Text
ИНСТИТУТ n v1V Г
О. Л. ВАЙНШТЕЙН
Историография
СРЕДНИХ ВЕКОВ
В СВЯЗИ С РАЗВИТИЕМ
ИСТОРИЧЕСКОЙ МЫСЛИ
ОТ НАЧАЛА СРЕДНИХ ВЕКОВ
ДО НАШИХ ДНЕЙ
Допущено Всесоюзным Комитетом по делам
< высшей школы при СВК СССР в качестве
к учедника для исторических факультетов
; государственных университетов и педа-
! готических институтов
№
ГОСУДАРСТВЕННОЕ
СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
Москва ☆ 1940 ☆ Ленинград
9(4)
В —14
Книга пр оф). О, Л. Вайнштейна представляет
собой первую попытку дать системати-
ческий общий очерк развития историо-
графии средних веков на протяжении почти
пятнадцати столетий (с V в. до наших дней).
В основе книги лежит большой исследователь-
ский труд над обширным и разнообразным
историческим материалом. Книга является
учебником для студентов исторических фа-
культетов. Помимо этого, она предназна-
чается для преподавателей истории высшей
и средней школы и для всех, интересующихся
исторической наукой.
ПРЕДИСЛОВИЕ
Автор настоящей работы поставил перед собой задачу обозреть
развитие исторической науки, точнее одного из наиболее обширных
ее разделов: историографии западноевропейского средневековья —
на протяжении почти пятнадцати столетий. Эта сама по себе доста-
точно большая и трудная тема расширена и осложнена включение#
материалов, характеризующих основные течения исторической мысли,
развитие смежных дисциплин, технику историописания и организацию
исторической науки на каждом ее этапе. В существующей огромной
литературе по общим и специальным вопросам историографии подоб-
ные материалы почти полностью отсутствуют, составляя содержание
совершенно особого разряда работ — по истории общественных идей,
теории и философии истории и т. п. Между тем без них, по убеждению
автора, невозможно понять ни творчества отдельных историков, нН
движения всей исторической науки в целом.
Марксистско-ленинская методология, лежащая в основе данной
работы, обязывала автора сделать, по крайней мере, попытку устра-
нить тот разрыв между теорией и практикой историописания, между
исторической мыслью и конкретным историческим знанием, ко-
торый характеризует все без исключения историографические труди
буржуазных ученых. Для того чтобы хотя бы в какой-то мере преодо-
леть этот разрыв и дать синтетическую, единую и целостную картину
движения исторической науки, автору необходимо было подобрать,
заново проанализировать и систематизировать весьма разнообразный,
диспаратный и для новейших периодов почти необъятный материал;
необходимо было сжать его до пределов одного тома, чтобы еде лата
его легко обозримым, так как эта книга предназначена служить посо-
бием по историографии для студентов исторических факультетов на-
ших университетов и педагогических институтов.
Автор далек от мысли, что он справился со всеми трудностями,
вытекающими из сложности и многообразия поставленных им перед
собою задач. При небольшом объеме книги и крайней сжатости изло-
жения нельзя было, прежде всего, избежать некоторых существен-
ных пробелов. Отсутствие в этой книге одних имен, слишком скупые
сведения о других подчас будут вызывать в читателе чувство неко-
торой неудовлетворенности. В большинстве случаев эти пробелы
являются результатом самоограничения автора, сознательной жертвы
уже вполне готовым к включению материалом. Обосновать целесооб-
разность каждой такой отдельной жертвы, объяснить мотивы, кото-
рыми руководился автор, обнаруживая в одних случаях сравнитель-
ную щедрость, в других — скупость в отношении деталей, — сделать
все это (хотя бы в данном предисловии) было бы возможно, но вряд ли
3
необходимо. Ибо это значило бы заранее отвечать на критику, которая
может оказаться убедительнее, чем соображения автора, и которая
в таком случае заставит его внести в дальнейшем ряд дополнений в свою
работу.
Многие критические замечания, вызванные данной работой при ее
защите в качестве докторской диссертации в Ленинградском Государ-
ственном Университете, были учтены автором уже при подготовке
ее к печати. Особенно обязан автор некоторыми улучшениями, вне-
сенными в работу, профессору Е. А. Косминскому и академику Е. В.
Тарле, которым, пользуясь этим случаем, приношу здесь глубокую
благодарность.
В главу о марксистско-ленинской историографии включена
краткая—по необходимости — характеристика марксистско-ленин-
ской исторической методологии. Конечно, по данному предмету со-
ветский читатель найдет несравненно более подробные и полные све-
дения в учебниках по историческому и диалектическому материа-
лизму и, разумеется, в классических трудах самих творцов этой
методологии — Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина. Тем не менее
автор считает совершенно необходимым включить в книгу этот раз-
дел. Было бы неправильно отказаться от сжатой характеристики
методологии высшего этапа в развитии исторической науки — ее
марксистско-ленинско-сталинского этапа — на том лишь основании,
что эта методология несравненно лучше и полнее освещена в спе-
циальных работах.
Учитывая назначение книги, автор снабдил ее обширными библио-
графическими указаниями. Особенное внимание было обращено на
максимальное использование библиографических данных о русских
работах. Систематическое обследование целых комплектов русских
дореволюционных журналов позволило выявить большое число спе-
циальных историографических статей, которые заслуживали бы лучшей
участи, чем быть погребенными в резервных фондах наших библио-
тек. Автор полагает, что при отсутствии библиографических указа-
телей литературы по истории средних веков на русском языке собран-
ные нм данные, хотя и не претендующие на полноту, окажут студен-
там некоторую услугу.
Указатель имен составлен сотрудниками кабинета истории сред-
них веков ЛГУ
Ленинград, 11 июня 1940 г.
I. ВВЕДЕНИЕ
Термин «историография» (т. е. историописатель-
Понятие историо- ство) употребляется в двояком значении: во-пер-
графии. вых, как СОВОКуЦНОСТЬ исторических произведений
какой-нибудь эпохи, страны, класса и т. п., во-вторых, как история
развития исторической науки или определенного ее раздела. Когда
мы говорим, например, об «историографии XIX века», о «французской
историографии эпохи Просвещения», о «буржуазной историографии»,
мы употребляем слово «историография» в первом значении; когда же
идет речь о «курсе историографии» или, как в этой книге, об «историо-
графии средневековья», то имеется в виду второе значение этого слова.
Следует заметить, что в западноевропейской литературе, во избе-
жание двусмысленности, словом историография, или историописа-
тельство (historiographie, Geschichtsschreibung, historical writing) поль-
зуются только в первом смысле; для обозначения же истории нашей
науки говорят описательно: история историографии (histoire de
1’historiographie, storia della storiografia, history of historical
writing, Geschichte der Historiographie). Однако мы не последуем
этому примеру, поскольку оба значения слова «историография»
укоренились в нашей литературе и практике нашиэг вузов; из кон-
текста же будет ясно, в каком значении применяется данное слово
в каждом отдельном случае.
Как справедливо указывает американский историк
Задачи историо- Беккер, историография до сего времени редко бы-
графии. вала чем-нибудь большим, нежели перечнем исто-
риков и их трудов, «с некоторыми указаниями на цели и точки зре-
ния авторов, характер использованных ими источников и ценность
их работ». 1 Существующие общие труды по историографии, как это
будет видно из их обзора в конце этого введения, являются в лучшем
случае полезными справочниками, причем, будучи весьма далеки
от исчерпывающей полноты, они даже и в этом отношении не могут
нас удовлетворить. Историки, рассматриваемые в этих трудах, нередко
выбраны совершенно произвольно — сообразно вкусам, политическим
и классовым интересам и симпатиям их авторов. Так, имена Маркса
и Энгельса, величайших историков нового времени, не упоминаются
Даже в очень крупных работах по историографии XIX в. Фютер,
автор лучшей книги на данную тему, посвящает Марксу три строчки
петитом и даже не называет Энгельса, в то время как каким-нибудь
давно забытым и совершенно ничтожным историкам уделены целые iL
iL 1 Becker, What is historiography? (The American historical Review, vol. XLIV,
gW 1, October, 1938).
5
страницы. Из выдающихся буржуазных историков всюду обходится
молчанием Маурер. Следует далее отметить, что историки-экономисты
и историки права, хотя многие из них оказали значительное влияние
на развитие исторической науки, как правило, совершенно не нахо-
дят себе места в общих историографических трудах. Таким образом,
даже независимо от неприемлемого для нас подхода к историкам, эти
труды по своей неполноте и однобокости не в состоянии дать правиль-
ного представления о развитии исторической науки.
Чтобы показать это развитие, недостаточно дать перечень или
своего рода каталог историков. Подобно тому как собрание книг,
расположенных без всякой системы, еще не составляет библиотеки,
так и собрание характеристик различных историков не является
историографией. Для того чтобы собрание книг обратить в библиотеку,
необходимо расположить и описать их в известной последователь-
ности, согласно определенной системе, на основе определенных прин-
ципов описания, вырабатываемых библиографией. Точно также за-
дача историка нашей науки должна заключаться, прежде всего,
в систематизации исторических произведений и в подведении их
авторов под некоторые определенные категории, обозначаемые обычно
как исторические школы или направления.
Но этим задачи историографии не ограничиваются. Историо-
графия должна быть не историей историков,
а историей исторической науки. Поэтому самое
образование исторических школ и направлений должно быть под-
вергнуто всестороннему рассмотрению и выяснены предпосылки их
возникновения. Тогда станет ясным, что развитие исторической науки
происходит в процессе смены этих школ и притом смены отнюдь не
случайной, а вполне закономерной. Будучи одной из форм идеологии,
история, подобно всякой другой науке, подчиняется законам развития
идеологии. Как раз на примере развития исторической науки про-
следить эту закономерность нетрудно, так как история теснейшим
образом связана с общественной жизнью, с классовой, политической
борьбой. Каждая эпоха общественного развития выдвигает перед
историками новые задачи, влияет на выбор объектов исторического
исследования, определяет в той или иной мере оценки фактов прош-
лого. С другой стороны, техника исторического исследования, объем
и характер источников информации, организация работы историка —
все это зависит от успехов других наук, от уровня техники производ-
ства в целом, от социально-политического строя и, в конечном итоге,
от состояния производительных сил. Так, закономерное развитие
общества создает предпосылки для появления новых исторических
школ и для господства одной какой-либо школы в исторической науке.
Мало того. Перемены в структуре общества, в формах обществен-
ной жизни влекут за собою, вместе с общим изменением мировоззре-
ния, перемены в отношении к прошлому, в характере исторического
понимания. На каждом крутом повороте истории меняется вся система
исторических представлений, меняется ощущение и восприятие прош-
лого. Система исторических представлений — понятие более широкое,
чем историческая школа. Так, например, буржуазные историки самых
различных школ и направлений стоят на почве одной и той'же системы
G
исторических представлений, и наоборот, современный «кризис исто-
ризма», о котором так много писали в последнее время, является кри-
зисом исторической мысли буржуазии, но отнюдь не трудящихся
классов, иными словами, не имеет никакого отношения к марксистско-
ленинской историографии. Отсюда Нетрудно сделать вывод (который
в дальнейшем будет подробно обоснован), что характер и особенности
всей системы исторических представлений определяются мировоззре-
нием того класса, интересы которого представляет в данную эпоху
историческая школа или школы.
До сих пор мы говорили о том определяющем влиянии, которое
на историческую науку оказывает общественное развитие. Но не
следует упускать из виду н обратного влияния исторических идей и
представлений на общество. В «Истории Всесоюзной Коммунистической
Партии (большевиков)» недаром подчеркивается «...громадная
роль новых общественных идей...». —«Наоснове конфликта между
новыми производительными силами и старыми производственными
отношениями, — читаем мы в этом руководящем труде, — на основе
новых экономических потребностей общества возникают новые обще-
ственные идеи, новые идеи организуют в мобилизуют массы, массы
сплачиваются в новую политическую армию, создают новую револю-
ционную власть и используют ее для того, чтобы упразднить силой
старые порядки в области производственных отношений и утвердить
новые порядки» (стр. 125). В создании новых общественных идей,
имеющих столь важное значение, исторической науке принадлежит
немалая роль. Достаточно вспомнить, что «Коммунистический Мани-
фест» Маркса и Энгельса, оказавший величайшее влияние на развитие
рабочего движения, является произведением историческим и что
вообще те великие идеи, с помощью которых марксистско-ленинская
теория в прошлом и в настоящем мобилизовала и мобилизует массы,
являются идеями исторически обоснованными. Таким образом, исто-
риография не вправе обойти вниманием и влияние исторических идей
на общественное развитие.
Из сказанного вытекают задачи и содержание историографии.
Историография должна изучать — в связи
с развитием общества — развитие историче-
ской науки, выражающееся в закономерной
смене исторических школ, направлений и
всей системы исторических представлений,
а также влияние исторической науки на вы-
работку важнейших общественных идей.
Специальные задачи и содержание историографии
Задачи и содер- средних веков являются, конечно, более узкими.
Ф«и средних веков" Историография средних веков занимается разви-
тием того раздела исторической науки, который
изучает историю средневековья, т. е. 13-векового периода, начина-
ющегося с падения рабовладельческой Римской империи и заканчива-
ющегося в последней четверти XVIII в. крушением феодально-абсо-
лютистского режима во Франции. По ряду причин, на которых здесь
останавливаться нет возможности и которые будут рассмотрены в своем
Г те. этим разделом истории и прежде и — в странах капитализма —
7
теперь занимаются наиболее усердно. Важнейшие буржуазные исто-
рические школы создались именно в связи с изучением истории сред-
них веков; наибольшее число ученых обществ и учреждений ставят
именно этот период в центре своего внимания; наиболее обширные
публикации источников в Германии, Англии, Франции и Италии
посвящены средним векам; наконец, научная литература, относящаяся
к этому периоду, является просто необозримой.
Однако для ознакомления с развитием историографии средних
веков вовсе нет необходимости, — да это и невозможно, — останавли-
ваться на всех сколько-нибудь видных историках. Достаточно ограни-
читься наиболее характерными для каждой школы и направления
работами, которые либо двигали историческую науку вперед, либо
наилучшим образом отражали господствовавшие в данную эпоху
исторические представления и идеи. Поэтому в нашем изложении най-
дут себе место даже произведения буржуазно-националистической исто-
риографии, фальсифицирующие историю, лишенные элементарных
признаков научности, засоряющие литературу крайне реакционными,
вредоносными и человеконенавистническими идеями и тем самым ха-
рактеризующие целый этап — последний этап — в развитии бур-
жуазной историографии капиталистических стран. Вряд ли можно
оспаривать познавательную ценность болезней и пороков буржуазной
историографии на новейшем этапе ее существования.
Более спорным является вопрос о включении в историографию
работ о средних веках, написанных средневековыми же историками,
всех этих «всемирных» и «церковных» историй, «исторических зерцал»,
анналов и хроник. Согласно обычному взгляду подобные произведе-
ния представляют для нас ценность только в качестве источников,
следовательно, должны составить предмет рассмотрения особой от-
расли исторического знания — источниковедения. Такой
взгляд основан на убеждении, что средневековые произведения ли-
шены всякого научного характера и не имеют никакого отношения
к дальнейшему развитию исторической науки. Так, известный немец-
кий историк Генрих фон Зибель характеризует их следующим обра-
зом: «Средние века не имели представления об исторически обоснован-
ном суждении, не имели понятия об исторической реальности, не
имели и намека на критическое рассмотрение. Принцип авторитета,
безусловно господствующий в области религиозной, отразился не
только на догматической, но и на всякой другой традиции. Везде люди
склонны были видеть, но не обследовать; фантазия повсюду преобла-
дала над рассудком». 1
Если даже признать справедливость подобной характеристики, —
а она нуждается, несомненно, в известном ограничении, — то и в этом
случае исключение из курса историографии работ средневековых исто-
риков будет неправомерным. Эти работы отражают исторические пред-
ставления и общее мировоззрение господствующего в средние века
класса феодалов, следовательно, их совокупность может быть обозна-
1Heinrich von Sybel, Uber die Gesetze des historischen Wissens, Bonn,
1364 (cm. Vortrage und Aufsatze, изд. 3-e, 1885, стр. 14 сл.). Такую же позицию зани-
мает и его учитель Ранке, Gesammelte Werke, Bd. 51, стр. 95 сл., а также Берн-
гейм, автор известного труда Lehrbuch der historischen Methode (разн. изд.).
8
чена как феодальная историография. По сравнению
с нею буржуазная историография представляет огромный шаг вперед.
Со времени гуманистов XV—XVI вв., родоначальников буржуаз-
ной историографии, история начинает становиться наукой,
зарождаются научные методы исследования, критическое отношение
к источникам, стремление разумно понять и объяснить исторические
явления. Однако все это ни в какой мере не лишает феодальную исто-
риографию значения определенной, исторически обусловленной формы
идеологии, отражавшей мировоззрение своей эпохи и оказывавшей
влияние на присущие этой эпохе общественные идеи. Преодоление
в буржуазной историографии феодальной идеологии так же не может
служить основанием для исключения последней, как преодоление
буржуазной идеологии и буржуазных исторических концепций марк-
систско-ленинской историографией не освобождает нас от необходи-
мости изучать развитие буржуазной исторической мысли.
Таким образом, с точки зрения тех задач историографии, которые
были формулированы выше, средневековая феодальная историогра-
фия является необходимым звеном в общем развитии исторической
науки и, следовательно, должна быть рассмотрена в этом курсе.
Вводя понятия феодальной, буржуазной и марк-
систско-ленинской историографии и подчиняя этому
делению порядок дальнейшего изложения, мы
должны иметь в виду, что между каждым из этих
исторической науки и историческими эпохами раз-
Периодизация
историографии
средних веков.
этапов развития
вития общества нельзя установить полного хронологического соответ-
ствия. Буржуазная историография зарождается в XV в., в период
господства феодального строя, правда, начинающего уже обнаружи-
вать признаки разложения, однако и после ее возникновения средне-
вековые исторические концепции продолжали жить вплоть до XVIII в.,
сохраняя командные высоты, особенно в школьной литературе. Мар-
ксистско-ленинская историография берет начало в период расцвета
капитализма, в середине XIX в.; однако нормальные условия для
своего развития и господствующее положение она завоевывает только
в СССР, со времени Великой Октябрьской Социалистической Рево-
люции. Следовательно, периодизацию историографии по основ-
ным этапам ее развития мы можем все же включпть в рамки общей
исторической периодизации. Сложнее обстоит дело с периодизацией
внутри каждого из намеченных этапов. Хронологические границы
внутренних делений могут быть указаны здесь лишь весьма прибли-
женно, особенно по отношению к буржуазной историографии, занимаю-
щей в нашем изложении центральное место. Притом, с принципом деле-
ния по периодам нам придется сочетать деление по странам или по
национальному признаку, имеющему важное значение для буржуазной
историографии и весьма небольшое значение для историографии фео-
дальной. В качестве примерной и весьма нуждающейся в дальнейшем
уточнении, здесь может быть предложена следующая периодизация
развития историографии средних веков.
I. Феодальная историография (V—XVIII в.):
1. До зарождения буржуазной историографии эпохи Воз-
рождения (V—XV);
£
2 . Вырождение феодальной историографии (XVI—XVIII вв.)-
II. Буржуазная историография (XV—XX вв.):
1. Гуманистическая историография (XV—XVI вв.);
2. Эрудитская историография XVII в.;
3. Историография эпохи «Просвещения» и Французской ре-
волюции XVIII в.;
4. Европейская реакция и господство романтического напра-
вления в историографии (первая половина XIX в.);
5. Либерально-буржуазная историография 60—90-х гг.;
6. Историография периода империализма (с конца 90-х гг.
XIX в.),
7. Новейшие течения буржуазной историографии и кризис
буржуазной исторической мысли (со времени империали-
стической войны 1914—1918 гг.).
III. Марксистско-ленинская историография:
1. До Великой Октябрьской Революции (середина XIX в. —
1917);
2. Марксистско-ленинская историография в СССР
Последовательное проведение данной периодизации через всю
нашу работу путем соответствующего расчленения материала возможно
далеко не повсюду. Крайняя неравномерность в распределении этого
материала по эпохам и странам заставит нас нередко нарушать строй-
ность приведенной схемы. Значение этой схемы ограничивается, таким
образом, тем, что она позволяет ориентироваться в общем развитии ис-
ториографии и установить некоторые основные вехи этого развития.
Изучение истории нашей .науки имеет для каждого
Значение курса историка большое общеобразовательное и спе-
р г * циально-научное значение. Мы увидим прежде
всего, что во все времена историки любили рядиться в тогу объектив-
ности, уверяя читателя, что они будут говорить правду и одну только
правду. И феодальные и буржуазные историки на все лады повторяли
известное положение, что «история не смеет говорить ничего ложного
и не смеет не говорить правды» (Ne quid falsi dicere audeat, ne quid
veri non audeat historia — слова римского писателя Цицеронаr),
и, однако, это не мешало им говорить ложь. Дело здесь не столько
в элементарной недобросовестности (хотя и недобросовестных истори-
ков было немало), сколько в том, что одного только желания быть
объективным, каким бы искренним оно ни было, еще недостаточно.
Знаменитый Ранке стремился, по его словам, только к тому, чтобы «рас-
сказать, как в сущности происходило дело» (bloss sagen, wie es eigentlich.
gewesen),1 2 и считается образцом объективного историка, но мы в своем
месте покажем, как извращал историю этот выдающийся ученый.
Буржуазный историк потому и называется буржуазным, что он
защищает — сознательно или бессознательно — господство класса
буржуазии, обреченного историей на уничтожение. Он является,
следовательно, буржуазно ограниченным по самой своей природе, т. е.
1 De oratore II, 15. Многочисленные высказывания феодальных историков на эту
тему см. у М. Schulz, Die Lehre von der historischen Methode bei den Geschichtsschrei-
bern des Mittelalters, 1909, стр. 4—14.
2 Geschichte der romanischen und germanischen Volker, Berl., 1824, стр. V сл.
SO
органически не в состоянии увидеть и понять в изучаемом им прошлом
то, что говорит об исторической обреченности его класса. Конкретно,
в применении к истории средних веков, это означает, что буржуазный
историк не в состоянии понять подлинные причины падения рабовла-
дельческой Римской империи, прогрессивную роль феодализма на
определенном этапе развития общества, неизбежность крестьянских
восстаний против феодалов и их поражения, значение ранних буржуаз-
ных революций и великое множество других явлений, свидетельствую-
щих об исторической ограниченности любых форм классового гнета
и о неумолимом ходе исторического процесса в направлении к социа-
листической революции, диктатуре пролетариата и построению бес-
классового коммунистического общества. Вот почему буржуазный
историк многих фактов не видит, многим дает неверное или односторон-
нее освещение, и если по отдельным, частным вопросам он в состоянии
приблизиться к адэкватному изображению прошлого, то понимание
всего процесса развития ему недоступно. В еще большей степени ска-
занное относится к феодальному историку, к тому же не имевшему
в своем распоряжении тех средств познания прошлого в виде точных
приемов исторического исследования, которые были выработаны бур-
жуазной исторической наукой.
Можно ли на этом основании утверждать, что вся работа бесчислен-
ных поколений феодальных и, особенно, буржуазных историков была
совершенно бесплодной, что их усилия объективно познать прошлое,
будучи вследствие их классовой ограниченности обреченными на
неудачу, не представляют в настоящее время интереса. Зрелище этих
усилий, постоянно возобновляемых и приводящих только к нагро-
мождению все новых и новых теорий, из которых каждая разрушала
все предшествующие, чтобы быть в свою очередь уничтоженной по-
следующей, неоднократно вызывало пессимистические суждения самих
буржуазных историков об исторической науке вообще. «Историче-
ские знания, — писал крупный французский ученый Реиан, — ма-
ленькие гадательные знания, которые беспрестанно переделываются
каждый раз с самого начала и которыми станут пренебрегать через
сто лет» (Sciences historiques, petites sciences conjecturales, qui se
defont apres s’etre faites et qu’on negligera dans cent ans).
Изучение развития историографии покажет, что такая точка зре-
ния является совершенно неправильной. Помимо извращений и фаль-
сификации прошлого, помимо ложных теорий, буржуазная историо-
графия периода своего расцвета оставила нам немало ценного. За сто-
летия своего существования она накопила огромное количество фак-
тов, разработала технику исторического исследования, выдвинула
некоторые весьма плодотворные точки зрения, которые были крити-
чески переработаны и частично восприняты классиками марксизма-
ленинизма и марксистско-ленинской историографией.
Далее, если мы изучаем различные философские системы, поскольку
они отражают развитие философской мысли и помогают нам понять
генезис философского мировоззрения марксизма-ленинизма, то с не-
меныпим вниманием мы должны изучать развитие исторической мысли,
которое поможет нам понять происхождение марксистско-ленинской
историографии.
11
Наконец, значение историографии заключается еще в том, что зна-
комство с нею позволяет лучше понять и оценить любое историческое
произведение. Благодаря историографии каждое такое произведение
представляется нам не как единичное явление, а как часть некоторого
более широкого целого; оно оказывается включенным в определенную
систему или группу произведений, принадлежащих к одной и той же
школе, к одному из направлений исторической науки; оно тем самым
получает свое место в ряду других работ, что позволяет скорее в нем
разобраться, понять его значение и дать ему надлежащую оценку.
Все, что было здесь сказано о задачах и значении историографии
вообще, относится, само собою разумеется, и к историографии сред-
них веков. Следует, однако, отметить, что ни в нашей, ни в буржуазной
иностранной литературе мы .не найдем ни одной работы, посвященной
специально историографии средних веков. Элементы последней входят
составной частью в общие труды по историографии. Таким образом,
настоящая книга является первой попыткой дать связное изложение
специально историографии средневековья и притом попыткой дать
это изложение, во-первых, с марксистско-ленинских позиций, во-вто-
рых, в соответствии с теми задачами историографии, которые были
намечены выше. Нижеследующий обзор известных нам историогра-
фических работ покажет, что ни одна из них этим задачам не удовле-
творяет и даже не ставит их перед собою, так что их значение даже
в качестве материала при построении марксистского курса историогра-
фии является весьма относительным.
Обзор общих
работ по историо-
графии на русском
языке.
На русском языке, в сущности, нет ни одной общей
работы по западноевропейской историографии. Этот
пробел профессора-историки в дореволюционное
время восполняли тем, что своим общим курсам
по истории средних веков они обычно предпосылали историографиче-
ские обзоры. Наиболее удачным из них по широте охвата и хорошей
компановке материала является обзор покойного профессора Мо-
сковского университета А. Н. Савина, предшествующий его курсу
«Истории Западной Европы в XI—XIII вв.» (Выпуски I—II, Москва,
1913, Литограф, издание). Автор останавливается, главным образом,
на наиболее выдающихся представителях буржуазной историографии
XIX в., уделяя некоторое внимание и историкам эпохи «Просвещения»
и совсем бегло касаясь новейших течений. Несмотря на краткость
обзора, в нем отводится место и таким явлениям в историографии,
которые обходятся молчанием даже в обширных трудах, например,
творчеству реакционного государствоведа Галлера, оказавшего влия-
ние на романтическое направление в историографии. Немецкого ме-
диевиста Г. фон Белова, автора шовинистического обзора немецкой
историографии (вышел в 1915 г., см. ниже), в свое время расхвалили
за то, что он «открыл» Галлера и показал его значение, но приоритет
здесь принадлежит скорее русскому ученому Савину. Заслугой по-
следнего являетсяито, что он дает анализ целых школ и направлений,
а не ограничивается характеристикой отдельных историков. Тем не
менее, этот обзор, являясь лишь введением в курс истории средних
веков, настолько сжат и неполон, что может представлять интерес
только отдельными ценными замечаниями.
12
В 1913 г. появилось литографированное издание курса московского
профессора Д. Н. Егорова: «Средние века, Историография и источнико-
ведение» в двух выпусках. Это — запись лекций, невидимому, не пред-
назначенных для широкого распространения и потому не особенно
тщательно отредактированных. Но как первая попытка дать система-
тический обзор историографии средних веков, эта работа заслуживает
нашего внимания. После очень краткой и суммарной характеристики
историков раннего средневековья автор уже более подробно излагает
развитие историографии в эпоху Возрождения, Реформации, Просве-
щения и заканчивает некоторыми явлениями в историографии XIX в.
Известное внимание уделено даже Марксу и Энгельсу, которые, правда,
фигурируют просто как последователи... Лоренца Штейна, «родона-
чальника целой науки»; в качестве прямого предшественника марк-
сизма выводится не кто иной, как Макиавелли! Эти поразительные
«открытия» свидетельствуют о том, что автор далеко не всегда доста-
точно серьезно относился к излагаемому им предмету. Помимо того,
очень многие другие его высказывания и характеристики носят чисто
импрессионистский характер и недостаточно обоснованы. Развитие
буржуазной исторической науки показано почти исключительно на
материале немецком и французском: не говоря уже о русских медие-
вистах, которые совсем не приняты во внимание, многие крупнейшие
имена западноевропейских историков средневековья обойдены мол-
чанием. Изложение является систематическим, в сущности, только
до XIX в.; последующий, наиболее важный период развития историо-
графии освещен очень поверхностно. Все это, не говоря уже о бур-
жуазно ограниченной исторической концепции автора, делает его
работу неприемлемой для советского читателя.
Других общих работ по историографии на русском языке нет.
«Очерк средневековой историографии» казанского профессора Осо-
кина (1898 г.) посвящен исключительно средневековым хронистам.
«Очерки западно-европейской историографии» проф. П. Виноградова,
которые печатались в «Журнале Министерства Народного Просвеще-
ния» за 1883 и 1884 гг., представляют только обзор новинок англий-
ской и немецкой исторической литературы, вышедшей за эти годы.
Что касается работ специальных, то среди них следует назвать
прежде всего старую, но еще представляющую некоторый интерес
работу харьковского профессора Н. Петрова «Новейшая националь-
ная историография в Гермации, Англии и Франции» (1861 г.), в кото-
рой главное внимание уделено немецкой исторической науке 50—
60-х гг. Автор не скрывает своих симпатий к наиболее консерватив-
ным направлениям в историографии и считает Германию главной стра-
ной исторической мысли. В своих оценках Н. Петров мало самостоя-
телен и, как он сам отмечает, следует преимущественно различным
авторитетам. — Очень сжатый (на 15 страницах), но ценный обзор
литературы по одному из важнейших вопросов историографии сред-
них веков, именно по вопросу о генезисе феодализма, дает П. Виногра-
дов в качестве введения к своему исследованию «Происхождение фео-
дальных отношений в лангобардской Италии» (1880 г.). Той же теме
посвящена статья проф. И. М. Гревоа «Феодализм», помещенная
в энциклопедическом словаре Брокгауза-Ефрона. В этих обзорах
13
Общие работы по
западноевропей-
ской и националь-
ной историогра-
фии на иностран-
ных языках.
заслуживает внимания то обстоятельство, что они не ограничиваются
одними историками в узком смысле, а учитывают и исследования
экономистов и историков права.
Из русских ученых дореволюционного времени больше всего во-
просами историографии занимался В. П. Бузескул, профессор Харь-
ковского университета, затем академик. Помимо «Обзора немецкой
литературы по истории средних веков» (1885 г.) и отдельных историо-
графических статей, вошедших в его сборник «Исторические этюды»
(1911 г.), ему принадлежит большая и ценная, но, к сожалению,
оставшаяся незаконченной работа «Всеобщая история и ее предс1а-
вители в России в XIX и начале XX века», в 2 частях (1929 и 1931 г.).
Однако все эти труды касаются только определенных разделов историо-
графии и притом имеют преимущественно справочный характер. Автор
всюду рассматривает историков изолированно от эпохи и не дает кар-
тины развития исторической науки, ограничиваясь лишь более или
менее полными сведениями об отдельных представителях этой науки,
причем почти совершенно игнорирует советских историков-марксистов.
Число специальных историографических обзоров на русском языке
вообще довольно велико, так как почти ни одно исследование
не обходится без «историографического введения». Однако все это
не может ни в коей мере возместить отсутствие общего труда по
истории нашей науки. 1
Переходя к обзору историографических трудов
на иностранных языках, я должен прежде всего
отметить, что обилие соответствующей литературы
заставляет меня ограничиться лишь наиболее су-
щественным и важным, точнее говоря, — теми тру-
дами, которые рассматривают относительно боль-
шой период развития исторической науки в одной или многих странах.
На первом месте здесь необходимо поставить книгу швейцарского
историка Фютера «История новой историографии» (Geschichte der
neueren Historiographie, 1911; изд. 3-е 1936 г.; в 1914 г. вышел фран-
цузский перевод ее с дополнениями и замечаниями автора: Histoire
de Fhistoriographie moderne, avec notes et additions de 1’auteur).
Фютер дает историю развития исторической науки, начиная с эпохи
Возрождения и доводя изложение приблизительно до 70-х гг. XIX в.
Таким образом, буржуазная историография новейшего периода со-
вершенно не затрагивается, если не считать некоторых общих и до-
статочно поверхностных соображений в “последней главе. Несмотря
на огромное количество имен историков, которыми пестрит книга,
она отнюдь не представляет собой сколько-нибудь полного справоч-
ника. Строгий отбор в море исторической литературы неизбежен, но
с принципами отбора никак нельзя согласиться. Для Фютера исто-
риками, заслуживающими внимания, являются, очевидно, лишь те,
которые занимались политической историей; историки-экономисты,
историки права (Маурер, Рот, Зом, Бруннер, Глассон, Виолле и т. д.)
1 Специальные работы по историографии будут указываться далее, в соответствую-
щих местах. Отметим здесь для полноты еще очень беглый «Очерк историографии фео-
дализма» автора этих строк, приложенный к книжке Е. А. Косминского «Феодализм*-
(Вайнштейн и Кос минский, Феодализм, I, М., 1931).
14
совершенно отброшены, причем довольно непоследовательно. Такг
например, для английского историка права Метлэнда и некоторых дру-
гих почему-то сделано исключение. Выше уже упоминалось характер-
ное для большинства буржуазных работ по историографии замалчива-
ние имен Маркса и Энгельса. Наряду с этим можно отметить немало
других искажений в картине развития нашей науки. Так, например,
Генрих Лео подан как блестящий представитель немецкой историо-
графии, но ничего не сказано ни о его политической деятельности,
ни о крайней реакционности его взглядов, нашедших столь полное-
выражение в его исторических работах. Читатель Фютера никогда
не поймет, почему Энгельс заклеймил Лео как мракобеса и оголтелого
реакционера. Подобных примеров тенденциозных умолчаний или
тросто неверных оценок можно привести великое множество. При
зсем желании автора быть полностью объективным, он дал ярко-
буржуазное, классово-тенденциозное изложение.
Нельзя согласиться и с размещением материала у Фютера. Он.
сплошь да рядом нарушает в угоду своей искусственной классифика-
ции историков хронологический порядок изложения. Так, Роттек,.
ученик и продолжатель Вольтера, писавший в первой четверти XIX в.,
находит себе место почти в самом конце книги, среди «историков либе-
ральной школы». Таким образом связь историка с эпохой и средой,
в которой он действовал, произвольно разрывается.
Тем не менее, работа Фютера по относительной полноте и обстоя-
тельности представляет выдающееся явление. Историки систематизи-
рованы — правда, далеко не всегда удачно — по школам и направле-
ниям, причем их характеристике всюду предшествует общий обзор,
выделяющий и подчеркивающий важнейшие черты каждой школы.
Весьма положительным является и то, что автор совершенно чужд
националистических увлечений, свойственных обычно авторам историо-
графических работ и приводящих к недооценке «чужих» и к переоценке
«своих», национальных историков.
, Некоторым дополнением к Фютеру является книга английского*
[сторика Гуча «История и историки в XIX векр» (G. Р. Gooch, History
md historians in the ninetheenth century, New York, 1913).
Система распределения материала у Гуча довольно своеобразная
начала он рассматривает историков по странам, начиная с француз-
ских, переходя затем к английским, немецким, американским и закал-
ивая историографией «малых стран», к которым отнесена и Россия,
(алее, совершенно немотивированно дается характеристика творчества
отдельных историков и историография отдельных вопросов, уже не-
зависимо от «великих» и «малых» стран. Так, глава 22-я посвящена
«Моммзену и истории Рима», глава 24-я — «Греции и Византии»,,
глава 25-я — «Древнему Востоку», затем идут главы об истории
Щреев, о католицизме, об «Историй культуры» и т. д. Достаточно
1ного этого беглого перечня названий глав, чтобы стало ясно, что
а имеем дело не с систематической и стройной работой, а с мехаии-
юким соединением отдельных историографических этюдов. 1
?
1 Отдельные историографические этюды Гуча собраны также в его книге Studies-
Modern History, London, 1931.
15
Буржуазная ограниченность автора обнаруживается в его книге
-еще сильнее, чем в работе Фютера. Подобно многим буржуазным
историкам, Гуч смешивает экономизм с марксизмом и на этом основа-
нии дает весьма еуровую оценку экономическому направлению в исто-
риографии. Вот почему Лампрехт, который, по мнению Гуча, придает
слишком большое значение «экономическому фактору», подвергается
у него уничтожающей критике.
В книге Морица Риттера «Развитие исторической науки» (Ritter,
Die Entwicklung der Geschichtswissenschaft, 1919) мы находим, на
первый взгляд, и то, чего не хватает Гучу — последовательность и
систематичность изложения — и то, что восполняет обширный про-
бел в монографии Фютера — развитие историографии с самого
начала. Автор идет от древнейших (израильских, греческих)
историков и анналистов, через Августина переходит к средневековой
историографии и заканчивает Леопольдом фон Ранке. Вне этого строй-
ного плана стоит только большая глава, посвященная Лампрехту.
Любопытно, что, в отличие от Гуча, Риттер упрекает Лампрехта не
в экономизме, а в неуважении к государству, в невнимании к нации и,
в частности, к немецким национальным интересам. На этом примере
можно видеть, какими установками руководствуется сам Риттер на
всем протяжении своего труда. Как он указывает в предисловии, он
ставит перед собой задачу — «повести к углублению самосознания
нашего (т. е. немецкого. — О. В.) народа и показать, какие цели,
преследуемые в прошлом, обнаружили себя устойчивыми и ценными для
настоящего и какие примененные к их достижению средства оказались
действенными и постоянными для нашего времени». Под этой несколько
туманной формулировкой скрывается определенная националисти-
ческая тенденция Риттера. Критерием всех его оценок являются инте-
ресы «немецкого народа», отождествляемые с интересами буржуазного
немецкого государства. Вся новая историография, равно как и средне-
вековая, дана на немецких образцах; историческая наука вне Герма-
нии для Риттера как бы не существует.
Наиболее смелую, если не претенциозную, попытку — показать
развитие всей историографии с самого ее зарождения и вплоть до
наших дней представляет книга американца Барнеса «История исто-
риографии» (Harry Elmer Barnes, A history of historical writing, 1937).
В отношении количества охарактеризованных историков этот автор
побил все рекорды: на 402 страницах названо свыше двух с половиною
тысяч имен! О манере изложения и в то же время о глубине познаний
автора свидетельствуют следующие отрывки:
«Вклад экономической школы истолкования истории, осно-
ванной Фейербахом (?) и Марксом, развитой далее отрядом
позднейших и менее догматических (?!) писателей, каковы
Роджерс, Эшли, Тауни, Уэббы, Гаммонд, Шмоллер, Зомбарт,
Жид, Лориа, Веблон, Саймонс, Бэрд, Гакер и Симкович, кото-
рые слишком хорошо известны, чтобы требовать дополнитель-
ных разъяснений».
...«Географическое истолкование истории... началось с Гип-
пократа и продолжалось через произведения Страбона, Витру-
вия, Бодэна, Монтескье и Бокля. Оно было возрождено и полу-
46
£
чило более научный характер в руках таких писателей, как
Риттер, Ратцель, Реклю, Семпль, Брюнз, Демолэн, и Гентинг-
тон...»
«...Социологическая интерпретация истории уводит нас на-
зад, к арабу Ибн-Халдуну; она была развита Вико, Тюрго,
Фергюсоном, Кондорсе, Контом и Спенсером и имеет своими
наиболее способными представителями в новейшее время Гид-
дингса, Огберна, Томаса, Хобгауза, Мюллер-Лайера и Аль-
фреда Вебера».
В таком духе написаны целые главы, что делает книгу Барнеса
совершенно неудобочитаемой. Автор выпаливает целыми пачками,
своего рода пулеметными очередями, имена историков и социологов,
причудливо перемешивая великое и малое; важное и второстепенное.
Возвещенное в предисловии обещание показать развитие историогра-
фии на фоне культурного развития человечества остается невыпол-
ненным. За счет многих подлинно крупных явлений в историографии
непомерно раздуто значение десятков и даже сотен провинциальных
американских историков, возможно, весьма почтенных, но мало или
даже вовсе неизвестных за пределами своей страны. Рассуждения
автора о перспективах исторической науки, как и многие другие его
размышления, отличаются крайней наивностью, а его высказывания
о фашизме, как гонителе науки, теряют положительное значение на
фоне нелепых и невежественных выпадов против марксистско-ленин-
ской историографии. Работа Барнеса встречена неблагоприятно бур-
жуазной критикой, хотя, как скромно заявляет сам авюр, его книга
«единственная в своем роде на каком угодно языке»; у критика-мар-
ксиста нет никаких оснований быть к нему более снисходительным.
Книга Бенедетто Кроче «Теория и история историографии» (Сгосе,
Teoria е storia della storiografia, 1916; нем. перевод 1915 и англий-
ский 1921 г.) дает общую характеристику основных этапов развития
историографии по рубрикам: «Греко-римская историография — Сред-
невековая историография — Ренессанс — Просвещение — Историо-
графия романтизма — Историография позитивизма». Автор не оста-
навливается на отдельных историках и из их произведений берет
только те черты, которые являются общими и показательными для
целой эпохи. Это не столько история нашей науки, сколько философ-
ские размышления по поводу особенностей исторической мысли на
различных этапах ее развития, притом размышления в строго идеали-
стическом духе. Б. Кроче начисто отрицает объективность историков
и самую возможность создания объективной исторической науки. Его
книга, написанная незадолго до империалистической войны 1914—
1918 гг., является ярким симптомом уже тогда начавшегося упадка,
поворота в сторону реакции и агностицизма в буржуазной историогра-
фии, проявившегося с полной силой только в 20-х гг. Только в этом
отношении она и может представлять для нас интерес.
Работа другого итальянца — Фалько, «Спор о средних веках»
(Polemica sul medio evo, I, Torino, 1933), является в сущности попыткой
(сколько мне известно, единственной) показать развитие того раздела
исторической науки, который занимается средними веками. Автор
выясняет происхождение термина «средние века», затем переходит
2 О. Л. Вайнштейн—448
17
к историкам Ренессанса, Просвещения и заканчивает первыми проявле-
ниями романтической школы, останавливаясь исключительно на ра-
ботах, посвященных истории V—XV вв. Подробный анализ содержа-
ния этих работ является наиболее ценной стороной книги, но она
испорчена довольно отчетливо выраженными реакционными симпа-
тиями автора, его враждебным отношением к передовым буржуазным
мыслителям эпохи Просвещения.
Наконец, из историографических работ общего характера заслу-
живает внимания публикация французского журнала «Историческое
Обозрение» (Revue Historique), вышедшая в 1927 г. в связи с БО-летиец
со дня основания этого журнала, под названием: «История и историки
за 50 лет» (Histoire et historiens depuis cinquante ans). Этот коллектив-
ный труд, в котором приняли участие видные буржуазные историки
различных стран, ставит своей задачей осветить достижения истори-
ческой науки за указанный период почти во всех странах мира в строго
«объективном» духе, т.е. почти без всяких оценок. Россия представлена
здесь статьей покойного ленинградского профессора Н. Н. Кареева.
Характерно, что глава об итальянской историографии поручена не
итальянскому ученому, а демократическому французскому историку
Ж. Вуржену, осуждающему, правда в очень завуалировапной форме,
фашистский режим и перешедших на его сторону историков. В общем
все авторы, принимавшие участие в составлении книги, не погрешая
прямо против истины, старательно сглаживают все острые углы и
обходят молчанием наиболее актуальные проблемы буржуазной исто-
риографии. Таким образом, эта работа, являясь весьма полезным
справочником, ни в какой мере не дает правильной картины современ-
ного состояния исторической науки и ее развития за последнее полу-
столетие.
Из общих трудов по национальной историографии я назову только
следующие. По итальянской историографии существует большое иссле-
дование В. Кроче (Croce, Storia della storiografia italiana nel secolo
decimo nono, Bari, 1921, 2 т.), где развитие исторической науки дается
на фоне социально-политического развития Италии в XIX в. Помимо
того, обзоры итальянской историографии за десятки лет даны были
в журналах Rivista d’Italia и Rivista italiana di soziologiasa 1912 г.
Немецкая историография от периода Реформации и до середины XIX в,
разработана в обширном, но тяжеловесном и педантично-скучном
труде Вегеле (Wegele, Geschichte der deutschenHistoriographie, 1885);
его как бы продолжением до империалистической войны 1914—1918 гг.
служит написанная в совершенно ином духе, крайне реакционная и
шовинистическая работа Белова (Georg von Below, Die deutsche
Geschichtsschreibung von den Befreiungskriegen bis zu unseren
Tagen, 1916). У французов нет аналогичных общих трудов по нацио-
нальной историографии, если не считать — весьма, впрочем, содержа-
тельного — историографического введения, которое Камилл Жюллиан
предпослал своей хрестоматии отрывков из историков XIXв. (Camille
Jullian, Extraits des historiens fran^ais du XIX-е si£cle. Introduction,
изд. 5-e, 1908 г.) и очерка L. Halphen, L’histoire en France depuis-
cent ans. Помимо того, ряд крупнейших французских историков
охарактеризован в коллективном труде по истории литературы, вы-
13
>дшсм под редакцией Пти де Жюльвилля (один том, посвященный
IX в., имеется в русском переводе: Л. Пти де Жюльвиль, Иллюстри-
юапная история французской литературы в XIX веке, М., 1907)
главах по «Историографии», написанных Ж. де Крозалем. Англий-
ая историография представлена одним общим трудом — Gardiner
d Bass Mullinger, Introduction to the Study of English History, 1903,
1веденным лишь до XVIII в. Отдельные статьи и монографические
следования (например, Black, The art of History, 1926, где рассма-
пвается творчество Вольтера и трех английских историков — Гиб-
ка, Юма и Робертсона, и Th. Р. Peardon, The Transition in English
fetorical Writing (1933), где дается историография периода 1760—
00 гг.), в счет не идут.
Число работ, посвященных отдельным вопросам историографии или
дельным историкам, чрезвычайно велико. Важнейшие из них будут
сазаны в соответствующих местах. Общим проблемам историографии
характеристике взглядов крупнейших представителей исторической
[гели уделяется также известное место в работах по философии исто-
ва, каковы, например: Стасюлевич, Философия истории, 1902;
Герье, Философия истории от Августина до Гегеля, М., 1915; Р. Вип-
р, Общественные учения и исторические теории XVIII и XIX вв.,
э изд. 1925 г.; Flint, Philosophy of history in Europe, и многие
угие.
He ставя перед собою задачи дать полную библиографию историо-
афических трудов, я ограничусь только этими указаниями, доста-
чными для того, чтобы ориентировать читателя в основной лите-
дуре вопроса.
II. ФЕОДАЛЬНАЯ ИСТОРИОГРАФИЯ ДО ЗАРОЖДЕНИЯ
БУРЖУАЗНОЙ ИСТОРИЧЕСКОЙ НАУКИ (V—XV ВВ.)
Начало христиан-
ско-феодальной
исторической
мысли. Августин.
Последним выдающимся представителем антично#
языческой историографии был Аммиан Марцеллин,
умерший в самом конце IV в. К этому времени
историографией окончательно завладевают хри-
стианские писатели, стремившиеся в своих исторических, как и
в чисто богословских произведениях обосновать неизбежность тор-
жества христианской церкви и изобразить всю предшествующую
историю как подготовку этого торжества. «Отцы церкви» Иероним и,
особенно, Августин, епископ Гиппонский (354—430), закладывают
основы той богословско-исторической концепции, которая была вос-
принята почти всеми средневековыми историками и которая оказывала
могущественное влияние на феодальную историографию вплоть до
XVIII в. Наиболее характерными чертами этой концепции являются
дуалистическое мировоззрение ипровиденциализм.
Августин в своем «Государстве божьем» (De civitate dei) противопо-
лагает царства небесное и земное, как царства бога и дьявола, находя-
щиеся в состоянии ожесточенной борьбы. История человечества рас-
сматривается как поле этой борьбы, начавшейся с момента первого
грехопадения и неизбежно приводящей к победе бога, т. е. христиан-
ской церкви. Земное государство, впервые созданное братоубийцей
Каином и представляющее собою не что иное, как «обширный раз-
бойничий стан», 1 погибнет и отчасти уже погибло в лице языческого
Рима, а существующее со времен Константина христианское государ-
ство является необходимой предпосылкой для установления божьего
царства. Человечество в своем развитии проходит через шесть «воз-
растов», из которых последний наступил вместе с появлением хри-
стианства и закончится с его окончательной победой. Таким образом,
победа христианства и наступление божьего царства будут означать
конец человеческой истории.
Дуализм Августина, возникший под влиянием манихейства, от-
личается от последнего своей более оптимистической окраской. Ма-
нихейство, являвшееся мировоззрением главным образом угнетенных
масс, проявлением их бессильного протеста против зла и насилия,
царящих в мире, представляло дьявола извечным и равным по могу-
ществу с богом; Августин же, выступая в качестве представителя
господствующего класса римских рабовладельцев в период крушения
его социального и политического могущества, стремится своей истори-
1 Цит. у Г е р ь е. Философия истории, стр. 8. Наиболее свежее и учитывающее
все важнейшие моменты изложение концепции Августина см. у Н. J. М а г г о u, St. Augu-
stin et la fin de la culture antique, Paris, 1938.
20
ой концепцией доказать временный, преходящий характер бед-
, переживаемых этим классом, и внушить ему уверенность в пре-
дстве «добра» над «злом», бога над дьяволом.
густиновский дуализм пронизывает собою произведения всех
евековых историков и хронистов. Всякое выступление против
ви и против господствующего феодального строя (развитие ересей,
ьяпские восстания) они неизменно изображают как дело рук
ола, как «дьявольское навождение».1
сюда вытекает и другая существенная черта феодальной истори-
й концепции — провиденциализм, т. е. стремление
азить весь исторический процесс как осуществление божествеи-
плана, а каждое отдельное событие—как проявление воли или
тгстительства
мстианско-фео-
ьная периоди-
ия всемирной
истории.
бога.
Наиболее отчетливое выражение провиденциа-
лизм получил в той периодизации всемирной исто-
рии, которая была предложена еще Иеронимом,
получила одобрение Августина и была твердо усвое-
всей средневековой феодальной историографией: это — п е р и-
изация по четырем монархиям. В основе этой
иодизации лежит схема (выдвинутая еще Александрийской шко-
, в частности знаменитым географом и астрономом II в. Клав-
ем Птоломеем), согласно которой четырьмя ступенями развития
бщества с момента возникновения государства являются монархии
Lccnpo-Вавилонская, Мидо-Персидская, Греко-Македонская и Рим-
ка я. Истолкованная с помощью библии Иеронимом, эта схема рас-
сматривала Римскую империю как последнее земное государ-
яъо, падение которого поведет к светопреставлению и затем к насту-
вп-нию царства божия. Последовательная смена четырех мо-
нархий не является случайной, а представляет результат про-
дления божьего, ведущего род человеческий ко всё большему
дилству — сначала политическому, а затем религиозному. Так,
например, крупный сердневековый историк Оттон Фрейзингенский
ум. в 1158 г.) в своей «Хронике от сотворения мира» рассматри-
вает политическое единство Римской империи как предпосылку к уста-
новлению христианского единства. С этой точки зрения бог способ-
ствовал могуществу Рима, дабы люди, будучи дисциплинированы куль-
том одного человека — императора и страхом перед одним городом —
эимом, научились придерживаться также одной веры и стали более
способными к пониманию истины христианства (ad majora intelli-
p Tida promptiores et capaciores).
Подобные же взгляды развивали в своих исторических произве-
Нениях ученик Августина Орозий в V в., Исидор Севильский в VII в.
570—630), Беда Почтенный в VIII в. (673—731) и многие другие писа-
тели. Даже в период расцвета гуманистической и эрудитской историо-
графии, в XVI—XVII вв., периодизация по четырем монархиям оста-
валась господствующей, по крайней мере, в большинстве учебников
1 Называя дуализм августиновским, я вовсе не имею в виду приписать его «изобрете-
ние» Августину. Дуализм всегда лежал в основе христианского историописания и ярко
выражен уже у первого историка христианской церкви Евсевия Кесарийского. См.
F. Baur, Epochen der kirchlichen Geschichtsschreibung, 1852.
21
истории. В XVI в. ее придерживается Слейдан в своей работе «О че-
тырех величайших монархиях» (De quatuor summis imperils, Strass-
burg, 1556), а в XVII в. — Хорн (Horn, Brevis et perspicua intro-
ductio ad universalem historiam, Лейден, 1665). С точки зрения схемы
четырех монархий, Римская империя не погибла и не может погиб-
нуть до скончания веков. Отсюда теория «перенесения империи»
(translatio imperii) сначала к франкам в лице Карла Великого, а затем
“к немцам — Оттону Великому и его преемникам, конечно, опять-таки
по «соизволению божьему».
Классовая окраска данной схемы бросается в глаза. Мы имеем
здесь чисто феодальную концепцию истории, утвер-
ждающую неизменность существующего строя до самого конца земного
государства. Никакие попытки людей нарушить этот богом предуста-
новленный порядок не могут иметь успеха: стремление к переменам
^является бесплодным и греховным. Единственная возможная в буду-
щем перемена связана только с концом мира. Фома Аквинский в XIII в.
сформулировал эти основные «философские» предпосылки феодально-
католической историографии с предельной ясностью. Классическим
примером реализации этой схемы в практике историописательства
является хроника Оттона Фрейзингенского; этот историк, желая дать
«прогноз» будущего, последнюю, восьмую книгу своего труда посвя-
щает вопросам о пришествии Антихриста, о страшном суде и воз-
даянии.
Помимо этих общих классовых задач, феодальная историография,
находясь в течение большей части средневековья в руках духовен-
ства, ставила перед собой и задачи более .специальные — прославле-
ние христианской религии, укрепление земного могущества церкви
путем обоснования всех ее притязаний н очернения ее врагов, про-
паганду аскетического мировоззрения, победа которого облегчила бы
папству осуществление его теократических идеалов. Подобно всем
другим «наукам» средневековья, историография была таким образом,
по крайней мере до XIII в., «служанкой богословия», или, проще
говоря, служанкой церкви. Отсюда вытекают многие ее специфиче-
ские черты, которые Эйкен в своей «Истории и системе средневекового
миросозерцания» (М., 1907) определяет следующим образом: «Пред-
ставление о конечной цели исторического развития, пренебрежение
причинной связью явлений земного мира, оценка как общих
условий, так и отдельных личностей по их отношению к церкви,
подставление божеских откровений на место психологических мо -
тивов, наконец, и летописная форма изложения и счет времени, —
все это было отражением аскетически-иерархического духа в средне-
вековой историографии». 1
Идея прогресса и
всемирно-истори-
ческого развития
в феодальной
историографии.
При всем том рассматриваемая со стороны своих
философских основ, своей общей концепции, фео-
дальная историография представляет все же шаг
вперед по сравнению с античной. Для древних
история человечества, начавшаяся «золотым веком»
и переходящая, в процессе непрерывного ухудшения, к «веку желез-
1 Стр. 590.
22
Юму», представляет картину регресса. гК этому присоединялось
пессимистическое представление о цикличности развития, при котором
в каждом из сменяющих друг друга государств все явления повто-
ряются с неизменной правильностью, причем за расцветом неизбежно
Ьледует упадок. Феодально-христианская историография порывает
S идеей цикличности и представляет себе исторический процесс, руко-
одимый богом, как прогрессивный, прямолинейно ведущий
; определенной цели — к грядущему блаженству человеческого рода
«божьем царстве». Самая идея прогресса, конечно, в чисто богослов-
ком аспекте, была довольно отчетливо формулирована уже Августи-
ом и лежит implicite (в скрытом виде) в основе любой средневековой
всемирной хроники. Далее, феодально-христианская историография,
исходя опять-таки из своих богословских предпосылок, впервые вы-
двинула идею всемирной истории.2 Поскольку конечной
целью развития является религиозное единство человеческого рода,
без чего невозможно наступление царства божия, судьбы всего чело-
веческого рода становятся объектом интереса и исторического рассмо-
трения. Произведения типа всемирных хроник становятся возмож-
ными только после падения античной культуры и грабительского
рабовладельческого Римского государства, которое, нивеллируя под
своим гнетом различные народы, мало интересовалось их предшествую-
щей историей.
Однако по фактическому содержанию, по форме, по технике обра-
ботки и подачи материала средневековые исторические произведения
стояли на первых порах бесконечно ниже античных образцов.
Легковерие сред-
невековых писате-
лей и их отноше-
ние к истине.
Фальсификация
истории и ее
источников.
Эти произведения заполнены, прежде всего, различ-
ными чудесами, легендами, нелепыми измышле-
ниями. Один из самых крупных и ученых истори-
ков XIII в. Матвей Парижский (ум. в 1259 г.),
останавливаясь на вопросе, почему мусульмане не
едят свинины (эгот факт поразил крестоносцев, для
которых свинина была основной мясной пищей),
даег следующее объяснение: Магомет однажды так наелся, что упал без
чувств на навозную кучу, и свиньи, напавши на пего, задушили его.
С того времени мусульманская религия запретила своим привержен-
цам есть свинину. Бокль в своей «Истории цивилизации» приводит
целый букет подобных примеров, свидетельствующих о непостижимом
легковерии средневековых историков. 3
Если невежество читателей и их слепое убеждение в правдивости
всего написанного объясняет доверие к таким сказкам, то возникает
вопрос, как могли серьезные, образованные и нередко субъективно
добросовестные хронисты выдавать их за истину, не заботясь о крити-
ческой проверке самых невероятных данных и в большинстве случаев
не подвергая их ни малейшему сомнению.
1 Соответствующая концепция дана, например, у Трога [Помпея, историка времен
Октавиана Августа. См. М. Ritter, Studien uber Entwicklung der Geschichtswissenschaf t
в Hist. Zeitschr., 1911, Bd. 107, стр. 239.
2 Самый термин «всемирный» в приложении к истории, к хронике (Chronicon univer-
sale, chronicon mundi) появляется только в средние века.
3 См. особенно т. I, гл. VI—«Начало истории и состояние исторической литературы
в средние века».
23
Б. Кроче не без остроумия пытался объяснить легковерие средне-
векового летописца его полным равнодушием к сообщаемым фактам,
равнодушием, обусловленным его аскетическим мировоззрением.
«Никто, — замечает итальянский историк, — не будет легковерен там,
где речь идет о вещах, близко его затрагивающих». 1 Аскетизм, мол,
уменьшает интерес к земным делам, оставляет в пренебрежении книги
и документы, как источник информации, и порождает доверчивость
ко всему прочитанному или услышанному. Таким образом, откры-
вается широкий простор для воображения, которое вечно жаждет
чудесного и необычного.
Это насквозь идеалистическое объяснение не выдерживает критики
и легко опровергается фактами.
Это видно хотя бы из уже приведенного примера. Действительно,
в том разделе «Большой хроники» (Chronica Major) Матвея Парижского,
откуда приведена басня о Магомете, мы находим множество других не
менее тенденциозных измышлений о развитии ислама и истории ара-
бов. Предположить здесь равнодушие хрониста к излагаемым фактам
мы никак не можем: он писал в период полного вытеснения кресто-
носцев мусульманами из «Святой земли», в период неслыханного,
скандализовавшего весь феодальный мир соглашения императора
Фридриха II с мусульманином — египетским султаном, и войн этого
же христианского императора против папы с помощью мусульманских
отрядов. Задача историка заключалась поэтому в осмеянии религии
ислама и всего восточного мусульманского мира, что он, по-своему
добросовестно, и выполнил в главах, посвященных арабам. Другие
хронисты были еще изобретательнее: пустили же они в ход утвержде-
ние, чю Магомет был кардиналом, неудачно пытавшимся занять пап-
ский престол и выдумавшим в отместку новую ересь — мусульманство.
Вскрыть тенденциозность хронистов в создании и распространении
подобных басен не представляет труда; меньше всего здесь может
итти речь об их легковерии.
Другие примеры еще более прозрачной политической тенденции,
диктующей хронисту внесение в его произведение различных басен,
мы находим в «Истории королей Британии», написанной Жоффруа,
архидиаконом Монмаутским, между ИЗО и 1138 гг. Ссылаясь на ка-
кую-то (не существовавшую в природе) «очень старинную книгу на
британском языке, доставленную ему из Британии», Жоффруа под-
робно рассказывает о жизни и деятельности мифического короля Ар-
тура, который якобы покорил саксов, прошел своими войсками Нор-
вегию, завоевал Галлию и т. д. При покорении Британии ему при-
шлось вести борьбу с чудовищами, из которых одно убивало королей
в таком количестве, что имело возможность одеваться в одежды,
сотканные из их бород. Отсюда все легенды о короле Артуре были
заимствованы феодальным романистом Кретьеном из Труа и после-
дующими писателями вплоть до XIX в. Здесь же мы находим впервые
рассказ о короле Лире и его трех дочерях, послуживший сюжетом для
знаменитой трагедии Шекспира.
1 В. Croce, Theory and history of Historiography, стр. 210 сл.
24
Жоффруа писал свою «Историю» в то время, когда у нормандцев,
анжуйцев, фламандцев и проч, уже существовали местные хроники,
излагавшие историю образования соответствующих феодальных госу-
дарств. Появление многочисленных феодальных хроник в XII в. было,
несомненно, обусловлено потребностью крупных королевских васса-
лов — герцогов и графов Нормандии, Фландрии, Анжу, Бретани
обосновать исторически свои права на подвластную территорию,
па полную самостоятельность от королевской власти, которая как раз-
тогда начинает поднимать голову. Эта задача была настолько важна,
что за выполнение ее брались иногда сами же заинтересованные фео-
далы. Так, «Историю Анжу» (Historia Andegavensis) пишет около
1109 г. граф Анжуйский Фульк, стремившийся, между прочим, оправ-
дать в своем труде захваты анжуйских графов, которыми было создано-
величие его дома. 1
Американский историк Тэтлок видит в появлении подобных хро-
ник признак зарождения национального самосознания, или, как он
выражается, «расового патриотизма». 1 2 Для этого нет никаких осно-
ваний. Монмаут, как и другие авторы, стремился с помощью своих
басен только доказать древность происхождения бретонских феодалов
и возвеличить их, приписывая их мнимым предкам, Артуру и его ры-
царям, фантастические завоевания и подвиги.
Однако у Жоффруа была и другая политическая цель. В его исто-
рии. выступает несколько королев, самостоятельно якобы правивших
Британией — Гвендолена, Корделия, Елена и проч. Можно на сей
раз полностью согласиться с мнением Тэтлока, что все эти «замечатель-
ные королевы» специально выдуманы для того, чтобы поддержать
притязания на английский трон дочери и единственной наследницы
Генриха I Матильды, которой Жоффруа и посвящает свою «Историю»-
Действительно, одним из самых серьезных возражений против при-
знания Матильды было то, что женщины никогда не занимали коро-
левского трона Британии.
Таким образом, дело не столько в «легковерии», сколько в самом
бесцеремонном обращении средневековых историков с фактами, ко-
торые ими извращаются или даже выдумываются в угоду определенным
политическим, классовым или конфессиональным интересам.
Немецкий медиевист Георг Эллингер, специально исследовавший
вопрос об «отношении общественного мнения к истине и лжи в X,
XI и XII веках», приходит к выводу, что «никогда так откровенно не
чгали и фальсифицировали, как в эту эпоху». 3 * 5 Это справедливо не
1 Molinier, Les sources de 1’histoire de France, т. V, стр. СП, называет хронику
кулька «une sorte de memoire justificatif».
2 J. S. P. T a 11 о c k , Geoffrey of Monmouth. Motives of writing his H i s t о r i a.
> «Proceedings of the American philosophical Society, (15 nov. 1938) vol. 79, № 4.
3 G. Ellinger, Das Verhaltniss der offentlichen Meinung zu Warheit und Luge
n 10. 11. und 12. Jahrhundert, 1884, стр. 78 сл. Однако он даже не пытается выяснить
шчины этой лживости, приписывая все снисходительному отношению тогдашнего об-
зства к неправде. Не менее наивное объяснение дает Зибель в своей статье «Uber die
setze des historischen Wissens. В Vortrage und Aufsatze, изд. 3-e, 1885, стр. 1—20: все
по, по его мнению, в недостатке образования у средневековых историков. Церковный
торик F. В а и г в совершенно иной связи высказывает мысль, хотя и неприемлемую, но
5 же могушую служить каким-то объяснением: историки в средние века, доказывает он,
25
только по отношению к истории и публицистике, но и по отношению
к официальным документам.
Количество грубых подделок, особенно в течение X—XII вв..
превосходит всякое воображение. Известна, что ведущую роль в деле
всевозможных фальсификаций играли монастыри. Л. Рот в своей
«Истории бенефициального строя» приводит множество примеров
•фальшивых документов, сфабрикованных монахами; Дюммлер и дру-
гие позднейшие историки значительно увеличили число таких при-
меров. Известно также, что в течение многих столетий средневековья
важные политические интересы и притязания основывались на под-
ложных документах, вроде «Константинова дара» и «Псевдоисидоро-
вых декреталий». Поэтому нет ничего удивительного в том, что монахи-
историки с такою же легкостью фабриковали или искажали историче-
ские факты, с какою их собратья подделывали деловые или политиче-
ские документы монастырских архивов.
До XII в. все это делалось чрезвычайно наивно, с помощью прими-
тивных и грубых приемов. Обмануть читателя было весьма легко
в эпоху, когда крайняя редкость и недоступность книг и документов
делала невозможной проверку утверждений автора. Жоффруа Монмаут-
ский потому и мог ссылаться, в подтверждение правдивости своих
измышлений, на несуществующую книгу, что никому из его читателей
не пришло бы в голову разыскивать эту книгу и проверять его. При-
том средневековая школа учила слепо верить каждому написанному
слову. Многие феодальные историки и авторы житий были искренно
убеждены в правдивости любого факта, если они отыскали его в какой-
нибудь книге. Наоборот, самое достоверное свидетельство могло по-
лучить у них квалификацию басни на том лишь основании, что об этом
«ничего не написано в книгах». * 1
В настоящее время подавляющее большинство под-
логов и фальсификаций, которыми изобилуют про-
изведения средневековых историков, вскрыто исто-
рической критикой. Эта работа была облегчена тем
обстоятельством, что техника историописательства,
особенно до XII в., стояла.на весьма низком уровне. Обычно средне-
вековый историк клал в основу своей работы одну какую-нибудь
хронику, которую он дословно списывал, сокращая отдельные ее части,
а также исправляя и дополняя ее данными из других источников.
В результате возникали противоречия, об устранении которых исто-
рик мало заботился. Иногда он приводил противоречащие друг другу
«свидетельства рядом, предоставляя читателю выбрать то из них, ко-
торое покажется ему истинным. Свою политическую или иную тенден-
цию историк раннего средневековья проводил преимущественно путем
сочинения нужных ему данных; овладеть своим материалом, препари-
Техника историо-
писательства,
главным образом
в раннее средневе-
ковье (IX—XI вв.).
-ориентировались не на прощлое, а на будущее: история служила им только отправным
пунктом для предвосхищения будущего «царства божия». Если бы даже это было справед-
ливо, то вряд ли может служить основанием для извращения исторической истины.
1 Так, в хронике Адама Бременского читаем: «В различных славянских землях пом-
нят о многих событиях этого рода, которые теперь считаются баснями ввиду отсутствия
письменных свидетельств» (Scriptorum penuria nunc habentur pro fabulis). Цит.
у M. Schulz, ук. соч., стр. 24 сл. Там же см. другие аналогичные примеры.
’26
ровать источники в желательном духе он чаще всего не был в состоя-
нии. Таким образом, хотя он лишь в исключительных случаях ссы-
лается на источники, можно легко установить, что он списывает и что
выдумывает сам, где его сведения достоверны и где он сознательно или
бессознательно извращает истину.
Примером прозрачной композиции исторического произведения мо-
жет служить хроника Титмара Мерзенбургского (ум. в 1018 г.). Автор
использовал для своего труда хронику саксонского монаха Видукинда,
которую он частью списал полностью, частью сократил и дополнил
новыми сведениями из устных источников. Когда эта работа была
закончена, в руки Титмара попали анналы двух монастырей, давшие
ему возможность привлечь кое-какие новые факты и включить хроно-
логические данные, отсутствовавшие у Видукинда. Все эти новые
элементы включены чисто механически, без всякой внутренней связи,
и так неумело, что изложение стало запутанным и непоследователь-
ным. 1 Титмар — сакс, свысока смотрящий на другие германские
племена (швабов, франконцев и т. д.) и ненавидящий слдвян. По
социальному происхождению он принадлежит к крупнейшим светским
феодалам Германии, а по своему положению он — духовный феодал
(епископ). Все это ярко сказывается на его оценках, на отношении
к излагаемым событиям, но подчинить факты своим тен-
д е н ц и я м он еще не в состоянии. Об относительно умелой фальси-
фикации истории мы можем говорить только в связи с историографией
XII и последующих столетий, когда техника историописательства под-
нимается на несколько более высокую ступень.
Классовый харак-
тер и классовая
однородность
средневековой
историографии.
За очень редкими исключениями, которые будут
отмечены в своем месте, средневековая историо-
графия до эпохи Ренессанса была классово-одно-
родной, т. е. чисто феодальной. Средне-
вековые историки были либо сами духовными или
светскими феодалами, как Титмар Мерзенбургский, Оттон Фрейзин-
генский, Гвиберт Ножанский, граф Нитгард и мн. др., либо, в качестве
представителей феодально-католической церкви, служили господ-
ствующему классу.1 2 Однако в раннее средневековье презрительное
или враждебное отношение историков к простому народу выражается
verbis expressis только в единичных случаях. Так, например, Теган,
биограф Людовика Благочестивого, называет епископов, вышедших
из народных низов, «низкими и недостойными». Об архиепископе Рейм-
ском он говорит: «Император сделал тебя свободным, но не благород-
ным, что невозможно» (liberum, non nobilem, quid impossibile est)
и затем добавляет: «Отцы твои были пастухами овец, а не советниками
государей». Появление на папском престоле людей незнатного проис-
хождения вызывает крайнее возмущение историка-аристократа. 3
Несравненно чаще классовая окраска исторических произведений
выражается просто в том, что все внимание авторов сосредоточено на
1 См. Л. Беркут, Етюди з джерелознавства середньот icropii (Изд. Укр. Ак. Наук),
Киев, 1928, стр. 94—98.
2 М. Стасюлевич, Средневековый историк и его отношение к своему обществу,
«Вестник Европы», 1866, кн. I, стр. 291 сл.
3 См. Беркут, ук. соч., стр. 12.
27
деятельности верхов феодального общества; жизнь народной массы,
движения низов их совершенно не интересуют.1 Вот почему, между про-
чим, мы так плохо осведомлены о многочисленных восстаниях сервов
и закрепощаемых свободных в каролингскую эпоху, о ранних ерети-
ческих движениях, о начальном периоде борьбы крестьян и горожан
за освобождение от феодального гнета. Если хронисты и упоминают
о событиях этого рода, то исключительно скупо, не сообщая никаких
подробностей. Лишь с того времени (примерно с XII в.), когда клас-
совая борьба в феодальном обществе приобретает особенно острые
формы, замалчивание массовых движений становится невозможным.
С этого времени становится все более заметной неприкрытая классо-
вая ненависть средневекового историка к буржуазии и крестьянам.
Достаточно вспомнить, в каком духе изображает Жакерию и восста-
ние Уота Тайлера самый талантливый историк XIV в. Фруассар. Этот
лакей феодалов, сам вышедший из низов, с ужасом говорит о единич-
ных случаях насилия крестьян по отношению к феодалам, а затем
с нескрываемой радостью останавливается на диких сценах классовой
мести, которыми сопровождалось кровавое подавление крестьянских
восстаний. Другим примеров открыто-враждебного отношения фео-
дального историка к народу могут служить высказывания Шателлэна
(Chastellain), одного из выдающихся хронистов в XV в. В своей «Хро-
нике герцогов Бургундских» он, между прочим, говорит: «Что касается
третьего сословия, составляющего все население королевства, то сюда
входят добрые города, купцы и трудовой люд, на которых не подобает
останавливаться так же подробно, как на дворянах, потому что сами по
себе они неспособны к высокой политической деятельности, пребывая
на ступени рабства (au degre servile)». И это пишется во Фландрии,
стране богатого, гордого своей независимостью бюргерства! Далее
Шателлэн замечает, что от людей третьего сословия требуется
только покорность королю, послушание и готовность со рвением
служить сеньерам. 1 2
Классовая однородность средневековой историографии, по край-
ней мере до XIII—XIVв., находит свое выражение и в том, что почти
все исторические произведения пишутся на латинском, мертвом
для массы языке, который был доступен только духовенству и вер-
хушке феодального общества.3
Рост экономического могущества городов и буржуазии, а в неко-
торых странах и успехи королевской власти в борьбе с феодальным
сепаратизмом и в создании национально-политического единства —-
таковы важнейшие предпосылки зарождения в Западной Европе лето-
писания на национальных языках. С этим связано и по-
1 Эту особенность исторических произведений раннего средневековья подчеркнула
О. А. Добиаш-Рождественская в своем исследовании о хронике Адемара
Шабанского. См. «Ученые Записки ЛГУ», 1939, вып. 4, отд. истории, стр. 148 сл.
2 Цит. по Н u i z i n g a, Le d6clin du moyen age, Paris, 1932. стр. 71. Здесь особенно
подчеркивается рыцарский дух, которым пропитаны хроники XIV—XV вв. (Фруассар,
Монстреле, Ламарш, Молинэ и др., стр. 79).
3 До конца XII в. единственными исключениями являются «Англо-саксонская хро-
ника» и «Регенсбургская императорская хроника», — первая на англосаксонском, вторая
на немецком языке. В Испании первая хроника на народном языке появляется около
середины XIII в.
явление среди историков выходцев из буржуазии, не принадлежавших
к духовному званию и являвшихся как бы носителями светского на-
чала в историографии. Если ранее исторические произведения были
насквозь пропитаны богословской концепцией и чисто церковным ду-
хом, то теперь, особенно с XIV в., мирские интересы и заботы полу-
чают решительное преобладание. Наиболее рано секуляризация исто-
риографии проявилась вИталии, где уже в XIII в. выходят исто-
рические работы, предназначавшиеся их авторами не для феодалов,
а для буржуазии. 1 Однако, как мы убедимся дальше на конкретных
примерах, авторы таких работ находятся еще в полной зависимости
от церковно-феодальных исторических канонов. Чтобы иметь право
говорить о зарождении буржуазной историографии, нужно ждать
XV в., когда появляются первые историки-гуманисты, выдвигающие
совершенно новую концепцию исторического процесса и новые методы
историописательства. 1 2 3
Феодальная историография в своем развитии про-
шла несколько этапов. Хроники, хронографы,
анналы и проч, исторические произведения V—
VIII вв. по своей форме и характеру еще примы-
историографии периода упадка Римской империи.
Дофеодальный пе-
риод развития
историографии.
кают к античной
Среди их авторов встречаются и светские люди, как комит Марцеллин
и Кассиодор. Влияние христианской концепции сказывается преиму-
щественно в том, что хроники обычно начинаются от Адама, включая
краткие данные, заимствованные из библии. Затем следует уже более
1 См. Fester, Die Sakularisation der Historic в «Historische Vierteljahrschrift»,
Jg. IX, Bd. 4, и S p 6 rl, Das mittelalterische Geschichtsdenkcn в «Historische Jahrbuch»,
1933, Bd. 53, H. 3, стр. 28?.
3 В дальнейшем развитие средневековой историографии до XV в. рассматривается
на западноевропейских образцах. Византийские и арабские историки, за исключением
Ибн-Холдуна, принципиально мало отличны бт современных им европейских исто-
риков и хронистов. Из византийских историков, охватывавших в своих произведениях
обширные отрезки времени, а не одно какое-либо царствование, здесь следует назвать
Иоанна Малалу (около 491—578), автора всемирной хроники от древнего
Египта и до Юстиниана; Иоанна Антиохийского, охватывающего в своей
хронике время «от Адама» до начала VII в.; Георгия Амартола, который
доводит свою хронику до середины IX в.; Иоанна Зонару, автора одной из
лучших хроник (от сотворения мира до 1118 г.). Упомянутые историки, за исключе-
нием Иоанна Антиохийского, который дошел до нас лишь в отрывках, оказали сильное
влияние на русское летописание и были вообще хорошо известны на Руси. Богословская
концепция, слабость критического суждения и легковерие им свойственны не менее,
чем их западноевропейским собратьям, но они, как правило, отличаются большею
ученостью и несравненно лучше знакомы с античными авторами. Я не упоминаю здесь
Зосима (V в.) и Прокопия (VI в.), выдающихся историков, для которых нет параллелей
на Западе, так как эти авторы по своему характеру примыкают еще к античной историо-
графии. Из арабских историков достаточно назвать аббасидского историка А л ь - В а-
к п д и (747—843), автора «Истории войн пророка» и «Завоевания стран»; знаменитого
путешественника и ученого А л ь-Т а б а р и (838—923), написавшего «Всемирную хро-
нику» от сотворения мира до 914 г. — основной источник по истории халифата; Аль-
Мас у д и (ум. в 956 г.), который в своей «Книге предупреждений» и в «Золотых лугах»
дает огромный материал этнографического и историко-культурного характера и в то же
время освещает социальную и политическую историю халифата, причем уже не по годам,
а по династиям и халифам. Арабские историки отличаются большей трезвостью и реали-
стическим подходом к явлениям, чем средневековые хронисты Европы; они если не ученее
византийцев, то обладают более широким кругозором. Но басни и легенды находят себе
значительное место и в их произведениях.
29
распространенное повествование о событиях Римской истории на осно-
вании не столько обширных исторических трудов, сколько кратких
хронологических таблиц (например, сжатого конспекта из Тита Ли-
вия, составленного ритором Флором в I—II в. н. э.). Чем ближе
к жизни автора, тем подробнее становится повествование, основанное
уже на устной традиции и на личном знакомстве автора с упоминае-
мыми лицами и событиями. Распадение Римской империи на ряд вар-
варских государств, слабость культурных и политических связей
между этими государствами — все это приводит к резкому сужению
кругозора историков. О том, что происходит за пределами их государ-
ства и даже области, историк знает только* по наслышке и излагает
самым неточным образом. Так, о событиях конца V в. в Италии галль-
ские анналисты дают самые путаные и неверные сведения, нередко
умалчивая даже о важнейших из них совершенно. Хроника, оста-
ваясь, согласно христианской традиции, в первых своих разделах
«всемирной», в последних — превращается в узкоместную хронику.
Тем самым закладываются основы монастырских анналов, пышно
расцветающих уже только в последующий период.
Параллельно с анналами появляются и историче-
°рдан* ские труды в собственном смысле слова. Наиболее
замечательными из ранних трудов были «История готов» (De rebus
goticis) Иордана, «готского» священника первой половины VI в., и
«Десять книг церковной истории франков» (Historiae ecclesiasticae
francorum libri X) Григория, епископа Турского, жившего во второй
половине того же столетия. Иордан написал свою работу для возвели-
чения готского племени и готских королей в.период крушения гот-
ского владычества в Италии. Он положил в основу изложения сделан-
ный им по памяти краткий конспект из обширного, до нас не дошед-
шего труда па ту же тему, составленного знаменитым канцлером ост-
готских королей Сенатором Кассиодором. Но Иордан использовал и
другие источники, в частности народный эпос готов. Хотя Иордан был
духовной особой, но его история носит в сущности чисто светский ха-
рактер. Здесь пет еще никаких чудес, исключая те, которые народная
фантазия создавала, чтобы объяснить непонятные явления. Таковы
рассказы о происхождении гуннов от готских ведьм, изгнанных
в пустыню и сочетавшихся там браком с бесами, о проникновении гун-
нов в Скифию следом за ланью и проч. Широкое использование народ-
ных сказаний, отсутствие в работе сколько-нибудь отчетливо выражен-
ных элементов классовой борьбы характерны для начального вар-
варского этапа средневековой историографии. 1
Григорий Турский, в отличие от Иордана, по про-
Григорий похождению не варвар, а потомок знатной галло-
урскии. римской фамилии. Но это уже до известной степени
варваризованный римлянин, допускавший элементарные ошибки прог
тив литературного латинского языка (на что он, между прочим, сам
1 См. Wattenbach, Deutschlands Geschichtsquellen im MA, Bd. I, стр. 62—67;
введение Моммзена в текст Иордана, MG АА, т. 'V; Мах В ii d i n g e r, Die Uni-
versalhistorie im MA в Denkschriften der Kaiserl. Akad. dcr Wiss. Philos.-hist. Klasse,
Wien, 1900, Bd. 46, стр. 27—28.
30
жалуется в своем произведений). Подобно Иордану, он пишет свет-
скую историю, хотя и называет ее «церковной»; это название только
подчеркивает религиозную окрашенность его труда, в котором вме-
шательству бога в человеческие дела отводится огромная роль. Первую-
книгу, в духе христианской исторической концепции, он посвящает
беглому обзору всемирной истории от «сотворения мира»; последую-
щие девять книг знакомят нас с историей франков, точнее — франк-
ский династий Меровингов до 591 г.
Произведение Григория Турского отражает настроение галлорим-
сь-ого аристократа, вполне примирившегося и приспособившегося
к владычеству варваров. Народная масса для него обычно — «скопище
безбожных», в то время как король Хлодовех, совершивший много-
численные преступления, «ходил с сердцем правым перед богом и
поступал так, как могло быть приятно его очам». Наряду с народ-
ными легендами у Григория Турского находим множество «чудес»
церковного происхождения. Критерием его оценок является отноше-
ние к католической церкви. К злодеяниям франкских королей он сни-
сходителен, потому что они католики; готов он ненавидит как ариан,
еретиков, врагов римской церкви. Поразительное легковерие исто-
рика франков, его узко-церковный дух, своеобразный аристократизм—
все это черты, которые получат дальнейшее развитие в феодальной
историографии. Вместе с тем его работа — важный исторический источ-
ник. Она рисует яркую картину глубокого упадка культуры и огру-
бения нравов меровингского общества. 1
Григорий Турский является также автором нескольких житий
святых, заполненных рассказами о мнимых чудесах, но дающих и не-
которые ценные сведения о быте эпохи. К этому времени житийная
литература, как особый вид псевдоисторических и литературных про-
изведений, начинает пользоваться огромным успехом. В варварском,
а затем феодальном обществе жития играли такую же роль, какую
в античном мире играли биографии выдающихся людей и императоров
(Плутарх, Светоний и др.). Количество дошедших до нас от средне-
вековья житий исчисляется многими тысячами.
п „ Англосакс Беда Почтенный (Beda Venerabilis), жив-
еда очтенныи. столетием- позже (673—731), СТОИТ как историк
несколько выше Григория. В своем важнейшем произведении «Церков-
ная история народа Англов» (Historia ecclesiastica gentis Anglorum)
он пользуется в качестве источников, наряду с анналами и хрониками,
документальным материалом (письмами и проч.), нередко включая
его полностью в свое изложение. Это делает его работу важнейшим
письменным источником для ранней истории англосаксов. Однако
Веда не лучше Григория Турского в том отношении, что все источники
информации — документы, произведения других историков, устная
традиция и даже слухи — имеют для него одинаковое значение п
пользуются полным его доверием. В предисловии к своей «Церковной
истории» Беда просит читателя не ставить автору в вину, если в ра-
1 Wattenbach,op. cit., т. I, стр. 80—86; Btidinger,op. cit.,T.I,стр. 28—33 ;S.Hellmann,
rregor von Tours в Hist. Zeitschr., Bd. 107, стр. 1 сл.
31
боте найдутся погрешности против истины, ибо «согласно истинному
закону истории, — пишет он, — мы стремились только к тому, чтобы
для наставления потомства изложить в письме то, что стало нам из-
вестно по слухам (fama vulgante)». Другое произведение Беды — все-
мирная хроника, построенная по плану Августина с периодизацией
по шести «возрастам», послужила образцом для учебников истории,
имевших хождение на протяжении почти всего средпевековья.1
В трудах Григория Турского, Беды Почтенного и
Каролингская других историков того времени уже почти неза-
историография. метно влияние античной языческой историографии.
Они вдохновляются главным образом церковными писателями поздне-
римской империи и ставят перед собою только религиозные и поучи-
тельные цели. Но при Карле Великом и его ближайших преемниках,
в связи с так называемым Возрождением в области литературы и искус-
ства, подражание языческим античным образцам проникает и в исто-
риографию. Эйнгард в своей знаменитой «Жизни Карла Великого»
откровенно копирует план и манеру письма биографа императора
Августа, Светония. В «Четырех книгах истории», написанной около
843 г. внуком Карла, графом Цитгардом, обращает на себя внимание
беспристрастный тон повествования, лишенного всяких прикрас
и чудес, и чисто светское настроение, пронизывающее всю работу.
Отмечу попутно, чго Нитгард включил в свое изложение текст зна-
менитой Страсбургской клятвы 842 г., являющейся древнейшим до-
шедшим до нас памятником французского языка.
Политические и светские интересы характеризуют в этот период
даже монастырские анналы. «Великие Лоршские Анналы» (Annales
Laurissenses majores), охватывающие период с 741 по 829 г., предста-
вляют собою в сущности произведение официальной историографии,
писавшееся по заданию центральной власти. Поэтому и здесь церков-
ные, религиозные интересы отступают на задний план перед светскими,
политическими. Начало политического кризиса в империи (борьба
Людовика Благочестивого с сыновьями) положило конец этим анна-
лам, которые в настоящее время принято более правильно называть
«королевскими» (Annales regii).
„ Ко времени Карла Великого относится и наиболее
выдающееся историческое произведение раннего
средневековья — «История лангобардов» (De gente Langobardorum
libri VI) Павла Диакона, сына Варнефрида(73О—ок. 800). 2 Если Гри-
гория Турского называют «французским Геродотом», то Павел Диакон
получил в новое время не менее лестное наименование «отца итальян-
ской историографии». К литературе каролингского Возрождения «Исто
рия ландобардов» примыкает прежде всего своим языком, сравнительн'
правильным и чистым, напоминающим классические образцы. Несмотря
па многочисленные отступления автора, его произведение все ж
отличается стройностью изложения; неизбежные чудеса и широко
использование народных легенд не препятствуют его высокой оценю
как источника.
1 Biidinger, op. cit., т. II, стр. 1—9.
a MG- SS rerum Langobard, et I tai., 1878.
82
Со второй трети IX в. наступает заметный упадок
Упадок историографии. Язык историка становится грубым
в IX—х пв. и неправильным, изложение путаным; историче-
ский кругозор авторов снова резко суживается:
часто они ничего не знают не только о том, что делается за пределами
х области, но даже плохо знакомы с произведениями своих предше-
гвспннков. Сновидения, пророчества и всякие чудеса снова начинают
грать господствующую роль в исторических работах. Всемирные
ропикц исчезают, монастырские анналы находятся в полном упадке
дают только сухой погодный перечень фактов, среди которых важное
еспорядочно перемешано с незначительным, достоверное — с нелепо-
гями всякого рода. 1 Типичные историки этого периода — Видукинд
Титмар Мер зебу ргский, упоминавшиеся выше — писали на вар-
арской латыни и были не в состоянии сколько-нибудь сносно обра-
ботать свои источники. Наиболее талантливый и образованный исто-
рик X в. Лиутпранд, епископ Кремонский (ок. 920—972), пишет свой
«Antopodosis» («Воздаяние») с откровенно полемическими целями,
имея в виду с помощью исторического произведения свести личные
счеты со своим врагом Беренгаром II, который, по словам автора, «не
столько правит, сколько тиранствует в Италии». 1 2 Влияние античной
литературы, с которою он был несколько знаком, сказывается в его
труде главным образом в том, что он вводит в текст многочисленные
и вымышленные им самим речи действующих лиц. Точно так же по-
ступает и его младший современник, северно-французский монах Ри-
хер, автор «Четырех книг истории» и мн. др. Все это, разумеется,
не более как риторические упражнения. Ни у одного из этих авторов
мы не найдем какой-либо самостоятельной исторической концепции.
По части объяснения исторических событий все дело сводится к тому,
что «бог покарал» такого-то за грехи, и он потерпел поражение либо
умер, и т. д. Правда, могущественные политические интересы иногда
перевешивают, заставляя историка отступиться от своего убогого про-
виденциализма и стать на путь реалистического истолкования фак-
тов. Так, например, тот самый Лиутпранд, который в каждом, даже
ничтожном явлении видит «перст божий»» очень умело и правильно
обобщает свои наблюдения над тактикой итальянских феодалов: они
всегда стремятся, замечает он, иметь одновременно двух сеньеров,
чтобы, натравливая их друг ца друга, чувствовать себя независимыми
от обоих. 3
Однако такие попытки реалистического подхода к событиям пред-
ставляют крайне редкое исключение. Не только рациональное объясне-
ние факта, но и самый факт находится в пренебрежении. Историк со-
чиняет речи, которые он, следуя античным образцам, вкладывает
в уста исторических деятелей; но, не ограничиваясь этим, он сочиняет
также факты и цифры. Так, историк X в. монах Рихер находит в своем
1 Afolinier, Lea sources de 1’histoire de France, t. V, стр. LXX сл.
’Беркут, op. cit., стр. 123 сл.; Biidinger, op. cit., т. II, стр. 17—26.
3 О Лиутпранде см. E b e r t, Gesch. der Literatur, т. IV, стр. 414—427; M о 1 i n i e r,
°P- cit., t. I, стр. 274. Ему принадлежит также замечательное «Посольство в Константино-
поль», куда он был послан Оттоном I для переговоров о мире и брачном союзе Оттона II
с византийской принцессой.
3 О. Л. Вайиштейн—148 33
источнике, анналах Флодоарда, сведения, что в одной из битв между
последними Каролингами и Робертинами «с обеих сторон пало много
народу» (multis ex utraque parte cadentibus, Flodoardi Annales, MGSS
III, стр. 371). Ссылаясь на Флодоарда, Рихер самым
бесцеремонным образом сочиняет цифры убитых: о одной стороны
пало якобы 11 000, с другой — 7118 человек. В другом случае он пере-
правляет Цифру Флодоарда 1100 человек на 8000. 1 У этого историка,
не даром пользующегося дурной репутацией у современных исследо-
вателей, можно найти множество примеров грубых подлогов. Таковы
те приемы, с помощью которых Рихер, горячий сторонник павшей
Каролингской династии, пытался служить ее интересам. 2
Подъем
феодальной
историографии
с конца XI в.
За феодальной анархией и глубоким экономиче-
ским кризисом феодального хозяйства X—XI вв.
последовала консолидация господствующего класса.
Военпо-землевладельческая аристократия со всей
иерархией своих вассалов оформляется в наследственно-привилеги-
рованное дворянство. Крестовые походы дают выход воинственной
энергии и разбойничьим склонностям наиболее авантюристских эле-
ментов феодального класса. Образуются относительно крупные фео-
дальные государства и создаются основы дальнейшего национально-
политического объединения. Наряду с этим классовая борьба в фео-
дальном обществе приобретает более выразительные формы. Эконо-
мический рост городов приводит к развитию коммунального движения,
имевшего«.. .заговорщический и революционный характер.. .».3 Одновре-
менно умножаются в числе и становятся все более опасными выступле-
ния крестьянской массы против сецьеров. Борьба императоров с па-
пами, раскалывающая феодальный мир на два лагеря, ослабляет его
способность к сопротивлению — на первых порах еще достаточно
скромным — требованиям поднимающихся «низов» и открывает дорогу
многочисленным ересям.
В таких условиях представители феодальной идеологии мобили-
зуют свои силы на борьбу со всеми оппозиционными течениями. Гви-
берт Ножанский мечет громы и молнии против «нового, отвратитель-
ного слова — коммуна». Церковные проповедники с кафедр поучают
мятежных сервов, что они должны быть, «по слову апостола, покорны
своим господам» и запрещают им «ссылаться в виде предлога на же-
стокость и жадность сепьеров». 4 Бернард Клервосский и другие «свя-
тые» господствующего класса громят еретиков духовным и светским
оружием. Светила схоластической науки обосновывают в своих трак-
татах незыблемость феодального строя. Естественно, что и историо-
графия не осталась в стороне от задач своего времени. Историческпе
произведения сделались одним из каналов, через которые распро-
странялись в обществе как консервативно-феодаль-
ные, так и оппозиционные идеи.
1 Другие примеры сознательных искажений и грубой фальсификации исторических
фактов см. у G. Ellinger, ук. соч., passim.
2 Molinier, Les sources, т. V, стр. LXVIII.
“Маркс и Энгельс, Сочинения, т. XXII, стр. 49.
4 Цит. по Luchaire, Les Communes frangaises sous les СарёЦепз directs,
стр. 240 сл.
34
В ХП в. наиболее выдающимся произведением
Оттон реакционно-феодального направления была «Хро-
‘ ре зиигенс . ника1, Оттона Фрейзингенского (ум. в 1158 г.).
• Эту работу, «одновременно историческую и мистическую», Молинье
называет «ценным документом для идей своей эпохи». * 1 Исключитель-
ное обилие сохранившихся списков «Хроники» свидетельствует о ее
Выстром распространении и значительном успехе в феодальном об-
ществе .
Оттон, епископ Фрейзингенский, внук императора Генриха IV
Щдядя императора Фридриха I, играл по своему происхождению и
Общественному положению весьма видную роль в политической жизни
^Германии. За свою работу он взялся, невидимому, под влиянием
’тягостного зрелища феодальных раздоров, в частности, опасной для
^господствующего класса распри между империей и папством. 2 Вдох-
новляемый Августином, он стремится показать, что всемирная исто-
фин, эта «трагедия человеческих бедствий» (mortalium calamitatum
^tragediae), представляет собою подлинную борьбу «царства диавола
и царства Христова, Вавилона и Иерусалима». История, по его сло-
вам, поучительна только в том отношении, что она показывает несо-
вершенство и непостоянство всего земного. Уверенный в близком конце
Е>а, автор все упования возлагает на будущее блаженство в царстве
есном.
Таким образом хроника Оттона Фрейзингенского, выдержанная
ррого аскетическом духе, проникнута глубоким пессимизмом. Что
эчпики этого пессимизма коренятся в раздорах внутри господствую-
щего класса, об этом лучше всего свидетельствует 6-я книга, где идет
речь о борьбе Генриха IV с папой Григорием VII. «Сколько из-за
этого последовало бедствий, — пишет по этому поводу Оттон, —
сколько военных раздоров, сколько раз несчастный Рим осаждали,
брали приступом и разоряли, папу выставляли против папы, короля
против короля; — обо всем этом неприятно и вспоминать». 3 Не менее
возмущает историка восстание Генриха V против отца и пизложепие
последнего, ибо это «против закона природы» и равносильпо тому,
что простой рыцарь воюет с королем, а раб восстает против своего
господина. Единственное, что утешает Оттона, — это все возрастаю-
щий успех Клюнийского движения. «Строгость жизни в монашеском
и священническом сословии с того времени и по сей день все более
возрастает, дабы, по справедливому решению божию, в то время как
граждане земного царства все более погружаются в грязь, граждане
царства божия все более преуспевали... в добродетелях». 4
Однако аскетическое настроение не препятствует Оттону отстаи-
вать весьма земные интересы своего класса. Там, где это необходимо
(в его целях, он сознательно и очень умело фальсифицирует историю
1 М о 1 i n i e r, op. cit., т. II, стр. 315 и т. V, стр. С, ХС, XCVI.
| 2 См. «Пролог» с посвящением хроники епископу Изингриму. J. Hashagen,
"Otto von Freising a Is Geschichtsphilosoph und Kirchenpolitiker, Leipz., 1900; A. Hof*
^>0 is tor, Studien uber Otto yon Freising. Neues Archiv, XXXVII (1911—1912): В ii-
[d in ger, op. cit., т. Il, стр. 26—41.
Г 8 SS rerum Germanic., t. 23, стр. 293.
L 4 Там же, стр. 304 сл.
35
при помощи своевременных умолчаний1 и ловких формулировок. Так,
похищение малолетнего Генриха IV у матери-регентши (Агнесы) выс-
шими духовными феодалами он излагает следующим образом: «Ген-
рих сперва находился под опекою своей матери императрицы Агпесы,
правившей государством благоразумно и умело, но затем, отчужден-
ный от матери по совету некоторых, стал править самостоятельно». 1 2
В этой фразе взвешено каждое слово, и каждое слово, равно как и
все сообщение в целом, является образцом ловкой фальсификации
истории. В действительности, как известно, Генрих IV, тогда еще 11-
летний мальчик, был похищен у матери; «некоторые», осуществив-
шие похищение — это хорошо известные Оттону лица — архиепископ
Кельнский Аннон и другие высшие духовные феодалы; Генрих IV
«стал править самостоятельно» только по достижении совершенно-
летия, через 7 лет после упомянутого события, а до этого времени
Германией правили, или, точнее, ее грабили, члены регентского
совета.
В некоторых случаях, когда исторические факты, по какой-либо
причине неприятные историку, не поддаются искажению, оп старается
поскорее пройти мимо них, отказываясь от всяких оценок. Например,
возведение па папский престол Льва VIII при наличии законно вы-
бранного папы было со стороны императора Оттона I актом явного
произвола. Но Оттон Фрейзингенский не осмеливается ни осудить
действия императора, ни оправдать их. Поэтому, кратко упомянув
о самом факте, он замечает: «сказать, правильно или худо это
было сделано, не является задачей настоящего произведения; ибо
мы поставили своей целью только описывать происходившее, а не
давать ему оценку».3 Это — явная ложь, ибо в ряде случаев авто]:
вовсе не ограничивается простой констатацией факта, а дает ем\
определенную оценку. 4
Особенно много примеров тенденциозных иска-
Зарождение исто- жений можно найти у Оттона Фрейзингенского
рической критики. _ - J
Эккегард. в 7‘°и книге, в которой автор выступает в качестве
современника событий. В основу же предшествую-
щих книг положена, главным образом, всемирная хроника монаха
Эккегарда, составленная в конце XI и начале XII в. С точки зрения
тенденциозного освещения событий работа Эккегарда представляет
не меньший интерес, чем хроника Оттона Фрейзингенского. Автор ее
неоднократно менял свою политическую ориентацию: сначала оп защи-
щал интересы Генриха IV, затем его сына и, наконец, переметнулся
на сторону папства. Все эти перемены во взглядах Эккегарда получил;
1 Этот метод фальсификации истории освящен авторитетом Августина, ученик»
которого является Оттон Фрейзингенский. В своей работе «Против лжи» (М i gn е, Pati
logia, т. 40) Августин заявляет: «скрывать истину путем умолчания не является ложью»
Non est ergo mendacium silendo absconditur verum. Следует отметить, что уже в XI
появляются историки, восстающие против извращения истины путем умолчаний и <><
ждающие писателей, которые «из ненависти скрывают хорошие черты своих противни!
и молчат о дурных свойствах своих друзей». См. 8 с h u 1 z, op. cit., стр. 74 сл.
2 SS rerum germanic., т. 23, стр. 290; Postmodum consilio quorundam ma tri alienat
per se regnavit.
3 Ibid., кн. VI, гл. 23.
4 Примеры см. выше, стр. 35.
36
Iвое отражение в последовательных редакциях его хроники. Вместе
тем, в лице Эккегарда мы имеем историка, применяющего в своей
аботе приемы элементарной критики устной и письменной тради-
ии. В вопросах о первых римских папах, о деятельности Карла Ве-
икого и проч, он стремится использовать наиболее надежные источ-
икп, отмечает в них противоречия и нередко выражает сомнение
достоверности той или иной исторической легенды. 1
В Германии хроника Эккегарда имела длительный успех. В XIII в.
Ошский монах Мартин из Троппау сильно сократил ее и, присочинив не-
ало басен, составил под названием «Хроника пап и императоров» учеб-
ак всемирной истории, пользовавшийся до XV в. широким распростра-
энпем во всей Западной Европе и продолжавший даже в последую-
щие столетия оказывать влияние на учебную литературу.
В Бельгии и северной Франции такое же значение,
как хроника Эккегарда, имела аналогичная ра-
из ам лу. бота — «Хронография» — его современника, бель-
гийского монаха Сигеберта из Жамблу (ум. в 1112 г.). И здесь, наряду
с многочисленными баснями и весьма сомнительной хронологией, мы
обнаруживаем некоторые элементы исторической критики. 1 2 Но наи-
более заметные успехи феодальной историографии в этом отношении
обнаруживаются в произведениях Гвиберта Ножанского, аббата одного
из северно-французских монастырей.
Гвиберт Ножанский (1053—1124) принадлежит по
Гвиберт рождению к феодальной знати/3 В своей автобио-
ожанскии. графии (De vita sua libri III), написанной в подра-
жание «Исповеди» Августина, он дает красочное описание феодального
семейного быта и воспитания, историю Ножанского монастыря и —
пользующийся большой известностью, единственный в своем роде —
рассказ о восстании Ланской коммуны против сеньера города епископа
Годри, рассказ, выдержанный в весьма враждебном духе по отноше-
нию к восставшим, но рисующий в самом неблагоприятном свете и
личпость их сеньера.
Гвиберт выступает перед нами в своей автобиографии как типич-
ный средневековый человек. Сновидения и чудеса всякого рода играют
в его жизни еще с младенческого возраста значительную роль. В то же
время он дает вполне реалистические картины домашнего воспитания,
феодальных войн и грабежей, жизни в монастыре, окружающей при-
роды и проч., но особенно любопытны проскальзывающие то тут, то
там элементы критического отношения к источникам и большой на-
блюдательности. Так, он подметил, что покойники, похороненные на
старом монастырском кладбище, обращены ногами не на Восток, со-
гласно с обычаем католической церкви, и немедленно делает отсюда
1 Об Эккегарде см. W a 11 е n b а с h, op. cit., т. II, стр. 148—151; Biidinger,
°р. cit., т. Il, стр. 28 сл.; В. L a s c h , Das Erwachen und die Entwicklung der historischen
Kritik, 1887, стр. 30 сл.
2 Wa t tenbach, op. cit., т. II, стр. 126 сл.; В. L a s c h , op. cit., стр. 29; M o-
1 i n i e r, op. cit., т. V, стр. XCVIII сл.
3 См. о нем монографию В. M о n о d, Le moine Guibert et son temps, P., 1905, и статью
Lefranc в сборнике в честь G. Monod, Р., 1896: La traitd des reliques de Guibert deNogent
fit les commencements de la critique historique au moyen &ge, стр. 285—307.
37
вывод: следовательно, эти погребения относятся еще к временам язы-
ческим или ранне-христианским, когда не существовало обязатель-
ных правил трупополоисения.
Еще более ярко критический подход к явлениям обнаруживается
в другом произведении Гвиберта — «О реликвиях святых» (De pigno-
ribus sanctorum), где он разоблачает наиболее грубые подделки, стре-
мясь покончить с злоупотреблениями в столь важном для церкви
деле. В одном монастыре находится молоко богоматери, в другом ве-
рующим демонстрируют зуб Христа, а голова Иоанна Крестителя со-
храняется даже в двух местах и т. д. Но, ведь, Христос целиком воз-
несся на небо, а у Иоанна была только одна голова; следовательно,
подлог в этих случаях настолько очевиден, что может повести только
к шатаниям в вере. Что Гвиберт, занимаясь подобными разоблаче-
ниями, имел в виду только правильно понятые им интересы церкви,
а не стремление к истине как таковой, об этом свидетельствует тот
факт, что в известных случаях обман царода ложными реликвиями не
вызывает с его стороны протеста и даже считается целесообразным..
Но для нас в данной связи представляют интерес не мотивы его изы-
сканий в вопросе о реликвиях, а применяемые им при этом методы
критики. Гвиберт указывает, что в основе почитания большинства
реликвий лежат жития святых; поэтому он начинает с критики до-
стоверности житийной литературы. Выводы, к которым он при этом
приходит, поистине замечательны для того времени: жития святых
в своей массе трафаретны и по форме, и по содержанию; большинство
фактов из жизни святого повторяются в различных житиях бесконеч-
ное число раз и не заслуживают доверия; многие сообщения о чудесах
являются легендами, и автор показывает, как на его глазах подобные
легенды создавались самим народом; ссылки на свидетельства оче-
видцев являются часто несостоятельными, ибо свидетель может оши-
баться даже относительно таких вещей, которые он видел собствен-
ными глазами.
Эти же принципы критики свидетельств Гвиберт Ножанский при-
меняет, хотя и в более слабой степени, в своей чисто исторической
работе —Gesta deiper Francos—т. е. в истории первого крестового по-
хода. Самое название работы — Деяния бога через франков — подчер-
кивает августиновскую историческую концепцию автора. Освещение
событий, общая оценка их также являются типично средневековыми.
«Чудеса», хотя и с тщательным отбором их, находят себе в этой работе
обычное место. И тем не менее в ней есть нечто принципиально новое:
это крайне осторожное отношение историка к свидетельствам, досто-
верность которых он не мог проверить. Вот как, например, он расска-
зывает о Петре Пустыннике, одном из видных деятелей первого кре-
стового похода: «Я разузнал о нем, что он был, если не о шг
б а ю с ь, из города Амьена и вел сначала жизнь пустынника под од?
ждою монаха, не знаю в какой именно части верхш
Галлии. Выйдя оттуда, не знаю с каким намерение
он... ходил по городам и селам и всюду проповедовал». Далее, рассь
зав об ореоле святости, окружавшем Петра, и о его действиях, пор
дивших столь необыкновенную его популярность, автор добавляет:
«Я рассказываю это не потому, что считаю истино ю,
38
по больше для простых людей, которые любят все
новенькое». 1
Легко заметить, читая произведение Гвиберта, что он обна-
руживает такую исключительную осторожность при подаче фактов
I подчеркивает свое незнание только там, где критическое сомнение
ю затрагивает его религиозных убеждений или по какой-либо при-
чине кажется ему полезным. Для этого феодального историка
1етр Амьенский, действовавший среди простого парода, личность
робще подозрительная. Наоборот, в тех случаях, когда автор заинте-
ресован в факте, например, в подлинности «копья господнего», найден-
юго в Антиохии, он проявляет самое неограниченное легковерие.
Дальше этих элементов критики феодальная исто-
ИСХТ1Г°векаИЯ рИОГрафия не пошла и в последующие столетия,
века. Известный прогресс в исторических знаниях
р XIII в. обпаруживается лишь в том, что число исторических произ-
ведений быстро возрастает, отвечая, повидимому, возросшему инте-
ресу феодального общества к истории, и что по характеру и форме
йти произведения становятся более разнообразными. В XIII столетии,
Наряду с хрониками, анналами, хронографами и житиями святых,
Появляются краткие учебники всемирной истории,
В роде уже упомянутой работы Мартина из Троппау; историче-
ские хрестоматии, также употреблявшиеся для учебных
|делей и публиковавшиеся под своеобразными названиями «Цветов»
(Flores) и «Зерцал» (Speculum); биографии отдельных королей
р императоров (Gesta); большие иациопальпые исто-
рии на национальных языках (Les Grands Chroniques
de France, составленные около 1274 г., Cronica de Espana или Estoria
de Espana, написанная между 1252 и 1284 гг.), наконец, истори-
ческие м е м у а р ы, к числу которых можно смело отнести вос-
поминания участника 4-го крестового похода Виллардуэна (La Соп-
quete de Constantinople) и воспоминания участника 6-го крестового
дохода Жуанвилля (Jean sire de Joinville, Histoire de saint Louis).
Появление учебной литературы по истории связано с деятельностью
монахов нищенствующих орденов, особенно доминиканцев, кото-
рые, по справедливому замечанию Молинье, играли в XIII в. роль иезуи-
тов и реорганизовали церковно-феодальную школу. Ведя жестокую
борьбу с еретиками, доминиканцы учли роль истории в подготовке
опытных проповедников и инквизиторов; иными словами, они первые
сознательно поставили историю, как отрасль знания, на службу
интересам феодального строя. Авторами наиболее популярных исто-
рических пособий были главным образом доминиканцы: Викентий из
Бовэ, Мартин из Троппау, Бернар Гюи и др. Конечно, от таких исто-
риков, являвшихся идеологами наиболее реакционных, ортодоксаль-
но-католических кругов феодального общества, трудно было ожи-
дать каких-либо нововведений в истории, каких-либо попыток нару-
шить традиционную богословскую концепцию исторического раз-
вития.
1 Цит. по переводу М. Стасюлевича, История средн, веков, 1907, т. III,
стр. 99 сл.
39
Историческая кон-
цепция Иоахима
флорского.
В противоположность доминиканцам, их сопер-
ники, а временами и злейшие враги, франци-
сканцы, представлявшие своеобразное демокра-
тическое течение в среде католического духовенства,
пытались усвоить и популяризировать новую историческую кон-
цепцию, радикально порывавшую с учением Августина и традицион-
ными воззрениями феодальных историков.
Создателем этой концепции был аббат одного из монастырей в Ка-
лабрии (юг Италии) Иоахим Флорский, живший во второй половине
XII в. (ум. в 1202 г.). Иоахим ставит своей задачей па основании изу-
чения закономерного развития общества в прошлом понять на-
стоящее и предвидеть будущее. Это будущее, в противоположность
Оттону Фрейзингенскому и учению католической церкви, он рисует
не как конец мира и успокоение человечества в царстве пебеспом, а как
наступление более совершенного строя здесь же, на земле. Римская
империя и католическая церковь в ее современном виде не являются,
с его точки зрения, последней формой существования человеческого
общества, а подвергнутся коренным изменениям и исчезнут задолго
до конца мира. В качестве духовного лица и сына своего времени,
Иоахим, естествоппо, представляет себе весь исторический процесс
как процесс развития христианской церкви, по под этой богословской
оболочк@й скрывается определенно револю циоппое, анти-
феодальное содержание.
Согласно учению Иоахима, человечество проходит в своем разви-
тии три фазы. Первая фаза — это время «бога отца», когда общество
держится только страхом, когда повиновение человека «закону» обу-
словлено рабством (servitus). Эта фаза длится до появления Христа;
но уже задолго до этого проявляются зародыши и развиваются эле-
менты нового строя, «дабы с т а р о е не исчезло раньше, чем не будет
посеяно и не взрастет, словно из земли, и не станет приносить плодов
новое» (ne prius videretur deficere vetus quam novum se mi natum ef
radicatum geminaret velut ex humo et produceret fructum). Таким
образом, между концом первой фазы и началом второй Иоахим уста-
навливает нечто в роде переходного периода, получающего у него
название initiatio — начало, подготовка. Далее следует период, опре-
деляемый организацией и расцветом(1гисППсаИо)хрцстиапскойцеркви.
Это — время «бога сына», когда суровое рабство закону сменяется
более мягким сыновним послушанием, или зависимостью (servitus
filialis). В этот период человек еще не свободен, хотя страх уже сме-
нился сознательным повиновением, «дисциплиной». Следовательно, го-
сударство и церковь, как формы принудительной организации обще-
ства, еще необходимы. Но уже со времени зарождения монашества
закладываются семена нового, третьего строя (tertius status), для ко-
торого характерна полная свобода духа (tertius status in plena spiritus
libertate). Дальнейшее развитие монашества создает предпосылки
(initiatio) к переходу общества на высшую ступень — господства «свя-
того духа». Когда этот переход осуществится, единственной связью
между людьми будут уже не страх и не дисциплина, а любовь; госу-
дарство и существующая церковь с присущими им элементами наси-
лия станут ненужными и исчезнут.
40
Герберт Групдмапп, новейший исследователь работ Иохима Флор-
ского, вопреки очевидности, утверждает, что в учении калабрийского
аббата не было ничего революционного. * 1 Руководители католической
церкви держались на этот счет иного мнения. Учение Иоахима было
осуждено последовательно тремя соборами, усмотревшими в нем
угрозу существующему строю. Сам автор избежал осуждения лишь
потому, что успел умереть до широкого распространения его работ.
В середине XIII в. для борьбы с иоахимитскими идеями понадобилось
решительное выступление столпа католической церкви и крупнейшего
идеолога феодального строя Фомы Аквинского. Общий смысл его воз-
ражений Йоахиму сводится к тому, что никаких перемен в строе чело-
веческого общества не последует до самого конца мира; развитие об-
щества не есть исторический процесс его совершенствования и пере-
хода на все более* высокую ступень, а чисто логический процесс
раскрытия раз и навсегда данной человеку истины — истины
евангельского учения. а
Однако распространения и дальнейшего углубле-
Х1П—xiV^bb пия иде® Иоахима Флорского уже нельзя было за-
в вв’ держать. В среде части францисканцев, настроен-
ных наиболее оппозиционно к существующим порядкам, возникают
кружки для изучения работ Иоахима. По сообщению францисканского
хрониста Салимбене, первый крупный кружок иоахимитов образо-
вался вокруг францисканца Гуго de Digne. В состав кружка входили
пе только монахи, но и образованные светские люди, первые предста-
вители нарождающейся буржуазной интеллигенции — нотариусы,
судьи, врачи и т. п. 3 Сам Салимбене был причастен к иоахимитскому
кружку, но вскоре отошел от него по совету одного монаха знатного
происхождения, предупредившего его об опасном пути, на который он
стал. Вскоре кружки были разогнаны орденскими властями, а наи-
более упорствовавшие в заблуждениях подверглись жестоким карам.
Историческая концепция Йоахима оказала сильнейшее влияние и
па еретиков, соприкасавшихся с широкими массами. Возникшая в на-
чале XIII в. в Париже секта амальрикан, включавшая в свой состав много
ремесленников, полностью усвоила иоахимитские идеи. 4 То же самое
можно сказать о многочисленных сектах «свободного духа», появив-
шихся к этому времени в Германии, и об итальянских ересях фрати-
челли, апостольских братьев и братьев бедной жизни (fraterculi de
vita ранреге). Из этой среды и вышел вождь крупного крестьянского
восстания на севере Италии фра Дольчипо, который переработал идеи
|го учителя Иоахима в еще более революционном духе. Наконец,
редине XIV в. до некоторой степени последователем иоахимизма
знаменитый «римский трибун» Кола ди Риенци, который считал
Herbert Grun d man n, Studien fiber Joachim von Floris, Leipz., 1927,
17 и друг.; ср. F. T о с с о, L’eresia nel medio evo, Firenze, 1884, кн. 2, гл. I—II;
i p 1 e r, Die christliche Geschichtsauffassung (1884), где дается враждебная, с орто-
льно-католических позиций, оценка историко-богословских спекуляций Иоахима
ского.
G г un d man п, op. cit., стр. 122 сл.
«Erant ibi multi notarii et judices atque mcdici atquc alii litterati...»(Cronica fratris
bene de Adam ord. Minorum sub A. 1248, стр. 236).
F. T о с c o, op. cit., стр. 409 сл.
41
себя «рыцарем святого духа», призванным просветить и возродить
к новой жизни весь земной шар». 1
В конечном итоге иоахимитство было задушено, также как и все
еретические и революционные движения XIII—XIV вв., для которых
оно давало историко-теоретическую основу. Сторонники этого уче-
ния были своего рода прообразом революционной интеллигенции,
вышедшей из рядов самой же церкви. Церковь расправилась с ними
беспощадно, так как, по энергичному выражению францисканца
Апджело Кларено, они были проникнуты «духом дьявольской сво-
боды» (spiritus libertatisdiabolicae). Может быть, именно в связи с пре-
следованиями, они не успели применить идеи своего учителя к разра-
ботке вопросов конкретной истории, хотя Иоахим как бы приглашал
к этому своих учеников, указывая па лживость большинства суще-
ствовавших в его время хроник (culpa scriptorum vitiatae sunt сго-
nice), 1 2 но еще более вероятно, что исторические произведения иоахи-
митов были своевременно уничтожены.
Таким образом, господство церковно-феодальной исторической кон-
цепции не было поколеблено; однако классовая однородность
феодальной историографии несколько пострадала. В XIV в. рыцарской
хронике Фруассара и ее испанской параллели — хронике Муптапера
уже противостоят, правда еще единичные, исторические произведе-
ния, проникнутые сочувствием к народу и враждебные феодальной
аристократии. Такова хроника кармелита Жана де Вепетт, париж-
ского народного проповедника, приверженца Этьена Марселя и горя-
чего защитника обездоленного, разоряемого войною и феодальными
грабежами крестьянства. 3 Такова, до некоторой степени, «Хроника
Англии», написанная в конце XIV в. неизвестным Сент-Албанским
Монахом, «ожесточенным врагом» фактического правителя Англии
герцога Ланкастерского, «совершенно игнорировавшего политиче-
ские права и вольности английского народа». 4
Но и чисто феодальная историография, наиболее
руассар. блестящим образцом которой в XIV в. является
хроника Фруассара, претерпевает существенное изменение. Она в зна-
чительной степени утрачивает свою чисто церковную окраску, х р и-
стианско-морализующие тенденции нередко усту-
пают в ней место реальным политическим оценкам;
мотивация действий приобретает светский характер. Историк уже
стремится вскрыть глубокие причины событий, не ограничиваясь
традиционной ссылкой на волю божью или козни дьявола. «Если бы
я удовольствовался тем, — пишет Фруассар, — чтобы рассказать, что
такое-то и такие-то события произошли в такие-то времена, не прони-
кая вглубь явлений... то я писал бы хронику, а не историю». Хотя
и духовное лицо по своему общественному положению, Фруассар инте-
ресуется не церковью и не «священной историей» от Адама и грехопа-
дения, а исключительно современной ему политической борьбой,
1 Gru nd mann, op. cit., стр. 141 сл.
2 Там же, стр. 56.
3 М о 1 i п i е г, op. cit., т. V, стр. CXXXIV.
4 Петрушевский, Восстание Уота Тайлера, М., 1914, стр. 573.
42
жизнью и бытом феодального рыцарства, войнами, сражениями и тур-
нирами. Свою хронику 1 он начинает с 1326 г. и затем прослеживает
политическую жизнь и взаимоотношения европейских государств, осо-
енно Англии и Франции, до 1400 г.
Вместо монаха, который, сидя в своей келье, списывает старые
роники и регистрирует случайно дошедшие до его слуха факты,
ы имеем в лице Фруассара историка, который ищет материал повсюду
всю жизнь проводит в разъездах, охотясь за новостями и очевид-
цами событий. «Много стран и государств, — сообщает он, — я изъ-
здил с целью разведать подробности; сводил знакомство со многими
важными людьми нашего времени... Вообще, о какой бы стране дело
ни шло, я не рассказываю без того, чтобы ее не обследовать и не убе-
диться ясно, что то, что я знаю, верно и несомненно». И это пе про-
стая похвальба: хотя по обычаю средневековых историков, Фруассар
обокрал своего предшественника хрописта Жана ле Бель, однако он
юс же вложил в свою хронику массу труда и имел все основания за-
щити : «Я вполне уверен, что эта высокая и достойная история будет
г большом почете в самые отдаленные времена». Правда, Фруассар
кромно умалчивает о том, что его гнало с места па место не только
(тремление узнать о событиях из их непосредственного источника,
Ю и,весьма материальные личные интересы. Сын простого бюргера
13 г. Валацсьецна, он из 40 лет своих странствований большую часть
времени провел при королевских и княжеских дворах, где его таланты
повествователя и его верная служба господствующему классу щедро
уплачивались. В зависимости от национальной принадлежности своих
высоких покровителей он неоднократно менял свою политическую
Ориентацию. Сначала его хроника была написана в английском духе,
Затем, став нахлебником крупных французских феодалов, он подвер-
гает ее переработке в французском духе. Хотя писал он по-французски
I считается одним из создателей французской прозы, но он не нацио-
ыльный историк, как не национально средневековое рыцарство,
являвшееся предметом его поклонения. 1 2
Те новые интересы и новое отношение к задачам историка, кото-
рые характерны для Фруассара, не означают еще, однако, какого-то
резкого поворота в развитии средневековой историографии. К послед-
аей Фруассар примыкает не только своими ярко выраженными клас-
совыми симпатиями, но и детской верой в существование фей, нимф,
оборотней и прочими суевериями, своим равнодушием к документаль-
ным материалам, которыми он никогда не стремится подкрепить
1 Les Chroniques de sire Jean Froissart qui traitentdes merveilleuses emprises, nobles
^ventures et faits d’arme advenus en son temps en France, Angleterre, Bretaigne, Bourgogne,
Escosse, Espaigne, Portugal es autres parties.
2 Это, конечно, не значит, что хронистам XIII—XIV вв., вообще говоря, чуждо нацио-
нальное чувство. В «Больших хрониках» Франции, в «Хронике Испании», в английских
хрониках того же периода мы находим и общий тон, и отдельные высказывания, не оста-
вляющие на этот счет никаких сомнений. «Страна, называемая нами Испанией, — пишет
автор испанской хроники, — похожа на божий рай... Сверх всего этого, Испания искусна
в ведении войны, страшна и полна мужеством в битве, весела сердцем, верна своему ко-
ролю, прилежна к учению, вежлива в обращении, совершенна во всем хорошем... Испа-
ния выше всех по своей роскоши н славнее всех по своей верности»... Цит. по Т и к н о р,
История испанской литературы, 1883, т. I, стр. 138.
43
устные свидетельства, своим подчас некритическим отношением ко
всякой получаемой информаций. 1
Точно также нельзя усмотреть какого-либо поворота
Джованни в друГ0М выдающемся произведении XIV в. —
иллапи. в хронике флорентинца Джованни Виллани
(ок. 1276—1348), возникшей в совершенно иной обстановке и пропи-
танной интересами не феодального рыцарства, а богатого городского
купечества. Автор хроники, сам крупный сукноторговец, пайщик
банкирского дома Перуцци и член одного из наиболее могущественных
цехов Флоренции — Калималы, выступает пред нами в качестве ти-
пичного представителя и идеолога «жирного народа». Подлинным на-
родом (popolo) для пего является только «жирный народ», па простых
ремесленников он смотрит с аристократическим презрением. Когда
младшие цехи поднимаются к власти, то он называет составленную
ими сипьорию «плохим правительством», которое уничтожает кредит.
Не только в вопросах внутренней политики Флоренции, но и вообще
Виллани является яростным противником демократии.
Деловитость и практический ум купца сказываются в хронике
Виллани па каждом шагу. Политику, которая не определяется реаль-
ными интересами, он считает глупостью. Денежные вопросы играют
в его изложении крупную роль, а по отношению к истории Флорен-
ции, занимающей в хронике центральное место, на первом плане
почти всегда стоят вопросы хозяйственного развития и социальной
борьбы.
При всем том, Виллани по своему общему мировоззрению — ти-
пичный средневековый человек, а по своей исторической концепции
и особенностям писательской техники — типичный средневековый
историк. Он пишет свою хронику на volgare, на народном итальянском
языке, чтобы быть доступным и неученым людям, но пересыпает свое
изложение цитатами из библии. Фантастическая этимология ученых
схоластов пользуется в его глазах полным кредитом: он производит
Британию от Брута, сына Энея, сарацин — от Сарры, жены Авраама,
и т. п. Баспи и легенды средневековых хроник он принимает на веру,
нисколько не сомневаясь, например, в правдивости Монмаута и в под-
линности его легендарных королей. Там, где непосредственно пе за-
трагиваются экономические и политические интересы его родины —
Флоренции, трезвый купеческий ум Виллани нередко совершенно
исчезает, уступая место схематизму и церковно-аскетической связан-
ности средневекового мышления. Вся хроника в общем построена по
августиновской схеме «шести возрастов» и «четырех монархий»; в на-
чале истории — грехопадение, в конце ее — светопреставление. Авгу-
стиновский дуализм и провиденциализм пронизывает все оценки и
объяснения событий. Генрих IV ведет борьбу с папой, так как он без-
божный король, которым пользуется дьявол, чтобы повредить церкви.
У французского короля Филиппа IV умерли бездетными все сыновья—
это кара за насилие над папой Бонифацием VIII в Анапьи. Гибель
Манфреда, внезапная смерть Людовика Баварского — все это кара
1 См. М. Darmsteter, Froissart, 1894; Petit de Juleville, Histoire
de la langue et de la litterature fran^aise, vol. II.
44
божья за их грехи и результат папского отлучения от церкви. Во
Флоренции произошло восстание: это значит, что «бог навел беду на
наш город, так как граждане не отблагодарили бога за его благодея-
ния». О стихийных бедствиях и говорить не приходится: здесь уже
совсем очевидна «рука божья». «Заметь, читатель, —пишет Виллапи
,под 1347 г., —какие беды постигли в этом году наш город: голод,
мор, разрушения, бури, молнии, пожары, междуособия — и все это
;от чрезмерности наших грехов. Нужно опасаться, что бог осудит нас
-еще тяжче, если среди горожан будет мало веры и любви». Иногда
Lbmocto бога, в качестве сил, произвольно вторгающихся в человеческую
историю, выступают «святые». Их личным вмешательством объясня-
ются как многие важные политические события, так и различные
Вчудеса» или бедствия. Культ святых, вера в чудесное у Виллани так
fee сильны, как у любого хрониста X—XI вв. Не менее сильна в его
хронике вообще церковная, даже клерикальная, если здесь можно так
выразиться, окраска политических симпатий. Верный сын католиче-
ской церкви, он считает папство непогрешимым, хотя ему подчас и
случается осуждать греховность некоторых пап и незаконность их
действий. Конечно, его преклонение перед папством объясняется от-
части и его партийной принадлежностью: как и вся флорентийская
буржуазия, Виллани является убежденным гвельфом. Но гвельфские
симпатии сами по себе не могут объяснить его отношения к папе, как
«наместнику бога иа земле», к монашеству, которое создано, по его
мнению, чтобы показывать пример святости, и к духовенству вообще,
как посреднику между богом и людьми.1
Хроника Виллани по своей классовой окраске не является, строго
говоря, феодальной, но она еще целиком принадлежит по стилю,
манере, композиции, общему мировоззрению и исторической кон-
цепции к средневековой церковно-феодальной историографии. Создан-
ная в колыбели Ренессанса, во Флоренции, она в сущности ничем еще
не предвещает нового периода в развитии человеческой мысли и твор-
чества. Виллани был поклонником Данте и старшим современником
первых гуманистов, но он ни с какой стороны не затронут начинаю-
щимся движением.
Гуманистическая историография XV в., в значительной степени
выросшая на родине Виллани, не продолжает Виллапи, а порывает
с ним и со всей феодальной историографией, чтобы начать новый
э т а п в развитии исторической мысли и заложить основы буржу-
азной исторической науки.
1 О Виллани, как историке, существует обширная литература. Я ограничусь указа-
1ем наиболее свежей работы — Ernst Mehl, Die Weltanschauung des Giovanni
Mlani, Leipz., 1927.
f 45
ЛЙТЕРАТУРА
Помимо рассмотренных в введении общих трудов, см.:
1. Осокин. Очерк средневековой историографии, Казань, 1898.
2. М. Стасюлевич, История средних веков в ее писателях и исследованиях новей-
ших ученых, изд. 3-е, 1907 , 3 тт.
3. Л. Беркут. Етюди з джерелознавства середньо! исторп, К., 1928.
4. Н. Эйкен, История и система средневекового миросозерцания, 1907, стр. 568—594
(« Исторп ография»).
5. U g о Balzani, Le Cronache Italiane nel medio evo, Milano, 1909.
6. W. Wa t ten ba ch, Deutschlands Geschichtsquellen im Mittelalter, Berlin, 1893—
1894, изд. 2-e, 2 тт.
7. О. Lorenz, Deutschlands Geschichtsquellen im MA seit der Mitte des 13-ten Jahrh.
Berlin, 1886—1887, 2 тт.
8. Aug. Molinier, Les sources de I’histoire de France, vol. V (1904). Introduction
gen6rale.
9. J. A. Giles, Six Old English Chronicles, London, 1888.
10. A. Ebert, Allgemeine Geschichte der Literaturim Mittelalter,Leipz., 1874—1887,3тт.
11. L. Petit de Juleville, Histoire de la langue et de la litt£rature framjaise,
1896,. vol. II.
12. G. Giro t, Etudes sur I’historiographie espagnole (1284—1556), 1904.
III. ГУМАНИСТИЧЕСКАЯ ИСТОРИОГРАФИЯ XV—XVI ВВ.
1. Общая характеристика
Секуляризация ис-
’орической мысли
I победа рациона-
лизма в эпоху
Возрождения.
Обширное культурное движение, зародившееся
около XIV в. в Италии и известное под названием
Возрождения, или Ренессанса, имело своим ре-
зультатом, как известно, преобразование и обно-
вление в самых различных областях человеческой
иысли и творчества. Плодотворного влияния этого движения не избе-
гала и историография, которая вначале выступает как одно из про-
йвлений общей литературной деятельности, а затем обособляется,
Вслед за филологией, в самостоятельную науку. Поскольку историки
Эпохи Возрождения, являвшиеся одновременно филологами и литера-
торами в широком смысле слова, именовались гуманистами, т. е.
Ьредставитолями знаний, обращенных лицом к человеку (studia hu-
inana, humaniora), все историческое направление этой эпохи мы обо-
значаем как гуманистическое направление.
Ренессанс, возникающий при еще непоколебленном господстве
феодализма, представляет, в сущности, отрицание и феодального обще-
ственного строя и, в особенности, церковно-феодальной культуры
^классического» средневековья. Творцы и носители нового культур-
ного движения были идеологами поднимающейся — прежде всего
SB городах Италпи — богатой буржуазии, «жирного парода», т. е.
купцов, банкиров и предпринимателей нового типа, частично приме-
няющих уже капиталистические методы эксплоатации. Укрепляя свое
Экономическое и политическое господство в наиболее крупных и пере-
довых городах Италии, эта буржуазия стремилась в культурном отно-
шении эмансипироваться от феодализма и обосновать теоретически
•превосходство богатства, ума и знаний над «благородством» происхо-
ждения, обосновать, иными словами, свое право на руководящую роль
в обществе и государстве. Гуманисты, выходившие из рядов самого
«жирного народа» или ему служившие, выполняли эту задачу, созда-
вая новое мировоззрение, литературу, искусство, науку, политиче-
ские и философские учения. Таким образом, все области идеологиче-
ского творчества, в той или иной степени, пронизываются буржуазным
Духом, и точно также буржуазною становится исто-
риография.
Отворачиваясь от церковно-феодальной схоластики, от богосло-
вия, или «науки о боге» (studia divina), гуманисты обращаются лицом
К человеку, к его деятельности и его переживаниям, стремясь эту дея-
тельность и в прошлом и в настоящем истолковать рационально, без
всякой помощи мистики, без всякого вмешательства бога и прочих
47
Потусторонних сил. И это вполне понятно. Для купца или банкира
XIV—XV вв. «божественное» вмешательство, «чудо» становится совер-
шенно неучитываемой величиной; свои деловые отношения, свое
хозяйство он строит исключительно па принципе расчета. Рациональ-
ному ведению хозяйства соответствует и рациональная политика
эпохи Ренессанса, взвешивающая все мыслимые возможности и факты,
вплоть до характера того или иного государственного деятеля. Прин-
цип расчета торжествует победу даже в области искусства, в архитек-
туре и живописи (создание линейной перспективы, построенной на
математическом расчете), 1 тем более естественной является его по-
беда в историографии.
«Чудеса», заполняющие все средневековые хроники и истории,
совершенно исчезают в произведениях гуманистов. Если они и упоми-
наются, то лишь с целью насмешки. Макиавелли и Гвиччардини,
виднейшие представители гуманистического направления в историо-
графии, прямо издеваются над чудесами и верой в провидение. Гвич-
чардини советует читателям никогда не говорить, что бог помог та-
кому-то, ибо он хороший человек, и заставил страдать такого-то, ибо
он человек испорченный, так как «часто мы видим прямо противополож-
ное». 1 2 Вместе с богом, при рациональном объяснении прошлого, исче-
зает и дьявол; для августиновского дуализма и провиденциализма не
остается места. Те политические явления, которые, при тогдашнем
состоянии знаний, не поддавались рационализации, истолковывались
с помощью понятия, заимствованного у древних — «фортуны», случая.
Гвиччардини даже оспаривает тех историков, которые все приписы-
вают предусмотрительности и расчету, не учитывая «силы случайности».
Человеческие дела, пишет оп, «во все времена получали великие толчки
от случайных событий, которые человек не в состоянии ни предусмо-
треть, ни предотвратить, и хотя человек может на многое воздейство-
вать, если он понимает происходящее и принимает меры предосторож-
ности, однако этого еще недостаточно, и удача в делах необходима».3
Устранение из истории чудесного, Попытки р а-
ционального истолкования фактов предпо-
Зарождение науч-
ной критики
в произведениях лагают критическое отношение к историче-
гуманистов. ским свидетельствам. Многие историки-гуманисты,
будучи прежде всего филологами, впервые применяют к историческим
текстам методы филологической критики, а все без исключения исто-
рики-гуманисты обнаруживают критически-недоверчивое отношение
к легендам и басням «легковерных и невежественных монахов».
Правда, следует заметить, что их критика, достаточно беспощадная по
отношению к средневековым писателям, лишь в очень редких случаях
распространяется на свидетельства античных авторов. Так Макиа-
велли, проникнутый пиететом к Титу Ливию, не осмеливается отверг-
нуть легендарный материал, которого так много у этого римского
историка. Тем не менее историческая критика в трудах гуманистов
делает решительный шаг вперед по сравнению с теми случайными ее
1 См. A. Martin, Sociologic dor Renaissance. Zur Physiognomik undRythmik biir-
gerlicher Kultur, Stuttg., 1932.
2 Цит. по B. Croce, op. cit., стр. 234.
3 Ibid., стр. 235.
4&
элементами, которые мы находим у некоторых феодальных историков
XII—XIV вв.
Успехи этой критики обнаруживаются не только в исчезновении
из исторических работ легенд и суеверных басен средневековых хро-
нистов, но и в коренном изменении отношения
историка к источнику. Гуманисты уже строго различают
источники по степени их достоверности и, относясь с большой осторож-
ностью к устной традиции, переносят центр тяжести на письменные
свидетельства, привлекая иногда даже археологические данные и
вообще памятники материальной культуры (надписи, монеты, медали).
Историки-гуманисты уже начинают систематически проверять и сопо-
ставлять источники, стремясь с этой целью сосредоточить в своих ру-
ках возможно больше источников интересующей их эпохи. В связи
с этим находится повышенный интерес гуманистов к разыскиванию и
изданию источников, что сыграло немалую роль в развитии историче-
ской пауки. Большое количество источников было открыто и опубли-
ковано именно в эпоху Возрождения. Благодаря гуманистам появи-
лись на свет утраченные было рукописи Цицерона, Квинтилиана, Не-
пота, Плиния, Тацита и проч., а практика издания этих источников
способствовала развитию критических приемов издания и любых других
текстов, в частности средневековых. Таким образом эрудитыXVII в.,
прославленные как первые издатели важнейших памятников средне-
вековья, которые легли в основу современной медиевистики, являлись
в сущности учениками и продолжателями гуманистов XV — XVI вв.
Изменение отношения к источникам и к их использованию в исто-
рических произведениях гуманистов имеет свою материальную пред-
посылку в том важном перевороте, который в эпоху Возрождения
происходит в деле производства книги. Без изобретения книгопе-
чатания успехи гуманистической критики были бы весьма огра-
ниченными. В самом деле, в XII—XIV вв., когда книги, размножаемые
только с помощью переписки, стоили очень дорого и были мало до-
ступными по своей редкости, очень трудно было собрать в одном месте
по одному и тому же вопросу несколько произведений. Рукописная
книга, обычно по надолго попадающая в руки средневекового исто-
рика, используется главным образом для обширных выписок, целиком
включаемых затем в новую историческую работу, нередко без указа-
ния автора. Получается то, что, с нашей точки зрения, называется пла-
гиатом, но что обусловлено, с одной стороны, отсутствием в средние
века представления об авторских правах, с другой стороны — просто
технической невозможностью использовать книгу иначе, как сделав
из нее, часто наспех, обширные и многочисленные выписки. В резуль-
тате средневековые хроники представляют собою мозаику из несколь-
ких источников, подчас взаимно противоречивых, или же — еще
чаще — основаны на одном только источнике. Гуманисты же, с конца
XV.в., благодаря книгопечатанию, получили возможность сосредото-
чивать в своих руках сравнительно большое количество книг, сопо-
ставлять тексты, относящиеся к одному и тому же вопросу, устанавли-
вать наиболее достоверную или правдоподобную версию, т. е. система-
тически, а не случайно, производить наиболее элементарные операции
Исторической критики.
