Author: Каждан А.П.
Tags: литературная критика и литературоведение литература v-xviii в история средних веков история византии
ISBN: 978-5-91419-483-0
Year: 2012
Text
СЕРИЯ
ВИЗАНТИЙСКАЯ
БИБЛИОТЕКА
ИССЛЕДОВАНИЯ
Редколлегия серии «Византийская библиотека»:
С. П. Карпов (председатель),
|С. С. Аверинцев\, М. В. Бибиков, С. А. Иванов,
митрополит Иларион (Алфеев),\Г. Л. Курбатов\,
Г. Е. Лебедева, \Г. Г. Литаврин\,\Я. И. Любарский],
И. П. Медведев,\Д. Д. Оболенский], Г. М. Прохоров,
А \И. С. Чичуров\, А. А. Чекалова,\И. И. Шевченко\,
О. Л. Абышко, И. А. Савкин
А. П. КАЖДАН
ИСТОРИЯ
ВИЗАНТИЙСКОЙ
ЛИТЕРАТУРЫ
(850-1000 гг.)
ЭПОХА ВИЗАНТИЙСКОГО
ЭНЦИКЛОПЕДИЗМА
Под редакцией
Я. Н. Любарского , Е. И. Ванеевой,
Д. А. Черноглазова
Санкт-Петербург
АЛЕТЕЙЯ
2012
УДК 82.09
ББК 83.3(0)4
К13
Издано при финансовой поддержке
Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям
в рамках Федеральной целевой программы «Культура России»
Каждан, А. П.
К13 История византийской литературы (850-1000 гг.). Эпоха ви-
зантийского энциклопедизма / А. П. Каждан ; пер. с англ. Д. Р. Аб-
драхмановой, С. Э. Андреевой, В. Г. Герцик, М. Л. Кисилиера,
В. В. Федченко, Д. А. Черноглазова ; под ред. Я. И. Любарского,
Е. И. Ванеевой, Д. А. Черноглазова. — СПб. : Алетейя, 2012.—
376 с. — (Серия «Византийская библиотека. Исследования»).
ISBN 978-5-91419-483-0
Согласно замыслу автора «Истории византийской литературы», этот
фундаментальный труд должен был охватывать период в шесть столетий —
с VII по XII в., но, к сожалению, Александр Петрович не успел завершить
его — были написаны только три части, в которых история литературы до-
водится лишь до конца X в. В третьей, последней части рассматривается
литература последующих полутора столетий (ок. 850 — ок. 1000 г.) — пе-
риода, именуемого обыкновенно Македонским ренессансом или эпохой
византийского энциклопедизма. Книга А. П. Каждана, совершенно необыч-
ная и новаторская по своему методу, позволяет оценить литературу и куль-
туру этого интереснейшего времени абсолютно но-новому — в ней создает-
ся цельная картина византийской литературы, прослеживаются основные
тенденции ее развития, раскрываются характерные черты эпохи или даже
индивидуальный стиль, «почерк» византийских авторов, многие из которых
представлялись прежде безликими эпигонами античной традиции.
Книга представляет интерес как для специалистов, так и для широкого
круга читателей, интересующихся культурой и литературой Средних веков.
УДК 82.09
ББК 83.3(0)4
На форзацах: император Константин 1 Великий.
Мозаика, храм св. Софии в Константинополе, X в.
ISBN 978-5-91419-483-0
||1111111|111Ц|
9|,785914||1948зо11
©А. П. Каждан, наследники, 2012
© Д. Р. Абдрахманова, С. Э. Андреева,
В. Г. Герцик, М. Л. Кисилиер,
В. В. Федченко, Д. А. Чсрноглазов,
перевод на русский язык, 2012
©Издательство «Алетейя» (СПб.), 2012
©«Алетейя. Историческая книга», 2012
Введение
В течение полутора веков, которые отделяют эпоху Фотия от начала
нюрчества Симеона Богослова и которые почти что совпадают со време-
нем правления так называемой Македонской династии (она была основа-
нл в 867 году Василием Македонянином, а ее последним представителем
гни! Константин VIII, умерший в 1028 году) произошли существенные
и шенения в политической, экономической и культурной жизни Визан-
1пйской империи. Как это часто бывает, легче всего охарактеризовать
внешнеполитическое положение страны: после императоров-«еретиков»
Льва III и Константина V прекратились крупные вторжения арабов и бол-
I ир, на восточных и западных границах начался длительный период ста-
бильности. Безусловно, Византийская империя продолжала сталкиваться
г опасностями и терпела поражения (Сицилия была захвачена арабами
в 902 году, болгарский хан Крум в 813 году и царь Симеон веком позже
подвели свои полчища к стенам Константинополя, доселе неизвестное
племя русов в 860 году напало на царственный град с моря, арабская фло-
1 плия разграбила Фессалонику в 904 году), однако вторжения IX и начала
X вв. никогда не угрожали существованию самой империи. Во второй по-
ловине X в. Византийская империя продолжала предпринимать активные
действия по отвоевыванию обширных территорий в долине Евфрата, на
севере Балканского полуострова и в южной Италии.
Гораздо более запутанными и менее очевидными были изменения в эко-
номической жизни империи. Можно с уверенностью предполагать, что в IX
и. особенно, в X в. происходит постепенное оживление и развитие эконо-
мики. Это подтверждается увеличением количества монет, обнаруженных
во время археологических раскопок. Можно также предположить, что
возрождение экономики коснулось, прежде всего, Константинополя и его
округи1: кажется, что и в эти века Константинополь оставался основным
1 См. Morrisson С. La diffusion de la monnaie de Constantinople: routes commer-
ciales ou routes politiques? // Constantinople and its Hinterland. Aidershot, 1995. 82.
Автор осторожно предполагает, что вплоть до XI в. распространение монет, отчека-
ненных в Константинополе, происходило значительно активнее в непосредственной
пли юсти от столицы, чем в центральной Греции или Малой Азии.
6 Эпоха порядка и энциклопедизма
центром производства и торговли, отвечая, в первую очередь, постоянным
потребностям двора, армии и патриархата. Строительные работы (заметные
главным образом по сооружению новых церквей) после периода абсолют-
ного затишья возобновились, и Константинополь переживал бум активного
градостроительства 2.
О положении в сельской местности судить сложнее, поскольку оно на-
много хуже отразилось в дошедших до нас источниках. Все наше знание
об этом основывается, главным образом, на обширном корпусе законода-
тельных актов, изданных императорами в X в. Они свидетельствуют об
ожесточенной борьбе за земельные наделы в деревнях на всей территории
империи. Является ли это аграрное законодательство случайным явлени-
ем или же свидетельствует о том, что земля приобрела большее значе-
ние, чем она имела прежде? Очевидно, что земля приносила прибавоч-
ный продукт, иначе было бы трудно понять, почему «влиятельные» лица
и учреждения делали все возможное, чтобы расширить свои владения, не
взирая на императорские запреты и болезненную реакцию общественного
сознания.
Мы не располагаем достоверными материалами, чтобы судить об уве-
личении земельных владений. Нам известно, например, что семейство Ма-
леинов кормило не менее трех тысяч «людей» в своих владениях, но у нас
нет иной информации, чтобы проверить это сообщение и сопоставить его
с другими данными. Дополнительным свидетельством является появление
родовых имен аристократов — процесс этот, вероятно, начался в конце IX в.,
и к концу X в. уже шел полным ходом. Однако византийская аристократия
X в. коренным образом отличалась от современной ей западной феодальной
знати, хотя их обеих обуревала одна и та же ненасытная жажда прибрать
к рукам землю слабых соседей: византийская аристократия в своей власти
опиралась прежде всего на государственные механизмы; несмотря на доста-
точно обширные угодья, византийская знать кормилась в гораздо большей
степени пособиями из государственной казны, чем податями собственных
крестьян. Подобно византийскому торговцу или ремесленнику X в., полко-
водец, высокопоставленный государственный служащий и митрополит за-
висели от Константинополя: здесь находились их особняки, и здесь же был
центр тяжести их карьеры.
Другим фактором, определявшим положение византийской аристокра-
тии X в., была недостаточная прочность этого класса. Титулы не наследо-
вались, и теоретически продвижение по социальной лестнице определялось
достоинствами, заслугами, знаниями и способностями. Для общества не
2 Mango С. The Development of Constantinople as an Urban Centre / / XVIICIEB.
Main Papers. New Rochelle, 1986. 130f. переизд.: Idem. Studies on Constantinople.
Aidershot, 1993. Pt. I.
Введение
7
имело значения (хотя для многих его представителей это было очень важ-
но), что на практике личные симпатии сильных мира сего (прежде всего
императоров) значили гораздо больше, чем любые заслуги; общество было
нс только фактически, но и в принципе вертикально мобильным, готовым
к неожиданным взлетам и падениям.
Централизованное общество с «гибким» меняющимся правящим клас-
। <»м было чрезвычайно озабочено порядком, та^ц, как называли его ви-
Н1НГПЙЦЫ, тем более что IX в. унаследовал от предыдущей эпохи только
фрагменты административного аппарата, поскольку и античная полис-
ная, и поздняя римская дворцовая системы были уничтожены кризисом
VII в. Организация порядка было основной целью императоров и придвор-
ных идеологов.
Прежде всего, необходимо было установить порядок во дворце. При-
близительно между 842 и 975 годами были изданы четыре тактикона3,
нслыо которых было определить положение военачальников, государс-
। пенных служащих и придворных, как исполняющих свои обязанности,
hie и находящихся на покое, и таким образом предотвратить возможные
ссоры за места во время царской трапезы. Вплоть до 842 года неизвестно
ни одного тактикона, а впоследствии только в XIV в. было издано гю-
побное сочинение. Почти одновременно с тактиконами появилась «Кни-
i.i о церемониях» императорского двора, создание которой связывается
с именем Константина VII, хотя некоторые главы были закончены после
его смерти.
Другим объектом внимания была армия, и именно в X в. мы наблюда-
ем расцвет жанра руководств по военному делу, после так называемо-
ю «Стратегикона» Маврикия (ок. 600 г.), лишь в X в. появляется сразу
несколько военных руководств. Некоторые из них повторяют классичес-
кие образцы, другие отражают реалии войн того времени4; большая часть
> гих текстов появилась в период между царствованиями Льва VI и Васи-
лия II («Стратегикон» Никифора Урана был последним среди них).
Образование новой системы провинций, или «фем», которое началось
еще в VII в., окончательно было завершено в IX и X вв., когда крупные
поенные округа были раздроблены, а их администрация была подчинена
Константинополю. В начале VIII в. фемы соперничали во влиянии со
1 Опубликованы (с переводом и комментарием): Oikonomides N. Les listes de
pieseance byzantines des IXe et Xe siecles. Paris, 1972.
' См. обзор Dain A. Les strategistes byzantins / / TM 2. 1967. 317-392. Co вре-
мени публикации (посмертной) этой статьи, большое количество текстов было из-
/ыно и позже переиздано, но в данном случае нецелесообразно приводить полную
библиографию. См. Hunger. Lit. 2. 321-340, Кучма В. / / Культура Византии. Т. II.
М . 1989. С. 276-295. NlcGeer Е. Sowing the Dragon’s Teeth / / Byzantine Warfare
in the Tenth Century. Washington, 1995.
8
Эпоха порядка и энциклопедизма
столицей, но, вероятно, мятеж Фомы Славянина (820/1—23) был пос-
ледним восстанием, в котором фемы играли главную роль. Фема ста-
ла, скорее, органом государственного управления на местах, нежели
независимой системой, в рамках которой местные власти создавали бы
обособленную в административном и культурном отношении область.
Именно в середине X в. некий приближенный Константина VII составил
перечень фем, который затем приписывали самому императору. Органи-
зация епархий происходила еще более энергично: среди документов мит-
рополий и епископий (обычно они имеют заглавие та^ц, т.е. «порядок»),
которые собрал Ж. Даррузе5, почти половина всех текстов датируется
IX и X вв.
Нам известно крайне мало о формировании византийской системы
налогообложения в IX в.; однако, мы можем сделать предположение,
что образованию этой системы во многом способствовала деятельность
двух императоров, Никифора 1 и Василия I — насколько мы можем су-
дить об этом на основании двух трактатов о взимании налогов6. К со-
жалению, эти трактаты невозможно датировать точно: неоспоримым
остается лишь тот факт, что трактат, именуемый [по названию кодекса]
Marcianus, появился после царствования Льва VI — но вопрос, насколь-
ко позже, до сих пор остается открытым. Другой трактат, [из кодекса]
Zaborda, по мнению издателя И. Караяннопулоса, предположительно
можно отнести к XI в.
С большей степенью уверенности можно датировать законодательные
акты. Несмотря на то, что точная датировка некоторых текстов остается
спорной, можно утверждать, что вторая половина IX и начало X вв. стали
в Византии временем активного усвоения римского права, или «очищения
гражданских законов (ttoXitikcdv dvaicdOapou; vopcov)», как назвал это Арефа
Кесарийский в письме 906 года7. Несколько сводов, или скорее книг с немно-
го исправленными переводами римских законодательных актов, появились
5 Darrouzes J. Notitiae episcopatuum ecclesiae Constantinopolitanae. Paris, 1981.
6 Трактат, дошедший в венецианской рукописи, Marc. gr. 173, доступен
в критическом издании Dolger F. Beitrage zur Geschichte der byzantinischen
Finanzverwaltung. Munchen, 1927 (repr. Darmstadt, 1960). Другой текст из ко-
декса Zaborda 121, см.: Karayannopulos J. Fragmente aus dem Vademecum eines
byzantinischen Finanzbeamten // Polychronion. Heidelberg, 1966. 318-334; Анг-
лийский перевод: Brand Ch. Two Byzantine Treatises on Taxation / / Traditio 25.
1969. 35-60. Об этих текстах см.: Lemerle Р. The Agrarian History of Byzantium.
Galway, 1979. 73-85; Oikonomides N. Fiscalite et exemption fiscale a Byzance.
Athenes, 1996, 42-46. Автор последней работы относит время создания трактатов
к XI или XII в.
7 Arethas. Scripta minora 2: 75.11. Выражение dvciKdOapou; vopcov употреблено,
в частности, в своде законов («новелл») Льва VI. — Noailles Р., Dain A. Les Novelles
de Leon le Sage. Paris, 1944. 5.4.
Введение
9
и период царствования Василия I и Льва VI. Это, прежде всего, «Эпапаго-
। (или «Исагога»), «Прохирон» и «Василики»8. Они были дополнены мно-
ючисленными новеллами Льва VI и его преемников, также как и «Книга
Jnapxa», сборник уставов константинопольских торговых союзов9. Одной
из основных целей законодательных актов IX и X вв. было ужесточить контр-
или над частной коммерческой деятельностью путем строгого разделения
налогоплательщиков в соответствии с их статусом (военные и остальные),
коллективной ответственности соседей (или деревенской общины) за испол-
нение финансовых операций, развития идеи истинной стоимости (земли, то-
варов или труда).
Можно говорить о некоторой стандартизации (или систематизации) цер-
ковных обрядов в Византии, которая частично проявилась в относительной
унификации канонов церковной архитектуры и изобразительного искусства
после победы иконопочитателей в 843 г. Во всяком случае, именно в кон-
це* X в. были созданы Константинопольский синаксарий и сборник житий
святых Симеона Метафраста, а так называемый «Менологий Василия II»
появился немногим раньше.
В рамках этого процесса систематизации, который затронул различные
сферы общественной и духовной жизни, два взаимосвязанных фактора иг-
рали первостепенную роль: образование и изучение классического наследия
(см. ниже, глава 15). П. Лемерль первым применил удачный термин «энцик-
лопедизм» для обозначения основной тенденции, которая господствовала
в византийской культуре с середины IX и в течение X в. Как нам кажется,
понятие «энциклопедизм» лучше, чем модное выражение «Македонский ре-
нессанс», характеризует события конца IX и X вв.; это понятие подразумева-
ет подъем уровня образованности и изучения славного прошлого, но всегда
в пределах традиции, тогда как «ренессанс» (и еще более неопределенное
понятие «гуманизм», на которое обращает внимание Лемерль) предполагает
использование достижений прошлого для создания чего-то нового. Лемерль
показал, что с середины IX в. улучшилось качество образования, со многих
произведений классических авторов были сделаны списки (минускульным
письмом) и снабжены комментариями, появились частные библиотеки, ко-
торые, наряду с теологическими трактатами и служебными книгами, содер-
жали сочинения древнегреческих авторов; также составлялись различные
н См.: Van der Wai N., Lokin J. Historiae iuris Graeco-Romani delineatio.
Groningen, 1985. 78-97; Troianos S. Ot лдуес; тои Pu^avTivov biKaiou. AOqva, 1986,
93-124; SchminkA. Studien zu mittelbyzantinischen Rechtsbiichern. Frankfurt a. M.,
1986; Oikonomides N. Leo Vi’s Legislation of 907 Forbidding Fourth Marriage / /
DOP 30. 1976. 174-193. Переиздано с важными добавлениями в его же Byzantium
Irom the Ninth Century to the Fourth Crusade. Aidershot, 1992. Pt. IV.
9 Сюзюмов M. Византийская книга эпарха. M, 1962. Das Eparchenbuch Leons
des Weisen / Ed. J. Koder. Wien, 1991.
10 Эпоха порядка и энциклопедизма
лексиконы, среди которых самым известным стал словарь «Суды» (состав-
лен ок. 1000 г.)10.
В течение IX и X вв. Византия, выходя из трудного состояния полити-
ческого и экономического кризиса, стремится к организации определен-
ного порядка в государстве, при растущем контроле со стороны констан-
тинопольской администрации. В поисках самоопределения византийские
интеллектуалы (или следует говорить идеологи?) обратились ие только
к Библии, которая всегда была для них основным источником вдохно-
вения, но и к собственному славному прошлому, освещенному такими
фигурами как Гомер, Демосфен и Александр Македонский. Они стали
воспринимать себя не только избранным народом истинного Израиля,
но и наследниками Афин и Рима. Облако античности, чреватое плодо-
родным дождем идей и образов, нависло над Константинополем и его
окрестностями.
10 Lemerle Р. Le premier humanisme byzantin. Paris, 1971. 267-300. См. также ан-
глийский перевод этой работы под заглавием «Byzantine Humanism: the First Phase»
(Canberra, 1986).
Глава первая
ФОТИЙ
А. Биография
Фотий, один из самых известных ревнителей православной веры, нс был
причислен к лику святых в Византии; во всяком случае, ни один агиограф не
написал его жития. Константинопольский синаксарий содержит под 6 фев-
раля (col. 448.19-23) короткую запись о поминании «во святых отца нашего
Фотия, архиепископа Константинопольского». В записи указано место, где
но поминание совершалось (монастырь Иоанна Крестителя в Эремии), но
иг содержится никаких сведений о жизни этого человека.
Удивительно, что хотя мы знаем достаточно много о жизни Фотия как
частного лица и как церковного деятеля1, прежде всего благодаря его пись-
мам и официальным документам той эпохи, тем не менее некоторые важные
факты его биографии покрыты завесой тайны. Например, мы можем только
предполагать, что он родился около 820 г. (П. Лемерль склоняется к 810 г.2)
и умер в 891 г. — ни то, ни другое не подтверждается имеющимися у нас
источниками, но мы вынуждены принять эти даты, поскольку у нас нет выбо-
ра. Считается, что Фотий родился в столице, и даже его противник, Никита
Пафлагонянин, говорит о «благородном и славном» происхождении его ро-
дителей. Одним из его предков (братом его деда?) был патриарх-иконофил
1 Научная литература, посвященная Фотию, обширна. Классическая монография
Хергснретера (Hergenrother J. Photius, Patriarch von Konstantinopel. Regensburg, 1867-
1869) необъективна и отражает религиозные убеждения автора. Ее православным ана-
логом является монография Росейкина (Россейкин, Ф. М. Первое правление Фотия, па-
триарха Константинопольского. Сергиев Посад, 1915), которая касается только первой
половины жизни Фотия. Работа Дворника (Dvornik F. The Photian Schism. Cambridge,
1948; repr. 1970) представляет попытку объективного изложения биографии Фотия,
свободную от религиозных пристрастий. См. также White D. S. Patriarch Photios of
Constantinople. Baltimore, 1981; Photian Studies, ed. G. Papademetriu. Brookline Mass.,
1989. См. также издание ’ЕккХг|О1а ка! OeoXoyia (10. 1989-1991) посвященное Фотию.
• Lemerle Р. Le premier humanisme byzantin. Paris, 1971. 180.
12
Глава первая
Тарасий, и Фотий гордился приверженностью своих родителей к правосла-
вию, за которую они подвергались преследованиям. В одном письме (ер.
114.2-4) Фотий даже заявляет, что он сам и его родственники были отлу-
чены от церкви на «еретическом и иконоборческом соборе», о котором у нас
нет никаких других сведений. Ф. Дворник необоснованно отождествляет его
отца Сергия с Сергием Исповедником, о котором упоминается в синаксарии.
Семья, вероятно, заняла видное положение в обществе в период правления
Михаила III и Феодоры; сестра Феодоры Ирина вышла замуж за Сергия, бра-
та (или дядю?) Фотия (этот фрагмент в хронике Продолжателя Феофана [р.
175.4-6] допускает различные интерпретации), и родила ему двух сыновей,
которые со временем получили титулы магистров. Можно смело предпола-
гать, что Фотий также был приближен ко двору.
Фотий получил превосходное (по меркам той эпохи) образование. Ники-
та Пафлагонянин среди дисциплин, которые изучал Фотий, упоминает грам-
матику, поэтику, риторику, философию и медицину, а также замечает, что
этот человек от природы был талантлив, энергичен и богат; материальные
возможности позволяли ему покупать «любые книги» (PG 105: 509В). Фотий
утверждает, что с юности его привлекало уединение (имеет ли он в виду мо-
настырскую жизнь?), и только по настоянию церковных деятелей и импера-
тора он занялся большой политикой (ер. 288.15-16 и 47-53). Во вступлении
к «Библиотеке» (о которой мы будем говорить подробно далее), составленном
в форме письма к брату Тарасию, Фотий говорит, что участвовал в посольстве
к «ассирийцам» (т.е. в Багдад) «по просьбе общества и решению императора»3.
Фотий не упоминает имени императора, и мы не знаем, возглавлял ли Фотий
посольство, или играл в нем второстепенную роль. Столь же неясны упомина-
ния о том, что Фотий был преподавателем в Патриаршей Академии4, — даже
само существование этой Академии сомнительно. Достоверные сведения о его
3 См. Henry R. (ed.), 1. Paris, 1959, 1.1-2. В переводе Р. Анри: «Apres la decision
unanime des membres d’ Ambassade et le suffrage du Souverain.». Такой же перевод
предложен в работе Treadgold W. The Preface of the Bibliotheca of Photios: Text,
Translation and Commentary / / DOP 31. 1977. 344. См. также Wilson N. G. (Photius,
The Bibliotheca. London, 1994.25), где автор дает аналогичный перевод: “by the common
wish of the delegation”. Такая интерпретация сомнительна: как Фотий мог присое-
диниться к посольству (npeapeueiv) по единодушному решению самого посольства
(npeapeiaq)? IlpsoPeia в византийских текстах и сочинениях отцов церкви обозначало
просьбу или молитву, часто обращение Богоматери к Христу с мольбой о страдающем
человечестве. Такая же парономасия есть в экфрасисе Арефы Кесарийского: лреорек;
eOvcov ... Aa^apoo npeoPeiaig (Scripts minora / Ed. L. G. Westerink. 2. Leipzig, 1972.
16. 12-14 ). Тф koivw rffe KpeoPeiat; в письме к Тарасию, по нашему мнению, следует
понимать «по просьбе общества». В отличие от члена императорского посольства, кон-
стантинопольский учитель мог быть избран koivt] утцро) своих коллег (Noret J. Vitae
duae antiquae sancti Athanasii Athonitae. Turnhout, 1982. Vita A. par 14.1-5).
4 Dvornik F. Photius et la reorganisation de Г Academie patriarcale //AB 78.
1950. 108-125; ср. его же Photius’ Career in Teaching and Diplomacy / / BS 34. 1973.
Фотий
13
<ноской карьере можно найти только у Никиты Пафлагонянина, по свидетель-
• । ну которого Фотий был протоспафарием и протасикритом (PG 105: 509А, ср.
11H’oph. Cont., р. 195.14), как и два патриарха, Тарасий и Никифор, до него.
В 858 г. Фотий был избран (или, скорее, назначен) на патриарший нре-
сюл в Константинополе, где он сменил низложенного Игнатия. Сейчас мы
нс будем подробно говорить о той распре, которая расколола византийскую
церковь и привела к вмешательству папской курии во внутренние дела
Константинополя; точно также мы не будем исследовать отношения Фотия
t Болгарией и Русью. Достаточно сказать, что Фотий был близок к Михаилу
III и кесарю Варде, а когда они были один за другим убиты, новый импера-
। ор Василий I (867-886) решил избавиться от Фотия; в какой-то степени,
>ю могло стать следствием попыток Василия примириться с папой, в глазах
которого Фотий олицетворял раскол между церквями. В 867 году Фотий
был низложен, осужден и сослан — но опала была временной, и сосланный
патриарх смог вернуться ко двору и восстановить свое политическое влия-
ние. Когда Игнатий оставил престол в 877 году, Фотий без сомнения стал
по преемником. Но затем, к несчастью для себя, в конфликте между Ва-
< плием I и его бесспорным преемником Львом Фотий выступил на стороне
ища: неожиданная смерть Василия и последовавшее за ней воцарение Льва
i । али страшным ударом для Фотия. В 886 году он был сослан, и на этот раз
навсегда исчез с политического горизонта.
('ложно определить, к какой социальной среде принадлежал Фотий. Его
письма обращены к разным людям: как к светским, так и к церковным лицам,
по лишь немногие леммы сообщают нам о социальном статусе его адресатов.
Однако мы можем предположить, что он больше симпатизировал византий-
ским военным, а не гражданским лицам. Он говорит о своей дружбе с дукой
Константином (ер. 275), надеется восстановить былую дружбу со стратигом
Эллады Иоанном (ер. 94.6-7), восхваляет справедливость друнгария флота
I Ioanna (ер. 150), военные экспедиции и любовь к наукам протоспафария Льва
(ср. 209.3-5). С другой стороны, его послания к государственным служащим
обычно имеют нравоучительный характер: он упрекает городского эпарха Ва-
силия (ер. 13) и другого Василия, квестора (ер. 48, 154), а также сакеллария
I Ioanna Ангурия (ер. 50.4-8), управляющего идиком Никиту (ер. 240.16-17),
ксенодоха Иоанна, горького пьяницу (ер. 46.2-3, 90.2-4) и спафария Констан-
тна, который взыскал огромные налоги с церкви (ер. 250.2-4); его приводит
и негодование вражда между логофетом Иоанном (ер. 286.11-13) и патрикием
Мапуилом (ер. 146.4,226.3; Мануил был логофетом др ома — Mansi XVI: 41 ЗЕ-
1201)), он называет бывшего логофета Льва Мадиамского неверным другом
(ер. 45.2-8) и ссорится с логофетом дрома Сергием (ер. 10, ср. ер. 14.6-8);
осуждает форолога Анастасия (ер. 52-53) и грозит практору Василию
211 -216 и Spadaro М. D. Sull’insegnamento di Fozio е sulГ Accademia patriarcale / /
SicGymn 26. 1973. 286-304.
14
Глава первая
(ер. 83.9-11), а в письме к Варде жалуется на напившегося чиновника, асикри-
та Христодула (ер. 4.5-11). Разумеется, у него были сторонники среди госу-
дарственных служащих, но разница в тоне посланий очень заметна5.
Фотий написал большое число догматических и полемических произведе-
ний, в основном на темы богословских споров между Римом и Константино-
полем. Он затронул этот вопрос в многочисленных «богословских» письмах
(в частности, в циркулярном письме восточным патриархам и в послании
митрополиту Аквилейскому), и, вероятно, после второго низложения напи-
сал трактат «Об исхождении Святого Духа»6. Что касается полемического
трактата «Против тех, кто признает превосходство римского престола», то
его авторство представляется спорным7. Очевидно, что он участвовал в поле-
мике с павликианами: под его именем сохранилось много рукописей «Сокра-
щенной речи (Д1Г|ут|О1(;) на второе явление манихеев» (сочиненной вероятно
в 871-872 году)8. Поскольку Диегисис очень похож на два другие трактата
против павликиан, которые написали два малоизвестных автора, Петр Сици-
лийский (он описывает свою поездку в Тефрику, столицу павликиан) и Петр
Игумен, возникает вопрос, кто из авторов был первым, а кто использовал
сочинение предшественника: А. Грегуар предположил, что только трактат
Петра Сицилийского является независимым сочинением, тогда как Диегисис
Фотия не имеет вовсе никакой ценности, а первая книга этого сочинения яв-
ляется подделкой X в.9 Фотий написал множество экзегетических трактатов,
в том числе так называемые «Амфилохии». Мы не будем касаться его бого-
словского наследия, а сосредоточимся на той части его творчества, которую
можно считать «литературой» и «литературной критикой».
5 .Список адресатов с замечаниями об их социальном статусе см.: Каждая А. Со-
циальные и политические взгляды Фотия / / Ежегодник Музея истории религии
и атеизма 2. 1958. 123-127.
6 PG 102: 279-392. Греческий текст с английским переводом и комментарием
см.: On the Mystagogy of the Holy Spirit by Saint Photios Patriarch of Constantinople
// Studion, 1983. Другой английский перевод см.: Farrell J. Saint Photios, The
Mystagogy of the Holy Spirit. Brookline Mass., 1987. Французский перевод архиманд-
рита Филарета см. в издании: Saint Photios. La mystagogie du Saint Esprit. Paris, 1991.
Сохранилось также краткое изложение «Об исхождении Святого Духа».
7 Gordillo М. Photius et primatus Romanus. Num Photius habendus sit auctor
opusculi jrpoq Tout; Xeyovraq ox; q 'Pwpq лрапос; Opovoq / / OChP 6. 1940. 1-39.
8 PG 102: 16-264, издано частично — Astruc Ch. et al. Les sources grecques pour
Г histoire des Pauliciens d’ Asie Mineure / / TM 4. 1970. 99-173.
9 Gregoire H. Les sources de Г histoire des Pauliciens / / Academie R. de Belgique.
Bulletin de la classe des Lettres 22. 1936. 95-114. Мнение Грегуара оспаривается в ра-
боте Scharf J. Zur Echtheitsfrage der Manichaerbiicher des Photios / / BZ 44. 1951.
487-494, см. также работу Lemerle P. L’ histoire des Pauliciens d’ Asie Mineure d’
apres les sources grecques / / TM 5. 1973. 1- 47. Об источниках Петра Сицилийского
см. Ludwig С. Wer hat was in welcher Absicht wie beschrieben? / / Varia II (Poikila
byzantina 6). 1987. 149-227. О Петре см. ниже, гл. 2.
Фотий
15
В. «Мириобиблион» или «Библиотека»:
Теория стиля
I <1. R. Henry, Bibliotheque, 8 vols. Paris, 1959-1977. Указатель см. J. Schamp
(Paris 1991), английский перевод (неполный) см. N. G. Wilson (London 1994)
Сочинение, которое условно называют MupioPipXov («Десять тысяч
книг») или «Библиотека», в подлиннике имеет длинное заглавие: «Опи-
сание и пересказ прочитанных мною книг, краткое содержание которых
пожелал узнать мой возлюбленный брат Тарасий; всего этих книг 281» 10.
Чтобы датировать это сочинение, нужно, в первую очередь, установить
лагу посольства к «ассирийцам», о котором упоминается во вступлении11;
до этого посольства Тарасий якобы просил брата пересказать книги, кото-
рые Фотий имел возможность прочитать. Если мы принимаем это утверж-
дение, тогда нужно считать, что Фотий был членом посольства к арабам;
»то посольство отождествляют с одной из тех миссий, которые состоялись
it 83812, 8.4513 или 85514 годах. Написал ли Фотий «Библиотеку» до отъезда
посольства или во время пребывания в Багдаде, как предполагает Б. Хем-
мгрдингер15? Читал ли он все эти книги (в Багдаде или Константинополе)
•с карандашом в руке», делая пометки на полях, или пересказывал по па-
мяти16? К сожалению, скорее всего, нам так и не удастся ответить на эти
вопросы.
10 Ed. R. Henry, Bibliotheque, 8 vols. Paris, 1959-1977. Указатель см. J. Schamp
(Paris 1991), английский переводом. N. G. Wilson (London 1994).
11 Некоторые исправления текста вступления предложены в работе: Coppola
С Contribute alia restituzione del testo della lettera a Tarasio, proemiale della “Biblio-
h'cii” di Fozio / / RSBN 12-13. 1975/6. 129-153; Secondo contribute alia restitu-
/lone del testo della lettera a Tarasio, proemiale della “Biblioteca” di Fozio / / Annali
della facolta di lettere e filosofia dell’ Universita di Napoli 21. 1978/9. 73-82; см.
|<|кже Hagg T., Treadgold W. The Preface of the Bibliotheca of Photius once more
// Symbolae Osloenses 61. 1986. 133-138.
I! Ahrweiler H. Sur la carriere de Photius avant son patriarcat / / BZ 58. 1965.
156-161.
13 Treadgold W. The date of the Bibliotheca of Photius / / Second Annual Byzantine
Studies Conference. Abstracts of Papers. Madison WI, 1976. 8f.
11 Dolger F. Reg., no. 451. Constantinldes C. EupPoXi] wv Bu^avxiou oxq Staocoori
rq<; apxaiaq 'EXXriviKfjq Tpappaieiaq. Icoavviva, 1995. 27, где автор принимает 845 год
как самую позднюю дату.
15 Hemmerdinger В. Les “Notices et Extraits” des bibliotheques grecques de Bagdad
par Photius // REGr 69. 1956. 101-103; Photius a Bagdad // BZ 64. 1971. 37.
16 Cm. Wilson N. G. Scholars of Byzantium. Baltimore, 1983. 94-99; The Composi-
tion of Photios’ Bibliotheca / / GRBS 9. 1968. 451-455; Photius’ Bibliotheca: a Supple-
mentary Note / / GRBS 12. 1971.559f. Cp. Hagg T. Photius at Work. Evidence from the
I ext of the Bibliotheca / / GRBS 14. 1973. 213-222. Возражения см.: Nogara A. Note
16
Глава первая
Не менее сложен вопрос о том, сообщил ли Фотий Тарасию о реальном
посольстве или же вступление никак не связано с действительными событи-
ями и представляет чисто литературный прием17. Заметив, что греческий ва-
риант жития папы Григория Великого не мог появиться до 875 г.18, Ф. Алкэн
предположил, что Фотий должен был составить пересказ жития (cod. 252)
в конце жизни. Однако эту гипотезу отверг Б. Хеммердингер, который дати-
рует греческий перевод жития Григория серединой VIII в.19 А. Маркопулос
предложил компромиссное решение, — он считает, что «Библиотека» была
написана раньше, но до наших дней сохранилась позднее отредактирован-
ная версия, которую Фотий составил в конце жизни20.
Ни на один из этих вопросов не существует удовлетворительного от-
вета. Мы только можем заметить, что если начальные статьи (codices)
в «Библиотеке», как правило, довольно невелики, то к концу (начиная
с cod. 221 об Аэции Амидском) они заметно увеличиваются, — это обсто-
ятельство едва ли согласуется с представлением о том, что Фотий наспех
составлял последние статьи перед отъездом посольства или в последние
дни пребывания в Багдаде. Он, вероятно, писал книгу на досуге, при пе-
ресказе постепенно «вошел во вкус» и стал дополнять сочинение обшир-
ными кодексами (если мы предполагаем, что композиция текста отража-
ет процесс его создания). А. Ногара считает, что при составлении книги
Фотий пользовался готовыми записями, сделанными им в разных местах
(и, следовательно, в разные периоды жизни), и что у него не было гото-
вого плана, когда он начал составлять вместе свои материалы21. Если это
предположение справедливо, то в таком случае письмо к Тарасию следует
считать литературной фикцией.
Вне всякого сомнения, существует различие между первой и второй
частями книги: во второй части «Библиотеки» находятся не только более
обширные статьи, но и — начиная с cod. 234 — статьи несколько иные
sulla composizione е la structura della Bibliotheca di Fozio, patriarca di Constantinopoli, I.
//Aevum 49. 1976.214-218.
17 Cm.: Halkin F. La date de composition de la “Bibliotheque” de Photius re-
mise en question / / AB 81. 1963. 414-417, переизд. в его же работе: Etudes
d’ epigraphie grecque et de hagiographie byzantine. London, 1973. Pt. XVIII. Cp.
Vlyssidou V. L%£TtKd pe TtpeaPeia tod Фатой «’Ело ’Aooupiovq» / / Diptycha 5.
1991/2. 270-279.
18 Cp. Halkin F. Le pape s. Gregoire le Grand dans Г hagiographie byzantine / /
0ChP21. 1955. 109-114.
19 Hemmerdinger B. Le “codex” 252 de la Bibliotheque de Photius / / BZ 58.
1965. If.
20 Markopoulos A. Nea oToi%eia yid tt] xpovoZ.6yqcn] тту; «ВфХлоОлктц;» тои Фатой
// Symmeikta 7. 1987. 165-182.
21 Nogara A. Note sulla composizione...I // Aevum 49. 1975. 241; II / / RSBS 5.
1985/89. 56f.
Фотий
17
।hi г груктуре: они содержат крупные фрагменты из рассматриваемых тек-
< I нил'.
Каким бы непоследовательным не был состав «Библиотеки», Фотий
г'штал ее не собранием отдельных записей, а цельным произведением,
чаг г и которого внутренне связаны и имеют перекрестные ссылки23. Фотий
in и дело прекращает пересказ и вступает в диалог с читателем, как, на-
пример, в статье, посвященной Конону (cod. 186, III: 10.19-20): «Зачем же
и буду переписывать [оригинал] и вдаваться в подробности, если я должен
написать краткое содержание?». Иногда он жалуется, что некоторые кни-
। и или их части ему недоступны. Подобный диалог с читателем, свободный
и непринужденный, едва ли мог бы появиться в собрании незаконченных
ыметок. Разумеется, в сочинении такого объема, после многих лет упорного
। руда, невозможно избежать повторов, противоречий и лакун, но поистине
поразительно то, что их крайне мало.
«Библиотека» — удивительное произведение, которое уже давно при-
влекает внимание ученых, прежде всего как источник информации, но
in* о самом авторе и его эпохе, а о классических и ранних средневековых
1екетах, некоторые из которых были утеряны и сохранились только в из-
'1<|>кении Фотия24. Фотий обладал огромными познаниями в классической
(п раннехристианской) литературе. Даже если бы мы встали на позиции
по суровых критиков, которые утверждают, что Фотий не является са-
мостоятельным исследователем и всегда опирается на традицию, кото-
рая сформировалась в античности; даже если бы мы приняли эту точку
«рения, сравнение Фотия с его непосредственными предшественниками
(и। которых на деле только Игнатий Диакон был немного знаком с ан-
1пчной литературой) делает понятным выдающееся достижение Фотия
Он демонстрирует глубокое знание античной литературы не только
и «Библиотеке», но и в других сочинениях: в указателе к критическому
паданию писем Фотия Л. Г. Вестеринк отмечает 28 ссылок на Исокра-
ia и псевдо-Исократа, 14 на Платона, 13 на Гомера26, 5 на Демосфена,
па Плутарха и псевдо-Плутарха, 4 на Аристофана, 1 на Еврипида, 1 на
” О различных способах пересказа текстов, прочитанных Фотием, см.: Hiigg
Г Photios als Vermittler antiker Literatur. Stockholm, 1975.
’* Orth E. Photiana. Leipzig, 1928. 19f.
4 Классическая работа о содержании «Библиотеки» — Ziegler К. / / RE 20.
1441. 684-727. См. также Treadgold W. The Nature of the Bibliotheca of Photius.
Washington, 1980; Schamp J. Photios historien des lettres. Paris, 1987; Impellizzeri
S' 1umanesimo bizantino del IX secolo e la genesi della “Biblioteca” di Fozio / / RSBN
6 7. 1969/70. 9-69.
Датировка комментария Косьмы Иерусалимского на Григория Богослова спорна.
ь Ср. Vichos A. Antike Dichtung in den Briefen des Patriarchen Photios // Symbo-
lav Berolinenses fur D. Harlfinger. Amsterdam, 1993. 271-273. Вихос указывает также
лругих поэтов, которых Фотий цитирует в письмах.
18
Глава первая
неизвестную басню Эзопа27 и т.д. Некоторые античные сюжеты из «Би-
блиотеки» встречаются также в его письмах: так, в статье о Конопе (cod.
186, Ш:11.38-40) Фотий рассказывает о музыканте Евноме Локридском:
у него во время соревнования лопнула струна кифары, и тогда цикада
прыгнула на инструмент, чтобы заменить недостающий тон. Ту же самую
историю Фотий рассказывает в послании к стратигу Эллады Иоанну (ер.
94). Даже в гомилиях Фотия можно обнаружить ссылки на Гомера и Де-
мокрита, на знаменитых мастеров Фидия, Паррасия, Праксителя и Зевк-
сида, на мифологических героев, например, Орфея; Михаил III, уверяет
Фотий (horn. 18, ed. Laourdas, р. 174.20-24), превзошел «древних Кира
и Августа».
Тот факт, что Фотий рано стал изучать античную литературу, под-
тверждается появлением его «Лексикона»28. Несмотря на возражения
К. Цанцаноглу, выражение в «Амфилохиях» (21.132-136), как нам ка-
жется, доказывает, что «Лексикон», 7гоХшт1%о<; ptpXoq, был сочинением
молодого Фотия, который сохранил интерес к лексикографии и позднее,
когда при составлении «Библиотеки», наряду с другими текстами, сделал
обзор многих античных словарей. «Лексикон» — скорее практическое, чем
ученое или энциклопедическое сочинение, но оно показывает, насколько
Фотий был знаком с классическими текстами, в том числе с теми, которые
были утрачены29.
Гораздо более существенным, чем простой факт его знакомства с анти-
чностью, кажется то, что он понимал значение языка эллинской (язычес-
кой) культуры. В любопытном письме к «философу» Иоанну (ер. 63), Фотий
объясняет своему корреспонденту, почему апостол Павел, проповедуя афи-
нянам, указал на алтарь с языческой надписью (Деян. 17:23). Иоанн (как
и многие его современники) полагал, что не стоит пытаться искать исти-
ну в мифах. Фотий не согласен: «слушатели не способны уловить истину
в чистом виде, так как они ослеплены ее'блеском, поэтому им необходимо
умелое руководство, чтобы добраться до первоосновы». Другими словами,
языческая культура была для апостола Павла (и для Фотия) действенным
инструментом, который помогает приблизиться к истине.
27 Grumel V. Une fable d’ Esope dans Photius. // AIPHOS 11. 1951. 129-132;
Perry В. E. An Aesopic Fable in Photius. / / BZ 46. 1953. 308-313.
28 Photii patriarchae Lexicon / Ed. S. A. Naber. Leyden, 1864/65. Повое издание,
на основе недавно обнаруженной рукописи Zaborda см.: Photii patriarchae Lexicon
/ Ed. Ch. Theodoridis. Berlin, New York. 1982-; многочисленные исправления пред-
ложены в работе Conorms А. С. Concerning the New Photius. / / Hellenika 33. 1981.
382-393; 34. 1982/3. 151-190, 287-330. О Лексиконе см.: Lemerle Р. Humanisme.
185-169; Tsantsanoglou К. To Хфко тоО Фогаои. ©eoociXoviia], 1967 и рецензию на
эту работу Alpers К / / BZ 64. 1971. 71-84.
29 Tsantsanoglou К. New Fragments of Greek Literature from Lexicon of Photius.
Athens, 1984.
Фотий
19
Безусловно, «Библиотека» Фотия является основным доказательством
ни осведомленности в античной литературе. По подсчетам К. Циглера, Фо-
ши сделал обзор 99 (или 101) произведений светских авторов в 122 (или
Г? I) «кодексах» (codices), из которых 39 (или 41) посвящены историогра-
||мм. 3 — биографиям (если относить Плутарха к историкам), 22 — орато-
рам, как античным, так и позднеримским, 6 — романам, тогда как только
2 статьи посвящены философам, а поэты не представлены вовсе (кроме
императрицы Евдокии, жившей в V в., и ямбических сочинений Элладия
I i плотского и некоторых грамматиков [cod. 279, VIII: 187])30; к этому списку
I Inглер добавляет научные трактаты — по географии, медицине, сельскому
мняйству, лексиконы и грамматики31. Количество церковных авторов (бого-
словов, церковных историков и агиографов) не намного превосходит число
светских — 158 статей, что составляет 56, 4 %.
Мы не можем объяснить, почему Фотий отдавал предпочтение именно
н им жанрам. Без сомнения, Фотий читал «Илиаду» и «Одиссею», был зна-
ком с сочинениями Платона, Аристотеля и античных трагиков. В письмах
он больше всего цитирует Гомера и Платона. Трудно согласиться с пред-
положением С. Аверинцева, что Фотий (и его ученики) выбирал из ан-
1ИЧНОЙ литературы «исключительно ораторскую прозу как практическое
руководство для ритора»32. Особое внимание при работе с текстами Фотий,
Гнчусловно, уделял историографам33, и это не могло быть случайностью:
Д Менделе предполагает, что такой отбор отражает «программу курса ан-
Н1ЧН0Й истории, как ее преподавали в Византии». Такая гипотеза кажет-
ся ио слишком убедительной, ибо если античную историю и преподавали
в школах, обучение должно было быть основано на более кратких сбор-
никах («малых хрониках»)34, а не на крупных произведениях, которые рас-
сматриваются в «Библиотеке». Логичнее предположить, что сам Фотий ин-
К'рссовался историей и искал в прошлом ответы на вопросы его времени.
ГТо подход к греко-римской древности можно назвать избирательным: он
10 См. Baldwin В. Photius and Poetry / / BMGS 4. 1978. 9-14, переизд. в его
/1\с работе: Studies on late Roman and Byzantine History, Literature and Language.
Amsterdam, 1984. 397-402.
11 О научных интересах Фотия см. Barella Е. Oi сриоисЕс; етпотцце^ ото Еруо тои
иукн) Фсотюо. / / Kleronomia 23. 1991. 9-19.
12 Аверинцев С. Риторика и истоки европейской литературной традиции. М, 1996.
С 283.
' * Mendels D. Greek and Roman History in the Bibliotheca of Photius / / Byzantion
!»(> 1986. 196-206, где высказано предположение, что Фотий руководствовался оп-
ределенными принципами при отборе историографов для «Библиотеки».
и Самодурова 3. Г. К вопросу о малых византийских хрониках. / / ВВ 21. 1962.
( '. 146сл., ср. Она же: Греческие рукописные сборники, содержащие малые визан-
•цп"|ские хроники и их классификация / / Проблемы палеографии и кодикологии
в СССР. М, 1974. С. 241.
20
Глава первая
интересовался, как показал Менделе, либо мифическими событиями гре-
ческой и римской истории, либо периодом империи (в Персии, Македонии
и Риме). Фотия особенно привлекали римские войны на востоке (арабская
угроза все еще существовала в его дни) и природа императорской власти.
Пересказывая «Римскую историю» Аппиана (cod. 57), Фотий сообщает,
что первая глава посвящена семи василевсам; конечно, в этом утвержде-
нии нет ничего «византийского» — термин василевс издавна употреблялся
как terminus technicus для обозначения римских «царей». Гораздо важнее
то, что Фотий последовательно отмечает трагическую кончину всех рим-
ских царей, кроме Нумы Помпилия, — три правителя были зарезаны, еще
один погиб от удара молнии, другого погубила болезнь (uke^XGev, «умер от
болезни» в переводе Анри), а последний был изгнан из города и лишился
царской власти (I: 46.22-35). Такое изложение не искажает текст ориги-
нала, — при пересказе Фотий лишь расставляет акценты. Существеннее
он отклоняется от оригинала в статье, посвященной Геродоту (cod. 60).
Фотий истолковывает книгу Геродота как историю персидских василевсов
и Смердиса, мага и узурпатора, которого, как настаивает Фотий, нельзя
причислять к «императорам» (I: 58.25-36). Не вызывает никаких сомне-
ний тот факт, что основная идея Геродота никак не отражена в кратком
изложении Фотия: он «византинизировал» историка из афинского полиса.
Фотий возвращается к теме императорской власти в кодексе об «Иудей-
ских древностях» Иосифа Флавия (cod. 238), в котором, — строго следуя
оригиналу, — он изображает Ирода как правителя, который превзошел
в жестокости всех узурпаторов и не признавал никаких законов. В итоге
правление стало аристократическим, а забота о народе была доверена «ар-
хиереям» (155.18-20). Основная мысль принадлежит Иосифу (Ant. 20:251),
но она, очевидно, была близка Фотию, который считал себя «архиереем»
(если кодекс был составлен после его избрания на патриарший престол!),
защитником церкви от императоров-узурпаторов35. Фотий высоко оценива-
ет «Историю» Геродиана (cod. 99) и считает его вторым, хотя не уточняет,
кому именно тот уступает как историк (I: 70.1-2). Следуя в изображении
императоров от Коммода до Гордиана, которые силой захватили власть,
Геродиану, Фотий особо подчеркивает, что императоры, взошедшие на
престол при поддержке войска, в свою очередь, при его же участии были
низложены. Он настроен особенно враждебно к узурпатору Максимину
и не забывает отметить, что этот человек был огромного роста (возможно,
это аналогия с крепким Василием I?) и кровожадного нрава. Дион из Пру-
сы, по словам Фотия, был не историком, а софистом и философом. Одна-
ко, в статье о нем вновь появляется тема самодержавной власти: Фотий
сообщает, что Дион бежал от «рабства под властью тирана» (cod. 209: III:
35 См. Maas М. Photius’ Treatment of Josephus and the High Priesthood. / / Byzan-
tion 69. 1990. 183-194.
Фотий
21
НМ) 32-33) и цитирует его принцип в управлении страной: «У императора
должны быть лучшие советники и ему следует прислушиваться к ним, а не
поступать согласно собственному желанию» (112.10-12). Византийские
императоры не всегда следовали этому совету.
I [есомненно, политические взгляды Фотия формировались под влияни-
ем тех авторов, которых он читал, но можем ли мы утверждать, что они
но шикали только в результате механического переписывания текстов, ко-
юрыс случайно привлекли его внимание? Намеки на опасность, которую
। и и г в себе императорское самовластие, в неявном виде содержатся также
н (‘го публичных речах, хотя они изобилуют традиционными для этого жан-
ра похвалами правителям. Фотий провозгласил в гомилии IV, что ни один
правитель не сможет победить врага, пока внутренние неурядицы терза-
ют его, а «беспричинный гнев самодержавного разума торжествует» (horn.
IV. 49.33-50.2). Выражение «самодержавный разум» было заимствовано
у Фукидида (4: 108), где оно обозначает «произвольное решение», но в ви-
нт гийской действительности аитократсор Хоуюцбд могло иметь различные
.шачения36.
Этот мотив в гомилии IV— не более чем смутный намек, но в письме
к протасикриту Христофору Фотий осмеливается затронуть краеугольный
камень византийской идеологии, принцип божественного происхождения по-
литической власти: «По побуждению твоей великой мудрости ты решил, —
н.шительно начинает он, — что спаситель наделил нас политическим ис-
кусством (лоХткпу T8%vr|v)». «Нет, — возражает Фотий, — он не думал ни
о полководцах, ни о лагерях, ни о солдатах, войнах или битвах, ни о продаже
icpna или других припасов; и он не назначал ни надсмотрщиков на рынке, ни
судей, ни законодателей». «Вы слепы и глупы, вас клонит в сон после бессон-
ных ночей над Священным Писанием, если вы не понимаете, что наш Господь
н Спаситель не имел цели создать основу политической системы (ttoXitikcov
ш/uov) или ее порядка (irjc; nepi avid таксах;)». «Люди, — продолжает Фо-
ши, — приобрели достаточно опыта для этого, и нынешнее положение дел
предоставляет им необходимые средства, а заблуждения прошлого (имеет ли
он в виду историческое прошлое, которому он уделил внимание в «Библиоте-
ке»?) позволяют им избежать ошибок в будущем» (ер. 187.177-91). Он доста-
I <)»пю осторожен, чтобы не делать в письме прямых намеков на императора,
но в «Эпанагоге» (или «Исагоге»), книге законов, которая была составлена
при участии Фотия, мы обнаруживаем весьма «не-византийскую» теорию
о разделении власти между императором и патриархом37. Вполне вероятно,
,ь Убеждая Льва VI изменить свою позицию в вопросе о четвертом браке, млад-
ший современник Фотия Арефа (Scripta minora 2:68.122-13) взывает к «самодержав-
ному разуму» императора, который должен подавлять как повелитель (беалопкох;)
рабские страсти.
л/ Сокольский В. О характере и значении Эпанагоги // ВВ 1. 1894. С. 29 сл;
Vernadsky G. Die kirchlich-politische Lehre der Epanagoge / / BNJbb 6. 1928.
22
Глава первая
что политические убеждения Фотия, его внимание к заблуждениям людей
в прошлом и надежда избежать ошибок в будущем, объясняют его интерес
к историкам.
Невнимание к поэзии действительно трудно объяснить. Аверинцев рас-
сматривает этот вопрос с двух точек зрения. С одной стороны, он полагает,
что лирика и трагедия не связаны напрямую с искусством составления речей
и писем и поэтому были «бесполезны»38 — спорное утверждение не только
потому, что Фотий цитирует Гомера и других поэтов в письмах и проповедях,
но и потому, что он не собирался ограничиться составлением руководства
по риторике. С другой стороны, Аверинцев утверждает, что Фотий и другие
византийские теоретики литературы не придавали значения такому поэту,
как Роман Сладкопевец, потому что он работал в жанре, «несуществующем»
в классической теории литературы39. И это положение также спорно: если
гимнография Романа, действительно, не вписывалась в классификацию жан-
ров Аристотеля, то эпос и трагедия, безусловно, составляли основную часть
«Поэтики», и, тем не менее, Фотий оставляет их без внимания в «Библиоте-
ке». В то же самое время он относится с большим интересом к такому жанру,
как эротический роман, который никогда не рассматривали ни Аристотель,
ни литературные критики последующей эпохи. Выбор Фотия, на первый
взгляд странный, это его собственный выбор, который никак не опирается
на античные теории литературы.
Кодексы «Библиотеки» различаются по размеру, но обычно они содер-
жат, кроме имени автора, названия книги и посвящения, три части: био-
графическую справку, краткий пересказ произведения и его критическую
оценку. Несколько десятков биографий (Ж. Шамп насчитывает 62 заметки,
но некоторые из них так малы, что не заслуживают этого наименования)
собраны в сочинении Фотия. Возникает вопрос, как они были составлены.
В. Тредголд убежден, что Фотий не привнес в «историю литературы» ниче-
го нового; практически единственным его источником была так называемая
«Эпитома» псевдо-Гесихия, существование которой впервые постулировал
Г. Венцель. Объяснить сходство сочинения Фотия и словаря «Суды», кото-
рый датируется концом X в., можно, по мнению Венцеля, только сущест-
вованием общего источника. Венцель датирует предполагаемую «Эпитому»
119-142. В работе Г. Острогорского (Отношение церкви и государства в Ви-
зантии. // SemKond 4. 1931. 127сл) однако, отрицается исключительность идеи
«диархии» в «Эпанагоге». Ср. Babouskos К. А1 o/EcjEig rcoXiieiou; ксн еккХцсяок; ец тду
Ercavayayyf]v tod vopou BaotXeiov Kai Agovtoc; ка1 ’AXe^avSpov / / Етпотг|роУ1кг[ Еяетг|ри;
ДисаиДоуисои SvXkoyov 0eooaXovf|KT|^ 8. 1988. 9-15. О роли Фотия в составлении пер-
вых глав «Эпанагоги» — Scharf J. Photios und die Epanagoge / / BZ 49. 1956. 390сл.
Об «Эпанагоге» вообще, без упоминания о Фотии, — Pertusi А. Il pensiero politico
bizantino. Bologna, 1990. 91-95.
38 Аверинцев С. Риторика. С. 284.
39 Аверинцев С. Риторика. С. 244-250.
Фотий
23
периодом между 829 и 857 гг.40, а Тредголд в свою очередь предположил,
•по автором этого сочинения мог быть Игнатий Диакон. Шамп отвергает
шиможность существования «Эпитомы»; по его мнению, при составлении
биографических заметок Фотий использовал не один, а несколько источни-
ков, и одним из них могло стать сочинение псевдо-Софрония, греческого
переводчика «De viris» Иеронима. Как правило, нам не известен источник,
in которого Фотий заимствует сведения об авторе рассматриваемого про-
и ।ведения.
Биографические заметки обычно достаточно просты. Аполлинарий, со-
общает Фотий (cod. 14), происходил из города Иераполис в Азии и был там
ми трополитом; расцвет его творчества приходится на царствование Марка
Аврелия и Вера. К этому он не добавляет ничего. В некоторых случаях, од-
нако, Фотию удается создать более сложный образ писателя. В короткой
ггатье о Синесии (cod. 26) биография составляет почти две трети текста.
Возможно, основой для нее стало письмо самого Синесия, или же заметки
па полях рукописи, которую читал Фотий, однако очевидно, что Фотия заин-
юресовала судьба человека, который в начале был языческим философом,
но со временем принял христианство, несмотря на то, что ему трудно было
принять идею Воскресения. Заметка об Иосифе Флавии (cod. 76,1: 157f.) не-
обыкновенно подробна; можно только предполагать, пользовался ли Фотий
при ее составлении текстом «Древностей», или не дошедшей до нас авто-
биографией Иосифа (Шамп настаивает, что кодекс Фотия не имеет ничего
общего ни со словарем «Суды», ни с сочинением псевдо-Софрония) — как
и в рассказе о Синесии, он изображает честного человека, который стремит-
< я обрести высокие моральные ценности: Иосиф удалился в пустыню, жил
о пчельником, затем возвратился в Иерусалим, сумел избегнуть ловушек,
которые приготовили его противники; хотя Иосиф был вовлечен в войну
г римлянами против своего желания, он действовал там храбро. Биография
1'фрема, патриарха Теуполиса (Антиохии) (cod. 228), — Шамп преднола-
। лет, что она основана на введении к сочинениям Ефрема, — также очень
обстоятельна: по языку и происхождению сириец, этот человек прекрасно
выучил греческий язык; он занимал различные государственные посты, не-
которое время был комитом Востока, после чего был избран на патриарший
престол. Не правда ли, очень похоже на карьеру самого Фотия?
Биография Диона из Прусы (cod. 209) существенно отличается от той,
которая есть в словаре «Суды», как это доказал Шамп. Особенно важно, что
Фотий сохранил здесь психосоматический портрет Диона, почерпнутый из
неизвестного источника: он говорит не только о любви Диона к философии
и ненависти к узурпаторам, но и упоминает о том, что у него был тихий го-
лос, был он худ и невысок ростом (III: 106.1-4). Другая не совсем обычная
,,п Wentzel G. Die griechische Ubersetzungder Viri inlustres des Hieronymus. / / TU
13. 3 Leipzig, 1895. 57.
24
Глава первая
биография, — если ее конечно можно назвать биографией, — биография Ев-
номия [из Кизика], одного из проповедников арианства, с которым вели ярост-
ную полемику каппадокийцы (cod. 138, II: 106.15-19). Отрывок, не связанный
ни с сочинениями, ни с эпилогом из рукописи Евномия, но написанный под
влиянием Григория Нисского, звучит как пародия: пока Евномий писал книгу,
говорит Фотий, прошло «много олимпиад» (этим оборотом Фотий заменяет
простое выражение «после длительного периода занятий» Григория [Contra
Eunomium 1:6, ed. V. Jager, p. 22.5], что придает тексту ироническое значе-
ние); он сидел взаперти в крошечной лачуге (снова выражение Фотия, кото-
рый доходит здесь почти до святотатства, так как заключение 8V oikiokcd — это
типичный агиографический штамп), где и породил, через тайные сочетания,
это опасное чудовище, этот невыношенный плод. Такой конец предложе-
ния — это стилистическое подражание Григорию: используя синонимы, Фо-
тий освежает оригинал (XaGpaiou; вместо алорртцоц), оставляя неизменным
только слово «выкидыш», dppXcoGpISxov. В этом случае мы знаем источник Фо-
тия и можем видеть, что он далек от рабского копирования Григория; Фотий
переделывает оригинал и создает образ псевдоотшельника и псевдоученого,
чтобы добиться более сильного комического эффекта.
Некоторые биографические заметки в «Библиотеке» могли быть основа-
ны на готовых записях (Jiypotheseis), найденных Фотием в рукописях или
компендиумах, а иные Фотий мог составить и сам при прочтении текста
(как, вероятно, в случае с Диодором Сицилийским, cod. 70) или античной
критики. Исходя из каких критериев он оценивал тексты, которые читал?
Рассуждения о стиле разбираемых произведений гораздо более обширны
и подробны, чем биографические заметки. У Фотия были некоторые образ-
цы для подражания, но трудно себе представить, чтобы в его распоряжении
имелись готовые суждения хотя бы о половине текстов, которые он рассмот-
рел. До начала XX в. было принято ставить под сомнение подлинность лите-
ратурной критики Фотия41; со временем отношение стало меняться. Е. Орт,
во всяком случае, приходит к выводу, что литературная критика Фотия во
многом отличается от античной критики, с которой он мог быть знаком42;
Г. Кустас полагает, что Фотий отошел от своих античных предшественников
под влиянием эстетических принципов христианства43, а Р. Смит указыва-
ет на самостоятельность Фотия как редактора44. Мы постараемся показать,
41 См., например, VonachA. Die Berichte des Photios uber die fiinfalteren attischcn
Redner / / Commentationes Aenipontanae 5. 1910. 14-76 и рецензию на эту статью:
Mayer А. / / BZ 20. 1911.220-223.
42 Orth Е. Die Stilkritik des Photios. Leipzig, 1929. 56. Hartmann G. Photios'
Literaturasthetik. Leipzig, 1929. 54f., где автор также настаивает на независимости
суждений Фотия, которые, тем не менее, могли быть ошибочными.
43 Kustas G. The Literary Criticism of Photios // Hellenika 17. 1962. 132-169;
Photian Methods in Philology // GOThR 7. 1961/2. 78-91.
44 Smith R. Photios and the Ten Orators / / GRBS 33. 1992. 159-189.
Фотий
25
*i ।о при разборе литературных произведений он руководствовался особой
< НС I ('МОЙ взглядов.
Фотий, разумеется, был знаком с античными теориями стиля и широко
।цинковался их идеями и терминологией. В кодексе 239 он цитирует грамма-
। ика Прокла45, который разделил литературные произведения на три группы
н ывисимости от их стиля: на «пышные», «скудные» и средние (V: 155.26-
?/), Фотий повторяет определения каждого стиля, которые дал Прокл. Но
< '|сдовал ли он классификации Прокла? Скорее всего, ответ будет отрица-
1глы1ым. Во всяком случае, основной термин, который использует Прокл
/мн обозначения понятия «стиль», лХаора, ни разу не встречается у Фотия46.
Чк> касается автора самого известного руководства по риторике, Гермоге-
п.।lz. то ему не посвящено ни одной статьи в «Библиотеке».
Ключевым словом в литературной критике Фотия является сррйоц, кото-
рое' современные ученые обычно переводят как «стиль». Этот термин принад-
цгжал Фотию — он не был заимствован у Гермогена. Что конкретно подра-
«умевал Фотий под фрасисом? Поскольку он не дает никакого определения
лому термину, мы можем попытаться определить его значение, опираясь
пл косвенные свидетельства. Этому термину сопутствуют разные эпитеты
клк с положительным, так и с отрицательным оттенком значения48. Среди
положительных встречаются «блестящий» (Хацлрод), «чистый» (кабарог),
• высокий» (тртрсбс;), «цветистый» (avOripoq), «ясный» (ocupifc), «отчетливый»
(•;vK'ptvf|q), «понятный» (сокатаХ^лтод), «краткий» (ouvwpoq), «сжатый»
(nbkvog), «обобщающий» (ксфаХакобт^), «афористичный» (асрорцупкод),
•сладостный» (f]86q), «прелестный» (eTtixapfq)49, «изящный» (каХХшлг]^),
Кроме статьи в «Библиотеке», Прокл упоминается только в отрывке из «Жиз-
ни Гомера». О Прокле см. Severyns A. Recherches sur la Chrestomathie de Proclos. 3
v<»ls Liege, Paris, 1938-1953. — прежде всего, это исследование рукописной тра-
диции.
1,1 Henry R. Proclos et le vocabulaire technique de Photius. / / Revue beige de
plnlologie et d’ histoire 13. 1934. 620.
,z Трактаты Гермогена по риторике были собраны в начале VI в., и многие ви-
иштийские ученые — в большинстве уже после Фотия — комментировали эти
сочинения. О Гермогене см. Patillon М. La theorie du discours chez Hermogene
lr iheteur. Paris, 1988 и библиографию, приведенную там. Монография Lindberg
(i Studies on Hermogenes and Eustathios. Lund, 1977 посвящена вопросу, насколько
следует традиции Гермогена Евстафий Солунский в своих комментариях к Гомеру;
нисколько нам известно, работы о том, как Фотий использовал труды Гермогена,
иг существует.
,н Указатель риторических терминов «Библиотеки» приведен в последней части
книги Orth Е. Stilkritik, 59-133.
49 В статье под общим названием «Patriarch Photius as a Literary Theorist» (BS
66 2. 1995. 339- 345) Д. Афиногенов подчеркивает склонность Фотия изображать
• врожденное очарование». Однако это далеко не единственная стилистическая осо-
бенность, которая привлекла внимание критика.
26
Глава первая
«неприкрашенный» (акоцуос;)50. От такой достойной похвалы речи — высо-
кой, чистой и краткой, — возможны два отступления: Филострат Тирский,
утверждает Фотий (cod. 44), избежал двух опасностей: архаизации и нов-
шеств. Эта мысль развивается в кодексе о Георгии Александрийском, соста-
вителе жития Иоанна Златоуста (cod. 96). Здесь Фотий не знает пощады:
фрасис Георгия упрощен (аяХоис;), нередко до грубости (%u8ai6TT|q), ему не
хватает четкости в глагольных и именных оборотах. Фрасис Василия Кили-
кийского, продолжает Фотий, также груб, особенно в диалогах, где он опу-
скается до уличных выражений (cod. 107). Подобной критике подверглись
и апокрифические «Хождения» апостолов, составленные Левкием Харипом
(cod. 114): фрасис искажен, а грубые словечки неосторожно заимствованы
из языка рыночной площади и не соответствуют естественному достоин-
ству апостолов. Фотий критикует уличную манеру выражения в статье об
«Апологии христианства» анонимного автора (cod. 170). С некоторой снис-
ходительностью он отмечает, что фрасис Епифания Саламинского (cod. 122)
прост (Tarcetvog), что вполне естественно для человека, которому не удалось
получить «аттического образования».
Но «простое» и «новое» — это не всегда плохо. Климент Римский, по
утверждению Фотия (cod. 126) выражается просто и ясно, в церковном без-
ыскусственном стиле (атгергеруос;). Ипполит Римский ясен и выразителен
(илдоер/од), но в то же самое время простоват (атгёритод), и не проявляет
никакой склонности к аттицизму (cod. 121). Более подробно он характери-
зует софиста и историка Малха (cod. 78): его Фотий называет «наилучшим»,
а его стиль определяет как строгий, простой и ясный, а затем неожиданно
добавляет: «Он не пренебрегал новшествами (кагуолредЕц), если они вели
к выразительности, благозвучию и возвышенности (I: 161.37-41)».
Противоположностью низкому и упрощенному стилю была архаичная
и напыщенная манера письма. Пример такого стиля можно найти у Филиппа
Сидского, который, по Фотию (cod. 35), многословен, скучен (лроокорцс;) и не-
приятен. Диодора Сицилийского (cod. 103) Фотий, напротив, предпочитает
многим; его фрасис ясен и неприкрашен, в риторике он неизменно облада-
ет чувством меры и избегает тропов. После этого Фотий продолжает: он не
стремится создавать «сверх-аттические» или же архаические конструкции.
Достаточно снисходительно Фотий критикует Диона Кассия Кокцеяна (cod.
71), фрасис которого величественен (букос;), а язык насыщен архаическими
выражениями и словами, но они соответствуют величию его стиля; Кассий
подражал Фукидиду, но не добился ясности его стиля. Подводя итог, мы мо-
жем сказать, что в глазах Фотия плохой стиль, идет ли речь об архаическом
50 Некоторые из этих эпитетов (но не все) можно обнаружить у Гермогена (см.
указатель в книге Patillon М. La theorie, 378-392), который различает особенности
повествования (чистота, краткость, убедительность) и особенности выражения (кра-
сота, величие, стремительность, мощь).
