Text
Progj
ramme
Издание осуществлено в рамках
программы содействия издательскому делу «Пушкин»
при поддержке Французского института в России
Cet ouvrage, publié dans le cadre du
programme d’aide à la publication Pouchkine,
a bénéficié du soutien de l’Institut français de Russie
УХ0БИ0ГРАФИИ
ВОКРУГ ВАВИЛОНСКИХ БАШЕН
ШИББОЛЕТ
ЗОЛЫ УГАСШЪЙ ПРАХ
JACQUES DERRIDA
SCHIBBOLETH
POUR PAUL CELAN
ÉDITIONS GALILÉE
PARIS
XX ВЕК
КРИТИЧЕСКАЯ БИБЛИОТЕКА
ЖАК ДЕРРИДА
ШИББОЛЕТ
ПАУЛЮ ЦЕЛАНУ
ПЕРЕВОД С ФРАНЦУЗСКОГО
И КОММЕНТАРИИ В. Е. ЛАПИЦКОГО
MACHINA
ПЕТЕРБУРГ
РЕДАКТОР Б. В. ОСТАНИН
Деррида, Жак
Шибболет / Пер. с франц. и коммент. В. Е. Лапицко-
го. — 2-е изд., испр. и доп. — СПб.: Machina, 2012. — 175 с.
(Критическая библиотека)
ISBN 978-5-90141-083-7
ISBN 978-5-90141-080-6 (сб.)
© Éditions Galilée, 1986
© В. Е. Лапицкий, перевод, комментарии, 2002, 2012
© А. Г. Наследников, издание, дизайн, 2012
СОДЕРЖАНИЕ
Жак Деррида
ШИББОЛЕТ
7
Примечания
153
Комментарии
161
ШИББОЛЕТ
ПАУЛЮ ЦЕЛАНУ
В своей первоначальной версии (уже опубли¬
кованной по-английски) этот текст был про¬
изнесен в качестве доклада на посвященном
Паулю Целану Международном симпозиуме в
Университете Вашингтона, Сиэттл, в октябре
1984 года. Несмотря на определенную перера¬
ботку и отдельные новые подробности, схема
доказательств, ритм и тон доклада, насколько
возможно, сохранены.
1
Лишь один раз: обрезание имеет место всего
один раз.
Такою, по меньшей мере, отпущена нам
видимость—и традиция видимости, да не ска¬
жем: подобия.
Вокруг этой видимости и должны мы будем
кружить. Не столь для того, чтобы очертить
или провести некоторую истину Обрезания,—
от подобной идеи нам придется отказаться по
весьма существенным причинам. Но чтобы,
скорее, дать приблизиться к нам тому, в чем
один раз может оказать мысли сопротивление.
И речь идет именно об оказании—и о чем та¬
кое сопротивление наводит на мысль. Что же
касается самого сопротивления, оно тоже бу¬
дет нашей темой, подаст знак, направляющий
к последней войне, ко всем войнам, к подпо-
9
ЖАК ДЕРРИДА
лью, демаркационным линиям, дискримина¬
ции, пропускам и паролям.
Прежде чем спросить себя, что же подразу¬
мевает один раз, если сие что-либо подразуме¬
вает, и слово раз в лишь один раз; прежде чем
интерпретировать на манер философа или фи¬
лософа языка, герменевта или специалиста по
поэтике смысл того, что по-русски говорится
как один раз, нам следовало бы надолго остано¬
виться в задумчивости у лингвистических гра¬
ниц, там, где, как вам известно, необходимо как
надо произнести шиббопет, дабы иметь право
на проход, а на самом деле—право на жизнь.
Один раз—казалось бы, что может быть про¬
ще для перевода: une fois, einmal, once, one time,
una volta. Что касается превратностей нашей
латинскости, испанского vez, всего синтаксиса
vicem, vice, vices, vicibus, vicissim, in vicem, vice
versa и даже vicarius, поворотов, возвратов, за¬
мещений и заместительств, оборотов и перево¬
ротов, к ним мы будем принуждены вернуться
не один раз. А сейчас—лишь одно замечание:
семантические регистры всех этих идиом непо¬
средственно одни в другие не переводятся, они
оказываются разнородными. Английское one
time называет время, чего не делают ни once,
ни einmal, ни французский, итальянский или
испанский. Латинские идиомы обращаются ско-
10
ШИББОЛЕТ
рее к повороту, обороту и развороту. И однако,
несмотря на эту границу, переход обиходного
перевода ежедневно, без малейших двусмыслен¬
ностей имеет место всякий раз, когда свои со¬
глашения навязывает повседневная семантика.
Всякий раз, когда она устраняет идиому.
Если обрезание имеет место всего один раз,
раз этот есть сразу, at the same time, в то же
время и первый, и последний раз. Такова, по¬
хоже, видимость—археология и эсхатология,—
вокруг которой должны мы будем кружить,
как вокруг кольца, которое здесь намечается,
прорезается и отделяется. Кольцо это удержи¬
вает вместе перстень, то есть кольцо обручаль¬
ное, дату годовщины и круговорот года.
Посему я буду говорить одновременно об об¬
резании и о единственном разе, иначе говоря,
о том, что возвращается, чтобы пометить себя
в качестве единственного раза: подчас это на¬
зывают датой.
Прежде всего я постараюсь не говорить
о дате вообще, а, скорее, послушать, что по
этому поводу скажет Пауль Целан. А лучше—
присмотреться, как предается он записи неви¬
димых, быть может, неразборчивых, нечитае¬
мых дат: годовщин, колец, созвездий и повто¬
рений событий единственных, уникальных, не¬
повторных: «unwiederholbar», вот его слово.
и
ЖАК ДЕРРИДА
Как датировать то, что не повторяется, если
датирование взывает также к некой форме воз¬
врата, если оно отзывается в разборчивости по¬
вторения? Но и как датировать нечто иное, не¬
жели как раз то, что никогда не повторяется?
Дав имя неповторному (unwiederholbar), по¬
метив французский язык и границы перево¬
да, я тут же поддамся искушению процитиро¬
вать здесь стихотворение с французским на¬
званием «A la pointe acérée» «На отточенном
острие»,—не потому, что оно имеет какое-либо
непосредственное отношение к хирургии об¬
резания, но потому, что направляется, во тьме,
по пути вопросов Nach /dem Unwiederholbaren,
к неповторимому. Поначалу я ограничусь этой
белой меловой щебенкой на доске, что-то вро¬
де не-письма, в котором затвердевает отложе¬
ние языка:
Ungeschriebenes, zu Исписанное, за-
Sprache verhärtet [... ] твердевшее в язык [... ]2
Бесписьменное, внеписьменное, неписанное
тут же передает эстафету вопросу чтения на
доске, которая, быть может, ты. Ты—доска, или
же дверь: много позже мы увидим, как слово
может адресоваться и даже доверяться двери,
основываться на двери, другому открытой.
12
III И ББОЛ ET
Tür du davor einst, Tafel
Ты, дверь пред сим, в тот раз доска
(и в этом einst, точно переводимом «в тот, дру¬
гой раз», снова «один раз, лишь один раз»)
mit dem getöteten
Kreidestern drauf:
ihn
at nun ein—lesendes?—Aug.)
с убитою на ней
звездою меловой:
она
теперь для одного—читающего?—ока.)
Мы могли бы следовать в этом стихотворении
эстафете—всегда сдержанной, прерывистой,
цезурированной, естественно эллиптической—
часа (Waldstunde) или же следа и колеи, сле¬
да колеса, что вращается вокруг самого себя
(Radspur). Но я устремляюсь к вопросу, ко¬
торый ищет себе путь к или вслед (nach) не¬
повторному через загороди бука, среди буко¬
вых орешков (Buchecker). Каковые дозволяют
прочесть себя также и как уголки книги или
углы—открытые, разверстые—текста:
Wege dorthin.
Waldstunde an
der blubbernden Radspur entlang.
13
ЖАК ДЕРРИДА
Auf¬
gelesene
kleine, klaffende
Buchecker: schwärtzliches
Offen, von
Fingergedanken befragt
nach
wonach?
Nach
dem Umwiederholbaren, nach
ihm, nach
allem.
Blubbernde Wege dorthin.
Etwas, das gehn kann, grusslos
wie Herzgewordenes,
kommt.
Пути туда.
Час леса
вдоль хлюпающей колеи.
Подо¬
бранный
малец, зияющий
орешек буковый: чернявую
открытость
допрашивают пальцы-мысли
о чем
к чему?
О
неповторимом, к
нему, ко
всему.
14
ШИББОЛЕТ
Хлюпают пути туда.
Что-то, идти что может, неприветно,
как сердцем ставшее,
приходит.
Пути (Wege): что-то приходит, что может
идти (Etwas, das gehn kann, [...] kommt). Что
такое идти, прийти, идти, чтобы прийти, идти
и прийти? И становиться сердцем? О каком
приходе, о каком исключительном событии
идет речь? О каком невозможном повторении
(Nach /dem Unwiederholbaren, nach /ihm...)?
Как становиться сердцем? Не будем пока
что апеллировать по этому поводу к Паскалю
или Хайдеггеру—каковой, впрочем, заподо¬
зрил предшественника, что тот слишком под¬
дался науке и позабыл первоначальную мысль
сердца. Услышав, как я говорю о дате и об об¬
резании, кое-кто мог бы поспешить к «обре¬
занному сердцу» Писания. Но это—идти слиш¬
ком быстро и к излишней легкости. Резкий эл¬
липсис Целана нуждается в большем терпении,
требует сдержанности. Закон—это цезура. Он
скапливается, однако, в сдержанности преры¬
вистого, в перебое сообщения другому или в
перерыве адреса, как сам адрес.
Нет никакого смысла, как вы скорее всего
догадываетесь, разъединять, с одной стороны,
15
ЖАК ДНРРИДА
писания Целана по поводу даты, те, которые
называют тему даты, и, с другой, поэтические
прориси датировки. Его уже не прочесть, сто¬
ит только довериться разделу между теорети¬
ческим дискурсом—принадлежащим филосо¬
фии, герменевтике, даже поэтике—о феномене
даты и, с другой стороны, поэтическим задей¬
ствованием датировки.
Пример «Меридиана» предостерегает нас
от такого недопонимания. Речь идет о, как
говорится, «адресе»: речи, кратком—и дати¬
рованном—выступлении по случаю. Его да¬
та есть дата вручения премии (Rede anläss¬
lich der Verleihung des Georg-Büchner-Preises,
22 октября 1960 года). 22 октября 1960 года
сей адрес обсуждает на свой лад искусство,
более точно—воспоминание об искусстве, мо¬
жет быть—искусство как предмет прошлого,
как сказал бы Гегель, «искусство, каким мы
его уже знаем», но также и как «проблема, чьи
составные части оказываются, как мы видим,
поддающимися изменению, но сопротивляю¬
щаяся упорно, скажем, вечная». Предмет про¬
шлого: «Meine Damen und Herren! Die Kunst,
das ist, Sie erinnern sich...», «Искусство—ну да,
вспомните...». Иронический наскок, первая
же фраза, кажется, говорит об истекшей уже
истории, но чтобы вызвать ее в памяти тех, кто
16
ШИББОЛЕТ
читал Бюхнера. Целан объявляет, что сейчас
он воскресит несколько видений искусства,
особенно в «Воццеке» и в «Леонсе и Лене»: вы
помните об этом. Предмет нашего прошло¬
го, который возвращается в воспоминании,
но также и проблема грядущего, вечная про¬
блема и, прежде всего, путь к поэзии. Не поэ¬
зия, но путь, чья цель—поэзия, лишь один из
путей среди прочих—и не самый короткий.
«Искусство в таком случае становится путем,
которым проходит поэзия,—и не более, и не
менее. / Я знаю, что есть другие пути—и коро¬
че. Но поэзия, она тоже, и не раз, нас опережа¬
ет. La poésie, elle aussi, brûle nos étapes».
На этом-то перекрестке дорог между искус¬
ством и поэзией, в том месте, куда поэзия на¬
правляется, подчас даже не набравшись нуж¬
ного в дороге терпения, здесь загадка даты.
Она, кажется, сопротивляется любому во¬
просу, любой форме философского вопроша-
ния, любой объективации, любой теоретико¬
герменевтической тематизации.
Целан показывает это поэтически: пуская в
ход дату. В самом этом адресе. Для начала он
цитирует несколько дат: 1909 год, дата сочи¬
нения, посвященного Якобу Михаэлю Ленцу
московским преподавателем М. Н. Розановым;
затем, ночь с 23 на 24 мая 1792 года, в свою
17
ЖАК ДЕРРИДА
очередь процитированная, упомянутая в этом
сочинении дата смерти Ленца в Москве. Затем
Целан упоминает дату, которая появляется на
сей раз на первой странице «Ленца» Бюхнера,
«Ленц, который „20 января отправился через
горы“»3.
Кто же отправился через горы—в эту дату7.
Он, Ленц, настаивает Целан, он, а не погло¬
щенный вопросами искусства художник. Он,
поскольку он есть некое «я», «он в качестве
Меня» говорит перевод, «er als ein Ich». Это
я—не одержимый вопросами искусства, теми,
что ему ставит искусство, художник; Целан не
исключает, что это поэт, но во всяком случае
это не художник.
Своеобразный оборот этой синтагмы, «он в
качестве Меня», «он как я», будет поддерживать
всю логику индивидуации, того «знака инди-
видуации», каковой составляет всякое стихот¬
ворение. Стихотворение есть «речь одиночки,
ставшая фигурой» (gestaltgewordene Sprache eines
Einzelnen). Своеобразие, но к тому же и одиноче¬
ство: одиночка, стихотворение одиноко (einsam).
И, начиная с самой интимной сущности свое¬
го одиночества, оно в пути (unterwegs) «взы-
скуя присутствия», говорит перевод (und seinem
innersten Wesen nach Gegenwart und Präsenz). Как
18
ШИББОЛЕТ
одинокое, одиночка, стихотворение разместится
тогда, быть может, в «секрете Встречи».
Одиночка: своеобразие, одиночество, сек¬
рет встречи. Что предписывает одиночку его
дате?
Например: было некое 20 января. Такую дату
можно будет написать, одинокую, единствен¬
ную, избавленную от повторений. Однако это
абсолютное свой-ство может также и быть пе¬
реписано, вынесено, смещено, отторгнуто, пе-
реприсвоено, повторено в своем абсолютном
своеобразии. Так даже и нужно, коли оно долж¬
но выставляться напоказ, рискнуть затеряться
в удобочитаемости. Это абсолютное свой-ство
может заявить, будучи знаком индивидуации, о
чем-либо в качестве сущности стихотворения,
одиночки. Целан предпочитает говорить о «лю¬
бом стихотворении», лучше—о «каждом стихо¬
творении»: «Vielleicht darf man sagen, dass jedem
Gedicht sein „20. Jänner“ eingeschrieben bleibt?»,
«Быть может, заявить, что в любом стихотво¬
рении длится и пребывает вписанным некое
„20 января“?» А вот и обобщение: охране вся¬
кого стихотворения, тем самым—любого сти¬
хотворения, доверяется запись некоей даты,
вот этой даты; например, «20 января». Но не¬
смотря на всю общность этого закона, обра¬
19
ЖАК ДНРРИДА
зец пребывает незаменимым. И пребывать—
обещанным охране, иначе говоря, истине вся¬
кого стихотворения—должно не что иное, как
само это незаменимое: образец служит образ¬
цом, лишь если он не подходит ни для чего дру¬
гого. Но он служит образцом даже и в этом, при¬
чем единственно возможным образцом, како¬
вым только он и может послужить: одиночка.
Сегодня, сего дня, в эту дату. И это замечание
о сегодня говорит нам, быть может, кое-что о
сущности стихотворения сегодня—нам, сейчас.
Не о сущности поэтической современности или
постсовременности, эпохи или периода в неко¬
ей истории поэзии, но о том, что случается «се¬
годня» «нового» с поэзией, со стихотворениями,
что случается с ними сего дня, в эту дату.
Случается же с ними в эту дату как раз-таки
дата, определенный опыт даты. Конечно же,
очень древний, недатированный, но абсолют¬
но сего дня новый. Причем новый потому, что
в первый раз он здесь выявлен или изыскан «с
полной ясностью» (am deutlichsten). Ясность,
различимость, четкость, удобочитаемость—вот
что, похоже, сегодня ново. Не следует думать,
что удобочитаемой при этом становится сама
дата, нет, лишь поэтический опыт даты, то из
нашего отношения к ней, что какая-то дата, вот
20
ШИББОЛЕТ
эта, приводит в порядок, некое поэтическое
изыскание. «Может быть, новизна стихотво¬
рений, что пишутся в наши дни, происходит в
точности из того, что в них с полной ясностью
пытаются сохранить такие даты?» (Vielleicht ist
das Neue an den Gedichten, die heute geschrieben
werden, gerade dies: dass hier am deutlichsten ver¬
sucht wird, solcher Daten eingedenk zu bleiben?)
Этот вопрос по поводу даты, эту гипотезу
(«Может быть...») Целан датирует, она каса¬
ется сегодня всякого сегодняшнего стихотво¬
рения, новизны всякого поэтического произ¬
ведения нашего времени, особенностью кото¬
рого—сего дня—было бы датировать (переход¬
ным образом), оставить в памяти дату (Daten
eingedenk zu bleiben). Сегодняшнюю поэтику и
датирует-то, быть может, именно надписание
даты или, по меньшей мере, некое прояснение,
сызнова, поэтической необходимости, каковая
датируется отнюдь не сегодня. Ну хорошо.
Но—за фразами, которые мы только что
услышали, следует троекратное «Но».
Первое, наименее энергичное, наименее про¬
тестующее, снова гонит те же вопросы по сле¬
ду другого как Меня: как же такая другая дата,
незаменимая и особенная, дата другого, дата
для другого, может к тому же еще и дать себя
21
ЖАК ДЕРРИДА
расшифровать, переписать, перевести? Каким
образом могу я ее себе присвоить? Или, скорее,
каким образом я могу себя в нее переписать?
И как память о ней может распоряжаться еще
и неким грядущим? Какие грядущие даты под¬
готавливаем мы подобным переписыванием?
Вот оно, первое «Но». Эллипсис самой фразы
экономичнее, чем все мои попытки передать
его, и ее захватывающая сдержанность может
быть подписана, то есть датирована, лишь ис¬
ходя из идиомы, следуя некой манере обита¬
ния или обращения с идиомой (подписанной:
Целая в том месте немецкого языка, каковое
было его единственной собственностью). Я по-
прежнему цитирую перевод Андре дю Буше,
не отваживаясь на свой собственный: «Но, ис¬
ходя из таких дат, какой оборот нам всем дано
описать? И мы сами, в какую—грядущую—
дату переписываем мы себя?» (Aber schreiben
wir uns nicht alle von solchen Daten her? Und
welchen Daten schreiben wir uns zu?)
Здесь откликается второе Но: после пробе¬
ла, знака долгого молчания, времени размыш¬
ления, по ходу которого движется своим пу¬
тем предыдущий вопрос. Он оставляет след
утверждения, против которого, дабы, как ми¬
нимум, его усложнить, восстает второе утверж¬
22
ШИББОЛЕТ
дение. И сила противопоставления доводит
свой порыв до восклицания: Aber das Gedicht
spricht ja! Es bleibt seiner Daten eingedenk, aber—
es spricht. Gewiss, es spricht immer nur in seiner
eigenen, allereigensten Sache.
Что подразумевает это но? Наверное, что не¬
смотря на дату, наперекор своей укоренен¬
ной в особенности, исключительности собы¬
тия памяти, стихотворение говорит: всем и
вообще, прежде же всего другому. Это но, ка¬
жется, уносит речь стихотворения за пределы
даты—если стихотворение напоминает некую
дату, напоминает о себе своей собственной
дате, той, в которую или о которой оно пи¬
шет, начиная с которой пишется, и все-таки
оно говорит! всем, другому, всякому, кто не
разделяет опыт или знание так датированной
исключительности, начинаясь или датируясь
таким-то местом, таким-то днем, таким-то ме¬
сяцем, таким-то годом. В предыдущей фра¬
зе двусмысленная сила von заранее воссоеди¬
няет все наши парадоксы (Aber schreiben wir
uns nicht alle von solchen Daten her?): мы пи¬
шем про дату, по поводу таких-то дат, но так¬
же и начиная с таких-то дат, в такие-то даты.
Но французское «в» столь же двусмысленной
силой идиомы выходит из самого себя к тому,
23
ЖАК ДЕРРИДА
что грядет в неизвестности предназначения,
буквально это не говорилось во фразе Целана,
но, без сомнения, соответствует общей логике
его дискурса, такой, какою ее выявляет следу¬
ющая фраза: Und welchen Daten schreiben wir
uns zu? В какую дату пишем мы себя, какие
даты мы себе присваиваем—теперь, но и, бо¬
лее двусмысленным образом, обращенными
к каким грядущим датам пишем мы себя, мы
себя переписываем? Словно писать «в» некото¬
рую дату означает не только писать в такой-то
день, в такой-то час, такого-то числа, но также
и писать «к» этой дате, к ней адресуясь, пред,-
назначать себя ей как другому, столь же дате
прошедшей, сколь и дате обещанной.
Каково же—как дата—это «в» в «в гряду¬
щем»?
И все-таки оно, стихотворение, говорит. Не¬
смотря на дату, даже если оно и говорит бла¬
годаря ей, начиная с нее, о ней и к ней, и гово¬
рит всегда о самом себе в своем наисобствен¬
нейшем деле или предмете, in seiner eigenen,
allereigensten Sache, от своего собственного
имени4, никогда не идя на сделку с абсолютным
своеобразием, с неотчуждаемым свой-ством
того, что его вызывает. И однако это неотчуж¬
даемое должно говорить о другом и другому,
24
ШИББОЛЕТ
оно должно говорить. Дата провоцирует сти¬
хотворение, но оно-то говорит! И оно говорит
о том, что его провоцирует, «в» дату, которая
его провоцирует, тем самым вызванное, начи¬
ная с грядущего той же даты, иначе говоря, со
своего возвращения к некоей другой дате.
Как понять это восклицание? Почему вдруг
восклицательный знак после возражающего но,
в котором нет и тени риторического притвор¬
ства? Не удивительно ли это? Мне думается,
что он делает ударение, акцентируя и отмечая
тон преклонения, изумления перед самим по¬
этическим восклицанием. Поэт восклицает—
перед чудом, которое делает возможным воз¬
глас, поэтическое возглашение: стихотворение
говорит! и оно говорит «в» дату, о которой оно
говорит! Вместо того чтобы его замуровать и
обречь на безмолвие своеособости, дата дает
ему шанс—шанс говорить другому!
Если стихотворение обязано дате, если оно
обязуется по отношению к своей дате как сво¬
ему наисобственнейшему—предмету (Sache),
делу или подписи,—если оно сознает свои обя¬
зательства по отношению к своему секрету, оно
говорит, лишь расквитываясь, так сказать, с
такой датой—и с той датой, которая была так¬
же даром,—чтобы от нее отвязаться, ее не от¬
25
ЖАК ДЕРРИДА
вергая и, прежде всего, от нее не отказываясь.
Тем самым оно себя оправдывает, с тем чтобы
речь его откликалась и вопияла за пределами
своеособости, иначе рисковавшей бы остать¬
ся нерасшифрованной, немой и замурованной
в своей дате: неповторимой. Нужно, не теряя
памяти, говорить о дате, которая уже говорит
о самой себе: дата простым своим событием,
написанием знака «на память» нарушит мол¬
чание чистого своеобразия. Но чтобы о ней
говорить, нужно к тому же ее стереть, сделать
ее разборчивой, слышимой, вразумительной за
пределами чистого своеобразия, о котором она
говорит. За пределами же абсолютного своеоб¬
разия шанс на стихотворное восклицание—это
не просто стирание даты во всеобщности, это
ее стирание перед некоей другой датой, той,
«в» которую оно говорит, датой другого или
другой, что сочетается странным образом—в
секрете некоей встречи, во встречном, слу¬
чайно случившемся секрете—с той же датой.
Я тотчас же—для большей ясности—приведу
тому несколько примеров.
Что же имеет место в этом опыте даты, опыте
как таковом? причем такой даты, которую нуж¬
но стереть, чтобы его сохранить, чтобы сохра¬
нить при этом память о событии, о передаче
26
ШИББОЛЕТ
уникального в пищу стихотворению, каковое
должно этот опыт превзойти и одно лишь, как
раз этим, и может его перенести, дать возмож¬
ность услышать за пределами его неразборчи¬
вого шифра? Быть может, имеет место как раз
то, что Целан чуть дальше называет Geheimnis
der Begegnung, секрет встречи.
Встреча—во французском слове встреча¬
ются два значения, без которых дата никогда
не имела бы места: встреча как случайность,
шанс, случай, оказия, стечение обстоятельств,
которое скрепляет одно или более, чем одно,
событие один раз, однажды, в такой-то день,
такой-то месяц, такой-то год, в такой-то обла¬
сти; и еще—встреча как столкновение с дру¬
гим, тем неизбежным своеобразием, начи¬
ная с которого и предназначаясь которому
и говорит стихотворение. В своей инаково-
сти и одиночестве (каковое также и одиноче¬
ство стихотворения—«одного», «одинокого»)
она может ютиться в стечении обстоятельств
одной и той же даты. Что и случается.
Это-то, если что-то случается, и случается;
как и эта встреча по оказии в одной идиоме
всех смыслов встречи.
Но—в третий раз, новый абзац открывает
третье но. Он начинается с «Но я думаю...», его
27
ЖАК ДЕРРИДА
заключает «сегодня и здесь», и это—подпись
всего «Aber ich denke» ... «heute und hier»: «Ho
я думаю—и подобная мысль вряд ли вас теперь
удивит,—я думаю, что для упований стихотво¬
рения во все времена важно к тому же гово¬
рить, все на тот же лад, о предмете столь чуж¬
дом... нет, это слово мне впредь ни к чему—о
таком, скорее уж, деле, которое касалось бы
другого— кто знает, может быть, совсем друго¬
го. Это „кто знает“, в котором я вижу свое до¬
стижение, и есть то единственное, что я могу
присовокупить к сим древним упованиям-
сегодня и здесь».
