Вильям Эпплмен Вильяме
ТРАГЕДИЯ
АМЕРИКАНСКОЙ
ДИПЛОМАТИИ
Перевод с английского
Вступительная статья
и общая редакция
Н. Н. Яковлева
ИЗДАТЕЛЬСТВО
Института международных отношений
Москва 1960

Перевод И. Е. Киселевой (введение, 1, 2, и 3 главы}, Н. К.
Матвеева (4 и 5 главы) и С. А. Панафидина (6 и 7 главы и заключение}.

Вступительная статья.
Нынешнее сложное время в Соединенных Штатах
вызвало к жизни широкую дискуссию о путях
американской внешней политики. Хотя вопли реакционных
журналистов и публицистов из газетных подвалов,
призывающих усилить «холодную войну», достаточно громки, они
больше не оглушают. В США возникла и усиливается
иная тенденция — реалистической оценки
внешнеполитических проблем. Тенденция эта появилась не потому, что
некоторые американские деятели внезапно прозрели и по
собственной воле занялись переоценкой ценностей. Она
является прямым следствием успехов Советского Союза-,
исполинского роста мощи всего лагеря мира и
социализма. Можно совершенно точно указать и день ее
возникновения— 4 октября 1957 г., когда на орбиту вышел
первый советский спутник. Возрастающая критика внешней
политики США со стороны самих американцев в
последнее время получила и специфическую окраску: под огнем
находится руководство республиканской партии,
стоящей у власти, а в 1960 году — год предвыборной
кампании — избирается президент, треть сената и вся палата
представителей.
Дискуссия об американской внешней политике
возникла, однако, не стихийно; необходимость глубокого
анализа официально признана руководящими кругами
США. В эпоху спутников концепции «дубогрызов»
оказались явно недостаточными для практических целей
американской дипломатии. Уже в ноябре 1957 года в Ва-»
шингтоне собрался комитет экономического . развития,
объединяющий виднейших американских бизнесменов*
Совещание комитета открыл Никсон; среди других
высокопоставленных ораторов был В. Фостер, один из
составителей небезызвестного доклада Гейтера, в прошлом
з

заместитель министра обороны США, отметивший, что
«необходимо положить конец мифу о том, что все
американское превосходит остальной мир, и признать
ценность смирения паче гордости. Мы должны предпринять
решительное усилие понять другие народы и
происходящие вокруг нас революции» *. В январе 1958 года
сенатский комитет по иностранным отношениям решил
«предпринять исследование условий и тенденций в мире, а
также политики США в связи с этим». В июле 1958 года
сенат ассигновал 300 тыс. долларов на подготовку 15
соответствующих докладов, которые после некоторых
препирательств были распределены между ведущими
научно-исследовательскими центрами США и завершены к
лету 1960 года. Так выяснилось, что изучение проблем
американской внешней политики не только
приветствуется в Вашингтоне, но конструктивная критика с целью
исправить промахи хорошо оплачивается. Отсюда
рвение, с которым отдельные историки и экономисты в США
поторопились высказать свое суждение, предложив
альтернативный курс. Одним из первых среди них оказался
и автор этой книги Вильям Эпплмен Вильяме.
Вильяме сравнительно молодой историк (родился в
1921 г.), но в последнее время он получил довольно
значительную известность. В разгар «холодной войны», в
1952 году, он выступил с небольшой по объему книгой,
освещающей, однако, важный вопрос:
«Американо-русские отношения 1781—1947 гг.». В ней он проследил
генезис напряженности в отношениях между СССР и США
па историческом фоне и пришел к выводу о том, что
повинны якобы обе стороны. Этот «беспристрастный»
взгляд автора едва ли выдерживает критики, ибо даже
материал книги показывает, что инициатива «холодной
войны» принадлежит только и исключительно
Соединенным Штатам. Вильяме действовал крайне напористо,
чтобы укрепить свои позиции в американской
исторической науке, в первую очередь в области разработки
проблем американо-советских отношений. Необходимость
утверждения своего «я», по-видимому, вызвала его
нападки на общепризнанного в США авторитета в этих
вопросах Д. Кеннана; впрочем, в его критике кеннанизма
как в указанной работе, так и в других «местах, в том чи-
1 «Soviet Progress vs American Enterprise», N. Y., 1958, p. 124:
4

еле и в этой книге, больше «соли», чем коренных
разногласий. Вильяме вообще склонен вносить элемент сенсации
в свои исторические экскурсы. Известные крайности,
например, свойственны его в общем обоснованной
критике общепринятой американской оценки позиции США
в статье «Легенда об изоляционизме в.двадцатые годы»,
увидевшей свет в журнале «Сайенс энд сосайети» в
1954 году. Как бьгто ни было, усилия Вильямса
увенчались заметным успехом: хотя он и не занял положения
пророка — последнее по-прежнему прочно удерживает
Д. Кеннан, — его взгляды, по-видимому, пришлись по
вкусу той части американской либеральствующей
интеллигенции, которая составляет круг читателей журналов
«Нью рипаблик» и «Нэйшн». Свидетельство тому —
довольно частое появление на их страницах
публицистических статей Вильямса. Ныне он профессор истории в
Висконсинском университете, а в 1955—1956 годах
получил субсидию от «фонда Форда» для изучения проблемы
причинности в истории.
В книге «Трагедия американской дипломатии»
Вильяме задался целью выяснить причины сокрушительных
поражений американской дипломатии в последние годы
и дать посильные советы на будущее, как укрепить
пошатнувшееся положение Соединенных Штатов в мире.
Перед нами краткий, довольно схематичный и
односторонний обзор истории внешней политики США с 90-х
годов прошлого столетия по наши дни, а в центре
внимания исследования — вопрос о растущем разрыве
между декларированными целями Соединенных Штатов и
практической политикой. Все это сдобрено изрядной
долей философии прагматистского толка, беспомощными
теоретически и неправильными фактически
рассуждениями о марксизме. С точки зрения фактов книга
Вильямса большого интереса не представляет, сообщаемое
им давно известно. Поучительно другое — их
интерпретация автором, которая дает возможность проследить
эволюцию политического мышления в Соединенных
Штатах под влиянием успехов Советского Союза. Наконец,
бесспорно правильным представляется конечный вывод
автора о неизбежности мирного сосуществования, хотя
он достигнут на основе иных посылок и имеет в виду
другие последствия, чем считают искренние поборники
мира и демократии. В этом, и только в этом, ценность кни-
5

ги, побудившая издательство предложить ее вниманию
советского читателя в русском переводе.
В своей работе, говоря о прошлом американской
внешней политики, Вильяме затрагивает широкий круг
вопросов, подчиняя освещение их, однако, одной цели —
показать американскую доктрину «открытых дверей» в
действии, как основополагающий и неизменный принцип
США во внешних сношениях с конца XIX века;
Обстоятельства провозглашения политики «открытых дверей» и
ее империалистическая сущность основательно изучены
в общих и специальных работах советских авторов1.
В отношении доктрины «открытых дверей», как и
американской внешней политики вообще, давным-давно было
указано на "зияющий разрыв между благочестивыми
словами и низменными делами. Поэтому когда Вильяме
доказывает на протяжении всей своей работы противоречие
искренних «возвышенных» целей США с их конкретной
политикой, диктовавшейся империалистическими
мотивами, с точки зрения советского историка он ломится в
открытую дверь. В то же время, касаясь прошлого,
автор расхваливает политику «открытых дверей». Так,
Вильяме пишет: эта политика «блестяще действовала на
протяжении полувека. Ее стратегия и тактика дали
Соединенным Штатам возможность основать новую и
влиятельную империю» (стр. 201). Это в высшей степени
поучительно: если ныне Вильяме предлагает положить
конец этой политике, то он делает это не потому, что в
США отказались от планов установления мирового
господства Америки, а потому, что народы мира прекрасно
поняли империалистический характер доктрины
«открытых дверей». Изменение взглядов американских
идеологов под влиянием внешнего мира и, разумеется, против
их воли и представляет интерес. Перед нами еще одно
доказательство того, что поступательное развитие
человечества глубоко затрагивает цитадель
капиталистического мира, говоря словами Н. С. Хрущева, «битие
определяет сознание». В современном мире американский
империализм больше не свободен в выборе целей и
1 См. А. А. Ф у р с е н к о, Борьба за раздел Китая и
американская доктрина «открытых дверей». 1895—1900, Изд-во АН СССР,
1956; «Международные отношения на Дальнем Востоке. 1840—
1949. Под ред. Е. М. Жукова», Госполитиздат, 1956; «История
дипломатии», тт. II, III и др., Госполитиздат, 1946.

средств, а вынужден считаться с реальным соотношением
сил. Это обнадеживает.
Призыв Вильямса, явно обращенный к вашингтонским
прожектерам, парящим на крыльях «американской
мечты», сообразовать свои планы с существующими
возможностями, отнюдь не изолированное явление в новейшей
американской историографии и политической
публицистике. Школа «реальной политики», сложившаяся в
буржуазной исторической науке США еще в конце 40-х
годов, под руководством влиятельного профессора Г. Мор-
гентау имеет в этом отношении очевидный приоритет
перед Вильямсом. Не говоря уже о многочисленных и
больших по объему послевоенных работах самого
Г. Моргентау, один из активнейших деятелей этой
школы Р. Осгуд1 еще в 1953 году выступил с книгой
«Идеалы и эгоизм в американской внешней политике», в
которой высказал соображения, сходные с нынешними
рассуждениями Вильямса. От аналогичных и более ранних
работ на эту же тему книгу Вильямса отличает не
качественный подход к делу, а большая резкость
формулировок. Это и понятно: до советских спутников
можно было рассуждать об американской политике
неторопливо, академически. После них обстановка круто
изменилась, время не ждет. Отсюда категорические
заявления Вильямса: «Если продолжать цепляться за
политику экспансии «открытых дверей», то, весьма вероятно,
дело окончится изоляцией Соединенных Штатов в
буквальном смысле этого слова». И в другом месте:
«Весьма вероятно, что еще одна попытка стабилизировать мир
в качестве американской «границы» приведет к ядерной
войне» (стр. 202, 204). Иными словами, Вильяме
рекомендует американским политикам подрезать, и
незамедлительно, крылья своей фантазии.
В нынешних условиях, в век термоядерного оружия и
межконтинентальных ракет, Вильяме не видит иного
выхода для Соединенных Штатов, «роме как стать на
почву фактов, что предполагает своего рода мирное
сосуществование с Советским Союзом и социалистическим
лагерем в целом. Излагая свои конечные выводы, он
пишет: необходимо «установить, а затем "поддерживать
1 Р. Оагуд известен советскому читателю по переводу его книги
«Ограниченная война», выпущенной Воениздатом в 1960 году.
7

путем постоянных переговоров и (развивать modus Vivendi
с Советским Союзом, Китайской Народной Республикой
и их союзниками. Существенную часть такого сближения
составляют экономические соглашения» (стр. 204). Это
трезвое суждение можно только приветствовать. Пока,
однако, голос Вильямса принадлежит к числу лишь
немногих голосов в США, раздающихся в пользу такого
образа действия. Хотя люди, отстаивающие
необходимость найти modus vivendi между США и СССР, имеют
возможность публично высказать свою точку зрения, ибо
с благословения свыше в США проводится тотальная
мобилизация идей для исправления промахов
американской внешней политики, было бы неосмотрительно
полагать, что она возобладает, по крайней мере в ближайшем
будущем. Недавние действия правящих кругов США в
международных вопросах наглядно свидетельствуют об
этом. Признание пиратского полета самолета «У-2»
государственной политикой США, их провокационные
нарушения советских границ, срыв совещания в верхах,
американская позиция в вопросах разоружения — все это
говорит о том, что вашингтонские политики по-прежнему
действуют под влиянием иллюзий, покончить с которыми
и предлагает Вильяме.
Автор попытался снять идеологические шоры,
практические деятели американской дипломатии не
осмеливаются сделать это. Невольно напрашивается вывод,
внешне носящий парадоксальный характер: ныне в США
поборниками мирного сосуществования являются люди,
которые убеждены, что капитализм может возобладать
над социализмом без войны. Те, кто находится у руля
государственной политики в США, по-видимому, далеко
не убеждены в этом. Поэтому представляется
целесообразным разобрать то, что весьма условно можно назвать
его философией международных отношений
применительно к проблеме мирного сосуществования.
В своей статье «О мирном сосуществовании»,
опубликованной в американском журнале «Форин афферс»,
Н. С. Хрущев писал: «Что же такое политика мирного
сосуществования?
В самом простейшем своем выражении она означает
отказ от войны, как средства решения спорных вопросов...
Мирное сосуществование — это не только простое
сожительство бок о бок при отсутствии войны, но при
8

постоянно сохраняющейся угрозе ее возникновения в
будущем. Мирное сосуществование может и должно вы*
литься в мирное соревнование в деле наилучшего удов*
легворения всех потребностей человека» 1. Касаясь пер-
спектив в этом мирном соревновании, Н. С. Хрущев
писал в послании на имя премьер-министра
Великобритании Г. Макмиллана 4 августа 1960 г.: «Вы можете
напомнить мое выступление в Америке, когда я сказал,
что внуки наши будут жить при коммунизме. Так ведь я
не говорю, что мы посредством войны уничтожим
капитализм. Нет, никогда я этого не говорил и говорить не
буду. Я говорил о том, что развитие человеческого обще-,
стза ведет к тому, что прогрессивный строй побеждает
отсталый строй и поэтому капитализм, сыграв свою
положительную роль, одряхлел и на смену ему идет
социализм, коммунизм» 2.
Идеи коммунизма в наш век являются великой
притягательной силой, ибо они отражают необратимый процесс
развития в мире. Пароды всей земли воочию видят их
материальное воплощение в грандиозных победах в
области экономики, культуры, здравоохранения СССР и
зсех стран социалистического лагеря. А в основе основ
наших успехов лежит то, что отличает коммунизм от
капитализма,— освобожденный, раскрепощенный труд. Тот
факт, что в Советском Союзе навсегда положен конец
эксплуатации человека человеком, прост и понятен
труженику в любой стране мира. Отсюда крепость
советского государственного и общественного строя и успехи
внешней политики СССР, ибо они отвечают надеждам и
чаяниям многих миллионов простых людей. Неизбежна
победа коммунизма над капитализмом, подготовленная
превосходством внутренней структуры социалистического
общества свободных людей.
Вильяме и другие реалистически мыслящие историки
в США, наконец, поняли, что внешняя политика
начинается внутри страны. На его взгляд американская
«демократия» обладает достаточными ресурсами, чтобы
Соединенные Штаты могли увлечь за собой мир
собственным примером, при условии соответствующих реформ
дома. В конечном итоге остроту его критике современного
1 «Правда»,6 сентября 1959 г.
2 «Правда», 6 августа 19G0 г.
Г)

положения США придает осознание того, что в 90-е гог л
прошлого столетия наметился разрыв между более
ранними «идеалами» Америки и практической политикой;
Вильяме серьезно считает, что Соединенные Штаты я&З-
бы «могут предложить миру больше в духовном и
материальном отношении, чем Советский Союз» (стр. 18J.'
Было бы смешно закрывать глаза на то, что когда на
рубеже XVIII и XIX века США завоевали и укрепили
независимость, бросив вызов монархиям, их
государственный и общественный строй был более передовым, чем
в тогдашней Европе. Однако демократия Джсфферс^на и
Джэксона, на что справедливо указывали еще
современники и убедительно доказали впоследствии истощай, в
том числе и буржуазные, в самих США, носила
ограниченный характер, не говоря уже о рабстве негров.
Потребовалась очистительная буря гражданской войны в
США, чтобы выправить самые вопиющие недостатки
этой «демократии». Настаивать в наши дни, как
подразумевается во всей книге Вильямса, что идеи полуторасто-
летней давности способны взять верх в современном,
быстроменяющемся мире,— значит защищать
окаменевшие древности, исторические анахронизмы, это —
попытка в духовной области повернуть вспять колесо истории,
не видя его движущих сил, негодные средства которой
соизмеримы разве с непониманием автором русской
истории. Его суждения о характере русского человека по
Достоевскому и Куприну, как бы ни был велик их талант
я разнообразны средства художественного воздействия,
заведомо создают упрощенную картину
действительности, отказаться от которой; кстати, Вильяме призывает
своих сограждан на государственных постах.
Марксистам понятна несостоятельность надежд
Вильямса и прочих на то, что можно гальванизировать
капиталистическое общество. Они верят, что в конечном счете
идея коммунизма победит во всем мире. Эта уверенность
основана на знании законов развития общества.
Марксисты уверены в победе социалистического строя, потому
что он является более прогрессивным по сравнению с
капиталистическим. Кругозор Вильямса значительно уже,
чем, например, его соотечественника Д. Кеннана, поэтому,
в отличие от последнего, он не выдвигает конкретной
программы внутренних реформ, ограничиваясь общими
ссылками на американскую «демократию» и благими
w

пожеланиями, чтобы «труд и досуг» американских
граждан «использовались с творческим смыслом и
целесообразно» (стр. 205). Вильяме отстаивает активные действия
Cov синенных Штатов на международной арене, и вот в
как м плане: во-первых, в отношении СССР. «Выбирая
боле* скромную цель поощрения позитивных сил и
предпринимая свои усилия на основании более тонкого
анализа Америка, по-видимому, сможет надеяться на
скро ную степень реального успеха», а именно —
«способствовать ослаблению централизованной власти»
(стр. 191). Во-вторых, «исправленная внешняя политика
Соеди енных Штатов будет направлена на то, чтобы по-
могат другим народам осуществлять их стремление на
собственных путях» (стр. 205). При всем этом, настаивает
Вильяме, «ни одна из этих акций не означает и не
является призывом к какому бы то ни было ослаблению
американской' военной мощи» (ютр. 204). Смысл этих
рассуждений очевиден: если голой силе не по плечу
обеспечить «американский век» на земле, а «бессилие
ядерного верховенства» доказано, тогда нельзя ли, изменив
тактику, добиться руководящей роли в мире
изощренной дипломатией? Вильяме дает положительный ответ.
Это, конечно, вздор, важно, однако, что Вильяме
предлагает своего рода мирное соревнование между США и
СССР.
Если рассматривать книгу Вильямса как сочинение
профессионального историка, то его вольное обращение
с фактами вызывает изумление. Так, политика
«открытых дверей», настойчиво и неоднократно подчеркивает
автор, якобы имела целью только «мирную» экспансию,
США будто бы никогда не были заинтересованы в
войнах. Говорить об этом можно только в крайне
незначительном числе случаев, применительно к избранным
районам. Один из таких случаев был отмечен в резолюции
«О международном положении» объединенного пленума
ЦК и ЦКК ВКП(б) 29 июля —9 августа 1927 г. США,
записано в резолюции, «не заинтересованы в
европейской катастрофе, сопряженной с риском для огромных
американских капитальных вложений»1. Генеральная
1 «Коммунистическая партия Советского Союза в резолюциях
и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК», ч. II, Госполит-
издат, 1954, стр. 363.
11

линия политики «открытых дверей» в том и заключается,
чтобы поддерживать, а когда нужно и проводить,
американскую империалистическую экспансию при помощи
голой силы. Латиноамериканская политика США в
последние десятилетия изобилует случаями либо прямого
вооруженного вмешательства в дела других государств
Западного полушария, либо поддержки реакционной
агентуры против народов, борющихся за свое
национальное освобождение. Не менее поучительны в этом
отношении и действия Соединенных Штатов на Дальнем
Востоке, в первую очередь в Китае. Что касается Европы, то
общеизвестна заинтересованность правящих кругов
США в возникновении конфликтов в том районе и
страстное желание американских монополий нагревать
руки у огня европейских пожаров.
Трактовка Вильямсом событий второй мировой войны
имеет мало общего с ее действительной историей. Автор
пытается объяснить* стремление СССР к миру после нее
как результат осознания советскими людьми, что «они
выживут, но выживут как народ, страшно ослабленный»
(стр. 152). Нисколько не умаляя огромных людских и
материальных потерь СССР в годы войны, следует, однако,
заметить, что стремление к миру Советского государства
вызвано не преходящими причинами, а органически
заложено в основе социалистического строя. Все сорок три
года своего существования Советская страна неизменно
отстаивала дело мира и принципы мирного
сосуществования. С военной точки зрения картина на исходе
второй мировой войны была противоположной той, которую
пытается нарисовать Вильям'с. Советский Союз,
несмотря на тяжкие потери, которые не вынесло бы ни одно
другое государство, в 1945 году являлся сильнейшей
военной державой мира, превосходя совокупную военную
мощь США и Англии. Вильяме определенно
переоценивает «всемогущество» Соединенных Штатов (стр. 161) и
«сочетание американской силы и русской слабости»
(стр. 161). Если бы дело обстояло так, тогда бы
вашингтонские политики не тратили время на разработку
различных методов экономического и политического
давления, чтобы заставить-капитулировать Советский Союз.
Американский империализм пошел бы на то, чтобы раз
навсегда разрешить вопрос «кто — кого» вооруженной
рукой. Но уже при тогдашнем соотношении сил амери-
12

капские реакционные круги не имели разумных шансов
на успех. Не приверженность правителей США к
абстрактной мирной экспансии «открытых дверей», а
несравнимая мощь Советских Вооруженных Сил
преградила путь американским претендентам на мировое
господство.
В ходе второй мировой войны, особенно к моменту ее
окончания, влиятельные силы в США и Англии
вынашивали планы обратить оружие против своего союзника по
борьбе с гитлеровской Германией. Однако в результате
сколько-нибудь серьезного изучения такие планы
отвергались. 16 мая 1944 г. американский комитет начальников
штабов объяснил государственному департаменту мотивы
этого. Произошли «(революционные изменения в
соответственной военной силе государств», вызванные
«феноменальным» ростом мощи СССР. После войны останутся
три великие державы: США, Англия и СССР. «В случае
конфликта между двумя последними разница в военных
силах, которые они выставят на континенте Европы,
будет такова, что ее не сможет преодолеть наше
вмешательство на стороне Великобритании... Быть может, мы
сумеем успешно защитить Великобританию, однако мы
не сможем нанести поражение России. Иными словами,
мы окажемся в войне, которую нельзя выиграть» 1.
Другой документ: 24 мая 1945 г. начальник британского
имперского генерального штаба фельдмаршал Алан Брук
записывал в своем дневнике: «Сегодня вечером я
внимательно ознакомился с докладом планировщиков (комитет
планирования при британском комитете начальников
штабов. — Я. Я.) относительно возможности начать
войну против России, если в будущем в переговорах с ней
возникнут трудности. Мы получили приказ провести это
исследование. Сама идея, безусловно, фантастична,
шансы на успех равны нулю. Нет ни малейшего сомнения в
том, что отныне Россия всемогуща в Европе»2. Так
рассматривали мощь СССР в то время высшие штабы
США и Англии. Отсюда понятно, что рассуждения Виль-
ямса беспомощны и не выдерживают соприкосновения с
фактами. Не сила, а слабость США. перед лицом
Советского Союза помешала «холодной войне» перейти в дей-
1 «The Conferences at Malta and Jalta 1945», Wash., 1955,
pp. 107—108.
3 А. В г у a n tr Triumph in the West, L., 1959, p. 470.
13

ствительный вооруженный конфликт, сделала
возможным сохранение мира. Наш автор разделил мнение
англо-американских профессиональных военных по иным
основаниям и с большим запозданием — спустя 15 лет.
Впрочем, лучше поздно, чем никогда.
Указанные и многочисленные другие погрешности в
книге, по-видимому, объясняются не только
односторонним подбором фактов для создания соответствующей
интерпретации, но просто слабым знакомством с рядом
источников. Сам Вильяме, рассказывая в английском
издании о своей работе, утверждал: «Основные
материалы для этого исследования американских внешних
сношений автор собрал во время глубокого изучения отдела
рукописей Национального архива США и сорока семи
собраний документов отдельных деятелей в библиотеке
конгресса, в других библиотеках и во владении частных
лиц. Переписка со многими лицами в США и Европе
дополнила это собрание. Кроме того, использовались
источники, опубликованные в Англии, Франции, Германии,
Японии, нескольких латиноамериканских странах, в
СССР, в США» и т. д. и т. п. Заявление это носит
претенциозный характер, и наилучшим опровержением его
служит очевидная узость документальной базы самой
работы. Но не в этом, в конечном счете, дело; быть
может, для Вильямса это принятый стиль исследования.
Вопрос заключается в другом: несмотря на упоминание
неких «источников, опубликованных... в СССР», автор не
взял за труд познакомиться с советской литературой по
интересующему вопросу. А жаль, по крайней мере не
пришлось бы тратить время на надуманные концепции
относительно СССР, едва ли украсившие книгу.
«Объективность» буржуазного профессора получает любопытное
освещение. Во всяком случае пока никто, даже среди
буржуазных историков, не брал на себя смелость
утверждать, что для освещения американо-советских
отношений американские материалы — исчерпывающий
источник.
Когда в начале 1959 года книга Вильямса «Трагедия
американской дипломатии» увидела свет, американская
критика подчеркнула, что концепции автора — игра ума,
не имеющая практического значения. Комплимент «Нью-
Йорк тайме» автору носит двусмысленный характер:
«Блестящая книга по международным вопросам», с ко-
4

торой, однако, «нельзя согласиться» *. Газета «Крисчен
сайенс монитор» обвинила Вильямса: «Профессор
страдает от своего рода идеологической близорукости —
американские дипломаты никогда не действуют правильно,
советские лидеры никогда не ошибаются»2. Наиболее
пространную рецензию (свыше трех тысяч слов)
поместил журнал «Нью рипаблик». Профессор Р. Такер,
подписавший ее, заметил в тоне конечного суждения:
«Профессор Вильяме старается убедить нас, что для Америки
возможно проводить политику, которая отражает в
чистом виде идеал самоопределения, и воздерживаться от
вмешательства во внутренние дела других народов. При
современной разнице в силах и соответствующих
отношениях— экономических и политических,
господствующих на международной арене, — этот совет более чем
бесполезен... Америка не может ограничиться задачей
создания более желательного международного порядка
как «равная среди равных». Любая попытка всерьез
действовать таким образом будет отказом от ее
ответственности, а не выполнением ее»3.
И последнее. Если основной журнал американских
буржуазных историков «Америкэн хисторикал ревью» в
апрельском номере за 1959 год констатировал в
академическом духе: «Стиль Вильямса иной раз не носит
кристально ясного характера», то в «Крисчиан сенчури»
8 апреля 1959 г. прямо указывалось, что изложение
«грешит против грамматики». Перевод, естественно, не
может коренным образом изменить оригинал.
Возможности самого лучшего переводчика не превосходят
наиболее выигрышного использования грамматических форм
родного языка.
Н. Яковлев.
1 «The New York Times», Febr. 15, 1959.
2 «Christian Science Monitor», June 24, 1959.
3 «The New Republic», May 4, 1959, p. 21;

<г# полагаю, что многие в Западном мире до сих пор считают себя
либералами, но по существу ни в коей мере ими не являются. В
глубине души они верят, что общество не будет (и не должно) сильно
изменяться, что коммунизм — это враг-абсолют и что единственные
задачи, доступные людям доброй воли, это одной рукой бороться с
холодной войной, а другой — совершать мелкие благотворительные
акции. Быть может, разумная позиция, но это позиция тех, кто
отказался от интеллектуальной борьбы».
Сэр Чарльз П. Сноу, 1957 г.
«Наше время — это время тщательной критики; верно, но только
критики всего общества».
Джеймс Рестон, 1958 г.

Введение
ИСТОРИЯ И СОВРЕМЕННЫЙ КРИЗИС
«Мы не можем ссылаться на Высшую Волю, мы сами ответственны
за то, что мы собой представляем».
У. X. Оден
«Историю, которая должна служить нам, как левая рука скрипачу,
мы окутываем предрассудками, приспособляя ее к своим страхам и
калеча так, как китайские женщины имели обыкновение калечить
свои ноги».
Вильям Карлос Вильяме
«Хуэй ничуть не помогает мне; из того, что я говорю, нет ничего, что
бы его не восхитило».
Конфуций
Несмотря на то, что запуск Россией /первого спутника
Земли вызвал значительное .потрясение и досаду, он не
•побудил Соединенные Штаты к коренному пересмотру и
критике своей собственной внутренней и внешней
политики. В последующие несколько месяцев, в особенности
после того, как «Эксплорер-1» был запущен на орбиту,
большинство американцев пришло к выводу, что более
усердное и энергичное проведение традиционной
политики разрешит кризис и продвинет страну ближе к
Золотому веку.
Меньше чем через год, к концу лета 1958 года, все
больше американцев стали подвергать сомнению это
оптимистическое предсказание. Сомнения и критические
замечания, выраженные различными лидерами, хотя и были
усилены и резко обострены попыткой .поддержать
американскую политику на Ближнем Востоке высадкой
12 тыс. солдат в Ливане, шли значительно дальше
обсуждения одного этого акта. Артур Крок, выдающийся кон-
3 Вильям Эпплмен Вильяме
17

сервативный комментатор газеты «Нью-Йорк тайме»,
выдвинул наиболее прямое и откровенное определение
кризиса: «Быть может, события в мире достигли и,
возможно, даже миновали ту историческую грань, когда
великая нация должна коренным образом пересмотреть
свою внешнюю политику? ...Разве единственной
возможностью избежать неудач в политике является применение
силы, что повлечет увеличение риска мировой войны, а
ведь наша современная программа ставит во главу угла
предотвращение ее?»
Из многих способных американцев, которые также
пытались решить вопрос, поставленный Кроком, пожалуй,
никто не действовал столь быстро и <с такой
проницательностью и прямотой, как сенатор Дж. Вильям Фулбрайт.
«Дело в том, — предостерег он, — что мы находимся в
затруднении, очень серьезном затруднении, независимо от
того, что произойдет в дальнейшем на Ближнем Востоке».
Указывая на многочисленные частные ошибки, Фулбрайт
подчеркнул главное в кризисе: «Если существует хотя бы
один фактор, полнее других дбъясняющий
затруднительное положение, в котором мы сейчас оказались, то это
наша готовность использовать призрак советского
коммунизма для маскировки несостоятельности нашего
собственного руководства». Вполне отдавая себе отчет в том,
что Россия бросила американскому руководству
решительный вызов, и ни в коей мере не будучи расположен
сбросить со счетов важность и силу этого вызова,
Фулбрайт тем не менее настаивал, что гораздо важнее
«задать себе несколько весьма серьезных вопросов». «Мы не
должны больше рассматривать мир со стереотипной точки
зрения, — заключил он. — Мы должны отказаться от
штампов и пересмотреть все наши посылки».
Начиная переоценку американской политики,
вероятно, уместно пояснить и подчеркнуть цель подобного
исследования. Соединеннные Штаты могут предложить миру
больше в материальном и духовном отношении, чем
Советский Союз; отсюда — целью отказа от штампов и
клише и пересмотра наших взглядов является возврат к
вопросу о сущности вклада Америки в историю человечества
и выработка новой программы и политики, которые скорее
сделают честь этим идеям и идеалам, нежели извратят их.
Суровость анализа и сила критики — это только средства
для достижения этой цели.
18

В основу подобного пересмотра американской
внешней политики следует положить тщательный обзор
методов и путей, какими Америка определяла свои
собственные проблемы и цели и свои отношения с остальным
миром. Причина проста: реализм никуда -не приведет,
если не начать с самих себя. В сочетании со свежим
взглядом на линию поведения Советского Союза такое
понимание американской политики помогло бы в попытке
разработать новые программы и политику с целью
приблизить к осуществлению американские идеалы и
практические цели. Ибо в самом глубоком смысле, теперешний
кризис американской дипломатии определяется
противоречием между .нашими идеалами и практикой.
С самого начала важно представить стоящую перед
нами дилемму. В сфере идеалов и идей американская
политика руководствуется тремя концепциями. Одна из
них — это сердечное, щедрое, гуманное стремление
помочь другим .народам разрешить свои проблемы. Другая
концепция—принцип самоопределения на
международной арене, признание права каждого общества на
выдвижение своих собственных целей и достижение их внутри
страны такими средствами, какие данное общество сочтет
нужными. Эти две концепции могут совпадать; в самом
деле, они в значительной мере дополняют друг друга.
Однако третья концепция, разделяемая многими
американцами, сводится к тому, что другие народы могут
действительно решить свои проблемы и улучшить свою
жизнь только в том случае, если они следуют образу
жизни Соединенных Штатов. Такая концепция
характерна не только для американцев, поскольку все остальные
народы в той или иной степени обнаруживают подобные
взгляды по отношению к остальному миру.
Это, однако, поднимает кардинально важный вопрос:
мысль о том, что другие народы должны копировать
американский образ жизни, находится в противоречии с
потребностью помогать им исходя из гуманных
соображений и с концепцией, что они имеют право сами решать
для себя основные вопросы. В некоторых случаях
американский образ действий просто не подходит для другого
народа, в другом случае он может предпочесть идти иным
путем, приносящим столь же хорошие результаты. ^Но
даже и в том случае, если американский образ
действий — единственный эффективный подход к делу, факт
3*
19

остается фактом, что навязывание его другому
обществу — а экономическое и политическое давление есть
форма принуждения — нарушает (право на самоопределение.
Кроме того, это озлобляет другое общество и делает его
еще -менее способным воспринять американский образ
жизни, как он того заслуживает. Отсюда не будет ни
. очень эффективным, ни слишком идеалистическим
пытаться помочь другим народам, настаивая при этом, чтобы
они стали точными копиями Соединенных Штатов.
Подобная же трудность возникает © связи «с
экономической стороной американской внешней политики.
Соединенные Штаты нуждаются в сырье и других товарах и
услугах со стороны других стран, равно как сами
нуждаются и в продаже некоторых своих товаров и услуг
этим странам. Соединенные Штаты могли бы в
буквальном смысле слова изолировать себя и все-таки
продолжать свое существование, но не в этом дело. Жизненно
важный вопрос заключается в том, как Америка получает
то, в чем сама нуждается, и «как экспортирует то, что
хочет продать.
Большинство американцев ответило бы на это, что
выход — это торговля. Но торговля определяется как
обмен товарами и услугами между независимыми
производителями на таком широком рынке, какой только
возможно создать. В этом заключается источник всех бед
Америки в ее экономических связях с остальным миром.
Расширяя свою экономическую систему в значительной
части света, Америка очень затруднила для других
народов сохранение какой бы то ни было экономической
независимости. Это особенно справедливо в отношении
сырья. Саудовская Аравия, например, не является
независимым производителем нефти. Ее нефтяные промыслы
представляют собой неотъемлемую часть американской
нефтяной промышленности. Такие же отношения
складываются, когда другие отрасли американской
промышленности расширяют свои операции подобным
образом.
В конечном счете получается, что гуманное стремление
Америки помочь другим народам подрывается и даже
извращается ее собственными методами оказания этой
помощи. Другие народы начинают понимать, что
американская политика отнимает у них права как на
экономическое, так и на политическое самоопределение. Чувствуя,
20

что им скорее наносят вред, чем 'помогают, они склонны
обратиться в отместку к политическим и экономическим
мерам, что еще более усложняет и без того запутанную
проблему. Поэтому представляется уместным, приступая
к анализу кризиса американской дипломатии,
(попытаться уяснить, как возникло это противоречие в ее политике.
Если эта сторона проблемы может быть решена, тогда,
вероятно, окажется легче выработать такую программу
помощи другим -народам, которая была бы ближе к
американским идеалам и в то же время была бы более
эффективной на практике.
Удачный отправной пункт для такой попытки был
предложен Джозефом А. Скампетером, .выдающимся и
разумным политическим экономистом, который однажды
заметил, что американская Мечта с большой буквы — это
«стать миром в себе». Во всяком случае теоретически эта
цель могла бы быть достигнута одним из двух способов.
Америка могла бы сосредоточиться на своей позиции
лидера Западного полушария, путем тщательного
планирования и напряжения сил продолжать свое развитие в
качестве могущественной, в основном
'самообеспечивающейся, демократической и либеральной империи. Только
немногие из американцев серьезно поддержали, развили
и отстаивали такой подход. Другой путь к тому, чтобы
сделать Америку «миром в .себе», заключался в том,
чтобы американизировать значительные районы земного
шара за пределами Западного полушария. Хотя подобный
шаг никогда не был предпринят в виде согласованной
попытки с применением -силы, тем не менее этот подход
характеризует американскую внешнюю политику со
времен критического десятилетия 1890-х годов, когда
американцы в ответ на угрозу экономического застоя и
опасения социального переворота переключили свое внимание
на поиски новых границ за рубежами собственной страны.
Восторженная поддержка, оказанная большинством
американцев таким лидерам, как Теодор Рузвельт и Вуд-
ро Вильсон, которые подчеркивали необходимость и
добродетель подобной идеологической и экономической
экспансии, и является проявлением такой политики и
взглядов. Рузвельт был уверен в том, что Америка
призвана сыграть в мире ррль цивилизующего фактора, как и в
том, что ей необходима-экономическая экспансия.
Поэтому он осуждал такой вид борьбы, как борьба буров в
21

Южной Африке, презрительно утверждая, что они
«сражаются на неправой стороне в битве за цивилизацию и
обречены на гибель». Вильсону принадлежит так много
классических высказываний по.поводу его «морального
империализма», что более поучительно напомнить о его
постоянной заботе об американской экономической
экспансии. «Ни в чем я так сильно не заинтересован, —
заверил он в 1914 году корпоративных лидеров страны, — как
во всемирном развитии торговли нашей страны и в ее
праве на завоевание иностранных рынков».
Более того, в конце второй мировой войны
большинство американских лидеров сильно склонялось к тому,
чтобы решать проблемы послевоенного времени с
традиционных позиций Рузвельта и Вильсона. Подавляющее
большинство среди них определяло «интернационализм»
и «коллективную безопасность» как систему,
организованную и возглавляемую Соединенными Штатами, в
противовес Советскому Союзу, и располагающую большой
властью в других районах мира. Под их руководством вся
сила Америки в .виде монополии на атомную бомбу и
экономики, временно более мощной, чем экономика всего
остального мира, вместе взятая, была развернута для
того, чтобы пресечь коварные замыслы России и
восстановить остальную часть мира для благодетельного
применения американского руководства. Большинство
американцев пришло к выводу, что эта программа необходима
и спра!ведлива. Они соглашались с государственным
секретарем Джеймсом Бирнсом, заявившим в июле 1945
года, что проблема заключается не в том, чтобы «сделать
мир безопасным для демократии, а в том, чтобы сделать
мир безопасным для Соединенных Штатов».
Подразумевалось, что эти два понятия идентичны.
Весь остальной мир был заверен, что ему нечего
бояться: его завтрашний день будет даже лучше, чем
вчерашний день Америки. Президент Гарри С. Трумэн
объяснил, что само будущее стало новой границей Америки:
«Нам нужно только взять на себя должное развитие
обширных районов и в сущности безграничных ресурсов во
многих частях света». Скептикам, размышлявшим над
моральной .или экономической стороной проблемы,
ответил государственный секретарь Дин Ачесон. Помощь
другим странам и капиталовложения в них, пояснил он,
могли бы решить постоянную практическую задачу соз-
22

дания жизнеспособной системы внутри страны. Что же
касается моральной стороны, то ничто не могло быть
более справедливым: «Мы готовы помочь народам,
которые верят в то же, во что и мы, продолжать жить так, как
они хотят».
Прошли считанные годы, и стало очевидно, что что-то
неладно. Вообще допускалось, как отметила «Нью-Йорк
тайме», что это трудное задание — «быть полицейским,
банкиром и нянькой» для всего мира, оставались все же
трудности, не решенные двухпартийной программой
сдерживания. Дело было не только в том, что русские
создали атомную бомбу куда быстрее, чем кто-либо
ожидал, самые надежные источники предупредили: Америка
«постепенно теряла контакт с народами мира». Наиболее
поучительным, вероятно, было то, как изменялись
«прежние аргументы и выводы, хотя их модификации не были
полностью удачны и убедительны. В 1946 году, например,
Джордж Фрост Кеннан -стал весьма влиятельным
деятелем благодаря выдвинутому им тезису, что вполне во
власти Америки «принудить Кремль к значительно
большей степени выдержки и осмотрительности, чем
наблюдалось в последние годы, и таким путем способствовать
развитию тенденций, которые должны в конечном счете
найти себе выход либо в разрушении, либо в постепенном
сведении на нет советской власти». К 1956 году он уже
был готов уступить русским «привилегии иметь свои
секреты и не соглашаться». В «своеобразной форме и в
определенных пределах пересмотр Кеннаном своих прежних
убеждений явился таким же показателем провала
американской политики, как и отступление сэра Уинстона
Черчилля от настроений воинствующего крестоносца в его
речи о железном занавесе в 1946 году и призыву в
1954 году «предпринять серьезную попытку
-сосуществования».
Пожалуй, ничто другое не пролило столь яркий свет
на кризис, как появление в «Нью-Йорк тайме» 13 октября
1957 г. различных дискуссионных статей. Размышляя о
достижении русских — первом спутнике, газета
комментировала, что «12 лет тому назад контраст между
Соединенными Штатами и Советским Союзом едва ли мог быть
резче». Это было верно, 'и заявление это подчеркнуло раз
и навсегда тот момент, что кризис развился и созрел в
течение того периода, когда Америка пользовалась зна-
23

чительными относительными преимуществами. Однако
решающим обстоятельством было то, почему американцы
поняли это относительное превосходство как абсолютное
превосходство, и то, каким образом они старались
использовать это предполагаемое превосходство.
Сотрудник этой газеты Томас Дж. Гамильтон дал
сжатое резюме того образа мыслей, которым
руководствовались творцы американской политики в те годы:
«В 1946 году,— напомнил он,— и фактичеоки до 1949
года Соединенные Штаты... имели возможность поставить
Советский Союз на колени путем 'превентивной войны».
Государственные секретари Дин Ачесон и Джон Фостер
Даллес, исходя из этой посылки, разработали
двухпартийную .программу «тотальной дипломатии»,
предназначенную для того, чтобы одержать победу без войны.
Политика сдерживания и освобождения, как признавал сам
Кеннан, была «лишь двумя сторонами одной и той же
медали». Однако признание Гамильтона в том, что
«истинного баланса страха» не существовало до 1957
года, разрушило логику старого двухпартийного
аргумента, что Америка не может вступать в переговоры до тех
пор, пока .не создаст «позиции силы». Ибо в 1958 году
стало очевидно, что Америка отказывалась вступать в
переговоры в годы, когда она действительно имела
относительное преимущество, но полагала, что находится
именно на таких позициях «силы в абсолютном смысле.
«В течение слишком долгого времени,— заключил
сенатор Майк Мансфилд,— Соединенные Штаты были
слишком склонны недооценивать возможности
Советского Союза, и вот теперь это дает себя знать». Убеждение
в том, что Соединенные Штаты имеют силу заставить
Советский Союз принять их условия, было основным
слабым звеном в американском представлении о мире. Это
и явилось причиной кризиса. Отставание в вооружениях
и образовании является лишь внешними симптомами.
Чрезвычайные программы с целью ликвидировать
выявившиеся недостатки лишь маскируют основную
слабость. Проблема, стоящая перед Америкой, состоит не
просто в том, чтобы снова взяться за дело и догнать
слабого конкурента, которому позволили вырваться вперед
в момент излишней доверчивости. Проблема в том, чтобы
принять, говоря словами Уолтера Лишшана, тот факт,
что Советский Союз уничтожил монополию англосаксон-
24

ского руководства; затем признать, что Россия рав-на
Соединенным Штатам, хотя и является соперником, и,
наконец, выработать программу, с которой можно было
бы жить в м.ире, .в котором Америка больше не
доминирует, как это было в прошлом.
Нация черпает представления о самой себе и об
остальном мире в значительной степени из исторических
сочинений, написанных профессиональными историками
ил.и популяризаторами. Поэтому весьма уместно
обратить испытующий и беспристрастный взгляд на это
традиционное изображение нас самих. Один из путей понять
необходимость такой переоценки заключается в том,
чтобы выяснить, какие изменения нужно внести в
высказывание Вильямса Карлоса Вильямса, открывающее это
введение с целью 'сделать его соответствующим
сегодняшнему дню. Ныне его .следует изменить и читать так*
«Историю, которая должна служить нам, как левая рука
скрипачу, мы окутываем предрассудками, приспособляя
ее к своим страхам и калеча так, как китайские
женщины имели обыкновение калечить свои нога». Нам
необходимо говорить в прошедшем времени, чтобы выяснить свои
позиции, идеи и действия.
Будет, однако, благоразумным с самого начала не
вводить самих себя в заблуждение. «Историческое
сочинение,— заметил сэр Льюис Намьер,— не визит
соболезнования». История — это зеркало, в котором, если мы
достаточно честны, мы можем увидеть себя такими, какие
мы есть, а не такими, какими хотели бы себя видеть.
Злоупотребление историей — это злоупотребление зеркалом:
использование его не для того, чтобы увидеть то хорошее,
что есть в изображении, а для того, чтобы увидеть
изображение целиком безупречным. Как Оливер Кромвель
оказал Англии, так и История говорит человечеству:
«Я умоляю вас во имя христианского сострадания,
учтите, что вы можете ошибаться».
2 Вильям Эпплмен Вильяме

1. ИМПЕРСКИЙ АНТИКОЛОНИАЛИЗМ
«Продолжение существующей анархии в нашей торговле будет
означать продолжение неблагоприятного платежного баланса в ней,
который истощает наши средства (и разорит нас). В действительности
большинство наших политических зол восходит к коммерческим,
а большинство моральных зол — к политическим».
Джеймс Мэдисон — Томасу Джефферсону, 1786 г.
«(Наша современная политика) приблизила день, когда равновесие
между сельским хозяйством, промышленностью и торговлей сведет
наши внешние отношения до простого обмена тех излишков, которые
мы не сможем потреблять для получения предметов разумного
комфорта, которые мы не можем производить».
Томас Джефферсон, 1809 г.
«Американские фабрики вырабатывают больше, чем может
использовать американский народ; американская почва производит больше,
чем он может потребить. Судьба предопределила за нас нашу
политику; мировая торговля должна быть и будет в наших руках».
Альберт Дж. Беверидж, апрель 1897 г.
«Даже протекционисты стоят за свободную торговлю в Китае, где
свобода используется в интересах американских промышленников.
Даже антиимпериалисты приветствуют имперскую политику, не
предусматривающую никаких завоеваний, кроме коммерческих».
Лондонская «Тайме», 1900 г.
Традиционное американское представление об
Америке и остальном мире состоит из трех основных идей,
или понятий. Во-первых, утверждается, что Соединенные
Штаты стояли на изоляционистских позициях, а выход
на мировую арену был им «навязан» сначала для того,
26

чтобы помочь Кубе, затем — дважды — для того, чтобы
сохранить мир для демократии, и, наконец, для того,
чтобы помешать Советскому Союзу захватить весь
мир. Во-вторых, считается, что, за исключением краткого
и быстро пришедшего в норму отклонения на рубеже
XIX—XX века, Америка была настроена
антиимпериалистически на протяжении всей своей истории. Наконец,
третья идея сводится к тому, что уникальное в своем
роде сочетание экономической мощи, интеллектуального
и практического гения и моральной чистоты дает
Америке возможность сдерживать врагов мира и прогресса и
строить лучший мир, не создавая при этом империи.
Для нас утверждать, что репутация Америки в
международной жизни полностью противоположна этому
распространенному представлению, значило бы принять
беспристрастный тщательный пересмотр своей
собственной мифологии за тираду бесполезного самоосуждения.
Не все классические взгляды на американскую внешнюю
политику ошибочны: Соединенные Штаты
действительно пришли к полному, активному участию в
международной жизни постепенно; они были настроены
антиимпериалистически в некотором отношении и в
определенные периоды; время от времени они сознательно
признавали различные ограничения своей власти. Однако,
учитывая последствия принятого толкования,
необходимость в критической самооценке представляется
очевидной. Ибо, если бы Америка действительно была в
точности такой, какой ее изображают традиционные идеи,
она испытывала бы лишь незначительные затруднения,
а не переживала бы кризис. Подобное сочетание мощи,
нравственности и техники создало бы Золотой век
задолго до большевистской революции.
Приступая к переоценке американской дипломатии
XX века, уместно указать, что американцы полагали,
что они создают собственную империю еще на заре
своего национального существования. Эта идея была
неотъемлемой частью пробуждавшегося самосознания
нации, которое нашло свое завершение в американской
революции. На первый взгляд подобное представление
может показаться странным, в особенности, если
сопоставить его с изоляционизмом, господствовавшим столь
продолжительное время. В действительности давнее
преобладание идеи империи не является ни слишком стран-
2*
27

ным, ни слишком трудным для объяснения. Колонисты
выросли в век империи, а США были раньше частью
империи, естественно поэтому, они считали свою страну
таковой, когда США вступили в конфликт с
метрополией.
Какой бы естественной, привлекательной и радужной
не была эта приверженность к империи, она тем не
менее поставила отцов-основателей перед серьезной
дилеммой. Политическая теория того века утверждала, что
большое государство не может быть демократической
республикой. Во всяком случае вплоть до периода
американской революции британцы могли оставаться в
неведении относительно этого вопроса или избегать его.
Англичане, придерживающиеся принципа
самоуправления, никогда не занимались проблемой превращения
своих завоеваний в неотъемлемую часть социальной и
политической структуры Англии. Американцы были не
столь удачливы, так как любая экспансия,
предпринятая ими, немедленно увеличивала саму метрополию.
Под руководством Джеймса Мэдисона они пытались
разрешить противоречие между стремлением к
созданию империи и своей политикой, выдвинув теорию, в
соответствии с которой -считалось, что имперская внешняя
политика развивает и усиливает демократическую
республику.
По-видимому, основываясь на доводах англичанина
Дэвида Хьюма, который поставил под сомнение
положение Монтескье о том, что демократия — это система,
пригодная только для небольших государств, Мэдисон
утверждал, что экспансия — это ключ к тому, чтобы не
дать фракциям, самим по себе являющимся результатом
экономических конфликтов, разрушить само общество.
С этой точки зрения различные ограничения, которые
накладывает государство, считались необходимыми,
однако их все еще недостаточно. Экспансия была
существенно важна для того, чтобы, создав империю для
эксплуатации и развития, смягчить экономические
столкновения, а возникавшие в результате большие расстояния
между различными частями страны создавали
преграды между данной фракцией и остальной нацией и
правительством, что затрудняет сохранение первоначальных
конфликтов.
Таким образом, Мэдисон предложил в качестве ру-
28