Фотий
27
и in народном языке, — это всегда скучный, многословный, неясный и труд-
|||.in для восприятия.
Гак, идеальным для Фотия был гармоничный стиль, средний между низ-
мhi речью «рыночной площади» и вычурной речью с ее фигурами в ущерб
и» пости. Представление о трех стилях (высоком, низком и среднем) явля-
’|ог|, главным основанием классификации для всех древних теоретиков ри-
। орпки, в том числе для Прокла; некоторые из них полагали, что «стили»
mi нут объединяться, но сочетание элементов высокой и низкой речи было
неприемлемо51. Фотий занимал достаточно гибкую позицию и допускал в не-
спорых случаях нежелательные неологизмы и высокопарные архаизмы, —
|цг крайности, которых он в принципе советовал избегать.
I Неясность некоторых выражений в терминологии Фотия (как, напри-
мер, «простой» стиль) не обязательно является следствием противоречий
ими механических повторений при цитировании разных источников. Фо-
ши прекрасно знал о существовании разнообразных литературных жанров
и понимал, что каждый жанр требовал определенного способа выражения:
Фрасис Диодора Сицилийского, по его словам (cod. 103), подходит для хро-
iioi рафии; Климент Римский придерживается церковного стиля (критик ис-
пользуют здесь не термин фрасис, а синонимичный ему характер) (cod. 126);
Фрасис Феодорита соответствует жанру толкований (cod. 203). Фотий резко
критикует «неискушенного» Кандида (cod. 79), фрасис которого переполнен
ио ническими выражениями и не годится для истории, в то же время он
относится более терпимо к Иоанну Златоусту, который в письмах отошел
о г эпистолографического стиля (тблос;) изложения под давлением обстоя-
Н’льств (cod. 86). Сам термин «эпистолярный стиль» он применил для харак-
теристики писем Платона в послании Амфилохию Кизическому (ер. 207).
I io что точно значит (рраоц в терминологии Фотия? Наряду с этим терми-
ном нередко встречаются два других, и ооу0г|кг|, которые, как кажется,
«ходят в общее понятие фрасиса. Ранее мы заметили, что Фотий считал
фрасис Феодорита подходящим для экзегетического произведения; затем
он поясняет это утверждение и замечает, что автору экзегетического сочи-
нения не было чуждо аттическое благородство lexis и syntheke. Сходную
характеристику получает Конон (cod. 186): у него аттический фрасис с при-
ятными lexeis и synthekai. Фотий критикует фрасис Максима Исповедни-
ки как натянутый (т.е. как крайне напыщенный) и непонятный (cod. 192А)
и нслед за этим подробно разъясняет, что syntheke Максима не хватает сла-
достности, а его образные lexeis производят неприятное впечатление. Точно
гик же, он считает неприятным стиль (характер) Евномия (cod. 138), а затем
высказывает особое мнение о lexeis и syntheke в сочинениях еретика. По-
хвала Лукиану составлена очень обстоятельно (cod. 128): его фрасис вели-
колепен, его lexis ясен, а его syntheke достигает такого совершенства, что
11 Patillon. Theorie. 107f.
Глава первая
28
читателю кажется, будто он не читает текст, а слушает приятную мелодию
(II: 102.38-2). В кодексе о Ефреме Сирине (cod. 196) Фотий использует дру-
гую пару терминов: lexis и фигуры (охПРата)- Фотий не дает однозначного
ответа на вопрос, возникают ли сила и изящество в речах Ефрема благодаря
lexis и фигурам, или его идеям. По всей вероятности, lexis обозначает сло-
весное выражение, a syntheke структуру предложения, в том числе фигуры
речи и мелодику звучания.
Понятия фрасис и synthema встречаются относительно редко как в пись-
мах Фотия, так и в «Амфилохиях», но lexis используется более или менее
регулярно52.
Наверное, гораздо лучше, чем его византийские предшественники, Фо-
тий понимал, что письмо — это нечто большее, чем просто средство обще-
ния, что это литературный жанр, который «живет» по своим собственным
законам (елютоХсйу 6 vopog) (ер. 174.282); ключевым элементом письма яв-
ляется форма выражения (ke^etg) — а не образ! — которая отображает и вы-
являет смысл (1.20-23). В письме к Георгию Никомидийскому (ер. 165.6-7),
Фотий сопоставляет «очарование мудрости» (т.е. содержание) и «естествен-
ную красоту слога»53; однако ценность слов (ртщата) сама по себе не так зна-
чительна: они не могут служить украшением деяниям, а сами существуют
благодаря им ( ер. 174.203-4).
Фрасис и его составные части принадлежат особому семантическому
полю. Если они касаются стиля, то это не стиль по Аристотелю, в его широ-
ком понимании, а стиль в узком смысле, по Гермогену, который тесно сбли-
жал учения о стиле и языке. Такое представление лишь частично соответс-
твует современному пониманию стиля, а именно словесному выражению.
Образность, художественное оформление и композиция явно не входят
в понятия lexis и syntheke. Тем не менее, в некоторых случаях Фотий пе-
реступает через узкие рамки риторической концепции стиля и затрагивает
другие элементы литературной стилистики. В принципе он предполагает, что
текст может представлять образ; так, Фотий утверждает, что письмо, кото-
рое он получил, «как зеркало» отображает благородный характер его коррес-
пондента, архиепископа Аквилейского (ер. 291.9-12). В письме к Василию
I он подробно останавливается на способности Моисея словами возделывать
небеса, как ниву, и урожаем с них накормить тысячи (ер. 249.35-36) —
язык (уХбюоа), по мнению Фотия, является основным средством общения. Но
это далеко не единственное средство: таинство, продолжает Фотий (1. 46-
47), было явлено в символах и образах (tvtioi). Образы и символы, однако,
52 Достаточно странно, что оба понятия — lexis и syntheke — отсутствуют в ука-
зателе к письмам и «Амфилохиям» Л. Г. Вестеринка, тем не менее их включил в свой
указатель Е. Орт.
53 Об этом фрагменте см. Dostalova R. Zur Entwicklung der Literarasthetik in
Byzanz von Gregorios von Nazianz zu Eustathios / / Beitrage zur byzantinischen
Geschichte im 9.-11. Jahrhundert. Praha, 1978. 148f.
Фотий
29
чппяются материальными, видимыми представлениями содержания: как
•1»<>п1Й объясняет Стефану, в прошлом иконоборцу (ер. 214), необходимо
р.нличать материальную форму и функциональное содержание; духовная
м улрость заключена в материи, однако материя сама по себе несущественна,
поэтому алтарь Господа отличается от алтаря демонов не материально, а по
• коему функциональному содержанию. Фотий говорит здесь о зрительных,
.1 не о словесных образах. Соответственно, в критических заметках «Библи-
ик’ки» рассмотрение образной системы и художественного оформления не
пилилось основной задачей Фотия. Тем не менее, он касается композиции
u ni принципа построения сюжета при анализе некоторых книг.
()бычно Фотий ограничивается пересказом просмотренной книги по гла-
вам. и редко вдается в особенности композиции. Однако он обращает вни-
мание на композицию в кодексе о илоцуццата, или «Memorabilia», которые
принадлежат некоей египтянке Памфиле, современнице императора Нерона
(rod. 175). Памфила, по словам Фотия, пишет в воспоминаниях о том, что
<»ил слышала от мужа или других людей, и ведет записи сбивчиво (ouppvyfj)
и бг.з всякого порядка; она заявила, продолжает Фотий, что было бы легко
p.i «делить весь материал на логические части, но она считает свой способ
повествования гораздо более изящным и достойным по сравнению с одно-
образным (тоь povoetSovg) изложением событий (II: 171.27-33). MovoEibrjc;,
пословно «однообразный, простой», это платоновский термин, который
и употреблении отцов церкви является эпитетом божества, и сам Фотий ис-
пользует его в этом значении, например в ер. 284.3188 (на самом деле, это
не письмо, а теологический трактат, который он отослал армянскому царю
Ашоту) и в «Амфилохиях» (par. 138.43). Говоря о записках Памфилы, Фотий
полразумевает другое, «стилистическое» значение, и, вероятно, то же самое
шипение имеет это слово в письме к Георгию Никомидийскому (ер. 216.84),
и котором автор противопоставляет «простую» композицию разноплано-
вой4. Мы не знаем, был ли Фотий знаком с «Чудесами Артемия», а если
ли. то какого он был мнения об этом сочинении. Но неожиданно сходными
оказываются манера письма, о которой говорится во вступлении к «Чуде-
। им», и стиль записок Памфилы в оценке Фотия. Отрицая «беспорядочный»
способ изложения, Фотий на самом деле выступал против «однообразной»
композиции, которая была распространена в VIII и начале IX в.
Фотий обращается к композиции, когда пишет об Арриане, к которому
он относился очень благосклонно и посвятил четыре кодекса. В одном из
них (cod. 92) Фотий останавливается на традиционных элементах стиля Ар-
риана и замечает, что новшества, которые в основном касаются syntheke
и lexis, ничуть не уменьшают ясности повествования; Фотий еще раз отме-
чает ясность изложения Арриана, его умелое и последовательное использо-
вание фигур речи (лоХшхфсгаотос;, это редкий термин, который встречается
и '.)тот термин не вошел в указатель Е. Орта.
30
Глава первая
еще раз только в кодексе о Гимерии [cod. 165, II: 137.31]). Но перед тем как
дать оценку мастерству автора в подборе слов, Фотий хвалит Арриана за
искусную композицию. Историограф, по его словам, никогда не нарушает
единства повествования (то cwve/eg тцд ioxopicu;) неуместными отступления-
ми или вставками (II: 32.1-2). В «Амфилохиях» (par. 139.3-4) Фотий вслед
за Аристотелем заключает, что то ouvexeq — одна из двух форм количества
(nooov), части которого взаимосвязаны («имеют определенное положение по
отношению друг к другу» — Arist. Categ. 6:4b); он употребляет этот термин
в «Библиотеке» еще несколько раз, но, насколько нам известно, больше ни
разу в связи с композицией литературного произведения.
Другое понятие, связанное с композицией, — это ларёкраои;, «отступле-
ние». Фотий одобряет фрасис Феодорита Киррского (cod. 203) и дополняет
оценку его словесного мастерства замечанием о том, что автор никогда не
позволял себе отступлений от темы, многословия, а его нравоучение легко
воспринималось читателями. Здесь отступление считается стилистической
ошибкой, и поэтому в статье об историке Феопомпе (cod. 176) Фотий ут-
верждает, что частые отступления ведут к ненужному многословию. Иначе
трактуется это понятие в заметке об историческом сочинении Дионисия Га-
ликарнасского (cod. 83). Повествование (Sifiyriou;) Дионисия просто и при-
ятно, — в своем обычном тоне начинает Фотий, — а затем добавляет, что
рассказчик иногда прибегает к отступлениям, чтобы дать читателю возмож-
ность передохнуть (I: 191.14-17). Фотий отмечает, что и у Геродота (cod.
60) много небылиц и отступлений, которые придают привлекательность по-
вествованию.
Отступление как средство избавить повествование от однообразия со-
ставляло одну из самых серьезных эстетических проблем в византийской
литературе. Фотий мог обнаружить термин парекбасис в античных руко-
водствах по риторике, например, во введении к сочинениям Гермогена55, но
там он использовался для обозначения части риторического дискурса: во
введении к Гермогену перечислены по порядку следующие части: вступле-
ние, повествование, агон, парекбасис и эпилог. В понимании Фотия это
слово, вероятно, имело совсем иное значение.
Значительный интерес Фотия к жанру эротического романа (который он
называет SpapaxtKov) поразителен для человека его эпохи. Фотий признает,
что в этом жанре основную роль играет сюжет (композиция) произведе-
ния. Разумеется, в оценку драматиконов входят традиционные критерии
(фрасис и его элементы), но Фотий слегка касается также собственно со-
держания. Антоний Диоген, передает он (cod. 166), рассказывает небылицы
очень убедительно, и делает два вывода из его книги: человек, который со-
55 Walz Ch. Rhetores graeci 4. Stuttgart, Tubingen, 1833. 12.17. Об этом термине
см.: Martin J. Antike Rhetorik. MUnchen, 1974. 69-91; его нет в указателе к Гермоге-
ну, составленном Патильоном.
Фотий
31
»н |iiiiiiji неправедное дело, в конечном итоге всегда будет наказан, а невинов-
ные неожиданно обретут спасение от опасности. Фотий высоко оценивает
♦ ।кинетические достоинства драматикона Ямвлиха (cod. 94), но, по его
мнению, хороший стиль романа не соответствует непристойному содержа-
нию (ц ev той; §1Т|уг|цао1 та^и;), и он считает, что лучше бы Ямвлих сочетал
। пни великолепные lexis и syntheke с более серьезной темой. Драматикон
I елиодора (cod. 73) оценивается прежде всего с точки зрения изящества
« к тесного выражения, однако и здесь Фотий идет дальше: автор, по его
। -iob;im, частично описывает переживания, а частично о них умалчивает,
и полому повествование развивается неожиданно. Таким образом, Фотий,
шпоря о романе, вкладывает в понятие стиля что-то еще, кроме синтаксиче-
« кои структуры, фигур речи и подбора слов.
Косьма Иерусалимский, комментатор Григория Назианзина, назвал три
। ос гявляющие поэтического произведения: на первое место он, как и Фотий,
поставил «словесное выражение», «слова»; затем назвал авторское видение
мира, и наконец искусство повествования, которое включало композицию.
Представление Косьмы, даже сформулированное в общих чертах, кажется
Полег глубоким, чем принципы, которые постулировал Фотий: копировал
ми Косьма античный оригинал, или этот комментарий — как мы условно
предположили — был написан значительно позже VIII в.? На этот вопрос
|дкже не существует однозначного ответа.
Заслуги Фотия как библиофила и литературного критика огромны. Он
первым, после эрудитов эпохи поздней античности, прочитал и тщательно
Исследовал огромное количество античных и ранних среднегреческих тек-
стов (можно с уверенностью утверждать, что он прочитал гораздо больше
торов, чем упомянуто в «Библиотеке»); он был первым византийским
ученым, который проявил живой интерес к биографиям многих literati.
Ьллгодаря ему византийская литература обратилась к «самоанализу», ста-
ли размышлять, какой стиль хороший, а какой плохой. Он формулировал
сипе мнение о сотнях различных книг, оценивая их в основном с позиций
рмюрического искусства, то есть их звучания, подбора слов, структуры
Предложений и риторических фигур. Он был сторонником «среднего» пути
р красноречии, и в равной степени чуждался и вульгаризмов, и утомитель-
ной напыщенности, хотя он терпимо относился и допускал в некоторых си-
туациях как низкие, так и возвышенные выражения. Он понимал, что образы
Н символы — неотъемлемая часть литургического изобразительного искус-
ства, но не придавал никакого значения материальной стороне словесного
ИМрижения (образности и художественному оформлению); однако, он стал
размышлять, частично под влиянием античного романа с его закрученным
сюжетом, над композицией книги, уделяя особое внимание проблеме того,
чю называлось «однообразием» (и отступлений).
Фотий мог бы следовать «Поэтике» Аристотеля, где оценивались не
Только языковые особенности, но также композиция и образная система
32
Глава первая
произведения, и рассматривались такие жанры, как эпос и трагедия. Однако
Фотию была ближе традиция Гермогена, а не Аристотеля — в его глазах
способ выражения оказывался важнее повествовательной или описательной
манеры. Впрочем, от трактатов и Аристотеля и Гермогена «Библиотека»
отличается тем, что Фотий хотел оценить авторские литературные произ-
ведения, а не дать определение литературных категорий.
Применил ли он собственную теорию литературного стиля на прак-
тике?
С. Литературная деятельность: письма и проповеди
Photius, Epistulae et Amphilochia, ed. В. Laourdas et L. G. Westerink. Vols 1-3.
Leipzig, 1983-1985 (указатель в 6 томе — 1988).
Фогиои OpiAtm. Ed. В. Laourdas. 0еаааХо\т|кт|, 1959. Английский перевод:
Mango С. The Homilies of Photius Patriarch of Constantinople. Cambridge, 1958.
Корпус писем Фотия состоит из 299 посланий (в издании Лаурдаса и Ве-
стеринка), и по своему объему он вполне сопоставим с эпистолографиче-
ским наследием Феодора Студита. Собрание писем Фотия, тем не менее,
обладает некоторыми особенностями, которые отличают его от коллекции
писем Феодора. Во-первых, письма Феодора более «личные», тогда как
в корпусе Фотия содержится довольно много писем, которые и по размеру,
и по содержанию не могут являться частными и на самом деле представляют
собой политические и религиозные трактаты. Так, послание к Борису-Ми-
хаилу, «архонту» Болгарии (ер. 1, ок. 865 г.), — это обширный трактат об
обязанностях монарха, основанный на опыте Фотия как политического де-
ятеля и эллинской философии56. Послание Ашоту Армянскому (ер. 284, ок.
878/9 г.) — труд, посвященный ереси теопасхитов57; в некоторых письмах
56 Об этом см. Митрополит Симеон, Златарски В. И.. Посланието на цари-
градския патриарх Фотия до българския княз Бориса / / Български старики 5.
1917. 1-64; Stratoudaki-White D., Berrigan J. В. The Patriarch and the Prince. The
Letter of Patriarch Photios of Constantinople to Khan Boris of Bulgaria. Brooklin Mass.,
1982; Odorico P. La lettre de Photius a Boris de Bulgarie / / BS 54. 1993. 83-88;
Stratoudaki-White D. The Hellenistic Tradition as an Influence on Ninth Century
Byzantium: Patriarch Photios’ Letter to Boris-Michael, the Archon of Bulgaria / / Patr.
Byz. Rev. 6. 1987. 121-129; Gjuzelev V. Carigradskijat Fotiev model na khristijaniziran
vladetel — bivsh ezichnik / / Die slavischen Sprachen 9. 1985. 1931; Литаврин Г. Па-
триарх Фотий — наставник болгарского царя Михаила / / Европейская педагогика
от античности до нового времени 1. М, 1993. 178-203. О славянском переводе пись-
ма см. Синицына Н. В. Послание константинопольского патриарха Фотия князю
Михаилу Болгарскому в списках XVI в. / / ТОДРЛ 21. 1965. 96-125 и рецензию
И. Дуйчева (BZ 59. 1966. 217); Ангелов Б. Ст. Послание патриарха Фотия болгар-
скому князю Борису. / / Byzantinobulgarica 6. 1980. 45-50.
57 Частичное издание с французским переводом — Darrouzes J. Deux lettres
inedites de Photius aux Armeniens // REB 29. 1971. 137-153.
Фотий
33
фо। iiii обсуждает теологические разногласия с западной церковью; сходны
но содержанию многочисленные «научные» (экзегетические) письма, неко-
inpi.it’ из которых ошибочно были включены в «Амфилохии».
I радиционная в эпистолографии тема дружбы встречается и в письмах
Фении, ио кажется, что ему больше знакомо предательство, чем верность
иг ।ииных друзей. В письме к «моему Захарии [из Халкидона]» (ер. 107), ко-
Гпрого он знал почти с самого детства (1.7), Фотий избегает слова «дружба»
н предпочитает «любовь», ауатп], которое обозначает религиозное чувство;
/liuiei«) не случайно использование им агат в «политическом» контексте,
Ийк противоположность борьбы за власть, которая подразумевает восста-
нии, сражения, стремление к превосходству, зависть, победу зла над доб-
ром, ситуацию полного хаоса (1.31—33). В другом письме, к настоятелю
моплегыря св. Никифора Николаю (ер. 159), Фотий признает, что друзья
Необходимы, но немедленно опровергает собственное утверждение слова-
ми • Верное слово (или мысль) еще более необходимо». Фотия окружали
бритья, сторонники, политические единомышленники, — но не было теплой
дружбы подобной той, которая связывала воедино учеников Феодора, так
Ч1<1 они готовы были принять мучения за учителя.
()сновная тема писем Студита — сопротивление: он находился в ошю-
iliiiiiii к власти и стал жертвой сознательно и по собственному выбору; он
никогда не был солидарен с властью и поэтому воспринимал гонения как
йнолпс понятное, но временное несчастье. Фотий принадлежал к правящим
Кругам» был высокопоставленным государственным деятелем, придворным
Н патриархом. Он претендует на долю (львиную долю) власти, упрекает го-
сударственных служащих за безнравственное поведение перед обществом
н лист им урок общественной морали. Когда дело касается двора, Феодор
непреклонен, а Фотий уступчив. Изгнание стало для Фотия страшным испы-
1ЙНИСМ, потому что почти все предали и отвернулись от него (ер. 173.5-6).
I »и ла он написал похвалу Василию I и смог вернуть расположение импера-
|О|Я1
Другой характерной чертой корреспонденции Фотия является «благород-
ное» происхождение его адресатов: Фотий писал императорам, полковод-
цам. государственным и церковным лицам, иностранным сановникам, а не
обычным купцам (которые были среди корреспондентов Феодора); и только
о/hid его послание было адресовано женщине58.
()лIiaко при анализе литературного произведения особое значение име-
ни t гплистические особенности: Фотий отступает от разговорной («повес-
1НИ1Ытельной») манеры, которая более или менее характерна для писем
фгштра (и Игнатия Диакона), в сторону бесстрастного отвлеченного из-
KiT.i’HHH.
" 11 щание и перевод см.: Stratoudaki- White D. Photios’ Letter to Mother Superior
I ir.rbiji / / Classical folia 29. 1975. 31-43.
34
Глава первая
Стоит рассмотреть короткое письмо, которое Фотий отослал монаху
Исааку (ер. 128). Автор сначала обращается к евангелию от Матфея (9:38)
и говорит, что пришло время жатвы; он бранит Исаака за то, что тот со-
бирает дурные плоды вместо хороших, плевелы вместо пшеницы; знай,
предупреждает Фотий, что ты сам приготовишь гнилое судно собственной
гибели, если только не вспомнишь о тех вещах, которые собраны в нетлен-
ных хранилищах. Художественное построение письма строго логично: от
общей темы жатвы Фотий переходит к деталям — плодам и пшенице, и,
наоборот, — от прогнившего судна к райским сокровищам. Ио наставление
крайне абстрактно, без малейшего намека на конкретность: автор говорит
о пороках вообще, а не о личных недостатках Исаака. Сходным образом,
в письме к неизвестному неверному другу (ер. 276) Фотий избегает упоми-
нания о непосредственном поводе, но, напротив, жонглирует словами: «дого-
вор о верности, который ты подписал» (1.3, 25, 30, 33) и «моя чистая любовь»
(1. 20, 23, 35), дополняя их риторическими фигурами (особенно дупликаци-
ей) и многочисленными двойными дактилическими окончаниями, — но он
не заботится о том, чтобы объяснить, каким образом бывший друг нарушил
договор о верности и обманул любовь и доверие Фотия.
В каком-то смысле нам повезло. Мы можем сравнить два письма Фо-
тия с похожими посланиями его предшественников — Феодора и Игнатия,
и мы надеемся показать, что они различны по манере повествования. Первое
письмо Фотия, которое мы рассмотрим, — это послание исихасту Феодосию
(ер. 118) с описанием суда, который пережили Фотий и его сторонники.
Сохранились два письма Феодора с аналогичным содержанием; в них
он рассказывает, как был отправлен в ссылку. В письмах упомянуто мно-
го личных имен и географических названий, конкретных событий, случаев
и встреч. Письмо Фотия к Феодосию создает совершенно иную картину.
Фотий для начала помещает событие в широкие исторические рамки, про-
водит исторические параллели (ларабвгуцата) со своим судом, сравнивая его
с гонением на Иисуса, первомученника Стефана, «первого архиерея Иеруса-
лима» Иакова и апостола Павла, — чтобы показать жестокость и безумие,
с которыми правители преследовали исповедников и мучеников. От какой
же «жестокости и безумия» он пострадал, Фотий не соизволил объяснить.
Затем Фотий нападает на своих преследователей. Совершенно ясно то, за-
являет он, что законодателями и судьями в его деле были люди, которые
не раз заслуживали смерти. Однако он не говорит прямо, что совершили
эти «самозванцы» — их преступление абстрактно: они не следовали по пути
Провидения, которое всегда направляет нашу [судьбу] мудро и разумно.
Тема Провидения, которая вводится в самом начале повествования, .подго-
тавливает торжественную концовку послания.
После этого отвлеченного вступления, появляется первое конкретное
описание: суд был единственным в своем роде (не имел лараЗ^уца, — вспом-
ним, что этим словом открывается вступление), поскольку Фотия судили
Фотий
35
.»••• |,|ццы безбожных исмаилитов под видом архиереев — этот мотив то
и к -io повторяется: варвары, ведущие войну против Господа, полуварвары,
" цчыргкий суд, варварские и богохульные письма, неистовство, которое
<11*• посходило варварское безумие. Сетуя на беззаконие суда, Фотий под-
мим. к* гея до возвышенного стиля эпических мартирий: не было ни свидете-
н и, ин обвинителей, только конвой с мечами в руках окружал его, угрожая
LivHiH.ioviEc;, этот глагол обычно используется со словом «мечи», здесь в ме-
|н||имическом значении) смертью «сторонникам»; не было конца оскорбле-
иннм. и события развиваются как драматическое представление (на сцене),
п ни юром судьи вели себя как пьяные комические актеры и якобы говорили
•!•<»।ню («чужому», с точки зрения действия), желая блеснуть красноречи-
ем <-Мы не судим (Kpivopev) тебя, а осуждаем (катакр(уоцЕу), и ты должен
'нмбигь наш приговор (катакрюгд)» (1. 52-53). Трагедия приобретает все-
'Н’иские масштабы: она страшнее дерзости иудейской, которую наблюдало
। «нище, а луна прикрыла. В конце письма Фотий обращается к теме Божьей
ннли и Провидения, он утверждает, что судебный процесс разыграли в на-
< мешку над судом Божьим, вопреки [воле] Божества и высшего Провидения,
н поэтому даже ярость против истинно верующих не могла принудить сто-
ронников Фотия подписать решения собрания. Суд провалился, поскольку
ноднерг сомнению мудрость Провидения, и Фотий предсказывает, что Про-
ишншие отомстит нечестивцам и воздаст жертвам, увенчав их «неувядаю-
щими венцами» (цитата из I Петр 5:4). В заключение Фотий заявляет, что
wtor случай «очевидно и безусловно» был делом рук непостижимого высше-
го 11ровидения.
В этом письме есть все: примеры из Библии, риторические преувеличе-
нии, житийные образы — все, кроме реальных подробностей, которые по-
нилнются в рассказе Феодора об изгнании; Фотий не называет ни имена, ни
оОсюятсльства, ни вопросы, которые обсуждались.
I л не более абстрактно Фотий описывает суровое испытание в послании
И епископам (ер. 174): здесь он заявляет, что пострадал от тысячи несчастий,
ПТ неизмеримого числа несчастий, от всевозможных ухищрений дьявола; он
Подчеркивает общественное значение своего падения — вред, нанесенный
Церкой, и упоминает такие абстрактные образы как змей, дьявол, «лукавый»
И преисподняя. В письме нет действительности, а есть осуждение действи-
тельности.
Вероятно, сравнение другого послания Фотия, обращенного к ксенодо-
му Дамиану (ер. 109), с письмом Игнатия к Димохарису заставит нас еще
Аолыпс задуматься. «Вчера, в час, когда зажигают светильники (ср. Геродот.
7,215), —Фотий начинает свой рассказ почти теми же словами, что и Игна-
тий. - «пришел ко мне бедный человек, жизнь которого от несчастий была
Темнее полуночи». Сопоставление человеческого страдания (ла0о<;) с полу-
ночной тьмой (dcopia) образует метонимию: полуночной тьме риторически
Ирмшк'ствует «время светильников», а не обстоятельства жизни человека.
36
Глава первая
Таким образом, Фотий начинает с риторической фигуры, но его повество-
ванию не хватает драматического напряжения, которое превратило письмо
Игнатия в захватывающий рассказ. Все события известны с самого начала:
человек пришел плача и умоляя о помощи так, что его жалобы могли бы
смягчить сердце зверя (гипербола!). Только затем Фотий обращается к вне-
шности человека (вспомним, что Игнатий описал странную наружность
просителей до того, как «догадался», что же привело их в его дом), и как
скупо его описание по сравнению с портретом, который рисует Игнатий:
«потертый плащ служил ему покрывалом от жизненных невзгод, а лицо но-
сило следы несчастий, причиненных людьми». «Покрывало от жизненных
невзгод» и «люди» — это абстрактные понятия, а не образы, а просьбу бед-
ного человека Фотий передает в нескольких словах: он хотел оставить в свое
пользование маленький участок земли — и никаких лишних подробностей,
которые украшают рассказ в письме Игнатия.
Захарии из Ананьи Фотий посылает коротенький рассказ (ер. 274): некий
Феодикт попросил друга (его звали Исидор) ссудить ему денег, но Исидор
затребовал высокий процент (эти понятия в письме названы крайне неопре-
деленно: вместо «ссуды» Фотий говорит о «нужде», xpela, вместо «процента»
о «прибавке», лроовтрсон). Феодикт обиделся и отказался принять деньги. Хотя
в этом случае мы узнаем некоторые подробности, в том числе имена участ-
ников, тем не менее весь рассказ имеет абстрактный характер. Достаточно
странно, что письмо имеет типичную для гимнографического или агиографи-
ческого произведения концовку: Фотий просит защитить Феодикта от пося-
гательств «видимых и невидимых врагов», после чего следует — «Аминь».
Описание мятежа (866 года) в послании Иоанну Ираклийскому (ер. 28)
еще более абстрактно: почти вся Азия сотрясается от мятежей граждан,
а сатана погружает целые города вместе с населением под воду, толкает их
в бездну; подобно варварам полководцы подстрекают армии сражаться друг
против друга, невзирая на божественные заповеди и людские законы. Здесь
мы снова наблюдаем метонимию: Фотий отождествляет города с корабля-
ми и вводит прилагательное afruavSpoi, часто встречающееся в описаниях
кораблекрушений; но кораблекрушения оказывается недостаточно, и тогда
в рассказе Фотия города падают в пропасть. Ужасная картина, но — лишен-
ная конкретности.
Не все письма Фотия настолько абстрактны. В послании к митрополиту
(?) (ер. 293) Фотий рисует живую сцену: какие-то люди, в поисках сокро-
вищ, замыслили раскопать древнюю гробницу, но ничего не нашли. Тогда
они решили, что нужно зарезать собаку и съесть ее мяс.о, чтобы найти что-
нибудь ценное. Так они и сделали, но впоследствии искупили этот мерзкий
поступок. Замечательная история, но, увы, она не принадлежит Фотию: он
только пересказал то, что прочитал в письме своего корреспондента.
Как мы уже отмечали, Фотий как никто из его предшественников чув-
ствовал то, что можно назвать ностальгией, тоской по ценностям античной
Фотий
37
hi юратуры, но удивительно, что он, в результате глубокого изучения клас-
• ичгских текстов, усвоил не пластичность образов (нам придется подождать
к» наступления XI в. в Византии, чтобы столкнуться с этим старым-новым
пилением), но абстрактность языка.
Другой литературный жанр, в котором работал Фотий, — это проповедь,
или гомилия, и, кажется, в этом жанре он добился наибольшего успеха.
Именно в одной из проповедей Фотий во всеуслышание провозгласил насту-
пление «нового века»59. Обветшалое время, размышляет он, перестало при-
носить новые плоды; в своей торжественной речи Фотий одно за другим вво-
и и г ряд выражений, означающих желанную новизну: vea veaviEuoacGai,
vi.i^ouoa Наконец, новая эпоха наступила и произвела благородное
и крепкое дитя (horn. 18, р. 173.1 —11). Разумеется, здесь Фотий заискивает
перед юным императором Михаилом III, но важно, что «молод» не только
император, но и сама эпоха, время «новое». Так же новы и проповеди Фотия.
Издание Лаурдаса состоит из девятнадцати гомилий, некоторые из них —
ио традиционные торжественные речи по случаю церковных праздников
iininegyreis), таких как Благовещение или Страстная суббота. Две проповеди
пл Благовещение (horn. 5 и 7) отличаются от аналогичных проповедей пат-
риарха Германа точно так же, как письма Фотия отличаются от писем Фе-
одора и Игнатия: полудраматическая форма заменяется монологом, Мария
описывает свое смятение, а не выражает его, исчезает изящная игра с недо-
рл (умениями, простая палестинская девушка «возвышается» и становится
•философом», а образ Гавриила, напротив, снижен. Фотий подчеркивает,
•ни архангел посвящен недостаточно, чтобы понять волю Господа, и что он
иг истолкователь и соучастник Божьей воли, а только раб и слуга Господа
(р 59.3-60.3). Стиль речи традиционен, особенно часто встречаются анафо-
ры и риторические вопросы. Преобладает абстрактная манера.
Проповеди Фотия на Страстную субботу (horn. 11 и 12) демонстриру-
кн определенное сходство с речью Иоанна Дамаскина на ту же тему (ed.
Koller V: 111-46), но Фотий пренебрегает теологическими и экзегетиче-
скими подробностями, которые столь важны для Дамаскина; с самого на-
чала (р. 106.30—107.5) Христос у него — это не метафизическое существо,
й человек, распятый на кресте, руки которого пронзили гвоздями, голову
увенчали терновым венцом, а плоть поразили копьем. Ключевым момен-
1ом в одиннадцатой проповеди является полемика с иудеями и опроверже-
ние их клеветнической «теории» о том, что тело Христа было похищено
Идея Фотия о «новом веке» нашла отражение в эпитетах, которые получили
Шйнии, построенные в правление Василия I (Magdalino Р. Observations on the Nea
I'.kklesia of Basil I // JOB 37. 1987. 52-55; cp. Maguire H. Imperial Gardens and the
Hhrtoi ic of Renewal, New Constantines. Cambridge, 1994. 187-189); эту идею воспри-
няли авторы середины X в. — см. Jenkins R. The Classical Background of the Scriptores
|«»M I hcophanem / / DOP 8. 1954. 23 (repr.: Jenkins. Studies. Pt. IV).
38
Глава первая
из гробницы. Все менее значительные персонажи, за исключением Иосифа
Аримафейского, не упоминаются.
Пока все по-прежнему — в праздничных проповедях Фотий более или ме-
нее придерживается традиции, с той же склонностью к абстрактности, что и в
частных письмах. Но именно Фотий создал новые формы проповеди. К. Манго
справедливо назвал пятнадцатую и шестнадцатую гомилии «курсом лекций по
церковной истории»60, это действительно история арианской ереси, где дока-
зывается ее сходство с иконоборчеством. Фотий подробно останавливается
на личности Иоанна Грамматика, последнего иконоборческого патриарха, он
особенно интересуется запутанной биографией Иоанна, его превращением из
благочестивого человека, почитателя святых икон, который сам владел искус-
ством иконописи (horn. 15, р. 140.25-27), в нечестивца; впоследствии Иоанн
заболел, написал покаянное сочинение, сблизился с иконофильским патриар-
хом Никифором, но снова сбился с пути и стал главой ереси.
Иоанн не единственный персонаж, изображенный в «исторических» про-
поведях. Фотий рассказывает историю о блуднице, которую подкупили ари-
ане, чтобы обвинить Евстафия Антиохийского в том, что он отец ее ребен-
ка. Евстафий заявил, что готов предстать перед судом, и попросил вызвать
свидетелей. Никто не выступил, но «беспристрастные судьи», основываясь
на клятве уличной женщины, осудили Евстафия и сослали его в Филиппы
(р. 142L). Этот случай был позаимствован из «Церковной истории» Феодо-
рита (I: 21.5-9), но с одним существенным изменением: Фотий опускает сви-
детельство Феодорита о том, что суд происходил перед лицом императора,
который и приговорил к ссылке епископа Антиохийского.
Фотий останавливается на историях о продажных женщинах еще несколь-
ко раз: он упоминает проститутку, которая обвинила Афанасия Александрий-
ского в том, что он лишил ее девственности (р. 144.10-24); говорит и о другой,
которую послали ариане, чтобы она соблазнила епископа Евфрата (р. 147L).
Возможно, что аудиторию Фотия привлекали скандальные истории или что
иконоборцы, со своей стороны, прибегали к помощи уличных женщин.
Другим поджанром гомилий у Фотия являются речи на политические со-
бытия. Сюда относятся, прежде всего, две речи о нападении русских на Конс-
тантинополь в 860 году (horn. 3 и 4).61 Одна из них была произнесена во время
осады, а другая — после отступления русского флота, которое произошло, как
считалось, в результате божественного вмешательства Богоматери. К полити-
ческим речам относится также восемнадцатая гомилия о победе императоров
60 Mango С. Homilies. 236.
61 Немецкий перевод «русских» гомилий см.: Graber R. Langst hatten wir uns
bekehren miissen...Die Reden des Photius beim Russenangriff auf Konstantinopel 860.
Innsbruck, 1960. Кроме большого количества старых статей см. также: Wortley /. The
Date of Photius’ Fourth Homily / / Byzantion 39. 1969. 199-203 (или BS 31. 1970.
50-53). Ср.: Фонкич Б. JJ. К вопросу о происхождении Иверского списка гомилии
Фотия о нашествии россов на Константинополь / / BS 42. 1981. 154-158.
Фотий
39
Михаила III и Василия I над ересями; она была произнесена на церковном
• "iMipc 867 г. В ней содержатся, как подчеркивает К. Манго, некоторые эле-
ми1 гы светского панегирика62 — первого публичного восхваления правителя,
|и|||<‘Д1пего до нас из Византии. Герой речи — Михаил III, «наш добродетель-
iii.li। и великий император», который могучим мановением царственной руки
уничтожил все ереси; Василий, его «возлюбленный сын», остается в тени
дичайшего василевса. О подвигах Михаила говорится в абстрактных вы-
Iшжспиях, и Фотий специально подчеркивает, что у него не было намерения
и/|.1ваться в детали (р. 174.11-12, 26-28). Вместо этого он сравнивает дея-
нии императора с подвигами библейских героев, таких как Моисей и Финеес.
Михаил не только поднял «крестообразный меч» против иноземных ересей
(имел ли Фотий в виду разногласия с папством?), но также установил полное
• пикойствие внутри церкви и посрамил тех, кто возводил эти деяния к неким
исчеиым причинам, а не разуму и силе (Фотий использует ассонанс суще-
« пн цельных yvcbpir|q т] pcoprjg) героя. Михаил успешно захватывал вражеские
и г гроил союзнические города; он добр и милосерден, отец отечества (интере-
। ног обращение к римской «республиканской» терминологии), а не господин,
<>н обратил страх перед ним как правителем в любовь и изгнал все дурные
чувства, щедро раздавал золото и таким образом уменьшил число бедняков
и стране; он, разумеется, заботился и о храмах.
Другим возрожденным поджанром речей был экфрасис памятников искус-
< ilia и архитектуры. Десятая гомилия на заново отстроенную дворцовую цер-
ковь занимает особое место в истории византийского искусства как велико-
||(*1 июе описание здания церкви и ее символики. Б. Лаурдас (следуя указанию
(Кириакидиса) и независимо от него Р. Дженкинс и К. Манго доказали, что
речь была произнесена не при Василии I (как предполагалось до этого), а при
Михаиле III, в 864 году по случаю освящения Фаросской церкви63. Затем
I'. Болоньези, не касаясь вопроса о дате произнесения проповеди, предполо-
жил, на основании наблюдений искусствоведческого характера, что темой
чкфрасиса была не Фаросская церковь, а церковь Одигитрии64. Ключевым ар-
I умептом в датировке события было упоминание о «величии кесаря», который
присутствовал на церемонии (р. 104.7-8) и которого и Лаурдас, и Дженкинс
г Манго отождествляли с кесарем Вардой. Имя Варды не встречается ни разу
к тексте проповеди, и Варда был не единственным кесарем при Михаиле III:
после убийства Варды Михаил, по словам Продолжателя Феофана (р. 239.2),
ни шачил Василия (будущего императора) кесарем и соправителем (koivodvov
(ФХ’К)- Похожее выражение, koivcdvov rqc; paoiXeiac;, использует Фотий
Mango С. Homilies. 305f.
*’* Laourdas В. 'EppriveviiKd cig Фотоу / / Hellenika 14. 1955. 168-170; Jenkins
It .1 IL, Mango C. The Date and Significance of the Tenth Homily of Photios / / DOP
U 10 1956. 125-140, repr.: Jenkins Studies. Pt. II.
Bolognesi Eu. La X Omelia di Fozio / / Studi medievali III, 28. 1987. 381-398.
40
Глава первая
в 10-ой гомилии (р. 104.12). Конечно совпадения этих формульных выраже-
ний еще не достаточно для определения личности кесаря, однако под титулом
кесаря в гомилии вполне мог подразумеваться Василий. Утверждение, что ке-
сарь добился такого положения «по божественному решению» (р. 104.9) гово-
рит скорее в пользу Василия, нового человека, нежели Варды, брата царицы,
который стоял у кормила управления государством еще до того, как Михаил
вступил в пору юности. Если все это так, то тогда под вопросом находится не
только название церкви, которую благословил Фотий, но и время произнесе-
ния благословения: это может быть сочинение 864 или 866 годов.
Сам Фотий понимал неординарность своей речи: он начинает со слов
о том, что причина торжества не годовщина какого-либо события и не обыч-
ное поминовение (р. 99.10-11), а уникальное событие. Затем он обращается
к прославлению императора, главы церкви (лестное, но опасное определе-
ние, которое противоречит идее Фотия о «двоевластии») и мудрого строи-
теля; он самый православный и возлюбленный Богом василевс, истинно ве-
рующий и великий император, победитель варваров и завоеватель городов,
Фотий обещает выразить словами то, что Михаил совершил на деле. Сам
экфрасис кажется менее абстрактным, чем другие речи Фотия: автор не ог-
раничивается восхвалением храма Богоматери, который представляет собой
нечто большее, чем творение рук человеческих, и великолепнее иерусалим-
ского храма, но упоминает некоторые детали убранства церкви — проавлий
(атриум), украшенный белым мрамором и золотом, гробницу, украшенную
серебром и разноцветным мрамором, мозаики с образом Христа, ангелов
и девы Марии; более того, он описывает эмоциональное восприятие памят-
ника, который возбуждает фантазию зрителей (р. 101.1-6) и может быть
представлен в постоянном движении (1.23).
Близка к поджанру экфрасиса семнадцатая гомилия. Фотий начинает ее
с благословения двух императоров, которых он затем именует отцом и сы-
ном (р. 166.26-28); возможно, он имел в виду Михаила III и Василия как его
приемного сына, но нельзя исключать и вероятность того, что это были Ва-
силий I и его наследник Константин65, в этом случае речь была произнесена
не в 867, а в 869 году. Затем Фотий говорит о хоре раскаявшихся еретиков
квартодециманов, которые пришли на собрание в белых одеждах, — но как
человек очень последовательный, он тут же оговаривается, что этот эпи-
зод— отступление (р. 166.16-17). Более того, сама речь оказывается всего
лишь вступлением к литургии: в эпилоге он заявляет, что пора завершить
речь и обратиться к службе (р. 170.30-32).
Основное внимание в речи уделяется иконе Богоматери (р. 167.1), и оратор
превозносит мастерство [анонимного] художника; Фотий не только сообщает
принятыми в иконописи выражениями, что Богоматерь держит на коленях
G5 Фотий посвятил несколько эпиграмм императору Василию I — см. Moraucsik
Gy. Sagen und Legenden liber Kaiser Basileios I / / DOP 15. 1961. 62f.
Фотий
41
hoiuioiценного в человеческом облике Христа, но и описывает эмоциональную
коллизию картины: Богоматерь «с нежной любовью обращает очи к Сыну, но
имеете с тем воспринимает выражение отстраненности и спокойствия, [прису-
щее! бесстрастной и чудесной природе Младенца, и потому сдерживает свой
ншр» (р. 167.14-17). Он восхищается реализмом изображения: губы Марии
по цвету так похожи на настоящие, что кажется, она вот-вот заговорит.
Конечно, не остаются без внимания спорные теологические проблемы
иконопочитания: изображение являет радость от победы истинной веры
и поражения смерти — это служит оправданием Фотию за его выпад против
иконоборческих идей «исавриан».
Автору вполне удается описание; если он предпочитал отвлеченное изоб-
ражение подробным картинам, то не потому, что не мог их создать, а потому
ч го был убежден, что эта манера письма более соответствовала возвышен-
ным и серьезным темам его произведений.
Естественно, индивидуальность Фотия отразилась в его письмах: там он
выражал свое мнение, увещевал или осуждал адресатов. Однако его сильная
личность наложила отчетливый отпечаток и на проповеди. В третьей гоми-
лии (на нападение русских) Фотий восклицает, что нахлынувшие чувства
мешают ему говорить, и он льет слезы вместе с испуганными слушателями
(р 30.29-32). В седьмой гомилии (на Благовещение) Фотий утверждает, что
его страшит собственное будущее и будущее его слушателей; он говорит: «Я
советовал вам и советую еще раз», и надеется, что Бог простит его (р. 80.33-
Н| .7). Более отчетливо проступают его личные переживания в пятнадцатой
гомилии, в которой Фотий признается, что в прошлом знал только «дружбу
и милость», был свободен от всяких забот, а после вступления на патриар-
ший престол, напротив, жил в печали и нес тяжкое бремя ответственности,
должен был судить и обвинять. Он заявляет, что всегда ненавидел свой пост,
но так случилось, что он не мог отказаться от назначения (р. 150.22-26).
Фотий без стеснения гордится успехами. «Я посеял, — заявляет он, гово-
ря о себе, впрочем, в третьем лице множественного числа, — и с большим
трудом вспахал целинную землю, разумеется, не без помощи и поддержки
императора» (р. 165.7-9); по выражению Манго: «Фотий открыто приписы-
вает себе заслугу в распространении православия»66.
Скромность не была его любимой темой. В речи, произнесенной на
Страстной неделе в пятницу (horn. 2) Фотий напоминает аудитории, что
раньше они внимательно слушали крайне ревностных ораторов. Теперь он
будет подражать хору этих благословенных мужей, насколько ему позволит
собственное красноречие (р. 12.7-12). Фотий не упоминает об отсутствии
образования или косноязычии (как это требовалось по законам византийского
красноречия), вместо этого он сравнивает говорящего с опытным земле-
дельцем, который сеет на нетронутой почве души. Затем автор подчиняется
*'1’ Mango С. Homilies. 287, п. 11.
72
Глава первая
законам жанра и заявляет, что он ведет вялую жизнь, но немедленно снова
принимает величавую позу: очень приятно видеть слушателей его пропо-
веди, ведущих себя достойно и красиво (р. 13.13—16). Заканчивая десятую
гомилию, Фотий сетует, что недостаток времени не позволяет изобразить
всю красоту церкви Богоматери, и, тем не менее, он доволен своей речью:
хотя она далека от совершенства, автор надеется, что достиг достойного
уровня (цетроу) в описании (здесь он употребляет слово бщуцок;, которое
обычно обозначает «повествование»). В мои задачи, продолжает он, входило
не явить всю силу своего красноречия, а описать самую красивую церковь,
о которой трудно говорить следуя канонам экфрасиса (р. 103.19-27). Фотий
очень далек от условной скромности Дамаскина или Феофана.
Фотий ведет себя как проповедник и морализатор и в письмах, и в речах.
Как много раз, — обращается он к аудитории в дни, когда русские вели оса-
ду, — я сеял наставительные, даже устрашающие речи в ваши уши — и все
впустую; я стыдил вас, я боролся с вами, я напоминал вам о пожарище Содома
и о потопе (р. 33.3-6, ср. тот же самый набор библейских образов в horn. 1,
р. 7.24-27). В четвертой гомилии он перечисляет пороки, которыми грешат
жители Константинополя: пьянство, прелюбодеяние, несправедливость, нена-
висть между братьями, злоба между соседями, подозрительность, убийство,
зависть, косность и отсутствие единства (р. 48.25-28), позднее добавляет
к этому злословие, жадность и дерзость (р. 51.26-27); эти пороки представля-
ют собой скорее моральное, а не социальное зло. Среди торжественных речей
по крайней мере одна, на Страстную пятницу (horn. 2), направлена на нравст-
венное воспитание слушателей. Его проповедь, как обычно, абстрактна: мы
должны избегать злобы, ссор и драки, которые ведут к заговорам и убийствам;
мы должны воздерживаться от оскорблений, которые являются первым шагом
к скверным поступкам (р. 26.20-25). Фотий противопоставляет этим порокам
перечень добродетелей: он начинает с целомудрия, затем называет доброту,
братскую любовь, гостеприимство, смелость, молитву, покаяние и скромность
(1.27-30).
Прелюбодеяние (как и проституция) привлекают его особое внимание
(р. 16.5-6, 17.11, 26.17, 32.27-28), но бок о бок с nopveia непременно появ-
ляется смех (бесстыдный). В дни осады русских мы стали скорбеть, говорит
Фотий, однако мы не удержались от неистового смеха, непристойных песенок
и театральных представлений (32,13-14). Он повторяет: смотрите, не прогне-
вите Бога взрывами хохота и непрекращающимися театральными действами
(р. 48.19-20)67. В то же время Фотий порой балансирует на грани натурали-
стического описания: он говорит об Анне, матери девы Марии, что когда она
состарилась, пламя вожделения угасло у нее (р. 91.5); еще смелее он создает
67 Ф. Россейкин («Первое правление», с. 118) считает обличительную речь про-
тив смеха и театральных представлений намеком на Михаила III, но такое объясне-
ние не имеет достаточных оснований.
Фотий
43
♦ •< »li.i i Девы: она — дворец, в котором Царь Славы облачился в «мое одеяние»
(it- человеческую плоть) «как в императорское [фуксиновое] облачение, [со-
и|.ц|Ш)с| из пурпурной крови Девы [пролитой при рождении]» (р. 82.1-2, ср.
'>/ .10-31). Священное представление об императорском дворце и пурпурной
млгжде, а также священные фигуры Девы и Христа неожиданно соединяются
» непривлекательным изображением родов и крови.
(.тиль проповедей Фотия абстрактен, и тяготеет скорее к слову и звучанию,
чем к образности: риторические вопросы, анафора, противопоставления, игра
» чин и ассонансы составляют его любимые приемы. Говоря о русских, автор
in пользует анафору: «племя неизвестное, племя невиданное, племя, живущее
11 ич|и славян». Далее он прибегает к противопоставлению: «Неизвестное, вер-
ни, но снискавшее славу благодаря походу против нас». Противопоставление
\ | пливается обычным употреблением паронимов: незначительное (аотцлоу),
ил, но стало значительным (fbriorjpov), за которым следует и венчает всю фразу
великолепный ассонанс: «Смиренное и бедное, оно достигло блестящих вер-
iniiii и несметных богатств (kXovtov алХетоу)» (р. 42.8-11).
Фотию не чужды образные выражения, одни из которых восходят к изре-
чениям классической эпохи, а другие к библейским сюжетам. То и дело он
цы ню гея вернуть к жизни застывшие библейские образы: так, «вепрь» из Пс
/’Ч М, частый гость в византийских текстах, получает определение — «что
илсстся в траве или в тростнике или в поле пшеницы» (р. 42.15-16), а «повре-
ж/кчшый родник» из Притчей (25:26) обогащается образом рек, которые берут
hi него свое начало, высыхают и оставляют после себя только бесполезные
лужи в расщелинах (р. 70.13-15). При помощи метафоры можно превратить
предмет в духовную или физическую силу, как, например, покров Богороди-
цы. который защищает Константинополь и, в представлении Фотия, окружает
крепостной вал и город, одевает его, в то время как враг «снимает» с себя
ншюжду. Метафора подкрепляется рядом слов: яврфоХц и отоХц обозначают
онеииие как материальный предмет, а его свойство защищать выражается
родственными по значению глаголами лергекокХои, tcepiePoXXeto, еотоХфто,
в противопоставление с Eyopvouw, когда говорится о варварах (р. 45.23-28).
Сравнения могли создать сложный образ: так, язык, спрятанный в есте-
rt шишом «брачном покое» за зубами, сравнивается с красивой невестой,
юн орую хозяин окружил двойной оградой (р. 135.24-26 — Фотий имеет
и виду зубы и губы). В другой проповеди оратор говорит о прекрасном луге,
пн котором растет множество цветов, каждый из которых привлекает внима-
ние. и поэтому зритель не знает, какому отдать предпочтение (р. 175.17-20).
Фотий писал стихи как классическими (в том числе анакреонтические
л'|ф;*внгные стихи в прославление Василия I), так и силлабическими ме-
|рлми',к; его авторство для некоторых канонов остается недоказанным,
См. краткие замечания: Trypanis С. A. Greek Poetry from Homer to Seferis.
( lilt 1981. 457, 461.
44 Глава первая
а в целом поэтическое наследие его крайне незначительно по сравнению
с проповедями и письмами.
Фотий сыграл огромную роль в истории византийской литературы. Имен-
но он возродил интерес к классической древности и таким образом определил
развитие византийской литературы на несколько поколений вперед. Он пре-
образовал жанр гомилии, введя элементы светского красноречия в торже-
ственную риторику — как политические речи, так и экфрасисы. Приверже-
нец абстрактности по убеждению, он то и дело преодолевает свой принцип
работы только со словом и наслаждается силой метафоры и сравнения. Он
поднял авторскую самооценку и гордился невероятной силой литературного
творчества: он сравнивал перо писателя с копьем Бога, способным пронзить
чрево еретиков (hom. 18, р. 176.27-30). Перо как оружие — эта метафора
появилась снова в произведениях византийских авторов, и просуществовала
вплоть до советской эпохи, когда Маяковский просил партию считать его
перо оружием.
D. Ученики Фотия
Феодора Студита окружала большая группа последователей, которых
он называл текуа, «дети». Если оставить в стороне Навкратия, его люби-
мого ученика, к которому обращены 54 письма из собрания, можно выде-
лить несколько текна, с которыми Феодор переписывался более или менее
регулярно: Игнатий и Литий (по шесть писем каждому из них), Григорий,
Симеон и Тимофей (по пять), Дорофей и Енодий (по четыре) и так далее.
Они не просто часто общались, а поддерживали близкие отношения, так что
мы можем восстановить на основании писем Феодора некоторые черты их
характера и детали биографии.
Корпус писем Фотия носит несколько иной характер: основным адресатом
Фотия был его брат Тарасий, к которому обращены шестнадцать посланий;
далее следуют некоторые митрополиты, скорее сторонники Фотия, чем его
ученики: Георгий Никомидийский (12 писем), Феодор Лаодикийский (11 пи-
сем), Евсхемон, архиепископ Кесарии Каппадокийской (10), Амфилохий Ки-
зический (8), Захария Халкидонский (5); восемь писем адресованы Никифо-
ру, «философу и монаху». Слово текнон встречается редко, но, заметим, как
раз тогда, когда упоминаются люди из этой группы: Феодор (ер. 71.2), Захария
(ер. 107.38, 108.12), Евсхемон и Георгий, «дети и братья» (ер. 126.6) названы
текна. Личное отношение редко проглядывает в его письмах к сторонникам:
обычно Фотий обсуждает теологические и церковные проблемы или отвечает
на вопросы научного характера, главным образом, экзегетические.
Единомышленники Фотия, с которыми он находился в переписке, не оста-
вили заметного следа в византийской культуре. Амфилохий — это фиктив-
ный адресат «Амфилохий» Фотия. Можно привести удачное выражение Х.-Г.
Бека: он предстает здесь задающим вопросы, но его роль на самом деле соот-
Фотий
45
пиннугт роли Тарасия в «Библиотеке»69. Ничего не известно о литературной
н и клыюсти Евсхемона, Феодора или Захарии. Узкому кругу приверженцев
। им принадлежал Григорий Асвеста, архиепископ Сиракузский, сохрани-
нн I, два письма Фотия к нему. Вероятно, он был старше Фотия, и в 40-ых
। м/nix IX в. был влиятельным сторонником патриарха-иконофила Мефодия;
в Н,ЧЗ году его сместил патриарх Игнатий (мы не знаем причины их ссоры),
н Асвеста направился к Фотию, которого он впоследствии рукополагал, а за-
|<*м счал свидетелем его опалы и возвращения к власти; около 878 г. он был
ни iiiu’ivh никейским митрополитом70. От жития Мефодия, которое возможно
Ц||Ц||с;1Л Григорий, сохранился лишь фрагмент в «Сокровище православия»
Инки гы Хониата (PG 140: 281D-284A). Ж. Дагрон приписывал ему трактат
и)ин ив иудеев, который в рукописи назван сочинением Григория Никейского.
11оразительно, что в среде просвещенного Фотия только Георгий Нико-
мидпйекий оказался litterateur™. Нам не многое известно из его биографии.
|н-| сомнения он был высокопоставленным церковным деятелем: в одной
н’ммс он назван хартофилаком Великой Церкви, в другой митрополитом
11икомидийским. Во время взлетов и падений он оставался приверженцем
'I’uiibi: был сослан после поражения Фотия и вернулся в свою епархию по-
< иг смерти патриарха Игнатия. В письме (ер. 24) Фотий упрекает Георгия,
кимфый собирался оставить свою должность (ecpopeia), но мы не знаем,
цикут должность имел в виду Фотий. В другой раз (ер. 199) Фотий преду-
преждает Георгия о грубых словах некоего Петрония — но ситуация снова
in i;ie гея непонятной. Вероятно, большее значение имеют слова Фотия (ер.
I Mi 2-3), когда он называет Георгия начитанным человеком, который «об-
щие ц-я» с поэтическими сочинениями.
()дин из ближайших сторонников Фотия, Георгий, тем не менее, был да-
н'1\ о г новаторских убеждений ученого патриарха. Он работал в двух самых
||шдиционных жанрах, которые с середины IX в. несколько приостанови-
'iitci. в своем развитии: гимнографии и церковном красноречии. В короткой
шмгтке о Георгии в Константинопольском синаксарии (col. 356.22) сказано,
чп) он «создатель канонов», и Е. Фоллиери предположила, что большинство
канонов, которые имеют в акростихе «Георгий» следует приписывать именно
ему, я не Георгию Сицилийскому72. Критического издания гомилий Георгия
Heck. Kirche. 523.
•" О нем см. Karlin-Н ay ter Р. Gregory of Syracuse, Ignatios and Photios, Iconoclasm.
Un iiinigham, 1977. 141-145; Dagron G. Le traite de Gregoire de Nicee sur la bapteme
.1.-. .lulls // TM 11. 1991. 340-347.
n О дискуссии между Фотием и Георгием о литературном стиле см. Baldwin
II .4 Literary Debate between Photios and George of Nicomedeia / / Aevum 60. 1986.
’IK 222, перепечатано в кн.: Roman and Byzantine Papers. Amsterdam, 1989. 334-
I IK, Anastasi R. L’epistulal56 di Fozio / / Studi di filologia bizantina 4. 1988. 41-54.
" I'ollieri E. Problemi di innografia bizantina // Actes du Xlle CIEB 2. Београд,
I’M 315-323, ср. ее же работу: Initia V, 1:262.
46
Глава первая
не существует, и авторство некоторых из них остается под вопросом: мы уже
упоминали (т. I, гл. 2В), что несколько гомилий Андрея Критского позднее
были приписаны Георгию.
Большинство его гомилий, которые нам доступны, посвящены разным
эпизодам из жизни девы Марии: ее зачатие, рождение, введение во храм;
даже в гомилии на Страстную пятницу мы смотрим на страдания Христа
и Его воскресение глазами Его Матери. Как и в славословиях церковных
риторов VIII в., Мария — «дочерь Божья», Оволац (PG 100: 1416D), но, веро-
ятно, больше, чем его знаменитые предшественники, Георгий подчеркивает
ее роль как защитницы императоров и страны от вооруженных врагов (col.
1137D, 1140А, 1456С). Георгий основывался на апокрифическом Первое-
вангелии Иакова, которое он называет «историей» рассказчика (оиуурасреос;)
(col. 1384D, 1385А etc.) и дополняет назидательными комментариями: так,
к сообщению из Первоевангелия (1:4) о том, что Иоаким 40 дней голодал
в пустыне, Георгий добавляет «питаясь только надеждой на Бога» (col.
1389D), и тут же восклицает:«Какое невероятное, чудесное деяние, пре-
восходящее человеческие силы!». Он знаком с произведениями церковных
риторов VIII в., повторяя, например, игру слов, которую использовал (при-
думал?) Андрей Критский, аубушу kayoycov (PG 100: 1381С, cp. PG 97:
812В); он изменил это выражение в другой проповеди, — игра слов исчезла,
но смысл сохранился: 8^ акарясоу kayoycov (col. 1416D).
Иное построение темы привело, прежде всего, к ослаблению действия
и исчезновению «историзма», который сменили хвалебные речи и бессо-
держательные реплики главных героев. Так гомилия на предвозвещение
зачатия Богородицы, хотя названа «историческим рассказом» (8ir)youp8VT|
ioTopia), представляет собой не что иное, как панегирик родным Марии, их
«божественной красоте, чести и знатности» (col. 1340А).
Самая оригинальная проповедь Георгия — это его речь на Страстную
пятницу. Сначала оратор подчеркивает значение этого таинства: человече-
ство возносится из тьмы ада на сияющие вечным светом небеса, оно избав-
ляется от мрачного покрова греха ради блеска [божественного] приятия (col.
1457АВ); при описании таинство спасения обрамляется цепью противопо-
ставлений: от проклятия к освобождению, от страданий к неуязвимости (5id
яабсоу алаОещ), от смерти к вечной жизни. После «теоретического» вступле-
ния и следующего за ним противопоставления (Царство Небесное и крест-
ные муки), Георгий обращается к страданиям Христа, которые на этот р$з
описывает подробно; он упоминает географические названия (Голгофа)
и личные имена (Анна и Каиафа, Пилат и Ирод, Симон Киринеянин). Затем
вступает тема Богоматери (центральная тема проповеди): Богоматерь и обе
Марии стоят у подножия креста (эпизод основан на Ин 19:25). Ученики ра-
зошлись, а дева Мария стоит не шелохнувшись. Описывая Ее страдания,
Георгий использует безвкусную игру слов: «Никакие слова (Хоуос;) не могли
выразить ее страдания, которые превосходили любые слова (Хоуос;)» (col.
Фотий
47
I КИС). Далее следуют несколько отдельных мотивов, которые сливаются
ногдино: Богоматерь видит страдания Христа и чувствует невыразимую
ноль, Спаситель мира смиренно несет Свой крест, в соответствии с Еван-
। глиями подробно описываются Его страдания: Его члены обнажены, в на-
• мешку одет Он в пурпурный плащ, гвозди вонзились в Его ладони, капли
крови сочатся из Его ран, но — здесь Георгий обращается к своей излюблен-
ной теме — осмеяние (пять синонимов выражают это понятие) было хуже
ран (col. 1469А). Автор смотрит на страдания глазами Богоматери. Наконец,
она подходит к телу и произносит речь, насыщенную риторическими проти-
пиноставлениями, такими как «злые рабы распяли доброго господина»; нео-
жиданно в эту возвышенную речь проникают глубоко личные воспоминания
и юм, как она ласкала Христа в детстве. Ни ее речь, ни слова Христа, обра-
щенные к ней (где Он прославляет ее «сверхъестественную любовь» к Нему
п велит ей занять Его место среди учеников [col. 1476D]) не прекращают ее
i |раданий, и поскольку муки Сына были изображены не прямо, а глазами
Матери, то теперь описание ее боли заменяется многочисленными воскли-
цаниями — Георгий обращается непосредственно к слушателям: «Посмо-
।рнте, — говорит он, — как она страдала» (col. 1477D, 1480А, ср. 1485С).
Только вслед за этим описанием появляется элемент повествования, дей-
< ишя: Мария отправилась к Иосифу [Аримафейскому] и просит его взять
|гло. Он соглашается, хотя напуган, «как и другие ученики» (col. 1485С) —
ii о выражение необходимо, чтобы подчеркнуть смелость Марии. Здесь
гпова вводится трогательная живая подробность: пока Иосиф убирал тело,
Мять, стоя рядом, собирала гвозди и прятала их за пазуху73.
По мере того как рассказ приближается к моменту воскресения, Геор-
। ни вновь особо подчеркивает роль Богоматери: Она стояла у входа в гроб-
ницу, ожидая воскресения (1488С), а Мария Магдалина боялась подойти
и лишь наблюдала за происходящим со стороны (col. 1439А); именно Ма-
рия, а не ангелы и не «жены, несущие миро», объявила о вознесении Христа
G <»1. 1496D).
I кшерное, никто из предшественников Георгия не ставил так высоко де-
яния Марии, при этом автор подчеркивает ее материнскую боль и личное
«иношение к Спасителю и Сыну. Его художественные приемы, так же как
пи жанры и темы, принадлежат прошлому: он обожает длинные анафоры
(13 раз начинает колоны с глагола (piXco, «я люблю» [col. 1488D-1489С]),
банальную игру слов, противопоставления и ясно осознает торжественный
чирактср своих проповедей. Могли ли появиться его гомилии до «реформы»
красноречия, которую провел Фотий? На этот вопрос не существует ответа;
в любом случае, влияния Фотия они не испытали.
’ ‘ Об угой подробности (и вообще о выражении «человеческой слабости» в про-
iiiHtrjiii Георгия) см. Maguire И. The Depiction of Sorrow in Middle Byzantine Art //
DOI’31. 1977. 162f.
48
Глава первая
В отношении Георгия к авторству, тем не менее, можно обнаружить
«новые» тенденции. Оно гораздо сложнее, чем традиционная фигура смире-
ния. Энкомии, говорит Георгий, пишут не ради славы, а из-за благочестия,
и поэтому если кто-нибудь из слушателей попытается обвинить его (он ис-
пользует термин, вукХфата, который относится к юридической лексике), то
пусть он учтет, что Георгий написал речь не из хвастовства, а из чувства
любви (col. 1404В). В другой проповеди (horn. 7) он говорит о своих сомне-
ниях писать гомилию; противоречие, по словам Георгия, возникает не между
внешним долгом и неспособностью автора писать, а между его личным же-
ланием и чувством своей неспособности. Сомнение становится внутренней,
психологической проблемой. Пламя желания написать гомилию теплилось
в его душе, а желание молчать оказалось не в силах удержать стремление
говорить; я принужден (wpawoopevog) своей страстью, говорит он в гоми-
лии VII (col. 1441А), и затем повторяет это выражение в гомилии IX (col.
1492ВС). Цель создания проповеди, заявляет он в гомилии VI, подняться из
земных глубин до вершины описываемых предметов, избавиться от бремени
плоти и взлететь «на крыльях разума» (col. 1420С).
Кроме гомилий о Богородице в наследие Георгия входит также энкомии
Косьме и Дамиану (BHG 381). Во вступлении Георгий посвящает произве-
дение анонимному покровителю и обещает угодить его вкусу: этот человек
пренебрегал описаниями и в повествовании уделял особое внимание обра-
зам героев (col. 1508А). Но «образ», eikcov, в энкомии далек от того, что мы
вкладываем в это понятие — это абстрактное сочетание добродетелей, тог-
да как конкретные чудеса святых целителей просто перечислены. В конце
энкомия Георгий перескакивает с физического исцеления к деяниям святых
как защитников христианства от вооруженных врагов; он просит Косьму
и Дамиана даровать императору победу, но не сообщает нам, над какими
врагами: просьба так же абстрактна, как и само повествование.
Только лишь следующее поколение писателей окажется достаточно зре-
лым, чтобы собрать урожай, посеянный Фотием.
Глава вторая
ГЕОРГИЙ МОНАХ:
ТРИВИАЛЬНАЯ ХРОНИКА
Georgius Monachus. Chronicon. Ed. C. de Boor. Vol. 1—2. Leipzig.
1904. Repr.: Stuttgart. 1978.
О Георгии нам не известно ничего, кроме его прозвища «Монах» (в неко-
11||)ых рукописях он назван «Амартолом», что означает «грешник»). Хроника
I соргия охватывает всю историю человечества от Адама до 842 г. Время напи-
141111151 этого труда остается неясным. С одной стороны, хронист не упоминает
п Василии I, а правление Михаила III исчисляет 24 годами и 3 месяцами. Если
отсчитывать от начала 842 г., когда Михаил III, предположительно, взошел
пл престол, то конец указанного срока придется на май 866 г., когда Василий
пыл коронован как соправитель. Это привело С. Шестакова к заключению, что
I соргий еще не знал об убийстве Михаила 23 сентября 867 г.1 Однако такой
вывод безоснователен: в других рукописях хроники утверждается, что Миха-
ил правил 25 лет — 14 совместно с его матерью Феодорой, а 11 лет и 3 месяца
< дмостоятельно. И вообще, можно ли делать выводы, исходя из случайных
цифр? Никита-Давид Пафлагонянин, писавший, очевидно, значительно позже
MG7 г., исчисляет время правления Михаила III совсем по-другому (PG 105:
1>4()Л): 15 лет и 8 месяцев с Феодорой и почти 9 лет самостоятельно.
