+М Т4/1ЬЯ
АуРОЪА

;;

нлтддья луРОВД
ИЗДАТЕЛЬСТВО
«СОВЕТСКАЯрассиц»
МОСКВА - #9в2

д
Д84
Автор этой книжки, ребята, — пи­
сательница Наталья Дурова, — прина­
длежит к семье потомственных клоу-
нов-дрессировщиков Дуровых.
Династия Дуровых вот уже около
века радует своим искусством любите­
лей цирка.
В повести «Ваш номер!» писательни­
ца рассказывает о своем детстве, детст­
ве в свободном советском цирке, о кото­
ром мечтал когда-то ее дед, Владимир
Дуров.
Художник Ю. И. ЗАЛЬЦМАН

Светлой памяти моей мамы
ПРЕДИСЛОВИЕ
встретилась со слоном не в цирке и не в
зоопарке. В порту Одессы затерялась бар­
жа. Да, затерялась, я не оговорилась, по­
тому что кругом громоздились подъем­
ные краны, похожие на железных жира­
фов, звеняще переговаривались гудки пароходов и среди
них стояла небольшая баржа со слоном. Слона провожали
на пенсию. Слон был не один, с ним отправлялся в путь и
ослик Пиколлё. Стояли они, как всегда, рядом: огромный
слон и его верный друг, кроха-ослик.
Короткий гудок буксира. Над трубой мгновенно горде­
ливо взвился дымный тюрбан, качнулся, приветствуя небо
перед морским походом, и стал растворяться.
Слоновьи уши-лопухи хлестко забились. Ослик насторо­
ж и лся. И вдруг оба — один мелко и трубно, другой про­
тяжно — зарокотали в два голоса. Быть может, так торже­
ственно они прощались с цирком, с Одессой. Или мне это
показалось в ту минуту. В эту минуту я пожалела, что не
вела дневника своего детства. Сейчас я воочию видела его
перед собой. Слон — мой дневник. Каж дая морщинка у
глаз, на хоботе, боевая рана на ноге — вехи циркового дет­
ства ; последняя страница — слона ведут на пенсию.
Баржа уже колышется на волнах, затем едва виднеет­
ся, а я, не отрываясь, слежу за ней. Ведь это навсегда в
море уплывало мое детство.

Глава I
помню себя в те годы, когда, шагая с отцом
по кулисам цирка, я точно могла отве­
чать на его вопросы:
—
Кто здесь стоит?
—
Слон.
—
А кто здесь разлегся?
—
Верблюд.
—
А рядом?
—
Ослик.
Вскоре мне уж е стало скучно отвечать на вопросы. Мне
хотелось задавать их самой. Но мама и папа были слишком
заняты, чтобы возиться со мной, а дог, которому меня
оставляли на попеченье, был нервным, ворчливым, да и го­
ворил всего одно слово: «Мамм-ма!», в надежде получить
5

кусок несъеденной мной булки. Ключ — так звали дога —
меня не слушался, и папа поэтому им всегда оставался до­
волен. Он гладил дога и говорил:
—
Молодец, Ключ. Мы с мамой доверяем тебе свое со­
кровище. Ты — нянька, ты — друг и сторож. Ты нас не под­
ведешь. Ведь Наташа тебя слушается? Правда, Наташа?
—
Угу,— нехотя соглашалась я и бежала к маме.
—
Мамочка, а, мамочка! Сокровище — что это?
—
Сокровище — должно быть самое дорогое для чело­
века.
—
А для папы?
—
Хм,— мама задумывалась. Я же не давала ей покоя:
—
А где оно — папино сокровище?
Мама облегченно вздыхала и, улыбнувшись, говорила:
—
Конечно, в цирке!
О! Это было понятно. Я знала буквы из электрических
лампочек, составляющие слово «цирк». Почему меня остав­
ляют в гостинице, а сами идут в цирк? Как мне было обид­
но! Я не любила гостиниц. Там всегда слишком правильно
расставлены чужие, не наши вещи; вечные графины с во­
дой, пахнущей лекарством, и двери, которые плотно закры­
вались на настоящий ключ, чтобы мы с Ключом-догом оста­
вались одни. Да, неприятны бывали эти часы ожидания,
когда папа и мама в моем представлении делились на ж и­
вых и нарисованных. Живые в цирке, а нарисованные
смотрят на меня со стены и улыбаются одной и той же
улыбкой, не обращая внимания на мой крик и слезы.
«Хочу в цирк!»— думала я. И однажды — свершилось!
Дверь открыла дежурная, и мы с Ключом отправились в
путь. Первой выскочила я, за мной — Ключ.
—
Девочка, ты зачем вывела собаку в коридор? — об­
ратилась ко мне рослая женщина с ведерцем, из которого
торчала тряпка.
—
Коридор! — повторила я новое слово.
—
Ну да, в коридор,— назидательно сказала женщина.
«Значит, цирк сразу после коридора»,— решила я,
С

и Ключ, неожиданно насторожившись, впервые послушно
пошел рядом. Длинный и мягкий половик остался позади.
Перед нами — лестница. Ступень, одна, другая, третья... Мы
идем по улице. Я упала. Ключ, ухватив мое платье зубами,
помогает мне подняться. Мы идем дальше, теперь я все вре­
мя спотыкаюсь. Наконец, устаю, начинаю плакать. Ключ
садится рядом, и нас обступают люди.
—
Ты что плачешь, девочка?
Я молчу.
—
Ты чья такая, девочка?
—
Цирка,— успокаиваюсь я.
—
Цирка?! Ну-с, а где ты живешь,— обращается ко мне
старик в очках. Я смотрю на него с удовольствием, потому
что очки вспыхивают, когда мимо едет машина.
—
Я живу в коридоре!
—
Неслыханно,— покачал головой старик. За ним все
стали повторять: «Живет в коридоре, неслыханно».
—
А где твой дом, папа, мама?
—
Папа и мама в цирке,
—
Иди ко мне на руки, крошка, и отправимся в цирк.
Я с радостью соглашаюсь, но Ключ становится между
нами и грозно рычит на старика.
—
Как же быть?
—
А вы доведите ее. Жалко ведь, гражданин. Ребенок
ведь, понимаете,— советует старику какая-то толстая тетя.
—
Ну что ж, идем!
—
Ключ рядом! — ликую я. И вскоре мы попадаем
в цирк.
Папа с мамой удивляются. Мама сердится на Ключа, а
папа говорит:
—
Знаешь, мама , Ключ не виноват. Просто наша де­
вочка подросла. У нее появился характер, вот это и смути­
ло пса. К сожалению, он стал слушаться Наташу. Придется
Ключу переходить на другую работу: Наташа большая.
Наташа у нас с характером.
Мне было уж е три с половиной года.
7

о
о
о
оО
О
Глава II
еперь я не оставалась одна в гостиницах.
Меня брали в цирк. И на гостиницы я ста­
ла смотреть как на коридор, который нуж­
но обязательно пройти, чтобы попасть в
цирк. Папа с мамой шли на работу, а я —
в сказку. Она начиналась для меня за манежем, у клеток и
стойл, где были животные.
—
Олень приехал с севера, верблюд — с юга,— расска­
зывала мне мама.
И долгое время север и юг я находила в цирке по оленю
и верблюду. Даже если они стояли рядом, я все равно от­
правлялась в путешествие по свету. Огромные миры но-
8

вого проходили перед моими глазами: пустыни — слонов
ник с верблюдами, моря — бассейны с морскими львами,
леса — медведи, небо — орлы. В пути мне встречались р а з­
бойники— это были обезьяны. Я воевала с ними: сострою
рожицу, а в ответ получу две и скорее бегу дальше. Иногда
«нечистая сила» преграждала мне дорогу. Так я называла
людей, которые говорили папе:
—
Ах, Дуров, Дуров! Странно вы воспитываете своего
ребенка. К ак можно маленькую девочку одну подпускать
к животным. И о чем вы только думаете!
Отец смеялся:
—
Думаю о воспитании. Ищу свой метод. Хотите, поде­
люсь. Она долж на вырасти сильной и бесстрашной. Если с
детства ей привьется вера в животных-друзей, значит, вы­
растет настоящий дрессировщик.
А «настоящий дрессировщик» бежал в это время играть
со слоном в прятки. Веселее и чудесней игры для меня не
было. Я прижималась к огромной слоновьей ноге и, заме­
рев, стояла, пока чуткий хобот наощупь находил мои бан
тики в косицах, карман на фартуке, где был сахар. Сахар
исчезал и через секунду снова появлялся хобот, обвивал
меня и вытаскивал из убежища. Удобно усевшись на хобо­
те, я качалась, как на качелях. Потом, держа в руках са­
хар, упрашивала слониху:
—
Лили, Лилечка! Ну, пожалуйста, покажи мне еще
раз цирк с потолка.
Лили съедала сахар и снова брала меня на хобот. Осто­
рожно свертывала его бубликом и подталкивала меня, по­
могая взбираться на свою макушку.
—
Мамочка,— кричала я на всю конюшню.— Я вижу
тебя с потолка.
Усталые мамины глаза тотчас меня находили. Сначала
смотрели строго, потом добрее, мама подходила к нам, гла­
дила слониху и говорила:
—
Ты зачем, Лили, балуешь мою Наташу? Славная и
добрая слониха. А ты, негодница,— это уж е относилось ко
9

мне, гпускай »'-я сейчас же з ч т . Лили вечером .шептать,
ты ы дь не даешь ей отдохнуть!
Мама, она не хочет отдыхать!
Откуда ты знаешь?
-
Если бы она хотела отдохнуть, то легла бы, а она
стоят и качается.
Нет, Наташа, ты у нас ничего еще не знаешь. Иди-ка
сюда, я тебе что-то расскажу.
.у спускалась вниз.
Послушай, я расскажу тебе, как спят слоны. Слоны
никогда не ложатся спать. Они спят так, будто дремлют, и
все стоя А если слон лег, то, значит, не просто, а слег-
заболел.
Я шептала слонихе в хобот, воображая, что говорю с
ней но телефону: «Тебе трудно спать стоя, хочешь я прк-не
су много сена, больше, чем здесь есть. Тебе лучше будет
Ноги -т а к , а живот весь на сене. Хорошо?!»
Я трудилась, таскала охапки сена и, к моему огорче­
нию, видела, что сена мало. Я вскарабкалась на охапку, но
достать до Лилиного живота не могла. Он был надо мной,
к а к потолок. Пригорюнившись, я села на пол, где стояли
слоны, и вдруг дождь из сена пролился на мою голову. Ли
ли усердно обсыпала меня сеном. Я уже походила на соло­
менного человечка, но стояла, не шевелясь, впитывая души­
стый и пряный аромат. Ото был новый запах. Я видела,
к; к от него затрепетали ноздри ослика Пиколлё. Он сва
лился подле меня и стал кататься в сене, как поросенок
в лужице.
Вскоре мне наскучило щекотанье высохших травинок, и,
выпроставшись, я побрела туда, где кончалась моя сказка
Здесь, у клетки белых медведей, конец. К ним мне вход вое
пре цен. А очень хочется подружиться о ними. Два сугроба
сидят в клетке. Они не такие уж и белые, похожи на комья
уличного снега, который под утро сгребают дворники. Ма
ма убеждала меня, что они злые. Они не умеют радоваться
солнцу и лесу. Глаза у них холодные и пустые.
ю

Но меня все-таки тянуло к этим двум грязновато кремо­
вым сугробам. Зимой мне купили новую заячью белую шуб
ку, валенки и пушистую шапку. Я гуляла в цирковом дво­
ре, собирая в промокшие варежки снес. Ком круг лый, нетя
желый, я обхватила, его и побежала к медведям. Быть мо­
жет, они любят играть в снежки. Я бросила ком в клетку.
Он разбился о прутья, осев на полу снеговыми таявшими па
глазах лужицами. Один из медведей стал слизывать снег
с решетки. Я принесла еще. Медведи с жадностью поеда
ли снег. Я осмелела. Набрала снегу на фанерку и, копируя
служителей, стала приподнимать решетку, пытаясь npoev
муть в клетку снег на подносе. Решетка была тяжелой. При
ходилось держать обеими руками. Что делать? Тогда а го
лозой уперлась в решетку и потянулась за снегом Неожи
данно ноги мои взвились вверх, и я услышала щелчок
решетки
белый медведь лапой втянул меня з клетку! Он
стоял надо мной, пофыркивая. Мех моей шубки разлетался
под его дыханием. Я. поднялась на четвереньки. Мы стояли
друг против друга. Маленькие глазки медведя равнодушно
смотрели на меня. Я протянула к медведю руку, он ноил
тился.
Я было встала на ноги, но медведь лапой сшиб меня и
покатил по клетке.
—
Я тебе не м яч!... возмутилась я.
Второй медведь равнодушно двинулся в мою сторону
—
Лилечка! — пронзительно закричала я,— Они пери
ют со мной в футбол, к а к бульдоги! Лили!!!
Слон затрубил тревогу, и по цирку разнесся к р и к :
—
Дурова, скорее зовите Дурова! Девочка я клетке у
бельтх медесдей!
Медведи вдвоем катали меня по клетке.
Наконец раздался голос, похожий на папин
—
Спокойней! Рыбу скорей. Еще рыбы!
Медведи оставили меня. Подняли морды, Я тоже задра
ла голову. Кад нами пролетала в дальний у юл клетки
рыба.

—
Наташа! — Это был папин голос, но только чуть-чуть
другой, слишком звонкий.— Наташа, не вставай, не дви­
гайся.
Папа вошел в клетку, прошел мимо меня к медведям,
повернулся ко мне спиной и сказал уже своим обычным
голосом:
—
Марш из клетки, глупая девчонка, быстрее!
Я спрыгнула на пол и бросилась к маме. Кругом все
сразу почему-то заговорили. Только мама стояла молча,
зажимала рот руками и глядела в клетку. Мама не заме­
чала меня. Папа уже был рядом. А мама по-прежнему не
отрывала глаз от клетки, где медведи, урча, поедали рыбу.
Папа обнял маму за плечи.
—
Родная, ну не надо, прошло. Вот она, смотри, рядом
с тобой. Зина, ты слышишь меня, успокойся!
—
Чудо! Просто чудо! — говорили артисты.
—
Девчонка родилась, не иначе, в рубашке!
—
Что ее спасло, Юрий Владимирович? Что? — при­
ставали к папе.
—
Бесстрашие и доверчивость ребенка. Только это,—
задумчиво произнес папа. Мама с трудом переводила ды­
хание.

Глава III
ои друзья — артисты. Чижику —шесть
лет. Он работает акробатом. У него краси­
вый костюм и лакированные башмаки.
Каждый вечер ему завивают Щипцами
чубчик, и Ч иж ик выходит из гардеробной,
чтобы посмотреть на меня победителем, а я тотчас забы­
ваю, что в драке побеждаю я, а он обычно бежит жало­
ваться.
Вечерами мне очень грустно. Ч и ж и к работает по-на­
стоящему. Нонна Луговая еще не выходит в манеж, но ут-
13

vom она репетирует, а я... Я по-прежнему играю с животнм
ми. Только теперь играть бывает скучно.
— Пала, ну когда же я буду работать? — пристаю я
к отцу.
—
Подрасти сначала. Будешь слону по плечо, и я раз­
решу тебе войти в манеж,— смеется папа.
Я бету в слоновник. Меряюсь ростом с Лили. Я ей толь­
ко по колено.
—
Наташа! — зовет меня Нонна. — Идем с нами гулять!
Нонна добрая. У нее есть братья. Она водит их за руки,
и сейчас мы идем в палисадник при цирке.
Давайте играть в колечко,- —
предлагает Нонна.
Садимся рядком на скамеечку. Нонна обходит нас, де­
лая вид, что каждому в ладоши кладет колечко.
—
Кольцо, кольцо, ко мне! — кричит Нонна.
Я вскакиваю, мне становится весело. Я отдаю колечко
младшему брату Нонны — Славику.
Кольцо, кольцо, ко мне! — кричу я.
Все молчат, а Славик с удовольствием перекатывает
языком из щеки в щеку железное колечко, которым мы
играем.
—
Славик! — строго окликает его Нонна. — Нельзя, сей­
час ж е выплюнь, не то проглотишь!
—
Нонна, пойдем обратно в цирк. Там мой папа репе­
тирует. Пойдем,— тороплю я Нонну, видя, как из цирка вы
ходит Чижик.
—
Нет, Наташа, мальчикам надо гулять. Ты иди сама,
ладно? Мальчики должны дышать свежим воздухом.
Чиж ик останавливается подле незнакомых мальчишек.
—
Хорошо ему! — вздыхаю я . — Он работает, и его все
знают!
Как он быстро подружился с мальчиками.
Нонна молча поправляет Славику воротничок. А Чи­
ж и к, словно назло, подходит к нам и пренебрежительно
бросает:
—
Расселись! Делать нечего?
П

Мы играем,— укоряет его Нонна и, обернувшись к
мальчикам, которые подошли вместе с Чижиком, гово
ри т :— Хотите играть с нами? Пожалуйста. Будем рады!
Сидим на лавочке, болтаем.
—
У нас дома растут яблоки,— рассказывает один
мальчик,
—
Мой папа с юга привез пальму, и она растет у нас
прямо дома, в комнате,— говорит другой.
Я сосредоточенно ломаю голову, что же растет у нас в
цирке. Мой взгляд падает на рекламу, облепившую фасад
яркими пятнами.
—
А у нас в цирке вот что всегда быстро растет,— пока
зываю я на афиши.
—
Ха-ха-ха,— смеется Чижик, а за ним и остальные.
—
Может быть, ты скажешь им, что работаешь в цир­
ке? —злит меня Чижик.— Никакая она не артистка. Про
сто лгунья-болтунья.
--
Не задирайся! Наташа еще маленькая. Подрастет и
будет дрессировщицей. У нее зато есть настоящий слон,
защищает меня Нонна.
Но я оскорблена: я не артистка. Ребята не замечают
моей обиды, они с интересом разглядывают меня.
—
У тебя и вправду есть слон?
—
Да!
—
Какого он цвета?
—
Темно-синий,— отвечаю я.
—
Слушайте ее больше. Слоны темно-синими не быва
ют,— прерывает меня Чижик. Ребята отворачиваются.
Я в слезах убегаю в цирк.
—
Лиля! Лилечка-а! — всхлипываю я. В сумерках ко
нюшни слониха действительно темно-синяя. Я сказала
правду. Моя азбука цвета букв, слов складывалась в цир
новой конюшне, и я отвечала так, как видела, как знала.
Жизнь — это когда животное с радостью бежит на репе
тицию, с удовольствием дремлет после сытного обеда и
гневно рычит на обидчика.