ководства к политике и к действию в свое время такой
же аргумент, какой историк Фредерик Джексон Тэрнер
сформулировал столетием позже, когда он выдвинул свой
тезис о границе, рассматривая демократию и
процветание Америки как результат экспансии. Теорию Мэдисона
разделяли (или заимствовали) многие американские
лидеры его времени. Тезис Томаса Джефферсона о том,
что демократия и процветание возможны лишь в
обществе свободных земледельцев, по существу был
упрощенной версией той же идеи. Эдвард Эверетт из штата
Массачусетс, по-видимому, схватил самую сущность этих
теорий, указав, что экспансия была «принципом нашей
системы». В 1828—1829 годах Мэдисон предсказал
сильнейший кризис приблизительно через столетие, когда
континент будет весь освоен, а развивающаяся
промышленность лишит большинство американцев
собственности на орудия и средства производства. Его страхи
сбылись гораздо раньше, чем он предполагал, ибо в
период кризиса 1890-х годов, когда американцы решили,
что «границ» больше нет *, они выдвинули и приняли то
положение, что новая экспансия была наилучшим, если
не единственно возможным, путем сохранить свою
победу и процветание.
Кризис 1890-х годов был важнейшим поворотным
пунктом в американской истории. Он ознаменовал собой
закат джексонианской эпохи свободного
предпринимателя и положил конец существованию индивидуального
предпринимателя как активной фигуры американской
экономической жизни. В эти же годы в США
появляется идеология новой корпоративной системы,
основанной на корпорациях и подобных крупных и
высокоорганизованных группах американского общества.
Поскольку кризис в той или иной степени задел всех
американцев, почти все они либо предлагали, либо
принимали то или иное объяснение его причин. Очень
многие, пожалуй даже большинство, разделяли несколько
фаталистическую точку зрения о том, что американская
система настолько преуспевает, что производит
продукции больше, чем .может потребить, что приводит время от
1 Автор использует в данном случае терминологию Ф. Д. Тэрне-
ра, именовавшего освоение территории США продолжением
«границы». В 90-е годы XIX столетия «граница» исчезла, то есть на
территории США не осталось больше «свободных земель».— Прим. ред.
2S

времени к некоторому спаду, пока не восстанавливается
равновесие. Другая, большая группа доказывала, что
система не совсем в порядке, однако представители этой
группы были несогласны между собой относительно того,
что нужно сделать для улучшения ее. Большинство
критиков считало, что проведение нескольких небольших
изменений и реформ достаточно, чтобы исправить
положение вещей. Значительно меньшая часть, состоявшая
из социалистов и иных радикалов, утверждала, что
существующая система должна быть отдана н>а слом и
заменена новой. Хотя радикалы так и не собрали
достаточных сил, чтобы претворить свои теории в жизнь, они
все-таки подсказали реформаторам некоторые полезные
идеи.
Таким образом, часто утверждают, что история
кризиса 1890-х годов (и последующего развития Америки)
вращается вокруг борьбы между теми, кто подчеркивал
необходимость реформировать систему, и теми, кто
доказывал, что трудности будут преодолеваться быстрее,
если всю систему оставить в покое. Такая интерпретация
на первый взгляд приводит к выводу, что американцы
не очень занимались вопросами внешней политики.
Трудность этой части анализа, однако, в том, что он не
соответствует фактам. Американцев в 90-х годах XIX
столетия очень волновали вопросы внешней политики,
и они сохранили свой интерес к ним и после окончания
кризиса. Хотя очевидно, что многие вопросы
американской истории в XX веке связаны с чисто внутренними
делами, в равной степени правильно и то, что
внешнеполитические вопросы были важной частью истории.
Пожалуй, наиболее важным аспектом связи
внутренней и внешней политики является согласие как
реформистов, так и консерваторов с тем, что внешняя
политика могла и должна играть важную, если не решающую,
роль для выхода из депрессии и предотвращении
кризисов в будущем. Эта общая точка зрения основывалась
на двух теориях. Первая, разделяемая
промышленниками, банкирами, фермерами и большинством других
групп, прямо заинтересованных в экономике, объясняла
депрессию и социальные беспорядки как результат не="
хватки рынка для данных товаров — будь то сталь,
капитал или пшеница. Поэтому каждая такая группа
рассматривала внешнюю политику как средство добычи
30

\рынка для своей продукции или услуг. Вторая теория
была значительно шире и принимала в расчет
специфическую точку зрения частных интересов всех групп. Она
объясняла процветание и демократию Америки в
прошлом как результат континентальной экспансии и в
меньшей степени экспансии за океан на мировые рынки.
Скрытым образом или открыто, в зависимости от
формы выражения, эта теория приводила к практическому
выводу, что экспансия является тем средством, которое
дает возможность подавлять волнение, сохранять
демократию и восстановить процветание.
Установление общей связи «между экспансией,
демократией и процветанием стало наиболее известным как
тезис о границе, выдвинутый Фредериком Джексоном
Тэрнером в 1893 году. Но самой интересной стороной
дела было то, что эта теория была выдвинута в слегка
измененных вариантах многими представителями
интеллигенции почти одновременно с выходом в свет очерка
Тэрнера. Одним из них был Брукс Адаме, брат
известного Генри Адамса и близкий друг таких политических
лидеров, как Теодор Рузвельт, Генри Кэбот Лодж и
Джон Хей. Другим был Вильям Грэхем Самнер,
экономист и социолог, почти фанатично веривший в
добродетель и жизнеспоебность старого индивидуализма и
свободного предпринимательства.
Таким образом, в ответ на кризис 90-х годов
американцы в целом высказались в пользу экспансионистской
внешней политики, как выхода из существующих бед и
как пути предотвращения будущих трудностей.
Представители частных интересов проталкивали идеи об
экспансии со своей специфической точки зрения, в то
время как интеллигенция обобщала их в одну общую
теорию. Идея экспансии получила еще большее
распространение в силу того, что теории Тэрнера, Адамса и
Самнера вызвали отклики со стороны самых различных
идеологических и политических групп страны. Тезис о
границе Тэрнера, например, привлек то крыло
реформистского движения, которое выступало в пользу
антитрестовских законов и политических реформ для
сохранения демократии и процветания. Адаме, с другой
стороны, имел наибольшее число последователей среди
тех реформистов, которые принимали крупные
корпорации и гигантские банки, однако хотели, чтобы феде-
31

ральное правительство контролировало и регулировало
их деятельность во имя общего блага.
О роли Самнера судить труднее. Несомненно, его
влияние отражало влияние Герберта Спенсера,
британского идеолога свободного предпринимательства. С
другой стороны, в отличие от Тэрнера и Адамса, Самнер
сам не пропагандировал экспансионистскую внешнюю
политику. Но одна из главных его идей сводилась к тому,
что именно «освоение новых континентов, великие
открытия и изобретения и -создали этот новый век...
Основным источником нового могущества, однако, был
простейший из всех, а именно — распространение населения
по новым землям». Объяснение Самнера предполагало
дальнейшую экспансию, а его теории свободного
предпринимательства превращали эту экспансию в
естественное право. Во всяком случае влияние Самнера —
какой бы степени оно ни достигало — затронуло лишь
самую консервативную часть американского общества,
которое упорно считало, что принципы и практика
свободного предпринимательства давали наилучшие
ответы на все экономические и социальные проблемы.
Давление со стороны указанных специфических групп
и общие теории в пользу экспансии резко усилились
после 1890 года. К 1895 году многие отдельные лица и
группы подчеркивали важность экспансии как способа
разрешить внутренние экономические проблемы. Журнал
«Харперз» уже в 1893 году достаточно откровенно
высказался в пользу экспансии. «Соединенные Штаты, —
объяснял журнал,— будут владеть ключом, открывая
ворота для мировой торговли и закрывая их для войны.
Если нам придется воевать, это будет сражение для
того, чтобы сохранить мир». Другие видели в экспансии
способ избежать волнений среди рабочих или даже
революции. «Перед нами темная ночь,— предупреждал
бизнесмен Ф. Л. Стетсон в 1894 году,— если только
возврат к процветанию в торговле не успокоит народного
недовльства». Несколько позже сенатор Вильям Фрай
уточнил: «Мы должны либо завладеть этим рынком
(китайским), либо у нас разразится революция».
К зиме 1897/98 года экспансионистские взгляды
доминировали в американском отношении к внешней
политике. Фермеры Запада, которые нуждались в рынках
для, своей непроданной продукции, объединили усилия
3?i

с владельцами серебряных рудников и
железнодорожными магнатами. Джерри Симпсон, некогда
политический деятель-радикал из Канзаса, выразил это
беспокойство одним криком сердца: «Нас гонят прочь с
мировых рынков!». Подобно многим другим попюлистам,
Симпсон также поддерживал кампанию за большой
флот. Мукомольные фабриканты Среднего Запада и
хлопковые плантаторы Юга агитировали за ту же
дипломатию, за которую высказывались гигантские нефтяные
корпорации, стальные магнаты и текстильные
промышленники. Джеймс Дж. Хилл пытался обеспечить
товарные перевозки (и соответственно доходы) для своей
железнодорожной системы путем объединения всех
подобных интересов в одну общую кампанию под знаменем
экспансии за Тихий океан.
Даже традиционная политика покровительственных
тарифов подвергалась сомнению, и ее предлагали
изменить американцы, которые видели в договорах на
основе взаимных уступок и средство проникновения на
иностранные рынки. Когда в 1895 году, напри-мер, была
образована Национальная ассоциация промышленников,
более половины ее первоначальной пролраммы было
посвящено проблемам расширения внешних рынков. Одно
из конкретных предложений программы в этом
направлении предусматривало заключение договоров на
основе взаимных уступок как «практический метод
расширения нашей международной торговли». И уже в
первый год своего существования организация основала
специальные комиссии, предназначенные для того, чтобы
дать толчок экономической экспансии в Латинскую
Америку и Азию. Лидеры НАП также подчеркивали роль
экспансии для предотвращения беспокойств и волнений
среди рабочих и для того, чтобы стало возможным не
только соблюдать законы о детском труде, но и получать
прибыли.
В бытность свою президентом НАП в 1897 году
Теодор С. Сэрч подытожил общие настроения, царившие
среди делового мира. «Многие отрасли промышленности
переросли или перерастают возможности внутреннего
рынка,— объяснял он,— и расширение нашей внешней
торговли является для них единственной надеждой на
облегчение». Подобные организации, такие как
Панамериканское общество и Американо-Азиатская аосоциа-
33

ция, сосредоточили свои усилия, доказывая
необходимость экспансионистской внешней политики в
соответствующих районах. Как заметила в 1897 году газета
«Джорнэл оф коммере», все возрастающее число
американских экономических лидеров думало о
«промышленном превосходстве над миром». Все большее число
банкиров также стало рассматривать заокеанскую
экономическую экспансию как удобный способ пустить в
оборот свои избыточные капиталы. Одни считали, что
лучше предоставить прямые займы иностранным фирмам, в
то время как другие предпочитали финансировать
операции американских фирм. Эта разница во мнениях вела
к конфликту между некоторыми банкирами и
промышленниками по вопросу о том, какой вид экспансии
предпринять, однако все соглашались, что экспансия за
океан необходима.
Эта всеобщая и активная поддержка экономической
экспансии часто упускается из виду, когда
рассматриваются события кануна испано-американской войны.
Стало привычным объяснять эту войну как крестовый
поход в защиту кубинцев или толковать ее
психологическими мотивами — как выход для чувств
национального разочарования, вызванных депрессией. Однако, хотя
можно допустить, что экономические лидеры
предпочитали не прибегать к войне до тех пор, пока они могли
достичь своих целей без нее, и хотя, может быть, полезно
говорить о том, что у американцев возникло всеобщее
желание наказать Испанию за плохое отношение к
Кубе,— столь же очевидно, что подобная трактовка
вопроса игнорирует ряд важнейших причин войны. С одной
стороны, совершенно ясно, что различные группы
смотрели на войну с Испанией из-за Кубы как на средство
разрешения других проблем. Многие аграрии
усматривали в войне возможность, наконец, использовать для
чеканки денег серебро и таким образом открыть дорогу
для расширения экспорта в стерлинговую зону.
Некоторая часть рабочих считала, что война облегчит или
полностью разрешит непосредственные экономические
трудности. А многие крупные бизнесмены, в
противоположность редакторам некоторых коммерческих изданий,
поддерживали войну, исходя как из своих торговых
интересов, так и из общих экономических соображений.
Хотя позицию деловых кругов определяли и иные.
34

причины, наиболее важную роль сыграли, по всей
видимости, четыре фактора. Во-первых, к концу лета 1897
года бизнесмены были убеждены, что восстановление
экономики возможно только на путях заокеанской
экономической экспансии. Резкий подъем
сельскохозяйственного и промышленного экспорта (который в
действительности начался в октябре 1896 г.) и изменение
международного золотого баланса в пользу Соединенных
Штатов в течение 1897 года дали основу для такого
вывода. Отсюда — еще большая убежденность в
необходимости активной внешней политики. Во-вторых,
изменения в обстановке на Кубе непосредственно затронули
некоторых из бизнесменов. Дело было не только © том,
что мятежники на Кубе оказывались все менее
надежными в деловом отношении с точки зрения американских
интересов, но и в том, что кубинские консерваторы
(среди которых были и испанцы) начали отходить от своей
антиамериканской позиции. Эти два соображения
оформились и выкристаллизовались после поездки на Кубу
сенатора Редфилда Проктора, закончившейся
драматической интервенционистской речью в конгрессе, и
побудили многих американских бизнесменов сменить свое
прежнее равнодушие к судьбе кубинцев на энергичную
поддержку решительных действий в защиту
американских предприятий на острове. Ирония событий
заключалась в том, что многие влиятельные американцы
теперь приветствовали интервенцию как
контрреволюционный шаг, предназначенный для того, чтобы не дать
радикалам поставить под контроль Кубу.
Третье, и, пожалуй, самое важное — большая группа
американских лидеров, видевших в экономической
экспансии решение социальных и экономических проблем,
была глубоко взволнована тем, что европейские
державы и Япония собирались разделить между собой Китай.
Большинство американцев смотрело на Азию, и в
особенности на Китай, как на огромный рынок, который
мог поглотить их излишки. Другой вопрос, что этого не
случилось; предметом обсуждения в данном случае
является образ мыслей и действий американцев в тот
период. В результате все большее число американцев
начало думать о войне с Испанией, больше имея в виду
Филиппины, чем саму Кубу. В какой-то мере и другие
дельцы, сосредоточивавшие свою деятельность в Латин-
35

ской Америке, видели в энергичной политике
европейской дипломатии угрозу своим интересам в этом районе
и были заинтересованы в захвате Кубы, чтобы пресечь
распространение этой угрозы. Наконец, сторонники
любой из этих точек зрения не опасались большой войны,
так как было очевидно, что европейские державы не
могут договориться между собой.
Эти соображения помогают понять, почему к ноябрю
1897 года многие экономические и политические лидеры
агитировали за «улучшение условий торговли на Кубе»
и за предотвращение раздела Китая, предоставив свои
цели ца суд войны, как на суд последней инстанции.
Еще в апреле 1897 года Альберт Беверидж утверждал,
что «мировая торговля должна быть и будет в наших
руках». В следующем месяце Август Бельмонт (который
финансировал боны восставших) и другие крупные
дельцы начали кампанию за интервенцию непосредственно
перед президентом Мак Кинли.
Хотя эти бизнесмены нехотя согласились на просьбу
Мак Кинли облечь свою публичную агитацию в форму
гуманных целей, это не меняет того факта, что ими
двигали чисто экономические соображения. К 15 марта
1898 г. специальный агент, посланный в Нью-Йорк,
чтобы прощупать настроение деловых кругов, нашел их
«настроенными воинственно». Он сообщал, что там
велись «разговоры только о войне». Среди тех, кто был
занят этими разговорами, были Джон Джекоб Астор,
Томас Райан, Вильям Рокфеллер, Стуйвезант Фиш и
представители Дома Моргана. Таким образом, ясно,
что единодушие частных и общих интересов в
поддержке экономической экспансии сыграло выдающуюся роль
в войне с Испанией. Президент Мак Кинли не вступил
в войну по приказу деловых кругов; однако он не повел
страну на борьбу, как часто утверждают, вопреки их
экономическим интересам.
Пожалуй, еще более важен для понимания
американской дипломатии XX века способ, с помощью
которого негласное двухпартийное решение о заокеанской
экономической экспансии разрешило спор по вопросу о
том, должна ли Америка приступить к осуществлению
программы колониализма. Начиная с победы адмирала
Джорджа Дьюи в Манила Бей и кончая вскоре после
выборов 1900 года (если не раньше), этот спор обычно

рассматривается как битва между империалистами,
руководимыми Теодором Рузвельтом, и
антиимпериалистами под руковдством Вильяма Дженнингса Брайана.
Более правильным было бы, однако, рассматривать это
как трехстороннюю дискуссию, выигранную дельцами и
интеллигенцией, которые выступили против
традиционного колониализма и пропагандировали вместо этого
политику «открытых дверей» для американской
экономической экспансии за океан.
Отвергнутая в последние годы как тщетный и
наивный жест в мире суровой действительности, политика
«открытых дверей» была на самом деле блестящим
стратегическим ходом, который привел к постепенному
расширению экономической и политической власти Америки
во всем мире. Если эта политика в конечном счете
потерпела неудачу-, то это было не потому, что она была
неразумна или слаба, но именно потому, что она была
так успешна. Империя, построенная в соответствии со
стратегией и тактикой нот, провозглашавших политику
«открытых дверей», породила антагонизмы, создаваемые
всеми империями, и именно это сопротивление поставило
столько трудностей перед американской дипломатией в
середине XX века.
В самом начале, и это правильно, спор между
империалистами и антиимпериалистами вращался вокруг
актуального вопроса — колониализма. Спор начался по
частному вопросу: что делать с Кубой и с
Филиппинами, должны ли они быть сохранены как традиционные
колонии или превращены в квазинезависимые нации
под благодетельным присмотром Соединенных Штатов.
Хотя в начале спора разногласия были значительны, тем
не менее ясно, что они никогда не были непримиримыми.
Ноты «открытых дверей» лишили битву остроты. И
через пять лет предмет спора почти перестал существовать.
Антиимпериалисты, которые не заметил изменившейся
природы спора, были предельно изумлены и
разочарованы, когда Брайан, став государственным секретарем,
начал проводить на практике то, что, как им казалось, он
осуждал.
Критики такого рода ошибались, когда клеймили
Брайана как ренегата и лицемера. Внешняя политика
Брайана не была классической колониальной политикой,
но она не была и антиимперской. Он никогда не увили-
37

вал от своей доли бремени, лежащего на плечах белого
человека, хотя, пожалуй, действительно, ему пришлось
заниматься несколько больше идеологическими, чем
экономическими вопросами. Он не меньше других
стремился к заокеанским рынкам, кроме, пожалуй, самых
крайних экспансионистов — аграриев и промышленников. Как
у большинства других фермеров, рабочих лидеров и
бизнесменов, логика экономики объясняет большую часть
антиколониализма Брайана. Хотя эти деятели горячо
стремились к захвату внешних рынков, как средству
улучшить условия внутри страны, все они опасались и
противились конкуренции туземной рабочей силы.
Именно это соображение, вместе с расизмом и
христианским фундаментализмом, побудило Брайана заявить,
что «филиппинцы не могут стать гражданами, ибо в
этом случае наша цивилизация окажется под угрозой».
Программа Брайана для Филиппин символична для
того рода имперского антиколониализма, который он
проповедовал. Лишь только восстание на Филиппинах
было подавлено, он предложил, чтобы Соединенные
Штаты установили «устойчивую форму правительства» на
островах, а затем «защищали Филиппины от внешнего
вмешательства, пока они не определят свою судьбу, так
же как мы защищали республики Центральной и
Южной Америки и как теперь, обязаны в силу доктрины
Монро защищать Кубу». Представители оппозиции с
радостью указали, что ведь в этом и заключается
сущность их собственной программы.
Брайан поддерживал также тот вид экспансии, за
который выступали такие деятели демократической
партии, как бывший президент Грувер Кливленд и бывший
государственный секретарь Ричард Олни. «Лучшее, что
я когда-либо слышал в этом роде»,— заметил Кливленд
по поводу известного утверждения Олни, что
Соединенные Штаты «фактически пользуются суверенными
правами на этом континенте и решение их является законом во
всех тех случаях, когда они находят необходимым
вмешаться». Что касается Гавайских островов, то
Кливленд (и Брайан) хотели контролировать «порты страны,
расположенной так близко от Японии и Китая», без
того, чтобы брать на себя заботы и ответственность,
налагаемые формально аннексией. Пожалуй,
«неофициальная империя» — это наиболее точное определение подоб-
38

ной политики. Как Кливленд, так и Брайан
поддерживали заокеанскую экспансию американской экономической
системы и распространение американского авторитета
по всему миру.
Аналогичным образом действовали и такие деятели,
как Рузвельт, Хей и Лодж. Вначале, однако, они делали
упор на приобретение колоний, если и не в традиционном
понимании колониализма, то хотя бы по типу
административного колониализма,— формы, выработанной
Великобританией после восстания в Индии в 1857 году.
Таким образом, ранние споры между Рузвельтом и
Брайаном имели под собой некоторую почву. Но
империалисты рузвельтовского толка довольно быстро изменили
свою позицию в соответствии с аргументами,
выдвинутыми такими людьми, как Брукс Адаме. Ни один из
этих лидеров, не руководствовался личными мотивами
экономического характера, но, сосредоточив все
внимание на экономической стороне вопроса, они проглядели
некоторые более серьезные обстоятельства. Сторонники
Рузвельта определяли свои экономические интересы как
желание предотвратить застой в американской
экономике, а «их политика, предназначенная для этой цели, —
энергичная экономическая экспансия за океан.
Следуя тезису Адамса, они доказывали, что
американская система должна или шагнуть за пределы
страны, или прийти к застою. Деловые круги соглашались с
этим, считая, что этот общий экономический анализ
соответствует их частным, ближайшим экономическим
потребностям в приобретении рынков. Будь то
империализм или нет, решила нация, наша торговля должна
быть защищена. Но при таком определении торговля уже
не являлась обменом предметов потребления и услуг
между независимыми производителями, встречающимися
на рынке. Вместо этого она стала эвфемизмом,
обозначающим контроль за иностранными рынками для
продажи излишков американской промышленности и
сельского хозяйства.
Ноты «открытых дверей» государственного секретаря
Джона Хея в 1899 и 1900 годах свели воедино всю эту
коллекцию побуждений, давлений и теорий и
превратили ее в одну классическую программу
империалистической экспансии. Исходя из того, что Брукс Адаме назвал
«американским экономическим превосходством», и сфор-
39

мировавшаяся в условиях энергичного давления внут*
ренних экономических интересов и угрожающих манев<
ров других государств, политика «открытых дверей»
была предназначена для создания таких условий, при
которых превосходящая экономическая мощь Америки
могла бы распространить американскую систему по
всему миру, избежав затруднений и просчетов
традиционного колониализма. Первая нота Хея в 1899 году
утверждала право американского экономического
проникновения прежде всего в Китай, однако этот принцип
был очень быстро обобщен и применен и к остальному
миру. Вторая его нота в 1900 году имела целью не
допустить, чтобы другие государства распространили
формальную колониальную систему на Китай, а в
последующие годы это положение применялось и к другим
районам земного шара.
Ноты «открытых дверей» положили конец дебатам
между империалистами и антиимпериалистами.
Дискуссия еще продолжалась по инерции, типичной для
подобных разногласий, но нация уже признала и приняла
политику Хея как разрешение вопроса, возникшего в ее
начале. Подобным же образом потребовалось
несколько лет (и дальнейшие дискуссии) для ликвидации
колониального статута территорий, захваченных во время
испано-американской войны. Понадобилось также время
и для того, чтобы выработать и провести в жизнь
разделение труда и власти между экономическими и
политическими лидерами с тем, чтобы стратегия могла быть
приведена ib действие на основе общепринятой
практики. И в конечном счете назрела необходимость открыть
двери как в уже существовавшие колониальные
империи, так и в территории, еще никому не принадлежавшие.
Однако политика «открытых дверей» Хея
синтезировала и официально санкционировала тезис о границе,
специфические требования дельцов, рабочих, фермеров и
теорию, утверждавшую, что в американской экономике
наступит застой, если она не будет распространена за
океан.
Америка и весь мир разделяли эту трактовку
политики «открытых дверей» в период, когда она была
провозглашена. Брукс Адаме превозносил Хея как реалиста,
применившего доктрину Монро к интересам века
промышленности. Филадельфийская газета «Пресс» согла-
40

силась с этим: «Этой новой доктрине, выработанной для
Китая, суждено стать столь же важной, сколь доктрина
Монро была важна для всего американского
континента в прошлом веке. Она защищает настоящее,
обеспечивает будущее». Вполне осознавая грандиозность
задуманного плана, бостонская газета «Транскрипт»
откровенно поставила точки над «и»: «Мы имеем
неизмеримо более широкий простор на китайских рынках, чем
мы имели бы в «сфере влияния» при конкуренции
десятка других сфер». Многие европейские комментаторы
признали, что эта стратегия «бьет нас в наше слабое
место». Соглашаясь с анализом бостонской газеты, одна
берлинская газета лаконично заключила: «В
определенном смысле американцы рассматривают весь Китай как
свою сферу интересов».
Бывший государственный секретарь Олни придал
доктрине Хея двухпартийный характер. На
президентских выборах 1900 года Олни поддерживал Брайана и
выступил с заявлением о новом единодушии по вопросу
об империи, которое было в то же время первоклассным
обзором новой внешней политики Америки.
«Заблуждение относительно роли «внутреннего рынка» исчезает,—
говорил он,— ныне доказано, что для нас его
недостаточно. В будущем нас удовлетворит только свободный
доступ к внешним рынкам — в особенности к рынкам
Востока». Олни был давным-давно убежден в правоте
Брукса Адамса, считавшего, что неколониальная
экономическая экспансия является лучшей стратегией.
Поэтому он сожалеет о захвате Филиппин. Было бы более
разумным последовать советам Вашингтона, данным еще
в 1796 году, и принципам доктрины Монро. «Самой
правильной, идеальной позицией для нас,— говорил Олни,—
была бы полнейшая свобода действий, возможность по
собственному желанию выбирать союзников время от
времени, если особые обстоятельства оправдывают
такой шаг, наше просвещенное мнение о собственных
интересах потребует этого». Однако он был уверен, что
политика «открытых дверей» наиболее близко
соответствует этому идеалу.
Американцы той эпохи и их европейские конкуренты
были в основном правы в своей оценке политики
«открытых дверей». Эта политика не была ни чуждой идеей,
навязанной Америке Британией, ни политическим жес-
41

том в сторону своего народа. Эксперты, которые
впоследствии отбросили эту политику как неуместную, неверно
проводимую и неудачную, ошибались в двух
отношениях. Они проглядели глубокие корни этой политики в
прошлом Америки и ее важность в свое время, кроме
того, они не поняли, что эта политика отражала
основную стратегию и тактику как вековечной американской
экспансии, так*и имперской экспансии двадцатого века.
В сочетании с идеологией «явного предначертания»1 в
век промышленности история нот «открытых дверей»
стала историей американской внешней политики с 1900
по 1958 год.
Драматическое слияние этих течений экспансии по
идеологическим и экономическим мотивам произошло
только накануне вступления Америки в первую мировую
войну. По этой причине в числе других часто
утверждают, что Соединенные Штаты воспользовались политикой
«открытых дверей» только после 1917 года, а некоторые
наблюдатели считают, что эта политика никогда не
способствовала возвышению американской империи. В
оценке степени, в которой американцы полагались на
стратегию «открытых дверей», есть два больших спорных
вопроса, касающихся статистики заокеанской
экономической экспансии, которые нельзя смешивать, не
подвергаясь опасности запутать анализ и толкование.
Один — относительно общего значения этой экспансии
для национальной экономики. Ответ на этот вопрос
зависит не столько от общего подсчета процентов,
сколько от роли в американской экономике тех отраслей
промышленности, которые действительно в значительной
степени зависят (включая как сырье, так и рынки
сбыта) от иностранных операций. По сравнению с общим
национальным производством, например, экспорт
американских легковых и грузовых машин кажется
незначительным, но невозможно в одно и то же время называть
автомобильную промышленность ключевой отраслью в
экономике и сбрасывать со счетов тот факт, что в 20-е
1 Теория «явного предначертания» была сформулирована
крайними американскими шовинистами еще в начале XIX века. Ее
сторонники утверждают, что само проведение якобы «предначертало
США занять руководящее место в мире. Теорию «явного
предначертания» используют в США для оправдания претензий на мировое
господство.— Прим. ред.
42

годы приблизительно 15 процентов ее продукции было
продано на внешних рынках. _
Другой важный момент касается роли американских
предприятий за рубежом и иностранных рынков в
формировании внешней политики США. Их значение может
выражаться в прямом политическом давлении во
внутренней жизни или косвенным образом — с помощью
результатов заокеанского экономического влияния на
внешнюю политику других стран. Если же обобщить
статистические данные, то заокеанская экономическая
экспансия Соединенных Штатов с 1897 по 1915 год
предстанет значительно более внушительной, чем многие
полагают. Общая сумма займов превысила миллиард
долларов. Прямые капиталовложения достигли
2 652 300 000 долларов. Хотя верно, что нация в то же
самое время имела долги за границей, этот момент не
имеет очень большого значения для понимания
американской внешней политики. Займы и капиталовложения
оказывали влияние на американскую внешнюю политику
несмотря на то, что расчеты по платежному балансу
уменьшали чистые цифры. Бизнесмены, имевшие
интересы в Мексике или, например, в Маньчжурии, вовсе не
переставали оказывать воздействие на американскую
политику (и не переставали влиять на позиции
Мексики или азиатских стран) только потому, что их
капиталовложения, займы или торговля арифметически
сокращались долгами других американцев Франции.
В другом случае неправильно подчеркивается тот
факт, что американская заокеанская экономическая
экспансия составляла не более 10 или 12 процентов
национальной продукции в эти годы. Но 10 процентов любой
деловой операции представляют собой значительную
долю, без которой предприятие может потерпеть
банкротство. В этой связи самые последние изыскания
экономистов показали, что экспорт действительно
стремительно оправился от депрессии 1890-х годов. Во всяком
случае деловые круги и другие экономические группы
считали, что эти 10 процентов сыграли решающую роль, и
многие из них пришли к выводу, что они не могли
получить их без заокеанской экспансии.
Не говоря уже о других соображениях, одного
убеждения этих групп было достаточно, чтобы придать
цифре большее значение, будь то хоть 1 процент. Или, что-
43

бы еще лучше уяснить и исторически правильно
представить себе этот момент, достаточно указать, что он
имел большое значение даже в том случае, если данный
предприниматель оказывал давление на правительство
с целью поддержать ту или иную попытку, которая не
имела успеха. В последнем случае это не принесло
решительно никаких результатов в экономической области,
однако серьезно затрагивало внешнюю политику.
Именно так обстояло дело с компанией «Америка-Чайна де-
велопмент компани». В конце концов, она сошла с поля
деятельности, но прежде чем прекратить свое
существование, компания оказала сильное влияние «а
американскую политику в Азии в течение первого десятилетия
XX века.
Иными словами, экономические операции за морем,
казавшиеся незначительными на бумаге, могли быть
вопросом жизни и смерти для какой-либо фирмы.
Столкнувшись с почти монопольным контролем над основными
видами сырья, установленным корпорацией «Юнайтед
стил корпорейшн» после 1903 года, Чарльз Шваб был
вынужден организовать разработку залежей руды в Чили,
чтобы поддержать фирму «Бетлехем стил .компани».
Капиталовложения Шваба в Чили составили всего 35 млн.
долларов, но они сыграли жизненно важную роль в его
собственных делах и оказали большое влияние на
чилийско-американские отношения. Или противоположный
пример: экономическая деятельность, которая кажется
незначительной по американским масштабам, часто
является существенной для более слабой экономики. Об
этом говорят «пример Маньчжурии между 1897 и 1904
годами, где приблизительно Vio процента американской
национальной продукции обеспечила американцам
главенствующую роль в делах этой страны, что .побудило их
энергично добиваться официальной поддержки США. Их
усилия оказались успешными и .привели к весьма важным
шагам в области внешней политики США.
Короче говоря, нельзя судить о значении заокеанской
экономической экспансии для американской
дипломатии— и, таким образом, о значении и действенности
политики «открытых дверей» —с точки зрения голой
статистики. В оценке этой деятельности важно ее
относительное значение .и то, как ее интерпретируют или
действуют в связи с ней люди и целые группы, роль которых
44

абстрактная; общая статистика в лучшем случае лишь
смутно символизирует, а по этим критериям нет .никакого
сомнения в том, что предполагавшаяся и действительная
американская заокеанская экономическая экспансия
оказала огромное влияние на дипломатию США в 1893—
1915 годах, равно как на протяжении последующего
периода XX века.
Еще одна интерпретация, «скидывающая со счетов
значение политики «открытых дверей» в начале века,
исходит из того, что Америке не удалось установить контроль
•над действиями Японии в Азии. И, хотя, может быть,
среди подобного рода аргументов это наиболее сильный,
тем не менее основное положение остается не
доказанным. Выводы подрываются троякого рода
соображениями: 1) политика «открытых дверей» предназначалась для
обеспечения и -сохранения доступа в Китай американской
экономической мощи, а не для отказа ib доступе другим
странам; 2) затруднения в отношениях Америки с
Японией .в 1899—1918 годах происходили из-за
неправильного проведения политики в жизнь, а не из-за недостатков
самой политики; 3) Соединенные Штаты достаточно
эффективно действовали в 1915—1918 годах, чтобы не дать
Японии возможности использовать 'прежние ошибки
Америки.
Чтобы полностью понять значение изложенных
вопросов, следует иметь в виду, что политика «открытых
дверей» исходила из того предположения, что подавляющая
экономическая мощь Америки будет формировать
экономику и политику более слабых, малоразвитых стран по
американскому шаблону. Американские лидеры
допускали возможность противодействия со стороны одной или
м.ногих развитых государств. Приблизительно через
полвека эта политика потерпела провал, потому что
некоторые развитые в промышленном отношении 'страны, и
среди них Япония, предпочли прибегнуть к силе, когда они
пришли к выводу, что политика «открытых дверей»
действовала 'слишком успешно, и потому что различные круги
в слаборазвитых странах, таких как Китай, решили, что
большое влияние Соединенных Штатов .наносит ущерб
их благополучию.
Хотя такие результаты можно рассматривать как
конечный провал, тем не менее этот (Приговор нельзя путать
с неблагоприятным выводом о политике в Азии в 1900—
45

1918 годах. Коль скоро выяснено, что политика
«открытых дверей» не была ни военной стратегией, ни
традиционной политикой равновесия сил, то становится
понятным, что затруднения в Азии происходили по причине
запутанного представления президента Теодора
Рузвельта по этому вопросу. Начав с того, что в 1904 году он
взял сторону Японии 'против России с целью истощить
обе страны и таким образом проложить путь
американскому господству, Рузвельт в дальнейшем запутался,
пытаясь исправить овою ошибку установлением контроля
над мирным урегулированием. Так Рузвельт отдал
японцам инициативу и в довершение всего настроил их
враждебно.
Ошибка Рузвельта проистекала в большей мере из
его аристократического мотто «положение обязывает» и
его реакции на теории Брукса Адамса. С ранних лет
Рузвельт рассматривал себя как нечто родственное
деревенскому сквайру XX века. Адаме убедил его в важности
экономической экспансии и подкрепил его уже
сложившуюся точку зрения, что деловые круги нужно
контролировать. Но Рузвельт толковал этот совет в свете овоего
преклонения перед сквайром в роли рыцаря круглого
стола, закоренелого аристократического презрения и
антагонизма по отношению к крестьянину, когда
последний мечтает о вещах выше его понимания, и своего
расистского национализма. Мы можем извлечь полезные
выводы из идеологии этих предрассудков (равно как и
других, развившихся в связи с большевистской
революцией 1917 г.), а также понять, как они отразились на
преемниках Рузвельта, если мы будем рассматривать их как
часть благожелательного стремления Америки
переделать мир по своему образу и подобию.

2. ИМПЕРИАЛИЗМ ИДЕАЛИЗМА
«То, что хорошо для общин в Америке, хорошо для армян и для
греков, и для магометан Турции».
Американское управление иностранных миссий, 1881 г.
«...Республика медленно, но верно становится высшим моральным
фактором в мировом прогрессе и общепринятым арбитром в
международных спорах».
Вильям Дженнингс Брайан, 1900 г.
«Наша промышленность развилась до такого уровня, что она лопнет
по всем швам, если не найдет свободного выхода на мировые
рынки... Наши внутренние рынки уже недостаточны. Нам нужны
иностранные рынки».
Вудро Вильсон, 1912 г.
«Мир должен быть сделан безопасным для демократии».
Вудро Вильсон, 1917 г.
Президент Теодор Рузвельт и его последователи
приняли философию и практику империи навеки, которая
была изложена в нотах «открытых дверей», и она стала
основной чертой американской внешней политики в
XX веке. Уже в ближайшие десять лет американская
экономическая мощь хлынула в некоторые слаборазвитые
области, а в течение жизни одного поколения — и во
многие другие. Она также сначала просачивалась, затем
текла и, наконец, наводнила более развитые страны и их
колонии, пока к 1939 году экономическая экспансия
Америки не охватила весь земной шар. К этому времени
районы, где позиции Америки не были укреплены,
оказались именно теми областями, в которых Соединенные
47

Штаты провозгласили свою решимость сохранить и
расширить 'авои первоначальные операции или впервые
силой ворваться туда.
В эти же годы .происходит подъем (нового духа
крестоносцев в американской дипломатии, что также
способствовало ее собственному стремлению к активным
действиям на внешней арене и усилило традиционную
экспансию. Этот энтузиазм, опиравшийся на создание «своей
правоты, был как традиционным, подчеркивавшим
политическую и социальную идеологию, так и религиозным,
делавшим упор на добродетели (и необходимости)
протестантского христианства. В сущности это «явное
предначертание» XX века совпадало с более ранней
идеологией, носившей аналогичное .название. Оно опиралось на
основное положение, выдвинутое американцами в 30—40-х
годах XIX столетия. Соглашаясь с Джефферсоном в том,
что Соединенные Штаты были «лучшей надеждой мира»,
американцы более позднего периода из этой аксиомы
сделали вывод, что американская экспансия, естественно, и
автоматически «расширяет сферу свободы».
Эти два аспекта американской имперской экспансии
слились в дипломатии президента Вудро Вильсона и
государственного секретаря Дженнингса Брайана. Вильсон
и Брайан, горячо заинтересованные и активно
проводившие экономическую экспансию Америки, внесли в свою
деятельность дух посвящения и энтузиазма политических
реформаторов и религиозных миссионеров. Они
стремились спастц мир, чтобы укрепить и улучшить саму
Америку. Этот экономический и идеологический
экспансионизм достиг наивысшей точки в известном призыве
Вильсона накануне вступления Америки в первую мировую
войну: «Мир должен быть сделан безопасным для
демократии». Это положение символизировало как характер,
так и масштабы традиционной и спасительной империи.
Определение, которое Вильсон и его сторонники давали
демократии, означало, что мир должен быть сделан
безопасным для демократии на американский образец во
всем, что под этим подразумевалось в экономическом,
политическом и социальном отношениях. Вильсон ни в
малейшей степени, не колебался: его программа была
«единственно возможной» для мира и она «должна была
победить».
Эта основополагающая -концепция проявилась уже в
48

первых шагах Вильсона на дипломатической арене,
равно как слова и деятельность его предшественников
указывали на то, что все они разделяли подобную, хотя,
может быть, менее ортодоксальную кальвинистскую оценку
роли Америки в мире. Мысль о том, что американская
имперская экономическая экспансия была необходимой,
желательной и (возможной, сформулированная и
символизированная в нотах «открытых дверей», быстро нашла
свое выражение в конкретной политике и действиях.
Несмотря на различия в темпераменте и красноречии,
правительства Теодора Рузвельта, Вильяма Говарда Тафта
и Вудро Вильсона целиком и полностью проводили
политику в соответствии с этим положением. Поскольку
заметного и немедленного успеха не последовало, это дало
повод наблюдателям того времени и впоследствии
сбросить со -счетов .политику как потерпевшую провал, но это
суждение было торопливым «и близоруким. Американские
политические деятели, будучи тоньше и внимательнее
многих своих критиков, лучше сознавали трудности,
которые предстояло преодолеть, поэтому они прежде всего
сосредоточили внимание на разработке общей стратегии.
Как Рузвельт и Тафт, так Вильсон и Брайан в своей
дипломатии исходили из общей оценки американской
экономической системы. Все они энергично выступали в
пользу американской экономической экспансии во всем
мире. Под влиянием тезиса о границе Тэрнера Вильсон
объяснял процветание и демократию Америки этой
экспансией и .настаивал на том, что именно этим путем
можно сохранить благополучие в будущем. Еще в
1902 году он заявлял о праве Америки «распоряжаться
экономическими судьбами мира». Пятью годами позже
он разработал в основных чертах -соответствующую
дипломатию. «Концессии, полученные финансистами,
должны охраняться министрами, даже если ради этого
придется нарушить суверенитет сопротивляющихся
государств. Колонии должны быть приобретены или основаны,
чтобы ни один полезный уголок земли не был бы
пропущен или оставлен неиспользованным. Вопрос о мире
должен стать предметом совещаний и международных
союзов». Неудивительно, что Вильсон вступил в Белый дом
в 1913 году, ожидая «многих острых -схваток по поводу
внешней торговли».
Депрессия, начавшаяся в 1913 году, еще более убеди-
5 Внльям Эпплмен Вильяме
49

ла Вильсона в необходимости экономической экспансии.
В ходе нее стало совершенно яоно, что он рассматривал
торговлю не как обмен товарами. Он определял
торговлю как рынки для американского экспорта. «Наша
промышленность,— пояснил он,— развилась до такого
уровня, что она лопнет по всем швам, если не найдет
свободного выхода на мировые рынки... Наши внутренние рынки
уже недостаточны. Нам нужны иностранные рынки».
Таким образом, каковы бы ни были разногласия Вильсона
с Рузвельтом и Тафтом по другим вопросам, Вильсон
соглашался с ними в том, что экономическая экспансия
имеет жизненно важное значение. Он солидаризировался
и с ведущими руководителями американского бизнеса,
как, например, с Джеймсом А. Фаррелом, президентом
«Юнайтед Стейтс стил корпорейшн», который считал, что
«борьба сегодня идет за господство в торговле на
мировых рынках».
Правительство Вильсона стало выполнять овои
обязательства в этом отношении сразу же после прихода к
власти. Основополагающее решение было принято в
1913 году, когда Вильсон и Брайан отклонили
предложение, чтобы Соединенные Штаты приняли участие в
предполагавшемся займе шести держав Китаю. Обычно
считают, что это было стратегическое отступление от
империалистической политики «открытых дверей». В
действительности дело обстояло по-иному.
Правительство противилось займу по двум основным причинам. Во-
первых, по словам государственного секретаря Брайана,
Соединенные Штаты не смогли «получить решающего
голоса» при осуществлении этого займа. Во-вторых,
Вильсон считал, что для американского процветания и
демократии важнее экспорт, чем займы.
Как видно из второй ноты государственного секретаря
Хея в 1900 году, политика «открытых дверей» исходила
из предположения, что Китай окажется достаточно
сильным, чтобы выполнить овои обязательства перед
иностранными державами, но недостаточно сильным, чтобы
отстоять свой полный суверенитет в экономических или
внешнеполитических делах. Вильсон и банкиры пришли
к заключению, что заем шести держав, дав европейским
странам возможность еще более укрепиться внутри
Китая, может безвозвратно ослабить его. Это повело бы к
прямой интервенции, возможно, к полному разделу стра-
50

ны, из которого Соединенные Штаты могли бы быть
полностью исключены. Поэтому заем и был отверлнут.
Решение президента было естественным развитием
его прежних идей о характере и целях американской
внешней политики. Он, например, объяснял кризис
1890-х годов таким образом: «Дни безмятежной
экспансии миновали, наша жизнь становится напряженной и
трудной». В 1901 году Вильсон стал доказывать, что
президент должен иметь больше власти, ссылаясь на то, что
экспансия была «естественной и благотворной», и на то, что
«для создания империи необходимо сильное
правительство». В течение последующего десятилетия Вильсон во
все возрастающей степени подчеркивал необходимость
экономической экспансии. Обращая особое внимание на
значение экспорта, он часто говорил о «рынке, к которо-
t му дипломатия, а если понадобится, то и сила, должны
расчистить путь». В нескольких речах он, казалось,
почти перефразировал доводы Брукса Адамса в поддержку
собственных призывов к проведению дипломатии,
способной «взять в свои руки экономические судьбы мира».
Вильсон вновь и вновь возвращался к этой теме во
время президентской предвыборной кампании 1912 года.
В основных речах по всей стране, так же как и в
различных журнальных статьях, он призывал расширять внешние
рынки, собирать силы и средства для проникновения и
контроля над этими каналами, по которым текут
избытки американской продукции. В своей речи по случаю
выдвижения кандидатом на пост президента он определил
Америку «ак «расширяющуюся» нацию, которая должна
иметь «свободный выход на мировые рынки», и в
особенности призвал «просветить» общественность по этим
вопросам коренной важности.
На этом фоне отказ Вильсона присоединиться к
европейским державам и Японии может быть более
правильно понят как стратегический ход с целью сохранить
политику «открытых дверей». Вильсон, объявляя об этом
решении, объяснил, что Соединенные Штаты
намеревались полностью «участвовать и участвовать щедро в
открытии для китайцев и .на пользу всему миру почти не
тронутых и, возможно, неограниченных ресурсов Китая».
Далее он настаивал на «острой необходимости и
поддержке» независимых действий Америки и подчеркнул
важность обеспечения «банковских и иных финансовых»
5*
51

услуг, необходимых для успешных операций такого рода.
Правительство Вильсона не имело намерений
отступиться от Китая. Один из экономических лидеров,
который участвовал в переговорах с правительственными
представителями, успокоил своих коллег в деловых
кругах на этот счет, сообщив им суть его .переговоров с
государственным секретарем Брайаном. Виллард Стрейт,
доверенное лицо Дома Моргана, сообщил, что его
«переговоры были «весьма удовлетворительными». «Никто,—
пояснил Стрейт,— не мог изъявить большей готовности
поддержать (нас), телеграфировать в Пекин и
потребовать быстрейших мер со стороны китайского
правительства».
Еще более красноречивыми были, пожалуй,
отношения, сложившиеся между правительством Вильсона и
Национальным советом по внешней торговле.
Государственный секретарь Брайан и министр торговли Вильям
Редфилд были основными ораторами в первый день
национальной конференции совета в мае 1914 года. Эта
дата показательна, ибо она точно определяет политику
правительства Вильсона в то время, когда было ясно, что
Америка переживает серьезный экономический упадок, и
еще до начала первой мировой войны. Министр Редфилд,
который до того, как Вильсон призвал его к крестовому
походу за Новую свободу, был президентом
Американской экспортной ассоциации промышленников и
ревностным защитником заокеанской экспансии, в своей речи
дал широкую характеристику политики правительства.
Он заверил лидеров корпорации в следующем:
«Поскольку .мы сильны, мы выходим —вы и я — на мировые рынки
для того, чтобы получить нашу долю».
Затем взял слово государственный секретарь Брайан.
Прежде всего он иапомнил аудитории о разъяснении
Вильсона, что официальная политика США состояла в
том, чтобы «открыть двери всех более слабых стран для
вторжения американского капитала и американской
предприимчивости». Отметив этот момент, Брайан
сослался на очаровательный обычай одной из таких стран
для того, чтобы убедить бизнесменов в его глубокой
заботе об их благополучии. «В странах, говорящих на
испанском языке,—напомнил он им,—гостеприимство
выражается фразой: мой дом—ваш дом... Я могу заявить
не просто из вежливости, а всерьез: мое министерст-
52

во — ваше министерство; послы, посланники, консулы —
все они ваши. Их дело заботиться о ваших интересах и
охранять ваши права».
На следующий день конференция перенесла свое
заседание из деловых кварталов в Белый дом, где в
Восточной комнате состоялось специальное совещание.
Президент Вильсон, который интерпретировал тезис о границе
и кризисы 1890-х годов и 1913—1914 годов как
доказательство необходимости заокеанской экономической
экспансии, счел возможным оторваться от «своих более
официальных обязанностей, чтобы обратиться к делегатам.
Его намерение состояло в том, чтобы убедить их в его
полной и активной поддержке общей кампании бизнеса
и правительства с целью «справедливого завоевания
иностранных рынков». Кое-кто из его слушателей был
изумлен столь откровенным изложением политики, но, как бы
то ни было, Вильсон обратил особое внимание на этот
вопрос, заметив, что такая цель была «ближе всего
нашему сердцу».
В данном случае, как и раньше, неуместно
спрашивать о том, действовали или нет американские лидеры из
личных экономических интересов. Больше того, такой
подход вызвал бы ложные вопросы. Дельцы, несомненно,
действовали исходя из экономических интересов, и было
бы софистикой маскировать очевидное как сложное.
Гораздо более важным является тот факт, что деловые
круги и политические деятели -рассматривали внешнюю
политику с точки зрения действия экономической системы
и что они считали заокеанскую экономиче£кую
экспансию основным элементом ее стабильности и благополучия.
Больше того, во многих отношениях .правительство
Вильсона соглашалось с деловыми кругами по поводу
наилучших способов осуществления заокеанской
экономической экспансии. Один из разделов закона о создании
системы федеральных резервных банков был
сформулирован специально для этой цели. Тарифная комиссия при
Вильсоне также сосредоточила внимание на расширении
и обеспечении рынков для избыточной продукции. Закон
Уэбба — Померена является еще более ярким
доказательством. Этот закон был принят, так как сложилось
единодушное мнение о необходимости усилить средства,
имевшиеся в распоряжении Америки, для битвы за
господство на мировых рынках, а также возникло беспокой-
53

