Text
                    ИНСТИТУТ ВОСТОКОВЕДЕНИЯ РАН THE INSTITUTE OF ORIENTAL STUDIES OF RUSSIAN ACADEMY OF SCIENCES ФОНД «ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ ЦИВИЛИЗАЦИЙ» CMUZATIONS INTERACTION FOUNDATION
хазары
Амиф и история

THE INSTITUTE OF ORIENTAL STUDIES OF RUSSIAN ACADEMY OF SCIENCES CMUZAT1ONSINTBMCRON FOUNDATION THE KHAZARIAN PROJECT khazars: myth and history Edited by A. Alikberov, T. Kalinina, T. Mastyugina, V. Naumkin, E. Nosenko-Stein, V. Petkukhin, V. Flyorov, R. Emanuilov Gesharim / Jerusalem
ИНСТИТУТ ВОСТОКОВЕДЕНИЯ РАН ФОНД «ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ ЦИВИЛИЗАЦИЙ» ХАЗАРСКИЙ ПРОЕКТ хазары: Амиф и история Редакционная коллегия А.К. Аликберов, Т.М. Калинина, Т.М. Мастюгина, В.В. Наумкин, Е.Э. Носенко-Штейн (редактор-составитель), В.Я. Петрухин (редактор-составитель), В.С. Флёров, P-Я. Эмануилов МОСТЫ КУЛЬТУРЫ GESHARIM МОСКВА ИЕРУСАЛИМ
ХАЗАРЫ Миф и история KHAZARS: Myth and History Фотография на обложке - С.А. Орлов Редакционная коллегия А.К Аликберов, ТМ Калинина, Т.М Мастюгина, В.В. Наумкин, Е.Э. Носенко-Штейн (редактор-составитель), В.Я. Петрухин (редактор-составитель), В.С. Флёров, РЯ. Эмануилов Рецензенты: д.и.н. А.Ш. Кадыров (Ин-т востоковедения РАН) к.и.н. Д.Е. Мишин (Ин-т востоковедения РАН) Издатель М. Гринберг Зав. редакцией И Аблина Издательский редактор А. Литвина Художественное оформление Г, Златогоров Компьютерная верстка И Пичугин Корректор Л. Коссовская Мосты культуры, Москва Тел./факс: (499)241-6871 e-mail: office@gesharim-msk.ru Gesharim, Jerusalem TeL/fax: (9721-2-624-2527 Fax: (97i)-2-624-25O5 e-mail: house@gesharim.org www.gesharim.01g ISBN 978-5-93273-325-X © Институт востоковедения РАН, 2010 © Фонд «Взаимодействие цивилизаций», 2010 © «МОСТЫ КУЛЬТУРЫ/ГЕШАРИМ», 2010
Содержание Вместо предисловия.«Неразумны» ли хазары... Р. Эмануилов, Э. Миригили....................................9 Введение. Хазарский «миф» и хазарская история. В. Петрухин.....13 Часть i Проблемы хазарской истории Т.М. Калинина (Москва). Три стадии существования и падение Хазарского каганата.........................................25 А.К. Аликберов (Москва). Ранние хазары (до 652/3 г.), тюрки и Хазарский каганат.........................................42 И.Г. Семёнов (Махачкала). К реконструкции военно-политической и этнической структуры раннего Хазарского каганата..........66 Б.Е. Рашковский (Москва). Хазария и хазары в библейских комментариях Саадьи Гаона (882-942).........................77 А.Ю. Виноградов (Москва), А.В. Комар (Киев). Строительная надпись хагана и тудуна из Горного Крыма. Republicatio et reconsideratio . . 90 Часть 2 Проблемы хазарской археологии В. С. Флёров (Москва). «ГЪрода», «замки», «феодализм» в Хазарском каганате. Проблемы исследований............................113 В. В. Колода (Харьков). Неотложная задача в деле изучения салтово-маяцкой археологической культуры и хазароведения.............137 К.И. Красильников, Л.И. Красильникова (Луганск). Идентифицирующие признаки населения Степного Подонцовья в структуре Хазарского каганата........................................153 А.З. Винников (Воронеж). Донские славяне и алано-болгарский мир: мирное сосуществование или противостояние..................189 В. Н. Зинъко (Керчь). Восточный Крым в эпоху Хазарского каганата . 217 А. А. Иванов (Ростов-на-Дону). Крымский археологический комплекс (исследования 2006-2009 гг.)...............................249
Часть з Иудаизм в Хазарии Э.£. Кравченко, |В.К. Кулъбака\(Донецк). Погребение хазарского времени из Мариуполя................................................275 Н.В. Кашовская, С.В. Кашаев (Санкт-Петербург). Иудаизм на Бое-поре: археологический контекст......................................283 Часть 4 Хазарское наследие: ХАЗАРСКИЙ ЯЗЫК И ХАЗАРСКИЙ «МИФ» М. КизиловЧоиоюпл «Хазария» в источниках позднесредневекового и раннего нового времени (об инерционности исторического мышления) ......................................307 ВЛ. Шнирелъман (Москва). Хазария в зеркале националистического дискурса: истоки символической конфронтации........316 Л. Фиалкова (Хайфа). «Хазарский код» в современной прозе: Олег Юрьев, Денис Соболев, Дмитрий Быков................333 А. Бейдер (Париж). Язык, имена и фамилии евреев Восточной Европы: существует ли хазарский след? .................35<> О.А. Мудрак (Москва). Ранние Хазары с точки зрения этимологии . . 374 А.А. Турилов (Москва). Дечанский отрывок «Повести о царе казарине»: к истории византийско-хазарского сюжета на славянской почве........................................390 Сведения об авторах........................................399 Summaries of the articles..................................401
Contents Preface. Were the Khazars unwise? (R ЕтапиПоц E. MirishU)............9 Introduction. Khazarian myth and Khazarian history (V. Petrukhin) ... .13 Part 1 Problems of Khazarian history T.M. Kalinina, The Three Stages of Existence and Fall of the Khazar Khaganate........................................................25 A.K Alikbmu The Early Khazars (before 652/3 AD), Turks and Khazar Khaganate........................................................42 LG. Semyonov On the Reconstruction of the Military, Political and Ethnic Structure of the Early Khazar Khaganate...................66 B.E. Rashkovskiy Khazaria and the Khazars in the biblical commentaries of Saadiah Gaon (882-842)....................................77 A. Yu. Vinogradov, A. V. Komar. A Construction Inscription of a Khagan and Tudun from the Mountainous Crimea. Republicato et Reconsideration..................................................90 Part 2 Problems of Khazarian archaeology V.S. Flyorov. “Towns”, “Castles”, “Feudalism” in the Khazar Khaganate. The Problems of Studies.........................................113 V. V. Koloda. The Task at Hand in the Problem of the Research of Saltovo-Mayats archeological culture and Khazarian study........137 L.I. Krasilnikova, KI. Krasilnikov The Identifying Signs of the Population of the Steppe Lands of the Donets River Area in the Structure of the Khazar Khaganate........................153 A.Z. Vinnikov. The Don Slavs and the Alan-Bolgar World: a Peaceful Coexistence or Confrontation....................................189 V.N. Zinko. The Eastern Crimea in the Epoch of the Khazar Khaganate . 217 A.A. Ivanov The Krymskoje Archaeological Complex. (The Explorations of the Expeditions of 2006-2009)...................249
Part з JUDAIZM IN KHAZARIA Ed.E. Kravtshenko^V.K. Kulbaka\About the container’s discovery with graffiti in Mariupol..........................................275 S. V. Kashaev, N.V. Kashauskaya. The Followers of Judaism on the Shores of the Bosporus (According to the Materials of Archaeological Explorations).................................................283 Part 4 Khazarian heritage: Khazarian language and Khazarian «myth» Mikhail Kizilou Toponym “Khazaria” in Late Medieval and Early Modem Sources.................................................307 V.A. Shnirelman. Khazaria in the Mirror of the Nationalist Discourse: the Roots of the Symbolic Confrontation.......................316 Larisa Fialkova. The “Khazarian Code” in Contemporary Russian Prose . 333 Alexander Beider. Language, Given Names and Surnames of the Jews from Eastern Europe: Can We Discern the Traces of Khazars?....350 0.A. Mudrak. Early Khazars through etymology.....................374 A. A. Turilou Dechan excerpt of “The King Kazarin tale”: to the history of the Byzantine-Khazarian plot in the Slavonic tradition {publication) 390 Summaries........................................................401
«НЕРАЗУМНЫ» ЛИ ХАЗАРЫ... Межцивилизационное согласие в условиях глобализации - актуальная проблема современности. От решения этой проблемы зависит будущее, а возможно, и само существование человечества. Осознание этого факта привело к созданию Фонда «Взаимодействие цивилизаций». В поисках путей налаживания механизмов бесконфликтного и конструктивного взаимодействия народов значимым является рассмотрение исторического опыта. Можно привести множество примеров сосуществования разных культур в эпоху средневековья. Это и Иерусалим, который в разные времена делили в различных сочетаниях иудеи, христиане и мусульмане, и Испания в период Кордовского халифата. Однако сосуществование культур и религий не было изначально добровольным и равноправным. Уникальным для средневековья явлением был Хазарский каганат. Правящая элита этого государства приняла иудаизм. По другой версии, хазары вернулись к религии своих предков. При этом иудаизм не распространился по всему государству: его исповедовали только правитель и часть знати. Одновременно в Хазарском каганате жили христиане, мусульмане, а среди части кочевников сохранялась приверженность язычеству. Представители разных культур жили по соседству в городах Хазарии. Хазарский каганат играл ключевую роль в истории раннего средневековья. За три столетия своего существования это государство оказало огромное влияние на ход развития истории Евразии. Оно определяло региональную геополитическую картину наравне с Византией, Сасанидским Ираном, а позднее - Арабским халифатом и Киевской Русью. Хазарское государство почти век соперничало с мусульманами за контроль над Закавказьем, тем самым оттягивая на себя значительные силы Арабского халифата, которые были задействованы в византийском и испанском направлениях. При этом и до настоящего времени хазары остаются самым загадочным феноменом этой эпохи. В науке нет единого мнения ни о происхождении хазар, ни об этимологии их имени, ни об их судьбе после падения Хазарского каганата. Среди исторических источников еврейско-хазарского происхождения есть только два письма. Сведения о хазарах дошли до нас из русских летописей, латинских и греческих источников, византийской житийной литературы, сирийских хроник, древнеармянских и древнегрузинских
исторических сочинений, трудов арабских и персидских историков и географов, китайских исторических трудов. Такое разнообразие источников на разных языках, естественно, отражалось на качестве исследований по истории хазар. Изучение истории Хазарского каганата началось сравнительно недавно. В 1932 г. российский гебраист П.К. Коковцов в Ленинграде издал «Еврейско-хазарскую переписку». Американский востоковед Д.М. Данлоп в 1954 г. систематизировал материалы всего не слишком продолжительного (немногим более 100 лет) периода исследований хазарских древностей в книге «История иудейских хазар». В 1962 г. была издана фундаментальная работа М.И. Артамонова «История хазар», основанная на многолетних археологических раскопках, проводимых под руководством автора. В 1976 г. С.А. Плетнёва берет «на себя смелость написать новую работу о хазарах» в свете новых открытий и раскопок, отмечая, что труд Артамонова не лишен некоторых гипотез, не подкрепленных достаточным количеством источников. Темные пятна в истории являются причиной спекуляций, используемых в политических и националистических целях. Разногласия научных и околонаучных кругов по многим вопросам истории Хазарского каганата носят порой острый характер. Еще в 1951 г. в газете «Правда» выходит статья, критикующая ранние работы М.И. Артамонова как завышающие роль иудейского государства. Возведение в 2005 г. в городе Белгороде 13-метрового памятника князю Святославу, пронзающему копьем хазарского воина, на щите у которого изображена звезда Давида, с новой силой спровоцировало ожесточенную полемику о древних взаимоотношениях русских и хазар, о том, чтб за народом были хазары на самом деле, о роли Хазарского каганата в регионе. События, происходившие даже в недавнем прошлом, через призму времени могут выглядеть по-иному. Мы не знаем и вряд ли узнаем, как развивались события более чем тысячелетней давности. Но мы знаем, что происходит сегодня. На маленькой планете рождаются люди и независимо от их воли оказываются в той или иной культурной, религиозной, национальной, социальной среде. Если люди, причисленные фактом своего рождения к разным цивилизациям, не найдут способа договориться между собой, то будут бесследно исчезать государства, даже более могущественные, чем Хазарский каганат. История Хазарского каганата являет собой пример сосуществования и взаимодействия различных цивилизационных пластов. Феномен Хазарин позволяет лучше понять природу многих исторических процессов, а теория цикличности истории дает нам возможность перебросить мост ко многим процессам, протекающим сегодня в многонациональных государствах. К сожалению, в современной историографии встречается не так много работ, посвященных этой интереснейшей тематике.
Фонд «Взаимодействие цивилизаций» надеется с помощью публикации данного сборника интенсифицировать внимание научного сообщества, а также широкой читательской аудитории к хазарской проблематике и продемонстрировать ряд современных межцивилизационных проблем в исторической ретроспективе. Президент Фонда «Взаимодействие цивилизаций», кандидат исторических наук Рахамим Эмануилов Заместитель исполнительного директора Фонда «Взаимодействие цивилизаций» Эмин Миришли

Хазарский «миф» И ХАЗАРСКАЯ ИСТОРИЯ На рубеже 2-го и 3-го тысячелетий, как и тысячу лет назад - в эпоху выбора веры на Руси, возобновился международный интерес к хазарской проблематике: в 1999 г. состоялся Первый международный коллоквиум по хазарам в Иерусалиме (Иерусалимском университете), в 2002 - Второй коллоквиум в Москве1. Тогда же стали активно возрождаться исследования в области иудаики в России, Еврейский университет в Москве стал посылать студентов-историков на археологическую и эпиграфическую практику (на алано-хазарскую крепость Горное эхо под Кисловодском, городище Само-сделка в дельте Волги, средневековый иудейский некрополь в Чуфут-Кале). На этой основе был создан «Хазарский проект» (И.А. Аржанцева, В.Я. Петрухин, В.С. Флёров), поддержанный в те годы Российским еврейским конгрессом по инициативе Е.Я. Сатановского и А.Н. Рапопорта. Усилия участников проекта были сосредоточены на исследовании поселений хазарского времени - Горное эхо, Самосделка (в этом городище давно видели возможные остатки хазарской столицы Итиль), Правобережное Цимлянское городище; ни одно из многочисленных хазарских поселений (их известно не менее 1000) не было исследовано целиком (включая знаменитый Саркел). Работы велись по разным направлениям в зависимости от степени исследованности памятников: на практически раскопанном Горном эхе продолжались работы по консервации и музеефикации крепости (И.А. Аржанцева), на Самосделке были начаты планомерные раскопки (Э.Д. Зиливинская, Д.В. Васильев), на Правобережном Цимлянском пришлось сосредоточиться на спасательных работах (В.С. Флёров) - крепость размывалась волнами «Цимлянского моря». В рамках проекта была завершена работа по каталогизации и описанию всех надгробий некрополя Чуфут-Кале (А.М. Федорчук), продолжены поиски иудейского некрополя позднеантичного времени на Тамани (см. статью Н.В. Кашовской, С.В. Кашаева в данном сборнике), отреставрирована, получила атрибуцию и выставлялась в Государственном Историческом музее коллекция предметов хазарского времени (И.А. Аржанцева, В.В. Мурашова и др.)2.
Проект получил существенную поддержку в регионах и научных центрах, важных для исследования хазарских древностей,- в Международном центре хазароведения в Харькове (В.К. Михеев), в Ростове-на-Дону3; благодаря этой поддержке и организационным усилиям В.С. Флёрова (по части археологии) удалось собрать и этот сборник. Инициатором издания выступила Е.Э. Носенко-Штейн, идея была поддержана В.В. Наумкиным и президентом Фонда «Взаимодействие цивилизаций» РЛ. Эмануиловым4. Издательская деятельность, связанная с трудами «Хазарского проекта», продолжилась - настоящий сборник возобновляет работу, начатую книгой «Хазары», выпущенной в 2005 г. издательством «Гешарим/Мосты культуры». Не столь успешно продвигались собственно хазарские исследования в важнейшей их составляющей - археологии, ибо финансирование раскопок было неожиданно прекращено в 2010 г. Перерыв в полевых работах самым негативным образом сказывается на исследовании хазарских памятников: на Правобережном Цимлянском городище и Самосделке успели поработать геофизики, но археологи не могут толком использовать результаты, полученные при применении современных методов исследования. Цимлянское городище остается под угрозой разрушения, погиб для исследователей анонимный памятник хазарской - салтово-маяцкой - культуры городище Верхний Салтов на Северском Донце, разрушенный современной застройкой. Не описанным в научной литературе и не до конца исследованным остается (после смерти руководителя раскопок О.В. Сухобокова) городище Битица на р. Псёл - центральный пункт для понимания отношения славян и хазар, вместе живших на этом поселении. Исследователи хазарских памятников собирались осенью 2008 г. в Харькове и в феврале 2010 г. в Москве (на XVII конференции центра «Сэфер»), чтобы обсудить перспективы; актуальным представляется создание систематического свода хазарских поселений по основным регионам, где ведутся раскопки (этим планам посвящена статья В.В. Колоды в сборнике). Археологический раздел - самый обширный в сборнике, что естественно: именно археология регулярно поставляет новые материалы для изучения истории тех периодов, которые освещены ограниченным корпусом письменных источников. Первый раздел посвящен проблемам хазарской истории и представлен преимущественно работами востоковедов - арабские (и персидские) сочинения составляют основу Источниковой базы по истории хазар. Статья Т.М. Калининой посвящена периодизации хазарской истории с учетом сравнительно-исторических разработок в области истории кочевых обществ (сравнительным анализом в отечественной историографии продуктивно занимается С.Г. Кляшторный с соавторами - [Кляшторный, Савинов, 2005]). Две последующие статьи посвящены ранним историческим судьбам хазар на Кавказе. Начало всякого исторического явления, в том числе начало истории народа, всегда оказывается сложной проблемой: история сорев
нуется здесь с «мифом». Статья А.К. Аликберова, посвященная этногенезу хазар и истокам хазарского иудаизма, основывается на новом прочтении восточных источников с учетом данных лингвистики и археологии: этногенез хазар увязывается с историей «гуннского» объединения гунно-савиров на Северном Кавказе (ср. о кавказских «гуннах» статью О.А. Мудрака в предлагаемом сборнике), упоминаемого в середине VI в. Захарией Ритором и отличающегося от собственно тюркоязычных тюркютов5. В списке гуннских народов Захарии при этом впервые упоминаются и собственно хазары (см. в статье Т.М. Калининой). Все авторы сознают гипотетичность этногенетических реконструкций, хотя построение А.К. Аликберова, указывающее, в частности, на связь этнонима хазары с обозначением военного подразделения - иранское «тысяча» (таково же происхождение названия народа хазарейцы, хазара в Афганистане)6, соответствует наблюдениям современной историографии о «военном», «дружинном» происхождении названия элиты, которое становилось именем всего народа. Интересна и гипотеза о двух этапах иудаизации хазар в Кавказской и «Великой» Хазарии: первый связан с активностью кавказских евреев, переселенных на Северный Кавказ армянским правителем Тиграном Великим еще в I в. до н.э. (в «доталму-дический период»), второй - с бегством евреев из Византии в середине X в. от преследований Романа Лакапина. Сложность гипотезы заключается в отсутствии источников, свидетельствующих о евреях на Кавказе в хазарский период (кроме хронологически неопределенных свидетельств Кембриджского документа о евреях - беженцах из Армении). Статья И.Г. Семенова посвящена эпохе первого арабо-хазарского конфликта, борьбе за хазарский «город» Баланджар: хазары отстояли город, что способствовало консолидации вокруг них населения Северного Кавказа; затрагивается проблема титулования и власти первых хазарских правителей при различении титулов хазар-эльтебер и каган. Статья Б.Е. Рашковского возвращает в науку практически не используемые в историографии уникальные свидетельства о хазарах знаменитого Саадьи (Саадии) Гаона, основоположника раббанитской литературы и главы Вавилонской академии в первой трети X в. Принципиально важным для истории хазар представляется его свидетельство о тождественности титулов малик и каган, о распростанении иудаизма в раббанитской форме и др. К циклу историко-источниковедческих статей примыкает эпиграфическое исследование уникальной строительной надписи кагана и тудуна из горного Крыма (А.Ю. Виноградов, А.В. Комар). Надпись рубежа VIII и IX вв. свидетельствует о парадоксальной конфессиональной ситуации -хазарские правители (тудун мог быть наместником кагана в Крыму, видимо оказавшемся под византийско-хазарским соправительством) участвовали в строительстве церкви, не будучи христианами. Очевидно, хазары уже были иудеями, но должны были учитывать потребности христианских поддан
ных - с этими проблемами была связана миссия Константина Философа к кагану (в начале 860-х гт.) [Петрухин, 2008]. Археологический раздел связан с актуальными проблемами хазарской археологии. Систематизация накопленного материала не менее важна, чем новые раскопки (сосредоточенные преимущественно на спасении гибнущих памятников), чему посвящена статья В.В. Колоды. Концептуальные проблемы хазарской археологии остаются дискуссионными: является ли салтово-маяцкая культура государственной культурой Хазарского каганата; [Афанасьев, 2001] можно ли хазарские поселения и крепости считать городами и традиционно предполагать, что хазарская государственность была «феодальной»7, (статья В.С. Флёрова в сборнике). Последующие статьи посвящены региональным, но принципиальным проблемам хазарской археологии. Статья К.И. и Л.И. Красильниковых соотносит археологические материалы степного Подонцовья с судьбами прабол-гар, оказавшихся под властью хазар: видимо, в Повести временных лет они именуются «черными» болгарами; особой проблемой этноконфессиональ-ной истории хазарской степи остается наличие погребений, совершенных по мусульманскому обряду (ср. [Кравченко, 2005]) и оставленных выходцами из Средней Азии (огузами?). А.З. Винников подчеркивает аспекты взаимодействия соседей - донских славян и алано-болгар, их отношения на границах Хазарии не сводились к противостоянию8. В.Н.Зинько анализирует феномен заселения Восточного Крыма хазарским оседлым населением в VIII в. Статья А.А.Иванова посвящена систематической характеристике новейших исследований на крупном Крымском археологическом комплексе (два городища, четыре селища и могильник) - ключевом для понимания хазарской истории степей Нижнего Дона. Археология дает все больше свидетельств об оседлой земледельческой культуре Хазарии, ее ремесле - центром оседлости был и Крымский комплекс. Впрочем, без теснейшего взаимодействия с оседлыми центрами не обходилась ни одна «кочевая империя». Едва ли не самой сложной и запутанной проблемой хазарской истории и археологии остается этноконфессиональная ситуация, в том числе вопрос о времени и степени распространения иудаизма в Хазарии (этой проблемы касаются практически все авторы, специально ей посвящены две статьи, выделенные в третью часть сборника). Свидетельства иудаизма у хазар единичны, при том что свидетельства о распространении христианства9 и ислама, в том числе в степном регионе, значительно превышают лапидарные известия источников о присутствии христиан и мусульман в хазарских городах - Итиле и Семендере. Наиболее яркое свидетельство иудаизма у элиты хазар дала нумизматика: в 1999 г. в местечке Спиллингс на Готланде среди тысяч дирхемов VIII-X вв. было обнаружено несколько куфических монет с арабской легендой: «Муса - посланник Всевышнего» [Ostergren, 2009: 30-31]. Подражание «Моисеевых дирхемов» арабскому чекану напоминает
о благочестивой хитрости, к которой прибег обратившийся в иудаизм хазарский правитель Булан, проведший сепаратные переговоры с мусульманским и христианским послами и выяснивший, что оба они почитают библейских пророков. Правитель Хазарии нашел в 830-е гг. безопасный способ заявить о своем иудаизме выпуском монет с легендой, против которой не могли возразить последователи Мухаммада, ибо «Муса» почитался пророком в Коране. Обзор археологических источников по проблеме иудаизма в Хазарии см. [Петрухин, Флёров, 2010]; там же упоминается уникальная находка рисунка семисвечника - меноры (?) на кухонном горшке из разрушенного погребения хазарского времени в Мариуполе, публикация которого предлагается в данном сборнике (статья Э.Е.Кравченко и В.К. Кульбака). Схожие символы встречаются в культуре Хазарии - за менору иногда принимают, в частности, изображение «мирового дерева» о семи ветвях на перстне из Дмитриевского могильника [Афанасьев, 2001] (менора, близкая по символике мировому древу, могла быть «понятна» тюркам). Семисвечник - традиционный для иудейских надгробий символ, широко распространившийся в погребальном культе античного времени (в хазарское время эти надгробия обнаружены лишь во вторичном использовании, в конструкциях жилищ). Впрочем, и в античную эпоху эти надгробия ни разу не были обнаружены in situ - археологам не известно ни одно еврейское кладбище античной эпохи. Именно это обстоятельство заставляло участников «Хазарского проекта» послеживать исследования на таманском поселении римского времени - Вышестеблиевская-1 (см. статью С.В. Кашаева и Н.В. Кашовской): обломки иудейских надгробий возле поселения свидетельствуют о близости некрополя. Таманский полуостров оказался одним из крупных центров иудейской диаспоры в античную эпоху - обнаружено свыше двух сотен иудейских надгробий (место ссылки после восстания Бар-Кохбы?). Присутствие евреев на Тамани в раннем средневековье (679/680) отмечается византийским автором Феофаном [Чичуров, 1980, с. 60]: таманские иудейские общины, привычные к столетнему общению с «варварами» (в том числе в Великой Болгарии), скорее всего, принимали участие в иудаизации хазар. Четвертая часть сборника посвящена хазарскому наследию как в исторической традиции, так и в языке и современном литературном творчестве. Собственно историческую традицию («инерционность» исторического мышления) характеризует М. Кизилов в статье о топониме «Хазария» в источниках позднесредневекового и раннего нового времени. Автор вводит в науку известия о Хазарии из сочинения Гершона бен Элиэзера из Праги (XVII в.). Гершона судьба забросила в Крым, который долго именовался Хазарией и после того, как хазары оставили полуостров (ср. свидетельства более ранних сочинений, в частности у ал-Идриси, XII в. [Коновалова, 2006, с. 177 и сл.]). Проблема хазарского наследия в наибольшей мере подверже
на «мифологизации», как сознательной, при создании литературных произведении вроде знаменитого «Хазарского словаря» Милорада Павича (см. статью Л. Фиалковой о литературном дискурсе - «хазарском коде» в современной литературе), так и национально-романтической, связанной с представлениями о древнем хазарском происхождении современных народов. В основу таких построений бывает заложена, как правило, народная этимология, усматривающая в созвучиях лексем современных и древних языков их непосредственную связь (так, увязываются алтайский титул каган и обозначение иудейского жреческого сословия коген). Такого рода построения (в том числе конструкции П. Векслера и О. Прицака) рассматриваются в статье А. Бейдера, демонстрирующего отсутствие свидетельств о прямых связях хазар и ашкеназов в области ономастики. Этот анализ представляется актуальным, поскольку в современной науке (и особенно в околонаучном пространстве) продолжают тиражироваться концепции, далекие от благородных устремлений Артура Кестлера, стремившегося в своей саге о хазарах как «тринадцатом колене» Израилевом - предках ашкеназов продемонстрировать в послевоенный период безосновательность нацистского мифа о вредоносности семитов, ибо ашкеназы имели не семитское, а тюркско-хазарское происхождение10. В недавно изданной как «мировой бестселлер» книге тель-авивского профессора Шломо Занда «Кто и как изобрел еврейский народ» (М., 2010), одной из задач которой, как декларирует сам автор, было «избавить историю от ее мифологической пыли», в очередной раз публике является «тайна происхождения восточноевропейского еврейства» от хазар (с. 419 и сл.). Кестлер представляется Занду «наивным», ибо тот «не оспаривал право на существование государства Израиль», хотя в гораздо большей мере «наивными» и даже анекдотическими оказываются рассуждения самого Занда об архитектуре польских синагог, напоминающих ему «пагоды», и штраймлах хасидов, которые у него ассоциируются с кавказскими папахами. Уже к конспирологии примыкает утверждение Занда о том, что исследования в области иудаики и хазарские раскопки тормозятся сионистами, ибо они страшатся обнаружить отсутствие прав на репатриацию у ашкеназов хазарского происхождения (с. 433). Подобные изыски, характеризующие отнюдь не только «хазароведческую» часть объемистой книги, камуфлируются ссылками на достижения европейской науки в области этногенеза: вполне адекватные рассуждения о том, что представления о нациях есть ученый конструкт («миф») XIX в., а французы или немцы этого столетия не схожи с франками Карла Великого или германцами эпохи Цезаря, позволяют вывести максиму о том, что различные этнические группы евреев, в том числе сефарды и ашкеназы, не имеют отношения к евреям «мифической» библейской истории. Вопрос о том, почему еврейская идентичность сохранялась не только внутри этих групп, но и поддерживалась извне антисемитскими настроениями, сводится к активности миссионер
ской деятельности иудеев (евангельских «фарисеев и книжников») и ригоризму христианских проповедников; хазары нужны этой конструкции для того, чтобы убедить читателя в прозелитском характере иудаизма, при том что свидетельства прозелитизма, особенно в средние века, единичны11 - для евреев он был запрещен не только собственной традицией, но также христианством и исламом, за «совращение» иноверца была полажена смертная казнь [Чейзен, 2002, с. 161 и сл.]. Феномену еврейской идентичности, уникальному во всемирной истории, посвящено немало научных трудов (ср. из изданных в России - [Йерушалми, 2004; История и коллективная память, 2008], среди которых и книга А.Ю. Милитарева [Милитарев, 2003] с парадоксальным названием «Воплощенный миф»: воплощению «мифа» - действенности библейской традиции - способствовали не столько фольклорная (мифологизирующая) память, сколько книжность и система образования (изучение Торы). На трансконтинентальное значение книжного (священного) языка указывает, в частности, еврейско-хазарская переписка и письмо заброшенной на периферию диаспоры киевской еврейско-хазарской общины (славяно-иудейские имена ее членов специально разбираются в статье Бейдера: ср.[Голб, Прицак 2003]). Формированию хазарского «мифа» в русской и еврейской дореволюционной историографии посвящена статья В .А. Шнирельмана; давно сформировавшиеся идеи и даже прямые фальсификаты продолжают тиражироваться12 в современной (преимущественно популярной или националистической) литературе, как правило, без ссылок на предшественников. Лингвистическая статья О.А. Мудрака анализирует этимологию нескольких ключевых для хазарской истории слов: наименование столицы Итиль, области Берзилия, откуда источники выводят хазар, этнонимы - ка-вары и собственно хазары, затрагивается и сложный вопрос о собственно кавказском происхождении кавказских «гуннов». А.А. Турилов публикует дечанский отрывок «Повести о царе казари-не», удревняющий до XII в. бытование этого памятника в славянском (восточноевропейском и балканском) мире. Междисциплинарный сборник, продолжающий «хазарскую» серию издательства «Гешарим/Мосты культуры», обнаруживает перспективы для дальнейшего сотрудничества историков, археологов, лингвистов и представителей других специальностей в области решения комплексных проблем хазарской истории и истории взаимодействия разных народов и цивилизаций Евразии. Примечания 1 Труды коллоквиумов были опубликованы: Хазары: Хазарский проект / Евреи и славяне. Т. 16 / Отв. ред. В. Петрухин, В. Московия. Иерусалим - Москва: Гешарим/
Мосты культуры 2005; The World of the Khazars. New perspectives. Selected Papers from the Jerusalem 1999 International Khazar Colloquium / Ed. Peter B. Golden, Haggai Ben-Shammai & AndrAs R6na-Tas. Leiden - Boston. Brill. 2007. 2 О «Хазарском проекте» см. подборку материалов в журнале «Восточная коллекция», 2006 (лето); Петрухин В.Я., Аржанцева И. А., Зиливинская Э.Д., Флёров В.С. «Хазарский проект»: новые исследования на юге Восточной Европы // Дивногорский сборник. Труды музея-заповедника Дивногорье. Выл. 1. Археология / Отв. ред. А.З. Винников, М.И. Лылова. Воронеж: Изд-во Воронежского ун-та, 2009. С. 90-105. Петрухин В.Я. О работах в рамках «Хазарского проекта» в 2006 г. // Проблемы еврейской истории. Ч. 1. М.: Центр научных работников и преподавателей иудаики в вузах «Сэ-фер», 2008; Аржанцева И.А., Петрухин В.Я., Флёров В.С. К итогам и перспективам работы «Хазарского проекта» (2000-2008) И «Евроазиатский еврейский ежегодник» 5769 (2008/2009). Тверь. С. 1-13. Публикацию артефактов хазарской коллекции см. в кн.: История мировой культуры. Сокровища ойкумены: Великое переселение. М.: Бук Хаус, 2005. 3 При поддержке ростовского археолога и бизнесмена В.В. Ключникова в рамках серии изданий «Хазарский проект» выпущен сб. «Средневековые древности Дона» / Отв. ред. Ю.К. Гугуев. Москва-Иерусалим: Гешарим/Мосты культуры, 2007. 4 Авторская и редакторская работа (В.Я. Петрухин, Т.М. Калинина, В.С. Флёров) проводилась при поддержке Программы ОИФН РАН «Аланы, хазары и Русь: этнокультурные взаимосвязи народов Восточной Европы в раннем средневековье». 5 Сам этникон условен- форма, производная от китайского обозначения тюрков [Кляшторный, 2003:90-91]. 6 Впрочем, согласно лингвистическим реконструкциям, здесь мы имеем дело с народной этимологией: см. статью О.А. Мудрака в предлагаемом сборнике. 7 Ср. недавнюю дискуссию о содержании понятия «феодализм» в современной исторической науке: Одиссей 2006. М., 2006. 8 Ср. постановку проблемы в статье Т.М. Калининой [Калинина, 2005]. 9 См. о находках вероятных христианских символов в хазарской лесостепи [Аксенов, 2004] 10 См. дискуссию о национально-романтических концепциях в истории евреев: [Петрухин, 2003]. 11 Уникальные фигуры прозелитов до сих пор привлекают внимание международной научной общественности [Giovanni-Ovadiah da Oppido, 2005]. 12 В частности, в объемистой и оснащенной научным аппаратом книге А. Глашева [Глашев, 2009] вслед за Д. Хвольсоном (1884) публикуются «раннесредневековые» еврейские надгробия из Чуфут-Кале (их даты - результат поздней подделки [Федорчук, 2006]), со ссылкой на Люценко даются хазарские датировки античным надгробиям на Тамани и т.п. Библиография Аксенов В.С. Крестовидные подвески и проблема распространения христианства среди населения салтовской культуры бассейна Северского Донца И Хазарский альманах. Вып. 2. Харьков, 2004. С. 136-144. Афанасьев Г.Е. Где же археологические свидетельства существования Хазарского государства?// Российская археология. 2001. №2. С. 43-55.
Глашев А. Очерки истории хазар. М., 2009. Голб Н., Прицак О. Хазарско-еврейские документы X века. Изд. 2-е, дополненное и исправленное. Москва-Иерусалим: Гешарим, 2003. История и коллективная память. Сборник статей по еврейской историографии. М.: Гешарим, 2008. Йерушалми Й.Х. Захор: Еврейская история и еврейская память. М.: Гешарим, 2004. Калинина Т.М. Ал-Хазар и ас-сакалиба: контакты. Конфликты? // Хазары: Хазарский проект / Евреи и славяне. Т. 16: Еврейский университет в Иерусалиме, Ин-т славяноведения РАН. Москва-Иерусалим: Гешарим/Мосты культуры, 2005. Кляшторный С.Г. История Центральной Азии и памятники рунического письма. СПб., 2003. Кляшторный С.Г., Савинов Д.Г. Степные империи Евразии. СПб., 2005. Коновалова Г.Е. Ал-Идриси о странах и народах Восточной Европы // Древнейшие источники по истории Восточной Европы. М., 2006. Кравченко Э.Е. Мусульманское поселение среднего течения Северского Донца и распространение ислама в Восточной Европе в хазарское время // Степи Европы в эпоху средневековья. Т. 4. Донецк, 2005. Петрухин В.Я. К дискуссии о евреях в Древней Руси: национальный романтизм и «улыбка чеширского кота» // “Ab Imperio”. Казань. 2003. №4. С. 653-658. Петрухин В.Я. Прения с иудеями в Хазарии: победил ли Константин Философ? // Церковь в общественной жизни славянских народов в эпоху Средневековья и раннего Нового времени. Славяне и их соседи XXIV конференция. Материалы конференции / Отв. ред. Б.Н. Флоря. М., 2008. С. 86-89. Петрухин В.Я., Флёров В.С. Иудаизм в Хазарии по данным археологии И История еврейского народа в России. Т. 1. От древности до раннего нового времени: под редакцией А. Кулика. Иерусалим-Москва, Гешарим/Мосты культуры, 2010. С. 151-161. Федорчук А. Находки и загадки Авраама Фирковича // Восточная коллекция. Лето 2006. С. 77-88. Чейзен Р. История евреев в Средние века И От Авраама до современности / Под ред. Д. Фишмана. Б. Высоцки. М.: РГГУ, 2002. С. 161-190. Чичуров И.С. Византийские исторические сочинения: «Хронография» Феофана, «Бревиарий» Никифора. М., 1980. Giovanni-Ovadiah da Oppido, proselito, viaggiatore e musicista dell’etA normanna (a cura di Antonio De Rosa e Mauro Perani), Giuntina, 2005. Ostergren M. Spillings -the largest Viking Age Silver Hoard in the World. Lund, 2009. В.Я. Петрухин

ЧАСТЫ ПРОБЛЕМЫ ХАЗАРСКОЙ ИСТОРИИ

Т.М. Калинина Три стадии существования и падение Хазарского каганата* Американский историк Т. Барфилд, анализируя отношения кочевнических империи и Китая в средние века, привел тезис известного исследователя кочевых обществ О. Латтимора. Он описал «цикл власти кочевников, согласно которому, как он считал, продолжительность существования кочевых государств составляла лишь три или четыре поколения, и ссылался при этом на пример сюнну. «На первой стадии новое государство включало в себя только кочевников, на второй стадии кочевники учреждали государство смешанного типа, взимающее дань со своих оседлых подданных. Государство смешанного типа переходило в третью стадию, на которой гарнизонные войска, состоявшие из перешедших к оседлости кочевников, в конце концов получали львиную долю доходов за счет своих менее цивилизованных соплеменников, остававшихся в степи. Такие условия создавали четвертую, и последнюю, стадию, на которой происходило падение государства, потому что «различия между реальным благосостоянием и номинальной властью, с одной стороны, и реальной или потенциальной властью и относительной бедностью - с другой, становились невыносимыми, [открывая дорогу] к развалу государства смешанного типа и “возврату к кочевничеству” - в политическом отношении - у отдаленных и обособленных групп кочевников» [Lattimore, 1940, р. 521-523 - цит. по: Барфилд, 2009, с. 22]. Т. Барфилд не согласился с вышеуказанным положением О. Латтимора: «На деле империя сюнну не обнаруживает подобной закономерности. Сюннуские лидеры утвердили и удерживали свою власть над кочевниками безо всякого завоевания оседлых регионов, которое требовало создания гарнизонных войск. Это было государство, чья правящая династия существовала непрерывно в течение не четырех поколений, а 400 лет» [Барфилд, 2009, с. 22]. Схему, предложенную О. Латтимором, тем не менее можно попробовать рассмотреть на примере других государств, основанных кочевниками. * Работа выполнена в рамках программы ОИФН РАН «Аланы, хазары и Русь: этнокультурные взаимосвязи народов Восточной Европы в раннем средневековье» и при финансовой поддержке РГНФ, грант № 09-01-0058a/U.
В частности, предложенному О. Латтимором циклу могут соответствовать этапы существования Хазарии. Схема может быть рассмотрена на основании обычно привлекаемых известий арабо-персидских писателей Ибн Хор-дадбеха (IX в.), Ибн Русте (X в.), Ибн Фадлана (X в.), ал-Мас‘уди (X в.), ал-Истахри (X в.), Ибн Хаукала (X в.), Гардизи (XI в.), ал-Бакри (XI в.), ал-Бируни (XI в.) (ал-Марвази (XII в.) и ряда историков X-XIII вв.; еврейских источников X в. (еврейско-хазарская переписка, письмо царя Иосифа), византийских - книги «Об управлении империей» византийского императора Константина Багрянородного (X в.), Феофана (X в.), армянского автора Мовсеса Каланкатваци (X в). Сведения о хазарах арабо-персидских авторов Ибн Русте, Гардизи, ал-Бакри, ал-Марвази и ряда других, более поздних, имеют единый первоисточник, восходят к так называемой Анонимной записке, или просто Описанию неизвестного автора, собравшего известия о народах Восточной Европы, и датируются, вероятнее всего, 70-ми гт. IX в. [Marquart, 1903, S. XXVIII-XXXV; Miquel, 1967, р. XXIII-XXV]. Часть их повторяется, однако есть и измененные материалы, и данные, независимые от первоисточника. Первый цикл - кочевание и завоевание соседей, второй - создание кочевниками государства смешанного типа, взимающего дань со своих оседлых подданных, третий - взимание дани центральной властью и военным контингентом с перешедших к оседлости соплеменников и оставшихся в степи кочевников. Последняя стадия характеризуется обогащением верхушки общества, но минимизацией ее власти, которая становится номинальной, и одновременно обнищанием населения, что в совокупности ведет к развалу государства и возврату к кочевничеству, особенно у отдаленных и обособленных групп. В случае с Хазарией последняя стадия - падение государства - становится особенно наглядной в связи с принятием иудаизма как государственной религии и обособлением правящей верхушки как от кочевнической, так и от оседлой части населения. Первая стадия - кочевание и завоевание соседей. Хазары были народом, отколовшимся, среди прочих, от Западнотюркского каганата и появившимся в Восточной Европе в VI в. Сирийский автор Захария Ритор под 555 г. перечислил 13 варварских народов, обитавших «за Каспийскими воротами», т.е. за Дербентским горным проходом: «Эти 13 народов живут в палатках, существуют мясом скота и рыб, дикими зверьми и оружием» [Пи-гулевская, 2000, с. 283-287]. Среди них указаны хазары. В данном случае не разбирается многократно обсуждавшийся вопрос о происхождении хазар и их связи с оногурами, савирами, акацирами и проч. Исследователи считают, что у этих кочевнических племен не было каких-то особых отличительных признаков [Артамонов, 2001, с. 106-107; Буданова и др., 1999, с. 257]. Армянский автор Мовсес Каланкатваци, описывая хазирских (т.е. хазарских) воинов в Закавказье в 20-х гг. VII в., отмечал, что они были прирожден
ными всадниками, длинноволосыми и широкоскулыми, питались мясом, кобыльим и верблюжьим молоком [Каланкатваци, 1984, с. 78, 81, 89], т.е. обладали внешними признаками кочевников. Эти племена явились как завоеватели и поработители народов, обитавших в степях Восточной Европы, в землях близ Кавказа. Для первой стадии существования Хазарии, характеризующейся периодом завоеваний, имеются, хотя и скудные, сведения о государственном строе этого общества завоевателей. Известны предводители и руководители войск- Чорпан-Тархан, Хазар-Тархан, более мелкие тарханы-военачальники [Новосельцев, 1990, с. 118]. Мовсесом Каланкатваци назван Алп-Илутвер (элътебер), получивший титул от хакана хазар [Новосельцев, 1990, с. 239-240, прим. 369]. Главнокомандующим в раннее время был хакан. Ибн Хордадбех (IX в.) писал, что «все владыки тюрок, тибетцев и хазар - хаканы» [Kitab al-Masa-lik wa’l-Mamalik..., 1889, p. 16; Ибн Хордадбех, 1986, с. 60]. Ал-Мас‘уди отмечал, что некогда верховный хакан (хакан ал-хавакин) был главой всех тюрок и считался самым главным среди тюркских владык, однако это продолжалось лишь до тех пор, пока не распалась тюркская общность; никаких временных или иных признаков автор не приводит [Kitab at-tanbih wa’l-ischraf..., 1894, р. 313]. Ал-Бируни считал, что титул «хакан» принадлежал верховному владыке тюрок, хазар и токузогузов [Chronologic ori-entalischer VOlker..., 1878, S. 101; Ал-Бируни, 1957, с. 112]. Ал-Балазури, арабский историк IX в., называл хазарского хакана ‘озим ал-хазар, т.е. «великий [владыка] хазар» [Liber expugnationis regionum..., 1866, р. 207]. В VIII в. хазарский хакан выступал как верховный властитель во время арабо-хазарских войн, как о том свидетельствуют историки IX-X вв. - ал-Йа‘куби, ал-Балазури, ат-Табари и др. [Ibn Wadhih..., 1883, II, р. 194, 375, etc.; Liber expugnationis regionum..., 1866, p. 207-208, etc.; Armales..., II, 1879, p. 895-896, 992,1560,1562; Ибн А‘сам ал-Куфи, 1974, с. 63-74,114, etc.; Халифа ибн Хайат, 1386/1967, с. 364, etc.]. На последующих этапах роль хакана изменилась, и это весьма существенно отразилось на развитии общественного строя, о чем речь пойдет ДаЛЫПС. О хозяйстве завоевателей раннего периода в письменных источниках данных почти не имеется. Можно только предполагать, что экономическая основа жизни хазар периода завоевания немногим отличалась от бытия в Восточной Европе их предшественников гуннов - кочевых скотоводов, о которых писали Аммиан Марцеллин, Приск Паннийский и другие поздние римские авторы [Буданова и др., 1999, с. 229-231]. Это обстоятельство подтверждается приведенными выше данными Мовсеса Каланкатваци. В период подчинения окружающих территорий постоянное ведение войны, и иной раз вполне победоносной, было обычным состоянием обще
ства. По данным Феофана (ок. 760-818), хазары подчинили своей власти и заставили платить себе дань булгар, живших в Приазовье [Чичуров, 1980, с. 61,118, прим. 284]. В 70-80-х гг. VII в. земли Приазовья, Причерноморья, Днепро-Донского междуречья оказались под властью Хазарии [Плетнёва, 1999]. В начале 80-х гг. VII в. хазары частично подчинили Закавказье [Новосельцев, 1990, с. 175-176]. Все эти передвижения и завоевания соответствовали первому периоду существования Хазарского каганата. Вторая стадия - образования государства смешанного типа, взимающего дань со своих оседлых подданных. Даннические отношения с соседями требовали постоянного контроля и нового подчинения в случае неповиновения. В начале VIII в. арабы отвоевали Закавказье и захватили Дербент, бывший оплотом хазар на Кавказе [Новосельцев, 1990, с. 178— 192; Кривов, 2002, с. 124-129]. После серии походов хазар и ответных ударов арабов в 30-х гг. VIII в. ситуация на Кавказе несколько стабилизировалась, хотя хазарские войска появлялись в кавказских землях и в 60-е, и в 90-е гг. VIII в. Политическая система этого периода известна по письменным памятникам. Если хазарский хакан был главнокомандующим в период арабохазарских войн, как было сказано выше, то, по сведениям других арабоперсидских письменных памятников, на каком-то этапе политического развития в Хазарии власть перешла от хакана к шаду или беку: со временем большую роль, чем хакан, стал играть шад, затем бек. Ибн Русте сообщил о том, что среди жителей, обязанных поставлять всадников в войско шада, были люди более и менее зажиточные. Сам шад первым выбирал себе часть военной добычи при возвращении из похода [Kitab al-A‘lak an-nafisa..., 1892, р. 140]. Эти сведения показывают наличие общественного неравенства среди населения. Ибн Русте и другие авторы, в частности ал-Мас‘уди и Гардизи, пользовавшиеся «Анонимной запиской о народах Восточной Европы», писали, что властитель Хазарии, великий царь (ал-малик ал-а‘зам), называется «хазар-хакан»; у него уже не было реальной власти, он носил лишь титул верховного владыки, тогда как власть и военная сила находились в руках его заместителя (халифа) [Kitab al-A‘lak an-nafisa..., 1892, р. 139-140; Бартольд, 1973, с. 39, 57]. В еврейско-хазарской переписке X в. (Тексте Шехтера) тоже отмечено, что некогда «не было царя в стране Казарин; но того, кто мог бы одерживать победы, они ставили над собой главнокомандующим войска» [Голб, Прицак, 1997, с. 138]. Большинство ученых полагает, что различные искажения титула заместителя хакана в арабо-персидских памятниках: иша (возможен вариант айша) у Ибн Русте, анса (или инса) в «Худуд ал-*Алам», абшад (или ишад - у Гардизи) восходят к тюркскому титулу «шад» [Zaj^czkowski, 1947, S. 29, примеч. 3, 4; Dunlop, 1954, р. 106; Minorsky, 1958, р. 133; Заходер, 1962, с. 209; Lewicki, 1977, S. 57-58, note. 66; Ludwig, 1982, р. 170-176; Но
восельцев, 2000, с. 371]. Варианты этого титула представляют собой либо искажение, либо разновидности среднеазиатского титула иранского происхождения «шад», «ихшид»; в тюркских государствах человек, носивший этот титул, был вторым по значимости после кагана [Голден, 1993, с. 231, примеч. 28]. В Орхонских надписях шадом назывался верховный владыка [Thomsen, 1896, S. 146]. В Западнотюркском каганате шад из правящего рода, не связанный с местной племенной знатью, назначался верховным правителем [Кляшторный, Султанов, 2004, с. 102]. В Тюркском каганате, существовавшем с 551 по 744 г., затем в Уйгурском каганате (745-840), который воспринял традиции Тюркского, шадом именовался верховный главнокомандующий [Кляшторный, 2003, с. 99, 106, 307, passim]. Шада как главнокомандующего у хазар упоминал арабский историк IX в. ат-Табари [Annales..., II, 1879, р. 1206,1224]. По сведениям Ибн Русте, шад первым забирал добычу, полученную в битвах [Kitab al-A‘lak an-nafisa..., .1892, р. 140]. По данным Ибн Русте, Гардизи, ал-Марвази, в государстве хазар шад обязывал знатных и богатых людей поставлять всадников и содержать их в соответствии с имущественным положением. Шад выходил на войну со своими воинами, у которых был красивый внешний вид. Они выступали в поход в полном вооружении, со знаменами, копьями, в крепкой броне. Шада сопровождали десять тысяч всадников: те, которым он сам выдавал регулярное содержание, и те, кого выставляла знать. Впереди войска ехал сам шад [Kitab al-A‘lak an-nafisa..., 1892, p. 140; Бартольд, 1973, с. 36, 57; Sharaf al-Zaman Tahir Marvazi..., 1942, p. *21,33]. Некоторые исследователи связывали этот титул с именем правителя рода - Ашина [Togan, 1939, S. 270; Артамонов, 2001, с. 240-241]. Недавно в литературе было высказано предположение, что титул заместителя царя следует исправить не на слово шад, а на термин иная - тюркское звание лица, который был «ниже» хакана и исполнял функции главнокомандующего [Гараева, 2006, с. 701; Большаков, 2009, с. 305]. Однако давно признанная концепция наименования и значения титула заместителя хакана как «шад», разработанная многими историками, не может быть опровергнута предложением сомнительного изменения букв в термине. Известия о переходе власти хакана к его заместителю, возможно, знаменуют переход к третьей стадии: ослабление власти хакана способствовало прекращению интенсивных завоевательных походов. Управление государством не хаканом, а его заместителем содействовало уменьшению внешней экспансии и более активному процессу взимания дани, часто на добровольной основе, с зависимых соседних народами. Если в IX в., а возможно, и ранее роль правителя исполнял шад, то источники X в. именуют его беком. В X в., по данным ал-Истахри, Ибн Хаука-ля и ал-Мас‘уди, вместо шада выступает лицо с титулом «бек» {бак, б.к), ко
торый выполняет те же функции главнокомандующего и основного властителя, что ранее шад, причем в ряде случаев он именуется царем (маликом) [Viaeregnorum..., 1870,р. 224; Opus geographicum..., 1938-1939,р. 389-390, 395; Kitab at-tanbih wa’l-ischraf, 1894, p. 13]. Выявлением причины такой замены занимались многие ученые [Григорьев, 1876, с. 279-295; Marquart, 1903, S. 27, passim; Togan, 1939, S. 257; Артамонов, 2001, с. 382-383, 555; Zajqczkowski, 1947, S. 20-42; Заходер, 1962, с. 204, 212-226; Dunlop, 1954, р. 104-116; Golden, 1980, р. 98-104,162-165; 470; Ludwig, 1982, S. 110-200; Новосельцев, 1990, с. 134-144; Новосельцев, 2000, с. 370-377; Голден, 1993, с. 223-227; Петрухин, 2001, с. 76; Цукерман, 2002, с. 521-534]. Пожалуй, одна из наиболее рациональных точек зрения была высказана М.И. Артамоновым: шад для усиления своей власти принял титул «бек» [Артамонов, 2001, с. 382-383]. Высокое положение бека помогало преодолеть бывшую власть хакана и завладеть его полномочиями как верховного владыки. П. Голден, впрочем, отмечал, что, в сущности, причины явления остаются неясными, тем более что в тюркской иерархии шад занимал более высокое положение, чем бек [Golden, 1980, р. 99]. В древнетюркских письменных памятниках бег - «вождь, правитель, князь» [Древнетюркский словарь, 1969, с. 91]. По данным Орхонских надписей УШ в., бег (бек) должен был быть верным кагану, как и весь простой народ, что было непременным условием процветания империи (эля) [Кляшторный, 2003, с. 243]. Византийский император Константин Багрянородный в книге «Об управлении империей» упоминал о том, что хагай и пех Хазарии отправили к императору Феофилу послов с просьбой о помощи в постройке крепости Саркел [Константин Багрянородный, 1991, с. 170/171, 172/173], однако в этой краткой информации нельзя определить, кто играл главенствующую роль в таком политическом акте. По сведениям Ибн Фадлана, побывавшего в Волжской Булгарии в 922 г., у хазар имелось два властителя: хакан ал-кабир, т.е. «великий хакан», и хакан-бех, его заместитель. Ибн Фадлан описывал образ жизни великого хакана: он показывается людям один раз в четыре месяца, но ни с кем не общается, кроме заместителей; при его выезде окружающие падают ниц. Его заместитель хакан-бех командует войском, управляет, руководит делами государства, в его подчинении находятся соседние владыки. Реальная власть, таким образом, находится у хакан-беха, а хакан находится в резиденции, куда к нему имеет доступ лишь его заместитель (халифа) [Ковалевский, 1956, с. 146-147]. Почести, которые оказывает хакан-бех большому хакану, заканчиваются тем, что хакан-бех садится на престол вместе с царем, т.е. в конечном счете становится как бы равным ему, по мнению А.П. Новосельцева [Новосельцев, 1990, с. 141]. По данным ал-Истахри, который работал в 30-х гг. X в., царя (малика) хазар именовали бек, верховный же правитель назывался хакан-хазар, который был могущественнее малика (т.е. бека). Тем
не менее хакан-хазар не имел права что-либо приказывать или запрещать, ему лишь оказывали почет и кланялись [Viae regnorum..., 1870, р. 220-221, 224]. Ибн Хаукал, положивший в основу своей книги материалы ал-Истахри, повторил эти сведения [Opus geographicum..., 1938-1939, р. 390, 395]. Ал-Мас‘уди также отмечал, что хакан ничего не приказывает, не выходит из своей резиденции и не показывается народу [Kitab at-tanbih wa’l-ischraf. 1894, р. 13-14]. Еврейско-хазарская переписка Хв. (Текст Шехтера) говорит, что каган, называвшийся так «на языке хазар», был мудрецом и судьей, в то время как главнокомандующий стал царем [Голб, Прицак, 1997, с. 140]. Статус священного лица помогал хакану быть олицетворением государственного процветания; неудачи его карались смертью. Само явление было характерно для многих тюркских обществ [Голден, 1993, с. 220-224]. Таким образом, налицо постепенный процесс сакрализации верховного владыки, хакана, что, по-видимому, все же способствовало уменьшению его влияния на основную массу населения. Что касается даннических отношений, то о них имеются разнообразные известия. По сведениям ат-Табари и Ибн ал-Асира, хазары в 20-х гг. VIIIв. подчиняли алан [Annales..., П, 1879, р. 1437; Ibn-el-Athiri..., 1871, р. 79]. Они нападали на Армению, захватили Восточное Закавказье и Грузию [Новосельцев, 1990, с. 179], однако эти завоевания не были прочными, арабским войскам удавалось выгонять хазар из завоеванных территорий. Поэтому отношения хазарских властителей с ненадолго завоеванными народами Закавказья в целом не известны, хотя властитель Кавказской Албании Вараз-Трдат выплачивал в конце VIII в. дань и византийцам, и арабам, и хазарам [Гадло, 1979, с. 154]. В причерноморских городах, отвоеванных хазарами у Византии (за исключением Херсонеса), правили, кажется, хазарские наместники - архонты, они же тудуны, которых упоминает Феофан [Чичуров, 1980, с. 129-130, прим. 344; Сорочан, 2007, с. 201-222]. В зависимости от Хазарии к концу VIII в. оказалось княжество Готия [Васильев, 1927, с. 186,194-196,199]. О захвате хазарами Крыма писали многие историки [Кулаковский, 2002, с. 142-158; Якобсон, 1964, с. 28-35; Плетнева, 1999, с. 151-170; Айбабин, 1999, с. 185-189, 226]. Впрочем, зависимость крымских территорий от хазар рядом исследователей оспаривается [Баранов, 1990, с. 148; Сорочан, 2005, с. 325-395]. Как бы то ни было, набеги хазар на крымские владения Византии сомнению не подлежат, хотя степень зависимости этих земель от хазарских властей остается под вопросом. Ибн Русте писал, что хазары ежегодно совершали набеги на печенегов; в подчинении царя хазар находились буртасы, которые выставляли царю хазар 10 000 всадников [Kitab al-A‘lak an-nafisa..., 1892, р. 140-141]. Ибн Фадлан указывал, что «на царе ас-сакалиба - дань, которую он платит царю хазар: от каждого в его государстве - шкура соболя»; «ас-сакалиба и все, кто соседят с ними, [находятся] в покорности, и он обращается с ними, как с
находящимися в рабстве, и они повинуются ему с покорностью» [Ковалевский, 1956, с. 146]. Повесть временных лет говорит, что поляне, северяне, вятичи и, возможно, радимичи платили дань хазарам, а археологические исследования подтверждают власть хазар над ними [Артамонов, 2001, с. 398-399; Винников, Синюк, 2003. с. 186-193; Петрухин, 2005, с. 169-171]. По данным Ибн Фадлана, сын царя булгар был заложником у царя хазар, а дочь была захвачена хазарским отрядом силой [Ковалевский, 1956, с. 142]. Алмуш, царь булгар, признавал, что находится в зависимости «от иудеев», т.е. владыки хазар, потому и просит возвести крепость от их набегов [Ковалевский, 1956, с. 142,146]. Ибн Фадлан рассказывал, что хазарский царь имеет 25 жен, и все они были дочерьми соседних царей [Ковалевский, 1956, с. 147], т.е. данников хазарского властителя. В краткой и пространной редакциях письма царя Иосифа говорится о дани с «многочисленных народов» [Коковцов, 1932, с. 81-83; 98-102]. Говоря о подвластных племенах, исследователи предлагают цифры 28 и даже 40 [Dunlop, 1954, р. 141; Noonan, 2007, р. 208]. Можно предполагать, что здесь имеет место некоторое преувеличение их численности. Как писал Т. Нунан, для того чтобы понять экономику Хазарского каганата, необходимо выявить хозяйство каждого региона, входившего в его состав [Noonan, 2007, р. 208-209]. Для второй и третьей стадий существования Хазарии имеются свидетельства письменных источников о хозяйстве и образе жизни хазар разных областей. По сведениям Ибн Русте и Гардизи, хазары жили зимой в двух «городах» - Саксин и Ханбалыг, теплое время года они проводили в степи [Kitab al-A‘lak an-nafisa..., 1892, р. 140; Бартольд, 1973, с. 36, 57]. Гардизи, ал-Истахри и Ибн Хаукал указывали на многочисленные стада, а также сады и пашни [Бартольд, 1973, с. 36,57; Viae regnorum..., 1870, р. 221; Opus geo-graphicum..., 1938-1939, p. 393]. Из письма царя Иосифа также известно, что в Хазарии существовали сады с фруктовыми деревьями, виноградники и пашни [Коковцов, 1932, с. 87,103]. Неизвестный автор Худуд ал-‘Алам писал о существовании многочисленных овец и рогатого скота у хазар [Hudud al-‘Alam, 1937, р. 161], а ал-Бакри отмечал, что хазарская овца настолько плодовита, что ягнится два раза в год [Kitab al-Masalik wa-l-Mamalik d’Abu Ubaid al-Bakri, 1992, p. 446; Куник, Розен, 1878, с. 60]. По данным ал-Истахри и Ибн Хаукала, вокруг столицы Хазарии Итиль не было деревень или областей (рустаков); поля отстояли на 20 фарсахов от города. Весной жители уезжали в поля для проведения сельскохозяйственных работ, а осенью, сняв урожай, возвращались в город; возделывали пшеницу [Viae regnorum..., 1870, р. 220; Opus geographicum..., 1938-1939, р. 392]. Еврейско-хазарская переписка свидетельствует о том же, уточняя, что жители города Итиль отправлялись в поля весной, примерно в апреле-мае (месяце нисан) [Коковцов, 1932, с. 85-86].
Отмечено, что арабские авторы по отношению к занятиям населения Хазарии применяли обычную аграрную терминологию: «поля», «урожай», «пахать» [Заходер, 1962, с. 140]. То обстоятельство, что основной пищей хазар в X в. арабо-персидские географы называли рис и рыбу [Viae reg-norum..., 1870, р. 221; Opus geographicum..., 1938-1939, p. 392; Descriptio Imperii Moslemici..., 1877, p. 361; Ал-Мукаддаси, 1994, c. 289], также ясно свидетельствует об оседлости и земледельческом характере части населения Хазарии. Ал-Мукаддаси писал, что в Итиле нет фруктов, но имеется очень хороший хлеб; население обитает в палатках из дерева и войлока и каркасных палатках (в переводе Н.А. Караулова - «в шатрах»), часть жилищ была сделана из глины. В Самандаре люди жили в каркасных палатках и жилищах из плетеных веток или камыша [Viae regnorum..., 1870, р. 222; Opus geographicum..., 1938-1939, р. 394; Descriptio Imperii Moslemici..., 1877, p. 361; Ал-Мукаддаси, 1994, c. 288-289]. Если судить по указанным, довольно-таки отрывочным, сведениям источников, население Хазарии занималось достаточно разными отраслями хозяйства, что было обусловлено спецификой районов, входивших в состав Хазарии. Например, ал-Мукаддаси описывал обширный округ хазар как очень грязный и отличающийся обилием овец и меда; о столице Итиль писал как о месте хоть и с наличием деревьев, но сухом, суровом, неприятном, с отсутствием фруктов, зато с хорошим хлебом, а о Самандаре - как о городе (балад), где много садов и виноградников [Descriptio Imperii Moslemici..., 1877, р. 355,360-361,362; Ал-Мукаддаси,1994, с. 282,288-289]. Как считал Т. Нунан, экономика Хазарии, если рассматривать в отдельности ее разные регионы (столица Итиль, области Нижней Волги, степи между Волгой и Днепром, Крым, земли буртасов) и отрасли (международная и внутрирегиональная торговля, нумизматические свидетельства) развивалась динамично и интенсивно в период 775-900 гг. Однако изменение направления торговых путей после 900 г. - от исламского мира к европейской России через Волжскую Булгарию - резко ухудшило экономическое положение Хазарии, чем воспользовались ее враждебные соседи, стремившиеся к дестабилизации государства [Noonan, 2007, р. 207-244]. Отношения скотоводческого и земледельческого населения на протяжении существования Хазарии были неоднородны. В процессе завоевания хазарами степей Восточной Европы жившие там кочевники («протоболгары») лишались скота и пастбищ и переходили к оседлому или полуосед-лому образу жизни [Науменко, 2004, с. 64-70; Тортика, 2006, с. 35-36, 83-101]. Такое положение дед рассматривалось как закономерное поступательное движение от таборного кочевания к полуоседлости, а затем и полной оседлости населения [Плетнёва, 1982, с. 17-20]. При этом само хозяйство кочевников включало в себя и земледельческие, и торговые, и ремесленные элементы, на разных стадиях мог превалировать тот или иной тип хозяйства
[Марков, 2010, с. 9-10]. Тем не менее у кочевников образ жизни и способы ведения хозяйства воспроизводятся на протяжении веков, хотя народы в степях бывают различны [Тортика, 2006, с. 102-104]. О хозяйстве населения Хазарии этого сказать нельзя, во всяком случае по письменным источникам. В них нет прямых свидетельств о кочевании хазарского населения или подвластных народов за исключением печенегов, которые подчинялись хазарам, видимо, очень недолгое время и отнюдь не составляли большинства населения. Печенеги были кочевниками, буртасы и булгары - оседлыми земледельцами и скотоводами, славяне были народом земледельческим. Таким образом, верхушка хазар собирала дань как с оседлого, так и кочевого окрестного населения, что вполне ложится в схему О. Лэттимора о второй и третьей стадии существования государства. По сведениям ал-Истахри и Ибн Хаукала, доходы царя хазар состояли из обязательной доли с жителей кварталов и округов, снабжавших царя предметами первой необходимости - водой и питьем [Viae regnorum..., 1870, р. 220; Opus geographicum..., 1938-1939, р. 390]. Ибн Хаукал рассказывал, что хакану полагались «налоги натурой (джарийат) и налоги (каванин), которые поступают к нему согласно установлениям» [Opus geographicum..., 1938-1939, р. 396; Большаков, 2006, с. 751]. Известно, что властитель волжских булгар собирал со своих подданных шкурки соболей, чтобы уплатить дань царю хазар [Kitab al-A‘lak an-nafisa..., 1892, р. 141; Бартольд, 1973, с. 39,60; Ибн Фадлан, 136,140,141]. О десятине, которую приезжие еврейские торговцы-разанийа платили на Каспии хазарскому властителю города Хамлидж, известно из «Книги путей и царств» Ибн Хордадбеха [Kitab al-Masalik wa’l-Mamalik..., 1889, p. 154; Ибн Хордадбех, 1986, с. 124]. В пользу царя шли пошлины и торговые сборы (‘ушур) с поступаемых с каждой дороги товаров, в частности десятая часть товаров торговцев-русов, приезжавших в Хазаран (как считают исследователи, часть Итиля) [Viae regnorum..., 1870, р. 221; Opus geographicum..., 1938-1939, р. 392]. Ал-Джахиз, ал-Истахри, Ибн Хаукал сообщают о развитии транзитной торговли в Хазарии. Как говорят источники, единственным собственно хазарским предметом вывоза был рыбий клей [Viae regnorum..., 1870, р. 223; Opus geographicum..., 1938-1939, р. 394). Ввозились же невольники, мед, воск, меха, одежда и прочие товары, чтобы они шли далее. Шкурки бобров, лис, белок, соболей и горностаев развозились из Хазарии по всему свету [Viae regnorum..., 1870, р. 222; Opus geographicum..., 1938-1939,р. 395-396; Калинина 2001, с. 194]. Из Хазарии также вывозились рабы, кольчуги и шлемы [Халидов, 2001, с. 190]. Есть сведения о торговле овцами и рогатым скотом [Hudud al-‘Alam, 1937, р. 161]. Доход от транзитной торговли принадлежал, естественно, верхушке общества. Усиливающееся обособление верховного владыки от военного
контингента и общей массы народа имело пагубные последствия для Хазарии. Эта ситуация создавала условия для последней стадии существования смешанного государства (по О. Лэтгимору), на которой верхушка общества хотя и концентрировала у себя богатства, но утрачивала реальную власть. В целом наблюдались общие процессы, характерные для развития и последующего увядания государства (империи), созданного кочевниками: постепенная утрата (с вхождением в состав населения оседлых земледельцев) значимости кочевой экономики, обогащение и обособление правящей верхушки, ослабление военной мощи и - как следствие - натиск соседей [Dunlop, 1954, р. 233-234; Плетнёва, 1982; Михеев, 1985]. Таким образом, для первого этапа существования Хазарии были характерны набеги и завоевания, для второй и третьей стадий - постепенное снижение военной агрессии, уменьшение конфликтов с халифатом и Византией, переход к данническим отношениям с соседями. Последняя стадия характеризуется системным кризисом государства. По данным источников, она ознаменовалась сильным давлением со стороны нескольких сил: нового противника хазар - Древней Руси, Хорезма, тюрок-огузов, Ширвана [Новосельцев, 1990, с. 219-248; Коновалова, 2001]. Однако помимо внешних обстоятельств, повлекших падение Хазарии, четвертая стадия существования Хазарского государства отличалась от достаточно характерных для любой кочевнической империи процессов упадка принятием монотеистической религии. Арабо-персидские и еврейские источники зафиксировали иудаизм в качестве государственной религии Хазарии. Согласно Ибн Русте и Гардизи, в Хазарии исповедовали иудаизм «высший глава», т. е. хакан, его заместитель, а также вожди и знать [Kitab al-A‘lak an-nafisa..., 1892, р. 130; Бартольд, 1973, с. 36,57]. Эти сведения подтверждаются и авторами X в. [Viae regnorum..., 1870, р. 220; Opus geographicum..., 1938-1939, р. 390; Kitab at-tanbih wa’l-ischraf..., 1894,p. 8-9; Коковцов, 1939]. На территориях, вошедших в состав Хазарии, и соседних (на Таманском п-ве, в Фанагории, в Крыму) с давних пор обитали евреи; там много памятников иудейского культа первых веков нашей эры и более поздних [Кашовская, Кашаев, 2004, ч. 1, с. 13-23]. В Дагестане издавна существовали еврейские общины [Артамонов, 2001, с. 362,379]. В IX в. еврейские купцы активно содействовали транзитной торговле между Европой и Азией. Как писал Ибн Хордадбех, еврейские торговцы, говорившие на разных языках - арабском, персидском, греческом, «франкском», испанском, славянском, - были хорошо известны на мировых торговых путях [Kitab al-Masalik wa’l-Mamalik..., 1889, р. 153-155; Ибн Хордадбех, 1986, с. 123-124]. Один из них, пролегая через Чехию, Венгрию, Русь и Волжскую Булгарию, через Поволжье проходил в пределы Хазарского каганата [Назаренко, 2001, с. 98-101]. Еврейские колонии появ-
лились в разных районах Восточной Европы также вследствие возникавших в Византийской империи гонений на общины иудеев [Новосельцев, 1990, с. 152]. Преследование евреев византийскими императорами Ираклием в 20-х гг. VII в., затем, через столетие, Львом III Исавром (717-741) вызвало переселение евреев в Хазарию [Артамонов, 2001, с. 362]. Ал-Мас‘уди писал, что во времена византийского императора Романа Лакапина (919-944) в Византии были гонения на евреев, которые бежали в Хазарию [Kitab at-tan-bih wa’l-ischraf..., 1894, p. 8-9]. Ад-Димашки co ссылкой на Ибн ал-Асира (хотя текст сочинения Ибн ал-Асира не содержит такой информации) сообщал, что ко времени правления Харуна ар-Рашида византийский император изгнал из своего государства евреев, которые бежали в Хазарию, и там они обратили хазар в свою веру [Cosmographie..., 1866, р. 263]. Таким образом, иудейская религия не была новостью для властей Хазарии. Ряд исследователей напрямую связывал падение государства с принятием иудаизма правящей верхушкой [Артамонов, 2001, с. 362-363; Плетнёва, 1986, с. 60-88; Новосельцев, 1990, с. 153]. Основная масса населения была языческой, часть перешла в ислам, правители же стали исповедовать замкнутую, оторванную от большинства подданных религию. Однако другие ученые отмечали, что слабость и падение бывшей кочевой империи -явление традиционное, характерное для большинства кочевнических государственных образований. Эти процессы стояли вне зависимости от наличия или отсутствия монотеистической религии [Голден, 1993, с. 226-227; Михеев, Тортика, 2005, с. 181]. Ритуалы, принятые и исполняемые при дворе правителей Хазарии, сочетали как тюркские, так и иудейские традиции. По данным источников, хакан сидел на троне в золотом шатре, который должен был быть выше шатра заместителя. Он выезжал из своей резиденции только раз в четыре месяца, все встречные падали ниц и не смели смотреть на него. Выбирали его раз в сорок лет или, по другим данным, тогда, когда кончался срок, который он сам назначил себе для царствования. По окончании срока правления хакана убивали (он подвергался церемонии удушения шелковым шнуром), полагая, что он более не дееспособен. Если народ настигало бедствие, хакан тоже должен был быть убит, но казнь мог предотвратить его заместитель. Несмотря на свои полномочия, «младший» правитель мог войти к старшему только босиком и лишь после ряда церемониальных действий, в частности, он зажигал перед собой очищающий огонь, что означало признание величия хакана и очищение перед его персоной [Ковалевский, 1956, с. 146-147; Ma?oudi, vol. Ill, 1864, р. 7-8; Viae regnorum..., 1870, p. 223; Opus geographicum..., 1938-1939, p. 395-396]. Выше неоднократно была отмечена двойственность верховной власти в Хазарии. Арабо-персидские источники отмечали, что иудаизм был принят лишь правителями, прочий же народ придерживался веры тюрков [Kitab
al-A‘lak an-nafisa..., 1892, р. 139], по Гардизи- тюрков-огузов [Бартольд, 1973, с. 57]. Такое положение дел отражало традиционную двойственность власти, которая существовала у праболгар, мадьяр, уйгуров, тюркютов и в целом была характерна для обществ тюрков [Golden, 1983, р. 127-156; Голден, 1993, с. 220-227; Golden, 2007, р. 134-135]. Однако иные исследователи полагали на основании версии Кембриджского документа, что это произошло в результате перехода власти от хакана к его заместителю после принятия иудаизма или как результат смены правящей династии [Коковцов, 1932, с. 75-80; 92-97; Артамонов, 2001, с. 384-385; Плетнёва, 1967, с. 180]. Сакральный статус хакана, выраженный в ряде описанных выше церемоний, означал божественное происхождение его власти и обладание им куту. т.е. дарованного небом счастья, которое через хакана нисходило на его подданных. Этот обычай восходит к тюркским традициям [Голден, 1993, с. 223-224; Кляшторный, 2003, с. 243]. Им же принадлежит ритуал, сопровождавший выезд шада. Ибн Русте рассказал, что при выступлении в поход перед шадом ехал всадник, который под звуки бубна вез щит от солнца (или в виде солнца), напоминающий барабан - символ царской власти [Kitab al-A‘lak an-nafisa..., 1892, р. 140]. Гардизи изменил текст Ибн Русте: по его сведениям, перед шадом ехал авангард, несущий свечи из воска и светильники [Бартольд, 1973, с. 36, 57]. В первом случае отмечены явные тюркские традиции, во втором же ритуал более напоминает иудейские церемонии. Изменения произошли, очевидно, после принятия иудаизма верхушкой Хазарии, что и отразилось в информации Гардизи [Петрухин, 2001, с. 78, примеч. 20]. Представляется, что двойственность традиций верхушки Хазарии не способствовала укреплению ее власти. Слабость верхов выразилась и в том, что при дворе на каком-то этапе важную роль стала играть мусульманская гвардия выходцев из Хорезма- ал-арсийа или ларисийа [Kitab at-tanbih wa’l-ischraf..., 1894, р. 11-12; Заходер, 1962, с. 153-155]. Роковое сочетание внутренних и внешних событий стало причиной неизбежного окончания четвертой стадии существования Хазарии - ее падения. Предложенная О. Лэттимором схема, таким образом, до известной степени может работать на примере истории Хазарии, хотя и с оговорками. Вторая и третья стадии, кажется, не слишком отличаются друг от друга; или у нас недостаточно письменных источников для более точного анализа. Возможно, привлечение обобщенного археологического материала, который пока не существует (хотя есть много исследований разных районов каганата), сможет более точно наметить периоды развития Хазарии. Три с половиной столетия существования каганата, как и государства сюнну, не укладываются в сроки действия трех-четырех поколений правителей, как об этом свидетельствуют еврейские источники. Как всякая схема, периода-
зация О. Лэттимора лишь до известной степени проясняет картину, однако с ней легче проследить этапы истории Хазарского каганата. Список источников Бартольд В.В. <Извлечение из сочинения Гардизи «Зайн ал-ахбар»> И Бартольд В.В. Сочинения. Т. VIII. М., 1973. Ал-Бируни Абу-р-Райхан Мухаммад ибн Ахмад. Памятники минувших поколений // Ал-Бируни. Избранные произведения. М., 1957. Голб Н., Прицак О. Хазарско-еврейские документы Хвека. Москва-Иерусалим, 1997. Ибн А‘сам ал-Куфи. Китаб ал-футух. Ч. VIII. Хайдерабад, 1974. Большаков О.Г. Арабские географы и путешественники о Волжской Булгарии. Истахри-Ибн Хаукаль И История татар с древнейших времен в семи томах. Т. II. Волжская Булгария и Великая Степь. Казань, 2006. Ибн Хордадбех. Книга путей и стран / Пер. с арабского, комментарии, исследование, указатели и карты Наили Велихановой. Баку, 1986. Каланкатваци Мовсес. История агван. Ереван, 1984. Ковалевский А.П. Книга Ахмеда Ибн-Фадлана о его путешествии на Волгу в 921-922 гг. Харьков, 1956. Коковцов П.К. Еврейско-хазарская переписка. Л., 1932. Константин Багрянородный. Об управлении империей. 2-е изд. М., 1991. Куник А.А., Розен В.Р. Известия аль-Бекри и других арабских авторов о Руси и славянах. Ч. I. СПб., 1878. Ал-Мукаддаси. «Ахсан ат-такасим фи ма‘рифат ал-акалим» («Лучшее разделение для познания климатов»). Ад-Дайлам и ар-Рихаб / Пер. с арабского (под ред. В.М. Бейлиса), введение, комментарий, указатели, карты, таблица Н.И. Серикова // Восточное историческое источниковедение и специальные исторические дисциплины. Сб. статей. Вып. 2. Приложение. М., 1994. Халифа ибн Хаййат. Та’рих. Ан-Наджаф, 1386/1967. Чичуров И.С. Византийские исторические сочинения: “Хронография Феофана, “Бревиарий” Никифора. Тексты, перевод, комментарий. М., 1980. Annales quos scripsit Abu Djafar Mohammed ibn Djarir at-Tabari cum aliis edidit M.J. de Goeje. Leiden, 1879. Chronologic orientalischer VOlker von Alberuni I Dr. E. Sachau. Leipzig, 1878. Cosmographie de Chems ed-din Abou Abdallah Mohammed ed-Dimichki / Texte arabe publid d’aprds I’ddition commentd par M. Fraehn et d’aprds les manuscripts de St.-Petersbourg, de Paris, de Leyde et de Copenhague par A.W.F. Mehren. SPb., 1866. Descriptio Imperii Moslemici auctore... Schamso’d-din АЬй ‘Abdollah Mohammed ibn Ahmed ibn Abi Bekr al-Banna’ al-Bashschari al-Mokaddasi I M.J. de Goeje. Lugduni Bata-vorum, 1877. Hudud al-‘Alam. “The Regions of the World”. A Persian Geography 372 A.H.-982 A.D. I Transl. and explained by V. Minorsky. With the preface by V.V. Barthold transl. from the Russian. London, 1937.
Ibn-el-Athiri Chronicon quod perfectissimum inscribitur / C. Tomberg. Upsaliae et Lug-duni Batavorum. Vol. V. 1871. Ibn Wadhih qui dicitur al-Ja‘qubi. Historiae I M.Th. Houtsma. T. I, П. Leiden, 1883. Kitab al-A‘lak an-nafisa VII auctore Abu Ali Ahmed ibn Omar Ibn Rosteh... IM.J. de Goe-je. Lugduni Batavorum, 1892. Kitab at-tanbih wa’l-ischraf auctore al-Masudi... I M.J. de Goeje. Lugduni Batavorum, 1894. Kitab al-Masalik wa’l-Mamalik (Liber viarum et regnorum) auctore Abu’l-Kasim ‘Obaid-allah ibn ‘Abdallah Ibn Khordidhbeh... I de Goeje M.J. Lugduni Batavorum, 1889. Kitab al-Masalik wa-l-Mamalik d’ Abu Ubaid al-Bakri I Edition critique avec introduction et indices A.P. Van Leeuween et A. Ferre. Tunis, 1992. T. I. Liber expugnationis regionum, auctore Inrimo Ahmed ibn Jahja ibn DjAbir al-Beladsori, quern e codice leidensi et codice Musei Brittannici I M.J. de Goeje. Lugduni Batavorum, 1866. Mapoudi. Les Prairies d’or/ Texte et traduction par C. Barbier de Meynard et Pavet de Courteille. Vol. II, III. Paris, 1863-1864. Opus geographicum auctore Ibn Haukal (Abu’l-Kasim ibn Haukal al-Nasibi)... «Liber imaginis terrae» I J.H. Kramers. Lugduni Batavorum, 1938-1939. Sharaf al-Zaman Tahir Marvazi on China, the Turks and India. Arabic text (circa A.D. 1120) with an English translation and commentary by V. Minorsky. London, 1942. Togan Zeki Validi A. Ibn Fadlan’s Reisebericht. Leipzig. 1939. Viae regnorum... Descriptio ditionis moslemicae auctore Abu Ishdk al-F&risi al-Istakhri I M. de Goeje. Leiden, 1870. Список литературы Айбабин А.И. Этническая история ранневизантийского Крыма. Симферополь, 1999. Артамонов М.И. История хазар. Изд. 2-е. СПб., 2001. Баранов И.А. Таврика в эпоху раннего Средневековья. Киев, 1990. Барфилд Т.Дж. Опасная граница: кочевые империи и Китай (221г. дон.э. -1757 г. н.э.) / Пер. Д.В. Рухлядева, В.Б. Кузнецова. СПб., 2009. Большаков О.Б. Некоторые замечания к сведениям арабских авторов о Восточной Европе // Христианский Восток. 2009. № 5(11). Буданова В.П., Горский А.А., Ермолова И.Е. Великое переселение народов: Этнополитические и социальные аспекты. М., 1999. Васильев А.А. Готы в Крыму И Известия ГАИМК. Л., 1927. Ч. 5. Винников А.З., Синюк А.Т. Дорогами тысячелетий: Археологи о древней истории Воронежского края. Воронеж, 2003. Гадло А.В. Этническая история Северного Кавказа. Л., 1979. Гараева Н.Г. Арабские географы и путешественники о Волжской Булгарии // История татар с древнейших времен в семи томах. Т. II. Волжская Булгария и Великая Степь. Казань, 2006.
Голден П.Б. Государство и государственность у хазар: власть хазарских каганов И Феномен восточного деспотизма: Структура управления и власти. М., 1993. Григорьев В.В. О двойственности верховной власти у хазаров И ЖМНП. СПб., 1834. Ч. III. Древнетюркский словарь. Л., 1969. Заходер Б.Н. Каспийский свод сведений о Восточной Европе. Ч. I. М., 1962. Калинина Т.М. Меховая торговля в Приволжском бассейне по данным арабских ученых IX-X вв. И Великий Волжский путь. Материалы круглого стола и международного научного семинара. Казань, 28-29 августа 2000 г. Казань, 2001. Кашовская Н., Кашаев С. Иудаизм на Боспоре - археологический контекст // Материалы XI Ежегодной международной междисциплинарной конференции по иудаике. Ч. 1. М., 2004. Кляшторный С.Г. История Центральной Азии и памятники рунического письма. СПб., 2003. Кляшторный С.Г., Султанов Т.И. Государства и народы евразийских степей. Древность и средневековье. СПб., 2004. Коновалова И.Г. Падение Хазарии в исторической памяти разных народов // Древнейшие государства Восточной Европы. 2001 год. Историческая память и формы ее воплощения. М., 2001. Кривов М.В. Византия и арабы в раннем средневековье. СПб., 2002. Кулаковский Ю.А. Прошлое Тавриды. 2-е изд. Киев, 2002. Марков Г.Е. Кочевники Азии: Структура хозяйства и общественной организации. Изд. 2-е, испр. и доп. М., 2010. Михеев В.К. Подонье в составе Хазарского каганата. Харьков, 1985. Назаренко А.В. Древняя Русь на международных путях. М., 2001. Науменко В.Е. К вопросу об образовании Хазарского каганата И Хазарский альманах. Т. 2. Харьков, 2004. Новосельцев А.П. К вопросу об одном из древнейших титулов русского князя // Древнейшие государства Восточной Европы / Памяти члена-корреспондента РАН А.П. Новосельцева. М., 2000. Новосельцев А.П. Хазарское государство и его роль в истории Восточной Европы и Кавказа. М., 1990. Петрухин В.Я. К вопросу о сакральном статусе хазарского кагана: традиция и реальность // Славяне и их соседи: Славяне и кочевой мир. Вып. 10. М., 2001. Петрухин В.Я. Хазарская дань и славяне: к истории тюрко-славянских отношений в Восточной Европе IX в. // Тюркологический сборник. 2003-2004: Тюркские народы в древности и средневековье. М., 2005. Пигулевская Н.В. Сирийские источники по истории народов СССР И Пигулевская Н.В. Сирийская средневековая историография. Исследования и переводы. СПб., 2000. Плетнёва С.М. От кочевий к городам. Салтово-маяцкая культура. М., 1967. Плетнёва С.А. Кочевники средневековья: поиск исторических закономерностей. М., 1982. Плетнёва С.А. Очерки хазарской археологии. Москва-Иерусалим, 1999.
Сорочан С.Б. Византийский Херсонес. Очерки истории и культуры. Ч. 1. Харьков, 2005. Сорочан С.Б. Еще раз о тудуне Херсона и статуса Боспора и Фанагории в начале VIII в. // Хазарский альманах. Т. 6. Киев-Харыюв, 2007. Тортика А. А. Северо-Западная Хазария в контексте истории Восточной Европы (вторая половина VII - третья четверть X в.). Харьков, 2006. Халидов А.Б. Перечни товаров Волжского пути в арабских источниках IX - начала XIII в. И Великий Волжский путь. Материалы круглого стола и международного научного семинара. Казань, 28-29 августа 2000 г. Казань, 2001. Цукерман К. О происхождении двоевластия у хазар и обстоятельства их обращения в иудаизм И Материалы по археологии, истории и этнографии Таврии. Вып. 9. Симферополь, 2002. Якобсон А.Л. Средневековый Крым. М.-Л., 1964. Dunlop D.M. The History of the Jewish Khazars. Prmston, 1954. Golden P. B. Khazaria and Judaism I I Archivum Eurasiae Medii Aevi. 1983. Vol. III. Golden P. Khazar Studies. An historic-philological inquiry into the origins of the Khazars. Vol. I. Budapest, 1980. Golden P.B. The Convertion of the Khazars to Judaism // The World of the Khazars. New Perspectives. Selected Papers from the Jerusalem 1999 International Khazars Colloquium hosted by the Ben Zvi Institute. Leiden; Boston, 2007. Lattimore O. Inner Asian Frontiers of China. N.Y., 1940. Lewicki T. 2r6dla arabskie do dziej6w slowianszczyzny. T. II. Cz. 2. Wroclaw-Warszawa-Krakdw-Gdansk, 1977. Ludwig D. Struktur und Gesellschaft des Chazaren-Reiches im Licht den schriftlischen Quellen. MOnster, 1982. Marquart J. Osteuropaische und ostasiatische Streifzftge. Leipzig, 1903. Minorsky V.F. A new Book of the Khazars // Oriens. 1958. T. XI. № 1-2. Miquel A. La gdographie humaine du monde musulman jusqu’4 milieu du XI sidcle. Paris, 1967. Noonan Th.S. Some Observations on the Economy of the Khazar Khaganate // The World of the Khazars. Leiden-Boston, 2007. P. 207-244. Thomsen V. Inscriptions de 1’Orchon. Helsingfors, 1896. Zajqczkowski A. Ze studi6w nad zagadnieniem chazarskim. Krak6w, 1947.
А.К. Аликберов Ранние хазары (до 652/653 г.), тюрки и Хазарский каганат1 В истории Центральной Евразии вряд ли найдется другой народ, который был бы в такой же степени окутан мифами и легендами, как хазары. В поэзии, художественной прозе и публицистике хазарские образы появляются с завидным постоянством. Нет недостатка и в научных публикациях на эту тему, в том числе и с элементами мифотворчества, особенно когда источники прямо противоречат друг другу или сообщаемые ими факты кажутся исследователям анахронизмами. Время от времени отдельные аспекты хазарской истории становятся предметом злободневных дискуссий, особенно в связи с попытками увязать их с всемирной историей еврейства, а также в случае использования их для политических спекуляций. Тем не менее среди исследователей до сих пор нет однозначного ответа на вопрос о том, что именно понимать под хазарами. В современной исторической науке существуют как минимум пять версий о происхождении хазар, большинство из которых в той или иной степени связывает их с одним из гунно-савирских племен, обитавших в «Стране гуннов» на Северном Кавказе [Golden, 20076, р. 52-53]. После падения Западнотюркского каганата от внутренних неурядиц этот небольшой народ, как утверждается, неожиданно возвысился среди гунно-савирских племен и в дальнейшем распространил свою власть на обширные территории от Дербента до Крыма, от Киева до пределов Великой Булгарии2. При этом никого не смущало то, каким образом победоносное шествие арабо-мусульманских войск, покоривших весь Иран всего за несколько десятилетий (632—661) [см.: Колесников, 1982], могло быть надежно остановлено небольшим племенем, все еще находившимся на службе у того же Ирана. Более того, в течение 300 лет ожесточенных арабо-хазарских войн арабы не смогли продвинуться в глубь хазарской территории ни на километр: долгое время границей Арабского халифата и Хазарского каганата оставалась северная крепостная стена Дербента с вратами Баб ал-джихад.
Для изучения взаимоотношений разноплеменных тюрков на территории, которую большинство исследователей считают прародиной хазар, т.е. в зоне обитания гунно-савиров к северу от Дербента, большое значение имеют сасанидские источники, сохранившиеся в арабо-мусульманских исторических и географических сочинениях в переработанном виде. Интересная публикация А.И. Колесникова [Колесников, 1998, с. 78-83] заставила меня обратить внимание на выводы Марио Гриньяски [Grignaschi, 1966, р. 1-45], к которым он пришел на основе изучения Таджариб ал-умам Ибн Мискавайха и ряда других источников [The Tajarib..., 1909]. Будучи высокопоставленным чиновником у Бундов, иранской династии султанов, правивших в Халифате, Ибн Мискавайх составил объемный труд по всеобщей истории, в котором с большой скрупулезностью восстановил основные события сасанидской истории, не обойдя вниманием соседние с Ираном народы. При этом он, по мнению М. Гриньяски, использовал отрывок, посвященный «Ануширвану и его правлению», который представляет собой не что иное, как перевод на арабский язык среднеперсидского Кар-намак («[Книга деяний] Ануширвана»). Кар-намак состоит из 12 рассказов, первый из которых начинается с описания покушения на Хосрова. Далее приводится просьба тюрков, обитавших в «Северном крае», которых «постигла нужда». Они сообщали, что готовы служить, если их обеспечат довольствием, а также дадут им земли в районе Баланджара для кормления. В ответ на это обращение Хоеров I Ануширван (531-579) во главе войска прибыл в район Дербента, где дал местным правителям указание укрепить границы, одарил их и только после этого встретился с хазарским (!) хаканом [Колесников, 1998, с. 79]. Тюрки заселились в ту область, им было назначено довольствие (ар-ризк), и Ануширван приказал построить там зороастрийский храм. Текст второго рассказа Кар-намак содержит важную информацию: «В начале 37 года нашего царствования (июль 567 г.) четыре подразделения тюрков из хазарской области (!!!), каждое во главе со своим царем, написали нам о том, что они терпят нужду, и из письма следует, что они желают служить нам» [там же, с. 80-81]. Чтобы тюрки не укрепили военное могущество Византии (ибо «в прошлом кесарь нанимал их за деньги для войны с царя нашей земли»), Хоеров дает указание марзпану Дербента пропустить их через границу (!!!), делит их на районы со своими марзпанами Барджан, Аллан и Азербайджан и всех их вместе подчиняет марзпану северных территорий. По Колесникову [там же, с. 81], Барджан - это не Варачан, он находится южнее Дербента, однако привязка топонима Аллан к Алании мне представляется недостаточно аргументированной. В сасанидском источнике Ибн Мискавайха скорее всего фигурировал Арран (Кавказская Албания), граничивший с Азербайджаном, а не Алания: в среднеперсидской графике Аллан (с удвоенным «л») и Арран пишутся одинаково. Поэтому местные
арабоязычные источники часто пугали Албанские врата (Баб Арран) близ Каспия с Аланскими вратами в Дарьяльском ущелье. Впрочем, в данном случае это уточнение не имеет существенного значения. Третий рассказ Кар-намак повествует о письме «великого хакана», где он просит прощения за вероломство. Ануширван отказывается от сотрудничества с тюрками, начинает укреплять пограничные города в Хорасане (возможно, в Хирсане, поскольку речь все время шла о дербентском проходе), посылает войскам продовольствие и фураж. М. Гриньяски считает, что эти события могли иметь место в 571-572 гг., вслед за заключением в 569 г. договора Византии с западными тюрками; в «великом хакане» он видит Ис-теми [Колесников, 1998, с. 82]. Гриньяски утверждал, что во всех случаях речь идет о тюркютах Истоми. Однако это противоречит историческим данным. Уже в первом рассказе Кар-намак подразумеваются различные «тюрки»: в начальных рассказах -гунны, которые действительно служили Византии, а в более поздних - собственно тюрки. Родовое имя тюрки распространялось только на тюркютов из рода Ашина. Автор Кар-намак не мог путать тюркютов с гуннами, поскольку должен был хорошо знать и тех и других: первые при Ануширване находились на службе у Сасанидов, а для защиты от тюркютов Ануширва-ну пришлось потратить огромные средства, обустраивая северную границу. Следовательно, путаница произошла уже при компиляции Ибн Мискавайха. Только что пришедшие с Востока тюркюты не служили и не могли «раньше служить» Византии, а в тексте Ибн Мискавайха определенно говорится о том, что этот народ раньше находился на службе у Византии. Следовательно, в первой части источника определенно имеются в виду гунны, которые действительно «служили» Византии. Далее, победоносные тюркюты Ашина, завоевавшие обширные территории, включая Северный Кавказ, и угрожавшие границам Ирана, не могли выступать в качестве «нуждающегося» народа и обращаться к иранцам за помощью, в то время как в такой ситуации оказались сами кавказские гунны. Первый рассказ Кар-намак следует датировать временем до тюркют-ского нашествия, т.е. между 531 и 566 г. Ат-Табари упоминает о кагане Син-джибу (Истоми), который между 566 и 571 г., после победы над эфталита-ми, «когда между тюркютами и Ираном был заключен мир» [Артамонов, 2001, с. 193], привлек к себе (истамала) б-н-дж-р (булгар?), беленджеров и хазаров. Последние сообщили тюркютскому кагану, что иранские шахи платили им деньги с условием, чтобы они не нападали на их земли (!) [Annales..., 1879, р. 895-896]. Взаимоотношения гунно-савиров и тюркютов непосредственно в период тюркютского нашествия вряд ли можно назвать мирными3, особенно в свете вынужденного ухода части кочевников в горы и образования ими совместных с горским населением конгломератов, таких как Сарир/Филан.
Правитель Сарира, владетель «золотого престола» (сахиб ас-сарир\ принявший титул варазан-шах, через некоторое время присоединил к своему имени и титул филан-шах. Кавказские тюрки (гунно-савиры) называли эту горную страну Тавйак («Горная сторона»). Пестрый в родоплеменном отношении гунно-савирский массив частично уходит через араканский перевал в сторону Хунзаха, который становится их зимней резиденцией и столицей Сарира. Войска правителя Сарира состояли, по утверждению Ибн Са‘ида, из разноплеменных тюрок, а его военачальники, согласно местной хронике «Та’рих ал-Баб», назывались тарханами; ал-Балазури зафиксировал титул самого правителя в форме хакан ал-джабал [Liber expugnationis regionum..., 1966, р. 197], т.е. «хакан гор»4. В похожей ситуации оказались и аланы, уход которых в горы подтверждается также и на археологическом материале [Кузнецов, 1992, с. 85-99]. Факт продвижения гуннов в глубь гор подтверждается различными источниками. Как сообщает византийский историк VI в. Прокопий Кесарийский, «когда римляне разбили абхазов, они ушли за хребет к гуннам, живущим в горах» [Прокопий Кесарийский, 2001], - скорее всего, через Кодорское ущелье. В сочинении грузинского автора X в. Леонги Мровели упоминается о миграции хундзов в горы под напором «скифов» (собирательное название кочевников, в данном случае имеются в виду тюркюты). В старейшей древнеармянской версии этого источника утверждается, что «венценосный Хазрац дал сыну своего отца (очевидно, брату. - А,А.) часть [владений] Лекана, к востоку от Дарубанда до реки Гумека (Гумика/Куму-ха. - Л.Л.) на западе, после чего «некий Хузуних (некий гунн? - Л.Л.) <.. .> вступил в горные теснины и построил собственный город, названный им собственным именем Хузуних» [Мровели, 1979, с. 25-26]. По сведениям Халифы б. Хаййата, правитель Сарира жил в Гумаске (Гумике/Кумухе), а свой золотой престол держал в Хунзадже (Хунзахе) [Та’рих... 1386/1967, с. 367]. В последующем Тавйак распадается на Аварское ханство с центром в Хунзахе и Казикумухское шамхальство, в административном центре которого - Кумухе - сохранилось родовое кладбище тарковских шамхалов, кумыкского происхождения, именующихся в письменных источниках почетным титулом «вали Дагестан» (владетель Дагестана). Наконец, факт массовой миграции части гуннов в горы подтверждается также новейшим археологическим материалом. Раскопки на территории нагорной Балкарии, проводившиеся в начале 2000-х гг., выявили множество погребений с материальными следами гуннского типа5. Следующий этап взаимоотношений гунно-савиров и тюркютов связан с письменным обращением гунно-савиров в адрес Сасанидов с жалобой на тяготы и нужду, в котором они просят Ануширвана взять их к себе на службу. Поскольку Ибн Мискавайх приводит точную датировку этого события -июль 567 г., совершенно ясно, что упоминавшиеся тяготы связаны именно с
приходом тюркютов. Под «четырьмя подразделениями тюрков из хазарской области, каждое во главе со своим царем», можно понимать основные группы племен, составлявшие костяк гунно-савирского объединения. Географически на территории исторической «Страны гуннов» из числа тюркских народов сохранились кумыки, карачаевцы и балкарцы, из которых последние два народа практически говорят на одном языке. Еще один народ, по происхождению угро-финский, но к тому времени в значительной степени тюркизированный, - это савиры, которых часть исследователей связывает с чувашами. В числе племен гунно-савирского круга находились и другие народы. Сирийский автор Захария Ритор (или Псевдозахария) размещал в пределах «Страны гуннов» аланов и эфталитов [Пигулевская, 1941, с. 165]. Прокопий Кесарийский отмечал, что «эфталиты являются гуннским племенем и называются гуннами, однако они не смешиваются и не общаются с теми гуннами, о которых мы знаем, поскольку не граничат с ними и не расположены поблизости от них, но соседствуют они с персами у северных их пределов» [Прокопий Кесарийский, 2001, с. 11-12]. Тот же Ритор выделил среди жителей этой территории представителей различных групп огуров. Топонимика Дербента (в частности, название ворот Баб Арса) сохранила память об ар-сийа, которых Минорский отождествлял с финно-угорским народом эрзя, ныне населяющим Мордовию. Ал-Мас‘уди называл ал-арсийа/ал-ларисийа основой хазарского войска, не преминув отметить их мусульманскую принадлежность, однако связь этих названий друг с другом считается неустановленной. Гунно-савиры были разноплеменны, но их объединял общий язык. О близости языков этих племен сообщает Махмуд ал-Кашгари: «Что касается наречия Булгар, Сувар, Бажанак и далее, до предместий Рума, - это тюркский с усеченными окончаниями, одного вида» [Ал-Кашгари, 2005, с. 70]. Для понимания природы гунно-савирского конгломерата важно отметить исторический контекст, который объединяет кумыков, карачаевцев и балкарцев - прежде всего те тюркские народы, которые до сих пор сохранились на этой территории. В этногенезе указанных народов помимо разнородных тюркских и савирских наслоений участвовал и местный кавказский субстрат, особенно после ухода части гунно-савиров в горы Дагестана и сопредельной части Чечни и образования там новой разноплеменной конфедерации Тавйак («Горная страна», букв.: «Горная сторона»)6. Дело в том, что тав/тпау - слово из лексикона кипчакской группы языков, но топоним Тавйак зафиксирован для обозначения территории нагорного и предгорного Дагестана в двух наиболее значительных местных источниках, созданных задолго до прихода в регион кипчаков. Речь идет об одноименном протографе «Дербенд-наме» Мухаммада ал-Акташи, написанном Абу Йа'кубом Йусуфом ал-Баби в последней четверти XI в., и хронике «Та’рих ал-Баб ва-
Ширван» Маммуса ал-Лакзи, завершенной в 500/1106 г. [Аликберов, 2003, с. 134-137]. Кроме того, со ссылкой на ал-Мас‘уди указанный топоним приводит и Джамал ад-дин ал-Карабудаги [Оразаев, 2001, с. 45]. Не так давно О.А. Мудрак на лингвистическом материале подтвердил предложенную нами на основе анализа топонима Тавйак историческую реконструкцию. В частности, он пришел к выводу о том, что кумыкский, карачаевский и балкарский языки являются особой ветвью внутри кипчакской группы, которая отделилась от остальных кипчакских языков на рубеже I и II тыс. н.э., т.е. есть между X-XI вв. [Мудрак, 2009, с. 175]. По мнению А.В. Дыбо, эти три языка составляют единую группу, которая близка к западнокараимским диалектам - тракайскому и галицкому [Дыбо, 2006]. После заключения хаканом Истеми мирного договора с Ануширваном наступил относительно мирный период во взаимоотношениях между «четырьмя группами» гунно-савиров из хазарской области и тюркютами. Чтобы скрепить союз с Ираном, Истеми даже взял себе в жены одну из дочерей Ануширвана, а иранский шах женился на дочери Истеми. Вероятно, именно в этот период стали возникать первые альянсы и союзы между различными группами ранних хазар и тюркютами, направленные против тех, кто нарушал установленный в этом регионе порядок. Как сообщает Кембриджский документ, «во дни царя Аарона воевал царь аланский против казар, потому что подстрекнул его греческий царь. Но Аарон нанял против него царя турок, так как тот был [с ним дружен]» [Коковцов, 1932, с. 76]. Историю ранних хазар во многом предопределили три фактора - взаимоотношения племен внутри гунно-савирского круга на Северном Кавказе, их взаимодействие с разнокультурными иранскими военными колонистами на Восточном Кавказе после заключения союза с Ираном и тесные связи северокавказских тюрок с кавказскими племенами. Некоторые источники, в том числе «Дербенд-наме», называли эту страну Сувар по имени второго по значимости племенного субстрата разнородного гунно-савирского объединения - савиров. Именно поэтому, очевидно, небезосновательно определение Прокопия Кесарийского, называвшего северокавказских гуннов «так называемыми савирами» [Прокопий Кесарийский, 2001, с. 40]. Ал-Мас‘уци идет еще дальше, ставя знак равенства между гунно-савирами и хазарами. Он также заявляет о том, что тюрки называли хазар савирами [Kitab at-tanbih..., 1967, р. 83]. Как любезно подсказал мне этнограф М.Д. Каракетов, карачаевцев их соседи до сих пор называют савйарами - вероятно, в силу значительного влияния савирского элемента на все гунно-савирское объединение. Реконструкция среднеперсидского названия «Страны гуннов» на Северном Кавказе как Хунзан [Аликберов, 2003, с. 151-155] позволяет по-новому воспринимать и использовать сведения о Джидане, Хайдане/Хайза-не и других графически идентичных ему названиях «царств» по отношению к истории хазар. Эта реконструкция основана не только на изучении всех
доступных рукописных списков арабских источников, которые допускают такое чтение, но и на других, более существенных данных. В основе всех вариантов топонимов, которые в источниках обозначают район обитания гунно-савиров, угадывается лексема хон/хун. Формы Х.ндан/Х.нзан, а также ее искажения - Джидан, Хайзан и др. - обозначали на среднеперсидском языке Хунзан, т.е. «Страну гуннов», где -з является иранским суффиксом происхождения, а -ан - иранским суффиксом множественного числа. Рукопись D 175 Мурудж аз-захаб ал-Мас‘уди сохранила форму Хизан \Ал-Мас‘уди. Рук. D 175], которая легко переправляется на Хунзан (через за \ а не зал). По своей конструкции топоним Хунзан полностью повторяет структуру названия другого крупного владения Восточного Кавказа - Лакза/Лакзана (лак+з+ан), населенного лоюами (леками грекоримских источников). Форма хунз зафиксирована в географическом сочинении Бустан Зайн ал-4Абидина Ширвани. Древнеармянское название этого царства соответствует его пехлевийскому названию - Ашхар Хон-к («Страна гуннов»), где -к является топонимообразующим суффиксом в армянском языке. Ашхар* Хон-к засвидетельствован с V в. (Египппе, Хоренаци, Каланкатуаци). Сообщение грузинского историка Леонги Мровели о племени хунзов, которое переместилось в горы «под напором скифов», делает подобную постановку вопроса вполне правомерной. Во введении к «Матиане Картлиса» упоминаются «хунзы», которые сохранились в районах Цукети, т.е. в Закавказье [Летопись Картли, 1982, с. 40]. Одним из ключевых моментов в истории хазар был факт принятия ими иудаизма. По этой проблеме также существует множество разногласий и точек зрения, однако никогда не ставился вопрос о том, что принятие иудаизма хазарской верхушкой нельзя датировать какой-то одной определенной датой. Судя по данным источников, сначала иудаизм приняла часть племенной знати «четырех подразделений» ранних хазар, а затем, спустя довольно долгое время - верхушка Великой Хазарии во главе с Обадием. В Кембриджском документе прямо сказано, что «только царь алан был подмогою [для казар, так как] часть их (тоже) соблюдала иудейский закон». Похоже, что аланский племенной союз действительно был одним из «четырех подразделений» хазар. Оторванные от прародины и окруженные тюрками, иранцы могли воспринимать их как тюрок, язык которых не похож на тюркский. Тем более что в этом союзе могли участвовать и тюркские племена. Однако эта проблема требует отдельного изучения. Второй важный вопрос, связанный с предыдущим, заключается в том, какой именно племенной субстрат был источником распространения иудаизма уже в Великой Хазарии. После заключения союза Ирана с гунно-савирами последние начинают заселять территории Восточного Кавказа, прежде всего Кавказской Албании, вступают в тесное взаимодействие с
иранскими военными колонистами, обитавшими на обширной территории Южного Дагестана и Северного Азербайджана, в специально отстроенных оборонительных укреплениях. В первую очередь, как говорится в Кар-намак, Ануширван укрепляет границы, а это значит - усиливает дополнительными отрядами гунно-савиров гарнизоны Дербента, укрепления Горной стены, а также оборонительную систему Дарпуш на территории Та-барсарана. Однако родоплеменной состав этих колонистов и их религиозная принадлежность - проблема, также требующая отдельного изучения. Согласно ал-Исфахани, в каждый из конечных пунктов (араб, тараф «конец», «край», «окраина», «крайний пункт») «пограничья» назначался предводитель (ка W), по другим источникам - cap, сар-ханг/сар-хайл и сар-лашкар\ каждый предводитель командовал частью войска, т.е. собственным гарнизоном из числа «служилых людей». Район наибольшего сосредоточения укрепленных опорных пунктов, в которых военные колонисты могли жить с семьями, известен как Табарсаран - это была обширная территория, которая примыкала к Дербенту со стороны гор. Гарнизоны из этих «конечных пунктов» (ахл ал-атраф), согласно местной хронике «Та’рих ал-Баб» (§ 42), выступали на стороне дербентских амиров даже в мусульманский период. Военная сила ахл ал-атраф была вполне сопоставима с могуществом «царей гор» (мулук ал-джибал). Табарсаран- одно из ключевых для данного исследования названий,- впервые упоминается в числе персидских титулов, которые Хоеров I Ануширван дал местным владетелям: (филан-шах, табарсаран-шах и др.), а также названий ворот, «которые являются входами в ущелья горы ал-Кабк», контролируемыми различными племенами (Баб филан-шах, Баб табарсаран-шах и др.) [Ибн Хордадбех, 1986, с. 109]. Йакут, подтверждая сведения ал-Балазури, ал-Йа‘куби и других своих предшественников, приводит идентичный материал, но со ссылкой на «книги персов» [Yacut’s geographisches..., 1866, р. 201]. Табарсараном этот край называл и житель Баб ал-абваба Маммус ал-Лакзи, составивший хронику «Та’рих ал-Баб». Существующие версии происхождения этого племенного и географического названия, в том числе и учитывающие его иранскую этимологию, малоубедительны, поскольку они отталкиваются от его современной формы написания - Табасаран, считая ее исходной7. А между тем во всех источниках, созданных до монгольского нашествия, зафиксирована лишь одна форма этого топонима, а именно - , Табарсаран. При анализе сложносоставного образования табар-сар-ан невозможно игнорировать многочисленные сведения источников, связывающих этот топоним с иудеями. Побывавший в первой половине XVII в. в Дагестане Адам Олеарий отмечал, что в Табасаране «много-много живет иудеев» [Олеарий, 1906, с. 488]. В дагестанском историческом сочинении «Асар-и Дагестан» Хасана Алкадари утверждается, что Табасаран «раньше был
иудейским»; «табасараны называют себя гум-гум и говорят, что происходят от евреев» [Алкадари, 1929]. Об иудейском происхождении предков обитателей многих дагестанских селений повествуют предания, до сих пор бытующие у лезгин, табасаранцев, даргинцев, кумыков и аварцев. Сообщения источников позднего средневековья и нового времени, а также большого числа местных преданий об иудейском прошлом «табасаранцев», точнее, табарсаранов, могут быть объяснены на основе анализа сведений гораздо более ранних авторов. Так, Фавстос Бузанд пишет о том, что впервые на Кавказе евреи появились благодаря армянскому царю Тиграну, который привел их из Палестины и поселил в горных ущельях [История Армении Фавстоса Бузанда, 1953, с. 134]. Мовсес Хоренаци детализирует события похода Тиграна в Палестину8, поэтому становится ясно, что у Бузанда имеется в виду Тигран II Великий (96-55 гг. до н.э.), правивший обширной страной, раскинувшейся от Средиземного моря до Каспия; впоследствии арабские авторы будут делить эту страну на четыре Армении. В период своего царствования Тигран переселил тысячи евреев из Палестины в различные части своей державы, в том числе и на Восточный Кавказ. Схожим образом объясняют свое появление на Кавказе и предания горских евреев; утверждается, что их далекие предки, оказавшись в местности Джгут-Гатта (букв. «Еврейское ущелье») на границе владений Хайдака и Табарсарана, «заботились не столько о хлебопашестве, сколько о защите от нападений» [Сборник материалов для описания местностей..., 1882, отд. 2, с. 138]. Иудейские колонисты оставались влиятельной военной силой на Кавказе в течение многих столетий, вплоть до завоевания Армении Шапуром II (309-379). Мовсес Каланкатуаци поясняет, что другой армянский царь Тигран (338-345), правивший во времена Шапура II, поначалу «заключил мир с персами и, помогая Шапуру, освободил его от нападения северных народов» [Каланкатуаци, 1984, с. 22]. Позже обстоятельства изменились, и сасанидский правитель, заподозрив Тиграна в ориентации на Византию, осуществил опустошительный поход в Армению [там же]. Чтобы ослабить вероятного военно-политического союзника Византии у своих северо-западных границ, Шапур увел из Армении десятки тысяч еврейских колонистов, для которых военное дело было основным ремеслом, и поселил их в Иране9. В Табаристане еврейские колонисты могли появиться еще раньше, в парфянскую эпоху. Намек на армянский след ранних иудеев Кавказа содержится и в самом начале Кембриджского документа. Примечательно, что арабо-персидские источники подразумевали под Табарсараном именно «войско», указывая на то, что Табарсаран - «лучшее войско Баб ал-абваба», т.е Дербента. В «Дербенд-наме» утверждается, что «прежде войско Дербенда [набиралось] из Табарсарана» [Дербенд-наме, 1992, с. 45]. В переводе с персидского саран (мн. от cap) означает «предводители войска», «военачальники».
Абу Хамид ал-Гарнати, который лично посетил Дербент и Табарсаран в первой половине XII в., сообщает о том, что «Табарсаран» состоит из 24 рустаков, каждый из которых «управляется сар-хангом наподобие амира» [Ал-Гарнати, 1971, с. 49]. При этом табарсаран назван еще и народом, жившим в «стране Дарбанд Баб ал-абваб». Число рустакт Табарсарана совпадает, с одной стороны, с численностью военных укреплений Дарпуша, расположенных между Рубасом и Уллучаем, а с другой - с населенными пунктами этой части Дагестана, жители которых говорят на азербайджанском и татском языках10. Во главе каждого рустака стоял свой «предводитель» (cap, сар-ханг или сар-хайл). Сархангп, управлявшие рустаками Табарсарана, о которых говорил ал-Гарнати, выступают в качестве синонима саров, «военачальников». В местных источниках данные ал-Гарнати полностью подтверждаются. В «Дербенд-наме», например, термины cap и сарханг заменены еще одним персидским синонимом - сар-лашкар. Источник дает редкую в таких случаях возможность проследить изменение реального содержания термина в процессе развития общественно-политической ситуации в регионе. В первый раз он использован в единственном числе, хотя это не исключает вероятности использования его в более ранний период во множественном числе. Халиф ар-Рашид, назначая Хафса б.‘Умара в 180/796 г. правителем (хакимом) Дербента, поручает надзирать (назира) над ним сар-лашкару ‘Абд ал-Малику б. Аглаба [The Derbend-Nameh..., 1851, р. 135]. Не совсем похоже на то, чтобы сар-лашкар означал главнокомандующего, как толкует этот термин В.Ф. Минорский [Минорский, 1963, с. 165]: во-первых, главнокомандующий войсками Халифата на Кавказе не носил персидских титулов, а во-вторых, ‘Абд ал-Малик б. Аглаб - фигура местного, а не регионального масштаба. Все становится на свои места, если исходить из реального статуса сар-лашкару - военного руководителя системы пограничных крепостей Табарсарана, который действительно мог удерживать правителя Дербента от непродуманных действий. Современное лексическое значение лашкар подразумевает войско, но применительно к средневековью необходимо учитывать родоплеменной характер военных поселений Сасанидов и мусульман на Кавказе: в Афганистане термин лашкара до сих пор обозначает племенные ополчения. В крепостях Табарсарана колонисты жили вместе с семьями и селились по родоплеменному признаку. Таким образом, речь идет об отрядах, состоявших из мужских обитателей крепостей, подвластных местному руководителю, сару, или сар-лашкару. При арабах старые сасанидские названия и титулы сохранились, поскольку они имели живую традицию в лице татских колонистов, принявших ислам, с которыми арабы активно взаимодействовали. С введением в Османской империи регулярной армии термин сар-лашкар был заменен тождественными ему титулами cap- *аскар и сардар; в частности, под этими терминами Ибрахим
Мутафаррика подразумевал главнокомандующего во время похода [Каменев, 1984. Арабский текст, с. 96]. Термин cap упоминается также и в пространной редакции письма хазарского царя Иосифа. П.К. Коковцов, издавший древнееврейский текст памятника, перевел его как «глава», «начальник», усмотрев в этом факт существования хакана в ранней Хазарии [Коковцов, 1932, с. 76]. Разделяя эту точку зрения, А.П. Новосельцев приводит факт упоминания термина cap в переписке Иосифа в качестве аргумента в пользу ее подлинности [Новосельцев, 1990, с. 136], которая в некоторых исследованиях ставится под сомнение. Тот факт, что документ содержит исторический материал, подтверждающийся синхронными и более поздними источниками на других языках, а главное, полностью соответствующий хронологии реальных событий, является сильным аргументом в пользу подлинности переписки, что не исключает, однако, вероятности ее редакций и искажений. Что касается мнения П.К. Коковцова, которое разделяют многие исследователи, то этот вопрос вряд ли решается столь однолинейно, путем соотнесения друг с другом двух ключевых в данном контексте терминов: cap и хакан. В хазарской переписке слово cap упомянуто и в форме множественного числа, что исключает прямые параллели его с титулом хакан. Обозначение сарим, представляющее собой древнееврейскую форму от слова cap, является точным лексическим эквивалентом персидского саран. «Большой начальник» (ха-сар ха-гадол), который фигурирует в краткой редакции письма с определенным артиклем ха, вероятно, мог обозначать титул, который в сасанидской иерархии соответствовал титулу табарсаран-шахъ. Когда у хазар не было еще царя, говорится в письме Иосифа, военачальником над собой они ставили тех, кто одерживал победы в войнах. Однажды иудеи вышли на войну вместе с хазарами, и один из иудеев, Булан, «выказал в тот день необычайную силу мечом и обратил в бегство врагов, напавших на казар. И поставили его люди козарские, согласно исконному своему обычаю, над собой военачальником» [там же, с. 114]. Кембриджский документ прямо указывает на то, что хазары сделали своим царем (мэлэх) «большого сарл» (ха-сар ха-гадал), и от него происходил царь Иосиф. Далее отмечается, что остальные сары выразили иудею Булану свою поддержку. Имя Булан - тюркского происхождения, не говоря уже о том, что он носил тюркский титул шад, однако источник называет Булана иудеем. Исходя из этого обстоятельства, можно было бы предположить, что текст Кембриджского документа служит косвенным свидетельством начала процесса иудаизации части гунно-савиров. В «Истории Албании» Мовсеса Ка-ланкатуаци достаточно подробно описана христианская миссия албанских епископов в «Страну гуннов», состоявшаяся в 681 г. [Каланкатуаци, 1984, с. 128]. Но уже к началу IX в. к процессам распространения христианства и иудаизма в «Стране гуннов» присоединяется и ислам - не случайно сре
ди жителей Хунзана оказываются не только иудеи и христиане, но и мусульмане. Эти религиозные общины совсем не обязательно следует считать представителями различных племенных групп, хотя один тезис совершенно очевиден: иудаизация гунно-савиров не могла происходить без участия самих евреев, которых не могли не затронуть процессы некоторой языковой ассимиляции, поскольку они тесно взаимодействовали с иранцами. При изучении проблемы участия евреев в истории хазар, так же как и проблемы принятия хазарами иудаизма, следует выделить два периода: раннехазарский (кавказско-хазарский) и великохазарский (тюркютско-хазарский). История ранних хазар в большей степени связана именно с кавказскими и, вероятно, иранскими (прежде всего табаристанскими) евреями и татами, судя по интенсивности человеческих связей в этой контактной зоне до и после «дейлемской интерлюдии». Первые из них, переселившиеся на Кавказ еще в доталмудский период11, были носителями арамейского языка - языка внешних сношений в Кавказской Албании и Армении. Согласно сведениям армянского автора Бузанда, евреи принимали участие в охране границ Ирана на Кавказе еще при Шапуре [История Армении Фавстоса Бузанда, 1953, с. 134]. Поэтому процесс иудаизации неевреев гипотетически мог начаться и до тюркютского нашествия, но после активного привлечения гунно-савиров на сасанидскую службу процессы межплеменного взаимодействия, обусловленные общими целями и интересами, значительно усиливаются, о чем свидетельствуют не только еврейские документы. Отголоском процессов распространения иудаизма среди гунно-савиров может служить иудейский по происхождению обряд скорбных песнопений замире, который до сих пор сохранился у кумыков, условный запрет на работу в субботние дни, зафиксированный в фольклоре карачаевцев12, другие косвенные данные. Карачаевско-балкарский нартовский эпос содержит многочисленные ветхозаветные сюжеты, связанные с царем Давидом [Каракетов, 1997, с. ЮЗ-110]. Как отмечал А.Н. Самойлович, «название дней недели у карачаевцев и балкаров частично обнаруживает знаменательную связь с названиями дней недели у крымчаков и караимов, с одной стороны, и у чувашей с башкирцами, с другой, как далекий отзвук культурных (а не языковых) отношений в эпоху хазарского царства» [Самойлович, 1926, с. 6]. Что касается Великой Хазарии, то евреи из Византии, связанные с торговлей в колониях-поселениях в Юго-Восточном Причерноморье, и прежде жили на этой территории. Источники связывают усиление процессов их миграции в Хазарию с гонениями, которым евреи подвергались в Византии в период правления императора Романа! Лакапина (919-944) [Ал-Мас‘уди, с. 193]. Испанские евреи также установили связи с Великой Хазарией, которая в их глазах была могучей, а главное - независимой иудейской страной, которой у евреев давно уже не было. О характере этих связей мы узнаем из переписки Хасдая б. Шафрута с хазарским царем [Коковцов, 1932].