Смерть — это когда клетка пуста, на прутьях тоскливо
висит мешковина и кругом разлит запах дезинфекции.
Я уже умела чувствовать жизнь и по-своему понимать
смерть, но было третье — недоступное для меня, то, что, по
словам мамы, начинается с жизнью и кончается со
смертью: работа. Я хочу работать. Я буду работать. Утираю
слезы и вихрем врываюсь в группу животных к папе, в
манеж.
—
Что все это значит?— папины брови грозно сомкну­
лись.
Я пришла репетировать,--я решительно наступаю
на папу.
Баловаться изволь за кулисами. Уходи, ты мне ме
шаешь.
Я пришла на работу.
—
Ну и упряма же ты, дочка. Ладно, считай, что я тебя
взял на работу. Вот шамбарьер, возьми его, пойди к гарде
робной да поучись им щелкать.
Шамбарьер — хлыст, кнут, бич, только сделан он по-
особому. Похож он на удочку, А щелкать им трудно. Ш ам­
барьер— в три раза больше меня. Шамбарьер — перевожу
на свой лад: шам — значит есть, кушать, барьер — само со­
бой разумеется, я его знаю. Значит, папа их заставляет
всех сделать невозможное: съесть барьер. Должно быть, в
наказание.
«Та-ак!» — соображаю я и вмиг выскакиваю в палисад­
ник. Чижик, конечно, там, красуется перед ребятами.
«Держись теперь, я тебя заставлю съесть барьер!»— ду­
маю я.
Через несколько минут я, насупившись, упрямо молчу,
стоя в углу. Мама сидит растрепанная у гримировального
столика, ждет с репетиции папу.
—
Кто тебе дал шамбарьер? Пожалуйста, можешь мол­
чать. Тогда тебе придется говорить с папой.
Наконец появляется папа.
36

—
Полюбуйся! Побила шамбарьером Чижика. Ума не
приложу, где она взяла шамбарьер?
—
Я дал,— виновато отвечает папа.
—
Зачем?— произносит мама так, что мне кажется,
будто папа сейчас встанет рядом со мной в угол.
—
Она мне мешала репетировать, я должен был от нее
отвязаться.
—
Отвязаться! — вскрикиваю я и начинаю неистово
реветь.
—
Твое легкомыслие! Неужели ты не понимаешь, ведь
перед тобой ребенок. Ты солгал ей. В пустяках обман пол­
беды, но в этом...
—
Зина,— перебивает папа. Всегда, волнуясь, папа на­
зывает маму по имени, а вообще— «мама». Вслед за ним
многие в цирке мою маму тоже называют мамой.
—
Зина, ведь я не могу рисковать ею. Четыре года ре­
бенку, а ты требуешь, чтобы из нее делали дрессировщика!
Рано!
—
Во-первых, не я требую этого, во-вторых, я не хочу,
чтобы девочка росла злобной и завистливой. Оглянись и
реши: оставим ее в Москве, пусть растет без цирка...
—
Моя дочь. Буду сам воспитывать! — злится папа.
—
Тогда поступай правильно. Она не отличается от
других детей здесь ничем, пусть живет цирком так же, как
все. Не надо оберегать ее. И главное, от чего: от умения тру­
диться! Надо было начинать не с обмана. Господи, хоть бы
свое детство вспомнил,— м ам а недовольно отворачивается
от нас, затем берет дедушкину фотографию и ставит перед
папой.
—
Понял! Чтобы так, же, да?
Мама кивнула головой.
—
Умница,— целует папа мамину руку. — Значит, «иг­
рая, поучай». Наталья, за мной! Идем, дрессировщик.—
И, смеясь, мы шагаем с папой к манежу.
2 Н. Дурова
17

еня воспитывает папа. И характер у меня
папин. Все говорят: «Нашла коса на ка­
мень». Отец стоит рядом и своей рукой н а­
правляет мои движения. Я сжимаю шам-
барьер и чувствую, что хочу сесть отдох­
нуть. Перед нами в манеже четыре тумбы, на них вазы.
В вазах голуби. Я должна работать с маленькими пони. Их
тоже четверо — небольшой конный номер. Лошади плавно,
цепочкой бегут по кругу. Взмах руки, и они идут парами.
Еще взмах — и пары двинутся навстречу друг другу. Щел­
чок шамбарьера — и каждая из них огибает тумбу. Опять
щелкает шамбарьер. Вазы раскрываются, и голуби садятся

на попоны, плотно покрывающие лошадиные крупы. Новое
движение руки — и лошади передо мной. Стоят шеренгой —
голова к голове. Указательный палец руки опускает их на
поклон. Голуби летят ко мне. Я в всплесках голубиных
крыльев. Протягиваю вверх руки — и лошади взмывают на
хоф, или просто трепещут, стоя на задних ногах.
Трудно держать шамбарьер, но еще труднее запомнить
правильные движения. Отец в работе сердитый. Нет-нет да и
прикрикнет. Я собираю все силы, чтобы не плакать.
—
Кому я говорю, влево руку, влево,— командует отец.
Я не успеваю сообразить, где левая сторона, к а к моя
рука тянется вперед, и сбитые с толку лошади шарахаются
от меня к барьеру.
—
Она — бестолочь,— устало, в отчаянии сетует отец,
сдавая меня маме. Мама ласково прижимает меня к себе.
—
Юра! Ты не прав. Ты хочешь, чтобы она взяла акорд.
Верный, нужный тебе. Но как она сможет его одолеть, не
зная нотной грамоты?
—
Ах, не в этом дело. Я не могу уследить за ней. Сбива­
ет лошадей, сует им в зубы пальцы. Ты понимаешь меня,
мама, она мала.
—
Папочка, я хочу работать! — упавшим голосом твер­
жу я.
—
Будешь еще работать! Рвение какое! А! Что мне
делать?
—
Обедать,— подсказывает мама.
Мама с нами, мы забываем обиды, распри, бодро шест­
вуем по улице в гостиницу. Останавливаемся у края тротуа­
ра переждать движение машин. Мама, лукаво улыбнувшись,
обнимает нас.
—
Ну, посмотрите-ка! Кто это, Н аташ а? Ответь.
—
Милиционер, мамочка,— радостно кричу я.
—
Регулировщик! — поправляет папа и, перехватив ма­
мин взгляд, продолжает: — Наталья, гляди на его палочку.
Какая она?
—
Как у Кио. Волшебная.
19

—
Эх, дочка! Палка простая. Руки умелые,— грустно
заканчивает отец.
—
Опять за свое. Подожди. Нечего горевать. Покажи
нам обеим правила движения для лошадок. Мы позанима­
емся, и Наташа станет регулировщиком на манеже. Да?
—
Да! — киваю я.
—
Теперь скорей, скорей домой обедать! — подгоняет
нас мама.
♦Домой». Странно, но слово ♦дом» в моем понятии было
равнозначно с мамой. Не было у нас обжитых стен, привыч­
ного дома. Была сплошная цирковая карусель. Бежали до­
ма, гостиничные стены, вагонные койки, бежали пути. Одна­
ко если рядом была мама и мы обедали, пусть даже пости­
лая устаревшую афишу, как скатерть,— это значит было
дома. Может, поэтому многие в цирке мою маму тоже назы­
вали ♦мама». Она умела быть для них родной, надежной,
как дом, в котором живут, вырастая, люди.
Как мне стало просто, легко утром запомнить правила
движения для лошадок. Нонна, Чижик, Слава и мама игра­
ли со мной. Они были лошадками, а я — дрессировщик.
У меня в руках был ивовый прутик, вместо шамбарьера.
Им я ловко управляла, чувствуя себя регулировщиком. Ма­
ма хлопает в ладоши, и игра-репетиция кончается,
—
Кто-то не любит пить рыбий ж и р?— хитро смотрит
мама на нас.
—
Мама Зина, я люблю!— тянется к маме Ноннин
Славик.
—
Молодец! А вот посмотрите, к а к его пьют морские
львы. Хотите?— спрашивает мама.
Мы бежим вслед за ней к бассейну. Три морских льва,
три черных носа торчат в решетке. Утром морские львы не
похожи на блестящие калоши. Они еще только проснулись.
Совсем сухие. Все разного цвета, Пашка — самый большой,
темно-коричневый с седыми подпалинами на гибкой шее.
Лотос — поменьше, серовато-бежевый, а Л асточка —
-
неж­
ная, маленькая львица — сизая, в бурых пятнышках высох-
20

шей, топорщащейся шерсти. Все трое бегут пить рыбий жир.
Мама льет его прямо в рыбу, будто заливает салат постным
маслом. Три черных носа опускаются и поднимаются, следя
за мамиными руками.
—
Наташа, что теперь мне нужно сделать, чтобы накор­
мить морских львов?— спрашивает у меня мама.
—
Намочить их,— веско отвечаю я.
—
Купаться, скорей,— зовет мама морских львов. Она
отодвигает решетку, отгораживающую зверей от бассейна.
Чижик, Нонна и Слава с любопытством наблюдают купа­
ние. Вот первой подошла к мостику, что ведет в воду, Ласточ­
ка. Легко, быстро окунулась и поплыла. За ней — бултых,
поднял фонтан брызг, Лотос. А Пашка терпеливо жмется у
решетки, ож идая кусочек рыбы, которым мама отвлекает
его внимание. Я знаю, зачем это. Пашка очень сильный. Он
хозяин в клетке, а если уж первый сойдет на воду, то чув­
ствует себя там главным, и попадает бедному Лотосу ни за
что, ни про что: то укусит его Пашка, то прогонит в клетку.
Папа решил:
—
Чтобы Пашку приструнить, надо выпускать сначала
меньших да слабых. Они займут бассейн, и Пашке придется
чувствовать там себя гостем. У животных тоже есть свои за­
коны поведения.
Так оно и вышло. Гость Пашка вежливый, но слишком
громоздкий — весь бассейн занимает. Плывет и кричит, не
то «ах», не то «гав» — но все басом.
Завтрак подан. У каждого свое ведерко. Только Ласточ­
ка ест из миски. Морские львы не жуют — проглатывают
рыбку сразу. Нет у них зубов, чтобы прожевывать,— одни
клы ки для добычи. Схватил рыбу и подбросил вверх. Ло­
в и т— проглатывает. Это они не балуются, не играют, а
всерьез. Ведь если в море морской лев будет заглатывать
рыбку с хвоста, острый плавник может поцарапать ему гор­
ло. Вот поэтому и подбрасывают они рыбку...
—
Наталья-ассистент, на репетицию,— зовет меня папа.
Я гордо прохожу мимо Чижика и несусь в манеж.
21

—
Я не узнаю тебя сегодня. Молодец, доченька! — хва­
лит меня отец.— Ну-ка, поставь свою конюшню на хоф.
Четверка лошадей взмывает вверх.
—
Опусти на поклон! Умница.
—
Папочка, гляди, Звездочка не хочет вставать! —
Я близко подхожу к Звездочке — самой маленькой пони.
Она стоит на коленях. Глаза грустные и сегодня — дикова­
тые. Черная челка взмокла от испарины.
—
Звездочка! — протягиваю ей кусочек сахару.
—
Подожди, Наташа! — останавливает меня папа. Он
внимательно глядит на Звездочку.— Звездочка нездорова!—
Папа помогает ей подняться. Звездочку уводят с манежа.
—
Наташа, теперь мы будем с тобой репетировать по-
другому. Пока ненадолго. А через месяц — опять с лошад­
ками.
Моя радость тут же проходит. Папе выводят в манеж
слонов, и я в одиночестве сижу в первом ряду. Лилин глаз
изредка косит в мою сторону. Мне хочется отдать ей сахар,
что не съела Звездочка, но я не имею права: сейчас слониха
занята. В манеже репетирует папа.
...«Репетиции по-другому»— это уметь видеть, чувство­
вать, знать свою работу. Так сказал папа. Я прохожу пер­
вое. Учусь видеть. Я вижу цирк. Зимой он каменный, теп­
лый, похож на терем-теремок. Приоткрой дверь, впусти хо­
лод— и в каждом уголке будет подниматься пар — там кто-
то дышит. Зимой цирк — уютная норка для всех. А летом —
конюшня в нем похожа на вокзал, где ждут пересадку, даже
слонам хочется прогуляться по двору. А в Смоленске они
принимали ванну в настоящей реке.
—
Юрий Владимирович, смотрите, чтоб Днепр из бере­
гов не вышел. Ведь это тяжелые корабли — два слона, четы­
ре тонны, — шутили водники.
А Лили, не смущаясь, входила в воду, вместе с осликом
Пиколлё, за ними уверенно шла вторая слониха Мирза.
И два хобота превращались в фонтаны.
22

Здесь же рядом располагались артисты. Кто купался,
кто полоскал в прозрачной воде белье. Лили — добрая, спо­
койная слониха, а Мирза — озорница. Однажды она подо­
шла к тазу с бельем и... белье только и видели. Розовые три­
ко Мирза закусила двумя наволочками да бодро пошла ку­
паться. Лили ей во всем уступает, хоть и старше Мирзы, а я
не дружу с Мирзой, потому что она иногда отнимает у Лили
целую буханку хлеба. Лили нравятся и зимние и летние
цирки. Мирза любит только летние. Конечно, если бы это
было не так, зачем же она в Челябинске разобрала по до­
сточкам весь потолок над собой, и из-за нее Лили забо­
лела ангиной. Она лежала укрытая попонами, и папа за­
ставлял ее выпивать два ведра горячего чаю с вином и мали­
ной. Лили послушно пила, а потом хоботом пыталась
сбросить с себя попоны: ей было жарко. Но папа заботливо
укрывал ее и держал в руках хобот. Все дни, пока болела
Лили, папа проводил в цирке и даже по ночам не отходил от
нашей Лили.
Нет, я не дружна с Мирзой, да и летних цирков не
люблю. Купол у них из брезента. Когда ветер, он надувается,
в дождь провисает, грозя набухшими шестью озерами про­
литься на манеж. Осенью кончается сезон, и в таком цирке
становится очень грустно. Уведут животных, снимут купол,
и стоит цирк, как облетевший одуванчик.
—
Папа, я уже увидела цирк! — сбивчиво пересказыва­
ла я отцу свои ощущения. Он слушал, кивал головой, изред­
ка перебивал:
—
А манежи, Натальюшка?
—
Манеж... — я
в нерешительности замолчала.
Папа вел меня к манежу. Мы садились на барьер. Я при­
жималась к папе.
—
Манежи во всех цирках одинаковые. Раньше говори­
ли, что нет у цирковых артистов дома. Кочуют они. И вот
приезжают в цирк, такие же стены, такой же пол, а глав­
ное — совсем такой же родной, для людей и для животных,
манеж. Поэтому наша Лили так уверенно может даже без
23

