индивидуально-личную остроту отношения матерей и
детей и в Древней Руси, и в Московии XVI-XVII вв. приобретали в кон¬
фликтных ситуациях. Они могли быть вызваны нарушением детьми обще¬
принятых нравственных норм (вплоть до совершения уголовно-наказуемых
деяний) или же неординарностью ситуации (например, в случае редкого, но
все же зафиксированного источниками XVII в. развода родителей или в
случае, когда в семье, бывшей долго бездетной, наконец появлялся ребе¬
нок). Впрочем, и примеры бесконфликтного развития отношений между ма¬
терями и детьми в Московии XVII в. позволяют прийти к выводу о том, что
«нормой» в то время уже стали считаться внимательные, доверительные и
уважительные отношения между родительницами и их «чадами».
Увеличение удельного веса эмоциональности в семейно-родственных
отношениях шло параллельно с процессами обмирщения духовной сферы,
ростом значимости и ценности частных, личных переживаний, что характе¬
ризовало зачатки нарождавшихся в России XVII в. индивидуализма и гу¬
манизма. Можно полагать, что развитие этих процессов влекло за собой
большую «социальность» в отношениях матерей и детей, их большую осоз¬
нанность, ответственность друг за друга и глубину, а это в свою очередь
являлось свидетельством органической связи материнского отношения к
детям с общими ориентациями культуры, межпоколенной трансмиссией ее
традиций и ценностей. Ценность материнства, сохранения и поддержания
эмоционально-насыщенных отношений с родительским домом постепенно
признавалась все большим числом россиян. Это явление в истории разви¬
тия умонастроений и идей сыграло значительную роль в обогащении част¬
ной жизни жителей Древней Руси и Московии, а также было необходи¬
мым шагом в процессе становления женского самосознания.
Примечания
1 Badinter Е. L’amour en plus. Histoire de l’amour matemel (XVIIe-XXe sifccle). P., 1980. C
точки зрения Ж. Ле Гоффа, «материнская любовь принадлежит к числу феноменов,
над которыми не властна история». См.: Le Goff J. La civilisation de 1’Occident m6di6val.
P., 1967. P. 307-317 (рус. пер.: Ле Гофф Ж. Цивилизация западноевропейского средне¬
вековья / Отв. ред. Ю.Л. Бессмертный. М., 1994). См. также: Fildes V Women as
Mothers in Preindustrial England. Essays in Memory of D. McLaren. N. Y., 1990; Бродель
Ф. История и общественные науки. Историческая длительность // Философия и мето¬
дология истории. М., 1977. С. 122.
2 Рассматриваемый период, X-XVI1 вв., ограничен «снизу» образованием государства в
X в., «сверху» - «европеизацией» начала XVIII в. Внутренние хронологические пери¬
оды: XlirXIV вв. - время признания за женщинами права на наследование и распоря¬
жение недвижимостью, возникновения ряда государств на карте древней Руси, каждое
из которых выдвинуло на политическую арену деятельную и энергичную «женскую
личность»; середина XVI в. - период окончательного «устроения» государства по само¬
державному образцу и обнародование запретительных указов 1552-1570 гг., исключив¬
ших женщин привилегированного сословия из числа распорядительниц, а нередко и
получательниц недвижимости, период господства «теремной системы», женофоб ни,
исключения женщин из политической жизни государства; конец XVII в. - начало об¬
332
РОДИТЕЛИ И ДЕТИ
мирщения общественного сознания, рождение интереса к человеческой индивидуаль¬
ности, стремления к общению с другими народами, когда вместе с экономическими и
социально-демографическими трансформациями эволюция социально-правового и се¬
мейного статуса россиянок обрела черты, свойственные прединдустриальному и ран¬
неиндустриальному этапу в общеевропейской истории женщин. Вторая половина ХУЛ
- начало XVIII в. может быть названа «русским вариантом Гуманизма», выдвинувше¬
го на первый план интерес к Человеку, его внутренней свободе, суверенности его ча¬
стной жизни. См. подробнее: Пушкарева НЛ. Русская женщина в семье и обществе X-
XX вв.: этапы истории // ЭО. 1994. № 5. С. 3-15.
3 Aries Ph. L’enfant et la vie familiale sous l’Ancien R£gime. P., 1973; Herlihy D. Medieval
Children // Essays on Medieval Civilisation. Austin (Texas), 1978. P. 114-120; The History of
Childhood / Ed. L. de Mause. N. Y., 1974; Ozment S.E. When Fathers Rulled: Family Life in
Reformation Europe. Cambridge, 1983; Martin J., Nitschke O. Zur Sozialgeschichte der
Kindheit. Freiburg; Miinchen, 1986; Антология педагогической мысли Древней Руси и
Русского государства X-XVII вв. М., 1985.
4 ЖДР. С. 95-98.
5 Herlihy D. Op. cit. Р. 114.
6 РИБ. Т. VI. СПб., 1908. С. 42; ср.: Требник XIV в. // РГАДА. Чуд. № 5. Л. 71 об.;
Riche Р. Education et culture dans l’Occident barbare. Ve-VIIIe si&les. R, 1962. P. 500-501.
7 О «взрослости» детского облика см.: «Изборник Святослава» 1073 г. - изображение
великокняжеской семьи. Воспроизведено: ЖДР. С. 65 (вкл.); см. также: Попова О.С.
Икона Богоматери Одигитрии и образ Богоматери в палеологовской живописи // По¬
пова О.С. Искусство Новгорода и Москвы первой половины XIV в. Его связи с Ви¬
зантией. М., 1980. С. 148-171; это наблюдение верно и для западноевропейской сре¬
дневековой иконографии. См.: Бессмертный ЮЛ. Дети и общество в средние века
// Идеология феодального общества в Западной Европе: проблемы культуры и соци¬
ально-культурных представлений средневековья в современной зарубежной исто¬
риографии. М., 1980. С. 283. В Италии и Франции XIII в. растущее внимание к суп¬
ружеству, семье и детям было связано с культом девы Марии, «феминизацией» че¬
рез него ментальности. Изменение взглядов на детство, таким образом, вначале кос¬
нулось материнства и эмоциональной связи матери с младенцем, и лишь позже, с
XIV в., появились изменения в отношении к детям старше семи лет. См.: Herlihy D.,
Klapish-Zuber Ch. Les Toscanes et leurs families: une 6tude du «catastro» florentin de
1427. P., 1978. P. 545.
8 В русском фольклоре нет сказочных сюжетов, подобных немецкому о Гензеле и Гре¬
тель, оставленных родителями в лесу. Лишь в патериках можно найти эпизоды, в ко¬
торых коварная мать не щадит собственных детей (см.: Титова Л. В. Беседа отца с сы¬
ном о женской злобе. Новосибирск, 1987. С. 117). Сравнительная распространенность
убийств, заклада, продажи детей (если она была! документов не сохранилось) объяс¬
нялась, помимо социально-экономических причин, избыточными воспроизводствен¬
ными возможностями, а позже (XIV-XV вв.) - сложностью расторжения брака при од¬
новременном нормативно-идеологическом осуждении бастардов и внебрачных связей.
См. также: Мартынова А.Н. Отражение действительности в крестьянской колыбель¬
ной песне // Русский фольклор. М., 1975. Т. XV. С. 145-146.
9 В то же время тонкое по сути, но грубое по выражению наблюдение отразилось в эро¬
тическом присловье «Богатый тужит, что х.. не служит, а бедный плачет, что х.. не
спрячет» (Carey С. Les proverbes 6rotiques russes. The Hague, 1974. C. 44), отразившем
разную ценностность сексуальных переживаний в разных социальных слоях и, одно¬
временно, непосильность ноши многочадия (как следствия сексуальной невоздержан¬
ности) в семьях простолюдинов.
10 Даль В.И. 2. С. 298.
И Пчела. С. 222', Даль В.И. 2- С. 384; Слово некоего христолюбца о покорения и послу-
шании. XIII в. // Никольский Н.К. Материалы для истории древнерусской духовной
письменности. Сборник ОРЯС. СПб., 1907. Т. 82. С. 113.
МАТЬ И МАТЕРИНСТВО НА РУСИ (X-XV11 ВВ.)
333
12 Костомаров НИ. Исторические монографии и исследования. СПб., 1887. Т. 19. С. 155.
По Уложению 1649 г. дета не имели права жаловаться на родителей (в предыдущих коде¬
ксах этот вопрос вообще не ставился), убийство их каралось всего лишь годом тюрьмы,
в то время как убийство родителей - «казнью безо всякой пощады». Эго неравенство бы¬
ло устранено только в 1716 г. См.: Семенова Л.Н. Очерки истории быта и культурной
жизни России. Первая половина XVIII в. Л., 1982. С. 118-119; см. также резкую оценку
русских семейных отношений до начала XIX в. в статье П. Данна (Dunn Р. «That Enemy
was the Baby»: Childhood in Imperial Russia // The History of Childhood. P. 388).
13 Беседа. C. 492; Сборная рукопись 1482 г. // ГО ГНБ. Кир.-Бел. № 6/1083. Л. 97-99.
14 Об употреблении в русских крестьянских семьях каких-либо иных методов контрацеп¬
ции, кроме абортов и зелий, нет данных. Все жили по принципу «отцы и деды наши не
знали этого, да жили же не хуже нашего» (Минх Н.А. Народные обычаи, обряды, суе¬
верия и предрассудки крестьян Саратовской губернии. СПб., 1890. С. 13). Противоза¬
чаточных тампонов, кондомов из бычьих кишок, обнаруженных исследователями ис¬
тории сексуальной этики в исповедных сборниках XVII в. католических стран (Фланд-
рен Ж.-Л. Семья: родня, дом, секс при «старом порядке» // Идеология феодального об¬
щества в Западной Европе. С. 260-272), в Московии известно не было (за исключени¬
ем крупных городов).
15 Закон о казнех. XIII в. // Павлов А.С. Книги законный, содержащие в себе в древне¬
русском переводе византийские законы. Сборник ОРЯС. СПб., 1885. Т. 38. N 3. Ст. 56.
С. 75; Levin Е. Sex and Society in the World of the Orthodox Slavs. 900-1700. Bloomington,
1989. S. 175-178; Вопросы и ответы пастырской практики. XVI в. // РИБ. Т. VI. С. 862.
Ст. 28; Schmitz H.J. Die Bussbiicher und die Bussdiscipline der Kirche. Mainz, 1883. S. 411;
Rouche M. Haut Moyen Age occidental // Histoire de la vie priv£e. P, 1985. T. 1. P. 447;
Manselli R. Vie familiale et 6thique sexuelle dans les Penitentiels // Famille et parent£ dans
l’Occident m6di6val: Actes des Colloques. Rome, 1977. P. 367, 369.
16 В судебных делах конца XVII в. можно встретить жалобы жен на битье мужей, в том
числе в период беременности: «и ныне у меня от того битья младенец в брюхе трепе¬
щется», - жаловалась одна из них. См.: РГАДА. Ф. 159. Дела новой разборки. Д. 1351.
Л. 58 (1697 г.).
17 Часть «знахарских» средств содержала необходимый при лечении бесплодия токофе¬
рол; отвар крапивы и поныне используется при гинекологических кровотечениях. Од¬
нако немалую часть чародейных методов избавления от бесплодия составляли закли¬
нания («Ангел-хранитель, утиши в младенце сем, у кого объявится болезнь сия»), «на¬
говоры на воду» и другие формы колдовства («жаб во рту давили с теми же словы») -
МосДиБП. Ощ. 5. № 16. С. 243 (1641 г.). См. также: Пушкарев Л.Н. Лечебник. XIV-
XVIII вв.: Редкие исто'пшки по истории России. М., 1977. С. 70; ЖДР. С. 95; Требник
XV в. // РО РНБ. F. П. 1. Софийская б-ка. № 1083. Л. 360 об. - 361. «Едала ли еси де¬
тину пупорезину детей хотячи». 1482 г. // Там же. Q. П. 2. № 6/1083. 97-97 об.
Известно, что отчаявшийся из-за нескольких неудачных родов сестры, Борис Годунов
выписал для нее «дохтура» из Англии, который, не рассчитывая на дозволение лично¬
го осмотра, попросил лишь изобразить Ирину, указав, в каких местах она испытывает
боли. Разгневанный царь потребовал немедленно выслать за это «развратника и про¬
ходимца» (Скрынников Р.Г. Борис Годунов. М., 1986. С. 114). Обратный пример - об¬
ращения к «бабам»: ПСРЛ. Т. XII. С. 190.
19 ПоПиФ. М. 222.
20 Требник XIV в. // РГАДА. Чуд. № 5. Л. 71 об. - 72. См. также: ЖДР. С. 85-88; Рома-
нов Б. А. Люди и нравы Древней Руси. М., 1947.
21 ПСРЛ. Т. II. С. 593.
22 Словарь. М„ 1986. Т. XI. С. 241.
23 ЖСР. С. 268; Физиолог. XV в. // Карнеев А. Материалы и заметки по литературной ис-
тории Физиолога. СПб., 1890. С. 281; Отразительное писание о новоизобретенном пу¬
ти самоубийственных смертей: Старообрядческий трактат против самосожжения / Со-
общ. Хр. Лопарева. СПб., 1895. С. 25 (1691 г.).
334
РОДИТЕЛИ И ДЕТИ
24 От А.Г. Коровковой кнг. П.А. Хованской. Конец XVII в. // Частная переписка. № 132.
С. 410; N 138. С 414.
25 Даль В. И. 2. С. 378-379.
26 «В ночи волею божиею женишка моя Евдокеица не розродилась и ум ре скорою смер-
тию...» (ПДП-ХУИ-ВлК. С. 212).
27 РИБ. Т. VI. Ст. 60. С. 116; Чечулин НД. Города Московского государства в XVI в.
СПб., 1889; Рабинович М.Г. Очерки этнографии русского феодального города: Горо¬
жане, их общественный и домашний быт. М., 1978. С. 180.
28 От А.Ф. Хованской П.И. Хованскому. Конец XVII в. // Частная переписка. № 4. С. 297.
29 Первое упоминание термина «материнство» см.: Служебные минеи за сентябрь, ок¬
тябрь и ноябрь. По русским рукописям 1095-1097 гг. СПб., 1886. С. 450; см. подробнее:
ЖДР. С. 112.
30 ПРП. Т. I. РП. Ст. 106. С. 119; Псковская судная грамота. XIV в. // ПРП. Т. II. Ст. 53.
С. 293.
31 См. подробнее: Pushkareva N. Was the XVIth Century a Turning Point? // La donna nell’
economia. XXI settimana di studi Institute international di storia economia. Prato, 1989. P.
70-74.
32 ПСРЛ. T. I. Под 1178, 1187 и 1198 гг. По летописным текстам наиболее употребитель¬
ными женскими славянскими именами были: русские: Предслава (1104,1116 гг.), Боле¬
слава (1166 г.), Вссслава (1197 г.), Звенислава (1142 г.), Ярослава (1187 г.), Сбыслава
(1178 г.), Верхуслава (1137, 1187 гг.); норманские - Ольга (1150 г.), РЬгнеда (1168 г.),
Малфрид (1167 г.). См. подробнее: Погодин М. О частной жизни князей в древности //
Москвитянин. 1853. № 11 (июнь). Кн. 1. С. 66-67.
33 ПСРЛ. Т. II. Под 1187 г. С. 443.