ство по поводу того, что послевоенная борьба будет еще
упорнее. Отныне действие антитрестовских законов
прекращалось за пределами границ США; таким образом,
был дан двухпартийный ответ Америки иностранным
картелям, а закон Эджа расширил положения закона о
создании системы федеральных резервных банков, уже
поощрявшие американские финансовые операции за океаном.
Вильсон также активизировал старый американский
банковский консорциум как наиболее острое оружие
американской экспансии «открытых дверей» на Дальнем
Востоке. Эти меры приобретали особое значение в связи с
большевистской революцией в России в ноябре 1917 года
(после которой Вильсон решил применить политику
«открытых дверей» к Роосии). Очень важно, однако, понять,
что эти действия явились результатом единодушия
между правительством Вильсона и деловыми кругами,
которое было очевидно уже в 1912 году.
За исключением некоторых мелких
предпринимателей, которые опасались того, что о них забыли, деловые
круги горячо одобрили эти шаги Вильсона и Брайана.
Они также приветствовали воинственное вмешательство
Брайана в экономические дела различных
латиноамериканских стран в тот период. Но деловые 'круги, хотя они
обычно рассматривали развитие событий с точки зрения
экспансии шире, чем простое увеличение до предела
собственных чистых доходов -после налогов, тем не менее не
©сегда подчеркивали взаимосвязь между политикой,
идеологией и моралью других наций, с одной стороны,
и экономическим проникновением Америки в эти
области, с другой. Они были «склонны не замечать «или не
принимать в расчет такие соображения, допуская по
большей части, что руководство Америки в области
экономики и экспансии достаточно для их разрешения.
Вильсон и Брайан в этом вопросе не соглашались с
ними, утверждая, что долг и назначение Америки взять
на себя справедливую долю бремени белого человека.
Таким образом, в этом смысле их взгляды на
американскую экспансию были более широкими и цельными, чем
взгляды деловых кругов — по крайней мере на начальном
этапе первой мировой войны. В последнее время
несколько историков охарактеризовали эту сторону внешней
политики Вильсона как «моральный империализм», «импе-'
риализм духа», «миссионерскую дипломатию». Однако
54

она была сложнее, чем можно заключить из этих фраз.
Без сомнения, в этой дипломатии присутствовал сильный
моральный дух, но она содержала также и довольно
развитый традиционный аргумент о необходимости
предупреждения революций как практической меры защиты
интересов Америки и превращения американского
превосходства в установившуюся практику. Поэтому было
бы полезным сделать обзор развития этих обеих сторон
дипломатии.
Американцы давным-давно встали в позу морального
и политического превосходства. Несмотря на
устойчивость пуританской традиции, эта убежденность носила
преимущественно политический характер в течение
большей части XIX века. Томас Джефферсон первоначально
предложил использовать изображение избранных людей
для государственной печати Соединенных Штатов, а
Джон Куинси Адаме и др. иногда объясняли действия
американской дипломатии повелениями всевышнего.
Однако оправдания экспансии обычно .бывали земными.
Первоначально Америка упорно изображалась как
«наиболее прогрессивное общество», граждане которого
«правильно используют землю». По этим и другим причинам,
указывалось далее, возник закон «политического
тяготения», который приведет множество более слабых народов
в лоно американской системы.
Заявления о том, что экспансия Соединенных Штатов
«расширяет сферу свободы», в той или иной форме
появились еще в конце американской революции, однако
они получили всеобщее распространение в эру джексони-
анской демократии К Президент Джексон бросил эту
фразу, а его рьяные интеллектуальные сторонники вновь
и вновь создавали многочисленные вариации на ту же
тему. Одним из наиболее убедительных утверждений в
этом плане, которое приобрело многих
единомышленников во время и после войны с Мексикой, было заявление
о том, что Америка обязана распространить свою власть
на «полуварварские народы». Тем самым, принимая на
себя долг «возрождения и цивилизации», Америка могла
выполнить почетный труд —научить неполноценных
ценить блага, которые они уже имели, но были склонны не
1 Имеется в виду президентство Э. Джексона в 1829—1897
годах.— Прим. ред.
55

замечать. В свою очередь это должно было подготовить
их к лучшим дням, которые последуют под благотворным
руководством Америки.
К концу века американские миссионеры за рубежом
и духовные пастыри в собственной стране стали
придавать еще более религиозный оттенок этому пылу
крестоносцев. Возрастающее число американских руководящих
деятелей, таких как президент Вильям Мак Кинли и
сенатор Альберт Дж. Беверидж, все чаще ссылались «а
санкцию и благословение господа американской
заокеанской экспансии. Возможно, этот христианский
империализм усилился бы быстрее, принимая во внимание
заокеанскую деятельность миссионеров и интенсивность
христианского социального реформаторского движения
внутри страны, если бы не позиции президентов —
Рузвельта и Тафта. Их идеология носила воинствующий
политический характер. Совместить законы истории и
необходимость рынков с волей господа выпало на долю
Вильсона и Брайана.
Забота Рузвельта об экономической экспансии
дополнилась его настойчивым стремлением распространить
англосаксонские идеи и обычаи по всему миру. Как его
программа справедливого курса исходила из того, что
ответственные руководители должны использовать
национальное правительство для регулирования
деятельности и сдерживания промышленных кругов внутри
страны, так и его взгляд на международные проблемы
заключался в том, что американское превосходство должно
использоваться в определении и содействии интересам
«коллективной цивилизации». По мнению Рузвельта, во
всяком случае, «долг Америки по отношению к народам,
ведущим варварский образ жизни, позаботиться о том,
чтобы они были осзобождены от своих цепей, а мы
можем освободить их, только уничтожив само варварство».
Следуя этой логике, он пришел к заключению в плане
империи, заявив, что «нельзя установить мир, пока
цивилизованные нации не распространят в той или иной
форме свою власть на варварские народы».
Как и Рузвельт, Вудро Вильсон воспринял тезис о
границе, подчеркнул важность экономической экспансии
и отождествил себя с англосаксонской традицией
noblesse oblige. Ко всему этому, однако, Вильсон
добавил правоверное кальвинистское осознание правоты воз-
56

ложенной на него миссии. Брайан разделял в более
фундаменталистской форме эту же убежденность в
религиозном призвании и санкции свыше. Точка зрения Брайана
была точкой зрения христианского лидера, который
пришел к выводу, что его стране нужны заокеанские рынки,
и был преисполнен решимости раздобыть их, но был
намерен сделать это так, чтобы обеспечить порядок и
стабильность, упрочить и сохранить мир между
христианами, а слаборазвитые нации защитить от хищных
иностранцев, в то время как Соединенные Штаты поведут
их по дороге прогресса.
Открыто утверждая «господствующее влияние
Америки в Западном полушарии», Брайан имел своей целью
«сделать абсолютно надежным .наше господство». Эта
моральная и экономическая экспансия, объяснил он, в
1913 году «дала бы нашей стране такое сильное
влияние.., что мы могли бы предотвратить революции,
расширить просвещение и распространять устойчивое и
справедливое управление... В результате мы выиграли бы
тем, что нам не пришлось бы брать на себя расходы по
охране своих собственных и иностранных интересов там,
а также тем, что увеличили бы нашу торговлю».
Вильсоновекий империализм духа был довольно
хорошо виден на примере его позиций в отношении
Филиппин. Да, Соединенные Штаты должны были предоставить
филиппинцам независимость, но только тогда, когда
американское руководство научит их должному ведению
'Собственных дел, воспитает в них надлежащие качества
и создаст для них прочное и конституционное
правительство. Такие благородные цели не только оправдывали,
но даже требовали применения силы. «Когда люди
берутся за оружие, чтобы освободить других людей,— заявил
Вильсон,— есть нечто священное и святое в этой войне.
Я никогда не выступлю с призывом установить мир, пока
останется грех и зло на земле».
Но так как основное положение Вильсона о природе
человека заключалось в том, что он «живет не тем, что
делает, но тем, что думает и на что надеется», такого
рода империализм, по мнению президента, был самым
приемлемым и всесторонним из всех возможных. Однако
в действительности — и на практике — это
ниспровергало его же поддержку принципа самоопределения. Он
утверждал, что другие народы могли быть и иметь право
4 Вильям Эпплмсн Вильяме
57

быть свободными, однако он взял на себя /право судить,
нужна им свобода или нет. Как заявил Вильсон во время
мексиканского кризиса, он не одобрил бы и не признал
бы никого, кроме «тех, кто действует в интересах мира и
чести, кто защищает частные права и уважает
ограничения, накладываемые конституцией». Как в то время, так
и позднее, Вильсон использовал американское
могущество для того, чтобы независимо от формы правления в
данной стране выяснить, насколько ее сущность
соответствует критериям Вильсона, а если нет, тогда он
прибегал к силе, чтобы привести существующее положение
вещей в соответствие <с его представлениями и идеалами.
Каковы бы ни были суждения об этих идеалах и даже
допуская, что они были возвышенны, факт остается
фактом, что эта политика являлась империализмом в
высшем смысле слова.
Все эти соображения очень важны для понимания
причин вступления Америки в .первую мировую войну.
Большинство американцев разделяло взгляды Вильсона.
Никто, за исключением горсточки граждан, не спорил с
его утверждением, что это судьба Соединенных
Штатов—стать «самой справедливой, самой прогрессивной,
самой уважаемой, самой просвещенной нацией в мире».
Больше того, значительное большинство даже думало,
что предначертание свыше уже осуществлялось во время
их жизни. Поэтому в первые месяцы войны заодно с
Вильсоном они считали, что Америка не имела ни
причин, ни необходимости для вступления в конфликт.
Однако, и вновь соглашаясь с Вильсоном,
большинство американцев желало победы союзникам и было
готово помочь им добиться этого. Каковы бы ни были
ошибки и грехи Англии и Франции, они были лучше, чем
автократическая Германия. Америка сотрудничала с
ними в создании миролюбивого, процветающего и
высоконравственного мира, тогда как такой мир был бы
немыслим в случае победы Германии. Эта позиция и действия,
к которым она побуждала, поставили Вильсона и
Америку в положение, когда они должны были либо
отказаться от предназначенной им судьбы вести за собой мир,
либо вступить в войну.
Еще в самом начале войны экономические решения
деловых кругов и правительства Вильсона овязали
экономическую систему Америки с военными усилиями со-
58

юзников. Само ло себе это не означало, что такое
сотрудничество невоевавшей Америки с союзниками неизбежно
вовлечет Америку в войну на их стороне; однако
сложившиеся связи делали исключительно трудным для
Вильсона достичь своих целей каким-либо иным путем.
Восстановив объем внешней торговли США скорее
обслуживанием Англии и Франции (и расширив старые овязи с
такими странами, как Россия), чем проведением
политики экономического нейтралитета, Вильсон и
американские деловые круги обеспечили процветание, которое
основывалось на военной программе союзников. Вильсон
не имел никакого другого плана ликвидации депрессии,
и поэтому образ действия, принятый для разрешения
вопроса, оказал внешне незаметное, но значительное
влияние на последующие решения.
Экономические связи с союзниками также усилили
предрассудки идеологии и морали Вильсона, который
был склонен рассматривать подводную войну Германии
как самую важную дипломатическую проблему войны.
Вильсон осудил подводную войну с точки зрения морали
и гуманизма, в то время как британским ограничениям
в торговле он противился на основании юридических и
исторических прецедентов. И тот факт, что Вильсон не
предпринял крестового похода против голодной блокады
Германии союзниками, которая имела такие же
катастрофические последствия с точки зрения морали и
гуманности, проливает яркий свет на двусмысленность его
позиции.
Эта способность проводить столь тонкие моральные
различия поставила Вильсона в чрезвычайно трудное
положение. Он надеялся, что США не будут принимать
участие в войне до тех пор, пока дело не зайдет в тупик,
а затем выступят как арбитр мирного урегулирования
и как создатель всемирной организации, чтобы
установить и сохранить мир. Но успех подводной войны, на
первый взгляд предвещавший поражение Англии и
Франции, ставил также под угрозу его способность повести
народы к прочному миру. Вильсон разрешил свои
трудности (и, по-видимому, успокоил свою потревоженную
совесть), рассматривая создавшееся положение как
сходное случаю с Филиппинами. Применение силы Америкой
оправдывалось «целями справедливости и утверждения
прав человечества». В этих интересах война против Гер-
4*
59

мании должна была продолжаться до тех пор, пока -не
будет создано «правительство, которому мы можем
доверять».
Ко времени первой мировой войны основная дилемма
американской внешней политики, таким образом, была
четко определена. Великодушный гуманизм Америки
побуждал ее улучшить судьбы менее счастливых народов,
но эта сторона ее дипломатии сводилась на нет двумя
другими аспектами американской политики. С одной
стороны, Америка рассматривала помощь другим народам
ка-к попытку переделать их по своему образу и подобию.
Это уничтожало ее идеал самоопределения. С другой
стороны, она утверждала необходимость заокеанской
экономической экспансии и поступала сообразно этому в
целях своего собственного материального процветания.
Однако, поскольку такая экспансия рассматривалась с
точки зрения рынков для американского экспорта и
установления 'контроля над источниками сырья для
американской промышленности, это еще больше подрывало
способность других народов развиваться и действовать по
своему собственному усмотрению.
На эти прискорбные стороны американской внешней
политики довольно удачно указал американский
реформист, одно время разделявший позицию Рузвельта и
Вильсона. Он даже соглашался с тем, что вступление в
первую мировую войну было необходимо. Но он порвал
с Рузвельтом и Вильсоном именно по тем вопросам,
которые подрывали идеи и практику самоопределения.
Быть может, его суждение слишком резко, но оно
помогает значительно лучше понять неудачи Вильсона и
затруднения Америки в середине нынешнего столетия. По
этой причине, а вовсе не потому, что это суждение
является окончательным приговором Вильсону и
Соединенным Штатам, оно заслуживает внимания.
Бросая взгляд «в "прошлое, Раймонд Робине так
оценивал причины кризиса американской дипломатии:
«Вильсон был великим человеком, но он допустил одну
огромную ошибку. Он был готов сделать для народа все,
кроме того, чтобы слезть с его шеи и дать ему
возможность жить по-своему. Он никогда не предоставил бы
ему этой возможности, пока его не заставили сделать
это, а тогда было уже поздно. Он, казалось, так и не
понял, что есть большая разница между попыткой спасти
60

народ и попыткой помочь ему. При случае вы можете
помочь народу, но опасается он всегда сам».
Один из наиболее полезных моментов этой оценки
Вильсона и его дипломатии заключается в том, что она
помогает понять вступление Америки в войну и ее
реакцию на революции, которые вспыхнули как во время
этого конфликта, так и в конце его. США вступили в войну
на том основании, что «мир должен быть сделан
безопасным для демократии», поэтому наиболее важными
вопросами являются, как определяется демократия и что
необходимо для обеспечения ее безопасности. Получив
ответ на эти вопросы, можно указать и понять причины,
по которым эта попытка не увенчалась успехом.

3. НАРАСТАЮЩИЙ ПРИЛИВ РЕВОЛЮЦИИ
«Я предлагаю, чтобы все страны единодушно приняли доктрину
президента Монро как доктрину всего мира... Я предлагаю, чтобы все
страны впредь избегали связывающих их союзов... Я предлагаю
создавать правительства с согласия и одобрения их подданных..,
свободу морей... и такое сокращение вооружений, которое превратит армии
и флоты лишь в силу для поддержания порядка...
Таковы американские принципы, такова американская политика.
Мы не можем поддерживать никакие другие. Таковы также
принципы и действия передовых мужчин и женщин повсюду, любой из
современных наций, любого просвещенного общества. Это принципы
всего человечества, и они должны восторжествовать».
Вудро Вильсон, 1917 г.
«Мир, который мы предложили, должен быть миром народов..,
обеспечивающим каждому народу свободу экономического и культурного
развития. Такой мир может быть заключен только при условии
прямой и мужественной борьбы революционных масс против всех
империалистических планов и захватных стремлений.
Свергайте же этих хищников и поработителей ваших стран!.. Не
отдавайте им больше на разграбление ваших родных пепелищ! Вы
сами должны быть хозяевами вашей страны! Вы сами должны
устроить свою жизнь по образу своему и подобию! Вы имеете на это
право, ибо ваша судьба в ваших собственных руках!»
Совет Народных Комиссаров — рабочим мира,
1917 г.
«В настоящее время встал вопрос, должны ли мы включить в новые
условия перемирия другие проблемы, такие как проблема Польши.
Президент Вильсон считает, что было бы неблагоразумным
обсуждать предложение такого рода как самостоятельный вопрос,
поскольку оно составляет часть гораздо большей проблемы...,как встретить
социальную опасность большевизма».
Из протоколов заседания верховного совета в Париже,
1919 е.
m

Попытка Вудро Вильсона использовать оборонную
мощь Америки для того, чтобы обезопасить мир для
демократии и установить международный порядок для
поддержания этой безопасности, в сущности носила
консервативный характер. Его определение демократии и то,
что он придавал особое значение сохранению именно
этого общества, равно как и пути, предложенные им для
выполнения этой задачи, коренились в либеральной
концепции мира XIX века. Еще ярче характеризует
Вильсона его взгляд на природу человека, его политическая '
теория и практика и его идея о том, что Соединенные
Штаты должны принять на себя международную роль,
которую Великобритания играла между 1815 и 1915
годами. Он был убежден, что принципы и деяния
либерализма XIX века были справедливы и обоснованы и что
основная проблема заключалась в том, чтобы создать
такие условия, при которых они могли бы обеспечить
благополучие всех, кто в этом нуждался.
Оговорки Вильсона по поводу существующего
положения дел не таили в себе каких бы то ни было
сомнений относительно основной структуры общества. Он был
уверен, что слабости созданного порядка могут быть
ликвидированы в результате «медленного процесса
реформ». Отсюда его взгляд на революции, как
излишние теоретически и вредные, если не пагубные, в
действии. Несмотря на ряд революций ограниченного и
общего характера, происшедших в мире с момента его
избрания президентом в 1912 году и до его смерти
в 1924 году, Вильсон никогда серьезно не изменил своей
концепции мира. Но удары этих революций побудили
многих американцев, прежде разделявших его взгляды,
изменить свою либеральную точку зрения. Большинство
тех, кто покинул Вильсона, подчеркивали необходимость
для Америки продолжать свою независимую экспансию.
Только немногие доказывали, что было бы разумнее
признать революции и видоизменить или заменить
американскую традиционную концепцию мира. Однако в
совокупности тех, кто не соглашался с Вильсоном, было
больше, чем его сторонников. Поэтому в конечном счете
крестовому походу Вильсона нанесли поражение
революции за океаном и реакция в самих Соединенных
Штатах на эти взрывы.
Однако в момент вступления в войну вся Аме-
т

рика в целом разделяла положения вильсоновского
либерализма и согласилась с его определением целей
Америки в войне. Допуская, что в реальной жизни могут
быть исключения, американский либерализм принимал
за аксиому, что гармония интересов в обществе
действительно существует и может быть обеспечена. Тогда
считалось, что результатом столь глубокой общности
интересов должно явиться общественное благополучие, если
это единство интересов не будет извращено или
подорвано. Вследствие своей идеологической незрелости, не
■выходившей за пределы традиций естественного права,
своих огромных природных ресурсов и отсутствия каких
бы то ни было серьезных противников в Новом свете,
американцы следовали по линии наименьшего
сопротивления в развитии собственной политической экономии.
В теоретической работе они отправлялись от вершины —
идей Джона Лежка и Адама Смита, а приходили к
либерализму, основанному на примитивном (и просто
незрелом) представлении о естественном праве. Теория этого
либерализма была не более четка, чем круг,
начерченный от руки, без инструментов. Столкновения интересов
считались просто видимостью или результатом невер-;
ных действий других, поскольку так определяла их
доктрина гармонии интересов. Отсюда вмешательство в
общественный процесс считалось необходимым и
оправданным лишь для того, чтобы устранить препятствия,
возникшие по вине тех, кто не понимал или не почитал
истины.
Это вмешательство, несмотря на негативную форму,
было на практике весьма позитивным, ибо теория
рассматривала каждого противника Соединенных Штатов
как заблуждающегося относительно природы мира.
Усиленная экспансионистской интерпретацией истории и
теорией границы, объясняющими национальную экспансию
как необходимую и оправданную часть естественного
права, эта доктрина поддерживалась также расистскими
и религиозными предрассудками. В конечном итоге
случилось так, что внутренние проблемы стали
международными проблемами, ибо оказалось необходимым
устранить ограничения, препятствовавшие естественному
праву Америки разрешить свои внутренние трудности
естественной экспансией.
Такая точка зреция.была в буквальном смысле все*
64

объемлющей концепцией мира. Американцы могли не
только покорить природу, они могли также использовать
свои личные интересы на пользу всеобщему
благосостоянию и гармонии. Их теория утверждала не только
возможность таких действий, но и естественную
необходимость их. Любое другое направление попирало
естественное право и таким образом разрушало гармонию
интересов. В течение XX века и особенно после первой
мировой войны это положение усиленно выдвигалось
различными американскими экспертами в казуистике.
Логика теории приводила к этим выводам, и
большинство американцев искренне принимали их. Они не были
ни лицемерами, ни софистами; они просто принимали на
веру идею, что американская экспансия естественным
образом улучшала мир и что она была необходима для
их собственной- демократии и процветания.
Отправляясь от этих общих черт американского
либерализма, полезно рассмотреть, какую конкретную
природу общества Вильсон и другие американцы имели
в виду, когда они утверждали, что мир нужно
обезопасить для демократии. Если еще изучить средства,
предложенные для выполнения этой задачи, то наш обзор
поможет значительно лучше понять международную и
внутреннюю оппозицию, возникшую в 1917—1920 годах.
Эту задачу можно рассматривать с различных точек
зрения, но наиболее плодотворный путь — разобрать
американский либерализм с его наиболее выигрышной
стороны: взглядов на ключевые вопросы — экономику,
политику, социальные вопросы, как-то: раса, цвет кожи, ре-,
лигия, а также на международные дела: национализм,
колониализм и империализм.
По определению Вильсона и других американцев,
демократия экономически основывалась на
классическом либеральном представлении, что общество состоит
из свободных, независимых и просвещенных
индивидуумов, действующих в своих личных интересах как
производители и потребители. Для потребителя критерием
личной выгоды была цена. Для производителя — доход
или соглашение о заработной плате, которое рабочий
заключал с владельцем. Поскольку все эти показатели
могли быть измерены в деньгах, взаимодействие
различных интересов на рынке обеспечивало автоматическое и
^перебойное, ..Функционирование . системы. Отсюда
65

принцип заинтересованности, если ничто не мешает ему
свободно проявляться через индивидуум, приносит
максимальную пользу обществу и благосостояние
индивидууму.
В естественной системе такого рода правительство
не имеет ни причин, ни оправданий для вмешательства
в экономические вопросы, кроме как в некоторых строго
определенных целях. Почти все эти цели были негативны
по природе: защита устойчивости денежной и
измерительной системы; поддержание порядка;
насильственное устранение того, что признано злоупотреблениями
в экономической жизни, и уничтожение всех остатков
меркантилизма. Его единственная позитивная
обязанность была тем не менее жизненно важна для
функционирования всей системы: защита и расширение рынков,
на которых мог действовать принцип свободной
конкуренции. Но, как и меркантилизм, классическая
либеральная экономика вела к экспансионистской внешней
политике.
В большинстве случаев, поэтому, либеральное
государство поддерживало и расширяло практику
колониализма. В других случаях оно придавало экспансии
характер того, что британские историки называли
«неофициальной империей», или «империализмом свободной
торговли», при котором либеральное государство
полагалось на свою промышленную и общую
экономическую мощь в господстве и контроле над более слабыми
и менее развитыми странами. Представители местного
или коренного населения часто принимали участие в
управлении, но делали это в пределах, определяемых их
экономическими связями с имперской державой. Что
касается слабой страны, на практике это означало, что
правила — лишь часть общества. Когда такой порядок
вещей назывался демократией, как это часто имело
место, остальная часть населения приходила к
заключению, что демократия — это вовсе не то, чего они хотят.
По этой причине, равно как и вследствие очевидных
экономических результатов этой политики, такие
народы были склонны поддерживать радикальных
руководителей, которые предлагали им большую роль в делах
управления страной и более справедливое
распределение собственности.
Первоначальная программа Вильсона была предназ-
615

начена для выполнения внутренних и внешних функций
либерального государства. Так же, как до него Теодор
Рузвельт, Вильсон столкнулся с тем фактом, что сама
природа свободной конкуренции приводила к
ограничению свободной конкуренции. Как вытекало из самого
названия, система естественного права имела тенденцию
к установлению баланса среди сильных или ловких
конкурентов, уцелевших в соревновании. Разорить
удачливых конкурентов было делом неосуществимым, почти
невозможным. И ни Вильсон, ни большинство
американцев даже не думали о возможности замены
существовавшей системы. Чтобы справиться с внутренней Стороной
дилеммы, Вильсон выдвинул видоизмененный вариант
классической позиции либерализма. Он признал
существование определенных больших групп, в особенности
корпораций и профсоюзов, и попытался втиснуть их
в рамки традиционной либеральной экономической и
социальной теории.
Он предложил сходную программу и в области
внешней политики. Для Вильсона и для его
предшественников и последователей политика «открытых дверей»
была американским вариантом либеральной политики
«неофициальной империи», или «империализма
свободной торговли». Никто из них и не помышлял об
организации совместного, планового, равномерного
экономического развития мировых ресурсов. Вильсон намеревался
использовать американскую мощь внутри и за
пределами Лиги Наций лишь для того, чтобы распоряжаться
миром таким образом, чтобы классическая конкуренция
могла происходить в мирных условиях. Если это могло
быть осуществлено, то тогда, он был уверен,
американская экономическая мощь сможет позаботиться о
Соединенных Штатах и обо всем мире.
Политические идеи и устремления Вильсона были
равным образом традиционны. Основанная на том же
принципе естественного права, который определял
экономическую теорию либерализма, его политическая
теория утверждала, что каждый индивидуум участвует
в процессе принятия решения с точки зрения своих
собственных интересов. При наличии естественных
политических свобод, таких как свобода слова и объединения,
использование индивидуумом своего права участия в
политическом процессе привело бы к демократическим
67

решениям. Короче говоря, теория утверждала, что
обладание и использование естественных политических прав
обеспечивали индивидууму его долю власти.
Однако еще сильнее, чем в экономических вопросах,
американцы осознавали противоречие между теорией
политического либерализма и практикой своего
политического опыта. В течение жизни целого поколения
накануне вступления в первую мировую войну они боролись
с диспропорцией, возникшей в результате влияния
консолидированной экономической власти на политические
процессы. Еще глубже они осознавали тот факт, что
такая экономическая власть создала непропорциональное
политическое влияние: прямое — путем организованного
давления на избранных представителей и косвенное —
широкими политическими и социальными последствиями
экономических решений. Как выразился один из
современников, «доллар имеет большее право голоса, чем
человек». Некоторые американцы и, возможно, среди
них Вильсон в конце концов осознали, что мексиканская
революция явилась в какой-то мере решительным
протестом против подобного противоречия между теорией
и действительностью. Эти события помогли им лучше
понять всеобщий протест против политического
либерализма и явились сдерживающим фактором в их реакции
на вызов, брошенный революцией, но тем не менее это
не заставило их создать новую концепцию демократии.
Пожалуй, главное объяснение этой неудачи лежит
в убеждении американских либералов в том, что при
условии продолжения американской экспансии, более
воинственного участия в политике в сочетании с
реформами, касающимися формы, такими как расширение прав
законодательной инициативы и введение референдумов,
можно возродить классическую либеральную теорию.
Такие реформы в политике шли рука об руку с
антитрестовским законодательством в экономике. Для того,
однако, чтобы понять противоречивость американских
взглядов на политическую демократию в
международных делах, необходимо рассмотреть и другие стороны ее
либерализма. ....
Даже у себя на родине, к примеру, политическая
демократия была преимущественно демократией белых,
англосаксонской демократией. А распространенные
в мировом масштабе те же расовые ц этнические, огра-
68

ничения становились гораздо более явственными. На
мировой арене понятие демократии было заменено
понятием бремени белого человека, которое основывалось на
том положении, что цветные народы были неспособны
к демократическохму правлению. Вполне возможно было,
разумеется, защищать ограниченность демократии на
логической, исторической или практической основе.
И в самом деле, большое количество умственной энергии
было потрачено именно в этом направлении.
Однако такие доводы были не очень убедительны,
потому что политическая демократия возникла даже
в «белых» западных странах как процесс, в котором
участвовала лишь незначительная часть взрослого
населения. Цветные народы указывали, и не без основания, что
их общества по своей структуре уже были готовы для
такой формы демократии. Когда, как было в случае
с американским либерализмом, подразумевалось, а
порой даже энергично утверждалось, что демократия
действительно работала на белых, англосаксов,
протестантов, притягательная сила демократии еще более
страдала. Ибо это положение довольно быстро
подводило к тому заключению, что демократия даже в лучшем
случае означала немногим больше, чем изменение
колониализма в направлении создания не таких бесправных
протекторатов или империализма «открытых дверей».
В силу этих причин определение американским
либерализмом демократии в части, касающейся
самоопределения и колониализма, теряло большую часть своего
демократического содержания, как только оно выходило
за пределы Западной Европы. Колониальные страны
начали понимать, что антиколониализм Америки не
подразумевал и не предлагал свободы от обширного и
глубокого иностранного влияния. Каковы бы ни были
свидетельства того, что Вильсона когда-либо занимала
идея действительно ограничить власть «отсутствующего
хозяина» до ее абсолютного минимума — чувства
добровольного уважения и подражания, а свидетельства эти
не являются ни очень распространенными, ни слишком
убедительными, ясно одно — что он никогда и не
разработал и не дал хода подобной программе.
В лучшем случае действия Вильсона
соответствовали принципам морализаторского и доброжелательно-
деспотического империализма «открытых дверей».
69

В худшем —он вмешивался, используя силу,вдела
других наций. Поддержка Америкой на словах принципа
самоопределения на практике превратилась в изменение
границ в Европе на основе этнических и языковых
критериев. Хотя это было в значительной степени уместно
в Западной Европе, принцип и практика национального
единства имели меньшее значение в Восточной Европе
и еще меньшее — в остальном мире.
Если говорить всерьез, то поддержание принципа
самоопределения означает политику невмешательства,
предоставление народам самим делать выбор в
экономике, политике и культуре. Этот принцип основывается
на желании жить и дать жить другим — большой
терпимости к желаниям других народов и готовности помочь
им, если предоставляется возможность, в достижении их
собственных целей их собственными средствами. Это
философия цельной личности, и она может быть
определена как внешняя политика зрелого общества. Хотя
Америка на словах признала этот принцип, ее действия
в сфере международных отношений не соответствовали
ему. Поэтому нет ничего удивительного в том, что когда
действия Вильсона стали очевидными, многие народы
мира почувствовали себя обманутыми лозунгами
Вильсона о самоопределении. Одно дело создать собственную
культуру, другое — быть оттертым в сторону, в то время
как другие препирались по поводу этнической
статистики, а .затем проводили линии на карте.
Либеральная деятельность Вильсона не
соответствовала его либеральным принципам, что видно из многих
его действий в Мексике и его призыва к войне без
пощады, пока Германия не создаст правительства,
«которому мы можем доверять». Это стало еще более очевидным,
когда он начал раскрывать свои планы
относительно Лиги Наций. Его план был не чем иным, как
очевидным применением принципов американского
либерализма ко всему миру. Лига Наций становилась государством,
функцией которого было поддержание порядка,
наблюдение за соблюдением правил игры в международном
масштабе. При условии созданной ею безопасности
соблюдение нациями своих интересов обеспечило бы,
согласно доктрине гармонии интересов, мир и
процветание во всем мире.
Помимо этого, попытка создать международную си-
70

стему по принципам такого либерализма столкнулась
с трудной проблемой. Легко было сказать, что Лига со-
отвтствует государству, но отнюдь не легко было точно
определить соотношение сил в этом международном
государстве. Логически его можно было определить как
Парламент Человека, но это было не ответом на вопрос,
а лишь постановкой того же вопроса в другой форме.
Было необходимо еще определить такие земные,
пожизненно важные вопросы, как характер избирательной
системы и организационная структура .управления.
Вильсон отвечал на такие вопросы, сочетая свою концепцию
американского превосходства с политической теорией
классического либерализма. Каждая нация имела
право голоса, но ничто не могло быть предпринято без
предварительного согласия сильных (или гармонии
интересов), то есть великих, держав. Это было самое
отягощенное право голоса, которое когда-либо было
предложено под именем либерализма, в особенности
поскольку Вильсон считал, что Америка (вкупе с
Великобританией) будет руководить согласием главных
держав.
Сама по себе идея единой власти сильнейших наций
говорила в свою пользу в том отношении, что она
закрепляла ответственность за теми, кто был способен
принимать основные решения. Однако,
рассматриваемая в свете риторики и принципов классического
либерализма, она обнаруживала явное внутреннее
противоречие. Ибо, следуя основному догмату либерализма,
а именно — существованию гармонии интересов, можно
было создать общее благосостояние только при условии
свободной конкуренции. С другой стороны,
устанавливая олигополию власти и оформляя ее как безусловную
гарантию «территориальной целостности и существующей
политической независимости» государств, принятых в
Лигу (на условиях, продиктованных самой олигополией),
предложение Вильсона сводило на нет возможность
свободной конкуренции. Именно по этому вопросу Лигу
Наций атаковали сами американские либералы, а также
радикалы и консерваторы как в Соединенных Штатах,
так и во всем мире.
Внутри страны и за границей наиболее
основательными критиками были радикалы, ибо они оспаривали
все определения либеральной демократии, данные Виль-
71

соном. Эти нападки поддерживались, особенно в первые
годы революционного подъема, во всем мире,
еретическим движением внутри самого либерализма, которое
ослабляло позиции Вильсона и тем самым укрепляло
позиции радикалов. Левое крыло либерализма развилось
из той же философии естественного права, на которое
ссылался классический либерализм как на санкцию
своей собственной программы. Однако, в то время как
они принимали доктрину естественной гармонии
интересов, еретики-либералы шли дальше и ставили вопрос
о том, почему же существующее общество не
соответствует идеальному обществу. И тут же отвечали,
доказывая, что определенные общественные институты,
в особенности частная собственность, препятствовали
возникновению естественной гармонии из свободного
взаимодействия индивидуумов, преследующих свои
личные интересы. Этот анализ приводил еретиков к тому
заключению, что необходимо произвести структурные
изменения в существующем обществе прежде, чем
действие естественного права сможет привести к общему
благосостоянию. В полную противоположность им,
Вильсон (и консерваторы) выступали лишь за
«медленный процесс реформ». Поэтому еретики-либералы
предложили много мер (в особенности в экономике, в
социальных и международных вопросах), которые почти
совпадали с некоторыми предложениями, выдзинутыми
радикалами. Но еретики-радикалы стояли за коренные
реформы, однако они не были революционерами. Это
было существенным различием, ибо со временем оно
привело еретиков к такой энергичной оппозиции
радикалам, в какой были только классические либералы или
даже консерваторы.
Со своей стороны радикалы начали с совершенно
иной предпосылки. Они не признавали существования
естественной гармонии интересов — разве только в
каком-то мифическом прошлом. Они придерживались того
взгляда, что конфликт является сущностью жизни и что
он исчезает только с наступлением смерти. С другой
стороны, они также доказывали, что каждый
значительный конфликт в обществе разрешался на новом, высшем
этапе развития и таким образом создавал лучшую жизнь
в новом обществе. В некоторых из своих аргументов,
касавшихся далекого будущего, они утверждали, что
72

конфликты когда-нибудь будут разрешаться без насилия
и будут касаться идей и больших культурных проблем.
Люди будут обсуждать наилучшие пути к тому, чтобы
стать более человечными, а не способы распределения
богатств и власти. Таким образом, теория радикалов
по-своему обещала общество не слишком отличное от
общества, предсказанного еретиками-либералами на
основе гармонии интересов, присущей естественному праву.
Но в отношении настоящего времени радикалы делали
упор на революцию как на единственный путь, на
котором может продолжаться прогресс.
Больше того, радикалы и еретики-либералы
предлагали определения демократии, в корне отличные от
выдвинутых Вильсоном как представителем
американского либерализма. Такие теоретические и практические
различия толкали их на противодействие многим актам
американской внешней политики. В вопросах экономики,
например, радикалы отрицали состоятельность
экономического курса либералов, предусматривавшего захват
рынков. Взамен этого они предлагали плановое
производство для пользы и благосостояния страны. Для
достижения этого они предлагали, чтобы правительство
взяло на себя использование ресурсов, руководило
производством товаров и услуг для всего общества на
справедливой основе. Такие экономические решения не
только облегчили бы развитие в других сферах жизни,
но и стали бы предметом политики, и, таким образом,
политика вновь стала бы делом каждого гражданина,
понятным ему. Этот способ производства и
распределения не только наполнил бы смыслом работу каждого
индивидуума и групп, но прекратил бы борьбу за
физическое существование и, таким образом, освободил бы
людей для личного и культурного развития.
Радикалы считали, что плодами революции
воспользуются все люди, за исключением тех, кто боролся за
сохранение своих прежних привилегий. Они подходили
к вопросу о религии с двух точек зрения. В широком
смысле они секуляризировали ее, превращая ее в веру,
в способность человека осознать целиком свои
потенциальные возможности в этом мире. А непосредственно
они нападали на нее как на прикрытие для привилегий
и власти или использовали ее идеализм для поддержки
собственной программы. Что касалось расового или эт-
73

нического происхождения, то они отрицали
состоятельность такого критерия при принятии любых решений,
что давало им возможность избежать свойственного
Вильсону противоречия между самоопределением и
национальностью с одной стороны и исключительностью
его протестантизма и англосаксонизма — с другой.
Таким путем радикалы взывали ко всем людям через все
существовавшие или предполагавшиеся границы.
Подход радикалов к самоопределению дал им в
руки обоюдоострое оружие против колониализма и менее
явной формы имперской экспансии, такой как политика
«открытых дверей». Ибо, утверждая право на
самоопределение, они отождествляли себя с антиколониализмом,
который был наименьшим общим знаменателем
национализма, и в то же время присоединялись к более
развитым и конкретным проявлениям национализма. Так,
они предлагали руководство тем, кто хотел покончить
с официальным колониализмом, и тем, кто пытался
утвердить свой полный суверенитет против сфер влияния
и аналогичных ограничений, установленных политикой
«открытых дверей».
Таким образом, в самом широком смысле радикалы
предлагали народам мира объяснение существующих
трудностей, программу для ликвидации их и построения
лучшего мира, а также руководство в этом общем
усилии. Нападки радикалов на классический либерализм и
консерватизм были прямым вызовом Вильсону и
Соединенным Штатам. И благодаря победе коммунистов
в ноябре 1917 года в России все эти отдельные
революции— в экономике, политике, в общественных ценностях,
международных отношениях — слились воедино и
оформились в стране громадных потенциальных
возможностей.
Радикальное влияние не ограничивалось этим
драматическим событием. На европейской арене
коммунисты пришли к власти в Венгрии и обнаружили свою силу
в Германии, а еретики-либералы нападали на статус-кво
в Англии и других странах. Арабская революция на
Ближнем Востоке, происходившая под руководством
либералов и консерваторов и будучи преимущественно
антиколониальной и националистической, содержала
тем не менее черты широкого международного
радикального движения. Подобное явление возникло и на
74

Дальнем Востоке. Китайские революционеры, часть
которых действительно обращала взоры к России в
поисках совета и руководства, утверждали свои связи с
радикальным вызовом миру — как во внутренних, так и во
внешнеполитических вопросах. А японские
консерваторы (и либералы), утверждавшие свое национальное и
расовое равенство с Западом, заимствовали некоторые
моменты радикальной политики как оружие для своих
собственных целей. Все эти обстоятельства, взятые
отдельно и в совокупности, поставили серьезные проблемы
перед американским руководством в конце первой
мировой войны.
Встав перед лицом оппозиции за океаном, Вильсон
встретился и с другими трудностями. Его
первоначальная надежда слить мощь США воедино с мощью
Великобритании и Франции была ослаблена их упорным
противодействием ряду его предложений.
Революционное брожение в Европе, Азии и на Ближнем Востоке
только усиливало решимость имперских держав
удержать и укрепить свои существующие империи.
Подобная реакция наблюдалась в Америке, и коалиция
Вильсона, созданная для крестового похода с целью
обезопасить мир для демократии, распалась в результате
ожесточенной внутренней борьбы по вопросу о том, какая
политика даст возможность Америке наиболее
эффективно использовать свою мощь в отношениях с
японскими и европейскими конкурентами и волной революций,
охвативших мир.
Личная дилемма Вильсона символизировала более
общие трудности, с которыми столкнулся классический
либерализм. В соответствии с основными принципами
естественного права он должен был бы принять
революции как соревнующиеся факторы, каждый из которых
сделает свой вклад в более широкую и глубокую
гармонию интересов. Но его экспансионистская философия
истории, его кальвинизм и национализм, которые также
были неотделимыми частями его либерализма,
побуждали Вильсона выступить против революций как
баррикад на пути Америки к внутреннему благополучию и
мировому руководству. Трагедия заключалась в том, что
он пытался разрешить эту дилемму, сохранив и
распространив демократию посредством экспансионистской
политики «открытых дверей»,
75

Его подход не удовлетворил ни его собственных
последователей, ни иностранцев, ждавших от Америки
(и в особенности от Вильсона) созидательной
альтернативы в противовес революционерам. Вместо этого
Вильсон оставил поле битвы за консерваторами и
радикалами. Пытаясь достичь безопасности посредством
традиционной политики «открытых дверей», американские
консерваторы подчеркнули наиболее слабые стороны
программы Вильсона. А либералы, потерпев неудачу
в попытке предложить свою собственную
положительную и эффективную альтернативу, не имели иного пути,
кроме двухпартийного союза с консерваторами.

4. ЛЕГЕНДА ОБ ИЗОЛЯЦИОНИЗМЕ
-1) ВЕЛИКИЙ СПОР ПО ТАКТИЧЕСКИМ ВОПРОСАМ
РАСШИРЕНИЯ ИМПЕРИИ
«Возможно, будет неверным утверждать, что Юз украл славу у
Вильсона, поскольку еще раньше сам Вильсон украл ее у Хея».
Л. Уитни Гризвулд, 1938 г.
«Я считаю, что надо вступить в Лигу Наций и взяться за то, что
предлагают нам,— руководить миром. Как руководить, мои
сограждане? ...Быть освободительной силой... В статье X изложена суть
дела... В ней говорится, что любой член Лиги, а это означает, что
все великие державы, участвовавшие в войне, ...принимают на себя
торжественное обязательство уважать и оберегать против агрессии
извне территориальную целостность и существующую политическую
независимость других членов Лиги. Если мы выполним это, мы
навсегда положим конец честолюбивым и агрессивным войнам».
Вудро Вильсон, 1919 г.
«Если бы статья X возымела постоянную силу, то это явилось бы
попыткой сохранить на все времена неизменным распределение мощи
и территорий, осуществленное в соответствии с взглядами и
нуждами союзников при настоящем положении дел. Это, естественно,
оказалось бы напрасной попыткой... Не только напрасной, но и вредной.
Изменения и рост являются законом жизни, и ни одно поколение
не может навязывать последующим поколениям свою волю, что
касается роста наций и распределения сил».
Элиу Рут, 1919 г.
«Мы могучий моральный оплот христианской цивилизации... Как
случилось, что мы стали им? Нашими собственными стараниями. Никто
не вел нас, никто не направлял нас, никто не руководил нами...
Я сохранил бы Америку такой, какой она была до сих пор,— не изо-
77

лированной, и не мешал бы ей объединиться с другими нациями ради
этих великих целей, но я хочу, чтобы она сама решала свою судьбу...»
Генри Кэбот Лодж, 1919 г.
«Вы должны либо предоставить им независимость и признать за
ними право нации жить так, как они хотят, и устанавливать форму
правления по своему выбору, либо вы должны будете лишить их
этого права силой... Вы должны уважать не территориальные
границы, не территориальную целостность, а вы должны уважать и
оберегать любовь и стремление людей к справедливости и свободе,
чувства, которые бог в своей бесконечной мудрости вложил так глубоко
в сердца человеческие, что никакая форма тирании, какой бы
жестокой она ни была, никакие преследования, сколь продолжительными
они ни были бы, не смогут их полностью искоренить и уничтожить.
Уважайте национальные чувства, уважайте справедливость,
уважайте свободу, и вы сможете питать надежду, что мир сохранится...
Но ваш договор не сулит мира — он далек, очень далек от этого.
Если о будущем судить по прошедшему, то оно означает войну».
Вильям Э. Бора, 1919 г.
Хотя дело обстояло совершенно по-иному, теперь
американцы решили, что 20-е годы были для них
временем утраченных возможностей в международных делах,
периодом, когда Соединенные Штаты пренебрегли своей
ответственностью перед миром, опьяненные сладостным
напитком домашнего изготовления, название которому
изоляционизм. Естественно, что люди становятся на эту
точку зрения, обращаясь мысленным взором к тому
времени сквозь дым, окутывающий развалины второй
мировой войны, с понятиями, искаженными десятилетием
холодной войны; тем не менее такой взгляд порождает
серьезные ошибки в оценке американской дипломатии.
Этот взгляд не только ведет к неверному толкованию
истории десятилетия, начиная с 1919 года и до 1930
года, но он также служит причиной искажения истории
вступления Америки во вторую мировую войну и
извращений в оценке холодной войны.
При зрелом размышлении, послевоенные годы
представляются .решающим периодом, во время которого
американские лидеры обсуждали, формулировали и
проводили в жизнь свою основную политическую линию
в ответ на широкую волну революционного движения,
поднявшуюся в 1910—1919 годах. С этой точки зрения
великий спор вокруг вопроса о вступлении в Лигу
Наций представляется не столько спором о том, следовало
ли принять или отклонить документ и вместе с ним ор-
78

ганизацию, или личной схваткой между сенатором Генри
Кэбот Лоджем и президентом Вильсоном, сколько
спором по широкому кругу вопросов о том, каким образом
Америке следует удерживать и расширять свое
господство и влияние в мире, охваченном революциями.
По сути дела Вильсон выиграл кампанию по
основному вопросу политики, хотя и потерпел поражение
в битве за Лигу Наций. Ему не удалось связать
Соединенные ШтатьГофициальной политикой коллективной
безопасности, хотя он имел в виду использовать ее
только как средство поддержания в мире условий,
необходимых для осуществления политики «открытых дверей»,
с помощью которой Америка повела бы мир к миру и
процветанию. Большинство противников Вильсона
соглашались с его общей установкой, но доказывали, что
средства, которые он предлагал, приведут к прямо
противоположным результатам. Только очень немногие
утверждали, что сама задача невыполнима и что
Соединенным Штатам следует в соответствии с
происходившими тогда в мире революционными изменениями
по-новому определить свою роль в мире и затем выработать
политику сообразно этому новому взгляду.
Великий спор в связи с Уставом Лиги Наций имел
своим результатом нечто совсем другое, чем то, что
предлагали представители меньшинства. Достигнутая
в конце концов общность взглядов основывалась на
общем согласии продолжать американскую экспансию
в духе политики «открытых дверей», а также на
решении избегать политики коллективной безопасности, так
как она могла легко ослабить Соединенные Штаты как
в оборонительном, так и в наступательном смысле,
связав их обязательствами уважать различные стороны
послевоенного статус-кво, обязательствами, часть
которых наверняка должна была со временем исчезнуть,
а другие подлежали изменению действиями самой
Америки. Ключом к пониманию американской дипломатии
20-х годов является осознание того, что эта дипломатия
была проявлением все той же политики «открытых
дверей», доктрины Монро и прощального обращения
Вашингтона. Сохранив свободу рук, Америка хотела
использовать свою экономическую мощь и идейную
привлекательность, чтобы с помощью политики «открытых
дверей» распространить принципы доктрины Монро на весь
79

мир. И Вудро Вильсон, и Герберт Гувер были согласны,
что это — «средство избегнуть революции».
Вильсон и Гувер, изображаемые часто как
классические антагонисты, на самом деле дополняли друг друга
в общем стремлении уберечь мир классического
либерализма. Большая человечность Вильсона приносила ему
больший успех как политику, а также помогала ему
лучше понимать некоторые стороны революционного
брожения во всем мире. Зато Гувер проявил большую
проницательность относительно основных проблем
спасения либерализма в век корпораций и профсоюзов
(хотя он и не разрешил этих проблем) и, кроме того,
чувствовал опасность безоговорочной поддержки
принципов и практики коллективной безопасности.
Гувер сразу понял, в чем заключалось слабое место
коллективной безопасности: она была не необходима и
не очень желательна как политика для разрешения
небольших конфликтов, а применительно к великой
державе во время кризиса большого масштаба она была
чревата двумя опасностями: либо противник отступит
только для того, чтобы со временем выступить еще
более озлобленным и опасным, либо он полезет в драку
раньше, чем уступит. И в том и в другом случае
основные спорные вопросы останутся нерешенными.
В этом смысле, по крайней мере несмотря на природную
холодность и равнодушие, Гувер понимал принцип
самоопределения лучше, чем Вильсон. По этим
соображениям, а равно и вследствие осознания им
экономического превосходства Америки, Гувер занялся более
прозаическим делом строительства империи «открытых
дверей», основанной на существовавшем согласии
с другими промышленными странами о
противодействии революционному подъему во всем мире.
Во время кризиса, являвшегося следствием побед
коммунистов в России и Венгрии и революционной
активности в других странах, Вильсон и Гувер
сотрудничали весьма успешно. И тот и другой видели, в чем
заключаются основные трудности для Америки. Они
сознавали, каждый по-своему, но в общем одинаково,
грандиозность вызова, брошенного революциями
либеральному миру. Они понимали, что штурм начался
вследствие неспособности либералов осуществить свою
теорию, свои идеалы; поэтому они видели необходимость
80