4 О. Л. Вайнштайн—448
49
В этой же связи находится И йеромена Но внешнем
оформлении исторической работы. Используя данные тех или
иных источников, приводя из них цитаты, некоторые гуманисты-
историки уже стремятся выделять чужие мысли и слова в своем тексте,
применяя для этого сноски и примечания, с точным указанием источ-
ника и страницы, откуда заимствован материал. Так зарождается
та система ссылок, которую мы называем «ученым а п п а р а-
т о м» работы. Впервые, насколько мне известно, такое оформление
исторического произведения встречается у гуманиста XV в. Флавио
Биондо. Не приходится и говорить о том, насколько это — на первый
взгляд небольшое — нововведение было важно для дальнейшего раз-
вития исторической науки.
Все изложенное позволяет утверждать, что именно благодаря гума-
нистам история начинает становиться наукой, что, иными словами,
истоки современной исторической науки лежат в гуманистической
историографии XV—XVI вв.
Создание гума-
нистами новой
исторической
концепции
и повой периоди-
зации истории.
Проводя последовательно секуляризацию историо-
графии, ее освобождение от груза церковно-фео-
дальных представлений, гуманисты, естественно,
не могли не отнестись враждебно и к богословской
концепции истории, унаследованной средними ве-
ками от «отцов церкви». Христианская схема четы-
рех монархий, равно как и лежащий в ее основе провиденциализм,
был неприемлем для историков эпохи Возрождения. Любопытно, что
первый гуманист, Франческо Петрарка, стоит еще целиком на почве
традиционных воззрений в области истории. Для пего Рим — это
город, «избранный богом», это — последнее земное государство; оп
еще верит в вечность Римской империи, как богом установленной
формы политической жизни. 1 В этом отношении между его взглядами
и взглядами историков-гуманистов XV в. — Бруни, Биондо, Макиа-
велли — лежит целая пропасть. Историки XV—XVI вв. создают свою
новую концепцию исторического развития, свою схему и периодиза-
цию европейской истории, решительно порывая с феодальной тради-
цией «вечного Рима» и «переноса империи». Они, можно сказать,
открыли, что Римская империя, античное общество и античная
культура погибают около V в. и что с этого времени начинается со-
вершенно новый этап исторического развития — средние века.
Хотя термин medium aevum, media tempestas лишь спорадически встре-
чается в произведениях гуманистов XV—XVI вв., однако нет сомне-
ния, что самое понятие средневековья выработано именно ими.
Первая общая история средних веков от падения Римской империи
(ab inclinatione Romanorum imperii) и до XV в. принадлежит уже упо-
минавшемуся гуманисту Флавио Биондо. Средним векам гуманисты
противопоставляли, с одной стороны, древность (antiquitas), с другой-
время, в которое они жили сами и которое они считали возрожденном
античной культуры. Таким образом зарождается в произведениях гу-
манистов современное деление истории на древнюю, среднюю
1 См. Hans Baron, Das Erwachen des historischen Denkens im Humanismus
des Quattrocento в Hist. Zeitschr., 1932, Bd. 147, H. 1.
60
й полую, бледует, впрочем, заметить, что, создавая повую периоди-
зацию, гуманисты на первых порах не считали возможным полемизи-
ровать с отвергаемой ими схемой четырех монархий; они предпочитали
игнорировать ее, как они игнорировали или обходили все вообще
опасные вопросы церковной догматики и феодально-христианского
мировоззрения. Только в середине XVI в. французский гуманист
Жан Воден открыто выступил против этой схемы (contra inveteratum
errorem de quatuor imperiis) и ее богословской подосновы. 1
Отношение
гуманистической
историографии
в средним векам.
Тем не менее, в редком историческом произведе-
нии гуманистов не обнаруживается открыто враж-
дебного отношения к средним векам. Здесь они
особенно ясно выступают как прямые предшествен-
ники историков эпохи Просвещения. Относясь с восторженным почте-
нием к античности как периоду блеска, процветания искусств и лите-
ратуры, они называют время, наступающее после падения Рима,
«варварским», «готическим», временем полной тьмы. 1 2 Так, например,
Вазари в своих биографиях знаменитых художников пишет: «После
Константина все виды доблести были утрачены, прекрасные души и
умы испортились, став безобразными и низкими, а горячее усердие
приверженцев христианства причинило огромный вред искусствам». 3
Нетрудно показать, что вражда к средним векам обу-
словлена далеко не одним лишь упадком искусства в этот «варварский»
период, а еще в гораздо большей степени враждою к феода-
лизму, вполне понятною у представителей формирующейся буржуаз-
ной идеологии. Основные политические силы старо-феодального мира —
папство и империя — получают в исторических произведениях гума-
нистов самые неприязненные оценки и характеристики. Историк
римских пап Платина, историк Флоренции Макиавелли, разоблачи-
тель подложности «Константинова дара» Лоренцо Валла и другие
гуманисты своими писаниями причинили авторитету папства немалый
вред. Конечно, от итальянских гуманистов трудно было бы ожидать
смелых выступлений против папства, как учреждения, слишком тесно
связанного с интересами не только феодалов, но и верхушки самой
буржуазии. Зато средневековая империя была подвергнута неумоли-
мой критике. Уже самое создание новой периодизации свидетельствует
о том, что гуманисты целиком отвергли фикцию «священной римской
империи», как продолжения империи Августов, фикцию, получив-
шую отражение во всех средневековых хрониках. Ни о каком «перене-
сении империи», с точки зрения историков XV—XVI вв., не может
быть и речи. Для Макиавелли Карл Великий—не преемник древних
императоров, а король варваров, получивший императорский титул
от папы. Для Леонардо Бруни средневековая империя — это совер-
шенно новое учреждение, которое только по имени напоминает древнее
римское государство, погибшее вместе с физической и духовной ги-
белью римского народа. В противовес этому средневековому фантому,
вызванному к жизни интересами феодалов, Вруни в своей работе
о Дацте и Петрарке подчеркивает историческое значение итальянских
1 Jean Bodin, Methodus ad facilem hiatoriarum cognitionem, 1566.
2 Cm. L. Varga, Das Schlagwort vom «finateren Mittelalter», 1932.
8 Цит. по B. Croce, op. cit., стр. 241.
61
городских коммун, которые пробудили Италию к новой государствен-
ной и культурной деятельности. 1 Таким образом в отношении к импе-
рии гуманисты решительно разошлись с Данте, стоящим здесь на чисто
феодальной позиции.
Из той же вражды к феодальному средневековью, которое их еще
окружало со всех сторон, вытекает и презрительное отношение ко
всему средневековому творчеству. Гуманисты-филологи пренебрегают
народным языком (volgare), создавшимся в средние века; гумацисты-
литературоведы игнорируют средневековую литературу и поэзию;
гуманисты-правоведы отбрасывают феодальное право и считают един-
ственно достойным изучения римское право; гуманисты-политики за-
щищают абсолютизм против созданного феодальным государством со-
словного представительства 2 и выступают вообще против принципа
сословности;3 гуманисты-искусствоведы с презрением смотрят па
средневековую архитектуру, которая у них впервые получает уничи-
жающее наименование «готической», т. е. варварской. 4
Пережитки фео-
дального мировоз-
зрения в истори-
ческом творчестве
гуманистов.
Не следует, впрочем, преувеличивать ни размаха,
ни глубины идейной борьбы гуманистов с феода-
лизмом. В их сознании было еще не мало пере-
житков феодального; ведь, они действо-
вали в условиях феодального строя, только кое-
где подорванного начинающимся капиталистическим развитием. Далее
мы увидим па конкретных примерах, что гуманистическая концепция
истории была в XV—XVI вв. еще очень далека от полной победы и
что гуманистическая историография вплоть до XVII в. в себе самой не
преодолела некоторых черт, навязанных церковно-феодальными пред-
ставлениями об историческом развитии. Подобно тому как итальян-
ская буржуазия XV в. еще не была буржуазией в современном значе-
нии этого слова, поскольку она действовала еще в условиях экономи-
ческого, социального и политического господства феодалов не только
во всей Европе, но и на почве самой Италии, подобно этому и буржуаз-
ные интеллигенты-гуманисты не являются еще вполне людьми нового
времени и в своем творчестве сохраняют многочисленные «родимые
пятна» феодальной науки и феодального искусства. В области истори-
ческого творчества это сказывается, прежде всего, в невнимании по-
давляющего большинства гуманистов к социальным отношениям и
к экономике. Главным содержанием их работ является история войн,
дипломатических сношений, т. е., так называемая «внешняя», полити-
ческая история. Развитию государственных учреждений уделяется
очень мало внимания, а экономические основы жизни остаются уже
совсем без рассмотрения, 5 в чем историки XV в. делают даже шаг
назад по сравнению с Хроникой Джованни Вил лани. Как и в феодаль-
ных хрониках XII—XIII вв., народ, масса всегда остается на заднем
1 Н. Вагон, у к. соя.
2 См. Croce, у к. соя., стр. 240.
3 См., наприм., Poggi о, De nobilitate.
4 G. Vasari; Vite de’ piu eccelenti architetti, pittori e scultori italiani (1-е изд.
1550 г.), 1878—1883, vol. I—VII. Ср. ниже, стр. 71 сл.
8 Гвияяардини, у которого кое-какие элементы экономияеской истории находят себе
место (см. ниже), в этом отношении совсем не типияен.
плане пли даже вообще не фигурирует. Единственными действую-
щими лицами являются попрежнему короли, князья, папы, хотя рядом
с ними изредка появляются и «герои», выходящие из рядов богатой
буржуазии и ведущие за собою «толпу». Своеобразный аристократизм
гуманистической историографии сказывается и вообще в отрицательном
отношении к народным движениям, если только последние не совпа-
дали в какой-то мере с интересами «жирного народа».
Элементы влияния феодальной историографии обнаруживаются,
далее, и в композиции исторических работ гуманистов. Только немно-
гие из них, главным образом, Макиавелли и его ученики, порывают
с системой погодного изложения событий. Анналистическая форма
построения характеризует еще работы Леонардо Бруни, Поджио,
Гвиччардини, Джовио и многих других историков Возрождения.
Только Макиавелли, как мы увидим ниже, группирует материал со-
вершенно иначе; излагая его в хронологической последовательности,
он его систематизирует и комбинирует.
Наконец, от феодальной историографии некоторые, по крайней
мере, гуманисты унаследовали грубый прием—обосновывать какие-
либо тенденциозные взгляды в истории с помощью прямой фальсифи-
кации источников и измышления исторических фактов. Разительным
примером является гуманист Анний из Витербо (Джованни Нанни,
1432—1502), который в «17 томах различных древностей» (Antiquitatum
variarum volumina XVII) подделал Вероза, Манефона, Фабия Пиктора
и других древних писателей, а в «комментариях» к ним (Рим, 1498)
выдумал 24 никогда не существовавших королей древней Испании,
с их подробными биографиями, датами жизни ит. д. Его политическая
задача при этом заключалась в «доказательстве», что испанская монар-
хия несравненно древнее и, следовательно, благороднее, чем француз-
ская. 1 Впрочем, подавляющее большинство гуманистов относилось
к подобным подлогам неодобрительно.
Влияние антич-
ных образцов на
гуманистическую
историографию.
К числу серьезных, коренных недостатков гумани-
стической историографии, задерживавших прогрес-
сивное развитие исторической науки и ослаблявших
научные элементы в творчестве гуманистов, сле-
дует отнести их увлечение внешними красотами стиля, риторическими
приемами, заимствованными у античных писателей. Они обычно сле-
довали не таким историкам древности как Фукидид и Полибий, а, по-
добно феодальным хронистам, придерживались риторических образ-
цов Ливия, Тацита, Плутарха и Светония, у которых исторические
факты часто искажаются с целью приспособить их к требованиям
риторики и ораторских приемов. То обстоятельство, что многие гума-
нисты находились в своем творчестве под влиянием именно этих, по-
пулярных и в феодальном мире, античных образцов, оказывало нередко
пагубное влияние на их исторические произведения. 8 Так, например,
1 См. Gr. Ci г о t, Etudes sur 1’historiographie espagnole, Bordcau, 1904, стр. 67 сл. —
Др. примеры собраны у Фютера, Histoire de 1’historiographie, 1914, стр. 164 сл.
Этот общепринятый взгляд на значение подражания классическим образцам (см.
сочинения Буркгардта, Фойгта, Виллари и др.) оспаривается Е. Santini, Leonardo
Bruni aretino e i suoi Historiarum populi libri XII, Pisa, 1910; см. также введение к Бруни
63
они повсюду (это относится и к лучшему из пих — Макиавелли) вво-
дят длинные речи, вкладываемые в уста действующих лиц, причем
эти речи, выдуманные с начала до конца, в сущности отражают поли-
тические убеждения самих историков и часто не соответствуют обста-
новке. Особенно заметна искусственность таких приемов там, где на
основе этих речей строится изложение всего последующего хода собы-
тий; та или иная речь, произнесенная историческим деятелем, оказы-
вает иногда, с точки зрения историка-гуманиста, решающее влияние
на целое историческое развитие. Так, например, когда Леонардо Вруни
излагает историю возникновения «Установлений правосудия» в 1293 г.,
то он изображает не борьбу партий и классов во Флоренции, а прибе-
гает к обычному у античных авторов приему: выводит в качестве руко-
водителя движения Джано делла Велла, вкладывает в его уста длин-
ную речь, в которой излагаются претензии купеческой буржуазии и
народа, и указывает, что зажженный этой речью народ бросается в дело
и меняет общественный строй во Флоренции. Значит, все сводится
к какому-то чудесному влиянию речи, характер и содержание кото-
рой обусловлены личностью «вождя».
Наконец, необходимо отметить, что под влиянием античных образ-
цов и в связи с увлечением античной литературой многие историки-
гуманисты стремятся в своих работах применять исключительно тот
лексикон, который они находят у античных писателей. Новые явле-
ния в средние века создают и новые слова и новые способы выражения
мысли, но гуманисты с этим не считаются и таким образом искажают,
в угоду «чистоте» языка, исторические явления.
Какое сильное влияние «пуризм» латинской речи оказывал на исто-
рическую терминологию гуманистов, можно видеть па следующем
примере: затрудняясь применять названия «гвельфы», «гибеллины»,
возникшие в XIII в. и, естественно, не встречающиеся у античных
авторов, гуманисты гвельфов называют «партия», а гибеллинов «про-
тивоположная партия» — (factio — adversa factio). Или же, избегая
прилагательного sanctus — святой, они пишут не «храм св. Петра»,
а «Ватиканская базилика», не «церковь св. Иоанна», а «храм Марса»
(templum Martis) и т. д.
Благодаря этому в изложении гуманистов немало анахрониз-
мов. Заставляя своих героев говорить на цицероновской латыни, они
и во всех остальных отношениях причесывают их на античный манер.
На их историческом полотне появляется, таким образом, вместо дело-
витого флорентийского купца и политика, одетый в тогу римлянин,
произносящий длинные речи и двигающий полки. 1
в Raccolta dei storici italiani, XIX, разд. Ill, стр. IV сл. Подражание классическим авто-
рам, по мнению Сантини, является чисто формальным и вредит только в отношении дета-
лей, исторического колорита и точности в хронологии, не ослабляя научной ценности
работ гуманистов.
1 Ср. по этому поводу слишком резкое и несправедливое по отношению к гуманисти-
ческой историографии замечание Я. Буркгардта, Культура Италии, I, стр. 297:
по сравнению с хроникой Виллани, пишет он, «какими деланными, бледными и условными
представляются все такого рода сочинения гуманистов, в частности произведения Лео-
нардо Бруни и Поджио». В общей оценке гуманистов-историков на более правильной по-
зиции стоит Сантини. См. предыдущее примечание.
54
\Две школы в гу-
манистической
историографии.
Отмененные недостатки гуманистической историо-
графии присущи, однако, не всем историкам XV—
XVI вв., а лишь тем из пих, которые примыкают
к определенному течению, или точнее — к псторп-
гсской школе, представленной именами Леонардо Бруни и, отчасти,
Лакиавелли. Для этой школы, как и для ее авторитета — Цицерона,
гстория — opus maxime oratorium, история — не наука, а, главным
>бразом, риторика, одно из применений искусства красноречия.
1стория в произведениях этой школы, особенно у Макиавелли, Гвич-
сардини и их последователей, тесно смыкается с политической
:ублицистикой. Видя в истории, подобно древним, «учитель-
[ицу жизни» (magistra vitae), они ищут в ней уроков и рецептов поли-
*ичоской деятельности, пригодных и для современной им обстановки.
)ни далеко не всегда обращаются непосредственно к источникам
используют охотно результаты чужих исследований, только иначе
Комбинируя их в соответствии со своими задачами и делая из них
оригинальные выводы. Представителей этой школы мы находим в боль-
ном числе и в Италии и вне ее.
Другая, менее влиятельная школа историков-гуманистов ставит
йерсд собой непосредственно не чисто политические, а более узкие,
1аучно-исследовательские задачи, преимущественно — установление
подлинного исторического факта. Выработка критических приемов
Исследования источника, привлечение не только письменных свиде-
^льств, но и вещественных остатков, первые попытки филологического
анализа текста — все это является достижением и существенной осо-
бенностью именно этой школы, родоначальником которой считается
римский гуманист Флавио Биондо.
| Если первую школу можно назвать политико-ритори-
ческой, то второй было бы правильно дать наименование э ру-
дит с к о й исторической школы.
В XVI столетии, в период ожесточенной классовой и политической
борьбы, известной под общим названием Реформации и контр-рефор-
Мации, перевес принадлежал, естественно, политической школе.
В Италии, Франции, Англии и Германии она выдвинула ряд выдаю-
щихся историков, принимавших и в качестве писателей и в качестве
(юлитических деятелей активное участие в общественной жизни.
В XVII веке укрепление королевского и княжеского абсолютизма,
консолидация социального и политического господства феодалов в но-
вой экономической обстановке, поражение в ряде стран революцион-
ных масс, выступавших под знаменем реформации, — все это приво-
дит к упадку общественной жизни и политической активности, а тем
>амым — к упадку политической историографии. На передний план
зыступают тогда историки-эрудиты, замыкающиеся в скорлупу своих
Гзко-специальных изысканий, чуждые интересам окружающей их
кизни. Эрудиты, преимущественно пополнявшиеся из рядов мона-
Ьства, делали в сущности очень полезное дело, подготовляя своими
[следованиями и публикациями источников позднейший расцвет
рдиевистики; но они лишали историческую пауку ее жизненной функ-
Щи — воздействия на выработку общественных идей — и тем резко
снижали ее общественно-политическую роль. Если в эпоху Возро-
55
ждения эрудптская школа не возбуждала ни в правящих верхах, пи
в обществе в целом почти никакого интереса, то в XVII столетии только
она и пользуется всемерным покровительством папства и королевской
власти, повернувшей теперь, после своей окончательной победы над
феодальным сепаратизмом, па путь реакции.
Мы остановимся прежде всего на родоначальниках обеих истори-
ческих школ и их непосредственных продолжателях в Италии с целью
уточнить наши характеристики и представить более выпукло на кон-
кретных примерах особенности каждой школы.
2. Итальянская историография
Первым подлинным историком среди гуманистов был
в°НАретино^УВИ Леонардо Бруни (1369—1444), родом из небольшого
города Тосканы— Ареццо. Свою служебную карьеру
он начал на службе у римских пап (Бонифация IX и его преемников),
а с 1427 г. и до самой своей смерти являлся государственным секрета-
рем Флорентийской республики.
Его история Флоренции (Historiarum florentini populi libri duo-
decim) в 12-ти книгах, которая была, между прочим, переведена с ла-
тинского на итальянский язык и выдержала до 1500 г. пять изданий,
вызвала всеобщее восхищение. Флорентийская синьория за выполне-
ние этой работы освободила Бруни от налогов и взяла его похороны
па государственный счет.
Леонардо Врупи принадлежит, наряду с этой основной его рабо-
той, история современной ему Италии (Rerum suo tempore in Italia
gestarum comme atari us), а также — написанные па итальянском
языке — биографии Данте и Петрарки, весьма важные для понима-
ния исторических воззрений Бруни.
Наконец, он оставил изложение готской войны, составленной по
Прокопию (De bello italico adversus gothos gesto).
Мы рассмотрим, главным образом, «Историю флорентийского на-
рода», которая является, в сущности, программной рабо-
той всей гуманистической школы. Леонардо Бруни дает здесь
не только историю одного города, но касается вообще средних ве-
ков поскольку это необходимо для понимания истории Флорен-
ции.
Самым существенным при оценке того нового, что Врупи вносит по
сравнению с средневековыми анналистами, является установление
факта гибели Римской империи и поворота к повой эпохе в резуль-
тате этой гибели. Бруни пытается также выяснить причины этого круп-
нейшего исторического события. Важнейшей из предпосылок круше-
ния Рима он считает падение республики и замену ее деспотической
властью императоров. Величие Рима,—доказывает оп, — было со-
здано свободным народом; упадок свободы означал и утрату народом
его внутренней силы. «Падение Римской империи, — читаем мы
в «Истории флорентийского народа», — началось с тех пор, как Рим,
утратив политическую свободу, стал рабом императоров... После уни-
чтожения свободы исчезла добродетель. Все правление перешло
66
i-, руки порочных людей, что и послужило причиной падения импе-
рии». 1
Наряду с этим, Бруни отмечает и зпачепие такого факта, как пере-
несение столицы из Рима в Константинополь. Известно, что этому
факту придавал важное значение и Энгельс, начиная с него историю
средних веков. 2 Бруни считал, что перенесение столицы оставило
Италию и вообще Западную Европу на произвол судьбы. Запад сде-
лался добычей тиранов и узурпаторов власти, а затем и добычей вар-
варов. Все силы Римской империи были сосредоточены на Востоке,
вокруг Константинополя, благодаря чему Восточная римская империя,
будущая Византия, сохранилась, а Запад пал.
Не только в трактовке падения Римской империи, по и во всей
исторической концепции флорентийского историка ярко сказывается
его республиканизм, отвращение к монархической форме
правления и стремление возвеличить историческое значение городских
коммун. Бруни показывает, что Рим возвысился за счет всей остальной
Италии, подавив и уничтожив свободное развитие других городов.
Только с его падением открылась возможность подъема городских
общин, и именно эти общипы, а не средневековая империя, спустя
тысячелетие после гибели Рима, пробудили Италию к повой государ-
ственной и культурной жизни.
Однако республиканизм Бруни носит определенно аристокра-
тический характер. Для этого ставленника и слуги флорентий-
ской купеческой олигархии народом является только «жирный народ»;
к подлинно народным движениям он относится резко отрицательно.
Так, в восстании Чиомпи 1378 г. он видит только «бунт бессмыслен-
ной черни».
Как и большинство историков-гуманистов, Бруни кладет в основу
своего изложения один какой-нибудь определенный источник. Для
многих разделов его «Истории флорентипского народа» таким источ-
ником является хроника Джованни Виллани, заключающая, особенно
по вопросу о происхождении Флоренции, множество легендарного
материала. 3 Весь этот материал, как не поддающийся рациональному
истолкованию, Бруни отбрасывает. Точно также мы не найдем у него
следов провиденциализма Виллани. Он заимствует у своего пред-
шественника сведения о пожарах, наводнениях и других стихийных
бедствиях, но отказывается видеть в них проявление вмешательства
бога в людские дела. Для Бруни—это просто случайные^ внеш-
1 Raccolta degli storici italiani, vol. XIX, pars III, стр. 14: Declinationem autem
romani imperii ab eo fere tempore ponendam reor quo, amissa libertate, imperatoribus ser-
vire Roma incepit... Cessit enim libertas imperatorio nomini, et post libertatem virtus abiit.
Prius namque per virtutem ad honores via fuit, iisque ad consulatus dictaturasque et caete-
ros amplissimos dignitatis gradus facillime patebat iter, qui magnitudine animi, virtute et
industria caeteros anteibat. Mox vero ut respublica in potestatem unius devenit, virtus et
magnitudo animi suspecta dominantibus esse coepit.
8 «Вместе с возвышением Константинополя и падением Рима заканчивается древ-
Вость», Энгельс, Диалектика природы (М а р к с и Энгельс, Сочинения, т. XIV,
стр. 441).
3 Помимо Виллани, Бруни пользуется рядом других флорентийских хроник, а кое-
где и данными флорентийского государственного архива. См. San t i n i, ук. соч., и самую
|Црту Бруни.
К 57
пие явлепия, достойные упоминания потому, что они оказывали влия-
ние на ход исторического развития.
Весьма типичным для историка-гуманиста является полное невни-
мание Врупи к вопросам экономической жизни. Флоренция, крупный
центр торговли, банковского дела и промышленности, обязана именно
экономической активности своим могуществом, а между тем ее исто-
рия с этой стороны нисколько, не отражена в пропзведенип Вруни.
Даже там, где его источники — Виллани и другие — уделяют внима-
ние фактам экономического развития, Вруни эти факты сознательно
игнорирует и дает чисто военную и дипломатиче-
скую историю
Историческая
школа Леонардо
Бруни.
Флоренции.
Метод и приемы творчества флорентийского исто-
рика оказали сильнейшее влияние на других гу-
манистов. Из первых представителей созданной им
политико-риторической школы заслуживают упо-
минания Маркантонио Коччио (Goccio), известный в литературе под
именем Сабеллико (Sabellicus), и Бенедетто Аккольти.
Сабеллико (1436—1506), профессор риторики в Венеции, получил
от правительства поручение написать историю этой республики.
Подобно своему образцу, Врупи, венецианский историк совершенно
игнорирует экономику, а также историю церкви. В свое время боль-
шой известностью пользовались его «Эннеады» (Enneades) — обзор
всемирной истории, где совершенно отбрасывается схема четырех мо-
нархий и библейские легенды. Что касается Аккольти, то он является
не просто продолжателем, но и настоящим учеником Вруни. Его имя
заслуживает внимания в связи с тем, что в буржуазной историогра-
фии распространено мнение, будто гуманисты не интересовались и
не занимались историей средних веков. 1 Впоследствии мы еще неодно-
кратно будем убеждаться в ошибочности этого мнения, которое явно
противоречит представлению о гуманистах, как врагах феодального
средневековья. Несомненно, враждебные по отношению к феодальной
историографии цели преследовал флорентинец Аккольти, когда он
взялся за историю первого крестового похода. Свой основной источник,
работу Вильгельма Тирского, он препарирует таким образом, что все
поучительные легенды и басни о чудесах, служащие прославлению
подвигов крестоносцев, совершенно исчезают. Впрочем, дальше этого
Аккольти не пошел, прибавив от себя только различные цветы красно-
речия.
С другими представителями школы Леонардо Вруни, по характеру
творчества наиболее приближающимися к ее основателю, мы встре-
тимся уже вне Италии. Что касается развития этой школы в самой
Италии, то наибольшего блеска она достигла в произведениях двух
крупнейших историков начала XVI в. — Макиавелли и Гвиччардини.
м Никколо Макиавелли (1469—1527), родившийся во
акиавелли. Флоренции, в течение 13 лет (1499—1512) был секре-
тарем и канцлером Флорентийской республики и играл видную роль
в итальянской политической жизни этого времени. С возвращением
1 Буркгардт, Культура Италии в эпоху Возрождения, СПБ, 1904, т. I, стр. 300.
См. однако Giacinto Romano, Degli studi sul medio evo nella storiografia del
Renascimento in Italia, Pavia, 1892, p Santini, ук. сод,
58
к власти семьи Медичи он был лишен своей должности, подвергся
изгнанию и даже сидел в тюрьме по обвинению в заговоре против
одного из членов этой семьи. Хотя к 1521 г. он успел войти в милость
к правителю Флоренции Лоренцо Медичи, которому он посвятил
один из важнейших своих трактатов. — «Государь», по его поли-
тическая активность, в сущности, была закончена с гибелью рес-
публики.
Из его исторических произведений нас будет здесь интересовать,
главным образом, «История Флоренции» (Istorie fiorentine), написан-
ная около 1512 г. и принадлежащая к числу наилучших его работ.
В первой книге Макиавелли дает обзор истории Италии от завоевания
ее варварами до 1434 г. Начиная со второй книги излагается уже исто-
рия одной Флоренции, причем до 1434 г. очень сжато, а затем, в послед-
них четырех книгах (всего их 8) подробно освещается период с 1434
до 1492 г., т. е. до смерти Лоренцо Медичи «Великолепного».
Первая книга построена почти исключительно на материале, взя-
том у Флавио Виондо, которого Макиавелли даже не называет; сле-
дующие три книги — на хронике Джованни Виллапи, имя которого
упоминается, по без указания, что это основной источник; остальные
книги основаны уже на более разнообразном материале —«Истории»
Леонардо Бруни, на хрониках, переписке, устной традиции. Значение
Макиавелли как историка вовсе не в том, что он пустил в оборот какие-
то новые материалы или что он дал правильное с фактической стороны
пзложение событий. Наоборот, мы вправе утверждать, что Макиа-
велли историю знал в сущности неважно, что он многое путает и вообще
не придает большого значения точной передаче фактов. Так, например,
излагая историю передвижений гуннов, аваров, венгров и т. д., он
все перевирает, хотя эта история уже его современникам была доста-
точно хорошо известна. 1 Точно также он спутал многие факты истории
борьбы императора Генриха IV с папством. I 2 Немало ошибок и неточ-
ностей допущено им и при изложении истории самой Флоренции, ко-
торую он должен был бы знать основательно. По всему видно, что
Макиавелли о фактической точности не особенно заботился; факты
сами по себе его не Интересовали: они приобретали в его глазах цен-
ность лишь с точки зрения тех выводов, которые можно сделать с их
помощью. Он даже не стесняется вообще жертвовать фактами, если
они не укладываются в рамки заранее намеченной схемы или противо-
речат его политической тенденции.
Место, занимаемое Макиавелли в историографии, определяется не
фактическим содержанием его работ, а оценками отдельных явле-
ний и общей исторической концепцией, восприятием прошлого и при-
емами, при помощи которых прошлое ставится на службу интере-
сам настоящего.3
I 1 Istorie fiorentine, Firenze, 1857, стр. 16 сл.
I 2 Ibid., стр. 35.
3 О Макиавелли — политическом мыслителе существует огромная литература, спе-
(альио же о нем, как историке, написано сравнительно мало. Я ограничусь указанием
1едующих работ: Е. W. Mayer, Machiavellis Geschichtsauffassung, Munch., 1912;
he b h a r t, Les historiens florentins de la Renaissance, P., 1875; Fue ter, Gesch. der
her. Historiogr., изд. 1936 г., где приведена и вся основная литература.
I 59
Рассматриваемая с этой стороны, его «История Флоренции» пред-
ставляет собою произведение замечательное и даже в настоящее время
не кажущееся устарелым. Здесь, можно сказать, впервые в исто-
рии пашей науки провозглашается и получает осуществление мысль,
которая теперь является тривиальной, а в XVI в. была абсолютно
новой, что между явлениями внутренней и внешней по-
литики, между состоянием страны и ее дипломатией и войнами суще-
ствует самая тесная связь.
В предисловии к «Истории Флоренции» Макиавелли рассказывает,
что, принимаясь за свой труд, он собирался вначале опереться на своих
предшественников — Вруни и Поджио. «Но, прочитавши внимательно
их произведения, — пишет оп, — я убедился, что в описании войн
Флоренции с другими государями и пародами они превосходны, а что
касается гражданских раздоров, внутренней вражды и их послед-
ствий, то опи либо умолчали об этом полностью, либо настолько кратко
описали, что читатель не получит ни пользы, ни удовольствия».
«А между тем, — продолжает далее историк, — никакое чтение не
является столь полезным для граждан, правящих республикой, как
то, которое знакомит их с причинами вражды и раздоров в государстве,
благодаря чему, обогащаясь чужим опытом, они будут стремиться
сохранять единство». 1
Таким образом, причины социальной борьбы и ее последствия инте-
ресуют историка в первую очередь. Но сила Макиавелли не просто
в описании соответствующих явлений, а в умении устанавливать ло-
гическое их сцепление и глубокую внутреннюю связь. Рассматривая
эти явления, как непосредственный результат деятельности людей,
Макиавелли в то же время показывает, что люди не в состоянии пред-
видеть всех последствий своей собственной деятельности; таким об-
разом история выступает у него как естественная история
людей.
Одним из примеров способности Макиавелли устанавливать при-
чинную связь событий общественной жизпи и указывать их послед-
ствия, независимые от воли участников этих событий, является по-
строение истории социальной и политической борьбы во Флоренции
XIII—XIV вв.
В своем предисловии, проводя параллель между Флоренцией, Ри-
мом и Афинами, Макиавелли следующим образом формулирует ход
борьбы в своем родном городе: «Во Флоренции сначала происходила
борьба внутри аристократии, затем между аристократией и народом
(popolo), наконец, между народом и простонародьем (plebe)». 1 2 В даль-
нейшем изложение и строится по этому плану, причем оказывается,
что под междоусобиями знати разумеется борьба партий гвельфов и
гибеллинов. Такое представление, замечу попутно, является един-
ственно правильным, но понадобилось специальное исследование
новейшего историка, Сальвемини, 3 чтобы внести ясность в этот во-
прос, который последовавшие за Макиавелли историки основательно
запутали. Рассказав историю взаимоотношений обеих партий, Макиа-
1 Istorie fiorentine, стр. 11—12.
2 Ibid., стр. 12.
3G. Salvemini, Magnati e popolani in Firenze, 1899.
60
вел ли делает следующий вывод: борясь за власть, обе фракции ноби-
литета ослабили аристократию в целом и тем облегчили возвышение
«пополанов». Далее, остановившись на том, как «пополацы», победив
аристократию, окончательно отстранили ее от власти, он приходит
к новому выводу: поскольку отстранен от участия в государственной
жизни тот класс, который держал в своих руках военное дело, и по-
скольку он, в результате, утратил интерес к войнам и воинскую до-
блесть, Флоренция была вынуждена обращаться отныне к помощи
наемной армии, кондотьеров. И, наконец, рисуя картину итальянской
политической жизни в XV в., Макиавелли показывает, что кондотьер-
ство привело Италию в состояние полного бессилия и сделало ее легкой
добычей соседей.
Итак, внутреннее сцепление событий показано необычайно отчет-
ливо и формулировано таким образом, что читателю становятся ясными
этапы всего развития Флоренции. Вместе с тем, историк стремится
подчеркнуть, что каждое звено в построенной им цепи явлений выте-
кает из предыдущего с железной необходимостью, независимо ог
воли исторических деятелей.
Макиавелли, однако, этим не ограничивается. При характери-
стике каждого этапа борьбы он дает ему политическую оценку с точки
зрения интересов своего класса в современную ему эпоху, иными
словами, он обращает историю в прикладную науку, наставницу
политических деятелей. Так, например, сопоставляя итоги борьбы
патрициата и плебса в Риме с борьбою магнатов и пополанов во Фло-
ренции, он устанавливает такое различие: римский народ стремился
добиться только одинакового участия в управлении, наряду с знатыо;
флорентинский же народ боролся за то, чтобы целиком завладеть
властью, исключив из нее знать. «И так как стремление римского
народа было более разумным (ragionevole), то знать с этим примири-
лась и пошла на уступки без вооруженной борьбы... Стремление же
флорентийского народа было оскорбительным и несправедливым,
вследствие чего знать приготовилась защищаться всеми силами, и
дело дошло до кровавых сражений и изгнаний граждан, а законы,
изданные вслед за этим, служили не для общей пользы, но только
интересам победителей». Дальнейшим последствием такого исхода
борьбы явилось, по Макиавелли, ослабление Флоренции, выступление
плебейских масс против «народа» и создание обстановки, благоприят-
ной для установления тирании. 1
Из приведенного отрывка, между прочим, вытекает, что по своим
политическим симпатиям Макиавелли примыкал кконсерватив-
ной буржуазии, представленной во Флоренции небольшой
группой самых богатых и знатных семейств. 1 2 В очень консервативном
1 См. особенно рассуждения в начале 3-ей книги, стр. 126 сл.
2 Количество подобных примеров можно легко увеличить. Останавливаясь на «Уста-
новлениях правосудия», Макиавелли указывает, что люди, у которых отнимают всякую
надежду на хорошее, перестают бояться плохого, т. е. что не следует ожесточать полити-
ческого противника. Но это относится только к магнатам; по отношению же к восстаю-
щему «простонародью» Макиавелли далек от умеренности и, повидимому, не против самой
крутой расправы. Макиавелли, далее, с удовольствием излагает историю смягчения «Уста-
новлений правосудия» в интересах магнатов, считая, что лишь благодаря этому сделался
Возможным дальнейший расцвет Флоренции в первой половине XIV в. Таким образом,
61
Духе Макиавелли оценивает пё только социальную борьбу во Флорен-
ции, но и ряд других явлений исторического развития Италии. Так,
излагая историю Остготского королевства, он подчеркивает, что благо-
состояние Италии всегда зависело от существования сильной власти.
Теодориху Остготскому, как сильному государю, он поет настоящий
панегирик. Смена же остготов византийцами, затем лангобардами
ослабила страну. Отсюда немедленно делается общий вывод: опасно
менять власть, производить внутренние перевороты, ибо история
учит, что даже ничтожные перемены в государственном строе губят
самые могучие государства. 1 В таком же духе формулирован и част-
ный вывод, касающийся лангобардов. До тех пор, замечает Макиа-
велли, пока во главе лангобардов были короли, они подчиняли себе
одну территорию за другой, но когда — после смерти Клефа, правив-
шего деспотически — они в течение многих лет не выбирали себе
короля, их натиск ослабел, они утратили воинский пыл и способность
к завоеваниям; когда же королевская власть была восстановлена,
лангобарды успели уже отвыкнуть от дисциплины, чем и объясняется
дальнейший их упадок. * 1 2
Это превознесение сильной власти, хотя бы в форме мо-
нархии, этот страх перед изменениями в государственном строе, хотя
бы ничтожными, весьма симптоматичны в устах Макиавелли, убежден-
ного республиканца и гражданина города, перенесшего в своей исто-
рии больше переворотов, чем любая страна в Европе. Тоска по силь-
ной власти и прочному порядку, выраженная с еще большей силой
в знаменитом трактате Макиавелли «II Principe» (Государь), объяс-
няется тем, что для раздробленной и полной междоусобиц Италии
наступали тяжелые времена: свои произведения Макиавелли писал
в самый разгар итальянских войн, обессиливших Италию и согнувших
ее под чужеземпое иго.
«История Флоренции» является памятником не только большой
политической проницательности Макиавелли, но и его великого па-
триотизма. Приписывая все несчастия Италии отсутствию полити-
ческого единства, он ставит своей задачей выяснение причин раздро-
бленности и бессилия своей родины и приходит к выводу, что перво-
причину нужно искать в политике папства. Он показывает, как папы
для усиления своей власти обращались в прошлом к лангобардам
против Византии, к франкам против лангобардов и т. д. «Таким обра-
зом, — заключает он, — все войны, которые с того времени вели
между собою варвары в Италии, были вызваны большею частью па-
пами, и все варвары, ее наводнявшие, обыкновенно приглашались
папами же. И такой способ действий длится еще и в наши дни; вот
что держало и держит Италию в состоянии разъединения и слабости».3
его политическая линия вполне ясна, и напрасно в этом отношении между ним и его дру-
гом Гвиччардини в нашей литературе про одится иногда различие. См. предисловие Джи-
велегова к «Сочинениям» Гвиччардини, Академиа, 1934, стр. 50 сл. («Макиавелли боится
землевладельческих классов (!) и феодального дворянства и не боится народа. Гвиччар-
дини наоборот»).
1 Ibid., кн. I, гл. V, стр. 22.
2 Ibid., стр. 27 сл.
3 Ibid., кн. I, гл. IX, стр. 29.
62
Своего враждебного отношения к папству как йолитичёскому учр(Ь
ждению Макиавелли не скрывает и в других местах своей работы.
Излишне говорить, что религиозная сторона вопроса Макиавелли
совершенно пе интересовала; для него папа — только один из госу-
дарей Италии, и не без удовольствия он констатирует тот факт, что
папство, достигнув в результате своей победы над императорами не-
обычайного могущества во всем мире, у себя дома утратило всякий
авторитет.
F «История Флоренции» является ярким свидетельством религиоз-
ного индифферентизма итальянских гуманистов и бкончательной секу-
ляризации гуманистической историографии.
Выше было сказано, что Макиавелли подчиняет факты своей поли-
тической схеме, умело их подбирая и комбинируя. Но ему принадле-
жит и произведение, где он, не ограничиваясь этими приемами, прямо
искажает факты — это «Жизнь Каструччио Кастракани», тирана Лукки
В начале XIV в. Автор здесь ставит своей целью нарисовать образ
Идеального правителя. В результате произвольного обращения с фак-
сами у пего получается не научное историческое произведение, каким
Все же является «История Флоренции», а настоящий исторический
роман. Исторический Каструччио совершенно исчезает, уступая место
безупречному правителю, который стремился поднять могущество
Лукки и подготовить объединение Италии.
Наивысшим достижением гуманистической историо-
пиччардини. графии в настоящее время склонны считать «Исто-
рию Италии» Фрапческо Гвиччардини (1483—1540). Собственно, от-
вошепие к Гвиччардини в положительную сторону изменилось только
в последние десятилетия. Его произведение подверглось резкому
Осуждению уже в XVII—XVIII вв., 1 а со времени появления тща-
тельного разбора Ранке в специальной работе «К критике новых
Историков» (Zur Kritik der neueren Geschichtsschreiber, 1824) peny-
гация Гвиччардини как добросовестного историка казалась навсегда
1охороненной. Ранке расшил, так сказать, на части «Историю Ита-
лии», вскрыл источники Гвиччардини, показал, как он искажает эти
Источники в угоду своим партийным взглядам, и пришел к выводу,
по этот историк нигде не заслуживает доверия. Эдгар Кинэ в своих
^Итальянских революциях» составил против Гвиччардини настоящий
|бвинительный акт, стоя на совершенно иных, демократических пози-
циях. 1 2 Однако в конце XIX и начале XX в. отношение к Гвиччардини
|езко меняется. Уже Бенуа в своей монографии, вышедшей в 1862 г.,
[Ытается всячески обелить итальянского историка от возведенных на
(его обвинений, и в таком же духе пересмотрены прежние взгляды в ра-
ботах Виллари 3 и Фютера 4. Новейшая тенденция реабилитировать
1 См. перечень отзывов уЕ. Benoist, Guichardin historien et homme d’6tat italien,
'., 1862, стр. 248—262.
2 E. Q u i n e t, Leg Evolutions d’Italie, vol. II; см. упомянутое выше введение
|Живелегова, стр. 12.
3 Р. Vi 11 а г i, Niccolo Machiavelli е i suoi tempi, изд. 3-е, Milano, 1914 (1-е изд.
J78 г.).
4 F u е t е г, Guicciardini als Historiker в Hist. Zeitschr., 1908, и в Gesch. der neur.
istor.
63
Гвиччардини, если Не как политического Деятеля, то как историка,
получила отражение даже в советской литературе. 1
Что же представляет собою произведение, вызвавшее столь дли-
тельный интерес и обширную полемическую литературу?
«История Италии», в 20 книгах, охватывает период с 1494 по
1534 г. — наиболее бурный и трагический период в жизни этой страны,
когда она делается объектом хищнической политики не только своих
тиранов, но и соседних сильных государств — Франции п’ Испании —
и полем борьбы этих государств между собою. Бесконечные политиче-
ские комбинации и непрочные союзы, хитрые извороты итальянской
и иностранной дипломатип, игра личных интересов и честолюбий,
в жертву которым с полным равнодушием приносится будущность
страны и благосостояние ее жителей; кровавые сражения; осады и
грабежи городов; уничтожение свободы и независимости Флоренции,
Генуи и других республик Италии; невероятное падение нравствен-
ности в верхах общества, яд и кинжал как привычные средства поли-
тической борьбы; быстрые успехи феодальной реакции на фоне всеоб-
щего политического и экономического развала, — такова картина,
которая разворачивается перед читателем «Истории Италии». Изложе-
ние ведется погодно, однако автор делает частые отступления в прош-
лое, необходимые для понимания изображаемых им событий. Давая
историю Италии в период, когда она стояла в центре международной
политики, Гвиччардини немало внимания уделяет и другим странам
Европы и всем важнейшим событиям этого времени — великим гео-
графическим открытиям, немецкой реформации, завоеваниям турок
в Европе и т. п. Во всех этих сложных явлениях — экономических
и, особенно, политических Гвиччардици хорошо разбирается и во всех
случаях обнаруживает широкую осведомленцость. В качестве посла
Флорентийской республики при испанском дворе, а затем ближайшего
советника и агента папской курии, выполнявшего ряд важных поли-
тических функций в самой Италии, этот флорентийский магнат и круп-
ный землевладелец имел доступ к людям, решавшим судьбы тогдашней
Европы, и получал информацию из первых рук, иногда прибегая и
к помощи ценных архивных материалов. Весь вопрос в том, к а к он
использовал эти материалы и эту информацию в своей работе.
Гвиччардини принадлежал к наиболее реакционной группе фло-
рентийского магнатства. Аристократ и консерватор до мозга костей,
он относится с презрением к демократическому образу правления и
ненавидит народ. «Нельзя отрицать, что народ сам по себе — ковчег
невежества и путаницы», пишет он в одном из своих «рассужде-
ний»; «сказать народ, поистине значит сказать бешеный.
Ибо это — чудовище, полное путаницы и заблуждений, а его пустые
мнения так же далеки от истины, как... Испания от Индии»..1 2 От на-
1 В статье Н. Пакуля «К вопросу о достоверности «Истории Италии» Гвиччардини
(«Учен! Записки» Харьк. Гос. Университета № 15 за 1939 г.), где путем сопоставления
материалов легации Макиавелли к французскому двору и проч, с изложением Гвиччар-
дини устанавливается, что Гвиччардини 1) пользовался хорошими источниками, 2) что
он не подвергал их искажению. Однако для получения бесспорного вывода нельзя огра-
ничиваться 2—3 примерами.
2 Цит. по введению Дживелегова к «Сочинениям Гвиччардини», стр. 46 сл.
64
рода, если он возьмет верх в Государстве, «Только й можно оЖйда'гЬ,
что он приведет все к потрясению и гибели». 1 Управляя народом,
нужно проявлять доброту, но если это не помогает, «необходимо при-
бегать к мерам жестоким и бессовестным». 2
Естественно ожидать, что в исторических произведениях Гвиччар-
дини полностью скажется его классовая ограниченность. И действи-
тельно, не только в оценках, но и в самом фактическом изложении
событий реакционность Гвиччардини обнаруживается в полной мере,
имея своим результатом прямое искажение и фальсификацию истории.
Так, уделяя много внимания Флоренции, он даже не упоминает Фер-
руччи, Джиролами и др. последних героев флорентийской свободы,
хотя они играли крупнейшую роль в истории республики накануне
ее падения. Останавливаясь на поражениях англичан в последний
период Столетней войны, он не называет даже по имени Жанну д’Арк
и приписывает все успехи Франции деятельности короля Карла VII.
Заговоры и восстания, которые должны были бы заставить его дать
высокую оценку самоотверженности и героизму народных борцов за
свободу, нередко просто игнорируются. 3
Но и в более узкой сфере чисто политической борьбы, где идет
речь о взаимоотношениях внутри правящих верхов, личность Гвич-
чардини, его добросовестность не выступают в более благоприятном
свете. Как и другие историки-гуманисты он часто приводит речи воен-
ных и политических деятелей, но эти речи в большинстве случаев яв-
ляются от начала и до конца вымышленными, причем критикой уста-
новлено, что не только та или иная речь не была произнесена, но и что
автор пользуется этим литературным приемом для тенденциозного
освещения событий. Известно его положение: «Делайте все, чтобы
оказаться на стороне победителя» (Fate ogni cosa di trovarvi da chi
vince).4 Как политик, Гвиччардини всегда действовал сообразно
этому беспринципному положению, а как историк подчинял свои
оценки интересам победившей стороны. 5
Историческая концепция Гвиччардини до некоторой степени пред-
ставляет шаг назад по сравнению с «Историей Флоренции» Макиа-
велли. Важнейшие исторические события нередко объясняются до-
вольно примитивно — интригами отдельных лиц или политических
групп, в действиях которых историк видит только своекорыстные мо-
тивы — жажду денег, власти и т. п. Савонаролу он рассматривает не
как искреннего борца против развращенности церкви, не как вождя
флорентийских ремесленников, а как весьма искусного притворщика,
причем, враждебно относясь к деятельности реформатора Флоренции,
Гвиччардини даже готов восхищаться тем, что тот умел так долго и
искусно притворяться. Восстание Чиомпи он приписывает интриге
организации, известной под названием «Восьми святых» (Otto santi).
Философия истории Гвиччардини, если можно так выразиться, резю-
мирована им самим в следующих словах: «Из знакомства с этими столь
1 Ibid., стр. 49.
2 Ibid., стр. 50.
3 Примеры у В е п о i s t, op. cit., стр. 258 сл.
4 Цит. у В е п о i s t, op. cit,, т. I, стр. 264. >
6 Ibid., стр. 258.
L 5 О. Л. Вайнштейн—448 65
разнообразными и важными событиями каждый сможет... получить
множество полезных сведений; бесчисленные примеры ясно покажут,
насколько непостоянны... человеческие дела, как опасны — чаще всего
для них самих и всегда для народов — плохо обдуманные решения
правителей, когда они, руководствуясь исключительно своими заблу-
ждениями или мимолетными желаниями, забывая о частых переменах
фортуны и обращая на пагубу других власть, полученную ими для
блага всех, либо по неблагоразумию, либо от избытка честолюбия
становятся зачинщиками переворотов».
Таким образом, движущими силами истории для Гвиччардини
являются только «правители»; мотивами их действий считаются често-
любие, мимолетные желания; исход политической деятельности опре-
деляется игрою случая, «фортуной». Насколько все это убого по срав-
нению с глубокомысленными соображениями Макиавелли о причин-
ной связи явлений и независимости результатов политической дея-
тельности от воли самих действующих лиц!
Из этой характеристики «Истории Италии», которую мало изменит
и анализ его более слабой ранней работы «История Флоренции в 1378—
1509 гг.», однако не вытекает, что исторические произведения Гвич-
чардини лишены научной ценности. Конечно, утверждение Фютера,
что «История Италии» является началом современной аналитической
исторической науки, нельзя не считать явным преувеличением. Но
достоинства этого произведения, помимо уже отмеченного выше бо-
гатства материала и широты исторического полотна, все же очень
велики. Обилие конкретных данных, любопытных деталей, характе-
ристик и портретов исторических деятелей, сделанных подчас очень
метко, накопец, внимание, уделяемое автором, в отличие от других
гуманистов, явлениям экономической жизни (торговля Испании с ее
колониями, влияние географических открытий на экономику Венеции
и т. п.), — все это заставляет видеть в «Истории Италии» важную веху
в развитии буржуазной историографии.
Если политико-риторическая школа значительно двинула вперед
буржуазную историографию, дав образцы рационалистического рас-
смотрения прошлого и острого политического анализа явлений между-
народной и внутренней жизни, то другая гуманистическая школа,
представленная в Италии именами Флавио Биондо, Помпония Лэта
и др., заложила основы научной критики источников и подготовила
дальнейшее развитие техники исторического исследования, особенно
в области медиевистики.
Флавио Би н Флавио Биондо (1388—1463), которого можно счи-
лавио иондо. тать основателем 3TOg школы, большую часть своей
жизни провел в Риме, где он занимал одну из низших должностей (нечто
в роде писца) при папской курии. Этого скромного и трудолюбивого
ученого держали в черном теле: ему платили мизерное жалованье,
его труды не привлекали широкого внимания, о нем считали даже
как-то неудобным говорить, как об историке. Объясняется это, глав-
ным образом, тем, что произведения Биондо были узко-специальными
и притом лишенными того литературного блеска и тщательной отделки,
которые больше всего ценились в его время. Помимо ряда исследова-
ний по истории древнего Рима и Италии («Roma instaurata», «Italia
66
illustrata», «Roma triumphans»), построенных как учебники римских
древностей и историко-географические словари, ему принадлежит
большая работа по истории средних веков — «Historiarum ab incli-
natione Romanorum imperii decades». Биондо начинает изложение
с 410 г., со взятия Рима Аларихом, и закапчивает 1410 годом; таким
образом, хронологические рамки этой работы в общем совпадают
с хропологическими рамками средневековья, постепенно входящими
в употребление только с конца XVII в., когда профессор в Галле,
Христофор Целлариус (или, иначе, Келлер, 1637—1707) популяризи-
ровал эту гуманистическую периодизацию с помощью своего учеб-
ника по истории средних веков. 1
Иными словами, Биондо можно считать первым историком-
гуманистом, который установил хронологические рамки
средневековья. Самый термип «средние века» у Биондо не
встречается, мы его находим впервые в 1469 г. и притом в самом не-
ожиданном месте, а именно в «слове» епископа Алерии Джованни
Андреа, произнесенном в честь умершего за два года перед тем знаме-
нитого деятеля церкви и ученого кардинала Николая Кузанского.
Расхваливая широкие познания кардинала, оратор отмечает, что
покойный знал всю историю как древнюю и средпюю, так и современ-
ную (Historias idem omnes non priscas modo, sed mediae tem-
pest a ti s turn veteres, turn recentiores usque ad nostra tempora
retinebat). Однако если Биондо п нс употребляет термина «средние
века», то он дает все содержание развития Западной Европы в-этот
период. Его можно поэтому назвать первым медиевистом
в широком смысле этого слова. Для ознакомления с средневековьем
он сделал, по словам Фютера, «больше, чем все другие гуманисты
рместе взятые». 1 2
На первый план в изложении Биондо выдвигается Италия, по
гаряду с ней он рассматривает и историю других стран Европы.
Как я уже отмечал, Флавио Биондо дает первые образцы нового
тношения к источникам. В отличие от большинства гуманистов,
1иопдо при освещении какого-либо вопроса не довольствуется одним
Кточником, а привлекает все доступные ему источники и систсмати-
ески их сопоставляет. При этом весьма цеппым является стремление
втора восходить к наиболее достоверным, аутентичным источникам,
аковыми, с его точки зрения, являются наиболее древние. Если
источнике более позднего времени упоминаются какие-либо факты,
которых молчит более древпий источник, то Биондо считает эти
акты недостоверными. У него же мы впервые находим общую кри-
нку всей предшествующей средневековой историографии с чисто
Пианистической точки зрения. В течение целого тысячелетия, гово-
ит он, историография была как бы похоронена и увидела свет только
1 Его Historia tripartita состояла из трех книг: Historia antiqua —до Константина
великого», Historia medii aevi — до падения Константинополя (1453 г.) и Historia nova.
,XVIII в. работы Гаттерера в Германии и Гиббона в Англии окончательно со-
Йствовали утверждению этой периодизации в исторической науке.
2 Hist, de 1’historiographie moderne, 1914, стр. 131. Ср. А. М a s i u s, Flavio Biondo,
dn Leben und seine Werke, Leipz., 1879, nP. Buchholz, Die Quellen der Historiarum
scades des Flavius Blondus, Leipz., 1881.
67
в его время. Писатели, Которые были бы в Состоянии дать системати-
ческое изложение прошлого, отсутствовали в средние века, как и
мыслители во всех других областях знания. Развитию искусства исто-
риописания препятствовал в эту эпоху, по его мнению, крайний недо-
статок материалов и мутный, недостоверный характер устной и пись-
менной традиции. 1
Флавио Биондо дает изложение чисто хронологическое, т. е. он
не стремится группировать факты, относящиеся к разным эпохам и
делать из сопоставления этих фактов какие-нибудь далеко идущие
выводы, как это мы находим у Макиавелли и Гвиччардини. Он — исто-
рик-эрудит, для которого на первом плане стоит установление факта,
а не извлечение из него какого-нибудь политического урока.
Стремясь к установлению достоверных фактов, Флавио Биондо
использует не только метод восхождения к самому древнему источнику,
а применяет тот критерий рациональности, который свойственен вообще
гуманистам, и поэтому отбрасывает легенды и чудеса, хотя бы они
отмечались достоверным, по его мнению, источником.
Новым в отношении к задачам историка является у Биондо стремле-
ние познакомиться с теми местами, где разворачивались исторические
события. С этою целью он совершает специальные путешествия по
Италии. Отсюда его относительно хорошее знакомство с веществен-
ными памятниками. Наряду с повествовательными источниками он
использует в «Декадах» и документальные материалы, в частности
письма. Благодаря всему этому, его работа сделалась незаменимым
пособием для других историков-гуманистов, которые, замалчивая и
третируя его как ничтожную величину, самым бессовестным образом
его обкрадывали. Недаром «Декады» Биондо были первым гумани-
стическим произведением, напечатанным с момента появления книго-
печатания в Италии. Это свидетельствует о том, как нуждались в этой
книге и как широко ею пользовались, часто даже пе упоминая имени
автора.
В своем месте уже упоминалось, что работа Биондо по истории
средневековья является первым образцом исторического и вообще
научного гуманистического произведения, в котором имеется ученый
аппарат — ссылки и примечания, выделение цитат из текста и т. п.
Этому примеру не последовали историки политико-риторической школы.
Только некоторые немецкие гуманисты, а затем эрудиты XVII века
усвоили целиком “
Помпоний Лэт.
Лэта, известного
мии (1428—1498).
Помпоний Лэт, находясь па службе римской курии, сгруппировал
вокруг себя кружок передовых гуманистов, получивший название
Академии, где подвергались критическому разбору, а нередко и осмея-
нию различные элементы средневековой традиции, где выковывалось
духовное оружие для борьбы против засилья духовенства и папства. 1 2
1 Ab inclinatione Rom. imp. Decades, III, стр. 150 (Basel, 1531); см. S p 6 rl, op-
cit., стр. 282.
2 См. M. 3 а б у г и н, Помпоний Лэт, 1916.
эту манеру Биопдо.
Дальнейшее развитие эрудитской школы связа-
но с деятельностью ученика Биондо Помпония
как основатель и глава «второй» римской Акаде-
2
68
Возможно, что некоторые друзья ГГомпония Лэта мечтали даже о го-
сударственном перевороте в Риме, с целью восстановления величия
римской республики. Римские власти всполошились, и Помпонию,
чтобы избежать ареста, пришлось бежать. Он попал в Венецию, но по
требованию папской курии был выдан, посажен в тюрьму п предан
суду по обвинению в заговоре, что угрожало ему смертью. Обвинения
против Лэта и его друзей сводились к следующему: они попов и мо-
нахов называли «врагами мирян»; они утверждали, что душа смертна
и умирает вместе с телом, так что никакого загробного мира нет;
они относились с презрением к кардиналам, епископам и папе, ко
всей католической церкви, выражая это презрение словами и дейст-
виями (не ходили к обедне, ели мясо по пятницам и субботам, хулили
святых католической церкви, называли Франциска ханжой, Моисея —
обмапщиком, Христа лжепророком).
До нас дошли объяснения Лэта, где он доказывал, что ежегодно
исповедывался и причащался, а что касается скоромной пищи, то ел
в пост мясо и яйца, потому что слаб телом, и врачи запретили ему
поститься.
Лэт является типичным ученым-эрудитом. Не особенно покрови-
тельствуемый римскими «меценатами», он, подобно своему учителю
Флавио Биондо, жил необычайно скромно, временами даже в бедности,
С этим связан своеобразный демократизм Помпопия Лэта. В одном
из своих писем он, например, заявляет, что богачи воспевали бедность
в тысячах стихов, но бедняк ни за что не станет хвалить бед-
ность.
Помпоний представляет для пас особый интерес в связи с тем, что
он побывал па Руси: посетил Днепр, добрался до устья Дона, до
г. Таны; из всех историков-гуманистов он проявлял наибольшее вни-
мание к истории скифов, готов и славян. Его заметки о скифах и готах
любопытны с точки зрения отношения гуманистов к проблеме про-
исхождения различных племен, проблеме этногенеза.
Из исторических произведений Лэта наибольшею известностью
пользовались «Цезари». Эта работа написана как бы в виде продолже-
ния «Истории Августов» — сборпика биографий императоров III в,
«Цезари» пользовались в XVI в. огромным успехом и были сразу же
переведены на итальянский язык. По содержанию это, в сущности,
сжатая история Римской, а затем Византийской империи, с III по
VII в. Несмотря на свои значительно более скромные масштабы по
сравнению с «Декадами» Биондо, эта работа в некоторых отношениях
знаменует новый шаг вперед гуманистической историографии. Не
довольствуясь известными ему повествовательными источниками, круг
которых достаточно широк (ему были известны Евсевий, Зонара, Кас-
сиодор, Иордап, Аммиан Марцеллин), Лэт впервые привлекает и
материал надписей и монет. Его подход к источникам отличается
иногда большей топкостью, а принципы критики источников он фор-
мулирует с большею ясностью, чем его учитель. «Обычные паши субъек-
тивные представления, —пишет Лэт в предисловии к «Цезарям», —
приводят очень часто к ошибочным суждениям; необходимо тщательное
изучение источников, ибо далекое прошлое требует критической тон-
кости суждений»,
Исходя из этих принципов, Лэт не щадит даже Тита Ливия, кото-
рый для гуманистов всегда являлся идеалом историка. В частности,
оп указывает, что у Ливия слишком много риторики, в противополож-
ность чему провозглашается лозунг — назад к «древней простоте».
Изложению Лэта, действительно, чужда всякая риторика, погоня за
красотами стиля, свойственная школе Леонардо Бруни. Мы не найдем
в его работе никаких вымышленных речей; историк всюду дает сухое
и деловое изложение фактического материала.
О значении истории, как науки, Помпоний Лэт высказывается так
же восторженно, как и его учитель: «История действует на дух столь
же благодетельно, как земледелие на тело. Она — лекарство, спасаю-
щее от смерти тело, опа — образ жизни».
Его взгляды на причины падения Римской империи и представле-
ние о характере последующего исторического развития правильнее
и глубже, чем у всех его предшественников и современников. Прежде
всего необходимо отметить, что пи у одного историка эпохи Ренес-
санса мы не находим такой четкой формулировки самого факта гибели
империи, как у Лэта. Опираясь, невидимому, на хронику Марцеллипа
либо на Павла Диакона, он прямо указывает, что с низложением
Ромула Августула в 47G г. «титул Августов исчез па Западе». Впослед-
ствии ни Юстиниан, пи другие императоры Востока никому не пере-
давали власти над Западом «с пурпуром и диадемой». Таким образом
Помпопий Лэт в скрытой форме отрицает «Константинов дар»; оче-
видно, ему хорошо была известна знаменитая работа Лоренцо Валлы
об этом подлоге, написанная в 1440 г. На основании таких предпосы-
лок Помпоний Лэт приходит к выводу, что подлинным продолжением
Римской империи является Византия. Для него Юстиниан и последую-
щие византийские императоры — единственные преемники Цезарей
и Августов; что же касается так называемой «Священной Римской
империи», то Лэт ни единым словом о ней не упоминает, тем самым как
бы подчеркивая, что *она не имеет никакого отношения, к древней
Римской империи. Единственной преемницей последней является для
него империя Ромеев, Византия — точка зрения, предвосхищающая
концепцию Гиббона.
Самые причины падения Западной империи дапы у Помпония Лэта
в такой формулировке, которая позволяет видеть в нем одного из
первых историков, стремившихся объяснять великие исторические
перевороты, исходя из внутреннего развития общества, а не ограничи-
вавшихся такими внешними факторами, как варварские нашествия и т. п.
тг „ В связи с школой Флавио Биондо необходимо упо-
г мяцуть знаменитого гуманиста Лоренцо Валлу, хотя
он и не был историком в собственном смысле слова. В своей единствен-
ной чисто исторической работе — «История Фердинанда I Арагон-
ского» — Валла дает не столько историю, сколько хронику скандаль-
ных событий при неаполитапском дворе, а в своем трактате «О мнимом
и лживом дарении Константина» (De falso credita et emendita dona-
tion© Constantini) оп подходит к источнику главным образом с фило-
логической точки зрения. Притом эта работа, будучи написана в 1440 г.,
не могла оказать вначале значительного влияния на гуманистическую
историографию, поскольку она распространялась в очень ограничен-
70
пом количестве рукописных копий и впервые была опубликована в пе-
чатном виде немецким гуманистом Ульрихом фон Гуттеном в 1517 г. —
через 77 лет после ее появления. Подрывая значение одной из фаль-
шивок, обосновывавших светскую власть папы, Валла, невидимому,
не рискнул придать своим выводам слишком широкую огласку. Таким
образом значение этого произведения для развития критического духа
в гуманистической историографии нужно считать сильно преувели-
ченным. 1 Гораздо большее влияние Валла оказал своей критикой
Ливия («Duo Tarquinii»), а также как непосредственный учитель мно-
гих гуманистов (в том числе и не-итальянских).1 2
Помимо политической истории и работ эрудитского
Исторические био- ТИПа, итальянские гуманисты культивировали еще
Джордж^Гвазари. °ДИН ВИД исторических произведений — биогра-
фии знаменитых людей. Первым гуманистиче-
ским произведением этого рода была «Биография Данте», написанная
Воккачио (1313—1375). Эта работа имеет, однако, только историко-
литературное значение; личность Дапте как политического деятеля
совершенно не освещена. Несколько позже появилась целая серия
биографий знаменитых флорентинцев, принадлежавшая перу Филиппо
Виллани (1325—1405). Автор меньше заботился о реальности своих
исторических портретов, чем о точном воспроизведении манеры и
стиля античных биографов. Несравненно больший интерес предста-
вляет работа Джорджио Вазари — «Биографии знаменитейших ху-
дожников, скульпторов и архитекторов». Вазари (1511—1574) сам был
художником и архитектором, прекрасно понимал искусство и был
знаком почти со всеми сколько-нибудь выдающимися его представи-
телями в Италии. Долговременные странствования по итальянским
городам дали ему возможность изучить лучшие образцы скульптуры,
живописи и зодчества. Таким образом его произведение для историка
искусства является первоклассным источником. Но как историк Ва-
зари слаб: оп вводит в свое изложение различные легенды и сплетни,
некритически относится к собранной им — часто по слухам — инфор-
мации. Его можно упрекнуть и в том, что он пе был в состоянии под-
няться от биографий отдельных деятелей искусства до истории искус-
ства в целом.
Отмеченное выше отрицательное отношение гуманистов к феодаль-
ному творчеству обнаруживается у Вазари необычайно ярко. Средне-
векового искусства до эпохи Возрождения оп совершение пе признает,
называя его «готическим», т. е. варварским. Самый этст термин в приме-
нении к искусству, повпдимому, у пего встречается впервые п во вся-
ком случае через пего вошел в научный обиход. В эпоху Романтизма,
в связи с полной переоценкой взглядов па классическое средневековье,
термин «готический» изменил свое содержание. Связанное с ним у гу-
1 Следует заметить, что Валла, доказывая подложность Константинова .дара, при-
шел к совершенно правильному выводу, хотя и применил для обоснования своей точки
зрения неправильный метод. Он исходит, главным образом, из того, что Константин не
мог писать на такой грубой латыни, какою характеризуется этот фальшивый документ.
Валла при этом упускал из виду, что язык IV в. — это уже не Цицероновская латынь.
2 См. о нем W. Schwann, Lorenzo Valla, Bert, 1896, nG. Voigt, Die Wieder-
belebung d. Klass. Altertums, 3. A. 1893, т. I. стр. 460 сл.
71
мапистов представление как о чем-то грубом, низком, варварском, не за-
служивающем внимания, исчезло, уступив место представлению об
определенном стиле изобразительного искусства. Характерно, однако,
что Маркс, говоря о «готическом», наспех сколоченном, варварском
государстве, применяет этот термин в его гуманистическом смысле. 1
Расцвет биографического жанра в гуманистической историографии,
с одной сторопы, обусловлеп влиянием античной литературы, с дру-
гой — является отражением того общеизвестного факта, что эпоха
Возрождения была эпохой развития индивидуализма. Корпоративной
связанности средпевекового человека, аскетическому самоуничиже-
нию и полному растворению личности в монашеском или цеховом
коллективе теперь противостоит культ личности, жажда личной славы
и бессмертия в потомстве, интерес к деятельности выдающегося чело-
века. Отсюда — успех биографических произведений в эту эпоху.
Подводя итоги обзору итальянской гуманистической историогра-
фии, необходимо еще раз подчеркнуть, что опа, при всех своих недо-
статках и слабостях, представляла огромный шаг вперед
по сравнению с апналистиной классического средневековья. Если
сделанное гуманистами в области историографии и уступает по зна-
чению достижениям Ренессанса в области искусства, точных и есте-
ственных наук, то во всяком случае именно с этой эпохи история на-
чинает становиться наукой; секуляризация исторической мысли,
зарождение систематической критики устной и письменной традиции
и рационалистического объяснения фактов, выработка представления
об истории как о процессе естественного развития общества, независи-
мом от вмешательства трансцендентных сил, — все это может быть
записано в актив итальянского гуманизма. 1 2
Толчок, испытанный историографией в Италии, обнаружил свое
действие далеко за ее пределами. В течение всего XVI в. западно-
европейская историография развивается под влиянием итальянских
образцов, и сила этого влияния не была полностью исчерпана вплоть
до XVIII в., несмотря на то, что гуманизм и породившее его культур-
ное движение Ренессанса задолго до того сошли с исторической сцены.
2. Гуманистическая историография вне Италии.
Первые опыты в области истории отдельных стран в гуманистиче-
ском духе принадлежат итальянцам, которых с этою целью специально
приглашали таким же точно образом, как выписывали из Италии архи-
текторов и художников для возведения и украшения зданий в стиле
Ренессанса. Историю Франции обработал в гуманистическом духе —
«Gallis condidit historias — Павел Эмилий из Вероны, историю Ан-
глии — Полидор Виргилий, историю Испании — Луций Марипео и т. д.
Все эти историки принадлежали к политико-риторической школе,
следуя Леонардо Врупи и оформляя свои произведения под сильным
влиянием античных писателей. С появлением в странах Европы своих
1 В статье «Тайная дипломатия».
2 Ср. В. Schmeidler, Italienische Gcschichtsschreibcr des 12. und 13. Jahrhun-
derts, 1909, где более подробно выясняется различие между средневековой и гуманисти-
ческой историографией.
72
отечественных гуманистов в услугах итальянцев миновала потребность
и всюду возникает национальная гуманистическая
историография.
Национальная историография, хотя и выросшая под влиянием
итальянской гуманистической школы, отличается от последней рядом
особенностей. Итальянские историки, — оставляя в стороне Макиа-
велли, который в данном случае является исключением, — были на-
строены космополитически или же обнаруживали в своих произведе-
ниях чисто локальный патриотизм, не распространявшийся за пределы
того итальянского города-республики, с которым они теснее всего были
связаны. Наоборот, произведения не-итальянских историков-гумани-
стов проникнуты сильным национальным чувством, в угоду которому
историческое прошлое нередко подвергается сознательному искажению.
Для итальянских гуманистов характерно, далее, равнодушие к ре-
лигиозным вопросам, к церкви и ее роли в истории. Если они и ка-
саются истории папства, то лишь в связи с деятельностью пап как
светских государей, а пе как руководителей католической церкви.
Оставляя последнюю в стороне, они обедняли содержание средневеко-
вой истории, на всем протяжении которой церковь играла крупней-
шую роль. Невнимание итальянских гуманистов к вопросам церковной
тстории является, однако, оборотной стороной той секуляризации
исторической мысли, которая составляет, быть может, их важнейшую
«аслугу. Что же касается гуманистической историографии вне Италии,
ю она, развиваясь в бурный период Реформации, нередко обращала
ia церковь преувеличенное внимание. В результате этого между
’ р а ж д а некой историей и произведениями историко-бо-
•ословского характера стирались всякие границы. Особенно
то заметно на примере немецкой гуманистической историографии.
Наконец, итальянская историография, развиваясь в стране, сущес-
твование которой как независимой политической силы зависело
XV—XVI вв. от международных дипломатических комбинаций и
езультатов происходивших па итальянской территории войн, — есте-
ственно заостряла свое внимание на проблемах внешней политики и
па взаимоотношениях мелких итальянских государств. Таким образом
вопросы дипломатические и военные, в силу их большой актуаль-
ности, вытесняли на задний план все другие интересы историка даже
при изучении отдаленного прошлого. В крупных же государствах
Европы, где как раз в эту эпоху обостряется классовая и партийная
борьба — хотя бы и в религиозной оболочке, — там вполне понятным
является и большее внимание историка к государственным и обще-
ственным учреждениям и вообще к «внутренней» истории,
• В Германии XVI в. все эти особенности националь-
^Гумапистическая HOg историографии получили самое яркое выраже-
( вТГерманм”Я ние. Обострение борьбы между общественными
[ ’ классами в связи с Реформацией выдвинуло в этой
трапе историю на передовые позиции, в качестве одного из орудий
[артийпой и религиозной пропаганды. В этом отношении особенно по-
:азательны высказывания об истории и ее значении церковно-полити-
йского деятеля такого масштаба, как Мартин Лютер. Знание истории
ля всех людей он считает крайне необходимым. «Презрение к истори-
73
ческпм произведениям и памятникам..., —пишет он, — является не
только признаком грубого татарского и циклопического варварства,
по и дьявольской глупостью, с помощью которой дьявол хотел бы по-
гасить повсеместно правильное познание бога». Он требует, чтобы все
правители и ученые, по мере сил и возможностей, заботились о соста-
влении «правильных хропик и историй». «Исторические писатели, —
заявляет оп далее, — являются необычайно полезными людьми и
наилучшими учителями, по отношению к которым никакое почтение,
похвалы и благодарность никогда не будут достаточными». 1 О том,
каких услуг ждал вождь бюргерско-княжеской реформации от исто-
рии, видно из его предисловия к работе одного английского проте-
станта, бежавшего в Германию,—Роберта Барнеса — «Биографии
римских епископов». Лютер здесь указывает, что для борьбы с папством,
наряду со «священным-лисанием», очень хорошо могут служить также
и «истории об императорах», и далее замечает: «Я сам, не будучи вна-
чале достаточно сведущим в историях, нападал на пап, так сказать
a priori, спереди, т. е. па основании Писания: теперь же мепя радует,
что иные нападают и с тыла, т. е. па основании историй и былого;
и кажется мне правильным, п радуюсь я..., что история совпадает
с писанием».2
Для тех задач, которые были поставлены перед историографией
вождями Реформации, пригодны были пе только исторические произ-
ведения в собственном смысле слова, по и публикации источников.
Так, Ульрих фон Гуттен, в начале реформационного движения счи-
тавший необходимым поддерживать Лютера, опубликовал полемиче-
ские произведения конца XI в., направленные против папы Григо-
рия VII. Характерно, что Гуттен в качестве гуманиста счел нужным
извиниться перед читателями за грубую, «испорченную» латынь этих
средневековых памятников. «Латынь варварская, — писал он в пре-
дисловии, — зато язык ангельский». Выше -уже упоминалась другая
публикация Гуттепа, преследовавшая аналогичные цели — трактат
Валлы о «Константиновом даре». Еще более обширным предприятием,
вызванным потребностями борьбы с католической церковью, были
«Магдебургские центурии» Матвея Власича, о которых речь пойдет
ниже.
Однако немецкая гуманистическая историография выдвинула на
первый план вопросы не религиозные или церковные, а нацио-
нальные. Прославление немецкой нации и ее прошлого, защита
ее политического единства, историческое обоснование тех или иных
территориальных притязаний Германии, — таковы излюбленные мо-
тивы значительной части исторических работ. 3 Немецкие историки,
------------ ।
1 F. We ge 1 е, Gesch. der deutsch. Historiographie, стр. 196 сл.
2 См. Фютс р, Hist, de 1’historiographie, 1914, стр. 307, и Е г о р о в, Историогра-
фия, т. I, стр. 59.
3 См. Р, Joachimsen, Geschichtsauffassung und Geschichtsschreibung in Deutsch-
land unterdem Einflussdes Humanismus, 1910. He приходится и говорить о том, что борьба
с папством и католической церковью носила даже у богословов не только церковно-рефор-
мацпонпый, но и национальный характер. А для такого гуманиста, как Гуттен, римские
папы — это потомки Вара и Германика, угнетателей древних германцев, всех же против-
ников римской церкви он называет преемниками Арминия. В качестве примера приведу
высказывание гуманиста-историка Генриха Бебеля, который в речи к императору Макси-
74
будучи учениками — и нередко даже непосредственными учениками —
итальянских гуманистов, усвоили у последних только их метод, ио не
тематику исторических работ, и решительно разошлись с итальян-
скими гуманистами в оценке некоторых явлений средневековья. Что
касается тематики, то националистические интересы немецких исто-
риков больше влекли их к изучению средневекового прошлого Герма-
нии, чем к истории древнего мира, причем некоторые из них вообще
ставили средние века выше античности, что для итальянских гумани-
стов было сущей ересью. Античность их привлекала преимуще-
ственно в той мере, в какой она давала материал для древнейшей исто-
рии германского народа.
В связи с усиленными занятиями немецким средневековьем, в Гер-
мании рано проявляется забота о собирании и публикации средне-
вековых памятников. В то время как некоторые итальян-
ские эрудиты, даже используя в своих работах средневековые источ-
ники, считали их литературные достоинства очень низкими и потому
даже не задумывались над необходимостью их издания, немецкие
гуманисты развили в этом направлении весьма широкую деятельность.
Благодаря Пейтингеру, Куспипиану и другим эрудитам, благодаря
Антону Кобургеру и другим книгоиздателям, в Германии уже в XVI ст.
увидели свет такие важные источники, как законы вестготов, капиту-
лярии Карла Великого, исторические произведения Гросвиты, мона-
хини X в., «История готов» Иордана, «История лангобардов» Павла
Диакона, «Всемирная хроника» и «История Фридриха I» Оттопа Фрей-
зингенского, источники по цстории крестовых походов и мн. др.
Что же касается расхождения с итальянскими гуманистами в оценке
средневековья, то это вытекает не только из националистических
устремлений немецких историков, но и из общей социальной и эко-
номической обстановки, в которой они работали.
По сравнению с Италией XV—XVI вв. Германия представляла
страну более отсталую. Ее государственная организация, экономи-
ческие и социальные отношепия, несмотря на рост капиталистических
элементов в хозяйстве, были еще насквозь феодальными. Немецкое
бюргерство по уровню своей культуры, по занимаемому в обществен-
ной жизни положению далеко уступало итальянской буржуазии.
В ходе Реформации бюргерство полностью обнаружило свои реакцион-
ные черты, тесно сомкнувшись с феодальными кругами и приняв уча-
стие в подавлении крестьянских восстаний. Оно не возглавило бур-
жуазной революции в Германии и из страха перед пародом предало
свои собственные классовые интересы. Идеолог немецкого бюргерства,
«вождь бюргерской оппозиции» Мартин Лютер сделался верным слу-
гою германских князей. Понятно, что и немецкие гуманисты, отли-
чавшиеся в большинстве случаев консервативностью своих взглядов,
милнану, в 1501 г., заявил: «Чего стоят греки и римляне по сравнению с нашим Карлом,
Оттонами, Генрихами и Фридрихами? Насколько выше ргих язычников, с их неудержимой
ясгждой господства, стоят наши [короли], знаменитые подвигами во славу божию и хри-
стианства! Ио поэты, историки и философы чрезмерно почитают этих язычников, а паших
императоров нцкто не знает». (Из Ora ti о ad regem, цит. у G u n t е г, Das Mittelalter in
der spoteren Geschichtsbetrachtung, Hist. Jahrb. ,1903, t, 24). В этих словах заключена
целая программа немецкой гуманистической школы.
75
не могли занять по отношению к средневековью и к феодальной куль-
туре такую же отрицательную позицию, как их итальянские учителя.
Они презирали схоластическую ученость и «варварскую» латынь
X—XIII вв., но многие средневековые, чисто-феодальные представле-
ния и схемы, в частности богословско-феодальная концепция исто-
рического процесса, еще сохраняли власть над их умами.
Отсюда же вытекает политическая программа и политические
идеалы болыпипства немецких гуманистов. В качестве политиче-
ских мыслителей, они больше смотрели назад, чем вперед. Сред-
невековая империя Оттонов и Штауфенов представлялась им совер-
шенной государствеппой организацией, и восстановление ее могу-
щества — важнейшей предпосылкой национально-политического един-
ства Германии. Поэтому немецкие историки, особенно те из них,
которые находились на службе у Габсбургов (у императоров Макси-
милиана, Карла V, Фердинанда I), в своих произведениях стремились
возвеличить империю, вопреки враждебному или презрительному
отношению к ней со сторопы итальянских гуманистов. По этой же
причине почти все немецкие историки XVI в. остаются верны средне-
вековой идее «перенесения империи» и ее вечности.
Таким образом исторические произведения многих немецких гу-
манистов представляют своеобразное смешение старых, церковно-
феодальных и новых, гуманистических взглядов и приемов историопи-
сания, феодальной и буржуазной концепций исторического развития.
В этих произведениях мы встречаем, наряду с августиповской схемой
всемирной истории и стремлением объяснять многие явления непо-
средственным вмешательством бога, вполне реалистическую оценку
политических отношений, критику легенд и басен средневековых хро-
нистов, умение упорядочивать хаотическую массу фактов в цекую
единую концепцию, внимание к литературной форме изложения —
словом, весьма многое из того, чему немецкие историки могли научиться
только в итальянской гуманистической школе. 1
_ П1 Примером такого смешения является «Всемирная
гартмапн шедель. Хроника>> Гартманна Шеделя.1 2 Шедель (1440—1514)
получил гуманистическое образование из самого источника — в Италии,
где он окончил университет и общался со многими представи-
телями гуманистической мысли. В центре его хроники находится
развитие «Священно-римской империи германской нации», существо-
вание которой кажется автору важнейшим всемирно-историческим
фактом. Обработка материала и его распределение подчинены правилам
гуманистической историографии. Однако хроника построена по тра-
диционной схеме «четырех монархий» и «шести возрастов», из которых
шестой, последний начался с приходом Христа и закончится появле-
нием Антихриста, страшным судом И гибелью земного государства.
Особая глава посвящена «Развитию империй и перенесению ее в Гер-
1 Я оставляю здесь в стороне тот, сам по себе весьма характерный, но в данной связи
несущественный факт, что немецкие историки нередко просто переписывали целые главы
из произведений итальянских гуманистов.
2 W о g е 1 е ук. соч., сгр. 51—60; G. Falco, Polemica sul medio evo, т. I, стр.34сл.
M. H a i t z, H. Schedels Weltchronik, Diss. Munchen. 1909; Jo achimsen, ук. соч.,
стр. 87 сл. Полное название хроники — Opus de historiis aetatum mundi ас descriptions
urbium (1493).
76
манию» (De progfessu imperii ас translatione eins in Germanos). У гума-
нистов Шедель усвоил мысль о гибели Западной империи в 476 г.,
но это не мешает ему затем говорить о «перенесении» титула римских
императоров на Карла Великого и Оттона I. Со времени Оттона, заяв-
ляет он, «императорский титул и империя^ отнятые у римлян, потом
у галлов и лангобардов, переносятся в Германию, где пребывают и
поныне». 1 В целом хроника Шеделя представляет собою, по удачному
выражению Иоахимсена, «схоластическую работу в гуманистической
оболочке». 1 2
Такого же характера работа Иоанна Слейдана (1506—1556) «О четы-
рех величайших монархиях», выдержанная в протестантско-богослов-
ском духе и пропикпутая «сильным чувством германского импера-
торского патриотизма», 3 хроника Иоганна Кариона (1499—1537),
обработанная сподвижником Лютера Меланхтопом и получившая ши-
рочайшее распространение в переводах на ряд европейских языков,
хроника Иоанна Науклера (ум. в 1516 г.) и мн. др. 4
Некоторые произведения этого типа, возникая под
сильным влиянием протестантско-богословских
идей, настолько сильно отклоняются от гумани-
стических образцов, что служат незаметным пере-
р и к о-б огословской литературе, в ко-
торой на первый план выдвигаются чисто церковные, религиозные
проблемы. Меланхтон, Каспар Пейцер и другие протестантские исто-
рики очень мало затронуты влиянием гуманистической историографии.
Если они кое-где и применяют методы исторической критики, то лишь
в тех случаях, когда речь идет о взглядах противников из католиче-
ского лагеря, о дискредитации папства и т. п. Самой замечательной из
работ богословско-протестантского направления являются «Магдебург-
ские центурии» — монументальное произведение, плод коллективного
труда, — выходившие под названием «Ecclesiastica historia secundum
singulas centurias». Всего вышло 13 тт., каждый том посвящен одному
столетию историй церкви, начиная с появления христианства. Работа
заканчивается, таким образом, XIII столетием.
Это огромное предприятие было создано инициа-
Магдебургские тивой одного человека, гуманистически образо-
центурии. 'л, J
J ванного богослова, славянина по происхождению,
Матвея Власича из Иллирии. 5
Матвей Власич (1520—1575) был профессором еврейского языка
1 Imperiales tituli imperiumque a Romanis Gallisque ас Langobard is ablati.in Germa-
niam transferuntur, ubi et nunc usque conservantur.
2 Joachimsen, ук. соч., стр. 91.
3 Falco, ук. соч., стр. 54 сл.; Friedensberg, J. Sleidanus, der Geschichtsschrei*
ber в Schriften des Vereins fur Reformationsgeschichte, 1935, t. LIT, 1.
4 О Карионе см. Wegelc, ук. соч., стр. 190—195. Хроника Кариона распадается
на три книги: первая начинается с Адама и за1санчивается «патриархами», вторая дает
историю «четырех монархий» до императора Августа, третья доводит изложение до 1532 г.,
- причем здесь центральное место занимает история Германии. О Науклере см. J о а с h i m-
4 en, op. cit., стр. 91 сл.
5 Wegelc, у к. соч., с гр. 328—336. S с h u 1 t е, Beitriige zur Entstehungsgeschichte
der Magdeburger Zenturien, 1877. Jund t, Les centuries de Magdebourg ou la renaissance
de I’histoire £cclesiastique au 16-me siecle, P., 1883; Mencke-Glucker t, Die
Gcschichtsschreibung der Reformation und Gegenreformation, Leipz., 1912.
Протестантские
историко-бого-
словские произ-
ведения.
ходом к исто
в Виттенберге, но, поссорившись с Мелацхтопом, уехал в Магдебург,
где частным образом взялся за осуществление той задачи, которую
Лютер поставил перед своими приверженцами, — подбора всех мате-
риалов, которые подкрепляли бы богословскую атаку против католи-
ческой церкви историческими данными.
Матвей Власич собрал вокруг себя группу лиц, между крторыми
были разделены функции: во главе всего дела было поставлено 5 «гу-
бернаторов», или «рулевых», т. е. редакторов, причем главным «руле-
вым» был сам Матвей Власич; за этими редакторами, которым при-
надлежало окончательное оформление всей работы, следовали «архи-
текторы», т. е. те, кто составляли текст, сопоставляли отдельные источ-
ники, прилаживали их одип к другому и т. д.; дальше шли «студиозы»,
задача которых заключалась в собирании материала; для этой цели
студиозы по директивам Власича разъехались по различным городам
и монастырям Германии и других стран и всюду разыскивали необхо-
димые источники.
В результате этой коллективной работы и получился огромный
труд, 1 своего рода тяжелая батарея, направленная против като-
лической церкви. Об установках этого труда свидетельствует отно-
шение авторов к борьбе между империей и папством. Эта борьба,
заставлявшая каждую сторону изощряться в обвинениях друг про-
тив друга, дала Власичу и его сотрудникам много чрезвычайно ценных
материалов. В результате соответствующего их подбора, папы неиз-
менно выступают в «Магдебургских центуриях» в качестве каких-то
исчадий ада, людей порочных и готовых на какие-угодно преступле-
ния; наоборот, их противники — императоры — оказываются приме-
рами добродетели, людьми, отличающимися «всеми достоинствами,
свойственными немецкой нации». Таким чудовищем, отцеубийцей,
клятвопреступником рисуется, например, папа Григорий VII, а об-
разцом добродетельного государя — его противник Генрих IV.
В таком аптйкатолическом и антипапском духе выдержано все изло-
жение. Повсюду подбор источников определяется основной задачей —
показать, что католическая церковь, начиная с VI—VII вв., т. е. со
времени возвышения папства, отклонилась от первоначального хри-
стианства и в дальнейшем своем развитии извратила все его идеи.
Вместе с тем, применяя все доступные в то время приемы строгой исто-
рической критики, Власич разоблачил множество папских фальшивок
и церковно-христианских легенд, созданных для возвеличения пап-
ства. 1 2 В этом — несомненное научное значение «Центурий».
Власич не ограничился этим изданием, доступным только для
узкого круга богословов. Стремясь, подобно другим историкам того
времепи, широко популяризировать результаты своих специальных
исследований и тем оказать помощь протестантской пропаганде, он
публикует па немецком языке небольшие по объему работы, глав-
ным образом биографии тех церковных деятелей, которых оп про-
1 Опубликован первым изданием в 1656 г., вторым — в 1562 г.
2 Авторами «Центурий», между прочим, вскрыта подложность так назыв. «Лжеисидо-
ровых декреталиев» — сборника, сфабрикованного, повидимому, в IX в. и приписанного
«святому» IV в. Исидору.
78
гйвопоставлял папству и официальной католической церкви в
качестве предшественников реформации. Таким образом мысль о ран-
нем зарождении реформационного движения в недрах церкви, кото-
рую стремились обосновать некоторые новейшие историки (например
Гаусрат), 1 была ” ~
«Церковные
Анналы»
Цезаря Баронин.
впервые высказана Матвеем Власичем.
Деятельность Власича наносила, несомненно, зна-
чительный идейный, моральный удар католической
церкви. Это так и было воспринято в Риме, где
появление «Магдебургских центурий» вызвало сен-
ацию. В руководящих кругах католической церкви было решено отве-
тить на «Магде бурге кие центурии» созданием аналогичной работы, но
Достроенной на других источниках, которые позволили бы опроверг-
нуть выводы протестантских историков.
Такого рода работа была в сравнительно короткое время создана
)дпим лицом — кардиналом Цезарем Варонием, занимавшим при рим-
!коп курий пост директора Ватиканской библиотеки. Между 1588 и
Ц607 гг. Бароний выпускает свои знаменитые «Церковные анналы»
Annales ecclesiastic!), которые и по сие время сохраняют научное
начение. Дело в том, что Бароний, имея доступ к Ватиканскому ар-
хиву, который был открыт для ученых только спустя несколько сто-
гетий, мог использовать такие документальные материалы, которые
шоследствии по тем или другим причинам исчезли. Вследствие этого
юпии некоторых документов, включенные Варонием в свою работу,
[грают теперь роль погибших оригиналов. Впрочем, «Церковные
Днпалы» и сами по себе представляют большой интерес тем искусством,
которым их составитель шаг за шагом разоблачает фальсификации и
дпосторонпий подбор материалов в работе протестантских историков.
Сам Бароний, естественно, также проводит определенную тенден-
цию, в угоду которой он сознательно фальсифицирует историю церкви.
Достаточно сказать, что он включает в свой труд далеко не все источ-
ники, а делает между ними определенный выбор, а там, где делается
ыбор, уже подсказывается определенный вывод. Поэтому нельзя,
ак делают современные буржуазные историки, устанавливать принци-
иальное различие между методами работы Власича и Барония. И тот
другой ставили историю на службу интересам той церкви, к кото-
ой они принадлежали, но только одип это делал несколько потоньше,
ругой — погрубее.
Все рассмотренные до сих пор произведения, не
являясь гуманистическими в собственном смысле
слова, несомненно, испытали на себе — в той Или
иной степени — влияние гуманистической историо-
в современной литературе это течение получило
Эрудитская
умаиистическая
кола в Германии.
Беат Ренан.
)афии. Поэтому
э совсем точное название с х о л ас т и к о - гу м ан и с т и не-
кого (Scholastischer Humanismus). Наряду с ним в Германии XVI в.
взвивается и чисто гуманистическое направление, представители
второго примыкали к одной из двух больших школ итальянской исто-
йографии — эрудитской и политико-риторической. Наиболее ярким
^следователем эрудитской школы Биондо в Германии был Беат
1 Г а у с р а т, Средневековые реформаторы, 1900, т. I—II.
79
Ре й a n (Beatus RhebaHus, 1485—1547), «сильнейшее критическое
дарование всего немецкого гуманизма». 1
Веат Ренан, подобно большинству представителей своей школы,
был типичным кабинетным ученым, эрудитом, стремившимся отгоро-
диться в своей исследовательской работе от бурпых политических собы-
тий своего времени. Однако тематика этой работы была подсказана
ему все же общими интересами эпохи, всей националистической на-
правленностью немецкого гуманизма: в центре его внимания стояли
древние германцы и история Германии в раннее средневековье. О ха-
рактере его научных интересов говорит уже первый его труд — крити-
ческие комментарии к Тациту (1519). Делом его жизни были «Три
книги германской истории» (Rerum Germanicarum libri tres, 1531) —
произведение, в котором его эрудиция и критическое дарование раз-
вернулись с наибольшим блеском. Первая книга посвящена древней
Германии и эпохе великого переселения народов; во второй книге
автор следит за судьбами, главным образом, племени франков, причем
период их господства он рассматривает как время усиления и распро-
странения рабства (или, точнее, крепостничества), а распадение франк-
ской монархии — как восстановление древней германской свободы;
наконец, третья книга представляет собрание этюдов и исследований
культурно-исторического и источниковедческого характера.
Беат Ренан рисует древних германцев чистейшими варварами,
занимавшимися грабежами и разрушавшими римскую цивилизацию.
Главным мотивом их вторжений в империю он считает нужду в земле.
В отличие от националистической концепции всех немецких гумани-
стов он отказывается видеть в древних германцах важнейшую нацию
Европы, носителей какой-то древнейшей культуры. «Восстановление
империи» Карлом Великим не имеет в его глазах существенного исто-
рического значения, ибо подлинная империя погибла безвозвратно;
империя же Оттона I представляет собою только расширение немец-
кого королевства путем присоединения земель, освоенных германскими
племенами бургундов ц лангобардов.
Работа Ренана насквозь проникнута критическим духом. Он под-
вергает тщательному исследованию достоверность каждого исполь-
зуемого источника и каждого приводимого ими факта, не щадя ника-
ких авторитетов. Пользовавшееся в то время в гуманистических кру-
гах полным доверием сочинение так называемого Бероза (Псевдо-
Вероз) он разоблачил как грубую подделку, и, действительно, как
потом оказалось, эта мнимая хроника древне-вавилонского жреца
была составлена гуманистом Джованни Нанни. Но и к сообщениям
древних авторов Репап относился с большой осторожностью, принимая
лишь те из них, которые не вызывали никаких подозрений. Не прихо-
дится и говорить, что легенды и псевдо-паучные гипотезы, к кото-
рым нередко прибегали и гуманисты, чтобы восполнить пробелы в уст-
ной и письменной традиции, он решительно отметает. Для научного
метода Ренана характерно также широкое применение выдвинутого
еще Биондо приема — конъектурной критики текста.
Опираясь на прекрасное знание латинского и греческого языков,
1 Joachimsen, у к. соч., стр. 125.
oil в Сомнительных местах Предлагает свое Ч-гецИе текста, И хотя далеко
не все его конъектуры были впоследствии оправданы наукой, однако
в большинстве случаев они являются очень остроумными И правдо-
подобными. Следует еще отметить, что Ренан, в качестве вспомога-
тельных источников, широко привлекал данные топонимики, гео-
графии, языка, особенно для вопроса о передвижениях варварских
пародов и племен, предвосхитив кое-где выводы современной науки.
Все это делает понятным, почему работа Беата Ренана не получила
в XVI в. широкого признания. Для правящих феодальных кругов
Германии Ренан, несмотря па крайнюю умеренность своих политиче-
ских взглядов, был неприемлем вследствие независимости своих
научных суждений (например, он показал мифический характер генеа-
логии дома Габсбургов, которой император Максимилиан придавал
огромное политическое значение). Бюргерскую оппозицию он отталки-
вал от себя трезвым и свободным от национализма отношением к прош-
лому немецкого народа. Для бесстрастного изучения этого прошлого
эпоха, в которую он жил, была мало благоприятной; поэтому Беат
Ренан не оставил сколько-нибудь заметных учеников и последова-
телей. Его заслуги оценило только потомство, признав его труд пер-
вым подлинно научным трудом по истории Германии. 1
Несравненно шире была представлена в Германии
Политико-рито- ПОЛИТИК О -риторическая ШКОЛа, К Ко-
мическая школа .
и ее направления. торой примыкала вся официальная, покровитель-
ствуемая императором и князьями гуманистиче-
ская историография, а также бюргерско-националистическое и демокра-
тическое течения в немецком гуманизме.
Из историков официального лагеря наиболее известны Конрад
Пейтингер и Иоганн Куспиниан. Первый принадлежал к крупнейшему
капиталистическому дому Вельзеров, второй был профессором Вен-
ского университета. Оба они служили фактически династии Габ-
сбургов, защищая с помощью исторических работ ее политические
интересы. В нашей науке они оставили след главным образом важными
публикациями источников. Пейтингер, страстный собиратель монет,
медалей и др. вещественных памятников, использовал их для про-
верки письменных источников в своей «Императорской книге» (Kaiser-
buch), где находим комбинацию сведений по генеалогии, нумизматике,
источниковедению и биографии германских императоров. Он опубли-
ковал также найденную гуманистом Цельтесом карту Римской импе-
рии IV в., известную и теперь в науке под названием Tabula Peutinge-
riana. О характере его интереса к памятникам старины свидетельствует,
например, тот факт, что с их помощью он стремился доказать необосно-
ванность французских притязаний на прирейнскйе земли, которые,
по его мпению, уже до Юлия Цезаря были заняты «немецкими» племе-
нами. 2 Куспиниан стоит выше как историк, но и его «История Авст-
рии» является тенденциозным политическим произведением, так же,
как и его биографии германских императоров. Цель его работы —
1 См. Joachimsen, op. cit., стр. 126—146; Harawitz в Sitzuugs-Berichte
der Wiener Akad. d. Wiss. XX, XXI и XXII (1871—1872 гг.); Wegele, ук. соч.,
стр. 132—138.
’ Wegele, ук. соч., стр. 114.
6 О. Л. Вайнштейн—448 $1
оправдать политику Габсбургов и проиллюстрировать фактами удач
ное применение ими принципа: «Пусть войны ведут другие, ты же,
счастливая Австрия, заключай брачные союзы» (Bella gerant alii, tu,
felix Austria, nube). Итальянских историков — Биондо, Лэта и др. —
он широко использует, но насмехается над их выводами. Его патрио-
тизм чисто имперского, династического характера. Осмеивая «легко-
мысленных и болтливых итальянцев», противопоставляя им «честных
и немногословных немцев», он в действительности не уделяет никакого
внимания истории немецкого народа, подменяя ее историей деятель-
ности императоров. Как издатель, он известен публикациями Оттона
Фрейзингенского, Равеннских Анналов (вошедших в науку под назва-
нием Анналов Куспиниана) ja многих других источников. х
fT Бюргерская гуманистическая историография отли-
вов импфелинг. чается от официальной, императорской или кня-
жеской, только более ярким национализмом и несколько большим вни-
манием к истории парода. Первое особенно отчетливо сказывается
в произведениях правого крыла (например, у Якова Вимпфелинга),
второе — у более демократически настроенных историков (напри-
мер, у Иоганна Авентина). Вимпфелингу принадлежит «Краткая
история Германии до наших времен» (Epitome rerum germanicarum
usque ad nostra tempora), заостренная особенно против Франции
и ее возрастающего военного могущества. Вимпфелинг силится до-
казать, что Карл Великий был немцем п что, таким образом,
после своего падения Римская империя была возрождена нем-
цами и непрерывно находится в их руках до сего дня. При этом
он основывается на следующих данных: Карл Великий говорил па
немецком языке, дал месяцам и ветрам немецкие названия, своим детям
дал не латинские, а немецкие имена, долгое время жил в Германии и
много там строил. Далее, автор, в качестве доброго эльзасца и немец-
кого патриота, доказывает, что Эльзас никогда не входил в состав
Галлии и является чисто немецкой землей. Указание Юлия Цезаря,
что границей Галлии является Рейн, Вимпфелинг отводит, утверждая,
что Цезарь ошибался, так как граница издревле проходила через
Вогезы. Характерно, что, подкрепляя свои положения ссылками на
авторитеты, автор ссылается без разбора на Тацита, Петрарку, папские
буллы ит. п., нимало не заботясь о различном происхождении этих
источников. Вимпфелинг получил за свое усердие золотую цепь и
другие подарки от патрициата города Страсбурга, но вызвал против
себя нападки со стороны более объективных историков. 1 2 Особенно
интересно выступление Мурнера, который «Германии» Вимпфелинга
противопоставил свою «Новую Германию», где он разоблачает ошибки
своего предшественника и уличает его в невежестве. Мурнер упрекает
своего противника, в частности, в неблагодарности по отношению
к Франции, которой немцы обязаны введением христианства и мно-
гими другими благодетельными учреждениями. Он указывает, что
Вимпфелинг в своем патриотическом увлечении перешел пределы
дозволенного и что «Новая Германия» написана специально для того,
1 Joachimsen, op. cit., 197—218.
2 Даже Вегеле называет «Германию» Вимпфелинга «nationale Tendenzschrilt», отме-
чая произвольные оценки и пристрастные суждения этого автора, ук. соч., стр. 126 сл.
82
Чтобы в других охранах не создалось ложного впечатления о немец-
ких гуманистах, которые в действительности относятся с уваже-
нием к соседним народам.
„ . Мурнер был весьма неважным историком и сам
допускал немало ошибок. Из передовых историков-
гуманистов несравненно большее значение имеет Ио ганн Авен-
тин (1477—1534), автор «Баварских Анналов» (Annales Baiorum),
вышедших впоследствии в переработанном виде на немецком языке под
названием «Баварской хроники». Это произведение, которое высоко
ценил Гете и за которое Авентина впоследствии назвали «князем
немецкой историографии», увидело свет только через 20 лет после
смерти автора. Мало того, Авентин по окончании своей работы был
даже посажен в тюрьму, а по освобождении утратил свою должность
«баварского историографа» при герцогах Виттельсбахских. Причи-
ной гонений против Авентина был его ярко выраженный антиклери-
кализм и — может быть еще более — его демократические симпатии.
Баварский историк резко выступает против попов и монахов, которых
оп рекомендует избегать как диких зверей. Он порицает слабость
германских императоров, отсутствие единодушия между князьями,
эгоизм правящего класса. Авентин, писавший в период великой кре-
стьянской войны и после зверской расправы над восставшими, обру-
шивается упреками на высшие классы Германии, которые довели страну
до печального состояния. Он клеймит презрением всех этих «господ»,
которые «потом и кровью благочестивых и невинных людей добывают
себе богатство, власть и почет». «За все грехи и чванство этих боль-
ших господ, — пишет он, — приходится платиться и жертвовать
всем своим достоянием тому же бедному человеку. Сколько носят
господа золотых цепей и колец, бархата и шелка, столько же они
грабят ради этого своих подданных».1
Демократизм Иоганна Авентина сказывается и в его положитель-
ной программе. Он выступает сторонником национального единства
Германии, котородгу препятствуют князья, и требует политических
свобод, в первую очередь свободы слова, ибо «каждый должен иметь
право высказывать то, что у него лежит на душе». 2
Себастиан Франк Своеобразное «народничество» Авентина носит, од-
1 ' нако, чисто буржуазный характер. Его политиче-
ская программа была вполне приемлемой для всего среднего герман-
ского бюргерства и зажиточной прослойки крестьянства. Он проникнут
крайним национализмом и считает Германию «наследницей всемир-
ной власти», «четвертой и последней монархией Даниилова проро-
чества, с дальнейшим существованием которой связана судьба самой
вселенной». 3 Гораздо дальше в защите народных требований пошел
самый левый из историков-гуманистов Себастиан Франк
(1499—1542). Он так же, как и Авентин, подвергался гонениям, вы-
нужден был кочевать из одного города в другой, пока не нашел отно-
сительно спокойного убежища в Базеле. Вначале он поддерживал
Лютера и разделял его взгляды; в этот период Лютер даже написал
х Л. Гейгер, История немецкого гуманизма, СПБ, 1899, стр. 239.
ч * * 8 Ibid.
8 Ibid., ук. соч., стр. 238.
83
предисловие к одной из его книг (Clironi ka and Besehreibung del T(irkei).
Но уже во время крестьянского восстания Франк занял совершенно
независимую, даже враждебную позицию по отношению к реформа-
тору, что обнаружилось с особенной силой в лучшем его произведе-
нии «Хроника, летопись и историческая библия» (Chronik, Zeitbuch
und Geschichtsbibel).
Эга работа, написанная прекрасным народным языком 1 и поль-
зовавшаяся в период Реформации большой популярностью среди
городских ремесленников, 1 2 вызвала ожесточенный протест со стороны
виттенбергских реформаторов, Эразма Роттердамского и других гума-
нистов самых различных направлений. Франк оказался изолирован-
ным в ученой среде И последние годы жизни провел в полной безвест-
ности. Разгром всех революционных сил в Германии и окончательное
торжество княжеской реакции означало и исчезновение тех читателей,
которые с восторгом приняли «Историческую библию», и это замеча-
тельное произведение, как констатирует с удовлетворением Вегеле, 3
«вместе со своим автором скоро было совершенно забыто».
«Хроника» Франка состоит из трех частей: в первой излагается
древняя история до зарождения христианства, во второй — граждан-
ская история до времен автора (кончая правлением императора
Карла V), в третьей — история церкви (включая сюда историю пан-
ства, церковных соборов, ересей, монашества, церковного права,
церковных соборов и финансовой организации церкви).
Уже из этого краткого перечня основных частей «Хроники» видно,
что Франк, внешне сохраняя форму и хронологические рамки обычных
всемирных хроник, вносит в свою работу совершенно новый материал.
Наряду с политической историей, он дает историю учреждений.
Он пытается выяснить происхождение монархической власти, дво-
рянства, городов, крепостного права; особенно много внимания уде-
ляет он вопросу о происхождении различных феодальных повинно-
стей и поборов, тяготевших над крестьянством. Эта сторона дела его
интересует, прежде всего, в связи с вопросом о причинах крестьян-
ских восстаний, вопросом, весьма актуальным в то время, когда писал
Франк. Он сравнительно подробно останавливается на событиях 1525 г.,
отмечая восстания «простого народа повсюду — в Альгау, Швабии,
Баварии, Австрии, Зальцбурге, Штейермарке, Вюртемберге, Франко-
нии, Саксонии, Тюрингии, Эльзасе, Сицилии (?) и во многих иных
местах против господ, их несправедливостей, алчностп, отягощений
и против насилий властей». 4
С глубоким сочувствием к восставшим Франк рисует картину
жестокой расправы феодалов с побежденными. Он отмечает, что
1 Франк был прирожденным популяризатором и пропагандистом, что роднит его
с Гуттепом. Он писал только па немецком языке, так как писал для народа, а не для уче-
ных и знати, подобно большинству гуманистов. Мало того, он переводил на немецкий язык
те из произведений гуманистов, которые считал наиболее полезными для народа. Так, он
перевел «Похвалу глупости» Эразма Роттердамского.
2 «Хроника» Франка выдержала, начиная с 1531 г., ряд изданий и была переведена на
голландский язык. Ее, невидимому, перестали переиздавать лишь с середины XVI в.,
после окончательной победы князей в Германии.
3 We gel е, op. cit., стр. 189.
* Chronica der Keyser und Weltlichen historien, лист 272 сл. (цитируюпо изд. 1536г.)•
княжеские войска предательски нападали па крестьян во время пере-
говоров, а когда те обращались в бегство, то «рыцари резали их как
овец». 1 Характерно, что этот бывший приверженец Лютера явно нео-
добрительно относится к поведению последнего во время восстания.
«Паписты, — пишет он, — обвиняют Лютера в том, что он зажег
этот пожар, а затем натравил на них [крестьян] князей, чтобы они
,, кололи, рубили, умерщвляли и т. д., убеждая их, что этим они заслу-
жат царство небесное». Франк не обнаруживает своего отношения
йс этому взгляду «папистов», но он его не опровергает и, очевидно,
^считает вполне обоснованным. Общий вывод Франка из истории кре-
стьянской войны сформулирован очень осторожно. Народу не следует
^восставать против властей, так как результатом восстания является
^только увеличение страданий народа. «Нужно ждать, пока бог сам
покарает тиранов; он их пе простит и будет беспощаден, но время для
этого выберет оп сам». Но в то же время Франк подчеркивает, что
до тех пор, пока будет длиться тирания господ, восстания неизбежны
и даже необходимы. 2
Помимо князей, которых Франк называет не иначе, как «тиранами»,
«хищниками» ит. п., он ополчается также против крупных купцов и
банкиров, приписывая их спекуляциям, в частности, голод и дорого-
визну 1529—1531 гг. Для него не подлежит сомнению, что зло не в тех
или иных личностях, а во всем социальном строе в целом. Источник
всех несчастий человечества это частная собственность. «Мы должны
были бы иметь все вещи общими, как общи всем людям солнечный
свет, воздух, дождь, снег и вода», — заявляет он в одном из своих трак-
татов. 3 Именно такая общность имущества была в первых христиан-
ских общинах. «Это называлось у них communio». В такой общности
имуществ, в коммунизме Франк видит один из существенных
признаков христианства.
К. Гаген, единственный буржуазный историк, посвятивший твор-
честву Франка несколько глав в своей работе «Дух Реформации»,
старается доказать, что коммунизм Франка носил, как у Томаса Мора,
чисто теоретический, абстрактный характер и вовсе не похож на «гру-
бый коммунизм анабаптистских сект». Однако он забывает указать
при этом, что Франк пе только не осуждал коммунистических ересей
'щи современных ему, ни предшествующих столетий, но, наоборот,
'всегда подчеркивал ядро истины, которое заключалось в их учениях.
;На чьей стороне симпатии Франка, особенно ясно видно из его преди-
словия к «Хронике еретиков», входящей в «Историческую библию»,
'•где он пишет следующее: церковь и светские власти всегда выдавали
‘за еретиков людей мудрых и обладавших истиной, а те, кто обвиняли
^других в ереси, сами в ней повинны.
? Поэтому неправильно, как это делает Гаген, рассматривать
jФранка как писателя, который только стремился стать выше партий.
йНых разногласий и сохранить беспристрастие в оценках и характе.
1 Ibid., л. 273.
2 Ibid., «Tyrannei mit auffrur gstrafft und bezalt musz werden» (сохраняю орфографию
Ьигинала).
F 8 «Paradox», цит. у К, Hagen, Der Greist der Reformation, J844, т. II, стр. 389 сл.
L So
ристиках различных учений. Франк поражает нас своей терпимостью
к чужим взглядам и верованиям, терпимостью, необычайно редкой
в его эпоху; но у него имеются определенные коммунистические
убеждения, сильно сближающие его с вождем плебейской оппозиции
Томасом Мюнцером, с которым он сходится и во многих других отно-
шениях. Недаром автор современного ему злобного памфлета против
анабаптистов (Historia Anabaptistarum, цит. у Гагена, т. II, стр. 395,
прим. 1), Арнольд Месховий, обвинял Франка в тайной пропаганде
через своих многочисленных учеников всяческих заблуждений (erro-
rs), а лютеранские синоды осудили его «Историческую библию» и
запретили ее читать. Нужно признать, что у сподвижников Лютера
было прекрасное чутье. При всей осторожности Франка в выражениях
(ведь он писал после разгрома анабаптистов во всей Германии), его
книга пропагандировала уравнительный коммунизм и будила рево-
люционные настроения.
Отсюда и своеобразная судьба Себастьяна Франка- в новейших
работах по историографии и истории общественных идей. Радикаль-
ный историк гейдельбергской школы (к которой принадлежал и
Шлоссер) К. Гаген (ум. в 1868 г.) уделяет много внимания Франку
и относится к нему с симпатией, хотя и несколько искажает его взгляды.
Умеренный либерал Вегеле в 1885 г. относится к нему с плохо скрытой
враждебностью. Фютер только мимоходом упоминает его в своей
«Историографии», прилагая к нему презрительный эпитет «компиля-
тор». Людвиг Гейгер в «Истории немецкого гуманизма» и Иоахимсен
в специальном исследовании о немецких историках-
гуманистах XVI в. обходят имя Франка уже полным молчанием. Эта
короткая справка больше говорит о подлинном характере исторического
творчества Франка, чем нагромождение цитат из его произведений.
Немецкая гуманистическая историография имела
сравнительно короткий период расцвета, падающий
па конец XV и первую треть XVI в. После раз-
грома крестьянских, затем плебейских револю-
город ах и общего крушения буржуазной революции,
немецкая историография падает безнадежно и надолго, вырождаясь
в «полигисторство», в ряд мелких, узко-провинциальных работ, не
имеющих существенного значения для дальнейших успехов историче-
ской науки. Однако итоги деятельности немецких гуманистов весьма
значительны. Во-первых, они расширили круг источников, сделав
доступными многие из них путем публикаций; не ограничиваясь пись-
менными источниками, они стали на путь собирания вещественных
памятников, надписей (следуя примеру итальянских эрудитов), а также
народных и вагантских песен (в чем у них не было предшественников).
Далее, они — в лице Власича и его сподвижников, а также авторов и
инициаторов обширного незаконченного издания «Germania illustra-
te» — впервые выдвинули принцип коллективной работы,
создаваемой усилиями многих ученых, действующих по определен-
ному плану. Наконец, немецкая гуманистическая историография обна-
ружила большое богатство политических и социальных оттенков и
направлений, среди которых имеется и крайне левое, пытавшееся защи-
щать демократические и даже революционные идеи.
86
Итоги немецкой
гуманистической
историографии.
ционных масс в
Период 30-летней войны, сопровождавшейся страшным разгромом
Германий, и последовавшего затем ее упадка, естественно не мог быть
отмечен сколько-нибудь значительными работами в области истории.
Политическое дробление страны на множество мелких княжеств,
измельчание и провинциализация всей общественной жизни в XVII и
первых десятилетиях XVIII в. препятствовали постановке в истории
широких и общих проблем. Подавляющее большинство историков
этого периода являются придворными историографами мелких немец-
ких государей, и их произведения редко возвышаются над узкими
интересами маленьких провинциальных княжеских домов. Единичные
крупные мыслители и историки, в роде Лейбница, не меняют общей
картины; они будут рассмотрены в другой связи.
Со второй половины XVI в., когда возрастающий
Французская хозяйственный и политический упадок Италии и
Германии кладет предел развитию историографии
в этих странах, ведущая роль в области историче-
ской науки переходит к Франции. 1
В начале XVI в. создание крупной национальной монархии, укре-
пление королевского абсолютизма потребовало исторических работ,
которые в новой, более соответствующей вкусам эпохи, гуманистиче-
ской оболочке дали бы широкую картину развития Франции и тем
содействовали величию царствующей династии. С этой целью Людо-
вик XII и поручил итальянскому гуманисту Павлу Эмилию обрабо-
тать французские средневековые хроники. Этот последователь школы
Бруни ограничил свою задачу, главным образом, устранением наибо-
лее неправдоподобных легенд и пересказом «Больших хроник», но на
прекрасном латинском языке. Однако средние века здесь до такой
степени причесаны на античный манер, что под портретами Хлсдвига,
Карла Великого, Филиппа-Августа и др. королей трудно угадать
подлинных исторических деятелей. Все недостатки школы Бруни,
в частности длинные вымышленные речи, здесь преувеличены до
крайности. Однако успех этого произведения, которое современники
ставили выше Тпта Ливия, был так велик, что оно послужило образцом
для подражания. Жирар дю Гайян (du Haillan) опубликовал в 1576 г.
«Всеобщую историю французских королей.. от Фарамонда до Карла VII
включительно», в которой он, большею частью перекладывая пове-
ствование Павла Эмилия на французский язык, прибавил от себя немало
новых речей. Особою известностью пользуется в историографии то
место его работы, где он рассказывает об избрании мифического короля
Фарамонда мифическими генеральными штатами (V века!), на кото-
рых «два также мифических оратора, Шарамоцд и Кадрек, рассуждают
па протяжении девяти страниц — один о преимуществах мо-
1 Обзор французских историков в XVI—XVII вв. у Фютера, ук. соч., и у Р е ti t
tie Juleville, Histoire de la langue et de la litterature fran<?aise, t. III. См. также
Aug. Thierry, Considerations sur 1’histoire de la France. Кое-какие отрывки из исто-
рических произведений и данные об историках этого периода в школьном пособии
М. R о и х, Historiens et m6morialis tes du XVI-e si tide, P. s. a [1937]. Лучше всего ориен-
тирует в вопросе об историках XVI в. Н. Hauser. Les sources de 1’histoire de France,
XYT-e si^cje, P., 190G—1912, тт. I—Щ,
§7
пархии, другой — о выгодах аристократического образа правле-
ния». 1
Однако позднейшие историки, иронизируя по поводу дю Гайяна,
не задумывались над тем, что в вымышленных речах его «Всеобщей
истории» проводится определенная политическая программа, а именно
программа защитников королевского абсолютизма.1 2 Дю Гайян пытался
с помощью наивного прикрашивания и фальсификации прошлого
Франции поднять престиж королевской власти, сильно поколеблен-
ный в период гражданских войн 60-х гг. Недаром он в посвящении
королю пишет о своем труде: «Государь, я первый из французов напи-
сал историю Франций, изобразил в почтительных выражениях вели-
чие и достоинство наших королей, ибо до сих пор о ней говорилось
только в старом хламе летописей. Я дал то, чего никто не дал до меня,
изобразив историю Франции в таком одеянии, в каком она никогда
еще це появлялась». Работа дю Гайяна является как бы ответом па
исторйко-полйтические памфлеты гугенотов, выступавших с резким
протестом против неограниченной королевской власти. При этом
гугенотские писатели исходили также из истории, соответствующим
образом препарированной и извращенной. Самым замечательным про-
изведением этого рода является «Франко-Галлия» Отмана, появив-
шаяся в свет в 1674 г.
Франсуа Отман (Hotman, 1524—1590), гугенот, выходец из парла-
ментской чиновной знати, бежал после Варфоломеевской ночи в Швей-
царию, где занимался преподаванием и публицистической деятель-
ностью. «Франко-Галлия», являющаяся его самой значительной рабо-
той, представляет попытку исторически обосновать притязания гуге-
нотской феодальной аристократии на участие в политической власти.
С этою целью Отман выдвигает теорию, что французское государство
с самого начала своего существования имело конституцию, предо-
ставлявшую «народу» полную свободу и право избирать и низлагать
своих королей.
Отман использует довольно широко документальные материалы,
пе привлекавшие внимания других историков, но интерпретирует их
крайне произвольно. Свое исследование он начинает с древнейших
времен, с римской Галлии и доказывает, что галлы и франки (послед-
них он считает германцами в отличие от своих предшественников, рас-
сказывавших разные басни об их происхождении) находились всегда
в тесной связи, обусловленной этническим родством и близостью их
интересов: и галлы и германцы были враждебны угнетательской Рим-
ской империи. Вторжение германцев в Галлию рассматривается,
таким образом, как своего рода революция, в которой коренное насе-
ление выступало совместно с пришельцами. Франки, утверждает
Отмац, принесли с собой свободу.
1 Aug. Thierry, Considerations sur 1’histoire de la France и Dix ans d^tudes
historiques. См. также Petit de J u 11 e v i 11 e, op. cit., t. Ill, стр. 560 сл.
2 Более решительно эта программа защищается в трудах (довольно бездарных):
Belleforest, Histoire des neuf roys Charles (1568). «История девяти королей Карлов»
произведение, которое Hauser характеризует, как «trds royaliste et tres gallicane», op. cit.,
т. I, стр. 27; Sorbin, Claude de Sainctes и др. См. Ц a u s e r, op. cit.,T. Ш,
стр. 14 сл.
as
После вторжения, происходившего при Хильдерике (!), франки
ливаются с галлами в одну нацию; так закладываются основы фран-
[узского государства. Останавливаясь затем самым подробным обра-
ти на мартовских и майских полях Меровингских и Каролингских
юролей, на собраниях знати при Карле Великом, на церковных собо-
iax, собраниях нотаблей и генеральных штатах XIV—XV вв., Отман
[ытается установить совершенно фантастическую филиацию между
тими учреждениями и приписать им несоответствующие их характеру
пункции носителей народного суверенитета. С помощью многочислен-
[ых примеров, представляющих образец непонимания или искажения
фактов, Отман приходит к выводу, что эти мнимые народные собра-
ния во все времена обладали правом объявлять войну и заключать мир,
[здавать законы, выбирать и низлагать королей и т. д.
Таким образом во Франции с самого ее зарождения существовала
конституция», ограничивавшая монархию, и господствовала «сво-
ода». Первый удар этой древней конституции был нанесен королями
Сапетингской династии, которые отменили выборность королевской
ласти и стали передавать ее по наследству. Затем у «народного собра-
ия» было отнято право утверждать законы и передано парламентам,
удобным учреждениям, состоявшим из чиновников. «Тиран» Людо-
ик XI нанес последний удар конституции, прибрав окончательно всю
ласть к своим рукам. Таким образом, заключает Отман, француз-
кое государство, «основанное и утвержденное на свободе», существо-
ало одиннадцать веков в этом своем первоначальном состоянии, причем
течение всего этого времени свобода поддерживалась нередко «при-
енепием открытой силы и вооруженным выступлениями против
ирапов». 1
Вся эта фантастическая картина составлена из подлинных исто-
ических данных, по только совершенно певерно истолкованных,
[ело в том, что Отман под «народом» понимает исключительно фео-
альную аристократию и отчасти городской патрициат. Возвышение
оролевской власти за счет феодалов рассматривается как установле-
но тирании, а борьба последних за политическую независимость от
ороля — как борьба за свободу.
В работе Отмана отражены политические тенденции гугенотской
эистократии, выступавшей в союзе с частью городской буржуазии
ротив централизаций Франции и в защиту своих средневековых поли-
1ческих привилегий. Разнородный социальный характер тех элемен-
)в, которые сражались под единым гугенотским знаменем, обусловил
^сократическую оболочку теории Отмана, защищающей, под име-
ни народного суверенитета и конституционной свободы, вольно-
и феодальной знати.
,ля, Те идеи, которые Отман обосновывал в качестве
гриппа д’Обипье. 1 л
1 государствоведа и историка права, обращаясь к са-
жу отдаленному прошлому Франции, Агриппа д’Обинье защищал
помощью конкретной истории своего времени — истории граждан-
кой войны во Франции. * Ill,
1 См. Aug. Thierry, Considerations...; Petit de Julleville, op. cit.,
Ill, стр. Б68 сл. B. Reynolds, Proponents of Limited Monarchy in Sixteenth Century
ancc: Francis Hotman and Jean Bodin.. N. J., 193]. особ, гл, Ш, стр. 69 сл.
89
Агриппа д’Обинье (Theodore-Agrippa d’Aubigne, 1652—
1630), гугенотский дворянин, активный участник гражданской войны
и друг Генриха IV, был одним из образованнейших французов XVI в.
Даже после восшествия на престол Генриха IV он продолжал занимать
непримиримо враждебную позицию по отношению к королевскому
абсолютизму. 1 В 1.620 г. д’Обинье был вынужден искать убежища от
преследований французского правительства в Швейцарии, где он и
умер. Важнейшее его историческое произведение—«Всеобщая исто-
рия» (Histoire Universelie, 1616—1620 и 1626) в трех томах — основано
не только на личных воспоминаниях, но и на большом числе архив-
ных документов, корреспонденции политических деятелей, показа-
ниях очевидцев и др. источниках. Автор обнаруживает большое кри-
тическое чутье при использовании своих материалов, стремится сохра-
нить объективность и быть только «регистратором фактов». При всей
своей добросовестности и действительно прекрасном знакомстве с фак-
тической стороной истории гражданской войны, Агриппа д’Обинье
создал, однако, глубоко партийное произведение, проникнутое нена-
вистью к королевскому абсолютизму и убеждением в правоте вероуче-
ния и политической программы гугенотов.
_ Произведения дю Гайяна, с одной стороны, Отмана
де у’ и д’Обинье—с другой, представляют в сущности
политические выступления идеологов двух враждебных лагерей, на
которые распалась Франция во второй половине XVI в. Несколько
позже в исторической литературе обнаруживается третья точка
зрения, соответствующая взглядам так называемых «политиков», кото-
рые занимали промежуточное положение между католиками и гугено-
тами и стремились примирить интересы короля и всего дворянства на
почве известного компромисса. Эти взгляды, отчасти восторжество-
вавшие с приходом к власти Генриха IV, нашли своего выразителя
в лице де Ту. 1 2
Де Ту (1553—1617), богослов и юрист по специальности, вид-
ный чиновник при Генрихе IV, получил гуманистическое образование
и в своей писательской деятельности примкнул к гуманистической
историографии. Его «История моего времени» задумана как про-
должение труда известного итальянского гуманиста Павла Джовио,
вышедшего под таким же названием (Historiarum sui temporis libri II)
и посвященного событиям первой половины XVI в. Де Ту излагает исто-
рию второй половины того же столетия, но начинает несколько рань-
ше — с 1544 г. Он не ограничивается, подобно своим итальянским
образцам — Джовио, Гвиччардини, одними политическими вопросами,
но уделяет немалое внимание церковным делам и законодательству.
Основная идея его произведения — это необходимость соглашения
между католиками и гугенотами и устранения «схизмы в церкви».
Соответственно этому, де Ту стремится доказать с помощью истории
своего времени всю бесплодность религиозной борьбы и насильствен-
ного навязывания своих убеждений противной стороне. Нантский
1 Petit de Julleville, op. cit., т. Ill, стр. 554; F u e t e г, op. cit., стр. 178 —
181; H. Hauser, Les sources de I’histoire de France, 1912, t. Ill, стр. 13 сл.
2 F u e t e r, op. cit., стр. 178—181; Petit de Julleville, op. cit., т. Ш.
стр. 557 сл.
90
эдикт, в составлении которого де Ту принимал активное участие, и
является в его глазах выражением мудрой политики компромисса.
м В действительности Нантский эдикт подготовил
езерэ‘ окончательную победу абсолютизма, морально обез-
оружив самую боевую часть феодальной гугенотской прослойки и сде-
лав возможным ее быстрое слияние с католическим дворянством. Пре-
кращение фракционной борьбы внутри господствующего класса при-
вело к исчезновению в французской историографии тех политических
идей, которые в ней сталкивались в период гражданской войны.
Исторические произведения утрачивают тем самым характер мемуаров
и политических памфлетов и ставят своей задачей дать синтетическое
построение истории в национальном французском духе. Наилучшим
произведением в этом роде является «История Франции» де Мезерэ,
которая представляет собою самый высокий уровень, достигнутый
гуманистической историографией во Франции.1 Если гуманистиче-
ская по форме французская историография XVI в. выражала в основ-
ном интересы тех или иных фракций дворянства, то в произве-
дении Мезерэ впервые заговорила, в качестве представительницы
всего третьего сословия, французская буржуазия. «История
Фрапции» Мезерэ это уже не просто гуманистическая, но буржуазно-
гуманистическая работа, в некоторых отношениях предваряющая
буржуазных историков эпохи Просвещения.
Франсуа Эд, известный под именем де Мезерэ, (Eudes de
Mezeray, 1610—1683) был сыном сельского врача. Благодаря исключи-
тельным дарованиям и большой трудоспособности он выбился в люди:
в 1649 г. он был назначен членом Академии Наук и получил звание
королевского историографа. В период Фронды он выступил с рядом
политических памфлетов против Мазарини. В своих исторических
работах он, несмотря на официальное положение, всегда проявлял
значительную независимость мысли.
Мезерэ является прямым предшественником Вольтера как в смысле
политических оценок, так и в смысле необычного для того времени
внимания к народной массе, к ее культурному и экономическому разви-
тию. В его «Истории Франции» имеются экскурсы в области истории
философии, законодательства, нравов и т. д. Мезерэ открыто высту-
пает против обыкновения историков ограничивать свои задачи дея-
тельностью царствующих особ. «История»,—говорил он,—должна
быть не только историей королей, но и исто-
рией народов». Вольтер сделал сравнительно с ним шаг вперед,
утверждая, что история должна быть только историей народов, но
отнюдь не королей.
Любопытно то исключительное внимание, которое Мезерэ уделяет
вопросу о налоговом обложений народной массы. Он никогда не забы-
вает указать размеры налогов, подчеркнуть грабительство чиновни-
ков, страдания народа. Множество легенд из французской историй,
которые в его время еще имели широкое хождение, Мезерэ подвергает
юновательной критике. В частности, он ликвидирует неверные пред-
1 F u е t е г, op. cit., стр. 174—176; Petit deJulleville, op. cit., т. IV;
Qin te-Beuve, Causeries du lundi, VIII (1854).
№ л
ставлепйя о происхождении франков и названия Франция. Подобно
всем гуманистам политико-риторической школы, он включает в свое
изложение речи исторических особ, но ему чуждо стремление к рито-
рическим красотам.
Работы такого характера, как «История Франции» Мезерэ, были
возможны во время «Фронды» и даже в последующий период, когда
еще существовала относительная свобода мысли. С переходом власти
в руки Людовика XIV, особенно с 70-х гг. XVII в., тяжелая длань
абсолютизма ложится на науку и делает политическую историю, как
выражение оппозиционной буржуазной мысли, совершенно невозмож-
ной. Показательно, что Кольбер лишил Мезерэ половины его пенсии,
а когда он отказался исправить в своей работе места, не нравившиеся
королю И его всесильному министру, то престарелого «королевского
историографа» совсем оставили без пенсии.
Для характеристики той обстановки, в которой работали в то время
историки, не мепсе любопытен другой факт. Дав отставку Мезерэ,
Людовик XIV поручил написать историю своего царствования итальян-
цу — аббату Прими. Однако и эгот историк не удовлетворил своего
высокого заказчика; у него были отобраны предоставленные для работы
материалы, и сам он был посажен в Бастилию.
Той же участи подвергся другой историк, настоящий ученый, ко-
торого Тьерри, сильно преувеличивая, назвал величайшим истори-
ком Франций — Николай Фре^е. В 1714 г. па заседаний
Академии Наук Фрере выступил с докладом, в котором он доказывал,
что франки — это германское племя и что слово франк ничего общего
не имеет с французским словом «franc» — свободный, а происхо-
дит от латинского корня ferox — дикий, необузданный. Этого было
достаточно, чтобы историка посадили в Бастилию. 1
Боссюэ В этой обстановке удушения всякой свободной
научной мысли развитие буржуазной историогра-
фии сделалось невозможным. Именно тогда и появляются работы, пред-
ставляющие возврат к устаревшим феодально-богословским концеп-
циям. Примером может служить блестящее по форме, но глубоко
реакционное по содержанию «Рассуждение о всемирной истории»
(Discours sur 1’histoire universelie, 1681) епископа Боссюэ.1 2
«Рассуждение» написано в виде конспекта курса лекций, про-
читанных епископом Боссюэ своему воспитаннику, дофину, сыну Людо-
вика XIV. Автор указывает в предисловии, что «религия и.политиче-
ское управление суть две основы, на которых держатся человеческие
вещи», и, сообразно этому, делит свое изложение на две части: в первой
дается политическая история, «смена империй», во второй — история
религии и церкви. Как и средневековые хронисты, Боссюэ начинает
с Адама и грехопадения, но заканчивает Карлом Великим и восстано-
влением империи. Своего обещания продолжить этот труд и довести
изложение до Людовика XIV Боссюэ не выполнил.
1 A u g. Thierry, Considerations sur 1’histoire de la France (Rccits des Temps
M6rovingiens) Paris, 1885, стр. 33—35.
2 См. Ritter, Studien uber die Entwicklung der Geschichtswissenschaft, Hist. Zeitschr.,
1911, Bd. 107, стр. 276—286; F u e t e r, op. cit., стр. 329—331, 359—360; BrttJif’
ti ёге, Bossuet ef le ipouyenient des i<Ues au XVII siede.
93
Боссюэ был прекрасно знаком с гуманйстйческой историографией,
у которой он усвоил представление о гибели Римской империи и созда-
нии новых порядков на ее территории. 1 Самые причины этой гибели
ои пытается вывести из особенностей внутреннего развития Рима,
следуя в этом, опять-таки, историкам-гуманистам. Любопытно, что ои
делает ударение на падении дисциплины в армии, «разнузданности»
солдат, свергавших и убивавших императоров. Вместе с тем оп отме-
чает перерождение самих римлян, утративших «чистоту крови», а также
деятельность «великих честолюбцев и бедняков, любящих перемены,
так как им нечего терять». 2 Вся политическая история Византии и
Западной Европы до IX в. изложена в работе Боссюэ па основе факти-
ческого материала, добытого и проверенного гуманистами. И тем не
менее^ эта работа примыкает не к гуманистической историографии,
а является как бы непосредственным продолжением средневекового
феодально-церковного историописания. Общая
концепция историка — это чисто августиновская концепция с ее про-
виденциализмом и с ее представлением о «грехопадении», как начале
исторического процесса. Содержанием этого процесса является «обра-
зование и распадение Империй», причем «сцепление частных причин»,
вызывающих эти события, «зависит от тайных решений божественного
провидения».3 Полемизируя с гуманистами, Боссюэ заявляет: «Не бу-
дем говорить о случайностях или фортуне, или же будем о них говорить
только как о словах, которыми мы покрываем наше незнание». 4 Судьбы
дюдей и государств «в руце божией»; изучение истории позволяет
прийти к выводу, что бог ведет человечество к освобождению от про-
клятия первородного греха; в этом и состоит конечная цель историче-
ского процесса. Важнейшая роль в достижении этой цели принадлежит
католической церкви. В то время как история светского общества пред-
ставляет тягостную картину кровавой борьбы за власть и могущество,
история церкви является постепенным осуществлением обещаний бога.5
Не только во всем построении истории, но и в частностях мы на-
ходим в работе Боссюэ ряд удивительных совпадений с хроникой
Оттона Фрейзингенского, которой Боссюэ не знал. Эти совпадения
объясняются тем, что оба историка имели один общий источник вдох-
новения—«Государство божье» Августина, и что они оба представляли
реологию в сущности одного и того же класса — феодалов. Но Вос-
Ноэ писал в условиях феодального государства, принявшего форму
1бсолютной монархии и фактически подчинившего себе церковь. По-
грому мы не найдем у него того противопоставления земного государ-
ева дьявола и небесного государства божия, которое еще полностью,
вслед за Августином, сохраняет Оттон Фрейзингенский. Наоборот,
Зоссюэ прославляет французскую монархию, как «самую древнюю
I самую благородную» среди европейских монархий и как наиболее
(огущественную защитницу церкви, связывая тем самым в одно не-
разрывное целое государство и церковь. «Рассуждение о всемирной
t 1 Bossuet, Discours (ed. Garnier freres, P., s. а.), стр. 335.
| 2 Ibid., стр. 420. Цит. по изданию Garnier fibres.
К, 8 Ibid., стр. 421.
К 4 Ibid., стр, 422.
|f * Ibid., стр. 332 сл. и стр. 340.
Историй» представляет таким образом нойытку приспособить фео-
дально-церковную историческую концепцию к новой обстановке.
Эта попытка, приведшая к созданию в своем роде выдающегося произ-
ведения, была в то же время и последним оригинальным выступле-
нием феодальной историографии. После Воссюэ представителями и
защитниками средневековых взглядов на исторический процесс оста-
вались только бездарные компиляторы и авторы школьных учебни-
ков, которые, несмотря даже на уничтожающую критику Вольтера,
не переводились во Франции до самой буржуазной революции.
Но ко времени Воссюэ и гуманистическая историография нахо-
дится в полном упадке. Помимо тех гонений и цензурных рогаток,
которые воздвигла феодально-абсолютистская монархия против вся-
кого проявления буржуазной или просто независимой истцрической
мысли, здесь сказалось и другое важное обстоятельство. Гуманисти-
ческая историография, как известная форма буржуазной идеологии,
к этому времени полностью себя исчерпала. Те риторические приемы,
с помощью которых она обрабатывала свой материал, оказались уже
устаревшими и недостаточными для защиты политических и куль-
турных интересов буржуазии конца XVII и XVIII вв. Успехи есте-
ственных наук и философии в XVII в. сделали для серьезной историо-
графии совершенно невозможным ограничиваться только полити-
ческим обзором, дипломатией и войнами, занимавшими в трудах
историков-гуманистов господствующее, даже исключительное место.
Потребовался пересмотр всех исторических оценок под новым углом
зрения, выработанным рационалистической философией XVII в., и
с учетом того опыта социальной и политической борьбы, который
дали ранние буржуазные революции, особенно Английская револю-
ция середины XVII в. В самой Англии революция сразу положила
конец гуманистической историографии, выродившейся в беспринцип-
ную и аполитичную писанину так называемых «п о л и г и с т о р о в»
(т. е. «многознаек», бесплодных эрудитов), и выдвинула на первый
план откровенно партийную историю. В других странах Европы,
где такая история еще не была возможной, историография пошла
по пути собирания и публикации источников, накопления материалов
без всякого их обобщения и осмысливания. Так возродилась к новой
жизни эрудитская школа, которая взяла у Флавио Виондо и его
учеников интерес к источнику, как таковому, но пошла несравненно
дальше в смысле Источниковедческой техники.