34 См., например: ПСРЛ. Т. II. Под 1136 г. С. 432. Родственниками по матери, выдвинув-
шимися на крупные государственные посты в X в., были Олег и Игорь Старый, Доб-
рыня и Владимир Святославич, что, возможно, было следствием скандинавских влия¬
ний. См.: Пчелов Е.В. Скандинавская женщина в сагах и русская княгиня в летописях
// Национальный эрос в культуре. М., 1995. С. 48-52.
35 ПоТОм. С. ИЗ.
36 ПДРЦУЛ. СПб., 1897. Вып. III. С. 126,127; Даль В. И. 2. С. 308 («матерство»).
37 См., например: ПСРЛ. Т. VI. С. 195,224,231,235.
38 Устав князя Ярослава Владимировича. XI в. // ПРП. Т. I. С. 28. С. 269; Русская Прав-
да // Там же. Ст. 106. С. 119.
39 НГБ (1962-1976). №415. С. 231.
40 ПСРЛ. Т. III. С. 54; Т. V. 182; Т. VII. С. 152.
41 ДАИ. Т. I. С. 10 (1455 г.)
42 Повесть об Ионе, архиепископе новгородском // ПЛДР. Вторая полованиа XV в. М.,
1982. С. 354.
43 См. подробнее: Лихачев Д.С. Изображение людей в летописи XII-XIII вв. // ТОДРЛ.
М., 1954. Т. X. С. 40; Пропп В.Я. Русский героический эпос. Л., 1955. С. 120, 264 и др.
44 De Manse L. The Evolution of Childhood // History of Childhood Quarterly. Spring, 1974.
Vol. 1. P. 505.
4^ Де Моза критиковали главным образом за «независимость» его построений от соци¬
ально-экономических факторов, за не всегда четкое понимание различий между прак¬
тикой воспитания и ее символизацией в культуре, европоцентризм. См.: Benton J.F.,
Shorter Е. Comments to the Programm «The History of Choldhood» // Ibid. Vol. 1. P. 593-
596.
46 ПРГ. T. I. № 5. C. 5 (1532-1533 r.).
47 Антология. C. 322-323.
48 ПРГ. T. I. № 3. C. 3 (1530-1532 г.). В другом письме автор - в. кн. Василий Иванович
- выражает беспокойство болезнью сына Юрия, которую ему «напрямки» описала же¬
на («Юрьи сын попысался, а спуск крепок, черн»), и просит «отписывать», «как его
станет Бог миловати». См.: Там же. № 4. С. 3 (1530-1532 г.).
МАТЬ И МАТЕРИНСТВО НА РУСИ (X-XV11 ВВ )
335
49 См.: Колесов В.В. Домострой как памятник средневековой культуры // Домострой. С. 341.
50 Там же. С. 228.
51 Ю БАН. 16.14.14. Л. 21-21 об.; ПСРЛ. Т. И. С. 231-248 (под 1097 г.); С. 652-659 (под
1187 г.); РИБ. Т. VI. № 31. С. 242-243 (1404 г.).
52 Дети. (С. 136-137,141.
53 Старинные сборники русских пословиц... XVII-XIX столетий // Собрал П. Симони.
СПб., 1899. Т. I. С. 147.
54 ПоГЗ. С. 29.
55 Дети. С. 135.
56 См. подробнее: Соболевский А. И. Образованность Московской Руси XV-XVI1 вв. 2-е
изд. СПб., 1894. С. 13-14, 21.
57 Такую оценку целей воспитания по «Домострою» дал в свое время В.О. Ключевский,
настаивавший на том, что с помощью розги («жезла») и «нравственной узды» Силь¬
вестр предлагал «выбивать автоматическую совесть». См.: Ключевский В.О. Два вос¬
питания // Ключевский В.О. Очерки и речи. М., 1913. С. 243.
58 ЖСР. С. 268 («зело непечално рожество приимши, възвеселишася, славяща и благода-
ряща Бога, давшаго има таковый детещ»); См.: Барская Н.А. Сюжеты и образы древ¬
нерусской живописи. М., 1993. С. 52-53. До XVII в. в проповеди идей семейной и сек¬
суальной этики на переднем плане был акцент на предпочтительность целибата и ас¬
кетизма, а со второй половины XVI в. акценты изменились, в сознание прихожан ста¬
ла внедряться идея необходимости целомудренного супружества и воспитания детей в
рамках благочестия. См. подробнее: Пушкарева HJJ. Семья, женщина, сексуальная
этика в православии и католицизме: перспективы сравнительного подхода // Этногра¬
фическое обозрение. 1995. № 3. С. 56-70.
59 Кондаков Н.П. Иконография Богоматери. Пг., 1915. Т. 2. С. 35-37.
60 Барская Н.А. Указ. соч. С. 126-127; АлпагЛов М.В. Фрески церкви Успения на Воло-
товом поле. М., 1977.
61 ПоУО. С. 100.
62 Даль В.И. ! С. 379.
63 Письма Е.П. Урусовой // ПЛДР. XVII(l). С. 590.
64 Соколов Н. К характеристике половой деятельности женщины-крестьянки северо-во¬
сточного угла Московского уезда // Протоколы и труды IV Московского губернского
съезда врачей. М., 1880. С. 15; Дети. С. 16; Кузнецов Я. Положение членов крестьян¬
ской семьи по народным пословицам и поговоркам. СПб., 1904.
65 14-летняя жена Андрея Болотова, автора мемуаров XVIII в., когда умер их полугодо¬
валый первенец, приняла эту смерть как неизбежность, надеясь, что новая беремен¬
ность поможет «забыть сие несчастие, буде се несчастьем назвать можно» (Болотов
А.Т. Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные им самим. СПб., 1871.
С. 644). Такое же отношение к детям до XVII в. подчеркивалось Ф. Лебреном, в част¬
ности, на конгрессе «Дети и общество» (Париж, 1971 г.) См.: Annales de d6mographie
historique. 1964. Enfant et soci£t6s. P., 1973. P. 342).
66 Дети. C. 122.
67 ПоУО. C. 101.
6® От А.Г. Коровковой кнг. П.А. Хованской. Конец XVII в. // Частная переписка. № 132.
С. 410.
69 И.С. Ларионову от жены Д. Ларионовой // ИпИРН-РЯ. № 6. С. 65 (1696 г.).
70 Ф.Д. Маслову от А.С. Масловой. Конец 1690-х годов // Там же. № 111. С. 129.
71 Пчела. XV в. // Ю РНБ. F. П. 1. № 44. Л. 72 об.; противопоставление материнской
любви небрежению отца или равнодушию окружающих см. в пословицах: «Хоть дитя
криво, да матери мило»; «материна дочь - отцова падчерица» (Даль В.И. 2 С. 382-385).
72 Аввакум. Послания, челобитные, письма. Конец XVII в. // ПЛДР. XVII (1). С. 575.
73 От А.Г. Коровковой кнг. П.А. Хованской. Конец XVII в. // Частная переписка. № 132.
С. 410; 137. С. 413; От П.И. Хованского П.А. Хованской. Конец XVII в. // Там же. №
12. С. 303; Письмо Е.П. Урусовой сыну // ПЛДР. XVII(l). С. 587-589.
336
РОДИТЕЛИ И ДЕТИ
74 ПРГ. М.. 1861. Т. И. С. 1; Письмо Е.П. Урусовой сыну. С. 588-589.
75 Измарагд. XVI в. // ПЛДР. Середина XVI в. М„ 1985. С. 55.
76 А С. Масловой от Е. Ушаковой. Конец 1690-х годов // ИпИРН-РЯ. № 80. С. 116.
77 Повесть о рождении и похождениях Соломона // ПЛДР. XVII(l). С. 455.
78 И. С. Ларионову от жены Д. Ларионовой. 9 июня 1696 г. № 6. С. 65.
79 Там же. № 7. С. 67 (16% г.).
80 Спорность этого тезиса Ф. Арьеса доказана: Nicolas О. The Domestic Life of a Medieval
City: Women, Children and the Family in 14th Century Ghent. Lincoln; L., 1986. P. 147;
Hanawalt B.A. Childrearing Among the Lower Classes of Late Medieval England // Journal
of Interdisciplinary History. 1977. Vol. VIII. S. 1-22.
81 Физическая и эмоциональная привязанность людей оценивалась и православными, и
католическими моралистами скорее негативно, зато всячески приветствовался и под¬
черкивался воспитательный момент в любви к детям (см.: Ронин В. К. Восприятие дет¬
ства в каролингское время // Женщина, брак, семья до начала нового времени. М.,
1993. С. 19; Riche R Education et culture dans l’Occident barbare. Ve-VIIIe si6cles. P., 1962.
P. 500-501).
8^ Архив Географического общества. Д. 61. № 25. Л. 8; см. в «Домострое» Кариона Исто¬
мина: «Ради отрады дать время играти»;«игра же детям приличная буди, да не вредят-
ся очи их и груди»; «мячик и кубарь, городы и клетки, бегают, плетут, ловят, мечут
сетки»; «костьми и карты в деньги возбранити...» (Антология. С. 82). См. тексты ре¬
бяческих дразнилок и шуток: «Яко кошкина образина» (Рыбаков Б. А Раскопки в Звени¬
городе 1943 г. // МИА СССР. М., 1949. № 12. С. 127); «Кузьма порося» (Тихомиров М.Н.
Древнерусские города. М., 1956. С. 32). См. также: Янин ВЛ. Я послал тебе бересту. М.,
1975. С. 56. № 46 (XIII в.); Домострой. С. 87; Полоцкий Симеон. Наказание чадом // Буш
В.В. Памятники старинного русского воспитания. Пг., 1918. С. 110-111.
83 ПоУО. С. 98; ПДП-ХУП-ВлК. С. 218 (№ 200);
84 Е.П. Урусова в прощальном письме сыну, мечтая видеть его «в чистоте душевной»,
просила его «не резвися, берегися, буди кроток и смирен» (Письмо Е.П. Урусовой сы¬
ну. С. 588); См.: Аввакум. Послания, челобитные, письма. С. 542. Среди игр известны
«салки», «взятие снежного городка», шумные развлечения с хлопаньем в ладоши, иг¬
ра в ножички, «мечик» (мяч), лапту, «кубарики», «скакания яко коник или саранча
травная, обе нозс совокупив и на единой ноге» и т. н. См.: Полоцкий Симеон. Избран¬
ные сочинения. М.; Л., 1953. С. 71; Епифаний. С. 50. Вопр. 149-152 («О игрании»),
8^ Аввакум. Послания, челобитные, письма. С. 544. Грамотки. С. 151.
8^ Даль В. И. ]. С. 369; см. подробнее: Адрианова-Перетц В.П. Древнерусская литерату¬
ра и фольклор. Л., 1974. С. 161. «И на святой неделе жонки и девки на качелях колы¬
шутся и на досках скачут» (Архив истор.-юрид. сведений, изд. Н.В. Калачовым. СПб.,
1854. Т. II. Ч. 2. Отдел VI. С. 29). Изображения досок для «скакания девиц» и качелей
«в виде виселицы» см.: Олеарий. С. 218-219; Рабинович М.Г. Указ. соч. С. 173-174; Гер-
берштейн. С. 73.
87 Антология. С. 82, 329; Епифаний. С. 38. Вопр. 149; Вечеря. С. 364. Хороводы в Моск¬
ве чаще всего бывали на Девичьем поле и в Марьиной роще. См.: Комелова Г.Н. Сце¬
ны русской народной жизни конца XVIII - начала XIX в. по гравюрам из собрания Гос.
Эрмитажа. Л., 1961. № 16, 36.
88 Повесть о купце, купившем мертвое тело. XVII в. // ПЛДР. XVII (1). С. 71.
89 О княгинях-воспитательницах см.: ЖДР. С. 39-40,47; Низами. Пять поэм / Пер. с фар¬
си. М., 1968. С. 386-387; Прещение вкратце о лености. XVI в. // Буш В.В. Указ. соч. С.
117.
90 Аввакум. Послания, челобитные, письма. С. 544.
91 Письма Е.П. Урусовой. С. 591. ^
9^ И.С. Ларионову от жены Д. Ларионовой. С. 66 (1696 г.).
93 Письмо Е.П. Урусовой сыну. С. 587-589.
94 ПоПЗК. С. 325. К тому же выводу об особенностях «женских» писем по сравнению с
«мужскими» пришли и западные исследователи: Goldsmith Е. Writting the Female Voice:
МАТЬ И МАТЕРИНСТВО НА РУСИ (X-XV11 ВВ )
337
Essays on Epistolary Literature. Boston. 1989. P. 13; Cherewatuch K., Wiethaus U. Dear
Sister: Medieval Women and the Epistolary Genre. Philadelphia, 1993.
95 PO ГИМ. Ф. 502. № 42. Л. 30-30 об.
96 ПоПЗК. С. 325.
97 Письмо Е.П. Урусовой сыну. С. 589.
98 ПСРЛ. Т. II. Под 1274 г. С. 577.
99 Пчела. С. 146; Даль В. И. 2. С. 387.
100 ПоГЗ. С. 37.
101 Письма Е.П. Урусовой. С. 586.
102 МосДиБП. № 130. С. 116 (1691 г.).
103 МосДиБП. № 21 (отд. 5). С. 287-289 (1688 г.) 103; ВИМОИДР. М., 1850. Кн. 6. С. 45.
104 ВИМОИДР. М., 1851. Кн. 10. С. 48, 53-55.
105 Там же. С. 31-32, 33, 35, 40-41, 46,47.
106 Там же. М., 1852. Кн. 12. С. 34, 41.
^7 О переписке в.кнг. Елены Ивановны с отцом, в.кн. Иваном III Васильевичем, и мате¬
рью, кнг. Софьей (Зоей) Палеолог, в конце XV - начале XVI в. см.: ЖДР. С. 62-70.
108 См. переписку ин. Марфы, матери царя Михаила Федоровича Романова, с сыном 1619-
1620-х годов: ПРГ. Т. I. С. 11-63 и др.
109 ПСРЛ. Т. И. Под 1187 г. С. 443. Подробнее см.: ЖДР. 96-98. Грамотки. С. 63. № 105;
ВИМОИДР. Кн. 6. С. 56; Частная переписка. № 131. С. 409 и др.
110 ПРГ. М., 1896. Вып. V. С. 28-29.
111 От И.И. Чаадаева П.А. Хованской. Конец XVII в. // Частная переписка. № 146. С. 421.
112 А.С. Масловой от сына Ф.Д. Маслова. Конец 1690-х годов // ИпИРН-РЯ. № 75. С. 114.
^3 От кнг. А.Ф. Хованской сыну П.И. Хованскому. Конец XVII в. // Частная переписка.
№ 4. С. 297; № 6. С. 298.
114 РО РГБ. Собр. ОЛДП. Q. 688. Л. 144.
115 О Ксении Тверской см.: ПСРЛ. СПб., 1851. Т. V. С. 207; ее изображения: Вздорнов
Г. И. Искусство книги в Древней Руси. М., 1980. Прилож. 18; ИРИ. М., 1955. Т. 3.
С. 21.
116 ро РГИМ. Собр. Вострякова. № 1009. Л. 112 об.; Письмо Е.П. Урусовой сыну. С. 588.
Ср. ту же тему в материнском поучении ПоГЗ: «Нс ходи, чадо, в пиры и братчины, не
давай очам воли, нс прслщайся, чадо, на добрых красных жен» (ПоГЗ. С. 29).
117 Единственное исключение - переводная «повесть о царице и львице», вариант широ¬
ко известного на Западе сюжета о приключениях оклеветанной царшц>1 и се сыновей.
См.: ПЛДР. XVII (1). С. 427-441.