проводить их в жизнь в Соединенных Штатах и в
равной мере в других местах. Они соглашались, что
необходимой предпосылкой для этого является мир. Этот
момент, однако, весьма осложнял задачу. Надо было
выработать политику, которая отвечала бы всем сторонам
кризиса; с другой стороны, все аспекты политики
следовало увязать в одну общую систему. Иначе
американская дипломатия в конечном счете потерпела бы
поражение, оставив Соединенные Штаты на негативных и
ослабленных позициях.
Вполне понятно, что вопрос о том, что делать в связи
с победами коммунистов в России и Венгрии, был
первостепенной важности и требовал немедленного
разрешения. По этому поводу Гувер выступил с классическим
заявлением: «Призрак коммунистической России почти
ежедневно бродил по залам мирной конференции».
Кризис полностью сорвал первоначально
подготовленную Вильсоном программу мира и вынудил отложить
на время работу по переустройству мира под
американским руководством, как часть программы сохранения ее
демократии и процветания самой Америки. Главное
внимание приходилось уделять, по крайней мере
временно, проблеме сдерживания революций. Этот особый
период кризиса приобретал всеобщее значение
вследствие хотя и некоммунистических по форме, но
подобных им переворотов на Ближнем Востоке и в Азии, где
антиколониализм и национализм бросали вызов
существовавшему порядку. К тому же некоммунистические
революции скорее обостряли, а не сглаживали
разногласия между союзниками-победителями. Англия и
Франция, например, высказались против некоторых из
предложений Вильсона относительно Германии и
колониальных территорий. А Япония, хотя формально и была
союзницей западных держав в Европе, пыталась
использовать антиколониальные и националистические
революции в Азии в своих собственных империалистических
целях. Тем не менее все эти три державы разделяли
стремление Вильсона противодействовать
коммунистическим революциям, а их помощь была необходима для
того, чтобы либеральная коалиция была действенной.
Пусть подчас она выглядела расплывчатой, даже
неопределенной и противоречивой, все же Вильсон
разработал общую программу с целью справиться со
7 Вильям Эпплмен Вильяме
81

сложным кризисом. Его целью было добиться такого
мирного урегулирования, при котором Америка
получила бы возможность стать поставщиком
интеллектуальной, моральной, экономической и военной силы и
руководства, чтобы укрепить и поддержать либеральный
образ жизни во всем мире. Усиленный таким образом
либерализм должен был серьезно подорвать и в
конечном счете победить своих противников —
революционеров и радикалов. Вильсон отдавал себе полный отчет
в том, что коммунизм и другие проявления
враждебности либерализму основываются на «чувстве возмущения
в отношении крупного капитала, который оказывает
свое влияние на ход событий в мире как в области
экономической, так и политической... Огромное
большинство работающих и производящих материальные блага
убеждено, что привилегированное меньшинство
никогда не уступит им своих прав». В этих условиях
основная программа Вильсона была недвусмысленна: «не
спеша проводить реформы» на основе «некоторого рода
сотрудничества» между капиталом и трудом, а
правительство будет играть двойную роль — агента и
посредника.
Американская дипломатия была средством
претворения в жизнь этой программы. С этой целью Вильсон
выдвинул и развивал две основные идеи. Он настаивал
на принятии статьи X Устава Лиги Наций, которая
обеспечивала «территориальную целостность и
существующую политическую независимость»
государствам— членам Лиги Наций (Россия не принималась
в расчет), тем самым стремясь задержать дальнейшее
распространение революций. Как и другие
американские лидеры, Вильсон считал политику «открытых
дверей» стратегией американского руководства в мире и
экспансии. Статья X была его основным предложением
относительно тактики — средства претворения в жизнь
стратегических замыслов. В этих рамках зарождались
и осуществлялись его конкретные политические
замыслы и мероприятия.
Так, Вильсон выступил против коммунистических
революций в России и Венгрии. Для этого он прибег к
силе, манипуляциям с поставками продовольствия и
к экономической и военной помощи
контрреволюционным группам. В тесном сотрудничестве с Гувером пре-
82

зидент добился успеха в Венгрии. Вильсон также
пытался блокировать японскую экспансию в Азии. В этой
борьбе он был ограничен своим нежеланием действовать
в тесном контакте с русскими или китайцами. Однако
его постоянное противодействие в форме искусно
выраженной угрозы применить силу, а равно его старания
использовать банковский консорциум, в то время как
американцы контролировали Китайскую Восточную
железную дорогу, чтобы сдержать Японию, помешали
японцам закрепить свои первоначальные успехи.
Наконец, Вильсон восстал против как традиционного
колониализма, так и против революционного национализма,
пытаясь найти компромисс в мандатной системе, при
которой политика «открытых дверей» была бы
использована с целью провести изменения в политической и
экономической жизни этих районов в соответствии
с американскими интересами. И во всей этой
программе Вильсон энергично добивался (хотя он был не в
состоянии обеспечить это) преобладания американской
силы и руководства. Не отрицая ее по существу
консервативный характер, поскольку это была программа,
имевшая целью сохранить существующий порядок
вопреки широкой волне революционных выступлений,
программа Вильсона была самой всеобъемлющей из
всех возможных.
Кроме Герберта Гувера, который помогал Вильсону
ее сформулировать и осуществлять, такие лица, как
Элиу Вут, Чарльз Эванс Юз и Генри Л. Стимсон,
также сначала высказались в пользу этой программы и
вытекавшей из нее политики. Если бы они продолжали
действовать в том же духе и дальше, сенат одобрил бы
вступление США в Лигу Наций, поскольку влияния этих
людей было бы достаточно, чтобы сломить оппозицию.
Поэтому важно установить причины, вследствие
которых эти влиятельные лидеры покинули Вильсона и
присоединились к противникам вступления в Лигу Наций.
Все противники Вильсона, несомненно,
руководствовались политическими и личными соображениями,
однако главную причину их неодобрительного отношения
к вступлению в Лигу Наций следует искать в их
представлении об Америке и ее роли в мире. Для позиции
группы, возглавляемой Гувером, Юзом и Стимсоном,
один фактор был решающим. Они лучше знали строй и
7*
83

жизнь общества в промышленной стране и, таким
образом, глубже, чем Вильсон, понимали слабости
классического либерализма. Будучи людьми, которым деловая
деятельность была знакома в такой же мере, как и
книги, они отдавали себе отчет в том, что на практике
либеральная система действует не в соответствии с
собственной теорией. Осознание этого обстоятельства
заставило их выдвинуть более конкретную программу на
будущее.
Вместе с Вильсоном они одобряли принципы
естественного права, но знали по опыту, что индивидуум
больше не может поступать соответственно этой теории.
Данный индивидуум стал составной частью большей
группы людей. В соответствии с этим выводом у них
были более определенные представления о том, как следует
понимать и организовать то, о чем Вильсон в туманных
выражениях говорил, как о «некоторого рода
сотрудничестве» между капиталом и трудом. Следуя Гуверу,
они думали об обществе, основанном на корпорациях,
состоящем из трех основных частей — капитала, труда и
правительства, сотрудничающих между собой согласно
доктрине гармонии интересов. Применительно к миру
в целом эта точка зрения приводила их к выводу, что
Соединенным Штатам необходимо определить
«общность идеалов, интересов и целей» с Германией, Япони-'
ей и Италией, а также с Англией и Францией и
сотрудничать вместе со всеми этими государствами, для того
чтобы нанести сокрушительный удар по
революционерам, бросившим вызов порядку, существующему в мире.
Их представление об американской экономике
скорее как о некоей системе, чем как о скоплении
результатов деятельности отдельных лиц, является ключом как
к пониманию их расхождений с Вильсоном, так и их
внешней политики. Их суждения относительно
экономических отношений как о целостной системе имели
больше общего с меркантилизмом, нежели со
свободным предпринимательством. Чтобы понять точку зрения
и деятельность таких людей, как Гувер и Юз, важно
иметь в виду две черты, свойственные меркантилизму.
Одна из них касается активной роли правительства
з укреплении внутренней организации и обеспечении
стабильности существующей экономической системы.
Гувер и другие, как, например, Бернард Барух и Оуэн
84

Д. Юнг, уделяли большое внимание проблеме
рационализации внутренней экономики с помощью таких
учреждений, как торговые ассоциации, а также путем
установления практики тесного сотрудничества между
правительством и деловыми кругами. Сама по себе эта
идея не была новой. Теодор Рузвельт и Герберт Кроли,
представлявший движение прогрессистов, относились
к этому положительно, а Вудро Вильсон практиковал тот
же вид сотрудничества во время первой мировой войны.
В 20-е годы Гувер и Барух немало сделали для того,
чтобы развить и популяризировать эту идею; их
деятельность сыграла видную роль в последовавшем затем
общем одобрении основного принципа.
Другая черта их политической экономии, которая
напоминала меркантилизм, еще более затрагивала
внешнюю политику. Дело в том, что, рассматривая
экономическую деятельность как целостную систему,
оставаясь в то же время на позициях основных
капиталистических доктрин в области экономики, такие люди, как
Гувер, Юз и Стимсон, подчеркивали расширение
системы как необходимость для поддержания процветания.
Лидеры корпораций и банков были согласны с этим.
Результатом явилось исключительно важное единство
взглядов: политические и экономические лидеры пришли
к общей точке зрения относительно связи между
внутренней и внешней политикой. Теперь заморская
экономическая экспансия стала неотъемлемой составной
частью .расширения системы внутри страны, а не только
областью интересов или предметом забот
представителей некоторой части этой системы. Это не
противоречило представлению обывателя относительно величия и
процветания Америки, поскольку тезис о расширении
границы объяснял экономическую экспансию как
основу американской демократии и благополучия нации.
По этим соображениям, которые сыграли еще более
значительную роль, так как большинство из них не так
горели пылом крестоносцев, как Вильсон, политические
деятели типа Гувера и Юза подчеркивали
необходимость расширения экономической империи Соединенных
Штатов. Того же мнения придерживалось большинство
деловых людей. Многие экономические лидеры, как,
например, Тсмас Ламонт из Дома Моргана, сначала
благосклонно относились к программе мира Вильсона, счи-
85

тая, что это неплохой план, чтобы стабилизировать
положение в мире и расчистить путь для американской
экспансии. Но большинство лидеров корпораций и
банкиров утратили былой энтузиазм в отношении плана
Вильсона: некоторые потому, что согласились с
критикой Гувером Устава Лиги Наций, а другие потому, что
стремились приняться за дело «в сопредельных
странах» и, таким образом, не хотели больше тратить время
на очевидно бесконечные и бесплодные споры. Все они
подчеркивали важность расширения американской
экономической системы вместе с увеличением их
собственных операций. Политическая, идеологическая и
моральная экспансия интересовала их меньше. Они считали, что
все это придет со временем. Соглашаясь с Вильсоном
относительно первенствующего значения для
Соединенных Штатов политики «открытых дверей», Гувер, Юз и
Стимсон в то же время расходились с ним по вопросу
о 'статье X Устава Лиги Наций, поскольку она, с их
точки зрения, ограничивала возможности Америки-
осуществлять ту самую задачу, план которой был
предложен Вильсоном.
Две другие группы также выступали против
Вильсона по вопросу о статье X. Однако каждая из них имела
свои соображения. Рьяные сторонники империи,
возглавляемые сенатором Генри Кэбот Лоджем и Теодором
Рузвельтом, определяли роль Америки как новое,
улучшенное издание Британской империи. Внутри страны
они призывали создать аристократическую верхушку,
которая разрешала бы вопросы труда и капитала
в рамках обновленного промышленным веком понятия
«положение обязывает». За границей они предлагали
использовать могущество Америки для осуществления
политики «открытых дверей» и создания современной
промышленной империи. «Давайте провозгласим своей
политикой,— советовал Лодж,— что то, что мы будем
делать и когда мы будем делать, должно определяться
нами самими». Некоторые деловые люди разделяли его
точку зрения. Эдуард А. Файлин, котопый одно время
был директором Торговой палаты США, считал, что
Соединенные Штаты находятся «в совершенно таком же
положении, в каком оказывается миролюбец в
обществе людей, проживающих у границы. Нашим долгом
является настаивать на создании международного ко-
86

митета бдительности и быть готовым вступить в него»1.
Он уверял американцев, что только таким образом они
«получат наилучший страховой полис, который обеспечит
их будущее материальное благосостояние». По-своему
такие политики и бизнесмены повторяли классическую
фразу Бисмарка: «Если предстоит революция, то лучше
сделаем ее сами, чем будем страдать от нее». Эта точка
зрения привела их к поддержке группы Гувера, как
только Вильсон потерпел поражение в споре о Лиге Наций.
Противоположную крайнюю позицию занимала еще
меньшая группа людей, которые были почти
доктринерами-либералами, сторонниками свободного
предпринимательства во внутренних делах и противниками
империи во внешней политике. Возглавляемые сенатором
Вильямом Э. Бора, они весьма уместно критиковали
тогдашнюю политику, но их конкретные предложения
в политической области не имели успеха у многих
американцев. Их предложения относительно внутренней
политики, в основе которых была теория свободного
соревнования в ее чистом виде, едва ли отвечали
потребностям промышленного общества, достигшего
определенной стадии зрелости и развития. Поэтому они
получили только небольшую поддержку со стороны городских
и сельских предпринимателей и почти вовсе не имели
ее со стороны организованного рабочего движения.
Каждая из этих групп хотела регулировать или
контролировать соревнование в своих собственных интересах.
Ближайшие соратники Бора страдали теми же
недостатками и в вопросах внешней политики, ибо, критикуя
планы расширения американской империи, они
выступали против общего мнения, что такая экспансия была
экономически необходима и оправдана с точки зрения
идеологии и морали.
Более того, по иронии судьбы группа Бора
подорвала свои позиции, объединившись с группами Лоджа и
Гувера с целью провалить предложения Вильсона о
вступлении в Лигу Наций. Так группа Бора, сама того
не желая, усилила впечатление, что Америку не
связывают (и ей не нужно себя связывать) политические
1 В тревожной обстановке американской «границы» в XIX веке,
то есть в районах, которые только-только осваивались, порядок
поддерживали различные выборные комитеты поселенцев, обычно
называвшиеся «бдительными».— Прим. ред.
87

обязательства при проведении экономической экспансии.
Поэтому для Бора и подобных ему критиков оказалось
трудным получить хорошо организованную и сильную
поддержку в пользу собственной программы. К тому же
их выступления часто неверно истолковывались
вследствие их оппозиции Вильсону. Эти слабые места и
неправильные толкования заслоняют тот факт, что их критика
была обоснованной и глубокой, что они отнюдь не были
так наивны в международных делах, как считали их
критики, и что у них был удивительно «современный»
подход к вопросу о помощи слаборазвитым странам.
В своих доводах Бора и другие противники империи
основывались на том положении, что Америка не может
и не должна принимать на себя обязательство охранять
демократию во всем мире. Они утверждали, что сама
идея нереальна, потому что она не принимает в расчет
различные культурные условия большей части
остального мира, а также вследствие силы, которую некоторые
или все эти нации могут противопоставить Соединенным
Штатам. Если бы даже оказалось возможным создать
такую империю, заключали они, то потраченные ради
этого усилия нарушили бы сам дух демократии. Бора
дал классическое обобщение этих двух аргументов в
одной из своих речей, направленных против предложения
наклепать крышку на революционный котел в Китае
после 1917 года. «Четыреста миллионов людей,
охваченных духом независимости и национального единства,
в конечном счете непобедимы. Нет силы, которая может
одолеть их и держать в подчинении. Военные корабли и
пушки Гатлинга, расстрелы студентов могут ввести
в заблуждение некоторых, но силы, которые определяют
действия империй и великих наций, лежат глубже».
Бора и другие исходили из этого, оценивая события
в Латинской Америке и России. Так, они призывали
положить конец вооруженной интервенции в Западном
полушарии и предупреждали относительно конечной
реакции против американской экономической экспансии
в Мексике и других странах Латинской Америки. Что
касается отношений с Россией, то они заглядывали
далеко вперед, считая их самым важным вопросом
.американской внешней политики, вследствие как самой
большевистской революции, так и потому, что эта революция
стала символом всемирного стремления к изменениям.
Н8

Они утверждали, что существенное сближение с
Советским Союзом обеспечило бы Америке на длительный
срок союзника против Германии и Японии и открыло бы
путь к взаимному и обоюдному развитию обеих стран.
Заявление Бора в 1925 году о политике в отношении
России звучит как пророчество: «Пока вы считаете сто
пятьдесят миллионов людей в некотором смысле вне
закона, нельзя думать, что вы можете обеспечить мир».
Относительно слаборазвитых и нуждающихся стран
позиция группы Бора казалась сложной и несколько
противоречивой. В основе они не верили, что страна
или народ могут получить свободу и благосостояние из
рук чужеземцев. Поэтому они скептически относились
к утверждениям, что демократию можно экспортировать
вместе с излишками сельскохозяйственного производства
или готовыми товарами или создать с помощью
иностранных займов. По той же причине они сомневались
в действенности метода разделения на сферы влияния
колониальной системы для обучения людей искусству
конституционного образа правления. Они предпочитали
иметь дело с другими странами на строго экономической
основе, предоставляя им самим использовать свои
богатства, как они считали нужным. Но они недооценивали
самой по себе важности минимального и
повышающегося уровня экономического благосостояния, а также
соотношения между этой основой и ростом политического
и культурного сознания. Все же они были готовы
помогать народам, ослабленным войной или катастрофой,
или народам, только что ставшим на путь
самостоятельного развития. Возможно, этим объясняется тот
факт, что они предпочли, очутившись в трудном
положении (как это имело место в случае с Либерией в 20-е
годы), оказать прямую помощь помимо государственных
займов или частных капиталовложений.
Среди американцев группа Бора лучше других
понимала принцип и практику самоопределения в
международных делах. По этой причине, точно так же, как и
в силу других сторон критики Бора, президент Вильсон
выделял Бора как своего самого главного критика — как
человека, который может оказаться правым. В свое
время, однако, Бора слышал мало похвалы в свой адрес
и почти не пользовался поддержкой. Он выражал
взгляды различных небольших групп, которые добивались
б Вильям Эпплмен Вильяме
89

изменений в политике относительно России, Китая,
Латинской Америки, но самое .большое, что можно
сказать,— эти группы оказывали небольшое влияние на
американскую внешнюю политику, за исключением
разве вопроса о России. Самого Бора стали повсюду
изображать как наивного, безответственного и
упорствующего в своих заблуждениях овода. Но одним
поколением позже, в разгар холодной войны, те. которые любят
свою историю, не без иронии могли счесть поучительным
сравнение речей и писем Бора, относящихся к периоду
между 1917 и 1935 годом, с недавними предложениями
по вопросам политики, выдвинутыми новыми
«реалистами», которые раньше игнорировали или считали
предосудительными выступления Бора.
Встретив сопротивление со стороны мощной
коалиции Гувера, Рута, Лоджа и Бора и не желая идти на
компромисс относительно статьи X, президент Вильсон
проиграл сражение за Лигу Наций. Однако большинство
противников Вильсона разделяли его идею о
руководящей роли Америки в мире, поэтому они быстро перешли
от тактической словесной перестрелки с ним к
осуществлению стратегических планов с помощью политики
«открытых дверей».
2) ИНТЕРНАЦИОНАЛИЗАЦИЯ БИЗНЕСА
«Мы стремимся установить Pax Americana не с помощью оружия,
но взаимным уважением, доброй волей и умиротворяющим разумом...
Когда мы отдаем себе ясный отчет, в чем заключаются наши
собственные интересы, мы становимся столь же непоколебимыми, как
и другие».
Чарльз Эванс Юз, 1924 г.
«Мы должны финансировать наш экспорт, давая взаймы
иностранцам деньги для уплаты за купленные у нас товары... Без таких
займов мы стали бы свидетелями положения, при котором наши соседи
испытывали бы острую нужду в товарах, в то время как они гнили
бы на наших складах как неиспользованные излишки».
Джон Фостер Даллес, 1928 г.
«Нам необходимо найти выгодный рынок для наших излишков».-
Герберт Гувер, 1928 г.
«Наши капиталовложения и торговые отношения достигли таких
размеров, что почти невозможно представить себе какой бы то ни
90

было конфликт где-нибудь на земном шаре, который не нанес бы нам
серьезного ущерба».
Калвин Кулидж, 1928 г.
«Переживаемое нами время — период значительного беспокойства и
тревоги во всем мире, поэтому в интересах всех правительств
поддерживать порядок и состояние равновесия».
Генри Л. Стимсон, 1932 г.
В 20-е годы бразды правления американской внешней
политикой взяли Юз, Гувер и Стимсон, после того как
они с помощью Лоджа и Бора добились отклонения
предложений Вильсона о вступлении США в Лигу
Наций. В значительной части мира перед ними была
революционная оппозиция; конфликты с недавними
союзниками и конфликты между этими союзниками осложняли
их положение;, продолжающийся антагонизм между
победителями и побежденными беспокоил их. Поэтому эти
лидеры пришли к выводу, что сохранение мира является
обязательным условием любой программы, имеющей
целью преобразование и улучшение мира. Без
устойчивого равновесия и мира экономическая экспансия
невозможна, а ее все они считали ключом к процветанию
Америки. По мнению этих людей, во всяком случае
большую часть неприятностей породила война или по
меньшей мере она явилась причиной открытых
выступлений. Поэтому они были намерены использовать свою
экономическую мощь для того, чтобы предотвратить
войну, а следовательно, и новые революции.
На основе такого анализа американские лидеры
пришли к заключению, что лучший способ примирить
необходимую экспансию американской экономической
системы с необходимостью мира заключается в выработке
общей согласованной политики Соединенны Штатов,
Великобритании, Франции, Германии и Японии,
основанной на принятии принципа политики «открытых
дверей» всеми этими державами. . Такая Антанта de facto
во имя «общности идеалов, интересов и целей»
предназначалась для того, чтобы действовать в трех
направлениях. Названные державы постараются уменьшить
существующие между ними разногласия и сплотятся
против Советского Союза и революционного движения
в других странах. Объединившись таким образом, они
будут направлять и устанавливать границы развития
6*
91

колониальных, подмандатных и других стран, не
развитых в промышленном отношении. Наконец,
экономическое превосходство Америки обеспечило бы ей
руководящую роль в этом деле, одновременно укрепляя и
расширяя ее собственную империю «открытых дверей».
Таким образом, экономическая экспансия
становилась и средством и целью для творцов американской
политики. Ее считали целью вследствие
исключительной важности для дальнейших успехов системы
внутренней экономики, в то же время экономическая экспансия
рассматривалась как средство создания мирной и
процветающей империи, которая обеспечит возможности
всемирной экспансии в последующие годы. Одной из
наиболее примечательных черт американской
дипломатии 20-х годов была откровенность, с которой творцы
американской политики выражали эти идеи в публичных
выступлениях и частных беседах. Президент Гардинг
призывал американцев «действовать агрессивно» и
«продолжать мирное коммерческое завоевание мира»
для того, чтобы избежать социального конфликта у себя
дома. Не отставал в высказывании подобных взглядов
относительно роли Америки в мире и президент Кулидж,
которого никак нельзя было упрекнуть в склонности
к стадному началу. Считая «совершенно очевидным»,
что если что-нибудь было «плохо... в пределах
Соединенных Штатов, оно в равной мере было плохо и за их
границами», Кулидж утверждал, что «подлинно
великий долг, который стоит перед нами, требует от нас
использовать наши огромные ресурсы для поддержания
равновесия в мире». Кстати, это находилось в
соответствии с точкой зрения, высказанной государственным
секретарем Юзом, что «мы прежрде всего считаем, что наше
влияние не возрастет от того, что мы внесем его» в
организацию, подобную Лиге Наций.
Придерживаясь не столь традиционных взглядов
относительно империи, Кулидж, Юз и Гувер
недвусмысленно пытались отказаться от «старых
империалистических доспехов». Они соглашались с Кулиджем, что в
чрезвычайных обстоятельствах интервенция,
предпринятая с целью «предотвратить революцию», является
войной «не больше, чем полицейский воюет на улице с
прохожими». Гувер и Юз считали самым важным
предотвращение революции путем распространения американского
92

экономического могущества. Стремясь найти
«противоядие большевизму», Юз, вполне понятно, считал
«революционные тенденции» «печальным явлением» в
международных делах. Он также подчеркивал и необходимость
контролировать источники важного сырья. И Юз живо
реагировал на мнение, высказанное его советниками
в государственном департаменте, что «огромное
увеличение излишков готовой продукции... требует найти рынок,
если это возможно, за пределами Соединенных Штатов».
Поэтому прежде всего он уделял внимание проблеме
установления и поддержания мира, чтобы «справиться
с насущными задачами в области экономики».
Добиваясь общности интересов с другими государствами,
развитыми в промышленном отношении, при руководящей
роли американцев, он, естественно, приходил к
заключению, чго «именно идея самоопределения порождает
войны и препятствует осуществлению всевозможных планов
сохранения мира».
Стимсон разделял заботу «о мире и порядке». Внутри
страны, полагал он, делами должны вершить «более
состоятельные и более просвещенные» граждане.
Применяя это понятие ко всему миру, он отводил Америке
роль элиты в общине наций. Что касается бремени
белого человека, то он считал, что Соединенные Штаты могут
«взять его на себя». Основой его стратегического плана
было расширение «большого первоклассного
американского бизнеса» во всем мире и различные формы
незаметного и закулисного политического вмешательства,
которые не вызывали бы возмущения местного населения
или американской общественности. По мнению Стимсо-
на, такая внешняя политика должна была в конечном
счете заставить отсталые народы следовать
американским образцам и привычкам. Его смелый и широкий
взгляд относительно роли Америки в мировой политике
впоследствии сблизил Стимсона брльше с Франклином
Делано Рузвельтом, нежели с Гербертом Гувером,
однако в 20-х годах по многим вопросам он был заодно
с Юзом и Гувером.
Хотя официально Гувер с 1921 по 1928 год был всего
лишь министром торговли, условием занятия этого
поста он потребовал и получил право неофициального
вето в вопросах внешней политики. Наделенный этой
властью, он оказывал решающее влияние во внешних
93

делах США. Гувер был крайне обеспокоен
«распространением революции на одну треть земного шара», и он
разработал программу с целью задержать «сползание
в сторону социализма». Основная предпосылка Гувера
была простой: американская система является
«единственным правильным путем прогресса человечества».
Гувер сделал вывод, что мир «переходит из периода
крайнего индивидуализма в период совместных
действий», и поэтому попытался построить в рамках
капитализма новую систему, которая защитила бы
политическую демократию. Решая эту проблему, он считал
труд и капитал «двумя производителями, но не
классами». В качестве таковых они имели «значительные общие
интересы», главнейшим из которых было продолжение
существования самого капитализма в форме
корпораций. Эта теория Гувера получила поддержку
значительного большинства в американском рабочем
движении. Мысли, высказанные Гувером, стали аксиомой для
крыла движения прогрессистов, возглавлявшегося
Гербертом Кроли, который также подчеркивал необходимость
сотрудничества внутри страны и экспансии за границей.
Излагая свою концепцию политической экономики
капитализма, основанную на сотрудничестве, Гувер
понимал, что корпорации закрепили свое превосходство
над банкирами. С 1900 по 1916 год корпорации были
вынуждены временно обращаться за финансовой
помощью к крупным банкам, но после войны корпорации
имели достаточно капиталов, чтобы стать независимыми.
Банкиры все еще играли важную роль и отчаянно
боролись, чтобы восстановить свою былую силу, но их
время прошло. Кое-какие из их последних боев имели
большой отголосок в области международных
отношений. В Латинской Америке и Азии, например, банкиры
упорно добивались проведения такой политики, -которая
помогла бы им обрести новую экономическую мощь,
чтобы использовать ее внутри собственной страны.
Однако, несмотря на все это, корпорации были и оставались
основной формой американской экономической системы
после первой мировой войны. Они стали играть
решающую роль в американской экспансии за границей после
1920 года.
На этом и основывалась внутренняя и внешняя
политика Гувера. Его концепция сотрудничества состояла из
94

двух элементов. Во-первых, все виды экономического
сотрудничества должны были иметь своим центром
корпорацию и, во-вторых, правительство, представляющее
население в широком смысле, должно было
сотрудничать с корпорациями, чтобы обеспечить нации
процветание и демократические порядки. Впервые Гувер
изложил свои идеи на национальной экономической
конференции 1921 года, которая была первоначально созвана
президентом Вильсоном для осуществления его идеи
«сотрудничества в некотором роде» между капиталом -и
трудом. Гувер признавал, что проблемы были опасными
и трудными, но «можно было ожидать, что многие из них
будут решены с помощью совместных действий наших
промышленников и предпринимателей, наших
общественных учреждений и местных властей... Хотя наша
промышленность и торговля должны основываться на
поощрении индивидуумов, все же национальные
интересы требуют известной степени сотрудничества.., чтобы
мы могли сократить и вовсе устранить
производственные потери, заложить основы постоянного снижения
себестоимости и продажной цены и тем самым добиться
существенного повышения заработной платы рабочих и
жизненного уровня», что гарантирует «еще большую
социальную стабильность» и мир во всем мире.
Гувер отводил экономической экспансии за границей
американской системы корпораций решающую роль в
осуществлении его плана. Установив мир путем
включения Германии и Японии в круг промышленных держав,
Гувер намеревался экспортировать вместе с заводами,
оборудованием, готовыми изделиями, капиталом и
другими товарами и американскую безработицу.
Считалось, что тщательное планирование и целеустремленные
дипломатические действия при проведении в жизнь
политики «открытых дверей» дадут Америке возможность
достичь подвижного и сулящего постоянное
процветание соотношения между импортом жизненно
необходимого сырья и экспортом излишков на внешние рынки.
Гувер был не таким оптимистом, как Юз, в оценке
способности американских бизнесменов «позаботиться о
себе» в соревновании с иностранными картелями,
имевшими поддержку своих правительств, и он был вполне
готов в случае необходимости оказывать им
решительную поддержку.
95

Грандиозный замысел Гувера, как известно, не
осуществился, но это обстоятельство не должно скрывать
того факта, что этот план был основой американской
политики в 20-е годы и в общем выражал точку зрения
американских лидеров и позднее. Впоследствии
экономические мероприятия были изменены и их арсенал
расширен, а в период «нового курса» они проводились со
рвением крестоносцев. Но и цель и общий подход в своей
основе остались прежними. Возможно, лучшим способом
выразить эту мысль будет сравнить высказывание
Гувера, относящееся к 1920 году, о том, что Советский Союз
рухнет, если будет поставлен перед лицом враждебного
ему мира, с тезисом, выдвинутым Джорджем Фрост
Кеннаном в 1947 году, что политика сдерживания
«нажимом» достигнет той же цели.
Гувер и Юз использовали американскую мощь в
соответствии с этой целью. Они продолжали начатую
Вильсоном политику непризнания Советского Союза,
считая его источником всех опасных тенденций и
влияний. Политика, в основе которой был исключительный
страх и неприязнь по отношению к коммунизму и
социализму, имела в виду обеспечить Соединенным Штатам
решающее влияние, независимо от того, падут
большевики тотчас же или несколько позже. Больше того,
враждебное отношение к России во многих отношениях
объясняет основные трудности, вставшие перед
американскими лидерами. Их концепция о мире приводила
их к убеждению, что режим, который нарушил так много
естественных, политических, моральных и
экономических законов, должен рухнуть. Все они говорили и
объясняли неизбежность такого конца. Тем временем
они хотели, чтобы Америка была готова действовать,
когда наступит желанный день, потому что, как
выразился Гувер, развитие России под американским
контролем есть ключ к продолжительному процветанию
американской экономической системы. Поэтому они не
хотели, чтобы европейские конкуренты заблаговременно
"их вытеснили оттуда.
По этим соображениям, а также с целью поощрять
оппозицию правительству внутри Советского Союза,
Гувер и Юз неофициально поощряли американцев встать
на путь экономического проникновения в Россию.
Возможно, история американо-русских отношений не 'знает
96

лучшего примера иронии, чем тот факт, что это тайное
одобрение развития экономических отношений в
некоторых областях, имевших целью ускорить падение
советского строя и укрепление американского влияния на
последующее правительство, привело к тому, что
американцы значительно способствовали восстановлению и
развитию советской экономической системы. И в конце
20-х годов американская изнуренная кризисом
экономика с надеждой взирала на русские рынки, которые
могли бы помочь ей подняться на ноги. К тому времени
большое число американцев, включая некоторых
представителей группы Гувера, Юза и Стимсона,
рассматривали Россию как потенциального союзника против
Японии и Германии.
Однако подобные мысли никак не приходили в
головы Гувера и Юза, когда они занялись втягиванием
Германии и Японии в возглавляемую Америкой общину
промышленных держав. Заботясь о том, чтобы спасти
Германию от внутренней революции и. укрепить ее в
качестве оплота против мирового коммунизма, Гувер и Юз
уделяли исключительное внимание быстроте ее
восстановления. Главным рычагом, который применялся,
чтобы преодолеть сопротивление Франции и Англии, было
умелое и энергичное использование американской
экономической мощи. В конце концов Юзу удалось добиться
согласия между Францией и Англией, взяв под контроль
соотношение между их задолженностью Соединенным
Штатам с одной стороны и репарациями, которые они
требовали с Германии, с другой.
Юз завершил эту операцию, связав сокращение
союзнических долгов Соединенным Штатам с адэкватным
сокращением репараций, выплачиваемых Германией
Англии и Франции. Этот ход, нашедший формальное
выражение в планах Дауэса и Юнга соответственно в 1924
и 1929 годах, позволил Соединенным Штатам
приблизить конец военной оккупации Германии и открыть путь
для возвращения Германии в общину западных держав.
Преследуя эту цель, Соединенные Штаты поддержали
пакт, заключенный в Локарно в 1925 году, согласно
которому Германия, Франция и Англия гарантировали
неприкосновенность границ западноевропейских держав,
но оставляли без гарантий границу с Россией. Многие'
американские лидеры рассматривали Локарнский пакт
97

как первый политический результат экономической
политики Соединенных Штатов. В связи с этим общим
урегулированием в Европе находилась и политика
американского правительства поощрения частных займов
Германии с целью ускорить ее восстановление.
Все это делалось тихо, преимущественно
неофициально», без вступления Америки в Лигу Наций. Ни
одно из приведенных выше соображений не меняет того
факта, что все эти усилия были частью широкой
программы сознательного вмешательства в международные
дела с совершенно определенными целями. Как в свое
время заметил сенатор Бора, «нет необходимости даже
подниматься на уровень софистики», чтобы утверждать,
что подобные действия точно соответствуют понятию
«изоляционизм». Но в равной степени неверно
утверждать, как это делают иные, что американская
политика имела целью обеспечить господствующее
положение Германии в Европе. Американские лидеры хотели
мира, и ради этой цели они добивались включения
Германии в общину западных держав, возглавляемых
Соединенными Штатами. Они были готовы сделать — и
делали — многое, чтобы ускорить восстановление
Германии, и соглашались или мирились с требованиями, чтобы
Германия была сильной. Но не успех, а провал
американской политики приблизил наступление второй
мировой войны. Побуждения были безупречными, но старые
предрассудки, отсталые взгляды и отжившие свой век
методы явились причиной неудачи.
Те же черты были свойственны и американской
политике в Азии после первой мировой войны, хотя там
обстановка была более сложной. Считали, что Китай
сам по себе важен не только как страна, которая может
поглотить огромное количество излишков американского
производства, но и потому, что в течение более столетия
Китай был районом американских интересов, активности
и влияния. Нельзя было пройти мимо развертывавшихся
там событий, даже если бы творцы американской
политики и хотели так поступить. Но в то же время нельзя
было и вмешаться, чтобы направлять ход этих
событий. С одной стороны, американцы не хотели
официально создавать империю; с другой стороны, Япония была
помехой для такого рода действий. А в отличие от
Германии, Япония была формально союзником, не ослаб-
98

ленным поражением. Затем, позиции Японии были
-крепче вследствие ее расового и этнического родства с
остальной Азией. Оккупация ею части Маньчжурии и
Сибири и ее старый союз, заключенный в 1902 году с
Великобританией, также увеличивали ее вес в
переговорах.
Исходя из основной предпосылки, что необходимо
предотвратить войны и революции на Дальнем Востоке,
и придя к заключению, что лучшим способом
осуществить это было вовлечь Японию в возглавляемую
Америкой группу стран, отличавшихся «общностью идеалов,
интересов и целей», Юз сообщил японскому
правительству, что Соединенные Штаты готовы принять на себя
два обязательства: широкое безоговорочное участие в
развитии Китая и соглашение, по которому Соединенные
Штаты будут, помогать сдерживать китайский
революционный национализм. За это он просил Японию
согласиться на политику «открытых дверей» и программу
установления равновесия военно-морских сил в
западной части Тихого океана. Юз был уверен, что, добившись
этого quid pro quo, Соединенные Штаты, представленные
банковским консорциумом и другими деловыми кругами,
смогут в конце концов стать хозяином положения на
Дальнем Востоке. Заинтересованный в будущих рынках
для американской экономической системы, а не в
создании официальной империи, он был готов отказаться от
осуществления ряда непосредственных задач, суливших
лишь частичные результаты. В этом, как и в других
случаях, Юз следовал по пути, проложенному Вильсоном,
который вдохнул жизнь в банковский консорциум в 1917
году и в том же году признал особые интересы Японии в
Маньчжурии, а в 1919 году установил, что «очень
важно» отстаивать и продолжать политику «открытых
дверей» в Сибири и остальных районах Азии.
Юз преодолел нежелание Японии связывать себя с
такой программой, сочетая три вида дипломатии. Во-
первых, он умело использовал на пользу США
различные обстоятельства,, которые не могли не оказать
влияния на японское правительство, например,
существовавшее после войны всеобщее стремление к разоружению,
американскую традиционную поддержку политики
«открытых дверей», волну протеста в Канаде и Австралии
(а также в самой Англии) против союза Британии с
99

Японией, волнения в Японии, связанные с
экономическими и социальными причинами, растущую силу
большевиков в Сибири (что не только выбросило оттуда
Японию, но и способствовало смягчению противоречий между
другими державами) и общее противодействие попыткам
Китая утвердить свой экономический и политический
суверенитет. Во-вторых, его тактика приступа к
переговорам о разоружении, которые он открыл изменением
конкретного плана, что дало Америке руководящую роль и
застигло Японию и других противников врасплох.
Однако самым важным была его готовность предоставить
Японии «исключительно благоприятные условия» в
северо-восточной Азии для того, чтобы обеспечить
«сотрудничество на Дальнем Востоке».
Япония примяла это предложение (хотя и с
некоторой долей скептицизма и отдельными оговорками), и
соглашение было оформлено в виде договора четырех и
договора девяти держав, подписанных в Вашингтоне в
1922 году. Эти документы определяли общность
интересов промышленных держав в районе Тихого океана,
точно так же как планы Дауэса и Юнга и пакт,
заключенный в Локарно, делали это в отношении района
Атлантического океана. Соединенные Штаты, Япония, Франция
и Великобритания договорились уважать различные
островные владения друг друга, поддерживать статус-
кво в Азии и продолжать развитие Китая и других
районов в рамках политики «открытых дверей». Отвечая
некоторым из своих критиков внутри страны, которые
опасались, что эти договоры ослабят -позиции Америки,
Юз справедливо утверждал, что переговоры и
заключение договоров «осуществлялись в пределах,
установленных американским правительством».
Американские лидеры следовали своему пониманию
взятых на себя обязательств в течение последующего
десятилетия. Протест со стороны Китая против
ограничений, наложенных на него вашингтонскими договорами,
был отклонен. Причем ответ носил загадочный характер.
В нем указывалось, что «различные проявления
симпатий американцев к академическому положению
возможно ввели китайцев в заблуждение» и что «решение,
принятое в Вашингтоне еще раньше, идет вразрез с
китайской точкой зрения». Если Юз придерживался такой
позиции в отношении китайских националистов-консер-
100

ваторов, тем более было естественно для него
игнорировать призывы о сочувствии и помощи, с которыми
обращался к Соединенным Штатам Сунь Ят-сен, вождь
национально-революционного движения в Китае. Юз
даже не вскрыл письма Сунь Ят-сена.
Россия была более отзывчивой в отношении просьб
Китая. Она предложила китайцам ленинскую теорию
империализма, которая разъясняла китайским
националистам причины слабости их страны, экономическую
теорию Маркса, которая указывала способ, как быстро
обрести силу, и пример успешной революции.
Вооруженные, таким образом, идеями и получив моральную
поддержку, а с другой стороны, доведенные до ярости
политикой и действиями западных держав, китайские
националисты-революционеры накопили силы и получили
ясное представление о направлении, в котором им
следует двигаться, и целях, к которым им следует
стремиться.
Влиятельные лидеры в Соединенных Штатах
ответили на это заявлением о том, что Америка несет
«ответственность за усилия, натравленные к тому, чтобы
спасти китайцев от их собственного безумия». Это
заявление, в котором нашли выражение в несколько сжатой
и резкой форме все мотивы, лежащие в основе
империализма «открытых дверей», характерно для позиции,
которая ограничивала Америку очень небольшим выбором
средств. Поскольку американские лидеры игнорировали
или не одобряли возможность действовать -вместе с
русскими, чтобы сдерживать Японию, или вместе с
либеральными китайскими националистами, у них был
только один выбор. Они могли присоединиться к действиям
четырех держав против левого крыла революционного
движения в Китае, но одновременно достичь широкого
взаимопонимания с китайскими
националистами-консерваторами. В этих рамках они могли затем приняться за
осуществление большой программы экономического
развития Китая. Или, с другой стороны, они могли
действовать вместе с Японией и с ее помощью, рассматривая
это государство как агента американской политики и
канал, через который американская экономическая мощь
будет способствовать развитию Китая.
Трудность решения этой проблемы возникала
вследствие ряда соображений. Каждую из этих двух возмож-
101

ностей можно было отстаивать как продолжение
политики «открытых дверей», имеющей целью установление
американского господства в Азии, не прибегая к войне.
Мысль о сотрудничестве и использовании китайских
националистов-консерваторов, зависимых от американской
помощи, была старым понятием о путях осуществления
этой политики. Вероятность возникновения войны, с
Японией, если приступить к осуществлению этого плана
смело и решительно, составляла основной его
недостаток. Война с Японией была нежелательна сама по себе,
а еще больше потому, что американские лидеры
опасались всякой войны как очага революции.
Открывалась другая возможность: сотрудничество с
Японией до тех пор, пока экономическая мощь Америки
не будет укреплена в этой стране в такой же мере, как
в Китае. В этом случае принималась в расчет опасность
войны и революции, соображения, которые в известной
степени компенсировали существовавшее недовольство
тем, что снова откладывалось установление американского
господства в Азии. Несмотря на свои временные
недостатки и недочеты, этот план был убедительным ответом
на вопрос о том, каков лучший метод осуществления
политики «открытых дверей» в Азии. Подвергаясь
постоянной критике по противоположным мотивам в
различных кругах, этот план становился все же основной
точкой зрения творцов американской политики, начиная
с 'большевистской революции в ноябре 1917 года и до
времени вручения японскому правительству весьма
решительной американской ноты в ноябре 1941 года. Ни
Вильсон или Юз, ни Гувер не думали начинать войну
против Японии, а в более поздние времена
американские лидеры утверждали, что американская
экономическая мощь была способна ограничить действия японцев
пределами, установленными Соединенными Штатами.
Помимо общей заботы о предотвращении войн и
революций, на политику в Азии большое влияние
оказывал последний этап борьбы между банкирами
(поддерживаемыми в то время некоторыми торговцами и
экспортерами) и корпорациями за право контроля над
основными принципами и общим характером американской
внешней политики. Внутренний конфликт между
корпорациями и банками имел очень сложную связь с
внешней политикой. Начиная с 40-х годов прошлого столетия
102

Промышленная корпорация, быстро развиваясь после
гражданской войны, превратилась к 90-м годам в
главный институт американской экономической системы.
К 1899 году, например, на долю корпораций приходилась
2/з всех произведенных гвтовых изделий, а к 1929 году
их доля выросла до 9/ю. В 1904 году корпорации
занимали 7/ю общего числа рабочих в обрабатывающей
промышленности, а к 1929 году уже 9/ю.
Хотя центр деятельности корпораций находился на
заводе или фабрике, они вскоре занялись объединением
и рационализацией всего хозяйственного процесса
индустриализации, начиная от образования капитала,
обеспечения сырьем и рабочей силой до сбыта готовых
изделий. Уже в начальный период своего существования
корпорации упорно добивались проведения внешней
политики, которая облегчила бы и обеспечила все фазы
хозяйственного процесса. Это видно из программ,
которые отстаивали Национальная ассоциация
промышленников, Американо-Азиатское общество, Национальный
совет внешней торговли. Начиная с 1895 года, когда
ИАП половину своей первой программы уделила
проблемам рынка и сырья, эти организации подчеркивали
тесную связь между экономической экспансией за
границей и заботой о -благополучии и безопасности системы
корпораций внутри страны.
Относительно основ экспансионистской политики,
особенно в перспективе, у банкиров не было разногласий
с представителями корпораций. Зато по вопросу о том,
кому из них надлежит контролировать главные решения,
а также те или иные стороны экспансии, эти две группы
часто вступали в горячий спор. К тому же в период
между 1900 и 1920 годом корпорации занимали крайне
невыгодное положение в борьбе с банкирами. Они не
имели достаточно капитала, необходимого для того,
чтобы укрепить, расширить и улучшить процесс
производства и сбыта внутри страны. Такой капитал могли
предоставить банкиры. Поэтому корпорации уступали в
некоторых важных вопросах и отчасти жертвовали
своим влиянием, частично расплачиваясь тем самым за
займы, которые они получали от банкиров.
В течение этого периода, который обычно называют
«эрой финансового капитализма», банкиры также
оказывали больше влияния и на внешнюю политику. Термин
103

«финансовый капитализм» вводит в заблуждение,
потому что о« создает впечатление, что банкиры руководили
самим хозяйственным процессом. Они действительно
осуществляли широкий контроль в некоторых отраслях
промышленности, например в сталелитейной, но даже
в расцвет финансового капитализма банкиры скорее
следили за устранением помех в функционировании
системы корпораций, чем были посторонними, которые
принимают на себя руководство или даже изменяют
экономическую систему. Корпорации оставались основой
американской экономики в течение всех этих лет.
Поскольку корпорации являлись подлинными
хозяевами в системе, у них на руках были выигрышные карты
в любом сражении с банкирами. К 1913 году корпорации
накопили силу, а поток правительственных заказов во
время первой мировой войны принес им победу над
банкирами. Между 1922 и 1929 годом, например,
нераспределенные доходы корпораций в среднем составляли
более 2500 млн. долларов в год. Банкиры не могли
предъявить своих прав на этот капитал и вряд ли могли
повлиять на то, как он был использован. Неуклонное
сокращение коммерческих займов в течение этого
периода также указывало на восстановление независимости
корпораций.
Рост могущества корпораций проявлялся по-разному,
например в возвышении до почти независимого
положения таких людей, как Элберт X. Гери из «Юнайтед
Стейтс стил корпорейшн» и Уолтера Гиффорда из «Аме-
рикен телефон энд телеграф компании»,— две фирмы,
над которыми Дом Моргана пользовался широким
контролем в период между 1900 и 1926 годом. Период
господства финансового капитализма закончился, хотя
банкиры и продолжали оставаться влиятельными
внутри страны и за границей еще многие годы. Но
финансовый капитализм никогда не был новым видом или
стадией капитализма. Со времени паники 1873 года,
которая подала сигнал о наступлении конца эпохи старого
индивидуального предпринимательства, корпорация стала
главным институтом американской экономической
системы.
Хотя корпорации и восстановили свое господство в
течение первой мировой войны и непосредственно после
нее, тем не менее у них в 20-е годы не было достаточно
104

излишков капитала, чтобы немедленно приступить к
дальнейшей экспансии во всех районах мира. Лидеры
корпораций были захвачены -волной экспансии, которая
была характерной чертой американского бизнеса в 20-е
годы; кроме того, сама 'природа их деятельности
заставила их обратить особое внимание на новую технологию
внутри страны, а капиталовложения за границей
направлялись на сооружение промышленных предприятий,
объектов коммунального обслуживания и на развитие
сырьевых баз. Такие фирмы, как «Форд», «Дженерал
моторз», «Интернэшнел бизнес мэшин», «Америкен
телефон энд телеграф компани», сосредоточили всю свою
деятельность в европейских и других промышленных
странах. Другие, включая нефтяные и горнодобывающие
корпорации и такие производящие сырье фирмы, как
Американская алюминиевая корпорация, а также
компании, занимающиеся производством автомобильных
покрышек, сконцентрировали свои операции на
Ближнем Востоке, в Латинской Америке, Африке и некоторых
районах Азии.
Такого рода деятельность привела к большому
увеличению прямых капиталовложений за границей в 20-е
годы. В 1919 году общая сумма этих капиталовложений
составляла 94 млн. долларов. К 1925 году, когда
корпорации вновь стали хозяевами в своих операциях, эти
капиталовложения подскочили до 268 млн. долларов.
Поднявшись до 351 млн. долларов в 1926 году, они
быстро выросли до 602 млн. долларов в 1929 году. Тем
временем, утратив былые позиции внутри страны, банкиры
проявили интерес к расширению заграничных операций,
которые укрепили бы их позиции в Соединенных Штатах.
Поскольку они мирились с отведенной им
второстепенной, хотя и необходимой вспомогательной ролью внутри
страны (как это имело место во время и после кризиса
1929—1933 гг.), они обратились к займам,
переплетавшимся с расширявшейся деятельностью корпораций.
Однако в 20-е годы они отчаянно соперничали между
собой, стремясь удовлетворить свои нужды путем
стимулирования разных планов и потребностей у
иностранных правительств. Больше того, их заинтересованность
расширить свои операции оказалась столь велика, что во
многих случаях они переступали дозволенное на
практике (и в теории), навязывая займы государствам, ко-
J05