ЛИТЕРАТУРА
X. F u е te г, Geschichte der ueueren Historiographic.
2. G. Romano, Degli studi gul medio evo nella storiografia del RinascimeDto in Italia,
1892.
3. Я. Б у p к г a p д т, Культура Италии в эпоху Возрождения, т. I.
4. Г. Ф о й г т, Возрождение классической древности.
б. F. W е g е 1 е, Geschichte der deutschen Historiographic.
6. P. Joachimsen, Geschichtsauffassung und Geschichtsschreibung in Deutschland
unter dem Einfluss des Humanismus, 1910.
7. G. Falco, Polemica sul medio evo, т. I.
8. Л. Гейгер, История немецкого гуманизма 1899.
9. Petit deJuleville, Histoire de la langue et de la litterature fran^aise, т. П1.
10. Aug. Thierry, Consid6rations sur 1’histoire de la France.
IV. ЭРУДИТСКАЯ ШКОЛА XVII—XVIII ВВ.
Историки-эрудиты XVII—XVIII вв., обогатившие
нашу науку важными публикациями источников
п заложившие основания ряда вспомогательных
Роль монашеских
конгрегаций
в развитии
эрудитской исторических дисциплин, принадлежали в боль-
Х¥1М?га?ИИ пшнстве своем к различным монашеским конгре-
вв’ гациям. Особенно видную роль в качестве центров
эрудитской работы в области истории средних веков играли конгре-
гации иезуитов и бенедиктинцев-мавристов. 1 Для того чтобы понять,
почему монашеские конгрегации могли в XVII в. взять па себя эту
роль и с успехом выполнять ее, необходимо учесть следующие мо-
менты.
Прежде всего, как уже было отмечено в своем месте, свободная
светская историография — особенно со второй половины XVII в. —
была задавлена правительственными преследованиями и суровой
церковной цензурой. Католическая реакция во Франции, Испании и
Италии, действуя в тесном контакте с феодально-абсолютистской
монархией, сделала в этих странах развитие светской исторической
мысли почти совершенно невозможным. В Германии в таком же духе
действовала лютеранская церковь и ее хозяева — мелкие и крупные
князья.
В результате историческая наука оказалась в самом плачевном
состоянии. Ее преподавание в университетах поручалось профессорам
риторики и поэзии, в руках которых она обратилась в собрание анекдо-
тов, приправленных моралью. От учащихся требовалось, главным
образом, знание всех императоров и королей и умение отвечать на
глубокомысленные вопросы, вроде следующего: «какой император был
настолько благочестив, что не решался ничем клясться, кроме своей
бороды? — Оттон Великий». Характерно, что вышедшая еще в 1556 г.
работа Слейдана «О четырех важнейших монархиях», в своем построе-
нии сильно зависевшая от средневековых хроник, па протяжении
XVII в. выдержала 50 изданий и являлась наиболее распространен-
ной и популярной книгой по истории, по крайней мере в Германии.
Неудивительно, что один из самых передовых мыслителей XVII в.,
создатель новой буржуазной философии, Ренэ Декарт, в своем «Разы-
скании истины с помощью естественного познания» (Recherche de la
verite par la lumi£re naturelle) выражает полнейшее презрение к изу-
чению историй, считая это занятие недостойным мыслящего человека.
1 Св. Мавр, ученик Бенедикта (VI в.), был, по преданию, основателем бенедиктин-
ских монастырей во Франции. Ряд монастырей, реформированных в XVII в. в духе более
втрогого устава, образовали так назыв. конгрегацию св. Мавра, или Мавристов, с цен-
гром в монастыре Saint-Germain de Pres, в Париже.
95
Такой взгляд на историю явлйлся в XV11 веке господствующим среди
всех последователей повой рационалистической философии, так на-
зываемых «новаторов», которые считали науками только математику,
физику, механику и т. и., но отнюдь пе историю. В новейшей бур-
жуазной литературе существует сильная тенденция объяснять пре-
небрежение историей в XVII веке именно ее крайней отсталостью
по сравнению с естественно-математическими науками, достигшими
в этом столетии исключительных успехов, 1 но задача заключается
в том, чтобы выяснить причины этой отсталости. Достаточно поста-
вить этот вопрос, чтобы понять, какую огромную роль сыграло здесь
укрепление феодально-абсолютистской централизованной монархии
и общая церковно-политическая реакция, последовавшая за великими
социальными битвами XVI века.
Единственным исключением является Англия, где революция
1640—1660 гг. И переворот 1688 г. привели в движение историческую
мысль и вызвали к жизни ряд цепных произведений по истории Англии
при Тюдорах, Стюартах и в эпоху революции (Кларендона, Вёрпета
и др.). Однако английская историография этого периода не оказала
почти никакого влияния на историков европейского континента, и
ее значение в развитии буржуазной исторической мысли является
прямо-таки ничтожным по сравнению с значением английской фило-
софии и естественно-математических наук, представленных в этот же
период времени именами Гоббса, Локка, Ньютона и т. д.
Даже Голландия, сделавшаяся после победы в ней буржуазной
революции XVI в. единственным убежищем светской науки и крити-
ческой мысли, не выдвинула ни одного выдающегося историка. Из
крупных ученых, нашедших в этой стране приют от гонений, только
Пьер Вейль оставил след в историографии. Его «Историко-
критический словарь», первый том которого вышел в 1695 г., является
не только первой энциклопедией нового времени, но и попыткой
осмыслить исторические явления с точки зрения картезианского ра-
ционализма и независимо от конфессиональных и национальных
предрассудков. Автор словаря обладал обширными познаниями в об-
ласти мифологии, древней истории, истории религий, истории Европы
XVI и XVII вв. Однако его труд уже по самой своей форме не мог
дать цельной исторической концепции, а только р'асчищал путь энци-
клопедистам XVIII в.; средним векам до XVI в. Бейль почти совсем
не уделил внимания. Во всяком случае, это произведение было единич-
ным и, пожалуй, даже единственным проявлением чисто светской
буржуазной исторической мысли, не меняющим общего характера
историографии того времени. 2 Во всех остальных странах Европы
главным образом представители самой церкви, члены монашеских
конгрегаций были свободны от придирчивого контроля светской власти
и могли без особых затруднений публиковать свои работы.
Другое весьма существенное обстоятельство, объясняющее раз-
витие исторических студий в монашеских конгрегациях, связано
* См., например, Е. Спе кторскпй, Проблема социальной физики в XVII стол-,
3 0 Бейле ом, А. Н. Веселовский в «Голосе Минувшего», 1914, кн. IV,
Стр. 6—26,
86
с большой трудоемкостью эрудитской работы. Издание и критической
исследование источников всего средневековья — это была задача
столь необъятная, что разрешить ее хотя бы частично могла только
кооперация многих ученых, и притом кооперация в значительно
большем масштабе, чем это было сделано в Германии Власичем, пре-
следовавшим сравнительно узкие цели — публикацию материалов,
относящихся только к истории средневекового папства и церкви.
!ежду тем Европа XVII и половины XVIII века не знала никаких
юных коллективов, которые были бы лучше предназначены для
1кого рода работы, нежели конгрегации различных монашеских
зденов. В XVII в. уже появляются Академии Наук, по они имели
1ло общего с академиями современного типа. Это были организации,
где обсуждались те или иные вопросы, читались те или иные доклады,
но где не велось никакой широкой коллективной научной работы.
Если же взять, например, конгрегацию бенедиктинцев, то мы увидим,
что для организации такой работы здесь имелись все необходимые
|едпосылки. Во-первых, суровая дисциплина: це только монашеская
ганизация, как таковая, дисциплинировала своих членов, но и
,тоническая церковь в целом, перенесшая целый ряд поражений
борьбе с реформацией, становится после Тридентского собора на
ть насаждения строгой дисциплины. Эта церковная дисциплина,
Хе усиленная специфически монашескими требованиями, способ-
вовала созданию работающего коллектива.
Во-вторых, материальные условия и бытовая обстановка: в то
юмя в Европе не существовало никакой организации, помимо цер-
(вной, которая могла бы в какой-либо мере освободить ученого от
^сторонних занятий, потребностей и забот, чтобы позволить ему
,пяться исключительно наукой.
И, наконец, нужно отметить еще один существенный момент.
Собирание материалов, разбросанных в самых различных странах
Европы, было доступно, естественно, не отдельным частным лицам,
а скорее всего такой международной организации, какой являлась
в то время католическая церковь. Огромные интернациональные
|язи церкви позволяли монахам получать нужные им документы
и копии документов из других стран, тем более, что подавляющая
.сса средневековых источников еще хранилась в самих монастырях,
[агодаря этому было возможно в кратчайший срок сосредоточить
руках редакторов и издателей огромное количество источников.
1лько этим объясняется то обстоятельство, что как-то внезапно,
, короткое время могли Появиться увесистые фолианты, каждый из
|Торых по количеству документального материала давал больше,
М все, что было создано в смысле публикации источников пред-
зствующей эпохой.
Я останавливался до сих пор на том, что сделало возможным для
|рковных конгрегаций осуществить эту работу; но нужно осветить
кже вопрос о том, что их толкнуло на такого рода научные публи-
щви, что побуждало их членов посвящать свою жизнь чисто па-
шой работе, разысканию источников и их критическому анализу.
Ответа на этот вопрос нужно искать в положении католической
!ркви того времени. Бои с протестантством, в сущности говоря,
7 О. Л, Вайнштейн—448 97
далеко еще не были закончены в конце XVI и в XVII столетии. Авто-
ритет церкви, ее моральная сила были чрезвычайно поколеблены
предшествующими испытаниями. Задача церкви и, в частности, ее
орудия — ордена иезуитов заключалась не только в том, чтобы под-
нять могущество католического духовенства на прежнюю высоту
путем укрепления церковного единства и путем политической борьбы
с врагами католицизма, но и отвоевать утраченные в период гума-
низма культурные позиций; необходимо было дискредитировать все
то, что было сделано протестантами и гуманистами, и восстано-
вить средневековую монополию духовенства в умственной жизни
Европы.
Специально в области медиевистики перед учеными монахами
в XVII веке стояла задача дискредитировать гуманисти-
ческую и протестантскую историографию. Этой дискредитации можно
было добиться только одним путем — обращаясь непосредственно
к документам, т. е. цепляясь за самое слабое место против-
ника, а слабым местом как гуманистов, так и протестантов явля-
лось их очень ограниченное знакомство с источниками.
Таковы подлинные мотивы того необычайного рвения, с которым
историки-монахи взялись за публикацию и изучение целого моря
средневековых источников и причины той поддержки, которую они
в этом деле встречали со стороны католической церкви.
Среди историков-эрудитов XVII в., принадлежав-
езуиты. ших к монашеским конгрегациям, видное место
занимали иезуиты. Опираясь на поддержку своей могущественной кон-
грегации и умело рекламируя свой работы, иезуиты одно время даже
оттеснили на второй план более скромных и несравненно менее влия-
тельных «мавристов». Из многочисленных историков-иезуитов XVII в.
нужно упомянуть прежде всего француза Дени Пето (Petau,
1583—1652), одного из создателей, наряду с протестантом Скалигером,
^научной хронологии. До Пето историки бывали часто
небрежны в вопросе о хронологии и нередко делали ошибки, не при-
давая точным хронологическим датам существенного значения. Между
тем установление принципов точного датирования и сведения разно-
образных способов исчисления времени в некоторую единую систему
являлось весьма важным для дальнейшего развития исторической
науки. Известно, что и в древности и в средние века не только у каждого
народа, но нередко и в каждом городе существовала своя система
датирования событий. В частности, даже после широкого распростра-
нения так называемого христианского летоисчисления нельзя было
говорить о единой системе, так как год начинали то с 1 января, то с
1 марта, с 25 марта, с 1 сентября, с 25 декабря, а дни обозначали то
по римско-юлианскому счету, то по церковным праздникам, то каким-
либо другим способом, значительно отличающимся от нашего обозна-
чения числа и месяца. Но и независимо от этого, авторы средневеко-
вых всемирных хроник сильно напутали с датами, и их ошибки вос-
производились даже в работах гуманистов. Труд Пето «De doctrina
temporum», вышедший в 1628 г., является одной из первых попыток
внести известную систему и научный подход в важный вопрос о единой
хронологии.
Другой историк-иезуит, Жак Сирмонд (Sirmond, 1559—1651)
известен как издатель ряда важных средневековых источников (произ-
ведений Эннодия, хроники Марцедлина, «Истории Реймса» Флодо-
арда и др.) и особенно прославил свое имя публикацией обширного
сборника материалов по истории церковных соборов во Франции
(Concilia antiquae Galliae, 1629 г.).
Следует назвать также Ард у эн a (Hardouin, 1646—1709),
парадоксального историка, который взял под сомнение всю античную
традицию и стремился доказать, что большинство произведений древ-
них авторов («Энеида» Виргилия, Оды Горация и т. п.) в действи-
тельности написаны средневековыми монахами. Гиперкритика Ардуэна
нашла немало последователей в новейшее время; у нас его сторонни-
ком является Н. Морозов.
Но всех историков-иезуитов затмил Жан В о л-
Болланд л а н д (1596—1665), ученая деятельность которого
и олландисты. проходила в испапских Нидерландах (пын. Бель-
гия). Его главным делом является публикация таких своеобразных
источников, как жития святых. Они представляют большую ценность,
как источники, в том отношении, что дают иногда весьма важные
сведения, касающиеся материальной и духовной культуры, социаль-
ных отношений ит. п. — сведения, совершенно отсутствующие в сред-
невековых хрониках.1 Конечно, иезуитов жития интересовали со-
всем с иной стороны, но, издавая их, они все же оказали немалую
услугу науке.
Публикацию житий начал, собственно, Герберт Розвейд, но именно
Волланду удалось сгруппировать вокруг себя значительное число
сотрудников и двинуть это дело далеко вперед. В результате, с 1643 г.
начинает выходить грандиозная коллекция «Деяний святых» (Acta
Sanctorum), продолженная после смерти Волланда его учениками
Геншеном и Паппеброхом. Издание это не закончено и по сей день,
так как число житий достигает многих десятков тысяч.1 2
Материал житий расположен не в хронологическом порядке, а
по дням празднования или — что почти то же самое — по дням смерти
«святого» (ибо день смерти является «днем рождения святого для
будущей жизни»). Таким образом, издание начинается житиями свя-
тых, день которых падает на 1-е января, независимо от г о д а смерти,
и закончится тогда, когда «святые», умершие 31. декабря попадут
в коллекцию Acta Sanctorum. Это, естественно, крайне неудобно для
научной работы, ибо жития, составленные в разные эпохи, оказы-
ваются рядом, в одном томе по чисто случайному признаку; но отцы-
иезуиты об удобствах для ученых не заботились.
Но самым важным дефектом является то, что издатели житий
подвергают их некоторой предварительной обработке, причем устра-
няют все могущее ввести в соблазн верующих или послужить к ума-
1 Значение этого вида источников раскрыто В. О. Ключевскимв его исследова-
нии «Древнерусские жития святых как исторический источник», М., 1871. О Болланде и
Болландистах см. И. Delehaye, The work of the Bollandists through three centuries —
1616—1915, London, 1922.
2 Его продолжает основанное в 1845 г. в Брюсселе Общество Болландистов, издающее
также Analecta Bollandiana (с 1881 г.).
99
лению достоинства католической церкви. Когда началось издание
житий, кардинал Веллярмин, один из наиболее влиятельных иезуи-
тов, заметил, что многие факты из жизни святых могут подать повод
скорее к насмешкам, чем послужить назидательным материалом.
После этого авторитетного указания фальсификация источников,
публикуемых болландистами, естественно усилилась.
В отношении добросовестной публикации источ-
« авр сты». ников выше иезуитов стоят бенедиктинцы конгре-
гации св. Мавра (мавристы). Они сделали несравненно больше и
в смысле объема издательской деятельности и в смысле улучшения
техники исторического исследования и создания новых вспомогатель-
ных исторических дисциплин.
Хронологически на первое место нужно поставить организованное
библиотекарем бенедиктинского монастыря в Париже Люк д’Ашери
издание периодического научного органа, в котором систематически
публикуются ранее неизвестные документы и материалы из обшир-
ного архива мавристов, — Spicilegium sen collect! о aliquot scripto-
rum («Сбор колосьев, или собрание нескольких писателей»). Этот
орган как бы дополняет основную публикацию бенедиктинцев —
«Анналы ордена св. Венедикта», 6 тт. in-folio, охватывающие
период 500 —1157 гг.
7Г м Этот огромный труд является памятником неутоми-
дом а ильон. Mog деятельности одного человека — дом Ма-
б и л ь о н а (1632—1707). Сын простого крестьянина, Жан Мабильон
пошел в ордеп бенедиктинцев, где ему был открыт путь к ученой
карьере. Здесь он проявил чисто крестьянское упорство и трудолюбие
в деле собирания и овладения прямо необъятным материалом. С этой
целью он работал систематически, изо дня в день по 18 часов в сутки.
По поручению Кольбера он ездил в 1683 г. в Германию и в 1687 г.
в Италию собирать материалы по истории Франции и вернулся из
этих стран с большим числом рукописей. Еще более обширной публи-
кацией Мабильона являются «Деяния святых ордена св. Венедикта»
(Acta Sanctorum Ordinis Sancti Benedict!, 1668—1710, 9 тт.), где,
в отличие от иезуитов, издатель располагает жития в хронологическом
порядке.
Но работой, создавшей Мабильону славу, является его капиталь-
ный труд по дипломатике (De re diplomatica, 1681). В этом осново-
полагающем труде, который и поныне сохраняет научное значение,
он собрал все данные о почерке, стиле, происхождении и различных
особенностях средневековых хартий и дипломов и сформулировал
правила установления их подлинности, обработав с этой целью огром-
ное количество документов всех доступных ему архивов.
Иезуит Паппеброх, заподозривший подлинность многих докумен-
тов, использованных мавристами в их исторических работах, вынужден
был, после появления «Дипломатики» Мабильона, признать себя
побежденным. Правда, многие другие иезуиты долго еще не хотели
сдавать оружие: в 1703 г. иезуит Гермон объявил все решительно
дипломы раннего средневековья поддельными, а основанные на них
выводы Мабильона сплошной фантазией. Но ни он, ни его последова-
тели («гермонисты») не в состоянии были поколебать основ созданной
юо
Мабильоном новой исторической дисциплины, от
которой в дальнейшем развитии обособились другие вспомогательные
науки истории — палеография, геральдика, сфрагистика и т. д.
Что касается «Анналов ордена св. Бенедикта», то они в современ-
ной буржуазной литературе рассматриваются, как шедевр эрудитской
историографии. Действительно, Мабильон обнаруживает в этой ра-
боте великолепное знание материала; чувствуется, что не колоссаль-
ный материал владеет им, а он в совершенстве владеет этим материалом.
Он подвергает свой источники тщательной критической проверке,
сопоставляет и исправляет их данные, восстанавливает неясный или
испорченный текст. Тем не менее, при всей своей учености, Мабильон
как историк делает шаг назад по сравнению с гуманистической
историографией. Дело здесь не столько в том, что он дает педанти-
ческое изложение в чисто хронологическом порядке, возвращаясь
формально к средневековым анналам. Анналистический порядок изло-
жения мы встречаем и у гуманистов. Важнее то, что Мабильон верит
в свидетельства источников о чудесах, и что вся его работа пронизана
средневековым монашеским идеалом. 1
На втором месте после Мабильоиа нужно поста-
дом уке вить бенедиктиНца д 0 м Буке (Martin dom Bou-
quet, 1685—1754), издателя известного «Собрания источников Галлии
и Франции» (Recueil des historiens de la Gaule et de la France, 1738 и сл.).
При жизни Буке вышло восемь фолиантов этого собрания; продол-
женное Вайи, Делилем и Журдэном, оно не закончено и поныне; до
сего времени появилось всего 24 тома. За основу для группировки
материала и здесь взят принцип анналов. Под одним и тем же годом
собраны куски различных источников, относящиеся к событиям дан-
ного года. Таким образом здесь нельзя найти какой-нибудь хроники
или другого исторического произведения средневековья в цельном
виде; каждый источник разрезан на части. Издателя интересовала
не критика источника, как такового, а, — если можно так выразить-
ся, — критика факта, события, возможность изучить его на основании
различных источников. Это представляет известные удобства, и по-
тому публикацией Буке пользуются и в настоящее время, хотя те же
источники полностью и в лучших изданиях можно найти в других
местах.
Из других важных публикаций бенедиктинцев необходимо назвать:
«Христианскую Галлию» (Gallia Christiana), т. е. собрание всех мате-
риалов, касающихся истории французской церкви раннего средне-
вековья, и монументальное издание «Histoire litteraire de la France»,
начатое в 1733 г. Здесь дается свод всех средневековых произведений,
относящихся не только к художественной литературе, по и к науке,
философии и проч. Эти материалы расположены по столетиям, по об-
разцу магдебургских центурий. «Литературная история Франции»,
выходящая и поныне под руководством французского Института
истории, важна не только своими материалами, но и вводными статьями,
предшествующими каждому столетию. Эти статьи представляют собою
1 См. Melanges et Documents publ. й 1’occasion du deuxieme centenairedela mort de
Mabillon par J. M. Besse (1908), статьи: M. Lecom te, Publication des Annales Ordinis
8. Benedict! и H. L. D e 1 i s 1 e, Jein dom Mabillon, sa probit6 d'historien.
? 101
до некоторой степени первые очерки культурной истории средневековой
Франции.
К числу крупнейших представителей бенедиктинской эрудитской
историографии во Франции принадлежит Бернар Монфокон
(Montfaucon, 1655—1741), создатель греческой палеографии (Palaeo-
grafia graeca, 1708, in-folio), автор множества других трудов и пу-
бликаций источников, собравший вокруг себя целую группу сотруд-
ников, так называемых «бернардинцев».
Было бы, однако, неправильно думать, что монашеские конгре-
гации сосредоточили в своих руках всю работу по собиранию и публи-
кации научных материалов, необходимых для изучения средних веков.
Наряду с учеными иезуитами и бенедиктинцами можно назвать и
ряд эрудитов-одиночек, лишенных всякой поддержки об-
щественных организаций, но тем не менее успешно соперничавших
с монашескими конгрегациями: Дюканж и Балюз во Франции, Мура-
тори и Тирабоски в Италии, Лейбниц в Германии оставили в историо-
графии значительный след своей неутомимой деятельности.
_ R Каждому медиевисту знакомо имя Дюканжа
дюканж, алюз. (i^lO—1688), автора словаря средневековой ла-
тыни (Glossarium ad scriptores mediae et infimae latinitatis, Зтт. in-
folio), являющегося при исследовательской работе незаменимым посо-
бием и по сей день. Дюканж составил также аналогичный словарь
греческого языка, опубликовал ряд важных источников и написал
труд по истории Константинополя в период Латинской империи.
Балюз (1630—1718), библиотекарь Кольбера и профессор кано-
нического права в Париже, известен своими биографиями Авиньон-
ских пап (1693, 2 тт.), включенными папской курией в индекс запре-
щенных книг, но особенно — рядом весьма ценных и по настоящее
время публикаций средневековых памятников. Наиболее важными
из этих публикаций являются «Капитулярии франкских королей»
(Regum francorum capitularia, 1677, 2 тт.) и «Новое собрание собор-
ных актов» (Conciliorum nova collectio).
м Не менее велики заслуги итальянского эрудита
уратори. Муратори (1672—1750), издателя всех касаю-
щихся истории Италии памятников — Return italicarum Scriptores —
за период 500—1500 гг. Это издание, выходившее в Милане в 1723—
1751 гг. 1 имеет значение для истории всей Европы, поскольку Италия
в средние века играла важную международную роль. Ему принадле-
жат также «Анналы Италии», образцом для которых служили«Апналы»
Мабильона; однако итальянский эрудит превзошел своего учителя.
Продолжая до известной степени гуманистическую традицию, Мура-
тори отбрасывает чудеса и пророчества и идет в критике источников
значительно дальше бенедиктинцев. Он не довольствуется установле-
нием достоверной традиции, но вносит поправки и в самый достовер-
ный источник на основании внутренней критики. Он первый до Воль-
тера понял, что и рассказ современника может погрешать против истины
и давать искаженное различными тенденциями изображение событий.
1 0 начала XX в. переиздается в серии «Raccolta dei Storici italiani», выходящей по
сей день.
102
Анналы Италии (Annali d’Italia, Венеция, 1744—1749, 20 тт.) —
от начала нашей эры до 1749 г. и другая важная работа Муратори —
«Древности средневековой Италии» (Antiquitates italicae medii aevi,
1738—1743, 6 тт.), несмотря на принадлежность автора к духовенству,
отличаются глубоко-светским характером. Излагая, например, борьбу
пап с императорами, Муратори выступает сторонником последних и
осуждает папство. В этой связи находится и его полемика с Цезарем
Баронием и другими апологетами папства. Однако его исторические
труды, за исключением небольших экскурсов в область истории куль-
туры и учреждений, еще целиком посвящены дипломатии и войнам.
Другой крупный итальянский эрудит — Тирабоски (1731—
1794) своей работой по истории итальянской литературы (Storia della
literature italiana) от императора Августа до начала XVIII в. сделал
для истории умственного развития Италии то же, что бенедиктинцы
для истории французской литературы.
„ Попытки таких же предприятий эрудитского типа
1 еи ниц* делались и в Германии. Здесь особенно хлопотал об
издании сводов средневековых памятников, относящихся к истории
Германии, по образцу французских и итальянских публикаций,
знаменитый философ, математик и историк Г. В. Лейбниц (1646—
1716). В качестве придворного историографа и вассала герцогов
Брауншвейгских, Лейбниц убил массу времени на изучение генеало-
гии этого правящего дома или на решение таких важных проблем
как «Различие между имперским штандартом п вюртембергским бое-
вым знаменем» (1692). Неудивительно, что его основная работа —
«Брауншвейгские Анналы Западной империи» (Annales imperii Ос-
cidentis Brunswicenses), — которой он придавал большое значение,
осталась незаконченной.1 При составлении «Анналов» Лейбниц еще
не имел перед глазами аналогичной работы Муратори, и тем не менее
между обеими имеется несомненное сходство в построении, точках
зрения и трактовке источников. Подобно Муратори, Лейбниц разобла-
чает многочисленные басни и папские фальшивки, заходя в этом отно-
шении так далеко, что даже несомненно достоверные документы (на-
пример, привилегию Оттона I римской церкви от 962 г. и проч.) счи-
тает подложными. Подобно Муратори, он полемизирует с Баронием
и обнаруживает явную антипатию к папству, представители которого
обрисованы в самом черном свете. Но он уделяет слишком много внима-
ния вопросам хронологии, генеалогии и личностям государей, совер-
шенно игнорируя культуру, экономику и социальные отношения.
G этой точки зрения «Анналы» Лейбница стоят ниже «Анналов» Мура-
тори, несмотря па пронизывающий их критический дух.
Таковы виднейшие представители эрудитской исто-
риографии XVII—XVIII вв. С точки зрения новых
исторических концепций, эта историография ни-
чего не дала по сравнению с гуманистами и даже
некоторой степени шаг назад. Ибо в тех исключи-
Итоги деятель-
ности эрудитов
XVII—XVIII вв.
представляет до
тельно редких случаях, когда мопахи-эрудиты пытаются высказать
1 См. W е g е 1 е, op. cit., стр. 640—661. «Анналы» доведены только до 1025 г., следо-
вательно заканчиваются Саксонской династией.
103
какие-нибудь общие взгляды да исторический процесс, они неизменно
сбиваются на провиденциализм. У многих из них эти общие взгляды
могут быть рассматриваемы как своего рода реакция против светского
духа гуманистов и против всего буржуазного рационалистического
мировоззрения. 1
Однако место эрудитов в развитии буржуазной историографии
определяется не их отношением к гуманистической традиции, а их
заслугами в качестве собирателей и издателей перво-
классных исторических источников. К тому же они не были
простыми собирателями, подобно византийским лексикографам или
александрийским эрудитам III—IV вв. Ученые монахи XVII—
XVIII вв. и особецпо светские эрудиты публикуют источники во все-
оружии научной критики, применяемой пе как у гуманистов — не-
сколько диллетантски, от случая к случаю, а систематически и нередко
исчерпывающим образом. Некоторые из них, не ограничиваясь уста-
новлением наиболее древней, достоверной традиции, начинают стано-
виться па путь внутренней критики источника и выдвигают принцип,
что самое раннее известие о событии может оказаться неточным или
извращенным. Они закладывают также основы ряда вспомога-
тельных исторических дисциплин — дипломатики,
палеографии, хронологии, геральдики, сфрагистики и т. п. Без пред-
шествовавшей деятельности эрудитов XVII в. были бы невозможны
такие научные предприятия XIX в., как Monumenta Germaniae Histo-
rica и проч.
XIX столетие, пе только использовало наследие эрудитов, но и
оценило их по достоинству. Историки же эпохи «Просвещения» отно-
сились к ним обычно отрицательно или пренебрежительно, видя в их
работах только педантичное стремление к фиксированию точных дат
и генеалогических таблиц правящих домов Европы. Историков «Про-
свещения», этих идеологов революционной буржуазии XVIII в.,
занимали более важные проблемы: история была им необходима для
идейного разгрома разлагавшегося феодально-абсолютистского ре-
жима. От монахов-эрудитов их отталкивали также отсталые, подчас
клерикально-ре акционные представления о ходе исторического про-
цесса, которые можно было обнаружить в толстых фолиантах иезуит-
ских и бенедиктинских ученых. Тем не менее, игнорирование работы
эрудитов XVII—XVIII в. буржуазными историками «Просвещения»
было далеко не таким полным и абсолютным, как обычно полагают,
Вольтер писал о трудах эрудитов: «Это обширный склад, где вы мо-
жете взять все, что вам понадобится». Особенно много почерпнул
из этого «склада» крупнейший историк вольтеровской школы, Гиббоп.
Для своей «Истории упадка и гибели Римской империи» он широко
использовал труд эрудита Тийемона (Tillemont) «История импера-
торов и других государей, которые царствовали в течение первых
веков существования церкви» (1690 г.). Тийемон преследовал апологе-
тические цели, стремясь при помощи достоверных и добросовестно
1 Чрезвычайно узкий, чуждый всяких обобщений характер эрудитской историогра-
фии, стремление эрудитов-историков не выходить за рамки мелочной и чисто формальной
критики текстов прекрасно рисует Ог. Тьерри в III главе своих Considerations sur
1’histoire de la France.
104
приводимых источников защитить католическую церковь и папство
против измышлений и фальсификаций историков протестантского
лагеря, но он, конечно, не мог предвидеть того, что в конце XVIII в.
буржуазный историк Гиббон использует собранные им материалы
против самой нее христианской церкви. Мы имеем здесь поразитель-
ный, но далеко не единичный пример использования буржуазной
наукой трудов эрудитов XVII в. в направлении, диаметрально про-
тивоположном их идеалам, их политическим и социальным взглядам.
Г ЛИТЕРАТУРА
1. G. Lanson, Hommes etlivres, P., 1895 (глава L’Erudition monastique au XVII-e
et XVIII-e siecle).
2. E. F u e t e r, Histoire de 1’historiographie moderne, 1914, стр. 387—405.
3. G. Ci p о Ila, Leibniz e Muratori, 1893.
4. F. We gel e, Geschichte der deutschen Geschichtsschreibung.
5. It. Del ehay e, The work of the Bollandists. Princeton Univ. Press, 1922.
V. ИСТОРИОГРАФИЯ ЭПОХИ «ПРОСВЕЩЕНИЯ» (XVIII В.)
В период европейской реакции, в первой трети
«Антаистври^м» в все историческое наследие XVIII в. было
века. объявлено несостоятельным, и самый этот век
провозглашен «неисторическим». Хотя либеральная буржуазная исто-
риография впоследствии частично реабилитировала историков «Про-
свещения», но представление об «антиисторизме» XVIII века, в про-
тивоположность «историзму» XIX, сделалось общим местом и проникло
в учебную литературу, где и утвердилось прочно. Особенно повинен
в этом Ипполит Тэн и другие реакционные представители буржуазной
науки, которые выдвинули положение об отвлеченно-рационалисти-
ческом характере мышления «просветителей», об их увлечении идеями
«абстрактного человека», абстрактного «естественного права», аб-
страктной, нигде пе существовавшей системы государственного и
общественного строя. Борьба «просветителей», идеологов революцион-
ной буржуазии XVIII в., против отживших феодальных обществен-
ных форм была выдана за игнорирование и непонимание исторически
сложившихся явлений общественной жизни. Стремление «просвети-
телей» обосновать принципы нового буржуазного строя рассматри-
валось как проявление схематизма и отвлеченного антиисторического
мышления, якобы потерпевшего полное крушение в ходе французской
революции. 1
Весь этот круг представлений имеет мало общего с действитель-
ностью. Враждебное отношение «просветителей» к средним векам
вовсе не означало отказа от их изучения. В историографии, как и
в других областях знания, передовая научная мысль XVIII в. оста-
вила значительный след, выдвинув ряд глубоких идей, оказавших
сильнейшее влияние на все последующее развитие исторической пауки.
Достаточно сказать, что именно в эту эпоху возникает теория
прогресса, рассматривающая все историческое развитие как
прохождение человеческим обществом определенных ступеней; за-
рождается история культуры, противополагаемая чисто
политической истории; обосновывается мысль овлияниина чело-
века географическойиобщественнойсреды; про-
буждается научный интерес к истории внеевропейских народов и
делаются первые шаги в применении сравнительно-истори-
ческого метода; систематическая научная критика распро-
1 См. особенно Meinecke, Die Enstehung des Historismus, Miinchen, 1936, tt. 1—2,
где наиболее подробно обосновано традиционное представление об историографии «Про-
свещения*. Ср. А. V a g ts, Currents of thought in Historiography в The American histo-
rical Review, 1937, vol. XLII, № 3; D i 1 t h e y, Das XVIII Jahrhundert und die geschicht-
liche Welt (Gesam. Schriften, Bd. Ш).
106
страняется уже не только на средневековую, но и на всю античную
традицию; делаются первые попытки рассматривать нацию, как не-
кую историческую индивидуальность, в связи с чем появляется по-
нятие «духа нации», или «н а р о д н о г о д у х а». Этого, очень
неполного, перечня достижений историографии XVIII в. достаточно,
чтобы отказаться от представления об «антиисторизме», или «пе-
цсторизме» эпохи Просвещения.
Влияние геогра-
фических откры-
тий на и стори о-
' графию.
Выдающиеся успехи буржуазной историографии
в XVIII в. обусловлены разнообразными причи-
нами. Среди них отметим прежде всего влияние
великих географических открытий. До этого вре-
мени географические открытия имели для духовного развития Европы,
главным образом, то значение, что они подрывали теологическую
точку зрения вместе с авторитетом «священного писания», которое
ничего не знает о вновь открытых землях и населяющих их народах.
Но только в XVIII в. накопление географических и этнографических
знаний позволило ученым ближе познакомиться с народами, стоя-
щими на неодинаковых с европейцами различных ступенях обществен-
ного развития, имеющими верования, быт, культуру резко отличные
от европейских. Благодаря этому расширился пе только географи-
ческий, но и исторический горизонт писателей XVIII в.; историческая
мысль вышла из того узкого, замкнутого круга чисто европейских
^интересов, в котором опа до сего времени вращалась. Таким образом,
в лучших трудах эпохи «Просвещения» мы не обнаружим того евро-
поцентризма, который в XIX ст. сделался отличительной
чертой господствующего течения буржуазной историографии. Воль-
тер, Гердер, Кондорсе и другие «просветители» уделяют уже значи-
тельное внимание арабам, индусам, китайцам, подчеркивая их вклад
в общечеловеческую культуру. Самое понятие общечеловеческой куль-
туры, как результата творчества всех населяющих земной шар наро-
дов, вырастает именно на этой почве.
Вместе с тем, историография XVIII в. преодолевает провинциа-
лизм и узкий национализм, свойственный большинству работ —
особенно немецких — в XVI—XVII вв. Идеологи передовой буржуа-
зии начинают, в противоположность этому, подчеркивать свой космо-
политизм и с гордостью называть себя «гражданами вселенной». Само
Это выражение — гражданин вселенной — принадлежит не кому
Иному, как немецкому поэту и историку Шиллеру. Гете в 1773 г. за-
явил: Ubi bene, ibi patria. Виланд писал: «Имеются саксонские,
баварские, франкфуртские патриоты, но германские патриоты — где
они?» Наиболее показательно высказывание Лессинга: «Я не имею
Понятия о любви к отечеству; эта любовь мне кажется в лучшем
Случае героическим чувством, отсутствие коего у меня вполне меня
удовлетворяет». 1
Конечно, у немецкого буржуа XVIII в. пе было никаких особых
оснований любить свою феодальную родину — какое-нибудь неболь-
шое княжество, глава которого оптом и в розницу продавал своих
Верноподданных. Но распространенность в Европе космополитиче-
* Цит. по G о о с h, Studies in modern history (1931), где приведены и другие примеры.
’ 107
Влияние есте-
ственно-математи-
ческих наук.
скихнастроений свидетельствует и о том, что накануне революционной
борьбы с феодально-абсолютистской монархией классовые интересы
буржуазии в каждой стране сознавались не как национальные, а как
международные интересы, ибо повсюду перед буржуазией стоял один
п тот же враг — феодализм. Но каковы бы ни были причины развития
космополитизма, остается несомненным, что необычайное расшире-
ние историко-географического горизонта европейского буржуа XVIII в.
в ряду этих причин занимало немаловажное место.
Огромную роль в идейном обогащении историогра-
фии XVIII в. сыграли успехи естественно-мате-
матических наук, достигнутые в предшествующие
два столетия. Исследования Коперника, Га-
лилея, Кеплера, Ньютона сделались, благодаря популя-
ризаторской деятельности «просветителей», достоянием широких кру-
гов буржуазии и начали оказывать все более заметное влияние на
историческую мысль. Итальянские гуманисты, создавая светскую
историографию, просто игнорировали церковь и навязанную ею теоло-
гическую точку зрения; немецкие гуманисты частично сами оказались
в плену теологических концепций, хотя и в протестантской оболочке,
и их борьба против католицизма носила скорее национальный и кон-
фессиональный, чем научный характер. И только историки и мысли-
тели «Просвещения» ведут систематическую борьбу с теологическим
мировоззрением как протестантского, так и католического происхо-
ждения, основываясь на достижениях естественных наук, не оста-
влявших ни во вселенной, ни в человеческой истории никакого ме-
стечка для бога.
В этом же направлении оказывали на историографию влияние
философские системы XVI—XVII вв., проникнутые светским рацио-
налистическим духом: учение Бэкона, выдвинувшего индуктив-
ный метод исследования; система Декарта, давшего механическую
интерпретацию мира; учение Локка, пытавшегося построить гносео-
логию на данных опыта. Стихийный рационализм гуманистов получил,
таким образом, к XVIII в. научное обоснование и мог одержать окон-
чательную победу в общественных науках. Вместе с тем из сферы
естественных наук проникло в историографию и представление о з а-
кономерности общественного развития, представление, кото-
рое мы находим иуТюрго, иу Юма, и у Кант а, и, особенно,
у Джамбаттиста Вико.
О последнем из этих авторов в современной литературе высказано
так много противоречивых суждений, и влияние его мыслей об истори-
ческом процессе являлось настолько значительным, что на нем необ-
ходимо несколько задержаться. 1
1 О Дж. Вико см. G. Mono d, La vie et la репзёе de Jules Michelet, 1923 , 2 тт.;
G. G e n ti 1 e, Giambattista Vicos Stellung in der Geschichte des europaischen Philosophic
в Internet. Monatschr. f. Wiss. Kunst und Technik, 1914, Bd. VIII, стр. 429 сл.; A. M о -
migliano, Il formazione della moderna Storiografia, Riv. Stor. italiana, 1936, vol. I,
fasc. 1; P. Виппер, Общественные учения и ист. теории, 1925, стр. 1—18. Важ-
нейший труд Вико — «Основания новой науки об общей природе наций» — вышел в 1940 г.
в русском переводе (А, А. Губера).
108
Джамбаттиста Вико (1668—1744), сын
Вико и его мелкого книгопродавца в Неаполе, получил широ-
3 кое юридическое, философское и филологическое
образование; с 1697 г. он занял кафедру риторики в Неаполитанском
университете, в 1725 г. выпустил свою важнейшую работу «Основания
новой науки в связи с общей природой народов» («Principi della scienza
nuova d’intorno alia commune natura delle nazioni»). 1 В этой книге
он подвергает критике эрудитско-филологический подход к истории
в XVII в., когда заботились, по его мнению, больше о собирании до-
кументов, чем о проникновении в их сущность. Муратори и другие
эрудиты, утверждал он, довольствуются внешними явлениями в исто-
рии и не стремятся понять внутреннее развитие человеческого обще-
ства. В противоположность этому,Вико ставит своей задачей «соеди-
нить историю с философией» и изучить природу человеческого обще-
ства, как она проявляется в ходе исторического развития.
Под несомненным влиянием естественно-математических наук,
Вико выдвигает важное положение о едином для всех паро-
дов законе развития, которому подчинены явления в об-
ласти права, литературы, языка, общественного и политического
строя. Все эти явления он стремится понять не изолированно друг от
друга, а в их совокупности и взаимной связи. В этом отношении Вико
является одним из предшественников Гегеля с его диалектическим
методом. Вико оспаривает механистический материализм Декарта,
считая, что человека можно понять только исходя из общества, в кото-
ром он живет. Все общества проходят в своем развитии одинаковые
стадии — от первобытной дикости и варварства, через «век героев»,
или феодализма, к «веку человеческому» — веку «городов, законов
и разума». Однако демократический строй этой эпохи сменяется мо-
нархическим, вслед за чем происходит упадок, распад общества, и
развитие начинается сызнова — с варварства и теократии. Таким
образом совершается круговорот истории, возвращение по окончании
определенного цикла к исходному пункту (itus et reditus, corsi e ri-
corsi).
Обоснование своей схемы Вико дает на материале истории древ-
него мира и средних веков, прослеживая цикличность развития на
примерах литературы, языка, права и государственного строя. При
этом он мимоходом бросает ряд интересных и подчас глубоких мыслей,
впоследствии получивших в науке полное признание. Для нас инте-
ресна трактовка феодализма у Вико. Феодальное общество он считает
организованным на принципе чинша (оброка), уплачиваемого зави-
симыми людьми («вассалами») их сеньерам. Для сопротивления вос-
станиям зависимых людей «герои», или феодалы, объединяются и
создают свое государство во главе с королем («аристократическая
монархия»).
Но наряду с такого рода замечательными по тому времени идеями,
в построениях Вико имеются многочисленные пережитки теологи-
1 2-е издание вытло в 1730 г., 3-е в 1744 г. Уже отсюда ясна несостоятельность мнения
(напр. Виппера), что Вико никто не знал и не хотел знать до XIX в., когда его «откопали
из пыли забвения».
веского мышления. Развитие человечества, по Вико, есть реализация
«божественного плана», но только постоянное воздействие бога на ход
этого развития равно как и всякие случайности исключаются. Чело-
век свободен в выборе того или иного пути, но он неизменно выбирает
путь, соответствующий его природе и природе вещей. Таким обра-
зом от бога исходит только первый толчок; дальнейшее движение
общества подчинено уже определенному, раз навсегда данному
закону.
«Новая наука» написана очень трудно, нередко туманно и заклю-
чает ряд внутренне-противоречивых мыслей. Поэтому историческую
концепцию Вико излагали различно, подчеркивая то одну, то другую
сторону. Наибольшее внимание было обращено на его теорию циклич-
ности. Но как раз в этом вопросе он наименее оригинален. О циклизме
исторического развития заговорили задолго до него некоторые гума-
нисты (напр. Макиавелли, Боден), которые сами заимствовали это
представление у античных авторов. Теорию цикличности,
пессимистическую и реакционную, противопоставляют обычно теории
прогресса. По отношению к Вико это не совсем справедливо.
Его циклы совместимы с прогрессивностью развития, так как об-
щественный строй воспроизводится в каждом последующем цикле
на более высокой ступени; иными словами, движение происходит
не по замкнутому кругу, а по спирали. Впрочем, как раз в этом отно-
шении Вико оказал наименьшее влияние на историографию «Просве-
щения», которая почти вся проникнута идеей прямолипей-
ногопрогресса.
Маркс был весьма высокого мнения о «Новой науке», в которой
он обнаружил «...немало блесток гениальности»,1 и рекомендовал эту
книгу вниманию Энгельса.
Нет нужды останавливаться на теориях прямолинейного про-
гресса, развивавшихся многими авторами эпохи «Просвещения», так
как эти теории к нашей теме непосредственного отношения не имеют.
Достаточно только указать, что у Робертсона и некоторых других
«просветителей» мы находим попытку дать периодизацию внутри
средних веков, различая периоды «мрака» VI—XI вв. и постепенного
«просветления» с XII столетия. Подобные попытки, несомненно, свя-
занные с идеей прогресса и свидетельствующие о влиянии этой идеи на
конкретную историю, будут рассмотрены в связи с отдельными исто-
рическими произведениями XVIII в.
Влияние классовой Историческая наука в эпоху «Просвещения» скла-
борьбы дывалась, однако, не только и не столько под
па историографию влиянием успехов науки и техники, философских
«Просвещения». систем и социологических идей, сколько под влия-
нием потребностей классовой борьбы буржуазии с фео-
дализмом.В эту эпоху история определенно выступает как наука,
сознательно поставленная на службу прогрессивным и революцион-
ным стремлениям буржуазии и освобожденная от той религиозной
оболочки, которая нередко затемняла сущность общественных отно-
шений в историографии периода Реформации.
Маркс и Энгельс, Сочинения, т. XXV, стр. 399.
ПО
Наиболее отчетливо два борющихся класса были противопостав-
лены в XVIII в. во Франции, и именно здесь мы впервые встречаемся
с конкретными историческими работами, несущими на себе печать
ожесточенной классовой борьбы.
В 1727 г. вышла работа графа Булэнвилье
«История древнего правительства Франции» (Comte
de Boulainvillier, Histoire de I’ancien gouverne-
Спор Булэнвилье
с Дюбо.
ment de la France), являющаяся своего рода политическим манифестом
феодальной аристократии. Автор выступает в этой работе противни-
ком неограниченной монархической власти, но, главным образом,
она заострена против политических и социальных притязаний бур-
жуазии. Требуя ограничения королевского абсолютизма в пользу
аристократии, Булэнвилье возвращается к взглядам Отмана, но его
произведение обнаруживает, какой большой шаг вперед, в смысле
техники исследования и обработки исторических материалов, сделала
со времен религиозных войн историческая наука.
Главный тезис графа Булэнвилье заключается в том, что в основе
сословного деления Франции лежит факт завоевания Галлии фран-
ками и возникшее таким образом противоречие двух рас — завоева-
телей и завоеванных, франков, т. е. аристократии, получившей по
праву меча, по праву завоевания все земельные и иные богатства
Франции, и покоренных галло-римлян, которые обращены были
в сервов. Французские буржуа, притязающие на политическую власть,
и являются, сточки зрения Булэнвилье, потомками сервов, а дворяне—
потомками завоевателей. Отсюда обосновываются права дворянства
на те многочисленные привилегии, которыми оно располагало во
Франции, отсюда обосновываются и права дворянства на ограничение
королевской власти, ибо королевская власть была создана теми же
завоевателями— франками: Хлодвиги его преемники были выбранными
этой аристократией лицами.
Против этой феодально-аристократической концепции происхож-
дения французской монархии выступил в качестве идеолога буржуазии
аббат Дюбо, секретарь французской Академии Наук. Его работа
«Критическая история установления французской монархии в Галлии»
(I)u Bos, Histoire critique de I’etablissement de la monarchie fran^aise
dans les Gaules, 1734) является прямым ответом графу Булэнвилье.
^Если для Булэнвилье феодализм есть результат завоевания, и фео-
дальные привилегии принадлежат аристократии по праву меча, то
?Дюбо выдвигает диаметрально противоположный тезис — об отсут-
ствии самого факта завоевания Галлии франками. Согласно Дюбо,
^франки вовсе не вторглись в Галлию, а были поселены в ней в каче-
стве римских наемников; франкские короли были не завоевателями,
а «чиновниками империи» (officiers de I’empire); франкская монархия
возникла как прямое продолжение римской империи. Здесь уже дана
в зародыше вся теория «непрерывного развития» от древности к сред-
Сим векам, которую впоследствии будет обосновывать Фюстель де Ку-
(ланж, а в новейшее время — Альфонс Допш.
Что касается дворянских привилегий, то Дюбо относит их появле-
ние, вместе с феодализмом, только к IX—X вв., когда крупные сеньеры
и«тираны») узурпировали права королевской власти, пришедшей
ill
в упадок. Таким образом сеньориальные права французской аристо-
кратии не имеют никакого отношения к вторжению франков в Гал-
лию. Сами эти аристократы, доказывает далее Дюбо, вовсе не являются
прямыми потомками франков; французская нация образовалась по-
степенно, в результате длительного взаимодействия племен и культур.
Следовательно, Булэнвилье неправ, называя французов франками и
франков французами. Здесь Дюбо принадлежит та несомненная за-
слуга, что он впервые поставил проблему образования н а
ц и и, до него даже не существовавшую для историков.
В другой своей замечательной работе «Критические размышления
о поэзии и живописи» (Reflexions critiques sur la pocsie et la peinture,
1734) Дюбо ставит ряд других важных вопросов: об исторических
условиях процветания и упадка искусства, о периодах развития куль-
туры, о влиянии «климата» на развитие общества и государства, яв-
ляясь в этом отношении прямым предшественником Вольтера. 1 По-
добно Вико, с которым его часто сопоставляют, Дюбо настаивает ла
закономерности исторического процесса и защищает идею о чередова-
нии периодов процесса и упадка, т. е. о цикличности исторического
развития. 1 2
Что спор Булэнвилье и Дюбо был проявлением борьбы феодаль-
ного дворянства с поднимающейся буржуазией и отражал вообще
нарастание классовых противоречий во Франции, было ясно уже со-
временникам. Монтескье называл теорию Дюбо «заговором буржуазии
против знати», а в работе Булэнвилье он увидел «заговор аристокра-
тии против третьего сословия». 3 Вместе с тем этот спор был началом
длительной научной контроверзы романистов и германистов по во-
просу о генезисе западноевропейского феодализма. Булэнвилье, свя-
зывавший феодализм с завоеванием Галлии германским племенем
франков, является первым «германистом»; его противник, Дюбо, вы-
ставивший теорию постепенного перерождения римских институтов
в средневековые, феодальные, может быть рассматриваем как первый
«романист». Но любопытно, что если в XVIII в. эта контроверза воз-
никла под влиянием борьбы буржуазии и феодального дворянства,
то в XIX в., после победы буржуазии, научный спор между романи-
стами и германистами являлся уже отражением борьбы двух фракций
буржуазии — либеральной и консервативной и приобрел вместе с тем
ярко националистическую окраску. К этому вопросу придется еще
вернуться в дальнейшем.
Монтескье ® историографии «Просвещения» спор Булэп-
скь * вилье—Дюбо получил отражение в ряде крупных
работ — прежде всего, в «Духе законов» (Esprit des lois) Монтескье.
В качестве идеолога либеральной части дворянства, Монтескье еще
целиком принимает тезис Булэнвилье о германском происхождении
французской монархии и феодализма. Сеньориальные привилегии,
1 Дюбо непосредственно помогал Вольтеру советами при написании последним
«Века Людовика XIV».
2 См. A. Lombard, Ъ’АЬЬё Du Bos, un initiateur de la репзбе moderne (1913), где
подчеркивается влияние Дюбо на всю последующую историографию вплоть до XX в.
3 См. Meinecke, Montesquieu, Boulainvilliers, Dubos» в Hist. Zeitschr., 1935,
Bd. 145, H. I, стр. 60.
112
в частности судебные права феодалов, он возводит К Древне герман-
скому праву. В противовес Дюбо, он утверждает, что эти привилегии
не могли быть результатом узурпации, а развились из первобытного
строя германцев; таким образом, феодализм как бы принесен «из
лесов Германии» и является непосредственным результатом завоева-
ния Галлии франками. Но характерно, что в произведении Монтескье,
особенно в главах XXX и XXXI, чисто исторических по содержанию,
гораздо сильнее чувствуется влияние Дюбо, чем его более поверхност-
ного противника. Вероятнее всего именно у Дюбо, а не у Бодена,
как думали раньше, 1 Монтескье заимствует и развивает дальше свою
знаменитую теорию о влиянии климата и почвы на строй государства.
Не менее характерно, что Монтескье, несмотря на свою в общем дво-
рянскую позицию, относится к средним векам с явным недоброжела-
тельством и говорит, подобно всем «просветителям», о глупости (stu-
pidite) и невежестве средневековых писателей. Уже эти немногие
факты свидетельствуют об огромном влиянии и господствующем поло-
жении буржуазной передовой историографии в XVIII столетии. 2
Аббат Мабли Другим историком XVIII в., подхватившим спор
между Булэнвилье и Дюбо, но занявшим в нем
совершенно самостоятельную позицию, является аббат Мабли
(1709—1785), автор большого числа публицистических и историче-
ских трудов, среди которых особенно выдаются его «Наблюдения над
историей Франции»(ОЬ9ег¥аНоп8 surl’histoire de France, т. I —1765 г.,
т. II—III — 1788). В этой работе, пользовавшейся во Франции на-
кануне революции огромной популярностью, Мабли гораздо реши-
тельнее, чем Дюбо, выступает против дворянских привилегий и всех
вообще пережитков феодального средневековья, включая сюда и абсо-
лютную монархию. Последнюю он называет «первой ступенью деспо-
тизма». 3 Деспотизм королей, особенно начиная с XVII в., а еще ра-
нее — «жесточайшая тирания дворянства» 4 довели Францию до послед-
ней степени развала. «Прошлое должно послужить уроком для буду-
щего»: улучшения общественного строя нужно ждать пе от велико-
душия государя, а от просвещенности самого народа и от его любви
к свободе. 5 Созыв Генеральных штатов может ничего не дать народу
если это собрание будет вести себя так, как Штаты XVI века.
Чего же хочет Мабли? — Не возврата к мнимой «конституции»,
согласно которой Генеральные штаты и Парижский парламент якобы
ограничивали до Ришелье власть короля, а установления полного суве-
ренитета народа. Примеров осуществления этого суверенитета Мабли
ищет в отдаленном прошлом — в строе франков (или французов, как
1 См. Lombard, ук. соч., стр. 248 сл. и стр. 472 сл. Ломбар очень убедительно пока-
зывает зависимость Монтескье от Дюбо. До знакомства с «Histoire critique de la Monarchic
Fran^aise» Монтескье еще полностью разделял взгляды Булэнвилье, после же опубликова-
ния этой работы в 1734 г. Монтескье, готовя к печати новое издание «Величия и упадка
Римской империи», удаляет оттуда все заимствованные у Булэнвилье положения.
2 О Монтескье как историке см. Виппер, ук. соч., и статью Дерюжинского,
Цонтескье как историк и публицист в «Юридич. Вестнике», 1899, т. I, кн. 3, стр. 445 сл.
В 3 Observations, t. II, р. 340: «се que nous apelions la monarchic n’est que le premier
helon du despotisme» (Цит. по изд. Гизо 1823 г.).
H 4 Ibid., р. 194.
Н 6 Observations, t. Ill, p. 254.
I 8 О. Л. Вайнштейн—448 113
он их называет) до прихода их в Галлию и в монархии Карла Вели-
кого, когда «мартовские поля» являлись будто бы суверенным органом
всего народа. 1 Отсюда ясно отношение Мабли к вопросу о генезисе
феодализма и дворянских привилегий. Вместе с Булэнвилье он счи-
тает, что все франки были равными и свободными людьми, а король
являлся только их выборным военачальником, но он соглашается с
Дюбо, что обособление военной (феодальной) знати от «нации» и узур-
пация феодалами государственных функций уничтожили эту перво-
начальную свободу. Наконец, в отличие от обоих, Мабли полагает,
что этой свободой пользовались в франкской монархии не только
франки, но и все галло-римское население, спасенное франкским
вторжением от деспотизма римских императоров и слившееся со своими
освободителями в единую нацию.
Картина, которую рисует Мабли, является совершенно фантасти-
ческой, хотя свое построение он подкрепляет огромным количеством
цитат из первоисточников, толкуемых нередко очень произвольно. 1 2
Вместе с тем, отдельные его замечания и наблюдения над источниками
отличаются большой проницательностью и по ряду частных вопросов
(происхождение и характер бенефициев, превращение их в феоды,
образование дворянства, разрушение римского государственного ап-
парата после вторжения франков и проч.), где он полемизирует с Дюбо
и Монтескье, он стоит несравненно ближе к взглядам современной,
особенно марксистской литературы, чем его предшественники. По-
этому нельзя согласиться с Ог. Тьерри, который отрицает за работой
Мабли всякое научное значение и видит в его конструкции француз-
ской истории только нелепую мешанину «из обрывков чужих систем».3
Этот суровый приговор вынесен Огюстеном Тьерри в период июль-
ской монархии, когда крупная буржуазия, добившись политического
Задачи истории
в представлении
«просветителей».
господства, стала относиться подозрительно и даже враждебно к по-
литическому радикализму некоторых, наиболее левых буржуазных
мыслителей эпохи «Просвещения». В период же Реставрации научный
и политический единомышленник Тьерри—Гизо придавал труду Мабли
настолько большое значение, что счел нужным полностью переиздать
его, снабдив обширным введением (в 1823 г.). После революции 1830 г.
Мабли оказался буржуазии совершенно ненужен, и его замечательное
произведение было незаслуженно забыто. 4
Буржуазные мыслители XVIII в. обращались
к истории не только в связис прямыми интересами
политической и классовой борьбы. Они ставили
перед исторической наукой еще и воспитательные,
морализующие цели. Английский «просветитель» Боллингброк в «Пись-
мах об изучении и пользе истории» (1751) дает следующую формули-
1 Observations, t. I, р. 103 сл.: «Le Champ de Mars... redevint v£ritablemen11’assem-
Ыбе de la nation (p. 103); Il n’est pas permis... de douter que la puissance legislative ne resi-
dat dans le corps de la nation» (p. 107).
2 Обширные выписки из источников и рассуждения Мабли по их поводу выделены
в каждом томе в особый раздел — Remarques et preuves.
3 Thierry, Considerations sur 1’histoire de la France, P., 1885 (ed. Jouvet), p. 63.
4 Оно не упоминается ни в одном из известных мне новейших трудов по французской
историографии, а Фютер, Барнес и др. авторы общих историографических трудов не на-
зывают даже имени Мабли.
114
;)овку задач истории: «она есть философское воспитание опытом прош»
юго». Мабли, в свою очередь, писал: «история должна быть школой
морали и политики». В Германии аналогичные мысли развивал Лес-
синг в своей работе «Воспитание человеческого рода» (1777).
Эти взгляды, в разных формулировках развиваемые почти во всех
произведениях «просветителей», вполне соответствуют их представле-
ниям о силе и значении «разума» в вопросах политики. Стремясь
шквидировать устарелые феодальные формы общественной и полити-
юской жизни, передовая буржуазия меньше всего думала о насиль-
;твенной революции. Выразители ее чаяний и дум, мыслители и исто-
щкп XVIII в., полагали, что достаточно просветить людей
[асчет их собственных интересов, чтобы добиться установления идеаль-
юго (т. е. буржуазного) строя. Вот почему они и называются «просве-
тителями» и вот почему история была для них в первую очередь ору-
дием просвещения. Быть может, нигде мы не найдем такого четкого
определения «просветительных» задач истории, как у главы всего
этого направления — у Вольтера. В предисловии к «Опыту о духе и
правах народов», обращенном к маркизе дю Шателэ, он пишет:
«В настоящее время люди больше просвещены (оnt acquis plus de
lumi^res) во всех концах Европы, чем во все предыдущие столетия».
«Единственное оружие против чудовища, — заявляет он далее, на-
мекая на борьбу с фанатизмом и суевериями католической церкви, —
это разум; единственный способ помешать людям быть нелепыми и
злымп, это просвещение; чтобы внушить ненависть к фанатизму,
нужно его только изобразить».
Уже это определение задач исторической науки
указывает, что историки «Просвещения» были
чистейшими идеалистами, несмотря на то,
что в области философии некоторые из них стояли
па позициях механистического материализма. Основным содержанием
исторического процесса для них является развитие разума, интел-
лекта. Так, например, Вольтер сводит историю средних веков к борьбе
христианства с язычеством, затем магометанства с христианством,
наконец католичества с протестантством, пока не наступит такой мо-
мент, когда разум опрокинет все эти дикие и глупые суеверия и не
восторжествует свою окончательную победу. При этом самое возникно-
вение различных верований и культов объясняется у него очень упро-
щенно. Религия для Вольтера — это изобретение «первого мошен-
ника, встретившего первого дурака»; богословские споры — это «бо-
езпь человеческого духа», это—смешное зрелище «папистов, которые
Пят бога вместо хлеба, лютеран, съедающих бога вместе с хлебом, и каль-
инпстов, которые кушают хлеб, но совсем не кушают бога». Это очень
строумно, но не глубоко, и подобные поверхностные суждения сде-
алп Вольтера и его школу легкой мишенью для нападок реакционных
сториков позднейшего времени; 1 однако хулители этой школы за-
ывают указать, что главным источником такой поверхностности
влился крайний интеллектуализм историографии «Просвещения».
Интеллектуализм
историков
«Просвещения».
1 См. у В. С г о с е, Teoria е storia della Storiografia главу об историках «Просвеще-
►. Ср. А. Ш а х о в, Вольтер и его время, 1907, и F а 1 с о, Polemica sul medio evo, 1.1.
I* 115
Мы рассмотрим в дальнейшем наиболее видных
ольтер. представителей этой школы, в первую очередь —
ее признанного главу и вдохновителя, французского мыслителя,
публициста, историка и художника слова — Вольтера.
Мари-Франсуа Аруэ де Вольтер (1694—1778) дебютировал в ка-
честве историка вышедшей в 1731 г. книгой: «История Карла XII».
Эта работа обнаруживает в авторе блестящего стилиста, рационально
мыслящего историка, но не позволяет еще догадываться о тех новых
идеях, которые Вольтер будет проводить в последующих двух крупней-
ших своих произведениях: «Век Людовика XIV» (1761) и «Опыт о нра-
вах и духе народов» (1756).
Основная задача Вольтера, как мы уже видели, это идейная борьба
с феодализмом и, особенно, с фанатизмом и суевериями феодально-
католической церкви. Один ученый 1 как-то заметил, что феодализм
для историков «Просвещения» был скорее врагом, с которым они вели
борьбу, чем объектом изучения. Это противопоставление объекта
изучения и отношения к нему является, конечно, неверным, потому
что именно необходимость бороться с феодализмом, как еще активно
действующим врагом, обусловила интерес буржуазных историков
XVIII в. к средневековью. Вольтер, который в духе просветительской
философии из всех проявлений феодализма особенно опасным врагом
считал католическую церковь, не устает бичевать ее в своих произве-
дениях. Известно его выражение «Ecrasez 1’infame!» (Раздавите га-
дину!),, относящееся к религиозным суевериям и фанатизму. Подчер-
кивая роль папства в организации духовного угнетения европейских
народов, Вольтер замечает: «Папы держали весь мир в оцепенении
и дурманили людей невежеством». От этого страшного сна. Европа
пробуждается только с XVI в. «в страшных конвульсиях». «Жесто-
кости преемников Нерона до Веспасиана обагряли кровью Италию
только в течение четырех лет, а бешенство пап обагряло кровью Европу
в течение двух столетий».1 2
Вольтер враждебно относится не только к духовным, но и к свет-
ским феодалам. Даже самые выдающиеся политические деятели средне-
вековья получают у пего отрицательные оценки. Рассказав р полити-
ческих убийствах, совершенных Хлодвигом, он пишет: «Менее винов-
ный гражданин был бы немедленно казнен, Хлодвиг же основал мо-
нархию». 3 Или о Пипине Коротком: его действия — «это клубок
несправедливостей, грабежей и мошенничеств». 4 * Приказ Карла Вели-
кого казнить 4500 саксонских заложников «только за то, что они сража-
лись за свою свободу и законы», вызывает следующую негодующую
оценку: «Это—действия бандита, которого исключительные удачи
и блестящие качества сделали, впрочем, великим человеком».6
Вообще «история великих событий» средневековья — «это история
преступлений. Нет ни одного столетия, которое светские и церковные
1 А. Савин, Лекции по ист. ср. в., н. I, стр. 11.
2 Essai sur les moeurs, гл. XLVHI (т. Ш, стр. 187). Пит. по изд. Firmin Didot,
1876—1877 г.
8 Ibid., стр. 111.
4 Ibid., стр. 113.
6 Ibid., стр. 118.
116
(властители) не наполнили бы ужасом своих честолюбивых действий».1
Все средневековье выступает, таким образом, как «эпоха анархии,
варварства, тирании и бедности».а «Историю этих времен стоит знать
только для того, чтобы ее презирать».1 2 3 Конечно, общество не стояло
на месте. С XII—XIII вв. развивается городская жизнь, поднимается
ремесленное производство, вводятся полезные изобретения. Но не
этот экономический фон является для Вольтера решающим. Главное —
г это интеллектуальное развитие, а если с XIII в. в этом отношении и
- можно констатировать перемену, то лишь ту, что «от дикого невеже-
ства перешли к невежеству схоластическому». При этом чувствуется,
что Вольтер, осуждая прошлое, метит в настоящее: «схоластические
студии, — пишет он, — остались до наших дней системой таких
абсурдов, что если бы их приписать народу Тапробаны(т. е. Цейлона.—
О. В.), то мы сочли бы это клеветой; а между тем докторов, решавших
самые нелепые вопросы, называли великими, ангельскими, прони-
цательными и т. п.»
Давая общий обзор политических событий в средневековой Европе,
Вольтер редко останавливается на деятельности того или иного короля,
феодала и проч. Он осуждает историков, которые обратили всю исто-
рию этой эпохи «в один чудовищный клубок преступлений, войн и
брачных контрактов». Он призывает историков отказаться от такого
понимания задач исторического исследования и ставит перед собой
совершенно иные цели. «Цель этой работы, — заявляет оп в преди-
словии к «Опыту», — заключается не в том, чтобы выяснить, в каком
году какой-либо государь, недостойный того, чтобы запомнить его
имя, унаследовал другому варвару у какого-нибудь грубого европей-
ского народа». 4 Историк призван изучать только важные и великие
явления, под которыми разумеются законы и обычаи, искусство и
.литература, открытия и изобретения, т. е. то, что мы теперь называем
историей культуры. Таким образом, Вольтер, который так и строит
свое произведение, может быть назван первым историком
культуры.
Конечно, на первом месте у него стоит культура духовная; мате-
риальной культуре уделяется сравнительно мало внимания. Чув-
ствуется, что автор здесь не силен, что материала у пего было мало.
Он подчеркивает необходимость введения в историю вопросов тор-
говли, кредита, монетной системы и т. п., по ограничивается беглыми
указаниями. Так, изложив историю Франции и Германии в XII—
XIII вв., он замечает: «в то время как эти страны строили замки и
угнетали народы, Венеция выкачивала их деньги, доставляя им про-
дукты Востока».
В «Опыте» Вольтер уделяет значительное место культуре китайцев,
индусов, арабов, их вкладу в развитие человеческой культуры. Его
познания в этих областях, конечно, ни с какой стороны не удовлетво-
рили бы современного специалиста, но его заслуга в создании инте-
реса к истории внеевропейских народов несомненна,
1 Ibid., стр. 154.
2 Ibid., стр. 309.
3 Ibid., стр. 71 сл.
* Ibid., стр. 71 сл.
117
Ученики Вольтера
во Франции.
Кондорсе.
Вся работа полемически заострена против теологической концеп-
ции в истории. Особенно достается Воссюэ и автору одного из наиболее
популярных учебников, иезуиту Даниелю, над высказываниями кото-
рых Вольтер буквально издевается. Однако рационалистическая кон-
цепция самого Вольтера грешит несколько поверхностным прагматиз-
мом. Особенно досадное впечатление оставляют его сообщения о том,
что мелкие факты и случайности иногда вызывают «великие следствия».
Так, например, рассказав о том, что папа Урбан VI заявил как-то
в разговоре, что Франция и Англия возмущают христиан своими
смутами, а его собеседник, кардинал де ля Гранж, возразил ему на
это, что папа лжет, — Вольтер заявляет: «и эти три слова погрузили
Европу в раздоры, длившиеся 40 лет». Обилие таких замечаний при-
дает «Опыту о нравах и духе народов» характер остроумной публици-
стической работы, а не серьезного научного исследования. И тем не
мепее, эта «поверхностная публицистика», как ее называют некоторые
буржуазные историки, 1 оставила в историографии более значительный
след, чем самые увесистые фолианты эрудитов.
Своим повым подходом к задачам историка и новой трактовкой
исторического материала Вольтер создал целую школу, начавшую
новый этап в развитии буржуазной историографии.
Из французских учеников Вольтера следует на-
звать брата Мабли, известного философа-сенсуа-
листа Кондильяка (1715—1780), написав-
шего «Древнюю» и «Новую историю», и энциклопе-
диста— академика Кондорсе (1743—1794). Последний из них
в своей работе «Очерк развития человеческого духа» (Esquisse du
progres de 1’esprit humain, 1794) дал развернутую программу всей
просветительской историографии. 2
Кондорсе начинает с общего положения о том, что развитие об-
щества есть развитие человеческого интеллекта. Исходным пунктом
этого развития является эклектизм, в области религии нашедший свое
выражение в политеизме, язычестве. В эклектизме человечество уже
находило известную опору для дальнейших завоеваний разума. За-
тем происходит упадок эклектизма, и человеческий дух затемняется
христианством. Падение империи, по мнению Кондорсе, это не столько
кризис политический или культурный, сколько кризис политико-
религиозный, который разрешился в иудейско-христианском абсолю-
тизме, т. е. в господстве единого бога; победа христианства предста-
вляет собой затемнение сознания, победу тьмы над светом и наукой.
Христианство страшится духа исследования, духа сомнения, веры
в собственный разум и ненавидит естественные науки, в которых оно
видит угрозу для веры в чудеса и в абсурдные христианские догматы,
т. е. угрозу для своего собственного существования.
За кризисом I—IV вв., т. е. за периодом упадка Римской империи,
идет пятивековый период, когда вся Европа погружается в глубокий
мрак, когда утонченная жестокость соединяется с глубочайшим неве-
жеством, когда господствуют вероломство и испорченность, обусло-
1 Falco, Polemica sul medio evo, стр. 126.
8 См. Falco, Polemica sul medio evo, I, стр. 129 сл.
118
пленные, как подчеркивал еще Вольтер, победой христианской церкви,
и когда человеческий гений погублен суевериями и фантазиями бого-
словов .
Кондорсе дает следующую образную формулировку этого тяжелого
периода истории человечества: «Европа, задавленная между жрече-
ской тиранией и военным деспотизмом, ждет в кровп и слезах момента,
когда новый свет позволит возродиться свободе, гуманности и добро-
детелям».
Кондорсе различает в своем «Очерке» три различных и сосуще-
ствующих культуры: западную, византийскую и арабскую и дает харак-
теристику каждой из них.
Запад в течение всего этого периода погружен в анархию; народ-
ные массы стонут под тройной тиранией: королей, военных вождей
и попов; знание, разум подавлены войнами и поповским деспотизмом;
вследствие этого немыслимо существование и общественной свободы.
Здесь обнаруживается глубокое убеждение Кондорсе в теснейшей,
неразрывной связи между просвещением и свободой.
Феодализм создал профессиональных воинов, одетых в тяжелые
доспехи — оборонительное оружие, которое требовало длительного
упражнения и делало воинов неуязвимыми. Таким образом для лишен-
ных этого оружия и военной выучки угнетенных масс был закрыт
путь к освобождению от феодального деспотизма. Зародыши лучшего
будущего заключаются, однако, уже в это время в том, что под
гнетом феодального и поповского деспотизма сохранились элементы
городской жизни. В городской культуре Кондорсе видит провозвест-
ника будущей революции.
Западу Кондорсе противопоставляет Восток — Византию; католи-
ческой монархии он противопоставляет византийский цезарепапизм,
т. е. такую организацию, при которой духовенство не противостоит
светской власти, а ей подчинено и всецело ее поддерживает. Поэтому
различны судьбы Востока и Запада: на Западе мы имеем быстрое
падение, глубокий регресс, но сохраняются и принципы возрождения,
так как борьба между теократической и светской властью дает возмож-
ность подняться городам.
i На Востоке цезарепапизм, т. е. соединение светской и духовней
Йтасти в одних руках, приводит к непреодолимому и непрерывному
|цзвитию коррупции, невежества; никакой надежды на возрождение
St.
Наконец, существует еще арабская культура, к которой Кондорсе,
Ьдобпо Вольтеру, относится с симпатией. Сравнивая широкую тер-
ймость арабов с католической нетерпимостью, Кондорсе отдает
реимущество мусульманству, восхваляет Магомета, как энтузиаста,
Оэта и воина, который во всех своих действиях исходил из глубокого
олитического расчета и который являлся воспитателем своего народа.
Следующий период — от XI века до изобретения книгопечатания,
ущность этого периода, согласно Кондорсе, заключается в постепен-
6м возрастании числа чистых душ, смелых характеров, восстающих
ротив лицемерия, коррупции, ханжества и суеверий.
В Как и Вольтер в своем «Опыте», Кондорсе проработал под просве-
тительным углом зрения все основные события средневековья. Так,
а 19
альбигойскую ересь он рассматривает как проявление тяги к чистому
христианству, к свободе и культуре, именно поэтому альбигойское
движение и было задушено церковью. Св. Франциска он оценивает
как предшественника философов XVIII века, и т. д.
Параллельно с борьбой за религиозную свободу, проявлением
которой служат еретические движения, развивается и борьба за
свободу политическую. В процессе этой борьбы происходит освобож-
дение городов, соединяющихся для этой борьбы с феодалами. Прежде
всего расцветает новая городская жизнь в Италии; затем начинается
подъем Ганзы и освобождение швейцарских кантонов. Власть короля
ограничивается участием народа в великих политических собраниях,
как Генеральные штаты и т. п. В противоположность разумному и
прогрессивному движению буржуазии крестьянские движения рису-
ются как «слепое насилие жакерий».
Религиозные и политические конфликты средневековья движут
вперед культуру, стимулируют активность школы юристов. В конеч-
ном итоге нарастает стремление к гражданской свободе и к установле-
нию власти, основанной на законе.
Таков в изображении Кондорсе общий процесс исторического раз-
вития в средние века. Все это развитие рассматривается, как прямо-
линейно-прогрессивное: каждая новая эпоха приносит дальнейшее
освобождение человеческого разума от гнета церкви и освобождение
человеческого общества от гнета папского и королевского деспотизма.
G точки зрения такого же прогрессивного развития
Ученики^Вол^ера общества рассматривают историю средних веков
в нглии. м. и английские ученики Вольтера. G некоторыми
оговорками к их числу можно отнести известного английского фило-
софа и историка Давида Юма (1711—1776), автора «Истории
Англии от вторжения Юлия Цезаря и до революции 1688 г.». 1 Дело
в том, что это произведение начало выходить с 1754 г., т. е. до появле-
ния важнейшего труда Вольтера — его «Опыта». Однако если Юм не
испытал в полной мере влияния Вольтера, то методологические основы
у обоих авторов одни и те же — это рационалистическая философия
«Просвещения».
Работа Юма писалась несколько своеобразно: не вперед, а назад.
Сначала появились томы, посвященные Стюартам (1603—1688); они
вызвали бурю негодования среди английских либералов, увидевших
в произведении Юма торийский политический памфлет. Тогда для
обоснования своих взглядов Юм написал историю предшествующего
периода — Тюдоров и, наконец, закончил томами, охватывающими
период от Юлия Цезаря до Генриха VII. 1 2
Любопытно, что Юм, этот крайний идеалист, скептик и агностик
в области философии, 3 оставляет свою скептическую гносеологию
за порогом, когда принимается писать историю Англии. Для него
все изображаемые им события действительно, объективно существо-
1 Новейшая работа о Юме как историке — Black, The Art of History, 1927;
ср. Meinecke, Die Entstehung des Historismus, 2 В-de, Miinch., 1936.
2 Barnes, Hist, of hist, writing., стр. 155.
3 С этой стороны Юм освещен Лениным в его «Материализме и эмпириокритицизме»
(Соч. т. XIII),
120
вали. Мало того, его агностицизм по отношению к вещи не мешает
ему довольно некритически воспринимать «исторические вещи». 1
Юм обнаруживает меньшую эрудицию, чем Вольтер. Последний был
знаком со всеми важнейшими источниками той эпохи, которую он
изучал, и к тому же писал блестящим стилем, очень увлекательно.
Произведение Юма и беднее источниками и эти источники менее досто-
верны, чем у Вольтера, да и вся работа написана тяжеловесно. Только
В одном отношении философская мысль получает отражение в «Истории
Англии»: Юм исходит из основной идеалистической предпосылки,
<то история — это воспоминание об идеях, которыми жило челове-
чество. Писал он не историю идей, а историю политического развития,
Йо его работа как бы служит доказательством того, что идеи, мораль,
религия оказывали решающее влияние на политику, и, с другой сто-
роны, все явления в области политики должны быть оцениваемы с точки
Прения философии, морали и религии.
Типичным для историка-просветителя является враждебное отно-
шение Юма к христианству, фанатизму и суевериям, причем он осуж-
дает пе только католичество, но и протестантизм и пуританство,
как проявление ханжества. Из этого вытекает и его отрицательное
отношение как к протестантской Реформации, так и к пуританской
английской революции XVII в. Отсюда брошенное Юму обвинение
в торийских симпатиях. В действительности концепция Юма менее
связана с отношениями английских политических партий, чем с пози-
цией умеренной части европейской буржуазии, сохранившей еще
веру в постепенные реформы «просвещенного абсолютизма» и враж-
дебно настроенной против борьбы с феодализмом революционным
путем. Здесь обнаруживается лучше всего, что Юм как историк
продолжал не традиции английской политической историографии,
а представлял в Англии школу Вольтера. В частности, и по отно-
шению к средневековью он полностью повторяет Вольтера, рас-
сматривая эту эпоху как «бесплодное тысячелетие», как «провал
в человеческом развитии». 1 2
р _ Несколько более независим от Вольтера и теснее
0 ертс * связан с английской действительностью другой
крупный историк — Робертсон (1721—1793), хотя он, в отличие
от Юма, прямо называет себя учеником Вольтера. 3 * * * * Его основные
Згруды: «История Шотландии» (1759); «История Америки» (1777);
«История царствования императора Карла V» (1769). Наибольшее
значение имеет последняя из указанных работ, особенно обширное
1 Это противоречие между Юмом-философом и Юмом-историком отмечает Th. Les-
li n g, Geschichte ala Sinngebung des Sinnlosen, 1927, изд. 4-е, стр. 62 сл. «Как историк
Англии, Юм, самая критическая голова в Англии, обращается в самого некритического
аз верующих».
2 Meinecke, Die Entstehung des Historismus, смотрит на Юма как на представи-
геля «новой поднимающейся британской буржуазии», «писавшего при первых появлениях
великой промышленной революции, когда никакая мрачная тень еще не смущала его
удовлетворенного социального сознания». Ср. Ch. Beard and A. Vagts, Currents
of thought in historiographie (The Americ. hist.Review, 1937, № 3). ХарактеристикаМей-
Деке более применима к Робертсону, чем к чрезвычайно умеренному Юму.
Ь 8 Black, ук. соч.; Peardon, The transition in English historial writing,
[933, стр. 23—29.
121
введение к ней, представляющее собой общий обзор европейского
средневековья.
В отличие от Вольтера, Робертсон уже не ограничивается поверх-
ностным прагматизмом, а стремится установить основные факторы,
направляющие историческое развитие. Среди этих факторов на первый
план выдвигается промышленность и торговля. В то время как у Воль-
тера внимание к вопросам материальной культуры носит несколько
случайный и весьма ограниченный характер, Робертсон ставит проб-
лему значительно шире и учитывает все основные явления экономи-
ческой жизни.
Другой заслугой Робертсона является более четкая, чем у Воль-
тера, периодизация средних веков. За верхнюю границу этой
эпохи он берет 1500 г. С этого времени, по его мнению, возникает между-
народная политика в собственном смысле этого слова, политика евро-
пейского равновесия. Самая незначительная перемена в положении
какой-либо из европейских стран уже приводит к нарушению системы
равновесия и вызывает сложныежонфликты. Эта система, утверждает
он, обнаруживает свое существование в Европе приблизительно со
времени правления Карла V, т. е. с начала XVI в. Любопытно, что
пе реформация, которой немецкие историки и в прошлом и в настоящем
придают огромное значение, а возникновение новой политической
обстановки служит Робертсону определяющим моментом для перио-
дизации.
Внутри тысячелетнего периода средних веков Робертсон также
вводит деление на две части; границей между ними являются кре-
стовые походы. Вольтер смотрел на крестовые походы иронически,
говоря, что единственным приобретением европейцев на Востоке, была
проказа. Правда, в других местах «Опыта» Вольтер отмечает и неко-
торые благодетельные результаты крестовых походов: освобождение
городов, гибель большого числа феодальных разбойников, ушедших
на Восток; но в общем для него крестовые походы — эпизод незна-
чительный. Робертсон, в качестве ученика Вольтера, называет кре-
стовые походы «великолепным памятником человеческого безумия»,
но вместе с тем считает их важным переломным моментом в истории
Европы, настоящей революцией, повлекшей за собою крупные изме-
нения в европейской политике и культуре. Крестовые походы дали
большой толчок к развитию торговли; в связи с этим находится расцвет
городов, рост духовной культуры. Этот преувеличенный взгляд на
значение крестовых походов оказал сильнейшее влияние на историо-
графию и держится в учебниках до сего дня.
Другим примером длительного влияния Робертсона на историогра-
фию является популярное до последнего времени в либерально-бур-
жуазной историографии определение сущности средневековья форму-
лой: «феодализм плюс католицизм». Автором этой
формулы также является Робертсон.
В качестве идеолога класса, поднимающегося к власти, готового
к революционной борьбе, Робертсон не боится идеи насиль-
ственных переворотов, «катастроф», которым оп при-
писывает важную роль в историческом процессе. Каждый перелом-
ный момент в развитии европейского общества он связывает с рево-
122
цоцией. Революционным путем произошло падение Римской империи;
революцией были и крестовые походы. Больший, по сравнению с Воль-
ером, радикализм Робертсона сказывается, между прочим, в форму-
сировке причин падения Римской империи. Рим выродился под деспо-
'измом цезарей, — говорит он, повторяя гуманистов, но идет несколько
;алее: так как «цезари» разоружили народ, то они вынуждены были
упереться на наемные вооруженные силы — на варваров; тем самым
Щи вырастили будущих завоевателей империи. Таким образом разо-
игжение народа поставлено в связь с падением политической свободы.
£ Завоевание Рима варварами привело к уничтожению культуры.
Германцы победили римлян не численностью, а мужеством и военной
Дисциплиной. Вследствие своей немногочисленности, завоеватели
должны были выступать объединенцо, отказаться от свойственной
(м изначала анархической свободы и организоваться в своего рода
юенные лагеря. Каждый воин отказался от части своих прав; отсюда
юзниклй вассальные связи и феод, как основа вассальной зависимости.
1ожди раздают в качестве феодов часть захваченных ими земель,
гкрепляя связи, существовавшие между ними и воинами. Таким обра-
юм Робертсон следует за Монтескье, возводя феодализм к германским
юрням.
Буржуазная концепция Робертсона особенно видна при харак-
еристике развития третьего сословия. Со времени крестовых походов,
юворит он, поднимается «класс коммерсантов», который стремится
с эмансипации от феодалов. Это стремление пользуется сочувствием
о стороны королей, в частности французских, которые ищут в купе-
[естве опору для борьбы против своеволия и сепаратизма феодалов.
3 результате союза между королями и третьим сословием происхо-
дит освобождение городов, провозглашается принцип личной свободы,
шпчтожается или смягчается крепостное право.
Успехи третьего сословия или его важнейшего слоя — купечества
гриводят к зарождению представительного строя — парламентов,
генеральных штатов и т. п. Появление третьего сословия на поли-
ической сцене Робертсон приурочивает к 1265 г., когда в Англии
юзпикает парламент в результате выступления баронов в союзе
«торгово-промышленным классом» против королевского деспо-
изма.
Под пером Робертсона купечество вырастает в огромную истори-
сескую силу. Этот «класс» является у него наиболее способным про-
юдником культуры, как бы созданным для того, чтобы сближать
►азличные нации и творить единую европейскую цивилизацию. Это
юдчеркивание роли буржуазии, как самой крупной твор-
геской силы в истории, составляет может быть наиболее оригинальную
:ерту во всем построении Робертсона. Ни один из историков XVIII в.
ю дал столь выразительной и яркой классовой буржуазной концеп-
ии, как этот идеолог и певец английского купеческого капитала.
1 Последним крупным представителем вольтеровской
н оои. школы в Англии был Э д у а р д Гиббон(1737—
788), обширное произведение которого «Упадок и гибель Римской
мперип» считается самым выдающимся явлением во всей просвети-
ельской историографии.
123
Из всех корифеев вольтеровской школы Гиббон — единственный
профессиональный историк. Вольтер был публицист, литератор, поли-
тический деятель, философ; Юм известен скорее как философ, чем как
историк; Робертсон был в первую очередь церковным деятелем, а затем
уже историком. Гиббон же с самого детства избрал ученую карьеру
историка.
Гиббон оставил свою автобиографию и переписку, из которых
мы узнаем, как зародилась и осуществилась его мысль изобразить
падение Римской империи; мы здесь узнаем также, что на его важней-
шем произведении сказались и религиозные шатания, и семейные
отношения, и общественное давление. Вначале он был англиканином,
потом, вопреки воле своей семьи, перешел в католицизм — факт
необычайный для англичанина того времени, далее, по настоянию
семьи, он снова вернулся к англиканству, чтобы стать наконец убеж-
денным деистом, т. е. примкнуть к рационалистическим идеям XVIII в.
Но Гиббон был деистом особого толка. Вольтер, в сущности скептик
и неверующий человек, стоял на позициях деизма только потому, что
веру в существование бога оп считал необходимой для массы, как
известную моральную сдержку, как стимул к труду и подчинению
господствующему классу. Гиббон же был верующим деистом,
как ни странно звучит подобное словосочетание. Поэтому его отно-
шение к христианству и вообще к религии было несколько иное, чем
у Вольтера.
Произведения Вольтера и Робертсона оказали на Гиббона силь-
нейшее влияние; в «Истории упадка и гибели» можно установить даже
ряд несомненных заимствований из этих авторов. Тем не менее, Гиббон
чувствует себя настолько независимым от вольтеровской школы,
что нередко полемизирует с Вольтером и называет некоторые его
утверждения легковесными.
Гиббон привлек к своей работе огромный материал источников,
которые он брал главным образом по изданиям эрудитов XVII в.
Материалами же, опубликованными лишь впоследствии, он не поль-
зовался вовсе, отчего его работа в некоторых своих частях устарела.
Но в целом она и до сих пор представляет важный научный труд,
сравнительно недавно модернизированный известным историком Вэри
(Gibbon, The history of the decline and fall of the Roman Empire. Edited
with introduction, notes, appendices and index by J. B. Bur у, Лондон,
1896—1900, 7 тт.; New Jork, 1906, 12 тт.).
Гиббона отличает от большинства историков-рационалистов стрем-
ление дать большое историческое полотно с помощью детального
и плавного повествования. Конечно, и у него выступает определенная
концепция, но нигде он не отвлекается в сторону философскими и
политическими размышлениями по поводу излагаемых явлений,
подобно тому как это делает Вольтер. В тех случаях, когда мы нахо-
дим в работе Гиббона субъективные замечания и оценки, они форму-
лированы с такой осторожностью, что уловить его подлинную мысль
не всегда легко. Повидимому, его сдержанность в оценках была след-
ствием сильного давления ханжеской семьи и страха писателя перед
враждебностью «общественного мнения», т. е. перед правящими
кругами Англии. В результате основная идея всего труда так замаски-
J24
рована, что в настоящее время существуют два диаметрально проти-
воположных взгляда на сущность этой идеи. Бэри считает, что работа
Гиббона — это огромный обвинительный акт против христианской
церкви, как виновницы гибели Римской империи и всей античной
культуры; в результате победы христианства мир был па целое тыся-
челетие погружен в пучину варварства. Если такая оценка верна,
го работа Гиббона целиком входит в круг просветительной исторической
иитературы. Но современная реакционная историография, перетря-
хивая все прежние оценки, стремится обелить Гиббона от подозрения
й неверии и вражде к христианству. Так, историк Блэк пытается
(оказать, что слова Гиббона о христанстве — губителе античной куль-
туры выражают не его личное мнение, а являются просто изложением
взглядов язычников IV в. на христианскую церковь.
Для того чтобы выяснить, кто прав в этом споре, достаточно вспо-
мнить, что Гиббон всегда подвергался нападкам со стороны писателей
Из среды духовенства, как враг церкви и религии. Маркс в письме
к Энгельсу упоминает одного из таких писателей, который обрадовался,
1айдя у Гиббона ошибки географического характера, и стал на этом
эсновании доказывать, что Гиббон ничего не смыслил в богословии. 1
Вряд ли можно сомневаться в том, что служители церкви лучше поняли
юновную идею Гиббона, чем современные историки.
Гиббон по своим политическим воззрениям — человек в высшей
степени умеренный. Он — представитель тех кругов аристократии
копца XVIII в., которые были тесно связаны с торгово-промышленной
5уржуазией. Он называет «средние классы», т. е. купцов и фабрикан-
тов, «самой полезной и почтенной частью населения». Но решающую
юль в государстве он предоставляет тем двумстам семействам англий-
ской знати, которые образуют в Англии верхнюю палату. Точно также
а по отношению к Франции он высказывался в том смысле, что солью
французского общества являются 50 тысяч дворян, которые «под-
держивают остатки французской свободы». К той части дворянства,
которая вышла из рядов буржуазии и за деньги приобрела титулы,
)Н относится с презрением.
Эти взгляды получили отражение и в его историческом труде.
Он превозносит Римскую империю, как самое мощное здание челове-
геского величия, которое когда-либо было порождено историей.
Териод мирового господства Рима для него — счастливейший период
з жизни человечества. Несмотря на абсолютизм императоров, население
шмского государства пользовалось всеми благами законности. Даже
три самом слабом И испорченном правительстве закон давал рим-
скому гражданину защиту его имущества и жизни. Недаром, гово-
сит он, самый высокий по идейному содержанию материал Кодекса
Остиниана и Пандектов носит имя императора Каракаллы, т. е.
гапхудшего из государей. Гиббон в такой степени увлечен величием
?имской империи, что затушевывает деспотизм правительства, цаси-
1 Маркс и Энгельс, Сочинения т. XXI, стр. 483: «Его величайшим
триумфом является то, что ему удалось обнаружить у Гиббона несколько ошибок
ю части древней географии. На этом основании он делает вывод о несостоятельности
гиббоновской теологии». — Ср. С о u 1 ton, Some problems in medieval Historiographic,
1932, стр. 4.
125
лия над гражданами со стороны алчной своры римских чиновников
и, конечно, совершенно замалчивает институт рабства и ужасы
колоната. При таком отношении к империи вполне естественно,
что Гиббон считает ее падение величайшим бедствием для челове-
чества.
Центральным вопросом его труда является вопрос о причинах
падения Римской империи.
На первый взгляд, у Гиббона нет одной какой-либо определен-
ной теории. Он выдвигает несколько точек зрения: в главе II несча-
стия империи приписаны длительному миру и однообразному харак-
теру правления, в результате чего произошла «нивеллировка умов»,
потух пламень римского гения и ослабел военный дух у римлян;
в главе VII говорится, что римляне утратили свою воинственность
и дисциплину, так как их успехи привели к смешению с миллионами
порабощенных провинциалов, к их растворению среди других наро-
дов, вследствие чего «раса пигмеев пришла на смену расе гигантов»;
в главе XXVII гибель империи объясняется роскошью, которая,
будучи порождена императорским двором и городами, «как язва
разъедала империю и влила свой яд даже в лагери легионеров»; в
главе XXV дается социально-экономическое обоснование: неравно-
мерное распределение налогов привело к обострению народной
нищеты, поэтому массы отказываются от выполнения своего гра-
жданского долга и бегут от государства, от римского гражданства.
Наиболее общая формулировка причин падения империи дается в
главе XXVIII — «Общие замечания о падении Римской империи на
Западе». Это падение рассматривается как явление закономерное.
Империя неизбежно должна была погибнуть, так как она слишком
расширилась; она пала под влиянием собственной тяжести, «так
что, — замечает Гиббон, — вместо того, чтобы спрашивать, почему
империя была разрушена, мы должны были бы скорее удивляться тому,
как она могла просуществовать так долго». 1
Из этого обзора видно, что Гиббон принимает как будто множе-
ственность причин. Но па первый план среди этих причин он выдвигает
тезис об ответственности христианства. Христианство лишило муже-
ства наиболее активные элементы общества, внушая им терпение и
смирение, как высшие добродетели, и относясь с презрением к воин-
ским доблестям. Христианство отвлекло крупные земельные и дви-
жимые богатства на поддержание таких антисоциальных учреждений,
как монастыри. Христианство вовлекло государство в «бесплодные
дискуссии церковных соборов», поглощавшие все внимание импе-
раторов в то время, когда нужно было заботиться о повышении воен-
ной мощи.
Таковы основные обвинения против христианства. «Я был и остаюсь
в твердом убеждении, — писал впоследствии Гиббон, резюмируя
свою мысль, — что пропаганда евангелия и победа церкви неотделимо
связаны с падением римской монархии».
Но чтобы не вызвать против себя бури негодования в английском
1 Эта мысль заимствована Гиббоном у Монтескье, который высказывается в том же
духе в «Рассуждениях о причинах падения Римской империи».
126
ханжеском обществе, Гиббон стремится как-нибудь смягчить эти свой
выводы. Мысль о падении империи в результате победы христианства,
указывает он, пе должна скандализовать христиан, ибо эта религия
имеет своей целью счастье в будущей жизни, а не интересы земного
государства. Притом, если упадок империи был ускорен обращением
Константина в христианство, то, с другой стороны, эта победоносная
религия смягчила жестокие правы варваров. Но все эти оговорки не
юняют общего характера труда Гиббона, как направленного главным
образом против церкви.
Особенно ясно этот антиклерикальный характер «Упадка
[ гибели» выступает при изложении истории Византии и западно-
вропейского средневековья, где Гиббон неоднократно подчеркивает
трпцательпое влияние христианства на организацию государства
общества. Вся работа церковных соборов над догматами христиан-
кой религии, все религиозно-политические раздоры средневековья
глазах Гиббона являются верхом нелепости или, как оп пишет,
кровавым и преступным безумием». Особенно резко выступает он про-
шв средневекового папства, «этой мастерской лжи и предрассудков,
обширной фабрики суеверий, которая защищает с помощью силы
власть, захваченную с помощью обмана». Останавливаясь на борьбе
империи и папства, Гиббон отмечает, что если спор об инвеституре
привел к освобождению духовенства от влияния светской власти,
то лишь затем, чтобы отдать его, равно как и все общество, во власть
еще более жестокой тирании. Не менее резки высказывания Гиббона
о монашестве. Он говорит о «низости мотивов», вызывающих бегство
от мира, сравнивая это явление с дезертирством в армии и отмечая,
что в результате ухода множества людей в монастыри происходило
омертвление земель и капиталов. Он не отрицает «заслуг монастырей
перед цивилизацией», например, в деле улучшения обработки земли
и сохранения памятников античной письменности, но считает, что
эти заслуги далеко не перевешивают отрицательных сторон мона-
шества. Он клеймит «отвратительные и смешные эксцессы аскетизма»
и издевается над «подвигами святых», в роде подвига Доминика,
который за шесть дней при помощи трехсот тысяч поклонов сэко-
номил сто лет пребывания в чистилище и не только освободил себя,
чо еще создал целый запас для освобождения от грехов большого
оличества других грешников. Во всем этом чувствуется ирония
i '•ольтера, выраженная, может быть, с меньшим остроумием, но от
□того не утрачивающая своей убийственной силы.
IB качестве историка вольтеровской школы Гиббон убежден в том,
о средневековье — это тысячелетний период мрака, варварства,
сподства грубых суеверий, но он стремится отыскать в этом мраке
проблески разума. Он находит их прежде всего в еретических дви-
мшях, на которых оп останавливается довольно подробно (напри-
>р, на ереси павликиан). Гиббон приходит к выводу, что рост ерети-
ских движений был вызван гнетом официальной церкви, ее раз-
жением, выразившимся в роскоши и упадке нравов среди духовен-
ва. Протест еретиков против церкви достиг своей высшей формы
деятельности Виклефа, Гуса и других предшественников Рефор-
|Цни. Их выступление было однако преждевременным, и им не уда-
127
лось уничтожить могущество католической Церкви. Гораздо успешнее
была деятельность Лютера, Цвингли и Кальвина, за что их имена
произносятся с благодарностью», как имена освободителей народов.
Однако положительная оценка Реформации не препятствует Гиббону
подвергнуть острой критике действия ее вождей. Гиббон осуждает
их за признание авторитета «ветхого завета», за сохранение ряда неле-
пых и необъяснимых разумом догматов христианства, за нетерпимое
отношение к инакомыслящим и т. д.
Таковы основные идеи «Истории упадка и гибели Римской импе-
рии», по содержанию охватывающей обширный период с IV в. до
1453 г., т. е. до взятия турками Константинополя, так как для Гиб-
бона Византия, в соответствии с представлениями итальянских
гуманистов, является единственной преемницей Римской империи.
Однако он не ограничивается Византией, а дает широкую картину
развития всей средневековой Европы, отчасти даже Азии и Африки.
Таким образом здесь реализуется идея универсальной истории, выдви-
нутая Вольтером, так что и с этой стороны произведение английского
историка относится к историографии «Просвещения».
Однако известная половинчатость взглядов автора, смягчение
острых формулировок многочисленными оговорками, заслоняющими
основную мысль, сообщают труду Гиббона сугубо академический харак-
тер, не типичный для исторических работ этой эпохи. Отчасти этим
объясняется тот факт, что в настоящее время Гиббон поднят бур-
жуазными историками на недосягаемую высоту п провозглашен
не только величайшим историком XVIII в., но и вообще одним из
величайших когда-либо существовавших историков. Его работу срав-
нивали с величественным готическим собором, с высоким утесом,
о который разбиваются волны времени; о нем писали, что он один сумел
горы знаний, нагроможденные эрудитами, претворить в блистающую
всеми красками картину, и т. п. Несомненно, этот труд принадлежит
к числу классических образцов буржуазной историо-
графии лучшей поры ее существования, но его научная оценка ну-
ждается в сильнейшем ограничении, так как Гиббон в сущности не вы-
двинул ни одной крупной идеи, которая являлась бы его оригинальным
вкладом в развитие исторической науки. 1
р Между этим произведением, доведенным до сере-
осво* дины XV в., и «Историей царствования Карла V»
Робертсона существует хронологический пробел в несколько деся-
тилетий, которые являлись временем наивысшего расцвета итальян-
ского Ренессанса. Этот пробел попытался восполнить английский
историк вольтеровской школы — Роско (Roscoe, 1753—1831), напи-
савший «Жизнь Лоренцо Медичи» (Life of Lorenzo de’Medici, 1795,
2 тт.; 11-е изд., 1890). Это не просто биография «тирана» Флоренции,
но обзор политической и культурной истории самого яркого периода
Ренессанса, блеск которого сопоставляется с мраком феодально-
католического средневековья. 1 2
1 В 1 а с k, op. cit., стр. 143—183; F а 1 со, Polemica sul medio evo, т. I, гл. IX и
X; Peardon, op. cit., стр. 29 сл.
2 P e a rd on, op. cit., стр. 253 сл.
128
Просветительные
идеи в Германии.
Под влиянием «просветительных» идей, исходив-
ших из Франции, развивалась во второй половине
XVIII в. и немецкая историография. Крупнейшие
мыслители Германии этого времени — Кант, Лессинг, Гер-
дер — в своих историко-философских трудах развивали и углубляли
идеи Руссо, Вольтера, Монтескье и энциклопедистов. Их протест
против феодальной действительности Германии, приглушаемый дес-
потическим режимом и бюрократически-полицейской опекой мелких
немецких государств, звучал менее резко, чем у французских просве-
тителей, зато в своих мечтаниях о будущем «бюргерском строе» они
уносились очень далеко. Иммануил Кант в своей работе «Идеи отно-
сительно всеобщей истории под космополитическим углом зрения»
(Ideen zu einer allgemeinen Geschichte in weltbiirgerlicher Absicht,
1784) выдвигает мысль о создании «совершенного гражданского строя»
путем организации «великого союза народов», в котором даже самое
малое государство пользовалось бы защитой и безопасностью. Автор
убежден в том, что все историческое развитие ведет к этой цели, и
призывает к построению такой всеобщей истории, которая с помощью
статистического метода показала бы закономерность процесса объ-
единения в одно целое человеческого рода. 1
Обширный труд Гердера «Идеи к философии истории человечества»
(Ideen zur Philosophic der Geschichte der Menschheit, 1784—1791)
является как бы реализацией мысли Канта. Гердер стремится показать
те ступени прогрессивного развития, которые ведут к достижению
великой цели — «гармонии наций, объединение и дружно работающих
в великой мастерской природы». Вслед за Вольтером, он считает совер-
шенно ненужной историю, которая занимается политикой правительств;
его интересует только развитие самих народов, происходящее под
влиянием страны, климата и особенностей национального характера.
К средневековью, когда господствовали начала церковности, Гердер,
как и все просветители, относится отрицательно. Зачинателями вели-
кого культурного движения, освобождающего человечество от гнета
церковной иерархии и схоластического богословия, он считает ара-
бов, затем ереси, наконец города, эти «укрепленные лагери культуры,
мастерские труда и образцы правильного управления».2
И Кант, и Гердер, и многие немецкие историки находились под
влиянием пе только Монтескье и Вольтера, но — и пожалуй даже
в большей степени — под влиянием Руссо. В Германии, где «просве-
ченный абсолютизм» выступал в самом каррикатурном виде, Руссо,
! качестве противника всякого абсолютизма, в том числе и «просве-
ченного», должен был, естественно, пользоваться большим успехом.
£го теория общественного договора и народного суверенитета была
1 См. Jansen, Die Geschichtsauffassung im Wandel der Zeit в Hist. Jahrbuch, 1906.
kl. 27, стр. 1—33; Gooch, Studies in moderne history, 1932; Герье, Философия исто-
пи от Августина до Гегеля.
2 Виппер, ук. соч., стр. 84 сл.; J a n s е n, op. cit.; Meinecke, Die Entstehung
ез Historismus, где дается неблагоприятная оценка Гердера как врага государственной
рганизации, как мыслителя, который пришел в отчаяние от феодально-бюрократической
гйствительности Германии и поэтому «спасается в метафизику и религию»; аналогичную
цепку см. у Г. ф о н Белова, Die deutsche Geschichtsschreibung, Leipz., 1916, гл.1
его же статью о Гердере в Hist. Zeitschr., Bd. 75.
9 О. Л. Вайнштейн—448
129
Ученики Вольтера
в Германии.
Шлецер.
усвоена даже таким умеренным либералом, как Шлецер. В то время
как Вольтер, рационалист и скептик до мозга костей, остававшийся
при всем своем космополитизме крупным французским буржуа, заин-
тересованным в сохранении мощи своего государства, казался чуждым
среднему немецкому бюргерству, поклонник малых государственных
форм, идеалист и утопист Руссо, являвшийся к тому же сентименталь-
ным и верующим человеком, больше пришелся ко двору в политически
раздробленной бессильной Германии. Фридрих Шиллер писал как
свои исторические работы («История тридцатилетней войны», «История
Нидерландского восстания»), так и свою драму «Вильгельм Телль»
под сильнейшим влиянием Руссо. 1 Иоганн фон Мюллер, автор 24 книг
всемирной истории и «Истории Швейцарии», также был руссоистом.
Но ведущее место и в Германии занимала все же
вольтеровская школа, к которой можно отнести
Шлецер а, Шмидта, Шпиттлера, Аде-
л у н г а и др. Наиболее крупным представителем
рационалистической историографии был Людвиг-Август Шлецер
(1735—1809), известный в русской историографии как исследователь
летописи Нестора и автор «Анналов» древне-русской истории. В дан-
ной связи нас могут интересовать только его труды по всеобщей исто-
рии — Vorstellung der Universalhistorie (Геттинген, 1772/73, 2 тт.);
Weltgeschichte in ihren Hauptteilen undim. Auszuge (Геттинген, 1785—
1789, 2 тт.) и ряд других более мелких произведений. 1 2
Шлецер был типичным «просветителем» умеренного толка, учеником
Вольтера. В издававшемся им журнале «Staatsanzeigen» (1782—1793,
18 тт.) в трудах по государствоведению и по статистике он выступал
против крепостного права, против пыток и других варварских пере-
житков средневековья, осуждал деятельность иезуитов, распущен-
ность и роскошь мелких княжеских домов в Германии. Но эти пере-
довые для того времени идеи сочетались в его публицистических
работах с крайним монархизмом, с утверждением, что «всякое
начальство от бога», что народная масса лишена политического
разумения. Как многие умеренные просветители, как отчасти и сам
Вольтер, Шлецер был защитником «просвещенного абсолютизма» и
поэтому пользовался покровительством Екатерины II, прусског*
короля, императрицы Марии-Терезии. Однако, в отличие от француз-
ских просветителей, Шлецер обнаруживает крайнюю ограниченност!
немецкого бюргера, сервилизм перед сильными мира сего и ненависть
к народным движениям. Так, он занял резко отрицательную пози-
цию по отношению к американской войне за независимость и к
буржуазной французской революции.
1 См. Jansen, Schiller als Historiker (в реакционном духе) и Tomaschek, Schiller
in seinem Verhaltniss zur Wissenschaft, где указывается на отрицательное отношение Шил-
лера к средневековью, в духе вольтеровских идей.
2 См. А. В е г п е у, A.-L. von Schlozers Staatsauffassung, Hist. Zeitsch., Bd. 132,1925,
стр. 60. Сервилизм Шлецера не мешает Бернею утверждать, что «история немецкого либе-
рализма начинается с Шлецера» (op. cit., стр. 57). Ср. Лятошинский, Август-
Людвиг Шлецер и его историческая критика (Киевск. Унив. Изв., 1884, VIII, стр. 33
111). Н. Wesendonck, Die Bergriindung der neueren deutschen Geschichtsschreibung
dutch Gatterer und Schlozer, 1876; об этой книге см. обстоятельную рецензию проф. Ф о р-
тинского в Киевск. Унив. Известиях, 1877, № 4.
130
Эта своеобразная двойственность политических симпатий и убеж-
дений, характерная для немецкого бюргера и обусловленная провин-
циализмом общественной жизни в раздробленной Германии, наименее
рсего сказывается в чисто исторических произведениях Шлецера,
где он выступает последовательным рационалистом, защитником идеи
бесконечного прогресса, смелым новатором в понимании многих
|влений всемирной истории.
< Наиболее слабыми разделами его «Всемирной истории» являются
в, где он, защищая еврейскую библию от нападок Вольтера и Гиб-
бона, пытается рационалистически истолковать имеющиеся в ней
югенды. Так, останавливаясь на «первом грехопадении» и его след-
ствии — «изгнании из рая», Шлецер говорит, что под этими данными
йаблии нужно разуметь изменение в нервной системе человека, обусло-
вленное применением опьяняющих напитков. Первобытный человек
[ознакомился с их действием, стал злоупотреблять ими, что равносильно
гтрате прежнего райского блаженства неведения. Шлецер здесь ничем
[е отличается от протестантских богословов, которые ради спасения
вторитета «священного писания» в глазах «просвещенного» бюргерства
ГVIII в. не останавливались перед самым смелым применением рацио-
алистической интерпретации.Неблагоприятное впечатление оставляют
: яростные нападки Шлецера на афинскую демократию, в которой он
идел узаконенную анархию и господство «черни», за что, впрочем,
ыл энергично разнесен Гердером.1
Зато по отношению к истории средних веков он высказал ряд плодо-
ворных мыслей и наметил пути, которые оказали длительное влияние
а историографию. Привлекая историю самых различных народов,
аже таких, которые ранее оставлялись в пренебрежении, он стремится
бнаружить связи и взаимодействия самых на первый
згляд разобщенных культур: «Всюду, — говорит он, — где я нахожу
еет истории брошенным на самые отдаленные страны, я вижу связи,
заимодействия и единство; я убежден, что эти связи существуют
ике там, где я их не вижу». 2 Особенно удались ему с этой точки зре-
1Я главы об арабах, норманнах, славянах, литовцах и т. д.
Не менее важной его заслугой является включение во всемирно-
историческую схему так называемых и ереходных периодов.
Дюбители хронологии, замечает Шлецер, могли бы, конечно, полу-
|ить полное удовлетворение, если бы можно было установить начале»
I конец каждого периода в развитии общества, как мы устанавливаем
ту рождения и смерти отдельного человека. Но в истории общества
ого сделать нельзя, ибо рождению каждого периода предшествует
ительный период перехода от старого состояния к новому. Между
евностью и средними веками, между средними веками и новым вре-
нем необходимо включить периоды, когда происходит преобразо-
ние одного строя в другой. Развитие христианства, варварские
эржения и завоевания являются, в частности, событиями, знаме-
Юпшми конец древности и переход к средневековью. Падение Кон-
Штинополя, возрождение наук и искусств, Реформация и упадок
1 W е g е 1 е, op. cit., стр. 791.
> 2 Ibid., стр. 792, п. 1. Ср. 0. L о г е n z, «Fr. Chr. Schlosser», Wien, 1878, стр. 30
im. I) и 38.
131
римской теократии, изобретения и великие географические откры-
тия — таково содержание переходной эпохи от средних веков к новому
времени. Следует еще заметить, что, по Шлецеру, эти переходные
эпохи носят революционный характер, т. е. сопровождаются глубо-
кими общественными потрясениями.
Далее, необходимо поставить ему в заслугу, что он решительно
порывает со всеми остатками европоцентризма, причем делает это
гораздо последовательнее, чем Вольтер. Так, например, он сопоста-
вляет Римскую империю с размерами всей населенной людьми земной
поверхности, по отношению к которой эта империя представляет
в сущности небольшой клочок земли, и приходит таким образом
к выводу, что ее удельный вес в истории человечества также не может
быть слишком велик. Во всяком случае, история Рима не должна,
по его мнению, заслонять историю внеевропейских народов и стран,
как это было до сего времени; поэтому, непосредственно за изложением
гибели Римской империи на Западе, у него следует история восста-
новления единства Китайской империи, происходящего примерно
в тот же период. На одном этом примере можно видеть, насколько строго
он проводит всемирно-историческую точку зрения.
Зависимость Шлецера от рационалистической историографии осо-
бенно отчетливо видна на трактовке истории Византии. Он изображает
Византийскую империю как некий чудовищный организм, вся история
которого представляет собою медленное умирание. Эта печальная
картина тысячелетнего гниения целого государства объясняется, по
Шлецеру, засильем церкви, поповского духа. Политика Византии
решалась не «жалким константинопольским правительством», а епи-
скопами и монахами, которые руководствовались своими сновидениями
при решении важных государственных вопросов. Если Византия при
таких условиях просуществовала целое тысячелетие, то это объяс-
няется, с одной стороны, рядом счастливых для нее случайностей,
а с другой — слабостью тех государств, с которыми она сталкивалась.
На всех рассуждениях Шлецера в этом разделе его «Всемирной исто-
рии» лежит печать вольтеровских мыслей.1 Нужно отметить, чт >
оценка Византии, данная Шлецером, определила господствующие
представления об этой стране до самого последнего времени. В настоя-
щее время буржуазная историография склонна сильно идеализиро-
вать Византию, давая картину столь же одностороннюю и неверную,
как и диаметрально противоположная концепция просветителей.
В специфических условиях немецкой действитель-
Аптирационали- ности конца XVIII в. идеи просветительной фило-
влепие. Ю. Мезер. Софии вызвали в историографии такие своеобраз-
ные явления, как Юстус Мезер (J. Moser,
ум. 1794), автор «Истории Оснабрюка» (Osnabruckische Geschichte,
1778). Реакционные буржуазные историки подняли Мезера на щит.
как защитника немецкой самобытности и ожесточенного противника
вольтеровской концепции истории. Впрочем, интерес к истории куль-
туры, экономической и общественной жизни и пренебрежение к внеш-
неполитическим проблемам он заимствовал, несомненно, в школе
1 См. F u е ter, Histoire de Г historiographie, 1914, р. 462 сл.
132
просветителей, но только разрабатывал он эти проблемы под углом
зрения вестфальского юнкера.1 Мезер идеализирует древнюю герман-
скую общину как «золотую эпоху свободы», а феодализм рассматри-
вает как переход от строя мелких свободных землевладельцев к
«позорному рабству подданных» в абсолютистском государстве. Для
пего уже XIII—XIV столетия являются периодом упадка, так как
пменно тогда рост городов и развитие денежного хозяйства подго-
товили централизацию государственной власти. Он ненавидит капи-
талистическую буржуазию и равнодушен к феодальной знати: его
лероем является мелкий помещик, «крепкий мужик» (Landmann);
ш идеолог того слоя сельских жителей, которых в Германии назы-
<аюг «крестьянским дворянством» (Bauernadel). Эта прослойка, подобно
)усскому кулачеству, играла командующую роль внутри германской
>бщины (Markgenossenschaft), и именно поэтому Мезер выступает горя-
чим защитником последней и протестует против разрушения ее адми-
нистративной автономии.
Мезер может нас интересовать только как один из ранних провоз-
вестников реакции против духа французского просвещения.
Влияние француз-
ской революции
на историогра-
фию.
Однако в последние годы перед Французской бур-
жуазной революцией настроение в Германии было
неблагоприятно для таких консерваторов, как
Мезер. «Самые широкие круги чувствовали, что
Европа идет навстречу великим потрясениям. Каждое явление, которое
казалось в любом государстве признаком наступающего восстания,
вызывало самый живой интерес». 2 Шлецер в своих «Staatsanzeigen»
следил с самого начала за французскими событиями и называл в 1788 г.
предстоящий созыв Генеральных штатов «величайшим событием наших
дней». Начало революции в немецком образованном бюргерском обще-
стве, как впрочем и в буржуазных кругах всей Европы, было встречено
с восторгом. Немецкий историк Шпиттлер, в то время профес-
сор Геттингенского университета, с 1792 г. выпускает работу «Очерк
истории европейских государств», где особенное ударение делается
на происхождении «третьего сословия» и на его положении в каждом
государстве. Одновременно Христоф Майнерс выпускает в свет
«Историю неравенства сословий у главнейших народов» со времен
Каролингской империи до конца XVIII в., в которой он обрушивается
на дворянские привилегии в Германии и защищает представительный
образ правления. Гердер в «Письмах для поощрения гуманности»
(Briefe zur Beforderung der Humanitat, 1793 и сл.) ставит вопрос об 1 2
1 См. Маркс, в письме к Энгельсу 14 марта 1868 г.: «Идиотский вестфальский юнкер-
ский взгляд (Мезер и т. д.), что немцы поселялись каждый в отдельности и лишь впослед-
вии образовывали села, волости...» (Маркс и Энгельс, Сочинения, т. XXIV, стр. 28).
(езер]... «помнится мне, восхищается тем, что у германцев никогда не существовало «сво-
ды» но зато «воздух делает крепостным...» (там же, стр. 34). Даже Вегеле вынужден при-
ать его представления о древних германцах ошибочными, а его филологические упраж-
ния с текстами древних авторов — нелепыми (ук. соч., стр. 909). Это не мешает Мей-
ке восторгаться Мезером, как историком, который выдвинул «глубокое» положение,
Э исторические работы должны создаваться «внимательным и долгим созерцанием само-
тпого» (Entstehung des Historismus, Bd. 1). Ср. Stadelmann в Hist. Zeitschr.,
BO, Bd. 142,, стр. 462 сл.
2 G. Wolf, Nationale Ziele der deutschen Geschichtsschreibung zur Zeit der franzo-
ichen Revolution, 1918, стр. 16.
133
усвоения французского опыта и перенесении наиболее полезных
и здравых его элементов на немецкую почву. Подготовка первой
интервенции против французской революции вызывает со стороны
Гердера и многих других представителей передового бюргерства
решительный протест. 1
В мои задачи не входит выяснение влияния французской револю-
ции конца XVIII в. на общественную мысль всей Европы. Приведен-
ных примеров достаточно, чтобы убедиться в значительности этого
влияния. Что оно было особенно велико в области исторической
науки, можно было бы утверждать a priori, учитывая неоднократно
подчеркивавшуюся связь между этой наукой и всей общественно-
политической жизнью. Нас могут здесь интересовать только наиболее
длительные и прочные результаты влияния революции на историогра-
фию.
Среди этих результатов необходимо прежде всего отметить откры-
тие историкам широкого доступа к государствен-
ным архивам. Революция смела, сначала во Франции, затем в ряде
соседних государств феодальные порядки. Те документы, акты, согла-
шения как внутреннего, так и международного характера, которыми
регулировалась жизнь бесчисленного количества феодальных поместий
и мелких государственных единиц — итальянских городов-республик,
немецких имперских городов, светских и духовных княжеств «Свя-
щенной римской империи», — утратили свою юридическую силу;
ненужными, утерявшими всякое практическое значение сделались
и многие феодальные титулы на землю, грамоты на право феодальных
сборов, цеховые привилегии и т. п. Все эти документы и акты, раз-
бросанные прежде в разных местах, находившиеся в значительной
массе своей в руках частных лиц и монастырей, стягиваются в госу-
дарственные центральные и местные архивы, где ими могли поль-
зоваться историки. К 1795 г. во Франции, а в последующие годы —
и во многих других странах эти архивы открываются для уче-
ных, занимающихся историей и недавнего и более отдаленного
прошлого.
Другой существенный результат влияния французской революции
на развитие историографии — это повышение интереса буржуазных
историков к движениям и ж и з н и народной массы. Вольтер
и другие просветители, правда, уже считали необходимым писать
историю не королей, а народов. Но дальше истории законов и учреж-
дений, искусства и литературы они не шли, мало интересуясь эконо-
мическими условиями существования народной массы и ее ролью
в общественно-политической жизни страны. На массу просветители
смотрели сверху вниз, как на нечто, нуждающееся в постоянной опеке
и неспособное к самостоятельным действиям, иными словами — как
на объект, а не субъект исторического развития.1 2 Французская рево-
люция впервые показала воочию буржуазным историкам значение
народной массы как основной движущей силы величайших событий
1 G-. Wolf ук. соч., стр. 20 сл.
2 Само собой разумеется, что Руссо и некоторые историки вроде Шиллера, писавши-
под его влиянием, являются исключением, не нарушающим, впрочем, обшей картины.
134
как творца своей собственной истории. Если не всех, то многих исто-
риков опыт революции научил относиться с особенным вниманием
к самостоятельным движениям крестьянских и городских плебейских
-масс, так как именно эти массы на протяжении нескольких лет рево-
люции решали судьбы Франции и даже всей Европы.
Далее, необходимо отметить необычайный рост интереса к истории
со стороны широких кругов европейского буржуазного общества,
как несомненное следствие революции. Действительно, за предельно
^короткий исторический срок революция и связанные с нею европей-
ские войны так сильно изменили общественную жизнь и политическую
Щарту Европы, что между дореволюционным и пореволюционным
порядком казалось вырытой целая пропасть. Медленное и незаметное
'для глаза течение исторической жизни сменилось бурными, следовав-
шими одно за другим событиями-, история совершалась как бы на
глазах всего общества. Поэтому, особенно после окончания револю-
ционного периода, вопросы о причинах, возникновении, ходе и итогах
революции не могли не оказаться в центре всеобщего внимания, а дать
сколько-нибудь обстоятельный ответ на эти вопросы могла только
история. Отсюда — живой интерес к историческим
знаниям, который обнаруживается с наибольшей силой в после-
дующий период европейской реакции, о чем пойдет еще речь в своем
месте.
Особенно большое впечатление произвела революция на самих
историков, надолго определив не только тематику, но и общую науч-
ную и политическую ориентировку их работ. Так, Иоганн фон Мюл-
лер, который в своем дореволюционном «Обзоре политической исто-
рии Европы в средние века» (Vue generale de 1’histoire politique
de 1’Europe dans le moyen age, 1781) в духе просветителей бичует
темноту и невежество средних веков, гнет феодалов и насилия папства
над свободной мыслью, в позднейших произведениях прославляет
папство и средние века.1 Знаменитый историк древнего Рима Нибур,
напуганный революцией, увидел в ней симптом крушения всей западно-
европейской культуры — Hesperiae sonitus ruinae. «Время, которое
мы пережили,—писал он,—неслыханное, невероятное время...
Самое .падение старых, отживших учреждений заставляет обратить
на них внимание». Нибур указывает, что именно революция заста-
вила его от филологии обратиться к занятиям историей, чтобы выяс-
нить, как могли перевороты, подобные Французской революции,
возникать в древности, и тем самым уяснить себе их значение и резуль-
таты в современности. 1 2 Фихте и Шлегель, которые до революции были
поклонниками Гердера и французских рационалистов, с начала XIX в.
переходят на сторону реакции и выступают застрельщиками борьбы
со всеми просветительными и революционными идеями.3
Всех этих историков и мыслителей опередил англичанин Эд м у н д
Берк, который в своих «Размышлениях о французской революции»,
1 См. Н. G ii n t е г, Das Mittelalter in der spiiteren Geschichtsschreibung в Hist.
J dirb. 1903, Bd. 24, стр. 10 сл.
2 См. H. G ii n t е г, ук. соч., и Егоров, Историография, т. I, стр. 176 сл.
3 Н. Gunter, ук. соч., стр. 11; R. Stadelmann, Jacob Burckhardt und das Mit-
t;<lter в Hist. Zeitschr., 1930, Bd. 142, стр. 463.
135
вышедших в 1790 г. и переведенных вскоре на все европейские языки,
первым дал сигнал к пересмотру всех духовных ценностей XVIII в.
под углом зрения крайней реакции и озлобленной вражды к освобо-
дительным движениям народов, хотя сам он прежде выступал их защит-
ником. Мысли Берка были подхвачены французскими контрреволю-
ционными эмигрантами, в роде Шатобриана, а затем, с начала так
называемых «войн за освобождение» (Befreiungskriege) против Напо-
леона были развиты и углублены немецкими националистами. Таким
образом был подготовлен новый этап буржуазной историографии,
проходивший под знаком отрицания всего идейного наследия XVIII в.
и известный под названием романтического направле-
ния.
Было бы, однако, совершенно ошибочным думать, что это отри-
цание являлось всеобщим и затронуло всю буржуазную историогра-
фию. В период самой черной реакции оставались еще историки, кото-
рые жили идеями «Просвещения» и продолжали разрабатывать исто-
рию средних веков в рационалистическом духе вольтеровской школы.
Не говоря уже о Франции, где просветители оставили слишком глу-
бокий след, чтобы их влияние могло быть скоро изжито историогра-
фией, даже в Германии первой трети XIX в. мы еще находим ряд
крупных ученых, примыкавших к школе Вольтера. Таковы Венту-
рини, автор «Общего обзора истории», Шнеллер, написавший
«Всемирную историю для основательного познания судеб и сил чело-
веческого рода», конфискованную вскоре по выходе в свет (1818) мет-
терниховской цензурой; Карл фон Ротте к, известный своей
«Всеобщей историей от начала исторического знания до наших дней»
(Allgemeine Geschichte von Anfang der historischen Wissenschaft bis
unserer Zeit, Freiburg, 1812—1820) и мн. др.
Нужно сказать, что упомянутые работы вовсе не были какими-
то второстепенными и малозаметными явлениями в историографии,
как это склонна изображать современная буржуазная наука. Так,
например, книга Роттека выдержала за короткое время 26 изданий,
что свидетельствует об ее огромной популярности. Она была пере-
ведена на несколько языков и на ней воспиталось целое поколение
либеральных буржуазных историков и политических деятелей. Ее
называли впоследствии «библией европейского либерализма», так
как в период ранней борьбы либералов с реакционными направлениями
европейской политики к этой работе чаще всего обращались за исто-
рическими примерами. Действительно, вся история проработана
здесь с точки зрения буржуазного представления о политических
свободах. Каждое событие расценивается положительно или отрица-
тельно в зависимости от того, содействовало ли оно или нет развитию
свободы. При этом свобода, в духе Просвещения, рассматривается
как естественное, прирожденное право всех людей. Роттек отно-
сится с презрением к монархическому государству, в котором он
видит регресс цивилизации, источник страданий и приниженного
положения народа; он осуждает все возрастающую гонку вооружений,
«съедающих все средства страны», и ненавидит войско, которое одним
своим видом «убивает всякую мысль о свободе». Подобно всем истори-
кам-просветителям он относится отрицательно ко всему средневе-
136
овью и объясняет беглость своего обзора в отношении этого периода
ежеланием «затрачивать силы и жизнь на коллекционирование собы-
йй варварских времен и народов». 1
К тому же кругу историков, живших в основном еще идеями Про-
вещения, относится иШлоссер (1776—1861). Ему принадлежит
яд специальных исследований об Абеляре, Теодоре Беза, иконо-
орческих императорах и обширная история XVIII в. — главный
>уд его жизни. Но особенный интерес представляет для нас Шлос-
ip как автор «Всемирной истории в связном изложении» (Weltgeschi-
№ и zusammenhangenden Darstellung, 1816—1824), которую Маркс
вложил в основу своих «Хронологических выписок». 2
Работы Шлоссера долгое время расценивали как типичный про-
ект европейского либерализма XIX в. Оттокар Лоренц первый пока-
ал теснейшую связь Шлоссера с историографией XVIII в. и подчерк-
нул влияние на него философских идей Канта, которые Маркс назы-
вал «немецкой теорией французской революции». 3 Действительно,
Шлоссер излагает всю историю под углом зрения кантовского катего-
рического императива, оценивая людей и события в соответствии с
принципами морали, как «строгий, неумолимый судья». Его «Всемир-
ная история» является дальнейшим развитием взглядов Шлецера и
Гердера, с той оригинальной особенностью, что Шлоссер уделяет
много внимания литературе, сильно переоценивая ее влияние на
политическую жизнь. В противоположность Ранке, который подме-
няет всемирную историю историей романо-германских народов, как
«ведущих», Шлоссер сохраняет в неприкосновенности идею просвети-
телей о необходимости создания истории всего человече-
ства, как некоего единого целого.
Маркс не случайно выбрал Шлоссера для работы над всемирной
историей. Книга Шлоссера проникнута демократическим настроением;
все суждения и оценки свидетельствуют о глубоком «сочувствии автора
к слабым и угнетенным». 4 В лучший период буржуазного либерализма,
в 50-х—60-х гг. XIX в., немецкая интеллигенция ставила Шлоссера
даже выше Ранке, которого она вполне основательно считала вырази-
телем официально-консервативных взглядов и к которому относилась
поэтому отрицательно. В Шлоссере, наоборот, видели благородного
поборника гуманности, величайшего историка современности. Впослед-
ствии реакционная историография сделала все возможное, чтобы раз-
венчать Шлоссера, вскрыть его ошибки и неверные оценки источников,,
снизить его до уровня дюжинного популяризатора, которого, по сло-
вам Белова, даже «смешно» противопоставлять Ранке. 5
1 Allgem. Gesch., стр. 107. Ср. Below, ук. соч., стр. 40 сл.; Петров, Нацио-
альная историография в Германии, Франции и Англии, 1861.
I; 3 См. Архив Маркса и Энгельса, т. V, 1938 и т. VI, 1939; см. статью Е. К о с м и н-
ф рогов «Пролетарской Революции», 1939, № 1; О. Lorenz, Friedr. Christoph
ф ilosser und iiber einige Aufgaben und Principien der Geschichtsschreibung, Wien, 1878;
iidelmann.op. cit.; F u e t e r, op. cit., стр. 512—514.
в;3 Маркс и Энгельс, Сочинения, т. I, стр. 198.
I! 4 См. W е Ь е г, Fr. Chr. Schlosser der Historiker, 1876, стр. 331, и Gervinus, Ne-
Mtplog, стр. 39.
» 5 Below, ук. соч., отр. 42 сл. О школе Шлоссера см. ниже, гл. VI § 2.
137
Значение
просветительной
историографии.
Таким образом, идеи и достижения просветительной
историографии не были сметены европейской реак-
цией первой трети XIX в.; они продолжали жить
в произведениях наиболее передовых историков,
а затем былп унаследованы буржуазно-либеральной (позитивистской)
историографией 60—90-х гг. Более того, мы можем утверждать, что
и романтическое направление вовсе не отвергло целиком этого наследия,
а только во многом его переработало. Мы увидим далее, что предста-
вители этого направления стоят на плечах историков XVIII в.,
у которых они заимствовали: понятие национального духа и нации,
как исторического индивидуума; понятие всемирной истории, как
всеобщего и единого процесса развития человечества; убеждение
в закономерности исторического процесса; внимание к явлениям
культурного, а не одного только политического развития; предста-
вление о тесном взаимодействии самых различных народов и о роли
торговли в установлении культурных связей между ними.
Вместе с тем, историография эпохи Просвещения имеет значение
и для марксистско-ленинской исторической науки. Краткие, но выра-
зительные слова Ленина:«... Маркс сумел воспринять и
развить дальше... «дух XVIII века» в его борьбе
с феодальной и поповской сплой средневе-
ковья...» 1 являются самой высокой оценкой, какую мы можем дать
этой историографии и месту, занимаемому ею в развитии нашей науки.
ЛИТЕРАТУРА
1. Р. Виппер, Общественные учения и исторические теории XVIII и XIX вв., 1925.
2. Г е р ь е, История философии от Августина до Гегеля, 1916.
3. А. Шахов, Вольтер и его время, 1907.
4. F. We ge 1 е, Geschichte der deutschen Historiographic, 1885.
5. J. B. Black, The art of history, 1926.
6. G. Falco, Polemica sul medio evo, 1933, t. I.
7. B. Croce, Teoria e storia della storiografia (имеются нем. и англ, переводы).
8. Fueter, Geschichte der neueren Historiographie, разн. изд. (франц, перевод
1914 г.).
9. F. Meinecke, Die Entstehung des Historismus, 1936, 2 Bde.
10. R. F 1 i n t, La Philosophic de 1’histoire en France, 1878.
1 Лении, Сочинения, т. XVII, стр; 276.
FI. РОМАНТИЧЕСКАЯ ИСТОРИОГРАФИЯ ПЕРИОДА ЕВРО-
ПЕЙСКОЙ РЕАКЦИИ (ПЕРВАЯ ТРЕТЬ XIX В.) И НОВОГО
г ПОДЪЕМА РЕВОЛЮЦИОННОГО ДВИЖЕНИЯ (ЗО-е—40-е гг.)
1. Идейные корни историографии романтизма
Романтизм не только в историографии, но и в фило-
софии, праве, экономических науках и в худо-
жественной литературе — является детищем евро-
пейской реакции, наступившей после Французской*
буржуазной революции. Еще в 90-х гг. XVIII в.
Зарождение
романтизма
в публицистике
и художественной
литературе.
часть европейской буржуазии, испуганная радикализмом якобинцев,
а позже революционными войнами,«...которые разрушали и потрясали
феодализм и абсолютизм всей старой, крепостнической Европы», но
вместе с тем содержали «...элемент грабежа и завоевания чужих земель
французами...», 1 отшатывается ст прежних «властителей духа» и начи-
нает относиться с сочувствием к реакционным взглядам феодально-
дворянских идеологов. «Освободительные» войны против француз-
ского господства в Европе вызвали обострение нацпонально-патриоти-
ческих чувств в Германии и других странах. Феодальная реакция
в международных.отношениях, в политической и общественной жизни
немедленно сказалась и в области идеологии: в литературе, искус-
стве и общественных науках утверждает свое господство течение,
самым характерным признаком которого служит отрицание и осужде-
ние всего, что было создано творческой мыслью предшествующего
столетия.
И буржуазные и дворянские реакционеры сошлись на том, что
Французская революция показала полное «банкротство» породившего
ее Просвещения. Уже в 1790 г. Эдмунд Берк выступил, как мы видели,
t протестом против эгалитарных идей французской революции, осу-
див в то же время тенденцию просветителей «устраивать реальный
мир сообразно своим сектантским мнениям». 2 В 1797 г. Шатобриан
(1768—1848) опубликовал свой «Исторический и моральный опыт о рево-
люции», в котором он выступает с реакционных позиций дворянина-
эмигранта против идей XVIII в. Подобно Берку, он приходит к выводу,
что все предшествующие революции доказали бесплодность тех «наси-
лий и жестокостей», которыми они сопровождались. Любопытно, что
в этой работе Шатобриан, будучи все же воспитанником просветитель-
ной философии, остается еще враждебным христианству. Только в
самом конце XVIII в. он, подобно большинству дворян, бежавших от
революции, переживает «внутренний переворот», из которого он вы- 1 2
1 Ленин, Сочинения, т. XVIII, стр. 194.
2 См. Meinecke, Entstehung des Historismus, I.
139
ходит «религиозно просветленным». Свое обращение к христианству
от вольтерьянского неверия и вольнодумства Шатобриан отметил
книгой, в которой он дает апологию христианства — Le genie du Chri-
sti anisine («Гений христианства», 1802). Он стремится здесь показать
могучее влияние христианской церкви на искусство, поэзию, литера-
туру и уверить читателя, что христианство было важнейшим стиму-
лом прогресса человечества, роста его благосостояния и нравствен-
ности. Дальнейшее развитие этих взглядов дается в «Мучениках» (Les
martyrs), где Шатобриан доказывает, что религия преобразует чело-
века, позволяя ему выдерживать самые ужасные гонения, бедствия
и муки.
Наряду с апологией христианства, произведения Шатобриана
имеют еще одну особенность, которая до некоторой степени роднит
его с Руссо: это — сентиментализм, которым пронизаны описания
природы, быта и нравов христианской Галлии. С помощью сентимен-
тальных и мнимо-исторических описаний людей раннего средневе-
ковья Шатобриан стремится разрушить предубеждение не только про-
тив христианства, но и против средних веков, обращаясь при этом не
к рассудку своих читателей, а к их чувству и воображению.
Маркс в письме к Энгельсу (от 30 ноября 1863 г.) дал уничтожаю-
щую характеристику этого писателя, являющегося одним из родона-
чальников романтизма: «...читал книгу Септ-Бева о Шатобриане,
писателе, который всегда мне был противен. Если этот человек во Фран-
ции сделался так знаменит, то потому, что он во всех отношениях являет
собоюсамое классическое воплощение французской vanite, притом vanite
не в легком фривольном одеянии XVIII века, а романтически замаски-
рованной и важничающей новоиспеченными выражениями; фальшивая
глубина, византийские преувеличения, кокетничанье чувствами, пе-
строе хамелеонство, word painting [словесная живопись], театраль-
ность, sublime [напыщенность], одним словом — лживая мешанина,
какой никогда еще не бывало ни по форме, ни по содержанию». 1
Немецким Шатобрианом, основателем романтического направле-
ния в литературе Германии, был барон Гарденберг, известный под
псевдонимом Новалис (1772—1801). Автор ряда религиозных гим-
нов, он в своих прозаических произведениях выступает еще более
страстным защитником мракобесия и мистики, чем его французский
коллега. Он противопоставляет религию и культуру, средние века
и новое время, отдавая во всем предпочтение религии и средневе-
ковью. «Инсургенты, которые назывались протестантами,—пишет он,—
в союзе с... филологией и рациональной библейской экзегезой лишили
Европу бога и подняли разум в ранг евангелистов». Окончательный
удар христианству, благодаря которому средневековая Европа в тече-
ние целого тысячелетия «наслаждалась райской жизнью святой семьи»,
нанесла французская революция — «светский протестантизм». 1 2 В
своем обскурантизме Новалис доходит до того, что восхваляет иезуитов
1 Маркс и Энгельс, Сочинения, т. XXIV, стр. 425.
2Novalis, Schriften,ed. Minor, 1907,т. II,стр. 27. Ср. Stadelmann.Gnindformen
der Mittelalterauffassung von Herder bis Ranke в Deutshe Vierteljahrschrift fiir Liter,
u. Geistesg., 1931, Bd. IX, стр. 55, и E. H e i b о rn, Novalis der Romantiker, 1900.
140
и выражает надежду, что эти поборники католицизма возродятся снова
к жизни, хотя бы под другим именем.
Таким образом Новалис не довольствуется осуждением «века разу-
ма», а шлет проклятие всему историческому развитию Европы, начиная
с XVI в. Подкрепляя свои реакционные писания делом, Новалис
переходит из протестантства в католицизм. Точно также посту-
пают и многие другие представители романтического направления
в литературе, философии и истории: Тик, Шлегель, Гур-
тер, Гфререр, Филиппе и т. д.