^8 Там же. С. 366; Елеонская А.С. Русская публицистика второй половины XVII в. М.,
1978. С. 170.
119 «Нс подавать детям дурного примера, ибо дети, видя дела своих родителей, бывают их
подражателями...» (Вечеря. С. 365).
12() Письмо Е.П. Урусовой сыну. С. 588-589; Пчела. С. 148.
121 ПоСМ. С. 213.
122 Там же. С. 214-217.
123 Явочная челобитная шуянина Сережки Иванова 1626 г. // РО РГБ. Ф. 67 (Гарслины).
Кар. 7. № 62. Л. 1-1 об.; ср. аналог: ПДП-ХУИ-ВлК. С. 162.
124 Демократическая поэзия XVII в. М.; Л., 1962. С. 99.
125 ПоУО. С. 99.
126 Qrj. Ивана Ивановича Чаадаева к сестре Анне Ивановне Кафтырсвой. Конец XVII в. //
Частная переписка. № 166. С. 449.
127 О «поссстринстве» см.: Русское народное поэтическое творчесгво / Под ред. П.Г Бо¬
гатырева. М., 1956. С. 232; Снегирев ИМ. Русские в своих пословицах. М., 1831. Кн. 2.
С. 27; о дружбе между представителями разных полов в Московии: слово «дружба» -
древнее (XII в.), но слова «другиня» (подружка), «друга» - поздние (XVI в.). См.: Сло¬
варь. М., 1977. Т. 4. С. 360. Того же времени слова «приятельство» и «приятель»
(Срезневский И.И. Материалы для словаря древнерусского языка. СПб., 1895. Т. II. С.
338
РОДИТЕЛИ И ДЕТИ
127а
128
129
130
131
132
133
134
135
136
137
138
139
140
141
142
143
144
145
146
1502). Современное понимание слова «приятельство» можно выявить лишь в текстах
XVII в., см. например: ПоПЗК. С. 350.
В ранних русских литературных памятниках не найти оценок эмоциональных пережи¬
ваний участников инцестуозного общения брата и сестры. Лишь в XVII в. подобные
сюжеты в контексте морализаторских повествований о пагубных последствиях «изли¬
шества» родительской, в том числе материнской, любви проникли в русскую литера¬
туру: придворный «пиит» Симеон Полоцкий пересказал известный библейский сюжет
о матери его духовного покровителя Симеона Столпника, представив первопричиной
слепой любви брата и сестры слепую любовь родителей («Слово на день Марфы, ма¬
тери Симеона Столпника» // Вечеря. С. 9-9 об.; см. также: Елеонская АС. С. 168).
О дружбе братьев и сестер см.: ПСРЛ. Т. I. Под 1015 г. (Ярослав Владимирович и
Предслава, дочери кнг. Рогнеды); под 1168 г. (в.кн. Ростислав Мстиславич и Рогнеда
Мстиславна); под 1187 г. (в.кн. Всеволод Георгиевич и его сестра Ольга); ср. эписто¬
лярные памятники XVII в.: в письме А.С. Масловой от ее взрослого сына, Ф.Д. Масло¬
ва, содержится упоминание о том, что он посылает своим маленьким сестрам и брату
«к сырной неделе» подарки: «Дуни и Федоси по сергам, Иванушку - седелачка»
(ИпИРН-РЯ. № 75. С. 114. Конец 1690-х годов). Тот же Ф.Д. Маслов, судя по письму
другой его сестры, А.Д. Давыдовой, рано овдовевшей и оставшейся с маленьким сыном
на руках, содержал ее и «печаловался» о судьбе племянника (Там же. № 79. С. 116).
Сочинения царя Алексея Михайловича. Письмо семье 5 мая 1655 г. // ПЛДР. XVII (1).
С.511.
Ф.Д. Маслову от А. Стремоуховой. Конец 1690-х годов // ИпИРН-РЯ. № 135. С. 137.
О такой взаимоподдержке см. в письмах В.В. Голицина и его матери, касающихся бо¬
лезни сестры В.В. Голицина (и дочери Т.И. Голициной) кнг. Ирины Васильевны; по
ней мать и брат пекутся, раздумывают «об дохтуре Лаврентьс», который нс один раз
«излечивал» всю семью Голициных «от сдакие скорби». См.: В.В. Голицину от матери
его Т.И. Голициной // ВИМОИДР. Кн. 6. С. 41-42.
Письмо Е.П. Урусовой сыну. С. 588-589.
РГАДА. Ф. 141. Приказные дела старых лет. 1695 г. Д. 214. Л. 1.
ПоГЗ. С. 37.
Часть историков полагают, что излишняя «биологизация» материнства неправомерна.
Материнская любовь - «дело индивидуального усмотрения, нс инстинкт, а нечто
сверхнормативное, «еп plus», зависимое от культуры, амбиций, фрустраций». См.:
Badinter Е. Op. cit. Р. 369. Историческим, полагала Э. Бадинтер, является и институт
отцовства - «биологическая необходимость, но социальная случайность» (М. Мид),
проявление «био-власти». См.: Parke R.D. The Father’s Role in Infancy: A Reevaluation //
The Family Coordinator. 1976. Vol. 25. P. 365.
ПДП^Н-ВлК. C. 216 (№ 197).
РИБ. T. VI. C. 242-243 (1404 r.).
ПСРЛ. T. И. Под 1287 i. C. 595.
Русский биографический словарь. СПб., 1905. С. 132-133. Ср. в Западной Европе: Ро-
нин В. К. Указ. соч. С. 21-37.
См. подробнее: Кузьмина В.Д. Рыцарский роман на Руси. М.. 1964. С. 145.
От А.Г. Ковровой П.А. Хованской. Конец XVII в. // Частная переписка. № 131. С. 409;
ср. 134. С. 411.
Даль В.И.Х. С. 393.
«Взяста ю (Евфросинью, дочь Ростислава Рюриковича и Вссславы Всеволодовны. -
Н.П.) и тако воспитана бысть в Киеве на горах...» См.: ПСРЛ. Т. II. Под 1198 г. С. 454.
В.В. Голицину от сына его А.В. Голицина // ВИМОИДР. Кн. 6. С. 45.
Александров В.А. Обычное право крепостной деревни России XVIII - начала XIX в.
М., 1984; ср. : Laslett Р Characteristics of the Western Family Considered Over Time //
Journal of Family History. Minneapolis (Minnesota). 1977. Vol. 2. N. 2. P. 91.
Поэтому и было принято называть внуков именами умерших дедов и бабушек. См.: ПСРЛ.
Т. I. Под 1209-1210 г. (о том, что внукам дали имена по имени дедов по матери и по отцу).
МАТЬ И МАТЕРИНСТВО НА РУСИ (X-XV11 ВВ.)
339
147 «Ревновать» предков значило уважать их. См., например: ПСРЛ. Т. II. Под 1158 г. С.
338 (вдова Глева Всеславича «ревнова(ла) отцю своему Ярополку»); Коринфский АЛ.
Народная Русь. СПб., 1901. С. 969. Даль В.И.\. С. 353; см. подробнее: Ушинский К.Д.
Избранные педагогические произведения. М.; Л., 1939. Т. И. С. 177; Szeftel М. Le statut
juridique de l’6nfant en Russie avant Pierre le Grand // Recueils de la scx^t6 Jean Bodin. P.,
1976. Bd. 36. P. 635-656.
148 Средняя продолжительность жизни, по В.Н. Никитину (1975 г.), в XVI в. составляла 27,5
года; в ХУЛ в. - 29 лет. Цит. по: Асмолов А Г. Психология личности. М., 1990. С. 244.
149 От кнг. А.И. Хованской кнг. П.А. Хованской. Конец XVII в. // Частная переписка.
С. 399.
«После смерти отчима ево мать ево пришла к матере своее и ныне живет у матери сво¬
ей, а он у ней же, просвирницы, бабушки своей тому двадцать четвертый год, а женат
он...» (ПДП-ХУН-ВлК. С. 217 (№ 199).
151 Житие Михаила Клопского 1537 г. // РГБ. Ф. 310 (Ундольск). № 563. Л. 493. Ср.: По¬
вести о житии Михаила Клопского / Под. Л.А. Дмитриев. М.; Л., 1958. С. 146.
152«Про меня похочеш[ь] ведать - и я с внучатами своими дал бог здоровы...» (С.И. Па-
зухину от У. Одоевской. Конец XVII в. // ИпИРН-РЯ. № 25. С. 163. Ср. также: С.И.
Пазухину от У.С. Пазухиной // Там же. № 32. С. 168).
153 В 1617 г. М.Я. Строганов с женою Марьею привезли из Вологды своего внука Ивана
Ямского, а следом и его мать («за их бедность, душою и телом»). Когда же в 1624 г.
старик Строганов умер, его вдова Марья продолжала содержать внука, и с ее средств
он и его мать «пили и ели и платья и обувь носили». Когда же Иван стал самостоятель¬
ным, он «позабыл» помощь бабушки и присвоил часть ее имущества, так что Марье
Строгановой пришлось добиваться указа о «выемке» у внука не принадлежавших ему
«животов» (РГАДА. Ф. Строгановых. Ст. оп. 1627 г. Д. 4. Л. 82; Ст. оп. 1628 г. Д. 2;
Бахрушин С.В. Агенты русских торговых людей XVII в. // Бахрушин С.В. Научные
труды. М., 1954. Т. II. С. 137). Частыми были проживания и взрослых племянников с
тетками, братьев - с сестрами. См., например: РИБ. Т. XXV. Т. 150.
|54С.И. Пазухину от У С. Пазухиной. Конец XVII в. // ИпИРН-РЯ. № 33-34. С. 168-170.
'55 Покровский Н.Н. Урало-сибирская крестьянская община и проблема старообрядчест-
ва // Крестьянская община в Сибири XVII-XIX в. Новосибирск, 1971. С. 180. Тема ма¬
теринства и материнского воспитания у старообрядцев является самостоятельной на¬
учной проблемой, рассмотрение которой не входит в задачи данного очерка.
Список сокращений
Антология — Антология педагогической мысли Древней Руси и Русско¬
го государства X-XVII вв. М., 1985.
Б АН — Библиотека Академии наук (Петербург).
Беседа — Беседа отца с сыном о женской злобе. XVII в. / / ПЛДР.
XVII в. М., 1988. Кн. 1.
Вечеря — Полоцкий Симеон. Вечеря душевная // Буш В.В. Памятни¬
ки старинного русского воспитания. Пг., 1918.
ВИМОИДР — Временник императорского московского общества исто¬
рии и древностей российских.
Герберштейн — Герберштейн С. Записки о московитских делах. СПб.,
1908.
ГНБ — Государственная национальная библиотека (Петербург).
Грамотки ~ Грамотки XVII — начала XVIII в. / Под ред. С.И. Котко-
ва. М., 1969.
340
РОДИТЕЛИ И ДЕТИ
ДАИ — Дополнения к актам историческим, собранным и изданным Ар¬
хеографической комиссией Академии наук. СПб., 1875. Т. I.
Даль В.И. ! — Даль В.И. Пословицы русского народа. М., 1957.
Даль В.И. 2 ~ Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского
языка.
Дети — Ивановская Т. Дети в пословицах и поговорках // Вестник вос¬
питания. Год XIX. М., 1908. С. 112-162.
Домострой — Домострой. М., 1994.
Епифаний — Славинецкий Етгифаний. Гражданство обычаев детских //
Буш В.В. Указ. соч. С. 33-38.
ЖДР — Пушкарева HJ[. Женщины Древней Руси. М., 1989.
ЖСР — Житие Сергия Радонежского // ПЛДР. XIII в. М., 1981.
С. 257-429.
ИРИ — История русского искусства.
ИпИРН-РЯ — Источники по истории русского народно-разговорного
языка XVII — начала XVIII века / Подг. С.И. Котков, Н.П. Пан¬
кратова. М., 1964.
Лечебник — Лечебник от многих мудрецов от различных врачевских ве-
щех ко дравию человеческому предстоящих. Конец XVI — начало
XVII вв. // ПЛДР. Конец XVI - начало XVII вв. М., 1987.
МИ А СССР — Материалы и исследования по археологии СССР.
МосДиБП — Московская деловая и бытовая письменность XVII в. /
Изд. подг. С.И. Котков, А.С. Орешников, И.С. Филиппов. М.,
1968.
НГБ — Новгородские грамоты на бересте.
ОЛДП — Общество любителей древней письменности.
Олеарий — Олеарий А. Описание путешествия через Московию в Пер¬
сию и обратно. СПб., 1908.
О РЯС — Отделение русского языка и словесности императорской Ака¬
демии наук.
ОЭРФГ — Очерки этнографии русского феодального города.
ПДП-XVII-BлK — Памятники деловой письменности XVII в. Влади¬
мирский край / Под ред. С.И. Коткова. М., 1984.
ПДРЦУЛ — Памятники древнерусской церковно-учительной литерату¬
ры / Под ред. А.И. Пономарева. Вып. 1-4. СПб., 1895-1898.
ПЛДР — Памятники литературы древней Руси.
ПЛДР. XVII (1). — Памятники литературы древней Руси. XVII век.
М., 1988. Кн. 1.
Повести
ПоГЗ — повесть о Горе-Злочастии // ПЛДР. XVII(l).
ПоПЗК — Повесть о Петре Златых Ключей //Там же.
ПоПиФ — Повесть о Петре и Февронии. XVI в. / / Повесть о Петре и
Февронии / Подг. текста и исслед. Р.П. Дмитриевой. Л., 1979.
МАТЬ И МАТЕРИНСТВО НА РУСИ (X-XV11 В В.)
341
ПоСМ — Повесть о семи мудрецах // ПЛДР. XVII(l).
ПоТОм — Повесть о Тверском Отроче монастыре. XVII в. // Там же.
ПоУО — Повесть об Ульянии Осорьиной. XVII в. //Там же.
ПРГ — Письма русских государей и других особ царского семейства.
ПРП — Памятники русского права.
ПСРЛ — Полное собрание русских летописей.
Пчела — Древняя русская Пчела по пергаменному списку / Труд В. Се¬
менова. СПб., 1893.
РГАДА — Российский государственный архив древних актов.
РГБ — Российская государственная библиотека.
РГИМ — Государственный исторический музей РИБ. Т. VI. — Русская
историческая библиотека. СПб., 1906. Т. VI.
РИБ ~ Русская историческая библиотека.
PH Б — Российская Национальная библиотека (С.-Петербург).
РО — Рукописный отдел.
Словарь — Словарь русского языка XI-XVII вв.
ТОДРЛ — Труды Отдела древнерусской литературы Института рус¬
ской литературы (Пушкинский дом) АН СССР.
Частная переписка — Частная переписка князя Петра Ивановича Хован¬
ского, его семьи и родственников // Старина и новизна. М., 1905. Т.
X. С. 283-462.
ЭО — Этнографическое обозрение.
ВМЕСТО
ЗАКЛЮЧЕНИЯ
ГЛАВА 14
ЧАСТНАЯ ЖИЗНЬ И ИНДИВИД
ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ИТОГИ
тл
I / ак свидетельствует материал представленных очерков, в изучаемые
К периоды было далеко не просто провести границу между частным и
I 1 публичным. Ни анализ объективного содержания отношений в кру-
I 1 гу близких, ни изучение субъективного восприятия современников в
1 % эти периоды не обнаруживают того четкого различения частного и
— публичного, к которому привыкли люди нашей эпохи.