торые не имели ни наличных средств, чтобы выплатить
их, ни сколько-нибудь толкового плана развития,
который дал бы им возможность сделать это в обозримом
будущем. Но даже <в более развитых странах, как,
например, в Германии, Италии и Японии, их деятельность
не спасла их от конечной катастрофы в собственной
стране.
Эти стороны развития американской экономической
системы корпораций создали очень сложную картину в
Азии. Одно время сложилось впечатление, что
происходит сражение между банкиром Томасом Ламонтом,
который действовал заодно с Японией, и несколькими
корпорациями, рассчитывавшими делать ^бизнес в Китае.
Но Ламонта поддержали те из корпораций, которые
установили значительные торговые связи в Японии.
Другие корпорации двигали торговлю с Китаем, и
поэтому они солидаризировались с компаниями,
заинтересованными в прямых капиталовложениях в этой
стране.
Эти экономические противоречия доставляли Юзу и
Гуверу немало хлопот в 20-е годы. Официальная
стратегия имела в виду усиление американского
проникновения в Китай при одновременном сдерживании Японии.
Но Гувер и Юз хотели также завладеть всеми
возможными внешними рынками, включая японский. В то же
время они не могли наложить вето на заграничные
операции, которые приходились им не по вкусу, не
подрывая тем самым главный принцип свободного
предпринимательства, на котором основывался их план
реорганизации системы корпораций на базе сотрудничества.
Поэтому они мирились с японскими связями Ламонта,
с экспортом в Японию, надеясь тем временем укрепить
и расширить американские позиции в Китае. В конечном
счете американские лидеры думали, конечно, разрешить
дилемму, заставив Японию с помощью сложившихся
экономических связей сблизиться с Соединенными
Штатами. Но здесь американцы столкнулись с большими
затруднениями, и в конце концов им пришлось вступить
в войну из-за политики «открытых дверей» в Азии.
Тем временем для других районов земного шара, как,
например, для Латинской Америки, Восточной Европы,
Ближнего и Среднего Востока и Африки, Соединенные
Штаты проводили политику, которая должна была спо-
106

собствовать «интернационализации бизнеса» с помощью
расширения деятельности американских корпораций.
Зная волчьи аппетиты американской промышленности и
соответственную беосмысленную растрату ресурсов,
Гувер, Юз и лидеры корпораций выработали
согласованную программу разведки, развития и установления
контроля над .различными видами важнейшего сырья во всем
мире. Это мероприятие было связано с традиционной
кампанией за овладение новыми рынками; и то и другое
усиливалось решимостью защищать на местах
конкретные интересы американских корпораций против
иностранной конкуренции и сопротивления революционеров.
В Латинской Америке существовали две основные
трудности, связанные с подобного рода экспансией
американских корпораций. Было необходимо удержать под
контролем и уменьшить существовавшую в этом районе
оппозицию преобладанию Соединенных Штатов и в то
же время расширить и укрепить влияние Америки.
Усилия, прилагавшиеся с целью увеличить американский
экспорт, расширить и взять под контроль источники
сырья и создать предприятия, которые будут
принадлежать корпорациям, поддерживая в то же время
политический строй, во главе которого стояли бы местные
правители, верные основным интересам Соединенных
Штатов, превращали Латинскую Америку в
лабораторию, где разрабатывалась американская внешняя
политика для всех слаборазвитых стран. Подготовленные
таким образом программа и политика были
продемонстрированы в отношениях с Мексикой и
перефразировкой положений доктрины Монро.
Поскольку мексиканский эпизод часто приводят как
один из примеров благотворных результатов политики
«открытых дверей» для всех, кто ее испробовал, будет
полезным ознакомиться с ним более подробно. Хотя
вмешательство президента Вильсона в мексиканские дела и
было неудачным, в целом ряде частных вопросов оно
все же принесло ему успех в главном, заключавшемся
в том, чтобы помешать революции осуществить свои
планы установления ограничений в отношении
экономической деятельности американцев. Вооруженное
вторжение, экономические санкции, дипломатическое давление
заставили мексиканское правительство дать обещание
не трогать собственность американцев на нефтепромыс-
107

лах. Почти буквально поле было очищено, чтобы можно
было осуществлять политику «открытых дверей».
Все это продолжалось до 1938 года, а тем временем
американские нефтяные компании продолжали
следовать издавна установившейся системе производства и
сбыта. В 1920—1921 годах, например, американские
фирмы и их английские собратья выкачали 193 млн.
баррелей нефти из мексиканской земли. Это составляло
40% американского производства нефти и сделало
Мексику вторым по объему поставщиком нефти в мире.
Большая часть этого богатства уходила из страны и
никак не способствовала ее развитию. Пример 1920—
1921 годов, когда из 193 млн. баррелей было эскпо.рти-
ровано 172 млн., характерен. Американские фирмы
ничего не сделали, чтобы наладить или использовать
давление газа, столь важное для рациональной добычи
нефти. В результате просачивание соляной воды быстро
испортило огромнейшие и богатейшие запасы нефти,
известные под названием Голден Лейн. Мексиканцев не
обучали и им не позволяли сколько-нибудь серьезно
заниматься нефтяной промышленностью. Через десять
лет, израсходовав богатейшие запасы, американские
компании прекратили разведку и бурение, переключив
внимание на Венесуэлу и другие страны.
В 1938 году Мексика нанесла ответный удар, еще
раз попытавшись установить известный контроль над
добычей и использованием ее природных ресурсов.
Правительство Франклина Делано Рузвельта сначала было
склонно оказать нефтяным компаниям лишь пассивную
поддержку в их борьбе с экспроприаторами, но вскоре
заявило, что политика «доброго соседа» идет не
настолько далеко, чтобы мириться с захватом американских
капиталовложений. От Мексики потребовали уплатить
компенсацию за нефтяную промышленность, от
которой до тех пор она получала всего лишь случайные
выгоды. До тех пор, пока она это не выполнит,
прекращались даже эти незначительные поступления.
Хотя в 1941 году этот характерный конфликт был в
конце концов ликвидирован на условиях, приемлемых
для Мексики, официальное соглашение еще не дает
точного представления о последствиях политики «открытых
дверей» в Мексике. Наиболее очевидным результатом
этой политики было то, что Мексика получала мало
J 08

прибыли от своей'собственной нефти в период с 1908 по
1938 год. Из-за недостатка средств Мексика не могла
претворить в жизнь важные планы развития, ее связав,
себя новыми обязательствами перед иностранцами.
Первая стадия в ускоряющемся процессе капитуляции
перед чужеземцами началась в, 1941 году, когда Мексика
связала свою систему хозяйства с военными усилиями
Америки. После этого большого прорыва доля США в
иностранных капиталовложениях в Мексике к 1958 году
составила 70%. Все же только небольшая часть этого
капитала помогла .непосредственно или косвенно
мексиканской нефтяной промышленности занять подобающее
место в развитии национальной экономики. Это
ключевая отрасль промышленности возродилась и окрепла
вопреки, а не вследствие политики «открытых дверей».
Такое проникновение американских корпораций в
политическую экономию Мексики (и подобных ей
государств) имело ряд последствий. Одна из памятных
записок государственного департамента содержит
официальный и откровенный анализ положения: «Если
говорить об участии американских корпораций в развитии
Латинской Америки, то необходимо внести корректив,
который нельзя выразить в цифрах к показателям
(низким) торговли, чтобы учесть явное и прямое влияние
американцев на политику латиноамериканских
государств. Независимо от политики, проводимой в
Вашингтоне, и личных взглядов государственных деятелей,
операции таких предприятий, как «Юнайтед фрут компани»
или нескольких американских нефтяных компаний,
создают независимые политические интересы на
территориях, охватываемых их экономической деятельностью,
которая дополняет и часто определяет официальную
политику как в Вашингтоне, так и в различных столицах
Латинской Америки».
Имея в виду такую экономическую мощь и такое
политическое влияние, а также то, что американские
предприниматели искусны и опытны, вопрос состоит не в том,
получала ли Мексика какие-либо доходы вообще, а
скорее в том, каковы были объем и род этих доходов.
Подробный экономический анализ^показывает
увеличение производства и расширение ассортимента
производимых товаров, и такие успехи важны и достойны
похвалы. Но, перефразируя старый афоризм, положение дан-
109

кого человека не определяют средние статистические
показатели. В недавней и в общем дружественной
оценке американского влияния в Мексике подчеркивается,
что «число нуждающихся сократилось до «немногим более
дзух третей от общего числа населения, и эти люди не
так бедны, как они были в 1917 году». Далее, однако,
следовало пояснение, «что огромное большинство
мексиканцев все еще испытывают лишения», как, например,
в Мехико-сити 44% населения живет в переполненных
домах и трущобах.
Еще более показательный анализ, по-видимому, был
приведен специалистом-демографом Кингсли Дэвисом в
его докладе на международной конференции по
проблемам частных инвестиций, созванной осенью 1957 года
по инициативе журналов «Тайм» и «Лайф». Избрав
Мексику в качестве примера, разъяснившего его
основную мысль, Дэвис сначала напомнил своей аудитории,
состоящей из американских капиталистов, что развитие
Мексики «сильно зависит от иностранного капитала».
Затем он перешел к анализу, хорошо проиллюстрировал
слабые места и опасности, таящиеся в американской
политике «открытых дверей». Развитие Мексики
«сопровождалось постоянной бедностью мексиканских
народных масс... Больше того, продолжающаяся бедность
мексиканского народа ведет к постоянному наплыву
иммигрантов через всю протяженную южную границу
Соединенных Штатов... Учитывая, что население Мексики
теперь увеличивается на один миллион человек в год,
что бедняков очень много, а мексиканские природные
богатства расточаются или несут ущерб с ужасающей
быстротой, любые колебания на пути экономического
развития имели бы исключительно серьезные
экономические и политические последствия».
Однако даже в том случае, если удалось бы
предотвратить серьезный экономический кризис, само по
себе это не решило бы проблем, вызванных
американской экспансией. Оставляя в стороне характер
соглашения, которого можно было достичь, облик чужеземца
все равно продолжает маячить перед глазами. На
вопрос, в чем заключается основная трудность, с которой
сталкивается его народ, вновь избранный президент
Мексики тотчас же ответил двумя словами:
«Соединенные Штаты». В этом ответе нашло отклик множество
ПО

соображений, из которых некоторые, несомненно, не
имели отношения к делу и были несправедливы. Но
главное заключается в том, что американская экспансия
заставила мексиканских лидеров рассматривать и
решать свои собственные проблемы в свете отношений с
Соединенными Штатами. Если американская политика
останется без изменений, она в конечном счете станет
причиной потери Соединенными Штатами своего
влияния. Ибо, примет ли это форму внутреннего
переустройства или нового и воинственного проявления
антиамериканизма, во главе которого будут стоять
консерваторы, мексиканцы все -равно рано или поздно пожелают
решать собственные проблемы и дела, следуя интересам
своего государства и своим идеям.
К тому же с самого начала американская политика в
Мексике имела еще другие неблагоприятные
последствия. Поскольку она, казалось, достигла желанной цели,
с их точки зрения, американские лидеры считали, что в
эффективности политики «открытых дверей» не
приходится сомневаться. Это неверное представление
объясняет трудности, с которыми Соединенные Штаты
столкнулись позднее в своих отношениях с другими
латиноамериканскими странами и в иных слаборазвитых
районах. Возникшие трудности явились результатом того
обстоятельства, что творцы американской политики
имели склонность рассматривать все неиндустриальные
страны как сходные с Мексикой. Отсюда было нетрудно
прийти к убеждению, что угроза применения силы,
сочетаемая с экономическим нажимом, приведет к власти
в этих странах сговорчивых и надежных консерваторов.
От такого рассуждения только один шаг до обобщения
политики в отношении стран со слаборазвитой
промышленностью. Но во многих важнейших вопросах Мексика была
исключением из общего правила развития событий в
других слаборазвитых и менее самостоятельных странах;
поэтому политика, которая была пригодной в
отношениях с Мексикой, не могла принести и не принесла
успеха в других странах. А когда ее пытались
испробовать в сношениях с большими и более развитыми
странами, эта политика часто превращалась в бумеранг,
укрепляя решимость сопротивляться американскому
влиянию.
Именно так возникло сопротивление в других латино-
111

американских странах. Американские лидеры пытались
сломить это сопротивление с помощью более общего и
улучшенного варианта политики, выработанной в
процессе ведения дел в Мексике и на Кубе, где приходилось
сталкиваться с аналогичными трудностями. Поэтому они
решились на значительные изменения в практике прямой
и открытой интервенции, которую в свое время начал
практиковать Теодор Рузвельт и которую продолжили
его преемники. Движение, возникшее в пользу изменения
этой политики, состояло из трех элементов. Группа
руководящих политических деятелей, возглавляемая Юзом,
Гувером и Стимсоном, имевшая поддержку таких
профессиональных дипломатов, как Самнер Уэллес,
настаивала на приведении этой политики в соответствие с их
общим взглядом на американскую политику. Им
оказывали поддержку, а временами торопили американские
бизнесмены, считавшие, это антагонизм, порожденный
вмешательством США, приносит им больше вреда, чем
пользы, а также лруппа антиимпериалистов,
возглавляемая Бора.
Если бы не ряд затруднений, которые так и не были
преодолены до кризиса 1929—1933 годов, вполне
возможно, что этих людей в наши дни называли бы отцами
политики «доброго соседа», которую ассоциируют с
именами президента Франклина Д. Рузвельта и
государственного секретаря Корделла Хэлла. В отличие от
Мексики, большинство других латиноамериканских
стран вступало, а не завершало революционную эру.
Столкнувшись с сочетанием сильного национализма и
ожесточенной борьбы внутри этих стран, руководители
американской политики сочли исключительно трудным
делом защищать американские интересы (и принцип
политики «открытых дверей» для капиталистического
предпринимательства), не прибегая к интервенции или
широкому экономическому и дипломатическому
вмешательству в пользу консервативных групп.
Но даже если бы этих трудностей не было,
потребовалось бы немало времени, чтобы выработать замену
применения силы, которая была бы приемлемой для
бизнесменов и антиимпериалистов. В . конце 1928 года
появилось заявление (опубликование которого было
надолго задержано теми, кто считал его все еще
слишком либеральным), названное меморандумом к вопросу
П2

о доктрине Монро, составленное чиновником
государственного департамента Дж. Рубин Кларком. В нем
подчеркивалась оппозиция американцев к деятельности
европейцев в Западном полушарии; тем самым
делалась попытка выдвинуть на первый план угрозу со
стороны европейцев и связать интересы и безопасность
латиноамериканских стран с Соединенными Штатами.
Однако кризис 1929—1933 годов не дал возможности
Гуверу и Стимсону провести согласованные меры, чтобы
превратить этот план в конкретную политику.
Впоследствии риторика президента Рузвельта придала ему более
либеральную окраску, а заключенные государственным
секретарем Хэллом торговые договоры на основе
взаимности привели его в действие, но основная идея и цели
плана остались неизменными.
Американская морская пехота больше не
использовалась, но это не означало окончания интервенции; это
означало только отказ от одного из методов воздействия.
Приемы, которыми пользовались в дальнейшем, имели
характер не столь открытого насилия,— и это было
чистым выигрышем,— но они привели к другим и более
значительным осложнениям, которые вначале были не
так заметны. Назовем два из них: американцы
обманывали себя, считая, что их действия носят
демократический характер, ибо местные противники существовавших
тогда в латиноамериканских странах правительств часто
встречали сопротивление не только собственных
правителей, но и Соединенных Штатов. Вскоре среди
американских лидеров стало чем-то вроде крылатого
выражения: «добрые соседи, попавшие в одну лодку, не
раскачивают ее».
В годы после первой мировой войны американская
политика в отношении Восточной Европы, Ближнего
Востока и других районов, не развитых в промышленном
отношении, в целом была аналогична политике в
отношении Латинской Америки. В каждом случае
руководящим принципом была политика «открытых дверей» и в
каждом случае целями был захват рынков для
американского промышленного экспорта, получение сырья для
американской промышленности и право непосредственного
вмешательства в хозяйственную жизнь страны путем
строительства заводов, фабрик и других предприятий.
Экономическая экспансия позволяла оказывать все воз-
9 Вильям Эпплмен Вильяме
113

растающее влияние на политику и экономику данного
района, служила основой для дальнейшего
проникновения и в конечном счете приобрела военное значение.
Экономическая экспансия никогда не подвергалась
принципиальным изменениям и не прекращалась, а ее
первоначальные цели еще более расширялись.
Для политики в отношении Восточной Европы
характерным были настойчивые требования Гувера, чтобы
американское экономическое проникновение России
осуществлялось непосредственно, а не через Германию.
Германия была нужна, чтобы преградить путь России
и чтобы укрепить общину промышленных держав, но
она по-прежнему оставалась конкурентом. В этих
рамках деятельность американцев в Восточной Европе
включала развитие промышленности, средств сообщения
и разведку сырья, например фосфатов и нефти.
Проникнув в экономику ряда стран — Польши, Болгарии,
Румынии, Югославии и Албании, — бизнесмены обращались
в Вашингтон за помощью против ограничительного
законодательства, принятого этими государствами, и против
конкуренции со стороны Германии, Англии и Франции.
Первым официальным мероприятием обычно бывала
нота соответствующему государству с напоминанием о
принципе и практике политики «открытых дверей». Если
этого оказывалось недостаточно, тогда американские
лидеры прибегали к экономическому нажиму: прямому,
путем задержки предоставления обещанных займов или
других подобных проектов, или косвенному, путем
намека или прямой угрозы разрыва дипломатических
отношений. Эта дипломатическая поддержка вместе с их
собственной энергичной политической и экономической
деятельностью на местах дала возможность американским
бизнесменам в 20-е годы установить и развить
значительные деловые интересы в Восточной Европе.
Лучше других известен и, конечно, более ярок
послевоенный образец экспансии, основанной на принципе
политики «открытых дверей» на Ближнем Востоке.
Главным объектом американской политики была нефть, но
американские лидеры не проглядели и ценность в
дальнейшем «нового и еще не освоенного рынка огромных
размеров»7. По этим причинам, а равно исходя из
соображений обеспечения топливом флота и других
интересов, военно-морское ведомство поддержало план такого
114

рода экспансии. Его собственная программа и идея
Вильсона о том, что Россия должна быть «закупорена» в
Черном море, основывались на предположении, что
контроль над Дарданеллами будет в руках сильнейшего в
мире флота. Опираясь на эту широкую поддержку, Юз и
Гувер в свою бытность министрами в правительстве
Гардинга сначала попробовали принудить Англию и
Францию одобрить и уважить принципы политики
«открытых дверей» в их колониях и районах, переданных
им мандатом Лиги Наций. После ряда неудачных
попыток вначале американский капитал в конце концов начал
осваивать и этот райое, чаще путем проникновения в ев-1
ропейские компании, чем независимыми действиями.
Предпочтение, которое первоначально оказывалось
окольным путям, объяснялось рядом соображений. Во-
первых, это было дешевле и проще; во-вторых,
американские компании обеспечивали свою долю с текущих
доходов производства и в то же время самостоятельно и
тайно проводили изыскания, чтобы в надлежащий
момент взять верх над своими европейскими «партнерами».
Кроме того, в то время американские компании были
заняты в Западном полушарии, где они с одной стороны
боролись с Мексикой, а с другой — вели
геолого-разведочные работы и завладевали вновь открытыми
запасами природных богатств .во всей остальной части
района. И, наконец, Юз и Гувер продолжали и расширяли
практику оказания предпочтения, каких бы ухищрений
это от них ни требовало, только одной данной
корпорации как «избранному инструменту» политики
«открытых дверей» в конкретном районе.
На Ближнем Востоке их таким благосклонным
вниманием пользовалась группа компаний фирмы «Стандард
ойл». Зато государственный департамент преградил путь
таким фирмам, как «Барнсдал», которая хотела
сотрудничать с русскими в районе Баку, или концерну
Синклера, который пытался делать то же на Дальнем
Востоке. Фирме «Барнсдал» сообщили, что некоторая
торговля с большевиками разрешается, однако запрещено
помогать им развивать важные природные ресурсы.
А концерну Синклера государственный секретарь Юз
грубо заявил, что он не будет оказывать поддержку
компании в ее препирательствах с японцами, которые
noes'
115

тендовали на монопольное право разработки нефтяных
залежей на русской половине острова Сахалин.
Некоторые данные позволяют предположить, что
поддержка правительством «Ставдард ойл» объясняет
попытки Синклера получить доступ к залежам нефти в
США, зарезервированным за самим правительством, что
привело в 1924 году к скандалу, скомпрометировавшему
деятелей республиканской администрации. Одно ясно:
получая поддержку от правительства, «Стандард ойл»
могла позволить себе роскошь не спешить с расширением
добычи нефти на Ближнем Востоке, пока не удастся
проникнуть и завладеть такими районами, как
Саудовская Аравия. Этот случай можно было бы считать
наиболее удачным примером применения принципа
сотрудничества на стадии развития капитализма, отмеченной
господством корпораций. Характер и последствия этих
операций поставили дипломатические проблемы перед
правительством Рузвельта и его преемниками.
Хотя американское проникновение в Африку и Юго-
Восточную Азию не изобиловало такими яркими
событиями, не было столь широким и настойчивым, как в
Латинской Америке, Восточной Европе и на Ближнем Востоке,
оно развернулось в 20-е годы. После всевозможных
маневров лидеров в Либерии (а также Гувера и Юза),
имевших целью подготовить местное население к
иностранному экономическому вторжению, компания «Фай-
ерстон», производящая каучук и автомобильные
покрышки, приступила к развитию каучуковых плантаций в этой
стране. В колонии европейских держав в Африке и Юго-
Восточной Азии было труднее проникнуть прямо, но
американские методы капиталовложений закупок и
сбыта, сложившиеся в 20-е годы, в конце концов сделали
эти районы, производящие сырье, исключительно
важными для нормального функционирования американской
экономики, в которой господствуют корпорации.
Конечно, имелись и другие пути планирования и
обеспечения непрерывного развития американской
экономики, но им никогда не уделяли серьезного внимания,
не говоря уже о том, что их никогда не пытались
испробовать. Таким образом, колонии западноевропейских
держав и другие слаборазвитые районы постепенно стали
рассматриваться как единственный источник сырьевых
материалов, услуг и рынков, независимо от того, были ли
116

текущие операции основаны на таких связях с ними или
нет. Угроза лишиться поставок, предназначенных для
будущего развития, считалась корпорациями и
американским правительством не менее опасной, чем
возможность лишиться текущих поставок, а может быть, и более
опасной, поскольку методы и темпы текущей
эксплуатации частично основывались на предположении, что
будущее находится под контролем, что границы могут
расширяться беспредельно.
Когда подобным планам, а равно текущим операциям
стали угрожать Германия и Япония (а позднее и
революционное движение), американские лидеры стали
считать, что возникшая проблема затрагивает принцип
политики «открытых дверей» и стратегические позиции
самой нации; таким образом, те, которые раньше
рассуждали об отношениях между Соединенными Штатами и
остальным миром на языке экономистов, объясняя
действия Соединенных Штатов принципами капитализма, а
тезис о границах историческим развитием, теперь стали
говорить о Соединенных Штатах на языке военных, как
о вооруженном форпосте во враждебном мире. Когда к
такому заключению пришла большая часть лидеров
американских корпораций, стра'на вступила в войну —
сначала тайно, а потом явно.
Поэтому, будучи далеко немаловажным явлением с
самого начала, политика «открытых дверей» становилась
все более значительным и решающим фактором в годы,
которые последовали за ее провозглашением
государственным секретарем Джоном Хеем. Американская
экспансия, осуществлявшаяся согласно принципам и методам,
изложенным в нотах «открытых дверей», приняла
законченную форму в течение 20-х годов. И ни что-нибудь
другое, а угроза возможности продолжать такую политику,
возникшая вследствие кризиса 1929—1933 годов, в
сочетании с конкурирующей экспансией Германии и Японии,
причем обе державы приобрели силу, ложно отождествив
себя с одной или несколькими из больших революций
против классического либерализма, именно эта угроза в
конечном счете служит объяснением, почему Америка
вступила во вторую мировую войну.

5. ВОЙНА ЗА АМЕРИКАНСКУЮ ГРАНИЦУ
«Нам нечего бояться, кроме самого страха».
Франклин Делано Рузвельт, 1933 г.
«Остальная часть мира — вот в чем вопрос!»
Франклин Делано Рузвельт, 1936 г.
«Нам нужен каучук».
Давид И. Уэлм, 1938 г.
«Ясно, как день, что пока мы боремся против диктатуры за
границей, мы создаем ее у себя на родине».
«Железный век», 1939 г.
«Спрятаться у себя дома означает в конечном счете создать здесь
тоталитарное государство».
Льюис В. Дуглас, 1940 г.
«Да, война все-таки наступила, несмотря на торговые соглашения. Но
остается фактом, что война не разразилась между Соединенными
Штатами и любой из стран, с которыми мы смогли подписать
торговые соглашения. Остается также фактом, что за очень немногими
исключениями страны, с которыми у нас были торговые договоры,
объединились, чтобы оказать сопротивление странам «оси».
Политический союз шел вслед за экономическим».
Корделл Хэлл, 1948 г.
Американская имперская экспансия, начатая в 80-х
годах л сформулированная в нотах «открытых дверей»
1899 и 1900 годов, казалось, была накануне
легендарного триумфа, когда Герберт Гувер стал президентом
в 1929 году. Экономическая система страны
производила больше богатств, чем любой из соперников.
Могущество, авторитет и престиж Америки во всем мире
были огромны и, казалось, все более увеличивались по
118

мере того, как нация продолжала развивать, расширять
и совершенствовать свою неофициальную империю,
охватывавшую весь земной шар. Поистине создавалось
впечатление, что был прочно заложен фундамент
здания Pax Americana, о котором так откровенно говорил
государственный секретарь Юз в 1924 году.
Именно так и было в действительности, хотя
события периода между 1929 и 1945 годами все еще
настолько близки и .насыщены переживаниями, что они часто
заслоняют собой очертания американской внешней
(политики того периода. Гувер едва приступил к
исполнению обязанностей президента, как основы политики
«открытых дверей» и связанные с ней -представления о
роли Америки в мире были серьезно подорваны
кризисом 1929—1933 годов. Вся политика зиждилась на том
предположении, что подавляющая экономическая мощь,
созданная американской экономической системой, даст
возможность совладать с конкурентами и
упорствующими в своих заблуждениях революционерами и
принести всему миру процветание и демократию. А всего
через два года американская экономическая система не
могла обеспечить даже своих граждан.
Другое событие обострило и углубило внутренний
кризис системы корпораций. К концу пребывания
Гувера в должности президента стало очевидным, что вызов,
брошенный революционерами американской программе
мирового господства во многих областях, который в свое
время доставил столько хлопот президенту Вильсону,
был подхвачен, частично или полностью, некоторыми
великими державами. Пусть лидеры Германии, Японии
и Италии направляли в ложную сторону и использовали
во вред миру волну всеобщего недовольства тогдашним
статус-кво, тем не менее у них в руках было сильнейшее
оружие — решимость, порожденная в одинаковой мере
отчаянием и надеждой огромного числа людей улучшить
в корне и немедленно материальный и моральный
уровень своей жизни. Ценой больших лишений и страданий
этот массовый революционный протест, по-видимому,
доказал свое право на существование, и во многих
странах события стали развиваться по русскому образцу.
Так революции начали предъявлять свои права и
демонстрировать свои способности вывести мир из
экономической и духовной депрессии в лучшее будущее. Пе-
119

ред лицом этого внутреннего и международного кризиса
американские лидеры были вынуждены пересмотреть
свою систему взглядов, изменить их в случае
необходимости, а затем выработать средства, которые помогли
бы восстановить и укрепить позиции Соединенных
Штатов в мире.
Главное решение, принятое американскими
лидерами и одобренное остальной частью нации, заключалось
в двухпартийном согласии сохранить существующую
систему корпоративного капитализма, управляемую
согласно существующей практике конституционной
демократии. «Новый курс» был вовсе не революцией, а
явился движением, получившим единодушное одобрение
для предотвращения революции. Один из руководящих
лидеров этого движения изложил его основную идею
чрезвычайно просто: «Широкий кредит и разумное
поощрение частного предпринимательства с помощью
правительственного финансирования необходимы для того,
чтобы улучшить положение с ценами и повысить
деловую активность».
Таким образом, лучшим определением «нового
курса» будет охарактеризовать его как движение, имевшее
целью обеспечить чрезвычайную помощь, быстрое
восстановление и конечное совершенствование
существующего корпоративного общества. Задачей «нового курса»
было определить и установить в соответствии с
принципами капитализма роль, функции и ответственность
каждого из трех главных элементов любого общества,
основой которого служит промышленность — капитал,
труд и правительство. Таким путем, следовательно,
«новый курс» продолжал и развивал систему взглядов,
сформулированную идеологами корпоративного
общества, например Теодором Рузвельтом, Гербертом Кроли
и Гербертом Гувером, а также лидерами корпораций,
такими как Бернард Барух, Джералд Суоп и Сэмьюэл
Гомперс1.
Хотя насущная необходимость справиться с
внутренним кризисом временно отвлекала внимание от внешней
политики, являвшейся составной частью этой системы
1 Включение в этот ряд имен председателя АФТ С. Гомперса
объясняется широко распространенной в США «теорией» о том, что
профсоюзы — это также «корпорации», монополизирующие труд.-—
Прим. ред.
120

взглядов, «новый курс» не означал каких-либо
коренных изменений в традиционной политике экономической
и идеологической империи. Даже в самые тяжелые
времена депрессии, а еще больше в последующие годы
заморская экспансия американской системы корпораций
считалась основным средством восстановления и
дальнейшего развития. И как только выяснилось, что с
восстановлением в хозяйственной области дело
налаживается, руководители «нового курса» со всей энергией
принялись за восстановление позиций Америки в
качестве идеологического руководителя мира.
Более «поздние события легко могут толкнуть в
сторону преувеличения расхождений во взглядах между
Гербертом Гувером и Франклином Д. Рузвельтом. В
большинстве книг об этих двух людях и деятельности
каждого из них на посту президента, подчеркивается этот
контраст. Такое толкование имеет тот серьезный
недостаток, что может создать впечатление, будто в 1933
году имело место резкое нарушение преемственности в
американской истории. Между тем более внимательное
изучение периода между 1929 и 1934 годом показывает,
что дело обстояло иначе. Целесообразней рассматривать
эти годы как период, в течение которого традиционные
взгляды и концепция мира выжили благодаря тому, что
были внесены некоторые изменения в программы и
политику, с помощью которых они претворялись в жизнь,
а также вследствие воскрешения воинственных мотивов
прошлого, преданных забвению в первые послевоенные
годы.
Примером этого в области внутренней политики
может служить близкое сходство между планом
восстановления Гувера и законодательством, осуществленным
Рузвельтом в течение известных «ста дней» *. Гувер
верил, что корпорации и банки смогут добиться
подъема в экономике, возродив внутреннюю и заморскую
экспансию. Он указывал на необходимость
сотрудничества между составными частями экономики корпораций
с одной стороны и между ними (взятыми вместе) и
правительством— с другой. Он был готов помочь корпора-
1 Первые три с небольшим месяца пребывания Ф. Рузвельта на
посту президента. В этот период, начиная с марта 1933 года, было
принято большинство законов, заложивших основу «нового курса>.—
Прим. ред.
8 Вильям Эпплмен Вильяме
121

циям и банкирам, но за исключением того, чтобы
правительство взяло яа себя ответственность за основные
капиталовложения. Важнейшими мероприятиями,
предусмотренными программой Гувера в области внутренней
«политики, были создание финансовой корпорации по
реконструкции, принятие закона Гласс-Стигалла о
банках и закона о создании федерального банка для
выпуска 'внутренних займов. Кроме того, Гувер старался
поддержать экспансию за границей, которая до весны
1930 года, казалось, могла способствовать
восстановлению хозяйства путем финансирования экспорта и
увеличения займов другим странам, а также старался
создать благоприятные условия для подобного рода
экспансии, объявив мораторий по долгам Соединенным
Штатам.
Однако Гувер не желал ни заходить далеко в этом
направлении, «и предпринять другие попытки. Он не
понял того, что депрессия была признаком застоя в
экономике корпораций, возникшего в годы гражданской
(Войны и достигшего зрелости в десятилетие 1895—
1905 годов. Однако даже если бы он и понял это, едва
ли он действовал бы иначе. Немощь Гувера объяснялась
опасениями в трех областях: он уклонялся от'широкого
вмешательства правительства на том основании, что это
могло привести к фашизму, крушению капитализма и
либеральной демократии. Он оказывал сопротивление
боевым выступлениям рабочего движения и был против
оказания ему помощи, потому что иначе, как он
полагал, пришел бы социализм, а демократия погибла. Эти
страхи сливались воедино и усиливались опасениями,
что Рузвельт избирает один из этих путей.
Гувер напрасно беспокоился. Взгляды и политика
Франклина Делано Рузвельта в 'конечном очете
объединили законодательную и административную,
политическую и экономическую стороны американского общества
в рамках той же самой политической экономии
корпораций, которую отстаивал Гувер в 20-е годы. Кое-что в его
деятельности прямо имело в виду эту цель, остальная
часть носила менее явный, косвенный характер, ибо
отражала мероприятия «нового курса», направленные на
сохранение капитализма, принимавшиеся по мере
надобности. Сначала Рузвельт пытался справиться с
депрессией, передав полномочия корпорациям и банкирам, ко-
122

торые в свою очередь подготовили закон о
восстановлении национальной экономики. Попытки претворить его в
жизнь не удались по двум причинам: 1) в системе не
было равновесия вследствие неурегулирования вопросов
труда и сельского хозяйства, 2) лидеры корпораций не
располагали капиталом, достаточным для того, чтобы
начать новую экспансию.
Вмешательство Рузвельта имело целью исправить
(положение. В том, что он теперь (предлагал сделать, не
было ничего нового. Основные законы «нового курса»—
закон о банках 1933 года, закон о регулировании
сельского хозяйства, закон о справедливой регламентации
труда, закон о государственном контроле над продажей
ценных бумаг на бирже, создание администрации
общественных работ — имели в виду привести в равновесие
и улучшить существующую систему, обеспечить ее
капиталом и другими видами помощи, необходимыми для
восстановления. Кроме того, с самого начала «новый
курс» придавал особое значение заморской экспансии.
Глубокая общность Рузвельта с Гувером сказалась в
его упорном нежелании одобрить важнейшие меры в
области трудового законодательства. Это сопротивление
было преодолено в большей мере -политической
необходимостью, чем какими-либо изменениями в
философских взглядах. «Новый курс» был, несомненно,
экспериментом и проявлением прагматизма, но, отнюдь не
являясь новым порядком, «новый курс» был запоздалым
расцветом старого строя.
К основным положениям программы Гувера
Франклин Рузвельт и его сторонники добавили
унаследованное от Теодора Рузвельта чувство «положение
обязывает» в отношении тех, кто попал в беду внутри страны
и за ее пределами, а также дух крестоносца Вудро
Вильсона, готового отправиться в поход для распространения
американских идеалов и понятий. Хотя эти составные
элементы и не были новыми, они оказались важными
для развития зрелой американской системы корпораций,
поскольку сама эта система представляла собой
немногим более, чем приспособление некоторых сторон
феодального строя к промышленному веку. Интересно
отметить тот факт, что среди первых американцев,
указавших на важность этих соображений в оценке «нового
Kjypca», был Рейнгольд Нибур, один из лидеров консер-
8*
123

вативного направления в американской протестантской
церкви, который впоследствии стал энергичным и
влиятельным сторонником именно такого пути решения
проблем, стоящих перед Америкой.
Чувство «положение обязывает» и дух мессианства
сделали внешнюю политику Франклина Д. Рузвельта
более решительной и экспансионистской по характеру,
чем была политика Гувера, который подчеркивал лишь
необходимость эффективной экономической экспансии.
Отчетливо это различие проявилось только в середине
30-х годов, однако некоторые его проявления можно
заметить уже в событиях 1929—1933 годов. Реакция
президента Гувера на японскую военную оккупацию
Маньчжурии объяснялась его дальней целью установления
общности интересов с Японией в Азии, а также его
страхом перед войной, которую он считал «заправщиком-
насосом» революции. Действия Японии ему не
нравились, и он не одобрял их, однако он пришел к
заключению, что японская экспансия относительно меньшее зло,
чем китайский революционный национализм или
Советский Союз. Война, думал он, опасна сама по себе, а
начавшись в период депрессии, она может привести к
общей катастрофе.
Рузвельт и Стимсон в общем разделяли взгляды
Гувера. Они оба в 20-е годы благосклонно.относились к
сотрудничеству с Японией и вместе с Гувером считали;
крайне необходимым сохранить мир вообще и в
особенности в условиях депрессии. Но они расходились с
Гувером относительно средств обеспечения мира, что
объяснялось двумя обстоятельствами: Рузвельт и Стимсон
ставили под сомнение готовность и способность Японии
без какого-нибудь принуждения согласиться с
американскими планами устройства мира; кроме того,
Рузвельт и Стимсон были увлечены мыслью об
американской миссии в Китае. Эти соображения привели их к
расхождению во мнениях с Гувером относительно того,
что следовало и можно бы сделать вообще, чтобы
сохранить мир, хотя они и были готовы одобрить его
политику при сложившихся обстоятельствах. Тем не
менее Рузвельт и Стимсон были склонны оказать
экономическое давление и продемонстрировать силу, чтобы
заставить Японию признать американское руководство в
мировом сообществе. В 1932—1933 годах это расхож-
124

дение во взглядах среди американских лидеров было не
столь резким и острым, и ни Стимсон, ни Рузвельт не
предприняли тогда никаких практических шагов,
однако оно указывает на разногласия, которые приобрели
исключительное значение пятью годами позже.
Аналогичным образом взгляды Рузвельта и Гувера
расходились и в отношении политики к России и
Латинской Америке. Различные корпорации и другие
представители капитала начали добиваться расширения
экспорта в Росоию еще в 1926 году, когда появились первые
признаки приближавшейся депрессии. Гувер поддался
этому давлению* и в 1932 году негласно приступил к
разработке плана, финансирования экспорта некоторых
товаров в Россию. Но при этом он не рассматривал вопрос
о формальном признании юаветского правительства.
Стимсон, с другой стороны, не выдвигал на первый план
экономические факторы (хотя он и дал понять, что они
являются причиной изменений в политике), он
рассматривал вопрос о признании России, хотя в конечном итоге
и отказался от этого шага в качестве маневра,
направленного против Японии. Рузвельт объединил все эти
соображения в более широком плане общего увеличения
американского экспорта и восстановления Америки в
качестве руководящей державы в мировой политике. Для
Рузвельта признание России было не только и не
столько мероприятием, преследующим экономические цели
(хотя Экспортно-Импортный банк был создан прежде
всего для расширения такого экспорта) и не
мероприятием, имеющим в виду цель только сдержать Японию.
Он никогда не задумывался и о том виде союза,
которого хотели русские, о чем свидетельствует его
настойчивый отказ подписать пакт о ненападении с Советским
Союзом и Китаем^
В решительных действиях Рузвельта, имевших целью
улучшить и упорядочить отношения с Латинской
Америкой, также важную роль играли как
непосредственные, так й традиционные отдаленные экономические
соображения. Политика «доброго соседа» была по своему
духу и существу проникнута чувством «положение
обязывает» и помпезно провозглашена в целях
осуществления американской миссии защищать и расширять
демократию, но ее конкретное содержание определялось
безотлагательными и совершенно определенными нуждами
125

американских бизнесменов, а также дальней целью
всестороннего объединения экономики Соединенных
Штатов с экономикой Латинской Америки. Именно его
политика в отношении латиноамериканских стран, а не
признание России в 1933 году, дает самый серьезный
повод утверждать, что Рузвельт с самого начала
вынашивал мысль осуществить некоторое время спустя
широкое вмешательство ib мировую политику. С первых
дней президентства Рузвельта право Соединенных
Штатов на руководящую роль в мире доказывали, защища:
ли и пытались расширить как средство ответить на
вызов, брошенный европейцами американской империи в
Западном полушарии, основанной на принципе
«открытых дверей». Логическим развитием такого понимания
событий и такой системы взглядов явилось в
дальнейшем создание Организации американских государств.
Но все равно вызов, брошенный европейцами в начале
30-х годов, был по своему характеру экономическим, а не
военным.
Взгляды Рузвельта относительно роли Америки в
мире вообще и ее экономической экспансии стали более
четкими и последовательными после 1934 года, когда
казалось, что (первые мероприятия «нового курса» вывели
страну из депрессии. Иллюзия успеха позволила
правительству Рузвельта уделять международным делам
больше внимания, чем в первые два года пребывания у
власти. Самой примечательной чертой этого нового
этапа была решимость, с которой правительство Рузвельта
стало вновь проводить традиционную внешнюю
политику Соединенных Штатов. Так же, как правительства
Теодора Рузвельта и Джона Хея, оно считало для
американской экономической системы необходимым и
значительным распространиться на весь мир, а саму систему
способной на это. Как и Вудро Вильсон, правительство
Рузвельта отстаивало право Америки играть
руководящую роль в установлении и поддержании упорядоченного
мира. Внутри страны и за ее пределами мир и порядок
были главными целями «"нового курса».
В целом поэтому Соединенные Штаты сначала
отступили перед напором Германии, Японии и Италии. Ни
лидеры корпораций, ни официальные политические
лидеры далеко не одобряли политику этих держав, но
двухпартийное единство взглядов в США в эти годы
126

основывалось на примирении с действиями держав
«оси» и умиротворении их требований. Эта позиция
объясняется тем, что американские лидеры в глубине души
считали, что мировые проблемы будут разрешены в
результате восстановления Америки. Различные критики
ратовали за односторонние акции в Европе или Азии,
за соглашение с Советским Союзом или за более
решительное сближение с Великобританией и Францией, но
они не добились каких-либо изменений
внешнеполитического курса, не говоря уже о коренном повороте в
американской политике.
В полном соответствии с традиционной политикой
американские лидеры в те же годы развернули
энергичную кампанию за возобновление и расширение
американской экономической экспансии. При первых
признаках оздоровления корпорации, например, начали
неуклонно расширять свои заморские операции. Действуя
так, они следовали методу, который был предложен и
испытан в первые дни депрессии, но от которого
отказались по мере усиления кризиса. Сначала были приняты
решительные меры внутри страны. Впрочем, еще в
1928 году Рузвельт говорил о необходимости решать
внутренние экономические проблемы с помощью
«экспортных излишков», а начиная с осени 1932 года
Рузвельт и Хэлл указывали на важность внешней торговли
для оздоровления внутренней экономики и расширения
производства, а также для устранения в остальном мире
условий, которые порождают войны и революции.
Основываясь на том положении, что «политический союз
следует за экономическим», эту программу расширения
американской экономической системы представляли как
ответ на частные и общие проблемы. Характерным было
определение торговли, которое далеко выходило за
рамки представления о ней как об обмене товарами и
услугами. В расшифровке этого определения подчеркивалась
роль торговли в расширении рынков для системы
американских корпораций; в то же время между
строками можно было понять, что большое внимание
уделялось контролю над поставками сырья и их увеличению.
Программа развития торговли на условиях
взаимности, разработанная государственным секретарем Хэл-
лом, имела целью удовлетворить оба требования.
Стратегия была простой: взамен снижения американских
127

тарифов на избранные товары, экспортируемые каким-
либо иностранным государством, последнее снизит
тарифы на определенные товары американского вывоза.
Настаивая на безоговорочном принятии статьи о
наиболее благоприятствуемой нации, Соединенные Штаты
стремились еще больше расширить свой потенциальный
и реальный рынок. На деле Америка снизила тарифы
на товары, в которых она испытывала нужду (как,
например, некоторые указанные ею виды сырья), или на
товары, ввоз которых не задевал сколько-нибудь
серьезно интересы промышленников внутри страны, и
взамен получила возможность вывозить свои главные
излишки, пользуясь сниженными тарифами.
Программа торговых соглашений на основе
взаимности позволяет вникнуть в суть внешней политики
«нового курса», а также помогает установить ее
преемственность с политикой, сформулированной еще в 90-е годы
XIX столетия. Принцип договоров на основе взаимности
был впервые предложен в качестве основного элемента
внешней политики в конце 80-х годов, а позднее осторожно
вкраплен в закон о тарифах Ска Кинлив1890 году. Он
был подхвачен Национальной ассоциацией
промышленников в 1895 году и превращен в составную часть ее кампании
за расширение внешних рынков. К тому же с самого
начала принцип безоговорочного включения в договор
статьи о наиболее благоприятствуемой нации (с
помощью которой Америка обеспечивала себе любые
выгоды из тех, которые могут быть предоставлены другим
нациям) был тесно связан с идеей взаимности.
Государственный секретарь Джон Шерман объяснил эту
комбинированную политику очень четко: «Дело сводится
к тому, чтобы обеспечить... равенство со всеми
конкурирующими нациями при открытом доступе к рынкам
других». Ноты Джона Хея, излагающие принцип «открытых
дверей», который преследовал «равенство возможностей»
в торговле, служили достижению этой цели.
Американские лидеры были уверены, что такая программа
гарантирует процветание и демократию. В своей последней
речи президент :Мак Кинли так суммировал этот взгляд:
«Расширение нашей торговли и промышленности
является неотложной задачей».
Помимо других мер, имевших в виду расширение
американской, экономической системы, президент Вильсон
128

придавал особое значение безоговорочному
использованию статьи'о наиболее благоприятствуемой нации.
Несколько позже, в 1922—1924 годах, государственный
секретарь Чарльз Эванс Юз сделал этот принцип основой
всех экономических соглашений, которые Америка
заключала с другими государствами. Вильям С. Калберт-
сон, бывший одним из советников Вильсона по тарифам,
откровенно разъяснил смысл всего дела. «Американская
промышленная технология добилась таких успехов,—
говорил он,— что нет больше необходимости добиваться
специальных привилегий на избранных рынках.
Американские экспортеры готовых изделий могут успешно
конкурировать за границей. Нужно только «равенство
возможностей». При благоприятных обстоятельствах это,
вероятно, соответствовало бы истине, но «великая
депрессия»1 вызвала, серьезный кризис и внутри страны. В
качестве контрмеры американские лидеры возобновили
свои усилия проводить в жизнь провозглашенную Хеем
политику «открытых дверей» с помощью договоров на
основе взаимности, в которые безоговорчно включалась
статья о наиболее благоприятствуемой нации.
Среди лиц и организаций, агитировавших в пользу
этой программы, была Американская экспортная
ассоциация промышленников, ответвление Национальной
ассоциации промышленников, которая поддерживала эту
же идею еще в 1895 году. Поскольку в 1933—1934 годах
Соединенные Штаты экспортировали более половины
овоего хлопка, 39% сушеных фруктов, 26%.
канцелярского оборудования, 35%' грузовых автомобилей, 41%
очищенной меди и почти 30% сельскохозяйственных машин,
нет ничего удивительного в том, что многие другие
американцы также усмотрели в заморской экономической
экспансии единственный путь к спасени самой системы.
Организованные в такие группы, как Национальная
торговая палата автомобильной промышленности,
Американская ассоциация экспортеров и импортеров и Клуб
внешней торговли в Нью-Йорке, они безуспешно
пытались осуществить свои планы в последние дни пребывания
Гувера на посту президента. Эти группы мало чего
добились при Гувере. Правительство Рузвельта имело
больше возможностей действовать быстро и решительно.
1 Так в США называют кризис 1929—1933 толов.—Прим. ред.
129

В сочетании с мероприятиями внутри 'страны,
имевшими целью установить равновесие ;и единство между
различными группами корпораций в американском
обществе, лидеры «нового курса» считали торговлю и
капиталовложения за (границей ключом к решению ближайших
и отдаленных задач. Президент Рузвельт хотел
«добиться .снижения воздвигнутых иностранными государствами
барьеров с тем, чтобы большая часть наших излишков
могла уходить за границу». Государственный секретарь
Хэлл в течение .многих лет отстаивал торговую
экспансию в Латинской Америке, а в более широком плане
утверждал, что договоры на основе взаимности будут во
многом .способствовать обеспечению всеобщего мира.
Объясняя свою программу торговли, Хэлл говорил, что
«главная задача этого нового (Предложения заключается
в том, чтобы открыть старые и найти новые выходы для
излишков нашего производства». Государственный
секретарь ошибался, полагая, что его программа вносит что-
то новое, она просто являлась кульминационным
пунктом американской внешнеэкономической политики в
XX веке. Вильям Дайболд, член Совета по внешним
сношениям, дал более точный анализ: «Цель программы
Хэлла поднять принцип «равенства» на былую высоту
в торговой политике не следует считать поисками
недостающего идеала; это скорее попытка возродить условия
торговли, весьма благоприятные для американской
экономики».
Помощник государственного секретаря Фрэнсис В.
Оейер, на которого была возложена большая часть
ответственности за выполнение этой программы,
откровенно и точно изложил мнение по этому вопросу
правительства Рузвельта. Сейер изучил проблему и
существовавшие предложения относительно путей ее решения
начиная с 90-х годов прошлого столетия, когда «наши
национальные излишки, которые нельзя 'было продать с
прибылью внутри страны, достигли огромных размеров и
становилось ясным, что потеря или сокращение рынков
за границей приведет к серьезным нарушениям в
экономике США».
Сейер продолжил этот анализ до 30-х годов и
утверждал, что американские процветание и демократия
зависят от заморской экономической экспансии. По его
мнению, программа торговли на условиях взаимности была
130