Итак, совсем другим и раскрывается мысль
стихотворения на предмет или дело (in eines
Anderen Sache... in eines ganz Anderen Sache),
инаковость коего должна не противоречить,
но вступать в союз, его присваивая, с «наи-
собственнейшим делом», о котором как раз
шла речь, предметом стихотворения, говоря¬
щего «в» свою дату, «к» своей дате, начиная со
своей даты и всегда, от своего собственного
имени, in seiner eigenen, allereigensten Sache.
Несколько своеобразных событий могут со¬
единяться, сочетаться, сосредоточиваться в
одной и той же дате, которая становится тем
самым той же и какой-то другой, совсем дру¬
28
ШИББОЛЕТ
гой как той же, способной говорить другому
о другом, тому, кто не может расшифровать
такую абсолютно замкнутую дату, надгробие
над отмечаемым ею событием. Эту сведенную
воедино множественность Целан называет
сильным, несущим особую нагрузку словом
сосредоточенность. Чуть дальше он говорит
о внимании (Aufmerksamkeit) стихотворения
к тому, что ему предстоит встретить. Это вни¬
мание будет скорее сосредоточенностью, ко¬
торая сохраняет в памяти «все наши даты»
(eine aller unserer Daten eingedenk bleibende
Konzentration). Слово это может стать для па¬
мяти ужасным. Но можно его услышать разом
и в том регистре, в котором говорят о душе,
сердце, о сосредоточенности духа, например,
в молитве (Целан цитирует Беньямина, цити¬
рующего Мальбранша в своем эссе о Кафке:
«Внимание—это естественная молитва души»),
и в том, ином смысле, в котором сосредото¬
чение собирает вокруг одного и того же цен¬
тра припоминания множество дат, «все наши
даты», стремящиеся сочетаться, сложиться в
созвездие за один-единственный раз, в одном-
единственном месте: на самом деле, в одном-
единственном стихотворении, в одиночке, в
том стихотворении, каковое всякий раз, мы
29
ЖАК ДЕРРИДА
это видели, одиноко, одиночка, одинокое и
своеобразно единичное.
Возможно, именно это и происходит в об¬
разцово-показательном действе «Меридиа¬
на». Этот дискурс, этот адрес, этот акт речи
(Rede) является не—не только—трактатом или
мета-дискурсом по поводу даты, а, скорее уж,
обживанием—каким-то стихотворением—его
собственной даты, также и ее поэтическим за¬
действованием, превращающим собственную
дату поэта в дату для другого, дату другого, или
наоборот, поскольку дар этот кружится как го¬
довщина, шагом, следуя которому поэт перепи¬
сывает себя или же обещает себя включить—в
дату другого. В единственном кольце своего
созвездия «та же» дата вызывает в памяти раз¬
нородные события, очень вдруг близкие друг
к другу, хотя и знаешь, что они остаются и
должны пребывать бесконечно чуждыми. Вот
это-то как раз и называется встречей, встре¬
чей другого, «секретом встречи»—и в этом-
то как раз происходит открытие Меридиана.
Было 20 января—Ленца, который «20 января
отправился через горы». И затем в эту же дату,
другое 20 января встречает Целан, он встречает
другого и он встречается на пересечении этой
даты с нею же, с нею же как другой, как датой
30
ШИББОЛЕТ
другого. И однако, это имеет место всего один
раз—и всегда заново, всякий раз лишь один
раз, причем это всякий-раз-единственный-раз
составляет родовой закон, закон жанра, того,
что всегда оказывает жанру сопротивление. Не
мешало бы переместить сюда проблему транс¬
цендентального схематизма, воображения и
времени, как проблему даты—раза. И пере¬
читать то, что Целан сказал выше об образах:
«А чем же будут в таком случае образы?/Тем,
что один раз, все время новый раз, только
здесь, только на миг, сбывается и должно для
нас как таковое сбываться. И стихотворение
в свою очередь окажется тем местом, где все
тропы и метафоры настаивают, чтобы мы до¬
вели их до абсурда».
Это радикальное ad absurdum, невозмож¬
ность того, что, всякий раз единственный раз,
имеет смысл, лишь чтобы смысла не иметь,
не иметь никакого идеального или общего
смысла, или имеет смысл, лишь взывая, что¬
бы им изменить, к понятию, к закону, к жан¬
ру, это и есть чистое стихотворение. А ведь
чистое стихотворение не существует, более
того, это то, «чего нет!» (das es nicht gibt!). На
вопрос: о чем же я говорю, когда говорю не
о стихотворениях вообще, а о конкретном
31
ЖАК ДЕРРИДА
стихотворении, Целан отвечает: «Да, я гово¬
рю о стихотворении—которое не существу¬
ет!/Абсолютное стихотворение—нет, конеч¬
но же, оно не существует, оно не может суще¬
ствовать!»
Но если абсолютному стихотворению нет ме¬
ста, если такого нет (es gibt nicht), есть образ,
всякий раз единственный раз, поэтика даты
и секрет встречи: другой-я, 20 января, како¬
вое было также и моим, после того как было
Ленцевым. Вот:
«Несколько лет назад я написал краткое
четверостишие—вот такое: „Зов придорож¬
ной крапивы: / К нам на руках ступай. / Коли с
лампой один,/читай разве что по руке“. И вот,
год назад, в память о несостоявшейся встре¬
че в Энгадине я переписал начисто короткий
рассказ, в котором по примеру Ленца открыл
кому-то дорогу в горы.
И в тот, и в другой раз я переписал себя этим
шагом с какого-то—моего—„20 января“.
Встреча... я оказался в присутствии—самого
себя».
Я встретил себя—самого себя как другого,
одно 20 января как другое и как Ленц, как сам
Ленц, «wie Lenz»: кавычки вокруг выражения
32
ШИББОЛЕТ
подчеркивают—в тексте—необычность этой
фигуры.
Это как—также и сигнал о своего рода со¬
ревновании в одном и том же сравнении. Тот
человек, которого я описал, написал, подписал,
был совсем как Ленц, почти как сам Ленц, в ка¬
честве Ленца. Это wie почти что обладает зна¬
чением als. Но в то же время это и я, поскольку
в этой фигуре другого, как другого, я встретил
себя в эту дату. «Как»—это со-подпись даты,
сама фигура или образ—всякий раз—другого,
«и в тот, и в другой раз», один раз как в дру¬
гой раз (das eine wie das andere Mal). Таков был
бы годовщинный оборот даты. В «Меридиане»
это также и находка, встреча места встречи,
открытие самого меридиана:
Я, равным образом, разыскиваю, поскольку сыз¬
нова очутился в самом начале, то место, откуда я
родом. Нетвердым от волнения пальцем я разы¬
скиваю их на карте—детской карте, по правде го¬
воря, единственной, которой я обладаю.
Ни одного из этих мест обнаружить на карте
мне не удается, кажется, что их там нет, но я знаю,
где—в этот час—должны они наконец появиться,
и... я что-то нахожу.
Я нахожу нечто, и это отчасти примиряет меня с
тем, что в вашем присутствии я оказался вовлечен
на этот невозможный путь, на путь Невозможно¬
го. Я нахожу то, что привязывает—и в конце кон¬
33
ЖАК ДЕРРИДА
цов приводит—стихотворение к Встрече. Я нахо¬
жу нечто—наподобие речи—нематериальное, но
земное, от этой почвы, наделенное формой круга,
что, проходя от полюса до полюса, само в себя
возвращается и степенно пересекает все тропы:
я нахожу... Меридиан.
Почти последнее слово текста, рядом с под¬
писью. То, что Целан находит или открывает
сейчас, изобретает, если можно так выразить¬
ся, и больше, и меньше вымысла, это не толь¬
ко какой-то меридиан, Меридиан, но слово
и образ, троп меридиан, который в своей не¬
истощимой политропии подает пример зако¬
на, который связывает (das Verbindende, «то,
что привязывает», точно переводит Андре дю
Буше, «посредник», точно так же точно пере¬
водит Жан Лоне), который приводит среди
бела дня, в полдень, в середине дня, к встрече
с другим в одном-единственном месте, в един¬
ственном пункте, в точке стихотворения, этого
стихотворения: «... в этом присутствии, здесь,
стихотворения—стихотворение всегда ограни¬
чивается одним-единственным моментальным
этим присутствием,—даже в самой его непо¬
средственной близости оно уступает другому
частицу его истины: время другого».
2
Дата—словно гномон этих меридианов.
Говорят ли когда-либо о дате? Но и говорят
ли когда-либо, о дате не говоря? О ней и ис¬
ходя из нее?
Желают того или нет, знают ли о том, при¬
знаются или скрывают, речь всегда датирована.
То, на что я сейчас рискну по отношению к дате
вообще, к тому, что вообще говорят и оговари¬
вают касательно даты, к гномону Пауля Целана,
все это в свою очередь будет датировано.
При некоторых, по крайней мере, услови¬
ях «датировать» возвращает к «подписывать».
Написать дату, скрепить ее подписью—это под¬
писать не только исходя из года, месяца, дня,
часа, все эти слова препинают тексты Целана,
но и исходя из места. Отдельные стихотво¬
рения датированы Цюрихом, Тюбингеном,
35
ЖАК ДЕРРИДА
Тодтнаубергом, Парижем, Иерусалимом, Лио¬
ном, Тель-Авивом, Веной, Ассизи, Кельном,
Женевой, Брестом и т. д. В начале или в конце
письма дата заверяет «теперь» календаря или
часов («alle Uhren und Kalender»: вторая стра¬
ница «Меридиана») вместе с «здесь» страны,
местности, дома их собственным именем. Тем
самым она помечает острием гномона проис¬
хождение того, что оказывается данным, во
всяком случае посланным, и, прибудет оно или
нет, предназначенным. Говоря «в» свою дату о
том, что дискурс провозглашает о дате вооб¬
ще, о понятии или общем смысле даты, не ска¬
жешь, что при этом он оказывается датирован¬
ным так же, как то говорится о вещи, которая
датируется, чтобы подразумевался ее возраст,
постарела она или устарела, то есть для того,
чтобы дискурс принизить или просрочить, от¬
нюдь нет, но чтобы уведомить, обозначить, что
он оказывается при этом, по меньшей мере,
особым образом помеченным, подписанным,
за-меченным. И заметно тогда как раз делящее
его отбытие, то, чему он по праву принадле¬
жит, но из чего отбывает, дабы адресоваться
другому: некое разделение.
По поводу этого своеособого замечания,
рискну несколькими замечаниями в свой че-
36
III И Ь Б О Л Н Т
ред и я—в память о нескольких посланиях,
датированных Паулем Целаном.
Что такое дата? Имеем ли мы право зада¬
вать подобный вопрос, да еще в такой фор¬
ме? Форма вопроса «что такое...?» отнюдь не
безродна. У нее есть место, откуда она проис¬
ходит, и свой язык. Ее дата в прошлом. Ее не
дискредитирует, что она датирована, но, будь
у нас на то время, мы могли бы извлечь отсюда
несколько философских следствий, на самом
деле—по поводу ее философского режима.
Интересовался ли кто-либо когда-либо во¬
просом «что такое дата?»? То ты, которому
сказано «Nirgends/fragt es nach dir—,» нигде
не спрашивают о тебе, нигде тобой не инте¬
ресуются, это дата, в этом можно быть уве¬
ренным: априори. Это «ты», которое должно
быть неким «я», как давешнее Er, als ein Ich,
всегда является фигурой незаменимой осо¬
бенности, своеобразия. Не подменяя его, на
его место может прийти только другое, столь
же незаменимое своеобразие. К этому «ты»
адресуешься как к дате, как к здесь и теперь
достопамятного происхождения.
Вопрос «что такое дата?», такой, каким, по
крайней мере, он до меня дошел, предполага¬
ет две вещи.
37
ЖАК ДЕРРИДА
Прежде всего, вопрос «что такое...?» облада¬
ет некой историей, происхождением, он под¬
писан, задействован, управляем—местом, вре¬
менем, языком или сетью языков, иначе гово¬
ря, датой, по отношению к сущности которой
этот вопрос имеет не более чем ограничен¬
ную власть, конечное право, ежели не спорную
уместность. И этот факт не останется вне связи
с тем, что наш Коллоквиум называет «фило¬
софскими импликациями творчества Целана».
Быть может, философии как таковой, как пу¬
скающей в ход вопрос «что такое...?», не ска¬
зать ничего существенного о том, что датируе¬
мо Целаном, то есть датируется с Целана, о том,
что Целан о дате говорит или с ней делает—и
что могло бы в свою очередь сказать нам что-
либо, быть может, о философии.
С другой стороны, второе предположение,
обязательно нужно, чтобы в надписании даты, в
эксплицитном и кодифицированном феномене
датировки то, что датируемо, датировано бы
не было. Дата, да и нет, сказал бы Целан, как он
не раз и делает. «Говори — / Однако, не отделяй
от Да Нет./Дай своей речи также смысл:/при¬
дав ей тень. / Дай ей не мало тени, / дай столько
же ее,/как и вокруг тебя отброшено, ты зна¬
ешь, /меж Полночью и Полднем и Полночью»5.
38
ШИББОЛЕТ
Снова меридиан. Обязательно нужно, чтобы эта
именуемая датой метка особым образом себя
от-мечала, отмежевывалась и отказывалась от
как раз-таки ею датируемого; и чтобы в этой де¬
маркации, в самой этой депортации она стано¬
вилась разборчивой, читаемой именно как дата,
отрываясь или избавляясь от самой себя, от не¬
посредственного своего сцепления, от здесь-
теперь; освобождаясь от того, чем она, однако,
остается: от даты. Нужно, чтобы в ней повто¬
рилось неповторимое (шшаес1егЬо1Ьаг), стирая
в ней неустранимую особенность своеобразия,
на которую оно указывает. Нужно, чтобы оно,
повторяясь, некоторым образом делилось и,
тем же махом, шифровалось или затаивалось.
Как фюсис, дата любит затаиваться. Она долж¬
на стереться, чтобы стать читаемой, должна
сделаться неразборчивой в самой своей раз¬
борчивости. Ведь если она не прервет в себе ту
единственную черту, которая соединяет ее с со¬
бытием без свидетелей, без другого свидетеля,
она остается нетронутой, но и абсолютно не-
расшифровываемой. Она даже не является бо¬
лее тем, чем ей надлежит быть, чем она должна
была бы быть, своей сущностью и своим пред¬
назначением, она не сдерживает больше своих
обещаний, обещания даты.
39
ЖАК ДЕРРИДА
Как может то, что датировано, полагая сво¬
ей датой начало, не уйти в прошлое? Этот во¬
прос, бояться ли его или на него надеяться, не
поддается подобной формулировке на любом
языке. Он остается едва ли переводимым. Я на¬
стаиваю на этом, поскольку, всегда вступая в
блок с каким-либо именем собственным, вся¬
кий раз дата побуждает нас осмыслить, помя¬
нуть или благословить—а также и пересечь в
возможно-невозможном переводе—именно
идиому. И если идиоматическая форма мое¬
го вопроса может показаться непереводимой,
то дело тут в том, что она играет на двойном
режиме глагола dater—датировать. Во фран¬
цузском или английском. Переходный режим:
je date un poème, я датирую стихотворение.
Непереходный режим: un poème date, сти¬
хотворение «датирует», устаревает, уходит в
прошлое—если оно стареет, если у него есть
история и некий возраст.
Вопрос «что такое дата?» не сводится к за¬
благовременному самовопрошанию, что же
подразумевается словом «дата». В сущности,
ему нет особого дела и до установленной или
предполагаемой этимологии, хотя бы таковая
и была бы нам небезынтересна. Может быть,
она и в самом деле сориентировала бы нас в
40
ШИББОЛЕТ
направлении дара и буквальности, даже и дара
буквы-письма: data littera, первые слова тради¬
ционной формулы, обозначающей дату. Что
навело бы нас на след первого слова, инициала
или incipit письма, первой буквы письма—но
также и дара6 или посылки. Дар или посыл¬
ка перенесут нас за пределы вопроса, данно¬
го в форме «что такое?». Даты нет, посколь¬
ку она отступает, чтобы появиться, но если
нет абсолютного стихотворения (Das absolute
Gedicht—nein, das gibt es gewiss nicht, das kann
es nicht geben!), говорит Целан, может быть
есть, имеется (es gibt) дата—даже если она и
не существует.
К этому значению дара и имени собствен¬
ного—ибо дата действует как имя собствен¬
ное—я пока что предварительным и беспоря¬
дочным образом присовокуплю три других
существенных значения.
1. Значение посылки в строгих пределах сво¬
да эпистолярных правил.
2. За-метку места и времени на острие здесь-
теперь.
3. Подпись: если дата есть начальная бук¬
ва, она может появиться и в конце письма и
иметь во всех этих случаях, изначально или в
конце, силу подписанного соглашения, обяза¬
41
ЖАК ДЕРРИДА
тельства, обещания, присяги (Басгатепинп).
По сути подпись всегда датирована, лишь на
этом основании она и имеет значение. Она
датирует и имеет дату. И, прежде чем о нем
упомянуть, надписание даты (здесь, теперь, в
этот день и т. д.) не может обойтись без свое¬
го рода подписи: тот (или та), кто надписыва¬
ет год, день, место—короче, настоящее время
некоего «здесь и теперь», удостоверяет тем са¬
мым свое собственное присутствие при акте
надписывания.
Целан датировал все свои стихотворения.
Здесь я, прежде всего, думаю отнюдь не о той
датировке, которую было бы несправедливо,
но удобно назвать внешней, а именно, о помет¬
ке, об упоминании даты, в которую стихотво¬
рение было написано, начато или закончено.
В своей общепринятой форме это упомина¬
ние размещается некоторым образом вне «соб¬
ственно говоря» стихотворения. Конечно же,
у нас нет никакого права доводить до преде¬
ла разграничение между этой внешней запи¬
сью и более существенным включением даты
в корпус, в тело стихотворения, частью кото¬
рого она является, самим стихотворением. Как
мы увидим, стихотворение Целана стремится
определенным образом сместить, даже стереть
42
ШИББОЛЕТ
подобную границу. Но если, ради ясности из¬
ложения, придерживаться временной гипоте¬
зы о существовании подобной границы, нас
прежде всего будет интересовать датировка,
приводимая в теле стихотворения, в одном из
его членов и в форме, распознаваемой в рам¬
ках традиционного кода (например, «13 фев¬
раля»), а затем—датировка в необщепринятой,
в отличной от календарной форме, которая
бы без остатка совпала с общей организацией
поэтического текста.
В «Эдеме», достопамятном прочтении «du
liegst im grossen Gelausche», стихотворения из
«Schneepart», Сонди напоминает, что первую
его публикацию сопровождало указание даты:
Берлин, 22 и 23 декабря 1967 года. Нам ведо¬
мо, сколько пользы сумел извлечь из этих дат
Сонди—как и из того, что ему выпал шанс ока¬
заться непосредственным свидетелем—иногда
действующим лицом или соучастником—
помянутого, перемещенного, зашифрованного
стихотворением жизненного опыта. Известно
также, с какой строгостью и скромностью он
поставил проблемы этой ситуации—сразу в
том, что касается и генезиса стихотворения,
и компетентности его расшифровщиков. Как
и ему, нам обязательно нужно принять в рас¬
43
ЖАК ДЕРРИДА
чет тот факт, что, являясь непосредственным
и проницательным свидетелем всех случайно¬
стей и необходимостей, которые скрестились
с проездом Целана через Берлин в эту дату,
один только Сонди и оказался в состоянии
оставить нам незаменимые пароли, слова, да¬
рующие проход, доступ в это стихотворение,
не имеющий цены шибболет, светозарный и
шелестящий рой заметок, массу опознаватель¬
ных знаков для расшифровки и перевода загад¬
ки. И, однако, предоставленная самой себе—
без свидетеля, без проводника, без искушенно¬
го посредничества расшифровщика, даже без
«внешнего» знания даты,—некая внутренняя
необходимость стихотворения все равно оста¬
ется в нем говорящей—в том смысле, в кото¬
ром Целан обмолвился о стихотворении: «Но
оно говорит!»,—за пределами всего того, что,
казалось бы, заточает оное в датированном
своеобразии индивидуального опыта.
Сонди был первым, кто все это осознал.
С поистине замечательной ясностью, равно
как и благоразумием, поставил он перед собой
эту загадку. Как все это понимать: что касается
обстоятельств, в которых стихотворение было
написано, более того, что касается тех обстоя¬
тельств, которые оно называет, зашифровыва¬
44
ШИББОЛЕТ
ет, скрывает или датирует в своем собственном
теле, что касается разделенных секретов, сви¬
детельство сразу и необходимо, существенно
для чтения стихотворения, для того разделе¬
ния, которым оно в свою очередь становится,
и, в конечном счете, дополнительно, несущест¬
венно, лишь гарантируя прирост вразумитель¬
ности, без которого стихотворение вполне мо¬
жет обойтись. Сразу и существенно, и несуще¬
ственно. Это «сразу» объясняется, такова моя
гипотеза, структурой даты.
(Я не стану предаваться здесь своим соб¬
ственным поминаниям, не стану оглашать свои
даты. Позвольте мне, тем не менее, напомнить,
что Петер Сонди был посредником и свидете¬
лем моей встречи с Паулем Целаном и связав¬
шей нас вместе совсем незадолго до его смерти
дружбы, общим другом, представившим нас
друг другу в Париже, где мы, правда, уже ра¬
ботали в одном и том же учреждении. И это
имело место спустя несколько месяцев после
моего—по приглашению Сонди—посещения
Берлинского университета, в июле 1968 года,
вскоре после того самого декабря 1967 года, о
котором я только что говорил.)
О чем же напоминает нам Сонди с самого на¬
чала своего разбора? Что Целан опустил дату
45
ЖАК ДЕРРИДА
стихотворения, печатая его в первом сборнике.
Она не фигурирует в «Избранных стихотворе¬
ниях», изданных Рейхертом в 1971 году. Что
соответствует, по Сонди, привычке Делана:
«Стихотворения датированы в рукописи и не
датированы при публикации».
Но изъятие этой «внешней», если можно так
выразиться, даты не разрушает датировки вну¬
тренней. И если последняя в свой черед со¬
держит, а я попытаюсь показать это, некую
силу самостирания, то речь тогда идет уже о
другой структуре, структуре самого на(д)пи-
сания даты.
Итак, мы будем интересоваться датой как за¬
рубкой или же надрезом, который стихотво¬
рение несет в своем теле подобно воспомина¬
нию, иной раз—нескольким воспоминаниям
в одном, меткой происхождения, места и вре¬
мени. Надрез или зарубка; все равно, что ска¬
зать по-французски, что стихотворение себя
им открывает, починает, оно начинает с того,
что ранит себя—в свою дату.
Если бы у нас было на то время, нам следо¬
вало бы сначала терпеливо проанализировать
модальности датирования. Они многочислен¬
ны. В этой типологии наиболее общепринятое
датирование, которое называют буквальным
46
ШИББОЛЕТ
и stricto sensu, состоит в пометке, маркиров¬
ке послания кодифицированными знаками.
При этом ссылаются на устав, используют на¬
зываемые «объективными» системы записи и
пространственно-временной локализации: ка¬
лендарь (год, месяц, день), часы (час, назван он
или нет, и Целан столько раз его то тут, то там
назовет, чтобы передать к тому же ночной тьме
его зашифрованного молчания: «sie werden die
Stunde micht nennen», «часа имени они не на¬
зовут»), топонимию и, прежде всего, названия
городов. Кодифицированные эти метки име¬
ют некий общий источник, но также и дра¬
матическую мощь, фатальную, фатально дву¬
смысленную. Предписывая или подписывая—
визируя—абсолютную исключительность, они
сами же должны де-маркироваться, одновре¬
менно, сразу, должны освободиться от метки
собою—посредством возможности помино¬
вения. В действительности, они маркируют,
метят лишь в той мере, в какой их прочиты-
ваемость возвещает возможность возврата. Не
абсолютного возвращения как раз того, что
не может вернуться: рождение или обрезание
имеют место всего один раз, такова сама оче¬
видность. Но призрачного явления того, что,
единожды появившись на свет, никогда не вер¬
47
ЖАК ДИРРИДА
нется. Дата это призрак. Но это привидение не¬
возможного возвращения отмечается внутри
даты, оно запечатлевает себя или оговарива¬
ет свое место в годовом кольце годовщины,
обеспеченном кодом. Например, календарем.
Кольцо годовщины записывает возможность
повторения, а также и круговой возврат в го¬
род, чье имя носит дата. Первая запись даты
уведомляет об этой возможности: то, что не
может повториться, повторится как таковое
не только в памяти, как любое воспоминание,
но и в ту же дату, в дату, во всяком случае, ана¬
логичную, например, каждого 13 февраля...
И всякий раз, в ту же дату будет помянута дата
того, чему не возвратиться. Каковая подпишет
или запечатлеет единственное, неповторимое;
однако, чтобы сделать это, она должна будет
дать прочесть себя в достаточно кодифициро¬
ванной форме, разборчивой, расшифровывае¬
мой, чтобы в аналогии годовщинного кольца
(13 февраля 1962 года есть аналог 13 февраля
1936 года) появилось нерасшифровываемое,
пусть даже и как нерасшифровываемое.
Можно было бы поддаться искушению свя¬
зать здесь все кольца Делана с этим союзом и
сочетанием даты с собою же как другим. Вон
сколько их, и каждый раз они уникальны.
48
ШИББОЛЕТ
Я процитирую из них только одно, оно здесь
напрашивается, поскольку запечатывает одним
и тем же пчелиным воском—и сами пальцы из
воска—союз, письмо, зашифрованное имя, рой
часов, написание того, что не пишется:
MIT BRIEF UND UHR
Wachs,
Ungeschriebnes zu siegeln,
das deinen Namen
erriet,
das deinen Namen
verschlüsselt.
Kommst du nun, schwimmendes Licht?
Finger, wächsern auch sie
durch fremde,
schmerzende Ringe gezogen.
Fortgeschmolzen die Kuppen.
Kommst du, schwimmendes Licht?
Zeitleer die Waben der Uhr,
bräutlich das Immentausend,
reisebereit.
Komm, schwimmendes Licht.