Для нас, например, естественно воспринимать любые ограничения в
перемене места жительства или в выборе брачной партии как недопустимое
вмешательство в частную жизнь. В отличие от этого подданным многих ан¬
тичных и феодальных государств ограничения подобного рода представля¬
лись в порядке вещей. Сплошь да рядом такие акции вообще не восприни¬
мались как вмешательство публичной власти в «частные дела», в них не ус¬
матривали какого бы то ни было вторжения «извне», поскольку обособлен¬
ность сферы частного далеко не всегда осознавалась. Соответственно не
вызывало удивления регулирование властью таких, на наш взгляд сугубо
приватных, аспектов поведения, как выбор фасона или цвета одежды
людьми разных социальных категорий, допустимого количества одеяний,
возможной ценности украшений и т. п.
Размытость грани частного и публичного была характерна в рассмот¬
ренные выше эпохи не только для восприятия рядовых людей; она была
присуща и восприятию властителей. Никто из них не видел ничего шокиру¬
ющего в ритуале, требовавшем, например, присутствия при их одевании,
раздевании, умывании, встречах с самыми близкими родственниками ряда
официальных лиц; последним полагалось присутствовать даже при родах —
когда разрешалась от бремени жена властителя. Само собой разумеющейся
для окружающих казалась готовность правителя — да и любого знатного че¬
ловека — подчинять свою личную жизнь политическим интересам того го¬
сударственного образования, которое он представлял. Касалось это не толь¬
ко выбора партии в браке. Как читатель мог узнать из одного из опублико¬
ванных выше очерков, в первые годы XII в. видный французский вельмо¬
жа, оставивший поле сражения, чтобы поскорее вернуться к семье, не был
принят ни ею, ни всеми присными, и был вынужден возвратиться в кресто¬
346
ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ
носное войско, где вскоре и погиб (см. выше, гл. 6). Сходным образом и ря¬
довой человек считал необходимым подчиняться гласной — или негласной —
воле широкого круга родичей даже при наречении именем своих детей, ор¬
ганизации домашнего интерьера или выборе тем для разговоров с соседями.
Не обнаруживается привычное для нас разграничение частного и пуб¬
личного и по отношению к наиболее интимным моментам жизни. Во Фран¬
ции XII в. существовал, например, обычай приносить к ложу новобрачных
горячее питье для подкрепления сил жениха после вскрика утратившей не¬
винность невесты: это «chau сГеаи» преподносилось в присутствии всех
участников свадебной церемонии.
Не признавалось закрытым для посторонних глаз и общение с Богом: в
раннее средневековье молитву полагалось возносить не про себя, но вслух;
вслух же требовалось читать и божественные книги; вплоть до XIII в. пуб¬
личной была и исповедь. Неудивительно, что в средние века всякое уеди¬
нение принято было считать странностью или даже чем-то предосудитель¬
ным. Отшельничество выглядело как явное отклонение от стереотипа и как
подвиг.
Правомерно ли на фоне подобных фактов употреблять по отношению
к рассматривавшимся периодам самое понятие «частная жизнь»? Сущест¬
вовала ли таковая частная жизнь вообще? Тот, кто прочитал эту книгу,
знает, что вопрос о правомерности применять при изучении отдаленного
прошлого привычные для нас социологические и исторические понятия ак¬
туален не только для дихотомии частного и публичного. Сходный вопрос
встает и для таких понятий, как семья, любовь, секс, супружество, друж¬
ба, ненависть и многих им подобных. Казалось бы, принцип историзма
требует избегать использования этих современных понятий при осмысле¬
нии периодов, в течение которых их содержание отличалось от нынешнего.
Однако историк, решившийся на этом основании вовсе отказаться от упо¬
требления наших научных категорий, вступает на скользкую тропу: ведь
конструируя для каждой эпохи (и каждой социальной среды!) свои особые
понятийные формулы, очень трудно избежать опасности усилить субъек¬
тивность и неоднозначность в осмыслении феноменов прошлого. Не пло¬
дотворнее ли исходить из уже апробированного научного аппарата, внося в
него необходимые для исследуемого социума коррективы?1
Задача, таким образом, в том, чтобы, отправляясь от наших понятий,
тщательно учитывать особенности их содержания в различные эпохи. Это¬
го можно добиться, выявляя свообразие представлений, господствовавших
в изучаемой социальной среде по тому или иному кругу вопросов, и соот¬
ветствующим образом видоизменяя осмысление привычных для нас поня¬
тийных категорий. В результате историк получает возможность особенно
четко выявить отличия анализируемого им времени и действовавших в нем
людей. Позиция «вненаходимости» исследователя реализуется с наиболь¬
шей эффективностью.
Исходя из этих соображений, попытаемся уяснить, насколько оправ¬
данно категориальное вычленение частной жизни по отношению к рассмо¬
ЧАСТНАЯ ЖИЗНЬ И ИНДИВИД
347
тренным выше периодам. Отметим прежде всего, что, судя по собранным
материалам, во всех изученных обществах существовала социальная сфера,
которая и с объективной точки зрения, и с позиции современников отлича¬
лась от сферы публичного служения, — буть-то служение полису или им¬
ператору, или феодальному сюзерену. Едва ли не самое заметное ее отли¬
чие в том, что она предполагала нерегламентированную какими бы то ни
было правовыми нормами взаимопомощь сторон. То была не «взаимность
обязанностей», предписывавшаяся юридическими установлениями для
многих случаев служения в обществах прошлого (например, в отношениях
между патроном и клиентом или же сеньором и вассалом), но доброволь¬
ная, эмоционально обусловленная потребность в удовлетворении как мате¬
риальных, так и психологических запросов и пожеланий контрагентов. Эти
контрагенты — как и в ситуациях служения — могли выступать здесь фор¬
мально как «господин« и «подчиненный» (например, Дама и ее рыцарст¬
венный поклоник или же мать и ее несовершеннолетний сын в средневеко¬
вой семье). Но на поверку подобное их соотнесение оказывалось мнимым
(или же игровым). Оно обретало реальность лишь при рассмотрении их
юридических прав, т. е. когда переносилось в иную — публичную — сферу
(например, когда контакты матери и ее детей обсуждались не с точки зре¬
ния их эмоционального содержания, но с точки зрения их имущественных
прав). Вне же этой публичной сферы на первом плане оказывались такие,
не встречавшиеся в иных областях жизни, эмоциональные связи, как мате¬
ринская любовь, чувственная страсть, переживания, связанные с ревно¬
стью к третьим лицам или же с недостаточностью ответного чувства, и т. п.
К числу наиболее общих признаков не-публичной — частной (или квази -
частной) — сферы в Европе до начала нового времени можно таким образом
отнести: а) прямую связь с отношениями по поводу рождения детей; б) непо¬
средственно личные связи между любовниками, родичами, побратимами, а
также между соратниками по частному военному союзу или участниками рели¬
гиозного братства; в) индивидуальное или групповое пристрастие к какой-ли¬
бо игре или спорту или любой иной форме внепроизводственной или не-поли¬
тической деятельности; г) погруженность индивида в мир эмоций и сокровен¬
ного, например, в связи с религиозным обетом или переживаниями, вызванны¬
ми изменениями в собственном физическом (или душевном) состоянии.
Выделяемая с помощью этих критериев сфера до некоторой степени
соответствует той, что мы называем сегодня частной; она включала при
этом и «личную«, и «сокровенную« жизнь («privacy») как самостоятель¬
ные подтипы поведения внутри частной сферы.
Необходимо, однако, иметь в виду, что некоторые из вариантов част¬
ной жизни — такие, например, как брачные связи, отношения внутри част¬
ного военного союза или религиозного братства, — могли параллельно вы¬
ступать и как элементы публичной сферы и иметь публично-правовое
оформление. Публичный и частный «ингредиенты» человеческих взаимо¬
отношений при этом теснейшим образом переплетались. В этом выража¬
лась одна из их важнейших особенностей в рассматривавшихся обществах.
348
ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ
В общем и феноменологическое, и категориальное обособление частной
жизни оказывается здесь неполным. Ее границы выступают как достаточ¬
но прозрачные. Противопоставление частного и публичного не исключает
их перетекания друг в друга, их диффузии. Говорить о дихотомии частно¬
го и публичного в этих обществах, как и о самой частной сфере в них, мож¬
но, следовательно, лишь со значительными оговорками. Но и отрицать су¬
ществование такой сферы и ее большую или меньшую отчлененность от
публичной не приходится.
Для раскрытия всех особенностей восприятия частной сферы в разных
обществах прошлого потребуется еще немало специальных исследований.
Но многое ясно уже сегодня.
Выше уже говорилось об особой концентрации всего частного в кругу
близких. Рамки и структура этого круга варьировали на протяжении рас¬
смотренных периодов весьма значительно. Так, древнегреческий «ойкос»
не имел почти ничего общего с семьей в новоевропейском понимании этого
слова. Включая в себя широкий круг не только родичей, но и зависимых,
рабов, вольноотпущенников, он самой своей широтой и неоднородностью
отражал эмоциональную слабость связей между членами «дома». Не слу¬
чайно, и сердцевина этого «дома» — супружеская чета — была, как отме¬
чалось, совершенно необычной на новоевропейский взгляд и не предпола¬
гала ограничения половых контактов для супругов за ее рамками (во вся¬
ком случае, для мужчины — см. гл. 4).
Широта домовой ячейки не исчезает, как мы видели, и в средние века.
Различаясь в разные периоды по конкретному составу, эта ячейка концен¬
трирует в себе родственные, хозяйственные и психологические связи раз¬
ного плана, как бы препятствуя собственно супружеским отношениям за¬
нять в ней доминирующее положение. Долгое время кровнородственные —
вертикальные — связи доминировали над супружескими: и жена, и муж
чувствовали себя прежде всего членами своего рода, а уж потом — члена¬
ми домохозяйственной супружеской ячейки. Неудивительно, что совре¬
менникам долгое время не приходит в голову называть супружескую чету
(с их детьми) тем термином, которым впоследствии стали обозначать се¬
мью. Таким образом, сфера частного никак не ограничивалась для людей
древности, средневековья и начала нового времени рамками малой семьи,
она была намного шире, чем в более поздние периоды.
Однако не только это мешало тогда последовательному обособлению
данной сферы в сознании современников. Поучительно, что в средние ве¬
ка — в отличие от античности — терминологическое и понятийное отграни¬
чение частного от публичного не только не проясняется, но, наоборот; ту¬
скнеет или даже исчезает. Видимо, это было связано с общей особенно¬
стью социальных представлений средневековья. Известно, что в эту эпоху
в Западной Европе исходили, как мы бы сказали, из «приватности» всех
институций, считая в то же время, что последние как бы совмещали власть
«местную» и «верховную». Суд, органы принуждения, военное ополчение,
фиск выглядели тогда в глазах западноевропейцев как учреждения, зави¬
ЧАСТНАЯ ЖИЗНЬ И ИНДИВИД
349
сящие почти целиком от местного — частного — властителя. Самостоятель¬
ная роль высшей, центральной («публичной») власти на протяжении зна¬
чительной части средневековья была плохо выражена. Естественно, что и
противопоставление этих двух сфер не обретало в глазах современников
даже той относительной выявленности, которой оно отличалось в античных
государствах со свойственной им антитезой «дома» и полиса.
В восточноевропейских странах эпохи средневековья ситуация была
сложнее: княжеская власть никому не позволяла забывать о своем сущест¬
вовании и относительной силе. Однако, как теперь ясно, «окняжение» тер¬
риторий фактически тоже предполагало своеобразную слитность частных и
публичных элементов: для средневековых людей «князь-батюшка» был
олицетворением личной, частной власти над ними, в каковой было очень
непросто вычленить собственно публичный элемент2.
Размытость границ частной сферы составляла таким образом черту,
присущую представлениям средневековых людей в еще большей мере, чем
в другие эпохи.
Одним из очень важных выражений (и последствий) этого выступала
особенно заметная незащищенность частной жизни средневековых людей
от вмешательства в нее власти, о чем уже говорилось выше. Возможность
подобного вмешательства справедливо осмысливается современными ис¬
следователями как «личная несвобода» основной массы населения. Не за¬
будем, однако, что сами люди прошлого воспринимали все эти нетерпимые
на взгляд современного человека действия властей не так как мы: специфи¬
ка частной сферы мешала воспринять вмешательство в нее как непозволи¬
тельное вторжение извне. Дискриминацию создавало тогда не столько са¬
мое такое вмешательство, сколько различие в его мере по отношению к лю¬
дям разных категорий (или же нарушение зафиксированных пределов по¬
добного вмешательства)3.
Своеобразие круга близких, в котором концентрировалась частная
жизнь, сказывалось на поведении каждого из его членов. Этот круг осозна¬
вался ими как особый мирок, со своими традициями и ценностями, опреде¬
лявшими все их поступки. Дело не ограничивалось совместной заботой об
общем имуществе. Требовалось не допустить ущерба престижу кого бы то
ни было из близких. «Неподобающее» поведение любого члена рода (как и
неотмщенная обида, нанесенная кому-либо из родичей) представляло опас¬
ность для всех его родных, ставя под угрозу их общий социальный статус и
реноме. Внутренняя жизнь дома не подлежала обсуждению с «чужими».
Тот, кто забывал об этом, обрекал себя на «позор»: в русском языке XVI в.
это слово означало буквально «всеобщее обозрение», что воспринималось
как недопустимое унижение (см. гл. 12). Круг близких отождествлял себя
таким образом с субъектом, имеющим право на сокровенное, закрытое для
всех остальных, ограничивая в то же время отдельных индивидов — своих
членов — в реализации этой формы личного самоутверждения.
Все это, однако, не исключало возможности для отдельных индиви¬
дов — к какой бы социальной среде они ни принадлежали — действовать в
350
ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ
частной сфере своевольно, а не как того требовал принятый обычай. Мы
встречались с этим и в практике имянаречения новорожденных, и в случа¬
ях выбора пожилыми людьми путей обеспечения своей старости, и во взаи¬
моотношениях между людьми разных полов.
Изучение этого своевольного, нестандартного поведения представляло
для нас особый интерес. Сопоставляя стереотипные ментальные установки и
конкретное поведение отдельных индивидов, мы стремились уяснить воз¬
можность для таких индивидов действовать вразрез с принятыми обычаями
и исследовали резонанс и последствия подобного нестандартного поведения.
Рассмотрим это подробнее начиная с отношений между полами.
Эти отношения во всех изучавшихся обществах не исчерпывались соб¬
ственно супружескими не только с фактической, но и с нормативной точки
зрения. Ярче всего это видно на примере античности, когда согласно пред¬
ставлениям, принятым, в частности, в среде свободных в IV в. до н. э., для
мужчин допускались одновременно три вида узаконенных половых союзов.
Как говорил Псевдо-Демосфен в речи «Против Нееры»: «...мы имеем ге¬
тер, чтобы они дарили нам наслаждение, мы имеем наложниц (паллаке),
чтобы они ублажали нас, мы имеем жен, чтобы они давали нам законное
потомство»4. Ни один из этих союзов не отождествлялся с тем, что счита¬
лось блудом. Это понятие применялось к совершенно иным видам половых
контактов.
Христианская модель моногамного брака исключала подобные пред¬
ставления о взаимоотношениях полов. И тем не менее не только обычай, но
и письменное право средневековья долгое время допускали сосуществова¬
ние разных вариантов половых союзов мужчин с женщинами равного им
социального статуса (не говоря уже о временном сожительстве с женщина¬
ми из низов)5. Показательно, что дети, рождавшиеся в законных и неза¬
конных браках, воспитывались обычно совместно и пользовались иногда
даже равными правами на наследство.