«тем средством, которое дало бы возможность
использовать американское могущество и влияние против
опасного течения в сторону экономического национализма...
Только тогда, когда будет восстановлена мировая
торговля, Соединенные Штаты смогут надеяться на
восстановление своих иностранных рынков. Оздоровление
экономики в Соединенных Штатах лежит через
оздоровление экономики во всем мире».
По примеру американских лидеров, живших в более
отдаленные времена, Сейер и его единомышленники в
период «нового курса» рассматривали мировую торговлю
как систему, которая отвечала бы американским
интересам. С одной стороны, они хотели, чтобы рынки были
«закреплены за товарами Соединенных Штатов». С
другой стороны, они добивались права контроля над
источниками важного сырья. Поэтому они не окупились на
обещания снизить американские ввозные пошлины для
того, чтобы усилить позиции Америки в двадцати девяти
государствах, которые составляли «главный или важный
источник снабжения» для экономической системы
Соединенных Штатов. Сейер, естественно, подчеркивал важную
роль безоговорочного включения статьи о наиболее бла-
гоприятствуемой нации. «Единственный реальный путь
для Соединенных Штатов добиться своих целей состоит
в том, чтобы (а) расширить рынки для излишков
национального (производства и ('б) обеспечить всеобщий мир
с помощью безоговорочного установления режима
наиболее благоприятствуемой нации».
В овоей оценке торговой политики «нового курса»
Дайболд отметил ее существенные черты: «Программа
торговых соглашений не означала политику свободной
торговли или даже .политику общего снижения тарифов,
но она означала политику такого регулирования
тарифов, которое обеспечивало бы уступки в пользу
американских экспортеров, не ущемляя интересов
отечественных производителей. Такой «отрегулированный
протекционизм» отличается от былой американской
протекционистской политики не столько по существу, сколько
по технике выполнения». По этим причинам и таким
путем 'правительство «•нового курса» продолжало и
пыталось расширить экспансию американской системы
корпораций.
Какова бы ни была в действительности ее роль в оздо-
131

ровлении американской экономики после 1934 года (а
это спорный вопрос), программа торговли на принципе
взаимности имела три важных последствия. Во-первых,
американские лидеры полагали, что она была главным
фактором в оздоровлении и совершенствовании
американской экономики и в обеспечении всеобщего мира.
Поэтому они реагировали отрицательно, когда такие
государства, -как Германия, Япония и Италия, не выражали
энтузиазма или большой охоты поддержать ее.
Во-вторых, эта программа укрепляла (а в иных случаях
расширяла) традиционные и значительные «связи между
американской экономикой и некоторыми источниками сырья,
как, например, Латинской Америкой, а также
колониальными странами, которыми управляли
Великобритания и другие западноевропейские государства.
Сложившиеся связи стали еще более ценными ввиду начавшейся
экспансии стран «оси» в направлении или в эти страны,
а также вследствие того, что колониальные народы стали
требовать независимости от европейских метрополий.
В-третьих, дальней целью программы торговли на
принципах взаимности было желание поставить
экономические и политические препятствия на пути развития
сбалансированной экономики в странах, производящих
сырье. Американские лидеры решили получить такое
•сырье за границей, так как внутренние запасы были
истощены в результате отсутствия должного внимания,
экономии и предусмотрительности. Их отношение и практика
не очень изменились, а потому они продолжали делать
упор на широкую эксплуатацию иностранных
источников. Всю эту операцию они считали простым
расширением американской экономической системы,— точка
зрения, которая привела их к построению такой
политической экономии стран, производящих сырье, при которой
небольшая группа населения контролировала бы эти
ресурсы. Ошибочно считая, что их потребности не могут
быть удовлетворены каким-либо другим путем,
американские лидеры в этих районах противодействовалипо-
литйчёскому и социальному развитию, которое
тормозило и ставило ттод угрозу их объединение с экономической
системой Соединенных Штатов.
В результате многие в этих странах начали
задумываться над вопросом, не являются ли Соединенные
Штаты всего лишь более искусной, а следовательно, и более
132

опасной державой, стремящейся создать империю. Эта
реакция возмутила и обозлила американцев,
утверждавших, что их политика способствует росту национального
богатства и престижа стран, производящих сырье. На
первый взгляд, это, казалось, в большинстве случаев
соответствовало истине, но американокие дельцы вывозили
большую часть производимых ценностей в Соединенные
Штаты. Их действия, а также деятельность американских
политических лидеров укрепляли те группы и классы в
слаборазвитых районах, которые не хотели, чтобы
остаток богатств был распределен справедливо между всеми
или даже разумно с консервативной точки зрения или
использован так, чтобы положить начало и двигать
вперед всестороннее развитие неимущей 'страны. В
большинстве своем к тому же проамериканские группы не
проявляли большого демократизма в решении политических и
социальных вопросов. Это еще больше ослабляло позиции
американского руководства, поскольку один из главных
аргументов в пользу политики «открытых дверей»
заключался в том, что эта политика обеспечивала расширение
демократии.
Тем не менее продолжавшаяся в 30-е годы экспансия
на оонове политики «открытых дверей» имела очень
важные последствия, потому что она подняла вопросы и
вызвала сомнения относительно американской политики,
которые вышли на первый план сразу же по окончании
второй мировой войны. Критика шла в двух
направлениях: 1) относительно самой американской политики и 2) в
отношении поддержки Америкой других стран,
владеющих колониями, например Англии и Франции. В конце
войны, например, отношение Москвы к экономическим и
политическим планам Вашингтона в известной степени
- отражало память о настойчивости, с которой Америка в
течение 30-х годов добивалась уплаты Советским Союзом
старых долгов царской России, и о попытках
американской стороны использовать вопросы о долгах в качестве
козыря в переговорах о политическом сотрудничестве.
Либо непосредственно по собственному опыту, либо
с помощью общей системы информации, которая связы^-
вала все .слаборазвитые страны (не считая Латинской
Америки), они хорошо познали механику и последствия
американской экономической экспансии. Многие
американцы, правда, не понимали, как именно правительство
133

Рузвельта итродолжало практику использования
экономического давления для защиты (американских корпораций
и банкиров или для 'получения платежей за
невыполненные обещания и оказывало непосредственную
финансовую помощь экспансии корпораций. Зато народы в
Латинской Америке, колоний в Азии и на Ближнем Востоке
хорошо знали, как это делается. Нисколько не укрепив
позиции Соединенных Штатов на будущее, экспансия на
основе политики «открытых дверей», продолжавшаяся в
30-е годы, в конечном счете ослабила их позиции.
Хотя руководители американской экономики и
расходились во взглядах между .собой и с правительством
Рузвельта относительно того, как лучше обеспечить
такого рода экономическую экспансию, все они поддерживали
самую идею и были единодушны в том, что касается ее
значения для поддержания мира. Воодушевленные
экономическим подъемом 1934—1935 годов, эти
экономические лидеры предвкушали не только возобновление в
полном объеме, но и новое расширение своих заморских
операций 20-х годов. Уверенность, вернувшаяся к ним,
также укрепила их во мнении, что экономическая
экспансия предотвратит революции, и усилила их убеждение,
что мир необходим для оздоровления экономики и
подготовки дальнейшей экспансии. Те из них, кто разделял
опасения Гувера относительно сильного правительства, в
экономическом и политическом плане имели
дополнительные основания противиться любым действиям, которые
увеличили бы риок войны и тем самьш способствовали бы
укреплению государства. Поэтому они противились
сколько-нибудь серьезным независимым действиям
против держав («оси» и относились безразлично или
проявляли открытую враждебность к улучшению отношений с
Советским Союзом (поскольку он предлагал создать
единый фронт против Германии, Италии и Японии). Внешняя
политика большинства лидеров корпораций была
поддержана в манере, напоминавшей битву вокруг Устава Лиги
Наций, другими американцами, которые либо опасались
гибели демократии в случае появления сильного
централизованного правительства, либо думали, что
Соединенным Штатам следует предоставить остальному миру
драться до истощения сил, после чего Америка вмешается
и построит цветущую империю на справедливых началах.
Следовательно, было бы в равной мере ошибочным
134

собрать все эти группы в одну, -назвав их
изоляционистами 30-х годов, как и аналогичным образом
квалифицировать группы, выступавшие против вступления США в
Лигу Наций в 1919 и 1920 годах. В значительной степени
дебаты по вопросам внешней политики в 30-х годах были
еще одним спором о тактике. Очень немногие из
противников Рузвельта думали всерьез об ограничении роли
Америки в мире. В свете очевидной преемственности
политики Рузвельта по отношению к политике более раннего
времени история вступления Соединенных Штатов во
вторую мировую войну оказывается связанной с факторами,
которые объясняют отход американских лидеров от
позитивной позиции ставки на мир и экономическую
экспансию к готовности, все более проявлявшейся после
1934 года, пойти на риск и прибегнуть к войне в Европе
и Азии. Главное объяснение этой перемены дает основной
взгляд на Америку и мир, который развивался и созревал
по мере того, как росла американская экономика,
основанная на корпорациях, и империя в XX веке.
Согласно распространенному в Соединенных Штатах
представлению о мире, американская экономика на
основе корпораций была достаточно мощной, а ее
руководство достаточно решительным и способным, чтобы вести
мир в эру мира, процветания и демократии, если этому
не помешают враги из числа революционеров и
реакционеров. Этот основной тезис подкреплялся соображениями
и опытом, что экспансия необходима, чтобы сохранить
американскую экономическую систему, и усиливался
осознанием .миссии восстановить мир и спасти его от зла.
По всей внутренней логике, а также вследствие динамики
религиозного опыта и веры это представление о мире
давало ответы на вопросы путем рассмотрения их в
рамках более сложных проблем. Неудачи внутри страны
объяснялись причинами, возникшими за ее пределами, и
таким образом считалось необходимым, а в конечном
счете желательным спасти мир, чтобы спасти самих себя.
Если учесть эту концепцию об Америке и ее связь с
остальным миром, топда становится возможным глубже
понять мотивы вступления Америки во вторую мировую
войну. Прежде всего теперь мы .можем уяснить тот факт,
что существуют три главных вопроса, которые надо
разрешить. Первый заключается в том, была ли война
необходима или нет, чтобы сохранить возможность для Соеди-
135

нейных Штатов оставаться независимым обществам.
Второй вопрос касается истории идей, идеалов и событий,
которые привели <к вовлечению Америки в войну. Наконец,
третий вопрос, заключающийся в том, были ли подорваны
или нет идеалы и безопасность, за которые боролись
Соединенные Штаты, в .результате того метода
вступления в войну, который они избрали. Хотя мы не получили
окончательного ответа на два других вопроса (поскольку
каждый волен судить о них по-своему), все же обзор
событий, связанных с вступлением Америки в войну,
позволит намного лучше понять эволюцию политики в
последующие годы.
Движение Соединенных Штатов в сторону войны, если
рассматривать его в связи с американской политикой в
течение XX века, по-видимому, потребует ознакомления
с тремя главными факторами: во-первых, действительным
•положением Соединенных Штатов в мире, во-вторых,
моментом, когда американские лидеры пришли к
заключению, что опасность для системы корпораций,
вытекающая из войны и революции, не столь велика, как
опасность германской и японской экспансии, и, в-третьих,
значение для Америки и особенно для Рузвельта чувства
миссии вести за собою мир. Хотя в общих чертах
американская заморская экономическая система ясна, тем не
менее две из ее характерных черт, возможно, следует
особо отметить. Лидеры Соединенных Штатов придавали
большое значение Латинской Америке. Они считали ее
жизненно важным районом с военной точки зрения и
подчеркивали ценность этого района в ближайшем и
далеком будущем для благосостояния народа Соединенных
Штатов. Такая оценка имела большое значение для
периода, когда Германия начала расширять свое влияние в
этом районе.
Больше того, события 30-х годов в Азии поставили
перед американскими лидерами серьезную проблему.
Японская экспансия в южном направлении
продолжалась и подняла вопросы, связанные с осуществлением
политики «открытых дверей» в Китае, что заставило
американцев стараться достичь общности интересов с
японскими лидерами и сохранить доступ к источникам сырья
в Юго-Восточной Азии. Дело было не только в том, что
Соединенные Штаты не могли отказаться от политики
«открытых дверей» в Китае, их экономические интере-
136

сы в этой страте начали оживать как раз накануне
возобновления Японией своих военных операций в
1937 году. Это обстоятельство обостряло проблему,
унаследованную от дипломатии Теодора Рузвельта и Дома
Моргана: следовало ли Соединенным Штатам сдержать
Японию с помощью войны или надо было сделать
попытку осуществить это с помощью экономического влияния,
которым Америка располагала в Японии со времен
русско-японской войны.
Последовавшее затем японское вторжение в
Юго-Восточную Азию увеличило трудности, поскольку к концу
30-х годов экономика Соединенных Штатов находилась
в зависимости от источников сырья в этом районе.
В 1937 году, например, Азия поставляла 51,5% всего
американского импорта необработанных материалов.
Британская Малайя и Голландская Восточная Индия
поставляли 86% сырого каучука и 87% олова. Азия
также давала 85% импорта вольфрама, Уз слюды, 99%
джута и 98% шеллака. При ознакомлении с этими фактами
становится ясным, что вступление Америки во вторую
мировую войну 'было тесно связано с заморской
экспансией ее экономической системы.
Поскольку президент Рузвельт был сильным и
энергичным лидером, его действия, как в 'фокусе, отражают
вовлечение Америки в войну против держав «оси». С
началом «нового курса» президент Рузвельт и его
сторонники подчеркивали связь между процветанием и
демократией в Америке и ее заморской экономической
экспансией, обращая особое внимание на ответственность
Америки за поддержание всеобщего мира. Этот взгляд
побудил Рузвельта, — вполне вероятно, уже в 1932 году,
очень возможно, к началу 1935 года и, уже наверняка,
к осени 1937 года — считать Германию и Японию
источниками реальной угрозы, которой надо было положить
конец и преодолеть. Дебаты в сенате весной 1938 года по
вопросу о расширении программы морского
строительства служат одним из наиболее наглядных свидетельств
характера и времени оформления окончательной
позиции правительства Рузвельта. Выступая за принятие
соответствующего закона, сенаторы Давид И. Уэлш и Том
Коннэлли подчеркнули два фактора. Они начали с того,
что указали на активность Германии и Японии в
Латинской Америке и предупредили, что необходимо быть
137

«очень внимательными» в отношении этого
соперничества. Сенаторы делали заключение, что опасность может
быстро возрасти.
Затем они сравнили американскую экономическую
систему с Британской империей. «У нас тоже есть
торговые пути, — объяснял Уэлш. — Наши эксперты считают,
что, если нам Бе удастся сохранить некоторые торговые
пути открытыми, не пройдет и двух лет, как сильный
противник нанесет поражение Соединенным Штатам».
Любая задержка в строительстве большого флота
приведет к конечному поражению. «Мы не сможем строить
линкоры во время войны, если мы не сохраним торговые
пути открытыми, чтобы ввозить марганец. Мы не сможем
изготовлять снаряжение во время войны, если мы не
сохраним торговые пути открытыми, чтобы ввозить
некоторые виды крайне необходимого сырья». Характер
изложения показывает, что выступавшие от имени
правительства защитники программы морского строительства
считали весьма вероятным вступление Соединенных
Штатов в войну.
Соображения Рузвельта относительно средств,
которыми следует воспользоваться, развивались
параллельно его главному тезису относительно необходимости
сдержать Германию и Японию. Сначала он, как видно,
рассчитывал, что экономическое оздоровление и
экспансия дадут Америке достаточно силы и авторитета, чтобы
выполнить эту задачу. Позднее, опять-таки к 1935 году,
он решил, что потребуется использовать угрозу
применения силы и экономические санкции —сначала в
неофициальной форме, а потом официально, — приняв
соответствующие законы. Далее он пришел к выводу, что
санкции должны быть подкреплены активной помощью
Англии и Франции и, наконец, к решению, что будет
необходимо военное вмешательство.
За исключением периода маньчжурского инцидента в
1931—1932 годах, а возможно, даже и в то время,
Рузвельт считал, что нацистская Германия представляет
большую опасность для позиций Америки в мире, и
здесь он снова показал преемственность своей политики,
следуя выработанному до него в Америке методу
определения главного противника, методу, которым
пользовался Теодор Рузвельт в 1906 году, Вудро Вильсон в
1914 году, Гувер и Стимсон в течение 20-х годов. Амери-
138

канцев беспокоила Япония, а некоторые из них ожидали
в конечном счете схватки в Китае, но при всем этом они
•считали, что одержать верх в этом конфликте будет не
слишком трудно. Надо признать, что большая часть
периодически возникавшего у них антагонизма в
отношении Японии питалась этой уверенностью в своем
превосходстве. Возможно, что такое отношение находило самое
полное и яркое выражение в отдельных высказываниях
о том, что, мол, американский военно-морской флот
задаст жару Японии в новом варианте
испано-американской войны.
Но Германия была сильней Японии, сила и характер
ее экспансии были более динамичными и причиняли
большое беспокойство, особенно американским
лидерам, которые всегда принижали способности и
жизненную силу азиатских народов. К тому же с самого начала
американской экспансии Китай считали находящимся
иод опекой, а Японию — братишкой, которого надо было
вести по дорожке подальше от варварства в сторону
западной цивилизации. Потенциальные жертвы
германской экспансии, с другой стороны, были носителями
западной (и в первую очередь, англосаксонской) культуры;
это страны, чьи экономические ресурсы были
необходимы для войны, или те территории, которые представляли
собой районы, куда уже проникли, проникали или
собирались проникнуть американцы.
По этим соображениям, а также учитывая
колоссальные трудности установления контроля над Китаем (что
оказалось не под силу ни одной западной державе) и
затруднения, с которыми столкнулась Япония, пытаясь
выполнить эту задачу даже после 1937 года, Рузвельт и
другие сочли, что Японию можно сдержать
экономическими санкциями. Представитель Совета по внешним
сношениям, который соглашался с точкой зрения
Рузвельта, охарактеризовал торговую программу «нового
курса» как подходящее для этого орудие. «В свете
обстановки на Дальнем Востоке, — говорил он, — наше
понятие торговой политики расширяется... Она
становится нашим самым мощным оружием внешней политики,
дальнобойным орудием, с помощью которого можно
решать судьбы наций». Эта характеристика, быть может,
слишком резка, но нет сомнения, что Рузвельт
использовал экономическую мощь против Японии. Хотя мораль-
139

ное эмбарго на эйсоорт в страны «оси» было
использовано первоначально против Италии в ноябре 1935 года
(в том же году Рузвельт оказал экономическое
давление на Германию), оно было распространено на Японию
вскоре после возобновления агрессии в Китае в 1937 году.
Государственный секретарь Хэлл прибегнул к той же
мере в июне 1938 года, а вслед за этим, спустя шесть
месяцев, предоставил Китаю заем в 25 млн. долларов.
Позднее, в июле 1939 года, Соединенные Штаты
денонсировали свой торговый договор с Японией. Наконец, в
сентябре 1940 года правительство Рузвельта ввело в
действие эмбарго на экспорт авиационного бензина и
металлического лома *. Вполне возможно, что главная
причина, почему Америка была застигнута врасплох
нападением на Пирл-Харбор, заключается в ее постоянной
привычке смотреть на Азию свысока, в особенности
вследствие уверенности, подразумевающейся в политике
«открытых дверей», что экономическая мощь Америки
способна контролировать положение дел на Дальнем
Востоке.
Руководствуясь в своих действиях собственными
представлениями относительно роли Америки в мире и
своей оценкой опасностей, которые ей угрожают,
президент Рузвельт часто предпринимал те или иные шаги
втайне, не доводя до сведения общественности, что он
собирается делать в области внешней политики. Некоторые
историки и другие комментаторы утверждают, что
поведение президента объясняется его решимостью втянуть
нацию в войну, независимо от размеров реальной
опасности для Соединенных Штатов. Кое-кто из такого рода
критиков даже выступил с обвинениями, будто он в этих
целях составил заговор. Представляется более
вероятным, что его действия объясняются сопротивлением,
которое открыто оказывали его политике влиятельные
американцы, расходившиеся с ним во мнении относительно
характера и масштабов опасности, грозившей
Соединенным Штатам.
1 Эти рассуждения В. Вильямса являются попыткой выдать
желаемое за действительное. В том-то и заключалось дело, что США
в канун войны, проводя политику «невмешательства» и поощрения
агрессии, не применяли экономических санкций к Японии. Напротив,
они продолжали снабжать ее военными материалами, чтобы
подтолкнуть Японию к нападению на Советский Союз.— Прим. ред.
140

В противовес планам и действиям Рузвельта в Азии и
его приказам, втянувшим американский военно-морской
флот в необъявленную войну в Атлантике против
нацистских подводных лодок, существовало толкование
событий в мире, которое находило одобрение и поддержку у
многих лидеров американской экономической системы
корпораций. Большинство этих людей пережили
первую мировую войну и опасались, что новый конфликт
такого рода явится -повивальной бабкой международной
и внутренней революции. События в начале 30-х годов
только укрепили их в этом мнении. Обеспокоенные
мыслями о «всемирном разрушении», политических и
социальных последствиях в случае возникновения «еще
одного поколения несчастных», они, кроме того, боялись
войны, как «великого разрушителя и нарушителя их деловой
жизни». Бернард Барух, например, думал, что война
могла сохранить мир для демократии, как он ее
понимал, но его смущали опасности, связанные с попытками
испробовать это средство второй раз. Другие думали,
что всеобщая война «разрушила бы нашу западную
цивилизацию» либо непосредственно, либо навязав
тоталитарный режим даже самим Соединенным Штатам.
По этим соображениям, а также вследствие того, что
некоторые стороны контрреволюционного движения в
Италии и Германии с самого начала привлекали их, многие
из лидеров корпораций считали разумным добиться
компромиссного соглашения с этими государствами. Они
выдвинули этот план, полагая, что при осуществлении
его выход Америки из депрессии даст ей возможность
устанавливать условия таких соглашений, а другими
словами, позволит захватить руководство в
международных делах и сохранить мир. Эту позицию, столь
сходную с первоначальной реакцией Вудро Вильсона на
первую мировую войну, кажется, разделял в начале 30-х
годов и сам президент Франклин Д. Рузвельт.
Поэтому приблизительно до 1935 года не было
серьезных расхождений по вопросам внешней политики
между Рузвельтом и американскими лидерами, не
входившими в состав правительства. Даже впоследствии
расхождения во взглядах между ними резко не проявлялись.
Большинство корпораций, как и представителей
политических кругов, настроенных оппозиционно, не возражали
против принципа и практики морального эмбарго, кото-
141

рые Рузвельт начал применять против держав «оси».
Однако к 1937 году круг людей, связанных с корпорациями,
раскололся на два лагеря тю вопросам внешней
политики. Разногласия можно совершенно ясно объяснить
тремя причинами. Первая причина: продолжавшаяся
экономическая экспансия стран «оси» в Центральной и
Восточной Европе, Латинской Америке и иных
слаборазвитых районах заставила одну группу экономических и
политических лидеров сделать вывод, что существует
прямая угроза американской империи, основанной на
принципе политики «открытых дверей». Вторая причина:
многие экономические лидеры, которые в начале 30-х
годов выступали против Рузвельта, начали понимать, что
«новый курс» не дьявольски хитрая стратегия
революции. Осознать это им, несомненно, помогла все большая
склонность Рузвельта приглашать их к участию в
правительстве. Поэтому соображения внутренней политики
больше не побуждали их противиться желанию
президента оказать более решительное сопротивление странам
«оси». Третья причина и прямое следствие двух других:
эти экономические лидеры стали отождествлять
демократию и экономическое благосостояние с существованием и
экспансией американской системы во всем мире.
Другая группа американских лидеров не соглашалась
с этой оценкой положения. Хотя и в меньшей степени, чем
в начале 30-х годов, они все еще полагали, что
компромисс с Германией и Японией будет скорее
способствовать, чем вредить экономическому и политическому
благосостоянию Америки. Возможно, самым важным
доводом в их сознании было опасение, что победа в войне
против стран «оси» будет куплена ценою победы
социализма внутри страны. «Вполне вероятно, — заявил
представитель одной крупной корпорации, который играл
видную роль в деятельности комитета «Америка прежде
всего» *, — что капитализм не сможет пережить участие
Америки в этой войне». Другие еще далее развили это
положение и пришли к выводу, что вовлечение Америки
в войну приведет к «гибели капитализма во всем мире»
и, следовательно, «к распространению коммунизма, со-
1 Комитет «Америка прежде всего» был создан в 1940 году
изоляционистами и вел шумную кампанию против раннего вовлечения
США в войну. С началом войны он прекратил свое существование.—
Прим. ред.
142

циализма или фашизма в Европе и даже в Соединенных
Штатах». Мучимые этим кошмаром, эти лидеры
корпораций доказывали, что Америка может и должна
избежать войны, создав неприступную империю в Западном
полушарии, или что Америка может и должна утвердить
свое конечное господство, -выждав, пока воюющие
стороны истощат свои силы. Сенатор Гарри С. Трумэн и
другие политики были склонны поддержать это последнее
предложение. «Роль нашей великой республики, —
говорил Трумэн в октябре 1939 года, — заключается в том,
чтобы спасти цивилизацию; мы должны держаться в
стороне от войны».
В конце концов, разумеется, большинство этих так
называемых 'изоляционистов делали вывод, что такая
политика приведет к социализму внутри страны раньше,
чем она обеспечит американское господство в мире.
Рассуждая так, особенно после капитуляции Франции, они
все больше свыкались с мыслью об участии Америки в
войне. Значение сопротивления, которое оказывали
корпорации проведению активной политики, направленной
против держав «оси», находит любопытное отражение в
результатах опроса общественного мнения,
используемых многими историками в целях найти оправдание
закулисным маневрам Рузвельта, направленным к тому,
чтобы вовлечь Соединенные Штаты в войну. Эти
комментаторы высказывают мысль, что Рузвельт фактически
отставал от общественного мнения в своей политике
сближения с союзниками. Если считать результаты
опроса общественного мнения правильными, то
нерешительность Рузвельта надо объяснять либо его неверной
оценкой этих результатов, либо его собственным нежеланием
начинать войну на два фронта.
Если следовать первой из двух (возможностей и
считать мастерского политика Рузвельта повинным в
серьезном просчете относительно общественного мнения,
тогда ошибка президента в значительной степени
объяснялась энергичными выступлениями лидеров корпораций
(и их политических союзников), которые были настроены
против войны, потому что в 1939 и 1940 годах Рузвельт
прислушивался к голосу корпораций больше, чем в любой
другой период в течение предшествующих пяти лет.
Если, с другой стороны, объяснять действия Рузвельта
боязнью войны на два фронта, то и в таком случае исто-
143

рическое и непосредственное влияние крупных
корпораций становится совершенно очевидным. Вопрос
заключался в том, чтобы подождать и посмотреть, закроют ли
японцы целиком доступ в Китай и Юго-Восточную
Азию или нет.
В этой обстановке творцам американской политики
оставалось выяснить, был ли для них смысл или нет
следовать совету банкиров и заключить сделку с
Японией,— и имело ли это смысл только в отношении
Азии или как часть широкого стратегического
плана, направленного против Германии. Вопрос этот
подробно обсуждался в 1937 году и оставался предметом
рассмотрения до весны и лета 1941 года. Так или иначе,
роль крупных корпораций и связанных с ними
политических лидеров была очень значительной, потому что если
Рузвельт не шел за банкирами, тогда он оставался
верным старой концепции об исключительной важности
политики «открытых дверей» в Китае, которой
придерживались промышленные корпорации и та часть
интеллигенции, которая рассматривала процветание и
демократию в связи с подобной заморской экспансией
американской экономической системы.
Каким бы ни было конечное объяснение трагедии в
Пирл-Харборе, нет сомнения в конечном совпадении
взглядов между правительством Рузвельта и лидерами
Американской экономической системы корпораций. Ибо
к середине 1943 года, когда вопросы послевоенной
внешней политики вышли на первый план и обсуждались в
комитетах конгресса и в различных правительственных
ведомствах, стало ясным, что правительство Рузвельта
находится под контролем лиц, чей личный опыт и
взгляды определяются их карьерой в качестве лидеров или
агентов крупных корпораций, а также ученых, чья
деятельность связана с крупными корпорациями. Дин Аче-
сон, Аверелл Гарриман, Дональд М. Нельсон, Эдуард
Стеттиниус, Адольф А. Берли-младший, Джон Фостер
Даллес, Эрик Джонсон, Пол Гофман, Вильям С. Фостер
и Джемс Форрестол — всего лишь наиболее известные
имена тех, кому лринадлежала 'руководящая роль в
американской внешней политике.
Эти люди символизировали единство во взглядах,
которое наметилось зимой 1939/40 года, когда
американские экономические лидеры начали оказывать поддерж-
144

ку политике Рузвельта в отношении стран «оси». В
январе 1940 года наиболее влиятельные лидеры
американских крупных корпораций пришли к выводу, что
основными проблемами являются экономический застой в
Соединенных Штатах и условия послевоенного мирного
урегулирования. Их особенно беспокоил вопрос о том,
как «организовать мировые экономические ресурсы с
тем, чтобы получить возможность вернуться к системе
свободного предпринимательства во всех странах и
обеспечить соответствующие экономические возможности
так называемым «неимущим» странам. Только после
того, как таким образом была определена основная
проблема, редакторы «Форчун» обратили свое внимание на
«обездоленных» в Соединенных Штатах, а также на
пересмотр понятия «граница Соединенных Штатов».
Из откровенного признания о том, что американская
система попала в беду («почти для одной четверти
населения никакой экономической системы не существует, а
остальные не высказали своего мнения»), редакторы
«Форчун» сделали три главных вывода. Во-первых, они
признают, что «экономика Соединенных Штатов так и
не смогла доказать, что она может функционировать без
периодического притока нового и подлинного богатства.
Больше того, весь эпос о границе зиждется на этой
экономической необходимости». И вследствие этого факта
редакторы назвали две новые границы 1. Большим
усилием, направленным на увеличение сбыта товаров
широкого потребления внутри страны, должно соответствовать
огромное расширение «внешней торговли и заграничных
капиталовложений». Программа торговых соглашений
государственного секретаря Хэлла была «шагом в
правильном направлении», но, чтобы «открыть истинную
границу на путях общей политики подъема жизненного
уровня в других странах, мы должны будем пойти
значительно дальше».
Излагая в общих чертах свой взгляд на такую
программу, журнал «Форчун» писал, что «проводить
аналогию между внутренней границей в 1787 году, когда
вырабатывалась конституция, и современной
международной границей вовсе не напрасное занятие. Первоначаль-
1 То есть «границы» не в прямом смысле, а фигурально —
национальные цели.— Прим. ред.
11 Вильям Эпплмен Вильяме
145

мая экспансия Соединенных Штатов основывалась «а
твердых политических принципах, и, возможно, в
дальнейшем экспансия должна быть основана не только на
твердых, но на коренным образом измененных
международных принципах». В-третьих, журнал «Форчун» писал
о необходимости иметь все большее число лидеров
корпораций в составе правительства Рузвельта и
последующих правительств.
Поскольку многие экономические лидеры уделяли все
больше внимания и энергии необходимости расширять
новую американскую границу, они становились горячими
приверженцами идеи, что Америка призвана переделать
мир. Совпадение осознания экономической
необходимости и морального призвания превратило старое понятие
об экспансии, основанной на политике «открытых дверей»,
в представление об американском веке. Под этим
знаменем Соединенные Штаты вступили и участвовали во
второй мировой войне. Американцы были убеждены, что они
защищают, антиколониальную демократию, следуя
своему долгу возродить мир. К этому времени они также
пришли к твердому убеждению, что их собственное
процветание и демократия зависят от продолжения
экспансии их экономической системы в соответствии с
политикой «открытых дверей».

6. КОШМАР ДЕПРЕССИИ И МЕЧТА
О ВСЕМОГУЩЕСТВЕ
«Президент (Рузвельт)... сказал, что лично он не выскажется за
создание новой Ассамблеи типа Лиги Наций по крайней мере до тех
пор, пока не пройдет известное время, в течение которого смогут
функционировать международные полицейские силы Соединенных
Штатов и Великобритании».
Слова Ф. Рузвельта, сказанные Уинстону Черчиллю в августе
1941 г., в изложении Самнера Уэллеса
«Ведь если нет безопасности внутри страны, то не может быть
прочного мира и во всем мире».
Франклин Делано Рузвельт, январь 1944 г.
«Важно, чтобы я сохранил полную свободу действий после того, как
закончится эта конференция» 1
Франклин Делано Рузвельт, октябрь 1944 г.
«Мы не в состоянии пережиъь еще одно такое десятилетие, какое
пережили в конце 20-х и начале 30-х годов, без того, чтобы наша
экономическая и социальная система испытала на себе очень далеко
идущие последствия... Мы должны добиться того, чтобы
производимая страной продукция потреблялась и сбывалась на здоровой
финансовой основе, что делает возможным производство... Я
утверждаю, что без внешних рынков мы не можем достигнуть в
Соединенных Штатах полной занятости и процветания».
Дин Ачесон, ноябрь 1944 г.
«...Если русские не хотят присоединиться к нам, то пусть
проваливают к черту».
Заявление Гарри С. Трумэна 23 апреля 1945 г.
в изложении Чарльза Э. Болена
1 Советско-английские переговоры в Москве в октябре 1944
года.— Прим. ред.
11* 147

«...Соединенные Штаты располагают возможностью усилить до
крайней степени ту напряженность, в условиях которой приходится
действовать советской политике.., и таким путем оказать содействие тем
тенденциям, конечным результатом которых явится либо распад
советской мощи, либо она сойдет на нет».
Джордж Фрост Кеннан, февраль 1946— июль 1947 г.
Политики становятся государственными деятелями
не потому, что они верят в известные лозунги, а
благодаря тем проблемам, которые им удается разрешить.
Можно «е сомневаться, что Франклин Делано Рузвельт
понимал противоречие между своими обязательствами в
отношении традиционной американской политики
«открытых дверей» и своим желанием достигнуть соглашения с
другими странами. Но сомнительно, чтобы Рузвельту
удалось разрешить эту проблему, если бы даже состояние
здоровья позволило ему завершить срок его последнего
президентства К Хотя он и сознавал необходимость
разработки нового подхода, сочетающего серьезные
изменения в американской политической экономии со
значительной модификацией сложившегося у американцев
представления о Соединенных Штатах как об арбитре в
делах мирового значения, представляется весьма
вероятным, что Рузвельт вернулся бы назад, к тому взгляду,
что Соединенные Штаты являются единственным
сторонником международной стабильности и прогресса.
Подобные экскурсы в дебри «условной» истории
бывают порой плодотворны, так как иногда они дают
возможность взглянуть на происходившее в
действительности с другой точки зрения. Именно такой случай
представляет, быть может, дискуссия о том, что произошло
бы, если бы Рузвельт был жив. Лица, наиболее
дружественно настроенные к Рузвельту, объясняют слабость его
политики как последствие тяжелой болезни. Однако,
хотя его усталость и следует учитывать, в действительности
существует очень мало доказательств того, что Рузвельт
серьезно вынашивал мысль (не говоря уже о том, чтобы
разрабатывать соответствующую проблему) о приступе
к коренному пересмотру американской концепции о роли
самой Америки и остального мира. Чем больше мы
занимаемся этим вопросом, тем очевиднее •становится, что
Рузвельт не отказывался от политики «открытых две-
1 То есть остаться у власти до января 1949 года.— Прим. ред.
148

рей» и что, если бы даже лично он решился на это,
мало кто из его советников и сотрудников проявил бы
желание или энергию для проведения в жизнь такого
поворота.
Преемники Рузвельта не понимали ни сущности
дилеммы, ни необходимости изменить свою точку зрения.
Лишь маленькая горсточка среди них подумывала о
стабилизации отношений с Советским Союзом на основе
экономических и политических соглашений; но даже и
это незначительное меньшинство рассматривало
будущее как продолжение экспансии «открытых дверей».
Подавляющее большинство американских лидеров
вскоре начало осуществлять свою программу принуждения
Советского Союза принять традиционную американскую
концепцию Америки и остального мира. Это решение
явилось конечным этапом превращения политики
«открытых дверей» из утопической идеи в идеологию, из
теоретической перспективы изменения мира в точку зрения,
отражающую заинтересованность в сохранении этого
мира в его традиционной заплесневелое™.
Американские лидеры прочно усвоили теорию и
этику экспансии «открытых дверей» и в конце концов
уверовали в них. Теперь они редко находили нужным как-
либо мотивировать или защищать свою точку зрения.
Вместо этого они приняли эти посылки как аксиому и
занимались только осуществлением своей мнимой
свободы действий, чтобы достичь целей, поставленных
собственной доктриной. Что касается самих американских
лидеров, то теория и практика экспансии «открытых
дверей» как с точки зрения выполнения миссии, так и
экономической стала для них единственной картиной мира.
Те, кто этого не признавал и не принимал на веру,
считались не просто заблуждающимися, а неспособными
вообще правильно мыслить.
Американская политика не оставляла русским
лидерам никакого действительного выбора в ключевых
вопросах экономической помощи и военной безопасности.
А ведь именно эти проблемы являлись основными для
Советского Союза в обстановке, когда взрывы атомных
бомб завершили войну. Американская позиция давала
русским лишь один выбор: если они не принимают
американских предложений, то должны столкнуться с
враждебностью Америки.
149

Это и было то самое решение подавляющего
большинства американских лидеров применить силу
Соединенных Штатов в согласии с традиционной политикой
«открытых дверей», которое выкристаллизовалось в
холодную войну. Этот послевоенный подход, точно
отраженный в формуле «переговоры с позиций силы»,
обнаружил ту же самую точку зрения, на какой стояли
деятели, впервые провозгласившие политику «открытых
дверей». «Переговоры с позиций силы» фактически никаких
переговоров и не предполагают, ибо под переговорами
здесь подразумевается принятие американских
предложений. Провал этой политики продемонстрировал
порочность основной концепции человечества и мира, которая
неотъемлемо присуща политике «открытых дверей»,
поскольку этим провалом было объективно установлено,
что политика «открытых дверей», как и всякая другая
имперская политика, сама создавала и в дальнейшем
вызывала энергичную оппозицию, в пользу которой эта
политика утратила инициативу. И даже монополия на
ядерное оружие ее дала Америке возможности доказать,
что она является исключением из этого общего правила,
определяющего закономерности строительства империи.
Еще до формального вступления во вторую мировую
войну американские лидеры считали, что Соединенные
Штаты выйдут из конфликта настолько сильными, что
сумеют расширить, стабилизовать и улучшить империю
«открытых дверей». Мысль Рузвельта о том, что после
поражения держав «оси» англо-американские
вооруженные силы возьмут на себя в «переходный период»
поддержание порядка во всем мире, была открыто
выражена в августе 1941 года, почти за четыре месяца до Пирл-
Харбора, но уже после того, как было принято решение
помочь русским разбить Гитлера в Европе. В
соответствии с этой оптимистической точкой зрения в конечном
итоге предусматривалось создание международной
организации для проведения политики «открытых дверей»,
что даст возможность Соединенным Штатам взяться за
дело развития мира.
В течение войны эта концепция будущего,
воспринятая в равной степени либералами и консерваторами,
была дополнена и доработана. В конце концов она стала —
в духе лучших традиций системы «открытых дверей» и
по меткому замечанию дружественно настроенного бри-
150

танского наблюдателя Г. Л. Арнольда — картиной мира,
основывающейся ««а ожидании продолжительной эры
мира; аигло-американской гегемонии (с помощью
Китая) в Объединенных Нациях и в мире вообще;
свободной торговли за пределами советской орбиты и
постепенной либерализации внутри этой орбиты;ослабленной
и глубоко мирной России, далеко отставшей от западных
держав в деле использования атомной энергии».
Притязание >на всемогущество» подразумеваемое в нотах
«открытых дверей» и ясно сформулированное накануне
вступления Америки в первую мировую войну, достигло
полной зрелости в этой образной картине
«американского века». Тем «не менее совершенно так же, как это
случилось с планом Теодора Рузвельта спасти цивилизацию
и с крестовым походом Вильсона обезопасить мир для
демократии, стремясь охватить своеобразным «новым
курсом» все будущее, американские лидеры
руководствовались осознанием настоятельной необходимости
экономической экспансии для поддержания американской
демократии и процветания.
По этим ставшим традиционными причинам
Соединенные Штаты зимой 1941/42 года уклонились даже от
обсуждения предложения Советского Союза
договориться о послевоенных границах Восточной Европы на
основе восстановления положения, существовавшего до
1940 года1.
Этот отказ, за которым вскоре, весной 1942 года,
последовали двусмысленные и способные ввести в
заблуждение заверения со стороны Соединенных Штатов
относительно второго фронта в Европе, усилили в Советском
Союзе традиционные и идеологические опасения
антагонизма со стороны иностранных капиталистов. К августу
1942 года, когда стало ясно, что войска союзников не
высадятся на континенте в этом году, отношения с Москвой
резко ухудшились.
Тем не менее ряд факторов ослабил первые трения
и обусловил наступление полосы более хороших
отношений между Америкой и Россией. Главным моментом
в ряду этих факторов была победа русских под Сталин-
1 Советское правительство в годы войны неизменно
подчеркивало незыблемость советских границ, установленных в 1939—1940
годах, после воссоединения с СССР братских народов, и необходимость
обеспечения государственных интересов СССР.— Прим. ред.
151

градом. Некоторые эксперты приводили убедительные
аргументы, что поворотным пунктом войны была битва
за Москву. Быть может, это и верно, особенно с чисто
Еоенной точки зрения, но Сталинградская кампания
сильнее изменила характер межсоюзнических отношений.
Она убедила всех и каждого в том, что Гитлер будет
разбит. Еще до того, как русские перешли к генеральному
контрнаступлению, они приступили к основательному
обсуждению вопроса, что надо делать после войны. Эта
дискуссия охватывала политические, философские и
экономические вопросы, а ее основной характер
определялся огромными материальными и людскими потерями,
понесенными Россией в войне. После Сталинграда
русские знали, что они выживут, но выживут как народ,
страшно ослабленный. Поэтому они отдавали себе отчет
в том, что путь, который будет выбран ими для
восстановления своей страны, окажет влияние и на все другие
решения. В 40-х годах русские рассматривали свои
позиции, как позиции слабости, а не наступательной силы.
Пользуясь терминологией Уолл-стрита, можно
сказать, что Сталин хотел играть на «повышение [курса
акций]» коммунизма. Он верил, что если Россия получит
мир для развития коммунистической программы, то
коммунизм будет постепенно становиться привлекательным
для все большего числа стран в мире. Он считал это
особенно вероятным для слаборазвитых стран и для
народов, стоящих на низших ступенях промышленного
развития.
Ряд событий, имевших место в течение зимы
1942/43 года, побудил Сталина предпринять попытку
решить стоявшую перед ним дилемму именно этим
способом. Одним из таких событий была высадка
англоамериканских войск в Северной Африке, что ослабило
подозрения и раздражение Сталина по поводу того
факта, что обещанный штурм Европейского континента не
состоялся. Однако еще более важным фактором был
американский подход к вопросу о послевоенных
экономических отношениях с Россией. Этот подход создавал
впечатление, что Советский Союз сможет получить
помощь для решения своих проблем реконструкции.
Сталин реагировал быстро и положительно, однако в
конце концов он был вынужден прийти к заключению,
что американские предварительные наметки относитель-
152

■но послевоенных экономических связей не отражали
какого-либо изменения в точке зрения большинства
лидеров американской корпоративной системы.
В самом деле, план, о котором шла речь, по своему
происхождению являлся продолжением того тезиса
теории «открытых дверей», что американская
экономическая система должна постоянно расширять свой
внешний рынок, если она хочет выжить и процветать. В
сущности страх перед новой депрессией или возобновлением
старой побудил немногих американских лидеров,
например Дональда М. Нельсона, думать о широком
развитии экспорта в Россию. Эти лидеры были также
обеспокоены истощением в Америке запасов некоторых видов
сырья и полагали, что Россия могла бы после войны
взять на себя поставки таких материалов, как марганец.
С этой целью Нельсон и немногие другие
американцы в течение 1943 года пытались продвинуть идею
предоставления России крупного займа. Сталин сообщил
Нельсону, что он очень сочувствует его плану, и даже
передал ему список первоочередных потребностей
советского хозяйства в качестве первого шага в разработке
конкретной программы. Их переговоры во многом
способствовали улучшению политических отношений между
двумя странами; примером может служить
добровольное обещание Сталина государственному секретарю Хэл-
лу в 1943 году, что Россия вступит в войну с Японией.
Несколько времени спустя, в ноябре, переговоры на
Тегеранской конференции также отразили улучшение
атмосферы.
Со своей стороны, Рузвельт проявил большое
понимание важности включения России в качестве
полноправного участника в любые планы послевоенного мира.
По-видимому, он также в целом признавал
необходимость провести коренные внутренние реформы, если
Америка хочет избежать серьезного кризиса после войны.
Равным образом он, видимо, осознал тот факт, что
Сталин «глубочайшим образом заинтересован» в
русских проблемах восстановления, и проявил некоторое
понимание того, что улучшение положения в США зависит
в равной степени от «экономического билля о правах»1,
1 Так в годы войны в США именовались различные
законопроекты, имевшие целью предотвратить кризисы и обеспечить полную
занятость.— Прим. ред.
10 Вильям Эпплмен Вильяме
153

как и от политической свободы. Короче говоря, Рузвельт,
по-видимому, отдавал себе отчет в том, что «место, по
праву занимаемое в мире Америкой, в большой степени
зависит» от подобных соображений внутреннего
порядка. «Ведь если нет безопасности внутри страны, —
пояснил он, — то ее может быть прочного мира и во всем
мире».
Быть может, эти слова были показателем понимания
Рузвельтом того, что традиционная американская
политика экспансии «открытых дверей» в значительной
степени обусловливала внутренние и международные
затруднения Соединенных Штатов. Однако, хотя Рузвельт,
по его собственным словам, «сожалел» о том, что не имел
времени в Тегеране обсудить вместе со Сталиным
послевоенные проблемы восстановления России, все же ос-
стается фактом, что в течение оставшихся
шестнадцати месяцев своей жизни он так и не выбрал или не
нашел времени, чтобы сделать это. Он даже не
позаботился о том, чтобы подчиненные ему лица подготовились для
обсуждения этого вопроса со Сталиным. Причиной этого
можно отчасти считать пошатнувшееся здоровье
Рузвельта, но в таком случае непонятно, почему президент
отводил этому обсуждению с русскими такое
второстепенное место сравнительно с другими делами. Короче
говоря, объясняя продолжение политики «открытых
дверей», нельзя ограничиться порицанием только
преемников Рузвельта, ибо президент не претворил в жизнь свои
отдельные замечания по этому вопросу, сделанные зимой
1943/44 года.
Если бы Рузвельт выполнил это дело, то мы могли бы
с большим основанием обвинить его преемников или
русских в саботировании его плана на будущее; ведь
достоверно известно, что небольшой группе с Нельсоном во
главе, которая поддерживала то или иное сближение с
русскими, противостояло гораздо большее число тех
лидеров американских корпораций, которые отказывали в
своей поддержке такому подходу к послевоенному миру.
Представляется вероятным, что Аверелл Гарриман —
один из многих богатых промышленных и банковских
лидеров, поддерживавших Рузвельта, состоявший в числе
высших советников президента, — был одним из
наиболее влиятельных лидеров антирусской группы.
Естественный антагонизм Гарримана по отношению
154

к Советам подкреплялся его твердой верой в экспансию
«открытых дверей», верой, которая еще более
усилилась его неудачей с русскими в 1920 году, когда его
попытка контролировать значительную часть мирового
рынка марганца, развив его добычу в России,
закончилась к взаимному неудовольствию сторон. Гарриман
был лишь одним из тех многочисленных лидеров
корпораций, которые вошли в администрацию Рузвельта с
антирусскими целями. В числе других были Джеймс
Б. Форрестол и Бернард Барух. Все эти люди
скептически смотрели на подход Нельсона к отношениям с
Советами, и их точку зрения поддерживали такие эксперты
государственного департамента, как Джордж Фрост
Кеннан (он был вместе с Гарриманом большую часть
времени, которое последний провел в этой стране).
Эти люди разделяли крайне сдержанную реакцию
Гарримана в начале 1944 года на сообщения о том, что
русские «страстно желают быстро прийти к
взаимопониманию» в вопросе о послевоенных экономических
отношениях. Его точка зрения стала еще яснее, когда
немного позже в том Же году Сталин обратился с
официальной просьбой о предоставлении займа в 6 млрд.
долларов. Гарриман посоветовал правительству урезать
первоначально заявленный размер займа до 7io и
предложил, чтобы эта операция носила характер скорее
открытия кредита, чем предоставления займа, с тем, чтобы
если кредит будет когда-либо предоставлен,
Соединенные Штаты смогли осуществлять широкий контроль над
использованием этих средств русскими. Таким образом,
хотя Гарриман согласился с группировкой Нельсона в
том, что «вопрос о долгосрочных кредитах является
ключевым пунктом в любых переговорах с со-ветским
правительством», он в то же время разделял взгляд
государственного департамента, согласно которому
возможности, открывавшиеся слабостью и опустошением России,
можно и должно использовать, чтобы обеспечить
Америке доминирующую роль во всех решениях, касающихся
послевоенного мира.
Гарриман и большинство американских лидеров
совершенно точно знали, какой путь ими избран. В одном из
своих официальных докладов Гарриман откровенно
признавал, что «чем скорее Советский Союз сможет
достигнуть приличного уровня жизни для своих людей, тем
10*
155

более терпимыми они станут», но тот же Гарриман
отказался от собственного анализа, который подразумевал
помощь русским для восстановления причиненных
войной разрушений, и вместо этого предложил: России
«следует дать понять, что наша готовность к искреннему
сотрудничеству с нею в решении огромных проблем ее
реконструкции будет зависеть от того, как она будет
вести себя в международных делах». Вот в каком стиле
лидеры «нового курса» и «справедливого курса»1
подтверждали ту самую политику в отношении России,
которая была установлена Вудро Вильсоном и которой
держались Герберт Гувер и Чарльз Эванс Хыоз.
С самого начала переговоров со Сталиным в 1943
году Рузвельт знал о желании Советского Союза
получить экономическую помощь, знал и о том значении,
какое придавал этому Сталин; и тем не менее Рузвельт не
взял на себя инициативы открытия таких переговоров
и не дал государственному департаменту (или другим
советникам) директивы открыть их. Больше того, все
отношение Рузвельта и его подход к этому вопросу
подкрепляли позицию группы Гарримана. Кроме того,
президент отклонил предложения приступить к серьезному
планированию политики для Германии и даже
приостановил ту работу, которая уже велась; ничего не сделал
он и для того, чтобы восполнить отсутствие серьезных
исследований и анализа в области экономических
проблем— американских и мировых.
Позиция Рузвельта, столь ясно отражающая
традиционную точку зрения экспансии «открытых дверей»,
была еще более наглядно продемонстрирована весной
1944 года, когда Советская Армия начала продвигаться
в Восточную Европу. После того, как Черчилль доказал
ему необходимость прийти к сколько-нибудь ясному
взаимопониманию с русскими, Рузвельт сперва согласился
с мыслью о ясном и точном разграничении сфер
влияния. Но потом он резко изменил свою позицию, заявив,
что должен располагать «полной свободой действий»,
какова бы ни была договоренность между Черчиллем и
Сталиным. В результате больших усилий Черчилль и
Сталин выработали соглашение — «хорошее пособие»,
1 Так демагогически назвал свою программу внутренней
политики Г. Трумэн.— Прим. ред.
156