Союз гунно-савиров и иранских колонистов сложился на территории Восточного Кавказа, центром которой стал обширный район от стены Беш-Бармак в Ширване до Горной стены (Даг-бары) около Баб ал-абваба. По-видимому, это был не столько союз, сколько вынужденный акт консолидации разнородных сил, после того как сасанидские гарнизоны во главе с сарами были усилены гунно-савирами. Объединенные силы требовали и общего руководства - таким руководителем, согласно хазарской переписке, и стал Булан. Источник намекает на сравнительную самостоятельность военных колонистов Сасанидов: в выборе своих предводителей они не зависели от Ирана. Впрочем, эта традиция сохранялась и после арабского завоевания: газии, заселявшие крепость Баб ал-абваба (кал ‘ат ал-Баб), его башни (бурудж), форты Даг-бары и укрепленные поселения (рустаки) Табарсара-на, оставались независимыми от власти дербентского амира. По решению халифа ар-Рашида, они содержались за счет определенной части доходов от нефтяных приисков Ширвана. Преемственность традиций пограничной зоны во многом сохранялась и в том, что касалось прежних персидских названий военной номенклатуры: руководители отрядов газиев, например, продолжали называться сар-хангами. Попытки связать название «хазары» с определенным племенным субстратом не случайно оказываются безрезультатными. Сопоставление его с древнееврейским ха-сар представляется малоубедительным, поскольку оно основано только на созвучии. Обращают на себя внимание обозначения, связанные с десятичной системой военной организации, которая использовалась не только тюркскими, но и другими народами, в том числе и иранцами. Речь идет о наиболее оптимальной для горных условий военной единице - тысяче: примерно такой же численный состав представляли племенные ополчения (лашкары), возглавляемые сарами в Афганистане - другой горной окраине иранского мира. У некоторых горских народов Кавказа для обозначения общины, подразумевавшей всех взрослых мужчин родового сообщества, а также войска, которое община могла выставить в случае необходимости, употреблялся один и тот же термин (ср. с аварским бо). Название военной организации племени легко превращалось в его самоназвание, как, например, это произошло с тюркоязычными мингами (букв, «тысяча») из Центральной Азии, или ираноязычными хазарейцами из Центрального Афганистана. В Иране и Турции титул минбаши (мингбаши) давался тысячнику, т.е. начальнику «тысячи» воинов, а также предводителю племени кочевников, составлявших в одно и то же время и иррегулярное войско. В случае войны минбаши - предводитель племени должен был выставить тысячу воинов. На территории гунно-савиров и после монголов название хазар продолжало использоваться в его численном значении. В «Вассаф-и хазрет» Шихаб ад-дина аш-Ширази сообщается о том, что охрана дербентского про
хода и прилегающей территории была поручена монгольскому амиру Та-рамтазу. Когда в 718 (1318/1319) г. войска Узбека двинулись через Дербент в Арран, их на пути встретил амир Тарамтаз с личной тысячей (хазаре-и хассе) [Сборник материалов, относящихся к истории Золотой Орды..., 1941, с. 86-87]. Архивные источники зафиксировали тот факт, что у тюркских народов Кавказа, прежде всего карачаевцев и балкарцев, число воинов исчислялось в тысячах [Социально-экономическое..., 1985, с. 34,45]. Судя по этнографическим данным, у кавказских тюрков число «тысяча» являлось сакральным, более того, даже название Эльбруса они связывали с этим числом: «Черный ворон охраняет родник со святой водой (мингин суу), что находится на вершине горы Минги-тау (Эльбрус)» [Карекетов, 1999, с. 68]. Согласно Х.С. Нюбергу, в переводе со среднеперсидского языка слово hazar переводится как «тысяча» [Nyberg, 1931, р. 106]. По мнению И.М. Оранского, некоторые буквы пехлевийского письма, такие как х и h, с самого начала получили двоякое звуковое выражение [Оранский, 1988, с. 178]. Кроме того, в период перехода с пехлевийской графики на арабскую получила некоторое распространение практика, когда для нового значения слова в арабском письме в этом слове менялась одна буква, обычно первая, но не обязательно. Это позволяло отделять лексическое значение слова от топонима или этнонима. Поэтому для того, чтобы различать этноним хазар в арабской графике (J_А) от новоперсидского числительного «тысяча» (J», вполне могла быть использована замена буквы ® на совершенно другую, но фонетически схожую с ней букву £. После тюркютского завоевания Северного Кавказа на месте «Страны гуннов» источники упоминают владения туман-шаха. В источниках важные по своим последствиям арабские походы против хазар в первой половине VIII в. также неизменно сопряжены с походами арабов против туман-шахъ. Так, экспедиция 117/735 г., предпринятая в период ожесточенных столкновений в «землях тюрков», была направлена против туман-шаха [Та’рих..., 1386/1967, с. 42]. Этот титул определенно указывает на то, что единица войска туман-шаха составляла 10 тысяч человек, что в тот период было под силу только тюркютам. Тем более что Абу-л-Гази прямо называет туман-хан титулом правителя огузов [Кононов, 1958, с. 58-60]. Более поздний персидский термин тумандар («командир 10-тысячного войска»), как и титул туман-шах, восходит к древнетюркскому, а затем и тюрко-монгольскому тумэн, обозначающему и войсковую единицу, и округ, который мог выставить 10 000 воинов. По тому же типу могло быть образовано и название хазар — обозначение военных округов, которым вменялось в обязанность выставлять в случае необходимости 1000 человек с определенным вооружением и амуницией13. Завоевание арабами Сасанидского Ирана не могло не сказаться на положении гунно-савиров Кавказа. Ранее такая их роль вполне устраивала и
тюркютов, поскольку они заключили мирные договоры не только с Византией, но и с Ираном. Однако вскоре после падения государства Сасанидов ситуация кардинально изменилась. Тюркам нужно было принимать решительные превентивные меры, чтобы надежно защититься от чрезвычайно серьезной мусульманской угрозы с юга. Надо полагать, они прекрасно осознавали, что небольшая конфедерация гунно-савиров не в силах удержать мощный натиск мусульман, который сметал все вокруг в самом начале мусульманской эры. Именно поэтому в конце 630-х гг. тюркюты занимают Дербент и всю оборонительную систему Дарпуш, сохранив в укреплениях иранские гарнизоны и гунно-савиров, ранее служивших Сасанидам: как известно, обороной Дербента во время осады города арабами руководил Шахрбараз/Шахрийар - судя по имени, иранец по происхождению. Первая же арабская экспедиция 643/644 г.х. под предводительством Салмана б. Раби‘а и ‘Абд ар-Рахмана б. Раби‘а ал-Бахили показала гунно-савирам, что им необходимо искать нового покровителя. Тюркюты также поняли, что к угрозе с юга следует относиться со всей серьезностью и основательностью. Так союз между ними стал жизненно необходимой потребностью не только для тюркютов, но и - в еще большей степени - гунно-савиров. Письменные источники должны были зафиксировать такой союз, имевший большое значение для дальнейшей истории хазар. И он должен был состояться в ходе военной кампании, начавшейся в 643/644 г., когда гипотетическая арабская угроза переросла в полномасштабные военные действия с серьезными потерями. Поиск сведений в источниках под этим углом зрения привел к ожидаемому результату: под 32 (652/653) г. Ибн ал-Асир прямо сообщает о союзе тюрков с хазарами. И если до этого момента хазары и тюрки упоминаются в арабо-мусульманских источниках раздельно, то после указанной даты их называют либо хазарами, либо тюрками: «В этом, 32 (652/3), году хазары и тюрки одержали победу над мусульманами. Дело в том, что когда участились походы против них, хазары стали совещаться и говорить: “Раньше никто не мог противостоять нам, пока не появился этот немногочисленный народ, а теперь мы не можем устоять против него”. “Эти люди не подвержены смерти”, - говорили некоторые из хазар, ибо никто из них не пострадал во время их походов. Действительно, хотя до этого похода мусульмане совершали еще несколько походов (против хазар), однако никто из них не был убит, и поэтому они (хазары) подумали, что они (мусульмане) не умирают. “Не попытаться ли нам (убить их)”, - сказали некоторые из них, и они устроили им (мусульманам) засаду в лесу <...>. Тем временем тюрки объединились с хазарами и вступили с мусульманами в кровопролитную войну, в которой был убит ‘Абд ар-Рахман, носивший прозвище Зу-н-Нун, название его меча <...>» [Ibn-El-Athiri, 1869,
р. 102-103; см. также: Ибн ал-Асир. Китаб ал-камил фи-т-та’рих, III, с. 54]. Ключевыми моментами в приведенном фрагменте текста источника являются указание на объединение тюрков с хазарами, обстоятельства объединения и датировка этого события. Арабское завоевание Дербента не привело к установлению мира на этой территории. Арабо-хазарские войны с перерывами продолжались три столетия с переменным успехом, пока граница не установилась между Дербентом и Таргу (Каякентский район Дагестана). В ходе этой войны военнополитическая ситуация многократно менялась. Хазары возвращались, поддерживаемые дагестанскими владетелями, не желавшими подчиняться арабской власти. Тюркюты заняли крепость Дербента (кал ‘ат ал-Баб). однако после того, как арабы в очередной раз осадили город, были вынуждены уйти из крепости через западные врата, впоследствии получившие название Баб ал-мухаджирин. Хазарское население было изгнано и из Самого города (шахрастанъ) Баб ал-абваба и его окрестностей: источники упоминают о нескольких тысячах человек. На их место в середине VIII в. Маслама переселил десятки тысяч мусульман из различных районов Халифата. Только после этого события Дербент становится крупнейшим центром мусульманской религии и культуры на Северном Кавказе. «Страна гуннов» вместе со своей столицей в Семендере становится частью Великой Хазарии, хакан которой перенес столицу в Итиль на Волге. О взаимоотношениях гунно-савиров Кавказа и тюркютов лучше всего были осведомлены армянские авторы. В «Истории албан» Каланкатуа-ци, относящейся к VIII в., князь гуннов Алп-Илитвер назван вассалом хазарского кагана, который был «царем севера». Тем самым источник однозначно говорит о зависимом положении гуннов в хазарском объединении. Более поздние мусульманские авторы также подтверждают эту информацию: ал-Мас‘уди сообщает, что «народ ал-Баба (т.е. Дербента. -А.А.) терпит много ущерба от царства Хунзан, народ которого входит в состав земель хазарских царей» [Ал-Мас‘уди, с. 192]. Если исходить из логики описываемых событий, то рассуждения о том, что Семендер был первой столицей хазар и потерял этот статус, как только была основана новая столица - Итиль, соответствуют действительности лишь отчасти. На самом деле Семендер оставался столицей кавказских тюрок, но гунно-савиры вошли в состав тюркютского государства на правах вассалов. Примечательно, что ал-Мас‘уди не только называл Семендер столицей Хунзана (Хизана/Джидана), но и зафиксировал факт существования в нем мечети, синагоги и храма. Информация обоих авторов полностью совпадает и относится к одной и той же территории. Оба города продолжали функционировать как столицы, их сближали не только общий язык, наличие в обоих значительных еврейских общин, но и большое этнокон-
фессиональное многообразие. Ибн Руста приводит колоритное сообщение о правителе Хунзана (Х.ндана), который «придерживается трех религий: по пятницам он молится с мусульманами, по субботам - с евреями, а по воскресеньям - с христианами». Всем, кто посещал его, он объяснял, что «каждая из этих религий зовет в свою веру и утверждает, что истина в ней и что всякая другая религия, кроме их собственной, несостоятельна, поэтому я и придерживаюсь их всех, для того чтобы достигнуть истины всех религий» [Kitab al-a‘lak..., 1967, р. 220]. Гардизи, точнее, переписчик его сочинения Зайн ал-ахбар заменяет Хунзан на графически идентичный (без учета диакритических точек) Дж.ндан: «Справа от Сарира находится область, называемая Дж.ндан, и ее население исповедует три религии»; название топонима представляет собой еще одну версию чтения той же самой графической основы Хунзан. Ибн Фадлан описывает конфессиональное многообразие в Итиле, столице Великой Хазарии, где иудеи, христиане и мусульмане мирно уживались в одном городе. Таким образом, совершенно очевидно, что не гунно-савиры противостояли мощному мусульманскому напору с юга, и тем более не одна из племенных групп гунно-савиров, а объединенные силы тюркютов вместе с их союзниками, среди которых упоминаются не только хазары, но также аланы, кашаки (касоги) и другие народы. Наш материал не подтверждает также сложившееся в научной литературе представление о том, что тюркютская династия была пресечена в результате междоусобиц, а сами тюркюты попали в зависимость от возвысившегося гуннского рода - хазар. Более того, нет ни единого достоверного исторического свидетельства, которое подкрепляло бы эту точку зрения. В то же самое время Ибн ал-Асир недвусмысленно говорит о том, что именно тюркюты остановили продвижение арабов на север. Как и русы, тюркюты сделали своими данниками различные племена, создав им взамен условия для относительно безопасного существования и стабильного развития. Сложные процессы племенного размежевания происходят и в Западнотюркском каганате в связи с выделением из его состава булгар. Арабы знали их страну как Булгар, а остальную часть Западнотюркского каганата стали называть Хазарским, поскольку знали пограничных с Ираном тюрков на Северном Кавказе именно как хазар. Именно поэтому ал-Мас‘уди отличает хазар не только от тюрков, но и от булгар [Ал-Мас‘уди, D 175, л. 49а]. -Приведенные факты во многом объясняют многочисленные противоречия и нестыковки источников, многие из которых исследователи считали ошибочными или, по крайней мере, появившимися ad libita librarii. т.е. по произволу переписчика. На самом деле в письменных источниках нет такого скопления противоречий и анахронизмов, какое встречается во многих исследованиях. Странно, что все эти неясности касаются главным образом хазар. Когда речь заходит о других народах, те же самые источни
ки оказываются удивительно точными. Мне представляется, что причина большинства нестыковок заключается в игнорировании исторического контекста информации источников, отсутствии семантической конкретизации собирательных названий для каждого отдельного события. В этом смысле считаю полезной работу по ревизии сообщений о тюрках и хазарах в письменных источниках, прежде всего арабо-мусульманских, в рамках единого корпуса сведений о хазарах. В результате многие сложные для понимания фрагменты текстов оказываются совершенно очевидными. Вот, например, объяснение наиболее известных противоречий: 1. «Худуд ал-‘алам» содержит информацию, указывающую на то, что хазарский каган происходил из семьи Ашина (в тексте - Ansa) [Minorsky, 1937, р. 161]. Это совершенно точное определение происхождения хазарских каганов, поскольку речь идет о 372/982 г. Как известно, из этого рода происходили каганы как Восточнотюркского, так и Западнотюркского каганата. Ранее информация «Худуд ал-‘алам» прямо противоречила представлениям о хазарах как одном из племен «Страны гуннов» на Северном Кавказе. Сейчас уже ясно, что речь идет о разных хазарах - после 32 (652/653) г. название хазар благодаря арабам распространилось на большую часть тюркютов, которые действительно были из рода Ашина. 2. Сведения мусульманского автора X в. Ибн Хаукала о том, что хазарский язык отличается от тюркского [Kitab surat al-ard..., 1939, р. 393], относятся к ранним хазарам, т.е. гунно-савирам. Ряд исследователей, в том числе и А.П. Новосельцев, под савирами понимают финно-угорские племена юга Сибири, которые вместе с гуннами или позже перешли в Восточную Европу14. Данное предположение, однако, не находит прямого, однозначно толкуемого подтверждения в источниках, хотя теоретически ранние савиры вполне могли выступать в качестве дотюркского субстрата гуннского союза. Ал-Бируни в своем сочинении «Ал-Асар ал-бакийа» приводит сведения о смешении языков среди жителей Булгара и Сувара: «Они не говорят по-арабски, но их язык - смесь тюркского и хазарского» [Binmi, The Chronology of Ancient Nations, 1879, p. 42]. 3. В другом фрагменте того же самого сочинения, который следует за предыдущим, буквально через несколько страниц, Ибн Хаукал отмечал, что язык булгар подобен языку хазар [Kitab surat al-ard, 1939, р. 396]. Об этом же писал и ал-Истахри. Это кажущееся противоречие объясняется тем, что во втором случае под хазарами оба источника имели в виду тюркютов, правивших Великой Хазарией. 4. Ал-Мас‘уди в одном месте подчеркивал, что хазары - это не тюрки, хотя и понимают язык тюрков, однако в другом фрагменте текста объяснял, что хазары являются тюрками. Дело в том, что этноним «тюрк» являлся родовым обозначением тюркютов, и другие тюркские племена использовали названия племенных объединений, а не это родовое обозначение. В
этом смысле хазары, т.е. гунны, не были тюрками, т.е. тюркютами, но они относятся к числу тюркских племен. Возможно также, что в первом случае ал-Мас‘уди намекал на сложный родоплеменной состав ранних хазар, среди которых были и иудеи. 5. Теперь в достаточной степени становится понятной и информация ал-Мас‘уди о двух каганах Хазарии, один из которых был существенно ограничен в своих действиях, причем так, что не мог без разрешения выходить за пределы собственной резиденции. Исследователи находили ответ на эту необычную политическую конструкцию Хазарии в том, что один из каганов был сакральным главой, а другой - политическим [см. также: Golden, 2007а, с. 161-194]. Однако кроме каганов у хазар также был царь, «которого они называют иша» (по Ибн Руста) или шахид (по Ибн Хурдад-биху). Установлено, что ишад восходит к тюркскому титулу шад, который встречается и в еврейских документах как титул местного правителя, помимо титула царя - малика/мэлэха. Какие именно силы стояли за каждым из приведенных титулов, еще предстоит выяснить. Пока у нас нет достаточных фактических данных для каких-либо выводов и умозаключений, за исключением того, что вся полнота реальной власти в Хазарии была сосредоточена в руках тюркютского правителя. 6. Ал-Истахри описывал обряд, касающийся продолжительности правления хазарского кагана, - этот обряд идентичен тому, что происходило в Западнотюркском каганате. Ибн Фадлан, описывая Великую Хазарию, сообщал: «[Еще] обычай царя хазар [тот], что у него двадцать пять жен, [причем] каждая из этих жен - дочь кого-либо из царей, соседящих с ним, которую он берет [себе] волей или неволей». Это также был не гуннский, а тюркютский обычай. 7. Исходя из гунно-савирской и сасанидской прелюдии в истории тюркюто-хазар, становится вполне объясним и религиозный выбор тюркю-тов в пользу иудаизма. Он был обусловлен различными обстоятельствами, в том числе двумя решающими. Первое - достаточно широкое распространение иудаизма среди племен Северного Кавказа, прежде всего гунно-савиров и аланов, активное участие в этом процессе кавказских евреев. Второе обстоятельство заключается в том, что тюркюты вели тяжелые войны на двух фронтах - с Арабским халифатом, оплотом ислама, и одновременно с Византией, крупнейшим центром христианства для большей части Восточной Европы. В этих условиях выбор третьей, но первой по времени появления монотеистической религии оказался единственно верным решением. Чрезвычайно важно археологическое подтверждение сведений письменных источников, особенно синхронных. Археологи действительно не находят особых изменений в материальной культуре на территории двух каганатов - Западнотюркского и Хазарского. Если считать хазар одним из гунно-савирских племен, это выглядит не совсем логичным, особенно
учитывая то обстоятельство, что гуннские захоронения существенно отличаются от тюркютских. Теперь мы находим разумное объяснение и этому странному феномену. Примечания 1 Основные идеи данной публикации впервые были озвучены в качестве рабочей гипотезы на Хазарском коллоквиуме, который состоялся в 2003 г. в рамках IV Иудейского конгресса (г. Королев), а в мае 2010 г. апробированы на семинаре Центра изучения Центральной Азии, Кавказа и Урало-Поволжья Института востоковедения РАН «Хазары в истории и легендах». 2 В основе такого представления лежит мифическая генеалогия хазар, приведенная в ответном письме хазарского царя Иосифа к Хасдаю б. Шафруту: «Мы (происходим) от сынов Иафета, от сынов его сына, Тогармы. Мы нашли в родословных книгах наших предков, что у Тогармы было десять сыновей, и вот их имена: первый - Агийор, (затем) Тирас, Авар, Угин, Биз-л, Т-р-на, Хазар, 3-нур, Б-л-г-д, Савир. Мы происходим от сыновей Хазара; это седьмой (из сыновей) [Коковцов, 1932, с. 74]. 3 В сочинении Акам ал-марджан Исхака б. ал-Хусайна содержится прямое указание на то, что хазары воевали с тюрками [см.: The Khazars and Фе Turks..1937, р. 142]. 4 Букв.: «хакан горы». В средневековой арабской историографии имя в единственном числе нередко использовалось для передачи множественного числа. 5 Информация археолога Б.Х. Атабиева. См. также: Рунин, 1976, с. 256-266; Бетрозов, 1980, с. 113-122. 6 Даг-и стан - практически полная огузо-персидская калька гунно-савирского названия Тавйак. 7 Все эти версии приведены в специальной статье М.Р. Гасанова [см.: Гасанов, 1998, с. 64-76]. 8 Тигран «идет в страну Палестинскую отомстить Клеопатре в Птолемаиде за поступок ея сына, Дионисия, против своего отца; берет в плен множество евреев и осаждает город Птолемаиду. Но царица еврейская, Александра, она же Мессалина, супруга Александра, сына Иоанна, сына Симеона, брата Иуды Маккавея, которая в то время управляла царством иудейским, [лишь] большими дарами могла уговорить его снять осаду» [см.: История Армении Моисея Корейского, 1893, кн. II, разд. 14]. 9 Во времена сасанидского царя Шапура II иранцы увели в плен из города Арташа-та 9 тысяч еврейских семейств, из Ервандашата - 20 тысяч семейств армянских и 30 тысяч еврейских, из Зарехавана - 5 тысяч семейств армянских и 8 тысяч еврейских, из Заришата - 14 тысяч семейств еврейских и 10 тысяч армянских, из города Ван, что в гаваре Тосп, - 5 тысяч семейств армянских и 18 тысяч еврейских. Здесь обращают на себя внимание два обстоятельства: во-первых, указанные события разворачивались в период тяжелого конфликта между Ираном и Византией, в который оказалась вовлеченной и Армения, так что под евреями и армянами, взятыми в плен, следует, очевидно, понимать военнопленных - обученных военному делу мужчин с их семьями; во-вторых, среди плененных, независимо от города или гавара Армении, самих армян существенно меньше, чем евреев, что может свидетельствовать об определенной политике Сасанидов в этом регионе, направленной на использование обученных наемников в собственных целях. В Нахичевани (в тексте: Нахчаван).
«который был средоточием их (т.е. сасанидских. - А.А.) войск», это соотношение еще более разительно: 2 тысячи армянских семейств и 16 тысяч еврейских. «Все это множество евреев, которое увели в плен из армянской страны, — объясняет далее Бузанд, - великий армянский царь Тигран привел из Палестинской страны в давние времена» [см.: История Армении Фавстоса Бузанда, 1953, с. 134]. 10 Этнический состав населенных пунктов современных Табасаранского и Дербентского районов может рассматриваться в данном случае в источниковедческом аспекте с целью локализации средневековых военных поселений: дело в том, что тюркизации подверглись главным образом этнические меньшинства, предки которых составляли военные гарнизоны Дарпуша, иначе говоря, «рустаки Табарсарана». По данным официальной статистики [Дагестанская АССР..., 1980], азербайджанцами населены села в Табасаранском районе: Дарвак, Ерси, Арак, Цанак, Зиль, Марата, Хели, Пен-джи и Якрах, а Хучни - лишь частично; в Дербентском районе: Джалган, Зидйан, Митаги, Мугарты, Нюгди, Бильгади, Падар, Рукель, Сабнова, Салик, Кала и Татляр. Именно с этими населенными пунктами, которые чаще всего фигурируют в источниках в качестве рустаков во главе с сарами, связаны легенды об иудейском прошлом их обитателей. 11 Этнограф И.Н. Анисимов пришел к такому выводу на основе изучения религиозных верований горских евреев [см.: Анисимов, 2002]. 12 В карачаевском фольклоре зафиксирована поговорка, согласно которой по субботам бесполезно работать: Шабат-кюн адамлагъа ишни кьызгъанган этеди («В субботний день работа не приносит людям плоды»). Палевой материал М.Д. Каракетова, 1990 г. 13 Ср. с контекстом упоминания в источниках титулов хазарпет и хазр патгос. Известно, что хазарпет возглавлял иранскую армию в ее походе против Византии. 14 А.П. Новосельцев не исключал, что к этим сабирам/савирам может восходить и самоназвание Сибири [см.: Новосельцев, 1990, с. 82]. Список литературы Аликберов А.К. Эпоха классического ислама на Кавказе. Абу Бакр ад-Дарбанди и его суфийская энциклопедия «Райхан ал-хака’ик» (XI-XII вв.). М., 2003. Алкадари Г.-Э. Асари Дагестан / Пер. и коммент. Али Гасанова. Махачкала, 1929. Анисимов И.Ш. Кавказские евреи-горцы. 2-е изд. М., 2002. Артамонов М.И. История хазар. 2-е изд. СПб., 2001. Бетрозов Р.Ж. Захоронение вождя гуннского времени у селения Кишпек в Кабардино-Балкарии // Северный Кавказ в древности и средние века. М., 1980. Бируни Абу Райхан. Избранные произведения. Т. 1: Памятники минувших поколений. Ташкент: Изд. АН УзССР, 1957. Ал-Гарнати. Тухфат ал-албаб ва нухбат ал-а‘джаб (Путешествие Абу Хамида ал-Гарнати в Восточную и Центральную Европу) (1131-1153 гг.)/ Публ. О.Г. Большакова и А.Л. Монгайта. М., 1971. Гасанов М.Р. К вопросу о происхождении Табасаран // Дагестан в эпоху Великого переселения народов. Этногенетические исследования. Махачкала, 1998. Дагестанская АССР Административно-территориальное деление по состоянию на 1 мая 1979 года. Махачкала, 1980.
Дербенд-наме / Пер. с тюрк. Г.М.-Р. Оразаева текста С.-Петербургского списка Дербенд-наме, переписанного в 1225/1810 г. - Мухаммед Аваби Акташи. Дербент-наме / Пер. с тюрк, и араб, списков, предисл. и библ. Г.М.-Р. Оразаева и А.Р. Шихсаидова. Коммент. Г.М.-Р. Оразаева. Махачкала, 1992. Дыбо А.В. Хронология тюркских языков И Сравнительно-историческая грамматика тюркских языков. Т. 6. М., 2006. Ибн ал-Асир. Китаб ал-камил фи-т-та’рих. I-XIV. Бейрут, 1386/1966. Ибн Хордадбех. Книга путей и стран / Пер. с араб., коммент., исслед., указах, и карты Наили Велихановой. Баку, 1986. История Армении Моисея Хоренского / Новый перевод Н.О. Эмина. М., 1893. История Армении Фавстоса Бузанда / Пер. М.А. Геворгяна. Ереван, 1953. Каланкатуаци Мовсес. История страны Алуанк / Пер. с древнеарм., предисл. и коммент. Ш.В. Смбатяна. Ереван, 1984. Каменев Ю.А. Ибрахим Мутеферрика и его сочинение «Усул ал-хикам фи низам ал-умам» // Письменные памятники Востока 1976-1977. М., 1984. Каракетов М.Д. Хазарско-иудейское наследие в традиционной культуре карачаевцев // Вестник Еврейского университета в Москве. Москва-Иерусалим, 1997. № 1(14). Каракетов М.Д. Миф и функционирование религиозного культа в договорно-заклинательном ритуале карачаевцев и балкарцев. М., 1999. Ал-Кашгари Махмуд. Диван Лугат ат-тюрк / Пер. и предисл. 3.-А.М. Ауэзовой. Алматы, 2005. Коковцов П.К. Еврейско-хазарская переписка в X веке. Л., 1932. Колесников А.И. Завоевание Ирана арабами. М., 1982. Колесников А.И. Новые данные по ранней истории хазар в Кавказской Албании // Палестинский сборник. М., 1998. Кононов А.Н. Родословная туркмен. Сочинение Абу-л-Гази, хана хивинского. М.-Л., 1958. Кузнецов В.А. Очерки истории алан. 2-е изд., доп. Владикавказ, 1992. Летопись Картли / Пер., введ. и примеч. Г.В. Цулая. Тбилиси, 1982. Ал-Мас‘уди. Мурудж аз-захаб ва-ма‘адин ал-джаухар. Рук. D 175 из коллекции СПбФИВРАН. Минорский В.Ф. История Ширвана и Дербенда X-XI веков. М., 1963. Мровели Леонги. Жизнь картлийских царей. Извлечение сведений об абхазах, народах Северного Кавказа и Дагестана / Пер. с древнегруз., предисл. и коммент. Г.В. Цулая. М., 1979. Мудрак О.А. Классификация тюркских языков и диалектов (с помощью методов глоттохронологии на основе вопросов по морфологии и исторической фонетики). Orien-talia & Classica. XXIII. М., 2009. Новосельцев А.П. Хазарское государство и его роль в истории Восточной Европы и Кавказа. М., 1990. Олеарий Адам. Описание путешествия в Московию и через Московию в Персию и обратно. СПб., 1906. Оразаев Г.М.-Р. «История Кавказа и селения Карабудахкент» Джамалутдина-Хаджи Карабудахкентского (Публикация текста и комментарии с приложениями). Махачкала, 2001.
Оранский И.М. Введение в иранскую филологию. Изд. 2-е, доп. М., 1988. Пигулевская Н.В. Сирийские источники по истории народов СССР. Хроника Захарии Ритора. М.-Л., 1941. Прокопий Кесарийский. Война с персами. Война с вандалами. Тайная история. 2-е изд., испр. и доп. / Пер. с греч., вступит, статья, коммент. А.А. Чекаловой. СПб., 2001. Рунин А.П. Захоронение вождя эпохи раннего средневековья из Кисловодской котловины И Советская археология. 1976. № 3. Самойлович А.Н. К вопросу о наследниках хазар и их культуры И Еврейская старина. Т. 11. Л., 1924. Самойлович А.Н. Кавказ и турецкий мир. Баку, 1926. Сборник материалов для описания местностей и племен Кавказа. Вып. П. Отд. 2. Тифлис, 1882. Сборник материалов, относящихся к истории Золотой Орды. Извлечения из перс, соч., собранные В.Г. Тизенгаузеном и обработ. А. А. Ромаскевичем и С.Л. Волиным. Т. II. М.-Л., 1941. Социально-экономическое, политическое и культурное развитие народов Карачаево-Черкесии (1790-1917). Сборник документов / Под ред. Т.А. Шацкого, С.П. Шацкой; сост. В.П. Невская, И.М. Шаманов, С.П. Несмачная. Ростов-на-Дону, 1985. Та’рих Халифа б. Хаййат ал-‘Усфури. Изд. А.Д. ал-‘Умари. Ан-Наджаф, 1386/1967. Annales quos scripsit Abu Djafar Mohammed ibn Djarir at-Tabari / Ed. M.J. de Goeje. I. Leiden, 1879. Biruni, Abu Rayhan Muhammad ibn Ahmad. The Chronology of Ancient Nations: An English Version of the Arabic Text of the Athar-ul-Bakiya of Albiruni or Vestiges of the Past / Transl. C. Edward Sachau. London, 1879. Golden P.B. Irano-turcica: The khazar sacral kingship revisited И Acta Orientalia. Aca-demiae scientiarum Hungaricae. Vol. 60. № 2.2007a. Golden P.B. Khazar Studies: Achievements and Perspectives 11 The World of the Khazars. Brill: Leiden-Boston, 20076. Grignaschi M. Quelques sp&iments de la litterature sassanide conservds dans les biblio-theques d’Istanbul I I Journal Asiatique. T. CCLIV. Paris, 1966. Ibn-El-Athiri. Chronicon quod perfectissimum inscribitur. Volumn tertium. Annos H. 21-59 continens, ad fidem codicum Londinensium et Parisinorum I Edidit Carlos Johannes Tomberg. Lughuni Batavorum, E.J. Brill, 1869. KitAb al-a‘lak an-nafisa auctore Abfi All Ahmed ibn Omar Ibn Rusteh / Ed. M.J. de Goeje. Leiden, 1967 (BGA VII). Kitab at-tanbih wa’l-ischraf auctore al-Mas0di / Ed. M.J. de Goeje. Leiden, 1967 (BGA VIII). Kitab sdrat al-ard. Secondum textum et imagines codicis Constantinopolitani edidit J.H. Kramers. Vol. 2. Fasc. I-П. Leiden, 1939. Liber expugnationis regionum auctore Imamo Ahmed ibn Jahja ibn.Djabir al-Beladsori, quern edidit M.J. de Goeje. Leiden, 1966. Minorsky V. Hudud al-‘Alam: The regions of the World, a Persian geography 372 AH-982 AD. London, 1937. Nyberg H.S. Hilfsbuch des Pehlevi. II. Glossar. Uppsala, 1931.
The Derbend-Nameh, or the history of Derbend, translated from a select turkish version and published with the text and with notes, illustrative of the history, geography, antiquities ect. occuring throughout the work by Mirza Kazem-Beg. SPb., 1851. The Khazars and the Turks in the Akam al-Marjan I By V. Minorsky // Bulletin of the School of Oriental and African Studies.Vol. IX. Pt. I. L., 1937. The Tajarib al-umam or History of Ibn Miskawayh (Abu ‘Ali Ahmad b.Muhammad) ob. A.H. 4211 Reproduced im facsimile from the MS at Constantinople // Aya Sufiyya Library. With a preface and summary by Leone Caetani. Vol. 1. Leyden, 1909. Yacut’s geographisches Wdrterbuch aus den Handschriften zu Berlin, St. Petersburg, Paris, London und Oxford / Hrsg. von F. WOstenfeld. I. Lpz., 1866.
И. Г. Семёнов К РЕКОНСТРУКЦИИ ВОЕННО-ПОЛИТИЧЕСКОЙ И ЭТНИЧЕСКОЙ СТРУКТУРЫ РАННЕГО Хазарского каганата Хазарский каганат образовался на периферии разваливавшегося Западного Тюркского каганата. Наиболее хорошо аргументированная гипотеза относительно времени и обстоятельств образования нового государства принадлежит М.И. Артамонову. Согласно ей наиболее вероятным основателем этого государства стал свергнутый правитель Западного Тюркского каганата Иби Шегуй, который около 651 г. бежал из Средней Азии в Юго-Восточную Европу и там получил поддержку со стороны хазар [Артамонов, 1962, с. 170-171]1. Данная гипотеза получила поддержку целого ряда исследователей [Гумилев, 1967, с. 238; Фёдоров Я.А., Фёдоров Г.С., 1978, с. 202; Гадло, 1979, с. 136; Golden, 1980, р. 59, 219-221; Голден, 1993, с. 219]. Важное значение для реконструкции военно-политической структуры Хазарского каганата во второй половине VII-VIII в. имеет интерпретация названия упоминающегося в сочинении армянского историка Левонда (Г'евонд, VIII в.) хазарского рода хат 'ирлит ’бер [Гевонд, 1862, с. 92]. Этот термин мною предложено реконструировать как титул *хазар-элыпебер «эльтебер хазар» [Семёнов, 2009а, с. 161]2. В Хазарском каганате, как и в Тюркском каганате, эльтеберами титуловались правители важнейших этнополитических объединений, находившихся в вассальной зависимости от кагана [см., например: Бернштам, 1946, с. 111, 112, 114; The History of the Caucasian Albanians..., 1961, p. 150, note 2; Golden, 1980, p. 151-152; Степанов, 2003, c. 225; Семёнов, 2008, c. 123; Семёнов, 2009a, с. 161]3. Между тем существование титула *хазар-элыпебер свидетельствует о том, что в Хазарском каганате политический статус правителя собственно хазар de jure был таким же, что и у правителя «Страны гуннов» и правителя волжско-камских болгар, так как последние также титуловались эльтеберами. Этот вывод диссонирует со сведениями других источников, из которых следует, что хазары занимали в Хазарском каганате доминирующее положение. Так, в связи с событиями середины VII в. в сочинениях ал-Йа‘куби и ал-Куфи о правителе Хазарского каганата говорится как о «хакане, царе (или владыке)
хазар» [Al Ja‘qubi, 1883, р. 194; Ал-Куфи, 1981, с. 10]. Такое же впечатление производят и сведения краткой редакции «Армянской географии» VII в. (Asxarhac 'оус *): «Царь Севера называется Хаган. Он владыка Хазар» [Армянская география..., 1877, с. 38; см. также: Патканов, 1883, с. 28]. Ввиду этого во всех исследованиях, так или иначе связанных с историей Хазарского каганата, принимается за непреложный факт безусловное доминирование хазар в данном государстве. Между тем свидетельство Левонда о роде (=династии, то есть речь идет уже о давней традиции) хазар-эльтеберов неизбежно ломает сложившийся стереотип о значительных преференциях хазар в том государстве, которое в литературе привычно именуется Хазарским каганатом. Но как же в таком случае следует относиться к данным тех источников, которые связывают кагана именно с хазарами? В контексте приведенных выше фактов ответ на данный вопрос может состоять в том, что de facto хазары являлись наиболее могущественной этнополитической конфедерацией каганата, а также и в том, что хазары изначально оказали поддержку хазарским каганам и проявили себя наиболее последовательными сторонниками той ветви династии Ашина, которая около 651 г. обосновалась в Юго-Восточной Европе. Существование титула «хазар-эльтебер» позволяет также выявить очень важный элемент доктрины власти хазарского кагана: поскольку каган не рассматривал себя в качестве правителя именно хазар, то можно говорить не столько о том, что хазарские каганы сохраняли традиции Тюркского каганата с его претензиями на господство над всем кочевым миром [Артамонов, 1962, с. 171], сколько о претензиях хазарских каганов на преемственность Западному Тюркскому каганату [Семёнов, 2009а, с. 162]. В данном ракурсе такие сочетания, как «Хазарский каганат» и «хазарский каган», становятся в значительной степени условными; правда, они все же необходимы, так как позволяют четко отличать эпоху Западного Тюркского каганата от эпохи «Хазарского каганата». Правомерность использования указанных сочетаний обусловлена еще и тем, что в реальности хазары играли важнейшую роль в военно-политической жизни каганата, и именно поэтому иноземные авторы нередко именовали правителя этого государства «каганом хазар». Таким образом, можно утверждать, что предположение о том, что в период существования Хазарского каганата имела место консолидация различных кочевых групп Предкавказья вокруг хазар, не вполне соответствует действительности; правильнее было бы говорить о том, что такая консолидация происходила вокруг трона кагана, главной опорой которого являлись собственно хазары, причем говорить в данном случае следует не об этнической консолидации, а о политической. Важное значение для реконструкции этнической структуры Хазарского каганата в ранний период его существования имеет исследование вопроса о первых арабских походах в пределы Хазарского каганата, и в частности
о событиях, имевших место под г. Баланджаром в 653 г. По данным средневековых арабо-персидских историографов, продвижение арабов на Восточный Кавказ началось еще в 22 г.х. (642/643 г.) [Al Ja‘qubi, 1883, р. 194; At-Tabari, 1879, р. 2663-2667]4. Под этой датой ат-Табари (839-923) сообщает о том, что арабский военачальник Сурака ибн ‘Амр, выслав вперед авангард во главе с ‘Абд ар-Рахманом ибн Раби‘а, направился к Дербенту. Правитель города Шахрбараз5 сдал город арабам на условии, что жители будут освобождены от уплаты налогов (джизйа). После этого Сурака послал войска в Мукан, Тифлис и в горную часть Алании, но эти походы оказались неудачными. Вскоре Сурака умер, и его преемником стал ‘Абд арРахман [At-Tabari, 1879, р. 2663-2667]. Как рассказывает ат-Табари, ‘Абд ар-Рахман стал совершать набеги в сторону Баланджара и даже достиг города ал-Байда’ [At-Tabari, 1879, р. 2667-2668; см. также: Ибн ал-Асир, 1934, с. 14-15] (ал-Байда’- вероятно, ставка хазарского кагана6). Позднее, уже в период правления халифа ‘Усмана (644-656), во время походов ‘Абд ар-Рахмана против тюрок его «настигла беда» [At-Tabari, 1879, р. 2668; цит. пер.: Шихсаидов, 1986а, с. 74]. М.И. Артамонов полагал, что в 642/643 г. атаки арабов на Баланджар были невозможны [Артамонов, 1962, с. 179], однако если учесть, что действия арабских войск в этот период отличались невероятной дерзостью, то вполне допустимо, что они могли направить войска и в сторону Баланджара, и даже к ал-Байда’, но эти рейды носили скорее разведывательный, чем завоевательный характер. Что же касается города ал-Байда’, то речь в данном случае может идти не о ставке кагана, так как Хазарского каганата в этот период еще не существовало, а о хазарском городе, который спустя несколько лет и стал резиденцией правителя нового государства. О вторжениях в этот период арабов на Кавказ сообщают не только арабо-персидские авторы, но и армянский историк Себэос (VII в.). Поскольку он писал спустя приблизительно два десятилетия после этих событий, то его данные можно считать очень надежными. По его сообщению, на втором году правления императора Константа II (годы правления - 641-668), т.е. в 642/643 г, арабское войско прибыло в Атрпатакан (ср.-перс. Адурбадаган; южный Азербайджан - на северо-западе современного Ирана). Там арабы разделились на три отряда, два из которых вторглись в Армению, а один - в Албанию [История императора Иракла..., 1862, раздел 3, гл. 32; История епископа Себэоса, 1939, гл. 34]. Никаких подробностей о ходе военной кампании арабов в Албании Себэос не приводит, но поскольку указанная им дата подчинения арабами этой страны совпадает с той, которую называют арабо-персидские авторы, то можно достаточно уверенно говорить о захвате арабами в 642/643 г. Дербента. Этот факт подтверждается также приводимым ат-Табари текстом охранной грамоты, врученной Суракой правителю Дербента Шахрбаразу7. Что же касается арабских вторжений в этот же
период на территорию будущего Хазарского каганата - на Баланджар и тем более на ал-Байда’, то соответствующие сообщения нельзя считать столь же надежными, так как они не подкрепляются данными параллельных источников. После первого покорения Дербента арабы так и не смогли удержать его [Новосельцев, 1990, с. 174], и спустя несколько лет им пришлось подчинять его вторично. В 651 г. арабы развернули крупное наступление на Армению [см.: Большаков, 1993, с. 167-168], причем тогда же Салман ибн Раби‘а начал наступление на территорию Албании [там же, с. 167-168; с. 252, прим. 57]. По мнению О.Г. Большакова, захват арабами Дербента может быть отнесен только к более позднему времени [там же, с. 168], а именно к 653 г. [там же, с. 170-171; с. 252, прим. 65; с. 254, прим. 81]. Однако хотелось бы отметить, что в сочинении ат-Табари сохранилось предание о захвате арабами Дербента в 30 г.х. (650/651 г.). В нем сообщается следующее: арабские полководцы Хузайфа ибн Усайд ал-Гифари и Са‘ид ибн ал-Ас были направлены в помощь ‘Абд ар-Рахману для участия в походе на ал-Баб (Дербент). Те, по словам ат-Табари, «оказали помощь и вернулись» [At-Tabari, 1879, р. 2856; цит. пер.: Шихсаидов, 1986а, с. 75]. Как мне представляется, этот рейд действительно мог иметь место, так как в это же время, в 651 г., Салман ибн Раби‘а возглавил наступление арабов на Албанию (см. выше), а поход его брата ‘Абд ар-Рахмана на Дербент мог явиться одним из эпизодов данной кампании. Необходимо также отметить, что достоверность сообщению о взятии арабами Дербента в 30 г.х. придает еще одно предание, которым располагал ат-Табари. В нем под тем же 30 г.х. упоминается об ‘Абд арРахмане как о наместнике ал-Баба [At-Tabari, 1879, р. 2844]. Надежность этих сведений подтверждается также приводимыми ат-Табари сведениями о производимых ‘Абд ар-Рахманом в этот период набегах в сторону Балан-джара и на город ал-Байда’ [At-Tabari, 1879, р. 2667-2668; см. также: Ибн ал-Асир, 1934, с. 14—15]. По всей видимости, эти рейды последовали сразу же за захватом ‘Абд ар-Рахманом Дербента. Как предполагал А.П. Новосельцев, эти набеги ограничивались лишь территорией «Страны гуннов» в Дагестане [Новосельцев, 1990, с. 174], но вполне возможно, что они действительно были нацелены на ставку первого хазарского кагана. По данным того же ат-Табари, в следующем, 31 г.х. (651/652 г.) наместником Армении был назначен Салман, а его брат ‘Абд ар-Рахман спустя два года - на девятом году правления халифа Османа (644-656), т.е. в 653 г. -достиг Баланджара. Он стал обстреливать город из катапульт, но «тюрки», подоспевшие на помощь баланджарцам, разбили арабов. ‘Абд ар-Рахман погиб, но часть его отряда сумела добраться до Дербента [At-Tabari, 1879, р. 2668,2871,2889-2891; см. также: ал-Куфи, 1981, с. 11; Al-Beladsori, 1866, р. 204]. По данным некоторых средневековых арабо-персидских авторов, Салман также участвовал в этом походе и погиб «за рекой Баланджар» [Ал-
Куфи, 1981, с. 11; Al-Beladsori, р. 203-204; Ибн ал-Факих, с. 293; Al Ja‘qubi, р. 194; Ибн ал-Асир, 1934, с. 66], но, по другим известиям, ему удалось спастись [At-Tabari, 1879, р. 2890; Ибн ал-Асир, 1934, с. 66]. Ярость, с которой арабы штурмовали Баланджар, характеризует следующее сообщение ат-Табари: «Сказал Ми‘дад ‘Алкаме: “Отдай мне свой плащ и обвяжи им мою голову”. Он так и сделал. Затем он (Ми‘дад) подошел к башне, в которой испытывал свою судьбу (т.е. погиб) Йазид, забросал /стрелами/ их (баланджарцев) и убил /несколько человек/ из них. Затем /в него/ был пущен из метательной машины камень, который рассек ему голову. Сподвижники взяли его и похоронили рядом с Йазидом. * Амр ибн ‘Утба получил рану, увидел свой плащ таким, каким желал его увидеть (красным от крови), и умер. Когда наступил день сражения, то ал-Курса‘ сражался до тех пор, пока не был продырявлен копьями. Одежда его стала белой внизу и красной в разводах. И не переставали люди (т.е. мусульмане) твердо сражаться, пока не погибали. С его смертью (смертью Курса4) наступило поражение людей (мусульман)» [At-Tabari, 1879, р. 2892; цит. пер.: Шихсаидов, 1986а, с. 77]. До настоящего времени к реконструкции хода этой кампании не привлекались данные Себэоса, а между тем они проливают свет на целый ряд фактов, связанных как с самим сражением, так и с этническим составом войск, силами которых арабам было нанесено поражение. По сообщению этого автора, арабское войско, направленное на подчинение «Страны мидийской», то есть Адурбадагана, выступило затем «на север против народа, жившего у Каспийских ворот» [История императора Иракла..., 1862,с. 164]. Пройдя через «ущелье Джора», то есть через Дербент, арабы «опустошили всю страну при подошве гор и разбили многочисленное войско, вышедшее из врат гуннских и составлявшее гарнизон той страны. Из стран тетальских выступило против них войско. Грянули друг на друга со страшной силой, и войско Исмаильтян понесло поражение от войск тетальских, которые разбили их и умертвили лезвием меча. Спасшиеся бегством не могли прорваться через ущелье, потому что другое войско шло на них с тылу. Поэтому они устремились в ущелья Кавказских гор и едва выползли по склонам их. И многие, спасшиеся от смерти, нагие и босые, пешие и раненые пришли в страны тисбонские (то есть в Ктесифон, бывшую резиденцию сасанидских шаханшахов. - Я.С.), на родину свою (имеется в виду город Басра в Ираке. -Я. С.)» [История императора Иракла..., 1862, с. 164]. Автор датирует эти события тринадцатым годом правления византийского императора Константина II, т.е. 653/654 г. Сопоставление этой даты с той, которую приводят арабо-персидские историографы - 32 г.х., т.е. 652/653 г., позволяет уточнить ее - 653 г. [Большаков, 1993, с. 167-168; с. 252, прим. 57]. Можно полагать несомненным, что в цитировавшемся сообщении Себэоса «врата гуннские» соответствуют Баланджару. Надо также полагать,
что под указанными «вратами» подразумевался горный проход, то есть ущелье, вход в которое и контролировали фортификации Баланджара. О том, что военные действия проходили в гористой местности, свидетельствуют и последующие слова Себэоса о том, что «спасшиеся бегством не могли прорваться через ущелье». Кстати, у ал-Балазури в связи с поражением арабов у стен Баланджара также упоминается об ущелье [Al-Beladsori, 1866, р. 204], на что уже обращала внимание Л.Б. Гмыря [Гмыря, 1995, с. 80]. Ею же к исследованию данного вопроса было привлечено сообщение ат-Табари о назначении Салмана ибн Раби‘а в 32 г.х. (652/653 г.) правителем «проходов Баланджара» [At-Tabari, 1879, р. 2889; Шихсаидов, 1986а, с. 75] (это назначение предполагало предстоящее подчинение Салманом этих проходов). Здесь, несомненно, подразумеваются «горные проходы». По мнению Л.Б. Гмыри, речь может идти «о перевальных путях, на пути к которым стоял г. Баланджар» [Гмыря, 1995, с. 78]8. Это предположение, на мой взгляд, является наиболее вероятным, хотя вполне возможно, что под ними могли пониматься устья нескольких горных ущелий, выходящих на равнину. Нельзя также не согласиться с мнением Л.Б. Гмыри о том, что «Баланджар... по всей вероятности, находился в стороне от Прикаспийской трассы, в предгорьях, на пути к кавказским перевальным путям» [Гмыря, 1995, с. 78-79]9. Что касается хода военных действий у стен Баланджара, то из сообщения Себэоса следует, что баланджарцы («гарнизон той страны»; у ат-Табари в данном случае говорится о «жителях Баланджара» [At-Tabari, 1879, р. 2890]) вначале попытались самостоятельно отбить арабов и вступили с ними в открытое сражение, однако, потерпев неудачу, по всей видимости, отошли под защиту крепостных стен. Надо полагать, что именно после этого арабы и поставили перед стенами Баланджара метательные машины и под их прикрытием ринулись на штурм городских укреплений, о чем сообщается у ат-Табари (см. выше). По данным Себэоса, следующий этап сражения открылся подходом «тетальского войска» (западные тюрки; см. ниже). Оно ударило арабам в тыл, после чего те и обратились в бегство. У ат-Табари об этом же говорится следующее: «И однажды сговорились тюрки выступить. Вышли жители Баланджара, и присоединились к ним тюрки. И вступили они /вместе/ в схватку /с мусульманами/. ‘Абд ар-Рахмана... постигло несчастье. Мусульмане обратились в бегство...» [At-Tabari, 1879, р. 2890; цит. пер.: Шихсаидов, 1986а, с. 76]. С привлечением данных Себэоса указанное сообщение ат-Табари можно интерпретировать следующим образом: подступившее войско «тюрков» («тетальское войско») ринулось в атаку на арабов, а «жители Баланджара» тут же предприняли вылазку. Под ударами с двух сторон арабы обратились в бегство. Те, кто смог прорваться через строй «тюрков», столкнулись с их
арьергардным полком, заблокировавшим выход из горного ущелья. Спаслись только те, кому удалось вскарабкаться по склонам гор, окаймляющих ущелье. Далее арабам предстоял отход через труднопроходимые горные районы («они устремились в ущелья Кавказских гор и едва выползли по склонам их»), так как равнинный путь, пролегающий вдоль берега Каспийского моря, скорее всего, был перекрыт войсками «тюрков». Необходимо также отметить, что тетальцами, то есть эфталитами, в сочинении Себэоса именуются обитатели Средней Азии: в главе 1 - это кушаны (до эфталитов политическое доминирование в Средней Азии принадлежало кушанам); в главе 2 - западные тюрки, союзники византийского императора Ираклия, выступившие совместно с ним против Сасанидского Ирана в 627-628 гг., причем в данном случае правитель западных тюрков фигурирует у Себэоса как «тетальский царь»; в главе 4 западные тюрки, разбитые иранским полководцем Варахраном (Бахрам Чубин), дважды названы тета-лами; в главе 5 правитель Западного Тюркского каганата упоминается как «хаган, великий царь тетальский»10. Себэос имел смутные представления о народах Средней Азии, а в данном случае допускает еще и архаизацию среднеазиатской ономастики - эфталиты в 563-567 гг. были окончательно разгромлены тюрками в союзе с сасанидским шаханшахом Хосровом I Ану-ширваном (531-579), а территория Эфталитского царства была разделена между союзниками [см., например: Кляшторный, 2003, с. 93]. Можно полагать несомненным, что в эпизоде, связанном с разгромом арабского войска у «врат гуннских» (= Баланджар), под «странами теталь-скими» также подразумевается Среднеазиатский регион. Для интерпретации же сообщения Себэоса о том, что «из стран тетальских выступило против них войско», необходимо привлечь гипотезу М.И. Артамонова относительно времени и обстоятельств образования Хазарского каганата: «тетальцы» представляли собой западных тюрков из конфедерации нуши-би, которые бежали в северо-западные районы Прикаспия вместе со свергнутым каганом Иби Шегуем, но произошло это не в 653 г., как это может следовать из сообщения Себэоса, а двумя годами раньше. Себэос явно не знал о причинах их появления на Кавказе; ему было известно лишь, что арабы были разгромлены с помощью западных тюрков, прибывших из Средней Азии. С другой стороны, упоминание Себэосом «тетальцев» свидетельствует о том, что военно-политической опорой первого хазарского кагана являлись прежде всего тюрки-нушиби, мигрировавшие вместе с ним в Северо-Западный Прикаспий. Вероятнее всего, их было сравнительно немного, во всяком случае, несопоставимо меньше, чем хазар, так как несколько позднее источники начинают именовать правителя нового каганата «хазарским каганом», о чем уже говорилось выше. Из сообщения Себэоса остается неясным, принимали ли участие в сражении под Баланджаром собственно хазары. Именование в цитировав
шемся сообщении ат-Табари войска кагана «тюрками» также не позволяет пролить свет на этот вопрос, так как у него, как и у других средневековых арабо-персидских историографов, без какой-либо логики «тюрками» именуются то собственно тюрки, то хазары [см., например: Артамонов, 1962, с. 179-180]11. Однако в переводе сочинения ат-Табари на персидский, выполненном Бал'ами (X в.), говорится об участии в разгроме арабского войска под Баланджаром хазар, алан и присоединившихся к ним тюрков [Дорн, 1844, с. 14]. Это сообщение М.И. Артамонов расценивал как свидетельство того, что первый хазарский каган располагал дружиной, представленной западными тюрками [Артамонов, 1962, с. 179-180]. Упоминание же Себэосом «тетальцев» М.И. Артамонов к исследованию данного вопроса не привлек, а между тем оно в этом отношении является более надежным, так как фиксация этого сообщения имела место спустя чуть более десятилетия после событий под Баланджаром. Судя по всему, ко времени арабского рейда на Баланджар этот город (Баланджар фигурирует в сочинении ал-Куфи также как «страна Баланджар» [Ал-Куфи, 1981, с. 10-11, 19, 20, 41, 47-48; см. также: Гмыря, 1995, с. 76]) уже был включен в состав Хазарского каганата. Об этом свидетельствует тот факт, что баланджарцы при подходе войска кагана и предпринятой им атаке на арабов сами совершили вылазку из крепости и ударили на арабов с противоположной стороны, то есть они воспринимали кагана как союзника. По всей видимости, при подготовке похода на Баланджар арабы рассчитывали на легкую победу: вероятно, они полагали, что после падения Западного Тюркского каганата к северу от Дербента уже не существует той монолитной силы, которая могла бы оказать им достойный отпор. Но совершенно неожиданно для арабов такая сила нашлась. Это был молодой Хазарский каганат, представленный тогда в основном хазарами и какими-то другими небольшими этнополитическими группами Дагестана и Нижнего Поволжья, а также и мигрировавшими в Северо-Западный Прикаспий в 651 г. западными тюрками. Потерпев поражение у стен Баланджара, арабы после этого более полувека не предпринимали новых нападений на Хазарский каганат. Тем не менее гибель арабских воинов у Баланджара имела для мусульманского мира далеко идущие последствия, обозначив одно из направлений будущей экспансии Арабского халифата. Со своей стороны, Хазарский каганат в этот период еще не мог обрушиться на арабов, так как находился в стадии своего становления. По мнению М.И. Артамонова, разгром арабов под Баланджаром являлся «малозначительным эпизодом, так сказать, первым знакомством между будущими упорными противниками» [Артамонов, 1962, с. 180]. Противоположной точки зрения придерживается А.Р. Шихсаидов [Гаджиев, Давудов,
Шихсаидов, 1996, с. 202]. События под Баланджаром не могли не сыграть консолидирующей роли для потенциальных вассалов Хазарского каганата на Северном Кавказе и в Дагестане. Все они были поставлены перед необходимостью восстановления в степи могущественной центральной власти, которая одна только и могла служить гарантией отражения новых вторжений арабов12. По всей видимости, после разгрома арабского отряда у Баланджара в 653 г. Дербент перешел под контроль хазар или дагестанских гуннов [Новосельцев, 1990, с. 102]. Об этом может говорить тот факт, что в последующий период те и другие беспрепятственно вторгались в Албанию. Таким образом, первые атаки арабов на территорию Хазарского каганата могли иметь место уже в 651 г., однако уверенно можно говорить только о том, что около 653 г. арабы напали на Баланджар и пришедший на помощь баланджарцам хазарский каган разгромил арабское войско. На этом первая хазаро-арабская война завершилась, и военные действия между двумя государствами не возобновлялись вплоть до 706 г.13 Примечания 1 Обзор других точек зрения см.: [Семёнов, 2008, с. 118-127]. 2 Другие точки зрения см.: [Dunlop, 1954, р. 180, note 43; Czegledy, 1960, р. 85; Артамонов, 1962, с. 338; Минорский, 1963, с. 157, прим. 157; Golden, 1980, р. 125, 149,197, 198]. 3 По мнению Г. Дёрфера, титул элътебер имеет жуань-жуаньское происхождение [Do-erfer, 1965, S. 203]. 4 Без указания даты об этих же событиях рассказывают и другие арабо-персидские авторы: [Ал-Куфи, 1981, с. 11; Al-Beladsori, 1866, р. 203-204; Ибн ал-Факих, 1885, с. 293; Ибн ал-Асир, 1934, с. 66]. 5 В персидском переводе Баллами и у Ибн ал-Асира - Шахрийар. То же и в «Дербенд-наме» [Шихсаидов, 1986а, с. 72, прим, а; Новосельцев, 1990, с. 101-102]. По всей видимости, правильная форма этого имени - Шахрбараз, которая нередко встречается среди имен сасанидской знати, тогда как форма Шахрийар представляет собой более поздний, новоперсидский титул со значением «правитель шахра (области)» [Новосельцев, 1990, с. 101-102]. 6 Предполагается, что араб. ал-Байда ’ ‘Белый* является калькой с соответствующего тюркского названия [Minorsky, 1937, р. 453]. О. Прицак сопоставляет данный термин с названием *Сарыгчин, под которым в ряде арабо-персидских источников X в. фигурирует одна из частей г. Итиля, столицы хазар [Голб, Прицак, 1997, с. 182,183; с. 191, прим. 46]. Обзор других точек зрения см.: [Новосельцев, 1990, с. 125-128]. 7 Текст охранной грамоты см.: [Буниятов, 1965, с. 81; Шихсаидов, 1986а, с. 73]. 8 Иначе выражение «проходы Баланджара» интерпретируется А.Р. Шихсаидовым: «проходы, ведущие на Баланджар» [Шихсаидов, 19866, с. 15]. 9 Другие точки зрения относительно локализации Баланджара см.: [Гмыря, 1995, с. 82].
10 Здесь: нумерация глав - по переводу Ст. Малхасянца - см.: [История епископа Се-беоса..., 1939]. 11 Подробное исследование данного вопроса см.: [Калинина, 2005, с. 251-258]. 12 О важной роли хазаро-арабских войн для цементации населения Хазарского каганата см.: [Гадло, 1979, с. 169-170; Голден, 1993, с. 213,218]. 13 Относительно даты см.: [Семёнов, 20096, с. 40-48,49; Семёнов, 2009в, с. 13-19,20, 21]. Список литературы Армянская География VII в. по Р.Х. (приписывавшаяся Моисею Корейскому) / Текст и пер. с присовокуплением карт и объяснительных примечаний издал К.П. Патканов. СПб., 1877. Артамонов М.И. История хазар. Л., 1962. Бернштам А.Н. Социально-экономический строй орхонских тюрок VI-VII вв. М -Л., 1946. Большаков О.Г. История халифата. Т. 2. Эпоха великих завоеваний (633-656). М., 1993. Буниятов 3. Азербайджан в VII-IX вв. Баку, 1965. Гаджиев М.Г., Давудов О.М., Шихсаидов А.Р. История Дагестана с древнейших времен до конца XV в. Махачкала, 1996. Гадло А.В. Этническая история Северного Кавказа IV-X вв. Л., 1979. Гевонд. История халифов / Пер. К. Патканьяна. СПб., 1862. IX. Гмыря Л.Б. Страна гуннов у Каспийских ворот. Махачкала, 1995. Голб Н. и Прицак О. Хазарско-еврейские документы X века / Пер. с англ.; научн. ред., послесловие и коммент. В.Я. Петрухина. Москва-Иерусалим, 1997 (5757). Голден П.Б. Государство и государственность у хазар: власть хазарских каганов // Феномен восточного деспотизма: Структура управления и власти. М., 1993. Гумилев Л.Н. Древние тюрки. М., 1967. Дорн Б. Известия о хазарах восточного историка Табари / Пер. П. Тяжелова И ЖМНП. 1844. Ч. 43. №7, 8. Ибн ал-Асир. Ал-камиль фи-т-тарих. Т. III. Каир, 1934 (на араб. яз.). Ибн ал-Факих. Китаб ал-булдан. Лейден, 1885 (на араб. яз.). История епископа Себэоса / Пер. с 4-го исправленного армянского издания, предисл. и коммент. Ст. Малхасянца. Ереван, 1939. История императора Иракла: Сочинение епископа Себэоса, писателя VII века / Пер. с арм. К. Патканьяна. СПб., 1862. Калинина Т.М. Ал-хазар и ат-тюрк в произведениях средневековых арабоперсидских ученых // Евреи и славяне. Т. 16. Хазары. Иерусалим-Москва, 2005. Кляшторный С.Г. История Центральной Азии и памятники рунического письма. СПб., 2003. Ал-Куфи, Абу Мухаммад Ахмад ибн А’сам. Книга завоеваний (Извлечения по истории Азербайджана VII-IXbb.) / Пер. с араб. З.М. Буниятова. Баку, 1981. Минорский В.Ф. История Ширвана и Дербенда X-XI вв. М., 1963.
Новосельцев А.П. Хазарское государство и его роль в истории Восточной Европы и Кавказа. М., 1990. Патканов К. Из нового списка Географии, приписываемой Моисею Корейскому // ЖМНП. 1883. Март. Семёнов И.Г. Образование Хазарского каганата // ВИ. 2008. № 8. С. 118-127. Семёнов И.Г. Происхождение и значение титула «хазар-эльтебер» И ВИ. 2009а. №9. Семёнов И.Г. Хазаро-арабские военно-политические взаимоотношения во второй половине VII - начале VIII в. И Вопросы истории Дагестана. Вып. V. Махачкала, 20096. Семёнов И.Г. Хазаро-византийские политические взаимоотношения в периоды правления императора Юстиниана II (685-695, 705-711) // Шестнадцатая международная междисциплинарная научная конференция по иудаике. Москва, 3-5 февраля 2009 г. Ч. 3. Еврейская культура и ее контексты. М., 2009в. Степанов Ц. Развитие на концепцията за сакралния цар у хазарите и българите през ранного средновековие И Българи и хазари през ранного средновековие. София, 2003. Федоров Я.А., Федоров Г.С. Ранние тюркские племена на Северном Кавказе. М., 1978. Шихсаидов А.Р. Книга ат-Табари «История посланников и царей» о народах Северного Кавказа // Памятники истории и литературы Востока. М., 1986а. Шихсаидов А.Р. Освободительная борьбы народов Дагестана против халифата VII-VIII вв. (в трудах арабских авторов) И Освободительная борьбы народов Дагестана в эпоху средневековья. Махачкала, 19866. Al-Beladsori. Liber expugnationis regionum, auctore... al-Beladsori I Ed. M.J. de Goeje. Lugduni Batavorum, 1866. Czegl^dy K. Khazar Raids in Transcaucasia in 762-764 A.D. //Acta Orientalia Academiae Scientiarum Hungaricae. T. XI. Fasc. 1-3.1960. Doerfer G. Tiirkische und Mongolische Elemente im Neupersischen. Bd. II. Wiesbaden, 1965. Dunlop D.M. The History of the Jewish Khazars. Pnncenton (N.Y.), 1954 (Princenton Oriental Studies. Vol. 16). Golden P.B. Khazar Studies: An Historico-philological Inquiry into the Origins of the Khazars. Vol. 1. Budapest, 1980. The History of the Caucasian Albanians by Movses Dasxuranci I Transl. by C.J.F. Dow-sett. London-New York-Toronto, 1961. Al Ja‘qubt Ibn Wadhih qui dicitur al Ja'qubT. Historiae I Ed. M.Th. Houtsma. Lugduni Batavorum, 1883. T IL Minorsky V. Hudiid al-‘Alam: The Regions of the World, a Persian geography 372 AH-982 AD. London, 1937. At-Tabari. Annales quos scripsit Abu Djafar Mohammed ibn Djarir at-Tabari cum aliis I Ed. M.J. de Goeje. Lugduni Batavorum, 1879. Ser. I. Список сокращений ВИ - Вопросы истории (М.) ЖМНП - Журнал Министерства народного просвещения (СПб.)
Б.Е. Рашковский Хазария и хазары в библейских комментариях Саадьи Гаона (882-942 гг.) Корпус известий о хазарах, отложившихся в средневековой еврейской экзегетической литературе, является одним из важнейших (хотя и незаслуженно обойденных вниманием в историографии) пластов первичной источниковедческой информации о странах и народах раннесредневековой Восточной Европы. Отсутствие заметного внимания и интереса к нему со стороны большей части исследователей, изучающих те или иные аспекты истории Хазарского каганата, казалось бы, объяснимо. Действительно, на первый взгляд представленные в нем фрагменты не могут дать ничего нового для понимания культурной или этнорелигиозной истории Хазарии. В них не содержится новых сенсационных сведений о датировке хазарского «обращения» в иудаизм, отсутствуют какие бы то ни было данные о роли еврейского элемента или иудейской религии в жизни Хазарского государства. Даже о самом факте исповедания иудаизма немногочисленным слоем хазарской правящей элиты в этих источниках часто говорится иносказательно. Поэтому исследователю для реконструкции мнений этих авторов о хазарах порой необходимо бывает приложить целый ряд усилий, чтобы понять систему ассоциаций, посредством которых образ Хазарии и хазар выстраивался в их сознании. Важность свидетельств о хазарах из средневековой еврейской экзегетической литературы обусловлена тем, что памятник экзегезы - библейский комментарий- литературное произведение, ориентированное на самый широкий круг читателей. Только благодаря анализу свидетельств о хазарах в источниках такого рода можно понять, как существование государства, правящая элита которого была иудаизирована, воспринималось иудейской религиозной мыслью того времени. Библейский комментарий как тип иудейской религиозной литературы как раз и сформировался в период существования Хазарского каганата и господства в нем правящей иудаизированной династии. До того религиозная культура еврейства не нуждалась в создании специальных сочинений.
толкующих текст Писания слово за словом или же стих за стихом. Более ранние типы библейской экзегезы, существовавшие в античный или позднеантичный период, были ориентированы либо только на перевод текста с библейского иврита на разговорный язык той или иной общины (Сеп-туагинта, Таргумы), исследование философского смысла Писания (Филон) или же создание углубленного герменевтического толкования (ивр. midraS). Ориентация в первую очередь на передачу буквального смысла библейского текста (ивр. peSaf) становится одной из главных тенденций иудейской экзегетики в раннесредневековый период под властью ислама. В значительной степени исламским влиянием было обусловлено формирование караимского движения - самостоятельного течения в иудаизме, не признающего законодательного авторитета Устной Торы (т.е. совокупности текстов талмудической литературы) и рассматривающего только еврейский текст Библии в качестве единственного источника права и ритуальной практики. В этом караимы следовали принципам, восходившим к Анану бен Давиду, которого позднейшая караимская традиция считает основателем этого направления в иудаизме1, приписывая ему высказывание: «Тщательно исследуйте Писание, не полагаясь на мое мнение». Большая часть свидетельств о хазарах, сохранившихся в еврейской экзегетической литературе Х-ХП вв., известна из библейских комментариев караимов2, так как именно для них Хазарское государство своим существованием представляло некое подобие интеллектуального вызова. Эта тенденция заметна у авторов X в. Йакуба ал-Киркисани и Йефета бен Эли, у пользовавшегося их материалами компилятора XII в. Яакова бен Реувена и, возможно, также других, не известных по имени авторов. Не случайно большинство ярких антихазарских высказываний в средневековой еврейской литературе приходится именно на библейские комментарии караимов [Ankori, 1959, р. 74-76]. Негативное отношение к хазарам в средневековой караимской литературе, скорее всего, было связано с тем, что по крайней мере на позднем этапе существования «иудейской Хазарии» правящей верхушкой этого государства был принят иудаизм в его раббанитской версии, о чем сохранились упоминания, в частности, и в письме Иосифа [Коковцов, 1932, с. 23-24, 30-31, 80, 97]3. Позднее и в раббанитских источниках свидетельства о хазарах стали активно привлекаться для нужд антикараимской полемики [The Book of Tradition..., 1967, p. 67-68]. Свидетельства о хазарах в раббанитской экзегезе Писания не столь многочисленны и заметны. На сегодняшний день можно утверждать, что лишь один раббанитский комментатор Библии использовал в своих трудах реалии, связанные с Хазарским каганатом. Однако его свидетельства о хазарах представляют большой интерес в связи с тем, что они, по всей видимости, являются самыми ранними атрибутированными свидетельствами о хазарах в средневековой еврейской литературе. Этот автор - Саадья Гаон.
Саадья Гаон, или Сайид ал-Файюми, происходил, как показывает его нисба, из области Файюм в Верхнем Египте. Благодаря своей необычной учености, весьма широким интересам в области философии, филологии, грамматики и поэтики, хорошему знакомству с доктринами различных еврейских сект, включая, конечно, и караимов, он сумел завоевать огромный авторитет в кругах ученой элиты раббанитов в Вавилонии и несмотря на то, что был для нее явно «человеком со стороны», добиться своего назначения на должность главы талмудической Академии Суры в 928 г. Именно после этого он получил почетный титул гаона4. Как уже было отмечено выше, Саадья является автором, возможно, наиболее ранних атрибутируемых свидетельств о хазарах в средневековой еврейской литературе. Точка зрения М. Ландау о том, что таким автором был ал-Киркисани [Landau, 1942, р. 96], на мой взгляд, сомнительна, так как работа ал-Киркисани, содержащая в себе упоминание о хазарах, была написана в 937 г., а Саадья умер в 942 г. Таким образом, можно предполагать, что хотя бы часть известий Саадьи о хазарах датируется периодом более ранним, чем 937-942 гг. Саадья дважды упоминает о хазарах в своем комментарии к библейской книге «Исход» (ивр. Semot). Фрагменты о хазарах из этого комментария были изданы первый раз А.Я. Гаркави [Harkavy, 1897, р. 244-246] и идентифицированы им как отрывки комментария к недельным главам (кускам из Пятикнижия, читаемым каждую субботу в синагоге) «Терума» (Исх. 25:1-27:19) и «Ки вер» (Исх. 30:11-34:35) [Harkavy, 1897, р. 244-245]. Однако до сих пор использование и введение их в научный оборот затруднялось тем, что в упомянутой публикации А.Я. Гаркави не указал шифр использованной им рукописи. Спустя столетие после публикации А.Я. Гаркави полный текст комментария Саадьи на книгу «Исход» был издан израильским исследователем Й. Рацаби. В состав этой публикации вошли и два места о хазарах [Razabi, 1998, р. 369, 372]. Рацаби правильно идентифицировал текст данного комментария с рукописью Евр-Араб I № 129II Собрания А.С. Фирковича. Он также показал, что оба фрагмента о хазарах принадлежат к комментарию на текст только одной недельной главы - «Ки тисса» [Razabi, 1998, р. 369, 372]. Тем не менее в издании Й. Рацаби, как и у А.Я. Гаркави, имеется ряд расхождений с оригинальным текстом рукописи. Кроме того, в ней неправильно указано местоположение данных фрагментов в тексте. Указания на те или иные места в рукописи представляют собой номера страниц, а не листов, как это принято. Публикуемые ниже фрагменты о хазарах из комментария Саадьи на книгу «Исход» были сверены мною с текстом рукописи № 129II Собрания Фирковича. Первый из них5 относится к толкованию Саадьи на Исх. 31:2-3, представляющие собой обращение Бога к Моисею: «Смотри, я избрал -Бе-
цалеля, сына Ури, сынаХура, из колена Иуды и наполнил его духом Божьим, дав ему мудрость и разумение и знание во всяком деле». /Л. 33а/... Этими тремя (свойствами) охарактеризован Хирам, который сделал многие из сосудов для Храма Соломона, как сказано: «(и был он) исполнен мудростью, разумением и знанием» (1 Цар. 7:14) и проч. История Хирама вызывает некоторые вопросы, (такие как) почему его звали Хирам, так же как и тирского царя звали Хирам? Так как написано также: «и сейчас посылаю (тебе) человека мудрого, имеющего знания, (человека) отца моего Хирама» (2Хр. 2:12). И тогда скажем, что, возможно, (имя) царя Тира было Хирам, сын Хирама, как называют людей и в наше время, (например), Иегуда, сын Иегуды. Или здесь есть другое (явление), встречающееся также в наше время. Так же как и всякий царь у арабов называется халифом /л. ЗЗЪ/, а у хазар - хаканом, так же всякий царь Египта называется фараоном, и каждый царь филистимлян зовется Авимелех, а у амалекитян - Агаг, как написано во времена Моисея: «и превзойдет Агага царь его» (Числ. 24:7). И всякий царь Хацора зовется Явин, так как мы видели, что под этим именем обозначен тот, кто был во времена Иегошуа (Ис. Нав 11:1), и тот, кто был во времена Деворы (Суд. 4:17), и всякий царь Тира зовется Хирам. Потому и говорится: Хираму, царю Тира (2 Сам. 5:11 или 1 Цар. 9:11,1 Хр. 14:10), отцу моему Хираму (2 Хр. 2:12). Внимание Гаона в этом стихе привлекают три качества, которыми охарактеризован Бецалель: мудрость (hokhmah), разумение (tebunah) и знание (daat). После нескольких примеров, поясняющих эти строки, Саадья переходит к тому, что теми же самыми свойствами, что и Бецалель, охарактеризован еще один известный библейский храмостроитель - Хирам из Тира. Про этого Хирама в Библии (1 Цар. 7:14) сообщается, что «он был сыном вдовы из колена Нафтали, а отец его, тирянин, был медником. И был он (т.е. Хирам) исполнен мудростью (hokhmah), разумением (tebunah), и знанием (daat)». Но тогда возникает вопрос: каким образом этот Хирам, сын вдовы из Тира, связан с тирским царем Хирамом, поставлявшим Соломону кедры для строительства Первого Храма (1 Цар. 5:15-26)? И еще один: как царь Тира мог носить то же имя, что и простой ремесленник из колена Нафтали, да еще и не израильтянин по отцу? На основании того, что целый ряд библейских персонажей, связанных обстоятельствами своего рождения с Тиром, носили имя Хирам, и при этом некоторые из них были царями этого финикийского города, Саадья Гаон приходит к выводу о том, что слово «Хирам» представляет собой не личное имя тирского царя, а его титул, подобно тому, как титул египетского царя -фараон, а хазарского царя - хакан. Этот комментарий Саадьи- хороший пример того, как логическая конструкция, внешне безупречно выстроенная с точки зрения формальной логики, может быть основана на полностью неверной логической посыл
ке, так как в действительности Хирам - не титул, а личное имя тирского царя [Gray, 1970, р. 182-183]. Но такова была авторская интенция Саадьи, комментарий которого соединяет методику толкования текста, характерную для еврейского мидраша, с принципами толкования, свойственными мусульманскому тафсиру. Поэтому он мог примирить несколько различных библейских традиций написания названия города Тир, происхождения Хирама - царя и Хирама - простого ремесленника, а также две формы написания имени Хирам (с буквами «вав» и «йод»). Наиболее интересное место в этом комментарии - выражение wa-kull malik li-l-khazar yusamma khaqan (т.е. арабск. «и всякий царь у хазар называется хаканом»)6. Еще А.Я. Гаркави обратил внимание на то, что в иудео-арабском7 тексте комментария титул каган или хакан (]КрЮ) представляет собой транслитерацию обычного для арабов написания встречающегося у целого ряда средневековых мусульманских историков и географов: Ибн Хордадбеха, ал-Масуди, Ибн Фадлана и ал-Бируни [Harkavy, 1897, р. 245]. Бросается в глаза ясно выраженное у Саадьи представление о синонимичности арабского слова малик и тюрко-хазарского титула хакан. В этом плане его точка зрения ближе к трудам более ранних арабских авторов IX в., чем к взглядам арабских географов классической школы, которые словом «малик» обычно именуют бека - реального правителя Хазарского каганата на последнем этапе его существования [Новосельцев, 1990, с. 134—142; Петрухин, 2001]. Несколькими страницами ниже в рукописи того же комментария Саадья вновь обращается к реалиям, связанным с хазарами8: /Л. 35b/... Некоторые места я находил трудными (для понимания) в нашем Писании, пока не удостоверился, что примеры подобных (им) вещей встречаются и в наше время. Из-за этого я много времени потратил на то, чтобы понять, почему в обычае Моисея было сохранять ответ на обращения к нему Господа в своей памяти до тех пор, пока он не получал от Того новое повеление. И если Моисей не сразу отвечает на первое, то (он делает это) по необходимости, пока (не должен будет отвечать) на второе повеление Бога. И всякий, кто читает Тору, видит ответ (Моисея) только на первое повеление (Бога). А ответ на второе повеление Моисей дает после того, как (получает) третье. Как учили мы из (слов): «И донес Моисей слова народа Господу» (Исх. 19:8), [и в то же время сказано:] «И сказал Господь Моисею: Я спущусь к тебе в грозовом облаке» (Исх. 19:9). [И в то же время сказано:] «и сообщил Моисей Господу слова народа» (Исх. 19:9). И в то же время сказал Бог Моисею: «выйди и подтверди народу и проч»». (Исх 19:21). И это ответ на вопрос, почему сначала говорится: «отдели народ, который был вокруг» (Исх. 19:12), как мы и пояснили это в комментарии на (недельную) главу «И услышал /л. Зба/Йитро». И я не знал, есть ли такой обычай у кого-либо из царей, пока не узнал, что это в
обычае в Хазарском царстве [и это у них в обычае]9: когда обращается царь к князю или военачальнику [с поручением]10, и тот, исполнив (его повеление), возвращается и становится перед ним, он не говорит «О господин, исполнил я твое поручение». И поэтому он ждет, пока не потребует царь исполнить другое приказание. А после того, как он выполнит это приказание, говорит: «Исполнил я и первое твое повеленье». Итак стало ясно мне, что это обычай царский. Контекст этого комментария Саадьи несколько иной. Он представляет собой общее рассуждение о различных «трудных местах» Библии. Несмотря на то, что в нем разбирается фрагмент из другой недельной главы (Йитро - Исх. 18-20), он, тем не менее, был включен Гаоном в состав комментария к Исх. 32. Разбирая здесь такой библейский фрагмент, как Исх. 19:8-9п, Саадья пытается дать рационалистическое истолкование противоречия, возникающего в результате автоматического соединения в библейском тексте двух разных традиций. В Исх. 19:8 Моисей передает Богу ответ народа на требование к нему, изложенное в Исх. 19:3-7. В девятом же стихе вновь говорится о том, что Моисей сообщает Богу слова народа. При этом сам народ в иных контекстах в этих двух стихах не упоминается. Объяснение этого места действительно дается Саадьей в той части комментария на Книгу Исход, где разбирается фрагмент Исх. 19:8-9 [Razabi, 1998, р. 79-80,297-298]. Наиболее интересен в этом фрагменте экскурс Гаона об обычае (араб. sira) хазарского царя. Насколько мне известно, подобные мотивы не встречаются в других письменных источниках о хазарах. Обращает на себя внимание и наименование хазарского государства. Арабское mamlakat al-khazar у Саадьи Гаона вызывает ассоциации со словами хорасанских торговцев, приводимыми в письме Хасдая ибн Шапрута хазарскому правителю Иосифу: «Есть царство у иудеев, называемых по имени ал-хазар» (ивр. yeS mamlakat le-yehudim nikraim be-Sem al-khazar) [Коковцов, 1932, c. 14, 63]. Слово mamlaka («царство») записывается одинаковым образом - ПЭ1?»» на иврите и на иудео-арабском языке. Кроме того, Хасдай во всех связанных с его деятельностью документах (письмах к Иосифу и византийской императрице Елене) всегда использует только арабскую (или иудео-арабскую) форму написания этникона «хазары» - ал-хазар [Голб, Прицак, 2003, с. 108-109,120-121]. В приведенных выше фрагментах комментариев Саадьи на Книгу Исход не содержится прямых упоминаний об иудаизме в Хазарии. Тем не менее на этом основании вряд ли можно утверждать, что подобные сведения не были ему известны. Скорее наоборот: поскольку об иудаизме в Хазарии знали его основные литературные оппоненты из числа караимов - Йефет бен Эли и Йакуб ал-Киркисани, можно предположить, что отсутствие упоминания означает не неизвестность, а, наоборот, широкую известность по
добного феномена для аудитории комментариев - образованного раввини-стического еврейства Ирака первой половины X в. Другой вопрос: можно ли видеть хотя бы в одном из этих фрагментов скрытый намек на существование в каганате иудейской религии? Возможно, в этом ключе стоит рассматривать текст комментария к Исх. 31:2-3. Действительно, имитация древнеизраильской Скинии иудаизированными правителями хазар, описанная в Послании Иосифа [Коковцов, 1932, с. 22, 29, 77, 94], и участие языческого царя Хирама в строительстве иудейского Храма, в принципе, могли быть поводом для такого сопоставления. Тем более что у и караимских комментаторов Писания Х-ХП вв. хазары помещены в тот же историко-мифологический контекст, в котором в книге Исайи (Ис. 48:14) действует персидский царь Кир - так же, как и Хирам, языческий правитель, известный в иудейской традиции в качестве одного из строителей Иерусалимского Храма [Ankori, 1959 р. 77-78]12. С Саадьей может быть связано еще одно раннее еврейское свидетельства о хазарах, дважды опубликованное А.Я. Гаркави [Harkavy, 1887, S. 278; Harkavy, 1897, р. 246]. Оно представляет собой одиночный фрагмент респонса (т.е. ответа раввина на вопросы по еврейскому религиозному законодательству) с текстом следующего содержания: Мы сообщаем Главе Академии об одном человеке из вашей местности, и действительно, говорят, что был в вашем городе один человек именем Исаак, сын Авраама, который отправился к хазарам. Из всех фрагментов Саадьи Гаона, имеющих отношение к хазарам, этот наиболее ценен, так как он может считаться единственным в еврейских письменных источниках аутентичным указанием на существование связей между Хазарским каганатом и иудейскими общинами Ближнего Востока. До сих пор единственным свидетельством в пользу реальности подобных отношений был короткий пассаж из письма Иосифа, сохранившийся только в его краткой редакции: «Глаза наши обращены... к мудрецам израильским, к Академии в Иерусалиме и к Академии в Вавилоне» [Коковцов, 1932, с. 25, 88-89]13. После А.Я. Гаркави в исследовательской литературе был предпринят ряд попыток интерпретировать это сообщение. Так, А. Поляк предложил датировать его 929 г., не приведя при этом никаких доказательств [Poliak, 1951, р. 130]. Д. Шапира, как и А. Поляк, основывавшийся на публикации А.Я. Гаркави, также принял эту датировку, одновременно предположив, что упомянутый Исаак бен Авраам отправился в Хазарию «учительствовать» [Шапира, 2010, с. 173], что никак не следует из приведенного фрагмента. Кроме того, само имя «Исаак бен Авраам» относится не к определенному индивиду, а представляет собой некое условное упоминание человека.
В респонсах имена библейских патриархов Авраама, Исаака, Реувена, Шимона (или, если речь идет о женщинах, Рахили или Лии), как правило, значат просто «некто» [Мапл, 1917, р. 460]. Таким образом, наш «Исаак бен Авраам» просто некий еврей, отправившийся в страну хазар, прочие биографические данные которого неизвестны. Притом атрибуция этого фрагмента именно к Саадье не безусловна, что признавал и сам А.Я. Гаркави. Ситуация с этим свидетельством Саадьи усложняется и тем, что его пока не удалось идентифицировать среди рукописных документов наследия Гаона. Именно это мешает окончательно решить вопрос о его подлинности и возможности использовать его в качестве источника по иудейско-хазарским отношениям. Четвертое свидетельство Саадьи не было сохранено еврейской письменностью и дошло до нашего времени в цитате, приведенной в «Китаб ал-‘Ибар» Ибн Халдуна. Оно представляет собой большой интерес, так как, подобно мусульманским историкам и географам, а также составителю письма хазарского правителя Иосифа и автору еврейского исторического сочинения X в., книги «Иосиппон» [Калинина, 2002, Коковцов, 1932, с. 20, 27,72,74, 89,91-92; Петрухин, 1995, с. 25-40], Саадья разделял точку зрения на происхождение хазар от библейского патриарха-эпонима Тогармы, сына Яфета и внука Ноя (Быт. 10:1-3): ...Продолжим историю мира упоминанием о туркменах, а они из детей Яфета - сына Ноя, (и они - те его потомки, которые) от Тогармы, сына Кумара, сына Яфета, как об этом говорится в Торе14. И упоминает из ученых сынов Израиля ал-Фаюми, что их происхождение - от Тогармы. И это хазары, а хазары - туркмены... [Китаб ал-‘Ибар, 1284 г.х., т. 5, с. 561]. Итак, как показывают сохранившиеся фрагменты о Хазарии из произведений Саадьи Гаона, сведения о Хазарском государстве, о титуле его правителя и о происхождении хазар были известны и доступны еврейским ученым и комментаторам Библии, жившим в X в. на востоке арабского мира - в Ираке и Палестине. Однако остается открытым вопрос о путях их дальнейшего распространения внутри еврейской диаспоры Средиземноморья. Очевидно, эти свидетельства должны были быть известны не только авторам библейских комментариев, но и их ученикам, съезжавшимся из диаспоры для обучения в талмудических академиях Вавилонии. Ведь именно ученики мудрецов должны были быть первоначальной аудиторией написанных ими комментариев, как у караимов, так и у раббанитов. Возникает также вопрос о том, могла ли информация подобного рода быть известной главам еврейских общин в странах Западного Средиземноморья, в том числе Хасдаю ибн Шапруту - сановнику при дворе кордовского халифа Абд ал-Рахмана Ш.
Хасдай вряд ли мог быть знаком с трудами караимских авторов из-за конфессионального барьера между раббанитами и караимами. Тем не менее представляется вероятной возможность его знакомства со сведениями о хазарах и Хазарском государстве путем личных контактов ученой элиты евреев-раббанитов ал-Андалуса с их вавилонскими собратьями. То, что информация о существовании Хазарского государства и об иудаизме как его государственной религии могла дойти до мусульманской Испании в результате личных контактов между ученой элитой ал-Андалуса и Вавилонии, выглядит весьма вероятным, так как слой наиболее значительных религиозных деятелей, поэтов и писателей среди евреев-раббанитов X в. был все еще достаточно тонок, и большинство его представителей знали друг о друге и находились между собой в эпистолярном общении. Показательно, что историк и географ ал-Масуди упоминает и об учителе Саадьи - Абу Касире ибн Яхье ал-Катибе из Тверии, оппонентом которого он был в религиозном диспуте [Kitab at-tanbih..., 1894, р. 113]. В ближайшее окружение Хасдая ибн Шапрута также входили евреи-раббаниты из Ирака и других ближневосточных еврейских общин. А один из них - Дунаш ибн Лабрат, уроженец магрибинского города Феса, поэт и противник Менахема ибн Сарука15 в теории литературы и борьбе за милости Хасдая как мецената, - учился в Багдаде у Саадьи Гаона [Shirman, 1960, р. 31]. Упоминания о Дунаше ибн Лабрате и о полемике с ним сохранились в стихах Менахема ибн Сарука [Louzatto, 1852, р. 70]. О связях Хасдая с вавилонской еврейской элитой известно и из других, независимых друг от друга еврейских и мусульманских источников. Авраам ибн Дауц в своей «Книге Предания», кроме переписки между Хасдаем и хазарским царем, упоминает о послании р. Досы, сына Саадьи Гаона, адресованном Хасдаю: «.. .Прочие же делар. Саадьи Гаона и благодеяния, совершенные им для Израиля, записаны в книге Сефер га-Галуй и в послании, которое написал его сын Доса р. Хасдаю сыну Исаака га-Наси...»[The Book of Tradition..., 1967, p. 42]. Похожего рода информация о Хасдае сохранилась и в арабском трактате по истории медицины (Хасдай для своего времени был весьма известным врачом) Ибн Аби Усайбийи - сирийского автора начала XIII в. Ибн Аби Усайбийа пишет, что Хасдай способствовал утверждению и распространению среди евреев ал-Андалуса знаний еврейского религиозного закона, ранее более характерных для евреев Багдада. От них же, по его словам, Хасдай получал информацию по календарным расчетам, находившуюся в распоряжении иракских евреев [Louzatto, 1852, р. 8]!6. Культурные, литературные и экономические связи между испанским еврейством и вавилонским культурным центром, который во времена Хасдая все еще оставался для иудеев Испании своеобразной «культурной метрополией», существовали со времен завоевания Иберийского полуострова
Тариком ибн Зийадом и были весьма интенсивными [Ashtor, 1973, р. 119— 120]. Еврейские общины Кордовы и Багдада во времена Хасдая ибн Ща-прута все еще находились в рамках одного и того же единого культурного, экономического и информационного пространства. С.Д. Гойтейн, крупнейший исследователь документов Каирской гени-зы, подчеркивает легкость торговых, дипломатических и академических контактов между еврейскими общинами Средиземноморья в этот период. Путешествия купцов и ученых между разными концами Средиземноморья могли носить даже сезонный характер. Достаточно свободно мог происходить обмен новой информацией, новыми книгами и идеями [Goitein, 1961, р. 42, 59]. Интересный материал дают и исламские параллели. Историк мусульманской Испании Д.Е. Мишин отмечает факт свободного и многократного путешествия ученых богословов - факихов из ал-Андалуса на восток исламского мира - в Хиджаз, Ирак и Иран, вплоть до Центральной Азии и Индии. Путешественники из Испании, совершавшие хадж к важнейшим мусульманским святыням, оставались в Машрике на долгие годы для того, чтобы пополнить свое религиозное образование. Многие из них учились у самого основателя маликитского мазхаба - Малика ибн Анаса, его учеников и последователей. Значение этих путешествий было так велико, что мазхаб (правовая школа) мусульман-маликитов восторжествовал над другими в мусульманской Испании [Мишин, 2000, с. 163-165]. Д.Е. Мишин, как и С.Д. Гойтейн, отмечает безусловную свободу путешествий, которой пользовались ученые. На свободе их передвижения не сказывались даже политические конфликты между державами испанских Омейядов, египетских Фатимидов и иракских Аббасидов [Мишин, 2000, с. 168]. В чем же значение четырех приведенных выше свидетельств о Хазарии в трудах средневекового еврейского комментатора Библии Саадьи Гаона ал-Файюми? Несмотря на то что в них отсутствуют прямые указания на существование иудаизма на территории Хазарского каганата или свидетельства о роли иудеев в жизни этого государства, они, тем не менее, важны для понимания свидетельств о хазарах в других еврейских источниках X в. Употребление арабского слова al-khazar в качестве реалии, поясняющей те или иные места в Библии, предполагает достаточно широкий уровень ознакомления со значением этой реалии у аудитории, которой адресован данный библейский комментарий. А это, в свою очередь, означает, что образованным евреям-раббанитам в Ираке первой половины X в. были широко известны сведения о Хазарском государстве, титулатуре его правителей и (насколько можно судить по цитате из несохранившегося произведения Саадьи, дошедшей до нашего времени в передаче Ибн Халдуна) об этническом происхождении хазар. Если же сопоставить эти сведения с имеющимися в других источниках упоминаниями о контактах между окружением
Саадьи и окружением его младшего современника Хасдая ибн Шапрута, то можно предположить, что существование Хазарского каганата с иудаизмом в качестве государственной религии не было столь сногсшибательной и сенсационной новостью для образованных еврейских жителей Кордовы середины X в., как это описано в письме Хасдая Иосифу. Что, если Хасдай мог впервые узнать о хазарах не от торговцев из Хорасана [Коковцов, 1932, с. 14,63], а от представителей своего ближайшего окружения? Примечания 1 Аман бен Давид (VIII в.) - безусловно, историческая фигура, хотя в строгом смысле слова основателем караимства он не был. Им была основана секта Ананийа, отвергнувшая авторитет раввинистической традиции. Само караимское движение оформилось несколько позднее, в IX в. 2 Основные публикации этих текстов см.: [Ankori, 1959, р. 64-79; Harkavy, 1877, р. 357]. 3 Стоит отметить, что в караимских источниках X в. существовали и примеры подчеркнуто позитивного отношения к Хазарии, существование которой рассматривалось в качестве одного из признаков грядущего эсхатологического избавления еврейского народа [Ankori, 1959, р. 76-78]. 4 Это слово представляет собой сокращение от ивритского выражения roS yesivat gaon yaakov, т.е. «Глава Академии Гордости Иакова». 5 ОР РНБ Евр-Араб. I. № 129, л. ЗЗа-b. См. также: [Harkavy, 1897, р. 244-245; Razabi, 1998, р. 368-369]. 6 В рукописи арабское слово malik, предлог / и артикль al при слове khazar в нынешнем виде не сохранились из-за того, что оторван верхний угол оборотной стороны л. 33. Таким образом, текст в нынешнем состоянии рукописи начинается со слова khazar на л. 33b. 7 Иудео-арабский (или еврейско-арабский) - литературный и разговорный язык евреев в странах арабского мира в средние века и новое время (до середины XX в.). Главная его отличительная особенность - использование для передачи арабской речи букв еврейского алфавита. 8 ОР РНБ Евр-Араб. I. № 129, л. 35Ь-36а. 9 Здесь в рукописи лакуна. Восстановление текста предложено А.Я. Гаркавн. 10 Здесь в рукописи лакуна. Восстановление текста предложено А.Я. Гаркави. 11 И весь народ отвечал единогласно, говоря: «Все, что сказал Господь, исполним». И донес Моисей слова народа Господу. И сказал Господь Моисею: «Вот, Я приду к тебе в густом облаке, дабы слышал народ, как Я буду говорить с тобою, и поверил тебе навсегда». И Моисей объявил слова народа Господу. 12 В еврейской традиции персидский царь Кир Великий (558-530 гг. до н.э.) известен своим разрешением иудеям вернуться в Иерусалим из Вавилонского плена и восстановить там Храм. 13 «Академия в Вавилоне» - как раз та самая академия, которую Саадья возглавлял в 928-942 гг.
14 В соответствии с Быт. 10:1-3, Тогарма действительно был сыном Гомера (который в арабском тексте Ибн Халдуна обозначен как Кумар). 15 Секретаря Хасдая и составителя его известного письма к Иосифу. 16 К сожалению, мне не был доступен арабский оригинал сочинения Ибн Аби Усай-бийи в той части, где помещена биография Хасдая, и потому мне пришлось воспользоваться переводом Ф. Луцатто. О своем интересе к календарным вопросам Хасдай говорит и в письме к Иосифу, спрашивая у своего хазарского корреспондента, нет ли у него каких-либо новых сведений относительно подсчета даты «конца чудес», т.е. наступления эсхатологической эпохи [Коковцов, 1932, с. 18-19,70-71]. Список источников и литературы Голб Н., Прицак О. Хазарско-еврейские документы X в. Москва-Иерусалим, 2003. Ибн Халдун. Китаб ал-‘Ибар. Т. 5. Каир; Булак, 1284 г.х. Мишин Д.Е. Андалузские факихи на Востоке (VIII - начало XI в.) // ДГ. 1998 г. М., 2000. Новосельцев А.П. Хазарское государство и его роль в истории Восточной Европы и Кавказа. М., 1990. Петрухин В.Я. К вопросу о сакральном статусе хазарского кагана: традиция и реальность И Славяне и их соседи. Вып. 10. М., 2001. Петрухин В.Я. Начало этнокультурной истории Руси IX-XI вв. Москва-Смоленск, 1995. Саадья Гаон. Комментарий на Книгу Исход. ОР РНБ Ф. 946. II собрание Фирковича. Оп. 4. Еврейско-арабские рукописи. Первая серия. (Евр.-Араб. I). № 129. Шапира Д. Хазарское наследие в Восточной Европе И История еврейского народа в России. Т. 1. От древности до раннего Нового времени. Москва-Иерусалим, 2010. Ankori Z. Karaites in Byzantium. The Formative Years, 970-1100. New York-Jerusalem, 1959. Ashtor E. The Jews of Moslem Spain. Philadelphia, 1973. Goitein S.D. A Mediterranean Society. Vol. 1. Los Angeles-London, 1961. Gray J. I & II Kings. A Commentary. The Old Testament Library. Philadelphia, 1970. Harkavy A. Studien und Mittheilungen Aus der Kaiserlichen Offentlichen Bibliothek zu St.-Petersburg. T. 4. St.-Petersburg, 1887. Harkavy А. Диврей Аврагам (иврит) // Maggid. 1877. № 39. Harkavy А. Рав Саадья Гаон о хазарах (иврит) // Semitic studies in Memory of Rev. Dr. Alexander Kohut. Berlin, 1897. (Repr.: Jerusalem, 1972). Kitab at-tanbih wa’l-ischraf auctore al-Mas0di... I M.J. de Goeje. Lugduni Batavorum, 1894. Landau M. Нынешнее состояние хазарской проблемы И Zion. Vol. 8.1943. Luzzatto Ph. Notice sur Abou-Iuosouf Hasdai ibn Shaprout. Mddecin Juif du Dixidme Sidcle, Ministre des Khalifes Omeyyades d’Espagne Abd al-Rahman III et al-Hakem II et Pro-moteur de la Lit6rature Juive en Europe. Paris, 1852. Mann J. The Responsa of the Babylonian Geonim as a Source of Jewish History // JQR. Vol. 7. №4(1917).
Poliak А. Хазария. История еврейского государства в Европе. Tel Aviv, 1951 (на иврит). Razabi Y. Комментарии р. Саадьи Гаона на книгу Шемот / Источник и перевод, (иврит). Jerusalem, 1998. Shirman Н. Еврейская поэзия Испании и Прованса (иврит). Tel Aviv, 1960 (на иврит). The Book of Tradition (Sefer ha-Qabbalah) by Abraham ibn Daud. Philadelphia: Cohen G.D., 1967. Список сокращений OP РНБ Отдел рукописей Российской национальной библиотеки Быт. Книга Бытия Исх. Книга Исход Ис. Нав. Книга Иисуса Навина Суд. Книга Судей Хр. 1-2 Книги Хроник (В синодальном издании - Паралипоменон) Ис. Книга Исайи
А.Ю. Виноградов, А.В. Комар Строительная надпись хагана и тудуна из Горного Крыма. Republicatio et reconsideratio История Крыма VIII-IX вв. не балует исследователей обилием письменных источников. Появление каждого нового памятника становится настоящим событием, и именно таковым стало открытие надписи из довоенных фондов Бахчисарайского музея [Виноградов, Комар 2005а; 20056]. Как и любой сложный источник, надпись сразу же после предварительной публикации привлекла пристальное критическое внимание специалистов. Специальному разбору ее «темных» мест уделил внимание К. Цукерман, предложив несколько альтернативных вариантов чтения слов и, в частности, допустив возможность датировки надписи началом VIII в.1 Обсуждение доклада на коллоквиуме вызвало оживленную дискуссию по деталям, но в целом оставило в силе принципиальные моменты нашего прочтения. Некоторые уточнения как эпиграфического, так и историографического характера удалось сделать и нам самим, отчасти благодаря дальнейшему развитию программ цифровой обработки фотографий, - потому републикация этого важнейшего источника по истории хазар и Крыма нам кажется сегодня небесполезной. Комены Разновидность: Плита. Материал: Известняк. Описание и состояние документа: На лицевой стороне заглубленные вертикальные полосы слева и справа и углубление в центре. Обломан сверху, разбит на 2 части. Размеры: Неизвестны. Автопсия: non vidimus. Место находки: Юго-Западный Крым. Условия находки: до 1940 г. Контекст находки: Неизвестен. Место хранения: Неизвестно. Надпись 1. Эпиграфическое поле: Код фаса: fl. Местоположение: Слева и справа от углубления на половине высоты. Стиль письма: см. ниже. Высота букв: Неизвестна. Текст: Происхождение текста: Дорос(?). Характер документа: Демонстративная надпись. Датировка текста: VIII-IX вв. Обоснование датировки: Исторический контекст.
Издания: L1. Виноградов, Комар, 2005а, с. 128-132; 1.1. Виноградов, Комар, 20056. <’I(i]oo6Xr> X(pior6)g vt|kql Orig.:l:EI. Перевод: Иисус Христос побеждает. Надпись 2. Эпиграфическое пале: Код фаса: fl. Местоположение: На левом поле. Стиль письма: Лапидарный; буквы неравной высоты, вырезаны местами небрежно. Альфа с петлей, дельта сложной формы, эпсилон лунарный, тега круглая и овальная, каппа с отставленной вертикалью, лямбда минускульная с удлинением диагонали влево и вверх, мю с приподнятыми центральными гостами, пи с удлиненной горизонталью, сигма лунарная и минускульная, ипсилон минускульный лунарный, хи минускульное с изогнутой диагональю лево-верх - право-низ; надстрочное тау, лигатура омикрон-ипсилон. Текст: Происхождение текста: Дорос (?). Характер документа: Строительная надпись. Датировка текста: VIII-IX вв. Обоснование датировки: Исторический контекст. Издания: L1. Виноградов, Комар, 2005а, с. 128-132; 1.1. Виноградов, Комар, 20056. ГЕтйр-] [асяХп-] <*[<;(?)-- OD0OD Хауа- v,X(?)ov тообоб-v dv- ЕХПРП- O0l6 va6q тои 0(co)d pivA ’Алрт|- Хцо пдтй i5'. Критич. аппарат: 16: т<а> Виноградов, Комар 2005. Перевод: [В царствован]и[е] (?) ..ута хагана, Иза(?) тудуна, воздвигнут храм Божий 14 апреля. Надпись 3. Эпиграфическое поле: Код фаса: fl. Местоположение: На правом поле над надписью 1. Текст: Происхождение текста: Дорос(?). Характер документа: Инвокагивная(?) надпись. Датировка текста: УШ-ГХ вв. Обоснование датировки: Исторический контекст.
Издания: L1. Виноградов, Комар, 2005а, с. 128-132; 1.1. Виноградов, Комар, 20056. [...] W [...] [...]. .].ат-,.]q бои-[Х?]ср К(ор(о)-и. Критич. аппарат: 4-8: ..оо &[гаке]уо6[т]£ кё Виноградов, Комар 2005. Перевод:...ат..., рабу Господню. Надпись 4. Эпиграфическое поле: Код фаса: fl. Местоположение: На правом поле под надписью 2. Текст: Происхождение текста: Дорос(?). Характер документа: Инвокативная надпись. Датировка текста: VIII-IX вв. Обоснование датировки: Исторический контекст. Издания: L1. Виноградов, Комар, 2005а, с. 128-132; 1.1. Виноградов, Комар, 20056. + "Н-<?)б, е-(е)ё, болта т-&$ар-а + Критич. аппарат: 1-2: *Н6(?)е Виноградов, Комар 2005. Перевод: Посети (?), Боже, четыре дома. Надпись 5. Эпиграфическое поле: Код фаса: fl. Местоположение: Над и под углублением. Текст: Происхождение текста: Дорос (?). Характер документа: Строительная (?) надпись. Датировка текста: VIII-IX вв. Обоснование датировки: Исторический контекст. Издания: L1. Виноградов, Комар, 2005а, с. 128-132; 1.1. Виноградов, Комар, 2005 . [...] [...] [страт-?] tjot(6v ?) Savyou too (resp. SavyoDTou) Х(?).Т +. Критич. аппарат: Критич. аппарат: 1-2: т|<; t(6v) Виноградов, Комар 2005; 5-6: LauyqTOV%qTE(?) Виноградов, Комар 2005. Перевод: [... воинов (?)] Савгу, сына (или: Савгута)...
Обстоятельства находки камня неизвестны. В фотоархиве ИИМК РАН (0.1529.81-82) сохранились лишь две фотографии 1940 г. с подписями: «Обл-к камня с надписью в Бахчис. музее пещ. городов» (рис. 1). В отчете Репникова за 1940 г. надпись отдельно не упомянута [рукописный архив ИИМК РАН, ф. 35, 1940, № 175]. Ситуацию не прояснили и наши поиски в фондах Бахчисарайского музея-заповедника: инвентарные книги за 1940 г. не обнаружились. Судя по описи фотографий Крымской экспедиции ИИМК 1940 г. [ФА ИИМК РАН, ф. 47, колл. 1099, с. 10], к этому времени камень уже хранился в Бахчисарайском музее. Если исходить из бывшего места хранения надписи, она, несомненно, относится к Горному Крыму. Довоенные эпиграфические находки в Бахчисарайский музей, согласно инвентарным описям, поступали лишь с Эски-Кермена и Мангупа. Поскольку среди материалов Эски-Керменской экспедиции никакого упоминания о данном камне не имеется [см.: Харитонов, 2004], то наиболее вероятно его происхождение с Мангупа (см. также ниже). Рис.1. Фотография камня, сделанная в Музее пещерных городов Памятник представляет собой два фрагмента камня подпрямоугольной формы, разбитого по диагонали с утратой верхней части. Точные размеры камня неизвестны: на фотографии его вертикальная часть шире деревянной скамьи, составленной из двух досок. Таким образом, и его первоначальная высота, и ширина превышали 35-Л0 см. Камень разделен по вертикали на три близкие по ширине части. Вдоль правого и левого краев оставлен неширокий бортик, далее же по всей длине камня прошлифованы два равных
по ширине и глубине углубления. Центральная часть оформлена иначе-здесь вырезано более глубокое углубление, но уже и короче. На фотографии в левой части камня, сохранившейся на большую высоту, заметны остатки верхнего угла этого углубления. Полученное соотношение длины и ширины центрального углубления оказалось равным точно 1:3. Допустив, что камень первоначально был симметричным, получаем следующую его реконструкцию (рис. 2), соотношение же длины и ширины камня определяется как 1:1,2 (ок. 40x48 см). Рис. 2. Реконструкция первоначального вида камня Реконструкция размеров камня в нашем случае важна для оценки потери строк текста. Обратим внимание также на то обстоятельство, что по центру реконструированной высоты камня в левой колонке пунктирно отбита ось, намеченная еще до нанесения надписи, поскольку резчику пришлось перекрыть ее буквой N слова TOYAOYN в надписи 2. Сохранность правой колонки на этом уровне хуже, но в сохранившейся ее части слева заметна черта, обрывающаяся на сколе, которая, возможно, также принадлежит к разметке центральной оси камня. Рельеф камня важен при оценке состояния надписи. Так, две вертикальные полосы, прошлифованные специально для нанесения надписи, видимых дефектов первоначально не имели - все повреждения в этих частях, несомненно, позднейшего происхождения. Нижний центральный возвышенный участок имеет уже заметный естественный микрорельеф - шлифовка этой части камня менее интенсивна, известковая патина сильнее; наименее же обработаны и более всего пострадали узкие вертикальные бортики - здесь первоначально текста не предусматривалось.
Точное предназначение камня не совсем ясно. Его центральная часть намеренно сделана с углублением, позволяющим поместить туда предмет размерами ок. 27x9 см и толщиной до 10 см. Более всего таким параметрам соответствуют икона, ларец для мощей или крест с обрамлением. Сам камень, вероятно, также предназначался для вставки в стену. Структура носителя (со значимым углублением в центре) предопределила «круговую» схему расположения основного текста (как, например, на рамах ставротек), сочетающуюся с «крестообразной». Основными принципами в разделении текста на отдельные части служат их формульность и выделение их концов крестиками. Порядок следования текста мы склонны реконструировать следующим образом, несколько отлично от первоизда-ния [Виноградов, Комар, 2005 а и б]; к этому нас подтолкнула цифровая обработка фотографий, а также замечания К. Цукермана: вначале было нанесено по одной строке слева и справа от половины высоты центрального углубления (1), затем основной текст по всему краю слева, а справа под надписью 1 до крестика (2); он не мог перейти с середины левого края на правый, так как конец его верхней половины находится в той же строке, что и начало нижней; в конце на оставшихся свободными полях вырезаны ин-вокации справа над надписью 1 (3) и справа под надписью 2 (4). Надпись 5, располагающаяся внизу по центру, в силу своей синтаксической структуры может быть лишь продолжением другой: поскольку ближайшие к ней надписи 2 и 4 заканчиваются крестами, то единственным вариантом остается утраченная надпись по центру над углублением. На правой рамке внизу видны следы неровных букв меньшей высоты; на левой - лигатура (?). От интерпретации этих двух последних мы пока воздерживаемся. Надпись 1 Разметка камня с выделением центра указывает на то, что справа и слева от углубления может располагаться симметричная формула, в нашем случае традиционная: «Иисус Христос побеждает» (см.: IV.3.C.e). Ошибочное сокращение EI ХР заставило К. Цукермана предполагать в нем имя тудуна или некий коптский (!) глагол, однако оно находит аналогии в надгробии из Керменчика [Латышев 1898, с. 243, № 64з; см. также: Виноградов, Комар, 2005а]. Вполне возможно, что надпись 1 первоначально была единственной на камне и сопровождала предмет в центральном углублении. Нетрудно заметить, что симметрия расположения двух частей надписи нарушена. Формула Е XP|NHKA, нанесенная раньше основной надписи, обычно заставляла резчиков при ограниченном пространстве очень плотно «обтекать» ее текстом (ср. золотой реликварий из Cleveland Museum of Art -инв. № 1972.92). В нашем случае основной текст не просто «обтекает» формулу, но и подвигает ее и даже находит на нее. Это, несомненно, следствие плохого расчета малоопытным резчиком размера основной надписи.
Надпись 2 1-3. Начало надписи утрачено. Согласно нашей реконструкции высоты камня в левой колонке полностью утрачены две строки. В третьей строке, попавшей по диагонали на слом, на небольшом уступе, отслоившемся на глубину прорезания букв, сохранились лишь начальная альфа и нижняя часть второй буквы - о или о. Далее просматриваются следы косой линии -возможно, от прописных S или К (для других букв слишком короткое расстояние до предыдущей буквы), но линия опускается и ниже, на скол, поэтому вероятнее, что это поздняя царапина. Вторая буква строки опущена чуть ниже предыдущей, что, как показывает надпись, маркирует использование в верхнем ряду буквы более крупного размера. Реконструкция начала текста гипотетична. Дальнейшее упоминание хагана и тудуна, скорее всего, дано в датировочном контексте, а следовательно, нам представляется вероятной формула типа ’Ejd PaoiXeiag. 4-6. Хаган - это, несомненно, правитель Хазарского каганата. Учитывая, что в древнетюркской традиции титул лица всегда стоит на втором месте после имени, а в поле 2 после слова «тудун» имени нет, буквы OY0OY следует считать окончанием имени кагана. Следуя реконструкции начала текста как ’Елг РаслХца^, для имени кагана в третьей строке остается место для двух букв. Конечные буквы -он могут как относиться к корню, так и представлять собой обычное греческое окончание генетива. В последнем случае имя было построено по модели (C)VC-ov0. Утрата начальных букв - критическая для реконструкции имени, единственный же момент, привлекающий внимание, это использование резчиком буквы 0 для передачи «хазарского» звука или же, корректнее, его аналога в произношении местного населения. Исторические источники сообщают крайне небольшое число имен хазарских каганов VIII-IX вв. Кагана начала VIII в. Patna Constantinopoleos (37, 5-15) называет HPov^p[og] rZiapdvfoq] или просто ГХшРОДо^]. Его наследника - кагана, выдавшего в 732-733 гг. свою дочь за сына императора Льва III, проживавшего в 40-50-х гг. VIII в. в Керчи, звали Вирхор (возможно, это византийский вариант, а исходный - Бирхор/ Биркор [Le synaxaire armenien..., 1930, р. 871-872]. Сын Вирхора известен в арабских источниках под именем Барджиль (в персидских - Барсбек), а каган периода 759-763 гг. именовался Багатур [Артамонов, 2002, с. 253-255]. Это датирует время правления хагана, упомянутого в надписи, не ранее 60-х гг. VIII в. Верхней границей же является отсутствие упоминания в надписи бега, судя по данным Константина Багрянородного, уже в 839-841 гг. обязательно фигурировавшего в официальных документах наряду с каганом: xotyavot; ка16 лех Ха^арСа^ [Константин Багрянородный, 1991, с. 170]. 6-8. Имя тудуна, хазарского чиновника [Moravcsik, 1958, S. 317], ’Щ(?)ог> передано в виде двух лигатур: сложной и традиционной омикрон-ипсилон. Первая лигатура нестандартна, состоит из эты и знака, определен-
ного нами как минускульная По-видимому, в нашем случае дзета просто присоединена к эте посредством продолжения горизонтали последней. Греческая дзета в произведениях VII-X вв. обычно использовалась для передачи тюркских звуков «з» (Xa^apia) и «дж» Форма ’Щ в этом звучании ближе всего к тюрк. Y§, Ys- ‘дым9, зафиксированной среди древнетюркских имен, или же к тюрк, jiz - ‘след, путь9; форма ’Щои может восходить к тюрк. jizft-/jeza- ‘осматривать9 (ср. jizHk - ‘дозор’) со значением «дозорный» [Древнетюркский словарь 1969, с. 260,264; СИГТЯЛ, 2001, с. 370,371,564, 565, 612, 704; Севортян, 1974, с. 646, 647]. Лигатура ои в конце греческих имен обычно означает форму генетива, хотя следует заметить, что в нашем случае титулы «хаган» и «тудун» стоят без падежного окончания. Судя по всему, наличие имен хагана и тудуна казалось автору надписи совершенно достаточным для ее датировки. Как параллель к отсутствию года в строительной надписи приведем близкий к нашему памятник из Херсона [Виноградов, Комар, 2005a; 20056]. Вообще датировка по году от сотворения мира фиксируется в Северном Причерноморье только после 912 г. Исключение - ряд надписей с датировкой «от Адама» (691-906 гг.), но она имеет чисто локальное, боспорское распространение [см.: Виноградов, 2008]. 8-10. Глагол avax£ipi^o|iai до этого встречался лишь однажды, у Диона Кассия (38, 13): исходя из контекста и этимологии («действовать руками») его понимают то как «мешать», то как «распоряжаться». Правоту второго толкования доказывает родственная форма avaxeipot, которую Гесихий (s.v.) объясняет как огкеюбтаг, т.е. «приспосабливается». В нашем случае он оказывается синонимичен другим глаголам со смыслом «воздвигнут». Упоминание о «храме Божьем» без дальнейшего уточнения указывает, очевидно, на посвящение церкви Христу. 16-17. Число месяца апреля введено формулой ng ти- искаженным вариантом формулы eig xnv. Надпись 2, завершающаяся крестом, - явно основная, поскольку сообщает о важном событии - освящении храма, в котором, несомненно, и размещался наш камень. Надпись 3 Полностью утрачены четыре или пять строк надписи. В конце первой из сохранившихся строк заметен опущенный в нижний ряд низ округлой литеры (о, 0, о?). Судя по плотности следующей строки, утеряны в ней 2 буквы; в строке ниже утрачены две буквы средних размеров или же одна крупная. В следующей строке скол повредил две начальные буквы. Наконец, в нижней строке плохо читается первая буква, от которой сохранился только низ: она больше всего похожа на кси, однако по контексту здесь следовало бы ожидать скорее лямбду, вырезанную почему-то в сплющенном виде (из-за каверны выше?). Остальные буквы читаются четко при компьютерной обработке изображения.
В связи с утерей четырех или пяти строк и повреждением остальных текст колонки полностью не восстанавливается, однако можно с осторожностью предположить, что это инвокация, призывающая Бога или святого помочь «.. .ат..у, рабу Господню», вероятно, ктитору храма, - возможно, это негреческое имя, что понятно, учитывая датировку надписи по хазарским правителям. Надпись 4 1-2. Эта надпись начинается йотой, за которой следует лигатура, состоящая из непонятной буквы и эпсилона. На фотографии присутствует небольшой теневой эффект, заставивший нас первоначально видеть в этом странном знаке дельту [Виноградов, Комар 2005а и б]. Но компьютерная обработка участка показала совершенно четко, что замыкающей «дельту» линии на самом деле нет. Лигатура вырезана в три приема: сначала длинная горизонтальная черта, затем левая черта, центральная и полукруг от буквы е. Характерно отогнутая влево петелька первого знака в надписи встречается только у ипсилона, но желание резчика неожиданно усложнить его начертание вызывает вопросы, которые усугубляются невозможным последовательным написанием трех гласных. Последняя проблема возникает и в случае с омегой, и в случае с альфой, с которой схожий знак был идентифицирован на кипрских византийских печатях. Наконец, вариант «пси» сомнителен из-за отсутствия «ножки», а также похожей лигатуры или сокращения вообще. В имеющейся у нас таблице образцов букв надписи отсутствуют всего несколько: Р, £, у, т.е. резчик, очевидно, изменил начертание одной из букв (ср. вариации дельты, сигмы, ипсилона и хи). Специфический способ соединения двух букв центральной чертой характерен для минускульного письма IX-X вв., а в подобном начертании встречаются каппа и бета (реже). Поскольку чтение цРе ничего не проясняет, не остается ничего другого, как считать знак минускульной каппой, бытовавшей уже в VIII в. 3-4. «Четыре дома» - скорее всего, четыре знатные семьи города, спонсировавшие постройку храма (вряд ли слово употреблено в значении «ни-щепитательница»). Примером подобной посвятительной надписи может быть упоминание «славных домов» в соборе Св. Дмитрия Солунского в Фессалонике. Надпись 5 1. Верх первой строки нижнего поля надписи выщерблен справа. Несмотря на утрату верха, начальная буква «Н» хорошо идентифицируется, поскольку пи надписи довольно специфична. Вторая буква также слегка надколота сверху, но ее контур по сравнению с сигмой и ипсилоном надписи не оставляет сомнений в том, что это омикрон. После тау стоит знак сокращения в виде двух косых линий, обычно означающий t6v.