Содержание отношений между полами во всех видах подобных союзов
имело немало общего. Судя по массовым представлениям, едва ли не един¬
ственную их базу составляла чувственная страсть. Духовная близость не
казалась сколько-нибудь обязательной. Более того, эта духовная близость
возникает чаще не в обычных, но в девиантных ситуациях. Яркие примеры
тому дают уже древнегреческие материалы. Самоотверженность Перикла,
проявленная им ради спасения его сожительницы Аспасии, защита ино¬
странки Нееры полюбившим ее Стефаном или же настойчивость Гипар-
хии, добившейся, вопреки всем, союза с бедным философом Кратетом —
лишь некоторые из свидетельств в пользу этого тезиса (см. гл. 4).
Еще ярче выступает стимулирующая роль нестандартного индивиду¬
ального выбора при ознакомлении со средневековыми памятниками. Как
видно, в частности, из трактатов ХН-ХШ вв., эпистолярных текстов или
же литературных сочинений того же времени, брак рассматривался тогда
как в принципе не совместимый с любовью в ее куртуазном понимании.
Иначе говоря, общепринятая в светской верхушке модель брака казалась
ЧАСТНАЯ ЖИЗНЬ И ИНДИВИД
351
чуждой или даже не совместимой с любовью как комплексным чувством,
органично сочетающим плотскую близость с духовной. Достойным приста¬
нищем для такого, во многом еще неведомого повседневной практике чув¬
ства, источники светского происхождения последовательно называют лишь
игровую, куртуазную сферу (см. гл. 7). Здесь, за пределами жизненной
прозы, где правовая и социальная регламентация ощущалась слабее, от¬
крывались гораздо более широкие возможности для отказа от стереотип¬
ных представлений о взаимоотношениях полов. Именно в игровых нестан¬
дартных ситуациях новое чувство могло раньше всего завоевать извест¬
ность и популярность. То, что такая любовь разыгрывалась поначалу как
бы невсерьез, лишь помогало индивиду игнорировать привычные стереоти¬
пы. Игра открывала здесь исключительные возможности для девиантного
поведения, а оно в свою очередь вело к взлому принятых представлений о
взаимоотношениях полов. Оспоренные поначалу лишь в игровой сфере, эти
стереотипы подвергались затем пересмотру и в реальной жизни6.
Роль игры в отказе от стереотипного поведения не уменьшается и с
концом средневековья. Как видно из очерка, посвященного российскому
дворянству начала XIX в. (см. гл. 8), любовный флирт мог выступать в то
время как явление, до некоторой степени родственное средневековой кур-
туазии. Но в новых обстоятельствах и при совсем иных социальных пер¬
спективах этот дворянский флирт выполнял и иное назначение. Он оказы¬
вался формой личного самоутверждения и в то же время импульсом к пе¬
реосмыслению традиционных моральных приоритетов, стимулом большего
внимания к внутренней жизни индивида. Хотя сами по себе многие кон¬
кретные проявления дворянского флирта выглядели достаточно непригляд¬
но, нельзя не заметить, что под покровом любовной игры ее участники на¬
учались размышлять над иерархией жизненных ценностей, отказываясь
порой от преходящего и внешнего.
Все связанное с нестандартными эмоциональными отношениями меж¬
ду людьми разных полов сплошь да рядом оборачивалось для каждого из
субъектов душевными муками. Страдал Перикл, вынужденный «выплаки¬
вать» у суда решение, благоприятное для его Аспасии. На коленях умолял
в 1299 г. мужчина из Альтамуры бичевать за прелюбодеяние его, а не его
любимую женщину. Жизнью поплатился граф Стефан, пренебрегший дол¬
гом крестоносца ради возвращения к любимой. Душевные муки суждены
были даже наследнику немецкого престола королю Карлу IV за то, что его
отец предавался неумеренным любовным утехам (см. гл. 4, 5, 6, 10). Кон¬
фликт с принятыми нормами никому не проходил даром. И несмотря на
это, во все периоды, которые изучались нами, самые разные люди — от ко¬
роля до простолюдина — решались на такой конфликт. Видимо, в том, что
касалось половых взаимоотношений, поиск индивидами своего собственно¬
го «решения» и готовность отринуть стереотипы существовали вечно7.
Можно ли говорить о таком же своеобразии в разные исторические пе¬
риоды в отношении материнского чувства, сыновьих эмоций, чувства от¬
цовства? Насколько обычен был выбор индивидуальных решений в этой
352
ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ
сфере и каков был их резонанс? Хотя этот аспект пока менее изучен, неко¬
торые наблюдения представляют интерес. С одной стороны, почти повсе¬
местно приходится встречаться с так называемым «любящим небрежени¬
ем» матерей и отцов по отношению к детям и с большей или меньшей рас¬
пространенностью практики подкидывания детей. С другой стороны, с
этими стереотипами сочетаются случаи величайшей самоотверженности
матерей и острейшее переживание смерти ребенка и матерями и отцами.
Сходным образом стереотип сыновьего почитания родителей как бы пере¬
секается нередкими случаями пренебрежения сыновьим долгом по отноше¬
нию к отцу и матери или даже прямым насилием над ними со стороны их
детей (см. выше, гл. 13).
Свидетельства источников позволяют высветить своеобразное соотно¬
шение стереотипа и нестандартного поведения и у людей, чувствовавших
приближение старости или тяжкой болезни. Довольно частые попытки та¬
ких людей заручиться юридически оформленными обязательствами в свою
пользу со стороны близких заставляют думать, что сила неписанного обы¬
чая на этот счет не казалась достаточной. В то же время сами престарелые
люди — особенно в позднее средневековье — все чаще предавались напря¬
женным раздумьям о будущем, о необходимости обеспечить себе физиче¬
ский и душевный покой и подчас решались на более или менее неординар¬
ные поступки в этой связи (см. гл. 11).
Конкретный механизм воздействия нестандартного поведения на
массовые стереотипы с трудом поддается изучению. Тем не менее вряд
ли можно сомневаться, что почти любой случай необычного поведения
индивида в частной сфере не оставался незамеченным. В кругу близких
все было на виду у всех. И потому всякий нестандартный выбор вызывал
тот или иной резонанс. У одних отклоняющееся от нормы поведение вы¬
зывало резкое осуждение, у других рождались сомнения, третьи реша¬
лись на подражание. Конкретный материал, приведенный выше, выявил
все эти варианты. Особенно интересны для нас ситуации, в которых не¬
стандартное поведение отдельных индивидов, явно выступавшее понача¬
лу как нечто совершенно исключительное и необычное, со временем «за¬
ражало» окружающих, постепенно порождая новую норму. (Наиболее
яркие факты подобного рода обнаруживаются при изучении представле¬
ний о возможном и запретном для древнегреческой женщины и при ана¬
лизе воздействия куртуазной любви на эволюцию брачных моделей в пе¬
риод классического средневековья.) Это позволяет говорить о том, что
исключительные казусы могли — при определенных условиях — высту¬
пать как пресловутые «локомотивы истории». Фигурировавший в этих
казусах индивид не просто варьировал обычные стереотипы, но «выхо¬
дил на границы своей ментальности», выступал как творец новых куль¬
турных норм. А это значит, что еще до эпохи Ренессанса и до рождения
новоевропейской личности прижизненный опыт индивида мог как бы от¬
теснять опыт предшествующих поколений, мог становиться движущей
силой культурных сдвигов в частной жизни.
ЧАСТНАЯ ЖИЗНЬ И ИНДИВИД
353
Каковы те упомянутые только что «определенные условия», которые
способствовали нестандартному поведению индивида и последующей сме¬
не поведенческих стереотипов в частной сфере? Собранный нами материал
высветил прежде всего роль в этом структурной ломки социальных и куль¬
турных установлений. В такие периоды обычаи, регулировавшие частную
сферу, подвергались особенно сильным испытаниям и не всегда их выдер¬
живали. Свое влияние могло оказывать и усиление инокультурных влия¬
ний, связанное с иноземными вторжениями или мирными миграциями.
Впрочем, эти гипотезы нуждаются в дальнейшей проверке, в том числе, за
счет исследования других сфер частной жизни.
Думается, что такой анализ — вместе с изучением сокровенных пере¬
живаний — поможет пролить новый свет на своеобразие стереотипного и
индивидуального в прошлом, на роль индивида в изменении массовых
представлений, на важность внутренней работы души для самодвижения
индивида и окружающей его культурной среды.
Примечания
* Ср.: Stone L The Future of History // Historia a debate. Santiago de Compostela, 1995. T. 1.
P. 186: обращаясь к молодым историкам, известный мэтр предостерегает. «Не слушай¬
те тех, кто призывает вас отказаться от понятий, незнакомых современникам: без аб¬
страктных неологизмов... мы просто не сможем осмыслить прошлое».
2 Швейковская Е.Н. Государство и черносошные крестьяне России XVII в.: Автореф.
дис. докт. ист. наук. М., 1993; Бессмертный ЮЛ. Сеньория и система феодальной экс¬
плуатации крестьянства // История крестьянства в Европе. М., 1986. Т. 2. С. 508 и сл.
3 Отсюда вырастало и трудно постижимое для современного человека понимание сво¬
боды и несвободы самими средневековыми людьми, которым казалось естественным
различение, с одной стороны, «свободной зависимости», а с другой - «несвободной
свободы» (см.: Бессмертный ЮЛ. Указ. соч. С. 505 и сл.).
4 Цит. по: Алексидзе АД. Мир греческого рыцарского романа. Тбилиси, 1979. С. 94.
Весьма характерна и реплика Элия Вера, наследника императора Адриана, адресован¬
ная его законной жене: «Ясно, что я удовлетворяю свои страсти с другими: ведь поня¬
тием жена обозначается почет, а не удовольствие» (Смирин В.М. Патриархальные
представления и их роль в общественном сознании римлян // Культура Древнего Рима.
М., 1985. С. 54).
5 Бессмертный ЮЛ. Жизнь и смерть в средние века. М., 1991. С. 77 и сл.
6 Об этой игровой сфере в других ситуациях см.: Хёйзинга Й. Homo Ludens в тени завт¬
рашнего дня. М., 1992.
7 С этой точки зрения, индивидуальное «я» могло находить свое собственное выражение
и без «самоотрицания» или «самоуничтожения», хотя и достаточно дорогой ценой (ср.
Гуревич А.Я. «В этом безумии есть метод». К проблеме «индивид» в средние века //
Мировое древо. М., 1994. № 3. С 96.
SUMMARIES
General Approaches and Principal Conclusions
Yu. L. Bessmertny
The idea of the book pre-supposes an interconnected study of two princi¬
pal subjects. One of them is the history of private life, the other - the role of the
individual in it. The inalienable connection of the two is quite evident. Taken
separately, the both subjects had long before attracted historians’ attention. Yet
the history of private life most often was reduced to descriptions of the every¬
day life of the powers that be. The present authors find such an approach dis¬
satisfying and join in the trend of world historiography that apprehends private
life within the system of ever changing behavioural stereotypes that defined the
actions of people of all social classes. Besides that, the emphasis of the study
is placed not on descriptions of material paraphernalia of everyday life, but on
revealing the changing forms of perceptions and attitudes within the circle of
relatives and friends, on the analysis of different emotions caused by relation¬
ships inside the circle, on disclosing the ways people of different eras looked
upon themselves and their lives in the private sphere. In their studies, the
authors of the book give special attention to the problem of the ability of the
individual, at various times, to act contrary to custom and tradition, trying to
reveal the limits his initiative could go to, the way his individual decisions, par¬
ticularly those contrary to normal, were formed.
In the analysis of the said problems, the authors make use of the experience
gained by contemporary historiography (see Summaries to Chapters 2 and 3).
At the same time, they strive to more thoroughly investigate the insufficiently
studied fields, e. g. such as interrelation, in various societies, of the private and
the public, the private and the personal, the stereotypical and the individual.
The studies are based on a broad range of sources: diaries, memoirs, cor¬
respondence, autobiographies, life-stories etc., of different periods, starting
with ancient and up to the early modem times. These types of sources supply
rich information though characterizing mostly topmost social circles. A broad¬
er social range can be found in monuments much more difficult to analyze,
such as notarial acts, court inquiries, private deeds, city statutes, genealogies,
epitaphs, treatises on morals, literary texts, and the like.
Analyzing such texts, the authors widely apply micro-historical approach¬
es, so as to see on the history scene not the anonymous executors of blind laws
and regularities, but persons who lived and acted under the influence of certain
stimuli and motives.
12*
356
SUMMARIES
Geographically, the book in not confined within the borders of any one
region of Europe, embracing different countries of the Christian West and
Russia as well. The original features of both the social and mental processes in
those countries allow the authors to much easier denote the general and the par¬
ticular in the phenomena under study.
At this initial stage of research, the authors stay within the first, i.e. central,
of the “concentric circles” that were formed in the periods under study by people
close to each other. Hence the tytle of the book: “Man Within His Family Circle”
However, the tytle bears to some extent a conditional character; certain essays
deal with the early periods of history when the family in the modem sense of the
word had not been formed yet; in those times there existed, instead of it, various
forms of sexual unions which therefore are taken up for investigation.
It is namely the relationships inside such unions (and, later on, inside fam¬
ilies), the roles of stereotypes and individual intentions in them, reciprocal per¬
ceptions and attitudes of their members and those members’ emotions, that the
first part of the book is devoted to (see the section “Man and Woman”).
The second part of the essays in it deals with another aspect of relation¬
ships inside the family or lineage group: links of “attraction and repulsion”
between parents and children. Much like the previous section, a special atten¬
tion is given here to the antitheses of the normative and the individual.
The last part of the book sums up the results achieved in the process of
research. It shows, though it was far from simple to distinguish between the pri¬
vate and the public in the societies under study, that all of them had a social
sphere that both objectively and from the viewpoint of our contemporaries, was
opposite to the sphere of service (irrespective of what kind of service it might
be: that to the polis, the state or the “golden calf’). The opposition of the two
spheres in different societies did not always acquire an identical concrete mean¬
ing. Yet the “unifying” point here was that relationships in the “non-public”
sphere presupposed not “service” but mutual aid. Not of the least importance
was the fact that there reigned specific emotions uncharacteristic of other
spheres of life, feelings like mother’s love, sensuality, sufferings caused by dis¬
ability and old age, or the loss of near and dear, and so on.
Thus, we may say that characteristic features of the non-public, i. e. private
(or quasi-private) sphere in Europe before the Modem Times were as follows:
(a) relationships in any way connected with childbirth; (b) direct personal rela¬
tions between lovers, relatives, sworn brothers, as well as relations among
members of private military alliances or religious brotherhoods; (c) individual
or collective predilections for a game or sport, or any other form of non-pro¬
ductive and non-political activities; (d) an individual’s engrossment in the
innermost world of emotions, e. g. those caused by a religious vow or changes
in his physical or mental state.
The sphere defined by these criteria corresponds to a certain extent with the
one we now call “private”, including both the notions of “private life” and “pri¬
vacy” as independent sub-types within the private sphere. The latter suggested
a specific range of representations and ideals which, though interlaced in the
SUMMARIES
357
periods under study with representations and ideals characteristic of the public
sphere (particularly those referring to emotionally tinged and partial stereo¬
types of behaviour typical of both of them) differed from them in their mean¬
ing. The difference is shown in the invariant criteria given above.