как выразился Черчилль, «для ведения наших дел», в
силу которого Россия получала преобладающее влияние
в Юго-Восточной Европе, Великобритания — в Греции,* а в
Югославии ответственность делилась поровну 1. Рузвельт
неохотно принял это разграничение сфер влияния на
испытательный срок в три месяца.
В течение последующих месяцев англичане
предприняли интервенцию в Греции, чтобы подавить там
революцию и подготовить установление угодного им
правительства, которое они могли бы контролировать. Хотя
Рузвельт настаивал, чтобы англичане приводили в этой
стране более либеральный курс, он действовал
совместно с Черчиллем, признавая необходимость установления
контроля над положением в Греции, и молча соглашался
со всеми действиями Черчилля.
Фактически и с русской точки зрения именно это
обстоятельство привело Рузвельта накануне Ялтинской
конференции к признанию соглашения, выработанного
Черчиллем и Сталиным.
На фоне этих событий, в ожидании неминуемого
поражения Германии, Рузвельт в феврале 1945 года
встретился в Ялте с Черчиллем и Сталиным. Представляется
совершенно несомненным, что Рузвельт' и его советники
знали, что Советский Союз готов вести серьезные
переговоры о характере своих послевоенных отношений с
Соединенными Штатами. Но уже в течение [Ялтинской]
конференции стало ясно, что американские лидеры не
заинтересованы в форсировании таких переговоров. Они
оказались неподготовленными к тому, чтобы отказаться
от традиционной политики американской экспансии или
хотя бы внести в эту политику серьезные изменения.
Сталин, обеспокоенный двусмысленностью
американской политики и растущей открытой оппозицией
Черчилля, отправился в Ялту с двумя вариантами подхода к
проблеме послевоенного мира. Один из этих вариантов
основывался на получении от Соединенных Штатов
крупного займа. В ответ на формальные предложения
Сталина в этом направлении последовали туманные и ни к
чему не обязывающие реплики. Другой вариант Сталина
заключался в том, чтобы путем соглашения или собст-.
1 Такие предложения действительно вносились У. Черчиллем,
однако советское правительство не одобрило их.— Прим, ред.
157

венными усилиями добиться экономических репараций
от Германии и занять сильные стратегические позиции
в Восточной Европе, районе Черного моря и на Дальнем
Востоке. С другой стороны, американские делегаты,
летевшие в Ялту, вдохновлялись, за малым исключением,
ощущением своего призвания преобразовать мир,
нараставшим страхом перед послевоенным экономическим
кризисом и растущей уверенностью в том, что слабость
русских даст свободу рук Америке, чтобы решать свои
проблемы на путях дальнейшей экспансии «открытых
дверей».
Рассматривая происхождение холодной войны,
обычно придают особое значение тому конфликту по
поводу дел в Восточной Европе и, в частности, в Польше,
который вытекал из взаимно противоречивых взглядов
двух сторон по этим вопросам. Быть может, однако, столь
же важное значение имели разногласия по вопросу о
германских репарациях и американской экспансии на
Ближнем Востоке.
Сталин смог достигнуть серьезного взаимопонимания
с Соединенными Штатами в отношении только одной
зоны земного шара, а именно — Азии, где он приобрел
для России стратегические и экономические права в
Маньчжурии в обмен на согласие с американским
преобладанием в Китае и Японии. Что же касается
Восточной Европы, то Сталин согласился на двусмысленное
предложение по польскому вопросу,
свидетельствовавшее, как неохотно пошла Америка на признание
соглашения Сталина с Черчиллем, поскольку оно
удовлетворяло потребности России в обеспечении ее
безопасности. Не больше успеха имел Сталин в отношении
Ближнего Востока, где американские нефтяные компании
вернулись в Иран в 1943 году. Эти компании, пользуясь
поддержкой государственного департамента и
специальных эмиссаров, уже достигли значительных успехов в
своих усилиях добиться обширных концессий. Рузвельт
«трепетал от восторга», так как представлялась
возможность действовать совместно с нефтяными компаниями и
показать на примере Ирана, что может сделать Америка
для слаборазвитых стран мира, — позиция, помогающая
объяснить, почему Соединенные Штаты не...соглашались
позволить русским получить права на добычу нефти в
северном Иране. В Ялте Сталин уступил и больше не
158

настаивал на своем желании добиться для России
большего обеспечения безопасности в районе Черного моря.
Несмотря на то, что Сталину так и не удалось
добиться от Соединенных Штатов какого-либо
положительного ответа по вопросу о послевоенном займе или
достигнуть ясного взаимопонимания по другим
важнейшим вопросам, он все еще надеялся на сдвиги в
будущем. Так, например, в течение всей первой половины
1945 года газета «Известия» подчеркивала
жизнеспособность американской экономики (в то время, как в
комитетах конгресса происходило противоположное—там
высказывались опасения в этом отношении), придавала
особую важность решению спорных вопросов путем
переговоров и многократно напоминала о
плодотворности экономического сотрудничества. Британский пресс-
атташе в России сообщал, что советские комментарии
оставались сдержанными и обнадеживающими до тех
пор, пока Америка не начала кампанию резкой критики
и протестов, направленную против советского
преобладания в Восточной Европе. Сталин все более
скептически смотрел на возможность активного сотрудничества
с Соединенными Штатами, однако он не считал
конфликт с Соединенными Штатами фатальной
неизбежностью.
Усилия Сталина разрешить русскую проблему
безопасности и восстановления, не вступив в широкий
конфликт с Соединенными Штатами, не встретили сочувст-.
вия со стороны тех американских лидеров, которые
пришли к власти после смерти Рузвельта. Президент
завешал им немногое, кроме традиционной точки зрения
экспансии «открытых дверей», да и они действовали
поспешно и очень мало обсуждали концепцию Америки и,
остального мира, получившую выражение в серии тех;
мероприятий и политических выступлений, которые
закрывали двери для любого выхода, кроме холодной
войны.
Разнообразные идеи, входившие в американскую
концепцию свободы и необходимости экспансии «открьк
тых дверей», начиная от доктрины предначертания
судьбы и до тезиса о границах, были синтезированы в
единую идеологию еще до кончины Рузвельта. Раз такой
синтез произошел, стало очень трудно, — а быть может,.
И искусственно — определять относительную важность
159

различных аспектов американского «Weltanschauung»l.
Даже отдельный человек, не говоря уже о группе лиц,
в разное время придавал различное значение тем или
иным аспектам этого мировоззрения. Точка зрения
«открытых дверей» основывалась на экономической
характеристике мира, и такое объяснение действительности
настойчиво подчеркивалось лидерами американских
корпораций по мере развития политики Америки в
отношении России и других стран. Стать в дурные отношения
с Россией американских лидеров побуждало не
обладание атомной бомбой, а скорее их теория «открытых
дверей», с точки зрения которой бомба представлялась
абсолютной гарантией того, что они смогут быстрее
достигнуть мирового господства.
Еще задолго до того, как кому-либо стало ясно, что
атомная бомба взорвется, американские лидеры
действовали на основе трех предположений, или и^ей,
определявших мир в плане холодной войны. Первое из этих
предположений состояло в том, что русские — это народ
вредный, но слабый. Это мнение, господствовавшее среди
американских лидеров с первых дней большевистской
революции 1917 года, особенно распространилось и
укрепилось после того, как Россия в 1939 году подписала пакт
о ненападении с нацистской Германией. Едва ли можно
считать доказанным часто повторяемое утверждение, что
во время войны американцы изменили свою основную
позицию в отношении Советского Союза. Большинство
из них приветствовало русскую помощь против
Германии и некоторые среди них смягчили свою враждебность
и подозрения, однако несколько тщательных
исследований вопроса выявили, что широкие, решающие круги
американского общества остались при своих
«сомнениях относительно перспектив построения всеобщего мира
вместе с русскими». Еще до окончания войны в Европе
многие американцы вновь стали сравнивать Сталина с
Гитлером и подчеркивали, как важно избежать какого
бы то ни было повторения «умиротворения» России,
аналогичного политике нацистской Германии. Другие,
подобно Джону Фостеру Даллесу, кто упорно и до самого
последнего момента старался достигнуть широкого
компромисса с Гитлером и Японией, изменяли свой подход,
Мировоззрение (нем.).
160

как только дело касалось отношений с Россией. Они не
прилагали таких усилий, чтобы достигнуть
взаимопонимания со Сталиным. А ко времени конференции
Объединенных Наций в Сан-Франциско такие лидеры, как Аве-
релл Гарриман, публично высказывали мнение, что
между Россией и западными державами существуют
«непримиримые разногласия».
Впрочем, в то же время лишь очень немногие
американские лидеры — если вообще находились такие —
полагали, что Россия начнет войну. Люди, «делающие
политику», хорошо знали о тяжелом положении в западной
России, об ошеломляющих размерах потерь страны и
глубоком истощении ее ресурсов, о «прямо-таки
страшной» потребности в помощи извне для «восстановления
того, что разрушено войной», и об усилиях Сталина
добиться прочных экономических и политических
соглашений с Соединёнными Штатами, чтобы обеспечить базу
для восстановления. Хотя американских лидеров
совершенно не заботила возможность нападения со стороны
России, они придавали особое значение и важность тому,
чтобы правительство США отвечало отказом на любое из
советских требований или формальных предложений о
пересмотре стратегического соглашения о Ближнем
Востоке, и подчеркивали важность оттеснения русских
назад, к их традиционным границам в Восточной
Европе. Первые открытые стычки в холодной войне
произошли в связи с американскими протестами, заявленными
18 августа 1945 г. по поводу событий, имевших место в
Восточной Европе в результате продвижения Красной
Армии и соглашения Сталина с Черчиллем,
достигнутого в октябре 1944 года. Протесты эти были вызваны не
опасением, что Россия собирается поглотить Европу или
даже мир, а скорее традиционным принципом
«открытых дверей» и особым желанием заставить русских уйти
из Восточной Европы.
Другая основная мысль, которая пронизывала
действия американских лидеров, заключалась в том, что
Соединенные Штаты изображались как символ и
носитель Добра — в противовес Злу, которое осуществлял
Советский Союз. Из этого делался вывод, что
сочетание американской силы и русской слабости дает
возможность определить будущее мира в соответствии с этой
оценкой. Так, например, один видный лидер конгресса
161

отметил в 1943 году, что ленд-лиз предоставил
Соединенным Штатам «чудесную возможность» для того,
чтобы взять на себя «большую долю решающего
руководства» в мире. Он прекрасно знал, что это мнение
«разделялось некоторыми членами правительства» и что
важные должностные лица государственного
департамента были «вполне согласны» с такой точкой зрения.
Другой крупный конгрессмен мыслил в пределах
формулы: «Соединенные Штаты стремятся к мировой власти
в качестве опекуна цивилизации». Следуя по стопам
издателя Генри Р. Льюса, который в 1941 году объявил,
что наступил расцвет «американского века», различные
ораторы деловых кругов стали подчеркивать
необходимость сделаться «миссионерами капитализма и
демократии». Вскоре после этого один руководящий лидер
нефтяной промышленности утверждал, что Америка
«должна задать темп и взять на себя ответственность
держателя большей части акционерного капитала в
корпорации, известной как мир». Такие высказывания были
не единичны; они просто-напросто показывали, что один
из аспектов традиционной американской внешней
политики ныне усиленно разъяснялся.
Третьим существенным аспектом принципа
«открытых дверей», также выявившимся еще до окончания
войны, было опасение, что американская экономическая
система испытает серьезную депрессию, если
заморская экспансия не будет продолжаться. Подчеркивая тот
факт, что в 1940 году в стране было приблизительно
9 млн. безработных, один из ведущих сенаторов —
сторонник «нового курса» предостерегал в 1943 году, что
нельзя недооценивать возможность наступления новой
депрессии. А один из экономических экспертов
правительства с готовностью поддержал эту точку зрения и
указал в своем докладе, что, «к несчастью для
большинства населения Соединенных Штатов, является
реальностью, что тот уровень жизни, на который мы любили
ссылаться как на стандартный для нашей страны, в
действительности возможен лишь при условии, что в семье
работают два человека».
Эти заявления произвели должное впечатление, и
было решено, что необходимость избежать депрессии
является «настоящим вызовом» для США, поэтому
американские лидеры в .1944 году признали жизненное значе-
162

ние заморской экспансии. Лидер рабочего движения
Вильям Грин полагал, что вопрос о внешних рынках
«должен быть обсужден на мировой конференции». Его
концепция мировой торговли заключалась в том, что
другие страны «должны быть в состоянии покупать у
нас, а мы должны быть в состоянии производить у себя
то, что им требуется». Однако наиболее полно этот
подход был развит в выступлении заместителя
государственного секретаря Дина Ачесона. В целях обеспечения
социальной стабильности, объяснил он, существенно
важно поддержать и расширить тот уровень занятости,
какой существовал в военное время. «Если мы не
сделаем этого, — предостерег он,— то нам, без сомнения,
предстоят очень тяжелые времена.., что чревато далеко
идущими последствиями для нашей экономической и
социальной системы».
«Мы можем сказать,— продолжал Д. Ачесон,— что
вопрос сводится к проблеме рынков... Мы должны
добиться того, чтобы производимая страной продукция
потреблялась и сбывалась на здоровой финансовой
основе, что делает возможным производство». «Вы должны
обратить взоры на внешние рынки»,— рекомендовал он
своим коллегам в правительстве. В реплике, очень
сходной с теми объяснениями, какие дал Брукс Адаме в
1900 году, когда он внес предложение о такой экспансии,
Ачесон допускал, «что при другой системе в нашей
стране вы могли бы потреблять в Соединенных Штатах всю
продукцию страны полностью». Но к такой
возможности Ачесон относился отрицательно: «Это совершенно
изменило бы нашу конституцию, наше отношение к
собственности, к личной свободе, всю нашу концепцию
права. А этого никто не собирается делать. Поэтому вы
должны обратить взоры на другие рынки, а таковые
находятся за рубежом».
Ачесон стремился доказать, что «без внешних
рынков мы в Соединенных Штатах не можем добиться
полной занятости и процветания», и его слушатели в
конгрессе «согласились с этим». Следовательно, вопрос
сводился лишь к тому, какие средства следует употребить
для этой цели; и все правительственные органы,
«делающие политику», вновь признали потребность в
том, чтобы путем займов обеспечить необходимый объем
сбыта, а также необходимость зафиксировать соответ-
163

ствующие гарантии этого подхода Соединенных Штатов
к проблеме процветания в мирных договорах. Ачесон
заверил конгрессменов, что он «не помышляет» о каком-
либо ином курсе.
Президент Гарри С. Трумэн с энтузиазмом защищал
и поддерживал все эти аспекты традиционной
американской внешней политики. Больше того, он, по-видимому,
реагировал, мыслил и действовал, как классическое
олицетворение политики «открытых дверей» в целом. Его
понятие о роли Соединенных Штатов в мире, быть
может, лучше всего раскрылось в следующем факте: Тру-
мэна глубоко огорчало то обстоятельство, что на флаге
президента было только четыре звезды, тогда как
высшие военные руководители являлись к нему, имея на
погонах пять звезд. Поэтому Трумэн добился изменения
флага, украсив его сорока восьмью звездами. Во
всяком случае, такие эпизоды дают возможность понять
концепцию Трумэна относительно роли Америки в мире
и его отношение к русским. В том же духе было
сделанное им в сенате еще до Пирл-Харбора предложение о
том, чтобы Америка оказывала помощь поочередно
Гитлеру и Сталину, с тем расчетом, что если Россия в конце
концов и выйдет из борьбы победительницей, то исчерпав
полностью свои силы. Трумэн наиболее активно
популяризировал ту аналогию между нацистской Германией
и Советским Союзом, которая явилась наиболее
характерной чертой американской оценки послевоенного мира.
Вступив на пост президента, Трумэн вскоре дал
ясно понять, что он намерен улучшить мир, но на
американских началах. В начале своей деятельности он как-то
сказал одному посетителю, что «русские скоро будут
поставлены на свое место, и тогда Соединенные Штаты
возьмут на себя руководство движением мира по тому
пути, по какому его надо вести». Затем 23 апреля 1945 г.
на заседании правительства Трумэн заявил, что на его
взгляд соглашения США с Советским Союзом «носили
характер односторонних уступок и что так не может
продолжаться; решение следует вынести теперь или
никогда!.. Я намерен провести конференцию в
Сан-Франциско, и если русские не хотят присоединиться к нам,
то пусть проваливают к черту». Сенатор Артур Ванд^н-
берг, вскоре ставший (вместе с Джоном Фостером
Даллесом) республиканским лидером этого двухпартийного
164

подхода к Советскому Союзу, заразился духом этого
направления и отразил его абсурдные преувеличения в
записи в своем дневнике на следующий день: «С руз-
вельтовским умиротворением России покончено».
Как отметил один из посвященных, хотя с самого на^
чала «существовала сильная (в этих кругах) тенденция
в пользу такого образа действия», однако она не
оформилась в духе великого крестового похода против
Советского Союза и международного коммунизма вплоть до
конца 1946 года. Так, например, поставки по ленд-лизу
в Россию были прекращены в мае 1945 года. Причины
замедленного проявления открытых и крайних черт
холодной войны можно определить без особых
затруднений. Быть может, одной из наиболее важных среди них
был тот факт, что первоначально американские лидеры
полагали, что сочетание американской силы и русской
слабости даст им возможность построить послевоенный
мир в соответствии с принципами и практикой политики
«открытых дверей».
Американские лидеры усматривали в атомной бомбе
безусловную гарантию того, что это окажется
возможным. Позиция Трумэна никогда не вызывала сомнений.
«Если она, как я думаю, взорвется,— заметил он
накануне испытания,— то у меня, конечно, будет дубина для
этих парней». Государственный секретарь Джеймс Бирнс
в назидание одному из ученых-атомников изрек: бомба
была необходима, но не столько для Японии, сколько
для того, чтобы «сделать Россию сговорчивой в Европе».
Именно эту позицию и занял Трумэн в Потсдаме. У
него не было времени для обсуждения русской идеи о
координировании действий по экономическим и
политическим вопросам. Он «не хотел попусту тратить время»
среди других дел «на выслушивание жалоб на тяготы».
Трумэн в Потсдаме решил, что он «не допустит
никакого участия русских в контроле над Японией». Генерал
Джордж Маршалл в конце 1945 года вполне точно
выразил убеждение американских лидеров в своем
откровенном заявлении, что «безопасность Соединенных
Штатов — только в наших собственных руках».
Военный министр Стимсон настойчиво, но
безуспешно оспаривал такую самоуверенность. Он был глубоко
обеспокоен, считая вероятным, что та концепция
мирового положения, которую принимало большинство амери-
16S

канских лидеров, не приведет ни к миру, ни к
процветанию. По этой причине он уже с 3 апреля 1945 г. начал
«употреблять все сдерживающее влияние, какое только
я мог оказать на этих людей». Действуя в этом
направлении, он стремился популяризировать более
реалистическую и объективную позицию по отношению к
проблемам экономики и безопасности России, а накануне
Потсдамской конференции предостерегал Трумэна, что
если Америка встанет на ту точку зрения, что все
разногласия с Россией непримиримы, то война неизбежна.
Чувствуя, что его усилия . не слишком успешны,
Стимсон 11 сентября 1945 г. предупредил Трумэна, что
отношения с Россией «могут быть непоправимо
отравлены нашим подходом к решению проблемы атомного
оружия с Россией. Ведь если нам теперь не удастся
договориться с Россией, а.мы будем просто продолжать
переговоры с нею, явно держа наготове атомное оружие, то
подозрения и недоверие русских к нашим предложениям
и намерениям будут все больше усиливаться». Задним
числом Трумэн, быть может, и питал некоторые
сомнения по поводу мудрости своей политики, но тогда
твердый курс возобладал.
Параллельно с этой почти не вызывавшей сомнений
уверенностью во всемогуществе Америки
распространялась мысль, что «естественное чувство беспокойства» по
поводу депрессии будет преодолено поддержкой
быстрого восстановления Западной Европы, после чего
Америка приступит к разрешению своих экономических
проблем путем широкой экспансии на свои заморские рынки
и инвестиций. Больше того, в конце 1945 года конгресс
и государственный департамент «полностью»
договорились о том, что экономическая мощь Америки обеспечит
возможность даже без атомной бомбы «вести
совершенно определенную политику силы в наших отношениях с
русскими». Убеждение в превосходящей военной и
экономической силе и идеологическая ортодоксальность
объясняют, почему большинство американских лидеров
не предприняло в 1945 и в начале 1946 года кампанию с
целью набатным звоном разбудить страну. Они просто
не.считали это необходимым.
Первоначальная реакция Советской России на
взгляды и действия Америки носила неопределенный
характер. С одной стороны, Россия, в силу необходимости,
166

приступила к осуществлению широкой программы
реконструкции на основе труда и материальных
возможностей, имевшихся в стране, утомленной и ослабленной
войной, и восполняемых, по возможности,
репарациями с Германии и из Восточной Европы. С другой
стороны, как того опасался еще в апреле 1945 года бывший
государственный секретарь Хэлл, Россия стремилась
«создать в ряде пунктов аванпосты, овладеть базами и
незамерзающими портами, добавить буферные
территории и иными способами подготовить свою оборону, как
будто Организации Объединенных Наций не
существовало». Тем не менее во всех случаях, кроме одного,
Россия отказывалась от этой деятельности перед лицом
сильного и воинствующего противодействия Америки.
Так, Россия ретировалась из Ирана, предоставив там
преобладающее стратегическое и экономическое
положение западным державам. Равным образом отказалась
она и от своих попыток изменить превосходство Запада
в вопросах о доступе в Черное море и праве выхода из
него. Точно так же Россия смирилась с тем, что 27 мая
1946 г. Америка односторонним актом прекратила
репарационные поставки в Россию из западных зон
Германии. Решимость Америки принудить Россию к
максимальному отступлению в этих и связанных с ними
вопросах нашла свое символическое выражение в публичном
одобрении Трумэном в марте 1946 года воинственной
речи Черчилля о «железном занавесе». Все это вызвало
протест со стороны Генри Уоллеса. «Нам следует,—
утверждал он, — судить о потребностях России в свете
того, на чем мы сами, как и Англия, настаивали как на
существенно необходимом для нашей безопасности. Мы
должны быть готовы — даже рискуя, что нас обвинят в
желании проводить «умиротворение», — согласиться на
разумные гарантии безопасности России».
Трумэн не согласился с подходом Уоллеса. Не
согласились с ним также ни советники президента,
набранные им большею частью из числа лидеров корпораций,
ни эксперты государственного департамента, точка
зрения которых совпадала со взглядом руководителей
экономики страны. Позиция силы еще раз
восторжествовала. Америка возобновила нажим на русских. Однако
Советский Союз отказался уйти из Восточной Европы.
Россия не пожелала также согласиться на требования
167

западных держав о том, чтобы она «предоставила
иностранным капиталистам те же привилегии, какими они
пользовались до войны», а именно: «беспошлинный ввоз
в долину Дуная и в Восточную Европу товаров и
капиталов из западных стран». Излагая ход совместных
заседаний американских и русских представителей в
Лондоне в 1946 году, лондонская «Тайме» также
отмечала, что с американской стороны на этих заседаниях
выдерживался настойчивый тон и преследовались цели
дипломатии «открытых дверей».
Провал попыток заставить русских согласиться на
применение к Восточной Европе политики «открытых
дверей» побудила государственного секретаря Бирнса
заявить советскому представителю в конце 1946 года,
«что остается мало надежды на достижение какого-либо
соглашения о мирных договорах». Присутствовавшие при
этом журналисты сообщали, что он «был явно ошеломлен
такой позицией». Однако позиция эта не изменилась
даже после того, как весной 1947 года в Москве Сталин
вновь поднял вопрос о большом займе во время бесед с
государственным секретарем Маршаллом. Вместо этого
Соединенные Штаты отвергли русские требования
репараций, усилили германскую промышленность и поставили
во главу угла всей своей политики стремление заставить
Россию принять американскую концепцию мира.
Решимость применить политику «открытых дверей»
к Восточной Европе, прямо приведшая к той политике
«тотальной дипломатии» и «переговоров с позиции
силы», которую позднее прославил государственный
секретарь Ачесон, совпала с ростом озабоченности по
поводу экономических проблем внутри страны и в Западной
Европе. Уже в марте 1946 года «Нью-Йорк тайме»
сообщила, что «здесь во всех кругах царила гнетущая
боязнь того, что после нескольких лет наивысшего
процветания Соединенные Штаты могут попасть в
положение даже более серьезное, чем депрессия 30-х годов».
Закон о занятости 1946 года *, имевший целью ослабить
эту тревогу, по-видимому, успокоил лишь немногих.
Объяснение этого факта заключается, по-видимому,
в том, что упор «нового курса» и «справедливого кур-
1 Этот закон отражал рост государственно-монополистического
капитализма. В то же время он был приступом к организации
американской экономики на военных рельсах.— Прим. ред.
168

са» на создание государства «общественного
благосостояния» 1 не изменил ни основного характера, ни
соотношения сил в американской корпоративной
политической экономии. Во всяком случае к концу 1946 года даже
представители правительства предупреждали, что
Соединенные Штаты могут «довести себя до банкротства», если
они не добьются расширения своих внешних рынков и
благоприятных условий для заморских инвестиций. Эти
страхи усиливались растущей озабоченностью в связи с
«колеблющимся уровнем» потребления товаров в
Америке и с расточительным расходованием сырья. Казалось,
что экспансия «открытых дверей» заключает в себе
решение всех проблем — и русской, и рынков, и сырья.
Этот традиционный взгляд был подкреплен двумя
событиями начала 1947 года. Во-первых, экономический
совет при президенте выразил беспокойство по поводу
вероятности серьезного экономического кризиса.
Во-вторых, Западной Европе не удалось восстановить свою
экономику после войны и занять отведенное ей место в
американской схеме. Поэтому на очередь встала задача
принудить русских к повиновению, оказать помощь
Западной Европе и, таким образом, реально осуществить
во всем мире систему «открытых дверей». Эти два
вопроса весной 1947 года были объединены известной
политикой сдерживания, выдвинутой Джорджем Фростом
Кеннаном, и предложениями Дина Ачесона о решении
«трудной задачи построения успешно
функционирующей (экономической) системы» внутри страны путем
нового усиления американской экспансии. Эти и другие
американские лидеры разделяли тот взгляд,
высказанный Джоном Фостером Даллесом в феврале 1947 года,
что «мир зависит не от отказа, а от усиления нашей
исторической внешней политики».
Среди многих курьезов политики сдерживания,
выдвигавшейся Кеннаном, самым значительным является,
быть может, тот факт, что автор настолько проникся
презумпциями посылки и принципа политики «открытых
дверей», что даже сам считал предложенную им программу
в корне иной.
Программа Кеннана в действительности представля-
1 Так именуется в США усиление вмешательства государства
в экономическую жизнь.— Прим. ред.
169

ет собой конечный акт процесса превращения утопии в
идеологию. Как признал впоследствии сам Кеннан,
сдерживание и освобождение — это «две стороны одной и
той же медали»; и не Даллес, а именно Кеннан
подчеркнул традиционную веру сторонников «открытых дверей»
в то, что подавляющая экономическая мощь Америки
заставит Советский Союз пойти по такому пути, какой
предпочитают Соединенные Штаты. Даже в 1957 году,
когда Кеннан «счел возможным» признать, что
сдерживание не помешало экономическому развитию России,
он подтвердил традиционные цели политики «открытых
дверей» в отношении Европы.
То, что Кеннан осуждает авторов, раньше его
излагавших политику «открытых дверей» и
морализировавших о внешней политике (и о других нациях),
представляет собой поразительный парадокс. Ведь сам Кеннан,
как заметил один его коллега по дипломатической
службе, «постоянно морализирует относительно поведения
других государств». Так, например, он считал, что
советский строй «неправилен, глубоко ошибочен» и что
правление в нем осуществляется «посредством
заговора, действующего внутри другого заговора». Его
безоговорочное отрицание того, что Советский Союз когда-
либо рассматривал возможность сотрудничества с
Соединенными Штатами, было еще одним моральным
суждением, притом неверным" с фактической стороны дела.
Позднейшее признание Кеннаном, что одна из его
целей в 1947 году заключалась в том, чтобы
противостоять тенденции американцев «безнадежно и
трагически рассматривать отношения с Советами»,
демонстрирует еще один аспект идеологической природы мышления
американских лидеров. Ведь Советы в изображении
самого Кеннана двигаются «неуклонно по предписанному
им пути подобно игрушечному заводному автомобилю,
держащему курс в данном ему направлении и
останавливающемуся лишь тогда, когда он встречается с какой-
либо непреодолимой для него силой». Поэтому,
предупреждал Кеннан, абсолютно необходимо ставить
русских лицом к лицу с контрсилой, не поддающейся
изменению, в каждом пункте, где они намереваются
продвинуться, и блокировать Советский Союз с помощью
«подавляющей силы» и «неприступных барьеров на его пути».
Такого рода взгляд сам по себе трагичен и безнадежен и во
170

многом объясняет «сверхмилитаризацию нашего
мышления относительно холодной войны», о чем Кеннан
сожалел спустя десять лет.
В дополнение к политике сдерживания, правительство
Трумэна в 1947 году подчеркнуло необходимость
экономической экспансии. Учитывая предупреждения
экономических советников правительства о том, что «без
новой программы помощи другим государствам предстоит
резкое падение американского экспорта», президент
очень ясно изложил сущность проблемы еще до того,
как им была провозглашена доктрина Трумэна. В двух
речах, предшествовавших этому драматическому
спектаклю, президент подтвердил и объяснил необходимость
«действовать, и действовать решительно», чтобы
поддержать политику «открытых дверей». «Образцом
международной торговли, более всего содействующим
свободе предпринимательства,— подчеркивал Трумэн,—
является такая торговля, при которой самые важные
решения принимаются не правительствами, а частными
покупателями и продавцами». Исходя из того, что
Америка является «гигантом мировой экономики», Трумэн
возвестил, что «нам принадлежит выбор», чтобы
поддержать и расширить систему частного
предпринимательства.
Поэтому неправильно преувеличивать разницу между
доктриной Трумэна и планом Маршалла. Они были
двумя сторонами одной и той же медали — традиционной
американской программы экспансии «открытых дверей».
Прямо продолжая аргументацию воинственной
антирусской речи, произнесенной Уинстоном Черчиллем в марте
1946 года, доктрина Трумэна возлагала вину за все
бедствия в мире на Советский Союз и возвещала о
решимости Соединенных Штатов остановить
распространение революционного радикализма. Это был
идеологический манифест той американской стратегии, которую
руководитель вашингтонского бюро журнала «Тайм»
определил, как «провокацию беспорядков по ту
сторону железного занавеса». Как заявил Ачесон,
американское правительство не проводило ни консультаций,
ни исследований по вопросу о возможности достигнуть
поставленных целей как путем переговоров с русскими,
так и в рамках Объединенных Наций. Этот подход
основывался на той посылке, открыто принятой за аксио-
171

му в 1948 году, «что в данном случае нет возможности
понять друг друга».
Все же доктрина Трумэна, если рассматривать ее
изолированно, дает одностороннее освещение
американской политики. Кое-что в крестоносном пыле ее (адептов)
было, несомненно, результатом убеждения,
высказанного с наибольшей ясностью сенатором Артуром Ванден-
бергом, о том, что необходимо «отпугнуть черта от
американского народа». С другой стороны, доктрина не
содержала никаких намеков на те экономические
затруднения, которые тревожили американских лидеров. Даже
заняв уже твердую позицию^ в лондонских переговорах
с русскими в 1946 году, государственный секретарь
Бирнс дал такое определение проблемы: «Соединенные
Штаты не могут достигнуть и поддерживать тот
высокий уровень занятости, какой мы поставили себе
целью,— заявил он 11 февраля 1946 г.,— если наша
продукция не получит более широких возможностей
экспорта, чем те, какие когда-либо были у нас в мирное время».
То же самое положение подчеркивал и Трумэн в речах,
произнесенных им как раз перед провозглашением
доктрины.
Что касается государственного секретаря Джорджа
У. Маршалла, то он в первое время не подчеркивал
«русской опасности». В первой своей речи в Гарвардском
университете он предложил программу помощи как
проявление американского человеколюбия. Во всяком случае
бесспорно, что эта речь отражала великодушное
стремление Америки помочь народам Западной Европы
предоставить ту помощь, которая действительно сыграла
чрезвычайно важную роль в восстановлении их стран.
В том же случае, если мы подходим к плану Маршалла
только как к акту гуманности, возникают некоторые
вопросы, вызывающие беспокойство. Так, например,
Китай и Латинская Америка были исключены из сферы
действия плана, хотя с точки зрения человеколюбия (да
и с политической) их нужда в помощи была, разумеется,
очень велика. Поэтому о сущности программы,
по-видимому, правильнее судить по объяснениям Маршалла в
конгрессе.
Еще до известной речи Маршалла в Гарвардском
университете конгресс и государственный департамент
были озабочены опасностью наступления новой делрес-
172

сии. Вильям Л. Клейтон, глава корпорации «Андерсон,
Клейтон и компания» («самая крупная в мире торговля
хлопком, вне конкуренции»), а тогда помощник
государственного секретаря по экономическим вопросам, считал,
что вся проблема сводится к тому, как избавиться от
огромных излишков, «накопившихся в США».
«Капиталистическая система как в нашей стране, так
и в международном масштабе,— объяснял он в мае
1947 года,— может функционировать только при
условии постоянного создания неравновесия в сравнительной
стоимости продукции». Клейтон подразумевал здесь то,
что Ачесон ясно аргументировал уже в 1944 году:
рентабельность американской системы корпораций зависит от
заморской экономической экспансии. При наличии такой
солидарности среди американских лидеров не следует
удивляться тому, что Маршалл занял аналогичную
позицию в конгрессе.
«Я думаю, что стоящий перед нами вопрос
первостепенной важности может быть изложен деловым языком».
Если этот план не будет выполнен, объяснил он, то
Америка столкнется «если не с барьером для ее внешней
торговли, то, конечно, с большим ущербом для
нормального хода наших дел, то есть для торговли и
промышленности».
Маршалл и другие защитники плана особенно
подчеркивали внутренние экономические аспекты проблемы,
а также откровенно говорили о параллелизме между их
политикой и давней внутренней экспансией
Соединенных Штатов, направленной на запад
североамериканского континента. Маршалл изображал свою программу
как путь к тому, чтобы избежать утраты демократии в
собственной стране. Настаивая на том, что он
предлагает единственно возможное решение стоящих перед
Америкой экономических затруднений, государственный
секретарь утверждал, что нации предстоит сделать
выбор: «быть или не быть?». Если план не будет принят,
заявил Маршалл, то «одновременная утрата внешних
рынков и источников сырья, несомненно, окажет
угнетающее влияние на нашу внутреннюю экономику и
заставит нас все шире применять правительственный
контроль». Считая, поэтому, американскую экспансию
ключом к процветанию, Маршалл полагал, что ключом к
решению внутренних проблем и к сохранению демократии
173

в Соединенных Штатах является внешняя политика.
Преемственная связь этой мысли с тезисом о границах
и с политикой Джона Хея, Вудро Вильсона, Герберта
Гувера и Франклина Д. Рузвельта очевидна.
Другие американцы высказывались еще более
откровенно. Министр внутренних дел Юлиус А. Круг
отстаивал план как «существенное условие обеспечения нашего
производства в дальнейшем и процветания». Другой
восторженный сторонник плана заметил, что «его
принятие означало бы то же самое, как если бы мы
каждый вторник создавали по АДТ»1. Это суждение даже
при самом узком толковании могло бы стать самым
большим «как если бы» в американской истории; ведь в
то время «как АДТ» подходит под один из тех случаев,
которые упоминаются Элвином Гансеном в качестве
«границ на нашем заднем дворе» 2,— план Маршалла
являлся согласованной программой расширения
американской границы в других странах.
Выступления в конгрессе либеральных и
консервативных лидеров свидетельствуют о том, что они
рассматривали тезис о границах как ответ на теории и
предсказания Карла Маркса. Так, например, Честер Боулс
определенно считал «вполне возможным, что в течение
ближайших десяти лет полностью подтвердится
проницательность суждений Карла Маркса». В тогдашних
условиях, как он полагал, Соединенные Штаты
«приближаются к тому или иному спаду и положение может
быть облегчено быстрым одобрением плана Маршалла».
Нельсон Рокфеллер думал, что, «хотя наша собственная
граница исчезла 3, можно все же надеятся, что в мире
есть еще и другие границы». Спрайл Вреден также
смотрел на план Маршалла, как на путь к «повторению
того, что было проделано в освоении нашего великого
Запада».
Один из членов правительства Трумэна предпочитал
говорить о плане Маршалла, как о «логическом
развитии политики доброго соседа, ибо справедливый курс
^Администрация долины Теннеси»— комплекс гидростанций на
реке Теннеси, который со времени президентства Ф. Рузвельта
находится под управлением правительства.— Прим. ред.
2 То есть освоения внутренних ресурсов.— Прим. ред.
3 То есть нечего больше осваивать на территории США.—
Прим. ред.
174

не может процветать в изоляции». Другой
правительственный чиновник усматривал в плане «восстановление
Европы как платежеспособного рынка для
американских товаров». И такие непохожие друг на друга люди,
как Вильям Генри Чемберлин и Маркие Чайльдс,
прямо указызали на тот анализ и программу, которые
отстаивал Брукс Адаме в 1900 году, как на мудрое
руководящее пособие для 1947 года. Чемберлин в статье,
появившейся в «Уолл-стрит джорнэл», полагал, что
«настало время взглянуть в лицо той проблеме, которую
Брукс Адаме назвал «огромными и все растущими
излишками Америки». Чайльдс переиздал книгу Адам-
са с целью использования тезиса об экономическом
верховенстве Америки» для проведения политики «открытых
дверей». При этом Чайльдс многозначительно заметил,
что Адаме «едва ли должен был бы изменить что-либо..,
чтобы применить свои взгляды к положению в
нынешнем мире». На Чайльдса и других, по-видимому,
произвело сильное впечатление восхваление Адамсом
традиционной британской политики «сдерживания» русских.
С самого начала обсуждения этой проблемы многие
американские лидеры подчеркивали желательность и
возможность сделать страны Восточной Европы
«независимыми от советского контроля» и придавали важное
значение «борьбе за сохранение западной цивилизации».
Неотъемлемой частью этих взглядов было всеобщее
одобрение той идеи, что необходимо положить конец
Советской власти в России. Едва ли найдется хоть один
американский лидер, который упустил бы случай внести
вклад своей проницательностью в «оживленную
дискуссию на тему, как должна и как не должна Америка
пытаться переделать Россию». Некоторые думали, что было
бы необходимо и, разумеется, великодушно позволить
русским сохранить некоторые черты социализма.
Другие проектировали «небесный город американского
века». Все, однако, соглашались, что цель оправдана
морально и практически достижима.
Подчеркивание экспансии «открытых дверей» и
убеждение в неизбежном падении Советского Союза наводят
на мысль, что мотивом действий американских лидеров
было не только опасение русской экспансии. На это
указывал их план вести дело с учетом возможности
того, что Советский Союз примет план Маршалла. Кеннан
175

полагал, что если это случится, то можно будет
потребовать от России, чтобы она использовала свои
ресурсы не для собственного восстановления, а для помощи
Западной Европе. Русские, ожидавшие, по-видимому,
именно такого подхода, встретив в Париже атмосферу
безразличия, если не вражды, отказались от участия в
плане Маршалла на американских условиях. Но если
совет Кенна-на о том, как «вести игру напрямик»,
рассмотреть в свете его же утверждения, что американская
мощь принудит Россию уступить, то это подводит к
мысли, что с точки зрения американских лидеров решение
русской проблемы было только вопросом времени. Их
постоянные заявления о том, что они сбрасывают со
счета возможность нападения России, служат
дополнительным доказательством.
Даже после того, как русские произвели испытание
своих первых атомных бомб, а китайские коммунисты
разбили Чан Кай-ши, на поставленный
государственному секретарю Ачесону в упор вопрос, «похожа или нет
наша позиция перед лицом коммунизма на положение
Черчилля в 1940 году»1, Ачесон дал отрицательный
ответ. «Я вовсе не считаю, что мы находимся в таком
отчаянном положении. Повторяю, я не обескуражен и
вовсе не стою на пессимистической точке зрения». Стоящая
перед нами задача, объяснил он, «может быть изложена
очень просто: поддерживать тот объем американского
экспорта, который требуется свободному миру и в
обеспечении которого мы заинтересованы в собственных
национальных интересах, поскольку этот экспорт является
необходимым элементом для построения успешно
функционирующей политической и экономической системы;
свободный мир должен получать доллары, чтобы
оплачивать этот экспорт».
Разнообразные кампании холодной войны
продолжались с прежней силой. Президент Трумэн возлагал на
Советский Союз ответственность за все беспорядки в
мире, а представители правительства и корпораций в
своих речах «бомбардировали американский народ
такой агитацией «за ненависть к врагу», какая редко была
видана в нашей истории вообще и никогда — в мирное
1 Летом 1940 года считалось, что положение Англии безнадежно
перед лицом угрозы гитлеровского вторжения.— Прим. ред.
176

время». А государственный секретарь Ачесон заверял
лидеров организации, созданной для разжигания
беспорядков в Восточной Европе, что он «был очень счастлив
видеть образование этой группы». По-видимому, один
крупный и наблюдательный консервативный
комментатор был прав, указывая, что американские лидеры
«влюбились в план холодной войны». Более вероятно, однако,
что американские лидеры столь сильно уверовали в
идеологию «открытых дверей», что уже никогда не
подвергали сомнению ни «свободы», ни «необходимость»
своих программ для Америки и для всего мира.
К такому объяснению, безусловно, можно прийти,
если учесть позицию американских лидеров по
отношению к слаборазвитым странам мира. Кеннан, например,
занял в отношении Китая крайнюю позицию, сбрасывая
со счета почти целиком как его непосредственное
значение, так и его потенциальную важность. Другие
рассматривали более бедные страны в традиционном стиле
политики «открытых дверей», считая их рынками для
экспорта и источниками сырья. Даже когда они
говорили о необходимости помощи таким районам или
предоставляли таковую, они рассматривали их с точки зрения
развития этих стран как частей американской
корпоративной системы. Поскольку американские лидеры раз
навсегда усвоили себе ту концепцию мира, которая
была нарисована выше, для них представлялось вполне
нормальным смотреть на такие области как на
переменные величины, зависящие от ситуации в Западной
Европе. Проблемы и трудности, возникающие в
слаборазвитых странах, могли быть разрешены через посредство
связей, существующих между ними и европейскими
имперскими государствами. Поэтому Соединенные Штаты
постоянно делали попытки поддержать осыпающиеся
руины колониализма XVIII и XIX столетий против
натиска националистических и радикальных атак.
Ни один американский лидер не олицетворял все
аспекты идеологии «открытых дверей» более ясным
образом, чем государственный секретарь Джон Фостер
Даллес. В 20-е годы он поддерживал политику экспансии
Юза — Гувера, опиравшуюся на «общность идеалов,
интересов и целей» с Германией и Японией, и в
особенности форсировал американское проникновение в
слаборазвитые страны, поскольку он подчеркивал необходи-
13 Вильям Эпплмен Вильяме
177

мость рынков для излишков товаров и капиталов. Той
же политической линии он следовал на всем протяжении
30-х годов. Отстаивая необходимость примириться с
изменениями, происходившими в мире, .и ссылаясь на
Христа, учившего компромиссам, он даже в 1939 году усердно
старался достигнуть взаимопонимания с нацистской
Германией и милитаристской Японией.
Этот курс Даллес продолжал отстаивать и
проводить в жизнь и после 1945 года. Понятно, что он очень
удачно действовал в качестве советника и помощника
государственного секретаря Ачесона в течение первых
лет холодной войны. Предложенное им определение
компромисса не включало ни существенного сближения и
договоренности с Советским Союзом, ни согласия на
коренные изменения в слаборазвитых странах. На пороге
осуществления честолюбивой мечты всей его жизни —
стать государственным секретарем — Даллес дал
окончательное определение политики «открытых дверей».
Сочетая империалистическую мораль своей
«миссионерской» идеологии с необходимостью экономической
экспансии, диктуемой его банковским опытом,
Даллес заявил, что он намерен освободить русских и
китайцев от «атеистического международного
коммунизма» и ввести их ,в «американский век».
Наиболее точную картину конечного крушения
политики «открытых дверей», по-видимому, нарисовал сам
Даллес. Сверх других своих непрерывных и рекордных
по быстроте и количеству поездок по всему миру
Даллес отправился еще с миссией в Латинскую Америку.
Принимавший его официальный «хозяин» встретил его
любезным приветствием: «Как это хорошо, что Вы
здесь, г-н государственный секретарь!»—«Вы не так
понимаете мой приезд,— ответил Даллес,— ведь я езжу
только туда, где тревожно». И в самом деле, именно там
сложилось тревожное положение для политики
«открытых дверей».
Немного позже, когда выяснилось, что нельзя дольше
избегать переговоров с Россией, Даллес нечаянно
обнаружил основной порок мировой концепции «открытых
дверей». По его собственному признанию, переговоры с
Советским Союзом трезожили его еще и потому, что они
могли соблазнить американцев перестать уделять
внимание и энергию холодной войне. Это признание может
178

быть объяснено только точкой зрения Даллеса на мир в
целом, определявшей «свободу» и «необходимость» в
рамках экспансии США. Ведь все большее число
американцев начинало вместе с миллионами других людей во
всем мире убеждаться, что человек рожден для того,
чтобы достигнуть самопознания и осуществить его в
стремлениях, более плодотворных, чем холодная война,
которая постоянно грозит перейти в ядерное
извержение. Даллес, по-видимому, так и не понял, что его
тревоги вызывались ошибочными мотивами и что он сам
проводил такую политику, которая сейчас стала
отрицанием человеческого духа.
Большинство других американских лидеров — хотя
они и не придерживались столь крайних взглядов, как
Даллес,— также очень медленно осознавали
действительное значение происходящих повсюду в мире революций:
их способность разрушить излюбленные американские
иллюзии в Азии, привести к переходу власти в России в
другие руки, созвать и довести до конца, без
руководящего участия Америки, первую крупную конференцию
слаборазвитых стран и даже игнорировать угрозу
Соединенных Штатов использовать в целях возмездия свое
ядерное оружие. И Соединенным Штатам лишь тогда
будет обеспечена должная роль в новом обществе,
возникающем на фундаменте старого, когда они поймут и
примут эти революции и разработают программу своей
внешней политики с учетом реальной жизни.
13*

7. БЕССИЛИЕ АТОМНОГО
ВЕРХОВЕНСТВА
«Я не хочу свободы, основанной на британских условиях. Такая
свобода просто означает замену группы белых хозяев группой черных
хозяев. Если я — противник британского управления, то я и —
противник управления подпевал Англии».
Первый Чернокожий в пьесе Ричарда Райта
«Слушай, белый человек!»
«Весь день и всю ночь вы нам рассказываете о «здоровом и прочном
развитии, здоровом и основательном воспитании... А я говорю:
к черту Джона Стюарта Милля и Джона Локка. Дайте нам создать
нашу собственную философию, основанную на собственных наших
потребностях».
Второй Чернокожий в пьесе Ричарда Райта
«Слушай, белый человек!»
«Решающим является не вчерашний день, не традиция, не прошлое:
решающая сила — это ■ нация. Нации создаются и продолжают
существовать благодаря тому, что у них есть программа на будущее».
Хосе Ортега-и-Гассет.
Оказавшись на вершине своего могущества,
Соединенные Штаты увидели, что их усилия вдохновлять,
руководить и улучшать мир все более парализуются. Этот
роковой парадокс американской истории станет понятным,
если мы рассмотрим его как прямой результат нашей
концепции американской 'нации и мира в целом,
сложившейся в условиях экспансии «открытых дверей». Ибо
слабость Америки, при всей ее силе, явилась продуктом
ее собственного идеологического определения мира.
Соединенные Штаты не только >не поняли революционных
изменений в экономике, политике, расовых взаимоотно-
180

шениях, а также антиколониального «национализма, но
утверждали, что все это — сплошная ошибка или
действия злостных упрямцев, которые «надо игнорировать .и с
которыми надо бороться, распространяя пример Америки.
Когда с американскими поучениями не считались, то
нарушителей объявляли заговорщиками, действующими
в союзе с Россией. Если точно следовали американским
указаниям, «о терпели провал, то в объяснение неудачи
приводилась какая-нибудь вариация на ту же тему.
Когда же американское определение мира сталкивалось
с революцией, проявлявшей стойкую жизнеспособность,
то оно терпело еще более разительное крушение,
поскольку менее чем удовлетворительные результаты его
применения в теории и на практике раздражали давным-давно.
Оно всегда носило раздражающе-назойливый характер
вследствие того, что и в теории, и на практике давало
менее чем удовлетворительные результаты. Не обращая
внимания на ядерное верховенство Америки, революции
шли своей дорогой, развиваясь независимо от идеологии
и империи «открытых дверей».
Все эти последствия применения принятой у нас
оценки Америки и мира станут совершенно ясны, если мы
обратимся к тому, как в .соответствии с этой оценкой
объясняется революция в Советском Союзе и другие
конкретные революции, и исследуем теоретическую и
практическую неспособность политики «открытых дверей»
содействовать как улучшению положения бедных стран, так
и признанию американского руководства миром. Ведь
Советский Союз развивался не по образцу нацистской
Германии, а народы слаборазвитых стран мира обвиняли
в переживаемых ими трудностях американскую политико-
экономическую систему «открытых дверей» в той же мере,
если не больше, чем они обвиняли Соединенные Штаты.
Хотя время от времени предлагались и другие оценки,
но то объяснение советского образа действий, которое
было дано в 1946—1947 годах Джорджем Фростом Кенна-
ном, явилось основой и задало тон американскому
суждению о русских делах, за исключением очень
маленькой группы лиц. Анализ Кеннана. и порожденные этим
анализом более крайние толкования привели к выводу,
что длительное давление извне может ускорить и
наверное ускорит неизбежный процесс распада Советского
Союза. Кеннан неходил из того, что действия советского
181