репетиции в любом городе отработать премьеру. Ты пони­
маешь меня, Наташа? Вот сегодня выходной день, цирк
отдыхает. Смотри под купол. Видишь, лонжа 1 и трапеция
закручены вместе, как выжатое белье,— это и есть приме­
та, цирк отдыхает. Пойдем и мы в гардеробную.
Меня укладывали на небольшом кованом сундуке, в ко­
тором находились папины накидки, шитые бисером, ка­
меньями, пышные воротники, жабо. Папа садился у столика
и что-то мастерил из палочки. Я догадывалась: реквизит2
для морского льва. Мама приводила в порядок костюмы.
—
Мама, а в чем я буду работать? — спрашивала я.
—
Ты в пачке, наверное. Повяжем тебе бант в косицы,
разошьем башмаки блестками,
—
Не будет этого, — сердито обернулся к нам пап а. —
Она тебе не балерина.
—
Но, Юра, это ж е де-воч-ка! — подчеркивает мама.
—
Ну и что же? Не хочу никаких пачек. Она сильная, и
совсем в ней ничего девчонческого нет. Сорванец настоя­
щий. Ты, мама, должна ей сделать костюм, как у меня. Точ­
ную копию. Забавно получится. Дуров в миниатюре. Когда-
то я так с ее дедушкой выходил. Слышишь, никаких башма­
ков — все абсолютно с моего костюма.
Я засыпала, слыша ровный тихий шепот. Папа с мамой
мечтали о моей премьере. Их только беспокоила Звездочка.
Но однажды я проснулась от толчка. Рядом со мной лежало
и не шевелилось закутанное в одеяло существо.
—
Мам...
—
Спи, Наташа.
—
Кто это?
—
Тебе подарок от Звездочки! — Мама раскрыла уго­
лок одеяла, и я увидела крошечную лошадку, которая была
чуть больше моей собаки.
—
Малышка! Душечка, Малышка! — потянулась я к ней.
! Лонжа — здесь предохранительный трос.
2 Реквизит — специальное приспособление д л я работы живот­
ных.
24

Доверчивый, непонимающий глаз поглядел на меня и за­
крылся, сомкнув длинные ресницы.
—
А, вы уже познакомились! — обрадованно склонился
над нами папа. — Твое животное. Будешь сама воспитывать.
Восьми лет я уж е работал по-настоящему. Твой дедушка,
Наташа, был очень добрый. Но если кто-нибудь обижал ж и­
вотных, то более лютого человека я не встречал. «Юрий
должен все уметь сам. Если к животным подходить с нянь­
кой, можно без головы остаться».
Мы жили тогда на старой улице Божедомке. Все там бы­
ло особенное, и все в доме дышало цирком. Был и зверинец
в доме. С утра мы возились с дедом у клеток. И, верно, за­
бывали бы про завтраки и обеды, если бы не бабаня. Она
была нашим солнцем.. Она согревала лаской, советом и неза­
метно помогала в большом и малом. Мы с дедушкой ее обо­
жали и побаивались. Она никогда никого не ругала, никто
не помнит громкого окрика. Но как-то случалось так, что
бабаня мгновенно угадывала ложь, фальшь и вину. У деда
были свои принципы воспитания.
Я слушала папу , хоть и не все понимала. Принципы,
что это? Но я не спрашивала, боясь прервать рассказ.
—
Садимся обедать. Ну, всегда, конечно, гости. Д ня не
проходило, чтобы просто своей семьей. А я был самый
меньший Дуров. Сидел за столом по левую руку. Дедушка
говаривал: «Пока ты мал, ты только мое сердце, подра­
стешь, станешь помощником и будешь самым дорогим для
м ен я — золотой правой рукой. Здесь станешь восседать,
между мной и бабаней!» Ж дал я этого часа. Хотелось пере­
браться к бабане поближе. А то сядут обедать. Мне за сто­
лом разрешается просить только соли. Т ак полагалось, если
один ребенок среди взрослых. Начнет дед беседу с гостями.
Увлечется. Про меня забудет. Я смотрю в пустую тарелку.
Переведу взгляд на бабаню, она жестом показывает: «По­
терпи чуть-чуть!» Терпеть трудно. Я уловлю момент и серь­
езно говорю: «Мне, пожалуйста, дайте соли!» Все улыбают­
ся. Тарелка моя полна. И дед доволен, слушал гостей:
25

—
Ну, Владимир Леонидович, Юрий — ваша копия.
Шутник!
Однажды после съемок фильма приехали, мы с дедом до­
мой. И первый раз я сел по правую руку от деда. Мы снима­
лись в фильме вместе. Бабаня радостно, сразу после деда,
мне подает обед. Но не прошло и недели, как оказалось, что
правая моя рука, уже мозолистая от уборки, чистки кле­
ток, была вовсе не золотой. Случилось это из-за волка. Рас­
хвастался я перед мальчишками. Взял бронзу, позолотил ею
правую руку и пошел к зверинцу с мальчишками.
—
Мне никто не страшен, у меня есть золотая рука.
Иду, тычу всех животных рукой. Один облизнет, другой
понюхает, фыркнет и отойдет, и только волк... не пожелал
выйти из угла. Я взял палку и палкой стал его поднимать.
Вздыбилась шерсть. Не привык волчище к такому обраще­
нию. Поднялся волк, подошел к решетке. Ощерился. Я ему
руку: гляди, мол, мне не страшен серый волк! Тут-то он и
схватил меня. Большой палец так и повис на клочке кожи­
цы. Побежал я наверх. Бабаня побледнела. Йод, бинты...
Следом за мной — дедушка.
—
Ах ты, мерзавец! Животных мне будешь портить!
Я тебе сейчас покажу!!!
Досталось же мне тогда. И весь месяц, пока не зажил па­
лец, не хотел дед меня видеть. Одна бабаня, думал я тогда,
и есть у меня на свете. Поправился я. Сняли бинты. Палец
совсем другой. Вот, Наташка, каким он стал, видишь...
А дед мне сказал;
—
Урок тебе, Юрий. Будешь отличать золото от фаль­
шивки. Изволь знать это. Люби животных — они жизнь твоя
и работа. Понимай их, тогда не придется бутафорией руки
золотить. Золото в них, дубина ты моя, по ж илам течь бу­
дет. Понимай животных, люби их,— теперь говорю тебе я.
Недаром ведь Звездочкин подарок тебе вручен. Понятно? —
закончил папа.
Сегодня он счастлив.
26

Глаша V
вездочкин подарок назвали Малышкой.
Начались мои репетиции. Я кормила
Звездочку. Рука протянута, ладошка
прямая — на ней хлеб с солью. Звездочка
ест, а Малышка растет. Он уже бегает за
мной по манежу. Если ему дунуть в ухо, он замотает голо­
вой, словно хочет сказать: «Не надо, не надо...»
—
Малышка, Малышка. Ты меня будешь слушать­
с я ? — спрашиваю я лошадку, а сама делаю вид, что хочу
07

дунуть. Малышка мотает головой.— Ах, ты не хочешь ме­
ня слушаться — становись на колени сейчас же! — Я пру­
тиком легонько прикасаюсь к коленям передних ног Ма­
лышки, и он тотчас опускается на колени.
Я склонялась над ним и рукой с сахаром заставляла
протягивать голову. Малышка был еще несмышленый, и
когда он тянулся за сахаром, то пухлыми губами набирал
опилки, а я осторожно снимала их.
Теперь Чижик часами сидел рядом со мной. Ему было
интересно. Иногда и я приходила на его репетиции. Чижи­
ку было гораздо труднее, чем мне. У нас разные жанры.
Он — акробат, я — дрессировщик. Жанры я понимала по-
своему. Акробат должен был заставлять самого себя де­
лать трюки. А дрессировщик — своих питомцев. Но мне ка­
залось, что заставить самого себя точно прыгнуть или сде­
лать кульбит, куда труднее, чем Малышку опуститься на
колени. Вот потому у меня никогда на репетиции не вы­
ступали на лбу бисеринки пота. И радовалась я на репети­
циях чаще, чем Чижик. Впрочем, Чижик был другого
мнения.
—
Наташа, знаешь, я тоже буду терпеливым. Только
ты не смейся, я решил з а тобой наблюдать.
Бедный Малышка! Он не получил в тот день сахару, не
попал вовремя к Звездочке и в довершение всего — первый
раз в свои четыре месяца попытался меня лягнуть.
—
Чиж ик, Пожалуйста, не наблюдай за мной,— взмо­
лилась я. — Понимаешь, Малышка еще маленький. Я-то ви­
жу, что ты смотришь, а он — нет. Поэтому мы с ним на ре­
петиции разные становимся.
—
Ну и что? Ведь он-то лошадь! Странно! — удивился
Чижик.
—
Ах, не так! Дрессировать — значит быть вместе, по­
нимать их как себя. Больно Малышке — больно и мне. Ему
весело и мне тоже.
—
Глупая ты еще девчонка, оказывается! Он что тебе,
говорит, что ли?
28

—
Ага!
—
Врунья! Никто, кроме попугаев, из животных гово­
рить не умеет, — убежденно остановил меня Чижик.
—
Попугай — птица, потому что у него крылья. У жи­
вотных крыльев нет, но они умеют говорить. Хочешь я тебе
покажу. Пойдем к Лили.
В слоновнике пахло сеном. Ослик Пиколлё ж ался к
Лили. Он терся спиной о слоновью ногу, как о столб. Взяв­
шись за руки, мы с Чижиком остановились подле слонихи.
—
Лилечка, поговори с нами! — Я протянула Лили са­
хар. Она вмиг проглотила его и издала непонятный звук,
похожий на вздох. А глаза ее смотрели на нас добро и
нежно. Я уверенно перевела ее речь Чижику:
—
Она благодарит нас.
Я думала, Чижик рассмеется. Рот его был полуоткрыт,
точно он хотел что-то сказать.
—
Еще, Наташа! Еще!
—
Чиж ик, ты знаешь, они ведь разговаривают по-вся­
кому. Только лучше их понимать по глазам. У кого доб­
рые, те никогда не смотрят с прищуром. Зачем им прятать
взгляд за забором?
—
Забором?
—
Вот смотри. Видишь, я гляж у на тебя через ресницы.
—
Вроде спишь.
—
Да. Так если я не сплю, а обманываю тебя, стерегу
просто-напросто. Значит, я — гепард, волк, хищник. За­
бор — ресницы, Чиж ик. Смотри, у Лили они редкие-ред-
кие. Ничего не спрячешь, а у Малышки длинные-длинные,
тоненькие, как веерок от ж ары и пыли. А у гепарда гу­
стые, колючие, как абажур, которыми он хитрость и злость
прикрывает, чтоб ярко не просвечивали.
—
Откуда ты все это знаешь?
—
Мама говорила мне. А Калавушка! Если б ты толь­
ко знал, что за чудо Калавушка. Он живет у бабани в
Москве, в Уголке Дурова. Калавушка — птица-носорог.
Про него я тебе сама рассказать могу. Ресницы — огром-
29

ные-огромные. И растут забавно: сначала появляются
гвоздики. Знаешь, топорщатся, будто их тушью подмазали.
А потом гвоздик оказывается футляром. А там и есть рес­
ничка. Она вылупливается. Понял?
—
Во-первых, вылупляется, а, во-вторых, птиц-носоро-
гов не бывает.
—
Бывает! Честное слово! — Я запальчиво схватила
Чижика за куртку.
Но Лили опустила хобот и притянула меня к себе. Чи­
ж ик отпрыгнул.
—
Вот бывает, бывает, бывает. И есть у нас Калавуш-
ка, есть. Вот...— т вердила я, раскачиваясь на хоботе. От­
сюда я победоносно смотрела на Чижика.
—
Наташа! Наташа! — меня звала мама.
—
Я здесь, у Лили!
—
Иди в гардеробную.
Забыв о Чижике, я опрометью бросилась в гардероб­
ную. Ведь сегодня примерка. Мой первый костюм
точь-в-точь папин.
Жабо — в нем утопает моя шея. Жабо похоже на цве­
ток. Кушак — где блестками мама вышила «Наталья Ду­
рова». И накидка темно-синяя с золотыми звездами.
—
Ну, мама, поставь нас рядом! — Папа торжеству­
ет. — Игрушка хороша!
—
Какая игрушка, папочка? — не выдерживаю я.
—
Ты да я — две матрешки. У тебя же была такая иг­
рушка. Одна большая матрешка, в которой еще такие...
мал мала меньше. Я большая, а ты — самая маленькая. Се­
годня репетируй в своей обновке. Пусть лошадки познако­
мятся с костюмом заранее.
Необыкновенная была репетиция. Пустой цирк, и толь­
ко горсточка удивленных моих друзей сидит в директор­
ской ложе.
—
Почему ты улыбаешься, глядя вверх? — замеча­
ет папа.
—
Так там же Нонна, Чижик, все наши ребята!
30

—
Попробуй-ка улыбнуться первому ряду!
—
Папочка, но ведь никто не смотрит. Места пустые.
—
Это неважно.
Я растягиваю губы и тоскливо упираюсь глазами в пер­
вый ряд.
—
Ничего не скажешь, артистка растет. Кто ж так
улыбается? Я тебя не заставляю пить касторку. — Лицо
папино принимает кислую мину, и я от всей души хохочу.
—
Именно так и нужно улыбаться. Теперь последний
трюк: давайте Малышку.
Мой питомец выскакивает из-за занавеса, словно бод­
ливый бычок.
—
Не подведешь?
«Нет!» — мотает головой Малышка.
—
Тогда поздоровайся с ребятами!
Малышка опускается на колени. Потом вскакивает, ты­
чется мордой в мой новый костюм и неожиданно, но с удо­
вольствием начинает жевать звездную накидку,
—
Уйди! — кричу я с отчаянием.— Папа, он портит
мне костюм!
Папа разговаривает с инспектором манежа. Он занят.
Тогда я протягиваю Малышке морковку, и он, следуя за
ней, бежит со мной за кулисы.
Завтра воскресенье. Премьера. Первый раз я войду в
манеж артисткой. Большой день будет у меня, сказа­
ла мама.
И вот наступил самый большой день. Я стою с мамой у
занавеса. Мимо снуют животные. С манежа, на манеж...
Уже ведут моих пони, и, наконец, распахивается занавес,
и папа за руку выводит меня к публике. Сколько людей.
Всюду глаза. А мои глаза мигают от света. Потом я разли­
чаю цветастые пятна шляп, вскоре выплывают лица. Их
много. Все устремлены ко мне. Я оглядываюсь, и всюду —
люди, а папы нет. Бегут по кругу лошади. Я стараюсь
смотреть на своих лошадок, но страх сковывает меня. Ма­
шинально я делаю все правильно, к ак на репетиции. Мне
3!

каж ется, что лошади работают медленно. Люди слева,
справа, передо мной просто посмеиваются. Наконец, исче­
зают голуби, пони, выбегает Малышка. Он останавливает­
ся подле меня. Выжидающе глядит, а я молчу. Малышка в
нетерпении тычется в мои руки мокрыми, ласковыми гу­
бами, а я молчу. Малышка жует накидку. Я отталкиваю
его, плачу, размазываю по лицу оранжевые из-за морков­
ки слезы. Рядом папа. Он что-то объясняет публике и, по­
дняв нас с Малышкой на руки, уносит за кулисы.
Мама ведет меня к гардеробу, я вся дрожу. Из глаз те­
кут слезы, но плача нет.
—
Что с тобой, Наташа! Ты испугалась, девочка?
Пройдет, Успокойся.— Мама укладывает меня на сундуч­
ке, а в углу жарко дышит мне в спину Малышка. Потолок
над нами гудит. Топот, топот. Представление закончено,
это зрители уходят из цирка. Я вздрагиваю от каждого
толчка в потолок.
—
Мамочка, а, мамочка!
—
Тише! Папа идет,— шепчет мне мама.
Я вся сжимаюсь в комочек.
—
Ну, дебютантка! Прячешься.— Лицо у папы расте­
рянное, доброе.— Ты, Наташа, умница! Все прекрасно.
Слышала, как тебе аплодировали? И сейчас зрители идут
и говорят: замечательная появилась в цирке артистка.
Я напряженно вслушивалась в папин голос: верю!
Вслушиваюсь в шаги на потолке. Они все еще звучат: зна­
чит, правда! Папа доволен. Мама уводит из гардеробной
Малышку. Папа подсаживается ко мне на сундучок;’Я про­
тягиваю к нему руки. Обнимаю.
—
Вот мы и артисты! Сейчас немедленно ложись
спать. Я тебя укрою: вечером нам работать.
—
Разве день уже прошел? Мама! — Она с порога ки­
вает мне головой.— Мама, ты ведь сказала «большой
день», а он — короткий.— Вырывается у меня последнее,
уже усталое и успокоенное всхлипывание.
32

—
Большой для сердца! — поясняет папа.— Потому
что ты его запомнишь. Но еще я тебе должен сказать: те­
перь мы с тобой у мамы — оба работники. Пойми, Наташа,
манеж как моя ладонь: все видно, и если ты настоящая
артистка — он с радостью покажет все лучшее в тебе, а ес­
ли плакса, трусишка, то сожмет в кулак. Вот эдак — силь­
но, и превратит в опилки.
В пять лет я очень боялась стать опилками.