2. Конечный ипсилон выбит слабой линией, так же как и буквы нижнего ряда, и позже был поврежден двумя насечками. 3. Омикрон уменьшен в размерах и слит с поперечной чертой тау, а ипсилон в 2-3 раза меньше стандартной величины букв надписи. Такое написание характерно для рукописей в конце слов. Все знаки выбиты слабыми линиями, которые становятся четкими лишь при компьютерной обработке изображения. Хи и тау уменьшены в размерах, что объясняется желанием резчика полностью вместить надпись. Пятый знак строки интерпретирован нами первоначально как альфа; К. Цукерман предложил видеть в нем бету. Детальная цифровая обработка данного участка показала, что знак имеет скорее 3- или S-образную форму. В данном случае мы предпочтем воздержаться от трактовки последних трех букв надписи. Для верхней строки следует предложить другую реконструкцию, учитывающую прочтение омикрона вместо сигмы: единственный подходящий вариант - сттрат]т|от(бу). Ниже идет негреческое имя, для точного толкования которого необходима идентификация по меньшей мере языковой группы. «Тюркская» версия прочтения надписи 5 рассмотрена ранее [см.: Виноградов, Комар, 2005а]. Уточнение графики знаков позволяет лишь установить форму номинатива как Savyog или Zauyouxoq. Уточнение же места находки камня, скорее всего происходящего из центра Крымской Готии, заставляет обратить более пристальное внимание на часть yovxovg. Форма Гоитоид, Гоитю<; зафиксирована письменными и эпиграфическими (1002 г.) источниками как часть имени Василия Гута- высокопоставленного чиновника императора Василия II во Фракии. Гоитоид трактуется исследователями как форма от ГоитОоид- «Гот, Готский» (ср.: др. швед. Gut - «гот, житель о. Готланд»), указывающая на его происхождение [Asdracha, 2003, р. 306-308]. В таком случае, имя надписи 5 приобретает вид Sai) Гоитоод (Sau Gut). Вспомним о вероятном готском имени (Хвитан) дедиканта ман-гупской надписи XIV в. Вся надпись 5 в такой трактовке представляла собой, как и надписи 3 и 4, по всей видимости, обращение к Богу о помощи воинам Савга, или Сав-гута, который мог возглавлять местный гарнизон. Техника исполнения бахчисарайской надписи демонстрирует отсутствие устойчивой эпиграфической традиции: ближайшая аналогия ей-другая надпись с негреческими именами дедикантов храма из Херсона [Виноградов, Комар, 2005а; 20056]. Ее шрифт (курсивно-минускульные формы дзеты, лямбды, сигмы, ипсилона и хи, минускульная каппа, использование минускульных сокращений) указывает на заметное минускульное влияние - к ее исполнению был привлечен писец, а не профессиональный резчик. С. Манго обратил внимание на тот факт, что византийские граффити IX-XI вв. в основном еще унциальные [Mango, 1977, р. 176]. В мона
стырском документе X в. из 31 монашеской подписи (в основном игуменов и пресвитеров) 10 носят характер унциальных, 6- большими литерами, 11 - курсивных и лишь 4 - минускульных [Guillou, 1977, р. 530,531, fig. 3]. Близкое бахчисарайской надписи использование унциальных, курсивных и курсивно-минускульных литер, лигатур и сокращений наблюдаем на резной коронационной табличке Оттона и Феофана (982-983 гг.) [Byzanz, 1998, abb. 125]. На этом фоне исполнитель нашей «варварской» надписи хотя и не блистает знанием орфографии, но представляется человеком, владеющим навыками переписки и использующим уже минускульный шрифт, т.е. он находится в русле основных тенденций развития почерка в Византии. Начав надпись на камне крайне неуверенно, большими геометризированными фигурами, к концу правой колонки он уже перешел к курсивным и минускульным знакам, а закончил надпись в центральной колонке уже своим обычным рукописным почерком. Появление минускульных элементов в эпиграфических памятниках трудно представить себе ранее IX в., впрочем, как и в рукописях ранее 80-х гг. VIII в. [Mango, 1977, р. 177-178]. Предположение о принадлежности бахчисарайской надписи к небольшому салтовскому поселению юго-западной части Крыма с христианским храмом, типа исследованного археологически Поворотного [Виноградов, Комар, 2005а], похоже, не подтверждается - в свете наших последних архивных изысканий речь идет скорее о строительстве хазарского времени на Мангупе (см. выше). Привязка места находки камня к Мангупу или его окрестностям существенно усложняет историческую интерпретацию надписи, которая выглядела ранее вполне приемлемой для скромного салтов-ского поселения Юго-Западного Крыма. Во-первых, освящение храма под патронатом хазарских кагана и тудуна, но без упоминания христианских правителей Готии - «кира» и его «архонтов», для Мангупа или другого заметного центра Готии - явление странное, которому трудно подобрать объяснение даже в модели установления жесткого прямого правления тудуна в Доросе. С другой стороны, делать на основании этого факта какие-либо выводы невозможно, учитывая состояние надписи, в которой полностью утрачено верхнее центральное поле и практически полностью - верхнее правое. В этих частях есть место и для возможного упоминания кира Готии, а Савгут, или Савг, вполне может оказаться и готским «архонтом» - ктитором храма, ведь объективно мы не имеем ровным счетом никакой информации о системе личных имен крымских готов, которые только предположительно ожидаются к VIII-IX вв. уже христианскими. Во-вторых, сама уникальность подобного эпиграфического памятника для Крыма VIII-IX вв. говорит в пользу происхождения надписи из более или менее значительного центра. В этой связи встает вопрос о роли Мангупа в средневизантийское время и проблеме локализации Дороса. Ведь очевид
но, что именно Дорос, как центр Готской епархии [см.: Пиоро, 1990, р. 63-65], - первый претендент на место редкого строительства храма под патронатом хазарских хагана и тудуна. Не входя подробно в сложную дискуссию относительно мангупской локализации Дороса, отметим лишь, что наша недавняя републикация строительной надписи Цулы-бега [Виноградов, 2009] показала, что в конце X в. Мангуп был центром византийской политической активности, где действовал топотирит - заместитель начальника фемы, который был, возможно, и командующим местным гарнизоном. Более того, если местонахождение камня с надписью Цулы-бега оригинально, то в X в. была, как оказалось, построена самая дальняя линия мангупской обороны. Между тем у нас есть еще одно, недооцененное свидетельство строительной активности жителей Дороса в X в. Это надпись монаха (?) Нила о строительстве храма, найденная неподалеку от современного с. Соколиного [Латышев 1918, с. 42-44, № 12]. Храм был построен им при содействии «благочестивых жителей города... роод»: его имя Латышев восстанавливал как «Феодоро». Однако для имени такой длины просто не хватает места: ширина надписи уверенно реконструируется по 4-й строке, и для начала имени города остается не более 2-3 букв. Кроме того, имя Феодоро появляется в источниках не ранее рубежа XIII-XIV вв., а надпись Нила по своей палеографии относится скорее к X в.: альфа с ломаной перекладиной в датированных надписях Крыма последний раз встречается в 915 г. [Латышев 1908, с. 29-30, № 23], но при этом йота с диерезой встречается в Крыму лишь начиная с X в. [ср.: Латышев, 1896, № 10], и, равным образом, для этого времени характерна суженная тега (ср. вышеупомянутую надпись Цулы-бега). Впрочем, к вопросу о Доросе нам придется вернуться, поскольку он связан еще с одной проблемой бахчисарайской надписи - вопросом о ее хронологическом контексте. Как было показано выше, по палеографии надпись не может датироваться временем раньше самого конца VIII - начала IX в. С другой стороны, наличие имен хагана и тудуна указывает на господство хазар, которые доминировали в Северном Причерноморье до середины X в., однако их присутствие в Юго-Западном Крыму ослабевает после создания византийской фемы в 830-е гг. Таким образом, наиболее подходящие хронологические рамки для нашей надписи - конец VIII - первая треть IX в. Это как раз период, последовавший за готско-хазарским конфликтом, описанном в Житии св. Иоанна Готского (BHG 891). С учетом этого следует еще раз обратиться к контексту событий, повлекших за собой появление хазарских войск в Доросе, после чего, вероятнее всего, и была выполнена бахчисарайская надпись. Хронология конфликта Иоанна Готского с хазарами не совсем ясна, что связано с темнотой текста и разночтениями в нем. По предположению К. Цукермана [Zuckerman, 2006, р. 215-218], поскольку Иоанн не участвовал в Соборе 787 г. [см.: Lamberz, 2004, S. 31), то эти события следует да
тировать временем после его посещения Константинополя, т.е. после 784 г. Однако этот аргумент не имеет решающей силы: дело в том, что последнее упомянутое перед этим в Житии событие - именно Собор 787 г., что не позволяет решить однозначно вопрос о датировке антихазарского восстания. Автор Жития, обитавший на другом берегу Понта и не являвшийся, по-видимому, очевидцем описываемых событий, а знавший их, вероятно, со слов Иоанна, рассказывает о готско-хазарском конфликте в довольно путаной манере, не всегда в хронологической последовательности. Житие (тл. 4) описывает события так: «Преподобный епископ Иоанн после этого своим собственным народом был выдан хазарским архонтам, потому что объединился он с господином Гогин, его архонтами и всем народом для того, чтобы не владели (или: не овладели) их страной упомянутые хазары: ведь, послав (или: послав же) войско, хаган захватил их крепость под названием Дорос, поставив в ней сторожевой гарнизон, который упомянутый преподобный епископ и изгнал со своими людьми, и овладел ущельями. Тогда, зная, что архиерей предан одним местечком, они [т.е. люди Иоанна] прибегли к хагану; и господина Готии тот пощадил, а семнадцать рабов хаган обезглавил без вины. Преподобный же, заключенный под стражу, сумел убежать и переправиться на противоположный берег в христолюбивый город Амастриду». Ключевыми для понимания причинно-следственной связи, а значит, и настоящего порядка событий являются два момента. Первый - это перевод слов лрод то pf] катакиршиоаг: ‘чтобы не владели’ или “чтобы не овладели’. От понимания этого места зависит то, захватил ли хаган всю Готию («чтобы не владели их страной») или лишь ее часть и только собирался захватить остальную (что маловероятно, учитывая военную мощь хазар), либо вообще еще только намеревался покорить Готию («чтобы не овладели их страной»). Второй - это разночтение на месте связки между вторым и третьим членом первой фразы. Если, вслед за Acta Sanctorum и В.Г. Васильевским (Васильевский, 1912), принять чтение рукописи A алоотеИад уе - «послав же», то последовательность событий будет выглядеть следующим образом: хазары грозили захватить Готию - готы объединились против них - в ответ на это («послав же») хаган захватил Дорос - свт. Иоанн изгнал хазарский гарнизон из Дороса - хаган наказал готов. Однако такая реконструкция наталкивается на одно препятствие: в этом случае уточняющий союз «и» в характеристике гарнизона Дороса, «который и изгнал преподобный епископ (оид ка! e^eSuo^ev)», является излишним, ибо не отсылает ни к какому упомянутому выше факту, ведь при перечислении следующих друг за другом и провоцирующих одно другое событий ожидалось бы следующее: «Он объединился... чтобы не овладели... хазары - послав же войско, хаган захватил... Дорос, поставив... гарнизон, который [затем] изгнал... епископ».
Однако это «и» окажется уместным, если будет уточнять какие-то вышеупомянутые действия свт. Иоанна, а именно его союз с господином и архонтами Готии против хазар. Такому критерию соответствует принятое Озепи чтение рукописей В и С doroareiXag yap - «ведь, послав». Тогда сюжет разворачивается иначе: хаган захватил Дорос - готы объединились против хазар - свт. Иоанн изгнал хазарский гарнизон из Дороса - хаган наказал готов; при таком варианте также исчезает необходимость реконструировать еще не реализованную угрозу хазарского порабощения Готии. В этом случае выше следует переводить «чтобы не владели». Вероятно, события развивались следующим образом. Хазары не вводили прежде войска, однако где-то вскоре после 784 или 787 г. хаган поставил свой гарнизон в столице готов Доросе, причем это описывается как нововведение, вызванное захватом Готии. В ответ готы объединяются против хазар, причем, видимо, Иоанн был инициатором этого, так как лично изгнал хазарский гарнизон из Дороса. Проходы в ущельях (клисуры) Крымских гор были перегорожены оборонительными стенами при Юстиниане I ок. 548 г. и служили для отражения нападений кочевников на Херсон (кстати, стена, перегораживающая ущелье Табана-Дере, где находится вышеупомянутая надпись Цулы-бега, тоже могла считаться клисурой). При этом из текста неясно, кто захватил ущелья: Иоанн или хаган - и то и другое было бы логично в ходе вооруженного конфликта. Народ (Xaog; другой возможный вариант перевода ‘войско9) Иоанна упоминается и далее в гл. 4: он изгоняет хазар из Дороса. По всей видимости, он идентичен «всему народу [Готии]», с которым объединился Иоанн: последний не был родом из горной Готии (родился в «земле тавро-скифов», т.е. на южном берегу Крыма, от отца, происходившего из Малой Азии), но автор Жития называет готов «его собственным народом», так как святитель был «епископом готов». Определенное отчуждение здесь могло породить и то, что он не был готом по рождению. Очевидно, что «одно местечко», предавшее Иоанна, и «его собственный народ», выдавший его (см. начало гл. 4), не идентичны. По мысли автора Жития, народ «выдал хазарам» Иоанна тем, что сдался на милость хагана, в то время как собственно «предало» его (т.е., по всей вероятности, дало арестовать) какое-то «одно местечко». В среде готов явно существовали разные позиции в отношении этого конфликта, и епископ впоследствии подвергался обвинениям в напрасной гибели людей (см. ниже). Под хазарскими архонтами имеются в виду либо наместники хагана в Крыму, либо хазарские власти вообще (ср. существование двоевластия хана и бега у хазар). Из других источников «господин (кир) Готии» неизвестен. По всей видимости, под «архонтами Готии» имеются в виду правители отдельных частей Готии, подчинявшиеся «господину Готии».
Активное участие Иоанна в событиях выглядит чисто личной инициативой: по крайней мере, в Житии за этим не видно руки империи, да и не известно, выгоден ли ей был конфликт с хазарами, грозивший опасностью византийскому Херсону (вопреки: [Golden, 1980, р. 66])2. Как было замечено (PmbZ 3118), такая активность епископа может объясняться его происхождением из военной семьи. Наиболее заинтересованной в отношении Готии стороной традиционно выступал Херсон (епархия которого в 692 г. еще включала в себя земли Дороса, т.е. Крымскую Готию). А в 841 г., с созданием фемы Херсона, в сферу его влияния вновь вернулась и Крымская Готия [Цукерман 1998, с. 672, 678; Науменко, 1998]. На этом фоне попытка обставить отложение Готии от Хазарии только как инициативу местного епископа обеспечивала алиби Херсона, с одной стороны, в глазах хазар, а с другой - перед лицом Константинополя, несомненно не санкционировавшего подобной самодеятельности. В отместку хаган хазар наказывает готов, однако те избегают массовых репрессий, видимо, потому, что согласились выдать Иоанна как зачинщика сопротивления, а также (в русле гипотезы А.И. Семенова) благодаря приличной контрибуции золотом. Глагол Екоираос можно понять также (в первом значении этого слова) как «забрил», а весь пассаж перевести: «семнадцать человек забрил в рабы». Однако то, что в данном случае правильным значением глагола следует считать «обезглавил», известное византийской литературе (Theophanes Confessor, Chronographia 462), подтверждает гл. 8 Жития, где Иоанна несправедливо обвиняют именно в «смерти» невинных людей. Важно отметить, что события описанного в Житии готско-хазарского конфликта разворачиваются именно вокруг Дороса. Как кажется, это не случайно. Дорос был, по всей видимости, столицей готов: в пользу этого говорит в том числе и определение то morpov avrcov ‘их [т.е. готов] крепость’ (а не ‘одна из крепостей готов’), и наличие здесь епископской кафедры (см. выше). Последнее обстоятельство весьма существенно: Иоанн поднимает мятеж там же, где находится его резиденция. Действительно, изгнание хазарских сил имело больше шансов на успех в случае нападения на гарнизон внутри крупного готского поселения, чем при атаке на отдельно стоящую крепость. Все это, равно как и эпиграфическое свидетельство о строительной деятельности дороссцев в X в. (см. выше), указывает на то, что Дорос был достаточно крупным и мощным поселением и также, что важно для нас, церковным центром Готии. Как уже говорилось выше, бахчисарайская надпись - явление исключительное для Горного Крыма VIII-IX вв.: содержащая несколько изображений крестов и сама «обтекавшая», вероятно, некую культовую святыню, она начинается с упоминания нехристианских хазарских правителей. Освящение христианского храма в таком крупном населенном пункте, как Мангуп, с их
согласия в ситуации конца VIII - начала IX в. не может не выглядеть шагом, имеющим политическое значение. В контексте готско-хазарского конфликта 780-х гг. оно должно было восприниматься как знак компромисса между нехристианами-хазарами и христианами-готами (степень христианизации готов к IX в. точно оценить нелегко, однако характерно, что во главе восстания за их независимость встает именно епископ). Восстание готов, сопровождавшееся прямой военной акцией против Хазарской империи - изгнанием ее гарнизона, должно было бы повлечь за собой мощнейший ответ, который бы надолго отучил готов от попыток противостоять хазарам. Однако, напротив, масштабы хазарских репрессий оказываются весьма умеренны: казнь всего лишь 17 человек - явно небольшая плата за содеянное. Важно и то, что бахчисарайская надпись упоминает не только о верховном правителе - хагане, но и о младшем - тудуне. Тудун как временный хазарский наместник Херсона упоминается уже в начале VIII в. {Theophanes Confessor Chronographia 379). Аналогичный чиновник вполне мог управлять хазарскими территориями в Крыму, в том числе Мангупом, и в конце VIII в. Отметим также сведения Жития (гл. 8) о том, что к еп. Иоанну принес своего некрещеного ребенка «владетель Фулл», - по всей видимости, и сам этот правитель крепости, куда хаган заключил мятежного епископа, был некрещеным хазарином: согласно Житию Константина Философа, население Фулл еще до 862 г. оставалось языческим и поклонялось священному дубу, срубленному Константином [Бодянский, 1863, с. 21-22]. Учитывая случай уважительного отношения представителя хазарской администрации Фулл к православному иерарху даже несмотря на политический конфликт, представляется очевидным и в целом лояльное отношение хазар к христианству в Крыму (это великолепно подтверждается археологическими находками храмов на крымских салтовских поселениях). Не исключено, что в ситуации с нашей надписью речь идет о восстановлении храма, пострадавшего от военных действий: в рамках событий вышеописанного готско-хазарского конфликта это разрушение церкви могло произойти либо при первом, либо при втором занятии хазарами Дороса. Ввиду отсутствия археологического контекста место нахождения храма установить невозможно: из раскопанных незадолго до 1940 г. памятников на эту роль лучше всего подходит Мангупская базилика, но камень с надписью, по всей вероятности, происходит не из раскопок, а из сборов. Пропажа оригинала камня не позволяет нам решить отдельные мелкие загадки в прочтении надписи, которые вызывают оживленную дискуссию даже между авторами настоящей статьи. Все эти обстоятельства не позволяют нам дать однозначного ответа на многие вопросы, являющиеся актуальнейшими и для интерпретации текста бахчисарайской надписи, и для понимания общей политической ситуации в Горном Крыму в конце VIII -начале IX в.: стоял ли описанный в надписи храм на Мангупе? Тождествен
ли Мантуи Доросу? Связано ли строительство церкви с готско-хазарским конфликтом? Однако любые попытки взять от источника больше, чем он может дать, чреваты подменой реального исторического содержания памятника гипотезой. Поэтому от предположений о содержании утраченных частей памятника, какими бы привлекательными они ни были, мы воздержимся. Примечания 1 К. Цукерман посвятил этой теме свой доклад на коллоквиуме “La Crimee entre Byzance et le Khaganat Khazar”, состоявшемся в Париже 28-29 ноября 2005 г. См.: [Zuckerman, 2006]. 2 Вопрос причастности властей Византии к конфликту частично приоткрывает археологическая нумизматика. В VI-VII вв. в степи Восточной Европы время от времени поступали выплаты Византии специально отчеканенными «легкими», неполновесными солидами, дистанцировавшими кочевническую зону оборота золотой византийской монеты от собственно византийской. Ситуация меняется с начала VIII в., после брака Юстиниана II с сестрой хазарского кагана Ибузира Глиавана, когда соли-ды из выплат кочевникам уже не отличаются ни весом, ни маркировкой. Регулярные политические выплаты-«дары» Византии хазарам продолжаются до 50-х гг. VIII в. Выпуск солидов Константина V 751-757 гг. в степных погребениях и салтовских памятниках Подонья - наиболее поздний из поступивших, что коррелирует с политическим разрывом хазар с Византией в 760-761 гг. после брака дочери хазарского кагана и арабского наместника Закавказья Язида ас-Сулами [Комар, 2006, с. 49-55]. После этого византийская монета VIII в. на территории Хазарского каганата известна только по обрезанным версиям из крымских памятников и Таматархи [Гу-рулева 2004, с. 430-440; Чхаидзе, 2008, с. 234-239], а также по уникальному Славянскому кладу. Обрезание монеты в Византии, как справедливо отметила В.В. Гурулева, считалось уголовным преступлением, на фоне чего предположение исследовательницы о том, что таким образом была сознательно создана разменная монета номинала семисса или тремисса самими византийскими подданными [Гурулева, 2004, с. 439-441], выглядит несколько экстравагантно. Области Крыма вне округи Херсона в VIII - первой половине IX в. действительно демонстрируют полное отсутствие медной и серебряной византийской монеты, вполне естественно объясняющееся их принадлежностью к экономическому пространству другого государства. Что же касается причин появления обрезанных, полностью выведенных из византийского оборота золотых монет, то их изготовление могло диктоваться потребностями Херсона в торговле (в первую очередь продуктами земледелия и скотоводства) с подданными «златолюбивого народа косоносцев». В уникальном кладе 1989 г. из-под Славянска-на-Кубани, вошедшем в научный оборот под названием «Славянский», содержалось свыше 200 солидов диапазона от Льва III (720-741) до Константина VI (780-797) и два арабских динара. Больше половины экземпляров маркированы при помощи граффити (греческие буквы, крестики и т.п.), часть, подобно крымским, обрезаны [Анфимов, 1990, с. 76-77; Гурулева, 2004, с. 439]. Учитывая, что в степных погребениях хазарской знати не известны византийские монеты 760-797 гг., поступление солидов этого периода произошло не обычными дипломатическими каналами и не через вертикаль хазарской власти. Изучивший состав клада А.И. Семенов предположил, что его происхождение связано с подавлением восстания в Крымской Готии, а клад представляет собой часть военной добычи
хазарских войск, участвовавших в операции [Semenov, 1994, р. 83-87]. Клад в полном виде пока не опубликован, но даже по отрывочной информации ясно, что он не содержит однородных партий новых солидов Константина VI (780-797) или Льва IV Хазара (775-780), чеканенных всего несколькими штемпельными парами, как это наблюдается, например, в сравнимом по количеству монет знаменитом Перещепинском комплексе. Подавляющая его часть (198 монет) представлена солидами Константина V и Льва IV 751-775 гг. чеканки. Иными словами, Славянский клад - не дипломатическая выплата, компактно пришедшая из Константинополя в 780-790-х гг., а случайная комбинация монет, изъятых из оборота. В применении к Готии клад скорее можно считать частью денежного выкупа, при помощи которого готам и их правителю удалось умилостивить хазар и избежать более тяжелого наказания. Независимо от того, согласимся ли мы с гипотезой А.И. Семенова или же предпочтем какую-либо другую версию происхождения клада (например, «купеческая казна», сбор дани и т.п.), приходится констатировать, что какая-то из областей Крыма, подконтрольных хазарам, поддерживала тесные отношения с Византией как минимум до 780-х гг., т.е. после официального политического разрыва, но - что показательно - только до готско-хазарского конфликта. Большая часть монет Славянского клада «меченые» или неполновесные, что заставляет вспомнить о таможенной политике Византии по отношению к кочевникам VI-VII вв. [см.: Комар, 2006, с. 196]. Но если в последнем случае чеканкой неполновесной специально маркированной монеты занимался константинопольский двор, крымская ситуация напоминает локальную попытку решить проблему внешней торговли на местном уровне доступными «кустарными» средствами и, что особенно важно, в нарушение имперских законов (вывоз золотой монеты за границу, обрезание, порча монет), что, скорее всего, говорит о наличии острой экономической потребности. Список литературы Анфимов И.Н. Клад византийских монет VIII в. н.э. из г. Славянска-на-Кубани (Нижнее Прикубанье) // XVI Крупновские чтения по археологии Северного Кавказа (тезисы докладов). Ставрополь, 1990. Артамонов М.И. История хазар. СПб., 2002. Бодянский О. Кирилл и Мефодий // Чтения в Императорском обществе истории и древностей Российских при Московском университете. Кн. 2. М., 1863. Васильевский В. Г. Житие Иоанна Готского // Он же. Труды. Т. II. Вып. 2. СПб., 1912. Виноградов А.Ю. Первый эпиграфист, «год от Адама» и воспорский Апостолейон. История феодосийской колонны // Образ Византии. Сб. статей в честь О.С. Поповой. М., 2008. Виноградов А.Ю. Надпись из Табана-Дере: пятьсот лет спустя// АДСВ. 2009. №39. Виноградов А.Ю., Комар А.В. Две «хазарские» надписи из Юго-Западного Крыма И РА. 2005а. № 3. Виноградов А.Ю., Комар А.В. Институт тудуна и хазары в Юго-Западном Крыму VIII - начала IX в. в контексте новых данных эпиграфики // Сугдейский сборник. Киев-Судак, 20056. №2. Гурулева В.В. Золотые монеты Константина V (741-775), найденные в Судаке // Сугдейский сборник. Киев-Судак, 2004. № 1.
Древнетюркский словарь. М.-Л., 1969. Комар А.В. Перещепинский комплекс в контексте основных проблем истории и культуры кочевников Восточной Европы VII - начала VIII в. // Степи Европы в эпоху средневековья. Т. 5. Донецк, 2006. Константин Багрянородный. Об управлении империей / Под. ред. Г.Г. Литаврина, А.П. Новосельцева. М., 1991. Латышев В.В. Сборник греческих надписей христианских времен из Южной России. СПб., 1896. Латышев В.В. Заметки к христианским надписям из Крыма, II // ЗООИД, 21, 1898. С. 225-243,251-254. Латышев В.В. Эпиграфические новости из Южной России // ИАК. Вып. 27.1908. Латышев В.В. Новые христианские греческие надписи из Крыма И ИТУАК. Вып. 54. 1918. Науменко В.Е. К вопросу о названии и времени учреждения византийской фемы в Таврике // МАИЭТ. Т. 6.1998. Пиоро И. Крымская Готия. Киев, 1990. Севортян Э.В. Этимологический словарь тюркских языков (общетюркские и межтюркские основы на гласные). М., 1974. Сравнительно-историческая грамматика тюркских языков. Лексика (СИГТЯЛ). М., 2001. Харитонов С.В. Древний город Эски-Кермен. Археология, история, гипотезы. СПб., 2004. Чхаидзе В.Н. Таматарха. Раннесредневековый город на Таманском полуострове. М., 2008. Цукерман К. Венгры в стране Леведии: новая держава на границах Византии и Хазарии ок. 839-889 г. // МАИЭТ. 1998. № 6. Asdracha С. Inscriptions protobyzantines et byzantines de la Thrace orientate et... (Hie— XVe sidcles). Athenes, 2003. Byzanz. Die Macht der Bilder. Hildesheim, 1998. Golden P.B. Khazar Studies (Bibliotheca orientalis Hungarica, 25). Budapest, 1980. Guillou A. Table ronde // Le paleographic Grecque et Byzantine. Paris, 1977. Lamberz E. Die Bischofslisten des VII. Okumenischen Konzils (Nicaenum II) // Abhandlungen der Bayrischen Akademie der Wissenschaften, phil.-hist. Klasse, NF. 2004. Heft 124. Mango C. L’origine de la minuscule // Le pateographie Grecque et Byzantine. Paris, 1977. Moravcsik G. Byzantinoturcica. T. II. Berlin, 1958. Semenov A.I. New Evidence on the Slavyansk (Anastasiyevka) Hoard of 8-th Century A.D. Byzantine and Arab Gold Coins // New Archaeological Discoveries in Asiatic Russia and Central Asia. Sankt-Petersburg, 1994. Le synaxaire armenien de Ter Israel // Patrologia orientalis. T. 21.1930. Zuckerman C. Byzantiums Pontic policy in the Notitiae episcopatuum (La Crintee entre Byzance et le Khaganat kazar / Ed. par C. Zuckerman. Paris, 2006.
Список сокращений АДСВ ЗООИД ИАК ИТУАК Античная древность и средние века (Екатеринбург) Записки Одесского общества истории и древностей (Одесса) Известия Императорской археологической комиссии (СПб.) Известия Таврической ученой археографической комиссии (Симферополь) МАИЭТ РА ИИМК РАН сигтял Материалы по истории и археологии Таврии (Симферополь) Российская археология (М.) Институт истории материальной культуры (М.-Л.) Сравнительно-историческая грамматика тюркских языков. Лексика.

ЧАСТЬ 2 ПРОБЛЕМЫ ХАЗАРСКОЙ АРХЕОЛОГИИ

«Города», «замки», «феодализм» В ХАЗАРСКОМ КАГАНАТЕ Проблемы исследований На сегодняшний день в бассейне Дона и Центральном Предкавказье из археологически известных крепостей эпохи Хазарского каганата ни одна не может быть определена как город - ни в архитектурно-планировочном отношении, судя по данным археологии, ни в социально-экономическом, о котором мы вообще знаем мало. Далека от разрешения ситуация с городищами Дагестана. С точки зрения археолога вполне допустимо и даже предпочтительно, к примеру, вместо «город Итиль» употреблять просто название «Итиль», избегая до времени любых социологических определений. Неприменим термин «город» и к памятникам, которые сами исследователи пытаются такими «сделать», хотя они не раскапывались, раскапывались в ограниченных масштабах или даже еще не найдены. Последнее относится, в частности, к Семендеру. Есть иная проблема. Какие вербальные возможности в обиходе хазар (другого населения каганата) существовали для обозначения поселения, крепости и города, пусть даже не своего, а византийского? Что подразумевало само население каганата под своим «городам», если идентичное понятие имелось в его языковом обиходе? Несомненно, что защищенность поселения, особенно наличие каменных и кирпичных стен, должны были отражаться в лексике, так как это имело практическое значение. Что касается градации в современном социологическом понимании населенных мест, то это вряд ли занимало население каганата и его верхи, как это имело место в Византии. Жилища и планировка поселений мало различались. Занятия же сельским хозяйством, скотоводством или/и земледелием были непременным условием существования любого поселения. Обратимся в поисках параллелей к иным эпохам, рассматривая приводимые примеры в порядке хронологии. Пример первый: «В шумерской и аккадской терминологии не делается никакого различия в словах, определяющих поселения различного размера; селение и город называются одинаково (иги - по-шумерски и alu - по-аккадски). Эти термины применялись к любому постоянному поселению,
состоящему из домов, построенных из необожженного кирпича, даже и к скоплению хижин и других видов жилищ, образующих административную единицу... Окружающая стена, как правило, существовала, но не была обязательной. В этом иги имел сходство с полисом, который тоже не обязательно окружался стеной» [Оппенхейм, 1980, с. 115]. Второй пример можно назвать общезначимым, классическим. Греческий библиист Н. Василиадис обратил внимание на известное место из Ветхого Завета о Каине: «И построил он город', и назвал город по имени своего сына Енох» (Быт. 4,17) - и дал к нему следующий комментарий: «Под словом “город”, конечно, не следует понимать то, что называется сегодня. Оно означает место постоянного пребывания Каина и его семьи. Каин обитал по большей части в хижинах, а не кочевал с места на место» [Василиадис, 2003, с. 14]. Примечательна беспристрастность этого замечания Василиади-са, так как он не занимался собственно проблемой города. Более исторично описание Нижней Галилеи Иосифом Флавием: «...очень плодородна, изобилует пастбищами, богато насаждена разного рода деревьями и своим богатством поощряет на труд самого ленивого пахаря. Немудрено поэтому, что вся страна сильно заселена; ни одна частица не остается незанятой; скорее она чересчур даже пестрит городами, и население в деревнях, вследствие изумительного плодородия почвы, также везде до того многочисленно, что в самой незначительной деревне числится свыше 15 000 жителей» (Иудейская война, кн. 3: гл. 3: 2) [см.: Иосиф Флавий, 1991]. Нетрудно заметить, что выражение «пестрит городами» связано у него исключительно с сельским хозяйством. Что касается «пятнадцати тысяч» в «незначительной деревне», то это лишь указывает на то, что он, как и его современники, не видел различия между деревнями и городами современной Палестины. Учтем, конечно, что Иосиф Флавий был весьма склонен к преувеличениям в числах, но разделить 240 (по его данным) городов и деревень Галилеи на те и другие при занятии жителей преимущественно сельским хозяйством было действительно трудно. Полагаю, что к городам должны были причисляться поселения с укреплениями, но и их население жило сельским хозяйством. Основание к такому заключению дает следующий фрагмент, посвященный Гисхале (Галилея), которую Иосиф Флавий называет то «городком», то «городом», имевшим оборонительную стену. Тем не менее: «Население ее... большей частью состояло из земледельцев, все помыслы которых сосредотачивались постоянно на урожае...» (Кн. 4, гл. 2: 1) [там же]. Иная картина рисуется из византийской истории VI в., уже современной началу истории хазарской. Описывая строительную деятельность Юстиниана I, Прокопий Кесарийский в труде «О постройках» [Прокопий Кесарийский, 1996] успешно для своего времени решает проблему «город/ не-город».
— «18. В этой Евфратесии (Месопотамия. - В.Ф.) лежали и некоторые другие местечки, например Зевгма и Неокесария; они могли называться городками только по имени, будучи окружены стенами вроде какой-то колючки.... 20. Так вот император Юстиниан окружил эти города настоящими стенами, имеющими достаточную высоту и толщину; укрепил их и другими приспособлениями. Таким образом, он сделал то, что они по справедливости могли теперь называться городами...» (Кн. II: IX, 18,20). Усиление обороноспособности подняло в глазах современника терминологический статус крепости. Вот другие аналогичные примеры. — Область Родопы. «7. Среди страны был поселок Беллур, в силу своего богатства и по многочисленности населения равный городу; но вследствие того, что он был совершенно лишен укреплений, он всегда представлял легкую и завидную добычу для варваров, испытывая одинаковую судьбу с многочисленными полями, лежавшими вокруг него. 8. Наш император обращает его в город, окружает стенами...» (Кн. IV: XI, 7, 8). История та же, появление укреплений делает в глазах современников поселок городом, но перестали ли жители распахивать соседние поля? — «1.Есть город в Вифании, носящий имя Елены, матери императора Константина. ...Вначале это был ничтожный поселок. 2. Воздавая ей славу, Константин одарил это местечко и именем матери, и достоинством города, но не создал никаких великолепных памятников, достойных императорского имени: по своему внешнему виду продолжал оставаться все тем же, украшаясь только названием города...». Далее идет перечисление того, что построено в поселке Юстинианом, после чего последний стал городом: водопровод, общественные бани, храмы, дворец, галереи, присутственные места, мост через реку (Кн. V: II). — О Карфагене, отстроенном Юстинианом I и переименованном в Юсти-нианию: «самый большой и самый замечательный из здешних городов». Таким он стал после того, как: выстроены оборонительные стены, выкопан ров; построены два храма и монастырь-крепость, галереи на центральной площади, замечательные общественные бани (Кн. V: 1-8). Из приведенных описаний хорошо видно, что Прокопий из Кесарии прекрасно для своего времени понимал, что «город» должен не только званием отличаться от не-города, местечка, городка. В простейшем случае город должен иметь укрепления (стена, валы и др.), при этом Прокопий не отличает собственно город от крепости. Безусловными признаками города были для него здания присутственных мест, дворцы, системы водоснабжения, бани. В этом с ним нельзя не согласиться. Однако вершиной его со
циального определения стала характеристика отстроенного Юстинианом I в Северной Африке местечка Капутдава. При строительстве укреплений был открыт источник, судя по описанию, артезианский. «13. Желая отметить этот дар божий... император Юстиниан... тотчас решил это местечко преобразовать в город, дать ему крепкие стены, всеми другими сооружениями придать ему важность, украсив, сделать его богатым городам... 14. Воздвигалась... городская стена, и внезапно изменилась вся судьба округи. 15. Земледельцы, покинув свои плуги, живут как граждане, применяя уже не деревенские обычаи, но городской образ жизни. 16. Они ежедневно посещают городскую площадь, ведут собрания и споры о собственных нуждах, для общих нужд у страивают рынок и совершают все остальное, что служит достоинством для города» (Кн. 6: VI, 13-16) (выделено мною. -В.Ф.). Полагаю, текст не требует детальных комментариев. А вот данными, что жители Хазарии покидали плуги, мы как раз и не располагаем. Археология на сегодня показывает другое, равно как и то, что облик всех крупных поселений Хазарского каганата никак не свидетельствует о городском образе жизни. Закончу обращение к Византии, упомянув зафиксированный современными нам историками обратный процесс в следующие за Юстинианом века: с конца VIII в. начинается спад в экономике, выразившийся в аграризации городов, сокращении денежного обращения и торговли [Чичуров, 1980, с. 10]. Удивительно, как историки, разделенные более чем тысячелетием, определяют в системе одних признаков различия города и деревни. Я не случайно столь подробно остановился на сведениях Прокопия Кесарийского. Из его текстов видно, что в византийском обществе, в структурах гражданского и военного управления, а также у образованных его представителей, каким был сам автор, сложилось определенное и отвечающее текущим нуждам представление о том, чтб есть город и чем он отличается от крепостей, сел, просто «местечек», «городков», т.е. не-городов. Подчеркну: в Византии в это время возникла практическая потребность в понятии «город» - не только на бытовом, но и на государственном уровне. Лексика, определяющая тип населенного пункта, города, - постоянная тема в исследованиях урбанизации. Дело не в лингвистике, а в адекватном понимании источников, в том числе в сопряжении их с данными раскопок. Так, Н.В. Пигулевская обобщила достижения современной ей иранистики по серии терминов, включая «шахристан»=город. Обращу внимание на «рустак»=деревня как противополагающийся «городу», «кап1а»=стена (Самарканд=Мараканда) [Пигулевская, 1956, с. 169-172]. Арабская лексика рассмотрена О.Г. Большаковым: «В сведениях о событиях VII в. (время Хазарского каганата. - В.Ф.) употребляются два термина: мадина и карйа, первое, безусловно, “город”, второе географы X в. употребляли в смысле “селение”. Но в VII в., видимо, такого четкого раз
граничения не существовало. В некоторых случаях словом карйа обозначались несомненно города... Этот разнобой в употреблении терминов, обозначающих различные типы поселений, прекрасно иллюстрирует Коран. В нем встречаются три термина: мадина, карйа и балад... особенно неясно значение слово балад» [Большаков, 2001, с. 48]. Из приведенного обратим внимание на «разнобой». Терминологическая проблема в византийской лексике стоит в отношении укрепленных поседений Болгарии периода ее вхождения в состав империи, что близко к проблематике «хазарских городов» [Миланова, 2004]. Византийская терминология населенных пунктов и укреплений была очень развита, вариабельна, но (!) не всегда напрямую сопоставима с нынешними понятиями «город» и «крепость». Она отражала те особенности и качества объекта, которые были наиболее важны современникам в практическом отношении, что далеко не всетда понятно нынешнему исследователю, работающему в иной системе понятий. Непосредственно на археологических объектах укрепленные селища ранневизантийского времени на территории Болгарии исследовал В. Дин-чев, отличая последние от городов. Обратим внимание и на бытование такой терминологии, как «полугородские селища» и «укрепленные села». Укрепленные селища автор четко отделяет от городов и центров городского типа [Динчев, 2006, с. 5, 9]. Наряду с различного рода признаками (площадь, строительные материалы, фортификация и др.) автор учитывает и степень изученности, которая не может не влиять на однозначность выводов [там же, с. 82]. На последнее я обращаю внимание в связи с тем, что в российском и украинском археологическом хазароведении сплошь и рядом встречаются выводы, никак не соответствующие изученности тех или иных городищ (в частности, городища Самосделка, о котором будет сказано ниже). Укрепления того же периода Северо-Восточной Болгарии изучал С. Тор-батов, предваривший свое исследование анализом функционального и типологического содержания греческой и латинской терминологии [Торбатов, с. 2002]. Этот ученый пишет: «В тех ситуациях, когда отсутствуют точные письменные указания, источники, опыты типологического определения укрепленных объектов неизбежно носят отпечаток известной условности и неточности. Выбор наиболее подходящего термина для обозначения всякого конкретного объекта требует внимательного анализа его конструктивно-строительных особенностей, хронологии и функционального предназначения, которые строго соответствуют местным традициям» [там же, с. 85]. Мне остается констатировать, что именно с таким положением мы имеем дело при исследовании поселенческой сети Хазарского каганата. Отсутствие в нашем распоряжении местной исторической терминологии толкает нас к условности и неточности в использовании современных терминов, преодолеть которые до некоторой степени возможно при учете всей инфор
мации, добываемой в ходе раскопок. Дело многократно осложняется тем, что в хазарской (салтово-маяцкой) археологии еще очень далеко до определения функций каждой крепости, что зависит и от состояния памятника, и от степени его изученности (соотношения вскрытых и невскрытых раскопками площадей). Учтем и то, что на ближайшей к каганату территории - Таврии «предпосылки к образованию городских поселений складываются только к рубежу IX-X вв., до этого времени единственным подлинным городским центром Юго-Западной и Южной Таврии оставался Херсон» [Иванов, 2001, с. 97]. Так обстояло дело на северной окраине Византийской империи. Для Византии это было едва ли не захолустье, а для Хазарского каганата - земли более развитой во всех отношениях державы. Я не случайно коснулся опыта исследования терминологии укреплений и городов сопредельных с Хазарским каганатом государств, близких и более отдаленных территорий. Учитывая его, надо крайне осторожно использовать в наших исследованиях не только чужую, иноязычную, терминологию (арабскую, греческую и пр.) для обозначения поселений и городищ каганата, но и нынешнюю русскоязычную, в частности, присваивая тем или иным объектам в каганате наименование «город». ♦ ♦ ♦ Первой реакцией на мои предшествующие выступления и публикации по проблеме городов в Хазарском каганате была статья харьковского археолога В.В. Колоды [Колода, 20096]. Признавая дискуссионность выделения городов Хазарского каганата, он, по сути, согласился со мною в том, что городов в каганате обнаружить не удается [там же, с. 35]. Моя позиция в перспективах поиска городов была оценена им как «весьма пессимистическая», хотя сам я назвал бы ее констатирующей. Статья В.В. Колоды в целом носит характер предположений и некоторого присущего автору теоретизирования, отправной точкой для которого служит предложенная им типология городов Восточной Европы конца 1-го тыс. н.э.: 1) антично-византийский (причерноморский) - полисный; 2) северокавказский - крепость; 3) восточный (степной) - ремесленноторговый, с крепостью и обширной сельскохозяйственной округой; 4) древнерусский (изначально родоплеменной центр) - многофункциональный, с кремлем и посадом. Признаюсь, разобраться, из чего исходил автор в этой градации, я не в состоянии. Уверен, что такие же трудности испытывают и другие читатели статьи. Идея статьи состоит в следующем: если города в Хазарском каганате не обнаружены, то попробуем выделить «протогород, как городище, обладающее некоторыми чертами и средневекового города». Вводятся два дополнительных показателя: «общая площадь прилегающих к нему поселений
селищного (? - В. Ф.) типа и зоны ремесленно-торговой деятельности» [там же, с. 36]. На их основе из 37 городищ (27 из них не названы) к протогородам В.В. Колода причисляет 10: Волчанское, Верхний Салтов, Чугуевское, Мохнач, Коробовы Хутора, Сухая Гомолыпа, Сидоровское, Маяки, Ютановское, Маяцкое. Кроме того, к перспективным в смысле присвоения им статуса «протогорода» отнесено «практически неисследованное» Кировское городище. Чтобы прокомментировать весь список, потребуется отдельная статья. Сам же автор отвел для каждого городища 3-5 строк. Часть из поименованных памятников известна только внешне, на других вскрыты очень небольшие площади. Достаточно полно раскапывался лишь Маяцкий комплекс. Таким образом, источниковая база для обсуждения неполноценна. Что, на мой взгляд, имманентно присуще идее В.В. Колоды - это попытка в иной форме все-таки «внедрить» в Хазарский каганат несколько, пусть и не городов, но находящихся близко к ним «больших населенных мест», в которых, как минимум, должны находиться гончарные мастерские и кузницы. Но без них не могло обойтись ни одно более или менее значительное сельское поселение! Скопление в округе Ютановского городища небольших гончарных горнов тоже не делало «Ютановку» ни городом, ни протогородом. Подмена одного термина (город) другим (протогород) никак не приближает нас к уточнению и конкретизации социально-экономической характеристики Хазарского каганата. Что же касается самого термина «протогород», то он в последнее время стал модным в нашей археологической литературе. Забывается при этом, что так первоначально называли открываемые большие древнейшие поселения Востока с фортификационными сооружениями, с четкой планировкой, системой улиц. Термин подчеркивает тот факт, что урбанизация многих обществ началась много раньше, чем предполагалось во второй половине XIX и даже в начале XX в., раньше, чем появились античные города, не говоря уже о европейских средневековых. Термин рожден эпохой великих археологических открытий, прежде всего в Месопотамии, затем в Индии. Термин «протогород» призван обозначать первые города в истории человечества, в самых ранних центрах цивилизации. Внесение его в медиевистику не оправдано. Но и в исследованиях по древнейшему восточному протогороду в целом по проблематике возникновения городов однозначных решений нет. В качестве примера укажу на исследование С.В. Бондарь [Бондарь, 2008], с выводами которой можно спорить. Мне трудно судить, насколько верно относить к остаткам «протогородов» некоторые упоминаемые В.В. Колодой славянские памятники, но следующее положение в его статье наверняка подвергнется обсуждению специалистами: «в рамках волынцевской культуры можно говорить о формировании государственнообразующего микрорегиона (курсив мой. - В.Ф.) с центром на городище Битица-I [там же, с. 36].
В каганате нет ни одного поселения, которое хоть в какой-то мере можно было сравнить даже с провинциальным византийским городом. Это заставляет еще более осторожно относиться к термину «города Хазарии». Однако вряд ли можно сомневаться в том, что в Хазарском каганате существовала определенная традиция и повседневная практика в обозначении особенностей каждого долговременного поселения, а тем более крепости. До накопления новых археологических данных, равно как и нарративных, новых лингвистических исследований и открытий, мы можем (должны) отказаться от термина «город» в приложении к памятникам Хазарского каганата. По имеющимся на сегодня чрезвычайно скудным археологическим данным, ни одно городище, или конгломераты открытых поселений салтово-маяцкой культуры, не позволяют определять их как «город» ни по одному из проявлений материальной культуры. Четко различимой дифференциации города и села в каганате археология не фиксирует. Не найдя среди поселений салтово-маяцкой культуры тех, которые с уверенностью можно было бы признать городами [Флёров, 2005], я задался вопросом, чем мотивировала свои построения о городах Хазарского каганата автор идеи о них С. А. Плетнёва. Однако исследовательница сама дала четкий и несколько неожиданный по своей простоте ответ: «Соображения относительно существования степных городов и торгово-таможенных крепостей появились у меня в результате невероятности отсутствия (выделено мною. - В.Ф.) в такой обширной торговой державе, какой была Хазария, пунктов, организующих и объединяющих это громадное степное многоземелье» [Плетнёва, 2002, с. 123]. Так надежда на существование хазарских городов подменила археологическую действительность (о термине «степные города» см. ниже). Городская цивилизация, сам процесс урбанизации уже по определению предполагают существование многих городов. Для Хазарского каганата можно говорить, весьма предположительно, лишь об одном - Итиле. Каганат не наследовал культуру города и не создал, точнее - не успел создать собственную, и даже в полной мере не освоил чужой опыт фортификации при строительстве крепостей. Мне остается констатировать, что перехода «от кочевий к городам» в Хазарском каганате не произошло. Он лишь начал движение, шел по этому пути, но и это движение надо зафиксировать данными археологии. * ♦ ♦ Затрону два вопроса, освещения которых в современной хазароведче-ской литературе найти не удалось. 1) Возможно ли сравнивать городища и большие неукрепленные поселения Хазарского каганата с настоящими в полном смысле этого понятия
городами средневековых Балкан, Малой Азии, Ближнего и Среднего Востока? Думаю, не только возможно, но необходимо - для того чтобы опираться на определенные критерии в хазароведческих исследованиях. С сожалением отмечу, что в работах хазароведов-археологов ссылки на исследования городов Востока и Византии редки. Было бы очень продуктивно посмотреть на Хазарию «со стен восточных городов». 2) Об общей теории и методологии изучения города. Я не намеревался затрагивать эту бездонную проблему. Толчком послужило Введение О.Г. Большакова к своей книге, из которого придется сделать большую выписку: «Автор настоящей работы предложил вместе с В.А. Якобсоном определять город как населенный пункт, основной функцией которого является концентрация и перераспределение прибавочного продукта. Преимущество этого определения перед остальными состоит в том, что оно основывается на важнейшем понятии марксистской политэкономии, определяющем характер социально-экономических отношений всех классовых обществ, а следовательно, и всех сторон жизни города. В понятие “концентрация прибавочного продукта” входит сбор налогов, получение земельной ренты и излишка продукта, образующегося вследствие неэквивалентности товарообмена между городом и деревней...» [Большаков, 2001, с. 10]. Да, вероятно, город можно рассматривать как центр сосредоточения прибавочного продукта и последующего его перераспределения. О.Г. Большаков не декларирует политэкономическую категорию К. Маркса, но в полной мере использует в своей книге1. С позицией О.Г. Большакова можно спорить (в частности, о том, что прибавочный продукт производил и сам город, а этот же продукт концентрировался не только в городе, но и в руках крупных землевладельцев и скотоводов), но нас интересует другое. Приложим ли данный подход к большим поселениям Хазарского каганата? Ответ содержится в примечании автора на с. 10: «Это определение (города. -В.Ф.) исключает возможность называть городами крупные укрепленные поселения доклассовых обществ, в которых еще отсутствовало отчуждение прибавочного продукта». Круг замкнулся. Мы возвращаемся к вопросу о формационной ступени хазарского общества. Данных о собственности на землю и скот у нас нет, но при раскопках городищ с каменными и кирпичными крепостями не обнаружено каких-либо артефактов, специфических для слоя феодалов. Земельная рента? Сбор налогов или все-таки полюдье? То, что можно было бы назвать «прибавочным продуктом», могло собираться лишь эпизодически для постройки этих же крепостей, но не как замков феодалов, а необходимых всему населению пунктов обороны, прежде всего в межплеменных столкновениях. Вспомним, что М.И. Артамонов дал каганату расплывчатое определение: «примитивное феодальное образование». Он даже не решился назвать
его раннефеодальным. Характерно, что «богатство» племенной верхушки (вождей) этого примитивного образования состояло в большей степени из незначительных драгоценностей, чем из звонкой монеты. Стратификация хазарского общества, по данным археологии, маловыразительна. Я не разделяю взгляды исследователей, которые на основе находки сабли в катакомбе относят погребенного к особому слою воинов, т.е. людей, уже не занятых в сфере производства. Вряд ли социальная граница между погребенными с саблей и без нее была устойчивой, а главное - закреплялась нормами права, пусть обычного. О.Г. Большаков продолжает: «Предлагаемое определение снимает также старый спор о примате политико-административного или торговоремесленного начала в городе: оба они, будучи соотнесены с такими важными понятиями политической экономии, как прибавочный продукт, предстают двумя сторонами неразделимого диалектического единства... Все характерные проявления цивилизации (как бы разнообразно ни трактовалось это понятие) рождены появлением прибавочного продукта, концентрацией и трансформацией которого занимается город» [Большаков, 2001, с. 11]. Но основанных хазарами городов археология, как я пытался показать, в каганате не обнаруживает. Этот мой основной вывод заставляет вернуться к построениям С.А. Плетнёвой, сформулированным ею в книге «Кочевники средневековья» [Плетнёва, 1982], в которой она в обобщенном виде изложила свою теорию «от кочевий - к городам» в приложении ко всем каганатам, не только к Хазарскому. Автор, оставляя за скобками важные особенности каждого из них, писала: «Все явления экономической, этнической, культурной жизни кочевых объединений связываются в прочные цепочки, или социально-экономические модели» [там же, с. 146]. Третья модель, помимо прочих, характеризуется ею следующими признаками: третья стадия кочевания, феодализм, города. Приходится отметить противоречивость объединения в одну модель третьей стадии кочевания и городов. Вероятно, по этой причине С.А. Плетнёва ввела и многократно использовала в книге термин «степные города». Расшифровка содержания термина не предложена, но по контексту можно догадываться, что подразумевается некий специфический тип города, сложившийся в кочевой среде2, каких непосредственно в Хазарском каганате пока не обнаружено. По всей видимости, понимая это, Плетнёва применила и иной термин - «поселение городского типа» [там же, с. 100]. Поскольку речь шла о Дагестане, подразумеваются, скорее всего, Семендер и Баланджар. Археология их не выявила, об их типе можно только гадать. И все-таки тогда Плетнёва не решилась назвать их более определенно -«городами», остановившись на нейтральном - «поселения». Сегодня становится все очевиднее, что каганат не был кочевым «степным государством» (сама форма его государственности еще не определена).
Основной массив его населения от Среднего Дона до его низовий был исключительно оседлым. Кочевание имело место только в степях левобережья Нижнего Дона, но именно здесь городищ, если угодно - «степных городов», как раз и нет. Считаю необходимым отметить: как ни парадоксально, если учесть множество работ с упоминанием кочевничества в Хазарском каганате, именно стадия кочевничества в нем изучена хуже всего. Если в степях левобережья Нижнего Дона, кроме собственно долины Дона и восточнее - вплоть до Нижней Волги, вопрос о кочевничестве можно ставить хотя бы в силу отсутствия развитой сети поселений, то в лесостепи о кочевании говорить не приходится. И вообще, существовало ли здесь кочевание как форма хозяйства, начиная с момента появления Хазарского каганата, а в археологическом аспекте - салтово-маяцкой культуры? Если же ставить вопрос о кратковременном периоде оседания после переселения на новую территорию, то он в полной мере зафиксирован сегодня только на единственном памятнике - Правобережном Цимлянском городище, причем в самой ярко выраженной форме сочетания примитивных юртообразных жилищ с самой совершенной в каганате белокаменной фортификацией. Создается впечатление, что группа кочевников была приглашена (поселена) в уже построенную крепость. Необходимо также учесть, что среди тех памятников, которые С.А. Плетнёва называла кочевьями (а это в реальности - сборы подъемного материала в количестве нескольких фрагментов керамики, часто и амфор), могли быть стоянки пастухов отгонных стад оседлого населения, следы передвижения военных отрядов и пр. В лесостепи юртообразные жилища встречаются эпизодически и никак не могут служить доказательством процесса массового перехода от неустановленного здесь кочевания к оседлости. Попытки решить эту проблему предпринимает В.В. Колода [см., в частности: Колода, 2005]. Не имею возможности разбирать здесь его построения (мне они не представляются убедительными из-за превалирования «теории» над скудной базой археологических источников, на которых она строится). Это же впечатление остается, замечу попутно, и от его версий «этнического синкретизма» в салтово-маяцкой культуре [Колода, 2008] и ее формирования [Колода, 2009а; см. статью А.З. Винникова в настоящем сборнике]. Вопрос о кочевничестве и его продолжительности в каганате требует в целом коренного пересмотра. ♦ ♦ * Вернемся к теме городов. Что касается Дона и Нижней Волги, то, по С.А. Плетнёвой, здесь «помимо неукрепленных поселений и замков... было несколько более или менее крупных городов (курсив - мой, так как названы только два пункта. - В.Ф.). Из крупных - ненайденный Итиль, «выросший
из ставки кагана и во все время жизни этого государства [Хазарского каганата] остававшийся зимовищем хазарской знати, продолжавшей кочевать в течение семи месяцев в году» [Плетнёва, 1982, с. 102,103]. Характеристика Итиля противоречива. Я понимаю ее как большое поселение, так и не ставшее городом. Но чем же все-таки занималось остальное - не аристократическое - население Итиля? Часть ответа содержится в письме кагана Иосифа в известной фразе: «весною уходило к своим полям». Мне реконструировать облик Итиля не удалось, да и свою попытку я предпринимал исключительно с одной целью - выяснить, возможна ли убедительная реконструкция Итиля в принципе [Флёров, 2009а, 20096, 2009г]. Судить о социально-экономической структуре Итиля в той мере, в какой она отразилась в облике архитектуры и планировки, до широкомасштабных раскопок опрометчиво3. Соотношение разных групп населения в Итиле -занятых сельским хозяйством, ремеслом и непроизводящих (администрация, служители религий, «гвардия», торговцы и пр.) - неизвестно. Из «менее крупных» назван только «город Саркел», с уточнением «не очень большой город» [Плетнёва, 1982, с. 102]. Впоследствии сама С.А. Плетнёва отказалась от определения «город», выдвинув на первое место функцию «караван-сарая» [Плетнёва, 1996, с. 35]. Такие колебания симптоматичны. О неубедительности версии «караван-сарая» уже говорилось [Флёров, 2005, с. 318,319]. На этом перечисление «нескольких городов» закончено. За ним следует напоминание о «принадлежавших хазарскому правительству» нескольких «древних портах» (курсив снова мой. - 5.Ф.). Но принадлежали ли они хазарам? В поисках ответа целесообразно обратиться к трудам С.Б. Сорочана, который ставит вопрос гораздо шире: принадлежал ли когда-либо хазарам Крым? Ответ дан отрицательный [Сорочан, 2007]. В связи с проблемой «городов» всех каганатов Евразии хочу отметить, что ни один их столичный центр, ни одно крупное поселение не пережили эти каганаты. Укажу для примера на столицу Уйгурского каганата Хаара-Балгас (Карабалгасун), который действительно мог быть назван городом, хотя бы по сложности планировки (социальную характеристику оставим в стороне). Ни один из каганатов не положил начало и новым государствам. Не составляют исключения и столичные центры Первого Болгарского царства - Плиска и Великий Преслав, даже при том, что это царство стало основой Болгарского государства, существующего по настоящее время. Впрочем, Болгария, как и Венгрия, создавались в русле европейской, а не азиатской истории. Феномен Болгарии заключается еще и в том, что она выжила даже в условиях турецкой оккупации и насаждения ислама. Недолгое существование городов в степях заметил и Г.С. Марков. Полностью разделяю его тезис: «города, ремесленные центры возникали только при прочной оседлости, что противоречит самой сути кочевничества»
(выделено мною. - В.Ф.). Выше я уже писал, что город и кочевничество -несовместимы. Если и начинают появляться большие населенные пункты, «столицы», то они исчезают вместе с каганатами и империями кочевников. * * * Проблема феодализма в Хазарии - с ней, несомненно, связан вопрос о социальном статусе крепостей и «столичного» поселения Итиль - проблема города в целом. Во введении к уже упоминавшейся книге С.А. Плетнёва категорично заявляет: «Материалы по истории населения европейских степей VII-IX вв. позволили, как мне кажется, установить, что сложение классовых отношений и соответственно феодальное владение землей началось на второй стадии кочевания (курсив мой. - В.Ф.), когда произошло разделение пастбищ на отдельные участки кочевания» [Плетнёва, 1982, с. 10]. Мало-мальски знакомый с проблемами становления феодализма у кочевых народов мгновенно заметит в этой фразе смешение двух понятий: распределение пастбищ совсем не означает феодального владения землей и не ведет к нему. Это совершенно разные вещи. Владение же землей вообще не могло возникнуть на второй стадии кочевания. Если уж говорить о стадиальности, то можно было бы ставить вопрос о завершении третьей стадии, но еще М.И. Артамонов отметил, что «об условном землевладении у хазар, связанном с определенными обязательствами по отношению к сюзерену, ничего не известно» [Артамонов, 1962, с. 401]. В этом я вижу прежде всего констатацию отсутствия источников, но последнее могло быть обусловлено именно отсутствием феодального землевладения. О правовых актах говорить вообще не приходится за полным отсутствием сведений. В целом же М.И. Артамонов признавал, что о «формах социально-экономических отношений в Хазарии мало известно» [там же, с. 400], и лишь предположил (не более), что «по всей видимости, внеэкономическая и экономическая зависимость соплеменников облекалась у хазар, как и у болгар, в формы патриархально-родового строя» [там же, с. 402]. Должен подчеркнуть, что моя ссылка на авторитет выдающегося хазароведа никак не может заменить источников. Проблематика собственности на скот, пастбища и землю и так называемого «кочевого феодализма» детально рассмотрена в книге Г.Е. Маркова [Марков, 1976, с. 278 и сл.], к которой и отсылаю читателя во избежание пересказа известных положений и дискуссий по ним. Особо отмечу, что первые поползновения на захват земель в феодальное владение надо искать не в степи (не в связи со стадиями кочевания), а там, где есть оседлое земледельческое (не кочевое скотоводческое!) хозяйство, где земля (не пастбища и скот на них) в сочетании с оседлым, работающим на ней населением начинают представлять непосредственную ценность, объект эксплуатации,—т.е. в лесостепных районах и в узких пределах долины Нижнего Дона. Но как определить начало этого процесса?
Раскопки поселений и городищ ответа дать не могут. «Замки», пользуясь термином С.А. Плетнёвой, один из которых она исследовала сама - Маяц-кое городище, ничего общего по происхождению не имеют с собственно замками Западной Европы. Там замок часто являлся опорой феодала в сопротивлении королевской власти и наоборот, опорой короля в подавлении феодальной экономической и военной самостоятельности (это, в частности, характерно для раннесредневековой Англии; литература о месте замков в системе феодальных отношений обширна). На землях Болгарии, с которой я изредка провожу сравнения, замки появляются в период византийского владычества не ранее начала XII в. [Попов, 2009], но и их сравнивать без оговорок с западноевропейскими, возникающими с начала XI в., было бы неправильно. Однако история возникновения западноевропейского замка и его архитектурно-фортификационных типов, безусловно, должна привлекаться в качестве сравнительного материала при изучении болгарских и хазарских крепостей. Надо подчеркнуть, что историю болгарских «замков», а точнее - «укрепленных владетельских резиденций» Ст. Попов вполне правомерно связывает со становлением феодальной «вотчины» и тенденцией аристократии к независимости от Константинополя. Причина появления «замков», по С.А. Плетнёвой: «у богачей появилась необходимость отделиться от рядового населения... Так появились в степях своеобразные кочевые замки» [Плетнева, 1982, с. 78]. Наш источник сведений о каменных крепостях каганата - раскопки, но по их результатам (других источников нет) невозможно судить, действительно ли в строительстве «замков» знать реализовала отделение от прочего населения. О неприемлемости самого определения «кочевой замок» повторять не буду. Его приходится понимать как «замок кочевника». Должен отметить, что на территории Хазарского каганата пока не обнаружено ни одной постройки, которую можно было бы определить как жилище «богачей», если угодно, «феодальных». Менее всего на такие могут претендовать полуземлянки в Маяцкой крепости и юртообразные жилища Правобережной Цимлянской. В последней вообще была сплошная застройка, что никак не соответствует предположению С.А. Плетнёвой. Вряд ли на роль жилища феодала может претендовать известная юртообразная постройка № 12 [Плетнёва, 1964], почти не отличающаяся от прочих размерами и интерьером и совершенно не изолированная от них территориально. Кстати и сама реконструкция этого жилища, до крайности примитивного, по С.А. Плетнёвой оказалась неверной [Флёров, 1996, с. 14,15]. Особое место среди крепостей Хазарского каганата занимает Семикара-корская, бывшая, вероятно, местом пребывания «представителя» центральной власти или же ставкой каганов на Нижнем Дону. По сравнению с общей территорией городища вскрытая площадь невелика. Главной особенностью
крепости является расположенная внутри нее цитадель, в которой находились постройки из обожженного кирпича с кровлей из черепицы, керамид и калиптеров [Флёров, 2009в, с. 521, рис. 6]. Сохранились они плохо, и судить об их назначении сегодня совершенно невозможно. Важен сам факт их открытия, но я принципиально воздерживаюсь не только от определения их назначения без археологического исследования, но даже от предположений («мнений») по этому поводу, особенно о возможности видеть в них какие-либо «палаты», тем более дворец. На данной стадии исследованности любое предположение не будет иметь оснований4. Да, в археологическом отношении можно провести комплексное сравнение западноевропейских укреплений с хазарскими, типа Маяцкой или Правобережной крепостей, но это позволит сравнить лишь уровень строительных технологий и фортификации, типы жилищ. Можно сопоставить их и с «замками» Средней Азии. Все это не подменит исследование проблемы на материалах самого каганата, а лишь с неизбежностью вызовет очередные бесплодные дискуссии. Декларировав существование феодализма в Хазарском каганате, С.А. Плетнёва не могла не конкретизировать его стадию. И здесь вновь необъяснимое противоречие в позиции автора. На с. 103 [Плетнёва,1982] читаем: «Несмотря на своеобразную, характерную для кочевников «вуаль» патриархальных отношений, наброшенную на все стороны жизни населения каганата, его социальный строй мы вполне можем считать развитым феодальным». Однако на с. 106 читаем иное: «Все выросшие на обломках тюркских каганатов степные государства характеризуются общими чертами», их строй «раннефеодальный с многочисленными патриархальными пережитками». Может быть, подразумевается, что Хазарский каганат среди прочих был исключением? Нет, С.А. Плетнёва специально подчеркнула, что «закономерности развития, которые были прослежены на узком отрезке времени - в Хазарском каганате, распространяются на все кочевое население» [там же, с. 10]. Разброд с определением стадиального положения каганата не позволяет, в свою очередь, принять тезис С.А.Плетнёвой о «вполне устоявшихся классовых отношениях» в Хазарском каганате [там же, с. 80,102]. Попытки стратификации хазарского общества на основе раскопок могильников не привели к таким выводам ни одного исследователя. Пользуясь случаем, отмечу, что методика выделения «всадников» и «простых» воинов по составу оружия (сабли, топорики) выглядит довольно примитивно. Исследованный мною Маяцкий могильник дал картину не то что классового, но слабого имущественного расслоения. Никак не назовешь классово определяемыми и несколько погребений в катакомбах и хозяйственных ямах непосредственно на Маяцком поселении [Винников, Афанасьев, 1991]5. Это захоронения обычных воинов. Не поражают особым богатством и курганы с ровиками, в
том числе «соколовского типа». Но дело не в наборе приношений, поскольку они напрямую отражают погребальные обычаи и лишь косвенно — социальный статус. Читатель вправе спросить, каково же мое мнение о возможности появления признаков феодализма в Хазарском каганате? Письменные источники (восточные, византийские) ничего не сообщают о формах пользования пастбищами, владении землей, внеэкономическом принуждении. Разумеется, можно попытаться что-то извлечь из трех пассажей в письме кагана Иосифа: 1) «С месяца Нисана мы выходим из города и идем каждый к своему винограднику и своему полю и к своей [полевой] работе». 2) «Каждый из [наших] родов имеет еще [наследственное] владение [, полученное] от своих предков, место, где они располагаются; они отправляются [туда] и располагаются в его пределах». Работа с письменными источниками - не моя специальность, но, на мой взгляд, желательно еще и еще раз уточнить перевод этих фраз П.К. Коковцовым, прежде всего курсивом выделенных мною слов. «Имеет еще» - означает ли это «еще», что есть свои (на каких правах?) и есть наследственные, или же в обеих фразах говорится только о наследственных землях рода? Кроме того, упоминание «рода» означает ли именно род, т.е. большую группу родственников, большую неразделенную семью? Если так, то вопрос об обособленном землевладении малой семьи снимается? В плане характеристики социальных отношений в Хазарском каганате приведенные сообщения не рассматривались. Я обращаю на них внимание едва ли не впервые. Как известно, чем короче древний источник, тем больше разногласий он вызывает у историков. Наверняка так случится с земледельческими эпизодами из письма Иосифа. Тем более необходимы уточнения перевода и новые комментарии к ним гебраистов. Подождем. 3) В полугодовом движении каганов, описанном Иосифом, можно видеть полюдье, как заметил ВЛ. Петрухин, напоминающее архаическое полюдье Руси [Древняя Русь..., 2009, с. 206, сноска69]. Подчеркну, именно архаическое, свойственное очень многим сообществам разного уровня развития, но не времени развитого феодализма [Полюдье..., 2009]. Об архаике свидетельствуют и упоминаемые Иосифом рабы. И еще одно замечание по маршруту движения каганов. В хазарской историографии давно укоренилась традиция - посещаемые каганами в ходе полюдья территории называть доменом. Домен ли это в западноевропейском понимании, т.е. земли, находящиеся под юрисдикцией короля? Стоит задуматься. Если «да», то придется предположить существование таких же доменов местных вождей, а по сути речь может идти о территориях племён. С неизбежностью встает вопрос о взаимоотношениях кагана с вождями, например, Северского Донца с его этнически неоднородным населением.
Надо также иметь в виду, что территории сбора полюдья и постоя каганов, соответственно и маршруты, не могли быть постоянными. Зависеть они могли от разных условий, в частности - от урожайности года. Первоочередное значение имела и внутренняя ситуация в каганате в конкретное время - от нее зависели и размеры территории, несущей повинность, и ее объем. A priori неизменными эти условия оставаться не могли. Конечно, говорить о «домене» западноевропейского типа в совершенно иных условиях Юго-Восточной Европы не приходится, не говоря уже о том, что домен, скажем, во Франции складывается позднее, не имеет постоянных границ и может состоять из разобщенных территорий [Пти-Дютайи, 1938]. ♦ ♦ ♦ Вождество - этой темы я коснусь очень кратко в качестве некоторого отступления в связи с книгой А.А. Тортики [Тортика, 2006]6. Автор полностью отрицает хазарский феодализм и предполагает с различными оговорками существование в каганате системы «вождество - сложное вождество -суперсложное вождество», наличие наместников-туцунов, а «среди его населения господство племенного строя» [Тортика, 2006, с. 33,134-140,503]. Проблема состоит в том, что мы сегодня не в состоянии сколько-нибудь детально на основе источников, письменных и археологических, подтвердить предложенную А.А. Тортикой реконструкцию. Пока она таковой и остается. Но примечательно в связи с этим другое - вольно или невольно автор напомнил, что мы почти ничего не знаем о самой структуре власти в каганате, степени ее централизации, прерогативах каганов и беков, с одной стороны, и местных вождей, с другой; ничего не известно и о поземельных отношениях. Постоянно обсуждаемая в хазароведении тема, связанная с системой власти в каганате, - «двоевластие», повседневная практика которого далеко не ясна. Говорить о феодальной монархии, конечно, не приходится. Наместничество, о котором говорит А. А. Тортика, не вяжется с постулируемым им племенным строем. Да и в какой мере хазарский племенной строй отличался от скифского, сарматского и эпохи праболгарской Старой Великой Болгарии? Насколько обоснованно в отношения хазар и болгар вводить термин «эксплуатация», о которой пишет А.А. Тортика [там же, с. 501]? Само понятие «эксплуатация» предполагает появление некоторых постоянных повинностей, даже фиксированных письменно, но нам известно только о полюдье, но не его объемах. Истахри и Ибн Хаукал пишут о налогах шаду или кагану, но опять же не известно, на каких условиях (см. статью Т.М. Калининой в настоящем сборнике). Речь в их сообщениях идет в целом о населении. Гораздо важнее то, каковы были экономические и поземельные отношения кагана, а позднее шада (бека) как носителя верховной власти с вождями племен.
* ♦ * Итак, начав с довольно узкого археологического вопроса о городах и замках, с неизбежностью пришлось перейти к более обширным и сложным проблемам оценки стадиального, если угодно - формационного, состояния Хазарского каганата. В итоге моя позиция сводится к следующему. На сегодня проблема социально-экономических отношений в каганате остается открытой, и нет ни малейшей необходимости спешить с ее решением. Надо наконец признать, что ни историки, ни археологи не в состоянии воссоздать четкую и бесспорную картину. От громадной и многоцветной мозаики внутренней жизни Хазарии до нас дошли лишь отдельные разрозненные кусочки. Неопределенность в характеристике социально-экономических отношений в Хазарском каганате имеет полное право на существование. Я формулирую это так: отсутствие источников непреодолимо. Однако есть реальные надежды на непрерывно пополняющиеся результаты археологических исследований. Их не заменить введением распространенных штампов, в данном случае «феодализм», «феодальный», «город», «сюзерен», «домен». Эти термины вводились в процессе изучения истории средневековой Европы7. Должен обратить внимание на вековой дисбаланс между социально-экономическими отношениями, включая формы собственности и эксплуатации, и государственно-политическими системами в степях Евразии (да и не только здесь) в эпоху средневековья. Углубляться в тему нет возможности, поэтому приведу один яркий пример: и в эпоху империи Чингисхана, и в современной республике Монголия основой сельского хозяйства было полукочевое скотоводство. До нашего времени мало изменилась даже оснастка скотоводческого хозяйства, а соответственно - и производительность, сами скотоводы продолжают жить в юртах. Считаю уместным привести здесь слова О.Г. Большакова, сказанные в связи с изучением городов, современных Хазарии: «Мы проследили в самых общих чертах ту материальную основу, на которой стоял средневековый город Ближнего Востока, умышленно не прилагая к нему определение «феодальный», чтобы не применять его формально, только на том основании, что в средние века он не может быть иным, хотя мысль о том, что в феодальном обществе и город может быть феодальным, кажется сама собой разумеющейся» [Большаков, 2001, с. 262]. Что же говорить о Хазарском каганате, источники по которому, по сравнению с источниками по средневековому Востоку, более чем ничтожны - мизерны. Весьма любопытно примечание О.Г. Большакова к приведенной фразе: «Показательно, что И.М. Сми-лянская, подробно рассматривая экономику и социальную структуру Сирии XVII-XVIII вв., ни разу не назвала город этого времени феодальным» [Смилянская, 1979]. Мне остается констатировать, что в своем отказе от определенности я не одинок.
Создается впечатление, что С.А. Плетнёва в своих теоретических разработках оказалась в плену у некогда выбранного запоминающегося названия для другой известной книги - «От кочевий к городам» [1967]. Что же касается общего значения этого труда для археологии Хазарского каганата, то я по-прежнему оцениваю его очень высоко. С.А. Плетнёва в этой книге продолжила исследования, успешно начатые М.И. Артамоновым и И.И. Ляпушкиным. Книга сыграла более чем заметную роль в систематизации накопленных ко второй половине XX в. археологических источников по материальной культуре Хазарского каганата. Не менее значим для археолога и подзаголовок книги, может быть, не столь броский, как основное название, - «салтово-маяцкая культура». Вклад С.А. Плетнёвой в археологическое хазароведение не следует умалять. * * * Чего же в целом не хватает для решения проблем стадиального уровня Хазарского каганата, включая и вопрос о городе? На сегодня разработана и постоянно уточняется политическая история каганата, как и археологическая хронология (оставим в стороне бесплодные дискуссии по частным вопросам). Наступило время приступить к созданию социально-экономической истории. Какой бы невероятно сложной ни казалась поставленная задача, без ее решения не обойтись. Для начала же надо наладить методику отбора источников и работы с ними. Не подходить к ним с заранее установленными критериями - важнейшее требование. Источники остаются прежними - постоянно пополняемые археологические. Информация по социально-экономической истории хазарского общества, большей частью косвенная, содержится и в письменных памятниках, но на открытие новых рассчитывать особенно не приходится. В плане социально-экономической истории я, не умаляя достижений в области нумизматики, все же ставлю вопрос шире: проследить трансформацию на протяжении VII-X вв. в различных сферах экономики и образе жизни. Программа исследований должна включать изменения (равно - развитие, консервативность, застой, регресс) минимум: сети поселений и городищ, жилищ; сельского хозяйства, ремесла и технологий; использования местонахождений рудных запасов; движения товаров (ремесленной продукции) внутри каганата; импорта и экспорта; отражения социально-экономических показателей в погребальном обряде. Составление самой программы также потребует значительных усилий и времени. Особая задача - попытаться выявить границы племен по археологическим данным, ведь до настоящего времени в ходу только варианты салтово-маяцкой культуры, из которых дагестанский и крымский уже выпадают, а различия между приазовским и нижнедонским неясны.
Примечания 1 Обращение О.Г. Большакова к теории К. Маркса, на мой взгляд, в полной мере оправданно. С тем, насколько удачно в данном конкретном случае применена теория прибавочного продукта, можно спорить. Однако К. Маркс был выдающимся политэкономом, и воспринимать его следует как ученого, исследователя, но не в его искаженном в годы коммунистического режима образе. Тогда ссылки на основателей «марксизма-ленинизма» были обязательны в работах ученых всех отраслей знания, но в первую очередь для историков бывшего СССР [Пигулевская, 1969]. Творческий подход к трудам Маркса не допускался и расценивался как ревизия его наследия. Советский «марксизм» был профанацией научных изысканий К. Маркса. Ссылки на Маркса к месту и не к месту были не просто правилом «хорошего тона», но изъявлением верности коммунистической идеологии и опорой в борьбе с идеологией буржуазной. 2 В.Г. Блохин и Л.В. Яворская к степным относят города другого времени и другого общества - золотоордынские Нижнего Поволжья, «возникшие и функционировавшие в кочевническом окружении степной зоны» [Блохин, Яворская, 2006, с. 34], в свою очередь ссылаясь на еще более поздний пример (Пищулина К.А. Присырда-рьинские города и их значение в истории казахских ханств XV-XVII вв. // Казахстан в XV-XVII вв. Вопросы социально-экономической истории. Алма-Ата, 1969). Таким образом, термин «степные города» оказывается вневременным, не указывающим на особенности конкретного общества. 3 Я уже имел возможность высказаться о публикациях Э.Д. Зиливинской о ходе раскопок городища Самосделка и ее предположении о существовании на его месте Итиля [Флёров, 20096]. В 2010 г., в ходе обсуждения доклада Э.Д. Зиливинской «Самосдельское городище. К вопросу о датировке нижних слоев» на очередной VII Московской конференции «Восточные древности в истории России» я имел возможность задать вопросы и по ее новой публикации [Зиливинская, Васильев, 2009, с. 103,104]. В совокупности с выступлениями других участников дискуссии картина получилась следующая. Предложенная дата возникновения городища - не позднее начала IX в. - может быть принята к сведению только как мнение автора. Ссылка на среднеазиатские сферические котлы, представленные на городище, дату которых Э.Д. Зиливинская указала в рамках VI-VIII вв., делу пока не помогает. В ходе дискуссии выяснилось, что сама хронология этих котлов требует уточнений. П.В. Попов, специально изучавший котлы из нижних слоев городища, датирует их IX-X вв. {Попов, 2009, с. 163]. Докладчик затруднилась ответить на вопрос, какую «болгарскую» керамику приазовского происхождения, упомянутую в публикации, она имела в виду. Выяснилось также, что неоднократно упоминаемые ею среди находок на городище пять «классических салтовских» кувшинов найдены совсем не на городище, а принесены местными жителями из неустановленного места. Судя по сохранности, они происходят из неизвестного могильника. Отмечу, что кувшины далеко не «классические». Категорически не могу принять мнение Э.Д. Зиливинской об отнесении части самосдельского населения к савирам. В качестве аргумента выдвинуто сходство «некоторых гончарных форм» с керамикой из раннесредневековых памятников Дагестана, но памятник указан один - Андрей-аульское городище. Сходство с керамикой Андрей-аула не проиллюстрировано и очень сомнительно. Этническая материальная культура савиров, в том числе керамика, вообще не выделяется в Дагестане. И никак не может быть принято как указание на связь с Дагестаном появление на городище не совсем понятных «остатков комбинированных кладок, состоящих из известняка, обожженного кирпича и речной гальки». О каких аналогиях в Дагестане идет речь - не указано.
Новейшая на сегодня публикация Э.Д. Зиливинской [Зиливинская, 2010] почти дословно повторяет упомянутую, комментировать ее нет смысла, кроме одного положения. Приведенные в ней радиоуглеродные даты, позволившие автору утверждать, что «жизнь на Самосдельском городище началась в интервале с середины VIII в. до второй половины IX в.» оказались, как выяснилось еще в ходе московской дискуссии, сомнительны! Это означает, что говорить о VIII в. для городища Самосделка пока нет оснований. В условиях еще очень слабой исследованности (о «масштабности» раскопок говорить преждевременно) вопрос об идентификации Самосделок с остатками Ити-ля уходит на второй план, на первый же выдвигается задача методически выверенного изучения материальной культуры нижнего горизонта городища, создание для него типо-хронологической колонки распределения керамики, а проще говоря - керамической стратиграфии, хотя бы по образцу саркельской. Разумеется, со статистическими выкладками. Весьма корректными и доказательными должны быть и керамические аналогии, подтверждать которые должны сравнительные таблицы рисунков сосудов. Сегодня мы имеем иное: на «Болгарском форуме» (г. Болгар, 19-21 июня 2010 г.) изложенная одним из руководителей раскопок городища Д.В. Васильевым программа статистической обработки самосдельской керамики была подвергнута резкой критике. Сама программа предполагает устаревшую «поштыковую» статистику вместо послойной, соответствующей стратиграфии раскопов. 4 Небольшое отступление. Археологические исследования, в том числе с историческим уклоном, начинаются с источниковедения, первая и самая ответственная стадия которых - раскопки. Я уже писал [Флёров, 2009в, с. 486, прим. 7] о перспективах раскопок Семикаракорского городища и готов повторять снова и снова, что значение его для изучения истории Хазарского каганата - не меньшее, чем Саркела. В археологическом отношении оно еще более сложное, требующее предельно тонкой и неспешной работы. Стратиграфическая ситуация на нем неясна, возможность существования на его месте предшествующего крепости поселения мною не установлена. Необходима буквально поштучная фиксация на чертежах каждого обломка кирпича, черепицы и других строительных материалов для восстановления хотя бы приблизительного плана кирпичных строений, от чего и зависят последующие выводы о их назначении. Вскрытие крепостных стен, сложенных из сырцового кирпича, хотя и соблазнительно, но должно быть полностью исключено без наличия финансирования последующих консервационных работ и четкого плана действий по консервации. Как известно, консервация сырцовых сооружений еще несовершенна. Неосторожные и поспешные раскопки Семикаракорского городища поведут к утрате и искажению большого объема информации, не только археологической, но и исторической. Мне это известно более, чем кому-либо, - по собственному опыту раскопок памятника и совершенным в их ходе ошибкам, о которых предстоит еще написать. До раскопок необходимо также тщательно изучить опыт не всегда совершенных раскопок Саркела и Правобережного Цимлянского городища. 5 Эти авторы обычные хозяйственные ямы, в стенках которых позднее были вырублены погребальные камеры, почему-то называют «колоколовидными шахтами» [Винников, Афанасьев, 1991, с. 45]. 6 Основное содержание книги - авторские реконструкции этнических и политических процессов в Хазарском каганате, в большинстве случаев не подкрепленные археологическим материалом. Со многими положениями книги я не могу согласиться, но в равной степени не разделяю резко отрицательную оценку, данную ей Г.Е. Афанасьевым [Афанасьев, 2008]. Ряд разделов книги заслуживает внимания.
7 Не только эти, но и другие стереотипы привычно укоренились в нашей исторической литературе о неславянских народах Восточной Европы 1-го тыс. н.э. Один из самых последних примеров связан с термином «король» в применении к эпохе, в которую он по определению не мог существовать. В весьма интересной статье М.М. Казанского и А.В. Мастыковой в соответствии с традицией авторы упоминают антского короля Боза, готских коралей, хотя наряду с этим пишут о готских правителях, остготском вожде Винитации, предводителе причерноморских грейтунгов Гезимун-де, а затем вновь о готском королевском роде Амалов. И уж совсем неприемлемо следующее: «О существовании жесткой королевской власти у готов уже в I в. н.э. пишет Тацит» [Казанский, Мастыкова, 2009, с. 227, 228]. В издании Тацита 1969 г. дан следующий перевод: «44. За легиями живут готовы, которыми правят цари, и уже несколько жестче» [Тацит, 1969, с. 371]. Вариант «цари» столь же неудачен, как «короли», но обратим внимание на иное: власть предводителя одного племени сравнительно жестче, чем в другом. Не более того. В целом же мы видим, что нет определенного понятия о форме власти у варварских племен. Отсюда и неустойчивость, неуверенность в терминологии: вождь, предводитель, король, царь, В исторической литературе она присутствует очень давно. Так, у Д.М. Петрушевского в пределах одной страницы мы встречаем не только термины варварские племенные группы, вожди, но и такую конструкцию, как «государственно-племенная организация во главе с королем» [Петрушевский, 1903, с. 4]. Проблема подбора терминов, адекватных геродотовым, давно известна в скифологии [Хазанов, 1975, с. 112]. Список литературы Афанасьев Г.Е. [Рец. на:] Тортика А.А. Северо-Западная Хазария в контексте истории Восточной Европы (вторая половина VII - первая четверть X в). Харьков: ХГАК, 2006//РА. 2008. №3. Блохин В.Г., Яворская Л.В. Археология золотоордынских городов Нижнего Поволжья. Волгоград, 2006. Большаков О.Г. Средневековый город Ближнего Востока VII-XII вв. Изд. 2-е, доп. М., 2001. Бондарь С.В. Город и человек (Апппур Ш - 1 тыс. до н.э.). М.: Древнехранилище, 2008. Василиадис Н. Библия и археология. Изд-во Свято-Троицкой Сергиевой Лавры, 2003. Винников А.З., Афанасьев Г.Е. Культовые комплексы Маяцкого селища. Воронеж, 1991. Динчев В. Ранновизантийските крепости в България и съседните земи (в диоцезите Thracia и Dacia) И Разкопки и проучвания. Кн. XXXV. София, 2006. Древняя Русь в свете зарубежных источников. Хрестоматия. Т. III. Восточные источники. М., 2009. Зиливинская Э.Д. О связях Нижнего Поволжья и Северного Кавказа в хазарское время И Проблемы хронологии и периодизации археологических памятников и культур Северного Кавказа. XXVI «Крупновские чтения» по археологии Северного Кавказа. Тез. докл. Магас, 2010. Зиливинская Э.Д., Васильев Д.В. Население Нижнего Поволжья в хазарское время по материалам раскопок Самосдельского городища // Форум «Идель-Алтай». Мат. научн.-практ. конф. Тез. докл. Казань, 2009.
Иванов А.В. Образование ранних городских поселений и этнические процессы в Юго-Западной и Южной Таврике Х-ХШ вв. //Проблемы истории и археологии Украины. Материалы конференции. Харьков, 2001. Иосиф Флавий. Иудейская война. СПб.: Типо-литография А.Е.Ландау/ Пер. Я.Л. Чертка (репринт: СПб.: Орёл, 1991). Казанский М.М., Мастыкова А.В. Кочевые и оседлые варвары в Восточной Европе в гуннскую эпоху // Дивногорский сборник. Вып. 1. Археология. Воронеж, 2009. Колода В.В. Новые материалы к проблеме оседания средневековых кочевников: критерии выделения и подходы к решению (на примере исследования городища Мохнач) И Хазарский альманах. Т. 4. Харьков, 2005. Колода В.В. О проявлении этнического синкретизма в среде лесостепного салтов-ского населения (на примере материалов раскопа-4 селища Коробовы Хутора) И Древности. 2006-2008. Харьков, 2008. Колода В.В. Гончарная керамика волынцевской культуры: историческая судьба ранних северян и межэтнические контакты И Дивногорский сборник. Вып. 1. Археология. Воронеж, 2009а. Колода В.В. Проблемы градообразования в раннесредневековых контактных зонах (на примере лесостепного региона Северского Донца)// Средневековый город Юго-Востока Руси: предпосылки возникновения, эволюция, материальная культура. Курск, 20095. Марков Г.Е. Кочевники Азии. М.: Изд. МГУ, 1976. Миланова А. Типология на укрепени селища в България под византийска власт (спо-ред лексика на византийски антори) // CIVITAS DIVINO-HUMANA в чест на професор Георги Бакалов. София, 2004. Оппенхейм А. Лео. Древняя Месопотамия. Портрет погибшей цивилизации. М.: Наука, 1980. Петрушевский Д.М. Очерки из истории английского государства и общества в средние века. Ч. 1. СПб., 1903. Пигулевская Н.В. Города Ирана в раннем средневековье. М.-Л., 1956. Пигулевская Н.В. Города Ближнего Востока в раннем средневековье // ВДИ. 1969. №1. Плетнёва С.А. О построении кочевнического лагеря-вежи И СА. 1964. № 3. Плетнёва С.А. От кочевий к городам. Салтово-маяцкая культура. МИА. 1967. № 142. Плетнёва С.А. Кочевники средневековья. М.: Наука, 1982. Плетнёва С.А. Саркел и «шёлковый путь». Воронеж, 1996. Плетнёва С.А. Города в Хазарском каганате (доклад к постановке проблемы) // Хазарский альманах. Т. 1. Харьков: Каравелла, 2002. Полюдье: всемирно-историческое явление. М.: РОССПЭН, 2009. Попов Ст. Укрепена владетелска резиденция в средновековния град от днешните български земи (XII-XIV в.) - възникване и развитие И Приноси към българската археология. София, 2009. Прокопий Кесарийский. Война с готами. О постройках / Пер. С.П. Кондратьев. М.: ВИКА-пресс, 1996. Пти-Дютайи Ш. Феодальная монархия во Франции и в Англии Х-ХШ веков. М.: Соцэкгиз, 1938.
Сорочан С.Б. Еще раз о тудуне Херсона и статусе Боспора и Фанагории в начале VIII в. И Хазарский альманах. Т. 6. Киев-Харьков, 2007. Тацит Корнелий. Сочинения в 2-х томах. Т. 1. (Сер. «Литературные памятники»). Л.: Наука, 1969. Торбатов С. Укрепителна система на провинция Скития (края на III—VII в). В. Търно-во: Faber, 2002. Тортика А.А. Северо-Западная Хазария в контексте истории Восточной Европы (вторая половина VII - первая четверть X в). Харьков: ХГАК, 2006. Флёров В.С. Раннесредневековые юртообразные жилища Восточной Европы. М.: 1996. Флёров В.С. Были ли в Хазарском каганате города? Археологический аспект проблемы И Тюркологический сборник. 2003-2004. М.: Восточная литература, 2005. Флёров В.С. Итиль: возможности реконструкции И EURIKA. In honorem Ludmilae Donchevae-Petkovae / Под ред. В. Григоров, М. Даскалов, Е. Коматарова. София, 2009а. С.315-332. Флёров В.С. Итиль: что может ждать археолога на месте столицы Хазарского каганата И Дивногорский сборник. Вып. 1. Археология. Воронеж, 20096. Флёров В.С. Семикаракорская крепость Хазарского каганата: строительство из сырцового кирпича, технология, сроки // Степи Европы в эпоху средневековья. Т. 7. Хазарское время. Донецк, 2009в. Флёров В.С. Итиль: возможности реконструкции И EURIKA. In honorem Ludmilae Donchevae-Petkovae. София, 2009г. Хазанов А.М. Социальная история скифов. М.: Наука, 1975. Чичуров И.С. Византийские исторические сочинения. М., 1980. Список сокращений ВДИ Вестник древней истории (М.) МГУ Московский государственный университет МИА Материалы и исследования по археологии СССР (М.) РА Российская археология (М.) СА Советская археология (М.)
Неотложная задача в деле изучения САЛТОВО-МАЯЦКОЙ АРХЕОЛОГИЧЕСКОЙ КУЛЬТУРЫ И ХАЗАРОВЕДЕНИЯ Вот уже более века, начиная с открытия Маяцкого городища и первых исследованных катакомб на Верхнем Салтове, в археологической науке известен такой феномен, как салтовская (салтово-маяцкая) археологическая культура. В понимании историков и археологов эта культура неразрывно связана с таким сложным и многокомпонентным явлением, как Хазарский каганат, оставивший заметный след в истории народов Восточной Европы. Хазария, возникшая в середине VII в., довольно скоро (уже через полстолетия) являла собою одно из наиболее сильных в военном отношении европейских раннефеодальных государств, сумевшее под властью хазарских правителей из тюркского рода Ашина объединить население, различающееся по своему этническому составу, основам ведения хозяйства и быта. В эпоху расцвета каганат занимал обширные территории от Северного Кавказа - на юге до верхнего течения Северского Донца и Оскола - на севере, от низовий Волги - на востоке до степного Поднепровья и Крыма - на западе (рис. 1). Значительное даже по современным меркам пространство включало в себя различные природно-климатические зоны (с севера на юг: лесостепь, степь, предгорья Крыма и Северного Кавказа), что обусловливало своеобразие хозяйственных моделей и социальных структур у различных народов Хазарии. Достигнув условий для успешного развития традиционного хозяйства, разнообразного по формам и направлениям, обогатившись достижениями в области ремесел от алан Северного Кавказа и мастеров византийских провинций, население каганата сумело к середине VIII в. создать высокоразвитую материальную и разнообразную в своих проявлениях духовную культуру. Высокий для своего времени уровень материального производства, подкрепленный централизованной властью и воинским искусством, обеспечил продолжительное военно-политическое господство Хазарского каганата над своими соседями, а также заметное влияние на ход политического развития государств циркумпонтийского региона, где Хазария на равных соперничала с Византийской империей и Арабским халифатом.
Рис. 1. Хазария на карте юга Восточной Европы в момент ее расцвета Современным воплощением высокого уровня материального и духовного развития упомянутого государства являются древности салтово-маяцкой археологической культуры (середина VIII - середина X в.), впитавшей в себя достижения многих народов, объединенных под властью хазарских каганов. В рамках в целом единого культурного круга салтово-маяцких древностей, которые получили в науке название «государственной культуры» Хазарского каганата, современная наука выделяет несколько регионов, памятники которых имеют свои региональные особенности: Донская лесостепь, Донская степь, степное Приазовье, Крым, Северный Кавказ [Плетнёва, 1999, с. 7-23, 206-221]. Представляя собою многоэтничное образование, Хазария довольно умело вела внутреннюю межэтническую политику, направленную на создание внутриполитического равновесия и обеспечение господства этнических хазар. Используя опыт межэтнических взаимодействий внутри страны и довольно высокий уровень духовной культуры, основанной на толерантном отношении к проявлениям всевозможных верований - от язычества до различных проявлений монотеизма (иудаизм, ислам, христианство), - Хазарский каганат умело строил внешние этнополитические и экономические отношения как со своими непосредственными соседями, так и с более удаленными странами и народами1.
Рис. 2. Городища Хазарии и синхронные им городища восточных славян (Руси). Список городищ см.: Колода В.В. Планиграфия городищ контактной зоны Днепра -Северского Донца как отражение этапов славяно-кочевнических взаимоотношений Одним из проявлении таких непростых и многосложных межэтнических взаимодействий являются отношения Хазарии (как государства, так и отдельных этносов, его составляющих) со своими северо-западными соседями - славянскими племенами на предгосударственном и раннегосударственном этапе их развития. Особенно важным для изучения роли и степени влияния Хазарии на соседние славянские племена представляется изучение контактной зоны двух соседних этнополитических массивов - славян (Киевской Руси) и полиэтничного (с этническим доминированием северо-кавказских алан) населения северо-западных территорий Хазарии. Именно здесь можно выявить наиболее тесные контакты и взаимодействия различных этносов в материальной и духовной культуре, которые проявляются в поселенческих и погребальных древностях салтовской культуры [Колода, 2009; 2009а; Аксьонов, 2003; Аксёнов, Лаптев, 2009 и др.]. Археологические исследования последних двух десятилетий практически опровергают сложившееся представление о перманентном конфликтном состоянии славян с населением Хазарии (равно как и с остальными юго-восточными соседями в средневековье), с XIX в. господствовавшее в
Рис. 3. Зоны заселения и отдельные памятники салтово-маяцкой археологической культуры в Харьковской области российской, а затем и в советской историографии [Ключевский, 1956, с. 57; Костомаров, 1990, с. 19,52; Нассонов, 1951, с. 28-46; Рыбаков, 1953, с. 128-150; Толочко, 1999, с. 34-53 и др.]. Полевые исследования на памятниках контактных зон северо-западной территории каганата (Северский Донец, верховья Дона), равно как и на соседних славянских памятниках, говорят о тесных контактах, которые в большинстве своем носили мирный, комплиментарный характер. Процесс взаимовлияния был многовекторный и разносторонний. Он нашел свои проявления в керамическом производстве, домостроительстве и интерьере, в земледелии и фортификации [Плетнёва, 1962, с. 83-94; Винников, 1990, с. 124-137; Колода, Горбаненко, 2004, с. 68-77; Колода, 2005, с. 338-345; 2007, с. 9-15]. Все это крайне важно для объективного понимания исторического процесса во всех его составляющих (военно-политической, экономической, этнокультурной, конфессиональной и иных), что невозможно без планомерной поисковой, стационарной полевой и аналитической работы. Несмотря на то что границы Хазарии и славян (Руси) уже давно определены в общих чертах и практически хорошо маркируются городищами (рис. 2), открытие новых поселений продолжается. Этому способствуют масштабные археологические разведки, что связано со значительным пополнением научных кадров и современным процессом землеотведения для жилищно-хозяйственных нужд. Выясняется, что поселения с салтовскими
Рис. 4. Карта салтовской лесостепи в Днепре-Донском междуречье культурными отложениями достаточно далеко (иногда на несколько десятков километров) проникают в славянскую среду. Особенно это заметно в лесостепной части бассейна Северского Донца (рис. 3). Исходя из сказанного выше, исследование лесостепных памятников салтово-маяцкой культуры представляется весьма важным для уточнения глубины и степени взаимопроникновения населения в этнические массивы своих соседей, а также выявление форм и степени взаимовлияния материальных и духовных культур славян и полиэтничного населения Хазарии. Помимо этой важной проблемы, полевые стационарные исследования памятников салтовской лесостепи (рис. 4) дают обильный материал для изучения практически всех аспектов салтовской археологической тематики: социально-экономического, этнокультурного, религиозно-обрядового и т.д. Прекрасно понимая важность письменных источников по истории Хазарского каганата и населявших его народов, следует признать, что их число увеличивается крайне медленными темпами, а сведения в них весьма скудны. Такое положение дел выводит на первое место археологические материалы, которые множатся качественно, количественно и территориально, объективно отражая положение дел в большинстве сфер деятельности населения Хазарии. Все это требует поднятия изучения салтовской (по сути хазароведче-ской) тематики на качественно новый уровень исследования. А это, в свою
очередь, ведет к необходимости трезвого взгляда на современное положение дел в исследованиях салтовской культуры и принципиально нового подхода к организации процесса изучения археологических древностей Хазарского каганата. Подведение общих итогов исследованию салтовских памятников и их роли для изучения истории народов юга Восточной Европы в раннем средневековье посвящены две обобщающие работы С. А. Плетнёвой [Плетнёва, 1990, с. 77-91; Плетнёва, 1999]. Они фиксируют состояние дел на конец 80-х- середину 90-х гг. прошлого столетия. Времени прошло вроде бы и немного, но ситуация с организацией исследований существенно изменилась. В связи с общей либерализацией экономики земля постепенно становится товаром (если не юридически, то фактически), а археологические артефакты стали предметами практически легального коллекционирования, что стимулирует так называемую «черную археологию». В связи с этим изменился подход к охране археологического наследия. В России и на Украине2 принят ряд законов, призванных улучшить положение дел с охраной и использованием археологического наследия, которые, в своем большинстве (по крайней мере, на Украине), мало препятствуют все усиливающемуся разграблению древностей, и не только салтовских. Охранные службы и мероприятия практически не эффективны. Уже фактически два десятилетия нет СССР и единого руководства наукой. Хазароведческие исследования рассредоточены по отдельным центрам и персоналиям. В данной работе автор считает необходимым осветить положение дел с изучением памятников салтово-маяцкой археологической культуры на Харьковщине, территория которой совпадает с северо-западными территориями Хазарского каганата. Здесь же, а также на территории соседней Белгородской области России расположено большинство памятников лесостепного варианта салтовской культуры. Салтововедческие исследования начаты на территории Харьковской губернии еще на рубеже XIX и XX вв. в связи с открытием катакомбного могильника в с. Верхний Салтов [Багалей, 1905, с. 25-26; Покровский, 1905, с. 465-491]. В течение прошлого века салтовские памятники неоднократно были предметом поисков и стационарных исследований, проводимых прежде всего учеными Харьковского национального университета им. В.Н. Каразина. Неудивительно, что при наличии значительного количества ценных разнообразных памятников и устойчивого интереса к ним Харьков довольно скоро стал центром изучения салтовских древностей. Однако лишь в 1960-е гг. В.К. Михееву удалось поставить их исследование на плановую научную основу, что нашло отражение в его кандидатской (1968) и докторской (1986) диссертациях, а также в монографии [Михеев, 1985]. Им же в последнее десятилетие минувшего века были заложены основы хазаро-ведческой школы Харькова, результатом деятельности которой стали зна-
читальное увеличение внимания к древностям салтовской археологической культуры и истории Хазарского каганата, а также защита нескольких кандидатских и одной докторской диссертации по проблемам указанного круга древностей. Им же был создан и Центр хазароведения, который на данный момент функционирует в рамках Харьковского филиала Международного Соломонова университета. Сейчас на территории Харьковской области ежегодно работают 4—5 самостоятельных археологических экспедиций, охватывая практически все категории и виды салтовских памятников: городища, открытые поселения, грунтовые и катакомбные могильники. Это в определенной степени положительно отличает ситуацию в Харьковском регионе по сравнению с соседними территориями, где количество исследователей и соответственно масштабы исследований памятников меньше3. Вхождение в хазаро-ведческую науку новых исследователей, а также работа археологических инспекционных служб значительно увеличили численность памятников салтовской культуры региона. По нашим, еще неполным подсчетам, таких объектов на Харьковщине уже насчитывается более 250, что практически вдвое больше, чем в последнем своде археологических памятников по области за 1977 г., где их значится около 150 [Шрамко, Михеев, Грубник-Буйнова, 1977]. Еще более впечатляюща разница по Донецкой и Луганской областям Украины. Судя по косвенным данным, такая же тенденция к значительному численному увеличению памятников Хазарии наблюдается и у российских коллег. За последние годы научные и охранные исследования проводились на различных памятниках. Прежде всего, следует в очередной раз обратить внимание на состояние эпонимного памятника в с. Верхний Салтов. На рубеже XX-XXI вв. исследования проводились на всех его структурных составляющих: городище (Н.В. Чернигова, Г.Е. Свистун), обширное селище (В.В. Колода), катакомбный могильник (В.Г. Бородулин, В.В. Колода, В.С. Аксёнов). К настоящему времени эти работы значительно сокращены, и не по вине исследователей. Несмотря на то что раннесредневековый археологический комплекс в Верхнем Салтове объявлен государственным историко-археологическим музеем-заповедником, памятник практически разрушен и мало доступен для изучения. Территория городища и большая часть селища находятся под современной застройкой последних 20-25 лет. Причем отведение участков под дачи и их нивелировка практически уничтожили большинство культурных отложений. В некоторых случаях можно говорить даже об изменении исторического ландшафта. Созданный в середине 1980-х гг. силами энтузиаста В.Г. Бородулина местный археологический музей к настоящему времени лишился подавляющей части своих археологических экспонатов и практически прекратил свое существование как таковой.
Несмотря на то что за последние 10-15 лет (а если учесть историю дачного строительства, то, по сути, с 1970-х гг.) археологи и более широкая научно-культурная общественность неоднократно обращались в органы охраны и надзора, вопреки неоднократно создаваемым комиссиям, актам, публикациям в прессе, телесюжетам и письменным обращениям, разрушение всемирно известного археологического памятника остановить так и не удалось. Печально, но в данный момент научный интерес с точки зрения хазароведения представляет лишь катакомбный могильник № 4, исследование которого продолжается силами экспедиции областного исторического музея под руководством В.С. Аксёнова. В последние два десятилетия значительные по исследованным площадям работы на салтовских поселениях Харьковщины проводила Средневековая археологическая экспедиция Харьковского национального педунивер-ситета под руководством автора. Кроме упомянутых выше работ на Верх-несалтовском комплексе, были проведены раскопки на городище и селище в Волчанске (1994—1995), на городище и селищах в с. Мохнач (1999—2001, 2005-2009), на салтовском комплексе Коробовы Хутора - городище и селище (2003-2007); исследован отдельный ремесленный центр, связанный с производством железа и керамики, в урочище Роганина (1988-1991, 1993). В результате работ на Северском городище в с. Меловая (1987) было опровергнуто мнение о том, что оно относится к раннему железному веку. Исследование оборонительных сооружений, внутреннего двора и окрестностей позволило отнести это городище к салтовскому времени. Кроме того, выяснилось, что к нему прилегают два синхронных открытых поселения [Колода, 2005а, с. 187-195]. Разведки по берегам Северского Донца, проводимые Г.Е. Свистуном, позволили выявить и идентифицировать с данными по «Книге Большому Чертежу» ряд неизвестных ранее или временно утраченных городищ. В процессе его раскопок в историческом центре г. Чугуева была неопровержимо установлена салтовская принадлежность первого, наиболее раннего, городища на месте современного города [Бучастая, Свистун, Шевченко, 2005-2009, с. 621; Свистун, 2009, с. 269-285]4. Обширное салтовское селище близ с. Пятницкое неоднократно привлекало внимание харьковских исследователей (А.В. Крыганов-1988,1991 гг.; В.К. Михеев - 1978,2005 гг.). Теперь же, с 2008 г., этот памятник имеет постоянного исследователя - В.И. Квитковского. В настоящий момент в среде харьковских исследователей салтовской культуры и истории Хазарского каганата разрабатывается значительное количество направлений, отдельных вопросов и тем в русле единой хазаро-ведческой проблематики. Чтобы подробно рассказать обо всех, нужна отдельная историографическая работа. Поэтому здесь я остановлюсь лишь на основных направлениях и упомяну наиболее значительные, на мой взгляд, публикации.
По теме славяно-хазарских отношений (в широком смысле понятия термина «хазарских») следует привести довольно обширный, особенно в последние 10 лет, перечень работ автора данной статьи [Колода, 2005, с. 338-345; 2005в, с. 14-36; 2008, с. 106-112; 2008а, с. 311-323; 2009, с. 61-98; 2009а, с. 232-240]. Весьма успешно разрабатываются вопросы строительства фортификационных сооружений и организации обороны лесостепных салтовских городищ [Колода, 2004а, с. 265-271; Свистун, 2007, с. 40-58; 2007а, с. 403-416; Свистун, 2008, с. 3-16; Свистун, 2009а, с. 459-478]. Ряд работ посвящен исследованию сельского хозяйства [Колода, Горбаненко, 2001-2002, с. 448-465; 2009, с. 161-180; Горбаненко, Колода, Пашкевич, 2009, с. 82-92], а также ремесла [Колода, 2001, с. 219-232; Колода, 2002, с. 69-78]. Населению салтовской лесостепи, а также проблемам домостроительства посвящены работы: [Колода, 2000, с. 40-54; Квитковский, 2008, с. 100-105; Квитковский, 2009, с. 44—51]. Продуктивно изучается этносоциальная проблематика [Тортика, 2005, с. 90-106; Тортика, 2006; Тортика, 2007, с. 333-354]. Плодотворно ведутся исследования погребального обряда и связанных с ним вопросов [Колода, 2004, с. 213-241; Аксьонов, 2000; Аксёнов, 2002, с. 98-114; Аксёнов, 2005, с. 219-230; Аксёнов, 2006, с. 51-63; Аксёнов, Михеев, 2006]. Такие масштабные полевые и целенаправленные аналитические исследования салтовских памятников на Харьковщине подняли к ним интерес средств массовой информации, материалы о них стали появляться на страницах местных, республиканских и зарубежных изданий. Постепенно изменяется, становится более полным понимание такого феномена, как лесостепной вариант салтовской археологической культуры. Исследования выявили, что салтовские памятники (поселения и могильники) густой сетью покрывают лесостепные территории северо-западной части каганата, тяготея к долинам рек Северский Донец, Оскол, Тихая Сосна. В настоящий момент в указанном регионе каганата известно более 40 городищ, полтора десятка могильников и более 300 открытых поселений. Чаще всего они объединены в микрорегионы, которых лишь по Северскому Донцу насчитывается около двух десятков. Эти микрорегионы характеризуются, как правило, значительной площадью заселения и обширной зоной хозяйствования (рис. 5). Однако несмотря на успехи в исследовании этих памятников и значительное количество публикаций полученный в результате раскопок материал, весьма значительный по объему, медленно вводится в научный оборот. После монографии В.К. Михеева по хозяйству населения Подонья, проживавшего в пределах каганата [Михеев, 1985], не создано ни одного обобщающего исследования, отражающего материальную и духовную культуру их населения. Практически каждый исследователь-хазаровед сталкивается с проблемами информационного характера. Трудности обмена информаци-
Рис. 5. Микрорегионы лесостепной части Хазарии в бассейне Северского Донца (по работе: Свистун, 2006): 1 - Дмитриевское, 2 - Архангельское, 3 - Волчанское, 4 - Графское, 5 - Верхнесалтовское, 6 - Старо-салтовское, 7 - Хотомельское, 8 -Мартовское, 9 - Кочетковское, 10 -Кабановское, 11 - Мохначанское, 12 - Короповохуторское, 13 - Су-хогомольшанское, 14-Чугуевское. Условные обозначения: I - городища, П - селища, III - граница степи и лесостепи. ей зиждутся еще и на том, что в современном научном мире выросло число сборников и публикаций местного, зачастую малотиражного, характера. Кроме того, крайне редко проводятся чисто хазароведческие научные форумы5. Все это распыляет силы специалистов по изучению истории и культуры Хазарского государства, мешает аккумулировать информацию о проведенных в разных регионах полевых исследованиях по указанной тематике. Проблем у современных археологов, изучающих салтово-маяцкие древности, много. Не все в их разрешении зависит от них. Но если говорить о том, что можно и необходимо сделать силами ученых, то следует обратить внимание на необходимость создания постоянно пополняемой информационной базы учета и обработки данных по памятникам Хазарского каганата (салтовской археологической культуры). Причем информация эта должна отражать практически все этапы работы с памятниками: • археологические разведки- поиск, выявление, картографирование, постановка на учет новых памятников салтово-маяцкой культуры, организация охраны и разумного научно-культурного использования памятника; • стационарные полевые исследования (раскопки);
• максимально полная публикация материалов исследований (составление различных карт, таблиц и сводов памятников); • проведение регулярных (желательно ежегодных) тематических научных форумов - конференций, коллоквиумов, полевых семинаров - с публикацией материалов по салтовской и хазарской проблематике; • организовать единый электронный каталог по проблемам хазароведения и изучения салтовской культуры; • желательно увеличить число регулярных специализированных изданий и сборников (периодические донецкие сборники «Степи Европы в эпоху средневековья» и харьковский «Хазарский альманах» не могут справиться с растущим объемом информации). Возникает вопрос: с чего начать? Что определить как неотложную задачу в деле изучения салтово-маяцкой археологической культуры и Хазарского каганата в целом? Представляется, что следует начинать с главного - с создания единой базы для изучения древностей салтовской археологической культуры как широкого и действительного отражения материальной и духовной жизни населения Хазарии. В настоящий момент назрела необходимость организации совместного российско-украинского проекта по созданию общего Свода археологических памятников салтовской культуры, который бы охватил все территории Хазарии. Безусловно, это большая научная задача, требующая многолетней полевой и, главным образом, квалифицированной архивной работы. Вполне возможно, что ее воплощение затормозит реализацию некоторых иных научных хазароведческих проектов. Однако эта задача представляется крайне необходимой для современного видения хазарских проблем, для планирования дальнейшего изучения древностей салтовской культуры. Без этого проблематичными видятся перспективы изучения истории Хазарского каганата. Для достижения этой цели есть все объективные предпосылки: значительная полнота исследования территории Хазарии; более чем столетний срок изучения археологических памятников; достаточное количество квалифицированных специалистов (практически в каждой области России и Украины), способных выполнить настоящую работу. Этому благоприятствует и наличие центров хазароведения, таких как Москва, Харьков, Донецк, Луганск, которым по силам взять на себя работу по организации этого проекта. Зная проблему изнутри, могу сказать, что в каждой области России и Украины есть специалисты, способные провести такую работу. В прошлом попытки создания территориально-региональных сводов памятников уже осуществлялись для отдельных территорий: для Дона [Ля-пушкин, 1958, с. 85-150; Плетнёва, 1967]; для Северского Донца [Михеев, 1985, с. 5-24; 109-110]; для лесостепи [Афанасьев, 1987, с. 168-184]. С момента создания последнего свода прошло уже более 20 лет. За это время
новое поколение ученых пополнило науку, внеся свою лепту в историю разведок и раскопок древностей Хазарии. В настоящий момент по землеотве-дению активно работают службы ИА НАНУ, ведется определенная работа по составлению свода археологических памятников в России и на Украине. Все это значительно увеличило общее число памятников. Рост числа памятников, помноженный на увеличение стационарных полевых исследований с применением новых методик (позаимствованных прежде всего у естественных наук), - все это ведет к качественному изменению знаний о культуре и истории народов Хазарии. Дальнейшее исследование салтовских древностей и истории Хазарии в широком понимании слова требует новой информационной базы, в основе которой должен лежать свод памятников салтово-маяцкой культуры (СМК), дополненный их картографированием. Принципиальную поддержку данная идея получила и во время заседания секции «Иудеи и хазары. Археология» в рамках XVII Международной конференции по иудаике (Москва, 2-4 февраля 2010 г.), на которой свою готовность принять участие в составлении свода высказали ученые Харькова, Луганска, Ростова, Москвы. Предварительное согласие на участие в составлении свода памятников дали представители Донецкой области и Крыма. Для осуществления проекта, по моему мнению, необходимо: 1. Выработать единые критерии подачи материала. В определенной мере это было достигнуто в рамках работы XVII конференции «Сэфер». 2. Подобрать состав авторов, которые смогли бы взять на себя работу по подготовке отдельных томов по областям, где имеются памятники Хазарии. Практически в каждом регионе Украины и России есть квалифицированные кадры, способные это сделать. 3. Необходимо наметить этапы работы, очередность подготовки и выхода томов свода, определить тираж (чтобы обеспечить доступ к информации не только специалистов-хазароведов, но и широкой научной и вузовской общественности). Это, в свою очередь, зависит от финансирования проекта, без чего идея ОБЩЕГО свода памятников салтово-маяцкой культуры превратится, в лучшем случае, в ряд местных (областных) проектов или же в составление очередных списков памятников. Проблемы составления рассматриваемого свода заключаются не только в финансировании (хотя эта проблема остается, по сути, наиболее существенной). Начало работы над сводом в Харьковской области (Украина) вскрыло ряд дополнительных проблемных моментов, которые усложняют работу. В их числе следующие: • Необходимы современные географические привязки памятников, так как многие населенные пункты, к которым привязаны памятники рубежа XIX-XX вв., существовавшие еще в советское время, к настоящему моменту исчезли. Некоторые изменили свои названия (иногда и не один раз) или же слились друг с другом в сплошную линию заселения.
Для преодоления этих трудностей необходима перепроверка данных на основании архивов институтов археологии в Академиях наук России и Украины. • Материал, освещаемый даже в, специальной литературе, порой противоречив (разные авторы оценивают памятники неодинаково, относя их порой даже к разным археологическим культурам). • Памятники крайне неравноценны по степени информативности. Большинство из них (судя по работам над харьковским томом) известно лишь по подъемному материалу. Лишь единичные поселенческие памятники раскопаны существенными для получения однозначных выводов площадями. Мы надеемся, что мысли и предложения, высказанные в данной статье, станут предметом обсуждения самых широких кругов исследователей-хазароведов и археологов-практиков, изучающих древности Хазарского каганата (салтово-маяцкую археологическую культуру). Надеемся, что настоящая статья даст толчок к объединению ученых, исследующих материальную и духовную культуру народов Хазарии, а также меценатов и издателей, желающих поддержать проект создания ЕДИНОГО СВОДА ПАМЯТНИКОВ салтово-маяцкой археологической культуры. Реализация данного проекта даст новый толчок в развитии хазароведения, выведя его на новый информативный и методический уровень. Примечания 1 Примером может служить участие в трансевропейской торговле по Волге и евразийской торговле по Великому шелковому пути [Плетнёва, 1996]. 2 Именно в пределах территорий этих стран находятся памятники салтовской археологической культуры. 3 В соседней к северу Белгородской области (Россия) регулярными исследованиями салтово-маяцких древностей занимается В.А. Сарапулкин, на Луганщине, к юго-востоку от Харьковщины, - К.И. и Л.И. Красильниковы. 4 До недавнего времени в научной литературе господствовала точка зрения о наличии здесь славяно-русского городища. 5 Исключением являлись лишь два хазароведческих конгресса (Иерусалим, 1998 г. и Москва, 2002 г.) и симпозиум в Харькове (2003 г.), в которых участвовали практически все ведущие мировые специалисты по салтовской культуре и истории Хазарии. Список литературы Аксьонов В.С. Поховання з конем друго!* половини VIII-IXct. верхньо! течи р. СЛверський Донець (за матер!алами салпвських грунтових могильниюв). Автореф. дис.... канд. icT. наук. Киш, 2000.
Аксёнов В.С. Обряд обезвреживания погребенных в Верхнесалтовском и Рубежан-ском катакомбных могильниках салтово-маяцкой культуры // РА. 2002. № 3. Аксьонов В.С. Сидяче поховання з аланського катакомбного могильника б!ля с. Верхшй салпв // Археолопчний лггопис Л!вобережно! УкраТни. 2003. Ч. 2. С. 95-102. Аксёнов В.С. К вопросу о существовании памятников этнических хазар в верхнем течении Северского Донца И Хазары. Евреи и славяне. Т. 16. М., 2005. Аксёнов В.С. Погребальный обряд Нетайловского могильника (VIII-IX вв.) И РА. 2006. №2. Аксёнов В.С., Лаптев А.А. К вопросу о славяно-салтовских контактах на примере катакомбы № 93 могильника у с. Верхний Салтов // Древности 2009. Харьков, 2009. С. 242-258. Аксёнов В.С., Михеев В.К. Население Хазарского каганата в памятниках истории и культуры. Сухогомолыпанский могильник VIII-X вв. // Хазарский альманах. Т. 5. Киев-Харьков, 2006. Афанасьев Г.Е. Население лесостепной зоны бассейна Среднего Дона в V1II-X вв. (аланский вариант салтово-маяцкой культуры) // Археологические открытия на новостройках. Вып. 2. М., 1987. Багалей Д.И. Объяснительный текст к археологической карте Харьковской губернии // Труды XII Археологического съезда. Т. I. М., 1905. Бучастая С.И., Свистун Г.Е., Шевченко О.А. Планировка и конструкция Чугуевской крепости: сравнительный анализ археологических письменных источников// Stratum plus. 2005-2009. № 5. Винников А.З. Контакты донских славян с алано-болгарским миром И СА. 1990. №3. Горбаненко С.А., Колода В.В., Пашкевич Г.О. Землеробство жител!в салпвського селища Коробов! Хутори // Археологи. 2009. № 3. Квитковский В.И. К проблеме изучения и реконструкции салтовских жилищ лесостепной зоны (на примере селища Коробовы хутора Харьковской обл.) И Славянорусские древности Днепровского левобережья. Курск, 2008. Квитковский В.И. Отопительные сооружения на поселениях салтовской культуры в лесостепной зоне бассейна Северского Донца // Дивногорский сборник: труды музея-заповедника «Дивногорье». Вып. 1. Археология. Воронеж, 2009. Ключевский В.О. Краткий курс российской истории. Т. 1. Ч. 1. М., 1956. Книга Большому Чертежу. М.-Л., 1950. Колода В.В. Житла раннього середньов!ччя у Верхньому Салтов! // Археологи. 2000. №4. Колода В.В. Салтовское гончарное производство (по материалам ремесленного центра в урочище Роганина) // Степи Европы в эпоху средневековья. Т. 2. Донецк, 2001. Колода В.В. Усадьба средневекового кузнеца на Мохначанском городище И Хазарский альманах. Т. I. Харьков, 2002. Колода В.В. Исследование раннесредневековых катакомбных погребений близ с. Верхний Салтов в 1996 г. // Хазарский альманах. Т. 3. Киев-Харьков, 2004. Колода В.В. Исследования Волчанского городища// Древности 2004. Харьков, 2004а. Колода В.В. К вопросу о наследии Хазарского каганата и его роли в истории восточных славян // Хазары. Евреи и славяне. Т. 16. М., 2005.