правительства объясняются -в первую очередь (если не
исключительно) -необходимостью для революционных
марксистов прибегнуть к силе, чтобы навязать господство
чужой и зловредной идеологии над русскими
традициями и русской историей. Далее указывалось, что в основе
советской политики лежит стремление укрепить
централизованную власть перед лицом глубокой и упорной
вражды. Основной порок анализа Кеннана заключался в том,
что, -сводя свое объяснение к одному и не самому
важному фактору, анализ этот приводил к упрощенному
психологическому объяснению советского образа
действий. Такой подход придает мнимую обоснованность
аналогии с нацистской Германией и тому соображению, что
Советская Россия в реальном мире соответствует
социологической абстракции^ известной под названием
тоталитарного общества.
Вот почему анализ Кеннана породил с одной стороны
обширную литературу, трактовавшую Сталина просто
как «ловца душ», а с другой — столь же обширные
толкования, доказывавшие, что единственный плодотворный
метод ведения дел с Советским Союзом — применить
уроки, извлеченные из опыта сношений с Гитлером. Такой
подход к делу, основывающийся на предвзятых фактах,
а не на логических выводах, в какой-то степени допустим.
Однако эти воззрения сами по себе подготовили конечный
провал. Дело в том, что дипломатические акции,
основывающиеся на анализе и аналогии Кеннана, создают
реальную признанную и всеобъемлющую внешнюю угрозу, то
есть те галлюцинации в умах советских лидеров, о
которых первоначально писал Кеннан, становятся
действительностью. Доказав, что этим лидерам пришлось якобы
создать воображаемые внешние опасности для того,
чтобы остаться у власти в своей стране, Кеннан в качестве
заключительного политического вывода рекомендовал
(Соединенным Штатам) создать очень серьезный (а с
советской точки зрения— смертельный) вызов Советской
власти извне. Как бы то ни было, и теоретически, и на
практике давление такого рода на советских лидеров
оказалось пригодным только для того, чтобы сделать ихеще
более твердыми как во внутренней, так и во внешней
политике и побудить их удвоить свои усилия в состязании
с Западом. Разумеется, в конце концов Советский Союз
мог потерпеть поражение, но только в ходе всеобщей
182

ядерной войны. Один из первых сторонников (политики
сдерживания Честер Боулс впоследствии понял, к чему
может привести такая политика. «Чем более сильный
нажим оказывается на Советский Союз, — заключил он в
апреле 1957 года, — тем сильнее сплотится его -народ
вокруг овоих лидеров. Есл'и Кремль прижать к стене, то он
почти «аверняка ответит ударом, пустив в ход всю свою
ужасающую ядерную мошь».
В подтверждение своей точки зрения Боулс мог
привести 'многочисленные доказательства: быстрое
восстановление русской промышленности и ее технический
прогресс после войны, советский план экономической
помощи другим странам, -беопощадное
«контрсдерживание» в Венгрии и запуск спутников. Но ни Боулс, «ни
горсточка других людей, пришедших к аналогичным
выводам, не произвели сильного впечатления на большинство
корпоративных лидеров Америки. Как правило, творцы
политики подчеркивали крайнюю необходимость
восстановить (неоспоримое превосходство над Россией.
Учитывая, однако, результаты этого курса, полезно вновь
обратиться к рассмотрению советского образа действий.
. Мы постоянно подчеркивали военную мощь Советов;
поэтому «поразительным представляется тот факт, что
основная проблема, стоявшая перед всеми прошлыми и
«ы-нешними русскими лидерами, заключалась в том, что
они были вынуждены постоянно иметь дело с
неустойчивостью экономического и политического развития страны.
История как царской, так и советской России
представляет собой летопись беспрерывной, упорной борьбы за
достижение минимального уровня материального
благосостояния, не говоря уже об относительном процветании
или настоящем богатстве. Россия велика, но многие из ее
территорий трудны для культурного освоения а другие
обширные районы в лучшем -случае обладают
необходимыми условиями лишь для такого сельскохозяйственного
и (промышленного производства, которое
малорентабельно. Такое положение может, как и в Китае, измениться
в будущем, но в любой данный момент в прошлом или в
настоящее время «и один русский лидер не был в
состоянии избежать мучительного осознания бедности страны
и повелительной (необходимости (производить столько,
чтобы можно было что-то сберегать для дальнейшего
расширения производства. Этот факт, составляющий са-
183

мую сущность, русской истории, позволяет должным
образом понять положение Ленина о том, что революция
могла «аступить в первую очередь в наиболее слабом
звене мирового капитализма, или давнюю традицию
гигантских планов развития — от Петра Великого до
Иосифа Сталина.
Больше того, России приходилось содержать мощные
вооруженные силы, совершенно необходимые для защиты
открытых границ от постоянной угрозы нашествий
иноземцев. Эти «военные инвестиции» вселда поглощали
значительную долю тех сбережений, которые могли бы
облегчить России удовлетворение ее экономических и
культурных потребностей. То же самое обстоятельство не
дало (русским возможности соответствующим образом
развить самоуправление. Нельзя всерьез утверждать, что
русские опасения нападения не имеют под собой веских
оснований в историческом опыте и в событиях
«сегодняшнего дня. Пользуясь метафорой, заимствованной из
современной технологии, можно сказать, что ядерные базы,
окружающие сейчас границы России, питают и
усиливают исторические воспоминания русских людей о татарах,
о Наполеоне, о первой мировой войне, об интервенции
тпротив самой революции, а также о действиях Японии и
Германии начиная с 1930-х годов и на протяжении
периода второй мировой войны.
Давайте на минуту представим себя на месте русских,
чтобы легче понять всю глубину воздействия этих
событий истории Роосии. Вообразите, например, что
американцы не смогли бы покорить индейцев и устроить их в
резервациях, а были бы вынуждены пойти на «признание
нескольких индейских государств, монолитных в
этническом и культурном отношении; что вместо того, чтобы раз
навсегда нанести мексиканцам сокрушительное
поражение, Соединенные Штаты .подвергались бы периодически
опустошительным контрнабегам (аналогичные
отношения могли сложиться и 1С Канадой) и что вместо того,
чтобы иметь свои базы на военных границах Советского
Союза, Соединенные Штаты оказались бы перед лицом
советских баз реактивных бомбардировщиков,
развернутых по всему Западному полушарию. Цель этого
исторического экскурса заключается не в том, чтобы (разработать
руководство для советской политики в холодной войне, а
в том, чтобы осознать и понять основные экономические,
184

политические и социальные последствия, если ряду
поколений приходится жить в таких условиях.
Есть еще и другие аспекты взаимозависимости между *
экономической и политической неустойчивостью России.
Ведь для того, чтобы покрыть потребность
производственного цикла, сужавшегося бедностью страны,
накоплять и делать новые вложения для расширения
производства, Россия оказывалась вынужденной прибегать к
займам за границей, однако эта дополнительная
задолженность вела к дальнейшему ослаблению международной
безопасности страны и увеличивала бремя, лежавшее на
ее гражданах. Все это не только представляло сходство
с порочным кругом — это и был порочный жруг. И как
всегда бывает в делах человеческих, воспоминания о
прошлом еще долго оказывают влияние на будущее.
Это переплетение глубоких экономических и
политических трудностей осложнялось рядом связанных с ними
проблем. Необходимость напряженных усилий,
направленных на преодоление материальной бедности, привела
к ранним и в конце концов успешным попыткам
объединить многочисленные и разнообразные этнические и
культурные единицы в единую, централизованно управляемую
организацию. Это не только усилило существовавшую
уже форму государственного принуждения на местах, но
и потребовало еще более значительных экономических и
политических сбережений (денег и идей) для укрепления
центральной власти, для спорадической борьбы с
отдельными подчиненными ей единицами, стремившимися к
отпадению и самостоятельности, или же с покушениями
соседних государств отнять пограничные области.
Для Москвы утрата какой-нибудь Польши или
Венгрии никогда не составляла проблемы. И для ца)рского
правительства и для комиссаров вопросами
кардинальной важности была судьба прибалтийских государств,
Белоруссии и Украины. То же самое можно сказать и об
азиатских провинциях России, возьмем ли мы в качестве
иллюстрации затруднения, возникшие для царского
правительства в Дальневосточном приморье, или заботы
Советской власти по поводу Дальневосточной Республики
и новых промышленных центров к востоку от Урала, или
безуспешные вторжения японцев в периоды 1918—1922
и 1937—1939 годов.
Русоким пришлось решать вечную дилемму свободы
12 Вильям Эпплмен Вильяме
185

и власти в условиях бедности страны и сильно
централизованного государства. Их поиски свободы принимали
'несколько парадоксальные формы. Местные, никем не
руководимые коллективные действия были одновременно
средствами для борьбы против самой системы и для
сохранения чувств человечности и общности интересов перед
лицом такой регламентированной власти. В то же время,
однако, царь, хотя он и стоял на самой вершине всего
аппарата государственного принуждения, сделался
также символом любых немедленных воздаяний и конечных
надежд, имевших место в обстановке мучительных,
тяжких и бесконечных усилий преодолеть бедность и
добиться передышки от натиска чужеземных врагов.
Двусмысленная роль царя усиливалась его положением главы
православной церкви, дающей религиозный ответ на
поиски свободы в условиях бедности и силы.
К тому же поиски смысла и свободы превратились в
глубокую и почти отчаянную попытку познать
внутреннее «я» в погоне за здоровой интуицией и жизненно
важными ценностями. Быть может, именно здесь наиболее
заметно парадоксальное сходство с Америкой. Ведь
утрата ощущения тождества личности в условиях
процветания привела Америку к Фрейду \ в то время как
аналогичное явление в России, возникшее в условиях бедности,
породило Достоевского, Куприна и Гоголя, — если
назвать только общеизвестные имена. Предводитель шайки
грабителей, феодальный барон, сам себя посвятивший в
рыцари, и анархист-террорист в конце концов не так уж
далеки друг от друга. Ни американец, ни русский не
является кальвинистом, ибо призвание последнего очень
далеко от идеологии политического революционера,
руководимого сознанием исторической необходимости. И в
том и в другом случае у человека возникает
соответствующее сознание его миссии по отношению к миру.
Свойственные русскому человеку самоанализ и особо
подчеркнутое чувство общности в условиях бедности и силы
привели его к заключению, что присущая человеку
доблесть возникает, как феникс из погребального костра
1 Зигмунд Фрейд (1856—1939)—австрийский врач-психиатр,
предложивший метод лечения некоторых психических и нервных
заболеваний посредством «психоанализа», основанного на учении
Фрейда о роли подсознания и об «ущемленных аффектах» как о причине
многих психозов.— Прим. ред.
186

упадка. Вот почему русский, ,по его образу мыслей, более
всего пригоден к тому, чтобы руководить подобной
реконструкцией всего человечества. Американец, со своей
стороны, пришел к заключению, что достигнутое им
процветание и военная мощь дают ему право стать
доверенным лицом с такой же задачей.
Этот обзор русского исторического опыта наводит на
мысль, что источниками образа действия русских
являются побуждения к преодолению бедности и к достиже-,
вию (прочной безопасности в мире национальных
государств. Из этих стремлений развились, с одной стороны,
практика и навыки централизованной власти,
необходимой для трудного дела сбережений, распределения
капиталовложений и обеспечения безопасности, а с другой
стороны — усиливающаяся внутренняя напряженность
отношений между коллективной деятельностью и
индивидуумом и многогранность внешней политики, в целом
оборонительной, хотя воинствующей и подозрительной,
но в то же время характеризуемой миссионерски
доброжелательным стремлением помочь другим людям
обрести опасение.
Переплавив этот исторический опыт в тигле
марксизма, 'большевистская революция усилила и выдвинула на
первый план эти русские традиции, предложила решения
проблем бедности и безопасности и подсказала
урегулирование отношений между индивидуумом и обществом.
Учитывя тот факт, что революция победила, нам нужно
выяснить направление и предел влияния марксистской
революции на истоки образа действий царской
России.
Вначале большевистская революция обострила
основные проблемы бедности и безопасности. Она еще более
усилила то расстройство производственного процесса,
которое было вызвано войной, и одновременно поощрила
Англию, Францию, Японию и Соединенные Штаты
присоединиться «к прямой военной интервенции, начатой
Германией. Эти державы каждая в отдельности -и все вместе
преследовали большие цели, чем простой разгром
революции. Каждая из них, хотя и конфликтовала с
остальными, имела свои планы «новой России», исходившие из
(взгляда на эту страну как на арену для развития других
держав, в соответствии с «национальным духом» каждой
из них. Отсюда ясно, что проблема, являвшаяся цент-
12*
187

ральной для царской России, нисколько не утратила
своей остроты.
В то же время марксистская концепция мира по
существу дела, если не в деталях и не в формулировках,
обретала свою устойчивость в рамках дореволюционных
русских взглядов. Слишком легко забывают,— может
быть, потому, что это удобно,— что революция
привлекала и вдохновляла значительную часть русского общества
с окончания гражданских войн до середины 30-х годов.
То же самое происходило вновь,— хотя, по всей
вероятности, в меньшей степени,— три окончании второй мировой
войны. Но такая забывчивость, как .и всякое потворство
самому себе, опасна, ибо она ведет к неправильному
пониманию нынешнего советского общества.
Важно осознать, что Маркс совмещал в себе, так
сказать, четырех деятелей и что каждый из них внес вклад
в тот конечный продукт, который мы именуем
«марксизмом». Эти четыре аспекта деятельности Маркса можно
определить следующим образом: (1) Маркс — романтик,
придававший особое значение свободе и первенству
личности; (2) Маркс — блестящий, глубокий экономист,
который не только дал анализ капитализма, но и — что для
русских условий было еще более важно — предложил
исходную базу для такой политики, которая сможет
осуществить быстрое и беспрерывное создание богатства;
(3) Маркс — политик, наметивший стратегию и тактику
успешной революции; и (4) Маркс — пророк, который
из своих исследований в Британском музее, из своей
борьбы с нищетой и общественными язвами вынес
мечту об обществе, где люди будут жить в товарищеской
общности, благословленной изобилием.
Каждый из этих четырех аспектов марксизма
действовал параллельно со своим двойником в
существующей русской традиции и усиливал его. Маркс-романтик
служил источником вдохновения для тех русских,
которые отводили личности центральное положение в
обществе. В то же время он давал опору тем, кто подчеркивал
значение коллективной дисциплины и активной борьбы
за крупные внутренние и международные достижения.
А самое главное, он давал теоретические и практические
указания для решения центральных проблем — бедности
и безопасности. И его мечта о планируемом
социалистическом обществе влилась в русскую традицию централи-
188

зованной принудительной власти, придав ей смысл и
надежду лучшего будущего. Вот почему марксизм был
воспринят и как обетование конца извечной русской
борьбы с бедностью и опасностями для самого
существования народа—путем ли завершения национального
развития или путем международной революции или обоими
путями одновременно — и как решение конфликта
между свободой и властью и, наконец, как обещание России
места в авангарде человечества.
По этим причинам подчеркивать монолитный
характер марксизма и его наследия значило бы вводить себя в
серьезнейшее заблуждение. В действительности
марксистская традиция является традицией наиболее
плюралистической, которую можно охарактеризовать как
тоталитарную только допустив неправильную изоляцию и
преувеличение одного из ее аспектов. Наиболее опасным
последствием неправильного истолкования марксизма в
этом направлении являлось конечное заключение, что
все русские коммунисты также следуют такому единому
узкому толкованию.
Самым своим успехом в создании промышленной
системы советские лидеры усилили и расширили
соревнующиеся силы внутри русского общества. Развитое в
промышленном отношении общество, базирующееся на
широком и сложном разделении функций, ответственности
и труда, допускает развитие внутри себя различных
позиций и идей о том, что может быть сделано, что должно
быть сделано и как надо делать то, что окончательно
согласовано. Несомненно, при этом самая система
оказывает сильное давление в направлении тех основных
решений, которые получили общее одобрение; но даже и
по этим вопросам возникают различные идеи, например
по вопросу о том, как можно увеличить производство и
распределение товаров широкого потребления, в то
время как необходимо увеличивать капитальные вложения.
Именно такие вопросы были подняты в России после
битвы за Сталинград (как поднимались они и раньше) и
продолжают обсуждаться в настоящее время.
Различия в функциях также ведут к соревнованию
идей и программ. В самом широком масштабе ведутся
споры между производственниками и теми, кто
планирует и направляет процесс данного производства.
Подобные разногласия возникают и внутри каждой из этих
189

групп. Такого рода разногласия не могут быть решены
раз навсегда; каждый такой спор заканчивается
компромиссным решением, в результате которого вводятся
те или иные изменения в существовавшее ранее
положение. При наличии (действующих) традиций
представляется совершенно неправдоподобным, чтобы такие
конфликты когда-либо привели к развитию демократии
западного типа. Но вполне вероятно, что, если мир будет
сохранен, они будут содействовать прогрессирующей
либерализации русской политической и интеллектуальной
жизни.
Упускать из вида или отрицать эти традиции
соревнования и соревнующиеся группы или же истолковывать
борьбу между ними просто как вульгарную борьбу за
власть — значило бы подменять живую реальность
скрипучей механической моделью. А такая подмена, в свою
очередь, усиливает вероятность, что политика,
опирающаяся на подобное толкование, не достигнет своей цели.
Ведь проблемы, которые надо разрешить, это —
бедность и безопасность, а не достижение власти как
таковой. Политика, основанная на аналогиях, как бы ни
были фальсифицированы логика и изложение этих
аналогий, обречена на провал. Причина ясна. Сложная
русско-марксистская традиция достигла начальной
стадии конца бедности и доказала свою способность
состязаться с чужеземной техникой и военной мощью.
Вот почему было бы серьезной ошибкой неправильно
толковать нынешнее возрождение
индивидуалистической, местной и утопической традиции русского
марксизма как доказательство надвигающегося краха Советов.
Сила этих традиций является признаком зрелости и
позитивного развития, а вовсе не показателем разложения
и смерти. Вместе со зрелостью приходит непоколебимая
решимость народа, который достиг ее, отстаивать свои
завоевания, добытые в тяжелой борьбе, и продолжать
двигаться вперед к еще большим достижениям. Такие
люди не сдадутся без боя. А ведь вооружены они
водородными бомбами.
Тем не менее Америка не должна отказываться от
попыток оказать влияние на ход событий только на том
основании, что они не могут быть полностью взяты под
ее контроль, или потому, что, как ей кажется, одна
теория дает на практике неудачные результаты. Выбирая
190

более скромную цель поощрения позитивных сил и
предпринимая свои усилия на основании более тонкого
анализа, Америка, по-видимому, сможет надеяться на
скромную степень реального успеха. Ключевые проблемы,
стоящие перед Россией, это — бедность и безопасность,
а основные русские традиции — это централизованная
власть, которой противостоят местная коллективная
деятельность и целостность индивидуума. Поэтому
наиболее плодотворным подходом будет, по-видимому,
акция, направленная на облегчение проблем бедности и
безопасности и основанная на том соображении, что
достижения в этих областях будут способствовать
ослаблению централизованной власти как в результате
естественного развития, так и в силу необходимости.
Усилия Соединенных Штатов добиться более резких
перемен в русских делах не только не дали
непосредственных успехов, но и привели к крушению других
аспектов американской политики. Ведь, в отличие от
Америки, остальной мир с самого начала не был так
заинтересован в ведении холодной войны с Россией. Например,
довольно значительное количество людей положительно
относилось к марксизму. Одни из них считали, что
марксизм пригоден для разрешения их собственных проблем,
на других производили впечатления огррмные успехи,
достигнутые Россией менее, чем за период их собственной
жизни. Другие во всем .мире поддерживали Советский
Союз или во всяком случае не становились активно на
сторону Соединенных'Штатов, чтобы сдержать
неограниченную экспансию Америки. А еще одна группа людей
искала или принимала помощь от России, потому ли, что
эта помощь предлагалась на хороших условиях или же
потому, что из других источников ее вообще нельзя было
получить. Быть .может, большинство людей, которых
американские лидеры осуждали, как «нейтралистов»,
старались, насколько это возможно, игнорировать и Россию,
и Америку, с тем чтобы сосредоточить овои [силы] на
развитии своих стран ;по их собственному пути.
В частности, многие китайцы были увлечены
большевистской революцией и достижениями Советского
Союза. Ленинская теория империализма дала им такое
объяснение их слабостей и отсталости, которое совпадало с их
собственным опытом и льстило их способностям, ибо в
этом следовало винить западные державы. Революция в
191

России обновила уверенность китайцев, что Китай также
может изменить свой печальный жребий. Такая реакция
была поддержана помощью и советами со стороны СССР,
который, по-видимому, не придавал значения цвету кожи
человека или эксцентричности его 'Культурного и
социального облика. В дальнейшем эта реакция была
усилена тем фактом, что такие китайские деятели, как Сунь
Ят-'сен и Мао Цзэ-дун, -примкнувшие к марксизму и
Советскому Союзу, оказались более сильными
вдохновителями и выказали себя более активными лидерами, чем
такие люди, как Чан Кай-ши,—последователи западных,
в частности американских, идей и советов. Китайские
коммунисты не только имели свою программу, но
обладали волей и способностью претворить ее в жизнь.
Таково, по существу дела, объяснение причин победы
коммунистов IB Китае. Аналогичными причинами в
основном обусловливается сила коммунистов и оз других
странах мира. Вне России и Восточной Европы большинство
коммунистов уделяло немного больше внимания таким
важным соображениям, как либеральные традиции
марксизма и гуманистические ценности национальных
культур, либо с первых шагов своей организации, либо с тех
пор, как они консолидировали свои революционные
успехи. Они также много работали и, соответственно,
добивались больших результатов, улучшая условия жизни
в своих странах. И многим, очень многим людям повсюду
в мире, мало что видавшим в своей жизни, кроме тяжкой
работы для поддержания физического существования,
жестокости и презрительного отношения,—
самоотверженная работа и возрастающие успехи коммунистов
представлялись более важными, чем их деятельность не
по стандартам западной демократии. Дело в том, что все
эти люди не носили на себе штампа, налагаемого
характером и влиянием двух столетий западного руководства.
Большая часть американских лидеров не сумела
осознать важность этих соображений. А если они и
понимали их важность, то истолковывали их в свете своей
идеи, что марксизм, Советский Союз и все вообще
коммунисты зловредны и неспособны дорасти до ступени
развития, более близкой к нормальному человеку.
Вследствие этого американцы, в той или другой форме, думали
и действовали, исходя из предпосылки, что большая
часть трудностей, возникающих в мире, вызвана Совет-
192

ским Союзом или же агентами Кремля, его попутчиками
и* обманутыми им простаками. Победы коммунистов в
Китае, в Юго-Восточной Азии и в других частях мира
еще усилили эту первоначальную позицию, придав ей
более яркую эмоциональную окраску. В этих условиях,
пожалуй, можно понять, что американцы просто
проглядели и не обратили внимания на ту важную роль, какую
сыграли в таких переменах и другие идеи и линии
развития. Не продумали они также н вопроса, не имеет ли их
политика «открытых дверей» отношения « трудностям,
с которыми столкнулись США. Трудно сейчас решить,
какой из этих факторов причинил больше всего вреда,
они настолько переплелись, что картина кризиса
оказалась в высшей 'степени запутанной.
Американцы, например, сосредоточив внимание на
•коммунистах, недооценивали или вовсе не приняли в
расчет такие реальности, как бедность мира, фантастический
рост мирового населения, упорную дискриминацию,
проводимую западным обществом в отношении других рас и
идей, и извечную силу древнего стремления человека к
самоопределению и творческой активности. Американцы
довели свой нажим на коммунистов до того, что он
воспринимался как пощечина, надменно отлускаемая
миллионам людей, которые не были коммунистами, но
стремились к лучшей жизни в нашем сегодняшнем мире и
боролись за нее. Такая позиция, дававшая коммунистам
хороший материал для агитации, имела два печальных
результата. Во-первых, она поощряла и других
принимать это искаженное представление о фактах. Во-вторых,
она влекла за собой утверждение, что никто 'больше не
способен выполнить работу по улучшению жизни. Этот
результат американской позиции только усилился, когда
Соединенные Штаты стали настойчиво утверждать —
или намекать — что, во всяком случае, никто не может
этого делать, кроме американцев.
Многие люди повсюду в мире могли бы забыть это
оскорбление или по крайней мере не дать ему причинять
боль их 'сердцам и памяти, если бы американская
дипломатия действительно продемонстрировала
благоприятные результаты .своей деятельности. Но беда
заключалась в том, что этого как раз и не было. После
пятидесяти лет политики «открытых дверей», двадцати пяти лет
политики «доброго соседа» и более чем десяти лет кре-
193

стового похода против коммунизма условия,
существующие повсюду в «свободном мире», не подтверждают ни
притязаний, ни аргументов, ни перспектив (Политики
«открытых дверей».
В этом вопросе существенно важно различать
мотивы, характерные результаты и общие последствия
американской политики. Вопрос заключается не в том, может
ли Америка предложить миру заведомо больше, чем
Россия. Спорным является другой вопрос, обратила ли
Америка свои идеи -и идеалы в конкретные программы и
политические линии, служащие делу реализации ее целей.
Мотивы Америки не злонамеренны. Не все ее действия
ошибочны или бесплодны. В самом деле, многие из них
в буквальном смысле слова решили вопрос о жизни и
смерти для сотен тысяч людей повсюду в мире. План
Маршалла в Европе, программа четвертого пункта и
другая помошь менее развитым странам определенно
облагодетельствовали множество людей на этих территориях.
Трудность возникает вследствие той общей точки
зрения на Америку и мир, с которой были сформулированы
и приведены в действие эти конкретные политические
линии. Оказывая помощь другим странам, Америка
придает слишком большое значение антирусским и
контрреволюционным целям этой помощи, а также ее
необходимости для бесперебойного функционирования существующей
в Соединенных Штатах системы. В области политической
этики эта точка зрения привела Америку к тому, что
понятие «законного образа действий» было определено ею
почти исключительно как образ действий, направленный
против России. В вопросах же практических считались
приемлемыми лишь те действия, которые не затрагивали
-сколько-нибудь серьезно американскую экономическую
-империю, созданную с целью получения сырья и рынков.
•Но ни одно из этих определений не выдерживает
критики. Та или иная страна может избрать многие другие
пути, не став ни советским сателлитом, ни «простаком»,
идущим за Советским Союзом. В равной степени неверно
утверждать, что в Америке наступит застой или что она
дойдет до банкротства, если позволит, например,
Венесуэле контролировать ее собственное сырье и продавать
его на открытом рынке. Трагедия американской политики
заключается не в том, что она злонамеренна, а в том,
что она отказывается от американских идей и идеалов.
•1?4

Это — наиболее реальный провал, столько же
идеологический, как моральный; ведь поскольку не удается
заставить американскую систему функционировать
удовлетворительно, не прибегая к помощи экспансии «открытых
дверей» (а даже в этом последнем случае система не
работает в совершенстве), система эта не выдерживает
сопоставления ни с ее собственными (притязаниями, ни с
другими подходами к делу. Она терпит неудачи не
только с точки зрения экономических интересов своих
собственных граждан и других народов, связанных с нею, но
не обеспечивает и военной безопасности.
Политика «открытых дверей» потерпела провал
потому, что, хотя она создала американскую империю, она не
проявила никакой инициативы и не поддержала
разностороннего и справедливого развития тех областей, на
которые распространялась экспансия Америки. Когда,
например, она увеличивала валовую национальную
продукцию какой-либо страны, то делал это с тем условием,
что значительная часть прироста этой продукции будет
немедленно вывезена в Соединенные Штаты. Из того, что
оставалось в стране, лишь небольшая часть
инвестировалась в развитии ее политической экономии, не говоря уже
о распределении среди населения. В конце концов
главное изменение, какое происходило за период
американского проникновения, заключалось в усилении
напряженности и конфликтов внутри других наций. В любом
месте можно было бы лишь с небольшими вариациями
применить слова католического архиепископа города
Каракаса о Венесуэле, сказанные 1 мая 1957 г.: «Никто не
рискнет утверждать, что богатство распределено таким
образом, чтобы оно доставалось всем венесуэльцам,
поскольку огромная масса наших людей живет в условиях,
которые никак нельзя назвать человеческими». Даже в
тех странах, где условия были относительно лучшими,
политика «открытых дверей» не вызывала
разностороннего и динамичного экономического развития. Равным
образом она не делала сколько-нибудь значительного
вклада, чтобы пробудить в этих странах чувство
целеустремленности. Ни деятельность американцев, ни их
вмешательство не вели к началу или поддержанию
каких-либо широких и коренных улучшений.
Советских и других коммунистических лидеров можно
было бы подвергнуть гораздо более строгой критике. Но
195

сосредоточить все внимание исключительно на ней —
значило бы упускать из вида другие вопросы большой
важности. Быть может, наиболее существенным является тот
факт, что жизнь в Советском Союзе и в Китае
улучшилась. Это оказало убедительное влияние на тех людей,
которые испытали так мало улучшений -при .господстве
американской политики «открытых дверей», или
империализма европейских союзников Америки. В течение своей
жизни они знали страдания и бедность, но никогда «не
испытывали их ради прогресса. Вот почему Россия и
Китай, как образцы и передовики такого развития,
приобрели значение и влияние «в значительной части м*ира.
В Америке много говорили о действии «революции
возрастающих надежд», происходящей в слаборазвитых
странах; но при этом часто упускали из вида, что
движущей силой такой революции является готовность
заплатить высокую цену за реализацию своих чаяний.
Соединенные Штаты, отказывающие другим народам в праве
заплатить за это ту цену, какую они считают
справедливой, и в то же время являющиеся страной, которая
не заботится о ее снижении, не только лишились
руководящей роли в пользу Советского Союза. Американский
образ действий привел к тому, что США предстали в
роли главного препятствия для «революции растущих
надежд». Вот почему многим людям повсюду в мире
представляется, что политика «открытых дверей»
закрывает леред ними дверь к их собственному прогрессу.
В конечном счете традиционная дилемма империи
означает крах для Америки. США могут прибегнуть к
ядерной войне или к «разъединению»1, сохранив свои
стратегические позиции и сформулировав новый взгляд,
принимающий реальность революционного мира и
разработав новую политику, рассчитанную на то, чтобы
помочь этим революциям немедленно и заметно
продвинуться к их цели — лучшей жизни для людей.
А для этого надо, во-первых, окончательно
отказаться от «американской мечты». Во-вторых, необходимо
обновить американское определение собственных
национальных интересов США, понимаемое как терпимое от-
1 Под этим термином, предложенным Д. Кеннаном, в лекциях,
прочитанных по Би-Би-Си в октябре 1957 года, имеется в виду
«разъединение» войск США и СССР путем вывода их из Центральной
Европы.— Прим. ред.
196

ношение, поддержка и помощь всем людям в работе по
реализации их творческого потенциала. Это определение
не имеет в виду крестовый поход за спасение или
переделку мира; равным образом оно не является таким,
когда остальной мир рассматривается просто как подсобная
часть, обязанная содействовать Америке <в достижении
собственных задач. Скорее именно такое определение
национального интереса, которое допускает различное
понимание «хорошей жизни», и возникает в обществе,
достаточно зрелом и уверенном в себе, чтобы жить
самому и давать жить другим.
Вернувшись, таким образом, к жизнеспособному
определению своих национальных интересов, американцы
смогли бы понять и поддержать основную цельБандунг-
ской конференции стран Азии и Африки: «Нет задачи
более неотложной, чем задача сохранения мира. Без мира
наша независимость значит очень мало... Наши
революции потеряют возможность идти своим путем». Став на
такой путь, американцы смогли бы признать мудрость
своего поэта Роберта Фроста \ сказавшего: «Мы
должны обладать выдержкой. Будем терпеливыми и познаем
свое предназначение. Не будем торопиться с конечными
выводами. Проявим терпение и будем верить в нашу
страну».
1 Роберт Ли Фрост (род. в 1875 г.) — современный американский
поэт.— Прим. ред.

Заключение
«В мои обязанности историка не входит предсказывать будущее:
я должен изучать и истолковывать лишь прошлое. Но его уроки
достаточно ясны: мы слишком долго жили вне соприкосновения с
реальностью, и теперь настало время перестроить нашу жизнь».
Артур К. Кларк, «Город и Звезды» (цитируются слова
«историка Каллитракса»)
«Да, строго говоря, вопрос не в том, как исцелиться, а в том,
как жить».
Марло к Штейну в книге «Лорд Джим» Джозефа Конрада
Будущим историкам, по-видимому, придется
заключить, что американская «тотальная дипломатия» периода
холодной войны руководствовалась принципом
бумеранга. Ведь за период немногим более десяти лет
Соединенные Штаты оказались лицом к лицу перед реальностью,
представлявшей нечто цочти противоположное тому
миру, какой, по их твердому убеждению, должен был
возникнуть в результате претворения в жизнь американской
программы и политики. Советский Союз не
капитулировал, не рухнул и не предпринял попытки перестроиться
по образу и подобию западного либерализма. Вместо
того он продолжал экономически развиваться и начал
развертывать и конструировать русско-марксистскую
систему, предназначенную для проведения в жизнь и
регулирования политики зрелого индустриализма.
Повсюду в остальном мире Америка сталкивалась с
революциями, от которых в других местах (и внутри тех
стран, где они происходили) люди ожидали
вдохновляющих идей, помощи и руководства. Даже консервативные
198

и либеральные союзники Америки стали отворачиваться
от лримера и совета Соединенных Штатов. Тем временем
и внутри самих Соединенных Штатов настроение
широких кругов общества, существо и форма политических
действий и состояние экономики — все свидетельствовало
против того, что дипломатию холодной войны можно
оправдать «а том основании, что она по меньшей мере
улучшила характер и стиль американской жизни.
Наиболее обнадеживающим признаком, по-видимому,
явилось наличие общего, хотя смутного и расплывчатого,
осознания, что программа и политика прошлого периода
уже недостаточны для настоящего и будущего времени.
Но в то время, как растущее число лидеров признавало
факт провала и даже отмечало многочисленные его
симптомы, почти никто из них, по-видимому, не понимал
происхождения этого кризиса. По этой-то причине они могли
предложить лишь немногое в плане нового подхода.
Уолтер Липпман убедительно доказывал, что Америка
должна признать Россию равновеликой державой и
прекратить попытки покончить с советской системой, но
добавлял, что для изменения политического курса «еще не
настало время». Джордж Фрост Кеннан призывал к
«разъединению», но не мог предложить ничего, кроме
неясного проекта «американской крепости», руководимой
небольшой самоизбирающейся элитой, которая будет в
состоянии «делать политику» в обход конгресса.
Предложение Кеннан а было немедленно подвергнуто
анализу Дином Ачесоном, который резко и справедливо
раскритиковал «элитизм» Кеннана, но сам не смог
предложить в области политики ничего, кроме подновленной
холодной войны, чтобы обеспечить возможность вести
политику с позиций силы. Бывший президент Гарри
С. Трумэн повторял свое прежнее утверждение, что в
качестве предварительного условия серьезных переговоров
Россия должна изменить свою политику.
Наиболее показательный образчик подспудных
сомнений, замешательства и сосредоточения внимания лишь
на внешних проявлениях кризиса дал, пожалуй, Гарри
Шварц в статье в «Нью-Йорк тайме» от 6 апреля 1958 г.
Поскольку Шварц был экспертом по русским делам в
редакции этой газеты (а она энергично поддерживала
холодную войну с самого начала), поскольку он был
не только ученым, книги которого подчеркивали гру-
199

бость, жестокость и слабости советского общества, но и
политическим обозревателем и комментатором,
проявлявшим нетерпимость по отношению к критикам
американской политики, именно его статья была особенно
знаменательной. Она со многих точек зрения была
равносильна признанию того, что провал американской
политики стал такой новостью, о которой можно писать в
газетах.
Шварц с большой проницательностью разобрал те
иллюзии, на которых была основана американская
политика. Прежде всего он указал, что идея о том, что
Советский Союз «должен рухнуть, явным образом была
основой нашей послевоенной политики сдерживания». Его
нынешняя оценка была проста: указанная мысль
«нереалистична». Затем он перешел к той общепризнанной
[в Америке] мысли, что конфликт между Америкой и
Россией представляет собой конфликт «между нашим
абсолютным добром и их абсолютным злом». Он
отметил, что такое определение могло вводить ъ заблуждение,
так как «правление коммунистов в Советском
Союзе, несмотря на его грехи и требования, привело к
большим успехам в индустриализации, просвещении и
здравоохранении».
В ответ на такие неприятные истины некоторые
американские лидеры горячо ухватились за старый аргумент
Генри Уоллеса, что для Америки лучший способ
восстановить утраченные ею позиции и вновь занять первое
место — это заняться экспортом просвещенного и
подновленного «нового курса» в Индию и в другие
слаборазвитые страны мира. Хотя это предложение является
наиболее подходящей программой, которая выдвигалась
какой-либо группой американских лидеров, оно тем не
менее являлось продуктом наивной софистики,
предполагавшей, что технический персонал, излишки
продовольствия и американские машины превратят упорствующих в
своих заблуждениях революционеров в славных
прямодушных либералов, отворачивающихся от
провалившихся коммунистических кумиров.
Если рассматривать это предложение на фоне
декораций американской внешней политики начиная с
1890 года, то оно производит впечатление
прогрессивного. Но если взглянуть на него на фоне того, что
происходило на мировой арене, то результат получится потря-
200

сающий: американские лидеры возобновили великую
дискуссию середины 1940-х годов спустя более чем
десять лет. Ибо Шварц и другие предлагали -не что иное,
как либерализованную и более эффективную версию
традиционной политики «открытых дверей». Он
рекомендовал быть более щедрыми в оказании экономической
помощи и более умными при создании такой общности
интересов с другими свободными странами, которая
удовлетворяла бы всех. Но дело не заключается ни в
щедрости, ни в уме. Америка выложила и
распространила большое количество и того и другого. Беда
заключалась совсем в другом. Все группы американских
лидеров еще руководствовались традиционной целью 90-х
годов XIX столетия — стабилизовать мир в
проамериканском равновесии. Тем не менее именно концепция того,
что можно и что должно делать, и была причиной
продолжающегося кризиса. Эта картина приводила на
память сцену из книжки «Алиса в стране чудес», где Алиса
изо всех сил спешит, чтобы стать под тем же самым
деревом, с той существенной разницей, что [на этот раз] ее
усилия не привели к успеху. Этот образ помогает ясно
представить себе, что Америка не была жертвой просто
случайной неудачи, — она терпела бедствие от
бесконечно более тонкого парадокса — провала среди
успеха.
Политика «открытых дверей», хотя и осмеянная и
осужденная многими экспертами и комментаторами
(которые тем не менее продолжали исходить из ее принципов
в своих собственных рекомендациях политики и
действий), блестяще действовала на протяжении полувека.
Ее стратегия и тактика дали Соединенным Штатам
возможность основать новую и влиятельную империю в ту
эпоху, когда колониальные империи XVIII и XIX
столетий умирали и получали последние удары от революций
XX века в экономике, политике, расовых отношениях, а
также от антиколониального национализма. Именно
успех политики «открытых дверей» позволил Америке
осуществлять разнообразные формы экономического,
политического и военного влияния и авторитета в тех самых
странах, которые гнали назад в Европу англичан,
французов и голландцев. Такая мощь несла с собой также
дух американского идеализма и мечту о лучшей жизни
для народов чужих стран. И во многих конкретных слу-
201

чаях эти идеалы были в какой-то степени осуществлены
в процессе американской экспансии.
Но и «на торжествующую политику «открытых
дверей» распространялся тот же закон причинности, а
следовательно, перемен, который приводил эту политику к
победам в течение пятидесяти лет. Последствия были
заложены уже в той самой концепции мира, которая
впервые создала эту политику и претворила ее в конкретные
программы и мероприятия. Решающим моментом
провала в успехе был тот факт, что, по мнению и опыту
большей части остального мира, политика «открытых дверей»
определяла Америку как силу, ему чуждую. Политика
«открытых дверей» не переставала быть программой
имперской экспансии от того, что она отказалась от
территориального и административного колониализма в
пользу империи, основывающейся на экономике, идеологии
и базах.
Народы других стран, привлекаемые
антиколониальным характером политики «открытых дверей», вначале
приветствовали ее, как политику помощи и дружбы, не
связанную никакими узами собственнических интересов.
,Но уже на протяжении жизни одного поколения они
поняли, что программа-минимум этой политики
заключается в том, чтобы стабилизовать и увековечить статус-кво
западного верховенства, а оптимальная ее цель — ввести
американскую экспансию в порядок дня. К концу
полувека народы эти восстали против того подчинения их
культурной, политической и экономической жизни,
которое заключалось в политике экспансии «открытых
дверей» и практически осуществлялось под ее господством.
Отсюда ясно, что любая попытка оживить политику
«открытых дверей» теперь приведет только к дальнейшим
провалам и усилению кризиса, ибо она сама по себе —
наилучшее оружие для достижения этих целей. Цель
империи «открытых дверей» достигнута. Необходимо
теперь изменить цель, во-первых, потому, что достигнуть
традиционной цели нельзя, и, во-вторых, потому, что в
распоряжении противников американской империи
«открытых дверей» имеются жизнеспособные альтернативы.
Если продолжать цепляться за политику экспансии
«открытых дверей», то, весьма вероятно, дело окончится
изоляцией Соединенных Штатов в буквальном смысле
этого слова.
202

Если американцы намерены изменить — не просто
пересмотреть, а по существу изменить — свою концепцию
самих себя и мира, то им потребуется для этого
значительная интеллектуальная и эмоциональная дисциплина
и мужество. Использовать это мужество и дисциплину
для того, чтобы жить, было все-таки более мудро, чем
для того, чтобы умереть. В самом деле, для того чтобы
продолжать идти от провала к катастрофе, не требуется
ни мужества, ни дисциплины. Для живущих трагедия
лишь средство к тому, чтобы достигнуть мудрости, а «не
руководство, как надо жить. Более плодотворным
является проницательный совет Джозефа Конрада взяться за
самую сущность решения вопроса: «Способ обращения с
разрушительной стихией моря — это подчиниться ей и,
напрягая руки и ноги, заставить глубокое море
поддерживать вас».
Применительно к решению вопроса о концепции
Америки о себе и о мире это соображение Конрада
подсказывает, что первым нашим шагом должен быть отказ от
тех основных презумпций, которые послужили
фундаментом для такого «Weltanschauung» К Тезис, гласящий, что
свобода и процветание Америки зависят от продолжения
экспансии ее экономической и идеологической системы
через посредство политики «открытых дверей», должен
быть заменен <в корне отличной от него концепцией. По-
видимому, политическое и экономическое благополучие
Америки зависит от рационального и справедливого
использования ее собственных людских и материальных
ресурсов внутри страны и во взаимозависимом
сотрудничестве со всеми другими народами мира. Америка не
сможет ни занять свое место в мировой общности, ни
•внести в нее свой вклад до тех пор, пока сама Америка
не признает и не докажет, что может поддерживать
процветание и демократию, не прибегая к имперской
экспансии «открытых дверей».
Ключевой вопрос середины XX столетия заключается
в том, как сохранить демократию и процветание без
имперской экспансии. Осознав это, американцы могут
начать трехсторонний процесс — не программу, — имеющий
целью облегчить решение этой ключевой проблемы.
Существенно важно при этом понять, что речь идет о про-
Мировоззрение (нем.).
203

цессе, подходе, который должен быть конкретизирован в
виде мероприятий и происходить в течение ряда лет, так
как весьма вероятно, что еще одна попытка
стабилизовать мир в качестве американской «границы» приведет
к ядер-ной войне.
Начальная фаза этого процесса заключается в том,
чтобы установить, а затем поддерживать путем
постоянных переговоров и развивать modus vivendi с Советским
Союзом, Китайской Народной Республикой и их
союзниками. Существенную часть такого сближения составят
экономические соглашения. Такое согласие облегчит две
основные линии развития, необходимые для длительного
мира. Во-первых, оно откроет путь к длительным
внутренним реформам в коммунистических странах.
Во-вторых, оно вдохнет жизнь в Совет Безопасности
Объединенных Наций, который должен был, по своему
предназначению, функционировать на базе именно такого
согласия. Это, в свою очередь, освободит другие
учреждения и органы Объединенных Наций для творческой
работы, выполнение которой составляет их назначение.
Одновременно с таким ослаблением холодной
войны Соединенные Штаты должны начать предоставление
помощи и содействия другим странам через посредство
соответствующих органов Объединенных Наций. В
дальнейшем просьбы к Соединенным Штатам о помощи
должны будут передаваться в соответствующие
комитеты Объединенных Наций для совместного обсуждения и
решения. В случае одобрения эта помощь должна
предоставляться под наблюдением Объединенных
Наций. Ведь если целью Америки является улучшение
жизни повсюду в мире, то нет лучшего пути для ускорения
этого процесса. Такая политика усилила бы позицию
самой Америки, ибо, по справедливому замечанию,
приписываемому Фукидиду, самое искусное применение
силы—это ее ограничение.
Ни одна из этих акций не означает и не является
призывом к какому бы то ни было ослаблению
американской военной мощи. Ясно, что существующие
вооруженные силы должны быть сохранены. Эти
предложения исходят из того, что проблема дальнейшего
существования и непрерывного развития Америки не может
быть решена простым увеличением количества ракет.
Решение этой проблемы скорее зависит от способности
204

Америки выработать новые программы и новую
политику, что даст Америке возможность развиваться
совместно с другими народами, вместо того чтобы пытаться
включить эти народы в американскую систему. Та
«успешно функционирующая система», о которой так
настойчиво хлопотали на протяжении XX столетия Брукс
Адаме, Вудро Вильсон, Герберт Гувер и Дин Ачесон, не
может быть построена, как империя «открытых дверей».
Она должна быть сконструирована, как уравновешенная
внутренняя система, платящая справедливые
политические и экономические «цены» за ту помощь, которая ей
требуется от остального мира. Поскольку Америка
будет на практике продвигаться к этой цели, она найдет
возможным сократить свои вооружения.
Освободившись от близорукого сосредоточения
внимания на холодной войне, Соединенные Штаты смогли бы
вплотную заняться своей основной проблемой —
реорганизовать собственное общество так, чтобы оно
осуществляло свои функции через посредство, уравновешенной
системы взаимоотношения с остальным миром и чтобы
труд и досуг его граждан использовались с творческим
смыслом и целесообразно. Новая дискуссия об основных
принципах и практике управления и хозяйствования
давно уже назрела, и выступление с манифестом об
экономической политике XX столетия, манифестом, подобным
листкам «Федералиста», могло бы сделать для усиления
роли Америки в мире больше, чем любое количество
ракет и спутников. Структура мира космического
пространства будет определена на спокойных зеленых холмах
Земли задолго до того, как первые межпланетные
корабли колонизаторов покинут пределы земного
притяжения.
Дав творческий ответ на проблему демократии и
процветания внутри собственной страны, Соединенные
Штаты смогут снова посвятить большую долю своего
внимания и энергии мировой арене. Исправленная внешняя
политика Соединенных Штатов будет направлена на то,
чтобы помогать другим народам осуществлять их
стремления на собственных путях. Сущностью такой
внешней политики будут двери, открытые для революции.
Решив собственные проблемы, достигнув, следовательно,
зрелости, американцы смогут проявить самодисциплину,
необходимую для того, чтобы предоставить другим на-
205

родам возможность решить их проблемы. Поняв, что
«уверенность в своей непогрешимости является
признаком внутреннего осознания вины», американцы не будут
больше чувствовать потребности предпринимать
крестовые походы, чтобы спасать других.
Действуя в этом духе и применяя политику дверей,
открытых для революций, американцы будут в
состоянии справиться со многими еще не известными
революциями, зарождение и созревание которых зависит от
сохранения мира. Короче говоря, они окажутся в
состоянии приложить свою мудрость и 1рукоБодство к
непрерывной работе человека, направленной на познание
самого себя и своей вселенной. Признав законным
постоянство изменений, Америка сможет сделать многое,
чтобы поддержать и расширить человеческое творчество.
И вместо того, чтобы делать безнадежные попытки
управлять своими братьями, Америка сможет сама стать
братом.

СОДЕРЖАНИЕ
Вступительная статья 3
Введение. История и современный кризис 17
1. Имперский антиколониализм 26
2. Империализм идеализма 47
3. Нарастающий прилив революции 62
4. Легенда об изоляционизме 77
1) Великий спор по тактическим вопросам расширения
империи 77
2) Интернационализация бизнеса 90
5. Война за американскую границу 118
6. Кошмар депрессии и мечта о всемогуществе 147
7. Бессилие атомного верховенства 180
Заключение 198

Замеченные опечатки

Страница
17
42
55
112
193
Строка
8я сверху
4-я снизу
2-я снизу
17-я сверху
М-я снизу
Напечатано
имели
проведение
1829-1897
считавшие, это
отлускаемая
Следует читать
имеют
провидение
1929—1937
считавшие, что
отпускаемая
Вильям Эпплмен Вильяме
ТРАГЕДИЯ АМЕРИКАНСКОЙ ДИПЛОМАТИИ
Редактор Л. М. Королюк
Оформление художника Г. И. Петушковой
Художественный редактор Л. С. Морозова
Технический редактор Н. И. Романова
Корректоры В. Н. Морозов, /С. С. Чигринова
Сдано в набор 29/VIII 1960 г. Подписано в печать 22/Х 1960 г.
А—08690. Формат 84ХЮ87з2. Физ. печ. л. 6,5. Уч.-изд. л 10,75.
Тираж 15 000 экз. Заказ 803. Цена 6 руб. 50 коп.
С 1/11961 г. цена 65 коп.
Издательство Института международных отношений.
Москва, И-90, 4-я Мещанская, 7.
Полиграфический комбинат Ярославского совнархоза.
Ярославль, ул. Свободы, 97.