Глава VI
ana забывает, что я ребенок,— так все го­
ворят. Теперь он не успокаивает меня
после каждого представления. Он или
осуждающе смотрит, боясь при маме вы­
сказать мне все, что накипело у него на
душе, или старается вовсе не замечать меня. И я знаю: это
от требовательности. Длинное слово меня угнетает. Я ста­
раюсь держаться поближе к маме. Прошу ее играть со мной.
—
Юра! — говорит однажды мама. — Сегодня я хочу,
чтобы ты пошел с Наташей в театр. Она никогда не видела
кукол-артистов.
34

Снежная королева, девочка Герда и Олень. Я волнова­
лась вместе с ними. Вскрикивала, хлопала в ладоши, не ви­
дя их пустых, немигающих глаз, забывала, что у кукол
нет сердца. Был голос, движение и жизнь. На сцене была
жизнь. Папа радовался и горевал как будто вместе со
мной, но чаще он внимательно следил за мной. Я это чув­
ствовала.
Сколько дней я провела потом со Снежной королевой!
Я исполняла Чижику роль Герды в стойле у настоящего
оленя, гладя нежную и мягкую оленью щеку. Насторожен­
ные быстрые глаза олешки не пугались меня, и Снежная
королева в отрывках, пересказанная и обыгранная, вдруг
поселилась для Чижика, Нонны и Славика прямо в цирке.
Здесь сценой стала конюшня. Сцена была без декораций,
только все сказочные артисты ожили: и олень и даже во­
рона. И папа смотрел, смеялся, становясь прежним после
моей Снежной королевы.
-
—
Мама. Ведь Наташка вся в меня, моя дочь. Как
играет, а! Прямо МХАТ, — восторгался папа.
—
Да, а знаешь почему она на манеже деревянная? —
Они сидели на сундучке вместе, разгоряченные думой.
С моей работой вошло в семью что-то трудное, придавшее
папе больше резкости, а маме — грустинки в уголках губ.
—
Ты многого не понимаешь, Юра! Она пока плаете-
лин, тебе нужно лепить, а не сечь. Сразу не бывает так,
чтобы твое мастерство перешло к ней только потому, что
она твоя дочь. К ак ты чуток к животным.. Там ты весь:
сердце, слух, глаза...
—
Что я могу тебе ответить, мама. С Наташей я либо
отец, либо артист. Ее промахи мне тяжелее, чем свои соб­
ственные. Она сырая в работе перед зрителем, и я не могу
найти причин. Почему?
—
Ей пять лет,— произнесла мама с упреком.
—
Наташа, поди сюда!
С бьющимся сердцем я подхожу к папе.
—
Хочешь, дочка, побродим по цирку?
35

Мы идем к Лили. В руках у папы палочка, на ней две
тонкие ветки от метлы. Папа щекочет им хобот. Лили опас­
ливо отодвигается. Папа швыряет палочку, и Лили момен­
тально подхватывает ее хоботом и тут ж е переламывает
об ногу.
—
Ты пугаешь ее? — Я удивлена, но пытаюсь все же
сообразить, что делает папа.
—
Хочу показать тебе фокус.
—
Правда?
—
И да и нет. Слоны боятся всяких мелких живот­
ных: мышей, крыс. Даже метла, обычная метелка, Лили
внушает страх. Вот я и придумал: одним махом два дела
наладить. Если Лили ломает прутик е этой палкой, значит,
она не боится палки — раз. А второе — новый трюк: слон-ма­
тематик. Положим восемь палочек. Дважды два. Лили ре­
шает и отдает мне в руки четыре палочки. А трижды три?
Но палочек всего восемь. Лили вдруг проявляет свою на­
ходчивость— последнюю восьмую палочку ломает попо­
лам. Хорош фокус? На манеже — это действительно фо­
кус, а тебе сейчас все ясно. Девочка моя, ты перестала со
мной делиться.
—
Папа! —Я бросаюсь к папе, но Лилин хобот обнима­
ет меня быстрее. Папино лицо становится счастливым. Ли­
ли обнимает уже двоих, и мне так легко и просто, что
я затихаю.
—
Что ты, Наташа, чувствуешь, когда выходишь к зри­
телям?
—
Я тебя боюсь, папд.
—
Отчего?! Разве я бью тебя? Никогда. Разве я тебя
заставляю? Нет. Я хочу, чтобы ты была такой, к ак дедуш­
ка, как я. Ты же сама просилась в артистки.
—
Не то, папа! —Я искала выражения чувств, обуре­
вающих мое существо.
Да, я боялась папу. К ак он встретит, примет меня пос­
ле представлений. Я — сырая! Значит, что-то не так,
всмятку! А зрители? Ведь я их плохо вижу и тоже боюсь.
36

Про зрителя я могу объяснить. Веду папу в гардеробную,
там клетка разделена густой проволочной сеткой на две
половины. В каждой сидит обезьяна. Они видят друг друга.
Привыкают. Привыкнут — тогда снимется проволочная
сетка, и шустрые обезьяны станут друзьями.
—
Получается, что ты не привыкла к публике?
—
Папа, она все время то наезжает на меня, то дале­
ко— как в твоем бинокле.
—
Ты выросла. В тебе очень мало детского. — Отец
серьезен.— Кто из нас прав? Никто. Я — взрослый, иног­
да в работе могу радоваться, точно ребенок. А ты — ма­
лышка, горюешь и чувствуешь поэтому так же, как взрос­
лы й человек. Зина! Помоги нам!
Мама озадаченно оглядывает меня и папу.
—
Что-нибудь случилось? — спрашивает она с тревогой.
—
Не случилось, а происходит. Наташка рождается
второй раз.
—
Дорогие мои, измучили вы меня оба. Характеры у
вас одинаковые и — тяжелые. Опять надумали что-то?
Признавайтесь.
Каждый из нас сбивчиво выкладывает маме свои
чаяния.
—
Хватит! Тебе, Юра: отец — глава семьи, не дол­
жен быть взбалмошным и фантазировать: ребенок осо­
бенный, чувствует, мыслит в шесть лет по-моему, а мне
тридцать. Ах, ах! Редкое явление! Тебе, Наташа: беги-ка
играть с Чижиком и Нонной в ручеек, захвати прыгалки й
докажи папе, что ты у нас нормальная девочка шести лет.
Быстрей, мне надоело видеть вытянутый нос этого редкого
явления. Беги!
Однако я стою, будто пригвожденная к месту. Папа сер­
дит. Надувшись и насупив брови, он отворачивается от
мамы и молча выходит из обезьянника. Я — за папой.
Шагаем по артистическому выходу. Идем к манежу. Зер­
кало на стене. Оба промелькнули в нем. Мы и днем с папой
похожи на матрешек. Теперь эта игрушка стоит на грими-
37

ровальном столике, под нашими портретами, У папы —
маленькая, у меня — самая большая.
—
Она первый раз отмахнулась,— жалуется мне па­
па. — И главное, не захотела понять. Странно. Мама, кото­
рая всегда спокойна, разбушевалась.
—
Ага! — поддакиваю я.
—
Хорошо, мы надоели ей. Но ведь через два часа
представление. В каком мы оба состоянии. У меня дрожат
руки.
Я тоже смотрю на свои руки,..
—
Мои не дрожат,— с сожалением вздыхаю я.
На секунду папины глаза светлеют, в них готова за­
жечься улыбка.
—
Нет! — опять папа начинает возмущаться. — Хоро­
шо, когда я плачу у погибшего животного — мама рядом.
Ей не смешно, что мужчина захлебывается в плаче и всем
готов, каждому встречному готов открыть горе: погиб Ло­
тос, погиб морской лев. Я не скаж у умер, не скажу сдох.
Животное ушло из жизни, и для меня погибло, как работа.
Попробуй, восстанови! Годы ну ж н ы , а потом Лотос смог
превратиться в шедевр, а Ласточка только ж алкая копия.
Мама рядом, и я живу всегда при свете. Сегодня же она
поступила с нами безжалостно. Не разобравшись ни в
чем, наговорила бог знает что и вышвырнула из головы.
Мы ей надоели. Вот тебе и на...
Мне самой было жалко сейчас папу. И все же мама для
меня была такой, как всегда. Я не могла на нее сердиться,
я слишком верила ей и любила ее. И когда сверху над на­
ми зазвучали тихие аккорды расстроенного циркового
пианино, мы с папой сразу замолчали и притаились, что­
бы не спугнуть мелодии нежной и грустной, такой несо­
вместимой с цирковым гулом голосов и грохотом музыки.
Папа поднял меня на руки, и мы стали шептаться:
—
Если задыхаешься, моментально ищешь отдушину.
Свежего воздуха. Отдушина помогает, успокаивает. Моя
отдушина — животные, мамина — музыка, а твоя?
38

—
Мама! — встрепенулась я, и тотчас сверху разда­
лось эхом под куполом и донеслось:
—
Наконец-то нашлись мои дрессировщики.
Уже втроем стоим у занавеса.
—
Размотала я клубок ваших переживаний. Что такое
дуровский метод дрессировки? Толкуют его так : самый гу­
манный. Не причиняя боли животному, не внушая страха
кнутом и палкой, своим чутким умом и добрым сердцем
сделать из питомца артиста. — Этот разговор относился к
папе. — Тебе, Юра, всегда доставляет удовольствие, когда
животное ощущает манеж как праздник. Тогда осознай,
что Наташа — ребенок, которого надо воспитывать, или на
твоем язы ке дрессировать. Дрессируй,— шутит мама.
—
Но она боится меня, и нет у нее контакта с публи­
кой. Она съеживается на манеже.
—
Пройдет. Только познакомь, подведи поближе, дай
ей возможность почувствовать дыхание зрительного зала,
услышать говор, и это пройдет.
Снова хорошо у нас в доме-цирке. Я смеюсь, опять
играю с мамой, Нонной и Чижиком. А после представления
в воскресенья, на утренниках, папа остается со зрителями,
ведет беседы о дрессировке, и я показываю своего Малыш­
ку. Иной раз мы сидим на местах среди публики, иной —
гуляем по фойе. Я вижу людей. Они свои. Они радуются,
замирают и аплодируют, потому что они любят мой дом-
цирк. Мне не страшно выходить на манеж. Пелена тумана
давно убрана из моего воображения. Я каждый раз зна­
комлюсь с новыми зрителями и стараюсь, хоть ненадолго,
остаться в их поле зрения. Я умею ответить на улыбки и
скрыть промахи Малышки, я бываю рассерженной, когда
один из моих голубей вдруг вспорхнет, набирая силу,
взовьется и сядет на чей-то трапеции, не желая работать.
Я становлюсь, пока еще маленьким, но уже творческим че­
ловеком. Наконец, приходит в мою жизнь экзамен. Май­
ская демонстрация. Цирк идет кавалькадой. Проносятся
мотоциклисты. На грузовых машинах, в кузовах-сценах —
39

акробаты, иллюзионисты, клоуны. Мы замыкаем шествие.
Впереди меня — папа с Мирзой. Я иду с Лили и Пиколлё.
Устаю, и Лили берет меня на хобот. Гляжу сверху на дви­
жущиеся потоки людей. Косынки, шляпки сливаются в яр­
кий букет, похожий на зрительный зал в цирке. Над голо­
вой у меня воздушный шар.
—
Лилечка! Хочу шарик!
Лили хоботом ловит веревочку, протягивает мне шар.
Скоро трибуна,. Папа с Мирзой идут медленно. Неожидан­
но раздается щелчок, и вместо шара в моей руке оказы­
вается сморщенный лоскуток темно-зеленой резинки.
Только щелчок от лопнувшего шара, а Мирза рванулась
вперед, увлекая за собой папу. Они обогнали одну, другую,
третью машины, миновали трибуну. Папа лишь рукой ус­
пел помахать. Он не отстает от Мирзы. Кричит взволно­
ванно и твердо:
—
Цурюк. Назад.
Мирза словно ошалела. П апа бросается ей наперерез.
Слониха останавливается как вкопанная. Стоп-стоп-стоп
раздается по цепи. И как поезд тормозя, с толкачами, на­
чинают останавливаться звенья кавалькады. Я в самом
центре. Перед трибуной. Лили, ура! — я взмахиваю рукой,
подражая папе, и Лили, свернув хобот кренделем, подни­
мает его над головой, издавая громкий торжествующий
клич. Я раскланиваюсь под аплодисменты. Лили берет
меня на хобот и, слушаясь моей команды, легко вскидывая
ноги, гордо, строевым шагом, проходит по площади.
—
За сообразительность, выдержку, за то, что ты —
артистка! — прижимает меня к себе папа, целуя мои глаза,
брови, волосы, бант. Он такой счастливый, а мама плачет
и улыбается.
—
Наташа, а радость-то у нас какая! —Мама опу­
скается передо мной на колени, расправляя смятый ко­
стюм и поникший бант.— Поздравь папу. Он получил зва­
ние заслуженного артиста. Мы едем в Москву на два дня.
Скорей, скорей собираться... Едем сегодня...
40

Дорога, купе. Папа мне рассказывает о своем детстве.
Мне хочется все время смеяться, но я захлебываюсь в каш­
ле, и после термометра, показывавшего 38,6, радость
становится тише, а на мамином лице снова тени заботы,
усталости и напасти.
Мы в Москве. У бабани. Рассматриваем сафьяновый
футляр папиного звания и орден, который называется
Трудового Красного Знамени. Маленькое знамя из метал­
ла всегда будет у папы, чтобы все знали, что и в цирке есть
стахановцы труда. Мне хочется говорить обо всем, но гово­
рить больно. У меня серьезная ангина. Бывает просто так
ангина, но если у нее есть прозвище— она серьезная бо­
лезнь, или «стрептококнутая» ангина в тяжелой форме.
На шее у меня теплый шарф. Я льну к бабушке. Мне
грустно, что вместо жабо бабушка видит на мне неказис­
тый шарф из верблюжьей шерсти. Садимся за стол, и вот
оно мое счастье, моя награда. Папа сидит рядом с бабаней,
там, где раньше сидел дедушка Дуров, а я по правую руку
от папы. Я теперь настоящий работник.
—
Да, Юра! Я очень растрогана. Ведь у нас в семье уже
два заслуженных артиста: Владимир Леонидович и Юрий
Владимирович Дуровы.— Бабанины губы вздрагивают, и
дивные большие глаза становятся глубокими, ласковыми,
устремляются к папе.
—
Бабаня, а я, а я? — хрипло твержу я, отвоевывая ча­
стицу бабаниного взгляда.
—
А ты? М-да. Что ж, два заслуженных артиста и
один пока простуженный. Будем надеяться, что последнее
звание недели через две пройдет.— И бабаня повязывает
мне поверх шарфа атласную дедушкину ленту, ту самую
ленту, на которой много лет он носил свои награды.

Глава VII
тро. Цветной бульвар. Мы ждем папу. Он
пошел в Главк за разнарядкой. Разнаряд­
ка — разные ряды. Вот на Центральном
рынке молочные, овощные, фруктовые,
цветочные ряды. Разнарядка настоящая.
А в цирке разнарядка — бумажка, где написано название
города: скажем, «Алма-Ата». И мы едем в Казахстан.
Если путь далекий, едем в товарном поезде: папа сам сле­
дит за морскими львами. Мне очень нравится такая доро­
га. Один деревянный вагон вмещает два слона, ослика

Пиколлё, ламу, наших собак: африканскую ливретку Сло­
ника и мою дворняжку Майку. Они занимают лучшие ме­
ста, а мы втроем: папа, мама и я устраиваемся на сене в
дальнем углу. Мама хитро придумывает Дорожную квар­
тирку. Стена из квадратных тюков прессованного сена.
В стене даже есть окошечко. На окошечке легкая, шурша­
щая от крахмала марля. Из чемоданов и фанеры сделан
стол. Сено прикрыто попоной и ничем не отличается от
тахты, даже сверху висит ночничок — он включается от
аккумулятора папиной машины «эмки». Веселая, с дымком,
разноголосицей гудков, криками маленьких базарчиков
дорога. Топленое молоко с румяной коркой в кринке, цып­
лята с ароматом русской печи, редиска, репа, наконец,
яичница и кофе, которые мама готовит на спиртовке,
необыкновенно вкусны под чечетку колес товарного по­
езда.
Рано-рано, когда в окно, что почти вровень с потолком
вагона, врезается первый, еще неяркий луч солнца, я про­
тягиваю руки, и тотчас из-под марли появляются две ды­
рочки хобота.
—
Доброе утро, Лили! — улыбаюсь я хоботу.
—
Подъем, Наталья, подъем! — еще с закрытыми гла­
зами командует папа.
Мы умываемся. Папа смотрит на Мирзу, вздыхает:
—
Растет, ничего не скажешь, растет слонишка. Ви­
дишь, уж е спиной крышу подпирает.
—
Да,— соглашается мама,— помнится, я где-то виде­
ла картинку: мир держится на китах, слонах и еще ерунда
какая-то. Мирза сейчас будто с этой картинки: весь состав
на спине держит. Ишь, важная, надутая, даже присмирела.
Голубчики, завтракать: Наташе — омлет, папе — кофе с
бутербродами, а слонам — восемь буханок хлеба.
—
А Пиколлё,— добавляю я.
—
За него волноваться нечего. Полюбуйся.— Мама
протягивает Лили буханку. Слониха разламывает ее, что­
бы поделиться с Пиколлё.