Историческая кон-
цепция раннего
романтизма.
Шлегель.
То, что Новалис только наметил в качестве про-
граммы реакционной романтики, развил и углу-
бил в своих многочисленных произведениях лите-
ратор, публицист и философ Фридрих Шле-
гель (1772—1829).1 Исходным пунктом всех его построений и в то
же время их лейтмотивом является лозунг «Возвращение к порядку!»
(Riickkehr zur Ordnung), причем под «порядком», естественно, разу-
меется феодальный общественный строй. Основой «порядка» является
«благочестие», преданность церкви, что обеспечивает народам более
здоровое и счастливое существование, нежели успехи литературы
и науки. Шлегель уже не просто защищает христианство, а выступает
откровенным апологетом темноты и невежества. «Просвещенный на-
род, — пишет он, —вся энергия которого уходит на мыслительную
деятельность, утрачивает вместе с темнотою и свою силу, и тот принцип
варварства, который является основой всего великого и прекрасного».2
Сообразно этому взгляду, идеальной эпохой, лучшим временем суще-
ствования человечества являются средние века — тысячелетие до откры-
тия Америки и Реформации. В лекциях, прочитанных в Венском уни-
верситете, и в своей «Философии истории» Шлегель следующим обра-
зом формулирует значение средних веков:
«Простой обзор средневековой истории, даже если он содержит
только немногие живые характерные черты, свидетельствует о не-
истощимом богатстве средних веков, и этот простой обзор будет доста-
точен, чтобы убедить нас в том, что тогда боролись великие харак-
теры, каких не было ни в какой другой исторический период, боролись
важные интересы, высокие мотивы, возвышенные идеи и чувства; что
таким образом в так называемой анархии средних веков заключено
было исключительное богатство жизни и замечательнейшие стремле-
ния, что здесь открываются в большом количестве божественные следы
сверхчеловеческого могущества. В то же время, чем больше и глубже
проникаешь в эту эпоху, тем более убеждаешься в том, что в средне-
вековом государстве не меньше, чем в средневековой церкви, все пре-
красное и великое вытекало из христианства и из чудесной силы господ-
ствующего религиозного чувства». 3
Давая далее свою концепцию развития средних веков, Шлегель
[подчеркивает, что это великий период единства, созданного католи-
цизмом и развивающегося по следующим трем ступеням: сначала
г 1 См. о нем F а I с о, ук. соч., т. I, гл. XIII; S t a d е 1 m а п п, ук. соч.
& 2 Цит. по S t a d е 1 m a n n, op. cit., стр. 65. Штадельманн очень деликатно назы-
вает этот дикий обскурантизм «культурным пессимизмом».
? 3 См. Falco, op. cit., стр. 382.
141
идут три столетия, когда христианская вера распространяется по всему
римскому миру до своего окончательного триумфа при Константине.
Затем — пять столетий брожения, хаотического перехода от древностп
к новому строю, которые увенчиваются «религиозным творением»
Карла Великого — его империей. Эта империя рассматривается таким
образом как продукт своего рода религиозного творчества, где осу-
ществляется единство государства и церкви. Наконец, следует семь
столетий христианской политики и науки, столетия, раздираемые,
правда, внутренней борьбой, но имеющие все же в своей основе идею
христианства. Христианство является центром и откровением всей
истории.
Что принесли с собою XVI и последующие столетия? спрашивает
Шлегель. — Они принесли королевский абсолютизм, приведший в
конце концов Карла I и Людовика XVI на эшафот. Разве не выше
стоят средние века, когда этой опасной неограниченности королевской
власти противостояла ответственность короля перед «народом»?
Что принесла эпоха Реформации и революций в области обще-
ственных отношений? — Крайнюю нетерпимость к инакомыслящим,
насилие, деспотизм. Средние века проявляли «более мягкую нетерпи-
мость» по отношению к противникам христианства и являлись врагами
всякого деспотизма и произвола.
Таким образом, романтизм, начав с апологии христианства, в про-
изведениях Шлегеля дошел до апологии бескультурья и дикости, до
превознесения и идеализации всего средневековья.
Реабилитация средневековья влекла за собою в области историо-
графии и восстановление, казалось навсегда похороненной, теоло-
гической концепции. Шлегель пытался возродить провиденциализм,
хотя и выраженный в нарочито туманной «философской» форме. «Боже-
ственное провидение, — заявляет он, — есть истинная, реальная,
действенная п живая спасительная сила, сила бога, которая возвра-
щает человеку и всему человеческому роду утраченную свободу, а с
ней реальную и живую силу добра».
Конкретизируя свою схему исторического развития, Шлегель высту-
пает не только защитником феодально-католического средневековья,
но и представителем крайнего националистического направления
в истории. Национализм, как мы увидим дальше, являлся вообще
одним из существенных признаков романтической историографии,
одним из проявлений борьбы романтиков против «духа XVIII века»
с его идеями космополитизма, Weltbiirgertum’a. Питательной средой
для роста националистических настроений в Германии была необходи-
мость борьбы с французским господством. Национально-освободитель-
ная война против Наполеона была широко использована реакцион-
ными правительствами Германии и дворянством для того, чтобы поста-
вить на службу своим интересам широкие народные массы. На волне
национального и патриотического народного движения поднялась
реакция, чтобы в конечном итоге задушить всякую свободную мысль
нации, всякую попытку национального освобождения. Романтики фак-
тически помогали этой задаче, превращая в своих произведениях здоро-
вое национальное чувство в зверинный национализм и прививая немец-
кой буржуазии шовинистические взгляды. Крайние националистиче-
142
ские нотки звучат уже в «Речах к немецкой нации» Фихте, напи-
s санных после разгрома австрийской и прусской армий при Аустер-
лице и Иене Наполеоном. Но в историографии самым ранним и наи-
более последовательным представителем идей национализма был
.Фридрих Шлегель.
Средние века открываются для него не только христианством,
но и появлением на исторической арене германцев. Римский мир
‘.гнил заживо и приходил к полному распаду. Германцы пришли свое-
• временно для выполнения исторической миссии, возложенной на них
"самим провидением. Появление германцев означало возрождение гиб-
нущей античности, означало слияние выродившегося населения Рим-
ской империи с полными девственной энергии, от природы свободными
северными народами. Это слияние не могло бы произойти без хри-
стианства, которое сыграло роль посредника между германскими
народами и Римом. Завоевание империи германцами было катастрофой,
,но эта катастрофа резко отлична от той, которую вызвала француз-
ская революция. Ибо весь переворот, означавший переход к новым
порядкам, был окрашен религиозным моментом, проходил под эгидой
! христианства.
В дальнейшем мысли Шлегеля представляют прямую антитезу
взглядам Вольтера, Робертсона, Гиббона и других просветителей.
Если они относились враждебно к христианству, то Шлегель именно
христианство кладет в основу исторического процесса; если они
превозносили Римскую империю как государство высокой культуры,
то Шлегель осуждает империю и восхваляет возникший на ее разва-
ишпах феодальный строй; если они отрицают средние века, то Шле-
гель преклоняется перед средними веками; если они смотрят на гер-
манцев как на варваров, противопоставляя низкую культуру гер-
манских народов раннего средневековья высокой культуре арабов,
подчеркивая значение арабов в создании европейской культуры,
го Шлегель превозносит варварство германцев, отрицает культур-
1ую роль арабов и дает крайне враждебную характеристику маго-
метанству, обвиняя эту религию в рационализме, которому проти-
востоит христианская мистика, якобы единственно способная поднять
человечество до высокого морального уровня.
Христианское чувство, которое двигало людьми и позволяло
им совершать такие «великие дела», как, например, крестовые походы,
падает в эпоху Возрождения. Возрождение — это совершенно новая
эпоха, поднявшая на щит языческую «антикварную» культуру, стре-
мившаяся воскресить «мертвые сокровища прошлого». Паганизм Воз-
рождения «испортил» все историческое развитие, повернул его на
(Новую, нехорошую дорогу. В результате внедрения античного языче-
ства в сознание культурного человечества произошел разрыв со сред-
ними веками. Паганизм испортил не только тонкий слой интеллигент
[ции, но и церковь, государство, искусство, науку, обычаи и нравы.
[Наиболее ярким выражением этой эпохи является Макиавелли с его
безнравственным произведением «Государь». Кульминационным пунк-
том упадка христианства является реформация, в которой Шлегель
видит первое проявление ненавистного ему рационалистического духа
।эпохи Просвещения. Он превозносит деятельность ордена иезуитов —
[ 143.
посланного самим богом лекарства против этого безбожного века,
против его болезней.
Историческая концепция Шлегеля заслуживает полного нашего
внимания, так как в ней коренятся многие зародьппи тех идей, кото-
рые будет развивать и конкретизировать в течение десятилетий роман-
тическая историография и отзвуки которых живут и ныне в реакцион-
ном лагере буржуазных историков.
Эта концепция стремится дать ответ на волнующий вопрос: как
сделалась возможной Французская революция, каковы ее истоки?
Для всех было ясно, что революцию подготовили просветители
своим презрением к христианству, своим рационалистическим духом,
'Своим безбожием. Не заглядывавшие глубоко назад французские
реакционеры — Жозеф де Местр, Бональд, Шатобриан и другие доволь-
ствовались утверждением, что революция — это дело рук энцикло-
педистов. Немецкие же историки и философы типа Шлегеля углубили
вопрос, стремясь выяснить, каким же образом сделался возможным
рационализм XVIII в. и победа «духа просвещения». Отыскивая следы
безбожия и рационализма в предшествующих столетиях, они дохо-
дят до Реформации и Возрождения, когда и произошел, по их мнению,
разрыв с идеальным общественным строем феодализма и с феодально-
христианским идейным миром. Вот когда появились первые ростки
революционного духа, отрицавшего все средневековье.
При всей глубокой реакционности этого воззрения, в нем все
же заключается зерно истины. Немецкие романтики первыми по-
няли значение Возрождения, как антитезы феодализма, и уста-
новили непрерывную линию идейного развития от XV века до
Французской революции.
« Историческая
школа права»
и ее влияние
Наряду с историко-философскими спекуляциями
ранних романтиков, на образование романти-
ческой школы в историографии огромное влия-
ла романтическую цие оказала так называемая «историческая школа
историографию. права».
Ее основателем считается знаменитый историк права G а в и н ь и
(1779—1861) и, отчасти, его сподвижник Э й х г о р н.
Основные положения исторической школы права были сформули-
рованы впервые Савиньи в 1815 г. в работе «О призвании нашего
времени к законодательству». 1 Эта работа явилась ответом на высту-
пление профессора-правоведа Тибо, опубликовавшего за год перед
тем брошюру под названием «О необходимости всеобщего граждан-
ского права в Германии». 1 2
Тибо выступает здесь, непосредственно вслед за окончанием на-
ционально-освободительной войны, в качестве идеолога передовой
немецкой буржуазии и выдвигает требование уничтожить те разно-
образные правовые нормы, которые существовали в различных обла-
стях и государствах политически раздробленной Германии, и заме-
нить их единым правом. В этом едином для всей Германии праве
1 Savigny, Vom Beruf unserer Zeit fill die Gesetzgebung.
2 T h i b a u t, Ober die Notwendigkeit ernes allgemeinen biirgcrlichen Rechts fiir
Deutschland. См. E. Landsberg, Geschichte der deutschen Rechtswissenschaft, Miin-
<hen, 1880—1898, т. И, стр. 50 сл.
144
либеральная буржуазия видела первую ступень к достижению того
национально-политического единства, которое было основным пунктом
ее политической программы.
Требование Тибо, несомненно, навеянное опытом Французской
революции, было обосновано доводами рационалистической фило-
софии XVIII века. Известно, что рационалисты выдвинули теорию
существования естественного права, законы и содержание которого
должна вскрыть философская мысль, чтобы продиктовать их народам.
Когда такое совершенное право получит свое осуществление, будет
тем самым достигнуто создание идеального государственного и обще-
ственного строя. Сообразно этому представлению, просветители,
в частности Мабли и Жан-Жак Руссо, составляли конституции для
различных государств (с учетом, конечно, исторических и географи-
ческих особенностей этих государств, но на основе единого и общего
для всех прйнципа естественного права). На этих же рационали-
стических позициях стоял и автор брошюры «О необходимости всеоб-
щего гражданского права в Германии».
Савиньи решительно выступил и против рационалистических ме-
тодов в науке права, и против перенесения па немецкую почву каких бы
то ни было идей Французской революции, упразднившей, как известно,
бесконечное разнообразие прав и привилегий отдельных провинций
и создавшей общее гражданское право («Кодекс Наполеона»), Савиньи
доказывал, что всякое право, как и всякая государственная форма,
не создается волей законодателя и сознательным действием прави-
тельства, а является «приведенными в сознание и утвержденными
всеобщей санкцией естественно-развившимися отношениями». Ника-
кие законы не в состоянии создать чего-либо нового, они могут только
регулировать существующий порядок вещей. Законодательство — это
не дело случая, пе проявление личной воли законодателя, а резуль-
тат общественного развития, которое идет медленно и незаметно и
начало которого теряется в доисторических временах.
Поскольку право есть результат длительного и сложного про-
цесса развития, невозможно ни создать новое право, ни ликвидировать
право, уже существующее. Право, подобно языку и обычаям, должно
иметь свои провин циализмы; всеобщее право — такая же химера,
как и всеобщий язык. Законодатель, Внешне выступающий как творец
права, в действительности является только выразителем «народного
духа».
Этот вывод распространяется затем на все исторические явления.
Каждое столетие, утверждает Савиньи, не приносит чего-то про-
извольного и нового, а является продолжением старого, и творит
в неразрывной связи со своим прошлым. История — это не простое
собрание примеров, но единственный путь к подлинному познанию
нашего современного состояния. Только с помощью этого истори-
ческого познания законодатель в состоянии проникнуть в подлинный
дух народа и создать правовые нормы в соответствии с этим духом.
Нельзя отрицать того, что в этих взглядах Савиньи, хотя и выра-
женных в сугубо идеалистической форме, имеется некоторое зерно
истины. Действительно, право и учреждения являются результатом
определенного исторического развития; действительно, между сме-
10 О. Л. Вайнштейн—448 145
няющими друг друга состояниями общества имеется преемственность,
что и подчеркивал впоследствии Маркс, говоря, что каждое новое
поколение застает уже готовые производительные силы, только исходя
из которых оно может строить дальше. Но тот историзм, которым
проникнуто представление Савиньи о праве, является односторонним
и извращенным в интересах крайней реакции. Савиньи ничего не
хочет знать о творческой роли революции, которая ведь сама является
результатом определенного исторического развития, а вовсе не ре-
зультатом одной только воли и деятельности ее вождей. Савиньи во
имя своего историзма осуждает не только революцию, но по существу
и любое прогрессивное развитие. С помощью такого односто-
роннего историзма оп защищает и оправдывает суще-
ствование самых отсталых государственных форм и пережитков фео-
дальных общественных отношений, которых было еще очень много
в современной ему Германии. Его учение сделалось орудием
реакции в области политики, излюбленным аргументом реак-
ционеров против всяких покушений на существующие порядки, про-
тив всяких попыток реформ.1
Для того чтобы обосновать свое положение о медленном, посте-
пенном, независимом от каких бы то ни было катастроф развитии
права, Савиньи и пишет свое основное исследование: «История рим-
ского права в средние века» (1815—1831, бтт.). Здесь он доказывает,
что с исчезновением Римской империи римское право все ясе про-
должало существовать, подвергаясь, в соответствии с «духом парода»
и потребностями эпохи, медленным изменениям. Римское право не
сделалось мертвым, не было рецепировано внезапно, по воле законо-
дателя, а жило в основе всякого существовавшего в средние века
права. Таким образом Савиньи стал на позицию романистов, отри-
цавших разрыв меясду древним миром и средними веками.1 2
В то время между романистами и германистами, одинаково стояв-
шими на реакционных позициях, еще существовали мирные отно-
шения, и романист Савиньи совместно с германистом Эйхгорном
основывает в 1815 г. журнал «Zeitschrift fur Rechtsgeschichte», суще-
ствующий и в настоящее время как «Zeitschrift der Savigny-Stiftung»,
имея две отдельных секции: германистическую и романистическую.
Эйхгори (1781—1854) также принадлежит к исторической
школе права, но только оп, в отличие от Савиньи, поставил перед
собою задачу показать не развитие римского права, а историю чисто
германского права, т. е. права, вытекающего из немецкого «нацио-
нального духа». Его работа — «История немецкого права и госу-
дарства» (Deutsche Staats- und Rechtsgeschichte, 1808—1818) сдела-
лась на долгое время основополагающим трудом в области герман-
1 См. П. Новгородцев, Историческая школа юристов, М., 1896; Lands-
berg, op. cit., t. II, стр. 149 сл.
2 Идеи Савиньи о возникновении и органическом развитии права получили дальней-
шее обоснование в трудах его почитателя и преемника по кафедре в Берлинском универ-
ситете Г. Ф. Пухта (1798—1846), крупнейшего романиста, автора блестяще написанных
♦ Введения в Институции», «Пандектов» и многих других юридических и историко-право-
вых произведений. Пухта не только по своим научным взглядам, но и по своим политиче-
ским убеждениям, весьма реакционным, является типичным представителем исторической
школы права.
146
ского права. Влияние Эйхгорна можно проследить до позднейшего
времени, вплоть до Генриха Бруннера. Эйхгорн изучает развитие
права с самых первых его проявлений у германцев вплоть до 1815 г.,
разбивая его историю на четыре периода. Каждый период начи-
нается обзором политической истории, затем излагается государ-
ственное право и его источники, далее следует частное право, права
различных сословий, каноническое право, суд и военный строй,
финансы и администрация. Таким образом освещаются все стороны
общественной жизни, поскольку они получили выражение в учре-
ждениях и законах. До XIV в. дается подробное изложение,
последний же, четвертый период, изложен в виде сухого, краткого
контекста.
Основная идея Эйхгорна выражена в IV томе, где он пишет: «Го-
сударство, его устройство и законы не есть продукт человеческого
произвола, а результат органического, подчиняющегося своим соб-
ственным законам развития». Эту идею развивал, как мы видели,
и Савиньи; эта идея является важнейшим положением всей истори-
ческой школы права.
В качестве носителя развивающегося права Эйхгорн, как-и вся
школа, выдвигает другую идею — так назыв. «народного flyxa»(Volks-
geist). Обоснование этих двух плодотворных идей: идеи разви-
тия и идеи народного духа современная буржуазная
историография приписывает целиком исторической школе права.
Некоторые историки, в своем увлечении реакционной школой права,
приписывают ей даже так сказать «изобретение» принципа эволю-
ции, который затем уже был перенесен в область естествознания.
Однако уже Гете и Ламарк, задолго до появления исторической школы
права, выдвигали этот принцип в естествознании, а мыслители начала
XVIII в., например Вико, предвосхитили его в своих философских
работах. * 1
Точно также неправильно приписывать исторической школе права
приоритет в создании идеи «народного духа». Ее выдвинули уже
рационалисты, в частности Монтескье, который в «Духе законов»
Пишет: «Законодателю надлежит следовать национальному духу, если
Ьн не желает вступить в противоречие с принципом правительства;
ибо лучше всего мы действуем тогда, когда действуем свободно и сле-
дуя нашему природному гению».2 Исторической школе права при-
надлежит лишь та сомнительная заслуга, что опа придала идее народ-
аого духа мистический характер. Под «народным духом» представи-
гели этой школы понимали не исторически сложившийся характер,
способности, нравы народа (или же господствующего класса, как
указывал Вольтер) 3, а некий иррациональный субстрат всех явлений
в области литературы, искусства, права и учреждений, Чтобы понять
Вти явления, нужно было восходить к «народному духу», а познать
Последний можно только обращаясь к этим явлениям: получался
. 1 См. статью Н. Kantarowicz, Volksgeist und die historische Rechtsschule в
list. Zeitschr., 1912, Bd. 308.
i 2 Esprit des lois, livre XIX, chap. V (p. 378 в изд. Hachette, 1905 г., т. I).
3 Вольтер говорил, что под «духом нации» нужно понимать «дух правящего слоя»
ой нации.
I
ь
147
замкнутый круг, нй на Шаг вйеред не двигавший историческую науку,
зато представлявший удобное поле для всяких реакционных фило-
софских спекуляций. Идея народного духа сделалась прикрытием
для самых ретроградных взглядов, ибо, ссылаясь на этот мистиче-
ский «дух», можно было отстаивать непригодность любых реформ
в области правовых, социальных и экономических отношений.
Итак, и идею развития и идею народного духа историческая школа
права заимствовала у тех самых рационалистов XVIII в., к которым
она относилась с ненавистью. На это обстоятельство обратил внима-
ние уже Маркс в одной из своих ранних статей — «Философский
манифест исторической школы права». «Вульгарная точка зрения, —
пишет Маркс, — считает историческую школу реакцией против фри-
вольного духа XVIII столетия. Распространенность этого взгляда
обратно пропорциональна его правильности. XVIII столетие произ-
вело только один продукт, существенной чертой которого является
фривольность, и этим единственным фривольным продуктом является
историческая школа».1
Однако если историческая школа права многим обязана мысли-
телям Просвещения, то все же ее заслугой является то, что идею
исторического развития, только намеченную писателями XVIII в.,
опа сделала достоянием всей исторической науки. В XIX в. мы уже
пе найдем, благодаря этому, пи одного произведения, которое, изучая
какое-либо явление общественной жизни, не ставило бы перед собой
задачи выяснить его генезис, его исторические корни.
К этим сравнительно скромным размерам можно свести положи-
тельное влияние исторической школы права на нашу науку.
Влияние филоло-
гии и фольклора
на романтическую
историогра фию.
Я. Гримм.
В развитии романтической историографии извест-
ную роль сыграли и успехи филологических наук,
которые, благодаря обширной и многосторонней
деятельности Якова Гримма, по своим научным
взглядам примыкавшего к исторической школе
права, также получили романтическую окраску. 1 2
Яков Гримм (1785—1863) занимался лингвистикой, фоль-
клором, правом, историей религии и мифов и являлся одним из наи-
более блестящих представителей немецкой научной мысли в первой
половине XIX в. Его основной труд «Памятники древностей немец-
кого права» (Deutsche Rechtsaltertiimer) является неоценимым кладе-
зем всевозможных сведений по языку и праву. Маркс и Энгельс часто
прибегали к помощи работ Гримма, которые они высоко ценили.3
В качестве филолога Гримм обосновывает положения исторической
школы. Если Савиньи выступал против общего немецкого законо-
дательства, то Гримм со своей стороны возражал против возмож-
1 Марксе и Энгельс, Сочинения, т. I, стр. 195 сл. Курсив Маркса.
2 Это констатировал Маркс в письме к Энгельсу от 25 марта 1868 г. (Маркс и
Эн г е л ь с, Сочинения, т. XXIV, стр. 34): «Первая реакция против французской рево-
люции и связанного с нею просветительства была естественна: все получало средневеко-
вую окраску, все представлялось в романтическом виде, и даже такие люди, как Гримм,
не свободны от этого».
3 Энгельс по поводу достоинств немецкого словаря Гримма пишет в 1859 г. Марксу:
«... имею под рукой только готский текст и Гримма, но старик действительно изуми-
телен» (Маркс и Энгельс, Сочинения, т. XXII, стр. 452).
148
ности общей немецкой грамматики, которая навязывала бы языку
те или иные правила. Необходима, говорил он, историче-
ская грамматика, изучение языка в его историческом раз-
витии, но бесплодно пытаться ввести язык в определенные, навязан-
ные извне рамки.
Не довольствуясь изучением проявлений «народного духа» в праве
языке, Гримм идет в народ, собирает фольклорный материал —
поговорки, пословицы, песни, легенды, мифы и саги и публикует
вместе со своим братом знаменитый сборник «Сказок», а затем труд
по древней германской мифологии. Чтобы попять, какое значение
для исторической науки имела научная работа Гримма в этом отно-
шении, достаточно вспомнить о том, как относились к мифам и сагам
рационалисты XVIII в. Эти идеологи передовой буржуазии, бу-
дучи в сущности чуждыми народной массе и, с другой стороны,
презирая все, что было создано средневековьем, выбрасывали за борт
исторические песни и народные легенды, как продукт невежествен-
ной фантазии. Опи стремились разбить традиции, изгнать из истории
все чудесное, нелепое, несовместимое с разумом. Поэтому в мифах,
сагах и т. п. они не хотели признать исторических источников и пред-
почитали скорее оставлять целые столетия первоначальной истории
народов без всякого внимания, чем пользоваться подобным матери-
алом. Только со времени Я. Гримма и под его влиянием историки
усвоили мысль, что в саге заключено историческое зерно, что ее изу-
чение является одним из способов проникнуть в глубь веков, от кото-
рых не дошло никаких письменных свидетельств.
От Гримма берет начало и то течение в истории культуры, которое
стремится всесторонне охватить развитие народа путем изучения его
быта, нравов, верований и суеверий, в противоположность вольте-
ровской концепции истории культуры, видевшей в ней только развитие
науки, литературы, искусства и т. д. Основоположник истории немец-
кой культуры Генрих Риль является учеником Якова Гримма.
На основе изучения всех проявлений народного творчества Гримм
делает вывод о самобытности народа, о своеобразии его пси-
хических черт, делающих невозможным перенесение к нему извне
учреждений, присущих какому-либо другому народу. Таким образом
Гримм приходит к тому же «национальному духу», что и историче-
ская школа права, откуда уже другими были сделаны дальней-
шие реакционные — и теоретические и практические — выводы. Заим-
ствование учреждений, конституций и т. п. из Франции, Англии и
проч, объявлялось невозможным, насилующим и искажающим не-
мецкий национальный дух. 1
Представителями аналогичных взглядов в России являлись, как
известно, славянофилы, выдвинувшие тезис о самобытности
русского народа и о несостоятельности реформ Петра I, якобы чуж-
1 См. Briefe der Briider Grimm gesammelt von H. Giirtler und A. Leitzmann,
Jena, 1923. Сам Гримм принадлежал по своим политическим убеждениям к умеренно-
либеральному крылу буржуазии. Когда в 1837 г. король Ганновера (английский герцог
Кумберленд) отменил конституцию, Гримм вместе со своими единомышленниками — Гер-
винусом и Дальманном — был инициатором так назыв. «протеста семп профессоров» и
подвергся изгнанию из пределов королевства.
149
дых русскому национальному духу и заставивших Россию свернуть
с пути «нормального» исторического развития. И у пас славянофиль-
ская идея «национального.духа» была подхвачена крепостниками для
прикрытия самых закоснелых, ретроградных взглядов, хотя сами
по себе идеологи славянофильства, вроде К. Аксакова, отнюдь пе
могут быть отнесены к категории реакционных деятелей.
Одним из важных для историографии теоретических реакционных
выводов из учения Гримма являлось положение о невозможности
всемирной истории. Историческими индивидами являются только
нации, человечество же представляет абстракцию, выдумку рацио-
налистов. Нет не только человечества как субъекта истории, нет и
единого исторического процесса. Каждой нации свойствен свой путь
развития, следовательно, возможна только национальная или ло-
кальная история.
В такой крайней форме, выражавшей наиболее реакционное напра-
вление в романтической историографии, эта мысль пе удержалась.
Романтики писали всемирные истории не в меньшем количестве, чем
рационалисты, но только не как историю человечества, а как историю
«ведущих народов», стремясь охватить на каждом данном этапе раз-
витие одного какого-либо народа. Какое огромное влияние на такую
концепцию всемирной истории оказала знаменитая гегелевская схема
«развития мирового духа», будет видно из дальнейшего изложения. 1
При характеристике идейной атмосферы, в кото-
рой зародилась и развивалась романтическая исто-
риография, нельзя обойти построений государ-
ствоведов и экономистов, которые давали истори-
кам дополнительный материал для всесторонней
реабилитации средневековья. Адам Мюллер
Романтическое го-
сударствоведение
и политическая
экономия. Адам
Мюллер и К. Л.
фон Галлер.
в своих «Элементах государственного искусства» (Ele me nte derStaats-
kunst, 1809) провозносил феодальный строй и подчеркивал «неиско-
ренимость» средневековых законов, сословий и нравов. Как эта, так
и позднейшие его работы являются предвосхищением в области поли-
тической экономии принципов исторической школы права. Еще в боль-
шей мере это справедливо по отношению к бернскому патрицию,
государствоведу Карлу-Людвигу фон Галлеру. Его
основной труд носит характерное название «Восстановление государ-
ственной науки, или теория естественно-общественного состояния,
противопоставленная химерам искусственно-гражданского строя»
(1816 и сл.).2 Галлер выступает здесь против энциклопедистов, Руссо,
учения о договорном государстве, французской революции, либераль-
ной партии и всякой мало-мальски свободной мысли. Энциклопедию
он изображает как заговор безнравственных людей, задумавших
разрушение старого порядка ради личных выгод, французскую рево-
люцию— как дело дьявола. Даже историки умеренно-консервативного
1 GerhardMasur, Rankes Begriff der Weltgeschichte, Munchen,1926, Введение
стр. 15—50.
2 Подробное изложение системы Галлера см. у G. von Below, Der Deutsche Staat
des^ Mittelaltera, Leipzig, 1914, и Савин, История Зап. Европы XI—XIII вв.,
150
направления середины прошлого столетия объявили этот труд «мани-
фестом самого закоснелого и ретроградного консерватизма». 1
Господство сильных над слабыми, богатых над бедными Галлер
считает естественным, самим богом предустановленным порядком. Для
обоснования социального господства существуют лпшь три силы или
принципа: богатство либо собственность, мужество или ловкость,
дух пли наука. В зависимости от преобладания одного из этих прин-
ципов различаются три вида государства: патримониальное, военное
и духовное. Патримониальное государство характеризуется властью
наследственных крупных помещиков, военное — господством «гене-
ралата», духовное — властью независимых духовных князей во главе
с высшим жрецом, т. е. теократией. Нормальным, исходным типом
государства является патримониальное, прочие государственные
формы приобретают устойчивость только в результате установления
их органической связи с землевладением. Власть помещика-госу-
даря Галлер превозносит как высшую форму организации человече-
ского общества. Средневековый феодальный строй представляет собою
соединение «генералата» и патримониального государства, а над этим,
как более широкое объединение, возвышается теократия, власть рим-
ского папы.
Выступая апологетом средневековой системы,*? певцом государства-
поместья» (Grundherrshaft’a), 1 2 Галлер договаривается до отрицания
современного ему централизованного государства, обязательной воен-
ной службы, принудительных налогов и т. д., выдвигая всюду необ-
ходимость согласия помещиков. Этот цинично-откровенный идеолог
феодально-помещичьего класса, считал необходимым оправдать средне-
вековый строй от выдвигавшихся против пего просветителями обви-
нений в господстве насилия, подавлении слабых, отсутствии личной
свободы утверждением, что зависимость человека от человека ни-
сколько не унизительна, а крепостное право даже благодетельно для
крестьян, обеспечивая им защиту и известное материальное благо-
состояние. К развитию денежного хозяйства, торговли, кредита Гал-
лер относится враждебно, правильно приписывая этому развитию
важнейшую роль в разрушении феодализма. Оп указывает, что про-
истекший отсюда распад феодальной системы имел своим неизбежным
следствием революцию, которая далеко еще не преодолена: по мысли
Галлера, только возврат к феодальным порядкам в состоянии спасти
общество от ужасов повой революции.
Положения Галлера казались слишком отсталыми и утопичными
даже представителям того класса, интересы которого он защищал.
Когда его упрекали в том, что оп хочет возродить давно исчезнувшее
государство-поместье средневековья, он отвечал, что его Patrimo-
nialstaat — не прошедший идеал, а нечто и теперь существующее,
поскольку оно не подавлено «нововведениями». Вопреки очевидности,
он отрицал даже всякую связь своего построения с «историей и систе-
мой средних веков», заявляя, что «пе прочитал пи единой книги о так
1 См. Н. Петров, Новейшая национальная историография в Германии, Англии
и Франции, 1861.
2 Савин, История Европы XI—XIII вв., ч. I, стр. 17.
называемом средневековье» и что он высказывается просто как «берн-
ский патриций».1 Но независимо от того, лежит ли в основе его кон-
струкции обобщенный опыт средневекового строя или идеализация
сохранившихся на его родине пережитков патримониального госу-
дарства, «Восстановление государственной науки» влилось еще одной
реакционной струей в общий поток реакционного романтизма. По-
добно исторической школе права, романтическое государствоведение,
выражаясь словами Маркса, пыталось узаконить «...подлость сего-
дняшнего дня подлостью вчерашнего...». 2
Общая оценка
раннего (реак-
ционного дворян-
ского) романтизма.
Все рассмотренные выше явления в области идео-
логии относятся в основном к первой четверти
XIX в. Литераторы, историки, философы, право-
веды и экономисты этого периода являются пред-
ставителями раннего романтизма, который больше всего
характеризуется своей реакционностью и отражает в основном настрое-
ния феодального дворянства и верхушки консервативной буржуазии,
напуганных французской революцией. Подытоживая и сводя воедино
все элементы романтической идеологии, мы можем следующим обра-
зом формулировать черты, отличающие ее от идеологии Просве-
щения.
Во-первых, «Разуму», как господствующему принципу и критерию
оценок просветительной идеологии, интеллектуализму и прагматизму
просветительной концепции истории романтизм противопоставляет
мистическую идею «народного духа», веру в фатум, т. е. в ирра-
циональное развитие истории, постижение «души эпохи», и интуи-
цию — как цель и метод позпания.
Во-вторых, свободомыслию, неверию, деизму, т. е. рациональной
религии XVIII в., романтизм противопоставляет ханжескую рели-
гиозность и культ католической церкви.
В-третьих, космополитизму, идее Weltbiirgertum’a противопоста-
вляется крайний национализм, шовинистическое превознесение своей
нации над всеми другими народами. В связи с этим, вместо «ч е л о-
в е ч е с т в а», в качестве единственного субъекта исторического
развития, выступает национальное государство, причем это
государство рассматривается уже не как результат рационального
соглашения между людьми («общественного договора»), а как исто-
рически обусловленное создание гения парода.
В-четвертых, вере наиболее передовых деятелей Просвещения
в силу демократии, в творческую роль революций, в неизменную
прогрессивность развития реакционный романтизм противопоставляет
апологию дореволюционных порядков—сословное неравенство, го-
сударство «святых и рыцарей» Эдмувда Берка и патримониально-
крепостническое государство Галлера; вражда «Просвещения» к фео-
дализму, ко всему средневековому сменяется у романтиков подлин-
ным культом средних веков. 1 2
1 «Ich habe kein einziges Buch liber das sogennante Mittelaltcr gdesen», — пит. у
R. Stadelmann, Grundformen der Mittelalterauffassung von Herder bis Rank**,
Dt. Viertjahrschr. f. Lit. u. Geistesgesch., 1931, Bd. IX, H. I, стр. 73.
2 Ma p kc и Энгельс, Сочинения, т. I, стр. 387.
152
Таким образом, идеи реакционного романтизма раннего периода
складываются как прямая противоположность, как отрицание всего
мировоззрения XVIII века. К своим даже наиболее оригинальным
взглядам романтики приходят, главным образом, отталкиваясь
от взглядов Просвещения; при этом они, преклоняясь перед историз-
мом, сами антиисторически отвергают всякую преемственность между
собою и просветителями.
Свое наиболее законченное выражение реакционно-дворянский
романтизм раннего периода получил на почве Германии, а своими
наиболее классическими формулировками он обязан немецкой истори-
ческой школе права. Поэтому резкую оценку этой школы, данную
Марксом, мы можем распространить на весь ранний романтизм:
«Школа, узаконяющая подлость сегодняшнего дня подлостью вчераш-
него, школа, объявляющая мятежным всякий крик крепостных про-
тив кнута, если только этот кнут — старый и прирожденный истори-
ческий кнут, школа, которой история показывает, как бог Израиля
своему слуге Моисею, только свое a posteriori, — эта историче-
ская школа права изобрела бы немецкую историю, если бы
опа не была изобретением немецкой истории. Она, этот Шейлок, но
Шеплок лакей, клянется в каждом фунте мяса, вырезанном из народ-
ного сердца, ее векселем, ее историческим векселем, ее христианско-
германским векселем». 1
Однако в 2О-х гг. XIX в. Европа снова вступает
Зарождение либо- в ПОЛОСу революционной борьбы. Национально-
ного^ро'мантизма. освободительное движение, разбуженное грубым
солдатским сапогом Наполеона, стремится порвать
оковы Меттерпиховской реакции. Экономическое развитие делает
неизбежным новое обострение противоречий между консервативным
дворянством, вернувшим себе командные высоты в политической
жизни, и либеральной буржуазией. В этой обстановке романтизм
утрачивает свою реакционную однородность, в нем все сильнее про-
бивается либерально-буржуазная струя, в его историко-философских
спекуляциях обнаруживается тенденция синтезировать идеи раннего
романтизма с идеями Просвещения, вместо того чтобы открещиваться
от последних. Этот либеральный романтизм смотрит уже не только
назад, но и вперед, в будущее исторического развития; средние века
ого интересуют уже не как эпоха «идеального» общественного строя,
а как эпоха зарождения современных европейских наций и совре-
менной европейской буржуазии. В руках буржуазных романтиков
история служит уже не для защиты сохранившихся феодальных пере-
житков, а оружием борьбы буржуазии за политическую власть, за
национально-буржуазное господство.
Синтез роман- Наиболее ярким и значительным выражением пере-
тизма и Просвеще- хода реакционной дворянской романтики к роман-
ния в «Философии тике либерально-буржуазпой является философское
истории» Гегеля. творчество Гегеля. В его «Философии истории»
отчетливее всего выступает та попытка синтезировать историческую
концепцию романтизма и идеи эпохи Просвещения, о которой упо-
миналось выше.
1 Маркс и Энгельс, Сочинения, т. I, стр. 387.
153
«Философия истории» представляет собой курс лекций, которые
Гегель читал между 1822 и 1830 гг. В этой работе автор ставит перед
собой задачу дать с философских позиций общий обзор всей истории
человечества. Самая постановка задачи свидетельствует о зависимости
Гегеля от идей XVIII века: в то время как реакционные романтики
утверждали, что всемирная история невозможна, Гегель, подобно
просветителям, признает всемирный характер исторического про-
цесса, как некоторого единства. Он не ограничивается одним народом
или одними только европейскими народами, но затрагивает в своем
историко-философском синтезе отчасти и внеевропейские страны —
Азию, Африку, Америку. Однако в том, к а к он понимает этот все-
мирно-исторический процесс, обнаруживается в его построении и
сильный элемент реакционного романтизма.
Прежде всего, необходимо отметить, что всемирно-исторический
процесс рассматривается у Гегеля абстрактно, в чисто интеллектуаль-
ном плане, как саморазвитие абсолютного духа,
или абсолютного разума. Эта абстракция, сама по себе не противо-
речащая историко-философским идеям просветителей, согласно ха-
рактеристике Маркса и Ленина представляет собой по существу чело-
веческое сознание, только оторванное от живого конкретного, исто-
рического человека и возведенное в абсолют. 1
Действительно, развитие абсолютного духа понимается как процесс
развития сознания свободы. Каждая эпоха и каждый ведущий народ
данной эпохи в этом сознании свободы достигает только определенной
ступени, после чего он сходит с исторической арены, уступая место
другому народу, который поднимет сознание свободы выше. В странах
Востока самосознание абсолютного духа стояло еще на весьма низком
уровне, так как там сознанием свободы обладал только один (деспо-
тический правитель). У греков и римлян абсолютный дух поднялся
ступенькой выше, но и здесь сознание свободы ограничено свободою
немногих. Только германский народ дошел в христианстве до созна-
ния того, что человек, как таковой, свободен и, следовательно, само-
познание духа достигло здесь наивысшего развития. 1 2
Сообразно этому представлению, дается картина конкретного все-
мирно-исторического развития и его периодизация.
Во-первых, развитие народов Индии, Китая и т. д. Гегель оста-
вляет вне своей общей схемы на том основании, что Индия совсем
не имела истории, а китайцы, хотя и прошли определенный истори-
ческий путь, но этот путь совершенно не связан с всемирно-истори-
ческим процессом в странах Передней Азии и Европы.3 Только эти
последние страны и являются, по Гегелю, ареной деятельности абсо-
лютного духа, поднимающегося к познанию свободы.
Во-вторых, хотя «свет духа воссиял впервые в Азии», и «благодаря
этому началась всемирная история», но свое развитие он получил только
в Европе. «Европа есть безусловно конец всемирной истории». 4
1 Гегель, Сочинения, т. VIII, Предисловие, стр. XXXIX.
2 Ibid., стр. 18.
3 Ibid., стр. 59; ср. стр. 83 сл. «Дальняя восточная Азия удалена от всемирно-
исторического процесса и не вмешивается в пего».
4 Ibid., стр. 94 и 98.
154
Таким образом Гегель, в отличие от просветителей, возвращается
в сущности к европоцентризму, провозглашая Европу центром всего
всемирно-исторического процесса.
Помимо Индии и Китая Гегель совершенно устраняет из своей
схемы и Византию, где «христианство, — по его словам, — попало
в руки подонков и необузданной черни». «История Византии, —
пишет он, — это отвратительная картина слабости государства», это
история страны, в которой из-за догматических раздоров погибла ты-
сячелетняя культура. 1 В этой оценке Византии нетрудно увидеть
отзвук взглядов просветителей и, в частности, Шлецера. История
греко-римского мира имеет свое продолжение не в Византии, а в исто-
рии германцев и созданной ими средневековой империи.
После падения Римской империи и до Карла Великого Европа
представляла картину полного хаоса, в котором, однако, имелись
предпосылки дальнейшего развития. Наступающий вслед затем пе-
риод средневековья Гегель характеризует как период господства
противоречий и «бесконечной лжи». Ибо, с одной стороны, государство
Карла Великого распадается на части в результате реакции отдель-
ных наций против господства франков, а затем государство во-
обще распадается в результате реакции индивида против господ-
ства государственного начала. Таким образом и возникает феода-
лизм. 1 2
Оценка средневековья в целом у Гегеля мало расходится с той,
какую давали просветители. «Так противоречив, так полон обмана
этот средневековый мир, — пишет он, — и желание сделать лозунгом
его совершенство свидетельствует об извращенном вкусе нашего вре-
мени». 3 Выступая против реакционного романтизма, Гегель еще бо-
лее резко высказывается в другом месте: «Средневековье — обосно-
вание и оправдание религией самых неразумных и грязных вещей».
Отсюда попятно его замечание об «ужасной ночи средневековья», за-
мечание, являющееся текстуальным воспроизведением формулировки
просветителей. 4 Однако, в отличие от последних, Гегель считает
средние века и феодализм не «простым перерывом в ходе всемирной
истории», а необходимой ступенью в истории человечества.
Подъем в средние века начинается только в связи с развитием
городов. Города — это реакция против насилий феодального строя;
города защищают идею восстановления государственного единства;
города выступают против католической церкви и подготовляют по-
явление протесъантизма, который один только в состоянии обеспе-
чить свободу через религию. Благодаря деятельности городов «ужасную
ночь средневековья» сменяет «утренняя заря Возрождения», за кото-
рой следует «все преобразующее солнце» Реформации. 5
Реформация побеждает только у германских народов, ибо только
они являются цельными нациями, тогда как романские народы, благо-
даря смешению в них римского и германского элементов, характери-
1 Ibid., стр. 319 и 320.
2 Ibid., стр. 348 сл.
3 Ibid., стр. 359 сл.
4 Ibid., стр. 360.
6 Ibid., стр. 361 и стр. 383—385.
155
зуются духовным раздвоением. 1 Помимо того, только германские
народы «обладают способностью быть носителями более высоких
принципов духа» благодаря изначальному существованию у них инди-
видуальной свободы и господству связей, основанных па личной вер-
ности. 1 2 Что касается славян, то Гегель указывает на их исключи-
тельное занятие земледелием, результатом чего является их тесная
зависимость от природы и очень слабое развитие человеческой актив-
ности и деловитости. Самопознание абсолютного духа здесь разви-
вается так же медленно, как и связанная с этим идея государствен-
ности. Поэтому они мало причастны к зарождающейся в Европе сво-
боде и не включились по-настоящему в исторический процесс.
Итак, только германцы являются носителями начала свободы;
их развитие является венцом и завершением исторического развития
вообще, так как именно здесь процесс поднятия абсолютного духа
к полному самопознанию доходит до паивысшей точки. Этой наивыс-
шей точкой, апогеем самопознания духа является, по Гегелю,... прус-
ское государство. В связи с этим, Гегель превозносит Фридриха II
«Великого», как представителя идеи государства, несущего в себе сво-
боду и являющегося той формой, в которой всемирно-исторический
процесс получает свое завершение.3
Такова, в общих чертах, историческая концепция Гегеля. В ней
можно вскрыть соединение самых различных элементов, заимство-
ванных как у рационалистов XVIII в., так и у романтиков первой
четверти XIX в.
Первым Гегель обязан, как мы видели, идеей всемирно-исто-
рического процесса, общей оценкой средневековья, исторической
роли средневековых городов, наконец, общим чисто идеалисти-
ческим представлением о человеческой истории, как прогрес-
сивном развитии человеческого сознания. У вторых он взял край-
нее националистическое представление об исторической роли гер-
манцев, о народах ведущих, «исторических», в которых пребывает
абсолютный дух, и неисторических, лишенных сознания свободы,
о христианской церкви и христианском государстве, как высших
формах человеческого общения, в которых реализуется самопознание
абсолютного духа, и т. д.
Тем оригинальным, новым и плодотворным, что внес от себя Гегель
в концепцию всемирно-исторического процесса, является диалек-
тический принцип развития. Сущность этого прин-
ципа заключается в том, что все историческое развитие представляет
собою борьбу противоположных начал. Развитие не является спо-
койным, мирным, ибо на каждой данной ступени, наряду с элемен-
тами господствующими, имеются и элементы нового, отрицающие
все, что существует, переводящие развитие на иной путь. «...Разви-
тие, — говорит Гегель, — является движением вперед от несовер-
шенного к более совершенному, причем первое должно быть рассма-
триваемо не в абстракции лишь как несовершенное, а как нечто такое,
1 Гегель, Сочинения, т. VIII, стр. 392.
2 Ibid., стр. 351.
3 Ibid., стр. 38: «Государство есть божественная идея, как она существует на земле»»
ср. стр. 45.
156
что в то Же время содержит в себе свою собственную противополож-
ность». И далее: «Изменение, которое есть гибель, есть в то же время
возникновение новой жизни». 1
В этих двух положениях, в сущности, заключен основной прин-
цип его диалектики. Но только у Гегеля этот принцип применен не
по отношению к материальному развитию общества, а по отношению
к развитию некоего абсолютного духа. Иными словами, все историче-
ское развитие представляет диалектическое развитие идеи, борьбу про-
тивоположностей, происходящую только в головах, в сознании людей.
Известно, что основоположники марксизма поставили гегелев-
скую диалектику с головы на ноги, создали материалистическую
диалектику, являющуюся гениальным и единственно научным мето-
дом познания реального общественно-исторического процесса, а не
воображаемого процесса «самопознания духа». Известно также, что
Маркс, Энгельс, Ленин высоко ценили Гегеля, несмотря на его идеа-
лизм. «Гегелевскую диалектику, — писал Ленин, — как самое все-
стороннее, богатое содержанием и глубокое учение о развитии,
Маркс и Энгельс считали величайшим приобретением классической
немецкой философии». 1 2 «Хотя сам Гегель был поклонником само-
державного прусского государства, ца службе которого он со-
стоял в качестве профессора Берлинского университета, — пишет
в другом месте Лепин, — учение Гегеля было революционным.
Вера Гегеля в человеческий разум и его права и основное положение
гегелевской философии, что в мире происходит постоянный процесс
изменения и развития, приводили тех учеников берлинского фило-
софа, которые не хотели мириться с действительностью, к мысли, что
и борьба с действительностью, борьба с существующей неправдой и
царящим злом коренится в мировом законе вечного развития». 3
Таким образом учение Гегеля, выросшее из двух корней — рацио-
налистического и реакционно-романтического, было до известной сте-
пени внутренне противоречивым И могло оказать на историческую
науку двойственное влияние. С одной стороны, это учение было вос-
приято реакционным направлением буржуазной историографии, еще
резче подчеркнувшим его крайне националистические элементы, обого-
творение государства, оправдание немецкой действительности; с дру-
гой стороны, и передовая буржуазная наука многим обязана Гегелю.
Достаточно указать па историка права Эдуарда Ганса, кото-
рый, следуя Гегелю, вводит философское рассмотрение права как
всемирно-исторической категории; на известного московского исто-
рика Граповско го, который также находился под сильным
влиянием Гегеля, и т. д.
Значение раннего Ранний романтизм реакционно-дворянской окраски
романтизма для и, в еще большей степени, своеобразный роман-
развития историо- тизм Гегеля, несмотря на присущие и ему реак-
графии. циоцные черты, внесли в науку немало ценных
элементов, способствовавших поднятию историографии па еще более
1 Ibid., стр. 54, 63, 69.
2 Ленин, Сочинения, т. XVIII, стр. 10.
3 Там же, т. I, стр. 410—411.
высокую ступень. Ленин в критике антимарксиста Струве дал заме-
чательную характеристику значения раннего романтизма, которую
здесь следует привести целиком:
«Если Маркс сумел воспринять и развить дальше, с одной стороны,
«дух XVIII века» в его борьбе с феодальной и поповской силой средне-
вековья, а, с другой стороны, экономизм и историзм (а также диалек-
тику) философов и историков начала XIX века, то это только доказы-
вает глубину и силу марксизма... Что в учениях реакционеров —
историков и философов — были глубокие мысли относительно законо-
сообразности и борьбы классов в смене политических событий, это
Маркс указывал всегда с ясностью, не оставляющей места недоразу-
мениям.
«... пауку обогащали далее, в связи с ними (экономистами-класси-
ками. — О. В.\ просветители XVIII века борьбой с феодализмом и по-
повщиной... пауку двигали вперед, несмотря па свои реакцион-
ные взгляды, историки и философы начала XIX века, разъясняя
еще дальше вопрос о классовой борьбе, развивая диалектический
Метод и применяя или начиная применять его к общественной
жизни...» 1
Глубокий смысл этой ленинской оценки романтического этапа
в идеологии вполне уяснится лишь при рассмотрении развития бур-
жуазной историографии первой половины XIX в. в ее конкретных
проявлениях по отдельным странам. Мы начнем с Германии, в кото-
рой более, чем в других странах Европы, историческая паука разви-
валась под многосторонним воздействием философии, филологии, исто-
рии права, государствоведения и публицистики романтизма.
Возникновение
немецкой романти-
ческой историо-
графии.
2. Романтическая историография в Германии (1800—1848)
Немецкая романтическая историография заро-
ждается в обстановке глубочайшей подавленности
господствующих классов, вызванной военным раз-
громом Австрии и Пруссии па полях Аустерлица
и Иены. За редкими исключениями (в роде Иоганна
фон Мюллера, перешедшего на службу к Наполеопу) идеологические
представители немецкого передового дворянства и бюргерства пережи-
вали этот военный разгром и господство Наполеона как национальный
позор, от которого они стремились уйти, погружаясь в «славное прош-
лое» Германии, т. е. в средневековье, когда германская нация играла
якобы ведущую роль в Европе. История, по мысли дворянско-бур-
жуазной интеллигенции, должна была вернуть немцам чувство само-
уважения в годину национального бедствия и поднять дух народа.
Показательно, что историк-националист Генрих Луден, читавший
историю Германии в Йенском университете, в течение обоих семестров
1807 г. пе имел ни единого слушателя, а в 1808 г., когда оп объявил
вводный курс «Об изучении отечественной истории», не только ауди-
тория, но и «передняя, лестницы, двор были полны студентов», которые
явились, по словам Лудена, «удовлетворить горячую потребность
1 Ленин, Сочинения, т. XVII, стр, 275.
158
в самоуважении» и найти облегчение в мысли, что они «не последыши
ленивого племени, но потомки доблестного, крепкого, благородного
рода». 1
В годы, последовавшие за падением Наполеона и Венским конгрес-
сом, интерес к истории, хотя и по несколько иным мотивам, еще более
усилился. «Для народа, желающего подняться выше,—писал не-
сколько позднее Бемер, — чрезвычайно важно не продолжать послед-
ние несколько столетий падения, а установигь связь с более ранними
временами могущества и величия». В немецкой общественной жизни на-
мечаются теперь два течения: национально- буржуазное, стремившееся
завершить «освободительную войну» против Наполеона созданием гер-
манского политического единства, и консервативпо-дворяпское, защи-
щавшее, вместе со своими сословными привилегиями средневекового
происхождения, политическую раздробленность Германии. Оба эти
направления нуждались для обоснования своих взглядов в истории:
первое — чтобы связать прошлое величие Германии с ее «националь-
ным» единством под властью средневековых императоров, второе —
чтобы доказать с помощью исторического опыта гибельность перемен
в политическом и социальном строе. Первое направление, в соответ-
ствии с слабостью немецкой буржуазии, на первых порах оставалось
в тени, чтобы выступить на передний план только в 30—40-х гг. Гос-
подствующее положение принадлежало в первой трети XIX в. кон-
сервативно-дворянской романтической историографии,
f Но, независимо от политических направлений,
maniae^istorica немецкие историки сознавали, что пересмотр всего
исторического прошлого немецкого народа под
углом зрения новых национальных и политических потребностей невоз-
; можен без обращения к первоисточникам. Здесь, несо-
мненно, сказалось и влияние исторической школы права, которая, со-
гласно характеристике Маркса, «...сделала изучение источников своим
лозунгом, свою любовь к источникам она довела до крайности...» 1 2
Характерно, что инициатором создания огромного свода источников
германской истории явился даже не историк, а крупный политический
деятель периода «освободительной войны» барон фон Штейн. Объясняя
в 1816 г. мотивы проявленной им инициативы, Штейн писал: «Я хотел
развить вкус к германской истории, облегчить ее изучение и тем содей-
ствовать укреплению любви к нашему общему отечеству и к нашим вели-
ким предкам».3 Однако, когда он обратился к Союзному совету с прось-
бой субсидировать задуманное им издание, Меттерпих, видя в этой затее
«дух революции и либерализма» и опасаясь всего, что носит «нацио-
нальный характер», наотрез отказал, а секретарь Меттерниха Фридрих
Гопц даже цинично заметил, что не видит нужды в отысканий истори-
1 Цит. у Stadelmann, «J. Burckhardt und das МД», Hist. Zeitschr., 1930, Bd.
142, стр. 464 сл.
2 Map кс и Энгельс, Сочинения, т. I, стр. 195.
3 См. D iimml е г, Uber die Entstehung der MG, «Neues Reich», 1876 и введение
В а т т e н б a x а к его «Geschichtsquellen im Mittelalter». W. В a u с г в Einfiihrung in
das Studium der Geschichte, 1928, стр. 221 вполне правильно отмечает, что «Mon. Germ.
Hist.... sind aus dem Geiste der Befreiungskriege entstanden». Ср. Форти некий,
Monumenta Germaniae Historica (Киевск. Унив. Изв., 1880, т. Ill, стр. 29—45).
159
ческой истины с помощью первоисточников, ибо «истйна — далеко не
всегда желательная вещь».
Тем не менее, в 1819 г. на частные средства Штейна и других лиц
заложены были основы крупнейшего научного предприятия XIX в. —
издания «Исторических памятников Германии» (Momumenta Germaniae
Historica, сокращенное обозначение MG.). Вначале было организовано
в Франкфурте н/М «Общество для изучения ранней немецкой истории»
(Gesellschaft fur altere deutsche Geschichte) и создан специальный
журнал — «Архив Общества и т. д.», с 1876 г. и поныне выходящий
под названием «Новый Архив» (Neues Archiv der Gesellsch. f. alt. dt.
Gesch.). C 1824 г., по плану, выработанному Г. П e p т ц e м, началась
подготовка первого тома MG, вышедшего уже через два года.
Согласно этому плану, все издание распадается на пять разделов:
1. Scriptores (сокращенно SS), куда входят: «древнейшие
авторы» (Auctores antiquissimi, сокр. АА); «меровингские писатели»
(Scriptores rerum Merrovingicarum); «писатели лангобардские и италь-
янские» (SS. rerum Langobardicarum et Italicarum) и собственно гер-
манские писатели (SS. rerum Germanicarum), как, например, немецкие
хроники и прочее.
2. Leges (LL.), т. е. «Законы», распадающиеся па пять секций —
а) варварские правды, б) капитулярии франкских королей, в) акты
собраний (concilia), г) постановления и акты императоров и королей,
д) формулы меровингской и каролингской эпохи и источники древне-
германского права.
3. Diplomata (DD), т. е. «грайоты».
4. Epistola (Epp) — «письма».
5. Antiquit a tes (Ant), включающие произведения каролинг-
ских поэтов и проч.
Каждый том этой обширной коллекции, представляющей огромную
важность для средневековой истории не только Германии, но и боль-
шинства стран Европы, носит девиз «Sanctus amor patriae dat animum»
(Священная любовь к родине воодушевляет), подчеркивающий связь
всего предприятия с эпохой национального подъема. За полвека дея-
тельности во главе этого предприятия Георга-Генриха Пертца, сгруппи-
ровавшего вокруг себя лучшие научные силы Германии, вышло
26 фолиантов MG. С 1875 г. издание MG было взято государством
на свой счет и во главе его был поставлен Г. В а й ц, один из
крупнейших историков, ученик Ранке (см. ниже). Издание не закон-
чено и в настоящее время.
Публикация источников, предпринятая в Германии
с учетом всего предшествующего опыта (например,
бенедиктинцев) и новейших достижений филологии,
сыграла крупную роль в развитии немецкой исто-
риографии. В процессе этого издания были выработаны современные
методы научной критики источников. Ко времени выхода I тома MG
филологическая критика текстов достигла в Германии значительных
успехов. Еще в 1795 г. вышел знаменитый труд Вольфа «Пролегомены
к Гомеру», в котором этот филолог пытался разложить гомеровский
текст на его составные части и доказать, что гомеровский эпос возник
пе как результат поэтического творчества одного автора, а представляет
160
Развитие техники
исторического
исследования.
искусственное соединение отдельных Песен й других эпических произ-
ведений, возникших в недрах народа, отражающих народный дух и его
представление о древнейших событиях своей истории. Датский ученый
Нибур, используя этот пример, сделал затем попытку, при помощи
филологической критики, выделить из текста Тита Ливия древнейшие
народные сказания и легенды, которые лежали, по его мнению, в основе
повествования римского историка; опираясь на установленную таким
путем древнейшую традицию, Нибур предпринимает реконструкцию
начального периода римской истории. Хотя и Вольф и Нибур в приме-
нении филологического метода критики допустили немало ошибок,
И их выводы наукой в большей части отвергнуты, тем не менее самый
метод был воспринят многими историками, в частности издателями
Monumenta Germaniae, и явился исходным пунктом в создании совре-
менной техники исторического исследования.
В дальнейшем развитие исторической критики в Германии было
связано, преимущественно, с научной деятельностью Ранке и его
школы. Историки же первой трети XIX в. в большинстве своем при-
надлежали к так называемому «повествовательному» (нарративному)
направлению романтической историографии, ставившему своей задачей
воссоздание прошлого с помощью проникновения, «вчувствования»
в пего главным образом через посредство хроник и других повество-
вательных памятников. К этому направлению принадлежали Луден,
Лео, Штеццель, Рис, Раумер, Вилькен, Пфистер, Менцель и другие.
Упомянутые историки принадлежат к различным
Историки «нарра- оттенкам политической мысли — от крайнего реак-
тивно » школы. ценного (Лео) до умеренно-либерального (Раумер),
но всем им свойственны одинаковые, чисто «романтические» черты:
идеализация средних веков, превознесение прошлого немецкого на-
рода, самый безудержный национализм, приводящий к сознательному —
во многих случаях — искажению истины.
Ф Рис Фридрих Рис в своем широко известном
l и ’ учебнике истории средних веков (Fr. Ruhs, Hand-
buch der Geschichte des Mittelalters, 1-е изд. 1816 г., 2-е —1840 г.)
восхваляет «досхоластические» столетия средневековья, столетия, когда
|цаслаждение жизнью еще не было отравлено утонченностью нравов»,
огда огнестрельное оружие еще не уничтожило индивидуальную силу,
«торговое еврейство» еще не убило «самостоятельности крестьян»,
огда «не было еще почт и газет» и повышенной занятости, когда «пра-
ггельство составляло с народом одно целое». — «Высоко стоял этот
)мо критический единый народ братьев над варварской полицией деспо-
гческого государства новых французов и их подражателей», которые
[отели бы контролировать каждое наше дыхание». 1 11
Здесь восхваление средних веков проводится под
• уден» флагом защиты индивидуальной свободы и «демокра-
1й» против всего капиталистического развития и бюрократически-
олицейского государства. Такого же характера и произведения Ге ц-
йхаЛудена, с тем только отличием, что в его общем курсе истории
)рмацского народа резче выпячивается превосходство немецкой нации
1 Цит. у Stadelmann, Grundformen..., стр. 472 сл.
11 О. Л. Вайнштейн—448
161
над всеми другими народами. Его основной вывод Из истории средневе-
ковой Германии формулирован следующим образом: «из новых народов
немцы стоят выше всех по мощи и по культуре». 1 Стремясь доказать
ведущую роль Германии, Луден фальсифицирует историю с помощью
самых наивных и грубых приемов. Так, например, говоря о Карле Ве-
ликом, он заявляет, что основатель империи был чистокровный герма-
нец с голубыми глазами, а в далеко запрятанном примечании
делает следующую оговорку: правда, источники ничего не сооб-
щают о цвете глаз императора, но он, Луден, прибавил эту чер-
точку из чувства патриотизма.
Г Лео Гораздо более умелым фальсификатором прошлого
® ’ является Генрих Лео (1799—1878), виднейший
представитель повествовательно-романтического направления в Гер-
мании. Лео был профессором Берлинского университета до 1828 г.,
потом, в течение 50 лет, профессором университета в Галле. В молодости
Лео находился под влиянием Гегеля и даже несколько кокетничал с ли-
берализмом, но затем, испугавшись июльской революции 1830 г.,
переметнулся на сторону крайней реакции.
Энгельс в одном из своих ранних произведений 1 2 выводит среди
реакционных персонажей Германии между прочим и Лео,
«Чье благочестие архангелы признали;
Он с верою в поход на гегельянцев шел,
Он с верой защищал и церковь и престол,
Он с верой гнусную историю вселенной
Исправил...»
В 30—40-х гг. Лео издавал печатный орган, выступавший на стороне
крайней реакции — «Политический еженедельник» («Politisches
Wochenblatt»).
Здесь он защищал идеи ультрамонтанства и проявил свою привер-
женность к Австрии, как государству строго консервативных начал.
Это не помешало ему перекинуться впоследствии на сторону Пруссии
и сделаться горячим почитателем Бисмарка. Лео играл крупную роль
в партии консерваторов и с 1866 г., с момента окончательной победы
политики Бисмарка, сделался настоящим апологетом единства Герма-
нии, создаваемого «кровью и железом». Замазывая грехи своего про-
шлого австрофильства, он стал наиболее ярким защитником шовинисти-
ческих идеалов прусского юнкерства. Ему принадлежит крылатое выра-
жение—«бодрая веселая война» (der frische frohliche Krieg). Его идеа-
лом и критерием исторических оценок на этом этапе сдалалось прусское
военно-казарменное воспитание. Вообще Лео был одним из тех авторов,
произведения которых наиболее содействовали внедрению в историче-
скую науку культа могущественного военно-бюрократического госу-
дарства, легко подавляющего внешних и внутренних врагов. С этим
связано и его отношение к государству вообще. Идя еще далее Эйх-
1 Ср. аналогичный вывод В. М е н ц е л я (Geschichte der Deutschen, Zurich, 1825—
1827, стр. 2): «подобно тому как в древности германцы стояли физически (korperlich),
благодаря своей героической силе, выше других наций, так и немцы средневековья далеко
превосходили все народы в безбрежной полноте своего сердца».
2 «Библия чудесного избавления», Маркс и Энгельс, Сочинения, т. II,
стр. 210 сл.
162
Юрна, Лео доказывал, что государственная форма общественной жйзнй
присуща человечеству с самого его зарождения. Если бы на свете была
только одна семья, и она образовала бы государство. Вне государства
жизнь общества невозможна. Отсюда — осуждение даже реакционного
Галлера с его идеей примата частного права над государственным. Гал-
лер, по мнению Лео, сам заражен рационализмом и индивидуализмом
просветителей, против которых он выступает.
Произведения Лео — «История итальянских государств», 1829,
«Двенадцать книг Нидерландской истории», 1832—1835,'«Учебник
всемирной истории», 1835—1844, — написанные в духе нарративно-
романтической школы, с тенденциозным подбором материала, с резкими
выпадами против Вольтера, рационалистов и либеральной историо-
графии, без систематической критики источников, являются образцом
обскурантской концепции истории. Особенно показательна в этом отно-
шении оценка значения церкви. «Со времени Константина, — пишет он
во «Всемирной истории», — история христианской церкви образует
ядро, душу всей всемирноисторической жизни». Он восхваляет инкви-
зицию, крестовые походы против еретиков, сожжение на кострах про-
тивников церковных авторитетов, оправдывает кровавые подвиги гер-
цога Альбы в Нидерландах, проявляет чисто зоологическую ненависть
к «национальным врагам» немцев (например, французов он называет
«нацией обезьян») и т. д.
Для современной реакционной немецкой историографии характерно
стремление реабилитировать этого черносотенного историка, как защит-
ника идеи «национального государства», причем Георг фон Белов
заходит в этом отношении так далеко, что квалифицирует «Всемирную
историю» как гениальное произведение и заявляет, что если бы «ны-
нешние защитники и почитатели марксизма вчитались в труды Лео, то
это уберегло бы их от односторонности марксистской концепции». 1
Лео в качестве представителя крайне правого крыла романтической
историографии имел множество единомышленников, особенно среди
историков-католиков и среди перебежчиков в католицизм. На всю
эту группу реакционеров июльская революция 1830 г. подействовала
подобно удару хлыста, заставив их еще резче подчеркнуть в своих рабо-
тах глубокую ненависть к буржуазному развитию Европы и к демо-
кратическим идеям 20-х—30-х гг. Так, Г у р т е р, известный историк
папства (Hurter, Geschichte d. Papst Innocent III und seiner Zeitge-
nossen, 1834) под влиянием страха перед революцией становится из
протестантского пастора ярым католиком и поклонником папства.
В своей речи в 1833 г. он говорит о «безнравственности» своего времени,
когда господствуют «слепые и разрушительные силы» революции,
иуказывает, чтоединственнымего утешением является занятие средними
веками, дающими ему возможность перенестись в эпоху, когда «стол-
пами общества было твердо обоснованное право, прочный порядок
и нравственное достоинство». Точно так же Геррес, Филиппе и мн. др.
1 См. Kraglin, «Heinrich Leo», Leipz., 1908, особ. стр. 280 сл., где поворот
Лео на сторону крайней реакции связывается с июльской революцией 1830 г.;
G. vonBelow, Deutsche Geschichtsschreibung..., стр. 22 сл. и особ. стр. 27; ср.
Бузескул, «Из области новейшей западно-европейской историографии» («36ipHHK
Захадознавства Всеукр. Акад. Наук», Киев, 1929); F u е t е г, op. cit., стр. 662 сл.
163
к этот йерйод пишут исторические работы, основывают псторико-йолй-
тические журналы («Historisch-politische Blatter fur das katholische
Deutschland, hrsg. von Gorres und Philipps) с целью пропаганды своей
реакционной политической программы. 1 В основе поворота всех этих
протестантских историков к католицизму лежит, таким образом, чисто
политический, а отнюдь не религиозный момент.
Ф Фон Ра е Романтики-протестанты стоят обычно на более уме-
. фо аумер. ренных консервативных позициях, а некоторые из
них даже сохраняют в своих произведениях кое-какие отзвуки рацио-
налистических идей XVIII в. К числу таких историков принадлежал и
Фридрих фон Раумер (1781—1873), который, правда, сотруд-
ничал в реакционном «Политическом Еженедельнике» Лео, но держался
по отношению к нему довольно самостоятельно. В 1830 г. он основал
популярно-историческую серию «Historisches Taschenbuch», сгруппиро-
вавшую ряд историков умеренно-консервативного, а отчасти и либе-
рального направления. Его основные работы — «История Гогенштау-
фенов и их времени» (1823—1825, 6 тт.) и «История Европы с конца
XV века» (1832—1850, 8 тт.) посвящены восхвалению «времени гер-
манской империи как лучшей поры жизнинемцев» и средневековых поли-
тических деятелей Германии. Но, вдохновляясь произведениями Шле-
геля, Лудена и других ранних реакционных романтиков, Фридрих
Раумер остается в то же время под влиянием английских просветителей
конца XVIII в. и «старо-либеральным бюрократом». * 2
От нарративно-романтического направления в Гер-
Леопольд мании нужно отличать историческую школу, со-
* зданную Леопольдом фон Ранке
(1795—1886) и оказавшую со второй половины XIX в. сильное влия-
ние почти па всю буржуазную историографию. Хотя господствующее
положение в Германии эта школа заняла только с 50-х гг., но она воз-
никла в тесной связи с ранним романтизмом и является частично
ветвью романтической историографии, частично ее продолжением
в новой обстановке общественной и политической жизни Германии
второй половины XIX в. Первое произведение Ранке — «История
романских и германских народов с 1494 до 1535 г.» с важным прило-
жением к пей «К критике новых историков» — было опубликовано
в 1824 г. Уже здесь имеются налицо все основные идеи, которые Ранке
будет только развивать впоследствии в своих многочисленных трудах
’Stadelmann, op. cit., стр. 70 сл.
2 F u е t е г, op. cit., стр. 630. С Фридрихом фон Рау мером нс следует
смешивать Георга Вильгельма фон Раумер а, давно забытого исто-
рика середины XIX в., который занимался историей Брандербурга. Его приходится
упомянуть еще в связи с тем, что современные реакционные историки раскопали его,
чтобы противопоставить... Марксу. Белов, Фойхт и др. с самым серьезным видом пы-
таются уверить читателя, что материалистическая концепция истории была открыта
совсем не Марксом, а... Раумером. Оказывается, что Раумер не только предшествен-
ник и учитель Маркса, ио даже выше Маркса, так как придает значение, наряду с «ма-
териальными факторами», и «духовным факторам». Таким образом, несмотря на свой
«материализм», Раумер далек от стремления насильственно подчинять факты «мистико-
схоластической схеме», как это делает Маркс. См. Andreas Feucht, G. von Rau-
mer und die materialistische Geschichtsauffassung, 1911. — Весь этот бред любопытен
только в том отношении, что показывает, до каких нелепостей в состоянии договориться
буржуазные мракобесы в своей ненависти к великому имени Маркса.
164
и которые создадут ему положение признанного главы немецкой исто-
рической школы. Поэтому на научном творчестве Ранке нам придется
остановиться в данном разделе, перенеся характеристику основан-
ной им школы историков в главу, посвященную немецкой историогра-
фии второй половины XIX в. * 1
Отличительной особенностью творчества Ранке, особенностью, ко-
торая характеризует и его школу, является органическое соедине-
но романтической реакционной концепции пстории с новейшими
стодами критики текстов, с высокой исследовательской техникой.
Отчасти под влиянием филологического метода Вольфа, Лахманна,
Нибура, отчасти на основе опыта MonumentaGermaniae, Ранке выра-
ботал исследовательские приемы, которые через его
семинары сделались достоянием нескольких поколений историков.
Уже в первом своем произведении, упомянутом выше, Ранке пока-
!ал, как можно путем глубокой внутренней критики источника
и сопоставления его с другими разложить его на составные части
п выяснить степень его достоверности. Все последующие работы Ранке —
История Германии в эпоху реформации» (1839—1847, 6 тт., Samm-
tliche Werke, Bde 1—6), «Римские папы в течение последних четырех
столетий» (1834—1837, 3 тт., Sammtl. Werke, Bde 37—39), «Француз-
ская история преимущественно в XVI—XVII вв.» (1852—1861, 6 тт.,
Siimmtl. Werke, Bde 8—13), «Английская история преимущественно
в XVII столетии» (1859—1867, 9 тт., Sammtl. Werke, Bde 14—22)
и мн. др. являются приложением этого метода к истории различных
стран и эпох.
Вторая характерная черта Рапке как исследователя — это его
недоверие, даже пренебрежение ко всем видам повествовательного
источника. Выше всего он ставит источник документальный, стремясь
построить свое изложение на официальных документах, привлекая
повествовательный материал лишь в качестве дополнительного.
В связи с этой установкой па официальный документ, в Германии под
влиянием Ранке развивается особый вид исторических произведений,
гак называемые р е г е с т ы. Первым их автором был Б ё м е р
[Г. W. В. Bohmer, Regestaimperii, 1839—1844; Regesta chronologica-
iiplomatica regum atque imperatorum за 911—1313 гг., Frankf.,
1831; RegestaKarolorum, Frankf., 1833, и проч.). Регесты — это в сущ-
ности канва политической истории, даваемая в виде перечня офи-
(альных документов с указанием краткого их содержания, причем
регесты включаются не только документы, дошедшие до нас, но
такие, о существовании которых мы знаем только на основании
вличных данных (например, сообщений нарративных источников,
клок в существующих документах на другие, до нас не дошедшие
г. д.). Например, письмо Пипина Короткого папе Захарию не со-
г 1 О творчестве Равно существует обширная литература, приведенная в основном
г Фютера, куда я и отсылаю читателя. Я ограничусь здесь только указанием на но-
’ейшую монографию (апологетическую) Gerhard Мази г, Rankes Begriff der
^eltgeschichte, Munchen, 1926, и на работы русских историков: В и н о г p а д о в a,
1 «Журнале Мин-ва Нар. Проев.», 1884, № 1, стр. 237 сл.; Б у з е с к у л а, «Исто-
•ические этюды», 1911, и Е. Н. Щепкина, Автобиография Ранке, «Русская Мысль»,
'893, кн. VIII; 1894, кн. I и II.
165
хранилось, но о его существовании мы знаем из хроник; ясно,
что в собрание документов это письмо не попадет, так как его нет
в природе, в регестах же оно не только будет указано, но его со-
держание будет восстановлено на основании любых достоверных
данных.
Уже отмеченные особенности метода Ранке позволяют установить
его сильные и слабые стороны. Сильная сторона, безусловно, заклю-
чается в том, что историк стремится опереться на как-будто наиболее
надежные свидетельства (если признать, что официальные документы
являются таковыми), — но что в результате получается? Уже в силу
самого характера источников, история выступает в них, главным
образом, как дипломатическая, внешняя история — история дого-
воров, войн и т. п. События же внутренней жизни, факты социаль-
ного и экономического развития отражены в них в самой минималь-
ной степени. Таким образом историк, опирающийся только на офи-
циальные документы, рискует оставить вне поля зрения наиболее
существенные стороны исторического развития.
Именно это и произошло с Ранке. Ни в одной работе он не ставит
перед собою задачи выяснить, например, экономику страны в опре-
деленную эпоху. 1 Апологеты и поклонники Ранке, сознавая этот
дефект в его работах, пытаются оправдать его тем, что Ранке якобы
прекрасно понимал невозможность охватить все стороны жизни,
поэтому он поступал правильно, становясь на путь самоограничения;
отказываясь от изучения материалов экономической исто-
рии, он будто бы тем самым открыл себе возможность более глубо-
кого проникновения в политическую жизнь общества.2
Вряд ли подобное объяснение односторонности Ранке в состоянии
кого бы то ни было убедить. Тем более, что корень этой односторон-
ности лежит не только в отношении Ранке к источнику, а во всей
его исторической концепции, о которой речь пойдет ниже.
Третья особенность Ранке как историка, за которую его превоз-
носит буржуазная наука, — это его «объективность». Ранке
совершенно отказывается от каких бы то ни было оценок, от политико-
морализующих тенденций в духе «субъективной школы» Шлоссера.
Он «хочет просто показать, как собственно все происходило» (er will
bloss sagen, wie es eigentlich geschehen). Он решительно возражает
против допущения «влияния жизни на науку» и полагает, что историк
лишь в том случае может влиять на современность, если он «не будет
обращать на нее большого внимания и возвысится до чистой науки».3
Однако нетрудно показать на нескольких наудачу выбранных
примерах из произведений Ранке, насколько сам он был далек
не только в оценках, но и в передаче фактов прошлого от подлинной
1 См., например, Виноградов, «Журнал Мин-ва Нар. Проев.», 1884, № 1,стр. 246.
Таким ясе характером отличаются и вышедшие из семинаров Ранке произведения его
учеников, посвященные различным периодам истории Германии по «царствованиям».
Серия таких работ носит название Jahrbiicher der dcutschen Geschichte (изд. Истори-
ческой Комиссией Мюнхенской Акад. Наук, 1862 и сл.).
8 Так, например, у Белова, ук. соч., стр. 30 сл.
8 Дит. уН. Поповского, Жизнь и политические идеи Гервинуса («Оте-
чественные Записки», 1873, т. CCVII, стр. 139 сл.).
166
объективности. 1 То, что он называет «чистой наукой», оказывается
при ближайшем рассмотрении наукой классовой и притом во многих
отношениях откровенно реакционной. Материалом для анализа нам
послужит одна из наиболее выдающихся его работ — «История Гер-
мании в эпоху реформации».
В третьем томе этого труда дается, между прочим, история Мюн-
стерской коммуны. Мы уже знаем, какое огромное значение Ранке
придавал тщательной проверке достоверности источников. На при-
мере изложения анабаптистского переворота в Мюнстере можно легко
убедиться в том, что там, где речь идет о событиях, к которым историк
по своей классовой природе относится враждебно, он пользуется
мутными и недостоверными источниками без всякого критического
к ним подхода.
В данном случае Ранке использует: во-первых, произведение не-
коего Дарпиуса, который даже не был в Мюнстере во время его осады
и писал свои «Записки» по слухам, в интересах мюнстерского епи-
скопа; во-вторых, сочинение Керсенбройка, написанное через 35—40
лет после разгрома анабаптистов, опять-таки по слухам, причем
и этот автор был ярым врагом Мюнстерской коммуны; наконец, глав-
ное произведение — записки Гресбека, на которые Ранке неодно-
кратно ссылается, а Гресбек, как известно, являлся тем самым лицом,
которое открыло ворота Мюнстера епископским ландскнехтам, пре-
дало город и его героических защитников. Как и всякий ренегат
и предатель, Гресбек с исключительной ненавистью относится к своим
бывшим единомышленникам.
Таким образом, даже из этой краткой характеристики источни-
ков можно видеть, насколько опасно доверять каждому их слову.
Между тем Ранке именно так и поступает. Все басни и небылицы,
все выдумки досужей фантазии врагов Мюнстерской коммуны Ранке
излагает так, как если бы это была святая истина. Так, при характе-
ристике Иоанна Лейденского он, на основании сообщений Гресбека,
утверждает, что глава Мюнстера предавался неслыханному разврату,
пьянству и развлекался тем, что собственноручно казнил лиц, при-
сужденных им же самим к смерти. У Ранке ни разу не возникает
сомнений в правильности этих сведений, никогда он не поднимает
^вопроса о том, нет ли здесь элементов клеветы, хотя клеветнический
характер этих данных бросается в глаза каждому непредубежден-
ному читателю.* 2
f Еще менее благополучно с «объективностью» Ранке, когда он изла-
гает эпизод с восстанием Молленхека в Мюнстере против «диктатуры
анабаптистов». Он совершенно умалчивает о том, что восставшие —
Ничтожная кучка военных наемников, — захватив ратушу, занялись
грабежом, зато старается внушить читателю, что правители Мюн-
ртера тоже представляли не менее ничтожную группку, державшуюся
! 1 К «объективности» Ранке иронически относился уже его ученик Я. Бурхгардт
(см. ниже, гл. VII, § 2). Несомненно, именно Ранке и имел в виду Маркс, когда он на по-
,лях рукописи «Немецкой идеологии» делает пометку: «Так называемая объектив-
ная историография заключалась именно в том, чтобы рассматривать исторические
отношения в отрыве от деятельности. Реакционный характер» (Маркс и Энгельс,
Сочинения, т. IV, стр. 30).
2 «Deutsche Geschichte im Zeitalter der Reformation», Bd. Ill, стр. 386, 390.
167
только террором. По Ранке, Моллепхек восстал, возмущенный вве-
дением многоженства, но историк осторожно умалчивает о том, что
в подавлении восстания участвовали и женщины.1 Любопытно, как
Ранке определяет сущность анабаптизма. Он говорит, что анабаптизм—
это «нечто в роде сенсимонизма», стремящегося уничтожить частную
собственность. Здесь он обнаруживает не только непонимание ана-
баптизма, но и убогость своих представлений о движениях обществен-
ной мысли своего собственного времени.1 2
Во втором томе, где излагается история крестьянской войны,
тенденциозность историка и фальсификация им фактов не менее оче-
видны. Не приходится и говорить, что этому изложению не предше-
ствует даже самая суммарная характеристика социального и эконо-
мического положения крестьянства. В духе своей общей концепции,
согласно которой историческое развитие управляется идеями, при-
чем решающими являются идеи политические, Ранке для выяснения
предпосылок восстания останавливается только на деятельности про-
поведников, агитаторов. Правда, касаясь отдельных районов восста-
ния, он приводит и «причины» восстания. Например, говоря о вос-
стании в Шварцвальде, он выделяет четыре причины: 1) близость
Швейцарии, 2) строгость и несправедливость чиновников, 3) происки
герцога Ульриха Вюртембергского, натравливавшего крестьян про-
тив своих врагов, 4) град, который выпал в этом районе и уничтожил
надежды па урожай.3
Может ли такой детски-беспомощпый перечень «причин» крестьян-
ской войны что-либо объяснить? Как мог такой крупный историк,
как Ранке, ограничиться такими поверхностными и случайными
соображениями? Не вправе ли мы думать, что этот перечень «причин»
является просто отпиской, ибо центр тяжести для Ранке лежит в дру-
гом?
Действительно, в самом начале своего рассказа о крестьянской
войне 1525 г. Ранке выставляет общее положение, ярко вскрывающее
его ограниченность как историка, стоящего на крайне реакционных
и идеалистических позициях. Он пишет: пока государственная власть
сильна и пока общественное мнение настроено в пользу существую-
щего правительства, до тех пор никакое восстание невозможно; по
стоит только ослабнуть правительству, как начинается деятельность
агитаторов и смутьянов и возникает угроза массового движения
и переворота. Германия находилась в начале XVI в. именно1 в таком
положении: имперское правительство, ранее якобы пользовавшееся
«полным доверием», к 1505 г. совершенно распалось. 4 Поэтому «раз-
рушительные идеи» теперь распространяются с необычайной силой,
и Ранке доказывает это, давая перечень проповедников, агитиро-
вавших среди масс за установление древне-иудейского «юбилейного
года» и возбуждавших бедноту против богачей. Вот этот перечень:
Карлштадт, Штраус, Мантель, Брунфельс, Томас Мюнцер. Уже то
обстоятельство, что Мюнцер, являвшийся подлинным вождем пле-
1 Deutsche Geschichte, Bd. Ill, стр. 381.
2 Ibid., стр. 378.
3 Deutsche Geschichte, Bd. II, стр. 128.
4 Ibid., стр. 124 сл.
168
бейского движения, не выделен из группы второстепенных «пропо-
ведников» и что в одну кучу свалены представители самых различных
течений, само по себе является свидетельством сознательной фаль-
сификации исторической действительности.1
Но Ранке этим не довольствуется. Он еще стремится всячески
очернить Мюнцера, рисуя образ этого выдающегося и благородного
деятеля только па основании клеветнических выпадов его заклятых
врагов — Лютера и Меланхтона, хотя Ранке не могло не быть из-
вестно, что до нас дошли и произведения самого Мюнцера. Опираясь
на такие тенденциозно подобранные источники, Ранке изображает
Мюнцера каким-то сумасбродным фантазером, абсолютно непригод-
ным к роли вождя народной массы. В подтверждение этой клеветни-
ческой характеристики Ранке ссылается на следующие «факты»: Мюн-
цер отливал пушки в Мюльхаузене «с большой помпой», но не поза-
ботился о порохе, и пушки его поэтому не стреляли; Мюнцер сбил
с толку своих воинов во время столкновения с княжескими войсками
под Франкенхаузеном, уверяя, что княжеской артиллерии нечего
бояться, так как ядра можно будет ловить в рукава, и неподгото-
вленные к отпору крестьяне были перебиты. Приводя эти и подобные
выдумки Меланхтона, Ранке умалчивает о том, что князья преда-
тельски напали па крестьян во время переговоров и что эта испы-
танная тактика князей была главной причиной их успеха.I 2
Все крестьянское движение в целом Ранке изображает как дви-
жение ничтожного меньшинства; основная масса крестьян была втя-
нута в восстание только угрозами со стороны этого мятежного мень-
шинства перебить упорствующих и поджечь их дома.3 Переговоры
крестьян с швабским союзом Ранке оценивает как победу крестьян,
хотя именно переговоры были непосредственной причиной их пора-
жения. Срыв переговоров объясняется неумеренностью крестьянских
требований. Человек, «философствует» Ранке, так создан, что ему
всегда мало того, что ему дают. Притом крестьяне, проникнутые
«разрушительными коммунистическими идеями», не хотели успо-
коиться до тех пор, пока не уничтожат в Германии всего, кроме кре-
стьянских хижин.4 Поэтому Ранке выражает свою радость по поводу
разгрома крестьянского восстания, которое угрожало самому суще-
ствованию «немецкого духа» (dem deutschen Wesen); благодаря пора-
жению крестьян, с планами новой организации империи, переделки
всей Германии под руководством «фанатического пророка» (т. е. Мюн-
(ера) было навсегда покончено. 5
Так обстоит дело с «объективностью» Ранке, когда речь идет о дви-
:ениях, против которых возмущается все его существо консерватив-
ого бюргера и верноподданного слуги германских князей XIX века,
•н пускает в ход весь свой талант историка, чтобы дискредитировать
движение угнетенных масс и оправдать невероятные жестокости,
допущенные князьями при подавлении этого движения. Он бесце-
I1 Ibid., стр. 125—127.
2 Ibid., стр. 152.
3 Ibid., стр. 132.
4 Ibid., стр. 148 сл.
5 Ibid., стр. 149.
ремонно умалчивает об одних фактах, тенденциозно выпячивает дру-
гие и все это сдабривает рассуждениями самого филистерски-реак-
ционного свойства.
Если в приведенных примерах ярко сказывается классовая
ограниченность Ранке, то нет недостатка и в примерах,
обнаруживающих его националистическую тенден-
циозность.
В своем введении к рассматриваемой здесь работе, где дается
общий обзор политического развития Германии до Реформации, Ранке
выставляет совершенно неправильное положение, что немецкая нация,
как сознающая свое национальное единство, возникает уже в IX веке,
причем предпосылкой для этого развития немецкого национального
сознания явилось объединение германских племен Карлом Великим.
В пользу подобного утверждения нет ни одного исторического факта;
недаром такой консервативный и националистический историк, как
Ганс Дельбрюк, относит зарождение общенационального сознания
у немцев только к XIII—XIV вв.1
Излагая, далее, борьбу между Людовиком Благочестивым и его
сыновьями, Ранке утверждает (и это его излюбленная мысль, повто-
ряющаяся и в других произведениях), что «немецкому духу» якобы
свойственно стремление доставить преобладание светской власти,
а «романский дух», наоборот, склоняется к теократии. Германский
элемент — светские феодалы — стояли за раздел империи Карла В.,
романский элемент — церковь — стояла за сохранение политического
единства. Под этим углом зрения излагаются события, предшество-
вавшие распадению империи. В результате получается совершенно
искаженное представление о причинах ее распада, и это оказывает
влияние на изложение- последующего развития Германии. В част-
ности, Ранке стремится противопоставить первых германских коро-
лей послекаролингского периода, как избранников светских феода-
лов, —католической церкви, хотя хорошо известно, что именно церковь
содействовала их избранию и что эти короли, опираясь на церковь,
вели борьбу с светскими феодалами. Поэтому и политика Оттона I,
наделявшего духовных феодалов огромными привилегиями в ущерб
светским князьям, кажется Ранке «удивительной» (merkwiirdig), хотя
на этом строилась вся система королей Саксонской династии.1 2 Но
Ранке все это непонятно, ибо король, как и светские феодалы — носи-
тели «немецкого духа», А прелаты церкви — представители роман-
ского начала. Ведь и вся последующая борьба империи и папства
рассматривается с этой точки зрения — не приходится и говорить,
с какими жертвами за счет объективной исторической истины, проро-
ком которой провозглашает себя Ранке.
Попутно отмечу, что этот историк, презиравший «легкомысленный
дух» историографии просветителей, сам довольно легкомысленно
объясняет ряд важнейших явлений случайностями. Вопреки обще-
известным фактам, он утверждает, что Оттон I создал свою империю
пе как продолжение империи Карла В., а как национальное государ-
1 Н, Delbriick, Weltgeschichte, 1925, Bd. II, стр. 571 сл.; ср. Ranke,
Deutsche Gesch., Bd. I, стр. 9.
2 Ranke, Deutsche Gesch., Bd. I, стр. 16 сл.
170
ство, ставившее перед собой задачу утвердить господство немцев
в Европе. Крушение этих планов он объясняет такими «всемирно-
историческими» причинами, как преждевременная смерть потомков
Оттона I, э также императора Генриха III. Вот собственные слова
Ранке: «Мировым событием было то, что при таком положении дел
тот государь, который обладал всеми необходимыми для этого каче-
ствами — Генрих III — умер в молодые годы». 1 Как будто смерть
короля решает все.
Правда, Ранке указывает затем, что крушение планов Оттона I
последовало в результате внутренних раздоров. Но чем он объясняет
эти раздоры? Тем, что править в Германии привыкло саксонское
племя, с переходом же власти в руки Франконской династии саксы
утратили свое господствующее положение и вступили поэтому в борьбу
с салическими императорами. Ранке при этом забывает то, что он гово-
рил раньше о сознании национального единства; выходит, что пле-
менные противоречия оставались в Германии в полной силе. Но
и помимо этого, объяснение Ранке является слишком упрощенным
даже для краткого обзора.
Наконец, последний пример, свидетельствующий о сознательном
искажении истории в националистических целях. Известно, что
в XIV—XV вв. «священно-римская империя» пребывала в полном
политическом ничтожестве, так что в договорах этого периода между
Францией и Англией, затрагивавших международные интересы, имя
Германии даже не упоминалось, и в событиях Столетней войны ее
роль сведена была к нулю. Ранке об этом совершенно умалчивает,
зато приводит цитату из одного официального документа 1440 г.,
в котором императора Фридриха III называют «главой, защитником
и фогтом всего христианского мира». Таким путем читателю вну-
шается мысль, что империя представляла собою огромную силу, а ее
глава — император занимал какое-то исключительное положение
в Европе, хотя в XV веке эта роль уже давно сделалась фикцией не
только в Европе, но и в самой Германии. 1 2
Предшествующее изложение вовсе не имеет целью «развенчание»
Ранке, провозглашенного в Германии «величайшим историком XIX сто-
летия». В этом нет нужды, так как хорошо известно, что Маркс и
Энгельс просто игнорировали Ранке, хотя они высоко ценили ряд
других буржуазных историков—его современников, рекомендуя,
например, Тьерри, Гизо и т. д., но отнюдь не Ранке для историче-
ского чтения. Но так как этот историк, с высоты 54-х томов своих про-
изведений, кажется действительно великим и так как его заслуги
в качестве создателя самой обширной исторической школы не под-
лежат сомнению, то необходимо от частной критики его взглядов
перейти к его общей исторической концепции, которая позволит нам
увидеть Ранке во весь его рост.
Историко-философское мировоззрение Ранке сложилось под влия-
нием реакционных романтиков (Шеллинга, Шлейермахера), а также
Гегеля, который, впрочем, оказался для него слишком передовым
1 Ibid., стр. 17—18s
2 Ibid., стр. 36 сл.
171
и рационалистически настроенным и которого он поэтому резко крити-
ковал. 1 Основная идея, пронизывающая все без исключения работы
Ранке, это идея непосредственного руководства со стороны бога всем
историческим процессом.1 2 «Во всякой истории живет, действует,
существует бог. Каждый день свидетельствует о нем, каждое мгно-
вение проповедует его имя».3 Вог является стражем морального миро-
порядка, лежащего в основе всего развития человеческого общества.4
Неудивительно, что нашлись буржуазные историки, не поколе-
бавшиеся назвать мировоззрение Ранке «евсевианско-августиновским»,
т. е. в переводе на общепонятный язык — мистически-поповским. 5 На
этой ханжески-религиозной основе покоится крайне-идеалистическое
представление о содержании исторического процесса. Важнейшей сто-
роной исторического существования является для Ранке жизнь духов-
ная, находящаяся в непрерывном развитии. 6 Так, например, рефор-
мация— это «акт немецкого духа, приходящего в сознание, акт, кото-
рым немецкая нация паилучшим образом засвидетельствовала свое
внутреннее единство».7 Духовная жизнь общества воплощается в ве-
ликих личностях, которые сосредоточивают в себе все идеи и тенденции
эпохи.8 Этими великими личностями являются, в первую очередь, го-
сударственные деятели, ибо вне государства невозможно существование
общества и развитие культуры. Развитие культуры неотделимо от
войны и политики, так как государство защищает национальную
культуру от вторжений чужеземцев. История человечества проявляется
только в истории наций.
Несмотря на все усилия апологетов Ранке приписать этим идеям
необыкновенную глубину, они ничем не поднимаются над средним
обывательско-буржуазным представлением об историческом разви-
тии. Это особенно отчетливо видно в последнем большом труде Ранке—
в его «Всемирной истории».
Для Ранке история начинается только с появлением памятников
письменности, 9 что совпадает по времени с зарождением культурных
государств древности. Из этих государств наибольшее значение имеет
Рим. «Вся история утратила бы свою ценность, если бы не было Рима».10 11
Рим для Ранке — создатель и подготовитель всей будущей культуры,
ибо он выполнил величайшую историческую миссию — «соединение
первоначально различных народностей средиземноморского бассейна
в некую однородную общность».11 Все последующее развитие евро-
пейской истории было предопределено вторжением в империю гер-
1 См. Ranke, Epochen der neueren Gesch., и M a s u г, у к. соч., стр. 58, п. I.
2 Ranke, Deutsche Gesch. Bd. I, стр. 3; ср. M a s u г, ук. соч., стр. 58.
3 Ranke, Sammtl. Werke, Bd. 53/54, стр. 89.
4 Там же, Bd. 49/50, стр. 4.
6 G. Schmoller, Charakterbilder, 1913, стр. 193, и 0. Lorenz, Die Geschichts-
wissenschaft in ihren Hauptrichtungen..., 1891, Bd. 2, стр. 114, цит. у Masur,
op. cit., стр. 57.
• Masur, op. cit., стр. 59.
7 Ranke, Sammtl. Werke, Bd. 53/54, стр. 53.
8 Masur, op. cit., стр. 89.
9 Ranke, Weltgesch., Bd. I, стр. V.
10 Masur, op. cit., стр. 119.
11 Masur, op. cit.; Вапкё, Weltgeschichte, Bd. Ill, ч. 1, стр. 3 сл.
172
МаиЦев.1 Ё созданной ими империи Карла Ё. осуществилась идей
«военно-священнического государства», которая господствовала на
протяжении всего средневековья, причем империя, военные предста-
вляли в этом союзе германский, а папство, священники — романский
элемент.1 2 Германская идея в мировой истории проявилась в стремле-
нии к автономии светской власти, а романская идея — в иерархии
и духовенстве. Но папство, в союзе с светской аристократией и итальян-
скими городами, освободилось от империи и поднялось над нею, а за-
тем дало величественное выражение своей «всемирной» власти в кре-
стовых походах. Но «германцы пришли из своих лесов, чтобы завое-
вать Римскую империю, а не для того, чтобы стать слугами римской
церкви». «Германская душа» стремится к неограниченной свободе.
Таким образом блестящее единство государства и церкви распадается,
и этот противоречивый процесс заполняет XIV—XV века.
Величайшая всемирно-историческая перемена последующей эпохи
вышла из Германии; это — Реформация, означающая возвращение
к глубинам немецкого духа и к первоначальному христианству. Дви-
жение Реформации оказалось плодотворным и для католической
церкви: в связи с Реформацией возник «новый католицизм». Обе
церкви — реформированная и ново-католическая — образуют «нерв»
новых национальных государств — Франции, Испании, Англии, Гол-
ландии. Однако борьба церквей потрясла религиозное чувство, веру.
Единство государства обеспечивается уже не религией, а общностью
монархических учреждений и культуры. Но проявившийся впервые
в американской войне за независимость демократический элемент
подрывает монархический принцип, а попытка французской нации
создать государство снизу, с полным устранением монархической
идеи, привела к безграничному хаосу, который был осилен лишь
гением Наполеона. Однако против его «универсализма» поднялись
другие нации; XIX век возродил с новой моральной энергией монар-
хическое государство и религиозную жизнь. Противоречие между
монархией и идеей народного суверенитета осталось, но оно является
движущей силой развития, пока монархии удается держать в узде
разрушительные тенденции социальной революции.3
Такова «всемирно-историческая» схема Ранке. Нетрудно видеть,
что эта схема является европоцентристской, так как раз-
витию внеевропейских народов не уделяется почти никакого внимания.
Но и в пределах Европы Ранке выделяет «ведущие нации» — романо-
германские, причем германскому элементу он отдает явное предпочте-
ние. Таким образом его всемирная история сужается до размеров исто-
рии нескольких западноевропейских государств. Во-вторых, в исто-
рическом развитии на первый план выдвигается государство, а пз
всех государств — прусская монархия, которую Ранке считал (по-
добно Гегелю) венцом творения, самым совершенным делом бога и
1 М a s и г, op. cit., стр. 122.
2 Ibid., стр. 124.
3 Предшествующее изложение схемы Ранке основано главным образом па М а-
в у р е, ук. соч., стр. 122—126, где приведены и все соответствующие ссылки на
;• Всемирную историю» и др. произведения. Ср. Eug. G u glia, Leop. v. Rankes
Leben und Werke, Leipz., 1898.
173
Человеческих рук. В-третЪйХ, эта схема насквозь проникнута ханже-
ским, мистическим духом и является вообще глубоко реакционной.
Можно вполне присоединиться к отзыву одного передового буржуаз-
ного историка, который пишет: «Позади внешне-холодного, заботливо
документированного рассказа Ранке, принятого как «великий обра-
зец» (the grand type), светится германская бюрократическая душа
реакции против Просвещения».1 Не приходится и говорить о том,
что идейный багаж Ранке при ближайшем рассмотрении оказывается
весьма скудным, оправдывая замечание одного французского автора
о Ранке — «великий талант, но мелкий ум» (grand talent, petit esprit).
Слава Ранке была необычайно раздута в последние десятилетия
XIX в. Передовая буржуазия долго его не признавала, предпочитая
ему либерального Шлоссера. Ранке был ей известен своим сервилиз-
мом перед прусским королем и другими немецкими государями. Он
дискредитировал себя и как политический деятель, издавая по пору-
чению прусского правительства журнал Historisch-politische Zeit-
schrift для борьбы с идеями июльской революции. Но Ранке был офи-
циальным историком военно-бюрократической Прусской
монархии, являвшейся, наравне с русским царизмом, оплотом самой
черной реакции в Европе. Отсюда то огромное влияние, которое он
оказал на всю немецкую историографию, влияние, сила и длитель-
ность которого не могут быть объяснены только исключительным
талантом и необычайной плодовитостью этого писателя.
До середины XIX в. ведущую роль в немецкой
Гейдельбергская историографии играл не Ранке, а так назыв. Гей-
г дельбергская школа историков, названная так по
университету, в котором протекала педагогическая и научная дея-
тельность Шлоссера, основателя школы. Гейдельбергская школа вы-
ступала против «архивно-дипломатического метода» Ранке, преуве-
личивающего значение архивного документа и пренебрегающего
идеями великих писателей прошлых столетий, поскольку в их про-
изведениях не содержится ничего «нового». Как Шлоссер, так и его
ученики подчеркивали, что они добиваются не обилия новых мате-
риалов, а стремятся возможно лучше осветить уже известные, под-
вергнуть тщательному изучению важнейшие события и выяснить их
значение путем сравнения с современностью. Для них не правитель-
ство и его деятельность, запечатленная в официальных документах,
имеет решающее значение, а общая картина движения всего народа
на пути прогресса, успехи народа в завоевании демократии. Исто-
рику, который ставит перед собою такую задачу, писал один из
наиболее ярких представителей Гейдельбергской школы Г ер-
вину с (1805—1871) — «необходимо объяснение идеальных мотивов
в истории, изучение литературы, внимание к духовным стремлениям
народа, не зависящим от произвольных правительственных распо-
ряжений». В своем «Очерке теории истории» (Crrundzrge der Historik)
Гервину с требует от историка «подлинной объективности», свободы
от националистических и патриотических тенденций. В своей работе
о деятеле времен французской революции конца XVIII века, Георге
ICh. Beard and A. Vagts, op. cit., етр. 477.
174
Форстере, которого немецкие буржуазные националисты предали иров
клятию как изменника родине, Гервинус доказывает, что Германия
времен Форстера была рабской страной, а там, где нет свободы, не
может быть и патриотизма; только свободные нации имеют отечество.
Гервинус до конца своих дней оставался врагом шовинизма, кото-
рый, — как он писал в разгар шовинистических страстей в 1871 г., —
«не был еще тогда (в 40-х годах) немецкой добродетелью». Этого пере-
дового историка, приветствовавшего появление на политической арене
«четвертого сословия» (т. е. пролетариата), немецкая буржуазная
наука подвергла своеобразному остракизму, и он умер (в 1871 г.)
одинокий, почти всеми забытый, оклеветанный даже своими бывшими
единомышленниками из либерального лагеря.1
Гервинус принадлежит к историографии средних веков своими
ранними работами: «Обзор истории англосаксов», «Внутренняя исто-
рия Арагона» и, особенно, «Историей флорентийской историографии
до XVI века», где обращает па себя внимание яркая характеристика
Макиавелли. 1 2 Важнейшие же его труды посвящены «Истории немец-
кой поэзии (Geschichte der deutschen Dichtung, 1852) и «Истории
XIX века» (Geschichte des neunzenten Jahrhunderts, 1855—1866),
причем оба произведения замечательны стремлением автора тесно
соединить историко-литературные явления с политической и куль-
турной историей.
Другим выдающимся представителем Гейдельбергской школы, хотя
и более узким по диапазону своего творчества, является Циммерманн
(1807—1878), автор известной «Истории крестьянской войны» (Geschi-
chte des Bauernkrieges, 1-е изд. 1841 г.).3 В этой работе, посвященной
его «высокочтимому учителю» Шлоссеру, Циммерманн дал, основан-
ную на впервые им использованных архивных материалах, подробную
и яркую картину крестьянского восстания 1524—1525 гг., которое
он правильно считает подлинной революцией. Однако задачи этой
революции оп трактует слишком узко и упрощенно: «Если бы Гер-
манская революция 1525 г., — пишет он, — была доведена до конца,
она создала бы политическое и религиозное единство Германии». Во
всяком случае Циммерманн является первым историком, отметившим
принципиальное сходство между германской революцией 1525 г.,
английской XVII века и французской XVIII века.Но для него осталось
неясным то, что впоследствии подчеркнул Энгельс, именно, что все
три революции были революциями буржуазными, расчищавшими путь
для окончательной победы капитализма.
Энгельс, как известно, использовал большой фактический мате-
риал, собранный Циммерманном, для своей классической работы
«Крестьянская война в Германии», придав этому материалу новую
жизнь и сделав на его основании важные историко-политические
выводы. Это обстоятельство, равно как и демократические убежде-
ния самого Циммерманна, сделали его фигурой одиозной для буржуаз-
1 О Гервинусе см. F u е t е г, Histoire de 1’historiographie, 1914, стр. 654 сл. и
указанную здесь литературу. На русском языке Гервинусу посвящена интересная статья
Н. Поповского в «Отел. Записках» за 1873 г., т. CCVII, стр. 199 сл.
2 Все эти работы перепечатаны в Historische Schriften, 1855.
э Русск. перевод 1866—1868 гг.; 2-е изд. 1872 г., 3-е изд. 1937 г., Соцэкгиз.
176
пой науки. Фютер его совершенно замалчивает, а Волов упоминает
только для того, чтобы указать, что «социал-демократия использо-
вала [его работу] для партийных целей». 1
Циммерманну принадлежит также большое число популярных
исторических работ, в свое время сыгравших известную роль в распро-
странении либеральных идей среди широких слоев немецкой буржуа-
зии («История Гогенштауфенов, или борьба монархии с папством
и республиканской свободой», 1838; 2-е изд., 1865 г.; «Всемирная
история для образованных женщин», 1854; «История церкви», 1862,
и др.).
3. Романтическая историография во Франции
Зарождение
романтической
историографии
во Франции.
В то время как в Германии историческая наука
развивалась, как мы видели, под сильным влия-
нием философии, филологии и права, во Франции
развитие историографии было более непосред-
ственно обусловлено потребностями политической и классовой борьбы.
В период Наполеоновской диктатуры история превратилась в офи-
циальную науку, призванную возвеличить особу первого консула,
затем императора путем сопоставления его с Александром Македон-
ским и Карлом Великим, а также обосновать историческую неизбеж-
ность и благодетельность его правления.
Чтобы внушить историкам здравые понятия, Наполеон прибегал
к услугам полиции и жандармов. В 1808 г. он писал: «Я поручил
министру полиции наблюдение за работой по продолжению [«истории
Франции»] Millot и желаю, чтобы оба министра [полиции и внутрен-
них дел] совместно приняли меры к продолжению Velly и председа-
теля Henault».1 2 3 Наполеона мало интересовало, что перечисленные
им произведения представляли собою бездарные компиляции; тем
легче было их переработать согласно указаниям, которые он давал
со своей обычной бесцеремонностью: «Необходимо быть справедли-
вым, — пишет он, — по отношению к Генриху IV, Людовикам XII,
XIV, XV, но без всякой лести. Необходимо изобразить сентябрьские
убийства и ужасы революции такими же чертами, как инквизицию
и убийство 16-ти. Нужно стремиться избегать всякой реакции, говоря
о Революции. Ни один человек не мог ее задержать. Не следует пори-
цать ни тех, кто погибли, ни тех, кто остались в живых... Следует
отметить вечный беспорядок в финансах, заос провинциальных собра-
ний, претензии парламентов, отсутствие регулярности и силы в дей-
ствиях администрации, изобразить эту странную Францию, лишен-
ную единства законов и управления, Францию, которая скорее была
соединением двадцати королевств, чем единым государством; —
так, чтобы читатель мог вздохнуть свободно, дойдя до эпохи (напо-
леоновской. — О. В.), когда все наслаждаются благодеяниями, при-
несенными единством законов, управления и территории...»
Наполеон заказал бывшему эмигранту графу Монлозье книгу,
1 G. von Below, Die deutsche Geschichtsschreibung, 1916, стр. 44.
2 Aug. Thierry, Considerations sur 1’histoire de France, chap. IV, стр. 99 сл.
(по изд. 1885 г.). Ср. L. Н а 1 р h е n, L’histoire en France depuis cent ans (1914),
стр. 5 сл.
176
в которой последний должен был изобразить: «1) дореволюционное
порядки, 2) неизбежность произошедшей отсюда революции, 3) по-
пытки прекратить ее, 4) успехи, достигнутые в этом отношении пер-
вым консулом, и его различные мероприятия по восстановлению
порядка». 1 Любопытно, что наполеоновская комиссия забраковала
эту книгу, когда она была написана, и труд Монлозье, насквозь про-
никнутый реакционно-феодальными тенденциями, увидел свет только
после реставрации Бурбонов.1 2
Подобные «труды» внушали только отвращение к истории, как
об этом повествует знаменитый впоследствии историк Огюстен Тьерри,
в период Империи сидевший еще за школьной партой, и толкали бур-
жуазную молодежь к увлечению романтическим направлением в исто-
рии и литературе, хотя реакционная его окрашенность бросалась
в глаза. Застрельщиком этого направления во Франции, как мы уже
знаем, был Шатобриан. За ним последовали десятки второстепенных
поэтов и писателей, которые обрушили на наполеоновскую Францию
поток псевдо-исторических и мнимо-художественных произведений,
воспевавших средневековых королей, начиная с мифического Меро-
вея, средневековых рыцарей и их замки, средневековых красавиц
и влюбленных в них трубадуров. Вздохи о «добром старом времени»
(le bon vieux temps), безграничная идеализация феодального строя —
все это выдавало реакционно-дворянское, большею частью белоэми-
грантское, происхождение нового литературного направления.
Так была подготовлена во Франции почва для совершенно неслы-
ханного успеха Вальтер-Скотта, автора многочисленных историче-
ских романов из средневековой жизни. С 1816 г. произведения этого
шотландского писателя переводятся на французский язык, вызывая
бесконечные восторги и, конечно, подражания. К концу Реставрации
тираж романов Вальтер-Скотта достиг невероятной по тем временам
цифры — полутора миллионов экземпляров.3 В связи с этим Ог.
Тьерри писал в 1820 г.: «Чтение романов Вальтер-Скотта повернуло*
воображение многих людей к средним векам, от которых только не-
давно открещивались с презрением; и если в наши дни происходит
переворот в манере читать и писать историю, то внешне легкомы-
сленные сочинения (т. е. исторические романы. — О. В.) необычайно
этому содействовали. Они внушили всем категориям читателей такое
чувство интереса к векам и людям, заклейменным именем варварских,
что и более серьезные работы благодаря этому стали пользоваться
неожиданным успехом». 4
Однако победоносное вторжение средних веков
в литературу и историографию имело во Франции
совсем иные последствия, чем в Германии. Фран-
цузская буржуазия, завоевавшая себе в Револю-
цию экономическое и социальное господство, имевшая за плечами
Особенности
французского
романтизма.
1 Hal phen, op. cit., стр. 4.; Aug., Thierry, op. cit., стр. 97—99.
2 Mon Hosier, De la monarchic framjaise depuia son £tablissement jusqu’a nos
.jours, 1814, 3 тт.
3 H a 1 p h e n, op. cit., стр. 18.
4 Aug. Thierry, LettYes sur 1’histoire de France. Цит. у Hal phen, op.
cit., стр. 19.
12 О. Л. Вайнштейн—448 (
177
Идейные традиций просветителей, была достаточно сильна й воору^-
жена в культурном отношении, чтобы без всякого для себя вреда
осилить и переварить этот поток дворянской романтики и повернуть
ее на служение своим классовым интересам. Уже в период Реставра-
ции французский романтизм сделался ярко буржуазным,
т. е. сумел сочетать увлечение средневековьем с защитой реальных
политических стремлений буржуазии. Этому содействовало и то весьма
важное обстоятельство, что проблема национально-политического
единства для Франции уже давным-давно не существовала: таким
образом, французская общественная мысль осталась в основном чужда
националистических увлечений, под покровом которых по ту сторону
Рейна протаскивались самые ретроградные идеи.
«Живописующая»
и «философская»
школы.
В результате, дворянская романтическая литера-
тура оставила во французской историографии зна-
чительный след, главным образом, лишь в отно-
шении тематики (поворот к средним векам) и в от-
ношении формы. Что касается последнего, то здесь нужно отметить
своеобразный характер французской нарративной романтической
школы: ее исключительный интерес к так называемому «местному
колориту» (couleur locale), к описанию деталей, относящихся к быту,
одежде, вооружению и т. п., так что эта школа получила во Франции
название «живописующей» (ecole pi Moresque), в то время как исто-
рические произведения, лишенные этих художественных украшений
и ставившие перед собою исключительно политические и научные
задачи, рассматривались здесь как продукт творчества «философской
школы» (ecole philosophique).
Однако, если «живописующую школу» можно без всяких затруд-
нений подвести под категорию нарративной романтической истори-
ографии, знакомой уже нам по Германии, то «философская школа»
только очень условно может быть названа романтической. Ее пред-
ртавители — ив первую очередь Гизо — скорее продолжают просве-
тительную историографию XVIII века, чем начинают новое течение
в исторической науке. Историки этой школы, в большинстве случаев
трезвые буржуазные политики, лучше чувствовали себя в идейной
рассудочной атмосфере XVIII в., чем среди мистических заклинаний
романтиков, умилявшихся перед каждым готическим собором и каж-
дым средневековым суеверием. Таким образом либерально-буржуаз-
ная французская историография только частично поддалась очаро-
ванию романтики, сохранив тесную связь с идейным наследием воль-
теровской школы. И только после июльской революции, когда бур-
жуазия, по крайней мере в лице своей наиболее богатой и влиятель-
ной верхушки, достигла политической власти, влияние просвети-
тельной философии было в значительной мере исчерпано. Тогда в фран-
цузскую историографию вторгается струя немецкого романтизма с ее
мистическим «народным духом» (из которого Жюль Мишле сделал,
впрочем, «душу народа» — Гате du peuple), с ее преклонением перед
иррациональным, с ее стремлением к историческому синтезу в н а-
циональном масштабе. Но и немецкий романтизм, пропаган-
дируемый Виктором Кузеном и его учеником Мишле, лишился на
почве Франции своей реакционной и шовинистической окраски, —
178
клерикализмом
Увлечение исто-
рией в период
Реставрации.
боЛее того, всФуйил в Противоестественное Соединение с ярким антй*
просветителей.1
Все эти оттенки французского романтизма полу-
чили свое начало в период Реставрации, когда
волею европейской реакции два класса — дворян-
ство и буржуазия — снова оказались поставлен-
ными друг против друга, сожительствуя в условиях насильственно
навязанного компромисса 1814 года. Исторической науке в этой возоб-
новившейся борьбе за власть принадлежала исключительно большая
роль. Монлозье своей книгой «О французской монархии», возродив-
шей к жизни старый тезис Булэнвилье о завоевании Франции пред-
ками современного ему дворянства, бросил вызов буржуазии. Люди
третьего сословия, нынешние буржуа, утверждал он, являются вче-
рашними рабами французской аристократии. Поэтому притязания бур-
жуазии на участие в политической власти по меньшей мере смешны.
Идеологи буржуазии — Гизо, Огюстен Тьерри и другие историки—
приняли этот вызов. Они поставили своей задачей доказать, что под-
линным создателем Франции, ее славы, ее силы и богатства являлся
именно побежденный народ, а не «раса победителей-франков», не их
потомки — нынешнее дворянство. Гизо писал в 1820 г.: «Революция
была войной, настоящей войной, в роде тех, которые происходят
между различными народами. Свыше тринадцати столетий во Фран-
ции сосуществовали два народа: победителей и побежденных. Свыше
тринадцати веков побежденный народ боролся, чтобы сбросить иго
народа-победителя. Наша история есть история этой борьбы.
В наши дни была дана решительная битва — она зовется Револю-
цией». 1 2
Одновременно с Гизо кинулся в историческую полемику Тьерри,
ища в архивах и старинных фолиантах «арсенала нового оружия про-
тив правительства».3 Затем начался настоящий дождь исторических
работ, в той или иной форме имевших в виду прежде всего защиту
классовых и политических интересов буржуазии. Помимо много-
численных произведений Гизо и Тьерри, в этот период появляются
работы Минье и Тьера по истории французской революции, «История
Венеции» Дарю, «История Парижа» Дюлора, «История Польши»
Сальванди, «Всемирная история» Сегюра, работы по различным во-
1 Н а 1 р h е п в цит. работе, С. Jullian в историографическом введении к своим
Extraits des historiens fran^ais du XlX-e sidcle (1908) и E. Steger, посвятивший
свою диссертацию французской историографии XIX в. (Das universalhistorische Denken
der grossen franzfisischen Historiker des XIX Jahrhunderts, Leipz., 1911), не говоря уже
о небольшой статье Крозаля в «Истории франц, языка и литературы» Пти де Жюль-
вилля — не делают даже попытки выяснить особенности французской романтической
школы и неправильно, чисто формально классифицируют ее представителей. Так, Ште-
ге р нашел в период 1815—1850 гг. во Франции целых четыре направления, или школы:
нарративную (Тьерри, Барант), фаталистическую (Тьер, Минье), идеалистическую
(Мишле), философскую (Гизо, Токвиль). Всякие подобные классификации, во-первых,
бессмысленны по самому принципу деления (противопоставление, например, идеали-
стической и философской школ) и, во-вторых, абсолютно ничего не объясняют в свое-
образии французской романтической историографии.
2 Gui zo t, Du Gouvernement de la Brance depuis la Restaura tion, 1820, цит.
У C. Jullian, op. cit., стр. XV.
3 Thierry, Dix ans d’6tudes historiques, Предисловие (12-е изд.Jouvet), стр. 5.
♦ 179
Аросам французского средневековья Ренуара, Капефига, Форйэлй,
Монтейля, Вильмена, Варанта и т. д. Исторические книги расходятся
в больших тиражах, возникают дешевые издания, в роде Magasin
Pittoresque, имеющие целью продвигать исторические работы в воз-
можно более широкие круги читателей. Даже в литературе сказалось
всеобщее увлечение историей. Беранже пишет песнь о Людовике XI
и собирается писать о X лодвиге;, Гюго дает своему сборнику од назва-
ние «История». В среде политических деятелей и адвокатов становится
признаком хорошего тона начинать свои речи историческим введе-
нием; Тьер, выступая в палате депутатов по восточному вопросу,
начинает с Александра Македонского.1
Камилл Жюллиан, стремясь объяснить всеобщее увлечение исто-
рией во Франции, противопоставляет периоды 1789—1815 гг. и 1815—
1830 гг. В первом периоде люди жили, говорит он, «тройным галопом»,
они сами творили историю, они осязательно чувствовали историче-
ское развитие. После 1815 г. наступает полное затишье; вместо На-
полеона— на престоле подагрический, толстый Людовик XVIII;
вместо революционных боев — бесплодные словопрения в палатах.
«Молодой человек не может делать историю — он ее изучает. История
была реваншем мысли против монотонности существования». 1 2 3
Это объяснение не может нас удовлетворить уже потому, что оно
касается одной Франции; между тем аналогичные явления происходят
в тот же период и в Германии, и в Италии, и во всей Европе, не знавшей
таких сильных контрастов, как Наполеон и «подагрик Людовик XVIII»,
и испытавшей темпы революционной жизни в несравненно более сла-
бой форме, чем Франция. Это объяснение, к тому же, и по отношению
к Франции является поверхностным. Гизо, Тьерри, Вильмен, Тьер
и другие историки периода Реставрации меньше всего напоминают
людей, обратившихся к изучению истории потому, что они не могли
творить историю. Наоборот, история была для них ору-
жием, и очень острым оружием политической
борьбы. Французская буржуазия нуждалась в том, чтобы теорети-
чески и исторически обосновать свое право на власть, к которой опа
стремилась, чтобы полностью реализовать свое неоспоримое экономи-
ческое господство. В Италии и Германии перед буржуазными истори-
ками стояла несколько иная задача — обосновать необходимость на-
ционально-политического объединения, этой необходимой предпо-
сылки политического господства буржуазии. Но как бы ни формули-
ровать эти задачи, ясно одно — что история выполняла в то время,
больше чем когда бы то пи было, важную общественно-политическую
функцию; отсюда
Публикации ис-
точников и орга-
низация истори-
ческой науки в
20—40-х гг.
ее исключительный успех.
Как и в Германии, резкое повышение роли истории
в общественно-политической жизни поставило пе-
ред историками во всю ширь проблему докумен-
тации, проблему привлечения возможно более ши-
рокого круга источников. С этою целью, прежде
всего, правительством Реставрации делается попытка, путем органи-
1 С. Jullian, Aug. Thierry et le mouvenient historique sous la Restauration
в «Revue de synthese historique», 1906, vol. 13.
3 C. Jullian, op. cit.
180
зации в 1821 г. специальной «Школы хартий» (Ecole des Chartes),
возродить традицию «мавристов» по изданию средневековых памят-
ников. Эта школа, реорганизованная в 1847 г., существующая и по-
ныне, сделалась рассадником архивистов-палеографов, специально
подготовленных к изучению и научному изданию письменных источ-
ников.
Но достаточно широкий размах эта работа получила только в период
июльской монархии, когда Гизо сделался министром народного про-
свещения и затем (с 1840 г.) премьер-министром, когда ряд других
буржуазных историков (Тьер, Сальванди, Вильмен, Барант), в на-
граду за услуги, оказанные ими Орлеанской династии, получили вид-
ные посты. В 1834 г., под председательством Гизо, был создан особый
правительственный комитет для розыскания и публикации памят-
ников французской истории; в 1838 г. был издан закон, обязавший
департаментские власти привести в порядок местные архивы; в 1841 г.
начался печатанием «Сводный каталог рукописей департаментских
библиотек». Еще раньше, в 1833 г. был организован «Институт исто-
рии» и начал выходить его журнал, а через семь лет возникает новое
важное предприятие — «Библиотека школы хартий» (Bibliotheque
de Г Ecole des Chartes), журнал, посвященный исключительно средним
векам. Тем временем комитет Гизо приступает к публикации обшир-
ного собрания «Неизданных документов, относящихся к истории
Франции» (Documents inedits relatifs a 1’histoire de France), собрания,
в котором Мишле издал «Процесс тамплиеров», Тьерри — «Документы
по истории третьего сословия», Кишера— «Процесс Жанны д’Арк»,
Беньо — «Иерусалимские Ассизы», Герар — «Полиптих Сен-Жермен-
ского аббатства» и мн. др.
Соревнуясь с этим официальным предприятием, создававшим новую
документацию для буржуазной историографии, группа като-
лических патеров; во главе с аббатом Минь (Migne), приступает
к изданию грандиозной коллекции — «Латинская и греческая патро-
логия», в которую вошла значительная часть церковной литературы,
множество средневековых хроник, анналов, писем и т. д. За годы
1844—1866 вышло до 400 томов этой коллекции, к которой и поныне
часто приходится прибегать медиевисту, хотя уже во время своего
появления она считалась стоящей на недостаточно высоком научном
уровне.
Нужно отметить, что во Франции, наряду с историей средних ве-
ков, в этот период делает значительные успехи и изучение других
разделов истории. Особенно бросается в глаза подъем в области восто-
коведения, связанный с именами таких блестящих ученых, как осно-
ватель египтологии Шамполлион и иранист Б ю р н у ф. Осно-
^вапие в 1821 г. «Азиатского общества», а в следующем году — его
раучного органа «Азиатского журнала» (Journal Asiatique), обусло-
эвленпое поворотом Франции к политике колониальных захватов, сы-
Итрало значительную роль в развитии соответствующих отраслей исто-
рического знания.
Такова была та общественно-политическая и научная атмосфера,
в которой расцветают дарования Тьерри, Гизо, Мишле и других фран-
цузских историков периода Реставрации и июльской монархии. Паи-
181
более активная роль в созданий нового направления и в определении
новых классовых задач, стоявших перед французской историографией,
принадлежит Огюстену Тьерри.
Огюстен Тьерри Огюстен Тьерри (1795—1856) получил об-
разование в так называемой «Нормальной школе»
и вскоре по выходе оттуда, подобно большинству наиболее даровитых
представителей тогдашней буржуазной молодежи, бросился в полити-
ческую публицистику, причем руководителем его первых шагов в этой
области был не кто иной, как Анри Сен-Симон.
Тьерри сделался его сотрудником и «духовным приемным сыном».
Вместе с Сен-Симоном он пишет брошюры о «возрождении челове-
чества», но уже в 1817 г. он порывает со своим учителем, причем на-
столько радикально, что в своих, написанных в зрелом возрасте, авто-
биографических статьях упорно умалчивает о своей прежней близости
к великому утописту.
Между тем Сен-Симон оказал значительное влияние на историче-
ское творчество Огюстена Тьерри. Положение Сен-Симона, что
история до сих пор была биографией власти, а нужно ее сделать
биографией массы, легло в основу тех идей Тьерри, с помощью
которых он стремился реформировать историческую науку во
Франции.
Тьерри, как и многие другие историки его поколения, пришел
к исторической науке от политики. Он начал заниматься историей
с целью обосновать с ее помощью политическую программу либераль-
ной буржуазии. Между 1817 и 1820 гг. он написал, в качестве сотруд-
ника либерального журнала «Европейский цензор», ряд исторических
статей, вошедших позже в его сборник «Десять лет исторической ра-
боты» (Dix ans d’6tudes Iristoriques). В этих статьях раскрывается
его «ненависть к аристократическим претензиям и лицемерию Рестав-
рации». Он выступает против всей прежней историографии, находив-
шейся, по его выражению, «на службе у врагов наших предков»,
и ставит перед историками задачу «дать подлинно национальную исто-
рию». что для него тождественно с задачей «рассказать бурную жизнь
предков французской буржуазии». Этими предками являлись, по его
мнению, трудовые массы городов и деревень Римской Галлии. Завое-
ванные и порабощенные франками, они тем не менее сохранили эле-
менты цивилизации, которую они завещали своим детям и всему миру.
«Мы являемся сынами этих сервов, этих оброчников, этих буржуа,
которых завоеватели безжалостно эксплоатировали», — писал он
в 1818 г., напоминая буржуазии о ее происхождении из народа. 1
В 1820 г. Тьерри печатает статью «Правдивая история Жака Про-
стака» (Histoire veritable de Jacques Bonhomme), в которой он дает
драматизированную историю французского народа.2 Он следит с ве-
личайшим сочувствием за неоднократными попытками народа сбро-
сить с себя иго угнетателей — аристократии, феодалов, пока, в конце
XVIII в., эти попытки не закончились успехом. Таким образом, Тьерри
рассматривает всю историю Франции как историю классовой борьбы,
’Ang. Thierry, Dix ans deludes historiques, стр. 3 сл. (12-e Edition).
8 Там же, ч. П, гл. IX.
182
причем в основу этой борьбы он кладет, подхватывая тезис Булен-
виллье и Монлозье, идею исконной противоположности двух «рас» —
франков, т. е. завоевателей, и галло-римлян, т. е. покоренной и угне-
тенной народной массы.
С 1820 г., после закрытия властями «Европейского Цензора»,
Тьерри публикует в «ФранцузскомКурьере» серию статей, объединен-
ных впоследствии под названием «Письма об истории Франции» (Lettres
sur 1’histoire de France), где под углом зрения существования на
почве Франции двух враждебных рас рассматривается все развитие
V—X вв. В лице Меровингов и Каролингов он видит представителей
«расы победителей», германцев; с 987 г. появляется национальная,
французская династия Капетингов; с этого времени ведет происхожде-
ние союз нации с королевской властью, направленный против потом-
ков победителей-феодалов.
Однако та сумма знаний и источников по истории древней Франции,
которою тогда располагала наука, казалась Тьерри недостаточною,
чтобы обосновать его теорию борьбы двух рас, перераставшей в борьбу
двух классов. Поэтому он начинает усиленно заниматься историей
Англии, являвшейся в глазах французских либералов того времени
классической страной свободы. В Англии завоевание англосаксов
«расой» норманнов произошло, так сказать, при полном свете истории,
получив отражение в многочисленных хрониках и документах, и здесь
Тьерри рассчитывал найти полное подтверждение своей теории.
В 1825 г. появляется его труд «Завоевание Англии нормандцами»
(La conquete de 1’Angleterre par les Normands). Основная идея этого
труда — длительность влияния завоевания на социальное и полити-
ческое состояние нации и неискоренимость расовых противоречий
внутри даже единой нации, — противоречий, выступающих впослед-
ствии в форме классовой борьбы. Не ограничиваясь периодом завое-
вания, Тьерри прослеживает его самые отдаленные последствия, как,
например, в истории Ирландии, до нового времени. Всюду он конста-
тирует борьбу рас, проявившуюся, по его мнению, даже в Английской
революции XVII в.
Идея Тьерри о значении расовой противоположности подверглась
значительному ограничению в работах его политического единомышлен-
ника Гизо и была решительно отвергнута Мишле. Либеральная исто-
риография позднейшего времени резко критиковала эту теорию (Брю-
нетьер, Г. Моно), указывая, что идея расовой борьбы является одной
из вреднейших в исторической науке идеей, пропагандирующей ра-
совую ненависть, как основу исторического процесса.
Однако необходимо подчеркнуть, что «расовая» теория Огюстена
Тьерри ничего общего не имеет с позднейшей трактовкой вопроса
о расе в трудах империалистов Гобино, Чемберлэна и их современных
продолжателей. Во-первых, Тьерри не признает устойчивости расовых
физических признаков. Во-вторых, ему чуждо представление о высших
и низших расах. Для него «раса побежденных», т. е. парод, является
как раз наиболее ценным, творческим элементом нации. В-третьих,
под наименованием расовой борьбы Тьерри фактически ри-
сует классовую борьбу. То исключительное внимание, ко-
торое он уделяет последней в ходе исторического развития, и послу-
1S3
жило Марксу основанием назвать Тьерри «...1е рёге «классовой
борьбы» во французской историографии...» 1
Вторая излюбленная мысль Тьерри, которую он проводит с особен-
ной силой в ряде своих «Писем об истории Франции», — это мысль
об огромном историческом значении коммунального движения в сред-
ние века. Борьбу городов за автономию он называет «коммунальной
революцией» и утверждает, что, наряду с появлением христианства
и французской революцией XVIII в., это было «величайшее социаль-
ное движение». Чувствуя себя потомком средневековой буржуазии,
Тьерри с любовью и даже страстью следит за всеми деталями этой
борьбы в городах Камбрэ, Лане, Везелэ, Суассоне и т. д., видя в ее
безвестных героях основателей «нашей современной свободы». Не-
смотря на огромное преувеличение, содержащееся в этом и подобных
высказываниях, Тьерри принадлежит та заслуга, что он «...один только
обнаруживает заговорщический и революционный характер муници-
пального движения в XII веке».1 2
После июльской революции 1830 г., доставившей власть банкирам
и ростовщикам во главе с «королем-буржуа» Луи Филиппом Орлеан-
ским, Тьерри временно отходит от политических проблем. В качестве
идеолога крупной буржуазии он считал, что революция поставила
Францию на ровную, прямую дорогу, по которой будет «плавно и
величаво» происходить ее дальнейшее развитие. Новая династия, по
его мнению, вполне обеспечивала «интересы нации». К тому же, бо-
лезнь и полная утрата зрения заставили его ограничить свою научную
деятельность. С 1833 г. появляются его «Рассказы из времен Меровин-
гов», где автор, опираясь на ограниченный круг источников (главным
образом на Григория Турского, к тому же некритически используе-
мого), дает картину нравов и быта меровингского общества. В этой
работе особенно ясно обнаруживается принадлежность Тьерри к «ёсо!е
pittoresque», требующей от историка преимущественно мастерства рас-
сказа и обилия бытовых деталей. Представляя и сейчас интерес, как
образец французской прозы, «Рассказы из времен Меровингов» не
могут быть рассматриваемы как научное историческое произведение.
В 1840 г., объединив эти «Рассказы» в одну книгу, Тьерри предпо-
слал ей обширное введение «Рассуждение об истории Франции» (Con-
siderations sur 1’histoire de la France), представляющее обзор француз-
ской историографии, начиная с XVI в. В этой работе замечательно
для того времени стремление связать развитие исторической науки
с развитием во Франции классовой и политической борьбы.
К этому времени Тьерри, по поручению Гизо, берет на себя публи-
кацию документов, касающихся истории «третьего сословия». В ка-
честве введения к этой публикации он стал готовить свой «Опыт исто-
рии происхождения и успехов третьего сословия». Эта работа еще
не была закончена, когда произошла февральская революция 1848 г.,
сбросившая Орлеанскую династию и выдвинувшая на историческую
арену пролетариат, как самостоятельную политическую силу, противо-
стоящую буржуазии. Это заставило Тьерри резко переменить фронт:
1 Маркс и Энгельс, Сочинения, т. ХХП, стр. 48. Ср. мое предисловие
к «Избранным сочинениям» О. Тьерри, 1937, стр. XVIII.
2 М а р к с и Энгельс, Сочинения, т. XXII, стр. 49,
184
из либерального буржуа, выступавшего против основного врага бур-
жуазии — дворянства, из историка, восхвалявшего народные рево-
люции в прошлом, он превращается в противника парода и начинает
раскланиваться перед дворянством. Он проводит теперь различие
между народом и «просвещенной буржуазией», которая одна была
якобы носительницей исторического процесса, в то время как крестьян-
ская масса изображается как слепая, стихийная, разрушительная
сила. Жакерия 1358 г., мысль о которой прежде наполняла его гор-
достью, теперь рисуется как движение, оставившее после себя «лишь
ненавистное имя и печальные воспоминания».1
Маркс в своем письме к Энгельсу от 27 июля 1854 г. дал блестящую
критику последней работы Тьерри, где вскрыта буржуазная ограни-
ченность и непоследовательность этого автора, который отказывается
понимать классовую борьбу с того момента, как она начинается
между буржуазией и народом».1 2
Работы Тьерри оказали значительное влияние на
кола ь«рр . историографию Франции и даже за ее пределами.
В Германии Ранке впоследствии признавал, что Тьерри и Вальтер-
Скотт определили его историческое призвание. В Италии романти-
ческая школа усвоила обе его основные идеи — расовой борьбы и
значения коммунальных движений. Во Франции к его школе принад-
лежали: его брат Амедей Тьерри, автор ряда работ по исто-
рии поздне-римской империи и эпохи великого переселения народов;
Ф о р и э л ь, написавший «Историю южной Галлии под властью
германских завоевателей» (1846); Ренуар, ставший под его влия-
нием из филолога, собирателя и исследователя поэзии трубадуров
историком муниципальных учреждений Франции 3; А п р и Мар-
тен, который своей огромной компилятивной «Историей Франции»4
стремится, подобно раннему Тьерри, пробудить «симпатию к побе-
жденным, к изгнанникам, ко всем угнетенным», но необычайно пре-
увеличивает значение кельтской расы;5 Баран т, Мишле (на
первом этапе своей деятельности), Ренан и другие.
Из этих историков наиболее типичным представи-
а₽ант’ телем нарративной романтической школы был Б а-
р а н т, автор многотомной «Истории бургундских герцогов» (His-
toire des dues de Bourgogne, 1-е изд. 1824—1826), охватывающей
период с 1364 по 1434 г.
Эта работа пользовалась в свое время огромным успехом, хотя
опа имеет довольно отдаленное отношение к научной истории. Барант
совершенно отвергает всякое резонирование, всякую рефлексию в исто-
рии. Историк, по его мнению, должен скрываться за хронистом; его
задача только рассказывать. Девизом к своей работе он берет слова
Квинтилиана — ad narrandum, non ad probandum scribitur («история
1 «Избранные сочинения», стр. 41. Первым изданием «Опыт» вышел в 1853 г.
3 Об. Ог. Тьерри см. L. Н а 1 р h е n, L’histoire en France, 1914; 0. Jullian,
Extraits (Introduction), и «Избранные сочинения Or. Тьерри», под ред. О. Л. Вайн-
штейна (1937), где указана вся библиография на русском языке (стр. 435).
3 Histoire du droit municipal (1829), написанная в крайне романтическом духе.
4 Histoire de France, 2-е изд. 1838—1854 гг. в 19 тт. с посвящением Ог. Тьерри.
5 Эту основную идею труда А. Мартена С. Рейнак назвал «кельтоманией». См. С. Jul-
lian, Introduction, стр. LIX, n. Т.
185
пишется для рассказа, а не для доказательства»). Понимаемая в таком
смысле, история превращается в нечто, напоминающее исторический
роман, и в предисловии к своей* работе Барант прямо указывает, что
он следует примеру Вальтер-Скотта, которого он и считает идеалом
историка. По его мнению, история и поэзия находятся в теснейшем
родстве между собой, ибо и та, и другая «обращаются к воображению».
При такой постановке задачи историка, сущность дела сводится
к тому, чтобы, следуя возможно ближе повествовательному источ-
нику, хронике, излагать ход событий со всеми деталями. Так Барант
и поступает: в основе его изложения лежат хроники Фруассара, мо-
наха из Сен-Дени и др., которым он следует чрезвычайно точно, можно
сказать, рабски и совершенно некритически. Барант мотивирует свое
некритическое отношение к источнику тем, что мы должны изобра-
жать прошлое не таким, каким оно нам представляется, «не через
призму нашего собственного духа», «что было бы огромной самоуве-
ренностью»,— нужно людей показывать такими, какими они сами .,
себя рисовали.
Таким образом, в отличие от Огюстена Тьерри, который, будучи^
мастером увлекательного исторического рассказа, все же ставил перед |
собой задачу выяснения основных причин и движущих сил нстори- '
ческого развития, Барант дает только повествование, представляющее,
лишь тот интерес, что оно выражено в почти художественной, увле-4..