Колода В.В. Культурно-хронологическая интерпретация Северского городища близ с. Меловая на Донце // Древности 2005. Харьков, 2005а. Колода В.В. Розвитокслов’яно-хозарськихстосунк1внаДншровськомул1вобережж1 // Культурна спадщина Слобожанщини. Icropia, археолопя, красзнавство. Ч. 5. Харюв, 2005в. Колода В.В. Створення оборонних споруд Мохначанського городища та динамжа заселения його округи И Археолопя. 2007. № 2. Колода В.В. Взаимовлияние северянской и алано-болгарской керамической традиций конца 1 тысячелетия в Днепровском лесостепном Левобережье // Славяно-русские древности Днепровского левобережья. Курск, 2008. Колода В.В. Техника создания славянских оборонительных линий на городище Мохнач как отражение межэтнических контактов в раннем средневековье // Древности Юга России. Памяти А.Г. Атавина. М., 2008а. Колода В.В. Влияние традиций салтовского гончарного производства на керамический комплекс боршевской культуры Подонья // Степи Европы в эпоху средневековья. Т. 7. Хазарское время. Донецк, 2009. С. 61-98. Колода В.В. Влияние хазаро-арабо-византийских отношений на контакты славян Руси с населением Хазарии // Международные отношения в бассейне Черного моря в скифо-античное и хазарское время. Ростов-на-Дону, 2009. С. 232-240. Колода В.В. Планиграфия городищ контактной зоны Днепра - Северского Донца как отражение этапов славяно-кочевнических взаимоотношений (готовится к печати в сб. «Древности 2010». Харьков, 2010). Колода В.В., Горбаненко С.А. К вопросу о средневековом земледелии (по материалам Верхнесалтовского археологического комплекса) // Stratum plus. 2001-2002. № 5. Колода В.В., Горбаненко С.А. Про землеробство жител!в городища Водяне на Харювщиш // Археолопя. 2004. № 3. Колода В.В., Горбаненко С.А. Землеробство салтзвсько! культури (за матер!алами Мохначанського городища И Vita antiqua. Ки!в: Кишський ушверситет, 2009. № 7-8. Костомаров Н.И. Черты народной южнорусской истории // Исторические исследования. Киев, 1990. Ляпушкин И.И. Памятники салтово-маяцкой культуры в бассейне р. Дона И МИА. 1958. № 62. Михеев В.К. Подонье в составе Хазарского каганата. Харьков, 1985. Нассонов А.Н. «Русская земля» и образование территории древнерусского государства: Историко-географическое исследование. М., 1951. Плетнёва С.А. О связях алано-болгарских племен Подонья со славянами в VIII-IX вв.//СА. 1962. № 1. Плетнёва С.А. От кочевий к городам: салтово-маяцкая культура// МИА. 1967. № 142. Плетнёва С.А. Хазарские проблемы в археологии // СА. 1990. № 2. Плетнёва С.А. Саркел и «шёлковый» путь. Воронеж, 1996. Плетнёва С.А. Очерки хазарской археологии. Москва-Иерусалим, 1999. Покровский А.М. Верхне-Салтовский могильник// Труды XIIАрхеологического съезда. Т. I. М., 1905. Рыбаков Б.А. К вопросу о роли Хазарского каганата в истории Руси// СА. 1953. Т. XVIII.
Свистун Г.Е. Чугуевское «гнездо поселений» салтово-маяцкой культуры И Археологическое изучение Центральной России. Липецк, 2006. Свистун Г.Е. К вопросу о строительном материале и архитектуре салтовских лесостепных городищ бассейна Северского Донца // Харьковский археологический сборник. Вып. 2. Харьков, 2007. Свистун Г.Е. Строительный материал и типология городищ салтовской лесостепи И Проблеми прабьлгарската история и култура. Вып. 4-1. София, 2007а. Свистун Г.Е. Фортификация Кабанова городища// Харьковский археологический сборник. Вып. 3. Харьков, 2008. Свистун Г.Е. Раннесредневековые жилища на Чугуевском городище (по материалам исследований 2006 и 2007 годов // Древности 2009. Харьков, 2009. Свистун Г.Е. Фортификация городища Верхний Салтов// Степи Европы в эпоху средневековья. Т. 7. Хазарское время. Донецк, 2009а. Толочко П.П. Кочевые народы степей и Киевская Русь. Киев, 1999. Тортика А.А. Династические браки как элемент внешней и внутренней политики Хазарского государства И Схщний cbit. 2005. № 1. Тортика А.А. Северо-Западная Хазария в контексте истории Восточной Европы (вторая половина VIII - третья четверть X в.). Харьков, 2006. Торика А.А. Особенности этносоциальной организации алано-болгарского населения Подонья-Придонечья в хазарское время (VIII-X вв.) И Проблеми прабьлгарската история и култура. Вып. 4-1. София, 2007а. Шрамко Б.А., Михеев В.К., Грубник-Буйнова Л.П. Справочник по археологии Украины. Харьковская область. Киев, 1977. Список сокращений РА Российская археология (М.) СА Советская археология (М.) МИА Материалы и исследования по археологии СССР (М.-Л.) ИА НАНУ Институт археологии Национальной академии наук Украины
К. И. Красильников, Л. И. Красильникова Идентифицирующие признаки населения СТЕПНОГО ПОДОНЦОВЬЯ В СТРУКТУРЕ ХАЗАРСКОГО КАГАНАТА Предлагаемый материал - первый опыт презентации археологических данных памятников салтово-маяцкой культуры Степного Подонцовья (далее - СМК), входившего в западную периферию Хазарского каганата. Как известно, в структуре СМК бассейнов Северского Донца и Среднего По-донья сложились две локальные этнокультурные традиции: аланская лесостепная и степная праболгарская. Каждую из них маркируют свои, им характерные, признаки. Население лесостепных массивов идентифицировано совершенно определенно и предметно, о чем свидетельствует обширная литература (М.И. Артамонов, С.А. Плетнёва, А.З. Винников, Г.Е. Афанасьев, В.С. Флёров, В.Е. Флёрова, В.К. Михеев, В.В. Колода, В.С. Аксёнов и др.), образ обитателей степной части СМК, за исключением Нижнего Дона, остается все еще неизвестным. Между тем белое пятно «земли незнаемой» под названием Степное Подонцовье - это пространство площадью около 40 тыс. кв. м(рис. 1,1), что составляет примерно 1/5 всего Степного Подо-нья [Плетнёва, 1999, с. 65, 84]. I. Поиски ИНДИКАТОРОВ ИДЕНТИФИКАЦИИ НАСЕЛЕНИЯ СТЕПЕЙ Единственный памятник Степного Подонцовья, на который более чем столетие (с 1905 г.) и теперь еще ссылаются археологи-медиевисты - могильник у Чернецкого озера близ бывшего хутора Зливки, так называемый зливкинский комплекс [Городцов, 1905], в дальнейшем ставший эталоном для всех ямных захоронений, определяемых как «погребения зливкинского типа» [Плетнёва, 1967, с. 91 и сл.]. Повторно к зливкинскому комплексу вернулись спустя полвека [Плетнёва, 1956], но наиболее результативными оказались раскопки, проводимые здесь же в 80-х гг. XX столетия [Швецов, 1983, с. 241-242]. Помимо
37 ранее раскрытых захоронений было исследовано еще 50, и теперь суммарно могильник насчитывает около 90 погребений, причем культурно-хронологический диапазон ингумированных определяют языческими традициями праболгар IX в. и христианскими обрядами XI-XIII вв. [Швецов, 1991, с. 121]. Несмотря на очевидный этноконфессиональный биритуализм захоронений, Зливки и в дальнейшем сохраняют статус «эталона» ямных захоронений СМК [Плетнёва, 1999, с. 77; Плетнёва, Николаенко, 1976, с. 297]. Однако допустимо ли без учета природно-ландшафтной специфики степного массива Среднедонечья с его этнокультурными контингентами в чистом виде маркировать степные комплексы эталонами археологических памятников из смежных территорий? Думаем, что нет - уже хотя бы потому, что известные памятники СМК, в первую очередь ямные могильники (Зливки, Шейковка, Дроновка, Сидорово, Маяки и другие), находятся в «природнодемаркационной» (термин наш. - К.К., К.Л.) зоне бассейна Северского Донца между степью и началом лесостепи. Определенные несоответствия выяснились в содержании салтовской культуры смежных территорий. Внимание к поиску памятников СМК на территории Степного Подон-цовья было обращено лишь в 1960-е, а более предметно - в 1970-1990-е гг. Этот отрезок времени заполнен разведками, которые вначале носили эпизодический и локальный характер [Плетнёва, 1967, с. 194, рис. 3], позднее определились как регулярные с целью выявления памятников СМК во всех ландшафтных зонах Степного Подонцовья и северного склона Донецкого кряжа, в пространстве от р. Жеребец на западе до р. Большая Каменка на востоке. По их результатам к настоящему времени на археологической карте массива, обозначенного нами географическим понятием «Степное Подонцовье», зафиксировано около 450 местонахождений СМК, в том числе около 400 бытовых поселений (стойбища, кочевья, селища) и более 40 пунктов могильников либо их признаков [Красильников, 1981, с. 112-113, рис. 1, 10]. Суждения И.И. Ляпушкина о позитивных перспективах поисков памятников СМК по берегам степных рек подтвердились [Ляпушкин, 1958, с. 90]. На четырех поселениях (рис. 1,2) проведены раскопки широкими площадями. Например, на селище Рогалик (160 тыс. кв. м) площадь раскрытия составила почти 1/10 его части, около 15 тыс. кв. м (рис. 1,7), Новоли-маревка (рис. 1,6) - около 3 тыс. кв. м, Подгаевка (рис. 1,4) - 6 тыс. кв. м, Давыдо-Никольское - пока что 1,1 тыс. кв. м, на Вергулёвском кочевье-около 1,6 тыс. кв. м (рис. 1,3). Раскрытия территорий поселений широкими площадями позволяют проследить внутренние обустройства - дворы или даже подворья, которые включали наборы различных построек жилого, хозяйственно-бытового, ремесленно-производственного назначения, хозяйственные ямы, погреба, амбары, незастроенные участки внутри дворов. Появление подворий явля
ется свидетельством сложившегося индивидуального хозяйства, в котором вместе с тем прослеживаются строения коллективного назначения: амбары, гончарные мастерские, закрытые навесами участки, на которых отстроены десятки ям хозяйственного предназначения. Обязательной атрибуцией построек являются отопительные приборы. По устройству они соответствуют практически всем известным в евразийском пространстве типам обогревательных и бытовых очагов и печей. В связи с этим отдавать приоритет и предпочтение одному из этносов как носителю-«информатору» опыта и навыков строительства печей восточноевропейского типа (каменки, глинобитные), на наш взгляд, было бы несправедливо. Вместе с тем отопительные приборы очажного вида, которые находятся в каждой, независимо от ее предназначения, стационарной постройке, свидетельствуют об устойчивых традициях, сохранившихся с периода кочевничества [Красильников, 1981, с. 122-125]. Принято считать, что отопительные приборы, как и керамика, являются одним из надежных и массовых идентификаторов этносов. В связи с этим обратим внимание на тандыры из салтовских построек Степного Подонцовья [Красильников, 1986, с. 48-60]. Присутствие в Подонцовье традиционной бытовой культуры оседлых этносов азиатского массива - свидетельство проникновения и расселения в среде степного населения праболгар, мигрантов из числа народов Кавказа, Закавказья, Азии. Вместе с захоронениями с исламской обрядностью тандыры, как и находки дирхемов, -свидетельства того, что в хазарское время в географическом пространстве степей правобережного Подонья жили переселенцы [Красильников, Красильникова, 2005, с. 212-215]. Материальная культура населения Степного Подонцовья в целом идентифицируется с традициями праболгар, что более всего наблюдаем в керамических комплексах: лепных и подправленных на ручном круге горшков кухонного типа, корчажных емкостей тарного назначения, отчасти столовой лощеной посуды. Местный характер производства посуды подтверждают не только традиционные округлобокие приземистые формы ее тулов [Красильников, 1999, с. 170-177], но раскрытые здесь же гончарные мастерские, в которых их изготовляли [Красильников, 1976; 1980]. Заметный пласт материальной культуры фиксирует керамика столового типа лощеного вида, в том числе кубышки, формы специального назначения [Красильников, 2009, с. 115-116]. Изделия, оформленные лощением, по ряду параметров могут быть отнесены к посуде аланского происхождения, что не должно вызывать недоумений, ведь аланы совместно с праболгарами формируют этнический образ СМК. Признаками местного производства лощеных кувшинов, кружек, мисок, кубышек являются раскопанные на селищах Степного Подонцовья гончарные мастерские [Красильников, 19786, с. 3-5].
Факты пребывания ираноязычного этноса фиксируют захоронения, оставленные ими в могилах катакомбного вида. В одном случае две катакомбы находились в системе могильника с комплексом ямных захоронений праболгар (с. Жёлтое), в другом - на могильнике с катакомбами (пос. Станично-Луганское). Следовательно, ираноязычные аланы идентифицируют свое присутствие погребениями в катакомбах. Таким образом, население рассматриваемой нами территории СМК нельзя определять как этнически замкнутое, напротив, его неоднородный состав, при очевидном преобладании тюркоязычных праболгар, не вызывает возражений. К таким же выводам приходим, рассмотрев более 270 погребений, исследованных на пяти могильниках. Наиболее удачными для идентификации являлись памятники, на которых сочетались исследования бытовых, хозяйственно-производственных комплексов с некрополями (Новолимаревка). Материалы, полученные из захоронений могильников (Жёлтое, Новолимаревка, Новодачное, Серебряное, Лысогоровка), ориентируют на необходимость переосмысления содержания зливкинских «эталонов» ингумации, а также обоснования условий возникновения биритуализма, вызванного не столько неоднородностью населения, сколько его этноконфессионально-стью [Кравченко, 2005; Красильников, Красильникова, 2005, с. 213-215]. В результате обобщения информации всей серии погребений ямного типа могильников Степного Подонцовья наметились выводы о существовании здесь как минимум двух крупных этноконфессиональных групп населения. Одной из них соответствуют погребения с языческими традициями (с. Жёлтое, с. Новолимаревка М1, М2 пос. Новодачное, с. Серебрянское); другой - внешне такие же погребения в грунтовых ямах, но с признаками исламской обрядности (с. Лысогоровка). Есть и третья группа захоронений - с обрядами смешанного биритуального характера. В данном случае речь идет не только о сосуществовании двух близких по уровню культуры народов на общей территории, но и об их взаимовлиянии. Сложными и трудноуловимыми археологическими материалами следует назвать вопросы, касающиеся статуса населения Степного Подонцовья в структуре Хазарского каганата. Инвентарные комплексы из погребений, которые, как известно, представлены в основном бытовыми изделиями, совершенно незначительными наборами военной атрибуции и амуниции, вполне обоснованно определяют существенную зависимость населения Степного Подонцовья от каганата. Правовая свобода «черных болгар» могла распространяться не более чем на выбор и направление хозяйственной деятельности, при этом определенная часть продукции земледелия, скотоводства, возможно - производств, сконцентрированной в крупных центрах-селищах, таких как Рогалик, уходила в форме дани хазарам, составляя часть их экономики. У нас нет никаких оснований рассматривать вероят
ность привлечения здешнего населения к исполнению военных функций, как это имело место с аланами в условиях славяно-хазарского пограничья, напротив - ни о какой вооруженности, тем более о военных контингентах, фортификации, здесь речи быть не может. Лишенный систем собственной защиты в виде фортификаций, арсенала вооружения, военных организаций и структур, такой народ в ситуации внешней агрессии был обречен на разгром и исчезновение, что и произошло в финале исторического пути населения СМК степей Подонцовья. Краткий экскурс в историю социума населения, жившего в степной периферии каганата, свидетельствует о том, что здесь, в целом в рамках общего культурно-исторического пространства СМК, наметились характерные и приемлемые для него черты, с помощью которых удается идентифицировать образ народа Среднедонечья на временном отрезке VIII - начала X в. Предлагаемые ниже предметные построения базируются на изученных археологическими методами памятниках, отображенных в отчетах, хранящихся в архиве Института археологии НАН Украины. Лишь часть этих материалов опубликована, в то время как Среднее Подонцовье - одно из исследованных участков СМК Донских степей [Плетнёва, 1999, с. 73]. II. Планиграфия поселений и их классификация В качестве источников о планиграфии бытовых памятников нами приведены данные 350 поселений. Все они обнаружены и учтены в процессе тотальных разведок на пространстве степной части и плоскогорий Донецкого кряжа, в бассейнах рек - притоков левобережья и правобережья Северского Донца. Естественно, сведения о них в большинстве случаев в основном визуального характера, но построены на комплексе данных, включающих: условия местонахождения поселений, их размеры, контуры выявленных пятен, интенсивность находок и анализ подъемных материалов, в первую очередь керамики в местах ее скопления. С целью определения культурного слоя выборочно осуществляли шурфовку. Классификацию поселений СМК в Подонье с учетом топографии, месторасположения осуществил И.И. Ляпушкин [Ляпушкин, 1958], позднее эту тему продолжила С.А. Плетнёва [Плетнёва, 1960, с. 3-20; Плетнёва, 1967, с. 13-22]. Планиграфия поселений Степного Подонцовья в целом совпадает со схемами С.А. Плетнёвой [Красильников, 1981, с. 110 и сл.]. С учетом ландшафтной топографии размещения поселений на местности, их можно подразделить на три группы. Поселения первой группы расположены в поймах рек, в долинах древних балок, занимают правый и левый берега, они же сосредотачиваются на пологих склонах при переходе поймы к первой террасе, на плоских дюнах
стариц рек с хорошо разработанными долинами. Местность совершенно открытая и уже этим малопригодна для длительного и систематического пребывания здесь населения. Находки, в основном обломки фрагментов керамики, встречаются на поверхности на незначительном пространстве вдоль берегов, плотность их неинтенсивная - 1-2 фрагмента на 10 кв. м. Шурфы так называемых пойменных поселений убеждают в отсутствии культурного слоя. Видимо, здесь находились временные летние стойбища скотоводов с использованием растительности, обычно изобилующей по низким долинам пойм мелководных рек. Эти же места пригодны для различных промыслов: охоты, рыболовства, собирательства. К стойбищам, видимо, следует отнести те поселения, которые, если сравнивать их с предыдущими, не отличаются ни размерами, ни наполняемостью находок. Однако они обустроены в местах, предусматривающих естественную защищенность от регрессивных климатических условий. Значительная часть таких стойбищ обнаружена в плоскогорьях Донецкого кряжа. Их, видимо, следует рассматривать как зимники [Плетнёва, 1967, с. 18-19] с сохранением при этом таборного уклада кочевания [Руденко, 1961]. Отдельные из них могли трансформироваться в кочевья - вторую группу памятников, которую рассматриваем как более систематические с оседлым укладом поселения. Для кочевий характерны топографические условия, при которых учитывались незатопляемость и укрытость высокими террасами коренных берегов, но местность по-прежнему оставалась открытой. Площади кочевий, как правило, соответствуют пространствам небольших мысов и площадкам террас. Культурный слой залегает близко к поверхности, среди находок преобладают обломки лепных либо подправленных на круге кухонных горшков, заметную часть составляют фрагменты амфор грубой формовки с толщиной стенок порой до 1 см, серые лощеные кувшины. Следует отметить небольшой процент (до 3%) обломков емкостей тарного назначения - корчаг и пифосов. Постройкам кочевий характерны два признака: во-первых, они размещены по кругу (рис. 1,3, 4, 6) (Вергулёвка, Подгаевка и Новолимаревка, два последних со временем преобразуются в селища); во-вторых, основными типами жилищ на кочевьях еще остаются юртовидные, округлые постройки, углубленные от 0,5 до 1 м (рис. 2,1-2) [Бровендер и др., 1995]. В Новолимаревке, например, округлая постройка реконструирована в полуземлянку подквадратной формы (рис. 2,3). Кочевья в целом можно отождествить с аилами, в которых население ведет заметно оседлый образ жизни, и уже благодаря этому их можно считать переходной формой к появлению селищ. В этой части вопроса, касающегося типологии поселений, с позицией С.А. Плетнёвой нельзя не согласиться [Плетнёва, 1962, с. 39-44; Плетнёва, 1964а, с. 133-139; Плетнёва, 1967, с. 18-19]. Процесс перехода от кочевого уклада (стойбища) к полукочевому (кочевья), а затем оседлости подтверждает третья группа поселений - сели
ща. Топография степных селищ во многом близкая, но не одинаковая. В большинстве они расположены на мысах-площадках первой и второй террас, занимают площадь от 3 до 10 га. Формировались как на базе кочевий (Новолимаревка, Подгаевка), так и на ранее необжитых местах (Рогалик, Давыдо-Никольское). В Степном Подонцовье зафиксировано около десяти селищ, расположенных на высоких террасах, как бы господствующих над определенной местностью. В этом отношении примером является Рогалик, селище площадью 165-170 тыс. кв. мна высокой террасе р. Евсуг, здесь же долины р. Ковсуг, Тёплая и Айдар - все по левому берегу впадают в Северский Донец, - что придает селищу стратегическое значение. Однако признаков фортификации не прослеживаем. Культурные горизонты на таких памятниках выразительные, на Рогалике, например, раскрыто не только все многообразие известных в салтовской культуре построек, но обозначена система планировки поселка, включающего жилые, хозяйственные, бытовые и производственные структуры, обустроенные как комплексы в виде улиц (рис. 1,7). Аналогичным Рогалику поселением можно считать селище у с. Новолимаревка. Раскопанная южная часть предоставила данные о постройках практически всей хозяйственной инфраструктуры населения СМК, пятна на поверхности почвы, полученные аэрофотосъемкой, визуально определили параметры селища в пределах около 170-175 тыс. кв. м и одновременно количество предполагаемых более 60 построек, причем они обозначены в линейно-уличной системе (рис. 1,5). Аналогичная ситуация выявлена в Подгаевке. Поселок возник на высокой дюновидной площадке около 10 тыс. кв. м в пойме р. Деркул. Ландшафт ограничивал возможности в расширении, и тогда часть строений вынесли на небольшие незатопляе-мые всхолмления, в первую очередь - гончарную мастерскую [Красильников, 1976, с. 267-278]. В целом же поселок, подобно Новолимаревке, обозначил динамику развития в направлении от кочевья к селищу. В данном случае из 19 раскопанных построек 7 обустроены полукругом, относятся к раннему периоду, 12 выстроены позднее в две линии, они и ориентируют на планировку в виде улицы шириной 15-20 м. На селище Давыдо-Никольское, раскопки которого начались в 2007 г., а площадь исследования составила не более 1100 кв. м, пока сложно определить внутренний порядок строений, однако значимость этого поселения в вопросах хозяйственного содержания очевидна. Здесь раскрыты подворья с наборами построек и приспособлений жилищно-хозяйственного назначения (рис. 3,6-7). Итак, топографическая специфика степных поселений, их размеры, внутренняя планировка, состояние культурных горизонтов в целом определяют направления возникновения и развития оседлости населения степного массива СМК. Каждому типу поселений (стойбищам, кочевьям, селищам) соответствует время жизнедеятельности в пределах от второй полови
ны VIII до середины Хв. Поселения, площадь которых составляет 150— 200 тыс. кв. м, вполне могли бы войти в категорию городищ, однако ни о каких признаках укреплений, как, например, о земляных валах, а тем более каменных стенах, речь идти не может, так как их просто не существует. Отсутствие фортификаций, свидетельствующих об оборонительно-защитных системах степных поселений, является характерным им признаком. III. Постройки степных поселений Первые представления о степных салтовских поселениях появились в 1930-х гг. [Артамонов, 1935; 1940], продолжили тему построек СМК И.И. Ляпушкин и С.А. Плетнёва. И.И. Ляпушкин, в частности, выделив два варианта памятников салтовской культуры (северный - аланский и южный - болгарский), в каждом варианте обозначил характерные им постройки: аланские- квадратные и прямоугольные, болгарские- юртовидные, круглые или округлые. Идеи подобной архитектурно-этнической классификации получили продолжение во взглядах Л.Г. Нечаевой [Нечаева, 1975, с. 22-32]. Даже когда В.Д. Белецкий обобщил материалы всех изученных на городищах Подонья жилых построек, ситуация в оценках их этнической принадлежности не изменилась. В этой теме явно недоставало информации о жилищах из степной части СМК [Белецкий, 1959, с. 40-134]. На поселениях Степного Подонцовья к настоящему времени изучено более 100 построек, которые представлены такими категориями: жилища, хозяйственно-бытовые, ремесленно-производственные и сакральные сооружения, выявлены комплексные строения, включающие в себя две, три и больше функций. Жилища. В литературе наметились порой неадекватные подходы в архитектурно-типологическом содержании понятия «жилище» СМК (В.Д. Белецкий, С.А. Плетнёва, Г.Е. Артамонов, А.З. Винников). Анализ жилищ из Степного Подонцовья и их типология уточняют ряд спорных позиций в оценках этого вида сооружений. Вся серия жилых построек, раскрытых в степной зоне, в плане различаются по четырем группам (рис. 2,1-7): круглые (рис. 2,1), подокруглые (рис. 2,2-3), квадратные (рис. 2,4-5), прямоугольные (рис. 2,6-7). Интересен факт переоборудования жилища из округлой формы в подквадратную (рис. 2,3). Типы построек обозначаем по степени углубленности: наземные^ неглубокие полуземлянки (до -1 м), полуземлянки (-1-1,5 м), землянки (-1,6-2 м). По статистике 75% жилищ являются сооружениями углубленного типа, опущенными в почву от-1 до 1,6 м. Размеры жилищ являются критериями трех подтипов: малые до 15 кв. м, средние до 30 кв. м, большие до 40-45 кв. м. Принимая во внимание конструкции стен и перекрытий, выделяем четыре вида строе-
ний: опорно-столбовые (их до 80%), каркасно-плетенчатые, дощато-плаховые и земляные стены, иногда с обмазкой. Все типологические признаки прослеживаются отчасти на кочевьях, но в основном на селищах и свидетельствуют о том, что усовершенствования конструкций и обустройства жилищ были направлены на решение задач долгосрочности и удобства пребывания в них людей в специфических природно-климатических условиях степной зоны. Немаловажное значение в архитектурно-строительном прогрессе занимали хозяйственная стабильность, появление производств, обеспечивающих оседлый уклад жизни. Показательно в этом отношении возникновение комплексов, включающих в себя жилище, из него проход в хозяйственную пристройку (рис. 2,7,9) или здесь же мастерскую-кузницу (рис. 2,8), зимнее стойло для скота (рис. 3,1) и другие хозяйственнобытовые места, в том числе с хозяйственными ямами (рис. 2,9; рис. 3,2), пекарнями с печью тандыром (рис. 2,7-8). Некоторые постройки состоят из двух жилых помещений (рис. 3,3-5). Подворья. Процесс перехода от кочевого уклада к оседлому в условиях стабильных хозяйств, сопровождался возникновением подворий. Первые наблюдения о салтовских дворах в виде комплексов жилых и рядом с ними хозяйственных построек, зольников, описаны И.И. Ляпушки-ным [Ляпушкин, 1958, с. 314]. Затем длительное время в салтоведении к этой теме не возвращались. Раскопки селищ Степного Подонцовья, проводимые с 1970-х гг., дополнили имеющиеся представления об индивидуальных дворах и подворьях. Под этим термином подразумеваем соединение в единую систему строений, с помощью которых обеспечивалась хозяйственно-бытовая самостоятельность семей. Под понятием «двор», кроме жилища, подразумеваем здесь же летнюю и зимнюю кухни, хозяйственные ямы. «Подворье» - комплекс, в который помимо жилища входят: стойла для скота, погреба, пекарни, ремесленные мастерские, естественно - площадь самого двора с очагами, изгородью (рис. 3,1). Наиболее показательно выглядят подворья на селище Давыдо-Никольское (рис. 3,6-7). Точные очертания индивидуального подворья определить сложно, но наборы построек и плотность их размещения ориентируют на их размеры. К примеру, среднестатистически площадь жилых построек составляет от 20 до 35 кв. м, летние кухни - 10-13 кв. м, стойла- 15-25 кв. м, мастерские гончаров - 15-35 кв. м, необходимо также учитывать хозяйственные ямы, погреба, площадки, навесы, очаги и очажные места и, наконец, территорию, не занятую строениями. Например, на селище Давыдо-Никольское площадь двух подворий составила 270 и 500 кв. м. Для селища Новолима-ревка, а тем более Рогалика - оба поселения с высокой плотностью строений - площади дворов не превышают 150-200 кв. м. Подворья, как и постройки в них, по-своему идентифицируют население, так как они олицетворяют не только хозяйственные системы, но и фор
мы собственности, появление права семьи на определенную часть территории селища. Словом, формируется институт собственности. В одном случае наблюдаем «простые» дворы, состоящие из жилища с небольшим пространством вокруг него, здесь же хозяйственная яма; в другом, напоминающем «усадьбы», помимо жилища находятся хозяйственные помещения: кухни, стойла, хозяйственные ямы, погреба, все они обустроены отдельно от жилой части, в третьем - «подворья», на которых помимо жилищно-хозяйственных сооружений находятся помещения производственно-ремесленного назначения и, естественно, внутренняя дворовая площадка. Два таких подворья исследованы в Новолимаревке (рис. 3,1), три на Рогалике, два на селище Давыдо-Никольское (рис. 3,7). Во всех случаях подворья свидетельствуют об имевшем место сравнительном равенстве членов сельских общин, в котором пребывает население Степного Подонцовья. Социальная дифференциация не находит подтверждений и в погребальной практике, однако особый статус отдельных людей очевиден [Красильников, Руженко, 1981, с. 288-289]. Принимая во внимание площади жилищ [Красильникова, 2001, с. 323-332; Красильников, 2002, с. 90-104], можно допустить, что подворья принадлежали семьям, которые насчитывали в среднем 4-7, максимум 10 особей, что не противоречит имеющимся данным о демографии раннего средневековья в среде народов Восточной Европы [Кузнецов, 1971, с. 114; Афанасьев, 1984, с. 70-72; Афанасьев, 1993, с. 66-67]. IV. ХОЗЯЙСТВО И РЕМЕСЛА Идентификационная характеристика населения Степного Подонцовья в структуре каганата была бы половинчатой при отсутствии сведений из области хозяйственного уклада (земледелие и скотоводство) и ремесленничества. Функционально хозяйственно-бытовые постройки подразделяют на пять групп: стойла для скота, бытовые кухни, кладовые и хозяйственные ямы при жилище, подвалы-погреба, комплексы зерновых ям (от 3—4 до 20 ям), амбары-зернохранилища. Из 101 постройки, раскрытой на поселениях СМК Среднедонечья, 35 (34,6%) использовались в хозяйственных целях, обеспечивая экономический потенциал как отдельной семьи, так и группы семей или даже сельской общины. Стойла (рис. 4,1-2) - помещения (15-20 кв. м) для содержания молодняка в холодный период года, в среднем рассчитаны на 10-15 животных. Стойла раскрыты на всех нами изучаемых селищах, обустроены как непосредственно рядом с жилищами, порой между собой соединенными проходами, так и в удалении от жилья, но, видимо, на территории подворий. Больших строений либо загонов, рассчитанных на коллективное содержание скота, не прослеживаем.
В стойлах, судя по размерам, могли содержать скот, принадлежавший нескольким соседним семьям, являвшимся вместе с тем частью индивидуального хозяйства. Амбары. Зернопроизводящая отрасль находит подтверждение в сооружениях, предназначенных как для временного складирования, так и для длительного хранения зерна. Значение данных строений тем очевидней, что приходится учитывать практически полное отсутствие металлических орудий земледелия, но при этом наличие сушильных жаровен, большого числа жерновов, более 20 ед. специальных печей-тандыров, предназначенных для выпечки хлебопродуктов и, конечно же, зернохранилищ. Зерновики выглядят как колоколовидной формы ямы, глубиной от 1,5 до 3,5 м, выкопанные в очень плотных заизвесткованных суглинках или таком же лёссе. Их стены и теперь, спустя 11-12 веков, без очевидных признаков обрушений. В отдельных случаях стены ям носят следы обмазки и даже термической обработки. Вдоль стен очень глубоких ям (- 2,5-3,5 м) по периметру прослежены ямки кольев плетня, с помощью которого обрамляли земляные стены, предохраняя от осыпей. На днищах ям сохранилась полова, а иногда и непосредственно злак, которыми они были заполнены. Важно отметить и то, что ямы, видимо, были рассчитаны на различные сроки хранения зерна. Многие ямы находились вне помещений, то есть как бы на открытых площадках. Не исключено, что каждая из них имела автономное накрытие в виде шалаша. Ямы крупных объемов сосредоточивались в специальных, над ними отстроенных навесах типа амбаров. Амбарные конструкции обеспечивали надежное укрытие от проникновения осадочной влаги в постройки, связанные с длительным хранением зерна. Такой способ складирования выявлен только на селищах, отличающихся наиболее крупными размерами, как, например, селища Новолимаревка (рис. 4,3-5), Рогалик (рис. 4,6). В связи с этим есть основания полагать, что селища такого типа являлись центрами хранения взимаемых каганатом с местного населения зернопродуктов, их временного складирования на период до отправки дани в хазарские города, каким мог быть Саркел. Амбарный способ хранения зерна, рассчитанный на объемы, исчисляемые десятками тонн, - свидетельство хозяйственной занятости и зависимости населения сельских общин. В них, видимо посредством круговой поруки, осуществляли сбор и хранение продуктов земледелия, создаваемых хозяйствами семейных структур. Естественно, определенная часть выращенного зерна как необходимый продукт оставалась в семье. Его хранили в аналогичных ямах, но значительно меньших размеров, глубиной -1-1,5 м и диаметрами до 1,5 м, обустроенных либо непосредственно в жилом помещении (рис. 2,4), либо рядом, в пристройке к нему (рис. 2,9; рис. 3,2), либо на территории подворья (рис. 3,6). Количество зерна в таких ямах в пределах 1000-1300 кг обеспечивало допустимые потребности семьи из 5-7 человек в течение года до нового урожая.
Гончарство, металлопроизводство. Материалы селищ Степного Подонцовья дают основания говорить о двух отраслях производства: гончарстве и металлообработке. Наиболее полно представлена здесь гончарная отрасль, прослеженная в десяти производственных помещениях, в них расчищено от одной до пяти печей, предназначенных для обжига посуды. С учетом технологических процессов изготовления посуды, наметилось два типа мастерских: в одних происходил полный технологический цикл изготовления керамики (рис. 5,1-3), в других выполняли лишь ее обжиг (рис. 5,5-6). Мастерские первого типа - их большинство - сопровождались находками приспособлений и сырья, необходимых при формовках (ямы для отмучивания глины, емкости технологической воды, следы ямок осей ручных гончарных кругов, площадки для просушки горшков). Здесь же -инструментарий орнаментального предназначения (костяные, галечные лощила), печи обжига, число которых в отдельных мастерских достигает пяти единиц (рис. 5,3,4). Производственная деятельность гончаров была направлена не только на изготовление горшков бытового кухонного назначения [Красильников, 1999, с. 170-177], но и специальной столовой лощеной посуды - кувшинов, кружек, кубышек. Их одинаково изготовляли местные гончары [Красильников, 2009, с. 116-120]. Здесь же, на каждом селище, производили емкости тарного назначения - корчаги [Красильников, 1980, с. 68, рис. 6; Красильников, 1999, с. 172-173]. Керамическая отрасль была ориентирована на потребности в посуде населения конкретного селища, неслучайно на каждом из изученных поселений раскрыты гончарные мастерские примерно с одинаковыми производственными возможностями, однако не исключено, что часть продукции гончаров могла служить данью. Гончарное дело населения не следует рассматривать как самостоятельную отрасль производства, продукция которой была связана с рынком. У нас нет возможности подробно проследить режим работы и объемы выпускаемой продукции, однако некоторые ориентиры в этих направлениях все же удалось наметить [Красильников, 1976, с. 269-270,276-278; Красильников, 1980, с. 61, 64—65,68]. В целом гончарство не вышло за пределы внутрисе-лищного спроса и, видимо, являлось не более чем промыслом части мужского населения в системе хозяйственной деятельности отдельных семей. Не случаен поэтому принцип рассредоточение гончарных мастерских по территории поселений, они либо примыкают к жилищам, либо входят в комплекс строений подворий (рис. 3,1). Вместе с тем в некоторых случаях гончарные мастерские сооружались за пределами поселений (сел. Подгаев-ка) (рис. 1,4) или на их окраинах (сел. Рогалик, Новолимаревка) (рис. 1,6). Металлообрабатывающая отрасль в Степном Подонцовье изучена недостаточно, хотя первые представления о производстве металла здесь наметились еще в 50-х гг. прошлого столетия [Шрамко, 1962, с. 72-77]. Серия сыродутных горнов раскрыта у с. Круглое [Красильников, 1992, с. 183-185]
и там же, на р. Миус, у пос. Фащевка [Колода, 2007, с. 278, 280-285]. На бытовых поселениях железоделательное производство пока не прослежено, хотя в их горизонтах немало признаков металлопроизводства (шлаки, древесный уголь, стенки горнов), и только в одном случае зафиксировано кузнечное дело (сел. Подгаевка) (рис. 2,8). Незначительные находки орудий и оружия из железа не только на селищах, но и в погребениях степных некрополей СМК пока не позволяют объективно определить потенциал металлургической отрасли, ее значимость в системе хозяйства населения Степного Подонцовья. V. Этнические идентификаторы Этнический состав населения СМК Степного Подонцовья по письменным данным можно обозначить лишь фрагментарно [Коковцов, 1932, с. 63-64], частично - по антропологическим данным, путем обработки черепов из погребений могильников [Андреева, Виноградов и др., 2002, с. 10-12; Чередникова, Виноградов, и др., 2007, с. 66-70], отчасти - по археологическим источникам. Степные поселения без сомнений связаны с тюркскими этносами, традиции которых прослеживаются в постройках юртообразного вида, в интерьер всех без исключения жилищ входят очаги (рис. 6,1-4), с которыми сосуществуют печи. Учитывая материалы, технику строительства, их функциональность, печи подразделяем на две этнокультурные группы. Первая группа - 25 ед. (53%) - так называемые восточноевропейские печи (рис. 6, 5-9) - каменки, глинобитные, останцовые; вторая группа - 22 ед. (47%)- азиатские печи-тандыры (рис. 6,10-17), построенные ленточным приемом из полос глины, соединенных между собой. Тандыры находятся непосредственно в жилищах (14 ед.) (рис. 2,3-5; 3, 4), в специальных пристройках (рис. 2,7-8), иногда в хозяйственных помещениях. Каждая из групп печей несет определенную этническую нагрузку. В данном случае нас интересуют печи, условно называемые «славяноидные», сложенные из камня, вылепленные из глины, достаточно известные в жилищах населения СМК. Как этнографические артефакты их идентифицируют со славянами, так как они являются неотъемлемым элементом их бытовой культуры [Русанова, 1976; Баран, 1988 и др.]. В материалах салтовской культуры Степного Подонцовья пока не обнаруживается иных признаков помимо печей-каменок, которые можно было бы связать с населением из восточноевропейского массива. Погребения, исполненные по христианскому обряду, как факты, характерные славянам, выявлены только на могильнике у с. Ильичевка в предлесосте-пье Северского Донца [Швецов, 1991, с. 117-121], однако они удалены по времени от СМК. Если присутствие славян в тюркоязычной среде прабол-
гар и имело место, то объяснить причины симбиоза и определить статус ираноязычного населения в сообществе тюркоязычных бурджан пока что нет возможности. Тем не менее в украинской, а отчасти и в российской археологии и истории вопросы взаимоотношения культур двух соседних этносов как бы сняты, влияние славян на быт степных народов обозначено [Березовец, 1965, с. 47-67; Приходнюк, 2003, с. 127-134; Колода, 2000, с. 52 и др.]. В нашем представлении идентификация восточнославянского этноса - славян, в сравнении с другими группами населения Степного Подонцовья, практически неуловима. К числу этносов, реально здесь просматриваемых, относим ираноязычных алан, тюркоязычных праболгар, отчасти хазар, угров, в том числе народы исламского мира. Например, присутствие в степях Восточной Европы населения азиатского происхождения обосновано наличием тандыров в постройках СМК [Красильников, 1986, с. 48-60], захоронений с исламской обрядностью, находками в могилах дирхемов [Кравченко, 2005, с. 155-186]. Появление в восточноевропейских степях азиатских печей не следует рассматривать как исключительное явление уже хотя бы потому, что в каждом четвертом жилище и каждой пятой хозяйственной постройке был один, а иногда два тандыра. Часть из них носит следы неоднократных ремонтов и реконструкций, направленных на техническое усовершенствование. Аргументированными в направлении темы азиатского этноса в восточноевропейских степях оказались данные некрополей, на которых прослеживаются признаки этноконфессионального биритуализма под влиянием погребальных систем ислама [Копыл, Татаринов, 1990, с. 52-58; Кравченко, Гусев и др., 1998, с. 113-149; Кравченко, 2005, с. 153 и сл., 347; Красильников, Красильникова, 2005, с. 187-244 и др.]. VI. Биритуализм погребений В вопросе этноконфессиональной идентификации погребенных на некрополях Степного Подонцовья для нас первостепенное значение имеют материалы могильника у с. Лысогоровка на р. Айдар. Раскопки его проводились в 2001-2005 гг., на площади 2500 кв. м, раскрыто 146 ям, в 134 расчищены захоронения в системе ингумации в различных вариантах форм могил, инвентаря, поз, обрядов при трупоположении (рис. 7). Например, формы могил здесь представлены несколькими типами: простые, узкие, почти щелевидные с вертикальными стенками; ямы с одним заплечиком; с заплечиками вдоль двух сторон; сложные конструкции ям с двумя горизонтами заплечиков с использованием древесины в виде плах, гробовищ, ящиков-табутов, досок и бревен, уложенных продольно (рис. 7,14-17). Погребальный обряд могильника представлен несколькими вариантами. При
сравнительно устойчивой ориентировке головы на запад (ЗСЗ до 40°) позы ингумированных различные: до 50% - умершие уложены на спину, 35% - на правый бок, 15% - в этом же виде, но полубоком (рис. 7,2-4,9,13). Все уложенные на бок или полубоком ориентированы к западу с «сезонным отклонением» к ЗСЗ до 25°, им же характерен поворот лиц, а зачастую и стоп ног к югу. Интересно отметить, что в 24 случаях на черепах этих же умерших прослеживаются головные уборы в виде войлочных тюбетеек восточного типа. В четырех могилах найдены фрагменты дирхемов, составляющие 1/4 и 1/2 части монет. Погребения такого вида практически безынвентарные, к тому же они сконцентрированы по южному склону террасы. К западу от могил с исламизированными признаками выявлена значительная часть захоронений биритуального содержания. Суть биритуализма в сочетании погребальных признаков исламской обрядности с очевидными традициями степных язычников. Здесь, в частности, расчищены ямы с заплечиками, с использованием древесины (в первую очередь плах), разнообразными позами, придаваемыми умершим во время ингумации, сопроводительным инвентарем, жертвенной пищей (рис. 7,5-13). На этом пространстве могильника имеют место смешанные погребения - языческие с элементами исламского погребального обряда. По-другому выглядят захоронения третьей части некрополя, к северу от двух уже упомянутых. Здесь следует обратить внимание на искусственный ров глубиной 1 м и шириной 2 м, посредством которого могильник как бы территориально разделен на две части - биритуальную и исключительно языческую. Протяженность исследованной части рва составила около 30 м, в его заполнении, состоящем из деллювия, находок не прослеживаем. Севернее рва расчищены захоронения, выполненные в ямах сложных конструкций с обязательным использованием древесины (рис. 7,14-17). В каждом погребении от 5 до 10 ед. предметов инвентаря, изделия быта, отчасти вооружения, жертвенники. На этой же территории обнаружены ямы-тризны и кенотафы. Обряд захоронений этнически чистый, идентифицируемый с язычеством, свойственным праболгарам, но вместе с тем нет ни одного случая «обезвреживания» умерших [Плетнева, 1967, с. 92 и сл.]. Итак, на могильнике прослежено сочетание захоронений, идентифицируемых с различными этносами и конфессиями. Одни из них оставлены праболгарами, другие - пришедшим из южных регионов населением, которое приняло ислам. Ими могли быть обычные мигранты, они проживали на общем с праболгарами селище, зафиксированном здесь же, на первой террасе в долине р. Айдар. Шурфы на территории поселения выявили интенсивный слой, здесь же обнаружен тандыр. Биритуальные захоронения имеют место на могильнике у с. Новоли-маревка (рис. 8,1-10), например, погребения в гробах-колодах (рис. 8,2). В погребениях у пос. Новодачное преобладает зливкинский тип ингумации
(рис. 8,12-13), но вместе с тем захоронение в подбое, с кониной, напоминает хазарский обряд (рис. 8,14). Краниометрические параметры сохранившихся черепов из разных могильников показали, что в большинстве своем (45-50%) это брахицефалы, 27-30% - мезоцефалы и до 20-25% - долихоцефалы [Андреева, Виноградов и др., 2002, с. 11; Чередникова, Виноградов и др., 2007, с. 70]. Следовательно, среди населения Степного Подонцовья значительную часть (до 45%), кроме тюрко-болгар (в среднем их более 55%), составляли смешанные группы, в том числе ираноязычные аланы, признаки которых прослеживаются по материалам могильника пос. Станично-Луганское и захоронениям с. Жёлтое (рис. 9,1). В Жёлтом, кстати, изучены закрытые комплексы погребений, выполненных в катакомбах, отстроенных на могильнике праболгар (рис. 9,2-3) [Красильников, 1991, с. 74-76]. Входы в камеры, как и в катакомбах Маяцко-го могильника, заставлены плитами, в одной из катакомб совершено постпогребальное «обезвреживание» [Флёров, 2007, с. 181-182]. На этом же могильнике расчищено погребение воина (рис. 9,4) с тяжелой черепно-мозговой травмой и последующей за ней трепанацией черепной коробки, здесь же раскрыто захоронение хирурга (рис. 9, 5) с набором инструментария, имевшего прямое отношение к трепанации [Красильников, Руженко, 1981, с. 283-288]. К числу редких моментов в погребальной практике праболгар относим парность захоронений (рис. 9,6). VII. Керамические комплексы При идентификации населения заметную роль отводим керамическим комплексам, призванным быть «одеждой культуры», что в одинаковой степени применимо к салтовским материалам Степного Подонцовья. Керамика достаточно полно презентует салтовские поселения и могильники, значительная ее часть происходит непосредственно из гончарных мастерских, даже с применением печей для обжига посуды [Красильников, 1976, с. 267-278; 1980, с. 60-69]. До 60% керамического комплекса здесь составляют горшки кухонного назначения. Стандартность изделий убеждает в том, что начиная с VIII в. в среде степного населения разрабатываются собственные варианты пропорций и технологий изготовления этого типа бытовой посуды. В основе ее формы - шаровидность тулов, низкие венчики, широкие днища, они и придают горшкам специфический приземистый, устойчивый, округлобокий вид. Их объемы - от 1,5 до 5 литров. Практически вся посуда изготовлена методом лепки, но в большинстве своем подправлена на ручном круге. Все вместе взятые признаки определяют критерий посуды праболгар, обитавших в степной части СМК (рис. 10,1-12) [Красильников, 1999, с. 170-177].
Среди бытовой посуды около 1,5% составляют исключительно лепные небольшие, даже миниатюрные, горшочки. Одни из них одутловатые, другие, напротив, удлиненные. Изготовлены они из обычной глины с добавлением шамота, обжиг некачественный, структура стенок рыхлая (рис. 10,13-18). Такой посуды в захоронениях до 10% и совсем мало (до 1%)- на поселениях. Исключением является селище Давыдо-Никольское, на котором число фрагментов лепной посуды, без учета корчаг, возрастает до 16%. Малые формы лепных горшочков напоминают «славяноидную» посуду, и она оставлена либо в ямных захоронениях праболгар, либо в тризнах этих же могильников. На поселениях Степного Подонцовья чрезвычайно мало (0,2-0,3%) попадается обломков лепных котлов с внутренними ушками, к тому же формы посуды, если судить по сохранившимся обломкам, невыразительные. Исключением в этом отношении является селище Батырь по правобережью р. Северский Донец на северном склоне Донецкого кряжа. Здесь, среди прочих керамических фрагментов, котлы составляют 13-15% (рис. 10,19-22). «Батырьский феномен» в Степном Подонцовье - повод к дальнейшему рассмотрению вопроса о котлах, о времени и этнических традициях этого типа посуды в условиях степного массива СМК. Второй керамический культурный горизонт СМК Среднедонечья связан с посудой, оформленной лощением. На поселениях ее в виде фрагментов до 14%, в погребениях, в основном в целых формах, - до 55-60%. Известно, что лощеную посуду идентифицируют с аланами [Плетнёва, 1963, с. 37; Плетнёва, 1967, с. 134; Ковалевская, 1984, с. 124-131], но в том, что она широко распространена и у праболгар, сомнений нет. Это становится очевидным при изучении многообразных форм кувшинов, кружек, кубышек (рис. 11,1-28). В связи с этим возникают вопросы, касающиеся производства лощеной посуды в местных гончарных мастерских праболгар. Нельзя исключить и ситуаций проникновения лощеной парадной и специальной посуды из центров данной отрасли [Плетнёва, Красильников, 1990, с. 110-115]. Например, в погребениях Степного Подонцовья иногда находят серо- и красноглиняные энохоевидные кувшины, фляги (рис. 12,1-5). Естественно, они, в первую очередь кувшины, происходят из приазовско-причерноморских центров Крыма [Талис, 1982, с. 59-60] и как импорт в ограниченном режиме проникают на Северский Донец [Кравченко, Давыденко, 2001, с. 244; Аксёнов, Михеев, 2003, с. 191]. Наряду с изделиями мелких форм в Степное Подонцовье с юга проникают объемные кувшины тарного назначения, отличающиеся высокими технологиями формовки, лощения, обжига (рис. 12,6-9). Не идентифицированными остаются сосуды-кубки шаровидной формы, найденные в ямах без признаков ингумации на могильнике у пос. Новодачное. Пока лишь условно их можно отнести к числу керамических традиций позднесарматского времени, или Черняховской культуре (рис. 12,10-12).
Контакты населения Донецких степей, в первую очередь на этапе VIII в. - времени начала формирования «степного варианта СМК», с приазовско-крымскими керамическими центрами подтверждают амфоры северопричерноморского типа (рис. 12,13-16). На ранних поселениях-кочевьях они в виде фрагментов составляют 25-30% от общего числа керамического лома, в слоях селищ IX в. их число сокращается до 12-13%, на поселениях рубежа IX - начала X в. амфоры как тип тарной посуды почти исчезают, на некоторых поселениях их не более 1% (Давыдо-Никольское), максимум 2,5% (Рогалик) от всей керамики. Причины отрицательной динамики притока амфор, как, впрочем, импорта в целом, мы усматриваем в усилившемся контроле или даже монополии каганата над торгово-обменными процессами населения степей с югом. Упадок связей Степного Подонцовья со смежными территориями мог быть также вызван заметным сокращением хозяйственного потенциала здешнего населения и его обеднением как следствием исполнения повинностей в форме дани Хазарскому каганату. По этому поводу затронем вопросы о статусе населения. VIII. Статус населения Хозяйственно-правовой статус населения Степного Подонцовья предопределен хазарским присутствием на пространствах, подчиненных ими. В число территорий, вошедших в сферу геополитических и хозяйственных интересов хазар, входили Приазовье, отчасти Подонье и практически все пространство Северского Донца. В данном случае остановимся на судьбе тюрко-болгар, известных как «булгары», «бурджаны» или «черные булгары», включенных в результате войн в состав каганата [Артамонов, 1962, с. 171-172]. В пространствах компактного проживания алан, расселившихся, видимо, не без воли каганата в основном в лесостепных массивах Среднего Дона и Северского Донца, словом, на северо-западном пограничье Хазарии, наблюдаем специфический уклад жизни и статус населения [Винников, Плетнёва, 1998, с. 27-43]. Здесь были отстроены укрепленные городища и даже возведены крепости [Афанасьев, 1987], захоронения воинов из этого массива сопровождались оружием, боевой экипировкой всадников [Мерперт, 1955, с. 132-143; Крыганов, 1989, с. 98-114; Комар, Сухо-боков, 2000, с. 1-19]. В системе степных племен этого же времени нет ни одного поселения, на котором можно проследить признаки какой бы то ни было фортификации, напротив, открытость предусматривала доступность и беспрепятственность проходов на их территории. В связи с этим поселения степной части СМК мы идентифицируем как бытовые, исключительно хозяйственные селища, занятость населения которых определялась природными возможностями конкретной местности.
Исключительно гражданский состав населения прослеживаем и по захоронениям. Арсенал военной атрибутики во всех нам известных погребениях СМК Донецких степей составляет только до 35 предметов, обнаруженных в 12 могилах из почти 280 раскрытых на исследованных нами могильниках Степного Подонцовья. Изделия, относящиеся к вооружению и амуниции воина, классифицируются на несколько типов: боевые топоры (рис. 13,1-4), кистени (рис. 13,5-19), клинковое колющее оружие (рис. 13,20-23), детали упряжки (рис. 13,24-27), комплекты поясных наборов (рис. 13,28-30). Из обозначенных предметов вооружения заслуживают внимания кистени, так как только 5 из 17 ед. можно отнести к боевым [Крыганов, 1987, с. 63-67]. Их гирьки изготовлены из металлов - железа, бронзы, свинца и из кости с железным сердечником [Сорокин, 1959, с. 144, 148, 150, 188; Комар, Пюро, 1999, с. 153; Флёров, 2001, с. 58-59; Комар, Сухобоков, 2000, с. 10-11], остальные из камня, глины, керамики, кости - не более чем бытовые само-делы, изготовленные из подручных материалов. Причем они в основном найдены в заполнении построек среди бытовых находок. В целом же следует отметить, что здешнее оружие отличают заметная упрощенность, единичность экземпляров, отсутствие наступательных средств, например, сабель, луков, совсем мало предметов, относящихся к упряжке всадников. Все эти признаки, вместе взятые, свидетельствуют о том, что население степной части СМК не знало кавалерии, не имело на вооружении ни наступательных средств, ни средств индивидуальной защиты. Его безучастность в военном деле объясняет отсутствие военных контингентов и мест их дислокации в специальных инженерных фортификационных сооружениях. Видимо, населению, находившемуся в хозяйственной зависимости от хазарской администрации, не предписывалось иметь внутренние военные организации, оружие и системы защиты. Поэтому, лишенное возможности себя защитить, оно было обречено. Этим объясняется внезапная и одновременная гибель не только поселений, но и салтовской культуры в целом на пространстве Степного Подонцовья. Есть основания полагать, что трагедия, произошедшая в середине X в., связана с походом Святослава на хазар и гибелью Саркела, который мог быть в то время военно-административным центром управления степными территориями и их населением в системе периферии каганата. Непосредственными участниками событий, повлекших гибель народа, могли оказаться хазары. Упреждая ход событий в условиях нависшей над ними угрозы, они, зная об антихазарских настроениях «черных булгар», способных в сложной для хазар ситуации оказать сопротивление, выйти из-под контроля каганата и даже примкнуть к враждебным по отношению к хазарам контингентам, могли устроить погромы. Гибель поселков, жилищ, прочих построек была скоротечной, со следами бегства, брошенного имущества, зерна, инвентаря, даже оружия. Часть строений погибла в огне пожаров, но большая часть на
селения, забрав имущество, заблаговременно покинула поселки. Признаков погибших на территории селищ не обнаружено, как нет данных и о возврате населения к своим жилищам. Котлованы брошенных жилищ со временем заплыли стерильными эрозированными почвами. Таким образом, почти 200-летний промежуток истории степей Подонцовья (вторая половина VIII - середина X в.), протекавший в относительном затишье, вероятнее всего, следует связывать с хозяйственноправовым подчинением его Хазарскому каганату, а возможно, и с прямым управлением хазарами этими территориями. Сформировавшийся в степях праболгарский этнокультурный уклад едва ли нарушало население Пеньковской культуры, признаки которой хорошо прослеживаются на среднем и верхнем Осколе, более заметны здесь культурные традиции алан, но несомненное влияние оказали мигранты из Азии. Присутствие последних накладывало отпечаток на традиционную культуру праболгар, что более всего просматривается в элементах быта и погребальных обрядах. В целом же материальная культура оставалась праболгарской, в которой и поселения, и постройки на них, и обряды захоронений соответствовали хозяйственным, религиозным и социальным критериям жизни сельских степных общин раннего средневековья. Список литературы Аксёнов В.С, Михеев В.К. Погребения с крымской посудой могильника салтовской культуры Красная горка И Степи Европы в эпоху средневековья. Т. 2. Донецк, 2001. Андреева И.В., Виноградов А.А. Красильников К.И. и др. Сравнительная краниометрия чешуй и лобной кости людей, живущих в VIII и XX вв. на географическом пространстве Луганской области // УМА Т. 5.4—1.2002. № 5 (95). Артамонов М.И. Средневековые поселения на Нижнем Дону// ИГАИМК. 1935. Вып. 131. Артамонов М.И. Саркел и некоторые другие укрепления в северо-западной Хазарии//СА. 1940. № IV. Артамонов М.И. История хазар. Л., 1962. Афанасьев Г.Е. Большая семья у алан И СА. 1984. №3. Афанасьев Г.Е. Население лесостепной зоны бассейна Среднего Дона в VIII-X вв. (аланский вариант салтово-маяцкой культуры) // Археологические открытия на новостройках. М., 1987. Афанасьев Г.Е. Донские аланы. М., 1993. Баран В.Д. Пражская культура Поднестровья. Киев, 1988. Белецкий В.Д. Жилища Саркела-Белой Вежи // МИА. 1959. № 75. Т. II. Березовець Д.Т. Слов’яни й племена салттвськоТ культури // Археолопя. 1965. № 19. Березовець Д.Т. По 1м’я носпв салттвсько! культури И Археолопя. Кшв, 1970. Т. 24. Бровендер Ю.М., Ключнев М.Н., Ключнева И.Н. и др. Отчет о работе Центрально-Донецкой археологической экспедиции на многослойном поселении у с. Вергулёвка
Перевальского р-на Луганской области в 1994 г. // Наук. арх. IA НАН Украши. Луганск-Передельск, 1995. Винников А.З., Плетнёва С.А. На северных рубежах Хазарского каганата. Маяцкое поселение. Воронеж, 1998. Городцов В.А. Материалы археологических исследований на берегах Донца Изюм-ского уезда Харьковской губернии в 1901 г. // Тр. XII АС. Т. 1. М., 1905. Ковалевская В.Б. Кавказ и аланы. М., 1984. Колода В.В. Слов’янське житло на Верхньому Салтов! И Науковий вгсник ХДУ. Вип. 2. Харюв, 1999. Колода В.В. Житла раннього середньовйччя у Верхньому Салтов! // Археолопя. 2000. №4. Колода Владимир. Железопроизводство болгарских племен Северного Причерноморья И История на прабългарската история и култура. Т. 4-1. София, 2007. Коковцов П.К. Еврейско-хазарская переписка в X в. Л., 1932. Комар О.В., Пюро B.I. Кургани хазарського часу на Луганщиш // Vita Antigua. Киев, 1999. № 2. Комар А.В., Сухобоков О.В. Вооружение и военное дело Хазарского каганата // Восточноевропейский археологический журнал. Киев, 2000. № 2(3), март-апрель. Копыл А.Г., Татаринов С.И. Мусульманские элементы в погребальном обряде праболгар Среднедонечья // Ранние болгары и финно-угры в Восточной Европе. Казань, 1990. Кравченко Э.Е., Гусев О.А., Давыденко В.В. Ранние мусульмане в среднем течении Северского Донца // Археологический альманах. Донецк, 1998. № 7. Кравченко Э.Е., Давыденко В.В. Сидоровское городище // Степи Европы в эпоху средневековья. Т. 2. Донецк, 2001. Кравченко Э.Е. Мусульманское поселение среднего течения Северского Донца и распространение ислама в Восточной Европе в хазарское время // Степи Европы в эпоху средневековья. Т. 4. Донецк, 2005. Красильников К.И. Гончарная мастерская салтово-маяцкой культуры// СА. 1976. №3. Красильников К.И. Исследования в Ворошиловградской области И АО. 1977; 1978а. Красильников К.И. Отчет об археологических работах в 1976-1977 годах на поселении салтово-маяцкой культуры у села Новолимаревка, Беловодский р-н, Ворошиловградской области, река Деркул. Ворошиловград 19786 // Наук. арх. IA НАН Украши 1977-78/141. Од. зб. 8984-85. Красильников К.И. Новые данные о гончарном производстве в салтовское время на Северском Донце//КСИА. 1980. Вып. 160. Красильников К.И. Возникновение оседлости // СА. 1981. № 4. Красильников К.И. Тандыры в салтовских жилищах Подонья И СА. 1986. № 3. Красильников К.И. О некоторых вопросах погребального обряда праболгар Среднедонечья // Ранние болгары и финно-угры в Восточной Европе. Казань, 1990. Красильников Константин. Могильник древних болгар у с. Желтое на Северском Донце // История на прабългарската история и култура. Т. 2. София, 1991. Красильников К.И. Металлургический комплекс салтово-маяцкий культуры на р. Миус И Теория и методика исследования археологических памятников лесостепной зоны. Липецк, 1992.
Красильшков K.I. Кухонна керамАка та керакпчш вироби спещального призначення салтово-маяцько! культури Середньодонеччя // Vita Antigua. Киев, 1999. № 2. Красильников К.И. Лощеная керамика из степного массива салтово-маяцкой культуры И Степи Европы в эпоху средневековья. Т. 9. Донецк, 2009. Красильников К.И., Руженко А.А. Погребение хирурга на древнеболгарском могильнике у с.Желтое // СА. 1981. № 2. Красильников К.И., Тельнова Л.И. Отчет о проведении аварийно-спасательных работ грунтового могильника салтово-маяцкой культуры у с. Новодачное Славяносербского района Луганской области. Луганск, 1992 // Наук. арх. IA НАН Украши. 1992/88. Од. зб. 25033-34. Красильников К.И., Тельнова Л.И. Грунтовый могильник у пос. Новодачное // Древности Подонцовья. Луганск, 1997. Красильников К.И., Красильникова Л.И. Могильник у с. Лысогоровка - новый источник по этноистории степей Подонцовья раннего средневековья // Степи Европы в эпоху средневековья. Хазарское время. Т. 4. Донецк, 2005. Красильникова Л.И. Конструктивные признаки построек и их типология на поселениях степного Среднедонечья VIII - нач. X в. // Степи Европы в эпоху средневековья. Т. 2. Донецк, 2001. Красильникова Л.И. Жилые постройки на поселениях степного Среднедонечья И Вкник ЛНПУ iM. Тараса Шевченка. Луганськ. 2002. № 5(49). Красильнпсова Л.1. Буд1вл1 салтово-маяцько! культури Стенового Наддшщв’я / Авто-реф. канд. icr. наук. КиТв, 2005. Крыганов А.В. Кистени салтово-маяцкой культуры Подонья // СА. 1987. № 2. Крыганов А. В. Вооружение и войско населения салтово-маяцкой культуры // Проблемы археологии Поднепровья. Днепропетровск, 1989. Кузнецов В.А. Алания в X-XIII вв. Орджоникидзе, 1971. Ляпушкин И.И. Памятники салтово-маяцкой культуры в бассейне реки Дона // МИА. 1958. № 62. Мерперт Н.Я. Из истории оружия племен Восточной Европы в раннем средневековье//СА. 1955. № XXIII. Нечаева Л.Г. О жилище кочевников юга Восточной Европы в железном веке (1 тыс. до н. эры - пер. пол. 2 тыс. до н. эры) // Древние жилища народов Восточной Европы. М., 1975. Плетнёва С.А. Отчет о работе Северо-Донецкого отряда совместной Советско-Болгарской экспедиции в 1956 г. // Архив ИА СССР. Ф. 1. 1957/1230. Плетнёва С.А. Средневековые поселения верховьев Северского Донца // КСИИМК. 1960. № 70. Плетнёва С.А. Средневековые поселения на Белой Калитве // КСИА. 1962. № 90. Плетнёва С.А. Средневековая керамика Таманского городища // Керамика и стекло древней Тмутаракани. М., 1963. Плетнёва С.А. О построении кочевнического лагеря вежи // СА. 1964. № 3. Плетнёва С.А. Отчет о работах Северо-Донецкого отряда совместной южно-русской экспедиции за 1964 г. // Архив ИА АН СССР. Р-1.1964/2989-6. Плетнёва С.А. От кочевий к городам И МИА. 1967. № 142. Плетнёва С.А. Очерки хазарской археологии. Москва-Иерусалим, 1999.
Плетнёва С.А., Николаенко А.Г. Волоконовский древнеболгарский могильник // СА. 1976. № 3. Плетнёва С.А., Красильников К.И. Гончарные мастерские Маяцкого комплекса // Маяцкий археологический комплекс. М., 1990. Приходнюк О.М. Вщносини схцщих слов’ян i3 тюркомовним свпом // Старожитност! 1 тис. н. ери на територй Украши. 36. наук, праць. Кшв, 2003. Руденко С.И. К вопросу о формах скотоводческого хозяйства и о кочевниках // Материалы по этнографии. Вып. 1. Л., 1961. Русанова И.П. Славянские древности VI-VII вв. М., 1976. Сибилёв Н.В. Древности Изюмщины. Вып. II. Изюм, 1926. Сорокин С.С. Железные изделия Саркела-Белой Вежи // МИА. 1959. № 75. Т. II. Талис Д.Л. Керамический комплекс Баклинского городища как источник по этнической истории горного Крыма в IV-IX вв. И Археологические исследования на юге Восточной Европы. М., 1982. Чередникова М.А., Виноградов А.А., Красильников К.И. и др. Краниометрические характеристики чешуй затылочной части у людей VIII-IX вв., живущих на территории нынешней Луганской области И Вюник ЛИПУ (бюлопчш науки). Луганськ, 2007. № 19(135). Швецов М.Л. Работы на Зливкинском могильнике И АО. 1982.1983. Швецов Михаил. Могильник «Зливки» // Проблеми на прабългарската история и култура. Т. 2. София, 1991. Шрамко Б.А. Новые данные о добыче железа в Скифии // КСИА. 1962. № 91. Список сокращений АО ИГАИМК Археологические открытия (М.) Известия Государственной академии истории материальной культуры имени И.Я. Марра (Л.) КСИА КСИИМК ЛНПУ МИА СА УМА Краткие сообщения института археологии (М.) Краткие сообщения института истории материальной культуры (М.-Л.) Луганский национальный педагогический университет (Луганск) Материалы и исследования по археологии СССР (М.-Л.) Советская археология (М.) Украшський медичний альманах (Кшв)
7. Исследования на селище Рогалик. Рис.1,1-7. Памятники СМК Среднедонечья.
Рис.2,1-9. Постройки СМК Степного Подонцовья. 1-2. Юртообразные углубленные постройки кочевья у с.Вергулевка. 3. Круглое и подквадратное жилища-полуземлянки. 4-5. Квадратные полуземлянки селища Рогалик. 6-7. Прямоугольные полуземлянки селища Подгаевка. 8-9. Сложные постройки селища Подгаевка.

Рис.4,1-6. Хозяйственные постройки. 1-2. Зимние стойла селДавыдо-Никпльсюое, сел.Рогалик. 3-5. Амбары сел.Новолимаревка. 6. Комплекс хозям и амбар сел .Рогалик.
Рис.5,1-6. Гончарные мастерские. 1-3. Мастерские с полным производственным циклом: 1-сел.Новолимаревка, 2-3-сел.Рогалик. 4-6. Мастерские обжига посуды: 4-сел.Подгаевка, 5-6-сел.Новолимаревка.
Рис.6,1-17. Очаги и печи в постройках Степного Подонцовья. 1-4. Открытые очаги. 5-7. Печи-каменки. 8-9. Глинобитные и останцовые. 10-17. Печи-тандыры наземные (15,16,17), углубленные (10,14),земляные (12,13).
Рис.7,1-17. План могильника Лысогоровка и биритуальные погребения.
Рис. 8,1-14. Погребения зливкинского и биритуального типов. 1-10. Могильник Новолимаревка. 12-14. Могильник Новодачное.
Рис.9,1-6. Погребения могильника у с.Жёлтое.
О 6см 22 Рис. 10,1-22. Кухонная круговая и лепная керамика.
иХЧ’х-Р'^а^ф 2S 0 fol Рис. 11,1-28. Посуда, оформленная лощением и клейма на ней.
Рис. 12,1-15. Керамический импорт Степного Подонцовья. 1-5. Одиночные изделия импорта. 6-9. Тарные кувшины. 10-12. Посуда из могильника у пос.Новодачное. 13-16. Амфоры северопричерноморского типа.
Рис.13,1-30. Наборы оружия, амуниции, гарнитуры из погребений Степного Подонцовья. 1-4. Боевые топоры. 5-19. Кистени. 20-23. Копьё, кинжалы, наконечники стрел. 24-25. Стремена. 26. Удила. 27. Пряжки. 28-30. Поясные наборы.
Донские славяне и алано-болгарский мир: МИРНОЕ СОСУЩЕСТВОВАНИЕ ИЛИ ПРОТИВОСТОЯНИЕ? Проблема контактов восточных славян и населения северо-западного пограничья Хазарского каганата не является новой в отечественной, и не только, историографии. Ей посвящено значительное число статей, разделов в монографиях как в общих работах, посвященных хазарской проблеме в широком смысле, так и в более частных, рассматривающих историю населения салтово-маяцкой культуры, ее лесостепного варианта. Нет смысла останавливаться на историографии этих сюжетов, она освещена в недавно вышедшей монографии Э.Д. Ващенко (2006), хотя взгляды и концепции ряда исследователей в этой работе получили далеко не адекватную оценку, а некоторые принципиально важные для понимания данной темы работы, в основном археологов, вообще выпали из поля зрения автора. Среди них работа С.А. Плетнёвой (1962) и Д.Т. Березовца (1965) и ряд других. Необходимо напомнить некоторые концептуальные моменты, изложенные С.А. Плетнёвой еще в 60-х гг. прошлого века. Рассматривая материалы раскопок поселений салтово-маяцкой культуры в верховьях Северского Донца, она подчеркнула, что керамические комплексы свидетельствуют «о близком сожительстве и вероятном смешении в этом районе двух народов и двух культур» [Плетнёва, 1960, с. 19]. В специальной статье, посвященной проблеме славяно-алано-болгарских контактов, С.А. Плетнёва отмечает ряд черт в салтово-маяцкой культуре и у славян, возникших в результате взаимодействия двух этносов. И самое главное - в этой статье отмечается, что некоторая часть салтовцев в начале X в. вынуждена была под давлением печенегов отступить к северу, в район расселения славян [Плетнёва, 1962]. Значительный интерес представляет и статья Д.Т. Березовца (1965), в которой он заостряет внимание на следующих моментах взаимоотношений славян и населения салтово-маяцкой культуры: во-первых, те и другие очень различны в социальном, политическом и экономическом отношении; во-вторых, Хазарский каганат, в состав которого входила и территория, занятая памятниками салтово-маяцкой культуры, обложил данью ряд восточно-
славянских племен, в связи с чем автор выдвинул предположение, что в глубине славянского мира существовали своеобразные административные центры Хазарского каганата; в-третьих, в отличие от С.А. Плетнёвой, он отрицал возможность какого-либо взаимовлияния и смешения алано-болгар и славян в районе Среднего Поднепровья, в том числе и в его левобережье, но в то же время отмечал, что в тех районах, где славяне и население салтово-маяцкой культуры вступали в контакты, эти процессы протекали по-разному. Эти работы С.А. Плетнёвой и Д.Т. Березовца стали своеобразными программными документами для археологов-славистов, с одной стороны, и для специалистов по салтово-маяцкой культуре, занимающихся проблемами славяно-алано-болгарских контактов, с другой. Вольно или невольно, они в своих исследованиях движутся в русле путей, намеченных в вышеназванных статьях, даже не всегда на это указывая. Это отнюдь не означает, что обозначенные выше вопросы не поднимались в литературе и ранее [Ляпушкин, 1958а, с. 222,223; 19586, с. 136,148] (а также другие работы И.И. Ля-пушкина). Не рассматривая детально проблему славяно-алано-болгарских контактов, И.И. Ляпушкин писал, что это важный вопрос для понимания истории юго-востока Европы в раннем средневековье [Ляпушкин, 19586, с. 148]. Как известно, памятники салтово-маяцкой культуры, занимая южные рубежи Днепро-Донской лесостепи, представляли северо-западное пограничье Хазарского каганата, подходя непосредственно к юго-восточным рубежам славянского мира [Плетнёва, 1999, с. 7-23]. Это по существу окраинные районы Хазарского каганата. Б.А. Рыбаков, однако, придерживался совершенно иного мнения по данному вопросу. Он писал, что население лесостепного варианта салтовской культуры в первой половине IX в., живя в условиях постоянной угрозы со стороны угорских племен, искало опоры в Киевской Руси и, может быть, даже «на какое-то время вошло в состав (или было союзником) этого формировавшегося государства». Он считал, что эта группа салтовцев «.. .не могла в это время ни входить в состав Хазарии, ни получать от нее какой-либо помощи» [Рыбаков, 1982, с. 232-233]. Правда, эта точка зрения Б. А. Рыбакова не получила поддержки у исследователей. Вопросы, касающиеся характера и формы вхождения данного региона в состав Хазарского каганата, его места в нем, довольно обстоятельно рассмотрены в работе А.А. Тортики [Тортика, 2006]. Он отмечает, что «место Северо-Западной Хазарии в военно-политической системе каганата пережило определенную эволюцию... от практически полного подчинения центральной власти в момент переселения алан с Северного Кавказа в Подо-нье (во второй половине VIII в.) до формирования относительно самостоятельной военно-племенной структуры (к середине - концу IX в.) [Тортика, 2006, с. 505]. Как нам представляется, удаленность на сотни километров
от центральных районов Хазарии, от хазарского домена, при достаточно сильной аморфности самого государства, многообразии его этнических составляющих - все это предопределило и политическую и экономическую самостоятельность, и специфику отдельных районов хазарского мира. Это в первую очередь относится к северо-западным районам Хазарии - соседям восточных славян и в известной степени предопределило формы, способы и, соответственно, результаты взаимоотношений с соседними народами, в частности со славянами, в том числе и донскими. Импульсы этих взаимоотношений исходили, конечно, не от центральных властей каганата, а диктовались порой хозяйственно-бытовыми нуждами, физико-географическими условиями проживания и некими общими историческими обстоятельствами, связывавшими эти народы. Подобного рода взаимоотношения, во всяком случае многие из них, вряд ли могут найти отражение в каких-либо письменных источниках. Однако данные археологических исследований, может быть, и не в полной мере, но все же достаточно обстоятельно и объективно (что немаловажно) могут ответить на многие вопросы и тем самым восполнить недостающее звено в истории двух соседствующих этнических образований. Историки, занимающиеся проблемами истории Древней Руси и Хазарского каганата, их взаимоотношениями, анализируют прежде всего сообщения письменных источников, свидетельствующие главным образом об их противоречиях, противостоянии на межгосударственном уровне, о борьбе за сферы влияния, торговые пути. Письменно были зафиксированы значительные события в истории того или иного государства, например, наложение хазарской дани на ряд восточнославянских племен. Но в этих источниках нет событий, фактов, явлений, связанных с повседневной жизнью народов, которая, как известно, зачастую не зависит от межгосударственных отношений и государственной политики, особенно в пограничных зонах у соседствующих народов. И осветить эти вопросы можно, как подчеркивалось выше, только опираясь на материалы археологических исследований - прежде всего поселений, но и погребальных комплексов тоже. При этом нужно помнить тезис Д.Т. Березовца, упомянутый ранее, что процессы взаимодействия славян и алано-болгарского населения в разных районах протекали по-разному. Собственно, этим и были продиктованы поиски материалов для освещения проблемы взаимодействия двух соседних народов - алано-болгар и донских славян - в отдельных категориях археологических источников. Именно в этом направлении шло изучение данного вопроса в работах А.Н. Москаленко. Ею зафиксированы некоторые типы керамики, содержащие черты славянской и салтово-маяцкой традиций. Она говорит о наличии отдельных переселенцев с территории салтово-маяцкой культуры, объясняя этот факт семейно-брачными связями [Москаленко, 1965, с. 158-161]. Эти
же мысли она развивает в следующей своей работе, отмечая, что в данном случае «можно говорить скорее о добрососедских, чем о враждебных отношениях этих двух этносов» [Москаленко, 1981, с. 141]. Последующие исследования памятников донских славян, масштабные раскопки Маяцкого селища в рамках советско-болгаро-венгерской экспедиции на Маяцком комплексе памятников (руководитель С.А. Плетнёва), позволили более широко с точки зрения возможностей археологического материала посмотреть на эту проблему, наметить наиболее важные формы контактов между донскими славянами и населением салтово-маяцкой культуры, на что мы попытались обратить внимание исследователей в ряде своих работ [Винников, 1977, 1979, 1984а, 19845, 1990, 1995, 1998]. Было отмечено, что донские славяне платили дань Хазарскому каганату, но это не исключало наличия торговых отношений и взаимного обогащения славян и алано-болгар некоторыми элементами материальной культуры, а также их совместного проживания на некоторых славянских поселениях в определенные периоды времени. В целом контакты двух этносов определялись как «тесные и разнообразные» и в определенном смысле «дружественные» [Винников, 1995, с. 148]. В 2002 г. в «Хазарском альманахе» появилась статья А.А. Тортики, в которой подвергалась сомнению сама мысль о возможности каких-либо паритетных отношений между двумя соседними народами [Тортика, 2002]. Затем это было повторено в монографии, посвященной истории населения салтово-маяцкой культуры [Тортика, 2006]. Автор пишет: «Близкое соседство славянских и салтовских поселений также было замечено археологами. Никто из них не доказал их единовременности, но тем не менее делаются выводы о наличии паритетных, мирных, если вообще не добрососедских отношений» [Тортика, 2002, с. 141]. По меньшей мере странное заявление, если учесть, что по хронологии славянских памятников ромейского и бор-шевского круга и салтово-маяцких существует огромная литература в виде специальных работ и разделов в монография^, из которой для специалистов давно стала очевидной одновременность существования тех и других памятников, во всяком случае на достаточно длительном отрезке времени. Археологам, которые пишут о наличии между славянами и алано-болгарами лояльных, во многом паритетных отношений, проявившихся в наличии торговли, во взаимном обогащении отдельными производственными навыками и т.д., А.А. Тортика противопоставляет «реалистические точки зрения на ход и форму взаимоотношений между славянами и носителями салтово-маяцкой культуры» [Тортика, 2002, с. 141]. К этой группе реалистически мыслящих исследователей он относит Д.Т. Березовца, который полагал, что алано-болгары, осуществляя политику хазарского правительства, принуждали соседних славян выплачивать дань, и для ее получения использовалась военная сила. Далее он приводит мнение В.К. Михеева о том,
что отношения между славянами и аланами, поселившимися в Подонье-Придонечье, могли строиться только на принуждении и использовании военной силы, приводит цитату из И.И. Ляпушкина об установлении даннической зависимости славян от хазар [Тортика, 2002, с. 141]. Но необходимо напомнить, что Д.Т. Березовец, полемизируя с С.А. Плетнёвой и относясь скептически к возможности славяно-алано-болгарских контактов, их смешения и взаимовлияний, в то же время не отрицал, что кое-где эти процессы все-таки происходили, и протекали они в разных местах по-разному. Он писал, и на это выше обращалось внимание, что в глубине славянской территории существовали административные центры Хазарского каганата со смешанной культурой - славянской и алано-болгарской. В качестве примера он приводит Битицкое городище [Березовец, 1965]. В.К. Михеев в статье, на которую ссылается А.А. Тортика, говорит о разнообразных контактах сал-товского населения со славянами-земледельцами, которые «...с течением времени усиливались». Далее он пишет о «инфильтрации кочевнического населения в славянскую среду». В.К. Михеев подчеркивает, что «земледельческие навыки славян были в какой-то степени восприняты оседающими степняками, во всяком случае, служили примером для подражания, а поэтому культурное воздействие славянского населения на процесс седентариза-ции нельзя преуменьшать [Михеев, 1991, с. 44]. Вероятно, В.К. Михеев имел в виду болгар. Далее он писал: «Именно то, что аланы пришли в восточноевропейскую лесостепь уже со стойкими земледельческими традициями, помогло сравнительно быстро усвоить лучшее, что имелось в земледельческой технике и технологии славян» [Михеев, 1991, с. 45]. Разве это не взаимодействие двух народов в экономической сфере? В.К. Михеев отмечает при этом, что «славянское население Подонья и сопредельных территорий находилось в зависимости от каганата» [Михеев, 1991. с. 44]. Под «сопредельными» территориями им понимаются районы, заселенные аланами и болгарами - носителями салтово-маяцкой культуры, о даннической зависимости которых от хазар он пишет в этой же статье: «...Едва ли будет чрезмерно смелым предположение, что и население Подонья-Приазовья по отношению к господствующему классу Хазарии преимущественно находилось в даннической зависимости» [Михеев, 1991, с. 48]. А.А. Тортика обозначает свое методическое и методологическое кредо, считая, что археологи, их выводы и методы исследования в изучении обозначенных проблем исчерпали свои возможности. Он пишет: «По сути даже работы последних десятилетий, вводящие в оборот новый археологический материал, остаются на уровне исторических представлений 50-60-х гт. XX в. Все это свидетельствует о необходимости разработки новых подходов, поиска новых способов решения проблемы» [Тортика, 2002, с. 142]. Не говоря об этической стороне данного заявления, фактически нельзя отрицать, что именно в 1950-1970-х гт. ведущие исследователи
истории хазар и славян подняли многие проблемы на археологическом и историческом уровне, в их работах были высказаны гипотезы, обозначены определенные концепции, намечены пути дальнейшего изучения памятников этих крупных этнических массивов. О некоторых из них упоминалось в начале статьи. В последние десятилетия XX - начале XXI в. в славянской и салтово-маяцкой археологии появилось значительное число работ, в которых идеи по проблемам славяно-алано-болгарских контактов, выдвинутые в предшествующие годы, получили развитие на новом материале, а старый в ряде случаев зазвучал по-новому. Основополагающей посылкой для решения славяно-алано-болгарских контактов у А.А. Тортики является тезис о довольно низком уровне социально-экономического и политического развития славян региона (северян, вятичей), в том числе и донского славянского населения [Тортика, 2002, с. 143-144]. Безусловно, в сравнении с алано-болгарами уровень развития славян был ниже. Ремесла, особенно ювелирное, гончарное, металлургия, металлообработка, развитые у алано-болгар достаточно высоко, у славян находились на уровне домашних производств, направленных на обеспечение внутриобщинных потребностей. Изделия этих отраслей хозяйства у славян вряд ли были предметом торговли или даже обмена. Салтовское население характеризуется четкой структурой социальной организации и достаточно сложной иерархией военного сословия [Тортика, 2002, с. 144], чего, конечно, не скажешь о славянском мире этого времени. Но в то же время А.А. Тортика, противореча своему прежнему заявлению, отмечает, что процесс социально-экономического развития славянских племен был, с одной стороны, неравномерным в различных регионах, с другой - достаточно динамичным. Если в начальный период хазарского господства, в конце VII - начале VIII в., славяне Днепровского левобережья находились на достаточно низкой ступени развития, то к X в. они выходят на один уровень с салтовской культурой [Тортика, 2002, с. 144, сноска 7]. О каких славянах конца VII - начала VIII в. идет речь, не ясно. Но ведь сама салтовская культура формируется не ранее середины VIII в. Наложение хазарской дани на славянское население датируется примерно этим же временем, может быть, чуть раньше. Так что проблема отсталости славян выглядит у А.А. Тортики как-то неубедительно. Хотя нужно признать, что имевшееся отставание славян от алано-болгар по ряду признаков отнюдь не мешало, а, наоборот, способствовало в определенной степени их сближению. Для полноты картины добавлю, что донские славяне жили в основном в крупных, хорошо укрепленных поселках. На Титчихинском городище имеется более 100 западин - остатки жилищ, на I Белогорском (р. Воронеж) - не менее 200, на Михайловском кордоне (р. Воронеж) - более 600, на Животинном городище (р. Воронеж) - около 150, Лысогорский могильник (р. Воронеж) насчитывает более 200 курганных насыпей, II Белогорский могильник - более 600 на
сыпей. Конечно, не все постройки на поселениях функционировали одновременно, но и не 10-15, как пишет А.А. Тортика, а несколько десятков. На Титчихинском городище не менее 30-35 построек сосуществовало. У донских славян почти не известны открытые поселения - селища. Социальная организация этой группы славян имела далеко не простую структуру. Уровень домашнего ремесла практически полностью обеспечивал все необходимые потребности населения. Земледелие, животноводство, охота, рыбная ловля находились на уровне, не уступающем южным соседям. Техника строительства полуземлянок, хозяйственных сооружений, погребов, оборонительных конструкций также была достаточно высокой, основанной на многовековом славянском опыте, который в известной степени был заимствован и алано-болгарами [Винников, 1984а]. Взяв за основу тезис об отсталости восточных славян в экономическом и социальном развитии, А.А. Тортика предлагает новую модель славяно-алано-болгарских взаимоотношений. Он пишет, что уплата дани славянами хазарам и работорговля, «которую организовали кочевники (угры, печенеги)... на славянских территориях... и другие факты позволяют представить модель и характер славяно-алано-болгарских взаимоотношений на границах Северо-Западной Хазарии...» [Тортика, 2002, с. 144]. И далее он уточняет, что под хазарами, которым платили дань славяне, следует понимать алано-болгар Подонья-Приазовья [Тортика, 2002, с. 145]. Наложение дани в середине VIII в. на славянские племена, о чем сообщают летописи, во-первых, не означает подчинения славянских племенных союзов алано-болгарами, это всего лишь определенная форма экономической зависимости, и не более того. Ни о какой другой зависимости и подчинении летописи или другие источники не сообщают. Во-вторых, установление даннических отношений не свидетельствует о каком-то низком экономическом уровне славянских племен, скорее наоборот - значит, было что брать: зерно, мед, пушнину, воск, а возможно, и арабские дирхемы. Установление дани действительно может свидетельствовать о недостаточно высоком социальном и политическом статусе славян этого времени и неспособности военного противостояния организованной и хорошо вооруженной силе. То, что ряд славянских племен (поляне, вятичи, северяне, родими-чи) платили дань хазарам - это факт, хорошо известный в отечественной историографии со времени написания Повести временных лет (если ее рассматривать не только как источник, но и как историческое произведение своей эпохи), и никто этого не оспаривает [Плетнёва, 1979; Петрухин, 2008]. Безусловно, данниками были и донские славяне - вятичи, обитавшие в последних веках 1-го тыс. н.э. на Среднем Дону, и племена, заселявшие р. Воронеж с конца VIII - рубежа VIII-IX вв. На это уже неоднократно обращалось внимание. Весь вопрос - что собой представляла эта дань, сколь она была обременительна и оставляла ли она шансы и возможности для
какой-либо иной формы экономических отношений со своими соседями. И конечно, сбор дани сопровождался какими-то военными отрядами, хотя бы для ее охраны. Интересна с этой точки зрения широко известная благодаря публикации А.Л. Монгайта «могила всадника» у с. Арцибашево в бывшем Ско-пинском уезде Рязанской губернии, в которой обнаружено захоронение человека с конем и инвентарем: сосуды салтово-маяцкой культуры, сабля, удила, наконечники стрел, детали поясного набора. Погребение датируется А.Л. Монгайтом VII в. А.Л. Монгайт отмечает, что данное погребение «примыкает к памятникам салтовской культуры (территориально)» и вместе с аналогичными вещами, обнаруженными в рязанских могильниках, может свидетельствовать о внешних сношениях народов, и нельзя приписать его какому-то случайному явлению [Монгайт, 1961, с. 81-84]. Вполне можно предположить, что данное погребение является отражением проникновения в северные глубинные районы лесостепи представителей кочевнических групп в самом начальном этапе формирования северо-западного пограничья Хазарского каганата. Функции этих ранних представителей кочевого хазарского мира в данном регионе могли быть самыми разными, в том числе и фискальными, - сбор податей, сопровождение торговцев, в целом отражающими власть степняков в этом районе лесостепи [Петрухин, 2008, с. 55]. Схожие явления, но только на более позднем этапе развития салтово-маяцкой культуры, отражает и болгарское погребение, обнаруженное на р. Воронеже А.П. Медведевым во время раскопок городища раннего железного века [Винников, 1995, с. 144; Медведев, 2008]. Обычное болгарское захоронение в прямоугольной яме с гончарными горшками, с незначительным инвентарем, среди которого имелся арабский дирхем, обозначивший дату погребения - начало-середина IX в. А.П. Медведев как один из вариантов предложил связать это погребение с нахождением болгар в славянской среде с целью сбора дани. Такой вариант не исключается. Как полагают многие исследователи, дань, собираемая хазарами, не была обременительна для славян. А.В. Григорьев считает, что это был «фиксированный государственный налог, а отнюдь не дань в прямом значении этого слова», и далее он вполне справедливо отмечает, что для уплаты этого налога необходимо было продать товар и с «выручки» заплатить налог, что «подчеркивает важную роль торговли в подвластных каганату землях» [Григорьев, 2000, с. 182-183]. При этом дань-налог устанавливалась в разных районах славянского мира, естественно, не одновременно и, возможно, несколько различалась по форме. Начало обложения данью славян хазарами было связано, как считает С.А. Плетнёва, с движением славян на запад к Днепру и переселением алано-болгар в 30-40-х гг. VIII в. в степи Подонья. «Серединой VIII века можно, видимо, датировать нападение хазар на полян и получение от них первой грозной дани мечами», - пишет С.А. Плетнёва
[Плетнёва, 1979, с. 29]. О.А. Щеглова, сопоставляя летописные сообщения с археологическими материалами, отметила, что именно волынцевские памятники, нижняя граница которых относится, по ее мнению, к середине VIII в., отражают активизацию алано-болгар в Среднем Поднепровье, проникновение их в славянскую среду в этом регионе, а также в Днепровское левобережье. Она пришла к выводу, что к этому же времени - середина VIII в. - можно отнести и летописное сообщение о наложении хазарской дани на славян (полян) [Щеглова, 1987, с. 82]. Что касается бассейна Дона, то славяне осваивали этот регион из различных районов восточнославянского мира: средний Дон заселялся верхнеокскими вятичами, р. Воронеж - выходцами из среднего Поднепровья и Днепровского левобережья (северянами) [Винников, 1995, с. 105-128]. Установление дани над этими группами славян шло по мере их появления в этом регионе. А скорее всего, эта данническая (налоговая) политика хазар для донских славян не была чем-то новым и неожиданным, ибо они переселялись из районов, в которых она уже была обычным и не очень обременительным явлением. В глубине территории славян, обложенных данью, вероятно, имелись алано-болгарские фактории, возможно, какие-то административные центры, выполнявшие функции координации по сбору этой дани, где размещались временно какие-то небольшие военные отряды. Эти поселения могли быть и ремесленными центрами. Среди подобного рода поселений, безусловно, выделяется Битицкое городище, расположенное в Сумской области на р. Псёл. Оно раскапывалось рядом исследователей, но, к сожалению, его материалы опубликованы весьма фрагментарно и не дают полного представления о памятнике. Напомним, что еще Д.Т. Березовец в статье 1965 г. предположил, что в глубине славянского мира могут быть опорные пункты Хазарского каганата. Одним из таких, по его мнению, и было Битицкое городище [Березовец, 1965, с. 55-56]. Несколько иначе подошел к оценке этого памятника А.В. Григорьев, считающий, что это был крупный ремесленный и административный центр или один из административных центров Северской земли. Он же пишет о полиэтничности населения этого памятника, где помимо славян были и представители иного этноса - салтово-маяцкой культуры, и родственные им какие-то степные элементы, с которыми этот автор связывает происхождение волынцевской культуры [Григорьев, 2000, с. 175]. А.В. Григорьев подкрепляет свои выводы ссылкой на М.И. Артамонова [Артамонов, 1970, с. 29-30]. Но М.И. Артамонов акцентировал внимание на включении болгарского этноса в славянскую среду и на его ассимиляции ею. В этот ранний период - первая половина VIII - начало IX в. - время волынцевской культуры, А.В. Григорьев считает, что северяне входили в состав Хазарского каганата, и «немногочисленное племя во главе с князем или наместником - туцуном составляло основу власти над оседлым земле
дельческим населением» [Григорьев, 2000, с. 176]. В первой половине IX в. городище Битица прекращает свое функционирование как хазарский центр или один из центров, осуществлявших свои функции управления в северян-ской земле [Григорьев, 2000, с. 179]. Ни один письменный источник не говорит о вхождении каких-либо славянских племен в состав Хазарского каганата. Речь идет об обложении данью, и только. Археологический материал волынцевской культуры даже в достаточно широком наборе элементов лишь сближает эту культуру с южными соседями, но ни о каком включении в состав каганата не свидетельствует. Наличие такого памятника, как Битицкое городище, дает возможность поставить вопрос о его роли и месте в славянском мире Днепровского левобережья. Интересно по своему статусу и в известной степени по содержанию городище Супруты, расположенное на р. Упа в Тульской области (бассейн Оки) [Григорьев, 2005, с. 155-164, 182-185]. Городище обследовалось и раскапывалось многими археологами, но наибольший вклад в его изучение внесли С.А. Изюмова и А.В. Григорьев. К сожалению, полной публикации памятника нет, но то, что опубликовано в ряде статей С.А. Изюмовой, а также обработано и опубликовано А.В. Григорьевым, дает достаточно четкое представление о памятнике. Городище датируется рубежом VIII-IX - первым десятилетием X в. Поселение характеризуется высоким уровнем развития ремесла, в том числе и ювелирного. А.В. Григорьев отмечает: «Судя по богатству и характеру материала, именно на Супрутском городище происходили основные торговые операции» [Григорьев, 2005, с. 156]. И при этом он отмечает, что материалы салтовского круга на городище представлены достаточно широко, считая, что все они являются предметом импорта, «следов пребывания на памятнике населения, родственному салтовскому, не фиксировалось» [Григорьев, 2005, с. 158]. Он подчеркивает, что основную часть населения на всех памятниках бассейна Упы составляют славяне. С точки зрения социальных отношений А.В. Григорьев подчеркивает, что материалы Супрутского городища дают возможность говорить, что какая-то часть мужского населения была вооружена и на Супрутском городище проживала небольшая группа дружинников с семьями [Григорьев, 2005, с. 157]. Можно соглашаться или не соглашаться с этим предположением автора, но то, что Супрутское поселение, судя по выявленному материалу, выделяется из числа синхронных памятников не только в бассейне Упы, Оки, но, вероятно, и на более широких пространствах славянского мира Днепровского левобережья и памятниках на реках Дон и Воронеж, факт бесспорный. А.В. Григорьев отмечает, что данное поселение выполняло административные функции по сбору дани, торговых операций.Ле исключено, что дружина являлась посредником при сборе налогов с местного населения в пользу Хазарского каганата [Григорьев, 2005, с. 160]. Роль и значимость
Супрутского поселения в этой глубинке славянской территории в IX - начале X в. для Хазарского каганата может быть сопоставима со значимостью Битицкого городища в Днепровском левобережье в Северянской земле середины VIII - начала-середины IX в. А.В. Григорьев отмечает, что эти земли также входили в состав Хазарского каганата [Григорьев, 2005, с. 169]. Но опять приходится убеждаться, что в состав государственной территории каганата северянские и вятические земли и сами северяне и вятичи никогда не входили. Нельзя считать, что территория государства и сбор налогов, податей с какого-то этноса, группы племен и т.д. - явления, напрямую взаимосвязанные. Вхождение в состав государства предполагает более широкий спектр взаимодействий и сотрудничества, участие в каких-то внешнеполитических акциях, что не наблюдается между отдельными славянскими племенами и каганатом. Ни один источник этого не фиксирует. Северные и северо-западные границы каганата, как известно, определяются системой крепостей по Тихой Сосне, Осколу и Северскому Донцу. На территории, занятой донскими славянами, - Средний Дон и р. Воронеж - также, вероятно, были своеобразные хазарские (алано-болгарские салтово-маяцкой культуры) центры, осуществлявшие функции по организации сбора податей (налогов) и доставки их в крепости, отстоявшие на несколько десятков километров к югу. На Дону это, возможно, Титчихинское городище, на р. Воронеже -1 Белогорское, о котором речь пойдет ниже. Вторым фактором, определяющим взаимоотношения восточных славян и алано-болгар, по мнению А.А. Тортики, является работорговля, которая стала одним из составляющих элементов новой модели изучения связей и контактов двух соседних этносов [Тортика, 2002, с. 144]. Славяне были одним из источников, откуда поступал «живой товар» на различные торжища [Тортика, 2002, с. 146]. Наличие работорговли за счет населения Восточной Европы во второй половине 1-го тыс. н.э. подтверждается многими письменными источниками, но в какой степени в ней участвовали алано-болгары, источники умалчивают, а данные археологии не могут даже в малой степени дополнить эти сведения. Славянские поселения на Дону вряд ли были источником для работорговли, слишком ограничены здесь людские ресурсы даже при наличии крупных поселений, о которых мы писали выше. Тем более, как отмечает А.А. Тортика, «сами алано-болгары, по всей видимости, не были заинтересованы в массовом применении рабской силы». По его мнению, здесь практиковалось домашнее рабство, о чем могут «свидетельствовать безынвентарные погребения на могильниках салтово-маяцкой культуры» [Тортика, 2002, с. 147]. Думается, что по безынвентарности погребений о статусе погребенных, тем более похороненных на общем кладбище, судить практически невозможно. В каждом конкретном случае причины этого явления могут быть разные.
Вряд ли институт работорговли можно рассматривать как форму взаимодействия между какими бы то ни было народами. Раскопки славянских памятников в 60-70-х гг. XX в. на р. Воронеж не только дали огромный материал для характеристики собственно донских славян, но и пролили свет на проблемы контактов донских славян с алано-болгарами. Среди них, прежде всего, исследование на I Белогорском городище [Винников, 1977]. Во-первых, здесь наряду с обычными славянскими полуземлянками с печами выявлены полуземлянки с очагами, обложенными камнями и другими, не характерными для донских славян конструктивными особенностями. На полу этих полуземлянок найдена главным образом салтово-маяцкая керамика. Кроме полуземлянок на городище выявлена наземная постройка с открытым очагом и глинобитным необожженным полом, сооруженным на культурном слое с боршевской керамикой. Во-вторых, на I Белогорском городище в значительном количестве обнаружена посуда салтово-маяцкого типа, как гончарная (обломки амфор, пифосов, кувшинов, кухонных горшков), так и, что особенно интересно, лепные или правленные на круге кухонные горшки [Винников, 1990, с. 130, рис. 2], многочисленные аналогии которым мы находим в материалах салтово-маяцкой культуры Северского Донца. Эти горшки изготовлены из тех же глин, что и боршевская керамика (данные петрографического анализа), но орнаментация, технология, общая фактура - все свидетельствует, что изготовлены они были представителями населения салтово-маяцкой культуры. Эти сосуды отсутствуют в культурном слое под полом наземной постройки, нет их и в слое под насыпью вала, что свидетельствует о том, что керамика эта появилась на славянском I Белогорском городище во всяком случае не ранее первых десятилетий X в. Она сопутствовала приходу нового населения - носителей салтово-маяцкой культуры. И до конца существования поселения мы можем говорить о совместном проживании двух, в общем-то разных по многим элементам материальной и духовной культуры, народов. С этой точки зрения интересен материал связанного с I Белогорским городищем I Белогорского могильника, насчитывающего 52 насыпи, из которых раскопано 12 [Винников, 1979; 19846; Пряхин, Беседин и др., 1977, с. 20-23]. Погребальный обряд данного могильника характеризуется чертами, присущими и другим славянским могильникам на р. Воронеж, но в то же время имеет и ряд отличительных признаков [Винников, 19846]. Во-первых, курганы практически вплотную подходят к городищу, что никак не характерно для славян, во всяком случае, для донских, во-вторых, почти все курганы могильника имеют достаточно уплощенную, как бы приплюснутую в плане форму, в отличие от крутобоких и в целом более высоких курганов других могильников на р. Воронеже. И в-третьих, и это, пожалуй, самое главное, они резко выделяются погребальным керамическим комплексом.
Из 12 раскопанных курганов в шести находилась только салтовская посуда. В одном кургане - кувшин южного (крымского) происхождения [Винников, 1990, с. 131, рис. 3,14], какие нередко встречаются на салтовских памятниках [Плетнёва, 1967, с. 116], и горшок с ярко выраженными волынцевскими чертами. В коллекции салтовской посуды I Белогорского могильника имеются три гончарных кувшина со сливом, отличающиеся пышно пролощенной орнаментацией [Винников, 1990, с. 131, рис. 3, 5-7]. Все кувшины имеют следы длительного использования до того, как были поставлены в погребения: отколоты частично края, сильно потертые, облупившиеся поверхности. Здесь же встречены два гончарных горшка яйцевидной формы из плотного теста с примесью речного песка. Тулово их покрыто сплошным линейноволнистым и линейным орнаментом [Винников, 1990, с. 131. рис. 4,1,2]. Это широко распространенные на памятниках салтово-маяцкой культуры горшки [Плетнёва, 1967, с. 106]. Одной из интересных находок на I Белогорском могильнике является темно-лощеная кружка с зооморфной ручкой [Винников, 1990, с. 131, рис. 4, 8], каковые, по определению С.А. Плетнёвой, являются одним из характерных признаков северокавказских аланских древностей. При этом она отмечает, что кроме Северного Кавказа сосуды с зооморфными ручками известны на лесостепных памятниках Подонья в ареале салтово-маяцкой культуры [Плетнёва, 1973, с. 211]. Это же отмечает и В.С. Флёров [Флёров, 1981, с. 174,175]. Все это дает основания, подчеркну еще раз, говорить о совместном проживании на одном поселении славянского и алано-болгарского этноса на протяжении достаточно длительного периода, и это, что немаловажно, на поселении, расположенном не в пограничной с алано-болгарами зоне, а в славянской глубинке. Какая-то часть алано-болгарского населения отступила на север, возможно, в связи с печенежским вторжением. Это была незначительная по численности группа алано-болгар, которая принесла с собой бывшие у них в обиходе гончарные лощеные кувшины, кружки, горшки, оказавшиеся в итоге в погребениях. Новых сосудов, которые бы пополнили эту группу керамики, на месте не производилось. В новых условиях традиции в производстве парадной и столовой посуды были быстро забыты, да и сами керамические центры по их производству перестали существовать. Что касается кухонных горшков, то эта группа керамики продолжала изготавливаться, и даже, возможно, с использованием круга, но без других технологических атрибутов гончарного производства, прежде всего горнов. Но славяне в этот процесс были очень слабо втянуты и продолжали вплоть до конца существования поселка на Белой горе изготавливать посуду ручным налепом, переняв у пришельцев определенные формы керамических изделий, необходимые в хозяйстве. Но изготовляли их в своей традиционной технологии.
Ничего нового алано-болгары не привнесли и в погребальный обряд. Ни ямных, ни катакомбных погребении здесь не обнаружено. С очень большой долей осторожности, в плане предположения можно говорить о восприятии пришлым населением славянского погребального обряда. На это мы ранее обращали внимание [Винников, 19846, с. 179-180]. Не исключено, что погребения I Белогорского могильника, где встречена только салтовская посуда, принадлежали представителям алано-болгарского населения. И если это предположение еще требует определенной дополнительной аргументации, то о пребывании алано-болгар в конце 1-го тыс. н.э. в данном регионе можно говорить вполне определенно. О пребывании алано-болгарского населения на других славянских поселениях на р. Воронеж археологический материал не дает права говорить с такой же уверенностью. Сомнительно, что вообще могло осуществиться переселение в какую-либо враждебную среду. Вероятно, ему должны были предшествовать уже сложившиеся на протяжении определенного периода достаточно прочные контакты, например торговля, которые должны были оставить следы в материальной культуре в целом. Многие исследователи-слависты неоднократно отмечали торговые отношения славян Днепровского левобережья со своими южными соседями -населением салтово-маяцкой культуры. И не только с ними, но и с населением более дальних районов [Ляпушкин, 1958а, с. 222-223; 1968, с. 149-151; Москаленко, 1965, с. 118-128; Винников, 1990, с. 126-127; 1995, с. 68-72]. Вопросы торговых и экономических отношений подняты в ряде работ А.В. Григорьева [Григорьев, 2000, 2005]. Как правило, торговля ведется теми товарами, которых недостает у той или другой стороны. Для донских славян это украшения - прежде всего стеклянные бусы, а также бусы из других материалов, ряд изделий из бронзы, серебра (серьги, перстни, бубенчики, пуговицы и т.д.). Судя по количеству этих вещей, обнаруженных на памятниках донских славян, масштабы торговли выглядят незначительными. Однако следует учитывать, что, во-первых, поселения донских славян «пережили» салтовские на несколько десятилетий, а на р. Воронеж на еще больший срок, а во-вторых, что почти все украшения салтовского круга были обнаружены у донских славян на поселениях, покинутых ими в относительно спокойной ситуации, так что, естественно, все наиболее дорогие и ценные вещи они захватили с собой. Здесь уместно напомнить, что на поселениях салтово-маяцкой культуры украшений нет, лишь погребальные памятники дают возможность судить об этих элементах культуры алано-болгар. Таким образом, в вещественном выражении мы имеем далеко не полную картину объема торговли донских славян и их южных соседей. В данном случае можно говорить лишь о тенденциях в направлении торговых связей. Кроме украшений, недостаток которых у славян традиционно восполнялся за счет соседей [Русанова, 1976, с. 197], славяне получали от них также и некоторые высокотехнологичные железные изделия.
О достаточно высоком уровне торговых отношений славянского населения Дона с салтово-маяцким свидетельствует и керамический материал. Это главным образом тарная керамика: амфоры, пифосы, больших размеров кувшины. Конечно, представлена она в основном во фрагментарном состоянии. На Титчихинском городище она составляет около 10% всего керамического комплекса, связанного со славянским поселком [Москаленко, 1965, с. 26]. На других славянских памятниках Среднего Дона этот процент значительно ниже. Есть она и на славянских поселениях на р. Воронеж. Конечно, не сама керамика была предметом импорта, а какие-то товары, в ней привозимые, которые реализовывались здесь, в славянском мире. Нужно иметь в виду и то обстоятельство, что многие товары, доставляемые в тарной посуде на славянские поселения, были изготовлены или добыты не в салтово-маяцкой среде, а значительно южнее или восточнее: в Крыму, Средней Азии и т.д. Но в любом случае, без учета интересов салтово-маяцкого населения, граничившего со славянами, они не могли попасть в славянскую среду, а возможно, выходцы из алано-болгар выступали посредниками в этих торговых операциях. В условиях каких-либо враждебных отношений, противостояния, этнической нелояльности и нетерпимости нормальная торговля или просто обмен товарами вряд ли были воз-можены. О значимости торговых операций донских славян с Востоком свидетельствуют клады и отдельные находки монет на поселениях и вне их. Они перечислены в ряде работ [Москаленко, 1965, с. 117; Винников, 1995, с. 68-69]. Здесь мы этот список можем повторить, дополнив его некоторыми существенными деталями. Девицкий клад, обнаруженный в 1939 г. у с. Девица на р. Девица в 5 км от впадения ее в Дон и примерно в 15 км от самого южного славянского городища на Дону у хут. Титчиха, состоял из 299 целых и 24 обломков серебряных куфических монет. Кроме монет, в состав клада входили серебряный перстень с гладкой сердоликовой вставкой и несколько серебряных украшений от поясного набора. Монеты попали в Эрмитаж и определены А.А. Быковым, а вещи пропали во время Великой Отечественной войны. Древнейшая монета клада - сасанидская драхма Хосрова! чеканки 551 г., самые поздние - аббасидские дирхемы халифа аль-Мутасима, чеканенные в 837-838 гг. Клад содержит, по мнению А.А. Быкова, 86 «очень странных монет» [Быков, 1974, с. 30], изучение которых дало автору право сделать вывод о возможности чеканки этих 86 монет-подражаний где-то на территории Хазарского каганата, и не исключено, что в не найденном пока Итиле [Быков, 1974, с. 68]. На городище Титчиха в полуземлянке 16, в углу за печкой между материковой стеной и деревянной облицовкой, в забутовке найден клад из 22 монет, лежащих на ребре, вероятно, положенных хозяином в небольшую
коробочку [Москаленко, 1965, с. 188]. Монеты чеканены в промежутке 728/729-922/923 гг., причем 20 из них - в первой четверги X в. Еще 8 монет, обнаруженные индивидуально на Титчихинском городище, также чеканены в первой четверги X в. Ряд монет из клада и вне его имеют отверстия, некоторые - два-три [Янина, 1965, с. 270-272]. Клад монет обнаружен на Малом Боршевском городище в 1966 г. Он найден рядом с котлованом полуземляночной постройки 7, у юго-западной ее стены. Постройка срубной конструкции» поставленной с некоторым отступом от материковых стен котлована. Клад фактически находился в постройке на приступке-лавке (лежанке) [Пряхин, Винников, 1980, с. 143-152]. Клад состоял из 98 целых и 8 обломков монет, которые лежали рядком по 6-8 монет друг на друге и, вероятно, были помещены в деревянную коробочку. Из всех монет лишь 14 являются подлинными, остальные 92 - подражания. Среди подлинных монет одна происходит из Волжской Болгарии, чеканки не позднее 922/923 г. Младшая из подлинных монет чеканки 927/928 г. Клад был оставлен не ранее, а возможно, и не позднее середины X в. К сожалению, он до сих пор остается не опубликованным. Имеются только краткие информации [Москаленко, 1981, с. 103; Пряхин, Винников, 1980, с. 150,152]. В постройке 7, где обнаружен клад, найдены также фрагменты от красноглиняных амфор с рифленой поверхностью, стеклянная импортная бусина. Хозяин или семья, проживавшая здесь, безусловно, участвовали в каких-то торговых операциях, результатом чего и стал этот клад. Имеется еще краткое сообщение о четвертом кладе, пожалуй самом большом - около 1 кг 250 г, обнаруженном в бывшем Острогожском уезде. Он не сохранился. Лишь одна монета IX в. поступила в Острогожский музей [Москаленко, 1981, с. 104]. Можно отметить, что этот клад, как и Девиц-кий, найден южнее славянских памятников, но тем не менее и он в какой-то степени определяет направление торговых путей. Кроме кладов, которые сосредоточены на Среднем Дону, в этом же районе встречены и отдельные арабские монеты. На Большом Боршевском городище во время раскопок экспедиции ГАИМК в постройке 17 обнаружен дирхем 862-866 гг. чеканки, который был припаян к бронзовой трапециевидной подвеске. Еще один дирхем, обнаруженный в постройке 18 возле очага, оказался «подражанием» дирхему Саманида Насра-ибн-Ахмеди 914—943 гг. [Ефименко, Третъяков, 1948, с. 55, 68]. Необходимо отметить, что в постройке 18 обнаружено большое число посуды «не местного происхождения», в том числе салтовского типа [Ефименко, Третъяков, 1948, с. 68]. Имеются сообщения о находке еще одной монеты в с. Борщево, чеканенной в Самарканде в 914-915 гг. Но какая связь этой монеты с Большим и Малым городищами, неизвестно [Москаленко, 1981, с. 104]. Ряд отдельных монет обнаружен в более южных по отношению к славянским поселениям на Дону районах [Кропоткин, 1968, с. 77-78; Моска
ленко, 1981, с. 104]. И эти отдельные монеты также дополняют уже сложившуюся картину торговых путей к поселениям донских славян. На славянских памятниках, расположенных на р. Воронеж, кладов монет нет, во всяком случае, на сегодняшний день, несмотря на довольно масштабные работы, проведенные здесь на отдельных поселениях (I Белогорском, Животинном городищах). Нет их и на Воргольском городище в Липецкой области. Лишь одна монета обнаружена на Кузнецовском городище во время работ 1932-1934 гг. [Москаленко, 1981, с. 104]. Сильно обожженный, не подлежащий определению дирхем с обломанным краем и пробитым отверстием обнаружен среди кальцинированных костей в кургане 27 II Белогорского могильника [Винников, 1984, с. 86-89]. Еще одна монета найдена в упомянутом выше болгарском погребении, исследованном А.П. Медведевым на Чертовицком городище. Согласно определению А.В. Фомина, это арабский дирхем африканской чеканки 783 или 785 г. [Винников, 1995, с. 144; Медведев, 2009]. Конечно, наличие данного погребения с монетой никак не связано ни с торговыми отношениями, ни с миграцией алано-болгар в славянскую среду. Нахождение в глубинке славянского мира болгарского захоронения - явление иного характера, на чем мы останавливались выше. Подводя некоторые итоги этого очень краткого обзора монетных находок в ареале донского славянства, можно сделать следующие выводы: 1. Донские славяне не остались в стороне от торговли с южными соседями- алано-болгарами, которые нередко выступали посредниками в торговых операциях. 2. Концентрация кладов и отдельных монет на среднедонских славянских памятниках и примыкающей к ним с юга территории и их полное отсутствие на Верхнем Дону включая р. Воронеж может свидетельствовать о значительной роли Среднедонского региона в торговых отношениях и связях с Югом (населением салтово-маяцкой культуры) и с Востоком. 3. Нахождение значительного числа монет-подражаний в кладе Малого Борщевского городища, т.е. на территории, наиболее близкой к рубежам Хазарского каганата, может в какой-то степени подтвердить мысль А.А. Быкова, высказанную им на основе анализа монет Девицкого клада, о возможности чеканки монет-подражаний на территории Хазарии; их пускали в обращение в данном регионе славянского мира как наиболее близком и доступном каганату. Косвенным, но весьма важным подтверждением наличия торговых связей донского славянства с Востоком являются кости верблюдов, найденные на Большом Борщевском и Титчихинском городищах. На Титчихинском это одна особь [Цалкин, 1965, с. 285], на Большом Борщевском - три. Вряд ли этих животных разводили жители городища, как писали авторы монографии [Ефименко, Третъяков, 1948, с. 57], но наличие в костных остатках с городища костей этих животных свидетельствует о том, что эти донские по
селения находились в сфере караванных торговых путей [Кропоткин, 1973, с. 228-229].Отметим, что ни на одном поселении на р. Воронеж подобных находок нет. Какие продукты, товары, сырье, являлись предметом торговли, обмена? Мы уже упоминали, что донские славяне приобретали товары из бронзы и особенно серебра, завозили вино, масла, какие-то горючие и ароматические вещества, возможно, некоторые изделия из железа, требующие какой-то особой технологической обработки, а также серебряное сырье в виде монет, которые в отдельных семьях накапливались. Что славяне могли предлагать на рынок? Прежде всего меха, пушнину, зерно, мед, какие-то продукты лесных промыслов. Для подтверждения торговли мехами, пушниной весьма информативен остеологический материал. На Титчихинском городище кости бобра составляют 38% всех особей диких животных, на Большом Боршевском - 45%, на Малом Боршевском -37%. Если к этим цифрам прибавить количество особей других животных, на которых охотились ради меха, то этот процент будет еще выше. А если учесть, что во время охоты на диких животных, мясо которых не шло в пищу, на поселения приносили только шкуры, то масштабы охоты следует признать еще большими. На поселениях на р. Воронеж (Верхний Дон) особи бобра от общего количества всех диких животных составляют: на I Белогорском городище 10,8%, Кузнецовском - 9%, Животинном - около 8%, что в 3-5 раз меньше, чем на памятниках Среднего Дона. Безусловно, славянское население р. Воронеж было втянуто в торговлю пушниной, но вероятно, в меньшей степени, чем жители Среднего Дона, хотя поступление продуктов южного происхождения сюда, судя по наличию на поселениях тарной посуды, было достаточно интенсивным. Таким образом, утверждение А.А. Тортики, что «славяне Днепровского левобережья, Подонья, Придонечья находились под постоянным контролем военных гарнизонов белокаменных аланских крепостей, расположенных по Северскому Донцу, Осколу, Дону... платили дань и являлись объектом колониальной торговли, источником работорговли» [Тортика, 2002, с. 149], нельзя считать вполне справедливым. Отношения славян с алано-болгарами не исчерпывались подчинением славян силе и постоянным давлением на них со стороны их южных соседей. Не поднимая вопрос о статусе крепостей, сооруженных в хазарском пограничье, необходимо отметить, что, во-первых, на Дону нет ни одной белокаменной крепости. Маяцкая стоит не на Дону, а на Тихой Сосне, недалеко от впадения в р. Дон. Во-вторых, вряд ли в них были постоянные военные гарнизоны, раскопки не дали таких свидетельств. В-третьих, крепости были поставлены не в связи с заселением ближайших территорий славянами -славянские городища на Дону появились после того, как возникли алано-болгарские крепости и мирно с ними сосуществовали более ста лет.