On these grounds we may characterise the specificity of the borderline sep¬
arating the private and the public in the past societies under study. However, the
borderline was permeable enough to allow an easy diffusion of the spheres it
separated, their overlapping each other. So we may speak of the dichotomy of
the public and the private in those societies, as well as of the private sphere per
se there but with certain reservations. Yet it would be unreasonable to deny the
existence of the private sphere and its standing more or less considerably apart
from the public one.
Closest of all the private sphere embraced the circle of kith and kin which,
so to say, identified itself as a sole possessor of the right to the innermost and
secret, the right denied all the others, restricting the individual members of the
circle in realisation of that particular form of personal self-affirmation.
Nevertheless, all that did not deny individual persons - whatever social
milieu they might belong to - a possibility to act within the private sphere wil¬
fully, irrespective of the dictate of custom or tradition. It could be seen in var¬
ious aspects of everyday practice, from naming newborn children, relations
between men and women, up to the choice made by elderly people of how to
provide for old age.
The authors pay special attention to the specific character - in the past - of
such a significant aspect of private life as heterosexual relations. The analysis
has not only revealed the specific content of the relations in the societies under
study and, in particular, nearly an absolute lack of the idea of spiritual or emo¬
tional closeness in the existing ideal of such relations. It has also shown an
exceptional importance of non-standard situations, those of play, for a revision
of conventional stereotypes and creation of a new ideal of heterosexual rela¬
tions. It was mostly in those situations of play that the idea of love as a com¬
plex feeling, a harmonic combination of the sexual and the spiritual, was first
bom.
The analysis of gender relations has also demonstrated that the individual’s
search of non-standard decisions, the willingness to deny conventional stereo¬
types in that sphere were most evident at all times. Less evidently, but never¬
theless in sharp relief, the material taken up in the book shows the individual’s
choice of non-standard decisions in other spheres of private life, such as rela¬
tions between parents and children, the behaviour of people on the threshold of
old age or a dangerous illness, and so on.
Concrete mechanisms of the influence of non-standard behaviour upon
mass stereotypes are difficult to trace. There is no doubt, though, that in the pri¬
vate sphere each and every case of non-standard individual behaviour could not
have passed unnoticed. Among one’s kin everyone and everything was in
everybody’s eye. Therefore, every non-standard choice irrevocably caused a
reaction, an echo. Some people would condemn the deviaton, in some others it
358
SUMMARIES
would awake doubt, and someone might dare to follow suit. The material under
research has brought all those variants to light. Of particular interest for us here
are the cases of non-standard individual behaviour initially looked upon as
absolutely unusual and exceptional, but which later on affected other people,
gradually creating a new behavioral norm. This allows us to conclude that
exceptional cases could - in certain circumstances - play the part of the so
called “locomotives of history”. The individuals figuring in those cases did not
merely vary conventional stereotypes but reached the margins of their own
mentality, creating new cultural norms. Which means that, even before the
Renaissance, before the birth of the new European personality, the life experi¬
ence of the individual could, so to say, push aside the experience of numerous
past generations, becoming a driving force of cultural shifts in private life.
Is Private Life a Separate Sphere?
L.P. Repina
The author analyzes the scholarly publications that use the concepts of pri¬
vate life and private/public spheres as an instrument of historical research.
The notions of private life used by the authors and editors of Histoire de la
vie privee (1985-1987) are characterized there as the most notable for their inte¬
grative strength. But the existence of fundamental regional and phasic differ¬
ences in social life across Europe and through two milleniums made numerous
additional explanations of the terms quite necessary. First and foremost, con¬
ceptual difficulties are bound up with the aim - implicitly present in the basic
concept - of demarcating the virtually indivisible space of social relations.
The majority of scholars attribute the state institutions and all that is open
and accessible to everybody to the public life, while all that is hidden from out¬
siders they refer to the private sphere. Such definitions set not one but two
focuses of the analysis; the transformation of home space (that is regarded as
“the zone of private life”) and the growth of individuality. Operating respec¬
tively with the concepts of the private and the personal in this dual system of
coordinates they try to secure stereoscopic representation owing to deliberate¬
ly dim definitions. The extraordinary plasticity and unsteadiness of the very
subject of research that changes its outlines inside the tightly woven fabric of
interpersonal relations requires no less flexible theoretical models.
The paper traces various conceptions of private life and private sphere
which had been put forward and approbated in three historiographical contexts
- history of family, gender history, and new cultural history. The analysis of dif¬
ferent usages of these concepts (in concrete historical research and in the
debates on formation and expansion of the private sphere) brings the author of
this paper to a balanced position between scepticism and optimism in appreci¬
ation of their respective productivity. If we agree not to return once more to the
SUMMARIES
359
old heated argument on applicability of modem notions to the phenomena of
the remote past we may begin with a statement that the interconnected and
mutually conditioned processes of autonomisation of the historical individual
and the separation of the private sphere of his activity were not synchronous;
the vectors of developments in the internal life of individuals, in the relative
intensity of communication (family/household), and in the machinery of con¬
trol by collective structures, social institutions and the state did not always
coinside.
In the current historiography, the private and the public are regarded as two
spheres moving in a single common space or as two looking at each other,
mutually orientated and interrelated sides of social life. The formation of a cer¬
tain visible stripe of demarcation between them is believed to date not from the
Early Modem Age (when the very notion of the private as existing outside the
public sphere appeared) but from the mid-nineteenth century, and it is connect¬
ed with the spreading of the so-called cult of the family and domesticity.
A number of scholars emphasize that the private sphere had not only exist¬
ed long before the notion appeared in modem languages but had been certain¬
ly recognized and denoted by various names. If the task is to outline a field of
research which might be defined as the space of private life, it is naturally sup¬
posed to coinside with the family/household unity (that does mostly fit the real¬
ities of antiquity), but nowhere and in no period the private personal relation¬
ships were entirely confined within this circle. There are personal elements in
all horizontal and vertical ties outside the family and household too. In the
aggregate with family and household relations, they make up the canvas of the
indinidual’s private life and cannot be separated from it.
Women’s History Today:
Historiographical notes
L.P. Repina
The author analyses a great number of publications on women’s history
which present consecutive stages of its transformation and the current situation
in the field and, at the same time, help to identify ways of its future develop¬
ment. The fundamental differences of these trends are pronounced in the
respective formulations of their research supertask that is understood, for
example, either as reconstitution of women’s historical existence, or as recon¬
struction of the historically established relations of domination and subjection
between men and women in the structures of patriarchy. In 1980s, when the
notion of gender became a key category, many women’s historians concentrat¬
ed their efforts on the study of the so-called gender-differentiated models of
behaviour which are considered to be not biologically determined but socially
constructed, prescribed by institutions of social control and by cultural tradi¬
360
SUMMARIES
tions. The introduction of this new analytical concept enlivened debates on the¬
oretical and methodological problems of women’s history and exposed its most
“heated” areas. The relationship between the notions of class and gender and,
respectively, between social and gender history acquired especial significance.
Having borrowed the conceptual apparatus and methods of gender studies,
the new direction of women’s history has very quickly widened its research
subject and created real institutional prerequisites if not efficacious for a trans-
fomation of the whole of women’s history into gender history then, undoubt¬
edly, sufficient for making a new historical subdiscipline with a strikingly
ambitious aim: to rewrite the history of mankind as a history of gender rela¬
tions, including women’s history as a constitutive part, and thus to do away
with sectarianism of the latter and “the male chauvinism” of traditional histo¬
ry. The starting transition of the “monological” women’s history to the “dia¬
logical” gender history has given a new strength to scholarly discussions of the
possible and most productive ways of integration of gender history into gener¬
al history.
The most reassuring prospects for the integration are discerned in the fields
of family history, in the history of material culture and everyday life, and - dur¬
ing the last decade - in the history of private life. The attention of historians is
attracted to gender-differentiated space distribution and rythms of vital activi¬
ty, material and social environment, specificity of women’s social networks and
magic features of “women’s subculture”. The woman’s internal world, her
emotional and spiritual life, her relations within and outside the family and kin¬
ship have proved to be an inalienable part of the history of private life. In this
intellectual context the woman appears both as an agent and an object of con¬
trol by the family/kindred group, by formal communities and informal associ¬
ations, by social institutions and power structures of different levels.
The problem of women’s deviant behaviour plays the role of a peculiar
touchstone in the attempts to discover junctions of microhistory and macrohis¬
tory. It is known that women’s abnormal behaviour excited a more violent irri-
taion, a sharper negative social reaction and thus got additional chance of being
registered in historical sources. On the other hand, for that very reason, any
serious manifestation of the woman’s nonconformism required a powerful
impulse and outstanding audacity. Overcoming the stereotype of consiousness
that had been shaped and fixed by the century-old rule of patriarchy, and a high
probability of a tragic end gave an existential character to such uncommon sit¬
uations and sometimes provoked wordy self-explanations/justifications or
detailed evidence. An analysis of these descriptions or literary constructions
could be exceptionally productive.
The most interesting expectations are connected with the attempts to
resolve the problem of a synthesis of three aspects of women’s history ; descrip¬
tion of individual women’s lives, elucidation of women’s role in the family and
household (in the given space and time limits), and studying of women’s posi¬
tions in the public sphere of social life. Concrete results of such diverse explo¬
rations, including those examined in this paper, should be recomprehended and
SUMMARIES
361
re-interpreted from the standpoint of the interaction of the individual, the col¬
lective, the social and the universal in historical process.
The analysis of the representative aggregate of publication allows us to
ascertain that women’s and gender history today cultivate a vast multidiscipli¬
nary field of research that embraces social and economic, demographical, soci¬
ological, anthropological, psychological, intellectual dimensions, and has every
reason to become a strategic jumping-off ground both for the history of private
life and for the project of new general history able to integrate the research out¬
comes received within the bounds of personal, local, social and cultural history.
The Woman in Ancient Greece:
a Way to Independence
I.S. Sventsitskaia
Athenian Women (the fifth to sixth centuries В. C.)
Our information as far as the Athenian women are concerned is taken from
various literary sources, including theatrical plays, historical texts, oratorical
speeches, but none of them specially treat the subject of family life (except
Xenophon’s “Oiconomicos” which gives us rather an ideal picture of the
Athenian family).
Athens in the classical times was “the City of Men”; women were deprived
of civil rights, they could neither possess, nor buy or sell property, they couldn’t
choose their future husbands: this was done by their father or brother who were
considered their guardians (Kyrios). Married women led a sheltered and subor¬
dinate existence. They looked after their household and left the house only on
special occasions. When a man invited friends to his house, his wife couldn’t
participate. Only women of the lowest classes were occasionally forced to work
out of their houses.
We know very little about the fate of individual women. There was a strik¬
ing barrier between the private and the public life of the Athenians. The priva¬
cy, in effect being innoticed, was the major aim of town houses; Pericles in his
speech (Thuc. II, 45) remarked that the glory of the woman is the greatest “of
whom there is least talk whether in praise or blame”. And centuries later
Plutarch wrote that the names of the mothers of many Athenian leaders were
unknown...
But there were remarkable exceptions to the rule. Pericles’ relationship
with Aspasia was notorious, almost scandalous for his time. He divorced his
wife and lived with Aspasia for many years, although she couldn’t marry him
on legal grounds, being a foreigner. Pericles openly demonstrated his love and
devotion for Aspasia, provoking the Athenian crowds to accuse her of numer¬
ous sins.
362
SUMMARIES
Probably Aspasia’s behavior had an influence on Athenian women. At the
end of the fifth century B.C. the heroine of Euripides’ “Medea” spoke of the
unfairness of the women’s position: “Surely of all creatures that have life and
wit we women are the most unhappy...”
A hundred years after Aspasia, another woman ex-slave Neaera risked liv¬
ing with an Athenian citizen in his house as his wife. We know her story only
from Ps.-Dem.’s speech “Against Neaera”. The speaker tried to blacken her
image, showing her as a prostitute. The present writer thinks that the most part
of his accusations against Neaera were false; Neaera and Stephanos lived
together for a long time, and it was love that united them. Not only non-citizen
women became concubines: we know from Dem. XL that a certain citizen-
woman called Plangon for a long time lived with her lover, a married man.
In the fourth century B.C. some women, regardless of the customs, adhered
to foreign cults (Aeshin’s mother, priestess Ninos, was accused of preaching
foreign cults and executed).
Women in Hellenistic World
In the Hellenistic times women gradually gained more freedom and more
rights. We know about the activities not only of famous courtesans (such as
Thais, whose lover was a future king of Egypt) or Hellenistic queens, but of
women philosophers (e.g. Hipparchia who married philosopher Kratetes
against her parents’ will), musicians, singers, painters (e.g. Helen of Alexandria
who had painted “The Battle of Issa”), poetesses. These women could wander
from place to place in search of success; so an epic poetess Aristodama of
Smuma came to the city of Lamia (Aetolia) and gave there several readings of
her own poems, so that the people of Lamia decreed that “she be a citizen,
proxenos, benefactor”
According to epigraphical sources, women could buy and sell their property
(without Kyrios), lend and grant money (especially to their own cities) and receive
public honors. In some Greek cities public education was available to girls.
As time went on, the image of an ideal woman changed in the man’s mind.
In many tombstone inscriptions women were called by their husbands and
fathers beautiful, sage, favorites of Muses.
The lack of real political activities in the Hellenistic monarchies resulted in
increasing concern of men with private affairs, family life, love, friendship. On
the contrary, women (especially in the Roman times) were engaged in public
activities. They erected baths and gymnasia, some of them founded clubs, took
part in various religious associations together with men. In Eastern provinces
of the Roman Empire women were allowed to hold public and cultic offices.
Many women worshipped foreign deities, followed various prophets (like
Alexander portrayed by Lucian, or Mark mentioned by Irineius), having sexu¬
al relations with them.
The independence gained by Greek women (and not only Greek) led to
unfortunate results - in the first place, to an increasing number of divorces on
SUMMARIES
363
women’s initiative, as well as that of abortions. In the literary sources of Roman
times (second and third centuries AD) we come across images not of faithful
and affectionate women, but terrifying witches, sinister females who murdered
their own husbands.
Only Christianity could change the situation.
Spouses, Their Kith and Kin in a South-Italian City
of the High Middle Ages (the 10th to 13th Centuries)
M.L. Abramson
The goal of the essay is to study specific features of the private life of fam¬
ily members, the character of their relationship with other relatives, friends and
neighbours, the place of the individual, as well as that of the group, within the
given society and state. The sources used were marriage contracts, testaments,
property deals, Customary Law deeds, state laws, church court records, chron¬
icles, sermons, iconographic materials, etc.
Since the eleventh century, the simple family in the region under study was
gradually strengthening. Not only the wife of the head of the family, but other
adult women of the household, as well as women servants and women slaves,
participated in housekeeping. The developing comprehension of the valuabili-
ty of earthly life was essential for better child-rearing and better care for the
aged people. The relationship of man and wife embraced quite a wide range of
emotions, from love (or, to be more exact, attachment) to hatred (which some¬
times brought the family to the only possible form of divorce - the decision of
the husband to take the monastic vows, or the wife to take the veil, or both.
Love in its sexual form was more specific for informal unions, such as that of
a man (and, rather often, a married man) and a concubine. The sexual freedom
of men in cities and towns was regarded as justifiable, bastards were tolerated.
The married family was tied with close and distant relatives by numerous
links, not only of legal, emotional or property character. Relatives came as wit¬
nesses or bails in court trials, attended weddings and funerals or other impor¬
tant family events, warded orphans, helped the impoverished members of their
clan, rather often became co-owners of a part of town or country property.
Mutual aid among relatives was especially important in the unstable society of
South Italy.