нательной форме.1 'ji
г м К нарративной романтической школе можно от-Н-
исмонди и ишо. нести Хотя и с некоторыми оговорками, С и C-j
монди и Мишо. Первый из них известен более как экономист,
представитель в политической экономии мелкобуржуазного социа-'
лизма.1 2 Подобно Галлеру и Адаму Мюллеру, он относится враждебно у
к капиталистическому развитию, но не с дворянских, помещичьих»
позиций, а с точки зрения мелких собственников. К историографии
он принадлежит двумя своими обширными произведениями: «Исто-'
рией итальянских республик» (1807—1818) и «Историей французов»
(1821 сл.), — проникнутыми демократическим духом и обнаружив-
шими в авторе широкое знакомство с источниками. Буржуазная
критика отнеслась к работам Сисмонди крайне придирчиво, тем не
менее они пользовались в свое время огромным успехом. 3
Полную противоположность этим работам представляет «История
крестовых походов» Жозефа Мишо (1767—1839), более близкая по
своему настроению к реакционному романтизму в Германии, чем
к французскому буржуазному романтизму. Мишо изображает кре-
стовые походы как национальный и религиозный подвиг французов
и говорит о «невежестве философов» XVIII века, называвших эти
походы «кровавым безумием».
1 О Баранте см. статью К р о з а л я в «Истории франц, языка и литературы»
Пти де Жюльвилля, а также упомянутые выше работы Halphen’a, Jullian’a и Fueter’a.
а См. в Сочинениях Маркса и Энгельса в тт. XVIII, IV и мн. др. неоднократные
упоминания о Сисмонди, как экономисте (особенно, в «Коммунистическом манифесте»).
3 Отзвуки недоброжелательного отношения к этому историку см. у Jul Ji ан,
op. cit., стр. XXIV сл,
18Р
Нарративная романтическая школа оказала значительное влия-
ние и на тех представителей буржуазной исторической мысли, кото-
рые, под именем «философской школы», продолжали традиции француз-
ской просветительной историографии XVIII века. Крупнейшим исто-
риком этой школы был. Франсуа-ПьерТильом Гизо (1787—1874).
Гл8о Являясь политическим единомышленником Тьерри,
°* Гизо разделял и некоторые его исторические воз-
зрения, в частности, мысль о расовых противоречиях, стремление
преувеличить роль средневековой буржуазии, внесение в историю
элемента классовой борьбы, подчеркивание ведущего значения фран-
цузской цивилизации в Европе. Но в отличие от Тьерри Гизо является
чрезвычайно рассудочным историком, абсолютно чуждым всякого
увлечения живописной, художественной стороной исторического твор-
чества, всякого стремления «оживить» прошлое с помощью каких-
нибудь бытовых деталей. Он, наоборот, подчеркивает, что задача исто-
рика — выделять господствующие идеи, крупные события, определяю-
щие судьбу и характер длинного ряда поколений, причем, в качестве
«путеводителя по сложному лабиринту фактов», Гизо берет, по соб-
ственному выражению, «разум и его положительные данные».1
Между 1812 и 1822 гг. Гизо читал курс истории Франции в Сор-
бонне, но затем был отстранен от преподавания. В последующий пе-
риод, принимая активное участие в борьбе либеральной буржуазии
против правительства Реставрации, он одновременно публикует два
крупных исторических труда: «Опыт истории Франции» (1823) и
«Историю Английской революции» (1826—1827). Вернувшись с 1828 г.
к профессорской деятельности, Гизо читал курсы по истории цивили-
зации во Франции и всеобщей истории европейской цивилизации, ко-
торые вышли между 1829 и 1832 гг. в виде отдельных книг.1 2 В этих
книгах, которые, имея в своей основе лекционные курсы, далеко не
во всех частях представляют результат самостоятельной исследова-
тельской работы, наиболее отчетливо выявляется общая историческая
концепция Гизо.
Прежде всего, необходимо отметить, что история имеет для Гизо
«не только чисто научное, но и практическое значение». «Если история
освещает политику, — пишет он, — то политика в еще более широ-
кой степени оказывает ту же услугу истории — действия настоящего
освещают факты прошлого». 3 В произведениях Гизо мы действительно
видим постоянное стремление связать прошлое с настоящим и исполь-
зовать «уроки истории» для определенных политических выводов и
формулировок. С другой стороны, как политический деятель, хорошо
знакомый с закулисной стороной политической борьбы своего времени,
Гизо хорошо разбирается во всех проявлениях партийной и классо-
вой борьбы в прошлом.
В своих ранних произведениях Гизо высказывает весьма реалисти-
ческие взгляды на ход исторического процесса. Критикуя своих пред-
шественников, он объясняет их ошибки тем, что они стремились по-
1 Guizot, Essais sur 1’histoire de France, 1823. Предисловие.
2 Guizot, Histoire de la civilisation de France и Histoire g6n£rale de la civilisa-
tion de 1’Europe.
я flu izot, Essais sur 1’histoire de France, стр. VJ (изд. 1868 r.).
J87
нять общество, изучая учреждения и организацию власти, между тем
как, по его мнению, только изучив общество, можно понять характер
политических учреждений любой эпохи. Сообразно этому, средневе-
ковое феодальное государство можно вывести из определенного «со-
стояния лиц и состояния земель», т. е. из характера земельной соб-
ственности.
Стремясь выяснить, каким путем возникла феодальная земельная
собственность, Гизо обращается, естественно, к периоду падения
Римской империи и варварских вторжений. В гибели империи он ви-
нит деспотизм императоров, разрушивших римские муниципии, в ко-
торых он видит организационную форму римской «буржуазии». При
этом Гизо отождествляет понятие буржуазии и нации и приписывает
только буржуазии чувство патриотизма. Когда в результате разруше-
ния муниципального строя погибла буржуазия, то вместе с ней угасли
в Риме и национальное чувство, любовь к родине, способность и жела-
ние дать отпор варварам.
В гибели муниципиев важную роль играла христианская церковь,
которая стремилась установить строй, при котором в городе господ-
ствует епископ, а в деревне — феодал-помещик.
Подобно Мабли и Монтескье, Гизо является решительным герма-
нистом. Для него нет никаких сомнений в том, что завоеватели импе-
рии — германцы — принесли с собою новые отношения собственности.
Он следит за превращением этой земельной собственности в условное
бенефициальное владение, затем в наследственный феод. На этой основе
во Франции с X в. упрочивается феодальный режим, который, начиная
с этого времени, имел свой «период блеска и могущества». Однако,
говорит он далее, — «ни один режим не был так ненавистен массе, как
феодальный». Причину этого Гизо видит в политических особенностях
феодализма. Феодальное государство, по его определению, является'
«конфедерацией мелких неравных между собою деспотов», крупных
землевладельцев, обладающих в своих владениях абсолютной, про-'-
извольной властью.
Таким образом, главным признаком феодализма является полити-
ческое дробление, господство центробежных сил. Гизо считает попытку z
Тьерри вывести эту особенность феодализма из расовых особенностей
завоевателей слишком неполной и узкой, и сам предлагает следующее
объяснение: в условиях феодальных отношений собственности крупное
централизованное государство существовать не может. Для создания
такого государства необходимы предпосылки в социальных связях*
и в идеях. Но идейный горизонт людей того времени был очень узок,!
а социальные связи ничтожны; отсюда неизбежность распадения мо-
нархии Карла Великого.
Несмотря на попытку связатьполитический строй феодализма с усло-
виями земельной собственности, Гизо предлагает явно идеалистическое
объяснение, неудовлетворительное уже потому, что читателю остается
неясным, по какой причине идейный горизонт людей был узок и со-
циальные связи ничтожны.
Далее, Гизо прослеживает возвышение городских общин и подчер-
кивает существование, наряду с ними, еще двух сил: королевской
власти и феодалов. Вначале королевская власть усиливается с по-
188
МОЩЬЮ церкви; когда Же последняя стала стремиться к подчинению
себе светской власти, король опирается на города, что позволяет ему
довести до конца борьбу с феодальным сепаратизмом. В результате
усиления королевского могущества городские общины сами потеряли
свободу и независимость, но Гизо полагает, что это было благом для
буржуазии, ибо она гораздо больше выиграла от централизации власти
и национального объединения страны, чем имела от своей свободы
в условиях феодальной анархии. Однако королевская власть, сделав-
шись абсолютной, деспотической, восстановила против себя все об-
щество. Как либеральный доктринер, Гизо отождествляет абсолютизм
с деспотизмом, отказываясь видеть, что на определенном историческом
этапе абсолютизм играл прогрессивную роль. Все развитие Франции
со времени утверждения абсолютизма, вся политическая борьба, про-
исходившая в эпоху Реформации и далее, вплоть до буржуазной рево-
люции XVIII века, сводится для Гизо к достижению одной единствен-
ной цели: к замене королевского деспотизма конституционной монар-
хией. С того момента, как эта цель достигнута, дальнейшее полити-
ческое развитие оказывается в сущности ненужным.
Наряду с королевским абсолютизмом Гизо решительно осуждает
и «католический абсолютизм». Он указывает, что церковь, сыгравшая
в свое время положительную роль в развитии культуры, становится
затем преградой для этого развития, душительницей свободной мысли.
Благодетельной революцией, которая низвергла деспотизм церкви
и освободила человеческую мысль, была Реформация. Это была подлин-
ная социальная революция, говорит Гизо, прелюдия тех революций,
которые постепенно подняли положение третьего сословия и которые
лежат в основе современной свободы.1
Во всем построении Гизо чувствуется сильное влияние Вольтера,
Гиббона, Мабли; оно насквозь рационалистично и чуждо всякой идеа-
лизации средневековья; оно не страшится революций и отводит им
видную роль в историческом процессе, признавая их творческую силу.
Все это мало напоминает романтизм. Влияние последнего сказывается
только в том огромном внимании, которое Гизо уделяет средневековой
церкви, понимая, что без нее невозможно уяснить себе сущность сред-
невековья.
Но в отличие от просветителей его концепция носит более буржуаз-
ный, более классово-ограниченный характер. Для него «солью земли»,
ядром всего исторического развития является только буржуазия и ее
политические интересы. Особенно отчетливо видна буржуазная огра-
ниченность Гизо в его большом труде об английской революции.
Этот труд, первые части которого появились в 1826—1827 гг., был
продолжен только в 1854 и следующих годах, когда Гизо отошел от
политической деятельности. Тогда и появляются последние части:
«История республики и Оливера Кромвеля», «История протектората
и реставрации Стюартов». Естественно для историка такого типа, как
Гизо, подчинявшего всегда научные задачи политическим интересам,
что первые и последние части этой работы, отделенные февральской
революцией 1848 г., проникнуты неодинаковым настроением. В пер-
Guizot, Histoire de la civilisation de 1’Europe, стр. 104 сл (6d. 1843).
189
Шх Чабтях Ризо возвышается до йонйМания классовой борьбы В р0ь
волюции. В Англии, пишет он, боролись не только политические и
религиозные партии, но «их борьба скрывала и социальный вопрос,
борьбу различных классов за власть».1 Уже за сто лет до революции,
указывает он далее, в Англии произошли великие перемены в отноше-
ниях собственности, но этим переменам совершенно не соответствовали
изменения в правительстве. Так, ко времени Карла I палата общин
была уже втрое богаче, чем палата лордов, и тем не менее правитель-
ство осталось тем же, что и в предшествующую эпоху. Революция и
явилась результатом этого несоответствия.
Однако Гизо не в состоянии был провести свою мысль до конца.
В революционной борьбе он отмечает только борьбу за политическую
форму правления. Он осуждает «крайние партии и секты» за их стрем-
ление навязать Англии республику, которая якобы противоречила
и желаниям подавляющего большинства населения и всему историче-
скому прошлому страны. Чтобы преодолеть сопротивление республике,
крайним партиям необходимо было нанести решительный удар мо-
нархистам; этим ударом и явилась казнь короля. Но удар по монар-
хии почему-то оказался (почему — Гизо не указывает) ударом и по
свободе: республика выродилась в деспотизм еще худший, чем преж-
няя абсолютная монархия. Отсюда неизбежность ее реставрации.
Однако революция имела три существенных следствия: во-первых,
королевская власть после реставрации уже не могла обходиться без
парламента, абсолютизму был положен конец; во-вторых, в парла-
менте на первый план выдвинулась палата общин; в-третьих, в Ан-
глии окончательно побеждает протестантизм.
Как бы ни расценивать концепцию Гизо, ей нельзя отказать в из-
вестной стройности. Политическое доктринерство сказывается и здесь
очень сильно — например, во враждебном отношении к «крайним сек-
там», к республиканской форме правления и т. д.; однако это не мешает
еще Гизо видеть английскую революцию значительно глубже, чем
его предшественники. 1 2
В последних частях своего труда Гизо падает с достигнутой ранее
высоты. Он стремится доказать, что так называемая «славная револю-
ция» 1688 г. бескровно выполнила ту задачу, которую ставила, но не
решила революция 1640—1660 гг. «Славная революция» создала идеаль-
ный общественный строй — конституционную монархию, и с того
времени Англия свернула «с революционной дороги», чтобы вступить
окончательно на «дорогу свободы».3 Он пытается, далее, объяснить
удачу английской революции в целом тем, что она была религиозной,
а не только политической, и благодаря этому не порвала с традициями,
не уничтожила всех старых законов. Германская революция XVI в.,
говорит он, была главным образом религиозной и в самой ничтожной
степени политической; французская революция XVIII в. была исклю-
чительно политической и нисколько не религиозной; «счастье» Англии
в том, что здесь религиозная и политическая революции оказались
1 Guizot, Histoire de la Revolution d’Angleterre, v. I (Charles I et la Revolu-
tion), стр. 11 (изд. 1856 г.).
2 См. особенно Предисловие к I т. «Ист. Англ, рев.», помеченное 1826 г.
8 См. предисловие к 2-му изданию, помеченное 1841 г., стр. II (изд. 1856г.).
190
тесно Связанными, что Придало английской революции несравненно
более умеренный характер.
Маркс в рецензии на работу Гизо «Почему удалась английская ре-
волюция?», где более кратко и отчетливо выражены мысли послед-
них томов его труда, показывает, что этот автор не в состоянии под-
няться над совершенно банальным представлением «о падении англий-
ской реставрационной монархии». «Так как господин Гизо устраняет
повсюду важнейшие моменты, то у него остается лишь крайне неудо-
влетворительное и банальное повествование о чисто политических со-
бытиях». 1 Маркс приходит к выводу, что «...даже самые умные люди
ancien regime’а, даже те люди, которым ни в коем случае нельзя от-
казать в своего рода историческом таланте, до того сбиты с толку ро-
ковыми февральскими событиями, что они лишились всякого историче-
ского разумения...» 2 И Маркс заканчивает свою рецензию словами:
< Да, не только les rois s’en vont (короли уходят), но и les capacites
de la bourgeoisie s’en vont (таланты буржуазии уходят)».3
Этот суровый приговор над историком, который целиком поставил
свою научную деятельность на службу политическим интересам круп-
ной буржуазии, вполне заслужен: 1848 год, похоронивший полити-
ческую карьеру Гизо, похоронил и его талант как историка. 4
w ,т Большинство представителей романтической исто-
риографии во Франции, в первую очередь Тьерри
и Гизо, отражали интересы крупной буржуазии; Жюль Мишле внес
в эту историографию струю мелкобуржуазного радикализма.
Жюль Мишле (1798—1874) по своему происхождению (сын
мелкого типографа, разоренного наполеоновскими декретами о пе-
чати) был выходцем из мелкобуржуазной среды и прошел суровую
житейскую школу. До 1830 г., в качестве учителя детей герцогини
Беррийской, он открыто не выражал своих демократических симпатий.
Своему другу и единомышленнику Эдгару Кинэ, сражавшемуся в июль-
ские дни 1830 г. на баррикадах, он лишь позже писал, что был уже
в то время «всем сердцем с народом». При июльской монархии про-
исходит все более заметное полевение Мишле; он использует профес-
сорскую кафедру для борьбы с католической церковью и защиты идей
мелкобуржуазной демократии. Он сделался с 40-х гг. кумиром ра-
дикальной студенческой молодежи, что нашло свое отражение в из-
вестном романе Ж. Валлеса «Ваккалавр». 6 Февральскую революцию
1848 г. он принял с восторгом, а в июньские дни не поддался охватив-
шей всю буржуазию ненависти к восставшему пролетариату. За свои
выступления против правительства Луи Бонапарта он подвергся ре-
прессиям, утратил кафедру и был совершенно разорен. Как типичный
‘Маркс и Энгельс, Сочинения, т. VIII, стр. 278.
2 Ibid., стр. 275.
3 Ibid., стр. 280.
4 О Гиэо, помимо общих работ Halphen, С. Jullian, de Crozales, Fueter’a см. моно-
графию А. В а г d о u х, Guizot, 1894 и Pouthas, Guizot pendant la Restauration
(1814—1830), Paris, 1923.
• J. Valles, Bacheliers, 1851. «Курс Мишле — это наш великий бой», — гово-
рит один из героев романа: «я хорошо знаю, что Мишле из наших (des ndtres) и что
нужно его защищать». Цит. у G. М о в о d, La vie et la pens de de J. Michelet, 1923,
тт. I—II. Ср. Л-в а, С. В. Жюль Мишле, «Русская Мысль», 1895, кн. Ill,стр. 88—105.
191
Мелкобуржуазный демократ, Мишле относился враждебно к ком-
мунизму и к материалистическому мировоззрению рабочего класса.
Энгельс, очевидно, имел в виду это обстоятельство, когда, сообщая
в 1848 г. К. Марксу о выходе II тома «Истории французской револю-
ции» Мишле, писал об этом историке: «...успех Мишле можно объ-
яснить только его увольнением и его мещанским духом».1
Через все произведения Мишле проходит сильная националисти-
ческая струя, сближающая его творчество с немецким романтизмом.
Идеи последнего он действительно воспринял непосредственно из гер-
манского источника. Посетив Германию в 1828 г., Мишле сделался во-
сторженным почитателем некоторых наиболее передовых немецких ро-
мантиков, особенно Якова Гримма.1 2 У этих романтиков он взял метод
«вживания» в прошлое, симпатизирования с изображаемым объектом,
хотя бы этим объектом был ненавистный ему феодализм или католиче-
ская церковь. Влияние романтизма сказывается и на любви его к де-
тальным, красочным описаниям и на стиле изложения — туманного,
несколько напыщенного, изобилующего лирическими отступлениями.
Вместе с тем творчество Мишле в научном отношении представляло
несомненный шаг вперед по сравнению с Тьерри и Гизо. Если эти исто-
рики опираются исключительно на письменные источники и, главным
образом, на анналистов, то Мишле уделяет значительное внимание
языку, литературе, вещественным памятникам, географической среде,
стремясь использовать все эти данные для понимания «души народа»
и создать с их помощью, как он любил выражаться, «синтетическую»
историю французского народа.
Основным трудом Мишле является «История Франции», состоящая
из трех частей: «Средние века», «Ренессанс и новое время», «Револю-
ция» (1833—1862). Его главным героем является не буржуазия, как
у Тьерри и Гизо, а «народ», без всякого разделения на классы, вклю-
чая сюда и буржуазию. Стремление вообще затушевать классовые
противоречия и классовую борьбу характерно для Мишле в такой же
степени, как и его ярко выраженный эклектизм в концепции истори-
ческого процесса. Вполне четкую позицию он занимает в сущности
в двух вопросах: в отрицательном отношении к расовой теории, защи-
щаемой Тьерри, и в не менее отрицательном отношении к католической
церкви. Последняя, как он показывает, еще при Каролингах обнару-
жила свое полное бессилие, неспособность что-либо сделать для борьбы
о феодальной анархией, а позже, при Капетингах, она только «душит
своих врагов», «заглушает свободную мысль». Даже церковная архи-
тектура средневековья, которою он восхищается, которую не устает
детально, с любовью описывать, вызывает в нем враждебные ассо-
циации. Постройка готических соборов, указывает он, «не всегда вы-
звана свободным порывом веры, но и пылом борьбы, стремлением
пониже согнуть головы мятежников». И он показывает, как вокруг
монументального здания церкви, в низких домишках ремесленников
зарождается глухой протест против феодального господства.
1 Маркс и Энгельс, Сочинения, т. XXI, стр. 92.
2 В 1938 г. опубликована его переписка с Я. Гриммом, из которой видно, что по-
следний высоко ценил усилия Мишле популяризировать идеи немецкого романтизма
во Франции.
193
Демократизм, «нарбДнпйество» Мишле проявляется в глубоком
сочувствии к страданиям крестьянской массы под гнетом феодалов,
а в позднейших томах «Истории Франции» — ив иепависти к королев-
ской власти. В книгах, посвященных периоду XVI—XVIII вв., со-
гласно его собственному выражению, «лопиувшие боги и сгнившие
короли показаны без завесы». Королевскую власть от Екатерины Ме-
дичи и до Людовика XIV он называет «правительством трупов».
На склоне жизни, когда радикальные и демократические симпатии
Мишле проявились более резко, он старался еще сильнее сгладить то
впечатление романтической идеализации средневековья, которое оста-
вляют в читателе его ранние произведения. «Средним векам, — писал
он в своей книге «Народ», — в которых я провел свою жизнь, чье
трогательное, бессильное' вдохновение я воспроизводил в своих исто-
рических работах, я должен сказать: «Назад!», теперь, когда нечистые
руки вытаскивают их из могилы и кладут нам под ноги, чтобы заста-
вить пас споткнуться на нашем пути к будущему». 1 Оценивая общее
отношение Мишле к этому периоду западноевропейской истории,
можно сказать вместе с его биографом Габриэлем Моно: «Восхищаясь
многим в средних веках, отдавая дань романтизму, Мишле показал
неизбежность их крушения, спел отходную католицизму».
К романтическому направлению во Франции принадлежат также:
М и н ь е (1796—1876), известный как автор «Истории Французской
революции» (1824), по занимавшийся большую часть своей жизни сред-
ними веками («Германия VIII—IX веков» — 1839; «Территориальное
и политическое образование Франции» — 1838; «Отречение Карла V»—
1852 и др.); Эдгар Кипэ (1803—1875), представлявший наряду
с Мишле демократическое направление в французском романтизме,
переводчик «Мыслей об истории философии человечества» Гердера,
автор «Революций в Италии», «Иезуитов» (в сотрудничестве с Мишле)
и ряда других работ, резко заостренных против католицизма;2
Вилльмеп (1790—1870), который более известен как историк
литературы («Курс литературы XVIII в.», «Курс средневековой ли-
тературы»), ио который оставил и чисто исторические работы («История
Кромвеля», «История Григория VII» и проч.).
4. Романтическая историография в других странах Европы и в США
Под влиянием немецкого и французского романтизма развивалась
в первой половине XIX в. историография в Италии, Англии, России
и в других странах Европы, а также в США.
Итальянская
историография
в период роман-
тизма.
В Италии, как и в Германии этого же периода,
перед буржуазией стояла задача создания нацио-
нального государства, задача, которая могла быть
достигнута пе только путем преодоления полити-
гческой раздробленности страны, но которая требовала также борьбы
>против чужеземного (австрийского) гнета. В отличие от Франции,
[Италия, сверх того, сохраняла многочисленные пережитки феода-
I 1 Ср. Н а 1 р h е n, op. cit., стр. 88 сл. и особенно прим. 3. В т. VII своей «Истории
«Франции» (стр. 112) Мишле сам удивляется, как он мог раньше восторгаться готической
Архитектурой. Там же он подчеркивает скандальную жизнь монахов XI XII вв., их
иизкий моральный уровень, их невежество и распущенность.
~ 2 См. о нем С h а з з i п, Edg. Quinet, sa vie et ses oeuvres.
13 О. Л. Вайнштейн—448
193
лизма, особенно па юге и в Папской области. Всем этим объясняется
с одной стороны, ярко националистическая окрашенность итальян-
ского романтизма, с другой — наличие в нем очень сильной либераль-
ной и даже радикально-демократической струи. Различные пути нацио-
нального освобождения и политического объединения Италии, кото-
рые намечались теми или иными группировками буржуазии и мелко-
буржуазной партией «Молодой Италии», определили и различные те-
чения исторической мысли в этой стране. Однако для всех идеологов и
деятелей национально-освободительного движения, независимо от их
партийной принадлежности, история казалась одним из важных ору-
дий политической борьбы. Это нашло свое выражение, между прочим,
в мероприятиях по развитию исторических знаний, проводившихся
правительством Сардинского королевства, которое претендовало на
роль объединителя всей Италии. Так, в 1833 г. сардинский король
Карл-Альберт учредил «Комиссию для изучения национальной истории».
«Историческая наука, — говорилось в королевском указе, — более
чем когда бы то ни было, находится в заслуженном почете у наиболее
культурных и цивилизованных наций, и содействовать ей является обя-
занностью государя, которому близки интересы и слава народов,
подчиненных его правлению». 1
Но еще до этого указа появление множества исторических произ-
ведений (Ботта, Коллетта, Папи, Бальбо, Манцони, Канту и проч.),
серийных многотомных публикаций документов и хроник, переводов
монографий иностранных, главным образом немецких, историков об
Италии — все это свидетельствовало о подъеме интереса к прошлому
итальянской родины в самых широких кругах общества. В 1841 г.
во Флоренции основывается крупнейший итальянский исторический
журнал Archivio storico italiano, который, подобно Пьемонтской ко-
миссии, сделался важным центром научной работы. История, по вы-
ражению Б. Кроче, сделалась в этот период «модой даже в высших
сферах итальянского общества» и служила излюбленной темой для
бесед в великосветских салопах.
Итальянские романтики в историографии были мало оригинальны.
В своих работах они воспроизводили и развивали либо концепцию
Гегеля (демократическое направление), либо идеи Шатобриана и
Ог. Тьерри (либерально-католическое направление). Все они относятся
с величайшей симпатией к средним векам, как к «священному периоду
происхождения итальянского народа» и развития итальянских горо-
дов-республик («коммуп»). Подобно Тьерри, они уделяли особое вни-
мание значению городов, представлявшихся им колыбелью буржуазии
и буржуазной свободы, по историки либерально-католического напра-
вления, вроде Карла Тройя, стремились подчеркнуть, что своими успе-
хами города были обязаны прочному роюзу с папским престолом. Из-
любленной их темой был поэтому период создания Ломбардской лиги,
направленной против императора и феодалов.
Другой важной темой итальянской историографии была проблема
варварских вторжений. Манцони в своих «Рассуждениях о неко-
торых вопросах лангобардской истории» (Manzoni, Discorsi sopra al-
Цит. у В. Croce, Storla della storiografia italiana, т. I, стр. 5.
cuni punti di storia langobarda, 1822 г.) стремился доказать, следуя
Or. Тьерри, что в результате завоевания Италии варварами вовсе не
происходит слияния побежденных римлян с победителями лангобар-
дами в единый народ. Римляне под властью лангобардов утратили
самостоятельное существование; законы, издававшиеся лангобард-
скими королями, не имели к римлянам никакого отношения, так как
они были рабами, крепостными, «исключенными» из государственного
союза. Свободными являлись только лангобарды. Таким образом, та
свобода, которую восхваляют поклонники германских средневековых
учреждений, была свободой для сепьеров, но не для народа.
Несколько по-иному ставит ту же проблему Карло Трой я,
автор «Всеобщей истории Италии». Он начинает свою работу с Данте,
«величественной фигуры, отделяющей средние века от нашей эпохи».
От Данте он идет назад, чтобы выяснить предпосылки творчества поэта
и причины возникновения нового времени. Дойдя до лангобардов, он
доказывает, что в образовании итальянского народа они не играли
сколько-нибудь значительной роли, и противопоставляет им готов,
или гетов, между которыми он ставит знак равенства, считая их не
германцами. Готов он восхваляет за уважение к римским законам,
к собственности и личности римляп. Арианство готского племени,
являвшееся, по его мнению, основным препятствием для слияния с рим-
лянами, являлось большим несчастием для Италии. В отличие от го-
тов, лангобарды держали себя как враждебная народу военная каста.
В период лангобардского владычества только деятельность пап явля-
лась залогом спасения; рождение светской власти пап было предпо-
сылкой дальнейшей борьбы за освобождение Италии. Папы были
также основателями новой римско-христианской цивилизации, кото-
рую Тройя рассматривает как «дар божий» итальянцам. Благодаря
папам могли подняться города Италии, выдвинувшиеся затем на пер-
вое место в Европе.
Таким образом, историки либерально-католического направления
стремились исторически обосновать необходимость союза буржуазии
с папством, союза, который однажды уже привел к благодетельным
результатам и который мог бы снова обеспечить успех в борьбе с чуже-
земным владычеством.
Наоборот, историки пьемонтской ориентации к исторической роли
папства относятся сдержанно или враждебно, как, например, Ч е-
заре Бальбо в своей «Истории Италии» (1846).
Демократическое течение в итальянской романтической историо-
графии представлено именами Ботта, Феррари, К у о к о
и др., работы которых, по выражению Кроче, являются «суровым
и мстительным судом над всеми угнетателями и тиранами Италии»
в прошлом и настоящем. Виченце Куоко, последователь Гегеля и
Гримма, объяснял неудачу неаполитанской революции 1820 г. тем,
что опа была задумапа «по французскому образцу» и требовал «нацио-
нальной революции», идеи которой были бы взяты «из самого существа
нации». Джузеппе Феррари в своей «Истории итальянских револю-
ций» прославлял революционные методы борьбы за политическую
свободу в средние века, призывая к такому же решению задачи осво-
бождения Италии в XIX веке.
195
Романтическая
историография
в Польше и
других странах.
Аналогичные мотивы звучат в произведениях ноль*
ских и чешских романтиков, выступавших в 30—
40-х гг. проповедниками национального освобожде-
ния своих пародов. Виднейшим представителем
польского романтизма был Иоахим Лелевель (1786—1861),
который сочетал активную политическую деятельность с углубленными
занятиями историей. Помимо трудов по методологии истории и по
исторической географии средних веков, ему принадлежит ряд работ
по истории Польши в средние века («Dzieje Polski opowiadane synow-
сош», 1829, «Uwagi nad dziejami Polski i ludy jej», 1844 и др.). Несмотря
на сильную зависимость автора от рационалистических концепций
XVIII в., он рассматривает всю историю Польши как развитие «на-
ционального духа», как продукт коллективного творчества всего
польского народа, т. е. с романтической точки зрения. Его основная
заслуга в том, что он первый занялся изучением внутренней жизни
польского общества и выдвинул стройную, хотя и очень искусствен-
ную концепцию всей истории Польши. Согласно представлениям Ле-
левеля, духу польского народа всегда было присуще стремление к ре-
спубликанско-демократическому строю. Этот идеал, осуществленный
только на заре развития Польши, при господстве общинного порядка
(gmi'nowladztwo), с XII в. искажается в результате усиления аристо-
кратии. При этом Лелевель идеализирует шляхту, приписывая ей
борьбу за восстановление демократической свободы. Аристократия,
папы возобладали в политической жизни; их эгоистическое правле-
ние, нарушение ими республиканско-демократических идеалов народа
привело к внутреннему разложению Польши, а затем и к ее падению
в XVIII в. Стремясь объяснить падение политической самостоятель-
ности Польши из внутренних причин, Лелевель стал на единственно
правильный путь, но романтическая идеализация раннего средне-
вековья (периода правления Пястов) закрыла ему путь к пониманию
классовой борьбы в Польше. 1 Одновременно с Лелсвелем знаменитый
поэт Адам Мицкевич (1798—1855) написал «Народную исто-
рию Польши», выдержанную в еще более ярком романтическом
Духе.
В 20—30-х гг. XIX в. романтическая национальная историография
зарождается и во многих других странах. Палацкий (1798—
1877) с 1829 г. пишет первую^монументальную чешского народа исто-
рию (Dcjiny narodu ceskeho v Cechach av Morave, 1848—1876, 10 тт.,
по-пемецки с 1836 г.); 1 2 барон Кервин де Летте нхове —
историю Фландрии (Histoire de Flandre, 1846—1850, 7 тт.), и т. д.
Развитие национальной историографии повсюду сопровождается огром-
ным ростом публикаций источников, созданием ученых обществ, ко-
миссий и журналов, организующих и направляющих историческую^.,
работу.
1 См. С. Синга л еви ч, Из лекций по польской историографии, Казань, 1913'
(литограф, изд.), стр. 32—43; А. И. П а в и н с к и й, Обзор современного состояние
польской историографии, «Ист. Обозрение», т. I.
2 См. Masaryk, Thomas Garrique, Palacky’s Idee des bohmischen
Volkes, Prag, 1898.
196
Романтическая
историография
в Англии и США.
В Англии и США, где проблемы буржуазной рево-
люции были в основном решены в XVII и XVIII вв.
и где совсем не существовало в начале XIX в.
проблемы национально-политического объединения,
романтизм в историографии был выражен сравнительно слабо и про-
явился больше в заимствовании из Франции и Германии формальных
приемов, чем духа и сущности романтизма. Главными признаками
английского и американского романтизма является живой интерес
к средним векам и стремление воссоздать прошлое с помощью «живо-
писного» повествования. В Англии, сверх того, буржуазно-либераль-
ный романтизм выступает в виде партийной историографии, защищав-
шей вигскую точку зрения на историческое развитие английского го-
сударства.
Наиболее ранним из английских романтиков является Генри
Галлам (1777—1859), которого обычно причисляют еще к продол-
жателям рационалистической историографии XVIII в. Действительно,
Галлам, подобно просветителям, относится равнодушно и даже враж-
дебно к первым столетиям средневековья (до крестовых походов),
видя в пих «мрачные столетия». Однако он в то же время подчеркивает,
что современное европейское общество многим обязано средневековью.
Особенно высокую оценку оп дает английскому феодализму, благодаря
которому английская монархия не имела возможности, по его утвер-
ждению, угпетать и подавлять своих подданных и который якобы спо-
собствовал сохранению англичанами чувства чести и собственного до-
стоинства. В своем важнейшем произведении «Обзор состояния Европы
в средние века» (1818, 3 тт.) Галлам отводит непропорционально много
места истории Англии, изображая ее ведущей страной средневековой
Европы. Но этим и ограничиваются националистические черты его
творчества. Центр тяжести для него лежит в защите вигской точки
зрения, что особенно ясно видно в его второй большой работе «Кон-
ституционная история Англии от Генриха VII до Георга II» (1827,
'2 тт.). Основной его тезис заключается в том, что Англия на протя-
жении всего средневековья была конституционной монархией, и
периоды отклонения от конституции являются несчастнейшими для
страны, когда она становилась жертвою либо деспотизма (Генрих VIII),
либо «анархии». Но эти временные отклонения не нарушают общей
картины «величавого» развития Англии, как конституционного го-
сударства. 1
Особое место среди английских романтиков занимает Томас
Карлейль (1795—1881), поэт и историк, наиболее отчетливо
сформулировавший учение о «героях», которые одни только и движут,
по его мнению, историческое развитие, в то время как народ — это
«толпа», следующая за героями.2 Проводя эту идею в своих истори-
1 Галламу принадлежит также обширная работа по истории западноевропейской
литературы, где он касается всех видов умственной деятельности («Введение в евро-
пейскую литературу XV—XVII ввл, 1837—1839). О Галламе см. Gooch, History and
[historians in XIX-th century; P e a r d о n, ук. соч., стр. 207 сл., 271 сл.; Barnes,
ук. соч., стр. 162 сл.
2 Carlyle, Heroes, Hero-worschip and the Heroic in History, 1841; есть русский
< перевод.
i 197
ческих работах («История Фридриха Великого», «Письма и речи Кром-
веля», «Французская революция»), Карлейль в центре каждой из них
ставит личность одного или немногих «героев», созидателей всей куль-
турной и политической истории. Так, в английской революции XVII в.
он видит главным образом дело рук Кромвеля, которого он считает
гениальным политиком, заложившим основы английской буржуазной
свободы. Там же, где Карлейль пытается выйти за пределы истори-
ческого портрета и дать картину социальных или политических от-
ношений, он обнаруживает беспомощность. Это скорее поэт, худож-
ник, чем историк.1
Его ученик Ф р о у д (1818—1894) 1 2 превзошел своего учителя,
хотя бы в отношении широкого использования первоисточников, мно-
гие из которых он впервые пустил в научный оборот. В центре и его
изложения всегда стоит какая-нибудь выдающаяся личность. В-своей
основной работе «История Англии от падения Вольсея до разгрома
испанской Армады» он обращает главное внимание на характеристики
Генриха VIII, Нокса, Беркли и других деятелей английской Рефор-
мации. Самую Реформацию он рассматривает как освобождение Англии
от рабства римскому престолу. Блестящий стилист, Фроуд дал наи-
более живое и подробное изложение реформационного периода англий-
ской истории, не утратившее значения и в настоящее время, хотя его
субъективность и партийная предвзятость в консервативном духе
бросается в глаза.
Раппими периодами средневековой истории Англии занимался,
главным образом, К е м б л ь (1807—1857), историк п филолог, уче-
ник Я. Гримма. Под несомненным влиянием Тьерри Кембль дает
расовую концепцию происхождепия английского государственного
строя. В своей обширной работе «Саксы в Англии» (1848), основанной
преимущественно на опубликованном им же сборнике документов
англосаксонского периода (Codex Diplomaticus aevi saxonici, 1839—
1848 г., 6 тт.), он пытается доказать, что при завоевании Британии
была уничтожена не только кельтская культура, ио и кельтское насе-
ление. Саксы принесли с собою чисто германскую культуру и зародыши
будущих средневековых учреждений — парламента, . местного само-
управления и проч., — которыми так гордится Англия XIX в. Таким
образом все современные английские учреждения — германского про-
исхождения. Крайний германизм Кембл я заслужил ему широкую
известность в Германии, но в самой Англии его выводы не получили
всеобщего признания.
Из историков романтического направления наибольшею популяр-
ностью среди английской буржуазии пользовался Маколей (1800—
1859), автор «Истории Англии от вступлеиия на престол Якова II»
и многочисленных исторических этюдов, выходивших под названием
1 См. Barnes, ук. соч., стр. 189 сл. Gooch, History and historians; Fue-
ter, ук. соч., 1936, стр. 455—459; 638 сл.; Frond е, Th. Carlyle, a history of
his life, 1882—1884, 4 тт.; О к о л ь с к и й, Карлейль и англ, общество в XIX ст.,
Варшава, 1893; Г е н з е л ь, Карлейль, 1903; J. W. Dyer, Carlyle, 1928; A. R а 11 i,
Guide to Carlyle, 1902, 2 тт.
2 M. Kelly, Froude, a study of his life, 1907; Engl. Nation. Biogr., vol. XXII;
F u e t e г, ук. соч., 1936, стр. 459 сл., 639; W, Н. Dunn, Froude and Carlyle,
1930.
198
Романтиче скал
историография
в США.
Essays.1 Его исключительный успех как в самой Англии, так и в США
объясняется прежде всего тем, что его произведения, написанные
в духе нарративной школы, отличаются увлекательностью изложения.
Но это не научные произведения в собственном смысле слова. Защи-
щая умеренно-либеральную программу партии вигов, к которой Ма-
колей принадлежал в качестве парламентского деятеля, этот историк,
как неоднократно подчеркивал Маркс, беззастенчиво фальсифициро-
вал прошлое Англии. Так, занимаясь главным образом периодом «слав-
ной революции» 1688 г., Маколей стремится доказать, что и деспотизм
Стюартов, и революция 1640—1660 г., принесшая только хаос и упа-
док английского могущества, едва было не погубили Англию; ее спа-
сением явилась лишь парламентская конституционная монархия.
Утверждение парламентского правления обеспечило «всему народу»
Англии счастливое развитие.
Маколей, который был больше политическим дея-
телем и художником, чем ученым, естественно,
не имел учеников. Наоборот, историческая концеп-
ция Карлейля и Фроуда, отличавшаяся известной
цельностью, создала целую школу. В США представителем этой школы
был Джон Л. Мотлей (1814—1877), давший идее Карлейля
о «героях и героическом в истории» республиканско-демократическое
выражение. Его «Возвышение Голландской республики» (The Rise
of the Dutch Republic)1 2 представляет «красноречивую апологию сво-
боды и республиканизма и резкое осуждение католицизма и испанского
абсолютизма».3 Героем книги является Вильгельм Оранский, которому
Мотлей противопоставляет Филиппа II и Альбу, изображенных са-
мыми черными красками. В таком же духе написаны и прочие его
работы — «История Нидерландов», «Жизнь и смерть Яна Барие-
ве льдта».
Из других историков романтического направления пользовались
известностью не только в Америке, но и в Европе Вашингтон
Ирвинг («Завоевание Гранады», 1829 г.; «Магомет и его преем-
ники», 1849—1850, 2 тт.; «Жизнь и путешествия Колумба», 1829, и др.)
иВильям Н. Прескотт («История царствования Фердинанда
и Изабеллы, 1837, 3 тт.; «История завоевания Мексики»; «История
завоевания Перу»; «История царствования Филиппа II», 1855; послед-
нее произведение вышло в русском переводе в 1858 г.). Ирвинг и Пре-
скотт являются, подобно Маколею, мастерами исторического рассказа,
по подаваемого, пожалуй, в более научной форме и безусловно с более
основательным использованием источников.
1 М. X. Landon (Lord Macaulay, ses Gssais, ses discours et son histoire d’Angleterre,
Lyon, 1861) превозносит его как «великого оратора и великого правдивого историка»
(стр. 193). Ср. О. Krauske, Macaulay and Carlyle в Hist. Zeitschr., 1909, Bd. 102.
А. П-ва, Маколей, «Русская Мысль», 1892, кн. I, стр. 82—110; Г. В. Ф о р с т е н,
Маколей как историк, «Истор. Обозрение, 1890, т. I; П. Д. Погодин, Маколей
как историк (там ясе); Р., Жизнь и деятельность лорда Маколея, «Русский Вестник»,
1876, кн. 124, июль и август.
2 Эта работа вышла в 1865 г. в русском переводе под названием «История нидерланд-
ской революции», 3 тт.
3 Barnes, op. cit,, стр. 191, Ср. Р, J, Block, Motley as historian в Lectu-
res on НоЦад/1, 1924.
199
Сопоставляя романтизм 30—40-х гг. с его началь-
Итоги ромаитиче- HOg стадией, мы убеждаемся в том, что почти всюду
СВ° ТииИ°Гра оц изменил свою классовую окраску. Ранняя реак-
ционно-дворянская романтика вытесняется либе-
рально-буржуазной, а в некоторых случаях даже служит задачам
революционно-демократического движения. Романтизм 30—40-х гг.
обращается к средним векам уже не с целью их апологии или просла-
вления, а для выяснения национальных особенностей развития. Идея
«народного духа» используется уже не для защиты феодальных при-
вилегий и пережитков, а для пропаганды национального освобождения
и национально-политического единства. Тем самым романтизм спо-
собствовал расцвету национальной историогра-
фии, оттеснившей па задний план величественные всемирно-истори-
ческие схемы в духе Шеллипга или Гегеля. Повышенный интерес к на-
циональному прошлому способствовал углублению исто-
рической работы и ее организации па более широкой науч-
ной основе. Это было достигнуто путем приведения в известность и
публикации огромного числа ранее недоступных источников, учрежде-
ния исторических комиссий, обществ, специальных журналов, как
центров научной работы. К числу достижений романтической историо-
графии нужно отнести также создан иеповойформы исто-
рических произведений, в которых важная роль отво-
дится живому и детальному историческому рассказу. Благодаря этому,
история, прежде отталкивавшая своею сухостью и схематизмом, при-
обрела привлекательность для широких читательских'масс, что с своей
стороны способствовало повышению роли исторической пауки в вы-
работке «общественного мнения» и во всей общественной жизни. Тех-
ника исторического исследования, приемы исто-
рической критики в период романтической историографии также были
подняты па неизмеримо большую высоту по сравнению с предшество-
вавшим этапом развития нашей науки.
Однако, наряду с этими несомненными достижениями, ромаптиз^,
внес в буржуазную историографию некоторые отрицательны О’,
черты, которые не были полностью преодолены последующим еец
развитием и которые возродились с новой силой в новейшее времяй,
Главным пороком романтизма, независимо от его социальпо-полити^й
ческой окраски, была его насквозь идеалистическая мет о^'|.
дологическая основа. Романтизм, как уже отмечалось!
в своем месте, сделал идею развития, зародившуюся еще в XVIII в.,;;|
достоянием всей общественной и научной мысли, по идея разв и^|
т и я рассматривалась исключительно как развитие и д е иЦ(
Каждое отдельное учреждение, общественный или политический строй
вся история народа в целом изучались только с точки зрения реали-й^
зации определенной идеи или уклонения от нее. Идеи правят миром,„
определяют судьбы народов и государств, вызывают борьбу партий,-^
классов, целых наций между собою. Таким образом, материальная f
основа жизни общества оставлялась историками-романтиками почти? '
в полном пренебрежении.
Другим существенным недостатком романтизма было чрезмерное !
преувеличение национальных особенностей, национальной «самобыт*
200
пости» в историческом развитии того или иного народа. Крайний на-
ционализм ряда историков-романтиков породил вредоносное учение
об «исторической миссии» и об особой «избранности» и превосходстве
одного парода над всеми другими. Особенно повинны в этих преувели-
чениях пемецкие романтики, которые стремились компенсировать по-
литическую и социально-экономическую отсталость Германии первой
половины XIX в. горделивым учением об исторической избранности
немецкого народа. С помощью многочисленных произведений они
пропагандировали и навязывали исторической науке во всем мире идеи
германизма, представление о том, что германцы являются носителями
самой высокой культуры, самой совершенной политической формы
(прусская монархия), самого благородного «народного духа», самой
возвышенной религиозной мысли (лютеранство), вызывая в ответ
аналогичные пациопалистические тенденции в исторической литера-
туре других стран (Чешковский и Мицкевич у поляков, Джоберти,
Куоко и др. у итальянцев, славянофилы в России и т. д.).
В период романтизма зарождается марксистская историография,
которая идеалистической методологии романтиков противопоставила
материалистическую диалектику, их национализму — учение об ин-
тернациональной солидарности трудящихся, их представлению о «на-
родном духе» и национальной самобытности — учение о закономерной
и единообразной смене социально-экономических формаций.
Радикальный переворот в исторической науке, начатый работами
Маркса и Энгельса в 40-х гг. XIX в., будет рассмотрен в своем месте.
ЛИТЕРАТУРА
1. Р. Виппер, Общественные учения и исторические теории XVIII и XIX вв.
2. Г е р ь е, Философия истории от Августина до Гегеля, 191.6.
3. Гегель, Философия истории (Собр. соч. т. VIII).
4. Пти д е Жюльви л-л ь, История французского языка и литературы в XIX веке,
М., 1907 (гл. X). *
5. Ог. Тьерри, Избранные сочинения, М., 1937.
6. Петров, Новейшая национальная историография, Харьков, 1861.
7. Г. В. Плеханов, Историки времен Реставрации (Соч. т. VII, М., 1923)..
8. Р. Виппер, Очерки исторической мысли в XIX веке, «Мир божий», 1901, № 3.
9. Стасюлевич, История средних веков, изд. 3-е, 1902—1914 (отрывки из произ-
ведений историков-романтиков).
10. Гай м, Романтическая школа, 1891.
11. П. Новгородцев, Историческая школа юристов, М., 1896.
12. Fue ter, Histoire de 1’historiographic moderne, 1914.
13. Gooch, History and historians in the 19-th Century.
14. Wegele, Geschichte der deutschen Historiography.
15. G. Wolf, Nationale Ziele der deutschen Geschichtsschreibung, 1913.
16. G. v о n Below, Die deutsche Geschichtsschreibung.
17. L. H a 1 p h e n, Histoire en France depuis cent ans, 1914.
18. B. Croc e, Storia della storiografia italiana nel secolo decimo nono, 1921, 2 тт.
19. C. Jullian, Historiens fran^ais du XIX-е siecle, 1908.
20. G. Falco, Polemica sul medio evo, I, 1933.
Ссылки на произведения классиков марксизма-ленинизма, а также на монографи-
ческие работы см. в примечаниях.
VII. ИСТОРИОГРАФИЯ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XIX в.
1. Идейные и социальные корни позитивизма
Развитие исторической науки во второй половине
Зарождение ^1Х в. шло очень сложным путем. С одной стороны,
историографии. романтические идеи, особенно в первые десятиле-
тия этого периода, продолжали оказывать значи-
тельное влияние па национальную историографию, с другой стороны—
рационалистическая концепция XVIII в., в связи с расцветом капита-
листического хозяйства, окончательной политической победой буржуа-
зии, грандиозными успехами естественных наук и техники, снова вы-
двигается, правда в значительно преобразованной форме, на первый
план. Необходимо учитывать также рост организованного европей-
ского рабочего движения, получивший свое наиболее яркое выражение
в создании и деятельности I Интернационала, детищем которого
явилась первая в истории пролетарская революция (Парижская Ком-
муна 1871 г.). Успехи рабочего движения, как будет видно ниже, ока-
зывали известное влияние на буржуазную историографию, определяя
частично и проблематику и политическую (в большинстве случаев
резко реакционную) окраску ряда важнейших исторических произ-
ведений. Наконец, научная деятельность Маркса и Энгельса, почти
целиком падающая па рассматриваемый период, не только привела
к основанию марксистской исторической науки, по и оставила глу-
бокий след в самой буржуазной историографии.
Отбросив революционную сущность учения Маркса и оказавшись
неспособными понять и усвоить его материалистическую диалектику,
буржуазные историки начинают, под влиянием марксизма, обращать
все большее внимание на «экономический фактор»
в истории, используя его против марксизма. «Экономизм», отво-
дящий явлениям хозяйственной жизни решающую роль в исто-
рическом развитии, становится характерной чертой наиболее пере-
довой буржуазной исторической мысли. Наряду с военно-дипло-
матической историей в духе Рапке, наряду с чисто интеллектуа-
листическими построениями истории культуры появляются первые
попытки синтеза экономического развития человечества. В этой связи
характерно то развитие, какое получает в это время историческая
школа в политической экономии. Ее представители — Р о ш е р,
Гильдебранд, К ни с и. особенно, Густав Шмоллер
не только стремятся провести историзм в теоретическую политэконо-
мию, но и являются первыми буржуазными историками-экономистами.
Их интерес к экономической истории определялся взглядом, что «за-
коны политической экономии должны быть результатом всестороннего
202
изучения экономических явлений — хозяйственного быта, его исто-
рии и психологической подпочвы». Конечно, этот интерес покоится на
чисто идеалистическом фундаменте: каждое явление народно-хозяй-
ственной жизни рассматривается как вопрос народной психологии
и народной этики. «Все конкретные вопросы народно-хозяйственной
организации, — пишет, например, Шмоллер, — обусловлены общим
вопросом: как основные психологические мотивы данного народа
видоизменены нравами и правом». 1 Однако эти идеалистические основы
не помешали историкам-экономистам дать ряд важных работ по кон-
кретной экономической истории 2 и вообще содействовать в историо-
графии повышению интереса к экономическим проблемам.
Но решающая роль в развитии буржуазной исто-
Влиявие филосо- риографии второй половины XIX в. принадлежала
фин позитивизма. ~
т либеральному позитивистскому мировоззрению, ко-
торое лежит в основе буржуазного исторического творчества этого
периода. Позитивизм, как идеалистическая философская си-
стема, представляет собою шаг назад по сравнению с материалисти-
ческим мировоззрением левого крыла просветителей. В то же время^он
в некоторых своих проявлениях может быть рассматриваем как про-,
должение рационализма XVIII в. От последнего позитивизм усвоил’
глубокий оптимизм, веру в безграничный прогресс общества, убеждение
в определяющей роли научных и технических знаний для всего исто-
рического развития. Но позитивизм возник в эпоху огромных успе-
хов естественных наук, особенно наук о живой природе, в то время
как рационализм XVIII в. основывался, главным образом, на дости-
жениях математики и механики. Влияние наук о живой природе,
достигших в учении Дарвина своей наивысшей точки, позволило заме-
нить представление о механическом развитии общества идеей его орга-
нического развития, причем естественно-научные законы были весьма
некритически перенесены на общество. Правда, основатель позити-
визма Огюст Конт (1798—1857) умер до появления основополагающей
работы Дарвина о «Происхождении видов» (1859), и поэтому контов-
ская концепция, выраженная в «Курсе позитивной философии»
(1830—1842, 6 тт.), основана преимущественно на физических зако-
нах; ио его продолжатели — Герберт Спенсер, Ипполит Тэн, Литтре,
в новейшее время Л. М. Гартманн, и др. уже учитывают в своих
историко-философских спекуляциях биологические законы развития.
Огю т Конт Сущность учения Конта — в стремлении познать
г с * законы общественного развития как законы фи-
зики. В человеческом обществе действуют своего рода физические
силы, заставляющие человечество подниматься по трем ступеням раз-
вития, которые представляются Конту как ступени развития челове-
ческого разума. На первой ступени — «теологического мышления» —
люди объясняют явления природы действием сверхъестественных сил.
На второй ступени — «метафизического или абстрактного мышле-
ния» — все объясняется отвлеченными идеями, сущностями, перво-
1 См. Г. Шмоллер, Народное хозяйство, М., 1902, стр. IV.
2 Так, Шмоллеру принадлежит ряд монографий по промышленной истории, этюды
по экономической политике Фридриха II, очерки по экономической И административ-
ной .истории Пруссии в XVII—XVIII вв.
203
причинами. На третьей, совершеннейшей ступени — «позитивного,
научного мышления»—человек изучает явления, устанавливает их зако-
номерность, подчиняет и преобразует природу с помощью точных наук.
Различное мировоззрение определяет и различные формы обществен-
ной жизни: на первой ступени господствует теократия и абсолютная
монархия; на второй — конституционное государство и другие не-
устойчивые формы; на третьей будет господствовать научная политика
и промышленный тип общества. В то время как естественные науки
перешли уже в третью, позитивную стадию, общественные науки на-
ходятся еще под влиянием метафизического и даже теологического
мышления. Задача состоит в том, чтобы поднять общественные науки
на высшую ступень, создать «социальную физику», устанавливающую
законы исторического развития.
Учение Конта отвергает ведущую роль выдающихся деятелей, ге-
роев и гениев, отвергает объяснение событий с помощью психологи-
ческих мотивов (т. е. индивидуальный прагматизм), выдвигая на пер-
вый план влияние природной среды и коллективную
психологию. Общество рассматривается, таким образом, как1
продолжение природы, а законы общественного развития — как видо-
изменение законов развития природы. Но содержанием общественного
развития является развитие разума, в котором может принимать уча-
стие лишь высший, образованный слой парода, иными словами —
буржуазия. В этом обнаруживается буржуазная ограниченность идеа-
листической концепции Конта, в данном отношении воспроизводящей
взгляды наиболее умеренного крыла просветителей.1
и Тэн Идеи Конта были развиты далее Тэном и Спенсе-
ром, писавшими уже под влиянием Дарвина.
И. Тэн в своей «Истории английской литературы» (Введение) применил
к развитию общества дарвиновское учение о борьбе за существование.
В людях заложены определенные способности и задатки биологиче-
ского порядка («раса»), получающие то или иное развитие в зависимости
от окружающей природы и от самого общества («среда»), причем это
развитие будет успешно, т. е. прогрессивно, в случае если биологи-
ческие задатки индивида и характер среды находятся в исходный мо-
мент развития в счастливой гармонии («момент»). Но из этих трех
«факторов» развития — расы, среды и момента — определяющую роль
играет среда; только среда, а не личность, даже самая великая, обес-
печивает прогресс в истории.
с н Герберт Спенсер в «Принципах социологии» сопо-
пенсер. ставляет человеческое общество с живым организ-
мом. Как некогда клетки соединились, каждая со своей особой функ-
цией, в человеческий организм, так и все общество создалось в процессе
соединепия и диферепциации отдельных органов. С течением времени
диференцировались клетки — носительницы высшей нервной деятель-
ности и «правящего разума»; подобно этому в обществе диференциро-
1 См. Р. Виппер, Общественные учения и исторические теории, 1925; В. Н о-
водворский, Несколько слов о направлениях в современной историографии, Киев,
1909; М. Jansen, Die Geschichtsauffassung im Wandel der Zeit в Hist. Jahrbuch,
1906, Bd. 27, стр. 22 сл.; H. Кареев, Огюст Конт, как основатель социодоуря ^Па-
мяти В. Г. Белинского», М., 1899, стр. 329 сл.),
204
вались со свбими особыми функциями правящие группы, Kofoptie,
как разум отдельного человека, всем руководят и направляют к одной
цели самую разнообразную деятельность. В этом процессе диферен-
циации и усложнения функций Спенсер видел основной закон развития
всей человеческой истории.1 Это лишь несколько иначе выраженная,
чем у Конта, мысль о неустранимости классового строения общества
и господства высшего, «образованного» класса — буржуазии.
В результате работы философов-позитивистов возникла целая дис-
циплина — социология, которая стремилась присвоить себе
установление общих и непреложных законов всего общественного раз-
вития на основании данных конкретной истории и путем применения
методов, выработанных в естественных науках. Но независимо от
спора между социологами и историками, кому принадлежит право
открывать законы исторического развития, самая закономерность
исторического процесса оставалась твердой уверенностью и основой
буржуазной исторической мысли. На этой методологической основе
вырастает буржуазная позитивистская историография, которая, не-
смотря па свой идеалистический характер, была реалистичной. Она
отождествляла или уподобляла мир истории миру природы; она
стремилась к объективному познанию исторического процесса, рас-
сматривая субъективизм историка, порождающий ошибки и извраще-
ния, как нечто, достойное осуждения и подлежащее полному устране-
нию; она считала чем-то само собою разумеющимся, что позпапие
прошлого человеческого общества может быть таким же точным, как
и позпапие любых явлений природы; она была проникнута оптимизмом,
.верой в безграничный прогресс пауки, техники, человеческого разума.
Классическим примером приложения принципов
ок ь* позитивизма к историографии является знаменитый
труд В о к л я «История цивилизации в Англии» (1859 и сл.). Автор,
типичный представитель передовой части английской буржуазии 50-х гг.
XIX в., стремился написать грандиозную историю цивилизации всего
^человечества, но его здоровья и жизни хватило только па два тома,
представляющих в сущности введение к развитию цивилизации
в Европе. Рассматривая, подобно всем позитивистам, историю челове-
чества как продолжение истории природы, Бокль стремится «перебро-
дить мост» между природой и обществом с помощью статистики. Ста-
тистика, имея дело с массовыми цифрами, в которых уравновешива-
,ются и поглощаются проявления индивидуальных действий, мотивов
страстей, лучше всего, по его мнению, поможет раскрыть законы
^истории общества. Историку нужно заниматься не биографиями от-
дельных личностей, сколь бы выдающимися они ни были, а изучением
шриродной среды, распределения богатств, прироста населения и,
Особенно, уровня и распространенности знаний. Завися не только
Вт Конта, но и от просветителей XVIII века, Бокль отождествляет
ирогресс общества с прогрессом знаний, и его «законы» исторического
I 1 См. Спенсер, Принципы социологии, 1, 5: <рост и образование социальных
[агрегатов аналогичен росту и образованию индивидуальных.агрегатов», т. е. организ-
мов, составленных из клеток. Ср. L. М. Hartmani», СЬ>г historische Entwick-
gtung, 1905.
k 205
развития претендовали быть, прежде всего, законами развития чело-
веческого интеллекта.
Труд Вокля был переведен на все европейские языки и оказывал
влияние на буржуазную историческую мысль до конца XIX в. Опти-
мизм Вокля, его вера в безграничную силу человеческого разума, его
борьба с темнотою, невежеством, суевериями и пережитками средне-
вековья, при всей его ограниченности как английского либерала,
убежденного в превосходстве общественного и политического строя
Англии, сделали его книгу любимым чтением передовой интеллиген-
ции 60-х гг., в частности у нас, в России.
Дальнейшее развитие позитивистских основ познания прошлого
мы находим в творчестве известного немецкого историка КарлаЛам-
п р е х т а и его школы. Значение Лампрехта и его учеников для кон-
кретной историографии будет выяснено в своем месте, здесь же мы
ограничимся характеристикой методологических принципов этой школы.
Лампрехт, стремясь избежать односторонности
Лампрехт и его Вокля, поставил проблему истории, как проблему
школа. всей исторической жизни, как всеобщий синтез
социального, экономического, политического и интеллектуального раз-
вития, синтез, которому он присвоил название Kultur- und Univer-
salgeschichte. Исходя из общего позитивистского взгляда, что исто-
рия '— это вне нас находящаяся реальность и что жизнь общества есть
непосредственное продолжение жизни природы, Лампрехт считал, что
к истории можно применить те же исследовательские приемы, которые
существуют в естествознании — установление, собирание, классифи-
кацию фактов, приведение их в связь с помощью причинной зависи-
мости и выведение неизменных законов развития. Конечно, будучи
по своим философским убеждениям, подобно Конту и Боклю, идеали-
стом, Лампрехт выдвигал на первый план духовную жизнь общества,
а его «фазы развития» (символическая, типическая, конвенциональная,
индивидуалистическая и субъективная), соединенные между собою
«законом причинности», сконструированы с помощью психологиче-
ских понятий. Однако прогрессивным для этого буржуазного историка
было то, что он, во-первых, явлениям материального развития уделяет
большое внимание и, во-вторых, единственной движущей силой
в истории считает массу.
Хотя ученик Лампрехта Курт Брейзиг, под некоторым влия-
нием новых течений историко-философской мысли, отверг «натурализм»
своего учителя и стал противопоставлять мир природы и мир истории,
как подчиняющиеся различным закономерностям; хотя стихийно-ма-
териалистические черты, которые все же имелись в творчестве Лам-
прехта, у Брейзига и других его учеников вытесняются спиритуализ-
мом, однако либеральный и прогрессивный характер всей этой школы
не потерпел существенного ущерба. И Брейзиг, подобно Лампрехту,
рассматривает исторический процесс как закономерный, пробегаю-
щий в своем развитии различные ступени, или «культурные круги»;
и у Брейзига закономерность этого «пробегания через ступени» (Ge-
setzmassigkeit des Stufenverlaufs) ничем принципиально не отличается
от закономерностей, устанавливаемых естественными науками. Отвер-
гая реакционно-романтическое представление о «самобытности» каждой
206
нации и об отсутствии единого всемирно-исторического развития,
Брейзиг возвращается к учению просветителей о единстве человече-
ского рода, которое стоит выше различий пространства, времени,
расы. Объективное познание прошлого представляется Брейзигу, как
и всем позитивистам, вполне достижимым идеалом. В своей работе
«Задачи и масштабы всеобщей историографии» (Aufgaben und Маз-
stiibe einer allgemeinen Geschichtsschreibung, 1900), вышедшей в ка-
i честве первого тома его «Культурной истории нового времени», Брей-
Ь зиг подчеркивает опасность партийной, религиозной и пационалисти-
| ческой предвзятости. Наибольшую опасность для объективной исто-
* рии представляет на данном этапе, по его мнению, узкий национализм,
так как историк, стремящийся дать беспристрастную и правдивую
картину развития собственного народа, подвергается сильнейшему да-
влению со стороны «общественного мнения», которое опасается, чтобы
«беспристрастие историка в национальных делах не принесло вреда».
«История, — убеждает автор своих соотечественников, — в состоянии
оказать значительные услуги, но лишь в том случае, если она ничего
не ищет, кроме правды. Как и всякий другой самообман, так и само-
обман в науке может дать мимолетное чувство удовлетворения, но
длительного добра он пе принесет» (ук. соч., стр. 47). Брейзиг при-
знает, что в Апглии, Франции, Германии историки, под влиянием
тех или иных мотивов, искажали историческую истину, по объектив-
ное существовапие этой истины и ее достижимость не вызывают у
него никаких сомнений.
Методологические
основы позити-
вистской либе-
ральной историо-
графии.
Позитивистская методология истории, будучи орга-
нически связапа с философской системой позити-
визма, обладает всеми ее пороками. Она насквозь
пронизана идеализмом и, даже признавая
в некоторых случаях значение экономики в обще-
ственной жизни, стремится свести экономические условия челове-
ческой деятельности к психологическим мотивам. Ей свойственен
далее философский агностицизм, «отрицающий, — по опре-
делению Лепина, — объективную необходимость природы», 1 т. е.
ставящий природу (равно как и историю людей) в зависимость от
человеческого познания. Наконец, эта методология отличается
^эклектизмом, нашедшим свое самое яркое выражение в плоской
is * * теории равноправных факторов — политического, экономиче-
ского, религиозного и т. п., взаимодействие которых якобы позволяет
выяснить подлинные причины и законы исторического развития.
f В качестве историка, позитивист передко является таким же
ипу т а ни ко м>, как и в качестве философа.2 В своей конкретной
научной работе он фактически исходит из следующих положений, сре-
ч ди которых имеются и вполне приемлемые для историка-материалиста:
Во-первых, исторические явления реально существуют и вполне
доступны адэкватному познанию;
во-вторых, существует закон причинности, соединяющий эти явле-
ния в исторический ряд или ряды;
1 Лепин, Сочинения, т. XIII, стр. 138.
, 8 Там же, стр. 208. См. замечание Ленина о французском писателе Абеле Рей:
'«...автор сам позитивист, т. е. путаник...».
В 207
fe-третьих, эти ряды причинно связанных Явлений образуют еди-
ный исторический процесс, дающий картину закономерного развития,
или, по терминологии позитивистов, эволюции. С этим связано и
унаследованное от просветителей XVIII в. учение о прогрессе;
в-четвертых, основной движущей силой развития является масса,
а не отдельные личности;
в-пятых, история есть наука, не ставящая перед собой никакой
иной цели, помимо научного познания прошлого, — «история для
истории».
Но эти положения историк-позитивист применяет непоследова-
тельно, сбиваясь каждый раз в сторону идеализма, психологизма,
теории факторов и т. и. В лучшем случае он является, подобно
философу-позитивисту и агностику, «стыдливым материалистом», 1
стремящимся всячески отгородиться от материалистического пони-
мания истории.
Позитивистская методология истории отражает целиком и пол-
ностью историческое мировоззрение либеральной буржуа-
зии. Поскольку либерализм, как господствующее направление вто-
рой половины XIX в., испытывал различные колебания, то сильно
тускнея, то приобретая более яркую окраску в различных странах
в зависимости от хода капиталистического развития, от большей или
меньшей остроты классовой борьбы между буржуазией и пролетари-
атом, — либеральная буржуазная историография также развивалась
не по прямой линии, давая иногда сильные отклонения вправо. Однако
общая линия этого развития была прогрес-
сивной. Благодаря тому, что историки-позитивисты в своей
конкретной научной работе руководствовались — сознательно или
бессознательно — приведенными выше принципами, буржуазная исто-
риография рассматриваемого периода достигла выдающихся успехов и
значительно превзошла достижения романтической историографии
первой половины XIX века. Историческая наука все более специализи-
руется, распадаясь на отдельные отрасли не только по странам и эпо-
хам, но и по отдельным проблемам. Вспомогательные дисциплины исто-
рии — дипломатика, нумизматика, палеография и т. п., а также смеж-
ные дисциплины — археология, историческая география, филология,
этнография, антропология и проч, совершенствуются и умножаются
в числе, способствуя дальнейшему улучшению и утончению техники
исторического исследования. Систематическое применение сравни-
тельно-исторического метода открывает перед историком новые широ-
кие горизонты. Упорядочение архивного дела, развитие специальной
библиографии, все более широкое использование технических и науч-
ных достижений (фотографии, химического анализа и проч.) позволило
историкам решить ряд существенных вопросов или уточнить прежние
решения; в особенности выиграла от этого точность воспроизведения
письменных и вещественных памятников прошлого. Наконец, повсе-
местное создание кафедр истории и исторических семинаров в универ-
1 Выражение Энгельса, применяемое Лениным по отношению к некоторым позити-
вистам. См. Ленин, Сочинения, т. XIII, стр. 240 и сл.
208
бйФеФйх; оргйнйзй.Ций сйециальнкх йнстиТутбв йсторйи йри АкйДе'
миях наук или как особых учреждений; умножение исторических
журналов и ученых обществ, способствовавших углубленному изуче-
нию локальной истории; установление общения между историками
различных стран в связи с входящими в обычай историческими съез-
дами и конференциями, — все это позволило буржуазной историо-
графии к концу столетия подняться на такую высоту, па какой она
прежде нигде и никогда не стояла.
Отмеченные выше успехи исторической науки сказались в разви-
тии всех ее основных разделов, но с особенной силой они проявили
себя в области медиевистики. Переходя к рассмотрению этих успехов
по странам, мы остановимся прежде всего на Германии, которая во
второй половине XIX в. заняла, по всеобщему признанию, ведущее
положение в буржуазной историографии. 1
2, Немецкая историография второй половины XIX в.
Условия зарожде-
ния либеральной
позитивистской
историографии
в Германии.
Выше уже отмечалось (см. гл. VI, § 2), что в 30—
40-х гг., по мере приближения к революции 1848 г.,
немецкая буржуазия все более левеет, отходя
от реакционных политических воззрений роман-
тической школы. Самое слово «романтический» ста-
новится ругательным: с ним ассоциируется представление о реакции;
от романтического направления отходят такие представители исто-
рической мысли, как Яков Гримм. В области литературы и обще-
ственно-политический мысли начинают задавать топ течения буржуаз-
ного радикализма, резко выступавшие против идеализации старины
и всех отсталых черт и особенностей тогдашней немецкой жизни. Даже
среди приверженцев исторической школы права в это время происхо-
дит перегруппировка. Как романисты, продолжатели линии Савиньи,
так и германисты, развивавшие далее идеи Эйхгорна о самобытности
германского национального права, раскалываются на два лагеря —
сторонников и противников сохранения политического строя герман-
ских государств, сторонников и противников политического единства
Германии.1 2 Сближение левых романистов и германистов, начавших
борьбу против Савиньи и его реакционных взглядов, нашло свое выра-
жение, между прочим, в основании «Исторического журнала» (Zeit-
schrift fur Geschichte, 1844 г.), который по мысли его основателя,
Адольфа Шмидта, должен был стать «центром объединения разнооб-
разных и распыленных устремлений немецкого духа в области истори-
ческой пауки».3
1 См., например, программную статью французского ученого Габриэля Моно
в первом номере журнала Revue historique, январь-июнь 1876 г., стр. 27: «Больше всего
в исторической работе нашего века доля, внесенная Германией. Другие страны могут
назвать имена историков, столь ясе знаменитые; но ни одна не в состоянии назвать столь
большого числа таких имен, ни одна не в состоянии похвастать тем, что она сделала
столько ясе, сколько Германия для прогресса науки».
2 См. О. Gierke, Die Historische Rechtschule und die Germania ten, 1903, CTp. 20 сл.
a G. Wolf, ук. соч., стр. 82 сл.
14 О. Л. Вайнштейн—448 209
Типичными представителями либерального направления в немецкой
историографии этого периода были Гервинус,Дункер, Даль-
м а н п. Последний особенно известен тем, что он положил основание
лучшей из существующих национальных библиографий — Quellen-
kunde der deutschen Geschichte (1-е изд. 1830 г., 2-е 1838 г., с 1869 г.
дополнена Вайцем и продолжала до последнего времени выходить но-
выми изданиями под именем Дальманн-Вайц), но ему принад-
лежит также обширная «История Дании» (1840 и сл., 5 тт.) и «История
английской революции» (1846). Подобно всем европейским либералам
того времени (ср. Гизо во Франции), Дальманн видел в Англии идеаль-
ное буржуазное государство, примеру организации которого должна
следовать и объединенная Германия. Конечной целью государства
должно быть обеспечение свободы для индивида, иными словами,
минимальное вмешательство правительства в дела буржуазии. Под
этим углом зрения рассматриваются результаты английской револю-
ции. Любопытно, что в период реакции, после поражения революции
1848 г., единомышленник Дальманпа Р. Г н е й с т искал источника
«английской свободы» уже не в революции XVII в., а в медленном
развитии английского местного самоуправления с раннего средневе-
ковья (R. Gneist, Englische Verfassungsgeschichte, 1886, — первые на-
броски этого труда появились в 50-х гг.).
Накануне революции историки, филологи, юристы, защищавшие
программу либеральной буржуазии, особенно активизировались.
В 1846 г. в Франкфурте, в 1847 г. в Любеке состоялись съезды «герма-
нистов», на которых председательствовал Яков Гримм, в качестве
ученого, объединившего в своих руках все ветви гуманитарных паук.
Эти съезды, наряду с научными, ставили перед собою чисто полити-
ческую задачу — содействовать национальному объединению Герма-
нии. Недаром Я. Гримм позже указывал, что эти съезды являлись
как бы прообразом Франкфуртского парламента. И действительно,
Франкфуртскийпарламент. которому Энгельс дал уничтожающую хара-
ктеристику, назвав его «собранием старых баб», включил в свой состав
многих профессоров-германистов. Эти ученые буржуазные политики
в бурцый период революции занимались обсуждением разных консти-
туционных проектов (из которых один был составлен Дальманном),
но дальше этого не пошли.
Тем не мепее, в эти бурные 1848—1849 гг. немецкая историческая
мысль получила сильный толчок, который продолжал оказывать свое
действие и позже, в 50—60-х гг., приняв форму борьбы между сторон-
никами прусской (малогерманской) и австрийской (великогермапской)
ориентации в вопросе политического объединения. Мы еще увидим,
как отразилась эта борьба в творчестве учеников Ранке, но в данной
связи важпо лишь подчеркнуть то теснейшее переплетение политиче-
ской деятельности с исторической наукой, которое именно в 40—60-х гг.
выступает в Германии в наиболее обнаженном виде.
На этом общественном фоне становится понятной паучпая деятель-
ность одного из замечательнейших историков XIX в. Г.Л.фон Ма-
урера, который, оставаясь по своим основным установкам романти-
ком, испытал па себе влияние либеральной историко-политической
мысли своего времени.
210
„ Г.-Л. фон Маурер (1790—1874), сын пастора,
аурер* учился в Гейдельбергском университете, где завя-
зал дружеские связи с Тибо, но в научном отношении сделался после-
дователем Савиньи и Я. Гримма. Юрист по образованию, Маурер
долгое время был крупным судейским чиновником, в начале 1830-х гг.
по приглашению вновь созданного независимого греческого государ-
ства разрабатывал для него законы и конституцию, для чего изучал
в самой Греции обычаи и нравы греческого народа, в 1847 г., незадолго
до мартовской революции 1848 г., был назначен первым министром
Баварии. Революция положила конец его политической карьере:
после 48 года и до смерти Маурер занимался только научной
работой.
Если не считать его ранней работы по истории старобаварского
права и трехтомного труда о греческом народе (1835), то делом научной
жизни Маурера нужно считать его огромное 12-томпое исследование,
посвященное строю немецкой марки, двора, села и города. Первый том
этого исследования, под названием «Введение в историю общинного,
подворного, сельского и городского устройства», вышел в Мюнхене
в 1854 г. Последующие томы («История общинного строя в Германии»,
«История барщинного крестьянского двора и подворного устройства»,
«История сельского устройства в Германии» и «История немецкого
городского строя») были опубликованы между 1856 и 1871 гг.
Маркс очень рано обратил внимание на Маурера, которого он в ряде
писем 1868 г. не устает рекомендовать Энгельсу. «Вещи old Маурера
очепь хороши...», — пишет он в одном месте.1 «Его книги имеют
огромное значение», читаем мы в другом письме.- «Не только перво-
бытная эпоха, но и все позднейшее развитие свободных имперских
городов, пользующегося иммунитетом помещичьего землевладения,
государствеппой власти, борьбы между свободным крестьянством
и крепостничеством — все это получает совершенно новое осве-
щение». 1 2
Такую же высокую оценку Мауреру дает Энгельс, принявшийся за
штудирование его трудов в 1882—1883 гг. В письмах к Бебелю Энгельс
называет эти труды «превосходными» и «классическими».3 Это не озна-
чает, конечно, что основоположники марксизма принимали все утвер-
ждения Маурера; наоборот, высоко оценивая богатейший материал по
истории древпегерманской общины, собранный этим автором, они от-
носились к каждому его слову критически. О своей статье «Марка»,
являвшейся плодом самостоятельного изучения первоисточников,
Энгельс писал: «В ней не просто извлечения из Маурера, но и косвен-
ная критика его взглядов, а также много нового».4 В письме к Марксу
от 15 декабря 1882 г. Энгельс дает развернутую критику Маурера,
отмечая наличие у него ряда противоречий. «Эти противоречия, —-
пишет Энгельс, — вытекают у Маурера: 1) из привычки приводить
1 Маркс и Энгельс, Сочинения, т. XXIV, стр. 31.
2 Там же, стр. 33.
3 Архив Маркса и Энгельса, т. VI, стр. 206, 214, 221.
* Там же, т. I (VI), стр. 214.
*
211
доказательства й йрймерЫ из вСек эйОХ рядом й вперемежку*
2) из остатков юридического мышления, которое мешает ему вся-
кий раз, когда дело идет о понимании развития; 3) из недостаточ-
ного внимания к насилию и его роли; 4) из «просвещенного» пред-
рассудка, что должен же был иметь место постоянный прогресс
к лучшему со времени темного средневековья; это мешает ему
видеть пе только антагонистический характер действительного про-
гресса, но и отдельные фазы упадка». 1
Основные положения Маурера, создателя так называемой Марко-
вой теории, сводятся к следующему. Германцы были «завоевательным
кочевым народом», не знавшим частной собственности на землю. При
переходе к оседлости они селились родовыми общинами; «отдельных
дворов без общинной связи не было». Эти древнейшие общины,, или
марки, занимали обширные пространства, впоследствии ставшие тер-
риториями округов,сотен, графств, провинций и даже целых королевств
или герцогств. Сопоставлепие с аграрными отношениями других на-
родов (славян, албанцев, мексиканских индейцев и проч.) доказывает,
что «общинное устройство принадлежит к числу основных условий
древнейшего общественного строя». Внутри марки первоначально
господствовало полное равенство, поддерживавшееся периодическими
переделами. «Завоевание римских провинций и воздействие его на Гер-
манию породили неравенство». Крестьяне покоренных римских зе-
мель со своими наделами были включены в состав германских общин,
утративших таким образом родовой характер. В руках короля и знати
сконцентрировалась вся земля, пе отошедшая к общинам, а постепенно
и вообще большая часть земельной собственности. Понятие частной соб-
ственности, усвоенное из римского права, разрушало общину; дворян-
ское поместье, существовавшее вначале рядом с нею, окончательно
сгубило ее. Леса, реки, всякие угодья, находившиеся в коллективном
пользовании общинников, были захвачены и монопольно присвоены
дворянством. На развалинах марки, в результате постепенного за-
хвата судебных и прочих прав, возникла местная земская власть и
власть государства. Наряду с захватами королей и зпати, «скопление
земельной собственности в руках духовенства немало способствовало
исчезновению свободных в старом смысле людей и самой свободы».
Следя за постепенным падением маркового строя, Маурер отмечает,
что стремление помещиков и кпязей к присвоению власти над общи-
ной вызывало отпор со стороны последней. В частности, восстания
швейцарских кантонов Ури, Швица и др., представлявших именно
Такие марковые организации, были вызваны попытками крупных поме-
щиков разрушить марку. «В этой борьбе марки побеждали там, где
мелкие помещики и крестьяне выступали совместно против крупных
помещиков». Но еще большее значение для сохранения свободной
марки имела связь марки с императором и империей. С распадом Гер-
манской империи исчезла и эта поддержка, и последние остатки общин-
ной жизни, «принадлежавшие к первым и древпейшим основам гер-
манского строя», начали быстро исчезать.
ЧИаркс и Энгельс, Сочинения, т. XXIV, стр. 599,
212
Конечно, далеко пе все эти положения приемлемы для марксистской
критики.1 Классовая направленность автора, представителя мелкого
помещичьего землевладения, проскальзывает не только там, где он
говорит о выгодах союза крестьян с мелкими помещиками, по и в ряде
других мест. Так, например, Маурер утверждает, что дворянство (Adel)
изначала существовало у германцев и что дворянские «поместья восхо-
дят к первым поселениям и принадлежат к числу исконных германских
учреждений». Таким образом налицо мирный «естественный» переход
от общинного строя к феодальному. Самая идеализация строя герман-
ской марки обусловлена у него не столько симпатиями к крестьянству,
сколько страхом перед революцией и неизбежным участием в ней
крестьянской массы. «Насильственные перевороты — величайшее не-
счастие для народов, — пишет он в своем «Введении», — всегда имеют...
гораздо более глубокие причины. Они обыкновенно происходят от
неестественных условий жизни, мало-помалу сделавшихся нестерпи-
мыми и которые никогда пе перестанут вызывать перевороты, если не
будут устраняемы в надлежащее время и надлежащим образом». По
сравнению с Францией, Англией и другими странами, испытавшими
подобные перевороты, судьба.Германии сложилась счастливее: «здесь
старая свободная собственность, а с нею и старая свобода никогда не
псчезали так, как у подвижных ее соседей». Остатки средневековых
корпораций и сословий (свободное рыцарство, вольное городское и зем-
ское устройство, старое устройство империи) являются гарантиями
этой свободы. В конце концов Маурер приходит к выводу о необходи-
мости сохранения и даже дальнейшего развития этих средневековых
учреждений, что должно упрочить свободу Германии и что «приведет
ее к тому величию, на которое она способна и которого она достойна
преимущественно перед другими нациями».
В этих мыслях нашла достаточно ясное отражение принадлежность
Маурера к романтическому направлению, с его консерватизмом, идеа-
лизацией средневековья, национализмом и убеждением в «самобыт-
ности» развития народа. Но объективно Маурер обосновал на-
личие коммунистических аграрных отношений в доклассовом герман-
ском обществе, наметил пути и причины разложения этих отношений
и оказал немалую услугу марксистской концепции исторического раз-
вития, собрав большой и ценный материал, о всем зпачении которого
он даже не догадывался.
Марковая, или общипная теория, в создании кото-
рой, помимо Маурера, принимали участие и дру-
гие историки и экономисты (Ганссен, Рошер,
Зибель), легла в основу тех представлений о про-
исхождении феодализма и развития аграрных отношении в средние
века, которые на несколько десятилетий сделались господствующими
в буржуазной историографии. Применительно к истории Германии ее
развивали далее Гирке, Мейцен, Лампрехт, Ипама-Штернегг, Бруп-
Судьбы Марковой
теории после
Маурера.
1 Об основном различии между конструкциями Маурера и Энгельса в вопросе о марке
1 первобытной коммунистической собственности см, ниже главу о марксистеко-ленин-
;кой историографии.
нер и др.; применительно к Англии — Генри Сомнер Мэн, Наосе.
Фримен и русский ученый Виноградов. Во Франции ее обосновывали
Глассоп и Виоллэ. Бельгиец Лавелэ и русский историк М. М. Кова-
левский доказали приложимость этой теории не только к странам
Европы, но и ко всем народам земного шара. Исследования американца
Моргана о семейно-родовых отношениях индейцев дополнили эту тео-
рию рядом весьма ценных элементов. Ниже будет рассмотрено, как
Энгельс критически переработал все части общинной теории в единую,
цельную картину развития человеческого общества с древнейших вре-
мен, устранив ту националистическую окраску, которую придали ей
преимущественно немецкие исследователи.
Плодотворные выводы, к которым пришли сторонники этой теории
при изучении первобытных аграрных отношений и генезиса западно-
европейского феодализма, обусловлены в значительной степени широ-
ким применением историко-сравнительного ме-
тода, провозглашенного Лампрехтом «величайшим вспомогательным
средством исследования в общественных науках».1 Метод сравнения
аграрных отношений у древних германцев с общественным строем
других народов земного шара позволил обобщить положения Марковой
теории в определенный закон развития человеческого общества, всюду
переходящего от доклассовых, первобытно-коммунистических отноше-
ний к классовым, построенным на индивидуальной собственности и
эксплоатации. С другой стороны, применение этого метода существенно
дополнило и разъяснило скудные данные письменных источников
о древнейшем строе германцев, славян и т. д. Другим вспомогательным
средством, примененным впервые сторонниками Марковой теории,
является реконструкция прошлых, навсегда исчезнувших отношений
с помощью их остатков, или пережитков, сохранившихся в нравах,
обычаях, праве и т. д. позднейших времен («м етод пе р ежи в а -
н и й»). Классические примеры использования этого метода дает Вино-
градов в «Исследованиях по социальной истории англо-саксоцского
периода». В связи с использованием этого приема исследователи перво-
бытных и раннесредневековых отношений идут, как правило, от более
поздних данных к более ранним, «от известного к неизвестному»
(from known to unknown), по выражению Сибома.
Прогрессивное значение Марковой теории заключается, помимо
уже отмеченных ее достижений, и в том, что она поставила изучение
западноевропейского феодализма на твердый экономический
фундамент. Отныне даже противники этой теории, в роде Фю-
стель де Кулаижа в XIX в. и Допша в XX в.,не могли уклониться от
тщательного выяснения «экономических основ» всего средневекового
развития. В качестве важнейшей предпосылки феодализации варвар-
ских государств раннего средневековья было признано господство
крупного землевладения, возникшего путем поглощения мелкой
собственности и закрепощения «старосвободных» элементов, а
с другой стороны, решительное преобладание натурально-хозяй*
ственных отношений.
1 Litterarische Zentralblatt за 1900 г., № 48, — цит. Г. фон беловым в Рго-
bleme der Wirtschaftsgeschichte, 1920, стр. 4.
214
Школя Ранке по
второй половине
XIX в.
Характерно, что даже ближайшие ученики Ранке
были захвачены общим течением немецкой истори-
ческой науки и, в противоположность своему учи-
телю, стали уделять огромное внимание экономи-
ческим проблемам. Одним из немногих исключений является Фрид-
рих-Вильгельм Гизебр ехт (1814—1889), который наиболее непо-
средственно и наивно воспроизвел в своем творчестве все реакционно-
романтические черты школы Ранке. Гизебрехту принадлежит обшир-
ная «История эпохи немецких императоров» (Geschichte der deutschen
^Kaiserzeit, 1855—1895), доведенная только до 1190 г. Эта работа ста-
вила своей целью, по выражению автора, «послужить делу обучения
' и патриотического подъема юношества». Соответственно этому немецкое
средневековье, которое «оклеветали рационалисты XVIII века», идеа-
лизируется, как «эпоха национальных побед и героизма, эпоха бого-
боязненности, поддерживаемой могущественной церковью». Гизебрехт
восторженно описывает это время, когда «величие и единство немецкого
отечества было не мечтой и желанием, но делом и фактом», когда не-
мецкая нация «пользовалась мировым влиянием и играла первую по-
литическую роль на Западе».
Крупнейшие ученики Ранке — Вайц и Зибель, как мы увидим
ниже, пошли по совершенно иному пути.
Георг Вайц (1813—1886) уже в своей самой ранней работе
«История Генриха I Саксонского» (1842) обнаружил сильное критиче-
ское дарование. Благодаря необычайно тонкому анализу источников,
главным образом хроники Видукинда, ему удалось доказать леген-
дарный характер многих данных немецкой истории X в., пользовав-
шихся ранее полным доверием. Но во всю ширь развернулись его
критические способности в восьмитомной «Истории немецкого государ-
ственного строя» (Deutsche Verfassungsgeschichte, 1-е изд. 1844—1878).
Эта работа, по сравнению с аналогичной работой Эйхгорпа, пред-
ставляет значительный шаг вперед. Благодаря Вайцу, пустившему
в научный оборот множество новых материалов, подвергшему эти ма-
териалы тщательной разработке, сделались возможными труды Бруп-
гнера и Шредера, являющиеся последним достижением научной мысли
в области истории немецкого права и учреждений. В работе Вайца
заслуживают наибольшего внимания его исследовательские приемы.
1 Строго говоря, Вайц не является юристом: ему чужды точные опре-
деления, он избегает всяких четких резюме своих мыслей и никогда
Йе выносит окончательного суждения; его выводы и формулировки
^поэтому нередко очень расплывчаты. Но вместе с тем Вайц не является
(и историком в узком смысле слова; мы нигде не найдем у него характе-
ристик исторических деятелей, описаний быта; он не дает живой
''исторической картины прошлого, а скорее — сухую социологическую
|схему, правда, обоснованную множеством примеров, цитат, сопоста-
'Влений источников.
I Примером той необычайно осторожной манеры, которая свойственна
Вайцу при формулировке отдельных выводов, являются его сообра-
жепия о первобытном строе германцев. Заподозрив достоверность
( Данных Цезаря и Тацита об отсутствии частной собственности на землю
и имущественного неравенства у древних германцев, Вайц стремится
215
подорвать доверие к этим данным указанием на то, что римские авторы
изображали быт лишь отдельных племен, находившихся в исключи-
тельных условиях, и приходит к следующему неопределенному вы-
воду: «Благоразумнее будет признать, что мы теперь уже не в состоянии
понять, как дело было в действительности». Далее, анализируя извест-
ное место Тацита относительно попеременного занятия земли герман-
цами и раздела ее между ними «сообразно достоинству», Вайц замечает:
«Возможно, что Тацит имеет в виду трехпольную систему, но скорее
двухпольную или подсечную; в общем картина у Тацита очень неясна».
Касаясь социального строя, Вайц, после совершенно исчерпывающего
анализа всех данных, делает выводы такого рода: «В о з м о ж п о,
что литы имели господами не единичных лиц, а все племя»; «в е р о-
я т п о. рабов было немного», «сомнительно, чтобы рабы и зави-
симые составляли большинство, а свободные — меньшинство». Крити-
куя различные взгляды на происхождение аристократии, он заканчи-
вает свой анализ словами: «К полной достоверности в этом вопросе мы
никогда пе придем». Точно также по вопросу о происхождении коро-
левской власти «вполне определенного решения дать невозможно».
Все эти оговорки, обусловленные исключительной добросовестностью
и осторожностью историка, все же делают невозможным установить
его собственную концепцию. Ее легче обнаружить пе из его основной
работы, а из полемики с историком-юристом Паулем Ротом, заставив-
шей Вайца несколько определеннее формулировать свои взгляды.
Пауль Рудольф Рот (1820—1892) опубликовал в 1850 г.
«Историю бенефициалыюго строя» (Geschichte des Beneficialwesens),
получившую высокую оценку со стороны Энгельса, который указывает,
что из всех работ до-мауреровского периода эта работа является одной
из лучших.1 В 1863 г. вышел второй важный труд Рота — «Феодализм и
союз подданства» (Feudalitat und Untertanenverband). В противополож-
ность Вайцу Рот необычайно четко формулирует свои выводы и даже
заостряет их, чтобы сделать более ясным отличие его позиции от по-
зиции других историков. Его полемика с Вайцем и со всей историче-
ской школой касается прежде всего вопроса о возникновении феода-
лизма. Рассматривая феодализм как чисто государственное учрежде-
ние, созданное Каролингами для укрепления обороноспособности госу-
дарства, Рот доказывает, что при Меровингах и ранее у германцев суще-
ствовали только отношения подданства, но не вассальные отношения.
Секуляризация церковных земель, создание на этих землях бенефициев
с предоставлением держателям последних государственных прав
(сеньората) над подвластным населением, —таковы, по мнению Рота,
те насильственные акты, с помощью которых при Карле Мартелле и
Пипине Коротком был «введен» феодализм. При этом «сеньорат», уста-
новленный в интересах государства, в конечном итоге уничтожил союз
подданства, разрушил централизованное государство и королевскую
власть.
Вайц расходится с Ротом не в понимании сущности феодализма
(здесь все буржуазные историки стоят на почти одинаковых пози-
циях), а лишь в вопросе о времени и способе его происхождения.
’Маркс и Энгельс, Сочинения, т, XVI, ч. I, стр. 393, прим;
216
По Вайцу, и бенефиций и вассалитет — частно-правовые учреждения,
развивавшиеся параллельно еще при Me ровингах. Церковные прека-
рии были вначале явлениями того же порядка, что и бенефиции; лишь
позже стали их различать. При Каролингах вассалитет и бенефиции
постепенно сливаются; так возникает феод. Секуляризация Карла Мар-
телла не создала, а только увеличила число военных бенефициев.
В оформлении государственных прав над зависимым населением Вайц
предпочитает видеть результат пе введения сеньората, а предоставле-
ния иммунитетов, которые тоже старше Каролингов. Феодализм не
был введен, а развился постепенно из ранее существовавших у герман-
цев начал. 1 Вайц не возражает против ряда положений Рота, но резко
выступает против его научных методов. Если в источниках VI—VII вв.
не упоминаются бенефиции, то отсюда не следует, как принимает Рот,
что уже в это время не существовало зародышей бенефициальных отно-
шений. «Историческое развитие, — говорит Вайц, — течет всегда та-
ким образом, что никогда нельзя указать, что такое-то явление в опре-
деленный момент еще не существует, а в следующий момент уже
существует». На это Вайцу можно было бы ответить, что он не пони-
мает диалектики и ее основного закона о переходе количества в ка-
чество. Нельзя отрицать, что зародыши феодализма существо-
вали при Меровипгах, по феодализм появился все же в резуль-
тате мероприятий каролингской власти. Вот почему Энгельс в своей
работе о Франкской монархии признал более правильной позицию
Рота, а не его противника.1 2
Вайц сделал своим лозунгом слова: «Историк должен стремиться
лишь к голой правде, лишенной всяких украшений и всяких выдумок
даже в малейшем». Несмотря на это стремление к объективности, он
отдает дань романтическим увлечениям школы, из которой он вышел.
Мы находим у пего и идеализацию древних германцев, которых он
склонен рисовать не варварами, а культурным народом. Его работы
проникнуты, хотя и в меньшей степени, чем у других учеников Ранке,
националистическим духом.3 Характерно его резко отрицательное
отношение к крупному французскому историку Фюстель де Куланжу
(которого другие немецкие историки, впрочем, просто игнорировали):
мнение Фюстеля, что в истории Франции отсутствуют германские
элементы и что феодализм есть развитие позднеримских отношений —
это повторение взгляда Дюбо. Его собственные выводы легковесны.
Под видом пауки оп преподносит читателю продукты своей собствен-
ной фантазии и ложные взгляды па отношения древних германцев.4
В этих оценках ярко сказывается антипатия Вайца ко всякому про-
явлению национализма, если он не пемецкого происхождения.
Но в общем Вайц — пе яркая, не боевая фигура. Поэтому он не
пользуется симпатиями современной реакционной националистической
1 G. W a i t z, Abhandlungen, 1896, Bd. VIII, Die Anfange des Lehnwesens, стр. 318 сл.
2 Маркс и Энгельс, Сочинения, т. XVI, ч. I, стр. 393 сл.
3 «Нельзя сомневаться в чистоте немецких нравов», говорит он в одном месте,
приводя данные, заставляющие читателя как раз усомниться в этом. «Не легко показы-
вают немцы своему врагу спину», — замечает он по поводу суровых кар древнегерман-
ского права за дезертирство, и т. д. См. DVG-, т. I, стр. 170, 384, 393 396, и др.
4 Wai tz, Abhandlungen, Bd. VIII, стр. 692 сл.
историографии. Для пас Вайц имеет значение своей исследова-
тельской техникой, которую он поднял на большую высоту.
Однако его творчество является ярким примером того, что даже самая
утонченная техника не в состоянии дать вполне плодотворных резуль-
татов, если опа пе соединена с правильной, стройной и подлинно-
научной исторической концепцией. 1
Темпераментный историк Генрих фон Зибель (1817—
1895) является во многих отношениях полной противоположностью
Вайцу. По отцу — прусский юнкер, по матери — потомок крупных
эльберфельдских фабрикантов, Зибель уже по своему происхождению
был как бы предназначен к деятельности в рядах партии пациопал-
либералов, представлявшей союз консервативной буржуазии с прус-
ским дворянством. Еще в 1840-х гг. оп выступает с рядом политических
памфлетов, из которых наибольшую известность приобрел его памфлет
«Священный хитон из Трира» (1844), направленный против католиков
Рейнской провинции, опиравшихся на кулацкое крестьянство и оппо-
зиционно настроенных по отношению к военпо-бюрократической про-
тестантской Прусской монархии. «Вытьультрамонтаном и германским
патриотом, — пишет оп в другом памфлете, — вещи совершенно не-
совместимые. Нельзя одновременно служить двум господам — папе
и королю, пужпо сделать между ними выбор». 1 2
Исторические труды Зибеля, при всей их научной ценности, нередко
также представляют собою обширные политические памфлеты, посвя-
щенные защите классовых и партийных взглядов историка. «Любое
явление прошлого, — пишет о Зибеле швейцарский историк Guil-
land, — служит ему предлогом для доказательства превосходства го-
генцоллерновских учреждений и правильности принципов пационал-
либеральной политики». 3 В своей академической речи 185G г. Зибель
откровенно заявляет, что «естественное призвание ученого — это
использовать свою науку для оплодотворения политической жизни и,
наоборот, искать в сфере политической жизни источников для обога-
щения научного познания». 4 Во всех своих произведениях Зибель
защищает принцип сильного государства, которое должно быть беспо-
щадным к мятежным низшим классам, должно давать отпор их напа-
дениям на порядок и собственность. Такое сильное государство может,
по его мнению, создать в Германии не Австрия, включающая много
народов, чуждых немцам, а Пруссия с ее «истинно-немецким духом».
Первая крупная историческая работа Зибеля, вышедшая из семи-
нара Ранке, — «История первого крестового похода» (1841) — про-
никнута антикатолическими тенденциями. Автор стремится здесь
доказать, что неудача крестового похода, вызванного «жаром рели-
гиозного возбуждения», была неизбежным следствием презрения кресто-
носцев к чисто земным, практическим интересам и их увлечения «ми-
1 О Вайце имеется на русском языке довольно обстоятельная работа проф. Ф о р-
тинского, Научно-историческая деятельность Георга Вайца (Киевские Университ.
Известия, 1879, т. III, стр. 65—78; т. IV, стр. 79—112). Его же, Научно-издатель-
ская деятельность Георга Вайца (Ibid., 1886, т. VI, стр. 145—174).
2 Цит. у Ant. Guilland, Modern Germany and her historians.
3 См. также G. v. Below, Deutsche Geschichtsschreibung, стр. 53 сл.
4 S у b e 1, Vortrage und Abhandlungen, 1897.
218
стическими, религиозными идеалами» средневекового католицизма.
Несмотря на то, что общая оценка крестовых походов как «борьбы
креста с полумесяцем» является достаточно поверхностной и тривиаль-
ной, работа Зибеля ценна в том отношении, что окончательно ликви-
дирует множество легенд, нагроможденных летописцами вокруг кре-
стового похода.
Для борьбы с идеями революции 1848 г. Зибель отказался от сво-
его научного замысла — изучить причины падения Римской империи
к засел зц работу по истории Французской буржуазной революции
конца XVIII в. Эта работа была задумана, как сообщает сам Зибель,
с целью «объяснить народу, в какую нужду погрузила французская
революция низшие классы благодаря своим коммунистическим тен-
денциям». В результате получился огромный контрреволюционный
памфлет (Geschichte der Revolutionszeit, 10 тт.), который во многих
отношениях превосходит аналогичную работу И. Тэна.
Центральное место в научно-политическом творчестве Зибеля зани-
мала проблема средневекового германского государства. Этой проблеме
посвящен ряд его работ, написанных в страстной полемике с австрий-
ским историком Юлиусом Фиккером, из которых наиболее замеча-
тельна «Немецкая нация и империя» (Die deutsche Nation und das
Kaiserreich, 1862).
Юлиус Фиккерв своих трудах 40—60-х гг., посвященных
средневековой империи, 1 стоит па позициях великогерманской пар-
тии, которая стремилась руководящую роль в объединении Германии
отвести Австрии. Поскольку последняя, в силу исторической тради-
ции, рассматривалась как прямое продолжение «Священно-римской
империи германской нации», Фиккер старался обосновать ее право
возглавить объединенную Германию. В связи с этим он доказывал,
что средневековая империя была «насквозь здоровой государственной
организацией», прекрасно справлявшейся со всеми выпавшими на ее
долю историческими задачами. В противоположность историкам мало-
гермапской, т. е. прусской ориентации, Фиккер падение «священно-
римской империи» объясняет не стремлением немецких средневековых
императоров захватить Италию, но исключительно безнадежными и
гибельными попытками этих императоров завладеть также Неаполем
и Сицилией.
Зибель выступил сначала против Гизебрехта, которого он упрекал
в оценке средневековой германской империи с точки зрения средне-
векового немца; сам же оп считал более правильным давать эту оценку
с точки зрения современных ему политических интересов Германии.
Исходя из этого, он проводит в полемике с Фиккером ту мысль, что
«средневековая империя принесла с собою неблагоприятное политиче-
ское развитие Германии, ослабление и несчастие для немецкой нации».
Эта империя представляла собою не единое национальное целое, а
аморфное соединение различных земель и народов (подразумевается:
как и современная Зибелю Австрия). Насильственное подавление
немцами чужой, итальянской нации приводило к забвению жизненных
1 J. Ficker, Kiinigtum und Kaisertum, 1862; Dasdeutsche Kaiserreich in sei-
nen universalen und nationalen Beziehungen, 1861 и др.
интересов самой Германии, к напрасному расточению немецких сил.
Эта точка зрения вполне соответствовала дипломатии Бисмарка, на-
лаживавшего союз Пруссии с Италией, направленный против Австрии
и Франции. Вот почему Зибель в данном случае становится в позу
защитника «чужих наций». О самих австрийцах оп при этом отзывается
необычайно резко, называя их варварами и идиотами.
В полемику между Зибелем и Фиккером втянулись и другие уче-
ные: Мауренбрехер, который поддержал в специальных иссле-
дованиях о политике Оттона I позицию своего учителя Зибеля; вен-
ский историк О. Л о р е н ц, выступивший защитником взглядов Фик-
кера; Георг Вайц. который упрекал Зибеля за недопустимо резкий
тон полемики и за использование исторической науки в качестве «ору-
дия политических страстей», но в общем присоединился к выводам
последнего. 1
Будучи трезвым и рассудочным историком, Зибель относился отри-
цательно к романтической идеализации немецкого средневековья, ко-
торая была еще и в его время сильна в трудах многих видных исто-
риков. В этой связи представляет большой научный интерес его иссле-
дование о «Возникновении немецкой королевской власти» (Entstehung
des deutschen Konigtums, 2-е переработанное издание 1881 г.), поле-
мически заостренное против Феликса Дана и даже самого Вайца,
которому посвящена эта книга.
Ф. Д а н (Felix Dahn) в своем труде «Die Konige der Germanen»
(1861—1911, 13 тт.) и других произведениях доказывает, что королев-
ская власть является ископпою принадлежностью германских племен,
хотя не отрицает у некоторых из них республиканского устройства.
Изображая внутреннее развитие германцев и их борьбу с империей
в период так пазыв. великого переселения пародов, Дан постоянно
подчеркивает наличие у древних германцев весьма развитого нацио-
нального самосознания. Все эти националистические извращения
встретили решительный отпор со стороны Зибеля. В королевской власти
он видит не «национальное» учреждение германцев, а позднейшее
явление, возникшее исключительно под влиянием Рима, главным обра-
зом, из звания предводителя римских федератов. Германцев он не
противопоставляет другим варварам (славянам, кельтам и т. д.),
а наоборот — постоянно сравнивает их между собою. В вопросе
о германской знати Зибель выступает против Вайца, принимавшего
изначальное ее происхождение, и обосновывает свою единственно
правильную точку зрения, что эта знать развилась постепенно, в ре-
зультате внутренней диферепциации первоначально однородной массы
членов родоплеменной организации. Точно также правильную пози-
цию он занимает в вопросе о первобытно-коммунистическом владении
землею. Крупнейший немецкий историк Т. Моммзеп высоко ценил
труды Зибеля по ранней истории германцев, указывая, что эти труды
являются «зеленым оазисом в песчаной пустыне» всей нациоиалисти-
1 См. Н. Н os ten k amp, Die mittelalterliche Kaiserpolitik in der deutschen
Historiographic seit v. Sybel und Ficker, Berlin, 1934, стр. 1—26. Высказывание Вайца
см. в Abhandlungen zur deutschen Verfass. u. Rechtsgesch., 1896, Bd. I, стр. 639.Ср.
Wolf, ук. соч., стр. 109 сл., 118 сл, и особенно 123 сл., и В. von Sims on,
L. von Ranke und seine Schule.
220
ческой немецкой литературы, в которой гораздо больше Поэтической
фантазии и желания увидеть в прошлом то, что угодно историку, чем
отражения подлинной исторической действительности.1
Зибель сыграл крупную роль в развитии немецкой исторической
науки пе только своими трудами, но и организацией важнейшего исто-
рического журнала Германии — Historische Zeitschrift, первая
книжка которого вышла в 1859 г. Здесь он поместил, между прочим,
.и о.ДнУ свою методологическую работу «О законах исторической науки»
t(«iiber die Gesetze des historische n Wissens, отд. изд. Bonn, 1864), сви-
детельствующую о том, что Зибель стоял на чисто позитивистских по-
зициях. 1 2 Именно эта позитивистская, реалистическая, рассудочная
основа его творчества делает его труды, несмотря на пронизываю-
щую их партийную и классовую тенденцию, цепным вкладом в
историческую науку.3
Зибель стоял на крайне-правом фланге немецкой
. уркгардт. буржуазно-либеральной историографии. Оп отошел
от консервативно-романтического направления и даже порвал со своим
учителем, Ранке, с которым он разошелся и по научным, и по полити-
ческим вопросам. Однако Зибель стоял слишком близко к Бисмарку
и к руководящим дворянским кругам, чтобы пользоваться популяр-
ностью среди либеральной буржуазии и играть роль вождя либе-
рально-позитивистского направления в историографии. В 60—80-х гг.
эта роль принадлежала другому виднейшему историку — Якову
Буркгардту, который также прошел через семипар Ранке
(в 1840 г.), но сразу занял по отношению к последнему независимую
и даже враждебную позицию.4 В качестве профессора Базельского
университета Я. Вуркгардт воспитал целое поколение либеральных
историков, а его работы о Константине Великом (1852) и о «Культуре
Ренессанса в Италии» (i860) сделали его зачинателем особого напра-
вления в историографии, выдвигавшего на первый план, в противо-
положность школе Ранке, не государство и не политическую историю,
а историю духовной и материальной культуры человечества.
В творчестве Буркгардта следует отметить, прежде всего, его ярко
отрицательное отношение к средним векам. Ренессанс привлек к себе
его внимание именно как эпоха отрицания средневековой связанпости
человеческого духа. Самым ценным в Ренессансе было для него про-
буждение личности, утверждающей свое право на свободное развитие.
1 См. мою статью «Этнические основы государств Одоакра и Теодориха в Италии»,
в журн. «Историк-Марксист», 1938, кн. 6; В. Бузескул, Обзор немецкой литературы
по истории средних веков, Харьков, 1885, стр. II сл.; Его же, «Исторические этюды»,
1911, стр. 187—227.
2 «Историческая наука в состоянии достигнуть целиком точного познания, и в этом
отношении необходимо также принять предпосылку, от которой зависит надежность на-
шего познания, а именно, что существует абсолютная закономерность развития, всеобщее
единство в состоянии земных вещей... Историческая наука, как и всякая другая, яв-
ляется наукою лишь постольку, поскольку она признает господствующие законы».
3 О Зибеле существует обширная литература. Помимо уже названных работ Вольфа,
Фютера, Гюйанда, Бузескула и пр., см. Meinecke в Hist. Zeitschr. 1895, Bd. 75.
4 См. Ft. Stadelmann, Jacob Burckhardt und das Mittelalter в Hist. Zeitschr,
1930, Bd. 142, H. 3, где, между прочим, подчеркивается, что Буркгардт с самого начала
считал мнимую объективность Ранке сознательной тактикой, своего рода маскировкой
консервативных взглядов (стр. 474),
221
Вся характеристика Ренессанса проникнута у Вуркгардта чисто-бур-
жуазным культом индивидуализма. Его интересует не то, как заро-
дился и развился «новый человек», а каковы его особенности в отличие
от человека средневекового. Поэтому он дает не историческое развитие
культуры Ренессанса, а лишь ее описание, или, по выражению
Г. фон Белова, не вертикальный, а горизонтальный разрез итальян-
ской ’культуры. 1 Утверждение права личности на свободное развитие
ее духовных сил, вопреки стеснительной опеке со стороны государства
и общества, получило в Германии 60—70-х гг. название «ренессан-
сизма» — популярного течения среди передовой буржуазной интел-
лигенции, тяготившейся давлением со стороны военно-бюрократической
империи Бисмарка. В связи с этим находится и необычайный рост
популярности создателя этого течения, Якова Буркгардта, которого
даже называли «учителем Германии» (Praeceptor Germaniae). 1 2
Либерализм Буркгардта нашел свое выражение и в его отношении
к французским просветительным идеям и в его увлечении Французской
буржуазной революцией. Курс истории этой революции между 1861
и 1881 г.- оп читал 11 раз! При этом он неоднократно подчеркивал влия-
ние, оказанное на него Огюстенов Тьерри, Гизо, Эдгаром Кипе и
другими либеральными французскими историками. «Общественный до-
говор» Руссо он называл явлением во много раз более значительным,
чем 30-летняя война. Не менее характерно, что в немецкой реформа-
ции, которую школа Ранке считала «высшим достижением германского
духа», оп видел только «простую конфискацию церковных имуществ».3
Его связь с просветительной историографией обнаруживается осо-
бенно ясно в том решении, которое оп дает проблеме всемирной исто-
рии. В отличие от Ранке, который признавал только «ведущие пароды»
и исключал из рассмотрения те народы и события, которые, по его
мнению, не имели значения (в том числе славянские народы и всю
историю России до Петра I), Я. Буркгардт «радовался разнообразию
народов и прославлял индивидуальный взнос каждого в общечелове-
ческую культуру». 4 В своих курсах он указывал на соревнование
культур, возникших после гибели Римской империи, и говорил, что
это для него «самое высокое и утешительное, ибо показывает, как
из каждого разрушения вырастает новая жизнь».
Однако либерализм Буркгардта был слишком индивидуалистич-
ным и, следовательно, аристократическим, чтобы выдержать испыта-
ние при первом соприкосновении с подлинно-народным движением.
Парижская коммуна 1871 г. вызвала в нем панический страх перед
«террором социальной революции». Он постепенно порывает с фран-
цузским антиклерикальным либерализмом, с рационализмом просве-
тителей, становится антисемитом, ярым врагом демократии и поклон-
ником католической церкви. В письме к известному историку папства
Л. Пастору в 1889 г. он выражает скорбь по поводу того, что во вре-
1 G. von Below, Deutsche Geschichtsschreibung, стр. 74 сл.
8 Буркгардт не скрывал своей ненависти к «пруссачеству и Бисмарку», см. Sta-
d е 1 m a n п, ук. соч., стр. 498 сл.
3 См. С. Neumann, Der unbekannte J. Burckhardt в Deutsche Vjahrschr. f. Lit.
u. Geistesgesch., 1931, Bd. IX, стр. 212.
4 Stadelmann, op. cit., стр. 480.
222
мена своего «ренессапсизма» он «должен был причинить боль като-
ликам выражениями антицерковно го характера», и отрекается от
своего увлечения Ренессансом и язычеством. Этот радикальный пово-
рот в системе взглядов Буркгардта свидетельствует о том влиянии,
какое оказала Парижская коммуна на буржуазную историческую
мысль, и является одним из первых предвестников усиления реак-
ционных течений в буржуазной историографии.
Тем не менее, господство либерального позитивистского направле-
ния в исторической пауке до конца столетия оставалось в общем неза-
тронутым. В Германии 70—80-х гг. происходит даже некоторая «демо-
кратизация» истории, по крайней мере, в отношении тематики. Народ,
его культура, его экономическое развитие, социальные движения вы-
двигаются па первый план. Зугепгейм, еще ранее (в 1861 г.)
обративший на себя внимание своей «Историей уничтожения крепост-
ного права в Европе», публикует в 1866—1868 гг. «Историю немецкого
народа и его культуры»; Янсене 1878 г. издает свою восьмитомную
«Историю немецкого народа» (J. Janssen, Geschichte des deutschen
Volkes seit dem Ausgang des Mittelalters, 1878—1888), разрушившую
протестантскую легенду о Реформации;1 Го т г е й н в 1879г.высту-
пает с исследованием, посвященным политическим и религиозным
народным движениям перед Реформацией (Gothein, Politische und
religiose Volksbewegung vor der Reformation); c 1883 г. начинает вы-
ходить труд Нича, «История немецкого парода», в которой госу-
дарству и внешне-политическим отношениям отведена самая скромная
роль, и т. д. и т. п.2
Одновременно наблюдается необычайный рост интереса к пробле-
мам экономической истории. В одном и том же 1879 г. появляются:
«История левантийской торговли в средние века» Г е й д a (W. Heyd,
Geschichte des Levantehandels im Mittelalter, 2 тт.) и «История немец-
кого хозяйства» Инамы-Штернегга (К. Th. von Inama-Ster-
negg, Deutsche Wirtschaftsgeschichte, 4 тт.). В 1877 г. Ш т и д а своей
работой о возникновении цехов (Stieda, Zur Entstehung des deutschen
Zunftwesens) начал целую серию исследований по истории город-
ского хозяйства. Тогда же было основано Г- Ш м о л л е р о м важное
сериальное издание — Staats- und sozialwisse.nschaftliche Forschungen,
в котором с 1878 г. появляется ряд ценных работ по экономической
истории средних веков.3 В 1876 г. создается Общество истории Ганзы,
публикующее источники, относящиеся к этой теме (Hansische Ge-
achichtsquellen) и специальный журнал Hansische Geschichtsblatter.4
1 Об этой работе Янсена имеется специальное исследование Max Lenz, Janssen’s
Geschichte des deutschen Volkes, 1883. Янсен вооружается против Лютера и княжеской
реформации с точки зрения правоверного католика; его демократизм имеет определен-
ный католический, даже клерикальный привкус.
2 Отсюда враждебная оценка этого труда у Зибеля: У Нича, пишет он, «верное
ае ново, а новое неверно» (Abhandl. u. Vortriige, 1897).
3 Между прочим, и исследование Лампрехта по истории французского хозяйства
в XI веке — Beitrage zur franzosische Wirtschaftsgeschichte des XI Jahrh., 1878. О Дру-
гих аналогичных изданиях см. J. Muller, Die wissenschaftliche Vereine und Gesell-
schaften Deutschlands im 19-ten Jahrh.: Bibliographic ihrer Veroffentlichungen seit ihrer
Begriindung (1883—1887).
4 См. в «Histoire et historiens depuis 50 ans» (1927), статью Допша о немецкой
исторической науке.
223
ЁоИросЫ экономической ис'гбрйи рассМа'грйвйЛйсЬ й ¥0 время КЯК
. составная часть истории культуры, которая начинает все резче проти-
вопоставлять себя политической истории. Сначала В. Рил ь (W. Riehl,
Kulturstudien aus drei Jahrhunderten, 1862) и ученик Буркгардта
Г о т г е й п (Е. Gothein, Kulturentwicklung Suditaliens, 1886, и мн. др.),
затем особенно Карл Лампрехт выдвинули положение, что
для понимания народного развития политическая история совершен-
но недостаточна и что более точное познание закономерностей этого
развития можно получить только обращаясь к истории материаль-
ной и духовной культуры.
К Ламп е т Лампрехт (1856—1915), ученик историка-эко-
ампрехт. цо листа Рошера, сначала занимался исключительно
хозяйственной историей. Помимо ранней работы по истории француз-
ского хозяйства XI в., он дал монументальную «Историю немецкого
хозяйства в средние века» (Deutsche Wirtschaftsleben im Mittelalter,
1885 сл., 4 тт.), построенную почти исключительно на материалах
аграрного строя в районах Мозеля и среднего Рейна, но имеющую по
своим выводам и более широкое значение, а главнее, стимулировав-
шую ряд аналогичных, общих и локальных, исследований других
историков.1 Затем, под влиянием идей Бокля, Тэна, Дарвина и Маркса,
с произведениями которого Лампрехт был несколько знаком, он
поставил своей задачей поднять историю до уровня подлинной пауки,
устанавливающей непреложные законы развития. Сделавшись с 1891 г.
профессором Лейпцигского университета, он организует особый семи-
нар по истории культуры, обратившийся с 1909 г. в самостоятельный
институт, и формирует целые отряды историков, которые занимались
под его руководством специальными культурно-историческими про-
блемами, сообразно выработанным им принципам исторической науки
(см. § 1 данной главы). Непосредственным приложением этих принци-
пов к конкретной истории является его «Немецкая история» в 12 тт.,
начавшая выходпть в 1891 г. (Только первые три тома переведены
на русский язык под названием «История Германского народа, 1896,
I—III.) Вся история немецкого парода представлена здесь как после-
довательная смена определенных «социально-психологических типов».
Сообразно господству того или иного типа, общественное развитие
проходит стадии: символическую (доклассовое общество), типиче-
скую (раннее средневековье), конвенциональную (позднее средневе-
ковье), индивидуалистическую (эпоха Ренессанса и Просвещения),
субъективную (эпоха Романтизма), после чего наступает эпоха «со-
циально-психологическая», обусловленная промышленной револю-
цией. Наряду с экономической историей много внимания уделено ин-
теллектуальному развитию (литературе, искусству, в частности му-
зыке). Работа Лампрехта подверглась самому решительному разносу
со стороны специалистов старой школы (Г. фон Белов и др.) и вызвала 1 * 3
1 Например, Wittich, Grundherrschaft in Nordwestdeutschland, 1896; Got*
he in, Wirtschaftsgeschichte des Schwarzwaldes, 1892; Meitzen, Siedelung und
Agrarwesen der West und Ostgermanen, der Kelten, Romer, Finnen und Slaven, 1896,
3 тт.; позже Г. фон Белов, Ритшель, КеЙтген и многие другие.
224
хвалебные отзывы в либеральных журналах. 1 Историков консерва-
тивного лагеря возмущало пренебрежение Лампрехта государством,
политической жизнью, низкая оценка таких «национальных героев»,
как, например, Оттон I (Лампрехт осмелился отрицать у этого короля
способности дипломата и полководца), слишком большое внимание
к явлениям экономической жизни, безоговорочное признание пере-
житков матриархата и первобытно-коммунистического аграрного строя
у древних германцев, и т. д.
Особенно горячая дискуссия возникла в связи с общими историко-
философскими взглядами Лампрехта, развитыми ие только в упомя-
нутой работе, по и в ряде отдельных статей и выступлений. Против
Лампрехта начали резкую компанию Гинтце, Рахфал, Белов, Эдуард
Майер и мп. др.2, обвинявшие его в материализме и чуть ли не в марк-
сизме. 3 Подобное обвинение является, конечно, вздорным. Несмотря
на свой интерес к экономической основе развития, Лампрехт стоит
на таких же идеалистических позициях, как и его оппоненты. В своей
работе «Новая историческая наука» (Die moderne Geschichtswissen-
schaft, 1905) Лампрехт провозглашает, что пстория должна быть «со-
циально-психологической наукой»; «история, как таковая, не что иное,
как прикладная психология» (стр. 16); «путеводной нитью для пони-
мания исторического развития является теоретическая психология»
(там же); свою периодизацию по «культурным эпохам» он называет
«психической механикой» и т. д. Все это, конечно, никакого отноше-
ния к историческому материализму пе имеет, а ведет скорее к Огю-
сту Копту и его продолжателям.
Но Лампрехт был все же п е р е д о в ы м буржуазным историком,
оказавшим положительное влияние на либеральную историческую
мысль (в частности, на бельгийского историка Пиренна, итальянца
Варбагалло, французского социолога Апри Берра и др., не говоря
уже об его немецких учениках) и значительно подвинувшим вперед
изучение экономического прошлого Германии.
Одпако ко времени первой империалистической войны Лампрехт
заразился шовинистическими настроениями, решительно утвердив-
шимися в немецкой буржуазной историографии. Свой отход от преж-
1 См. G. v. Below, «Deutsche Geschichte von К. Lamprccht, I—III» (1891—1893),
где труд Лампрехта объявляется «поверхностным, мало удовлетворительным по форме
и содержанию», н F. Rachfahl, Deutsche Geschichte vom wirtschaftlichen Stand-
punkt» в Preuss. Jahrb., Bd. 83, S. 48—96.
2 Cm. F r. Seifert, Der Streit urn K. Lamprechts Geschichtsphilosophie, 1925;
Spranger, K. Lamprechts Geschichtsauffassung, 1915; Seeliger, K. Lamprecht,
(в Hist. Vierteljahrschrift, 1920); Fr. Arens, K. Lamprecht (в Preussische Jahrbiicher),
1926, Bd. 203, H. 2 и 35); Э. Майер, Теоретические и методологические вопросы
историографии.
3 В е 1 о w, Deutsche Geschichtschreibung и Wolf, ук. соч., на этом основа-
нии даже не упоминают в своих общих историографических работах имени Лампрехта,
а М. Ritter, Gooch и др., хотя посвящают ему сравнительно много места, но относятся
к нему отрицательно. Лампрехт ответил своим противникам брошюрой «Alte und neue
Richtungen in der Geschichtswissenschaft, Berlin, 1896, в которой он энергично отрицал
свою принадлежность к материалистическому направлению, оправдывая свое внимание
к экономике тем, что экономические объекты легче всего поддаются исследованию с точки
врения каузального принципа. См. статью М. Г. в «Русской Мысли», 1896 г., кн. 10,
гДе подробно изложено содержание этой брошюры.
15 О. Л. Вайи штейн—448
225
них .пюералбио-позитивистских позиций он, так сказать, оформил
опубликованием книжки «Der Kaiser», посвященной самому безудерж-
ному восхвалению Вильгельма II.
К числу наиболее популярных представителей по-
н. юхер. зитивистской историографии нужно, наряду с Лам-
прехтом, отнести и Карла Бюхера, книга которого — «Воз-
никновение народного хозяйства» (1893) за короткое время выдержала
6 изданий.1 Как в этой книге, так и в специальных исследованиях
о формах средневекового ремесла, о населении Франкфурта в XIV—
XV вв. (1886) и др. Вюхер твердо стоит на позиции закономерности
экономического развития и «прохождения через ступени». Таких сту-
пеней он устанавливает три: домашнего хозяйства, городского хозяй-
ства, народного хозяйства, — которым предшествует период «инди-
видуальных поисков пищи». Периодизация Бюхера в корне неверна,
так как опа кладет в основу деления длину пути, проходимого про-
дуктом от производителя к потребителю, т. е. принцип обмена, а не
производства. Его исследования о средневековом городе характери-
зуются стремлением идеализировать средневековые социальные отно-
шения. Даже буржуазные исследователи отвергли его утверждение
о равномерном распределении имущества и доходов в средневековых
городах. Тем не менее, творчество Бюхера весьма важно для характе-
ристики того этапа развития буржуазной историографии, когда про-
блемы экономической жизни выдвигались на первый план, и «эконо-
мизм» сделался модным течением исторической мысли.
г Фон Белов Для Лампрехта и Бюхера, как и для их многочи-
фон елов. сленных последователей, экономика была одним из
важнейших, если не важнейшим культурно-историческим «фактором».
Изучение экономической жизни они рассматривали как своего рода
противовес одностороннему увлечению политической историей, кото-
рое было свойственно предшествующему этапу историографии. Наобо-
рот, их младший современник Георг фон Белов обратился
к истории хозяйства главным образом для борьбы с позитивизмом на
его собственной почве.1 2 3 Остэльбский юнкер, консерватор, крайний
националист и религиозно-мыслящий человек, Белов органически не
в состоянии был переварить позитивистской концепции истории. Как
в своей полемике с Лампрехтом, так и во всех своих работах, посвя-
щенных исключительно экономической истории средневековой Герма-
нии, Белов не уставал подчеркивать решающую роль государства во
всей общественной и экономической жизни. Экономика для Белова —
только дополнение к политике. Ведя ожесточенную борьбу
с позитивистским учением о закономерности развития общественных
форм, он еще в 1900 г. выразил «протест против поверхностного по-
строения эволюционных рядов и малоценных теорий развития».у
Поэтому он впоследствии солидаризировался с взглядом М. Вебера,
что ступени развития являются не конкретными историческими пе-
1 В русском переводе, под ред. И. Кулишера, вышла двумя изданиями в 1907 и
1912 гг.
2 См. Н. Aubin, G. von Below als Sozial- und Wirtschaftshistoriker в Viertel-
jahrsch. f. Soc. u. WG, 1928, Bd. XXI, стр. 11.
3 Territorium und Stadt, 1900, стр. XI.
226
рподами, а лишь «идеальными типами», играющими роль рабочей
гипотезы. Историко-экономическую периодизацию Бюхера он крити-
ковал с чисто идеалистических позиций, как не учитывающую значе-
ния государства.
Белов обладал большим критическим талантом и всегда умел обна-
ружить все слабые стороны в аргументации своих научных противни-
ков. Ему принадлежит, между прочим, та заслуга, что он совершенно
разрушил теорию Нича, Арнольда и др. о вотчинном происхождении
городского строя и средневековых цехов. Точно также он позже
удачно выступил против насквозь фальшивой теории В. Зомбарта
о происхождении городов как центров потребления феодальной зе-
мельной ренты и происхождении первоначальных капиталов в резуль-
тате аккумуляции той же земельной ренты.1 Его собственный взгляд
о решающем значении торговли для образования города также неве-
рен, так как не учитывает отмеченного Марксом и Энгельсом еще
в 40-х гг. исходного момента — отделения ремесла от сельского хо-
зяйства. Но в вопросе о происхождении городских учреждений Белов,
примыкая к Мауреру и развивая его положения дальше, занимает более
правильную позицию, а именно, он доказывает, что «городской строй
есть дальнейшее развитие строя сельской общины».* 2
Реакционные черты в творчестве Белова, его шовинизм, культ
государства и грубой силы, преклонение перед учениями раннего
(реакционного) романтизма и попытки возродить эти учения — обна-
руживаются с наибольшей силой со времени империалистической
войны 1914—1918 гг. Именно тогда Белов сделался наиболее влия-
тельной фигурой в немецкой буржуазной историографии и главою
целой школы. В рассматриваемый же период его научная деятельность
лишь в очень слабой мере нарушает наше представление о безраздель-
ном господстве либерально-позитивистского направления в буржуазной
исторической мысли.
Последняя четверть XIX в. является временем
наивысшего расцвета немецкой буржуазной исто-
риографии, в частности — медиевистики. Об этом
свидетельствует, помимо огромного количества вы-
ходивших индивидуальных работ, умножение крупных научных пред-
приятий и коллективных трудов по всемирной истории, а также бы-
стрый рост числа исторических журналов. В 1875 г. реорганизуется
издательство Monumenta Germaniae Historica, переведенное на госу-
дарственный бюджет и поставленное под руководство Вайца. Воз-
никает много местных исторических обществ и комиссий, объединен-
ных в Союз немецких обществ истории и архе-
ологии, который ежегодно устраивает конференции и имеет свой
орган (Korrespondenzblatt des Gesamtvereins der deutschen Geschichts-
Die Entstehung des modernen Kapitalismus und die Hauptstadte, Schmollers Jahrb.,
2 Взгляды Белова на этот предмет рассмотрены в очень содержательной статье Д. М.
Петрушевского «Возникновение городского строя средних веков», предпосланной
Русскому переводу работы Г. фон Белова «Городской строй и городская жизнь средне-
®ековой Германии» под ред. Д. Петрушевского, М., 1912. Здесь же читатель найдет важ-
нейшие критические статьи Белова, заостренные против теорий Бюхера, Зомбарта, Нича
* Др.
Расцвет немецкой
историографии
в 70—90-х гг.
227
and Altertumsvereine, с 18оЗ г.); продолжается, под редакцией Лам-
прехта, основанная Геереном и Укертом всемирно-историческая се-
рия «Allgemeine Staatengeschichte и появляются новые серии: «Все-
общая история в монографиях» под редакцией В. Онкена (Allgemeine
Geschichte in Einzeldarstellungen, 1879 и сл.), в которой периоду V—
XVIII вв. посвящено 27 томов; «Всемирная история» под редакцией
Гельмольта (с 1899 г.) и «Всемирная история» Вебера
(1881—1889, 15 тт.). Сюда же нужно отнести и многочисленные спра-
вочные издания в роде «Всеобщей немецкой биографии» (Allgemeine
deutsche Biographie, 55 тт., с 1875 г.), «Основы Романской филологии»
Г р е б е р a (Grundris der Romanischen Philologie, с 1886 г.) и «Основы
германской филологии» Пауля (с 1896 г.); Handworterbuch der Sta-
atswissenschaften (с 1890 г.) и мп. др. Помимо Исторической комиссии
Баварской Академии наук (осп. в 1858 г.), издавшей немецкие город-
ские хроники, акты рейхстагов XIV—XV вв., немецкие исторические
песни и др. материалы, а также известные «Летописи немецкой исто-
рии» (Jahrbucher), возникают аналогичные учреждения при Геттин-
генской, Лейпцигской, Гейдельбергской академиях наук, имеющих
свои периодические издания.
Из исторических журналов, возникающих в этот период, за-
служивают упоминания: Jahresberichte der Geschichtswissenschaften
(1880 сл.), издаваемый Берлинским историческим обществом; Histo-
risches Jahrbuch (Мюнхен, 1880 сл.), орган католического общества
им. Герреса; Historisches Vierteljahrschrift (1898 сл.), Mitteilungen
des osterreichischen Institute fur Geschichtsschreibung (1880 сл.);
Historisches Literaturblatt (1898 сл.); Archiv fiir Literatur- und Kir-
chengeschichte des Mittelalters (1885—1900); Byzantinische Zeit-
schrift (1892 сл.); Zeitschrift fiir Kirchengeschichte (1877 сл.); Vier-
teljahrschrift fiir Sozial-und Wirtschaftsgeschichte (c 1893 г.) и ряд
других. Все эти журналы полностью или частично посвящены средним
векам. Руководящая роль среди периодических изданий попрежнему
принадлежит «Историческому журналу» (Historische Zeitschrift), ко-
торый после смерти его основателя — Зибеля — переходит в руки
Мейнеке.
Характеризуя общее состояние немецкой историографии в 70—
90-х гг., необходимо обратить внимание на следующие ее черты.
Во-первых — это далеко зашедшая специализация научной
работы. «Всеобщие историки» типа Зибеля, легко переходящие от
тем средневековых к темам по новой истории, постепенно исчезают,
уступая место ученым, почти всю жизнь занимающимся определенным,
сравнительно узким участком истории или ограниченным кругом про-
блем. Кейтген, Ритшель, Штида, К. Гегель посвя-
щают себя изучению городов и городского строя; Витти х, Р ах-
фал, Мейцен специализируются па аграрном строе, главным обра-
зом раннего средневековья; Хаук, Штутц, Эрле, Деллин-
гер — на средневековой церкви, Г. Дельбрюк — на истории
военного искусства, и т. д.
Во-вторых, создание новой обширной отрасли исторического зна-
ния — истории культуры. Мысль, впервые выдвинутая
Вольтером, развитая затем Буркгардтом, Рилем и особенно Лам-
228 1
прехтом, о необходимости обратить внимание па такие стороны на-
родной жизни, как материальный быт, духовное развитие и т. д.,
которые ранее оставлялись политическими историками в пренебреже-
нии, только теперь получает свое осуществление в многочисленных
общих и специальных трудах Брейзига, Штейн гау з ен а,
Лехера, Гейне, Хоопе а, Группа, Альвина
Шульцаидр^Г. фон Белов, отмечая в своей работе по историо-
графии исключительный успех истории культуры, объясняет это явле-
ние тем, что «демократы», стремившиеся-противопоставить консерва-
торам что-нибудь свое, но пе имевшие якобы ни одно некрупного исто-
рика, ухватились за мысль Вольтера и как эпигоны развили ее далее,
создав новую отрасль историографии, низко оценивавшую роль госу-
дарства и личности.1 2 Излишне говорить, что это нелепое объяснение
только выдает злобное отношение реакционных историков к либераль-
ной историографии, которая занимала в рассматриваемый период
господствующее положение.
Третьей характерной чертой немецкой исторической науки в по-
следней четверти XIX в. является перенесение центра тяжести с заня-
тий средневековой германской империей (т. е. до XVI в.) на период
XVI—XVIII вв. После создания Германской империи в 1871 г.
борьба между «мал о германцами» и «велико германцами» прекратилась,
и те проблемы средневековой истории, которые ранее выдвигались па
передний план, неизбежно должны были утратить актуальный интерес.
Наоборот, в связи с административным, политическим и хозяйствен-
ным строительством новой империи, в связи с KuItur-Kampf’oM Бис-
марка против католической оппозиции, появляется множество работ
по истории абсолютизма, его учреждений и политики, по истории Ре-
формации и коптрреформации, по истории Пруссии, сыгравшей столь
важную роль в деле объединения Германии, и т. п. С одной стороны,
можно отметить в период 1875—1900 гг. огромный рост публикаций
источников именно по истории XVI—XVIII вв. (Acta Borussica —
обширное собрание материалов по истории Пруссии; «Письма и доку-
менты по истории 30-летней войны» и т. д.), с другой стороны — беско-
нечное число исследований, посвященных этому периоду.3
Наконец, последняя характерная черта немецкой историографии
1 К. В г е у s i g, Kulturgeschichte der Neuzeit, 1900—1901,3 тт.; S t ein ha us e n,
Geschichte der deutschen Kultur, 1905—1912; L 6 h e r, Kulturgeschichte der Deutschen
im Mittelalter, 1891—1894; Grupp, Kulturgeschichte des Mittelalters, 1894 crt.;
M. H e у n e, Deutsche Hansaltertiimer, 1899—1906, 5 тт.; Hoops, Reallexikon der
germanischen Altertumskunde, 1911 сл., 4 тт.; A. Schultz, Das hofische Leben zur
Zeit der Minnesinger, 1879—1880; Deutsches Leben im XIV und XV Jahrhundert, 1898,
и т. Д.
2 В e 1 о w, Deutsche Geschichtsschreibung, стр. 62 сл.
3 Назову только наиболее выдающиеся произведения: Bezold, Geschichte der
deutschen Reformation, 1890; H. Baumgarten, Geschichte Karls V, 1885—1892,
’-•III; M. Philippson, Geschichte Westeuropas im Zeitalter der Philipps II, Elisa-
bets und Heinrichs IV, 1882; M. Ritter, Deutsche Geschichte im Zeitalter der gegen-
teformation und 30-jahr. Krieges, 1555—1648, тт. I—III, 1889—1908; R. Ehrenbe rg,
Gas Zeitalter der Fugger, 1896, Bd. I—II; Go th ein, Ignatius Loyola und Gegenrefor-
Ration, 1895; U 1 m a n n, Kaiser Maximilian, 1884—1891, I—II; Ermannsdor-
fer, Deutsche Geschichte vom Westfalischen Frieden bis zum Regierungsan tri tt Friedrichs
f’es Grossen, 1648—1740 (1892—1893), и мн. др.
339
завоевавшая ей особенно видное место в мировой исторической —науке
это универсальность интересов немецких историков.
Не довольствуясь изучением своей страны, они втягивают в круг своих
научных интересов историю любых стран и народов. Трудно указать
раздел истории, касается ли он Европы, Азии, Африки или Америки,
трудно указать сколько-нибудь значительную историческую проблему,
которая в немецкой науке не была бы представлена несколькими спе-
циалистами.
Эта разносторонность немецкой историографии, наряду с прекрас-
ной организацией всей исторической работы и высокой техникой иссле-
дования, объясняет ее влияние на всю буржуазную историографию.
Историки из других стран приезжают в Германию учиться и переучи-
ваться в исторических семинарах Берлинского, Мюнхенского, Лейп-
цигского и других университетов. Выше уже приводился отзыв фран-
цуза Моно о первенстве немецкой исторической науки (см. стр. 209
прим. 1). Вот другой отзыв — на этот раз русского профессора В. Бу-
зескула, который в своем «Обзоре немецкой литературы по истории
средних веков» (1885 г.) выставляет два положения: «во-первых, не-
мецкая историография имеет наиболее универсальный характер»,...
«во-вторых, нигде исторические исследования не отличаются таким
богатством и разнообразием, такой глубиной, основательностью и кри-
тикой, нигде нет таких многочисленных и образцовых изданий памят-
ников, как в Германии» (стр. 5). Наряду с этим восторженным и не-
сколько преувеличенным отзывом ученика немецких историков, любо-
пытно невольное признание английского ученого Фримена, свидетель-
ствующее о влиянии немецкой историографии в Англии: «Я говорил
уже, — пишет Фримен в своих «Методах изучения истории» (М., 1893,
стр. 175), — о модном идолопоклонстве перед последней немецкой
книгой; часто приходится слышать вопрос: «читали ли вы последнюю
немецкую книгу?», и этот вопрос задается при таких обстоятельствах,
при которых хочется ответить другим вопросом: «читали ли вы первую
английскую книгу?» Дело в том, что последняя немецкая книга далеко
не равняется по своим достоинствам с другой немецкой книгой, вы-
шедшей раньше ее, а иногда она бывает гораздо хуже какой-нибудь
английской книги, появившейся гораздо раньше». Далее Фримен ука-
зывает, что немецкие историки, будучи лишены свободных учрежде-
ний у себя на родине, органически не в состоянии понять их в средне-
вековой Англии или в древних Афинах. Другой упрек, который он
им делает, касается их шовинизма и преклонения перед грубой силой.