Выше уже отмечалось, что в процессе общения двух этносов шло их взаимное обогащение в области материальной культуры. И прежде всего в тех областях, в которой каждый из субъектов общения имел то, что было наиболее привлекательным и необходимым для другого и что могло найти применение в повседневной жизни. Для донских славян это прежде всего производство керамической посуды, которую славяне изготовляли практически до конца своего пребывания в бассейне Дона ручным способом без гончарного круга, но здесь они пополнили свой ассортимент керамических изделий. У них появились новые формы горшков, восполнившие некоторый недостаток в тарной керамике, кувшины, ранее не известные вообще как форма посуды у донских славян. Эта керамика изготавливалась по славянской технологии, часто украшалась типично славянским орнаментом. Нам уже приходилось отмечать, что донские славяне, восприняв некоторые формы салтовской посуды и ознакомившись с технологическими элементами ее производства, не взяли на вооружение гончарный круг, хотя, безусловно, были с ним знакомы, во всяком случае жители отдельных поселений, как, например, I Белогорского городища [Винников, 1995, с. 81]. Но и здесь это мало отразилось на собственно славянском гончарном производстве. Несколько иная картина прослежена на Животинном городище, расположенном также на р. Воронеж, значительная площадь которого раскопана. Здесь не наблюдается столь интенсивное взаимодействие славян и алано-болгар, хотя салтовская тарная керамика здесь также имеется, но наличие сосудов, изготовленных с применением гончарного круга, на этом памятнике является результатом эволюции собственного славянского гончарного производства, о чем свидетельствует имеющаяся на городище раннегончарная манжетовидная керамика. Но и здесь гончарный круг не нашел широкого применения, и лепная посуда не только не была вытеснена гончарной, но и оставалась господствующей до конца существования славянского поселения, т.е. до первой четверти XI в. Причины этого явления необходимо искать в условиях внутренней социально-экономической жизни донских славян, которые способствовали консервации сложившихся приемов гончарного производства [Винников, 1995, с. 82]. Вместе с тем необходимо отметить, что кроме обычной салтовской керамики, посуды, формы которой заимствованы от алано-болгар, но изготовленной по славянской технологии, на донских славянских памятниках, прежде всего на р. Воронеж, встречены отдельные типы посуды, утратившие ряд технологических приемов салтовского керамического производства (изготовлены без гончарного круга, без лощения или с некачественным лощением, с примесью шамота). Эта керамика разнообразна по форме: горшки, кувшины, кружки [Винников, 1990, с. 133-136, рис. 5, 6, 7]. Изготовлялась она как салтовцами, которые в новых условиях, в отрыве от традиционных
гончарных центров, в новом окружении перенимали у славян и форму, и значительно упрощенную технологию, так и, вероятно, славянами, пытавшимися делать посуду по салтовским образцам. В этом общении возникали и новые формы керамики, аналогии которой нам пока не известны в других районах восточнославянского мира. Как выразилась С.А. Плетнёва, ознакомившись в фондах Музея археологии ВГУ с этими сосудами: «Испорченные салтовцы». Уже приходилось отмечать, что не только славяне испытывали определенное воздействие со стороны своих южных соседей, в какой-то степени шел и обратный процесс. Алано-болгары, осваивая новые для себя районы, сталкиваясь с активно осваивающими районы Днепровского левобережья и лесостепного Подонья славянами, не могли не воспринять многое из того, чем обладали славяне в области домостроительства. Это достоверно нами прослежено на материалах построек Маяцкого селища, одного из наиболее полно изученных бытовых памятников салтово-маяцкой культуры в донской лесостепи. Целый ряд конструктивных деталей сближают маяцкие полуземляночные постройки со славянскими: характер деревянной облицовки стен, забутовка между материковой стеной котлована и деревянной облицовкой, своеобразные лавки-лежанки с использованием материка и дерева, печи-каменки, расположенные в углах построек. Все эти детали дают основания утверждать, что эти и, возможно, некоторые другие элементы конструкции маяцких полуземлянок заимствованы у соседних славянских племен [Винников, 1984а]. Справедливости ради необходимо упомянуть несколько иное мнение по этому вопросу. Г.Е. Афанасьев высказал определенные сомнения в правомерности рассмотрения роли славян в широком распространении полуземляночных жилищ у населения салтово-маяцкой культуры. Он считает, что стремление алан углубить свои жилища в почву следует рассматривать «как проявление этнокультурной традиции в домостроительстве, отвечающей экологическим условиям данного региона» [Афанасьев, 1987, с. 72]. Но в данном случае речь идет не только об идее углубления жилища, а о восприятии аланами, а возможно, и болгарами многих конкретных конструктивных деталей при постройке этих углубленных жилищ, а это не могло произойти без влияния соседей - славянского населения. Но при этом многие принципиально важные для алано-болгар вещи, например расположение очага посредине постройки, в большинстве случаев оставались незыблемыми. С этой точки зрения очень важными представляются выявленные К.И. Красильниковым в степной зоне салтово-маяцкой культуры на поселении болгар постройки со славянскими печами. К.И. Красильников предположительно датирует эти постройки с печами серединой IX в., причем отмечает, что в этот период «внутренняя история болгар наполнена событиями, связанными с переходом от полукочевого (полуоседлого) уклада
жизни к оседлому» [Красильников, 1998, с. 49]. Далее, говоря о причинах появления славянских печей на этих поселениях, он пишет, что вряд ли славяне сюда «добровольно приходили и селились». С этим вполне можно согласиться. Однако далее К.И. Красильников пишет, что не допускает мысли о том, что болгары заимствовали конструкцию печей от славян, и высказывает предположение, что славянские печи здесь - результат пребывания женщин-славянок в болгарской среде. Либо они были пленницами, либо, что также вполне допустимо, славянские женщины могли становиться женами болгар [Красильников, 1998, с. 49]. Нужно учитывать, какую роль кочевники придавали очагу как священному, глубоко почитаемому элементу жилища [Плетнёва, 1967, с. 57-58]. Кроме того, установка печей в одном из углов жилища требовала определенных изменений в его конструкции. Это не просто замена открытого очага на печь по причине появления в доме женщины, принадлежащей к другому этносу, в частности славянки, это строительство жилища по совершенно иным принципам, и, вероятнее всего, мы видим здесь один из ярких примеров заимствования у соседей-славян элементов домостроительства. Говоря о довольно разнообразных контактах и формах взаимодействия двух соседствующих этносов - славян и алано-болгар, не следует и чрезмерно переоценивать степень влияния последних на формирование тех или иных элементов в материальной культуре первых, отказывая восточным славянам в собственном эволюционном развитии и акцентируя внимание только на заимствованиях от южных соседей. Некоторые исследователи считают даже, что оборонное зодчество у славян Днепровского левобережья, включая поселения донских славян, не могло сформироваться без влияния салтовской техники в сооружении крепостей [Григорьев, 2000, с. 75], хотя совершенно очевидно, что система строительства крепостей у салтовцев и у славян сильно различается [Василева, 1990; Винников, 1995, с. 12-18]. Одним из образцов более чем значительного преувеличения роли алано-болгарского населения в формировании славянского керамического производства и сложения этнического облика славянских поселений бассейна Среднего и Верхнего Дона является статья В.В. Колоды [Колода, 2009, с. 61-98]. Автор поставил перед собой задачу выявления «степени и направления влияния салтовских керамических традиций на быт, материальную и духовную культуру раннесредневекового населения донских славян». При этом он признает, что «вопросы этнического взаимодействия славян и населения северо-западных окраин Хазарии решались попутно, в общем контексте изучения славянских памятников Подонья». И пишет далее, что «отсутствие специального исследования о взаимодействии керамических традиций славян-боршевцев и соседствующего с ними алано-болгарского населения Среднего Дона, а также массовое поступление новых артефактов
с рассматриваемой территории позволяет обратиться к керамическому материалу раннесредневековых памятников на Дону». Во-первых, проблемы связей, контактов донских славян и населения салтово-маяцкой культуры, в том числе и по материалам керамики - наиболее информативному источнику по данному вопросу - решались не «попутно». Этой теме посвящены специальные главы в монографиях, специальные статьи, с которыми В.В. Колода хорошо знаком. Во-вторых, что касается «новых артефактов», то речь идет о Животитнном городище, с материалами которого автору была предоставлена возможность ознакомиться в Музее археологии ВГУ, но этот материал готовится к публикации авторами раскопок. Вместе с тем можно только приветствовать любые новые работы по уже хорошо известным и опубликованным источникам или музейным коллекциям. От них мы вправе ждать новых подходов, свежих взглядов, переоценки устоявшихся концепций или аргументированного подтверждения уже известных положений. С этой точки зрения статья В.В. Колоды заслуживает определенного внимания. Хотелось бы указать на некоторые неточности и некорректные положения, содержащиеся в этой работе. Несколько раз в ней повторяется мысль со ссылками на мои работы, что появление на р. Воронеж алано-болгарского населения в середине X в. связано с походами Святослава на Дон и Волгу, и тут же автор добавляет, что ему это «не представляется бесспорным. ..». Никогда ни в одной работе я не писал, что причины появления салтовского населения на славянских городищах на р. Воронеж хоть как-то связаны с последствиями похода Святослава на хазар. Не раз отмечалось мною, что это, вероятно, явилось следствием печенежских набегов, вызвавших гибель салтово-маяцкой культуры [Винников, 1995, с. 143]. Кузнецовское городище, по мнению В.В. Колоды, «является наиболее южным боршевским городищем в верхнедонской группе памятников». Это далеко не так. Южнее, вплоть до впадения р. Воронеж в Дон, имеется еще ряд городищ и курганных могильников [Винников, 1995, рис. 2; Москаленко, Винников, 1966]. Что касается материалов раскопок Кузнецовского городища конца 20-х гг. XX в. экспедицией ГАИМК, то они, вопреки утверждениям В.В. Колоды, не утрачены во время Второй мировой войны, а хранятся в Эрмитаже (ОИПК, оп. хр. № 954), впрочем, как и материалы раскопок этой же экспедицией городищ Малого и Большого Борщевских и Борщевского могильника (ОИПК, оп. хр. № 1946, 785, 786, 850). Знакомство с самими коллекциями, а не с публикациями, где керамика представлена далеко не полностью, во многом помогло бы автору лучше понять материал с точки зрения поставленных им перед собой задач. В.В. Колода считает, что славянские памятники на Дону распространены до устья Тихой Сосны, т.е. вплоть до ее впадения в Дон. Как известно, при впадении в Дон на Тихой Сосне стоит Маяцкая крепость. От Маяцкой крепости до Титчихинского городища - самого южного славянского поселе
ния на Дону - не менее 30 км, и отделяют эти два поселения две реки, впадающие в Дон, - Девица и Потудань. В этом межэтническом пространстве на сегодняшний день не известны ни славянские, ни салтовские памятники. Перечень неточностей подобного рода, содержащихся в работе В.В. Колоды, можно было бы продолжать, но думаю, что нет смысла. Остановимся на некоторых, связанных, на мой взгляд, с не совсем правильным истолкованием автором материала с памятников донских славян. Отправной точкой для выявления симбиоза традиции установления «синкретической» посуды для В.В. Колоды является наличие на сосудах линейного или линейно-волнистого орнамента. На мой взгляд, это ошибочная позиция. В большинстве случаев этот орнамент несет не этническую нагрузку, а чисто технологическую, т.е. там, где появляется возможность лепить сосуд с помощью какой-либо поворачивающейся подставки (не круга), появляется стремление нанести этот самый простой и быстрый в техническом исполнении орнамент. У донских славян это явление наблюдается практически на всех памятниках. Их посуда кардинально отличается от гончарной салтовской кухонной керамики, изготовленной на круге. Это хорошо можно проследить на I Белогорском городище, где имеется и сал-товская гончарная посуда, сделанная на круге, с линейно-волнистым орнаментом, как правило, по всему тулову сосуда, и славянская, с отдельными или двумя тремя линиями на тулове как следствие появление какого-то приспособления для поворачивания сосудов. На Животинном городище керамики лепной, но правленой на примитивном круге с горизонтальными или волнистыми линиями по тулову, достаточно много, и ее мы рассматриваем как раннегончарную. Есть среди этой группы и манжетовидная керамика. Все это никакого отношения к салтовскому влиянию не имеет. Ведь на этом памятнике все типы боршевской посуды имеют определенный процент лучшей обработки поверхностей вплоть до элементов лощения. Орнамент по тулову в виде параллельных линий или волны - это результат эволюции самого славянского керамического производства и результат миграции на Животинное поселение каких-то групп славянского, точнее, уже древнерусского населения во второй половине, а может быть, в середине X в. с Днепровского левобережья носителей манжетовидной керамики. Это касается и других славянских поселений на Дону, в том числе и Титчихинского городища, где кухонной салтовской гончарной керамики нет, отдельные фрагменты с линейно-волнистым орнаментом - это фрагменты крупных толстостенных, возможно, тарных салтовских сосудов, производство которых не имеет к славянам никакого отношения. Еще один технологический элемент обработки салтовской посуды-лощение поверхности, встречающийся на боршевских сосудах, свидетельствует, по мнению В.В. Колоды, «...об углублении процессов взаимопроникновения керамических традиций и усилении синкретизма керамическо
го производства», но ни на одном славянском памятнике бассейна Среднего Дона не встречено ни одного славянского сосуда, хоть как-то похожего на лощеные сосуды салтово-маяцкой культуры. Элементы лощения имеются, но чаще всего это тщательно, по сравнению с основной массой славянской керамики, обработанные поверхности сосудов. Конечно, этой посуды больше на I Белогорском городище, где не исключено определенное подражание салтовской технологии ввиду присутствия там алано-болгарского населения, но на Животинном городище, где тщательность обработки поверхностей у части славянских сосудов, вплоть до некоторой залощенности, никак не связана с салтовским влиянием. Волынцевская посуда на славянских памятниках на р. Воронеж в основном не местного производства, население с ней пришло сюда и здесь на месте изготавливало сосуды, подобные волынцевским, но далеко не по технологии волынцевского производства, даже с точки зрения их лощения. Об этом уже было сказано в литературе неоднократно [Винников, 19846, с. 177-178]. Одним словом, лощение как технологический элемент производства керамики салтово-маяцкой культуры не нашло здесь применения, не вписалось в славянскую технологию производства посуды. В качестве подкрепления мысли о внедрении салтовской керамики в повседневную жизнь славянского населения на р. Воронеж В.В. Колода на основании находок в насыпи ряда курганов II Белогорского могильника пишет, что «салтовская керамика использовалась... при проведении тризн и была обычным явлением для жителей Белогорья». Конечно, ни о какой тризне речи быть не может, это очень мелкие фрагменты от различных сосудов, попавшие в насыпь вместе со славянскими фрагментами и костями животных, вероятно, из культурного слоя поселения. Существует точка зрения, что иногда для насыпки курганов землю приносили с поселения, то есть культурный слой. Неслучайно в насыпи нередко попадались и черепки раннего железного века и эпохи бронзы. О глубоком внедрении салтовских традиций в жизнь славянского населения, по мнению В.В. Колоды, свидетельствуют маленькие славянские сосудики (вероятно, детские игрушки), обнаруженные в ямках одной из жилых построек Животинного городища. На одном из них был орнамент из волнистой линии. В.В. Колода, вслед за автором данной находки В.Н. Ковалевским, считает этот сосудик в ямке закладной жертвой, совершенной перед возведением постройки, и пишет, что жителями городища «этот салтовский по происхождению орнамент к указанному моменту воспринимался как естественный, свой, не нарушающий общение людей с потусторонними силами». Конечно, ни о какой закладной жертве здесь речи идти не может - ни в одном славянском жилище в виде детских игрушек они не известны, а о волнистом орнаменте уже говорилось выше. В статье В.В. Колоды есть еще ряд сюжетов относительно смешения традиций взаимопроникновения отдельных элементов гончарного произ
водства, но, как представляется, методы исследования автора обозначены. Кратко остановлюсь на выводах, сделанных автором на основе проанализированного им материала. Рассматривая один из сосудов Лысогорского могильника, который совершенно очевидно является подражанием волынцевским образцам, о чем мы неоднократно ранее писали [Винников, 19846, с. 142, 145], и изготовлен, возможно, потомками этого населения на месте, В.В. Колода делает вывод, что этот сосуд - «достойное воплощение внутреннего синкретизма керамических традиций окских вятичей и поднепровских славян (ранних северян)». Какое отношение к этому имеют окские вятичи, не ясно. Мною неоднократно отмечалось, что вятичи заселяли Средний Дон, а р. Воронеж осваивали славяне Поднепровья и Левобережья [Винников, 1995, с. 105— 128]. На всех славянских памятниках В.В. Колодой отмечено присутствие алан и болгар в составе населения, а на некоторых (по материалам Лысогорского могильника) «шел постепенный процесс взаимной ассимиляции разноэтнических групп». Все это далеко не соответствует реальной действительности. На Животинном городище нет свидетельств присутствия алано-болгар как постоянных жителей. Небольшой материал с городища Михайловский кордон не дает права делать окончательные выводы по этому вопросу, как и повода говорить о полиэтничности его населения. Все это пока на уровне догадок и неаргументированных предположений. Исключение в этом плане составляет I Белогорское городище, где полиэтничность на позднем этапе его существования прослеживается довольно четко. Автор намечает опорные пункты наиболее тесных славяно-алано-болгарских контактов, к которым наряду с поселениями относятся и могильники: I Белогорское городище и два Белогорских могильника, Кузнецовское городище с Лысогорским могильником, комплекс двух Борщевских городищ и могильника, и далее он подчеркивает, что эти очаги играли важную роль в транзитной торговле, какую вело население Хазарии по Дону. Уже применительно к Боршевскому могильнику повторяется мысль «о постепенном процессе взаимной ассимиляции разноэтничных групп в процессе совместного проживания, ведения хозяйства и семейно-брачных отношений», но материалы раскопок Боршевских городищ не дают ни малейшего повода для подобного рода суждений. Нет жилых построек салтовского или смешанного облика, нет кухонной салтовской керамики. Это обычные славянские городища. Из пунктов наиболее тесных славяно-алано-болгарских контактов необходимо исключить могильники (кладбища). Титчихинское городище в сфере контактов с населением салтово-маяцкой культуры играло несопоставимо большую роль, нежели Большое Боршевское городище [Москаленко, 1965]. Этот факт настолько очевиден, что не требует особых доказательств. Весьма спорным является тезис В.В. Колоды о более тесных отношениях с алано-болгарским миром верхнедонской группы славян по сравне
нию со среднедонской. С учетом керамических материалов I Белогорского городища и могильника может сложиться такое впечатление, но они, во-первых, отражают события трагического финала истории населения салтово-маяцкой культуры и роль славян в его судьбе. Во-вторых, если анализировать весь комплекс археологического материала (керамику, монетные клады и отдельные находки монет, остеологический материал, импортные вещи и т.д.), то картина меняется кардинально. Памятники Среднего Дона, прежде всего Титчихинское городище, представляются одним из наиболее важных центров торговли донского славянства с Югом и Востоком, ничуть не умаляя при этом роль и значение верхнедонских поселений (р. Воронеж) в славяно-алано-болгарских контактах. По-моему, следует отказаться от слишком эмоциональной оценки роли алано-болгар в становлении керамического производства донских славян, какую дал В.В. Колода: «Салтовское население несло в славянский мир новые технологии изготовления посуды, новые возможности орнаментации, новую организацию процесса, подталкивая соответствующие новации и в довольно традиционном мире донских славян». О действительной роли алано-болгарского населения в развитии керамического производства донского славянства уже говорилось в предыдущих разделах данной статьи. Список литературы Артамонов М.И. Болгарские культуры северного и западного Причерноморья. Доложено на заседании отдела этнографии 26 января 1968 года // Доклады географического общества СССР. Вып. 15.1970. Афанасьев Г.Е. Население лесостепной зоны бассейна Среднего Дона в VIII-X вв. (Аланский вариант салтово-маяцкой культуры) И Археологические открытия на новостройках. Вып. 2. М., 1987. Березовец Д.Т. Слов’яне и племена салттвско! култури // Археолопя. 1965. Т. XIX. Быков А.А. Из истории денежного обращения Хазарии в VIII-IX вв. // Восточные источники по истории народов Юго-Восточной и Центральной Европы. Т. III. М., 1974. Василева Д. Конструкция и техника стройки стен Маяцкого городища // Маяцкий археологический комплекс. Материалы Советско-Болгаро-Венгерской экспедиции. М., 1990. Ващенко Э.Д. «Хазарская проблема» в отечественной историографии XVIII-XX вв. СПб., 2006. Винников А.З. Белогорский курганный могильник конца 1 тыс. н.э. на р. Воронеж И Археология Восточно-европейской лесостепи. Воронеж, 1979. Винников А.З. Донские славяне и Хазарский каганат// Скифы. Хазары. Славяне. Древняя Русь. Международная научная конференция, посвященная столетию со дня рождения профессора Михаила Илларионовича Артамонова. Тезисы докладов. СПб., 1998. Винников А.З. Жилые и хозяйственные постройки Маяцкого селища. Результаты раскопок 1975,1977,1978 гг. И Маяцкое городище. Труды Советско-Болгаро-Венгерской экспедиции. М., 1984а.
Винников А.З. Славянские курганы лесостепного Дона. Воронеж, 19845. Винников А.З. Контакты донских славян с алано-болгарским миром// СА. 1990. №3 Винников А.З. Славяне лесостепного Дона в раннем средневековье (VIII - начало XI вв.). Воронеж, 1995. Винников А.З. Славянское городище на Белой горе под г. Воронежем И Из истории Воронежского края. Вып. 6. Воронеж, 1977. Григорьев А.В. Северская земля в VIII - начале XI в. по археологическим данным. Тула, 2000. Григорьев А.В. Славянское население водораздела Оки и Дона в конце 1 -нач. 2 тыс. н.э. Тула, 2005. Ефименко П.П., Третьяков П.Н. Древнерусские поселения на Дону // МИА. 1948. №8. Колода В.В. Влияние традиций салтовского гончарного производства на керамический комплекс боршевской культуры Подонья // Степи Европы в эпоху средневековья. Т. VII. Хазарское время. Донецк, 2008. Красильников К.И. Печи славянского типа в жилищах салтово-маяцкой культуры Среднедонечья И Вопросы истории славян. Археология. Этнография. Вып. 12. Воронеж, 1998. Кропоткин В.В. Караванные пути в Восточной Европе // Кавказ и Восточная Европа в древности. М., 1973. Кропоткин В.В. Новые материалы по истории денежного обращения в Восточной Европе в конце VIII - первой половине IX в. // Славяне и Русь. М., 1968. Ляпушкин И.И. Городище Новотроицкое И МИА. 1958а. № 74. Ляпушкин И.И. Памятники салтово-маяцкой культуры бассейна Дона И МИА. 19585. №62. Ляпушкин И.И. Славяне Восточной Европы накануне образования Древнерусского государства (VIII - пер. пол. IX в.) Историко-археологические очерки // МИА. 1968. № 152. Медведев А.П. Салтовское погребение на р. Воронеж // Дивногорский сборник. Труды музея-заповедника «Дивногорье». Вып. 1. Археология. Воронеж, 2009. Михеев В.К. О социальных отношениях у населения салтово-маяцкой культуры Подонья-Приазовья в VIII-X вв. // Археология славянского юго-востока. Воронеж, 1991. Монгайт А.Л. Рязанская земля М., 1961. Москаленко А.Н. Городище Титчиха. Из истории древнерусских поселений на Дону. Воронеж, 1965. Москаленко А.Н. Славяне на Дону (боршевская культура). Воронеж, 1981. Москаленко А.Н., Винников А.З.Древнерусские археологические памятники на Верхнем и Среднем Дону. Материалы к археологической карте // Из истории Воронежского края. Труды Воронежского университета. Т. 64. Воронеж, 1966. Петрухин В.Я. Славянские данники хазар: к истории Восточной Европы в IX в. // Древности эпохи средневековья Евразийской лесостепи. Воронеж, 2008. Плетнёва С.А. О связях алано-болгарских племен Подонья со славянами в VIII— IX вв. //СА. 1962. №1.
Плетнёва С.А. От кочевий к городам. Салтово-маяцкая культура// МИА. 1967. № 142. Плетнёва С.А. Очерки хазарской археологии. Москва-Иерусалим, 1999. Плетнёва С.А. Сведения русских летописей о восточноевропейских кочевниках эпохи раннего Средневековья (VH - начало X в.) И Археология Восточно-европейской лесостепи. Воронеж, 1979. Плетнёва С.А. Сосуды с зооморфными чертами в салтово-маяцких древностях// Кавказ и Восточная Европа в древности. М., 1973. Пряхин А.Д., Беседин В.И., Разуваев Ю.Д., Сафонов И.Е., Цыбин М.В. Вантит. Изучение микрорегиона памятников у северной окраины г. Воронежа. Вып. 2. Воронеж, 1997. Пряхин А.Д., Винников А.З. Итоги исследования Малого Боршевского городища на р. Дон И Археология Восточно-европейской лесостепи. Воронеж, 1980. Русанова И.П. Славянские древности VI-VII вв. Культура пражского типа. М., 1976. Рыбаков Б.А. Киевская Русь и русские княжества XII-XIII вв. М., 1982. Тортика А.А. Восточнославянские племена Днепровского левобережья, Подонья-Придонечья в контексте хазарской истории: этнополитическая модель взаимоотношений И Хазарский альманах. Т. 1. Харьков, 2002. Тортика А.А. Северо-Западная Хазария в контексте истории Восточной Европы (вторая половина VII - первая четверть X в.). Харьков, 2006. Флёров В.С. Распространение лощеной керамики на территории салтово-маяцкой культуры // Плиска-Преслав. Кн. 2. София, 1981. Цалкин В.И. Результаты определения костных остатков животных из раскопок городища Титчиха И Москаленко А.Н. Городище Титчиха. Из истории древнерусских поселений на Дону. Воронеж, 1965. Щеглова О.А. Салтовские вещи на памятниках волынцевского типа // Археологические памятники эпохи железа Восточно-европейской лесостепи. Воронеж, 1987. Янина С.А. Опись куфических монет из раскопок 1957-1961 гг. на городище Титчиха И Москаленко А.Н. Городище Титчиха. Из истории древнерусских поселений на Дону. Воронеж, 1965. Список сокращений ВГУ Воронежский государственный университет ГАИМК Государственная академия истории материальной культуры имени ИЛ. Марра (Л.) МИА Материалы и исследования по археологии СССР (М.-Л.) ОИПК Отдел истории первобытной культуры СА Советская археология (М.)
Восточный Крым в эпоху Хазарского каганата В VIII в. на Крымском полуострове появляются сотни поселений и могильников, оставленных пришлым населением, мигрировавшим с территории Хазарского каганата. Относительно времени их появления и этнической принадлежности большинство исследователей единодушны, но причины, вызвавшие приток на полуостров нового населения, остаются до сих пор предметом дискуссий. По мнению А.Л. Якобсона, в VIII - начале IX в. Таврику, а особенно интенсивно Восточный Крым и юго-восточное побережье, освоили булгары, мигрировавшие из Приазовья под давлением хазар. Предпосылками же этого процесса послужили ослабление власти в регионе Византии и Хазарского каганата, а также исчезновение угрозы вторжения кочевников [Якобсон, 1958, с. 497-500; Якобсон, 1973а, с. 35-37; Якобсон, 19736, с. 132-136]. С ним не согласился А.В. Гадло, считавший, что экономический подъем и расцвет восточных регионов Крыма были обеспечены зависимостью их от Хазарского каганата, а «независимость» или «политический вакуум» как таковые не могли каким-либо образом способствовать его возрождению. В то же время он поддержал А.Л. Якобсона, объединив Восточный Крым и Приазовье в один этнокультурный регион [Гадло, 1973, с. 272-276]. Появление булгар в Крыму А.В. Гадло относил к концу VII -началу VIII в. [Гадло, 1968, с. 79; Гадло, 1980, с. 144; Гадло, 1991, с. 100]. Его точку зрения разделил Д.Л. Талис, хотя не исключил возможности проникновения в Крым немногочисленных и этнически разнородных групп, в том числе и славянских [Талис, 1973, с. 231; Талис, 1974, с. 93-96]. М.А. Артамонов, в свою очередь, связал появление в VIII в. поселений с развитием оседлости у населения Хазарского каганата, частью которого считал и Крым [Артамонов, 2001, с. 336-339]. К VIII-IX вв. их относил И.И. Ляпушкин, объединив Восточный Крым, Таманский полуостров, Приазовье и По-донье в один культурный регион [Ляпушкин, 1941, с. 226]. По мнению В.Ф. Гайдукевича, в VIII-IX вв. в Восточном Крыму проживало смешанное население: «греко-сарматы - потомки жителей антично-
го Боспора» и «новые этнические элементы, в том числе славяне» [Гайдукевич, 1952а, с. 134]. И.А. Баранов выделил поселения конца VII - первой половины VIII в. и второй половины VIII-X вв. По его мнению, первая миграционная волна захватила тюрок (оногур) Приазовья, вторая «кутригур Волжской Болгарии и влившихся в их орду волго-уральских тюрок и угров» [Баранов, 1989, с. 170-171; Баранов, 1990, с. 151]. Однако это предположение не нашло поддержки у других специалистов. К концу VII в. относит время появления первых булгарских поселений в Крыму С.А. Плетнёва [Плетнёва, 1991, с. 101; Плетнёва, 1997, с. 39], но большую их часть датирует концом VIII-IX вв. [Плетнёва, 2000, с. 154-155]. А.И. Айбабин полагает, что вторая миграция булгарских племен в Восточный Крым в середине VIII в. была вызвана последствиями арабо-хазарской войны (722-737 гг.), хотя некоторые поселения возникают уже на рубеже VII-VIII вв. [Айбабин, 1999 с. 194,200; Айбабин, 2003а, с. 56-57]. С поражением хазар в этой войне массовое переселение в Крым тюркского и аланского населения связывают А.Ю. Виноградов и А.В. Комар [Виноградов, Комар, 2005, с. 46]. Как считает Ю.М. Могаричев, переселение булгар в Крым пришлось на 50-60-е гг. VIII в. и проходило под контролем не только хазарской администрации, но и византийских властей, которые выделили им пустующие земли [Могаричев, 2004, с. 167, 168; Могаричев, 2005, с. 238]. В.В. Майко выделяет памятники второй половины VII - VIII в. и второй половины VIII - первой половины X в., при этом ранние связывает с праболгарами-оногурами, а поздние - с праболгарами - носителями салтово-маяцкой культуры [Майко, 1998; Майко, 20026, с. 148]. К середине или второй половине VIII в. появление большей части поселений относят и другие исследователи, но датировка наиболее ранних из них концом VII - серединой VIII в. подвергается сомнению [Сазанов, Могаричев, 2006]. К довольно неожиданным выводам в последнее время пришел С.Б. Сорочан. С одной стороны, он согласен с тем, что в VIII в. округа Боспора пополнялась сначала булгарами, а затем «салтовцами», но с другой - предлагает отказаться от выделения крымского (праболгарского) локального варианта салтово-маяцкой культуры [Сорочан, 2005, с. 449]. Как известно, его отличительной особенностью является наличие византийских элементов [Шульц, 1950, с. 154-155; Плетнёва, 1967, с. 7; Плетнёва, 1976, с. 43, 76; Романчук, 1983, с. 120]. Однако, как считает С.Б. Сорочан, «культура» растворяется в них «до состояния второстепенной, незначительной примеси, а ее памятники не имеют конкретного этнического содержания» [Сорочан, 2005, с. 449]. В свое время примерно в этом же русле, хотя и не так категорично и только для некоторых регионов Крыма, высказался В.Е. Рудаков. По его мнению, выделение крымских памятников VII-X вв. в «локальный вариант салтово-маяцкой культуры» не отражало в полной мере особенностей этнокультурной ситуации для отдельных регионов. В условиях тесных контактов с местной культурной сре
дой и ^прекращающегося византийского влияния процесс его зарождения и развития носил более сложный характер [Рудаков, 1979, с. 109-110]. Оживленные дискуссии вызывает вопрос о месте города Боспора, соответственно и его округи, в системе политических взаимоотношений Византии и Хазарского каганата. До недавнего времени считалось, что Восточный Крым с конца VII - начала VIII в. или несколько позднее оказался в сфере влияния Хазарского каганата [Фронджуло, 1975, с. 476; Плетнёва, 1976, с. 24; Баранов, 1988, с. 11; Айбабин, Герцен, Храпунов, 1993, с. 216]. Однако в последние годы некоторые исследователи видят в нем область, «где конфликт и сотрудничество между империей и каганатом одновременно имели место». Возможно, Боспор и его окрестности находились в состоянии «кондоминантного» управления, и этот режим распространялся не только на Европейский, но и на Азиатский Боспор [Сорочан, 2002, с. 522; Сорочан, 2005, с. 448; Чхаидзе, 20056, с. 358; Алексеенко, 2005, с. 5]. Общепризнанно, что миграция булгар в Крым протекала мирным путем, и, переселившись, они осваивали необжитые места или же заброшенные к тому времени античные города и поселения. По мнению И. А. Баранова, отсутствие аборигенного населения являлось одним из условий освоения булгарами сначала Центрального и Восточного Крыма, а затем уже и других его территорий [Баранов, 19776, с. 2-3]. Анализ картографического материала показывает, что большая часть салтовских поселений находились на Керченском полуострове (рис. 1). Однако его освоению способствовали не только сложившаяся политическая обстановка и отсутствие аборигенного населения, но и благоприятные ландшафтно-географические, климатические и агробиологические условия. Наличие пастбищ и плодородных почв в равной степени позволяли заниматься как земледелием, так и скотоводством, что полностью удовлетворяло потребностям тюрко-булгар [Красильников, 1981, с. 122]. На опубликованных археологических картах, составленных в основном по данным разведок Д.Л. Талиса и А.В. Гадло, на его территории отмечено от 26 до 46 поселений [Баранов, 1981, рис. 1; Баранов, 1990, рис. 1; Айбабин, 1999, рис. 78; Плетнёва, 2000, рис. 104]. Однако эти цифры весьма отдаленно отражают реальную ситуацию. Гораздо объективнее представляются результаты разведок В.В. Веселова. По его данным, на Керченском полуострове располагалось не менее 170 поселений, а с учетом античных памятников, на территории которых были найдены единичные фрагменты керамики VIII-X вв., таких пунктов насчитывается свыше 250 [Веселов, 2005]. За последние четыре десятилетия удалось обнаружить еще несколько десятков поселений. Так, между Тобечикским и Чурубашским озерами, на площади около 70 кв. км выявлено свыше 50 салтово-маяцких памятников, хотя В.В. Веселов отметил только шесть [Scholl, Zin’ko, 1999]. Ряд поселений, ему не известных, найдено на Азовском побережье, на горе Опук и в ее
окрестностях [Масленников, Бердникова, 1977, с. 332-333; Масленников, 1986, с. 368-369; Масленников, 1992, с. 167; Масленников, Мокроусов, Сазанов, 1999, с. 394; Голенко, Джанов, 2003, с. 76-78; Голенко, 1994, с. 77-79]. В зависимости от ландшафтных условии все салтово-маяцкие поселения Керченского полуострова можно разделить на две группы. В глубинных, отдаленных от моря степных районах они занимали долины степных рек, южные пологие склоны холмов и возвышенностей. Поселения, тяготевшие к морскому побережью, обычно располагались в удобных бухтах, на пологих морских террасах и мысах. И те и другие зачастую размещались на заброшенных античных городищах и поселениях. Аналогичная ситуация прослежена Я.М. Паромовым и на Таманском полуострове, где из 81 сал-товского поселения 69 содержали античные напластования [Паромов, 1989, с. 72-73; Паромов, 2003, с. 161]. В наиболее пригодных для проживания и эффективной хозяйственной деятельности районах полуострова плотность населения резко возрастала [Зинько, Пономарёв, 2000, рис. 1; Пономарёв, 2003а, с. 266, рис. 1]. Так, на сравнительно небольшом участке приморской террасы у с. Героевское протяженностью около 6 км было выявлено 17 салтово-маяцких поселений [Зинько, Пономарёв, 2000, с. 186-200]. Часть из них располагались настолько близко друг к другу, что в свое время А.В. Гадло принял их за одно поселение площадью около 160 га [Гадло, 19686, с. 78-79]. Наличие удобной бухты, плодородные почвы и изобилие пресной воды способствовали активному освоению балки Чикграл-Джилга у с. Заветное в юго-восточной части Керченского полуострова. На северных склонах и у ее устья следы поселений второй половины VIII - середины X в. удалось проследить на протяжении 3 км. Здесь же найдены могильники, небольшое укрепление и святилище [Пономарёв, 2003а, с. 264—282]. Вытянувшиеся в виде своеобразной цепочки поселения обнаружены на севере Керченского полуострова, между мысом Казантип и мысом Зюк, а также во внутренних его районах у с. Фронтовое и с. Сокольское. Не менее плотно была заселена ближайшая округа города Боспора -крупнейшего в этом регионе торгово-экономического и административнополитического центра. К сожалению, значительная часть этой территории в нынешнее время находится в пределах административной зоны г. Керчи, в связи с чем расположенные здесь памятники археологии подверглись губительному для них антропогенному воздействию. Ближайшие к Боспору салтово-маяцкие поселения пока что удалось обнаружить только к западу от современных городских окраин, в том числе в обширной и плодородной долине р. Мелек-Чесме и у с. Восход к югу от Митридатского хребта (разведки В.В. Веселова). Но относился ли к ним участок побережья у городища Тиритака, неизвестно. Древняя береговая полоса уже уничтожена абразией,
а прилегающие к ней территории занимает один из микрорайонов г. Керчи. С юга ближайшее салтово-маяцкое поселение обнаружено на территории Нимфейского некрополя [Зинько, Пономарёв, 2000, с. 189; Грач, 1999, с. 43,45-46,49,64,69-70,97,99-100,181; Новосёлова, 2003, с. 170-171], а с севера ближайшим известным на сегодняшний день населенным пунктом является Боспор. Однако вполне возможно, что не найденные пока еще поселения могли располагаться к северу и западу от городища Тиритака. Об этом косвенно свидетельствуют фрагменты керамики VIII-X вв., найденные на береговом склоне у основания мыса Ак-Бурун, на одном из курганных могильников к западу от «Тиритакского» вала и на территории античного могильника у пос. Красная Горка [Зинько, Пономарёв, Бейлин, 2007, с. 296,298,300]. Вероятно, с одним из этих поселений был связан плитовый могильник, раскопанный Ю.Ю. Марти в 0,7 км к западу от Тиритаки. Как и большинство других салтово-маяцких поселений Керченского полуострова, поселение на городище Тиритака следует датировать временем не ранее середины VIII в. и не позднее середины X в. [Зинько, Пономарёв, 2009, с. 18]. В 1937 г. на раскопе XIV В.Ф. Гайдукевич открыл остатки пяти построек, выделив при этом три строительных периода [Гайдукевич, 1952а, с. 101, рис. 122-123]. Аналогичную ситуацию удалось проследить на поселениях Героевка-3 и Пташкино [Гадло, 1968; Гадло, 1980]. Три строительных периода выделено и на раскопе XXVI городища Тиритака. Первый строительный период датируется серединой VIII - серединой IX в. [Зинько, Пономарев, 2009, с. 18-21]. В это время на поселении сооружают полуземлянки (рис. 2), найденные в центральной и северо-западной части городища (раскопы XXVI, XXII) и возводят наземные жилища, планировку которых реконструировать не удалось. К числу последних можно отнести одну из построек в раскопе XIV. Не совсем ясен характер жилища, сооруженного в разрушенной базилике [Гайдукевич, 1940, с. 203-204]. По мнению А.В. Гадло, оно представляло собой «землянку», близкую по конструкции полуземлянке, раскопанной им на поселении у с. Пташкино [Гадло, 1980, с. 145, прим. 13]. Ее возведение он отнес к VIII в., с чем согласились и другие исследователи [Айбабин, 1999, с. 190; Сорочан, 2005, с. 409]. На Керченском полуострове подобного рода жилищ исследовано немного. Четыре полуземлянки в разные годы раскопаны на поселении Геро-евка-3 [Гадло 19686, с. 81, рис. 21], Пташкино [Гадло, 1980, с. 133-135] и на городище Мирмекий (рис. 3,1) [Виноградов 1991, с. 13]. Функционируют и разнообразные жилища, сооруженные на остатках построек античного и ранневизантийского времени. Одно из них нами уже упоминалось. Это постройка, сооруженная на развалинах Тиритакской базилики. По своему прямому назначению продолжал использоваться и хорошо сохранившийся двухкамерный дом, построенный в I—II вв. н.э. на поселении Осовины-1 [Зинько 1997, с. 40]. Особый интерес представляют жилища, устроенные
в позднеантичных склепах, раскопанных на некрополе крепости Илурат (рис. 3,3) [Кубланов 1983, с. 124-125; Пономарёв 2002, с. 155-156] и Кыз-Аульском некрополе [Федосеев, Пономарёв 2002, с. 225-228]. Наиболее хорошо сохранились на Тиритаке археологические комплексы, относящиеся ко второму строительному периоду, который датируется второй половиной IX - первой половиной X в. [Зинько, Пономарёв, 2009, с. 21-30]. Поселение к этому времени занимало практически всю территорию античного городища, но регулярной и плотной застройки, подобной той, что была открыта в средневековой Фанагории и Таматархе [Кобылина, 1963, рис. 37,2; Кобылина, 1978, рис. 1; Богословская, Богословский, 1992, с. 9; Плетнёва, 2000, рис. 103; Сорочан, 2005, с. 405], проследить не удалось. Также не выявлено и огороженных усадеб. Судя по всему, поселение представляло собой обособленные и хаотично расположенные однокамерные (рис. 4) и двухкамерные постройки, ориентированные по оси СЗ-ЮВ, СВ-ЮЗ. Такую же планировку имели и другие салтово-маяцкие поселения Керченского полуострова (рис. 3) [Гадло, 1968, с. 79; Гадло, 1969, рис. 1]. К этой же группе построек относится дом, возведенный внутри ритуального комплекса первых веков н.э. на некрополе крепости Илурат (рис. 3,3) [Кубланов, 1979, с. 97, рис. 4]. Еще одна, аналогичная в плане постройка была возведена на вершине античного кургана, примыкавшего с севера к поселению Героевка-2 (рис. 3,2). Но в отличие от вышерассмотренных она не была жилой, а функционировала, скорее всего, как наблюдательный пост [Зинько, Пономарёв 2001, с. 147-151, рис. 1]. ВIX в. появляются двухкамерные дома, так называемые «пятистенки» (рис. 5). Строились они как отдельные жилища или в пределах усадеб с огражденными, частично вымощенными дворами, хозяйственными ямами и другими вспомогательными постройками. Дома-«пятистенки» - одна из наиболее многочисленных групп жилищ второй половины IX - середины X в. На Керченском полуострове их удалось раскопать на Тиритаке, Мирме-кии, Илурате, поселениях Героевка-2, Героевка-3, Героевка-6, южном склоне г. Опук и у с. Алексеевка [Гадло 1971, с. 61,75; Зинько, Пономарёв, 2000, рис. 3,5,3; 2009, с. 23-30; Шеллов, 1957, с. 98-103; Голенко, Джанов, 2002, с. 76-79; Гайдукевич, 1987, с. 147, рис. 170]. Среди них выделяется дом, раскопанный В.Ф. Гайдукевичем на раскопе X городища Тиритака. Первоначально он представлял собой однокамерную прямоугольную в плане постройку, которую впоследствии перестроили. Жилище разделили на два помещения, а с юго-запада к нему пристроили еще три [Гайдукевич, 1952а, с. 49-52]. По мнению И.А. Баранова, раскопанный комплекс представлял собой усадьбу с отдельно стоящими жилыми и хозяйственными постройками и огороженным двором [Баранов, 1990, с. 52]. Однако это предположение пока ничем не подтверждено, хотя необычная и сложная его планировка не исключает такую возможность. От обычных домов-«пятистенок» отлича
ется двухкамерная постройка, открытая на поселении Героевка-3 [Зинько, Пономарёв, 2001, с. 151-157], одно из помещений которой было округлым в плане, а другое, пристроенное позже, прямоугольным (рис. 5,2). Аналогов ей найти пока не удалось. Однокамерные и двухкамерные постройки считают одним из наиболее характерных признаков византинизации салтовской культуры в Крыму [Баранов, 1990, с. 52; Плетнёва, 1991, с. 101]. Однако, как считает И.А. Баранов, этот процесс коснулся лишь общих принципов домостроительства и отдельных конструктивных элементов. «Кочевнические пережитки» проявились в разделении построек на жилую и хозяйственную части под одной крышей, наличии отдельных входов, функционировании наряду с печами-«каменками» открытых очагов и, наконец, использовании кладки в «елочку» [Баранов, 1990, с. 52]. При помощи такой кладки сложены стены большинства построек, открытых на Тиритаке. До недавнего времени считалось, что этот тип кладки был привнесен хазарами из Восточного Предкавказья [Плетнёва, 1967, с. 49; Плетнёва, 1991, с. 104; Баранов, 1990, с. 45; Айбабин, 1999, с. 189]. За ее античное - местное - происхождение высказывались В.П. Бабенчиков и М.А. Фронджуло [Бабенчиков, 1958, с. 96; Фронджуло, 1968а, с. 121]. А.С. Башкиров видел в ней один из антисейсмических приемов [Башкиров, 1948, с. 373]. В последние годы этот тип кладки некоторые исследователи перестали выделять как культурообразующий признак. По их мнению, ее распространение в Крыму и на Таманском полуострове в VIII-X вв. лишь совпало с появлением болгар, а «мода» на нее охватила не только их, но и других обитателей региона [Сорочан, 2005, с. 450; Чхаидзе, 2007, с. 11]. Помимо построек на поселении Тиритака, выявлены и другие элементы инфраструктуры - хозяйственные ямы, очаги и загородки. Между домами здесь насыпали зольники, которые формировались за счет не только продуктов горения, но и бытовых отходов. На отдельных участках прослежены вымостки. Такая же планировка и инфраструктура прослежены на поселениях Героевка-3, Героевка-6, Пташкино [Гадло, 1969, рис. 1; Гадло, 1980, рис. 1]. Как считал А.В. Гадло, поселения представляли собой хаотично расположенные отдельные хозяйственно-бытовые единицы [Гадло, 1968, с. 78]. Ведущей отраслью хозяйства у жителей поселений Восточного Крыма являлось земледелие, о чем свидетельствуют многочисленные находки ротационных жерновов и ступ. Среди полевых культур, скорее всего, преобладали зерновые, в том числе мягкие сорта пшеницы, ячмень и рожь, зерна которых найдены на поселении Героевка-3 [Гадло, 1968, с. 83]. В хазарском слое расположенной по другую сторону пролива Таматархи обнаружены зерна пшеницы, проса, ячменя и гороха [Гольдштейн, Коровина, Финогенова, 1973, с. 105]. Не исключено, что выращивались другие культуры, о
чем свидетельствует более разнообразный палеоботанический материал, обнаруженный на поселениях Таврики того же времени [Баранов, 1990, с. 72-73]. Наиболее часто, порой по нескольку штук в отдельном жилом комплексе, встречаются ротационные ручные жернова. Одна из мастерских, где занимались их производством, обнаружена В.М. Маликовым в древней каменоломне, устроенной на окраине салтово-маяцкого поселения у с. Слюса-рево на севере Керченского полуострова [Баранов 1990, с. 72]. Для помола зерна использовали также каменные ступы и плиты-зернотерки с одноручным или двуручным курантом. Среди выращиваемых полевых культур преобладали зерновые, в том числе мягкие сорта пшеницы, ячмень и рожь, зерна которых найдены на поселении Героевка-3. Для обработки почвы скорее всего использовали тяжелые мотыги, а при сборе урожая - черешковые серпы, находки которых зафиксированы на поселении Героевка-3 и святилище у с. Заветное [Гадло, 1969, рис. 4г; Пономарёв, 2003а, рис. 9,2]. Такие же орудия происходят с городища Теп-сень и поселения Тау-Кипчак [Бабенчиков, 1958, рис. 10, 3; Баранов, 1990, рис. 24, 7-3, 5]. Немаловажное значение сохраняло животноводство. Так, в слоях и комплексах VIII-X вв. Тиритаки собран достаточно выразительный остеологический материал. Кости домашних животных, согласно подсчетам А.К. Каспарова, распределяются следующим образом: лошадь - 7,6%, корова - 48,2%, овца - 5,5%, коза- 1,7%, свинья - 5,9%. Для сравнения, остеологический материал из верхнего слоя поселения Героевка-3 распределяется следующим образом: крупный рогатый скот - 25%, лошадь - 9%, мелкий рогатый скот - 20%, свинья - 46% [Баранов, 1990, табл. 4]. На поселении «над источником» (г. Опук) преобладали кости лошади - 25,3%, крупный рогатый скот составлял 9,6%, а мелкий рогатый скот - 59,6% [Голенко, 2007, табл. III, 6-1]. На поселении Пташкино чаще всего встречались кости лошадей и коров и гораздо реже кости мелкого рогатого скота и свиней [Гадло, 1980, сноска 17]. Примерно такое же соотношение дает остеологический материал с городища Тепсень [Бабенчиков, 1958, с. 119]. По мнению И.А. Баранова, во второй половине VIII - X в. животноводство носило приусадебный характер, с небольшим стадом у каждой семьи [Баранов, 1990, с. 79]. Скот выпасался недалеко от поселений и в ночное время загонялся в кольцевые ограды и кошары. На городище Тиритака они не найдены, но выявлены разведками и частично исследованы на побережье Азовского моря, а также поселениях на г. Опук и Героевка-2 [Зеест, 1949, с. 55; Голенко, Джанов, 2002, с. 76,77; Голенко, 2007, рис. 103; Винокуров, 1998, с. 60, 61; Зинько, Пономарёв, 20056, рис. 7]. Многочисленность подобного рода сооружений на г. Опук позволило В.К. Голенко предположить, что жители расположенных на ее склонах поселений специализировались на
производстве товарного мяса [Голенко, 2007, с. 265]. Занимались на приморских поселениях и рыбным промыслом, о чем свидетельствуют находки костяных спиц для вязания сетей, бронзовых крючков, обломков известняковых якорей, костей рыб и дельфинов. В повседневный рацион включали и моллюсков - мидии, а в осенне-зимний период его дополняли мясом диких животных и птиц. Расположенные в окрестностях Тиритаки месторождения железной руды (Камыш-Бурунская мульда) могли способствовать развитию железообрабатывающего ремесла, тем более что в рассматриваемое время железо здесь добывали. Химический анализ и картографирование криц из ноздреватого железа, а также железных шлаков свидетельствуют о том, что керченская руда пользовалась спросом не только в Крыму, но и за его пределами [Фронджуло, 1968а, с. 129; Фронджуло, 19686, с. 145; Талис, 1969, с. 233; Бирюков, 1959, с. 211]. Вывоз сырья в виде полуфабрикатов, как справедливо отметил И.А. Баранов, позволяет предположить, что металлургическое ремесло на поселениях железорудного бассейна выделилось из домашнего в специализированное [Баранов, 1990, с. 81], но его следов пока не выявлено. Не обнаружено и гончарных мастерских, хотя вне всяких сомнений посуда салтовского облика (рис. 6-8) производилась на Керченском полуострове, и в большом количестве. Ее отличает характерный только для этого региона состав формовочной массы, насыщенной разнообразными ото-щителями из местного сырья [Пономарёв, 20036]. Находки пряслиц и изделий из кости свидетельствуют о таких отраслях домашнего ремесла, как ткачество и резьба по кости. Гораздо сложнее проследить торговые связи. Проживая на берегу Керченского пролива и двух морей, которые во все времена являлись оживленной транспортной артерией, жители поселений могли осуществлять операции не только на внутреннем рынке, но и самостоятельно торговать с Боспором и другими городами, расположенными на Таманском полуострове и в Крыму. Тесные контакты могли поддерживаться с населением Нижнего Дона и Приазовья [Тортика, 2006, с. 285]. В обмен на сельскохозяйственную продукцию сюда поступали вино, посуда и другие необходимые товары, об ассортименте которых можно лишь догадываться, поскольку единственной категорией импортных изделий на поселении является керамика. Неясен и характер торговых операций, но вряд ли они осуществлялись в денежном эквиваленте, так как ни одной монеты этого времени в процессе раскопок салтовских поселений Керченского полуострова пока еще не найдено [Зинько, Пономарёв, 1999, с. 206]. Единичные экземпляры византийских и куфических монет, происходящие из «окрестностей Керчи», обнаружены случайно, место и условия их находок неизвестны [Якобсон, 1958, с. 477; Сидоренко, 2005, с. 241-242; Сидоренко,
2002, с. 437]. Очень мало информации о погребальных обрядах и верованиях жителей сельских поселений. Погребальных памятников, которые с полной уверенностью можно было бы отнести к концу VII - первой половине VIII в., на Керченском полуострове пока не выявлено. Наиболее архаичные черты имеет одиночная грунтовая могила, открытая на поселении Героевка-6 [Зинько, Пономарёв, 2000, с. 190-191, рис. 8, 9]. Об этом косвенно свидетельствует восточная ориентировка погребенного и отчасти сопровождавший его инвентарь (рис. 9,1). Так, в западной части городища Тиритака до войны было раскопано несколько безынвентарных грунтовых могил, впущенных в ранневизантийский слой. Рядом, в борту одной из террас, обнажились плитовые погребения, которые так и остались не раскопанными. С учетом стратиграфических наблюдений можно предположить, что на данном участке находился биритуальный плитово-грунтовый некрополь, оставленный жителями поселения. Еще один биритуальный могильник, датированный второй половиной IX - первой половиной X в., раскопан в окрестностях пос. Эльтиген (рис. 9,4). В плитовых могилах захоронения были совершены по христианскому обряду, а в грунтовых могилах погребены приверженцы языческих верований, о чем свидетельствовали следы ритуального разрушения скелетов [Пономарёв, 2004а]. В северо-восточной части городища Тиритака, вероятно, располагался еще один могильник. На раскопе XXI на глубине 0,7 м была открыта плито-вая безынвентарная могила [Гайдукевич, 1958, с. 165, рис. 9; Якобсон, 1958, с. 472]. В ее изголовной плите был высечен крест, который в совокупности с конструкцией могилы указывал на то, что в ней похоронен христианин. Принявшие христианство тюрко-булгары стали хоронить в плитовых могилах со второй половины VIII в. [Айбабин, 1993, с. 222]. На Керченском полуострове они выявлены на 22 могильниках [Пономарёв, 2002, с. 145-146]. Один из них был раскопан Ю.Ю. Марти близ Тиритаки [Марти, 19416]. Ссылаясь на аналогичный погребальный инвентарь из Верхне-Салтовского могильника, он датировал его VII-VIII вв., а В.Ф. Гайдукевич - VIII-IX вв. [Марти, 19416, с. 36; Гайдукевич, 1952в, с. 41]. Корреляция найденных в погребениях салтовских украшений позволила И.А. Айбабину обозначить его хронологические рамки в пределах второй половины VIII - первой половины IX в. [Айбабин, 1993, с. 128, табл. 2; Айбабин, 1999, табл. XXXII]. Особый интерес среди исследованных им погребений представляют могилы, где прослеживаются отклонения от норм христианского погребального обряда. Так, в погребении № 5 оба костяка были ориентированы головой на восток, а в могиле № 6 найдены бронзовые амулеты в виде скачущих лошадок [Марти, 19416, с. 32-33, рис. 45, 5,6; Баранов, 1990, рис. 56,19, 20], встречающиеся в катакомбных могильниках Среднего Дона и Северного Кавказа [Плетнёва, 1967, с. 176, рис. 49,13-15', Ковалевская, 1984, с. 163; Албегова, 2001, рис. 6;
Плетнёва, 1976, рис. 3; Флёрова, 2001, с. 74]. Такие амулеты С.А. Плетнёва относит к группе «солнечных» и считает, что они олицетворяли Тенгри-хана [Плетнёва, 1967, с. 178]. Подобного рода находки свидетельствуют о сохранившихся в среде булгар-христиан пережитках прежних языческих верований, по всей видимости мирно сосуществовавших с новой идеологией. Не исключено, что их мировоззрение могло носить синкретический характер [Майко, 2001, с. 39-45; Пономарёв, 2004а, с. 462]. В то же время какая-то часть населения продолжала придерживаться традиционных верований, обрядов и обычаев в «чистом» виде. По всей видимости, именно их приверженцы захоронены в грунтовых могилах. Они же совершали ритуальные захоронения в ямах и изготовляли амулеты в виде лепешек. Немногие раскопанные на биритуальном могильнике грунтовые погребения не опубликованы, а ритуальные комплексы представлены двумя совместными захоронениями частей скелетов людей и животных в ямах. Одно из них исследовано на Тиритакском поселении Ю.Ю. Марти [Марти, 19416, с. 32]. В глубокой яме находились человеческие и собачьи черепа, жернов и фаланга пальца с надетым на него кольцом. На самом же поселении на раскопе XXVI зачищена яма 17, в которой оказались фрагмент челюсти ребенка 5-6 лет и череп овцы со следами воздействия двух рубящих орудий. Совместные захоронения людей и животных, а также частей их скелетов встречаются и на других салтовских поселениях Керченского полуострова [Зинько, Пономарёв, 20056, с. 242-243; Винокуров, 2003, с. 189-194]. Ряд таких погребений обнаружен на могильнике Саркела-Белой Вежи [Артамонова, 1963, с. 14, 16, 185-186, 200; Плетнёва, 1996, с. 81-84]. Ответить на вопрос, с какими культами и верованиями они были связаны, в большинстве случаев невозможно. Можно лишь предположить, что раскопанный Ю.Ю. Марти комплекс был связан с аграрными культами [Пономарёв, 2001, с. 30-31]. К ним, как уже упоминалось выше, вероятнее всего, имеют отношение амулеты в виде «лепешек» или ритуальных хлебцев [Пономарёв, 2005, с. 97-101]. Таким образом, имеющийся в нашем распоряжении материал позволяет говорить о том, что приверженцы древних традиций толерантно сосуществовали с соплеменниками, принявшими христианство. И в завершениие остановимся на дискуссионном вопросе о времени и причинах «гибели» салтово-маяцких поселений Крыма. По мнению А.Л. Якобсона, жизнь на них оборвалась на рубеже IX-X вв., что было связано с вторжением на полуостров печенегов [Якобсон, 1964, с. 53; Якобсон, 1973, с. 54, 56]. Этого же мнения придерживались А.В. Гадло [Гадло, 1994, с. 35], М.А. Фронджуло [Фронджуло, 1974, с. 145-146], разделяют его С.А. Плетнёва [Плетнёва, 1976, с. 65], Т.Н. Макарова [Макарова, 1982, с. 99] и С.Б. Сорочан [Сорочан, 1995, с. 119-120]. С А.Л. Якобсоном был не согласен В.В. Кропоткин, справедливо заметивший, что письменные источники
не сохранили каких-либо сведений о печенежском вторжении и погромах. В свою очередь, следы пожарищ в Херсоне, Партените и Таматархе, а также прекращение жизни в Фанагории он отнес к середине - второй половине Хв. и связал с походами русских дружин [Кропоткин, 1958, с. 217-218]. И.А. Баранов основной причиной, повлекшей гибель салтово-маяцких поселений, считал активизацию византийской политики во второй половине X в. по восстановлению власти Византии в Таврике [Баранов, 1990, с. 152-153; Баранов, 1993, с. 143]. По мнению И.И. Ляпушкина, прекращение жизни на поселениях Восточного Крыма приходится на X в., когда «произошли какие-то крупные политические события, повлекшие за собой перемещение значительных масс населения» [Ляпушкин, 19586, с. 148]. Вытеснение хазар с полуострова К. Цукерман связывает с проникновением в Крым венгров и относит этот конфликт ко времени не позднее конца 60-х гг. IX в. или 873 г. [Цукерман, 1997, с. 91; Цукерман, 1998, с. 676-677]. Однако эта точка зрения подвергается критике другими исследователями [Майко, 1999, с. 41; Моця, 2004, с. 278], тем более не ясно, затронул ли этот процесс основную массу сельского населения. В последние годы причиной катаклизма считают последствия похода хазарского «бул-ш-ци» Песаха в Крым во время византийско-хазарского конфликта в 930-х гг. [Голб, Прицак, 1997, с. 147-148; Майко, 1999, с. 40-45; Майю, 2005, с. 96-102; Айбабин, 1999, с. 222, 227; Науменко, 2001, с. 354; Пономарёв, 2003а, с. 273; Зинько, Пономарёв, 2005а, с. 417; Голенко, Джанов, 2002, с. 78]. Таким образом, практически все существующие гипотезы о причинах гибели салтово-маяцких поселений в Восточном Крыму рассматриваются в русле крупных политических событий и военных действий. Однако не только следов разрушений и пожаров, но и свидетельств поспешных сборов на поселениях Керченского полуострова не выявлено. Тем не менее они были покинуты, и причины этого катаклизма еще предстоит выяснить. Наиболее поздней находкой на Тиритакском поселении является херсоно-византийская монета Василия II и Константина VIII (976-1025 гг.), найденная на раскопе I в западной части городища [Зограф, 1941, № 207; Кропоткин, 1967, № 200]. Однако, как уже упоминалось выше, не только слоев и закрытых археологических комплексов, но и каких-либо других артефактов этого времени на Тиритаке до сих пор не найдено. К числу подобных загадок относятся три византийские медные монеты Иоанна Цимисхия (969-976 гг.), обнаруженные Ю.Ю. Марти в одном из шурфов, заложенных им на г. Опук [Марти, 1928, с. 6]. На основании такого рода редких находок А.Л. Якобсон и А.В. Гадло в свое время пришли к выводу, что жизнь на некоторых салтово-маяцких поселениях «теплилась до конца X- начала XI в.» [Якобсон, 1958, с. 500; Гадло, 1968, с. 79]. Однако это предположение так и не удалось подтвердить археологическими реалиями. На Керченском полуострове пока что не найдено ни одного поселения, которое можно было
бы датировать второй половиной X-XIII в. [Пономарёв, 20046, с. 167-168]. Оседлое население появилось здесь только в конце XIII - XIV вв. [Якобсон, 1958, с. 500; Бочаров, 2001, с. 161]. Со второй же половины X в. степи Восточного Крыма оказались под властью печенегов, а затем половцев [Константин Багрянородный, 1989, гл. 37, с. 157; Айбабин, Герцен, Храпунов, 1993, с. 217; Айбабин, 2003а, с. 74]. Список литературы Айбабин А. И. Могильники VIII - начала X в. в Крыму И МАИЭТ. 1993. Вып. Ш. Айбабин А.И., Герцен А.Г., Храпунов И.Н. Основные проблемы этнической истории Крыма И МАИЭТ. 1992. Вып. III. Айбабин А.И. Этническая история ранневизантийского Крыма. Симферополь, 1999. Айбабин А.И. Хазарский слой в Керчи // МАИЭТ. 2000. Вып. VII. Айбабин А.И. Памятники крымского варианта салтово-маяцкой культуры в Восточном Крыму и степи // Крым, Северо-Восточное Причерноморье и Закавказье в эпоху средневековья. IV-XIII вв. М., 2003а. Айбабин А.И. Крым в X - первой половине XIII в. Степь и Юго-Западный Крым И Крым, Северо-Восточное Причерноморье и Закавказье в эпоху средневековья. IV-XIII вв. М., 20036. Аксенов В.С. Об этнической неоднородности кремаций VIII - первой половины X в. Подонцовья (по материалам Сухогомолыпансиого могильника салтовской культуры) // Хазарский альманах. Т 3. Киев-Харьков, 2004. Албегова З.Х. Палеосоциология аланской религии VII-IX вв. (по материалам амулетов из катакомбных погребений Северного Кавказа и Среднего Дона) И РА. 2001. № 2. Алексеенко Н.А. Боспор в сфере интересов византийской администрации Таврики во второй половине X в. И Боспор Киммерийский и варварский мир в период античности и средневековья. Периоды дестабилизаций и катастроф. Боспорские чтения. Вып. VI. Керчь, 2005. Артамонов М.И. Саркел-Белая Вежа // МИА. 1958. № 62. Артамонов М.И. История хазар. СПб., 2001. Артамонова О.А. Могильник Саркела-Белой Вежи // МИА. 1963. № 109. Артамонова О.А., Плетнёва С.А. Стратиграфические исследования Саркела-Белой Вежи (по материалам работ в цитадели) И МАИЭТ. 1998. Вып. VI. Атавин А.Г. Работы Средневекового отряда в Фанагории // АО 1973 года. М., 1974. Атавин А.Г. Средневековые погребения из Фанагории И СА. 1986. № 1. Атавин А.Г. Лощеная керамика средневековой Фанагории // БС. Вып. 1. М., 1992. Бабенко В.А. Памятники хазарской культуры на юге России. Каменный город // Труды XV Археологического съезда. Т. I. М., 1914. Багаутдинов Р.С., Богачев А.С., Зубов С.Э. Праболгары на Средней Волге (у истоков истории татар Волго-Камья). Самара, 1998. Баранов И.А. Раскопки поселения Кордон-Оба И АО 1976 года. М., 1977а. Баранов И.А. Ранние болгары в Крыму. Локальный вариант салтово-маяцкой культу
ры// Автореф. дис. ... канд. ист. наук. Киев, 19776. Баранов И.А. Раннесредневековая гончарная печь в урочище Суат близ Ялты// АДСВ. 1979. Вып. 16. Баранов И.А. Некоторые итоги изучения болгарских памятников Крыма И Плиска-Преслав. Вип. 2. София, 1981. Баранов И.А. Хазары и Херсонес в VIII в. // Проблемы исследования античного и средневекового Херсонеса 1888-1988. Тез. докл. Севастополь, 1988. Баранов И.А. Грунтовые могильники второй половины VII-X вв. в Крыму И Проблеми на прабьлгарската история и култура. София, 1989. Баранов И.А. Таврика в эпоху раннего средневековья (салтово-маяцкая культура). Киев, 1990. Баранов И.А. Болгаро-хазарский горизонт средневековой Сугдеи// Проблеми на прабьлгарската история и култура. Вип. 2. София, 1991. Баранов И.А. Административное устройство раннесредневекового Херсона // МАИЭТ. 1993. Вып. III. Баранов И.А., Майко В.В. Среднеднепровские элементы в культуре населения раннесредневековой Таврики И Старожитносп Pyci-Украши. Кшв, 1994. Баранов И.А., Майко В.В. Пастирско-пенковската култура и проблембт за разселването на прабългарските племена от Среднего Поднепровие и Таврика // Бълга-рите в Северного Причерноморие. Т. IV. В. Търново, 1995. Баранов И.А., Майко В.В. Комплексы салтовски съоружения в Судакската крепост // Българите в Северного Причерноморие. Т. V. В. Търново, 1996. Баранов И.А., Майко В.В. Праболгарские горизонты Судакского городища середины Vni - первой половины X в. // Българите в Северного Причерноморие. Т. VII. В. Търново, 2000. Баранов И.А., Майко В.В. Тюркское святилище Сугдеи И РА. 2001. № 3. Бгажба О.Х. Очерки по ремеслу средневековой Абхазии (VIII-XIV вв.). Сухуми, 1977. Белецкий В. Д. Жилища Саркела-Белой Вежи И МИА. 1959. № 75. Белый А.В., Назаров В.В. Раскопки усадьбы на городище Кыз-Кермен. Постройка № 1 И Проблемы истории «пещерных городов» в Крыму. Симферополь, 1992. Бирюков Ю.П. Опыт металловедческого исследования фрагментов металлических изделий // МИА. 1959. № 75. Благоволин Н.С. Геомофология Керченско-Таманской области. М.: Изд-во АН СССР, 1962. Богословская И.Н., Богословский О.В. Исследование средневековых слоев Таманского городища И Археологические раскопки на Кубани в 1989-1990 годах. Ейск, 1992. Бокий Н. М., Плетнёва С.А. Захоронение семьи воина-кочевника X в. в бассейне Ингула//СА. 1988. №2. Брайчевская А.Т. Поселение у балки Яцевой в Надпорожье И МИА. 1963. № 108. Братченко С.Н., Швецов М.Л. Средневековый могильник у станицы Богаевской // СА. 1984. № 3. Веймарн Е. В. Археолопчш робота в район! 1нкермана. Поселения i могильник бит ЗагаТтанськоТ Скел! И Археолопчш пам'ятки УРСР. Т. XIII. Кшв, 1963. Веймарн Е.В., Лобода И.И., Пиоро И.С., Чореф М.Я. Археологические исследования
столицы княжества Феодоро // Феодальная Таврика. Киев, 1974. Веймарн Е.В., Айбабин А.И. Скалистинский могильник. Киев, 1993. Веселов В. В. Сводная ведомость результатов археологических разведок на Керченском и Таманском полуостровах в 1949—1964 гг. // Древности Боспора. «Supplemen-tum» II. М., 2005. Виноградов А.Ю., Комар А.В. Институт тудуна и хазары в Юго-Западном Крыму VIII - начала X вв. в контексте новых данных эпиграфики И Сугдейский сборник. Вып. II. Киев-Судак, 2005. Виноградов Ю.А. Археологические исследования около акрополя Мирмекия И Проблемы археологии и истории Боспора. Тез. докл. конф. Керчь, 1991. Винокур И.С. Некоторые вопросы духовной культуры Черняховских племен И СА. 1969. №1. Винокуров Н.И. Археологические памятники урочища Артезиан в Крымском Приазовье. М., 1998. Винокуров Н.И. Феномен человеческих жертвоприношений в античное и средневековое время (по материалам ритуальных захоронений Крымского Приазовья) И Боспор-ский феномен. Погребальные памятники и святилища. Материалы межд. науч. конф. Ч. 1.СП6., 2002. Гавритухин И.О., Паромов Я.М. Ильичевское городище и поселения его округи И Археология. Крым, Северо-Восточное Причерноморье и Закавказье в эпоху средневековья. IV-XIII вв. М., 2003. Гадло А.В. Раннесредневековые сельские поселения Байдарской долины (Юго-Западный Крым) // Сборник студенческих докладов на V Всесоюзной археологической конференции. М., 1960. Гадло А.В. Отчет о работе средневекового археологического отряда ЛГУ на территории Керченского полуострова в 1962 году И Архив КГИКЗ. Оп. № 2. Ед. хр. 347. Гадло А.В. Раннесредневековое селище на берегу Керченского пролива И КСИА. 1968. Вып. ИЗ. Гадло А.В. Раскопки раннесредневекового селища у деревни Героевки // СА. 1969. № 1. Гадло А.В. [Рец. на кн.:] Якобсон А.Л. Раннесредневековые поселения Юго-Западной Таврики И МИА. 1970. № 168 И ВВ. ? 1973. Т. 34. Гадло А.В. Городище Казар-Кала (к вопросу о хазарской культуре в Северном Дагестане) И КСИА. 1975. Вып. 144. Гадло А.В. К истории Восточной Таврики VIII-X вв. // Античные традиции и византийские реалии. Свердловск, 1980. Гадло А.В. Византийские свидетельства о Зихской епархии как источник по истории Северо-Восточного Причерноморья // Из истории Византии и византиноведения. Л., 1991. Гадло А.В. Этническая история Северного Кавказа Х-ХШ вв. СПб., 1994. Гайдукевич В.Ф. Памятники раннего средневековья в Тиритаке И СА. 1940. Т. VI. Гайдукевич В.Ф. Раскопки Тиритаки в 1935-1940 гг. И МИА. 1952а. № 25. Гайдукевич В.Ф. Раскопки Мирмекия в 1935-1938 гг. И МИА. 19526. № 25. Гайдукевич В.Ф. Боспорские города в свете археологических исследований последних двух десятилетий // АИБ. Вып. I. Симферополь, 1952в. Гайдукевич В.Ф. Раскопки Тиритаки и Мирмекия в 1946-1952 гг. // МИА. 1958.
№85. Гайдукевич В.Ф. Античные города Боспора. Мирмекий. Л., 1987. Герцен А.Г. К вопросу об этнической истории средневекового Мангуна //Проблемы истории Крыма. Тез. докл. науч. конф. Ч. I. Симферополь, 1991. Гинькут Н.В. Керамика IX - первой половины X в. с места кораблекрушения близ Учкуевки (Севастопольский прибрежный район) // Подводная археология: сто лет исследований. М., 2002. Голб Н., Прицак О. Хазаро-еврейские документы X века. Иерусалим, 1997. Голенко В.К. Работы Южно-Боспорской археологической экспедиции // Археологические исследования в Крыму. 1993 год. Симферополь, 1994. Голенко В.К., Джанов А.В. Раннесредневековое поселение на южном склоне г. Опук // Сугдея, Сурож, Солдайя в истории и культуре Руси-Украины. Мат. науч. конф. Киев-Судак, 2002. Голенко В.К. Древний Киммерик и его округа. Симферополь, 2007. Голофаст Л.В., Рыжов С.Г. Комплекс ранневизантийского времени из раскопок квартала Хб в Северном районе Херсонеса И ПИФК. Вып. IX. Москва-Магнитогорск, 2000. Гольдштейн Ф., Коровина А., Финогенова С. Раскопки Тмутаракани-Гермонассы // АО 1972 года. М., 1973. Горлов Ю.В., Поротов А.В., Требелева Г.В. Юго-западное побережье Таманского полуострова в античную эпоху // Древности Боспора. Вып. 9. М., 2006. Грач Н.Л. Некрополь Нимфея. СПб., 1999. Даркевич В.П. Символы небесных светил в орнаменте Древней Руси// СА. 1960. №4. Джанов А.В., Майко В.В. Византия и кочевники в Юго-Восточной Таврике в XI-XII вв. // X сб. Вып. IX. Севастополь, 1998. Дмитриев А.В. Могильник Дюрсо - эталонный памятник древностей V-IX вв. // Археология. Крым, Северо-Восточное Причерноморье и Закавказье в эпоху средневековья. IV-XIII вв. М., 2003. Занкин А.Б. Коллекция граффити на амфорной таре из раскопок в г. Керчи // Морська торпвля в Швшчному Причорномор’1. Кшв, 2001. Захаров В.А. История раскопок раннесредневековых слоев Таманского городища и поселений Таманского полуострова в XVIII-XX вв. И От Тмутараканя до Тамани IX-XIX вв. Сборник Русского исторического общества. № 4(152). М., 2002. Зеест И.Б. Разведочные работы в Киммерике // КСИИМК. 1949. Вып. XXVII. Зеест И.Б. Керамическая тара Боспора / МИА. 1960. № 83. Зеест И.Б. Раскопки Гермонассы // АО 1965 года. М., 1966. Зеленко С.М. Итоги исследований подводно-археологической экспедиции Киевского университета имени Тараса Шевченко на Черном море в 1997-1999 гг. // Vita Antiqua. Киев, 1999. № 2. Зеленко С.М. Кораблекрушения IX-XI вв. в Судакской бухте // Морська торпвля в Швшчному Причорномор’1. Киш, 2001. Зеленко С.М. Подводные археологические исследования шельфа в районе Большой Алушты // Алушта и Алуштинский регион с древних времен до наших дней. Киев, 2002.
Зенкович В.П. Берега Черного и Азовского морей. М., 1958. Зинько В.Н. Новые раннесредневековые памятники Восточного Крыма И Международная конференция «Византия и Крым». Севастополь, 6-11 июня 1997 г. Тезисы докладов. Симферополь, 1997. Зинько В.Н. Хора боспорского города Нимфея И БИ. Вып. IV. Симферополь-Керчь, 2003. Зинько В.Н. Хора городов европейского побережья Боспора Киммерийского (VI-I вв. до н.э.) И БИ. Вып. XV. Симферополь-Керчь, 2007. Зинько В.Н., Пономарев Л.Ю. Керамика салтово-маяцкого типа с раннесредневековых памятников в окрестностях Нимфея // Международная конференция «Византия и Крым». Тезисы докладов. Симферополь, 1997. Зинько В.Н., Пономарев Л. Ю. Гончарная керамика VIII-IX вв. с сельской округи Боспора И АИБ. Т. III. Керчь, 1999. Зинько В.Н., Пономарев Л.Ю. Новые памятники салтово-маяцкого типа в окрестностях Керчи И МАИЭТ. 2000. Т. VII. Зинько В.Н., Пономарев Л.Ю. Исследование раннесредневековых памятников в окрестностях поселка Героевское // БИ. Вып. I. Симферополь, 2001. Зинько В.Н., Пономарев Л.Ю., Зинько А.В. Исследование хоры Нимфея и городища Тиритака // Археолопчш вщкритгя на Украпп 2002-2003 рр. Кшв, 2004. Зинько В.Н., Пономарев Л.Ю., Зинько А.В. Археологические исследования хоры Нимфейского полиса и боспорского города Тиритака в2004 г. // Археолопчш дослщження в Украпп. 2003-2004 рр. ЗапорЬкжя, 2005. Зинько В.Н., Пономарев Л.Ю. Степи Восточного Крыма в эпоху Хазарского каганата // МАИЭТ. 2005а Вып. XI. Зинько В.Н., Пономарев Л.Ю. Раннесредневековый горизонт поселения Героевка-2 у пос. Эльтиген // БИ. Вып. X. Симферополь, 20056. Зинько В.Н., Пономарев Л.Ю. Салтовская полуземлянка на городище Тиритака // МАИЭТ. 2006. Вып. XII. Ч. 2. Зинько В.Н., Пономарев Л.Ю. Салтово-маяцкие комплексы поселения Осовины-1 // МАИЭТ. 2007. Вып. XIII. Зинько В.Н., Пономарев Л.Ю. Тиритака. Раскоп XXVI. Том 1. Археологические комплексы VIII-X вв. Симферополь-Керчь, 2009. Зинько В.Н., Пономарев Л.Ю., Бейлин Д.В. Археологические разведки на хоре Тири-таки И БИ. Вып. XVI. Симферополь, 2007. Зограф А.Н. Монеты из раскопок Тиритаки и Мирмекия в 1932-1934 гг.// МИА. 1941. №4. Кастанаян Е.Г. Лепная керамика боспорских городов. Л., 1981. Кашаев С.В. Таманский отряд Боспорской экспедиции ИИМК РАН (1998-2004 гг.) // Проблемы изучения античной археологии Северного Причерноморья. Мат. науч, конф., посвященной 100-летию со дня рождения В.Ф. Гайдукевича. СПб., 2005. Книпович Т.Н., Славин Л.М. Раскопки юго-западной части Тиритаки // МИА. 1941. №4. Кобылина М.М. Раскопки центральной части Фанагории И КСИА. 1963. Вып. 95. Кобылина М.М. Разрушения гуннов в Фанагории И Вопросы древней и средневековой археологии Восточной Европы. М., 1978.
Ковалевская В.Б. Кавказ и аланы. М., 1984. Константин Багрянородный. Об управлении империей. М., 1989. Кострин К.В. Исследование нефти из средневековых амфор близ станицы Пролетарской //СА. 1965. №1. Кострин К.В. Исследование смолистого вещества из «черносмоленых» кувшинов средневековой Тмутаракани // СА. 1967. № 1. Кострин К.В. Исследование смолистого остатка из древних амфор, найденных при раскопках Танаиса // СА. 1971. № 3. Красильников К. И. Новые данные о гончарном производстве в салтовское время на Северском Донце // КСИА. 1979. Вып. 160. Красильников К.И. Возникновение оседлости у праболгар Среднедонечья// СА. 1981. №4. Красильников К.И. Могильник древних болгар у с. Жёлтое на Северском Донце И Проблеми на прабългарската история и култура. № 2. София, 1991. Красильникова Л.И. Конструктивные признаки жилых построек и их типология на поселениях Степного Среднедонечья VIII - начала X вв. // Труды по археологии. Степи Европы в эпоху средневековья. Т. 2. Хазарское время. Донецк, 2001. Кропоткин В.В. Из истории средневекового Крыма И СА. 1958. Т. XXVIII. Ляпушкин И.И. Славяно-русские поселения IX-XII вв. на Дону и Тамани // МИА. 1941. №6. Ляпушкин И.И. Памятники салтово-маяцкой культуры в бассейне р. Дона // МИА. 1958. №62. Майко В.В. Етнокультурш зв’язки Криму з Поднепров’ям i Швничним Кавказом в VII-X ст.: Автореф. дис.... канд. icr. наук. Юпв, 1998. Майко В.В. Хозари у Криму в друпй половин! X ст. // Археолога. 1999. № 2. Майко В.В. Керамический комплекс VIII-X вв. праболгарского городища Тепсень в Юго-Восточном Крыму (предварительная типология) // Българите в Северного При-черноморие. Т. 7. В. Търново, 2000а. Майко В.В. К вопросу о неоднородности салтово-маяцкого населения Таврики второй половины VII в. И Старожитносп Стенового Причерномор'я i Криму. Запор!жжя, 20006. Майко В.В. Еще раз о религиозном синкретизме Крымской Хазарии VIII- первой половины X вв. // Взаимоотношения религиозных конфессий в многонациональном регионе. Севастополь, 2001. Майко В.В. Некоторые аспекты христианизации тюрок Таврики в эпоху средневековья // Церковная археология Южной Руси. Сборник материалов международной научной конференции «Церковная археология: проблемы, поиски, открытия». Симферополь, 2002. Майко В.В. Средневековое городище на плато Тепсень в Юго-Восточном Крыму. Киев, 2004. Майко В.В. Проблемы салтовской культуры Крыма и Кембриджский Аноним // Хазарский альманах. Т. 4. Харьков, 2005. Майко В.В. Средневековые некрополи Судакской долины. Киев, 2007. Макаревич М.Л. Поховання сарматського та салттвського тишв на С!верськом Дшщ И Археолога. 1957. Т. X. Макарова Т.Н. Поливная посуда (из истории керамического импорта и производства
Древней Руси) // САИ. Вып. Е 1-38. М., 1967. Макарова Т.И. Археологические данные для датировки церкви Иоанна Предтечи в Керчи//СА. 1982. №4. Марти Ю.Ю. Городища Боспорского царства к югу от Керчи: Киммерик, Китей, Акра // ИТОИАЭ. Место? 1928. Вып. II. Марти Ю.Ю. Городские крепостные стены Тиритаки и прилегающий комплекс рыбозасолочных ванн // МИА. 1941а. № 4. Марти Ю.Ю. Разведочные раскопки вне. городских стен Тиритаки И МИА. 19416. №4. Масленников А.А. Раскопки в районе с. Золотое на Керченском полуострове // АО 1976 года. М., 1978. Масленников А.А. Исследование античных памятников Крымского Приазовья// АО 1985 года. М., 1986. Масленников А.А. Зенонов Херсонес - городок на Меотиде // Очерки археологии и истории Боспора. М., 1992. Масленников А.А., Мокроусов С.В., Сазанов А.В. Исследования Восточно-Крымской археологической экспедиции на Азовском побережье Керченского полуострова в 1998 г. И ПИФК. 1999. Т. VII. Миллер М. А. Керамика древних поселений Приазовья // Записки Северо-Кавказского краеведческого общества археологии, истории и этнографии. Кн. 1. Т.П. Вып. 3-4. Ростов-на-Дону, 1927-1928. Mixeee В.К., Степанська Р.Б., Фомш Л.Д. Нож! салпвсько! культури та ix виробницг-во // Археолопя. 1973. № 9. Михеев В.К. Подонье в составе Хазарского каганата. Харьков, 1985. Михеев В.К. Сухогомолыианский могильник // СА. 1986. № 3. Могаричев Ю.М. О некоторых вопросах истории Крыма середины - второй половины VIII в. //X сб. Вып. XIII. Севастополь, 2004. Могаричев Ю.М. О некоторых вопросах истории Восточного Крыма VIII-IX вв. // Сугдейский сборник. Вып. II. Киев-Суцак, 2005. Моця А.П. Население Хазарского каганата в Юго-Восточном Крыму И Сугдейский сборник. Киев-Судак, 2004. Науменко В.Е. Место Боспора в системе византийско-хазарских отношений // БИАС. Вып. 2. Симферополь, 2001. Науменко П.И. Античный период освоения минеральных богатств Керченско-Таманской области // Геологический журнал. Т. 39. № 2. М., 1979. Нидзельницкая Л.Ю. Новые данные к датировке поселения Мартыново-1 // ИАИ-АНД. Вып. 20. Азов, 2004. Новиченкова Н.Г. Средневековое поселение на городище «Чайка» в Северо-Западном Крыму // Материалы исследований городища «Чайка» в Северо-Западном Крыму. М., 2007. Новоселова Н.Ю. Археологические памятники раннего средневековья// Соловьев С.Л. Археологические памятники сельской округи и некрополя Нимфея. СПб., 2003. Омелькова Л.А. Исследование поселения в долине р. Бельбек // АО 1983 года. М., 1985. Паромов Я.М. Обследование археологических памятников Таманского полуостро
ва // КСИА. 1989. Вып. 196. Паромов Я.М. Поселения и дороги на Таманском полуострове в VIII-XII1 веках // Крым, Северо-Восточное Причерноморье и Закавказье в эпоху средневековья. М., 2003. Пархоменко О.В. Поселение салтовской культуры у с. Жовтневое // Земли Южной Руси в IX-XIV вв. Киев, 1985. Паршина Е.А. Средневековая керамика Южной Таврики (по материалам раскопок и разведок 1965-1969 гг.) // Феодальная Таврика. Киев, 1974. Паршина Е.А. Торжище в Партенитах И Византийская Таврика. Киев, 1991. Паршина О.О., Тесленко 1.Б., Зеленко С.М. Гончарш центри Таврики VIII-X ст. // Морська торпвля в ГНвшчному ПричорноморТ. Кшв, 2001. Паршина Е.А. Средневековое поселение в урочище Сотера И Алушта и Алуштинский регион с древних времен до наших дней. Киев, 2002. Петерс Б.Г. Косторезное дело в античных государствах Северного Причерноморья. М., 1986. Плетнёва С.А. Керамика Саркела-Белой Вежи И МИА. 1959. № 75. Плетнёва С.А. Средневековые поселения верховьев Северского Донца И КСИИМК. 1960. Вып. 79. Плетнёва С.А. Средневековая керамика Таманского городища И Керамика и стекло древней Тмутаракани. М., 1963. Плетнёва С.А. От кочевий к городам. Салтово-маяцкая культура// МИА. 1967. № 142. Плетнёва С.А. Хазары. М., 1976. Плетнёва С.А. Салтово-маяцкая культура // Археология СССР. Степи Евразии в эпоху средневековья. М., 1981. Плетнёва С.А. На славяно-хазарском пограничье: Дмитриевский археологический комплекс. М., 1988. Плетнёва С.А. Отношения восточноевропейских кочевников с Византией и археологические источники // СА. 1991. № 3. Плетнева С.А. Правобережное Цимлянское городище. Раскопки 1958-1959 гг.// МАИЭТ. 1994а. Вып. IV. Плетнёва С.А. О домашних оберегах в Саркеле-Белой Веже И РА. 19946. № 1. Плетнёва С.А. Саркел и «шелковый» путь. Воронеж, 1996. Плетнёва С.А. Древние болгары в восточноевропейских степях // Татарская археология. № 1. Казань, 1997. Плетнёва С.А. Очерки хазарской археологии. Москва-Иерусалим, 2000. Плетнёва С.А. Таматарха-Тмутаракань. Фанагория И Крым, Северо-Восточное Причерноморье и Закавказье в эпоху средневековья IV-XIII века. М., 2003. Плетнёва С.А. Древнерусский город в кочевой степи // МАИЭТ. Sappiementum. 2006. Вып. I. Пономарёв Л.Ю. Салтовский ритуальный комплекс в окрестностях Тиритаки И Взаимоотношения религиозных конфессий в многонациональном регионе: история и современность. III Международная Крымская конференция по религиоведению. Тез. докл. и сообщений. Севастополь, 2001. Пономарёв Л.Ю. Салтово-маяцкие погребальные памятники Керченского полуо
строва И БИ. Вып. II. Симферополь, 2002. Пономарёв Л.Ю. Салтовское укрепление и святилище у с. Заветное И БИ. Вып. III. Симферополь, 2003. Пономарёв Л.Ю. Биритуальный салтово-маяцкий могильник у поселка Эльтиген // БИ. Вып. V. Симферополь, 2004. Пономарёв Л.Ю. Глиняные лепешки с солярно-небесной символикой из салтово-маяцких поселений Керченского полуострова И Символ в религии и философии. Сборник научных трудов. Севастополь, 2005. Пономарёв Л.Ю. К истории археологического изучения салтово-маяцкого поселения на городище Тиритака И Боспор Киммерийский и варварский мир в период античности и средневековья. Oiko$. VII Боспорские чтения. Керчь, 2006. Пономарёв Л.Ю. Лощеная керамика салтово-маяцких поселений на городище Тиритака и в окрестностях пос. Эльтиген И Боспор Киммерийский и варварский мир в период античности и средневековья. Святилища и сакральные объекты. VIII Боспорские чтения. Керчь, 2007. Приходнюк О.М. Пастирське городище. Кшв-Чершвщ, 2005. Пятышева Н.В. Раскопки Государственного исторического музея в Херсонесе // Экспедиции ГИМ. М., 1969. Репников Н.И. Раскопки Эски-Керменского могильника в 1928-1929 гг. // ИГАИМК. 1932. Т. 12. Романчук А.И., Рудаков В.Е. Керамический комплекс IX-X вв. Баклинского городища//СА. 1975. №2. Романчук А.И., Омелькова Л.А. Средневековое поселение на левом берегу реки Бельбек И Социальное развитие Византии. Свердловск, 1979. Романчук А.И. Салтово-маяцкие памятники в Крыму И Проблемы хронологии археологических памятников степной зоны Северного Кавказа. Ростов-на-Дону, 1983. Рудаков В.Е. Элементы салтово-маяцкой культуры на посаде Баклинского городища // Социальное развитие Византии. Свердловск, 1979. Рыбаков Б.А. Язычество древних славян. М., 1981. Сазанов А.В., Иващенко Ю.Ф. К вопросу о датировках позднеантичных слоев городов Боспора // СА. 1989. № 1. Сазанов А.В. О хронологии Боспора ранневизантийского времени //СА. 1989. № 4. Сазанов А.В. Хронология слоев средневековой Керчи И ПИФК. 1998. Вып. V. Сазанов А.В. Керамические комплексы Боспора 570-580 гг. // ДБ. Вып. 3. М., 2000. Сазанов А.В., Могаричев Ю.М. Боспор и Хазарский каганат в конце VII - начале Vin вв. // ПИФК. Вып. XII. Москва-Магнитогорск, 2002. Сазанов А.В. К исторической интерпретации комплексов Тиритаки VI-VII вв. // Причерноморье, Крым, Русь в истории и культуре. Материалы II Судакской международной научной конференции. Ч. II. Киев-Судак, 2004. Сазанов А.В., Могаричев Ю. М. Крым и Хазарский каганат в первой половине VII -середине VIII в. И Россия-Крым-Балканы: диалог культур. Екатеринбург, 2004. Сазанов А.В., Могаричев Ю. М. Крым и Хазария в конце VII - середине VIII вв. // ПИФК. 2006. Вып. XVI/I. Седикова Л.В. Столовая посуда первой половины IX в. из засыпи водохранилища в Херсонесе // МАИЭТ. 1993. Вып. III.
Седакова Л.В. Керамические печи IX в. в Херсонесе // МАИЭТ. 1994. Вып. IV. Седакова Л.В. Керамический комплекс первой половины IX века из раскопок водохранилища в Херсонесе // РА. 1995. № 2. Сидоренко В.А. Подражания аббасидским дирхемам и динарам в монетном обращении Таврики хазарского времени И МАИЭТ. 2002. Вып. IX. Сидоренко В.А. Новые находки византийских монет в Керчи и окрестностях И Боспор Киммерийский и варварский мир в период античности и средневековья. Периоды дестабилизаций и катастроф. Боспорские чтения. Вып. VI. Керчь, 2005. Сорочан С.Б. Византия и хазары в Таврике: господство или кондоминиум? И ПИФК. 2002. Вып. XII. Сорочан С.Б. «Careens habitatores». Положение Херсона во второй половине IX в. И БИ. Вып. III. Симферополь, 2003. Сорочан С.Б. Сугдея в «темные века» И Сугдейский сборник. Вып. I. Киев-Судак, 2004. Сорочан С.Б. Византийский Херсон (вторая половина VI - первая половина X в.). Очерки истории и культуры. Ч. 1,2. Харьков, 2005. Талис Д.Л. Раскопки Баклинского городища в 1961-1965 гг. И КСИА. 1960. Вып. 120. Талис Д.Л. Топонимы Крыма с корнем «рос-» И АД СВ. 1973. Вып. 10. Талис Д.Л. Росы в Крыму И СА. 1974. № 3. Талис Д.Л. Керамический комплекс Баклинского городища как источник по этнической истории горного Крыма в IV-IX вв. И Археологические исследования на юге Восточной Европы. М., 1982. Тарабанов В.А. Поселения болгар на правобережье Кубани // Древности Кубани и Черноморья. Краснодар, 1993. Тахтай А. К. Погребальный комплекс хазарской эпохи из округи г. Чистякове Сталинской области // Vita Antiqua. Киев, 1999. № 2. Тортика А.А. Доно-Донецкий речной путь, лесостепное Придонечье и византийская Таврика в VIII-X вв.: характер и направления торговых связей // Боспор Киммерийский и варварский мир в период античности и средневековья. Oiko$. Боспорские чтения. Вып. VII. Керчь, 2006. Успенский В.А. Исследование древней амфоры с нефтью, найденной на Тиритаке // МИА. 1952. №25. Флёров В.С. Распространение лощеной керамики на территории салтово-маяцкой культуры // Плиска-Преслав. Т. 2. София, 1981. Флёров В.С. О хронологии салтово-маяцкой культуры И Проблемы хронологии археологических памятников степной зоны Северного Кавказа. Ростов-на-Дону, 1983. Флёров В. С. Правобережное Цимлянское городище в свете раскопок 1987-1988, 1990 гг. // МАИЭТ. 1994. Вып. IV. Флёров В.С. Общинное хранилище (к проблеме социальных отношений в Хазарском каганате) И Культуры степей Евразии второй половины 1 тыс. н.э. Тез. докл. Самара, 1995. Флёров В.С. Лощеные миски, блюда, чаши и кубышки Хазарского каганата // БИ. Вып. I. Симферополь, 2001. Флёрова В.Е. Образы и сюжеты мифологии Хазарии. Москва-Иерусалим, 2001. Фронджуло М.А. Раскопки средневекового поселения на окраине с. Планерское //
Археологические исследования средневекового Крыма. Киев, 1968а. Фронджуло М. А. О раннесредневековом ремесленном производстве в юго-восточном Крыму // Археологические исследования средневекового Крыма. Киев, 19686. Фронджуло М.А. Раскопки в Судаке // Феодальная Таврика. Киев, 1974. Фронджуло М.А. Пам'ятки Швденно-Схщного Криму// Археолопя УРСР. Кшв, 1975. Ханутина З.В., Хршановский В.А. Ритуальные сооружения на некрополе Илурата // БИ. Т. III. Симферополь, 2003. Хотелашвили М.К., Якобсон А.Л. Византийский храм в с. Дранда (Абхазия) И ВВ. 1984. Т. 45. Цукерман К. Венгры в Крыму // Международная конференция «Византия и Крым». Тезисы докладов. Симферополь, 1997. Цукерман К. Венгры в стране Леведии: новая держава на границах Византии и Хазарии ок. 836-889 гг. И МАИЭТ. 1998. Вып. VI. Чевелев О.Д. Исследования Керченской экспедиции И АО 1983 года. М., 1985. Шелов Д.Б. Раскопки средневекового поселения в Восточном Крыму // КСИИМК. 1957. Вып. 68. Шнюков Е.Ф., Науменко П.И. Марганцево-железные руды Керченского бассейна. Симферополь, 1961. Шульц П.Н. Исследования Неаполя Скифского (1945-1950 гг.) И История и археология древнего Крыма. Киев, 1957. Щеглов А.Н. Раннесредневековые поселения на Тарханкутском полуострове И СА. 1970. № 1. Щепинский А.А. Археологическое обследование Курцово-Сабловской долины в 1950 г. // История и археология древнего Крыма. Киев, 1957. Щербакова В.С. Раскопки хозяйственных комплексов у поселка Заря Свободы на трассе строительства шоссе Симферополь-Севастополь // АД СВ. 1976. Вып. 13. Чмыхов Н.А. Истоки язычества Руси. Киев, 1990. Чхаидзе В.Н. Раннесредневековые амфоры из Фанагории (по материалам раскопок 1939-1980 гг.) И ДБ. Т. 8. М„ 2005а. Чхаидзе В.Н. Протоболгары на Таманском полуострове? // Боспор Киммерийский и варварский мир в период античности и средневековья. Периоды дестабилизаций, катастроф. VI Боспорские чтения. Керчь, 20056. Чхаидзе В.Н. Хазарская Таматарха (Культурный слой Таманского городища VII-X вв.) // Автореф. дисс.... канд. ист. наук. М., 2007. Яковенко Э.В. Разведка у с. Слюсарево Крымской области // Археологические исследования на Украине в 1967 г. (Информационные сообщения). Киев, 1968. Якобсон А.Л. Византия в истории раннесредневековой Таврики// СА. 1954а. T.XXI. Якобсон А.Л. Раннесредневековые гончарные печи в Восточном Крыму И КСИИМК. 19546. Вып. 54. Якобсон А.Л. Раннесредневековые поселения Восточного Крыма// МИА. 1958. №85. Якобсон А.Л. Средневековый Крым. Очерки истории и истории материальной культуры. М—Л., 1964.
Якобсон А.Л. Раннесредневековые сельские поселения Юго-Западной Таврики// МИА. 1970. № 168. Якобсон А.Л., Фронджуло М.А. Гончарная печь VIII-IX вв. в Восточном Крыму И АО 1970 года. М., 1971. Якобсон А. Л. Крым в средние века. М., 1973а. Якобсон А.Л. Культура и этнос раннесредневековых селищ Таврики // АДСВ. 19736. Вып. 10. Якобсон А.Л. Гончарные центры Таврики VIII-IX вв. //КСИА. 1977. Вып. 150. Якобсон А.Л. Керамика и керамическое производство средневековой Таврики. Л., 1979. Scholl Т., Zin’ko V. Archaeological Map of Nymphaion (Crimea). Warsaw, 1999. Список сокращений АДСВ АИБ АО БИ БС ИАИАНД ИГАИМК ИТОИАЭ КСИА ксиимк Античная древность и средние века (Свердловск) Археология и история Боспора Археологические открытия Боспорские исследования (Симферополь-Керчь) Боспорский сборник (М.) Историко-археологические исследования в Азове и на Нижнем Дону Известия Государственной академии истории материальной культуры (Л.) Известия Таврического общества истории, археологии и этнографии Краткие сообщения Института археологии АН СССР (М.) Краткие сообщения Института истории материальной культуры АН СССР (М.-Л.) МАИЭТ Материалы по археологии, истории и этнографии Таврии (Симферополь) МИА ПИФК РА СА САИ Материалы и исследования по археологии СССР (М.-Л.) Проблемы истории, филологии, культуры (Москва-Магнитогорск) Российская археология (М.) Советская археология (М.) Свод археологических источников (М., М.-Л.)
Карта памятников Крыма, относящихся к VII - началу X в.Составлена А.И. Барановым. 1. — византийские города и крепости, 2 - византийские поселения, 3 - памятники праболгар VII - начала VIII вв, 4 - памятники, на которых прослежены следы хазарского присутствия или влияния (поселения), 5 - городища хазарского времени с явными следами хазарского присутствия. Рис. 1. Карта Керченского полуострова с поселениями VIII-X вв. Рис. 2. Полуземлянка (CK-XV) на городище Тиритака. Фото автора
Рис. 3. Однокамерные постройки: 1 — Мирмекий, 2- Героевка-2,3 — некрополь Илурата (по М.М. Кубланову)
Рис. 4. Однокамерная постройка (СК-ХШ) на городище Тиритака. Фото автора
Рис. 5. Двухкамерные постройки: 1 - Алексеевка, 2- Героевка-3,3- Героевка-2,4 - Тиритака, 5- Героевка-6,6 - Героевка-3,7- Илурат
Рис. 6. Керамика из раннесредневековых слоев и комплексов Тиритаки (по Книпович, Славину, Гайдукевич)
Рис. 7. Керамика салтово-маяцких поселений Керченского полуострова В.Н. Зинько
Рис. 8. Керамика салтово-маяцких поселений Керченского полуострова Восточный Крым в эпоху Хазарского каганата
Рис. 9. Погребальные памятники: 1 - могила на поселении Героевка-6, 2 - могила в кургане на поселении Героевка-2, 3 - могила на поселении Осовины-1, 4 - могила на некрополе Эльтиген-1 (верхний, нижний ярус)
Крымский археологический комплекс: исследования 2006-2009 гг. Городища и поселения салтово-маяцкой культуры Нижнего Подонья являются крайне важным источником для реконструкции этнической и социально-экономической истории данного региона в хазарскую эпоху. К числу памятников, являющихся ключевыми для изучения истории древних племен, населявших степи Подонья в хазарское время, следует отнести и Крымский комплекс, расположенный в низовьях Северского Донца, на берегу протоки Сухой Донец, у современного хутора Крымский. Памятник известен давно, еще с 1905 г., когда геолог В.В. Богачев на территории х. Крымский нашел остатки гончарного водопровода. Данную находку исследователи традиционно связывают с Крымским городищем [Савченко, 1986, с. 70; Раев, 1979, табл. 32, рис. 25]. В дальнейшем этот памятник неоднократно привлекал внимание исследователей. Подробная информация об истории изучения Крымского комплекса приведена в статье Е.И. Савченко, посвященной публикации материалов Крымского могильника [Савченко, 1986, с. 70]. С именем этого ученого связаны и наиболее масштабные исследования Крымского комплекса, проводившиеся экспедицией Музея истории виноградарства ВНИИВиВ. В период 1969-1978 гг. экспедицией Е.И. Савченко проводились исследования Крымского могильника, а также раскопки в юго-западной части Крымского городища [Савченко, 1970; 1976; 1978; 1979; 1980]. Материалы этих исследований, а также выразительные случайные находки (например, шесть пифосов, обнаруженных в 1963 г. при строительных работах на территории х. Крымский1), поставили Крымский комплекс в ряд важнейших раннесредневековых памятников Нижнего Дона. Его значение неоднократно отмечалось в работах ведущих отечественных исследователей, посвященных анализу памятников салтово-маяцкой культуры Нижнего Подонья [Плетнёва, 2000, с. 115-116; Флёров, 2002, с. 162]. Отметим, что это единственный на территории Нижнего Дона комплекс памятников салтово-маяцкой культуры, включающий полный набор структурных элементов. В его составе выделяются городища, селища и грунтовый могильник. Все они расположены компактно, в пределах совре-
менного х. Крымский, а также по бортам прилегающей к нему одноименной балки. В литературе и архивных материалах имеются упоминания о двух городищах в составе Крымского комплекса, однако локализация одного из них, так называемого Первого Крымского городища, остается до сих пор неопределенной. В публикации 1986 г. Е.И. Савченко предположил, что Первое Крымское городище может находиться на месте современного х. Крымский. Городище же, расположенное к западу от хутора, непосредственно в Крымской балке, им обозначено как Второе Крымское городище [Савченко, 1986., с. 70]. Отметим, что выводы Е.И. Савченко о локализации Первого Крымского городища на территории х. Крымский основывались на материалах, накопленных к 70-м гг. прошлого века, подтверждаются они и материалами разведочных работ последних лет (рис. 1). Крымская балка расположена к западу от х. Крымский, вытянута на 4,5 км по линии ЗСЗ - ВСВ вдоль течения р. Сухой Донец. Крымская балка и р. Сухой Донец разделены водоразделом, прилегающим к высокому коренному берегу реки. Конфигурация в плане Крымской балки весьма сложная, борта ее основного русла разрезаются более мелкими балками и оврагами. В устье и истоках Крымской балки имеется несколько ответвлений, образующих высокие мысовые площадки. Устье Крымской балки расположено в юго-западной части х. Крымский. Здесь в нее с севера впадает балка Крутая, ограничивающая с запада х. Крымский. Устья указанных балок разрывают линию высокого коренного берега, образуя над поймой Сухого Донца высокие мысовые площадки, а также высокий овальный в плане холм, соединенный узким перешейком с мысовой площадкой. В центральной части Крымской балки до настоящего времени существует родник, стекающий по руслу балки к р. Сухой Донец. Следует также отметить, что устье Крымской балки образует единственный в ближайшей округе удобный спуск к р. Сухой Донец. Правый коренной берег Сухого Донца достигает в высоту 20-25 м и практически непреодолим, за исключением указанного места. Именно здесь, в устье Крымской балки, сохранились следы, позволяющие говорить о наличии на территории х. Крымский значительного по масштабам археологического памятника. Прежде всего следует отметить высокий овальный в плане холм, расположенный в юго-западной части хутора, в устье Крымской балки. До сих пор на нем заметны следы террасирования. На поверхности холма имеется плоская овальная в плане площадка, на которой сохранились участки культурного слоя, включающего известковые прослойки с включениями фрагментов кирпичей. На мысовых площадках в устье Крымской балки также выявлены участки культурного слоя, подъемный материал представлен салтовской керамикой, в том числе и фрагментами пифосной керамики. Все это в совокупности с данными исследований предшествующего времени позволяет предполагать локализацию Первого
Крымского городища в юго-западной части современного х. Крымский. Учитывая расположение этого памятника в устье балки, можно предполагать, что он мог быть ядром, центром Крымского комплекса. Однако данная информация носит характер рабочей гипотезы, вопрос требует дальнейших исследований и разведок. Намного лучше сохранилось Второе Крымское городище (рис. 2), расположенное в 2 км от западной окраины х. Крымский, на южном борту Крымской балки, на высоком мысу, образованном двумя балками (Княжья балка и Самсонова балка), которые разрезают южный борт Крымской балки. С юго-запада и юго-востока городище ограничено рвами, отделяющими его от напольной части мыса. Следует отметить, что между оконечностями рвов остается довольно большое расстояние, около 2/3 южной стороны городища. Искусственный характер рвов не вызывает сомнений, однако судить об их назначении сегодня сложно. С северо-востока городище ограничено обрывами Некрасовой балки, являющейся участком обширной Крымской балки. Площадка, на которой расположен памятник, имеет форму, близкую четырехугольной. Она ориентирована углами по странам света, ее размеры составляют 190x140 м, ширина сохранившихся участков рвов 15-20 м., длина западного рва 55 м, восточного - 30 м. Мы-совая площадка, на которой расположен памятник, имеет уклон к северу. В юго-восточном углу городища, вдоль остатков восточного рва, с севера от него, прослеживается невысокое валообразное возвышение высотой до 0,4 м и шириной до 2,5 м. К настоящему времени городище по всей его площади заросло лесом. Лес, насаженный в конце 1950-х гг. из деревьев широколиственных пород, зарос непроходимым кустарником, лесные насаждения полностью скрывают рельеф городища. Из деталей рельефа хорошо заметны лишь юго-западный угол городища, западный и восточный рвы. Так как лесные насаждения почти полностью покрывают поверхность городища, сохранились лишь небольшие участки, доступные для исследования, расположенные в разных частях памятника. К сожалению, это обстоятельство не позволяет в настоящее время проводить исследования Второго Крымского городища единой площадью. Начиная с 2006 г. на Втором Крымском городище (далее - Крымском городище) ведутся исследования экспедиции филиалов Педагогического института Южного федерального университета. В период 2006-2009 гг. экспедицией проводились исследования юго-восточного и юго-западного участков Крымского городища. В данной статье представлены предварительные результаты этих работ. В 2006 г. с целью уточнения границ памятника в 38 м к югу-западу от юго-восточного угла городища на напольной мысовой площадке был заложен Раскоп V2 площадью 32 кв. м (рис. 2). На этом участке непосредственно
под слоем дерна залегал слой предматерикового суглинка, ниже которого залегал материк, представлявший собой монолитный бурый суглинок. Следов культурного слоя и культурных остатков на этом участке обнаружено не было. В дальнейшем раскопки были продолжены уже в пределах площадки, ограниченной рвами и обрывами балок. В юго-восточной части городища сохранился небольшой свободный от лесных насаждений участок. Здесь был заложен Раскоп VI (рис. 2, 3), площадь которого составила 112 кв. м. Цель работ - определение характера, мощности и последовательности культурных напластований, изучение остатков культурной и строительной деятельности на данном участке памятника. В пределах Раскопа VI выявлен участок достаточно мощного культурного слоя (рис. 3, б). Отметим, что в ходе работ зафиксированы отличия в стратиграфии северной и южной частей Раскопа VI. В северной части Раскопа VI, непосредственно под гумусным слоем залегал рыхлый золистый слой мощностью до 0,44 м, ниже которого залегал слой предматерикового суглинка коричневого цвета, а затем и материк. В центральной и южной частях раскопа зафиксирована несколько иная стратиграфическая ситуация. Здесь под гумусным слоем прослежен слой плотного гумусированного суглинка, ниже которого залегал слой, образованный валообразной насыпью, зафиксированной в южной части Раскопа VI. Слой валообразной насыпи отчетливо фиксировался в южной части западного борта Раскопа VI (рис. 3,6). Его подстилал слой предматерикового суглинка, ниже которого фиксировался материк - бурый суглинок с известковыми включениями. В ходе работ 2006-2008 гг. в пределах Раскопа VI при исследовании культурных напластований прослежено три условных горизонта культурных остатков. Горизонты фиксировались после последовательного снятия культурных напластований. На уровне первого и второго условных горизонтов выявлены развалы фрагментов керамики и костей животных. Наибольшая концентрация находок фиксировалась на стыке квадратов 1 - 2 - 3 - 4. Так, например, на уровне второго горизонта, который был зафиксирован после снятия золистого слоя, а также в самом слое в пределах центральной и северо-восточной частей квадрата 2 и в северо-западном углу сопряженного с ним квадрата 4 выявлено значительное скопление фрагментов керамики. Здесь же в пределах квадрата 2 были обнаружены фрагмент каменного жернова (рис. 10,6) и бронзовый перстень (рис. 11,4), а в пределах квадрата 4 - железный нож (рис. 11,1). Третий условный горизонт связан с сильно расплывшейся валообразной насыпью высотой до 0,35 м, прослеженной в южной части Раскопа VI. Она была сооружена на уровне предматерика из слабогумусированного мешаного суглинка и, по всей вероятности, являлась выбросом из восточного рва, уложенного в виде вала по краю площадки поселения.
Вилообразная насыпь была прослежена после снятия перекрывавшего ее слоя плотного гумусированного суглинка темно-коричневого цвета. На исследованном участке она вытянута по линии запад-восток (рис. 3, 1). Длина прослеженного участка вилообразной насыпи составила 6,89 м, ширина - от 5,1 до 4,17 м. На уровне предматерикового слоя и материка в пределах Раскопа VI прослежено четыре ямы (рис. 3, 1; 2-5). Одна из них, яма 1, выявлена у западного борта, в северной части Раскопа VI. Яма имела округлую в плане форму и, очевидно, слегка расширяющиеся к низу стенки. Заполнение ямы - мешаный сырцовый суглинок желтоватого цвета. Ее диаметр по дну составил 0,95 м. Еще три ямы были выявлены в юго-восточной части раскопа. Одна из них, яма 2, прослежена у восточного борта в южной части Раскопа VI. Она была заполнена мешаным гумусированным суглинком темного цвета. Яма имела уступы вдоль западной и южной стенки. Небольшая по размерам яма 3 также прослежена в южной части Раскопа VI. Пятно ямы 3 едва выделялось на фоне материкового суглинка лишь благодаря комковатой структуре ее заполнения. Яма имела округлую в плане форму и расширяющиеся к низу стенки. Заполнение ямы 3 стратифицированное, верхняя часть ямы заполнена комковатым слабогумусированным суглинком, нижняя - более монолитным слабогумусированным суглинком. В заполнении ямы прослежены прослойки темного гумусированного суглинка. При расчистке ямы 3 в заполнении был обнаружен фрагмент стенки амфоры и кость животного. В западной части квадрата 5 была выявлена яма 4, представляющая собой неглубокое овальное в плане углубление. Размеры ямы 4 по верхнему краю - 3,19 м х 1,88 м. Заполнение ямы 4 - плотный слабогумусированный суглинок с известковыми включениями. На уровне материка в северной части Раскопа VI обнаружено обширное углубление, получившее наименование Котлован 1, заполненное плотным слабогумусированным суглинком коричневого цвета (рис. 3,1). В пределах Раскопа VI Котлован 1 зафиксирован лишь частично, поскольку из-за наличия лесных насаждений расширение раскопа в северном направлении не представлялось возможным. В плане южная граница котлована имеет дугообразную форму, уходит в северный и западный борта Раскопа VI. Южная стенка имеет небольшой наклон. Дно ровное, слегка понижается к востоку. При разборе заполнения Котлована 1 найдены фрагменты стенок кружальных сосудов и один фрагмент кирпича, размеры которого не восстанавливаются. Также следует отметить, что с юга и юго-востока вдоль стенок Котлована 1 выявлены ямки от столбов диаметром 0,05 - 0,07 м. В северной части Раскопа VI на уровне материка прослежено скопление ямок, по всей вероятности являющихся следами каркасно-столбовой конструкции, имевшей округлую в плане форму (рис. 3,1). Диаметр ямок колеблется в пределах 0,05-0,07 м. Ямки имеют вертикальные стенки, глубина
ямок составляет от 0,04 до 0,12 м от уровня материка. Прослежена трасса из 12 ямок, расположенных в системе по слегка неправильной окружности диаметром приблизительно 4,35 м. В центральной части этой окружности также выявлены четыре ямки, расположенные бессистемно. Отметим, что ямки каркасно-столбовой конструкции удалось проследить только на уровне материка, в вышележащем культурном слое ни ямки, ни возможные контуры постройки не прослеживались. Однако именно в этой части Раскопа VI, на стыке квадратов 1-2-3-4в золистом слое зафиксированы скопления фрагментов керамики и индивидуальных находок, что служит косвенным подтверждением наличия в данной части Раскопа VI округлой в плане постройки, очевидно имевшей каркасно-столбовую конструкцию. О назначении этой постройки, исходя из имеющихся данных, судить весьма сложно. Таким образом, судя по имеющимся данным, юго-восточный участок Крымского городища представлял собой периферийную часть поселения. По всей вероятности, здесь были расположены не очень важные по значимости объекты в виде легких построек, примыкавших к границе поселения, оконтуренной валообразной насыпью, сформированной из грунта, извлеченного при выкапывании восточного участка рва городища. Размеры прослеженного по краю поселения вала не позволяют рассматривать его как оборонительное сооружение; по всей вероятности, он имел какое-то утилитарное назначение. Возможно, он маркировал границы поселения, или же вилообразная насыпь могла защищать данный участок поселения от потоков воды, стекавших по склону балки в период выпадения осадков. В 2008 г. были начаты работы и в юго-западной части Крымского городища. Здесь, на напольной части мысовой площадки к югу от восточной оконечности западного рва Крымского городища, был заложен Раскоп VII (рис. 2). Отметим, что данный раскоп расположен за пределами ранее известных границ Крымского городища, т.е. четырехугольной мысовой площадки, ограниченной рвами и обрывами балок. Исследования на этом участке проводятся с целью уточнения границ памятника, определения характера культурных напластований и культурных остатков на данном участке поселения. В ходе работ 2008-2009 гг. исследовано 128 кв. м. площади памятника. Исследования на Раскопе VII еще продолжаются, поэтому данная информация носит характер предварительного сообщения. Прежде всего следует отметить, что исследуемый участок также характеризуется достаточно мощным культурным слоем (рис. 4,2). В верхней части стратиграфической колонки по всей площади Раскопа VII залегал темный гумусно-золистый слой, ниже которого зафиксирован золистый слой мощностью до 0,4 м, насыщенный фрагментами керамики, костей животных, остатками производственной деятельности в виде кусков железного и стекловидного шлака,
в слое также встречены фрагменты железных криц, обломки кирпичей и единичные находки керамического брака. В пределах Раскопа VII выявлено два условных горизонта культурных напластований. Первый зафиксирован после снятия гумусно-золистого слоя. На этом уровне прослежены залегавшие бессистемно фрагменты керамики и костей животных. Значительный интерес представляет второй условный горизонт (рис. 4, 7), прослеженный после снятия золистого слоя. В центральной части Раскопа VII выявлен обширный развал диффузированного сырцового суглинка, прорезанный котлованами от шести хозяйственных ям и одного юртообразного жилища. На этом же уровне зафиксированы остатки округлого в плане очага открытого типа. Все выявленные объекты были впущены в нижележащий культурный слой и прослежены благодаря тому, что имели рыхлое золистое заполнение, резко контрастировавшее с окружавшим его культурным слоем. Все они располагались рядами, не прорезая друг друга, что, несомненно, свидетельствует об их продуманной и систематичной планировке. Обнаруженные на уровне второго горизонта хозяйственные ямы имели округлую в плане форму и вертикальные стенки. Все они имели золистое рыхлое заполнение. В трех случаях на дне ям прослежены золистые пятна и угли. Выявленное в 2009 г. жилище (рис. 4,3) имело вытянуто-полуовальную в плане форму, было ориентировано по линии СЗ-ЮВ и заглублено в нижележащий слой на 0,3-0,4 м. Размер котлована жилища составлял 2,8 * 2,2 м. В юго-восточной части жилища прослежено округлое в плане углубление диаметром 0,44 м, заполненное золой; по всей вероятности, это остатки очага. Заполнение котлована юртообразного жилища также золистое, на дне в центральной части котлована прослежены пятна золы. Тем не менее ямки от столбовых конструкций, несмотря на тщательную зачистку, обнаружить не удалось. В заполнении котлована жилища обнаружены фрагменты керамики, в том числе четыре фрагмента гончарных котлов с внутренними ушками, один фрагмент лепной сковородки, дискообразное пряслице, изготовленное из стенки красноглиняной амфоры, роговая рукоять-футляр для складного серпа. Аналогичное по размерам, форме котлована и ориентировке жилище было открыто на Крымском городище в 1969 г. экспедицией Музея истории виноградарства ВНИИВиВ под руководством Е.И. Савченко [Флёров, 1996, с. 9; рис. 2]. В ходе исследований Крымского городища 2006-2009 гг. получена достаточно представительная коллекция находок, позволяющих дать характеристику материальной культуры населения, оставившего данный памятник. Керамический комплекс Крымского городища по данным раскопок 2006-2009 гг. достаточно разнообразен и представлен несколькими группами керамического материала. Наиболее многочисленными группами являются тарная керамика, представленная чаще всего фрагментами амфор, и
кружальная кухонная керамика, представленная фрагментами правленых на круге горшков разных типов. Судя по материалам, полученным в ходе работ 2006-2009 гг., указанные группы керамики в слоях встречаются наиболее часто и составляют основу керамического комплекса Крымского городища. Также в культурных напластованиях юго-восточного и юго-западного участков памятника встречены фрагменты пифосов и пифосообразных сосудов, лощеных и лепных сосудов, котлов с внутренними ушками. Следует отметить, что керамические материалы раскопок 2006-2009 гг., несмотря на свою многочисленность, сильно фрагментированы, целых форм пока не обнаружено. Амфоры (рис. 5,1-22). Находки фрагментов амфор в среднем составляют 15-30% фрагментов от общего количества фрагментов керамики в том или ином слое. Судя по имеющимся материалам, в культурных напластованиях Крымского городища основная масса профильных фрагментов амфорной керамики представлена фрагментами круглодонных амфор с невысоким горлом, имевших слегка отогнутый наружу венчик с боковым валиком и короткими овальными в сечении или слегка профилированными боковыми ручками. Следует отметить, что среди имеющихся материалов присутствуют как фрагменты амфор, выполненных из хорошо отмученного теста, практически не имеющего примесей, как правило, светло-коричневого или красноватого цвета, так и фрагменты, изготовленные из грубого теста с примесью шамота и песка, имевшие порою плохо заглаженную поверхность. Для последних характерна поверхность черепка красного или кирпичного цвета. Пифосы и пифосообразные сосуды (рис. 5,23-28). Несмотря на свою немногочисленность - не более 1,5-2% от общей массы фрагментов керамики, - данная группа уверенно выделяется по целому ряду признаков. Прежде всего бросается в глаза массивность стенок, как правило, 1,3-1,8 см толщиной, что, несомненно, свидетельствует о значительных размерах таких сосудов. Среди них выделяются фрагменты толстостенных красноглиняных сосудов, имеющих хороший обжиг и плотный, без видимых примесей в тесте черепок. Однако в большинстве случаев толстостенная керамика представлена фрагментами сероглиняных сосудов с плохо заглаженной поверхностью, в изломе и на поверхности которых заметны включения в виде крупнодробленой дресвы и крупного речного песка. Среди профильных фрагментов отметим небольшую по численности серию венчиков красноглиняных пифосов, которые, судя по сохранившимся находкам, имели широкую (28-32 см) горловину и массивный венчик с боковым выносом, зачастую срезанным по верхнему краю таким образом, что он формирует плоскую широкую горизонтальную поверхность верхнего края (рис. 5,23, 25). Значительно чаще встречаются фрагменты сероглиняных толстостенных пифосообразных сосудов, изготовленных из теста с примесью круп-
нодробленой дресвы и песка, также имевших широкую горловину, порядка 26-30 см в диаметре. Как правило, венчикам таких сосудов придавалась волнообразная форма (рис. 5,26-28). Таким образом, можно предположить, что в составе этой группы присутствуют как импортные сосуды, так и продукция местных мастеров. Котлы с внутренними ушками (рис. 6,1-10). Этот весьма специфический тип сосудов также представлен в материалах Крымского городища небольшой, но достаточно выразительной серией находок. В большинстве случаев это фрагменты сосудов, имевших достаточно крупный диаметр по внешнему краю, порядка 24-35 см. Насколько можно судить по сохранившимся фрагментам, они во многом повторяют форму правленых на круге горшков, тем не менее их стенки и венчики более массивны. Во всех случаях такие сосуды несут следы обработки при помощи ручного гончарного круга, лепные котлы с внутренними ушками на Крымском городище в материалах раскопок 2006-2009 гг. не зафиксированы. Практически все фрагменты котлов украшены по тулову линейным или комбинированным линейно-волнообразным орнаментом, также достаточно часто они украшались насечками по венчику. Тесто имеет примесь песка и мелкодробленой дресвы, реже шамота. Характерной деталью данного типа сосудов являются налепы с отверстиями с внутренней стороны шейки - ушки для подвешивания, как правило имевшие В-образную форму. Вместе с тем отмечены и находки котлов с ушками без перемычки. Кружальная керамика (рис. 7,1-29). Правленые на круге горшки составляют основу керамического комплекса Крымского городища. Фрагменты данной группы керамики составляют, как правило, от 60 до 85% среди общего количества фрагментов керамических сосудов в том или ином слое. В подавляющем большинстве случаев это фрагменты плоскодонных горшков с выделенной шейкой и отогнутым наружу венчиком. Большая часть фрагментов стенок этой группы сосудов украшена линейным, реже комбинированным линейно-волнообразным орнаментом. Достаточно часто венчики сосудов украшались насечками по краю, зачастую это насечки, нанесенные зубчатым штампом. Случаи украшения венчиков сосудов ложновитым орнаментом единичны. Большинство сосудов этой группы имеет рыхлый черепок, в изломе которого, как правило, хорошо заметны следы течения гончарной массы. Тесто содержит в качестве примесей песок, дресву, однако встречаются фрагменты с примесью песка и шамота. Формы сосудов довольно разнообразны, хорошо заметны различия по степени выделенности шейки и отогнутости венчика сосуда. Также следует отметить, что в ряде случаев на донцах сосудов сохранились клейма гончаров (рис. 7,26-29). Лепная керамика (рис. 8,1-10) представлена немногочисленной серией фрагментов лепных сосудов, составляющих, как правило, не более 1,5-2%
от общего количества фрагментов керамики. Профильные части представлены фрагментами горшков с выделенной шейкой и отогнутым наружу венчиком, зачастую украшенных пальцевыми вдавлениями (рис. 8,1-2). В одном случае зафиксирована находка края лепного сосуда открытого типа, также с пальцевыми вдавления по краю (рис. 8,4). Тесто лепных сосудов, как правило, содержит примесь шамота, песка и органики. Поверхность фрагментов неровная, плохо заглажена, обжиг также неровный. Значительный интерес представляет серия находок лепных сосудов открытого типа с невысоким бортиком, типологически близких к сковородкам (рис. 8,5-10). Достаточно часто такие сосуды украшались пальцевыми вдавлениями по краю. Следует отметить, что находки сосудов этого типа до сих пор встречались только в культурных напластованиях юго-западного участка поселения. Лощеная керамика (рис. 8,11-24). Фрагменты лощеных сосудов также немногочисленны и обычно составляют 3-7% от общего количества фрагментов керамики. Профильные фрагменты представлены венчиками, ручками и донными частями лощеных кувшинов (рис. 8,11-15, 18-19, 22-24). Судя по имеющимся фрагментам, это кувшины со слегка расширяющимися горловинами, имеющими слив, приземистым туловом и боковыми ручками, прикреплявшимися к тулову и горлу путем прилепа. Тесто, как правило, плотное, без видимых примесей, в большинстве случаев поверхность фрагментов лощеных сосудов тщательно заполирована, может иметь следы лощения в виде продольных полос. Также отметим единичные находки профильных частей лощеных сосудов иных типов. Например, края лощеных кубышек (рис. 8,16-17), край лощеного сосуда открытого типа с отогнутым наружу венчиком (рис. 8,20), а также фрагмент стенки с боковой горизонтальной ручкой от большого, очевидно, трехручного лощеного сосуда, поверхность которого была украшена врезным орнаментом (рис. 8,21). Индивидуальные находки. В ходе работ 2006-2009 гг. сделан ряд индивидуальных находок, характеризующих особенности материальной культуры, быта и хозяйственной деятельности населения, оставившего Крымское городище. Большинство из них можно отнести к категории орудий труда и бытовых предметов, также в материалах раскопок 2006-2009 гг. присутствуют единичные находки украшений. Наиболее массовой находкой являются дискообразные пряслица с отверстием в центре, изготовленные из стенок амфор, реже из стенок кружальных сосудов (рис. 9,1-5). Также отмечены находки дискообразных пряслиц, выполненных из песчаника или из глины (рис. 9,6-10). Следует отметить, что в пределах Раскопа VII были обнаружены заготовки для пряслиц (рис. 9,11-13), что, несомненно, свидетельствует о производстве изделий подобного рода в домашних условиях, непосредственно на самом поселении.