ПИСЬМО И ЧАСЫ
Воск —
ненаписанное запечатать,
имя твое
49
ЖАК ДЕРРИДА
разгадал,
имя твое
шифрует.
Придешь ли ты, блуждающий огонь?
Пальцы, из воска тоже,
проникшие в чужие,
мучительные кольца.
Расплавленные их концы.
Приходишь ли, блуждающий огонь?
От времени свободны соты часа,
тысячепчелый брачный рой
в путь наготове.
Приди, блуждающий огонь.
Часы и кольца вновь совсем близки в «Chy-
misch». Кольцо пробуждается на нашем пальце
и сами пальцы образуют кольцо в «Es war Erde
in ihnen...». Но прежде всего, поскольку дата
никогда не обходится без нуждающегося в рас¬
шифровке письма, я думаю о кольце почтового
голубя—в центре «Контрэскарпа». Почтовый
голубь переносит, передает, переводит зашиф¬
рованное сообщение, но это отнюдь не мета¬
фора. Он отбывает в свою дату, дату послания,
он должен вернуться из другого места в то же
самое, в то место, откуда стартовал, совершив
замкнутый цикл. И вопрос о шифре Целан ста¬
50
ШИББОЛЕТ
вит не только по поводу сообщения, но и са¬
мого кольца, знака принадлежности, союза и
условия возврата. Шифр печати, оттиск кольца
в счет, быть может, больше, чем содержание
сообщения. Как и в шиббояете, смысл сло¬
ва не так важен, как его, скажем, означающая
форма, когда она становится паролем, меткой
принадлежности, проявлением союза.
Scherte die Brieftaube aus, war ihr Ring
zu entziftern? (All das
Gewölk um sie her—es war lesbar.) Litt es
der Schwarm? Und verstand,
und flog wie sie fortlieb?
Не бросил ли свой перелет почтовый голубь?
Нельзя ли было кольцо его
расшифровать? (Вся
туча вокруг него—она читалась.) А другие,
приняли они его? И поняли,
и полетели, когда его не стало?
Дата выходит из себя, она переносит себя,
себя снимает—и тем самым стирается в самой
своей разборчивости. Стирание не обруши¬
вается на нее как несчастный случай, оно не
затрагивает ее смысл или разборчивость, на¬
против, оно совмещается с самим подступом
чтения к тому, что дата может еще означать.
Но если разборчивость стирает дату, ту самую,
51
ЖАК ДЕРРИДА
которую она позволяет прочесть, то начинает¬
ся этот странный процесс самой записью даты.
Каковая должна утаить в себе некий стигмат
своеобразия, чтобы продлиться дольше—это
и есть стихотворение,—чем то, что она поми¬
нает. Единственный шанс для нее обеспечить
свое возвращение. Стирание или утаивание,
это свойственное кольцу возврата аннулиро¬
вание принадлежит движению датировки. То,
что должно себя помянуть, сразу и соединить,
и повторить, это отныне, сразу, уничтожение
даты, своего рода ничто—или зола.
Нас ждет зола.
3
Остановимся на мгновение на тех датах, кото¬
рые мы распознаем сквозь решетку календар¬
ного языка: день, месяц, иной раз год.
Первым делом, дата относится к событию, ко¬
торое, по крайней мере, по видимости и снару¬
жи, отличается от самого написания стихотво¬
рения и от момента его подписи. Метонимия
даты (дата всегда является еще и метоними¬
ей) указывает на часть события или последо¬
вательности событий, чтобы напомнить его в
целом. Упоминание «13 февраля» составляет
часть того, что произошло в этот день, только
тишь часть, но оно сойдет за целое в том или
ином данном контексте. То, что произошло в
этот день, в первом упоминаемом нами слу¬
чае не есть приход стихотворения—по види¬
мости и снаружи.
53
ЖАК ДЕРРИДА
Примером тому послужит первый стих из
«In Eins» («Все в одном»). Он начинается с Drei¬
zehnter Feber, Тринадцатого февраля.
Что же собирается и поминается внутри
единственного раза этого «In Eins» одним по¬
этическим махом? А впрочем, о поминании
ли идет речь? Это «все в одном»—в одном-
единственном разе, сразу несколько раз—
утверждает, кажется, свое созвездие в един¬
стве даты. Но эта последняя, одна ли она, что¬
бы быть уникальной и одинокой, совсем одной,
в своем роде единственной?
А если было более одного 13 февраля?
Не только потому, что одно 13 февраля при¬
ходит снова, каждый год становится своим
собственным привидением, но прежде всего,
потому что множество событий—в местах,
рассеянных, например, по политической кар¬
те Европы, в различных эпохах, в иноязычных
идиомах—сможет сочетаться в сердце одной
и той же годовщины.
IN EINS
Dreizehnter Feber. Im Herzmund
erwachtes Schibboleth. Mit dir,
Peuple
de Paris. No pasarán.
54
ШИББОЛЕТ
ВСЕ В ОДНОМ
Тринадцатое февраля. Во рту у сердца
проснулся шибболет. С тобой,
Peuple
de Paris. No pasarän.
Как и остальное стихотворение, и, конечно
же, сверх того, что я мог бы об этом сказать,
первые эти стихи представляются очевидно
зашифрованными.
Шифрованные, они зашифрованы явно: в не¬
скольких смыслах и на нескольких языках.
Шифрованные прежде всего потому, что они
содержат цифры, шифр числа 13. Это одно из
тех чисел, в которых скрещиваются, чтобы враз
подписаться друг под другом, случайность (алеа)
и необходимость. Связка удерживает здесь
вместе—неукоснительно, способом сразу и зна¬
чимым, и незначимым—судьбу и ее противопо¬
ложность: случай и сбывание, совпадение в слу¬
чае, то, что выпадает—худо-бедно—вместе.
DIE ZAHLEN, im Bund
mit der Bilder Verhängnis
und Gegen¬
verhängnis.
Und Zahlen Waren
mitverwoben in das
Unzählbare. Eins und Tausend...
55
ЖАК ДЕРРИДА
ЧИСЛА, связанные
с судьбой картин
и с противо-
судьбою.
И числа были
впрядены
в неисчислимое. Один и тысяча...
Даже до цифры 13 «одно» из названия, «IN
EINS», провозглашает со-предписание и со-
подпись некоего множественного своеобра¬
зия. С самого названия и первых слов цифра,
как и дата, оказывается включенной в стихо¬
творение. Они предоставляют доступ к сти¬
хотворению, которым они являются, но до¬
ступ зашифрованный.
Эти первые строки зашифрованы и в дру¬
гом смысле: они непереводимы более, чем
остальные. Я думаю здесь не о всех тех поэти¬
ческих вызовах, которые этот громадный поэт-
переводчик бросил поэтам-переводчикам. Нет,
я ограничусь апорией (загороженным прохо¬
дом, no pasarán—вот что означает апория).
Загораживает же проход, переход перевода,
как кажется, множественность языков в одном
и том же стихотворении, за один всего раз.
Четыре языка, такова череда имен собствен¬
ных и датированных подписей, циферблат не¬
кой печати.
56
ШИББОЛЕТ
Как и название, как и дата, первые слова чи¬
таются по-немецки. Но со второй строки вто¬
рой язык, «во рту у сердца» вырастает с виду
еврейское слово: шиббопет.
Dreizehnter Feber. Im Herzmund
erwachtes Schibboleth. Mit dir,
[...]
Тринадцатое февраля. Во рту у сердца
проснулся шибболет. С тобой,
[...]
Этот второй язык вполне мог бы быть язы¬
ком первым, утренним языком, языком исто¬
ка, который говорит от сердца, из сердца и с
Востока. Язык по-еврейски—губа, и не упоми¬
нает ли где-то Целан, мы к этому еще вернем¬
ся, обрезанные слова, как говорят и об «обре¬
занном сердце»? Пока что оставим это. Слово
шибболет, которое я называю еврейским, как
вы знаете, встречается в целой семье языков:
в финикийском, в иудео-арамейском, в сирий¬
ском. Оно пронизываемо множественностью
смыслов: поток, река, хлебный колос, веточка,
побег оливы. Но помимо всего этого, оно об¬
рело значение слова-пропуска, пароля. Во вре¬
мя или после войны оно использовалось для
перехода через охраняемую границу. Слово
57
ЖАК ДЕРРИДА
было важно не столь своим смыслом, сколь
тем, как оно произносилось. Связь со смыс¬
лом или с вещью оказывалась прерванной,
нейтрализованной, взятой в скобки: полная
противоположность, если можно так выра¬
зиться, по отношению к феноменологическо¬
му «эпохе», которое прежде всего сохраняет
смысл. Ефремляне побеждены были войском
Иеффая, и, чтобы воспрепятствовать солдатам
ускользнуть, перебравшись через реку (шиб-
бопет означает также и «река», но причина
его выбора не обязательно в этом), у каждо¬
го проходящего требовали сказать шибболет.
Ибо ефремляне были известны своей неспо¬
собностью правильно произнести ши шиббо-
лета, каковой стал для них с тех пор именем
непроизносимым. Они говорили сибболет и на
этой невидимой границе между ши и си выда¬
вали себя часовым, рискуя жизнью. Они вы¬
давали свое отличие, проявляя безразличие к
диакритическому различению между ши и си;
их замечали, потому что они не могли заме¬
тить так кодифицированную метку.
Происходило это на берегу Иордана. Другая
граница, другой запрет на проход в четвер¬
том языке строфы: no pasarán. Февраль 1936
года, Frente Popular победил на выборах, канун
58
ШИББОЛЕТ
гражданской войны. No pasarán: Пассионария,
«нет» Франко, «нет» Фаланге, опирающейся на
войска Муссолини и легион «Кондор» Гитлера.
Устный или письменный клич, сигнал сбора,
возглас и лозунг во время осады Мадрида тре¬
мя годами позже, no pasarán было шиббопетом
для республиканского народа, для его союз¬
ников, для Интернациональных бригад. Ну а
прошла через этот клич, произошла, несмотря
на него, Вторая мировая—истребительная—
война. Повторение первой?—конечно, но так¬
же и той генеральной репетиции, своего соб¬
ственного предбудущего, каковым была вой¬
на в Испании. Датированная структура все¬
общего повтора: все происходит так, словно
Вторая мировая война началась в феврале 1936
года с бойни сразу и гражданской, и интер¬
национальной, нарушая и закрывая границы,
оставляя столько шрамов на теле единствен¬
ной страны—что за горестная метонимическая
фигура! Испанский предоставлен центральной
строфе, которая в итоге переписывает что-то
вроде испанского шибболета, пароль, но не
пропуск, безмолвное слово, передаваемое как
симболон или пожатие руки, зашифрованный
сигнал сбора, знак принадлежности, полити¬
ческий лозунг.
59
ЖАК ДЕРРИДА
er sprach
uns das Wort in die Hand, das wir brauchten,
es war
Hirten-Spanisch, darin,
im Eislicht des Kreuzers «Aurora» [...]
он молвил
в руку нужное нам слово, слово
испанца-пастуха, и в нем,
в морозном свете крейсера «Аврора» [... ]'
Между немецким, еврейским и испанским—по-
французски—присутствует парижский люд:
Он, как и шиббояет, не выделен курсивом.
Курсив оставлен про запас для по pasarán и
для последнего стиха: Friede den Hütten/, Мир
хижинам/, жуткая ирония которого должна,
конечно же, во что-то целить.
Множественность языков может со-отпразд-
новать за единственный раз, в ту же дату, поэ¬
тическую и политическую годовщину исклю¬
чительных, особенных событий, таких, какими
они вызвезживаются на карте Европы, и тем
самым сочетаемых тайным сходством: падения
Вены и падения Мадрида, ибо, как мы увидим,
Mit dir,
Peuple
de Paris. No pasarán.
С тобой,
Peuple
de Paris. No pasarán.
60
ШИББОЛЕТ
другим стихотворением, само по себе озаглав¬
ленным «Шибболет», Вена и Мадрид связыва¬
ются в одном и том же стихе; воспоминания
опять о феврале, предпосылки Октябрьской
революции в эпизодах, связанных с назван¬
ными в стихотворении крейсером «Аврора»
и Петроградом, даже с Петропавловской кре¬
постью. Последняя же строфа «In Eins» напо¬
минает другие «незабвенные» особенности,
тосканскость, например, за расшифровку ко¬
торой приниматься здесь я не буду.
[...]
«Aurora»:
die Bruderhand, winkend mit der
von den wortgrossen Augen
genommenen Binde-Petropolis, der
Unvergessnen Wanderstadt lag
auch dir toskanisch zu Herzen
Friede den Hütten!
«Аврора»:
братская рука знак подает
повязкой скинутой с
огромных—словно слово—глаз—Петрополь,
скиталец-город незабвенных, был
и для тебя тосканским—в сердце.
Мир хижинам!
Но в горниле уже одного и того же языка—
например, французского—прерывистый рой
61
ЖАК ДЕРРИДА
событий может помянуться за один раз, в ту
же дату, которая впредь обретает странное,
диковинно совпадающее, unheimlich измере¬
ние криптического предопределения.
Дата сама по себе походит на некий шиб-
болет. Она предоставляет памяти зашифро¬
ванный доступ к этой классификации, к этой
тайной конфигурации мест.
Обращенная при этом в созвездие серия ока¬
зывается тем более обширной и обильной, что
дата остается относительно неопределенной.
Если Целан не уточняет день (13) и говорит
только «февраль» (Februar на сей раз, а не
Feber), как в стихотворении, озаглавленном
«Шибболет», замечаешь, как преумножают¬
ся воспоминания о манифестациях того же
типа, с тем же политическим значением, спо¬
собных соединить парижский люд, то есть лю¬
дей левых убеждений, в одном и том же поры¬
ве, чтобы выкрикнуть, как мадридские рес¬
публиканцы, no pasarán. Только один пример:
12 февраля 1934 года, после провала попытки
организовать Общий фронт правых во главе
с Дорио, после беспорядков 6 февраля разво¬
рачивается гигантское шествие, собирающее
воедино массы и руководителей левых партий.
Это начало Народного фронта.
62
ШИББОЛЕТ
Но если—в «In Eins»—Целан уточняет 13 фев¬
раля (Dreizehnter Feber), можно подумать о
13 февраля 1962 года. Я препоручаю эту гипо¬
тезу тем, кто мог бы знать или засвидетельство¬
вать так называемую «внешнюю» дату стихо¬
творения. Мне о ней не известно, но если моя
гипотеза фактически и ложна, она все же ука¬
зывает на возможность тех грядущих дат, к ко¬
торым, говорит Целан, мы себя переписываем.
Дата всегда остается разновидностью гипоте¬
зы, поддержкой для по определению неогра¬
ниченного числа проекций памяти. Малейшая
неопределенность (день и месяц без года, на¬
пример) увеличивает случайность—и шансы на
предбудущее. Дата—это некое предбудущее, она
дает время, которое предписывают грядущим
годовщинам. Итак, 13 февраля 1962 года, Целан
в Париже, «Die Niemandsrose», сборник, в кото¬
рый включено «In Eins», опубликован только в
1963 году. С другой стороны, от одного стихо¬
творения к другому, от «Шибболета», опубли¬
кованного восемью годами ранее, к «In Eins»,
Целан уточняет 13 февраля там, где первое сти¬
хотворение говорило только февраль. Так что
явно должно было что-то произойти. 13 февра¬
ля 1962 года—это в Париже день похорон жертв
бойни в метро Шаронн. Антиоасовская мани¬
63
ЖАК ДНРРИДА
фестация в конце алжирской войны. Несколько
сот тысяч парижан, парижский люд, участвуют
в шествии. Через два дня начинаются встречи
по поводу соглашений в Эвиане. Этот париж¬
ский люд остается людом Коммуны, с которым
нужно соединиться: с тобой, парижский люд.
В том же событии, в ту же дату война отече¬
ственная и война гражданская, конец одной и
начало—как начало—другой.
Как и дата, шиббопет метится несколько раз,
несколько раз лишь за один раз, in eins, at once.
Множественность не только заметная, но и
замечательная.
С одной стороны, в самом деле, внутри стихо¬
творения он называет пароль или сигнал сбора,
право на доступ или знак принадлежности—
во всех политических ситуациях, вдоль исто¬
рических границ, фигуры которых очерчены
стихотворением. Этой, можно сказать, визой и
является шиббопет, он определяет тему, смысл
или содержание.
Но, с другой стороны, шифр тайнописи
или цифровой шифр, шиббопет побуквенно
артикулирует также и ту способность к ис¬
ключительному собиранию воедино,которая
свойственна дате годовщины. Каковая дает
доступ к памяти, к грядущему даты, к сво¬
64
ШИББОЛН'Г
ему собственному грядущему, но также и к
стихотворению—как таковому. Шиббояет есть
шибболет для права на стихотворение, кото¬
рое само говорит себе шибболет, свой соб¬
ственный шибболет в тот миг, когда поминает
другие шибболеты. Шибболет—его название,
независимо от того, появляется ли он на этом
месте, как в одном из двух стихотворений.
Что не подразумевает двух вещей.
С одной стороны, сие отнюдь не означает,
что поминаемые в этом фантастическом со¬
звездии события суть не поэтические, вдруг
преображенные заклинанием события. Нет,
для Целана, я думаю, значащее сочетание всех
этих драм и исторических действующих лиц
и составит подпись стихотворения, его под¬
писанную датировку.
Не означает это, с другой стороны, и того, что
располагание шибболетом стирает шифр, дает
ключ к крипте и обеспечивает прозрачность
смысла. Крипта остается, шибболет остается в
тайне, пропуск—сомнительным, а стихотворе¬
ние снимает с тайны покров, лишь чтобы под¬
твердить, что тут имеется и тайна, кроящаяся
в глубине, навсегда избавленная от герменев¬
тического исчерпания. Тайна без герметизма,
она, как и дата, остается в секрете, остается
65
ЖАК ДЕРРИДА
гетерогенной любой итожащей интерпрета¬
ции. Искореняя сам герменевтический прин¬
цип. Нет какого-то одного смысла, стоит толь¬
ко появиться дате и шиббопету, как уже нет
единственного изначального смысла.
Шибболетом, словом, коли это одно из них,
шибболет называется, если толковать его общ¬
ность или употребление максимально широко,
любая незначащая, произвольная метка, на¬
пример, фонологическое различие между или
и си, когда оное становится дискриминирую¬
щим, решающим и отсекающим. Различие это
само по себе не несет никакого смысла, но оно
становится тем, что нужно суметь узнать и,
особенно, заметить, чтобы сделать шаг, чтобы
перейти границу некоего места или пересту¬
пить порог стихотворения, увидеть, что тебе
предоставляется право на убежище или закон¬
ное обиталище в некоем языке. Чтобы более не
быть в нем вне закона. И чтобы обитать в языке,
нужно уже располагать шибболетом: не только
понимать смысл этого слова, не только знать
этот смысл или знать, как надлежит произно¬
сить слово (различие в Ь между эЫ и эь ши и
си: это-то ефремляне знали), но уметь сказать
так, как надо, как надо суметь сказать. Не до¬
статочно знать о различии, нужно быть на него
66
ШИББОЛЕТ
способным, нужно быть в состоянии его произ¬
вести или знать, как его произвести,—а произ¬
вести означает здесь выделить, отметить. Эта
дифференциальная, различительная метка, ко¬
торую не достаточно знать наподобие теоремы,
в ней весь секрет. Секрет без секрета. В праве на
союз нет ничего от скрываемой тайны, секрета,
как в укрываемом в крипте смысле.
В слове различие между ши и си не несет
никакого смысла. Но оно—и зашифрованная
метка, которую нужно суметь разделить с
другим, причем эта возможность дифферен¬
циации должна быть вписана в себя, скажем,
в свое собственное тело, как и в тело своего
собственного языка, одно соразмерно другому.
Эта запись различения в теле (например, спо¬
собность голосового аппарата произнести то
или иное) тем не менее не естественна, в ней
нет ничего от прирожденных органических
способностей. Ее происхождение уже само
предполагает принадлежность к культурной
и лингвистической общности, к среде обуче¬
ния, короче, некий союз.
Шибболет не шифрует что-либо, это не про¬
сто шифр, не просто шифровка стихотворе¬
ния; теперь, начиная с вне-смысла, в котором
он держится про запас, это шифр самого шиф¬
67
ЖАК ДЕРРИДА
ра, зашифрованная манифестация шифра как
такового. И когда какой-либо шифр проявля¬
ется таким, какой он и есть, то есть как своя
крипто-грамма, то не для того, чтобы сказать
нам: я шифр. Он может по-прежнему без ма¬
лейшего потайного умысла скрывать от нас
секрет, который приютил в собственной раз¬
борчивости. И тем сильнее нас смущает, оча¬
ровывает и искушает. В нем эллипсис скрыт¬
ности, да и цезура, ничего здесь не поделать.
Этот пропуск—пристрастие, еще не ставшее
прикидкой риска, прежде всякой стратегии,
прежде всякой поэтики шифрования, предна¬
значенной, как у Джойса, заставить трудиться
поколения университариев. Если предполо¬
жить, что этим исчерпывается истинное или
первейшее желание Джойса, во что я не верю,
ничто не кажется мне более чуждым Целану.
Множественность и миграция языков, ко¬
нечно же, и в самом языке. Вавилон, назван¬
ный в «Hinausgekrönt» вслед за «розой гет¬
то» и той фаллической фигурой, что завяза¬
лась в сердцевине стихотворения (phallisch
gebündelt), это также и его последнее слово:
адрес и посылка.
Und es steigt eine Erde herauf, die unsre,
diese.
68
ШИББОЛЕТ
Und wir schicken
keinen der Unsern hinunter
zu dir,
Babel.
И, наша, вздымается земля,
вот эта.
И мы не посылаем
вниз наших никого,
к тебе, о
Вавилон.
Адрес и посылка стихотворения, да, но Ва¬
вилону, кажется, сказано, в его адрес, что ему
ничего не адресуется. Ему ничего не пошлют,
ничего нашего, никого от нас.
Множественность и миграция языков, ко¬
нечно же, и в самом языке. Твой край, гово¬
рит он, эмигрирует повсюду, как язык. Край
эмигрирует сам и переносит свои границы. Он
перемещается, как те имена и камни, что от¬
даются в залог, из рук в руки, и вот, дается и
сама рука; а то, что выделяется, отчуждается,
разрывается, может заново сосредоточиться
в символе, залоге, обещании, союзе, разделен¬
ном слове, миграции разделенного слова.
[...]
—was abriss, wachst wieder zusammen —
da hast du sie, da nimm sie dir, da hast du alle
69
ЖАК ДЕРРИДА
beide,
den Namen, den Namen, die Hand, die Hand,
da nimm sie dir zum Unterpfand,
er nimmt auch das, und du hast
wieder, was dein ist, was sein war,
Windmühlen
stossen dir Luft in die Lunge [...]
—Что разорвалось, воссоединится —
ведь у тебя они, бери их, оба у тебя,
вот имя, имя, вот рука, рука,
бери в залог их,
и—то же он берет, и у тебя
вновь то—твоим, его что было,
ветряки
воздухом грудь наполняют [...].
Шанс и риск ветряной мельницы,—язык,
который столь же подобен ветру или мира¬
жу, как и зависим от вдохновения и духа,
от дарованного дыхания. Из огромного это¬
го стихотворения («Es ist alles anders...») мы
не будем припоминать все зашифрованные
дорожки следов из России—«имя Осипа»—в
Моравию, на кладбище в Праге («щебень/из
Моравской котловины,/что мысль твоя пе¬
реносила в Прагу/на могилу, на могилы, в
жизнь») и «близ «Нормандии-Неман», фран¬
цузской эскадрильи, изгнанной войною в Мос¬
70
ШИББОЛЕТ
кву, и т. д. Единственно вот эту, которая гово¬
рит об эмиграции самого края—и его имени.
Как языка:
wie heisst es, dein Land
hinterm Berg, hinterm Jahr?
Ich weiss, wie es heisst.
[...]
es wandert überallhin, wie die Sprache,
wirf sie weg, wirf sie weg,
dahn hast du sie wieder, wie ihn,
den Kieselstein aus
der Mährischen Senke,
den dein Gedanke nach Prag trug [...]
как—за горами, за годами —
называется твой край?
Мне ведомо, как он зовется.
[...]
он эмигрирует повсюду, как язык,
отбрось его, отбрось его —
и у тебя он снова будет, как у него, у
щебня
из Моравской котловины,
что мысль твоя переносила в Прагу [...]
Множественность и миграция языков, ко¬
нечно же, и в самом языке, Вавилон в одном-
единственном языке. Шибболет отмечает мно¬
жественность внутри языка, незначительное
различение в качестве условия смысла. Но
тем же махом и незначительность языка, тела
71
ЖАК ДЕРРИДА
собственно лингвистического: обрести смысл
можно только с некоторого места. Под местом
я понимаю как соотнесенность с какой-либо
границей, страну, край, дом, порог, так и лю¬
бой situs, вообще любую ситуацию, начиная
с которой практически, прагматически завя¬
зываются союзы, заключаются договоры, коды
и соглашения, придающие смысл незначаще¬
му, учреждающие пароли, приспосабливаю¬
щие язык к тому, что его превосходит, делаю¬
щие из языка момент жеста и шага, делающие
его вторичным или «отбрасывающие», чтобы
вновь его обрести.
Множественность в языке, скорее даже ге¬
терогенность. Стоит уточнить, что неперево¬
димость зависит не только от трудности про¬
хода (no pasarán), от апории или тупика, изо¬
лирующих один поэтический язык от другого.
Вавилон, это также и тот (впоп)не-возможный
шаг—безо всякой грядущей сделки,—который
зависит от множественности языков в единич¬
ности поэтической надписи: несколько раз за
единственный раз, несколько языков в един¬
ственном поэтическом акте. Единичность сти¬
хотворения, то есть опять-таки какая-то дата и
некий шиббопет, сковывает и запечатывает в
единственной идиоме, in Eins,—в поэтическом
72
ШИББОЛЕТ
событии—множественность языков и столь же
своеобразных дат. «In Eins»: в единстве и еди¬
ничности этого стихотворения четыре языка
не являются, конечно же, непереводимыми—
между собой и на другие языки. Но вот выде¬
ленное, помеченное различие языков в стихо¬
творении всегда останется непереводимым на
какой бы то ни было другой язык. Мы говорили
о таком делать, которое не сводится к знать, и
о таком уметь сделатьу произвести различие,
которое равносильно выделить, отметить.