(другой стороны, Георгий включил в свою хронику трактат о павликиа-
IHIх. принадлежащий некоему Петру Игумену. Независимо от хроники трактат
сохранился в пяти рукописях, две из которых К. Аструк относит к X в. П. Ле-
мгрль отождествил «Игумена» с Петром Сицилийцем, автором другого трак-
hiia против павликиан под названием «Полезная история» и предположил,
чю фактат «Игумена» был написан в 871/872 г., вскоре после «Истории».2
1 Шестаков С. П. О происхождении и составе хроники Георгия Монаха (Амар-
। iMia) Казань, 1891. 5 и след.
' P.Lemerle. L’histoire des Pauliciens d’Asie Mineure d’apres les sources grecques.
I M Ji 1973. 26-31. О трактате Петра Игумена см. Ast rue Ch. and others. Les sources
50
Глава вторая
Если эта гипотеза верна, то Георгий должен был завершить свой труд уже
после 872 г. Более того, В. Регель обратил внимание на сходство между жи-
тием императрицы Феодоры (BHG 1731) и рассказом Георгия о царствовании
Феофила и первом годе правления Михаила III. Поскольку житие Феодоры,
по мнению Регеля, было составлено при Василии I, ученый предположил, что
Георгий был современником Льва VI.3 Однако проблема несколько сложнее:
пассажи хроники Георгия, сходные с житием Феодоры, могут оказаться позд-
нейшими вставками. А. Маркопулос, относящий житие к периоду после 872 г.,
склонен думать, что в первоначальном тексте хроники не было ни упомяну-
тых пассажей, ни трактата Петра Игумена. Исследователь осторожно предпо-
ложил, что хроника была написана до 842 года,4 однако позже изменил свое
мнение и признал правильной датировку Лемерля «после 871 г.»5 Итак, мы
более или менее уверенно можем утверждать, что Георгий был (младшим?)
современником Фотия.
«Хронография» Феофана заслужила похвалу некоторых его последовате-
лей. Однако у нас нет оснований полагать, что она была достоянием широко-
го круга читателей. Хроника Георгия была, напротив, очень распространена
в Византии. Ее текст сохранился в большом количестве списков: М. Е. Ко-
лонна перечисляет около 50 рукописей.6 Хроника была использована и про-
должена последующими историографами. Множество ее отрывков было
включено в собрания эксцерптов, составленные при дворе Константина
VII. Известно несколько славянских переводов хроники и одна грузинская
версия, доведенная лишь до времени правления Феодосия I. Хроника была
иллюминирована (вероятно, в XI в.). Греческий иллюминированный текст
утрачен, но копии миниатюр сохранились в славянском переводе, в составе
так называемой Тверской рукописи.7
Текст хроники дошел до нас в нескольких редакциях. В. Истрин8 предпо-
ложил, что издание де Боора, основанное главным образом на Coisl. 310, со-
grecques pour 1’histoire des Pauliciens d’Asie Mineure / / TM 4. 1970. 69-97.
3 Regel W. Analecta byzantino-rossica. St.-Petersburg, 1891. VI—XIII. С. П. Шес-
таков в приложении к своему труду «О происхождении...» (с.1) принял гипотезу Ре-
геля и отказался от прежней датировки.
4 MapKdnouXoq ’A. Bioq Tfjq auTOKpaiEipaq OeoScbpaq. Еирцежта 5. 1983. 251-55.
Ср. Каждая А. П. Хроника Симеона Логофета. ВВ 15. 1959. С. 126. Karlin-Hayter
Р. Etudes sur les deux histoires de regne de Michel III / / Byzantion 41. 1971.455, n. 1.
5 MapKonouXoq ’A. EuppoXq oxq xpovoX6yr|ar| tod Гссоруюо Movaxov H EuppeiKra 6
1985. 223-31.
6 Colonna M. E. Gli storici bizantini dal IV al XV secolo. Napoli, 1956. 51.
7 Попов Г. В. Миниатюры Хроники Георгия Амартола. Byzantinobulgarica 7.
1981. 393-97. Ср. Франклин С. К вопросу о времени и месте перевода хроники Ге-
оргия Амартола на славянский язык. ТОДРЛ 41. 1988. 326 и след.
8 Истрин В. Греческий оригинал так называемого болгарского перевода хрони-
ки Георгия Амартола // ВВ 13. 1907. 49
Георгий Монах: тривиальная хроника 51
н’ржит первоначальную версию, которая впоследствии была расширена за
< ч<* г дополнительной информации. Распространенная версия сохранилась
и ( оставе московской рукописи (Synod. 251 /406), изданной Е. Муральтом,9
и. г незначительными отличиями, в славянском переводе. Возможно, эволю-
ции текста хроники была сложнее: вторая редакция могла возникнуть и до
включения интерполяций (существует несколько рукописей, содержащих
и у редакцию, но без интерполяций). Оставляя в стороне проблему руко-
писной традиции, мы будем считать текст, изданный де Боором, более или
Mi'iK'c близким к оригиналу.
Хронику Георгия нередко называли типичным образцом «монашеской
хроники»,10 хотя в действительности она скорее оригинальна, чем типична.
-Монашескими» чертами ее можно назвать лишь ненависть к иконоборцам11
и анонимность автора. Д. Е. Афиногенов считает Георгия философом истории,
нгль которого — исследовать соотношение двух факторов: сакрального и им-
перского.12 Вывод Афиногенова натянут, но Георгий, безусловно, был иску-
сным рассказчиком.13 В этом отношении он превзошел как Феофана Испо-
ведника, так и Георгия Синкелла. Возможно, и не случайно он характеризует
। noil труд как 8рацатоиру[а и Зрацатобрутща (р. 2.7, 5.7). Эти слова являются
родственными термину драматикон, который Фотий применяет к любовно-
му роману — литературному жанру, в котором немаловажную роль играет
сюжет, интрига. Занимательный сюжет много значил и для Георгия.
Хроника начинается с предисловия, в котором автор в традиционной ма-
нере» именует себя «недостойным рабом». Однако в то же время Георгий
подчеркивает свои исключительные познания как трудов древних историог-
рафов, так и сочинений «мудрых и достойных мужей нового времени». Он
не называет своих предшественников по именам (впрочем, он часто ссы-
лается на них в самом тексте хроники), но перечисляет их, группируя по
'* Muralt Е. Georgii Monachi dicti Hamartoli Chronicon. St.-Petersburg, 1859. Пе-
репечатано в PG 110: 41-1260. Об эволюции этой редакции см. Monegier du Sorbier
Л1 A Le Vat. Gr. 1246. Tdmoin d’une version perdue de la Chronique de Georges le
Mollie Revue d’histoire des textes. 19. 1989. 369-79; Theodore Hagiopdtrites copiste
ifiinr version inconnue de la Chronique de Georges le Moine / / BS 53. 1992. 258-61.
Krumbacher K. GBL. 353 sq; Hunger. Lit. V. 1.347.
11 См. Афиногенов Д. E. Представления Георгия Амартола об идеальном импера-
lope / / Византийские очерки. М, 1991. С. 163-83. Исследователь утверждает, что
I enpi ий создавал образ идеального императора (в первую очередь Феодосия I) как
нроииюположность иконоборцам, особо подчеркивая благочестие царя, его стрем-
ление к миру и образованность.
’’ См. Афиногенов Д. Е. Композиция хроники Георгия Амартола // ВВ 52.
I’HI С. 102-12. По мнению Афиногенова (Об идейно-политической ориентации
npiHiiiKii Георгия Амартола // Византийские очерки. М, 1996. С. 88-96), Георгий
приппдлежал к кругам Мефодия и Фотия и оценивал положительно императора Ни-
кифора I. вызвавшего ненависть Феофана Исповедника
1' Lpibarskij Ja. George the Monk as a Short-Story Writer / / JOB 44. 1994.255 — 264.
52
Глава вторая
жанрам, в следующем порядке: филологи, логографы, историографы, поэты
и хронографы. А затем еще раз: мифы, хроники, истории и душеполезные
назидательные рассказы. Непонятно, осознает ли Георгий различия между
логографами, историографами и хронистами (интересно, что его предисло-
вие озаглавлено как «пролог к исторической хронике», что подразумевает
отождествление истории и хроники), или же он употребляет эти слова как
синонимы. Ясно лишь то, что он стремится поразить читателя глубиной по-
знаний. Отбросив личину скромности, Георгий характеризует свой труд как
необходимый и весьма полезный благодаря сжатому изложению (источни-
ков) и ясности (р. 2.7-8).
Безусловно, Георгий пишет «в страхе Божием и с верой» — слова, обыч-
ные для христианского автора. Столь же традиционно и его заявление об
истинности своего рассказа. Более интересно обещание хрониста, что чи-
татель найдет в его сочинении истинные и полезные догматы и рассказы
(р. 1. 10-11). Важность этой фразы подчеркивается созвучием Збуцата коп
Руфата: уже с самого начала diegemata подняты до уровня истинных дог-
матов. В хронике есть и другой пассаж, на этот раз уже в основном тексте
(р. 149. 21-150.19), свидетельствующий о внимании автора к анекдотичес-
кой манере повествования. Завершив рассказ об Авимелехе и Иофаме (Суд
9:1-21), хронист приводит определение притчи (лараРоХт|) Иоанна Злато-
уста (PG 55: 225. 27-29): это может быть «пример» или поговорка, загад-
ка со скрытым смыслом, сравнение, метафора (тролоХоу(а) или аллегория.
Контекст хроники не требует подобного отступления: оно отражает интерес
Георгия к теории литературы и к притче — назидательному рассказу.
Предисловие свидетельствует о двух тенденциях: Георгий стремится
к краткости (ev ouvropcp) и отказывается от высокопарных слов и запутанно-
го построения фраз (Хе^ец ка1 ovvra^Eiq), с помощью которых иные авторы
искусно скрывали свое нечестие (р. 2. 11-21). Хронист употребляет ту же
терминологию, что и Фотий в «Библиотеке», но, в отличие от Фотия и его
предшественников в античности, Георгий признает только два, а не три сти-
ля: напыщенному слогу, вводящему в заблуждение, он противопоставляет про-
стонародный и нескладный язык, которым изъясняются люди Духа и Истины.
Отражается ли в этом прямая полемика с Фотием — противником простона-
родного наречия, или просто сказывается характерный для той эпохи общий
интерес к проблемам стиля? Ответить на этот вопрос мы не в силах.
Формулируя принципы построения своей хроники, Георгий уже пред-
ставляет себе все ее содержание. В предисловии он дает краткий пересказ
всего труда, обещая рассказать о начале идолопоклонства, зарождении
монашества, безумии манихеев, ереси иконоборцев, о нелепом учении
сарацин и о новом сумасбродстве старого Фомы [Славянина] (р. 3.2-
28) — хронист вводит изящную словесную игру yEpovro^ о VECOTEpicflEioav. По-
вествование начинается от Адама, но сколь актуальные вопросы поднимает
Георгий! Идолы и иконоборчество, рост монашества, павликиане, мусуль-
Георгий Монах: тривиальная хроника
53
ч.1 нс и (недавний) мятеж Фомы — все эти темы составляли основу поли-
ц|’|сской и идейной борьбы начала и середины IX столетия.
ки ем Георгий устанавливает хронологические рамки своего труда, под-
p. । i/н'ляя его на три части: первая содержит краткий обзор истории от Адама
in Александра Македонского; вторая — рассказ о великих царствах римлян,
персов и македонян вплоть до Максимина и гонителей христиан, и, наконец,
н 11 ц’тьсй изложена история от благочестивейшего Константина до Михаила
|1Н|. восстановившего Православие.
11ервая и вторая части хроники соответствуют «Хронографии» другого
I гиргия — Георгия Синкелла. Однако прямым источником Георгия Монаха
ipv/i Синкелла не является. Амартол заимствует материал из других текс-
п»н, к примеру, из сочинений Малалы, Иосифа Флавия, Феодорита. Естест-
венно, Георгий следует своим источникам, но, как справедливо отмечает Д.
I Афиногенов, он перерабатывает их и производит изменения. При срав-
нении с трудом Синкелла обнаруживается даже нечто большее, чем изме-
нения — существенные различия в подходах этих двух авторов к описанию
Н/1НИХ и тех же событий. Георгий Монах пренебрегает «научным» методом
< никслла: он не пытается хронологически согласовать события и не под-
н п|нт к источникам критически, а сосредотачивает внимание на рассказах
и шшетвующих лицах (библейских и исторических героях). Особое внима-
ние хронист уделяет основанию poleis, изобретению орудий труда, борьбе
протпв магии и астрологии. Георгий неравнодушен к сексуальной авантюре.
Гпк, повествуя о гонениях Диоклетиана и Максимиана, он ограничивается
липп» четырьмя эпизодами (р. 480f), и все они сексуально окрашены: две
нсюрии о девушках, которые предпочли умереть, но не потерять чистоту,
рлссказ о девушке, спасенной из публичного дома, и, наконец, повесть о мо-
нлхг, который оказался на ложе (расположенном в саду, что характерно
дли любовного романа) с развратной женщиной, но преодолел искушение,
откусил себе язык и выплюнул его в лицо своей искусительнице.
Сколь различны методы компиляции Амартола и Синкелла, покажет
<1лнн пример: оба хрониста заимствуют у Иосифа Флавия рассказ о начале
мн к’жа в Иерусалиме против римлян. Синкелл (р. 394. 15-21) в своем крат-
ком рассказе дважды ссылается на Иосифа и дает точные хронологические
уюнапия — пятнадцатый год правления Тиберия и день Пятидесятницы.
Повествование сжато, но имеет сложную композицию. Нарушается прямая
хронологическая последовательность изложения: сначала слышится шум,
и кием голос из Храма, обличающий недавний поступок Пилата (экскурс
й прошлое), который пренебрег обычаем и воздвиг в Храме «образы» Цезаря.
II соответствующем эпизоде Георгия (р. 317f) нет ни ссылок на источник,
пн хронологических указаний. Последовательность изложения становится
линшнюй: Пилат воздвигает «образы», а на следующее утро иудеи видят
мм и поднимают восстание. Затем Амартол вводит образное описание мя-
тежи. которое Синкелл предпочитает опустить. Пересказывая один и тот
54 Глава вторая
же источник, оба автора перерабатывают его согласно своим собственным
стилистическим установкам.
Рассмотрим, как Георгий пересказывает некоторые библейские сюже-
ты. Длинная глава об Аврааме (р. 95—106) в хронике Георгия следует за
обличением античной философии. Поэтому эта глава и открывается пе-
речислением заслуг Авраама в борьбе против египетской «астрономии,
астрологии и магии», против эллинского образования (naiSeia) и празд-
нословия, против язычества и веры в heimarmene — судьбу, независимую
от Божией воли. Лишь после этого полемического пассажа, занимающего
приблизительно две трети главы, Георгий обращается к библейским со-
бытиям, но ненадолго: хронист едва упоминает о переселении Авраама
из Харрана в Палестину и, опустив рассказ о странствиях Авраама (Быт
12:10-14:17), переходит прямо к Мельхиседеку, царю Салима. Здесь хро-
нист собирает целый ряд сведений о Мельхиседеке, дабы, по его словам,
обличить «нечистых мельхиседекиан» (р. 104.5), как часто именовались
некоторые раннехристианские секты.
Рассказ о Моисее (р. 115-142) занимает центральное место в ветхозавет-
ном разделе хроники. Вслед за апостолом Павлом (Евр 11:38) Георгий воз-
глашает, что весь мир был недостоин его (р. 138. 7-9). Повествуя о Моисее,
хронист излагает ряд сюжетов из книги Исхода, в том числе о переходе через
Чермное море и о восхождении на гору Синай. Георгий опускает распростра-
ненное в VIII в. истолкование жеста Моисея как крестного знамения и лишь
мимоходом упоминает о сожжении золотого тельца (р. 122.6), не называя его
идолом. Так Амартол избегает связи Моисея с иконоборческим спором, но
при этом «актуализирует» библейский образ иным путем. Моисея, которому
Бог явился Сам, а не посредством знамений, снов или ангелов, он противо-
поставляет современным ему «учителям», которые кичатся, будто могут спа-
сти империю (fyy£|iovia), а достигают лишь позора (р. 134.16-23). О Моисее
Георгий вспоминает и в главе о Соломоне (р. 204.9 ср. III Царств 11:1). Он
подчеркивает, что оба героя сумели перенести все тяготы и лишения (р. 206.
14-21). Чистота Моисея была запятнана из-за порочности его народа, и ему
не было позволено вступить в Землю Обетованную. Георгий использует этот
пример для того, чтобы показать, что многие люди, вначале достойные вос-
хищения, оканчивают жизнь в страшном грехе (р. 207. 19-21). Эту мысль
хронист подкрепляет цитатами из творений Василия Великого и Иоанна Зла-
тоуста. Представление Георгия о меняющемся человеке далеко от традици-
онной ареталогии византийских агиографических («монашеских») текстов.
Начиная с Константина Великого, Георгий излагает историю того же пе-
риода, что и Феофан Исповедник, нередко используя труд последнего как ис-
точник. Сходство между Феофаном и Георгием ограничивается тем, что оба
хрониста ненавидят иконоборцев и оба «устраняются» из повествования.
В остальном хроника Георгия заметно отличается от «Хронографии» его
предшественника. Амартол отказывается от погодной системы Феофана
Георгий Монах: тривиальная хроника
55
и распределяет материал «по царствам». Главы о «царствах» редко дают
iiiini рафический материал о царях. Чаще они состоят из отдельных эпи-
I'laoB, которые отбираются не в зависимости от их политической и идсо-
<|<н ической важности, а по причине их занимательности.14 Глава Георгия
• • Феодосии I (р. 561-592) начинается с биографических сведений: хронист
рассказывает об отце Феодосия, о рождении и воспитании будущего импе-
piiiopa, о победе царя над готами и т. д. Феофан вмещает всю эту инфор-
мацию в несколько строчек (р. 66.17-20). Рассказ Георгия о пророческом
» не Феодосия характерен для византийской ареталогии, а короткая новелла
• » ЮМ, как самодержец не мог выбрать царское одеяние, которое подходило
Пн гму по размеру (настолько он был высок), и только пурпурное платье бла-
црк’стивейшего Константина пришлось ему впору (р. 563. 19-25), имеет не
нi.'ibKo наставительный, но и занимательный характер. Значительное место
н । roii главе занимает рассказ о многочтимом пустыннике Арсении Великом
(|> .')67—574). Житие св. Арсения было написано Феодором Студитом (см.
I I гл. II: 43), но рассказ Георгия отличается от версии Феодора. Вероятно,
он восходит к утраченному житию (если версия Георгия не принадлежит
< вмому хронисту).15 Так, Георгий рассказывает, что император пригласил
Аргония учить его сыновей «божественной и мирской мудрости». Местом
ншитий стала обширная зала близ императорской опочивальни. Как-то раз
Феодосий зашел туда, дабы посмотреть, как проходит учение, и увидел, что
Арсений обращается с учениками как с наследниками престола: они воссе-
iinioi на престоле, а учитель пред ними стоит. Император побранил святого
и лпже бросил на землю венцы наследников. Из уст Георгия мы узнаем и о
|ом. что Арсений бил Аркадия за плохое учение, и возмущенный наследник
in крыто приказал спафарию лишить учителя жизни. Но спафарий открыл
Аргонию этот замысел и убедил его бежать в Египет. В конце концов Ар-
Ийлин раскаялся, стал звать беглеца назад и даже пожаловал ему налоги
(Ai||i6ni«) со всего Египта — разумеется, для раздачи милостыни, но Арсе-
нии отказался. В версии жития, изложенной Георгием Монахом,16 основное
” Как показывавает Я. Н. Любарский (см. Сюжетное повествование в визан-
ilHirKoii хронике // Византийские очерки. М, 1996. 40-42, 46 и след.), эпизоды
| inipi ня, в отличие от эпизодов Феофана, — это преимущественно не части единого
гнования, а независимые вставные новеллы.
1 ’ 11озднее были составлены: редакция Симеона Метафраста (изд. Ф1Хиии5г|(; N.
L |1|<|Ч мн лоХшла too доюи латро<; ppcov ’Apoeviou тоО МеуаХоо. EkklPharos 34. 1935.
Л/ 189-201) и текст, опубликованный Ф. Алкэном (Halkin F. Hagiographica
IlKulila decern. Turnhout. Leuven. 1989. 89-110).
1,1 11 глаженная Георгием версия рассказа об Арсении была известна Никите-Да-
nii/iV 11афлагонянину. Одну фразу из этого текста он цитирует в письме (Колшбакц^
М А|1(к; Apoevtoc;. ПараХтргтос; ёлютоХцс; тои Ыгкцта flaqAayova. 'EXh]vtKd 27. 1974.
1ИК6ЧЩ
56
Глава вторая
внимание уделяется именно учительской деятельности святого, а не аскети-
ческому подвигу Арсения в пустыне.
Для повествовательной манеры Георгия характерна глава о Константине
III, преемнике своего отца Ираклия I. Царствование Константина было не-
долгим (он правил четыре месяца в 641 г.) и ничем не примечательным. Фе-
офан уделяет Константину лишь две строчки. Георгий, напротив, посвяща-
ет его правлению длинный раздел (р. 673-697), включающий три эпизода.
В первом речь идет о константинопольском богаче, который сперва обещал
дать милостыню, а затем отказался и умер. Во второй новелле говорится
о языческом философе, который в конце концов принял крещение и раздал
деньги бедным. Вскоре после того, как его похоронили, на могиле было най-
дено письмо. В нем сообщалось, что в Царстве Небесном он получил во сто
крат больше, чем раздал. В третьем эпизоде сообщается о погибшем воине,
которому не было позволено войти в Рай.
Два из упомянутых эпизодов не содержат никаких хронологических
указаний. Датировке поддается только вторая новелла, заимствованная,
очевидно, у Мосха (687: 3077-3080). Ее содержание, как показал Я. Н. Лю-
барский, позволяет отнести рассказ о крещении философа (Мосх сообщает
нам его имя: Евагрий) приблизительно к 400 году — более чем за 200 лет до
Константина III. Итак, Георгий не стремится к хронологической точности.
В первую очередь он заботится о назидательности эпизодов. Свою основную
мысль хронист подкрепляет множеством цитат из творений Отцов Церкви.
Подобное пренебрежение исторической достоверностью обнаружива-
ется и в главе, посвященной Льву III Исавру (р. 735-750). Сперва хронист
рассказывает об иконоборчестве, далее повествует о смерти Льва, связывая
ее с сильнейшим землетрясением, а потом уже переходит к арабской оса-
де Константинополя, которая в действительности предшествовала началу
иконоборчества. Сведения о реальных событиях — к примеру, сообщение
«благочестивых людей» об упразднении школы в Халкопратии — переме-
шаны с вымыслом: глава включает новеллу о щедром, но расточительном
богаче и рассказ о монахе, которого папа Григорий Великий спасает сво-
им письмом от посмертной «темницы». Хронология снова нарушается: не
только Григорий Великий, но и Мосх, у которого Георгий заимствует этот
эпизод, умер еще задолго до рождения Льва III. Как и прежде, хронист
стремится не к исторической достоверности, а к занимательности и на-
зидательности повествования. Назидательность эпизода подчеркивается
ссылкой на слова Иоанна Златоуста о Страшном Суде.
Г. Хунгер определил хронистику как Trivialliteratur17. Георгий Монах —
основатель этого жанра. Он не историк, и его не следует рассматривать
17 Одна из лучших глав его «Hochsprachliche Literatur» (I. 257 — 78) называется
«Chroniken als Trivialliteratur». Термин Trivialliteratur можно перевести как «лите-
ратура общих мест».
Георгий Монах: тривиальная хроника
57
как историка. Его не интересует ни историческая реальность, ни последо-
жигльность событий. Читателям Георгия нужны занимательные истории,
и и ого хронике они находят их в форме анекдотов, рассказов о чудесных
|Ц1Л(‘!шях, о зверствах злодеев, а также в форме тривиального назидания со
ссылками — не всегда верными — на Библию или Отцов Церкви. В виде
инскдота подаются даже богословские темы. К примеру, в хронике есть рас-
ciui । (заимствованный из Феодорита НЕ 5: 16.1—5) о богослове Амфилохии
Икопийском. Амфилохий всеми силами пытался убедить Феодосия I изгнать
йрнан из городов. Император не поддавался на уговоры, но Амфилохию все
же удалось найти способ его убедить. Однажды, встретив Феодосия, когда
Iu । шествовал по дворцу вместе с Аркадием, мудрый богослов поприветст-
ипнлл лишь императора, а сыну его «почестей не оказал». Феодосий прика-
1йл Амфилохию поцеловать его сына, но он отказался. В гневе император
обпинил Амфилохия в дерзости, на что тот ответил: «Вот видишь, василевс,
1Ы не переносишь, когда твоему сыну не оказывают почести. Так же и Бог
щВернется от тех, кто бесчестит Его Сына (Амфилохий имел виду ариан,
жнорые чтут Сына меньше Отца)». Если верить Георгию (и Феодориту),
Феодосий именно после этого случая издал закон, запрещающий собрания
f ринков (р. 576. 3—21).
Изложение богословских вопросов в виде анекдотов, смешение се-
ры* того с комическим — все эти особенности напоминают комические
рассказы Parastaseis (см. выше II, гл. 7С). Не случайно, что этот труд
сближает с хроникой не только общая тенденция, но и сходство конк-
ретных эпизодов. Так, ссылаясь на вымышленного Диакриномена, автор
Puhi staseis (р. 71) сообщает, что в Ксиролофе (район Константинополя)
у основания колонны (k(cov) лежали статуи (оттрл]) Феодосия II, Валенти-
нндпл III и Маркиана. Эти статуи упали во время землетрясения. Георгий
И соо тветствующем эпизоде повествует об Аркадии, отце Феодосия II. Это
нм. но словам хрониста, воздвиг свою статую на колонне в Ксиролофе. Зем-
ли I удела семь дней, а затем началось землетрясение (р. 592.21-593.2).
Гйкнм образом, речь идет о разных императорах, но основные элементы
Обеих версий идентичны: Ксиролоф, колонна, землетрясение составляют
ОЛПУ и ту же сюжетную схему.
Георгий зависим от своих источников, но из них он избирает занима-
тельные описания, которые вместе с наставлениями составляют ядро его
Хроники. Более того, эти описания Георгий преобразует в соответствии
е собственным вкусом. Так, в описании войска Антиоха V Евпатора, высту-
пившего против Иуды Маккавея, есть такая фраза: «Солнце играло на их
лило гых щитах и оружии, а горы отражали их блеск и сияли как горящие све-
1МЛЫ1ПКИ» (291. 18-20). Фраза восходит к Иосифу Флавию (Ant. 12.372), но
хронист ее слегка модифицирует: в источнике щиты из золота и бронзы тоже
Ярко блестят на солнце, но горам уделяется иная роль: они не светятся, как
у I горгия, а звучат — в них «эхом раздаются (ouveTrfixeO возгласы воинов».
58
Глава вторая
Таким образом, звуковой эффект Георгий заменяет зрительным (вторичным
отражением), что вполне соответствует средневековой эстетике.
Хроника Георгия изобилует «общими местами», исполнена традицион-
ного пафоса: духи, язычники,* чужеземцы, иконы, чудеса занимают в ней
свое законное место. Добро и зло четко разделяются. Монахи — это всегда
носители добра, а иконоборцы — зла. Константин V по прозвищу Копро-
ним описан как «исполненный коварства леопард, рожденный лютым львом
(Львом III), ужасный аспид из семени змия, змий летучий, Антихрист из
колена Данова» (р. 750. 16-18). Константин впал в нечестие, он занимался
магией, призывал духов, творил и другие постыдные дела. Он был орудием
Дьявола — его отца и учителя, разделяя веру сарацин и иудеев, поклонялся
идолам (sic! Ведь это иконоборцы, наоборот, обвиняли православных в пок-
лонении идолам), служил демонам, почитал Афродиту и Диониса, был новым
Юлианом. Георгий нагнетает сообщения о зловещих предзнаменованиях,
бедствиях, землетрясениях и голоде. Даже болгарские походы Константина
характеризуются как позорные поражения (р. 758.3-10, 760. 10-17). По-
добным образом хронист изображает и других иконоборцев — к примеру,
Льва V или патриарха Иоанна Грамматика и ненавистного Фому (Славяни-
на), несмотря на его приверженность православной вере. Если уж Георгий
кого-то ненавидит, он рисует его черной краской невзирая на его достиже-
ния и индивидуальные особенности.
Палитра Георгия преимущественно черно-белая, но при этом, как уже
было показано, хронист все же признает сложность характеров некоторых
библейских героев, к примеру, Моисея и Соломона. Неоднозначен образ
римского императора Тиберия (р. 322. 11-25): в юности он был безупречен,
в преклонных летах изучил философию и риторику, совершал добрые дела,
но вдруг произошла резкая перемена: Тиберий погряз в злодеяниях, крово-
пролитии и безумствах. Иное изменение происходит с патриархом Павлом:
вслед за Феофаном Исповедником Георгий рассказывает, что этот бывший
иконоборец отказался от ненависти к иконам, и характеризует его как по-
чтенного мужа, украшенного всеми добродетелями.
Георгий, как правило, пишет простым языком, но при этом увлека-
ется чрезмерно длинными композитами, как, например, dvopoioykcoooia
(р. 52.19), алокара6окоицЕУГ| (р. 135.22), трале^оХатрил кш koiZioSooXoi
(р. 362.4). Излюбленный прием, применяемый Георгием при характерис-
тике героев — это нагромождение бранных эпитетов (Schimpfkanonade, по
выражению Хунгера): так, узурпатор Фока именуется в хронике тираном,
злодеем, убийцей, жалким, беззаконным, нечестивым, вероломным, пре-
ступным и бесчестным (р. 662-666). Феофан Исповедник, характеризуя
того же Фоку, ограничивается тем, что двадцать раз повторяет одно и то же
определение — «тиран» (что в Византии означало «узурпатор»).
По стилю повествование Георгия может быть различным. Об этом сви-
детельствует, к примеру, рассказ о восстании Фомы, занимающий большую
Георгий Монах: тривиальная хроника
59
i.i' 11. главы о Михаиле II (р. 793-797). Рассказ состоит из двух частей. Вто-
|ми посвящена преимущественно историческим событиям: император при-
пав.nvr болгар как союзников, Фома обороняется в Аркадиополе, Михаил
н|.в 1 унает туда из Константинополя с большим войском, берет Фому в плен,
и.в । унает ему на горло, отсекает руки и ноги и сажает на кол. На этом трех-
|‘*|няя смута кончается. Лексика и синтаксис в этой части просты: Георгий
и 1бггает библейских цитат и риторических фигур. Первая, большая по объ-
• mv часть рассказа, напротив, изобилует библейскими цитатами, isokola,
। • 11вучиями и гиперболами. Георгий сравнивает Фому с диковинным зверем,
многоликим, многоголовым, ибо он собрал многообразные племена. Срав-
нение странное, но риторически правильное: Георгий вводит аллитерацию
при помощи слов TtoXupopcpov, тго^окёфа^оу, rcokvEiSfj, а в коротком словосо-
н инии noZuEiSfj yEVT] to)v eOvgjv употребляет сразу три синонима (вид, род,
и ’н-мч). Таким образом, в рассказе о мятеже Фомы представлены два стиля,
и у каждого из них своя функция. Один нужен хронисту для исторического
нивнетвования, а другой — для поношения ненавистного мятежника.
I воргий не историк. Его не следует обвинять в ложности заявлений, хро-
ни кн ической непоследовательности или небрежном обращении с источни-
|<нмп — избежать этих недостатков он не стремился. Георгий — благочес-
। нвьн"! рассказчик, и со своей задачей он справился блестяще. Его труд не
ннлужил таких похвал, как «Хронография» Феофана, но стал распростра-
нен ним чтением и послужил объектом подражания. Георгий положил конец
инк хронологической точности Синкелла, так и погодному методу Феофана.
Глава третья
КРАСНОРЕЧИЕ ОКОЛО 900 Г.:
«ШКОЛА» ФОТИЯ
Поразительно, насколько незначительным было влияние Фотия на совре-
менных ему literati (см. выше, гл.1), но ситуация коренным образом меняется
в следующем поколении. Конец IX и начало X в. — время расцвета риторики
и эпистолографии. Среди ведущих представителей византийского красноре-
чия около 900 г. было, по крайней мере, четыре писателя, которые были лично
связаны с великим филологом. Каждый из них принадлежал к высшим слоям
общества: император Лев Мудрый, патриарх Константинопольский Николай
Мистик, protothronos (“первопрестольный”), митрополит Кесарии Каппадо-
кийской Арефа и высокопоставленный чиновник Лев Хиросфакт.
А. Лев VI Мудрый, или Философ
В случае со Львом VI у нас, наконец, появляется возможность обрисо-
вать, по крайней мере, в общих чертах биографию византийского писателя.
Лев родился около 865 г. (обычно за дату его рождения принимается 19
сентября 866 г.)1. Он был одним из четырех сыновей императора Василия
I (867-86 гг.) и Евдокии Ингерины. Его рождение окружено ореолом ро-
мантики: во-первых, некоторые ученые полагали, что Евдокия была отчасти
скандинавского происхождения2, а, во-вторых, поскольку она была любов-
1 Единственное монографическое исследование, посвященное правлению и лич-
ности Льва и написанное Н. Поповым (Император Лев VI Мудрый и его царствование
в церковно-историческом отношении, 1892), уже давно устарело. О молодых годах
Льва см.: Vogt A., La jeunesse de Leon le Sage / / RH 174. 1934. 389-428. Докторская
диссертация Tougher Sh. (The Reign of Leo VI), защита которой состоялась в 1994 г.,
до сих пор не опубликована.
2 Jenkins R. Byzantium: the Imperial Centuries. London, 1966. 159, 302; Mango C.
Eudocia Ingerina, the Normans, and the Macedonian Dynasty / / ZRVI 14-15. 1973.
17-27, переиздано в его работе: Byzantium and its Image. London, 1984. Pt. XV. Од-
Красноречие около 900 г.: «Школа» Фотия 61
11и।к‘й Михаила III до того, как вышла замуж за его приближенного Василия
Македонского, существовали подозрения, что Лев был сыном Михаила. Но
мi.i предпочитаем не принимать во внимание эти домыслы.
.Лев был вторым сыном императора; кажется, никто не сомневался в том,
•mi (‘го старший брат, Константин, — настоящий сын Василия. Константин
СН.1Д его любимцем и бесспорным наследником, а Льву, который хоть и был
кпропован своим отцом как соправитель, была уготована гражданская карьера.
Но всяком случае, он и его младший брат Стефан получили хорошее образо-
п.| и не. Льву, известному своей ученостью, был даже присвоен эпитет мудрого
О.оцхх;), и его сравнивали с библейским Соломоном — тем самым отдавалось
«Huiwiioe его мудрости, но, может быть, это явилось результатом политической
пропаганды3. Распространенное мнение о том, что Фотий был его учителем
и написал ничем не примечательные «Поучительные главы», якобы адресо-
н.п и иле Василием своему сыну, не подтверждается имеющимися в нашем
распоряжении источниками, за исключением одной эпиграммы со спорной
снрнбуцией (о которой см. ниже) и неясного намека в житии патриарха Ев-
фимия.4 Приблизительно в 879 г. Константин умирает, и это событие круто
меняет судьбу Льва: он становится наследником престола. Родители спешно
женят его на благочестивой Феофано, должно быть, родственнице Ингерины.
(>л।i.iко отношения между Василием и Львом становятся все хуже и хуже, им-
ператор прислушивается к обвинениям против Льва, исходившим от Феодора
। ан гаварина и поддержанным Фотием, и, разгневавшись, заключает сына под
г । ражу. Более позднее предание рисует трогательную историю о том, как Фе-
офино заботилась о своем молодом супруге во время его заточения. О том, что
ж<* послужило истинной причиной немилости Василия по отношению к своему
। мну. можно только догадываться. А. Фохт предполагает, что Лев действитель-
но участвовал в заговоре против отца. Мы не знаем, каким образом между
ними были восстановлены отношения, но как бы то ни было они примирились,
н когда Василий погиб в 886 г. в результате несчастного случая на охоте, Лев
(iuпорому тогда было около двадцати лет) беспрепятственно занял престол.
Нет ничего удивительного в том, что и Сантаварин, и Фотий оказа-
лись в числе первых жертв нового императора. Более неожиданным стало
Нико ее норманнское происхождение, на чем настаивают Дженкинс и Манго, не
V» нпювлено: трудно представить, что епископ Ингер, живший в середине VIII в.,
мт происходить от воинственных норманнов-язычников, даже если «норманн» —
оп «the roi goth Igore», описанный в сирийской театральной пьесе VI (?) в. (Vogt А.
I hides sue le theatre byzantin. II // Byzantion 6. 1931. 624).
1 Об этом эпитете см.: Tougher Sh.F. The Wisdom of Leo VI, New Constantines.
< niiibt idge, 1994. 171-79; cp.: Mango C. The Legend of Leo the Wise // ZRVI6. 1960.
Vi 43, переиздано в его работе: Byzantium and its Image. Pt, XVI.
' В биографии Василия I Константина VII (?) Фотий называется учителем и вос-
нн ытелем детей Василия (Theoph. Cont. 277.1), в хронике Симеона Логофета только
। ||'фап представлен как ученик Фотия (Leo Gramm. 262.15-17).
62
Глава третья
отчуждение Льва от Феофано вскоре после его воцарения. Было ли это выз-
вано чрезмерной, доходящей до крайности набожностью Феофано? Импера-
трица даже была провозглашена святой и восславлена анонимным биографом
(современником?), представившим ее и Льва как идеальную супружескую
чету5. Однако более реалистичной выглядит характеристика, приводимая
в житии патриарха Евфимия (см. ниже главу 5): автор пишет о глубоком
разладе между супругами, а также о страстном романе Льва с Зоей Заутцей,
чей отец, Стилиан Заутца, стал (благодаря их отношениям?) центральной
фигурой при дворе императора. Скорее всего, после смерти Василия Лев
захотел порвать со всем, что было навязано ему родителями (“возлюблен-
ными родителями”, как он назвал их в надгробной речи, посвященной Васи-
лию и Евдокии, о которой будет сказано позже), и окружить себя новыми
людьми, как мужчинами, так и женщинами. Скорая смерть дочери Феофано,
лишившая Льва наследницы, могла способствовать этому отдалению.
В 895 г. или 896 г. Феофано умирает6, и Лев тотчас женится на Зое. Но
новый брак не был продолжительным: в 899 г. или чуть позже Зоя скончалась,
оставив дочь Анну, которую, вероятно, около 901 г7., Лев обручает с Луи Про-
вансским, будущим императором Людовиком III. Лев пытается найти себе но-
вую партию и снова терпит неудачу: его третья супруга, Евдокия, красавица из
Опсикия, умирает в 901 г., вскоре после рождения сына, названного в честь деда
Василием; умирает и младенец, наследник, которого Лев так сильно желал.
События, как внешнеполитические, так и внутри страны, также развива-
лись весьма драматически: арабы успешно наступали, внешние поражения со-
здавали благоприятные условия для внутренних смут и волнений. Лев терял
своих последователей: его брат Стефан, с которым, судя по всему, он всегда
был очень близок и которого он назначил патриархом Константинопольским
вместо Фотия (886-893 гг.), скончался рано, а его последний оставшийся
брат, Александр, видимо, умственно отсталый человек, доставлял Льву круп-
ные неприятности. Приблизительно в 903 г. было совершено покушение на
жизнь Льва в церкви святого Мокия в Константинополе, и ходили слухи, что
Александр был причастен к этому заговору. Были изобличены в замышлении
заговора против императора и родственники Стилиана Заутцы. Лев снова при-
нимается за поиски новых придворных и новой возлюбленной. Он содействует
5 BHG 1794, ed. Е. Kurts. Zwei griechische Texte liber hl. Theophano die Gemahlin
Kaisers Leo VI. St. Petersburg, 1898. А. Алексакис (Alexakis A. Leo VI, Theophano,
a magistros Called Slokakes, and the vita Theophano / / ByzF 21. 1995. 45-46) выска-
зывает предположение, что автором жития был Слокакис (странное имя! Славянское
слово «зло» является синонимом греческого какга), упоминаемый в схолии к Лукиа-
ну. В XIV в. Никифор Григора перерабатывает это житие. См. о Феофано: Diehl Ch.
Figures byzantines 1. Paris, 1939. 217-243.
6 Karlin-Hayter P. La mort de Theophano (10.11 896 ou 895) / / BZ 62. 1969. 13-
18; переиздано в ее работе: Studies in Byzantine Political History. London, 1981. Pt. XI.
7 Ohnsorge W. Zur Frage der Tochter Kaiser Leons VI // BZ 51. 1958. 81.
Красноречие около 900 г.: «Школа» Фотия 63
•||н|/|впжению евнуха Самоны, а в любовницы берет Зою Карбонопсиду или
1\.||»Оонопсину (“Черноокая”), которая в 905 г. родила ему долгожданного сына
и и.плодника Константина. Льву нужно было утвердить супружеский статус
Un и легитимность рождения Константина, что стало мучительно трудным
/к1 ним, поскольку церковные каноны не признавали законность четвертого бра-
ки и патриарх (в то время им был Николай Мистик) отказался венчать Льва
н 1<>ю, более того, он наложил эпитимию (временное отлучение от церкви)
пи Льва и запретил ему входить в храм святой Софии. Влиятельные митро-
1ПНППЫ поддержали такую риторическую позицию, однако Николай выразил
। < 11 инпость к примирению. Вскоре он окрестил Константина и даже обещал
v in копить статус Зои, но некоторые константинопольские интеллектуалы (Ta-
it иг как Арефа и Никита-Давид Пафлагонянин, о которых пойдет речь ниже)
пыли настроены более радикально в отношении четвертого супружества.
Мы не будем долго задерживаться на канонических аспектах полемики
вокруг тетрагамии, или четверобрачия. Для императорского авторитета это
< 1йло таким же переломным событием, как и спор о прелюбодеянии столет-
iii’ii давности, и так же как спор о прелюбодеянии Константина VI нашел
и рижские в переписке Феодора Студита и различных исторических и аги-
|>| рлфических текстах, так и диспут вокруг тетрагамии вызвал появление на
। иг г огромного числа риторических и эпистолографических произведений.
(И ношение патриарха Николая, вначале проявлявшего терпимость, резко
изменилось, когда известие о мятеже знаменитого полководца Андроника
Дуки в Кавале в 906-907 гг.8 достигло Константинополя. Имеются серьез-
ные основания полагать, что мятеж не только совпал по времени с противо-
ггшшием Николая, но и был напрямую с ним связан. Как только Андроник
покинул Кавалу и бежал в Багдад (скорее всего, он прибыл туда в период
е октября 906 г. по октябрь 907 г.), Лев сместил Николая с патриаршего пре-
пода и назначил на его место Евфимия, игумена Псамафийского монастыря
м Константинополе, давнего советника и друга императора.
Сейчас мы приблизились к самому запутанному аспекту проблемы чет-
мгробрачия: в чем же все-таки заключалась истинная подоплека конфликта?
И был ли он лишь результатом ряда семейных неудач, вполне понятного же-
лания Льва иметь сына и наследника престола, упрямой настойчивости со
Ciороны митрополитов жестко следовать церковным канонам, или же можно
рискнуть и попробовать установить — хотя бы гипотетически — закулисный
расклад общественных сил, которые стояли за внешней, официальной сто-
роной борьбы? Конфликт между правительством и полководцем Андроником
Дукой является неоспоримым фактом, и его хронологическое совпадение
с обострением спора о тетрагамии почти доказано. Десятилетием раньше
прлпнтельство вступило в конфликт с другим видным полководцем, Никифо-
* О мятеже Андроника, его датировке и связи с сопротивлением Николая Ми-
Г111Ю1 см.: Каждая А. Две византийские хроники X века. М, 1959. 109-112.
64
Глава третья
ром Фокой Старшим9, который был смещен с поста доместика схол по ини-
циативе Стилиана Заутцы. Предание, сохраненное Продолжателем Феофана
(р. 359.17-20), связывает смещение Никифора с его отношениями с дочерью
Стилиана Зоей, любовницей Льва: Никифор якобы отказался жениться на Зое
после смерти ее первого супруга. Опять-таки имеем ли мы здесь дело с дву-
мя независимыми конфликтами или же с государственной политикой по от-
ношению к нарождающейся военной аристократии? Похоже, ответ следует
искать в так называемой «Тактике» Льва VI, сборнике военных предписаний,
где император выражает, среди прочего, свое осторожное отношение к знат-
ным военачальникам: полководцев, утверждает Лев, следует оценивать по их
деяниям, а не по их наследственным добродетелям; разумеется, те, у кого нет
прославленных предков, исполняют свои обязанности лучше10. С другой сто-
роны, Лев VI не только отстаивал идею божественного происхождения импе-
раторской власти, которая не знает ограничений в области законодательства
и судопроизводства11, не только пытался строго упорядочить придворный це-
ремониал, выпустив подробный «Клиторологий», составленный в 899 г. неким
Филофеем, о котором нам ничего неизвестно12, но также в своей экономиче-
ской политике стремился оградить торговцев и ремесленников от «аристокра-
тического вторжения» в их профессиональную деятельность13. В некотором
смысле Лев стал предвестником политической линии тех императоров X в.,
которые пытались умерить аппетиты растущей аристократии. Как и Роман I,
правивший после него, Лев был сторонником сильной императорской власти,
и это отличало его от Фотия (смотри выше главу 1В) и от Николая Мистика,
как мы продемонстрируем ниже.
Несмотря на различия в позициях и личную ненависть, Лев унаследовал
от Фотия уважение к античным знаниям14. Он использовал древние военные
трактаты в качестве источников для своей «Тактики», а также для других
9 О нем см.: Gregoire Н. La carriere du premier Nicephore Phocas // Prosphora
eis St. Kyriakiden. Thessalonike, 1953. 232-254.
10 Taktika 11:22-24 (PG 107: 688AB; другое издание: Vari R. Leonis imperatoris
Tactica. Budapest, 1917-22). Об этом отрывке см.: Каждая А. Социальный состав
господствующего класса Византии XI-XII вв. М, 1974. 301. Ср.: Antonopoulou /. А.
The “Aristocracy” in Byzantium: Evidence from the Taktika of Leo VI the Wise / /
Byzantiaka 13. 1993. 151-160. Г. Острогорский (Ostrogorsky G. Observations on the
Aristocracy in Byzantium / / DOP25.1971.4f.), цитируя этот пассаж, концентрирует
внимание на другой стороне феномена — появлении новой аристократии.
11 Mitard М. Le pouvoir imperial au temps de Leon VI le Sage / / Melanges Ch.
Diehl I. Paris, 1930.217-223.
12 Oikonomides N. Listes. 65-235.
13 Сюзюмов M. Экономические воззрения Льва VI / / ВВ 15. 1959. 33-49.
14 Об интересе Льва к античной исторической литературе см.: Markopoulos А.
Anocrqp.Eicbo'ELc; cttov Aeovtci Et' tov £офб / / Thymiama ste mneme tes L. Mpoura
1. A0r|va, 1994. 193-198.
Красноречие около 900 г.: «Школа» Фотия 65
Ч' пилон, посвященным искусству военного дела15. В первые годы правле-
нии императора были завершены так называемые «Василики», многотом-
ii.iu компиляция законодательства Юстиниана, озаглавленная в оригинале
‘ М1ЩЧ1ИС древних законов» (dvaKaGapGiq tcdv twXuubv vopcov)16, и, вполне
•>• роитпо, что еще одно юридическое сочинение. В своих новеллах Лев за-
ip.n пвал и проблемы римского права17. Однако мы оставим в стороне зако-
ни,'|,| гельный труд Льва, как и его военные трактаты и аскетические главы18,
и » фокусируем наше внимание на его литературной деятельности.
011 исьмах Льва упоминается в отрывке, интерполированном в хронику Ски-
HIIII.I (р. 192.32-33). К сожалению, мы не располагаем собранием эпистоляр-
।па\ сочинений императора, но интерполятор Скилицы сообщает, что послания
Льна (как и другие его работы) носили крайне дидактический характер и — что,
। и верное, более существенно, — они были написаны «в архаичной манере».
Лев создавал и поэтические произведения. Современники высоко ценили
el п стихи, «источающие мед»19. К сожалению, подлинность многочисленных
« ВГ1СКИХ и религиозных стихов, приписываемых в рукописях «Льву Филосо-
фу». продолжает вызывать полемику. Некоторые из них могли быть написа-
ны Львом Математиком в первой половине IX в., или же каким-либо иным
••мудрым» Львом. Известно, что Львом VI были написаны анакреонтические
< । вхи, посвященные падению Фессалоники в 904 г. и мятежу Андроника Дуки,
а 1акже жалоба, касающаяся его отлучения от церкви Николаем Мистиком,
которую он произнес, держа на руках своего новорожденного сына Констан-
тна, и увещание, адресованное соимператору Александру, будто бы от имени
наследника престола Константина. Все эти тексты, интересные как с полити-
«Тактика» привлекла особое внимание ученых, см. прежде всего: Dagron
(t Byzance et le modele islamique au Xe siecle. A propos des constitutions tactiques
dr I'empereur Leon VI // Academie des inscriptions. Belles Lettres. Apr.-June 1983.
219 -243; Кучма M. К вопросу о критерии достоверности сведений «Тактики Льва»
/ / АДСВ 8. 1972. 89-94. О других военных трактатах, приписываемых Льву см.:
/)<//// Л. Les strategistes byzantins // ТМ 2. 1967. 365-369.
1,1 Schmink A. “Frommigkeit ziere das Werk”. Zur Datierung der 60 Biicher Leons
VI / / Subseciva Groningana 3. 1989. 79-114. Арефа в письме Льву VI называет не-
сколько по-иному — лоХткбу ауакаОароц vopcov «Очищение гражданских законов»
(Scnpta minora 2: 75.11).
IZ Les novelles de Leon VI le Sage / Ed. P. Noialles, A. Dain. Paris, 1944. Было
немало написано о законодательных работах Льва, см., например: Fogen М.Т/г.
Legislation und Kodifikation des Kaisers Leon VI // Sucseciva Groningana 3. 1989.
23 -35; Simon D. Legislation as both a World Order and a Legal Order, Law and Society
in Byzantium: Ninth-Twelfth Centuries. Washington, 1994. 18-22; Schmink A. Studien
/и iiiittclbyzantinischen Rechtsbiichern. Frankfurt a.M., 1986.
,н Об этих главах см.: Grosdidier de Matons J. Trois etudes sur Leon VI // TM
1) 1973.206-228.
14 Sevcenko L Poems on the Death of Leo VI and Constantine VII in the Madrid
Manuscript of Scylitzes / / DOP 23-24. 1969/70. 202.31.
I I.i к VW)
66
Глава третья
ческой точки зрения, так и с точки зрения личности императора, до нас не
дошли20. Несколько стихотворений было опубликовано под именем «Льва Фи-
лософа», одно из которых является эпиграммой в гекзаметре, в которой поэт
говорит о своем старом учителе, «архиерее» Фотии, вскормившем его моло-
ком риторики. Эта эпиграмма могла бы быть сочинением императора, но она
не вяжется с другим произведением, «Апологией», содержащим загадочные
строки: «Я красиво написал красивую речь, оставив после себя благочестивое
предание об отцеубийце нечестивого учителя» (col. 661А). Подразумевается
ли здесь изгнание Фотия Львом? Есть причины в этом сомневаться, ведь Лев,
написавший «Апологию», был виновен только в составлении речи против сво-
его учителя, кем бы ни был этот последний. И когда он сетует на то, что его
обвинитель (или обвинители) называл его богохульным идиотом и отступни-
ком от христианской веры (col. 660В), то трудно поверить, что такие резкие об-
винения могли прозвучать в адрес императора. Таким образом, нужно искать
другого «Льва Философа»21.
Лучше известна духовная поэзия Льва VI — особенно знамениты его
«Утренние гимны» на Воскресение Христа22 и «Покаянная песнь» (coSapiov
K(XTavuKTiKdv)23.
«Покаянная песнь» представляет собой алфавитную анакреонтическую
поэму, в которой под влиянием структуры канона после каждых четырех
строф вставлен theotokion, начинающийся с той же самой буквы, что и пре-
дыдущая строфа (Л, 0, М и т.д.). Главная тема «Песни», тема раскаяния
грешника (стихотворение написано от первого лица), была хорошо разрабо-
тана гимнографами VIII и IX вв., в том числе Андреем Критским и Климен-
том. По Лев смещает акценты — он делает упор не на покаянии как таковом,
а на зловещей картине суда и ада, ожидающих грешника: мрак, буря, затме-
ние, огонь, в котором все земное свернется, как пергаменный свиток (кфбюу
pEpPpavcoSei;, возможно прочтение pepppavcoSei;), земля и море, изрыгающие
тела. Любопытно, что Николай Мистик, в одном своем письме к Петру Алан-
скому, отправленному, по всей вероятности, в 914/6 гг., рисует иную карти-
ну ада: мои обстоятельства, размышляет он, хуже, чем у обитателей Аида,
ибо в аду нет ни зависти, ни войны, ни заговоров (ер. 133.29-31). Ужасы ада
20 Maas Р. Literarisches zu der Vita Euthymii // BZ 21. 1912. 436f.
21 M. Д. Спадаро переиздал эти стихотворения (Spadaro M.D. Sulle composizioni
di Constantino il Filosofo del Vaticano 915 / / SicGymn24. 1971. 175-205) и выдвинул
смелую гипотезу, исправив леммы «Апологии» и приписав авторство как «Аполо-
гии», так и эпиграммы на Фотия Констанстину Философу, кем бы ни был последний.
22 Christ, Paranikas / / AnthCarm, 105-109; англ.перевод: Tillyard The
Morning Hymnes of the Emperor Leo / / Annual of the British School at Athens 30.
1929-30. 93.
23 Ciccolella F. (ed). Il carme anacreontico di Leone VI / / Bollettino dei classici 10.
1989. 17-37. См. об этом: Solarino M. Alcune osservazioni sull’ wSapiov KaxavuKTiKov
di Leone VI il Saggio // SicGymn. 40. 1987. 201-216.
Красноречие около 900 г.: «Школа» Фотия 67
• цшилекут внимание византийцев X в., и вскоре вслед за Львом Григорий,
• н । up жития Василия Нового, мастерски изобразит многочисленные типы
• pi iiiiiiiKOB, претерпевающих муки в пламени ада.
Анакреонтические стихи Льва отличают некоторые оригинальные черты.
11ргжле всего, суд Божий помещен в рамки византийской бюрократической
• in |гмы. Определение Бога как судьи (кристу, Згкаотцд) совершенно обычно,
рнино как и то, что поэт видит «страшные престолы», установленные для
। । ратного Суда — более оригинальны «суровые phorologoi», которые тре-
(•71111 от грешника отчета о своих поступках. Они вновь появятся в житии
На* нлия Нового. Византийская отчетность не могла обойтись без письмен-
ши о документа, и поэтому в «Песни» возникает тема книг: все земное в огне
• рлннпваются со скрученным пергаменным свитком, и венценосный поэт
• нннывает раскрытые отчетные книги [где записаны человеческие деяния],
киюрые наводят ужас на бесчисленные толпы людей и ангелов.
В отличие от Андрея и Климента, грешник в «Покаянной песни» безличен.
< hum раз Лев сообщает, что он испытывает жажду наказания и именует себя
«••• юлько всенесчастнейшим (лаутХтцдсоу — гапакс?), но также «последним
н первым». Почему автор «первый»? Или он намекает на свой император-
• hint титул? В одной из последних строф Лев восклицает: «Какой благомы-
• опций муж не будет горько плакать, удаленный от [своих] родственников,
рилнгелей, друзей и детей?». В адском огне разлука с родственниками не
rti.uia самой суровой карой, но император, отлученный от церкви (каким Лев
и пилился в 907 г.), мог чувствовать себя оторванным от всех самых близких
•’Му людей, особенно от недавно крещенного наследника. Перед последним
ihrutokion (который непривычно пестрит аграрными образами: серп, веял-
ки. гонор) грешник обращается к Святой Троице и просит о том, чтобы ему
ГИ.1ЛО даровано время для покаяния и освобождения от заблуждений, и это
н принципе вполне вписывается в ситуацию 907 г. Но опять-таки никаких
। ирпезных аргументов в пользу этой догадки у нас нет.
Для духовной поэзии писатели, в том числе и Дамаскин, пользовались
и’иссическими стихотворными размерами, и такие мифологические имена,
и» i решающиеся в «Песни», как Тартар или Зефир, не были чем-то необыч-
ным для византийских текстов, но они не были и каноническими. Некано-
ническая странность стихотворения усугубляется его словарным составом:
• и определяет свои грехи как арлХакфата, «ошибки», классическое слово,
и<‘ ^регистрированное в святоотеческом словаре Лампе. Сложные слова,
।,п\не как «изящно выточенные» (yXoupvpoTopvEUToi) [могилы] (по-видимому,
неологизм) или “темный как пещера” (dvTpovvxiog)24, и некоторые другие,
к'|.1гсического происхождения, контрастируют с простым синтаксисом про-
II »11едения.
4 См. «Лексикон» Э. Траппа (Trapp Е. Lexicon zur byzantinischen Grazitat 1. Wien,
11 Mi l 141), где это слово приводится только с одной ссылкой — на стихотворение Лива.
68
Глава третья
Вне зависимости от того, отражалось ли в поэме реальное положение
вещей в 907 г. или нет, она представляет собой интересный эксперимент,
попытку сочетать некоторые классические элементы с композиционной
структурой канона и заменить идею внутренней греховности изображением
ужасов Страшного Суда. Она неоднозначна, будучи традиционной и нова-
торской одновременно — то же самое можно сказать и о речах Льва25.
Известны 42 речи, принадлежащие перу Льва26. Из них двадцать три мож-
но охарактеризовать как чисто эортологические, посвященные библейским
темам (на праздники в честь Господа, Богородицы и Иоанна Крестителя; этот
список может быть дополнен проповедями на апостола Павла и на Соборное
послание), и девять являются агиографическими энкомиями, прославляющи-
ми праздники Всех святых, Стефана Первомученика, Климента Анкирского,
Димитрия (два текста)27, Николая Мирликийского, Трифона28 и Иоанна Злато-
уста (два)29. Ни один из «современных» ему святых не привлек внимания Льва.
Можно сказать, что в гомилии на святого Павла выражено то, что можно
назвать теорией гомилетической литературы. Природа этой речи (кбуос;), гово-
рит император-ритор, требует, чтобы она не была недостойна величия святого
Павла и чтобы она не навлекла хулу на ее автора (ed. Akakios, р. 64.13-18). Без
традиционного самоуничижения Лев гордо заявляет, что взялся за дело с наи-
лучшими помыслами, но тотчас столкнулся с трудностью: как изобразить сред-
ствами этого мира пребывавшего вне этого мира? Посему Лев отказывается
описывать «появление в мире» святого, который жил вне этого мира (1.25-26).
Он не раз возвращается к этой идее, указывая на невозможность применить
«человеческую хвалу» к тому, кто стоит «над человечеством», и отказывается
от попыток составить основу славословия из низменных элементов (р. 65.12-
14). Единственный способ ввести мирские предметы — это использовать их
в качестве примеров (р. 69.27-29) или сравнений (например, р. 70.13).
25 Стихотворение сохранилось только в cod. Panteleemon 288 XIX в., где Лев про-
славляется как непревзойденный гомилист (См.: Antonopoulou Th. Verses in Praise
of Leo VI // Byzantion 66. 1996. 281-284.
26 Из них 34 опубликованы иеромонахом Акакием: Aeovroc; too Lo<pov IlavriYvpiKoi
Xoyoi. AOrjva, 1868. Другое (неполное) издание содержится в PG (107: 1-292). Мы
особенно признательны Ф. Антонопулу, позволившей нам воспользоваться ее не-
опубликованной диссертаций (The Homilies of the Emperor Leo VI. Prolegomena to
a critical edition), которая была защищена в 1995 г.
27 Об отношении Льва к культу святого Димитрия см.: Magdalino Р. Saint
Demetrios and Leo VI // BS 51. 1990. 198-201.
28 См. также критическое издание И. Делейе в AASS (Nov. IV: 348-352).
29 Житие, созданное по образцу жития Георгия Александрийского, Halkin F.
(ed.). Douze recits byzantins sur saint Jean Chrysostome. Bruxelles, 1977, no. X. О со-
чинении IV см.: Ommeslaeghe van F. Note d’hagiographie chrysostomienne / /AB
96. 1978. 366. О перенесении мощей Златоуста см.: Devos Р. La translation de s. Jean
Chrysostome BHG 877h: une oeuvre de I’empereur Leon VI / / AB 107. 1989. 5-29.
Красноречие около 900 г.: «Школа» Фотия 69
?>то «теоретизированное» стремление к возвышенному и его составляю-
шли. игнорирование фактических деталей, «историцизма», типичны для всех
ш о праздничных и «агиографических» гомилий. Льва интересуют не сами
। fiGi.i гия (хорошо известные публике), а его собственная реакция и реакция
пу/штории на эти события. Он пренебрегает особенностями пространства
н времени и вместо них использует (особенно в проповеди на праздник Всех
11ш гых) извечные противопоставления, такие как свет-мрак, жизнь-смерть,
юность-старость, роса-пламя и другие. В то время как поэт Климент за век
по него пытался обогатить гимны элементами реальной действительности,
сближая их в художественном плане с гомилетикой, Лев двигался в обрат-
ном направлении, лишая гомилии исторической основы и тем самым «под-
нимая» их до жанра гимнографии. Не случайно, что он отважился написать
проповедь на Климента Анкирского в стихах.
(Сравнение гомилий Льва о Деве Марии с гомилиями Германа раскрывает
путь, которым автор шел к абстрагированному, бедному событиями, «гим-
нографическому» описанию: физическое движение, детали, личные черты,
повествование — всего этого нет. В проповеди на Введение во храм Богоро-
111111)1 Лев избегает изображения сцен и людей (не упоминается даже Заха-
рия’) и вместо этого подробно останавливается на метафизической функции
( нм гой Марии, на ее мистической свадьбе: хотя во время введения во храм
она была ребенком (которого несли на руках в речи у Германа), ключевым
словом для Льва является «невеста» (vvpcpri) и производные от него, и он
неоднократно обращается к образам танцующих дев и [свадебных] одеяний.
В твоих агиографических проповедях Лев сознательно заостряет внимание
па отсутствии индивидуальности у главных героев: описывая Стефана Пер-
вомученика, он подчеркивает, что святой был лишь одним в ряду святых:
если бы не его имя, он бы не отличался от апостолов (р. 177.23-27). Дру-
гими словами, основные действующие лица Льва взаимозаменяемы. И он
подкрепляет свою мысль двумя сравнениями: бессмысленно, рассуждает он,
выяснять, какая из звезд светит ярче, ибо они все небесные тела, так же как
п пальцы равным образом принадлежат одной руке (р. 177.31-178.4).
Риторика Льва не ограничивается поджанром «гимнографической» гоми-
летики. Среди его речей есть немало таких, которые едва ли можно опреде-
ли ть как проповеди — они посвящены не ежегодно повторяющимся собы-
И1ЯМ церковного календаря, а отдельным важным событиям византийской
общественной жизни: освящению церквей, возведению в должности и кон-
чине членов императорской семьи. Среди риторических сочинений Льва мы
находим речи на освящение церквей святого Фомы (две) и святого Димитрия,
часовни, возведенной Стилианом Заутцей, и монастыря [патриарха Антония]
Каплей, на рукоположение патриарха Стефана, брата императора30, на го-
Переиздание с французским переводом: Grosdidier de Matons. Trois etudes.
1ЧН-207.
70
Глава третья
довщину освобождения Льва из тюрьмы, и надгробную речь его родителям,
Василию I и Евдокии. Создавая эти произведения, Лев продолжал развивать
новаторский принцип, появившийся, как мы видели, у Фотия. Тогда как тра-
диционная гомилия постепенно вымирала, все более погружаясь в трясину
абстрактной энкомиастики, в византийской литературе зарождалась новая
«светская» речь, которая, правда, часто тяготела к праздничной проповеди.
Слово на годовщину освобождения Льва VI из заточения31 было произнесе-
но 20 июля, в день пророка Илии. Автор называет его «гомилией» (р. 259.17-
18) — оно и вправду насыщено терминологией, типичной для праздничных
проповедей: “поминание”, “сегодня”, “буря”, “огонь”, “тьма”, “свет” и дру-
гие. Рассказ (би^утща) об освобождении Льва помещен в традиционный аги-
ографический контекст: не только древние поколения рассказывают истории
о Божией доброте — «моя история» показывает, что такие события проис-
ходят и в наши дни (р. 261.7-9). Таким образом, автор отождествляет себя
с героем своего повествования, чего никогда не случалось прежде. В «Слове»
мало биографических деталей: Лев лишь в туманной манере напоминает сво-
им слушателям, что Бог спас его от «отцовской немилости» (р. 260.17), но
несмотря на скудость фактов, это был смелый шаг. И эпилог слова звучит не-
традиционно: в праздничной проповеди Лев неожиданно позволяет себе сде-
лать ироническое замечание — заканчивая свою речь, император обращается
к аудитории: я хотел вести долгую беседу, но вижу, что выражение ваших лиц
принимает унылый вид, время остановиться (р. 261.15-21).
В речи на рукоположение (cheirotonia) Стефана элементы праздничных
проповедей практически отсутствуют. Лев упоминает о великом чуде бо-
жественного воплощения (праздник Рождества), но в центре его внимания
избрание митрополитов и совместное детство двух братьев. Образ Стефана,
однако, остается на агиографическом уровне, хотя лексика несколько иная:
в нем не было ни изъяна, ни следа черного пятна, его жизнь была преиспол-
нена яркости и неувядающей красоты (р. 162.4-7).
Надгробная речь на смерть родителей32 — одно из самых новаторских со-
чинений ученого императора. Идя по стопам Фотия, а также создателя “По-
учительных глав”, ошибочно приписываемых Василию I33, и автора аноним-
31 Переиздано: Moschonos Th.D. AEovTo<;To6Lo(povdpiXia//Deltion tes Pa triarchikes
Bibliothekes Alexandrias 3,1. 1950. 2-5. См. об этом: Magdalina P. Basil I, Leo VI and
the Feast of the Prophet Elijah / / JOB 38. 1998. 193-196.
32 Vogt A., Hausherr /. (eds.). Oraison funebre de Basile I par son fils Leon VI le
Sage // Rome, 1932. OrChr. 26,1. Об этой речи см.: Adontz N. La portee historique
de 1’oraison funebre de Basile I / / Byzantion 8. 1933. 501-513; Odorico P. La politica
de I’immaginario di Leone VI il Saggio / / Byzantion 53. 1983. 597-631; Чичуров И.
Теория и практика византийской императорской пропаганды (поучения Василия I и
эпитафия Льва VI) / / ВВ 50. 1989. 106-115; Agapetos Р. ‘Н eiKova too аитократора
BaaiXeiov А' атт] (piXopaKeSovucq ураццатЕга 867-959 / / Hellenika 40. 1989. 297-306.
33 PG 107: XXI-LVI; критическое издание: Emminger К. Studien zu den griechischen
Furstenspiegeln, III / / Programm des K. Luitpold-Gymnasiums in Munchen. Munchen,
Красноречие около 900 г.: «Школа» Фотия 71
м«»н ямбической поэмы о Василии (вероятно, написанной в 877 г., еще при
*пи я in героя)34, Лев вплотную подошел к возрождению жанра «княжеских
к риал». Портрет Василия носит отвлеченный и риторический характер, но
•н ргы последнего императора изображаются не так, как это было принято
я обычной агиографической традиции, хотя в речи и можно обнаружить не-
юн-орые клише, характерные для житий патриархов Тарасия и Никифора
I li патия Диакона, так же как и для более позднего жизнеописания Васи-
’|цч‘ Василий, говорит Лев, был одарен от природы, его нрав был приятным,
ум блестящим, действия умелыми, манеры благородными (ed.Vogt-Hausherr,
I» 16.22-26). Затем Лев отмечает правильность телосложения своего отца
и царственный склад его ума (р. 48.7-9), но тут же возвращается к привыч-
|ц hi геме благочестия: качества души Василия превосходили способности
<*|о тела и не следует описывать его телесную красоту, ведь Василий сам
in* ценил ничего, кроме красоты души. Когда в речи рассказывается о всту-
ипении Василия в пору зрелости, появляется любимое агиографами слово
-добродетель»: другим людям, утверждает Лев, свойственны те или иные
добродетели, Василий же обладал всеми (р. 48.27-32). И. С. Чичуров указы-
вает на то, что, в отличие от “Поучительных глав”, в надгробной речи Льва
император наделен такими качествами, как благородное происхождение
и поенная доблесть. Чудеса — это обязательный атрибут агиографических
<вчинений, и Лев украшает Василия чудесным знамением (oupPotaiv — р.
50 20), предвещающим его головокружительную карьеру: он входит в столи-
цу через особые ворота, предназначенные для триумфальных въездов, и му-
ченик в храме святого Диомида предсказывает ему императорское будущее.