—
Лилечка, хорошая моя, добрая! — Я в порыве неж­
ности хочу броситься к ней, но папа останавливает меня.
—
Не смей ей мешать. Рассердишь, пеняй на себя. Сло­
ны завтракают, а ты лезешь к ним.
—
А что она мне сделает?
—
Харакири! Так, так и так. — Папа подхватывает ме­
ня на руки, зарывает в сено.— Так, и нет человека.
—
Неправда,— кричу я и прячусь у Лили за ногой.
Папе уже не до меня. Он нервничает, когда ж е переезд
или полустанок со сменой паровоза. Папа спешит к мор­
ским львам. Им нужна вода. Ведь переезжают они в клет­
ках, получая в день две-три поливки из шланга. Их выра­
зительные глаза молят о воде.
Полустанок, раскрываются двери. Соскакивает с вагона
папа, и вслед на свежий воздух тянутся два хобота, а вслед
за ними ослиная морда.
—
Гляди-кась, чисто зоопарк везут,— в
изумлении
останавливается стрелочник.
Иногда по вагонам случайно проходят люди. Долгий
разъезд превращается в короткий спектакль, который папа
с гордостью именует: «Цирк на сцене!» А сцены — нет. Есть
платформа с реквизитом: на ней и идет всегда в темпе
представление: любимица папы собака-математик, чер­
ный доберман Нора, два танцора, розовых пеликана, бу­
рый злыдень — медведь Беби и легкие пластичные куницы
Макс и Мориц. Представление — удовольствие для всех:
зрителям — диковинка, папе— работа и радость, что мож­
но хоть немного заполнить утомительные сутки без репе­
тиций, животным — разминка. А мне? Мне — десятки при­
ключенческих историй, что неизменно возникают в лю­
бом вагоне необыкновенного состава.
Новые встречи, земля, увиденная такой, как есть, с по­
лями, озерцами, лесами, луговинами, реками. Букет поле­
вых цветов, что я срываю сама у полотна железной дороги.
Люблю дорогу! Хочу скорей в дорогу!
44

—
Мам, куда мы поедем, а? На чем поедем? — тереблю
я маму.
Мы сидим на лавочке. Цветной бульвар, возле цирка.
—
Далеко, отсюда не видно.
Мама утомилась отвечать на мои вопросы. Очень долго
нет папы.
—
Мам, почему цирки всегда рядом с базаром? — не
унимаюсь я.
—
Не всегда. Только те, которым много-много лет.
В старину считалось, будто где людно, там и цирку ме­
сто, иначе прогорит сезон, не будет денег, настанет голод.
Да и базар был ровня цирку.
—
Базар, людно! — Я гляж у на ворота Центрального
рынка. Не суетясь, плавно течет движение людей. Сумки,
авоськи сначала с впалыми боками появляются с рынка
раздуты ми, щеголяя пестрой снедью. Одна краше другой.
Мимо нас тоже проходят люди: спокойно, по-деловому,
или не спеша прогуливаясь с малышами. Мама щурится на
солнце, я — считаю прохожих: 29—45.
А папы все нет. И вдруг... смятение, водоворот людей.
Словно какой-то магнит их собирает в толпы. Лавина вы­
ливается с базара, бегут из цирка, бегут со сквера, бегут к
Трубной площади.
—
Наташа, что-то случилось. Тревога! — Мама тянет
меня за руку, мы спешим к цирку,
—
Юра! —Мама припадает к папе.— Что, что слу­
чилось?
—
Война, Зина! — говорит папа.
В руках у него разнарядка. Я читаю «Смоленск». Мы
проходим по улицам. Возле столбов с черными громкого­
ворителями насупившиеся стайки людей. Папа торопит
нас, а мамина поступь сегодня тяжелее, будто несет мама
непосильный груз. В доме все вверх дном, мы разыскива­
ем папе рюкзак, и мама потом собирает его так, словно па­
па уходит от нас на всю жизнь.
—
...Особенно Л и л ь к а . У нее больное сердце. Чтобы не
45

было перебоев с питанием для слонов, и еще морские львы.
Следи за ними, к ак всегда. Что полегче в номере, пусть
Исаак Бабутин передает Наташе. Она может выйти даже со
слонами, тогда Мирза должна быть на глазах у тебя или
Исака. За Лили я не боюсь. Медведи, гепард, «Сон охотни­
ка»—это сам Исак,— диктует папа свою волю. Он идет
добровольцем на фронт. Мы его провожаем. Вот и здание.
Ленинский райвоенкомат.
—
Мама, это фронт? — тихо, шепотом спрашиваю я.
—
Нет, Наташа, здесь опять папа будет ждать разна­
рядку, но не работу. Папа уходит на войну.
Я и мама островок, и таких островков много, они еще
не покрыты половодьем, что начинается у самого здания.
Там слезы, гармоника, боль, здесь — мучительное ожида­
ние неминуемой войны.
—
Мама! Папа вышел,— кричу я, бросаясь в толпу.
Высокая папина фигура затерялась в ней на мгновение и
вот снова выросла перед нами. Мы медленно уходим домой.
—
Почему же я не с ними? Почему работник тыла.
Объясни мне, Зина,— папа растерян, ожесточен.
—
Так, значит, надо. У каждого свой фронт.— Твер­
дый мамин голос и новое выражение глаз действуют на
папу.
—
Они мне сказали почти то же самое. «Здесь вы боль­
ше необходимы». Придется с первым поездом выезжать
в Смоленск.
Вокзал в сизом папиросном дыму. Пассажиры. Нет
обычной сутолоки, пестроты. Только шинели, шинели и
четкий гуд строевого шага. Вокзал сегодня строже, перрон
сосредоточеннее, и пути, которые всегда перед отъездом
играли с моими глазами в салочки, извиваясь, убегая, пе­
реплетаясь и растекаясь вдали, пути ушли сегодня под со­
ставы. Платформы полны жухлой зелени шинелей. Путь
один: на фронт!
Война — она ставила свои печати на каждый дом. Бело­
каменный невысокий Смоленск с окнами в бумажных кре-
46

стах, с воплями сирен и уханьем близких взрывов. Враже­
ские самолеты, полеты которых походят на цирковой но­
мер, высоко кружат в небе, вдруг летят к земле, словно
сорвавшись с трапеции, и движутся над потоками ошелом­
ленных людей, забавляясь дикой погоней.
Перед представлением папа взял меня с собой постоять
у входа. Он нервничал. Невдалеке от цирка, в чьих-то па­
лисадниках, цвели июньские несрезанные букеты.
—
Кому теперь все это нужно? Цветы, цирк. Как они
нелепы сейчас и не вяж утся с настроением. Теперь только
один страшный, черный граммофон-цветок для глаза. —
Пап а смотрит на столб с рупором громкоговорителя. Тре­
вожное таилось в его гулких хрипах. Позже я узнала, по­
чувствовала, о чем говорил мне папа. Да, граммофон этот
мог цвести только двумя красками для глаза: черной —
ненавистью и красной — победой.
Теперь только лица на плакатах улыбались счастливой
улыбкой, но ведь то были плакаты десятидневной дав­
ности — уже довоенные. У артистов лица были совсем дру­
гие, даже в манеже присутствовало строгое биение напря­
женного дня. И зритель шел в цирк. Люди шли сюда пе­
редохнуть, готовясь к долгой дороге.
Фронт подступал. Мы замечали его близость по
взрывам, воронкам, обломкам домов. Наша Лили стал^
дружинницей. Она выходила с папой на новую работу. Бы­
ла на шоссе тягачом, помогая эвакуировать детсад, разби­
рала разрушенные дома, находя живое, что оставалось под
ними. И однажды в цирковом дворе потушила зажигалку.
Пока несли песок, Лили спокойно набрала в хобот воды и,
будто владея пожарным шлангом, потушила бомбу.
Папа и Лили для нас с мамой стали неделимы. Всюду
вместе — слон и дрессировщик. И вот случилось следующее.
Представление. Сложный трюк двойного баланса. Шесть
тумб метровой высоты. На них ничем не закрепленная пе­
рекладина. На перекладине посредине — папа. Лили долж­
на осторожно перейти через него. Тягучие аккорды сгуща-
47

ют ощущение тяжести трюка. Неожиданно врывается вой
сирены. Слон замирает, подняв ногу для шага. В цирке гас­
нет свет, начинается сумятица в публике.
Мама прижалась к занавесу.
—
Что же будет?— шепчут ее губы.— Сорвется папа.
Ведь упадут оба — тогда...
Жуткое тогда... Я знаю — тогда не будет у меня папы.
А если сорвется одна Лили, конец тот же. Мы с мамой не
замечаем от волнения вспыхнувшего света, не слышим му­
зы ки и неровных аплодисментов.
Лили — чуткое, благодарное существо — спасла папе
жизнь. Она в темноте исполнила свой трюк, неслышно и
четко, что даже папа не распознал ее ног быстро про­
мелькнувших над ним. Вспыхнул свет, а Лили была на дру­
гом конце перекладины.
Лили стала членом нашей семьи.
Наутро — приказ: срочно вывезти животных из горо­
да! Спасать государственную ценность.
Состав был подан. Но к а к вывозить, если единственное
средство перевозки — один тарахтящ ий грузовик, на кото­
ром привозили корм животным.
И снова Лили, Мирза, верблюд и даже мои пони трудят­
ся: на спинах, горбах, повозках вывозят на вокзал рекви­
зит и клетки. Идет непонятная кавалькада с грузом в тол­
пе людей, нагруженных не меньше. Вокзал близко — по­
дать рукой. Опять бомбежка. Отец охрип от окриков:
«Вперед, вперед!» Животные шарахаются в стороны. «Вни­
мание, вперед!» Лили ведет колонну. Над нами три само­
лета. Фашисты. Вот они близко. Мне кажется, что я вижу
летчика. Он улыбается. Нет, кривится от смеха и прищур у
него гепарда.
«Жжиг, жжиг»,— со свистом летят пули.
—
Мамочка, Малышка!
Живой, веселый конек, я вела его. И вот он, хрипя, пова­
лился наземь. А рядом лам а: и странно, с недоумением тя­
нет шейку, которую держит рука рыжего униформиста
48

Паси. Рука, придавленная развороченным бассейном. Ва-
>ч — исчез.
Я кричу, вырываюсь из цепких маминых рук.
—
Скорей, скорей, Наташа! — тащит меня мама. Я упи­
раюсь, меня притягивает Малышка, которого уже у ме­
ня нет.
Неспокойная, ж уткая дорога в набитом битком товар­
ном вагоне. Бред во сне. Бессвязность в разговорах.
—
Малышка! — твержу я, не переставая видеть челку,
разметавшуюся от ветра. А летчик смеялся.
—
Папочка! Он убил Васю, Малышку и смеялся?! —
Я содрогаюсь, ищу успокоения у папы. —
Он прострелил
Лили ноги и смеялся? Папа, папа,— рыдаю я. — Он чело­
век? — спрашиваю я, не потому что меня мучает детское
любопытство, нет, я хочу навсегда понять: может ли такое
сделать человек?
—
Он — фашист! Самый омерзительный, «веселый»
хищник — гиена! — с болью и отвращением объясняет мне
папа.

Глава VIII
елябинск,
Магнитка,
Новосибирск,
Златоуст, Уфа, Свердловск — череда горо­
дов. Цирк работает без устали. «Все для
фронта» — это значит три спектакля — и
будет танк, двенадцать спектаклей — и
будет построен самолет. Исчезают из моего детства игры,
переводные картинки, куклы. Сама жизнь заставляет ви­
деть окружающее четко, подчас сурово и не по-детски.
Я знаю, что такое эвакуация, я знакома с беженцами, и да­
же листок, в котором сгусток непоправимого горя,— тоже
50

и
егда запечатляется в моем сердце: листок — похо-
• иная.
Утром его молча несли по фойе, через конюшню, и нако-
•
застыв у гардеробной, никто не решался его отдать
н I назначению. Гардеробная No 4, Мильтоне — Запаш-
ине. Здесь тетя Лида. Мама моей подруги Нонны. Вот
мни: мать и трое детей — Нонна да братья, мал мала мень-
• к\ Худенькая тетя Лида, быстрый стрелок в серебряном
костюме стоит неподвижно, глядя на всех вопросительно,
недоверчиво, с отчаянием. Задыхаясь, спросила:
—
Кто? Муж или сын?.. Родной, хозяин, отец! —Тетя
Лида припала к листку, точно он был частицей человека,
имя которого неслось эхом по всему цирку.
А через два часа в манеже, на опилках, стоял тренож­
ник с плакатом. В левом углу на плакате портрет, увитый
черным крепом, и молчаливая горстка артистов, прощаю­
щихся с другом, который пал в бою смертью храбрых. Боль­
шеногая, в коротеньком платьице, Нонна, обнимая, притя­
гивает к себе братьев: они ревут, в страхе озираясь на чер­
ную дыру прохода. Глаза у Нонны распахнуты, губы
сжаты и по щекам ползут крупные слезы. В цирк пришло
горе.
У нас в гардеробной Нонна с братьями. Вчетвером мы
греемся под попоной: Нонна вспоминает своего отца.
А Славик следит за ее рассказом:
—
У нашего папы был золотой галстук и красные гу­
бы! — добавляет он.
Славик м ал и смутно помнит широкоплечего, зам еча­
тельного артиста, главу номера, своего папу. Его воспоми­
нания похожи на плакат, откуда всегда смотрит на него
улыбающийся стрелок.
А за стеной тетя Лида. Она должна быть сейчас одна.
Скоро представление, ей работать.
—
Мама Зина, мне пора переодеваться,— робко просит
Нонна, и моя мама, понимая, ведет нас в соседнюю гарде­
робную.
51

Тетя Лида сидит у зеркала. Яркий веселый грим на ли­
це. И только две горькие морщины у губ выделяются двумя
розовыми густыми полосками — грим в них как в ка­
навках.
—
Пришли. Ну что ж, становитесь по порядку: Нонна
и братья.
В руках у тети Лиды брюки. Она, на секунду скомкав,
закрыла глаза, вздохнула, взяла ножницы, сантиметр.
—
Из брюк отца сделаю вам два рабочих костюма. Бу­
дете работать. Не двигайся, Славик, стой спокойней.
Мы с мамой тихонько выходим из гардеробной.
—
Ты поняла, Наташа, они идут двое на смену отцу.
Теперь так всюду: «На смену!» Мы приезжали на фаб­
рики, заводы. Я выступала с папой, а потом знакомилась
со зрителями. У меня находились свои зрители, чуть стар­
ше меня, они шли сюда на смену — работать!
В эти годы в доме-цирке было очень много людей, впе­
чатлений, Цирк был вместе со всеми, и неудивительно, что
вплеталось в мое детство новое ощущение жизни, новые
привязанности.
Так родилась любовь к слову. Ее разбудила во мне
Наталья Петровна Кончаловская. Военные годы столкнули
поэтессу с нами, и поселилось в цирке необыкновенное чув­
ство гордости за звучное, родное слово, что каж дый вечер
произносилось с манежа, будто с трибуны. Крупная, краси­
вая женщина с горячими глазами вносила в будни цирка
радость и оживление. С ней входило в наш дом-цирк ощу­
щение настоящего вкуса.
Папин номер «Сон охотника». На вороном скакуне в лу­
че прожектора выезжал папа в манеж, и на выстрелы сле­
тались, садясь на ружье, голуби. Они не боялись охотнич­
ка и, если нужно было, сами влетали в ягдташ. Забавный
трюк, но не больше. Наталья Петровна превратила его в
сценку. Плетень, дремлющая свора борзых собак вспугну­
та медведем. Косолапый Беби укладывается подле плетня.
За ним, перепрыгивая барьеры, скачут к плетню лоси, оле-
52

ни, и все мирно, деловито обживают плетень, ож идая охот­
ника. Вот он появился, слетаются голуби, и вдруг птицы и
звери, повинуясь ему, идут в лучи прожектора за плетень, к
свету.
Вспыхивает свет, и у плетня только проснувшийся
охотник с поломанным ружьем и старая борзая собака,
щурящаяся от яркого света.
Снова кипела работа. Нужна концовка трюка «Сон
охотника». Мудрые глаза поэтессы обводят манеж. В серд­
цевине — Дуров с клоуном. У барьера репетирует жонглер.
Поодаль тетя Лида с детьми разучивает новый номер. Да,
у них большое горе. Нужно на время выключаться, чтобы в
строй вошли маленькие артисты. Наталья Петровна улав­
ливает настроение. И вот появляется кусок представления,
берущий зрителя за душу. Проснулся охотник, и сон в ру­
ку, на выстрелы к нему летят огромные птицы. Бело-розо­
вые пеликаны уносят с манежа ружье. А клоун полон азар­
та, его двустволка, со стволами врозь, готова поспорить с
ружьем дрессировщика. Выстрел, и из-под купола вместо
птицы падает рваный солдатский сапог.
—
Что, друг, удачно?— спрашивает папа.
—
Какое там! Сапог! — тянет обескураженный клоун.
—
А знаешь ли ты, что такое солдатский сапог?—
Папа бережно принимает от клоуна сапог. Они усаживают­
ся на тумбу: рыжий — с смешным ярким гримом и сати­
рик — с грустными глазами.
В темном манеже, где луч света выхватывает две фигу­
ры, отбрасывая их тени к барьеру, звучит история времени
войны:
С дивана пыль не вытирали
И под диваном не мели,
Под ним ботинки год стояли
Все в паутине и в пыли.
Не зная, что кругом творилось,
Они глядели в пыльный пол,
Вдруг дверь однажды отворилась,
И кто-то в комнату вошел.
53