Все это и происходит или же случается здесь.
В принципе, по праву, переводимым кажется
все, за исключением метки различения меж¬
ду языками внутри одного и того же поэти¬
ческого события. Рассмотрим, например, за¬
мечательный французский перевод «In Eins».
Он переводит с немецкого на французский,
все чин по чину. Он оставляет непереведен-
ными илибболет и no pasarán, почитая тем са¬
мым ино-странность, чужеродность этих слов
в главной среде, немецком наречии так называ¬
емой оригинальной версии. Но сохраняя в пе¬
реводе, да и как же поступить иначе, француз¬
ский оной версии (Avec toi,/Peuple/de Paris),
перевод должен стереть как раз то, что он со¬
храняет, эффект ино-странности французско¬
73
ЖАК ДЕРРИДА
го языка (без помощи курсива) в стихотворе¬
нии, то, что включает его в общую конфигу¬
рацию со всеми этими шифрами, паролями
или шибболетоМу датирующими и подписы¬
вающими стихотворение, «In Eins», в единстве
сразу и распавшемся, разорванном, и присо¬
единенном, воссоединенном, собранном—его
особенностей. И нет лекарства, у перевода нет
никаких средств, по крайней мере в теле сти¬
хотворения. Тут некого обвинять, а впрочем, и
нечего переводить. Здесь шибболет вновь со¬
противляется переводу не по причине какой-
то недоступности его смысла для передачи, не
по причине какого-то семантического секре¬
та, но из-за того, что образует в нем заруб¬
ку, надрез некоего незначащего различения в
теле метки—письменной или устной, писан¬
ной в речи, как может быть вписана в метку
метка, метящий непосредственно метку над¬
рез. По обе стороны от исторической, поли¬
тической, лингвистической границы (граница
никогда не естественна) известен смысл, раз¬
личные смыслы, направленности слова шиб¬
болет: поток, хлебный колос, поросль оливы.
Знают даже, как надо его произносить. Но уни¬
кальный опыт выявляет, что кое-кто не может,
в то время как другие могут, произнести его
74
ШИББОЛЕТ
ртом сердца. Одни не пройдут, другие перей¬
дут линию, пройдут рубеж—места, страны,
общины, того, место чему в языке, в языках,
как стихам. Каждое стихотворение имеет свой
собственный язык, лишь один раз оно есть
свой собственный язык, даже и особенно если
несколько языков могут здесь скреститься.
С этой точки зрения, которая может стать до¬
зорной башней, бдительностью караульного,
легко почувствовать: значимость шибболета
всегда может—и трагически—перевернуться
наоборот. Практически, поскольку это об¬
ращение, это переворачивание перекрыва¬
ет иной раз инициативу индивидуумов, доб¬
рую волю людей, их господство над языком и
политикой. Девиз или пароль в борьбе про¬
тив угнетения, исключения, фашизма, расиз¬
ма, он может также исказить, извратить свое
дифференциальное значение, условие союза и
стихотворения—в дискриминационное огра¬
ничение, полицейскую технику, технику на¬
ведения порядка и усмирения.
4
Включенное во вторую строку «In Eins» сло¬
во шиббопет составляет название одного бо¬
лее длинного и более старого стихотворения,
опубликованного в 1955 году в сборнике «Von
Schwelle zu Schwelle». Шиббопет подошел бы—
метонимически—и для названия всего сборни¬
ка. Он и в самом деле говорит о пороге, о пере¬
ходе через порог (Schwelle), от одного порога
к другому, что позволяет пройти, пересечь,
перенести: перевести. Здесь обнаруживается
почти та же конфигурация событий, запеча¬
танных все той же февральской годовщиной,
причем черта, связывающая столицы—Вену
и Мадрид, замещает, быть может, собой ту,
что в «In Eins» прослеживала линию между
Парижем, Мадридом и Петрополем. No pasarán
уже совсем рядом с шиббопетом. Вновь вос¬
76
ШИББОЛЕТ
поминание, вне всякого сомнения, о феврале
1936-39 годов, хотя в этот раз не появляется
ни день (13), ни год. Что наводит на мысль, по¬
скольку ссылка и французский язык, кажется,
отсутствуют, что на самом деле речь на этот раз
идет о другой дате, в инаковости которой иные
феврали, потом и некое 13 февраля приходят,
сходятся затем, чтобы с избытком навязать
подписи Sprachgitter. Игра сходств и различий,
шиббопет между двумя стихотворениями, мог
бы дать место бесконечному анализу.
Помимо своего присутствия в звании на¬
звания, слово шиббопет—совсем накоротке—
предшествует слову «февраль» и «no pasarán»
в строфе, которую можно произнести с от¬
крытым сердцем, открывающейся к тому же
сердцем, одним словом «сердце». И в «In Eins»
тоже будет Im Herzmund, во рту у сердца, в
первой строке:
[...]
Herz:
gib dich auch hier zu erkennen,
hier, in der Mitte des Marktes.
Ruf s, das Schibboleth, hinaus
in die Fremde der Heimat:
Februar. No pasarán.
77
ЖАК ДЕРРИДА
Сердце:
дай познать себя и здесь,
здесь, посредине рынка.
И шибболет—ты вызови его
на родины чужбину:
Февраль. No pasarán.
Чужбина, (ино)странность у себя дома, бы¬
тие не у себя дома, бытие вызванным вне ро¬
дины или вне своего дома на родине, тот шаг
«не» во «в-не», который обеспечивает и ставит
под угрозу любой переход через границу в себе
и вне себя, этот момент шиббопета оказыва¬
ется за-меченным в дате, в феврале—месяце и
слове. Вряд ли переводимое различие: Februar
в «Шибболете», Feber (Dreizehnter Feber) в «In
Eins», который мог бы тем самым препрово¬
дить, шибболет в феврале, согласно игре с ар¬
хаизмами и с австрийским наречием8, к не¬
которой, по всей вероятности, ложно припи¬
сываемой februarius’y этимологии—к моменту
горячки, припадка, приступа, воспаления.
Оба стихотворения подают друг другу зна¬
ки, становятся родственниками, сообщниками,
союзниками, но также и как только возможно
разными. Они несут и не несут одну и ту же
дату. Шибболет обеспечивает проход из одно¬
го в другое, внутрь различия, вовнутрь того
78
ШИББОЛЕТ
же самого, той же даты, между Februar и Feber.
Они говорят в одном и том же языке на двух
различных языках. Они его разделяют.
Итак, я воспользуюсь, как это сделал Жан-
Люк Нанси в своем «Разделяя голоса», слова¬
ми, связанными с глаголом partager; разделять,
которые по-французски означают как разли¬
чие (демаркационную линию или водораздел,
раскол, например, голосующих, цезуру), так и,
с другой стороны, участие (нечто разделяемое
из-за соучастия или наличия чего-то общего,
под знаком принадлежности).
Прельстившись сходством сразу и семан¬
тическим, и формальным, у которого, одна¬
ко, нет никаких оснований быть историко¬
лингвистическим, никакой этимологической
необходимости, я рискну сблизить разделение
как ьиибболет и разделение как симболон. В обо¬
их случаях С—Б—Л, другому передается залог,
«er sprach / uns das Wort in die Hand» («он сказал
нам/в руку слово...»), слово или обрывок сло¬
ва, дополнительная часть разделенной надвое
вещи, скрепляющей, запечатывающей союз: тес-
серы. Момент вовлеченности, подписи, пакта
или контракта, обещания, обета, кольца9.
Эту роль играет здесь подпись даты. За пре¬
делами особенного события, которое она метит
и которому стала бы именем собственным—от
79
ЖАК ДЕРРИДА
него отделимым, способным его пережить и,
стало быть, назвать, призвать исчезнувшее как
исчезнувшее,—самой его золою, она собирает,
подобно титулу (латинское titulas включает в
себя и значение собирания), более или менее
явное и тайное сочетание особенностей, кото¬
рые разделяются, а в будущем разделят еще и
одну и ту же дату.
Подобному соединению нет предписуемого
предела. Оно определяется, исходя из гряду¬
щего, которому его предвещает некий пере¬
лом. Никакое свидетельство, никакое знание,
даже целановское, не способно при помощи
определения исчерпать его дешифровку, де-
криптизацию. Во-первых, поскольку для внеш¬
ней расшифровки нет абсолютного свидете¬
ля, Целан всегда может подразумевать одним
шибболетом больше: под словом, цифрой, бук¬
вой. Далее, он сам вряд ли претендовал бы на
окончательное суммирование возможных и
со-возможных смыслов какого-либо созвез¬
дия. Наконец и прежде всего, стихотворению
суждено остаться в одиночестве, уже с первого
его дыхания, одним перед исчезновением сви¬
детелей и свидетелей свидетелей. И поэта.
Дата—свидетель, но вполне можно ее бла¬
гословить, не зная всего о том, о чем и о ком
она свидетельствует. Всегда возможно, что
80
ШИББОЛЕТ
этому свидетелю свидетеля уже нет. Мы не¬
спешно приближаемся к сродству между датой,
именем—и золой. Последние слова «АэсЬеп-
glorie» («Зола-слава...»):
Согнутое-пересогнутое в простоте своеосо-
бого, некое повторение обеспечивает тем са¬
мым минимальную и называемую «внутрен¬
ней», прочитываемость стихотворения при от¬
сутствии свидетеля и даже подписывающего,
вообще кого бы то ни было, располагающего
знанием касательно исторической референции
поэтического наследия. Вот что во всяком слу¬
чае означает, если можно еще так сказать, сло¬
во или титул шиббопет. Не это или то—в за¬
висимости от исходного языка: поток, колос,
поросль оливы, даже еще и то, что оно берет на
себя в стихотворении. Оно означает: имеется
шиббопет, имеется крипта, она остается нерас-
числяемой, она не скрывает один-единственный
определенный секрет, семантическое содержи¬
мое, ожидающее за дверью обладателя ключа.
Если и имеется дверь, мы к этому еще придем,
то обнаруживает себя она вовсе не так. Если
крипта символична, это, в конечном счете, не
Niemand
zeugt für den
Zeugen.
Никто
не свидетель
свидетелю.
81
ЖАК ДЕРРИДА
состоит в ведении какой-либо тропики или ри¬
торики. Конечно же, символическое измерение
никогда не исчезает, иной раз оно приобретает
тематическую значимость. Но стихотворение
метит как раз то, что надрезает, оставляя в нем
форму даты, язык,—сам факт, что имеется раз¬
деление шибболета, разделение сразу и откры¬
тое, и замкнутое. Дата (подпись, момент, место,
набор особых меток) всегда действует как некий
ьиибболет. Она проявляет, что имеется непрояв-
ленное и зашифрованное своеобразие, особен¬
ность: несводимая к понятию, к знанию и даже
к истории, к традиции, будь то и религиозная.
Зашифрованная особенность, которая собира¬
ет множественность in eins и сквозь решетку
которой стихотворение остается читаемым—
дает ее прочесть: «Aber das Gedicht spricht ja!»
Стихотворение говорит, даже если никакая
ссылка не была вразумительна, никакая дру¬
гая, кроме Другого, того, к кому оно адресуется,
кому оно говорит, говоря, что оно ему говорит.
Даже если оно и не добирается до Другого, оно,
по крайней мере, его зовет. Есть место адресу.
В языке, в поэтическом письме языка имеет¬
ся лишь ьиибболет. Как дата, как имя, он дозво¬
ляет годовщину, союз, возврат, поминовение—
если бы даже больше не имелось следа, того,
что обычно зовут следом, уцелевшего присут¬
82
ШИББОЛЕТ
ствия некоего остатка; даже если и имеется
разве что зола—того, что при этом датируют,
отмечают, поминают или же благословляют.
Пока что мы довольствуемся общеприня¬
той датировкой, такой, какою ее можно коди¬
фицировать календарем или общественной
топонимикой. «Tübingen, Jänner» (Jänner, на
старинный или австрийский лад, предвещает
также и Feber)—это сразу и титул, заглавие
стихотворения, и дата, и подпись. Как ьииббо-
iem> оно записывает в себя загадку и память,
оно цитирует загадку:
[...]
Ihre—«ein
Rätsel ist Rein —
entsprungenes»—, ihre
Erinnerung an
schwimmende Hölderlintürme, möwen —
umschwirrt
Их—«это
загадка, источник
чистый»,—их
память о
плавучих башнях Гельдерлина, чаек
круговерти.
83
ЖАК ДЕРРИДА
В скобках «La Contrescarpe»—«Контрэскарп»
пишет «(Quatorze juillets...)»—«(Четырнадцатые
июля...)». Как и заглавие стихотворения, дата
в оригинале приведена на французском: сле¬
довательно, непереводима. Непереводима пре¬
жде всего и особенно на французский. Мало
переписать ее курсивом.
Далее, дата, включенная в стихотворение,
многообразно и многократно обусловлена.
С одной стороны, она, само собой разумеет¬
ся, поминает то, что на протяжении уже двух
веков могут напоминать все «14 июля» в мире.
Иной раз, во многих местах западной культу¬
ры «14 июля» становится эмблемой вообще
церемонии поминовения. Оно представляет
тогда вообще политическую и революцион¬
ную годовщину, прошедшую или грядущую:
годовщину, иначе говоря возврат, причем че¬
рез переворот, революционного.
Сверх того, «(quatorze juillets)» снабжено
здесь s. Орфографомания: неслышимая метка
множественного числа настаивает на множе¬
ственности колец. Годовщины не сигнализи¬
руют—только лишь, обязательно—о возврате
все того же изначального 14 июля. Другие со¬
бытия, более или менее тайные, другие кольца,
годовщины и союзы, другие разделения раз¬
деляют, быть может, между собой ту же дату.
84
ШИББОЛЕТ
Скобка, как указывает ее имя, помещает рядом:
откладывает в сторону. Та же скобка откла¬
дывает в сторону, про запас, другие «четыр¬
надцатое июля»: «(Четырнадцать/июля. И де¬
вять еще других.)». Можно прочесть или де¬
вять других четырнадцатых июля, или двадцать
третье (14 + 9 = 23) июля, или 23 июля (месяца),
23 годовщины и т. д. Когда я говорю, что не
знаю, к каким иным годовщинам обращает¬
ся таким образом стихотворение, это отнюдь
не сводится—в особенности—к «не хочу этого
знать», «это меня не интересует» или «я отказы¬
ваюсь от всякой интерпретации, отказываюсь
пустить в ход герменевтические, философские
ресурсы, ресурсы исторических знаний, био¬
графических свидетельств». «Я не знаю» сиг¬
нализирует о ситуации. В том, что я в ином
месте называю его простым оставанием, сти¬
хотворение говорит по ту сторону знания. Оно
пишет, и пишет оно прежде всего как раз-таки
о том, что адресуется оно или предназначается
вне, за пределы знания, надписывая даты или
подписи, которые можно встретить, чтобы их
благословить, не зная всего о том, что же они
датируют или подписывают. Благословение за
пределами знания, поминовение сквозь забве¬
ние или неразделенный секрет, опять же разде¬
ление неразделимого. Эти «14 июля» образуют
85
ЖАК ДЕРРИДА
зарубку, надрез неповторимой (ипш1ес1егЬо1Ьаг)
особенности. Но они повторяют уникальное в
кольце. Тропика заставляет годовщины вра¬
щаться вокруг того же самого. Сверх того, сово¬
купность стихотворения множит знаки других
событий, ассоциирующихся с 14 июля. Тем са¬
мым приходишь к мысли, что «(14 июля. [...])»
является не упоминанием даты, то есть датой
общественно-политической истории, но, быть
может, кто знает, датой, которая тайно подпи¬
сывает, личной печатью, которая парафирует,
по меньшей мере, пришествие как раз этого
стихотворения, возвышенным разрывом, ко¬
торый я предпочитаю оставить нетронутым.
Такая подпись составила бы часть созвездия.
Напомним только, не вдаваясь в иные коммен¬
тарии, что «Разговор в горах» говорит также: «и
июль не июль». И это по ходу размышления о
еврее, сыне еврея с «непроизносимым именем»,
у которого нет ничего собственного, ничего, что
не было бы заимствованным, так что, как дате,
еврею, собственно, и свойственно не иметь ни
собственности, ни сущности. Еврейское не ев-
рейско. Мы вернемся к этому, как мы вернемся
и к другому факту: для ефремлян—на другой
лад—шибболет тоже был «непроизносимым
именем». Известно, чего это им стоило.
86
ШИББОЛЕТ
Мы часто говорили о созвездиях: целый ряд
разнородных особенностей помечаются в рос¬
сыпи звезд, конфигурация которых очерчена
единственно датированной меткой. Вспомним
здесь «ноябрьские созвездия». Они ассоции¬
руются с колосом, не с хлебным колосом шиб-
бопета, а с початком кукурузы:
BEIM HAGELKORN, im
brandigen Mais
kolben, daheim,
den späten, den harten
Novembersternen gehorsam:
in den Herzfaden die
Gespräche der Würmer geknüpft — :
eine Sehne, von der
deine Pfeilschrift schwirrt,
Schütze.
У ГРАДИНЫ, в
початке с головней
маиса, у тебя в краю,
суровым, поздним
ноябрьским созвездьям в послушаньи:
на нити сердца
узелки червей беседы—:
тетива, с которой
срывается твоя стрела-письмо,
Стрелец.
87
ЖАК ДЕРРИДА
Так возвращаются месяцы, и особенно—март,
и особенно—сентябрь. Помимо других мест, в
«Huhediblu». Возврат месяца побуждает про¬
честь здесь себя без упоминания года, он подпи¬
сывает также демаркацию, разграничение даты,
ее разделение и депортацию. Шанс кольца и
фатальность любого архивирования. Дата себя
отмечает и становится разборчивой, читаемой,
лишь чтобы эмансипироваться от своеобразия
особенности, которую она, однако, напоминает.
Она разборчива в своей идеальности; ее тело
становится идеальным объектом: все время
одним и тем же при прохождении сквозь раз¬
личные испытания, которые в него целят или
его составляют, объективным, обеспеченным
кодами. Идеальность эта привносит в память
забвение, но она и есть сама память забвения,
истина забвения. Ссылка на особенное собы¬
тие аннулируется в кольце, когда месяц напо¬
минает и аннулирует год. Это момент, когда по¬
следний завершает оборот вокруг самого себя.
Полюсы и тропы, вспоминается «Меридиан».
Дата: всегда один раз, оборот, вольт, una volta,
переворот или революция. Она замещается в
своих превратностях. Поминая то, что всегда
может забыться в отсутствие какого бы то ни
было свидетеля, дата предстает в своем предна¬
значении или же в самой своей сущности. Она
88
ШИББОЛЕТ
преподносит себя уничтожению, но при этом
действительно себя преподносит. Угроза исхо¬
дит отнюдь не извне, она не зависит от несчаст¬
ного случая, который вдруг одним махом унич¬
тожил бы поддержку архива. Дата подставляет
себя под угрозу в момент расплаты по счетам, в
своей сохранности и в своей читаемости—через
все это, поскольку она пребывает и поддается
чтению. Рискуя уничтожить то, что она спаса¬
ет от забвения, она всегда может стать датой
ничего или никого, сущностью без сущности
золы, о которой уже и не ведомо, что же здесь
было—однажды, единственный раз, под соб¬
ственным именем—истреблено. Имя разделя¬
ет подобную судьбу золы с датой. Происходит
это не эмпирически—когда внезапно свершив¬
шегося в подобных условиях в другой раз мож¬
но было бы избежать, преумножая, к приме¬
ру, предосторожности—или по случайности.
Всегда беспокойной сущности даты принадле¬
жит это свойство—свойство становиться раз¬
борчивой и поминальной, лишь чтобы стереть
как раз то, на что она будет указывать, стано¬
вясь всякий раз датой ничейной.
Ничейной: понятие это растяжимо в двух
противоположно направленных смыслах, ко¬
торые, однако, вступают в союз в одной и той
же трагедии. Или... или.
89
ЖАК ДЕРРИДА
Или дата остается укрытой в тайне крипты,
если, как, например, в «Huhediblu», за аллюзи¬
ей на сентябрь («unterm/Datum des Nimmer¬
menschtags im September»), по ту сторону не¬
которого числа опознаваемых предметов или
персонажей, Целан называет и шифрует со¬
бытие, которое только он один—или один с
кем-то еще—и способен поминать. И те, кто
поминают, смертны, вот из чего нужно исхо¬
дить. Тогда дата этого «ничейного дня в сен¬
тябре» начинает видеться предназначенной, по
крайней мере в этом качестве, однажды ниче¬
го уже более не означать для выживших, про¬
должающих жить, то есть, в сущности, для чи¬
тателя, интерпретатора, хранителя стихотво¬
рения. Конечное пере-живание, вот их удел.
В этом случае дата прямо с порога этого пере¬
живания или этого при-ведения, с порога, ста¬
ло быть, стихотворения, становится ничейной
датой, ничейным днем. Имя сентября возни¬
кает в стихотворении, в стихотворении, ко¬
торое «говорит!», оно поддается прочтению в
той мере, в какой позволяет себя заключить,
заставляет себя заключить в сеть значащих
и, согласно соглашению, вразумительных ме¬
ток. У него своя доля в «красоте» стихотворе¬
ния. Но в той же мере тут и траур, скорбный
90
ШИББОЛЕТ
аффект, приводящий обратно к вышеназван¬
ной «красоте»,—его читаемость оплачивается
ужасной данью—утерей своеобразия, особен¬
ности. Траур прямо при чтении. Содержащееся
в дате криптическое, датированное, стирается,
дата метит себя, от себя отмежевываясь, а все
утраты, все оплакиваемые нами в этом трауре
существа, все скорби собираются в стихотво¬
рении под той датой, чье стирание не дожи¬
дается стирания.
Иди, с виду обратная гипотеза, в дате ни¬
что не укрыто. И та выказывает себя доступ¬
ной для всех. Итог тогда остается все тем же.
Своеобразие, особенность другого испепеля¬
ется. Сентябрьская роза, ничейная роза. Die
Nichts—, die/Niemandsrose «Псалма» порож¬
дается, если можно так выразиться, так же, как
и die September/rosen в «Huhediblu»; unterm/
Datum des Nimmermenschtags im September—
так же, как и, опять же, непереводимый посыл,
когда квази-цитирование, метонимизируя цвет
риторики, смещая распорядок атрибуции, за¬
вершает стихотворение по-французски и без
курсивного выделения: «Oh, quand refleuriront,
oh roses, vos septembres?»—«Когда же расцве¬
тут, о розы, вновь ваши сентябри?». Грядущее в
эту дату, месяц во множественном числе, есть
91
ЖАК ДЕРРИДА
хоровод будущих сентябрей. Ждешь не столь¬
ко возврата цветов, их грядущего распускания,
сколько того, как вновь расцветут возвраты.
Не возлагают цветов на камень какой-нибудь
даты, ждут не времени года, весны или осени,
ждут не роз этой поры, ждут пору роз, при¬
чем пору датированную. В счет—рождается,
цветет, раскрывается—не цветок, а дата. Она
в счет, а впрочем, сентябрь насчитывает шифр
цифры, скорее число в своем имени.
Илиу или. И это отнюдь не образует здесь
альтернативы; двойная разметка, демаркация
даты не производит двоицы. Два феномена не
противоречат, они даже не накладываются в
стихотворении друг на друга. В нем собирает¬
ся и выстраивается то же самое, что и в любой
датировке. Возможность чтения и возврата,
кольцо, годовщина и охрана, истина стихо¬
творения, сам его мотив, глубинное основа¬
ние его существования, его шанс и смысл, это
также и его безумие.
Дата безумна, вот истина.
И мы без ума от дат.
От той золы, которой являются даты. И Це-
лану ведомо: можно восхвалять или благослов¬
лять золу. Религиозность для этого не обяза¬
тельна. Быть может, потому, что здесь начина¬
92
ШИББОЛЕТ
ется некая дорелигиозная религия, начинается
с благословения дат, имен, золы.
Дата безумна: она никогда не есть то, что она
есть, то, что она говорит, что она есть, всег¬
да больше или меньше того, что она есть. То,
что она есть, это или то, что она есть, или то,
что она не есть. Она не зависит от бытия, от
какого-то смысла бытия, вот на каком условии
ее безумное заклинание становится музыкой.
Она остается, не будучи; посредством музыки,
остается для пения: Singbarer Restи, это incipit
или заглавие стихотворения, которое начинает
с того, что говорит об оставшемся. Оно начи¬
нается с остатка—который не есть и который
не есть бытие,—дозволяя услышать при этом
бессловесное (lautlos) пение, пение, быть может,
неслышимое или нечленораздельное, пение,
однако, чьи обороты и очертания, набросок,
контурный отчерк (Umriss) примыкают, без
сомнения, к резкой, отточенной, сжатой—но
также и закругленной, обманчивой—форме
серпа, кроме того и письма, письма серпом
(Sichelschrift). Это письмо-серп не кружится
вокруг того, что разрезает, поскольку оно от
него не уклоняется, по крайней мере не со¬
всем, а режет, совершая оборот, полный обо¬
рот. Другой оборот, другой троп: кружить ВО¬
93
ЖАК ДЕРРИДА
круг и делать оборот—отнюдь не одно и то же
для того серпа, который надписывает, может
быть, надрезая,—кругом—буквы. Не стоит ли
сказать, что он обрезает слова в молчании, ког¬
да дискурс смолкает (lautlos), дожидаясь прихо¬
да пения: singbarer Rest? Это откликнется поз¬
же: beschneide das Wort, обрежь слово.
«Singbarer Rest» или «cello-einsatz/von hin¬
ter dem Schmertz...», другое стихотворение, ко¬
торое перелагает в музыкальное произведение
нерасшифровываемое и незначащее (Undeut¬
bares). Оно замыкается на этих словах, кото¬
рые говорят так мало—и сверх всего, впредь
незабываемых и предназначенных остаться
незамеченными памятью в своей неперево¬
димой простоте, своей тем не менее сканди¬
рованной простоте:
alles ist weniger, als все меньше, чем
es ist, оно есть,
alles ist mehr. все больше.