Называя Момзена «величайшим ученым всех времен», Фримен заме-
чает: «Прискорбно видеть у него политические воззрения шовиниста,
падающего ниц перед грубой силой и обожающего ее» (стр. 176). 1
Нужно признать, что оба упрека английского историка, хотя и
вызванные отчасти националистическим раздражением, одинаково
справедливы. В обширной исторической литературе, выходившей
в Германии, далеко не все представляло научную ценность. Многие
1 Ср. также отзыв бельгийца Фредерика в «The study of history in Germany and France»
by Paul Fr6d6ricq (Johns Hopkins Univ. Studies, 1890, V—-VI) и Лависса в «Revue des deux
Mondes», 16/II 1882 (L’enseignement historique).
230
произведения вовсе не двигали вперед науку или во всяком случае
давали мало нового. Однако это свойственно буржуазной литературе
любой страны, где исторические произведения появляются в большом
числе. Гораздо серьезнее и основательнее упрек в шовинизме. Дей-
ствительно, даже либеральная немецкая историография несвободна
Ьт этого порока, который, как известно, был резко заклеймен Энгель-
сом в его «Происхождении семьи, частной собственности и государства».
В этом отношении смена романтического направления, как господст-
вующего, позитивистским не привела к сколько-нибудь значительным
сдвигам. Любопытно, что Брейзиг, признавая этот недостаток немец-
кой историографии и объясняя его «давлением общественного мнения»
на историка, в то же время указывает, что это давление в Англии и
Франции чувствуется еще сильнее. Справедливость требует признать,
что Брейзиг сам стал жертвою националистического ослепления: не-
мецких историков никто не превзошел в умении и готовности подчи-
нять свою науку интересам наиболее шовинистических кругов правя-
щего класса.
3. Французская историография второй половины XIX века
В то время как в Германии 50—60-х гг. наблюдается промышлен-
ный подъем и активизация политической жизни буржуазии, что обу-
словило и подъем исторической науки, Франция периода Второй импе-
рии начинает от нее отставать в своем развитии. После кровавых
июньских дней 1848 г., нанесших удар рабочему классу, после того,
как в 1849 —1851 гг. было уничтожено политическое влияние
мелкобуржуазной демократии и республиканских кругов буржуа-
зии, в официальной жизни Франции начинает господствовать реакци-
онно-клерикальное направление. Правительство поощряет деятель-
ность иезуитов; иезуитские методы воспитания и образования наса-
ждаются в школах и университетах.
В связи с этим находится и значительное отставание Франции
в области исторической работы. После 1848 г. прекратилась научная
деятельность Тьерри, талант Гизо сходит на нет, Мишле подвергается
преследованиям, историческая наука в целом застыла на том уровне,
на котором она находилась в 30—40-х гг. Ни в смысле техники иссле-
дований, ни в смысле тематики исторических работ нельзя за этот
период обнаружить какого бы то ни было прогресса.
Достаточно присмотреться к постановке исторического препода-
вания во Франции, чтобы понять непосредственные причины силь-
ного отставания французской историографии от немецкой. В фран-
цузских университетах имелись факультеты, соответствовавшие исто-
рико-филологическим (Facultes des lettres), но все разделы истории
были представлены в каждом университете одним единственным пре-
подавателем. Лекции читались неопределенной, постоянно меняющейся
аудитории, в составе которой было немало людей, приходивших по-
слушать того или иного профессора от нечего делать. Таким образом
университеты не могли готовить и не готовили специалистов-истори-
ков. «Школа Хартий» в Париже замкнулась в узкие рамки исследова-
ний чисто палеографического характера и готовила архивистов-палео-
графов, а не историков. «Нормальная Школа», высший рассадник
преподавателей для французской средней школы, отводила истории
некоторое место только на третьем, последнем курсе. Таким образом,
в отличие от немецких историков, вышколенных в семинарах Ранке
или его учеников, французские историки того времени были автоди-
дактами, в большинстве случаев рассматривавшими историю, как
особый вид художественной литературы, и обращавшими наибольшее
внимание на стиль.1
С 1868 г., когда Наполеон III делает безнадежную попытку подкре-
пить свой шатающийся трон некоторыми уступками либеральной бур-
жуазии, клерикалов п обскурантов на посту министра народного про-
свещения сменяет выдающийся историк Виктор Дюрюи. Стре-
мясь улучшить организацию исторической работы во Франции, он
создает особое учреждение — Есо]е pratique des hautes etudes, пред-
ставлявшую нечто вроде института для подготовки аспирантов к само-
стоятельной научи ой работе. Руководство этим учреждением было
поручено питомцу Нормальной Школы, 24-летнему Габриелю
Моно, который перед тем работал в течение двух лет в семинарах
Вайца и других немецких историков. Моно не только перенес во Фран-
цию опыт исторических семинаров Ранке и, вместе с группой других
приверженцев немецкого метода, обратил Ecole des hautes etudes
в рассадник историков-специалистов, занявших впоследствии кафедры
истории в различных университетах; ему принадлежит также заслуга
основания первого во Франции общего исторического журнала — Re-
vue Historique, задачей которого была пропаганда исторических зна-
ний и борьба за реорганизацию исторического образования во Фран-
ции. 1 2 3 Этот журнал, начавший выходить с 1876 г., собрал вокруг себя
всех наиболее видных французских историков и сыграл немалую роль
в оживлении исторической работы в период третьей республики.
1 О плачевном состоянии подготовки историков в период Второй империи свидетель-
ствует отрывок из письма Лависса к Г. Mono от 1896 г., который позволяю себе привести
полностью.
...«Помнишь ли ты наше обучение, курсы, которые мы слушали, наши работы, наше
чтение? В Ecole Normale наши учителя вынуждены были мчаться, перескакивая огром-
ные периоды истории. Один из лучших в один год довел нас от начала человечества до
Римской империи, и в этой дух захватывающей скачке едва успевал он бросить лам ука-
зания на 2—3 документа. Другие об этом даже не думали. В Сорбонне мы слушали один
или два курса. Профессор, читавший большой курс (grande 1е<;ов), говорил в неопреде-
ленно расплывчатой аудитории, где руки автоматически хлопали при входе и выходе лектора.
На «малом курсе» мы были почти одни, затерянные в унылом и банальном амфитеатре,
похожем на брошенный сарай. Проще всего было бы, если бы профессор подозвал нас
поближе к себе и разговаривал с нами. Но это было не в обычае...
«Помнишь ли ты ту массу поверхностных знаний, которые мы должны были прогло-
тить? мы знали только корешки фолиантов, где скрывались памятники. Никогда никто
из нас не проделал точной студии над ними. Один из нас написал работу — он хранит
ее доныне — о варварских правдах, не прочитав текста ни одной из этих правд. Да он
бы их и не понял»... Цит. у О. А. Добиаш-Рождественской, «Памяти Лависса», «Анналы»,
1924, IV, стр. 268 сл.
3 До появления Revue Historique во Франции существовали, в сущности, только два
исторических журнала: Revue des Etudes historiques (с 1834г.) и Bibliotheque de 1’Ecole
des Chartes, ставившие перед собою весьма узкие задачи и имевшие ничтожное распро-
странение. Исторические статьи печатались, главным образом, в литературных журналах
вроде Revue des deux Mondes.
332.
В подъеме французской исторической науки в 70—
Фюстель 80-х гг значительная роль принадлежит также
де ул ап ж. фюстель де Кулан ж у (1830—1889), раз-
вившему большую научную и преподавательскую активность.1
Фюстель де Куланж учился в «НормальнойШколе», где в период
Второй империи насаждалась иезуитская система сыска и шпионажа,
религиозное ханжество и реакционный дух. Однако здесь попадались
п либеральные профессора, в роде философа Вашеро (впоследствии
одного из злейших врагов Парижской Коммуны). Лекции Вашеро и
работы Гизо, которыми Фюстель увлекался в Школе, определили его
историческое призвание и воспитали его в умеренно-либеральном,
рационалистическом духе. В Страсбурге, куда Фюстель был назначен
профессором, ои написал свою первую крупную работу «Античный
город-государство» (La Cite antique), в которой обнаружились все
особенности его научного метода. Он выступает здесь в качестве чи-
стейшего идеалиста, выводящего всю структуру общества и государства
пз религиозных верований. В основе античной семьи, доказывает он,
лежит культ предков, который и является базой всей античной рели-
гии. Далее устанавливается, что античный полис — это не что иное,
как расширенная форма семьи, следовательно, полис может быть
понят также из особенностей античной религии. Фюстель следующим
образом формулирует свои выводы: «Устанавливается религия —
устанавливается и общество; меняется религия — и общество проходит
ряд переворотов; исчезает данная религия — и общество постепенно
изменяет свое лицо».
Односторонность и ограниченность этих положений Фюстель де
Куланжа была отмечена уже буржуазной критикой. Особенно упре-
кали его в стремлении чрезвычайно упрощать ход исторического
процесса, сводить очень сложные проблемы к каким-нибудь простым,
ясным, но в то же время явно неверным положениям.
Эти же недостатки в известной мере свойственны и основному делу
его жизни — «Истории учреждений древней Франции» (Histoire des
institutions de Vancienne France, 1876—1892, 6 тт.).Но этой работе,
первые части которой написаны под свежим впечатлением событий
1870—1871 гг., свойственны п новые черты.
Прежде всего — французский национализм, сознательное противо-
поставление французской концепции исторического развития
немецкой националистической концепции. Недаром немцы уви-
дели в этой работе своеобразный «реванш за Седан» и совершенно ее
игнорировали. Фюстель так же, как и немецкие историки, прикры-
вается объективностью. Первое требование, говорит он, которое нужно
предъявить историку — это не смешивать патриотизм, который яв-
ляется добродетелью, с историей, которая является наукой. Шови-
низм, которым грешат немецкие историки, является, по его мнению,
источником множества ошибок. Немецкие историки, иронически
1 О Фюстель де Куланже см. монографию Guiraud, Fustel-de-Coulanges, 1896
(есть русск. перевод), а также С. J u 11 i а и, op.cit., стр. CXI сл., CI сл. и CXIX сл. —
и. Г. Виноградов, Фюстель де Куланж, итоги и приемы его ученой работы («Русская
Мысль'), 1890, кн. I, стр. 83—104); Н. И. Беляев, Фюстель де Куланж о древне-гер-
Wckom землевладении («Юридический Вестник», 1887, август, стр. 599—618).
233
замечает оп, воюют даже в науке; в документ они вступают как
в завоеванную страну и немедленно обращают его в территорию Гер-
манской империи. Большинство немецких историков подчиняет науку
патриотизму, видит в прошлом лишь то, что выгодно их стране. Их
исторические работы — это панегирик в честь германской расы и
одновременно памфлет против врагов, с которыми она боролась. То,
что они осуждают у других, составляет предмет их восхищения, если
это происходит в их собственной стране. Они искажают факты не по
расчету, а добросовестно и почти бессознательно, но их эрудиция идет
в ногу с национальными притязаниями, для обоснования которых она
служит.1
Эта суровая оценка вполне справедлива, но она может быть обра-
щена в известной мере и против самого Фюстеля, который — созна-
тельно или бессознательно — стремился свести к нулю значение вар-
варов в создании нового, феодального строя на развалинах Римской
империи только потому, что этих варваров он считал германцами.
Романистическая концепция Фюстеля, объясняющего генезис феода-
лизма медленным и постепенным преобразованием учреждений поздне-
римской империи, не менее националистична, чем германистическая
концепция немецких историков, видевших повсюду только творческую
деятельность германского племени.
Другая характерная черта творчества Фюстеля после 1871 г. —
это острая вражда к рабочему классу, к социализму, к революции
и даже к буржуазной демократии. Идеи социализма он называл сплош-
ной фантазией и некоторые свои труды специально посвятил в разо-
блачению фантастических измышлений социалистов и помогающих им
буржуазных ученых» о первобытном коммунизме. Фюстель де Куланж
не уставал защищать положение, что частная собственность вытекает
из природных свойств человека и, следовательно, неотделимо связана
с прошлым и будущим существованием человеческого общества.
Но опыт 1871 г. научил его, как и многих буржуазных историков,
и другому — необходимости всячески поддерживать и укреплять силь-
ную власть в буржуазном государстве, которая одна только в состоя-
нии сдерживать, как он выражался, «анархические инстинкты массы».
Отсюда его горячая симпатия к власти римских императоров, проявив-
шаяся особенно в первом томе его «Истории учреждений», где про-
славляется «социальная дисциплина», внесенная Римом в Галлию и
державшая в железной узде ее народы. В связи с этим стоит и отрица-
тельное отношение Фюстеля к революции, в которой он видит только
разрушительную стихию и творческую роль которой в историческом
развитии он совершенно отрицает. Вся его конструкция держится
на положении, что между древностью и средними веками не было
никакого разрыва, что никакого революционного переворота, ника-
кого насильственного завоевания падающей Римской империи варва-
рами не произошло. Речь может итти, по его мнению, только о про-
никновении, «инфильтрации» в пределы империи отдельных военных
банд германского происхождения, обычно с согласия самих же импе-
раторов, принимавших эти банды на военную службу и размещавших
1 Цит. у Guiraud, ук. соч., стр. 172 сл.
234
их на постой в той или иной провинции. Внутреннее разложение импе-
рии, ослабление центральной власти повело к отпадению от Рима этих
провинций вместе с расквартированными там германскими войсками.
Корольки германских банд и племеи, бывшие в то же время воена-
чальниками римской службы, приобрели таким образом власть над
всем населением отпавшей территории, превратились постепенно в го-
сударей вновь возникших варварских королевств. Германцы были
слишком малочисленны, чтобы оказать сколько-нибудь значительное
влияние на этнический состав населения отпавшей провинции или на
существовавшие в последней римские социальные, правовые и хозяй-
ственные порядки. Притом они не принесли с собою никаких новых
«начал», никакого специфически германского строя жизни, будучи,
с одной стороны, людьми низкой культуры, с другой — представляя
собой полуразложившиеся элементы германских племен, выброшен-
ные бесконечными войнами и кровавыми междоусобиями за пределы
Германии. Поэтому в созданной ими в Галлии франкской монархии
сохранились почти неизменными римские порядки, право, язык и
культура. Конечно, общий уровень жизни понизился, нравы под влия-
нием варваров сильно огрубели: но ни о каком революционном пере-
вороте, ни о каком разрыве с римской традицией не может быть и речи.
Еще меньше мы вправе говорить о таком разрыве в экоиомике.
У германцев, утверждает Фюстель, задолго до их прихода в Галлию
существовала индивидуальная земельная собственность. Никакой
общины они с собой не принесли: это выдумка позднейших историков.
Основой хозяйственной жизни Галлии — как было при римлянах,
так и осталось при франках крупное римское поместье — вилла, со
всеми своими особенностями: организацией управления, эксплоата-
цией рабов, вольноотпущенных и колонов; это поместье в IX в. «имело
те же размеры и те же границы», что и в IV в., «а нередко сохраняло
и то же имя». Самый строй галло-римского поместья не заключал в себе
ничего феодального. Феодализм возник не из экономической основы,
а совсем из других корней: он явился результатом борьбы между цен-
трализаторским государственным началом и сепаратистскими частно-
правовыми отношениями. Победа этих отношений, воплощенных в юри-
дические формы бенефиция и вассалитета, была обусловлена слабостью
королевской власти, понижением культурного уровня и падением
социальной дисциплины. Феодализм, таким образом, развился в по-
следующие столетия из частно-правовых институтов бенефиция и
вассалитета, восходящих своими корнями еще ко временам римской
империи. Раздроблению центральной власти, падению королевского
суверенитета способствовали еще иммунитетные грамоты, означавшие
отказ короля от осуществления своих государственных функций на
известной территории в пользу владельца этой территории — имму-
ниста. Раздавая иммунитеты из милости, короли сначала сохраняли
контроль над иммунистами, как представителями своей власти на
иммунитетных землях, но затем этот контроль утеряли. Так государ-
ство распалось на мелкие и мельчайшие элементы, связанные между
собою только частно-правовыми отношениями личной (вассалитет) и
земельной зависимости (бенефиций, феод). Процесс феодализации
закончился: явился феодализм,
Многие выводы Фюстеля, не говоря уже о всей его конструкции
в целом, неправильны уже потому, что он исходит только из письмен-
ных памятников, почти не привлекая данных лингвистики, топонимики,
археологии и т. д. Но и самими письменными источниками он поль-
зуется подчас совершенно неправильно. Он доказывает, например,
что меровингские собрания VI—VII вв. не обладали инициативой и
не оказывали никакого влияния на решения короля, пользуясь для
этого вывода хроникой короля Дагоберта (Gesta Dagoberti), соста-
вленной в IX веке, т. е. в то время, когда франкские учреждения глу-
боко изменились.1 Наоборот, вполне достоверный эдикт короля Хиль-
перика (VI в.) он отвергает в качестве источника на том основании,
что этот эдикт дошел до нас всего в одном экземпляре и притом совер-
шенно непонятен. Весь секрет в том, что эдикт Хильперика является
одним из убедительных свидетельств в пользу существования у фран-
ков поземельной общины, а это противоречит всему построению Фю-
стеля. Относясь так некритически к источникам, Фюстель чрезвы-
чайно критически настроен по отношению ко всем своим предшествен-
никам. Он, как правило, не считался с литературой вопроса, выста-
вляя принципиальное положение, что в основе всякого исторического
исследования должно лежать «систематическое сомнение» в отношении
литературы. Ему правильно на это указывали, что если всякий раз
приступать к изучению любой частной проблемы с самого начала п
не считаться с тем, что сделано предшествующими историками, то для
чего тогда служит вообще историческая работа, в частности работа
самого Фюстеля?
Неудивительно, что Фюстель де Куланж подвергался всегда силь-
ным атакам со стороны других историков, среди которых были такие
крупные, как Глассоп и Виоллэ, сторонники Марковой тео-
рии. 1 2 Защищаясь, Фюстель написал для развития и обоснования
своих взглядов ряд специальных исследований, впоследствии объеди-
ненных в три сборника: Recherches sur quelques ргоЫётез d’histoire
(1885), Nouvelles recherches (1891) и Questions historiques (1893).
Все эти произведения, равно как и основная работа Фюстеля, при
всех слабостях его исследовательского метода и ложности общей
концепции, покоряют своей необычайной стройностью, ясностью и
логичностью мысли, своим почти художественным изложением.3 По-
мимо этих, чисто французских достоинств писателя, Фюстель де Ку-
ланж обладает еще одной особенностью: это реалистически мыслящий
историк, стоящий в основном па позициях позитивизма. Великие лич-
ности — Юлий Цезарь, Карл Великий — отодвинуты в его произве-
дениях на задний план. Движущей силой исторического процесса
он считает «интересы» больших общественных групп или, как мы бы
сказали — классов.4 Его интересует жизнь коллектива, развитие
1 Hal phen, op. cit., стр. 108 сл.
2 Е. Glasson, Histoire du droit et des institutions de la France, 1887—1903, 8 тт.;
P. Viollet, Histoire des institutions politiques et administratives de la France, 1888—
1903, 3 тт.
3 «История учреждений древней Франции», «Античный город-государство» и «Рим-
ский колонат» имеются в хороших русских переводах под редакцией проф. И. М. Гревса,
4 Guiraud, op. cit., стр. 207 сл,
23G
учреждений, типическое, а не индивидуальное. Главное внимание
историка устремлено на выяснение того, как из основных предпосылок,
из первоначального состояния общества с железной необходимостью,
закономерно вытекают одна за другою различные стадии развития.
Фюстель де Куланж — крайний детерминист, не допускающий ника-
кого уклонения в историческом процессе в зависимости от тех или
иных случайностей.
Всеми указанными чертами своего творчества Фюстель де Куланж
выдвигается в первые ряды наиболее крупных буржуазных историков
XIX века. Естественно, что он не мог не оказать значительного влия-
ния на новое поколение историков, и создал школу. К числу его наи-
более выдающихся учеников относится Анри С э, опубликовавший
в 1901 г. ценную работу «Деревенские классы и доманиальный режим
в средневековой Франции» (Н. See, Les classes rurales et le regime
domaniale en France an moyen age). Принимая взгляды Фюстеля на
вопрос об общинном землевладении, Сэ отвергает и для рассматривае-
мого им периода XII—XIII вв. право собственности крестьянской
общины на землю. Крестьяне, утверждает он, обладали только правом
пользования общинными угодьями; подлинное же право собственности
принадлежало только феодалу. Отсюда вытекают и выводы Сэ отно-
сительно происхождения сервитутов, крестьянских повинностей и
платежей, выводы, противоречащие положениям передовой буржуаз-
ной науки. Однако в той же книге Сэ полемизирует с реакционными
установками барона Эмбара де ля Тур, который стремплся
изобразить так называемое классическое средневековье, как эпоху
благоденствия крестьян, реабилитировать крепостничество и сенье-
риальный режим. Феодальный помещик, по де ля Туру, являлся
ангелом-хранителем своих крестьян. Если он воздвигает замок, то
вовсе не для угнетения и эксплсатации окрестного населения, а для
защиты крестьян от вражеских нападений. Если он строит мельницу,
или печь, или виноградный пресс, то вовсе не для того, чтобы выжимать
дополнительные поборы, а для того, чтобы удовлетворить потребность
крестьян в этих заведениях,1 и т. д. Сэ очень убедительно, с помощью
большого числа фактов показывает необоснованность выводов
Эмбара де ла Тур и яркими чертами рисует тяжелое положение
французского крестьянства.
Подъем француз-
ской историогра-
фин в последней
четверти XIX в.
Моно по Ecole des hautes etudes. Сам Моно, помимо нескольких моно-
Однако большинство крупнейших специалистов,
содействовавших подъему французской историогра-
фии, вышло не из школы Фюстель де Кулапжа,
а принадлежало к числу сотрудников или учеников
графий по вопросу об источниках каролингской эпохи, по истории
Нормандии и проч., известен своей библиографией истории Франции
с древнейших времен и до конца средневековья, пе утратившей своего
значения и после выхода более обширного библиографического труда
Молинье.2 Его ближайший товарищ по работе, ЭрнестЛависс,
И'1 См. Imbart de la Tour, Les" Elections 6piscopales... du IX-e au XII-е siecle
ИВ11 и его же, Questions d’histroire sociale etreligieuse. Epoque f^odale.
Иг’ G. Mon od, Bibliographie de 1’histoire de France: catalogue m^tbodique et chro-
pgique des sources etdes ouvragesrelatifs a 1’histoire de France depuis les origines jusqu’en
237
специализировался по истории Германии. Ему принадлежит исследо-
вание о «Бранденбургской марке в период Асканийской династии»
(1875) и «Очерки по истории Пруссии» (1879), переведенные на русский
язык. Другой сотрудник Моно — Г. Фаньез сосредоточил свое
внимание на экономической истории средневековой Франции, до него
никем не разрабатывавшейся. Из первых его работ нужно отметить
«Очерки по истории промышленности и промышленного класса Па-
рижа в XIII—XIV вв.» (1877). Почти в то же время А. Ж и р и своими
трудами по истории города Сент Омера (1877) и «Руанских установле-
ний» (1883—1885, 2 тт.) иФламмермон своей «Историей муници-
пальных учреждений г. Сан ли в средние века» (1880) открывают серию
монографий, посвященных истории французских городов.
Сеньобос, впоследствии переключившийся на историю но-
вого времени, дебютировал в 1882 г. исследованием о «Феодальном
режиме в Бургундии до 1360 г.». Из Ecole des hautes £tudes вышли,
сверх того, А. Люшер, Ф. Лот, Ш. Пфистер и многие
другие историки, совершенно обновившие, можно сказать, историю
Франции своими специальными исследованиями и давшие также ряд
общих трудов,1 большинство которых печаталось в сериальном изда-
нии Biblioth£que de 1’Ecole pratique des hautes etudes. Если к этому
присоединить еще основание в 1888 г. специального журнала, посвя-
щенного средним векам (Le Moyen Age); публикацию «Собрания тек-
стов для нужд исследования и для обучения истории с древнейших
времен до XVIII в.» (Collection de textes pour servir a 1’^tude et а Геп-
seignement de 1’histoire... des origines auXVIII-e si£cle; c 1882 и до 1914 г.
вышло 50 томов); составление ряда прекрасных учебников по вспомо-
гательным дисциплинам истории (А. СИ г у, Manuel de diplomatique,
1894; М. Р г о u, Manuel de Pal6ographie latine et fran^aise, 1890,
и др.), — то мы получим более полное представление о роли Моно и
его группы в оживлении исторической работы во Франции.
Таким образом, если Школа Хартий в состоянии была выпускать
только единичных историков,2 то перенесение во Францию метода под-
готовки специалистов через исторические семинары, по образцу не-
мецких, дало несравненно более благоприятные результаты. Благо-
даря быстрому подъему французской исторической науки сделались
1789 (1888); А. М о 1 i n i е г, Les sources de 1’histoire de France (1901—1906) не дает обзора
новой литературы, которой Моно уделяет особо большое внимание. Из других важных
библиографических пособий, выходивших в данный период, особого внимания заслуживает
U. Chevalier, Repertoire des sources historiques au m. &., 3 тт. (1877—1900), дающий
не только источники, но и главным образом — научную литературу, собранную вокруг
имен средневековых деятелей, географических имен, учреждений и пр.
х A. Luchaire, Les communes francjaises й l’6poque des CapGtiens directs, 1890;
его же, Histoire des institutions monarchiques de la France, 1891, 2 тт., и очень ценный
Manuel des institutions framjaises, 1892; C. Pfister, Etudes sur la гёгпе de Robert le
Pieux, 1885; F. L о t, Les derniers Carolingiens, 1891 и Etudes sur le ^gne ae Hugues Capet,
1903. Почти все эти работы, равно как и монографии Фавра, Лауэраи др., напе-
чатанные в той же серии Bibliothfcque de l’6cole, по типу напоминают немецкие Jahrbiicher
и сложились, несомненно, под их влиянием.
г Наиболее известные из них: S i m ёо n Luce, автор «Истории Жакерии», 1859,
«Истории Бертрана Дюгеклена и его эпохи», 1876, «Жанны д’Арк», 1886, «Франции во
время 100-летней войны», 1890, и издатель ряда французских хроник XIV в.; Quiche-
rat, директор Школы Хартий, автор ряда публикаций и монографий, касающихся Жанны
д’Арк, «Истории костюма во Франции», 1874, и многих исследований эрудитского типа.
238
возможными такие обширные коллективные предприятия как «все-
мирная история» под редакцией Лависса и Рамбо. В создании
этой истории, выходившей между 1892 и 1901 гг., принимали участие
70 французских историков. Из 12 томов этого издания первые семь по-
священы периоду до Французской буржуазной революции. Появление
столь обширного исторического синтеза было обусловлено обилием
монографий по истории городов, отдельных областей и провинций
Франции, вышедших в 70—90-х гг. Естественно, что история самой
франции представлена здесь лучше и полнее, чем история других стран.
Сотя «Всемирная история» Лависса и Рамбо в разделах, касающихся
редких веков, в настоящее время уже несколько устарела, но даже
и в этой части она продолжает оставаться одним из лучших синтети-
ческих\ произведений либерально-буржуазной исторической мысли
конца прошлого столетия. 1
Другое монументальное предприятие, представляющее также плод
коллективных усилий лучших французских специалистов и руково-
димое тем же Лависсом — «История Франции» (Histoire de France)
в 18 тт. (точнее — полутомах) — начало выходить в 1900 г. (закон-
чено в 1911 г.) и представляет наиболее удачную коллективную нацио-
нальную историю из всех существующих в настоящее время аналогич-
ных работ в других капиталистических странах.
Итак, для французской историографии 70—90-х гг., как и для не-
мецкой, является характерным отказ от общих проблем, специализа-
ция, сосредоточение усилий на отдельных, частных вопросах и объеди-
нение этих усилий для получения некоторого синтеза истории. От
этого, конечно, проиграло единство и художественная цельность
конструкции, в роде той, какую создал Мишле, а еще ранее — Тьерри
и Гизо. Зато был достигнут большой выигрыш в научной глубине и
точности исторической картины.
... _ Несколько в стороне от этого общего направления
французской историографии стоит попытка круп-
ного историка права Жака Флякка (1846—1918) дать свою
оригинальную концепцию происхождения феодализма, попытка, от
которой — после Фюстель де Куланжа — сознательно отказалось но-
вое поколение французских историков, ставших на путь исследования
частных проблем.
Жак Флякк (Flach) — потомственный интеллигент: уже в XVI веке
в Страсбурге преподавал его предок, профессор права Сигизмунд
Флах. В XIX веке Флахи превратились уже в Флякков. Жак Флякк
родился в Страсбурге, там же окончил университет и защитил доктор-
скую диссертацию. Хотя по образованию и научным интересам Флякк
являлся юристом, стремившимся, как он сам указывал, «разрешать
проблемы права с помощью истории», но он был очень разносторонним
учепым и занимался самыми разнообразными вопросами. У него
имеются работы о Пушкине, о Мирабо, о средневековых глоссаторах
и т. п. Но основной его труд — это «Происхождение древней Франции»
* «Всемирная история» Лависса и Рамбо переиздана с некоторыми дополнениями
1927 г. (Lavisse et Ram baud, Histoire g6n6raje du IV-e sifccle a nos jours,
''aris, 1927).
239
(Les origines de l’ancienne France, 1886—1917, 4 тт.). 9то исследова-
ние посвящено доказательству чрезвычайно парадоксального тезиса,
что феодализм возник на основе чисто личных связей, представлявших
дальнейшее расширение связей родовых и семейных. Флякк восполь-
зовался для обоснования своего тезиса таким источником, к которому
до него никто раньше не обращался — Chansons de gestes, т. е. истори-
ческими песнями, рыцарским эпосом. Но он использовал и огромное
количество других источников. Достаточно сказать, что через его
руки, помимо хроник, прошло свыше ста тысяч опубликованных и
неопубликованных хартий.
Флякк стремится доказать, что до XI века включительно во Фран-
ции не было феодализма. После распадения каролингской монархии
во Франции наступает период анархии, длившейся в течение X—
XI веков. В этот период не существовало сколько-нибудь прочных
общественных связей, никакого порядка, господствовала только гру-
бая сила. Когда же, к XII веку, общество наконец конституировалось,
оно выступает уже как феодальное общество.
Для того, чтобы подчеркнуть различие между периодом X—XI вв.
и последующим периодом феодализма, Флякк вводит термин «сенье-
риальный режим», противопоставляя его «феодальному режиму». Пер-
вый характеризуется полным распадом общественных связей, второй —
порядком и организованностью.
Каким же образом из «сепьериальной анархии» возник «феодаль
ный порядок»? Исходным пунктом образования феодальной власти
для Флякка является аллод, свободная, неограниченная собствен-
• ность. Владетель аллода в период анархии является суверенным го-
сударем в своих владениях. Аллоды, в связи с потребностью их вла-
детелей в личной защите, через союз сеньера и его «верных», через
отношения патроната и вассалитета, соединяются в более крупные
политические тела.
Таков важнейший источник феодализма, в котором сливаются лич-
ные и земельные отношения, причем последние являются второстепен-
ными по сравнению с связями личной верности.
Ценность работы Флякка не в этих положениях, которые пе встре-
тили признания и в буржуазной историографии. Для историков-маркси-
стов эта работа представляет интерес главным образом богатством ис-
пользованных материалов. Так, в I томе, при характеристике «сенье
риальной анархии» Флякк подобрал значительное количество важны>
документов, прекрасно характеризующих роль насилия в со
здании феодальной эксплоатации и феодального режима в целом
Во II томе, стремясь выяснить значение общинных связей, Фляк1
также дает исключительно ценные данные. Нужно сказать, что и сель
ская и, особенно, городская община X—XI вв. представляли до по
явления работы Флякка белое пятно на исторической картине. Люшер
в своей книге о французских коммунах прямо говорит, что полно!
отсутствие документов с VII до XI столетия включительно заставляе'1
отказаться от реконструкции жизни города этого периода. Флякк,
однако, сумел дать интересную картину социальных отношений в го*
роде X—XI вв., притом картину, основанную не на догадках, а на
искусной комбинации достоверных данных.
240
Если новейшая французская историография, чтобы усвоить совре-
менную историческую технику, должна была пройти через немецкую
школу, то в одной области французы, несомненно, имеют приоритет —
в области социологии. После Огюста Конта попытки обобщить данные
истории, этнографии, сравнительного языкознания и т. д. и вывести
общие законы развития общества делаются главным образом во Фран-
ции. Достаточно назвать, помимо И. Тэна, имена Тарда, Комба,
Дюркгейма, Леви-Брюля, Анри Берра, основы-
вающего в 1900 г. специальный орган синтезирующей исторической
мысли — Revue de synthese historique, чтобы оценить исключительно
большую активность французской науки в этом направлении.
4. Историография средних веков в Англии, Италии и США
Параллелизм в
развитии англий-
ской и француз-
ской историо-
графии.
Английская буржуазная историография в своем
развитии проделала приблизительно тот же путь,
что и французская. В 50—60-х гг. историческое
образование в Англии находилось в столь же пла-
чевном состоянии, как и во Франции, несмотря на
то, что здесь не было мертвящего режима Второй империи и прямых
гонений на свободную научную мысль. Один профессор читал все исто-
рические курсы, число которых было незначительно; научно-исследо-
вательская работа в университетах пе велась. Отсутствовали также
специальные исторические институты, которые были бы в состоянии
координировать индивидуальную работу отдельных псториков. Не
было ни одного исторического журнала. Характерно, что только
в 1863 г. англичанам удалось по-настоящему наладить издание источ-
ников своей национальной истории 1 — Scriptores- rerum Britanni-
carum medii aevi, or chronicles and memorials of great Britain and
Ireland (известно под сокращенным названием Rolls Series, 1863—1911,
243 тт.), аналогичное Monumenta Germaniae1 2, а первый исторический
ясу риал — English historical Review — основывается только в 1886 г.
Поворот к научным методам исследования, активизация всей исто-
рической работы и создание новых организационных форм ее начи-
нается лишь с конца 60-х гг. и притом опять-таки под влиянием успе-
хов немецкой историографии. Инициаторы и главные деятели этого
поворота — Уильям Стеббс и Эдуард Фримен — яв-
ляются,’ подобно Моно, в сущности учениками Ранке.
ф Эдуард Фримен (1823—1892) первый применил к по-
римеи. литической истории Англии исследовательские ме-
тоды Ранке в полном объеме. Он выдвинул положение, что истори-
ческая работа, которая не опирается на в с е существующие доку-
1 Издававшиеся и первой половине XIX в. источники, выходившие в свет под маркой
Publications of the record comissioners, в отношении критической обработки стояли еще
ва невысоком уровне.
2 Название Rolls Series объясняется тем, что это издание находится под контролем
вачальника Государственного Архива — Master of Rolls. Здесь опубликованы все нар-
ративные источники, а также документы, относящиеся к казначейству (Treasury), коро-
левскому совету, и т. д. Публикация источников для периода Реформации началась еще
в 1856 г.; это так назыв. Callendarsof State papers, которых до 1917—1921 г. вышло
92 тт. по разделу внутренней политики и 20 тт. по разделу внешней политики.
16 О. Л. Вайнштейн—448
241
Менты, ue пМеет никакой Ценности. Изучению документов, Их обстоя-
тельному анализу он уделял в своих трудах такое большое внимание,
что от этого пострадала стройность изложения, и эти труды сделались
громоздкими, неудобочитаемыми. Его «Завоевание Англии норманами»
(1867—1879, 6 тт.) и «Правление Вильгельма Рыжего» (1882, 2 тт.)
насчитывают в совокупности свыше пяти тысяч страниц и изобилуют
бесконечным количеством деталей. Одним только событиям 1066 года
•Фримен посвятил целый том объемом в 758 страниц.
Фримен примыкает к германнстическому направлению, господ-
ствовавшему в то время в немецкой историографии. Германские пле-
мена англосаксов, заняв Англию, уничтожили, по его мнению, все
следы кельтского населения. У Ранке Фримен заимствовал положение,
что германцы являлись носителями принципа индивидуальной сво-
боды, в то время как «романская раса» представляла принцип деспо-
тизма. Подобно Кемблю, он приходит к выводу, что «свободные учре-
ждения», которыми гордится Англия — парламент, .суд присяжных,
местное самоуправление — все это было в зародыше уже у англосаксов
и обязано последним своим возникновением. Что же касается пор-
манов, то они ко времени Вильгельма Завоевателя утратили свои
германские национальные признаки и полностью офранцузились. Их
появление в Англии, вопреки мнению Ог. Тьерри, не имело никакого
значения для дальнейшего развития страны, так как они быстро
растворились среди англосаксов.
Нужно заметить, что германизм Фримена и его доходившее подчас
до смешного враждебное отношение ко всему французскому коре-
нились в особенностях его политического мировоззрения. Стойкий
и убежденный либерал, поклонник Гладстона, Фримен ненавидел
Вторую империю и называл Наполеона ПТ не иначе, как тираном.
Поэтому оп выступал против союза Англии с Францией в период Крым-
ской войны. Фримен был вообще глубоко принципиальным человеком
и однажды публично заявил: «Пусть погибнут скорее наши владения
в Индип, чем быть вынужденным хотя бы раз выстрелить или сказать
одно слово неправды». Это возмутило против него английское буржуаз-
ное общество, и в Оксфорде, куда он был в 1886 г. назначен профес-
сором, студенты демонстративно не ходили на его лекции. Свои либе-
ральные убеждения Фримен проводил и в работах, касавшихся общих
проблем истории. Он отвергает мысль Ранке о «ведущих нациях» и
выдвигает положение, что «история человечества является единой во
все века». Но он считает возможным ограничить свою задачу изуче-
нием истории одних «арийских наций» в Европе. Историю Европы оп
называет «единой непрерывной драмой арийского человека», прохо-
'Дящей три основные фазы: греческой цивилизации, римской цивили-
зации и германской цивилизации. 1
Несмотря на неутомимую научную деятельность, Фримену не
1 См. помимо Fueter’a и Goocli’a статью в Dictionnary of National Biography, vol.
XXII. Отметим еще следующие труды Фримена: «Историческая география Европы» (Е. А.
Freeman, The historical geography of Europe, 2 тт.), «История Сицилии», 3 тт.; «История
и завоевания арабов»; «Западная Европа в VIII веке»;«Методы исторических исследований»
(переведено на русск. язык). Фримен был в 1876 г. избран членом-корреспондентом Рос-
сийской Академии Наук.
242
удалось насадить в Англии Политическую историю в духе Ранке и его
школы. Пропагандировавшиеся им методы критического исследования
источников были применены, главным образом, в области истории
права и учреждений и в области экономической истории, где и выдви-
нулись самые крупные английские исследователи.
Преобладание историко-правовых интересов в английской историо-
графии объясняется, с одной стороны, исключительным изобилием
историко-правовых памятников, с другой — тем, что английская бур-
жуазия издавна гордилась своими учреждениями и своей, восходящей
к средним векам, конституцией, которую она считала лучшей в мире.
В 1887 г. было создано специальное общество — Selden Society — для
публикации документов историко-правового характера. Но еще до
этого — в 1876 г. — появилась работа С т е б б с а «Конституционная
история Англии», представлявшая первую попытку научного синтеза
всего английского историко-правового материала и заслужившая
автору название «английского Вайца». 1 Подобно Вайцу, Стеббс играл
крупную роль в издании английского свода средневековых памятни-
ков — упомянутых выше Rolls Series — и опубликовал также «Избран-
ные хартии и другие памятники для иллюстрации истории английской
конституции» (Select charters etc., 9-е изд. 1913 г.). Стеббсу принадле-
жат также труды по истории канонического права, по истории средне-
вековой Германии (1900, 2 тт.) и «Лекции по истории Европы» (1904).
Во всех этих работах Стеббс выступает, подобно Фримену, убежден-
ным германистом.
Основной труд Стеббса по конституционной истории не был прев-
зойден произведением Метлэнда «Конституционная история Англии»
(The Constitutional history of England, 1908), представляющим лишь
очерки по истории английского государственного права.
Что касается особого внимания английских историков к проблемам
экономической истории, то оно вполне естественно в стране, которая
опередила весь мир в своем экономическом развитии, и господствую-
щий класс которой прекрасно понимал тесную зависимость между его
политическим и экономическим могуществом. Нужно удивляться
только тому, что «экономизм», свойственный позитивистской историо-
графии, в Англии не проявился значительно раньше, чем в других
странах, хотя, помимо окружающей обстановки, здесь должно £ыло
скорее всего сказаться влияние работ Маркса и Энгельса. Первое
крупное исследование по экономической истории средневековой Ан-
глии— Т. Роджерса, «История сельского хозяйства и цен в Англии»,
7 тт., начинает выходить только с 1866 г.1 2 Ему принадлежит также
1 Stubbs, Constitutional history of England (5-е изд., 1895 г.) вышло в 1907 г.
в переводе на французский язык, с введением, примечаниями и дополнениями крупного
французского специалиста Petit-Dutaillis, освежившими труд Стеббса и поставившими
его па уровень современных научных знаний. О Стеббсе см. также статью В. К. ГГ и с к ор-
ского, «В. Стэббс и В. Балагер» в Сборнике Ист.-фил. Общества при Инст-те кн. Без-
бородко в Нежине, 1903, т. IV, стр. 27—34.
2Th. Rogers, A History of agriculture and prices in England from the year after
the Oxford Parliament (1259) to the comencement of the Continental war (1793), vols I—
VII, Oxford, 1866—1902. См. содержание этой работы у Н. Кареева «Заметки об эконом,
направлении в истории» («Истор. Обозр.», т.ГУ, 1892) и «И. Г. Торольд Роджерс об эко-
номической истории Англии» («Русская Мысль», 1896, кн. 10—11).
243
известная работа «Экономическая интерпретаций историй» (188$),
в которой автор подвергает резкой критике историков за игно-
рирование ими экономических. фактов (в частности Фримена).
Особенно ценно в этой книге Роджерса сжатое изложение раз-
вития рабочего законодательства в Англии с XIV по XVII ст.,
освещаемого автором- как систематическое стремление правитель-
ства «довести заработную плату до того жалкого минимума,
который обеспечивал рабочему классу самое нищенское существо-
вание» .
Для развития экономических студий в области средневековой исто-
рии Англия обладала материалами, которых не имела ни одна страна
в Европе. Достаточно вспомнить такой исключительный по богатству
и полпоте статистических сведений памятник, как «Книга Страшного
суда» (Domesdaybook, 1086 г.), или бесчисленное количество описаний
маноров (extenta manerii), или, наконец, отчеты манориальных упра-
вляющих — бэлифов (ministers accounts), свитки манориальных су-
дов (Court Rolls) и т. д., отразившие экономическую жизнь англий-
ского феодального поместья на протяжении сотен лет. Благодаря этому,
в английской научной литературе сделались возможными исследова-
ния, подобные труду мисс Davenport, посвященному истории
одного манора за пятьсот лет (1086—1566).1
На основе таких специальных работ появляются и историко-эко-
номические труды более общего характера. Таковы: «Экономическая
история Англии» У. Д ж. Э ш л и (1-е изд. 1886 г., русск. перевод под
ред. Д. М. Петрушевского, 1887 г. сделан с 3-го изд.; переиздано
в 1907 г.); «История труда и заработной платы» Роджерса (Six
centuries of works and wages, русск. перев. 1899 г.); «Рост английской
промышленности и торговли. Ранний период и средние века» Кен-
ни н г э м а (1-е изд. 1890 г., русск. перев. 1904 г. сделан с 3-го изд.).
Эти труды неодинаковы по своим достоинствам и по политической
окраске. Исследование Роджерса проникнуто симпатией к трудящимся
массам и ценно в научном отношении, представляя результат само-
стоятельной обработки источников. Кенингэм также хорошо знает
источники, по его книга является в значительной мере компиляцией,
написанной к тому же с строго консервативной точки зрения. Разли-
чие*во взглядах обоих авторов можно иллюстрировать их отношением
к восстанию Уота Тайлера. Роджерс рассматривает крестьянскую
войну 1381 г. как ответ со стороны масс на феодальную реакцию и счи-
тает, что, несмотря на поражение восставших, восстание ускорило
освобождение крестьян. Наоборот, Кеннингэм (и Эшли) относится к со-
бытиям 1381 г. явно враждебно и утверждает, что отмена крепостни-
чества в Англии была только задержана крестьянским восстанием и
что самая эта отмена была результатом медленного, многовекового
процесса развития.1 2
1 F. G-. Davenport, The economic developement of a Norfolk Manor, 1086—1565,
Cambridge, 1906.
2 Кеннингэм, стремясь обосновать свою точку зрения, нередко впадает в противоречия
с фактами, приводимыми им же самим, как это показал русский историк Сави н, «Англий-
ская деревня в эпоху Тюдоров», 1903, стр. 1—2.
244
Большинство наиболее значительных исследований
Парковая теория английских историков представляет собою нечто
в нглии. среднее между историей хозяйства и историей пра-
вовых учреждений. В центре их внимания стояли проблемы происхо-
ждения феодализма и английской сельской общины. Эти проблемы
решались обычно в духе Марковой теории Маурера. Так, например,
рке упомянутый выше Стеббс и Генри Сомнер Мэн («Деревенские об-
щины на Востоке и Западе» — русск. перевод 1874 г.) доказывают,
зледуя Мауреру, что англосаксы принесли с собою в Англию свобод-
ную сельскую общину, характеризовавшуюся равенством наделов,
переделами земли, социальным равенством и свободой каждого члена
марки. Затем происходит разложение свободной общины, приводящее
па почве Англии не столько к возникновению мелкой индивидуальной
собственности, сколько к закрепощению общины в целом. Любопытно,
что если Маурер в этом процессе отводил весьма небольшую роль на-
силию, то его английские последователи уже совершенно отрицают
значение насилия. Разложение общины, по Мэну, происходило по-
степенно, мирно, под влиянием таких стихийных явлений, как мор,
падеж скота, неурожаи и т. п. бедствий, в результате которых одни
хозяйства падали и разорялись, другие, наоборот, укреплялись. От-
сюда возникновение внутри’общины экономического, а затем и социаль-
ного неравенства. Наиболее богатые члены общины захватывают влия-v
ние в общине и присваивают себе административные и судебные функ-
ции. Таково, в основном, происхождение власти лорда, которую уси-
ливает к тому же само государство. Над некогда свободной, а затем
закрепощенной общиной надстраивается таким образом феодаль-
ное поместье — манор.
Сибом Этой, господствовавшей в английской историогра-
фии, системе представлений пытался нанести удар
Ф. С и б о м своей работой «Английская сельская община» (Seebohm,
The English village Community...»,‘1883, 4-е изд. 1890 г.), написанной *
прекрасным языком и с большой эрудицией. Сибом ставит под сомне-
ние всю германистскую концепцию генезиса феодализма и отрицает
закрепощение в начале средних веков широких масс свободного кре-
стьянства, равно как и самое существование крестьянской свободы
в это время. Сибом изучает английскую сельскую общину, идя от
XVII столетия назад и доказывая, что характерная для Англии си-
стема «открытых полей» и общинного пользования угодиями может
быть документально прослежена до периода составления «книги Страш-
ного Суда», т. е. до конца XI в. Затем он ставит вопрос, была ли си-
стема феодального поместья (манора) со стоящей под ней крепостной
общиной принесена нормандскими завоевателями или же она суще-
ствовала и в англосаксонский период. На основании анализа англо-
саксонских документов (собранных в сборнике Кембля Codex Diplo-
maticus aevi saxonici), Сибом приходит к выводу, что мапор и закре-
пощенная община существовали в Британии уже в VI веке, причем
манор, по его мнению, скрывался тогда под латинским термином
*вилла», равнозначным англосаксонскому «ham», или «туп». Однако
манориальная система обязана своим происхождением не одним лишь
германским завоевателям; она имелась в зачаточном состоянии уже
К
245
в позднеримскую эпоху. Линии развития древнегермапского общества
и римского общества IV—V вв. шли параллельно, одинаково приводя
к образованию феодального поместья. При этом для Сибома не пред-
ставляет сомнения, что феодальное поместье непосредственно разви-
лось из рабовладельческой виллы, что между рабовладельцем и фео-
далом имеется прямая преемственность, как и между рабом и крепост-
ным. В основе всей исторической жизни Западной Европы и даже всего
человеческого общества в целом, — утверждает Сибом, — лежит раз-
витие от рабства к свободе, развитие, идущее прямолинейно, равно-
мерно, без каких-либо потрясений.
Подобно Фюстель де Кулапжу, и даже с еще большим правом, Си-
бом мог бы сказать о себе, что он ни романист, ни германист или что
он и то и другое одновременно. Действительно, оп пытается вывести
феодализм п из римского, и из германского корней. Но самый прин-
цип построения, отрицание переворота, вызванного варварским завое-
ванием империи, подчеркивание непрерывного и постепенного раз-
вития — все это роднит его с романистами.
Выводы Сибома встретили решительные возражения, особенно со
стороны русского ученого П. Виноградова, который в своих «Иссле-
дованиях по социальной истории англосаксонского периода» подверг
его конструкцию основательной критике. Источником ошибочных
‘заключений английского историка Виноградов считает односторон-
ность его исследовательского метода: он не использует остатков древ-
них отношений в более позднюю эпоху, анализ которых приводит
подчас к цепным результатам («метод переживаний») и оперирует исклю-
чительно экономическими данными, весьма скудными для наиболее
ранних эпох, в то время как при помощи исследования правовых от-
ношений можно получить несравненно более обоснованные выводы. 1
м Другую попытку ревизии господствующих взглядов
етлэнд. на ацглИ0СКуЮ общину и происхождение феода-
лизма сделал историк английского права Метлэнд. В противополож-
ность Сибому, Метлэнд исходит только из письменных, главным обра-
зом правовых источников, которые оп подвергает тонкому, но одно-
стороннему, чисто юридическому анализу. Стремление опираться
только на тексты и отрицать какое-либо явление, если оно прямо не
засвидетельствовано текстами, роднит его с Фюстель де Куланжем,
которого он вообще напоминает многими приемами своей исследова-
тельской техники. Особенно показательны в этом отношении две
работы Метлэнда, из которых одна посвящена анализу Книги Страш-
ного Суда (Domesdaybook and Beyond, 1897), другая — вопросу о про-
исхождении сельской общины и бурга (Township and borough, 1898).
В этих работах Метлэнд, с одной стороны, полемизирует с Сибомом,
доказывая, что в англосаксонской Британии свободная деревня была
весьма распространенным явлением, с другой — он пытается опро-
вергнуть господствующую теорию, подрывая понятие манора, как ти-
пичного феодального поместья. По Метлэпду, манор — это просто
«дом», или место, в котором платят государству налог; манор — это
фискальная, а не хозяйственная единица. Свободная деревня оказа-
1 О выводах, к которым приходит сам Виноградов, см. ниже, стр. 309.
246
лась, по его мнению, подчиненной манору в результате фискальной
политики государства, и уже после и вследствие этого подчинения она
превратилась в общину. Таким образом Метлэнд стоит ца позиции
государственного происхождения сельской общины, т. е. защищает
теорию, уже задолго до него выдвинутую и немецкой и русской историо-
графией, но сделавшуюся модной только в XX веке.
Для исследовательского метода Метлэпда весьма характерно, как
он обосновывает свои возражения против теории изначального суще-
ствования свободной общины, впоследствии превратившейся в крепост-
ную. Он подвергает юридическому анализу понятие свободной общины
и устанавливает, что такая община пе может быть в первобытную эпоху
ни юридическим лицом (ибо понятию «корпоративной» собственности
па землю должно предшествовать более простое понятие индивидуаль-
ной собственности), ни совладением (ибо совладение предполагает на-
личие индивидуальных свободных собственников). Следовательно,
нужно найти нечто третье (tertium quid), которое не есть ни корпора-
тивное владение, ни совладение, что невозможно. На основании таких
отвлеченно-юридических соображений Метлэнд приходит к выводу,
что древняя свободная община — это фикция.
Однако оп доказал своими рассуждениями только то, что фикцией
является его собственное представление о свободной общине. Метлэнд
пе в состоянии понять того, что не всегда простое предшествует слож-
ному, что сложное нередко является пе результатом развития про-
стого, а результатом недиференцироваппости общественных отноше-
ний, т. е. наиболее примитивное и является с юридической точки зре-
ния наиболее запутанным и сложным.
Точно, также несостоятельна теория фискального происхождения
манора, выдвинутая Метлэндом. Его научные противники, например,
Раунд, Тэт и др.,1 неопровержимо доказали, что существовали
мапоры, никогда пе платившие государству никаких налогов, и что
в состав крупных маноров уже в XI веке иногда входили более мелкие.
Метлэнд проглядел также хозяйственную основу манора XI в., уже
тогда наметившееся деление его на господскую и вилланскую землю,
наконец, его судебные функции. «Манор хозяйственный и судебный
старше манора фискального», по справедливому замечанию одного
из оппонентов Метлэпда.2
В разработке экономической и правовой истории Англии актив-
ное участие приняли историки и других стран, среди которых наи-
более видное место занимают русские ученые — Виноградов,
М. Ковалевский, Петрушевский, Савин. Их ра-
боты найдут себе место в очерке русской дореволюционной историо-
графии (гл. VIII). Из французских специалистов по истории средне-
вековой Англии следует назвать Пти-Дютайи, из немецких — Н ас се,
Гнейста, Охенковского, Шанца и др.3
. 1 J. Н. R о u n d, The Domesday «Manor» в Engl. Hist. Review, 1900, т. XV; cp.
rero же Feudal England, 1895. См. также Савин, Памяти Метлэпда, «Русская Мысль»,
^.907, № 10, и J. Т a i t в Engl. Historical Review, 1897, XII.
Bl 2 См. рецензию Савина в «Журн. М-ва Нар. Проев.», 1900, № 11—12, стр. 226.
.8 Ch. Petit-Dutaillis, Studies and notes supplementary to Stubbs «Consti-
Mltianal History», Manchester, 1908 (см. выше стр. 243, и. 1); его же, La monarchie f£odale
К 247
Господство позитивистского направления в англий-
Попытки культур- CKOg историографии вызвало здесь уже очень рапс
рии Англии. попытки культурно-исторического синтеза, причем,
в отличие от Вокля, — синтеза, построенного на
социально-экономической, а не на интеллектуальной основе. Первой
попыткой такого синтеза является известная работа Грина «История
английского народа» (J. R. Green, History of the English people,
Лондоц, 1877 —1896, 6 тт.; имеются русск. переводы 1892 и 1897—
1900 гг.). Эта работа вызвала при своем появлении неумеренный
восторг: либеральной английской буржуазии казалось, что книга
Грина «открыла» историю английского народа. Действительно, Грин
поставил своей задачей дать пе историю королей, дипломатии, поли-
тических учреждений, а историю социального и культурного разви-
тия Англии в либеральном духе. Грин оказался под влиянием гер
манистической концепции об англосаксах, которые все создали
заново, по вместе с тем он был далек от националистических извра-
щений других германистов. Его работа сделалась своего рода библией
либералов и приобрела самую широкую популярность. Грин неодно-
кратно переделывал и дополнял свою книгу, которая в издании
1892—1894 гг. разрослась до объема четырех роскошно иллюстриро-
ванных томов. Последнее издание, подготовленное к печати вдовой
Грина, вышло в 1916 г.
Аналогичная попытка синтетической истории Англии, но в более
широком плане, с привлечением ряда видных специалистов, была
предпринята Трайлем и Мэнном, под редакцией которых
в 1893—1897 гг. вышла 6-томная коллективная работа «Социальная
Англия. Очерк прогресса народа» (Social England. A Record of the
Progress of the People in Religion, Laws, Learning, Arts, Industry, Com-
merce, Sciences, Literature and Manners from earliest times to present
day, Ed. by Traill and Mann; есть русск. перевод «Общественная
жизнь Англии», 1896—1899). Недостатком этой работы является от-
сутствие связи между отдельными очерками, из которых она состоит,
так что даваемый ею синтез истории Англии носит чисто механический
характер. Но самый успех подобных построений (в 1902—1904 гг.
вышло 3-е издание «Социальной Англии») свидетельствует о повышен-
ном интересе к истории культуры в период либерально-позитивистской
историографии.1
Из других коллективных предприятий того же периода, свиде-
тельствующих о подъеме английской историографии, следует назвать
также монументальный словарь «Английской национальной биогра-
фии» (English National Biography) в 63-х томах, первое издание ко-
торого вышло в 1885—1900 гг., второе — в 1908 — 1909 гг.
en France et en Angleterre (1927) была переведена на русск. язык (1938) и вышла в перера-
ботанном виде на английском языке (1932); G. S с h a n z, Englische Handelspolitik gegen
Endedes Mittelalters 2 (1881); «Ochenkowski, Englands wirtschaftliche Entwicklung,
1879; E. N a s з e, Zur Gesch. der mittelalter. Feldgemeinschaft in England, 1869; есть русск.
перевод. ОГнейсте см. выше, стр. 210. О значении марксистско-ленинской историографии
в разработке проблем экономической истории Англии см. соответствующий раздел (гл. IX).
1 Почти одновременно выходят работы J. Mackintosh, The history of Civilisation
in Scotland, 1892—1896; C. Rogers, Social life in Scotland from early to recent time,
1884—1886, и др.
243
В начале XX в. число коллективных работ, даю-
разработка поли- щИХ синтез английской или всемирной истории,
тЯчеСАнглии?°₽ИИ значительно возрастает. С 1902 г. начинает выхо-
дить известная серия «Кэмбриджской новой исто-
рии» (Cambridge Modern history, 12 тт.), первые томы которой охва-
тывают период XV—XVII вв., а с 1911 г. —«Кэмбриджская средне-
вековая история» (Cambridge Medieval History, 8 тт.). К участию
в обеих сериях были привлечены, помимо английских ученых, круп-
нейшие историки других стран. Далее, с 1905 г., под редакцией
Ханта и Пуля появляется коллективная «Политическая исто-
рия Англии» (Hunt and Poole, The political history of England,
12 тт.), несколько напоминающая по своему построению французское
предприятие Лависса, по менее полная и почти не затрагивающая со-
циально-экономического развития. «Политическая история Англии»
доводит изложение до 1901 г. В ее создании принимали участие такие
видные историки, как X о д к и н, Адамс, Т а у т, Оман, Фи-
шер, Лидэм и др. Некоторую параллель с нею составляет —•
также коллективная 6-томная «История Англии», под редак-
цией Омапа (A History of England, ed. by C. W. Oman, 1904 сл.
6 vol.).
Ито касается монографических исследований по социально-поли-
тической истории Англии, то центральными проблемами в рассматри-
ваемый период являлись английская Реформация XVI в. с ее отдален-
ными предвестниками — Виклефом и лоллардами и, особенно, англий-
ская революция середины XVII в. Г. М.Тревелиан и Джемс
Г э р д н е р дали лучшие работы по эпохе Виклефа, написанные
с либерально-позитивистских позиций. 1
Лучшим знатоком английской революции является С. Р. Га р-
д.ипер, который в ряде монументальных трудов («История Англии
от Якова I до начала гражданской войны», 1883—1886, 10 тт.; «Исто-
рия великой гражданской войны 1642—1649», 1886—1896, 4 тт.;
«История республики и протектората 1649—1656», 1894—1898, 4 тт.;
«Оливер Кромвель», и др.) дал наиболее детальное фактическое изло-
жение всего хода революции и ее предпосылок.1 2 Ему же принадлежит
ценный сборник документов по истории революции XVII в.—«Consti-
tutional documents of the Puritan Revolution 1625—1660», 1890, 2 тт.
По стремлению к объективному изложению событий, по обстоятель-
ности и мастерству изложения, по тонкости критического анализа
труды Гардинера нередко ставили в один уровень с трудами Ранке.
Но английский историк, в качестве либерала, более сочувственно
1 G. Trevelyan, England in the age of Wycliffe (1899, 4-е изд. 1909); J. G a i г d-
n e r, Lollardy and the Reformation in England, 1908, 2 vol. Тому же Гарднеру принадлежит
интересная работа о Ричарде III и, совместно с J. С. Brewer, исследование о времени
Генриха VIII Тюдора (The reign of Henry VIII from his accession to the death of Wolsey,
1884, 2 vol). Наиболее обстоятельный труд по английской Реформации—R. W. Dixon,
History of the church of England from the abolition of the roman jurisdiction, 1895—1902,
6 тт
2 S. R. Gardiner. History of England from the accession of James I to the
outbreck of the civil war, 1603—1642, 10 тт., 1883—1886; History of the civil war
1642—1649, 4 тт., 1886—1894; History of the Commonwealth and Protectorate, 1649—
1656, 4 тт., 1894—1898.
249
Развитие итальян-
ской позитивист-
ской историогра-
фии.
относится к народным революционным движениям, чем Ранке, и пе
заражен, подобно последнему, националистическими предрассудками.
Его труд по английской революции может быть с большим основанием
сопоставлен с известной работой Олара по истории французской бур-
жуазной революции конца XVIII в.
В Италии влияние немецкой исторической школы
было еще более длительным и глубоким, чем во
Франции и в Англии. В течение 50—80-х гг. XIX в.
«сравняться с немцами» (imparare il tedesco)—
было лозунгом всей итальянской историографии. По немецкому об-
разцу в различных областях Италии возникают общества по изучению
местной истории: в 1860 г.—.в Парме, в 1862 г.— в Тоскане и Умбрип,
в 1864 г. — в Сицилии, в 1866 г. — в Венеции, в 1874 г. — в Милане,
в 1876 г. — в Риме и Неаполе. Однако все эти организации, культи-
вируя узкоспециальные студии, упускали из виду общую историк
Италии и постановку широких исторических вопросов. Основанный
в 1883 г. Исторический институт в Риме поставил своей задачей коор-
динировать деятельность провинциальных обществ, по не в состоянии
был превратиться в подлинный центр исторической работы в стране.
Крупным достижением Института было лишь то, что он наладил вы-
пуск обширной серии источников итальянской истории (Fonti della
Storia d’ Italia, c 1887 r.).
Влияние немецкой историографии в Италии осуществлялось не
только через литературу или в результате научных командировок
итальянской молодежи в германские университеты, как это практи-
ковали другие страны, но — чаще всего — самым непосредственным
образом, через немецких> специалистов, занявших исторические ка-
федры во многих итальянских университетах и принимавших активное
участие в итальянских исторических журналах и других публикациях.
Среди этих журналов, помимо уже существовавшего с 1842 г. Arcliivio
Storico Italiano, наибольшего внимания заслуживает Rivista storica
italiana, основанный в 1884 г., а также специальный журнал по исто-
рии средневековой культуры — Studi medievali (с 1904 г.). Сверх
того, каждое из упомянутых выше исторических обществ имеет свой
периодический орган, а Исторический Институт в Риме публи-
кует с 1886 г. свой «Бюллетень» (Bolletino dell ’Istituto storico
i tali ano).
Характерной чертой организации итальянской исторической науки
является дробность учреждений. Накануне первой империалистиче-
ской войны в Италии имелось 14 исторических обществ, объединяв-
шихся вокруг Института в Риме, 20 самостоятельных обществ и
18 исторических «академий», или институтов. Этим объясняется от-
сутствие за рассматриваемый период крупных коллективных научных
предприятий, которые охватывали бы историю .всей Италии. Един-
ственным исключением является начатое в 1900 г. под редакцией
Карлуччи и Фиорини переиздание знаменитой коллекции
Муратори — Rerum italicarum scriptores, с новым, стоящим на уровне
современной техники, историко-критическим аппаратом (до 1927 г.
вышло свыше 20 тт. в 177 выпусках). Прекрасным введением к
этой важной публикации нарративных источников является работа
250
1
А го Бальцани «Итальянские хроники в средние века»
(lib Balzani, Le Chronache italiane nel medio evo, 1884, 3-е изд.
1909 г.).
Вследствие исключительной дробности политической жизни в сред-
невековой Италии и чрезвычайно возросшего числа материалов по
истории каждой отдельной области и каждого города, после синте-
тической работы романтика Канту (С. Cantu, Storia degli italiani,
1854, 6 тт.) в 60—90-х гг. никто почти не пытался выступить с общей
работой по истории всей Италии. Вместо этого появляется большое
число специальных исследований, особенно по истории крупнейших
средневековых центров — Флоренции, Рима, Венеции и т. д. Наи-
большее внимание историков (притом не только итальянских, но и
немецких, французских, русских) привлекала всегда Флоренция, «ко-
лыбель Ренессанса», город наиболее яркой и драматической социаль-
ной и политической борьбы в XIII—XVI вв. Своими трудами по исто-
рии этого города раньше всех выдвинулся П а с к в а л е В и л л а р и
(1827—1917), крупнейший из итальянских историков позитивистского
направления. Его книга «Первые два века истории Флоренции» (I Primi
due secoli della Storia di Firenze, 1893) считается классической и пере-
ведена па многие языки. Непосредственное отношение к истории Фло-
ренции имеют также две его прекрасные монографии — «Савонарола
и его время», 2 тт. и «Никколо Макиавелли и его время», 2 тт., пере-
веденные, между прочим, и на русский язык.1 Наконец, Ви л лари
является организатором и участником коллективной «Политической
истории Италии» (Storia politica d’Italia scritta da una Societa di
professori, pub. da P. Villari, 1881 сл.), в которой ему принадлежат
две работы синтетического характера: «Варварские вторжения в Ита-
лию» и «Италия от Карла Великого до смерти Генриха VII». Из дру-
гих работ той же серии следует назвать: К. Ч и п о л л а «История
итальянских синьорий с 1313 до 1530 г.» и Ф. Л а н ц а н и «История
итальянских коммун от их зарождения до 1313 г.»
Наряду с политической историей итальянская историография уде-
ляла также много внимания историко-правовым темам. Самой крупной
общей работой по истории права и учреждений является, написанное
под влиянием Вайца, исследование А. Пертиле, «История италь-
янского права» (Fertile, Storia del diritto i tali ano dalla caduta
dell’ impero Romana alia codificazione, 1873—1887, 6 тт.; 2-е изд.
1892 сл.).
С 90-х гг. XIX в. в Италии все более чувствуется влияние марксизма,
идеи которого, по выражению Ж. Буржена, «оживили сухую и бес-
плодную методологию» итальянских историков. Это влияние было
настолько значительно, что позволяло даже говорить о «марксистской
>ре' в развитии итальянской историографии.1 2 Однако то, что в Италии
1 Издание «Макиавелли» на русск. языке, к сожалению, осталось незаконченным.
В 1914 г. вышел 1-й том, второй — из-за войны 1914—1918 гг. — так и не увидел света.
Немецкая литература по истории Флоренции огромна и, пожалуй, превосходит по своему
®ачению итальянскую. Здесь достаточно упомянуть Р. Давидсона, Пельман а,
а о р е н а.
2 См. статью Буржена в сборнике «Historie et historiens depuis cinquante ans». Cp.
Roberto Michels, Storia del marxismo in Italia, 1910.
251
Позитивистская
историография
в Соед. Штатах.
называли марксизмом, является при ближайшем рассмотрении ли-
берально-позитивистским экономизмом или экономическим материа-
лизмом, сочетавшимся здесь с признанием классовой борьбы, как
важнейшей движущей силы исторического процесса. Самыми видными
представителями этого направления являлись Г. Сальвемини.
автор двух прекрасных исследований по истории Флоренции (Ly
dignita Cavalleresca nel comune di Firenze, 1896, и Magnati e popolani
in Firenze, 1899), Г. В о л ь п е, в настоящее время перешедший ну
позиции фашизма, но начавший свою ученую карьеру в качестве де-
мократа и единомышленника Сальвемини (Question! fondamentali
sull’origine е svolgimento dei comuni italiani, 1905) и их ученики—
Каджезе, Родолико, Ариас и др.1 Благодаря деятель-
ности этих ученых, воспринявших многие элементы марксистской мето-
дологии, итальянская историография конца XIX — начала XX в.
по характеру тематики, постановке и решению важнейших проблем
социально-экономической истории заняла одно из самых передовых
мест в буржуазной исторической науке.
Американская историография второй половины
XIX в. в общем примыкала к английской, раз-
рабатывая проблемы средневековой истории Ан-
глии в духе либерально-позитивистской школы.
Самым ранним и наиболее типичным продуктом американской историо-
графии, развивавшейся под влиянием Конта, Бокля и Спенсера,
является известный труд Джона Дрэпера, «История умствен-
ного развития Европы» (J. W Draper, History of the intellectual
development of Europe, 2 тт., 1863, есть русск. перевод; 2-е изд. 1896 г.)
«Цель этой книги, — пишет автор в своем «заключении» (стр. 627), —-
доказать, что цивилизация не развивается произвольно или случайно,
а переходит через ряд последовательных ступеней и в своем развитии
подчинена закону». Этим законом является непрерывное совершен-
ствование человеческого разума с помощью распространения знаний
и просвещения масс. К средним векам Дрэпер, естественно, относится
отрицательно, как к «веку тьмы». Он клеймит презрением все проявле-
ния деспотизма, произвола, насилия и жестокостей, которыми полна
история средних веков. Особенно достается католической церкви, го-
нительнице свободной мысли, и папам, «биография которых возмути-
тельна». Дрэпер порицает также «пагубный союз между церковью и
государством», результатом которого явилась, по его мнению, «дезор-
ганизация политической системы, закончившаяся всеобщей обществен-
ной деморализацией» (стр. 280). «Скандальные и тиранические дей-
ствия гражданской власти обязаны своим происхождением власти
духовенства» (стр. 235).
В период господства либерализма книга Дрэпера, ныне почти со-
вершенно забытая, получила огромное распространение, способствуя,
наряду с работой Бокля, укреплению в широких кругах буржуазии
идей демократии, рационализма и свободомыслия.
1 R. Caggese, Classi е comuni rurali nel medio evo italiano, 2 тт.; Storia di Firenze,
3 тт.; R о d о 1 i с о, Il tramonto della democrazia fiorentina; A r i a s, П sistema della cos-
itutione economica e sociale Italian a.
Позитивистская
историография
в малых европей-
ских странах.
13 области конкретной истории книге Дрэпера соответствуют ЙссЛб-
довапия Г. С. Л и (ум. в 1909 г.) «История инквизиции», 1888, 3 тт.
(есть русск. перевод) и «История тайной исповеди и индульгенций»
(Н. С. Lea, A history of Auricular Confession and. Indulgences, 1896),
в которых автор, опираясь на огромное количество первоклассных
материалов, рисует яркую, великолепно документированную картину
бЙьбы церкви против еретических движений с помощью самых от-
рштительных насилий, обманов и предательств. Особенно «История
инквизиции», переведенная на многие европейские языки, служила
убийственным оружием в руках прогрессивной буржуазии в период
ее борьбы с клерикалами.
Одним из выдающихся произведений американской либеральной
историографии является также работа Ч. Г р о с о а, «Купеческие
гильдии» (Ch. Gross, The Gild Merchant, 1890, 2 vol.), считающаяся
классической. Этот же историк известен двумя своими библиографи-
ческими трудами: «Источники и литература по английской истории
с древнейших времен до 1485 г. (1900) и «Библиография муниципаль-
ной истории Британии» (1897).
Однако все упомянутые труды'были лишь единичными явлениями.
Несмотря на то, что американский историк права Генри Адамс
уже в 70-х гг. перенес в Соединенные Штаты немецкие методы иссле-
довательской работы и подготовки историков через исторические семи-
нары; несмотря на организацию в 80-х гг. Американской Исто-
рической Ассоциации, — прогресс исторических студий шел чрез-
вычайно медленно и только с начала XX в. начал давать ощутитель-
ные результаты в виде большого числа монографий и коллективных
научных предприятий.1
Начиная с 1860-х гг. либерально-позитивистская
историография становится господствующей во всех
странах Европы. Повсюду ее основой являются,
прежде всего, научно-критические издания источ-
ников. В Польше — сначала Белевским, затем Краковской Академией
Наук было предпринято с 1864 г. издание Monumenta Poloniae His-
torica, к которому вскоре присоединились новые публикации той же
Академии — Monumenta medii aevi historica res gestas Poloniae illu-
strantia, 1874—1908, 18 тт., в которых охвачены источники польской
истории до XVIв., и Scriptures rerum polonicarum, 1872—1907, 20 тт.,
заключающие в себе протоколы сеймов XVI в., хроники, письма,
дневники иезуитов и проч, документы. В Венгрии с 1881 г. издаются
Historiae Hungariae fontes domestic! и Monumenta Hungariae juridico-
historica, 1885—1897, 5 тт.; в Швейцарии — Quellen zur Schweizer
Geschichte, 1877—1907 сл., 25 тт.; в Чехии — Monumenta Historica
Bohemica, 1864—1890, 5 тт. В Испании Academia de la Historia издает
c 1861 г. сборник документов, касающихся Леонских и Кастильских
кортесов, к которому Кольмейро написал обширное «Введение»,
1883—1884, 2 тт., а в Барселоне с 1896 г. появляются Акты кортесов
Арагона, Валенсии и Каталонии. Вместе с тем продолжаются и закан-
1 См. С. W. David, American historiography of the Middle Ages в журнале <sSpecu-
>, 1935, vol. X, № 2.
353
йиваютсй ранее йредприййтЫе Публикации хроник и других источнщ
ков испанской истории (Biblioteca de autores espafioles, 1846—1880,
70 тт.; Coleccion de documentos ineditos para la historia de Espana,
1842—1895, 112 тт.; Nueva Coleccion, 1892—1896, 6 тт., и проч.).
Аналогичные издания были предприняты в 1860—1890-х гг. во
всех других странах Европы.
Результатом этой обширной издательской деятельности было даль-
нейшее углубление и.специализация исторической работы. Повсюду
появляется огромное количество монографий и журнальных статей,
освещающих те или иные отдельные вопросы национальной и общей
истории с помощью углубленного анализа всех относящихся к данной
теме источников. Как и в странах ведущих в отношении историче-
ской работы, так и в Польше, Чехии, Венгрии, Испании, Бельгии,
Скандинавских государствах начинают уделять исключительное
внимание проблемам социальной, экономической и культурной
истории.
В Польше Ф. Пекосиньский («Возникновение польского
общества в средние века», 1881), С м о л ь к а («Замечания о перво*
бытном общественном строе Польши», 1881) и Бобржиньский
(«Генезис польского общества», 1881) пытаются решить проблему про-
исхождения польского феодализма. Вопросами развития польского
национального права, социальными отношениями в городах и проч,
занимался с большим успехом Р. Губе (R. Hube, Prawo polskic
XIII wieku, 1874; Prawo polskie XIV wieku, 1881), социальными дви-
жениями эпохи Реформации — В. Закржевский, Шуйский,
русский историк Любо в ич и др. В Чехии 10. Липперт
(Socialgeschichte Bohmens, 1896) и Вацск (Socialne Dejiny ceske,
1905) и др. разрабатывали социальную историю, К а л о у с с к
(Ceske statni pravo, 1892) — историю права, Бенеш, Томск
и Тадра — историю чешской культуры; появляется множество
исследований по отдельным проблемам, обеспечивших в последующее
время В. Новотному и его сотрудникам возможность создать
новый синтез чешской истории, вместо устаревшей работы Палацкого.
В Бельгии Вандеркиидерс («Век Артеве льде. Этюды по исто-
рии моральной и политической культуры Фландрии и Брабанта»,
1879) иДе Марез (Des Marez, Les luttes sociales en Flandre an
moyen age, 1900) дали лучшие специальные работы по истории социаль-
ных движений, проникнутые сочувствием к угнетенным массам.
В Испании Кольмейро (Colmeiro, Historia de laeconomia politica
en Espana), Оливейра Мартинс (Historia de la civilizacion
iberica, 1894) и др. опубликовали большое число монографий по исто-
рии материальной и духовной культуры своего парода, впоследствии
сиитезированной Альтамирой (Altamira, Historia de Espana
у de la civilizacion espanola, 1900—1911, 4 тт.; 3-е изд. 1913—1914)
и Баллестерос- Береттой (Ballesteros у Beretta, Historia
de Espana у su influenciaen la historia universal, 1918—1929, 5 тт.),
а И н о x о з а, Д а и в и л л о - и - К о л л а д о, П и д а л ь и др.
в 80-х гг. тщательно разработали историю испанского права. В Бол-
гарии И р е ч е к и Д р и н о в, в Румынии Ксенополь и
Йорга дали наиболее обстоятельные, основанные на перво-
254
Пс1оййПках, труды йо культурной и политической истории соот-
ветствующих стран. 1
Широкое развитие во второй половине XIX в.
Из^Византии°РИ11 п0лучило византиноведение, причем и здесь, на-
ряду с изучением политической истории, все силь-
ее выступает интерес к духовной и материальной культуре. Помимо
рупных русских византинистов, труды которых будут рассмотрены
своем месте, в этой области соревновались немецкие, английские и
ранцузские ученые. К. Крумбахер опубликовал в 1890 г.
онументальпую работу по истории византийской литературы, пред-
ъявляющую в сущности обзор всего культурного развития Византии
frumbacher, Geschichte der byzantinischen Literatur von Justinian
is zum Ende des ostromischen Reiches, 1890, 2-е изд. 1897). Г e л ь-
e p дал историю византийской культуры в более широком плане
I. Gelzer, Byzantinische Kulturgeschichte, 1909). Краузе иссле-
эвал нравы и обычаи византийцев, их государственную и частную
изпь (J. Krause, Die Byzantiner des Mittelalters, 1869). Политическая
стория Византии освещена в книге Герцберга (Hertzberg, Gc-
fchichte der Byzantiner, 1883).
Из французских византинистов особенно выдвинулись в рассматри-
ваемый период Ш. Диль (Diehl, Figures byzantines, 2 тт. — есть
^усск. перевод; Etudes byzantines, 1905; Justinien et la civilization
Byzantine, 1901 — есть русск. перевод; 1’Afrique byzantine, 1896
I др.), Ill л io м б e p ж e (G. Schlumberger, I/ёрорёе byzantine,
L896—1905, 3 тт.), Гренье (P. Grenier, L’empire byzantine. Son
evolution sociale et politique, 1904, 2 тт.), P а м б о (Rambaud, Etu-
les sur 1’histoire byzantine) и проч. Англичане Ф и п л э й, Б э р и,
)ман и др. также дали ряд общих обзоров и специальных иссле-
(ований по истории Византии. Особенно важное значение для развп-
'ия интереса к проблемам экономической и социальной жизни Византии
1мели труды немецкого историка права Цахарие фон Л и п-
е и т а л я (К. Е. Zachariae v. Lingenthal, Geschichte des griechisch-
omischen Rechts, 3-е изд. 1892), первым обратившего внимание па
Земледельческий закон и поставившего вопрос о крестьянской общине
I Византийской империи.
Как и во всех других областях исторического знания, изучение
Византии шло рука об руку с публикацией источников и организацией
[аучной работы вокруг специальных журналов. В рассматриваемый
[ериод был завершен изданием еще ранее начатый «Свод писателей
изантийской истории» (Corpus scriptorum historiae Byzantinae, Bonn,
828—1897, 50 тт.) и, стараниями русского византиниста Регеля, были
публикованы «Источники» и «Аналекты византийской истории» (Fon-
es rerum Byzantinarum, Петербург, 1892, и Analecta Byzantino-
ussica, СПБ, 1891). В 1892 г. начал выходить под редакцией Крум-
ахера «Византийский Журнал» (Byzantinische Zeitschrift), а с 1894г.—’
издании Российской Академии Наук — «Византийский Временник»,
'ретий периодический орган византиноведения — Byzantion — по-
вился только с 1924 г. (в Париже).
1 См. Giuseppe Р г a g a, Storiografia dei paesi Balcanici B«RivistaStorica Ita-
ana», 1936, vol. I, fasc. 1.
255
Итоги либерально-
поз итивистского
направления
в историографии.
Применение методов сравнительно-исторического изучения И Игр
тенсивного анализа письменных и вещественных памятников, обо-
гащение науки многими, ранее неизвестными материалами, — все
это позволило буржуазному византиноведению добиться значительных
успехов и во многом изменить или уточнить ту картину развития Ви-
зантии, которую дал в конце XVIII в. Гиббон. Впервые было обра-
щено — хотя еще очень недостаточное — внимание на жизнь трудо-
вых масс, на классовое и сословное строение византийского общества,
на экономические основы политического развития Византии. Визан-
тийское искусство, литература, художественное ремесло сделались
предметом внимательного изучения, позволившего установить огром-
ное влияние византийской культуры на соседние страны.
Таким образом, во всех странах и во всех областях
исторического знания господство либерального
позитивизма дало плодотворные результаты. Не-
обычайное расширение поля исторического исследо-
вания, накопление исторического материала в невиданных до того
размерах, создание новых, более совершенных приемов исследова-
тельской техники, значительные' улучшения в организации истори-
ческой работы, выдвижение на первый план проблем социальной,
экономической и культурной истории, попытки установления-законо-
мерностей развития не путем отвлеченных соображений, а на основе
всей совокупности добытых наукой конкретных данных, признание
объективности идеалом, к которому обязан стремиться каждый исто-
рик, и осуждение явно предвзятых оценок и тоЧек зрения, — таковы
положительные черты буржуазной историографии на данном этапе.
Конечно, позитивизм, являвшийся методологической основой этой
историографии, является чисто идеалистической системой, которая
не в состоянии правильно ориентировать историка и привести его
к объективно-верной исторической концепции. Конечно, объективная
истина, к которой стремился буржуазный историк, оставалась для
него навсегда недоступной в силу его классовой ограниченности
его органической неспособности преодолеть свою буржуазную при
роду и возвыситься до понимания подлинных законов общественною
развития. Конечно, ценные элементы исторической и философское
мысли, унаследованные позитивизмом от эпохи рационализма и роман
тизма, были им объединены в одно целое чисто механически, резуль
татом чего явился эклектизм, нашедший в историографии сво*
выражение в виде теории равноправных «факторов». Однако, несмотря
на все эти и многие другие недостатки и органические пороки, пози
тивистская историография сделала для познания прошлого неизме
римо больше, чем любое другое направление буржуазной истори-
ческой мысли предшествующего и последующего периода. Реалисти-
ческий характер этой историографии, несмотря на ее идеалистическую
основу, позволяет использовать, после тщательной критической пр°'
верки, итоги ее большой работы при построении марксистско-ленин-
ской всемирной истории человечества. Классики марксизма-ленинизма
дали блестящие образцы того, как можно творчески перерабатывать
данные буржуазной исторической науки для создания подлинно
объективной и подлинно научной истории.
206
ЛИТЕРАТУРА
Р. Ю. Виппер, Общественные учения и исторические теории, 1925.
В. М. Хвостов, Социология, ч. I. Исторический очерк учений об обществе, М.,
1917.
Fue ter, Geschichte der neueren Historiographie, 1936.
Gooch, History and historians in XIXth Century.
Bernheim, Lehrbuch der historischen Methode, 1908.
Langlois etSeignobos, Introduction aux Etudes historiques, 1909.
Bauer, Einfiihrung in das Studium der Geschichte, 1928.
Histoire et historiens depuis cinquante ans, 1927.
Croce, Teoria e storia della storiografia, 1920.
Croce, Storia della storiografia italiana, 1921, 2 тт.
Below, Deutsche Geschichtschreibung, 1916.
E. Troeltsch, Die Dynamik der Geschichte nach der Geschichtsphiolosophie des
Posi tivismus (Phil. Vortr. 23, 1919).
L. H a 1 p h e n, Histoire en France depuis cent ans, 1914.
H. E. В a rn e s, A History of historical Writing, 1937.
A. Guilland, Modern Germany and der historians, 1915.
M. Ritter, Die Entwicklung der Geschichtswissenschaft.
Монографии об отдельных историках и проблемах указаны в сносках.
О. Л. Вайнппейн—448
УШ. БУРЖУАЗНАЯ ИСТОРИОГРАФИЯ ЭПОХИ
ИМПЕРИАЛИЗМА
1. Кризис буржуазной исторической мысли
Первые признаки
борьбы против
либерализма
и позитивизма.
Те черты буржуазной историографии, которые
были ей свойственны в период господства пози-
тивизма, носят название историзма. Раз-
витие историографии в XX веке, как мы увидим
далее, представляет картину нарастания кризиса историзма и посте-
пенного загнивания буржуазной исторической науки, особенно поел-
всемирно-исторической победы Великой Социалистической Револю-
ции в СССР.
Первые предвестники этого кризиса хронологически совпадают с по-
явлением первых предвестников империализма — в 70-х гг. XIX в
т. е. после Парижской коммуны. К этому времени относятся такт
принципиально реакционные явления в историографии, как построе-
ния Фюстель де Куланжа, отвергавшего творческую роль революции
в историческом процессе; как резкий крен либерального историка
Якова Буркгардта вправо — от демократизма, отрицания средних
веков, увлечения французской революцией и эгалитарными идеями —
к аристократизму, страху перед движениями масс, культу сильной
личности; 1 как попытка Оттокара Лоренца ниспровергнуть гумани-
стическую периодизацию истории и поставить под сомнение закон-
мерность выделения средних веков в качестве особого этапа обп
ственного развития.1 2 3 В области философии этому до некоторой сл
пени соответствовало выступление французского философа К у р i
(ум. в 1877 г.), предшественника новейших спиритуалистов, выд)
ну вше го положение о господстве случайности в мире (le hazard gotr
me le monde ou du moi ns il a une part, et une part notable dans
gouvernement du monde), положение, развитое и примененное
историографии лишь впоследствии, а также историко-философт
спекуляции Н и ч ш е, отрицавшего за историей значение наук:
Однако это были только первые и, притом, незначительные п]
знаки предстоящего поворота в буржуазной идеологии. Только с koi
XIX в. философия позитивизма, служившая основой историз
начинает подвергаться систематическим атакам с различных стор
-И это не случайно. Конец безграничного господства позитиви
1 См. выше, стр. 221 сл. и R. Stadelmann, JacoB Burckhard und das MA (I
Zeitschr. Bd. 142, H. 3).
a 0. Lorenz, Die Geschichtwissenschaft in Hauptrichtungcnund Aufgaben, B'ub11’
1886, стр. 249 сл.
3 Nitzsche, Vom Nutzen und Nach toil der His tori e fiir das Leben, 1874. Л
258 Я
|риходится как раз на время, когда заканчивается период «свобод-
ного капитализма» и начинается период империализма, т. е. «пара-
зитического и загнивающего капитализма», период, когда «Разница
между республикански-демократической и мопар хпчески-реакционной
империалистской буржуазией стирается именно потому, что и та
п другая гниет заживо...».1
Начинающийся подрыв позитивистских основ всякой науки полу-
чает наиболее яркое выражение, прежде всего, в области философии.
Пуанкаре, признавая реальность вне нас находящегося мира,
подчеркивает коренное различие между ним и миром научных цен-
ностей и отрицает возможность объективного научного познания;
Леруа критикует понятие «научного факта»; реакционное б е р г с о-
нианство и соответствующий ему в англосаксонских странах
прагматизм подвергают критике разум и рациональное познание
с позиций интуитивизма, протаскивая в науку и научное мировоззре-
ние мистику и религию; позитивизм и материализм в естествознании
подрываются субъективно-идеалистическими учениями М а х«. и А ве-
на р и у с а. Слово позитивизм, как некогда романтизм в Германии,
становится ругательным. На четвертом международном конгрессе
философов в Болонье (1911 г.) один из докладчиков (проф. Тароцци)
подчеркивал «отвращение» буржуазной мысли от «марксистского^)
позитивизма и статутарного парламентаризма»,2 и весь конгресс в це-
лом прошел под знаком идей Бергсона.3 Следует отметить также воз-
никновение в начале XX в. нового течения, пытающегося возродить
средневековую схоластическую философию (неосхоластицизм)
и вместе с нею господство католического богословия и поповской
мистики в общественных науках.
Однако субъективный идеализм и скептицизм из области фило-
софии и естествознания далеко не сразу проникают в область истори-
ографии. В своей парадоксальной, но весьма симптоматической книге
«Geschichte als Sinngebung des Sinnlosen» («История как осмыслива-
вание бессмысленного», 4-е изд. 1927 г.), которая будет рассмотрена
в другой связи, Теодор Лессинг отмечает тот факт, что исто-
рия совершенно не заражена скептицизмом, давно уже господствую-
щим в естественных пауках. Приведя, в виде примера, Юма и Канта,
из которых первый был самой скептической головой в философии
и самым доверчивым человеком в истории, а второй в своих рассу-
ждениях об истории забывает свое собственное учение о трансцедент-
ности категорий пространства и времени, Лессинг восклицает: «Так
идеализм двойственен: неумолимый в теории, банальный в практике...;
так борется немец с «наивным реализмом» во имя философии и слу-
жит ему во имя истории» (стр. 66).
Лессинг, по обыкновению, преувеличивает. Попытки изгнать пози-
тивизм из историографии или, по крайней мере, вырвать у него почву
и! е н и и, Сочинения, т. XIX, стр. 302.
|См. отчет о Конгрессе в «Жури. Мин-ва Нар. Проев.», январь, 1912, стр. 24.
«Напряженное, почти благоговейное отношение к речи Бергсона и непосредственный
Каям, ею вызванный, были чрезвычайно симптоматичны для определения современного
Офского момента и для всего уклона современной философской мысли» (там же,
?3).
259
Начало система-
тической борьбы
с позитивизмом
в историографии.
йз-йод ног и расчистить таким образом дорогу для субъективно-идеайй-
стической методологии делались уже в период довоенного империа-
лизма. Риккерт, Виндельбанд, Зиммель, Лаппо-
Данилевский и др. теоретики выдвинули положение о прин-
ципиальном отличии «наук о природе» и «наук о духе», причем исто-
рия, в качестве одной из наук о духе, была объявлена наукой и д и о-
графической, занимающейся описанием индивидуальных, не-
повторяющихся явлений и неспособной устанавливать законы раз-
вития, в противоположность номографическим или н о м о-
тетическим наукам о природе. Однако в первом десятилетип
XX в. никто еще не отрицал, что история является наукой и притом
наукой, имеющей дело с некоторой объективно-существующей вели-
чиной — с конкретным, единичным, неразложимым на более простые
элементы историческим фактом.
Волее решительная атака против позитивизма ь
историзма была предпринята только накануне и во
время первой империалистической войны. Инн
циативу в этом отношении взял на себя итальян-
ский философ и историк Бенедетто Кроче, который в своел
работе «Теория и история историографии»,1 вышедшей сначала
(1915 г.) в немецком переводе, а лишь затем на итальянском языке,
пытается протащить в историю принципы субъективного идеализма.
«Подобно тому, как внешние вещи ие существуют вне нашего духа, —
пишет он, — так не существуют для нас документы и повествования
о событиях, если они мертвы. Из вещи рождается не мысль, а вещь;
история, исходящая из вещей, остается вещью, т. е. несуществую-
щим. Но мертвая история оживает... когда этого требует развитие
жизни».1 2
Для Кроче история — это, как он выражается, «акт мысли», при-
чем наша мысль творит историю так, как того хочет, сообразно своим
интересам, современная историку жизнь. История, не связанная с на-
стоящим, это мертвая хроника, а не живая история.3 Таким образом
объективной истории нет и быть нс может.
Мысль о невозможности истории без отнесения к современности,
независимо от Кроче, развивал иЭ. Трельч в своей работе о зна-
чении протестантизма.4 «Мы всегда ставим ход событий, — утвер-
ждает он, —произвольно или непроизвольно, —в отношение к на-
стоящему. Явления (Gegenstande), которые не допускают такого
отнесения, интересуют только антиквара; исследования, которые со-
всем или в самом существенном оставляют в стороне связи с со-
временностью, имеют значение только для любителя или же в ка-
честве вспомогательных орудий труда... Понимание на-
стоящего является конечной целью всякой
истории». '
Аналогичную мысль во время мировой войны выразил, может
быть еще резче, другой крупный историк церкви — Адольф Г а р*
1 В. С г о с е, Teoria е storia della storiografia, 1916.
2 Цит. по англ, переводу, в изд. 1921 г. стр. 24.
8 В. Croce, стр. 12 сл.
4 Hist. Zeitschr., Bd. 93.
i
t к. «Мы занимаемся историей только для того, чтобы вмешиваться
л ход истории», —заявляет он: «Отсюда следует, что всякая история...
и известном смысле должна быть современной историей. Только то,
что служит настоящему, может претендовать на право быть объектом
нашего познания». И далее он говорит: «В историческом познании
в конечном итоге все должно иметь целью подготовку будущего; ибо
только та паука имеет право на существование, которая подготовляет
подлежащее совершению (die ein Werdendes vorbereitet); в противном
учае она является излишней и вредной роскошью, отнимающей
агородные силы от нужной работы».1
Таким образом у истории отнимается не только право устанавли-
вать законы развития, но и возможность находить объективную истину,
независимую от классовых и политических интересов данного момента.
Буржуазные теоретики отказываются от прежних претензий и стре-
млений дать приближающуюся к истине картину прошлого. Идеалом
историка, вместо «wie es eigcntlich gewesen» Леопольда фон Ранке,
становится откровенный субъективизм.
Проникновение
махистских идей
в историографию
и «разрушение»
истории как науки
Следующий шаг в разгроме позитивизма был сде-
лан уже после империалистической войны 1914—
1918 гг. Основа основ позитивистской историогра-
фии, завоеванная всеми прежними успехами обще-
ственных наук, — идея развития была
объявлена результатом пе строго научной мысли, а «продуктом новой
и малоценной мифологии, фантастически извращающей и произвольно
дополняющей фактическое содержание действительности».2 Ф л е fi-
rn м а п и Грицмахер, которым принадлежит только что приведен-
ная формулировка, утверждают, что идея развития не соответствует
действительному движению общественной жизни. Если даже такое
понятие, как «развитие позвоночных», представляет только «образное
выражение», означающее последовательную смену различных состоя-
ний, то еще более искусственным является понятие «развитие государ-
ства» или «развитие церкви» и т. п., ибо слова «государство», «цер-
ковь» и проч, покрывают каждое весьма сложное содержание, и еще
сложнее, когда это содержание приходится мыслить в каком-то дви-
жении. Н е u s s i, солидаризуясь с этим взглядом, приходит к выводу,
кто развитие — это лишь историком мыслимое понятие, или иначе —
устанавливаемая историком связь отношений между отдельными
кусками, вырванными из огромного, мчащегося вперед потока жизни.
Итак, историческое развитие объективно не существует, причем
нетрудно видеть, что не только самая мысль о воображаемом харак-
тере развития, но даже и формулировки, в которых она преподно-
сится, заимствованы из махистской философии. Подобно тому как
Мах объявляет естественнонаучные законы только обобщающим опи-
санием данных нашего опыта, описанием, которое мы даем, сообразно
Яринципу экономии мышления, с целью преодолеть хаотическую
р 1 A. vonHarnack, Uber die Sicherheitund die Grenzen Geschichtlicher Erkenfniss.
Heden und Aufsatze, 1923, Bd. IV, — пит. ySchmeidler, Zur Psychologie des Histori-
ers-- (Preussische Jahrbiicber, Bd. 202, X—XII, 1925)
2 Fleischmann und Griitzmacher, Der Entwicklungsgedanke in der Natur-
Geisteswiss., 1922, — цит. у Ц c u s s i, Die Krisis des Historismus.
261
картину внешнего мира, так и идея развития в истории определяется
как одна из гипотез, выдвинутых историками с целью преодолеть
хаотическую картину мчащегося вперед потока общественной
жизни.1
Наиболее последовательно развивает идеи субъективного идеализма
в применении к историографии Теодор Лессинг. В упомянутой
выше работе он рассматривает понятие развития как «вспомогатель-
ное средство нашей мысли». Представление о том, говорит он, что
из аграрного коммунизма в доисторические или исторические вре-
мена вышел государственный союз, что из материнского права возник
патриархат, а из полигамии моногамия — все это иллюзия или про-
извольная идея историка. Все эти воображаемые «ступени» факти-
чески являются всегда существующими состояниями, и любое из них
может вернуться, если того потребует жизнь (стр. 13). Идея разви-
тия перенесена в область истории из естествознания и не имеет с исто-
рической действительностью ничего общего. Это справедливо и по от-
ношению к любому причинному ряду, устанавливаемому в истории.
Подобно тому как произведение искусства не порождает другого
произведения, и каждый создаваемый художником образ предста-
вляет собою нечто совершенно новое, содержащее в себе в то же время
все искусство, так народ или культура, традиция или исторический
образ не вытекают ни из чего предшествующего (стр. 107). Когда
в истории литературы или философии изображают дело так, что каж-
дый новый писатель или философ стоит на плечах другого и все вместе
они образуют какой-то восходящий ряд, то это пе более как пред-
ставление, незаконно перенесенное в область истории из механики
(стр. 109). Точно таким же образом мысль, что история Египта поро-
дила историю Греции, что из греческой культуры вышла римская,
а из последней германская — это просто рабочая гипотёза нынешнего
культурного круга, которая погибнет вместе с этим культурным кру-
гом (стр. 164).
Если «ликвидировано» таким образом представление об истории
как науке, устанавливающей законы, стремящейся к объективному
познанию мира прошлого; если понятия развития, прогресса, при-
чинного ряда явлений объявляются только продуктом нашего упоря-
дочивающего сознания, то, может быть, сохраняется объективный,
конкретный исторический факт, который может явиться предметом
научного изучения и описания? Одпако и этого пет. Представление
махизма о конкретной вещи, что это лишь обобщенное выражение
для известной нам из опыта закономерной связи наших восприятий,
1 Heussi нс теоретик, а конкретный историк, и его скептицизм в вопросе об
объективности исторического развития поэтому особенно показателен. В ногу с ним идут
и другие буржуазные историки. Так, Георг фон Белов в своих позднейших произ-
ведениях решительно выступает против позитивистской тенденции объяснять историче-
ские явления «законами, подобными законам природы», ибо «все теории и формулы,
сводящие историю к регулярной последовательности каких-либо заранее определенных
фаз, делают излишним всякое историческое исследование, упраздняют свободу воли»..
«Существуют только возможности, но никакой необходимости... развития (Es gibt виг
Moglichkeiten, aber keine Notwendigkeit... der Entwicklung). Аналогично этому франпУ'’-
ский историк Люсьен Фебвр пишет: «Des neccessitfe nulle part, des possibility
partout».
262
Iвносится и на исторический факт. Прежде всего, исторический
г перестает быть чем-то определенным, застывшим, раз навсегда
ютным и не подлежащим сомнению. Для Heussi исторический
г, как и любой объект исторического изучения — это не какая-то
>значная, раз навсегда данная величина, а неисчерпаемый стимул
е новым историческим концепциям. Таким образом, каждая новая
;а будет видеть в одном и том же факте или в одной и той же лич-
'и нечто совершенно иное (Krisis des Historismus, 56). Здесь по
злей мере самый факт еще не уничтожается, но он существует по-
ю кантовской вещи в себе, оставаясь всегда недоступным для
его однозначного и объективного познания.
’’ораздо дальше идет в своем скептицизме Лессинг, для которого
рический факт есть только символ, вызванный к жизни работой
его сознания и актом нашей воли. «Всякий исторический факт, —
ет Лессинг, — это дитя случая или самой лживой условности»
Kind des Zufalls und der verlogensten Vbereinkuft, 187 сл.).
В конце 1926 г. американский историк К. Л. Беккер выступил
па конференции Американской Ассоциации историков с докладом,
где рассмотренные выше махистские взгляды преподносятся в самой
наглядной и популярной форме. Мы говорим о «неумолимых», «упря-
мых» и «холодных» фактах истории, рассуждает Беккер, и при этом
предполагаем, что факты — это нечто солидное, материальное, по-
добно физическому веществу, нечто обладающее определенной формой.
Такое представление является просто иллюзией, результатом упро-
щенческого подхода к прошлому. Оказывается, что даже такой про-
стой факт, как переход Цезаря через Рубикон, состоит в действитель-
ности из бесконечного количества мепыпих фактов, для описания ко-
торых потребовался бы толстый том. Следовательно, этот простой
с виду факт, насколько мы в состоянии его познать, является только
символом, упрощенным обозначением бесконечно сложной истори-
ческой действительности. Но если, размышляет Беккер далее, такой
солидный фундамент всего здания истории, как исторический факт,
представляет только иллюзию, то мы, очевидно, должны утратить
веру в прочность самого здания. Таким образом все наше предста-
вление о прошлом, созданное с такой затратой труда и энергии целыми
поколениями историков, должно быть рассматриваемо лишь как
продукт человеческой фантазии.1
Это последнее откровение буржуазной исторической мысли вызвало
совершенно непонятный энтузиазм со стороны американского же исто-
рика Барнеса, автора новейшего общего труда по историографии.
Если американцы Бирд и Вагтс 1 2 недавно с прискорбием констати-
ровали тот факт, что цовейшие идеи в общественных науках дости-
гают Америки только лет через 50 после их появления в Европе,
что Кант сделался властителем дум в Америке в то время, когда в Ев-
ропе он был уже ниспровергнут Гегелем, Гегель завоевал себе видное
место, когда за океаном оп уже был вытеснен Марксом, а марксизм
1 Barnes, History of historical writing, 1937, стр. 267 сл.
2 Ch. Beard and A. V a g t s, Currents of thought in Historiography (The Americ.
Hist. Review, 1937, Bd. XLH, JG 3),
263
распространяется только теперь, в то время как Европа давно уже
«преодолела» Маркса, — то в лице Беккера американская историче-
ская наука сделала, невидимому, гигантский прыжок «вперед» и стала
в один уровень с новейшими «достижениями» европейской историче-
ской мысли. Нужно заметить, что Барнес, восторженно присоединяясь
к выводам Беккера, считает их продуктом оригинального американ-
ского творчества и даже пе подозревает, что это только популяризация
разрушительной работы европейских историков-махистов. «Сообра-
жения Беккера, —пишет Барнес,—аннулируют старую концепцию
Рапке, подобно тому как Эйнштейн, Планк, Шредингер и Эйхенберг
ликвидируют старую физику от Ньютона до Гельмгольца». Можно
смеяться над попыткой Барнеса приписать мыслям Беккера такую же
роль в исторической науке, какую в новейшей физике играет прин-
цип относительности или квантовая механика, но остается несомнен-
ным, что проникновение махистских идей в историографию приобре-
тает все более широкий характер.
Излишне говорить, что в результате скептиче-
Ликвидацияисто- ского, точнее говоря нигилистического
рии как науки.
J отношения ко всем составным элементам истори-
ческого познания, от истории как науки ничего не
остается. Лессинг вполне последователен, когда он заявляет,
что история — это вовсе не наука, это даже не описание прошлого,
сколько-нибудь соответствующее характеру этого прошлого. Исто-
рия, пишет он, это освобождение человека от прошлого, это соп, миф,
утешающая ложь, все что угодно, только не изображение того wie es
eigentlich gewesen (op: cit., стр. 192). Содержание прошлого, по Лес-
сингу, представляет собою случайное и бессмысленное соединение
фактов, не имеющих между собою никакой внутренней связи. Только
духовная активность историка, акт его воли вводит в историю кате-
гории причины и следствия, делает расы или культуры фактора-
ми исторического развития, — словом, придает путем упрощенче-
ских выдумок смысл тому, что само по себе не имеет никакого
смысла.
При такой постановке вопроса история растворяется в поэзии.
Она перестает быть наукой, чтобы сделаться насквозь субъек-
тивным искусством. В качестве особого вида искусства, опа
может проявить себя главным образом в изучении индивида, в мастер-
стве психологического портрета. Этой ликвидаторской установке
соответствует возрождение в буржуазной историографии особого
биографического жанра, связанного с культом сильной личности.
Позитивистская либеральная историография умаляла роль великих
людей в истории, выдвигала значение коллектива, массы, сводила
все развитие к социальным и экономическим факторам. Согласно
новому представлению, с особенной силой выдвигавшемуся в 20-х гг.
так называемой школой поэта-ницшеанца Стефана Георге,
творцами истории и ее наивысшим выражением являются только
герои, вожди. Масса, парод — лишь средство и материал для их твор-
чества. В великих людях лучше и чище всего выражается сущность
народа. Поэтому главным видом истории становится биография, но
биография особого рода, в которой великая личность выступает сквозь
264
призму субъективного восприятия, как некоторое художественное
целое. Это биография в виде романа — biographie romancee, которой
в более широком плане соответствует история в виде романа — histoire
romancee.
В период романтизма исторический роман не претендовал на то,
чтобы быть историей. Это был прежде всего именно роман, т. е.
продукт художественного творчества, хотя фантазия поэта строила
картину прошлой жизни на основе более или менее правдивых и точ-
ных данных истории. Наоборот, histoire romancee ставит ударение на
истории, причем под видом истории здесь преподносится читателю
субъективное восприятие прошлого. Автор такого произведения пе
чувствует себя связанным ни в малейшей степени требованиями исто-
рической критики. Подобно романисту, он берет свой материал где
попало, нередко из вторых рук. Оп пе изучает, не анализирует лич-
ность и эпоху, а стремится «вжиться», «вчувствоваться» в пих: интуи-
ция заменяет ему то, что историку дает исследование, проводимое
по всем правилам научной техники.
Исторический ромап в эпоху романтизма оказал значительное
влияние па историографию; успех этого литературного жанра пе
только нс вредил исторической науке, но, наоборот, содействовал
повышению интереса к последней в самых широких кругах. В про-
тивоположность этому, biographie romancee или histoire romancee
стремится подменить собою историю, оставляя историку в лучшем
случае возможность влпять на узкий круг специалистов.
Успех histoire romancee является только одпим из результатов
кризиса буржуазной исторической мысли. Вторжение в историогра-
фию субъективизма, иррационализма и мистики имело и другое важ-
ное следствие: оно открыло широко двери для самой беззастенчивой
фальсификации прошлого в духе любой реакционной концепции,
примеры чего будут приведены ниже. Конечно, и прежде буржуазные
историки — иногда сознательно, чаще же всего бессознательно —
извращали прошлое путем ли соответствующего подбора фактов,
либо с помощью неверного их освещения, либо путем введения тен-
денциозных оценок, в которых откровеннее всего обнаруживались
их классовые, национальные, конфессиональные, политические или
иные симпатии и антипатии. Тем не менее они все же двигали истори-
ческую пауку вперед, накопляя множество фактов, утончая все более
технику исторического исследования, привлекая все более широкий
и разнообразный круг источников, устанавливая новые и ранее неиз-
вестные связи и отношения. Сделав поправку на те или иные тенден-
ции автора, отсеяв по возможности неизбежный субъективный эле-
мент, мы могли получить нередко очень цеппый остаток, служивший
отправным пунктом для дальнейшего развития пауки.
В противоположность этому, махистская методология делает
в сущности бесплодной всю предшествующую работу историков и
ее сулит никаких перспектив в будущем. Махистская методология
ликвидирует историческую пауку, обращая ее, благодаря нигилисти-
ческому отношению к историческим фактам, либо в род поэзии, либо
в политическую публицистику, живущую интересами сегодняшнего
Дня и служащую делу реакции.
265
Один немецкий историк, В е к к е р, являвшийся в 1920-х гг. прус-
ским министром народного просвещения, формулировал описанный
выше переворот в буржуазной исторической мысли следующими сло-
вами: «сознание эпохи по отношению к истории радикально переме-
нило фронт».1 В чем же кроется причина этого явления?
Причины кризиса
буржуазной исто-
рической мысли.
Heussi ставит его в теспую связь с первой импе-
риалистической войной и ее непосредственными
результатами. Во-первых, война вызвала будто бы
утомление политическими и военными событиями,
а самое неизмеримое обилие этих событий за короткий отрезок вре-
мени и обилие отражающих их источников породило пессимистическое
сознание, что всю эту массу фактов и документов исторически уже
невозможно преодолеть. С другой стороны, опыт военных лет показал,
что официальным сообщениям и источникам нельзя доверять, на-
столько часто они извращали истину. (Это соображение в устах немец-
кого историка, воспитанного на традициях школы Ранке, сделавшей
официальный документ краеугольным камнем исторического позна-
ния, звучит особенно убедительно). И, наконец, послевоенные полити-
ческие перевороты, например, распадение «протестантской» Герман-
ской империи, приведшее к вытеснению «малогерманской» концепции
н замене ее «великогерманскою», —поставило под знак вопроса ста-
рые политические оценки и выдвинуло вообще проблему оценок
в истории.
Приведенные объяснения учитывают главным образом кризис
историзма в Германии, между тем как это явление характерно для
всех капиталистических стран послевоенного периода; во-вторых,
они не в состоянии истолковать первые проявления этого кризиса
уже в довоенные годы; наконец, соображение о невозможности исто-
рически преодолевать гигантски возросшую массу материалов, если
на минуту допустить его основательность, может иметь силу лишь
по отношению к новейшей истории, между тем как кризис затронул *
всю историческую науку в целом.
Обращаясь к различным проявлениям буржуазной мысли послед-
них десятилетий, к той идейной атмосфере, в которой развивалась
историческая наука, мы окажемся в состоянии установить другие
связи и отношения, объясняющие характер и происхождение кризиса
буржуазной исторической мысли.
Прежде всего, необходимо отметить резкое поправение веду-
щих слоев буржуазии уже в довоенный период, причем решающую
роль здесь, несомненно, сыграл подъем рабочего движения. Буржуаз-
ный либерализм уже с конца XIX в. постепенно линяет и сходит на
нет. Одновременно сходит на нет и позитивизм, это мировоззрение
либерального буржуа. Таким образом и так называемый историзм,
являющийся порождением эпохи буржуазного либерализма, не мог
сохранять сколько-нибудь продолжительное время свои позиции.
Эта связь настолько очевидна, что ее констатирует даже буржуазный
историк Карл Нейманн. В своей работе о Якове Буркгардте,
1 Becker, Wandel im Geschichtlichen Bewusstsein (Nene Rundschau, 1927. Rd.
XXXVIII).
266
I вышедшей в 1931 г., оп с удовлетворением отмечает, что «либерализм
к и его историческая концепция преодолены» (der Liberalismus und
seine Geschichtsauffassung uberwunden sind).1
Дальнейший рост революционного движения в Европе и в коло-
ниальных странах, победа пролетариата в Великую Октябрьскую
Революцию, гигантские успехи сталинских пятилеток — все это во-
спринималось буржуазным сознанием как неслыханная катастрофа,
как вызов, брошенный историей буржуазному традиционному пред-
ставлению о прогрессе и «нормальном» историческом развитии. В судьбе
капитализма в СССР, где последние его остатки были добиты одно-
временно с победой коллективизации в сельском хозяйстве, мировая
буржуазия увидела как в зеркале свою собственную судьбу, и это
зрелище заставило ее окончательно отшатнуться от исторической
концепции, в основе которой лежала идея прогрессивного, ступен-
чатого закономерного развития. Всемирно-историческая победа пар-
тии Ленина — Сталина, которая в 1920 г. могла еще казаться буржуаз-
ным идеологам случайностью, «опечаткой» истории, кратковременным
отклонением от нормального пути развития, эта победа пе могла
в конце концов не предстать как результат вполне закономерного
развития, задолго предсказанного основоположниками марксизма.
По если закономерность исторического процесса идет не на пользу,
а во вред интересам капитализма, — тем хуже для закономерности!
II она была окончательно выброшена за борт вместе со всей позити-
вистской концепцией истории.
Проблема перио-
дизации истории
в новейшей бур-
жуазной историо-
графии.
В этой связи весьма характерны те формы, кото-
рые принимает издавна и систематически ведущийся
поход против трехчленной гуманистической перио-
дизации истории. Если О. Лоренц довольствуется
в 80-х гг. только отрицанием этой периодизации, то
в конце XIX в. А. Дове договаривается до утверждения, что феодаль-
ная схема «четырех монархий» ничем не хуже гуманистической схемы,2
а в 1923 г. Фогель объявил феодальную схему даже несравненно более
научной, чем гуманистическая, на том основании, что первая якобы учи-
тывает «национальные факторы» развития. Выдвигая свою, очевидно,
самую «научную», периодизацию, Фогель вкачестве ее методологической
предпосылки выставляет реакционнейшее положение, что история
должна заниматься не народными массами, а «общественно ведущими
слоями» (Gesellschaftlich. fuhrende Schichten), ибо «народная масса
лишь дополнение и подоснова для деятельности ведущих слоев...
Низшие слои народа обнаруживают лишь расово-растительную волю
к жизни самым непосредственным и наивным образом». 3
Проблема периодизации вызвала и вызывает к жизни множество
других работ, пессимистические выводы которых о невозможности
какой бы то ни было научной общеприемлемой периодизации лишний
1 С. Neumann, Der unbekannte J. Burckhardt. Dt. Vjschr. f. Liter, u. Geistes-
wiss., Bd. IX, H. 2, Стр. 215.
2 A. Dove, Der Streit um das Mittelalter, Hist. Zeitschr., 1925. Статья Дове папи-
сапа за 30 лет до ее напечатания.
( ’Vogel, Uber den Rhytmus im geschichtlichen Lebcn. (Hist. Zeitschr., 1923).
'I 267
раз свидетельствуют об идейном разброде и кризисе буржуазной
исторической мысли.
Спектицизм в этом вопросе охватил не только историков в узком
смысле слова, но и экономистов-историков, которые, отвергнув схему
Карла Бюхера (см. выше, стр. 226), также пришли к мысли, что уста-
новление периодов хозяйственного развития невозможно. Вместо
этого выдвигается теория «идеальных типов», предложенная М а к-
с о м Вебером. Под идеальным типом разумеется некоторая
теоретическая конструкция, включающая взятые из разных истори-
ческих явлений, путем абстрагирования, определенные признаки,
которые затем объединяются в некоторое, никогда реально не суще-
ствовавшее целое. С этой точки зрения, например, бюхеровское город-
ское хозяйство является не этапом экономического развития, а искус-
ственно созданным понятием, имеющим только то значение, что с его
помощью можно систематизировать определенные исторические явле-
ния, подводя их под категорию данного идеального типа. Таким же
точно путем можно дискредитировать и подлинно исторические кате-
гории — феодализм, капитализм, натуральное и денежное хозяйство
и т. п., рассматривая их только как «идеальные типы». На основе
веберовской теории В. Зомбарт построил свое понятие «хозяй-
ственной системы», противопоставляемое исторической «хозяйственной
эпохе» 1 и дающее автору возможность «преодолеть» марксистско-
ленинское понятие социально-экономической формации. В духе той же
веберовской теории А. Д о п ш находит капитализм («вотчинный
капитализм») в раннем средневековье и отвергает историческую смену
натурального хозяйства денежным (см. ниже, стр. 278 сл.). Превраще-
ние исторических категорий в «идеальные типы» открыло двери самой
безудержной модернизации прошлого, попыткам обнаружить в сред-
них веках «финансовый капитал», в эпоху падения Римской империи —
«государственный социализм» и т. д. и т. п.
Не трудно заметить, что подобное жонглирование историческими
понятиями, лишающее их всякого научного значения, является лишь
частным случаем всеобщего реакционного похода против идеи законо-
мерного общественного развития.
„ Наряду с крупнейшими социально-политическими
еоромантиэм. переворотами и сдвигами современности, другим
источником реакционных тенденций буржуазной историографии
является глубокий и затяжной экономический кризис капиталисти-
ческого мира. Нетрудно показать, что именно здесь лежит корень
нового повышенного интереса к средневековью и попыток возродить
реакционно-романтическую концепцию средних веков. Экономиче-
ский кризис породил, как известно, ряд выступлений против маши-
низма в современной «механистической цивилизации». Уже в 1910 г.
Гульельмо Ферреро (Entre les deux Mondes) восхвалял ремеслен-
ную технику, отдавая ей преимущество перед «серийным производством»
в США и одновременно подвергая критике либеральные и демократи-
ческие тенденции его времени. Но в 20—30-х гг. подобные единичные
высказывания превращаются в обшпрпое и влиятельное течение бур-
1 В. Зомбарт, Современный капитализм, 1931, т. I; см. Предисловие, стр. XXIII сл.
268
жуазной мысли. Жак Д ю б у э н превозносит средние века, «кото-
рые мудро умели удерживать орудия труда в границах социального
равновесия»,1 восторгается регламентацией производства в XVII—
XVIII вв., когда сурово преследовали чрезмерные нововведения
в технике, и предлагает ввести систему налогов на технические усо-
вершенствования в производстве. Г. Ламброз о-Ф е р р е р о (Le
ranQon du machinisme, 1931) выступает с настоящей апологией реме-
сленной средневековой техники. «Вера общества в крупную промыш-
ленность поколеблена. Оно начинает понимать, что перешло гра-
ницы, в которых круппая промышленность была полезной... Подлин-
ная рационализация ведет к мелкой промышленности и мелкой инди-
видуальной с/х культуре».2 Наконец, русский белоэмигрант, бывший
Легальный марксист Н. Бердяев сделался настоящим пророком
Внового средневековья», требующего возрождения «органического и
мистического католицизма». «Техника, —заявляет он, — поражает не
(столько ум, сколько сердце. Кайзерлинг вполне прав, указывая на
^разрушение механической цивилизацией эмоциональной жизни... Хри-
стианство в свое время освободило человека от страха перед беско-
нечностью, учение о первородном грехе освободило его от зависимости
от природы и поставило в зависимость от бога. Но человек захотел
без конца исследовать тайны, и вот теперь природа поглощает его
в механическую цивилизацию и лишает его человеческих черт. Чело-
век использует технический прогресс, чтобы регламентировать жизнь
и овладеть природой, по в силу чудовищного извращения оп сам ста-
новится рабом созданной им машины и дегенерирует, обращаясь
в машину».
Большое число подобных высказываний, собранных Жоржем Фрид-
маном в его книге «Кризис прогресса», свидетельствует не только об
утрате буржуазным обществом веры в технический прогресс. Для
нас эти высказывания интересны и в том отношении, что они позво-
ляют понять причину того нового поворота к средневековью, к идеали-
зации средневековья, который лежит в основе современного неоро-
мантизма. Подобно тому как критика рационалистической схемы
истории, апология христианства, культ средневековья характери-
зовали собою ранний, реакционный период романтизма начала XIX в.,
так те же черты, только в новой, может быть еще более мистической
оболочке, характеризуют неоромантизм 20—30-х гг. XX столетия.
Предвестников неоромантизма мы встречаем уже до первой импе-
риалистической войны. Таков бельгийский историк Г о д ф р у а
Курт, который уже в начале XX века пытается реабилитировать
средние века и возродить романтическую их идеализацию.3 Но осо-
бенно яркие выступления в этом смысле относятся к 20-м гг. Один
из самых «модных» немецких мыслителей этого времени, Макс
III е л е р, которого вместе с Бергсоном причисляют к «величайшим
современным философам» и историко-философские спекуляции кото-
рого встретили самое широкое признание в Германии и Франции,
резко выступил против «трех смертных грехов буржуазной куль-
1 Цит. у G. Friedmann, La crise du progres, стр. 169;
2 Там же, стр. 184 сл.
3 См. его Qu’eat-ce qu’est le Moyen Age? (1907).
туры — либерализма, Протестантизма, рационализма». Развитие обще-
ства, доказывает он, полно противоречий, устраняемых только боже*
ственным вмешательством; «религиозные установки определяют все
социологические и экономические образования». Высшим расцветом
культуры является средневековье. Средневековая культура — это
«первая полная и действительно нормальная культура», носителем
которой является «единственно нормальное» сословное общество—обще-
ство духовных, рыцарей, крестьян и ремесленников, действующих
«гармонично и сообща». В эпоху Ренессанса и Реформации происходит
«восстание слабых и выскочек против господства знати и церкви»,
воцаряется буржуазная культура, которую создали «Лютер и Декарт,
англосаксы и кальвинисты». Основные черты ее — «новый либерализм,
протестантизм и рационализм, что, впрочем, одно и то же»; с пим соеди-
няются: космополитизм, эгалитаризм, утилитаризм и морализм, на-
правленные против «высшей способности наслаждения». В империа-
листической войне 1914—1918 гг. Шелер видит крушепие буржуаз-
ной культуры и поворот к новому средневековью.
Недалеко ушли от подобных реакционных концепций и такие,
на первый взгляд, передовые историки, как Макс Вебер, Вер-
нер Зомбарт и Эрнст Трельч. Последний в своей извест-
ной работе «Историзм и его проблемы» (1922) пытается создать свою
философию истории из эклектического соединения Шеллинга, Гегеля,
Шопенгауэра, Ничше, Бергсона и... Маркса, но, конечно, Маркса
фальсифицированного, из учения которого тщательно устранены все
его наиболее существенные элементы — материализм и революцион-
ность. В конечном итоге Трельч, признавая средние века «матерью
всего нашего существа», началом всей западноевропейской цивили-
зации, скатывается па позиции неоромантизма и почти полностью
солидаризируется с Шелером. Зомбарт в своей клеветнической работе
«Пролетарский социализм» окончательно порывает со своими преж-
ними симпатиями к марксизму, чтобы стать под знамя неокатоличе-
ского мракобеса Шелера.1 Современный мир представляется и ему
эпохой, «лишенной всякого истинного величия, отвратительной в эсте-
тическом отношении и бесстыдной в нравственном», наоборот, в средне-
вековье он видит органическую и созидательную эпоху. Но Зомбарт,
сделав резкий поворот от своего старого мелкобуржуазного радика-
лизма к крайней реакции, гораздо откровеннее, чем Шелер, выступает
апологетом воинствующего империализма, шовинизма и антисеми-
тизма.
Любопытно, как буржуазные историки, приветствуя неоромантизм,
объясняют его появление. Так, Эрих Кайзер1 2 указывает, что
после многих десятилетий пренебрежения средними веками, послед-
ние у современного человека снова пользуются живым вниманием.
«Как и сто лет тому пазад в период освободительных войн, — пишет
он, — мысль о великих личностях (Herrsgestalten) немецкого средне-
1 В «Пролетарском социализме», т. I, стр. 431 Зомбарт сам заявляет, что его произ-
ведение «во многом обязано» идеям Шелера. Цит. в послесловии к т. III «Современного
капитализма», 1930, стр. 564, прим. 2.
2 Е. К о у а о г, Das Wesen des Spaten Mittelalters, Dt. Vjahrschr. f. Lit. u. Geistes-
wis., Bd. IX, H. Ill, стр. 363.
апл
ьековья заставляет сердца биться сильнее. В эпоху механизаций
п обезличивания человека мощь их личности снова вызывает живой
интерес». Кайзер указывает далее на ряд конкретных явлений, свиде-
тельствующих об этом повороте к средневековью. Католическая цер-
ковь снопа подняла на щит Фому Аквинского, с помощью которого
она защищается от идей современности. Юбилей св. Фрапциска,
з. Елизаветы, св. Хильдегарды праздновали не только католики,
) и протестанты. Цеховая организация ремесла рассматривается
;перь как идеальная форма производства. Хозяйственную систему
довременных городов стремятся теперь поставить в связь с городским
К>зяйством XV—XVI вв. Даже между современным искусством и
Явлениями средневекового искусства обнаружены теперь связи. Все
Ци факты Кайзер объясняет тем, что «современный человек бежит от
хозяйственного и технического рационализма в мистику и миф про-
шлого».
Неоромантизм XX в. отличается не меньшею реакционностью,
чем романтизм начала XIX в. Но последний, при всех своих реакцион-
ных чертах, все же сумел выдвинуть немало плодотворных и ценных
идей в области историографии, философии и в других областях зна-
ния. Эта сторона дела подчеркнута в известном высказывании Ленина
о раннем романтизме.1 Современный неоромантизм, наоборот, нигде
и ни в чем не обнаруживает способности создавать новые идейные
ценности. Его идеалы лежат не впереди, а в историческом прошлом,
и источников своего вдохновения он ищет в произведениях наиболее
реакционных представителей буржуазной идеологии, которые с этою
целью выкапываются из пыли забвения. Георг фоп Белов в своей
«Немецкой историографии» бросает лозунг «Назад к Лео!» Э. Трельч
в своей работе «Историзм и его проблемы» провозглашает: «Назад
к Лейбницу!» Экономисты не уступают историкам; их лозунгом
является: «Назад к Адаму Мюллеру!» Реакционные публицисты и
философы, вроде Кайзерлинга и Бердяева, издают клич: «Назад к сред-
невековой мистике и ее «великим представителям» — к Августину
и св. Терезе! На всех участках буржуазного идеологического фронта
клич «Назад!»* 2
Эти всюду наблюдающиеся попытки возродить об-
ветшалые и большею частью реакционные теории,
воскресить давно забытые фигуры, вернуть к жизни
давно осужденные историей общественные отно-
шения свидетельствуют не только о реакционных тенден-
циях, но еще более — о творческом оскудении со-
временной буржуазной мысли.
Из сказанного отнюдь не следует, что буржуазная идеология и,
в частности, буржуазная историография не имеет никаких достиже-
ний. Разрушительная работа теоретиков истории за последние десяти-
летия вовсе не прекратила выхода высокоценных работ, двигающих
историческую науку не назад, а вперед. Современный кризис буржуаз-
х См. выше, стр. 158.
2 Ср. с этим любопытное замечание Зомбарта о «Системах классиков и в особенности
эволюционной схеме Маркса»: «Их глаза были устремлены в будущее,
ваши — глядят в прошлое» («Совр. капитализм», т. III, стр. XXVII).
только и слышен
Итоги кризиса
буржуазной исто-
рической мысли.
271
ной исторической мысли вовсе не означает, что все или даже боль-
шинство буржуазных историков оставили испытанные методы истори-
ческой критики, отказались от высокой техники исторического иссле-
дования, перестали устанавливать новые факты, отыскивать новые
их комбинации и связи. Подобно тому как вопли об опасности маши-
низма, серийного производства и крупной индустрии для человече-
ской души и устойчивости буржуазного общества пока еще не заста-
вили ни одно капиталистическое государство отказаться от крупного
машинного производства и не приостановили прогресса техники,
так и яростная атака против реалистической историографии и ее пози-
тивистских методологических основ далеко еще не означает полного
крушения всей буржуазной историографии. Но, с другой стороны,
неправы американские историки Чарлз Бирд и Альфред Вагтс, когда
они на этом основании делают оптимистический вывод, что кризис
историзма — это поверхностное явление, глубоко не затронувшее
историческую науку. Смешно думать, что конкретная историография
осталась незатронутой всеобщим экономическим, политическим и
идейным кризисом капитализма. Смешно думать, что буржуазная
историография, органическая часть буржуазной идеологии, осталась
глухой к призыву включиться в борьбу с единственной наиболее
прогрессивной силой современности — с победоносным учением пар-
тии Ленина — Сталина. Можно показать на большом числе примеров
вполне явные признаки загнивания конкретной буржуазной
историографии, лишенной твердого методологического фундамента.
За последние годы все чаще появляются конкретные исторические
работы, обнаруживающие крайний субъективизм их авторов, равно
как и неуважение к самой элементарной основе познапия — к исто-
рическому факту. В буржуазной историографии в настоящее время
пе существует почти пи одного твердого положения; самые общепри-
знанные оценки исторической пауки стали неустойчивыми и прихо-
дят в хаотическое движение. Произвольный же и субъективный харак-
тер новых оценок настолько бросается в глаза, что начинает внушать
беспокойство самим же буржуазным историкам.
В этом отношении чрезвычайно показательна речь, произнесен-
ная председателем «Общества Французской истории» («Societe de
1’histoire de France») графом де Манневилль на годичном собрании
членов общества (1937 г.). «Истина по сю сторону Рейна — считается
заблуждением по ту сторону Рейна», меланхолически замечает он:
«следует ли на этом основании говорить об относительности истори-
ческой истины?» Манневилль пытается обойти этот «мучительный
вопрос», предлагая различать в истории две различные вещи: факты
и объяснение фактов. «Что касается первых, то здесь палицо несомнен-
ная, абсолютная истина. Карл Великий был или не был коронован
императором в таком-то году и в таком-то месте? Наполеон победил
или не победил 2 декабря 1805 г. при Аустерлице? Вот вопросы, по
которым можно безошибочно установить истину... Мы в состоянии
таким образом строить па солидном фундаменте и по возможности
оберечь свои работы от всякой будущей ревизии. Конечно, нужно
остерегаться делать из фактов выводы, которые из них не вытекают
с необходимостью или же поддаться, в вопросе о достоверности сви-
|етельств, влиянию Чувств и страстей, Которые, будучи патриотичными,
Ьем не менее могут ввести в ошибки. Необходимо также отказаться
иг претензии проникнуть в тайны сердца и совести, необходимо пре-
доставить богу право судить о мотивах и намерениях людей».1
г В заключение Манневилль восхваляет школу Хартий, воспитан-
вйки которой мудро ограничивают свою задачу изучением источни-
ке и отказываются от общих синтетических построений.
И Приведенная речь — это голос современного буржуазного здравого
Кгсла в вопросе об истории. Нужно изучать факты, воздерживаться
объяснений, считать, что мотивы человеческих действий известны
Юлько богу. Все это весьма не ново, тривиально, даже как-то убого,
ко чрезвычайно любопытно в двух отношениях: во-первых, как стре-
мление конкретного историка, поскольку методология обанкротилась,
обойтись без всякой методологии, с помощью обыкновенного здравого
смысла; во-вторых, как попытка повернуть историческую науку
назад, к временам средневековых хронистов, которые ведь также
регистрировали факты и при объяснении мотивов человеческой де-
ятельности не могли обойтись без бога.
Таковы общие черты развития буржуазной исторической мысли
в эпоху империализма. Переходя к рассмотрению конкретных исто-
рических работ этой эпохи, мы убедимся в том, насколько сильно за-
тронул описанный выше теоретический кризис буржуазную историо-
графию средних веков, и получим таким образом наглядную иллю-
страцию к каждому этапу и каждому отдельному проявлению этого
кризиса.
2. Историография средних веков в эпоху империализма
Организация
научной работы
и коллективные
Хотя до первой империалистической войны исто-
рическая наука со стороны своих организацион-
ных форм и количества продукции пе претерпела,
научные пред- по сравнению с предыдущим периодом, сколько-
приатия хх века, нибудь существенных изменений, однако темпы ее
развития значительно замедлились. Характерно, что в этот период
не появляется почти пи одного нового исторического журнала, ни
одного нового крупного издания источников. Уже начатые в пред-
шествующие годы предприятия продолжаются, но новые, за очень
редкими исключениями, не возникают. Общее впечатление убывающей
творческой активности еще более усилится, если принять во внимание,
что количество вновь организуемых коллективных работ синтетиче-
ского характера, по сравнению с 80—90-ми гг., сильно уменьшилось.
В Германии в 1900-х гг. начинают выходить только три таких работы,
заслуживающие внимания: Handbuch der mittelalterichen und neue-
ren Geschichte, издаваемый Беловым и M e й п e к e (с 1903 г.),
Brundriss der Geschichtswissenschaft, издаваемый А. Мейстером
(с 1906 г.), и роскошно иллюстрированная «Всемирная История» под
Редакцией Пфлугк-Гартунга (1907—1910, 6 тт.), в которой
тт. П—ш посвящены средним векам. В Англии из публикаций этого
1 Annuaire Bulletin de la Soci<5t6 de 1’histoire de France, Paris, 1938, стр. 89 сл.
О. Л. Вайвштейп—448
273
рода Могут быть отмечены упомянутые выше «Кэмбридйсская история
средних веков» и «Кэмбриджская история нового времени», 1 во Фран-
ции — «История Франции» под редакцией Лависса. Зато бросается
в глаза огромное количество переизданий и переработок ранее опубли-
кованных коллективных работ.
Империалистическая война 1914—1918 гг., естественно, привела
к резкому сокращению издательской и предпринимательской актив-
ности в историографии, как и в других сферах культурной деятель-
ности. Многие журналы прекратили свое существование, многие
крупные сериальные издания были законсервированы. Война раз-
рушила международные научные связи и привела к взрыву шовини-
стических страстей, резко проявившихся далее в узко-специальной
буржуазной литературе. Во всех странах буржуазная историческая
наука была мобилизована для энергичной борьбы за интересы одного
из двух империалистических блоков. Таким образом сделалось невоз-
можным даже то весьма замедленное развитие исторической науки,
которым характеризовался предвоенный период.
После окончания войны 1914—1918 гг. и поражения революцион-
ного пролетариата в западноевропейских странах в 1919—1923 гг.,
происходит временная и частичная стабилизация капитализма, но на
более узкой и непрочной основе. Все чаще повторяющиеся периоды
экономических кризисов и депрессий, потрясая устои капиталисти-
ческого мира, препятствовали полному возрождению научно-пред-
принимательской активности на том уровне, на каком она стояла до
1914 г. Чем ближе к нашему времени, тем чаще звучат со страниц исто-
рических журналов жалобы руководителей крупных научных пред-
приятий на недостаток средств, на различные трудности, связанные
с завершением давно начатых и прерванных войною коллективны*
исторических работ. В 1937 г. председатель старейшего во Франции
исторического общества (Societe de 1’histoire de France) указывал не
невозможность нормальной издательской деятельности общества ввид:
скудного притока средств и отсутствия правительственных субсидий.
Не многим лучше обстояло дело в ряде других стран.
Только в Соединенных Штатах, где господствующий
^виетики в^спьГ класс необычайно нажился на войне, организации
исторической работы, особенно в области медш-
вистики, получила несравненно больший размах, чем в предшествуй
щий период. В 1925 г. здесь создается специальная «Академия ере,
них веков», издающая свой орган — Speculum. Еще раньше, в 1920
был организован Американский совет ученых обществ, объединят
щий все общественные науки, в том числе и историю. В 1932 г. в О
таве (Канада) возникает Научно-исследовательский институт по изуч
нию средних веков (Institut d’etudes medievales). Наконец, при An
рикапском Совете ученых обществ, располагающем крупными ср с
ствами, образовалась крупная средневековая секция и особый Комн
тет Византиноведения. В настоящее время в США насчитывается 1 2
1 Необходимо также отметить весьма важную для историка средних веков «ЭнцяМ'1'
педию ислама» (The encyclopaedia of Islam), международное научное предприятие, начав-
шее выходить в Лондоне с 1913 г. -4Й
2 Annuaire Bulletin de la Soci6t£ de 1’histoire de France, 1938. fl
Вколо 500 медиевистов; по истории средних веков публикуется еже-
годно несколько десятков работ.
Однако этот расцвет средневековых студий в Америке, которая
б сущности не имела своего средневековья, отнюдь не является при-
знаком полнокровного и здорового развития буржуазной историче-
ской науки. Присматриваясь к содержанию американской продукции,
мы видим, что па первом месте здесь стоят хрестоматии и компилятив-
ные учебники (text-books), далее следуют библиографические труды
различные справочники, наконец, труды по латинской и греческой
* средневековой палеографии. Количество монографий, представляю-
щих оригинальные исследования, сравнительно ничтожно, а само-
стоятельных синтетических построений мы почти вовсе не находим.
Нельзя отрицать крупных успехов американской медиевистики в об-
ласти палеографии, средневековой археологии и, особенно, истории
средневековой науки, 1 но все относящиеся сюда произведения носят
чисто эрудитский характер и совершенно оторваны от жизни. Учи-
тывая это обстоятельство, а также необычайную щедрость амери-
канских миллиардеров по отношению к истории именно европейского
средневековья, трудно пе прийти к мысли, что медиевистика призвана
в США выполнять определенную социальную функцию — уводить
американских историков от занятий актуальными проблемами, обра-
тить медиевистику, как это было уже в Европе в XVII в., в искусствен-
ное убежище для самоизолирования от «проклятых вопросов» совре-
менности. Для американской плутократии поощрение эрудитской
историографии тем более важно, что, согласно признанию самих же
американских буржуазных историков, марксистская историческая
концепция насчитывает в Америке множество приверженцев, осо-
бенно среди молодежи.2 Одностороннее направление, которое полу-
чают научные интересы этой молодежи, не менее, чем открытая борьба
с передовыми историками, препятствует развитию свободной исто-
рической мысли в США. 3
Организация
западноевропей-
ской исторической
науки после вой-
ны 1914—1918 гг.
Если в европейских странах затяжной экономи-
ческий кризис и депрессия не благоприятствовали
такому же расцвету эрудитской историографии,
как в Америке, то здесь зато наблюдается усиле-
ние активности в области коллективного истори-
ческого синтеза, имеющего в виду, прежде всего, удовлетворение
запросов широких кругов буржуазной публики. Особенно много
таких коллективных работ начинает появляться с 20-х гг. во Фран-
1 В частности, необходимо отметить «Историю магических и опытных наук» Т о р н-
да й к a (Thorndike, A history of Magic and experimental sciences, 1923—1934, 4 тт.) и
♦Исследования по истории средневековой науки» Хаскинса (С. Н. Haskins, Studies
the history of Mediaeval science, 1925—1927). Из библиографических трудов заслуживает
ольпюго внимания «Путеводитель по изучению средневековой истории» Патова (Paetow,
* guide to the study of Mediaeval history, 1-е изд. 1917 г.), переработанный коллективом
0трудцИков «Академии средних веков» в весьма ценное пособие (изд. 1931 г.) . В области
Географии назовем Lowe, Clark, Burnam и др., учеников знаменитого немецкого палео-
Рафа Людвига Траубе.
См. Beard and V a g t з,ук. соч.; ср. выше стр. 263 и В a rn е s, op. cit., стр. 395 сл.