В ходе работ 2006-2009 гг. обнаружено несколько фрагментов железных ножей (рис. 11,2-3). Один полностью сохранившийся экземпляр обнаружен в золистом слое на Раскопе VI (рис. И, 1). Он имел слегка прогнутую спинку, клиновидное в сечении лезвие и плоский трапециевидный черешок для рукояти. Длина ножа 11,4 см, длина лезвия 9,2 см, длина черешка для рукояти 2,2 см. Среди материалов из культурных напластований в пределах Раскопа VI и Раскопа VII встречены находки, которые можно связать с хозяйственной деятельностью жителей поселения. Так, в золистом слое в северной части Раскопа VI обнаружена половина каменного жернова, изготовленного из известняка (рис. 10,6). Судя по сохранившемуся фрагменту, жернов имел округлую форму с необработанными краями, в центральной части имеется высверленное отверстие. Верхняя рабочая часть жернова заглажена, несет следы использования, края и нижняя часть не обработаны. По всей вероятности, данный фрагмент является основанием, т.е. нижней частью, ручного каменного жернова. Размеры сохранившегося фрагмента 39x22x9,5 см, диаметр просверленного отверстия 4,4 см. Также неоднократно отмечены находки каменных терочников, оселков, заполированных песчаниковых плит (рис. 10,1-5). Несомненный интерес для характеристики хозяйственной деятельности жителей поселения представляет и костяная рукоять для складного серпа (рис. 11,6), обнаруженная в заполнении котлована жилища 1 на Раскопе VII. Предмет имеет дугообразную форму, изготовлен из ребра лошади3. По внешней грани проходит вырез для лезвия. Судя по характеру разреза, он сделан путем сверления отверстий, пространство между которыми затем было срезано. Окончание на заостренном конце оформлено в виде закругленного выступа. С торцевой части, судя по сохранившимся следам, рукоять имела продольный разрез, здесь помещался шарнир для крепления лезвия. На поверхности рукояти заметны насечки, очевидно, это следы сработанности. Длина изделия 17 см, ширина на конце 2,3 см, диаметр отверстия 0,5 см. Размер сечения в центральной части 1,5 х 2,1 см. Изделия из кости подобного назначения известны из культурного слоя Саркела славянского периода [Флёрова, 2001, с. 92-93, рис. 45,1-2]. Однако точных аналогий подобрать не удалось. Также следует отметить, что рукоять, обнаруженная на Крымском городище, происходит из закрытого комплекса, в составе которого присутствовал типичный набор салтовской керамики, в том числе фрагменты котлов с внутренними ушками. Кроме этого, среди материалов из раскопок 2006-2009 гг. присутствуют и другие изделия из кости. В пределах Раскопа VII в золистом слое были обнаружены три обработанных астрагала с прочерченными знаками (рис. 11,7-9), а в заполнении жилища 1 найдены таранная кость лошади (рис. 11,11) и астрагал (рис. 11,10) с просверленными в них отверстиями.
Украшения, обнаруженные в период работ 2006-2009 гг., представлены двумя находками - бронзовым перстнем (рис. 11,4) и бусиной (рис. 11, 5). Бронзовый перстень происходит из развала керамики в золистом слое в пределах Раскопа VI. Перстень имел массивный ромбовидный щиток и овальный разомкнутый ободок. По углам щитка имеются скругленные выступы. Размер перстня 2,2 х 2,5 см, размер щитка 1,2 х 1,7 см, ширина ободка 0,4 см. В заполнении ямы 2, выявленной на уровне второго горизонта на Раскопе VII, обнаружена глазчатая бусина, изготовленная из синей стеклянной пасты. Бусина имеет округлую слегка приплюснутую форму, по бокам имеются инкрустированные глазки из цветного стекла неправильной формы. Внутренняя часть глазка желтого цвета, по краям - коричневого. Размер бусины 0,9 х 1Д см. Итак, полученные в ходе работ 2006-2009 гг. материалы дают информацию для характеристики культурного облика, быта и хозяйственной деятельности населения, оставившего Крымское городище. Также они позволяют сделать предварительные выводы о датировке поселения. В целом облик керамического комплекса и вещевого инвентаря типичен для поселений салтово-маяцкой культуры, в том числе и для нижнедонских памятников данной культуры. Имеются многочисленные аналогии, например, в материалах Саркела, где находят обработанные астрагалы с прочерченными знаками или просверленными отверстиями [Флёрова, 2001, с. 108-111, рис. 55-57]. Типичны для салтовских памятников и дискообразные пряслица, изготовленные из стенок сосудов. Обнаруженный в золистом слое на Раскопе VI бронзовый перстень может быть датирован IX в., и хотя точных аналогий подобрать не удалось, отметим, что типологически близкие перстни с жуковиной и ромбовидной металлической вставкой известны среди материалов IX в. из могильников Крыма [Айбабин, 1999, с. 283, таб. XXII, 44]. Для фрагментов амфор, происходящих из культурных напластований Крымского городища, достаточно многочисленны аналогии, происходящие из памятников Крыма первой половины IX - второй четверти X в. [Паршина, Тесленко, Зеленко, 2001, с. 77-78]. Таким образом, имеющиеся на сегодняшний день материалы позволяют предварительно датировать исследуемый памятник в пределах IX в. Тем не менее следует обратить внимание и на ряд особенностей вещевого материала. Так, фрагменты лепных сосудов составляют достаточно низкий процент среди общей массы найденных фрагментов керамики. Причем их значительная часть представлена фрагментами лепных сковородок - типом сосудов, сравнительно редким для салтовских памятников. На исследуемом поселении обнаружены и такие редкие для памятников салтово-маяцкой культуры находки, как фрагмент каменного жернова и костяная рукоять для складного серпа. Пока сложно говорить, могут ли они свидетельствовать о зарождающемся у жителей поселения земледелии. Несомненно, требуется дальнейшее накопление данных.
Результаты исследовании 2006-2009 гг. позволяют уточнить представления о размерах памятника. Данные, полученные в ходе работ на Раскопе VII в юго-западной части городища, показывают, что границы поселения выходят за пределы четырехугольной площадки, ограниченной рвами и обрывами балок, т.е. площадь поселения значительно больше, чем предполагалось ранее. Данные, полученные при исследовании юго-восточного и юго-западных участков Крымского городища, также позволяют поставить вопрос о характере этого памятника. Достаточно мощный культурный слой, наличие жилищ, четкая планировка расположения жилища и сопутствующих хозяйственных объектов, прослеженная в пределах Раскопа VII, - все это несомненно свидетельствует о стационарном характере поселения, а также о достаточно длительном периоде его функционирования. Весьма показательны в этом плане и результаты остеологических определений. Для исследованных в 2006-2009 гг. участков получено следующее соотношение костных остатков по видам среди определимых фрагментов: КРС 59%, овца (коза) 26%, свинья 10%, лошадь 5,6%. Незначительный процент (в пределах 0,5%) составляют кости собаки, зайца. Присутствуют и кости рыб, среди них такие виды, как осетр, сом и сазан. Предположения о стационарном характере поселения, оставленного оседлым населением, находят подтверждение и в материалах синхронного городищу могильника. Е.И. Савченко на основе анализа материалов Крымского могильника было сделано предположение об оседлом характере населения, оставившего этот памятник [Савченко, 1983; 1986]. Судя по наличию в культурных напластованиях находок керамического брака, кусков железного и стекловидного шлака можно предполагать, что данное поселение могло выполнять и функции ремесленного центра. Учитывая, что в состав комплекса памятников салтово-маяцкой культуры округи х. Крымский входят два крупных поселения, вполне претендующих на статус городищ, четыре селища и грунтовый могильник, можно говорить о Крымском комплексе как об одном из центров оседлости, формировавшихся в степях правобережья Нижнего Дона в хазарскую эпоху. В перспективе дальнейшее исследование памятников Крымского археологического комплекса может дать важные материалы по многим вопросам, связанным с этнической и социально-экономической историей населения степей Нижнего Подонья хазарского времени. Примечания 1 Информация о находке указана в статье Е.И. Савченко, посвященной публикации материалов Крымского могильника [Савченко, 1986. с. 70]. 2 При нумерации раскопов учтена нумерация раскопов, заложенных на памятнике в 1960-1970-х гг.
3 Определение сделано доцентом кафедры общей биологии Педагогического института Южного федерального университета, к.б.н. Ю.Я. Мягковой. Список литературы Айбабин А.И. Этническая история ранневизантийского Крыма. Симферополь, 1999. Паршина Е.А., Тесленко И.Б., Зеленко С.М. Гончарные центры Таврики VIII-X вв. // Морская торговля в Северном Причерноморье. Киев, 2001. Плетнёва С.А. Очерки хазарской археологии. Москва-Иерусалим, 2000. Раев Б.А. Каталог археологических коллекций. Новочеркасск, 1979. Савченко Е.И. Крайсветный М.И. Могильник у х. Крымский // Археологические открытия 1975 года. М.: Наука, 1976. Савченко Е.И. Крымский могильник И Археологические открытия на новостройках. М.: Наука, 1986. Савченко Е.И. Раскопки могильника у х. Крымского И Археологические открытия 1978 г., М.: Наука, 1979. Савченко Е.И. Средневековое поселение у х. Крымского // Археологические открытия 1969 г. М.: Наука, 1970. Савченко Е.И. Средневековый могильник у х. Крымского // Археологические открытия 1977 г. М.: Наука, 1978. Савченко Е.И. Средневековый могильник у х. Крымского И Археологические открытия 1979 г. М.: Наука, 1980. Савченко Е.И. Хронология Крымского могильника И Проблемы хронологии археологических памятников степной зоны Северного Кавказа. Ростов-на-Дону, 1983. Флёров В.С. Крепости Хазарии в долине Нижнего Дона (этюд к теме фортификации) // Хазарский альманах. Т. 1. Харьков, 2002. Флёров В.С. Раннесредневековые юртообразные жилища Восточной Европы. М., 1996. Флёрова В.Е. Резная кость Восточной Европы: искусство и ремесло. СПб., 2001.
Условные обозначения: 1- район предполагаемой локализации Первого Крымского городища; 2- Второе Крымское городище 3 - Крымский грунтовый могильник; 4 - поселения округи Крымского городища Рис. 1. Ситуационный план Крымского комплекса Рис. 2. Крымское городище (Второе Крымское городище). План
Рис. 3. Крымское городище. План Раскопа VI, планы и разрезы ям, чертеж западного борта Раскопа VI. 1 - Раскоп VI план; 2 - план и разрез ямы 3; 3 - - план и разрез ямы 4; 4 - план и разрез ямы 1; 5 - план и разрез ямы 2; западный борт Раскопа VI
Рис. 4. План Горизонта 2 Раскопа VII, чертеж профиля западных бортов квадратов 1-2, план и разрез жилища 1.1- Раскоп VII, горизонт 2, план; 2 - профиль западных бортами квадратов 1-2; 3 - план и разрезы жилища 1
Рис. 5. Находки из раскопок Крымского городища 2006-2009 гг. Профильные фрагменты тарной керамики. 1-22 - профильные фрагменты амфор, 23-28 - профильные фрагменты пифосов и пифосообразных сосудов 1-28 - керамика
Рис. 6. Находки из раскопок Крымского городища 2006-2009 гг. Профильные фрагменты котлов с внутренними ушками. 1-10 - керамика
Рис. 7. Находки из раскопок Крымского городища 2006-2009 гг. Профильные фрагменты кружальных сосудов. 1-29 - керамика
I_1_1_I Рис. 8. Находки из раскопок Крымского городища 2006-2009 гг. Профильные фрагменты лепной и лощеной керамики. 1-10 - профильные фрагменты лепных сосудов, 11-24 - профильные фрагменты лощеных сосудов, 1-24 - керамика
Рис. 9. Находки из раскопок Крымского городища 2006-2009 гг. Пряслица. 1-8» 10-13 - керамика, 8-9 - песчаник
Рис. 10. Находки из раскопок Крымского городища 2006-2009 гг. Изделия и орудия труда из камня. 1-3 - сланец, 4-6 - песчаник
Рис. 11. Находки из раскопок Крымского городища 2006-2009 гг. Индивидуальные находки. 1- железный нож, 2-3 - фрагменты железных ножей, 4 - бронзовый перстень, 5 - глазчатая бусина, 6 - костяная рукоять складного серпа, 7- 9- обработанные астрагалы с прочерченными знаками, 10 - астрагал с отверстием, 11 - таранная кость лошади с отверстием; 1-3 -железо, 4 - бронза, 5 - стеклянная паста, 6-11 - кость
ЧАСТЬ 3 ИУДАИЗМ В ХАЗАРИИ

Э.Е. Кравченко, В.К. Кульбака Погребение хазарского времени из Мариуполя В июне 1989 г. в г. Мариуполе (Донецкая обл., Украина) при прокладке траншеи на территории ОАО «Металлургический комбинат им. Ильича», стан «3000», были обнаружены кости, керамический сосуд и группа вещей. Осмотр местонахождения показал, что погребальное сооружение было полностью разрушено. Строители сохранили оставшиеся предметы: разбитый сосуд, фрагменты бронзового зеркала, медную цепочку сложного плетения и два дирхема. Среди костных остатков четко определялись кости человека; были ли при этом кости коня или других животных, неясно. Случайный характер находки, отсутствие на поверхности к моменту осмотра каких-либо четко различимых следов курганной насыпи дали основание первоначально отнести указанное погребение к категории грунтовых. Тем не менее анализ имеющихся в распоряжении данных свидетельствует в пользу того, что указанное захоронение было, вероятнее всего, курганным. Вопрос о датировке комплекса будет рассмотрен ниже. Предварительно скажем, что захоронение было произведено не ранее конца VIII в. Грунтовые могильники салтово-маяцкой культуры на северном берегу Азовского моря неизвестны. Последнее не связано с недостаточной изученностью данного региона. По-видимому, этот тип раннесредневековых могильников просто не характерен для рассматриваемой территории. Обращает внимание и то, что рядом с погребением не обнаружено других могил, которые, вне сомнений, присутствовали бы здесь, если бы на этом месте располагался грунтовый могильник. Погребение было обнаружено на глубине, превышающей 2 м. На могильниках, связываемых с протоболгарским населением салтово-маяцкой культуры, такие глубокие погребения встречаются нечасто. Они известны в могильниках Нетайловском [Аксёнов, 2006], Красногорском [Михеев, 1990, с. 46], Крымском [Савченко, 1986, с. 99-101], где наряду с ними есть и погребения с меньшей глубиной могильных ям. Основная же часть ям на раннесредневековых грунтовых кладбищах обычно имеет небольшую глубину.
Рис. 1. Г. Мариуполь и его окрестности: А - старая карта; Б - современная карта. Значком (*) на карте А показано место находки погребения
Не соответствует грунтовому могильнику и топография окружающей находку территории. Участок, на котором было обнаружено погребение, находится на левом берегу р. Кальчик (рис. 1 Б). Он расположен довольно далеко от русла реки и высоко над ее уровнем. Несмотря на то что облик местности изменен земляными работами до неузнаваемости, топография восстанавливается по старым картам (рис. 1 А). Здесь видно, что погребение располагалось на краю или в верхней части водораздела между двумя крупными балками - Митрополитской и безымянной*. В пользу того, что погребение относится к курганным, свидетельствует и характер сопроводительного инвентаря. Деталью какого-то украшения являлась и медная цепочка (длина сохранившейся части 4,5 см), состоящая из 14 соединенных друг с другом колец, имеющих диаметр 9 и 6 мм (толщина проволоки до 1 мм). Характер плетения был следующий. Четыре крупных кольца соединены в простую цепочку. Далее маленькие колечки скрепляли между собой по 2-3 больших (рис. 2,3). Зеркало. Сохранились два относительно крупных фрагмента края и серия мелких толщиной до 1 мм (рис. 2,3). Изготовлено из сплава на основе меди. Несмотря на то что большая часть зеркала утрачена, сохранившиеся его части позволяют получить представление о его форме и диаметре (не более 10-12 см). Зеркала подобного типа известны в раннесредневековых древностях хазарского времени [Иванов, Копылов, 2001, с. 129]. Горшок лепной. Особый интерес представляет горшок с невысокой шейкой, резко отогнутым наружу венчиком и покатыми плечиками, плавно переходящими в корпус, завершающийся относительно широким дном. Сосуд изготовлен из глины с большой примесью мелкозернистого песка. Поверхность темно-серая, цвет с желто-серыми пятнами, а в изломе черепок почти черный. Наружная поверхность сосуда сглажена и не несет дополнительной орнаментации. Характер обработки стенок и слабо выраженная закраина у дна свидетельствуют, что горшок вылеплен от руки с последующей подправкой на круге с малыми оборотами. На тулове присутствуют два расположенных рядом знака, прочерченных по сырой глине до обжига. Один из них представляет равноконечный крест, а другой - сложную фигуру, в основе которой лежит ромб (рис. 2,4,5). Горшки, отдаленно напоминающие мариупольский, можно встретить на поселениях степного варианта салтово-маяцкой культуры [Красильников, 2001, с. 312, рис. 7,1). Особенность сосуца в его пропорциях, а также в том, что он имеет подправку на круге. * Благодарим сотрудников Мариупольского краеведческого музея: главного хранителя фондов Л.С. Якущенко и реставратора А.В. Ладкина за помощь в подготовке материалов к публикации, а также старшего научного сотрудника музея Л.И. Кучугуру, которая провела большую работу по локализации точного места расположения археологического комплекса.
Дирхемы. Их два, определены В.П. Лебедевым как аббасидские, один из которых (рис. 2,1) имеет плохую сохранность: распавшийся на шесть частей фрагмент в пределах 2/3 целой монеты. В связи с потертостью надписи на этом экземпляре видны плохо. В.П. Лебедев обратил внимание на его характерный желтоватый цвет, объяснив это то ли воздействием огня, то ли золочением монеты. Из надписей на монете читается лишь название города, где она была выпущена, - Мадинат ас-Салам (Багдад). Вторая монета (рис. 2,2) относительно хорошей сохранности. Она немного потерта и, по всей видимости, какое-то время находилась в обращении. На лицевой стороне, в поле, имеется горизонтальная прямая линия, прочерченная острым предметом. У края поля овальное отверстие, свидетельствующее, что дирхем использовался в качестве подвески. По определению В.П. Лебедева, он также чеканен в Багдаде в 156 г.х. (772/773 гг.). Возможное золочение одной 5 Рис. 2. Предметы из погребения на стане «3000»
монеты и отверстия на другой свидетельствуют об использовании обеих в качестве украшений. Без сомнений, монеты, обнаруженные в рассматриваемом погребении, не дают точной его датировки. Срок нахождения в обращении дирхемов в Восточной Европе был продолжительным. В пользу этого свидетельствует разница между датами выпуска младшего и старшего экземпляров куфических монет в восточноевропейских кладах [Кропоткин, 1971, с. 78]. Тот же факт, что рассматриваемые нами монеты использовались в качестве подвесок, может продлить срок их бытования на неопределенный промежуток времени [Берга, 1988, с. 62]. В северо-восточном Приазовье из монет VIII в. можно упомянуть лишь обломок солида императора Константина V в разрушенном погребении у шахты 19 близ пос. Чистякове (нынешний г. Торез Донецкой обл.) [Тахтай, 1999, с. 164, табл. 7], входившем, вероятнее всего, в ту же группу захоронений, что и рассматриваемый нами комплекс. Собственно, в курганных захоронениях хазарского времени основная часть монет также представлена византийскими солидами. Тем не менее встречаются и арабские дирхемы, которые, по заключению В.Е. Флёровой, более характерны для поздних захоронений этой группы [Флёрова, 2001, с. 166]. Топография места обнаружения комплекса, его характерные особенности, а также оставшиеся предметы свидетельствуют, что погребение, обнаруженное на территории стана «3000», представляло собой курганное захоронение хазарского времени. Датировка и степень потертости монет-подвесок позволяют отнести его ко времени не позднее первой половины IX в. Особый интерес представляют знаки, прочерченные по поверхности горшка. Один из них - равносторонний крест. Изображение креста встречается на сосудах разных времен, в том числе и на поселениях салтово-маяцкой культуры [Плетнёва, 1959, с. 235, рис. 18, 19, 23; Parchomenko, 1990, S. 293, та£ 4,5, taf. 6,6; Кравченко, 2003; Кравченко, 2004]. Вероятно, они имели охранительную функцию. Можно ли крест на мариупольском сосуде связывать с проникновением христианства в юго-западные земли каганата? Оснований для такого предположения пока нет. К сожалению, сохранность второго знака не очень хорошая. Его верхняя часть врезана неглубоко и потерта. В районе знака горшок был разбит на множество мелких обломков, причем в отдельных случаях трещины, совпав с контурами изображения, повредили рисунок. Несмотря на это он «читается». В его основе лежит равносторонний ромб, от нижней части которого отходит вертикальная линия, завершающаяся п-образной подставкой. С верхних плоскостей и от центра ромба вверх отходят вертикальные черточки. Они расположены симметрично с обеих сторон ромбовидной фигуры. С левой стороны видны две длинные и одна более короткая линии. С правой - четко прослеживаются две и едва заметен фрагмент третьей. Короткая линия отходит и от вершины ромба. Таким образом, четко
прослеживаются шесть вертикальных черточек, отходящих вертикально от верхней части ромба, и слабо видна седьмая. Описанное изображение не находит прямых аналогов среди знаков на раннесредневековой керамике Крыма и Подонья [Плетнёва, 1959; Щербак, 1959; Якобсон, 1979]. По нашему мнению, вторая фигура, прочерченная на сосуде, изображает светильник с семью свечами. Наиболее близкое сходство она имеет с иудейским символом -менорой. Присутствие меноры на стенке сосуда не означает, что гончар, изготовивший этот сосуд, был иудеем. Напротив, гончар вполне мог быть как язычником, изобразившим на сосуде знакомые ему сакральные символы, так и монотеистом, имеющим слабое представление о недавно принятой им религии. В целом рассматриваемое нами захоронение относится ко времени серьезных потрясений в Хазарском каганате. В течение VIII в. в Хазарии постепенно шел процесс распространения монотеистических религий, завершившийся принятием иудаизма верхушкой хазарского общества. По мнению М.И. Артамонова, внутренняя смута, потрясшая Хазарское государство в этот период и вызвавшая перемещение с территории каганата части населения, была вызвана именно реформами в религиозной сфере [Артамонов, 1962, с. 324-329]. Исследователи, занимающиеся вопросами распространения монотеистических религий среди населения Хазарского каганата, неоднократно обращали внимание на то, что этот процесс был очень медленным и постепенным. При этом он так и не успел завершиться. Даже в конце существования Хазарии основная часть ее населения оставалась языческой [Артамонов, 1962, с. 482; Флёров, 2000, с. 231; Флёрова, 2001а]. В пользу этого говорят и данные археологии. Так, в настоящее время какие-либо следы распространения монотеизма в форме христианства четко фиксируются лишь в областях, имеющих давние традиции оседлости, - в Крыму и на Северном Кавказе [Магомедов, 1983, с. 155-174; Кузнецов, 1962, с. 128-129]. Еще более сложным представляется вопрос об археологическом фиксировании каких-либо следов распространения иудаизма в Хазарии. Здесь расхождения между сообщениями исторических источников и археологическими данными поистине разительны [Флёров, 2002, с. 93-96]. В Доно-Донецком регионе единственной территорией, где распространение монотеизма в форме ислама в хазарское время фиксируется достаточно четко, пока является среднее течение Северского Донца [Кравченко и др., 1998; Кравченко, Давыденко, 2001, с. 233-234; Красильников, 2001, с. 318-320]. Тем не менее расположенные здесь мусульманские могильники датируются более поздним временем - второй половиной IX - первой половиной X в. [Кравченко, 20056]. При этом на прилегающих к ним поселениях четко фиксируются следы совершения какими-то группами их жите
лей языческих обрядов [Кравченко, Давыденко, 2001, с. 236-237, рис. 4—5; Кравченко и др., 20056, с. 263,267; Кравченко, 2005а, с. 211-213, рис. 9,1). В целом облик материальной культуры Хазарии так и остался языческим [Флёрова, 2001а]. Еще более сложная ситуация была на территориях, отстоящих далеко от центральных регионов государства, оживленных торговых магистралей, а тем более - в кочевой степи. В то время как в крупных центрах Хазарии шли религиозные диспуты о приоритете той или иной веры, гончар на далеком поселении, расположенном в степях Северного Приазовья, вырезал на стенке сосуда известные ему священные символы. Он ставил при этом конкретные цели, обусловленные его миропониманием, если и затронутым влиянием монотеистических верований, то очень поверхностно. Таким образом, изображения на сосуде из погребения, обнаруженного на территории г. Мариуполь, являются ценным свидетельством, косвенно отражающим сложный процесс распространения в VIII-IX вв. на территории Хазарии монотеистических религий. В любом случае основным объектом деятельности проповедников стало население крупных населенных пунктов, расположенных на торговых путях, проходящих через территорию каганата. В самую же последнюю очередь религиозные нововведения коснулись кочевников и жителей небольших поселений, находящихся на далеких степных окраинах Хазарии. Список литературы Аксёнов В.С. Погребальный обряд Нетайловского могильника (VII-IX вв.) // РА. 2006. № 2. Артамонов М.И. История хазар. Л., 1962. Берга Т.М. Монеты из археологических комплексов Латвии. Рига, 1988. Иванов А.А., Копылов В.П. Бронзовые зеркала из раннесредневековых подкурганных погребений Нижнего Дона и Волго-Донского междуречья // Донская археология. Ростов-на-Дону, 2001. № 3-4. Кравченко Э.Е., Гусев О.А., Давыденко В.В. Ранние мусульмане в среднем течении Северского Донца И Археологический альманах. Донецк, 1998. № 7. Кравченко Э.Е., Давыденко В.В. Сидоровское городище И Степи Европы в эпоху средневековья. Т. 2. Донецк, 2001. Кравченко Э.Е. Отчет о работах средневековой археологической экспедиции Донецкого национального университета в полевой сезон 2003 г. на Сидоровском археологическом комплексе. Донецк, 2003 // НА ИА НАНУ. № 2003/10. Кравченко Э.Е. Городища среднего течения Северского Донца // Хазарский альманах. Харьков, 2004. № 3. Кравченко Э.Е. Исследования хозяйственного объекта на археологическом комплексе у с. Сидорово в среднем течении Северского Донца // Проблемы збереження i выкорн-стання культурно! спадщини в Украпп. Слов’янськ, 2005а.
Кравченко Э.Е. Мусульманское население среднего течения Северского Донца и распространение ислама в Восточной Европе в хазарское время И Степи Европы в эпоху средневековья. Т. 4. Донецк, 20056. Кравченко Э.Е., Давыденко В.В., Мирошниченко В.В., Петренко А.Н. Исследования археологического комплекса у с. Сидорово (материалы экспедиций 2001-2003 гг.) И Степи Европы в эпоху средневековья. Т. 4. Донецк, 2005. Красильников К.И. Новые данные об этническом составе населения Степного Подонцовья // Степи Европы в эпоху средневековья. Т. 2. Донецк, 2001. Кропоткин В.В. Новые находки сасанидских и куфических монет в Восточной Европе // Нумизматика и эпиграфика. Т. IX. М., 1971. Кузнецов В.А. Аланские племена Северного Кавказа. М., 1962. Магомедов М.Г. Образование Хазарского каганата. М., 1983. Михеев В.К. Погребальный обряд Красногоровского могильника салтово-маяцкой культуры И Протоболгары и финно-угры в Восточной Европе. Казань, 1990. Плетнева С.А. Керамика Саркела-Белой Вежи И МИА. 1959. № 75. Савченко Е.И. Крымский могильник// Археологические исследования на новостройках. Вып. 1. М., 1986. Тахтай А.К. Погребальный комплекс хазарской эпохи из округи г. Чистякове Сталинской области // Vita antiqua. Киев, 1999. № 2. Флёров В.С. Коллоквиум «Хазары» (Иерусалим, 1999) и «Краткая еврейская энциклопедия» о хазарах // РА. 2000. № 3. Флёров В.С. Иудаизм в Хазарии. Где и что искать // Хазары. Тезисы докладов Второго международного коллоквиума. М., 2002. Флёрова В.Е. Образы и сюжеты мифологии Хазарии. М., 2001а. Флёрова В.Е. Подкурганные погребения восточноевропейских степей и пути сложения культуры Хазарии // Степи Европы в эпоху средневековья. Т. 2. Донецк, 20016. Чеченов И.М. Новые материалы и исследования по средневековой археологии Кабардино-Балкарии в 1972-1979 гг. Т. 3. Нальчик, 1987. Щербак А.М. Знаки на керамике и кирпичах Саркела-Белой Вежи (к вопросу о языке и письменности печенегов) И МИА. 1959. № 75. Якобсон А.Л. Керамика и керамическое производство средневековой Таврики. Л., 1979. Parchomenko O.V. Die Keramik der Saltovo-kultur am oberen lauf des Don // Die Ke-ramik der Saltovo-Majaki kultur und ihrer Varianten (Hg. Cs. Balint). Varia archaeologica Hungarica Ш. Budapest, 1990. Список сокращений PA Российская археология (M.) МИА Материалы и исследования по археологии СССР (М.-Л.) НА ИА НАНУ Научный архив Института археологии Национальной академии наук Украины (Киев)
С.В. Кашаев, Н.В. Кашовская Иудеи на берегах Боспора по материалам археологических исследований В мировой историографии античные поселения Таманского полуострова (античный Боспор) все чаще рассматриваются как истоки иудаизма в Хазарии. Тем не менее даже на Тамани, в одном из центров будущей Хазарии, довольно редки археологические находки материального подтверждения бытования иудаизма. Боспорское государство античного Северного Причерноморья охватывало оба берега Керченского пролива, и населявшие его народы должны были оставить после себя различные свидетельства своего пребывания [Герц, 1870]. С самого первого, почти интуитивного, романтического периода изучения Боспорского края археологические древности представляли разнообразные сферы жизни его населения. Именно археология превратила еврейскую диаспору на Европейском и Азиатском Боспоре из легенды в исторический факт (см. карту) [Cimmerius Bosporus, 2005]. С начала систематических раскопок во второй половине XIX в. в руки исследователей начали попадать немногочисленные артефакты, свидетельствующие о присутствии на этой территории иудейского населения. Археологическую группу еврейских памятников боспорской земли составили мраморные и известняковые стелы с посвятительными текстами, юридическими актами (манумиссиями), а также надгробия с иудейскими символами. Насколько можно судить по находкам, сохранившимся в архивах рисункам, фотографиям и копиям - эстампажам, надгробия иудеев были выполнены в виде вертикальных прямоугольных стел. Они, как правило, оформлялись рамкой, повторяющей форму камня, а в ней помещалось рельефное изображение. Второй часто встречающийся тип стел заканчивается архитектурной стилизацией фронтона античного храма. Стелы обоих типов являются подражанием греческим и римским образцам надгробий, однако они были выполнены в местных, региональных вариантах с определенными дополнениями. Иудеи эллинистического времени использовали эти образцы в изображении Ковчега Завета на остраконах, монетах и мозаиках.
Некоторые из плит в основании имели шип (штифт) для установки в постамент. Памятники вырезали из местного камня - известняка, что также свидетельствует о региональной традиции исполнения. Изучение памятников, отражающих погребальный обряд иудейских поселенцев, рано стало самостоятельным исследовательским направлением. В середине XIX в. энтузиаст изучения Боспора А.Е. Люценко обнаружил 60 целых и фрагментированных надгробных плит с изображением семисвечников [Люценко, 1876, с. 577-580, табл. III-VI]. В течение последующих десяти лет, с 1866 по 1876 г., членами Императорской Археологической комиссии Забелиным и Тизенгаузеном были обнаружены еще 60 аналогичных надгробий [Хвольсон, 1884]. В 1869-1870 гг. барон В.Г. Тизенгаузен вел раскопки у городища Фанагория в районе станицы Сенной, в результате которых была выявлена большая концентрация памятников, свидетельствующих о проживавшем здесь когда-то еврейском населении. Работы проводились у «искусственных земляных насыпей, близ того места, где находилась древняя Фанагория». Для этого особенно внимательно осматривались фундаменты старых построек, так как многие камни из коллекции А.Е. Люценко были им обнаружены во вторичном использовании в качестве строительного материала в постройках. Тизенгаузен «нашел много таких камней и четыре с надписями» [Хвольсон, 1884, с. 135]. Эти и другие найденные надгробные плиты были помещены в Музей Археологической комиссии в петербургском доме графа Строганова [там же, с. 136]. К сожалению, современное местонахождение этих плит неизвестно. Только об одной из них можно говорить определенно. Ее изображение было опубликовано Д.А. Хвольсоном в его «Сборнике еврейских надписей» (1884) под № 96, а сама она передана на хранение в Азиатский музей Императорской Академии Наук. В настоящее время эта стела хранится в фонде Государственного Эрмитажа, куца она попала, вероятно, после расформирования Азиатского музея в 1930-х гг. [Носоновский, 2002, с. 161]. По технике исполнения надгробная плита выполнена довольно грубо, на лицевой стороне имеются изображения семисвечника и рога-шофара, а также однострочная эпитафия. Текст некролога исследовали два эпиграфиста. Первый публикатор - Д.А. Хвольсон - дает свое прочтение и перевод эпитафии: «[□’ ]лв пал лзрп птз - В этой могиле покоится Мир[ьям]» [Хвольсон, 1884, с. 135]. В 1997-1998 гг. к этой стеле обращался М.И. Носоновский в ходе составления каталога восточноевропейских надгробных текстов. М.И. Носоновский согласился с предположением Д.А. Хвольсона видеть в остатках букв второй строки женское имя Мирьям и объяснял его употреблением глагола пзл в женском роде, что обязательно по закону согласования в еврейской фразе. Тогда следующее слово должно быть: лз “госпожа”, где буква л “тав” или не дописана, или плохо сохранилась, как и имя «госпожи»
полностью. Такое предположение наиболее вероятно. Хвольсон датировал стелу VIII-IX вв. Носоновский в статье датировки не касался. Однако, осмотрев вновь надгробие и сделав оттиск1, вряд ли с уверенностью можно подтвердить этот вариант прочтения последнего слова. Две первые буквы » «мем» и 1 «реш» для имени «Мирьям» не вызывают сомнений. По поводу «следов» от *> - «йод» и □ ,в - «мем», необходимых для дописывания имени «Мирьям», вряд ли можно согласиться со всей определенностью. Что касается стилистической или грамматической ошибки, то для позднеантичного и раннесредневекового времени это нормальное явление. Какими бы ни были первые находки - случайными или полученными при плановых раскопках, - они сразу вызывали интерес у «ценителей древностей» и сотрудников музеев. Чаще всего находки доставлялись в лапида-рий, устроенный в Мелек-Чесменском кургане в центре г. Керчь, который был частью Музея древностей. Иудейские надгробные стелы, обнаруженные на окраинах Керчи (у Павловской батареи, на Цементной слободке, Глинище) и привезенные с Таманского п-ва, составили там особую этнокультурную коллекцию. Довольно часто находки передавались в музей без должной фиксации и паспортизации, поэтому в последующие годы их не раз «заново открывали». Краеведам, ценителям древностей и востоковедам-профессионалам принадлежат первые публикации, посвященные иудейским памятникам античного Боспора. С. Вайсенберг сообщает о еврейской надписи, которую он обнаружил в начале XX в. в дромосе Царского кургана в Керчи [Вайсенберг, 1913]. По объяснению директора музея В.В. Шкорпила, она была перевезена из Фанагории в Керченский музей в 1898-1899 гг. и долгое время там хранилась [Шкорпил, 1914, с. 20-21]. С 1899 г. Ю.Ю. Марти, а затем и В.В. Шкорпил систематизируют и описывают Керченскую иудейскую коллекцию2. В собрании Керченского музея особое место заняла плита с текстом на двух языках - греческом и еврейском, так называемая билингва. Ее подробное описание сделал В.В. Шкорпил. Из этого описания следует, что исследователь обратил внимание на материал памятника, происходящего «из коллекции первых находок», - «из мягкого крупнозернистого известняка». Отмечая эпиграфическую особенность надгробия, он сообщает, что «под фронтоном с двумя акротериями, в квадратном углублении, обведенном такой же рамкой, вырезаны вглубь два загадочных знака. В верхней полоске рамы, везде закрашенной красною краскою, заметны буквы, не поддающиеся чтению» [Шкорпил, 1900, с. 107; Шкорпил, 1914, с. 1-74]. Этой находкой заинтересовался и В.В. Латышев, известный собиратель и исследователь античных древностей юга России [Latyshev, 1916, №404]. Еще одно надгробие с иудейскими символами - семисвечником, шофа-ром (трубным рогом) и лулавом (пальмовой ветвью) - обнаружил в 1913 г.
Ю.Ю. Марти среди камней Мелек-Чесменского кургана и датировал этот памятник IV-V вв. н.э. [Марти, 1934, с. 57-89]. В первом десятилетии XX в., когда археология усовершенствовала свои методы поиска и фиксации находок, керченское собрание иудейских надгробий пополнилось новыми экспонатами. Они интересны вдвойне, так как были извлечены из погребений, а изображения семисвечника дополняли грекоязычные надписи [КБН, 1965, с. 417, 425, 428, 443, 718]. Изучение греческого текста позволило датировать их II—IV вв. н.э. Аналогичные надгробные плиты того же времени были обнаружены многими годами ранее на месте, где, вероятно, и находилось еврейское кладбище, - у Павловской батареи. Греческий текст одной из эпитафии опубликовал и перевел В.В. Латышев [Latyshev, 1916, с. 428]. Усилиями трех названных исследователей (Латышева, Шкорпила, Марти) велась обработка имеющегося в их распоряжении материала. Исходя из всего лапидарного собрания, было сформулировано очень важное, на наш взгляд, предположение о культурно-временном единстве иудейских памятников азиатского и европейского Боспора. Еще в 1884 г. в «Сборнике еврейских надписей» Д.А. Хвольсон справедливо поместил главу, посвященную надгробным надписям из Тамани. Он сделал особый акцент на особых заслугах директора Керченского музея А.Е. Люценко в раскопках на «южной» оконечности Таманского п-ва, где находился «греческий колониальный город Фанагория» [Люценко, 1876, с. 577-580, табл. III, IV, V, VI; Хвольсон, 1884, с. 133-138]. В период революции и Гражданской войны полевые археологические работы и музейно-фондовые описания не велись. Часть коллекции Керченского музея была утеряна навсегда, в частности, скорее всего тогда были утрачены некоторые еврейские надгробия, найденные в XIX- начале XX в. В советское время иудейская тема не имела самостоятельного развития. Тем не менее продолжающееся археологическое изучение региона пополняло коллекцию «иудейских древностей» новыми и самыми разнообразными находками. В течение ряда лет на Боспоре были обнаружены новые посвятительные стелы с вырезанными юридическими актами об освобождении рабов на волю, так называемыми манумиссиями. Подавляющее большинство этих частноправовых документов Боспорского государства были составлены иудеями или «иудействующими» [Надель, 1958, с. 137-146]. Первые иудейские манумиссии были найдены еще в начале XIX в. (1828-1832 гг.), но соотносить их с надгробными памятниками и эпитафиями как относящихся к одному времени и принадлежащих одному народу стали значительно позже. Отметим, что сбор и систематизация боспорских письменных источников начались еще в начале XX в., а возобновившиеся полевые изыскания стали пополнять коллекцию боспорских надписей.
Второй большой урон фондам Керченского музея был нанесен во время Великой Отечественной войны и оккупации Крыма немецкими войсками. Многие экспонаты лапидария были утеряны, среди них и надгробия с семисвечниками. Существует легенда о том, что часть каменных стел до сих пор лежит закопанной на окраине Керчи в районе Царского кургана. Таким образом, XX век создал новые мифы вокруг наследия Древнего Боспора. Исследования возобновились сразу после освобождения Тамани и Крыма. Среди «новых находок 1955 г. из некрополей Керченского полуострова» следует отметить плиту из крупнозернистого ракушечника, найденную в кладке сторожки Мелек-Чесменского кургана [Чуистова, 1959, с. 249, рис. 14]. Л.И. Чуистова атрибутировала стелу как иудейское надгробие по изображению большого, но слабо прорезанного семисвечника на подставке и связала памятник с эллинизированными иудеями III-IV вв. К 1960-м гг. число поступающих находок составило значительное собрание античных документов - Корпус Боспорских надписей. Составители Корпуса суммировали все предыдущие находки и опубликовали новые, включая манумиссии и надгробные тексты3. Непростая история создания КБН хорошо описана авторами КБН-Альбома [КБН. Альбом иллюстраций, 2004, с. 395]. В 1970-1980 гг. во время раскопок в Тамани-Гермонассе было извлечено «14 экземпляров» надгробий [Даньшин, 1993, с. 65]. В 1973 г. М.М. Кобылиной на «Западном» раскопе среди камней средневековой обкладки было обнаружено надгробие с еврейской надписью. Предварительно - по характеру шрифта - надпись была отнесена Д.И. Даньшиным к наиболее ранним фанагорийским памятникам [там же, с. 65-68]. Раскопками А.К. Коровиной на Северном городище Тамани в 1980 г. в слое XI-XII вв. во вторичном использовании были обнаружены два надгробия с семисвечником. На одном из них вырезана двухстрочная еврейская надпись [Коровина, Финогенова, табл. 6(1), 6(2.3)]. На основании имеющихся находок можно с уверенностью утверждать, что основными центрами присутствия иудеев на далеких берегах Черного моря были древнегреческие колонии - Фанагория, Гермонасса (современная станица Тамань), Пантикапей (г. Керчь). В Керчи основными местами обнаружения иудейских плит были Глинище, земли лазарета, что «у шоссе, ведущего в Керченскую крепость», Цементная слободка, Павловская батарея, «где, по-видимому, и находилось еврейское кладбище» [КБН, с. 424,428,443]. На Азиатском Боспоре иудейские поселения традиционно связывают с двумя крупными городами - Фанагорией и Гермонассой (она же - византийская Тамагарха и древнерусская Тмутаракань). Фанагория, как показали археологические исследования, доминировала на полуострове в античный период. Однако с раннего средневековья
главенствующая роль переходит к Гермонассе (Таматархе, Тмутаракани). Все имеющиеся археологические свидетельства позволили установить историческое существование иудейских общин в этих центрах [Паромов, 2003, с. 158]. Большая часть плит найдена во вторичном использовании, и это обстоятельство влияет на точность исторических реконструкций. Такой контекст находок не позволяет точно их датировать, датировка возможна лишь по палеографическому анализу и косвенным признакам. Некоторую помощь может оказать тщательное изучение других источников, особенно письменных свидетельств. Античные письменные источники связывали переселение евреев с Иудейской войной в 70 г. н.э. и разрушением императором Титом Храма и Иерусалима. Современная наука располагает достаточными аргументами, чтобы отодвинуть эту дату к более раннему времени. Поселения, созданные иудеями, продолжали существовать вплоть до средневековья, и сегодня этот факт никем не оспаривается [Люценко, 1876, с. 577-580; Дубнов, 1914; Надель, 1958, с. 138; Левинская, 2000, с. 203]. Существование долговременных и непрерывных общин-синагог объясняется, вероятно, за счет притока местного населения, принимавшего иудаизм (см. работы А.Е. Люценко, Д.А. Хвольсона, А.Я. Гаркави, А.И. Айбабина, Я.М. Паромова и др.). Греческие надписи-манумиссии из Пантикапея и Фанагории отражали активную «манумиссорскую деятельность» иудейского населения обоих берегов Боспора [Даньшин, 1993; Соломоник, 1973, с. 55, 76-77; Соломоник, 1997, с. 9-23]. Она заключалась в освобождении рабов под опеку синагоги с условием их вхождения в общину и возможного принятия иудаизма. Таким путем выполнялось скрытое миссионерство, что способствовало появлению прозелитов (последователей культа) и квазипрозелитов (сочувствующих) из числа местного населения. Влиятельная фанагорийская община иудеев брала под опеку рабов-отпущенников, тем самым способствуя появлению своих адептов в боспор-ской среде, так как оговаривалось особое условие - посещение молельни [Даньшин, 1993, с. 62]. Активный и ощутимый приток евреев-переселенцев объясняется и гонениями, объявленными римским императором Адрианом после восстания Бар-Кохбы в конце II в. Здесь, на периферии, иудеи представляли собой отнюдь не подавленную и сломленную часть населения, а тех, кто дерзнул на открытый бой с официальной властью Рима, не утратив при этом запал и силу духа в жарких теологических дебатах с новой религией - христианством. И.А. Левинская, изучавшая культ Бога Высочайшего, отмечала связь его с иудаизмом [Левинская, 2000, с. 51, 129, 144; Levinskaya, Tokhtas’yev, 1996, р. 56-73]. В отличие от Ольвии и Горгиппии исследователи обнаружили если не полное отсутствие следов культа Бога Высочайшего в Панги-
капее и Фанагории, то незначительный уровень его распространения в этих центрах. В то же самое время находки позволяют говорить о присутствии на Боспоре различных вариантов поклонения иудейскому богу и обращении последователей этой религии в христианство [там же]. К первым векам новой эры иудаизм, перенесший значительные изменения, вызванные политическим противостоянием Риму и внутренними коллизиями, стал менее однороден. При этом расширяющаяся диаспора раздвинула границы для новой трансформации религии. Оригинальные или своеобразные формы иудейского прозелитизма, сохранявшиеся вплоть до времени появления новых варваров, подготовили почву для будущих этнических изменений в составах общин и конфессиональных вливаниях. Обнаруженные на Боспоре иудейские надгробные памятники несут свою долю исторической информации, способной представить время и народ. На всех надгробиях вырезан общий орнаментальный сюжет с небольшими вариантами: менора - семисвечник, трубный рог - шофар, пальмовая ветвь - лулав и иногда этрог - цитрусовый плод. Для анэпиграфных надгробий такой орнамент стал основным атрибутивным элементом, который давал возможность идентифицировать оставивший их народ в многоязыкой среде. Сам по себе подобный сюжет в лаконичной форме нес очень большую духовную информацию и демонстрировал связь с покинутой родиной. Менора прежде всего ассоциировалась с Храмом и Иерусалимом. Рог и лулав позволяли, вероятно, выразить моральные и духовно-нравственные ценности иудейской веры. Пока эти символы сохранялись в душе, они замещали иммигрантам покинутые святыни. Менора на надгробиях занимала центральное, приоритетное место. Рог, ветвь и этрог располагались вокруг меноры, варьировались и заменяли друг друга. Изображение семисвечника тщательно прорабатывалось на всех памятниках - оно отличалось широким размахом полукруглых дуг, чашечки которых располагались на одной горизонтальной линии [Люценко, 1876, табл. II-VII, рис. 1-6,9-14]. Интересна форма одной из стел - ее увенчивает стилизованный акротерий, а менора тремя полукругами органично врезана в архитектурноорнаментальную композицию. Надгробия, увенчанные акротерием, характерны для античной традиции, и на данной иудейской стеле мы наблюдаем пример заимствования. Такое заимствование было возможно лишь при синхронном проживании и тесных культурных контактах иудейского и местного населения, сохранявшего эллинистические традиции. Сам А.Е. Люценко эту плиту не датировал, но мы считаем возможным датировать ее не позднее III в. н.э. [там же, с. 577], к сожалению, более точная датировка затруднительна. Появление изображения меноры как иудейского символа, по всей видимости, следует связывать с событиям Маккавейских войн (167-142 гг. до н.э.).
и восстановлением богослужения в Храме (165 г. до н.э.). Тогда, как повествует традиционное предание, чудесным образом, светом и маслом одной меноры в течение восьми дней происходило освящение Храма от языческого осквернения. К сожалению, сохранилось не много изображений семисвечника столь раннего времени, например, мозаика древней самаритянской синагоги [Сэмуэль, 1990, с. 82,129,148], но дошедшие до нас памятники, начиная с I в. н.э., уже дают устойчивую сложившуюся традицию. Изображения лулава, одинокой пальмовой ветви, стало появляться на монетах Иудеи после завоевания ею политической самостоятельности и образования государства с династией Хасмонеев, затем Иродов (157 г. до н.э. -70 г. н.э.). На медных монетах царей Антигона и Ирода изображены пальмовые ветви. На монетах царя Агриппы I вычеканена менора-ханукия в довольно стилизованном варианте [там же, с. 101,108,117]. В качестве примера утверждавшейся новой орнаментальной традиции, затронувшей иудейский центр и диаспору, можно привести плиту с большого некрополя Бет-Шеарим, что на севере Израиля. На ней изображен семисвечник на подставке, слева от ствола меноры - изогнутый рог, ниже вырезана греческая надпись [там же, с. 134]. Некрополь по комплексу находок датируется III в. н.э. После гонений, организованных императором Адрианом в середине II в. н.э., в Бет-Шеарим на рубеже П-Ш в. н.э. активизируется социальная и культурная жизнь. Здесь был восстановлен центр изучения иудаизма и открыты заново учрежденные Синедрион и Академия. Наличие еврейских надгробий с эпитафиями на греческом языке является совершенно нормальным явлением для того времени и показывает глубину проникновения в иудейскую среду греческой культуры. Такое явление наблюдалось в центре Палестины, а окраины греко-римского мира с иудейской диаспорой представляли еще более тесное и пестрое смешение традиций. Греческий язык был языком межэтнического общения в эллинистическом мире. Одним из результатов смешения культурных и религиозных традиций на Боспоре стали изображения на иудейских надгробиях тамгообразных знаков. Они наносились на оборотной стороне стел и представляли собой различное сочетание или переплетение линий, кругов и других геометрических фигур [Люценко, 1876, табл. 1]. В настоящее время у исследователей нет единого мнения о значении тамг. Наиболее вероятным представляется, что они являлись родовыми символами - знаками рода или клана - и несли информацию о своем владельце. В позднеантичный период иудейское население в основном сформировало свои символы - менору, шофар, лулав и др. Одновременные ему этнические соседи на Боспоре также создавали свои культурные и культовые формы. Сарматский этнический компонент был наиболее активный и многочисленный [Соломоник, 1997, с. 9-23]. Позднеантичные византийские
источники VI в. н.э. (Прокопий Кесарийский, Феофан, Никифор) указывают на иранское присутствие в этом регионе [Драчук, 1975, табл. XX, XXII-XXIII, L-LI]. Эту тему активно разрабатывает С.А. Яценко [Яценко, 2001]. Осмысление, интерпретацию и систематизацию накопленного материала по истории еврейской диаспоры на Боспоре продолжает работа В.Н. Чхаидзе [Чхаидзе, 2006, с. 53-86]. Археологические исследования на Таманском п-ве последних лет позволили открыть еще одно место компактного проживания иудейского населения. С 1999 г. Таманский археологический отряд Боспорской экспедиции ИИМК РАН проводит раскопки на поселении Вышестеблиевская-11 [Кашаев, Кашовская, 1999, с. 332-337]. Памятник состоит из поселения и сырцовой крепости и расположен на берегу Кизилташского лимана - на окраине станицы Вышестеблиевская [Cimme-rius Bosporuseus, 2005, fasc. 2]. О существовании здесь древнего поселения известно давно, еще в 1910-1915 гг. здесь были найдены античные эпиграфические памятники [КБН, 1965, № 1112,1113]. За весь период раскопок (1999-2006 гг.) на поселении была исследована площадь около 1000 кв. м, на которой открыто 16 строительных комплексов и более 90 хозяйственных ям. По датировкам обнаруженных строительных и хозяйственных комплексов можно выделить несколько основных хронологических периодов жизни поселения (между ними, возможно, были перерывы). Обнаруженные на поселении находки и постройки имеют широкие хронологические рамки - с V в. до н.э. по X в. н.э. [Рогов, Кашаев, 2001, с. 140; Кашаев, 2002, с. 275]. В ходе работ на поселении каждый сезон обнаруживаются новые артефакты (рис. 1), оставленные иудеями [Кашаев, Кашовская, 2001, с. 164-174]. Всего за восемь лет работы найдены 20 целых и фрагментированных надгробий с иудейской символикой [Кашаев, Кашовская, 2006а, с. 55-60]. Такое их количество, найденное на одном памятнике, делает его третьим по значению, после Фанагории и Гермонассы, местом компактного проживания иудеев на Азиатском Боспоре с античных времен. Интересно, что плиты и фрагменты были обнаружены как на поверхности поселения (рис. 2), так и в результате раскопок (рис. 3-5). По словам местных жителей, в 1960-1970-е гг. территория поселения Вышестеблиевская-11 пострадала в результате строительства на ней большой военной части. Во время строительства военным часто попадались древние камни с орнаментами и знаками. Большинство этих плит были заложены в фундаменты построек военного городка и залиты цементом. В ходе раскопок поселения получены неожиданные и принципиально новые материалы, дающие представление о жизни поселений на Азиатской территории Боспорского царства. Раскопками была открыта система застройки и планировки поселения - на протяжении 25 м исследован участок улицы шириной около 3,5 м. Она шла от центральной части поселе
ния в сторону берегового обрыва. Улица была покрыта слоем плотной глины с большим содержанием фрагментов керамики. С обеих сторон улицы в определенном порядке располагались постройки. Все они выполнены в одной строительной технике - стены складывали из саманных необожженных кирпичей. Такие стены могли ставить на выровненную поверхность земли без какого-либо фундамента или каменного цоколя. Снаружи стены были оштукатурены, что предохраняло их от разрушения. После того как постройки забросили, они стали постепенно разрушаться. С течением времени остатки таких стен полностью размывались дождями. В большинстве случаев остатки построек можно обнаружить благодаря еще одному конструктивному элементу - полу. Полы в постройках покрыты многими слоями обмазки и представляли собой толстый, до 10 см, и плотный глиняный пласт. Такие полы хорошо сохраняются на протяжении веков. По ним можно определить место и примерные размеры (габариты) построек. Уровень пола в таком жилище был заглублен ниже уровня земли на 50-70 см, что превращало всю постройку в полуземлянку. Крыши в таких домах, скорее всего, были односкатные, их перекрывали дерном, соломой или камкой (водорослями), а вход располагался со стороны улицы. Большинство построек были прямоугольной формы размером примерно 4 х 5 м, с одним помещением внутри. Одна из открытых построек была «двухкомнатной», она имела два параллельных помещения, соединенных проходом, ее общий размер 5,5 х 4 м. Один из домов - Строительный комплекс-12 (рис. б) - был возведен на месте предыдущей постройки (СК-14). Таким образом, сохранялась существующая планировка квартала. Самым необычным обнаруженным объектом стал Строительный комплекс-6 (СК-6), исследованный в 2001-2002 гг. [Кашаев, Кашовская, 2004, с. 14-15]. Он представляет собой полуземлянку прямоугольной в плане формы размерами 3 х 6,5 м. При разборке заполнения землянки сначала было обнаружено надгробие с иудейской символикой, лежащее лицевой стороной вверх (рис. 3). Ниже была обнаружена каменная вымостка, в которую были уложены еще пять надгробных плит лицевой стороной вниз (рис. 4,5). Вымостка заполняла центр пола. По правую сторону от нее была расположена конструкция из ярко-коричневой глины с примесью толченой ракушки, размер конструкции 0,65 х 1,75 м. Одна половина конструкции представляет собой плоский «столик» с бортиком, вторая - небольшое углубление овальной формы. В нем лежала половина круглого каменного жернова, а при расчистке всей конструкции была обнаружена зола. Эти детали свидетельствуют о практике ритуального жертвоприношения и сакральной функции данной конструкции. В землянке было обнаружено углубление сложной формы, заполненное толченой ракушкой. Оно также, скорее всего, занимало в плане комплекса определенное место и имело специальное назначение, которое еще надо осмыслить.
Таким образом, археологический контекст находки сам по себе является предметом отдельного исследования, а вторичное использование надгробных стел в полуземлянке говорит о более раннем времени их происхождения. Только одно надгробие, помещенное создателями землянки в центр, было с посвятительным заупокойным текстом. Из-за плохой сохранности текст надписи не восстанавливается полностью. Во второй строке даже определить точное количество букв представляется весьма сложным. Первая строка эпитафии, тем не менее, достаточно хорошо прочитывается в логичную формулу, которую можно прочитать и в греческих некрологах [Кашаев, Кашовская, 2004, с. 13-23]: р "прЬ паха пт [*Ж] Э’П «Это памятник погребения Шабтая сына Мих[аэл]я [...]» Планировка, специфические находки и отсутствие мусора в заполнении постройки позволяют говорить, что это культовый комплекс, а не хозяйственный или жилой. Такая ее интерпретация объясняет и композиционное расположение всех конструктивных деталей на ее плане - вымостку в центральной части пола, конструкцию из глины и жернова справа от нее, а также занимаемое положение в этой композиции стелы с менорой. Надгробная плита выполняла здесь какую-то вторичную функцию, какую - еще требуется объяснить. Можно уже сейчас сказать, что происхождение этого комплекса прямо или косвенно связано с иудейским населением Боспорско-го царства в позднеримский и раннесредневековый периоды. Суммируя данные, полученные в процессе раскопок, можно сделать вывод о том, что на исследованном участке поселения существовал «квартал», включавший в себя участок улицы и несколько построек. Все они расположены вблизи культового комплекса СК-6 и имеют с ним планиграфи-ческую, стратиграфическую, смысловую связь и конструктивную близость. СК-6 располагался около обрыва и являлся последней постройкой, к которой вела улица. Предположительно улица была сооружена во второй половине V в. до н.э. и использовалась по прямому назначению довольно длительное время, возможно, с некоторыми перерывами. По находкам керамики и монет строительные комплексы можно датировать IV-VII вв. н.э., хотя в слое есть находки и более раннего, и более позднего - хазарского - периода. Значение новых открытий для изучения широкого спектра проблем по истории иудейских поселений на Боспоре определяется тем, что они были сделаны в ходе планомерных и последовательных научных работ на этом историческом памятнике. Археологические находки представляют Выше-стеблневскую- И как один из оживленных пунктов античного Боспора, где
и в средневековье продолжается экономическая активность [Кашаев, Кашовская. 2006а, с.55-60]. Случайные находки прежних лет приобретают новый смысл в контексте современных археологических работ. В архиве ИИМК РАН были обнаружены два интересных эстампажа: один с еврейской надписью, второй -с греческой. Как следует из описания, первый эстампаж был выполнен со стелы, которую нашел крестьянин Яков Тренкин из станицы Стеблиевской на Таманском п-ве. Надгробие приобретено Керченским музеем 28 ноября 1893 г. [Кашаев, Кашовская, 20066, с. 312]. Оттиск был выполнен при поступлении плиты в музей и затем отправлен в Санкт-Петербург. Находка этой надписи увеличила список боспорских еврейскоязычных эпитафий, что делало ее вдвойне интересной и заслуживающей внимательного рассмотрения. На эстампаже зафиксирована трехстрочная надпись, расположенная в верхней закругленной части надгробия. Текст сохранился плохо: буквы едва просматриваются из-за первоначального неглубокого рельефа. Мастер не всегда выдерживал единый размер букв. Начальные буквы в первой строке имеют размер 1,5 х 1,6 см, в дальнейшем их параметры увеличиваются, так что последние буквы в строке доходят до 2,5 х 2,8 см. Буквы в третьей строке крупнее - до 3,2 х 2,7 см. Первая строка состоит из трех достаточно легко восстанавливаемых слов, ее завершают следы отдельных букв и разметки. Вторая и третья строки состоят из одного слова каждая. На первый взгляд может показаться, что между словами второй и третьей строки могли быть еще слова, неразличимые теперь из-за плохой сохранности текста. Однако внимательное рассмотрение оттиска позволяет признать надпись законченной. На углубленном поле экрана-ниши не наблюдается следа других букв, и текст выглядит вполне целостным: Надпись реконструируется в следующем прочтении: тар лзяа ктп □так [о] «Это памятник погребения Авраама, с миром» В передаче указательного местоимения лтл- «это» резчик сделал ошибку, вместо слова лтл им написано ктл. Подобная ошибка, когда конечная буква «гей» - л - заменялась буквой «алеф» - к, была общепринятой в мишнаитский период (от времени разрушения Второго Храма до завершения редакции Мишны 235 г., иногда, в широком смысле, - до 636 г.) и
встречается исследователями в древних текстах и на плитах. Отмеченная ошибка не меняет атрибуции стелы, но лишь дополняет информацию о ней. Слово есть упрощенная запись ппзр, которая дает возможность перевести его как «погребение». История с этим эстампажем получила неожиданное продолжение. При осмотре хранилища древних камней (лапидария) Керченского государственного музея-заповедника среди плит, числящихся беспаспортными, одна привлекла наше внимание. В верхней части плиты (№ КЛ-520; К-3290; 69077) сохранились еле заметные остатки надписи. Внимательное сопоставление ее с надписью с архивного эстампажа позволило идентифицировать обе надписи. В результате удалось установить происхождение беспаспортной плиты - это «новое» надгробие из станицы Вышестеблиевской. Теперь этот архивный эстампаж включен в общий список находок из Вышестеблиевской. По тексту он имеет прямую связь с текстом надгробия, обнаруженного в 2001-2002 гг. в ходе раскопок Строительного комплекса-6 (СК-6) на поселении Вышестеблиевская-11. Если рассматривать оба текста в параллельном сравнении, то обнаруживаются интересные детали. Эпитафии двух вышестеблиевских еврейских надгробий помещены в углубленное поле ниши, которое дополнительно оформлено филенкой. Единая орнаментальная композиция подтверждает общую по своему происхождению традицию. Типологически к плитам из раскопок поселения Вышестеблиевская-11 по композиционному исполнению и параметрам очень близка эрмитажная стела-надгробие (см. выше). На втором эстампаже из архива ИИМК РАН имеется изображение семисвечника и греческих букв (Ф. №1, д. № 39/1892, л. 77). Изображение самой плиты, с которой сделан эстампаж, было опубликовано несколько раз, но про эстампаж, похоже, забыли. К нему имеется описание, из которого следует, что плита случайно найдена на Таманском п-ве. Затем она была подарена Б. Букзелем Керченскому музею. По сведениям КБН [КБН, 1965, № 1225], Думберг выполнил с плиты фотоснимок и эстампаж. Скорее всего, именно он и хранится в архиве ИИМК. В центре плиты изображен семисвечник, а вокруг него несколько греческих букв. Первая публикация этой плиты была сделана А.Е. Люценко, причем ее прорисовка дана в зеркальном отображении [Люценко, 1876, табл. V, рис. 9]. В следующей публикации, которую выполнил В.В. Латышев [Латышев, 1895, с. 63, № 69; Latyshev, 1916, № 426], графический рисунок несколько отличается от первичного, зато полностью совпадает с обнаруженным в архиве эстампажем. Делаем вывод, что рисунок Латышева был выполнен с эстампажа. Особенности публикации этой плиты были отмечены также Д.И. Даньшиным [Даньшин, 1993, с. 68] - фотография, помещенная в КБН, и обе прорисовки с одной плиты, разнящиеся между собой, всего лишь отражают изменение
степени ее сохранности. Современное местонахождение этой таманской надгробной плиты нам неизвестно [КБН, 1965, № 1225]. В 1976 г., на поселении Вышестеблиевская-11, в районе крепости, была обнаружена прямоугольная стела из известняка-ракушечника с греческой надгробной надписью [Басовская и др., 1978, с. 104]. Подробно о ней сообщил и дал перевод В.П. Яйленко в «Материалах по Боспорской эпиграфике» [Яйленко, 1987, с. 20-21]. По надписи автор датирует плиту III—IV вв. н.э. Как основные датирующие элементы он выделяет стиль эпитафии, формулу, начинающую надпись: «Здесь покоится...», - и ее курсивный шрифт. По мнению исследователя, структура и стиль позднеантичных надгробных эпитафий Боспора сложились из практики мемориальных надписей, в числе которых, помимо вышеприведенной, наиболее распространенными были: «памятник (или стелу) поставил...»; «надгробный памятник поставил... памяти ради»; «это надгробие... с миром». Определяя дату надгробия, автор видит близкие ему аналогии в эпитафиях из КБН, зафиксированных под номерами 743, 1225 [КБН, 1965, с. 428, 718]. Он называет их «еврейскими плитами» [Яйленко, 1987, с. 21], основываясь на аналогичной формуле, предваряющей эпитафию. На этой плите отсутствуют «какие-либо христианские или иудейские символы», и датировка ее только косвенно подтверждается сходством формулировок и позднеантичным курсивным письмом керченских и фанагорийских памятников. Подобные преамбулы эпитафий, вероятно, становятся типовыми для еврейскоязычных надгробий и приобретают устойчивость на долгое время. Как можно заметить, стиль еврейскоязычных боспорских надписей очень близок грекоязычным эпитафиям, происходящим из этого региона и датируемым первыми веками новой эры. Весь имеющийся еврейскоязыч-ный эпиграфический материал этого времени позволяет говорить о заимствовании иудеями греческого образца. Характер письма и почерк надписей можно отнести к периоду перехода к арамейскому квадратному шрифту и становлению его в широких районах диаспоры, с учетом палеографических особенностей начертания отдельных букв. Лингвистический и палеографический ряд дополняет упомянутая выше билингва - надгробие с изображением иудейских семисвечников и двуязычной надписью. Ее неоднократно публиковали [Шкорпил, 1900, с. 107, № 20; Шкорпил, 1914, с. 1-74; Latyshev, 1916; Марти, 1934, с. 57-89], так как эта находка вызвала ряд научных вопросов. Первый и, пожалуй, основной связан с фрагментарностью находки, что позволяет выдвигать варианты реконструкции греческих и еврейских текстов. Греческий текст более полный. В последней публикации в составе КБН он представлен в сопровождающем русском переводе следующего прочтения4: «за упокоение Исаакия блаженнейшего, мир и упокоение».
Еврейский текст эпитафии в значительной мере утрачен: уцелело лишь по слову в каждой строке. По запросу В.В. Латышева текст был восстановлен Д.А. Хвольсоном. Реконструированная надпись является скорее калькой с греческой части эпитафии, из-за чего еврейскоязычная надпись получилась трехстрочной и громоздкой5. ПЭПЗ О шпэт рпг лтз»1? -орп пт] ... -ЙП[П] О1*7ВП [ПП11ПЗ 1EZD2 ПУЛ] [В этой могиле покоится Исаак, память о котором] да будет блаженна [...] юноша (или род. п.: юноши) [Да пребудет его душа в покое] и мире.. .6 Поместить такой пространный и графически крупный текст, выбранный мастером, в имеющийся картуш вряд ли было возможным. Д.А. Хвольсон допускал наличие еще одной строки и предполагал, что текст некролога был значительно короче. Он же датировал надгробие по тексту «IV или даже Ш в. н.э.» [КБН, 1965, № 736, с. 424—425]. Можно добавить к хронологической оценке стилистическое и палеографическое сходство билингвы с двумя приведенными эпитафиями из Вышестеблиевской. Особенно последнее завершающее слово: «шалом - Qi1?!?». Иудейские надгробия с греко-еврейскоязычными текстами, поступившие в разное время в музейные коллекции Тамани и Керчи из Гермонассы, Фанагории и теперь Вышестеблиевской-11, дают интересный ономастический материал. Из 18 известных мужских имен 6 раз встречается имя Шаб-тай. Происхождение этого имени разбирала И. Левинская [Левинская, 1992, с. 145; Левинская, Тохтасьев, 1991, р. 118-128; Хвольсон, 1884, с. 527], исследуя надписи Боспора. Вслед за В. Чериковером и Л. Згустой она полагает, что это имя имело широкое распространение в языческой среде, выходящей за пределы еврейского круга. Д. Даньшин указывает, что данное имя с греческими его вариантами употреблялось до середины III в. н.э. Далее наступает смена новой языковой ситуации на Боспоре, и ее отражает использование иных имен: Самуил, Амц, Менахем, Мирьям, Моисей, Авраам. Этот вывод известный крымский археолог А.И. Айбабин признает вполне обоснованным, так как Боспорский регион первых веков новой эры характеризует миграционное движение, и археология подтверждает эту этно-историческую реальность [Айбабин, 2003, с. 10-31]. Археологический памятник Вышестеблиевская-11 можно соотнести с другими поселениями, о которых сообщается в самых ранних византийских источниках, повествующих о расселении иудеев в Фанагории и ее окрестностях. В «Хронографии» Феофана встречается упоминание следующего кон
текста:«.. .у Фанагории и живущих там евреев...»[Чичуров, 1980, с. 60-62]. В другом источнике, «Регестах и надписях», сообщается об «окрестностях при Фанагории» [Регесты и надписи..., 1899, с. 43]. Д.И. Даньшин признал, что такой перевод вышеприведенных текстов существенно дополняет сложившееся представление о местах существования иудейских общин [Даньшин, 1993, с. 68]. Способ жизни в диаспоре и установление межэтнических контактов, в которые были вовлечены переселенцы-иудеи, привели к появлению на периферии античного мира смешанных синкретических и квазипрозелити-ческих культов с элементами иудаизма или на его основе [Левинская, 2000, с. 51, 129, 144, 318-319]. Этот тезис подтверждает и прекрасно иллюстрирует Строительный комплекс-6 с поселения Вышестеблиевская-11. По совокупности вышеизложенных аргументов и имеющимся аналогиям [КБН, 1965, № 736; Сэмюэлс, 1990, с. 129,148] эстампажную эпитафию из архива ИИМК РАН мы также склонны отнести к позднеантичному времени, примерно III-V вв. Таким образом, имея две плиты с одного памятника со столь хронологически значимыми именами - Шабтай, Михаэль, Авраам, мы можем говорить о фиксировании здесь начального ядра общины и дальнейшего ее развития. Рассмотрение локальной исторической ситуации в археологическом контексте обнаружения описываемых надгробий позволяет сформулировать вывод о формировании местного эпитафийного стиля под влиянием эллинистической культуры. Находка каждой надписи на надгробии или в эстампажном оттиске существенно дополняет картину жизни поселения, где для полиэтничного населения была характерна, как теперь видно, общая эпитафийная традиция, бытовавшая в одно и то же время. Все три надгробия на этом памятнике обнаружены во вторичном использовании, и месторасположение самого некрополя до сих пор неизвестно. Можно лишь предполагать, что он располагался где-то поблизости, так как доставлять тяжелые плиты издалека весьма затруднительно. В обобщающей работе Д.И. Даньшина Фанагория названа «единственным на всем протяжении реки Кубань пунктом, для которого засвидетельствовано наличие большой иудейской общины» [Даньшин, 1993, с. 71]. Теперь, после находок последних семи лет работ на памятнике Вышестеблиевская-11, историческая наука получила не менее крупное поселение позднеантичного времени, ранее совершенно неизвестное. От первого периода изучения археологических древностей Боспорско-го края, который мы назвали романтическим, когда интуитивно высказывалось существование еврейской диаспоры на Европейском и Азиатском Боспоре, мы проследили путь превращения легенды в исторический факт. В результате систематических раскопок в течение полутора веков в руки
исследователей попали многочисленные артефакты, свидетельствующие о присутствии на этой территории иудейского населения. Археологическую группу еврейских памятников Боспорской земли составили стелы с посвятительными текстами, юридическими актами - манумиссиями и надгробия с иудейскими надписями и символами. Они достаточно полно отражают разные стороны жизни и деятельности еврейского населения здесь на протяжении первых пяти веков нашей эры. Стало уже почти хрестоматийным положение о более долговременном существовании общин-синагог. И уже не тезисом, а утвердительным выводом в новые учебники по еврейской истории вносятся главы об античном и раннесредневековом этапе жизни иудеев на берегах Черного моря - «отдельные еврейские общины пережили нашествие варварских племен в период Великого переселения народов» [История евреев России, 2005, с. 5]. Примечания 1 Мы благодарим В.Н. Залескую, заведующую сектором Византии отдела Востока Государственного Эрмитажа, за представленную возможность провести эпиграфическую фиксацию надгробия 2003 г. 2 См. номера 7181,965 [КБН, 1965, с. 417,425,428,443]. 3 См. номера: 724 П-Ш вв. н.э., 735 III в. н.э., 736 III-IV вв. н.э., 743 IV в. н.э., 777 IV в. н.э., 1225 IV-V вв. н.э. [КБН, 1965, с. 428,718]. 4 Текст приводится по: [КБН, 1965, с. 427]. 5 Текст приводится по: [КБН, с. 425]. 6 Текст приводится по: [КБН, с. 424—425]. Список литературы Айбабин А.И. Крым в середине III - начале IV века (период миграций). Боспорское царство // Археология. Крым, Северо-Восточное Причерноморье и Закавказье в эпоху средневековья IV-XIII века. М., 2003. Античные государства Северного Причерноморья // Археология СССР. М.: Наука, 1984. Басовская Н.И., Долгоруков В.С., Кузнецов В.Д., Шавырина Т.Г., Яйленко В.П. Исследования Фанагории // Археологические открытия 1977 г. М.: Наука, 1978. Вайсенберг С. Исторические гнезда Крыма и Кавказа// Еврейская старина. Т. 1. СПб, 1913. Герц К. Археологическая топография Таманского полуострова. М, 1870. Голб Н, Прицак О. Хазарско-еврейские документы X в. Москва-Иерусалим: Геша-рим, 1997. Даньшин Д.И. Фанагорийская община иудеев // ВДИ. 1993. № 1. Драчук В.С. Стела со знаками из Теребовелыцины // СА. 1967. № 2.
Драчук В.С. Новые антропоморфные стелы с единичными сарматскими тамгами // КС. 1972. № 130. Драчук В.С. Система знаков Северного Причерноморья. Киев, 1975. Дубнов С.М. Историческая тайна Крыма И Еврейская старина. Т. 1. СПб., 1914. История евреев России. Учебник. М., 2005. Кашаев С.В. Работы Российско-Германского отряда на поселении Вышестеблиев-ская 11 // Археологические открытия 2001 г. М., 2002. Кашаев С.В., Кашовская Н.В. Две надгробные плиты из станицы Вышестеблиевской близ Тамани И Боспорский феномен: греческая культура на периферии античного мира. Материалы международной научной конференции. СПб., 1999. Кашаев С.В., Кашовская Н.В. Новые боспорские надгробия // Боспорский феномен: колонизация региона, формирование полисов, образование государств. СПб., 2001. Кашаев С.В., Кашовская Н.В. Иудаизм на Боспоре - археологический контекст И Материалы 13-й Международной междисциплинарной конференции по иудаике. М., 2004. Кашаев С.В., Кашовская Н.В. Камни и надписи Боспора И Восточная коллекция. 2006а. № 2. Кашаев С.В., Кашовская Н.В. О еврейской надгробной надписи из архива ИИМК // Материалы 13-й Международной междисциплинарной конференции по иудаике. М., 20065. Коровина А.К., Финогенова С.И. Отчет о раскопках Тмутаракани-Гермонассы за 1980 г. // Архив ИА РАН. Р-1. № 8620-8620а. Корпус Боспорских надписей. Альбом иллюстраций. СПб., 2004. Корпус Боспорских надписей. М.: Наука, 1965. Латышев В.В. Древности Южной России. Греческие и латинские надписи, найденные в Южной России в 1892-94 гг. // МАР. 1895. № 17. Левинская И.А. Чтящие Бога Высочайшего И Этюды по античной истории и культуре Северного Причерноморья. СПб., 1992. Левинская И.А. Деяния апостолов. Историко-филологический комментарий. М., 1999. Левинская И.А. Деяния апостолов на фоне еврейской диаспоры. СПб.: Логос, 2000. Левинская И. А., Тохтасьев С. Р. Древнееврейские имена на Боспоре И Acta associations intemationalis Terra antiqua Balcanica. Serdicae, 1991. Vol. VI. Лурье B.M. [Рец. на:] Kevin Alan Brook, The Jews of Khazaria (Northvale-New Jersey-Jerusalem: Jason Aronson Inc., 1999) xv, 352 p. ISBN0-7657-6032-01I Христианский Восток. T. 2 (VIII). СПб., 2001. Люценко А.Е. Еврейские надгробные памятники, открытые в насыпях Фанагорий-ского городища // Труды III Международного съезда ориенталистов. Т. 1. СПб., 1876. Марти Ю.Ю. Новые эпиграфические памятники Боспора // ИГАИМК. М.-Л., 1934. Надель Б.И. Филологические и дипломатические заметки к Боспорским манумисси-ям//ВДИ. 1958. №1(63). Найман А.Я. Евреи в Хазарском каганате // Хазарский альманах. Харьков, 2002. Носоновский М. И. Еврейские эпиграфические памятники Восточной Европы. Бостон, 2002. Оверман Э., Макленнан М., Золотарев И. К изучению иудейских древностей Херсонеса Таврического // Археолопя. Пубшкацп архелопчних Marepianie. Т. 1. Кшв, 1997.
Паромов Я.М. Фанагорийская округа // Крым, Северо-Восточное Причерноморье и Закавказье в эпоху средневековья. М., 2003. Петрухин В .Я. Послесловие и комментарии И Голб Н., Прицак О. Хазарско-еврейские документы X в. Москва-Иерусалим: Гешарим, 1997. Петрухин В.Я. Послесловие И Плетнева С.А. Очерки хазарской археологии. Москва-Иерусалим: Гешарим, 2000. Плетнёва С.А. Очерки хазарской археологии. Москва-Иерусалим: Гешарим, 2000. Плетнёва С.А. Хазары и Хазарский каганат // Хазары. Второй Международный коллоквиум. Тезисы. М., 2002. Регесты и надписи. Свод материалов для истории евреев в России (80-1800 гг.). СПб., 1899. Рогов ЕЯ., Кашаев С.В. Работы Российско-Германского отряда на поселении Вышестеблиевская-11 // Археологические открытия 2000 г., М., 2001. Соломоник Э.И. Сарматские знаки Северного Причерноморья. Киев, 1959. Соломоник Э.И. Из истории религиозной жизни в северопонтийских городах позднеантичного времени (по эпиграфическим памятникам) И ВДИ. 1973. № 1(123). Соломоник Э.И. Несколько памятников с сарматскими знаками И Население и культура Крыма в первые века н.э. Киев, 1983. Соломоник Э.И. Древнейшие еврейские поселения и общины в Крыму И Евреи Крыма. Очерки истории. Симферополь-Иерусалим, 1997. Сэмюэлс Р. По тропам еврейской истории. Иерусалим, 1990. Тульпе И.А., Хршановский В.А. Жернова иа некрополе // Вещь в контексте культуры. Материалы научной конференции. СПб., 1994. Флёров В.С. Иудаизм в археологии Хазарии: где и что искать? // Хазары. Второй международный коллоквиум. Тезисы. М., 2002. Хвольсон Д.А. Сборник еврейских надписей. СПб., 1884. Чичуров Н.С. Византийские исторические сочинения: «Хронография» Феофана, «Бревиарий» Никифора. М., 1980. Чуистова Л.И. Новые находки из некрополей Керченского полуострова И Материалы по истории и археологии.1959. № 69. Чхаидзе В.Н. Средневековые погребения в каменных ящиках на Таманском полуострове // Средневековая археология евразийских степей. Москва-Йошкар-Ола, 2006. Швецов М. Об археологических признаках погребального обряда иудеев И Хазары. П Международный коллоквиум. Тезисы. М., 2002. Шкорпил В.В. Надгробные надписи, приобретенные Мелик-Чесменским музеем в 1899 году И ЗООИД. Вып. XXII. 1900. Шкорпил В.В. Боспорские надписи найденные в Керчи в 1910 году И ИАК. Вып. 40. СПб., 1914. Яйленко В.П. Материалы по боспорской эпиграфике // Надписи и языки древней Малой Азии, Кипра и Античного Северного Причерноморья. М., 1987. Яценко С.А. Знаки-тамги ираноязычных народов древности и раннего средневековья. М., 2001. Яценко С.А. О последовательности нанесения серии тамг на надгробные плиты из некрополя Пантикапея И Боспорский феномен. Погребальные памятники и святилища. Ч. 1. СПб., 2002.
Cimmerius Bosporus I I Hyperboeus. 2005. Vol. 11. Latyshev B. Inscriptiones orae septentrionalis Ponti Euxini. IV. Petropoli, 1916. Levinskaya LA., Tokhtas’yev S.R. Jews and Jewish Names in the Bosporan Kingdom П Studies on the Jewish diaspora in the hellenistic and roman periods. Tel Aviv University, 1996. Verduchi P.A. Le complexe portuaire de Rome: quelques observations // Ostia, port et porte de la Rome antique. Geneve. XV. 1 Список сокращений вди зооид ИАК ИГАИМК Вестник древней истории (М.) Записки Одесского Общества истории и древностей Известия Императорской Археологической комиссии Известия Государственной академии истории материальной культуры имени И.Я. Марра (Л.) иимк КБН КС Институт истории материальной культуры (М.-Л.) Корпус Боспорских надписей Краткие сообщения (или КСИА - Краткие сообщение Института археологии) МАР СА Материалы по археологии России (СПб.) Советская археология (М.)
Рис. 1. Надгробие, найденное на поверхности памятника в 2006 г. Во вторичном использовании переделано под крышку ямы или колодца Рис. 2. Случайная находка местных жителей Рис. 3. Надгробие из вымостки в Строительном комплексе-6 Рис. 4. Часть надгробия из вымостки в Строительном комплексе-6
Рис. 5. Надгробие из вымостки в Строительном комплексе-6 Рис. 6. Каменный цоколь Строительного комплекса-12
ЧАСТЬ 4 ХАЗАРСКОЕ НАСЛЕДИЕ: ХАЗАРСКИЙ ЯЗЫК И ХАЗАРСКИЙ «МИФ»

Михаил Кизилов Топоним «Хазария» в источниках ПОЗДНЕСРЕДНЕВЕКОВОГО И РАННЕГО НОВОГО ВРЕМЕНИ (об инерционности ИСТОРИЧЕСКОГО мышления) Данная статья посвящена анализу использования топонима «Хазария» в постхазарское время. Особое внимание будет уделено географическому труду Гершона бен Элиэзера из Праги (XVII в.), ранее практически неизвестному исследователям хазарской истории. Как известно, в Крыму хазары появились в конце VII - начале VIII в. н.э. Хазарские войска проникли в Таврику, скорее всего, через Восточный Крым [см. дискуссию: Айбабин, 1999, с. 185; Науменко, 2001, с. 346-347; Науменко, 2004, с. 94-95]. О том, как именно выглядело военное и административное присутствие хазар в Крыму, по сей день до конца не ясно. Классические исследователи XIX в., как правило, писали о Крыме как о неотъемлемой части Хазарского каганата с конца VII до второй половины X в. н.э. Последние исследования, тем не менее, достаточно четко показывают, что в XIX в. степень влияния хазар на судьбы средневековой Таврики была значительно преувеличена - во многом вследствие некритичного отношения к данным еврейско-хазарской переписки, а также недостаточной исследованности этой проблемы с археологической точки зрения. Хазары, безусловно, были важной военной силой на территории Крыма (особенно в его восточной части). Это, тем не менее, совершенно не значит, что им принадлежал весь полуостров. По мнению современных исследователей, вскоре после хазарского вторжения в Крым, с начала VIII в., и где-то до начала 40-х гг. IX в. в Крыму складывается система византийско-хазарского кондоминиума (двоевластия) [Науменко, 2001, с. 336-361; Сорочан, 2001, с. 146-147]. На практике этот военно-политический византийско-хазарский союз выглядел следующим образом. В ряде византийских городов Таврики находились представители хазарской власти (напр., наместник-тудун) и хазарские гарнизоны. Тем не менее наиболее важные приморские центры (Боспор, Херсон, Сугдея / Судак) продолжали сохранять самоуправление, провизантийскую политическую и торгово-экономическую ориентацию, в то время как горные области Крымской Готии со столицей в Доросе (Ман-гупе) - свой «союзный» статус по отношению к Византии. Зависимость Бо-
спора от хазар выражалась, вероятнее всего, в демилитаризованности зон в округе Херсона и Боспора, выплате дани хазарам и определенных торговотаможенных привилегиях каганата в районе Керченского пролива. В конце VIII в. хазары захватывают столицу Крымской Готии, крепость Дорос (Ман-гуп), где против них в 787 г. поднимает восстание епископ Иоанн Готский. Тем не менее, присутствие хазар в Доросе было достаточно кратковременно и ограничивается концом VIII - второй половиной IX в. [Герцен, 2002, с. 29-34]. В VIII-IX вв. хазарское присутствие достаточно четко прослеживается по данным археологических и письменных источников в таких городах Таврики, как Херсон, Боспор (Керчь), Судак, Дорос (Мангуп), а также на городищах Бакла, Тепсень, Кыз-Кермен, Чуфут-Кале, Сюрень, Алуста (Алушта) и некоторых других. Хазарское влияние в Крыму ослабевает уже к 30-м гг. IX в., когда из степей Северного Причерноморья их изгоняют кочевники-мадьяры. Окончательно хазарское присутствие в Крыму, по-видимому, исчезает к третьей четверти IX в., когда все те же мадьяры изгоняют из Таврики хазарские войска и уничтожают хазарскую цитадель в городе Боспоре. В последней четверти IX в. Боспор уже явно принадлежал Византии [Айбабин, 1997, с. 5-9; Айбабин, 1999. с. 227]. Итак, хазарское присутствие в Крыму практически сходит на нет уже к концу IX в.; приблизительно столетие спустя, в конце X в., распадается и сама Хазарская империя. В источниках XI-XIII вв., дошедших до нас, содержится всего несколько достаточно фрагментарных и не слишком достоверных свидетельств о хазарах. Как отметил М.И. Артамонов, один из наиболее авторитетных исследователей-хазароведов, «поиски потомков хазар до сих пор остаются безуспешными» - в основном из-за того, что хазары «растворились в половецком море» [Артамонов, 1962, с. 445, 447]. Тем не менее захватывающий сюжет об исчезновении огромной могущественной империи - разрушение ее городов и поселений, почти полное растворение хазар среди народов соседних государств - стал предметом горячих споров и дискуссий многих поколений исследователей, начиная, пожалуй, с «Книги Кузари» еврейского писателя и поэта XII в. Йеуды а-Леви (Иегуды Галеви) и заканчивая востоковедами и историками нового и новейшего времени. Несмотря на то что после X-XI вв. вряд ли возможно проследить дальнейшее существование хазар как отдельного этноса и Хазарии как государственного образования, многие авторы, по какой-то загадочной инерционности исторического мышления, продолжали называть Крым и Северное Причерноморье «Хазарией» в средневековое и даже в раннее новое время, т.е. уже значительно позднее распада Хазарской империи. Приведу несколько наиболее интересных примеров применения топонима «Хазария» по отношению к Крыму и Северному Причерноморью в источниках, появившихся после распада Хазарской империи1. В источ
никах этого периода можно наблюдать две тенденции. Одни использовали этот топоним в «узком» значении, называя так Крымский полуостров или, еще уже, его восточную часть в районе Каффы. Другие использвали топоним «Газария/Хазария» в широком смысле, именуя так не только Крым, но и практически все владения золотоордынцев2. Фламандец Вильгельм де Рубрук (1253-1255), к примеру, упомянул, что итальянцы называли Крым Gasaria, в то время как греки именовали его Cassaria или Caesaria [Ru-bruquis, 1967, р. 144]3. Этим топонимом пользовались также и более поздние путешественники. Венецианец Иосафат Барбаро, посетивший Крым в последней четверти XV в., называл Восточный Крым I’insula de Capha (итал. «Каффинский остров»4), указывая при этом, что ранее этот регион назывался la Gazaria. Таким образом, Барбаро, видимо, соотносит с термином «Газария» лишь восточную, неготскую часть Крыма [Барбаро, 1971, с. 154, 178]. Топоним Gasaria (Gazaria) достаточно часто употреблялся и другими итальянцами. В итальянских делопроизводственных документах XIV-XV вв. термином imperia Gazaria обозначали не только Крым, но и золотоордынские степи в целом [Сборник.., 1858, с. 188,191,225-226,235]. Впоследствии итальянцами было организовано учреждение под названием Ufficio de Gazaria, состоящее из пяти чиновников [Depping, 1886, р. 211]. Армянские средневековые источники также зачастую использовали топоним «Газария». Более того, вследствие все той же инерционности мышления они именовали Крым «страной/миром Гуннов и Газаров». Гуннов, по всей видимости, армянские авторы считали идентичными с хазарами [Саргсян, 2010, с. 198,199,224, 237]. Топоним «Хазария» использовали также и византийцы. Так, к примеру, в Трапезундском гороскопе 1336 г. понятие %opaq ттц; Xa^apiag использовалось в широком смысле и обозначало земли Крыма и золотоордынские степи [Шукуров, 1995, с. 84, 87]. Еще более интересно прозвище Xa^apog, зафиксированное в одном из документов второй половины XIII в. В данном контексте, через три века после распада Хазарского государства, это прозвище значило «крымчанин» и могло принадлежать как тюрку, так и греку, выходцу из Крыма или Северного Причерноморья. В данном случае это прозвище носило не этнический, а географический смысл и обозначало выходцев из позднесредневековой «Хазарии» в широком смысле этого топонима [Шукуров, 1995, с. 84, 87]. Иеромонах Матфей посетил в 1395 г. «землю Хазарии» (тг| yq rqq Xa^apuxg), под которой также следует понимать Крымский полуостров и его окрестности (греч. оригинал поэмы с русским переводом был опубликован [см.: Байер, 2001, с. 286-287]). Иоанн, князь Крымской Готии, именовался в середине XV в. ни много ни мало «князем всей Хазарии» - и это если учесть, что даже в узком понимании этого термина он никак не мог владеть территорией Восточного Крыма, принадлежавшей в то время генуэзцам [Спиридонов, 1928, с. 20-21].
Итак, в позднесредневековое время источники достаточно часто называли Крым и его окрестности «Газарией/Хазарией». Несмотря на то что хронологически обитатели этого региона все дальше удалялись от «настоящей» раннесредневековой Хазарии, мы встречаем этот топоним также и в работах авторов раннего нового времени. К примеру, географ Мариус Нигер во второй половине XVI в. полагал, что Крым подразделялся на две части: Готия, находящаяся на юге, и Газария, расположенная на севере [Niger Venetus, 1557, р. 249]. Мартин Броневский, польский посол в Крыму (ок. 1578 г.), сообщил, что местные варвары (крымские татары?) называют Таврику Gadzaria [Broniovius, 1578, р. 4]. Термин «Хазария» применительно к Крыму и его окрестностям употреблялся и еврейскими авторами. Именно так, эрец Козария (ивр. «страна Хазария»), называл на иврите Таврику и ее окрестности знаменитый еврейский путешественник рав Петахия из Регенсбурга (вторая половина XII в.) [Три еврейских..., с. 265; Petahyah, 1861, с. 6-9]. Наконец, еврейский автор из Праги Гершон бен Элиэзер Галеви уже в XVII в. называл «Хазарией» окрестности Крыма. Учитывая неисследованность этого последнего источника, представляется необходимым проанализировать его подробнее. Труд рава Гершона, написанный на идише в XVII в., известен был читательской аудитории под ивритским названием Галипот эрец Исраэль («Области земли Израиля»). Популярностью пользовался также ивритский перевод этой книги, озаглавленный несколько иначе, чем оригинал: Иггерет а-кодеги («Святое послание»)5. Идишский оригинал книги и ее ивритский перевод с небольшими разночтениями были неоднократно опубликованы в еврейских типографиях XVII-XVIII вв. [бен Элиэзер, 1634; бен Элиэзер, 1691; бен Элиэзер, 1705; бен Элиэзер, 1796; бен Элиэзер, 1969, р. 176-187]. В XX в. изданием и комментированием книги рава Гершона занялся не кто иной, как Йицхак бен Цви, президент Израиля в 1952-1963 гг. [бен Элиэзер, 1953]. В этой статье я буду ссылаться на отредактированное Йицхаком бен Цви издание труда рава Гершона, сравнивая его текст с амстердамским изданием, опубликованным в 1705 г. Популярность книги Галилот эрец Исраэль объясняется прежде всего тем, что, помимо описания морских путей в Палестину и земли Израиля, рав Гершон также предоставил красочное, но (увы!) совершенно фантастическое описание региона, где, согласно его сведениям, проживали остатки десяти колен Израиля. Бен Цви, будучи серьезным исследователем, отметил псевдоисторичность той части книги, где рассказывается о коленах Израиля. Более того, он упомянул в своих комментариях бросающуюся в глаза зависимость книги рава Гершона от дорожных заметок классических еврейских путешественников эпохи средневековья, прежде всего от трудов Биньямина из Туделы и Петахии из Регенсбурга [бен Элиэзер, 1953, ам. 5-12]. В результате единственным достоверным фрагментом книги рава Гершона,
записанным им на основании его личных впечатлений и путешествий, представлялась начальная часть его труда, в которой Гершон описывает свои злоключения в Крыму и поездку через хазарские владения. Предоставим читателям перевод этого отрывка из книги рава Гершона: В [5]384 [=1624] году я был пленником в стране татар6 в городе Кремона. И живет там царь, зовут которого Камнтемр Баши7. Там я был пленником у одного сановника, зовомого Султан Мехмед Имрозеа. Он отослал меня в святую общину Сефа. Там за 500 левенталеров8 меня выкупили [из рабства] евреи из Константинополя. Оттуда я поехал к городу, называемому там Бахшицария. И оттуда поехал я по Черному морю к суше. И ехал я по суше9. И там татары живут в шатрах в полях, и нет деревень. Летом и зимой они в поле, в шатрах или в пещерах. [Так было,] пока я не достиг города Багира неподалеку от страны Хазарии10. Далее в тексте следуют несколько фраз, напрямую позаимствованных у Петахии из Регенсбурга и переведенных на идиш. Этот отрывок из труда рава Гершона, безусловно, нуждается в дополнительном разъяснении, а также в установлении ошибок, допущенных автором или переписчиками его рукописи. Из всех упомянутых здесь топонимов только один не нуждается в дополнительной интепретации. Бахшицария (ГГ"ПГ^ПП) - это, несомненно, город Бахчисарай, столица Крымского ханства с начала XVI в. Таким образом, упоминание о городе Бахчисарае и о татарском рабстве говорит нам о крымском контексте этого фрагмента. Упоминаемый в первом предложении итальянский город Кремона (ллггчр) является несомненным искажением топонима Къырым, бывшего в XIII-XIV вв. крупнейшим городом Крыма, средневековой столицей крымских татар. Европейцы часто называли этот город Крымда или даже Крименда, так что данная ошибка переписчика рукописи или типографа, набиравшего текст книги рава Гершона, не является чем-то удивительным. Город Сефа - это, вне всякого сомнения, не София, как это предполагали другие исследователи этого труда [бен Элиэзер, 1953, ам. 18]. Достаточно обоснованно можно утверждать, что Сефа (П‘эо) является искажением турецкого топонима Кефе (пээ)11. Так (Кефе) в османское время назывался генуэзский город Каффа (современная Феодосия), Только разобравшись с этими искажениями, представляется возможным проследить предполагаемый маршрут рава Гершона. Итак, сначала, взятый в плен татарами, он попадает в татарский город Къырым, где находится в рабстве у некоего Султан Мехмед Имрозеа (иск. Султан Мехмед-Мурза/Амирза). Оттуда хозяин отсылает его в османскую Каффу (Кефе), где пленника выкупают константинопольские евреи. Затем рав Гершон по какой-то причине возвращается назад на территорию татарских владений, в столичный город Бахчисарай.
После этого начинается достаточно странная часть его повествования. Из Бахчисарая он едет «по Черному морю к суше». Это сообщение звучит крайне странно, так как Бахчисарай находится достаточно далеко от моря, в то время как из Каффы (Кефе) он действительно достаточно легко мог бы уплыть морем. Затем следует крайне анахронистическое описание живших на суше (не очень понятно, где именно) татар, частично позаимствованное у Петахии. Далее рав Гершон, по его словам, достигает «города Батира неподалеку от страны Хазарии» (кппэ упхЬ "рво ктт dkdw). В поздних изданиях труда рава Гершона этот город именуется Батрия, в то время как в амстердамском издании 1705 г. город называется Катрия (К*ПГО) [бен Элиэ-зер, 1705, ам. 3]. Читатель книги рава Гершона напрасно будет искать город Батира/Батрия/Катрия на картах. Не вызывает сомнений, что «Катрия» является искаженным «Козария», так как первые буквы этого топонима («каф-вав-заин») чрезвычайно легко спутать с «каф-тав». Итак, последнюю фразу следует переводить как «город Козария неподалеку от страны Коза-рии». Увы, но города «Козарии» также нет на средневековых картах, а уж тем более на картах раннего нового времени12. Сама история пленения и пребывания рава Гершона в рабстве в городе Къырыме с последующей продажей его на рабском рынке в Кефе/Каффе чрезвычайно напоминает судьбу крупного ученого-каббалиста Моше бен Яакова а-Голе (ок. 1440/8-1515), взятого татарами в плен в 1506 г. и выкупленного на свободу совместными усилиями крымской раббанитской и караимской общин13. В результате всего вышесказанного есть все основания прийти к достаточно неутешительному выводу, что начальная часть труда рава Гершона, скорее всего, также является не более чем компиляцией, составленной из уже существовавших географических трудов. Для данной статьи, тем не менее, это не принципиально. Само упоминание о Хазарии в этом источнике свидетельствует о том, что даже в XVII в. еврейские интеллектуалы из Европы (каковым, вне всякого сомнения, являлся рав Гершон) по-прежнему отождествляли Крым и его окрестности с Хазарией. Подведем итоги. Итак, в течение нескольких столетий после распада Хазарского каганата Крым и - шире - его окрестности и даже порой вся Золотая Орда по инерции ассоциировались с Хазарией и хазарами и именовались соответственно. В узком значении этого слова «Хазарией» именовался Крымский полуостров, а прозвище «хазарин» использовалось в значении «крымчанин, житель Крыма». В широком смысле Хазарией назывались обширные территории Крыма, современной Южной Украины и даже все золотоордынские владения. В позднесредневековое время топонимом «Хазария» пользовались итальянцы, византийцы, армяне и - реже - евреи. После османского завоевания Крыма в 1475 г. топоним «Хазария» употреблялся крайне редко. Последнее использование этого топонима в причерноморском
контексте, по имеющимся в нашем распоряжении сведениям, встречается в труде рава Гершона бен Элиэзера в первой половине XVII в. Отмечу, хотя это и не имеет прямого отношения к теме настоящей статьи, что некоторые антисемитски настроенные современные авторы, опять-таки в силу инерционного мышления, говорят о современной России как о «Третьей Хазарии». По их мнению, «Первая» была во время средневековья, «Второй» являлся Советский Союз, «Третья» - это управляемая масонами и семитами современная постсоветская Россия [Ходос, 2006, с. 70-86]. Впрочем, тема использования хазарской истории современными авторами требует дополнительного исследования14. Примечания 1 Несколько туманных упоминаний о хазарах как об этносе после распада каганата уже были проанализированы, например: [Dunlop, 1967, р. 250-261; Артамонов, 1962, с. 438-447]. 2 Эти тенденции были впервые замечены в статье Е.Ч. Скржинской [Скржинская, 1973, с. 103-118]. 3 В оригинале текст звучит: Provincia quaedam, quae пипс dicitur a Latinis Gasaria, a Grecis vero qui inhabitant earn super littus maris dicitur Cassaria, hoc est Caesaria. 4 Отмечу, что в Средние века, задолго до появления знаменитой книги В. Аксенова, Крым очень часто называли «островом», а не полуостровом. 5 Издание этого труда на иврите является скорее адаптацией идишского оригинала, чем точным переводом. 6 В ивритском переводе слово татарен (ид. «татары») было искажено до непонятного Шмерен. 7 Искаженное Кантемир паша, 8 Европейская денежная единица того времени. 9 В ивритском переводе рав Гершон упоминает, что он ехал по стране «кедаров, называемых татарами». Эта фраза отсутствует в идишском оригинале его книги и представляет собой прямое заимствование из Петахии из Регенсбурга. 10 Перевод с идиша М. Кизилова [ср.: бен Элиэзер, 1705, ам. 3; бен Элиэзер, 1953, ам. 17-18,57]. 11 Курсивная буква «каф» легко может быть принята за букву «самех». 12 Справедливости ради следует отметить, что «Казарией» в источниках иногда назывался крымский город Казарат [Саргсян, 2010, с. 162]. Однако он был разрушен турками в 1475 г. и к XVII в., конечно, уже не существовал. 13 Цитату из книги Моше бен Яакова см.: [Бернштейн, 1958, р. 458, ft. 7]. 14 См. напр.: [Shnirelman, 2002].
Список литературы Айбабин А.И. Крым под властью Хазарского каганата И Международная конференция «Византия и Крым». Севастополь, 6—11 июня 1997 г. Тезисы докладов. Симферополь, 1997. Айбабин А.И. Этническая история ранневизантийского Крыма. Симферополь, 1999. Артамонов М.И. История хазар. Л., 1962. Байер Х-Ф. История крымских готов. Екатеринбург, 2001. Барбаро И. Путешествие в Тану (Viaggio alia Тала) И Барбаро и Контарини о России / Е. Скржинская (изд). Л., 1971. бен Элиэзер Г. Галилот эрец Исраэль. Люблин, 1634. бен Элиэзер Г. Галилот эрец Исраэль. Фюрт, 1691. бен Элиэзер Г. Галилот эрец Исраэль. Амстердам, 1705. бен Элиэзер Г. Иггерет а-кодеш: Галилот эрец Исраэль. Гродно, 1796. бен Элиэзер Г. Галилот эрец Исраэль им таргум ле-иврит Иггерет а-кодеш / Бен Цви И. (изд.). / Йерушалаим, 1953. бен Элиэзер Г. Иггерет а-кодеш: Галилот эрец Исраэль И Otsar Masa’ot: A Collection of Itineraries by Jewish travellers I J.D. Eisenstein (ed.). Tel Aviv, 1969. Бернштейн Ш. А-Махзор ке-минхаг Кафа, тольдотав ве-хитпатхуто И Сэфер Йовель ли-хвод Шмуэль Кальман Мирски (Samuel К. Mirsky Jubilee Volume). N.Y., 1958. Герцен А.Г. Хазары в Доросе-Мангупе И Хазарский альманах. Т. 1. Харьков, 2002. Науменко В.Е. Место Боспора в системе византийско-хазарских отношений // Бахчисарайский историко-археологический сборник. Вып. 2. Симферополь, 2001. Науменко В.Е. Таврика в контексте византийско-хазарских отношений: опыт первых контактов // Хазарский альманах. Т. 3. Харьков, 2004. Саргсян Т.Э. Свод армянских памятных записей, относящихся к Крыму и сопредельным регионам (XIV-XV вв.). Симферополь, 2010. Сборник Венецияно-Генуезских грамот (1342-1491) // Записки Одесского общества истории и древностей. Т. 4. Одесса, 1858. Скржинская Е.Ч. Венецианский посол в Золотой Орде: (по надгробию Якопо Корна-ро, 1362 г.) // Византийский временник. М., 1973. № 35. Сорочан С.Б. Боспор как византийско-хазарский кондоминиум // Боспор Киммерийский и Понт в период античности и средневековья. Керчь, 2001. Спиридонов Д.С. Заметки из истории эллинства в Крыму // Известия Таврического общества истории, археологии и этнографии. Вып. 3(59). Симферополь, 1928. Три еврейских путешественника. М., 2004. Ходос Э. У края могилы, или Дикие хазарские пляски. Харьков, 2006. Шукуров Р.М. Тюрки на православном Понте в 13-15 веках// Причерноморье в средние века. Вып. 2. М., 1995. Broniovius, М. Martini Bronovii de Biezdzfedea bis in Tartarian! nomine Stephani Primi Poloniae Regis legati Tartariae Descriptio. Cologne: Officina Birkmannica, 1595. Depping G.-B. Histoire du Commerce entre le Levant at ГЕигоре. Paris, 1886. Dunlop D.M. The History of the Jewish Khazars. Princeton, 1962.
Niger Venetus Dominicus. Marius Geographiae Commentariorum Libri XI. Basel, 1557. Petahyah of Ratisbon. Travels of Rabbi Petachia of Ratisbon I Transl. Dr A. Benisch. London, 1861. Rubruquis W. de. Itinerarium fratris Willielmi de Rubruquis de ordine fratrum Minorum, Galli, Anno gratie 1253 ad partes Orientates I I The Texts and Versions of John de Plano Carpini and William de Rubruquis I C.R. Beazley (ed.). Nendeln: Kraus Reprint LTD, 1967. Shnirelman V. The Myth of the Khazars and Intellectual Antisemitism in Russia, 1970s-1990s. Jerusalem, 2002.
В.А. Шнирельман Хазария в зеркале националистического дискурса: ИСТОКИ СИМВОЛИЧЕСКОЙ КОНФРОНТАЦИИ1 Сегодня, в эпоху постмодерна, мы особенно остро осознаем, насколько тесно историческая наука связана с текущей политикой. Здесь политика понимается широко, в том смысле, какой ей придавал Мишель Фуко, - речь идет не только о «большой политике», осуществляющейся на уровне государств и властных структур, но о региональной и этнической политике, в которой по тем или иным причинам участвуют отдельные региональные/ этнические группы в лице их лидеров или идеологов. В этом контексте особую роль играет политика памяти, создающая привлекательные версии прошлого, призванные обеспечить группе искомое социальное положение, легитимировать ее права на жизненно важные ресурсы и идеологическим путем подкрепить мечту о счастливом будущем. Особую заинтересованность в такой альтернативной истории проявляют этнические меньшинства, испытывающие дискриминацию [Alonso, 1988, р. 39-45]. Однако иной раз такой интерес может наблюдаться и у представителей этнодемографического большинства, страдающего от злоупотреблений авторитарной власти или от недостатка демократии. В таком случае идеологи, выступающие от имени большинства, могут изображать правящую элиту «иным народом» или винить в своих бедах этнические меньшинства, которые якобы либо уже приобрели слишком много власти в государстве, либо всеми силами стремятся к этому. Поэтому немаловажную роль в такой версии истории приобретает образ врага или коварного конкурента, призванный канализировать народный гнев и направить его в желательное русло. В частности, правящая элита может попытаться обезопасить себя, переведя стрелку народного возмущения в сторону этнических меньшинств. При популярном среди профессиональных историков мнении о том, что, занимаясь своими научными штудиями, они находятся далеко от политики, окружающая реальность это сплошь и рядом опровергает. Историк вовсе не живет в башне из слоновой кости. Будучи членом общества, он не свободен от страхов, переживаний и предрассудков, свойственных этому обществу. Подобно остальным людям, он также страдает от неблагопри
ятной социально-экономической конъюнктуры, чиновничьего произвола, нарушения морально-этических норм, иными словами, от всех тех язв, которые разъедают современное общество. Между тем, в отличие от других людей, историк обладает уникальными знаниями о прошлом, позволяющими ему находить там аналогии современным явлениям и процессам и проводить широкие сравнения, призванные объяснять суть происходящего путем апелляции к неким историческим законам развития человеческого общества. При этом либо события прошлого обретают новый смысл, будучи поставлены в связь с текущими событиями, либо, напротив, современные процессы получают особое объяснение, будучи увязаны с тем, что происходило в глубоком прошлом. Иной раз оба подхода оказываются настолько тесно связанными между собой, что возникает замкнутый круг: историк стремится понять прошлое, руководствуясь своим нынешним опытом, а затем он использует это реконструированное прошлое для объяснения сегодняшних реалий. Хотя такая процедура далеко не всегда оправданна и нередко может производить псевдообъяснения, она встречается достаточно часто и неизбежно ведет к актуализации истории. Если в эту ловушку иной раз попадают даже профессиональные историки, то чего можно требовать от дилетантов, которые сплошь и рядом демонстрируют именно такой подход? Некоторые делают это по неведению, другие сознательно занимаются актуализацией истории, ожидая от этого высоких дивидендов2. Последнее, в частности, свойственно политикам, использующим исторические метафоры и символы в качестве важного политического ресурса. Не все исторические события и факты годятся для таких манипуляций. Их значительная часть остается политически нейтральной, и это дает возможность историкам заниматься такими сюжетами без гнева и пристрастия. Однако некоторые события и процессы либо в силу самого своего характера, либо из-за особенностей действующих субъектов позволяют -обоснованно или нет - ставить их в связь с болезненными явлениями современности, и всегда находятся люди, готовые в силу тех или иных причин прибегать к таким параллелям. При этом иной раз речь идет о фактах или процессах прошлого, которые еще недавно воспринимались нейтрально и не вызывали эмоций, но которые с изменением исторической обстановки получают новую трактовку и оказываются более чем актуальными. В таком контексте факты далекого прошлого становятся важными политическими символами, с готовностью использующимися политиками для социальной мобилизации. Окружающая нас действительность дает массу материалов для иллюстрации этого процесса. Однако все это встречалось и ранее. В настоящей работе будет показано, как и почему историческая Хазария, воспринимавшаяся вначале как экзотическое явление раннесредневекового прошлого, обрела в дореволюционной России политическую актуальность. До сих пор исследователи, интересовавшиеся историографией
Хазарии, ограничивались изучением развития исключительно научной мысли, абстрагируясь от ее социально-политического контекста [см., например: Ващенко, 2006; Медведенко, 2006]. Показывая логику развития научной мысли, такой подход демонстрирует свою слабость там, где мотивация для выбора тех или иных интерпретаций прошлого оказывается связанной с привходящими факторами, лежащими вне поля «чистой науки». Между тем, игнорируя или лишь вскользь упоминая такие факторы, традиционная история науки нередко скользит по поверхности, не позволяя глубоко проникнуть в реальную «кухню» каждого конкретного ученого. Ибо ученый не остается безучастным по отношению к происходящему вокруг, и резкие повороты в текущей государственной политике или изменения в общественных настроениях, безусловно, оказывают на него определенное влияние. Это нередко сказывается и на том, как именно он выстраивает свою версию далекого прошлого. Иногда это происходит под внешним давлением, скажем, со стороны власти, когда ученый вынужден менять свои взгляды под страхом репрессий; но иногда ученый в интересах своей карьеры сам проявляет инициативу. В отечественной историографии можно обнаружить немало фактов такого рода, и в частности - связанных с этнической атрибуцией тех или иных древних общностей или обсуждением их роли в истории Руси/России. Поэтому меня интересует именно связь научного поиска с окружающей его социально-политической реальностью. Для этого следует выйти за рамки традиционной историографии, ограничивающей себя анализом сугубо научных идей и практик. Мне представляется, что такой анализ по необходимости должен включать материалы СМИ, школьные учебники, популярную литературу, политические памфлеты и уделять особое внимание особенностям националистического дискурса3. Именно такого подхода я и придерживаюсь в данной работе. Поэтому здесь пойдет речь не только о деятельности профессиональных ученых, но и об образах Хазарии, создававшихся теми, кого принято называть дилетантами. Я покажу, что странность и экстравагантность их построений, вызывающие у ученых чувство брезгливости, были результатом не столько незнания и отсутствия профессиональных навыков, сколько идеологической заданности, связанной с сознательной актуализацией прошлого, стремлением поставить его на службу настоящему. В то же время, как будет показано ниже, и профессиональные ученые не избегали этого соблазна. В этом отношении историография «хазарской проблемы» служит весьма поучительным примером4. Первую развернутую характеристику хазарам дал в России выдающийся русский востоковед В.В. Григорьев (1816-1881). Он был поистине очарован Хазарией, представлявшейся ему оазисом просвещения и цивилизации в море разнузданной дикости, типичной не только для Восточной, но и для Западной Европы той эпохи. Он восторгался царящими в Хазарии
правосудием и веротерпимостью и сравнивал ее со «светлым метеором», блиставшем «на мрачном горизонте Европы». Расцвет Хазарии он относил к VIII в., когда она занимала огромную территорию от Днестра до Каспийского моря и от Оки и Камы до Черного моря и когда ее дружбы искали даже византийские императоры [Григорьев, 1876, с. 57, 66]. Этой характеристикой Григорьев как бы задал общий тон тому отношению к Хазарии, которое доминировало в российской науке более ста лет со времени первой публикации его заметок в 1834—1835 гг. Впрочем, российских историков XIX в. хазарская история мало увлекала. Она казалась им слишком экзотической, чтобы иметь отношение к истории Русского государства. Из крупных историков один лишь демократ В.О. Ключевский (1841-1911) подчеркивал, что, установив господство в восточноевропейской степи, хазары воздвигли мощный заслон массовым миграциям воинственных степных кочевников и тем обеспечили восточным славянам долговременную мирную передышку, которая благотворно сказалось на развитии их общества и культуры [Ключевский, 1904, с. 146-148]. Для русских историков-почвенников, боровшихся прежде всего с нор-маннизмом, хазарский вопрос вначале не представлялся актуальным, и они испытывали к нему лишь абстрактный теоретический интерес. Так, известный своими верноподданническими настроениями Д.И. Иловайский (1832-1920) видел главную проблему в этнической идентификации хазар. Он считал их остатками местного северокавказского племени, смешивая при этом ираноязычных сармат с адыгоязычными черкесами, которых он считал единым населением. В VI в. н.э. это племя подверглось тюркизации, но благотворно повлияло на пришлых тюрков-завоевателей, передав им свое название «хазары» и облагородив их в культурном отношении. Иловайский подчеркивал, что название «хазары» с тех пор потеряло этнический смысл и относилось к государству, смешанному по своему этническому составу. В составе «хазар» имелись, в частности, и славяне. Иловайский знал, что среди городского населения Хазарии было много евреев. Знал он и о том, что хазарская династия обратилась в иудаизм. Однако он не видел в этом ничего обидного для Древнерусского государства, которое, по его мнению, располагалось тогда на юге России и возглавлялось Киевским князем. Ничего странного в том, что этого князя титуловали «ха-каном», Иловайский не находил. Видимо, он был настолько поглощен борьбой с норманнизмом, что «хазарская опасность» его не волновала [Иловайский, 1876, с. 67-109]. В известном учебнике юриста и общественного деятеля М.Я. Острогорского (1854—1921), предназначенном для средних школ и выдержавшем в дореволюционной России до тридцати изданий, о Хазарии почти ничего не говорилось. Однако на помещенной в нем карге Восточной Европы раннего средневековья учащиеся могли отчетливо видеть территорию огром
ного Хазарского каганата, занимавшего степь и лесостепь от Черного и Каспийского морей до бассейна Оки, на фоне которого земли восточных славян терялись где-то в районе Днепра и его притоков. Автор замечал, что «русские славяне» в то время занимали лишь небольшую часть современной России [Острогорский, 1995, с. 8-9]5. Зато в предназначенном для учащихся младших классов учебнике по отечественной истории, написанном с верноподданнических шовинистических позиций и выдержавшем 16 изданий, о хазарах не говорилось ни слова. Любопытно, что они не упоминались даже в том разделе, где с упоением расписывались подвиги князя Святослава [Пузицкий, 1916]. Изменения наступили в начале XX в., когда, не имея убедительных аргументов в пользу самостоятельного становления русской государственности и не желая признавать первенство варягов, борцы с норманнизмом устремили свои взоры к казавшейся тогда безобидной Хазарии. Одним из первых это сделал известный своими почвенническими взглядами историк В.И. Ламанский (1833-1914). Он признавал превосходство хазарской культуры над славянской и варяжской и настаивал на том, что начала русской государственности были заложены не варягами, а хазарскими каганами. «Поэтому, - писал он, - иноземцы первоначально связывали “русских славян” с Хазарией» [Ламанский, 1903, с. 150-151]. Если для кого-то в середине - второй половине XIX в. хазарская история и представлялась животрепещущей проблемой, так это для крымских караимов, которые в поисках престижных предков и для того, чтобы отмежеваться от остальных евреев, возводили себя напрямую к пленникам, уведенным с родины в 696 г.6 Якобы часть последних ушли позднее на Кавказ и в Тавриду и принесли с собой исконные библейские знания, не замутненные позднейшими «раввинистическими искажениями». Именно из этих знаний и сложился караимизм, в который его носители успешно обратили хазарских ханов и который потерпел неудачу при дворе князя Владимира. После еврейских погромов начала 1880-х гг. часть караимских интеллектуалов попыталась дистанцироваться от евреев, чему и послужила новая версия древней истории караимов, напрямую сводящая их этнические корни к тюркоязычным хазарам. Эта версия получила популярность с 1890-х гг., и одним из ее активных пропагандистов был З.А. Фиркович [Заверяев, 1998]. В годы Второй мировой войны эта стратегия спасла караимов от газовых камер [Полканов, 1995], и они до сих пор доказывают, что происходят от хазар [Казас, 1996, с. 3]. Справедливо относясь с недоверием к этим версиям, киевский историк И. Малышевский признавал, что евреи издавна обитали на юге Восточной Европы. Это были выходцы из самых разных переднеазиатских государств, которые переселялись на Кавказ и в Северное Причерноморье в поисках лучшей доли. Интерес евреев к Хазарии Малышевский объяснял тем, что,
потеряв свою землю, они всегда мечтали о завоевании какого-либо другого царства и обращении его в свою веру [Малышевский, 1878, № 6, с. 583]. Конечно, эта идея была еще далека от обвинения евреев в стремлении к мировому господству. Однако здесь уже содержалась мысль о посягательствах евреев на чужое наследие. Кстати, нелишне вспомнить, что незадолго до публикации Малышев-ского, в 1871 г., вышел в русском переводе роман Дж. Ретклиффа «До Седана!», где в главе «Еврейское кладбище в Праге и совет представителей 12 колен Израилевых» говорилось о тайной сходке «избранников Израиля», якобы задумавших подчинить весь мир еврейскому господству. Истинным автором этого произведения был бывший прусский полицейский шпион Герман Гедше, изгнанный со службы за подлог [Золотоносов, 1995, с. 17; Шнирельман, 2010, с. 184-185]. Так что высказанное Малышевским предположение выглядело на этом фоне более чем умеренным, хотя он и писал, что вслед за Хазарией евреи пытались подчинить своей вере и Русь. Это им, правда, не удалось, но они начали обращать в иудаизм славянских рабов [Малышевский, 1878, № 9, с. 432, 435]. Впрочем, Малышевский был далек от того, чтобы считать Хазарию еврейским государством, и специально оговаривал, что ни иудаизм, ни евреи не оказали на нее большого влияния [Малышевский, 1878, № 6, с. 592-593]. В то же время он допускал мысль, ставшую крамольной для более поздних русских националистов, о том, что хазары в течение ста лет владели Киевом и господствовали там над славяно-русами и что евреи поселились в Киеве уже в то время [Малышевский, 1878, № 9, с. 429-430]. Мало того, Малышевский не видел ничего зазорного в том, что первым русским епископом мог быть крещеный хазарский еврей [там же, с. 439-441]. Для еврейских авторов Хазария имела несравненно большее значение, ибо, во-первых, она была одним из крупнейших и могущественнейших государств эпохи раннего средневековья и, во-вторых, государством, принявшим иудаизм в качестве государственной религии. Еврейские авторы также с гордостью добавляли, что Хазария являлась образцом религиозной терпимости [Грец, б. г., с. 163-167; Гаркави, 1867; Дубнов, 1936, с. 180-181; Хайнман, 1983, с. 14; Занд, 2010, с. 407-408]. Особое отношение к Хазарии испытывали российские евреи. Ведь ее история помогала им найти исторические основания для своего присутствия в России и тем самым объявить себя коренным населением. Некоторые из них приписывали основание города Киева хазарам и пытались представить его «городом еврейских ученых и писателей» [Даревский, 1907, с. 8-25]. Так, И.А. Даревский писал: «Прирожденными жителями или первыми туземцами Киева были хазары -наши единоверцы, а среди них издревле жили наши братья-евреи...» Именно это давало евреям основание заявлять российскому императору, что «мы, евреи, поселились в России еще до ее основания» [там же. с. 29-30].