Самое непереводимое связано сразу и со скан¬
дированием—или же с цезурой, и с отсутствием
отрицания, грамматического или какого-либо
иного. Двусмысленное «als», подчеркнутое сво¬
им положением в конце строки, после диктуе¬
мой запятой паузы, избавляет «als es ist» (такой,
94
ШИББОЛЕТ
какой он и есть, каков он есть, как таковой, та¬
кой как есть) от видимого синтаксиса сравне¬
ния, с которым оно, однако, играет.
Если я говорю, что смыслом даты открывает¬
ся безумие, нечто вроде Wahnsinna, то не для
того, чтобы смутить: только чтобы сказать, что
же от даты нужно вычитать в предписании
или случайном шансе всякого чтения.
Wahnsinn: безумие даты, безумие «когда»,
бредовый смысл слова «wann». Безумие омофо¬
нии (Wahn/ wann) не выдает себя в языковой
игре Целана, не более чем только что—сходство
между шибболетом и симболоном, еврейским,
греческим и, здесь, немецким. Безумие дремлет
в этой случайной встрече, этом удачном шан¬
се, который посреди разнородности принима¬
ется давать смысл и датировать. Перед Wahn/
wann в «Huhediblu» Писание, послание, эпи¬
стола, даже и эпистолярное посланничество
скрещивают свои послания с именем проро¬
ка, следом и по(ст)смертным, пос(т)леслови-
ем и датой:
[•••]
Und—ja —
die Bälge der Feme-Poeten
lurchen und vespern und wispern und vipern,
episteln.
95
ЖАК ДЕРРИДА
Geunktes, aus
Hand—und Fingergekröse, darüber
schriftfern eines
Propheten Name spurt, als
An—und Bei—und Afterschrift, unterm
Datum des Nimmermenschtags im
September —:
[...]
И—да —
пузыри кишок поэтов фемы
квачат, судачат, канючат, гадючат
эпистолы.
Слизь жабы или
требуха руки и пальца, где,
Писания вдали,
свой след пророка имя оставляет, как
адрес, постскрипт, при-писку, чья
дата—сентябрьский ничейный день —:
Вопрос «Когда?», «Wann...?», который отно¬
сится сначала к розам (когда цветут сентябрь¬
ские розы?), чтобы в конце коснуться уже са¬
мой даты («Когда же расцветут, о розы, вновь
ваши сентябри?»), сам в промежутке стано¬
вится безумным:
[...]
Wann,
wann blühen, wann,
wann blühen die, hühendiblüh,
96
ШИББОЛЕТ
huhendiblu, ja sie, die September —
rosen?
Hüh—on tue... Ja wann?
Wann, wannwann,
Wahnwann, ja Wahn, —
Bruder
Когда,
когда цвести, когда,
когда цвести им, естицвет
естистве, да, им, сентябрьским
розам?
Тс—on tue... Но когда же?
Когда, гдагда,
дада, ну да, —
брат [...]
Аннулирование даты, ее становление ано¬
нимной в ничто, так же как и в кольце, это
данное, этот посыл даты оставляет в стихотво¬
рении свой след. Этот след—само стихотворе¬
ние. Он не возвращается просто-напросто по
следу чего-то, какого-то прошедшего не-следа,
который имел место, чтобы быть пережитым
в соответствии с неким смыслом, и требует
быть помянутым. Он, конечно же, и это тоже,
но прежде—след как дата, то, что обречено ли¬
шить себя метки, чтобы пометить, погрузиться
97
ЖАК ДЕРРИДА
в траур, чтобы остаться. Он должен выставить
напоказ свой секрет, рискнуть его утратить,
чтобы его сохранить. Он должен взбаламутить,
ее переходя и перепереходя, границу между
читаемостью и нечитаемостью, разборчиво¬
стью и неразборчивостью. Неразборчивое
разборчиво как неразборчивое, неразборчи¬
вое поскольку разборчивое,—вот выражаю¬
щее дату изнутри безумие. Вот что предает
ее золе, вот что с первого же мгновения дает
золу. И за конечное время испепеления пароль
передан, имеет место коммуникация, шиббо-
лет циркулирует между рук, изо рта в ухо, от
сердца к сердцу—между некоторыми, всегда
конечным числом. Ибо он может исчезнуть
вместе с ними, остаться в качестве нерасшиф-
ровываемого знака, правда универсального
(по праву, в принципе): жетон, символ, тессе-
ра, троп, скрижаль или код.
Несмотря на видимость, в этом нет никако¬
го диалектизируемого противоречия. Чтобы
проиллюстрировать парадоксы этой универ¬
сализации этогоу здесЪу теперь или «когда»,
можно было бы процитировать начало «Фе¬
номенологии духа». Но эллипсис, прерыви¬
стость, цезура или сдержанность не дают здесь
себя сократить или снять (аиАтеЬеп). Никакая
ШИББОЛЕТ
диалектика чувственной достоверности не мо¬
жет успокоить нас в том, что касается сохра¬
нения архива.
В этом дар стихотворения—и даты, их соз¬
данное из тоски и надежды условие, шанс и
оборот, тон и Wechsel der Töne. Это аннули¬
рование возврата без возврата не может до¬
стичь опыта одним-единственным стихотво¬
рением, Стихотворением, которого не имеет¬
ся («Ich sprech ja von dem Gedicht, das es nicht
gibt!»), не имеется в той же степени, что и даты,
каковая имеется только потому, что она все
же имеется (es gibt)—как то, что нужно дать.
Аннулирование протекает повсюду, где дата
вписывает свое здесь и теперь в повторимость,
когда она в собственном само-забвении по¬
свящает себя утрате смысла, сумев тем самым
всего-навсего себя стереть. След—или же зола.
Эти имена стоят других. Судьба даты аналогич¬
на судьбе любого имени, любого имени соб¬
ственного. Имеется ли другое желание, кроме
желания датировать? оставить дату? или на¬
значить дату? восхвалить или благословить по¬
миновение, без объявления о котором никакое
событие никогда не имело бы места?
Но это желание выходит из себя. Оно выхо¬
дит из себя, чтобы восхвалить или благосло¬
99
ЖАК ДЕРРИДА
вить данное письмо, дату, которая, чтобы быть
тем, что она есть, должна дать себя прочесть в
золе, в небытии своего бытия, том остатке без
остатка, что называют золой. От самой даты
не останется ничего, ничего из того, что она
датирует, ничего из того, что ею датировано.
Не остается никого—априори. Эти «ничего» и
«никого» не прибывают в определенную дату
задним числом, как утрата—чего-то или кого-
то; это и не абстрактная негативность, кото¬
рую можно было бы тут расчислить, там из¬
бежать.
Мы говорим «ничего» и «никого» во фран¬
цузской грамматике, где эти слова ни положи¬
тельны, ни отрицательны. Несмотря на искус¬
ственность или случайность этой ситуации,
сия грамматическая незавершенность не ли¬
шена соответствия с тем, как Целан оставляет,
быть может, резонировать Nichts и Niemand.
Особенно, когда пишет в «Псалме»
Gelobt seist du, Niemand.
Хвала тебе, Никто.
или же в «Einmal» («Один раз»), в котором так
трудно остается перевести некое ichten; оно
некоторым образом повторяет уничтоженное
без отрицания в том, что откликается также
100
ШИББОЛЕТ
и как производство или организация некого
я (ich), один и бесконечность, один раз и до
бесконечности, шаг между ничем (Nichts) и
светом (Licht).
Если дата становится разборчивой, ее шиб-
бодет говорит вам: «Я» (почти ничто, один-
единственный раз, единственный раз, возоб¬
новляемый до бесконечности, но тем самым и
конечный, и заранее о-пределяющий повторе¬
ние), я есмь, я—лишь шифр, поминающий как
раз то, что будет обречено на забвение, предна¬
значенный стать именем—на конечное время,
время розы—ничтожным именем, ничейным
«голосом», ничейным именем: золою.
Желание или дар стихотворения, движением
благословения дата препровождается к золе.
Я не предполагаю тем самым какой-то сущ¬
ности благословения, каковая могла бы найти
себе в этом странный пример. Я не говорю: вы
знаете, мы знаем, что такое благословение, ну
и вот, вот одно из них, адресующееся золе. Нет,
сущность благословения заявляет о себе, воз-
Eins und Unendlich,
vernichtet,
ichten.
Один и бесконечность,
уничтожен,
ячтожен.
Licht war. Rettung. Свет был. Избавленье12.
101
ЖАК ДЕРРИДА
можно, начиная с поэтической молитвы, песни
некоего остатка без бытия, опыта золы в испе¬
пелении даты, с опыта даты как испепеления.
Каковое не наметит уже в этом месте опера¬
цию, принимаемую или отвергаемую иной раз
всяким, кто задается вопросом, должен он или
нет приступать к кремации, к уничтожению
огнем—без иного, нежели зола, остатка—сего
живущего или этого архива. Испепеление, о
котором я говорю, имеет место прежде лю¬
бой операции, оно сжигает изнутри. Дата вы¬
горает при этом прямо по истечении срока
своего производства, своего генезиса или же
написания: своей сущности и своей случай¬
ности, шанса.
Как сентябрьские розы, ничейная роза при¬
зывает благословить остающееся от того, что
не остается, то, что не остается в этом остатке
(singbarer Rest), прах или золу. Рот сердца, при¬
шедший благословить прах золы, возвращает¬
ся благословить дату. Он поет да, аминь, тому
ничто, что остается (ничто не остается), и даже
той пустыне, в коей не будет более никого, что¬
бы благословить золу. Опять «Псалом»:
Niemand knetet uns wieder aus Erde und Lehm,
niemand bespricht unsern Staub.
Niemand.
102
ШИББОЛЕТ
Gelobt seist du, Niemand.
Dir zulieb wollen
wir blühn.
Dir
entgegen.
Ein Nichts
waren wir, sind wir, werden
wir bleiben, blühend:
Die Nichts-, die
Niemandsrose.
Никто не вымесит нас снова из земли и глины,
никто не освятит наш прах.
Никто.
Хвала тебе, Никто.
Ради тебя хотим
цвести.
Тебе
навстречу.
Ничто
мы были, есть,
останемся в цвету:
ничто-жною,
ничейной розой.
Адресоваться никому, это отнюдь не то же,
что ни к кому не адресоваться. Говорить ни¬
кому, рискуя—всякий раз, исключительным
образом,—что не к кому будет обратиться с
103
ЖАК ДЕРРИДА
благословением, некого благословить,—не в
этом ли единственный шанс благословения?
акта веры? Чем было бы уверенное в самом
себе благословение? Суждением, достовер¬
ностью, догмой.
Вот что я внушал: дата, зола, имя были или
будут одним и тем же, тем, что никогда не удер¬
живается в настоящем. И это то же остается
благословить. Петь. Оно остается, это одно и
то же, лишь в призыве благословения, оно при¬
зывает призывающее его благословение. Но
ответ никогда не обеспечен, он дан, но даже
и при этом неисчислим, нигде не являясь дан¬
ностью, дан заранее. «Chymisch»:
[...]
Grosse, graue,
wie alles Verlorene nahe
Schwestergestalt:
Alle die Namen, alle die mit¬
verbrannten
Namen. Soviel
zu segnende Asche. Soviel
gewonnenes Land
über
den leichten, so leichten
Seelen —
ringen.
104
ШИББОЛЕТ
Большая, серая,
как все утраченное, рядом
сестринская фигура:
С нею вместе все имена со¬
жженные, все
имена. Как много
золы благословить. Как много
обретено земель
над легкими,
столь легкими
душ
кольцами.
[...]
И вот зола, быть может, но, та или иная, зола
не есть. Этот остаток, кажется, остается от
того, что было и что было в настоящем време¬
ни; он, кажется, питается или утоляет жажду
в источнике бытия-в-настоящем, но он из бы¬
тия выходит, он заранее исчерпывает бытие,
почерпнуть из которого, кажется, стремится.
Оставание остатка—зола, почти ничто—не
есть бытие-в-остатке, если, по крайней мере,
под этим понимается бытие-в-пребывании. То,
что почерпнуто, всосано, выпито (geschöpft) из
черпака (Kelle; источник или фонтан, Quelle,
не так уж далек отсюда), из черпака золы, с
ложки золы (mit der Aschenkelle), выходит из
бадьи бытия (aus dem Seinstrog). Оно, быть мо¬
105
ЖАК ДЕРРИДА
жет, из нее проистекает, но оно из нее и выхо¬
дит, причем выходит из нее чистым, мыльным
(seifig). Вот почему в этой сцене стирки и золы
(фонтан не так уж далек отсюда) лучше ска¬
зать бадья бытия, нежели квашня, кормушка
или поилка (Trog):
MIT DER ASCHENKELLE GESCHÖPFT
aus dem Seinstrog,
seifig [...]
С ЛОЖКИ ЗОЛЫ ИСПИТО
из бадьи бытия,
мыльного [...]
Все кольца, вся зола, сколько же их, всякий
раз уникальных, проходят через дар благосло¬
венной даты. Всякая слеза. Несметные дары,
неперечислимо шифрованные столькими сти¬
хотворениями, не будем их цитировать.
5
До сих пор мы все время говорили о датах за¬
кодированных, не просто зашифрованных, но
кодифицированных согласно оговоренной ка¬
лендарной сетке. Стихотворение может их упо¬
минать, включив в свою фразу: само как ли¬
сток отрывного календаря. Так помеченная
дата не обязательно соответствует дате напи¬
сания, событию стихотворения. Она представ¬
ляет скорее его тему, нежели подпись.
Но, даже и обладая какой-то необходимо¬
стью, разграничение это кажется, тем не ме¬
нее, ограниченным в своей уместности. Где
расположить эту грань?
У нее форма кольца. По причине того кру¬
говорота, о котором мы говорим, поминаю¬
щая дата и дата поминаемая стремятся соеди¬
ниться или же сочетаться в тайной годовщине.
107
ЖАК ДКРРИДА
Стихотворение и есть та годовщина, которую
оно воспевает и благословляет: это данное,
преподнесенное кольцо, печать брачного со¬
юза и обещания. Оно имеет—оно есть в—ту
же дату, как и то, что оно благословляет, оно
есть в нее, оно и впервые дает, и возвраща¬
ет дату, которой сразу и принадлежит, и себя
предназначает. В этой точке, на этом всегда
прошедшем, всегда грядущем месте стирает¬
ся граница между так называемыми внешни¬
ми обстоятельствами, «эмпирической» датой
и внутренней генеалогией стихотворения. Но
генеалогия эта датирована, это не сущност¬
ное, универсальное, вневременное движение.
Шиббопет тоже пересекает эту границу: для
поэтической даты, для даты благословенной,
больше нет места различению между эмпири¬
ческим и сущностным, между несущественной
наружностью и обязательной интимностью.
Это не-место, эта утопия составляет места-
имение или событие стихотворения как бла¬
гословения, то абсолютное (может быть) сти¬
хотворение, о котором Целан говорит, что его
не имеется (...das es nicht gibt!).
Вместе с этим разграничением между эм¬
пирическим и существенным запутывается и
грань, предел философии как таковой, фило¬
108
ШИББОЛЕТ
софское разграничение. Философия находит¬
ся, отыскивается тогда на прибрежьях поэти¬
ческого и даже литературы. Отыскивается там,
ибо именно нечеткость этой грани, возможно,
и побуждает ее более всего мыслить. Она оты¬
скивается там, а не теряется с непременностью,
во что верят в спокойной своей доверчиво¬
сти те, кто считают, будто знают, где проходит
эта грань, и придерживаются ее—боязливо,
простодушно, хотя и без невинности, лишен¬
ные того, что должно называть философским
опытом: некоторого вопрошающего пересе¬
чения граней и пределов, небезопасности по
отношению к границе философского поля—и
особенно языкового опыта, всегда столь же
поэтического или литературного, как и фи¬
лософского.
Отсюда привилегия того, что мы называем
кодом: установление календаря, позволяюще¬
го называть, классифицировать (calare) годы,
месяцы, дни; или же башенных часов, разме¬
щающих и звоном возвещающих круговорот
часов. Как и календарь, часы именуют возврат
другого, совсем другого в том же самом. Но в
Uhr и Stunde, о которых говорится в стольких
стихотворениях, мы должны слышать нечто
иное и большее, нежели темы или предметы.
109
ЖАК ДЕРРИДА
Час пишет, час говорит, он зовет или вызывает
стихотворение, он его провоцирует, его при¬
влекает, его отчитывает и к нему адресуется,
как и к поэту, коего он требует, заставляет при¬
йти в свой час. Nacht говорит о Zuspruch der
Stunde13: об увещании, может быть, утешении,
но прежде всего—об адресованной речи. И на
это Zuspruch в другом месте отвечает Gespräch
часа, диалог, беседа с обращающимся часом,
речь, с ним разделенная:
Diese Stunde, deine Stunde,
ihr Gespräch mit meinem Munde.
Mit dem Mund, mit seinem Schweigen,
mit den Worten, die sich weigern.
Вот мой час, твой потом,
Их беседа с моим ртом.
С этим ртом, с его молчком,
Со словами, что тишком.
Точно так же как солнечные часы—или как
любой иной устав,—метка часа назначает субъ¬
екту его место, дает ему повод, ее адрес завладе¬
вает подписывающим или поэтом еще до того,
как тот отметит или назначит час. Возвращае¬
мый словам почин, говорил Малларме, возвра¬
щается также и к часу. Им-то и спровоцирован,
иначе говоря—установлен поэт. Как таковой
он и появляется вслед за ним. Возврат и пре¬
110
ШИББОЛЕТ
рывистый круговорот часов, «здесь» стрелки
распростирает «теперь». Эта сдержанная пре¬
рывистость, эта «часов цезура» (Stundenzäsur),
транс, шанс и баланс, скандирует стихотво¬
рение с самого его истока. Но такая поэти¬
ка ритма или же разнесенности касается не
только формы языка, она говорит кое-что и
об истоках смысла и о смысле языка. «Und mit
dem Buch aus Tarussa» вписывает в свою серд¬
цевину «часов цезуру». Стихотворение гово¬
рит о ритме, рифме, дыхании (mit/geatmeten
Steppen —/halmen geschrieben ins Herz/der
Stundenzäsur, с / вдыхаемым степным / жнивьем
пишет в сердце/часов цезуры), но также и о
языке, ритме языка, о его балансе: «равновесие
языка, слова, родных мест,/равновесье изгна¬
нья» («Sprachwaage, Wortwaage, Heimat — / waa-
ge Exil»). И «Бременская речь» признает сход¬
ство этого вопроса о смысле языка, его смысле
и месте для изгнанника (немецкого для немец¬
коязычного поэта, который не был немцем)
с «вопросом о смысле часов» (Uhrzeigersinn):
«Доступным, близким и неприкосновенным
среди стольких утрат оставалось только одно—
язык. [...] На этом-то языке и в эти, и в после¬
дующие годы и пытался я писать стихи: чтобы
говорить, чтобы обрести ориентиры, чтобы ра¬
зобраться, где я нахожусь и куда меня влечет
in
ЖАК ДЕРРИДА
[...] Это было, видите ли, событие (Ereignis),
движение, поход (Unterwegssein), это была по¬
пытка разыскать направление. И когда я за¬
даюсь вопросом о его смысле, думается мне,
надо сказать, что в вопросе этом говорит так¬
же и вопрос о смысле часов. / Ибо стихотворе¬
ние не вне времени. Несомненно, оно притя¬
зает на бесконечность, оно стремится прото¬
рить себе проход сквозь время—сквозь, а не
поверх». (Подчеркнуто мною).
Аннулирование, вновь, кольца. Возврат часа
в себя. Истребление, становление золой, испе¬
пеление или кремация даты: тотчас, в тот же
час, ежечасно. Это угроза абсолютной крипты:
невозврат, нечитаемость, амнезия без остатка,
но невозврат как возврат, внутри самого воз¬
врата. Вряд ли подобный риск менее сущест¬
вен, будучи случайностью данного часа или
дня, нежели сама возможность возврата, ко¬
торая предает столь же удаче, сколь и угрозе—
сразу, каждый раз.
Да простится мне, что я упоминаю здесь хо¬
локосту то есть буквально, как я предпочи¬
тал называть его в другом месте, всесожжение,
лишь для того, чтобы сказать о нем следующее:
сегодня, конечно же, у ведомого нам холокоста,
ада нашей памяти, есть дата; но есть холокост
и для каждой даты—где-то в мире, каждый
112
ШИББОЛЕТ
час. Каждый час отсчитывает свой холокост.
Каждый час уникален, пусть он даже и воз¬
вращается, и это—колесо, которое вращается
само собою, пусть даже—последнее—и не воз¬
вращается, не больше, чем сестра, его, та же,
другое его возвращающееся привидение:
Geh, deine Stunde
hat keine Schwestern, du bist —
bist zuhause. Ein Rad, langsam,
rollt aus sich selber, die Speichen
klettern [...]
Jahre.
Jahre, Jahre, ein Finger
tastet hinab und hinan [...]
Kam, kam.
Kam ein Wort, kam,
kam durch die Nacht,
wollt leuchten, wollt leuchten.
Ступай, твоему часу
нет сестер, ты —
ты вернулся. А колесо, неспешно,
вращается само собою, спицы
наверх ползут [...]
Годы.
Годы, годы, пальца
прикосновенье сверху вниз [...]
Пришло, пришло.
Слово пришло, пришло,
пришло сквозь ночь,
сиять желало, сиять желало.
ИЗ
ЖАК ДЕРРИДА
И далее, в том же стихотворении, которое я
должен тем самым рассечь и над которым раз¬
резы эти вершат безмерное насилие, поскольку
ранят не только тело песни, но прежде всего
ритм его собственных цезур, рассекая в раз¬
резах, ранах или шрамах те самые швы, о ко¬
торых как раз-таки и говорит это стихотво¬
рение, побывавшее в горниле стольких про¬
чтений: итак, далее зола, зола за золою, зола
золы, ночь в ночи, ночь и ночь—но два слова
(Asche, Nacht) отзываются друг на друга ужа¬
сающим эхом лишь в этом языке:
Asche. Зола.
Asche, Asche. Зола, зола.
Nacht. Ночь.
Nacht-und-Nacht. Ночь и ночь.
Имеется дата поминаемая и дата поминания,
поминающая. Но как различить их в самый
час—сегодня—годовщины? Как разграничить
дату, о которой говорит стихотворение, и дату
стихотворения, когда я пишу здесь, теперь, что¬
бы напомнить о том другом здесь, теперь, ко¬
торое было другим, но как бы в ту же дату?
Как бы: не потому, что вот этот час, сегод¬
ня, в эту дату, это датированное здесь-теперь
не является в точности тем же самым, а лишь
подобно другому, но потому, что первоначаль¬
114
ШИББОЛЕТ
ная дата, являясь кодированной меткой дру¬
гого здесь-теперь, уже была своего рода вы¬
мыслом, рассказывая о своеобразии лишь в
форме исполненных банальностей и общих
мест (во всяком случае, повторимых меток)
небылиц.
Воистину, зола. Если упомянутая, помяну¬
тая, благословенная, воспетая дата стремится
совпасть со своим возвратом в упоминании,
поминовении, благословении, пении, то как же
тогда отличить—для поэтической подписи—
констативное значение определенной исти¬
ны (вот когда это имело место) от того друго¬
го режима истины, который ассоциируется с
поэтической перформативностъю (я подпи¬
сываю это, здесь теперь, в эту дату)? Дата, ис¬
тинна ли она? Какова истина этого вымысла,
неистинная истина этой истины? Здесь, это,
теперь составляют некий шибболет. Это и
есть—шибболет.
6
Выйдем теперь за пределы того, что—в языке—
классифицирует метки датирования в соот¬
ветствии с общепринятым вымыслом кален¬
даря или часов.
Бесхитростно заостряя или обобщая мысль,
мы могли бы сказать что поэтическое письмо
предоставляет себя—целиком и полностью—
датированию. Об этом напоминает «Бремен¬
ская речь»: стихотворение в пути с места на
«открытое место» (к «взываемому ты»), и оно
бредет «сквозь» время, оно никогда не «вне-
временно». В нем заключен лишь шифр свое-
особости, предоставляющий место, призываю¬
щий место, предоставляющий и призывающий
время, рискуя потерять их в холокостической
общности возврата и в разборчивости поня¬
тия, в годовщинном повторении неповторимо¬
иб
ШИББОЛЕТ
го. Всюду, где подпись починает идиому, чтобы
оставить в языке след, память о надрезе сразу
и уникальном, и повторимом, криптически-
сокрытом и разборчивом, имеется дата. Не
абсолютная Дата, каковая имеется не в боль¬
шей степени, чем «абсолютное стихотворение»,
но что-то от даты, безумие «когда», «wann/
Wahnsinn», немыслимое Einmal, ужасающая
двойственность шиббопета, знака принадлеж¬
ности и угрозы дискриминации, неразличимо¬
го различения между союзом и войной.
Дата различает и сличает место, это ситуа¬
ция. Она может дать повод и место расчетам.
Но в конечном счете она уже не рассчитыва¬
ется. Крипта не может более быть результатом
утаивания, манипуляцией поэта-герметика,
поднаторевшего в сокрытии или стремящегося
обольстить—шифром, цифрой. Дата зачаровы¬
вает, но создана она отнюдь не для того, чтобы
зачаровывать. Крипте есть место (это страсть,
а не деяние поэта) повсюду, где язык метится
своеособым надрезом. Словно вырезаешь дату
на дереве, выжигая кору огненными цифрами.
Но голос стихотворения разносится за преде¬
лами своеособой зарубки. Этим я хочу сказать,
что зарубка становится разборчивой и кое для
кого из тех, кто не принимает никакого уча¬
стия в событии или в созвездии скрепляемых
117
ЖАК ДЕРРИДА
здесь подписью событий, для исключенных из
дележа: теперь они могут разделить.