И кто-то вымылся под краном
И на диван, разувшись, лег,
И оказалась под диваном
Пара кованых сапог.
Они в грязи и в глине были,
К подошвам мох лесной пристал,
И толстый след дорожной пыли
Их голенища покрывал.
Они за танком шли с пехотой,
Они стояли на часах,
Они ходили по болоту,
В дремучих прятались лесах.
Переходили реки, горы,
И был опасным каждый путь,
И вот они пришли в свой город,
Чтоб двое суток отдохнуть...
Ботинки место уступили.
Прижались в угол у стены,
«Откуда вы?» — они спросили,
И гости рявкнули: «С войны!»
Стоят ботинки, ж дут рассвета,
Стоят и думают они:
«Как много знает обувь эта,
Как скучно мы проводим дни!
Но мы стоим и твердо знаем:
Пройдет война, настанет час,
Домой вернется наш хозяин,
Почистит нас, наденет нас.
И мы пойдем по тротуарам,
Сверкая на его ногах,
И мы поймем, что он недаром
Ходил в военных сапогах».
Снова полный свет, а зрители в оцепенении, и каждый
думает о своем сокровенном, постепенно возвращаясь со­
знанием в цирк. Да, будет, будет так! Недаром в тяжелую
годину артисты стремятся превратить свое выступление в
праздник, который грядет и скоро настанет.
54

Я слушаю каж дый вечер, перед выходом к публике, сти-
чИ, завернувшись в полу занавеса. И тоже думаю о своем
сокровенном. Мне видится война на привокзальном пути
Смоленска. «Веселый хищник», сумевший жестоко ударить
меня по сердцу, убив Малышку, моего друга, мою первую
работу. Слушая, я ищу свою месть ему и даю слово — каж ­
дого хищника от природы сделать другим, не знающим при­
вычного ремесла: пожирать, убивать.
Теперь у меня есть цель: гепард Кай становится моим
учеником, и, приручая его, я мечтаю только об одном: в
паспорте, лежащем у папы, написано: «Гепард-хищник.
Кличка Кай. Возраст — 4 года». Пусть там пока это написа­
но. После моей работы я попрошу папу навсегда вычерк­
нуть в паспорте К а я слово «хищник».

Глава IX
орок минут назад папу порвал морской
лев Пашка. Я плачу в страхе у занавеса,
тут же лежит папин белый чулок, теперь
похожий на кровавое месиво. Бинты, йод.
На секунду из-за занавеса появляется па­
па. Он разгорячен, от волнения не чувствует боли... Сколь­
ко выдержки в маме, она безмолвно бинтует папину ногу.
Руки ее кажутся спокойными, и только синеватые веки
дрожат от напряжения.
56

—
При папе чтоб ни единой слезы! Он работает. Пре-
рати сейчас же! — приказывает мне мама.
Винты, кровь, мамин голос: «Затяните паузу, «Сон
• отника» без лошади».
Короткие наказы выполняются моментально. За ними —
•т и к а . Дуров обессилел от потери крови, ему трудно под-
•мться на лошадь, прыжок с которой из-за раненой ноги не­
заможен. Но номер не выпадает из аттракциона. Идет сво­
им чередом, как другие. И только концовка представления
та. Четвероногий чуткий друг, слониха Лили, сгребла
«ботом папу и вынесла за кулисы.
В гриме, в костюме с белым жабо и золотой накидкой,
лежит папа на носилках. Скорая помощь. Мама бросает
мне на ходу ключ от гардеробной. И вот я одна, сжавшись
и комок, всхлипывая, сижу на сундуке. Чьи-то теплые руки
■•снимают меня за плечи. Я вскидываю голову: тетя Лида
З.шашная, Бонна, Славик рядом со мной. Артисты не рас-
годятся, ожидая вестей из больницы. Во втором часу ночи
извращается оттуда мама.
—
Что? Что? Как Юрий Владимирович?— обступают
се со всех сторон.
—
Пока хорошо. Операцию сделали. Только завтра бу
дет ясно.
Мы не идем с мамой в гостиницу. Ночь в цирке.
"Грудная ночь, я впервые вижу, как плачет мама: сухие
глаза и безутешные слезы. Сжатые губы, и гулкое, частое
дыхание. Я делаю вид, что сплю, и мама осторожно выхо­
дит из гардеробной.
Я тихо прокрадываюсь за ней. Она проходит одна на
конюшню. Оправит сено, вылезшее из клетки, заглянет в
стойло, погасит яркую лам пу у слонов, оставив им синий
ночничок, и, остановившись у морских львов, долго, не вы ­
тирая слез, глядит на них, потом заботливо покрывает
клетку брезентом. Тут я не выдерживаю и, бросившись к
презенту, пытаюсь стащить его с клетки.
5 Н. Дурова
57

—
Пусть простудятся, пусть! Это он порвал папу. Нена­
вижу!
Мама молча оправляет брезент.
—
Ты хочешь, чтобы папа потерял морских львов, что
бы у папы было горе?
—
Нет! Нет!!!
—
Тогда научись понимать. Пашка только животное.
Ему не дано ощущение долга.
Папа знает: необходимо отработать пять представле­
ний в день. Необходимо потому, что война. Потому что
долг каждого сейчас — делать все, даже невозможное,
ради победы. Но ведь Пашке этого не объяснить. Он
устает. Он злится. Ему хочется понежиться в клетке, он
уже почувствовал весеннее солнце, а папа заставляет его
пятый раз отрабатывать так же хорошо, как на первом
представлении.
—
Мама, но как же он мог?
—
Порвать? Он обозлился, схватил папину ногу, про­
кусил. Отпустил, разж ал зубы, а папа снова заставляет его
сделать трюк. И Пашка от злости щелкнул несколько раз
пастью да и искромсал всю ногу.
—
Мамочка, это страшно!
—
Да, очень. Только бы не было гангрены. Папа поте­
рял много крови.
—
Почему ты сразу не отправила его в больницу? По­
чему он работал до конца?
—
За что укоряешь меня, Наташа? Представь себе, зри­
тель пришел передохнуть, отвлечься от тяж елы х дум у нас
в цирке. А тут случилось несчастье. И вместо полной раз­
рядки зритель уйдет подавленным, напуганным. Вот папа
и не дал почувствовать зрителю случившегося. П апа был
на посту. А пост в цирке сейчас один: максимум бодрости
зрителю.
Папа был на посту. Мама поддержала его, а теперь она
всю ночь проводит в цирке с животными, черпая в заботе о
них силы и успокоение. Укус морского льва опасен. Ведь
58

чистишь свежую рыбу, наколол палец — и уже нарыв, а у
папы клыками располосована нога. Врачи опасаются ган­
грены.
Пять дней я работаю вместе с папиным ассистентом Иса­
аком Матвеевичем Бабутиным. Папа в больнице. Мама едва
успевает следить за кормежкой животных, репетициями,
представлениями. Каждый день она ездит к папе. Папа по­
правляется.
Я чаще встречаюсь с Натальей Петровной. Я люблю ее,
мне очень хочется, чтобы она улыбнулась. Папе легче, и я
на радостях стараюсь скорей подготовить гепарда. К ай сов­
сем стал ручным. Он позволяет детям играть с собой, л а­
сково облизывает добрые руки Натальи Петровны, и мне
позволяет делать с ним все, что угодно. Играя с Каем, я
придумала трюк. Чехарда. Я прыгаю через Кая, потом
стою во весь рост, и он прыгает через меня, а после катится
на огромном серебряном шаре и, спрыгнув в повозку, объ­
езжает лихим седоком весь манеж. Его везет страус Эму.
Наталья Петровна придумывает мне костюм. Я — малень­
кий укротитель в венгерке. Черные сапожки, бархатная
куртка и алая накидка. Только нет в руках хлыста или сте­
ка. Я снимаю с рук перчатки, и по малейшему взмаху их
Кай проделывает трюк за трюком. К ак будет доволен папа,
увидев мою новую работу. Даже Наталья Петровна мне ап­
лодирует на репетициях.
А весна бежала вслед за нами, вилась поземкой у со­
става. Мы ехали на Май в Москву. Снова мы с мамой стоим
у подножия цирка на Цветном бульваре. Кипит рядом ба­
зар, кругом оживление, и улыбки, улыбки. Мне кажется,
что все танцуют или у каждого сегодня день рождения. Да,
сегодня 9 м ая — день рождения первого мирного утра.
В цирке будет премьера. В двенадцать часов обществен­
ный просмотр.
Папа работает в русском костюме, и поэтому в гарде­
робной спокойно висит клоунский традиционный дуров­
ский наряд с жабо, пожелтевшим от времени, похожим на
59

увядшие лепестки хризантемы. Мама повесила его для ба­
ба ни, чтобы, войдя в гардеробную, бабаня могла посидеть
у гримировочного столика, припоминая свою жизнь
в цирке.
За дверью гардеробной шутки, смех. Из репродуктора
властный, зычный бас Александра Борисовича Буше:
—
Юрий Владимирович, все готово! Антракт
кончает-
ся. Спускайтесь вниз.— Папа ведет баЬаню, они идут, об­
нявшись.
—
Зина, посиди и ты с бабаней хоть один раз за все го-
ды в зрительном зале! Подари себе этот просмотр. — Папа
с такой благодарностью заглядывает в родные мамины
глаза, в которых сегодня столько веселых, солнечных зай
чиков, что я прижимаюсь к маминой руке и крепко це­
лую ее.
—
Нет уж , голубчик. Мы с Зиной вдвоем будем стоять
у занавеса. Дай и мне радость премьеры.— Бабаня смеется
т! плачет, гладит папины плечи и, вздохнув, добавляет: -
Хорошо хоть Наташа в дуровском. Приму ее с манежа,
прижму, и все оживет, все.
—
Юрий Дуров, ваш номер,— раздается команда, и на
тройке вороных коней вылетает из-за занавеса папа, взмы­
вая вихрь опилок. Вот во весь опор остановилась тройка.
Папа вспрыгнул на облучок. Кафтан его вспыхнул раду­
гой. Полились слова монолога:
Дед веселою шуткой разил и смешил.
Его шутка без промаху била.
И Россия, которой он честно служил,
Своим русским шутом дорожила.
Дед мой умер на трудном, но славном пути.
Я постиг цирковую науку.
Билось русское сердце у деда в груди
И такое же сердце — у внука!
(')()

Моя Родина, верен я сердцем тебе,
Мой народ — ты мое вдохновенье!
Ястобойивборьбеивтруде.
Ты на каждом моем представленье.
Пролетела за кулисы мимо нас тройка.
Вабаня стряхнула с папиного кафтана опилки. При­
гладила разметавшиеся пряди волос. Мама подала шам-
барьер, и аттракцион замелькал, потрясая разнообразием
животных. Я в щелочку занавеса рассматриваю людей, при­
шедших на просмотр. Зрительный зал — сплошная улыбка.
Щелочка в занавесе исчезла. Занавес распахнулся: то
мама принимает с манежа слонов. Бабаня помогает папе
переодеть кафтан. Подкатывают клетки с морскими льва'
ми, и над моей головой раздается:
—
Наталья Дурова! Ваш номер!
Я слышу голос Буше сердцем. Оно зам ерло, а потом, по
ка я шла с Каем к манежу, гулко отбивало: «Ваш номер!
Ваш номер!»
Я так волнуюсь, что не вижу зрителей. Вот я уже у бай­
баки, зарываюсь лицом в ее пахнущий духами атласный
халат. Работала я или нет. Работала! Я сознаю это только,
видя, как уводят на конюшню Кая.
Просмотр окончен. Режиссер Борис Александрович
Шахет поставил нам «отлично».
Поздравления! Большой день только начался. И в его
разгаре вдруг изменилась моя жизнь. Папа вместе с не­
нужными костюмами, при всех, сдал в костюмерную и мой
костюм.
—
Что? Разве она не будет работать?— удивилась ба­
баня. Мама вздохнула.
—
Нет! Теперь ей придется учиться. Цирку нужна
культура. Окончит школу. Выберет дорогу.
—
Юрий Владимирович! Гепард — хороший, добротный
номер. Выпустите ее в м ан еж ,- - убеждает папу Шахет. Но
папа непреклонен.
(И

Бабаня успокаивала меня: ведь если папа уедет, жи­
вотные есть в Уголке. Я буду часто к ней приходить. Но я
упрямо отворачиваюсь и, наконец, убегаю из гардероб­
ной к Лили, в слоновник. Я чувствовала объятья теплого
хобота и понимала, что никакие животные в Уголке не смо­
гут мне заменить Малышки, Лили, Кая,— ведь я ничем с
ними не связана. А здесь — работа и жизнь!
—
Лили! Лилечка! — Мне хотелось заплакать. Но я не
плакала. Я про себя твердила клятву: «Навсегда. Навсегда
в цирке. Я буду все делать так, чтобы скорее, скорее серд­
цем услышать:
«Н аталья Дурова! Ваш номер!».

то была небольшая пресс-конференция.
В одном из западногерманских городов
шестнадцать советских туристов (в числе
которых была и я) отвечали на вопросы
тамошних корреспондентов.
—
Ваши впечатления, самые яркие, неизгладимые...
Мне не хотелось отвечать, но подошла моя очередь.
—
Ваши впечатления?— назойливо жужжал вопрос.
—
Впечатлений много.
—
О, наверное, романтическая Германия, с прекрасной
Лореляй, с остроконечными крышами, крохотными улочка­
ми и старыми шарманщиками в Берлине. Идиллии пейза­
жа и быта. Да?! — пытался подсказать мне корреспондент,
видимо, то, что ему нужно было дать в репортаже.
—
Прелесть пейзаж ей неповторима. Только вы хотите
неизгладимых впечатлений... Тогда слушайте.
Его карандаш тотчас взял прицел на блокнот. Я продол­
жала :

—
Идиллии пейзажа и быта в моем представлении не
получились. Идиллия рассыпалась тотчас же, когда в па­
мяти возникло два лица, две встречи. Первая — старая
женщина в богадельне в городе Гамбурге. Она с искренней
радостью протянула мне руку, добро глядя выцветшими
глазами. «Россия, Москва» — вместо приветствия услыша­
ла я от нее, и вдруг третье слово, заставившее меня расте­
ряться: «Деньги» («Ое1Н»). Я достала из сумочки несколь­
ко марок и смущенно протянула их женщине. Лицо ее не­
ожиданно наполнилось выражением гордой суровости:
—
Не милостыню я прошу! Хочу сувенир — русские
деньги.
У меня был только один бумажный рубль, случайно за­
терявшийся в сумочке. Только рубль, который я протянула
ей. Она взяла его бережно. Рассмотрела и, показывая на
краешек,сказала:
—
Здесь напишите: «Сталинград»,— помедлила, затем
пояснила: — Там лежат оба сына. Что ж, в детстве я не
смогла им привить взгляда на деньги как на сувенир, быть
может, поэтому теперь я вынуждена встречать вас в бога­
дельне.— Женщина глядела на меня добро, без неприязни.
Вина навсегда отдана войне.
Вторая встреча у лифта, в отеле. Мальчик в форменной
фураж ке. Околышек с надписью «Но1е1\УНо1е1» наполови­
ну скрадывает чистый лоб. Лицо с выражением фирменной
учтивости. Игрушечный лифтер, похожий на оловянного
солдатика. Мне захотелось узнать его мысли, но я слишком
плохо владела его родным языком. Здесь могло бы помочь
только сердце. Сердцем безъязы кие чувствуют друг друга.
Есть ли оно у этого девятилетнего оловянного солдатика,
или сердце давно утрамбовано и заковано в асфальт тяж е­
лыми катками безразличных взглядов постояльцев оте­
ля? Но мне хочется прикоснуться к этому сердцу. В девять
лет он должен быть ребенком. И вот асфальт затрещал,
лопнул, и показался зеленый росток живого, чистого
сердца.