Next after the family circle came the circle of “friends” (amici) and “neigh¬
bours” (vicini) forming, so to say, a periphery of the body of those of kin. The
documents show an evident inter-changeability of the terms “friends” and
“neighbours”, testifying to some uncertainty of the definitions. The feeling of
participation, partiality, common inclinations created strong ties in everyday
life and in its critical periods. Formal brotherhoods, church and other corpora¬
tions also had not only material but psychological basis as well.
364
SUMMARIES
Between the private life and the public sphere there lay a broad intermedi¬
ate zone where the interests of the individual and the groups the individual
belonged in confronted the interests of the state. Yet, even in the first half of the
thirteenth century, at the time of Friedrich П Hohenstaufen who strove to fully
submit his subjects to the sovereign’s will, the detailed regulation of private life
could hardly be feasible.
The relatively drab and emotionally poor living of the family was com¬
pensated by the fact that an essential part of his life the man spent outside his
home: at an inn, in the square, in church and other public places. Common cel¬
ebrations and festivities appeared to be the outlets the citizens needed so much.
As a result of social, economic, cultural and psychological changes in city
societies of the twelfth and, particularly, of the thirteenth and fourteenth cen¬
turies, the family structures, though rigid in character, were nevertheless under¬
going a slow and gradual transformation. It may be seen in a certain change in
the legal status of the woman who now could choose her guardian herself, or
could even act on her own; the woman’s economic activity acquired a wider
range, sometimes reaching beyond family boundaries.
The range of human feelings was becoming more complex. The self-con¬
sciousness of the individual was being formed along with the changing of the
system of ethical values. That resulted in more frequent demonstrations of the
individual’s deviant behaviour breaking traditional behavioral norms.
La famille du croise:
Le conflit matrimonial de la fin du ХП s.
S.Y. Luchitskaya
Le prdsent article est consacr6 ё l’histoire de la vie du croisd mysterieux du
ХП s. Etienne, comte de Chartres, chef et victime de la Premise croisade. La fig¬
ure mysterieuse et bizarre d’Etienne de Chartres attirait depuis longtemps Г at¬
tention des historiens. Les historiens du XIX s. ё la suite des contemporains
d’Etienne de Chartres le rep^sentaient comme le croisd qui a viote le voeu du
рё1ёгт. Les historiens du XX s. (P. Rousset, J. Brundage) mettaient en relief son
d6stin complexe et contradictoire en le rep^sentant comme fuyard et martyr.
A la diff6rence de nos d6vanciers nous nous sommes propos6s d’inscrire
l’histoire dramatique de la vie d’Etienne de Chartres dans le contexte de ses
relations familiales et des conflits sociaux de son 6poque. Le сагас1ёге insolite
de ce conflit se manifeste dans les attitudes extraordinaires de la famille envers
le crois6 qui а р^ёгё de deserter Гагтёе afm de se joindre ё ses proches. Tout
de тёте sa famille a pris le parti de l^glise qui blamait sёvёгement les cto\s6s
deserteurs. Ses proches ne pouvaient pas accepter la репзёе d’un рёге et ёроих
тГк1ё1е ё son voeu de crois6. D’habitude c’est l^glise qui prenait le parti du
SUMMARIES
365
croise qui voulait rompre avec sa famille pour prendre la croix. Le conflit extra¬
ordinaire d’Etienne de Chartres est examind dans le contexte des attitudes
sociales de la Ргеппёге croisade. On analyse les chroniques de la Ргеппёге
croisade, la correspondance privde d’Etienne de Chartres, les monuments du
droit canonique ainsi que les oeuvres podtiques. L’auteur cherche de montrer
que le conflit matrimonial d’Etienne de Chartres est le fait singulier de l’his-
toire de la Ргепиёге croisade qui posait le choix ainsi - la vie privde ou
les valeurs spirituelles.
Love Affairs and their Literary Reflection
in the Twelfth-Century France.
V.A. Blonin
The upsurge of cultural and spiritual life in the twelfth-century France that
is frequently called “Renaissance” or “Humanism of the Twelfth Century”, was
expressively manifested by the attitude towards the emotional and intimate side
of relations between man and woman which found a vivid reflection in the then
literature. When studying the latter, one can hardly leave unnoticed a new atti¬
tude to the woman, to love itself in its earthly sense, seen through the just form¬
ing cult of the fair lady, the ideals of courteoisie, the growing enthusiasm for
Ovidian poetry.
In an attempt to see through the ideal norms of courteoisie, to discern in
them not only a literary play but also some actual concept of true love between
man and woman, to “intrude” upon the privacy of the medieval man/woman in
its most intimate sphere, by way of an analysis of literary monuments, we chose
for this aim the treatise on love, well known by specialists, i.e. “De Amore libri
tres” (“Traite de Г amour courtois”) written by the court clergyman Andreae
Capellani (Andre le Chaplain) late in the twelfth century. The treatise is not
only interesting because it tends to bring up to a certain system the rules and
norms of courteous love, but also by a possibility - through an analysis of most
important parts of the treatise (those dealing with the rules of courteous love,
“courteous trials”, models of love-dialogues) - to reveal the image of love
between man and woman as shown by the author, the various forms of its
expression, interrelation of love and marriage, and many other things.
The complexity and manyfold character of the treatise combining in itself
the courteousness of troubadours, the eroticism of Ovid and Christian morali¬
ty; the different interpretations of the treatise regarded sometimes as a seious
scholastic work or, at other times, as a parody ironically describing courteous
ideals, require a very cautious approach. Conclusions should be made through
appreciating the treatise within the literary context of the period and with
regard to perceptions and attitudes of its contemporaries. The present writer
holds that the iterpretation of the treatise as just a parody is one-sided and dis¬
366
SUMMARIES
regards its multy-plane character, complexity and depth; comparing the treatise
with other literary monuments, he thinks it possible to some extent to recon¬
struct - on the given material - the concepts of love characteristic of the time,
their medieval apprehension in the said sphere of private life.
Judging by the results of the analysis, there existed (or was deemed possi¬
ble) in that most intimate sphere of human relationships, a specific range of
commuication that cannot be regarded as the public sphere. That ‘courteous
world* existed outside the family and, though being in close interaction with it,
was even opposed to it. Quite evidently, it was not confined to the relations
between two lovers, drawing into its circle a community of equals enjoying the
right to interfere. The interference that found a particularly vivid expression in
the “courts of love’’ (“courts d’ amour”) looked more like a kind of play capa¬
ble, to a certain extent, of forming real relationships. Yet such interference in
the private life of a concrete individual left him a certain freedom of choice,
since courteous norms implied recommendation and instruction, while the play
resembled but a kind of ritual. We can here see a specifically medieval over¬
lapping of the private and the public, the real and the unreal and vice versa. The
expression the process found in the French literature of the twelfth century pre¬
sented one of the sides of the global change in the socio-cultural representations
of the time.
Love Affairs and Flirtation in the Life
of a Russian Nobleman, the Early 19 Century
N.L. Pushkareva, S.A. Ekshtut
To characterize the everyday behaviour and the private life of a Russian
nobleman of the early 19 century, “The Diaries’’ of A.N. Wulf present insur-
passable material. The author never intended his notes for publication. That is
evident from the very frankness of the texts whose greater part is devoted to
descriptions of A.N. Wulf’s secret feelings, his love affairs, his relations with
women. At the same time, “The Diaries’’ contain quite a few subtle and inter¬
esting judgements of historical, literary, ethical and worldly character, put on
paper by that extraordinary young man.
Reading A.N. Wulf’s notes one should naturally wonder in what way the
representations of a young man, at the very start of living on his own, combined
private cares and career ambitions; how much space in his heart was given to
the idea of personal freedom and how much to vanity and career-making; how
success and happiness were interrelated in his mind. It isn’t likely that A.N.
Wulf did actually put all those questions to himself. Yet his “Diaries’’ give the
present researchers an opportunity to reveal how important (or unimportant) for
intelligent and well-educated men of the Pushkin era were certain ideas quite
remote from politics, the ideas of psychological closeness and sexual relations
SUMMARIES
367
with women, of men’s vanity, of honour and decency, of the part love affairs
played in one’s career-making, and their permissibility.
The author of “The Diaries”, whose successful career depended on his suc¬
cess in love-affairs, did not very highly appreciate such kind of achievement.
Nevertheless, the analysis of the notes shows that love-affairs and flirtation
were for A.N. Wulfan inevitable, necessary and significant part and, moreover,
a token element of his everyday behaviour and his private life in general.
Les usages familiaux des sainteurs d’apres leurs genealogies
(Flandre, ХПе siecle)
P.Sh. Gabdrakhmanov
L^tude est consacr£e h Г analyse dёmographique et antroponymique de 22
gёnёalogies de sainteurs du ХПе sihc\e provenant des archives du топав1ёге
d’Ename en Flandre orientale. L’auteur a appliq^ une тё0нх1е de “microhis-
toire” pour analyser chaque gёnёalogie эёрагётеШ, gёnёгaliser les ^sultats et
ainsi montrer la transformation de la perception par des sainteurs d’origines dif-
fёгentes de la structure de la famille et de la рагетё. Enfin, h partir de ces don-
n6es, Г auteur fait un essai pour esquisser un portrait des mentals, des
rep^sentations socioculturelles et des usages collectifs des divers groupes des
sainteurs au Moyen Age.
On peut apercevoir quelques particular^ dёjё dans la structure de ces
gёnёalogies: eHes s’organisent en fonction des тёге8 et des filles. C’est pourquoi
le taux de femmes dёcrites est beaucoup plus ёlevё que celui d’hommes.
Ces particular's ne dёpendent pas seulement de Г usage existant d’une
succession du statut de la тёге h la fille mais aussi du statut des sainteurs
dёcrits dans les gёnёalogies. П s’agit d’hommes rattacl^s h une ёglise, d’une
catёgorie sociale comprenant des individus qui pouvaient etre issus soit des
libres, pгotёgёs par l^glise, soit des serfs, dёdiёs ё l^glise. Les gёnёalogies de
ces deux groupes d’hommes de l^glise d’origines diffёrantes se distinguent
visiblement par leurs cara^ristiques ‘^mographiques” malg^ la pratique
communne de succession du statut juridique (toujours de la тёге h la fille). En
particulier les gёnёalogies des sainteurs d’origine libre avaient de toute ёvi-
dence се сагас1ёге “fёminin”, parce que le nombre des hommes dёcrits parmi
ces sainteurs ёtait beaucoup plus bas - presque 4 fois moins d’hommes que de
femmes. Au contraire, dans les gёnёalogies des sainteurs d’origine servile le
taux d’hommes est beaucoup plus ёquilibгё (137 femmes : 100 hommes).
Le lien entre cette distinction et la diffёrence de condition juridique h l’in-
tehGur du groupe social des sainteurs est ёvidente, mais le “m^canisme” de ce
lien reste, malheureusement, inconnu. Est-il possible de dire ici que les dif-
fёrences de perception des structures de la рагетё par les sainteurs d’origines
diffёrentes sont-t-elles identifiables aux travers des gёnёalogies?
368
SUMMARIES
Les particulars antroponymiques des g£n£alogies des deux groupes peu-
vent etre aussi utilisees h l’appui de cette conclusion. Dans chacune des
genealogies, on trouve beaucoup de ргёпшш fёminins et masculins “com-
muns” pour la famille. Ces ргёпот8 ёtaient l^^itaires au sein d’une тёте
famille: les membres de cette famille les transmettaient de gёnёгation en
gёnёгation. Mais le degгё de гёрёЬЬоп dans les gёnёalogies des ргёпо1т
“familiaux” pour les families des sainteurs d’origines libre et servile n^tait pas
le тёте. Les prenoms “tre^ditaires” - presque toujours fёminins, transmis en
ligne maternelle - 6iaient typiques pour les gёnёalogies de sainteurs d’origine
libre. Pour les gёnёalogies des sainteurs d’origine servile les ргёпопю “t^^di-
taires” fёminins sont moins cara^ristiques.
Sur la base de ces resultats, on peut aboutir h quelques conclusions. La spd-
cificM “fiSminine” des gёnёalogies de sainteurs ne se dёteгmine pas seulement
par les т1ёгё18 seigneuriaux Нё8 aux pratiques de succession du statut (toujours
de la тёге h la fille), mais aussi apparemment par les perceptions par des sain¬
teurs еих-тёте8 de la structure de la рагетё. Les sainteurs еих-тёте8
prёfёraient dёflnir leur рагетё pour la plupart par la ligne maternelle - ce qui se
manifeste dans l’enregistrement parmi leurs апсёи^ et descendants plutot des
femmes que des hommes. Ces femmes 6taient en рагемё maternelle et l^ritaient
de gёnёration en gёnёration d’un ou de deux ргёпопк communs “familiaux”.
Mais la sёmantique des ргёпотБ des sainteurs des deux groupes diffi£rents et
les р^ёгепсез par les parents de tel ou tel ргёпот plus “& la mode”, qui montrent
les repraentations socioculturelles des sainteurs, ne donnent pas de possibir de
percevoir quelque diversitё entre ces deux groupes. Les ргёпопю germaniques qui
sont toujours prddominants expriment les valeurs ordinaires de la mentals “bar-
bare”: “vaillance”, “gloire”, ‘ЧчЯотё” etc. pour les p^noms masculins, et “fertil¬
ity’, “8ап1ё”, ‘Т^ёН1ё” etc. pour les p^noms f^minins. II est remarquable que les
notions telles que “gёnёration”, ‘^епё8е”, ‘^ёпёгай1се” ёtaient Нёе8 seulement
avec les ргёпо1т fёminins. Cette observation porte encore un tёmoignage du car-
ааёге “matriarcale” de la conscience des sainteurs.
The German Nobility in the 14 th and 15 th Centuries: the
Private and the Public, Fathers and Children
M.A. Boitsov
The correctness of the term “private life” as applied to studying medieval
phenomena is far from evident; therefore, the article starts with three questions
aimed at a better understanding of what kind of “privacy” the historian may
expect to find in the Middle Ages. (1) Did the late medieval man comprehend his
life as a single “flow” of experiences and feelings, or did he see in the “flow” a
certain presence of different “streams”, one of which could be regarded mostly as
public service, whatever meaning it might have for the said man, while the other
SUMMARIES
369
stream somehow opposed the former? (2) Were there any sides of the man’s life
he could consider secret, never to be known by outsiders? (3) Is it possible to dis¬
cern within the circle of persons under investigation any individuals whose rela¬
tions were particularly emotional or marked by some special trust?
To answer these questions the author looked through a number of texts of
“personal” origin, revealing the outlook of different groups of the nobility of
the Holy Roman Empire. Among these are the autobiography of the Emperor
Charles IV, four autobiographies of noblemen of the fifteenth and early six¬
teenth centuries (those of Georg von Ehingen, Ludwig von Diesbach, Christoph
von Thein, Michel von Ehenheim), and part of the correspondence of Albrecht
Achilles the well known German prince of the fifteenth century.
The studied material allowed us, on the whole, to answer all the three ques¬
tions in the affirmative, though not without some reservations and amplifica¬
tions. The authors of the said texts rather clearly devided their respective lives
into two separate sections, one referring to service and the other connected with
family or household cares. The letters and autobiographies do contain confi¬
dential information, yet the secret is to safeguard the interests not of the indi¬
vidual himself, but of the whole family, the supposed distant progeny included.