Соразмерно с этой общностью или универ¬
сальностью, настолько, насколько тем самым
повторяем смысл, стихотворение обретает зна¬
чение философемы. Оно может препоручить
себя—и оно должно это сделать—работе гер¬
меневтики, коей нет надобности получать для
своего так называемого «внутреннего» прочте¬
ния доступ к своеособому секрету, на какое-
то время разделенному конечным числом сви¬
детелей или деятелей. Уже само стихотворе¬
ние есть такое герменевтическое событие, его
письмо состоит в ведении глагола херменейен,
ведет от него свое происхождение. Со сторо¬
ны универсального смысла, соответствующего
дате, соответствующего тому, что в ней может
вернуться публично поминаемым возвратом,
всегда можно говорить о «философских им¬
пликациях», как то и делает один из подза¬
головков нашего Коллоквиума. Но с другой
стороны, со стороны неустранимо своеосо-
бой даты и непередаваемого надреза, если бы
что-либо в таком роде существовало во всей
чистоте, никаких «философских импликаций»
не было бы. Возможность философского про¬
чтения даже обнаружила бы здесь, как и вся¬
кая герменевтика, свой предел.
118
ШИББОЛЕТ
Предел этот был бы также и—симметрично—
пределом формальной поэтики, которая оза¬
бочена тем, чтобы суметь—или уверовала, что
сумеет—удержать смысл поодаль, в отторгну¬
том состоянии. Подобный предел не означает
провала, еще менее—необходимости отказа от
философской герменевтики или формального
анализа. Он прежде всего вновь отбрасывает
нас к незаметному, стертому, но общему истоку,
к самой возможности философской герменев¬
тики, а также и формальной поэтики. Обе пред¬
полагают дату, врезанную в язык метку-насечку
имени собственного или идиоматического со¬
бытия. Могут сказать, что предполагаемое при
этом ими они как раз и забывают. Несомненно,
но забвение принадлежит к структуре того, что
они забывают: о нем можно вспомнить, лишь
его забывая. Дате удается лишь себя стереть,
ее же метка априорно ее стирает.
Именно это-то я и внушал слегка эллиптиче¬
ски, заявив для начала: вопрос «что такое...?»
датирует. Философия, герменевтика, поэтика
могут проявиться только в идиомах, языках,
теле событий и дат, над которыми, только и
можно сказать, не способна нависнуть никакая
металингвистика или метаистория; но такое
нависание обеспечено, если так можно выра¬
зиться, изнутри де-маркирующей, снимающей
119
ЖАК ДЕРРИДА
метки структурой, каковая принадлежит по¬
вторимости даты, то есть сущностному ее ан¬
нулированию. Стирание даты или имени соб¬
ственного внутри кольца: исток философии,
герменевтики, поэтики, первая подача.
Аннулируя ее в ее же повторении, посыл пода¬
чи предполагает и отрицает дату—иначе говоря,
шибболет. И мы тоже должны различать—но
как это сделать?—между «шибболет» и шиббо-
петоы вообще или в частности. Как интерпре¬
тировать эту фразу или указание: «сие = шиббо¬
лет»? Сей дейксис, здесь теперь? Поди знай.
Формально, по крайней мере, утверждение иу¬
даизма имеет ту же структуру, что и у даты.
Под утверждением я понимаю также и притя¬
зание, обязательство, которое не ограничива¬
ется констатацией факта, но призывает к от¬
ветственности за него. «Мы—евреи» подраз¬
умевает в этом случае «мы принимаем это, мы
берем это на себя», «мы обязуемся ими быть»,
а не только «оказывается, что на самом деле
мы евреи»—даже и в том случае, если обяза¬
тельство не сводится к решающему акту аб¬
страктной воли, а коренится в принятой па¬
мяти о некоем не выбиравшемся предназначе¬
нии. «Та же структура, что и у даты», сказали
мы. Только ли формальна эта аналогия? Когда
120
ШИББОЛЕТ
кто-то говорит «мы, евреи», имеет ли он в виду
присвоение некой сущности, признание при¬
надлежности, смысл разделения?
Да и нет, еще раз. Целан напоминает, что нет
еврейской собственности. По крайней мере
именно здесь общая тема, так же как и заго¬
ловок общего вопроса: «.. .ты меня слышишь,
это я, да, я, я и тот, кого ты слышишь, кого
ты, тебе кажется, слышишь, я сам и другой
[...] ведь еврей, тебе ли не знать, ну чем же
он владеет, что было бы его на самом деле—не
ссужено, не одолжено, так и не возвращено?»
Еврей—это к тому же и другой, я и другой.
Я еврей, когда говорю: еврей—это другой, у
которого нет сущности, у которого нет ничего
собственного или собственная сущность ко¬
торого в том, чтобы ее совершенно не иметь.
Отсюда сразу и пресловутая универсальность
еврейского свидетеля («Все поэты—евреи», го¬
ворит Марина Цветаева, процитированная в
эпиграфе к «Und mit dem Buch aus Tarussa»),
и непередаваемый секрет иудейской идиомы,
своеособость «его имени, его непроизносимого
имени», sein Name, der unaussprechliche.
«Непроизносимое» «имя» еврея, его имя соб¬
ственное, имя ли это? Чего только оно ни из¬
рекает:
121
ЖАК ДЕРРИДА
—оно изрекает шиббодет, непроизносимое
слово—в том смысле, что оно не может быть
произнесено никем вне союза. Ефремлянин
знает, как нужно, но не может его произне¬
сти. Это факт, который служит закону;
—оно изрекает имя Бога, которое не должно
произноситься никем из союза. Еврей может
его произнести, но не должен, не может его
произнести. Закон властвует над фактом;
—оно изрекает имя еврея, которое нееврею
произнести трудно, которое он не умеет или
не хочет произнести правильно, которое он
презирает и тем самым разрушает; он избега¬
ет его, «а то язык сломаешь», он замещает его
насмешливым именем, которое легче произ¬
нести или классифицировать, как подчас и по¬
ступают по обе стороны Атлантики.
Непроизносимое сохраняет и разрушает имя.
Оно его предохраняет—как имя Бога—или об¬
рекает на уничтожение среди золы.
С виду различные или противоречивые, эти
две возможности всегда могут перейти грани¬
цу и поменяться друг на друга.
Еврей, еврейское имя меняется таким обра¬
зом с шибболетом, на него. Прежде даже, чем
воспользоваться залогом или стать его жерт¬
вой, прежде любого разделения между разде¬
122
ШИББОЛЕТ
лением общности и разделением дискрими¬
нации, спасся он или пропал, господин или
изгнанник, еврей есть шиббопет. Свидетель
универсальному, но в качестве абсолютной
своеособости, датированной, помеченной,
надрезанной, цезурированной,—в качестве и
от имени другого.
(И я добавлю к тому же, что в своей чудо¬
вищной политической двойственности шиб-
бопет мог бы послужить сегодня прозванием
государству Израиль, нынешнему содержанию
державы Израиль. Могут сказать, что это за¬
служивает большего, нежели отступление в
скобках. Да. Но вот что я говорю в скобках:
повсюду—и за границами этих скобок только
об этом тут и идет речь.)
Свидетель универсальному в качестве абсо¬
лютной своеособости, в качестве и от имени
другого, чужака, тебя, к которому я должен сде¬
лать шаг, каковой, не сближая нас с тобой, не
меняя меня на тебя, не заручившись проходом,
дает пройти слову и предписывает нас если не
единому, то по крайней мере одному и тому же.
Мы были уже к этому предназначены, живя под
тем же встречным ветром. Дать пройти, пропу¬
стить слово сквозь колючую проволоку грани¬
цы, сквозь, на этот раз, решетку языка—и ли бла¬
годаря ей. Проход другого, к другому—уважение
123
ЖАК ДЕРРИДА
того же самого, какого-то того же, уважающего
инаковость другого. Почему Целан выбрал сло¬
во Passat, это название ветра, чтобы сказать в
Sprachgitter (в скобках) «Мы чужаки»?
(Wär ich wie du. Wärst du wie ich.
Standen wir nicht
unter einem Passat?
Wir sind Fremde.)
(Будь я как ты, а ты как я,
уж не стояли 6
под одним пассатом?
Мы чужаки.)
Чужаки. Оба чужаки. Чужаки один для дру¬
гого? Оба чужаки еще и для других, для треть¬
их? Двое—оба, один как другой, unter einem
Passat.
Невозможное движение, целящее обозначить
«иудейское», предмет еврейства,—твое, а не
только мое, всегда другого, неприсваиваемое,—
мы читаем о нем, в частности, в стихотворе¬
нии, датированном, это его название, «Zürich,
zum Storchen». Оно посвящено—любая дата
посвящена—Нелли Закс. Семантика меня и
тебя кажется здесь все столь же парадоксаль¬
ной (ты есть (некое) я). Этот парадокс себя
чрезмерит—в соизмерении с рамками бытия.
Тут же и диспропорция слишком много или
124
ШИББОЛЕТ
слишком мало, чего-то большего и меньшего,
чем бытие. Ты, слово «ты» так же может адре¬
соваться другому, как и мне, себе как другому.
Каждый раз оно выходит за рамки экономики
дискурса, его бытия-при-себе:
Vom Zuviel war die Rede, vom
Zuwenig. Von Du
und Aber-du, von
der Trübung durch Helles, von
Jüdischem, von
deinem Gott [...]
Von deinem Gott war die Rede, ich sprach
gegen ihn...
Мы говорили о Слишком-много
и Слишком-мало. О Тебе
и Не-Тебе, о
ясности смущающей и о
еврейском, о
твоем Боге [...]
Мы говорили о твоем Боге, я
против него...
(Вторая скобка: я многократно воздержи¬
вался подавать запрос о Хайдеггере или к
Хайдеггеру. Его необходимость ни от кого не
может ускользнуть. Из тех же соображений
я ничего не скажу здесь и из того, что стоило
бы сказать и о других мыслителях: о Бубере,
Левинасе, Бланшо, кое о ком еще).
125
ЖАК ДЕРРИДА
«Ты», «твое» могут адресоваться к другому
как еврею, но также и к себе как другому, как
другому еврею или как другому, а не еврею.
Истинная ли это альтернатива? «Die Schleuse»,
«Шлюз», адресуется к тебе, к твоему скорбно¬
му трауру, ко «всему трауру,/который твой»:
чтобы сказать тебе, что потеряно, причем без
остатка, не что иное, как слово, некое слово,
которое открывается, словно некий шиббо-
лету самому близкому. Ведь это утерянное сло¬
во, это слово, с которым нужно скорбно рас¬
проститься, это не только слово, «что было
мне оставлено»: «сестра». Это к тому же, что
еще, если можно так выразиться, весомее, сло¬
во, которое открывает возможность распро¬
ститься в скорби и трауре с тем, что утеряно
без остатка (истребленной семьей, кремацией
семейного имени в образе сестры—ибо слово
это «сестра»), в последний час, которому уже
нет сестры («твоему часу / нет сестры»). Это то
же самое слово, которое дает доступ к еврей¬
ской скорби: каддиш. Это слово адресовалось
мне, как запрос о часе, оно мне предшество¬
вало, оно искало меня (mich suchte), почин
был за ним. Я же его утерял, как и слово, что
мне оставалось: «сестра». Я утерял слово, ко¬
торое мне оставалось, я потерял слово, кото¬
126
ШИББОЛЕТ
рое меня искало, чтобы оплакать то, что мне
оставалось:
An einem Mund,
dem es ein Tausendwort war,
verlor —
verlor ich ein Wort,
das mir verblieben war:
Schwester.
An
die Vielgötterei
verlor ich ein Wort, das mich suchte:
Kaddisch.
У рта,
которому было то слово тысчью,
потеря —
утерял я слово,
что мне оставалось:
сестра.
Рядом
с уймой идолов
я слово потерял, которое меня искало:
Каддиш.
Потеряно слово «сестра», которое мне оста¬
валось, потеряно слово каддиш, которое меня
искало, чтобы жила утрата, потеряно и «жел¬
тое мое пятно еврея» («...wo/mein Juden¬
fleck...?»), потерян мой «еврейский завиток»,
который также и «людской завиток» (Juden¬
127
ЖАК ДЕРРИДА
locke, wirst nicht grau ... Menschenlocke, wirst
nicht grau...).
Когда она доходит до самой смерти имени, до
угасания того имени собственного, коим оста¬
ется еще дата, траурное поминовение, утрата не
может быть горше. Она переступает тот предел,
где нам отказано даже в трауре, в помещении
другого вглубь воспоминания (Erinnerung), в
сохранении погребения другого, в эпитафии.
Ибо обеспечивая погребение, дата могла еще
дать место трауру, тому, что зовется его рабо¬
той. И Целан упоминает также испепеленную
потустороннюю жизнь даты, потерянные без
погребения слова, «wie unbestattete Worte». Но и
умерев однажды—и без погребения,—эти тра¬
урные и сами испепеленные слова могут еще
вернуться. Они возвращаются тогда как призра¬
ки. Слышно, как они скитаются вблизи стел.
[...]
wie unbestattete Worte,
streunend
im Bannkreis erreichter
Ziele und Stelen und Wiegen.
[...]
как слова без погребенья,
бредущие
по кругу, где правят власть
достигнутые цели, стелы, колыбели.
128
ШИББОЛЕТ
Призрачное блуждание слов. Это привиден-
ческое поведение не достается словам случай¬
ным образом, после смерти, которая настигнет
одни из них и пощадит другие. Все слова раз¬
деляют привиденческое возвращение, стоит
им в первый раз появиться. И они так и оста¬
нутся навсегда призраками, этот-то закон и
определяет в них связь души и тела. Нельзя
сказать, что мы знаем об этом, поскольку об¬
ладаем опытом смерти и траура. Опыт этот
приходит к нам из нашей связи как раз с этим
возвращением метки, потом языка, потом сло¬
ва, потом имени. То, что зовут поэзией или
литературой, само искусство (не будем в дан¬
ный момент их различать), иначе говоря, не¬
кий опыт языка, метки или черты как тако¬
вых, есть, быть может, лишь напряженная фа¬
мильярность по отношению к неизбежной из-
начальности призрака. Ее можно, естествен¬
но, перевести в неизбежную утрату начала.
Траур, опыт траура, также и переход через его
пределы—трудно ведь прозреть во всем этом
некий закон, управляющий темой или жанром.
Это опыт—как таковой—для поэзии, литера¬
туры, самого искусства.
7
Одно событие, кажется, возвещает о законной
принадлежности еврея к его общине в момент
платы за вступление или же обряда перехода,
инициации, и оно имеет место, скажем для
начала, только один раз, в некую абсолютно
определенную дату; это—обрезание. Такова,
по меньшей мере, видимость.
Обрезание, нельзя ли сказать, что именно об
этой ране—зашифрованной, которую нужно
расшифровать—и говорит Целан в конце «Dein
vom Wachen»? Sie setzt/Wundgelesenes über, сти¬
хи эти во всяком случае говорят о выходе за,
поверх прочитанного—вплоть до крови, до ра¬
ны, достигая того места, где шифр мучительно
надписывается прямо на теле. Каковое может
быть телом «читателя-собирателя», как спра¬
ведливо подсказывает один из французских
130
ШИББОЛЕТ
переводчиков, но также и тем телом, на кото¬
ром шифр прочитывается, поскольку он остал¬
ся там как метка раны. Тогда рана—или шрам
от нее—становится значащей, она какой-то
ниточкой удерживается, цепляется за чтение.
Сказать, что она читаема, разборчива, было
бы буквально злоупотреблением, ибо она точ¬
но так же и неразборчива, нечитаема и имен¬
но поэтому пользует чтение вплоть до крови.
Но она принадлежит опыту чтения. Я сказал
бы даже—опыту перевода, ибо «setzt... über»,
каковое никоим образом не переводимо через
«переводит», проходит тоже поверх этой грам¬
матической невозможности, чтобы подать знак
в направлении перевода этой раны-чтения, пе¬
реходя через границу на другую сторону, со
стороны другого.
В буквальности означающего его слова (Be¬
schneidung) обрезание редко появляется в тек¬
сте Целана—по крайней мере, насколько мне
известно. Пример, к которому я вернусь че¬
рез мгновение, касается обрезания слова. Но
обрезают ли когда-либо, не обрезая слова?
Имени? И как обрезать имя, не коснувшись
тела? Сначала тела имени, каковое оказывается
возвращено раной к своему состоянию слова,
затем плотской метки, написанной, располо¬
131
ЖАК ДЕРРИДА
женной, вписанной в сеть других меток, сразу
наделенной особенностью и ее лишенной?
Если слово «обрезание» редко появляется в
своей буквальности, разве что по поводу обреза¬
ния слова, тропика обрезания в отместку распо¬
лагает свои разрезы, цезуры, шифрованные со¬
юзы, раненые кольца по всему тексту. Рана, сам
опыт чтения, универсальна. Она зависит сразу
и от дифференциальных меток, и от предназна¬
чения языка: недоступность другого совершает
здесь свой возврат в то же, датирует и заставля¬
ет вращаться кольцо. Сказать, что «все поэты—
евреи», вот предложение, которое и метит, и ан¬
нулирует метки обрезания. Оно тропично. Все,
кто обращаются с языком или живут в языке как
поэты,—евреи, но в тропическом смысле. А тот,
кто это говорит, следовательно, выражаясь поэ¬
тически и следуя тропу, уже не представляется
буквально евреем. Спрашивается: что такое в
данном случае буквальность?
Троп (вновь пересечение с «Меридианом»...)
сводится к тому, чтобы определить место ев¬
рея не только как поэта, но и в любом чело¬
веке, обрезанном языком или приведенном к
обрезанию языка.
Каждый мужчина тогда обрезан. Переведем,
следуя тому же тропу: стало быть и каждая
женщина—та самая сестра. Следовательно...
132
ШИББОЛЕТ
Я не в состоянии приступать здесь к рас¬
смотрению вопроса о семантической нагруз¬
ке обрезания; я не буду перечислять всех упо¬
треблений, которые богатая лексика обреза¬
ния может признать правомочными в языке
Писания далеко за пределами освященной опе¬
рации, состоящей в отрезании крайней плоти.
«Спиритуализация», как часто говорят, инте-
риоризация, которая состоит в том, чтобы рас¬
ширить смысл слова далеко за пределы надреза
плоти, датируется не со св. Павла, она не огра¬
ничивается обрезанием души или сердца.
Если придерживаться минимальной семан¬
тической сети, «обрезание», кажется, включает
в себя по меньшей мере три значения:
1. Усечение, которое взрезает мужской по¬
ловой член, его надрезает и вокруг него обо¬
рачивается, образуя огибающее кольцо.
2. Имя, данное моменту заключения союза
и законного вступления в общину: шибболет,
который рассекает и разделяет, затем отлича¬
ет, например, на основании языка и данного
имени, одно обрезание от другого, еврейскую
операцию от египетской, от которой, как гово¬
рят, она происходит, и даже от мусульманской,
которая ее напоминает, и многих других.
3. Опыт благословения и очищения.
133
ЖАК ДЕРРИДА
Между этими-то тремя смыслами и может
перемещать некая тропика буквальность при¬
надлежности к иудаизму, если все еще мож¬
но говорить о принадлежности к общности,
о которой «Gespräch im Gebirg» напоминает
нам, что ничто собственно ей не принадлежит.
Евреи тогда—это, во всех смыслах слова, обре¬
занные и обрезающие: те, у кого есть опыт, не¬
который резкий опыт обрезания. Евреем может
быть кто угодно—или никто. Еврей—ничейное
имя, единственное. Ничейное обрезание.
Если все поэты—евреи, все они, поэты, об¬
резаны или обрезают. В тексте Целана это слу¬
жит поводом для тропики обрезания, како¬
вая обращается от зашифрованного рубца ко
всем ранам-прочтениям, ко всем рассеченным
словесам, особенно в «Стретте», где можно
проследить нить, проходящую через «точ¬
ки швов», через разрывы или затянувшиеся
шрамы, через подлежащие отсечению словеса,
которые отсечены не были, через залатанные
мембраны и т. п.
Мы только что сказали ничейное обрезание.
Взывание к истребленному народу указыва¬
ет на ничейный род и корень: черная эрек¬
ция под небом, уд и мошонка, ничейный род
и корень. Искоренение рода, но также и пола
(Geschlecht) в «Radix, Matrix»:
134
ШИББОЛЕТ
Wer,
wer wars, jenes
Geschlecht, jenes gemordete, jenes
schwartz in den Himmel stehende:
Rute und Hode—?
(Wurzel.
Wurzel Abrahams. Wurzel Jesse. Niemandes
Wurzel —
unser.)
[».]
Кто,
кто был это, этот
род убитый, этот род,
воздетый черным в небо:
уд и мошонка—?
(Корень.
Корень Авраамов. Корень Иесеев. Ничейный
о корень—о
наш.)
[...]
Обрезать: само слово появляется однажды, в
повелительном наклонении: beschneide.
Но грамматика глагола, модальность импе¬
ратива не обязательно означает властное пове¬
ление. Наказ, требование, желание, прошение,
мольба тоже могут передаваться этой грам¬
матикой.
135
ЖАК ДЕРРИДА
Ведь это слово, приказание—наказ или тре¬
бование, желание, прошение или мольба—
направлено на сей раз на слово. Этот глагол
имеет объектом слово, он провозглашает опе¬
рацию, которую надо произвести над словом,
иначе говоря, над глаголом. Глагол глаголет:
обрежь глагол. Его дополнение—это слово,
скорее даже Слово: «beschneide das Wort».
Прочтем это стихотворение: «einem, der vor
DER TÜR STAND...»
Речь идет о том, чтобы обрезать саму речь.
Запрос брошен раввину, без сомнения обре¬
зающему. Это не невесть кто, это Рабби Лёв.
[•••]
Rabbi, knirschte ich, Rabbi
Löw:
Diesem
beschneide das Wort [... ]
[...]
Рабби, скрежетал я, Рабби
Лёв:
Этому
слово обрежь [...]
Это слово, которое надлежит обрезать, об¬
резать для кого-то, кому-то, это слово, кото¬
рое нужно тем самым дать и дать однажды
обрезанным, услышим его как отверстое, от¬
крытое слово.
136
ШИББОЛЕТ
Как рану, скажете вы. И да, и нет. Прежде
всего—открытым как дверь, открытым чужа¬
ку, другому, ближнему, гостю или же кому угод¬
но. Кому угодно, несомненно, в образе абсо¬
лютного грядущего (тому, что придет, точнее,
пришло бы, поскольку приход этого грядущего,
коему грясти, не должен быть обеспечен или рас¬
числен), то есть в образе чудовищного порож¬
дения. Абсолютное грядущее может заявить о
себе лишь под видом чудовищной монструозно-
сти, вне всех предвосхитимых форм или норм,
вне жанров. И я прохожу здесь мимо того, что
видение Рабби Лёва напоминает нам о Големе,
изобретателе монстра: рассказ в стихотворении
оказывается подвергнутым трансмутации, пре¬
образующему переводу, дотошному, что касает¬
ся буквы и детали,—еще один камешек с клад¬
бища в Праге,—но совершенно самовольному.
Перевод понуждаем рассказом, но оправдан и
никак не соотносится с такою буквальностью.
Слово открыто кому угодно и в образе, быть
может, этакого пророка Илии, его призрака
или двойника. Он неузнаваем сквозь эту де¬
монстрацию монстра, но нужно суметь его
распознать. Илия—это тот, кому причитает¬
ся, обещано, предписано гостеприимство. Он
может прийти, нужно об этом знать, в любой
момент. В каждый миг он может сделать из
137
ЖАК ДЕРРИДА
своего прихода событие. Я бы поместил на
это место все то, что называет или призывает
приход события (kommen, geschehen) в столь
многих стихотворениях Целана.
Пророк Илия, Целан его не называет, при
этом, может быть, и не мыслился. Рискну так¬
же напомнить, что Илия не только гость, тот,
перед кем должна открыться дверь слова, от¬
крыться как сама связь. Илия не только мес¬
сианский или эсхатологический пророк. По
повелению Бога, гласит традиция, он должен
присутствовать при каждом обрезании, вся¬
кий раз, все разы. Он там бдит. Тот, кто держит
обрезанного, должен усесться в кресло Илии,
Elijahs chair, Kise Eliyahu. He может же он сам
отсутствовать в стихотворении, которое гла¬
сит: «Diesem/beschneide das Wort»?
Здесь же чудовище, или Илия, гость или дру¬
гой, стоит перед дверью, на первом шаге сти¬
хотворения, на пороге текста. «Einem, der vor
der Tür stand...»—это название. Оно стоит пе¬
ред дверью, как перед законом. Подумаем о
«Vor dem Gesetz», «Перед законом» Кафки, но
также и о всем том, что сопрягает в иудаизме
дверь и закон.
И тот, кто говорит я, если вам угодно, поэт,
один из тех поэтов, которые «все евреи», от¬
138
ШИББОЛЕТ
крывает, наверное, перед ним дверь, но дверь
становится словом. Он открывает ему не дверь,
но слово:
EINEM, DER VOR DER TÜR STAND, eines
Abends:
ihm
tat ich mein Wort auf—: [...]
ТОМУ, КТО СТОЯЛ ПЕРЕД ДВЕРЬЮ, однажды
вечером:
ему
я открываю свое слово—: [...]
Назовем это—аллегорически—аллегорией,
доступность одного слова для другого, дру¬
гому или от другого. Аллегория следует пере¬
вороту или же превратностям смены часов,
с вечера до утра, следует поочередной череде
разову in vicem, vice versa. Смена начинается
однажды вечером, eines Abends, к западу от
стихотворения. Поэт, тот, кто говорит здесь
я, открывает тогда слово и адресуется к рав¬
вину, к мохелЮу к тому, кого он назначил об¬
резать, ибо сказал ему «обрезай». Что он от
него требует? закрыть дверь вечера и открыть
дверь утра (die Morgentür). Если дверь означа¬
ет слово, он тогда требует от него утреннего
слова, слова восточного, поэмы истока—раз
слово обрезано.
139
ЖАК ДЕРРИДА
Wirf auch die Abendtür zu, Rabbi.
Reiss die Morgentür auf, Ra
Закрой же дверь вечера, Рабби.
Настежь дверь утра, Ра
Неистовое открывание и закрывание. Auf-
reissen, это открыть резко, стремительно и на¬
стежь, выломать или подчас разодрать одним
махом, как покров. Zuwerfen тоже отмечает
некоторую грубость, дверь захлопнута, будто
брошена в чью-то сторону, объявляя кому-
то о закрытии. Что касается Ра-, прерванно¬
го на последней цезуре имени, первого слова
призыва, который не доходит до собственного
свершения и в конце концов остается во рту,
Рабби, разрубленного пополам, быть может,
это также и египетский бог, солнце или свет,
в открытости «двери утра».