—
Мама больна. Я самый старший, а Берта по суббо
там любит есть леденцы. Кулек! Берта — моя сестра. Ей три
года...
—
О! Я понял, понял,— прервал меня корреспондент.
Лист его блокнота не был тронут карандашом при моем
рассказе. Я не удивилась.
—
Да, привыкать к работе с таких лет трудно, но хоро­
шо... право, хорошо... — Лисья улыбка корреспондента за­
вершилась вопросомВы из династии Дуровых, цирк!
Когда вы начали работать? Ведь в цирке всюду работа де­
тей традиционна.
Я ответила:
Впервые к зрителям я вышла в пять лет, а насто
ящим работником почувствовала себя в десять лет. Только
разные это понятия: труд ради денег, дающих жизнь, и
труд — удовольствие, наполняющее смыслом жизнь.
—
Все, благодарю вас,— снова прервал меня коррес
пондент, поставив на моем интервью увесистую точку, что
бы поскорее забыть неподходящий материал для репор­
тажа.
Не так давно это было. Однако сегодня я припомнила
расторопного корреспондента. Я узнала, что разорился она
менитый немецкий цирк Буш. Его хозяйка живет в Гамбур­
ге. В городе, в котором навсегда вошли в мое сердце стару
ха с выцветшими от горя глазами и мальчонка-лифтер из
отеля.
Теперь судьба цирка Буш: он разорен.
А ведь мой дед всего полвека тому назад видел много
подобных историй. Он не рассказал о них.
Расскажу я.

ГНЩ\Ь СТАРОГО Я/МБО
тарый слон Ямбо проснулся.
В клетках, нахохлившись, еще дрема­
ли птицы, но уже равномерно, словно ма­
ятник, от стены к стене заходила, разми­
ная лапы, куница.
Вставать Ямбо не хотелось. Раньше по ночам слон ле­
ж ал на боку, обсыпая себя опилками и сеном. И добрый
темно-синий глаз его закрывался, только когда он согре­
вался под самодельным одеялом. Друг Ямбо, маленький
акробат Тони, был всегда рядом. Он был спокоен за Ямбо,
если черные, щеточкой торчащие ресницы слона, такие же
колючие и упругие, как конский волос в сюртуке хозяина
Кецке, были сомкнуты, и слон спал лежа.
Но вчера Ямбо проснулся без опилок и без сена. Голод­
ный и измученный, он упорно стоял, позвякивая цепью, ко­
торой был прикован к дощатому грязному полу, и не хотел
ложиться.
Тони знал: если Ямбо не будет ложиться и целые сутки
проведет без сна, он станет злым, и, боясь этого, хозяин
66

Кецке силой заставит его лечь. Тони было жалко старого
Ямбо, он нежно, как умел, гладил его и шептал:
—
Ляг, Ямбо! Слышишь, ляг! Ведь знаешь ж е — придет
Кецке, и если увидит, что ты стоишь ночью, он будет бра­
ниться, побьет тебя стеком. Ляг, Ямбо!
Но слон упрямо раскачивался из стороны в сторону, не
слушаясь мальчугана, который бесстрашно прижался к его
громадной, похожей на замшелый, пористый пень ноге, и
все упрашивал и упрашивал слона лечь. Наконец Ямбо
улегся. Всю ночь Ямбо грузно шевелился и открытым гла­
зом устало косился на Тони.
Утром мальчугана разбудило шарканье скребницы. Ото
конюх чистил лошадь наездницы Мари.
Тони поднялся и побежал на репетицию. Здесь уже все
были в сборе. Не хватало хозяина труппы Кецке. Антре­
пренер о чем-то беседовал с клоуном Гаити. Мари отвязыва­
ла лонжу — длинную потертую веревку, которая поддержи­
вала акробатов при прыжках. Вскоре пришел Кецке. Он
сел на барьер, обхватил голову руками и, подозвав Тони,
прохрипел:
—
Воды, скорее!
—
Слушай, Кецке! Опять ты сел на барьер! Нехорошо
это. Сам знаешь, примета: в цирке сборов не будет...— про­
тянул клоун Гаити, уныло глядя на носки своих истрепан­
ны х ботинок.
—
Не приставай ты! И без тебя тут!..— крикнул на него
Кецке.
И у старого клоуна Гаити мгновенно появилась на лице
лисья улыбка.
Тони передал хозяину круж ку и посмотрел на клоуна.
Он понимал, что Гаити держат в труппе только потому, что
нет другого клоуна. Мальчуган не раз слышал, как антреп­
ренер говорил Кецке:
—
Надо бы подумать... Может, пригласить такого-то,—
и на зывал фамилию известного клоуна, но тут же, пытливо
глядя на Кецке, добавлял: — Но ведь ты же сам знаешь —
5“
67

опять деньги. Да те еще норовят в этакую амбицию лезть -
не подступись!
Тони не знал, что такое амбиция, но был уверен, что их
клоун Гаити «влезть в амбицию» не сможет. Ведь он ж е ста­
рый и больной, еле ходит, поэтому всегда и сторонится все
го опасного.
Кецке, захлебываясь, выпил воду и, мрачно свер­
кнув на Тони глазами, пошел к веревочной лестнице.
Белки глаз у Кецке словно сеткой были покрыты Краснова -
тыми жилками. И Тони глаза хозяина иногда казались
двумя кровавыми выкатившимися шариками.
Тони вздохнул и полез по другой лестнице наверх что­
бы отвязать трапецию.
Мари, задумавшись, смотрела на манеж. Веревка, судо­
рожно трепетавшая в ее руках, заставляла то и дело сле­
дить за движениями Тони. Вот он схватился ручонками за
трапецию и полетел к Кецке. Веревка натянулась, и Мари
бессознательно побежала вперед.
«Что я делаю?» — подумала она, но было поздно: Тони
упал в сетку.
Наверху, почти под самым куполом цирка, где беспоря
дочно переплетаются веревки и торчат ржавые крюки для
подвешивания бесхитростной аппаратуры, мерно раскачи­
вался Кецке.
—
Ну, живее! — торопил он Тони.
Тони вновь вскарабкался по лестнице на мостик и толк­
нул трапецию. Неожиданно Кецке рывком бросился на нее
и очутился рядом с Тони.
—
А... Пусти-и! — Отчаянный крик пронесся под свода­
ми купола.
Мостик задрожал. Тони вскрикнул и забился в жили­
стых руках акробата.
—
Что случилось?
—
Да вон Кецке опять лупит малыша. Чудак этот Кец­
ке, право. Не может и дня прожить без драки,— протяну­
ла Мари.

Так и надо учить их! Нам, что ли, не влетало,— рав
нодушно заметил клоун Гаити. — Пусть бьет — гибче будет.
Репетиции прервалась. Мари подтянула канат к мости­
ку. Собрав последние силы, Тони увернулся от Кецке и
мгновенно камнем полетел вниз. Почувствовав под ногами
опилки, Тони открыл глаза, вскочил и опрометью бросился
в слоновник.
—
Ямбо! — простонал он, прижимаясь к серой жесткой
коже слона.
Погоня приближалась. Тони уже слышал тяжелое то­
панье Кецке и стук деревянных колодок Мари.
—
Не смейте трогать малыша! — кричала она.
—
Отчего ж е «не смейте»? Тони такой же бродяга-ар­
тист, как и мы с тобой, душечка,— гримасничал клоун Ран­
ги. Вялый и рыхлый старик остановился в сторонке, ожи
дая, чем кончится это весьма забавнее происшествие.
Тони все сильнее прижимался к слону, как бы ища у не­
го защиты, и громко плакал. Почувствовав недоброе, Ямбо
захлопал ушами, высоко поднял хобот и грозно затруоил.
Кецке испуганно попятился назад. Ямбо трубил все
громче и воинственнее. Собрав хоботом холодную грязь, он
обрушил ее поток на незваных гостей. Все бросились
врассыпную. Кецке в бессильной злобе издали смотрел на
мальчугана и слона.
Войти в слоновник он не решался.
Ямбо был страшен. Его маленькие глазки налились
кровью. Сморщенный хобот был в беспрерывном движ ении.
Изредка слон опускал его, и тогда струя теплой, скользкой
слюны обдавала Тони.
-
А, черт! — выругался Кецке и побрел прочь.
•— Вот тебе и Николин день! — прошептал Тони, устало
опустившись на грязный дощатый пол...
Протяжно, на все лады, заливаются колокола. Их одно­
образный звон, доносящийся с улицы, наполняет гулом
мрачное здание цирка и напоминает Тони что-то родное.

Может быть, это покосившаяся избенка с одиноким кло­
ком почерневшей гниющей соломы...
«Нет, нет! Это мать».
Тони смутно представляет ее себе. Тусклый свет лам п а­
ды озаряет икону. Глаза матери, большие и грустные, не­
подвижно устремлены к образу.
«Господи, господи! — шевелятся ее губы.— Помоги сы
ну моему, спаси его от напасти, от злых людей. Господи,
господи...»
Бьют колокола. Мать поднимается с колен. Подходит к
нему, пятилетнему Антону. Тони до сих пор помнит терп­
кий запах ее одежды и ласковое поглаживание шершавых,
мозолистых рук.
Мать достает краюшку хлеба, ломает ее. Большой кусок
кладет в торбу. Подумав, она запихивает туда и остальное.
Старый, слепой дед возится со своей котомкой, потом про­
тягивает Антону руку, и Антон ведет его. Они выходят из
избы. Глухо гудят колокола. Воет мать. Причитает бабка.
Плачут испуганные пебятишки.
А кругом тихо. Деревня точно вымерла... Потом долго­
долго Антон ведет деда.
Однажды... да, да, ровно шесть лет назад, в Николин
день... Антон с дедом стояли на базаре. Было холодно.
Мальчик окоченел, но упорно тянул свое жалобное: «По­
дайте, Христа ради!»
Поодаль остановился какой-то господин и пристально
осмотрел мальчугана. Подозвал его. Антон радостно под­
бежал.
Вдруг господин схватил его и понес. Мальчик закричал.
Дед поднял свою клюшку и беспомощно замахал ею. Вот и
все. Мальчик Антон стал «Тони», а господин оказался
Кецке.
А потом — цирк. Шумное, яркое, новое оглушило Тони и
заставило на некоторое время забыть и мать и деда. Но все-
таки где они? Где та деревня? Не знает Тони ни ее назва­
ния, ни в какой она стороне. Давно он потерял счет своим
70

переездам. Поди, выплакала все глаза мать, ожидая его...
Вспомнив это, мальчик заплакал еще громче. Ему ста­
ло обидно, хотя он точно и не знал почему. Ведь все идет,
как всегда. Та же охапка сена. Те же грязные конюшни,
которые вот уже шесть лет служат его пристанищем. Сего­
дня Тони тоже голоден, как вчера и позавчера. Уже сколь­
ко дней Кецке не дает ему денег на обед, а торговки на
рынке очень зорки. Того и гляди, пострадает вихор. Мор­
ковка у Ямбо в кормушке гнилая, в руки взять противно.
Но что поделаешь, приходится есть и ее, с Ямбо за ком­
панию.
Трудно сказать, как и когда случилось, что маленький
акробат Тони и огромный слон Ямбо стали самыми близ­
кими и неразлучными друзьями. Наверное, это произо­
шло в те дни, когда Ямбо внезапно слег, перестал брать пи­
щу и только тяжело стонал.
Тогда никто не решился оказать слону помощь. И лишь
маленький Тони, у которого менялись зубы, подумал:
«Может быть, и у Ямбо болят зубы?»
Тони стоило невероятных усилий поднять хобот и окон­
чательно расшатать больной слоновый зуб. Зуб выпал.
Вскоре вырос новый. Тони поразился, но решил, что так
и надо.
Глаза Ямбо преданно смотрели на Тони. И если бы слон
умел говорить, то, наверно, сказал бы мальчугану, что уди­
вляться не следует: через каждые пять лет слоны меня­
ют зубы.
А может быть, дружба началась тогда, когда в слонов­
нике появилась мышь. Ямбо, увидев это писклявое сущест­
во, вдруг заметался и стал испуганно трубить. Тони опять
выручил слона: прогнал мышонка из конюшни. Мальчик
недоумевал. Неужели такой громадный слон боится кро­
шечной мышки? Откуда ж е Тони мог знать, что, заберись
такая мышка в хобот, она легко перегрызет тонкую носо­
вую перегородку, и тогда Тони лишится своего единствен­
ного друга.
71

Малыш горячо привязался к Ямбо. Точно так же он
был привязан и к цирку. Тони любил свой подвижной дом.
Любил переезжать. Каждый новый город был для него тем
волшебным ларчиком фокусника, который хранил много
всяких неожиданностей.
Вообще Тони — веселый малый и совсем цирковой. Хоть
Кецке и кричал на него: «У, бродяжье отродье!» — но Тони
знал, что хозяин иногда хвастался клоуну:
«Ты знаешь, этот мальчишка подтверждает то, что я ду­
мал. Ей-ей! Только бродяга нужен для цирка. Живуч —
раз, ловок — два и жуликоват. Ну, а уж если жулик, то
притворяться умеет наверняка... Эй, Тони, поди сюда!
А ведь, гляди, еще ко всему он недурен».
Клоун, будто в новинку, угодливо рассматривал Тони.
Всклокоченные пыльные волосы мальчугана белокуры, зе­
леные глаза выразительны, прозрачная бледность кожи
придает ему трогательную хрупкость.
«Ничего! Ничего! Ты умеешь выбирать материал,—
вкрадчиво говорил клоун Гаити Кецке.— Притом, учти,
он без норова и исполнительный. Очень неплох!»
Правда, когда Тони сыт, он с готовностью исполняет
любое поручение. И даж е уморительно копирует всех, кого
ему когда-либо приходилось видеть.
Только одну Мари Тони не мог скопировать. Каж дый
раз лицо Мари было разное.
И Тони тоже относился к Мари по-разному. Иногда он
ее очень любил. Это случалось, когда Мари бессознательно
ласкала мальчугана или защищала его от вечно пьяного
Кецке.
Жила Мари неподалеку от цирка. Комнатка у нее была
крохотная, и по обстановке ничем не отличалась от всего
того, что видел Тони в гардеробной цирка. Здесь тоже ва­
лялись испачканные помадой окурки, обрывки афиш.
Только сени с крикливой старухой, владелицей домика,
были иным миром. Старуха всегда ругалась и грозила
Мари:
72

—
Машка! Не больно-то вольничай — выгоню! Ишь, фи-
глярка, один страм на дом наводишь! Одно слово: выгоню!
Но Мари не обращала на нее внимания, раздраженно
передергивала плечами и вела к себе Тони. Здесь она кор­
мила его остатками вчерашнего ужина и, собрав жесткие,
заплесневелые корки хлеба, отдавала ему для Ямбо.
Потом Мари начинала рассказывать. Говорила она
быстро, всегда громким шепотом и как-то умоляюще з а­
глядывала снизу на Тони. В эти минуты Тони чувствовал
себя необычайно сильным. Он смело гладил ее горячие,
влажные руки и хотя многого из рассказанного не пони­
мал, но жалел Мари и решал во что бы то ни стало всем
отомстить. Он даже представлял себе, как он расправится
с хозяином Кецке, клоуном и антрепренером. И все они
тотчас представлялись ему злобными и трусливыми, как
хищники под палкой дрессировщика.
Мари говорила долго. Устав, она застывала. Тогда Тони
сам начинал выспрашивать у нее, но Мари, повернув к не­
му свое восковое лицо, безразлично глядела на мальчугана
и молчала.
И Тони вновь чувствовал себя маленьким и жалким.
Ему хотелось только, чтобы его не выгнали. Тони тихонько
пробирался к окну. Оно было вровень с землей. Мимо про­
ходили люди, но здесь видны были только их ноги. Во весь
ж е рост их можно было увидеть на другой стороне. Там
люди казались маленькими, как будто Тони глядел на них
не из окошка, а из-под купола, со своей трапеции.
Правда, была разница, но небольшая. Оттуда, сверху,
люди были расплющенными; здесь же они выглядели пря­
мыми. Но и здесь и там они напоминали Тони неживых,
игрушечных человечков. Насмотревшись в окно, Тони неза­
метно уходил. Его никто не задерживал.
И Тони каждый раз говорил себе, что никогда сюда не
придет и что Мари такая же злая, как и другие. Но стоило
ей снова поманить мальчугана, как Тони снова шел за ней.
Шел потому, что здесь ему нечаянно перепадала частичка
б Н. Дурова
73

той человеческой ласки, которой навсегда лишил его Кец-
ке, оторвав в тот памятный день от деда. Ведь никто, кроме
Ямбо, не ласкал мальчугана. И потому, когда Тони было
очень тяжело, он всегда шел к своему старому, доброму
Ямбо. Здесь, обняв хобот слона, Тони старался выплакать
все обиды дня. Шероховатый хобот Ямбо подчас заменял
ему нежность и теплоту материнских рук.
Так и сегодня, поплакав около Ямбо, Тони захотел по­
делиться с Мари, рассказать ей о непонятном чувстве, ко­
торое, к ак голод, все время не оставляло его. Но Мари
опять было не до обид маленького Тони. Ее глаза тоскливо
застыли в окне, и она даже не заметила знакомых рваных
башмаков, медленно топтавшихся на месте.
Тони шел от Мари. Откуда-то сзади доносились звонкие
ломаные голоса мальчишек, торгующих газетами:
—
Обратите внимание! Цирк-зверинец Лорбербаума!
Обратите внимание! Расстрел взбесившегося слона Ямбо!
Но Тони даже не оборачивался на их крики. Он хорошо
знал: все, что кричат эти мальчишки,— неправда. Вот и
в прошлом году, под масленицу, эти мальчишки тоже кри­
чали:
—
Спешите все! Скорее! Спешите! Цирк-зверинец! Хо­
чешь не хочешь, а будешь смеяться!
И публика валом валила в цирк, но смеялась мало, даже
старик-клоун не помогал. А антрепренеру потом долго при
ходилось скрываться от разъяренной толпы посетителей.
—
Мошенники! — кричали те.— Берешь деньгу — давай
улыбку, смех, а тут обман и скука! Мошенники!
Вот в те дни и выдумали, что Ямбо бешеный. Случилось
это так. Просто какой-то человек в клетчатых брюках убе
дил Кецке, что если пустить в народ его хитроумную вы
думку «бешеный слон», то Кецке больше никогда не будет
бедствовать. Он будет богат. Этот ж е человек подзадорил
Кецке, чтобы тот показал ему, как Ямбо защищает малень­
кого Тони, а потом взял и написал сам в газете, что Ямбо
взбесился и его необходимо расстрелять.