Жизнеописание Василия, как оно представлено у Льва, состоит из хо-
рошо известных клише36: император вернул золотой век (р. 58.27), превос-
ходил Аякса и Радаманта (р. 60.1-2), воздвигал трофеи, строил [святые]
РИЗ. 21-73. Об этом произведении см.: Hunger, Lit. 1: 160f.; Simon D. Princeps
Iqpbus solutus // Gedachtnisschrift fiir W. Kunkel. Frankfurt a.M., 1984. 480-483;
('.hichurov I. Gesetz und Gerechtigkeit in den byzantinischen Fiirstenspiegeln des 6.-9.
I.iln huderts / / Cupido legum. Frankfurt a.M., 1985 40-45; Чичуров И. С. Традиции
и новаторство в политической мысли Византии конца IX в. / / ВВ 47. 1986. 95-100.
“ Makropoulos A. (ed.). An Anonymous Laudatory Poem in Honor of Basil I / / DOP
16 1992. 225-232. См. об этом: Moravcsik Gy. ’Avcowpov dtpiEponiKov лопра лер! too
шкократорос; BaotXeiou A' // Eis mnemen K.I. Amantou. A0r|va, 1960. 1-10, переиздано
и rio работе: Studia byzantina. Budapesta, 1967. 139-146. Начало поэмы утрачено.
Alexander P. Secular Biography at Byzantium / / Speculum 15. 1940. 206-208,
переиздано в его работе: History, pt. I.
,ь IO. Моравчик совершенно бездоказательно (Gy. Moravcsik. Sagen und
I egenden uber Kaiser Basileios I / / DOP 15. 1961.64; переиздано в его работе: Studia
by/antina 151) утверждает, что в этой речи Лев следовал правилам античной рито-
рики, особо ориентируясь на надгробную речь Григория Назианзина. По мнению А.
Маркоиулоса (’Алоогщецооек;, 193-196), она подверглась влиянию Ксенофонта.
72
Глава третья
здания, сокрушал иноземные полчища (р. 60.24-28), изгонял несправедли-
вость и проявлял заботу о нуждающихся (р. 60.6—11). Венцом (дословно,
самым божественным) его деяний стало установление мира в церкви (р.
62.6-64.3). Лев не приводит имен dramatis personae-, вместо Михаила III
говорится о «правителе», вместо Стефана — о «сыне». Избитые штампы
уснащены явной ложью и преувеличениями: Лев, следуя (хотя и неохот-
но37) вымышленной генеалогии Василия, придуманной Фотием, утверждает,
что его герой происходит от Артаксеркса и Аршакидов (р. 44.23, 27); когда
Василий прибыл в Константинополь, он был тотчас принят императорами
(р. 52.6-10); его восхождение на трон сравнивается с приходом весны (р.
56.13-15), а назначение своего сына патриархом (по словам Льва, Василий
принес сына в дар церкви) с жертвоприношением Авраама (р. 64.15). Образ
Евдокии менее отчетлив, нежели ее супруга: ее имя опускается, и любящий
сын передает только, что она была лучшей из женщин по происхождению
и красоте, по гармонии частей тела и цвету [лица] (р. 52.18-25).
С другой стороны, Лев выступает здесь как новатор, поскольку он часто
подробно останавливается на своей собственной персоне и активно беседует
с аудиторией. Лев подчеркивает свою скорбь, которая вынуждает его превра-
щать хвалебную речь в монодию (р. 66.29). Он бы хотел увидеть своих родите-
лей в старости, но Господь рассудил иначе, лишив его такой возможности (р.
38.6-11). Лев размышляет о характере своей речи: сначала он заявляет, что
не в состоянии изложить события обстоятельно, ибо [государственные] дела
отвлекают его (р. 40.3-5), и потом ближе к концу речи он опять повторяет, что
задумывал нарисовать портрет родителей, но дела не позволяют ему сделать
этого (р. 60.13-15, 20-23). Он извиняется перед своими слушателями за то,
что медлит и ходит вокруг да около, в то время как они хотят услышать о собы-
тиях, произошедших после коронации Василии и Евдокии (р. 54.23-25). В пре-
амбуле вместо того, чтобы выразить традиционное смирение, Лев заявляет:
никто не может сказать, будто создал точное изображение своих персонажей.
Имеются три объективные и субъективные причины того, почему реальность
(как бы мы сказали сейчас) ускользает от изображения: тревожное состояние
(втиотасяд) дел, незрелость автора (ему всего лишь 22 года) и размытая природа
(коуср ацибрф) жанра энкомия (р. 40.16-23). Последнее утверждение особенно
знаменательно: кажется, что Лев уловил новизну жанра «княжеских зерцал»,
который еще не приобрел канонической формы.
Среди речей Льва на освящение церквей две «проповеди» привлекли при-
стальное внимание искусствоведов: о монастыре патриарха Антония Кавлеи
и о храме, основанном Стилианом Заутцей38; эти речи содержат экфрасисы
37 См.: Kazhdan A. The Aristocracy and the Imperial Ideal / / The Byzantine
Aristocracy. IX to XIII Centuries. Oxford, 1984. 44.
38 Frolow A. Deux eglises byzanines d’apres des sermons peu connus de Leon VI le Sage
/ / Et.byz. (=REB) 3. 1945. 43-91 (с французским переводом обоих текстов). См. не-
Красноречие около 900 г.: «Школа» Фотия 73
• »гм*их церквей. И хотя как и А. Фролов, так и Л. Синдика указывают на пеко-
I орыс внешние стилистические аналогии с античными поэтами (Пиндаром,
I нрппидом), церковный экфрасис, несомненно, является христианским изо-
бретением, и самым ранним представителем этого жанра был, по-видимому,
Астерий Амасийский, живший в IV в.39 После VI в. жанр экфрасиса исчез, но
впоследствии был воскрешен Фотием. Как и в случае с «княжескими зерца-
лами», Лев строил на на фундаменте, заложенном патриархом, к которому
питал враждебные чувства.
В речь, посвященную монастырю Кавлеи, Лев вводит этопею: он заводит
разговор со строителем церкви и задает ему риторический вопрос, доволен
ли он речью (koyog) или же он ждет более богатого источника информации.
Император убежден, что невозможно дать более четкое (xpavdnspov) описа-
ние дивного строения, и уверяет строителя, что небольшие размеры речи не
умаляют значительности творения (р. 246.16-25). Он превозносит также
гендателя церкви Заутцы (р. 274.18-21) притом, что никто из строителей
иг называется по имени. Обращаясь к архитектору церкви Заутцы, Лев
поднимает немаловажный вопрос: «Откуда ты черпаешь замыслы (snivoiai),
| воплощенные] в твоей работе? Ты подражаешь чему-то увиденному? Или ты
обнаружил идеи внутри себя, сам?» Лев восхищается «страстью к изобре-
н'иию», EvpETiKov тгбОод (р. 275.10-14). Писатель, который сам искал новые
пути, высоко ценил этот поиск нового у других людей и в других областях.
А. Фролов с профессиональной полнотой проанализировал сведения
о церковной архитектуре, содержащиеся в обоих экфрасисах, и поэтому
ист необходимости к ним снова обращаться. Для нас здесь важны два мо-
мента: во-первых, это параллель, которую Лев проводит между почитанием
святых и освящением церквей, поскольку они несут радость участникам (р.
244.8-1 1), и во-вторых, это то, что, по мнению Льва, нет функционального
различия между агиографической гомилией и «проповедью» на освящение
церкви. Так слова на освящение двух церквей (а также церквей святого
Фомы и святого Димитрия), обозначены в леммах как гомилии. Описывая
церковь Заутцы, Лев восклицает, что образы там никак нельзя назвать «бес-
словесными» (XoyiKqq SiuXe^eok;) (р. 277.6~7)40. Речи, посвященные свято-
му Фоме и святому Димитрию, кратки и малозначительны, а вот слова на
церкви Кавлеи и Заутцы заметно отличаются от отвлеченных праздничных
и агиографических проповедей, составленных самим же Львом: их харак-
к'ризует обстоятельность. Лев, который обычно не жалует то, что мы на-
полный английский перевод: Mango С. The Art of the Byzantine Empire. Englewood Cliffs,
1472 202-205. Некоторые исправления к изданию Акакия см.: Syndika L. Паратфцоек;
иг 66о opiXieq тоб Aeovroq Lotpov / / EEPhSPTh 7. 1957. 201-214.
и См.: Hunger, Lit 1: 177f.
1,1 Maguire H. Art and Eloquence in Byzantium. Princeton, 1981 (особенно c.5
и 4-21). Он подходит к проблеме соотношения искусства и риторики с другой точки
|]н‘1!ия и говорит о влиянии красноречия на живопись.
74 Глава третья
зываем «историцизмом», здесь дает нам красочное изображение интерьера
церквей.
Лев — спорная, противоречивая фигура в истории византийской ли-
тературы. С одной стороны, он довел традиционный стиль гомилии до его
логического завершения, до возвышенного абстракционизма, который свел
на нет динамику, столь типичную для проповеди VIII в. С другой стороны,
в нем жил новатор-экспериментатор: он попытался стереть границу между
гимнографией и агиографией и предпринял некоторые шаги в сторону ис-
пользования античного наследия, а также вслед за Фотием, он развивал но-
вые риторические поджанры, «княжеское зерцало» и экфрасис. Его надежды
и идеалы остались в прошлом, и только благодаря случайности его труды на
современные ему проблемы не сохранились.
В. Николай Мистик
Nicolas I Patriarch of Constantinople. Letters / Ed. R. J. IL Jenkins, L. G,
Westerink. Dumbarton Oaks, 1973
О жизни Николая до его избрания патриархом Константинополя в 901 г.41
мало что известно. Согласно патриаршим спискам, он родился в 852 г., скорее
всего, в Италии. Его социальное происхождение до сих пор вызывает дискус-
сии среди исследователей. Р. Дженкинс считает, что Николай «родился от
итальянской невольницы в доме или имении Фотия»42. Анонимный автор жи-
тия патриарха Евфимия прямо называет Николая oiKoyevi^, «рабом», Фотия,
Арефа намекает на его темное43 происхождение, но несмотря на это, многие
ученые склоняются к тому, что Николай был родственником Фотия.
По свидетельству патриарших списков Николай получил прекрасное об-
разование под руководством Фотия44, которого сам считал своим духовным
отцом (ер. 2.18, ср. 139.49). Не исключено, что Николай воспитывался вме-
сте с будущим императором Львом: в житии Евфимия он называется «прием-
ным братом» Льва VI. После низложения Фотия Николай в страхе укрыва-
ется в монастыре святого Трифона (неподалеку от Халкидона) и принимает
41 О биографии Николая см. в издании его писем Дженкинсом и Вестеринком,
стр. XV-XXVII; ср. Также: Konstantinides /. Ch. NucoXaoq А' о Mvotikoc;. ’AOijvat,
1967. 35690; Gay J. Le patriarche Nicolas Mystique et son role politique / / Melanges
Ch. Diehl I. Paris, 1930.91-101.
42 Jenkins R. A Note on the Patriarch Nicholas Mysticus / / Acta antiqua Academiae
scientiarum Hungaricae 2. 1963. 146, переиздано в его работе: Studies, pt. V. Л. Г. Ве-
стеринк во введении к письмам (р. XV) категорически отрицает, что Николай “был
простым рабом”.
43 Vita Euthymii, 11.25; Arethas, Scripta minora 2: 124.5-6, 125.20.
44 Fischer F. De patriarcharum Constantinopolitanorum catalogis / /
Commentationes philologicae Jenenses 3. 1884. 293.1-4.
Красноречие около 900 гл «Школа» Фотия 75
м< шашсский постриг, но позднее Лев, не тая на Николая гнева, назначает его
мистиком, т.е. личным секретарем императора. Брат Николая, Иоанн, тоже
к* мает блестящую карьеру: он назначается на должность друнгария виглы,
...то вроде начальника полиции45.
11иколай дважды был патриархом Константинополя: в 901—907 гг. и в 912—
• гг. Конец его первого патриаршества был ознаменован спором о тетрага-
мпи|ь. Потерпев поражение в этой борьбе, Николай был смещен, его место за-
пил Евфимий, а сам он был заключен в монастырь Галакрины. В мае 912 г. либо
Псп накануне своей смерти47, либо его безумный брат и преемник Александр
ппгстанавливают Никалая на патриаршем престоле. Тягостная борьба внутри
< лмой церкви между сторонниками Николая и единомышленниками Евфимия,
мнившаяся следствием спора о четверобрачии, длилась до 920 г., когда стороны
пришли к мирному соглашению. Тем временем Александр умирает, и власть
переходит к его невестке августе Зое, поскольку Константин VII тогда был
епк' маленьким ребенком. Николай, член регентского совета, играл ведущую
роль в администрации, и ему удалось сохранить влияние даже после того, как
<ч<) противник, Роман I (920-944 гг.) провозгласил себя императором. Умер
11иколай естественной смертью 15 мая 925 г.
Николай не был ни богословом, ни политическим теоретиком. Однако
именно он удачно сформулировал основной принцип византийской полити-
ческой теории: преобладание общественных интересов общества над част-
ными. Оправдывая введение чрезвычайного налогообложения церквей, он
писал: «Когда обществу (koivottjc;) в целом не будет угрожать опасность, тог-
л.| каждый будет сохранять собственную безопасность (i'Stov), но как только
общество будет разрушено, не будет безопасности и для отдельного челове-
ка» (ер. 92.19-21). В то же самое время кажется, что он более благосклонно
о । носился к зарождающейся военной аристократии, чем к чиновничеству из
центральной канцелярии. Он вел активную переписку со стратигами (срр.
41,35,44, 121, 140, 144, 149, 161) или людьми, которые, судя по содержанию
инеем, были военачальниками (ерр. 40, 68, 80, 150, 170)48, и большинство
> 111х посланий выражают теплые чувства автора к «его возлюбленным сыно-
вьям», отличающихся любовью к Господу, умом и праведностью. Несколько
писем адресовано гражданским чиновникам, таким как куратор Стронгили-
г’ Ер. 170.4-5 и комментарий, с. 5871. Его можно идентифицировать как друнга-
рпм виглы Иоанна, смещенного после покушения на Льва (Theoph. Cont., 361.5-10).
Karlin-Hayter Р. Le synode a Constantinople de 886 a 912 et le role de Nicolas
le Mystique dans 1’affaire de la tetragamie / / JOB 19. 1970. 59-101, переиздано в ее
рлботе: Studies, pt XVI.
*' Ср.: Oikonomides N. La derniere volonte de Leon VI au sujet de la Tetragamie / /
11/56 1963.46-52.
,н Издатели считают, что адресат послания 173 был военачальником, но для это-
in 1н*т серьезных оснований. С другой стороны, бывший магистр Игнатий (ерр. 126,
I 13 и, возможно, 125), возможно, был полководцем, прежде чем стал монахом.
76
Глава третья
зона (ер. 36), судья Пафлагонии (ер. 127), протасикрит (ер. 146) и другие,
чьи должности не обозначены в леммах (ерр. 59, 88, 152, 164, 165, 171, мо-
жет быть 69), и во многих из этих посланий содержатся порицание и угро-
зы. Даже паракимомен Константин, которого Николай считал своим другом
(ерр. 47, 66-67, 92), получил от патриарха осуждающую записку (ер. 183).
В письме к халифу Аль-Муктадиру Николай возлагает ответственность за
плохую работу византийской канцелярии на «мелких чиновников», которые
действуют без ведома императора (ер. 102.135-137), но эти мелкие чинов-
ники, конечно же, не были заурядными клерками. Отрицательно настроен-
ный по отношению к высшему чиновничеству, Николай заботился о своих
подчиненных. Он выступал ходатаем неких антиграфевсов (ер. 95А.6-10) и
благожелательно отзывался о некоем кувуклисии (ер. 55.7-12).
Уже говорилось о возможности альянса между Николаем и Андроником
Дукой против Льва VI в 907 г. В 913 г., когда Александр находился при смер-
ти, Николай призывал Константина Дуку, который был полководцем, как
и его отец Андроник, приехать в Константинополь и захватить император-
ский престол. И хотя в конечном итоге он отошел от мятежников и повел за
собой жителей столицы против Константина (который в стычке был убит),
слухи все же связывали его с семьей Дук.
Более неожиданно отношение Николая к низам общества. В письме
к Петру Аланскому (ер. 135.34-39), он смело сравнивает проповедь среди
аланов с трудом крестьян и торговцев, которые страдают от тяжелого труда
и опасностей на море. Николай оказывал покровительство нуждающимся
(ер. 149.6-8, 177.10-12) и утверждал, что за те же самые провинности пол-
ководцев следует наказывать более сурово, чем простых солдат (ер. 32.349-
355), но вместе с этим он не испытывал сострадания к рабу, подвергающе-
муся пыткам (ер. 32.448-454). В его корреспонденции упоминаются, хотя
и редко, и ремесленники (например, красильщик [ер. 139.11-13]) и торговец
(ер. 118.14-16). Но более показательными являются высказывания автора
жития Евфимия, который описывает сторонников Николая как «торгашей
и поваришек» (ed. Karlin-Hayter, 129.19-20), «сбродом нищих и бродяг»
(123.23), а также Арефы, который относился к патриарху с нескрываемой
враждебностью и говорил, что приверженцами Николая были люди из бань
и уличных закоулков (Scripta minora 1: 176.20-21), завсегдатаи ипподромов
(2: 109.32) и даже преступники и рабы (2: 98.2-3).
Итак, судя по всему, Николай, как и Фотий, в отличие от императора
Льва VI, был приближен к аристократическим фамилиям, которые в X в.
произвели ряд талантливых полководцев, но стоял (из-за своего происхож-
дения ?) ближе, чем Фотий, к интересам простых людей.
Николай Мистик оставил не очень богатое литературное наследие. Ему
принадлежит несколько поэтических произведений (канон Богородице у под-
ножия Креста, канон Григорию Просветителю и Рипсиме и стихиру Петру
Красноречие около 900 г.: «Школа» Фотия 77
и Павлу)49. Он сочинил Слово (неправильно названное в лемме «гомилией»)
па шхват Фессалоники арабами в 904 г. (по. 192). Бедствие описывается с по-
мпщыо общих, отвлеченных понятий: жители покинули свои города, мужчи-
ны и скот перебиты, женщины представляют собой жалкое зрелище (eXeeivov
ih if।in — обычный агиографический штамп). Николай задается вопросом, в чем
причина трагедии, и отвечает: в нашей греховности, но «наши прегрешения»
и выражаются в «гомилии» очень абстрактно. Центральный момент речи за-
кнючастся в следующем: автор вопрошает святого Димитрия, непобедимого
покровителя города, и святой пространно объясняет, почему он не вступился
п нс защитил своих людей. Естественно, причина его бездействия — это гре-
ховность, царящая в Фессалонике. Столь же предсказуем и банален вывод: мы
лолжны изгнать грех, дабы добиться божественной милости.
I [аиболее ценно эпистолярное творчество Николая. Собрание его писем,
опубликованное Р. Дженкинсом и Л. Вестеринком, содержит 190 (фактически
193) произведений. Большинство из них дошли до нас как цельное собрание
и составе корпуса, сохранившегося в патмосской рукописи (Patm. 178) X — XI
ни и частично в некоторых других сборниках; еще 28 письма воспроизводятся
по рукописи эпистолярия XII в. (Patm. 706)50, в который также вошло несколь-
ко писем главного корпуса. Небольшая группа взята из Angelicas 13 (XI в.).
У шкетов из эпистолярия и в Angelicas 13 нет лемм, и мы можем только дога-
лынаться, кому они были адресованы. Получателями посланий основного кор-
пуса были Роман I, иностранные вельможи51, высшие чиновники, военачаль-
ники, митрополиты и настоятели. В собрании отсутствует какая-либо четкая
система или хронологическая последовательность (большинство писем были
написаны во время второго патриаршества Николая), и лишь обширный цикл
посланий, касающихся болгарской войны (ерр. 3-31) и обращенных, главным
образом, к болгарскому царю Симеону, представлен в более или менее хроно-
логическом порядке и дает некоторую картину того, как развивались события
и как Николай пытался достичь восстановления мира52. В проэмии ер. 31.3-4
Nicholas Patriarch of Constantinople. Miscellaneous Writings / ed. L. Westerink.
Washington, 1981. Nos. 203-205.
Автор был идентифицирован Ж. Даррузе (J. Darrouzes. Un recueil epistolare
by/.antin // REB 14. 1956. 99-101), который опубликовал текст этих писем:
l .pistoliers byzantins du Xe siecle. Paris, 1960. 99-163, вместе с перепиской Симеона,
магистра и логофета дрома. Мы их приводим по изданию Дженкинса и Вестеринка.
’’ О письмах к кавказским правителям см. рецензию на издание переписки (Ка-
шthin А., Бартикян Р.) в ИФЖ (1976, № 1: 276-82); о его итальянской коррес-
понденции: Caiazzo С. L’Italia bizantina alia luce dell’epistolario di Nicola Mistico / /
Annali Fac, lett. e filos. Univ, di Napoli 21. 1978-79. 83-96.
Zlatarski V.N. Pismata na carigradskija patriarkh Nikolaja Mistika do bulgarskija
riii Simeona / / Sbornik za narodni umotvorenija, nauka i knizhnina 10. 1894. 327-428;
11 1894. 3-54; 12. 1895. 121-211; он установил хронологическую последователь-
ность писем, с которой согласились последующие ученые, в том числе Дженкинс
78
Глава третья
бросается в глаза одна странная фраза: «На вершине всего, что я сочинил пре-
жде, я пишу мое последнее письмо (eo/aiov ypappa)». Как Николай мог знать,
что это письмо будет последним? В течение многих лет подряд он отправлял
письма царю, каждый раз повторяя те же самые упреки и аргументы и жалуясь
на страдания, которые война причиняла ему и его стране, и вдруг он внезапно
решил, что его доводы исчерпаны и пришло время положить конец словесным
баталиям? Более правдоподобно выглядит другой сценарий: сам Николай или,
скорее, издатель его корреспонденции, после того как расположил «болгарские
письма» в хронологическом порядке, вставил эту фразу в уже готовый текст.
Письмо было написано незадолго до смерти Николая, и, вполне возможно, что
когда он скончался, его секретарь (?) прекратил работу над изданием его по-
сланий. Если допустить такое предположение, то это приводит нас к выводу
о том, что целая группа писем к царю Симеону и членам его свиты могла быть
подвергнута издательской переработке, что в числе прочего привело к излиш-
ним повторам.
Многие из сохранившихся посланий Николая представляют собой корот-
кие и простые «деловые записки», в которых тема достаточно резко очерче-
на. Так, объясняя Филиппу Ларисскому, почему он приказал архиепископу
Фив освятить церковь, которая находится в юрисдикции Лариссы (ер. 116),
Николай пишет, что он поступил так потому, что был неправильно осведом-
лен о положении дел и думал, что из-за близкого расстояния архиепископу
Фив будет более сподручно совершить освящение. Он уверяет Филиппа,
что освященный храм будет оставаться в ведомстве Ларисской митрополии.
В отличие от абстрактности смутных аллюзий Фотия, повествование Ни-
колая ясно и конкретно: предмет предстает наглядным, язык прост и доход-
чив. По выражению Манго, «мы можем быть благодарными ему за то, что
он писал на койнэ, а не на витиеватом аттическом диалекте, который часто
использовался именно в эпистолярном общении»* 53. Благодаря такому стили-
стическому кредо его многочисленные письма несут важную общественную
и экономическую информацию, которую бесполезно искать в посланиях Фо-
тия: например, мы читаем здесь о деревне, обязанной снабжать храм святой
Софии зерном для жертвенного хлеба и пропитания клира (ер. 59.6-11);
и Вестеринк; некоторые элементы хронологии Златарского были подвергнуты сомне-
нию А. Кажданом: Болгаро-византийские отношения в 912-925 гг. по переписке Ни-
колая Мистика // ЕтБалк. 3. 1976: 92-107. О «болгарских письмах» см.: Shepard
J. Symeon of Bulgaria — Peacemaker / / ГСУ ИФФ 83, 3. 1989, 9-48; Simeonova L.
Power in Nicholas Mysticus’ Letters to Symeon of Bulgaria / / BS 54. 1993. 89-94;
Малахов C.H. Концепция мира в политической идеологии Византии первой полови-
ны X в. // АДСВ 27. 1995. 19-31.
53 См. обзор К. Манго изданий корреспонценции — JThSt 27. 1976. 495. О стиле
Николая см.: Antoniadis S. Etude stilistique sur les lettres de Nicolas Mysticos / / Acts
of the IXth ICBS 3. 1958. 69-98, а также ее критику в работе Ф. Дельгера (BZ 52. 1959.
145).
Красноречие около 900 г.: «Школа» Фотия 79
и ренте капустой, которую крестьянам надлежало поставлять в святую Со-
фию, что освобождало их от государственного налога (ер. 152.3-7); о кон-
фискации кораблей, принадлежащих церкви (ер. 165.12-15). Николай рас-
* называет о руге, выдававшейся святой Софии якобы еще при императоре
Константине. Он даже указывает ее точную сумму — 40 литр, и с легкой
иронией замечает, что эта сумма не нанесет ущерба императорской казне
(ср. 72.5-7 и 14-15). Он описывает, как договор (с болгарами) был скреплен
<>1 нем и принесением в жертву животных (ер. 66.6-7)54. Можно привести
и другие примеры.
Свой стиль Николай выбрал сознательно. Он говорит протасикриту Кон-
< ।антину: «Я пишу простым языком (атйа)... обычными словами (ev (Знотеш
/oyiDv) (ер. 146.2 ср. 1.9). Но при всей своей деловой простоте эти небольшие
i очинения являются литературными произведениями. Некоторые из его по-
сланий целиком относятся к традиционным поджанрам, таким как утеши-
к'льное письмо (например, ер. 47.1 и 156), но и деловые тексты часто имеют
। ак называемую “двучастную композицию”, когда деловые вопросы перепле-
ннотся с искренним выражением отношения Николая к адресату. Письмо
1/6 представляет собой пример такой двучастной композиции: во второй
части части послания Николай обсуждает проблемы геронтокомиев, тогда
как в первой выражает свое сочувствие к лишениям и болезни адресата.
Среди писем Николая есть такие, которые содержат небольшой рассказ,
как например, послание к стратигу Михаилу (ер. 140). В нем Николай, осы-
пав адресата пышными похвалами, переходит к слухам о принявшем постриг
священнике Павле, который был обвинен в сожительстве со своей бывшей
женой. Николай, высоко оценивая Павла, не высказывает своих сомнений
прямо, а виртуозно подбирает лексические средства таким образом, чтобы
поставить под сомнение обоснованность этих обвинений: какие-то люди, го-
ворит он, «распускают слухи», «услышанные из твоих уст» о том, что Павел
«•был изобличен»; некоторые «сплетни» достигли автора, некоторые толки
(1.13-23). Все излагается ясным языком, и в то же самое время присутствует
некоторая неопределенность: действительно ли Павел нарушил монашеский
обет или он стал жертвой сплетен? И, по-видимому, по этим намекам Михаил
мог почувствовать, что патриарху не хочется видеть Павла уличенным.
Особенно важной делает переписку понимание Николаем противоре-
чивости и слабости человеческой натуры. В письме к армянскому «князю
князей» с психологической глубиной развивается мысль о том, что неко-
юрые люди, придерживаясь определенного (искреннего) предубеждения
(кр6Хт|\|/т|д), считают себя благочестивыми. Предубеждение, продолжает Ни-
колай, делает их рабами догмы, а догма может быть ошибочной и привести
к гибели (ер. 139.6-11). Но человек не только может иметь ложное восприя-
' Beshevliev V. Edin nov izvor na vjarata na purvobulgarite / / ГСУ ИФФ 32, 9
I *136 19-27.
80
Глава третья
тис самого себя, ему под силу вовремя измениться. В письме, посланном, ве-
роятно, паракимомену Константину55 (ер. 183), Николай напоминает своему
корреспонденту, что они знакомы со времени бедной юности Константина,
когда он еще не достиг ни официального положения, ни благосостояния,
и несмотря на это, все возносили ему хвалу как божьему человеку. Сей-
час все по-другому, и монахи, и клирики ненавидят его имя (1.6-13). Более
сложным является образ главного героя «болгарских писем» Симеона. Бол-
гарский царь — это заклятый враг Византии, завоеватель, виновный в кро-
вопролитии, разорении городов и сел, разрушении церквей и монастырей.
Николай в каждом своем письме перечисляет все эти обвинения одно за
другим, но еще более монотонно звучат многократно повторяемые восхва-
ления «нашего сына» — «мудрого, наиумнейшего, христолюбивейшего» (ер.
5.13 etc.) Как же так случилось, что мудрый и благомыслящий христианин
Симеон совершает такие жестокие преступления? На первый взгляд ответ
кажется простым и традиционным: он действует по наущению дьявола. Но
здесь есть одни нюанс.
В сочинениях предшественников Николая построение образа антиге-
роя, было более или менее односторонним (с некоторыми незначительными
отклонениями от стереотипа): он не только орудие дьявола, но и сам (как
Константин V или Гелиодор) является воплощением демонической силы.
Николай отделяет Симеона от дьявола: его Симеон добр по своей природе
(так же, как и молодой паракимомен Константин), но дьявол помрачил его
разум и заставил играть злую роль.
Новое понимание образа антигероя — это не просто случайность в пе-
реписке Николая, не только дань лести могущественному и опасному пра-
вителю. Это неразрывно связано со снисходительностью самого Николая.
Он делает акцент на «ромейском милосердии и мягкости» как таковом
(ер. 102.27) и применяет такой подход к отдельным случаям. «Ты всецело
прав, — пишет он митрополиту, — наказав священника, оскорбившего тебя,
но я бы советовал быть более мягкосердечным и вернуть его». И далее Ни-
колай обобщает: «следовало бы наказывать за глумливое (pd>pov) отношение
к Святая святых, но прощать тех, кто ополчается против нас лично, действуя
по «человеческой злобе» (ер. 159.2-10). В другом письме Николай поучает
митрополита Иконийского: «что касается обвинений Катафлорона против
тебя, то это само по себе печально, но ты должен вынести обиду с крото-
стью и великодушием, и рано или поздно неумолимое божественное око
обратится на обвинителя» (ер. 58.7-10). Иоанну Амисскому он советует нс
обращать внимания на нападки и сплетни со стороны насмешников (значе-
ние слов EipcovEg, eipcoveia усиливается повтором) (ер. 65.14-17). Особенно
55 Идентификация предложена Р. Дженкинсом: Jenkins R. A “Consolatio” of the
Patriarch Nicholas Mysticus / / Byzantion 35. 1965. 164, п.2, переиздано в его работе:
Studies, pt. XIX.
Красноречие около 900 г.: «Школа» Фотия 81
ин ।грссно изречение Николая в письме к монаху Трифону (ер. 131.8-10),
Поясняя свое поведение, Николай говорит: «Мы следуем неизбежности
обстоятельств, нравится нам это или нет». Слишком часто всплывает эта
гема в его письмах, чтобы быть всего лишь тактическим ходом, и она хоро-
ню согласуется с тем, что Николай был склонен проявлять терпимость по
ш ношению к императору, обвиненному в четверобрачии, пока не оказался
втянут в политическую игру аристократических сил.
Другая особенность корреспонденции Николая — это его глубокий инте-
рес к истории56. В письме к болгарскому царю Симеону Николай без всякой
нарочитой скромности гордится хорошим знанием исторических событий,
почерпнутых им из древней истории и современных времен (ер. 6.8-10).
В других посланиях он ссылается на «историю и чтение» (ер. 23.136-137)
и напоминает своему адресату о народах, которые исчезли, не оставив своих
и мен в истории (ер. 26.62-64). Наставляя Симеона, Николай вспоминает о со-
бытии «античной истории» — войне персов против римлян: когда император
Аркадий скончался, оставив преемником трехлетнего Феодосия II, Хоеров
прекратил войну и обещал быть опекуном малолетнего императора (ер.
3 127-43). В данном случае патриарх допускает фактическую ошибку: это
был ие Хоеров, а Йездигерд I, которого Аркадий по собственной воле объявил
опекуном юного наследника престола, как об этом пишет Феофан (р. 80.8-15)
вслед за Прокопием Кесарийским. Николай обнаруживает у Феофана сведе-
ния о том, как царь персов направил письмо сенату, сообщая о своем согла-
сии с волей Аркадия, и он привносит небольшое изменение в русле общей
лристократической тенденции: его «Хоеров» обращается не к «синклиту», как
указывается в «Хронографии», а к избранным членам (коуаЗвс;) «синклита».
Николай напоминает Симеону и о другом эпизоде из правления Аркадия,
о разграблении империи и захвате пленников Тайной; посланники импера-
тора ие сумели сломить непреклонность Тайны, но когда Иоанн Златоуст
пришел к нему самолично, мятежник, отбросив свою жестокость, подписал
мирный договор (ер. 20.95-126). Еще одна историческая справка, которую
лает Николай, — это список неудачных осад Константинополя персами, ава-
рами и сарацинами (ер. 10.30-45, ср. ер. 25.92-96).
Николай размышляет об истории и в других письмах, причем у него мож-
но найти как общие рассуждения «на тему» (ер. 102.34-35, ср. 125.5-6), так
и конкретные примеры, на которые он ссылается. Например, он рассказы-
вает о некоем Эмилии (см. главу 36 «Эмилия Павла» у Плутарха), жителе
языческого римского государства, который мужественно перенес смерть
двух своих сыновей (ер. 156.23-34). Подход Николая к прошлому может
показаться слишком критическим для христианского автора: например, он
отрицает прямую связь между отношением государства к церкви и его воен-
См. Baldwin В. Nicholas Mysticus on the Roman History, Byzantion 58. 1988. 174-
178, переиздано в его работе: Roman and Byzantine Papers. Amsterdam, 1989. 318-322.
82
Глава третья
ными успехами. После того как Фотий и его сподвижники были [несправед-
ливо) отправлены в изгнание, Василий I, по словам Николая, тем не менее
покорил Тефрику, занял Бари, подчинил Лонгивардию и овладел Тарентом
и другими крепостями сарацинов (ер. 75.52-57). С другой стороны, когда
после смерти Игнатия церковь была объединена, последовала серия неудач:
Сицилия была завоевана арабами, захвачена Фессалоника (1.57-63); паде-
нию Фессалоники, как мы видели, он уделял особое внимание. Более того,
Николай порой был критично настроен даже к историям Ветхого Завета.
«Что же касается сравнения вашей снисходительности с той, что представ-
лена в древности», бросает он в лицо папе [Анастасию III], «и упоминания
о благословенном Давиде, то мне не понять, чем это может помочь тем, кто
приводит этот пример; ведь им придется также упомянуть и Иакова со сво-
ими двумя женами, которые были сестрами, или Самуила, вонзающего меч
в горло Агага» (ер. 32.458-63).
Жизнь святых занимает отдельное место в исторических размышле-
ниях Николая. В речи на взятие Фессалоники он взывает к праведникам
прошлого (ярбтероу, oi ndXat), которые достойны божественной милости
(Misc. Writings, no. 192.16-18, 23), и в своих письмах Николай не раз воз-
вращается к «памяти наших святых и благословенных отцов» (ер. 128.40),
к благословенным вестникам Евангелия (ер. 135.44-47), служителям Бога,
вышедшим невредимыми из пасти зверей и огня горнил (132.12-14). В сле-
дующей главе мы увидим, как его противник, Никита-Давид Пафлагонянин,
систематизирует “память” святых мужей и жен древности.
По определению письмо является «индивидуалистическим» жанром,
средством выражения личных эмоций, однако солидное образование обес-
печивало средневекового эпистолографа набором устоявшихся приемов
и словесных формул. Когда Николай сетует на свое горе, то что это: “боль
души ” (например, ер. 1), подлинное чувство, или эпистолографическое
клише, или и то, и другое? В письмах ученого патриарха нетрудно обна-
ружить примеры хорошо известных стереотипов (тяготы болгарской войны
изображаются с помощью похожих, а иногда и тех же самых формул), но,
наверное, целесообразнее остановиться на отступлениях от привычного сло-
весного церемониала.
Одним из главных средневековых клише было выражение смирения
и самоуничижения. Конечно, Николай не забывает ни о своих грехах (ер.
151.8-9, ср. 154.2), ни своей недостойности (например, ер. 154.8), но в то
же самое время он систематически внушает своим адресатам, что он, хотя
и грешник, но является законным патриархом Константинополя (например,
ер. 146.11-13). Например, он благодарит архонта Амальфи за ревностное
расположение к “нам”, кому, хотя и незаслуженно, Бог вверил руководство
церковью (ер. 145.3-5), и та же самая идея (“недостойный, но патриарх”)
проходит через всю его переписку с Симеоном (например, ер. 17.18, 27.15-
16). Даже такие традиционные выражения чувств, как дружба или печаль,
Красноречие около 900 г.: «Школа» Фотия 83
приобретают в некоторых письмах Николая личностный оттенок. В письме
к родственнику в Италии (ер. 54) Николай начинает с общей сентенции:
кнзнь полна невзгод и только внимание друзей может помочь в беде. Если
<’i о нет, горе становится еще более горестным. Что это — клише, лишенное
какого-либо личностного начала? Фраза, которая могла быть написана ког-
ла и кем угодно — как искренне страдающим человеком, так и прирожден-
ным лжецом? Но Николай тут же меняет тон: “Именно это и случилось со
мной”, — говорит он. Он мучительно страдал, но у не было родственников,
чтобы облегчить его боль (1.4-6). Его письмо к Петру Аланскому (ер. 118)
щучит также вполне искренне: не печалься из-за телесной разлуки, утеша-
ет он Петра, находящегося в уединении на окраине цивилизованного мира;
чудесным образом, разлука тел только укрепляет союз душ. Естественно,
продолжает он, что твое сердце пронизывает горячая тоска по мне. За этим
следует совершенно нетрадиционная и малоутешительная мысль: если Го-
сподь и не даст нам увидеть друг друга, Он преисполнит нас иной радостью,
которая не исчезнет ни со временем, ни на расстоянии, ни в силу внешних
обстоятельств (1.2-4, 19—25, ср. ер. 134.2-3). Письмо к монаху и бывшему
магистру Игнатию (ер. 126) проникнуто чувством неподдельного отчаяния:
"Я в замешательстве, — сокрушается Николай, — будучи не в силах при-
мирить противоборствующие стороны”.
Еще одним широко распространненым стереотипом христианских авто-
ров было порицание риторики, и Николай присоединяется к их хору. “Ты
превзошел меня витийством (катарртцбрЕшад), будучи молодым и здоровым
и обладая живым умом”, пишет Николай не названному корреспонденту
(ер. 166.2-3). Одним из его молодых оппонентов был Никита-Давид Паф-
лагонянин, но у нас нет достаточных доказательств в пользу такой иденти-
фикации. Несмотря на сознательную безыскусность своего стиля, Николай
не избегал риторических фигур, таких как удвоение (ер. 129.2), паранома-
сия (ер. 133.14-15, 21, 35-36 и 42), isokola (ер. 135.71-74). Он также не
пренебрегает метафорами и сравнениями. Но создается впечатление, что он
очень осторожен в отношении всех этих риторических украшений — обра-
щаясь к Симеону (ер. 21.105-111), Николай высказывается против примене-
ния своим адресатом “максимы” (судя по всему, он неправильно употребляет
специальный термин риторики xpeia, на самом деле подразумевая под этим
сравнение), касавшейся дроздов, обезьян и галок. Их сопоставление с людь-
ми не убедительно, поскольку человек — это образ Божий, в то время как
у животных нет подобия (pipr|Xov) с людьми, они не обладают человеческими
добродетелями и человеческой способностью говорить. Конечно же, Николай
требует слишком многого: сравнение не обязательно должно состоять из то-
ждественных элементов. Но в посланиях к Симеону он действительно избе-
гает “животных” метафор, используя животных скорее как символы, чем как
сравнения: “рыкающий лев” (ер. 24.61, из I Петр. 5:8) становится общим ме-
стом, после того как был употреблен в полемике против иконоборцев, a Oppin
84
Глава третья
(ер. 11.56-57,31.103-104) и аХоуа (ер. 30.34-36) являются скорее знаками,
чем художественными образами. В других письмах сравнения и метафоры
встречаются не часто, но некоторые из них особенно удачны. Так, анонимно-
му адресату Николай говорит: нередко можно увидеть, как собаки, когда им
не достать человека, бросающего камни, начинают кусать (SaKvovoi, «терзать»
в переводе Дженкинса и Вестеринка, что разрушает образ) сами камни. По-
добным образом твои клеветники, не понимая причины событий, лают на тебя
(ер. 158.10-13). В другом его послании человеческая жизнь противопоставля-
ется жизни “травы” (имеются в виду цветы): трава в должное время цветет и в
должное время увядает, тогда как человек как будто цветет, вдруг нежданно
его цветение прерывается и он погибает (ер. 166.17-19). И еще один при-
мер метафоры, на этот раз из Слова о Фессалонике: “Наш плач, когда мы
плачем (параномасия), растворяется в воздухе” (Misc. Writing, no. 192.13);
слово SiaXueoGai, употребляющееся применительно к материальным вещам,
когда речь идет о жидкостях («таять») или твердых предметах («разбивать»,
«рассеивать»), Николай переносит на звуки.
Не стоит преувеличивать: Николай мог писать абстрактно, его образы
могли быть тривиальными и часто повторяющимися (как «светильник, уста-
новленный в тайной комнате» [ер. 129.18-19, ср. ер. 135.24-25, 42.24-25]),
его реалиями еще не были, по выражению Р. У. Эмерсона, «еда в бочонке,
молоко в горшке». Но повторим еще раз, что его стиль все-таки более или
менее простой и ясный, абстрактность чередуется с непритворными прояв-
лениями чувств, тяга к историческим параллелям выдает человека, способ-
ного мыслить и сравнивать, а то, что он создает усложненный человеческий
образ — художественное воплощение его политической гибкости и душев-
ной мягкости.
С. Арефа Кесарийский: искусство самозащиты
Arethas. Scripta minora / Ed. L.G. Westerink. 2 vols. Leipzig, 1968-1972
В своем «Апологетике» («Защитительной речи») Арефа57 заявляет, что ему
73 года (Scriptai: 227.19). К сожалению, нельзя установить время написания
«Апологетика» с желаемой точностью: даты, предлагаемые различными уче-
ными, колеблются между 921-922 и 934-935 годами58. Скорее всего, Арефа
57 Единственная монография, посвященная Арефе (Kougeas S. 'О Kaioapeia^
ApeOac; ка! то epyov аотоб. Athens, 1913) представляет собой скорее описание источ-
ников, чем биографию.
58 Данная датировка зависит от идентификации событий на Пелопоннесе,
о которых упоминается в речи. М. Шангин (Шангин М. Письма Арефы — новый
источник о политических событиях 931-934 гг. // ВВ 1. 1947. 250f.) полагает, что
Арефа намекал на восстание славян в начале 930 гг. Р. Дженкинс (Jenkins R. The
Date of the Slav Revolt in Peloponnese under Romanus I / / Studies in Honor of A.M.
Красноречие около 900 г.: «Школа» Фотия 85
родился в период между 850 и 860 годами. Если эта датировка верна (хотя мы
mх'-таки выкажем некоторые сомнения на этот счет), то Арефа прожил дол-
। vio жизнь: очевидно, он был еще жив в 932 г. и, может быть, даже позднее59.
Арефа родился в Патрах (на Пелопоннесе), между 888 и 895 гг. он был
посвящен в диаконы. Вероятно, ему было тогда приблизительно 40 лет — по-
дозрительно поздний возраст для талантливого интеллектуала. О его преды-
дущей жизни ничего неизвестно. Ф. фон Фалькенхаузен допускает, что он
<• щил в Калабрию или, по крайней мере, интересовался ситуацией в южной
Италии60. В очень неясной манере Арефа вспоминает о миссии в Грецию,
которая была возложена на него Львом VI (Scripta 2: 110.17-19)61. По-ви-
димому, в 900 г. он был обвинен неким Николаем Ксиломахерием (похоже,
имя имеет отношение к ремесленничеству — «производитель деревянных
ножей») в «безбожии» и предан суду, членами которого были два будущих
патриарха, Николай Мистик и Евфимий. Позже Арефа пренебрежительно
назовет Ксиломахерия не только грязным человеком, но и человеком низ-
кого положения, «чумой с уличных углов» (2: 54.9). Лишь вмешательство
влиятельного царедворца Иоанна Равдуха спасло Арефу62. Некоторое время
он был придворным ритором: он произнес несколько речей перед Львом VI (в
юм числе речь на годовщину примирения Льва с Василием I [по. 65], тема,
которой сам Лев посвятил одну из своих речей), а также восславил Николая
Мистика после избрания того на патриарший престол в 901 г.
В это же время Арефа находился в составе свиты Николая. Мы ничего
не знаем о его личных контактах с Фотием (он ни разу не появляется в объ-
емной переписке Фотия63), но он открыто выражал свою симпатию к по-
койному патриарху, говоря, что Фотий пребывает в небесном прибежище
(1: 52.21-22) или ставя гонения на Фотия (Василием I) в один ряд с пре-
I'riend. Princeton, 1955. 206) относит это восстание к периоду между 921-922 го-
лами. Ferjanchic В. (О upadu sklavisijana па Peloponez za vreme Romana Lakapina
/ / Zbornik radova SAN 44, 3. 1955. 46f.) датирует это событие приблизительно 930
I одом.
59 О дате его смерти см.: Lemerle Р. Humanisme. 207, п.9. По мнению Бека
(Kirche. 591, п.З), Арефа был еще жив в 944-945 гг.
60 Falkenhausen von, V. Arethas in Italy? / / BS 56, 2. 1995. 359-366. Как и у ее
предшественника Ф. Шпиро (Ein Leser von Pausanias / / Festschrift J. Vahlen. Berlin,
1900. 129-138), ее выводы основаны на схолиях Арефы к Павсанию.
61 Jenkins R., Laourdas В. Eight Letters of Arethas on the Fourth Marriage of Leo
Hie Wise / / Hellenika 14. 1956. 335, переиздано в его работе: Studies, pt. VII. Он
высказывает предположение, что Арефа отправился с миссией после арабского опу-
стошения Греции в 902-904гг. Но эта гипотеза ничем не подкрепляется.
62 Суд описывается самим Арефой (Scripta, по. 66) См. комментарий в работе:
Jenkins R., Laourdas В. Eight Letters, 349-351.
м П. Лемерль (Lemerle. Р. Humanisme, 209) верно указывает на то, что мы не
располагаем хронологическими данными в пользу гипотезы о том, что Арефа был
учеником Фотия.
86
Глава третья
следованиями Златоуста и патриарха Никофора (р. 92.27-29). Пламенный
последователь Фотия, Арефа нелестно отзывается о Василии I и на полях
одной рукописи обличает роскошь, господствовавшую при дворе Василия I64.
Николай не оставляет в стороне своего сторонника, и вскоре после вы-
боров патриарха Арефа становится митрополитом Кесарии Каппадокийской,
епархии, которая считалась ключевой в церковной иерархии. Митрополит
Кесарийский носил гордый титул protothronos, т.е. «первопрестольный»65.
В письме к стратигу Пелопоннеса (ер. 161) Николай поддерживает прось-
бу «соепископа, проэдра Кесарийского», соотечественника адресата. В этом
письме имя Арефы не упоминается, но поскольку он был родом с Пелопон-
неса, скорее всего, что Николай ходатайствовал именно за него. Возможно,
послание был написано вскоре после 901 г. Издатели писем Николая, однако,
настаивают на том, что патриарх написал его приблизительно в 923 г., уже
будучи в преклонном возрасте, исходя из убеждения, что основная часть кор-
респонденции относится ко второму патриаршеству Николая. Николай про-
сит в этом письме о том, чтобы Арефе было разрешено посетить своего уми-
рающего отца (1. 14-17), которому в 923 г. должно было быть около ста лет.
Арефа недолго пользовался благосклонностью двора (и окружением па-
триарха): он высмеял Стилиана Заутцу, главу администрации Льва66, и по-
жаловался на то, что Николай оставил Ксиломахерия ненаказанным. Явным
разрыв стал в 907 г., когда в деле о тетрагамии Арефа занял более жесткую
позицию, чем Николай, и даже отважился намекнуть на то, что своевольное
решение Льва равно поступкам тирана, который обращается с подданными
не как с собственными детьми, но требует рабского подчинения (Scripta 2:
67.7-9). До нас дошло несколько писем, в которых Арефа утверждает, что
четверобрачие есть нарушение канонических правил и является незакон-
ным. Но впоследствии он примыкает к противоположному лагерю: после
того как Николая отправляют в ссылку, и его место занимает Евфимий, Аре-
фа больше не ропщет на незаконность четвертого брака императора.
После спора о тетрагамии Арефа практически исчезает с нашего поля
зрения.
Арефа страстно любил книги, и сохранилось множество рукописей, пере-
писанных по его распоряжению, а также его собственные схолии к различ-
ным текстам67, включая запись о Павсании, где он прямо называет себя вы-
ходцем из Патр68. Среди рукописей его личной библиотеки обнаруживаются
64 Bidez J. Arethas de Cesaree, editeur et scholiaste // Byzantion 9. 1934. 402.
65 О его печати см.: Corpus V, no. 247.
66 Maass E. Observationes palaeographicae // Melanges Ch. Graux. Paris, 1884.
761.
67 См. например: Lyonia tt|v Flopcpupiou Eioaycoyfiv ка! tck; ApiototeZ.ov(;
KaTTiyopiat; / Ed. M. Share. AOrjva, 1994.
68 Diller Au. Pausanias in the Middle Ages / / ТАРА 87. 1956. 86. О деятельности
Арефы в качестве библиофила см., помимо главы в вышеуказанной книге Лемерля:
Красноречие около 900 г.: «Школа» Фотия 87
|рул.ы Евклида, Платона, Аристотеля, Лукиана, Аристида, а также некото-
рые христианские авторы. Он явно интересовался античной литературой
и наукой, и степень его знакомства с древними авторами была значительной
(\пгя И.Уилсон и принимает это заявление с некоторой долей скептициз-
ма). С другой стороны, Арефа был также и богословом, и главное его тео-
•н>гическое сочинение — это комментарий к Откровению Иоанна (PG 106:
143-785), основанное преимущественно на эгзегетической работе Андрея
Кесарийского конца VI в.; перу Арефы принадлежат и полемические очерки
против армян и некоторых языческих авторов, таких как император Юлиан
и Лукиан69.
1 [аряду со светскими сочинениями до нас дошло несколько его поэтиче-
i mix работ (nos. 79-81): на смерть его сестры Анны и на смерть некой Фев-
ронии, прославившейся своей заботой о бедных; Й. Кодер высказал предпо-
»|нжсиие, что Арефа является автором и так называемой «Мопемвасийской
хроники»70. Он работал в традиционных жанрах, и его литературное наследие
। ос гоит большей частью из речей и писем. Так его энкомий на Гурия, Самона
и Авива (Scripta 1: 59-74)71 опирается на анонимную легенду72, в которую
он вносит небольшие стилистические изменения — диалогическая форма
оригинала заменена авторским повествованием, прерываемым двумя основ-
ными речами. Менее подвержена влиянию других источников его «Речь по
прибытии» (empaTTipiog) на перенесение мощей святого Лазаря (2: 7-10), со-
i/i.'iиная по модели гомилии на Воскрешение Лазаря Андрея Критского (PG
4/: 959-986). Речь Арефы начинается с той же системы образов: трапеза,
лрагоценное миро, потоки слез, но затем он отстраняется от «биографиче-
< кой» тенденции Андрея, который фиксировал внимание в основном на чуде
воскрешения умершего, и сосредоточивается на событиях в «царственном
юроде», куда прибывают мощи по приказу «правовернейшего из императо-
ров», «нового Моисея» (имеется в виду Лев VI или Роман I?). Завершая свою
ргчь, Арефа предсказывает победу императора над врагами, которые сейчас
медлят с заключением мира (Scripta 2: 9.22-25).
Wilson N.G. Scholars in Byzantium. Baltimore, 1983. 120-130; Meschini A. Il codice
Vnllicelliano di Areta. Padua, 1972.
1,4 Краткий обзор богословских сочинений Арефы представлен у Бека (Kirche,
.'>41 -594).
° KoderJ. ArethasvonKaisareiaunddiesogenannteChronikofMoncmbasia / / JOB
?5 1976.75-80.
/l См. также: Halkin F. L’eloge des trois confesseurs d’Edesse par Arethas de
' г.пеёе // Melanges de 1’Universite Saint-Joseph 38. 1962. 271-276, переиздано
n ci о работе: Recherches et documents d’hagiographie byzantine. Bruxelles, 1971 (Subs,
lug 51). 211-216.
!- Gebhardt von O., Dobschiitz von E. Die Akten der edessenischen Bekenner
i пи |as, Samonas und Abibos. Leipzig, 1911 (TU 37, 2).
88
Глава третья
Надгробная речь, посвященная патриарху Евфимию (1: 82-93)73, отно-
сится к традиционному жанру эпитафии, и в биографическом вступлении
Арефа следует агиографическому стереотипу: рождение героя, его проис-
хождение (излагается по Григорию Богослову! [р. 84.24-25]), поселение
на горе Олимп, аскетизм. Но затем Арефа отказывается от такого подхода:
«Я оставлю это другим [писателям]», говорит он (р. 85.14-16) и переклю-
чается на рассказ о деятельности Евфимия в царственном городе, где его
герой вовлекается «в бурю и ненастье», через которые прошла церковь,
и здесь писатель не скупится на синонимы бури: тара%о<;, kX.u8cdv, odZ,o<;,
катаиуц (р. 85.30-32, 93.6-7). События политической жизни (например,
посольство сарацинов — р. 86.29) перемежаются с традиционными агиог-
рафическими образами (ссылка под надзором солдат — р. 87.6); детально
изображается прибытие тела (оно было доставлено на побережье Равда
и помещено в храм святого Эмилиана — р. 87.23-31), но описанию толпы,
которая встретила урну с прахом, присущи стандартные черты. Целиком
выдержана в “агиографической” традиции характеристика Евфимия: он
покровитель нуждающихся, защитник женщин и так далее, но Арефа чув-
ствует искусственность такого изображения и добавляет: “Я не думаю, что
кто-нибудь станет отрицать такое описание” (р. 88.24). И здесь вводится
новый элемент — осуждение императора Александра. Арефа перечисляет
его пороки: враждебное отношение к брату (Льву VI) и друзьям Льва, за-
мыслы оскопить Константина, наделение омерзительного славянина всей
полнотой власти (речь идет о Василии, фаворите императора), внедрение
различных новшеств (капютоща), такие как вход в церковь в головном убо-
ре и жертвоприношение статуе Анфистерии на ипподроме. Смерть Алек-
сандра была постыдной, и тело его издавало зловоние в отличие от обычно
благоухающих мощей святых. От этих «натуралистических» подробностей
Арефа возносится до возвышенного обобщения: Александр — это новый
хвастливый фараон, и «юные девы» (т.е. церкви) поют победную песнь над
его прахом (р. 92.14-17). В этой надгробной речи восхваление героя стоит
рядом с порицанием антигероя.
Энкомий, перенесение мощей, надгробная речь — это традиционные ри-
торические формы, и в них Арефа более или менее придерживается правил
безличного жанра. Более рельефно вырисовывается его личность в апологи-
ях, и особенно в памфлете. Со времен Юстина Мученика термины «апология»
и «апологетик» применялись к речам в защиту христианской веры, и трактат
патриарха Никифора о святых иконах был назван «Апологетиком». «Апо-
логетик» Арефы (1: 226-32) — сочинение отнюдь не богословское: автор
защищает самого себя от обвинений в поддержке мятежа, для чего, отбросив
73 П. Карлин-Хейтер (Karlin-Hay ter Р. The Emperor Alexander’s Bad Name //
Speculum 44, 1969. 589, 593, переиздано в ее работе: Studies, pt. XV) анализирует
эту речь как исторический источник.
Красноречие около 900 г.: «Школа» Фотия 89
। ршпщионную скромность, он гордо возглашает себя «первосвященником
в юрой |после Константинополя] епархии, который с младенчества стре-
мился к лучшему из лучшего». Он хвастливо говорит о себе как о «маяке
<»чагочестия», употребляя эпитет, который мог бы украсить любого агиог-
рафического персонажа (р. 227.20-23). Но осознавая чрезмерность этого
hiп гота, Арефа продолжает: «Не вините меня в хвастовстве, я делаю это по
необходимости». Он утверждает, что его поступки были честными, чистыми,
.-и к- гойными подражания, тогда как его враги грязны душой и отвратительны
|глом (р. 228.8-10). Арефа не только расточает похвалы самому себе, он
приводит в «Апологетике» и некоторые фактические доводы: документ, на
котором были основаны обвинения против него, подложный, а Симватий,
нредьявивший поддельное письмо, мошенник, и Арефа никогда не был бли-
|ок с ним настолько, чтобы доверить ему такую опасную тайну, как призыв
к участию в заговоре.
“Апологетик” — это не единственное сочинение в защиту самого себя:
сохранились две апологии, которые были созданы Арефой для того, чтобы
оправдать свою непоследовательность в деле о тетрагамии (1: 1-18) —
возможно, они являются двумя версиями одного и того же документа74.
Арефа признает свой промах, но он не кающийся грешник (как это было
i Андреем Критским или гимнографом Климентом). Спасение (осотррга)
в апологии — это не метафизический акт милосердия, о котором он мо-
чи гея, а физическое освобождение: то, что он совершил, он совершил ради
спасения братьев (1: 4.22), и он предпочитает спасение многих людей свое-
му собственному (р. 5.4-5). Затем Арефа продолжает: лучше содеять один
пли два греха (ацарттщата — слово, означающее грех), чем ставить под уг-
розу всеобщее спасение (р. 7.3-6). Его терминология носит гимнографиче-
ский или агиографический характер: к «спасению» и «греху» можно доба-
вить «мученичество» (р. 8.7), но Арефа прилагает эти термины к мирским,
политическим делам. Лучше, говорит он далее, не вызывать раздражения
императора, не возбуждать его гнева, не подвергать себя неумолимому
наказанию (р. 8.8-12). В заключении апологет рискует сделать дерзкое
^явление: даже если его идей не была бы принята Василием (Великим],
мы должны прощать человеческие слабости (р. 9.8-10). Он потерпел по-
ражение в борьбе, но действовал благопристойно, тогда как другие руко-
водствовались принципом инертности. Какова бы ни была политическая
реальность, побудившая его сменить убеждения, его самозащита отлича-
йся оригинальностью и смелостью: он является героем речи, и этот герой
уже не трансцендентальный святой, а благородный муж, которому прису-
щи черты обычных людей, он может ошибаться, опасаясь царского гнева,
по действует в интересах общества.
/4 См.: Karlin-Hayter Р. New Arethas Texts for the Historical Study of the Vita
I'.iithymii // Byzantion 31. 1961. 273-307.
90
Глава третья
Арефа умел не только защищаться, но и знал как наносить удары вра-
гам. Его памфлет на Льва Хиросфакта, озаглавленный «Хиросфакт, или не-
навистник чародейства» (1: 200-12)75, представляет собой образец нового
жанра в византийской литературе.
Лев Хиросфакт (умер после 919 г.), знатный чиновник при Василии I и
Льве VI76. Он приходился близким родственником (братом?) Зое Карбоноп-
сине, был удостоен высшего чина магистра; ездил как посланник Льва VI
в Болгарию и Багдад77, но, по неизвестным нам причинам, был сослан импе-
ратором в крепость Петра. В ряде писем, адресованных императору и дати-
рованных Колиасом приблизительно 910 г., Хиросфакт настаивает на своей
невиновности и жалуется на грубые условия. После кончины Льва VI он
был освобожден, но вскоре оказался замешанным в восстании Константина
Дуки, а после его разгрома был пострижен в монахи и заточен в Студийский
монастырь.
Кроме писем (некоторые из которых имеют характер дипломатических
реляций), наследие Хиросфакта включает ряд стихотворений. К несчастью,
трудно говорить о его авторстве с определенностью, поскольку в IX в. дей-
ствовало еще двое его тезок: Лев Математик и Лев VI Мудрый, и каждый
их троих был хоть раз обозначен как Лев Философ. Э. Миони приписывает
Хиросфакту кондак в честь святого Иллариона, включенный в Минеи как
«стихотворение Льва»78. С большей уверенностью мы можем атрибутиро-
вать несколько анакреонтических стихотворений «магистра Льва» из cod.
Barberianus gr. 310, опубликованного П. Матрангой79. Два из них посвяще-
ны четвертому браку Льва VI, одно является сочинением более позднего
периода и адресовано Елене, жене Константина VII («Нового»), а еще одно
представляет собой экфрасис купальни, построенной Львом VI во дворце80.
75 Предыдущие издания: Compernass J. Aus dem literarischen Nachlasse des
Erzbischofs Arethas von Kaisareia I // Didaskaleion 1. 1912. 295-318; Шангин МЛ.
Византийские политические деятели первой половины X в. // Византийский сбор-
ник. М-Л, 1945. 228-248 (с русским переводом и комментариями). Английский пере-
вод см.: Karlin-Hayter Р. Arethas, Choirosphaktes and the Saracen Vizir / / Byzantion
35. 1965. 468-481, переиздано в ее работе: Studies, pt. IX.
70 Kolias G. Leon Choirosphaktes, magistre, proconsul et patrice. Athens, 1939. Кни-
га содержит как переписку Льва, так и четыре его эпиграммы.
77 Ostrogorski G. Lav Ravdukh i Lav Khirosfakt // ZRVI 3. 1955. 29-36, cp.:
Jenkins R. Leo Choirospactes and the Saracen Vizier // ZRVI 8/1. 1963. 167—175,
переиздано в его работе: Studies, pt. XI.
78 Mioni E. Un inno inedito di Leone (Magistro) / / Byzantion 19. 1949. 127-139.
79 Matranga P. AnecGr 2: 565-68, переиздано: Bergk Th. Poetae lyrici graeci 3.
Leipzig, 1882. 355-362.
80 Переиздан и переведен: Magdalino P. The Bath of Leo the Wise, Maistor / /
Classical, Byzantine and Renaissance Studies for R. Browning. Canberra, 1984. 225-240.
См. также его: The Bath of Leo the Wise and the “Macedonian Renaissance” Revised
// DOP42. 1988.97-118.
Красноречие около 900 г.: «Школа» Фотия 91
Авторство другого экфразиса теплой бани в Пифии (PG 86/2: 2263-2268)81,
л о конца не установлено82. Наконец, Колиас опубликовал несколько эпиг-
рамм «магистра Льва» из рукописи Британского Музея (add. 36749), а также
< 1ихи патриарху Стефану и два ямбических произведения, превозносящие
Фо гия, наделенного золотым языком и сладостными устами. Правда, не
исключено, что некоторые стихотворения, которые обычно считаются сочи-
нениями Льва VI, вышли из-под пера Хиросфакта.
Как большинство literati своего времени, Хиросфакт писал и на богослов-
। кис темы: Колиас приводит список его неопубликованных экзегетических
|рактатов о Ветхом и Новом Заветах, а также трактатов на темы церковной
дисциплины. Неопубликованная богословская поэма, состоящая из тысячи
< |рок (сохранилось в Вагосс. 76), была его юношеской работой, созданная
нм еще до убийства кесаря Варды.
Хиросфакт, хотя и принадлежал окружению Фотия, но все-таки остался
верен Льву VI во время кризиса 906/7 гг. Позднее, когда Хиросфакт впал
и немилость, он подвергся нападкам со стороны некоторых радикально на-
с троенных интеллектуалов, одним из которых был Константин Философ83,
иногда отождествляемый с Константином Родосским (о нем смотри ниже,
। ./1. 7С): Константин Философ яростно атаковал Льва, прозванного Филосо-
фом, и делал это примерно также, как и Константин Родосский в отношении
Хиросфакта. Оставим без внимания эту гипотезу, но согласимся с тем, что
Арефа и Константин Родосский (возможно, также Константин Философ,
независимо от того являются ли они одним и тем же лицом) беспощадно
критиковали Льва Хиросфакта (возможно, тоже прозванного Философом).
Константин Родосский начинает с дешевого каламбура, называя Хирос-
факта «мясником и свинобойцем (oqxxyebg /oipcov)» и затем нагромождает
сложные эпитеты в духе Аристофана, выдвигая на первый план обвинение
н язычестве, а также в педофилии. Константин также сообщает, что Лев
поклонялся эллинским идолам и играл на разных музыкальных инструмен-
тах — барбитоне и флейте, «брусках» (гонге?) и цимбалах. Портрет Льва
в изображении Арефы не столь однолинеен.
Словесная игра с именем напрашивалась сама собой, и понятно, что Аре-
фа не мог этим не воспользоваться: твои соплеменники, говорит он, свиньи,
к ним восходит твое имя Хиросфакт. ты, кто преуспел и погиб со свиньями
н| Mercati S.G. Intorno all’autore del carme etc; rd ev ПиОюц Oeppd / / Revista degli
•dudi orientaii 10. 1923-1925. 212-248, переиздано в его работе: Collectanea byzantina
I Bari, 1970. 271-309.
Anastasi R. (Quando fu composto il carme eic; rd ev ПЫКои; Oeppd? П SicGymn.
I 7 1964. 1-7) считает, что это произведение VIII в.
к’ Его стихи см.: Matranga, AnecGr 2: 555f.; Spadaro M.D. Stille composizioni di
Constantino Filosofodel Vaticano915/ / SicGymn 24. 1971. 175-205: текст, итальян-
। кий перевод и введение. См. о нем: Lemerle, Humanisme, р. 173-75. Г. Хунгер (Lit.
I 43) идентифицирует его как Константина Сицилийского.
92
Глава третья
(Scripta 1: 205.16-19). Как и Константин, он строит образ Льва с помощью
всевозможных абстрактных оскорбительных имен, таких как «развращен-
ный и испорченный муж, мерзкий и злобный» (р. 202.21-23); он сравнивает
Льва с Ианнием и Иамврием, которые противились Моисею (р. 205.29-30),
но в то же время Арефа стремится сохранить некоторое правдоподобие:
Хиросфакт является членом (хотя и незаслуженно) римского сената (р.
202.21-23), он ездил с посольством к болгарам и сарацинам (р. 203.9), его
сторонники — это сборище черни (ovvkXvScov option), и в этой связи вспоми-
нается партия Николая Мистика. Арефа даже пытается нарисовать презрен-
ный физический облик своего противника (если только это не литературный
топос): он тучен и, разумеется, похож на борова (р. 204.7-8).
Суть критики, сформулированной Арефой, сводится к тому же, что и у
Константина: Лев отрекается от христианской веры, подражает языческим
философам (в первую очередь, Платону и неоплатоникам), превращает цер-
ковь в театр84, основывает музыкальный хор своих друзей, при этом не имея
представления ни о гармонии, ни о и музыкальной терминологии. Анали-
зируя эти обвинения, М. Шангин высказывает мнение, что они отражают
существование двух враждебных политических и идеологических группиро-
вок в Константинополе, которые он попытался подвести под традиционные
направления аристотеликов (Фотий и Арефа) и платоников (Хиросфакт)85.
Его утверждение кажется малоубедительным, но мы не можем исключить
возможность того, что насмешки Арефы были формой выражения интел-
лектуального спора. Любопытно отметить, что обвинение в язычестве было
очень распространено в Византии около 900 г. (Арефа сам был объектом
подобных обвинений), точно так же как у современников Феодора Студита
было принято уличать своих врагов в арианстве и монофизитстве. До того
как Фотий открыл античный мир для своих собратьев literati, невозмож-
но себе представить, чтобы кто-то был осужден за свою приверженность
к взглядам Платона или Еврипида. Сам Фотий был первым, кого безжалост-
но ругали как почитателя языческий античности; его враги заявляли, что во
время богослужения патриарх не читал молитвы, а бормотал стихи светских
поэтов (Theoph. Cont., р. 672.7). Упреки в «язычестве» служат наиболее
сильным доказательством того, что античность постепенно проникала в ин-
теллектуальный мир высшего общества Византии. И здесь важна не столь
сущность этих обвинений, сколь их форма. Интеллектуалы-обличители не
заботились о том, чтобы изучить и опровергнуть точку зрения своих оппо-
нентов, они их высмеивали. Средством порицания было не исследование,
а гиперболическое искажение, насмешки и издевательство. Мы уже видели,
84 Б. Болдуин (Baldwin В.Roman and Byzantine Papers. Amsterdam, 1989. 591,
601 f.) использует это заявление в качестве доказательства того, что театральная
традиция не прекращалась в Византии.
85 Шангин М.А. Византийские политические деятели... 234-236.
Красноречие около 900 г.: «Школа» Фотия 93
•но современники Арефы неоднократно прибегали к термину |ко|кх;, «позор»
(персонифицированный в фигуре Мома, сатирического полубога в Пантеоне
Лукиана), и Арефа видит в pajpog причину зла и инертности (р. 267.8-10).