It is not the intimate inner world of the sovereign person that is guarded here
but, first and foremost, the financial affairs of the family. The autobiograhper
was striving not so much to preserve his personal image for the generations to
come, but to stress his personal role in contributing to the fame and reputation
of the clan, to its prosperity.
All that shows predominance of the familial self-identification of the indi¬
vidual over the personal, yet it does not mean that the private in the Middle Ages
should be considered identical to the familial. Judging by a number of examples,
we may say that it was family relationships among late medieval nobility that
were rather frequently quite formal. Especially formal were relations between
fathers and sons, which might be due to the custom of sending adolescents of
noble families away to serve at foreign courts for many years, to get education
and training. The very thought of breaking the formal style of the relationship
with one’s father could cause a heavy mental stress, like it was with young
Charles IV. Yet relations of a young knight and his seigneur could be quite infor¬
mal and even rather warm, so that the seigneurial court could actually give more
space for personal (“private”) feelings than one’s parental home. The mechanism
of compensating for the lack of emotion inside the family by more emotional
relations with the seigneur may be justly regarded as an essential psychological
component of the feudal system. The “overlapping” of the private and the public
was a phenomenon that looked absolutely organic in medieval society. It was
quite typical when an action started privately quickly acquired a character of
some public demonstration, and vice versa. Yet, such transformations of the pub¬
lic and the private do not signify that there was no qualitative difference between
the two.
370
SUMMARIES
Old Age and Disability as Comprehended
by the Frenchman in the 16th Century:
Episodes from Notarial Practice under Henry П
P.Yu. Uvarov
The condition of the aged and disabled in France under Henry П is ana¬
lyzed in the paper on the material of ‘donations h cause du vieil age’ and ‘\rait6
d’entretement’ registered at Chatelet de Paris (Series Y 93 - Y 100, Archives
Nationales). Among the three thousand acts, only 87 one way or another
referred to the problem of old age. The number is too small to raise global prob¬
lems embracing the whole of society, and too big for a micro-social analysis
accentuating individual cases and their incomparability. Yet one should
inevitably regard the object of the analysis within its context, within the whole
number of one-type acts reconstructing the logics of notarial conduct, and to
apply special methods covering all and every element of the act to evaluate the
grade of the originality of the case. And only then, against such a monotonous
background, one may reveal the uniqueness of an individual person.
One may certainly yield to the temptation to give up methodological
approach thinking that notarial acts do show reality quite adequately. That
would be no less dangerous than trying to reconstruct reality through literary
works. Too many compulsions enveloped the giver, raising more and more
screens between him there and then, and us here and now. It is sometimes dif¬
ficult to distinguish between what in the act was dictated by the stereotypes of
form, by the arbitrariness of the notary, and what by the will of the giver him¬
self or his relatives. The paper combines various approaches towards the analy¬
sis of notarial acts; the search for certain regularities goes along with disclosure
of individual characteristic features and the author’s constant reflection on
numerous reefs coming up when working with the source under investigation.
Most often, the acts themselves resulted from conflicts and confrontations
the aged and disabled fell into, from the difficulties they suffered. But the con¬
stant appellations to norm reveal a certain ideal image of old age. The aged and
retired person lives among his kin, still having a certain freedom of choice like,
say, a possibility to change the bustle of Paris for the quietness of village life.
In any case, he is certain to always have his relatives’ care; he is decently
clothed, as he used to be according to his social status; he is fed as he used to
eat (his diet may only cause amazement of today’s gerontologists and dietolo-
gists). He is to be looked after in case of illness, examined by doctors, assisted
by nurses, given medicines and special foods. He cannot at his will dispose of
family property any more, but he has his own pocket money. Retiring from the
vain and sinful world, he devotes his thoughts to soul and God. He gives alms,
often goes to church, he has already chosen the place to be buried in, has made
his will and decided in what order prayers for the repose of his soul should be
said after his death. Through the concern for material needs and spiritual sal¬
SUMMARIES
371
vation there shows an attempt to “save the face”, to look decent in the public
eye. The last years of life were to be arranged as a public action.
Besides the general ideal, the acts reflect a certain social specificity. Best
of all it is seen in peasant acts. At the same time, the gifts are quite individual
of character. Regardless of the givers’ will, they express the hidden and unique
features of the individuals. Through the unique and individual we may rise to
certain generalizations concerning cultural stereotypes typical of the society
under study.
“Ours” and the “Others” in “Domostroy”:
Family Relationships in Moscow, the 16th Century
L.P. Naydenova
“Domostroy” is the edifying treatise of complex structure, whose text was
changing during the sixteenth up to the early eighteenth century. The first com¬
piler of the “Domostroy” was Silvester the Priest, a well known public figure
during the reign of Ivan IV the Terrible. The treatise shows an ideal model of
family relationships, created not only under the influence of the Church itself,
but reflecting the views of city dwellers. Living up to the principles declared in
the “Domostroy” was to reward its followers not only with the fruit of the spir¬
it, but earthly comforts as well.
The term “family” in its modem meaning does not appear in the
“Domostroy”. The treatise deals with the term “household” denoting by it the
unique economic, social and psychological organism whose members find
themselves in the relationship of domination or subjection, but are all equally
and inevitably necessary for the normal functioning of the given family organ¬
ism.
The predominant position in the household was held by the husband, the
head of the household; yet his domination was understood not so much as a
privillege, but a duty, the duty social, moral and religious. The wife also had
her duties in keeping house, child-rearing and teaching servants; doing all that,
she had certain independence and enjoyed respect. It should be noted that the
“Domostroy” does not oppose “the rights” to “the duties” or vice versa; to be
more exact, the opposition lies in the plane quite different from that of modem
understanding.
The author of the “Domostroy” felt - and treated - family relationships as
something “domestic”, absolutely private, something to be guarded from out¬
ward interference. The strict hierarchy of the family structure did not exclude
some possibility for its members of seeking and finding proper and acceptable
psychological roles for themselves; not only for the wife and children but other
members of the household and servants as well.
372
SUMMARIES
In the household hierarchy children held the position close to that of ser¬
vants: the both parties needed wardship and instruction. The principal method
of education offered by the “Domostroy” was supervision and fatherly instruc¬
tion including personal example; corporal punishment was suggested as an
extreme measure.
Mothers and Motherhood in Russia,
the 12th to 17th Centuries
N.L. Pushkareva
The study is devoted to motherhood and child-rearing in Russia from the
tenth century through the seventeenth. The author shows that maternal feelings
toward children were evolving during that period. The sources of the earlier
time indicate that then mothers were more indifferent to their children than they
became later on. There is clear evidence that in the sixteenth and, especially, in
the seventeenth century mothers showed great affection and concern for their
children.
A wide variety of sources have been used in the study, such as chronicles,
ecclesiastical literature including hagiography and penitential manuals, inscrip¬
tions, birchbark documents, official documents, narrative tales, folklore and
personal letters.
The article examines the methods and purposes of child-rearing in the pre-
Petrine family, and the inter-relationship of ecclesiastical and non-ecclesiasti-
cal teachings concerning motherhood. The author elucidates the origin of the
term “материнство” (“materinstvo” = motherhood), showing when the term
arose and how its meaning changed, as well as the understanding of the proper
norms of conduct and relationship between mothers and children, and what was
considered to be deviant from norm.
In addition, the study takes up the issue of family planning, i.e. how
women decided when to bear and when not to bear children, and what methods
of birth-control they used. It also examines demographic consequences of
women’s decisions concerning child-bearing, and especially the sex ratio in the
population. Besides that, it investigates differing relations between mothers and
children depending on the children’s sex and birth order.
Finally, the author investigates the relationship between children and
maternal substitutes, such as nannies, wet-nurses and step-mothers.
ОГЛАВЛЕНИЕ
ПРЕДИСЛОВИЕ (ЮЛ. Бессмертный) 5
ИДЕИ И ПОДХОДЫ
Глава 1 Частная жизнь: стереотипное и индивидуальное
В поисках новых решений (ЮЛ. Бессмертный) 11
Глава 2 Выделение сферы частной жизни как историографическая
и методологическая проблема (Л.П. Репина) 20
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
Различия в статусе
Супружеские и внесупружеские контакты
Стандартное и нестандартное поведение
Глава 3 История женщин сегодня
Историографические заметки (Л.П. Репина) 35
Г л а в а 4 Греческая женщина античной эпохи:
путь к независимости (И.С. Свенцицкая) 74
Глава 5 Супруги, их родные и близкие в южноитальянском городе
высокого средневековья (Х-ХШ вв.) (МЛ. Абрамсон) . . .103
Глава 6 Семья крестоносца: супружеский конфликт
в начале XII века (С.И. Лучицкая) 136
Глава 7 Любовные связи и их литературное преломление
во Франции XII века (ВЛ. Блонин) 157
Глава 8 Любовные связи и флирт в жизни русского дворянина
в начале XIX века (НА. Пушкарева, С А. Экштут) . . .180
РОДИТЕЛИ И ДЕТИ
Связи притяжения и отталкивания
Семейное и родовое самосознание
Нормативное и индивидуальное
Глава 9 Семейные традиции средневековых крестьян
в отражении ИХ РОДОСЛОВНЫХ (Фландрия XII в.)
(П.Ш. Габдрахманов) 209
Глава 10 Германская знать XIV-XV вв.: приватное и публичное,
отцы и дети (МА. Бойцов) 239
Глава 11 Старость и немощность в сознании француза XVI века
Сцены из нотариальной практики
времени Генриха II (П.Ю. Уваров) 261
Глава 12 «Свои» и «чужие» в Домострое
Внутрисемейные отношения
в Москве XVI века (Л.П. Найденова) 290
Глава 13 Мать и материнство на Руси (X-XVII вв.)
(HJ[. Пушкарева) 305
ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ
Глава 14 Частная жизнь и индивид
Предварительные итоги Бессмертный) 345
Summaries .355
CONTENTS
INTRODUCTION (Yu.L. Bessmertny) 5
IDEAS AND APPROACHES
Chapter 1 Private Life: The Stereotipical
and the Individual in Human Behaviour
In Search of New Solutions (Yu.L. Bessmertny) 11
Chapter 2 Is Private Life a Separate Sphere? -
Opinions in Historiography (L.R. Repina) . .20
MAN AND WOMAN
Distinctions in their Status
Marital and Non-Marital Contacts
The Standard and Non-Standard Behaviour
Chapter 3 Woman's History Today.
Historiographical Notes (L.P. Repina) .35
Chapter 4 The Woman in Ancient Greece:
Road to Independence. (IS. Sventsitskaya) 74
Chapter 5 The Married Couple, their Kith and Kin
in the South-Italian Town of the High Middle Ages,
the 10th to 13th Centuries (M.L. Abramson). .103
Chapter 6 The Family of a Crusader: A Family Conflict
in the Early 12th Century (S.I. Luchitskaya) .136
Chapter 7 Love Affairs and their Literary Reflection
In the Twelfth Century France (V Л. Blonin) .157
Chapter 8 Love Affairs and Flirtation in the Life
of Russian Nobleman in the Early 19th Century.
(N.L. Pushkareva, 4. Ekshtut). 180
PARENTS AND CHILDREN
Ties of Attraction and Alienation
Family and Clan Consciousness
The Normative and the Individual
Chapter 9 Family Traditions of Medieval Peasants
as Seen through their Genealogy: Flanders,
the 12th Century (P.Sh. Gabdrakhmanov) 209
Chapter 10 The German Nobility in the 14th and 15th Centuries:
the Private and the Public, the Fathers
and the Children (МЛ. Boitsov) .239
Chapter 11 Old Age and Disability as Comprehended by
the Frenchman in the 16th Century.
Episodes from Notarial Practice under Henry II
(P.Yu. Uvarov) . .261
Chapter 12 «Ours» and the «Others» in the «Domostroy».
Family Relationships in Moscow in the 16th Century
(L.P. Naidenova) ... .290
Chapter 13 Mother and Motherhood in Rus,
the 10th to 17th Centuries (N.L. Puschkareva) . .305
INSTEAD OF THE CONCLUSION
Chapter 14 The Private Life and the Individual
Preliminary Conclusions (Yu. L. Bessmertny) .345
Summaries 355
Человек в кругу семьи: Очерки по истории частной жизни в
Европе до начала нового времени / Под ред. Ю.Л. Бессмертного. —
М.: РГГУ. 30 л. - 376 с.
Частная жизнь человека — новый сюжет в исторической науке. Любовь,
брак, внебрачные связи, отношения между родителями и детьми, положение в се¬
мье стариков — вот темы, которые освещаются в этой книге на материале России,
Франции, Германии, Италии, Греции и других стран Европы в период, предше¬
ствующий новому времени.
Особое внимание уделяется поведению отдельного индивида, возможности
для него принимать решения, расходящиеся с общепринятыми нормами в частной
сфере и последствиях таких поступков.
Для специалистов и всех интересующихся историей.
0503000000 - 48 9_96
ОТ8(03) - 96
ББК 63.3(0)
Научное издание
Человек в кругу семьи
Очерки по истории частной жизни
в Европе до начала нового времени
Редактор Н.Л. Петрова
Художник А.М. Ясинский
Корректор Ф.И. Грушковская
Компьютерное обеспечение Я.Р. Качалова
ЛР № 020219 выд. 25.09.91.
Подписано в печать 14.09.96.
Формат 60x90 1/16. Гарнитура Академическая.
Уел. печ. л. 24,0. Уч.-изд. л. 28,6.
Тираж 3 000 экз. Заказ № 288
Издательский центр
Российского государственного
гуманитарного университета
125267 Москва, Миусская пл., 6
Отпечатано в Московской типографии № 2 РАН
121 099 Москва, Шубинский пер., 6
РОССИЯ
ВЕК
Судьбы
российского
крестьянства
Советская
историография
Другая война:
1939-1945
Издательский центр РГГУ
предлагает читателям
и книготорговым организациям
следующие книги:
из серии научных трудов, посвященных
ключевым проблемам истории России XX века.
Известные ученые, общественные деятели,
литераторы совместно с зарубежными авторами
делают попытку переосмыслить важные этапы
исторического прошлого России на основе
новейших данных и архивных источников, лишь
в последнее время ставших достоянием
исследователей. Ответственный редактор
серии академик Ю.Н. Афанасьев
Авторы, привлекая множество источников, в том числе до¬
кументы из секретных архивов, бывшего Кремлевского,
фондов О ГПУ и других, рассказывают о многострадальной
судьбе российского крестьянства в XX в.
В книге рассматриваются аграрные реформы, начиная со
столыпинской и кончая современными. На конкретном фак¬
тическом материале дается картина крестьянских восстаний
в годы гражданской войны, насильственной коллективиза¬
ции и раскулачивания. Раскрывается репрессивная политика
советских властей, показан процесс разрушения сельского
хозяйства, раскрестьянивания деревни.
Для преподавателей, аспирантов, студентов, широкого круга
читателей.
В статьях российских и зарубежных историков, связанных
между собой единством проблематики и подхода к решению
исследовательских задач, рассмотрены историографические
концепции истории России XX в., основные проблемы ис¬
точниковедения и архивоведения: концепция революций в
отечественной историографии, историография Великой Оте¬
чественной войны и др. Большое внимание уделено совре¬
менной историографической ситуации.
Для специалистов, преподавателей, аспирантов, студентов.
В предлагаемой читателю книге представлены существую¬
щие в отечественной историографии подходы к войне
1939-1945 гг. Ключевые проблемы предыстории, хода и ито¬
гов второй мировой войны рассматриваются с различных то¬
чек зрения.
Для преподавателей вузов и школ, аспирантов, студентов и
широкого круга читателей.