Тони помнит, как вся их маленькая труппа заволнова­
лась. Антрепренер все ходил и ходил к губернатору. По*
том, когда в газетном листке все чаще появлялись заметки
о взбесившемся Ямбо, в цирк отовсюду стали приходить
письма. Иногда конверты были именными, но большей
частью засаленные и неказистые.
Кецке читать не умел. Мари ж е любила больше слу-
шать, чем с грехом пополам разбирать чьи-то каракули.
И поэтому читал их больше антрепренер. Они веселили его.
Уж очень смешно писали иные. Однажды как-то купец про­
сил прислать ему слона для разведения новой породы сви­
ней. Но такие письма вызывали у антрепренера меньше ин­
тереса, чем те, в которые вкладывались последние гроши,
лишь бы помочь спасению ценного животного.
Вынимая деньги, антрепренер потирал руки и заливи­
сто смеялся:
—
Глупцы! Нет, надо видеть этих глупцов! Этой исто­
рией с Ямбо мы заработаем миллион. Спасибо прохвосту
корреспондентишке — надоумил. Надоумил...— Затем он
делил деньги, хлопал по плечу Кецке и уходил.
Кецке, как всегда, совал в карман деньги и безразлич­
но пожимал плечами.
Маленький Тони знал, что Кецке не любит людей и да­
же боится их. Он вообще труслив. Это особенно было замет­
но, когда Кецке ходил злым и трезвым. Правда, такие дни
были редки, и Тони доставалось тогда от хозяина гораздо
больше, чем в обычные. Но Тони уже настолько привык к
побоям, что обращал на них столько же внимания, сколько
на выкрики мальчишек:
—
Спешите! Спешите! Завтр а на полигоне будет рас
стрелян взбесившийся слон Ямбо!
Базарная площадь, где находилось неказистое здание
цирка, к вечеру затихала. Изредка где-нибудь маячила
одинокая фигура прохожего. Но и тот, не задерживаясь,
исчезал в переулке. Теперь уже реже печатали о взбесив
75

шемся Ямбо: к этому все привыкли, и денег уже почти ни­
кто не присылал. Ни пестрая реклама, ни уловки проныры
антрепренера — ничто не помогало. Цирк по-прежнему пу
стовал.
В холодном здании было сыро. По утрам из конюшни
доносились разноголосые крики голодных животных. А ве­
черами цирк заполнялся артистами. Злые и дрожащие от
холода, они прыгали и кривлялись перед горсткой случай­
но забредших зевак, а потом, долго и громко бранясь, про­
клинали все и всех на свете.
Маленький Тони знал, что вот в эти самые дни и слу­
чается страшное. Случается такое, от чего хочется закрыть
глаза и не видеть яркой от света арены, причудливо загри­
мированных лиц и не хочется слышать крикливую музыку
и властное «алле-ап».
Тони не любил первые два отделения, где участвовали
акробаты, велофигуристы, жонглеры. Ему самому прихо
дилось летать на трапеции иод самым куполом цирка. Но
когда на манеж выходили животные, Тони восторженно
ловил каждое их движение.
И действительно, к ак не восторгаться огромными сло­
нами, которые плавно танцевали вальс, делали стойку,
ловко становясь на голову!
Шустрые медвежата рьяно пилили дрова и катались на
лошадях. Строгие верблюды важно били ногами в тамбу­
рин. Вторя им, вертели ручку шарманки уморительные
обезьяны. А солист осел под их музыку самодовольно рас­
певал свою серенаду.
И все-таки лучше всех работал Ямбо. Он умел считать,
поднимая по заданию дрессировщика нужное количество
палочек с ковра. Слон легко ходил по тумбам, спокойно не­
ся на голове грациозную балерину.
Ямбо весело танцевал «цыганочку», звеня бутафорски­
ми монистами. Этот номер всегда приводил зрителей в вос­
хищение. Его встречали буйным гиканьем, топотом ног, за ­
частую даже бросали Ямбо на манеж дешевые лакомства.
76

Тони всегда радовался успеху друга. И сегодня, идя по
городу, он останавливался у каждого забора, где были на­
клеены плакаты, с которых, радостно подняв хобот, смот­
рел на него добрый Ямбо.
Мальчуган не умел читать. Да и кому было учить его?
Ямбо ведь всего только добрый, преданный слон.
Тони хотелось узнать, что говорят эти разноцветные
значки о друге, но он боялся спрашивать людей. Издали
было видно, как лица их загорались любопытством, они ки­
вали головами, чему-то удивлялись и спешили к кассам
цирка. Ото радовало Тони еще больше. В цирке давно не
было хороших сборов.
На перекрестке, оглянувшись по сторонам и никого не
заметив, Тони сорвал плакат, бережно спрятал его за пазу­
ху и, насвистывая, помчался к цирку.
—
Ты где шатаешься? — раздалось над его головой.
-
Впрочем, сегодня мы не работаем...
Кецке хотел что-то добавить, поднял многозначительно
бровь, но только громко икнул.
—
М-марш в гардеробную! Чтоб духу твоего здесь не
было! — закричал он на Тони, решив, что тот явился при­
чиной его икоты.
Кецке был пьян. Едва Тони сдвинулся с места, как тот
остановил его.
—
Видишь? —Кецке похлопал себя по карману.— К ар­
ман набит до отказа! Небось ж рать хочешь, а? На, него­
дяй! Хе хе-хе... Кецке — что? Кецке — добрый. На вот...
Тони ощутил на ладони холодок монеты и быстро про­
скользнул в дверь.
Запыхавшись, он вбежал в гардеробную.
Там уже полным ходом шла упаковка. Беспорядочный
грудой валялись на полу сброшенные костюмы. Длинные
трико были грязны и уродливы. Накрахмаленные жабо по­
темнели и измялись. Крышки ящиков, куда сваливался
этот хлам, были открыты.
11

Со стен гардеробной уже сорвали афиши и карточки, и
сейчас эти голые стены напоминали Тони бесцветное лицо
клоуна, когда он без грима.
На досках, которые служили чем-то вроде стола, леж а­
ла открытая бомбоньерка с конфетами. В углу выстрои­
лась целая батарея бутылок.
—
Откуда все это? — поморщился Тони.
Его раздраж ал громкий, неестественный смех Мари.
Она стискивала рукой стакан с ликером и, чокаясь с клоу­
ном, чему-то смеялась.
—
А-а-а! Вот и ты, Антон? — обернулась Мари к маль­
чику.-— Ешь конфеты.
—
Какое благочестие! «Антон!» — усмехнулся кло­
ун.— Почему «Антон»? Тони — это быстрее, моднее и по-
собачьему. Ха-ха! Не так ли, Машенька-русоманочка?
—
Сам русоман! — обиделась М ари. — Слушайте, вы,
тверской итальянец, я не люблю умных речей! Да вам они
и не подходят. Лучше рассказали бы, как будут убивать
слона.
—
Тсс! Ох, уж эти женщины! Болтливость — мать всех
пороков.— Клоун с опаской посмотрел на Тони и усмех­
нулся. — Нас бьют по уху, а слона — по черепу, за ухом...
На, Тони, пей за Ямбо... О Ямбо, ты наш спаситель!
—
Слава богу, хоть из этой дыры выберемся,— вздох­
нула Мари, протягивая Тони бомбоньерку.
Все конфеты были надкусаны. Тони машинально вы­
брал большую шоколадку и залпом выпил то, что ему дали.
Через несколько минут голова у него закружилась, но­
ги отяжелели. Он взглянул на Мари, но та вдруг стала
расплываться. Вскоре он уже ничего не слышал.
Тони снилось, быдто он н аучи лся говорить по-слоновье-
му. Ямбо рассказывает ему о своей жизни на воле, о том,
какие вкусные и сочные травы в джунглях, какое дружное
у них стадо.
Только одного надо бояться в джунглях — охотников.
Они знают самое уязвимое место — нежную кожицу за
78

ухом. Поэтому их выстрелов слоны боятся больше, чем
укусов змей и копий туземцев.
Тони долго говорит с Ямбо. Потом оба, тяжко вздыхая,
думают о теперешней ж изни в вонючей конюшне. Ямбо ж а ­
луется Тони на злых людей. Зная, что их удары для сло­
н а— словно муравьиные укусы, злые люди придумали
палку с гвоздем на конце.
Ах, если бы Тони знал, как больно Ямбо, когда в кожу
вонзается острие палки!
—
Ямбо,— вдруг предлагает Тони слону,— давай убе­
жим! Далеко-далеко, хотя бы в джунгли... Или нет... Туда,
где нет охотников и цирков.
—
Это невозможно, мой мальчик. Видишь? — Ямбо,
горестно к а ч ая головой, поднимает правую заднюю ногу.
Массивной железной цепью она прикована к колу.
—
Да нет же, Ямбо, это тоже придумали злые люди.
Они это придумали нарочно, чтобы ты думал: «Люди силь­
нее меня. Они приковали меня, и я никуда не могу уйти».
А ты поднатужься.., . Вот так. Еще, еще раз! Готово! Бежим,
бежим...
Тони берет Ямбо за хобот, и чудесный сон обрывается.
Тони переворачивается на спину. Из-за пазухи выпадает
плакат.
—
«Спешите, спешите, спешите! Завтра на полигоне бу­
дет расстрелян взбесившийся слон Ямбо. Спешите, спе­
шите!»— читает клоун, и, звонко чокнувшись с Мари, он
допивает ликер...
Тони проснулся. Сквозь пыльное оконце едва проби­
ваются солнечные лучи и, падая на серебряные шоколад­
ки, разбегаются веселыми зайчиками по гардеробной.
Тони схватил несколько конфеток и ринулся к дверям.
—
Зачем это? Ямбо уже не нужны твои конфеты,—
всхлипывая, сказала Мари.
Тони схватил ее за руку и прошептал:
—
Где Ямбо?
—
Подлецы! Негодяи! — вдруг закричала Мари.— Ах,

Антон, Антон! — Она заломила руки и простонала.— Если
бы ты мог понять, какую гнусность они совершают!
—
Где Ямбо? Где Я мбо?— твердил свое Тони.
—
Что ты орешь? Твоему Ямбо лучше, чем нам. Он
уж е, наверное, на том свете.— И
Мари залилась слезами.
—
Убили? Неправда! — кричал Тони.
—
Неправда? Они все могут. Вот взяли и объявили
твоего слона бешеным. А публике — что? В кои-то века
увидишь, к а к слона убивают. Повалила... Столько денег на
полигоне набрали да еще наберут. Ого-го! Этому паршивцу
антрепренеру даж е не снилось! — Плечи Мари затряслись,
и она снова залилась слезами,— А нам не нужны такие
деньги, грешно их брать...
—
Убили Ямбо?
—
Да нет, наверно, только повели на полигон.
Толпа на полигоне шевелилась, гудела. Тони нырнул в
самую гущу ее и быстро заработал локтями. Нет, пробрать
ся невозможно. Все труднее и труднее протискиваться
сквозь плотное кольцо зевак. Слева от Тони — женщина,
повязанная узорчатой шалью. Она теребит своего соседа и
быстро тараторит:
—
Начнут торговать — бери сразу.
—
Эвон, нашла дурака! — огрызается сухощавый м а­
стеровой. — Заработанные гроши выбрасывать на такую
погань!
—
А чем торговать изволят-с? — осведомился стояв­
ший рядом чиновник.
—
Нетто не слыхали? Слонячьими волосами и кожей.
Люди сказывают счастье приносит. Все болезни к ак рукой
сымает,— торопливо объясняет женщина.
—
А ничего, что он бешеный?.. И дорого просят-с? —
не унимается чиновник.
—
Гляньте, бабоньки, солдаты! — завопил в стороне
старушечий голос.

На п лац вышел взвод солдат. Щ еголеватый молодень­
кий офицерик перекинулся двумя словами с антрепрене­
ром. Подошедший клоун что-то разъяснял солдатам. Тол­
па заволновалась, подалась вперед.
Виновник всех волнений, прикованный цепями к четы­
рем столбам, спокойно жевал капустные листья. Ямбо
нисколько не тревожило такое сборище народа. Слон при­
вык выступать и не в манеже. Ямбо ждал дрессировщика,
но его все еще не было. Музыка почему-то не играла.
Вдруг Ямбо насторожился, замер. Где-то совсем близко
раздалось знакомое: «Ямбо!» Слон радостно затрубил. На
плац стремительно вырвался Тони.
Переводя дыхание, Тони огляделся и, увидев рытвину, в
которой был слон, крикнул:
—
Не смейте, не смейте убивать Ямбо! Он хороший, он
умный! Не смейте! Он не бешеный слон... — Голос сорвал­
ся, но Тони кричал. Ему хотелось, чтобы каждый услышал
этот крик и понял, что Тони не может жить без Ямбо.
Пусть посмотрят все, как он, маленький Тони, подбежит к
Ямбо, возьмет слона за хобот, и тогда всем станет ясно, что
слон здоров. Ведь он не трогает даже маленьких.
Тяжелые цепи сдерживали Ямбо. Переминаясь с ноги
на ногу, слон тянулся хоботом к Тони.
—
Этого еще не доставало! Чего они м едлят? — проши­
пел антрепренер.
—
Приготовьеь! — Самодовольно улыбнувшись, офицер
поднял затянутую в белую перчатку руку.
—
Ваше благородие, мальчонка... — растерялся унтер.
—
Кому я сказал?! — взревел офицер.
—
Где Кецке? — нервничал антрепренер.
—
Кецке уже с утра пьет за упокой души спасителя
Ямбо,— усмехнулся клоун Гаити и, услужливо кивнув
антрепренеру, поспешил к Тони.
Тони вырывался, кусался, кричал. Несколько человек
отделились от толпы.

—
Помогите! Мальчишка обезумел! — задыхался кло­
ун. — Скорее! Скорее!
Тони оттащили в сторону. Раздался нестройный залп.
И все смешалось: хрип Ямбо, гул толпы, частые выстрелы.
Тони беспомощно повис на чьих-то руках.
—
Никак, задохнулся? Куда его? — спросил рослый
парень.
—
В цирк, голубчик,— нетерпеливо махнул рукой кло­
ун и, сунув оторопелому парню пятиалтынный, скрылся.
На следующий день труппа покинула город. Но не было
в ней ни доброго, старого Ямбо, ни маленького акробата
Тони. Память о первом держалась, пока у антрепренера
были деньги, а второго нередко вспоминала Мари. Особен­
но тогда, когда она починяла костюмы, изрезанные Тони
из мести за друга Ямбо.
Так и канула бы вся эта история в вечность, если бы не
старый, пожелтевший листок одесской газеты с набранным
крупным шрифтом заголовком объявления:
«Спешите! Спешите! Завтра на полигоне будет расстре­
лян взбесившийся слон Ямбо».

Ребята!
Вы прочитали книгу Натальи
Дуровой «Ваш номер!». Все, что вы
узнали здесь,— правда. Так было на
самом деле.
На следующих страницах вы
познакомитесь с фотографиями семьи
Дуровых.

В. Л. Дуров (дедушка Наташи), А. И. Дурова
(бабушка) и Ю. Дуров (отец Наташи) среди
зрителей.
В. Л . Дуров.
А. И. Дурова.
Ю. В. Дуров.

Наташа.
.
Наташа с гепардом Каем.
Первое занятие по дрессировке ведет
с Наташей старейший мастер дрессуры
Н. М . Бабутин.
Любимые друзья Наташи.

СОДЕРЖАНИЕ
Предисловие
.
.
.
.
3
ГлаваI....... 5
ГлаваII.......8
Глава III . . .... 13
ГлаваIV......18
ГлаваV......27
ГлаваVI......34
Глава VII . .... 42
Глава VIII . .... 50
ГлаваIX......56
Послесловие . .... 6
9

СОВЕТСКАЯ РОССИЯ
—