(>н сокрушается о том, что Николай Ксиломахерий бросил ему резкие слова,
память о которых стала для него нарывающей раной (2: 49.15-50.2), но в то
?кс время его самого обвиняли в том, что он был <piXooKd)|i|iCL)v, «склонным
к осмеянию [подшучиванию]» и богохульству (Г. 198.2-3), и, вероятно, это
ныло не так уж далеко от истины! Но Арефа с негодованием опровергает
клевету: Я всегда страстно желал, говорит он, славить тех, кто добросер-
лечен, но я знал и как противостоять грубости губительного и варварского
Гичумия (1.3-8). Все эти ключевые слова и понятия — «губительный» (р.
201.21), «безумие» (р. 202.18), «чужеземный язык» (р. 201.28), эквивалент
иля «варварский» — заимствованы из его инвективы против Хиросфакта.
Гот, кто злонравен, заслуживает порицания — Арефа ссылается на библей-
< кис и исторические примеры, в том числе на критику Льва Армянина па-
фиархом Никифором (р. 199.1-2). Более того, смех, отвергаемый византий-
скими богословами, был, согласно Арефе, так же естественен для человека,
k;iк и ржание для лошади (2: 86.19). Тогда как Фотий осуждал «бесстыдный
i мех», его прямой преемник снова делает его элементом общественного по-
ведения, тем самым оправдывая возрождение жанра памфлета. Мы увидим
п следующей главе, как ученик Арефы искусно вплетает элементы памфлета
п якобы агиографический текст.
Арефу упрекали не только в «безбожии» или «памфлетизме», но также
и в плохом стиле, и этот упрек был с готовностью подхвачен многими визан-
тинистами. Действительно, синтаксис Арефы громоздок, словарь чрезмерно
усложнен. В указателе к его Scripta minora Л. Вестеринк зарегистрировал
около 300 композитов (мы не учитываем специальные термины и обычные
двухосновные слова типа лагЗаусоубд), тогда как в указателе к переписке
Николая Мистика насчитывается лишь 20 композитов; разница огромна,
несмотря на то, что текст Арефы в два или три раза длиннее.
Фразы Арефы часто слишком вычурны и трудны для восприятия. Напри-
мер, «Сдерживать (e7tE%6iv, дословно «держать»), — говорит Арефа в письме
к патриарху Стефану, — то, что по своей природе благотворно, это не мудро
(ибо пренебрежение важными вещами не заслуживает одобрения), также не
достойно похвалы высказываться соседу в такой манере, которая рождает
позор (цсоцос;) и презрение» .(1: 252.7-10). Мы не пытаемся сохранить на
английском языке эпифору оригинала, т.е. употребление синонимов ooepov,
мЗЗбкцюу, вл olive тоv в конце каждого колона, что придает повествованию
определенный ритм. Все письмо изобилует библейскими цитатами и изре-
чениями (из Гомера и Отцов Церкви) и крайне риторично86.
И. Компернасс (Compernass J. Aus dem literarischen Nachlasse des Erzbischofs
Aicthas von Kaisareia // Didaskaleion 2. 1913. 182) пытался объяснить неясность
94
Глава третья
Но Арефа мог писать намного проще, как например в речи на рукополо-
жение Николая Мистика (по. 57) и в энкомии Гурию, Самону и Авиву (по.
6). Уже П. Карлин-Хейтер отмечала “сильное различие в стиле” разных его
сочинений* 87. Его образы могут быть поразительно яркими: молния, говорит
он в письме к своему ученику Никите [Пафлагонянину], исчезает после того,
как ослепительно вспыхнет на миг в глазах зрителя, но она оставляет в его
душе [отпечаток своей] красоты и благоговейный страх (р. 345.14-17). Он
советует Льву VI: Прогони от себя женщину (Зою Карбонопсину), которая
подарила тебе наследника, подобно тому как [мы поступаем с] кораблем,
который привез нам товары из чужих стран или подобно кожуре, в которой
был заключен и произведен на свет плод (2: 67.32-68.3). Своих оппонентов
он сравнивает с наездниками, которые плохо обращаются со своими живот-
ными и не могут обуздать их, так что они падают в пропасть вместе с уздой
и всадником (1:118.14-17). Иногда Арефа саркастичен. Так, он спрашивает
Николая Мистика: “Что значит улучшение и совершенство, вести к кото-
рым людей тебе поручил Господь? Если ты имеешь в виду риторические
вершины (tt]v £7ti уАхЬоотц; ducpaq), я не стану отрицать, что это одна из тво-
их целей так же, как и окружающих тебя невдохновленных жезлоносцев
(vap0r|KO(pdpoi)” (р. 141.5-9).
Арефа часто попадался удочку возвышенной (выражение Фотия) вы-
спренности. Но гораздо важнее для нас не его тяжеловесная риторика,
а его внимательное отношение к стилю: он прочитывал и оценивал творе-
ния своих друзей и врагов с точки зрения их стилистических достижений
и недочетов и обдумывал свою собственную манеру письма. Он был первым
византийским автором, который написал специальной трактат о стилистике
«Защита против тех, кто высмеивает мою неясность» (по. 17). Арефа харак-
теризует свое письмо как высокостильное (SicoyKcopevov, термин Гермогена),
сложное для понимания его поверхностных критиков (1: 191.9-11). Он за-
щищает риторическое обрамление речи (р. 188.16-17) и гордо объявляет,
что украшает свой словарь «изречениями, цитатами, аллюзиями и поэтиче-
скими строками, словно разноцветными кубиками мозаики» (р. 189.26-31).
В то время как его современники декларировали превосходство содержания
над формой, Арефа (р. 190.26-32) обращался к рассказу Элиана о персе Ме-
габизе (Var. Hist. 2:2), который, посетив мастерскую живописца (ура<р8и<;)
Зевксиса, похвалил «идеологически правильные», но с художественной
точки зрения плохие работы и побранил идеологически слабые, но красиво
выполненные произведения; подмастерья подняли его на смех. Тот же прин-
цип лежит в основе критики Арефой похвального слова Никиты Пафлаго-
нянина, посвященного Григорию Богослову (по. 32): да, содержание твоей
стиля Арефы его якобы семитскими корнями, но это спорное предоположение.
87 Karlin-Hayter Р. Texts for the Historical Study of the “Vita Euthymii” / /
Byzantion 28. 1958/9. 365.
Красноречие около 900 г.: «Школа» Фотия 95
речи благородно, но ее стилистические изъяны омрачают ее идеологические
/кн* гоинства (мы вернемся к этому письму в главе 4А).
Фотий был против напыщенного, высокопарного стиля, но то, что пра-
и ковал он сам, можно назвать холодным абстракционизмом. Из его ли-
н’ратурных последователей Николай Мистик пытался разработать ясный
и простой стиль, в то время как Арефа предпочитал риторическую неясность,
при том что мог быть доступным и простым в некоторых своих сочинениях.
D. Некоторые другие писатели около 900 г.
Помимо таких заметных фигур, как Лев VI, Николай Мистик, Арефа
и Хиросфакт, в первой четверти X столетия действовал и ряд менее извест-
ных риторов.
Патриархом Евфимием (умер в 917 г.) (его анонимную биографию мы
рассмотрим в главе 5) были написаны энкомий на почитание Пояса Божьей
Ма тери и три энкомия на Зачатие святой Анны88. Проповеди были произнесе-
ны перед монашеской аудиторией, скорее всего, в Псамафийском монасты-
ре, игуменом которого был Евфимий перед тем, как взойти на патриарший
престол. Они традиционны по содержанию и по форме (включая хайретизм
и третьей гомилии на Зачатие и анафору из двенадцати колонов, начинающу-
юся фразой «Сегодня храм освящен», в конце энкомия на Пояс) и далеки от
политических и общественных событий того времени. Игнорируется даже
роль Пояса как талисмана Константинополя, и в то же самое время Евфи-
мий считает необходимым упомянуть о том, что именно «благомыслящему
императору Аркадию», правителю далекого прошлого, принадлежит заслуга
введения почитания Пояса.
11е так все просто с десятью анонимными проповедями на евангелия от
Матфея и Иоанна, имеющих непосредственное отношение к спору о прелю-
бодеянии. Они датируются началом IX в. и ориентировочно приписываются
Георгию Митиленскому, который так же, как и автор проповедей, был со-
слан в Херсон89. Однако поскольку анонимный автор упоминает в шестой
юмилии о своей предшествующуей работе, озаглавленной «Теогносиями»,
и которой он бранит евреев, а «Теогносии» были написаны около 900 г., пред-
кк Jugie М. Homelies mariales byzantines / / PatrOr 16. 1922. 403-514 и дополне-
ние: PatrOr 19. 1926. 439-455. Ср. его: Deux nouvelles homelies mariales inedites de
•ипИ Euthyme / / EO 23. 1924. 286-288. A. E[hrhard], в рецензии на эту статью (BZ
24 1924. 186f.), указал еще на три агиографические работы Евфимия (энкомии апо-
(юлу Фоме, Феодору Стратилату и легендарному епископу афинскому Иерофею).
о творчестве Евфимия см.: Beck. Kirche. 549f., Tusculum Lexicon. Munchen, 1982.
217
H,‘ Hansmann K. Ein neuentdeckter Kommentar zum Johannes-evangelium.
Pmlerborn, 1930; а также критическая статья, написанная V. Grumel (BZ 33. 1933.
122 -124).
96
Глава третья
ставлястся вероятным, что десять проповедей были произнесены в начале
X в. в связи с делом о тетрагам и и90.
Магистр Никита, известный, главным образом, своими письмами, от-
правленными из ссылки91, был чиновником при Льве VI и участвовал в пе-
реговорах с арабами. Его связывали дружеские отношения с магистром
Косьмой и его братом Сергием, родственниками патриарха Фотия. В 919
г. он поддержал Романа [I], но позднее был обвинен в том, что настраивал
сына Романа Христофора против отца, пострижен в монахи и отправлен
в ссылку. Из его писем становится очевидно, что он был большим знатоком
и поклонником античной литературы: он цитирует Гомера 46 раз, тогда как
Ветхий Завет цитируется только 21 раз (также как и Гермоген); Зевс появ-
ляется в его письмах десять раз, так же часто, как и и слово «Бог» (мы не
учитываем употребление этого термина применительно к Аполлону или его
языческое употребление во множественном числе). Обращаясь к патрикию
Иоанну (ер. 12.31), Никита умоляет своего адресата «стать всем для всех,
как это сказано об Алкивиаде»; выражение «стать всем для всех» принадле-
жит апостолу Павлу (I Кор 9:22) и было очень популярным у византийских
авторов; но в данном контексте письма античный образ несколько заслоняет
библейскую традицию.
В стилистическом отношении Никита следует скорее за Фотием, чем за
Николаем Мистиком: византийские реалии практически отсутствует в его
переписке. Он сообщает, например, что река Герм несет железо в море,
а море выбрасывает его обратно на берег в виде песка, который местные жи-
тели собирают и расплавляют в печах (ер. 5.12-24); но картина скорее на-
веяна античной литературой, чем византийской действительностью. Даже
в изгнании Никита не терял чувства юмора: упомянув о том, что патрикий
и мистик Иоанн уже три года не был в Византии (он находился с миссией
у варваров-язычников), Никита спрашивает своего корреспондента, чтут ли
его варвары как бога и жертвуют ли ему быка с золочеными рогами (ер.
11.20-28). Абстрагированность повествования требовала от Никиты умол-
чания об этнической принадлежности этих варваров.
В юности Никита составил житие Феоктисты Лесбосской92, созданное
по образцу легенды о Марии Египетской. Феоктиста была отшельницей на
острове Парос. Она пребывала там в одиночестве, нагая и обросшая, пока
некий охотник не обнаружил ее. Феоктиста рассказала ему свою историю,
90 Hastens М. Anonymi auctoris Theognosiae (saec. IX/X). Dissertatio contra
Judaeos. Turnhout, Louvain, 1986; см. также его работу: A la decouverte d’un auteur
byzantin inconnu de IX/Xe siecle // Philohistor. Miscellanea in honorem C. Laga.
Louvain, 1994.423-433. Cp.: Munitiz /. Jewish Controversy in Byzantium / / Heythrop
Journal 28. 1987.305-308.
91 Nicetas Magistros. Lettres d’un exile / Ed. L.G. Westerink. Paris, 1973.
92 BHG 1723, cd. AASS Nov. IV: 221-233.
Красноречие около 900 г.: «Школа» Фотия 97
и после смерти была им похоронена. Никита перерабатывает старую схему
и превращает блудницу Марию в целомудренную монахиню, которой при-
шлось спасаться бегством от нашествия арабов. В своеобразном вступлении
автор накладывает историю отшельницы на контекст реальной политиче-
ской ситуации в Эгейском море, описывая свою собственную службу у друн-
гария флота Имерия, участие в посольстве к критским арабам, и остановку
на Паросе, где аскет по имени Симеон поведал ему историю Феоктисты93.
Один из современников магистра Никиты произнес речь по поводу мира
с Болгарией94. Длинная речь анонимна, и по поводу ее авторства выдвига-
лись разные предположения, но все безуспешно: Ф. Успенский высказы-
вался в пользу Николая Мистика, хотя понимал, что к 927 г., т.е. к тому
времени, когда был заключен мир, патриарх уже скончался. М. Шангин
склонялся в пользу Арефы95, Р. Дженкинс приписывал это сочинение Фе-
одору Дафнопату, политику середины X в.96 Правильнее будет, наверное,
признать эту речь такой, какой она и является в рукописи — анонимной.97
Речь носит крайне риторичный характер и содержит лишь несколько глу-
хих намеков на реальные события. Автор открыто признает, что его сочине-
ние не является гомилией: «Предмет речи не богословие, а мир», объявляет
он (Stauridou-Zaphraka, р. 369.28). «Мир», е1рцуг|, — это ключевое слово
речи, которая начинается с торжественного восклицания в духе гомилии:
«Я воспеваю мир, дщери Иерусалима, возрадуйтесь! Мир [сошел) с небес
(дословно “свыше”), скачите! Мир [снизошел] на города Сиона, танцуйте
все вместе!” В первой части речи анонимный автор изображает ужасы вой-
ны с болгарами, и хотя его описание похоже на картину, которую рисует
Николай Мистик, тем не менее фразеология отлична: “Стены разрушены,
93 DelehayeH. 1) La vie de s. Theoctiste de Lesbos / / Byzantion 1. 1924. 191—200;
2) Un groupe de recits “utile а Гашо” / / Melanges Bidez. Bruxelles, 1933/4. 255-288.
Обе статьи переизданы в его работе: Melanges de 1’hagiographie grecques et latinos.
Bruxelles, 1966. 299-306, 384-93; Tomadakes N. Пер! той piov кса тту; сортрс; xqq
dyiaq OsoKTianiq Tfjq Aeapiaq / / Charisterion eis A. Orlandon 1. A0f|va, 1964. 108-116;
Halkin F. La passion de sainte Theoctiste //AB 73. 1965. 55-65. О житии как об
историческом памятнике см.: Karsay О. Der Jager von Eubda // ActaAntHung 23.
1975. 9-14; Kazhdan A. Hagiographical Notes / / BZ 78, 1985. 491.
94 Опубликована с русским переводом и комментарием Ф. Успенского: Неи-
зданное церковное слово о болгарско-византийских отношениях в первой половине
X века / / Летопись 2. 1894. 48-123, переиздана И. Дуйчевым с болгарским пере-
водом: FGHBulg5. 1964. 82-101 и A. Stauridou-Zaphraka (см. ниже).
95 Шангин М. Византийский писатель Арефа — автор «Слова о мире с болгара-
ми» / / Историк-марксист 3. 1939. 177.
96 Jenkins R. The Peace with Bulgaria (927) Celebrated by Theodore Daphnopates
// Polychronion. Heidelberg, 1966. 287-303, переиздано в его работе: Studies, pt.
XXI. Ср. мнение И. Дуйчева (Medioevo bizantino-slavo 2. Roma, 1968. 623).
97 Stauridou-Zaphraka A. 'О dvcovopoq Xoyoq ’Етп тр twv BouXydpcov ouppdoei' / /
Byzantina 8. 1976. 343-406.
•I Зак. 3989
98
Глава третья
храмы сожжены, божественные иконы преданы огню, святилища разорены,
священники уведены в своих ефодах” (р. 364.24-26) и так далее, таких слов
как %арактг|р£(;, Ikaoxfipia, EtpooS в лексиконе Николая нет. В параграфе 5
автор, обращаясь к своей аудитории, которая состоит из духовенства и свет-
ских лиц, радуется заключению мира или даже скорее божественному реше-
нию даровать мир воюющим сторонам. В параграфе 11 он открывает новую
страницу своего повествования и возглашает о своем возвращении к стилю
гомилии (на это указывают характерные слова «сейчас» и «празднество»), но
фактически он начинает рассказывать об истории отношений между двумя
странами: когда Лев (VI) управлял армией и его советниками были [совет-
ник Давида] Ахитофел (имееся в виду, скорее Заутца, чем Самона) и [древ-
негреческие законодатели] Драконт и Солон (т.е. помощники Льва по зако-
нодательной деятельности), удерживалось равновесие сил, но затем удача
отвернулась от него и началась война (р. 372.19-20), вызвав землетрясение
во всем мире и [местное] народное восстание (р. 373.1). Подразумевается
ли под этими загадочными словами б Sfjpog кои ц атгоотжяа мятеж Констан-
тина Дуки в 913 г.? Трудно что-либо утверждать с полной уверенностью,
но по контексту больше подходит Константин, чем Роман [I], предложен-
ный Р. Дженкинсом. Лучше обстоят дела с «новым Протеем» в параграфе
4, поскольку из записи, сделанной на полях рукописи следует, что это евнух
Константин, который был членом регентского совета во время правления
Зои. Когда «Протей» и его «робкий зять» (Лев Фока) потерпели неудачу,
открылся путь для прихода Романа, который появляется в речи не под сво-
им именем, а тоже в антономасии, как новый Моисей спасающий Израиль
(р. 374.6-7). Война сама по себе (которая происходила преимущественно
в царствование Романа) искусно отделена от императора и, как мы видели,
стоит в самом начале речи: в части, посвященной Роману, рассказывается
не о войне, а о посольствах (р. 374.14), которые сопровождаются длинным
списком эпитетов: радостные или печальные, ужасающие или вселяющие
надежды, побуждающие (дословно «смазывающие»), продвигающие вперед,
очищающие, прилагающие все усилия. В параграфе 17 ритор подводит итоги
своим историческим изысканиям: «Такой была ситуация вчера и сегодня» (р.
375.10-11) Практически тема исчерпана, но автор на этом не останавлива-
ется, он возвращается к теме, затронутой в начале, и заканчивает свою речь
торжественным описанием выгод в результате заключенного мира.
В то время как фигура героя, Романа-Моисея, представлена в традициях
византийского панегирика, антигерой, не названный по имени болгарский
царь Симеон, наделен более живыми чертами. В отличие от Симеона из пе-
реписки Николая, здесь образ однозначно отрицательный: Симеон — зверь,
пятнистый и изменчивый (имеется в виду леопард), которому не достает
внутреннего единства (povoeiSeg) (р. 374.17), что было типично для визан-
тийского положительного портрета. Мы видели, что Николай сознательно
избегал сравнений с животными; в отличие от него анонимный ритор посто-
Красноречие около 900 г.: «Школа» Фотия 99
нпно обращается к образам из животного мира: только в одном предложении
и конце параграфа 8 у него фигурируют табун лошадей и «группы» быков,
fl ада овец и коз, пчелы, ядовитые пауки и трутни, муравьи, работающие
< ообща и запасающие общие блага (р, 370.11—22). Все эти сравнения необ-
ходимы, говорит он, «чтобы выразить идеи более наглядно». Еще одна черта,
о । дичающая анонимного автора от Николая и сближающая его с магистром
Никитой, — это широкое использование древней исторической и мифоло-
iпиеской системы образов: рядом с библейскими персонажами (Голиафом,
Каином и другими) он вводит в свое повествование Гесиода («Аскрейца»)
и Гераклита, Полибия и Плутарха, Дария и Ксеркса, Стентора и Телемаха,
и многих других. Фотий открыл шлюзы, и в творчество византийских literati
хлынул поток эллинской учености.
Творчество двух эпистолографов, монаха Варды и Льва Карийского,
гоже иногда относят к началу X в.98 Эта датировка не убедительна: Лев Ка-
рийский, по всей вероятности, — это другое имя историка Льва Диакона99,
л в собрании Варды содержится по крайней мере одно письмо, адресован-
ное» мистику Иоанну Мармаре, которое, по всей вероятности, было написано
।виднее, поскольку Мармара — это хорошо известное поздневизантийское
родовое имя100. В любом случае информативность обоих коротких сборников
невелика, и они не представляют литературной ценности.
К кругу константинопольских интеллектуалов принадлежал и квестор
Анастасий Травл («Заика»): Арефа цитирует его эпиграмму, вырезанную на
картине на ипподроме (по. 49.16, схолия, 1.29-32), а также сохранилось
письмо, которое Анастасий послал Льву Хиросфакту во время миссии по-
следнего в Багдад101. В этом коротком письме, полном античных аллюзий
(упоминаются Еврипид и Платон, Орфей, Одиссей и Нестор) Анастасий
называет Льва «величайшим ритором». В то же время Анастасий известен
и как автор церковных гимнов, частью неопубликованных, частью приписы-
ваемых другому поэту, «смиренному» Анастасию, который мог быть и Анас-
ысием Синаитом102.
,,к Hunger. Lit. 1: 235 (библиография).
<я Panagiotakes N. Aecov о AiaKovoq / / EEBS 34. 1965. 35L См. там же письма
(32-34).
1(К) Письма Варды опубликованы: Lambros S. ’ЕтпатоХа! ёк too BiEwaiov KcbSucoq.
Phil gr. 342 И NE 21. 1927. 136-141; Р. Гийан (Guilland R. Le mystique / / REB 26.
I MGS. 283) также считает письмо к Мармаре документом X в., но интересно, что
Иоанн Мармара — единственный мистик с родовым именем в его перечне, который
/1\ИЛ до XI в.
101 G. Kolias. Leon Choirosphactes, 93. no. 17.
102 См.: Papadopulos-Kerameus A. ’Avaaxaoioq Koiaiaxcop о цеХсоЗбд / / BB 7. 1900.
13 -59; Petrides S. 1) Les deux melodes du nom d’Anastase / / ROC 6. 1901.444-452;
2) Le questeur Anastase le Begue / / EO 12. 1909. 15И.; Follieri E. Initia V, 1: 252;
Peck. Kirche. 605.
100
Глава третья
Мы видели, что многие прозаики того периода, такие как Фотий, Лев VI
или Лев Хиросфакт также пытались писать стихи, но кроме их сочинений
временем около 900 г. Могут быть датированы и другие стихотворные про-
изведения (главным образом, анонимные). Сборник стихотворений в cod.
Oxon. Barroci 50 содержит несколько эпиграмм религиозного характера (о
Христе, Богородице, архангеле Михаиле, отцах церкви), которые, судя по
всему, вышли из-под пера одного поэта, который творил около 900 г.103 Из-
вестно несколько эпиграмм, которые посвящены Льву VI и воспевают его
литературный дар104, а также две эпитафии на него105. И хотя стихи анонимны,
предположительно они были написаны (в Константинополе?) при Льве VI
или несколько позже.
Датировки агиографических текстов обычно приблизительны, и их лока-
лизация проблематична. Но можно допустить, что несколько житий святых
были созданы в столице в конце IX и начале X в.
Возможно, во второй половине IX в. неизвестный монах Михаил соста-
вил жизнеописание Феодора Студита (см. часть II, главу 4). Житие Николая,
ученика Феодора, а впоследствии одного из игуменов Студийского монасты-
ря, (ум. 868)106 появляется через сорок лет после его смерти или немного
позднее, вероятно, перед объединением церкви в 920 г. В конце столетия
анонимными авторами были написаны жития константинопольского свято-
го Андрея «в Судилище»,107 и патриарха Мефодия108. Другое житие Мефодия
было составлено Григорием [Асвестой], архиепископом Сицилии (смотри
главу 1D).
Некий Никифор, философ и ритор, написал энкомий патриарху Антонию
Кавлее109. Р. Гийан отождествляет агиографа с Никифорой Григорой110, но та-
кое отождествление ошибочно, поскольку рукопись жития была переписана
в XI в. П. Леоне видит в нем Никифора, «философа и монаха», адресата
103 Browning R. Ab Unpublished Corpus of Byzantine Poems / / Byzantion 33. 1963.
289-316.
104 Markopoulos A. 1) ’Алоот|Ме1(Ь^^» 193-98; 2) ’Етпурацца ярое; xipf|v too Aeovtoc;
ET' TovEotpoC / / Symmeikta 11. 1994. 33-40.
105 Sevcenko L Poems on the Deaths of Leo VI and Constantine VII in the Madrid
manuscript of Scylitzes / / DOP 23/24. 1969/70. 193-201. Статья включает также
алфавитный акростих в честь Льва.
106 BHG 1365, ed. PG 105: 863-925.
107BHG 111, ed. AASS Oct. Ill: 124-49. См. о нем: Detorakes Th. Oi ayiot тту;
7tpd)TT|<; Pv^avTtvfjc; keqioSov th; Kpf|Tr|(; Kai охет1КП ярое; auxoix; (ptXoXoyia. AOqva, 1970.
197-210.
108 BHG 1278, ed. PG 100: 1243-1262.
109 BHG 139, ed. P.L.M. Leone. L’ “ Encomium in patriarcham Antonium II Cauleam”
del filosofo e retore Niceforo / / Orpheus 10. 1989. 404-429.
110 Guilland R. Essai sur Nicephore Gregoras. Paris, 1926. 174f.
Красноречие около 900 г.: «Школа» Фотия
101
инеем Фотия, написанных около 873-875 гг. Он мог быть еще жив в 901
। , когда Антоний уже умер. Энкомий носит крайне риторический характер
н беден в информативном отношении.
Анонимное житие Феодора, легендарного основателя монастыря Хоры111
и Константинополе, было, скорее всего, написано в этот же период: оно до-
шло до нас в двух рукописях, одна из которых относится к X в. Ее автор
многое заимствовал из хронографии Феофана и жития Михаила Синкелла,
||.и»от IX в. Согласно агиографу, Феодор был дядей Феодоры, жены Юсти-
нн;|на I, и удачливым полководцем в войне против персов. Познав всю тщет-
ность мира, Феодор устранился от дел, передав командование Велисарию,
но Юстиниан и Феодора убедили его остаться в Константинополе, где он
иг повал монастырь. Житие является агиографическим романом, изобилу-
ющим фактическими неточностями и вымышленными историями, но пред-
ггавляет собой важную параллель к экфрасисам того периода по случаю
основания и украшения церквей и монастырей.
Этот перечень не охватывает всех известных византийских literati no-
ri фотиевского поколения. Одни из них не были сколько-нибудь значимыми
фигурами, другие, безусловно, заслуживают внимания, и мы посвятим от-
дельные главы каждому из них.
111 BHG 1743, ed. Kh. Loparev. De s. Theodore monacho hegumenoque Chorensi. St.
Petersburg, 1903. См. также об этом: Шмит Ф. И. Кахрие-Джами / / ИРАИК 11.
1406. 7-23; Underwood РА. The Kariye Djami 1. New York, 1966. 6f.
Глава четвертая
НИКИТА-ДАВИД ПАФЛАГОНЯНИН:
ВОЗРОЖДЕНИЕ ПАМФЛЕТА
А. Биография. Ностальгия по героическому прошлому
Основным источником наших сведений о биографии писателя по имени
Никита-Давид Пафлагонянин является житие патриарха Евфимия (гл. 16).
Никита Пафлагонянин, называемый также «философом», был племянником
высокопоставленного деятеля церкви, также пафлагонянина, Павла, сакелла-
рия и игумена монастыря св. Фоки в Константинополе. Будучи талантливым
учеником Арефы, Никита Пафлагонянин снискал громкую славу в столице,
но, неожиданно раздав (в 907 г.) все свое имущество бедным, поселился от-
шельником недалеко от границы с болгарами, где якобы стал проповедовать,
что все люди божественны (в соответствии с Пс 81:6 «вы — боги, и сыны
Всевышнего — все вы»). На Никиту пало подозрение в незаконных связях
с болгарами; он был схвачен, и его допрашивал лично Лев VI. В этот момент
выяснилось, что он написал «злокозненный трактат», где яростно нападал на
патриарха Евфимия и Льва. Наказание казалось неизбежным, но, благодаря
вмешательству патриарха, Никиту помиловали и позволили жить в уедине-
нии на землях Псамафийского монастыря, где он провел два года. Во время
пребывания в монастыре Никита, «новый Давид», оказался втянутым в по-
литические перепалки и стал объектом клеветнических измышлений импе-
ратора Александра.1 С этого момента имя Никиты исчезает из литературных
источников. Традиционная точка зрения, согласно которой он стал епископом
Дадибры, основывается на палеографической ошибке «грамотного» перепис-
чика, расшифровавшего ДАД, т. е., Давид, как Дадибра.
Об отношениях между Никитой и Арефой свидетельствует их переписка
(ер. 45-46 и 84), где обсуждается отрывок из Первого Послания к Коринфя-
1 Flusin В. Une fragment inedit de la vie d’Euthyme le patriarche? / / TM 9. 1985.
127f. См. также его комментарии во второй части статьи: ТМ 10. 1987. 258-260.
Никита-Давид Пафлагонянин: возрождение памфлета 103
нам апостола Павла (1 Кор 7:1-2), важный для разрешения конфликта, свя-
I.HIIюго с четвертым браком Льва VI. В письме к своему дяде Павлу (ер. 86)
Никита уверенно заявляет, что он не может отречься от Арефы, над которым
ни ла нависла угроза в связи с его непримиримой позицией в конфликте во-
круг четвертого брака. В другом письме, адресованном Арефе (ср. 87), Ни-
ки ia описывает беседу с патриархом Николаем Мистиком на эту же тему.
К 407 г. Никита уже был верным союзником Арефы в борьбе против Николая.
11ослание 87 (ер. 87) является одним из наиболее ярких и «натуралистиче-
। к их» образцов переписки X в. Это письмо представляет собой пародию на эпи-
ческие страсти: происходящее дважды названо агоном («судом»), термином,
который Арефа использовал для описания судов над мучениками; диалог меж-
ду «обвинителем» (Николаем) и «ответчиком» (Никитой) оказывается в цен-
। рс письма. Никита сообщает, что он был готов пройти весь набор испытаний,
необходимый для агиографического сочинения: насилие, пытки, побои, уни-
жения и даже смерть. Правда, насколько он серьезен, говоря об этом? Слиш-
ком часто появляются такие слова, как «подшучивание» (р. 169.31), «ирония»
(р 170.17), «смех» (р. 174.1), «готовыйзасмеяться» (р. 173.1), «опозоренный»
(мнрюцек; — р. 172.13), чтобы считать их употребление случайным; сюда же
о । носится и ссылка на Аристофана, чьи слова «тыквы, катящиеся из глаз»
(Облака. 327) отнесены к Николаю и создают комический эффект. Правед-
ные слезы — распространенный мотив духовной поэзии, однако в послании
плачет не святой, а дядя Никиты (сакелларий Павел), правая рука патриарха;
н даже к апостолу Петру Никита обращается не как к образцу святости, а,
наоборот, как к личности, которой автор отказывается подражать.
Описание сцены изобилует мельчайшими деталями: поздним Рождест-
венским вечером Никиту привели при свете факелов во дворец патриарха;
был накрыт праздничный стол, но Никита отказался от еды и питья: патри-
арх стал сентиментально вспоминать прежнюю дружбу и распекать Никиту
ia то, что тот заявляет о собственной святости (OecoOfjvai) — интересная
параллель к сведениям из жития Евфимия — но Никита находчиво ответил,
ч го, напротив, он очень скромен, и ему не сравниться с Николаем в умении
мнолучить власть и снискать расположение императора. Патриарх подавил
гное раздражение и пытался привлечь Никиту на свою сторону, обещая ему
должность асикрита и титул спафария (или спафарофора, как говорится
и письме). Эта манера изложения, проходящая через все письмо, демонстри-
рует живой и наблюдательный ум Никиты и его иронию.
Итак, Никита был учеником Арефы, как он сам указывает в ер. 87
(р. 171.3), и его сторонником в борьбе против четвертого брака Льва VI.
Гем не менее, разрыв незамедлительно последовал после того, как Арефа
и шенил своим убеждениям в отличие от своего ученика, как явствует из
(цветного письма Арефы (ер. 47). Предательство учителя и разочарова-
ние ученика, скорее всего, стали причиной внезапного бегства последнего
к болгарской границе, и мы можем более или менее уверенно предиоло-
104 Глава четвертая
жить, что его «злонравное сочинение» было напрямую связано с диспутом
о четвертом браке.
До нас дошли многочисленные сочинения под именем Никиты-Давида
Пафлатонянина (или приписываемые ему на основании более или менее убе-
дительных аргументов).2 Кроме писем (опубликованных Л. Г. Вестеринком,
как приложение II к Scripta minora Арефы, ерр. 84-89), некоторых теоло-
гических трактатов3 и комментария к сочинениям Григория Назианзина,4
Никита является автором многих проповедей.5 В отличие от проповедей
Георгия Никомидийского и Льва VI, обширное собрание гомилий Никиты
включает в себя только четыре праздничных гомилии (на Рождество Богоро-
дицы, Благовещение, Положение пояса [BHG 1077, 1146d, 1147] и Воздви-
жение Креста [BHG 445]) и еще одну, посвященную архангелам Михаилу
и Гавриилу.6 Большинство его сочинений представляет собой панегирики
библейским персонажам (Даниилу,7 многим святым, включая Феклу8),
2 Примерный список был составлен X. Лопаревым в работе: Житие св. Евдокима
// ИРАИК 13. 1908. 173-181. См. также: Tusculum-Lexikon Munchen, 1982. 563.
3 WesterinkL. G.NicetasthePaphlagonianontheEndoftheWorld / / МеАетг]цсгпл
сит) pvr|pr) В. AaovQbd. 0еctctlxAoviktj, 1975. 183-91; в конце этой статьи (191-95)
Вестеринк издал письмо «Никиты философа» о Втором Пришествии, адресованное
епископам западной церкви. См. также: Dorival G. Le commentaire sur les Psaumes
de Nicetas David // REB 39. 1981. 251-300.
4 Niceta David. Commento ai Carmina arcana de Gregorio Nazianeno / Ed.
C. Moreschini & I. Costa. Napoli, 1992; см. также: Moreschini G. La parafrasi di Niceta
David ai Carmina arcane di Gregorio Nazianzeno / / Koinonia 9. 1985. 101-14.
5 He имеется достаточных сведений о том, является ли Никита автором хрони-
ки, якобы известной Никифору Ксанфопулу — см.: Winkelmann F. Hat Niketas David
Paphlagon ein umfassendes Geschichtswerk verfasst? // JOB 37. 1987. 137-52.
6 Согласно BHG 1291 они были написаны другим Никитой, ритором, однако ср.:
Лопарев. Житие. С. 176, № 16.BHG 1283п, где Никите приписывается также неопуб-
ликованная гомилия о чуде Михаила в Хонах.
7 Halkin F. Une inedit de Nicetas le Paphlagonien: I’eloge du prophete Daniel / /
Kathegetria. Camberley, Surray, 1988. 287-302.
8 В. В. Латышев опубликовал шесть «апостольских» проповедей с параллель-
ным русским переводом: £иАЛоуг| ПаАонсттсу^с; кси LvQuxKfjc; AyioAoyuxt; 3.
Петроград, 1917. 1-71. Эта книга осталась неизвестной для составителей BHG,
которые считали, что три из этих речей не были опубликованы: Иакову, брату Хри-
ста (BHG 766а), евангелисту Луке (BHG 993с) и Тимофею (BHG 1848п). Прочие
проповеди из этой подборки доступны в разных изданиях: энкомий Двенадцати
апостолам (Доикакт|<; К. Мгуаи; Evva^aQicrTqc;. lovvioc;. AOrjva. 1893) и панеги-
рики Петру и Павлу (Vogt A. Deux discours inedits de Nicetas de Paphlagonie //
OrChr 23. 1931. 5-97). Некоторые «апостольские» проповеди входят в собрание
Миня (PG 105, исправления см.: Латышев В. В. Ad Nicetae David Paphlagonis
laudationes ss. apostolorum / / Известия императорской Академии наук. 1916.
1505-22). Речь на Перенесение мощей Стефана Первомученика принадлежит
либо Никите, либо Михаилу Пселлу (согласно BHG 1651). Наконец, Ж. М. Приер
Никита-Давид Пафлагонянин: возрождение памфлета 105
мученикам и Отцам церкви (Дионисию Ареопагиту,9 Иоанну Златоусту,10
I рнгорию Назианзииу.11) В отличие от агиографии IX в., описывавшей пер-
|онажей из недавнего прошлого, Никита восхваляет святых раннехристи-
.нц кого, «героического» времени, редко выходя за пределы IV в. X. Лопарев
включил в список сочинений Никиты энкомий писателю VI в. Иоанну Лест-
иичнику.12 Он также выдвинул предположение, что Никита является авто-
ром жития военачальника Евдокима, жившего в IX в.;13 в действительности
жизпеописателем Евдокима был автор XIV в. Константин Акрополит.14
Л. Эрхард описал четыре рукописи XI в., содержащие то, что он называет
\Spezialpanegyrikum”, составленный Никитой Пафлагонянином;15 подборка
«оставлена не в соответствии с церковным календарем (как это будет сде-
'1.ПЮ позднее в менологиях), а тематически: ее основной раздел, энкомии
апостолам, включает панегирики Ареопагиту, Иоанну Лествичнику и св.
I горгию.
Существенная часть наследия Никиты остается неопубликованной, и то,
чк) на сегодняшний день доступно, в основном, представляет собой некри-
। пческие издания — поэтому любые выводы оказываются пока условными.
11роповеди Никиты, посвященные основателям церкви, можно разделить на
лвс группы: одна состоит из энкомиев Даниилу и апостолам, другая охватыва-
<• I святых с I по IV вв. Эти группы имеют формальное различие: панегирики
Даниилу и апостолам (за исключением «Деяний Андрея», которые дошли до
нас без указания автора в переработке Епифания) завершаются хайретизмами;
« юда также относятся энкомии двум святым воителям, Феодору Стратилату16
{Pneur J. М. Acta Andreae 1. Turnhout, 1989. 15; ср.: Ehrhard А. Рецензия на кни-
iv Дж. Фламона (J. Flamion) / / BZ 21. 1912. 517) приписывает Никите аноним-
ные «Деяния апостола Андрея» (Bonnet М. Acta Andreae apostolic cum laudatione
.oiitcnta // AB 13. 1984. 311-52).
’’ Издано В. В. Латышевым: Sylloge 3. 72-85; не опубликовано согласно BHG
! >561).
10 Dyobouniotes К. ’Av6k8otcov еуксоцюу ец ’Icodvvr|v tov XpvoooTopov / / Theologia
12 1934.51-68.
11 Издано с англ, переводом: Rizzo J. J. The Encomium of Gregory Nazianzen by
Nicetas the Paphlagonian. Bruxelles, 1976.
12 Текст является анонимным (BHG 883c), но X. Лопарев приписывает его Ники-
ы1 (Лопарев X. Житие. 177. № 26) на основе работы: Omont Н. Inventaire sommaire
des manuscripts grecs de la Biblietheque Nationale 1. Paris 1886. № 755; в BHG 883c
нот неопубликованный панегирик указывается как анонимный.
11 Помимо статьи, указанной выше, см. также: Лопарев X. Византийские жития
i пятых VIII-IX веков // ВВ 19. 1912. 143-51.
м BHG 606, ср.: Beck. Kirche. 699.
i;' Ehrhard A. Uberlieferung 2. 1938. 237-39. «Специальное собрание панегири-
ков» включало большое житие Григория Агригентского, переработку труда Леонтия
(гм ч. I, гл. 8А), в итоге вошедшую в «Менологий» Симеона Метафраста.
u> BHG 1753, ed. AASS Nov. IV. Р. 83-89.
106
Глава четвертая
и Неанию-Прокопию17, а также Диомиду Никейскому,18 в конце которых также
оказываются хайретизмы. С другой стороны, в энкомиях Евстафию Плакиде,
Пантелеймону,19 Анастасии, Иакинфу, Григорию Назианзину и Иоанну Злато-
усту хайретизмов в конце нет.20 Свидетельствует ли это разделение о том, что
создание проповедей об апостолах и близких к ним гомилий относится к друго-
му времени, нежели написание проповедей о других святых? Перед нами опять
один из тех вопросов, которые легче задать, чем найти на них ответ.
Пространный панегирик Григорию Назианзину был составлен до разрыва
с Арефой и бегства из Константинополя. Сохранилось письмо Арефы, отправ-
ленное им «Никите схоластику» после прочтения его панегирика Григорию (по
32). В этом письме учитель обещает «дружескую критику», однако фактиче-
ски не оставляет камня на камне от энкомия Никиты, сравнивая его с грудой
драгоценных камней, золота и жемчуга, которым недостает «порядка и меры»
(vol. 1: 268.25-269.1). Он обвиняет Никиту в том, что тот говорит всякую че-
пуху (\|/vxpoXoyia), ему не хватает выразительности и ясности, используемые
им фигуры речи неуклюжи, а сравнения нескладны, и к тому же, по словам
Арефы, он опускается до пошлости и пародии (р. 270.5). Независимо от того,
соглашаемся мы с Арефой или нет, подобная «дружеская критика» не может
не привести в замешательство; правдоподобным объяснением может служить
предположение о том, что письмо было написано уже тогда, когда «трещина»
в их отношениях вот-вот должна была стать непреодолимой. Этот энкомий,
скорее всего, был создан в 907 г. или немного раньше.
Панегирик Анастасии, вероятно, относится к тому же времени. Ники-
та произносил его перед константинопольской публикой: он с готовностью
превозносит «великолепие этого города» (PG 105: 341 А), однако эта речь
свидетельствует о нем как о человеке, разочарованном в столице: некоторые
люди, по его мнению, хвастаются своим происхождением из имперского го-
рода Рима (под «Римом» византийцы чаще всего понимали именно Констан-
тинополь) и блестящими предками, не имея на это права: лишенные духов-
ных (olkoOev) добродетелей, они пытаются компенсировать этот недостаток
снобизмом по поводу своего происхождения. «Я думаю» — продолжает он,
17 Halkin F. Le panegyrique du martyr Procope de Palestine par Nicetas le Paplago-
nien / /AB 80. 1962. 174-93.
18 Westerink. L. G. Trois texts inedits sur saint Diomede de Nicee / / AB 84. 1966.
165-77. Текст сохранился без указания автора, предположение об авторстве Ники-
ты предложено Вестеринком.
19 Латышев В. В. Неизданные греческие агиографические тексты. С.-Петер-
бург, 1914.40-53.
20 Мы не можем учесть неопубликованные проповеди, посвященные Николаю
Мирликийскому (BHG 1364d), Евстафию и его спутникам (BHG 646с), Кирику и Иу-
литте (BHG 318), также как и проповедь о Косьме и Дамиане (BHG 380), доступ-
ную только в старом издании: Wagnereckius S. & Dehnius R. Syntamatis historic! seu
veterum Graeciae monumentorum... Wien, 1660.
Никита-Давид Пафлагонянин: возрождение памфлета 107
in>/1'1с|)кивая свою личную позицию, — что Анастасия не очень высоко це-
нил.ч свое римское происхождение (345АВ).
Существует еще один аргумент в поддержку хронологической близости
/тух панегириков. Весьма вероятно, что Никита произносил речь, посвя-
щенную Анастасии, в константинопольской церкви св. Анастасии: в самом
начале он сообщает слушателям, что в Риме было две Анастасии: вдова
и дева — факт, представляющий интерес для членов местной общины. В эн-
комии Григорию он не упускает возможности упомянуть наравне с други-
ми славными деяниями воздвижение «видимой церкви Анастасии» (Rizzo,
I !> 5-6). Если эта фраза не является случайной, она также указывает на
।к'кие отношения между автором и приходской церковью св. Анастасии.
Как во вступлении, так и в эпилоге энкомия Евстафию Плакиде, Никита
। оворит о жизненных невзгодах и о беспокойствах в церкви, что дало возмож-
ность Л. Г. Вестеринку предположить, что энкомий был написан в 907 г. С дру-
гой стороны, Вестеринк относит речь об Архангелах ко времени, непосредст-
венно предшествующему завершению борьбы, развернувшейся вокруг дела
о четвертом браке Льва VI (916/20), усматривая в заключительной части
речи аллюзию на падение Николая и его приверженцев. В конце панегирика
Иоанну Златоусту (Dyobouniotes, 68.25-27) Никита обращается с молитвой
к святому, чтобы тот помог императорам (во мн. ч.) одолеть врага и защитить
мир на благо своим подданным. Естественно, подобное выражение могло быть
клише, используемым в гимнах, но, вместе с тем, оно могло отражать дейст-
вительную ситуацию во время войны с Болгарией после того, как Роман I был
избран императором. Не столь очевидной интерпретации поддается выраже-
ние в конце панегирика Диомиду, где автор (Никита или кто-то другой) просит
(‘пятого защитить город от врага (Westerink, 177.13-18); эти слова не могут
служить достаточно веским доводом в пользу предположения Вестеринка
о том, что данный панегирик был написан в царствование Василия I.
В проповедях Никиты скудно представлена личная информация. Ред-
ким исключением является абзац в панегирике Иакинфу, прославляющий
Амастриду в Пафлагонии (PG 105: 421С-424А), город, где он, возможно, ро-
дился и/или получил образование. С искренней теплотой он характеризует
Иакинфа, как оплот города, который отражает осадные орудия неприятеля
(44ОС). Несмотря на то, что Никита в своих проповедях указывает названия
многих городов империи, ни один из них не удостаивается такого описания,
как Амастрида, ярмарка мира, куда скифы приезжают обменивать свои това-
ры; город на границе Востока и Запада, изобилующий дарами земли и моря,
защищенный мощными городскими стенами и оснащенный отменными гава-
нями — насколько пресным по сравнению с этим кажется описание Иера-
нолиса Фригийского в панегирике апостолу Филиппу — большой, знамени-
тый, прославленный, сильный и многолюдный (176С)!
Некоторые из гомилий Никиты посвящены святым воителям — Феодо-
ру Стратилату, Неанию-Прокопию, Евстафию Плакиде. Это можно считать
108
Глава четвертая
случайным, но является ли также случайной его переработка истории об
апостоле Андрее, написанной монахом Епифанием? Внося изменения в ори-
гинал, Никита изображает Андрея как Христова воителя, само имя которого
указывает на мужественность (греч. dvqp, dvSpoc; со значением ‘муж’), вои-
теля, «подпоясавшегося» правдой и смелостью и одолевшего в боях зримых
и незримых врагов.21 Восхваление воинской доблести окажется в центре
внимания византийской литературы во второй половине столетия — не
исключено, что Никита, опередив свое время, почувствовал эту витающую
в воздухе тенденцию общественного сознания.
Поразительно, что такой индивидуальный и внимательный к деталям
писатель, каким мы могли увидеть Никиту в его письме Арефе, мог ока-
заться столь безликим и отвлеченным в своих речах. Однако это именно
так, и писатель добивается подобного эффекта намеренно: в предисловии
к панегирику, посвященному Иоанну Златоусту, Никита заявляет, что он хо-
чет оставить «рассказы и философствование» другим, его же задача заклю-
чается в восхищении силой разума и образом жизни героя (Dyobouniotes,
54.28-31); восхищение выражается с помощью слов Oaopd^eiv, Oaupaoiov,
теОаццаотсото, которые трижды повторяются всего на протяжение несколь-
ких строк. В том же духе во вводной части панегирика двенадцати Апостолам
он обещает в последующих речах представить индивидуальные (гбютрбясо^)
описания апостолов, однако здесь ограничивается общими фразами, Koivau;
лрооХаМац (Латышев, 35.21-23). Тем не менее, посвящая отдельным апо-
столам самостоятельные речи, Никита продолжает склоняться к тем же об-
щим фразам. Так, в эвлогии Иакову можно найти те же «двенадцать (драго-
ценных) камней» (р. 54.9, ср. р. 63.32) и «двенадцать колоколов» (р. 54.16,
ср. р. 37.3-4), как и в энкомии двенадцати Апостолам.
В проповедях, прежде всего, акцентируется героическое мученичество,
но, вероятно, время от времени в восхвалении апостолов все же могут про-
скальзывать какие-то детали личного характера: стоит отметить, что Никита
уделяет особое внимание теме эллинского образования некоторых из его
героев, приобретенного ими до обращения в христианство. И Дионисий
Ареопагит, и его ученик Тимофей прошли хорошее обучение (р. 65.20-25,
73.13-74.19), а о Луке, «пере Духа» (р. 44.20), говорится, что у него было
необычайное образование, которое очень подробно описывается (р. 45-47);
затем же Лука (как и сам Никита?) приложил все силы, чтобы отречься от
мира и посвятить себя наивысшей мудрости (р. 48.9). По-видимому, не слу-
чайно в речи, посвященной двенадцати апостолам, Никита дважды называет
своих персонажей сынами Божьими и богами (р. 39.3, 41.27-28), повторяя
библейскую формулу, что, однако, послужило поводом как для Евфимия,
так и для Николая Мистика, выдвинуть обвинение против Никиты.
21 MacDonald D, R. Christianizing Homer: The Odyssey, Plato, and the Acts of
Andrew. New York, Oxford, 1994. 293.
Никита-Давид Пафлагонянин: возрождение памфлета 109
Собрание речей Никиты представляет не столько большую художествен-
ную ценность, сколько значимо, как попытка автора воссоздать атмосферу
воинской доблести и глубокого благочестия, которой он насыщает панеги-
рики Апостолам и ранним святым. Герои Никиты были готовы пожертвовать
своим благосостоянием и самой жизнью ради христианства — поучитель-
ный пример для современников писателя, нарушивших мир в церкви и рабо-
лепствующих перед императором, как его бывший друг Николай Мистик, его
собственный дядя, сакелларий Павел и, что печальнее всего, возлюбленный
наставник Арефа. Когда Никита писал о своих современниках, он был без-
жалостен; к сожалению, его полные сарказма портреты Льва VI и патриар-
ха Евфимия исчезли без следа. Однако сохранилось другое сочинение, где
Никита заявляет, что он создал преисполненный похвал образ патриарха
Игнатия, но на самом деле мы обнаруживаем там, главным образом, памф-
лет на главного врага Игнатия, патриарха Фотия.
В. Житие Игнатия или памфлет на Фотия
BUG 817, изд. в PG 105: 487-582
Цель агиографического произведения заключалась в восхвалении глав-
ного героя. В речи, посвященной Прокопию, Никита открыто заявляет, что
и втору не следует приуменьшать величие чудес (совершенных святыми) или
чудовищность страстей, которые им пришлось испытать (Halkin, 178.15-17).
Однако, когда Никита распределяет по группам прочитанные им сочинения
Григория Назианзина, он в первую очередь — прежде апологий и богослов-
ских трактатов, панегириков и похвальных речей иерархам и мученикам —
называет инвективы (отцХпеоико! Xoyoi), написанные его героем, которые он
сравнивает с клинком или — как это может показаться забавным современ-
ному читателю — ослиной челюстью, которой сражался библейский Самсон
(Rizzo, 26.1-10). В житии Игнатия оба эти диаметрально противоположные
жанры, энкомий и обличительная речь, странным образом переплетаются.
Житие Игнатия столь значительно отличается от прочих риторических
произведений Никиты, что ученые в течение долгого времени говорили
о двух (а иногда даже о трех) авторах с одним и тем же именем. Суммируя
эту традиционную позицию, X. Г. Бек без колебаний противопоставляет
Никиту Пафлагонянина, ученика Арефы и автора проповедей, Никите-Да-
виду, епископу Дадибры (sic!), писавшему в середине X в.22 Несмотря на
высокий авторитет Бека и его предшественников, это утверждение было
оспорено.23. Нет оснований считать автора жития Игнатия современником
22 Beck. Kirche. 548, 5651.
23 Каждан А. П. Две византийские хроники. М, 1959. 125 и сл. Независимое
(и более убедительное) опровержение: Jenkins К. A Note on Niketas Paphlagon and
по
Глава четвертая
Константина VII и даже Никифора Фоки;24 впрочем, датировка этого текста
вызывает определенные трудности. Последние события, описанные в жи-
тии, относятся к смерти Константина, сына Василия I, в 879 г. и военным
действиям на Сицилии, которые А. А. Васильев относит к 882 г.;25 при этом
ничего не говорится о кончине Фотия и Василия I. Эти обстоятельства по-
зволили некоторым ученым прийти к выводу, что житие было написано до
890 г., когда Никита, якобы, умер, еще не зная о кончине Фотия.26 Если бы
житие, действительно, было написано до 890 г., то этот факт трудно было
бы поставить в одну линию с деятельностью Никиты, еще относительно
молодого человека, около 907 г., и вообще, все выводы, основывающиеся
на молчании источников, представляются рискованными. В любом слу-
чае Никита не только помещает Игнатия (умершего в 877 г.) «до нашего
поколения» (PG 105: 489А), но и прямо говорит о преемниках (6ia86%ot)
и сообщниках (koivcovoi) Фотия во множественном числе (573С). Если мы
считаем Николая Мистика одним из «преемников и сообщников» Фотия,
житие, несомненно, является памятником (начала) X в. И вполне возмож-
но, что рассказ о том, как Игнатий преградил кесарю Варде вход в цер-
ковь во время праздника Богоявления (504В), воспроизводит конфликт
между «Львом VI и Николаем, когда патриарх остановил императора на
входе в Святую Софию на следующий день после праздника Светов (Vita
Euthymii, 77.10-15); Богоявление и праздник Светов — разные названия
одного праздника (6 января).
Никита написал три жития константинопольских патриархов: Григория
Назианзина, Иоанна Златоуста и Игнатия (с Фотием в роли антигероя).
Стоит отметить, что и Григорий, и Златоуст, как Фотий (и Николай Мис-
тик), были литераторами, и оба, как Фотий (и Николай), были вынуждены
оставить престол. Никиту, очевидно, интересовала судьба интеллектуала
на столичном престоле. Из этих трех житий история Златоуста носит на-
иболее отвлеченный характер: Никита сознательно старается не углублять-
ся в подробности и основное внимание сосредотачивает на наблюдениях,
связанных с добродетелями персонажа и его подражанием Христу. Энкомий
Григорию более биографичен; несмотря на свое утверждение о том, что мно-
гое уже было написано (Хоуоура<рг|Ойута) о Григории (Rizzo, 2.3-4), Никита
the Vita Ignatii / / DOP 19. 1965. 241-47. Переиздано: Jenkins R. Studies, pt. XVII.
Данную точку зрения поддержал и Л. Г. Вестеринк: Westerink L. G. Niketas the
Paphlagonian. 181. Тем не менее, он не соглашается с данным Дженкинсом опреде-
лением жития Игнатия как памфлета, упомянутого в житии Евфимия.
24 См., напр.: Vogt A. Deux discourse. 6.
25 Vasiliev A. Byzance et les Arabes. II, 1. Bruxelles, 1968. 106. В житии упомина-
ется Феофан, епископ Кесарии Каппадокийской, которого Р. Жанен (Janin R. DHGE
12. 1953. 201) по непонятным причинам связывает с 886 г.
26 Moravcsik Gy. Byzantinoturcica 1. Berlin, 1958. 565. Cp.: Dvornik F. The Photian
Schism. Cambridge, 1948. 273.
Никита-Давид Пафлагонянин: возрождение памфлета 111
не опускает ни имен, ни событий, изложение которых, впрочем, разбавлено
пространными сравнениями Григория с Ноем, Авраамом, Иаковом и многи-
ми другими персонажами Ветхого Завета.
Однако оба эти панегирика при всех своих стилистических различиях
не поднимаются до мастерства, с которым было написано житие Игнатия,
на голову превосходящее прочие сочинения Никита Пафлагонянина. То,
ч то заставляет считать это произведение венцом его творчества, конечно,
шключено не в сюжете, более или менее копирующем сюжеты эпических
страстей, с которыми Никита был отлично знаком и которым он подражал
в своих проповедях и пародировал в письме Арефе. Это житие — история
человека (Игнатия), который с самого детства был предан Богу и следовал
линиям поведения «обычных» святых (пост, псалмопение, молитва, коле-
нопреклонение и т. д.), в особенности их скромности (496АВ). В другом
месте Никита наделяет Игнатия четырьмя мирскими добродетелями, по-
добающими императору — в точности как их сформулировал ритор Ме-
нандр в III в.: здравомыслие, смелость, благоразумие и справедливость
(501 С). Выбранный благодаря своим качествам на патриарший престол
(которого он, естественно, никогда не жаждал), Игнатий столкнулся
с враждебностью антигероя (Фотия), который в скором времени сменил
14'0 на престоле по воле кесаря Варды. Далее следует довольно стереотип-
ное описание суровых испытаний, которые пришлось перенести Игнатию
(угрозы, цепи, побои и проч.), и его побега в «пустыню»; однако наказа-
ние оказалось временным: смерть Михаила III (Никита умалчивает о том,
что тот был убит, так же, как не говорит о смерти Василия I) позволяет
Игнатию вернуть себе патриарший престол, а Фотия ждет низложение
и ссылка.
Сюжет тривиален (взять хотя бы его конец, земной триумф мученика),
но что не является тривиальным, так это манера противопоставления двух
главных действующих лиц, Игнатия и Фотия, героя и антигероя.
На первый взгляд Игнатий представляет собой типичного (и скучного)
житийного мученика, свободного от нравственных пороков, однако на са-
мом деле Никита вводит некоторые нюансы, которые значительно оживляют
героя. С самого начала Игнатий является трагической фигурой. Младше-
му сыну императора Михаила I, крещенному под именем Никиты, светила
блестящая карьера: в десять лет он был назначен командующим корпуса
т. н. иканатов. В 813 г. его жизнь резко и неожиданно изменилась: Михаи-
ла решили трона, детей оскопили, а Никиту, переименованного в Игнатия,
заставили принять монашество. Против своих ожиданий, «благородный на-
следник, привитый в доме Божием, расцвел во внутреннем дворе монасты-
ря» (493D). Никита-Давид умалчивает об ощущениях четырнадцатилетнего
мальчика, искалеченного, разлученного с семьей и заточенного в монастыр-
ских стенах, но заставляет почувствовать, что его герой постригся не по
собственной воле.
112
Глава четвертая
Другой характерной особенностью образа героя является его одиночес-
тво. Фотий в житии находится в окружении (автору неважно, насколько
это соответствует действительности) многочисленных прихлебателей, мир-
ских и церковных; писатель указывает их имена и звания и описывает их
отвратительное поведение. Игнатий действует в одиночку; его привержен-
цы — безликая толпа, в основном без имен и почти без индивидуальных
характеристик. В отличие от Феодора Студита или Иоанникия, за которыми
следовала свита преданных учеников, Игнатий изображается как трагичес-
ки изолированная фигура, претерпевающая нападки от толпы врагов.
Центральной частью эпических страстей является агон, противоборство
героя и антигероя — этот принцип развивается в направленной против ико-
ноборцев агиографии IX в., например, в житии Стефана Нового. В сочинении
Никиты-Давида не говорится о личной встрече Фотия и Игнатия, и низло-
жение Игнатия, скорее, дело рук не Фотия, а кесаря Варды; изгнанию пра-
ведного патриарха предшествует не длительный диалог «судьи» и «жертвы»
(как это имеет место в стереотипных Страстях), а короткий разговор между
Вардой и его племянником, императором Михаилом III. Что касается Фотия,
то он появляется в житии только после политического падения Игнатия и,
скорее, просто присутствует во время гонений на низложенного патриарха
со стороны «жестоких архонтов и наглых солдат» (513Л), чем является их
инициатором. Когда Василий I восстанавливает Игнатия, автор замечает,
что «длительные трудности и разнообразные мучения» принесли святому
существенный опыт (549CD), но ему ничего не известно о встрече главных
персонажей.
Герой и антигерой двигаются каждый по своему собственному пути, ко-
торые нигде не соприкасаются. По утверждению императора Михаила III,
его личным патриархом был шут, протоспафарий Феофил, Фотий был пат-
риархом кесаря Варды, а Игнатий — патриархом христиан (528В); у каж-
дого было свое поле деятельности. Никита разделяет их композиционно:
закончив рассказ о том, как Игнатий заботился о Церкви, он восклицает:
«А что же в это время делает человек по имени Фотий?» (565С) и продолжа-
ет повествование, говоря уже о ненавистном патриархе. Никита рассуждает
о соперничестве между двумя патриархами, однако на страницах его произ-
ведения они не сталкиваются лицом к лицу.
Как и в житии Льва Катанского, антигерой в истории об Игнатии изо-
бражается более индивидуально, чем сам святой. Фотий из жития Игна-
тия — негодяй, но не лишенный достоинств. Как уже было сказано, Ники-
та вводит Фотия после эпизода низложения героя и начинает знакомство
с ним с псевдопанегирика: «Этот муж Фотий, — говорит он сперва, — не
был ни безродным, ни безвестным; он происходил из знатного и славно-
го рода и, благодаря своей мирской мудрости и здравому уму, считался
самым блестящим человеком в обществе» (509А). Никита в деталях опи-
сывает научные знания Фотия, в которых этот человек превзошел не
Никита-Давид Пафлагонянин: возрождение памфлета ИЗ
।(ijii.Ko своих современников, но и ученых древности. Список дисциплин,
и мчавшихся Фотием, подозрительно похож на тот, что Никита вставил
и описание одного из своих любимых персонажей, Григория Назианзина
(Rizzo, 3.17-24).
Юность Игнатия началась трагически — Фотий, напротив, был удачлив
с начала своей карьеры (Никита не знает или умалчивает о преследованиях
Фотия и его семьи со стороны иконоборцев, чем сам Фотий впоследствии
хвастался). «Все было дано ему, — продолжает Никита, — врожденный та-
•laiiT, усердие, богатство» (PG 105: 509В). Это описание совсем не похоже
на портрет антигероя, но именно здесь Никита наносит смертельный удар:
«Превыше прочих качеств (у Фотия) было страстное желание (в этом месте
Никита использует слово ерах;, ‘сексуальное влечение, возбуждение’) сла-
ны, из-за которого он проводил бессонные ночи, погруженный в чтение».
Ночные бдения в агиографическом описании считаются добродетелью, од-
нако здесь бдения свидетельствуют о развращенности, как и все остальное
в ггом псевдопанегирике, ибо к бодрствованию Фотия подвигала не любовь
к Богу, а жажда славы. То же самое выражение — страстное желание сует-
ной славы — употребляется в житиях Златоуста (Dyobouniotes, 58.7) и Гри-
। ория Назианзина (Rizzo, 25.21-22); естественно, оба константинопольских
патриарха были свободны от этого гнусного качества.
Гак начинается нападение на Фотия, и оно продолжается на протяжении
вс его жития, проявляясь то в дешевых проклятиях в стиле Арефы, то в ко-
ротких эпизодах, где находит отражение безнравственность Фотия. Библей-
ские цитаты, высказывания папы Николая (т. н. чужая речь), риторические
фигуры — все направлено на создание образа человека, притворяющегося
мудрым (oocpia — качество, неоднократно применяемое к Фотию в ирониче-
ском смысле), но чья мудрость была ложной. Фотий был лжецом, он прибегал
к подлогу, и его окружали клеветники и льстецы. Наиболее отвратительной
чертой его характера было отсутствие скромности — Фотий не научился
смирять свой дух даже после того, как его изгнал Василий I (565С). Ни-
кита подробно останавливается на неканонической процедуре поспешного
назначения Фотия, мирянина, на место патриарха, в то время, как Григория
Назианзина, Никита особо подчеркивает это (Rizzo, 11.27-37), посвятили
в патриархи по всем возможным правилам, и делали это отнюдь не нечести-
вые и недостойные люди.
По утверждению Никиты, у Фотия было две цели: удержать патриарший
престол и истребить Игнатия (528D). Сказав это, Никита, вероятно, почув-
ствовал, что он шагнул далеко за рамки правдоподобия, и потому поспешил
сослаться на свидетелей: по его словам, монах Евстафий предоставил вла-
с|ям два письма, которые якобы указывают на участие Игнатия в заговоре
против императора — оба письма оказались фальсификацией.
Со смертью Игнатия приходит конец противоборству, однако на этом
не завершается житие. Конец истории посвящен не посмертным чудесам
114
Глава четвертая
святого (что является традиционным мотивом агиографического произве-
дения), но нечестивым делам Фотия во время правления Василия I. Ники-
та знает о его альянсе с Сантаварином (клеветавшем на наследника, Льва
[VI]), но он останавливается незадолго до воцарения Льва и второго падения
Фотия, и это очень мудрый ход в художественном отношении: история за-
вершается земным триумфом Фотия, и патриарх не изображается как жер-
тва императора, четвертая женитьба которого приводила Никиту в ярость.
В итоге преобладает пессимистический взгляд Никиты на мир.
Соперничество между Фотием и Никитой в житии — не просто кон-
фликт, лишенный личного противостояния, но оно также коренным обра-
зом отличается от столкновений героев и антигероев в антииконоборческой
агиографии IX в. Агон Константина V со Стефаном Новым был борьбой за
основные принципы Православия — как их понимала каждая из партий.
Конфликт Игнатия и Фотия в житии носит, скорее, личный характер, чем
идеологический. Он утратил свой вселенский, космический масштаб, спу-
стился на землю, и антигерой этой драмы уже не олицетворяет демониче-
ское зло, а попросту является низкой, жалкой личностью.
Никита Пафлагонянин, испытывая ностальгию в отношении великих
героев прошлого, оставался подражателем, когда писал об апостолах и дру-
гих основателях христианства. Его не интересовали традиции античности:
во всяком случае, в своих комментариях к Григорию Богослову (в отличие
от комментариев, приписываемых Косьме Иерусалимскому — см. ч. I, гл.
6С) он едва касается «эллинской» тематики, которая была характерна для
Григория и привлекала внимание Косьмы. Достижения Никиты заключают-
ся в другом: он возродил жанр памфлета и искусно создал образ человека,
невероятно талантливого, но морально развращенного, не дьявола во плоти
(наподобие «змия» Константина V), не орудия в руках сатаны (как Гелиодор,
безнравственный чародей), но низкого и амбициозного придворного и носи-
теля ложной мудрости.
Глава пятая
КРОТКИЙ ПАТРИАРХ
И ИМПЕРАТОР В СЛЕЗАХ:
ЖИТИЕ ПАТРИАРХА ЕВФИМИЯ
Vita Euthymii patriarchae СР / Ed. Р. Karlin-Hayter. Bruxelles, 1970.
Патриарх Евфимий (о его литературном наследии см гл. 3D) родился в Се-
лгвкии, вероятно, около 832 г.; он был родственником св. Григория Декаполита
и некоего Епифания, ставшего жертвой преследований Феофила, если только
мы можем доверять биографу Евфимия (р. 59.21—27). Приняв монашество
в юности, Евфимий поселился на горе Олимп и со временем перебрался ближе
к 11икомидии; к концу правления Василия I мы находим его в Константинопо-
ле, в обители св. Феодора. Юный Лев VI даровал ему участок земли в преде-
лах столицы и помог воздвигнуть там Псамафийский монастырь, игуменом
которого Евфимий оставался до самой своей смерти в 917 г. Лев назначил его
г инкеллом (букв, ‘сокелейник’, доверенное лицо патриарха). В 907 г. Евфимий
снимает место Николая Мистика на патриаршем престоле и решает пробле-
му, возникшую в связи с четвертым браком Льва VI, приемлемым для власти
образом. В 912 г. Николая восстанавливают, и Евфимий удаляется в Псама-
фийский монастырь. Соперничество между двумя партиями продолжалось, но
незадолго до своей смерти Евфимий примирился с Николаем.1
Биография Евфимия — анонимное произведение, и нам почти ничего не-
известно об авторе. Он был одним из братии Псамафийского монастыря око-
ло 900 г. (р. 59.5). Однако он был странным монахом. Во-первых, анонимный
биограф не вспоминает ни одного из монахов Псамафийского монастыря по
1 Биография Евфимия, уже конспективно представленная во введении к editio
princeps жития Евфимия (de Boor С. Vita Euthymii. Berlin, 1888), подробно рассмат-
ривается в работе: Jugie М. La vie et les oeuvre d’Euthyme patriarche de Constantinople
// EO 16. 1913. 385-395, 481-492.
Глава пятая
116
имени и называет лишь совсем немногих монахов, не относящихся к общине,
двух игуменов Студийского монастыря, Аркадия и Анатолия, а также Иеро-
фея, настоятеля монастыря св. Лазаря, что является редким исключением.