Разительные примеры давления буржуазного «общественного мнения» на историков
РйВодит Barnes в своей «Историографии», стр. 275 сл.
275
Ции: «Эволюция Человечества», йод редакцией Анри Ёерра (ЁУо-
lutionde I’Humanite), где тт. 31—51 должны охватить период с IV по
XV столетия; «Народы и цивилизации», под редакцией А л ь ф е н а
и Саньяка (Peuples et civilisations, Histoire generale), в которой
средним векам посвящены тт. 5—13; «Всеобщая история», под редак-
цией Г л о т ц a (Histoire generale); «История мира», под редакцией
Кавеньяка (Histoire du monde); «История французской нации»,
под редакцией Г а н о т о (Histoire de la nation fran<;aise, 1920—1929,
15 тт.), «История труда», под редакцией Ж. Ренара (Histoire du
travail); «Клио. Введение в изучение истории», представляющее серию
учебников для Высшей школы. Эти серии в большинстве своем еще
очень далеки от окончания; их крайне медленный выход (многие за
15 лет не реализовали и четверти намеченного плана) достаточно
характеризует материальные затруднения, переживаемые француз-
ской историографией. Еще более характерно, что некоторые из этих
серий (редактируемые Ганото, Кавепьяком) вызваны к жизни стре-
млением реакционного сектора буржуазной науки дать свою концеп-
цию истории и свой синтез, в противовес существующим коллектив-
ным произведениям либерально-позитивистской исторической мысли.
Однако выход в свет большого числа синтетических работ все же
свидетельствует о некотором оживлении исторической активности
во Франции. К этому нужно присоединить и появление нескольких
новых журналов, из которых наиболее значительными являются
Annales d’histoire economiques et sociales (c 1929 г.) и Byzantion
(c 1924 r.).
В Англии этому соответствует организация таких коллективных
работ, как «Кэмбриджская история Британской империи», первый
том которой охватывает период XVI—XVIII вв., «Кэмбриджская
история Индии» и т. и. В 1921 г. проф. Поллард организует Англий-
скую Ассоциацию историков; одновременно возникает Институт исто-
рических исследований, издающий свой «Бюллетень» (Bulletin oi
the Institute of historical research, c 1923 г.) и начинает выходить вто-
рой, после English Historical Review, общий исторический журпая
History, посвященный, главным образом, вопросам преподавания
истории. С 1927 г. появляется Economic history Review, а с 1929 г. —
Journal of economic and business history.
В Германии, задавленной бременем Версальских репараций, не-
смотря на сохранение многочисленных кадров историков и большин-
ства старых исторических учреждений и журналов, организацион-
ное оживление в области историографии наблюдалось в минималь-
ной степени. Из крупных коллективных предприятий здесь можно
отметить только PropylaenWeItgeshichte(10 тт.), а из новых журналов
только Deutsche Vierteljahrschrift fiir Literaturwissenschaft und Gci-
stesgeschichte (c 1923 г.), что является совершенно ничтожным при'
ращением по сравнению с прежним размахом исторической работы
в этой стране. Другие страны Зап. Европы имеют в этом отношений
еще меньшие достижения.
На первый взгляд важным организационным завоеванием бур',
жуазной историографии является создание в 1926 г. в Женеве МеЖДГ I
народного Комитета исторических наук, издающего своп «Бюллетень5* |
п созывающего международные конгрессы историков (последний кон-
гресс состоялся в августе 1938 г. в Цюрихе). Однако единственным
полезным делом этой организации является только издаваемый ею
«Международный ежегодник исторической библиографии», регистри-
рующий работы по истории с 1926 г. (I-й том «Ежегодника» вышел
в 1930 г.). В остальном и Комитет и его конгрессы являются факти-
чески филиалом Лиги Наций, ставящим перед собою цели, весьма
далекие от задач настоящей науки. Под покровом научных дискуссий
здесь проводится политическая борьба и резко проявляется соперни-
чество империалистических государств. В капиталистическом мире,
насыщенном непримиримыми противоречиями и ненавистью к стране
социализма, плодотворное научное сотрудничество невозможно.
Вряд ли можно сомневаться в том, что происходящая ныне вторая
империалистическая война снова разрушит, если уже не разрушила,
те хрупкие организационные связи буржуазной историографии, кото-
рые были с большим трудом восстановлены только через восемь лет
после окончания
Первые признаки
кризиса в Западно-
европейской ме-
диевистике XX в.
первой империалистической войны.
Обращаясь к развитию историографии средних
веков в XX в., мы обнаруживаем, по мере при-
ближения к нашему времени, все более заметные
признаки кризиса не только исторической мысли,
по и всей исторической науки в целом. Этот кризис в области кон-
кретной историографии находит свое выражение, во-первых, во все
большем ее подчинении, — в смысле тематики, оценок и общей кон-
цепции, — интересам наиболее реакционных слоев правящей бур-
жуазии; во-вторых, в попытках ревизии ранее установленных взгля-
дов, являющихся завоеванием передовой исторической науки;
в-третьих, в победе субъективизма, скептицизма, модернизации и
в утрате чувства реальности при восприятии исторического прошлого;
в-четвертых, в возрождении романтической идеализации средневе-
ковья; в-пятых, в человеконенавистнической расистской теории,
становящейся в ряде стран универсальным средством для решения
всех проблем исторического развития.
Ревизия твердо установленных положений позитивистской исто-
риографии затронула прежде всего круг вопросов, относящихся к про-
блеме генезиса западноевропейского феодализма: марковую теорию,
теорию образования крупной земельной собственности и закрепоще-
ния свободных мелких землевладельцев, наконец, теорию господства
натурально-хозяйственных отношений в раннее средневековье.
Из ученых, выступавших в начале XX в. против господствующего
Учения о поглощении в Каролингскую эпоху мелкой собственности
крупным церковно-монастырским и светским землевладением, назо-
вем Георга Каро1 и Г. Зеелигера.2 Первый из них на
основании анализа документов Сент-Галленского аббатства утвер-
ждал, что представление о гибели мелкого землевладения и закрепо-
щении мелких собственников является неверным. По мнению Каро,
—_________
„ 1 Grundbesitzverteilung in der Nordostschweiz und in den angrenzenden alamannischen
^anunpsgebieten zurKarolingerzeit в Jahrb. f. Schweiz. Geschichte, Bd. 26 (1901) и 27 (1902).
MA 2 S e e 11 S e r, Die Sociale und politische Bedeu(ung der Grundherrschaf im friiheren
277
и в после каролингскую эпоху осталось большое число «свободных»
людей. Зеелигер, изучая институты бенефиция, прекария и иммуни-
тета в X—XI вв., также пришел к выводу о несоответствии между
господствующей теорией и фактической ролью крупного землевла-
дения в покаролингское время. Одновременно в ряде специальных
исследований были сделаны попытки доказать значительную роль
денег и обмена в каролингской экономике и тем ограничить предста
вление о полном господстве натурального безобменного хозяйств;
в эту эпоху. Однако все эти ограничения и поправки к существующее
теории не подрывали ее основ.
Альфонс Допш
и ревизия господ-
ствующей теории
феодализма.
Ревизия господствующей теории в более широких
масштабах была предпринята накануне империали-
стической войны А. Допшемв его двухтомном
труде «Хозяйственное развитие Каролингской эпохи
преимущественно в Германии» (1912—1913, 2-е расширен, изд. 1921 г.).
Намеченные здесь взгляды получили дальнейшее развитие и обосно-
ваны на материале не только Каролингского, по и Меровингского
времени в новом исследовании Допша, вышедшем уже по окончании
войны — «Хозяйственные и социальные основы европейского куль-
турного развития» (A. Dopsch, Wirtschaftliche und sociale Grundlagoii
der europaischen Kulturentwicklung, 1920—1923, 2 тт.).
В историографическом введении к этой работе А. Допш сам ука-
зывает, что его основной задачей является радикальная ревизия
«господствующей теории» возникновения феодального общества. Эта
теория, по его словам, выработалась под влиянием Моргана и Дар-
вина и была усвоена «социал-демократией» (имена Маркса и Энгельса
он старательно обходит), для которой она вполне подходила благодаря
своему интернационализму и признанию коммунистического равенства
лежащим у истоков общественного развития. Теория эта догматична,
мало считается с источниками и, главное, выдвигает учение о ката-
строфах, глубоких «провалах» в человеческой культуре, учение,
производящее «удручающее» впечатление своим неверием в возмож-
ность бесперебойного, непрерывного развития культуры. Наоборот,
построение самого Допша, далекое от мысли о «насильственном куль-
турном разрыве», способно сообщить «радостное доверие целому (что
автор может иметь здесь в виду, кроме доверия к существующему
капиталистическому строю?) и твердую веру в будущее прогрессивное
развитие».
Допшу нужно доказать, что между античным миром и средневе-
ковьем нет никакого разрыва. Поэтому он становится на позицию
романистов и преувеличивает значение римской традиции; поэтому
он защищает против немецких историков-шовинистов Фюстель Д°
Куланжа. Но ведь Фюстель и романисты принижали значение гер'
манцев в развитии европейской культуры, объявляя их полудикарями,
разложившимися бандами наемников, неспособными принести с собою
какие-либо новые порядки и содействовавшими только некоторому
понижению уровня римской культуры. Для Допша, как немецкой
патриота, такая точка зрения неприемлема. Оп доказывает, что гер'
манцы времен Цезаря и Тацита были высококультурным, оседлым
земледельческим народом, знавшим частную собственность на землю
278
развитое ремесло, обмен, городскую жизнь. Без всяких затруднений
поэтому германцы включились в хозяйственную и культурную жизнь
запятых ими римских территорий, не производя никаких разрушений.
Таким образом, приход германцев в пределы римской империи обо-
значал не смену культур, а смену носителей одной и той же культуры.
Более сильный этнический элемент — германцы — вытеснил осла-
бевший, разложившийся и умиравший естественной смертью римский
элемент: это не обошлось без некоторых политических потрясений,
войн и т. п. поверхностных событий, но глубокие основы культурно-
хозяйственной жизни попрежнему продолжали свое плавное разви-
тие. Здесь Допш снова возвращается к Фюстелю и принимает его из-
любленный тезис, что явления хозяйственной и культурной жизни
могут развиваться в полной независимости от политического развития.
Неудивительно, что все обошлось без катастрофы и что империя
«заснула без потрясений».
Для своих изысканий о древних германцах Допш привлек много
новых материалов: данные археологических раскопок, лингвисти-
ческие данные. Но источниками, па основании которых он делает
свои важнейшие выводы, у пего являются, как н у прежних истори-
ков, произведения Цезаря и Тацита. При истолковании этих текстов
в угоду своей теории Допш прибегает к невероятнейшим натяжкам.
Таким путем он приходит к утверждению, уже ранее выставленному
Виттихом (Wittich, Die Frage der Freibauern, 1901, и др.), что гер-
манцы не только имели индивидуальную земельную собственность, по
зпали даже крупное поместье. А это дает ему возможность утверждать,,
что сельская община, о которой говорят Цезарь и Тацит, была не
общиной свободных и социально равных производителей, а крепост-
ной, зависимой общиной. Извращая сообщение Цезаря, что началь-
ники и старейшины наделяют родственные союзы совместно живущих
германцев землей и через год заставляют их переходить на другое
место, Допш видит в этом «помещичий произвол» по отношению к кре-
постным. Допш, правда, не идет следом за Фюстелем в его отрица-
нии германской марки, но объявляет ее исконно-вотчинным учрежде-
нием.
И у германцев и в позднеримской империи Допш находит вполне
уже сложившуюся вотчину с включенной в ее состав зависимой об-
щиной. Отвергая теорию порабощения свободных благодаря росту
крупных поместий в каролингскую эпоху (VIII—IX вв.), Допш видит
в этом росте положительное явление, приводившее к улучшению по-
ложения рабов. При помощи прямого насилия над фактами и произ-
вольного их истолкования, он приходит к следующему конечному
выводу: «Что эти благоприятные тенденции социального развития
обнаружили тогда (в каролингскую эпоху) свое действие, должно
быть оценено как значительный прогресс по сравнению с позднерим-
ским временем. Этим прогрессом мы обязаны новым образующим
факторам, прежде всего германцам и церкви, благодаря которым были
обновлены как хозяйственные, так и политические основы».
Одним из основных положений господствующей теории является
твердо установленное представление об экономическом регрессе в сто-
воцу натурального хозяйства в III—IV вв. и окончательной победе
279
натурально-хозяйственных отношений в варварских германских коро-
левствах последующего времени. Допш радикально ревизует и это
положение, между прочим выводя его—и совершенно неоснова-
тельно — из абстрактной (и с марксистской точки зрения абсолютно
неверной) схемы экономиста Карла Вюхера.1 Неправильно относя
все хозяйство античного мира к типу самоудовлетворяющегося, зам-
кнутого, потребительского хозяйства, Вюхер ставит знак равенства
между античным и раннефеодальным потребительским хозяйством и
произвольно включает оба типа в один период экономического раз-
вития — период «ойкосного», замкнутого натурального хозяйства.
При этом игнорируется основное — то, что античная рабовла-
дельческая и средневековая феодальная хозяйственные системы резко
различны по своему способу производства. Схема Вюхера, помимо
своей неисторичности, имеет и ряд частных недостатков, которые
сделали ее сравнительно легкою мишепыо для критических упраж-
нений многих буржуазных историков и экономистов. Но Допшу и
его последователям изничтожение Вюхера необходимо только для
того, чтобы доказать несостоятельность господствующих представле-
ний о натурально-хозяйственных основах раннего средневековья.
Допш собрал действительно большой и интересный материал о денеж-
ных системах и торговле V—IX вв. Но выводы, которые он отсюда
делает, свидетельствуют либо о его невежестве в теоретико-экономи-
ческих вопросах, в чем его и обвиняет Зомбарт, либо о стремлении
извратить истину в интересах своей предвзятой теории. По Допшу,
в раннее средневековье продолжала развиваться меновая система,
процветать города, ремесла, торговля, денежное хозяйство; возни-
кают даже крупные капиталы «через накопление земельной ренты».
Допш говорит даже о «капиталистических предприятиях большого
стиля», об «аграрном капитализме» раннего средневековья.
Все эти сенсационные «открытия» держатся на нескольких слу-
чайных, единичных фактах, произвольно обобщенных либо неверно
понятых автором. Материалы, собранные Допшем, доказывают только
существование денег и обмена в раннее средневековье, против чего
нельзя возражать, если только не переоценивать значения этого об-
мена и роли денег в ту эпоху и, подобно Допшу, не ставить знака
равенства между деньгами и капиталом. Таким образом, к Допшу
можно здесь применить слова Зибеля, сказанные по другому адресу:
«Новое у него не верно, а верное не ново».
Классовый характер концепции Допша не требует дальнейших
разъяснений. Отрицание смены одной общественно-экономической
формации другою, одного способа производства другим; отрицание
глубоких социальных и экономических потрясений, сопровождавших
эту смену; отрицание всякой связи между экономическим развитием
народа и его политической жизнью; утверждение, что аграрный ком-
мунизм и свободная сельская община никогда не существовали в при-
роде; провозглашение капиталистических отношений извечной, вне-
исторической категорией, — все этп реакционные, антиисторичные
и антинаучные откровения Допща целиком отвечают тем требова-
См. выше, стр. 226г
280
ниям, которые современная буржуазия предъявляет своей истори-
ческой науке.
За почти полвека научной работы (род. в 1868 г.) Допш дал зна-
чительную продукцию. Помимо двух названных выше крупных ис-
следований, ему принадлежит ряд других работ — «Свободные марки
в Германии» (Die freien Marken in Deutschland, 1933), где лишний
раз опровергается марковая теория, большое количество статей,
собранных к 60-летию со дня его рождения в один большой том (Ver-
fassungs- und Wirtschaftsgeschichte des Mittelalters, 1928) и мн. др.
Из руководимого им семинара в Венском Институте Истории вышло
большое количество его учеников (наиболее известна Эрна Патцельт).
Уже хотя бы поэтому допшианство является влиятельным течением
в новейшей буржуазной историографии. Правда, некоторые крупные
специалисты отнеслись к схеме Допша очень сдержанно, а к отдель-
ным выводам даже отрицательно, Так Белов констатировал, что Допш
дал мало нового, что он, вообще говоря, многое преувеличивает;
Зомбарт обвинял его в незнакомстве с элементами политической эко-
номии, в слабой теоретической подготовке, Штеблер — в односторон-
нем использовании материалов. Но большинство буржуазных исто-
риков (если брать одних немцев) было недовольно Дошлем за его при-
верженность к романистической точке зрения или оспаривало только
частности, не затрагивая всего построения в целом и полностью раз-
деляя мнение Допша о необходимости и своевременности реви-
зии «старой теории».1
_ Конструкция Допша, представляющая собою ори-
еория иренна. гинальн0е сочетание реакционного романистского
направления с шовинистическим германизмом, естественно, не полу-
чила полного признания в романских странах. Здесь была выдвинута
конкурирующая с нею, хотя принципиально от нее пе отличная,
теория бельгийского историка Пиренна. Анри Пиренн (1862—
1935), бывший в течение почти полувека профессором Гентского уни-
верситета и являющийся автором монументального труда по истории
Бельгии (Histoire de Belgique, 1900—1932, 7 тт.), начиная с 1922 г.
развивал и пропагандировал в ряде работ1 2 своеобразную теорию
перехода к средневековью и возникновения феодализма в Зап. Европе.
Согласно этой теории, переворот, приведший к гибели античной —
средиземноморской по терминологии Пиренна — культуры, произвели
пе завоевания германцев в V в., а Ислам и арабские завоевания VIII—
IX вв. Переселение народов и поселение (не завоевание!) германцев на
территории римской империи ничего пе изменило в ранее существо-
вавших отношениях. Германцы и не собирались разрушить римскую
цивилизацию, а только присвоить ее, воспользоваться ею. Несмотря
1 О Допше см. А. П. Д ь я к о н о в, Раннее средневековье в новом освещении А. Допша
(Сборп. О-ва Ист.-Фил. и Соц.-наук при Пермск. Университете, 1927). Против Допша
выступили уже в 1913 г. Лампрехт (на Лондонском Историческом Конгрессе)(
Wopfner, Beitrage zur Geschichte der alteren Markgenossenschaft. Об отношений
к взглядам Допша в русской историографии средних веков см. следующую главу, стр. 32.
2 Mahomet et Charlemagne, Revue Beige de Phil, et d’hist., 1922; un contraste ёсопо-
mique: Merovingiens et Carolingiens, Revue Beige, 1923; Les villes du moyen age, 1927;
La civilisation occidentale an moyen age du X-e an milieu du XV-e siecle, Hist. g6n6r. de
». Glotz, 1933, vol. VIII.
281
па внесение германцами некоторых варварских черт в эту цивилиза-
цию, основанные ими королевства, например, меровингская монар-
хия, являлись прямым продолжением империи. Крупные латифундии,
городская жизнь, торговля и ремесла, монетная система, администра-
ция и законы, наконец церковь — все это было римского происхожде-
ния. Таким образом выступление германцев на историческую сцену
не принесло с собой ничего нового, ни о какой новой расе со свежей
кровью, обновившей жизнь античного общества, не может быть и
речи. Эта жизнь продолжала итти тем же путем, что и раньше, более
интенсивно в Италии, менее интенсивно в Галлии.
Появление Ислама все это перевернуло. Захватив в VII—IX вв.
южные, западные и восточные берега Средиземного моря, о-ва Сици-
лию, Корсику и Сардинию, арабы отрезали Галлию от Византии,
разрушили вообще единство средиземноморской античной культуры,
создав новый культурный мир,противоположный и враждебный римско-
христианскому. Процветание торговли, городской жизни стало теперь
невозможным, золотая монета исчезает и заменяется в каролингской
монархии серебряной, вся экономическая жизнь на Западе испыты-
вает сильнейшее потрясение, происходит резкий поворот к безобмен-
ному натуральному хозяйству. Крупные поместья становятся хозяй-
ствами потребительского типа вследствие отсутствия рынков сбыта;
государство принуждено отказаться от сбора налогов вследствие
исчезновения денег. Не будучи в состоянии оплачивать своих чинов-
ников, каролинги были вынуждены обратиться к крупным земельным
собственникам, которые могли служить даром, но которые, получив
в свои руки государственные функции, стали независимыми от госу-
даря. Так возник феодализм. Империя Карла В. — это уже не про-
должение римской, а совершенно новая, континентальная, замкнутая
держава, в которой центр культуры с берегов Средиземного моря
переместился на север. В результате именно тогда германские народы
начинают играть первую роль в истории. Все свое построение Пиренн
сжал в лапидарной и парадоксально звучащей фразе: «Вез Магомета
был бы невозможен Карл Великий».
С точки зрения марксистско-ленинской концепции феодализма
пиренновская конструкция является неверной с начала до конца.
Римская культура рассматривается как капиталистическая, замена
рабского способа производства феодально-крепостническим при пе-
реходе к средневековью совершенно не прийята во внимание, феода-
лизм трактуется как особая государственная организация, вызванная
к жизни в конечном счете чисто внешним фактором — арабскими
завоеваниями. Само собою разумеется, что Пиренн даже не заикается
о роли революции рабов в разрушении империи, ни о значении об-
щинных начал и родовых отношений, принесенных в империю вар-
варами. Рассматривая раннее средневековье как прямое продолже-
ние античного мира, как непрерывное развитие, Kontinuum, в духе
Допша, Пиренн в сущности только нагромождает аргументацию
в пользу теории последнего. Что же касается парадоксального пред-
ставления Ппренна о чудодейственной роли Ислама, представления,
слишком явно отмеченного печатью антинемецких тенденций автора,
то оно было без труда опровергнуто немецкой буржуазной критикой.
282
В частности, ученице Допша Эр не Патцельт пе понадобилось больших
усилий, чтобы доказать, что Ислам не «причина» феодализма, а лишь
фактор, содействовавший ускорению и завершению значительно ранее
начавшегося процесса феодализации. 1 Характерно, что немецкие
критики больше всего возмущены стремлением Пирепиа оттеснить на
задний плап древних германцев, как создателей феодальной Европы,
и подменить их какими-то арабами. Ио хотя теория Пиренпа пришлась,
таким образом, не по вкусу пациопалистическим немецким истори-
кам, мы не можем ее рассматривать иначе, как проявление перенесен-
ной на почву исторической борьбы двух буржуазных группировок
послеверсальской Европы. С единственной подлинно научной марк-
систско-ленинской концепцией феодализма и его генезиса эта теория
также не имеет ничего общего, как и конструкция Альфонса Допша.
Давая отрицательную оценку новейшим построениям Допша и
Пиренна, мы не должны в то же время упускать из виду, что оба этп
выдающихся историка методологически примыкают к позитивистской
историографии и немало способствовали своими исследованиями ее
развитию. Особенно это справедливо по отношению к Пиренну, ко-
торый был типичным представителем либерального «экономизма» и
в течение десятилетий поддерживал тесные научные связи с такими
историками, как Лампрехт и Виноградов. 1 2 Его работы по истории
городов, суконного ремесленного производства и его монументаль-
ная история Бельгии принадлежат к числу наилучших образцов бур-
жуазной либеральной историографии. 3 Во всех этих работах Пиренн
выступает как историк-реалист, умеющий изобразить яркими чертами
и тяжелое положение подмастерьев-ткачей в нидерландских средне-
вековых городах, и классовую борьбу между патрициатом и ремеслен-
никами, хотя многие его взгляды и по самым конкретным вопросам
требуют критического к себе отношения. Но для характеристики
современного состояния буржуазной историографии важны пе эти
черты его творчества, обусловленные его припадлежностью к пози-
тивистскому направлению, а те потки, которые все сильнее звучат
в этом творчестве в последние годы жизни историка: субъективные,
националистически-окрашенные теории, модернизация средневековых
экономических и социальных отношений («капитализм» с XII века,
«промышленный пролетариат» в средневековых городах и т. п.).
Такое же соединение старой методологической основы и новых реак-
ционных веяний, как мы видели, характерно и для творчества Допша.
1 Е гп a Patzelt, Die frankische Kultur und der Islam, 1932.
2 В предисловии к IV тому своей «Истории Бельгии» Пиренн пишет: «Развитие пар-
тий, политических теорий, учреждений, экономические явления и социальные условия
привлекали мое внимание больше, чем войны и дипломатия». Цит. у F. М. Р о w i с к е,
Henri Pirenne (Engl. Hist. Review, 1936, т. LI, № 201, стр. 85).
3 Отметим среди его менее известных у нас работ: Histoire de la constitution de la
ville de Dinant au moyen age, 1889; L’origine des constitutions urbaiijcsau moyen age (Rev.
Hist., 1893; Les anciennes d6mocraties des Pays-Bas, 1910; Collections des documents relatifs
a 1’histoii j de 1’industrie drapiere en Flandre, 1906—1909, 2 тт. и Bibliographic de 1’histoire
de Belgique (1-е издание 1893 г.). Часть его «Истории Бельгии» переведена на русский язык
под ред. проф. Е. А. Косминского:тт. 1—2 под названием «Средневековые города
Бельгии» (М., 1937), с вступительной статьей В. В. Стоклицкой-Терешкович,
и тт. III—IV под названием «Нидерландская революция» (М., 1937), с вводной статьей
Е. А. Космивского.
283
Именно этим объясняется тот любопытный факт, что в реакционном
секторе буржуазной историографии намечается все более отрицатель-
ное отношение к построениям обоих историков. Так, например, можно
показать, что принципиально реакционная конструкция Допша уже
не удовлетворяет требованиям, предъявляемым буржуазией к своим
историкам. В 1938 г. новейший рецензент «Экономических основ евро-
пейского культурного развития» англичанин Д ж о л и ф ф обвиняет
Допша в том, что он сражается с ветряными мельницами. «А. Допш,—
пишется в рецензии, — хвастает своей победой над давно покинутой
теорией коммунистической собственности и Марковой организации,
как общей основы всей германской жизни», но это «пустая победа».
Уже 50 лет тому назад, уверяет Джолифф, марковая теория утратила
всякое научное значение. Таким образом работа Допша, в 1920-х гг.
вызвавшая сенсацию, теперь кажется ненужной и только свидетель-
ствует, по словам рецензепта, о «негодности чисто экономической интер-
претации истории». 1
Против другой основной идеи Допша — непрерывности развития —
в 1935 г. выступил английский археолог Барджер,* 2 а в 1938 г. на Цю-
рихском историческом конгрессе мюнхенский профессор Цейсс. Оба
они доказывают против Допша, что между римскими и германскими
поселениями в юго-западной Германии не было никакой реальной
преемственности, и о последнем из них можно определенно сказать,
что он, полемизируя с Допшем, стремится пе восстановить старое
представление о революционном переходе от античности к средним
векам, а подорвать исследовательские приемы историка, стоящего
в общем на позитивистской методологической основе.
Ревизия теории
происхождения
городов
и буржуазии.
В буржуазной историографии 20—30-х гг. может
быть отмечена попытка ревизии еще одной суще-
ствующей теории — теории происхождения го-
родов и городской буржуазии. Эта ревизия отно-
сится, прежде всего, к истории Италии и отчасти Франции, но она
может быть распространена и на другие страны. Ее инициатором яв-
ляется русский бело-эмигрант, натурализовавшийся в Италии, проф.
О т т о к а р, который начиная с 1926 г. в ряде статей подверг резкой
критике господствующее в науке представление о возникновении
и росте города, как торгово-промышленного центра, в процессе
борьбы горожан с феодальным окружением. Оттокар стирает всякое
различие и противоположность интересов феодалов-землевладельцев
и городского торгово-ремесленного населения, стремясь доказать,
что первые изначала проживали в городе и принимали активное
участие в его экономическом развитии, а последние всегда были
связаны с феодальным землевладением. Войны горожан с феодалами
с целью разрушения разбойничьих феодальных замков и подчинения
окружающей город территории городскому управлению, являются, по
утверждению Эттокара, легендой, созданной самими же историками.3
* J. Е. Joliffes Engl. Hist. Review, 1938, vol. LIII, № 210.
2 E. Barger, The Problem of Roman survivals in Germany в Engl. Hist. Review,
1935, oct., № 200.
3 См. обобщающую статью этого автора в Encyclop. Italiana, 1931, т. XI, стр. 17 сл.,
а также работу на англ, языке «The medieval city-communes», 1933.
284
Эти взглйды развил дальше датчанин Плеснер в своей моногра-
фии «Эмиграция в свободный город Флоренцию в XIII веке из окру-
жающей территории» (Plesner, Emigration de la campagne a la ville
libre de Florence au XIII-е siecle, 1937). Утверждение историков, что
крепостные бежали от жестокой феодальной эксплоатации в города,
где они становились ремесленниками и купцами, выступающими
>атсм против землевладельческой знати, является, по словам Плес-
iepa, «нелепой выдумкой». В действительности, в город переселялись
главным образом сами феодалы и наиболее зажиточные элементы
срестьянства, свободные люди, по отнюдь не крепостные. Занятие
земеслом и торговлей для этих элементов служило только допол-
штельным средством обогащения, экономической же основой их жизни
юпрежнему оставалось землевладение, или иначе — та рента про-
ектами, которую горожане получали от своих арендаторов. «Исто-
рическая реальность, — заключает Плеснер, — состояла в том, что
юрод только отчасти являлся очагом денежного хозяйства. Деньги,
торговля, промышленность, банковское дело обогащали город, но
с самого зарождения и вплоть до наших дней итальянский город имел
своей экономической основой все те натуральные ренты, которые
непрерывно притекали к его зажиточным обитателям из обширной
и плодородной городской округи (contado)». Таким образом, если
[верить автору, носители раннего капиталистического развития в Ита-
лии и творцы Ренессанса — дворянско-кулацкого происхождения.
Что «теория» Плеснера-Оттокара смыкается с давно дискредити-
рованным построением Зомбарта о городах, как центрах потреб-
ления феодалами своих доходов, и о возникновении первоначаль-
ного капитала из аккумулированной феодальной ренты, не нуж-
дается в особом доказательстве. Точно также очевидна связь этой
теории с новейшими представлениями о сохранении многочислен
ных «свободных» крестьянских элементов в деревне раннего средне-
вековья.
Весьма характерно, как формулирует Плеснер свое расхождение со
«старой» теорией. Основной чертой этой теории, говорит он, является
«противопоставление деревни и города, дворянства и буржуазии».
До 1926 г., т. е. до появления первого исследования Оттокара, все
историки изображали развитие городов до XIV в. как «огромную
классовую борьбу», которая, выражаясь в завоевании замков, за-
хвате земель у феодалов, разорении последних, лежит в основе ра-
стущего могущества буржуазии. Плеснеру теория революционного
происхождения буржуазии явно не нравится, и защитников подобных
взглядов он обвиняет либо в том, что они «брали материал из вторых
рук» (Ренар, К у т, П и р е п н, Л. М. Гартман п), либо
«подгоняли источники к обычной схеме» (Р. Каджезе, Давид-
сон). Нужно заметить, что все перечисленные историки стоят на
позициях экономической интерпретации истории, а некоторые (Р е-
пар, Ку т, Гартманы) находятся под сильным влиянием
марксизма. Таким образом выступление Плеснера является враж-
дебным выпадом против наиболее передового отряда буржуаз-
ной историографии, и в этом следует видеть основной смысл его
работы.
285
Другие примеры
реакционных вы-
падов и частных
«ревизий» в реак-
ционном духе.
Наряду с попытками ревизии широких и прочно -
установленных конструкций передовой буржуазной
науки, в «довременной историографии наблюдается
и большое число выступлений против ее отдельных
положений. В этих выступлениях гораздо резче,
чем в рассмотренных выше случаях, обнаруживается крайний субъ-
ективизм современных буржуазных историков, равно как и неуваже-
ние к самой элементарной основе познания — историческому факту.
Французский историк К р е п е н в своей вышедшей в 1937 г.
работе «Свобода труда в древней Франции» (С г е р i n, La liberte
du travail dans I’ancienne France) прославляет средневековые цехи,
которые, по выражению автора, «помогали удерживать в рабочей
массе здравый образ мыслей и добрые нравы», которые поддерживали
«равновесие экономического и социального организма», но были,
увы! уничтожены «роковой работой эгалитарной революции» 1789 года.
Историк средневековой инквизиции Жан Гиро (Jean Gui-
raud, Histoire de 1’inquisition au moyen age, 1935), извращая и
произвольно толкуя самые общеизвестные факты, объясняет кровавые
крестовые походы против альбигойцев «упрямством и наглостью
еретиков», лживо утверждает, что папство пользовалось в борьбе
с катарами только духовным мечом, дает, подобно реакционнейшему
историку-романтику Г. Лео, настоящую апологию деятельности
инквизиции.
Английский историк, профессор Оксфордского Университета, Д э-
в и е с в книге «Золотой век Испании» (R. Trevor Davies, The
Golden Century of Spain, 1937) утверждает, что испанская инквизиция
была «более гуманной и милосердной, чем любой суд Европы», что
она бьГла «поборницей социальной справедливости», а ее тюрьмы и
застенки являлись чуть ли не домами отдыха для арестованных.
Дэвиес реабилитирует неумолимого фанатика и злобного ханжу Фи-
липпа II, приписывая ему «человечность, заботу о благосостоянии
своих подданных, страсть к социальной справедливости», в то время
как хорошо известно, что политика кровавых преследований против
еретиков, проводившаяся этим деспотом с несравненной бесчеловеч-
ностью и жестокостью, способствовала разорению Испании и едва
не погубила цветущую страну Нидерландов. Неслыханные жесто-
кости Филиппа II по отношению к кальвинистам Дэвиес оправдывает
на том основании, что «кальвинизм — это III интернационал XVI
века» (Calvinism was the Third International of the XVI-th century,
стр. 139), а «кальвинистская чума» ничем не уступала «марксистской
чуме». Новейший английский мракобес поучает, сверх того, со своей
университетской кафедры, что костры, в которых жгли еретиков и
евреев, были исторически необходимы, так как таким путем «испанский
народ очищал свою кровь от еврейства».
Весьма показательно также, что реакционное течение в англий-
ской буржуазной историографии, пытающееся поднять на щит «ге-
роев» вроде кровавого Филиппа II, делает все возможное, чтобы
очернить и смешать с грязью революционных деятелей английской
истории, например, Оливера Кромвеля. В книге Хайварда «Неиз-
вестный Кромвель» (Т. Н. Н а у w а г d, Unknown Cromwel, 1934) при-
286
ведены Миогойисленные примеры таких переоценок взглядов старой ли-
беральной историографии. Один из цитируемых Хайвардом авто-
ров (Withaker-Wilson, Sir Christoper Wren, 1932) пишет о
вожде английской буржуазной революции XVII в. буквально сле-
дующее: «Оливер Кромвель был в лучшем случае скверной скоти-
ной... Фанатизма в нем немного, главное — он был морально не-
честен».
Субъективизм, принцип «отнесения к современности» и отсюда
безудержная модернизация прошлого, произвольное обращение с исто-
рическими фактами, тупой национализм, крайне враждебное отноше-
ние к народным массам и народным движениям, — все эти черты все
чаще и чаще встречаются даже в самых серьезных научных работах.
Р. Г р у с с э, автор очень ценной трехтомной истории крестовых
походов (R. Gr о usse t, Histoire des Croisades, 1934—1938,1—III),
сравнивает движение крестьян накануне первого крестового похода
с Жакерией, с сентябрьскими убийствами в революционном Париже
и с движением волонтеров 1792 г. и обнаруживает ненависть ко вся-
Йкому народному движению; резню евреев в Иерусалиме, учиненную
крестоносцами в 1099 г., он оправдывает тем, что евреи в 966 г.
т. е. за 130 лет до крестовых походов!) якобы участвовали в разру-
Ипении одной христианской церкви мусульманами, и т. д. Крупный
Итальянский медиевист Ф. Эрколе(Егсо 1 е, Dal Comune al prin-
cipal, 1929), приведя известное «пророчество» поэта XIII в. Жана де
Мен (автор «Романа о Розе») о том, что понятие «твое и мое» когда-
нибудь исчезнет, иронически восклицает: «Настолько ново и ори-
гинально теоретическое содержание коммунизма!» (Tanto ё nuovo
е originale il contenuto teorico del comunismo, стр. 42). Исследуя
развитие средневековых итальянских городов, Эр ко ле выдвигает
положение, что «противоречие между капиталом и трудом — это при-
рожденный и неустранимый факт любой формы активности экономиче-
ской жизни», причем борьба между ними в средние века характери-
зовалась теми же «симптомами и средствами, которые существенно
не отличны от современных, хотя так называемый (!) научный социа-
лизм выдвигает абсурдную претензию, что эту борьбу можно уни-
чтожить, искусственно ее обостряя». Далее, ученый реакционер
стремится оправдать феодальные насилия и эксплоатацию «необхо-
димостью обеспечить в единственно возможной в то время форме про-
должение сельскохозяйственного производства». Особенно комичное
впечатление производит ликование Эрколе по поводу разгрома вос-
стания Чомпи в 1378 г. «Нельзя думать без содрогания, — пишет он,—
что произошло бы с современной цивилизацией, если бы восстание
Чомпи победило во Флоренции XIV века». Ведь, эта победа, по его
^мнению, остановила бы культурное развитие Возрождения! Во всех
^высказываниях этого итальянского историка чувствуется, что его
^буржуазная душа на смерть напугана борьбой революционного про-
летариата и его всемирно-исторической победой па шестой части
Щемли.
k Американский историк Дж. В. Томпсон (J. W. Т h о m р-
о п, Economic and social history of the middle ages, 192Й—1932,
Jtt. I—II) обнаруживает антипатию к Этьенну Марселю на том осно-
L 287
вании, что этот вождь Парижского восстания 1358 г. и поныне в боль-
шом почете у коммунистов, которые якобы ежегодно возлагают цветы
на его памятник. Солидный французский исследователь средне-
вековой экономической истории С э й ю (S а у о u s, Le capitalisme
commercial et financier dans les pays Chretiens de la Mediter-
rane occidentale depuis la 1-re croisade jusqu’a la fin du moyen age,
1936, и др.) с самым серьезным видом говорит по отношению к ХП—
XIII столетиям о «торговом капитализме», о «финансовом капита-
лизме», о картелях и трестах. Немецкий историк Корнеманн в своей
новейшей работе по истории Рима (Romische Geschichte, 1933) назы-
вает движение циркумцеллионов IV—V вв. большевистским (Dona-
tistische Bolschewistenbewegung der Cireumcellionen), и т. д.
Примеров, подобных перечисленным, можно привести великое
множество. Помимо необычайного усиления реакционного сектора
буржуазной историографии, они свидетельствуют о том, что наиболее
прочные исторические категории утратили для историков свою обя-
зательную силу, что самые общепризнанные оценки исторической
науки стали неустойчивыми и пришли в хаотическое движение. Это
значит, что буржуазная историческая наука зашла в тупик, где ее
ожидает не развитие, а загнивание, разложение или полная само-
ликвидация как науки, самоликвидация, еще ранее возвещенная
махистскими теоретиками истории (см. выше, стр. 262—265).
Расовая теория
и расистская кон-
цепция историче-
ского процесса как
последнее убежи-
ще буржуазной
историографии.
Однако одна часть реакционных буржуазных исто-
риков пытается найти выход из этого тупика путем
создания, взамен отброшенных и «устаревших»,
новых «ценностей». Эти «ценности» основаны на
псевдонаучной «расовой теории», являющейся,
в сущности, последним теоретическим убежищем
современной буржуазной историографии.
. Мы видели, что расе, как определяющему фактору в истории,
пытались приписать крупное значение некоторые романтики (вроде
Ог. Тьерри и А. Мартэна во Франции, Джоберти в Италии, Мицкевича
в Польше), но в их произведениях это понятие трактовалось в уме-
ренно-националистическом и даже либеральном духе. Расовые «про-
тиворечия» — весьма произвольно и ненаучно — клались в основу
позже зарождающихся классовых противоречий. Расовая теория
служила целям либо борьбы буржуазии с дворянством (как во Фран-
ции времен Реставрации), либо целям национально-освободительной
борьбы (в Италии и Польше середины XIX в.).
От этих первых попыток применить понятие расы к истолкованию
исторического процесса нужно отличать идеи расизма, впервые форму-
лированные графом Го б ин о (1816—1882) в книге «Опыт о нера-
венстве человеческих рас» (1853—1855), а затем в работе «Религия
и философия в центральной Азии». Здесь выдвигается мысль о пре-
восходстве «арийской расы» над всеми другими человеческими расами
и делается попытка объяснить гибель древних цивилизаций «смеше-
нием рас», «загрязнением» крови арийской расы — носительницы
высшей культуры — чужой кровью. Гобино на своей родине не по-
лучил признания. Характерно, что только в самое последнее время
появилась первая французская биография «отца расизма». Но его
288
идеи были подхвачены в начале XX в. германизированным англича-
нином Чемберлэном (Hanston Stuart Chamberlain) и Ч а р л ь-
зомКингслеем, которые выдвинули германцев как наилучшее
выражение арийской расы и единственных носителей творческого
начала в истории. 1 Псевдо-научные упражнения Чемберлэпа и его
последователей в области всемирной истории преследовали, собственно
говоря, одну цель: оправдать колониальные захваты, зверскую эксплоа-
тацию «цветных рас» европейцами, авантюрные подвиги таких героев
английского империализма, как Сесиль Родс и др.
Германский империализм накануне своей решительной схватки
с империализмом англо-французским пытался, в свою очередь, поста-
вить идеи расизма на службу своим интересам. Протащить эти идеи
в историографию, связав их с давно укоренившимися шовинистиче-
скими взглядами об исторической миссии «гермапства», пытались
известный историк средневековья Картелльери и историк
нового времени Адальберт Валь. «Мы будем твердо, изо всех
сил держаться пашей национальной идеи, — писал Валь в 1913 г., —
по над нацией стоит, как естественная основа ее организации, раса.
Идея расы, как и национальная идея, ставит и перед наукой, и перед
политикой множество задач... Если мы выйдем за рамки отдельного
государства, то будущее принадлежит не организации мира, а орга-
низации расы».1 2
Любопытно, что на конгрессе по евгенике в Лондоне в 1911 г.,
который, по выражению расиста Ш е м а п н а, оказался «оргией
просвещенского либерализма», идеи расового неравенства и приро-
жденных прав «высших» рас по отношению к «низшим» были заклей-
мены как ненаучные. Но зато конгресс 1912 г. дал расистам полное
удовлетворение, благодаря преобладанию па нем консервативных
социологов, антропологов и политиков, во главе с лидером англий-
ской партии консерваторов лордом Бальфуром.
После империалистической войны в обескровленной Германии
идеи расизма быстро распространяются среди наиболее реакционной
части буржуазии, и уже упоминавшийся выше Шемапн выступил
с обоснованием важности этих идей для «консервативного мировоз-
зрения» (Schemann, Uber die Bedeutung der Rasse fiir die Konservative
Weltanschauung,1919). Вслед за ним Ф. К e p н и другие историки де-
лают попытки объяснить, исходя из понятия расы, весь мировой истори-
ческий процесс. В 1920-х гг. расисты подняли вопль об опасности
смешения рас (Allvermischung), при котором «творческим расам исто-
рии угрожает угасание». Необходимо, заявляли они, спасать прежде
всего Germanentum, — единственную «расовую силу», которая со
времени гибели античного мира обеспечивала духовное и политическое
развитие «всех» пародов. «На этой продуктивпо-творческой силе гер-
манизма, — писал Шемапн в 1927 г., —основывается убеждение в том,
что мы должны прочие расы не координировать с германской, а подчи-
нить ей» (nicht koordinieren, sondern subordinieren). По уверению того
1 См. особенно Chamberlain, Die Grundlagcn des neunzehnten Jahrhundcrts,
Miinchen, 1900, I—II, T. 2: «Die Germanen als Schopfer einer ncuen Kultur».
2 Цит. у L. Schemann, Die Rasse in den Geis teswissenschaf ten в Festschrift A.
Cartellieri zum 60 Geburtstag, 1927.
19 О. Л. Вайнштейн—448
289
Же автора, ведущая роль в истории принадлежала различным народам,
но ведущей расой всегда были германцы.1
Расизм получил в Германии характер официальной идеологии
с момента перехода власти в руки национал-социалистской партии
(1933); под знаком расистской исторической концепции проходит и все
развитие современной националистической немецкой историографии.
Об этом говорят уже самые названия исторических произведений,
выходящих в современной Германии: «Немецкая история как судьба
расы» (К. Циммерман), «Раса и культура» (Бальцер), «Исто-
рия как борьба рас» (Бенц е), «Основы расовой и территориальной
истории немецкого народа» (Г. Паул ь), «Всемирная история на
расовой основе» (В. Э р б т), и т. д. Попытка перестроить всю историю
под углом зрения расизма приводит к совершенно фантастическим,
произвольным построениям, ничего общего не имеющим с историче-
ской действительностью. Вымышленная «нордическая раса», якобы
сохранившаяся в наиболее чистом виде в составе немецкой нации,
объявляется единственной творческой силой всего исторического про-
цесса, создательницей всего великого в истории. Для обоснования
этого тезиса пускаются в ход самые невероятные натяжки и прямая
фальсификация источников. Так как дворяне, рыцари, по ни на чем
не основанному мнению расистов, лучше всего хранили «чистоту нор-
дической крови», то все деятели дворянского происхождения, к какой
бы нации они ни принадлежали, рассматриваются как германцы
(Васко де Гама и поэт Камоэнс у португальцев; Сервантес, Лопе де
Вега, Кортес у испанцев и т. д.). К числу представителей «нордической
крови» и «нордического духа» отнесены и не-дворяне Данте, Джотто,
Галилей и бесчисленное множество других виднейших деятелей лите-
ратуры, науки, искусства и политики итальянского Ренессанса.
Расцвет какого-нибудь государства или культуры оказывается обус-
ловленным преобладанием «нордической крови» в составе правящей
группы, а упадок — исчезновением «нордических» элементов в ре-
зультате гибели, вырождения и, особенно, смешения крови «норди-
ческой расы» с кровью других рас. Так объясняются и падение Рим-
ской империи, и упадок Испании в XVII веке, и политическое ничто-
жество самой Германии в XV веке, и многие другие аналогичные явле-
ния в истории. Принадлежность той или иной исторической личности
к «нордической расе» устанавливается на основании таких «суще-
ственных» признаков, как форма головы, цвет волос и глаз, для чего
производятся специальные изыскания. Сплошь да рядом результаты
этих изысканий оказываются самыми неутешительными для расистов:
очень многие лица, зачисленные по нордическому ведомству, пе об-
ладают ни одним из признаков мнимой нордической расы, но это ни-
сколько пе смущает «исследователей», ибо и в непордическом теле
может обнаружиться вполне нордический дух.
Вряд ли необходимо настаивать на том, что все эти маниакальные
поиски «нордической расы» не имеют под собой никакого научного
основания. Буржуазными антропологами и этнографами давно уже
неопровержимо доказано и твердо установлено, что человечество —
Schemann, у к. соч. в сборнике в честь Картелльери, 1927.
290
это «сборная большая раса»; что «раса не абсолютная категория,
а историческая, некоторый этап формообразования; что каждая эпоха
имеет свои расы в их конкретных проявлениях»; что «нация состоит
из разных рас, а одна и та же раса входит в состав разных наций»;
что «раса... не может получить единой характеристики по физиологи-
ческим особенностям»; что все попытки «найти признаки высших и
низших рас обнаружили полную научную несостоятельность».1 Та-
ким образом на этой порочной основе невозможно прийти к сколько-
нибудь общезначимым выводам даже в том случае, если бы на минуту
допустить максимальную научную добросовестность расистов. Но
даже самое поверхностное ознакомление с их работами позволяет гово-
рить об отсутствии у них и минимума добросовестности. Впрочем,
сами историки-расисты не скрывают крайней субъективности своих
выводов и положений. Один из них прямо «посылает к чорту всякую
науку, которая всегда и исключительно... не исходит из собственной
народности и не видит в ней своей последней цели»,* 2 а другой требует,
чтобы «наука делала свои выводы сообразно с политическими интере-
сами, т. е. исходила в своих оценках из отношений дружбы или вражды
и из подлинных интересов существования нашего народа».3
Расистская историография в своих конкретно-исторических произ-
ведениях не выдвинула не только ни одной научной, но и пи одной
J оригинальной мысли. Все ее оценки заимствованы из хорошо известного
^ арсенала реакционного неоромантизма и субъективно-идеалистического
направления философии истории (см. выше, стр. 268—271). Превоз-
несение государства, как «наивысшей исторической ценности и самой
могучей формы человеческого бытия»; культ войны и грубого насилия
как основного метода решения проблем внешней политики; прекло-
нение перед «духовно-волевой», «творческой» личностью, ведущей за
собою народ как беспомощное и безвольное стадо; неудержимая модер-
низация прошлого с целью оправдать с его помощью настоящее; разгул
шовинистических страстей и национального высокомерия, — все эти
'черты, только в гораздо менее концентрированном виде, всегда были
присущи наиболее реакционному крылу буржуазной националисти-
ческой историографии периода империализма,теперь же они сделались
1г о сподствующими, окрасили собою всю буржуазную историо-
графию в целом. В тех странах, где историография стала почти сплошь
(' расистской, как в Германии и Италии, она почти полностью утратила
особенности науки. По отношению именно к националистическо-расист-
ской «истории» можно признать справедливыми слова Т. Лессинга,
что «история — это сон, миф, утешающая ложь, все, что угодно, только
пе наука».
Таким образом, там, где в расистской концепции искали выхода из
|ризиса буржуазной исторической мысли, история как наука вообще
рекратила свое существование. Она перестала доставлять даже ма-
?риал для построения подлинно-научной истории, как это делала
, 1 См. сборник статей «Наука о расах» (Труды научно-исследов. Института Антропо-
9гии МГУ, 1938, т. IV), стр. 8, 14, 16, 35, 41 сл., 47, 102.
k 2 Abb. Lampe, W idu kind und Karl der Westfranke, цит. в Hist. Zeitschr., Bd. 150,
Гр. 617.
3 W. В e h n e, цит. тамжже.
291
буржуазная историография во все предшествующие периоды своего
существования; опа поставляет теперь только политическую идеоло-
гию, основанную па извращенных или вымышленных фактах и убе-
дительную лишь для тех слоев реакционной буржуазии, которые
с этой идеологией связали свою судьбу. Вместе с гибелью этой идео-
логии погибнет и порожденная ею историография, не оставив после
себя пи единой плодотворной мысли, нп единого факта, ни единого
достижения в области исследовательской техники, которые могла
бы использовать историческая наука в своем дальнейшем развитии.
ЛИТЕРАТУРА
1. G. F г i е d m а n n, Le crise du progres, 1938.
2. К. Heussi, Die Krisis des Historismus, 1932.
3. E. Troeltsch, Historismus und seine Probleme, 1922.
4. Th. Lessing, Geschichte als Sinngebung des Sinnlosen, 1927.
5. Histoire et historiens depuis cinquante ans, 1927—1928, 2 тт.
6. S. Steinberg, Die Geschichtswissenschaft der Gegenwart in Selbstdarstellungen,
1925—192G, 2 тт.
7. H. E. Barnes, History of historical writing, 1937.
8. В. 3 о м б a p т, Современный капитализм (т. I, 1931; т. Ill, 1930), «Предисловие»
M. Зоркого.
9. Д. М. П е т р у ш е в с к и й, «О некоторых логических проблемах современной
исторической науки»; «О некоторых предрассудках и суевериях, тормозящих развитие
науки средневековой истории» в «Очерках из эконом, истории средневековой Европы»,
1928.
10. Наука о расах. Труды научно-иссл. Ин-та Антропол. МГУ, т. IV, изд. Ак. Наук СССР,
1938.
IX. ИСТОРИОГРАФИЯ СРЕДНИХ ВЕКОВ В ДОРЕВОЛЮЦИОННОЙ
РОССИИ (XIX в. —1917 г.)
Условия и предпо-
сылки развития
историографии
средних веков
в России.
Интерес к западноевропейскому средневековью про-
будился в русском обществе одновременно с про-
никновением в русскую литературу романтиче-
ских влияний, т. е. с половины 1810-х гг. При-
знаки этого интереса мы обнаруживаем в творчестве
Жуковского, Пушкина, романиста и историка России Н. Полевого
и, особенно, в творчестве раннего Гоголя, причем последнего можно
даже назвать одним из первых русских «специалистов» по истории
средних веков. 1 В 1834—1835 гг. Н. В. Гоголь числился адъюнктом
всеобщей истории в Петербургском университете и прочел здесь ряд
лекций по западноевропейскому средневековью. Вскоре он почув-
ствовал слабость своей исторической подготовки и прекратил препода-
вание, но в «Арабесках» сохранились литературные следы увлечения
великого русского писателя средневековой эпохой. Я имею в виду
статьи: «О преподавании всеобщей истории», «Аль-Момун», «О движе-
нии народов в конце V века», «Вступительная лекция о средних
веках». Эти статьи представляют для пас интерес скорее с историко-
литературной, чем с историографической точки зрения.
Только с того момента, когда возникновение в русской интеллиген-
ции двух направлений — славянофильства и западничества — и борьба
между ними сделали проблему развития Запада предметом обще-
ственного интереса, научные занятия западноевропейским средне-
вековьем получили прочную основу, которую одни только универси-
тетские кафедры «всеобщей истории», влачившие в 20—30-х гг. жалкое
существование, не в состоянии были дать. О состоянии науки и,
в частности, университетских кафедр в удушливой атмосфере николаев-
ской России говорит, например, тот факт, что в 1831 г. ординарным
профессором по кафедре философии в Харьковском университете
назначен был квартальный надзиратель Чанов, по
отзыву попечителя учебного округа, «истинно достойный во всех
отношениях наставник», который мог быть «профессором философии,
профессором российской словесности и латинской и профессором
прав».2
В этом характерном факте получило отражение то глубокое пре-
зрение, которое царское правительство питало к пауке, будучи вы-
нуждено в кое-каких размерах терпеть ее существование, подобно
тому как оно презирало и только терпело литературу. Наука, и осо- 1 2
1 См. А. Г. Ц е й т л и н, Русская литература первой половины XIX века, Учпедгиз,
М., 1940, стр. 60—70, и указанные на стр. 70 исследования по истории русского романтизма.
2 В. Б у а е с к у л, Исторические этюды, 1911, стр. 252 сл.
39^
бедно такая общественная наука, как история, с величайшим трудом
могла развиваться в условиях мелочной полицейско-бюрократической
опеки и беспощадной расправы со всякой мало-мальски свободной
мыслью. Даже там, где правительство в существовании той или иной
отрасли исторической науки усматривало для себя прямую пользу,
оно проявляло постоянную подозрительность и придирчивость, тор-
мозившие дело. Подлинное свое развитие историческая наука могла
получить, поэтому, не в согласии с правительством, а вопреки ему и
в постоянной оппозиции к официальным взглядам и существующему
режиму, как это имело место — в еще более яркой форме — в худо-
жественной литературе.
Те немногие даровитые историки, которые в таких условиях
могли посвятить себя научной работе, естественно, устремляли свое
внимание главным образом на историю России, еще слабо разрабо-
танную и, только в отдельных случаях, — на историю Византии и
славян. Из всех разделов всеобщей истории византиноведение и сла-
вяноведение раньше всего зародились в России, поскольку относя-
щиеся сюда научные проблемы имели и некоторое политическое зна-
чение, будучи связаны с так называемым Восточным вопросом. Отсюда,
то, — впрочем, весьма умеренное, — поощрение, которое правитель-
ство давало научным студиям в этих областях.
В конце XVIII в. в России имелись уже «первые
глашатаи и проводники научного византинове-
дения» в лице академиков немецкого происхожде-
ния — Байера, Круга, Шлецера.1 Шле-
историк просветительного направления,1 2 3 особенно
Первые шаги
византиноведения
и славяноведения.
цер, известный
подчеркивал необходимость для русских ученых обратить внимание
на историю Византии, без которой, по его мнению, невозможна на-
учная разработка русской истории. Сам оп, однако, в качестве члена
Российской Академии наук, больше всего занимался разработкой
русских летописей. В большей мере византинистом по специальности
являлся Ф. И. К р у г (1764—1844), а после него — А. А. К у н и к
(1814—1899). Оба эти академика трудились главным образом над
публикациями византийских памятников и проблемами византийской
хронологии.3 Таким образом их работы, весьма полезные для науч-
ного византиноведения, были далеки от актуальных вопросов и не
привлекли внимания русского образованного общества, которому их
авторы оставались, впрочем, чуждыми и во всех других отношениях.
Несмотря на то, что Грановский в 1850 г. снова поставил со всею
остротою вопрос о создании русского византиноведения, эта отрасль
исторической науки начинает делать у нас быстрые успехи только
с 70-х гг., когда академики В. Г. Васильевский и Ф. Успен-
ски й развернули свою научную и преподавательскую деятель-
ность.
Гораздо теснее с общественной жизнью первой половины XIX в.
были связаны занятия историей славян, центром которых сделалась
1 Ф. Успенский, Из истории Византиноведения в России, «Анналы», 1922,
кн. I, стр. 115.
2 См. выше, стр. 130 сл.
3 Бузескул, Всеобщая история и ее представители в России, 1929, ч. I, стр. 9 сл.
294
с самого начала Москва. Возникшее здесь в 1804 г. Общество Исто-
рии и Древностей Российских включило славяноведение в круг своих
интересов. Помимо того, в 1811 г. при Московском университете
учреждена была «кафедра славянской словесности», преобразованная
в 1835 г. в кафедру «истории и литературы славянских наречий».
В качестве одного из центров славянских студий должен быть назван
и известный кружок исследователей, собравшийся вокруг московского
вельможи графа Н. П. Румянцева. К этому кружку принадле-
жал первый русский ученый славист Калайдович (1792—1832).
Его произведение «Иоанн Экзарх Болгарский», М., 1824, сделавшее
достоянием пауки ряд важных памятников, открытых и впервые
опубликованных автором, составило целую эпоху в развитии славяно-
ведения. Из других историков-славистов следует назвать Ю. И.
Венелина (1802—1839), автора «Историко-критических изыска-
ний о древних и новых болгарах в политическом, историческом и ре-
лигиозном их отношениях к России», М., 1829. Две другие его работы —
«Древние и нынешние словене» (1841) и «Критические исследования
об истории Болгар» (1844) — увидели свет уже после его смерти. Ве-
неции был ярко выраженным романтиком, пытавшимся, подобно
немецким историкам-националистам того времени, приписать сла-
вянам какую-то особую историческую миссию и поднять их удельный
вес в истории Европы раннего средневековья путем доказательства,
довольно впрочем фантастического, что скифы, сарматы, гунны, авары,
хазары, варяги и т. д. принадлежали к славянскому племени. Успех
его произведений тесно связан с ростом славянеф тльства в кругах
русской дворянской интеллигенции 40-х гг.
Славянофильство, как направление общественной мысли, выросло
на романтической философской основе. Оно представляло переработку
идей Шеллинга и, особенно, Гегеля применительно к националисти-
ческим устремлениям части русского дворянства. В противополож-
ность Гегелю, считавшему германский мир последним историческим
обнаружением мирового духа, славянофилы приписывали эту роль
России и славянству. По мнению славянофилов, «западное челове-
чество развивало только одну сторону духа — рассудочную, логи-
ческую. Напротив, Россия призвана к гармоническому развитию
всех сторон духовной жизни и прежде всего к обнаружению другой
стороны духа, сравнительно с Европой, — к развитию чувства в про-
тивоположность рассудочности. Преобладание этой стороны духов-
ного развития выразилось в духовной жизпи русского парода как
православная форма христианства, а в материальной жизпи — как
общинное начало... В противоположность славянской любовно-брат-
ской общине, западный мир стоит на борьбе интересов, па правах
личности, словом на развитии юридического начала». 1 Отрицая
«гниющий запад», славянофильство, несмотря на свою частичную
оппозицию николаевскому режиму, фактически защищало крепост-
нические устои России; оно выражало «смутное стремление дворянства
дохранить патриархальный быт России, только улучшив его, очи-
стив от всей грязи, которую насидело на нем чиновничество, — а вместе
__________
1 П. Ми л ю ков, Из истории русской интеллигенции, 1902, стр. 268 сл.
295
с этим бытом и свое привилегированное положение». 1 Поэтому на
его знамени были написаны те же слова, что и в программе реакцион-
ного правительства: «православие, самодержавие и народность».
Хотя славянофильство оформилось только в 40-х гг., но уже в пре-
дыдущем десятилетии можно было подметить в дворянской интелли-
генции славянофильские настроения и связанный с этим интерес
к славянскому миру и его истории. Правительство пыталось дискон-
тировать в свою пользу этот интерес и в то ясе время укрепить авто-
ритет официальной России в кругах заграничного славянства. В этих
целях несколько молодых ученых в 30-х гг. было отправлено в сла-
вянские земли для подготовки к научной деятельности в области
славяноведения. Некоторые из командированных (Срезневский,
впоследствии академик; Григоровичи Бодянский) при-
обрели известность как слависты, но они работали, особенно первый
и наиболее крупный из них, преимущественно в области славянской
филологии, а пе истории.
Одпако, и история славян несколько продвинулась вперед. Бодян-
ский, в качестве редактора «Чтений Общества Истории и Древностей»,
обратил этот журнал в орган пе только русской, но и общеславянской
истории. Ему принадлежит также обширный труд «О времени проис-
хождения славянских письмен» (1858). Как профессор Московского
уппверситета, Бодянский имел и учеников — Е. Новикова и
А. Клева нов а, которые занимались историей чешского парода.
Их работы написаны в ярко славянофильском духе. Наибольшее их
внимание, естественно, привлекло время Япа Гуса и гуситского дви-
жения. 1 2 3 Несравненно большее научное значение имеют работы В. И.
Григоровича, назначенного профессором сначала в Казань, затем
в Одессу. Григорович известен прежде всего цепным собранием руко-
писей, которые он вывез из заграничной командировки, нередко под-
вергая для их приобретения опасности свою жизнь. Он был не только
крупным филологом, но и историком — преимущественно южно-сла-
вянских народов в их связи с Византией, но кличество его чисто исто-
рических работ очень невелико (статьи «О Сербии в ее отношениях
к соседним державам преимущественно в XIV и XV ст.», 1859; «Как
выражались отношения константинопольской церкви... к болгарам
в начале X в., 1866, и некоторые другие).
В этой связи нужно отметить, что слабая научная продуктивность
являлась вообще одной из характерных особенностей русских исто-
риков 1830—1870-х гг., особенно тех из них, кого судьба забрасывала
в провинциальные университеты. Несмотря на то, что среди них было
немало одаренных и даже талантливых людей, они редко оставляли
после себя что-либо большее, чем одну-две диссертации и несколько
1 Е. Соловьев (Андреевич), Очерки из истории русской литературы Х1Х в.,
1903, стр. 82 сл.
3 Историей чехов занимались также Н. И в а н и га е в. напечатавший в «Журнале
Мин-ва Народного Просвещения» (дальше сокращенно ЖМНП) за 1841 г. ряд статей, посвя-
щенных чешскому праву в средние века, и М. Касторский, профессор Петербургск.
университета,писавший «О новейшей чешской литературе». Ему же принадлежит «Очерк
славянской мифологии» (1841), являющийся,'по словам А. Н. Пыпина, «первым научным
опытом изложения по этому предмету», а также статья «О влиянииКарловингской династии
на славянские племена».
296
статей. К той упорной, систематической, длительной работе, которая
одна только в состоянии обеспечить создание крупных научных цен-
ностей, они, как правило, обнаруживали неспособность. Несомненно,
вина в этом лежит не в органических свойствах этих историков, а в той
казенной, мертвящей обстановке царский России, в которой им при-
ходилось жить и действовать. Не случайно и то обстоятельство, что
так много даровитых историков умирало, не достигнув полного рас-
цвета творческих сил, или же просто отходило от науки. Калайдович
умер 40 лет, Венелин — 37-ми, Цых — 32-х, Лунин — 38-ми, Гранов-
ский— 42-х лет, столько же прожил его ученик Кудрявцев, другой из
его талантливых учеников — Ешевский — сошел в могилу 36 лет
от роду, как и выдающийся аптичник, современник Грановского,
Д. Л. Крюков, и т. д. Новиков и Клеванов после первых же работ
перестали заниматься наукой, Григорович, от которого ждали многого,
«разменялся па мелочи» 1 — словом, русская историография средних
веков в течение большей части XIX века представляет какой-то
синодик преждевременных смертей и несбывшихся ожиданий. Однако,
знакомясь с биографиями этих ученых и с той общественной средой,
в которой они жили, нужно удивляться пе тому, что сделано ими
очень мало, а скорее тому, что им все же удалось заложить основания
русской медиевистики, а некоторым — наиболее выдающимся из них,
даже подготовить учеников, которые поставили русскую буржуазную
историографию в один уровень с западноевропейской.
В этом отношении наиболее почетная роль принад-
грановский. лежит т н. Грановскому (1813—1855),
специалисту по истории средних веков, профессору всеобщей истории
Московского университета.
Имя Грановского, ближайшего друга и соратника Станкевича,
Герцена, Белинского, Огарева, знаменито в истории русской обще-
ственной мысли. Грановский был одним из наиболее видных предста-
вителей прогрессивного направления западников, боровшихся
с славянофильством и реакционной теорией «официальной народности».
Этим гораздо больше, чем его учеными заслугами в избранной специаль-
ности, объясняется то уважение, которым всегда окружено было это
имя в кругах пе только либеральной буржуазии, но и всей передовой
части русского общества. 1 2 История никогда не была для Грановского
чем-то самодовлеющим; она служила ему важнейшим средством влия-
ния па общество. По выражению Герцена, Грановский «думал исто-
рией, учился историей и историей впоследствии делал пропаганду».
1 Б у з е с к у л, ук. соч., т. 1, стр. 40.
2 Отсюда обилие работ, освещающих личность и деятельность Грановского. В этом
отношении ни один из русских историков не может пойти с ним в сравнение. Назовем здесь
папболее важную литературу о Грановском: А. Станкевич, Т. Н. Грановский
(1-е изд. 1869, 2-е —1897); А. Г е р ц е я, Былое и Думы; Н. Кареев, Историческое
• миросозерцание Грановского, 1896; П. В и п о г р а д о в, Т. Н. Грановский, «Русская
Мысль», 1893, № 4; Ч. В е т р и н с к и й (Ч е ш и х и н), Т. Н. Грановский и его время
(1-е изд. 1897, 2-е изд. 1905); Д. Левшин, Т. Грановский, 1901; П. Милюков,
Из истории русской интеллигенции: «Университетский курс Грановского», стр. 212—265;
Мякотин, Из истории русского общества: «Профессор 40-х гг.», стр. 303—373. См.
также библиографию, приведенную у Бузескула, ук. соч., стр. 47 сл., у Левшина и в статьях
о Грановском в Энциклопедиях Граната, Брокгауза-Ефрона и БСЭ. Сочинения Гранов-
ского выдержали 4 издания (1856, 1866, 1892, 1900).
297
Н. Г. Чернышевский говорит о нем: «Грановский служил не личной
своей ученой славе, а обществу. Этим объясняется весь характер его
деятельности. Он был одним из сильнейших посредников между
наукою и нашим обществом; очень немногие лица в нашей истории
имели такое могущественное влияние на пробуждение у пас сочув-
ствия к высшим человеческим интересам» ... Вот почему, как ука-
зывал Герье, «значение исторической кафедры, когда ее занимал
Грановский, выходило за пределы университетской аудитории и глу-
боко захватывало всю область русского общественного сознания».
Сделавшись в 1839 г., после трехлетней заграничной командировки,
профессором в Москве, Грановский превратил свою кафедру «всеоб-
щей истории» в центр пропаганды западнических идей. Он учил своих
многочисленных слушателей, среди которых, наряду с студентами,
были представители московского «светского» общества, преклоняться
перед прогрессивным развитием Запада, перед его передовой куль-
турой, его общественно-политическим строем, открывавшим возмож-
ность для относительно свободного творчества и представлявшим
яркий контраст с тогдашней российской действительностью. Гранов-
ский был романтиком, поклонником Гегеля, но ко всем реакционным
элементам в романтике он относился критически. Так, он упрекал
представителей исторической школы права в том, что «они хорошо
понимали прошедшее, но не понимали настоящего и будущего». 1
Воспитанный в школе немецкого романтизма, он «противовес его
консерватизму» нашел в трудах французских либеральных истори-
ков — Тьерри и Гизо. Но либерализм Грановского значительно
ярче и несравненно более пронизан широким чувством гуманности.
В своих лекциях по истории средних веков он везде говорит с «глу-
боким состраданием» о «низших классах, обремененных трудом и
заклейменных презрением».1 2 Одной из причип его возмущения теориями
славянофилов было то, что о «гниении Запада» осмеливались говорить
люди, «сидевшие в грязи крепостного права». Такою же гуманностью
запечатлены его высказывания о всеобщей истории, о различных на-
родах и племенах земного шара, которые все он признавал одинаково
способными «к образованности и совершенствованию». Поэтому он
давал истории самое широкое определение, как «науке о земной
жизни человечества». 3
Грановский по своим убеждениям был типичным буржуазным ли-
бералом, но в условиях николаевского режима это значило несрав-
ненно больше, чем такой же либерализм в условиях Зап. Европы.
Если к этому присоединить его личное обаяние, как человека, 4 его
писательский и ораторский талант, то станет попятно, почему люди
различных взглядов сходились в чувстве уважения к нему и призна-
нии его крупных заслуг.
1 Цит. у П, Виноградова, «Русская Мысль», апрель 1893, стр. 49.
2 Там же, стр. 63 сл. Ср. Милюков, ук. соч., стр. 227, высказывание о багаудах —
восставших рабах и колонах III в., и стр. 252 сл. — о феодальной эксплоатации.
3 Сочинения Т. Н. Грановского, т. II, стр. 462.
4 Белинский после знакомства с ним писал Станкевичу: «Грановский есть первый
и единственный человек, которого я полюбил от всей души, несмотря на то... что наши
убеждения (самые кровные) диаметрально противоположны...» Цит. уВетринского,
ук. соч., стр. 182.
298
Ученые произведения Грановского отличаются большим художе-
ственным достоинством, но они ничего нового в науку не вносят. В своих
лекциях оп оказывается под влиянием Гизо, Шлоссера и лишь в очень
небольшой степени — Ранке. Магистерская диссертация Грановского
посвящена легенде о славянском городе Винете, якобы поглощенном
морем; от автора не требовалось большой эрудиции, чтобы доказать,
что никакой Винеты не было и что в основе легенды лежит воспоми-
нание о славянском городе Волине, который смешали с норманским
укреплением Иомсбург. Его докторская диссертация об аббате Су-
герии, написанная под сильным влиянием «Писем об истории Фран-
ции» Ог. Тьерри, является хорошей для своего времени работой, но
она никаких новых путей в науке пе прокладывала. Наконец, его
статьи («Четыре исторические характеристики», О герое испанской
поэмы Сид, и проч.) обладают блестящими литературными достоин-
ствами, но не отличаются исследовательским характером. «Истинная
сила Грановского, — говорит П. Виноградов, — в историческом син-
тезе». Действительно, работы Грановского свидетельствуют об его
способности удачно сгруппировать факты, выпукло обрисовать целую
эпоху, дать в немногих чертах меткую характеристику исторической
личности.
Не будучи исследователем, Грановский самостоятельно перераба-
тывал продукцию европейской исторической мысли и был даже по
нашим масштабам исключительно широко образованным историком.
Его чуткость ко всякому движению западпоевропейской историогра-
фии была настолько велика, что происходивший там переход на по-
зиции позитивизма Грановский учел одним из первых. В то время как
его ученик Кудрявцев оставался целиком во власти романтического
направления, Грановский уже в 1852 г. в своей речи «О современном
состоянии и развитии всеобщей истории» выдвигает положение, что
история должна заимствовать у естественных наук их метод, стать
«подлинной» наукой и в этих целях даже «отказаться от притязаний
на художественную законченность формы».1 В духе позитивизма
Грановский начал пересматривать и перерабатывать в этот же период
свои лекции по средневековой истории.
к Неудивительно, что историк таких дарований и
удрявцев. такого широкого размаха имел учеников. Наиболее
талантливым из них является П. Н. Кудрявцев (1816—1858).
Его важнейший труд «Судьбы Италии от падения Западной римской
империи до восстановления ее Карлом Великим» (М., 1850) предста-
вляет собою серьезное научное исследование, основанное в значи-
тельной мере на первоисточниках и нисколько пе уступающее многим
работам европейских историков на ту же тему. В своих суждениях
и оценках автор находится под влиянием итальянских романтиков,
у которых он усвоил тезис, что лангобарды были бы в состоянии
объединить Италию в одно национально-политическое целое и что их
поражение явилось для этой страны несчастием (стр. 667). Но этот
;тезис он разрабатывает самостоятельно, указывая, следом за Макиа-
велли, имя которого неоднократно упоминается в предисловии, что
1 Цит. у Милюкова, ук. соч., стр. 264.
299
вина за последующее раздробление Италии падает на римское папство.
В вопросе о происхождении средневековых городских общин он при-
нимает взгляд германистов (Карла Гегеля, Бетмана-Гольвега), отка-
зываясь признать преемственную связь этих общин с римскими муни-
ципиями. Труд Кудрявцева написан как плавное повествование о поли-
тических событиях. Экономическая история почти не затронута. Сопо-
ставляя с этим трудом вышедшее через 30 лет исследование Л. Вино-
градова, посвященное той же стране и тому же периоду, можно на-
глядно увидеть различие между романтической и позитивистской
историографией и в то же время убедиться в значительных успехах,
достигнутых за эти 30 лет исторической наукой. Кудрявцев считает
необходимым давать обстоятельные характеристики всех лиц, дей-
ствующих в его истории, и жалуется нередко на скудость данных
о пих и «сухость» источников; Виноградов почти вовсе не называет
имен исторических деятелей. Кудрявцева занимают факты политиче-
ской истории; Виноградова—преимущественно экономическое раз-
витие. Кудрявцев опирается па повествовательные источники и,
например, упомянув об эдикте Ротари, замечает: «не считаем нашею
задачею входить в подробности эдикта» (стр. 195); Виноградов почти
не использует хроник, поскольку в них очень мало данных для эко-
номической истории, дает тонкий анализ правовых источников и
опирается на многочисленные памятники монастырских карту-
ляриев, па акты и дипломы всякого рода, которые Кудрявцеву
даже неизвестны или во всяком случае не привлекли его внима-
ния.
Для Кудрявцева как романтика характерна постановка основного
вопроса в его исследовании. Какой указывает в предисловии (стр. VII);
его интересовала возможность своим трудом «содействовать... к уяс-
нению все еще довольно темного вопроса о главных направлениях
и событиях, под влиянием которых совершалось образование новой
италианской национальности». Подобно всем романтикам, Кудряв-
цев убежден в том, что «в бытописании каждого парода важен началь-
ный его период, как зерно,из которого развивается
вся последующая история» (стр. VI).
Свой интерес к истории происхождения итальянской нации Куд-
рявцев мотивирует «необходимостью самостоятельного изучения глав-
ных событий истории Запада в нашем отечестве», с целью «основать
независимость наших собственных суждений в деле всеобщей исто-
рии», а также приобрести материал для исторических сравнений при
изучении отечественной истории.
Хотя в труде Кудрявцева имеются некоторые существенные ошибки,
в большинстве своем обусловленные самим состоянием исторической
пауки того времени, однако он и теперь представляет не только исто-
риографическое, по отчасти и практическое значение. Другого такого
полного научного обзора политической истории Италии данного пе-
риода нет на русском языке.
Что касается многочисленных статей Кудрявцева («Осада Лейдена»,
«Дапт, его век и жизнь», «Каролинги в Италии», «Карл V» и проч.),
среди которых имеются весьма обширные по размерам, то они сви-
детельствуют о большой эрудиции автора, но основаны большею
300
частью не на первоисточниках, а на самостоятельной обработке западно-
европейской литературы. 1
Другой ученик Грановского (и Кудрявцева) С. В.
шевскии. Ешевский (1829—1865) известен больше всего
своим трудом «Аполлинарий Сидоний, Эпизод из литературной и по-
литической истории Галлии V в.», М., 1855. В этой работе ярко и очень
конкретно обрисован последний этап разложения Римской империи.
Многочисленные поздпейшие исследования буржуазных историков
чрезвычайно осложнили проблему гибели империи рядом частных
вопросов, а углубленный анализ источников как старых, так и вновь
обнаруженных, неизвестных во время Ешевского, обогатил науку
большим числом деталей; но за этими деталями обычно упускается
из виду социальная сторона проблемы, положение масс, революцион-
ные движения эпохи — как раз то, что у старых либеральных
историков, особенно у Ешевского, выступает чрезвычайно отчет-
ливо. Поэтому обращение к его труду, в котором добросовестно
использованы произведения Сидония, небесполезно и в настоя-
щее время.
Ешевскому принадлежит также ряд статей («Женщина в средние
века», «Эпоха переселения народов, Меровинги и Каролинги», «Очерки
язычества и христианства»), вошедших в полное собрание его сочи-
нений (М., 1870, 3 тт.). Эти статьи, написанные просто и живо, сви-
детельствуют о прекрасном знакомстве автора с источниками и лите-
ратурой, относящейся к переходному периоду от древности к средним
векам, периоду, который больше всего привлекал его внимание.
В то время как в Московском университете, благо-
даря Грановскому, Кудрявцеву и Ешевскому, исто-
рия западноевропейского средневековья запяла
ведущее место среди других разделов истории и была представлена
не хуже, чем в любом западноевропейском университете, в Петербурге
по этой специальности нельзя было назвать пи одного крупного имени.
Непосредственным преемником Гоголя по кафедре всеобщей истории
был выдающийся ученый М. С. К у т о р г а, но он занимался почти
исключительно историей древней Греции. К истории средних веков
он имеет отношение только своей магистерской диссертацией «Поли-
тическое устройство германцев до VI столетия», СПВ, 1858. В период
между 1835 и 1852 гг. Куторга один представлял пауку всеобщей
истории в Петербургском университете2 и читал время от времени
соответствующие курсы; однако бывали годы, когда эти курсы вовсе
не читались. Только ученики Куторги — М. М. Стасюлевич и
В. В. Бауэр, — несколько оживили в Петербурге работу по истории
средневековья.
М. М. Стасюлевич (1826—1911) был не столько исследова-
телем, сколько прекрасным и знающим преподавателем, притом пре-
подавателем ярко выраженного либерального образа мыслей, что и
явилось причиной его отставки в 1861 г. Историк Петербургского
г 1 О Кудрявцеве см. Г е р ь е, «Кудрявцев и его учено-литературные труды», «Вест-
ник Европы», сентябрь-октябрь 1887 г.; Бузескул, ук. соч., стр. 65—77, где при-
ведена и вся библиография.
’ 2 В 1869 г. Куторга перешел в Московский университет.
Петербургские
медиевисты.
30
университета В. В. Григорьев писал о нем в 1870 г.: «Такого знатока
и красноречивого истолкователя истории средних веков, каким был
М. М. Стасюлевич, Петербургский университет не видел у себя ни
прежде, ни после пего». Трехтомная хрестоматия Стасюлевича «Исто-
рия средних веков в ее писателях и исследованиях новейших ученых»,
1862—1866 (2-е изд. 1911 г.) применяется и поныне в преподаватель-
ской работе как ценное собрание впервые переведенных на русский
язык источников и как пособие по историографии. Гораздо более
значительный след, чем в нашей науке, оставил Стасюлевич в общем
развитии русской культуры в качестве основателя и издателя журнала
«Вестник Европы».
Другой ученик Ку торги, В. В. Бауэр (1833—1884) также спе-
циально работал в области средневековой истории, занимаясь глав-
ным образом эпохой Реформации. Его «Лекции по истории германо-
романского мира в XV и XVI вв.», 1866, ныне совершенно устарев-
шие, в свое время пользовались большим успехом.
В провинциальных университетах — в Харькове,
Киеве, Казани и т. д. —наука всеобщей истории
была представлена, естественно, еще слабее, чем
в столице. Иногда попадали сюда выдающиеся пре-
папример М. Лунин, «харьковский Грановский»,
или про-
«Всеобщие» исто-
рики в провин-
циальных универ-
ситетах.
подаватели, как
которому акад. Бузескул посвятил обстоятельную статью,
фессор Киевского университета В. Я. Ш у л ь г и н, читавший наряду
с русской и «всеобщую» историю, но они не оставили заметного следа
в истории нашей науки. Однако их деятельность, равно как и харь-
ковского профессора (с 1850 г.) М. Н. Пе тр о в а, имела хотя бы то
значение, что они тщательно разрабатывали свои университетские
курсы и тем способствовали развитию исторического образования и
пробуждению интереса среди молодежи к самостоятельным занятиям
историей. В этом отношенип особенно заметная роль принадлежит
Петрову, курс которого, правда, опубликованный уже значительно
позже, после его смерти («Лекции по всемирной истории», 4 тт., Харь-
ков, 1888 сл.) на целые десятилетия сделался основным руководством
для студентов историко-филологических факультетов. Из других
работ М. Н. Петрова наибольшей популярностью в свое время поль-
зовались его «Очерки из всемирпой истории», заключающие ряд исто-
рических характеристик, которые по своей форме напоминают анало-
гичные произведения Грановского, по лишены их основных свойств —
либерализма и чувства гуманности.
После Крымской войны 1853—1855 гг., вскрывшей
всю гпилость николаевского режима, в период
общественного оживления, связанного с рефор-
мами 60-х годов, для развития русской пауки и,
в частности, русской историографии создалась более благоприятная
обстаповка. Восстановились и сделались даже более тесными связи
с западноевропейской исторической наукой, грубо оборванные нико-
лаевским правительством в период крайней реакции 1848—1855 г.,
когда были запрещены даже научные командировки и сильно затруд-
Развитие позити-
вистской историо-
графии в России.
1 Исторические этюды, 1910, стр. 248—301 и ЖМНП, 1905, февраль.
302
нено получение книг из-за границы. В университеты все более широ-
ким потоком вторгаются «разночинцы» и самые кадры студентов-исто-
риков, рост которых прежде искусственно задерживался, значи-
тельно увеличиваются. Благодаря этому появляется большее число
исторических дарований, из которых многие продолжали традиции
Грановского и своими работами окончательно поставили русскую
науку в один уровень с западноевропейской.
Либерально-позитивистское направление, которое, как мы видели,
Грановский успел только приветствовать, становится господствую-
щим направлением русской буржуазной исторической мысли. Шел-
линг и Гегель, в качестве «властителей дум», уступают место Конту,
Боклю, Спенсеру. В 70-х гг. начинает все сильнее сказываться влия-
ние Маркса, приводящее к концу столетия к возникновению буржуаз-
ного «легального марксизма». На первый план выступают проблемы
социально-экономической истории.
Среди наиболее ранних представителей нашей науки, выдвинув-
шихся в 60—70-х гг. как самостоятельные исследователи, следует
назвать Бильбасова, Фортинского, Осокина, Надлера, Бруна, Тра-
чевского.
В. А. Бильбасов (1838—1904), ученик Куторги и Бауэра
в Петербургском университете, был недолгое время (1867—1871)
профессором в Киеве. Его исследования по истории средних веков
посвящены «священно-римской» империи XIII в. («Крестовый поход
Фридриха II», СПБ, 1883; Культура при императоре Фридрихе II,
ЖМНП, 1865; «Поповский король Генрих VI Распе»), истории славян
(«Кирилл и Мефодий», 2 тт., 1868—1871; «Чех Ян Гус из Гусипца»,
СПБ, 1863) и источниковедению («О документальных источниках хро-
ники Матвея Парижского», 1867; «Монахиня Росвита, писательница
X в.», 1873 и др.). Не менее серьезным исследователем был Ф. Я.
Форти некий (1840—1902), по окончании Петербургского уни-
верситета учившийся в Геттингене у знаменитого Вайца, а затем
в Парижской Школе Хартий. Его важнейшими трудами, обнаружи-
вающими превосходную школу, являются «Титмар Мерзебургский и
его хроника» (СПБ, 1872) и «Приморские вендские города и их влия-
ние на образование Ганзейского союза до 1370 г.», Киев, 1877. Фор-
тинский опубликовал также ряд специальных статей в «Киевских
Университетских Известиях» и в ЖМНП.
Профессор Казанского университета Н. А. О с о к и н (1843—1895)
занимался преимущественно историей Италии и Южной Франции
в XIII—XV вв. Его работы написаны в строго консервативном духе
и в отношении критики источников, документированности и научной
добросовестности значительно уступают произведениям Бильбасова
и Фортинского. Главной из них является «История альбигойцев и их
рремени», Казань, 1869 и 1872, 2 тт., в настоящее время сильно уста-
ревшая, равно как и «Заметки по экономической истории Италии»,
864, «Савонарола и Флоренция», 1864, ^Утверждение Арагонской
циастии в Неаполе и Сфорцы в Милане», 1867, и проч. В1888—1889 гг.
)сокин издал обширный курс по истории средних веков в 2 тт., изоби-
лующий элементарными фактическими ошибками, нелепыми утвер-
ждениями, путанными формулировками. Акад. В. Г. Васильевский,
& 303
Подвергший этот курс уничтожающей критике, назвал его «фактом
патологическим». 1
Харьковский, а затем (с 1891 г.) Одесский профессор В. К. Н а д-
л е р (1840—1894) был автором ценного исследования «Адальберт
Бременский, правитель Германии в молодые годы Генриха IV», Харь-
ков, 1867, и большого числа статей («Базельский собор», «Состояние
Зап. Европы в конце IX и нач. X стол.», «Оттон III и его время»,
«Культура арабов», «Османские турки и Балканские славяне во вто-
рой половине XIV в.», и т. д.). Надлер занимался также историей
нового времени и обработал к печати со своими дополнениями часть
«Лекций по всемирной истории» М. Н. Петрова. Последние по вре-
мени работы Надлера, падающие па период резкого усиления реак-
ционного курса русского правительства (время Александра III),
насквозь проникнуты крайне реакционным духом. Ф. К. Бру п,
профессор Одесского (Новороссийского) университета с момента
его основания (1865 г.), известен своими важными исследованиями по
истории северного Причерноморья в средние века.1 2 В Одессе же не-
которое время работали А. Г. В р и к н е р, специалист по русской
истории, написавший однако ряд трудов и по истории Германии
XVI—XVII вв. («История Вормсского сейма 1521 г.», па нем. языке,
и статьи по истории 30-летней войны в ЖМНП за 1867,1871 и 1872 гг.)
и А. С. Трачевский, ученик Ешевского по Московскому уни-
верситету, автор трудов «Польское бескоролевье по прекращении
династии Ягеллонов», М., 1869, «Союз князей и немецкая политика
Екатерины II, Фридриха II, Иосифа», СПБ, 1877. Большинство работ
Трачевского посвящено вопросам истории нового времени.
Уже этого далеко не полного перечня 3 достаточно, чтобы убедиться
в том, что в 1860—1870-х гг. наука истории средних веков прочно стала
у пас па ноги. Однако подлинное ее развитие связано с именами не-
скольких выдающихся ученых и их ближайших учеников, действовав-
ших в конце XIX и начале XX века. Работы этих ученых занимают
почетное место пе только в русской, но и в европейской историографии,
содействуя ее значительному продвижению вперед. Среди них
имеются и крупнейшие византинисты (академики В. Васильевский
и Ф. Успенский), и еще больше число «западников» — А. Веселовский,
В. Герье, Н. Кареев, П. Виноградов, И. Лучицкий и М. Ковалевский.
Успехи византи- В. Г. Васильевский (1838—1899 г.) окончил
поведения: в 1860 г. Петербургский университет; здесь же
Васильевский прошла — и после избрания его в академики
и Успенский. (1890 г.) — вся его научная и преподавательская
работа. Его многочисленные и блестящие труды по истории византий-
ско-славянских отношений и по социально-экономической истории
Византии представляют собой ценнейший вклад в пауку византино-
ведения и, одновременно, древпей русской истории и славяноведения.
1 ЖМНП, 1889. См. Б у з е с к у л, ук. соч., стр. 119 сл.; ср. И. Лучицкий,
История средних веков. Университетские чтения проф. Н. А. Осокина и учебник истории
проф. А. Трачевского (Киевск. Унив. Изв., 1889, т. XI, стр. 215—252).
2 См. Ф. Успенский, Филипп Карлович Брун (1804—1880), «Записки Новорос.
ун-та», 1881, т. 32, стр. 279—328.
3 Подробно см. в у к. соч. Бузескула, ч. I.
304
Особенно много было сделано Васильевским для выяснения социаль-
ных и экономических предпосылок иконоборческого движения (См.,
наприм., его «Законодательство иконоборцев», ЖМНП, 1878, т. 199 и
200; -Житие Стефана Нового, там же, 1877, т. 191; «Русско-византий-
ские исследования», СПБ, 1893). Без этих трудов, равно как и без
впервые им опубликованных первоклассных византийских памятни-
ков, невозможно и в настоящее время никакое движение вперед в дан-
ной отрасли исторической пауки. Исходя из этого, Академия Наук
еще в 1908 г. предприняла издание трудов акад. Васильевского; это
издание пока остановилось па IV томе, вышедшем в 1930 г. Как ученый
и как университетский преподаватель, В. Г. Васильевский являлся не
только глубоким специалистом в области византиноведения, но и ши-
роко образованным историком, прекрасно ориентировавшимся во всех
разделах средней истории; он читал общие и специальные курсы по
истории западноевропейского средневековья и затрагивал в своих тру-
дах самые разнообразные вопросы (напр.,о древних кельтах и проч.).
Первая работа Васильевского, выдвинувшая его в ряды крупных
византинистов, «Византия и печенеги» появилась в 1871 г. в ЖМНП.
Ввиду отсутствия в России специальных исторических журналов,
ЖМНП уже давно сделался прибежищем для авторов работ на узко-
специальные темы, для которых не могло найтись места в общих худо-
жественно-литературных журналах. G 1890 г., когда редактирование
ЖМНП было поручено Васильевскому, исторические статьи в этом
журнале решительно возобладали, так что оп сделался чем-то в роде
органа русской исторической мысли. В 1894 г., как уже упоминалось
(см. выше, стр. 255), появляется и специальный орган научного визан-
тиноведения, «Византийский Временник», редактором которого также
являлся акад. Васильевский.
Не менее значительны заслуги в области византиноведения млад-
шего современника Васильевского Ф. И. Успенского (1845—
1928). Успенский начал свою научную и преподавательскую деятель-
ность в Одессе, в Новороссийском университете, где оставался про-
фессором 20 лет (1875—1895). В этот период времени Одесса сделалась,
благодаря Успенскому, вторым после Петербурга центром византино-
ведения в России. Здесь Успенский разрабатывал социальную и поли-
тическую исторпю Византии, Н. П. Кондаков — историю визан-
тийского искусства, А. И. Кирпичников1 — историю визан-
тийской литературы, и т. д. Поэтому в Одессе еще в 80-х гг. возникла
доысль о создании Византийского общества, которое имело бы свой
специальный орган. Любопытно, как мотивировал инициатор этого
'дела Ф. И. Успенский в своей записке к властям необходимость та-
кого общества и вообще развития в России византийских студий.
&В изучении Византии и православного востока лежит национальная
русская тема, здесь же заключаются и основные задачи русской науки.
Эти последние вытекают из древней Русской истории, из вековых на-
ших преданий, наконец из современного политического и нравствеи-
юго значения России на Востоке. Русская наука могла бы оказать
j 1 Редактор известной «Всеобщей истории литературы» Корта и Кирпичи и*
|| о в а, где ему принадлежит статья по истории византийской литературы.
г 20 О. Л. Вайнштейн—148 305
могущественную поддержку тем принципам, которыми создано влия-
ние России на Востоке ...будущая борьба из-за влияния
на Востоке сводится в настоящее время на
почву культурного влияния».1
Таким образом, здесь с полной откровенностью подчеркивается
готовность русского византиноведения поставить себя на службу
империалистическим устремлениям царизма и русской буржуазии на
Ближний Восток. Однако царское правительство отказало в просимом
разрешении, липший раз продемонстрировав свой страх перед вся-
кой, даже выгодной для него, общественной инициативой. Но сто
вовсе пе означало вообще отказа от мысли использовать византинове-
дение в интересах царской политики па Востоке. По инициативе рус-
ского посланника в Константинополе в 1894 —1895 г. был основан
Русский Археологический Институт, директором которого был на-
значен Ф. И. Успенский. Задачей Института являлось «исследование
истории и археологии всех народностей, входивших в состав Визан-
тийской империи». Успенский развернул в Институте большую науч-
ную и организационную работу. Выли налажены систематические
археологические экскурсии в Болгарию, Сирию, Палестину, Маке-
донию и Сербию, давшие ценные результаты. При Институте образо-
валась обширная библиотека и музей, работы сотрудников Института
печатались в его органе — «Известия Русского Археологического Ин-
ститута в Константинополе» (всего вышло 15 тт.). Институт прекратил
свое существование с вступлением Турции в первую империалисти-
ческую войну (1914 г.), причем далеко не все из собранных в нем книг
и памятников удалось вывезти в Россию.
Заслуги Ф. И. Успенского перед русским византиноведением опре-
деляются не только его ролью в организации института, директором
которого он оставался все время его существования, но и его много-
численными трудами. Свою научную деятельность оп начал работой
по истории западных славян («Первые славянские монархии на северо-
западе», 1872), по затем последовали труды исключительно по истории
Византии и связанных с нею южно-славянских государств («Никита
Акоминат», 1874 г.; «Образование» второго Болгарского царства»,
1879; «К истории крестьянского землевладения в Византии», 1883;
«К истории аграрного хозяйства в Византии», 1888, и проч.). В твор-
честве Ф. И. Успенского особенно бросается в глаза внимание к аг-
рарному строю и к духовной культуре Византии, что находится в пол-
ном соответствии с общим направлением западноевропейской историо-
графии (см. главу VIII). Итоги специальных исследований Успенского
сведены в его общем труде «История Византийской империи» (2 тт.,
1913 и 1926), оставшемся незаконченным. Автор в этом, как и во всех
своих трудах, твердо стоит на почве позитивистской историографии,1 2
но с значительным националистическим и консервативным оттенком.
Либерализмом своих воззрений русские византинисты никогда почти
не отличались; в частности, для них характерны монархизм и связь
с церковной православной традицией. Ф. И. Успенский в этом отио-
1 «Анналы», 1922, т. I, стр. 119.
2 См. характерные высказывания методологического характера в Введении к I тому
«Истории Визант. империи».
306
шении пе составляет исключения. Ио это был реалистически мысля-
щий историк, стремившийся к добросовестному воспроизведению
византийского прошлого, и его работы доныне сохраняют важное
научное значение, особенно в тех своих частях, в которых выясняются
черты византийского феодализма, сближающие его с феодализмом
западным.
Многочисленные русские византинисты конца XIX—начала XX в.,
за немногими исключениями (Ю. Куликовский, профессор
Киевского университета, ставший из античника специалистом по Ви-
зантии и опубликовавший в 1913—1915 гг. 3-томную историю Визан-
тии, 1 московский профессор К. Н. Успенский, автор интерес-
ных «Очерков» византийской истории), были учениками Васильев-
ского или Успенского. Для реакционного направления русского
византиноведения характерно, что ни один из этих византинистов не
принял Великой Октябрьской революции и подавляющее их боль-
шинство оказалось в лагере белоэмигрантов (Васильев, Остро-
горский, Вернадский и др.).
В противоположность византиноведению, русская
Развитие историо- историография западноевропейского средневековья
европейского*1 сред- характеризуется преобладанием либеральных тен-
певековья во вто- ДвПЦИЙ.
рой половине XIX— Вполне естественно, что первым и важнейшим
начале хх века, центром развития этой историографии в рассма-
ерье‘ триваемый период (1860—1900 гг.) была Москва,
где прочно сохранялись традиции Грановского и его ближайших
учеников. Их пепосрественным продолжателем был В. И. Г е р ь е
(1837—1919), который учился в Московском университете как раз в пе-
риод профессорской деятельности Грановского и Кудрявцева.2 Однако
Герье нельзя собственно назвать учеником Грановского. Даже в период
своего либерализма (до революции 1905 г.), впрочем, весьма умерен-
ного, он выступал против позитивистского направления в историогра-
фии и, в частности, подверг «Историю цивилизации» Вокля резкой
крптике.3 Главными источниками историка, — замечает он в связи
с осуждением статистического метода Вокля, — всегда останутся
произведения человеческого слова и главным предметом его изуче-
ния всегда останутся такие события, которые соверша-
лись внутри человека и которые поэтому доступны только
психологическому анализу.4 Во всех своих произведениях Герье
стоит па крайне идеалистических позициях, подчеркивая «громадное
влияние идей па судьбу народов и на ход цивилизации». История
идей и является главной темой его исторических работ. Его доктор-
1 Резко отрицательную критику этой работы, поражающей отсутствием всякой обоб-
щающей мысли, см. в «Голосе Минувшего», № 1, 1913, стр. 191 сл.
2 В. И. Г е р ь е посвятил своим учителям несколько статей: («Т. Н. Грановский
в биографическом очерке Станкевича», «Вести. Европы», 1869; «Т. Н. Грановский», М.,
1914; «П. Н. Кудрявцев», «Вести. Европы», 1887.
8 См. его «Очерк развития исторической науки», напечатанный в реакционном органе
Каткова «Русский Вестник» за 1865 г., тт. 59 и 60. Впоследствии, в 1915 г. он перера-
ботал свой «Очерк» и опубликовал под названием «Философия истории от Августина до
Гегеля».
4 «Русский Вестник, 1865, т. 60, стр. 55.
307
ская диссертация посвящена Лейбницу («Лейбниц и его век», 1868),
а наиболее крупные позднейшие его сочинения объединены характер-
ным названием «Зодчие и подвижники божьего царства» («Августин»
1910; «Зап. монашество и папство», 1913—1916, 2 тт., «Франциск,
апостол нищеты и любви», 1908). Таким образом, всюду выступает
отдельная личность, как создатель и носитель определенных идей;
повсюду интерес историка привлекают психологические характери-
стики, а не история развития общества. Однако в качестве университет-
ского преподавателя Герье отличался более широкими интересами, чем
в качестве исследователя. Он первый ввел в практику исторические
семинары по немецкому образцу, причем брал для этих занятий самые
разнообразные темы социальной и даже экономической истории. Из
этих семинаров и вышел ряд крупных историков, «учеников Герье»,
которые возглавили кафедры всеобщей истории во многих универси-
тетах до-революционной России: Н. И. Кареев, П. Г. Виноградов,
Р. Ю. Виппер, Е. Н. Щепкин, М. G. Корелин и др.
Ученики Герье, впрочем, решительно разошлись и по научным,
и по политическим вопросам со своим учителем. Под влиянием рево-
люционного движения в России Герье сильно качнулся вправо. После
1905 г. он становится октябристом, членом партии помещиков и круп-
нейших промышленников. В своих работах по Фрапцузской-буржуаз-
ной революции он полностью солидаризировался с реакционными
взглядами И. Тэна на характер этой революции и даже углубил их. 1
П Випо а Герье был «всеобщим» историком. Его ученик и
ипоградов. ближайший преемник по Московскому универси-
тету П. Г. Виноградов (1854—1925) является первым русским
медиевистом в полном значении этого слова. В центре его научных
интересов всегда стояли проблемы происхождения и развития западно-
европейского феодализма.
Своей блестящей научной подготовкой Виноградов обязан глав-
ным образом семинарам Т. Моммзена, несомненно, величайшего бур-
жуазного историка XIX века, и Бруннера, знаменитого историка права,
ученика Вайца. Как видно из литографированных курсов истории
средневековья, которую Виноградов читал на протяжении многих
лет в Московском университете, а также из его собственных высказы-
ваний, он находился также под сильным влиянием Ранке. Но для
его общего научного облика наиболее характерна либерально-позити-
вистская методология, которой оп оставался верен до конца жизни.
Виноградов является одним из крупнейших представителей позити-
вистской историографии не только у пас, но и на Западе.
Первая крупная работа П. Г. Виноградова посвящена генезису
феодализма в Италии («Происхождение феодальных отношений в Лан-
гобардской Италии», СПБ, 1880). Уже в этой, в сущности небольшой
по объему книге, автор обнаруживает исключительное мастерство
в анализе правовых памятников и умение на их основании дать убе-
дительную картину социально-экономического развития. В частности,
он прекрасно вскрыл механизм образования крупной земельной соб-
1 См. Б у з е с к у л, ук. соч., стр. 137—153 и К а р е е в, «В. Н. Герье» в «Анна-
лах», 1922, т. I.
308
ствепности и социального принижения массы свободных, подчеркнув
роль церкви в этом процессе. В споре между германистами и романи-
стами он занял правильную позицию, придя к окончательному вы-
воду, что «романские и германские элементы одинаково участвуют
в образовании феодального порядка, но при этом каждый играет свою
специальную роль: один подготовляет общественное строение феодаль-
ной Италии, другой создает ее в политическом отношении».1 Конечно,
мы не можем согласиться с искусственным разделением политических
и экономических моментов в образовании феодализма, но самая мысль
о синтезе римских и германских начал, которую проводил в своих
работах и Энгельс, не вызывает никаких возражений.
В дальнейшем Виноградов обращается к проблеме происхождения
английского феодализма. Связанный с этим круг вопросов он раз-
рабатывает в ряде трудов, которые в английской буржуазной историо-
графии считаются классическими. В 1887 г. выходят его «Исследования
по социальной истории Англии», которые в значительно переработан-
ном и расширенном виде появились в 1892 г. на английском языке
под пазвапием «Villainage in England». В 1905 г. увидел свет новый
крупный труд Виноградова «The Growth of the Manor», переведенный
(очень скверно) на русский язык под заглавием «Средневековое по-
местье в Англии», 1911. За ним последовала работа: English Society
in XI Century, 1908. В промежутках между выходами этих книг Ви-
ноградов опубликовал в русских и иностранных журналах большое
число статей, посвященных вопросам истории древне-английского,
древне-скандинавского и древне-германского права,1 2 проблемам исто-
риографии (статьи о Ранке, Фюстель де Куланже, Грановском) и проч.,
а также написал учебник всеобщей истории в 3 частях для средней
школы и выпустил под своей редакцией «Книгу для чтения по истории
средних веков» (4 тт., разн. издания).
В своих названных выше работах по социально-экономической
истории Англии Виноградов подвергает уничтожающей критике кон-
струкцию Сибома (см. выше, стр. 246) и, при помощи искусного при-
менения историко-сравнительного метода и метода «переживаний»,
доказывает существование в англосаксонский период свободной
крестьянской общины, прослеживая затем процесс ее постепенного
подчинения феодальной аристократии. Свой конечный вывод, на-
правленный против Сибома, Виноградов формулирует следующим
образом: «...История аграрных отношений не может быть объяснена
из первоначального рабства и помещичьей власти. На ней ясно отра-
вилось постепенное вырождение свободы».3 В качестве примера тех
сследовательских приемов, которыми он пользуется для доказатель-
тва своего основного тезиса, можно привести его соображения об
рганизации манориального суда. Виноградов отмечает, что даже
XIII в., когда основная масса английского крестьянства была за-
1 Бузескул, ук. соч., 173. Ср. Петрушевский, «П. Г. Виноградов как
Вциальный историк», Л., 1930, стр. 3 сл.
2 См. С. А. Котляревский, П. Г. Виноградов, Очерки по истории права ,
Юридич. Вестник», 1915, т. XII, стр. 167—170.
I 3 «Исследования по соц. истории Англии», стр. 259, цит. у Петрушевского,
к. соч., стр. 19.
к
309
крепощена, функционирование этого суда без участия определенного
количества свободных заседателей считалось невозможным; если та-
ких свободных людей в маноре не оказывалось налицо, то для форми-
рования суда лорду манора приходилось «занимать» их па стороне.
Этот обычай, чрезвычайно стеснительный для феодалов, несомненно,
свидетельствует о том, что свободные крестьяне некогда встречались
повсюду в Англии. Искусная комбинация подобных, сравнительно
незначительных, наблюдений с положительными данными позволяет
Виноградову неопровержимо обосновать свои положения. Достаточно
сказать, что сам Сибом вынужден был признать их правильность
и что конструкция Виноградова, построенная в духе господствующей
теории генезиса феодализма, легла в основу всех новейших трудов и
учебников по истории английского права.
Виноградов был очень далек от марксизма, но некоторые его фор-
мулировки приемлемы и для марксиста. Он подчеркивает свой интерес
к социальной истории, главным содержанием которой является, по
его выражению, «экономическое развитие наций, их классовые деле-
ния и формы кооперации».1 Правовая история, которая была глав-
ным предметом его занятий, представлялась ему как «аспект социаль-
ной истории». Его представления о родовом строе древних кельтов,
о происхождении общинной системы, о зарождении феодальных Отно-
шений приближаются к взглядам Энгельса по этим вопросам.
В качестве либерального, весьма передового по тому времепи
историка, принимавшего к тому же деятельное участие в обществен-
ной жизни, Випоградов был неприятен царскому правительству.
В 1901 г. ему пришлось подать в отставку и уехать в Англию, где его
знали и ценили и где ему была предоставлена кафедра в Оксфорд-
ском университете. После 1905 г. он возобновил чтение некоторых
курсов в Московском университете, но в 1911 г. окончательно
порвал с Россией. В его оксфордский семинарий стекались моло-
дые ученые из разных стран Европы и из Америки. Его научная
активность в оксфордский период доставила ему исключительно
выдающееся положение в ученом мире. Как общественный деятель,
Виноградов был типичным буржуазным либералом. В 1905 г.
он испугался движения рабочих и крестьян и стал решительно вы-
ступать против революции, и Ленин заклеймил его как «ученого лакея
российской буржуазии». 1 2 После Великой Социалистической рево-
люции Виноградов стал открытым врагом Советской Россий. 3
1 «Исслед. по соц. истор. Англии». Цит. у Петрушевского, стр. 24.
2 Ленин, Сочинения, т. VIII, стр. 190.
3 Из семинаров Виноградова вышла небольшая историографическая работа А. К. Д ж и-
вел егова, «Городская община в средние века», 1901, к которой примыкают научно-попу-
лярные очерки того ясе автора: «Средневековые города в Западной Европе», 1902 и «Тор-
говля на Западе в средние века», 1904. В дальнейшем А. К. Дясивелегов, продолясающий
и ныне работать в СССР, сосредоточил свое внимание преимущественно на вопросах итальян-
ского Ренессанса. Помимо ряда специальных статей, сюда относятся его работы «Начало
Возрождения в Италии», 1908, 2-е изд. 1923; «Очерки итальянского Возрождения», 1929,
«Данте Алигиери», 1933, «Микель Анджело», 1938, и др. Дживелегов стоит на позициях
экономического материализма, и многие его выводы, страдающие грубым упрощенчеством,
совершенно неприемлемы для марксиста. Но прекрасное знание источников и всей эпохи,
а также популяризаторский талант Дживелегова обеспечивают его работам заметное
место в советской научно-учебной и популярной литературе,
310 ,
„ „ т„ Учеником Герье был также Н. И. Кареев
(1850—1931), посвятившии свою научную деятель-
ность преимущественно истории нового времени, но имеющий отно-
шение и к истории средних веков своими многочисленными научно-
популярными трудами и учебными пособиями («Введение в курс
истории средних веков», 3-е изд. 1895; «Учебная книга истории сред-
них веков», 9-е изд. 1913 г.; «Поместье-государство и сословная монар-
хия средних веков», 3-е изд. 1913 г.; «Западно-европейская абсолют-
ная монархия XVI—XVIII вв.», 1908; «История Зап. Европы в новое
время», где первые два тома охватывают период XIV—XVII вв.).
Главным предметом исследовательской работы Кареева была история
французской буржуазной революции и ее предпосылок, а лучшим его
трудом па эту тему является магистерская диссертация «Крестьяне
и крестьянский вопрос во Франции в последней четверти XVIII в.»
М., 1879. Эту книгу высоко оценил Карл Маркс, назвав ее в письме
к Ковалевскому «превосходной». 1 Карееву принадлежит также боль-
шое число работ на историко-философские и методологические темы,
из которых самой крупной является докторская диссертация «Основ-
ные вопросы философии истории», 2 тт., 1883; 3-е изд. 1907. Исклю-
чительная научная плодовитость и разносторонность интересов
Кареева сделали его имя широко известным. Многие из его работ
переводились на иностранные языки.
Подобно Виноградову, Кареев являлся и в своей научной и в об-
щественной деятельности типичным буржуазным либералом, может
быть толькф более левого оттенка. Будучи профессором сначала Вар-
шавского (1879—1884), затем Петербургского университета (1885—
1931), он развил большую публицистическую и общественную деятель-
ность, был одним из основателей кадетской партии, сотрудником многих
либеральных и народнических газет и проч. По своим методологиче-
ским взглядам он принадлежал к позитивистскому направлению,
являлся приверженцем так пазыв. «субъективной школы» Лаврова
и Михайловского в социологии и выступал с рядом статей против
марксизма и «экономического материализма».2
Третьим крупным историком позитивистом того
М. М. Ковалев- же поколения, что Виноградов и Кареев, является
ски ‘ М. М. К о в а л е в с к и й (1851—1916). Подобно
Виноградову, Ковалевский был историком права и историком-экономи-
стом, подобно Карееву, он много занимался проблемами социологии и
был последователем и продолжателем Огюста Копта. Но Ковалевского
от обоих упомянутых выше ученых отличает то, что он длительное время
находился под пепосредственным влиянием Маркса, назвавшего его
даже одним из своих «друзей «по науке».3
С 1877 г. в течение 10 лет Ковалевский был профессором Москов-
ского университета по юридическому факультету. Читая лекции по
конституционному праву западноевропейских государств, он, есте-
1 Маркс и Энгельс, Сочинения, т. XXVII, стр. 28.
2 См. о «критике» исторического материализма у Кареева остроумные замечания
Г. В. Плеханова, «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю»,
И., 1938, стр. 34 сл., 92 сл.
’Маркс и Энгельс, Сочинения, т. XXVII, стр. 62.
an
ствепно, пе мог не демопстировать на каждом шагу политической
отсталости царской России. В 1887 г. он был за свой либерализм уво-
лен без прошения с следующей характерной мотивировкой министра
народного просвещения: «Лучше иметь преподавателя со средними
способностями, чем особенно даровитого человека, который, однако,
несмотря на свою ученость, действует на умы молодежи растлевающе».1
Будучи богатым человеком, Ковалевский после увольнения уехал
за границу, где читал лекцпи в разных университетах (в Стокгольме,
Брюсселе, Париже, Лондоне), уделяя большую часть своего времени
научной работе. В 1905 г. оп возвращается в Россию, становится
членом Государственной Думы, затем Государственного Совета и, в то
же время, профессором Петербургского университета и (с 1914 г.)
членом Академии Наук. К этому времени, хотя оп называл себя «не-
исправимым либералом», его либерализм, под влиянием подъема
революционного движения, сильно потускнел. Даже в его научных
взглядах произошла постепенная перемена. Из сторонника «экономи-
ческого объяснения истории» (марксистом он никогда не был, хотя
и называл себя «учеником Маркса») оп становится защитником идеи
«множественности факторов», плюралистом.2
Из многочисленных работ Ковалевского историографию средних
веков могут интересовать главным образом: 1) исследования по исто-
рии средневековой Англии («История полицейской администрации и
полицейского суда в английских графставах с древнейших времен до
смерти Эдуарда III, Прага, 1877; «Общественный строй Англии в конце
средних веков», М., 1880, и др.); 2) работы по истории древнейобщины
и ее разложения («Общинное землевладение. Причины, ход и послед-
ствия его разложения», М., 1879; «Древне-германская марка», Юрид.
Вестпик», 1886, № 4; «Сельская община в Закавказье», Юрид. Вест-
пик, 1889, №6; «Закон и обычай на Кавказе», 1890,2 тт., и мн. др.3;
3) «История Великобритании», СПБ, 1912—обширный обзор, соста-
вленный для энциклопедии бр. Гранат, тт. VIII и IX, 4) наконец,
монументальный труд — «Экономический рост Европы до возникно-
вения капиталистического хозяйства», 1898—1903, 3 тт. Последняя
из этих работ вышла с дополнениями в немецком переводе (Die okono-
mische Entwicklung Europas bis zum Beginn der kapitalistischen Wirt-
schaftsform, I—VII, 1901—1914).
В своих английских студиях Ковалевский интересуется, с одной
стороны, вопросом о происхождении и функционировании англий-
ского местного самоуправления — темой, привлекавшей, как мы ви-
дели, многих европейских историков-либералов, с другой — социаль-
но-экономической структурой Англии. Книга, посвященная послед-
нему вопросу («Общественный строй Англии в конце средних веков»),
является его докторской диссертацией. Здесь, в попытках установить
связь между распределением движимой и недвижимой собственности
и взаимоотношениями классов, особенно сильно сказывается влияние
марксизма. В работах, относящихся к первобытной общине, Ковалев-
1 «Максим Ковалевский», Сборник статей, П., 1918, стр. 28.
г Там же, стр. 206 сл.
8 См. Н. Ф и л и п и о в, М. М. Ковалевский, исследователь обычного права («Юри-
Дич. Вестник», 1916, т. XV, стр. 143—157).
312
ский стоит на почве теорий Маурера и Моргана, которые он, путем
широкого применения историко-сравнительного метода, не только
обосновывает на самом разнообразном материале, но в некоторых
отношениях развивает далее. Энгельс в «Происхождении семьи»
и в предисловии к «Развитию социализма от утопии к науке» отзы-
вается весьма положительно об этих работах Ковалевского. Но самым
важным его трудом является «Экономический рост Европы», в котором
не только сводятся результаты его специальных исследований, но
заключено и огромное количество новых материалов, извлеченных
частично из архивов-, частично из неизмеримого богатства печатных
псточников. В мировой литературе это единственный оригинальный
труд такого широкого охвата, не антиквированный в некоторых своих
частях специальными новейшими исследованиями.1 Первый том по-
священ уяснению римских и германских элементов в образовании сред-
невекового поместья и сельской общины, а также экономике феода-
лизации недвижимой собственности в Англии, Германии и Франции.
Во втором томе дается характеристика поместного хозяйства в основ-
ных странах Европы, в том числе в Испании и Италии. В третьем
томе рассматривается развитие цехового строя, восстания ремеслен-
ников и ремесленного предпролетариата, особенно в XIV в., экономи-
ческие последствия Черной смерти 1348—1349 гг. и проч. Последней,
между прочим, автор придает исключительно большое значение,
в соответствии с общим взглядом, который он проводит на протяжении
всего своего труда, а именно, что основной движущей силой всего
общественного развития является рост населения. «Важнейшим фак-
тором эволюции, — пишет он, — является в каждый данный момент
и в каждой данной стране рост населения, большая или меньшая его
густота, от которой зависит прежде всего выбор форм производства,
а затем зависят размер и порядки фактического владения землей и
самый характер общественных отношений».1 2
По замечанию одного автора, «весь «Экономический рост Европы»
может рассматриваться, как опыт изучения влияния роста населения
на социальную жизнь людей».3 Рассматриваемый с этой стороны,
труд М. Ковалевского, конечно, нас удовлетворить не может. Маркс
давно доказал, что рост населения сам по себе не определяет социально-
экономического развития, а, наоборот, полностью определяется по-
следним. Но в «Экономическом росте Европы» научную ценность пред-
ставляет не эта ошибочная идея, а обширный и хорошо систематизиро-
ванный материал, на основе которого раскрывается специфика фео-
1 Следует, впрочем, отметить ряд ошибок и неточностей в ссылках и цитатах Кова-
левского.
2 «Экономический рост Европы», т. I, стр. VII сл.; ср. т. II, стр. 375 сл. и 701 сл.
Ср. также положение, выставленное Ковалевским в другой работе — «Развитие народ-
ного хозяйства в Зап. Европе», 1899, стр. 2: «Продолжительные изыскания привели меня
к тому, что главным фактором всех изменений экономического строя является не что иное,
как рост населения».
3 Сборник «М. Ковалевский», 1918, стр. 183. Ср. Н. Грацианский, Ковалев-
ский как историк средневековья, «Вестн. Европы», 1916, июнь, стр. 143—155, и С. А.
Котляревскпй, Памяти М. М. Ковалевского, «Юрид. Вестник», 1916, т. XIV,
стр. 134—137.
313
дальней экономики в различных странах Европы на протяжении
целого тысячелетия ее развития.1
л . .. Четвертым виднейшим представителем либерально-
уч Ц1к ’ позитивистского паправления в русской историо-
графии был И. В. Лучицкий (1845—1918), который в ряде своих
конкретных исторических работ проявляет себя как стихийный мате-
риалист, наиболее из всех прогрессивных русских ученых прибли-
зившийся к марксистскому пониманию истории. О прогрессивных
политических и общественных симпатиях Лучицкого свидетельствует
самая тематика его работ. Почти все они посвящены проблемам истории
крестьянства в средние века или накануне и во время Французской
буржуазной революции, а также истории демократического движения
и классовой борьбы во Франции XVI века.
Последняя тема особенно занимала Лучицкого в ранний период
его деятельности, и ей он посвятил свою магистерскую и докторскую
диссертации. Первая из них носит название «Феодальная аристократия
и кальвинисты во Франции», 1871, вторая—«Католическая лига и
кальвинисты во Франции. Опыт истории демократического движения
во второй половине XVI в.», 1877. Обе эти работы основаны на со-
вершенно неиспользованных ранее архивных материалах, которые
Лучицкий собирал на протяжении многих лет в ряде провинциальных
городов Франции. Нужно заметить, что история так назыв. религиоз-
ных войн во Франции, по своей сложности и запутанности, принад-
лежит к числу одной из труднейших тем западноевропейской истории
и является наименее разработанной в науке. Обе работы Лучицкого
представляют первое строго-научпое исследование данного вопроса
и по пастоящее время в сущности никем еще не превзойдены.
Вопреки господствовавшему ранее представлению о демократи-
ческом характере гугенотского движения во Франции 60—80-х гг.
XVI в., Лучицкий твердо установил связь между этим движением
п феодальной реакцией. Вместе с тем его работы ниспровергают долгое
время господствовавшую концепцию о чисто религиозном характере
борьбы гугенотов с католиками. Лучицкий рассматривает «религиозные
войны» как борьбу, «которую старые средневековые элементы, фео-
дальная аристократия и даже целые провинции... вели с тою повою
силою, которая в течение четырех или пяти веков успела развиться»
во Франции, т. е. с королевским абсолютизмом. Эту борьбу силы фео-
дального мира вели под предлогом защиты «старой свободы» — одни
под знаменем протестантской (кальвинистской), другие — под зна-
менем католической церкви. Основные элементы феодальной оппо-
зиции против королевской власти сгруппировались вокруг кальви-
нистской церкви, но к гугенотскому дворянству примкнула и часть
католической знати, так называемые «политики». Что касается той груп-
пы аристократии, которая во главе с Гизами основала Католическую
лигу и вела борьбу с гугенотами, то и в ее среде были сильны соци-
альные притязания, враждебные королевской централизации. Лига
1 Помимо названных выше многочисленных статей о М. М. Ковалевском см. также
А.. Б о г о л е п о в, М. Ковалевский, как историк политической мысли, «Вести. Европы»,
1916, июль; Н. Кондратьев, Ковалевский как учитель, «Вести. Европы», 1916,
май; П. С т р у в е, М. М. Ковалевский, «Русск. Мысль», 1916, май.
314
носила столь ясно выраженный феодальный характер, что все ее по-
пытки привлечь в качестве союзника городскую буржуазию оказались-
тщетными. Последняя в большинстве случаев придерживалась «пас-
сивной политики». Точно так же и гугенотская буржуазия, главным
образом южно-французских городов, только в первое время выступала
в союзе с гугенотским дворянством; сближение последнего с «поли-
тиками», «идолопоклонниками», т. е. с умеренными дворянами-като-
ликами привело к расколу и борьбе внутри гугенотского лагеря. Од-
нако все возраставшее бессилие правительства и разгул феодаль-
ного бесчинства в стране заставили все третье сословие выступить
против королевской власти. 1
«...Книги Лучицкого, —пишет его биограф Е. В. Тарле, —были
струею свежего воздуха, проникшей в затхлое помещение; они давали
реальное, научное объяснение всей «героической» эпохе политических
выступлений гугенотов и отпора, данного им католическою реакциею.»
К сожалению, этот капитальный труд остался незаконченным, так
что наиболее решающая фаза борьбы, равно как ее конечный исход
не получили освещения. Тем не менее, тот путь, которым шел автор
к разрешению сложной проблемы «религиозных войн», является
несомненно правильным, приводящим к вполне удовлетворительному
объяснению социального и политического кризиса во Франции XVI
века. Характерно, что для французской буржуазной историографии
обе книги Лучицкого прошли почти незамеченными, в то время как
труды того же автора по истории крестьянства и аграрного строя
Франции XVIII в. приобрели широкую известность па Западе и вошли
в научный оборот.1 2
Лучицкому принадлежит ряд других, небольших по объему, ио
весьма ценных работ, относящихся к истории средних веков. Таковы
статьи: «История поземельной общины в Пиренеях» («Отечественные
Записки», 1883), написанная по архивным данным, собранным автором
в Испании; «Земледелие и земледельческие классы в Италии», 1892,
«Киевский сборн.»; «Рабочее население и экономическая политика
германских городов XV—XVI вв.», 1894; «Очерки экономических
отношений в Зап. Европе с XVI века», приложенные к русскому пе-
реводу «Истории нового времени» Зеворта, 1883, и мп. др. Особо
следует отметить его историко-философские и культурно-исторические
статьи в позитивистском органе «Знание». В качестве представителя
позитивизма в философии и защитника экономического истолкования
истории, И. В. Лучицкий явился инициатором перевода на русский
язык ряда известных произведений либерально-позитивистской исто-
рической мысли, в роде «Истории умственного развития Европы»
Дрэпера.
Be еловекий ^ак кРУпная научная индивидуальность, Лучиц-
ее век . KHg, подобно Виноградову, имел многочисленных
учеников, сыгравших видную роль в развитии русской историографии.
1 См. «Исследования И. В. Лучицкого по социальной истории Франции в эпоху рели-
гиозных войн» Е. П етрова в «Научном историческом журнале», 1914, кп. 4, и статью
Е. Тарле о Лучицком в «Голосе Минувшего», 1914, № 1.
2 См. статью Анри Сэ,«Чем экономическая и социальная история Франции XVIII в.
обязана трудам Лучицкого?» в «Научн. ист. журя.», 1914, кп. 4.
315
К тому времени, когда они выступили на научное поприще, русская
наука «всеобщей» истории, благодаря деятельности их учителей, уже
получила признание на Западе. Помимо рассмотренных историков,
этому содействовали некоторые ученые того же поколения, не создав-
шие своей школы в русской медиевистике, по своими трудами сделав-
шие в нее солидный вклад. Крупнейшим из таких историков являлся
профессор Петербургского университета, а с 1881 г. академик А. Н.
Веселовский (1838—1906), который по своей специальности
принадлежит к историкам литературы, но который в качестве иссле-
дователя итальянского Возрождения занимает почетное место и в исто-
риографии средних веков. Его магистерская диссертация «Вилла
Альберти. Новые материалы для характеристики литературного и
общественного перелома в итальянской жизни XIV—XV ст.», 1870,
основанная на важном источнике, открытом самим автором в итальян-
ских архивах, сразу поставила его в первые ряды выдающихся евро-
пейских историков. Как этот, так и другой его капитальный труд
«Боккаччио, его среда и сверстники», 1893—1894, 2 тт., несмотря на
их внешне историко-литературный характер, являются чисто истори-
ческими исследованиями, пролагающими новые пути в изучении италь-
янского Ренессанса. По своей методологической направленности А. Н.
Веселовский был передовым ученым. Он был одним из первых исто-
риков, связавших изучение культурных явлений с анализом социаль-
ных отношений в эпоху Возрождения. К сожалению, если не считать
двух небольших статей, он не дал крупного синтетического труда по
Возрождению.
Эту задачу поставил перед собой и пытался ее разрешить — только
в другом плане и иным методом — младший современник Веселов-
ского, московский профессор М. С. Корелин (1855—1899).
Любимый уйеник Герье («enfant cheri», по выражению Н. Кареева),
Корелин усвоил у последнего интерес к идейной жизни и пренебре-
жение к социально-экономическим предпосылкам ее развития. Этим
определяется и выбор темы для основной работы его научной жизни —
«Ранний итальянский гуманизм и его историография» (2-е изд. 1914 г.
в 4 тт.) — и метод ее осуществления. Автор анализирует произведения
гуманистов, следит за формированием нового мировоззрения в Италии
XIV—XV вв., по отказывается видеть связь гуманизма с теми эконо-
мическими сдвигами и с той классовой борьбой, которые происходили
в этот период на почве Италии. За попытку установления такой связи
он резко критикует, между прочим, Каутского («Ранний гуманизм»,
I, стр. 239), выставляя общее положение, что «с точки зрения эконо-
мического материализма» вообще нельзя якобы объяснить гуманисти-
ческого движения. Для Корелина «идеи гуманистов — результат
культурного роста личности» (там же, стр. 270), но чем обусловлен
этот рост, на это его исследование не дает ответа. В сущности, он
взял у Я. Буркгардта мысль о том, что основным содержанием и пред-
посылкой гуманизма является индивидуализм, что культура Ренес-
санса — индивидуалистическая культура, п обосновал эту мысль
с помощью детального изучения источников (там же, стр. 215). Не-
сомненной заслугой Корелина является тщательно обставленное дока-
зательствами положение, что интерес гуманистов к античности был
«результатом их стремления найти прочную опору для своих мыслей
и настроений и вместе с тем готовое орудие для борьбы с представите-
лями старины».1 Это положение, идущее против распространенного
взгляда па Ренессанс как «возрождение классической древности»
(взгляда, защищаемого в известной книге К. Фойгта), сделалось поело
Корелина прочным достоянием науки. Другой его заслугой является
то, что он пустил в научный оборот огромный материал, ранее нахо-
дившийся в пренебрежении или вовсе неизвестный, облегчив тем
самым понимание гуманизма, как движения целого общественного
слоя. Но вся трактовка гуманизма в целом является у него сугубо
идеалистической.
С таких же крайне идеалистических позиций Корелин рассматри-
вает в своих научно-популярных работах и другие явления всемир-
ной истории — падение Римской империи («Культурный кризис
в Римской империи», «Русск. Мысль», 1892, и отдельно, под назва-
нием «Падение аптичпого миросозерцания»), и развитие средневекового
папства («Важнейшие моменты в истории средневекового папства»,
1890).
Названные работы составились из научно-популярных лекций,
которые Корелин читал в Московском обществе грамотности. Выхо-
дец из крестьян, получивший первоначальное образование у сель-
ского дьячка, Корелип высоко оценивал значение популяризаций
научных знаний среди парода, рассматривая это как «нравственный
долг и общественное служение ученого». «Общественное значений
каждой пауки, — говорил оп, — заключается в ее просветительном
влиянии и начинается с того момента, когда результаты научного
исследоваппя выходят из кабинета или из лаборатории, становятся
достоянием более или менее широких кругов общества и оказывают
воздействие на мысль и через нее па жизнь». Корелин принадлежит
таким образом к тем прогрессивным кругам русской буржуазной ин-
теллигенции, которые вели широкую просветительную работу, хотя й
в неприемлемом для нас направлении, но для своего времени имевшую
положительное значение.2
К числу таких же историков-«обществеппиков», проявлявших,
пожалуй, еще более прогрессивный образ мыслей, принадлежали ii
два других ученика Герье — Р. Ю. Виппер (род. в 1859 г.) И
Е. Н. Щепкин (1858—1921). Оба они отличались широкими науч-
ными интересами, будучи, подобно своему учителю, «всеобщими» исто-
риками в буквальном смысле этого слова. Оба занимались историко-
философскими и методологическими вопросами, а в области конкретной
истории — самыми различными ее разделами. Так, Випперу принадле-
жат, между прочим, работы по истории древнего Востока, Греции,
Рима, учебники древней, средней и новой истории для средней и выс-
1 См. Кареев, Введение к соч. Корелина, «Ранний гуманизм», изд. 2-е, 1914,
* О М. С. Карелине см. статьи Кареевав «Вестнике Европы» за 1893 г., в «Русск-
Мысли» за 1900 г.; В. И. Г е р ь е в «Вести. Европы» за 1900 г.; М. К. Любавског»)
и М. Иванцова, Корелин как профессор и руководитель студенческих занятий,
в «Русск. Мысли» за 1899 г.; К о н с к о г о в ЖМНП за 1899 г. См. также вводные статьй
к I т. «Раннего итальянского гуманизма», 1914, и Б у з е с к у л, op. cit., т. II, стр. 40 сл,
[Итальянским гуманизмом занпмался также В. Н. Забугин, автор исследований
о Помп. Лете на итальянском (1909—1912) и русском (1914) языках].
317
шей школы. Щепкин много занимался историей не только Запада, но
и России, особенно вопросом о Лжедимитрии. Виппер одно время был
весьма близок к материалистическому пониманию истории, но еще
незадолго перед Октябрьской революцией оп с этой позиции сошел.
Щепкин проделал обратную эволюцию: первоначально верный после-
дователь идеалистической «объективной» школы Ранке, он к началу
XX в. переходит на позиции позитивизма, а в последние годы жизни,
к сожалению, не оставившие следов в его научном наследии, стано-
вится марксистом и членом Коммунистической партии.
Важнейшим трудом Виппера являлась его диссертация (за кото-
рую он получил от Московского университета сразу докторскую
степень), «Церковь и государство в Женеве XVI века в эпоху Каль-
винизма», М., 1894. Эта книга являлась, несомненно, шагом вперед
по сравнению с существовавшей на ту же тему литературой. «До сих
пор,—пишет Виноградов,—литература интересовалась преимуще-
ственно догматическими построениями и комбинациями идей; испра-
вляя работу своих предшественников, — наш исследователь погру-
зился в историю городских партий, классов и учреждений».1 Каль-
винизм, таким образом, выступает у Виппера, как «продукт живой
общественной борьбы». Однако, рассматривая кальвинизм только
в связи с внутренними отношениями в Женеве, автор не учел его
значения как «догмы», которая «отвечала требованиям самой сме-
лой части тогдашней буржуазии»,1 2 не показал, что именпо в учении
Кальвина сделало его знаменем борьбы передовых элементов европей-
ского общества XVI в. Отклонив от себя анализ догматики Кальвина,
Виппер закрыл себе путь к пониманию ее социально-экономической
подосновы. В этом отношении работа Виппера была впоследствии зна-
чительно превзойдена Вебером и Трельчем, которые, по крайней мере,
делают попытку, правда совершенно неудачную, — раскрыть классовое
содержание догмата о «предопределении», оставленного Виппером без
внимания.
Не может нас вполне удовлетворить по своим установкам и обстоя-
тельное исследование одесского профессора Е. Н. Щепкипа «Русско-
Австрийский союз во время Семилетней войны», 1902. Автор огра-
ничил свою задачу рассмотрением чисто политической и дипломати-
ческой стороны дела в духе исследований Ранке. Но его работа, осно-
ванная па данных Венского и Копенгагенского архивов, очень интен-
сивно проработанных, дает богатый фактический материал.
Такое же разнообразие паучпых интересов, направленных на раз-
личные европейские страны и различные проблемы их истории, харак-
теризует и многочисленных учеников И. В. Лучицкого. Один из них
Н.П. Любович (1855—1935) сосредоточил свое внимание преиму-
щественно на истории Польши. Его магистерская диссертация («Исто-
рия Реформации в Польше», 1883) является «основным трудом по
данному вопросу».3 Значительным вкладом в пауку была и его док-
1 См. статью Виноградова, «Кальвин и Женева», «Русская. Мысль», 1894, кн.
XI, стр. 134 сл.
2 Энгельс, Введение к брошюре «Развитие социализма от утопии к науке», Маркс
и Энгельс, Сочинения, т. XVI, ч. II, стр. 297.
8 Бу sec ку л, указ, соч., т. II, стр. 63.
торская диссертация «Начало католической реакции и упадок рефор-
мации в Польше», 1890. Для обеих работ характерно стремление ав-
тора вскрыть «общественно-экономические подосновы» реформацион-
ного движения и рассматривать его как проявление определенной
социальной борьбы. Ему принадлежит даже специальная статья на
тему об «Общественной роли религиозных движений» (1881), в которой
доказывается, что религия в эпоху Реформации служила только «зна-
менем» социальных движений. Во всем этом чувствуется влияние
передовой школы Лучицкого и свежее веяние наиболее прогрессив-
ных идей европейской позитивистской исторической мысли. Другой
ученик Лучицкого, В. К. Пискорский (1867—1910) занимался
преимущественно Испанией, история которой, в то время довольно
слабо разработанная в науке, влекла к себе и его учителя. Важней-
шими работами Пискорского на «испанские» темы являются обе его
диссертации: «Кастильские кортесы в переходную эпоху от средних
веков к новому времени», 1897 и «Крепостное право в Каталонпи
в средние века», 1901, получившие высокую оценку в Европе и, в част-
ности, в самой Испании.
Самым молодым из учеников Лучицкого является ныне здравствую-
щий советский историк акад. Е. В. Тарле (род. 1875 г.), кото-
рый дебютировал работой по истории XVI века («Общественные воззре-
ния Томаса Мора в связи с экономическим состоянием Англии его вре-
мени», 1901), чтобы перейти затем к истории нового времени, особенно
к изучению Французской буржуазной революции и наполеоновского
времени, где ему принадлежит ряд весьма ценных, выдающихся иссле-
дований. Впрочем, впоследствии Е. В. Тарле неоднократно возвра-
щался к темам средневековой истории в своих научно-популярных
работах (напр. «История Италии в средние века» и «История Италии
в новое время», 1901 и 1903).
К числу ученпков киевского ученого принадлежит и другой совет-
ский историк — акад. Д. М. Петрушевский (род. 1863 г.),
посвятивший большую часть своей научной жизни исследованию
социально-экономической истории Англии в средние века. Сюда отно-
сятся: его основной труд — «Восстание Уота Тайлера» (1-е изд. 1897—
1901, 2-е — 1914, 3-е — 1930), «Очерки из истории Английского госу-
дарства и общества в средппс века (1-е изд. 1903 г., 3-е — 1930 г.),
«Великая хартия вольностей», 1915 и большое число специальных
статей.
Интерес к истории Англии, характерный для всей русской либераль-
ной профессуры 80—90-х гг. прошлого века, в частности интерес к сред-
невековому английскому крестьянству с его общиной и тяготевшим
над последней феодальным гнетом, был создан в значительной степени
проблемами русской действительности. В связи со спорами между
марксистами и народниками о роли и дальнейших судьбах русской
общины, этот вопрос стоял в центре внимания наиболее передовых
историков. «Специальный вопрос о жизнеспособности великорусской
передельной общины после крестьянской эмансипации трудно по-
нятным для последующих поколений образом волновал умы, пла-
менна сердца, пополняя слезами умиленные глаза, сплетался с жгу-
чим вопросом об особенности русской судьбы, о русской, особенно
319
русской крестьянской душе, об обходе злой страды капиталисти-
ческого своекорыстия и насилия, о кратчайших стезях к царству соци-
альной справедливости...»1
Мы впдели, какое большое место в своей научной работе отводили
вопросу об общине Лучицкий, Ковалевский и Виноградов. Послед-
ние два обратились именно к английскому материалу, потому что
в Англии жизнь средневековой общины, благодаря обилию источ-
ников (см. выше, стр. 243), могла быть наиболее полно изучена и
потому что здесь могло быть наилучше прослежено разрушительное
действие капиталистического развития на общину и мелкое кре-
стьянское хозяйство. С другой стороны, в революционных движениях
английского средневекового крестьянства видели ближайшую анало-
гию с восстаниями русских крестьян. Недаром М. Ковалевский одну
из своих работ, посвященных восстанию Уота Тайлера в 1381 г.,
озаглавил «Английская Пугачевщина» («Русск. Мысль», 1895, № 5).
Наконец, Англия привлекала к себе русских прогрессивных буржуаз-
ных ученых (а в свое время — французских и немецких), как «обето-
ванная» страна западноевропейского либерализма и «процветающего»
капитализма. Историки, государство веды и экономисты, изучая Ан-
глию, пропагандируя знакомство с ее прошлым, с ее конституцией и
экономическим строем, несомненно, удовлетворяли определенные за-
просы русского буржуазного общества конца XIX — начала XX в.
При этом, естественно, дело не обходилось без идеализации англий-
ского прошлого, не говоря уже о настоящем.