Еврейская версия истории настаивала на том, что иудаизм благотворно повлиял на хазар, заставил их верить в единого Бога и способствовал явному улучшению нравов [там же, с. 34,41]. В частности, если, по версии Малышевского [Малышевский, 1878, №6, с. 589-590], в Хазарии евреи с особой страстью занялись торговлей рабами, которая была им запрещена в Византии, то еврейская версия рисовала прямо противоположную картину: будто бы после принятия иудаизма под влиянием еврейских ученых хазары прекратили торговлю рабами [Грец, б.г., с. 167; Даревский, 1907, с. 43]. Впрочем, серьезные еврейские авторы не отрицали, что еврейские «купцы-рахданиты» в IX в. занимались работорговлей [Берлин, 1919, с. 80-81, 154]. Русско-еврейский диалог касался и весьма спорного, слабо освещенного источниками вопроса о времени принятия иудаизма хазарами. Если русские авторы были склонны принимать более позднюю дату [Малышевский, 1878, № 6, с. 587], то еврейские предпочитали более раннюю [Даревский, 1907, с. 36; Берлин, 1919, с. 96; Дубнов, 1936, с. 180]. Кроме того, у еврейских авторов проскальзывала мысль о том, что Хазарии приходилось держать оборону не только от диких степных кочевников, но и от русских, которые алчно взирали на плодородные хазарские земли. С этой точки зрения русские выглядели захватчиками [Грец, б.г., с. 276,278; Дубнов, 1936, с. 184—185]. Известный еврейский историк И. Берлин, синтезировавший все данные о Хазарии, известные в начале XX в., описывал ее в период расцвета как огромное государство, включавшее много городов и раскинувшееся от Северного Кавказа до р. Оки и от Среднего Поднепровья до р. Урал. Иными словами, он нисколько не сомневался в том, что в IX в. ряд восточнославянских племен платили дань хазарам и что в Днепровском правобережье одно время стояли хазарские гарнизоны. При этом Киев играл роль важного торгового центра, где имелось несколько разных еврейских общин - хазарская, рахданитская (западноевропейская) и другие [Берлин, 1919, с. 104-108, 142-144,147-148]. В том же духе Хазарию описывал еврейский журналист и общественный деятель Ю.Д. Бруцкус (1870-1951), который также видел в ней огромное государство, хотя и ослабевшее к концу IX в. Он подчеркивал, что до образования собственного государства славяне находились под большим влиянием хазар, которые «культурно подготавливали их к государственной жизни». Упоминал он и о том, что в Киеве могла располагаться усадьба хазарского царевича. Но формирование варяжско-славянского союза создало для хазар опасного врага, который стал постепенно захватывать их земли [Бруцкус, 1924, с. 18-20]. Все же исторические данные были весьма противоречивы и не позволяли ответить на ряд кардинальных вопросов, связанных с хазарами. В частности, неясным оставались происхождение хазарской культуры, этнический состав хазар, реальные размеры и локализация Хазарского каганата, местоположе
ние его столицы и прочих городов, характер взаимоотношений Хазарии с Русью и многое другое. К началу XX в. какие-либо материальные свидетельства существования Хазарии почти полностью отсутствовали, а имевшиеся скудные письменные источники были либо слишком фрагментарны и маловразумительны, либо вызывали у специалистов сомнения в их подлинности. Поэтому Хазария продолжала восприниматься многими как миф. Вот почему, когда археологи объявили об обнаружении хазарских древностей, это прозвучало как гром среди ясного неба. Ведь реальность Хазарии заставляла по-новому рассматривать процесс формирования Киевской Руси. Поэтому, когда в 1900 г. у села Верхнее Салтово Харьковской губернии был обнаружен катакомбный могильник, приписанный хазарам, текущий XII Археологический съезд вынес в 1902 г. специальное решение о необходимости изучения хазарских древностей «для научного познания начальных периодов истории русского народа» [Самоквасов, 1908, с. 233]. Салтовский могильник и по характеру своей материальной культуры, и по физическому облику захороненных там людей сильно отличался от известных славянских. А так как он относился к эпохе VII-IX вв., с которой письменные источники связывали расцвет Хазарского каганата, то и не удивительно, что ряд ведущих специалистов идентифицировали его как хазарский. Они подчеркивали высокий уровень развития хазарского общества и культуры, указывали на наличие богатых городов, поражались огромным размерам Хазарского государства, охватывавшего весь юг тогдашней России, и отмечали религиозную терпимость хазар и умение поддерживать мир среди многочисленных народностей, населявших эти просторы. Мало того, даже такой археолог-почвенник, как Д.Я. Самоквасов (1843-1911), писал об огромном влиянии хазар на русский народ [там же, с. 232-234]. Иную позицию занял один из крупнейших русских археологов дореволюционного времени А.А. Спицын (1858-1931), который основным населением Хазарии и ее ударной силой считал ираноязычных алан, сохранившихся в степях от дотюркской эпохи. Он считал, что специфику хазарской культуре придавало именно аланское наследие, что Саркел был аланским городом и что даже Киев мог быть основан аланами, а не славянами или хазарами. Мало того, по его мнению, вся торговля в восточноевропейских степях находилась в руках алан, а участвовавшие в ней еврейские купцы были сильно аланизированы. По Спицыну, Салтовский могильник и родственные ему «салтово-маяцкие» древности следовало связывать с аланами, а не с хазарами [Спицын, 1909, с. 70-74]7. Примечательно, что еврейская тема в этом сугубо археологическом споре почти не фигурировала; никакой серьезной роли евреям в составе Хазарского государства не отводилось. Еще одну точку зрения высказал историк-любитель Е.П. Савельев (I860-?), увлеченный происхождением казачества. Для него важно было доказать древность казачества в Приазовье, и поэтому он всеми силами
стремился продемонстрировать, что там издревле жило «славяно-русское» население. Ему казалось, что историки преувеличивают численность и влияние евреев в Хазарии, где, на его взгляд, доминирующим населением были «славяно-русы» [Савельев, 1915, с. 142-146]. Совершенно иное место это тема заняла в сочинении другого историка-любителя, генерала А. Нечволодова (1864—1938), который был, пожалуй, первым, кто ввел в хазарскую проблематику антисемитские мотивы8. Нечволодов, действительный член Императорского русского военноисторического общества, предназначал свое сочинение, проникнутое духом русского шовинизма, для самой широкой публики. Своей целью он ставил воспитание у русских верноподданнических патриотических настроений и глубокого уважения к своим далеким предкам. Он был одним из первых, кто связал этих предков с «ариями», будто бы отличавшимися от остальных народов особым благородством, честностью, отвагой и другими столь же привлекательными качествами. В число этих предков он зачислял не только тюркоязычных гуннов и ираноязычных скифов, но даже мифических амазонок и... кентавров. Хазарский эпизод играл в книге Нечволодова особую роль. Вот как там описывалось само происхождение хазар. Одним из степных народов раннего средневековья были воинственные тюрки-авары. Со временем в их среду проникли «торговцы-жиды». Эти-то «жиды» и захватили в свои руки власть, превратили Аварию в Хазарию, отстранили предков славян от богатой торговли и наложили на них тяжелую дань, заручившись поддержкой у коварной Византии. Для славян это были тяжелые, «горестные времена, когда большая часть России была под игом Хазарии и платила им дань». Так продолжалось 200 лет, пока древние славяне не оправились и не сбросили с себя унизительные путы. Автор давал понять, что хазарское господство надолго задержало развитие Руси и лишь разрушение Хазарии снова вывело ее на прогрессивный путь развития и вернуло Волге статус русской, а не хазарской реки [Нечволодов, 1913, с. 64—70,139-140]. Нелишне заметить, что сочинение Нечволодова, впервые опубликованное в 1909 г, удостоилось особых похвал от Государя Императора и было несколько раз переиздано огромными тиражами. Примечательно также, что оно было одобрено в качестве учебного пособия и рекомендовано во все военные и духовные библиотеки, в народные читальни, и даже Министерство народного посвящения сочло возможным распространить его по общеобразовательным школам. Так антисемитизм и расизм вошли в систему народного образования Императорской России9. Уместно отметить, что произведение Нечволодова переиздано и распространяется большими тиражами в современной России. С тех пор к образу Хазарии иной раз обращались и другие русские антисемиты, но связанные с ним ассоциации произвольно менялись в зависи
мости от целей конкретных авторов. Идеи Нечволодова были созвучны настроениям ряда деятелей возникшего тогда «Всероссийского национального союза». Один из его главных организаторов, модный в те годы журналист и публицист М.О. Меньшиков (1859-1918), пытался всеми силами доказать родство происходивших вокруг событий с тем, что мучило и терзало Русь на заре средневековья. На это его навела заметка, опубликованная в декабре 1909 г. в газете «Бессарабская жизнь». Он воспроизводил рассуждения бессарабского автора о том, что якобы евреи мечтают о мировом господстве; будто бы они когда-то вытеснили арийцев из Ханаана10, а теперь стремятся погубить Россию. В этом контексте он вспоминал о том, что якобы 2000 лет назад Россия уже была под их властью. Он доказывал, что еще в раннем средневековье евреи хитростью и разными уловками создали свое могущественное царство на теле чуждых им народностей. И если бы не подвиг князя Святослава, неизвестно, чем бы все кончилось [Меньшиков, 1909, с. 871-872]. Рассуждая о «жидовской Казарии», Меньшиков создавал миф о «хазарской мести», якобы веками преследующей Русь [Меньшиков, 1999, с. 281-282]. Хазарию он называл «еврейской монархией», которая будто бы «угнетала пол-России», и, перекидывая мостик в современность, доказывал, что «хазарская язва» «снова одолевает Россию» [там же, с. 422]. Наряду с Нечволодовым другой русский шовинист и антисемит, П.И. Ковалевский (1849-1923), рисовал хазар коварными хищниками, посягнувшими на исконно славянские земли (при этом он отождествлял славян с аланами). Впрочем, Ковалевскому хазары были важны скорее не как иудеи, а как собирательный образ инородцев, якобы постоянно пытавшихся подрывать самые основы Русского государства [Ковалевский, 1912, с. 33, 38, 72]. Тем не менее созданный им образ «хищных хазар» не остался без внимания и был оживлен уже советскими историками после 1950 г. Еще одним таким произведением стала книга А. Селянинова «Тайная сила масонства», впервые опубликованная в 1911 г. Ее автор запугивал читателей еврейской экспансией и близящимся захватом России евреями. Параноидальному стилю его рассуждений были свойственны такие высказывания, как «масонство стучится в двери России», «тайная еврейская сила не дремлет» и пр. Чтобы предупредить читателя против всех ужасных последствий «еврейской угрозы», автор обращался к «хазарскому эпизоду». Он пытался убедить общественность в том, что могущественное в прошлом Хазарское царство распалось без каких-либо серьезных внутренних потрясений только по той причине, что его правители доверились евреям и приняли иудаизм: «своим падением царство хазарское обязано исключительно евреям» [Селянинов, 1911, с. 224]. Тем самым автор как бы делал «хазарский эпизод» очевидным примером вредоносности евреев, которая впоследствии якобы неоднократно давала о себе знать в истории Русского государства. Через всю книгу проходит мысль о тайном еврейском правительстве
и возглавляемом евреями международном масонском центре, созданными из ненависти к христианству. При этом автор обильно цитировал одного из первых расистски настроенных журналистов России М.О. Меньшикова. Впрочем, до Первой мировой войны и в первые десятилетия после нее Хазария еще не заняла прочного места в русской антисемитской литературе. Скажем, в переполненных зоологическим антисемитизмом произведениях А.С. Шмакова (1852-1916) [Шмаков, 1912] и Н.Е. Маркова (1866-1945) [Марков, 1928] Хазарии не было уделено ни строчки. В свою очередь русские историки-эмигранты видели в Хазарии всего лишь заурядный эпизод древней истории и не придавали ему какого-либо особого значения. Например, классическое евразийство относилось к этому эпизоду достаточно благожелательно, видя в нем либо просто любопытную страницу истории Восточной Европы [Вернадский, 1927, с. 31-33, 40-41], либо основу для сближения русских с евреями в наше время [Карсавин, 1928, с. 80]. Эмигрантские историки-дилетанты, пытавшиеся из патриотических соображений всеми силами приукрасить древнейшую историю славян, наделить их самыми немыслимыми славными предками и опиравшиеся в этом на поддельную «Влесову книгу» [о ней см.: Творогов, 1990, с. 170-254], едва упоминали о Хазарии, видимо не считая ее историю достойной детального рассмотрения в контексте становления Древней Руси [см., например: Кур, 19946, с. 231-241]. В частности, историку-дилетанту С. Лесному (Парамонову) (1898-1968), подобно многим его дореволюционным предшественникам, главная опасность по-прежнему виделась в норманнизме. Изо всех сил отмежевываясь от него, Лесной был настроен в отношении хазар весьма миролюбиво. Их господство над восточными славянами он считал недолгим и номинальным и утверждал, что это отнюдь не мешало славянам пользоваться достаточно широкой автономией и проводить свою собственную политику [Лесной, 1958, с. 705]. Другой эмигрантский автор, протоиерей С. Ляшевский (1899-1986), создавая образ «доисторической Руси» в соответствии с «Влесовой книгой», едва упоминал хазар, изображая их захватчиками славянских земель. Впрочем, писал он, им не удалось установить свою власть на Руси, и тут же утверждал, что они все же были в Киеве и одно время владели «бывшими русскими землями» - Донским бассейном и Крымом [Ляшевский, 1977, с. 79,115,149]. Лишь тот, чье имя более всего связано с историей «Влесовой книги», инженер-химик Ю.П. Миролюбов (1892-1970), упомянул хазар в весьма показательном контексте. В 1935-1947 гг. он работал над своей первой книгой по истории Древней Руси «Сказ о Святославе хоробре, князе Киевском» -книга была посвящена подвигам князя Святослава, победителя хазар. В ней Миролюбов изобразил хазар «волками хищными», притеснителями славян (среди последних неизвестно на каком основании фигурируют древляне, которые никогда не находились под властью хазар), а в походе Святослава
на хазар видел справедливую месть за прошлые обиды и утеснения [Сказ о Святославе хоробре.., 1986, с. 182-184]. Позднее он не раз обращался к этой теме, приписывая тюрко-еврейским хазарам самые немыслимые жестокости и коварство по отношению к славянам. Характерно, что для этого автора хазарский эпизод был одним из примеров неоднократно встречавшегося в истории иноземного ига над славянами. Он ставил его в связь с аналогичным «интернациональным игом», установившимся в России после 1917 г. [Миролюбов, 1983, с. 23-26]. Нелишне заметить, что в 1990-е гг. Миролюбов стал одним из излюбленных авторов современных русских националистов, и его дилетантские книги по русской истории и этнографии активно переиздавались в России. Между тем русские профессиональные историки-либералы придерживались иных взглядов на Хазарию. Еще в годы Первой мировой войны, читая курс лекций в Петроградском университете в 1915-1916 гг., проф. А.Е. Пресняков (1870-1929) с особой силой подчеркивал огромную роль Хазарской державы в ранней истории восточных славян. Он особенно обращал внимание на два обстоятельства: во-первых, надежно обеспеченный хазарами прочный мир позволил славянам успешно вести колонизацию новых земель, во-вторых, хазары открыли им богатую культуру Востока. В свете этих несомненных достоинств хазарского господства дань, которую они брали с некоторых славянских племен, не казалась ему серьезной обузой [Пресняков, 1938, с. 22,27,28]. Аналогичные взгляды развивали и другие ведущие русские историки того времени: проф. С.Ф. Платонов (1860-1933), М.К. Любавский (1860-1936), М.Д. Приселков (1881-1941), - включавшие в свои учебники и лекции по русской истории столь же лестную для Хазарии характеристику, добавляя, что в Хазарском государстве славяне получили навыки политической организации [Любавский, 1916, с. 44—45, 72; см. также: Савельев, 1915, с. 142], что под влиянием хазарской торговли у них начали возникать города [Приселков, 1917, с. 28] и что победа Святослава над Хазарией обернулась бедами, связанными с набегами печенегов [Любавский, 1917, с. 53, 55,69; см. также: Гераклитов, 1923, с. 12-13]. Итак, в центре настоящего исследования оказываются три разные группы - русские историки, еврейские историки и русские националисты. Кроме того, важной переменной выступал фактор времени, представленный сменой исторических периодов. Суть проанализированного процесса состояла в изменении социальной роли евреев в течение второй половины XIX в. и в реакции на это со стороны русского общества, что и отразилось на пересмотре оценки Хазарии и ее места в русской истории. До 1860-х гг. евреи обитали в черте оседлости и были привязаны к своим общинам; на ситуацию в столичных центрах они никакого влияния не оказывали и оставались практически незаметными на общероссийском фоне. Пусть и половинчатые, либеральные реформы 1860-х- начала 1870-х гг. положили
начало эмансипации евреев: для них открылись пути к светскому образованию и свободным профессиям, а ряду социальных категорий (ремесленникам, купцам, людям с высшим образованием) был позволен свободный выбор местожительства за пределами черты оседлости. Они ответили на это высокой активностью и миграцией в крупные города, прежде всего в столичные центры, где быстрый рост еврейского населения стал неожиданностью для местных обитателей. К началу 1880-х гг. в бюрократических и интеллектуальных кругах России выработалось настороженное и даже враждебное отношение к евреям, немало способствовавшее тому идеологическому климату, в котором происходили первые погромы 1881-1882 гг. За ними последовали репрессивные антиеврейские законы, способствовавшие росту революционных настроений у одних групп евреев и стремлению к эмиграции у других [Гессен, 1993, с. 203-213; Гительман, 2008, с. 25-31; Кандель, 1990, с. 212-261; Кандель, 1994, с. 4-37, 56-73]. Поэтому если до конца 1860-х гг. образ главного внутреннего врага империи связывался с поляками, то затем он постепенно перешел к евреям. На этом фоне в дореволюционной и эмигрантской историографии вырисовалось несколько разных подходов к истории Хазарии и ее трактовке. На первом этапе (до последней четверти XIX в.) русские профессиональные историки рассматривали Хазарию исключительно как экзотическое явление прошлого, не имеющее никакого отношения к проблемам современной им России. Примечательно, что и позднее русские историки и археологи, многие из которых оставались на либеральных позициях, с уважением относились к Хазарии как сыгравшей несомненную роль в формировании древнейшего Русского государства. К их чести следует отметить, что ни еврейские погромы, ни оживление антиеврейской пропаганды в конце XIX -начале XX в. не омрачили в их понимании образ Хазарии. Напротив, еврейским авторам, закладывавшим основы еврейской историографии в эпоху эмансипации евреев, Хазария представлялась не столько фактом безвозвратно ушедшего прошлого, сколько славным историческим моментом, показывающим, что евреи вовсе не обречены на вечную жизнь в гетто, а способны к успешной политической и культурной активности. Кроме того, сама по себе история Хазарии служила основанием для притязаний евреев на статус коренного народа Российской империи, который за ними постоянно отрицался, что и создавало постоянный повод для дискриминации. Отсюда актуализация истории Хазарии, характерная для раннего этапа еврейской историографии. В свою очередь, караимам Хазария давала важный аргумент, не только подтверждающий их отличие от евреев, но позволяющий обосновывать его апелляцией к седой древности. Начиная с последней четверти XIX в. в русской среде появляются достаточно разнообразные оценки Хазарии, вызывавшиеся жгучей политической актуальностью. Некоторые историки-почвенники, усматривавшие
главную опасность в норманнизме, пытались противопоставить ему хазарскую версию ранней истории Руси, по которой вовсе не варяги, а именно Хазария сыграла ключевую роль в становлении Древнерусского государства. В то же время историк донского казачества, озабоченный поиском его местных корней на юге России, также обращался к Хазарии, но уже с иной целью. Ему казалось важным доказать, что основную массу населения Хазарии составляли славяне, что позволяло объявить южные земли исконно славянскими, где якобы веками обитали предки казаков. Наконец, явно под влиянием текущих этнокультурных процессов киевский историк ссылался на Хазарию как на пример якобы неизбывного стремления евреев к «захвату чужого наследия». В начале XX в. некоторые русские историки-любители и националисты, для которых идеологические задачи довлели над научной добросовестностью, попытались ввести «хазарский эпизод» в антисемитский дискурс и придать Хазарии облик «степного хищника», зараженного ужасной бациллой иудаизма и стремящегося поработить славян и сделать их игрушкой в своих руках. Разумеется, такой поворот хазарской тематики имел прямую связь с появлением и ростом популярности подложных «Протоколов сионских мудрецов» - история Хазарии была призвана доказать их правдивость и убедительность путем апелляции к якобы бесспорному историческому примеру «злокозненности евреев». Именно в этом дискурсе «Хазария» и «хазары» превратились в эвфемизмы, позволяющие придать новый ракурс «еврейской теме» и включить в нее якобы убедительные исторические параллели. При этом первоначально антисемитские интерпретации хазарской темы не пользовались популярностью ни в предреволюционной России, ни среди русских эмигрантов, оставаясь на обочине общественно-политического дискурса. Лишь с течением времени эвфемизм «хазары» вошел в лексикон определенной части эмигрантов как наполненный глубоким смыслом символ их отношения к Советскому Союзу, где властвовали «чужаки». Заслуживает упоминания и тот факт, что версия хазарской истории, сформированная предреволюционным антисемитским дискурсом, по инициативе власти (а не ученых, хотя некоторые ученые этим успешно воспользовались!) получила небывалую популярность в советской историографии начиная с 1950-х гг. Но это уже тема другой работы. , Итак, почти все разнообразие версий и оценок хазарской истории сложилось в России еще в предреволюционный период. Поэтому сегодняшние общественно-политические и художественные образы Хазарии и хазар, имеющие откровенные антисемитские коннотации, по большей части мало оригинальны. Как правило, они лишь воспроизводят или развивают наследие столетней давности, актуализированное событиями последнего двадцатилетия.
Примечания 1 Статья подготовлена при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного фонда в рамках проекта 09-01-00078а «Арийская идея в современном мире». 2 Например, ижевский язычник-родновер Озар Ворон (Л.Р. Прозоров) проводит параллель между борьбой римлян с Карфагеном и борьбой русов с Хазарией, а Хаза-рию уподобляет современной России. См.: [Озар, 2006]. 3 Более подробно о функциях хазарского мифа в разные исторические эпохи и в разных контекстах см.: [Shnirelman, 2002; Шнирельман, 1998, с. 202-209; Шнирельман, 2005а, с. 248-275; Шнирельман, 20056, с. 287-309]. 4 Подробно об этом см.: [Shnirelman, 2002; Шнирельман, 1998, с. 202-209; он же, 2005а, с. 248-275; он же, 20056, с. 287-309]. 5 Эти представления сохранялись в 1920-1930-е гг., и подобную карту в 1935-1936 гг. включал в свою рукопись ингуш М.М. Базоркин [см.: Базоркин, 2002, с. 276]. 6 На самом деле караимизм возник во второй половине VIII в. в Палестине в среде проповедника Анана, отвергавшего Талмуд [см.: Дубнов, 1912, с. 113]. 7 Подробно об этой дискуссии см.: [Ляпушкин, 1958, с. 137-138]. 8 Ч. Микелис называет его «антисемитом до ослепления» [см.: Микелис, 2006, с. 51]. 9 После Гражданской войны генерал Нечволодов оказался в Париже, где был связан с русскими эмигрантами крайне правого толка и участвовал в ведении антисемитской пропаганды. Об этом см.: [Лакер, 1991, с. 160-161]. 10 В начале XX в. эта версия древней истории, выдвинутая антисемитом X. Чемберленом, была достаточно популярна. Список литературы Базоркин М.М. История происхождения ингушей. Нальчик: Эль-Фа, 2002. Берлин И.З. Исторические судьбы еврейского народа на территории Русского государства. Пг.: Еврейская историческая библиотека, 1919. Бруцкус Ю.Д. Письмо хазарского еврея от X века. Новые материалы по истории Южной России времен Игоря. Берлин, 1924. Ващенко Э. Д. «Хазарская проблема» в отечественной историографии XVIII-XX вв. СПб.: Изд-во С.-Петербургского ун-та, 2006. Вернадский Г.В. Начертание русской истории. Прага: Евразийское книгоиздательство, 1927. Гаркави А. Об языке евреев, живших в древнее время на Руси, и о славянских словах, встречаемых у еврейских писателей. Вильно, 1867. Гераклитов А.А. История Саратовского края в XVI-XVIIIbb. Саратов: Друкарь, 1923. Гессен Ю. История еврейского народа в России. Москва-Иерусалим: Еврейский университет в Москве, 1993. Гительман Ц. Беспокойный век: евреи России и Советского Союза с 1881 г. до наших дней. М.: НЛО, 2008. Грец Г. История евреев от древнейших времен до настоящего. Изд. 2-е. Т. 6. Одесса: Я.Х. Шерман, б. г.
Григорьев В.В. Россия и Азия. СПб.: Тип. бр. Пантелеевых, 1876. Даревский И.А. К истории евреев в Киеве от половины 8 в. до конца 19 в. Киев: И. Розетт, 1907. Дубнов С.М. История евреев в Европе от начала их поселения до конца 18 века. Рига: Dzive un Kultura, 1936. Дубнов С.М. Учебник еврейской истории. Ч. 2. СПб.: Общественная польза, 1912. Заверяев М.И. Этнорелигиозная эволюция восточноевропейских караимов в XIX -начале XX в. Дипломная работа, написанная в Еврейском университете в Москве. М., 1998. Занд Ш. Кто и как изобрел еврейский народ. М.: Эксмо, 2010. Золотоносов М.Н. «Мастер и Маргарита» как путеводитель по субкультуре русского антисемитизма. СПб.: Инапресс, 1995. Иловайский Д.И. Разыскания о начале Руси. М., 1876. Казас М.М. Караимов забывают спросить И Независимая газета. 21.03.1996. Кандель Ф. Очерки времен и событий. Ч. 2. Иерусалим: Тарбут, 1990. Кандель Ф. Очерки времен и событий. Ч. 3. Иерусалим: Тарбут, 1994. Карсавин Л.П. Россия и евреи // Версты. 1928. № 3. Ключевский В.О. Курс русской истории. Т. 1. М., 1904. Ковалевский П.И. История России с национальной точки зрения. СПб.: Тип. М. И. Акинфьева, 1912. Кур А.А. Из истинной истории наших предков. По новейшим данным // Молодая гвардия. 1994. № 1. Лакер У. Россия и Германия. Наставники Гитлера. Вашингтон: Проблемы Восточной Европы, 1991. Ламанский В.И. Славянское житие св. Кирилла как религиозно-эпическое произведение и как исторический источник И Журнал Министерства Народного Просвещения. СПб., 1903. Ч. 347. № 5. Лесной С. (Парамонов). История «русов» в неизвращенном виде. Т. 7. Париж, 1958. Любавский М.К. Лекции по древней русской истории до конца XVI века. М., 1916. Ляпушкин И.И. Памятники салтово-маяцкой культуры в бассейне р. Дона // Материалы и исследования по археологии СССР. Т. 62 / Под ред. М.И. Артамонова. М.-Л.: Изд АН СССР, 1958. Ляшевский С. Доисторическая Русь: историко-археологическое исследование. Б. м., 1977. Малышевский И. Евреи в Южной Руси и Киеве в 10-11 вв. // Труды Киевской Духовной Академии. 1878. Год 19. № 6,9. Марков Н.Е. Войны темных сил. Т. 1. Париж, 1928. Медведенко Н.А. История и археология Хазарского каганата в исследованиях М.И. Артамонова. Воронеж: Истоки, 2006. Меньшиков М.О. Письма к русской нации. М.: Редакция ж. «Москва», 1999. Меньшиков М.О. Хазарская идея И Меньшиков М.О. Письма к ближним. Год УШ. СПб.: Изд-во А.С. Суворина, 1909. Микелис Ч. Дж. Де. «Протоколы сионских мудрецов»: несуществующий манускрипт или подлог века. М.: Ковчег, 2006.
Миролюбов Ю.П. Материалы к преистории русов. Munchen: Otto Sagner, 1983. Нечволодов А. Сказание о русской земле. Ч. 1. С древнейших времен до расцвета русского могущества при Ярославе Мудром. СПб.: Гостипография, 1913. Острогорский М.Я. Учебник русской истории. Элементарный курс. М.: Капитал и культура, 1995. Платонов С.Ф. Лекции по русской истории. Пг.: И. Блинов, 1917. Полканов А.И. Крымские караимы. Бахчисарай, 1995. Пресняков А.Е. Лекции по русской истории. Т. 1. Киевская Русь. М.: Государственное социо-экономическое издательство, 1938. Приселков М.Д. Русская история. Учебная книга для 7-8 классов мужских гимназий и 7 класса реальных училищ. М.: И.Д. Сытин, 1917. Озар (Прозоров Л.Р.). Святослав Хоробре: Иду на Вы! М.: Белые альвы, 2006. Пузицкий В.А. Отечественная история в рассказах для младших классов средних учебных заведений. М.-Пг.: Думнов, 1916. Савельев Е.П. Древняя история казачества. Ч. 1. Вып. 3. Новочеркасск, 1915. Самоквасов Д.Я. Могилы Русской земли. М.: Синодальная типография, 1908. Селянинов А. Тайная сила масонства. СПб., 1911. Сказ о Святославе хоробре, князе киевском // Вече. 1986. № 23. Спицын А.А. Историко-археологические разыскания I—IIIИ Журнал Министерства народного просвещения. СПб., 1909. Ч. 19. Творогов О.В. «Влесова книга» // Труды Отдела древнерусской литературы. Т. 43. Л.: Наука, 1990. Хайнман И. Еврейская диаспора и Русь. Иерусалим, 1983. Шмаков А.С. Международное тайное правительство. М.: Городская типография, 1912. Шнирельман В.А. Подарок судьбы или божье наказание (о двух подходах к хазарской проблеме в русской историографии)// Еврейська iciopia та культура в крашах Центрально! та Cxinnoi Европии. Т. 1. / Ред. Г. Аронов и др. Кшв: Институт иудаики, 1998. Шнирельман В.А. «Отмстить неразумным хазарам». Хазарский миф и его создатели И Образ врага / Сост. Л.Д. Гудков. М.: ОГИ, 2005а. Шнирельман В.А. «Свирепые хазары» и российские писатели: история взаимоотношений (заметки о «народном хазароведении») И Хазары / Ред. В.Я. Петрухин, В. Московии, А. Федорчук, А. Кулик, Д. Шапира. Иерусалим-Москва: Гешарим; Мосты культуры, 20056. Шнирельман В.А. Лица ненависти. М.: Academia, 2010. Alonso А.М. The effect of truth: representations of the past and the imaging of community // Journal of historical sociology. 1988. Vol. 1. № 1. Shnirelman V.A. The Myth of the Khazars and Intellectual Antisemitism in Russia, 1970s-1990s. Jerusalem: The Vidal Sassoon International Center for the Study of Antisemitism, Hebrew University of Jerusalem, 2002.
Лариса Фиалкова «Хазарский код» в современной прозе: Олег Юрьев, Денис Соболев, Дмитрий Быков Введение Появлению хазарской темы в прозе названных в заглавии статьи авторов хронологически предшествовали статьи Соболева, быстро распространившиеся в Интернете. Частично поддерживая Кестлера, Соболев, опираясь на большой фактический материал, пришел к выводу о происхождении восточноевропейского еврейства от смешения тюрок-хазар с этническими евреями [Соболев, 1997, 1998]. Художественные произведения о хазарах созданы Юрьевым, Соболевым и Быковым с минимальным временным промежутком. Первым заявил об этой теме Юрьев в романе «Новый Голем» (2002), вошедшем, как теперь понятно, в трилогию, лишенную единого названия, но объединенную общими героями1. В 2005 г. был опубликован «Иерусалим» Соболева2, и, наконец, последней вышла прозаическая поэма Быкова «ЖД» (2006), названная в аннотации романом3. В 2006 г. «Иерусалим» Соболева вошел в шорт-лист русского Букера, а в 2007 г. Быков стал лауреатом АБС-премии за поэму «ЖД». «Новый Голем» наградами отмечен не был, но за связанный с ним роман «Винета» Юрьев вошел в финал премии им. Андрея Белого4. Все упомянутые произведения неоднократно рецензировались в печатных изданиях и в Интернете, но, насколько мне известно, рецензенты рассматривали их изолированно друг от друга. Настало время перейти к сравнительному анализу творчества их авторов. Начну с нескольких биографических фактов. Во-первых, писатели близки по возрасту: разница между старшим из них, Юрьевым (1959), и младшим, Соболевым (1971), составляет 12 лет. Во-вторых, они родились и выросли в еврейских (или, по крайней мере, в смешанных русско-еврейских) семьях в одной из двух российских столиц: в Москве (Быков) или в Ленинграде (Юрьев и Соболев). В-третьих, еврейское происхождение поставило их перед выбором дальнейшего пути. Быков пришел к православию и
остался в России5, а Юрьев и Соболев в 1991 г. эмигрировали из СССР (первый - в Германию, а второй - в Израиль). В-четвертых, Юрьев и Соболев пришли в литературу, предварительно попробовав себя в другой сфере: первый - после окончания Ленинградского финансово-экономического института, второй - после трехлетнего обучения физике. Окончивший факультет журналистики МГУ Быков, помимо художественной литературы, пишет прозу литературоведческую. Соболев, преподаватель Хайфского университета, - автор книг и статей по истории и теории литературы и по общим проблемам культурологии. При этом все трое на страницах своих романов открыто иронизируют по поводу псевдонаучных литературоведческих статьей с их «птичьим» терминологическим языком. Приведу несколько примеров. К роману «Полуостров Жидятин» приложены две стилизованные псевдостатьи некоего Якова Николаевича Гольдштейна, профессора, доктора филологических и исторических наук, якобы работающего в Лапландском университете Финляндии. Герой этот фигурирует и в последующих романах трилогии. В каждой из его статей анализируется половина романа, причем с большим количеством дат и библиографических ссылок. Персонаж позволяет себе рассуждать и об авторе, в одной из статей уверенно определяя возраст Олега Юрьева 50-60 годами, а во второй столь же твердо говоря о нем как о 25-летнем дебютанте [Юрьев, 2000, с. 129, 1316). В «Новом Големе»7 не менее едкой насмешке подвергаются научные фонды, распределяющие гранты, и ученые, готовые на любой обман во имя их получения. Так, например, молодой ученый Юлий Гольдштейн сначала маскируется под женщину Джулию Голдстейн во имя получения гранта по женской квоте, а потом под афророссиянина с целью получения гранта по квоте для чернокожих исследователей [Юрьев, 2004, с. 16-17, 241-242]. Несостоявшимся кандидатом исторических наук является герой «Винеты» - Веня Язычник, а мудреное название его диссертации, включающее в себя популярный, но «заумный» термин «хронотоп»8, введенный в литературоведение М. Бахтиным, процитировано уже на второй странице. Ученые-гуманитарии и литераторы нередки и среди персонажей Соболева. Естественно, они вхожи на университетские «тусовки» и на читательские конференции, описания которых откровенно саркастичны [Соболев, 2005, с. 200-203,404-411]. Кстати, его роман тоже снабжен комментарием, правда, кратким, якобы подготовленным Владимиром Лифшицем, другом автора и персонажем его романа. Излишне уточнять, что и этот комментарий фиктивен. Он сродни объяснениям фокусника, никогда не говорящего о главном. И, наконец, по прозаической поэме Быкова также разбросаны инвективы в адрес наукообразных толкователей истории и культуры, щеголяющих терминами «семиотика», «структурализм» и злоупотребляющих подтасовками фактов, и прежде всего - в связи с хазарским вопросом [Быков, 2007, с. 135-138,166].
Учитывая ироническое отношение Юрьева, Соболева и Быкова к попыткам втиснуть их творчество в рамки наукообразных схем, я заведомо ставлю себя под удар. Постараюсь обойтись без «птичьего языка» и без длинного библиографического списка. Мои заметки не претендуют не только на решение хазарского вопроса, но и на анализ источников, использованных в прозе этих писателей. Каждый из них в той или иной мере сам указал наиболее важные для него материалы9. Свою задачу я вижу в ином. Меня интересует место хазарской фабулы в сюжете всех трех произведений и, главное, те побудительные мотивы, которые вызвали ее практически одновременное появление в трех фантастических произведениях о современности и еврействе. ЖИДЫ, ЕВРЕИ, ХАЗАРЫ, ИЗРАИЛЬТЯНЕ: ТОЧКИ СХОЖДЕНИЯ И РАСХОЖДЕНИЯ Разговор о еврействе у всех трех авторов неотделим от терминологии. Неожиданно востребованным оказалось слово «жид», ранее табуированное высокой литературой как бранное. Помимо слова «жид», а иногда вместо него используются его производные или отсылающая к нему, но не исключительно к нему, аббревиатура. Юрьев включил это слово в вымышленное название полуострова, на котором разворачивается фабула первого романа трилогии, - Жидятин и в фамилию этнически русской семьи сектантов, живущих на Жидятине у самой российско-финской границы и издавна примкнувших, видимо, к ереси жидовствующих, - Жидята. В «Новом Големе» он продолжил созданную им вымышленную топонимическую традицию, дав пограничному немецко-чешскому городу два названия, в принципе идентичных по смыслу: немецкое - Юденшлюхт и чешское - Жидовска Ужла-бина. Именно в этом городе еще в начале Второй мировой войны обитало, по Юрьеву, маленькое хазарское племя, поставившее гитлеровцев в тупик своим отношением к еврейству. Потребовались специальные экспертизы, лингвистическая и расовая, подобные тем, которые проводились по отношению к караимам, для положительного решения вопроса с последующим учреждением гетто [Юрьев, 2004, с. 40-42, 112-113, 128-129]. В Юденшлюхт в начале 1990-х гг. эмигрируют ленинградские евреи Лиля Язычник, в замужестве Перманент, и ее крестившийся муж Яков Маркович, некогда снимавшие дачу на полуострове Жидятин в доме семейства Жидята. В поезде, проезжающем через Юденшлюхт, случайно вновь встречаются Лилин брат, Веня Язычник (безымянный вплоть до романа «Новый Голем», со своим ровесником Жидятой. И именно там проводит фиктивные исследования големических преданий петербургский хазарин Юлик Гольдштейн, задумавший роман о хазарах и вынужденно ради получения гранта «превра
тившийся» в русскоязычную женщину Джулию Голдстейн. А на чешской половине городка временно обитает некто Джулиан Голдстин - американка Джули, привязавшая эбонитовый половой член, выпирающий под мужским костюмом. Сделано это с целью отмены границы между полами, которая, как и все прочие границы, например между расами и религиями, кажется ей порочной. Быков сопроводил «ЖД» вступлением, в котором предложил читателям выбрать любое из нескольких возможных толкований придуманной им аббревиатуры или предложить свое. Среди перечисленных автором вариантов слова «жиды» не было вообще, хотя список предлагался внушительный. Приведу его полностью: железная дорога, живой дневник, желтый дом, жирный Дима, жаль денег, жизнь дорожает, жидкое дерьмо, жаркие денечки, жесткий диск, Живаго-доктор и, главное, «Живые души» [Быков, 2007, с. 5]10. Альтернативные толкования аббревиатуры, эти и новые, активно используются Быковым на протяжении всего произведения: Ждущие Дня, жаркая дискуссия, жуткие дрязги, жалкие душонки [Быков, 2007, с. 121, 169]. И лишь единожды отмечено, что варяжская пресса обозвала хазар ЖДами, играя «на сходстве аббревиатуры с традиционным уничижительным обозначением» [Быков, 2007, с. 397]. ЖД у Быкова являются чем-то вроде политической организации, созданной в вымышленном государстве Каганат, в котором легко узнается Израиль. Задача ЖД состоит в освобождении родной Хазарии, распространяемой на всю территорию России, и, соответственно, изгнании или подчинении проживающего там населения11. В ЖД входят в основном бывшие российские хазары, но не только они. В организации есть и англичане, и даже «один мулат». Проживание в Каганате отнюдь не равно членству в ЖД. Одни его граждане (ЖД) рвутся домой в Хазарию, другие, в случае исчезновения Каганата, - могут вернуться на «историческую родину... в Марокко» [Быков, 2007, с. 152]. Быков не объясняет, что привело в ЖД мулата. А у читателя, знакомого с романами Юрьева, единственный упомянутый Быковым мулат легко ассоциируется с темнокожим блондином Яшей, сыном хазарина Юлика Гольдштейна, превратившегося в Америке в «афророссиянина», и эфиопской еврейки Шекли Свэрстмен [Юрьев, 2004, с. 185, 191-192, 242; Юрьев, 2007, с. 28]. Доступ в ЖД в принципе открыт для всех, что предполагает аналогию с гиюром как пропуском в еврейство или с принятием новых партийных членов, признающих партийный устав. Слово «жид» несколько раз встречается у Быкова в речи сатирического персонажа Топтухина, квасного патриота, выступающего в телевизионной просветительной программе «Белая сила» и озабоченного поисками бесконечных врагов. Причем появляется оно в цитируемых им древнерусских (или стилизованных под древнерусские) текстах, в которых слова «еврей» быть не могло в принципе [Быков, 2007, с. 411-117]. Слово «еврей» и его
производные встречаются в поэме лишь в единичных случаях [Быков, 2007, с. 204,447], а определение «хазары» по отношению к современным москвичам или к современным жителям Каганата абсолютно естественно и удивления ни у персонажей, ни у читателей не вызывает. В «Полуострове Жидятин» 13-летний мальчик Жидята сетует на то, что русские их «заглазно евреями дразнят, черным русским словом» [Юрьев, 2000, с. 15]. Самоназванием для его семьи является, конечно, слово «жиды». Немаловажно и то, что мальчик размышляет на чрезвычайно архаизированном языке, в котором слово «жид» воспринимается нейтрально. В другой половине романа его ровесник Язычник, приехавший к ним на дачу из Ленинграда, разговаривает и рассуждает иначе: «Если мне в школе скажут “жид”, я с разлета стучу по хлебалу. Как не фиг делать. Если “еврей” -тоже, потому что они это имеют в виду» [Юрьев, 2000, с. 17]. Мальчики философствуют в полубреду на разных этажах одного деревенского дома, один (Жидята) - после обрезания, второй (Язычник) - с высокой температурой. И оба боятся погрома. О том, что евреем (жидом) является и другой, они узнают лишь через несколько лет в «Новом Големе», разговорившись при случайной встрече в железнодорожном вагоне, проезжающем мимо Юденшлюхта [Юрьев, 2004, с. 199]. Большой неожиданностью оказывается обоюдное еврейство также для хазарина Юлика Гольдштейна и эфиопки Шекли Свэрстмен. Условность того или иного названия определенной этнической общности обыграна Быковым и на ином материале. По утверждению одного из персонажей поэмы, контрразведчика коренного населения Гурова (известного среди ЖД под именем Гурион), слово «славяне» надлежит забыть, поскольку оно «гнусное, клейменное» [Быков, 2007, с. 204]. Таким образом, в творчестве Юрьева и Быкова традиционное для русской культуры противопоставление бранного слова «жид» нейтральному слову «еврей» начисто отменяется. Впрочем, понятие непечатной лексики у обоих авторов в целом пересмотрено, что со времен Юза Алешковского и Венедикта Ерофеева уже стало привычным. Быков, например, использует слово «хуй» в культовой функции вызывания вихря. И хотя именно это назначение слова писателем придумано, культовая роль мата лингвистам известна. Правда, такое словоупотребление характерно лишь для «коренного населения», язык которого похож на русский не больше, чем язык семейства Жидяты у Юрьева. Впрочем, речь «коренного населения» строится с опорой на фольклор, а не на средневековые тексты. Но подобные особенности языка русских, основанного на поговорках, прибаутках, песенках, мате и не пригодного для коммуникаций обычного прагматического типа, были отмечены и Юрьевым [Юрьев, 2004, с. 148]. В романе Соболева «Иерусалим» слова «жид» нет, хотя в одном из героев, Лакедеме, легко узнается Вечный жид12. В нем идет речь о хазарах, ев
реях и израильтянах. В отличие от Быкова и Юрьева, Соболев впрямую говорит о хазарах только применительно к Хазарскому каганату, гибель которого снится герою-рассказчику последней главы - «Дерево и Палестина»13. Попадая в собственном сне в далекое прошлое, герой в нем оказывается хазарином. Упоминания о хазарах в других главах единичны и тоже связаны со средневековьем. Например, в главе «Самбатион» герой-рассказчик включает царевну Айор, дочь кагана Иосифа, в список еврейских женщин, достойных упоминания [Соболев, 2005, с. 67-68]. Хазарка в этом контексте тождественна еврейке14, однако словосочетания типа «петербургская хазарка» или «иерусалимский хазарин» у Соболева невозможны. Основными персонажами современного плана являются в «Иерусалиме» Соболева русскоязычные иммигранты из бывшего СССР. Это они пишут статьи и романы, работают программистами, служащими и рабочими, играют в ролевые игры, стоят на панели для грошового заработка, колются наркотиками, гибнут в терактах и защищают страну. Их контакты с евреями из других стран сведены к минимуму, за исключением, пожалуй, старой Сары Гальперин, приехавшей из Польши и разговаривающей с семейством Межерицких «на неуклюжей смеси русского с идишем и польским» [Соболев, 2005, с. 41]. Восточные евреи едва мелькают на страницах романа. Так, например, в главе «Двина» к темнокожему, да еще и загоревшему юноше с гортанной речью, томными пустыми глазами и золотой цепочкой на шее уходит любимая рассказчиком девушка Инна. В «Квесте номер 6» другой рассказчик попадает с друзьями в провинциальный городок Кирьят-Малахи, «на чьих пыльных улицах пахло острой восточной едой, раскачивалось вывешенное над проезжей частью нижнее белье и играли крикливые дети» [Соболев, 2005, с. 151-152, 339]. В отличие от еврейских персонажей Юрьева, искренне не узнававших друг друга, «русские» израильтяне у Соболева восточных евреев сознательно не признают. По словам Юли, живущей на деньги, получаемые по псевдорелигиозным каналам, «все эти левантийцы и вообще не евреи, а сплошные бедуины и берберы» [Соболев, 2005, с. 379-380]. Юлин подход, разумеется, не сливается с авторским, как не сливается с произведением Быкова «ЖД» одноименная поэма, созданная его персонажем с почти гоголевской фамилией - Плоскорылов [Быков, 2007, с. 629]. Но он отражает неприятие восточных евреев, типичное для иммигрантов из СССР и постоянно проявляющееся в их разговорах между собой [Еленевская, Фиалкова, 2005, т. 1,64-67,137-149]. Таким образом, евреи (жиды, хазары) в произведениях Юрьева, Соболева и Быкова часто друг друга не узнают или не признают. Расходятся в определениях и окружающие их другие. Любые критерии, от вполне привычных читателям до заведомо абсурдных: внешность, имена и фамилии,
запись в паспорте, наличие-отсутствие обрезания, плохая русская речь, та или иная религия, нелюбовь к Милошевичу, любовь к Лоцману, в котором легко угадывается Лотман, тартуской школе и благотворительности, израильское гражданство и многие другие - оказываются равно верными и ненадежными. Тем более что происходит дробление еврейских душ «на половинки, на четвертушки, осьмушки, шестнадцатые» [Юрьев, 2004, с. 85], а «полухазаров не бывает» [Быков, 2007, с. 188]. Скрытые хазарские корни проглядывают в девичьей фамилии «гойки» Киры Язычник (Казарченко15), мачехи Лили и Вени, работающей диктором на израильском радио [Юрьев, 2000, с. 99]; заметны они и в русских казаках - «чубастых потомках хазар» [Юрьев, 2004, с. 143] и, конечно, в милосердной по-христиански московской школьнице Ане из поэмы «ЖД» [Быков, 2007, с. 537]. От Хазарии - к современности Наряду с современным, израильским, планом есть в «Иерусалиме» Соболева и сюжеты мифологического и/или историко-мифологического характера, по одному на главу. Предполагается, что все эти сюжеты читателям знакомы и они смогут оценить их полемическую трактовку. Возвращение Вечного жида в Иерусалим, да еще и в период большой алии (репатриации), казалось бы, обещает конец еврейским скитаниям. Но Лакедем поселяется в иерусалимском квартале Эмек Рефаим (Долина Привидений), расположенном над самой долиной Гееном (Геенной Огненной)16, где, как и раньше, умирает лишь временно. Он обязательно возродится в Англии [Соболев, 2005, с. 27], а значит, продолжатся и скитания еврейского народа («Лакедем»). Находит реку Самбатион предполагаемый автор средневековой рукописи Яаков бен Якзан и отдается на милость ее вод. Переплыл ли он ее? Вернулся ли? Неизвестно. Но потерянных колен Израилевых бен Якзан явно не нашел. Название рукописи напоминает о реальном произведении средневекового писателя ибн Туфейла «Повесть о Хаййе бен-Якзане»17. Это философское произведение о младенце, вскормленном газелью на необитаемом острове и самостоятельно познающем мир. К поискам Самбатиона оно отношения не имеет, но им, несомненно, навеяно описание города на последних страницах главы [Соболев, 2005, с. 105]. Рассказчику, прочитавшему рукопись, Самбатион, одетый в гранит, мерещится уже в Иерусалиме («Самбатион»). Как и в Книге Товита18, влюбляется Ашмодей19 в девушку и губит ее женихов, но благостного финала - брака с праведником Товитом - не получается. С ножом в горле валится наземь седьмой жених, а Сарра исчезает («Двина»). Пересматривает Соболев и историю отступника Ахера - рабби Элиши бен Абуйи, видя в нем еврейского Фауста и провозвестника свободы. Признанный же праведник рабби Акива оказыва
ется под его пером догматиком и подлецом, за которым, увы, пошел еврейский народ («Орвиетта»). Тщетно пытается воспарить в небо падший ангел Азаэль, в земном воплощении - иммигрант, физик, предавший творчество и подавшийся ради денег в программисты («Азаэль»), Теряют границу между явью и вымыслом участники ролевых игр («Квест номер б»)20. Все эти сюжеты вводятся в качестве темы романа или исследования, над которыми работают разные герои-рассказчики современного плана, в виде эпизодов их собственных биографий или биографий их родственников и даже в форме их снов. Над произведениями, ролями и снами своих героев-рассказчиков Соболев никогда не иронизирует. На этом фоне и появляется сон о Хазарии в последней главе романа. Как и предыдущие экскурсы в мифологию, сон о Хазарии вписан в современную иерусалимскую фабулу. Ему предшествуют беседа рассказчика с библиотекарем Владимиром Лифшицем о тщете исторических разысканий и встреча с псевдомагом, в прошлом «верховным жрецом Вавилона», якобы уничтожившим Ассирию. Ему сопутствуют встреча с ультраправыми Юлей и Борей, на словах готовыми умереть за великий Израиль, дарованный Богом евреям, но воспитывающими трусом единственного сына. И встреча с ультралевой Ирой, меняющей слова чаще, чем цвет волос, и работающей в обществе еврейско-арабской дружбы. Эта правозащитница, ненавидящая насилие над мирными палестинцами, Израиль защищать не планирует и сына из страны собирается увезти. Снам о Хазарии сопутствует рассказ о теракте, в котором погибла близкая рассказчику женщина, описания научной гуманитарной тусовки, где «нужные люди» ценятся больше, чем поиски истины, и, наконец, встреча на резервистских сборах, где на охране незаконного поселения Зоар Бет собираются все герои-рассказчики и ночью совместными усилиями отбивают атаку палестинцев. Хазария снится (или видится) герою трижды. Сначала он бродит по древнему Итилю с его великолепной библиотекой и красным дворцом кагана на острове за мостом, по своему Итилю, «городу свободы», выросшему на берегу великой реки [Соболев, 2005, с. 393]. И там, в Итиле, встречается он с новым хранителем библиотеки, прибывшим из великой мавританской Испании, презирающим приютившую его землю и тоскующим по всеведущим придворным евреям халифа, не знающим чувства сомнения. Стащив две библиотечные книги и купив еду в шумном неприятном Хазаране, герой верхом отправляется в путаный путь по степи, вычерченный на карте кагана, к несуществующему слиянию черных рек. Во втором сне (видении наяву?) скачет он по степи и, не найдя искомых рек, движется на северо-запад к Итилю, зная, что где-то на юге лежит разрушенный Иерусалим. В степи встречается со страстной хазаркой, которую позднее отыщет лишь мертвой. Третье, апокалипсическое, видение настигает героя уже во время резервистской службы, когда он, молодой ученый, записывает свои сведе
ния о гибели Хазарского каганата. Рядом с Иерусалимом он видит объятый пламенем Итиль, неожиданно оказавшийся близким. Ни Итиля, ни Хазара-на больше не было, как не было и беженцев из них. В той войне не просто разрушили города, в ней уничтожили тех, кто мог бы их восстановить. На последних страницах романа снится герою город, в котором критику видится небесный Иерусалим [Копельман, 2007]. Но это скорее небесный Иерусалим, сливающийся с Итилем. Он стоит на великой реке, по которой идет ледоход. И пройти по мосту нельзя - его части пришли в движение и поднялись вверх. Что это за река? Волга, на которой стоял Итиль? Или это Самбатион, по-прежнему разделяющий колена Израилевы? Или Нева с ее раздвижными мостами и обреченным городом? И что означает красное зарево - рассвет или кровь? Нет ответа. Современный и мифологический планы совмещены и в романах Юрьева. В «Новом Големе» основная фабула, связанная с големическими и хазарскими разысканиями Юлика Гольдштейна, развивается уже после распада СССР, или, точнее, Скифопарфянского Союза (вариант- Совдепистана). Великое противостояние сверхдержав сменилось неограниченной властью США, или, точнее, Священной Римской Империи Американской Нации [Юрьев, 2004, с. 18, 155, 161]21. Открытые границы позволяют герою перемещаться в пространстве, в котором мифические Юденшлюхт и Жидовска Ужлабина сочетаются с Петербургом и Нью-Йорком. Экскурсы в детство героя приводят читателя в советский Ленинград, где лишь Голем помешал ассимиляции Юлика, встав на нянькином пути и не дав ей окрестить ребенка. Хазарское происхождение героя в романе не прослежено. Известно только, что от хазар унаследовал он безволосые руки и сутулость, вызванную привычкой склоняться над лошадиной холкой при верховой езде [Юрьев, 2004, с. 15, 44]. Роясь в разных архивах, Юлик находит информацию о странном хазарском племени, похожем одновременно на венгров, турок и чуть подросших гномов-гранильщиков. Общим расовым признаком для хазарских мужчин были монголоидный копчик и алтайский тип оволосения [Юрьев, 2004, с. 41]. Между тем еврей и хазарин у Юрьева тождественны не всегда, а граница между ними может проходить и в пределах одной семьи. В романе «Винета», например, Веня Язычник, считая хазарами свою родную сестру Лилю и обоих Гольдштейнов, себя, похожего на «слегка уже тучного левантинца», относит к «вороненым семитам» [Юрьев, 2007, с. 20]. По хазарской легенде, изучаемой Юликом Гольдштейном, восьмидесятилетние старцы и дети до тринадцати лет вступают в схватку не на жизнь, а на смерть. Случается это ежегодно в осеннее время, в отсутствие взрослых. В одном из таких боев хазарская и големическая линии «Нового Голема» сводятся воедино. В годы Второй мировой войны Голем, созданный гитлеровцами как секретное оружие, но магически запрограммированный
на спасение евреев, рухнул во время полевых испытаний, пытаясь защитить друг от друга хазарских стариков и детей [Юрьев, 2004, с. 132-133]. Взбунтовавшись против своих создателей-гитлеровцев, он пал жертвой внутри-хазарской вражды поколений. Сохранившихся гномов-хазар в Судетских горах разыскивал повзрослевший Жидята в надежде найти с их помощью подземный путь в Иерусалим (Ерусалим - в его произношении)22. В путь отправятся они только в романе «Винета». И не пешком, а на подземной (не подводной!) лодке под управлением умершего Вениного отца, старого Язычника, ставшего в Израиле Паганом23. Веня же к ним не примкнет, оставшись на «летучем хохляндце» «Атешв», или, иначе - в мифическом городе Винета. Секрет раскрывается просто: если название корабля, написанное по-украински — «Атешв», — прочитать справа налево, то и получится Винета, некогда затопленный мифический город, сливающийся то с градом Китежем, то с Петербургом [Юрьев, 2007, с. 83; Урицкий, 2008; Шубин-ский, 2008]. Покидать друзей и всплывшую в конце времен Винету ради еврейского Иерусалима Веня отказывается. В отличие от Итиля у Соболева, Винета Юрьева со всеми ее развалинами хазарских синагог к Иерусалиму не тяготеет [Юрьев, 2007, с. 73]. Вместо небесного Иерусалима опустится из-под облаков летучая Винета и станет там, где когда-то был Петербург. И возродится город, а с ним и дачи на полуострове Жидятин. Научные интересы - исследования погибших Итиля и Винеты - сближают героев Соболева и Юрьева. Но возражения ученых коллег, проваливших диссертацию Вени Язычника, прокладывают дорогу к поэме Быкова. «А Русь? - мрачно спросил профессор Хохлович. - А Русь вы куда подевали, господин аспирант? Небось и не было у вас Руси никакой? Одни варяги да хазаре?» [Юрьев, 2007, с. 46]. У Быкова к этим двум противоборствующим силам добавляется третья - коренное население страны. История России представлена в поэме Быкова как противоборство, происходящее с переменным успехом, между двумя категориями захватчиков, варягами и хазарами, пытающимися завладеть территорией страны и подчинить себе (варианты: изгнать, уничтожить) всех остальных. Коренное население, вполне освоившее стратегию выживания меж двух огней, исповедует философию круга, символом которой становится путешествие по окружной железной дороге24. И, как конца света, боится оно начала - т.е. выхода в настоящую линейную историю. В последнюю фазу вступает борьба за Россию после гибели Каганата (Израиля), поскольку именно в ней видят ЖД Хазарию, свою настоящую родину25. Идеологическую базу этой борьбы заранее подготовили историки, по-своему трактуя немногие известные факты и подтасовывая данные фольклора и лингвистики. В новой системе координат Пересвет и Челубей, с поединка которых началась Куликовская битва, превращаются в хазарина Пэрец-вета и русского Челом-бея, а былинный Илья Муромец26 - в Элию
Эмур-омца, выкреста и предателя, позднее выслеженного и покаранного хазарином Саул-Ой-Вэем, т.е. Соловьем-Разбойником [Быков, 2007, с. 125, 135, 141-142]. По утверждению одного из персонажей поэмы, хазарского историка Эверштейна, разделяемому многими в реальном мире, хазарская нация - это понятие этическое, не сводимое к этнической общности. Другой герой, Гуров, контрразведчик и идеолог «коренного населения», видит в хазарах тринадцатое колено, а поклонники Псиша Коробрянского27 - хазарского барда пророческого толка - считают языком хазар идиш, бывший, по их мнению, древнейшим языком Европы [Быков, 2007, с. 128, 138, 162, 200]. Литературный критик, побаивающийся попасть в расставленную автором ловушку, все-таки отмечает определенное сходство между описанием в поэме хазар и Каганата с пересказом «Протоколов Сионских мудрецов», сделанным для газеты «Завтра» Прохановым и Сорокиным [Чанцев, 2006]. Такому сравнению мешает, однако, отсутствие в поэме любования какой-либо группой, включая и коренное население с его ущербными бомжами васьками и камлающими волками (жрецами), ни к какой деятельности не приспособленными28. Напротив, только выход за пределы группы и рождение ребенка от смешанного брака может разорвать порочный круг. Так возникает тема Мессии. Смешанный брак и мессианство Предсказания об опасном ребенке известны с глубокой древности. Но даже Ироду, погубившему 14 тысяч младенцев в Вифлееме, ни хитрость, ни жестокость не помогли. Об этом провале иудейского мира помнит опытный сторож коренного населения - волк (жрец) Гуров, лазутчик в среде варягов и хазар: «Был мир иудейский, жестоковыйный и прочный, но отроковица из коренных, из славного древнего рода, понесла от захватчика; было там избиение младенцев, но отроковица оказалась хитра, ибо волки знают будущее. Нечего придумывать про ангелов: сама все знала, схватила мужа, которому изменила, да и сбежала в пустыню, и в пустыне родила. И родился мальчик, которого потом вся Иудея не остановила, - два раза сторожа проморгали. И где теперь Иудея?» [Быков, 2007, с. 610]. Обречена на провал и борьба «коренного населения», выслеживающего подозрительные пары. На примете таковых две: историк из числа «коренного населения» Владимир Волохов - хазарка Женька Долинская, комиссар-ша ЖД, и варяг губернатор Бороздин - волчица (жрица) Аша. Первую пару Гуров (Гурион) смог разлучить, отправив беременную Женьку в деревню Жадруново, место, из которого не возвращаются. Волохов за ней пошел до
бровольно, но младенец у них не родился. Со второй парой ему повезло меньше. Отказалась делать аборт волчица Аша, дрогнул палец Бороздина на взведенном курке. В завязавшейся перестрелке пали идеологи Гуров и Эверштейн. Ребенок родился, но ребенок обычный, не антихрист и не Мессия. В расчеты вкралась ошибка - не знатных кровей был варяг Бороздин. Третью пару сторожа просмотрели. Не заметил Гуров хазарских кровей у московской школьницы Ани и позволил ей уйти в хождение по мукам с васькой Василием Ивановичем, спасающимся от зачисток. Исходили они полстраны, добрели до Чернобыльской зоны. А там бдительной оказалась сторож Катерина Николаевна, заметила: «Что же он там себе думает, Гуров? - проворчала Катерина. - Явная же хазарка, к бабке не ходи... Колене в седьмом хазарка...» [Быков, 2007, с. 537]. Видимо, хазарские гены все-таки существуют, раз и в седьмом колене заметны. Заподозрен в грехе со школьницей старик Василий Иванович. Засохла в деревне Дегунино, в райском уголке, волшебная яблонька. Перестала печь пирожки в Дегунино волшебная печка. И велено Василию Ивановичу отправиться с Аней в Жадруно-во. Но и здесь сторожа ошиблись. Аня-то, конечно, мадонна в отрочестве, да Василий Иванович при ней - Иосиф. На перроне станции Жадруново встретились Аня и варяг Громов, воплощенное милосердие и воплощенный долг. И хотя младенца еще нет и в помине, круговое движение кончилось. Мир изменился, и с ним - Жадруново. Тема Мессии, хоть и решаемая пародийно, важна и для Юрьева. Еженедельную передачу радиостанции «Голос Израиля» «Навстречу Мессии» ведет «гойка» Кира Язычник [Юрьев, 2000, с. 99]. Впрочем, Мессию или Мессий родит не она. Мадонн у Юрьева две. Первая - эфиопка Аида Шекля-Афер, в замужестве Шекля Свэрстмен, дочь главного эфиопского раввина, поклявшаяся отцу на Моисеевом Пятикнижии выйти замуж за еврея из рода Давида для рождения Мессии [Юрьев, 2004, с. 187-188]. Именно поэтому, не узнав еврея в белом Юлике Гольдштейне, она строго блюла дистанцию в годы совместной учебы. Правда, дальше начинаются неувязки. Задаваясь вопросом о том, «к какому колену поставят хазар», Юлик сам себе отвечает: «Мне почему-то кажется, к склочному, к Вениаминову» [Юрьев, 2004, с. 87]. Если его допущение верно, по крайней мере для художественного мира «Нового Голема», то к роду Давида, происходящему из колена Иуды, он отношения не имеет. Вторая неувязка- в колебании между Мессией иудейским и христианским. Замужняя Шекля носит парик, как это принято у религиозных евреек. Но ее брак фиктивен. Шеклин муж, Марк Израилевич Шварцман, ставший в Америке Свэрстменом, - семидесятилетний старик и с женой не живет [Юрьев, 2004, с. 188]. Ему, как и Василию Ивановичу у Быкова, при богородице уготована роль Иосифа. Забеременев мальчиком в «Новом Големе», Шекля родит его за пределами романа. А в «Винете», живущие в Америке, Юлик и Шекля представят Вене Помазанника, пя
тилетнего темно-коричневого Яшу со светло-желтыми волосами [Юрьев, 2007, с. 28-29]. Второй мадонной стала у Юрьева «гойка» Зойка Щекатур-ко, «непорочно» родившая Вене Язычнику, уверенному в собственной девственности, близнецов Веню и Яшу. И эти Мессии, живущие у бабушки на Жидятине, остаются с родителями в России. В романе Соболева Мессии нет. Нет и надежды на его скорое пришествие, поскольку нет женщины, способной его родить. Дева Мария - всего лишь статуя, холодно и укоризненно взирающая на рассказчика. Она молчит и бездействует [Соболев, 2005, с. 383]. Дети в романе - не символ светлого будущего, а маг типа Брата Оленя и на лже-Мессию похож с натяжкой. Русские евреи приехали в Иерусалим, в который Мессия не пришел. Хранители и хранилища знаний В отличие от Соболева, показавшего читателям Хазарию, Юрьев и Быков пытаются хазарскую историю реконструировать. Но образы библиотеки, музея, архива и работающих в них людей важны для всех троих. У Соболева - это библиотека Института еврейского искусства в современном Иерусалиме, библиотеки Лондонского университета и Британского музея, библиотека великого кагана в Итиле и едва упомянутые книжные сокровища мавританской Испании. У Юрьева - Кунсткамера, этнографический музей, Юденшлюхтский архив в пограничном немецко-чешском городке и библиотека фонда вдовы Годдес в Нью-Йорке. У Быкова - Музей Катастрофы в Иерусалиме. Не все хранилища связаны с хазарскими материалами. В Лондоне, например, находит герой Соболева информацию о Жозефе Картафиле. Находит сам, благодаря каталогам и картотекам, а не личным услугам хранителей. И это, пожалуй, редкость. Без личных контактов мало что можно найти. В фондах порядка нет, и в хаосе нужен Вергилий - друг (подруга), знакомый. Дружат герои Соболева с библиотекарем Володей Лифшицем. У Юрьева Юлику Гольдштейну помогает Веня Язычник, работающий в Кунсткамере «бабушкой». Без дружбы с Ирмгард и Марженкой не найти бы ему (ей) материалы из Юденшлюхтского архива, а без дружбы с Шеклей - материалы из фонда вдовы Годдес. Практически все хранители знаний, не считая, конечно, лондонских, - русскоязычны. И не только эмигранты из СССР, как Лифшиц у Соболева и Эверштейн у Быкова. Но и немка Ирмгард, и эфиопка Шекля. Первая - выпускница ярославского библиотечного техникума, виртуозно владеющая матом, вторая - в прошлом отличница Ленинградского института культуры. Герои, разделенные странами, континентами, расами, национальностью и/или идеологией, объединены языком.
Сохранность материалов сама по себе случайна. От сгоревшей библиотеки великого кагана сохранились две книги, самовольно взятые героем в дорогу [Соболев, 2005, с, 395]. Архивные папки могут закинуть за шкаф или запрятать под матрас, откуда лишь при большой удаче их удастся извлечь. Папки путешествуют по странам и континентам, запутывая следы. Только подслушивая, можно узнать об их передаче из Кунсткамеры в фонд вдовы Годдес, и только по блату можно в него попасть [Юрьев, 2004, с. 67, 128,187-189]. И уж конечно и сами материалы, и их современные трактовки детерминированы идеологически. Достаточно вспомнить в связи с этим газетные материалы гитлеровского времени о справедливом Мюнхенском компромиссе, или, в иной терминологии - о Мюнхенском сговоре, в защиту угнетенного «немецкого народа Судет» [Юрьев, 2004, с. ПО] и разные трактовки хазарской истории, предложенные Волоховым и Эверштейном [Быков, 2007, с.123-146]. А что же подлинная история? «А хрен его знает. Что-то, наверное, было, только мы не знаем, как. А может, и вообще ничего не было» [Соболев, 2005, с. 384]. Заключение История обращения к хазарской теме в советской литературе достаточно хорошо известна. Проанализировав большое количество художественных произведений, Шнирельман показал их антисемитский характер, проявляющийся в акцентировании агрессивности и кровожадности паразитического иудейского государства и переводе русско-еврейского конфликта во «вневременные рамки» [Шнирельман, 2005, с. 305]. Иными словами, это всегда был взгляд со стороны на враждебного другого. С появлением произведений Юрьева, Соболева и Быкова ситуация качественно изменилась. Хазарская проблематика в их творчестве неотделима от проблем самоидентификации, независимо от ее положительной или отрицательной трактовки. Интерес к хазарам связан с кризисом понимания еврейства, наступившим при крушении привычных схем и вызванным разными факторами (распадом СССР, эмиграцией, религиозными взглядами, разочарованием в Израиле и пр.) или их сочетанием. В этом контексте хазарские корни означают не только акцентирование отличий ашкеназов от сефардов, что наблюдалось и ранее [Шнирельман, 2005, с. 288-289], но и утверждение альтернативного видения русского еврейства как вольного степного всадника, органически связанного с Россией, его подлинной исторической Родиной.
Примечания 1 «Полуостров Жидятин», 2000 (сокращенный журнальный вариант см. в журнале «22», 1999, № 113); был также напечатан в журнале «Урал» (2000, № 1-2); «Новый Голем», 2002; «Винета», 2007. Роман «Новый Голем» впервые был опубликован в журнале «Урал» 2002, № 8-9. В данной статье я ссылаюсь на книжное издание: Юрьев 2004. 2 Отдельные главы романа были опубликованы в виде самостоятельных новелл в «Иерусалимском журнале» (2000, № 4, с. 116-135; 2002, № 13, с. 173-213), в «Nota Веле» (2004, № 4, с. 3-49; 2005, № 9, с. 60-103), в журнале «22» (2005, № 136, с. 58-105), и раздел «Дерево и Палестина», включающий в себя хазарский сюжет, - в журнале «Время искать» (2004, № 10, с. 151-186). 3 В данной статье я ссылаюсь на: [Быков, 2007]. 4 См. сообщения о премиях: http://www.jewish.ru/news/culture/2006/12/news994242924. php; http://www.kommersant.ru/doc.aspx?DocsID=821720&print=true; http://www.lit-center.spb.su/abs-2007.html (все цитируемые в статье сайты проверены в последний раз 19.01.2010). 5 Об отношении Быкова к своему еврейству см.: [Быков 2002], а к православию: [Стрижова, 2008]. 6 Книга четко делится на две половины, соединенные «валетом» под общим переплетом, являясь книгой-перевертышем. Соответственно страницы, указанные в ссылке, относятся к разным половинам текста. 7 По еврейской легенде, Голем - это истукан, искусственный человек, созданный из красной глины с помощью магических формул. Его создание приписывали разным людям, но чаще всего - чешскому каббалисту, рабби Лёву Махаралу, для выполнения черных работ и защиты евреев от кровавого навета. Голем иногда выходил из повиновения, но стоило вынуть у него изо рта текст с магической формулой, как он вновь превращался в бесформенную массу. К образу Голема обращались многие писатели, например Майнринк, упоминаемый Юрьевым. Замечу, что человек, неспособный к общению, назван одним из персонажей Соболева Големом, а другие его герои пьют водку «Уши Голема», в просторечии - «големовку» [Соболев, 2005, с. 88,387]. 8 Тема Вениной диссертации: «Санкт-Петербург и Винета, два балто-славянских мифа. Аспекты воссоздания зеркального хронотопа» [Юрьев, 2007, с. 7]. 9 Кёстлера, Гумилёва и Павича, как бы они к ним ни относились, читали все трое. 10 Словосочетание «Живые души», полемически отсылающее к гоголевским «Мертвым душам», взято в кавычки Быковым. 11 Любопытна первоапрельская шутка о молодых израильтянах, решивших осваивать Россию, как ранее Палестину, словно списанная с Быкова и появившаяся на русскоязычном израильском портале 1 апреля 2010 г. - http://news.israelinfo.ru/world/32662 (11.05.2010). 12 Незнание героем-рассказчиком имени Жозеф Картафил, под которым наряду с Исааком Лакедемом, Иоанном Бутадеусом, Эспером Диасом и др. фигурирует Вечный жид, было ошибочно распространено А. Немзером и на автора романа Дениса Соболева [Немзер, 2006]. 13 Все семь героев-рассказчиков из семи глав у Соболева анонимны. 14 Ср.: Быков о Чехове как авторе новеллы «Хазарка» [Быков, 2007, с. 402] вместо «Жидовка».
15 Ср. с фамилией хазарской семьи Козаржик в Юденшлюхте [Юрьев, 2004, с. 128— 129]. Хазары на иврите - кузарим. 16 В подстраничном псевдокомментарии к роману правдиво указано, что Эмек Рефа-им - это один из иерусалимских кварталов, но русские переводы обоих топонимов не приводятся, что лишает читателя, не знающего иврита, важного ассоциативного ряда. 17 Произведение ибн-Туфейла несколько раз издавалось на русском языке. Имя Хаййя ибн Якзан порой остается без изменений, иногда слово «ибн» заменяется словом «сын», но название может и переводиться дословно как «Повесть о живом, сыне бодрствующего» [http://www.i-u.rU/biblio/archive/tuf_pov/#top]. 18 Первым на параллель главы «Двина» с Книгой Товита указал Арон Черняк [Черняк, 2006, с. 221]. 19 Соболев совместил традиционное русское написание имени царя демонов - Асмо-дей с его ивритским написанием - Ашмедай. 20 О ролевых играх см. также: [Быков, 2007, с. 150]. 21 Равно саркастическое отношение Юрьева к обеим сверхдержавам проявляется не только в предложенных им топонимах, но и, например, в беседе Юлика Гольдштейна и Вени Язычника о фальсификации американцами и русскими высадки на Луну [Юрьев, 2004, с. 61]. Интересно, читал ли журнальную публикацию «Нового Голема» В. Пелевин, изобразивший «полет на луну» в бункере под ленинским мавзолеем? Антиутопия Пелевина впервые опубликована в 2004 г., одновременно с книжным изданием «Нового Голема». В этой статье я ссылаюсь на издание: [Пелевин, 2005, с. 138-191]. 22 Рассказы о подземном пути в Иерусалим популярны и в еврейском, и в славянском фольклоре. 23 Язычество по-английски - paganism. 24 Метафора окружной железной дороги есть также у Пелевина: «...стать небесным телом - это примерно то же самое, что получить пожизненный срок с отсидкой в тюремном вагоне, который безостановочно едет по окружной железной дороге» [Пелевин, 2005, с. 138]. 25 Книгу «Полуостров Ж.» об израильских шпионах, приплывших в советскую пограничную зону, собирался написать и подросток Веня Язычник [Юрьев, 2000, с. 103]. 26 В «Новом Големе» три былинных богатыря, Илья Муромец, Добрыня Никитич и Алеша Попович, изображены американскими полицейскими [Юрьев, 2004, с. 180]. 27 В Псише Коробрянском угадывается реальное лицо - Псой Короленко, выступавший и с песнями собственного сочинения, и с песнями на стихи Шиша Брянского. 28 Аналогичный подход, без тени любования, к варягам, русским и евреям выражен также в публицистической статье Быкова, опубликованной в Израиле [Быков, 2003]. Список литературы Быков Д. ЖД. М.: Вагриус, 2007. Быков Д. Московское время: семь-сорок //Родина. 2002.4 мая (http://www.zelikm.com/ news/index.php?module=pagemaster&PAGE_user_op=view_page&PAGE_id=7#Bykovd) Быков Д. Двести лет вместо // 22.2003. № 127.
Еленевская М., Фиалкова Л. Русская улица в еврейской стране: Исследование фольклора эмигрантов 1990-х в Израиле. В 2-х т. М.: Институт этнологии и антропологии РАН, 2005. Копельман 3. (2007) Иерусалим в литературе И Лехаим. 2007. Ноябрь (http://www. ijews.net/zoya-kopelman/articles/jerusaleml.html) Немзер А. Никаких чудес (http://www.mthenia.ru/nemzer/jerusalim.html) 2006. Пелевин В. Омон Ра. М.: Эксмо, 2005. Соболев Д. Иерусалим. Ростов-на-Дону: Феникс, 2005. Соболев Д. В сторону Хазарии // 22.1997. № 103. Соболев Д. Возвращение в Хазарию И 22.1998. № 108. Стрижова И. Дмитрии Быков: «Не надо спасать книгу, она еще сама нас всех спасет»: интервью с писателем И Татьянин День: Издание домового храма Св. мученицы Татианы при МГУ им. М.В. Ломоносова. 14 мая 2008 (http://www.taday.ru/text/114828. htrnl). Урицкий А. Эсхатологический раек И Новое литературное обозрение. 2008. № 88 (http://www.litkarta.rU/rus/dossier/uritsky-yuriev/dossier_1774/#blO) Чанцев А. В огне полемической войны: Дмитрий Быков «ЖД». 23 августа 2006 (http://booknik.ru/reviews/fiction/?id=l 1188) Черняк А. (2006) Денис Соболев: Книга одиночества // 22. 2006. № 142. Шнирельман В.А. «Свирепые хазары» и российские писатели: история взаимоотношений (заметки о «народном хазароведения») И Хазары. Khazars. Jews and Slavs. Vol. 16. Иерусалим - Москва: Гешарим/Мосты культуры, 2005. Шубинский В. Микрорецензия на роман Олега Юрьева «Винета» (http://shubinskiy. Iivejournal.com/69157.h1ml). 2008. Юрьев О. Новый Голем, или Война стариков и детей: роман в пяти сатирах. Москва-Иерусалим: Гешарим; Мосты культуры, 2004. Юрьев О. Полуостров Жидятин. Москва-Иерусалим: Гешарим; Мосты культуры, 2000. Юрьев О. Винета И Знамя. 2007. № 8.
Александр Бейдер ЯЗЫК, ИМЕНА И ФАМИЛИИ ЕВРЕЕВ ВОСТОЧНОЙ Европы: существует ли хазарский след? Существует обширная литература, касающаяся роли Хазарии в еврейской истории. Весьма значительная часть работ, написанных на эту тему, затрагивает вопрос о том, какую роль приверженцы иудаизма из этого региона сыграли в становлении общин, существовавших в новое время в Восточной Европе и говоривших на идише. Поскольку исторических источников, дающих прямой ответ на данный вопрос, просто не существует, исследователи вынуждены прибегать к другим, непрямым методам восстановления исторической действительности. При этом типичен подход с использованием данных из области лингвистики или ономастики, что неудивительно, так как подобного рода информация нередко позволяет дополнить наши знания об истории различных народов. Эти данные особенно ценны в контексте еврейской истории, которая характеризуется многочисленными миграциями, контактами с различными народами, существенными изменениями в разговорном языке (вплоть до его замены на другой, нередко относящийся к иной лингвистической группе), а также недостатком или даже полным отсутствием исторических источников о периодах длиною в несколько столетий. Ранняя история евреев в Восточной Европе является одной из таких областей исторической науки, в которой мнения ученых расходятся наиболее радикально. Немало теорий по этому вопросу спекулятивны и полемичны, их концепции определяются в большей степени личностными характеристиками автора и его политическими воззрениями, а не объективными факторами, ведь за ответами на поставленный вопрос нередко стоит эмоционально насыщенное отношение к вопросам современной еврейской истории, таким, как создание и существование Государства Израиль или Катастрофа европейского еврейства. Задача данной статьи - выявить те объективные элементы из области лингвистики и ономастики, которые позволили бы с некоторой долей вероятности связать современных ашкеназских евреев с хазарскими иудеями и критически рассмотреть взгляды авторов, писавших на эту тему. В первом разделе разобраны основные общие методологические принципы, позволя
ющие судить о присутствии того или иного субстрата в разговорном языке евреев Восточной Европе (идише), их традиционных именах и фамилиях. Во втором разделе речь прежде всего идет о славяноязычных еврейских общинах, существовавших в средние века и в начале нового времени, т.е. о том наиболее вероятном канале, через который хазарское наследие могло быть передано современному еврейству. 1. Методологические базы 1.1. Идиш и его история В течение последних столетий разговорным языком евреев Восточной Европы был идиш. Одной из его важнейших черт является его смешанный характер: идиш состоит из нескольких компонент, морфологические, синтаксические и лексические элементы которых могут легко комбинироваться между собой. Обычно говорят о следующих компонентах: немецкой, семитской (также называемой древнееврейско-арамейской) и славянской. Некоторые авторы, такие как, например, Макс Вайнрайх, добавляют сюда четвертую: романскую; другие (Пол Векслер) предлагают обратить внимание на присутствие в идише слов греческого происхождения. К достоинствам подобной классификации, говорящей о языковых семьях (семитской) или группах (все остальные вышеперечисленные категории соответствуют именно группам внутри другой, индоевропейской семьи), следует прежде всего отнести ее простолу. Действительно, если взять слово из идиша, то за редким исключением отнести его к одной из вышеупомянутых компонент не представляет труда. В то же время подобного рода информация нередко может быть полезной для приблизительного определения региона, где тот или иной элемент вошел в разговорный язык ашкеназских евреев. В современной идишистике классификация различных элементов идиша по языковым группам и/или семьям, послужившим базой для развития этого языка, является общепринятой. В то же время для исследования языка не самого по себе, а как средства для изучения истории народа, его взаимоотношений с другими народами и миграций нередко вышеприведенный подход оказывается малоприемлемым или даже совсем неадекватным. Его основным недостатком является то, что ориентировка на языковые группы или семьи зачастую сводится лишь к географическому фактору, игнорируя фактор хронологический, который для такой науки, как история, является определяющим. Рассмотрим несколько примеров для каждой составляющей. К немецкой составляющей идиша относятся такие слова, как, например: 1) grays ‘большой’, kleyn ‘маленький’; 2)yortsayt ‘годовщина смерти’, lemer ‘ученый-талмудист’, 3) gayst ‘дух’, krayz ‘круг’1. В первой группе мы
имеем дело с лексическими единицами, предки которых присутствовали в идише, скорее всего, уже на ранней стадии развития языка; они были заимствованы в средние века из немецких диалектов (ср. средневерхненемецкие groj и kleine). Во второй группе мы также имеем дело со словами, которые существуют в идише уже много столетий, но в отличие от элементов первой группы здесь речь идет о семантике, специфической для идиша. Наконец, в третьей группе присутствуют слова, заимствование которых из немецкого языка произошло сравнительно недавно [Weinreich, 1973, vol. 2, р. 116-117]. Ясно, что для истории не только языка, но и идишской культуры в целом три рассмотренные группы имеют совершенно разное значение. Первая из них свидетельствует о ранних заимствованиях. Изучение фонетики подобных слов может помочь определить, в какой немецкоязычной провинции это заимствование произошло и в какой приблизительно период времени. Вторая группа демонстрирует результаты внутреннего развития идиша. Детальное изучение причин появления подобного рода слов или значений, аналога которым нет в немецких диалектах, может привести к важным выводам, касающимся истории развития ашкеназского еврейства [см.: Timm, 2005]. Существование третьей группы, включающей поздние заимствования, во многом является следом деятельности представителей движения Гаскала (XVIII-XIX вв.). Заметим также, что один факт принадлежности какого-нибудь элемента к немецкой составляющей не позволяет определить географический регион, в котором он мог войти в идиш. Разумеется, это относится к элементам языка, возникшим в результате его внутреннего развития начиная со средних веков и до XX в., - еврейские общины, в которых говорили на идише, существовали на большом пространстве, от Эльзаса на западе до Восточной Украины на востоке, от Северной Италии на юге до балтийских городов на севере. Но и говоря об элементах, появившихся в идише в результате заимствования у окружающих немецкоязычных христиан, следует помнить, что теоретически возможная география зон их заимствования чрезвычайно широка - от Эльзаса и Швейцарии на юго-западе до Курляндии на северо-востоке. В городах Богемии и Моравии немецкий был основным языком нееврейского населения от средних веков до XIX в., а в Силезии - до середины XX в. Во многих городах Польского королевства, таких как Краков, Познань, Брест Куявский, Быдгощ, Люблин и Сандомир, немецкие колонисты с середины XIV в. играли очень важную роль. В первых двух немецкий даже являлся языком администрации; только на рубеже XV-XVI вв. он был заменен латинским (а затем польским), а в других городах произошла окончательная полонизация [Higounet, 1989]. В результате трех разделов Польши (1772,1793,1795) немецкоязычная администрация (прусская и австрийская) была введена в Западной и Южной Польше.
В семитской составляющей идиша можно также выделить несколько подобных групп. С одной стороны, она включает слова, предки которых, по-видимому, были в идише с самого момента его возникновения, такие как shabes ‘суббота9, rov ‘раввин9. Они, скорее всего, были унаследованы из разговорного языка тех евреев, которые были предками первых носителей идиша. С другой стороны, часть лексических элементов древнееврейского или арамейского происхождения могла войти в идиш гораздо позже, в результате прямого заимствования из Библии или Талмуда. Существует также немалое количество слов с семитскими корнями, неизвестных вне ашкеназской культуры. Среди них balegole ‘ямщик9 и kaptsn ‘бедняк9. Очевидно, что факт принадлежности того или иного слова к семитской составляющей идиша ничего не говорит не только об его истории, он также не дает никакой географической привязки. В идише имеется всего несколько десятков слов, корни которых романского происхождения, т.е. их гораздо меньше, чем, например, слов, заимствованных немецким языком из французского. Тем не менее их рассмотрение имеет очень важное значение для истории ашкеназского еврейства. Дело в том, что некоторые из этих слов относятся к такому семантическому слою, для которого заимствование из языков других еврейских общин кажется чрезвычайно маловероятным, чтобы не сказать невозможным. Здесь мы наверняка имеем дело с элементами, унаследованными идишем из языка (или языков), на котором (которых) говорили предки ашкеназских евреев, т.е. с субстратом, а не адстратом идиша. Среди примеров - глаголы bentshn ‘благословлять9 и leyenen ‘читать9, фонетические варианты которых присутствуют во всех диалектах идиша, а также огеп ‘молиться9, dormen ‘спать9, ргауеп ‘приглашать9 и baafen/bayfen ‘пить9, известные лишь в отдельных диалектах в Западной Европе. Заметим, что во всех этих глаголах окончания немецкого происхождения. Таким образом, мы, скорее всего, имеем дело с лексемами, которые образовались в еврейских общинах в период перехода от разговорного языка на романской основе к языку, образованному на базе немецкого. Также на самой ранней стадии развития идиша в этом языке уже присутствовал предок современного tsholnt ‘вид субботнего блюда9. В отличие от слов, указанных выше, здесь возраст элемента определяется не его семантикой, а фонетикой2. География романских языков - потенциальных доноров для романской составляющей идиша - также весьма обширна, но прежде всего речь идет о Северной Франции и - с меньшей вероятностью -Северной Италии. Еще меньше в идише слов греческого происхождения, но, в отличие от романских слов, нет никаких оснований считать, что в идиш они попали непосредственно от грекоговорящих евреев. Гораздо более вероятно, что предки таких слов, как trop ‘библейская кантилляция’ и talme ‘вид женской верхней одежды9 пришли в идиш из языка французских евреев. От них
же попало в Германию, скорее всего, и слово almemer (в восточном идише balemer) ‘специальное сооружение в синагоге, с которого читают Тору’ арабского происхождения [Timm, 1987, р. 363-364]. Некоторые слова греческого происхождения попали в идиш через посредство древнееврейского, немецкого или славянских языков [Timm, Beckmann, 2006, р. 101-128]. Небольшое количество лексических элементов восточного идиша имеет тюркские (baraban, kaftn ‘кафтан’, yarmlke ‘ермолка’, loksh ‘лапша’) или персидские (shabash ‘чаевые для музыкантов на свадьбе’) корни. Три первые из перечисленных слова попали в идиш, без сомнения, из славянских языков Восточной Европы. Это следует прежде всего из сопоставления фонетики идишских слов со славянскими вариантами и тюркскими этимонами славянских слов. Ситуация с двумя последними словами существенно другая, они едва ли могли попасть к евреям через славянские каналы. Слово loksh, хотя и имеет прямые аналоги в славянских языках (ср. белорусское и украинское локша, польское lokszyna), не могло быть взято из славянского (и даже наоборот, польское слово заимствовано из идиша), что следует прежде всего, из относительной хронологии первых упоминаний этих слов в рассматриваемых языках и из морфологии идишского варианта (слово, заимствованное от славянского локша, имело бы во множественном числе форму **lokshes, а не lokshri), Слово же shabash в данном значении вообще не встречается у окружающих славян3. На примере славянской составляющей идиша неадекватность стандартной классификации видна особенно ярко. Действительно, эта составляющая включает несколько слоев, совершенно различных по своей исторической географии и значению для истории ашкеназского еврейства. Большое количество славянских слов было заимствовано идишем от окружающих славянских языков (прежде всего белорусского, украинского и польского) уже после того, как этот язык окончательно утвердился в качестве единственного разговорного наречия, используемого в местных еврейских общинах. Для восточнославянских территорий (которые, по большому счету, соответствуют современным Беларуси и Украине) речь идет, скорее всего, о периоде, включающем XVI-XXbb. [Beider, 2001, р. 194]. Для территорий, где окружающее христианское население в основном состояло из этнических поляков, данный период начался на несколько веков раньше. Наиболее поздние заимствования были сделаны из русского языка в течение XIX-XX вв.4 В то же время в идише существует очень небольшой слой слов славянского происхождения, которые, безусловно, восходят к Средневековью. Восклицание nebekh\ ‘бедный!’ упоминается в начале XVI в. в идишских источниках Северной Италии и Западной Германии. Оно происходит от старочешского neboh ‘несчастный человек’ [Weinreich, 1973, vol. 2, р. 201-202]; в XX в. это слово было одним из редких славянизмов, которые употреблялись и в западном, и в восточном диалектах идиша.
Более важным для еврейской истории является глагол treybem (в ранних источниках treybri) ‘очищать мясо от вен и жира, чтобы сделать его кошерным’. Его корень, по всей видимости, восходит к старочешскому triebiti ‘очищать’. Семантика этого слова как относящегося к религиозной сфере делает чрезвычайно маловероятной возможность того, что идиш мог заимствовать его в Чехии от христиан. Гораздо более вероятным представляется наличие нескольких этапов. Изначально чешские евреи, разговорный язык которых в XI-XIII вв. имел старочешскую основу [Jakobson, Halle, 1964], заимствовали его у чехов, и постепенно оно приобрело новое, специфическое для еврейской среды значение. Когда в XIV-XV вв. восточный идиш сформировался на территории Богемии и Моравии на основе местного диалекта немецкого [Beider, 2010, р. 67-69] как новый разговорный язык еврейских общин данного региона5, он унаследовал из языка, на котором в предыдущие века говорили местные славяноязычные общины, некоторое количество слов, в том числе и корень глагола treybem. Вполне возможно, что к этому же слою относятся и другие слова из сферы ритуального приготовления пищи, такие как beylik ‘белое мясо’ и preydik ‘передняя часть животного или птицы’ [Weinreich, 1973, vol. 2, р. 203], ср. старочешские корни bel- ‘белый’ иpred ‘перед’6. Прилагательное hoyl ‘голый’, несомненно, происходит от старочешского holy1. Вышеприведенные рассуждения показывают, что в контексте использования лингвистических данных для истории еврейских общин и для поиска этимологии отдельных слов существует классификация, использование которой оказывается более плодотворным, чем классической классификации по языковым компонентам. Для евреев, живущих в определенном регионе в определенный период времени, элементы их разговорного языка могут быть разделены на: 1) впервые появившиеся в этом языке в этом же регионе, и 2) прибывшие на данную территорию вместе с еврейскими иммигрантами (носителями того же языка) из других районов. Первая категория может, в свою очередь, быть разделена на следующие подгруппы: 1.1- унаследованные от евреев, которые жили здесь же в ранний период, но говорили на другом языке; 1.2- заимствованные из текстов, священных для иудаизма; 1.3 - заимствованные у евреев других общин, носителей другого разговорного языка8; 1.4- заимствованные у окружающих неевреев; 1.5 - созданные евреями в этом регионе. Вторая категория может быть разбита на подгруппы по регионам, из которых прибыли иммигранты. Кроме того, для всех вышеуказанных подгрупп фактор времени (т.е. периоды перехода на другой язык, заимствования, создания и миграций) имеет первостепенное значение. Легко видеть, что данная классификация имеет весьма слабую корреляцию с сортировкой
по языковым составляющим. Действительно, лишь подгруппа 1.2 однозначно привязана к конкретной составляющей - семитской. Все остальные могут включать элементы различного происхождения9. Связь различных языковых компонент с конкретными регионами (т.е. подгруппа 1.4 и все подгруппы второй категории), безусловно, существует, но здесь имеются многочисленные исключения, которые, если их не учитывать, могут привести к ошибочным трактовкам. Например, часть слов в идише, заимствованных у немецких христиан, попала в немецкие диалекты из славянских и романских языков; для истории идиша эти слова никак не следует характеризовать как славянские или романские, а именно как заимствованные из немецкого. Аналогичные рассуждения применимы и для элементов, попавших в идиш из языков неашкеназских евреев. Как указывалось выше, существуют слова греческого происхождения, которые попали в идиш через посредство языка французских евреев. Слова из семитской составляющей в принципе могли быть унаследованы или заимствованы идишем у евреев различных регионов. В контексте исторического исследования вышеприведенная классификация имеет несколько дополнительных преимуществ по сравнению с классической. Во-первых, она не является статичной: фактор времени присутствует в ней непосредственно, такие слова, как «заимствование», «создание», «наследование», «миграции», все взяты из сферы диахронического анализа. Во-вторых, результаты классификации напрямую зависят от размера географического региона, к которому ее применяют. Если, например, какое-нибудь слово можно назвать заимствованным или созданным для ашкеназов в целом, для отдельной провинции внутри Восточной Европы, то оно уже, как правило, принадлежит к категории 2. Такой подход позволяет проводить анализ на разных уровнях, идя от общего к частному. 1.2. Традиционные личные имена В лингвистической и исторической литературе XIX-XX вв. в отношении традиционных ашкеназских имен собственных, как правило, использовался подход, аналогичный классификации по языковым компонентам. Так, например, в первой серьезной работе, написанной на эту тему [Zunz, 1837], речь идет об именах семитских, греческих, романских, германских и славянских10. Аргументы, приведенные в предыдущем разделе, показывают слабость этого подхода. Классификация, предложенная в конце предыдущей главы, по большому счету может быть применима и в этой области; лишь несколько поправок необходимо для того, чтобы она стала адекватной. Во-первых, в традиционных ашкеназских общинах имена могли быть заимствованы у евреев других территорий только в результате переезда носителей этих имен на данную территорию (категория 2). Единственными исключениями являются именования в честь знаменитых евреев из других
регионов. Для подобного способа именования, впрочем, не имеется фактических подтверждении, и, более того, он противоречит старинной ашкеназской традиции называть детей в честь умершего близкого родственника. Таким образом, подгруппа 1.3 является практически пустой. В то же время среди новых имен, созданных на данной территории (подгруппа 1.5), следует выделить небольшую серию, специфическую для ономастики: женские имена, образованные от мужских [см.: Beider, 2001, р. 41]. Несколько примеров помогут проиллюстрировать данные идеи. Согласно классической классификации по языку происхождения идишское мужское имя Тодрес должно быть характеризовано как греческое: оно восходит к имени Теодорос (®eo8opoq) Эта информация, безусловно, имеет определенный интерес для общей истории, но она недостаточно точна для того, чтобы определить его этимологию для Восточной Европы. Для адекватного этимологического анализа следует: 1) установить этапы пути, по которому это имя прибыло в Восточную Европу из грекоговорящих областей, где его предок впервые стал использоваться евреями как личное имя; 2) объяснить фонетические отличия, которые существуют между именами Теодорос и Тодрес. В связи с этим для анализа именника литовских евреев тот факт, что носители имени Тодрес также жили в Польше, Богемии и средневековой Германии, является более важным, чем его изначальное греческое происхождение. Согласно предложенной классификации, для Литвы это имя должно рассматриваться как относящееся к категории 2, т.е. среди имен, появившихся на данной территории в результате миграций. Для большого количества имен древнееврейского или арамейского происхождения их рассмотрение как представителей семитской составляющей идиша никак не позволяет определить даже приблизительно, когда и где они стали применяться ашкеназами. Многие из них взяты из Библии, и для конкретной общины, например на Украине, они могут принадлежать или подгруппе 1.2, или, более вероятно, категории 2. Предки других (таких как идишские Abe, Simkhe и Khayem) впервые были придуманы евреями в по-слебиблейское время, и поэтому они появились в средневековой Германии или Чехии в результате миграций евреев из Франции, Италии или с Балкан. Третьи (такие как Tsvi, Zev и Dov) были созданы уже ашкеназами (подгруппа 1.5). Существует также немалое количество имен, которые вошли в ашкеназский именник после заимствования христианских форм библейских имен (Ayzik < Isaac, Zalmen < Salomon, Ziml < Simon, Zanvl < Samuel). Небольшое количество имен, которые использовали евреи в средневековой Германии (такие как, например, Jordan и Osanna), было заимствовано у немецких христиан, у которых они происходят от соответствующих слов семитского происхождения, взятых из литургии. В предложенной классификации все эти имена попадают в подгруппу 1.4: для еврейского контекста факт их заимствования является существенно более важным, чем языковая
принадлежность этимонов этих имен у христиан. При рассмотрении имен германского происхождения можно выделить такие существенно различающиеся группы, как именования, заимствованные у немцев в Средние века (Anshl, Lipman, Gnane, Raytse) или в Новое время (Betye < Betty, Fanye < Fanny, Pepi), созданные евреями в Средние века {Liberman, Zelikman, Ziskind) или в Новое время (Alter). Имеются также имена германского происхождения, которые могли быть заимствованы евреями не у немцев, а у поляков (в свою очередь, заимствовавших их у немцев), как, например, Adolf. При всей схожести слоя личных имен с остальной лексикой существует, впрочем, несколько важных аспектов, по которым этот слой оказывается особенно ценным для еврейской истории. Первый из них чисто практический. При том, что число средневековых письменных источниках разговорного языка весьма и весьма ограниченно, имена очень часто присутствуют в документах, написанных на официальном языке страны проживания, а также в различного рода древнееврейских источниках (прежде всего надгробных надписях). Второй аспект - более теоретического плана. Имена, по крайней мере у европейских евреев, представляют собой один из наиболее консервативных слоев языковой культуры. Это выражается прежде всего в том, что, когда в отдельном регионе разговорный язык евреев заменяется другим или когда евреи переезжают из одной страны в другую, имена, использовавшиеся в предыдущем языке или на родине иммигрантов, имеют тенденцию сохраняться еще в течение нескольких поколений, нередко благодаря именованию в честь родственников. В результате этого феномена мы находим немало ономастических примеров, свидетельствующих о романском субстрате в идише и старочешском субстрате в восточном диалекте идиша. Для первого из них - это Bendit, Випет, Faytl, Fayvush, Shneyer (мужские), Beyle, Випе, Reyne, Rike, Toltse, Yentl (женские). Для второго -Beynesh и, скорее всего, Khlavne (мужские), Bobe, Dobre/Dobruske, Drazne, Dushke, Khvoles, Krashe, Mamtse, Prive, Rode, Slave, Tsheme, Tsvetle и Zlate (женские)11. 1.3. Фамилии Фамилии евреев Восточной Европы отличаются очень существенно от имен и других элементов языка, рассмотренных выше. Подавляющее большинство фамилий впервые возникло лишь в конце XVIII - начале XIX в.; к тому же это произошло не в результате естественных процессов внутри еврейской общины, а после государственных указов, которые объявляли принятие наследственных именований обязательным для евреев: Австрийская империя (1787), Южная и Новая Восточная Пруссия (1797), Российская империя (1804), Западная Галиция (1805), Пруссия (1812), Царство Польское (1821), Великое герцогство Познанское (1833). Более того, в Галиции, Пруссии, Царстве Польском и, скорее всего, в Курляндии (т.е. во всей Восточной
Европе, за исключением российской черты оседлости) большинство фамилий было придумано христианскими чиновниками. Таким образом, фамилии ничего не говорят об истории евреев в период до середины XVIII в. Единственным исключением из этого правила является небольшая группа именований, которые использовали раввинские семьи еще до публикации законов о фамилиях. Среди них: Авербах, Бахрах, Бройде/Брауде, Валлер-штейн, Гинзбург/Гинцбург, Гальпер(и)н, Геллер, Горовиц/Гур(е)вич, Каце-неленбоген, Ландау, Лифшиц/Лившиц/Липшиц, Лунц, Лурия/Лурье, Минц, Оппенгейм, Раппопорт, Тревес/Тривуш, Френкель, Ш(а)пиро, Эпштейн, Эт-тинген и Эттингер (все образованы от топонимов Западной или Центральной Европы), а также Иоффе, Марголис/Маргулис, Т(е)умим, Хейфец и Шор (с древнееврейскими корнями). Лишь Бабад, Зак и Харлап (акронимы древнееврейских выражений), Гордон (от г. Гродно), Блох и Моравчик (от польских слов wioch ‘итальянец’ и morawczyk ‘моравец’, соответственно), Шренцель (от женского имени), и, по-видимому, Аксельрод (от мужского имени), впервые появились в Восточной Европе. За исключением Лурии и Тревеса, зафиксированных уже в XIV в., все остальные вышеприведенные наследственные имена появились в XV-XVII вв. Десятки тысяч фамилий, придуманных на рубеже XVIII-XIX вв., образованы на базе языков или официальных (русского, немецкого, польского), или еврейских (идиша, древнееврейского), или тех, на которых говорило окружающее население (прежде всего украинский и белорусский и, в гораздо меньшей степени, румынский и турецкий - оба в Бессарабии, а также литовский). Кроме того, христианские чиновники придумали небольшое количество фамилий на основе латинской лексики [Beider, 2008]. В этой ситуации подход, при котором следы средневековых общин выявляются на основе анализа фамилий, по большей части является анахроничным. 2. Возможности ХАЗАРСКОГО влияния 2.1, Славяноязычные общины в Восточной Европе В течение нескольких столетий на территории современных Украины и Беларуси существовали общины иудейского вероисповедования, которые по своему происхождению существенно отличались от общин Центральной и Западной Европы. Первый фактор - историко-географический: мы находим упоминания о них в существенном удалении от других еврейских общин. Действительно, о евреях Киева написано в летописях XI-XII вв., мы также знаем о раввине из Чернигова в XII в. Его единоверцы на Волыни упомянуты в XIII в. О львовских евреях известно с 1356 г. В самом конце XIV и первой трети
XV в. имеются данные о евреях в Бресте и Гродно, нескольких городах Волыни (Владимире и Луцке) и Галичины (Дрогобыч и Подгайцы). Нетрудно заметить, что те места, где еврейские общины известны в период между монголо-татарским нашествием и началом XV в., все относятся к территориям, в Xni-XTV вв. принадлежавшим Волынско-Галицкому княжеству, земли которого во второй половине XIV в. были разделены между Польшей и Великим княжеством Литовским12. Второй фактор- ономастический: особенности имен собственных, бывших в употреблении в местных общинах, отчетливо видны в христианских источниках XV-XVI вв.13 Здесь речь идет о нескольких именах древнееврейского или арамейского происхождения либо неизвестных на Западе (Говаш, Меворах, Нисан, Рабей)14, либо со специфической фонетикой (Мор-духай, Ицхак, Агрон и Игуда)15, имени Голаш/Голош (с неясной этимологией), а также целом ряде имен с восточнославянскими корнями (мужские Богдан, Волчко, Дед, Дегтю, Доманя, Кривон, Пчолка и Рыжко, женские Богдана, Дробна, Живьница, Жидка и Лиханка) или суффиксами, регулярно применяемыми в именах библейского происхождения: Дахно < Давид, За-хно < Захар (?), Сахно < Исаак (?), Смохно < Самуил, Яхно < Яков, Юхно < Иуда, Сахна < Сарра, Стехна < Эстер, Вихна < Авигея (?), Дуцко < Давид, Лацко < Лазарь, Яцко < Яков и Хацка < Хана (?). Для ряда вышеуказанных имен, таких как Богдан(а), их заимствование у славян не вызывает сомнения. Такое же происхождение весьма вероятно для других имен, таких как Доманя, и многих диминутивов, образованных от славянских форм библейских имен. Часть диминутивов (Яцко, Юхно, Вихна) у славян могла быть образована от полных форм, которые не использовались евреями, но в еврейском контексте в результате случайного фонетического совпадения они могли быть заимствованы в качестве разговорных форм библейских имен. В то же время часть уменьшительных форм явно образована евреями: Шах-но < Шалом, Смохно и, скорее всего, Хацка16. Весьма вероятно создание евреями целого ряда имен, таких, например, как Дед, Кривон, Пчолка, Дробна, Живьница, Жидка: у христиан мы их не встречаем. Третий фактор - лингвистический. Исходя из анализа непрямых данных, касающихся XV-XVI вв. (прежде всего личных имен), можно утверждать, что в этот период часть евреев, живших на территории Великого княжества Литовского, говорила на славянском языке, по всей видимости -предке современных белорусского и украинского17, хотя в этот период здесь уже жили и евреи, говорившие на идише; лишь в конце XVI - первой половине XVII вв. все еврейские общины данного региона уже окончательно перешли на идиш [Beider, 2001, р. 196-202]. Исходя из истории еврейских общин окружающих регионов, можно выделить несколько потенциальных источников, роль которых в формировании славяноязычных еврейских общин могла быть существенной. До
конца X в. Хазарский каганат, западная граница которого проходила в непосредственной близости от Киева, представляет собой, безусловно, наиболее вероятный источник: еврейские общины вне пределов каганата, известные нам из документов, все были расположены на очень значительном расстоянии от Киева. Существуют многочисленные регулярно цитируемые летописные упоминания о «козарах» в древнерусских летописях. Мы, в частности, знаем о том, что: 1) поляне, северяне и вятичи платили им дань в IX в.; 2) на киевском Подоле находилось урочище Козаре; 3) киевские князья именуются в некоторых работах того времени хазарским титулом «каган». Пожалуй, единственным контекстом, в котором речь напрямую идет не просто о хазарах, а именно о хазарских иудеях, является рассказ о прениях о вере в момент крещения Руси князем Владимиром (т.е. уже после разрушения каганата его отцом - Святославом Игоревичем), в которых участвовали «жидове козарьстии». Единственный письменный документ, касающийся киевской еврейской общины и относящийся к X в. [Golb, Pritsak, 1982], включает имена 12 мужчин, причем у одного из них дополнительно указано его прозвище и у девяти - имена их отцов. Большинство из них -древнееврейского происхождения18. Наибольший интерес представляют два послебиблейских имени - Ханукка и Синай. Первое из них упомянуто в киевском документе дважды; его также носил один из хазарских царей [Golb, Pritsak, 1982, р. 22]. В XIV в. оно упомянуто в целом ряде источников на территории современной Австрии. Ни в Западной Европе (Германии. Франции, Испании, [см. Beider, 2001;, R6gne, 1978;, Seror, 1989], ни в различных средневековых источниках, касающихся восточного Средиземноморья [Mann, 1922; Starr, 1939], мы его вовсе не встречаем. В последующие века оно не известно ни у ашкеназов (за исключеним единичного случая во Львове в начале XVII в.), ни у сефардов, но зато мы его встречаем у горских и грузинских евреев19. Синай - имя очень редкое в средневековых документах: ни один его носитель не упомянут в Восточном Средиземноморье, а первое упоминание в Западной Европе — в 1420 г. в Баварии. Так как Синай из Владимира (скорее всего, Волынского) и Ашер, сын Синая, из Руси (ТРОП) упомянуты в древнееврейских документах XTV в. [см.: Kulik, 2009], то вполне вероятно, что в Восточной Европе XX в. оно сохранилось в качестве ономастического наследия, оставшегося от еврейских общин, существовавших в Средние века на территории современной Украины. Наряду с именами древнееврейского происхождения документ включает следующие: оз» (*Манас), и» (*Манар), ПОПО (*Сурта), рэзр (*Кофин), косой (♦Гостата) и его отец "□'О (*Киабар)20. Как указал Торпусман [Торпусман, 1989], предпоследнее из них - славянского происхождения21. Вполне вероятно, что хотя бы часть из пяти оставшихся - хазарского происхождения: они неизвестны ни в древнееврейско-арамейском, ни в славянском онома-стиконах и не встречаются в известных нам средневековых документах.
касающихся евреев восточного Средиземноморья [см.: Mann, 1922, Starr, 1939, Adler, 1907]. Из этого, впрочем, совершенно не следует, что данная община Киева состояла целиком из тех хазар, предки которых перешли в иудаизм. Среди 11 руководителей киевской общины, подписавших письмо, двое - когены (♦Манар, сын Самуила, и ♦Гостата, сын *Киабара) и один (Иуда, сын Исаака) - левит, в то время как мы не знаем в еврейской истории ни одного примера, когда бы эти титулы, передаваемые, согласно иудаизму, по наследству и только по мужской линии, принадлежали бы прозелитам22. Между предполагаемой датой перехода хазарского правителя *Булана в иудаизм и рассматриваемым письмом прошло уже около двух столетий. За этот период в могущественную страну, в которой верховная власть принадлежала иудеям, должно было, несомненно, переселиться некоторое количество их единоверцев. Более того, уже в момент перехода на территории современного Дагестана, т.е. там, где исторически зародился каганат, по всей видимости, жили евреи, которые могли оказать определенное влияние на выбор ♦Буланом новой религии [ср.: Артамонов, 1962, с. 273]. Вероятность присутствия в Хазарии евреев, генетически не имевших никакого отношения к хазарам-прозелитам, тем более велика, что, как показывают археологические данные, переход в иудаизм в этой стране не мог иметь массового характера, так как следы еврейского религиозного культа на территории каганата ничтожно малы [см.: Артамонов, 1962, Новосельцев, 1990, гл. 4.5]. По еврейским законам, не существует никаких формальных ограничений для прозелитов, они являются полноправными иудеями. Таким образом, было бы разумным предположить, что в X в. еврейские семьи Хазарии были смешанного происхождения. В подобной ситуации хазарские еврейские общины естественным образом использовали тюрко-хазарские язык и имена (наряду, разумеется, с классическими именованиями из Библии и Талмуда). Часть этих имен могла быть унаследована от предыдущих поколений, другие - заимствованы у нееврейского населения, третьи - образованы на тюркской основе, например, калькируя древнееврейские имена. Напомним, что процессы перехода на язык нееврейского большинства и использования многочисленных личных имен на его основе очень типичны для средневековых еврейских общин (например, в странах ислама, Испании, Италии, Франции, Германии и Чехии). Этот же феномен прослеживается и на примере появлении в Киеве X в. имени *Гостата, заимствованного у окружающих язычников-славян. Наличие его носителя среди 11 руководителей киевской общины показывает, что и разговорным языком, по крайней мере для части местных иудеев, был, скорее всего, тот, на котором говорило большинство обитателей Киева. Если для начального периода формирования славяноязычных еврейских общин на территории современных Украины и Беларуси влияние иудеев из
Хазарии весьма вероятно, то в течение последующего времени, особенно несколько веков спустя после разрушения Хазарского каганата, евреи могли переселяться в Восточную Европу из других регионов. Некоторый вклад могли внести грекоязычные общины Византии, а также тюрко- или грекоязычные общины Крыма, хотя их влияние менее вероятно из-за географического фактора; к тому же, как уже было указано в разделе 1.1, мы не находим в идише никаких следов непосредственного заимствования из этих языков23. Даже если в какой-то период слова и имена тюркского и греческого происхождения могли присутствовать в языке евреев древнерусских княжеств, а затем Великого княжества Литовского и польской Галичины, они естественным образом имели тенденцию к исчезновению в результате лингвистической ассимиляции с окружающим славянским населением. В XV-XVI вв. часть членов славяноязычных общин этого региона уже была, безусловно, западного происхождения. Не существует никаких исторических данных, которые бы говорили о массовых миграциях с Запада, и поэтому речь, скорее всего, идет о переезде отдельных лиц или семей; на начальном этапе они были лингвистически абсорбированы местными общинами24. Этот фактор необходимо иметь в виду, чтобы не воспринимать славяноязычных евреев как потомков исключительно иммигрантов с восточных и южных земель25. 2.2. Лингвистическое и ономастическое наследие славяноязычных общин Как было показано в разделе 1.1, влияние разговорных языков средневековых немецко-австрийских и - в меньшей степени - французских и чешских евреев на формирование идиша неоспоримо. Для восточного идиша эти субстраты видны особенно наглядно, так как речь идет прежде всего о корнях, заимствованных у народов из других частей Европы. Так как восточный идиш не соприкасался с этими языками-донорами в течение веков, фонетические изменения, происшедшие в них и идише, нередко сделали современные идишские корни существенно отличными от их этимонов. В случае с украинским и белорусским языками ситуация другая. Действительно, до XVI в. славяноязычные евреи Восточной Европы говорили на языке окружающего населения - общем предке этих двух восточнославянских языков. После перехода на идиш местные еврейские общины продолжали жить в непосредственном контакте с украинцами и белорусами. В этих условиях понятно, почему трудно отличить в идише элементы, заимствованные им после XV в., от тех, которые могли быть унаследованы из языка, на котором говорили местные евреи до того, как идиш стал единственным разговорным языком для евреев этой территории26. Таким образом, выявить в идише следы славяноязычных общин Восточной Европы представляется задачей весьма и весьма сложной27. В то же время следует отметить, что, в отличие от тех
субстратов, которые перечислены в начале данного параграфа, в восточном идише не существует ни одного слова, которое бы однозначно относилось и к восточнославянскому слою, и к важнейшим элементам иудаизма. Любопытно, что, пожалуй, единственными лексемами идиша, которые наверняка восходят к словам, бывшим частью разговорного языка славяноязычных евреев, являются слова loksh и shabash, оба - неславянского происхождения. Как уже говорилось в разделе 1.1, их появление в идише не может быть связано ни с миграциями евреев с Запада, ни с посредничеством славян. Таким образом, наиболее вероятный канал, через который они могли попасть в идиш, связан с еврейскими славяноязычными общинами, которые существовали в ранний период в Восточной Европе28. В свою очередь, Хазарский каганат является, несомненно, наиболее вероятным посредником, через который эти слова тюркского и персидского происхождения могли проникнуть на территорию современных Украины и Беларуси29. В разговорном языке славяноязычных общин, безусловно, присутствовало определенное число гебраизмов. Даже если системы произношения древнееврейского языка в Восточной Европе и Германии могли происходить от одного предка (что само по себе является весьма маловероятным), в отсутствие регулярных непосредственных контактов, учитывая важные фонетические сдвиги, которые произошли среди ашкеназов Германии в средние века, фонетика этих гебраизмов, по крайней мере на ранней стадии развития разговорного наречия славяноязычных евреев, не могла соответствовать ашкеназскому произношению. С другой стороны, фонетика слов древнееврейского происхождения в идише, безусловно, происходит с Запада: это следует, в частности, из многочисленных свидетельств общности древнееврейской составляющей в восточном и западном идише. Таким образом, в идише не прослеживается следов произношения древнееврейских слов, которое характеризовало средневековые общины на территории современных Украины и Беларуси. В принципе, подобные следы могли сохраниться в языках окружающего славянского населения. Наиболее детальный анализ этого вопроса предложен Векслером [Wexler, 1987, р. 199-204]. Очевидно, что одна часть гебраизмов в языках Восточной Европы - из христианской традиции, связанной с Ветхим Заветом, другая заимствована у местных евреев30. Если слово звучит не так, как в идише, то, как справедливо замечает Векслер: а) чем меньше срок его присутствия в славянских языках, тем больше вероятность того, что оно пришло из христианской теологии или литургии; б) если слово известно прежде всего на украинско-белорусских землях и только эпизодически в Польше, то мы, скорее всего, имеем дело с наследием «предашкеназских» евреев. Некоторые конкретные гипотезы, в которых Векслер предлагает «предашкеназское» происхождение, звучат неубедительно. Украинское гаман ‘Пурим’, происходит от имени персонажа Книги Эсфирь (с события
ми, описанными в которой, напрямую связан данный еврейский праздник); в польской католической традиции имя этого персонажа - Haman (ср. русское Аман, древнееврейское , в идише Нотеп). Украинское слово связано, по всей видимости, именно с польским вариантом, на это указывает и ударение на предпоследнем слоге. Также весьма мало шансов быть связанным с «предашкеназскими» евреями имеют (бело)русское/украинское кагал и польское kahat (ср. древнееврейское koi ики1в диалектах восточного идиша) Дело в том, что еще в XVI в. в документах Великого княжества Литовского употребляется выражение збор жидов(ский) [Бершадский, 1883, т. 1, с. 334; т. 2, с. 184]; термин кагал заменяет его только начиная с середины XVIIв. [Регесты и надписи..., 1899, с.444]. Подобная хронология указывает на достаточно позднюю христианскую транслитерацию данного древнееврейского слова как на наиболее вероятный источник31. В 1590 г. мы встречаем в хрониках Владимира Волынского слово бахурчик ‘(еврейский) мальчик’ [Регесты и надписи..., 1899, с. 318]; ср. также белорусское бахур ‘молодой еврей; волокита’, украинское бахур ‘еврейский мальчик; волокита; (внебрачный) ребенок’, польские bachor ‘мальчишка’ и bachur ‘молодой еврей; мальчик’, древнееврейское bokher и bukher в диалектах восточного идиша ‘мальчик; мальчишка; молодой человек; холостяк’32. Видно, что в данном случае (в отличие от двух предыдущих) мы имеем дело со словом, которое в семантическом плане, безусловно, относится к слою разговорной лексики, и поэтому «книжное» происхождение его фонетики в славянских языках маловероятно; гипотеза о его заимствовании из еврейской речи намного правдоподобней. Форма *бахур, могла присутствовать в разговорном языке: 1) еврейских иммигрантов, приехавших в средневековую Польшу с Запада (при этом в восточнославянских языках слово должно было быть заимствовано из польского), или 2) еврейских славяноязычных общин Восточной Европы (при этом заимствование произошло бы в обратном направлении). К сожалению, мы не имеем данных, которые позволили бы однозначно предпочесть одну из этих гипотез другой33. В начале XX в. в идише еще были в употреблении некоторые личные имена, унаследованные от славяноязычных евреев Восточной Европы: женские Badane (< Богдана), Drobne, Sakhne и Vikhne и мужское Shakhne. Некоторые формы имен, специфические для Великого княжества Литовского, такие как *Агрон, *Агроска и *Игудка, не встречаются в документах ХУШ-ХХ вв., но могут быть реконструированы из фамилий, принятых в Восточной Белоруссии в начале XIX в. (Агронов, Агронович, Агроновский, Агроскин, Игудкин) [см.: Beider, 2008]. Других ономастических следов наследия славяноязычных общин не наблюдается. Непосредственно тюрко-хазарские следы в именах и фамилиях евреев Восточной Европы не прослеживаются совсем34.