Многочисленные действующие лица жития — это либо миряне, занимаю-
щие высокие посты, либо столичные жители. Автор редко описывает вну-
треннюю жизнь Псамафийского монастыря, не считая сцену неожиданного
прибытия Льва в монастырь (гл. 9). С другой стороны, анонимный биограф
обнаруживает хорошее знакомство с административной терминологией:
такие «технические» термины для обозначения византийских сановников,
как василеопатор, паракимомен, протовестиарий, китонит, друнгарий ви-
глы и некоторые другие, постоянно встречаются на страницах этой исто-
рии. Автор употребляет специальные фискальные и правовые выражения:
dvaypatpetv, oiKonpoaoTeiov, %артфа бисацЬцата и проч., скорее, характерные
для языка чиновника, чем монаха. Его Евфимий испытывает беспокойство
относительно благосостояния должностных лиц, пострадавших от пресле-
дования со стороны Стилиана Заутцы. Мы можем предположить, что ано-
нимный биограф — это бывший чиновник, постригшийся в монахи и приня-
тый в Псамафийский монастырь. Показательно, что основные противники
Евфимия в житии — чужаки в этническом отношении: Стилиан Заутца —
армянин (р. 5.25), другой фаворит Льва VI, Самона — агарянин (р. 49.27).
Хотя об итальянском происхождении Николая Мистика прямо не говорится,
писатель подчеркивает, что прежде Николай был рабом Фотия (р. 11.25).
Текст сохранился в единственной рукописи, Berol. gr. 55/291; Б. Флу-
зин предположительно утверждает, что он нашел фрагмент жития, связан-
ный с концом правления Льва VI, в кодексе из Иерусалимской библиотеки,
St. Sabas 704.2 Берлинская рукопись испорчена: отсутствуют конец жития,
некоторые листы в середине и начале, и в результате у нас нет оригиналь-
ного названия сочинения.
Житие было написано после примирения сторонников Николая и Евфи-
мия, случившегося в 920 г. П. Карлин-Хейтер датирует это произведение
временем между 920 и 925 гг.; однако Д. Софианос, указывая на то, что
анонимный биограф называет Арефу eKeivog (р. 109.11) ‘покойный’, считает,
что житие было написано после кончины Арефы, случившейся, согласно Со-
фианосу, в 932 г.3 Однако слово eiceivog многозначно: Карлин-Хейтер в сво-
ем переводе предпочла ‘известный’; у него может быть просто указательное
значение «этот Арефа» или «вышеупомянутый Арефа» (его имя, действи-
тельно, уже встречалось несколько раз ранее в тексте). Какой бы ни оказа-
лась точная дата, текст, несомненно, написан современником Евфимия, его
2 Flusin В. Un fragment inedit de la vie d’Euthyme le patriarche? / / TM 9. 1985.
119-131; 10. 1987. 233-260.
3 Sophianos D. ‘O plot; tod EvOvpiou (Vita Euthymii) латршр/сю KcovaTavTivotwotewc;
(+ 917) ка! 6 xpovoq ovyypatpfjc; aurov / / EEBS 38. 1971. 295f.
Кроткий патриарх и император в слезах... 117
почитателем.4 Его источниками были частично документы (по крайней мере,
п одном случае у нас имеется оригинал документа, цитируемого биографом,5
и ('го текст передается в житии с большой точностью), частично неизвест-
ные нам литературные источники (те же, что и для хроник середины X в.)
и, в основном, личные воспоминания автора. Он крайне редко ссылается на
информацию, полученную от современников.
Этот текст не является обычным агиографическим произведением. На-
ша ние русского перевода «Псамафийская хроника»0 появилось в связи с не-
обходимостью избежать внимание цензуры (до перестройки в Советском
Союзе опубликовать житие было опасным делом), но до какой-то степени
<'го можно оправдать отсутствием начального листа и (даже более) исклю-
чительным характером жития — это одновременно исторический источник
и литературный памятник. В жанровом отношении произведение, скорее,
ближе к хронике, чем к энкомию святому. С точки зрения стилистики, оно
не имеет ничего общего с энкомием тому же Евфимию, созданной примерно
в то же время Арефой Кесарийским (подробнее см. гл. ЗС).
Сюжет истории строится вокруг несчастливой супружеской жизни Льва
VI. Даже несмотря на то, что имеющийся у нас текст испорчен, можно за-
метить, что композиция жития отличается логической последовательностью.
Мы не знаем, описывал ли биограф подробно женитьбу юного Льва в утрачен-
ной вступительной главе — сохранившийся текст начинается со смерти Васи-
лия I, за которой следует первая stasis — т. е. первый раздел. Сразу же автор
вводит в повествование одного из главных врагов Евфимия, Стилиана Заут-
цу, которому молодой император только что пожаловал титул василеопатора
(букв, ‘отец императора’) — как скоро станет известно, Заутца еще не был
тестем Льва VI, а только отцом его возлюбленной, и этот титул ему должны
были пожаловать позже. Конфликт между Евфимием и Заутцей приходится
на две предварительные главы первой части. Здесь происходит столкновение
как в нравственном, так и социальном плане, что, правда, не связано напря-
мую с Зоей — Евфимий защищает всех тех, кто стал жертвой преследования
со стороны Заутцы, в первую очередь, высших чиновников. Пока еще остается
в тени центральный, связанный с вопросом о браке, пункт их противостояния,
однако аллюзия на него встречается в главе 4, где появляется благочестивая
1 Едва ли можно добавить что-либо к данным Н. Попова (Попов Н. К византий-
ской истории X века / / Летопись 2. 1894. 304), опубликованным более столетия
назад. Ср.: Bees N. ‘Н Ptoypatpia тои OiKoupeviKou Патршрхои EoOopiov / / Практиса
и |с Акабгщсск; AOqvcov 19. 1944/48. 106.
’ Lambros S. Die Abdankungsurkunde des Patriarchen Nikolaus Mystikos / / BZ
1 1892. 553. Cp.: Nicholas I Patriarch of Constantinople / / Miscellaneous Writings.
Washington, 1981. No. 194 I (текст жития) и no. 197.84-88 (послание Николая пред-
с гавителям высшего духовенства).
’’ Псамафийская хроника. Пер. А. П. Каждана / Две византийские хроники
X в. М., 1959. 7-139.
118 Глава пятая
императрица Феофано. Она посещает Евфимия и со слезами умоляет его пой-
ти и навестить ее мужа в надежде, что подобный визит окажет благотворное
влияние на духовное здоровье императора и поможет жертвам несправедли-
вости (р. 21.18-19). В связи с этим следует обратить особое внимание на два
момента: во-первых, в отличие от автора жития Феофано (см. гл. ЗА), который
не пожалел красивых слов при изображении идеальных отношений между
Львом и его первой женой, биограф Евфимия не боится сыпать соль на гноя-
щуюся рану царской женитьбы — он вновь и вновь затрагивает эту тему. Во-
вторых, анонимный автор жития продолжает оставлять читателя в неведении
относительно того, кто эти жертвы и в чем заключается несправедливость,
которая делает императрицу столь несчастной. Может быть, она рыдала, ис-
пытывая сочувствие к чиновникам, отстраненных от должности и сосланных
Заутцей? Естественно, нет. Жертвой является она сама, и причина ее слез
кроется в любовной связи Льва с дочерью Заутцы. Читатель того времени
мог быть в курсе этого, однако автор притворяется, будто ничего не знает,
и продолжает молчать: ужасная тайна раскроется в свое время.
Роль Евфимия, однако, не ограничивается этим случайным визитом —
он становится советником императора. Для того, чтобы он смог сыграть эту
роль, его было необходимо поместить поближе ко дворцу: обещания появ-
ляться во дворце каждый месяц недостаточно, недостаточно и эпизода, в ко-
тором говорится, как Евфимия вызывают к больному императору: посыль-
ные бегут к нему с факелами и фонарями, неся ключи от ворот (р. 25.12-14).
За всеми этими эпизодами, подчеркивающими крайнюю безотлагательность
его переезда, следуют главы 4 и 5, на первый взгляд отходящие от основной
сюжетной линии и повествующие о том, как был построен и освящен Пса-
мафийский монастырь. Однако этот отход от сюжета лишь кажущийся: как
только Евфимий поселился в Псамафийском монастыре, Феофано обрушила
на него поток жалоб на Льва и заявлений о том, что она готова развестись.
Евфимий возражает: «Ты поступишь недостойно, если разойдешься с ним
и станешь причиной его прелюбодеяния» (р. 37.36-39.1). Так анонимный
биограф возвращается к основной теме: Евфимий идет беседовать с Львом
по поводу его связи с Зоей Заутцей, он оказывается в заточении, так как про-
тивится второй женитьбе Льва; он предсказывает смерть Евдокии, третьей
жены императора. В этом месте повествование подходит ко второй части,
и наступает момент первой кульминации.
В житии две кульминации. Второй «пик» представляет собой традици-
онный для агиографического произведения агон, где святого судит и под-
вергает мучениям антигерой, в данном случае их двое — патриарх Николай
и император Александр (гл. 18-19). Однако этим событиям предшествует
первая кульминация, начинающаяся с избрания Николая патриархом после
пророчества престарелого (столетнего?) исповедника Епифания о том, что
именно Евфимий будет патриархом. Избрание Николая идет вразрез с про-
рочеством, и поэтому несправедливо, почти незаконно. Первый агон совер-
Кроткий патриарх и император в слезах... 119
тсппо необычен, так как здесь, несмотря на обозначенное соперничество
я пух предводителей церкви, святой не оказывается в числе главных дейст-
вующих лиц: конфликт, вызванный четвертым браком Льва VI, изображен
кик борьба императора и патриарха Николая Мистика.
Второй агон отделен от заключения двумя эпизодами, которые кажутся
уходом в сторону: глава 20, в которой Арефа обвиняет Николая в незаконном
охвате патриаршего престола (имеется в виду второе патриаршество Нико-
ii.ni), и глава 21, описывающая мятеж Константина Дуки в 913 г. Однако и в
• том случае независимость эпизодов от главной сюжетной линии обманчива:
Арефа, отрекаясь от Николая, принимает сторону Евфимия, а описание мяте-
жа Константина служит для окончательного разоблачения лицемерия Нико-
чаи Мистика. Иными словами, оба эпизода подготавливают финальный три-
умф праведного героя. В то же время эти эпизоды внутренне связаны с темой
супружества: попирающий закон патриарх женит Александра на его наложни-
це и заключает его законную супругу в монастыре Месокапелу. За этим следу-
ет мужское бессилие Александра, результат его неуемного сладострастия, и,
и конце концов, гниение половых органов и смерть. В то же время подавление
мятежа Константина подготавливает возвышение вдовы Льва Зои Карбопопси-
/Iы — важного, хотя и молчаливого действующего лица спора о Тетрагамии. Та-
ким образом, историк беспощадно наказывает похотливого императора (хотя
и не самого Льва, а его брата), а Зое, жертве интриг Николая, удается получить
в свои руки управление государством, и она приглашает Евфимия вернуться
па патриарший престол (от чего тот благородно отказывается): все проблемы
находят свое решение как на нравственном, так и на личном уровне. Насту-
пает время заключения, и заключение оказывается совершенно неожиданным
и художественном отношении: герой и антигерой достигают примирения и бла-
гословляют друг друга, так что Евфимий может умереть с чистой совестью.
Итак, житие Евфимия отличается четкой организацией сюжета, столь
цельной и столь несходной со свободной композицией большинства агиог-
рафических текстов, состоящих из более или менее независимых эпизодов.
Однако еще примечательней оказывается своеобразие dramatis personae,
собранных на «сцене» жития. Главный герой наделен различными качест-
вами, характерными для агиографического произведения: смирение, аске-
тизм, радение о жертвах несправедливости, особенно должностных лицах
и должниках, но не о «традиционных» нуждающихся — биограф относится
с презрением к «людям с улицы», приспешникам Николая Мистика, и в его
произведении отсутствует характерная для жанра забота о «вдовах и сиро-
тах», в то время как Арефа в своем энкомии Евфимию приписывает, как мы
уже видели, это качество своему герою. В образе Евфимия, тем не менее,
отсутствует одно важное качество святого — он не совершает чудес, если
не считать отдельных предсказаний, которые можно интерпретировать как
политическое прогнозирование». Кроме того, он не единственный персо-
наж жития, способный предвидеть будущее.
120
Глава пятая
Вокруг Евфимия множество действующих лиц, каждое из которых отно-
сится к высшему эшелону константинопольского общества. Роль антигероя
делят между собой Стилиан Заутца и Николай Мистик. Заутца изображен
совершенным злодеем, образ же Николая намного сложнее: не только свя-
той на смертном одре примиряется с ним, но и сам Николай изображается
как жертва Заутцы — даже несмотря на то, что автор с иронией описывает,
как Николай страшился преследования и бежал в монастырь св. Трифона,
а Лев VI впоследствии счел это великим подвигом.
Что, действительно, представляется новаторством в житии, так это систе-
ма главных действующих лиц. Вместо традиционной двухчастной оппозиции
(герой против антигероя) биограф предлагает три слоя: между святым и его
противниками особое место занимает Лев, мягкий и слабый человек, полно-
стью зависящий от сильных личностей, оказывающих на него влияние. Как
только Лев появляется в повествовании, он «незамедлительно» (р. 7.4, это
наречие повторяется в 1.7, но в другой связи) оказывается «в подчинении»
у Заутцы, василеопатора и главного лица в правительстве. После смерти За-
утцы (к сожалению, утрачен лист, где описывается его смерть) на сцену вы-
ходит Самона: сначала всего лишь как кувикулярия и нипсистиария (обычная
административная карьера предполагает обратный порядок — сначала нип-
систиарий, а только потом кувикулярий7), однако скоро Самона, «носитель
сатанинского имени» (69.30), начинает вести себя, как представитель импера-
тора8. В течение долгого времени Лев остается бессильным, подчиняясь воле
Николая Мистика, преградившего императору вход в церковь.
Даже несмотря на то, что анонимный биограф явно встает на защиту Фе-
офано против ее неверного супруга, он позволяет Льву выразить свою точку
зрения по поводу несчастливого брака: «Ты не ведаешь, — объясняет импе-
ратор Евфимию, — какие ужасные страдания мне пришлось перенести из-за
нее9: она отправилась к моему ныне покойному отцу и оклеветала меня: якобы,
у меня была любовная связь с Зоей, дочерью Заутцы». И затем он говорит:
«Всем членам синклита известно, что я женился не по собственной воле, но
испытывая сильнейший страх перед отцом» (р. 41.1 -3 и 16-18). Современный
7 В «Клиторологии» Филофея указывается, что должность кувикулярия была
следующей ступенью в служебной лестнице после нипсистиария (Oikonomides N.
Listes. 125f.).
8 Об этой личности см.: Janin R. Un Arabe minister a Byzance: Samonas //
EO 34. 1935. 307-318; Jenkins R. The ‘Flight’ of Samonas // Speculum 23. 1948.
217-235, переиздано в кн.: Jenkins R. Studies. Pt. X; Ryden L. The Portrait of the
Arab Samonas in Byzantine Literature / / Graeco-Arabica 3. 1984. 101-108. Почему
сказано о том, что у Самоны «сатанинское имя»? Нет ли здесь аллюзии на семитское
название бога Солнца и еретическую секту самсеев?
9 П Карлин-Хейтер переводит лар’ аитту; как «она обошлась со мной», что верно
с точки зрения грамматики, однако фактически «ужасное отношение» Лев испыты-
вал со стороны Василия I, а не Феофано.
Кроткий патриарх и император в слезах... 121
чи i.’ircjib не может не испытать сочувствие к несчастному монарху, женатому
на ненавистной женщине, от которой у него нет наследника, и мы слышим
п и их искренних словах ту же жалобу, что и в указе Льва (nov. Ill), по иронии
.|/|ресованном Стилиану (Заутце). Оправдывая свой развод с сумасшедшей
женой, император восклицает: «Никто не является настолько безжалостным,
ч । <>6ы заточить человека со зверем даже на короткое время; как же милосердие
i.iKona может позволять вечное заключение с помешанной супругой?»10.
Лев мог легко впасть в гнев и оказаться несправедливым, однако, с дру-
। ‘>ii стороны, он был склонен к примирению, отличался искренней скромно-
<• гыо и обуздывал свою императорскую гордость всякий раз, когда Евфимий
подвергал его осуждению. Лев был скромен: решив посетить Псамафийский
монастырь, он подошел к входу без «обычных приветственных восклицаний»
(р. 51.27), он взял деревянный молот «своими собственными руками» и по-
г гучал в дверь, он не открыл привратнику свою настоящую (императорскую)
личность; Евфимий, хотя и тотчас узнал государя, тем не менее, обращается
к пому «кто бы ты ни был» (р. 53.8), а Лев отказывается занять место сре-
дн монастырских старейшин. Когда Евдокия Вайана, третья жена, умерла
в родовых муках, Лев хотел похоронить ее, несмотря на радостный день Пас-
хи. Однако игумен монастыря Св. Лазаря вернул тело обратно во дворец;
император уступил, хотя и неохотно, и отложил погребение на следующий
лень. Скромность Льва отчетливо проявляется в его конфликте с Николаем
Мистиком, который не позволил императору войти в Святую Софию из-за
его противозаконной связи с Зоей Карбонопсидой: был праздник Рождест-
ва, и все собрались перед церковью в ожидании государя, однако патриарх
остановил его у Царских врат и пригрозил отлучением от церкви, если Лев
попробует пройти силой. Тогда Лев, со слезами на глазах, проливая слезы на
священную землю, удалился, не промолвив ни слова. Наступил праздник Бо-
гоявления, и опять Лев в сопровождении синклита появился перед храмом.
II опять Николай не пустил его. В первый момент император был вне себя
от ярости, но затем смирил свой гнев и повел себя по-царски (здесь автор по-
шоляст себе прибегнуть к полиптоту, стилистической фигуре, редко встре-
чающейся в житии: «Император по-императорски совершил императорский
поступок» — р. 77.25), а именно, бросился на землю и долгое время рыдал.
Естественно, можно усомниться в том, следует ли подобное «скромное» по-
ведение называть императорским. Позже он пригласил архиепископов на
шаный обед и после трапезы со слезами стал оплакивать свои несчастия;
он держал младенца на руках и, проливая слезы, изливал свои жалобы ана-
креонтическими стихами. Даже отправляя Николая в изгнание, Лев не смог
удержаться от того, чтобы удалиться, плача, в свои покои (р. 87.30).
Слезы — материальное выражение покаяния, один из наиболее ценных
даров, данных святому. Лев V, омерзительный антигерой многочисленных
1(1 Moailles Р., Dain A. Les novellas de Leon le Sage. Paris, 1944. 343.7-11.
/22
Глава пятая
житий — рычащий лев и сообщник дьявола; Лев VI, хоть и не свободен от
приступов гнева, никогда нс рычит, он жертва тяжкой судьбы, неудачных
обстоятельств, он человек. Образ рыдающего императора является одной
из величайших находок византийской литературы начала X в.
Второстепенные персонажи жития часто наделены индивидуальными
чертами. Подозрительный Василий I приказывает арестовать солдата, спас-
шего ему жизнь — тот осмелился поднять свой меч, чтобы разрубить пояс,
за который олень подцепил его рогом и поднял над землей. «Он хотел убить
меня, а не спасти», — глупо настаивал Василий (5.10). «Благочестивая
и христолюбивая императрица» Феофано, которая несчастна в браке, готова
развестись и со слезами ищет поддержку у святого; одержимый Александр;
Зоя Карбонопсида, которая притворялась послушной духовной дочерью Ни-
колая и замышляла сместить его; Арефа, который изменил свою позицию
в деле о четвертом браке Льва VI, узнав о добродетелях Евфимия; Никита
Пафлагонянин, ученый муж с великими талантами, который раздал имуще-
ство бедным и удалился из столицы, но в то же время оговаривал праведного
Евфимия — все эти персонажи очень разнообразны и не похожи на тради-
ционные агиографические «типы».
Не только люди изображаются реалистически (или с индивидуальными
чертами), но даже животные в житии индивидуальны. Классический «аги-
ографический» олень — это олень из жития Евстафия Плакиды — символ
Христа с крестом между рогами. Олень во вступительной главе жития Ев-
фимия, даже несмотря на то, что его роль соответствует роли оленя-Христа
из легенды о Плакиде (он тоже убегает от охотника), — настоящий зверь,
и в его рогах скрыт не знак жизни, а смертельная опасность. Ослик Евфимия
также настоящее животное, но на него возложена иная задача: он разделяет
судьбу своего хозяина после того, как Николай предписывает повесить ему
на шею указ (rcivudKiov), запрещающий кормить несчастное животное; нару-
шивший указ будет объявлен врагом императора и патриарха.
Сцены в житии часто отличаются правдоподобием и полны динамичности.
В 903 г. (скорее, чем в 902 г.) в церкви Св. Мокия на Льва напал человек
низкого происхождения по имени Стилиан11. Описание этой попытки начина-
ется со слова «внезапно» (р. 67.7), и стремительность действия усиливается за
счет следующего за этим словом выражения «спрыгнул с амвона». Он ударил
императора по голове своим посохом, и это вызвало переполох: «мгновен-
ность» произошедшего заставило всех «пуститься в бегство». Лишь солдат
охраны, Хантарис, «тотчас» повалил нападавшего на землю и, замахнувшись
мечом, спросил у Льва: «Я зарублю его, владыко?». Александр, находившийся
в церковной галерее (katechournena), притворился, что собирался «прыгнуть
11 Об этом событии см. Grumel V. Chronologic des evenements du regne de Leon
VI / / EO 35, 1936, 40f: Dolley F. The Date of the St. Mokios Attempt on the Life of
the Emperor Leon VI / Melanges H. Gregoire 2. 1950. 231-38.
Кроткий патриарх и император в слезах... 123
вниз». Скопление глаголов и наречий, указывающих на быстроту и динамич-
ность происходящего, делает эту сцену почти кинематографической, что от-
и’няется длинным глаголом в страдательном залоге катаХецрОцуаг ‘остался’
(использованным с отрицанием), характеризующим отношение Николая и его
духовенства, которые «не остались» с раненым императором.
Другим исключительно блестящим эпизодом является уже упомянутая
сцепа прибытия Льва в Псамафийский монастырь. Здесь ключевым сло-
вом является «неожиданный», заключающее предыдущую главу (р. 51.22)
и вставленное в заглавие главы 9. Оно подкрепляется такими понятиями, как
’ тотчас’, ‘внезапно’ (р. 53.6 и 12) и ‘бесшумно’, ‘тайно’ (р. 51.25 и 27). Это
молчание и таинственность неожиданного приезда прерывается «неистовым
стуком (в дверь)» (1.28), причем употребляется редкое слово (возможно,
шпаке) Оърокроштсоу (‘тот, кто стучится в дверь’ — р. 53.3). Император
входит и скромно занимает место среди рядовых членов общины в нижней
части обеденного стола. Тем не менее, между ним и Евфимием происходит
разговор, и лишь пару раз их перебивает монах-виночерпий, восклицая:
«•Благослови, Отче». В разговоре между императором и святым полностью
отсутствует житийный оттенок: «Что это?», — спрашивает Лев о сосуде
с вином; Евфимий говорит, что он может протянуть свою чашу, и император
прозаично признается, что, в самом деле, испытывает жажду. Результатом
ггого обмена ничего не значащими фразами, однако, оказывается поступок
императора, имеющий важнейшее значение как для экономического благо-
состояния Псамафийского монастыря, так и для развития сюжета: Лев, видя
нехватку вина на столе, решает пожаловать монастырю хрисовул, подарив
монахам виноградник, принадлежавший недавно почившей Зое Заутце. Это
является дополнительным свидетельством того, как Лев благоволит своему
постоянно поучающему настоятелю: выгода Евфимия — это символический
конец распутной любовницы слабого императора.
Фотий бы определил язык жития как низкий, мы можем назвать его сухим
и прозаичным. Синтаксис настолько прост, что порой опускается сказуемое:
<«И скоро вновь смятение и гнев царствующего на Отца» (р. 55.20-21). Рито-
рические фигуры редки и примитивны: «Тогда можно было увидеть жалкое
зрелище (eXeeivov Овоща — житийная формула), более жалкое, чем когда-
либо прежде» (р. 121.3). Тривиальна игра слов, связанная с именем «Фе-
офилакт» («Хранимый Богом»), которое автор преобразовал в «Афилакт»,
г.с. «не хранимый» (р. 75.8), а Льву Хиросфакту дается прозвище Хиросфаг
(р. 87.7), как обыкновенно делали враги Льва. Объектом цитирования по
большей части оказывается Новый Завет (особенно Послания апостола Пав-
ла), по несколько раз цитируются пословицы, и однажды в произведении по-
является гомеровское выражение (Илиада VI: 448). Некоторые библейские
выражения, встречающиеся в житии, широко использовались в агиографии,
например, «поставлен на свещник» (р. 103.1, ср. с житием Игнатия, PG 105:
501В, 544А) или «наемник бежит» (р. 115.10), встречающееся в десятках
124
Глава пятая
житий, в т. ч. и в житии Игнатия (PG 105: 528С). Грамматика далека от
нормативного греческого, особенно в употреблении предлогов; повсюду
встречаются специальные термины, и нет следов метонимического исполь-
зования библейских имен для обозначения исторических персонажей («но-
вый Авраам» или «новый Иов»), также отсутствует архаическая этническая
и географическая терминология.
Фрагмент, обнаруженный Б. Флузином, отличается по своим признакам
и стилистическим особенностям от жития Евфимия. Не только сам Евфимий
изображается здесь не как почитаемый святой, а просто как «патриарх Льва»
(р. 129.91), не только некоторые монахи и рядовые представители духовен-
ства представлены по именам, как Андрей (р. 125.16), Феодор (р. 127.73)
или брат [Фео?]риан (р. 125.18), но иной является и вся манера подачи
материала. Вот предложение, типичное для этого фрагмента — его стиль
отличается от простого слога жития Евфимия: «Нам не следует оставить не-
рассказанным, что в эти дни император часто призывал этого подвижника,
пытался покорить его с помощью доводов (или «слов»), нечестивых и хитрых
(ёлгкХблои; — гомеровское слово), испытывал его толкованиями Писания,
надеялся совратить его титулами, или, о распутник, описывал красоту жен-
щин, пытающихся уловить его — но, будучи пустым человеком, он оста-
вался с пустыми руками» (р. 125.22-27). В предложении имеются периоды
с короткими колонами, которые завершаются причастиями anoTteipcbpevoc;,
oiopevog, а окончание украшено полиптотом цатаюд — ёцатаюито.
Фрагмент Флузина не является частью жития Евфимия — текста, ко-
торый, по своему простому стилю, парадоксально близок к произведениям
главного врага и соперника Евфимия, Николая Мистика. Будь то агиогра-
фическое произведение или местная хроника, житие Евфимия уникально
благодаря своей яркости и «натуралистическим» элементам, человечно-
сти в изображении людей, нетрадиционной языковой модели. Однако, не
меркнет ли уникальность этого произведения перед историей о завоевании
Фессалоники, написанной совершенно неизвестным провинциальным свя-
щенником Иоанном Камениатой, речь о котором пойдет в следующей главе?
Глава шестая
ПРОВИНЦИАЛЬНЫЕ ПИСАТЕЛИ
КОНЦА IX — НАЧАЛА X ВВ.
Суммируя наблюдения, сделанные нами в предыдущих главах, мы возь-
мем на себя смелость сказать, что в первые десятилетия X в. Константино-
ноль переживает литературный подъем. Нам мало известно о том, что можно
назвать «провинциальной литературой» этого периода, не только потому,
ч го до нас дошло малое число текстов, но и из-за анонимности большинства
провинциальных писателей. Петр, епископ Аргоса на Пелопоннесе, являет-
ся одним из редких исключений, но можем ли мы назвать его провинциаль-
ным автором?
А. Петр Аргосский:
константинополец на Пелопоннесе
КоршкбжлАод К. 'Ayioo Петрой еяюколои wApyovq ptoc; Kai Xoyot. AOrjva, 1976
Житие святого Петра было написано Феодором Никейским (см. о нем
ниже, гл. 7Е) в начале второй половины X в1. Петр был современником Ни-
колая Мистика: X. Папаикономос считал датой его смерти 920 г., К. Кирья-
копулос полагал, что Петр умер между 922 и 924 гг. Датировка его смерти
основана на отождествлении вторжения варваров на Пелопоннес, которое
произошло, по сообщению Феодора, «в конце [жизни] хранимого Богом»
1 X. Папаикономос (Паяаогкоубцод X. 'О лоАчоС/ос; топ "Apyouq Петров етпоколод.
AOrjva, 1908) и А. Васильев (Vasiliev A. The “life” of St. Peter of Argos and its historical
significance / / Traditio 5. 1947. 163—190) считают автором жития некоего Конс-
। антина, ученика святого. Это мнение было опровергнуто Ф. Алкэном в рецензии
па работу Васильева (АВ 69. 1951. 167) и Ж. Даррузе (Epistoliers. 52). См. также:
KiovoTavT^Xog А. Н iotopiKf] огцдасяа tcov picov Штроп "Аруоис;, AOavaoiou MeOovrjg
ксн Nikcdvoc; MexavoetTe 6ia ttjv neXonowr|oo топ Юои aiwvo<; H Mvfjpri Ico. Avaoxaoiov.
Hr.nnaXoviKT], 1992. 351-354.
126 Глава шестая
(ed. Kyriakopoulos, р. 250.323), с восстанием славян на Пелопоннесе2, но
мы уже упоминали в связи с хронологией Арефы, что по поводу времени,
когда произошло восстание славян, ведутся споры. И кто же этот «Храни-
мый Богом» (беофбХактод)? Патриарх Феофилакт, который умер в 956 г.?
Протоспафарий Феофилакт, правитель Пелопоннеса3? Или сам святой
Петр? Трудно дать убедительный ответ на этот вопрос.
В житии Феодор подробно описывает человеколюбивые меры, предпри-
нятые Петром во время ужасного голода, от которого область пострадала
настолько, что улицы были усеяны трупами, людям приходилось питаться
травой (р. 242.195-206). Наиболее вероятно, что имеется в виду голод, насту-
пивший после суровой зимы 927-928 гг., в таком случае смерть Петра следует
датировать более поздним временем. Поскольку Петр умер в возрасте семи-
десяти лет (р. 250.335), то, по всей видимости, он родился примерно в 860 г.
Петр родился в Константинополе (р. 232.34-35). Мы мало знаем о соци-
альной среде, к которой он принадлежал. Петр и его старший брат Павел
(игумен монастыря) были приверженцами Николая Мистика, которого Фе-
одор называет «итальянцем» и характеризует как человека образованного,
отправленного в изгнание из-за своей добродетельности (р. 238.113-115).
После своего возвращения в 912 г. Николай предложил Петру кафедру
«первопрестольного» митрополита Кесарии Каппадокийской, с которой был
низложен Арефа, но святой отказался, сославшись на свою любовь к уеди-
ненной жизни. Между тем, его брат Павел принял Коринфскую митропо-
лию4. Петр поехал за ним в провинцию и поселился в монастыре недалеко
от Коринфа, где он написал большое число энкомиев мученикам и святым
(р. 238.130-133). Поддавшись уговорам брата, Петр в конце концов при-
нимает пост епископа Аргоса и Навплиона5. Как епископ Петр заботился
о своей пастве: некоторые из перечисляемых Феодором деяний стереотип-
ны, как, например, забота о нуждающихся, женщинах и сиротах, но агиог-
2 Р. Orgels. Translate en marge d’un texte hagiographique (Vie de s. Pierre d’Argos
19) // Byzantion 34. 1964. 271-285.
3 О нем см: A. Bon. Le Peloponnese byzantin jusqu’en 1204. Paris, 1951. 193.
No. 35. Сведения о нем основываются исключительно на печати, опубликованной
Б. Панченко (Панченко Б. Каталог моливдовулов // ИРАИК 13. 1908. 1001. No.
361) и датируемой VIII в. Мы не уверены, что Панченко правильно прочитал имя:
Г. Закос и А. Веглери (Zacos G., Veglery A. Byzantine lead seals 1. Basel, 1972. No.
2493), опубликовавшие похожие образчики, прочитали его имя как «Феогност».
И. Несбитт и Н. Икономидис (Nesbitt J., Oikonomides N. Catalogue of byzantine seals
at Dumbarton Oaks 2. Washington, 1994. No. 22.37) колебались между «Феогностом»,
«Феоктистом» и «Феофилактом». Опубликованные ими рукописи датируются IX в.
4 Печати Павла, архиепископа Коринфа — Catalogue of Byzantine Seals at
Dumbarton Oaks 2. No. 25.3.
5 V. Laurent (V. Laurent. Corpus V, 1. No. 571) опубликовал печать, владельцем
которой он назвал святого Петра из Аргоса.
Провинциальные писатели конца IX — начала X вв. 127
риф сообщает также, что Петр открыл школу для одаренных молодых людей.
I ам они изучали те «науки», которые были необходимы для выбранных ими
ремесел (р. 242.185-187). После смерти Петра Аргос и Навплион боролись
in право хранить его мощи.
Литературное наследие Петра включает в себя несколько речей, озаглав-
ленных enkomia или logoi. Некоторые из них — это гомилии, посвященные
Богоматери (на Зачатие святой Анны, еще один энкомий Анне, на Введение
Богородицы во храм, на Благовещение), а другие — энкомии святым (Вар-
варе, Косьме и Дамиану). Особое место среди этих произведений занима-
ет эпитафия Афанасию Мефонскому (умер в 878 г.), современнику Петра
(BUG 196)6. Б. Капелли приписывает ему, хотя и без достаточных основа-
ний, авторство “Жития и чудес’’ южно-итальянского святого Фантина Стар-
шего (он жил, по всей видимости, при Константине Великом), составленных
“западным епископом” Петром7.
Все гомилии посвящены праздникам, основной акцент в них делается на
радостное событие, присутствуют традиционные отсылки к современности
и хайретизмы (в энкомии на Зачатие хайретизм, содержащий 16 членов,
расположен в середине речи [р. 30f.], также в середине находится хайретизм
в проповеди на Благовещение, произносимый ангелом 1р. 1381.]), используе-
мая лексика типична для гимнографии. В гомилии на Введение во храм про-
является авторская тенденция избегать нарративности: о бесплодии Анны
мы узнаем не из повествования, а из «совместного» ответа родителей Ма-
рии на вопрос первосвященника; о вступлении в храм упоминается вскользь
(р. 156. 103), в то время как Петр долго говорит о символах и знамениях,
предсказывающих судьбу младенца. Агиографический агон, традиционная
кульминация действия, опущен, центром гомилии становится речь первос-
вященника. Сцена, когда Дева Мария разговаривает с ангелом, в проповеди
па Благовещение, тоже описана просто и кратко (это объясняется тем, что
ангел «тотчас» (evOeoc;) покинул Марию — р. 140.142) — Петр подробно
останавливается на приближающемся чуде рождения Христа и на духовном
очищении человечества, которое Иисус принес в мир. Эпитафия Афанасию,
напротив, более «исторична» и «биографична»: Петр рассказывает, что его
герой родился в Катании (на Сицилии), как арабы напали на остров и роди-
тели будущего святого бежали в Древние Патры, как Афанасий покинул ро-
дителей, принял монашество и в конце концов стал архиепископом Мефоны.
Другие энкомии редко касаются событий реальной жизни. Петр вскользь
упоминает о нападении «скифов» и агарян в панегирике Косьме и Дамиану
(р. 106.525) — вероятно, те же набеги описывает Феодор в житии святого. Петр
часто акцентирует внимание на знатном или даже царском происхождении
6 См. об этом: Sideras A. Die byzantinischen Grabreden. Wien, 1994. 104-107.
' Capelli В., Fantino S., Nilo S., Nicodemo S. / / BollBadGr 3. 1949. 103. Cm.
кри тическую заметку Бека (Beck. Kirche. 582)
128
Глава шестая
своих героев (напр., р. 24.47-48, 26.103, 118.63) и изображает Богоматерь
в образе царицы (р. 154.52 и т. д.). Петр редко обращается к городской темати-
ке: в проповеди на Благовещение, например, он говорит о ежегодном «торговом
периоде» (ярмарке) и о выплате Господу десятины (алобекатсвои;) (р. 144.199-
202). Петр изображает Катанию как большой красивый город, но ее черты
именно как города остаются в тени — его Катания отличается прекрасным
климатом, чистой водой, обилием деревьев, а также добродетельными нрава-
ми жителей и почитанием святой Агафы (р. 46.51-55). Образ корабля был
традиционным мотивом агиографических и иных текстов, однако Петр предла-
гает нам необычно развернутую метафору: он изображает капитана, который
в бурю, ориентируясь по звездам, ведет свой корабль в гавань. Капитан стоит
на корме, держит рулевое весло и подбадривает команду (р. 64.401-407), И в
проповеди на Благовещение (р. 154.32-35), и в панегирике Косьме и Дамиану
(р. 84.32-35) Петр противопоставляет благопристойное проведение церков-
ных праздников светским празднествам, устраиваемым на улице и сопрово-
ждаемым громкой музыкой, пением, питием и смехом; его недовольство на-
поминает нам нападки Арефы на Хиросфакта, который был известен тем, что
совмещал литургию со светскими представлениями и громкой музыкой.
Осуждение риторики — топос житийной литературы; следуя традиции
предшественников, Петр противопоставляет риторику правде и, тем не
менее, уделяет ей больше внимания, чем это было принято. Он знает, что
существуют риторы, которые отказываются соблюдать каноны энкомия, ста-
раются изящно строить фразы и пользоваться изысканной лексикой, чтобы
прославить героев, показать их высокое положение (букоу a^icBpdrcov) и для
других подобных целей (р. 44.25-30). С риторическими терминами avvOf)KT|
и Петр мог познакомиться в Константинополе под влиянием Фотия или
кого-нибудь из его последователей. Петр, сведущий в риторической теории,
был готов признать, что в некоторых случаях красноречие играет положи-
тельную роль: так, например, его Варвара использовала риторические при-
емы (рт|тореъб£Ута) и яркой речью привела в изумление своих преследовате-
лей (р. 198.230-232). Также как его константинопольские современники,
Петр имеет представление об античности: он прославляет Афанасия и вос-
хищается его образованностью, перечисляя Замолксиса, Анахарсиса, Ли-
курга, Мнесия Аргосского, Нестора, Солона, Клисфена (р. 54.216-220) —
его герой превзошел, конечно же, всех их. Говоря о добродетелях святых,
Петр не ограничивается традиционными аскетическими добродетелями, но
снова и снова (как Никита-Давид Пафлагонянин в житии святого Игнатия)
приписывает им четыре мирских добродетели, приведенные Менандром:
здравомыслие, благоразумие, смелость и справедливость. Не только Афа-
насий Мефонский (р. 52.177-187), Косьма и Дамиан (р. 88.123-132), но
даже святая Анна (р. 120.68-69) награждаются этими качествами.
В произведениях Петра Аргосского нет ничего характерного только для
провинциальной литературы, кроме его интереса к Афанасию, родившемуся
Провинциальные писатели конца IX - начала X вв. 129
ил Сицилии и проведшему жизнь в Мефоне. Петр, как и его константино-
польские современники, пользуется некоторыми традиционными приемами
op.i горского искусства: праздничный характер проповедей, где предпочте-
ние оказывается речи действующего лица, а не диалогу или же действию,
ибеграктность образов и языка, зарождающееся внимание к античной тра-
диции и риторике. Изобретенные ими новшества (экфрасис, политическое
красноречие, памфлет и апология), напротив, не повлияли на творчество
11стра, по крайней мере, их влияния не наблюдается в тех проповедях, ко-
юрыс сохранились до наших дней.
Так же как и Петр, Арсений Керкирский был византийским святым; его
жизнь описана в одной из статей синаксария в начале XIII в., ее автором,
но всей видимости, был Георгий Хониат или Георгий Вардан8; итальянский
но гг XIII в. Джованни Грассо посвятил ему эпиграмму на греческом языке9.
Арсений родился в Вифании, недалеко от Иерусалима. Он приехал в Конс-
тантинополь до 930 г., и получил от патриарха Трифона (927-931) один из
высоких постов в церковной иерархии; позднее он стал епископом (митро-
политом?) на Керкире10.
11еизвестно, насколько велико литературное наследие Арсения. Несколь-
ко Арсениев писали религиозные стихотворные сочинения, и потому невоз-
можно определить, какие из них составлены епископом Керкиры11. Обыч-
но ему приписываются анакреонтические стихи, посвященные дню Пасхи
и прославляющие этот день как праздник весны12, но лемма «архиепископа
Арсения» слишком неопределенна, кроме того, Арсений не был архиеписко-
пом, а название епархии в лемме опущено.
Наиболее вероятно, что Арсений был автором ряда агиографических
шкомиев: мученику III в. Ферину Эпирскому13, апостолу Андрею (BHG
105) и мученице Варваре (BHG 218)14. Повествование в энкомиях бедное,
потеряна свежесть подлинного «романа» об Андрее, но вступления испол-
нены новизны, так как затрагивают актуальные вопросы второй четверти
к BHG 2044, изд. С. Никокабуросом (Мкокартюбрас; Е. ’АкоХоиОга tcov dyicov ’Idocnvoc;
htii Х(о01латров Керкбрас;, ’Apceviou цг|тролоХиоо КЕркбра<;. Koptpov, 1909. 60-62.
'* Gigante M. Poeti bizantini di Terra d’Otranto nei secoli XIII. Galatina, 1985. 105f.
10 См. об Арсении: G. da Costa Louillet. Saints de Grece // Byzantion 31. 1961.
326-330, 365-369; Petrides S., Emereau C. Saint Arsene de Corfou / / EO 20. 1921.
'131-446; Mateos A. A la recherche de hauteur du canon de i’Euchelaion / / OChP 2.
1956. 363-365; AOrivayopdg. 'loTopiKoayiokoytKO npopX^pa. Oayicx; 'ApcEvtoc; Квркбрад
// Hie, pWipr|v Ln. Aapnpov. AOfjva, 1935. 433-444.
11 Э. Фоллиери (E. Follieri. Un carme giambico in onore di Davide / / SBN 9. 1957.
101 -116) полагает, что это стихотворение написано не «нашим» Арсением.
17 Matranga Р. AnecdGr 2. 670-675.
11 BHG 1799. Ed. Adprpot; Е. Керкираиса аувкбота. A0f|va, 1882. 5~22.
11 Оба опубликованы А. Мустоксидисом (Moustoxydes A. Delle cose Corcirensi.
< ’(Hhi. 1848. xxiii-xxxiv).
I.IK
130
Глава шестая
X в, когда и писал Арсений. В энкомий Андрею автор включил филиппику
против жадного богача, который не обращал внимания на слезы «стражду-
щих» и множил свои дома и земли (Ис. 5:8). Он не возделывал землю, а на-
живался на несчастьях бедных, требуя от них нечеловеческих cjupnaGciai
(р. xxiv. 1-3), «обычной платы». Здесь мы встречаемся с идеей, близкой к так
называемым македонским законам против богатых (особенно во вступлении
к новелле Романа 1 934 г.). В энкомии святой Варваре эти идеи выражены
менее ясно, но даже здесь Арсений призывает уважительно относиться к со-
седским землям (р. xxxi.6), утверждает, согласно принципам патристики,
что воздух — общественная собственность и что никто не должен получать
то, что ему не принадлежит (р. xxxi.7-8). Общественная позиция Арсения
не нова, она совпадает с пропагандируемой в то время идеей защиты «стра-
ждущих». Эта часть никак не связана с основным повествованием энкомия:
ни апостол Андрей, ни святая Варвара не были защитниками бедных. Несу-
щий социальную нагрузку проэмий живет собственной жизнью и не пере-
кликается с последующим рассказом.
Вторая идея, содержащаяся во вступлении к энкомию святому Андрею, —
идея близкого сходства произведений художника и писателя (Xoyoypacpoi);
здесь же Арсений обещает использовать оба вида искусства, изображение
и речь, на благо публике (р. xxiii.27-28). Может быть, он показывал иллю-
страции, когда произносил речь?
В. Некоторые провинциальные
агиографические сочинения
Исторический подход к изучению житий святых имеет свои слабые сторо-
ны: датировка как совершенно анонимных текстов, так и агиографов, о кото-
рых нам известны только их имена, более чем сомнительна, и задача становит-
ся еще более трудной, когда нам необходимо отделить провинциальные жития
от житий, написанных в Константинополе. Феофан, автор жития Иосифа Гим-
нографа (см. о нем выше, ч.П, гл. 5В), был младшим современником своего
героя — он жил в конце IX или начале X столетия. Но где он жил, в столице
или в провинции? И его герой — житель Константинополя или провинциал
(как Афанасий Мефонский, который родился на Сицилии, переехал с родите-
лями на Пелопоннес, а затем, прожив некоторое время в Фессалонике, при-
ехал в Константинополь)? За некоторым исключением, нам вряд ли удастся
определить место и время написания житий. Но если мы рассмотрим все эти
жития в совокупности, то, возможно, заметим некоторые сходства.
Житие Евфимия Нового15 (умер в 898 г.) было написано его учеником
Василием. Мы не знаем, кто был этот Василий; его обычно отождествляют
15 BHG 655. Ed. L. Petit (Petit L. Vie et office de saint Euthyme le Jeune / / ROC 8.
1903.155-205, 503-536, а также: BHO 5. 1904. 14-51. См. о нем: Papachryssanthou
Провинциальные писатели конца IX — начала X вв. 131
< архиепископом Фессалоники16, но это мнение было опровергнуто Д. Па-
ппхрисанфу. Атмосфера жития совершенно провинциальная: герой поя-
нился на свет в деревне Опсо, недалеко от Анкиры, а постригся в монахи
н другой деревне, Сермилии, расположенной около Фессалоники. Евфимий
родился в семье местных «евпатридов», которые были обязаны платить нало-
। и и служить в армии; после смерти отца Евфимий был включен в «списки»
солдат. В числе работ, которые он позднее выполнял в монастыре, Евфимий
управлял упряжкой быков. Животные часто появляются на страницах жи-
inti, хотя некоторые изображения животных — это ни что иное, как займ-
г । вования из Библии. Церковь, построенная святым, получала разные дары,
к том числе поля, виноградники, крупный и мелкий рогатый скот. Фесса-
лопика — единственный город, упоминаемый Василием на протяжении
всего рассказа: он обладает сведениями о некоторых районах города, о его
окрестностях и о двух архиепископах Фессалоники. Однако, Фессалоника
Василия лишена ярких городских особенностей, он рассказывает только об
-утешении, которое приносят бани» (р. 187.13), а также о традиционно упо-
минаемых церковных зданиях и кораблях. Фессалоника для Василия — это,
прежде всего, город, где любят Христа и почитают монахов (р. 187.13— 14).
В отличие от его константинопольских современников, Василия не инте-
ресует то, что происходит в столице, поэтому он лишь вскользь упоминает
о соперничестве Фотия и Игнатия и о связанных с ним интригах.
Речь на перенос мощей Феодоры Солунской17 (умерла в 892 г.) была на-
писана неким клириком Григорием, который, как он сам о себе сообщает,
сопровождал отца на церемонии переноса тела Феодоры через год после ее
смерти, произошедшей в 893 г. Е. Куртц убедительно доказал, что и житие
Феодоры было написано тем же автором, что и речь на перенос ее мощей. По-
скильку ни житие, ни речь на перенос мощей Феодоры не повествует и даже
nt' упоминает о взятии Фессалоники арабами в 904 г., Куртц утверждает,
что оба произведения написаны между 894 и 904 гг. Однако, аргументы ех
silcntio всегда спорны. Кроме того, очевидно, что Григорий никогда не видел
/) 1) La vie de saint Euthyme le Jeune et la metropole de Thessalonique a la fin du IXe
cl an debut du Xe siecle / / REB 32. 1974. 225-245; 2) Actes de Protaton. Paris, 1975.
22 -31.
IG См., например: Ааирютрд A. BioypacpiKai оттрекооек; лер! too ayiou BaoiXeiou
архи'.токблои ©eooaXoviKriq too e^ AOrjvcbv / / EkklAleth 16. 1896. 373-375.
IZ Translatio — BHG 1739, житие (в двух редакциях) — BHG 1737-1738. Изд.
Г. Куртцем (Kurtz Е. Des Klerikers Gregorios Bericht iiber Leben, Wundertaten und
I tanslation der heiligen Theodora von Thessalonich. St. Petersburg, 1902); другая
редакция: ПаохаМбт^ E. 'О pioq xfjq боюрирорХиибос; OeoScbpaq vqq ev ©eooaXovtKT].
(••h;onaXoviKT|, 1991. Пер. на англ.: Talbot A. M. (ed.). Holy women in Byzantium.
Washington DC, 1996. 159-237. См. об этом: Talbot A. M. Family Cults in Byzantium:
I hr case of St Theodora of Thessalonike / / Leimon. Studies Presented to L. Ryden.
Uppsala, 1996. 49-69.
132
Глава шестая
Феодору, и даже когда он говорит, что «видел воочию чудеса на ее могиле»,
он тут же ссылается на историю, которую ему рассказал некий священник
Сисинний (Paschalides, par. 49.13-15). В некоторых других случаях Григо-
рий также основывает свои рассуждения на том, что ему рассказывали дру-
гие (par. 40.4, 50.12-13, 54.3-4). Григорий подчеркивает, что чудотворная
сила Феодоры остается действенной и до его времени. Один художник, рас-
сказывает Григорий, написал икону Феодоры, и «по прошествии некоторого
времени» она стала источать благовонное миро, которое сочится из иконы
«и по сей день» (par. 54.12-16). Вскоре после смерти Феодоры светильник
чудесным образом наполнился елеем, которое не иссякает «с тех пор вплоть
до наших дней» (par. 48.1). Из гроба Феодоры елей продолжает струиться
«и по сей день» (Kurtz, р. 41.32-33). Уже после смерти Феодора излечила
ребенка некоего Феодота: ребенок был отдан в монастырь, вновь заболел,
через пять месяцев оправился от болезни и «до сегодняшнего дня» живет
в том же монастыре (р. 44f.). Разве эти факты не указывают на то, что между
погребением Феодоры и временем создания речи прошло более десяти лет,
о которых писал Куртц?
Совсем иные сложности связаны с житием Феодоры. Прежде всего, у нас
нет достоверных сведений о культе Феодоры до конца XIII в. Евстафий Солун-
ский ни разу не упоминает о ней, хотя он был архиепископом того города, где
проходила ее деятельность. С другой стороны, существует канон на память
Феодоры пятого апреля, «подписанный» Иосифом18. Однако, этот канон, ско-
рее, ставит вопросы, чем отвечает на них. Начнем с того, что если его автором
является Иосиф Гимнограф (как полагают многие ученые), то противоречия
в датировке кажутся непреодолимыми — Иосиф умер в 883/6 г., раньше, чем
Феодора. Итак, Куртцу пришлось признать, что автором Речи является другой
человек, возможно, один из гимнографов XI в. Другая проблема заключает-
ся в расхождениях между каноном и житием святой: гимнограф не только
называет Феодору, мать троих детей, девой, но и упоминает о ее победе над
драконом, на которого она наступила «девичьей стопой». Этот подвиг проти-
воречит образу Феодоры, нарисованному Григорием.
Константинопольский синаксарий (р. 585.9-10) называет днем святой
Феодоры пятое апреля, но, к сожалению, в нем не приводится житие святой,
она лишь именуется «матерью чудотворной». Поскольку героиня жития не
сотворила ни одного чуда в течение земной жизни и отошла в мир иной не
пятого апреля, а двадцать девятого августа, не должны ли мы предположить,
что Феодора, упоминаемая в гимне и в синаксарии, и Феодора, о которой
рассказывает Григорий, — это два разных человека? Сходные места в жи-
тии и каноне (исцеления, происходившие у ее раки или ее гробницы) явля-
ются топосами византийской литературы и не позволяют утверждать, что
речь идет об одной и той же женщине.
Ed. С. Nikas (AHG 8: 118-127).
Провинциальные писатели конца IX — начала X вв. 133
Житие Феодоры сохранилось в двух редакциях: первая — в московской
рукописи XII в. (ГИМ, 390 [159/CLX]), опубликованной недавно Пасхали-
.'шсом, и другая — Palat. gr. 211, XIV в., изданная Куртцем. Оба исследо-
вателя, Куртц и Пасхалидис, считают московскую рукопись оригиналом,
а палатинскую — переработкой. Однако, это мнение спорно.
Во-первых, только в палатинском кодексе житие сопровождается речью
на перенос мощей Феодоры: подозрительно, что в оригинальной версии от-
i у гствует дополнение, которое имеется во вторичной. Во-вторых, единствен-
ное существенное различие между двумя редакциями наблюдается в речи
Антония, архиепископа Фессалоники, обращенной к императору Льву V,
в пользу почитания икон: в то время как палатинский кодекс приводит некий
оригинальный текст речи, московская рукопись в качестве речи Антония
приводит (как это показал Куртц) текст патриарха Фотия (выдержки из его
письма Борису-Михаилу, отправленного около 865 г.). Трудно представить,
ч го автор переработки выбросил из оригинала единственный длинный отры-
вок, который Григорий позаимствовал из политического трактата, и приду-
мал что-то свое взамен; более естественным было бы обратное.
Итак, житие Феодоры вызывает много вопросов. Мы можем лишь с осто-
рожностью согласиться с тем, что оно было написано Григорием в Фессало-
пикс в начале X в. В любом случае, это житие представляет собой уникаль-
ный памятник, с современной точки зрения его можно назвать трагической
поэмой о материнской любви.
Уникальным в этом житии является необычное внимание к истории се-
мьи Феодоры (это напоминает нам житие Филарета Милостивого и агиог-
рафические сочинения Феодора Студита): Григорий рассказывает нам не
юлько о родителях Феодоры, протопресвитере соборной церкви на Эгине
Антонии и его жене Хрисанфе, но и о ее сестре и брате — монахине и дья-
коне. убитых арабами, а также о ее помолвке и браке, о бегстве с Эгины
в Фессалонику с отцом и с мужем, о троих детях (двое из которых умерли
в детстве) и о смерти мужа, после которой Феодора, двадцатипятилетняя
вдова, приняла постриг. Антоний, архиепископ Фессалоники и бывший
архиепископ Диррахия19, праведный человек, получивший исключительное
<• вотское и духовное образование и играющий особую роль в житии, был
родственником. Ее родственницей была также и Анна, настоятельница
монастыря, в котором жила Феодора; согласно сообщению Григория, Анна
умерла в возрасте 120 лет. Феописта, дочь Феодоры, жила в том же мона-
< гиря и в конце концов стала игуменьей в нем. Можно предположить, что
огец Григория Иоанн, один из тех, кому было доверено нести гроб святой
Феодоры, тоже был ее родственником, а соответственно, сам Григорий и его
i гетра Марфа (исцеленная Феодорой) состояли в родстве со святой.
14 О нем: ПаохаХ15г|<; Е. "Eva<; ojioXoyrpK njc; бебтерас; EiKovopaxiai; О dpxienioKO-
0cooaXoviKT|(; Avzcbvioq (+884) / / Byzantina 17. 1994. 189-216.
134
Глава шестая
Главной темой жития является отношение Феодоры к Феописте. Под-
стрекаемая дьяволом, Феодора взяла к себе единственного оставшегося
в живых ребенка; ее любовь была столь сильна, что Феодора не могла вы-
нести пламени [любви], пылавшего в ее груди, о чем она и поведала насто-
ятельнице, и Анна, дабы изгнать дьявольское чувство, запретила матери
разговаривать с дочерью. Пятнадцать лет они строго повиновались приказу,
хотя жили в одной келье и ели за одним столом. И только когда Феодора за-
болела, игуменья сняла запрет, но, как Григорий с удовольствием отмечает,
обе женщины остались равнодушными к «родственным узам» (Paschalides,
р. 30.5-7).
Нельзя ли предположить, что Григорий написал свои сочинения (и жи-
тие, и речь) только для нужд семейного культа, и поэтому Феодора некоторое
время остается незамеченной и в Константинополе, и в Фессалонике? По-
степенно на смену чадолюбивой матери приходит другая Феодора, творящая
чудеса и побеждающая драконов. По всей видимости, неслучайно, что Григо-
рий тратит много чернил, чтобы опровергнуть сомнения в святости Феодоры,
и выводит на передний план выдающегося архиепископа Фессалоники: когда
он писал, почитание Феодоры происходило вне официальной церкви.
Впрочем, все это лишь предположения. Для наших дальнейших рас-
суждениях важен тот факт, что Фессалоника, «наш город» (Translatio, ed.
Paschalides, par. 4.2 и 13), в этом рассказе лишена каких бы то ни было
особенностей как город. Когда отец Феодоры приезжает в Фессалонику, он
восхищается ее расположением, культом святого Димитрия и спокойным те-
чением жизни (Vita, par. 7.3-6) — неожиданное впечатление от второго по
величине города империи. Григория не интересуют торговля и ремесла: он
лишь вскользь упоминает бани в городе (par. 35.13, 37.24-25, Translatio, par.
19.9), священника, который был в то же время и каменщиком (Translatio,
3.17-18) и художника, написавшего икону святой Феодоры (Vita, 52.8-10);
он использует слово KarcrjXiKd^ (Vita, 49.11-12), «как мелкий торговец»,
лишь метафорически, когда говорит о жульничестве. Автор хорошо знает
Фессалонику, но он хочет изобразить религиозный центр (как и Василий
в житии Евфимия), а не большой провинциальный город.
Анонимное житие другой святой, Афанасии Эгинской20, не содержит под-
робностей, характерных для истории о Феодоре, и не затрагивает психологи-
ческих вопросов. В житии Афанасии нет никаких указаний на время, кроме
того места, когда святой Иоанникий предрекает Афанасии славу (ed. Halkin,
р. 188.26-30), следовательно, Афанасия была его современницей. Упомяну-
тый в житии императорский приказ, предписывающий, чтобы все незамужние
девушки и вдовы были отданы в жены «варварам», был издан императором
20 BHG 180. Ed. F. Halkin. Six inedits d’hagiologie byzantine. Bruxelles, 1987.
179-195. Другое издание: Carras L.The life of St Athanasia of Aegina. Canberra, 1984.
199-224. Пер. на англ. Л. Ф. Шерри: Holy women..., 137-158.
Провинциальные писатели конца IX -- начала X вв. 135
Феофилом. Первый муж Афанасии погиб во время нападения «маврусиев» на
Нину; маврусиев, появляющихся также в житие Григория Декаполита (ed.
I >vornik, р. 53.20), должно быть, можно соотнести с арабами. О нападении
-IIыбов на Эгину известно и из других агиографических источников, в первую
очередь, из жития Феодоры Солунской — считается, что оно произошло при-
мерно в 825 г. Итак, мы можем сделать вывод, что Афанасия родилась около
805/10 гг., так как во время нападения она была еще юной.
Житие не могло быть составлено позднее 900 г., так как рукопись (cod.
Vatic.), в которой она дошла до нас, была написана в 916 г. Ф. Алкэн счи-
i;ict, что агиографом был современник святой, но сведения, содержащиеся
и житии, неясны, и автор, заботившийся о том, чтобы память об Афанасии
осталась в веках, кажется, лучше знал о чудесах, произошедших после ее
смерти, нежели о деяниях, совершенных ею при жизни.
Жизненный путь Афанасии напоминает нам биографию Феодоры: Афа-
насия родилась на Эгине, вышла замуж (против ее воли), пострадала от
нападения арабов, постриглась в монахини и поселилась далеко от столи-
цы, где прожила лишь недолгое время. Еще большую роль в деятельности
Афанасии, чем это было в рассказе о Феодоре, играет праведный человек,
и данном случае священник Матфей. Он уговорил Афанасию не удаляться
и пустыню, так как считал такой подвиг слишком тяжелым для женщины
(р. 184.24—28). Матфей служил в церкви Стефана Первомученика, с кото-
рой была связана Афанасия. Матфей оказывается еще большим чудотвор-
цем, чем героиня: в то время как чудеса, совершаемые Афанасией при жиз-
ни — это, прежде всего, видения (звезды, апостола Иоанна, двух ангелов,
сообщающих ей о скорой смерти и т. д.), Матфей вылечил парализованного
человека, изгонял злых духов и таким образом исцелял одержимых ими лю-
дей. Агиограф повествует о том, как Матфей погиб в кораблекрушении по
пороге в Константинополь, оплакивает то, что его останки (он употребляет
слово Xei\|/avov, «мощи» [р. 186/27-29]) погибли в море, и сообщает, что
его место занял евнух Игнатий. Агиограф четко выделяет рассказ о Мат-
фее как отступление и, закончив его, призывает нас вернуться к Афанасии
(р. 187.3-5).
Повествование схематично, подробно автор рассказывает только о смер-
1и и погребении героини. Место действия так же неясно, как и время дей-
ствия, второстепенные герои не прорисованы, композиция практически
отсутствует: составитель продвигается в биографической последовательно-
сти, без «реалистических» сцен — от рождения к смерти, и дополняет би-
ографию несколькими посмертными чудесами, прежде всего, исцелениями.
I Длительная сила Афанасии была направлена только на женщин и детей;
пи одно из одиннадцати чудес не связано с исцелением или другой помощью
мужчинам.
Бедное в смысле повествования и описания, житие претендует на рито-
рическое изящество, но фигуры и образы автора тривиальны: например, аги-
136
Глава шестая
ограф дважды использует дешевый и часто встречающийся ассонанс Tpi/tvoc;
тра%бтт|(; (р. 183.25, 185.12), «косматая свирепость». Лучше выглядит другой
ассонанс Kpipaoiv и Kvpacnv (р. 186.25 и 27), «[по причине] решения» и «[по
причине] волн», описывающий тонущего Матфея — он подчеркивает то, что
смерть Матфея произошла по божественной воле.
Житие Константина Еврея21 анонимно, о его авторе ничего не извест-
но. Константин умер после 886 г. (вероятно, в начале правления Льва V),
а его агиограф принадлежал к следующему поколению. Несмотря на то,
что он описывает конфликт Василия I и его наследника Льва (Константину
в житии удается помирить отца с сыном), житие, без сомнения, можно от-
нести к провинциальной литературе22: герой родился в Синаде во Фригии,
постригся в монахи около Никеи, путешествовал на Кипр и поселился на
горе Олимп. Святой Иоанникий, «сверкающая звезда», послужил моделью
для создания образа Константина, и вполне можно предположить, что житие
было написано в монашеской среде Вифинии. Автор более, чем клирик Гри-
горий, интересуется городской жизнью и торговлей: он описывает Никею
как процветающий торговый город (р. 642Е); городские рынки в Синаде пол-
ны фруктов, привезенных на продажу (р. 629F); торговец продовольствием
пытается получить отпущение грехов у Константина, но оказывается сурово
наказан (р. 649CD), а сам Константин работает сапожником, обеспечивая
братию обувью (р. 633А). Образный язык жития богат городской лексикой:
автор рассказывает нам о духовной выгоде, о духовном театре, о стадионе,
о божественном враче и бесплатной больнице.
Анонимный агиограф уделяет особое внимание организации повествова-
ния. Текст предваряет длинное вступление, в котором автор обещает при-
держиваться действительных событий и не следовать «правилам риторики».
Автор избегает традиционного самоуничижения, и в пространном эпилоге
сообщает, что рассказал только часть истории: описать все деяния Конс-
тантина было бы не под силу не только ему, но и любому другому, каким бы
искушенным в ораторском искусстве он ни был (р. 651 С). Термин «повество-
вание» (Зиууцои;) и его производные переполняют рассказ, время от времени
автор прерывает последовательное изложение событий, чтобы указать «я
думаю» или «я люблю» или даже «мое повествование вступило на прямой
путь» (р. 632С).
По композиционному строю житие Константина отличается от жития
Феодоры. Рассказ Григория имеет логичную структуру: автор излагает би-
21 BHG 370, изд. AASS Nov. IV: 627-656. См. об этом: ’ЕиОицшбчс; Е. Паратг|рпогк;
otov pi о too ayiov KcovoravTivou тоО 'louSaicov // Пракпка. 13 nave^XqviKd ovvESpio.
0eooaXoviKT|, 1993. 51-59; Ryden L. Cyprus at the time of the condominium as reflected
in the lives of Sts Demetrianos and Constantine the Jew / / The sweet land of Cyprus.
Nikosia, 1993. 189-202.
22 Sevcenko I. Constantinople viewed from the Eastern provinces in the Middle
Byzantine period / / HUkSt3/4, pt. 2. 1979-1980. 721.
Провинциальные писатели конца IX — начала X вв. 137
• и рафию святой, и затем переходит к посмертным чудесам, а повествование
<» гг жизни прерывается только один раз упоминанием об архиепископе Ан-
। <>нии. Центральное место в биографии занимает единственный факт — не-
обыкновенная материнская любовь Феодоры, предваряемая трагическими
событиями жизни героини (в первую очередь, потерей двоих детей). У аги-
ографа жития Константина не было события, объединяющего повествова-
ние: хотя он и говорит об агонах героя, центрального агона в житии нет.
Сочинение представляет собой рассказ о «карьере» святого с вкраплением
чудес, видений или пророчеств, сделанных им или ему («чудесный» — одно
in любимых слов автора): чудесное обращение юного еврея Константина,
бегство из-под венца, разнообразные исцеления, спасение людей и книг из
бурных потоков, защита молотильного тока во время ливня, избавление от
1мси — все эти деяния всего лишь эпизоды, связанные между собой не вну-
। ровней логикой, а личностью чудотворца. Единственная сходная черта обо-
их житий — это настойчивое, воинствующее стремление агиографов опро-
вергнуть неверие, которое окружало деятельность их героев, находившихся
па задворках византийского общества: замужняя женщина и обращенный
гирей послужили прекрасными примерами для того, чтобы показать пара-
доксальность пути божественного освящения.
Агиограф Константина Еврея был современником другого анонимного
писателя, создавшего житие святого Евстратия, игумена Агаврского мона-
стыря23. Анонимный агиограф (возможно, монах из Агаврского монастыря)
сообщает, что Евстратий умер в возрасте девяноста пяти лет во время цар-
ствования Василия I, но все события жития, которые удается датировать,
происходят в середине IX в.: Евстратий предсказывает падение Амория под
натиском арабов в 838 г., беседует с святым Иоанникием (умершим в 846г.)
и исцеляет от безумия Феодосию, жену кесаря Варды.
Агиограф Евстратия знаком с житием Иоанникия: он дважды ссылается
на ioTopia великого Иоанникия (р. 370.1-2, 375.11). Как и Иоанникий, Евс-
гратий родился в деревне (Вициниана в феме Оптиматов). Как и Иоанникий,
он предпочитает лучше избежать иконоборческих гонений, нежели стать
мучеником, попасть в заключение или отправиться в изгнание, как и Иоан-
никий, он совершает множество чудес.
Обе биографии (Константина Еврея и Евстратия) продолжают тради-
цию «Вифинской агиографии» (или «школы горы Олимп»), к которой при-
надлежали Петр и Савва, писавшие несколькими десятилетиями раньше
(часть И, гл. 9). Как и житие Иоанникия, жития Константина и Евстратия
композиционно состоят из отдельных эпизодов и уделяют основное вни-
мание чудесам, совершаемым святыми, а не борьбе за политическую или
религиозную правду, чему посвящено большинство константинопольских
житий IX в. В житии Евстратия первые эпизоды представляют собой обрабо-
BHG 645, ed. ПалабблоиХод-КЕрарЕбс; А. ’АуаХекта, 4: 367-400, 5: 408-410.
138
Глава шестая
тайные новеллы, но ближе к концу повествование сокращается до скудного
перечисления отдельных событий. К теме творения чудес автор добавляет
мотив щедрости, по всей видимости, заимствованный из жития Филарета
Милостивого (см. ч. II, гл. 6): Евстратий, как и Филарет, отдает лошадь нуж-
давшемуся в ней солдату, а также дарит быка бедняку из соседней деревни.
Если согласиться с тем, что эти дошедшие до нас тексты в достаточной
степени отражают тенденции провинциальной византийской литературы на-
чала X в., становится очевидным главное различие между столицей и провин-
цией: константинопольские авторы предпочитают проповеди (даже если им
приходится в значительной степени выходить за рамки жанра), в то время как
«провинциалы» придерживаются более или менее традиционных рассказов
о праведниках-аскетах. Но одно совершенно новое сочинение было создано
именно в провинции — если оно и вправду было создано в начале X в.
С. Повесть о взятии Фессалоники в 904 г.
loannis Caminiatae de expugnatione Thessalonicae / Ed. G. Bohlig. Berlin,
New York, 1973
Автор «Взятия Фессалоники» именует себя Иоанном Камениатой. Единст-
венный источник сведений о нем — его произведение, из него мы узнаем, что
он был жителем Фессалоники, имел семью (он упоминает об отце, братьях,
жене, детях и других родственниках) и жил в роскоши (р. 58.52-53), так как
его отец занимал загадочный пост экзарха всей Эллады (р. 48.42-43). Сам Ио-
анн называет себя священнослужителем, который «служит в императорском
дворце» (1.45-46), а в заглавии сочинения — священнослужителем и куву-
клисием. Значит ли это, что он служил в Константинополе (в Фессалонике не
было императорского дворца)? Иоанн пережил взятие Фессалоники арабами,
был взят в плен и написал свое сочинение в плену, в Тарсе, где он ждал обыч-
ного обмена военнопленными между халифатом и Византией (р. 67.93-94).