В этой обстановке, под этими идейными влияниями складывались
и научные интересы Д. М. Петрушевского. «Восстание Уота Тайлера»
представляет собою мастерский анализ манориального хозяйства
и причин его разложения в XIV в. Особое внимание обращено на так
назыв. «рабочее законодательство» после Черной смерти и его роль
в создании предпосылок восстания. Работа написана в том духе гуман-
ности, сочувствия к угнетенным массам, который принадлежит к луч-
шим традициям русской передовой науки. Однако уже здесь заметна
идеализация и «манориального обычая» до разложения манора, и фео-
дального государства. Представление автора о «гармонии хозяйствен-
ных интересов» виллапа и манориального лорда нуждается в сильней-
шем ограничении, а трактовка феодального государства, как надклассо-
вой силы, которая в своем рабочем законодательстве заботилась о вос-
становлении «социальной справедливости», является просто неверной и
противоречащей фактам. Эти неправильные установки, в связи с некри-
тическим восприятием автором некоторых новейших откровений запад-
ной наукй, к тому же получили впоследствии еще совершенно неприем-
лемое для марксиста методологическое обоснование.
Методологическими проблемами Д. М. Петрушевский занимался
издавна, примыкая к наиболее левому течению позитивизма. Еще
в 1892 г. в своей статье об известной работе Виноградова «Villainage
in England» (ЖМНП, декабрь) он выставляет положение, что един-
ственно научной является «материальная история», противополагая
1 Савин в «Истории. Известиях», 1916, т. I, стр. 175—176, цит. у Е. А. К о с Мин-
ск о г о, «Исследования Савина по истории Англии», Труды Ин-та Истории, Сборп.
статей, Вып. I, М., 1926, стр. 22.
320
ей «культурную историю» только в качестве предшественницы подлин-
ной науки. Под «культурно-историческим» направлением он при этом
разумеет то направление, которое рассматривает «общественный про-
цесс с точки зрения индивидуальной психологии». Сам же он защищает
ту мысль, что «прежде чем изучать развитие высших отправлений
общественного организма» (т. е. культуру), необходимо «изучение
структуры, генезиса и развития самого общественного организма
и изучение его элементарных отправлений, вовсе не предрешая вопроса
о роли идей в общественном развитии»...1
При всей смутности представлений Петрушевского о сущности под-
линно марксистского понимания истории, он все же отстаивал передо-
вые для буржуазной науки того времени взгляды «экономизма», а
в своих конкретных исторических работах проявил себя как стихийный
материалист. В своей статье «К вопросу о логическом стиле историче-
скойнауки» (1916), где онполемизирует с Риккертом, признавая историю
наукой, которая применяет и генерализующий и индивидуализирующий
методы»,2 Петрушевский еще твердо стоит на позициях позитивизма.
Впоследствии, однако, субъективно-идеалистические построения М. Ве-
бера и других теоретиков оказали на него сильное влияние. Еще боль-
шее влияние на него, как на конкретного историка, оказал
к взглядам которого Петрушевский присоединился в 4-м издании своих
«Очерков из истории средневекового государства и общества» (1915),
в то время как П. Виноградов отнесся к этим взглядам скорее отрица-
тельно. 3 Петрушевский, «вслед за Дошлем», как он сам выражается,
отвергает теперь «натурально-хозяйственную концепцию средневеко-
вого строя и проблему феодализма старается освободить от связи
с этой концепцией». Вопреки взглядам не только Маркса и Ленина,
но и передовой буржуазной науки периода ее расцвета, он считает,
что «для феодального режима характерна не личная и не экономическая
зависимость человека или социальной группы от другого человека или
другой социальной группы (т. е. не — как сказал бы марксист — спо-
соб производства и связанный с этим характер эксплоатации), а исклю-
чительно зависимость между ними политическая, основанная на пуб-
личном праве...» «Крепостничество феодальной эпохи,—разъясняет
он эту мысль, —есть явление, лишь совпадающее по времени с фео-
дальной эпохой, по существу же оно явление не феодальное, а дофео-
дальное, представляя собою вид личной несвободы, являясь катего-
рией частного права и ничего общего не имея с феодализмом и феодаль-
ной зависимостью». С точки зрения Петрушевского, «феодализм есть
государственное учреждение, публично-правовой институт, созда-
ваемый государством для своего собственного укрепления; это есть
«своеобразное приспособление государством общества и его социальной
.структуры к своим основным потребностям, реорганизация государ-
Ф?' 1 См. резкую отповедь Кареева, защищавшего идеалистически-эклектическую точку
зрения в «Историч. Обозр.», 1892, т. 5, стр. 272 сл.
2 «Как и всякая другая наука, и наука историческая... должна быть и наукой об
Индивидуальном, и наукой об общем» (ук. соч., стр. 14).
3П. Виноградов, Экономические теории средневековья. История экономи-
ческой мысли, под ред. Железнова и Мануйлова, т. I, вып. 3,
L 21 О. Л. Вайнштейн—-448 321
ством общества в систему государственных тяглых сословий и распре-
деление между ними в форме сложного сотрудничества работы, необхо-
димой для существования государственного целого и правильного
его в данных культурных условиях функционирования».
Излишне говорить, насколько чужда марксизму система этих взгля-
дов, получивших дальнейшее развитие, обоснование и уточнение в позд-
нейших работах Петрушевского («Феодализм и современная исто-
рическая наука», 1923; «Очерки из экономической истории средневе-
ковой Европы», 1928 и др.). При этом Петрушевский не уберегся
еще от одной антинаучной тенденции новейшей буржуазной науки —
от модернизации. Ревизуя и произвольно ограничивая понятие феода-
лизма, он в то же время находит капитализм и в древности и в средних
веках, а реформы Диоклетиана трактует как проявление «государ-
ственного социализма».1
Однако все эти черты, умаляющие достоинства позднейших трудов
Петрушевского и заставляющие нас подходить к ним весьма крити-
чески, не мешают высокой оценке его научного творчества в целом.
Петрушевский принадлежит к числу передовых историков до-револю-
ционной России, которые пе замыкались в узко-специальную каби-
нетную работу, а стремились сделать ее выводы достоянием широких
масс. Отсюда большое число научно-популярных трудов, принадле-
жащих перу этого историка, трудов, отличающихся глубокой постанов-
кой вопросов, насыщенностью фактическим материалом и всегда актив-
ной творческой мыслью.
Те же черты характеризуют научную продукцию другого крупного
представителя «московской школы», ученика Виноградова, А. Н.
Савина (1873—1923). Его узкой специальностью была аграрная
история Англии XVI—XVII вв., о чем свидетельствуют обе его дис-
сертации («Английская деревня в эпоху Тюдоров», 1903, и «Англий-
ская секуляризация, 1906) и ряд небольших исследований по исто-
рии отдельных маноров.1 2 Но ему принадлежат и работы на другие
темы западноевропейской истории, составившиеся из прочитанных
университетских курсов и представляющие собою вполне самостоя-
тельные исследования: «История Западной Европы в XI—XIII вв.»
вып. 1—2 (1913, литогр.); «Лекции по истории Английской революции»,
1924; «Век Людовика XIV», 1930, и проч.
Исследовательскому методу Савина свойственно скептическое, недо-
верчивое отношение к данным, недоступным надежной проверке, и
большое внимание к статистическим данным, которые одни, по его мне-
нию, позволяют делать вполне достоверные выводы. Впрочем, выводы,
даже добытые таким путем, формулированы у Савина с большой осто-
рожностью, свидетельствующей об исключительной добросовестности
этого историка. Скрупулезная точность его исследовательской тех-
ники позволяет читателю с полным доверием отнестись к тем скупым
и обставленным многими оговорками обобщениям, которые имеются
в работах Савина. Читая их, невольно вспоминаешь положение Фю-
1 К этой идее, независимо от него, пришел итальянский историк V о1 р е в своей
работе «П Medio evo», 1926,
2 Они напечатаны в сборнике в честь проф. М, Любавского и в ЖМНП, 1916.
322
стеля де Ку ланжа о годах анализа, необходимых для одного дня
синтеза.
Основные выводы Савина об английской деревне XVI в. могут
быть сведены к немногим положениям. Ко времени Тюдоров сохра-
нились еще вилланы (крепостные), хотя и составлявшие ничтожный
процент (ок. 1%) в основной массе крестьянства. Земельные держа-
ния этой основной массы представляют копигольд, который «вышел
непосредственно из низкого вилланского держания». Процесс обез-
земеления копигольдеров проходил насильственно, но формально
в рамках законности, поскольку древний манориальный обычай очень
мало защищал права вилланского держания и открывал широкую
возможность для произвольных, насильственных действий лорда.
Правительство Тюдоров, вопреки установившемуся в буржуазной
литературе мнению, плохо или совсем не охраняло прав копигольде-
ров, оставляя их часто юридически беспомощными против захватов
и правонарушений лордов. В результате растет домен лорда, обосо-
бляющийся от крестьянских держаний, разлагается сельская община,
внутри которой ускоряется процесс расслоения на малоземельные
и многоземельные хозяйства.
В «Английской секуляризации» Савин, на основании тщательного
и блестящего анализа основного документа, так назыв. «Церковной
оценки», нарисовал картину монастырского землевладения, выяснил
размеры монастырских доходов и их отнюдь не «демократическое»
употребление, наконец, доказал, что секуляризованные монастырские
земли перешли частично к средним и, главным образом, к высшим
классам населения (к «состоятельным джентельменам», особенно к «са-
новникам, придворным, чиновникам центрального управления»).1
В то время как большинство историков «Московской школы»
увязывало свою научную работу с иптересами и запросами широ-
ких общественных кругов, нередко принимая и непосредственное
участие в политической жизни своего времени, Петербургских исто-
риков отличает большая специализация, большая оторванность от
жизни, известная сухость и замкнутость научных интересов. Объяс-
няется это, скорее всего, тем, что центром российского буржуазного
либерализма была Москва, где оппозиционные настроения передовой
профессуры встречали большую общественную поддержку, чем в чи-
новном царском Петербурге, в котором и контроль над содержанием
научной работы был более придирчивым. Достаточно сказать, что
между 1899 и 1906 гг. Греве и Кареев, два наиболее либеральных про-
фессора «всеобщей» истории, были отстранены на ряд лет от препода-
вания в Петербургском университете по самому ничтожному поводу.
О том, насколько царское правительство препятствовало здесь
(как, впрочем, и всюду) развитию даже буржуазной исторической
мысли, видно из тех трудностей полицейского и цензурного по-
рядка, с которыми приходилось бороться инициаторам и организато-
рам Исторического общества при Петербургском университете. Это
1 Основной материал о жизни и творчестве А. Н. Савина собран в «Трудах Инет.
|Йсторип», 1926, вып. 1; статьи П. Виноградова о Савине см. в ЖМНП, 1904
В1907 гг., а также Кареева и Егорова в «Анналах», книга III; Б у з е с-
Н» л, vk. соч., т. II, стр. 54 сл.
i
323
общество, основанное в 1890 г., проводило свою работу по двум сек-
торам: русской и всеобщей истории, под председательством проф.
Н. И. Кареева, и издавало свои орган «Историческое Обозрение».
С 1890 по 1915 г., т. е. за 25 лет, вышло в свет всего 20 томов этого
журнала, вместо предположенных 50 тт. (по 2 т. в год). Несмотря на
отсутствие в царской России других исторических журналов, «Исто-
рическое Обозрение» расходилось очень плохо. Равнодушие широкой
читающей публики к этому начинанию было обусловлено тем узко-
специальным характером, которое вынуждена была ему придать
редакция под давлением цензуры.1 Само общество, заседания кото-
рого, посвященные живым и волнующим историческим проблемам,
привлекали между 1895 и 1902 гг. массу молодежи, оказывается,
особенно со времени студенческих волнений 1899 и последующих
годов, под бдительным полицейским надзором и постепенно увядает.
В период реакции 1907—1912 гг. заседания общества происходили
редко и при незначительном количестве присутствующих ввиду
узко специального характера докладов, а также в результате запрета
устраивать публичные заседания с правом свободного входа для же-
лающих. Таким образом общество, включившее в свой состав в каче-
стве действительных членов наиболее видных историков всей России
и претендовавшее на роль некоторого центра русской исторической
мысли, было обречено на жалкое существование.
В тематике докладов, вынесенных на заседания общества, и ста-
тей, опубликованных в «Ист. Обозрении», непропорционально боль-
шое место занимали проблемы истории западноевропейского средне-
вековья. Эта исключительная активность петербургских медиевистов
в значительной мере сделалась возможной благодаря особенностям их
тематики, ее сравнительно большей оторванности от проблем окружаю-
щей действительности. Нельзя не отметить, что большинству крупных
петербургских медиевистов и их ученикам были чужды и актуальная
тематика, и потребность общения с широкими кругами молодежи. Для
людей, равнодушных к общественной жизни или консервативного
образа мыслей, занятия историей средних веков нередко являлись
убежищем, где можно было спрятаться от всяких «проклятых» вопро-
сов современности.
Из крупных историков такого типа нужно прежде всего назвать
профессора Петербургского университета Г. В. Ф о р с т е н а (1857—
1910), которому принадлежат капитальные труды, главным образом, по
истории Скандинавских стран и скандинавско-русских взаимоотно-
шений: «Борьба из-за господства на Балтийском море в XV и XVI ст.»,
«Балтийский вопрос в XVI и XVII ст.» и др. Борьба Дании с Ганзой,
важные проблемы 30-тилетней войны, русско-шведских и русско-
1 Однако весьма характерно, что и популярно-исторический журнал «Вестник Все-
мирной истории», начавший выходить в 1899 г., просуществовал всего четыре года, хотя
в нем помещались интересные переводные работы и оригинальные статьи крупнейших
русских историков. Из «средневековой» тематики заслуживают упоминания статьи
М. М. Ковалевского:«Рабочий вопрос в средние века», 1902, кн. I, «Кристина, королева
шведская» 1900, кн. I; Мольменти, «Зарождение Венеции», 1902 кн. III; Э. Маркс, «Ко-
ролева Елизавета Английская и ее время», 1900, кн. V—VIII; М. А. Рейснер, «Язы-
ческий Рим и христианская церковь», 1900, кн. I; его же, «Католичество и религиоз-
ная нетерпимость в средние века», 1900, кн. IX, и мн. др.
324
датских отношений были этим ученым впервые освещены и изложены
с исчерпывающей полнотою, на основании многочисленных и впервые
привлеченных архивных материалов. Его ученик В. Э. Крусман
(1879—1923), профессор Одесского, затем Пермского университета,
хотя и более разносторонний по своим научным интересам, также яв-
лялся чисто кабинетным ученым, оторванным от живой действитель-
ности эрудитом. Таким узко-эрудитским характером отличается его
важнейший труд «На заре английского гуманизма», 1916.
Представителем либерально-позитивистского направления по ка-
федре всеобщей истории Петербургского университета, помимо Н. И.
Кареева, являлся И. М. Греве, старейший из ныне здравствующих
медиевистов в СССР (род. в 1860 г.), начавший свою научную деятель-
ность в этом университете почти одновременно с Форстеном, с 1889 г.,
и продолжающий ее и поныне. Его основной работой является маги-
стерская диссертация «Очерки римского землевладения» (СПВ, 1899),
представляющая большой интерес особенно стремлением автора приме-
нить «биографический метод» к исследованию социально-экономиче-
ских проблем. И. Греве ставит себе целью изучить историю образова-
ния некоторых крупных земельных состояний в эпоху ранней римской
империи и достигает этим путем ряда ценных выводов. Большим недо-
статком книги является то, что ее автор, хотя и не во всем соглашается
с теорией Карла Бюхера об особенностях античного хозяйства, но
в основном солидаризируется с его точкой зрения.1 Характерно, что
Греве, по специальности историк средних веков, посвятил свой самый
крупный труд изучению античного хозяйства. Это обусловлено его
убеждением, несомненно навеянным теорией Фюстель де Куланжа,
что глубоких корней западноевропейского феодализма следует искать
в римском обществе первых веков нашей эры. Гревсу принадлежат
ряд статей по историографии, истории средневековой Флоренции и
по общим проблемам феодализма. Под его редакцией и при его участии
было осуществлено несколько полезных изданий переводных и ориги-
нальных работ («История европейской культуры по эпохам и странам»,
важнейшие произведения Фюстель де Куланжа, большим почитателем
которого был И. М. Греве, и проч.). Его ученица, проф. О. А. Д о-
.биаш-Рожд ественская (1877—1939), работавшая также в Па-
рижской Школе Хартий, под руководством французских историков
Ланглуа и Ф. Лота, приобретенные здесь обширные знания в области
средневековой латинской палеографии применила к изучению перво-
классного собрания рукописей Ленингр. Публ. Библиотеки. Наиболь-
шее число ее исследований и публикаций ценных источников («Мастер-
ские письма на заре западного средневековья и их сокровища в Ленин-
граде», «Акты Кремоны IX—XIII вв.», «История Корбийской мастер-
ской с 651 по 830 г.», «Ранний фриульский минускул» и мн. др.),
доставившие ей широкую известность в ученом мире, падают уже на
советский период. Тогда же появляется ее «История письма в средние
века», 1923 г. (2-е переработанное изд. 1936 г.) — первое и единствен-
ное у нас пособие по латинской палеографии. К дореволюционному
1 См. подробный разбор этого труда Н. И. Кареевым в жури. «Русское Богатство»,
1900, №№ 11 и 12.
326
периоду относятся, главным образом, обе ее диссертацииг посвящепные
церковной жизни средневековой Франции и опубликованные на рус-
ском и французском языках.1
К числу весьма редких у нас историков, интересовавшихся больше
всего проблемами источниковедения, принадлежал и московский
профессор Д. Егоров. Его диссертация «Славяно-германские отно-
шения в средние века. Колонизация Мекленбурга в ХШ в.», 1915,
2 тт. представляет в значительной части кропотливую источниковед-
ческую работу — разбор и опровержение данных «Славянской хро-
ники» ]>льмольда (Helmoldi cronica slavorum) и анализ большой
ленной записи 1230 г. (Zehnt Register Раценбургского аббатства),
дошедшей до нас в оригинале. Автор привлек также большой материал
вспомогательных наук истории, особенно геральдики и топономастики.
Что касается обще-исторических выводов Д. Егорова, отвергающего
обычное представление о сплошной и быстрой германизации славян-
ской окраины, то они являются очень спорными.1 2
В этой же связи нужно назвать и Н. М. В у б н о в а, б. профес-
сора Киевского университета, известного своим большим источнико-
ведческим трудом «Сборник писем Герберта как исторический источ-
ник», (1888—1889, 3 тт.) и критическим изданием математических
произведений Герберта (Gerberti postea Silvestri II рарае opera mathe-
matica, Берлин, 1899), имеющим большое значение для истории
математики.
Наконец, проблемами источниковедения средних веков занимался
и ныне работающий в Киевском университете Л. Н. Беркут («Воз-
никновение и характер средневековой анналистики», 1911; «Памят-
ники латинской историографии. Из записок по источниковедению
средней истории», 1911; «Обзор источников для первоначальной исто-
рии средних веков», 1913; «Этюды по источниковедению средней
истории», 1928 на украинск. языке, и мн. др.). Однако его многочислен-
ные работы полезны только как сводка уже существующего в иностран-
ной литературе материала.
Особо следует выделить группу русских медиевистов и исследо-
вателей проблем позднего средневековья, которые начали свою само-
стоятельную научную деятельность еще в дореволюционный период,
но наибольшая активность которых приходится на советское время.
Здесь должны быть прежде всего названы А. Д. Удальцов и
Н.П. Грацианский. Первый из них еще в 1912 г. выступил
с исследованием «Свободная деревня в Западной Нейстрии эпохи Ме-
ровингов и Каролипгов»3, в которой после тщательного анал за
важнейших теорий по аграрной истории раннего средневековь
1 Церковное общество во Франции в XIII веке, часть I. Приход. (Пг., 1914); напе-
чатано первоначально на франц, языке—La vie paroissiale en France ап XIII siecle d’aprds
les actes episcopaux (Paris, 1911). — Культ св. Михаила в латинском средневековьи (Пг.,
1917). Франц, издание: Le culte de St. Michel et le moyen age latin (Paris, 1922). По
своему содержанию обе работы шире названия, являясь, в сущности, исследованиями
по истории духовной культуры «классического» средневековья. Методологические уста-
новки автора делают его выводы и оценки совершенно неприемлемыми для марксиста,
но по своим материалам эти книги представляют интерес.
2 См. отзыв О. А. Добиаш-Рождественской в ЖМНП, 1915.
3 ЖМНП, 1912, октябрь, стр. 250—325 и ноябрь, стр. 1—53.
326
дается детальная п строго-конкретная картина распределения земель-
ной собственности. Общий вывод автора гласит, что, вопреки различным
теориям западноевропейских историков (Фюстеля, Вайца, Виттиха
и т. д.), нельзя установить ни преобладания крупно-поместного, ни
мелко-поместного владения, ни свободной общины, ни несвободной
деревни, а существует многообразие аграрных и землевладельческих
форм. Что касается динамики аграрных отношений, то общая
тенденция к развитию крупного землевладения для автора не под-
лежит сомнению, однако — и это является, может быть, наиболее
интересным и новым выводом — средний землевладельческий
класс отнюдь пе вытесняется, а, наоборот, обнаруживает большую
устойчивость. Н. П. Грацианский в 1911 г. дебютировал очень содер-
жательной и ценной книгой «Парижские ремесленные цехи в XIII—
XIV стол.», а затем опубликовал ряд статей по аграрной истории
раннего средневековья.
К несколько более молодому поколению медиевистов, успевших
проявить себя до 1917 г. только отдельными статьями, принадлежат:
крупнейший в настоящее время в СССР знаток средневековой Англии
Е. А. К о с м и н с к и й, С- Д. С к а з к и и, В. Стоклицкая-
Тереш кович, В. М. Лавровский и др.
Все эти историки, будучи в большинстве случаев учениками Пе-
трушевского или Савина, усвоили лучшие традиции русской дорево-
люционной науки, взяли у нее высокую исследовательскую технику,
но их научное мировоззрение сложилось уже не под влиянием либе-
рально-позитивистских, а марксистско-ленинских методологических
основ. Таким образом, научное творчество этих историков, составляю-
щих ныне основное ядро советского медиевистского сектора, связано
с развитием марксистско-ленинской исторической науки и будет по-
этому рассмотрено в соответствующем разделе.
Подводя итоги русской дореволюционной историографии средних
веков, мы должны, как ее преобладающую черту, отметить прежде
всего разнообразие и широту охватываемых ею тем.
Это впечатление еще более усилится, если привлечь к рассмотрению
творчество многих буржуазных русских историков, не нашедших себе
места в настоящем кратком обзоре.1
1 В интересах библиографической полноты назовем здесь несколько монографий,
которые по своим материалам могут представлять научный интерес: П. П. М и т р о-
ф а н о в у принадлежит исследование по истории «Просвещенного абсолютизма («Поли-
тическая деятельность Иосифа II», 1901). Реакционный профессор Харьковского университета
А. С. В я з и г и н опубликовал ряд работ по истории средневекового папства («Очерки
из истории папства», 1898; «Идеалы божьего царства в монархии Карла В.», 1912; «Папа
Григорий В., как церковно-исторический деятель», 1908). А. Г. Вульфиус зани-
мался ересью вальденсов («Вальденское движение в развитии религиозного индивидуа-
лизма», 1916). Л. П. Карсавин иП. Б. Б и ц и л л и, ныне белоэмигранты, изучали
преимущественно проблемы духовной культуры средневековья: первый посвятил две
монографии истории религиозных течений («Очерки религиозной жизни в Италии XII—
•ХШ вв.», 1912; «Основы средневековой религиозности», 1915); второму принадлежат
исследование по истории франциснанства — «Селимбене», 1916 и более широкий по теме
культурно-исторический очерк — «Элементы средневековой культуры», 1918. К этой же
церковно-религиозной тематике примыкают работы Е. Н. Трубецкого: «Идея боже-
ского царства в творениях Григория VII и публицистов, его современников», 1897, и
«Миросозерцание бл. Августина», 1892.
827
Вторая черта — это господство в ней либерально-позитивистского
направления и незначительность консервативного или реакционного
сектора русских специалистов по всеобщей истории. Не случайно,
что именно представители этого реакционного сектора составили основ-
ные кадры историков, занявших враждебную позицию по отношению
к Великой Социалистической революции и очутившихся поэтому
в рядах эмигрантов. Оставшиеся же в СССР историки старой школы
в своем большинстве сумели перестроиться и переучиться в школе
марксизма-ленинизма и принять активное участие в создании совет-
ской медиевистики.
Третья черта дореволюционной медиевистики — это отсутствие
у нее всякого организационного центра, результатом чего был стихий-
ный характер ее развития. Ни Историческое общество при Петербург-
ском университете, ни фактически начавшее свою деятельность только
во время империалистической войны 1914—1918 гг. аналогичное
общество при Московском университете, а тем менее провинциальные
исторические общества никогда не играли и не могли играть в рус-
ских условиях роли такого центра. Царизм боялся общественной
науки, а тем более такой науки, как история, которая при своей поли-
тической заостренности щ относительной доступности для широких
кругов, могла сделаться одним из орудий борьбы против царского
режима. Характерно, что за все время существования исторической
паукп в царской России не состоялось ни одного всероссийского
съезда историков, и последние должны были довольствоваться посе-
щением съездов, происходивших в Зап. Европе. Только при Советской
власти историческая наука приобретает необходимый для ее успеш-
ного развития организационный центр всесоюзного значения и появ-
ляются также центры научной работы в области истории в различных
республиках Советского Союза.
Неорганизованный, кустарный характер исторической работы
в царской России особенно ярко обнаруживается в характере боль-
шинства русских научных предприятий, требовавших коллективных
усилий. Исторические журналы появляются в России с большим за-
позданием по сравнению с Зап. Европой, да и то их ждала печальная
судьба: либо педолговечность, либо крайне ограниченная сфера влия-
ния. К «Историческому Обозрению», о котором упоминалось выше,
только в 1913 г. присоединяется второй журнал — «Голос Минувшего»,
выходивший в Москве под редакцией Мельгунова и Семевского и
имевший в виду интересы широкой публики, «трудового большинства».
В том же 1913 г. выходит первый номер «Научного исторического жур-
нала» под редакцией И. И. Кареева. Но это были предприятия без буду-
щего. Наиболее передовой из журналов —«Голос Минувшего» — еще
пользовался вниманием общественности, но и он с самого начала взял
фальшивую ноту: «На страницах журнала,—заявила редакция
в предуведомлении к I тому — встретятся люди разных политических
и общественных мировоззрепий. Это одно уже исключает какую-
нибудь определенную партийную окраску. Журнал будет беспартий'
ным, как беспартийна сама наука».
Впрочем, как бы ни оценивать журнал, занявший такую позицию,
к развитию нашей науки он уже потому имеет слабое отношение,
328
что статьи по истории средних веков встречались в нем крайне редко;
к тому же он преследовал цели не исследовательские, а популяриза-
торские. Что же касается «Научного исторического журнала», то он
жил недолго, прекратив существование, при полном равнодушии
общества, уже вскоре после начала империалистической войны. Такая
же судьба постигла — после выхода в свет первых трех книжек — и
такое полезное издание, как «Библиографический обзор русской
литературы по всеобщей истории», под редакцией Д. Егорова (выпуск
I — 1913 г., вып. III и последний —1915 г.).
Из коллективных предприятий, доведенных до конца, в актив рус-
ской науки за рассматриваемый период можно занести только уже упо-
мянутую «Книгу для чтения по истории средних веков», под ред. П. Ви-
ноградова, а также «Книгу для чтения по истории нового времени»
(М., 1913 сл.), первые два тома которой посвящены периоду XVI—
XVII вв. Однако эти коллективные работы, сами по себе очень полез-
ные, имели в виду главным образом интересы средней школы.
В общем, русская дореволюционная историография средней исто-
рии может гордиться обилием первоклассных талантов, получивших
признание во всем мире, но опа пе смогла занять подобающее ей место
ни в общей культурной жизни страны, ни в международной историче-
ской науке. Помимо общих крайне неблагоприятных условий разви-
тия науки в царской России, о чем говорилось выше, причина этого
явления лежит еще в том, Ито дело с координацией работы отдельных
исследователей нигде в мире не было поставлено так плохо, как
в России. По той же причине за пределами России знали отдельных
русских историков, но не знали русской исторической науки, и многие
ее достижения для развития всей историографии в целом прошли
бесследно.
ЛИТЕРАТУРА
В. Бузескул, Всеобщая история и ее представители в России в XIX и начале XX века,
ч. I—II.
Указатель книг по истории и общественным вопросам, СПБ, 1909.
Р у б а к и н, Среди книг, т. I—III.
Русская литература по всеобщей истории, под ред. Д. Егорова. Вып. I—III.
Журнал Министерства Народного Просвещения, 1840—1917.
Журналы: «Русская Мысль», «Русское Богатство», «Вестник Европы», «Анналы»,
«Историческое Обозрение», «Голос Минувшего», «Научный исторический журнал»,—
где помещено большое число библиографических обзоров, рецензий и др. материалов,
характеризующих развитие русской исторической науки до 1917 г.
X. МАРКСИСТСКО-ЛЕНИНСКАЯ ИСТОРИОГРАФИЯ
Классики марксизма-ленинизма и проблемы средневековой истории
Исторический ма-
териализм — ме-
тодологическая
основа марксист-
ско-ленинской
историографии.
Методологической основой марксистско-ленинской
историографии является великое учение Маркса-
Энгельса, далее развитое и обогащенное Лениным
и Сталиным па основе всего исторического опыта
эпохи империализма и Великой Октябрьской Социа-
листической Революции. «Диалектический материа-
лизм, — как указывает Краткий курс истории ВКП(б), — есть миро-
воззрение марксистско-ленинской партии... Исторический материа-
лизм есть распространение положений диалектического материализма
на изучение общественной жизни, применение положений диалекти-
ческого материализма к явлениям жизни общества, к изучению об-
щества, к изучению истории общества». 1 В основных чертах эта тео-
рия, по свидетельству Энгельса, сложилась у Маркса к 1845 г., а уже
в 1846 г. Маркс и Энгельс сформулировали некоторые важнейшие ее
положения в совместной работе «Немецкая идеология». То обстоятель-
ство, что впервые систематическое изложение концепции всемирной
истории с точки зрения исторического материализма дано в «Комму-
нистическом Манифесте» (1848), боевой программе революционного про-
летариата, свидетельствует о теснейшей, изначальной связи истори-
ческой теории Маркса-Энгельса с практикой революционной борьбы.
В 1859 г., в предисловии к своей книге «К критике политиче-
ской экономии» Маркс дал своей теории развития человеческого
общества законченное выражение, которое Сталин называет «гени-
альной формулировкой существа исторического материализма».
Затем в «Капитале», в многочисленных произведениях Энгельса,
в переписке основоположников марксизма эта теория развивалась,
углублялась и иллюстрировалась конкретными примерами. После
смерти Маркса и Энгельса творческую работу над развитием этой
теории продолжали Ленин и Сталин. Философские и исторические
произведения Ленина и Ста липа являются источником первейшей важ-
ности для всестороннего ознакомления с теорией исторического мате-
риализма и с ее применением к конкретной истории человеческого
общества. Некоторые марксисты — Лафарг, Меринг и осо-
бенно Плеханов — оказали значительные услуги делу популя-
ризации исторического материализма, но они даже в лучших своих
работах оказались не в состоянии до конца продумать и понять рево-
люционную сущность этой теории.1 2
1 «История Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков), 1938, стр. 99—100.
2 Из них наибольший интерес специально для историографии средних веков пред-
ставляет Франц Меринг (1846—1919), автор «Истории Германии с конца средних веков»
(Deutsche Geschichte vom Ausgange des Mittelalters, 1910; есть русский перевод в разн.
830
Особо должен быть отмечен Каутский, весьма плодовитый
автор, который в лучший период своей деятельности (примерно до
1914 г.) дал в качестве историка-марксиста немало ценного, хотя
его работам уже в этот период свойственны многочисленные черты
вульгаризации и искажения марксизма.1 Позже он сделался откры-
тым врагом революционного марксизма, изменил делу рабочего класса
и стал ревизовать великое учение Маркса. Другие ранние и позд-
нейшие ревизионисты типа Бернштейна, Кунов а, Конради
уже совсем открыто поставили своей задачей превращение револю-
ционного учения Маркса в стандартную буржуазную теорию.* 1 2
В дореволюционной России вульгаризаторами и опошлителями исто-
рического материализма были Рожков, Покровский, Богда-
нов, Фриче и др. После Великой Социалистической Революции
М. Н. Покровский, крупный историк России, своими мето-
дологически неверными и вредными установками больше всего спо-
собствовал распространению среди советских историков, в том числе
и медиевистов, упрощенческих и, в сущности, антимарксистских
представлений о ходе исторического процесса.
В теоретической борьбе со всеми фальсификаторами марксизма-
ленинизма Сталин не только отстоял чистоту этого великого учения,
но и внес в пего новый ценный вклад. Отдельные вопросы истории,
разработанные Сталиным, будут рассмотрены ниже. В данной же
связи необходимо остановиться на том классическом по ясности,
изданиях, последнее — М., ОГИЗ, 1931), «Легенды о Лессинге» (Lessing-Legende,
1893; есть русск. перевод в раэн. изданиях, последнее—М., «Кр. Новь», 1924). Вопросы
западноевропейского средневековья затрагиваются также в его «Очерках по истории
войны и военного искусства» (3-е изд. Воениздат, 1938). Отдельные статьи Меринга
собраны в Gesammelte Schriften und Aufsatze, herausg. von Eduard Fuchs (1929).
Несмотря на то, что Меринг в своих важнейших работах — «История немецкой социал-
демократии», «Карл Маркс. История его жизни» — допустил некоторые ошибки (напри-
мер, по вопросу о значении Лассаля и лассальянства в рабочем движении), однако
литературное наследие этого крупного историка, оставшегося до конца жизни верным
революционным заветам Маркса, имеет для марксистско-ленинской историографии боль-
шое значение.
1 В большой работе «Происхождение христианства» (Der Ursprung des Christentums,
1908; есть русский перевод 1909 г. под названием «Античный мир, иудейство и хри-
стианство» и перевод 1923 г.) К. Каутский развивает теорию автоматического краха
античного мира под влиянием экономических факторов, не учитывая острой классовой
борьбы в падавшей Римской империи. Даже в наиболее ранних и ценных работах —
«Томас Мор и его Утопия» (Thomas More und seine Utopie, 1887; есть русский пере-
вод, М., 1924), «Предшественники новейшего социализма» (Vorlaufer des neueren Sozia-
lismus, т. I — Коммунистические движения в средние века; т. П — Коммунизм в гер-
манской реформации; русский перевод в разн. изданиях) автор позволяет себе кое-где,
в скрытой форме, полемизировать с высказываниями Маркса и Энгельса и грубо упро-
щает сложный процесс развития средневекового общества, скатываясь к вульгарному
экономизму.
2 См., например Генрих Купов, Марксова теория исторического процесса
общества и государства, М.-Л., Госиздат, 1930 (Heinrich Cunow, Die Marxsche Ge-
schichtsgesellschafts’ und Staatstheorie, 1920—1921), где дается, самая возмутительная
фальсификация исторического материализма. Из чисто исторических трудов упомянутых
ревизионистов к историографии средних веков имеют отношение: А. Конради, Исто-
рия революций от нидерландского восстания до кануна французской революции, Гос-
издат, 1924—1925, 2 тт., и Г. Кунов, Всеобщая история хозяйства (Allgemeine Wirt-
shaftsgesehichte, 3 тт. 1926—1929; в русск. переводе только^! том).
331
стройности и глубине изложении принципов диалектического и
исторического материализма, которое Сталин дал в 4-ой главе «Исто-
рии Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков)» (1938).
Здесь выясняется сущность диалектики в ее противоположности
метафизике и формулируются основные черты диалектического ме-
тода: необходимость рассматривать каждое явление «в его нераз-
рывной связи с окружающими явлениями, в его обусловленности от
окружающих его явлений» (стр. 101); необходимость рассматривать
все явления «с точки зрения их движения, их изменения, их раз-
вития, с точки зрения их возникновения и отмирания» (стр. 101);
понимание развития как процесса скачкообразного и закономерного
(стр. 102), протекающего «в порядке раскрытия противоречий, свой-
ственных предметам, явлениям, в порядке «борьбы» противоположных
тенденций, действующих на основе этих противоречий» (стр. 104).
Отсюда уже ясна сущность исторического материализма, поскольку
последний является «распространением положений диалектического
метода на изучение общественной жизни, на изучение истории
общества» (стр. 104). Сначала устанавливается соотношение между
материальной жизнью общества, как «объективной реальностью,
существующей независимо от воли людей», и его духовной жизнью,
представляющей только «отражение этой объективной реально-
сти» (стр. 110). Далее выясняется значение условий материальной
жизни общества — географической среды, роста народонаселения —
и показывается, что среди этих условий «главной силой», «которая
определяет физиономию общества, характер общественного строя,
развитие общества от одного строя к другому», является «способ
производства материальных благ» (стр. 114), причем под способом
производства разумеются «как производительные силы общества, так
и производственные отношения людей» в их единстве (стр. 115).
Таким образом, «... история развития общества есть, прежде всего,
история развития производства, история способов производства, сме-
няющих друг друга на протяжении веков», а следовательно, и «исто-
рия самих производителей материальных благ, история трудящихся»
(стр. 116).
Особое внимание уделяет Сталин вопросу о взаимодействии «ба-
зиса и надстроек» и о влиянии идей на общественное развитие. Вопреки
вульгаризаторам марксизма и его хулителям из буржуазного лагеря,
смешивающим вопрос о происхождении идей с вопросом об
их исторической роли, показывается, как «старые идеи и теории,
отжившие свой век и служащие интересам отживающих сил общества»,
«тормозят развитие общества» и как, наоборот, «новые и передовые
идеи и теории» «облегчают развитие общества, его продвижение впе-
ред» (стр. 111). Наряду с «громадной ролью новых общественных
идей», отмечается значение «новых политических учреждений, новой
политической власти», возникающих революционным путем в момент,
когда созревшие новые производительные силы вступили в конфликт
со старыми, тормозящими их развитие производственными отношениями
(стр. 125). В таком же духе, сводя в конечном счете все
надстроечные явления к экономической основе общества, но подчерки-
вая и обратное влияние надстройки на базис, исторический материа-
832
лизм рассматривает и другие «факторы» истории: роль личности, роль
случайности и ее отношение к необходимости и закономерности в исто-
рии, и т. д.
Исторический материализм — самая стройная, полная и закончен-
ная теория из всех существующих, так как она не оставляет нерешен-
ной ни одной из проблем, выдвигавшихся жизнью общества и исто-
рической наукой на всем протяжении ее развития. Исторический мате-
риализм является тем самым и единственной строго научной тео-
рией и методологией истории, на основе которой возможно объективное
и адэкватное познание прошлого и предвидение будущего. Гениальные
творцы этой теории — Маркс, Энгельс, Ленин и Сталин, — являясь
не только учеными, теоретиками, но и практиками революционной
борьбы, величайшими из известных истории политических деятелей,
неоднократно показывали, как с помощью марксистско-ленинской
теории можно предвидеть общий ход и направление еще неясного для
других развертывания событий, их конечный итог и самые отдаленные
следствия. Гениальный дар политического предвидения, который осо-
бенно изумлял нас в Ленине и изумляет в Сталине, объясняется
именно тем исключительным искусством, с каким эти великие вожди
трудящихся владеют научным методом марксизма-ленинизма. А наука,
которая не только умеет видеть и объяснять, но и предвидеть и на-
правлять ход событий — это и есть единственная, подлинная наука
об обществе.
Исторический материализм строго монистичен. Он отвергает эклек-
тическую теорию «факторов», взаимодействие которых, с точки зрения
позитивистской буржуазной историографии, якобы объясняет весь
исторический процесс. В действительности, исторические факторы,
как показывает между прочим Плеханов,1 представляют собою не
что иное, как абстракции: «Благодаря процессу абстрагирования,
различные стороны общественного целого принимают вид
обособленных категорий, а различные проявления и выраже-
ния деятельности общественного человека — мораль, право, эконо-
мические формы и проч. — превращаются в нашем уме в особые силы,
будто бы вызывающие и обусловливающие эту деятельность, являю-
щиеся ее последними причинами». Теория факторов соответствует
той стадии развития науки, когда любые явления объясняются дей-
ствием неизвестно откуда взявшихся сил. Эта теория не выдержи-
вает критики даже в том случае, когда она признает господствую-
щим фактором истории экономические силы. На этой точке зрения
стояли, как мы видели в своем месте, представители крайне левого
течения позитивистской историографии (Роджерс и другие «экономи-
ческие материалисты»). Но этот «экономический фактор» и для них
сводился в конечном счете к проявлению определенных особенностей
человеческой природы, т. е. являлся, как у Лампрехта, функцией
социальной психики. Поэтому Плеханов вполне прав, называя эконо-
мический материализм разновидностью идеалистического, а вовсе не
материалистического понимания истории.2 Прибавим к этому, что
1 Плеханов, Сочинения, т. VIII, стр. 242 сл.
а Там же, стр. 240 сл.
333
экономический материализм, несмотря на то, что некоторые его сто-
ронники оказали известные услуги исторической науке, отличается
схематизмом и приводит к упрощению сложной исторической действи-
тельности. В сущности все вульгаризаторы марксизма-ленинизма были
именно «экономическими материалистами».
_ Однако самое возникновение экономического ма-
Истопический ма-
тернализм Маркса- териализма свидетельствует о влиянии учения
Ленина и буржуаз- Маркса на буржуазную историографию. Несмотря
нал историческая на то, что марксизм с самого начала вызвал к себе
наука. в буржуазных кругах, в том числе и среди исто-
риков, пристрастную и неосновательную критику, обусловленную
классово-враждебным отношением, неумением и нежеланием понять
сущность диалектического и исторического материализма, тем не
менее в лучший, либерально-позитивистский период развития бур-
жуазной историографии учение Маркса привлекало к себе сочув-
ственное внимание отдельных, наиболее передовых представителей
буржуазной науки.1 Материалистическое объяснение истории в
такой степени вытекает из самого же исторического материала, его
правдивость, убедительность и научность настолько очевидны для
всякой непредвзятой исследовательской мысли, что, как писал в 1908 г.
Плеханов, «материалистами оказываются теперь в своих исторических
исследованиях даже такие люди, которые не только не разделяют ма-
териалистического взгляда на историю, но просто-напросто не имеют о
нем ровно никакого понятия».1 2 Конечно, такой стихийный материализм,
не оплодотворенный стройной научной теорией марксизма-ленинизма,
давал в итоге работы, хотя и ценные, но отличавшиеся узостью и одно-
сторонностью выводов. В качестве примера можно указать на работы
Готгейна о Ренессансе и Реформации, исследования Лучицкого о ре-
лигиозных войнах во Франции, Виппера о Кальвине, Сальвемини и
Родолико о социальной борьбе в средневековой Флоренции и бесчис-
ленное множество других. Ценность этих работ определяется именно
стихийно-материалистическими чертами в творчестве их авторов.
Мы можем, вместе с Плехановым, сказать, что «уже и в настоящее
время любое исследование той или другой стороны общественной жиз-
ни приобретает научное значение лишь в той мере, в
какой оно приближается к материалистическому объяс-
нению». 3
1 Так, в «Jahresberichte der Geschichtswissenschaft» за 1885 г. второй том
«Капитала» отмечен как «сочинение, имеющее огромное значение также для исторической
науки».
2 Плеханов, Основные вопросы марксизма, стр. 50 (цит. по изданию
1931 г.). То же отмечает и Меринг в своей брошюре «Об историческом материализме». —
«Приятно... признать,— писал он, —что наиболее добросовестные буржуазные исто-
рики испытывают на себе влияние исторического материализма...» (цитирую по русск.
переводу, изд. «Просвещение», СПБ, без года изд., стр. 82).
3 Ibid.; неплохой иллюстрацией к этому положению является то место в известной
работе Э. Трельча, Die Soziallehren der christlichen Kirche (1912), где этот автор,
полемизируя с Зебергом, советует ему «принять хорошую дозу марксизма, чтобы понять,
что социально-политические особенности средневекового уклада оказали глубокое влия-
ние на его нравственно-религиозную жизнь, и что социально-политический уклад Визан-
тии был близок к западному средневековью» (см. Савин в «Русск. Мысли», 1913, кн. 8,
334
Если в период господства либерально-позитивистского направления
в историографии распространение среди части даже буржуазных
ученых некоторых принципов исторического материализма не явля-
лось чем-то сверхъестественным, то в эпоху империализма положение
изменилось. «Буржуазия в наши дни стала реакционным классом, —
писал в начале XX в. Плеханов — она стремится повернуть назад
колесо истории. Ее идеологи уже более не в состоянии понять
огромное научное значение открытий Маркса».1 Марксизм и, в част-
ности, его историческая методология подвергается все более яро-
стным атакам. В последние десятилетия не только теоретики, но и
многие буржуазные историки, обычно равнодушные к теоретическим
проблемам, считают своей первейшей обязанностью лягнуть марксизм,
сказать несколько слов о его «метафизичности», «односторонности»,
«ненаучности» и т. п., и эта потребность проявляется у буржуазных
ученых тем сильнее, чем более они сами обязаны марксизму. Нередки
и попытки доказать неоригинальность теории исторического материа-
лизма, «уличить» Маркса чуть ли не в плагиате. До каких пелепостей
при этом договариваются самые «почтенные» историки, можно судить
по следующим двум примерам. Георг фон Белов в своей «Немецкой
историографии» объявил подлинным «отцом» исторического материа-
лизма одного давно забытого, мелкого историка Бранденбурга, некоего
Георга-Вильгельма фон Раумера.1 2 Этот провинциальный историк
оказывается не только «учителем и предшественником» Маркса, но
он даже выше Маркса, поскольку, наряду с «материальными факто-
рами», он придает значение и «духовным факторам». Таким образом,
несмотря на свой «материализм», Раумер «далек от стремления насиль-
ственно подчинять факты мистико-схоластической схеме», как это,
по уверению Белова, делает Маркс.
Другой известный историк, давно растерявший остатки своего
былого либерализма, Курт Брейзиг, в своей новейшей работе сде-
лал еще более сенсационное «открытие». Оказывается, источником уче-
ния Маркса является арабский историк Ибн-Халдун, живший в XIV
веке. «Превосходство учения Ибн-Халдуна над учением К. Маркса и
над марксизмом, —без всякого смущения заявляет Брейзиг, —состоит
в том мудром утверждении, что за переход к новой ступени (истори-
ческого развития) он делает ответственным ряд исторических сил,
тогда как основная — конечно, от Гегеля идущая — ошибка марксист-
ского воззрения в том, что оно все историческое бытие хочет возвести
I к одному корню — к хозяйственной деятельности». 3
Прибавим к этим двум примерам, что В. Кроче пытается вы-
вести марксизм из романтизма, изобразить марксистскую историо-
графию как ветвь романтической, Т. Лессинг рассматривает ее
как ветвь позитивизма, в то время как Бауэр и мн. др. силятся
доказать, что Энгельс в последние годы жизни обставил монистическое
учение Маркса многочисленными оговорками и уступками идеализму,
1 Плеханов, Сочинения, т. VIII, стр. 192.
2 Белов при этом опирается на «исследование» Андреаса Фо й х та «Г.-В.
фон Раумер и материалистическое понимание истории». См. выше, стр. 164, прим. 2
! 3 Ku г t Breysig, Die Meister der entwickelnden Geschichtsforschung, Breslau,
j193G, стр. 38.
335
обратившими исторический материализм в дюжинную буржуазную
теорию. Все эти клеветнические измышления, нередко прикрываю-
щиеся почтительными замечаниями по адресу Маркса, словесными
признаниями или полупризнаниями его научного величия, имеют
целью обезвредить марксизм, как идеологию революционного проле-
тариата, либо его дискредитировать, поскольку не удается научно
его опровергнуть. В сущности, ту же цель преследуют ревизионисты и
вульгаризаторы всех мастей, начиная с Бернштейна, кончая Каутским
и новейшими социал-предателями Второго Интернационала. «Диалек-
тика истории такова, —писал Ленин в 1913 г., —что теоретическая
победа марксизма заставляет врагов его переодеваться марк-
систами. Внутренне-сгнивший либерализм пробует оживить себя в виде
социалистического оппортунизма». 1
В мои задачи не входит изложение всех попыток оппортунистов
нанести удар марксизму, прикрываясь именем марксистов. Достаточно
хорошо известно, что марксизм-ленинизм и его неотъемлемая состав-
ная часть — исторический материализм в настоящее время теоретиче-
ски разрабатываются только в СССР, а в капиталистических стра-
нах — только учеными, примыкающими к коммунистическим партиям
этих стран. В нынешний период особенно обостренной борьбы двух
миров — социалистического и капиталистического — хотя бы частич-
ное признание буржуазным ученым марксистско-ленинской теории,
при сохранении им своего буржуазного политического лица,
еще менее возможно, чем когда бы то ни было в прошлом. Между бур-
жуазной исторической мыслью, пребывающей в глубочайшем кризисе,
утратившей веру в историю как науку и в возможность объективного
познания прошлого — с одной стороны, и марксистско-ленинской
исторической мыслью — с другой, теперь разверзлась еще более широ-
кая и глубокая пропасть.
Для марксизма-ленинизма «...наука об истории об-
щества, несмотря на всю сложность явлений обще-
ственной жизни, может стать такой же точной
наукой, как, скажем, биология, способной исполь-
зовать законы развития общества для практического
применения».1 2 Это положение Сталина диаме-
трально противоположно господствующим в современной буржуаз-
ной историографии тенденциям.
Наука истории должна быть объективной, «...каждый общест-
венный строй и каждое общественное движение в истории надо расце-
нивать не с точки зрения «вечной справедливости» или другой какой-
либо предвзятой идеи, как это делают нередко историки, а с точки
зрения тех условий, которые породили этот строй и это обществен-
ное движение и с которым они связаны».3 «Все зависит от условий,
места и времени». 4
Это второе положение Сталина также полностью противопо-
ложно современной буржуазной исторической мысли, которая про-
Противополож-
ность между бур-
жуазной и марк-
систско-ленин-
ской историогра-
фией.
1 Ленин, Сочинения, т. XVI, стр. 332.
2 «История Всесоюзн. Ком. партии (большевиков), стр. 109.
3 Ibid., стр. 104.
4 Ibid., стр. 106.
336
возглашает субъективизм историка, субъективный подход к явлениям
прошлого не только неизбежной, неустранимой, но и вполне жела-
тельной, необходимой чертою историографии.
При оценке исторических явлений, при установлении степени их
важности «надо ориентироваться пе на те слои общества, которые не
развиваются больше, хотя и представляют в настоящий момент пре-
обладающую силу, а на те слои, которые развиваются, имеют будущ-
ность, хотя и не представляют в настоящий момент преобладающей
силы»... «Чтобы не ошибиться в политике, надо смотреть вперед,
а пе назад».1
Это третье положение Сталина относится не только к политике,
но имеет полную силу и для историка. Изучая, например, Римскую
империю периода ее разложения, историк должен главное внимание
обратить не на то, что отживает, а на новые силы и тенденции, которые
пробивают себе путь среди хаоса распада и разрушения, свойственного
этому периоду: в этих новых силах и тенденциях, хотя бы еще мало
заМетных, лежат корни будущего, феодального строя. Историк, как и
политик, должен ориентироваться вперед, а не назад, причем, каким
бы периодом истории он ни занимался, он не должен упускать из
виду общего направления исторического процесса, сформулирован-
ного Марксом в трех положениях: «1) что существование
классов связано лишь с определенными истори-
ческими фазами развития производства; 2) что
классовая борьба необходимо ведет к диктатуре проле-
тариата; 3) что эта диктатура сама составляет лишь переход
к уничтожению всяких классов и к бесклассо-
вому обществу».2
В противоположность этому, буржуазная историческая мысль,
как и буржуазная политика, ориентируется именно назад, идеализи-
рует «доброе старое время», ненавидит идеи революции, диктатуры
пролетариата и коммунизма, выкапывает старые, отжившие свой век
теории, восхваляет наиболее консервативные или реакционные фигуры
отдаленных исторических эпох и клевещет на революционных деяте-
лей и мыслителей, объявляя их фанатиками, сумасбродами и мечта-
телями.
Наконец марксистско-ленинская методология истории, в отличие
от всех решительно буржуазных теорий, придает исключительно боль-
шое значение революционным периодам в истории человечества.
«Марксизм, — писал В. И. Лепин, — отличается от всех других
социалистических теорий замечательным соединением полной научной
трезвости в анализе объективного положения вещей и объективного
хода эволюций с самым решительным признанием значения револю-
ционной энергии, революционного творчества, революционной ини-
циативы масс,—а также, конечно, отдельных личностей, групп,
организаций, партий, умеющих нащупать и реализовать связь с теми
или иными классами. Высокая оценка революционных периодов в раз-
витии человечества вытекает из всей совокупности исторических
1 Ibid., стр. 105.
8 М а р к с и Энгельс, Сочинения, т. XXV, стр. 146,»
i; 22 О. Л. Вайнштейн—448 337
взглядов Маркса: именно в такие периоды разрешаются те многочислен-
ные противоречия, которые медленно накапливаются периодами так
называемого мирного развития. Именно в такие периоды проявляется
с наибольшей силой непосредственная роль разных классов в опре-
делении форм социальной жизпи, созидаются основы политической
«надстройки», которая долго держится потом на базисе обновлен-
ных производственных отношений. И, в отличие от теоретиков либе-
ральной буржуазии, именно в таких периодах видел Маркс не укло-
нения от «нормального» пути, не проявления «социальной болезни»,
не печальные результаты крайностей и ошибок, а самые жизненные,
самые важные, существенные, решающие моменты в истории челове-
ческих обществ».1
Вот почему марксистско-ленинская историография уделяет и всегда
будет уделять в своей тематике наибольшее внимание революциям
и революционным движениям, в противоположность буржуазным
историкам, принижающим или совершенно затушевывающим творче-r л
скую роль революции.
Буржуазная историография имела в прошлом крупные достижения.?
Она выдвинула идею прогресса и закономерности общественного разви-ц
тия, она впервые пришла к мысли — особенно в произведениях исто-у
риков периода Реставрации, — что борьба классов является основ-; Г
ной движущей силой исторического процесса, она накопила огромный ь
материал фактов и наблюдений, создала огромный научный аппарат и
разработала высокую исследовательскую технику. Наследником всего
лучшего, что породила буржуазная наука на всех прошлых этапах
своего развития, является марксистско-ленинская историография.
Все перечисленные выше достижения буржуазной исторической мысли
вошли в марксистско-ленинскую теорию, будучи критически пере-
работаны гением Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина. Марксистско-ле-
нинская историография, покоющаяся на этой твердой теоретической
основе, имеет пред собою необозримое поле действий и блестящие
перспективы развития. Исторический материализм дает в руки исто-
рикам-марксистам самое совершенное орудие научного познания прош-
лого; марксизм-ленинизм указывает цель этого познания: уяснение
общего хода всемирной истории — от рабства, угнетения, страданий
трудящихся масс, т. е. огромного большинства человечества — через
социалистическую революцию и диктатуру пролетариата — к сияю-
щим высотам коммунизма.
тг _ Не ограничиваясь разработкой теории и мето-
Проблема пери о- г v г
дизации всемирной Дол°гии истории, классики марксизма-ленинизма
истории в произ- дали в своих произведениях решение ряда про-
ведениях класси- блем конкретной истории, в частности — истории
К°ленинизмаМа" сРеДних веков, и выдвинули общую концепцию
всемирно-исторического процесса.
Что касается общей концепции, то она вытекает уже из той исто-
рической периодизации, которую обосновали Маркс и Ленин. Маркс
в предисловии к уже упоминавшейся работе «К критике политиче-
ской экономии» указал, что восточный, античный, феодальный и
буржуазный способы производства являются последовательными,
1 Ленин, Сочинения, т. XII, стр. 32—33.
338
«прогрессивными» эпохами экономического развития общества. Впо-
следствии, в связи с работой крупнейшего американского этнографа
и историка Моргана, изучившего структуру родового доклассового
общества, Маркс и Энгельс несколько видоизменили и дополнили эту
периодизацию указанием па «первобытное общество и его коммунизм».1
Вот что писал Энгельс в 1884 г. о значении Моргана для марксистской
концепции истории: «Относительно первобытного состояния общества
существует капитальный труд, имеющий такое же решающее
значение, как Дарвин в биологии; открыл его, конечно, опять-таки
Маркс: это Морган—«Ancient Society» [«Первобытное общество»],
1877 год. Маркс говорил об этой книге... он, очевидно, был ею доволен,
потому что, судя по очень подробным извлечениям из этой книги, сам
хотел познакомить с ней немцев. Морган в границах своего предмета
самостоятельно открыл во второй раз марксово материалистическое
понимание истории и заканчивает в отношении современного общества
непосредственно-коммунистическими требованиями. Впервые римский
и греческий gens (род) вполне разъяснен посредством родовой организа-
ции дикарей, в особенности американских индейцев; таким образом,
пайдена прочная база для истории первобытного общества».1 2
Включение этого вновь открытого этапа общественного развития,
предшествовавшего развитию классового общества, придало марксист-
ской периодизации истории следующий вид:
1. Доклассовое общество, или как называет его
Лени н — «первоначальное патриархальное, первобытное общество,
в котором не было аристократов»; 3
2. Классовое общество:
а) рабовладельческое,
б) феодальное (крепостническое),
в) буржуазное (капиталистическое);
3. Бесклассовое общество (коммунизм, с его пер-
вой фазой — социализмом).
Основным принципом деления истории, согласно этой периоди-
зации, является способ производства со всеми соответствующими
ему политическими, правовыми и т. д. надстройками, т. е. то, что
Маркс называл общественно-экономической фор-
мацией.
В трудах Ленина и Сталина вопросам периодизации уделяется
большое внимание. Ленин в ряде своих статей: «О государстве»,
«Исторические судьбы учения Карла Маркса», «Из прошлого рабочей
печати в России», «О праве наций на самоопределение» и мн. др., зани-
маясь теми или другими проблемами, в первую очередь ставит любое
изучаемое историческое явление в тесную связь с конкретной исто-
рической обстановкой, рассматривает его в рамках определенной
исторической эпохи, что, как он неоднократно подчеркивал, невоз-
можно без правильной, научно обоснованной периодизации.
Вопрос о правильной периодизации нашел себе место и в поста-
новлении ЦК ВКП(б) от 16 мая 1934 г. о постановке преподавания
1 Маркс и Энгельс, Сочинения, т. XXVII, стр. 365.
2 Там же, стр. 358; ср. стр. 364, 372, 679.
’Ленин, О государстве», Сочинения, т. XXIV, стр. 366.
339
истории в средней школе, в замечаниях товарищей Сталина, Кирова,
Жданова по поводу конспектов новых учебников по истории, в «Письме»
Сталина об учебнике истории ВКП(б), 1 наконец, в «Истории Всесоюз-
ной Коммунистической партии (большевиков)». То значение, которое
наша партия и лично товарищ Сталин придают вопросу о периодизации,
вполне понятно, если учесть, что историческая периоди-
зация является в сущности синтезом истори-
ческого процесса, выраженным в наиболее сжатой форме.
Общеизвестно, что именно в результате вмешательства товарища
Сталина в марксистско-ленинской историографии восстановлено в пра-
вах гражданства трехчленное гуманистическое деление истории на
древнюю, среднюю и новую, деление, которое пытались дискредитиро-
вать, с одной стороны, новейшие буржуазные ученые, с другой —
приверженцы социологических схем, вроде М. Н. Покровского.
Однако старая периодизация оказалась восстановленной только по
форме; фактически в нее вложено совершенно новое содержание:
впервые она приведена в соответствие с учением об общественно-эко-
номических формациях путем установления новых хронологических
рамок. В частности, вопрос о границах средневековья решен в том
смысле, что эта эпоха охватывает тринадцать столетий со времени
падения рабовладельческой Римской империи и до окончательного
падения феодально-абсолютистского режима под ударами буржуаз-
ных революций XVII—XVIII вв. Таким образом устранен разрыв
между делением политической истории на главнейшие периоды и эко-
номическими эпохами общественного развития, разрыв, который
всегда являлся камнем преткновения для буржуазной науки. С точки
зрения новой, сталинской периодизации средние века определяются
как эпоха зарождения, развития, разложения
и гибели феодального способа производства.
Тем самым снимается и неразрешимый для буржуазной историогра-
фии вопрос о содержании понятия «средние века». 1 2
Вместе с тем, в «Замечаниях по поводу конспекта учебника по
истории СССР» даны указания, касающиеся периодизации внутри сред-
них веков. Здесь отмечена необходимость отделения «феодализма и
дофеодального, периода, когда крестьяне не были еще закрепощены;
самодержавного строя государства и строя феодального», характери-
зующегося политическим дроблением. Хотя это замечание непосред-
ственно относится к России, но оно справедливо и по отношению
к истории западноевропейских и даже внеевропейских стран.
Основные пробле-
мы средневековой
истории в произ-
ведениях класси-
ков марксизма-
ленинизма.
Диалектический метод марксизма-ленинизма яв-
ляется по своей сущности глубоко историчным, ,
независимо от той науки, к которой он прилагается. <
Историзм является ядром всего учения Маркса-
Энгельса-Ленина-Сталина. Еще в 1844 г. Энгельс
писал: «История есть для нас все и ценится
1 Большая часть перечисленных документов собрана в брошюре «К изучению исто- I
рии. Сборник», 1938.
2 Многие современные буржуазные историки склоняются к мысли, что это понятие
является случайно возникшим, ненаучным и совершенно «бессодержательным»
(см., например, Шпенглер, «Закат Европы»),
340
нами выше, чем каким-либо другим, более ранним философским
учением, выше даже, чем Гегелем, которому она, в конце концов, слу-
жит лишь для проверки его логической задачи».1 «Мы знаем только
одну-единственную пауку, науку истории», — писали Маркс и Эн-
гельс в «Немецкой идеологии».1 2 Ленин и Сталин неоднократно под-
черкивали необходимость исторического подхода к любому явлению.
«Чтобы правильно подойти к этому вопросу (о государстве. — О. В.),
как и ко всякому вопросу...,—писал, например, Ленин,—ко вся-
кому такому вопросу можно солидно, суверенностью подойти, лишь
бросив исторический взгляд на все развитие его в целом».3
При таком отношении к истории, неудивительно, что классики
марксизма-ленинизма в любых своих произведениях, хотя бы и не
специально исторических, затронули огромное количество вопросов
всемирной истории. В частности, ряд проблем средневековой истории
получил в их работах определенное решение. Даже там, где они огра-
ничивались каким-нибудь, как будто вскользь брошенным замеча-
нием, не углубляясь в детали, их мысли имеют неоценимое значение
для историка, наталкивая его на правильное решение вопроса. Таким
образом, не говоря уже о чисто исторических работах, непосредственно
касающихся нашего предмета, мы имеем в высказываниях классиков
марксизма-ленинизма неисчислимое богатство мыслей и оценок истори-
ческих явлений, оценок, дающих в совокупности цельную, стройную
историческую концепцию.
Ленин по поводу одной из исторических работ Энгельса «Про-
исхождение семьи, частной собственности и государства» сказал:
«Это — одно из основных сочинений современного социализма, в кото-
ром можно с доверием отнестись к каждой фразе, с доверием, что каж-
дая фраза сказана не наобум, а написана на основании громадного
исторического и политического материала». 4 Это замечание имеет
силу по отношению ко всем произведениям классиков марксизма-
ленинизма, отличительным признаком которых всегда является глу-
бина научного мышления и строгое отношенпе к каждой собственной
мысли и к каждому слову, в котором она получает выражение.
Первая проблема средневековой истории, ключ к решению кото-
рой мы находим в произведениях Энгельса и Сталина — это проблема
гибели античного мира и перехода к средним
векам.
За исходный пункт при выяснении причин падения античного
мира Энгельс и Сталин берут анализ господствовавшего при нем рабо-
владельческого способа производства. Будучи по своей природе мало
продуктивным, рабство на определенном этапе перестало обеспечивать
не только расширенное, но даже простое воспроизводство материаль-
ной жизни. «Античное рабство пережило себя. Ни в крупном сельском
хозяйстве, ни в городских мануфактурах оно уже не приносило дохода,
оправдывающего затраченный труд, — рынок для его продуктов ис-
1 Марк с и Энгельс, Сочинения, т. II, стр. 343.
2 Там ясе, т. IV, стр. 8.
8 Ленин, Сочинения, т. XXIV, стр. 365.
4 Там же, т. XXIV, стр. 364.
341
чез».1 «Но умирающее рабство оставило свое ядовитое жало в пре-
зрении свободных к производительному труду. То был безвыходный
тупик, в который попал римский мир: рабство сделалось экономически
невозможным, труд свободных морально презирался. Первое уже
не могло, второй еще не мог сделаться основной формой обществен-
ного производства. Вывести из этого положения могла только корен-
ная революция».1 2 Такой революцией и были массовые восстания
рабов и порабощенных крестьян в Римской империи III—V вв. «Рево-
люция рабов ликвидировала рабовладельцев и отменила рабовладель-
ческую форму эксплоатации трудящихся». 3 Ликвидация рабовладель-
цев означала прежде всего ликвидацию Римской империи, огромного
рабовладельческого государства, которое на рабстве держалось и
рабство поддерживало всеми имевшимися в его распоряжении силами.
Империя, напрягая все усилия, чтобы спасти себя и охраняемый ею
строй от революции рабов и варварских вторжений, довела до полного
истощения трудовые массы населения. «Римское государство превра-
тилось в гигантскую сложную машину исключительно для высасывания
соков из подданных... Свое право на существование оно основывало
на поддержании порядка внутри и па защите от варваров извне, но его
порядок был хуже злейшего беспорядка, а варваров, от которых оно
бралось защищать граждан, последние ожидали как спасителей».4 Рим-
ские колоны и рабы перебегали на сторону варваров и всемерно помо-
гали им низвергнуть государство, которое сделалось их «злейшим врагом
и угнетателем».5 Это ускорило развязку:«... не-римляне, т. е. все «вар-
вары» объединились против общего врага и с громом опрокинули Рим». 6
Энгельс в статьях о раннем христианстве 7 сверх того показал,
как в связи с крушением рабовладельческих производственных отно-
шений римского рабовладельческого государства развивался и кризис
в области языческой идеологии, нашедший свое выражение в победе
христианства над язычеством.
Таким образом мы имеем единую и цельную концепцию гибели ан-
тичного мира, которой буржуазная историография в состоянии проти-
вопоставить только великое множество взаимно исключающих, одно-
сторонних и поверхностных теорий.
Энгельс тщательно разработал также вопрос о древних германцах,
их родовом строе, их взаимоотношениях с римским миром и передвиже-
ниях отдельных племен. Он показал на примере франкского государ-
ства, как в пределах варварских государств, возникших на территории
Римской империи, происходил синтез германского и романского эле-
ментов, давший в конечном итоге феодализм.8 Особое внимание обра-
1 Маркс и Энгельс, Сочинения, т. XVI, ч. I, стр. 126.
2 Там же, стр. 127.
3 Сталин, Вопросы ленинизма, 1939, изд. 11, стр. 412.
4 Маркс и Энгельс, Сочинения, т. XVI, ч. I, стр. 125.
Б Там же, т. ХУ1, ч. I, стр. 125.
• Сталин, Вопросы ленинизма, 1939, изд. 11, стр. 432.
’Маркс и Энгельс, Сочинения, т. XVI, ч. I, стр. 159—164, ч. II, стр. 407—
431 и, особенно, т. XV, стр. 602—610.
8 Все относящиеся сюда работы напечатаны в Сочинениях М ар к с а и Энгельса,
т. XVI, ч. I. Это — «Происхождение семьи, частной собственности и государства», «К исто-
рии древних германцев», «Франкский период».
342
тил Энгельс на древнюю германскую марку и причины ее разложения.
Этому вопросу он посвятил специальную статью 1 и неоднократно ка-
сался его и в других работах. По отношению к Марковой теории Мау-
рера (см. выше стр. 211 сл.), которую он, как мы знаем, высоко ценил,
Энгельс занял самостоятельную научную позицию. В письме к Бебелю
он писал: «Как только получу первые корректурные листы (статьи
«Марка». — О. В.), я тебе пошлю всю работу, потому что в ней не
просто извлечения из Маурера, но и косвенная критика его взглядов,
а также много нового».1 2
Действительно, сопоставление работ Энгельса и Маурера легко по-
зволяет обнаружить разницу в их взглядах. Энгельс рассматривает
марковый строй, как определенную стадию развития доклассового обще-
ства .У Маурера же нет никакого представления о стадиальности марки,
о противоположности между классовым и доклассовым обществом.
Для Маурера возникновение государства на развалинах маркового
союза является не результатом диференциации классов и зарождения
классовых антагонизмов, а просто автоматическим следствием разру-
шения марки. Энгельс же не только вскрывает классовую диферен-
циацию среди социально и экономически равных членов первобытной
общины, но и подчеркивает сверх того огромную роль насилия в про-
цессе распадения и закрепощения свободной марки. Далее, причины
сохранения обломков свободной марки в средние века, а также много-
численных пережитков общинной организации Энгельс объясняет
совершенно иначе, чем Маурер. В то время как последний ставит эти
явления в связь с тем покровительством, которое якобы оказывала
свободной марке императорская власть, а также указывает на благо-
творное значение «союза» крестьян с мелкими дворянами-землевладель-
цами, Энгельс, наоборот, подчеркивает, что «...марка сохранилась
на протяжении всех средних веков в тяжелой беспрестанной борьбе
с землевладельческим дворянством».3 Оба автора различно оценивают
и значение марки. Маурер видит в пережитках общинного строя обло-
мок старины, сохраняющий, наряду с другими обломками средневе-
ковья, «дух старой немецкой свободы» и предохраняющий Германию от
революций французского или английского типа; для Энгельса же
историческое значение марки заключается в том, что благодаря сохра-
нению ее элементов крестьянство имело некоторую организацию,
с помощью которой оно могло сопротивляться насилию со стороны
помещиков. Таким образом марка помогала крестьянам в борьбе про-
тив феодальной эксплоатации и непрерывного усиления крепостни-
ческого гнета.
Это сопоставление можно было бы продолжить и далее, но уже
указанные выше черты различия свидетельствуют о большой научной
ценности и полной самостоятельности построения Энгельса. В связи
с этим необходимо отметить, что Энгельс, используя работы Маурера,
непосредственно обращался к источникам, гораздо шире и тоньше
применяя историко-сравнительный метод, чем Маурер.
1 Маркс и Энгельс, Сочинения, т. XV, «Марка».
2 Архив Маркса и Энгельса, т. I/VI, стр. 206.
Е Маркс и Энгельс, Сочинения, т. XV, стр. 638.
343
Таким образом, проблема генезиса феодализма получила в работах
Энгельса полное разрешение. Именно благодаря этим работам в совре-
менной марксистско-ленинской (советской) историографии существует
по данному вопросу твердая точка зрения, решительно противостоящая
всяким попыткам «ревизии» Марковой теории со стороны Допша и его
последователей.
Неоценимое значение для исторической науки имеет, далее, исчерпы-
вающее выяснение классиками марксизма-ленинизма самой сущ-
ности феодализма. В этом отношении очень многое было
сделано уже самим Марксом, который, занимаясь проблемами генезиса
капитализма и экономического развития капиталистического общества,
неоднократно обращался к вопросу о характере и особенностях феода-
лизма.
Эти особенности Маркс видел в следующих признаках:
1) прибавочный продукт, создаваемый непосредственным произво-
дителем, присваивается феодалом путем внеэкономического прину-
ждения (крепостное право, феодальная собственность) («Капитал»
т. Ш, ч. 2, стр. 266).
2) Основой присвоения прибавочного продукта служит собствен-
ность феодала на землю («Капитал», т. III, ч. 2, стр. 278), а важ-
нейшей формой присвоения — феодальная земельная рента.
3) «... Непосредственный производитель владеет здесь своими
собственными средствами производства, вещественными условиями
труда, необходимыми для реализации его труда и для производства
средств его существования...» («Капитал», т. III, ч. 2, стр. 266). Таким
образом, «...феодальное производство характеризуется разделением
земли между возможно большим количеством ленно зависимых кре-
стьян» («Капитал» т. I, стр. 616).
4) Общественные отношения отличаются натуральным характером:
«... как бы мы ни оценивали те характеристичные маски, в которых
выступают средневековые люди друг по отношению к другу, несом-
ненно, во всяком случае, что общественные отношения лиц в их труде
проявляются здесь именно как их собственные личные отношения, а не
облекаются в костюм общественных отношений вещей, продуктов труда»
(«Капитал», т. I, стр. 38)/
5) Соединение в одном лице власти государя и помещика: «...в фео-
дальную эпоху высшая власть в военном деле и в суде была атрибутом
земельной собственности» («Капитал», т. I, стр. 242).
6) Иерархическая зависимость лиц и земель, причем «для на-
рода, для широких масс людей, ее (иерархии. — О. В.) не существо-
вало». 1
Последние два признака являются, конечно, вторичными, про-
изводными, а первые четыре — основными, первичными, ибо ими опре-
деляется самый феодальный способ производства.
В своей исследовательской работе историки-марксисты исходят
из этого марксова понимания феодализма. Буржуазная историогра-
фия может противопоставить этому пониманию только большое число
односторонних или просто неверных определений, в которых за ос-
Маркс и Энгельс, Сочинения, т. IV, стр. 157,
344
пову берется один или несколько внешних, несущественных призна-
ков феодализма. В противоположность реалистической историогра-
фии XIX в., которая все же видела тесную зависимость организации
феодального общества от его экономики, современная буржуазная
историография (в лице Допша, Петрушевского и мн. др.) эту зави-
симость совершенно отрицает и тем окончательно закрывает себе путь
к пониманию феодальных отношений.
Характеристика феодального способа производства, данная Марк-
сом, в некоторых своих частях была развита и еще более уточнена
Лениным. В своей работе «Развитие капитализма в России» Ленин
дает блестящую характеристику барщинного, т. е. крепостнического,
феодального хозяйства. Вот как Ленин определяет встрой этого хо-
зяйства, который господствовал в эпоху крепостного права»:
«Сущность тогдашней хозяйственной системы состояла в
том, что вся земля данной единицы земельного хозяйства, т. е.
данной вотчины, разделялась на барскую и крестьянскую; по-
следняя отдавалась в надел крестьянам, которые (получая сверх
того и другие средства производства — например, лес, иногда
скот и т. п.) своим трудом и своим инвентарем обрабатывали ее,
получая с нее свое содержание. Продукт этого труда крестьян
представлял из себя необходимый продукт, по терминологии
теоретической политической экономии; необходимый — для кре-
стьян, как дающий им средства к жизни, для помещика, как
дающий ему рабочие руки; совершенно точно так же, как про-
дукт, возмещающий переменную часть стоимости капитала,
является необходимым продуктом в капиталистическом обще-
стве. Прибавочный же труд крестьян состоял в обработке ими
те м же инвентарем помещичьей земли; продукт этого труда шел
в пользу помещика. Прибавочный труд отделялся здесь, следо-
вательно, пространственно от необходимого: на помещика обра-
батывали барскую землю, на себя — свои наделы; на поме-
щика работали одни дни недели, на себя — другие. «Надел»
крестьянина служил таким образом в этом хозяйстве как бы
натуральной заработной платой (выражаясь применительно
к современным понятиям), или средством обеспечения помещика
рабочими руками. «Собственное» хозяйство крестьян на своем
наделе было условием помещичьего хозяйства, имело целью
«обеспечение» не крестьянина — средствами к жизни, а поме-
щика — рабочими руками.
Эту систему хозяйства мы и называем барщинным хозяй-
ством. Очевидно, что ее преобладание предполагало следующие
необходимые условия: во-первых, господство натурального хо-
зяйства. Крепостное поместие должно было представлять из
себя самодовлеющее, замкнутое целое, находящееся в очень
слабой связи с остальным миром. Производство хлеба помещи-
ками на продажу, особенно развившееся в последнее время суще-
ствования крепостного права, было уже предвестником распа-
.деиия старого режима. Во-вторых, для такого хозяйства необ-
ходимо, чтобы непосредственный производитель был наделен
средствами производства вообще и землею в частности; мало
того — чтобы оп был прикреплен к земле, так как иначе поме-
щику не гарантированы рабочие руки. Следовательно, способы
получения прибавочного продукта при барщинном и при капи-
талистическом хозяйствах диаметрально противоположны друг
другу: первый основан на наделении производителя землей,
второй — на освобождении производителя от земли. В-третьих,
условием такой системы хозяйства является личная зависимость
крестьянина от помещика. Если бы помещик не имел прямой
власти над личностью крестьянина, то он не мог бы заставить
работать на себя человека, наделенного землей и ведущего свое
хозяйство. Необходимо, следовательно, «вне-экономическое при-
нуждение», как говорит Маркс, характеризуя этот хозяйствен-
ный режим (подводимый им, как уже было указано выше, под
категорию отработочной ренты. Das Kapital,III,2, 324).
Формы и степени этого принуждения могут быть самые различные,
начиная от крепостного состояния и кончая сословной неполно-
правностью крестьянина. Наконец, в-четвертых, условием и
следствием описываемой системы хозяйства было крайне низкое
и рутинное состояние техники, ибо ведение хозяйства было в
руках мелких крестьян, задавленных нуждой, приниженных
личной зависимостью и умственной темнотой».1
Сталин, давая в «Истории Всесоюзной Коммунистической партии
(большевиков)» классическое определение феодализма, внес сюда
некоторые новые элементы. Именно, он чрезвычайно отчетливо по-
казывает прогрессивность феодального способа производства по
сравнению с античным, рабовладельческим.
«...Феодал покидает раба, как не заинтересованного в труде
и совершенно неинициативного работника, и предпочитает иметь
дело с крепостным, у которого есть свое хозяйство, свои орудия
производства и который имеет некоторую заинтересованность
в труде, необходимую для того, чтобы обрабатывать землю и
выплачивать феодалу натурой из своего урожая. Частная соб-
ственность получает здесь дальнейшее развитие. Эксплуатация
почти такая же жестокая, как при рабстве, — она только не-
сколько смягчена».1 2
Не ограничиваясь показом специфики феодальных производствен-
ных отношений, Сталин подчеркивает и известное развитие произво-
дительных сил при феодализме:
«Дальнейшее улучшение плавки и обработки железа; рас-
пространение железного плуга и ткацкого станка; дальнейшее
развитие земледелия, огородничества, виноделия, маслоделия;
появление наряду с ремесленными мастерскими мануфактурных
предприятий — таковы характерные черты состояния производи-
тельных сил».3
Именно это, более высокое, чпм в предшествующую эпоху, разви-
тие производительных сил и делает необходимым переход к более
прогрессивной форме эксплоатации — от рабства к крепостничеству.
1 Ленин, Сочинения, т. III, стр. 139—141.
2 «История, Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков)», 1938, стр. 120.
8 Там же.
346
Таким образом, формула исторического материализма о способе про-
изводства как единстве производительных сил и производственных
отношений раскрыта здесь с предельной ясностью.
Нужно также обратить особое внимание на то место, где Сталин
противопоставляет феодальной собственности сосуществующую с нею
«единоличную собственность крестьянина и ремесленника на орудия
производства и на свое частное хозяйство, основанную на личном
труде». Это глубокое замечание бросает новый свет на основное дви-
жущее противоречие феодального способа производства. Оно подчер-
кивает, что в феодальном обществе далеко не все
было феодальным. Дальнейшее развитие и конкретизация
этой плодотворной мысли товарища Сталина, несомненно, позволит
историкам лучше понять природу и внутреннюю противоречивость
феодальной экономики.
Своеобразие этого соединения феодальных и пефеодальных эле-
ментов с особенной ясностью раскрывается в существе средне-
векового города. Замечательные страницы, которые Маркс и
Энгельс в «Немецкой идеологии» посвящают этому вопросу \ дают
гораздо больше для понимания двойственной природы города, харак-
тера его строя и причины возникновения цеховой организации ре-
месла, условий зарождения «класса горожан, бюргеров», чем
длиннейшие рассуждения и спорные теории буржуазных историков.
Вообще это гениальное юношеское произведение основоположников
марксизма обладает исключительной суггестивной силой. Трудно
указать какую-нибудь крупную проблему социально-экономиче-
ской истории средневековой Европы, которая не была бы рассмотрена
или хотя бы затронута в этом произведении.
Некоторые, только вскользь брошенные здесь мысли были Марксом
и Энгельсом подробнее разработаны впоследствии, другие получили
законченное выражение в произведениях Ленина и Сталина. В каче-
стве примера можно указать, прежде всего, на вопрос о средне-
вековой идеологии. Этому вопросу особенно большое вни-
мание уделил Энгельс в своих работах «Крестьянская война в Гер-
мании», «Развитие социализма от утопии к пауке», «Юридический
социализм» и др. Кому неизвестны классические формулировки Эн-
гельса, касающиеся роли католической церкви в средние века, значе-
ния ереси, характера средневековой науки и всего феодального миро-
воззрения? Историк, занимающийся данным кругом вопросов, дол-
жен учесть также ценные замечания «жюри Правительственной ко-
миссии по конкурсу на лучший учебник» относительно прогрессив-
ной роли христианства по сравнению с «языческим варварством»,
значении монастырей в раннее средневековье «как рассадников
Iписьменности и колонизационных баз». 2 Особо следует здесь от-
ветить краткие, но богатые содержанием соображения Энгельса о
^сущности Возрождения XV—XVI вв. и о «титанах духа», действо-
квавших в этот период.3
f 1 Маркс и Энгельс, Сочинения, т. IV, стр. 14 сл., 41—46.
а. 2 «К изучению истории. Сборник», 1938, стр. 38.
'• 3 Маркс и Энгельс, «Диалектика природы», Сочинения, т. XIV, стр. 415 сл.,
| и др,
347
Важным вкладом в историографию средневековья являются ра-
боты и отдельные высказывания классиков марксизма-ленинизма о
крестьянских восстаниях в средние века, об их осо-
бенностях и причинах неизменных поражений. Помимо Энгельса,
посвятившего одному из таких восстаний — в Германии XVI века —
целое исследование, по этому вопросу неоднократно высказывались
Маркс, Ленин и Сталин.1
В рамках данной главы невозможно останавливаться на проблеме
генезиса капитализма, получившей'блестящее разрешение
в работах Маркса и Ленина. Главы «Капитала», посвященные вопросу
о сущности так называемого первоначального накопления, являются
лучшим из всего, что существует по этому вопросу в мировой литера-
туре. Для опровержения одной только 24-ой главы I тома «Капитала»
буржуазные ученые извели больше бумаги и чернил, чем Маркс ла
весь свой монументальный труд, но им не удалось подорвать ни еди-
ного утверждения гениального мыслителя, не удалось опорочить ни
единого из бесчисленного множества приведенных им фактов.1 2
Если Маркс раскрыл сущность «первоначального накопления»
на материале истории Англии, то Ленин проделал в своем «Развитии
капитализма в России» аналогичную работу над источниками рус-
ской экономической истории. То определение, которое Маркс дал
первоначальному накоплению («...так называемое первоначальное
накопление есть лишь исторический процесс отделения производи-
теля от средств производства»—«Капитал», т. I, гл. 24, §1), Ленин, не
только конкретизировал на русском материале, но и расширил, ука-
зав на значение образования национального рынка.
Среди явлений, характеризующих эпоху первоначального нако-
пления, классики марксизма-ленинизма уделяли большое внимание
процессу формирования абсолютной монархии и
выяснению ее подлинной природы. Энгельс посвятил этим вопросам
особую статью, впервые опубликованную только в 1935 г. (О разло-
жении феодализма и развитии буржуазии, Сочинения т. XVI, ч. I).
Здесь, особенно на примере Франции, показывается, что в период
феодального раздробления «королевская власть была прогрессивным
элементом... Она была представительницей порядка в беспорядке,
представительницей образующейся нации в противоположность раз-
дроблению на бунтующие вассальные государства» (стр. 445). Про-
грессивное значение абсолютной монархии на раннем этапе ее разви-
тия отметил и Маркс.
1 См., например, Маркс и Энгельс, Сочинения, т. XXV, стр. 250—252 (кри-
тика Марксом всей Лассалевской концепции революции XVI века в Германии); там же,
стр. 259—262 (критика той ясе концепции Энгельсом); Ленин, Сочинения, т. XII,
стр. 210—211; т. XXIV, стр. 371—372; Сталин, «Беседа с немецким писателем Э. Люд-
вигом», М., Партиздат, 1933, стр. 9; «Вопросы ленинизма», 1937, изд. 10-е, стр. 36.
2 На русском языке существует специальная работа, безуспешно пытающаяся опро-
вергнуть выводы этой главы: Г р а н а т, «К вопросу об обезземелении крестьян в Англии»
1908. Критику Граната с буржуазных позиций дает Виноградов («Новая работа по социаль-
ной истории Англии», «Русская Мысль», 1909, кн. 9), который, впрочем, относится сочув-
ственно к антимарксистским высказываниям автора. Критика Граната с марксистских
позиций дана в работе П. П. Щеголева «Учение Маркса о первоначальном накопле-
нии», Ленинград, 1934.
348
«XVI век,—писал он в статье «Революционная Йспаний, —
был эпохой образования великих монархий, которые повсюду
воздвиглись на развалинах враждовавших между собою фео-
дальных классов: аристократии и городов. Но при этом в дру-
гих крупных государствах Европы абсолютная монархия вы-
ступает в качестве цивилизующего центра, в качестве осново-
положника национального единства»...1
Вместе с тем Маркс и Энгельс подчеркивали, что королевская
власть, опиравшаяся при создании абсолютной монархии на союз
с городами, «в благодарность за это поработила и ограбила своего
союзника». Уже это указывает на отнюдь не буржуазный характер
абсолютизма. Своеобразный характер последнего Энгельс раскры-
вает, между прочим, в статье «К жилищному вопросу»:1 2
«...наряду с основным условием старой абсолютной монар-
хии,— равновесием между земельным дворянством и буржуа-
зией, — мы находим здесь [во Франции времени Второй империи]
основное условие современного бонапартизма: равновесие между
буржуазией и пролетариатом. Но как в старой абсолютной монар-
хии, так и в современной бонапартистской действительная прави-
тельственная власть находится в руках особой офицерской и чи-
новничьей касты... Самостоятельность этой касты, которая ка-
жется стоящей вне, и так сказать, над обществом, придает госу-
дарству видимость самостоятельности по отношению к обществу».
Ленин в статье «Попятное направление в русской социал-демокра-
тии» уточнил еще более эту тонкую характеристику. Абсолютизм, или
самодержавие, по Ленину,—это «...самовластие чиновников и поли-
ции и бесправие народа. От этого бесправия страдает весь народ, по
имущие классы (особенно богатые помещики и капиталисты) оказывают
очень сильное влияние на чиновничество».3 Несколько позже, в 1902 г.,
критикуя проект программы российской с.-д. партии, Ленин уточнил
другую сторону формулировки Энгельса, относящуюся к кажущейся
самостоятельности абсолютизма по отношению к обществу. Беря фразу
из программы —«самодержавие представляет интересы исключительно
господствующих классов», Ленин замечает:
«Это неточно или неверно. Самодержавие удовлетворяет из-
вестные интересы господствующих классов, держась отчасти
и неподвижностью массы крестьянства и мелких производителей
вообще, отчасти балансированием между противоположными
интересами, представляя собой, до известной степени, и само-
стоятельную организованную политическую силу». 4 *
Наконец, авторы «Замечаний о конспекте учебника новой истории»,
обозначая порядок, существовавший во Франции до буржуазной
революции конца XVIII в. как «абсолютистско-феодаль-
ный порядок», тем самым подчеркнули классовое содержание абсолю-
тизма, его по существу феодальную природу».6
1 Мар кс и Энгельс, Сочинения, т. X, стр. 721.
2 Там же, т. XV, стр. 52.
3 Ленин, Сочинения, т. II, стр. 540.
4 Там же, т. V, стр. 125.
6 Соответственно этому, Сталин в одной из своих ранних работ («Как понимает социал-
демократия национальный вопрос?», 1^04, — напечатано в переводе с грузинского в жур-
349
На прйведенном примере особенно ясно видно, какое огромное
значение классики марксизма-ленинизма придают точному опреде-
лению применяемых ими исторических понятий и категорий. Буржуаз-
ная историография всегда отличалась известной беззаботностью на-
счет точности терминологии. Эта беззаботность в период
упадка буржуазной науки явилась одной из лазеек, через которые
проникали в пее самые нелепые и примитивные приемы модернизации.
Буржуазные историки применяют термины «финансовый капитализм»,
«торговый капитализм», «государственный социализм» и т. п. по от-
ношению к средним векам и даже более отдаленным эпохам, не отдавая
себе отчета в сущности этих терминов. Наоборот, историк, воспитан-
ный в школе марксизма-ленинизма, приучается к такой же точности и
ясности в применении исторических терминов, какие требуются от
математика при доказательстве какой-нибудь теоремы. Точность и
ясность терминологии является одним из признаков строгой научно-
сти, которая присуща лучшим произведениям марксистско-ленинской
историографии.
Мы видели, что и Маркс, и Ленин, и Энгельс с вопросом о возни-
кновении абсолютизма связывали вопрос о формировании
нации. (Лромной научной заслугой товарища Сталина является
подробная разработка этого сложного вопроса, только намеченного,
но не раскрытого основоположниками марксизма. В ряде статей, со-
бранных в книге «Марксизм и национально-колониальный вопрос»
(1934) и представляющих в совокупности одно законченное целое,
Сталин выясняет содержание таких исторических понятий как «нация»
и «национальность», показывает связь между развитием капитализма,
складыванием наций и образованием национальных государств, на-
конец, устанавливает различие между процессами формирования
централизованных монархий па Востоке и на Западе. Каждая форму-
лировка этого замечательного произведения представляет собою сжа-
тый итог углубленного анализа исторических судеб различных на-
родов Европы. Попутно автор делает ряд весьма важных замечаний,
касающихся «национального характера» или «национального духа»,
значения рынка для складывающегося буржуазного национализма и т.д.
Излишне говорить, какое исключительное значение имеет разработка
национального вопроса товарищем Сталиным для историографии
средних веков. Ведь именно в средних веках лежат корни тех на-
циональных противоречий, которые и поныне раздирают капитали-
стический мир и которые без остатка решены — под гениальным руко-
водством партии Ленина-Сталина — только в стране восторжество-
вавшего социализма. Здесь с особенной ясностью видна теснейшая
связь между наукой и политикой, теорией и практической жизнью.
Наряду с образованием абсолютистско-феодальных централизо-
ванных государств и формированием наций, эпоха первоначального
накопления характеризуется выступлениями широких народных масс
против разлагающегося феодализма. Эти выступления, известные в
истории под названием ранних буржуазных революций,
нале «Большевик», 1939, XII, № 23—24) употребляет термин «Феодально-монархический
национализм», стр. 56,
350
также были для классиков марксизма-ленинизма предметом самого
пристального внимания и глубокого изучения. Именно Энгельс впер-
вые показал, что так называемая Реформация и крестьянская война
в Германии XVI в. представляла собою в сущности наиболее раннюю
буржуазную революцию в Европе. Полная неудача этой революции и
победа феодальных сил, обусловленная в значительной степени преда-
тельством так называемой «бюргерской оппозиции», — вот что опре-
делило судьбы Германии на ряд столетий.1 Помимо «Крестьянской
войны в Германии», одного из наиболее блестящих исторических
произведений марксизма, Энгельс касался этой темы и в других своих
работах («Введение» к «Развитию социализма от утопии к науке»,
«Марка», «К истории прусского крестьянства» 1 2 и т. д).
Блестящий анализ характера Английской буржуазной революции
находим у Маркса в его рецензии на работу Гизо «Почему удалась
английская революция?» 3 Эта коротенькая рецензия для понимания
революции дает востократ больше, чем все произведения Гизо на эту
тему, взятые вместе. То, что для Гизо являлось «великой загадкой», —
консервативный характер английской революции — объяснен здесь,
путем сопоставления с французской революцией, в немногих словах,
но с таким глубоким проникновением в существо явления, которое
могло явиться только в итоге большой, невидной читателю исследова-
тельской работы.
Можно ограничиться приведенными примерами, чтобы убедиться
в том, насколько велик круг исторических вопросов, нередко впер-
вые поставленных и всегда впервые разрешенных классиками марк-
сизма-ленинизма. Перечислить все эти вопросы значит дать по суще-
ству систематическое изложение хода средневековой истории на осно-
вании высказываний Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина. В этом из-
ложении, если бы оно входило в задачи данной главы, нашли бы себе
место и соображения классиков марксизма-ленинизма о Византии и
арабах, и выводы их работ (в частности, Энгельса) о военном деле в
средние века, и оценки самых разнообразных событий, учреждений и
личностей средневековья, оценки, которых особенно много в «Хроно-
логических выписках» Маркса. 4 Но даже и тот, по необходимости
выборочный материал, который изложен выше, достаточен для сле-
дующего общего вывода: Маркс, Энгельс, Ленин и Сталин не только
создали теоретические основы единственного подлинно-научного на-
правления в историографии, но и значительно продвинули вперед
изучение конкретной истории средних веков, как, впрочем, и других
разделов всемирной истории. Они выяснили содержание важнейших
исторических категорий («феодализм», «нация», «абсолютная монар-
хия» и т. п.), с которыми приходится иметь дело историку средних
: веков; решили ряд сложных проблем истории (падение Римской импе-
1 «Великая борьба европейской буржуазии против феодализма дошла до высшего
напряжения в трех крупных решительных битвах. Первой было то, что мы называем ре-
формацией в Германии»... Маркс и Энгельс, Сочинения, т. XVI, ч. II, стр. 296.
2 М а р кс и Энгельс, Сочинения, т. XV, стр. 641 сл.
3 Там же, т. VIII, стр. 275 сл.
4 Первая тетрадь этих «Выписок», охватывающая период от 91 г. до н. э. и до 1320 г.
н. э. опубликована в V томе «Архива Маркса и Энгельса» (1938); вторая тетрадь, посвя-
щенная XIV—XV вв., напечатана в VI томе «Архива» (1939).
рии, генезис феодализма, происхождение крепостной общины и проч.)
и наметили пути разрешения ряда других проблем; дали множество
глубоко продуманных оценок и объяснений важнейших явлений все-
мирной истории, облегчив будущему исследователю ориентировку в
материале источников и в необозримом море веками накоплявшейся
буржуазной исторической литературы.
Вместе с тем основоположники марксизма-ленинизма никогда
не претендовали на то, что их выводы являются самым последним,
окончательным словом науки, после которого ее дальнейшее раз-
витие уже не нужно. Наоборот, они неоднократно со всей силой под-
черкивали необходимость непрерывной творческой работы для все
большего углубления и уточнения научных знаний в области истории,
как и во всех других областях. Они всегда требовали непосредствен-
ного обращения к первоисточникам, их критического анализа, не-
прерывного совершенствования исследовательских методов и техники.
Ничто более не чуждо духу марксизма-ленинизма, как успокоение на
достигнутых успехах, как слепое доверие к авторитетам, как исполь-
зование готовых формул вместо самостоятельного, творческого про-
никновения вглубь вещей. Метод марксизма-ленинизма, этой гениаль-
ной теории революционного пролетариата, представляет настолько
могучее и вместе с тем тонкое научное орудие познания, что перед
историками, владеющими этим методом, не существует таких трудных
проблем, каких они, путем дружной, коллективной исследовательской
работы, не в состоянии были бы преодолеть.
2. Марксистско-ленинская историография средних веков в СССР
Значение Великой
Социалистической
Революции в раз-
витии советской
историографии.
Великая Социалистическая Революция 1917 г.
создала все необходимые предпосылки и условия
для успешного развития марксистско-ленинской
историографии. Прежде всего, она дала торжество
марксистско-ленинской теории над различными
буржуазными школами и направлениями в русской исторической
науке. Представители буржуазной историографии, оставшиеся в СССР
после всемирно-исторической победы пролетариата, в большинстве
своем приняли участие в строительстве социализма, а это неизбежно
влекло за собою и переход на теоретические позиции марксизма-
ленинизма. При таком переходе у отдельных историков и в отдель-
ных работах, естественно, неизбежны ошибки, которые не только
имели место в прошлом, но возможны п в будущем; однако беспово-
ротная победа революционной идеологии и революционного науч-
ного метода в рядах старых научных кадров имеет сама по себе
принципиально и практически большое значение.
Еще большее значение имеет то обстоятельство, что Октябрьская
революция и вся последующая политика коммунистической партии
обеспечила создание новых кадров историков, воспитанных в совет-
ской школе и пришедших к марксистско-ленинской методологии есте-
ственно и просто, минуя всякие предварительные буржуазные теоре-
тические инстанции.
Октябрьская революция сделала доступной самым широким мае
362
Организация исто-
рической науки
в СССР.
сам не только науку вообще и историческую науку в частности; она
широко открыла доступ к источникам марксистско-ленинской науч-
ной мысли, обеспечив в невиданных прежде размерах публикацию и
распространение гениальных произведений классиков марксизма-
ленинизма. При этом на русский язык переведены не только ранее
известные работы Маркса-Энгельса, но и значительная часть их руко-
писного наследия. Как много выиграла от этого историография сред-
них веков, видно хотя бы из того, что среди этих рукописей имелись
«Немецкая идеология» Маркса и Энгельса, важнейшие статьи Энгельса
о раннем средневековье, «Хронологические выписки» Маркса и его
же «Формы, предшествующие капиталистическому производству» («Из
неопубликованных рукописей К. Маркса», «Пролетарская Революция»,
1939, №3). Собраны и становятся доступными читателям многочислен-
ные статьи Ленина и Сталина, рассеянные в газетах и журналах, став-
ших библиографической редкостью.
Вся эта работа, имеющая исключительное значение для обществен-
ных наук, проводится, как известно, Институтом Маркса-Энгельса-
Ленина, единственным в мире научным учреждением этого рода.
Для развития марксистско-ленинской историогра-
фии в СССР имеет, далее, огромное значение новая
организация исторической науки, достигнутая с
помощью создания ряда специальных учреждений.
В до-революционной России, как мы знаем, историческая работа шла
без всякого плана, без всякого организационного руководства, в по-
рядке индивидуальной деятельности отдельных ученых. Даже в со-
ставе Академии Наук не было центра «всеобщей» истории. Кафедры
истории в университетах не представляли собою научно-работающих
коллективов, а являлись чисто формальным обозначением для группы
родственных дисциплин; советы факультетов, объединявшие пред-
ставителей различных специальностей, пе были и не могли быть ни-
чем иным, как научно-административными органами. Наконец, уче-
ные исторические общества при университетах, не располагавшие ни
специальными средствами, пи постоянными кадрами научных работ-
ников, в большинстве случаев влачили, как мы видели, довольно жал-
кое существование.
С установлением Советской власти в СССР возникает ряд научных
центров исторической работы, — на первых порах даже слишком много
центров, скорее мешавших, чем помогавших друг другу и распыляв-
ших научные силы. В 1921 г. был учрежден в Москве подчиненный
Наркомпросу Институт Истории, имевший в своем составе секцию
средневековой истории. 1 Институт с 1926 г. начал публиковать свои
«Труды», переименованные со II тома (1927 г.) в «Ученые записки»,
причем среди статей, напечатанных в этих сборниках, имеются ценные
исследования по истории средних веков (Е. А. Косминского, Н. И. Гра-
цианского, В. М. Лавровского, А. И. Неусыхина,2 В. СтоклицкОй-
1 Институт Истории являлся одним из пяти учреждений, объединенных в Российскую
Ассоциацию Научно-исследовательских институтов Общественных Наук (РАНИОН).
,'См. Труды Ин-та Истории, Вып. I, М,, 1926, «Отчет о деятельности Института», стр. 523 сл.
г-, 2 В 1929 г. в издании Института истории вышло исследование А. И. Неусыхина
£ «Общественный строй древних германцев», на котором лежит сильная печать идей А. Допша.
23 О Л. Вай1. штейн—418 353
Терешковпч и др.). В 1927 г. организуется Ленинградское Отделение
Института.
Одновременно с этими учреждениями в составе Академии Наук
действовала, основанная еще в 1903 г., Постоянная Историческая
Комиссия (ПИК), публиковавшая, среди прочего, и материалы,
интересующие историка Западной Европы («Памятники куль-
туры и дипломатических сношений России с Италией», III т. —
1925 г., IV т. — 1927 г.). В 1926 г. ПИК была слита с Археографиче-
ской Комиссией в одну Постоянную Историко-Археографическую
Комиссию, сосредоточившую свое внимание исключительно на памят-
никах русской истории. Наконец, в 1922 г. Академия Наук выделила
особую «Русско-Византийскую Комиссию», которая, однако, оказа-
лась не в состоянии развить византийские студии в СССР.
Основанная в Ленинграде в 1919 г. Академия Истории Материаль-
ной Культуры (ГАИМК), хотя и имевшая свой специфический круг
интересов (главным образом археологию), постепенно создает секторы,
занимавшиеся и чисто историческими проблемами, требовавшими
изучения письменных памятников. Так, например, с 1931 г. в со-
ставе ГАИМК появляется Институт Истории Феодального Общества.
С 1921 г. Академия Истории Материальной Культуры выпускает в
свет свои «Известия» (до 1937 г. вышло свыше 140 выпусков), в кото-
рых печатались и чисто-исторические исследования по истории средних
веков. В 1931 г. было основано отделение'ГАИМК в Москве.
Наконец, сектор западно-европейской истории существовал и в
составе Коммунистической Академии в Москве. Сектор развернул не-
которую работу, главным образом после ликвидации в 1929 г.
Московского Института Истории; однако, в соответствии с установками
М. Н. Покровского, ориентировавшего советских историков исключи-
тельно на занятия новейшим периодом, история средних веков в Ком-
академии, равно как и в ее Ленинградском Отделении (ЛОКА), не
получила никакого развития. То же касается и основанного при
Комакадемии в 1926 г. Общества историков-марксистов и его ор-
гана— «Историк-Марксист» (т. I — 1926 г.). Характерно, что на
Всесоюзной конференции историков-марксистов, собравшейся в Мо-
скве в конце 1928 г., был поставлен всего один доклад по истории
средних веков.1
Что касается провинциальных университетских центров и столиц
крупнейших братских республик (Украина, Белоруссия и т. д.), то и
там появляются аналогичные центральным учреждения, во многих
случаях не обеспеченные достаточно квалифицированными силами.
По этой же причине многочисленные «Ученые Записки», «Известия»
и т. п. местные издания, особенно возросшие в числе к 1927 г., не имели
долговременного существования.
Таким образом, самое обилие параллельно действовавших орга-
низаций скорее вредило, чем содействовало развитию исторической
работы в СССР. В этом отношении немалую роль сыграли и уста-
новки М. Н. Покровского. Эти установки сводились к изгнанию
Вследствие этого, несмотря на солидную документированность книги, в ней с точки зре-
ния марксистской критики много уязвимых пунктов и неверных выводов.
1 Л. М. Розенберг, Монархия Карла V. См. «Труды» конференции, т. II.
354
истории, как предмета преподавания, из средней школы п замене
ее «обществоведением», представлявшим мешанину несистематиче-
ских сведений из самых различных дисциплин; к ликвидации истори-
ческих факультетов в университетах; к полному игнорированию ран-
них периодов истории, в частности средних веков. Покровский и его
«ученики» насаждали в исторических учреждениях интерес к бесплод-
ному схематизированию. В конце 1920-х и начале 1930-х гг. главным
содержанием работы научных исторических учреждений являлись
бесконечные дискуссии о сущности и характере «общественно-эконо-
мических формаций». Вместо серьезного изучения конкретного исто-
рического материала на основе марксистско-ленинской методологии,
участники таких дискуссий занимались пережевыванием одних и
тех же цитат из классиков марксизма-ленинизма, нередко толкуемых
при этом вкривь и вкось. Так, например, выяснением характера «фео-
дальной формации» занимались очень много и усердно историки, по
существу вовсе не интересовавшиеся историей средних веков и подчас
мало знакомые с конкретным историческим материалом, относящимся
к этой эпохе. Аналогичный характер носили и дискуссии о так назы-
ваемом «азиатском способе производства». Научные результаты по-
добных дискуссий были равны нулю; их единственное положительное'
значение заключалось лишь в том, что они побудили некоторых специа-
листов, воспитанных в школе буржуазной историографии, ближе по-
знакомиться с произведениями классиков марксизма-ленинизма.
Вред же, приносимый такими дискуссиями, был немалый, так как
они препятствовали правильной подготовке новых кадров советских
историков и способствовали дезориентации марксистско-ленинской
исторической науки.
В январе 1936 г., в связи с рассмотрением конспектов подготовляв-
шихся учебников, ЦК ВКП(б) и Совнарком Союза ССР дали отрица-
тельную оценку деятельности М. Н. Покровского на историческом
фронте. «То обстоятельство, — сказано в соответствующем документе, —
что авторы указанных учебников продолжают настаивать на неодно-
кратно уже вскрытых партией и явно несостоятельных исторических
определениях и установках, имеющих в своей основе известные ошибки
Покровского, Совнарком и ЦК не могут не расценивать, как свиде-
тельство того, что средн некоторой части наших историков... укоре-
нились антимарксистские, антиленинские, по сути дела ликвидатор-
ские, антинаучные взгляды на историческую науку. Совнарком и
ЦК ВКП(б) подчеркивают, что эти вредные тенденции и попытки
ликвидации истории как науки связаны в первую очередь с распро-
странением среди некоторых наших историков ошибочных историче-
ских взглядов, свойственных так называемой «исторической школе
Покровского». 1
Однако еще задолго до этой оценки партия и правительство провели
коренную реорганизацию как постановки преподавания истории,
1 Сборник «К изучению истории», 1938, стр. 21; «Правда» от 27 января 1936 г. Ср.
постановление ЦК ВКП(б) «О постановке партийной пропаганды в связи с выпуском
«Краткого курса истории ВКП(б)» («Правда» от 15/XI 1938), где говорится об «анти-
марксистских извращениях и вульгаризаторстве» так называемой «школы» Покровского,
«которая толковала исторические факты извращенно...»,
*
35Ь
так п всей материальной базы исторической науки. В «Постановлении
Совнаркома и ЦК ВКП(б) о преподавании гражданской истории в
школах СССР» от 16 мая 1934 г. было отмечено, что «учащимся пре-
подносят абстрактные определения общественно-экономических форма-
ций, подменяя таким образом связное изложение гражданской исто-
рии отвлеченными социологическими схемами». «Постановление» тре-
бует от преподавателей связного, систематического изложения кон-
кретного исторического материала, «в хронологической последова-
тельности, с характеристикой исторических деятелей». Соответственно
этому был проведен ряд мероприятий, имевших целью обеспечить
школу полноценными учебниками истории. В том же 1934 г. при
Государственных университетах были восстановлены исторические
факультеты и учреждены в их составе кафедры древней, средней и но-
вой истории, истории СССР, истории колониальных и зависимых
стран. Таким образом историческая наука получила прочную мате-
риальную базу. В 1936 г. при Академии Наук СССР был учрежден
Институт Истории, в который влился Институт Истории Коммуни-
стической Академии. Тем самым сделались ненужными особые исто-
рические комиссии Академии Наук. В 1937 г. в Академию Наук
влился и ГАИМК, на основе которого был создан Институт Истории
Материальной Культуры (ИИМК). Благодаря включению двух род-
ственных учреждений в состав Академии, была исключена возмож-
ность какого бы то ни было параллелизма в их работе. Соответствующую
реорганизацию испытали и центральные научно-исторические учреж-
дения братских республик. Академии Наук сделались повсюду центра-
ми всей научной, в том числе и исторической работы.
Таким образом, благодаря вмешательству партии
и правительства были устранены все организацион-
ные помехи, стоявшие на пути развития маркси-
стско-ленинской историографии в СССР.
Работы советских
историков по исто-
рии спедних веков
1917—1984 гг.
Но и независимо от этого, как до, так и после описанной реорга-
низации, историческая наука была постоянно предметом забот и вни-
мания со стороны партии и лично товарища Сталина. В официальном
документе, цитированном выше, прямо указывалось, что «задача
преодоления этих вредных взглядов (так называемой «школы По-
кровского». — О. В.) является необходимой предпосылкой как для
составления учебников по истории, так и для развития
марксистско-ленинской исторической науки
иподъема исторического образования в СССР,
имеющих важнейшее значение для дела на-
шего государства, нашей партии и для обуче-
ния подростающего поколения».1
Советская медиевистика и до 1934 г., несмотря на некоторые, от-
меченные выше, неблагоприятные условия для ее развития, все же
имела известные достижения. В Институте Истории РАНИОН’а под
руководством академика Д. М. Петрушевского разрабатывались проб*
лемы экономической истории западноевропейского средневековья.
В недрах этого Института зародились и получили первое осуще-
Сборник «К изучению истории», стр. 21; подчеркнуто мною.
356
ствленпе те работы, которые в виде крупных монографий увидели
свет только в позднейшее время. Помимо отмеченных выше статей
в «Трудах» Института, результатом коллективной работы московских
медиевистов явились два сборника источников средневековья в рус-
ских переводах: «Социальная история средневековья» (2 тт., 1927)
под редакцией А. Д. У дальцова и Е. А. Кос минского и
«Хрестоматия по социально-экономической истории нового времени»
(т. I, 1929), под редакцией В. П. Волгина.
В Ленинграде группа медиевистов, учеников И. М. Г р е в с а и
О. А. Д о б иаш-Р о ж д е с тв е н с ко й, сосредоточила свое вни-
мание на изучении вопросов культурной историп средневековья.
Результатом их коллективной работы явился сборник статей «Средне-
вековый быт» (1925). 1 Особо должны быть отмечены ценные студии
О. А. Добиаш-Вождественской над памятниками средневековой пись-
менности, хранящимися в Ленинградской Публичной Библиотеке, 1 2
а также ряд статей по итальянскому Возрождению, принадлежащих
профессору ЛГУ М. А. Гуковскому.3 Некоторая работа по средне-
вековой истории проводилась и в провинции, причем преимуще-
ственным вниманием пользовалась Италия XIII—XV вв. 4 Однако,
в силу указанных выше причин, общие итоги этой работы не могли
быть значительными, в особенности по сравнению с научными дости-
жениями в области истории первобытного общества и истории нового
времени. Только введение истории средних веков в среднюю школу,
как предмета преподавания, создание кафедр средней истории при
университетах и соответствующих секторов в научно-исследователь-
ских учреждениях стимулировало быстрое развитие данного раздела
советской историографии.
1 См. Е. А. Косминский, Итоги изучения средних веков в СССР, «Известия
АН СССР», Отделение обществ, наук (1937), стр. 1134 сл. Среди учеников О. А. Добиаш-
Рождественской следует назвать Е. Ч. Скржинскую и А. Д. Люблинскую. Первая в 1928 г.
опубликовала в Италии с обширными комментариями свод латинских надписей на генуэз-
ских памятниках в Крыму (Inscriptions des colonies g^noises en Спшёе (Atti della Societa
Ligure di storia patria, vol. LVI); второй принадлежит ряд небольших статей, посвящен-
ных рукописным богатствам Публичной библиотеки в Ленинграде.
2 Отмечу ее исследования: «Мастерские письма на заре западного средневековья и их
сокровища в Ленинграде», 1930; «Древнейшие латинские рукописи Публичной Библио-
теки. Рукописи V—VII вв.», 1929; «Гиберно-саксонский кодекс VII—IX вв. в Корби».
1930; упоминавшийся выше учебник латинской палеографии (1923), научно-популярные
работы «Эпоха крестовых походов», 1918, «Западные паломничества в средние века», 1924,
и мн. др.
3 Эти статьи отчасти синтезированы в обширной монографии, подготовленной М. А.
Гуковским к печати — «Механика Леонардо да Винчи».
4 См. М. Гуковский, Советская литература по итальянскому Возрождению
(«Историч. записки» АН, т. I); О, Л. В а йнштр йн, Научно-исследовательская работа
по истории Зап. Европы в советских ВУЗ’ах в 1924—1926 гг., «Историк-Марксист», 1927,
№ 3. Наибольший интерес представляют исследования проф. Фридолина: «Вос-
стание чомпи» (Изв. Азербайдж. Гос. Ун-та им. В. И. Левина, т. IV—V, 1925, т. VI—VII,
1926), «Борьба рабочих за право ассоциаций в XIV в.» (Изв. правое. отД. Вост. фак. Азерб.
Гос. Ун-та, в. II, 1928). По истории Флоренции XIII в. появились две статьи О.Л.Вайн-
щ т е й н а (на укр. языке): «Мир кардинала Латино и зарождение приората во Флорен-
ции» в «Зап. Одесск. И-та Нар. Обр.», 1927, т. I, и «Тенденциозность флорентийских
хронистов в освещении ггельфского переворота 1266 г.» в «Трудах» Укр. Ак. Наук,
1929.
357
Работа советских
медиевистов
в 1934—1940 гг.
В 1934—1935 гг. начинают появляться крупные
монографии советских историков, посвященные
отдельным проблемам средневековой истории.
А. Д. Удальцов в своем исследовании «Из
аграрной истории каролингской Фландрии» (1935) выясняет на осно-
вании картулярия Вертинского монастыря и картулярия Гентского
бландимийского монастыря «конкретный процесс генезиса феодализма
в областях коренного салического населения». Важнейшие выводы
автора, обоснованные тщательным анализом источников, подкреп-
ляют господствующую теорию о «существовании в Каролингской
Фландрии свободной деревни», испытывающей в IX веке процесс за-
крепощения; в восточной части Фландрии, где в том же столетии
прочные аграрные отношения еще не сложились, автор отмечает «еще
пе законченный, идущий стихийно, процесс сложения поземельной
частной собственности» и «постепенное наступление частновладельче-
ского правового начала на коллективные формы землевладения» (стр .87).
Выводы А. Д. Удальцова имеют существенное значение для борьбы
с новейшими теориями западноевропейских буржуазных медиевистов.
В том же 1935 г. вышла в свет работа Н.П. Грацианского
Бургундская деревня в X—XT столетиях», в основном написанная
в 20-х гг. Автор базируется на картуляриях Клюнийского аббатства,
которые он комбинирует с данными ряда других бургундских карту-
ляриев. Книга состоит из пяти глав, посвященных распределению
земельной собственности, хозяйственным распорядкам деревни, зем-
лям общего пользования и лесным расчисткам XII в., хозяйственной
и социальной структуре поместья, наконец судьбе мелкой земельной
собственности в феодальный период. Уже из этого перечня видно
богатое содержание работы Грацианского, дающей анализ аграрного
строя во всех его аспектах и исчерпывающим образом использующей
материал первоисточников. Однако нужно отметить, что не все выводы
автора являются убедительными. Например, его положение о господ-
стве в Бургундии X—XI вв. мелкой свободной земельной собствен-
ности и отрицание того, что «процесс неуклонного роста крупной
земельной собственности за счет мелкой с его неизменной тенденцией
к понижению социального веса широких масс населепия» играл в эту
эпоху решающую роль, — оказывается в противоречии с приводимыми
самим же автором документальными данными. Ведь все те мелкие
собственники, покупающие и продающие своп земельные участки,
которые фигурируют него книге, в конечном счете утрачивают — при
жизни или после смерти — свою собственность в пользу монастырей,
т. е. крупных землевладельцев. Таким образом, единственный вывод,
па который уполпомачивают автора его изыскания в картуляриях,
мог бы сводиться к тому, что процесс поглощения мелкой собственности
крупным землевладением в Бургундии затянулся до X—XI в. Точно
также нельзя согласиться с утверждением Н. П. Грацианского, что
крестьянские мансы фискального происхождения, или с другим его
положением—что «пи поселение в долинах Соны и Роны бургундов, пп
позднейшие общественные пертурбации меровингской и каролингской
эпох ничего существенно нового в хозяйственную структуру бургунд-
ской деревни не внесли». Для того чтобы убедить в этом читателя,
358
автору следовало бы дать детальную картину распределения земель-
ной собственности в V—VII вв. Ограничив свою задачу анализом
материалов X—XI ст., автор лишил себя права делать столь далеко
идущие выводы.
При всех методологических недостатках исследования о Бургунд-
ской деревне X—XI вв., оно, по тонкости анализа и высоте исследова-
тельской техники, представляет выдающееся явление советской исто-
риографии. Оно чрезвычайно стимулирует интерес к поставленным
автором проблемам и самим обилием собранных источников облегчает
окончательное разрешение этих проблем марксистско-ленинской исто-
риографией.
Третье крупное исследование, увидевшее свет в том. же 1935 г. и
также посвященное аграрному строю средневековой Европы, — это
«Английская деревня в XIII веке» Е. А. К о с м и н с к о г о. На этой
книге, основанной на материалах Лондонского Публичного Архива и
являющейся плодом большой и кропотливой работы, особенно отчет-
ливо видны плодотворные результаты применения принципов мар-
ксистско-ленинской методологии к решению исторической проблемы,
или точнее, целой группы проблем, имеющих значение не-только
для аграрной истории Апглип XIII века, но и для последующего
«социально-экономического и политического развития этой страны.
Автор исправляет ряд ошибочных положений Д. М. Петрушевского,
в частности представление последнего о «хозяйственной гармонии»
между лордом и крестьянской общиной. Он подчеркивает классовую
борьбу в английской деревне и вскрывает ее экономические пред-
посылки. Констатируя факт господства феодального производства
в Англии XIII в., Космииский сосредоточивает усилия на выяснении
различных типов и вариантов феодального хозяйства. Особенно важ-
ным для понимания позднейшей истории Англии является его вывод
о «социальной разнице между крупными феодальными сеньорами,
опирающимися на свои сеньории, владеющими многочисленными вил-
ланами, и рыцарством, заинтересованным, главным образом, в экспло-
атации наемного труда». Другой, не менее важный вывод касается
усиления помещичьего гнета над крестьянством в XIII в., выражав-
шегося в усилении барщипы и вытеснении закрепленных обычаем
повинностей произвольными. Вопреки всем буржуазным исследова-
телям английской деревни, Космипский убедительно показывает, что
«монориальная курия была в гораздо большей степени аппаратом для
поддержания крепостной дисциплины среди крестьян и для извле-
чения из них добавочной денежной ренты, чем органом охраны их
имущественных и личных прав». Обилие таких, большею частью со-
вершенно новых частпых выводов, всегда основательно документи-
рованных и сформулированных четко, хотя, по примеру Савина, и
•очень осторожно, делает книгу Е. А. Косминского весьма ценным
вкладом в советскую медиевпстскую историографию.
Аграрная история Англии, но только XVII века, является темой
еще одной крупной монографии — С. И. Архангельского,
•«Аграрное законодательство великой Английской революции. 1643—
1648», ч. I, 1935. Автор этой работы не ограничивается изучением са-
мого законодательства, но выясняет характер и результаты его при-
359
мепения па практике, отношение к этому законодательству и вно-
симым им переменам со стороны различных классов и социальных
прослоек, причем все это ставится в теснейшую связь с определенными
этапами и поворотами в ходе английской революции. Среди много-
численных новых материалов, привлеченных автором, отметим со-
бранные им и впервые подробно освещенные данные о деятельности
так назыв. «клобменов», данные о материальном обеспечении парла-
ментской армии и проч. Центральная проблема книги — мобилиза-
ция земельной собственности под влиянием революции — решается
убедительно и наглядно с помощью цифровых данных, сведенных
в таблицы. Отметим, что в буржуазной историографии темы подоб-
ного рода почти не ставились, и что исследование Архангельского яв-
ляется таким образом «первой попыткой изучения одной из важней-
ших сторон революции» не только в советской историографии, но и
вообще в литературе данного вопроса.
В. В. Стоклицкая-Терешкович, еще в 1933 г. высту-
пившая с небольшим по объему исследованием «Немецкий подма-
стерье XIV—XV вв.», продолжая и далее работать в этой области,
опубликовала в 1936 г. монографию «Очерки по социальной истории
пемецкого города в XIV—XV веках». Эта книга заострена, с одной
стороны, против К. Бюхера, рисующего, как мы видели в своем ме-
сте, глубоко неверную идиллическую картину социальной устой-
чивости средневекового города и выдвинувшего не менее неверную
теорию замкнутого городского хозяйства, с другой — против Допша,
с его представлением о непрерывном развитии города от эпохи Рим-
ской империи до нового времени. Как указывает сам автор, «основным
стержнем работы явилась обрисовка классовой борьбы, разверты-
вавшейся в городе», причем наиболее подробно эта борьба прослежена
на примере Кельна (гл. VII). Наряду с этим мы находим здесь по-
дробный анализ имущественного расслоения городского населения,
торговли и продовольственной политики города, картину эволюции
цехового ремесла, положения немецких подмастерьев и строительных
рабочих. «Очерки» Стоклипкой-Терешкович, написанные с большим
знанием дела, во многом исправляют и уточняют выводы буржуаз-
ных исследователей, а отчасти синтезируют итоги их частных иссле-
дований, благодаря чему выясняются общие, наиболее типические
черты городской жизни XV в., весьма важные для понимания после-
дующего периода Реформации и крестьянской войны в Германии.
Наряду с перечисленными крупными монографиями появляется ряд
более мелких по объему исследований, посвященных отдельным пробле-
мам средневековья. О.А. Добиаш-Рождественская, зани-
маясь земледельческой техникой раннего средневековья, опублико-
вала статью на тему «Из каких источников мы узнаем о западной
земледельческой технике эпохи феодальной формации». Более широ-
кое значение имеет изданный под ее редакцией сборник материалов:
«Агрикультура в памятниках Западного средневековья» (1936) с много-
численными комментариями переводчиков. В связи с большим интере-
сом советского читателя к истории техники, в том же 1936 г. выходят
«Очерки истории техники докапиталистических формаций», где по-
мещена содержательная научно-популярная статья Е. Ч. Скржин-
360
с к о й «Техника эпохи западно-европейского средневековья»
(стр. 207—343). В сборнике ГАИМК’а «Из истории западно-европей-
ского феодализма» (1934) имеется статья Грацианского «Из;
истории сельско-хозяйственной техники во Франции в феодальный
период». Там же находим исследование Удальцова «Родовой
строй древних германцев»
Ряд небольших, но подчас очень ценных исследований появляется
за последние годы и на страницах ведущего советского исторического
журнала «Историк-Марксист», в котором до 1935 г. темы средневеко-
вой истории фигурировали лишь в виде редкого исключения. Отме-
тим здесь статьи С. И.Архангельского но аграрному законо-
дательству Английской революции (продолжение рассмотренной выше
монографии), О. Л. Вайнштейна по истории Италии конца
V — начала VI в. («Этническая основа государств Одоакра и Тео-
дориха»), 3. Мосиной по истории Франции XVII в. («Абсолютизм
в политике Генриха IV»), Лавровского о парламентских огора-
живаниях в Англии и проч. Более крупные по размерам статьи по
истории средних веков помещаются в «Исторических Записках» Ин-
ститута Истории Академии Наук 1 и в «Записках» исторических фа-
культетов московских, ленинградских и провинциальных ВУЗ’ов.
Эти статьи, отличаясь необычайно большим разнообразием тематики,
свидетельствуют о чрезвычайно широком охвате исследовательской
работы советских медиевистов. Число их за последние годы резко воз-
росло, благодаря непрерывно притекающему пополнению из рядов
аспирантуры, существующей при Академии Наук, университетах и
Педвузах. Рост научной продукции за последние пять лет стимули-
руется, сверх того, известным постановлением партии и правитель-
ства об ученых степенях и званиях.
Об оживлении научно-исследовательской работы в области медие-
вистики свидетельствует также ряд публикаций памятников средне-
вековой истории. Помимо уже упоминавшегося сборника «Агрикуль-
тура в памятниках раннего средневековья», следует назвать «Акты
Кремоны», очень ценное собрание подлинных кремонских грамот
X—XIII вв., подготовленное к печати С. А. Аннинским; «Видение о
Петре-пахаре» в переводе и под редакцией акад. Петрушевского,
«Хроника Ливонии» Генриха Латыша, с введением и комментариями
Аннинского, и др.
Создание кафедр истории средних веков при ВУЗ’ах и, в связи
с этим, улучшение преподавательской работы со студенческими кад-
рами исторических факультетов, введение средней истории как пред-
мета преподавания в средней школе и стремление учительства под-
нять свою квалификацию, наконец, общее повышение интереса совет-
ского читателя к истории, — все это вызвало к жизни обширную'
научно-учебную и научно-популярную литературу, а также ряд пере-
родов произведений классиков буржуазной историографии.
1 Особенного внимания заслуживают помещенные в кн. 3 (1938 г.) этого издания статьи
В. В. Бирюковича, «Французские «финансисты» в политической борьбе 1622—
1624 гг.» и С. И. Архангельского, «Вступление в борьбу сельских масс в начале
английской революции».
3G1
Из произведений, пре(.1еДУюЩих главным образом учебные цели,
прежде всего отмечу пе])Гв0Ды документов и материалов, предна-
значающиеся для веденилПРактических занятий со студентами. Осо-
бенно большую работу в’том направлении развернул исторический
факультет МГУ, профес!?1Рами которого (Удальцов, Грацианский,
Косминский, СтоклицкаяГеРешкОБИЧ, ак« Петрушевский) составле-
ны следующие пособия: Древние германцы», «Французская деревня
XII—XIV вв. и Жакер^** «Английская деревня XIII—XIV вв.»,
«Немецкий город в XIV-У^ вв->, «Памятники истории Англии XI—
XIII вв.» Обстоятельны введения и комментарии к каждому из
таких сборников матерш)ов облегчают пользование ими студентам,
а также преподавателям гредней школы.1
Одновременно появляйся в печати университетские курсы лек-
ций по истории средних веков профессоров Кос минского,
Архангельского.Вайнштейна, Грацианского
На этой основе можно бы? приступить и к составлению стандартного
учебника для 'ВУЗ’ов. ЪКОй учебник, в двух томах, вышел в свет
в 1939 г. (т. I — под редаДией профессоров Удальцова, Косминского
п Вайнштейна, т. II — mH редакцией Сказкина и Вайнштейна; 2-е
переработанное изд. —1'^0 г-)- Несмотря на ряд недочетов, не-
избежных в первом опыт синтетического построения истории столь
огромного периода (V—JVIII вв.), учебник, несомненно, является
достижением советской р’ориографии. Впервые обширный факти-
ческий материал историг Западной Европы и Ближнего Востока
подан в систематическом марксистском изложении.
Ряд научно -попу л ярш< монографий,1 2 * а также статей в журналах
«Борьба классов», «Истонский журнал», «Историк-Марксист» об-
легчают изучение отдель'з1Х вопросов средневековой истории.
Огромное значение д? распространения и углубления историче-
-ских знаний будет иметь!0 ДГ°товляемый к печати Институтом Исто-
рии Академии Наук общрный коллективный труд «Всемирная исто-
рия», в котором на средне века приходится по плану семь томов.
Самая возможность постаДть такую задачу перед советской медиеви-
стикой, задачу, о котор4 не могла и мечтать буржуазная русская
историография в царскоё?оссии, свидетельствует о быстром расцвете
марксистско-ленинской ^ториографии в сталинскую эпоху. Для
осуществления этой зада? сектором истории средних веков Института
Истории Академии Науь1Ривлечрпы все научные силы, работающие
в данной области. Таким^Р^см «Всемирная история» и, в частности,
1 Для преподавателей сред?4 школы опубликована и общая «Хрестоматия по исто-
рии средних веков» под редак^1} профессоров И. П, Грацианского и С. Д.
Сказкина (т. II, ч. I и I 1933; т. I, М., 1940). Весьма полезны для целей
преподавания так-ке «Хрестомаи* п0 литератУРе средних веков» (IX XV вв.), составлен-
ная проф. Р. О. Ш о р (1936) иДневники>> Инфессуры и Бурхарда, вышедшие с вводной
статьей и примечаниями про) Г* Лозинского в Гос. Антирелигиозном
пзд-ве (1939). „
2 Из монографий этого ро®УкажУ слеД-: С. Г. Лозинский, История папства
в средние века (1936), А. Е. К'Л р я в ц е в, История Испании в средние века (1938);
П. П. Щеголев, Очерки в^Рии Зап. Европы XVI XVII вв. (1938), М. В. Л е в-
ченко, История Византии Всемирная история культуры, т. I (1940).
*ее средневековый раздел явится итогом достижений советской историо-
графии за последние годы.
Перед марксистско-ленинской историографией в стране победив-
шего социализма открываются широкие и блестящие перспективы.
Ей предстоит пересмотреть, проверить и переоценить весь огромный
материал, накопленный буржуазной наукой за столетия ее существо-
вания, переработать этот материал с марксистско-ленинской, т. е.
подлинно научной точки зрения. Ей предстоит вымести из здания
исторической науки весь мусор сознательных и бессознательных из-
мышлений, искажений, фальсификаций, созданный в буржуазной
историографии классовыми, националистическими, конфессиональ-
ными и прочими страстями и предрассудками, отобрать и сохранить
все наиболее ценные элементы старой науки. Ей предстоит до конца
освоить богатства марксистско-ленинс.кой исторической мысли, со-
зданные гением Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина, овладеть в совер-
шенстве оружием марксистско-ленинской методологии, поднять на
высшую ступень технику исторического исследования, создать длин-
ный ряд произведений, которые были бы достойны нашей эпохи,
нашего народа, пашей партии и нашего вождя. Глава Советского
правительства товарищ В. М. Молотов в своем выступлении в день
празднования 22-летней годовщины Великой Октябрьской Социали-
стической Революции поставил перед историками Советского Союза
большую и благодарную задачу, которую он охарактеризовал сле-
дующими словами:
«Мы, большевики, вышли из гущи народа, ценим и любим
славные дела истории нашего народа, как и всех других наро-
дов. Мы хорошо знаем, что настоящий прогресс, который воз-
можен только на базе социализма, должен опираться на всю
историю народов п на все их достижения в прошлых веках,
должен раскрыть подлинный смысл истории жизни народов,
чтобы полностью обеспечить славное будущее своего народа и,
вместе с тем, светлое будущее всех народов». 1
Историческая наука, раскрывая славное прошлое нашего и дру-
гих пародов, должна и будет содействовать подлинному прогрессу
человечества на базе социализма. Такова программа деятельности
марксистско-ленинской историографии, ее подлинный смысл и важ-
нейшая задача в пашей стране, открывшей новую, коммунистическую
эру всемирной истории.
ЛИТЕРАТУРА
]. Исторп я Всесоюзной КЪ ммунистической партии (боль-
шевиков). М., 1938 — глава IV.
Ленин, Сочинения. Си. «Справочник к II и III изданиям сочинений Ленина» под
словами «Маркс, Энгельс, Марксизм», стр. 237 сл. (—«Гегель», — жизнь и деятельность
Маркса и Энгельса;—исторические работы Маркса и Энгельса;—исторические
судьбы марксизма), где имеются ссылки на соответствующие страницы^
3. Сталин, Вопросы ленинизма (разн. изд.).
4. К изучению истории. Сборник, 1938.
1 «Правда» от 7 ноября 1939 г.
363
5. «О постановке партийной пропаганды в связи с выпуском «Краткого курса истории
ВКП(б)» («Правда» от 16 ноября 1938 г.).
6. Е. А. Косминский, Итоги изучения средних веков в СССР («Известия Ак. Наук
СССР. Отделение общественных наук», 1937, № 5).
7. Библиографические обзоры, рецензия и хроника в журнале «Историк-Марксист» за
1926—1940 гг.
8. «Ученые записки» Института Истории РАНИОН’а т. I.
9. «Труды Института Истории. Сборник статей», Выл. I, 1926, стр. 523 сл.
10. Панкратова, «Краткий курс истории ВКП(б) и историческая наука в СССР
(«Правда», от 8 сентября 1939 г.).
11. А. Панкратова, Сталин и историческая наука («Под знаменем марксизма»,
1940, № 1).
УКАЗАТЕЛЬ ИМЕЦ
Августин (354—430) 20—21, 16, 23, 36,
37, 40, 93
Авентин, Иоганн (Aventinus, лит. псевдо-
ним lohannes Turmair'a, 1477—1634)
83, 82
Агриппа д'Обинье (Theodore-Agrippa
d’AubignG, 1552—1630) 89—90
Адам Бременский 26
Адамс, Генри 253
Адемар Шабанский 28
Аккольти, Бенедетто (В. Accolti) 58
Аксаков, К. 150
Альтамира 254
Альфен, Л. (L. Halphen) 18, 176, 177, 179,
185, 186, 193, 201, 236, 257
Аммиан Марцеллин (ум. в конце IV в.)
20, 29, 70
Анний из Витербо (Джованни Нанни,
1432—1502) 53, 80
Ардуэн (Hardouin, 1646—1709) 99
Ариас 252
Архангельский 359—360, 361, 362
Ашери, Люк д’ (Luc d’Achery) 100
Байер 294
Баллестерос и Беретта (Ballesteros у Be-
retta) 254
Бальбо, Чезаре (С. Balbo) 194, 195
Бальцани, Уго (U. Balzani) 46, 251
Бальцер 290
Балюз (Etienne Baluze, 1630—1718) 102
Барант (Aim. G. Р. Baron de Barante,
1782—1866) 185—186, 179, 180, 181
Барбагалло (Barbagallo) 225
Барджер (E. Barger) 284
Барду, A. (A. Bardoux) 191
Барнес (Harry Elmer Barnes) 16—17, 114,
120, 197, 198, 199, 257, 263, 264
Барнес, Роберт 74
Барон (Hans Baron) 50, 52
Бароний, Цезарь (Caesar Baronius) 79, 103
Басс Мюллинджер (Bass Mullinger) 19
Баумгартен, Г. (H. Baumgarten) 229
Баур, Ф. (F. Baur) 21, 25
Бауэр, В. (1833—1884) 302, 301
Бауэр, В. (Bauer, W.) 335
Беат Ренан (Beatus Rhenanus, 1485—
1547) 79—81
Бебель, Генрих 74
Беда Почтенный (Beda Venerabilis, 673—
731) 31—32, 21
Беза, Т^0д0р 137
Бейль, Цьер (Р. Bayle, 1647—1706) 96
Беккер (Becker) 5, 263, 264, 266
Белевский 253
Белинский 298
Белов, реорг (G. von Below) 226—227,
12, 1$, 220, 257, 262, 271, 273, 281, 335
Бельфор^ (Belleforest) 88
Беляев, Н. И. 233
Бемер, Пог. (Bohmer) 165
Бенеш 254
Бенуа (р. Benoist) 63
Бенце 2tyj
Беньо 1{Ц
Беранже 180
Бергсон, а. (Н. Bergson) 259, 270
Бердяев, Н. 269, 271
Берк, Эдчунд (Edm. Burke, 1729—1797)
135-^136, 139, 152
Беркут, л. Н. 326, 27, 33, 45
Бернард Клервосский 34
Берпгей^ Э. (Е. Bernheim) 8, 257
Бернет 96
Бернштейн, Э. 331, 336
Берна 13о
Берр, Анри (Н. Вегг) 225, 241, 276
Бетман-р0Львег 300
Бецольд (Bezold) 229
Бидиигер, М. (М. Biidinger) 30, 35, 37
Вильбасов, В. А. (1838—1904) 303
Биондо, флавио (Flavius Blondus, 1388 —
1463) 66—68 , 50, 55, 59, 69, 79, 80,
82, 94
Бирд (Charles Beard), 121, 174, 263, 272
Бирюков, В. В. 361
Бициллц, П. Б. 327
Блок (Р’ J. Block) 199
Блэк (Black) 19, 120, 121, 128, 138
Бобржииьский 254
Богданов, А. 331
Боголепов, А. 314
Боден, «Кан 51, 110, 113
Бодянский 296
Бокль (Henry Thomas Buckle, 1821—1862)
224, 23, 248, 252, 307
Боккаччо (1313—1375) 71
Боллаю, Жан (J. Bolland, 1596—1665) 99
Боллингброк 114
Бональд 144
Боссюэ (J.-B. Bossuet, 1627—1704) 92—
94, 118
365
ОГЛАВЛЕНИЕ
Стр.
I. Введение.. 5
II. Феодальная историография до зарождения буржуазной исторической науки
(V— XV ев.) 20
III. Гуманистическая историография XV—XVI вв. 4;
I. Общая характеристика . . 47
2. Итальянская историография.......................................... 56
3. Гуманистическая историография вне Италии . 72
IV. Эрудитская школа XVII—XVIII вв. 95
V Историография эпохи «Просвещения* (XVIII в.) 106
VI. Романтическая историография периода европейской реакции (первая треть
XIX в.) и подъема революционного движения 30—40-х гг, 139
1. Идейные корни историографии романтизма 139
2. Романтическая историография в Германии............................ 158
3. Романтическая историография в других странах Европы и США 176
VII. Историография второй половины XIX вв. 202
1. Идейные и социальные корни позитивизма . . 20-
2. Немецая историография второй половины XIX в. . 209
3. Французская историография второй половины XIX в. . 231
4 Историография средних веков в Англии, Италии, США и малых европейских
странах. 24I
УШ. Буржуазная историография эпохи империализма . 258
.1. Кризис буржуазной исторической мысли . 258
2. Историография средних веков в эпоху империализма 273
IX. Историография средних веков в дореволюционной России (XIX в. — 1917г.). 293
X. Марксистско-ленинская историография 330
1. Классики марксизма-ленинизма и проблемы средневековой истории 330
2. Марксистско-ленинская историография в СССР 352
Указатель имен 365