Я не буду претендовать на то, чтобы про¬
честь или расшифровать это стихотворение.
Стихотворение о стихотворении, оно упоми¬
нает также и о становлении слова поэтиче¬
ским, в общем и целом, о его становлении ев¬
реем, коли «все поэты—евреи». Оно описывает
становление изначального слова обрезанным,
его обрезание. Это рассказ об обрезании.
140
ШИББОЛЕТ
Я пользуюсь этим словом, чтобы обозначить
операцию, отсекающий хирургический акт, но
также и состояние, качество, положение того,
кто обрезан. В этом втором смысле мы и будем
говорить об обрезанности слова, как говорят
также и об отточенности речи. Обрезание бу¬
дет указывать на бытие-обрезанным или очер¬
ченным. «Иерусалим» Блейка, великая поэма
обрезания, постоянно сочетает эти три пово¬
рота или оборота, эти три переворота: обреза-
ниеу описание и окружение, например, четырех
чувств, которые являются как бы четырьмя ли¬
ками, повернутыми к сторонам света, с запада
(«the tongue») на восток («the nostrils»), с севера
(«the ear») на юг («the eye»: «eyed as a Peacock»):
«.. .Circumscribing & Circimcising the excremen-
tious Husk & Covering, into Vacuum evaporat¬
ing, revealing the lineaments of Man... rejoicing
in Unity in the Four Senses, in the Outline, the
Circumference & Form for ever in the Forgiveness
of Sins Which Is Self Annihilation; it is the Covenant
of Jehovah» (98:745).
Я процитировал этот «союз» Блейка, что¬
бы подчеркнуть, что во всех своих так назы¬
ваемых тропических измерениях обрезание
остается вещью чувственной и телесной. Оно
позволяет писать и читать себя на теле. Более
141
ЖАК ДЕРРИДА
того: чувство чувств, так позволяет себя мыс¬
лить, означивать, интерпретировать само тело,
начиная с этого ответа на вопрос «что такое
подобающее, так сказать, чистое тело?»: ме¬
сто обрезания.
Еще до святого Павла в Библии можно было
прочесть об обрезании или необрезании губ,
то есть, на этом языке, языка (Исх. 6:12, 30),
ушей (Иер. 6:10) и сердца (Лев. 26:41).
Противопоставление должного и недолж¬
ного, чистого и нечистого часто совпадает с
противопоставлением обрезанного и необре-
занного, что беспредельно расширяет семан¬
тическое поле обрезания и в итоге определяет
его лишь в пределах определения, ограниче¬
ния, самого описания, сообщая ему, так ска¬
зать, своеособую неопределенность.
Обрезание слова должно, таким образом, по¬
ниматься как событие телесное. Существенна
аналогия между этим событием, с одной сто¬
роны, и диакритическим различением меж¬
ду шиббопет и сибболет, с другой стороны.
Именно телесно, по причине некоего случив¬
шегося бессилия их голосового органа, но бес¬
силия подобающего тела, тела уже окультурен¬
ного, ограниченного неорганическим, внепри-
родным барьером, и испытали ефремляне свою
неспособность произнести то, что, как они,
142
ШИББОЛЕТ
между тем, знали, должно было произноситься
шибболет—а не сибболет. Для некоторых «не¬
произносимое имя», шибболет является обре¬
занным словом. Этому, Рабби, обрежь слово,
beschneide das Wort. Дай ему слово разделения,
удели ему в удел его долю, и этому тоже.
Нужно сделать вид, что завершаешь доклад, и
совершить краткий обзор. В качестве заключе¬
ния я остановлюсь на нескольких замечаниях
или вопросах.
Таково слово для обрезания, вот оно внача¬
ле открыто, словно дверь, предложено, дано,
по крайней мере обещано другому.
Другой остается неопределенным—нена¬
званным в стихотворении. У него нет опозна¬
ваемого лица, есть просто лицо, поскольку он
должен видеть дверь и получить слово, пусть
даже это лицо и остается невидимым. Ничто
в стихотворении не дает его увидеть. Это ни¬
кто, кто угодно, ближний или чуждый, ибо
для другого это одно и то же.
Тот, кто еще не назван, тот, кто, может быть,
ожидает от обрезания свое имя, он уникален,
вот этот. Он притягивает все стихотворение,
предназначает, адресует его себе, адресату, на¬
ставляет его в направлении своего собствен¬
ного полюса абсолютной асимметрии.
143
ЖАК ДЕРРИДА
Другой, вот этот, всегда видит себя поме¬
щенным, если так можно выразиться, во главе,
одинокиму совсем одним в строке—стихе. Это
ему, вот этому (Diesem) и нужно открыть, дать,
обрезать слово, для него нужно вписать в сердце
живущее Ничто (diesem/schreib das Lebendige/
Nichts ins Gemüt), ему, для него, этого: ihm, да¬
лее Diesem, diesem, diesem, Diesem, четыре раза
одно и то же указательное вместоимение, то же
слово, чтобы вставить строфу в рамку, четыре
раза в одиночку в строке, два раза, чтобы на¬
чать и кончить, в грамматике прописного.
[•••]
ihm
tat ich mein Wort auf
[...]
Diesem
beschneide das Wort,
diesem
schreib das lebendige
Nichts ins Gemüt,
diesem
spreize die zwei
Krüppelfinger zum heil¬
bringenden Spruch.
Diesem.
[...]
ему
я открываю свое слово
144
ШИББОЛЕТ
Этому
обрежь слово,
этому
впиши живое
Ничто в сердце,
этому
раздвинь два пальца
уродливых для
слова привета.
Этому.
Слово это, отдаваемое для обрезания, и в
самом деле дано, это именно данное слово,
поскольку сказано: «я открываю свое слово»,
mein Wort. Данное слово, обещание, обяза¬
тельство, подпись, дата, «слово привета» тоже
в форме стихотворения или решения (Spruch:
изречение или афоризм, строфа или стихо¬
творение, приговор или заключение, решение
правосудия—этим и будет по справедливости
обрезание, этим решением слова, его пригово¬
ром, вписываясь прямо на тело, по справедли¬
вости точно в сердце).
Это открывающее слово позволяет пройти
через дверь. Еще один шибболет, сам шиббо-
лету источник всех прочих и однако—один из
них, один среди других в данном языке.
Шибболет дан или обещан мною (mein Wort)
единственному в своем роде другому, вот это¬
145
ЖАК ДЕРРИДА
му, чтобы он разделил его и вошел или вы¬
шел, чтобы он прошел в дверь, перешел линию,
строку, границу, переступил порог.
Но это данное или обещанное, во всяком
случае открытое, представленное другому сло¬
во также и требует. Оно требует, чтобы за него
походатайствовали, заступились, оно, скорее
даже, ходатайствует перед раввином, еще од¬
ним другим, чтобы он придал, он, третий, это¬
му слову значимость обрезания—шибболет
общности перед законом, знак союза. Раввин—
мудрец, наделенный этим правом, у него есть
знание и власть, чтобы обрезать слово, он
хранитель и поручитель, через него проходит
передача шибболета в момент прохода через
дверь. А эта дверь—не что иное, как обрезание
в качестве шибболета, место решения о праве
на доступ в узаконенную общность, общину,
союз, имя, данное своеособому индивидуу¬
му, но имя датированное, а именно: особен¬
ное, но вписанное—прямо по телу—такого-то
дня в генеалогическую классификацию, мож¬
но сказать, в календарь. Имя годится сразу и
один разу и много раз. Имеется круговращение
и переменчивость имен.
Заступник, кажется, удерживает всю полноту
власти и все права, идет ли речь о заступни¬
ке
ШИББОЛЕТ
честве стихотворения, или моем, или равви¬
на. Это—шибболет—заступается. Но здесь же
знание и власть аннулируют сами себя. Знание
и власть, которыми обладает Рабби Лёв, анну¬
лируются, его знать-мочь-обрезать, что сво¬
дится, по правде, к одному и тому же, что по¬
просту едино, тут же уничтожается в безобъ-
ектности. Они до бесконечности знают и мо¬
гут, но также до бесконечности должны и са-
моистребляться, аннигилировать. Ибо письмо
обрезания, которое я у него требую, о котором
ходатайствую перед заступником, это писа¬
ние ничто. Оно оперирует ничто, режущая
хирургия, которая вплоть до крови, вплоть
до раны (Wundgeschriebene, можно сказать на
этот раз) погружает запись Ничто в плоть, в
живую речь, в плоть произносимого и обре¬
занного слова: Diesem /beschneide das Wort,/
diesem schreib das lebendige/Nichts ins Gemüt...
Писать, разрезать, вписывать, отсекать, отде¬
лять, schreiben, schneiden, scheiden. Но—ничто.
Дают слово, свое слово, вписывая это ничто в
сердце; при этом надо не пресечь речь, слово,
напротив, обеспечить ему проход. В «Стретте»
сказано о камне, быть может, с порога, или с
дороги, или от первых обрезавших, что «он /
был гостеприимен, не/прерывал он слова»:
147
ЖАК ДЕРРИДА
«er/war gastlich, er/ fiel nicht ins Wort». Как ча¬
сто случается, разрыв стиха приходит после
местоимения.
Можно ли писать ничто?
(Поместим здесь, отнюдь не для того, что¬
бы ее закрыть, напротив, чтобы оставить от¬
крытой, отверстой как рана, необходимость
огромной скобки: для проблемы ничто и смыс¬
ла бытия у Целана, некой истины бытия, кото¬
рая проходит через опыт ничто, для вопроса,
здесь, об обрезании, оставленного без ответа
в дату Тодтнауберга, когда он был в общем и
целом поставлен перед мудрецом иного сорта,
летним днем 1967 года.)14
Ничье обрезание, обрезание слова вреза¬
нием ничто в обрезанное сердце другого, вот
этого, тебя.
Обрежь для него слово, обрежь ему слово,
что же может подразумевать это требование?
Больше, чем может подразумеваться в выска¬
зывании, больше и меньше, чем этот или тот,
другой смысл, больше или меньше, чем эта
определенность. Обрезание, это к тому же и
определение: оно определяет, и оно решает. Но
требовать обрезания—отнюдь не требовать
чего-то определенного, смысла или объекта.
Обрезанное слово прежде всего написано,
сразу и врезано, и вырезано—в теле, которое
148
ШИББОЛЕТ
может быть телом некоторого языка и, во вся¬
ком случае, всегда связывает тело с языком:
слово взрезанное, початое, раненое, чтобы
быть тем, что оно есть, слово вырезанное, на¬
писанное, поскольку вырезанное, отделенное
цезурой от своего истока, от стихотворения.
Далее, обрезанное слово означает слово про¬
читываемое, пусть и исходя из ничего, но чи¬
таемое, подлежащее чтению вплоть до раны
и крови (\¥ипс^е1е8епе).
Заодно, если можно так выразиться, тем же
махом, обрезанное слово дает доступ к общно¬
сти, к союзу, к разделению языка—в языке. И в
языке еврейском как языке поэтическом, если
все поэтические языки, как все поэты, согласно
эпиграфу, по сути еврейски; но суть эта пред¬
вещает себя лишь через раз-отождествление,
то отчуждение в ничто несути, о котором мы
уже говорили. И, что касается германского
языка, его, как и любой другой, сколь бы он
ни был при этом привилегированным, должен
обрезать раввин, и раввин становится тогда
поэтом, выявляет в себе поэта. Как же может
обрезание случиться с немецким языком, в
дату этого стихотворения, то есть после холо¬
коста, разрешения, окончательной кремации,
золы всего? Как можно благословить золу по-
немецки?
149
ЖАК ДЕРРИДА
Наконец и следовательно, в-четвертых: сра¬
зу и разборчивое, и секретное—метка принад¬
лежности и исключения, рана разделения,—
обрезанное слово напоминает нам также обо¬
юдоострое лезвие шибболета. Будучи меткой
союза, оно к тому же вмешивается и посредни¬
чает, оно запрещает, оно объявляет приговор
об исключении, провозглашает дискримина¬
цию и даже истребление. Благодаря ему можно
ориентироваться в своей среде, к добру ли, к
худу ли, по двум сторонам смысла слова раз¬
деление: подразделяя его, с одной стороны,—
на удел и кольцо союза, но также и—с другой,
оборотной стороны разделения, со стороны
исключения,—на отказ от другого, отказ ему
в проходе, в жизни. Одно разделение всегда
отвергает другое, смысл одного—какого-то—
разделения всегда объявляет другое вне за¬
кона. По причине шибболета—и в той самой
мере, в какой им располагают—можно видеть,
как оно обращается против самого себя: об¬
резанные оказываются тогда изгнанными или
задержанными на границе, исключенными из
общины, предаваемыми смерти или обращае¬
мыми в золу: только по виду, только по имени,
по первому прочтению шрама.
Как уберечь себя от этого обоюдоострого
лезвия? И чем? Ничем. Может быть, посред¬
150
ШИББОЛЕТ
ством ничто, аннулирования любого букваль¬
ного обрезания, стирания этой определенной
метки, может быть, надписыванием, каковое—
обрезание ничто и ничто обрезания. Быть мо¬
жет, подразумевалось, что Рабби Лёв требует
или приказывает это, как раз это, ничто, впи¬
сывание «живого ничто в сердце». Быть мо¬
жет, но как раз: это не сведет требование на
нет, к ничто.
Нужно обрезание, обрезание слова, письмо,
и чтобы оно имело место один раз, всякий раз
как раз один, единственный, раз.
Этот раз ожидает своего грядущего прихо¬
да как своей смены. Он ожидает дату, и дата
эта может быть лишь поэтической, надрезом
в теле языке. Она остается грядущей—всегда.
Как нам переписать себя внутрь даты?—спра¬
шивает Целан.
Когда мы говорим здесь о грядущей дате
обрезания, мы еще не говорим, не обязатель¬
но, об истории. Мы говорим не о дате вну¬
три истории индивидуума (известно, к при¬
меру, что дата эта была неустойчивой, прежде
чем зафиксироваться—для евреев—на вось¬
мом после рождения дне) или внутри истории
иудаизма (известно, что его уже практикова¬
ли и еще практикуют другие народы; шиббо-
лет проводит лезвием невеликого различе-
151
ЖАК ДЕРРИДА
ни я между несколькими обрезаниями; извест¬
но также, что законом обрезание становится
лишь с некоторой даты; первые своды законо¬
положений Израиля не делали из него риту¬
ального предписания).
Нет, обрезание слова не датировано внутри
истории. В этом смысле оно не имеет возрас¬
та, однако предоставляет дате место. Оно от¬
крывает другому слово, да и дверь, оно от¬
крывает историю, стихотворение, и филосо¬
фию, и герменевтику, и религию. Из всего, что
призывается,—из имени и благословения име¬
ни, из да и нет, оно раскручивает кольцо, что¬
бы утвердить или аннулировать.
Я задержал вас слишком долго и прошу за это
прощения.
Позвольте обронить следующее в виде по¬
слания или шибболета, то есть в экономике
эллипсиса. Каковая имеет хождение только
в том или ином разделенном языке, здесь—
моем, в форме, сегодня, подписи: обрезание—
датирует.
Сиэттл, 14 октября 1984
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Возможно, название этого стихотворения отсыла¬
ет к «Confíteor художника». Бодлер: «.. .и нет острия
более отточенного, чем острие Бесконечности» [рус.
пер. Эллиса.—Прим. пер.].
Пока я правил корректуру, подоспело и подтверж¬
дение этой гипотезы—в прекрасном тексте Вернера
Хамахера: The Second of Inversión: Movements ofa Figure
through Celarís Poetry, in Yale French Studies, The Lesson
of Paul de Man, 69, 1985, p. 308: «Целан сообщил в
беседе, что позаимствовал название этого текста из
замечания Бодлера, приведенного в записи из днев¬
ника Гофмансталя, датируемой 29 июня 1917 г.».
2 Я каждый раз предпочитаю цитировать перевод
по существующим двуязычным изданиям. Это ре¬
шение чуждо какой-либо оценке и тем паче не со¬
держит никакой критики и не является признаком
подозрительности в отношении переводчиков, ка¬
ковые, впрочем, сами сочли необходимым подобное
сведёние вместе, очную ставку двух версий, ориги¬
153
ЖАК ДЕРРИДА
нала и перевода. Цитируя существующие перево¬
ды, я прежде всего хочу заявить о своем безмерном
долге и воздать должное тем, кто взял на себя ответ¬
ственность и риск перевести тексты, каждая буква
которых, как известно, каждый пробел, дыхание и
цезуры, бросают вызов переводу, но в то же время
к нему взывают и к нему побуждают.
Как мы убедимся, загадка шибболета целиком и
полностью совпадает в основном ее измерении с за¬
гадкой перевода. Так что я не буду останавливать¬
ся на этом в примечании, еще по сути дела даже и
не начав. Каждый, кто читал Целана, не может не
столкнуться с опытом перевода: его ограничения¬
ми, апориями, требованиями—я имею в виду, при¬
надлежащими исходному стихотворению, которое
к тому же требует быть переведенным. Я в прин¬
ципе воздерживаюсь от перевода и тем более пере-
перевода. Мне не хотелось бы, чтобы казалось, буд¬
то я хочу, пусть даже в минимальной степени, под¬
править первую попытку. На подступах к подоб¬
ным текстам нравоучениям или полемике попросту
нет места. Посему я просто цитирую, иногда на них
ссылаясь, опубликованные переводы. Конечно же,
вполне может статься, что я с большей охотой сле¬
дую тому или другому—в условиях полемики, раз¬
вернувшейся во Франции по этому поводу. На ум
прежде всего приходят эссе Анри Мешонника («Это
называется переводить Целана», в Pour la poétique, И,
Gallimard, 1973), Жана Лоне («Одно прочтение Пауля
Целана», в Ро&sie, 9, 1979), Филиппа Лаку-Лабарта
(«Два стихотворения Пауля Целана», в Aléa, 5, 1984
154
ПРИМЕЧАНИЯ
[вошло в книгу последнего Poésie comme expérience,
P., Christian Bourgois, 1986.—Прим. пер.], особенно
когда речь заходит об опасных оттенках тона, напри¬
мер маллармеанских. Но, отказываясь предложить
свой собственный новый перевод, я принципиаль¬
но отверг всякий выбор. Читатель располагает здесь
просто оригинальным текстом и опубликованными
переводами.
3 «... „den 20. Jänner durchs Gebirg ging“». Позже мы
снова встретимся с использованием архаизирующей
или австрийской формы Jänner или Feber и к этому
еще вернемся. Как это перевести?
4 Здесь я уже сам присваиваю себе сразу два пе¬
ревода, сколь бы разными они ни были, причем
эта разница выходит далеко за пределы созвучия
в тональности. Андре дю Буше: «Но стихотворение
говорит! Оно сохраняет память о своей дате, но—
говорит! Конечно, оно все время говорит о един¬
ственных обстоятельствах, которые, собственно,
его и касаются». Жан Лоне: «Но стихотворение—
оно говорит! Оно хранит память о своих датах, но
все же—говорит! Конечно же, всегда и единствен¬
но от своего собственного, самого что ни на есть
собственного имени». [В остальных случаях автор
цитирует «Меридиан» в переводе Андре дю Буше.—
Прим. пер.]
5 Переведено Морисом Бланшо в его эссе «По¬
следний говорить» (1972), изданном в виде отдель¬
ной книги издательством Fata Morgana в 1984 году.
Р. 47: «Sprich- / Doch scheide das Nein nicht vom Ja. / Gib
155
ЖАК ДЕРРИДА
deinem Spruch auch den Sinn: / gib ihm den Schatten. /
Gib ihm Schatten genug, / gib ihm so viel, / als du um
dich verteilt weisst zwischen / Mittnacht und Mittag und
Mittnacht». Мы еще вернемся к тому, что связыва¬
ет речь, речь как остановку, афоризм, изречение,
приговор, суждение (Spruch), с решением или об¬
резанием, с одной стороны, и, с другой,—с датой
и часом. Здесь разделение (Verteilung) и дар тени,
той, что придает смысл Spruch’y, речи как сужде¬
нию (Urteil), распространяет или распределяет ис¬
точник смысла, а именно тень, среди часов, между
полной тенью и отсутствием тени, полночью, полу¬
днем и полночью. Тень разделена, распространена,
размещена (verteilt) среди часов. Этот-то дележ тени
и придает смысл.
6 Дата и дар. А также долг. По ту сторону этимо¬
логии, вот та тень, что придает здесь смысл всем на¬
шим вопросам. Этот доклад был уже произнесен, эта
вторая версия написана, когда я получил возмож¬
ность прочесть рукопись до сих пор не опублико¬
ванного текста Жана Грейша «Zeitgehöft и Anwesen.
Диа-хроника стихотворения». Уместно его за это
поблагодарить. Препроводив читателя к этим ка¬
сающимся Целана насыщенным анализам, я в дан¬
ном месте буду вынужден ограничиться указанием
на две ценные отсылки, которым в равной степени
обязан Жану Грейшу. Он первым делом напомина¬
ет и переводит тот текст Хайдеггера, который «пре¬
образует „Datum“ в дарение»: «Поэтическое время
различается сообразно манере бытия (Wesensart)
поэзии и поэтов. Ибо всякая существенная поэзия
156
ПРИМЕЧАНИЯ
в равной степени «изображает» (dichtet) новым об¬
разом сущность поэтизирования. И это тем более
важно в особом и неповторимом смысле для поэ¬
зии Гельдерлина. Для «теперь» его поэзии нет соот¬
ветствующей календарю даты. Впрочем, здесь нет
потребности в какой-либо дате. Ибо названное и
зовущее «теперь» в некотором более изначальном
смысле «Datum»—что означает: данное, дар, дан¬
ный по зову (Berufung)» (Gesamtausgabe 53, 8). Жан
Грейш напоминает и анализирует также тот отры¬
вок, который Хайдеггер посвящает «датируемости»
(Datierbarkeit) в «Основных проблемах феноменоло¬
гии». Процитирую оттуда несколько фрагментов,
касающихся одной и той же проблемы—проблемы
соотношения между календарной и некалендарной
датами, с которой мы столкнемся напрямую чуть
позже: «Под датируемостью мы понимаем эту струк¬
туру привязки «теперь» как теперь-когда..., «вско¬
ре» как вскоре-за... и «тогда» как тогда-как... Всякое
«теперь» содержит некую дату в качестве «теперь,
момента, когда происходит, случается или пребывает
то-то и то-то». [...] Дата, впрочем, не обязана быть
в строгом смысле слова календарной. Календарная
дата—не более чем способ обыденного датирования.
Неопределенность даты не подразумевает изъяна
датируемости как сущностной структуры «теперь»,
«тогда», «вскоре». [...] Время, которое по простоте
понимают как вереницу «теперь», должно непре¬
менно быть понято в этой дозволяющей датиров¬
ку привязке. Эту датировку нельзя ни забывать, ни
затушевывать. Однако расхожее представление о
157
ЖАК ДЕРРИДА
времени как о череде мгновений не признает этого
момента докалендарной датируемости, как и мо¬
мента значимости. [...] Почему столь элементарные
временные структуры, как структуры значимости и
датируемости, смогли ускользнуть от традиционно¬
го понятия времени? Почему это понятие должно
было ими пренебречь? Все это мы увидим, изучая
структуру самой временности».
В то время, когда настоящее сочинение уже находи¬
лось в типографии, я узнал о третьем томе большой
книги Поля Рикера «Время и рассказ. Рассказанное
время» (Seuil, 1985). Этот том включает, в частно¬
сти, насыщенный анализ календарного времени и
установления календаря. Это «установление состав¬
ляет изобретение третьего времени» между «вре¬
менем переживания» и «временем космическим».
Предложенный там вне рамок генетического или
социологического подходов «трансцендентальный»
анализ (р. 153 sq.) развивается, в частности, через
критику хайдеггеровской концепции «обыденного
времени» и разработку некоей философии следа, ко¬
торая и близка к философии Левинаса, и отлична от
нее. Она заслуживает куда более пространного рас¬
смотрения и обсуждения. Я не могу пойти на это в
примечании, когда держу корректуру. Надеюсь, что
еще смогу к этому вернуться.
7 В своем эссе, с которым я смог ознакомиться
только после данного доклада («Бутылки, галька,
шибболеты: слово в руке»—Bouteilles, cailloux, schib-
boleths: un nom dans la main} Passé Présent, 1984, №4,
p. 52), переводчик стихотворения Мартин Брода
158
ПРИМЕЧАНИЯ
посвятил этому «испанцу-пастуху» «длинное от¬
ступление».
8 Feber—австрийский диалектизм для Februar.
Встречающееся в других стихотворениях Jänner (как
Jenner) восходит к истокам средневерхненемецкого,
оно остается в ходу вплоть до XIX века и еще и те¬
перь в Австрии, кое-где в Швейцарии и в Эльзасе.
9 Было сколько угодно удобных случаев, но я вы¬
брал именно этот, чтобы напомнить о шибболетах
Фрейда в момент упоминания о кольце, о том, к при¬
меру, которое символизировало союз между осно¬
вателями психоанализа. Фрейд часто пользовался
этим словом, шибболет, чтобы указать на то, «что
отличает приверженцев психоанализа от тех, кто ему
противостоит» («Три очерка по теории сексуально¬
сти»), или еще: «сновидения, шибболет психоанали¬
за » («К истории психоаналитического движения»).
См. также «Я и оно», «Новые лекции...». Мотив шиб-
болета обсуждался в ходе семинара, организован¬
ного вокруг Владимира Гранова, Мари Московичи,
Роберта Пужоля и Жана-Мишеля Рея по случаю
одного из коллоквиумов в Серизи-ля-Саль. См.: Les
fins de l’homme, Galilée, 1981, p. 185 sq.
10 Что касается слова Jänner, Филипп Лаку-Лабарт
упоминает о «намеке на приводящую в замешатель¬
ство манеру Гельдерлина датировать свои так назы¬
ваемые „безумные“ стихотворения». По этому поводу
можно также напомнить и «Eingejännert», название
или первую строку одного из его стихотворений.
159
ЖАК ДЕРРИДА
и singbarer REST—der Umriss/dessen, der durch/
die Sichelschrift lautlos hindurchbrach,/abseits, am
Schneeort. «поющийся остаток—контур /чей /сер¬
пами букв бессловесно пробил брешь, / по соседству,
в заснеженном месте».