«Взятие Фессалоники» представляет собой рассказ современника, очевид-
ца событий. Произведение написано в форме письма из Тарса, адресованного
Григорию Каппадокийскому, которого Камениата, пока был в плену, якобы
встретил в Триполи, когда тот направлялся в Антиохию. Из других источников
об этом человеке ничего не известно. Ту же эпистолярную форму вступления
(была ли она реальной или выдуманной) мы видели в «Библиотеке» Фотия.
Сочинение Камениаты24 считается главным источником сведений не толь-
ко об истории византийско-арабского противостояния, но и об экономическом
положении Фессалоники и об отношениях города с соседними славянскими
24 Пер. на нем.: Bohlig G. Die Einnahme Thessalonikes durch die Araber im Jahre
904. Graz, Wien, Koln, 1975; русский перевод С. Поляковой, И. Феленковской
в кн.: Две византийские хроники X в. М., 1959. 159-210. Очень удобный тезаурус
Провинциальные писатели конца IX — начала X вв. 139
племенами25. Однако некоторые детали истории кажутся странными и по-
лозрительными: помимо того, что все рукописи “Взятия Фессалоники” да-
тируются XV в. и позднее, что ни один писатель из Фессалоники (включая
Евстафия Солунского) не знает о существовании этого сочинения, автор
еще и совершает ошибки, неожиданные для жителя Фессалоники X в.;
например, он дважды упоминает, что после крещения скифов (болгаров)
между этими племенами и городом был установлен продолжительный мир
(р. 8.89-90, ср. 10.58-64) — он, очевидно, забыл о войне, вспыхнувшей
в этом регионе в 894-896 гг. По словам Камениаты, арабский флот подошел
к Фессалонике в воскресенье 29-ого июля 904 г. (р. 22.73-74), в то время
как письмо, отправленное Абу-Мааданом из Ракки (на Евфрате) 26-ого июля
(за три дня до этого, даже если пренебречь расстоянием между этими двумя
пунктами), уже сообщает об успешном нападении арабов на Фессалонику26.
11екоторые реалии, упомянутые в сочинении, не поддаются объяснению: ка-
кую разницу, например, можно увидеть между «градом камней», летящих из
камнеметных орудий (petroboloi), и «рукотворным громом (Ppovxf|) камней»
(р. 27.57-59), если не признать, что этот «гром» появился в сочинении под
влиянием более поздних артиллерийских изобретений27? Подозрительно
также и то, что Камениата носит фамильное имя, тогда как все писатели,
пю предшественники и прямые последователи, такие как Никита Пафла-
гонянин, Николай Мистик или Лев Диакон, имели, в лучшем случае, про-
звища. Конечно, все эти несоответствия не являются достаточным основа-
нием для того, чтобы датировать текст более поздним временем (XV в.), но
все же они позволяют поставить вопрос об авторстве28. Если же «Взятие
к Камениате, организованный в алфавитном порядке: Toapaq ’Ev. Kai КоофолобХои
В. 'Icoavvov Кацматои Eiq xf]v aXcoaiv 0EooaXoviKT|q. 0EooaXoviKT|, 1992.
25 Наследова P. А. Ремесло и торговля Фессалоники конца IX-начала X вв. по
данным Иоанна Камениаты / / ВВ 8. 1956. 61-84; Македонские славяне конца IX-
начала X вв. по данным Иоанна Камениаты // ВВ 11. 1956. 82-97.
26 Gregoire Н. Le communique агаЬе sur 1а prise de Thessalonique (904) / / Byzan-
tion 22. 1953. 374.
27 Выражение «рукотворный гром» было использовано в «Чудесах святого Ди-
митрия» (Lemerle Р. Les plus anciens recueils des Miracles de saint Demetrius 1. Paris,
1979. 154.27), но здесь нет противопоставления двух видов орудий: архиепископ
Иоанн пишет о граде камней из петробола и невыносимом громе. Это противопо-
ставление принадлежит Камениате.
28 Kazhdan A. Some Questions Addressed to the Scholars who Believe in the Authen-
ticity of Kaminiates’ “Capture of Thessalonica” // BZ 71. 1978. 301-314. В. Христидис
(Christides V. Once again Kaminiates’ “Capture of Thessaloniki” / / BZ 74. 1981.7-10)
признает, что дошедший до нас текст может быть более поздней переработкой ориги-
нала X в. Тем не менее большинство ученых отвергают эту гипотезу, см., прежде всего:
'I'дорад Г. Н аиОЕУак6тт|та tod XpoviKou тон Icodwou Kapevurcri / / Ви^ауцака 8. 1988.
41-58; Карпозелос А. 'Н аХахл] тцд 0гооаХоу(кг|д Иоанна Камениата: Размышления
о подлинности текста / / ВВ 55/80. 1994. 62-68. Ср. также: Тралл Е. 'Н xpovoXoyia
140
Глава шестая
Фессалоники» — не позднейший памятник, то это прекрасно написанное
произведение, опережающее свое время29.
Прежде всего, рассказ уникален, потому что главную роль в нем игра-
ет автор. Он пишет своему другу, отвечая на его письмо, и во вступлении
восхищается совершенством адресата и жалуется на свое невежество. До
этого момента Камениата идет проторенной дорогой, мы можем вспомнить
Феофана и многих других писателей. Но — и таких случаев нет в прозе VIII-
IX вв. — он пишет о самом себе, он — герой своего рассказа. Местоимение
ёусЬ в единственном числе встречается в повествовании 66 раз, тогда как 086;,
«Бог», всего 25. Камениата не только пережил захват города арабами, он вы-
жил из-за собственной смелости и выносливости: он придумал, как выкупить
себя и свою семью, и достиг своей цели несмотря на все тяготы плена. Мы не
должны забывать, что в традиционном византийском повествовании святой
противостоит несчастьям и испытаниям, а агиограф лишь излагает события.
Камениата предпринимает смелую попытку придать истории личный харак-
тер: в центре повествования стоит он сам, при чем не как кающийся грешник,
а как герой.
В отличие от главного героя, второстепенные персонажи сочинения, за не-
которым исключением, схематичны и традиционны. Лев Триполитанин, араб-
ский военачальник — типичный антигерой: он не только подлый и развратный,
но его имя и действия присущи зверю (р. 23.7-8), то есть льву; он ужасный
(р. 54.71) и жестокий (р. 54.2). Солдаты Льва описаны как эфиопы, которые
бегают обнаженными, с мечами в руках, и скрежещут зубами, как вепри
(р. 40.50-53). Стратиг Стримона, не пришедший на помощь Фессалонике, на-
зывается нечестивым (р. 20.92-93). Не более изобретателен Камениата и при
описании протоспафария Петроны: он умный и опытный человек (р. 16.65-
66), а его план защиты города подходящий (р. 17.69); одного из преемников
Петроны, Никиту, Камениата хвалит за его достоинство (d^iav) и за правиль-
ность (ситаром) его решений (р. 128.35-36) — редкий случай парономасии
в этом сочинении. Более сложен образ стратига Льва, который сменил Петро-
ву и сразу же отверг его план обороны города. Камениата не прямо оценивает
Льва, а изображает его в действии: после того как Лев упал с коня, он лежал
в кровати и страдал от боли. «С одной стороны, он боялся нависшей угрозы
и [размышлял о том], как спасти город от нападения варваров, а с другой сто-
сюуурафд; тоь 'Пер! алюоесо; тд; ©sooakoviKrig' ёруои тои ’Iwawq Кацтатц ёл! тр Paoet
yAxoaotKWV SeSopevcov / / XpioxiaviKqOeooaXoviia]. ОеаоаХоуисц, 1992.45-52; Палаукхууг|
E. ©ёрата ЕккХтулаапкой SiKaiov ало то ёруо тои Icoawri Kapivtairi 'Ei; tt|v aXdxnv тр;
©eooaXoviKn;' / / 'EXXrivud] ioTopua] etaipela. LT' naveAXrjvio ioTopiKo ovveSpto.
©eooaXoviKT], 1985. 33-46; Khoury Odetallah К Leo Tripolites — Ghulam Zurafa and the
Sack of the Thessaloniki in 904 //BS56,1.1995.97-102 (co ссылкой на В. Кристидиса!)
29 Художественная оценка текста «Взятия Фессалоники» — Полякова С. О не-
которых художественных особенностях «Взятия Фессалоники» Иоанна Камениаты
// Две византийские хроники..., 242-249.
Провинциальные писатели конца IX — начала X вв. 141
роны, острая боль и боязнь умереть от ран заставляла его [задуматься] о себе,
о его собственном спасении» (р. 19.54-59). Психологическое противостояние
лолга и страха усиливается парономасией егХке — а\ЮеТХке. Даже родственни-
ки Камениаты, чьих имен он не называет, остаются бесцветными: они сетуют
о своей доле и ждут, когда Камениата им поможет. Только один раз писатель
лает что-то напоминающее характеристику персонажа: «Мой отец, — пишет
он, — начал жаловаться первым, так как он был человеком в летах и хорошо
владел искусством общения» (39.90-91). TdXeyeiverciorr|p,r| — выражение мно-
гозначное; очевидно, что отец Камениата был красноречив, но неясно, был ли
>то профессиональный навык или обычная говорливость.
Вслед за вступлением следуют три части истории, при чем границы меж-
ду ними маркированы. Начиная вторую главу, Камениата останавливается,
чтобы подумать: «На что мне тратить такое количество слов? Пришло время
рассказать о главных событиях» (р. 15.31-32). Обычно простой в выраже-
ниях, здесь он украшает переход к следующей части каламбуром: кшрод tcov
Miipicov 3ir|YT|pdTcov, «время рассказать о главном». Третью часть Камениата
начинает риторическим вопросом к Григорию: «О, ты, самый ученый (или са-
мый красноречивый) из людей, как мне рассказать тебе о несчастье, постиг-
шем нас после этого?» (р. 35.37-38). В каждой части есть своя отдельная
тема, близкая к теме следующей части. Камениата начинает с подробного
описания Фессалоники, которого до него не знала византийская литература:
мы уже видели, какими скудными были описания городов в современной Ка-
мениату житийной литературе, похвала Никиты Пафлагонянина Амастри-
де — единственное исключение, но даже это сочинение не выдерживает
сравнения с описанием Фессалоники, созданным Камениатой. Панегирик
родному городу автора начинается с обращения к святым покровителям
Фессалоники, особенно к Димитрию, но потом Камениата переходит к го-
родским стенам, окрестностям города, торговле, законодательству, обра-
зованию, церквам. Конец первой части — это, скорее всего, единственная
точка соприкосновения рассказа Камениаты и речи Николая Мистика на
взятие Фессалоники: оба автора утверждают, что «наше» несчастье — это
наказание за «наши» грехи. Немного позже Камениата спросит, как и Нико-
лай, где был святой Димитрий, защитник города, но он вложит этот вопрос
в уста агарянина, насмехающегося над «нами». И все же Камениата раз-
вивает тему «наших грехов» по-другому, нежели патриарх: по его мнению,
корень всех зол в наплыве чужеземцев, прибывающих в Фессалонику со
всех концов земли (р. 13.54-55) — суждение, которое было бы более под-
ходящим для следующих веков, когда город наводнят итальянские купцы.
11о обойдем стороной этот спорный вопрос...
Описание Фессалоники — это не просто хвалебная речь городу, оно
важно для композиции произведения. Городские стены, залив, славянские
общины, Экболе (или Экболос), о которых повествует Камениата в первой
части, появятся и впоследствии, в рассказе об осаде и падении Фессалоники.
142
Глава шестая
Вторая часть, кульминация, рассказывает об осаде города. Камениата
проводит перед нами ряд военачальников, присланных из Константинопо-
ля — они люди хорошие, но неспособные организовать оборону Фессалони-
ки. Далее он рассказывает о молитвах горожан, прибытии арабского флота,
вражеской разведке и штурме города. В этой части наибольшее впечатление
производит то, что арабы смелы и решительны, а жители Фессалоники не-
опытны и трусливы, хотя они «значительно превосходили по численности
армию варваров» (р. 20.8-9). Кульминацией является противостояние двух
сил: жителей города и арабской армии. Герой рассказа, Камениата, во второй
части не появляется. Нам не сообщают о том, что он делал во время осады.
Конфликт героя со злой силой «варваров» — тема третьей части, кото-
рая логически следует из падения Фессалоники, описанного во второй части.
Этот конфликт подобен агону в традиционном рассказе о мучениках. В этой
истории нет агона в том смысле, как его понимали агиографы, агона как
испытания, героического сопротивления, защиты высшей правды, хотя само
слово «агон» встречается в тексте несколько раз: Камениата пишет, что за-
щита Фессалоники была настоящим славным агоном, а не гимнастическим
упражнением (dycovia) (р. 24.26-27). Но насколько непохожим, насколько
более приземленным выглядит личный агон Камениаты по сравнению с тра-
диционным агиографическим сказанием! Его современник, некий Эводий, на-
писал житие Сорока двух воинов-мучеников, взятых в плен арабами в Амории
в 838 г. и казненных в 845 г30. Центром жития является богословский диспут
героев с мусульманами, во время которого воины отказываются сдаться и пе-
рейти в ислам; они готовы отдать жизнь за истинную веру. Во «Взятии Фес-
салоники» нет агона-спора; единственная забота героя — остаться в живых,
и ему удается избежать арабских мечей с помощью вещи, к которой большин-
ство агиографов относилось с презрением — с помощью хртщата, денег, золо-
та, драгоценностей, которые его семья прятала в тайнике и тотчас предложила
завоевателям. Слово хртщата встречается в тексте двадцать раз! Камениата пе-
реворачивает понятие агона с ног на голову. Мученик предпочитает умереть,
а Камениата готов сдаться, ползти за захватчиками на четвереньках и молить
варваров о пощаде, только бы остаться в живых. Между ним и мучеником нет
ничего общего кроме страдания. Агиограф восхищается сверхъестественны-
ми испытаниями мученика: огнем, расплавленным свинцом, страшными рана-
ми, отрезанными частями тела, бездонным морем, куда бросают героя; а Ка-
мениата восхищается своим собственным испытанием, которое он правдиво
описывает: несчастья, страх, голод, жажда, жара в Фессалониках и в трюме
арабского корабля. Но у мученика есть свой небесный покровитель, ангел,
30 BHG 1214. Рассказ об аморийских мучениках — Васильевский В., Никитин
П. Сказания о 42 аморийских мучениках. СПб, 1905, ср.: Котоацлаоп Е. То цартирю
wvpp’ papTUpcov too Apopioo / / EEThSPTh, тцгща(piXoXoyiag, 2. 1992. 109-153. См.
об этом: KazhdanA. Hagiographical Notes / / Byzantion 56. 1986. 150-160.
Провинциальные писатели конца IX ~ начала X вв. 143
спасающий его из огня и исцеляющий его раны, в то время как оставленный
I (ровидениём Камениата страдает прозаично. Арефа вводит в византийскую
литературу образ человека, стремящегося защитить самого себя, а Камениа-
та — если он действительно был современником Арефы — образ беззащит-
ного, хрупкого существа, «реального» бедного, жалкого человека.
«Взятие Фессалоники» обнаруживает строгое единство композиции:
общая экспозиция, кульминация (общее противостояние) и личный псевдо-
агон, или борьба героя за собственную жизнь. Но, вероятно, еще интере-
снее, чем четкая композиция повествования, необычное внимание Камени-
аты к мелким деталям. Рассказ насыщен описаниями предметов, особенно
военных орудий, разных приспособлений для обороны и штурма Фессалони-
ки: могильные плиты, сброшенные в море, чтобы не дать кораблям прибли-
зиться к берегу; лодки с дровами, облитыми смолой и серой, которые были
погружены на телеги, чтобы поджечь городские ворота; башни, возведенные
на кораблях, которые были соединены между собой для устойчивости. Но
не только необычные сооружения привлекают внимание Камениаты. Он
приводит рассказ о том, как эфиопы, преследовавшие Камениату и его род-
ственников, неожиданно остановились: «Между [ними и нами] находилась
пашня, которую им надо было преодолеть, чтобы схватить нас, а пол башни,
сделанный из балок, со временем прогнил, так что проход стал небезопа-
сным. Только две балки посередине остались на месте” (р. 41.71-74).
Язык истории довольно простой, с некоторыми риторическими украшени-
ями. Напряжение нагнетается частым употреблением глаголов и существи-
тельных, означающих движение: так тйуод, «быстрота», встречается в расска-
<е 15 раз, dyco, «вести», 39, ep%opai, «идти», (с приставками и без), по меньшей
мере, 46 и т. д. И арабы, и их жертвы бегают, прыгают и быстро ходят.
Для того чтобы оценить новизну «Взятия Фессалоники» в контексте ви-
яштийской литературы конца IX-начала X вв., можно сравнить это произве-
ление с сочинением Феодосия Монаха и Грамматика31, автора письма, в ко-
тором описаны похожие события — взятие Сиракуз арабами в 878 г. Письмо
адресовано [архи]диакону Льву, подобно тому, как Камениата адресует свой
рассказ Григорию Каппадокийскому32. Феодосий ведет повествование от
11 Можно ли его отождествлять с Феодосием Грамматиком, написавшим «Ямбы
на разрушение арабского флота» (см. онемч.1, гл. 8А)? Ср также: G. de Andres. Carta
de Teodosio el Gramatico (s. IX) sobre el lexico de los canones de San Juan Damascene,
segun el codice Complutense “Villamil nr. 30” / / Emerita 41. 1973. 377-395.
32 Фрагмент греческого текста был опубликован К. Хазе в приложении к изданию:
Hase Ch. Leo Diaconus. Paris, 1819. 177-182, и переиздан С. О. Zuretti (Zuretti С О.
I.a cspugnazione di Siracusa nell’ 880. Testo greco della lettere del monaco Teodosio //
< ’.entenario dell nascita di M. Amari I. Palermo, 1910. 165-173). Полная латинская версия
появилась в новой серии Л. Муратори (Muratori L. Rerum Italicarum scriptores I, 2:
260-263). См. о письме: Lavagnini В. Siracusa occupata dagli Arabi e Kepis tola di Teodosio
Monaco // Byzantion 29-30. 1960. 267-279. Hunger. Lit. 1: 359f.
144
Глава шестая
первого лица, как и Камениата, но не выделяет себя как личность — рас-
сказчик остается неразличимым в толпе сиракузских клириков, судьбу ко-
торых он разделяет: “Мы следовали за своим пастырем, как агнцы”, так он
пишет (Muratori, р. 263А). Канва событий та же, что у Камениаты: осада,
падение города, злоключения пленников, привезенных из Сиракуз в Палер-
мо; причина падения — грехи (Hase, р. 186D. 43-45). Некоторые детали
обоих произведений совпадают: например, Феодосий тоже пишет о наготе
арабов (Muratori, р. 262А) — но обычно он представляет материал не в виде
реалистичных образов, а как сухой перечень предметов: арабы забрасывали
пленников камнями, палками и копьями (р. 261 ВС); жители осажденных
Сиракуз питались травой, человеческой плотью, бычьими шкурами, костями
(Hase, р. 180D. 46-181 А. 11); модий зерна стоил 150 золотых монет, хлеба —
более 200, скот (Krfjvog) продавали за 300, голову лошади или осла — за 15
или 20 номисм (р. 181 В. 18-24); невозможно было найти курицу, оливковое
масло, сушеную пищу, сыр, бобы, рыбу (р. 181С.24-29). Рассказ Феодосия
следует агиографическим традициям: его герой — блаженный Иоанн Патри-
кий, чье великодушие (а не хртщата!) поразило Бусу, сына арабского эмира.
Кроме того, Иоанн убеждал жителей Сиракуз бесстрашно встретить смерть
(Muratori, р. 261 АВ).
Перед нами два рассказа о сходных событиях и две совершенно разные ма-
неры изложения: традиционный, лишенный подробностей, «агиографический»
подход в послании диакону Льву и приземленная, почти циничная по своему
отношению к действительности история, адресованная Григорию Каппадокий-
скому. Если произведение Камениаты не подделка XV в., оно является достой-
ным предшественником субъективности и индивидуализма Михаила Пселла.
Глава седьмая
ПРИ ДВОРЕ
КОНСТАНТИНА VII БАГРЯНОРОДНОГО
Константин VII Багрянородный (род. 17 или 18 мая 905 года) был сыном
Льва VI и его четвертой супруги Зои Карбонопсины («Черноокой»). Жизнь
этого долгожданного наследника складывалась неудачно с самых пеленок.
В годы младенчества он оказался в центре политических интриг вокруг чет-
вертого брака его отца. Затем Константин поочередно становился игрушкой
в руках то своего безумного дяди Александра, то властолюбивой матери Зои,
то регентов, среди которых был и Николай Мистик. Наконец власть перешла
к Роману I (920-944), который, выдав за четырнадцатилетнего Константина
свою дочь Елену, оттеснил своего зятя на второй план и взял бразды правле-
ния в свои руки. Затем сыновья Романа, Стефан и Константин, свергли отца
и стали править сами. Лишь в 945 г. сторонники Константина VII сумели
низложить и сослать сыновей Романа. Началось самостоятельное правление
Багрянородного, продолжавшееся до его смерти в 959 г.
Счастливыми нельзя назвать даже последние годы жизни Константина.
Нго супруга Елена была дочерью Романа I и сестрой Стефана и Констан-
тина, которые когда-то обращались с ним, будто с марионеткой, и которых
он сам, в свою очередь, отправил в ссылку в результате удачной интриги.
Константин не только отказался от внутренней и внешней политики Романа,
по и открыто обвинял своего тестя в бездарном управлении империей. Хотя
о роли Елены в придворной вражде в источниках ничего и не сообщается,
о согласии в семье императора говорить не приходится. Другой брат Елены,
Феофилакт, был ставленником Романа на константинопольском патриар-
шем престоле. Феофилакт занимал кафедру до 956 г. и создавал для само-
держца дополнительные трудности. Но и это еще не все: причиной новых
бед Константина стал его собственный сын, будущий император Роман II,
распутный гуляка. Отношения в семье все более усложнялись. Поползли
даже слухи, что Феофано, жена Романа II, дочь простого кабатчика, замыс-
лила отравить свекра.
146
Глава седьмая
Внешнеполитическое положение империи при Константине VII тоже
было непростым. От предшественников ему досталась война с арабами, ко-
торая в результате привела к гибели византийского флота у берегов Крита
в 949 г. и к поражению ромейского войска от Сейф-ад-Даулы на Востоке
в 953 г. Лишь в самом конце царствования Константина Никифору Фоке
и Иоанну Цимисхию удалось хотя бы немного укрепить восточную границу.
Несмотря на многочисленные личные и политические неудачи, постигшие
Константина VII, он заслужил столько похвал современных исследователей,
скольких удостаивались немногие византийские императоры. В особенности
хвалят Константина за его вклад в культуру. По мнению А. Рамбо, именно
Константин заложил основания мощного интеллектуального подъема: вос-
становил общественное образование, создал предпосылки для значительных
начинаний в области литературы и искусства, способствовал интеллектуаль-
ному подъему своими собственными трудами.' Тойнби более осторожен в вы-
водах, хотя и признается, что относится к императору с искренней симпатией.
Его Константин — это правитель поневоле. По характеру он ученый. Плодами
его литературной деятельности стали как те труды, которые создавались под
его руководством, так и те, которые он написал или составил сам.1 2 Между
тем одна за другой все же предпринимаются попытки оценить литературные
достижения Константина критически. Так, И. Шевченко сокращает объем
написанного самим Константином. Он предполагает, что те труды, которые
приписывают императору, принадлежат ему лишь частично.3
Многочисленные труды, составленные Константином, или, скорее, в боль-
шинстве своем, анонимными literati при императорском дворе, составляют
неотъемлемую часть культуры византийского энциклопедизма середины
X в. Вслед за Фотием — автором «Библиотеки» — придворные ученые Кон-
стантина создают колоссальную энциклопедию или собрание эксцерптов
(’ЕкХоуаг) из сочинений античных и позднеантичных авторов. Эксцерпты
группируются по 53 разделам, из которых частично сохранились лишь нем-
1 1 Rambaud A. L’Empire grec au dixieme siecle: Constantin Porphyrogenete. Paris,
1870 (repr. New York, 1963). 68f.
2 Toynbee A. Constantine Porphyrogenitus and his World. London, 1973.23f., 575-80,
О Константине написано много. Библиографию см. в кн.: Moravcsik. J. Byzantinoturcica.
Bd. 1. 356-90; Hunger. Lit. Bd. 1. 360—67; Lemerle. Humanisme. 268-88. См. также
В. Латышев. К вопросу о литературной деятельности Константина Багрянородного / /
ВВ 22. 1915-16. 13-20; Huxley G. L. The Scholarship of Constantine Porphirogenitus / /
Proceedinges of the R. Irish Academy 80. 1980. C. 2. 29-40; Tartaglia L. Livelli stilistici in
Constantino Porphirogenito / / JOB 32/3.1982.197-206.МаркблоиХод ’A. Kcovoiavrivoc;
Z' 6 noptpopoyewriTog Kai ц ело%й too. ’A0f|vai, 1989. KoDTaPa-AeXiPwpia B. О yecaypaipiKog
кбоцос; KcovoTavrivou too Oop(pupoyewr|Tou. AOfjvai, 1993.
3 Sevcenko I. Re-reading Constantine Porphirogenitus / / Byzantine Diplomacy.
Eds. Shephard J., Franklin S. Aidershot, 1982. 187f. Вариант статьи на русском языке:
Перечитывая Константина Багрянородного / / ВВ 54. 1993. 6-38.
При дворе Константина VII Багрянородного 147
иогие: «О посольствах», «О добродетелях и пороках» и некоторые другие.4
Анонимный автор создал по указанию императора труд «Геопоники» — кол-
лекцию выдержек из сочинений античных авторов по разным земледельче-
ским вопросам.5 По своей цели «Геопоники» близки «Эксцерптам».
Книга «О фемах»6 носит имя Константина. В ее заглавии открыто де-
кларируется стремление автора объяснить происхождение названий фем.
И действительно, автор приводит в первую очередь этимологию (мифиче-
скую либо псевдоисторическую) названий областей империи и список poleis.
Правда, большинство их, по крайней мере к X в., уже лежало в развалинах.
Внимание автора привлекает древность: о современном ему положении фем
он, как правило, умалчивает.
Так называемая «Книга о церемониях» тоже озаглавлена именем Кон-
стантина VII.7 Этот труд представляет собой досье, содержащее описание
придворных церемоний (шествий, венчания, жалования титулов и т.д.),
а также записи о триумфах и о военных походах и славословия Никифору
II (очевидно, позднейшая вставка). Некоторые главки (статьи) заимствова-
ны из позднеантичных источников, другие, возможно, восходят к царским
архивам. В кратком предисловии автор формулирует свою основную цель:
восстановить «порядок (та^и;) императорской власти» (ключевое слово
taxis употреблено в предисловии пять раз, не считая его производных),
4 Наиболее полные издания: Excerpta de legationibus / Ed. C. De Boor. 2 vols.
Berlin, 1903; Exepta de virtutibus et vitiis / Ed. Butther-Wobst & Roos. 2 vols. Berlin.
1906—10. См. также Taubler E. Zar Beurteilung der constantinnischen Excepte / / BZ
25. 1925. 33-40; Dain A. L’encyclopedisme de Constantin Porphirogenete // Lettres
d’humanite 12.1953. 64-81; Семеновкер Б. А. Энциклопедии Константина Багрянород-
ного: библиографический аппарат и проблемы атрибуции / / ВВ 45. 1984. 242-246;
Douglas L., Scephard J. A Double life: Placing the Peri Prasbeon (sic!) / / BS 52. 1991.
15-39; Schreiner P. Die Historikerhandschrift Vaticanus graecus 977: ein Handexemplar
zur Vorbereitung des Konstantinischen Exzeptenwerkes? | | JOB 37. 1987. 1-30.
5 Geoponika, sive Cassiani Bassi scholasticae de re rustica eclogae / Ed. H. Beckh.
Leipzig. 1895; Русский перевод и примечания — Липшиц Е.Э. Геопоника. М.-Л.,
1960. См. Fehrle Е. Studien zu der griechischen Geoponikern. Leipzig. Berlin. 1920;
Koder J. Gemuse in Byzanz. Wien, 1993.
6 Constantino Porfirogenito. De thematibus / Ed. A. Pertusi. Vatican, 1952, StT
160. См. также: Pratsch Th. Untersuchungen zu De Thematibus Kaiser Konstantins
VII Porfirogennetos / / Poikila byzantina 13. 1994. 13-45. Датировка труда спорна.
См. Ostrogorskij G. Sur la date de la composition du Livre des Themes et sur 1’epoque
de la constitution des premiers themes d’Asie Mineure / / Byzantion 23. 1953. 38-46
(между 934 и 944); Ahrweiler H. Sur la date du “De thematibus” de Constantin VII
Porphyrogenete / / TM 8. 1981. 1-5 (после 944); Lounghis T. Sur la date du De
thematibus / / REB 31. 1973. 299-305 (после 952)
7 Constantinus Porphyrogenetus. De cerimoniis aulae byzantinae. Ed. J. Reiske. 2
vols. Bonn. 1829-30. Издание А.Фогта (Constantin VII Porphirogenete. Le livre des
ceremonies. 4 vols. Paris. 1935-40) остается незаконченным.
148
Глава седьмая
которая должна отражать гармонию, установленную Творцом. В соответ-
ствии с идеей «отражения» автор вводит образ «ясного и чистого зерка-
ла», долженствующего быть воздвигнутым во дворце. Выражение «срывать
цветы с луга» (парафраза евангельской «травы на поле» (Лк 12:28), подчер-
кивает другую задачу этого труда — изучение отеческих обычаев.
Трактат, по традиции именуемый «Об управлении империей»,8 тоже при-
писывается Константину. Трактат адресован сыну императора Роману. По
содержанию и по стилю он значительно отличается от таких трудов, как «О
фемах» или «Книга о церемониях»: в трактате речь идет преимущественно
о современных автору событиях, в его состав включены длинные эксцерпты
из исторических сочинений, но авторы, писавшие раньше Феофана Испо-
ведника (гл. 17, 21,22, 25), цитируются редко. Не часто упоминаются даже
позднеримские императоры: Диоклетиан, Константин, Феодосий I, Юстини-
ан. В предисловии «Константин» ставит своей целью не возрождение отече-
ских обычаев, а изложение собственных наблюдений. «Я постиг эти вещи
своим умом», — заявляет он без ложной скромности. Книга носит скорее
не антикварный, а четко выраженный исторический характер — с многочи-
сленными экскурсами в прошлое соседних с Византией народов.
Кроме того, сохранились три трактата о военных походах,9 но только
третий из них (наибольший по объему) приписывается Константину и адре-
сован Роману II. Впрочем, в предисловии к этому тексту автор ссылается
на записку Льва Катакилы, придворного чиновника при Льве VI. Записка,
по словам Константина, стилистически несовершенна, но тем не менее
достойна похвалы. Обращаясь к более далекому прошлому, автор говорит
о «предшествующих» императорах, подразумевая при этом, как ни странно,
царей-иконоборцев (еретиков!) исаврийской династии. Во втором трактате
описывается поход Юлия Цезаря. Формируют ли эти тексты «досье» (как
предполагает П. Шпек) или нет, они во всяком случае не отмечены тем ин-
8 Критическое издание с английским переводом Р.Дженкинса: Constantine Рог-
phyrogenitus. De administrando imperio / Ed. Gy. Moravcsik (второе изд. Waschington,
1967). Второй том содержит комментарий Дженкинса и некоторых других исследо-
вателей. Другое издание трактата с русским переводом: Константин Багрянородный.
Об управлении империей / Изд. Г. Г. Литаврин и А. Новосельцев. М, 1989. О трак-
тате написана обширная литература. Из новых работ см.: Лоиуттк Т. KcovoravTivoD Z'
TIopcpopoyewriTou De administrando imperio. ®eoodXoviKT|, 1990; Sode Cl. Untersuchungen
zu De administrando imperio Kaiser Konstantins Porphyrogennetos / / Poikila byzantina
13. 1994. 147-260. Beaud B. Le savoir et le monarque: le Traite sur les nations de
1’empereur byzantin Constantin VII Porphirogenete / / Annales ESC 45. 1990. 551-64.
9 Критическое издание с английским переводом: Haldon J. Constantine Porphy-
rogenitus. Three Treatises on Imperial Military Expeditions. Vienna. 1990. Speck P. Uber
Dossiers in byzantinischer antiquarischer Arbeit Uber Schulbiicher fur Prinzen, sowie zu
einer Seite frisch edierten Porphyrogennetos / / Varia 3. 1991; Hukley G. A List of
атйцкта // GRBS 16. 1975. 87-93.
При дворе Константина VII Багрянородного 149
торосом к древности, который присущ книге «Об управлении империей».
Трактаты определяют’обязанности военачальников, службу императорской
прислуги, содержат и другие общие указания для походной жизни.
Моравчик10 перечисляет также и ряд малых сочинений Константина, не-
которые из которых утрачены. Среди наиболее крупных из них — речь (или
письмо?), обращенное к командующим восточных войск,11 и проповедь, посвя-
щенная перенесению мощей Иоанна Златоуста. По мнению издателя пропове-
ди К. Диовуниота, ее текст дошел до нас в позднейшей переработке.12 Кроме
того, имя Константина Багрянородного стоит в заглавии «повести (6iffyr|ou;),
собранной из разных исторических трудов» об иконе Иисуса Христа,13 послан-
ной Авгарю, властителю Эдессы. В так называемом «послании» (влютоХц)
Константин объявляет, что он, «император и самодержец», чтит св. Григория
Богослова точно так же, как если бы он был простым человеком из толпы.14
Несмотря на заглавие, этот текст, очевидно, письмом не является. До нас до-
шло восемь подлинных писем Константина к Феодору Кизическому.15
Трактаты, приписываемые Константину, бесспорно, представляют боль-
шую ценность для изучения внутреннего строя Византийской империи и ее
внешней политики, но литературными текстами в строгом смысле слова они
не являются, и рассматривать их мы не станем. Для нас важно отметить
лишь ностальгию по прошлому, пронизывающую все эти труды, и стремле-
ние овладеть забытым античным наследием. Интерес к древности — отли-
чительная черта наиболее значимых сочинений, созданных при дворе Баг-
рянородного.
Жизнеописание Василия I
Theophanes Continuatus / Ed. I. Bekker. Bonn, 1838
Согласно заглавию, жизнеописание (здесь и далее мы избегаем употре-
блять термин «житие», закрепившийся в агиографии) основателя македон-
ской династии было тщательно собрано из разнообразных источников его
внуком Константином. Однако при этом автор отмечает — в форме про-
рочества — что «Константин, сын Льва Мудрого» захватил Адату (город
10 Moravcsik. Byzantinoturcica I. 361. ср. Beck. Kirche. 551f.
11 См. Ahrweiler H. Un discours шёбИ de Constantin VII Porphyrogenete / / TM.
2. 1967. 393-404.
12 BHG 878d. Изд. Avopovvid)TT|^: K. KcovoTavrivou Порфироу£ууг]тои X6yo<;
ауекботод eit; xf|v dvaKopiSfjv too XEi\|/avoo ’Iwawou too Хроооотбцои / / EEThSA
1. 1926. 303 — 319.
13 BHG 794, ed. E. Von Dobschutz. Christusbilder. Leipzig. 1899. 39**-85**.
14 BHG 727. Ed. I. Sakkelion. KcDvoTavTivoo Z' too Порфироусуугцои елютоХт] ярое;
Tpriyopiov tov rf|g GeoXoyiag eraowpov П DIEE 2. 1885. 264. 12 — 14.
15 Darrouzes. Epistoliers. 26.
150
Глава седьмая
был занят византийцами в 947/48 г.). Эта фраза заставляет поставить под
вопрос авторство Константина. Возможно, конечно, это позднейшая встав-
ка издателя, но такое предположение малоубедительно: фраза (с глаголом
в третьем лице) прочно входит в контекст рассказа о взятии Адаты Василием
и его любимым сыном Константином. С другой стороны, в предисловии ав-
тор прямо отождествляет себя с Константином VII. «Константин» размыш-
ляет, что, если его жизнь продлится, если болезни дадут ему передышку
и внешние обстоятельства не будут отвлекать его от работы, то он сможет
поведать о деяниях наследников Василия и довести повествование до вре-
мени своего собственного правления. Таким образом, вопрос об авторстве
остается без ответа.
«Жизнеописание Василия» крайне тенденциозно.16 Это не только пане-
гирик Василию I, но и разоблачение Михаила III, которого пороки привели
к заслуженной гибели. Соответственно и в книге можно выделить две основ-
ные части: жизнь Василия до восшествия на престол в 867 г. и история его
правления. Первая часть, в свою очередь, тоже состоит из двух разделов:
автор повествует о жизни своего героя до его провозглашения соправителем
(812-842), а затем заявляет, что, доведя историю до этого места, он отложит
(a%oXaoai) рассказ о Василии-императоре и подробно опишет образ жизни
Михаила III, поведает о том, как он недостойно вел себя и как он растратил
государственную казну (р. 242. 11-16). Автор стремится показать, что Васи-
лия привел к власти Божий промысел, а Михаил сам заострил поразивший
его меч. Дела его были беззаконны — заявляет «Константин» в начале этого
раздела. Заключая его, автор пишет, что столь ужасные и даже еще худшие
злодеяния Михаил совершал ежедневно на протяжении всего своего царст-
вования (р. 247. 16-17).
В первой же фразе второй части формулируетя новая тема: “Так Васи-
лий, бывший дотоле вторым лицом в государстве, взял всю власть в свои
руки” (р. 255.6-7, ср. 256. 8-9). Вторую часть автор выстраивает как цепь
тематических разделов: сперва он рассказывает о внутренней политике Ва-
силия (р. 261.19), затем о войнах, начатых императором сразу после устра-
нения внутренних неурядиц. Далее автор возвращается к внутренним делам
и сообщает о судебной реформе, потом опять переходит к военным действи-
ям — на этот раз уже против павликиан. Затем следует ряд разрозненных
сообщений, но после них автор снова обращается к военным походам, четко
подразделяя их на восточные и западные (р. 388.10-12, ср. 308. 3-4). Воен-
ные действия описываются подробно: автор сообщает имена военачальников
16 Немецкий перевод см. в кн.: Breyer L. Vom Bauernhof auf den Kaiserthron.
Graz, Wien, Koln, 1981. Sevcertko /. Storia letteraria. La civilta bizantina dal IX al XII
secolo. Bari, 1978. P. 89-127; ’Ауатгг|тдд П. 'H eiKova too аитократора BaoiXdov A' oxf]
(piXopaKe8oviKf] ypappaTEia 867 6 959 // 'EXXi]viKd, 40. 1989. 306 — 322. Borntnann
F. Rifunzionalizzazione cristiana di motivi pagani nella Vita di Basilio I di Constantino
VII / / Paideia cristiana. Roma, 1994. P. 559-64.
При дворе Константина VII Багрянородного 151
и указывает места сражений. Раздел о войнах завершается итоговой ремар-
кой: «таковы известные мне подвиги, совершенные Василием и его полко-
водцами на суше и на море, на западе и на востоке» (р. 313.21-314.2).
Вслед затем начинается новый раздел. Оставляя рассказ об исторических
событиях, автор обращается к «политической теории». Если верить «Конс-
тантину», Василий с интересом внимает историческим рассказам, советам
в области управления государством, нравоучениям, духовным наставлениям,
а также и сам «упражняет руку» в писании. Далее автор опять подчеркивает
интерес Василия к истории: император изучает нравы, государственное уст-
ройство и правила ведения войн в древности, дабы следовать этим приме-
рам самому. Чтение житий праведных людей помогает ему укрощать дух.
Размышление «Константина» об идеальном правителе влечет за собой ряд
рассказов о благодарности императора по отношению к тем людям, которые
позаботились о нем в юности. Далее начинается последний крупный раздел
второй части — рассказ о том, как Василий восстанавливал и отстраивал
церкви и мирские сооружения. Повествование включает детальные описа-
ния этих построек, (р. 321-38).17 Затем следуют эпизоды из жизни импе-
раторской фамилии (р. 345-352): рассказы о смерти Константина, ссоре
Василия со Львом и кончине Василия.
Несмотря на несколько беспорядочных отступлений, в композиции «Жиз-
неописания Василия» преобладает тематический принцип. Автор, как прави-
ло, отмечает переходы от одной темы к другой, сопровождает рассказ сле-
дующими комментариями: «об этом нельзя умолчать» (р. 218.4), «об этом
позже» (р. 241.17, 257.13, 271.22), «как было сказано раньше» (р. 292.16).
Ремарки, связывающие между собой эпизоды или разделы, могут быть и бо-
лее сложными: «пусть история возвратится на свой путь и прояснит, что
же произошло дальше» (р. 282.22-23) или «следует обратить повествование
к делам Василия и рассказать, какую заботу проявлял он об общественном
благе» (р. 314. 3-6). Более того, «Константин» подчеркивает осознанность
своего подхода к повествованию. В «конструктивистской» манере он про-
возглашает единство рассказываемого и стиля своего повествования: «пусть
никто не удивляется и не бранит меня за краткость и простоту слога, за то,
что о столь великих деяниях я рассказываю столь поспешно. Быстрота рас-
сказа должна соответствовать молниеносному развитию событий: именно
поэтому мое повествование столь просто и стремительно» (р. 279.14-17).
Композиция «Жизнеописания Василия» резко отличается от анналисти-
ческого строя всемирных хроник, характерного для Феофана, наиболее зна-
чительного историографа IX в. Организующим принципом становится не год,
а тема. Писатель сознает новизну своего подхода: в предисловии он заявля-
ет, что хотел бы написать историю всего времени (/povoc;) существования
17 См.: Лихачева Б., Любарский-Я. Н. Памятники искусства в «Жизнеописании
Василия» Константина Багрянородного / / ВВ 42. 1981. 171-83.
152 Глава седьмая
Византийской империи, поведать о деяниях самодержцев, архонтов, пол-
ководцев и военачальников, но такая задача требует много времени (снова
Xpovoc;), огромного труда, большого количества книг и свободы от дел. Хотя
идея xpovog и не была чужда «Константину» (по крайней мере на лексичес-
ком уровне), он решил посвятить свой труд одному императору и поведать
о его деяниях от рождения до смерти (р. 211.18—212.9).
Повествование сосредоточено на Василии, которому автор приписыва-
ет все добродетели:18 его главный герой наделен природной силой и прони-
цательным умом, талантом правителя и благочестием. В этом отношении
«Константин» следует по пути, намеченному Львом VI в его надгробной речи
Василию. Так же, как и Лев, он подчеркивает традиционную «четверицу доб-
родетелей»: стойкость и ум, воздержанность и справедливость (р. 315.7-9).
Однако рассказ «Константина» нередко конкретнее. К примеру, мы узна-
ем, что Василий трудился день и ночь, прилагал все усилия, чтобы видеть
благосостояние своих подданных, что он не разрешал облеченным влас-
тью притеснять бедных, лично заведовал гениконом, главным финансовым
учреждением империи. О личной военной доблести Василия, напротив,
в «Жизнеописании» не говорится. Автор в обобщенной форме сообщает,
что его герой расширил пределы империи своими собственными усилиями,
мужественностью и величием духа. Однако «усилия», которые имеет в виду
писатель, — это скорее не военные подвиги, а административные меры:
Василий составляет списки солдат, платит им жалованье, обучает воинов
и развивает их навыки (р. 265. 8-14). Походы царя не характеризуются как
успешные. Единственный эпизод из жизни Василия-воина — переправа че-
рез Евфрат, во время которой император несет на себе бремя, троекратно
превышающее по весу груз рядового солдата (р. 269. 1-15).
Больше внимания, чем Лев, «Константин» уделяет происхождению Васи-
лия. Изначально версия о происхождении Василия от армянского царского
рода Аршакидов принадлежит Фотию. Лев пересказывает легенду кратко
и неохотно. В его энкомии эта тема составляет обособленный раздел: автор
затрагивает ее только для того, чтобы не нарушать законов жанра. Рассказ
«Константина» более выразителен. Кое-что его автор даже добавляет от
себя: так, по его словам, мать Василия могла гордиться происхождением от
Константина Великого и Александра Македонского. Но больший интерес
представляют для писателя рассказы о тяжелом детстве его героя и о чудес-
ных знамениях, предвещавших его славное будущее.
Идеальный правитель и человек, Василий все же не лишен человеческих
слабостей. К примеру, историк сообщает, что смерть старшего, любимого
сына Константина глубоко поразила Василия. Хотя умудренному человеку,
18 Vryonis S. The Vita Basilii of Constantine Porphyrogenitus and the Absorption of
Armenians in Byzantine Society / / Eixppoaovov: ’A(piepcopa otov M. Хат^8акг|. ’AOfjvai,
1992. 693.
При дворе Константина VII Багрянородного 153
как отмечает писатель, не подобает поддаваться неразумным страстям, Васи-
лий, оплакивая сына, переступил предел и вел себя как женщина, недостойно
и постыдно. Однако в конце концов царь все же взял себя в руки и последовал
примеру Иова, стойко переносившего утрату близких (р. 345.11-19). Иногда
император оказывается во власти недостойных людей из своего окружения:
так, он доверяет клевете на талантливого полководца Андрея Скифа и отстра-
няет его от командования. Комментируя этот сюжет, автор добавляет, что
молва вводит в заблуждение даже умудренных людей (р. 286.15-18). Василий
допускает и более серьезную ошибку, когда доверяет наветам Сантаварина
на его сына Льва: Сантаварин убеждает Льва носить с собой кинжал, чтобы
при необходимости защитить императора. Кинжал находят в сандалии Льва,
и, несмотря на протесты некоторых синклитиков, разгневанный Василий при-
казывает заточить сына. Однако то, что не удается государственным мужам,
оказывается по силам попугаю. В продолжение всего царского пира попугай
пищит: «Ай, ай, господин Лев!» Все в слезах умоляют Василия примириться
с сыном, и в конце концов он соглашается (р. 349-51).
Михаил III становится антигероем «Жизнеописания Василия». Если Васи-
лий — носитель всех добродетелей, то Михаил — воплощение всех пороков.
Он смеется над божественными обрядами, государственными установлени-
ями и законами природы (р. 243.1-2). Он собирает нечестивых, негодных,
порочных людей, ни во что не ставит достоинство императорской власти.
Он глумится над таинствами христианской веры, назначает шута Грилла
потешным патриархом, называет себя архиепископом Колонии, пьянствуя
на пирах, уподобляется Дионису, ведет себя как Эринии и Титаны. Он хочет
превратить всенощное бдение в представление (античной) драмы (р. 251.
8-13). Михаил раздает государственную казну возницам и участвует
в скачках сам. «Константин» нагнетает бранные эпитеты: он называет Миха-
ила сумасшедшим и безумным (р. 251.6), жалким и малодушным (р. 252.4),
легкомысленным и разнузданным (р. 292.14). Однако писатель не ограничи-
вается навешиванием ярлыков, а создает усложненный образ своего антиге-
роя: пока Михаил пьян, он в порыве гнева приговаривает невинных людей
к казням и пыткам, а наутро, когда хмель проходит и густой туман в голове
рассеивается, царь уже не помнит, что он приказывал: он ищет тех, кого
обрек на смерть, а когда узнает о своих ночных распоряжениях, то раска-
ивается и плачет (р. 252. 7-13). Иногда распущенность Михаила находит
отражение в «реалистических» сценах, к примеру, в рассказе о шутке, ко-
торую император сыграл со своей матерью: Михаил пригласил Феодору для
встречи с «патриархом». Феодора не замедлила прийти, думая, что увидит
преподобного Игнатия, и пала на колени. Но тут с престола встал Грилл.
Он повернулся к императрице спиной и «почтил» ее «ослиным ревом своего
чрева», чем вызвал смех Михаила.
Столкновение положительного героя и отрицательного антигероя ти-
пично для византийской биографической (агиографической) литературы.
154
Глава седьмая
Своеобразие «Жизнеописания Василия» заключается не только в отсутст-
вии противоборства (такую ситуацию мы уже встречали в житии патриар-
ха Игнатия Никиты Пафлагонянина, в котором главные герои действуют
одновременно, не вступая в прямые контакты), но и в его отрицании: до
провозглашения Василия соправителем Михаил выступает как благодетель
Василия: он своей собственной рукой возлагает на него венец. Единственная
возможность объяснить эту парадоксальную ситуацию — это представить
ее как исключительную: «приблизив и возвысив Василия, — утверждает
«Константин», — Михаил вернулся к своим обычным занятиям». Безуслов-
но, Василий пытался убедить императора избрать лучший путь, но тщет-
но — его увещевания лишь раздражали Михаила. Спутники самодержца
тоже настраивали его против Василия, и царь принял постыдное решение
убить своего протеже — оставалось только найти предлог. Конфликт близок
к развязке. Кто, — восклицает автор, — будь то человек тонко чувствую-
щий или бессердечный, не пришел бы в гнев от всех этих злодеяний и не
воспылал бы жаждой мести? И вот, лучшие государственные мужи и самые
здравомыслящие из синклитиков приходят к совместному решению и при
помощи дворцовой стражи уничтожают Михаила как скорпиона. Он заслу-
жил такой конец.
Так традиционный конфликт «выворачивается наизнанку»: не правитель-
язычник убивает святого, а благоразумные люди (об участии в заговоре Ва-
силия естественно, умалчивается) лишают жизни подлеца. Модель, по кото-
рой создавался антигерой «Жизнеописания», определить непросто. В образе
Михаила можно усмотреть некоторые черты античных злодеев19 или даже
фольклорного царя-мима.20 Однако следованием той или иной модели автор
не ограничивается: он поднимается на новую ступень как в композиции, так
и в описании взаимоотношений главных героев. Второстепенные персона-
жи «Жизнеописания», как правило, остаются в тени. Их характеристики
определяются политической направленностью автора. Константин VII под-
держивал союз с Фокадами, и поэтому Никифор Фока Старший получает,
естественно, очень положительную оценку (р. 313. 1-2; 7-8). Другие воена-
чальники либо абсолютно совершенны (Андрей Скиф или Никита Оорифа),
либо вовсе недостойны (стратиг Каппадокии Стефан Максентий, виновник
поражения византийской армии в Италии, и Кеста Стиппиот). Поскольку
ко времени составления «Жизнеописания» спор игнатиан и фотиан уже
19 О заимствованиях из плутархового «Жизнеописания Антония» см.: Jenkins
R. Constantine VIPs Portrait of Michael III / / Academie R. de Belgique. Bulletin de la
Classe des Lettres et des Sciences morales et politiques 34. 1948. 71-77. Перепечатано
в его Studies, pt. I. Дженкинс даже предполагает, что одной из моделей для образа
Михаила послужило утраченное (!) жизнеописание Нерона.
20 Ljubarskij Ja. Der Kaiser als Mime / / JOB 37.1987. 39-50; KislingerE, Michael
III — Image and Reality / / Eos 75. 1987. 389-400; Karlin-Hayier P. Imperial
Charioteers Seen by the Senate or by the Plebs / / Byzantion 57. 1987. 326-351.
При дворе Константина VII Багрянородного 155
завершился, поддержать ту или иную его сторону «Константин» не стре-
мится. Так, Игнатий окружен «свитой добродетелей» (р. 276.12—13), а Фо-
тий — это мудрейший учитель и наставник царских детей (р. 276.17; 277.1).
Более усложнен и глубже раскрыт образ кесаря Варды: первоначально его
взаимоотношения с Василием описываются беспристрастно, он даже пред-
видит восхождение Василия на престол. Затем происходит перемена: Варда
завидует Василию, он недоволен его растущим влиянием при дворе; кесарь
ведет себя высокомерно и внушает окружающим страх.
П. Александер предполагает, что труд «Константина» — это первый
дошедший до нас полностью образец возрожденного в Византии светского
жизнеописания.21 Возрождение этого жанра исследователь связывает с тра-
дицией «императорской похвальной речи», каноны которой были сформу-
лированы еще ритором Менандром, а воплощены такими позднеримскими
авторами, как Евсевий в его житии Константина (см. т. 1, гл.7А) и Прокопий
Газский в его энкомии императору Анастасию I.22 Однако «Константин» не
подражает ни одному из этих авторов. Энкомий Прокопия—это речь, обра-
щенная к императору и содержащая абстрактную похвалу — имена и исто-
рические факты упоминаются редко. Речь изобилует учеными сравнениями
(герой уподобляется Аристиду, Киру, Агесилаю и т. д.), но самое главное —
в ней нет и следа нравственного состязания героя и антигероя, которое со-
ставляет основу «Жизнеописания Василия». Не более плодотворны попыт-
ки Александера найти промежуточные звенья между римскими образцами
светского жизнеописания и трудом «Константина»: случайное сходство от-
дельных фраз «Жизнеописания Василия», агиографических текстов и над-
гробной речи Льва VI говорит лишь о существовании ряда традиционных
выражений или, как максимум, о знакомстве «Константина» с предшеству-
ющей литературой. Общность случайных фраз не должна затенять корен-
ных отличий «Жизнеописания Василия» от предшествующей традиции, его
своеобразия. Конечно, в труде «Константина» соблюдены некоторые каноны
«императорской похвальной речи», установленные Менандром, но как пане-
гиристу восхвалять императора, не упоминая о его внутренних мероприяти-
ях и военных походах?
Автор «Жизнеописания» — интеллектуал X в. К античному наследию
он относится еще осторожно. Он особо подчеркивает, что Василий был вос-
питан отцом и не нуждался ни в кентавре Хироне (наставнике Ахилла), ни
в законодателе Ликурге, ни в Солоне (р. 220.4). И вправду, воспитание ге-
роя включает именно средневековые ценности: благочестие, почтительное
отношение к родителям, повиновение властям и сострадание нуждающимся.
21 Alexander Р. Secular Biography at Byzantium / / Speculum 15. 1940. 197 (пе-
репечатано в его History, pt. I).
22 Издание с франц, переводом: Procope de Gaza. Priscien de Cesaree. Panegyriques
de 1’empereur Anastase ler. Bonn, 1986. 2-51.
156
Глава седьмая
Отрицательный герой Михаил, напротив, сравнивается с мифическим Дио-
нисом. Вполне в духе агиографической литературы «Жизнеописание Васи-
лия» изобилует чудесами: как-то раз, когда малолетнего Василия оставили
в поле, величественный орел стал парить над ним, осеняя младенца распро-
стертыми крылами (р. 218.13-18). Игумен монастыря св. Диомида видит
сон, предвещающий восшествие Василия на престол; сначала он отказыва-
ется верить «пустому видению», но сон повторяется три раза (р. 223.14-
224.6). Другой монах узнает в Василии будущего императора, когда тот
входит в церковь св. Андрея в Патрах (р. 226.11-23). Мать Василия видит
во сне огромный золотой кипарис, на котором сидит Василий (р. 225.17-21).
Человек верхом на коне пытается убить Василия, но промахивается, копье
вонзается в землю, конь отскакивает и срывается в пропасть, убийца па-
дает и погибает (249.15-19). Затем автор повествует об архиепископе, по-
сланном крестить Русь: «варвары» отказываются верить во Христа, и архи-
епископ, помня о трех отроках в пещи огненной (распространенный сюжет
в гимнографии), бросает в огонь Священное Писание. Огонь тут же гаснет,
а книга остается невредимой (р. 344.11-17). Автор приводит и другие пред-
сказания и пророческие сны.
В «Жизнеописании Василия» отражаются не только «общесредневеко-
вые» тенденции, но и темы, актуальные для Византии середины X в., когда
социальная пропаганда была сосредоточена вокруг аграрного законодатель-
ства и защиты бедноты. В духе идеологии X в., глубоко окрашенной в тона
христианской этики, «Константин» изображает своего героя заступником
нуждающихся. Основная цель Василия — социальный мир: могуществен-
ные не должны притеснять слабых, а бедным, в свою очередь, не следует на-
носить обиды богатым. Динату подобает помогать бедняку, а бедняк должен
почитать дината как отца и благодетеля (р. 315.17-21). Политика Василия
оказывается успешной. «Слабые члены бедняков окрепли, — утверждает
панегирист, — ибо император дал возможность каждому в безопасности воз-
делывать свое поле и выращивать свой виноградник, и никто не смел лишать
бедняка доставшихся ему по наследству олив и смоковниц» (р. 258.17-20).
Итак, если верить «Константину», Василию удалось совершить то, что
оказалось не по силам современникам его жизнеописателя — решить аграр-
ный вопрос. Пошел ли Василий по тому пути, который впоследствии избрал
Роман I, или он предпринял более эффективные меры? «Константин» объ-
ясняет успех своего героя следующим образом: во-первых, Василий предо-
ставляет высшие должности «лучшим людям»; эти люди честны, они не берут
взяток и ставят превыше всего правосудие — это они не разрешают богатым
творить беззакония над бедными (р. 257.21-258.5). «Константин» восхва-
ляет судебную реформу Василия, позволившую крестьянам обращаться за
помощью в суды Константинополя. Принимая участие в рассмотрении исков
крестьян, Василий заступается за пострадавших от податных чиновников.
Император приказывает упорядочить налоговые протоколы и переписать их
При дворе Константина VII Багрянородного 157
большими буквами, дабы крестьяне могли их прочесть. При Василии I жи-
тели провинции освобождаются от налогов и возделывают оставленные на-
делы соседей, не уплачивая за это никаких податей (р. 348.2-6). Налоговых
чиновников, стремящихся повысить налоги, писатель подвергает критике
(р. 346.8-9).
Картина безоблачной жизни деревни далека от действительности, но
очень показательна для программы, сформировавшейся в окружении Кон-
стантина VII. Эта программа отличалась от политического курса Романа I:
ответственность за обнищание крестьянства Роман возлагал на провинци-
альных магнатов, забиравших себе земли обедневших соседей. Константин
(или его единомышленник), напротив, обвиняет должностных лиц, в первую
очередь податных чиновников. По его мнению, чтобы решить аграрный во-
прос, следует не ограничивать растущее влияние провинциальной аристо-
кратии, а реформировать государственный аппарат.23
«Жизнеописание Василия» — светский панегирик нового типа. Хотя
оно и соответствует некоторым нормам, установленным Менандром для
императорской похвальной речи, оно значительно отличается от известных
нам позднеримских императорских панегириков. Рассуждать о степени
зависимости этого памятника от плутарховского жизнеописания Нерона
было бы напрасной тратой времени — это жизнеописание утрачено. Труд
«Константина» принадлежит литературе X в.: его политическая и социаль-
ная проблематика актуальна для эпохи господства Македонской династии;
художественные принципы «Константина» сформировались в контексте ви-
зантийской историографии и риторики IX и начала X вв. Автор отказывается
от анналистического принципа Феофана и разрабатывает памфлетный стиль
Никиты Пафлагонянина. Замена физического столкновения нравственным
противостоянием главных героев знаменует новый этап в технике создания
художественных образов.
В. Продолжатель Феофана и «Книга царей»
Theophanes Continuatus / Ed. I. Bekker. Bonn, 1838; Josephus Genesius.
Regum libri quattior I Ed. A. Lesmuller-Werner. Berlin, New York, 1978
В рукописи Vat. Gr. 167 первой половины XI в. список «Жизнеописания
Василия» составляет пятую книгу сочинения анонимного Продолжателя
Феофана.24 Скорее всего (как предположил И. Шевченко) первые четыре
23 Каждан А. П. Из истории византийской хронографии. 1. О составе так назы-
ваемой «Хроники Продолжателя Феофана» / / ВВ 19. 1961. 85 и след.
24 Русский перевод Я.Н.Любарского: Продолжатель Феофана. Жизнеописания
византийских царей. СПб., 1992. См. также Hirsch Б. Byzantinische Studien. Leipzig,
1876. (Перепечатано Amsterdam, 1965). 1175-302; Nickles H.G. The Continuatio
Theophanus // ТАРА 68. 1937. 22-27.
158
Глава седьмая
книги этого труда были написаны уже после того, как было создано «Жиз-
неописание». Сочинение Продолжателя Феофана открывается коротким
обращением к «мудрейшему императору» — к Константину VII, одной из
заслуг которого названо возрождение прошлого, интерес к истории. Ав-
торство хроники анонимный писатель приписывает самому Константину:
его собственная рука служила императору лишь орудием (буквально: “по-
мощью”). Ни эта лесть, ни загадочная (испорченная?) фраза предисловия,
в которой Константин назван ’’внуком Феофана” (исправить на «Василия
I»?), ни отдельные лексические параллели между сочинением Продолжа-
теля Феофана и другими трудами, созданными в окружении Константина
VII — все это не может подтвердить принадлежности хроники просвещен-
ному императору.25 Автором сочинения был анонимный интеллектуал при
дворе Константина VII.
В предисловии историк напоминает читателю, что «блаженный Феофан»
довел свою хронику до конца правления Михаила I. Сам же он, — утверж-
дает писатель, — продолжит труд Феофана, начнет повествование со Льва
V (813-820) и завершит его рассказом о подлом Михаиле III.
По содержанию и цели труд Продолжателя Феофана близок хрони-
ке, носящей название (заглавие помещено в начале второй главы) лер1
PaoiXercov — «Книга царей».26 Автором хроники, по общему мнению, счи-
тается Генесий, хотя единственный список этого сочинения (Cod. Lips. 16.
XI—XII вв.), был первоначально анонимным. Имя TENELIOY добавлено
recenti mana над латинским заголовком, автор которого еще не знал об
этом «исправлении».27
Имя Иосифа Генесия возникает также и в предисловии к хронике Иоанна
Скилицы. Хронист упоминает его в ряду плохих историков, которые не по-
следовали по верному пути Феофана, а писали каждый на собственную тему
(oiKeiav wi60£oiv): один хвалил императора, другой поносил патриарха (здесь
назван по имени Никита Пафлагонянин), третий превозносил друга. Однако
совсем не обязательно, что Скилица имел в виду «Книгу царей» — возмож-
но, речь идет об утраченном тексте. Это тем более сомнительно, посколь-
ку «Книга царей», как и сочинение Продолжателя Феофана, не посвящена
25 О принадлежности хроники Константину см.: Signes Codoner /. Algunas
consideraciones sobre la autoria del Theophanes Continiiatus / / Erytheia 10. 1989.
27. Впрочем, в конце статьи Signes признает, что его выводы “solo parcialmente
correctos”, что бы это ни значило.
26 Немецкий перевод: Lesmuller-Werner A. Byzanz am Vorabend neuer Grosse.
Wien, 1989; текст с новогреч. переводом Д. Цунгаракиса: Тоюцф Teveoiog, Hcpi
paoiXeiwv. ’AGrjvai, 1994. См. также: Wdschke G. Genesios / / Philologus 37. 1878.
255-75.
27 Штейнманн Ф. Вопрос о личности автора «Книги царей» Генесия / / ВВ
21. 1914. 37-39. “Auch dieses unter den Namen des Genesios laufende Werk ist in
Wirklichkeit ein Anonymus” — утверждает А. Лезмюллер-Вернер (Byzanz... 13).
При дворе Константина VII Багрянородного 159
какой-либо частной теме; ни похвала императора, ни поношение патриарха
нс составляют центральной задачи этого труда.
Итак, об авторе «Книги царей» ничего не известно. Гипотеза Ф. Гирша
(эта версия упоминается во вступительной статье Цунгаракиса), согласно
которой Иосиф Генесий был потомком армянского аристократа Константина,
современника Михаила III, совершенно безосновательна.28 С уверенностью
можно утверждать лишь то, что анонимный автор принадлежал к близкому
окружению Константина VII. Сочетая в кратком предисловии стихи и прозу,
«Генесий» сообщает, что он создал свое сочинение «с усердием и прилежа-
нием» по указанию Константина, сына Льва Мудрого. Как и Продолжатель
Феофана, писатель ставит перед собой цель рассказать о предшественниках
царей Македонской династии.
Содержание обоих сочинений сходно, но «Генесий» утверждает, что со-
бытия, о которых он рассказывает, не описаны ни в одной книге. В связи
с этим Гирш предполагает, что источником Продолжателя Феофана послу-
жил именно труд «Генесия».
Основная тема «Жизнеописания Василия» — противопоставление Васи-
лия и Михаила III. Продолжатель Феофана и «Генесий» развивают эту тему
и описывают целый ряд порочных императоров — от Льва V до Михаила III.
Художественная функция этих героев — подчеркнуть достоинства Василия.
В «Книге царей» рассказ о правлении Василия — параллельный источник
к труду «Константина» — занимает относительно небольшой объем (par.
29-42, или 11 страниц). Глава о Феофиле в два раза длиннее его, а рассказ
о Михаиле — в два с половиной раза. Продолжатель Феофана вводит Ва-
силия только в конце последней главы. Упоминая о начале карьеры импе-
ратора, писатель ссылается на «посвященный ему исторический труд», т. е.
на «Жизнеописание». Над восхвалением Василия в обеих хрониках преоб-
ладает осуждение (psogos) его предшественников. «Генесий», безусловно,
превозносит Василия: он провозглашает, что его власть от Бога (р. 80.86),
награждает его эпитетом «величественный» (цеуаХоорудс;), который напо-
минает о «природном величии» плутарховского Цезаря (Pint. Caes. 58.2).
Эпитет усиливается риторическим повторением: величествен не только
владыка (используется архаический термин dva£), величественны и его де-
яния (р. 91.28-29). Однако основное внимание «Генесия» сосредоточено на
отрицательных качествах царей Аморийской династии.
Продолжатель Феофана начинает свой труд с описания внешности
Льва V Армянина: царь выглядел внушительно, обладал немалым ростом,
«казался» благочестивым в речах (р. 6.20-7.1). Слово «казался» (Зокооута)
очень существенно: писатель тут же ставит под вопрос собственное утвер-
ждение. Так, он с очевидным удовольствием рассказывает о том, как Лев,
28 О Константине (Маниаке) Армянине см.: Karlin-Hayter Р. Etudes sur les deux
histoires du regne de Michel III // Byzantion 41. 1971. 484-496.
160
Глава седьмая
будучи еще военачальником, убежал от арабов, предав им (лробоб^ — глагол
подобран искусно: читатель ожидает, что речь пойдет о людях) войсковую
казну, и был сурово наказан: после бичевания («по спине и груди»,-- под-
черкивает автор) он был осужден «на вечное изгнание» (р. 11.12-12.6).
Писатель подразумевает ссылку, но эпитет au5iog имеет богословскую кон-
нотацию: в книге Апостольских установлений он употребляется для обозна-
чения вечной кары. Мотив измены и неблагодарности повторяется в рас-
сказе о Льве V несколько раз: император предает Вардания, затем Михаила
I. Наконец, автор вводит героя, который укоряет Льва за предательство по
отношению к благодетелю. Другой порок Льва — это жестокость (автор
вводит риторический оборот (Ьцбтт|Т1 ouvipacpeu; кой аурютцт! ектрсирви; — р.
12.15-16), но самый тяжкий из его грехов — нечестие. Продолжатель Фе-
офана возмущенно рассказывает о переговорах Льва с болгарами, которым
царь позволил клясться не именем Бога и Богородицы, а на собаках и других
нечистых предметах (р. 31.10-19).
В «Книге царей» Лев V наделен теми же основными чертами, но повес-
твование «Генесия», как правило, более кратко и менее образно. Типичный
пример составляет рассказ о венчании Льва на царство: собираясь возло-
жить на него корону, патриарх Никифор ожидал, что коснется мягких волос,
а обнаружил шипы и колючки, которые как иглы вонзились в его руку и при-
чинили боль (Theoph.Cont., р. 29.8-13); Генесий ограничивается кратким
сообщением: Никифор ощутил боль, как будто ему в руку впились шипы
и колючки (Gen., р. 12.63-64).
В рассказе Продолжателя Феофана о Льве V примечательна одна особен-
ность. Писатель не боится говорить о положительных сторонах правления
этого императора: Лев обучал солдат, строил города и вел победоносные
войны. Писатель приводит слова патриарха Никифора (жертвы Льва!), ут-
верждавшего, что император, несмотря на свое нечестие, заботился о под-
данных, не был охвачен низменной скупостью, стремился к справедливости,
распределял должности по заслугам, а не за деньги (Theoph. Cont., р. 30.8-
22). «Генесий» более краток в общей оценке благодеяний Льва и в передаче
слов Никифора, но при этом он более подробно, нежели Продолжатель Фе-
офана, пересказывает анекдот о том, как Лев наказал синклитика, который
изнасиловал женщину (Gen., р. 14. 15-31).