Заключение Аргументы, приведенные выше, показывают, что на основе анализа лингвистических и ономастических данных связь между ашкеназскими евреями, которые жили в последние века в Восточной Европе, и их единоверцами из средневековой Хазарии, практически не прослеживается. Во-первых, в идише существуют лишь два слова (одно - название блюда, а другое - пришедшее из музыкальной среды), для которых хазарское посредничество весьма вероятно. Во-вторых, нам неизвестно ни одного имени или фамилии, которые бы восходили к тюркоязычной Хазарии. Лишь имя Синай, по всей видимости, непрерывно использовалось на территории Восточной Европы до XX в. со времен существования Хазарского каганата. Оно, впрочем, не тюркского, а древнееврейского происхождения, и поэтому весьма мало вероятно, чтобы оно было впервые придумано хазарами. Более вероятно, что к иудеям смешанного происхождения, жившим на территории Киевской Руси в X в., оно попало (через хазар?) от их единоверцев из Византии и с Ближнего Востока. Из подобной негативной констатации, впрочем, не следует, что все идеи о хазарском наследии совершенно надуманны. В средние века на территории современных Украины и Беларуси существовали общины, разговорный язык которых был восточнославянского происхождения. Несколько факторов позволяют рассматривать эти общины отдельно от тех, которые известны нам в этот же период в Центральной или Западной Европе: а) их географическое расположение в удалении от общин, которые существовали в то время на территории Польши; б) хронология упоминаний в исторических источниках, до и после монголотатарского нашествия, которая делает правдоподобной идею непрерывного пребывания евреев в рассматриваемом регионе по меньшей мере с X в., и в) особый именник. Эти существенные особенности славяноязычных общин позволяют предполагать с известной долей вероятности, что данные евреи, по крайней мере частично, имели предков, которые жили в Хазарском каганате. В последующие века представители этих общин слились с ашкеназскими евреями, т.е. с иммигрантами с Запада, которые говорили на идише. Выявить в этом языке на германской основе следы восточнославянского языка, на котором когда-то говорила часть предков современных евреев Восточной Европы, представляется задачей весьма нетривиальной, так как из-за непрерывности существования еврейских общин на этих территориях со средних веков и до наших дней элементы подобного субстрата трудно отличить от тех, которые были заимствованы идишем из украинского или белорусского в более поздний период. В то же время небольшая группа славянских личных имен, появившихся в данном регионе до того, как идиш утвердился в качестве единственного разговорного языка местных евреев, вошла интегральной частью в традиционный ашкеназский именник.
Примечания 1 В данной статье идишские слова даны в транскрипции латинскими буквами, разработанной в нью-йоркском институте YIVO и общепринятой в лингвистической литературе. 2 В центральном диалекте восточного идиша зафиксирована форма [tshuilnt], в которой начальная аффриката [tsh] напрямую связана с начальным звуком старофранцузского этимона [Weinreich, 1973, vol. 2, р. 55]. В западном идише мы встречаем форму [sha:lent], в которой оригинальное [tsh] было заменено на [sh] из-за отсутствия подобной аффрикаты в немецком языке окружающего христианского населения (в то время как в восточном идише аффриката смогла сохраниться благодаря присутствию этого звука в славянских языках). Ударная гласная стала долгим [а:] на территории Западной Европы, по всей видимости, под воздействием процесса удлинения в открытом слоге, характерного для средневековых немецких диалектов; в таком виде (в котором она сохранилась в западном идише до XX в.) она дошла до Центральной Европы, где сначала перешла в [о:], а затем в [о] в северо-восточном, [и:] в центральном и [и] в юго-восточном диалектах идиша. 3 Наиболее детальный анализ слова shabash был сделан Векслером [Wexler, 1987, р. 64-69]; ряд ошибок в его суждениях исправлен в работе Тимм и Бекмана [Timm, Beckmann, 2006, р. 129-133]. Он же предположил вероятность того, что славянские и идишское слова со значением ‘лапша’ появились в результате независимых заимствований с востока [Wexler, 2002, р. 520]. Более детальный анализ, подтверждающий его догадку, см.: [Timm, Beckmann, 2006, р. 136-148]. 4 Среди них, например, такие слова, как gubemie ‘губерния’ и gorodovoy ‘городовой’, а также многочисленные термины, вошедшие в употребление лишь в советскую эпоху. 5 Среди них были, по всей вероятности, и те, предки которых проживали в Чехии уже в течение нескольких веков, и те, чьи семьи переехали сюда сравнительно недавно из различных немецких и австрийских провинций. 6 На то, что данные слова были в восточном идише уже в ранний период его развития, указывает присутствие в них звука [ej], который появился в результате дифтонгизации долгого [е:], образовавшегося, в свою очередь, в результате увеличения в открытом слове долготы звука [е], взятого из чешского. 7 Дифтонг [oj] < [о] указывает на раннее проникновение в идиш этого славянского корня и исключает возможность украинского или белорусского этимона, в то время как польское происхождение (ср. gofy) несовместимо с начальной согласной [h]. 8 Подобного рода заимствования происходили прежде всего через религиозные тексты, такие как комментарии к Библии и Талмуду и переводы Библии. 9 Например, некоторые из слов, заимствованных от окружающих христиан (подгруппа 1.4), восходят к библейскому тексту и таким образом имеют семитское происхождение. 10 Все имена, основанные на нееврейских языках, Цунц распределил на четыре периода: греческий, римский, средневековый и современный. 11 Учитывая оба эти аспекта, при анализе имен семитского происхождения можно, например, утверждать, что существенная часть евреев, живших в XTV-XV вв. в Австрии, Богемии и баварском городе Регенсбурге и говоривших на языке с немецкой основой, была другого происхождения, чем евреи, которые жили в этот же период на Рейне или во Франконии. Так, среди именований, неизвестных в Западной Германии, были предки идишских имен Abe, Avner, Don, Hodes, Khaye, Menukhe, Meylekh, Nekhame, Noyme и Psakhie,
12 В Люблине, польском городе, расположенном в непосредственной близости от бывшего Волынско-Галицкого княжества, евреи также появляются уже в средние века: первые упоминания относятся к XIV в. 13 По предыдущему периоду никаких данных, к сожалению, не сохранилось. 14 Говаш происходит от библейского имени Иоас Нисан был широко распространенным именем в Великом княжестве Литовском, в том числе и у караимов. В то же время в Центральной Европе мы встречаем лишь его единичное упоминание в Силезии, а в Западной Европе это имя было совершенно неизвестно в средние века. (Все ономастические данные, приведенные в данном разделе, взяты из: [Beider, 2001].) 15 В Центральной или Западной Европе мы никогда не встречаем ни форм Мордехая с [и] (русское «у»), ни вариантов Исаака с внутренним [х], ни имен, в которых бы древнееврейская буква he (л), присутствующая в оригинальном библейском написании, была бы выражена в христианских источниках согласной («г» в Агроне иИгуде). 16 Шалом не встречается в Библии, и поэтому он не использовался неевреями. Отсутствие гласной между двумя начальными согласными в форме Смохно делает возможность славянской полной формы маловероятной, в то время как многочисленные еврейские формы Самуила, начинающиеся на Смо-9 известны из источников Центральной Европы: Smoi(e)l, Smoy(e)l, Smohel. Хацка у славян могла происходить от любого имени, начинающегося на Ха-. 17 В рассматриваемый период фамильные прозвища еще не существовали. Одним из редчайших исключений из этого правила является семейство Хорошеньких, представители которого упомянуты во многих документах Гродно в середине XVI в. в числе наиболее влиятельных членов местной общины. В последующий период это именование исчезает. 18 Голб отмечает существенные отличия доли имен, взятых из Торы и из других частей Библии*, в киевском письме и некоторых документах, касающихся Западной Европы, и приходит к выводу о сильных особенностях киевского именника [(Golb, and Prit-sak, 1982, p. 24]). Ясно, что его анализ основан на статистически нерепрезентативной выборке: всего около десятка имен. Более того, данные о Западной Европе почерпнуты Голбом из раввинских документов, которые были составлены на несколько веков позже киевского письма, что делает сравнение неправомерным. 19 Векслер связывает появление этого имени с тюркским обычаем давать имена по названиям праздников [(Wexler, 2002, р. 508]). В эту же категорию он относит имя другого хазарского царя - Песах, которое он считает хазарского происхождения. И хотя, например, у современных горских евреев мы встречаем имя Писах, в данном конкретном случае его гипотеза кажется более чем сомнительной. Действительно, вопреки утверждению Векслера [(Wexler, 1987, р. 76;, 1993, р. 139]), это древнееврейское имя нередко упоминается в средневековой Западной Германии, причем в Кёльне оно встречается уже в XI в. Более того, в средневековой Испании, Франции и Западной Германии мы нередко встречаем имя Иомтов ‘праздник’. 20 Прицак предполагает прочтения, которые указаны, в скобках и предлагает для всех этих имен тюркские (хазарские или булгарские) этимологии [Golb, Pritsak, 1982, р. 35-40]. Все они представляются малоубедительными. Три из этих гипотез (*Сурта, *Кофин и *Киабар) опираются на обозначения племенных групп: подобного рода семантика мало подходит для личных имен. Прицак не указывает ни одного источника, в котором хотя бы одна из шести гипотезированных форм появлялась в качестве мужского имени. Более того, мы, к сожалению, не находим их в самых
детальных списках чувашских имен, в то время как чувашский язык считается единственным современным представителем огурской группы (к которой относились вымершие хазарский и булгарский языки); нет этих имен и в существующих списках нескольких сот мужских имен, которыми в XX в. пользовались горские евреи. В окончаниях двух имен (*Сурта и *Гостата) Прицак видит суффикс -та, который, согласно автору, «хорошо известен в булгарской и монгольской ветвях алтайских языков». В то же время ни один из исторических примеров, которые он приводит, не оканчивается на -та (а на -тай, или на -дур). Булгарское происхождение имен *Манас и ♦Манар, по мнению Прицака, «не вызывает никаких сомнений». При этом он прежде всего основывается на том, что первые две буквы древнееврейского написания этих имен совпадают с согласными в чувашском (и гипотезированном булгарском) слове, означающем ‘великий’. Следует, впрочем, заметить, что, основываясь только на еврейской транскрипции имен, тем более таких коротких (только три согласные!), мы здесь не имеем никакой формальной возможности узнать, как они на самом деле произносились; речь могла идти, например, о *Менес и *Менер, и совпадение с согласными вышеуказанного тюркского прилагательного могло быть случайным. Из-за неоднозначности прочтения еврейского алфавита открыта дорога для многочисленных гипотез, касающихся другого имени: для Прицака оно - *Сурта, для Торпусмана (1989) - ♦Северята или *Сурята, а если добавить дополнительную гипотезу о том, что при его написании была допущена описка, то можно придумать еще много других спекулятивных гипотез (таким образом, например, Орел [Орел, 1997] приходит к форме *Сирота). Было бы, впрочем, неверно утверждать, что ни одно из шести необычных имен, присутствующих в киевском письме, совершенно неизвестно в еврейской ономастике. Среди евреев, живших в средние века в Рейнской области, было распространено имя Man(e)s, Имя, записанное T’Oip в еврейских источниках, и Copin, Coppim, Соруп и Copinus- в документах, написанных с помощью букв латинского алфавита, широко использовалось в средневековой Франции, откуда оно попало в Англию и Западную Германию [Beider, 2001, р. 442]. Здесь мы имеем дело с диминутивом имени Яков, происшедшим от христианской формы этого библейского имени. Наконец, в середине XV в. в Штирии (ныне - часть Австрии) упомянут еврей, названный Kever в немецком документе и пуз в еврейском [Beider, 2001, р. 346]. Если в первых двух случаях мы, по всей вероятности, имеем дело со случайными совпадениями, последний пример может действительно быть связан с именем, упомянутым в киевском письме, хотя около пяти веков отделяют его от документа из Штирии: буква каф (э) очень редко использовалась различными общинами в именах нееврейского происхождения; для того чтобы выразить звук [к], обычно бралась буква коф (р), и этот факт существенно уменьшает вероятность случайного совпадения. Следует также обратить внимание на тот факт, что, как уже указывалось выше, первые западноевропейские упоминания имен Ханукка и Синай относятся к тому же региону (Австрия-Бавария). 21 Данная этимология очень привлекательна по нескольким причинам. Во-первых, в ней речь идет не о теоретическом имени (как в построениях Прицака), а об именовании, хорошо известном в славянской ономастике: Гостята упомянут в древнерусских летописях и Gostata встречается в средневековой Богемии [Beider, 2001, р. 322]. Во-вторых, она прекрасно объясняет все шесть букв, присутствующих в еврейском имени, упомянутом в киевском письме, и вероятность случайного совпадения здесь чрезвычайно мала. 22 Гипотеза Голба, связывающая носителей этого титула в Хазарии с бывшими хазарскими языческими жрецами [Golb and Pritsak, 1982, р. 27], представляется спекулятивной и, как это уже нередко отмечалось, совершенно неправдоподобной.
23 Единственный средневековый список крымских евреев, дошедший до нас, относится к середине XV в. [Хокер, 1912, р. 68]. Он включает значительное число имен (как правило, тюркского происхождения), записанных с помощью букв латинского алфавита, неизвестных в Литве и Польше: Adolcarem, Anurpotam/Anurcoham, Cocos, Coia, Janibei, Melisca, Passa, Rabani и Sagedi. (Напомним, что разговорные языки обеих иудейских общин Крыма, известных в последние несколько веков, караимской и крымчакской, близки к крымскотатарскому и относятся к кыпчакской группе тюркских языков, весьма удаленной от огурской, к которой, предположительно, принадлежал хазарский язык.) Нам известно только о миграциях отдельных крымских евреев, например, Са-leph из Каффы во Львове в 1440 г. [Schipper, 1911, р. 177]. 24 Например, в Гродно в этот период мы нередко встречаем имя Конюк, корень которого, по всей вероятности, связан с именем Олькбна (упомянутом в Луцке в конце XV в.), ударная гласная [о] здесь указывает на ашкеназское произношение библейского имени Элькана. Также в Гродно мы встречаем имя Добруса старочешского происхождения, т.е. также появившееся в результате миграций с Запада. Ономастический анализ, проведенный на основе многочисленных сохранившихся документов, относящихся к этой общине (от начала XVI в. до конца 1560-х гг.), показывает, что в этот период местные евреи говорили на восточнославянском языке [Beider, 2001, р. 200-202]. 25 В связи с этим важно напомнить, что часть литовских евреев, которые появились в Крыму в конце XV в. (в качестве пленников, захваченных татарами в 1482 г. в момент взятия Киева или переселившихся в Крым после изгнания в 1495 г. всех евреев из Великого княжества Литовского), была, несомненно, ашкеназского происхождения; среди них - киевский раввин Моисей и ученый-талмудист Калман Ашкенази. Их культурное влияние было настолько существенным, что ашкеназские элементы появились в местных религиозных обрядах [Еврейская энциклопедия, т. 9, с. 517,890; т. 11, с. 213-214]. 26 Среди примеров подобных слов, период заимствования которых евреями не ясен: bereze, dub, osine, ozere и tvorekh ‘творог’. 27 Векслер [Wexler, 2002, р. 488-513] посвятил немало страниц этому вопросу, но, к сожалению, без единого результата, которому можно было бы доверять. Для некоторых слов он предлагает их принадлежность восточнославянскому субстрату только на основе того, что они встречаются у христиан, прежде всего в Киево-Полесском регионе, в который Векслер гипотетически «поселяет» потомков хазар. Более интересно его суждение о том, что слова восточнославянского происхождения встречаются в идише Польши чаще, чем слова польского происхождения в идишских диалектах российской черты оседлости. Даже если эта информация верна (на серьезном уровне, впрочем, статистикой на эту тему еще никто не занимался), объяснение, данное Векслером, - что мы в данном случае мы имеем дело с последствиями предполагаемых им миграций в Польшу иудеев хазарского происхождения с территории современных Украины и Беларуси вследствие монголо-татарского нашествия, - является мало обоснованным. Дело в том, что немало миграций именно в этом направлении, несомненно, имело место много позже: 1) во времена восстания казаков середины XVII в.; 2) в течение ХЕХ в. вместе с распространением хасидизма из Восточной Галиции и Подолии на польские территории; 3) на рубеже XIX-XX вв., когда из черты оседлости в наиболее экономически развитые города Царства Польского (прежде всего Варшаву и Лодзь) переселилось около ста тысяч евреев [ср.: Wasiutynski, 1911, р. 6-7]. 28 Для слова shabash данная гипотеза далеко не бесспорна. Не существует данных, которые бы показывали, что оно существовало в идише до XIX в. В принципе, оно могло в нем появиться довольно поздно через сленг музыкантов-неевреев, который не был зафиксирован в письменных источниках окружающих народов.
29 Векслер также пишет об одном польском авторе конца XIX - начала XX в., который упоминает о том, что варшавские евреи уничижительно называют своих литовских единоверцев эпитетом chazery, и хотя, конечно, здесь легко прослеживается идишское слово khazer, означающее 'свинья’, Векслер склонен усмотреть в этот примере отголосок знания о хазарском происхождении евреев Литвы [Wexler, 2002, р. 529]. Подобного рода объяснение, основанное на игре слов и допускающее скачок через много столетий, представляется абсолютно надуманным. 30 Эта традиция распространялась не только на библейские термины, но и на современные еврейские реалии; ср., например, польское chasyd, русское хасид, хотя в тот момент, когда это религиозное движение развивалось, т.е. во второй половине XVIII- начале XIX в., это слово произносилось евреями как khusid/khusit (на Украине и в Польше) или khosid (в Белоруссии или Литве). Аналогично, в польском языке это - cheder, а в русском - хедер, а не идишские варианты kheyder или khayder. (Наиболее полный список гебраизмов, присутствующих в польском, см.: [Brzezina, 1986, р. 52-70].) 31 Гипотеза происхождения данного слова в польском языке из западного диалекта идиша [Weinreich, 1973, vol. 4, р. 12] маловероятна: в данном диалекте единственная известная нам форма - ка:1, а не **kahal. 32 В белорусском мы также встречаем значения ‘толстобрюхий’; 'свиной некладеный самец’, которые связаны с независимым словом славянского происхождения [Wexler, 1987, р. 201], ср. чешское bachor 'пузо, брюхо’, старочешское bachof 'толстая кишка’. 33 В пользу первой говорит ударение на предпоследнем слоге в белорусском и украинском языках. Кроме того, два независимых сценария возможны про этой гипотезе. Во-первых, форма бАхур могла быть заимствована польским на самой ранней стадии развития восточного идиша, когда гласная в первом слоге еще соответствовала долгому звуку [а:] или [о:] (т.е. еще не перешла в [о:]), а гласная во втором, безударном, слоге еще не стала редуцированным [э]. (Об истории гласных идиша см.: [Beider 2010].) 6 современном западном диалекте идиша также встречается форма bakher, с долгим [а:], но нет никаких оснований считать, что в какой-то момент этот диалект присутствовал на польской земле. Более того, известно, что в первой половине XVI в. в западном идише данное слово все еще произносилось beher, именно так звучало прозвище Элии Левиты (1469-1549) [см.: Timm, 1996, р. 209]. Во-вторых, форма бахур могла появиться в Польше еще до идиша, благодаря миграциям (например, в ХШ-XIV вв.) из средневековой Чехии евреев, которые говорили на старочешском языке. Независимо от положения ударения в этой форме в польском языке оно бы перешло на предпоследний слог. Векслер также обращает внимание на существование фамилии ХазАн(ов); ее корень происходит от древнееврейского ЦП 'кантор’, которое в идише звучит как kha-zn. Из-за позиции ударения в данной фамилии Векслер предполагает существование славянского слова *хазАн, которое якобы происходит от «хазарских» евреев [Wexler, 2002, р. 525]. На самом деле здесь позиция ударения определяется не еврейским языком-донором, а фонетическими особенностями восточнославянских языков. Мы также встречаем фамилии Хазбн и Хазин, происходящие от того же еврейского слова. В вариантах, оканчивающихся на -ан или -он, ударение - конечное, из-за того что эти элементы были проинтерпретированы как славянские суффиксы, которые всегда принимают ударение. Русифицированная форма Х&зин, напротив, принимает начальное ударение. Аналогично мы встречаем украинское слово капц&н 'бедняк’ и фамилию Кабц£н/КапцАн (ср. в идише - kaptsn). Данное слово никак не могло попасть в украинский от хазар, так как этот гебраизм не встречается ни в Библии, ни в Талмуде - он был создан ашкеназскими евреями (и современный иврит унаследо
вал его из идиша). Ср. также положение ударения в русских словах цАдик, Мйшна, Гем&ра, но хасид, маца, Талмуд, в то время как в их идишских эквивалентах ударение всегда на предпоследнем, а у неашкеназских евреев (например, у сефардов) - всегда на последнем слоге. Этот ряд наглядно показывает, что позиция ударения в восточнославянских гебраизмах определяется внутриславянскими особенностями фонетической структуры слова, а не позицией в еврейском этимоне. 34 Гипотеза о происхождении фамилии Каг&н от хазарского титула [Wexler, 2002, р. 525-527] не выглядит убедительной. Как указано в разделе 1.3, практически все фамилии были приняты лишь на рубеже XVIII-XIX вв., и Каган не является одним из редких исключений из этого правила: ни один носитель этой фамилии не упомянут до конца XVIII в. В результате массового присвоения фамилия была принята многочисленными независимыми семьями в разных регионах. Она была среди самых распространенных в Литве, Белоруссии и Северной Украине, именно в тех губерниях, в которых фамилия Коган была редкой [Beider, 2008, р. 134-135]. Кажется совершенно невероятным, чтобы все эти семьи пронесли через много веков нигде не зафиксированные хазарские традиции. В провинциях, в которых фамилии были записаны латинскими буквами (Царство Польское, Галиция, Курляндия), данная фамилия неизменно появляется как Kahan или Cahan. Более того, в различных еврейских источниках XIX в. ее носители неизменно записаны как ]ПЭ, что соответствует древнееврейскому написанию слова ‘коген’. Учитывая все эти данные, связь фамилии Каган с потомками первосвященника Аарона (когенами) не вызывает сомнений. Ее конкретная форма, с двумя [а] и с ударением на последнем слоге, наводит н^мысль, что данная фамилия происходит не от древнееврейского слова (от которого происходит Кбган), а от арамейской формы того же слова, которая пишется ЮПЭ и читается в идише как kahane. Существование фамилии Баркаган/Баркан (в которой первый слог происходит именно от арамейского, а не древнееврейского слова ‘сын’), носители которой по известной традиции происходят от семейной пары когенского происхождения, подтверждает данную гипотезу. Список литературы Артамонов М.И. История хазар. Л.: Изд-во Гос. Эрмитажа, 1962. Бершадский С.А. Русско-еврейский архив. Документы и материалы для истории евреев в России. Т. 1-2. СПб.: Общество распространения просвещения между евреями в России, 1882. Еврейская энциклопедия. Т. 1-16. СПб.: Брокгауз-Ефрон, 1906-1913. Новосельцев А.П. Хазарское государство и его роль в истории Восточной Европы и Кавказа. М.: Наука, 1990. Орел В. О славянских именах в еврейско-хазарском письме из Киева И Paleoslavica. 1997. №5. С. 335-338. Регесты и надписи. Свод материалов к истории евреев в России. Т. 1. СПб.: Общество распространения просвещения между евреями в России, 1899. Торпусман А.Н. Антропонимия и межэтнические контакты народов Восточной Европы в Средние века И Имя-этнос-история. М.: Институт этнографии АН СССР, 1989. С.48-67. Хокер Г.А. Евреи в Генуэзской Кафе в 1455 г.// Еврейская старина. 1912. №5. С. 66-69.
Adler M.N. The Itinerary of Benjamin of Tudela. London: Henry Frowde, 1907. Beider A. A Dictionary of Ashkenazic Given Names: Their Origins, Structure, Pronunciation, and Migrations. Bergenfield, NJ: Avotaynu, 2001. Beider A. A Dictionary of Jewish Surnames from the Russian Empire. Revised edition. Bergenfield, NJ: Avotaynu, 2008. Beider A. Yiddish Proto-vowels and German Dialects // Journal of Germanic Linguistics. 2010. № 22(1). P. 23-92. Brzezina M. Polszczyzna 2yd6w. Warszawa-Krakdw: PWN, 1986. Higounet C. Les Allemands en Europe centrale et orientate au Moyen Age. Paris: Aubier, 1989. Golb N, Pritsak O. Khazarian Hebrew Documents of the Tenth century. Ithaca-London: Cornell University Press, 1982. Jakobson R., Halle M. The term Canaan in medieval Hebrew // For Max Weinreich on his seventieth birthday. The Hague: Mouton, 1964. P. 147-72. Kulik, A. The Earliest Evidence of the Jewish Presence in Western Rus” // Harvard Ukrainian Studies. 2009. № 27(1-4; 2004-05). P. 13—24. Mann J. The Jews in Egypt and in Palestine under the Fatimid Caliphs. 2 vols. Oxford: Oxford University Press, 1922. R6gn6, J. History of the Jews in Aragon. Jerusalem: The Magnes Press, 1978. Schipper I. Studya nad stosunkami gospodarczymi 2yd6w w Polsce podczas Sredniowiecza. Lw6w: Naklad Funduszu konkursowego im. Wawelberga, 1911. Seror, S. Les noms des Juifs de France au M.A. Paris: CNRS, 1989. Starr J. The Jews in the Bysantium Empire 641-1204. Athens: Verlag der “Bysantisch-Neugriechischen JahrbUcher”, 1939. Timm E. Graphische und phonische Struktur des Westjiddischen. Tfibingen: Max Niemeyer, 1987. / Timm E. (ed.). Paris und Wiene. Tubingen: Max Niemeyer, 1996. Timm E. Historische jiddische Semantik. Tfibingen: Max Niemeyer, 2005. Timm E., Beckmann G.A. Etymologische Studien zum Jiddischen. Hamburg: Helmut Buske, 2006. Wasiutyfiski B. LudnoSc zydowska w Krdlestwie Polskiem. Warszawa: E. Wende i S-ka, 1911. Weinreich M. Geshikhte firn der yidisher shprakh. 4 vols. N.Y.: YTVO, 1973. Wexler P. Explorations in Judeo-Slavic Linguistics. Leiden: E.J. Brill, 1987. Wexler P. The Ashkenazic Jews: A Slavo-Turkic People in Search of a Jewish Identity. Columbus, OH: Slavica Publishers, 1993. Wexler P. Two-tiered retexification in Yiddish: Jews, Sorbs, Khazars and the Kiev-Potessian dialect. Berlin-New York: Mouton de Gruyter, 2002. Zunz L. Namen der Juden. Leipzig: L. Fort, 1837.
Ранние Хазары с точки зрения этимологии Данная работа посвящена рассмотрению лексики, ассоциирующейся с хазарами и Хазарским каганатом в исторических исследованиях. Часто, опираясь именно на эти лексические данные, строят историческую реконструкцию хазарского государства. Интерес вызывают наиболее ранние наименования, например, армянских источников до Левонда и Мовеса Каланкатуаци, начиная с которых фиксируется тюркская лексика при упоминании хазар. В основном лексические примеры взяты из книги Голдена Khazar Studies, где довольно хорошо, с аттестацией памятников приведено их написание в различных источниках. В качестве заглавных слов, как правило, используется интерпретация Голдена. Кавказский материал взят из этимологических баз северно-кавказских подгрупп, сделанных автором с учетом материалов С.А. Старостина и С.Л. Николаева, но существенно дополненных и измененных. При их сравнении важна как поверхностная словарная форма, так и результаты морфонологической реконструкции. Itil/ Atil Наименование реки Волги, а также столицы расположенной на ней столицы хазар. В некоторых арабских источниках у Ибн Са'ида ал-Магриби и Абу-л-Фида проводится традиционное различие между "большим" и "малым" Итилем, где под последним понимается река Терек (см., например, И.Г. Коновалова, Восточная Европа в сочинениях арабских географов XIII-XIV вв., 69). Сначала стоит разобраться в реальном произношении этого топонима. В большинстве случаев фиксация этого названия представлена арабографичными памятниками, которые с трудом отражают гласные благодаря своей специфике. Но материал поволжских тюркских языков позволяет однозначно реконструировать произношение. Формы тат. idel, башк. i6el, чув. adbl
указывают на реконструкцию *etiil или *etiil с -t- без преаспирации. Отсутствие палатализации дентального в чувашском может указывать как на огубленный гласный второго слога, так и на появление этого слова после процесса палатализации (т.е. может быть и *etil). Первый гласный не имел закрытого характера, а все слово было исторически переднерядным. Интересна форма монгольского названия этой реки, зафиксированная в Сокровенном сказании (§ 274) в виде e^il (в монгольской графике) и adil (в иероглифической транскрипции), где однозначно первый передний гласный е ~ а, а серединный согласный отражает непридыхательные -d- с палатализацией или -3- перед -i-. Как название реки и города это слово имеет следующий вид в арабской графике (см. Голден, с. 224-230): Истахри J5I аЗа! (по изд. Де Гуе); Ибн-Хаукаль Jjl etel (по изд. Де Гуе), Jjl atul, JjT atel, Jjl etel (no изд. Крамера); Мукаддасй, Ибн-Руста, Мас'удй (в памятнике Китаб ат-ТанбйЬ), Якут (в памятнике Му'джам) Jjl etel; Ибн-Фадлан, Худуд ал-'Алам Jul atel. Видно, что, как правило, идет неогласованный вариант. Неожиданное у Истахри Jil еЭе! можно воспринимать или как передачу слова из тюркского диалекта башкирского типа со спирантизацией дентального, или как неправильную интерпретацию и замену JjI etui на JJl edel. При полном написании отражается или долгота первого гласного, или его широкое произношение через -а- либо -а- и второй огубленный (!) гласный. Но у Мас'удй (в памятнике Мурудж) три раза (П, 7, 20, 23) amul, представляющее совсем другое слово. Ибн ХурдадбйЬ (по Де Гуе) имеет совершенно особое слово s?es, которое Левицкий неправильно интерпретировал как J-jj jatil выбиваясь из общей традиции арабографичного написания. Предложение Де Гуе читать как toms (= греч. Tavauj) более оправданно. По разнописям, приведенным ниже, видно, что у буквы -s- нет зубцов как в одном из почерков насха, и идея Де Гуе также не проходит. В передаче гидротопонима: Истахри (в Лейденском манускрипте) Jul atel (иногда с непроставленными точками), 1 раз Jul ajal с точками внизу, (в Берлинском манускрипте) 1 раз (другое слово ср. Мас'удй), обычно Jjl atel, но также один раз JJl adal, что соответствует упоминавшемуся Jjl atul Ибн-Хаукаля, т.е. с долгим первым гласным и второй предположительной даммой -и- вместо третьей точки; Ибн-Хаукаль Jjl atel (в Лейденском и Парижском манускриптах), так же и 2 раза Jj I atul (в Стамбульском манускрипте). В других памятниках также идет обычная передача, но интерес представляет Мас'удй (в памятнике Мурудж), где один раз jJ umal со сдвинутой даммой вместо Jil (ср.
выше) и один раз J5I аЭе1, что в соответствии с написанием в этом памятнике должно передавать jil amul. Ибн ХурдадбйЬ имеет записи nes (в Оксфордском манускрипте, то же самое, но без точки над -п- в Парижском манускрипте) и nls (в Венском манускрипте). Это ставит под сомнение и интерпретацию Де Гуе как tenis (см. выше). В результате получается, что арабские неогласованные или не полностью огласованные варианты восходят к написаниям Jjl atul или Jjl atul (= atul), но ни в коем случае к itil. В греческой графике у Константина Багрянородного атцХ afll, в Notitiae Episcopatuum неожиданно б аотцХ astil с необъяснимым -s-, уже оттуда то же самое в Notitiae Geographicae. У Феофана в Хронографе имеются варианты форм атеХ atel, огсеХтц; atefis, атеХ.1 ateli, атак atal, атеХ atel, атак atal. Интересна ранняя венгерская передача этого названия у Симона из Кезы в Gesta Hungarorum: "Fluvius ... Don in Scitia oritur, qui ab Hungaris Etui nominantur" (вытекает из Скифии река Дон, которая называется у венгров Этул). Заслуживает внимания передача у Иордана в Гетике название народа Athaul, возможно восходящее к этому топониму, с отражением придыхательного -th- и второго огубленного гласного. В армянской графике в Географии псевдо-Хоренаци отмечено Up[ at' 1 (с. 26), форма Идпцц t'aid (с. 27), привлекаемая Голденом, неясна и, по-видимому, сюда не относится (не бывает таких чередований гласных, явно здесь следует считать искажение 0rajg t'alc' и соотносить с греч. Ойкаааа thalassa ’море’). Полный перечень фиксируемых форм см. у Голдена, с. 224-229. Данное наименование топонима следует соотносить с кавказской этимологией, а именно с лакским языком, расположенным в северной части современного Дагестана, в частности самое северное лакское поселение в районе Тамазтюбе находится чуть южнее южной части устья Терека (ср. "Малый Итиль" выше). ПЛак. *atalba ~ *atarba "b, *atriy "d ’горный поток 1, духи (= брызги) 2, река 3’ > лак. (литер.) atar-a (-t:ul, -t:u, -t:al) "b 1, atri (-lul, -rdu, -rdal) "d 2, лак. (Xocpex) altal-a (-t:ul, -t:u, -t:al) "b 3, это слово соответствует ПАрч. *hatera "d ’река’ > арч. haltar-a (-caj, loc. -ce-ql *pl., -mul), "d, ПЦез. *atii(m) ’слякоть 1, раствор 2, мокнуть, быть замоченным 3’ > ue3.*atiw ~ *atij : atu (-s ~jas*, -bi), (-jas, -) "b 1, 2, гин. *ati(m), **ati-w, *ataha’-: atu (-mos ~ -s, -) "b 1, 2, at-a (-ijo, -is, -o) ~ ataja-z (-ho, -s, -0) 3, ПАнд. *fiatarj- ’мокрый, сырой, влажный 1, таять, сочиться 2’ > анд. b-itom 1, чам. itan- 2, карат, b-atam "b, b-atam-aj "j, pl. r-atanaj 1. Сюда же идет и ПЛак. дериват *atil- "b ’мокрый, влажный’ > лак. (литер.) atil-s:a, caus. atil ban tr., лак. (Xocpex) atil-s:a. Здесь небезынтересно отметить рус. название, являющееся калькированным переводом не лак.
слова "река", а слова "влажный" - рус. Волга, укр. диал. vowyly ’мокрый’, пол. wilgoc ’влага’ < ПСлав. *vblg-, что отражает контактное лакское заимствование. Скорее всего, этим ПЛак словом первоначально назывались низовья Терека или просто реки, а потом с переселением населения название перешло на другую большую реку - Волгу, что, кстати, показывают и поволжско-тюркские названия с обязательными эпитетами для Волги - чув. ash, adbl ’великая река’, тат. ay-idel, башк. ay-idel ’белая река’. С арабографичным написанием amul необходимо разбираться с контекстами, но предварительно стоит отметить ПНах. основу: ПЧИ *Yan»n ~ -г ’озеро, пруд 1, болото 2, лужа 3’, чеч. *Ya:mon > Yam (Yom-an, Yamnas) b/d 1, 2, 3, инг. *Yama -[, *Vom-oxke- > Yam (Yam-o, Yamarc) b/d 1, Yoma-xk-a (Yomaxk, Yomexk-ad) ’вылиться, разлиться’, бацб. Yam, Yaumbarc *pl. b/d 1 (Дешериев, 340, 341, 342) (это соответствует ПАнд. > ахв. YaVa (-de, -di) ’ручей’, ПЛезг. > рут. *’ii’oj : ’lu’I (-ajir, -bir, -ajmir) "b ’водоем, озеро’). В инг. в глагольном сложении ’вылиться, разлиться’ вторая часть - мультипликативный глагол ’лежать’, восходящий к *(Y)ixko-, этимологически связанный с сингулятивной формой *(Y)illo-, ср. пары чеч. juxxe-Yilla ’лежать рядом (субъект ед.)’ ~ juxxe-Vaxka ’лежать близко (субъект мн.)’. Таким образом, сингулятив должен выглядеть как "Yamo-illo-. Причастие настоящего времени от этого сложного глагола (чеч. "Yam-iill-a(r)g, инг. "Yam-ull-ar), как "полноводная", может быть источником арабографичного amul. Barsil-Berzilia Этнос, ассоциируемый с хазарами. Феофан в Хронографии пишет, что "великий хазарский народ пришел из глубин Берзилии в Первой Сарматии". По Михаилу Сирийскому, эпонимический предок Хазар пришел вместе со своим братом в землю Alan, "которая называлась Barsalia" (третий брат Булгар отделился от первых двух и обосновался в причерноморских степях и Мёзии). Феофилакт Симокатта упоминает северокавказский гуннский народ Barselt. У Феофана этот термин отмечается в следующих написаниях: Pep^iAiag (= berzilia-), (= berzilia-) ргр^Шад (= berzilia-), описки или не то |tepi)Xi(X<; (= berilia-), PepvXia^ (= berilia-). В рукописях: Oxford, Christ Church 5, f. 236v, line 24 ftep^riАлехе; (= berzilia-), Paris, Bibliotheque Nationale 1710? f. 293r, line 8 (tepijiXiat; (= berzilia-). У Патриарха Никифора в Боннском печатном издании Breviarum также два варианта ftepoiAiae; (= bersilia-), PepoiAiae; (= bersilia-) и pepoAiou; (= berilia-). В рукописи Vatican 977, f.
195v, line 15 : PepnXiag (= berilia-). (По Голдену, с. 145-147). У Феофилакта Симокатты в Боннском издании племя Еаро^Хт (= sarsilt), но в рукописи Vatican 977, f. 151г, line 15 Варат]Хт (= barsilt), что предполагает неправильную интерпретацию похожей заглавной буквы в издании. Т.е. у Феофана это слово отражается как *berzilia-, а у Патриарха Никона как *bersilia-. Этот этноним встречается впервые (если не считать "царских скифов" Екббоа paoiX/q'toi и "царских сарматов" PaoiliKoi oapparat Геродота) в армянских памятниках (двух по Голдену) - у Мовсеса Каланкатуаци в виде Piupupug (= barsla-c') в рукописи Британского музея OR 5261, f. 106, line 18 (Plate 24), f. 21г, last line. В издании Emin., pp. 20, 137 как Puiuipug (= basia-c') и Ршршрид (= barsla-c'), где формы косвенного падежа pl . Первый раз идет речь о временах Хосрова Великого (III в.), отца Трдата, и неком славном муже из страны Баслов, с которым породнился род Аравелеан (гл. IX, кн. I), потом о войне Трдата с гаргарейцами и северянами, где правил царь Ба(р)слов (гл. ХП, кн. I) (конец Ш в.). Второй раз этот этноним отмечен в Армянской географии псевдо-Хоренаци как Рширид (= basla-c') в варианте с обычным -1- и без -г- тоже в косвенном падеже (по Голдену). Однако у Мовсеса Хоренаци, памятнике, написанном заведомо раньше Албанской истории Каланкатуаци, этот этноним фигурирует 6 раз во второй книге, сочетаясь с этнонимом xazir-k' в части случаев. Он присутствует в тех же самых сюжетах, это главки 58 "О роде Аравелеан" (1 раз), 85 "Подвиги Трдата в войне в Алвании..." (3 раза), в авторском оглавлении в названии главы (1 раз) и в 65-й главке "О царствовании Валарша", где говорится о смерти последнего в результате объединенного похода северных горцев. Традиционно считается, что это позднейшая вставка. Однако данное слово представлено у Мовсеса Хоренаци в невыводимом из косвенной основы номинативе pl. Ршри^щр (= barsii-k'), кроме того, довольно странным представляется интерполировать этноним не один, а 6 раз (причем раз в уникальном контексте), а детальность описания подвига Трдата у Мовсеса Хоренаци большая, нежели у Мовсеса Каланкатуаци. Здесь не может быть речи об интерполяции этого этнонима в первую армянскую историю. По армянским морфонологическим чередованиям в склонении исходная форма выглядит как *barsiia, с обычным упрощением кластера косвенной основы в части случаев. Касаясь Армянской географии, стоит отметить, в какой последовательности упомянут этот этноним. Перечисление идет с востока на запад. Сначала идут "хазары" pimqppp xazir-k', потом "буши" или "булхи" pt2piuig bws^a-c' ~ рц]ишд bwl^a-c' ~ pij/uuigi btya-c' < pLppip Ьиздк' (?), потом ршргфцр barstt-k' (или ршщрЦ baslik (?) - дан как
вариант), уже за ними "апшеги" unq^tqp apset-k' (что H^apsilai Арриана, данная основа неотделима от ПАК *psiXe > адыг. psiXo, кабар. psiX ’крепостной крестьянин, имеющий отдельное хозяйство и живущий в ауле’ - значение по Н.Ф. Яковлеву "Грамматика..., с. 134) и далее "апхазы" uitqjuuiqp apxaz~k' (abaskoi Арриана), т.е. в конце самый западный кавказский этнос, перед ним ПАК наименование не этнонима, а зависимых людей, т.е., по-видимому, адыгов. Про барсилов перед перечислением племен отдельно замечено: "В Сарматии находятся горы Гиппийские (Д/пи^шЬ jiakan = Тллгк hippik), Кераунские sant'ajin - Kepativux keraunia) и другие, и многие реки, в {35} числе которых Этиль с 70 рукавами (истоками, 70 quiuil}hub itakean), на берегах которого (или которых!) укрепился народ басилы". Про предыдущий неясный этнос говорится, что они как союзники "хазар" помогали последним в изгнании ба(р)силов. Из более поздних по времени арабографичных источников интересны формы Ибн Руста (= borsula), Баладурй (= al-barsalija), или если это неверное истолкование длинной первой черты без зубцов (= al-barBalija), aJL^JI (al-borsolija) - последний случай без огласовок. Если учесть, что через эмфатический -s- и межзубный -Н- в арабском передавались свистящие аффрикаты, то исходную форму этнонима следует понимать как *barcula или *barcalija. Принимая связь этого этнонима с горскими народами, с местоположением между западно-кавказскими и "хазарским" этносами, замену этого этнонима на политический термин Alan, коннотации с кавказским гаргарами в армянских памятниках, следует считать наиболее вероятным отражение в нем ПНах. тотема "волки", актуального до сих пор: ПЧИ *borze-lvej ’волк’, чеч. *borze-lveJ > borz (berz-an, barz-, berzaloj) j/j, аккин. borz (berz-an, berz-, berzaloj), инг. *borze-lveJ > borz (berz-o, berzloj) j/j, dna. berza, бацб. b?orc (b?arcelc pl.) b/d; b?orc* (b?arc-, b?arcailc)* (Дешериев 47, 122, 313, Шифнер 146). Этноним gargar (в разных видах начиная с античности и армянских хроник) справедливо соотносится Н.Г. Волковой (с. 152-153) с нахским этносом, ср. ПЧИ *gerge(r)-lavna ’род, поколение 1, родственный 2, родство, знакомство 3, фамилия 4’, чеч. *ga:ran 1, *gergereN 2, *gergere-levne 3, gara (-n-an, -n-as) d/d 1, gergara 2, gergar-lo (-n-an, -n-as) d/d 3, инг. gargala 2, garga-lo (-n-o, -n-as) j/j 3, бацб. gor 1; (V) gor (goreij gen4 gor-len comm.) 4 (Дешериев 330, ЦТС 128), при ПАвар. *Vogara- > Vagara-b ’родственный, родной’. Их местоположение у Кераунских гор также неслучайно, ср. ПЧИ *qer(e)ven ’камень’, чеч. *qe:ren > qera (-n-an, -n-as) b/d, инг. *qerev > qera (qerev-o, qer-toj) b/d, qer-to (qerto-s, qertoj) b/d, dna. qerij ’камень, булыжник’, бацб. qer (qerain, qer(en) gen., qerbi pl.) 1; (V) qer (qeren gen., qere-/ loc., qerbi pL,
qerujij gen. pl., qeraj-K loc. (pl.?)) b/d 1, qerba-leij ’каменистый’, qerbilo j/j ’каменистое место’ (Дешериев 27, 66, 78, 202, 211), ЦТС 840) > греч. та керосиуш брт] ta keraunia огё ’восточные отроги кавказских гор’ (Strab. 11, 501, 504. Mela 1,19,13.). Про политический характер термина "алан" правильно говорил В.А. Кузнецов. С ним был не согласен В.И. Абаев (т. I, 47), предлагавший иранскую этимологию из *агуапа- с уникальным для этого слова соответствием *-гу- > -1-. Два других случая такого развития встречаются, по В.И. Абаеву, в указательных наречиях dala, wala и могут иметь альтернативную интерпретацию, а глагол malm ’умирать’ может иметь праиранское сочетание *-rd- (ср. перс, mardan). Здесь сведены два разных вопроса - этимология конкретного слова и проблема исторической глагольной морфонологии и унификаций спряжения осетинского языка. Причем в современном языке никакого полнозначного слова, соответствующего alan, не наблюдается. Им игнорировалось самоназвание доминирующего этноса осетин iron, pl. iratta, coll, ir, которое является несомненным продолжением этого иранского этимона. Термин, давший "алан" в исторических источниках, хорошо отмечен в ареале севернокавказских языков, это ПНах. > ПЧИ *а1ец ~ -j, *al-ovlo ’князь 1, княжение, господство 2’, чеч. *е:1е’ -J, *e:lejneN 1, *o:lol?o 2 > ё1а (ё1а-п, ё1(а)-, ё1у) v/b, dna. ё1ап, elijn(ig) 1, olalla (-in, -) dan. 2, чеч. чеб. ale чеб. (39) 1, инг. *alep-e J 1, *alolo 2 > ala (ala-n-o, alij) v/, dna. alan 1, olal (-o, -as) d/d 2, бацб. al(a) l, ’владелец’; (V) ale v/b 1 (Дешериев 326, ЦТС 34, 35), также ’господин’, ale vajci ’блаженство его (= его благородие)’, ale vaciho, ale jaciho ’господа и дамы!’ (ЦГС 34, 35). Слово связывалось С.А. Старостиным лишь с хур. all-ae ’princess, queen’, allae-xi-nne ’housewife’ (> арм. alx ’family, household’), ypap. al-ae ’master, ruler’, al-awe [a-la-u-e] ’great’ (’царь’ по другим переводам) (Дьяконов-Старостин, с. 50). Но сюда же относится заимствованное греч. alarodioi (Her.) ’племя рядом с саспирами и матиенами’ (трактуется как урартийцы) (ср. чеч. aleroj). А из современных языков - ПЛак. *alvah- ~ *alhoh ’благородный (о характере)’ > лак. (литер.) alwah-s:a (арм. шцтшЪр ahiank' наименование Кавказской Албании из этого или утерянного удин.). В языках Северо-Западного Дагестана - ПАвар. *Velanvo ’сельский исполнитель, чауш, сельский глашатай’ > авар. Vel (-as, -asul, Valabi), ПАнд. *’ele5 ’сельский глашатай 1, сельский охранник 2’ > ахв. *VeliS : Veli (-s:u-b-e / -t:iX:i, -di), тлян. Vel 2, карат. *Vele8 : Vele (-s:u-b, -di) 2, багв. *Vel6a- : Vel (-s:u-b, -zabi) 1, более точные значения багв. "в функции которого входит также наведение порядка в пашнях, сенокосах", ахв. "в функции которого входит охранять от скота пашни и сенокосы, сады; он же выполняет функции глашатая" - в других диалектах замещено q:arawul. В тинд. такое же слово звучит axista
и связано с а^б adv. ’сверху’. ПЦез. *elve ’сторож полей 1, староста села 2’ > цез. *’elve : Vel ~ Vil (-es, -bi) 1, гин. *’ele : Vel (-es, -bi) 1,2, бежт. *ello : el (-li, -la) 1, гунз. *’ello : Vel (-lil, -lis, -la) 1. Также есть ПЗК параллель ♦ala(V) ’приближенные владетельного князя 1, войско’ > абхаз, a-la (pl. -со) 1, уб. а-1а 2. Обще-севернокавказский характер это слова несомненен. Старые формы типа греч. aXavoi alanoi, арм. alan (alana-c') < "alana с первым полным гласным отражают скорее ПНах. фонетику, сюда же относится форма Михаила Сирийского alan. Арабографичное написание j4JI al-lan, характерное для Ибн-Руста и использовавших его более поздних географов, является не переразложением греч. источника, а передачей ПЗК лексемы с определенным артиклем, как, кстати, и в западно-кавказских языках. Формы с начальным 'айном al-Valan могут отражать вариант, усвоенный через аваро-андо-цезское посредство. Не исключена контаминация с араб, корнем Vala ’на, над’ (от основы Vlw ’быть наверху’). Интересна ситуация в балкарском языке, лексема alan или alani используется при обращении к мужчинам, и здесь она равнозначна обращению "господин" или "пан" во многих языках, ее нахский источник в данном случае не вызывает сомнения. Qabar Имя племени или этноса. У Константина Багрянородного "так называемые Кабары, которые того же роду, что и хазары (алотцд Twv Xa^dpcov yeveag onripxov)", бежавшие и осевшие рядом с тюрками (тойрког) (по Голдену = венграми) после гражданской войны на землях печенегов. Если учесть, что под именем тюрок в византийских памятниках фигурируют любые кочевники (полное замещение более раннего термина "скифы"), то их отождествление с венграми проблематично, хотя и не исключено. В этом пассаже Константин говорит, что "они именуются кабарами" (Kdftapoi nveg (bvopdoOriaav) (см. Голден, 135). Фонетически вопреки Голдену данный этноним несводим ни с савирами (Еа^ярог, Edfhpot, Ed(teipoi), ни с венг. Kovar (последнее, по интерпретации исторической венгерской фонетики Е.А. Хелимского, может восходить только к *kuvar-) с необъяснимым несоответствием первого гласного. л Заслуживает внимания использование этнонима Kafteipoi (= kabir- ~ kavir-) у Генезиуса и Продолжателя Феофана в списке союзников Фомы Славянского во время его восстания (821-824) против императора Михаила II. Этот этноним следует сразу же после dpaoicov (= abasi— avasi-, отождествляемых с абхазами или абазинами), £rix<»v (= zi/- в более
позднее время в грузинских источниках этноним южных абазинских племен в виде jixi, подборку по этому этнониму см. Н.Г. Волкова 19), iPnpcov (= ibn- - ivlr-, отождествляемый с иверами ~ грузинами или, шире, картвелами) (по Голдену, с. 139). Как можно заметить, здесь идет перечисление племен Западного Кавказа, и присваивание при интерпретации статуса кочевнического народа "кабарам" ~ "кабирам" неоправданно. Естественнее в данном случае предполагать его статус как кавказского народа и соотносить с наименованием самого восточного западно-кавказского этноса, которое отражено в современных языках как адыг, qabartaj, кабар. qabardej (> абаз. qabardaj) < ПАК *qabarta:j и чеч. bebarto (-tocun, -toj) v/b, инг. babarte (-teco, -tij) v/b < ПЧИ *babertevju. Груз, форма qabardu-li скорее указывает на ПАК источник. Тюркские формы карач.-балк. qabarti-li, ног. qabarti нерелевантны и являются отражением ПАК слова. Соответствие между ПАК и ПЧИ согласными регулярно. Касаясь гласных, стоит отметить, что нахские формы однозначно указывают на второй неогубленный гласный верхнего или средне-верхнего подъема *babertevju, что, кстати, и отражено в варианте написания Kafteipoi в списке племен. Соответственно единоплеменность с хазарами можно понимать как точно такое же кавказское происхождение называемого этноса. Этимологизации этнонима на тюркской почве как псевдоотглагольные имена от различных глоголов ’сжимать9, 'кусать’, ’подниматься’ и т.д. неприемлемы (см. всю подобную этимологизацию у Голдена, с. 140-142). Q'azar Этимологии данного этнонима посвящено много рассуждений. Он производится и от персидского hazar ’тысяча’, что не проходит фонетически и является "народной этимологией", и от тюрк, фиктивного *qaz- ’бродить, гулять’ (- есть такой стандартно-тюрк. глагол ’копать’ и *gez- ’гулять’, которые никак не сводимы, есть *qac- ’убегать’), в этом случае игнорируется факт первого упоминания этнонима задолго до появления гуннов в Восточной Европе. Кроме того, привлекается также и этноним "казак". Фиксацию этнонима следует внимательно рассмотреть по языкам и хронологически (см. Голден, с. 123-127). Впервые он фиксируется в виде piuiqppp (juuiqpuig) xazir-k' (xazra-c' < *xazira-) в армянских источниках в рассказах о событиях задолго до появления гуннов "в связке" с другими кавказскими народами (Мовсес Хоренаци, где предлагается интерполяция данного этнонима, Армянская география, Мовсес Каланкатуаци и т.д.).
Потом это наименование переносится на Хазарский каганат, в котором был уже представлен и тюркский этнический элемент. Заслуживает внимания передача узкого второго гласного, что нехарактерно для других памятников. Позднее отмечается греческая передача как xa^apot xazaroi. Здесь также характерен начальный спирант, но представлен широкий гласный, а слово употребляется применительно к хазарам Хазарского государства. В арабографичных источниках этот этноним записан как jjkJI по араб., что может читаться как al-xazr ~ al-xazer с неясным вторым гласным, в персидских памятниках jj>, jLjj» Xazar> xozorijan. Традиционно предполагается огласовка через фатху -а- во всех случаях. В записи еврейским письмом (т.е. при передаче этнонима уже после принятия иудаизма) отмечаются следующие варианты: птэ kzr, ппэ kwzr и птр qzr в Кембриджском документе. Первые два варианта предполагают гласный -б- или -5- начального слога (морфонологический аналог долгого -а-). Начальный согласный отражает к-, чередующийся с -х- при лениции, т.е. здесь таким образом передается заднеязычный спирант (в данном случае велярный) в отличие от п -Ь- скорее фарингального спиранта. Последний случай отражает вариант с нечередующимся (!), но увулярным смычным, и таким образом здесь отдано предпочтение передаче увулярного локального ряда начального согласного перед возможностью отразить его спирантный характер. Таким образом квадратным письмом передано нечто типа существовавшего хэгэг. Судя по передаче начального велярного смычного, а не использованию др.-рус. наименование (в Повести временных лет) козар*ь (nom. sg.), козарк (пот. pl.), козары (асе. pl.) является отражением официального государственного этнонима в его написании квадратным письмом, а не прямым лексическим заимствованием из этого ареала. Важно, что здесь как в византийских источниках отражен второй гласный -а-. То же самое можно сказать, про венг. kazar, kazar, kozar, это тоже передача евр. адаптации или "книжное заимствование". В латинской традиции обычный вариант Chazari является транслитерацией греческой записи. У Баварского географа IX в. отмечается первый народ по пути из Саркела в Киев и Византию Caziri (к-), возможно запись такого типа также связана с евр. источником. Особняком стоит довольно поздняя фиксация (1246 г.) Джованни дель Плано Карпини: "Этот город <Оронас - Ургенч> был очень многолюдный, ибо там было много христиан, именно хазар (Gazari), русских, аланов и других, а также сарацин <хорезмийцев>. Сарацинам же принадлежала и власть над городом". Здесь отмечается вообще неожиданный начальный g-, возможно это или описка начального "G" вместо "С", или опять же передача евр. варианта названия государства птр qzr с заменой увулярного
сильного на звонкий, что не является редкостью. Стоит еще раз отметить, что арабографичные источники последовательно отражают X" ПРИ возможности отразить заднеязычные велярные и увулярные смычные. Наверное, стоит лексически отделять "догосударственных" арм. хазиров от более поздних частично приволжских хазаров, несмотря на совпадение их номинации в арм. источниках. Перенос привычного названия на другого северного соседа объясним и обычен. Если учитывать, что хазиры сочетаются с барсилами и аланами, то вполне возможен опять же нахский по происхождению лексический вариант первого этнонима. Есть ПНах. глагол *xazHi- > ПЧИ *xczHe-, *xozHo (< *Xazve-) ’слышать 1, понять 2’, чеч. *xezHe- 1, *xozHo- > xaz-a (xez-a, xez-ira, xez-na) 1, xoz-iijtus ’вслух’, инг. *xazo- 1, *xozo > xaz-a (xoz, xezad), cans, xazijt-a 1, xoz ’слышно’, бацб. x3?’31 Xa(H Isg. perf., xajc-no ~ Xaci-no 3sg. perf., xac imperat.) 2, 1; (V) xac-ar (xace pres., xa9er fat.), caus. Xac-dar* 1, 2 (Дешериев, 33, 161, 72, 90, 145, 148, 165, 167, ЦТС 802). Для него пока не найдены соответствия в других современных севернокавказских языках, но на праязыковой характер указывают соответствия с хур. х3^-, урар. Ха$" < *Xas~ ’слышать’ (Дьяконов-Старостин, с. 46). Имперфективное причастие прошедшего времени имело ПНах. вид *xazHijra и значило ’известные, о ком слышали’, что довольно обычно и представлено, например, в такой же паре слыть (слушать) ~ словяне. Для этой глагольной основы возможна этимологическая связь и с ПЧИ *xazHa- ’красивый’ > чеч. *xazHaN, *xazHa-5- > xoza> dan. x°zal (xozal-o, xozlenas), inch, xoz-dala, инг. *xozo’, *xozolo-jno-, *xozo-d- > x°za, dan. xozal (xozal-o, xozlenas), inch. x°z-dala из значения типа ’славный, понятный ~ понимаемый’, ср. пол. znakomity. Вторая похожая лексема, характерная для Хазарии после миграции части населения с Кавказа, могла контаминировать с первой, но восходить не к ПНах., а к ПАвар. источнику. В ава^. отмечается каузативный глагол Xazab-ize (-ula, -ila, -una, -e), dvn. xazabi, используемый обычно в императиве ’убраться, поспешно убежать, уехать, дать тягу’, т.е. "пошел прочь, убирайся и т.д.". Причастием прошедшего времени от основы, не осложненной каузативным аффиксом, по регулярным правилам будет "xaza-ra- (с последующим классным показателем), т.е. это ’те, кто бежал, убрался’ или просто ’переселенцы’. В любом случае наименование этого этнонима имеет северно-кавказскую этимологию. Любопытно, что упоминающийся рядом с хазарами народ буртасов -burtas, b(u)rtas также имеет аварскую этимологию. Это вплоть до XX в. фиксируемое наименование чеченцев. Оно звучит как burtija-w "w, "burtij-aj "j (pl. burtijal) (Арсаханов, 5, Волкова 181), и соответственно при склонении при классе мужчин имеет окончания
(burtijas:, burtijas:ul), а при классе женщин (burtijah, burtijahul). В араб, источники попала косвенная основа мужского класса, что естественно. Но все же, возможно, это не этноним, т.к. ПЛак. параллель *vurdi- ’верхом 1, сесть верхом 2, лак. (литер.) burt:i 1, burt:i ikan 2, лак. (Xocpex) burt:i ikwan 2, скорее предполагает описательное название "верховые, всадники". У Ибн-Са'йда ал-Магрибй город burtas помещается к востоку от Сарира сразу после описания неудачной переправы Хулаву через устье Терека (Коновалова, Восточная Европа..., с. 32). Иными словами у этого слова может быть завязка на этнос, но это просто название народа, имеющего конное войско. Наименование рассмотренного выше этнонима следует отделять от "казак", распространенного на примыкающих территориях. Его следует выводить из ПЧИ *baza-qaj, *baze-lavja ’татарин 1, лак, лакец 2, казак 3, русский 4’ > чеч. *be:ze-levje 1, *baza-bumkoj 2, *bazaqaju 4, *ba:la-bazaqaju 3 > bezalo (-locun, loj) v/b 1, baz-bumki (-cun, -j) v/b 2, bazqi (-cun, -j) 4, bala-bazqi (-bazqicun, -bazqij) v/b 3, инг. *baza-bumkaj 2, *bazaqaj 3 > baz-bumke (-keco, -kij) v/b, dna. bazbumkij 2, bazqe, bal-bazqe (-qeco, -qij) v/b, dna. bazqij 3. Вторая часть в слове ’татарин’ представляет типичный аффикс социальных объединений или групп людей, в слове ’лак’ -композит основы с последующим словом ’дагестанец’, в слове ’русский, казак’ - после основы идет аффикс, восходящий к ПНах. *qiq-Ho ’другой, иной 1, после, потом 2’ > чеч. *qi:qe 1, *qanHavna 2 > qin (qecu) 1, qano 2, инг. *qiijo 1, *qon?o-bo 2 > qi, qica attr. 1, qonna-ba 2, бацб. qena? (qeni pl.) 1, qec (obi.) ’чужой’, qe, qen-ge? adr. 2; (V) qena’, qecon gen., qecui-h loc. 1, ’следующий’, qenaj/j n. 2, qen-qena’ (qec-qecnajir pl.) ’разный’ (Дешериев, 181, 71, 212, 205, ЦТС 839, 844, 840). Получается, что ’казак’ это "чужой baze/a-". В последнем слове, значащем только ’казак’, первая часть значит ’город, станица’, т.е. "станичный казак". Выходит, что в каждом из этнонимов в названии соседей фигурирует baze/a-, и тогда от этого корня неотделимо инг. boz (bbzar-o, -) Ь/ ’окружение’, т.е. здесь "окружающие народы". Это ПНах. слово имеет параллели и в других дагестанских языках. В них значение ’казак’ может быть вторичным. ПАвар. *qazeqmo ’пленный раб, человек рабского происхождения 1, батрак 2, казак 3’ > авар, qazaq (qazq-ica, qazq-il, quzq-ul) 1,2, 3, ПАнд. *q:azaq:e- ’плененный раб 1, батрак 2, казак 3’ > ахв. q:azaq:e (-s:u-b-e I -fciki, -о), тлян. q:azaq: 1, 2, ’завистник’, тинд. qazaqi (-s:u-b I -t:iXa, -abi) "w, "j 1, 2, 3, багв. qazaq (-s:u-b, -adi) 1, 2, qazaqadi pl. (-u-b, -) 3. ПЦез. *qazeqva ’грузин’ > цез. *qazaqve : qazaq (-es, -bi) "w, "j, гин. *qazaqve : qazaq (-es, -be) "w, "j, бежт. *qazaqba : qazaq (-ba, -ba) "w, "j, гунз. *qazaq(>a : qazaq (-bol, -bos ~ -lis, -ba) "w, "j. ПЛак. *Gazaqevijo ’домашняя работница, работник 1, казак 2’ > лак. q:azaq (-nal, -tai, -tural) "b, "w, "j 1,2, ПДарг. *GazaGun ’слуга 1, казак
2’ > дарг. GazaG (, -uni) 1, 2. ПЛезг. *Gazabvor ~ *GazaGver ’слуга, лакей 1, казак 2’ > лезг. *Gazax : q:azax (-, -аг) 2, таб. *bazabri : bazatf (-ri, -аг), dna. bazabrin 1, буд. Gazaq (-jir, -ar) "w, "r 2. Приводимое Голденом кит. наименование хазар таковым не является. Формы Й, °Т заведомо не являются средне-китайскими (чтение первых знаков в тот период по реконструкции С.А. Старостина Yat и о? к'а, что предавало при записи западных заимствований хат- и ка-соответственно). Тем более, что последний знак Й, отмечается как специальный фонетик sa ~ с'а, используемый при передаче иноязычных заимствований, лишь с мандаринского (после ХП в.) периода. Таким образом это несомненная мандаринская запись слова xasa или kasa или при приписном маленьком знаке ф У первого ироглифа - qasa. К тому времени уже не было и следов Хазарского государства, и, похоже, что это передача этнонима западного народа из монг. qasay ’казах’. К ВОПРОСУ О КАВКАЗСКИХ «ГУННАХ». Здесь следует согласиться с точкой зрения, изложенной Н.Г. Волковой (с. 128-131), что этноним, упоминаемый в армянских хрониках у Мовсеса Хоренаци и в V в. у Элише и Фавстоса Бузанда в виде hon-k', не имеет никакого отношения к гуннам, а характеризует кавказский этнос. У Мовсеса Хоренаци в главке 85 Трдат гонит разбитое войско барсилов до страны хонов с равнины гаргарейцев. Элише описывая "ворота Хонов", т.е. горный проход (или перевал) в Закавказье, помещает его между "воротами Аланов" и севернее "Чора" (Дербента). Аланские ворота это иначе известный Дарьяльский проход, а южнее его действительно находится перевал с проходом в Кахетию в Цунтинском районе Дагестана у истоков Аварского и Андийского Койсу. Хоны упоминаются в перечислениях кавказских племен в этих памятниках. У Бузанда сразу за ними идут похи = ПНах. *pxi-ju ’хевсур’, чеч. pxi (-cun, pxij) v/b, j/b, dna. pxijn(ig), бацб. pxev; (V) pxev (pxi gen., pxeva pl.?) v/b, Дешериев 342, 307, ЦТС 598). В Армянской географии псевдо-Хоренаци они помещаются после двалов (территория грузинской Двалетии) перед цанарами, туши (тушинцы, в том числе и нахско-язычные, верховьев Алазани), хуши и кустами ("кистинами" тех же территорий). Н.Г. Волкова приводит свидетельство Клапрота "Хона (Chona = хопа) тушины называют Большой Аргун" и топоним г. Хони на территории Хевсуретии (с. 128). Пока неясно, могут ли эти топонимы соотноситься с хонами, и какой начальный спирант в них представлен х_> Ь- или h-. Но соответствия этому этнониму находятся в современных языках Северо-Западного Дагестана - в
самоназвании части цезско-дидойских этносов ПЦез. *hunvi ’Гинухец 1, Гунзибец 2’, цез. *hinu- : hinuq-osi dna., hinuz-i pl. (-jas,) 1, гин. *hinu- : hinuq-os *gen. (-es, -), hinuz-i pl. (gen. -zas) 1, гунз. *hunvo : hunza-llis *pl. (gen.), hunzibda-lis *dna. (gen. pl.). В самоназвании доминирующего аварского диалекта, на базе которого был создан аварский литературный язык: ПАвар. *хшю- ’Хунзах’ > авар. x:unza<l sg. (от pl) (x:unz, gen. Xjunderil) и ПАнд. > тинд. x:wiqdara-b - x:undarab adj. ’аварский’, карат, xirjdala-w ’аварец (житель теплых долин Нагорного Дагестана, где люди занимаются садоводством)’, багв. xindala-w (pl. xindalad-i) ’аварец-садовод’, xindalhar (4, -) ’теплая местность (в долинах реки (Аварское !) Койсу)’. Иными словами, как собственное наименование этот этноним типичен для части цезских народов и аварцев. Судя по начальному спиранту, в армянском отражается передача цезского фонетического варианта этнонима. И к тому же географически именно цезские народы расположены в верховьях Андийского и Аварского Койсу у прохода в Кахетию. Сокращения названий языков авар. адыг. аварский (Дагестана) адыгский аккин. аккинский (диалект чеченского языка) анд. андийский арм. арч. ахв. армянский арчинский ахвахский ахв. багв. бацб. башк. бежт. буц. венг. ахвахский багвалинский бацбийский башкирский бежтинский будухский венгерский гин. гинухский греч. груз-гунз. дарг. др.-рус. евр. греческий грузинский гунзибский даргинский древнерусский еврейский
ИНГ. кабар. карат, карач. кит. ингушский кабардинский каратинский балк. - карачаево-балкарский китайский лак. лакский лезг. лезгинский литер. МОНГ. литературный монгольский ног. ПАвар. ПАК ПАнд. ПАрч. ПДарг. ПЗК ПЛак. ПЛезг. ПНах. ногайский прааварский праадыго-кабардинский праандийский праарчинский прадаргинский празападно-кавказский пралакский пралезгинский пранахский пол. ПСлав. ПЦез. ПЧИ польский праславянский працезский прачечено-ингушский РУС. РУТ. таб. русский рутульский табассаранский таг. татарский тинд. тиндинский тлян. тлянубский (диалект ахвахского) тюрк, уб. удин, укр. урар. хур. цез. тюркский убыхский удинский украинский урартский хурритский цезский чам. чеб. чамалинский чеберлоевский (диалект чеченского языка) чеч. чеченский чув. чувашский
Необходимая литература Абаев В.А. Историко-этимологический словарь осетинского языка. Т. I. М.-Л., 1958 Армянская география VII века по Р.Х (приписывавшаяся Моисею Корейскому). Перевод с древнеармянского и комментарии К.П. Пагканова. Вступительная статья К.П. Пагканова. СПб., 1877. Арсаханов И.А. Чеченская диалектология. Грозный, 1969. Волкова Н.Г. Этнонимы и племенные названия Северного Кавказа. М., 1973. Голден Golden, Peter В., Khazar Studies. An Historico-Philological Inquiry into the Origins of the Khazars, vol. 1, Budapest, 1980. Дешериев Ю.Д. Бацбийский язык: Фонетика, морфология, синтаксис, лексика. М., 1953. Дъяконов-Старостин Diakonoff I.M., Starostin S.A. Hurro-Urartian as an Eastern Caucasian Language, R. Kitzinger, Mtinchen, 1986. Егишэ. О Вардане и войне армянской. Перевод с древнеармянского акад. И.А. Орбе-ли, подготовка к изданию, предисловие и примечания К.Н. Юзбашяна. Ереван, 1971. История Армении Фавстоса Бузанда. Перевод с древнеармянского и комментарии М.А. Геворгяна. Под ред. С.Т. Еремяна. Вступительная статья Л.С. Хачикяна, Ереван, 1953. Коновалова И.Г. Ал-Идриси. О странах и народах Восточной Европы. М., 2006 Коновалова И.Г. Восточная Европа в сочинениях арабских географов XIII-XIV вв., М., 2009. Кузнецов В.А. Аланские племена Северного Кавказа. МИА. 1962. № 106. Мовсэс Каланкатуаци. История страны Алуанк. Перевод Ш.В. Смбатяна. Изд. Института древних рукописей им. Маштоца “Магенадаран”, Ереван, 1984. Мовсес Хоренаци. История Армении. Перевод с древнеармянского, примечания Г. Саркисяна. Ереван, 1990. Nikolayev S.L., and Starostin S.A. A North Caucasian Etymological Dictionary. Moscow 1994. Средневековые письменные источники о древнем Ургенче. Сост.: М.А. Мамедов, Р.Г. Мурадов. Ашхабад, 2000. ЦТС Кадагидзе Давид, Кадагидзе Нико Цова-тушинско-русский словарь. Тбилиси, 1984. Херманн И. Ruzzi. Forsderen Liudi. Fresiti. К вопросу об исторических и этнографических основах “Баварского географа” (первая половина IX в.), сайт http://histline.narod. ru/bav-geogr.htm, 1.06.2003. Шифнер Schiefner A. Versuh Uber die Thusch-Sprache oder die Khistische Mundart in Thuschetien, St. Petersburg 1856. Яковлев Н.Ф. Грамматика литературного кабардино-черкесского языка. М.-Л., 1948.
А.А. Турилов Дечанский отрывок «Повести о царе казарине»: К ИСТОРИИ ВИЗАНТИЙСКО-ХАЗАРСКОГО СЮЖЕТА НА СЛАВЯНСКОЙ ПОЧВЕ Фольклоризированные повествования на сюжеты позднеримской и византийской истории, известные в средневековой славянской рукописной традиции (а в греческой обычно до сих пор не разысканные либо попросту не существующие), - своего рода anecdota bizantino-slava1 - представляют вполне самостоятельную тему в изучении византийско-славянских литературных связей. Немаловажную роль в их возникновении играла, вероятно, устная традиция, независимо от того, что понимать под ней - длительное бытование греческого варианта сюжета, не зафиксированного в письменной форме, или же индивидуальное припоминание безымянного информатора славянских книжников о чем-то, где-то когда-то прочитанном, но сохранившемся в его памяти без конкретных деталей и со всевозможными аберрациями2. В этот круг несомненно органически входит и «Повесть о царе казарине и его жене»3. Сюжет ее достаточно прост и исторически вполне надежно отождествляется (разумеется, насколько это вообще возможно в отношении фольклоризованного текста). В Константинополе правил некий царь, «ко-зарин родом», женатый также на хазарке («жена его тех же козар»). Против него выступил «другой царь», который пленил царя-«казарина» и сослал его в страну за морем, где тот сильно бедствовал. По прошествии времени «казарин» решил вернуть себе престол и заручился поддержкой воинов, живших в месте его ссылки, пообещав им в случае успеха «дары многи и чести». Переплыв море с дружиной, он укрылся в окрестностях Константинополя и устроил засаду на узурпатора, когда тот выехал на охоту. Одержав победу, изгнанник воцарился вновь и взял себе новую жену. Когда об этом услышала его первая жена, также находившаяся в ссылке (но, вероятно, в другом месте), она с плачем и молитвами отправилась в столицу Византии. Здесь она отправилась к императорскому дворцу и заявила, что имеет иск («прю») к новой царице. Та в удивлении вышла из покоев и, выслушав претензии своей предшественницы, признала их справедливыми, после чего удалилась из дворца.
Все исследователи, писавшие об этом сюжете, единодушны во мнении, что основным историческим прототипом царя-«казарина» повести является византийский император Юстиниан II Ринотмет (685-695, 705-711) [Мещерский, 1960, с. 58-60; Плигузов, Семенченко, 1989, с. 149; СККДР, вып. 2, ч. 2, с. 289-290], свергнутый с престола, сосланный в Херсонес, женившийся в ссылке на хазарской царевне (сестре или дочери кагана) и с помощью болгарского войска вернувший себе власть. При этом указание на хазарское происхождение безымянного царя не может, разумеется, не вызвать в памяти соответствующего прозвища («Хазарин») императора Льва IV (775-780), сына Константина V от хазарской принцессы. До недавнего времени текст этой повести по мотивам византийской истории был известен только по довольно многочисленным русским спискам последней трети XV-XVIII вв. [например, см.: Плигузов, Семенченко, 1989, с. 149; СККДР, вып. 2, ч. 2, с. 290]. При этом, как выяснилось в последнее время в результате разысканий, непосредственно с повестью не связанных, контекст бытования памятника в восточнославянской рукописной традиции весьма широк. Еще сравнительно недавно (до второй половины 1980-х гг.) он был известен почти исключительно в конвое крупных исторических памятников - хронографических (Летописец Еллинский и Римский 2-й редакции) и летописных (Новгородская летопись Дубровского) сводов [СККДР, вып. 2, ч. 2, с. 290]4, но в 1980-1990-х гг. было установлено его присутствие в составе формулярника Московской митрополичьей кафедры первой трети XVI в., в Измарагде юго-западной редакции [Плигузов, Семенченко, 1989, с. 149-150], возникшей не позднее 1510-х гг. [см.: ПЭ, 2009, т. 21, с. 597]5, и (как чтение под 10 сентября) в малоисследованной редакции Пролога, представленной украинско-белорусскими списками начиная с последней четверти XV в.6 О бытовании памятника в южнославянских литературах ничего не было известно - он не упоминается ни в отдельных исследованиях, ни в обобщающих трудах [см., например: Каша-нин, 1975; Богдановий, 1980; Трифуновий, 1995; Podskalsky, 2000; История на българската..., 2008], ни в справочниках [см.: Старобългарска литература..., 1992]. В сочетании с хронологически кучным появлением восточнославянских списков повести (даже в конвое хронографов и летописей) это не могло не породить представления о русском ее происхождении (тем более что Н.А. Мещерский находил в тексте русские черты) [см.: СККДР, вып. 2, ч. 2, с. 289-290] и достаточно поздней (не ранее второй половины XIV в.) датировке7. Несколько лет назад я случайно наткнулся на большой отрывок (свыше половины) повести (утрачены заглавие и самое начало (начинается со слов: ...и(г) <3 тКрк(д)е коздрьь. и веста на нь дроутнн црь...), а также конец - обрывается на словах: ...ндготоу н гаа(д) н ксдкоу скрькь. нддЕющн се приоБрЕсти цоужд цокго. н Ими слышоу йко ож.„) в сербском по языковому изводу сборнике третьей
четверти или последней трети XIV в.* библиотеки Дечанского монастыря9 № 103 (л. 171-171 об.). Тем самым рукописная традиция текста удревняет-ся как минимум на столетие, не говоря уже о появлении отсутствовавшей доселе южнославянской ее ветви. Сербский список не имеет сколь-либо значимых вариантов и разночтений в сравнении с русскими, разнится лишь орфография. Дечанская рукопись № 103, содержащая «Повесть о царе казарине», не имеет (как и собрание в целом) печатного описания10. Кодекс состоит из 201 л. форматом in folio, лишен начала и конца, имеются утраты и в середине рукописи. Около половины его (л. 1-109) занимает Житие Василия Нового во втором (южнославянском) переводе11; текст без начала. За ним (непосредственно с л. 109 и до л. 195) следует сборник выписок, поучений и повестей (в том числе патериковых), в состав которого входит и наш памятник. Типологически этот сборник очень близок к учительной части древнерусского Пролога, однако практически ни один из входящих в первый текстов не находит соответствия в последнем. Сборник явно имел предшествующую рукописную традицию - статьи в нем на л. 158 об.-175 частично сохранили последовательную нумерацию при заголовках (последний встречающийся номер 21); следующие далее (л. 176 об.-194) тексты типологически не отличаются от предшествующих12. Далее следует краткое житие Ефросина повара (но не проложная повесть о нем)13 без календарной приуроченности (л. 195-199); нельзя, впрочем, исключить полностью того, что этот текст относится еще к предшествующему сборнику. Завершают рукопись в ее нынешнем виде (л. 199-201 об.) апокрифические «Вопросы апостола Варфоломея к Богородице»14 (окончание текста утрачено). Дечанский сборник № 103 достаточно богат литературными раритетами, уникальными и редкими текстами - помимо «Повести о казарине» в его составе можно отметить рассказ об императоре Феофиле под названием «О потаенней вере богомильскей, об иконах»15 (л. 168-169 об.), «О царих слово» (л. 175-175 об., без конца), «правительское зерцало», близкое тематически к «Главам дьякона Агапита к Юстиниану», но к нему безусловно не восходящее, «Слово Илии трудолюбивого» на собор архангела Михаила16 (л. 176 об.-181), и, наконец, уже упомянутые «Вопросы апостола Варфоломея», представляющие древнейший славянский список (перечень, по всей вероятности, можно продолжить). Выстроить однозначную историю «Повести о царе-казарине» в славянских литературах в связи с находкой сербского (и при этом древнейшего) списка пока не представляется возможным. При отсутствии яркой национально-региональной лексики практически равновероятными выглядят следующие варианты: а) текст возник в X в. в Болгарии и сохранился в сербской и русской ветвях славянской книжной традиции;
б) текст имеет древнерусское происхождение и не позднее 1230-х гг. («первое восточнославянское влияние») стал известен балканским славянам, сохранившись в сербской книжности; в) вариант компромиссный. Текст имеет болгарское происхождение, но сохранился в древнерусской традиции, через посредство которой в XII - начале XIII в. вернулся на Балканы. С уверенностью можно исключить лишь версию появления повести на Руси в конце XIV - первой трети XV в. со «вторым южнославянским влиянием», несмотря на то что с учетом даты русских списков памятника она может показаться наиболее предпочтительной. Хотя восточнославянские списки повести, как уже говорилось, известны лишь со второй половины XV в., они на раннем этапе последовательно встречаются в контексте памятников древнейшей традиции, будь то Летописец Еллинский и Римский, при создании 2-й редакции которого в Новгороде южнославянские сочинения и переводы XIII-XVвв. не привлекались [см.: Летописец..., 2001, с. 133-192], или же чрезвычайно архаичный набор редких учительных статей в упомянутой западнорусской редакции Пролога17 (повести-чудеса «О кресте и болгарине» и «О жене» из Сказания инока Христодула [Каталог славяно-русских рукописных книг..., 2000, с. 180-181]18 под 26 ноября, сокращенная редакция еще великоморавского, по всей вероятности, «Слова о похвале Богородицы», приуроченная здесь к празднику Введения [там же]19, и др.). В то же время присутствие повести в сербском сборнике XTV в., содержащем и другие памятники, так или иначе связанные с «первым восточнославянским влиянием» («Вопросы апостола Варфоломея», «Слово Илии трудолюбивого»), делает наиболее вероятным второй или третий из предложенных вариантов (конкретное предпочтение одному из них в данный момент отдать трудно)20. Но независимо от окончательного решения вопроса о происхождении и датировке повести становится ясно, что речь идет о древнем памятнике, относящемся ко времени не позднее конца XII в. * * * Ниже публикуется текст отрывка сербского списка «Повести о коза-рине» (собр. Дечанского монастыря, № 103, л. 171-171 об.) с сохранением орфографии и пунктуации оригинала (выносные буквы вносятся в строку в скобках). Заглавие, начало и конец текста, отсутствующие в древнейшем списке, приводятся гражданским шрифтом и упрощенной орфографией в квадратных скобках, по изданию РФА. Вып. 3. С. 542-543.
[О козарине и жене его. Бысть царь в Константине граде, козарин родом, и жена]... к(г) ю т^гж (д)е козлрьь. н кьстл на нь дроутнн Дрь. н кць кго потопи и кь нноу* ?щлю ддле(п). а ж сноу кго кь дроутоу ?сцлю. н пр(Ъ)кнкдше Щь ть кь ?дтопенн тоць. гладсць и наготою погнбак. н песто илйше(с) кь коу. щкдкн ие пГ (о бЪдн сек, ико ке? кнны стрдждоу. н кь^нде киоу ПОЦНСЛЬ НА ср(д)це ВДНСКАТН Цр(С)ТКА скокго. н сьткорнн ськ!ть СБ СКОНЦН коннн соущнцн тоу КЬ СТРАН! ТОН. И ОБСЩА Н(Ц) ДАрН иногын И ПЬСТН. И кьстакь прЪплоу кб костАнътнноу грддоу. н сЬд! кь еднно(ц) ц!ст! скрокн!. И посла единого (О КОННЬ. ДА ПОВЕСТЬ киоу гд! к(с) црь. н прншь(д) КОННЬ СП0К1ДА киоу. ико кь ютр! днь хощеть н?нтн на локнткоу. н стАше киоу на поутн н. н гредоущоу Цроу на локнткоу. нскопьше ИА нь оукнше н. н кон кго рд^гндше. н пр!к цр(с)тко скок нлре(п)нннн (6 родд ко^др’скдд. ико же б! вес прлк(д)н н?гнднь. також(д) пр!к сь прдк(д)ою Црстко. н пос женоу нноу. н ндпд Црсткокдтн сь нею. слишакшн же женд кго прькли. ико цоужь ке Црсткоукть. н оженнл’ се к(с) иною, н кьетдк’ип нде кь костдньтннь грд(д). Щецп ба* и сТоую кл(д)пцоу Ецоу на помощь сн. к!сн Тн* трьпЪнне мок н сль%н цок н к!доу мою. юже прнк(у) цоужд цокго рд(д)н. н ндготоу н глд(д) н келкоу скрьБь. НАД1ЮЩН се прнокрЪстн цоужд цокго. н Инй слышоу гако ож... [енился есть иною и аз сице забвена есмь, яко сосуд погублен. И ныне, господи, обрати слезы моя в радость мне, молбами рождыпая тя. И тако доиде в Константин град. И уведевши, где есть царь и цариця, и иде едина, не имущи помощника, токмо бога и святую Богородицу. Въшедши ей в двор царскый и ста близ полагы, в ней же бе царица. Беаше бо та царица верна и христолюбива, и милостива отнуць, убогим и обидимым помощница. И възопи жена: Взовите ми царицю, понеже бо прю имею с нею, обиду ми еси сътворила велику. Слышавше бо иже ту предстоящий, сице ругахуся ей: Что уродуеши, жена бо еси нища. И абие пове-даша царици, и подивися, что се будет. И се пакы изыде царица и рече: что имаши прю со мною. И глагола ей жена: Почто сице пояла еси мужа моего. Не веси ли, яко писано есть, иже бо вторый брак по нужди бывает. Аз же ничтоже съгреших к мужу своему, но паче пострадах его ради. И сказа ей все по ряду. Слышавши же царица сиа глаголы, исходяща изо уст жены, удивися велми, паче же и Бога убояся. И глагола жене: В правду препрела мя еси. Твой есть муж и не обижду тебе. И дасть ю мужеви своему, а сама изыде ис полаты царскыя в монастырь]. Примечания 1 К их числу относятся, к примеру, повесть об отроке - гусином пастухе, которого апостол Иоанн Богослов научил писать иконы (см., например: [Trifunovid, 1962, s. 3; Тарасов, 1995, с. 196], о воеводе Евстратии [см.: СККДР, вып. 2, ч. 2, 1989, с. 243-244], о императоре Никифоре Фоке и корчмарке Феофано библиографию см.: [там же, с. 255-256; Старобългарска литература, 1992, с. 245-246], а также, вероятно, ряд вариантов повестей об афонских монастырях (Ватопеде, Дохиаре, Ивере).
2 В древнерусской традиции’ примечательную параллель к этим сюжетам (как в хронологическом, так и в типологическом отношении) представляет также рассказ о св. Савве Сербском (по сути, своеобразное фольклоризированное житие) в предисловии к ряду списков второй половины XV-XVII вв. Кормчих книг русской редакции, посвященном, в частности, учреждению автокефалии и патриаршества в Болгарии и Сербии (новейшее издание текста по старшим спискам: [Белякова, 2000, с. 154—158]; позднейший (отредактированный) его вариант включен и в печатное московское издание Кормчей 1650-1653 гг. Создание предисловия современная исследовательница обоснованно относит к 1460-м гг. и связывает с Кирилло-Белозерским монастырем [там же, с. 139-146]; здесь же обзор предшествующих мнений). Автор рассказа о св. Савве явно не пользовался его проложным житием, известным на Руси в составе Статного Пролога по крайней мере с 1420-х гг. (старший список: [РГБ. М. Фундаментальное собрание Троице-Сергиевой Лавры, ф. 304.1, № 720 (ок. 1429 г.), л. 261 об.-263 об.], а в Кирилло-Белозерском монастыре самое позднее с середины XV в.: [РНБ. СПб. Кирилло-Белозерское собрание, № 1/1240 (1452 г.), л. 179 об-180 об.]. В целом рассказ представляет собой причудливую смесь немногих достоверных деталей (происхождение Саввы, пострижение на Афоне, поставление в архиепископы) и домыслов, которые явно преобладают. Сербия предстает в этом рассказе как языческая страна, которую св. Савва (согласно этой версии, и сам принявший крещение только на Афоне) обращает в христианство. Создается впечатление, что автор текста руководствовался преимущественно моделью «Повести о Варлааме и Иоасафе». 3 Подробнее о памятнике см.: [Попов, 1866, с. 95-96; Мещерский, 1960, с. 57-69; Тво-рогов, 1975, с. 112-113; СККДР, 1989, вып. 2, ч. 2, с. 289-290; Плигузов, Семенченко, 1989, с. 149-150]. Издание повести по отдельным спискам см. также: [Перетц, 1913, с. 23-24; Демкова, 1983, с. 380-381; РФА, 1987, ч. 3, с. 542-543, № 153]. 4 Список повести содержится также в конвое так называемого Архивского (или Ростовского) летописца [РГАДА, ф. 181, № 5, л. 885] раннего XVIII в. [см.: ПСРЛ, 1856, т. 7, с. VIII-IX]. 5 Старший список, относящийся к указанному времени, см.: [БАН Литвы, ф. 19, № 240 (о датировке рукописи по филиграням см.: Кириллические рукописные книги..., 2008, с. 82-83]. 6 Например, в рукописях, хранящихся в: Ин-т рукописей НБ Украины (Киев). Собр. Киево-Софийского собора, № 273 /1310с (поел. четв. XV в.); там же. Собр. Михайло-Златоверхого монастыря, № 529 /1643 п (поел. четв. XV в.); РГАДА, ф. 181, № 710 (кон. XV- нач. XVI в.), л. 22 об-24 [см.: Каталог славяно-русских рукописных книг...,, 2000, с. 24-25,180-181);РГБ. Собр. Е.Е. Егорова, ф. 98,№ 720(ок. 1600 г). В новейших печатных описаниях этих киевских Прологов наличие данной статьи не отмечено [см.: Гнатенко, Бабалиевска, 1998, с. 39-42; Гнатенко, 2003, с. 109-113, № 39-40]. 7 На это указывает уже помещение повести во второй выпуск СККДР, посвященный периоду второй половины XIV - XVI вв. 8 О датировке рукописи см.: [ГроздановиЬ-Па]ий, СтанковиЬ, 1995, с. 37-38, № 105]. 9 В настоящее время собрание находится на депозитном хранении в Археографическом отделении Народной библиотеки Сербии в Белграде. 10 Подробному рассмотрению содержания рукописи я планирую посвятить отдельную статью. 11 О переводах жития на славянский см.: [СККДР, 1987, вып. 1, с. 142-143].
12 В связи с этим следует отметить значительную близость (хотя не идентичность) состава Дечанского сборника к более раннему (сер. XIV в.) утраченному в 1941 г. сербскому сборнику дьяка Николица из старого собрания Народной библиотеки Сербии, № 104 [см.: КаталогНародне библиотеке..., 1903,с. 294-305,№ 468]. Начало рукописи (8 тетрадей), где, судя по расположению статей, могла помещаться и «Повесть о казарине», также утрачено. 13 О сюжете см. подробнее: [Иванов, 1994, с. 37-38; он же, 2005, с. 59—60; ПЭ, т. 21, 2009]. 14 О памятнике см.: [Сперанский, 1960, с. 90-93; СККДР, вып. 1, с. 102-103]. Текст в дечанской рукописи практически лишен отличий (даже лексических, не говоря уже о редакционных) от опубликованного Н.С. Тихонравовым по кирилло-белозерскому списку нач. XV в. В настоящее время дечанский список «Вопросов» подготовлен А. Милтеновой для издания в сборнике «Пение мало Георгию» - см.: Сборник в чест на проф. Георги Попов..., 2010 (в печ.). 15 Новейшему исследователю сюжета текст остался неизвестен [см.: Афиногенов, 2004], что несомненно свидетельствует о его редкости. Странное, на первый взгляд никак не связанное с содержанием заглавие возникло, несомненно, вследствие перевода на славянский имени императора-иконоборца. 16 Текст исследован и опубликован М.Н. Сперанским по списку дьяка Николица (см. примеч. 18) в: [Сперанский, 1908, с. 299-303; он же, 1909, с. 1-4 (изд.). Дечанский список слова привлечен к изданию в новейшей публикации: [Skowronek, 2008, s. 187-197]. 17 Из нее этот упоминаемый далее набор текстов (кроме слова на Введение) перешел и в юго-западную редакцию Измарагда [см.: ПЭ, 2009, т. 21, с. 597]. 18 О сказании и входящих в него чудесах подробнее см.: [Турилов, 1996, с. 81-99]. 19 О тексте подробнее см.: [Турилов, 1985, с. 253-269]. 20 Следует напомнить о труднообъяснимой, но устойчивой особенности бытования текстов, связанных с «первым восточнославянским влиянием», в южнославянских рукописях ХШ-XV вв. Будучи порой весьма разнородными в жанровом отношении, они постоянно встречаются в последних не поодиночке, а целыми группами. См. об этом, к примеру: [Miklas, S. 446-447,460-461 (Н 1-5); Турилов, 1993, с. 32]. Список литературы Афиногенов Д.Е. Повесть о прощении императора Феофила и торжество Православия. М., 2004. БАН Литвы. Вильнюс. Ф. 19. № 240. Белякова Е.В. Обоснование автокефалии в русских Кормчих // Церковь в истории России. Вып. 4. М., 2000. Богдановий Д. Исторща старе српске кн»ижевности. Београд, 1980 (2-е изд. - 1991). Гнатенко Л. Слов’янська кирилична рукописна книга XV ст. з фондю Институту ру-копису Нащонально! б!блютеки Украши im. В. I. Вернадского: Каталог. Кшв, 2003. Гнатенко Л., Бабалиевска С. Проложното житие на Кирилл Философ в три рукописи от края на XV в. И Palaeobulgarica. 1998. № 1. Гроздановйй-Па]иЬ М., СтанковиЬ Р. Рукописно кн»иге манастира Високи Дечани: Водени знаци и датираае. Београд, 1995.
Демкова Н.С. Древнерусские рукописи в некоторых собраниях ФРГ // ТОДРЛ. Л., 1983. Т. 37. Иванов С.А. Блаженные похабы: Культурная история юродства. М., 2005. Иванов С.А. Византийское юродство. М., 1994. Ин-т рукописей НБ Украины (Киев). Собр. Киево-Софийского собора. № 273; Собр. Михайло-Златоверхого монастыря. № 529. История на българската средновековна литература / Съст. А. Милтенова. София, 2008. Каталог Народне библиотеке у Београду. IV (Рукописи и старе штампане кн»иге) / Саст. Л>. СпуановиЬ. Београд, 1903 (репринт - 1982). Каталог славяно-русских рукописных книг XV в., хранящихся в Российском государственном архиве древних актов. М., 2000. Кашанин М. Српска юьижевност у среднем веку. Београд, 1975. Кириллические рукописные книги, хранящиеся в Вильнюсе: Каталог / Сост. Н. Морозова. Вильнюс, 2008. Летописец Еллинский и Римский. СПб., 2001. Т. 2 (Комментарий и исследование О.В. Творогова). Мещерский Н.А. К вопросу о византийско-славянских литературных связях // Византийский временник, 1960. Т. 17. Перетц В.Н. Отчет об экскурсии Семинария русской филологии в Москву 1-12 февраля 1912 г. И Киевские университетские известия. 1913. № 1. Плигузов А.И., Семенченко Г.В. Митрополит Даниил и вопрос о наследнике Василия Ш / Русская книжность XV-XIX вв. М., 1989 (Труды ГИМ. Вып. 71). Попов А.Н. Обзор хронографов русской редакции. Вып. 1. М., 1866. Православная энциклопедия (ПЭ). Т. 21. М., 2009. ПСРЛ. Т. 7 (Летопись по Воскресенскому списку). СПб., 1856 (репринт - М., 2001). РГАДА. Ф. 181. РГБ. Собр. Е.Е. Егорова. Ф. 98. РГБ. М. Фундаментальное собрание Троипе-Сергиевой Лавры. Ф. 304.1. РНБ. СПб. Кирилло-Белозерское собрание. № 1/1240. РФА. М., 1987. Ч. 3. Сборник в чест на проф. Георги Попов, за неговата 65-годишнина. София, 2010 (в печ.). СККДР. Вып. 1. Л., 1987. СККДР. Вып. 2 (Вторая половина XIV - XVI в.). Ч. 2 (Л-Я), Л., 1989. Сперанский М.Н. Из истории русско-славянских литературных связей. М., 1960. Сперанский М.Н. Слово Илии Трудолюбивого // Jagid-Festschrift / Zbomik u slavu Vatroslava Jagida. Berlin, 1908. Сперанский М.Н. Слово Илии Трудолюбивого // ЧОИДР, 1909. Кн. 3. Старобьлгарска литература: Енциклопедичен речник / Съст. Д. Петканова. София, 1992. Тарасов О.Ю. Икона и благочестие: Очерки иконного дела в императорской России, М., 1995.
Творогов О.В. Древнерусские хронографы. Л., 1975. ТрифуновиЬ Ъ. Стара српска кн>ижевност: Основи. 2-о изд. Београд, 1995. Турилов А.А. Византийский и славянский пласты в Сказании инока Христодула (К вопросу о происхождении памятника) // Славяне и их соседи. М., 1996. Вып. 6 (Греческий и славянский мир в Средневековье и раннее Новое время). Турилов А.А. К истории великоморавского наследия в литературе южных и восточных славян (Слово «о похвале Богородице Кирилла Философа» в рукописной традиции XV-XVII вв.) И Великая Моравия и ее историческое и культурное значение. М., 1985. Турилов А.А. Памятники древнерусской литературы и письменности у южных славян в XII-XIV вв. // Славянские литературы / XI Международный съезд славистов: Доклады российской делегации. М., 1993. Miklas Н. Kyrillomethodianisches und nachkyrillomethodianisches Elbe im ersten ostslav-ische Einfltiss auf die sQdslavische Literature H Simposium Methodianum: BeitrSge des Internationale Tagung in Regensburg zum GedMnken an den 1100 Togestag des heiliges Method. Neurid, 1988 (= Selekta Slavics 13). Podskalsky G. Theologische Literatur des Mittelalters in Bulgarien und Serbien: 865-459. Mtinchen, 2000. Skowronek M. “Swiat caly ma Cie za obronce”: Michal Archangel w kulturze Slowian prawoslawnych na Balkanach. Lodz, 2008. Trifunovid Dj. Legenda о guscaru koji je postao zivopisac I I Danas. Beograd, 25 april 1962. Список сокращений БАН Библиотека Академии наук ГИМ Государственный исторический музей (М.) РНБ Российская национальная библиотека РГАДА Российский государственный архив древних актов (М.) РГБ Российская государственная библиотека (М.) РФА Русский феодальный архив ПСРЛ Полное собрание русских летописей ПЭ Православная энциклопедия СККДР Словарь книжников и книжности Древней Руси ТОДРЛ Труды Отдела древнерусской литературы Института русской литературы РАН ЧОИДР Чтения в Обществе истории и древностей российских
СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРАХ Аликберов Аликбер Калабекович - кандидат исторических наук, руководитель Центра изучения Центральной Азии, Кавказа и Урало-Поволжья Института востоковедения РАН (Москва). Бейдер Александр (Beider Alexander) - независимый исследователь, автор ряда книг и статей по ономастике и истории идиша (Париж, Франция). Винников Анатолий Захарович - доктор исторических наук, профессор, зав. кафедрой истории средних веков и зарубежных славянских народов исторического факультета Воронежского государственного университета (Воронеж). Виноградов Андрей Юрьевич - кандидат исторических наук, старший научный сотрудник ИВИ РАН, доцент ГУ - Высшая школа экономики (Москва). Зинько Виктор Николаевич - доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник Крымского отделения Института востоковедения НАН (Керчь, Украина). Иванов Алексей Александрович - кандидат исторических наук, доцент кафедры отечественной истории Педагогического института Южного федерального университета (Ростов-на-Дону). Калинина Татьяна Михайловна - кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Института всеобщей истории РАН, Центр «Восточная Европа в античном и средневековом мире» (Москва). Кашаев Сергей Владимирович - младший научный сотрудник Института истории материальной культуры РАН (Санкт-Петербург). Кашовская Наталья Васильевна - заведующая отделом «Религии Востока» ФГУК «Государственный музей истории религии» (Санкт-Петербург). Кизилов Михаил (Kizilov Mikhail) - доктор исторических наук, сотрудник факультета еврейской мысли в Негевском университете им. Бен Гуриона (Беэр-Шева, Израиль). Колода Владимир Васильевич - кандидат исторических наук, заведующий Центром хазароведения им. В.К. Михеева Восточного филиала Международного Соломонова университета (Харьков, Украина). Комар Алексей Викторович - кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Отдела древнерусской и средневековой археологии Института археологии Национальной академии наук Украины (Киев, Украина). Кравченко Эдуард Евгеньевич - старший научный сотрудник Областного краеведческого музея (Донецк, Украина). Красильников Константин Иванович - кандидат исторических наук, доцент, зав. учебно-научным центром археологии Луганского национального университета имени Тараса Шевченко, зав. Луганским отделением Восточноукраинского филиала Института археологии НАН Украины (Луганск, Украина).
Красильникова Людмила Ивановна - кандидат исторических наук, доцент, зав. научно-исследовательским центром археологии и этнографии Луганского национального университета им. Тараса Шевченко, старший научный сотрудник Луганского отделения Восточноукраинского филиала Института археологии НАН Украины (Луганск, Украина). |Кульбака] Владимир Константинович (1954-2009) - работал старшим преподавателем кафедры исторических дисциплин Мариупольского государственного гуманитарного университета (Мариуполь, Украина). Мудрак Олег Алексеевич - доктор филологических наук, профессор Института восточных культур и античности Российского государственного гуманитарного университета, ведущий научный сотрудник Института языкознания РАН (Москва). Рашковский Борис Евгеньевич - аспирант Центра изучения религий РГГУ, старший научный сотрудник Центра религиозной литературы и изданий русского зарубежья ВГБИЛ им. М.Н. Рудомино (Москва). Семёнов Игорь Годович - кандидат исторических наук, научный сотрудник Института истории, археологии и этнографии Дагестанского научного центра РАН (Махачкала). Турилов Анатолий Аркадьевич - кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Института славяноведения РАН (Москва). Фиалкова Лариса (Fialkova Larisa) - кандидат филологических наук, старший научный сотрудник кафедры ивритской литературы и сравнительного литературоведения Хайфского университета (Хайфа, Израиль). Флёров Валерий Сергеевич - кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Института археологии РАН (Москва). Шнирельман Виктор Александрович - доктор исторических наук, главный научный сотрудник Института этнологии и антропологии РАН (Москва).
SUMMARIES OF THE ARTICLES T.M. Kalinina. The Three Stages of Existence and Fall of the Khazar Khaganate. American historian T. Barfield, analyzing the relationship between nomadic empires and China in the Middle Ages, led the thesis of well-known researcher of nomadic societies O. Lattimor, which “described the cycle of power of nomads, according to which, he believed, the duration of the nomadic existence of the state amounted to only three or four generations, and he referred to the example of Xiongnu. At the first stage of the new state it included only the nomads, at the second stage the nomads established a state of a mixed type, collecting tribute from their settled subjects. The State of the mixed type of transition in the third stage, where the garrison troops, consisting of people referred to the Settlement of nomads, in the end receive the lion’s share of revenue from its less civilized tribesmen who remained in the steppe. Such conditions create the fourth and last stage at which the fall of the State is going”. T. Barfield did not agree with the above opinion of O. Lattimor, bringing his arguments. However, we can try to apply the scheme of O. Lattimor to the history of Khazaria. It calls for a review of three cycles of the existence of the State of Khazars: the first was the stage of nomadic conquest of its neighbors, the second - stage of a nomadic state of a mixed type, which levied tribute from their settled subjects, the third stage - taxing by the central government and the military contingent of people referred to the residency and follow left in the steppe nomads. These circumstances created the conditions for the last stage at which the tip of the society whose wealth, but its becoming the face, accompanied by poverty of the surrounding population, leading to the collapse of the state and a return to nomadism, especially in remote and isolated groups of nomads. In the case of Khazaria the last stage - die decline of the state - becomes particularly evident in connection with the adoption of Judaism as the state religion and the separation of the ruling class of both the nomadic and settled population. The basis of the study will be the news of the Khazars from Arab-Persian writers of the Х-ХП cent. Ibn Ruste, Ibn Fadlan, al-Masoudi, al-Is-tahri, Ibn Haukal, Gardizi, al-Marvaziy, as well as Jewish sources of the X century: The Jewish-Khazar Correspondence, letter of Joseph King, and some other written records. Based on analysis of written sources the author concluded that the proposed O. Lattimor scheme can work to a certain extent on the history of the State of Khazars, although with reservations. The second and third stages, it seems, not too different from each other, or do not have enough written sources for more accurate analysis. Perhaps, the involvement of a generalized archaeological material, which does not yet exist (although there are many different studies of the different areas of Khaganate), will be able to more accurately identify the periods of Khazaria. A.K. Alikberov. The Early Khazars (before 652/3 AD), Turks and Khazar Khaganate. The article based on Arabic, Persian and local Caucasian sources, as well as upon recent archaeological, ethnographical and linguistic data presents the problem of the origin of the Khazars themselves and the polemical account of their conversion to Judaism. The author distinguishes between two stages in Khazar history - the period of the Early
(or Caucasian) Khazars (until 652/3 AD) and the period of Great (or Turcut) Khazars. Ibn Miskawayh mentioned four groups of Caucasian Khazars from the “Land of the Hunnes” (Hunzan), through to the period of the Turcut conquests, until the first Arab expeditions. The author presents the interaction between Iranians, Jews, Hunnes (Savirs) and the local tribes of Caucasian origin from in the northern frontiers of Iran; the role of the “Sara” (Persian saran, Jewish sarim) of Darband and Tabarsaran; the alliance of the Turcuts with the Hunnes in 652/3 AD, a clearer definition between the diverse groups of ethnic descendants of the Khazars, including Caucasian Jews, Jews from Byzantium and Spain, and different Turkic and Finno-Ugric peoples. I.G. Semyonov. On the Reconstruction of the Military, Political and Ethnic Structure of the Early Khazar Khaganate. In the author’s opinion, the most acceptable hypothesis concerning the circumstances of formation of the Khazar Khaganate belongs to M.I. Artamonov. He supposed that this state had been formed about the year 651 by an overthrown Westem-Turkic khagan who had fled to the North-Western Caspian area. At the same time part of Western Turks from the confederation of Nushibi had settled there too. It is confirmed by the information of Sebeos about the participation of Western Turks in the rout of an Arab army in 653. According to Arab sources this event took place near Balandjar. However, the main supporters of the first Khazar khagans were the Khazars. In the author’s opinion, they had a special ruler of their own, who had the title of elteber, and was a vassal of the Khagan. B.E. Rashkovskiy. Khazaria and the Khazars in the biblical commentaries of Saadiah Gaon (882-842). The matter discussed in this article is an image of the Khazar state in medieval Jewish exegetical literature, dealing with the fragments extracted from the biblical commentaries of Saadiah Gaon al-Fayumi (882-942) as an example. Two quotations on Khazars are published in Russian translation from original Judeo-Arabic Ms. Evr-Arab I. № 129 of Abraham Firkovitch’ Second Collection. Two other texts, published in this article (the quotation from a rabbinic Responsa, attributed to Saadiah, and the interpretation of the Biblical name Togarma as al-Khazar, attributed to Saadiah by Ibn Khaldun) are also given in Russian translation. This Sadiah’s fragments on Khazars demonstrate an existence of wide-spread knowledge about Khazar State and Khazars’ ethnic (non-Jewish) origin between the audience of Saadiah’s commentaries - well educated rabbinic Jewry of X century Iraq. Concluding this article, author supposes that the information of that kind could come to Jewish communities in West Mediterranean and especially of Muslim Spain owing to “academic” contacts between these two Diaspora’s centers and studying of Andalusian Jewish scholars in Babylonian Yeshivas. A.Yu. Vinogradov, A.V. Komar. A Construction Inscription of a Khagan and Tudun from the Mountainous Crimea. Republicatio et Reconsideratio. The article is devoted to the republication and expanded analysis of the lost Greek inscription from the Mountainous Crimea on the construction of a temple in the time of a Khazar khagan and tudun (governor-general). The monument, to all appearances, came from Mangup. If Mangup is identical to Doros - the centre of Crimean Gothea, this inscription should be considered in the context of the Khazars with the local population and the Church after the suppression of the uprising of loanne the Gothic in the 2nd half of the 780s.
V.S. Flyorov. “Towns”, “Castles”, “Feudalism” in the Khazar Khaganate. The Problems of Studies. The author has set the goal to find out whether there were towns, castles in the Khazar Khaganate, and also on what stage of social and economic development this state was. The article contains some observations and conclusions. 1) The author suggests reconsidering the correctness of translations from written sources of the terms for defining big settlements of the Khaganate by the Russian world “gorod” [город - town]. 2) S.A. Pletnyova’s conception “from nomads’ camps to towns” is examined in a critical way. The author casts doubt on the fact of the primordial spreading of nomadism over the whole territory of the Khaganate. 3) The author does not find any signs of town (house types, street planning, etc) at the sites of the Saltovo-Mayats culture. 4) It is impossible to speak about Itfl’s social and economic structure if it is reflected in the architecture and planning before large-scale excavations. Whether the site of Samosdelka is Itil is not established yet. 5) The Crimean towns (Kerch, Sudak) and those of the Tainan peninsula (Fanagoria, Tamatarkha) were not Khazar ones. They were not within the Khaganate. The existence of a Crimean variant of the Saltovo-Mayats culture is denied. 6) The stone and brick fortresses of the Khaganate are not feudal castles like those of Western Europe. The West European term “domen” must not be used for the Khazar Khagans’ lands described by Josef, because land relations in the Khaganate are not known. 6) Social and economic relations in the Khaganate are studied badly. The archaeological signs of feudalism (for examle, the feudals’ houses), contrary to S.A. Pletnyova’s opinion, have not been found in the Khaganate. 7) The author objects to using the term “protogorod’Vprototown for a number of the Khaganate sites, since originally it had a different meaning in historical and archaeological historiography. The most ancient towns of the East (Mesopotamia, India) were called so. V.V. Koloda. The Task at Hand in the Problem of the Research of Saltovo-Mayats archeological culture and Khazarian study. The Khazar Khaganate is an early feudal state that managed to unite numerous tribes and peoples of the South of Eastern Europe under the domination of Khazar Khaganate from the kin of Ashina. The embodiment of high material and diverse spiritual culture of the Khazarian peoples is considered to be the antiquities of the Saltov-Mayats archeological culture. Kharkov was one of the centers of its study during the whole XX century. At the end of the last century, thanks to the activity of V.K. Miheev, a school of Khazarian studies was founded that has been functioning till nowadays. Active studies of the Saltov culture and the problems of Khazarian state’s history have been carried out on the territory of the Kharkov region (Ukraine) during the last 20-25 years. It is bom out by the field study scale and a great number of publications. At this moment, the necessity of creating a single informational basis for the further study of Khazar Khaganate’s history and culture exists. Such a basis can be a single many-volumed list of the Saltovo-Mayats sites. This list would include appropriate Russian and Ukrainian regions. We are calling to all scientists - researchers, publishers and businessmen - supporters for the collaboration for the benefit of science and the conservation of the ancient culture of Khazaria. L.L Krasilnikova, K.L Krasilnikov. The Identifying Signs of the Population of the Steppe Lands of the Donets River Area in the Structure of the Khazar Khaganate. Burial grounds made as pits with the use of wood stand out among the burial complexes of the pre-Bolgars of Steppe Donets area. The percentage of such graves is up to
35% or about 75 of the 250 ones studied by us. The specific character of the use of wood appears both as traditional blocks and as the constructions of boards in the shape of facing boards, boxes, coffin frames, coffin blocks. The use of wood can be observed only in connection with the graves made in the loamy soil. We distinguish five methods of forming burial pits with the use of wood: the first method - blocks laid in a perpendicular way (29%), the second one - block-boards laid over the pit along its length (8%), the third one - blocks with the help of which the wall of the pits are framed (7%), the fourth one - the boards frame the pit along the perimeter thereby creating a frame in the shape of a coffin (up to 10%). The top of the box is sometimes covered with boards; the fifth method - burials in coffin blocks made of massive logs (1.5%). The logs were covered with blocks or board covers. The ratio of graves of pagan pre-Bolgars of two up to 78% used wood for graves is not equal at burial grounds as unequal is its use in the graves with other religious signs. One should note a considerable, up to 50%, number of graves with burials according to Moslem rites. The revealed systems show two kinds of rituals that had developed in a system of the ethnic and religious symbiosis of the population that was in the steppe area on the right side of the Don in the structure of Saltovo-Mayats culture, but the main ethnic sign here was still the pre-Bulgar one. A.Z. Vinnikov. The Don Slavs and the Alan-Bolgar World: a Peaceful Coexistence or Confrontation. The author of the article considers the interaction and contacts of the Eastern Slavs and the Alan-Bolgar population of the north-western border lands of the Khazar Khaganate. He notes that the works by S.A. Pletnyova, D.T. Berezovets, LI. Lyapushkin and other researchers of the 60-70-s of the XXth century revealed the main directions of the mutual relations between these two settled ethnic formations. The author emphasizes the role and importance of archaeological material for throwing light on these problems. Some scientists’ views are criticized in the article; of those who attempt to define these relations only from the point of view of the dependence and subjugation of the Slavs on and to the Alan-Bolgars, the establishing of control over the formed by the Khazar Khaganate. On the basis of excarations of Slavic monuments of Borshev type in the Don basin and of a number of settlements of the Saltovo-Mayats culture it was made possible to determine the diverse forms of the interaction between the Slavs and their southern neighbours. At the same time it is emphasized in the article that one must not exaggerate the degree of influence of the Alan and Bolgars on the Don Slavs, especially in ceramics production, in which they had preserved their traditional methods of making ceramic artefacts till the end of their being in the basin of the Don. V.N. Zin’ko. The Eastern Crimea in the Epoch of the Khazar Khaganate. In the VHIth century several hundreds of settlements and burial grounds left by the coming population that had migrated from the territory of the Khazar Khaganate appeared on the Crimean peninsula. The majority of researchers are unanimous concerning the time of their appearance and ethnic belonging, but the causes of the influx of a new population have till now remained a subject of discussion. Depending on the landscape conditions all the settlements of the Saltovo-Mayats culture on the Kerch peninsula can be divided into two groups. In the steppe regions that were far from the sea they occupied the valleys of the steppe rivers, the southern gentle
slopes of the hills and heights. Settlements gravitating towards the sea coast usually lay in convenient bays on gentle sea terraces and capes. Originally dugouts were made and half-dugouts, later single-chamber constructions were erected, but in the IXth century double-chamber houses, the so-called “five-walled ones” appeared. They were built as separate dwellings or within estates with fenced, partly paved yards, household pits and other auxiliary structures. As the most important branch of economy the inhabitants of the settlements of the Eastern Crimea had agriculture, of which the evidence are the numerous finds of rotary millstones and mortars. Among the crops most probably sorts of wheat, barley, rye; their seeds were found at the settlement of Geroevka-3. Not a single settlement has been found on the Kerch peninsula till now that can be dated to the second half of the Х-ХШ centuries. But from the second half of the Xth century the steppes of the Eastern Crimea fell under the power of the Pechenegs, and then the Polovtsy. A settled population appeared here only in the end of the XIII-XIVth centuries. A.A. Ivanov. The Krymskoje Archaeological Complex. (The Explorations of the Expeditions of 2006-2009). The article is devoted to the publication of the results of excavations of the Krymskoje archaeological complex in 2006-2009. It is one of the most important monuments of Saltovo culture of the Lower Don, consisting of two ancient settlements, burial ground and four unfortified settlements. The monument is located in the Lower Severski Donets not far from the modem Krymskoje homestead. In 2006-2009 the expedition of the Teachers’ Training Institute of the Southern Federal University studied one of the ancient settlements of the Krymskoje complex - the Second Krymskoje settlement. This article describes the objects which were studied in the process of the excavations. Remains of yurta-like housing, service pits and a hearth were found here in 2006-2009. This article gives characteristic of the findings as well, it describes the ceramic complex of the settlement that includes fragments of amphorae, curved, moulded, honed ceramics. In addition, the article describes individual findings. The materials from the excavations of 2006-2009 allow dating the monument to the IX century beforehand and suggest the artisanal and settled nature of the settlement. Ed.E. Kravtshenko, V.K. Kulbaka. About the container’s discovery with graffiti in Mariupol. During building work in 1989 in the town of Mariupol (Ukraine, Donetsk region) a burial mound of Khazar time was destroyed. Two Arabic dirhams (used as pendants), fragments of a mirror, chain and ceramic container of the potter's quality have remained from its stock. Two images (a cross and a figure of a complex form) were drawn on its side before baking, which carried protecting function. The figure, which is near to the cross, resembles a holy Judaic symbol - the menorah. The potter, who made the container, was not a Christian or a Jew and perceived the holy symbols from the other religions within the frame of his pagan world outlook. Thereby, the container with scenes from Mariupol is the evidence of the processes connected with monotheistic belief in Khazar. The main object of the preacher's activity was the city population. The paganism detained on many centuries far from the central region at small steppe settlings, sometimes emerging in its pure type, but sometimes gaining fanciful forms, which border on belief in two different religions.
S.V. Kashaev, N.V. Kashovskaya. The Followers of Judaism on the Shores of the Bosporus (According to the Materials of Archaeological Explorations). The work is devoted to a historiographic review of studies of the appearance of the first Jewish communities on the territory of the south of Russia. From the time of the beginning of archaeological work on the both shores of the Bosporus, from the first half of the XIXth century and to the end of the XXth, more than 200 gravestones with the images of Judaic symbols had been found: menorah - seven candles, trumpet hom - shofar, palm tree branch - lulav and sometimes etrog - a citrus fruit. The archaeological group of the Jewish monuments were supplemented by marble and limestone stelae with consecratory texts, legal acts - manumissions. During the last 8 years of work at the archaeological monument of Vyshesteblievskaya-11 20 whole and fragmented gravestones with Judaic symbols have been found. Generalizing the collected material important conclusions have been drawn that such a number coming from one monument makes Vyshesteblievskaya-11 the third after Fanagoria and Germonasy place of compact habitation of Judaists on the Asian Bosporus since the ancient times. Mikhail Kizilov. Toponym “Khazaria” in Late Medieval and Early Modem Sources. The article focuses on the late medieval and early modem use of the toponym “Khazaria”. According to the author, this place name had been sometimes used also after the disintegration of Khazarian empire in the late tenth century. In late medieval and early modem times this toponym had been used by the Byzantinians, Genoese and Jews to designate the Crimean peninsula, or, wider, the Crimea and other parts of the Golden Horde. The article dedicates special attention to the analysis of the seventeenth-century geographic treatise written by rav Gershon ben Eliezer of Prague. V.A. Shnirelman. Khazaria in the Mirror of the Nationalist Discourse: the Roots of the Symbolic Confrontation. The article focuses on the social and political role of the Khazar myth in the Russian society of the late 19th and very early 20th centuries. The author argues that several different versions of the Khazar history developed by both professional historians and amateur authors aimed at different gods and met demands of various ethnic and social communities such as the Cossacks, Jews, Karaites, let alone Russian nationalists. They have made up a basis for the Khazar discourse among the contemporary Russian nationalists and racists. Larisa Fialkova. The “Khazarian Code’* in Contemporary Russian Prose. This paper investigates the Khazar theme in the prose of three contemporary Russian writers, of Jewish or partially Jewish origin, each of whom made an important choice related to it. Dennis Sobolev and Oleg Juijew emigrated in 1991, the former to Israel and the latter to Germany, while the third, Dmitrii Bykov, an Orthodox Christian, remained in Russia. All the three rely, at least partially, on Arthur Koestler’s notion of the Khazars as the ancestors of East European Jewry. While Soviet literature regularly attacked the Khazar state from an overtly anti-Semitic standpoint as the evil other, the writers under discussion reflect on it, positively (Sobolev and Juijew) or negatively (Bykov), but always as a part of the self-identification process. Importantly, the various kinds of Jews (kikes, Khazars) in the prose of all these authors do not recognize each other. The libraries or archives are discredited in the plots of all the novels, signifying a skeptical attitude to historical truth in general and that of the Khazars in particular. In Juijew’s and Bykov’s nov
els the idea of the Messiah is associated with a child (children) of mixed origin, whether living in America or in Russia. Sobolev’s novel lacks a Messiah altogether. This renewed interest in the Khazars signifies the all three authors’ crises in their understanding of Jewry; Israel is not perceived as the Promised Land by any of them. Alexander Beider. Language, Given Names and Surnames of the Jews from Eastern Europe: Can We Discern the Traces of Khazars? The paper considers linguistic and onomastic data that could potentially link modem Ashkenazic Jews to their coreligionists from medieval Khazaria. It presents the general methodological principles that allow distinguishing various substrata in the vernacular language of the Jews from Eastern Europe, in their given names and surnames. It appears that only a few Yiddish words (but not a single name) are likely to be related to Khazars. Slavic-speaking Jewish communities - that dwelled on the territory of modem Ukraine and Belarus, most likely until the 16th century - represent the only plausible channel through which the Khazarian legacy may have been transmitted to modem Jews. In the Slavic component of Yiddish, it is impossible to tell words inherited from these communities from those borrowed from the East Slavs during the last centuries. Yet, a number of given names typical of these communities have survived in the corpus of traditional Yiddish names. O.A. Mudrak- Early Khazars through etymology. The historical reconstruction of the early Khazar State is based on documents containing names of tribes and geographical names. Some of them can be etimologized. Author shows that the main lexemes associated with the “Early Khazars” have the sources from the Northern Daghestan and Chechnia. They have etymology in Avar-Andian, Cezian, Laki and Nakh linguistic groups. So it shows the big influence of such tribes in the organisation of the early Kahazar State. A.A. TUrilov. Dechan excerpt of “The King Kazarin tale”: to the history of the Byzantine-Khazarian plot in the Slavonic tradition.
ХАЗАРЫ: Миф и история Ц1111Ц11Ц 9 п7859321733257и Издательство «Мосты культуры» ЛР № 080851 от 28.05.2010 Формат 60 х 90/16 Бумага офсетная. Печать офсетная. Печл. 21,5. Подписано в печать 30.11.2010. Заказ № 2263 Тираж 1000 экз. Электронный вывод и печать в ППП Типография «Наука> 121099, Москва, Шубинский пер., 6