12 По поводу слова ichten Анри Мешонник пишет:
«Похоже, его нужно воспринимать как претерит от
инфинитива ichen, встречающегося у Гримма: „ста¬
новиться я \ „создавать некоторое я“—некий гене¬
зис. Кроме того, ichten находится между—nicht и
Licht. Будучи между, оно причастно своим означа¬
ющим сразу обоим—и небытию, и свету» (Pour la
poétique, II, p. 374).
13 Жан-Пьер Бюргар переводит «... als Zuspruch der
Stunde» как «к тебе обращается час». Это отнюдь не
исключает, что час поступает так, дабы внушить сме¬
лость и принести утешение (Zuspruch).
14 Существенные вопросы, справедливый вопрос
о секрете этой встречи, о том, что там произошло и
чего не произошло, ставит, как мне представляется,
Филипп Лаку-Лабарт—op. cit., in fine.
КОММЕНТАРИИ
Schibbolet—pour Paul Celan, P. Galilée, 1986; о генезисе
текста см. в авторском предуведомлении. (В пере¬
воде, как правило, были подвергнуты сокращению
авторские примечания, посвященные сравнению
различных французских переводов цитируемых тек¬
стов Целана* или соответствующим библиографи¬
ческим отсылкам.)
* Для настоящего перевода все тексты Целана перево¬
дились, так сказать, с двух языков: в первую очередь, с
французского—цитируемого Деррида—перевода, но с
постоянной сверкой по оригиналу. Здесь же хотелось
бы вскользь коснуться проблемы перевода не текстов,
но поэзии Целана на русский язык. К сожалению, несмо¬
тря на отдельные успехи (среди которых особо выделим
два почти противоположных подступа—М. Белорусца и
О. Седаковой—см. публикацию ее переводов в альманахе
«Контекст 9», 4,1999), русский (поэтический) язык еще не
нашел в себе адекватных средств передачи—прежде все¬
го рваного, нервного ритма, цезурированного, раненного
слова его поэзии. Наши опыты не претендуют на какой-
то прогресс в данном направлении; напротив, как пред¬
ставляется задним числом, помещение этих поэтических
161
КОММЕНТАРИИ
Пауль Целан (1920-1970)—крупнейший немецко¬
язычный поэт второй половины XX века, чье огром¬
ное влияние на немецкую поэзию и французскую
теоретизирующую мысль к концу века в самых раз¬
ных формах распространилось и на другие страны (в
этой связи см., например, представительный сбор¬
ник Translating Tradition. Paul Celan in France, Acts 8/9,
San Francisco, 1988 или совсем свежий квазибиогра-
фический роман, сплетающий жизнь поэта с древ¬
ними (в частности, греческими) мифологическими
архетипами: L. Norfolk, In the Shape of a Boar, N. Y.,
Grove Press, 2001; по-русски в первую очередь следу¬
ет указать на следующие посвященные творчеству
Целана публикации: «композицию» «Целан филосо¬
фов»: Комментарии, 9,1996, с. 159-189; подготовлен¬
ную Б. Дубиным целановскую подборку в рубрике
«Портрет в зеркалах» журнала «Иностранная лите¬
ратура», 1996,12, с. 184-211, и сборник стихов в пере¬
водах Марка Белорусца—первое отдельное издание
сочинений Целана на русском языке: Пауль Целан,
Стихотворения, Киев, Гамаюн, 1998 *). Не лишне на¬
помнить, что почти одновременно с «Шибболетом»
фрагментов в среду маркированно философского дискур¬
са вкупе с потребностью в почти противоестественной
точности («буквальности») их перевода запустило ком¬
пенсаторный механизм, результатом чему—чрезмерная
банализация предлагаемых переводов, их неосознанная
подгонка под ожидаемые (т. е. уже банализированные)
ритмические фигуры.
* Положение в русской целаниане кардинально изменилось
с выходом книги: Пауль Целан, Стихотворения. Проза.
Письма, М., Ad Marginem, 2008 (прим. ко 2-му изд.).
162
КОММЕНТАРИИ
отдельными книгами во Франции вышли посвящен¬
ные Целану работы еще двух крупных мыслителей:
цитируемое Деррида (и восходящее к 1972 г.) эссе
Мориса Бланшо «Последний говорить» (Le Dernier
à parler, Fata Morgana, 1984; есть русский перевод:
Морис Бланшо. Последний говорить.—«Митин жур¬
нал», 44,1992, и «Звезда Востока», 1,1993, обе публи¬
кации носят несколько кустарный характер) и сбор¬
ник разновременных текстов Филиппа Лаку-Лабарта
«Поэзия как опыт» (Ph. Lacoue-Labarthe, Poésie comme
expérience, P., Christian Bourgois, 1986).
Само слово шибболет, происхождение и значение
которого обсуждается в тексте, в отличие от слова¬
рей русского языка, включено в основные француз¬
ские словари—Робер, Лярусс, Литтре—со значением
«решительное испытание чьих-либо способностей»;
французско-русский словарь Гака—Ганшиной пред¬
лагает перевод: шиболет *, испытание, проверка.
Стр. 10. ...и переворотов...—Одним из значений фр.
révolution, естественно, является и революция (что
не раз будет обыгрываться ниже).
Стр. 11. Кольцо это удерживает вместе перстень,
то есть кольцо обручальное, дату годовщины и кру¬
говорот года.—Здесь, как и во многих других ме¬
стах, Деррида обыгрывает близость французских
* В такой же форме (с одним 6) в значении характерной на¬
циональной языковой черты это слово использовано—в
реминисценции из Байрона—и Пушкиным («Евгений
Онегин», гл. 10, 6, 1: «Авось, о Шиболет народный,/Тебе
б я оду посвятил,/Но стихоплет высокородный/Меня
уже предупредил»).
163
КОММЕНТАРИИ
слов année, год, и anneau, кольцо (на этом сходстве
основывалась и ныне отвергнутая «народная» эти¬
мология, возводившая оба эти слова к одному и тому
же образу—круговращенью солнца—и соответству¬
ющему латинскому «предку»). Обручальное коль¬
цо, перстень (bague de lalliance) при этом отсылает
не только к браку (lalliance), но и к религиозному
завету (тоже lalliance), закрепляемому кольцом об¬
резания.
Стр. 13....сдержанной, прерывистой... (и ниже:.. .сдер¬
жанность прерывистого...)—Сближение Деррида
значений слов discret (сдержанный) и discontinu (пре¬
рывистый) опирается на специфическое значение
слова discret в математике, где оно означает прерыв¬
ный или—на нашем же языке—дискретный.
Стр. 15. ...к «обрезанному сердцу» Писания.—См.:
Вт. 10:16; 30:6.
Стр. 16. Пример «Меридиана»... —Есть русский пере¬
вод М. Белорусца: Комментарии, 11,1997, с. 147-158.
Следует также напомнить, что исторически / этимо¬
логически меридиан (лат. meridianus; от meri (med),
середина, и dies, день)—это полуденная линия, про¬
черчиваемая тенью, которую отбрасывает в полдень
«стрелка» солнечных часов—колышек-гномон.
Стр. 17. La poésie, elle aussi, brûle nos étapes.—По-
французски в оригинале: «Поэзия, и она тоже, за¬
бегает впереди нас».
Стр. 23. in seiner eigenen, allereigensten Sache—по свое¬
му собственному, наисобственнейшему делу {нем.).
164
КОММЕНТАРИИ
Стр. 31. ...родовой закон, закон жанра...—Деррида
обыгрывает тот факт, что французское genre—это од¬
новременно и род (в широком смысле слова), и (лите¬
ратурный) жанр. Кроме того, не мешает напомнить,
что Закон жанра (La loi du genre)—название одного
из широко известных текстов самого Деррида, вос¬
ходящего к 1979 г. и включенного в «Прибрежья»
(J. Derrida, Parages, P., Galilée, 1986, p. 249-287).
Ad absurdum (лат.)—[доведение] до абсурда.
Стр. 35. Дата—словно гномон этих меридианов.—
См. прим. к с. 16.
Написать дату, скрепить ее подписью—это под¬
писать не только исходя из года, месяца, дня, часа...
но и исходя из места.—Исторически сложивший¬
ся европейский «архетип» даты как общественного
установления включает в себя зачастую сопрово¬
ждаемое подписью указание не только на время, но
и на место, где была сделана данная надпись (объ¬
яснение этому см. в прим. к с. 41).
Стр. 36 ...оказывается данным...—См. прим. к с. 41.
Стр. 39. Фюсис (грен.)—природа.
Стр. 40. Как может то, что датировано, полагая сво¬
ей датой начало, не уйти в прошлое?—Во француз¬
ском тексте: Comment ce qui est daté peut-il dès lors,
tout en faisant date, ne pas dater? Экономика ориги¬
нала трещит при переводе по всем швам (см. также
следующее примечание).
Переходный режим:... я датирую... Непереходный
режим:... стихотворение «датирует»... —Действи¬
165
КОММЕНТАРИИ
тельно, во французском языке глагол dater (дати¬
ровать) может быть как переходным, так и непере¬
ходным. В первом случае его значение в точности
совпадает со значением русского датировать; во
втором же его значения не собираются по-русски
в одном означающем. Непереходное dater—это на¬
чинаться (с...), восходить к..., составить эпоху,
устареть и т. д., что вызывает определенные труд¬
ности при переводе.
Стр. 41. ...дара буквы-письма: data littera...—Фран¬
цузское la date, дата, происходит от средневекового
латинского data littera, данное письмо, первых слов
традиционной формулы, указывающей на дату (и,
зачастую, место написания) данного документа. Та¬
ким образом data—данное (или данные), дары—не¬
посредственно связывает дату с глаголом давать и,
следовательно, с даром и хайдеггеровским es gibt;
littera же, как и во французском (см. ниже), это не
только письмо, но и буква.
.. .буква ... может появиться и в конце письма... —
По-французски и буква, и письмо (в смысле посла¬
ния)—это la lettre. Здесь смешение двух различных
значений одного и того же слова непосредственно
препровождает и к двусмысленности понятия «бук¬
вальности», и к постоянно интересующей Деррида
проблематике адресации текста (и даже письма—
тоже в двух смыслах!) и, конкретнее, почтовых от¬
правлений (см. в этой связи прежде всего «Почтовую
карточку»—La Carte postale. De Socrate à Freud et au-
delà, P., Galilée, 1980).
166
КОММЕНТАРИИ
Стр. 43. Петер Сонди (Peter Szondi, 1929-1971)—не-
мецко-швейцарский (его родители эмигрировали
из Венгрии в Цюрих вскоре после рождения ребен¬
ка) литературовед-теоретик, продолжающий (до¬
статочно, впрочем, проблематичную) линию мыс¬
ли Беньямина и Адорно. Сквозь призму истории
его творческое наследие (центральное место в кото¬
ром занимают среди прочего посвященные Целану
и Беньямину работы) предстает своего рода проме¬
жуточным, связующим (не хронологически, а идей¬
но) звеном между немецкой герменевтикой и фран¬
цузским постструктурализмом.
Стр. 52. ...свойственное кольцу возврата аннули¬
рование...—Используется и сходство слов кольцо,
аппеаиу и аннулировать(ся), (s’)annulery и визуаль¬
ный образ нуля как кольца (см. также с. 88 и прим.
к ней).
Зола—фр. la cendre—пепел, зола, прах. Перевод
зола выбран в первую очередь из-за «посвящен¬
ной также золе» книги Деррида Feu la cendre, P., Des
Femmes, 1987 (в нашем переводе—«Золы утасшъй
прах», СПб., Академический проект, 2002), где важ¬
ную роль играет женский род этого слова. Также сле¬
дует отметить, что зола, la cendre, содержит в себе
анаграмму имени Целана, Celan.
Стр. 53. ...сквозь решетку календарного языка...—
Аллюзия на название сборника стихов Целана (см.
ниже прим. к с. 77).
Стр. 56. ...апорией (загороженным проходом, по
pasarán—вот что означает апория).—Действитель¬
167
КОММЕНТАРИИ
но, исходно-этимологически греческое а-тюрих это
не-проходимость.
Стр. 58. Ефремляне побеждены были войском Иеф-
фая...—Эта история излагается в книге Судей,
12:4-7.
...и на этой невидимой границе между ши и с и...
—Рассуждения Деррида о разнице между ши и а/ в
шибболете оттеняет тот факт, что различающая эти
два слога (бМ и 51*) буква к по-французски «немая»,
сама по себе не произносится—отсюда и характери¬
зация этого отличия как «диакритического».
Стр. 59. ...генеральной репетиции...—Буквально—
общего повторения.
Предбудущее—точнее, будущее предшествующее—
одна из временных форм французских глаголов, обо¬
значающая действие, которое закончится в будущем
до начала другого будущего действия; на русский
обычно переводится глаголами совершенного вида
в будущем времени.
...передаваемое как симболон...—Здесь и далее
обыгрывается как прямое значение греческого сло¬
ва а1)ц(ЗоХоу (от которого через латинское вутЬоЫв
происходит символ)—условный знак, знамение, сиг¬
нал, признак, залог, разрешение на въезд, пароль;
так и исходное, определившее этимологию его зна¬
чение: симболон—это разломанный надвое предмет
(монета, черепок, навощенная дощечка с надписью
и т. п.), служащий опознавательным знаком для его
обладателей, способных со-брать (аи|1-(ЗаХХе1у) его
воедино из двух половинок.
168
КОММЕНТАРИИ
Стр. 68. Вавилон, названный в «Hinausgekrônt» вслед
за «розой гетто» и той фаллической фигурой, что
завязалась в сердцевине стихотворения...—См. пе¬
ревод этого стихотворения («Вывенчан, выплюнут
в ночь...») в указанном выше сборнике переводов
М. Белорусца (op. cit., с. 66-67).
Стр. 72. ...тот (впол)не-возможный шаг...—Кур¬
сивное выделение (ce pas impossible) намекает, что
pas здесь, быть может, не существительное шаг, a
отрицательная частица не; таким образом, стан¬
дартное выражение тот невозможный шаг можно
трактовать и как то неневозможное (эту двусмыс¬
ленность французского pas, обнаруженную им в на¬
звании книги Бланшо «Шаг в-не» {Le pas au-delà) и
даже в его же раннем Faux pas («Неверным шагом»),
Деррида неоднократно обыгрывает, в частности, в
«Прибрежьях», открывающий текст которых так и
озаглавлен: Pas).
Стр. 74.... без помощи курсива...—Напомним, на вся¬
кий случай, что в традициях западной грамматоло¬
гии курсивное выделение части текста, как правило,
указывает на то, что данный фрагмент, несмотря на
не изменившийся алфавит, написан на другом, от¬
личном от оригинального, языке.
Стр. 77. Sprachgitter (нем.)—решетка языка, это и на¬
звание одного из основных поэтических сборников
Целана (1959).
Стр. 79. Тессера—лат. tessera (вероятно, от греч. тес-
сарогоносу четырехугольник)—дощечка, табличка,
169
КОММЕНТАРИИ
керамическая плитка с паролем, боевым призывом,
приказом, разрешением и т. п. Отдельно выделяют¬
ся tesserae hospitalis, гостевые таблички, служившие
опознавательным знаком для тех, кто был связан уза¬
ми взаимного гостеприимства, и для их потомков—
наподобие греческого симболона.
Стр. 83. «...это/загадка, источник/чистый...»—
цитата из стихотворения Гельдерлина «Рейн»; само
это стихотворение Целана, «Тюбинген, януарь» по¬
священо Гельдерлину и пронизано аллюзиями на
его жизнь и темы.
Стр. 84. ...могут напоминать все «14 июля»...— Не
лишне напомнить, что 14 июля 1789 г. была взята
Бастилия и этот день отмечается во Франции как
национальный праздник.
Стр. 85. Скобка, как указывает ее имя...—Скобка—
фр. parenthèse, через латинское parenthesis восходит к
древнегреческому év-0eau;—действие по-мещения.
Оставание—этот неологизм встречается, напри¬
мер, в «Гласе» (Glas, P. Galilée, 1974, р. 268).
Стр. 86. «Разговор в горах» — прозаический текст
Целана (1960; русский перевод М. Белорусца опуб¬
ликован и в «композиции» «Целан философов», и в
книге Целана «Стихотворения», op. cit.).
Стр. 88. Ссылка на особенное событие аннулирует¬
ся в кольце, когда месяц напоминает и аннулирует
год.—Здесь, наконец, встречаются все три столь схо¬
жие (без родства) французские слова: année, anneau
170
КОММЕНТАРИИ
и (s)annuler— год, кольцо и аннулировать(ся) (ср.
прим. к с. 11 и 52).
Стр. 90-91 ...unterm/Datum des Nimmermenschtags
im September ...Oh, quand refleuriront, oh roses, vos
septembres?—Об этих строках из стихотворения см.
на с. 96 основного текста и в примечаниях к ней.
Стр. 95. Wahn/wann (нем.)—заблуждение, иллюзия/
когда. Ср. и Wahnsinn, безумие, сумасшествие.
Стр. 96. ...поэтов фемы...—Фема, от нем. Fehme—
система тайных судилищ-трибуналов в средневе¬
ковой Германии.
... при-писку... —Здесь, по всей видимости, Целан
использует «межъязыковой» каламбур, ибо всем из¬
вестное английское слово after.; после, по-немецки
(After) означает зад и даже анус (аналогичный при¬
мер немецко-английской контаминации см. и у са¬
мого Деррида—например, в уже упоминавшемся
Feu la cendre, см. с. 65 русского перевода и приме¬
чания к ней).
«Когда же расцветут, о розы, вновь ваши сентя¬
бри?» — Как подчеркивалось выше (с. 91), воспроиз¬
веденная здесь последняя строка этого стихотворе¬
ния написана Целаном по-французски («и без кур¬
сивного выделения»—см. прим. к с. 74); она к тому
же является вольным повторением вольно повторяе¬
мой Деррида (без кавычек) последней же строки вхо¬
дящего в сборник «Мудрость»—и написанного в сен¬
тябре 1873 г.—сонета Верлена (у Целана: «Oh, quand
refleuriront, oh roses, vos septembres?»; y Верлена: «Ah,
171
КОММЕНТАРИИ
quand refleuriront les roses de septembre!»—в русском
переводе Э. Линецкой: «О розы сентября, когда ж вы
расцветете?»; у Деррида: «quand fleurissent les roses
de septembre?»). Тем самым сентябрьские розы в
«Huhediblu» отсылают не только к 1 сентября 1939 г.,
дате немецкого вторжения в Польшу, положившего
начало массовому истреблению евреев—согласно
Целану, «ничейных роз»—в Европе, но и, особенно
если учесть критический характер его поэтики, к
начавшимся 2 сентября 1792 г. массовым казням за¬
ключенных (так называемый первый террор) в ре¬
волюционной Франции.
Стр. 97. On tue—молчок (по-французски—и без
курсива—в немецком тексте стихотворения).
Стр. 100.... «ничего» и «никого» во французской грам¬
матике ...ни положительны, ни отрицательны.—
Французские rien и personne, в отличие от немец¬
ких Nichts и Niemand, русских ничто и никто или
английских nothing и nobody, не несут в себе отри¬
цательных частиц и даже могут выступать «в по¬
ложительных ролях»—как нечто (пустяковое) или
некто (кто-либо).
Стр. 105. И вот зола...—Именно этой фразе, соб¬
ственно, и посвящен весь текст Feu la cendre (под¬
робнее см. о ней в примечаниях к русскому пере¬
воду, op. cit.).
Стр. 109. Прибрежья—фр. parages—вновь отсыла¬
ют к упоминавшейся выше одноименной книге, в
предисловии к которой автор частично разъясняет
«литоральную» метафорику этого названия, продол¬
172
КОММЕНТАРИИ
жающего линию «полей» философии (мы имеем в
виду его книгу «На полях философии»: Marges—de
la philosophie, P., Minuit, 1972).
Uhr и Stunde—часы и час (нем.).
Стр. 111. ...«здесь» стрелки распростирает «те¬
перь».—«Распростирает» в смысле распростирания-
разнесения (espacement), анализируемого в «Разли-
чании» (русский перевод этой знаменитой статьи
приведен в виде приложения к книге: Ж. Деррида,
Письмо и различие, СПб., Академический проект,
2000, с. 377-402; см. там же прим. на с. 416).
...сдержанная прерывистость...—См. прим. к
с. 13.
«Бременскаяречь»—рус. пер. в кн.: П. Целан, Сти¬
хотворения, op. cit., с. 9-11.
Стр. 112....холокост, то есть буквально, как я пред¬
почитал называть его в другом месте, всесожжение—
«Другое место»—«Глас» (соответствующие цитаты
из которого приведены также и среди левостранич¬
ных фрагментов Feu la cendre).
Стр. 113.... возвращающееся привидение...—Француз¬
ское revenant, привидение, происходит не от видения,
как в русском, а от ведёния, от глагола возвращаться,
revenir, что неоднократно обыгрывается автором.
Стр. 118. Херменейен (греч.)—разъяснять, толковать,
переводить.
Стр. 120. Дейксис (греч.)—указание, показ; в совре¬
менной лингвистике—система отсылок к простран-
ственно-временным координатам ситуации.
173
КОММЕНТАРИИ
Стр. 121. ...«Все поэты—евреи», говорит Марина
Цветаева...—В оригинале, как известно, «поэты—
жиды».
Стр. 124.... «Zürichy zum Storchem». — «Zum Storchem»—
отель в Цюрихе, где Целан встречался—в дату сти¬
хотворения (25-27 мая 1960 г.)—с Нелли Закс.
Стр. 134. «Gespräch im Gebirg» — «Разговор в горах»
(см. прим. к с. 86).
Стр. 136. Рабби Лёв—Иуда. Лёв 6. Безалель, праж¬
ский раввин рубежа XVI-XVII веков, легендарный
создатель Голема.
Стр. 138. Тот, кто держит обрезанного, должен
усесться в кресло Илии...—Неточность. Перед об¬
резанием на кресло Илии должен быть положен сам
младенец.
... «Перед законом» Кафки... —Рассказ Кафки ана¬
лизируется Деррида в статье «Préjugés: devant la loi»
(La Faculté de juger, P., Minuit, 1985).
Стр. 141. ...«the tongue» ... «the nostrils» ... «the ear»
... «the eye»: «eyed as a Peacock»...— язык, ноздри,
ухо, глаз; глазастый, как Павлин (англ.). И далее:
«...Circumscribing & Circimcising the excrementious
Husk & Covering, into Vacuum evaporating, revealing
the lineaments of Man... rejoicing in Unity in the Four
Senses, in the Outline, the Circumference & Form for ever
in the Forgiveness of Sins Which Is Self Annihilation; it is
the Covenant of Jehovah» (98:745) — «.. .Ограничить и
Обрезать Шелуху и Чехол нечистот, в Пустоту испаря¬
174
КОММЕНТАРИИ
ясь, выявляя черты Человека... упиваясь Единством
Четырех Чувств, Очертанья, Окружности, Формы
во веки веков в Прощеньи Грехов, что сулят Само-
Уничтоженье, в этом Завет Иеговы» (англ.).
Стр. 142. ...подобающее, так сказать, чистое те¬
ло.—Деррида в очередной раз пользуется полисе¬
мией французского propre—собственный, подоба¬
ющий, подходящий, чистый и т. п. (подробнее см.
об этом в примечаниях к «Письму и различию», ор.
cit., с. 411).
Стр. 147. Schreiben, schneiden, scheiden (нем.)—писать,
резать, отделять.
Стр. 148. ... в дату Тодтнауберга ... летним днем
1967 года.—Речь идет о трагически воспринятом
поэтом свидании с Хайдеггером («плодом», свое¬
образной датировкой которого стало знаменитое
стихотворение «Тодтнауберг»—между прочим, ни
разу не цитируемое в «Шибболете»). Подробнее эта
коллизия обсуждается Лаку-Лабартом в его книге
«Поэзия как опыт» (op. cit.; см. в особенности р. 50-
58 и 130-133).
СЕРИЯ «КРИТИЧЕСКАЯ БИБЛИОТЕКА»
вышли в свет:
Жиль Делёз, Ницше
Жорж Батай, Внутренний опыт
Филипп Лаку-Лабарт, Música ficta: Фигуры Вагнера
Морис Бланшо, Мишель Фуко, каким я его себе представляю
Жак Рансьер, Эстетическое бессознательное
Жан-Франсуа Лиотар, Хайдеггер и «евреи»
Эмманюэль Левинас, О Морисе Бланшо
Ален Бадью, Манифест философии
Жан-Клод Мильнер, Констатации
Жиль Делёз, Критика и клиника
Ален Бадью, Этика
готовится к изданию:
Жак Рансьер, Несогласие
пер. с франц. В. Е. Лапицкого
WWW.MACHINA.SU
Жак Деррида
ШИББОЛЕТ
Издатель Андрей Наследников
Лицензия № 01625 от 19 апреля 2000 г.
191186, Санкт-Петербург, а/я 42; e-mail: a@machina.su
Формат 70 х 90/32. Бумага офсетная. Печать офсетная
Отпечатано в ООО «Чебоксарская типография № 1»
428019, Чебоксары, пр. И. Яковлева, 15. Зак. 1325
ЖАК ДЕРРИДА • ШИББОЛЕТ
ЖАК ДЕРРИДА
ШИББОЛЕТ
MACHINA
СЕРИЯ «КРИТИЧЕСКАЯ БИБЛИОТЕКА»
вышли в свет:
Жиль Делёз, Ницше
Жорж Батай, Внутренний опыт
Филипп Лаку-Лабарт, Música ficta: Фигуры Вагнера
Морис Бланшо, Мишель Фуко, каким я его себе представляю
Жак Рансьер, Эстетическое бессознательное
Жан-Франсуа Лиотар, Хайдеггер и «евреи»
Эмманюэль Левинас, О Морисе Бланшо
Ален Бадью, Манифест философии
Жан-Клод Мильнер, Констатации
Жиль Делёз, Критика и клиника
Ален Бадью, Этика
готовится к изданию:
Жак Рансьер, Несогласие
пер. с франц. В. Е. Лапицкого
WWW.MACHINA.SU