К Михаилу II оба хрониста испытывают даже большее отвращение, чем
ко Льву. Продолжатель Феофана особо осуждает иконоборческую политику
Михаила (писатель даже называет ее «войной против христиан» — р. 48.3-
5), хотя в действительности Михаил более сдержанно относился к иконопо-
читателям, чем Лев. Другие пороки Михаила II — неумеренность, неблаго-
дарность, алчность, неграмотность. Продолжатель Феофана с презрением
отмечает, что Михаил, человек низменного происхождения, хорошо разби-
рался в свиньях, лошадях, ослах, мулах, овцах и коровах (р. 43.18; 44.5-9).
Тема лицемерия лишь слегка затронутая в главе о Льве V, выступает здесь
При дворе Константина VII Багрянородного 161
на передний план: Михаил обещает восстановить иконопочитание, ио отка-
пывается исполнить обещание, ссылаясь на то, что мы бы сейчас назвали
свободой вероисповедания (р. 47.20-23). Для Продолжателя Феофана по-
лиция императора есть не что иное, как лукавство.
Образ Феофила тоже обрисован в мрачных тонах. Он тиран, иконобо-
рец, несправедливый император (р. 104.15), лишь притворно стремившийся
к справедливости (р. 84.1-4); он держался надменно и хвалился военной
доблестью, но был разбит во всех восемнадцати войнах и ни разу не воздвиг
трофея (р. 139.10-11). «Ненавистным Богу» называет его «Генесий» (Gen.,
р. 43.92). Однако Продолжатель Феофана неожиданно отмечает, что этот
<а косневший иконоборец почитал Богородицу и каждую неделю ходил в Ее
храм во Влахернах (р. 87.9-12). Кроме того, он одобряет и то, что Феофил
возводил новые здания.
Образ Феодоры, восстановившей иконопочитание, был в Византии
всегда положительным: императрица была причислена к лику святых.
Продолжатель Феофана называет ее «боголюбивой» и «христолюбивой»
(р. 149.17; 153.10). Но даже и она не избегает осуждения придворных
историков Константина VII: Феодора чрезмерно любила своего мужа, ере-
тика Феофила, и пыталась молитвами добиться его спасения. «Генесий»
объясняет этот поступок «безрассудной (или безумной) любовью к мужу»
(еще с позднеримской эпохи слово qnXav8pia приобрело и другое, отрица-
тельное значение: «страсть к мужчинам»). Рассказ о торговом корабле
Феодоры тоже не служит для восхваления царицы. Образ императри-
цы, которая после убийства ее советника Феоктиста мечется по дворцу
с распущенными волосами и оглашает его рыданиями (Theoph. Cont., р.
171.5-16), обрисован, вероятно, не без скрытой насмешки: чрезмерное
проявление скорби не соответствовало норме пристойного поведения.
"Генесий” опускает эту сцену: он лишь равнодушно отмечает, что Фео-
лора была изгнана из дворца.
Обличение Михаила III полностью заимствовано из «Жизнеописания Ва-
силия»: император безумен и тщеславен, он без ума от «театра» и скачек;
Михаил — пьяница, он расточает казну и бежит с поля боя, — сообщают
оба автора. Между тем, завершая главу о Михаиле, Продолжатель Феофана
напоследок все же решает рассказать о нем что-то достойное похвалы -так
он вспоминает о диске, потире и золотом поликандиле (общим?) весом в 60
литр (р. 210.19-211.5).
Рядом с Михаилом историки изображают его дядю и любимца кесаря
Варду, который, по словам «Генесия» не только внес беспорядок в управле-
ние империей, но попытался подчинить себе и Церковь (Gen., р. 70. 77-78).
()ба хрониста обвиняют его в высокомерии и подробно повествуют о знаме-
ниях, предвещавших его грядущую гибель. Тем не менее оба автора не умал-
чивают о положительной роли Варды в реформе образовательной системы
(Theoph. Cont., р. 185.7-8; Gen., р. 69.53-57).
Ь I.IK 1989
162
Глава седьмая
Предшественники Василия — герои отрицательные, но время отъявлен-
ных негодяев уже прошло, и хронисты, особенно Продолжатель Феофана,
пытаются смягчить негативную характеристику зачатками объективности,
вводя положительные оттенки. Не менее важным новшеством становится
стремление писателей к «психологизму». Под «психологизмом» мы пони-
маем способность автора прослеживать умственную деятельность персо-
нажей и объяснять мотивы их поведения. Герои Продолжателя Феофана
думают, размышляют, рассчитывают. Так, писатель отмечает, что Лев V не
отличал тяжких (смертных) грехов от легких заблуждений (Theoph. Cont.,
р. 25.22). Повествуя о кесаре Варде, автор сообщает, что кесарь был одер-
жим жаждой (ёрах;) царской власти. Упомянув об этой страсти, писатель
пытается описать ее: это было, утверждает он, — не простое (оик dyewf|(;),
обыкновенное чувство, которое возгорается лишь по временам и может
быть сдержано разумом, а гибельная страсть, с которой непросто совладать
(р. 168.5-8).29 Когда Михаил II узнает о восстании Фомы Славянина, он от-
правляет против мятежников небольшое войско, предполагая, что опасность
преувеличена слухами (р. 55.14-15). Повествуя о том же Михаиле, Про-
должатель Феофана отмечает, что царь, покончив с врагами, должен был
искать милости Божией и совершать благодеяния. Император же, напротив,
стал творить беззакония, полагая, будто не Бог, а сам он избавил себя от
опасности (р. 78.4 — 8). Вероятно, наиболее показательным примером яв-
ляется рассказ о войне Михаила I с Крумом: Михаил избегает битвы, исход
которой неясен, а его военачальник Лев Армянин убеждает его, что импе-
ратору ромеев не подобает бежать от врага. Лев так поступил, — добавляет
Продолжатель Феофана, — не потому, что заботился о верном и полезном
решении; его помыслы были нечисты — он стремился захватить царскую
власть (р. 14.20-22).
Для «Генесия» подобные робкие попытки постичь внутренний мир геро-
ев и раскрыть мотивы их поступков не характерны. К примеру, рассказы-
вая о победе Крума над Михаилом I, этот автор сообщает, что император
помышлял о перемирии, но хан вел себя по-варварски надменно и не шел
на уступки и тогда Лев был вынужден (егапуетаО дать сражение (Gen., р.
10.7-11). Мотив измены исчезает.
Продолжатель Феофана не ограничивается объяснением мотивов отде-
льных поступков персонажей, а затрагивает общую проблему исторической
причинности (ата): «Лишь объяснение причин события может служить для
назидания... Не знаю, как может быть полезен исторический труд, не рас-
крывающий причин» (Theoph. Cont., р. 21.19-22.2). И еще: «тело истории,
29 Фраза не совсем понятна: во-первых, что значит dyewpg? Основное его значе-
ние «низкорожденный» не подходит по контексту — может быть, здесь оно означает
«не рожденный», т.е. природный? Во-вторых, к чему относятся слова ov ката тоо<;
аХХоис;- к другим («обычным») желаниям или к другим людям?
При дворе Константина VII Багрянородного 163
нс объясняющей причин событий, пусто и бессильно» (р. 167.18-19). Ко-
нечно, разъяснения Продолжателя Феофана часто наивны: так, за причину
писатель может принять простое предсказание, укрепляющее боевой дух
в одном лагере и вносящее смятение в другой. Однако в одном исключи-
тельном случае автор приближается к социально-экономическому истолко-
ванию фактов: нападение испанских арабов на Крит было обусловлено, по
словам историка, их бедностью и ростом населения: они были вынуждены
начать войну из-за избытка людей и недостатка еды (р. 74.5-6).
Отказ от погодного принципа изложения в «Жизнеописании Василия»
мог быть следствием его жанровой принадлежности: по жанру это зерцало
царей. Сочинения Продолжателя Феофана и «Генесия», напротив, являют-
ся хрониками, примыкающими к «Хронографии» Феофана Исповедника,
которого Продолжатель открыто признает своим предшественником. Тем
не менее структура обеих хроник существенно отличается от композиции
«Хронографии» Феофана.30 Труд Продолжателя делится на четыре книги,
каждая из которых обладает композиционным единством (имеет сюжет) —
от благополучного начала к гибельному концу, предреченному, как правило,
заранее. Писатель нарушает временную последовательность в изложении
и выстраивает сюжетно-тематическое повествование. Отказ Продолжателя
Феофана от хронологического строя становится очевиден, если сравнить его
рассказ о Михаиле I с соответствующим эпизодом «Книги царей». Порядок
изложения событий у «Генесия» (р. 6.88-1) определяется их временной
последовательностью: Лев V вступает во дворец, Михаила насильно по-
стригают и вместе с его супругой помещают в церковь Богородицы, называ-
емую Фарос. Лев сохраняет им жизнь, но заключает Михаила в монастырь
и разлучает его с женой и детьми (одного из которых, Игнатия, оскопляет).
Повествование Продолжателя Феофана имеет более сложную композицию:
упомянув о том, что Михаил и его семья были отправлены в Фарос (Theoph.
Cont., р. 19.15-17), писатель делает отступление, в котором дает этимоло-
гию этого названия и объясняет, что константинопольский Фарос отлича-
ется от александрийского. Сообщение о ссылке Михаила на остров Плату
тоже сопровождается экскурсом о судьбе его сыновей Евстратия и Никиты
Игнатия. Нарушая хронологический порядок и забегая вперед, Продолжа-
тель Феофана отмечает, что Михаил прожил еще 32 года (р. 20.1 -2). Расска-
зав о заточении в монастырь жены Михаила, автор возвращается к смерти
царя и сообщает, что его сын Евстратий пережил отца на пять лет, а дру-
гой сын, Игнатий, стал константинопольским патриархом и был погребен
в монастыре Сатира: далее следует этимология этого названия. Рассказ за-
вершается ремаркой, свидетельствующей о сознательном отказе автора от
хронологического строя: «все это произошло не в то время, а значительно
30 Любарский Я. Н. Наблюдения над композицией «Хронографии» Продолжате-
ля Феофана / / ВВ 47. 1988. 70-80.
164
Глава седьмая
позже» (р. 21.13—14). Prolepsis — обычный прием Продолжателя Феофана:
протоспафарий Фотин, — сообщает автор, — был прадедом Зои, будущей
августы, стяжавшей венец святости (76.9—11). Арабы имели успех в южной
Италии до тех пор. пока на престол не взошел Василий — но об этом речь
пойдет позже, в истории, посвященной Василию (р. 83.12-16).
Композиция книги, посвященной Михаилу II, тоже свидетельствует об
отказе автора от строгой хронологической системы. Книга начинается рас-
сказом о воцарении Михаила (р. 40-42). Затем следует отступление в прош-
лое — жизнеописание Михаила до восшествия на престол. Начиная это
отступление, автор указывает, что речь пойдет об отечестве царя (р. 42.7),
а завершая — что возвращается к основному рассказу (р. 49.17-18). Об
иконоборческой политике императора упоминается лишь мимоходом, а рас-
сказ о восстании Фомы Славянина, наоборот, несоразмерно растянут (26
страниц из 44). Начиная его, историк заявляет, что «в то время» (р. 49.20)
вспыхнула междоусобная война, и сразу же обращается к происхождению
Фомы. Заметив, что все ненавидели Михаила за его приверженность ереси,
Продолжатель Феофана приступает к описанию мятежа. В середине расска-
за автор делает отступление и повествует о Григории Птероте, оскорбившем
императора и сосланном на остров. Конец длинного рассказа о Фоме четко
отмечен: «так завершился мятеж Фомы» (р. 71.15-16). В следующем эпизо-
де речь идет о нападении арабов на Крит, совершенном «во время восстания
Фомы» (р. 74.14-16). Конец этого эпизода тоже отмечен: «вот как критяне
были разлучены с христианами» (р. 78.1-3). Рассказав о женитьбе Миха-
ила на Евфросинии, автор вновь обращается к подчинению арабами Крита,
а затем повествует о том, как под властью арабов оказалась Сицилия. Книга
завершается кратким изложением событий: Михаил не пожелал отказаться
от войны с Богом, вел войну с арабами (борьба с Фомой рассматривается
как часть антиарабской кампании), а Далмация стала независимой (это со-
бытие не упомянуто в основном тексте). Краткое содержание подчеркивает
сюжетно-тематический подход историка.
Продолжатель Феофана стремится показать, что он «владеет» своим рас-
сказом. Повествование изобилует перекрестными ссылками: «как я расска-
зал ранее», «как я объяснил в предыдущей главе», «возвратимся к основному
рассказу» и т. д. В «Книге царей» такие ссылки встречаются реже (например:
р. 9.94; 73.66; 81.16-17). Как мы уже видели, Продолжатель Феофана часто
отмечает конец эпизода особыми итоговыми ремарками: «таков рассказ об
Амории», «вот к какому бедствию привело их нападение», «вот как умер
Феофил». Перекрестные ссылки и итоговые ремарки еще раз показывают,
что структурной единицей рассказа является уже не год, а событие, и что
тематический принцип изложения соблюдается сознательно.
Книги Продолжателя Феофана состоят их меньших по объему закон-
ченных эпизодов, имеющих собственный сюжет. Таков, к примеру, рассказ
о том, как Феодора чествовала иконы вопреки запретам царственного супру-
При дворе Константина VII Багрянородного 165
гл. Повествуя о неповиновении царицы, писатель с удовольствием вдается
в подробности: Феодора держала иконы в ларце и брала их в руки. Ее доче-
ри ей подражали, и когда Пульхерия, еще маленькая девочка, поцеловала
ларец, она привлекла внимание к тайному обряду. Шут, зайдя как-то раз
к императрице, заметил иконы и спросил Феодору, что это такое. Та отве-
тила, — простым языком, как подчеркивает автор, — что это ее любимые
куклы (vivia), и за столом шут рассказал Феофилу о «куклах матушки». Им-
ператор тут же встал, направился к жене и обвинил ее в идолопоклонстве.
11а это Феодора кротко ответила, что шут видел в зеркале лица служанок
(р. 90-92). В «Книге царей» этой новеллы нет.
Оба хрониста — яркие представители своего круга: оба проявляют ин-
терес к древности, вновь и вновь обращаются к античным мифам, истори-
ческим событиям и поговоркам, оба обнаруживают знакомство с риторикой.
Так, у Продолжателя Феофана можно найти изящную словесную игру. При-
мером послужит рассказ о ссоре между юным Михаилом и фаворитом его
матери Феоктистом (Theoph. Cont., р. 169.4-10): у Михаила был учитель
(пшбаусоубс;), по словам писателя, совершенно неученый (dvaycoyo^) и им-
ператор повелел Феоктисту почтить его высоким титулом (dvayayeiv). Фе-
октист отказался потакать прихотям императора (apeoKBiv dpeoKeiaiq) и от-
ветил, что государством подобает управлять с достоинством (ena^icog), а не
недостойно (ava^icog).
Особо важно отметить, что и в системе образов, и в словесных оборотах
оба хрониста (особенно Продолжатель Феофана) выходят за рамки учеб-
ников риторики. Они не пуристы, избегающие современной терминологии
и боящиеся простонародных выражений. Так, Продолжатель Феофана рас-
сказывает (р. 199.17-20), что Михаил III, встретив на улице женщину (одну
нз негодных торговок) повелел ей пригласить его в дом и угостить простым
(niwpd)8r|g31) хлебом и сыром (aoPeoTdwpov 32) — «по его словам», — ого-
варивает писатель. Оба слова, употребленные Михаилом, простонародные.
Гак же поступает и «Генесий». Описывая борьбу, он применяет местный,
как он утверждает, термин rcoSpe^av для обозначения ловкого приема
(78.27-28). Слово, несомненно, славянского происхождения (podraziti оз-
начает «толкнуть»).
Материализация метафоры тоже не является традиционным риториче-
ским приемом. Продолжатель Феофана описывает разгневанного Феофила:
император, по его словам, был вне себя, кипел, будто раскаленный огнем,
и велел (ёбвТто — глагол имеет и другое значение, «нуждался») дать ему хо-
лодной воды от растаявшего снега (р. 131.16-18). Слова «кипеть» и «огонь»
щесь употреблены метафорически, но им противопоставлены относящиеся
31 Koukoules (Bios. 1952. 5. 21, п. 3) со ссылкой на Птохопродрома (3.316).
32 Koukoules (Bios. 5.32 и 330) со ссылкой только на Продолжателя Феофана
и соответствующий пассаж Псевдо-Симеона (Theoph. Cont., р. 661.3-4).
166
Глава седьмая
к материальному миру растаявший снег и холодная вода. Материализация
метафоры идет и дальше — хлебнув воды, Феофил почувствовал себя плохо
и умер. Другая «устойчивая» метафора вводится для описания первой по-
беды Фомы: по словам писателя, он поглотил часть побежденного войска,
как жаждущий пьет воду (р. 55.16). Образ пчел распространен в византий-
ской литературе, но Продолжатель Феофана преобразует избитое сравнение
в яркий образ. Писатель приводит слова военачальника Мануила, призыва-
ющего воинов спасти окруженного Феофила. «Устыдитесь пчел, — возгла-
шает он,-- которые летят за своей маткой (по-гречески это слово мужско-
го рода), окрыленные (букв, «облаченные» — PoXXopEvat) любовью к ней
(р. 117.4-5). Сравнение приобретает и другой смысл благодаря игре слов:
глагол РаХАхо значит «падать»: Мануил, очевидно, имел в виду, что воины
должны быть готовы пасть на поле брани. И все бы хорошо, но в конце эпи-
зода Продолжатель Феофана, к сожалению, нарушает стройность образа
и вводит банальное сравнение: воины, говорит он, нападали на врага «как
львы».
И «Книга царей», и труд Продолжателя Феофана — образцы новой хро-
нографии, внимание которой сосредоточено не на отсчете времени, а на об-
разах исторических героев. Эти сочинения обладают более стройной компо-
зицией, чем погодная хроника Феофана. Их авторы близки по политическим
взглядам и художественным методам, но различаются по уровню литера-
турного мастерства. Кто из них ближе к оригиналу — мы не знаем, но Про-
должатель Феофана, несомненно, лучший рассказчик, нежели «Генесий».
С. Красноречие в стихах и прозе
Новая хронография стала, вероятно, высшим достижением византийс-
кой словесности середины X в., но литературное наследие придворных пи-
сателей Константина VII хрониками и научными трактатами не ограничи-
вается. Император претендовал на роль интеллектуала (и, возможно, был
им), а это создавало предпосылки для появления разного рода риторических
сочинений.
Одним из самых плодовитых риторов середины X столетия стал Феодор
Дафнопат, высокопоставленный чиновник при Романе I33 и эпарх Конс-
тантинополя при Романе II. Дафнопат известен как автор писем, как офи-
циальных (к папе римскому, эмиру Египта, к Симеону Болгарскому), так
и личных. Некоторые из них представляют собой дипломатические и бого-
словские трактаты.34 Феодору принадлежат и агиографические сочинения
33 О Дафнопате как императорском секретаре см.: Darrouzes L Un recueil
epistolaire byzantin // REB 14. 1956. 117.
34 Thdodore Daphnopates. Correspondance / Ed. I. Darrouzes, L. G. Westerink.
Paris, 1978.
При дворе Константина VII Багрянородного 167
(жития Феофана Исповедника [BHG 1792] и Феодора Студита [BHG 1755],
мученичество святого Георгия [BHG 674], неизданный энкомий святой Вар-
варе [BHG 218d], а также речи35 и образцы литургической поэзии.36 Фео-
дор составляет собрание выдержек из гомилий Иоанна Златоуста (PG 63.
567-902 )37 — труд, характерный для энциклопедизма эпохи Константина
VII. Сохранилось несколько речей, принадлежность которых Дафнопату вы-
зывает сомнения: анонимная речь, посвященная мирному договору с болга-
рами 927 года38, приложение к речи о перенесении плащаницы из Эдессы,
приписываемой Константину VII39, и историческое сочинение, вызвавшее
критику хрониста Скилицы. Это сочинение, вероятно, можно отождествить
с заключительной частью труда Продолжателя Феофана, примыкающей
к “Жизнеописанию Василия” и к истории правления Льва VI, Константина
VII и Романа I (заимствованной из хроники Логофета — см. ниже). Этот
раздел посвящен периоду с 948 по 961 год.40 Его автор — современник, иг-
равший деятельную роль в политической жизни Константинополя: писатель
перечисляет всех эпархов столицы за этот период (а среди них и Дафно-
пата), страстно обличает некоего Зонару, мелкого чиновника из ведомства
эпарха, именуя его «чумой и погибелью империи ромеев»; (Theoph. Cont., р.
442.7-8), подробно рассказывает о подготовке к войне с критскими арабами
и описывает монастырь на горе Олимп. Константин VII — любимый герой
писателя: автор подчеркивает (и даже преувеличивает) аристократизм са-
мого императора и его окружения: даже супруга Романа II Феофано, дочь
35 Две речи Феодора Дафнопата // ППС 59. 1910. С. 1-38 (текст) с русским
переводом и комментариями (изд. В. Латышев). В приложении (ППС 59. 1911) —
мученичество св. Георгия.
36 Hannick Ch. Theodoros Daphnopates als Hymnograph / / JOB 35. 1935. 183-
185. Cp. A. Kominis / / AHG 4. 1976. 840. n. 3.
37 PG 63. 567 — 902. См. об этом Haifacher S. Studien liber Chrysostomus-
Eklogen. Wien, 1902. 2-25. Cp.: De Durand M. G. La colere chez s. Jean Chrysostome
/ / Revue des sciences religieuses 67. 1993. 611.
38 Jenkins R. The Peace with Bulgaria (927) Celebrated by Theodore Daphnopates
// Polychronion. Heidelberg, 1966. 287-303. Перепечатано в его Studies, pt. XXI;
Dujcevl. On the Treaty of 927 with the Bulgarians // DOP32. 1978. 217-295; А. Став-
риду-Зафрака (Етаир[8ои-7афрака ’A. 'О dvcowiioc; коуос, ’Ей тр twv BooXyapcov oupPaoEi
11 Bo^avxiva 8. 1976. 343-406) отрицает авторство Дафнопата.
39 Смирнов Я. Слово X века о том, как чтился образ Спаса на Убрусе в Эдессе
// Commentationes philologicae. St. Petersburg, 1897. 209 — 219, с дополнением
в ВВ (5. 1898. С. 358 и след.)
40 О предполагаемом авторе см.: Сюзюмов М. Я. Об историческом труде Феодо-
ра Дафнопата / / ВО 2. 1916. С. 295-302; Шестаков С. П. К вопросу об авторе Про-
должения Феофана / / 2. CIEB. Belgrade. 1929. 35 и след.; Markopoulos A. Theodore
Daphnopates et la Continuation de Theophane // JOB 35. 1985. 171-182. Cp.: Frei
P. Das Geschichtswerk des Theodoros Daphnopates als Quelle der Synopsis Historiarum
dos Joannes Scylitzes / / Lebendige Altertum. Wien, 1985. 345-351.
168
Глава седьмая
простого торговца, наделяется благородным происхождением (р. 458.9).
Внутренняя политика Константина описана в духе «Жизнеописания Васи-
лия». «Император слышал, — повествует историк, — о беззакониях и ли-
хоимстве стратигов, протонотариев, простых воинов и военачальников, от
которых несчастные бедняки страдали в годы правления его названного отца
Романа, и назначил благочестивых и достойных людей, дабы избавить терпя-
щих нужду от тяжкого бремени непосильных налогов (в оригинале игра слов
twv ката Karpov aKaipcov dTcavcfjoecov) (р. 443.13-18). При дворе Константина
VII тяготы бедняков было принято связывать не с присвоением их земель
«могущественными» соседями, а с высокими налогами. Способом облегчить
участь страждущего крестьянства считалось умеренное налогообложение.
Будь то Дафнопат или нет, автор этого сочинения — энкомиаст Константина
VII.41
Личная переписка Дафнопата отражает интерес автора к тем вопросам,
которые привлекали внимание столичных интеллектуалов. В письме к Фи-
лету, митрополиту Синадскому (ер. 29)42, Дафнопат предлагает адресату
два вида пищи: «внешнюю» — плотскую, «которая делает человека полным
и тучным», и «внутреннюю», которая наделяет духовной силой и укрепляет
в благочестии. Под «внешней» пищей подразумевается обмен дарами (Даф-
нопат особо упоминает сушеную рыбу, фрукты из Азии, виноград и т.д.) и их
обсуждение. «Сегодняшний изюм, — пишет Дафнопат неизвестному другу
(ер. 22), — значительно отличается от обычного. Обыкновенные ягоды мел-
ки и либо вяжут рот, либо имеют запах меда, который делает их излишне
сладкими, а мои умеренно сладки, мясисты и имеют форму полумесяца. Их
сок таится под черной кожурой, хотя сама она такая сморщенная, будто
природная влага похищена лучами солнца». В письме к каниклию Евста-
фию (ер. 28) Дафнопат рассказывает, как некий человек, встретившийся
ему у порога его дома, передал ему зайца. Асикрита Василия Урана (ер. 31)
Феодор благодарит за обильное угощение, которое тот послал ему с празд-
ника Брумалий. Поглощение аппетитных даров, безусловно, высмеивается
как обжорство (Xt^veia, а8т|(рау1а), хорошо прожеванные лакомые кусочки
попадают в живот, наименее достойную часть тела. Описание подарков, ко-
нечно же, шуточное — Дафнопат использует глаголы Tiai^etv и npocrcai^Eiv
(ер. 27.2 и 24.15) и говорит об этом лакомстве с прямой насмешкой.
“Внутренняя пища” представляет собой стандартные изъявления друж-
бы и “истинной любви” (ер. 34.9), но Дафнопат зачастую выходит за рамки
избитых и безликих формул. Феодор пишет анонимному другу: «Как только
41 Каждан А. /7. Из истории... . 1. 91-96.
42 Сохранилось небольшое собрание писем бывшего судьи Филета Синадина
(Darrouzes. Epistoliers. 249-259). Филет — необычное имя: возникает вопрос об
отождествлении этих персонажей. Однако бывший судья был другом Никифора
Урана, а значит, его деятельность приходится примерно на 1000 год — на одно или
два поколени позже Дафнопата. Судья мог быть племянником митрополита.
При дворе Константина VII Багрянородного 169
ты прочитаешь тот кондак, который я послал тебе, возврати его как можно
скорее — он мне нужен» (ер. 27. 14-15). Написал ли этот кондак сам Даф-
попат, или интеллектуалы просто делились с друзьями любимыми стихами?
В письмах обсуждаются богословские вопросы, высказываются мнения как
о видимых явлениях, так и о сновидениях. Так, император Роман II видел сон
и просит «патрикия и эпарха Феодора» растолковать его (ер. 15). Дафнопат
отвечает ему придворной лестью: «Твой удивительный сон, о мой сладчай-
ший и возлюбленный всем миром господин, не только превосходит вели-
чием сны других людей, а может сравниться и с видениями пророков» (ср.
16. 3-5). Далее ритор рассуждает о том, что будущее можно предсказать,
исходя из снов, явлений, видений и откровений (1. 15-16), и определяет
каждую из этих категорий, наивысшей из которых оказывается откровение.
Затем Дафнопат предлагает толкование сна, который будто бы побуждает
людей к духовному совершенствованию, и завершает письмо настоятельной
просьбой, чтобы Роман никому не рассказывал о той «тайне», которую он
узрел. В другом письме к Роману II Дафнопат раскрывает символический
смысл (букв, «символы и загадки») добычи императора на охоте, означаю-
щей победу над варварами (ер. 14. 37-38).
Некоторые письма собрания относятся ко времени правления Констан-
тина VII. В письме, обращенном к императору (ер. 12) Дафнопат напоминает
своему адресату, что, следуя царскому приказу, он был вынужден удалиться
в провинцию и жить среди киммерийцев, область которых покрыта «влаж-
ным туманом и мглой облаков» (Одиссея. 11. 14-19), вдали от «лучей твоей
царственности». Означает ли это временную опалу? Как бы то ни было, Кон-
стантин VII все же прибегал к красноречию Дафнопата: в 945 или 946 г. Фе-
одору было предписано сочинить «послание» (или небольшую речь) от лица
Константина Багрянородного по случаю перенесения мощей Григория Бого-
слова. В «послании» есть и такая «скромная» фраза: «Сбросив с себя блеск
императорского достоинства, я облачаюсь в простое бедное платье» (ер. 11.
15-16). При Константине VII, около 956 года, Дафнопат также произносит
две речи: первая из них посвящена Рождеству Иоанна Предтечи и Крести-
теля, а вторая — перенесению руки Иоанна Крестителя из Антиохии. Речи
связаны между собой — они составляют часть единого цикла: во второй
речи Дафнопат заявляет, что он «вновь» намерен говорить о Предтече, но
па этот раз о «другом» празднике (Латышев, с. 17.1-3). Немного позже он
обещает, что поведет речь «не как прежде» о рождестве Иоанна или об от-
сечении его главы, а о его руке.
Говорить о столь возвышенном предмете непросто. В риторическом пре-
дисловии к первой речи Дафнопат объясняет возникшие затруднения (с. 3.
1-8). Даже если бы Иоанн Креститель нуждался в похвалах посредством
мирского красноречия (tcov катсо Xoyojv), эта речь (Х6уо<;) была бы тоже
бессмысленной, поскольку риторика (Хбуос;) не в состоянии служить такой
цели. Более того, Иоанн был удостоен похвалы от высшего и первого Слова,
170
Глава седьмая
а это тоже лишает речь смысла. Даже если бы все красноречие (лад коуос)
слилось в один «громогласный и ясногласный глас» ((pcovq Zap?rp6(pcovo(; kui
peyaXocpcovoq), и его не было бы достаточно для достойной похвалы бого-
вдохновенному (0£бХт|лто(;) Крестителю, чьи деяния невозможно ни постичь
(aXrpna), ни описать (аяер(Хт|7па) (с. 3. 8-13). Словесная игра завершается
выводом: автору лучше вовсе не приниматься за этот труд, ибо он ничтожен
и не способен к такому делу.
Тут тон речи меняется, Дафнопат оставляет риторические тонкости
и прямо сообщает, что «многие» были с ним несогласны, побуждали его со-
ставить речь, посчитали его сомнения неуместными и даже сердились на
него. Поэтому он и решил против собственной воли нарушить молчание
и представить свою речь — которая тут же «скромно» характеризуется как
несовершенная — тем, кто этого желал.
Тема молчания кажется лишь типичным мотивом предисловия, но в дей-
ствительности красной нитью проходит через весь текст. В речи (именуемой
в заглавии «энкомием») большее внимание уделяется не самому Иоанну,
а его отцу Захарии. Дафнопат превозносит блеск и славу yevo^ (с. 5.10), знат-
ность пророческого рода, подробно рассказывает о явлении Захарии ангела,
а затем сразу же сообщает, что пророк сомкнул уста, ни с кем не говорил, нс
произносил ни единого звука (с. 8. 3-4). Дафнопат насыщает текст словами,
обозначающими молчание: сясотп] (с. 8.20, 9.8, 11.12), dtpenvia (с. 9.5), oiyav
(с. 9.3). Потом молчание нарушается: Захария, по словам ритора, «сменил
временное молчание на своевременную речь» (с. 11. 11-14). Предложение
построено по всем правилам риторики. Дафнопат начинает с определения
Захарии как пророка, привлекая для этого два редких слова из лексикона
патристики — лроауореитпе; и лрокфи^, а затем вводит однокоренные слова
Kaipoq и ебкецрбтеро*; («время» и «своевременный»), d(p0ey^ia и <р0£уца («без-
гласность» и «глас»). Вторая пара усиливается сходным по звучанию словом
dp£up0fjvai — «быть вознагражденным». Как и автор, вынужденный прервать
молчание и начать речь, его главный герой Захария возвещает миру «неиз-
реченную тайну» (с. 13.6).
Дафнопат обещает выбрать из всей истории (о жизни, преследованиях
и смерти Иоанна) лишь одну тему — рождество Крестителя (с. 4.17-20).
Однако в действительности внимание ритора сосредоточено на «личном»
опыте — на переходе от молчания к возвещению, от тайны к откровению.
В речи (hypomnema) о руке Иоанна Феодор тоже обещает ограничить тему:
четыре Евангелия содержат описание всей жизни Крестителя, и поэтому он
поведает лишь об одном событии, которому посвящен особый праздник (с.
19.1-17). Речь представляет собой последовательно историческое повест-
вование. Начиная его, Дафнопат заявляет, что он намерен рассказать, как
святые мощи избежали «рук варваров» (с. 18.6, ср. «рука варвара» — с.
28.14) — очевидна аллюзия на «руку» св. Иоанна, принесенную из Анти-
охии. Затем Дафнопат повествует о судьбе мощей при императорах Юлиане
При дворе Константина VII Багрянородного
17 1
и Юстиниане I, о захвате варварами Антиохии и о диаконе Иове, совершив-
шем благочестивую кражу. Рассказ об Иове образует целую вставную но-
веллу: Иов вступает в дружеские отношения со скевофилаком храма св. Пет-
ра, в котором хранилась рука, обильно угощает его (упоминание о хмельном
пиршестве здесь более уместно, чем в житии Антония Нового), тот засыпает
как убитый, и тогда Иов завладевает ключами от ковчега, глубокой ночью
пробирается в храм, берет «святочтимую руку» и бежит. Затем ритор расска-
зывает о неблагородных опасениях Иова, боявшегося варварского плена, и о
его молитвах Крестителю. Только лишь достигнув «ромейских пределов»,
Иов освобождается от страха и отважно (sic!) вступает в столицу.
Автор четко направляет свое повествование. Изложив основной рас-
сказ о казни Иоанна, Дафнопат останавливается и заявляет: «завершив
эту часть моей речи, я бы хотел представить почтенным слушателям (ри-
тор употребляет «языческое» слово «театр») некоторые сведения о мощах
пророка и о его руке, почерпнутые из древней повести» (с. 21. 22-24).
Достоверность источников подчеркивается не раз: Феодор передает то, что
слышал сам, что описано в «древних исторических трудах» (с. 22. 1-2),
то, что сообщают древние (с. 25.16). Он знает, что о руке рассказывают
по-разному, но эти различия не смущают Дафнопата — все истории прав-
дивы (1. 17-19). В оценке рассказов о творимых рукой чудесах автор бо-
лее осторожен: эти сообщения недалеки от истины, ибо Иоанн Креститель
может творить великие чудеса, но и не близки (обк Еуубс;) к ней, посколь-
ку основаны лишь на слухах. Главным героем речи становится не Иов,
а сама рука, действующая как самостоятельный персонаж. Так, в самом
начале hypomnema Дафнопат сообщает, что рука отвергла на земле все
земное и приветствовала Агнца Божия (с. 17.14 — 18.2). Затем Дафнопат
обращается к тем [писателям], которые следуют за рукой и «повторяют»
(ouvSiaKivsiv — неклассический глагол, буквально означающий «сопрово-
ждать») ее движения, дотрагиваясь рукой до уст (с. 20. 12-14). Таковы
вводные замечания. Далее начинается рассказ. Во-первых, слушатели уз-
нают о том, как перст Иоанна поверг дракона (с. 27. 4-6). Перед нами тра-
диционная легенда о змии: жители Антиохии ежегодно приносят в жертву
дракону девушку. Однако в версии Дафнопата эта история приобретает
неожиданный конец: жребий падает на дочь христианина. Отец молит
Иоанна Крестителя о защите, приходит в храм, где хранится драгоценная
рука, разбрасывает по полу золото (монеты?) и, пока служитель собирает
его, отсекает от святочтимой руки большой перст. Потом он бросает перст
в пасть змия и дракон сразу же испускает дух. Новелла о похищении пер-
ста дублирует рассказ о благочестивой краже Иова. Дафнопат чувствует
неловкость от этого повторения и завершает новеллу пространным ком-
ментарием, подчеркивающим ее истинность (с. 27. 18-24).
Силу (86vapig) святых мощей познает и Иов: рука становится для него
благосклонным заступником, хранящим от несчастий (с. 30. 20-22). Руке
172
Глава седьмая
сопутствуют горние силы; она чудесно заключает в себе силу Святого Духа
(с. 33. 4-6). Автор отвергает сомнения тех, кто указывал, что рука была
отделена от святых мощей: святость не делится телесным делением и не от-
даляется на расстоянии. С помощью парономасии автор подчеркивает, что
сила Святого Духа содержится в каждой частице мощей.
Перенесение руки дает повод для восхваления Константина VII — бла-
гочестивого и христолюбивого государя. Автор отмечает, что именно Иоанн
Креститель помог Константину появиться на свет, что благодаря заступни-
честву (rcpeopeiai) Предтечи Константин сохранил наследственную царскую
власть и одержал победу над врагами (с. 38. 13-16).
Дафнопат — искусный оратор. В лемме одного из его трактатов, имею-
щего форму письма (ер. 8), говорится, что он написан «языком повседневной
речи» (3idKa0co|iiXr|p8vr]g(ppao8CO(;). Однако в этом тексте, посвященном опро-
вержению ереси автартодокетизма, нет ни одного простонародного слова.
В hypomnema Дафнопат применяет риторические фигуры — анафору («глас
слова, сияние солнца, печать закона, источник благодати»; под конец напря-
жение, правда, снимается более пространным оборотом: «обладатель и да-
ритель лучшего небесного дара» — с. 38. 3-5), словесную игру, синонимы
(«не смутное и неопределенное, а ясное и очевидное» — с. 8.28), созвучия
(o%f|paoi ка1 Kivf|paoi — с. 18.14). Иногда, хотя и непоследовательно, автор
строит периоды с дактилическими клаузулами — к примеру, в предисловии
(с. 17. 1-9) и в заключении (с. 38. 9-24) к hypomnema. Предисловие и за-
ключение этой речи более риторически усложнены, чем основной, «истори-
ческий» текст.
Григорий, архидиакон и референдарий храма Святой Софии, был, види-
мо, современником Константина VII (Beck, Kirche. 551 sq), но известно о нем
мало, а наиболее важный из его трудов — речь по случаю перенесения Пла-
щаницы в 944 г. (BHG 796 g) — остается неизданным.
Значительно больше мы знаем о Константине, авторе ямбического
«Описания Константинополя», в большей степени посвященного храму
св. Апостолов.43 В акростихе вступления (так же, как и в названии) этот
автор именует себя Константином Родием (Родосским). «Родосский» — не
родовое имя: в предисловии ко второй части труда (Беглери. v. 422-425)
называет себя уроженцем Родоса: он знает о палладии, которому жители
Линда на Родосе поклонялись до принятия христианства (v. 156-168). Из
заглавия «Описания» следует, что его автор исполнял должность асикрита.
Писатель был современником Константина VII, которому и посвятил свой
труд. Поскольку он упоминает о четырех светилах, управляющих Констан-
43 Descriptions des oeuvres d’art et de 1’eglise des saints Apotres. Ed. E. Legrand / /
REGr 9. 1896. 31-102; Беглери Г. П. Храм святых апостолов и другие памятники
Константинополя. Одесса, 1896. Беглери опустил v. 190, что приводит к незначи-
тельному изменению нумерации.
При дворе Константина VII Багрянородного
173
тинополем (v. 22-26), можно предположить, что «Описание» было создано
между 931 и 944 гг. — в период, когда царствовали четыре императора:
Роман I, двое его сыновей (Стефан и Константин) и Константин Багря-
нородный.44 Последнего ритор величает «отпрыском моего всеславного
(лаукАдшх; — неклассическое прилагательное, встречающееся в «Описа-
нии» шесть раз) императора» (v. 28), а себя называет слугой его отца (v.
2). Это означает, что Константин Родосский начал служить еще при Льве
VI.45 «Верным слугой императора Льва» ритор именует себя и в эпиграмме
на распятие, которое он посвятил в Линде (Anth. Pal. XV: 15.4). В другой
эпиграмме Константин обличает Льва Хиросфакта (см. выше ч. III, гла-
ва ЗС), а следовательно, писатель ведет деятельную жизнь уже в начале
X столетия.
В текстах X в. имена «Родий» и «Константин» встречаются и отдельно.
Все упоминания о Родии и некоторые о Константине (Константин Сицилий-
ский, Константин Философ) исследователи иногда относят к Константину
Родосскому.46 В хронике Логофета упоминается нотарий Самоны по имени
Родий (Leo Gramm., р. 284.2), но этим именем, конечно же, может называть-
ся любой уроженец Родоса. С той же долей осторожности следует подхо-
дить и к другому свидетельству —об участии императорского клирика Родия
в переговорах с болгарами в 927 г. (Leo Gramm., р. 316. 12-13)
«Описание» — наибольший по объему из трудов Константина — начи-
нается посвящением Константину Багрянородному. Посвящение украше-
но акростихом, содержащим имя автора. Затем следует описание (букв,
«рассказ» — 8rf|yr|oiq) статуй и наиболее крупных колонн Константино-
поля. В противовес античному представлению о семи чудесах света Кон-
стантин называет семь важнейших зданий столицы. «Другие статуи и по-
стройки» (Беглери, v. 256) перечисляются далее. В этом промежуточном
44 П. Шпек (Speck Р. Konstantinos von Rhodos / / Varia 3.1991.249-268) предла-
гает более раннюю датировку «Описания» и считает, что оно послужило Lehrgedicht
для юного Константина VII.
45 О жизни Константина см.: Downey G. Constantine the Rhodian: his life and
writings / / Late classical and Mediaeval Studies in Honor of A. M. Friend Jr. Princeton,
1955. 212-221. Труд Константина рассматривался в первую очередь как источник
по истории искусства. См., к примеру: Salac A. Quelques epigrammes d’Anthologie
Palatine et 1’iconographie byzantine // BS 12. 1951. 12-25; Wharton Epstein A. The
Rebuilding and Redecoration of the Holy Apostles in Constantinople / / GRBS 23.
1982. 8If; ’AyyeXiSi X. ’H Tteptypacph rwv 'Ayiwv ’АлоотоХшу ало Kcovoiavrivo РбЗю //
SvppEiKTa 5. 1983. 91-125.
46 M. Д. Спадаро (Spadaro М. D. Sulle composizioni di Constantino il Filosofo del
Vaticano 915 / / SicGymn 24. 1971. 175-205) различает Константина Родосского
и Константина Философа, но предполагает, что последний идентичен поэту Констан-
тину Сицилийскому (его анакреонтические стихи см.: Matranga. AnecdGr.: 689-98;
ср. эпиграмму в AnthoL Pal. XV: 13) или даже Константину-Кириллу, первоучителю
славян. О нем см. выше: глава ЗС.
174
Глава седьмая
разделе своего труда Константин обещает описать храм Святой Софии
(обещание остается не исполненным) и Святых Апостолов (тема послед-
него раздела) (v. 267-268, 357-362). Тут же, обращаясь к «мудрейшему
господину Константину» (v. 276-277), «победоносному и мудрейшему
господину» (v. 417) (странные обращения, если считать «Описание»
наставительным сочинением) Константин Родосский — что неожидан-
но для византийского literatus — высоко оценивает собственный труд:
он называет его ясной и плавной песнью (цеХод), превосходящей лиру
Орфея (v. 286-287). Впрочем, ритор побеждает Орфея не искусством,
а содержанием — он не пишет о «злых духах» Зевсе, Деметре, Кибе-
ле и т.д., а посвящает императору «божественные песнопения» (v. 298),
созданные по его мудрым указаниям. Константин призывает муз — но
не как «безрассудный Гомер», а как премудрый Соломон; его музы —
это чистые девы, божественные добродетели (v. 304-305). Завершается
’’второе вступление” рассказом о путниках, которые, приближаясь к Кон-
стантинополю по суше и по морю, созерцают чудесный град издалека
и приходят в изумление от роскоши его зданий. Этот образ дает ритору
возможность возвратиться к “первому чуду” — статуе Юстиниана, кото-
рый, простирая длань, отражает варваров — мидян, персов и агарян (v.
367-68). Возможно, такое описание свидетельствует о том, что Констан-
тин создавал свой труд уже после мирного договора с Болгарией 927 г.;
все варварские угрозы автор размещает на востоке. Последний раздел
«Описания», предваряемый отдельным заголовком (v. 422-23), посвящен
описанию храма св. Апостолов: автор снова перечисляет семь чудес — на
этот раз уже в храме.
Сочинение написано ямбами, но не всякий метрически организован-
ный текст следует относить к поэзии. В отличие от Кассии или Климента,
Константин не проявляет личного эмоционального отношения к тому, что
описывает. Его взгляд не проникает вглубь, а скользит по поверхности. Его
Константинополь — это не город в субъективном видении автора, а ряд
объективно существующих элементов. Ритор выступает не как писатель,
передающий свои впечатления о столице, а как «чужестранец» (^evoc;), при-
бывающий морем, или пеший путник (д5{тц^), опытный путешественник
(ле^оЗроцод — неклассическое слово), обозревающий достопримечатель-
ности Константинополя. Значение «замечательный» в «Описании» прио-
бретает слово ^evo^, буквально «чужой». Такое значение не зафиксировано
в словаре Лиддель-Скотта, но Константин повсеместно употребляет прила-
гательное именно в этом смысле: он рассказывает о хепа чудесах (v. 349,
442), подвигах (v. 379), статуях (v. 62), зданиях (v. 538), людях (v. 219)
и т.д. Таким образом, на лексическом и повествовательном уровне предмет
описания «отчуждается» от личности автора.
Первое чудо храма св. Апостолов — сцена Благовещения. Его описание
свободно от рефлексии и ассоциаций, лишено эмоций. Перед нами сухой
При дворе Константина VII Багрянородного 175
и деловой рассказ: Гавриил приносит благую весть о воплощении Слова,
и ликующая Дева обращается к предводителю небесного воинства с про-
стыми (еботабец) словами и просит дать истолкование (Epp^vsopa) чудес-
ного рождения. Уже сами слова подчеркивают различие между «простым
истолкованием» и одухотворенной картиной, созданной патриархом Герма-
ном в его проповеди на Благовещение. Исключение в известной мере состав-
ляет описание Иуды: бледное лицо, сжатые уста, мрачный, кровожадный
взгляд, пышущие гневом ноздри (v. 890-892) — но и это скорее стереотип,
нежели «реальный» образ злодея.
Отвлеченная «объективность» Константина отражается не только
в бесстрастности описания, но и в интересе автора к архитектурным фор-
мам и к цифрам. Рассказывая о храме, писатель неоднократно обращается
к таким понятиям, как куб (v. 552, 553, 556, 557, 601), масса куба (редкое
слово irivooq — v. 561, 578, 581, 604 и неологизм Kivoonupyog — v. 591,
593, 634), цилиндр (v. 577, 620), сфера (v. 564, 573, 579, 587 ср. неоло-
гизм ocpatpopopcpog — v. 580), круг (v. 574, 586, 710). Число “семь” играет
существенную роль в композиции “Описания”, но его затмевают другие
числа — к примеру, “четыре”. В пределах пяти строк (v.559-63) мы
встречаем слова тЕттарад, TETpapiGpovg, тБтраокЕХец, тЕтралХоо<;. Примером
абстрактного описания может послужить перечисление тех мест, откуда
были доставлены камни для строительства храма. Константин начинает
с общих указаний: он называет Индию, Ливию, Европу и Азию. Затем ри-
тор перечисляет уже отдельные области, из которых был привезен тот или
иной материал: розовые колонны из Фригии, белые и пурпурные плиты из
Карии, зеленые колонны, напоминающие по цвету изумруд — из Фессалии
и т.д. Сравнения Константина абстрактны: колонны уподобляются такси-
архам, полководцам, стражам всемогущего Господа (v. 713-715) Pinsoi
стоят в неколебимом строю как предводители военных отрядов, образуют
крестообразную фалангу, напоминают гигантов, которые простерли ввысь
свои руки и переплелись пальцами(у. 613-18). Как интеллектуала середи-
ны X в., Константина тоже привлекают древности. Хотя цель ритора —
описать Константинополь с точки зрения путешественника, он не ограни-
чивается простым обзором и углубляется в историю. Так, он сообщает, что
Константин, «победоносный и мудрый» (основатель столицы наделяется
теми же хвалебными эпитетами, что и Багрянородный, ср. «могуществен-
ный и мудрый» — v. 159), стал первым правителем, который поклонился
Христу и укрепил город (v. 640-66). Константин заложил в основу «две-
надцать коробов» (ср. Матф 14:20), чтобы жители города никогда не стра-
дали от недостатка хлеба (v. 75-82). Ритор рассказывает о Феодосии I и
о мятеже Максима (v. 224-225), об Аркадии, который воздвиг колонну на
Форуме Тавра (v. 202), о Льве I, о его жене Верине и ее брате, о злодее Ва-
силиске (v. 108-110), о конной статуе Юстиниана и ее создателе, чье тво-
рение превозносили «все историки-логографы» (v. 549-551). Чудотворца
176
Глава седьмая
Артемия, целителя, чтимого в Константинополе с VII в., Константин при-
числяет к апостолам (v. 484-485).
Константин пишет искусственным слогом. Избирая жанр экфрасиса,
ритор следует примеру Льва VI и Фотия, но при этом расширяет тему
и описывает уже не одну церковь, а весь Константинополь. Он пишет ям-
бами, но уровень его стихотворного мастерства не соответствует столь
грандиозной задаче. «Описание» носит отпечаток неоднородности, неза-
вершенности и непоследовательности.47 Текст содержит ненужные повто-
рения, изобилует композитами: в эпиграмме, направленной против Льва
Хиросфакта, ритор употребляет двенадцать длинных, искусственно состав-
ленных слов. В «Описании» тоже можно встретить немало композитов, не
зафиксированных в словарях классического греческого языка — к примеру,
«всемирновозлюбленный» град (v. 59, 266) или крест «четырех светил» (v.
166). Особенно часто автор вводит неологизмы, второй элемент которых
значит «составной»: ocpaipoobvOexot; (v. 502, 609), TETpaoovfiEwq (v. 553,
604), 7iEVTaouv0ETog (v. 571), кикХоооу0Етод (v. 621), аотроооуветос; (v. 456),
%aXKoouv0ETO(; (v. 195, 363) и т.д.
«Описание» было написано примерно век спустя после Parastaseis. Этот
труд значительно лучше организован: автор не нагромождает невероятные
истории, а пытается описать памятники. В «Описание» нет ни псевдоан-
тичных легенд, ни фантастики. Но вместе с тем в ней иссякает та жизнь,
которая вовсю бьет ключом в Parastaseis, исчезает ярко выраженное недо-
верие к царской власти, не остается повода для громкого смеха. Асикрит
Константин исполнен уважения к победоносному и мудрому императору и к
его покойному отцу. Он любит свой город, его храмы и статуи, и знает, как
подобает писать подданному.
Константин обещает описать храм Святой Софии, но обещание остает-
ся неисполненным. Возможно, это объясняется и тем, что приблизительно
в то же время неизвестный автор создает прозаическую «Повесть о возве-
дении храма Святой Софии».48 Точная дата ее написания неизвестна, но
из дополнения к основному тексту мы узнаем, что со времени основания
храма до «сегодняшнего» дня прошло 458 лет. Следовательно, «Повесть»
47 Согласно другой версии, до нас дошел испорченный текст. Т. Прегер в рецен-
зии на издание Леграна и Беглери (BZ 6. 1897. 166-168) указывает на ряд соответс-
твий между сочинениями Константина и Кедрина и приходит к выводу, что Кедрин
имел в распоряжении более полный текст.
48 Scriptores originum Constantinopolitanarum / Ed. Preger Th. 1. Leipzig, 1901.
74-108. Французский переводи комментарий: Dagron, G. Constantinople imaginaire.
Paris, 1984. См. также: Vitti Eu. Die Erzahlung fiber den Bau der Hagia Sophia in
Konstantinopel. Amsterdam, 1986; Вилинский С. Г. Византино-славянские сказания
о создании храма св. Софии Цареградской. Одесса, 1900; Marichal R. La construction
de Sainte-Sophie de Constantinople dans I’Anonyme grec (Xe siecle?) et les versions
vieux-russes // BS 21. 1960. 238-259.
При дворе Константина VII Багрянородного 177
была, видимо, закончена до 995 г. В четырех поздних списках этот труд
приписывается Симеону Магистру49, но его авторство нельзя ни доказать,
ни опровергнуть.
Анонимная «Повесть» начинается с короткого исторического введения:
автор излагает историю местности, на которой расположен храм, от Констан-
тина Великого до Юстиниана I. Далее следует краткое описание храма и его
окрестностей и несколько коротких рассказов о благочестивых дарителях
(о вдове Маркин, приславшей колонны из Рима, о вдове Анне, уступившей для
строительства собственную землю). Центральный эпизод «Повести» — яв-
ление ангела сыну архитектора Игнатия, сторожившему орудия строителей.
Так возведение храма освящается. В отличие от риторически изощренного
«Описания» Константина, анонимная «Повесть» — изложение фактов, она
изобилует деталями, именами, техническими терминами и цифрами. Даже
если «Повесть» и не принадлежит Симеону Магистру и Логофету, она напо-
минает приписываемый ему исторический труд по стилю и методу.
D. Антимакедонская хронистика
Памятники официальной историографии, создававшейся при дворе Конс-
тантина VII — «Жизнеописание Василия», «Книга царей» и труд Продолжа-
теля Феофана—сохранились каждый в одной-единственной рукописи. Исто-
рическое сочинение, озаглавленное именем Симеона Логофета50, напротив,
дошло до нас в десятках списков. Как правило, его текст примыкает к труду
Георгия Амартола и вместе с ним образует всемирную хронику. Сочинение
Симеона было широко известно в Византии, сохранились его переводы на
славянский и грузинский языки. Хроника Логофета в ее изначальном вари-
анте охватывает период с 842 по 948 год, хотя некоторые рукописи включа-
ют рассказ и о последующих событиях.
Имя автора появляется в заголовках некоторых списков, к примеру, «Ис-
тория Георгия Монаха и [Симеона] Логофета”51, и в пометках на полях. Так,
49 DolgerF. Justinians Engel an der Kaisertiir der H. Sophia / / Byzantion 10. 1935.
4. n. 1.
50 О труде Симеона см.: Васильевский В.Г. Хроника Логофета на славянском
и греческом / / ВВ 2. 1895. С. 78-151; Острогорский Г. Славянский перевод хрони-
ки Симеона Логофета / / SemKond 5. 1932. 17-37; Каждая АЛ. Хроника Симеона
Логофета / / ВВ 15. 1959. 125-143; Jenkins R. The Chronological Accuracy of the
“Logothete” for the Years A. D. 867-913 // DOP 19. 1965. 89-112 (перепечатано
в его Studies, ч. Ill); Treadgold W. The Chronological Accuracy of the Chronicle of
Symeon the Logothete for the Years 813-845 / / DOP 33. 1979. 157-197 (Тредгольд
исследует ту часть хроники, которая предшествует собственно тексту Симеона);
Markopoulos A. Sur les deux versions de la Chronographie de Symeon Logothete / /
BZ 76. 1983. 279-284.
51 De Boor C. Die Chronik der Logotheten / / BZ 6. 1897. 245.
178
Глава седьмая
в московской рукописи Георгия Монаха (ГИМ № 264, Владимир № 406,
л. 182) мы находим следующую запись: “Доселе хроника Георгия, а отселе
только Логофета”52.
О Симеоне Логофете мы узнаем из других источников. Так, он явля-
ется автором эпитафии Стефану, сыну Романа I, умершему в 963 году.53
Немногим раньше, в 959 г., Симеон, именуемый патрикием и асикритом,
составляет эпитафию Константину VII.54 Сохранились письма «Симеона
магистра и логофета дрома», но в сборнике они странным образом переме-
шаны с письмами Николая Мистика.55 Возможно, Симеон-эпистолограф
и Симеон асикрит — одно лицо: по крайней мере, одно из писем (ер. 87)
автор создает в достоинстве протасикрита. Для датировки корреспонден-
ции Симеона особенно ценно его послание, обращенное к братии несколь-
ких монастырей: Симеон указывает в нем, что «жестокий и безбожный
Хамдан» ныне стоит «у врат» (ер. 83. 5-6). Ж. Даррузе полагает, что по-
слание было составлено в годы правления Никифора II Фоки (963-969), но
с такой датировкой согласиться трудно: при Никифоре византийцы одер-
живали верх над Хамданидами. Это в 938 г. Сейф-ад-Даула нанес пора-
жение византийскому полководцу Иоанну Куркуасу у берегов Евфрата.56
К тому же периоду, вероятно, относится и другое письмо Симеона. Автор
жалуется (ер. 89.6-7), что теперь арабы поставили под угрозу союз с ар-
мянами. Еще одно послание, ценное для датировки, обращено к монаху
Дермокаиту, бывшему стратигу (ер. 86). Уже в 946 г. он был прославлен-
ным иноком, а значит, письмо было написано раньше, когда его адресат
еще только недавно стал монахом.57
Таким образом, корреспонденция Симеона датируется, по крайней мере
частично, тридцатыми годами X в. Автора писем следует отождествить
с патрикием и протасикритом Симеоном, деятельность которого относит-
ся к 923-930 гг. (De adm., cap. 46. 68). Можно ли утверждать, что перед
нами тот самый патрикий и протасикрит Симеон, который составил новеллы
52 Муральт Е.Г. Хронограф Георгия Амартола. СПб, 1859. 721.3. На л. 205 от-
мечено: «Здесь оканчивается Логофет» (Муральт. 851.21). Далее следует принадле-
жащая Симеону Логофету «Повесть о сотворении мира, собранная из разных хроник
и историй» (л. 205-208).
53 Васильевский В. Г. Два надгробных стихотворения Симеона Логофета / / ВВ
3. 1896. 575 и след.
54 Sevcenko /. Poems on the Deaths of Leo VI and Constantine VII in the Madrid
Manuscript of Scylitzes // DOP 23/24. 1969/70. 210-221: текст, англ, перевод
и комментарий.
55 Darrouzes. Epistoliers. 99-163.
56 Canard M. Histoire de la dynastie des Hamdanides de Jazira et de Syrie. Paris,
1951. 743f.
57 Nicol D.M. The byzantine Family of Dermokaites circa 940-1453 / / BS 35.
1974. 2.
При дворе Константина VII Багрянородного
179
964 и 967 годов? Васильевский предположил, что хроника была завершена
до 963 г., поскольку Симеон умалчивает о смерти Стефана, сына Романа
I, Argumenta ex silentia ненадежны, но мы все же можем осторожно пред-
положить, что floruit Симеона относится к 30-м—60-м годам, если, конечно,
создатель хроники и автор писем — одно лицо.
Рукописная традиция хроники сложна: списки не только многочислен-
ны, но и имеют различия в тексте. Некоторые списки изданы как само-
стоятельные труды, ошибочно приписываемые различным авторам — Льву
Грамматику, Феодосию Мелитинскому и т. д. Рукописи хроники Логофета
можно разделить на две основные «семьи»: первая представлена тем спис-
ком, который был выполнен в 1013 г. писцом Львом Грамматиком.58 Вто-
рая — анонимным продолжением хроники Георгия Монаха в cod. Vatic, gr.
153 («Ватиканский Георгий»).59
Существуют также и промежуточные редакции.60 Часть труда «Продол-
жателя Феофана», примыкающая к «Жизнеописанию Василия», в которой
говорится о правлении Льва VI, Александра и Константина VII, и обрывает-
ся там же, где хроника Логофета, и вообще сходна с хроникой, в особенности
в ее второй версии,61 хотя в ней есть и значительные дополнения. Особую
версию составляет так называемая хроника Псевдо-Симеона. Ее текст до-
шел до нас в cod. Paris. 1712.62 Как в истории 842-948 годов, так и в предше-
ствующих разделах эта редакция63 содержит многочисленные вставки. К со-
жалению, критическое издание хроники Логофета до сих пор отсутствует,
а пока его нет, всякое суждение об этом труде остается предварительным.
Мы условно будем считать, что версия «Льва Грамматика» наиболее близка
к оригиналу, хотя доказать это и нельзя.
Хронику Логофета можно разделить на три части: первая охватывает вре-
мя правления Михаила III и Василия I, во второй говорится о Льве VI и Алек-
сандре, а в третьей — о Константине VII и Романе I. Последний раздел, по-ви-
димому, принадлежит современнику описываемых событий: автор ссылается
на устные источники, приводит детали и указывает точные даты. Первая из
них — сентябрь третьего года от начала индикта (Leo Gramm., р. 293.20), т. е.
914. Речь идет о сдаче Адрианополя Симеону Болгарскому. До этого, в конце
58 Leonis Grammatici Chronographia / Ed. I. Bekker. Bonnae, 1842.
59 Истрин В. M. Книги временный и образныя Георгия Мниха. Т. 2. Пг., 1922.
С. 1-65.
60 См.: Sotiroudis A. Die handschriftliche Uberlieferungdes “Georgius Continuatus”
(Redaktion A). Thessalonike, 1989.
61 Сходство было отмечено уже Гиршем (Hirsch F. Byzantinische Studien. 41-44).
62 Theophanes Continuatus / Ed. I. Bekker. Bonn, 1838. 601-760. См. также:
MapKOTiooXoi; ’A. 'H Xpovoypacpia too 'PevSooopewv Kai oi nriyeg тт|<;. Twavviva, 1978.
63 См. к примеру: Halkin F. Le regne de Constantin d’apres la chronique inedite de
Pseudo-Symeon / / Byzantion 29/30. 1959/60. 7-27. Cp. Browning R. Notes on the
“Scriptor incertus de Leone Armenio”/ / Byzantion 35. 1965. 406-411.
180
Глава седьмая
рассказа о Льве VI, Логофет дает лишь приблизительные датировки, указывая
только месяцы: «в июне» (р. 285.7) или «в октябре» (р. 285.1).
Несоответствия первой и второй частей менее очевидны. Впрочем,
можно все же отметить, что первый раздел передается в разных рукописях
с большими разночтениями, а второй, напротив, — более или менее еди-
нообразно. Кроме того, в первой части «Логофет» уделяет мало внимания
prodigia (кометам, землетрясениям и т. д.). Вероятно, здесь сказываются
различия между источниками, которые хронист привлекал для разных раз-
делов своего труда. Однако методы работы «Логофета» над его материалом
восстановить не удается.
В первом разделе хроники Логофета (правление Михаила III и Василия I)
рассказывается о тех событиях, которые, как уже было отмечено, столь тен-
денциозно освещены в придворной историографии Константина VII. Роль
тех же исторических героев Логофет оценивает иначе. В главе о Михаиле
хронист, подобно Продолжателю Феофана и «Генесию», уделяет больше
внимания Василию (Leo Gramm., р. 230-235, 242-252), нежели самому
императору (на протяжении всей главы имя Василия упоминается 54 раза,
а имя Михаила всего 18), но неприязни к юному самодержцу Логофет отнюдь
не испытывает. В его хронике отсутствует тот отталкивающий образ царя-
шута и царя-наездника, который составляет основу рассказа Продолжателя
Феофана и родственных ему текстов. Хотя хронист и отмечает, что во вре-
мя набега русских Михаил повел себя «недостойно и не по-царски» (р. 240.
22), он в то же время положительно оценивает военные походы Михаила
против болгар и арабов (р. 238.10-12, 240.16) и флота Руси (р. 241.11-12).
С другой стороны, Логофет совсем не питает уважения к Василию I: если
придворные Константина VII подчеркивали силу основателя македонской
династии, Логофет лишь мимоходом упоминает о его росте и храбрости
(р. 234.6), а затем приводит анекдот о том, как молодой64 и «большеголо-
вый» Василий явился к Феофилице, а тот прозвал его ксфаХас; («голован»)
и назначил присматривать за конюшней. Другой эпизод свидетельствует
о малодушии Василия: после того, как Василий убил Варду, Михаил венчал
его на царство как соправителя, и во время коронации “мужественный” Ва-
силий прослезился (р. 246. 16-17).
Деятельность Василия при дворе Михаила подвергается серьезной кри-
тике. Как и в «Жизнеописании», фигура Василия овеяна предсказаниями,
но предсказания эти — за исключением видения просмонария Николая —
мрачные: императрица Феодора предвидит, что Василий «уничтожит весь
64 Хронист употребляет неклассическое прилагательное ёлшуоьрос; (р. 234.14).
Евстафий Солунский в схолиях к Одиссее (15:472) указывает (vol. II: 1788. 56), что
слово fryoupoi; со значением «юноша» употреблялось во Фракии и в Аттике. Если тер-
мин действительно фракийский, то его применение в данном случае можно понимать
как тонкий намек на фракийско-македонские корни Василия.
При дворе Константина VII Багрянородного 181
наш род» (р. 235.1); Лев Математик убеждает кесаря Варду остерегаться
Василия (р. 243.10-11, 21-22). Когда речь заходит о вражде Варды и Васи-
лия, ни одна из сторон не вызывает сочувствия: и тот и другой стремится
избавиться от соперника (р. 242.13-14), Василий составляет заговор против
Варды (р. 244.4) и в конце концов убивает его, нанеся удар мечом (р. 245.4-
5). Потом приходит очередь Михаила: Логофет весьма подробно описывает,
как Василий и его приспешники зарезали пьяного самодержца (р. 250-252).
Следующая затем глава о правлении Василия открывается заявлением, что
всех убийц постигла Божья кара (р. 253.6-254.2). В том же духе звучат
и слова патриарха Фотия, назвавшего Василия грабителем и убийцей, не-
достойным святого причастия (р. 254.21-255.1). Хронист сообщает, что
не только Лев (р. 249.3), но и Константин (р. 258.13) был сыном Михаила
и его наложницы Евдокии, впоследствии законной супруги Василия. В то
же время Александр — пример дурного императора — представлен нам как
подлинный сын Василия (р. 255.7). Отношения между Василием и Львом все
ухудшаются. Император замышляет уже ослепить наследника, но от этого
его отговаривает Фотий (р. 260.12-15). Что касается Константина, то Васи-
лий оплакивает его преждевременную кончину и, чтобы увидеть его образ,
прибегает к колдовству (р. 259.4-17). Войны, которые ведет император, за
исключением некоторых успехов на Востоке (р. 258.3-4, 10-12), отнюдь
не победоносны: Василий весьма огорчен падением Сиракуз (р. 257.3-4),
он терпит поражение при Тфрпсоц (р. 255.8). Василий жесток, он нередко
приказывает сечь подданных: на протяжении небольшой главы этот глагол
встречается не менее пяти раз. Наконец, и сама смерть Василия несуразна
и нелепа. Олень подцепляет царя рогом за пояс и поднимает его над землей.
Один из спутников Василия бросается ему на помощь, замахивается мечом
и разрубает пояс, но Василий приказывает отсечь своему спасителю голову,
глупо настаивая, будто тот хотел его убить (р. 262.1-10). Эпизод передается
и в житии патриарха Евфимия, но опускается в придворной историографии
Константина Багрянородного.
Энкомиасты Македонской династии завершили свои труды на смерти ее
основателя. Они не принялись за восхваление Льва VI. Анонимный перепис-
чик позднее добавил к «Жизнеописанию Василия» главу о Льве, заимство-
ванную из хроники Логофета, но Логофет отнюдь не благосклонен к этому
императору: царь назначает паракимоменом Самону, ибо тот, по словам
хрониста, был соучастником Льва «во всех его беззакониях и злодеяниях»
(р. 279.16-17; фразу повторяет «Продолжатель Феофана»: Theoph. Cont.,
р. 370.21-22!). Лев показывает агарянам священные сосуды — поступок,
по мнению Логофета, «недостойный императора и христианина» (р. 282.22-
283.1; ср. Theoph. Cont., р. 375.23). Лев впадает в гнев (Leo Gramm.,
р. 278.23), в уныние (р. 277.2), наносит подданным побои (р. 273.12, 275.2),
ссылает их (р. 273.13 и 16), постригает в монахи (р. 273.16, 275.2, 283.13)
и лишает имущества (р. 273.16, 275.2).
182
Глава седьмая
Александр вызывает еще большее осуждение хрониста: царь не занима-
ется царскими делами, а проводит время в попойках (р. 286.9-11). Он подпа-
дает под влияние колдунов и ведет себя как свинья (р. 287.4-7) Именно его,
а не несчастного Михаила III, Логофет связывает с ипподромом. Александр
украшает ипподром священными покровами и церковными паникадилами,
и за это его в конце концов постигает кара Всевышнего (1.9-13).
В отличие от первых наследников Василия, Роман I удостаивается по-
ложительной оценки хрониста. Логофет сообщает, что Симеон Болгарский
пожелал встретиться с Романом, поскольку «многие рассказывали ему
о справедливости, доблести и мудрости» самодержца (р. 310. 15-17). Мы
узнаем о скромности Романа (р. 313. 14, 314 .4), о его сострадании к жер-
твам страшного голода (р. 319.16), о победах царя (р. 324.17 и 2-22) и его
миролюбии (р. 310.18, 311.10). Логофет умалчивает о сомнительной роли
Романа в битве при Ахелое 917 г., в то время как другие источники называют
виновником поражения именно его.05 Весьма пространно Логофет повеству-
ет о славном возвращении в Константинополь Плащаницы в 944 г. При этом
он подчеркивает, что жители Эдессы воззвали к Роману о помощи (р. 326.
1-2). Глава завершается неожиданным заявлением: да, Роман был низло-
жен своими сыновьями, но Бог спас его и наказал всех, причастных к его
свержению (р. 329.3).
Логофет с похвалой отзывается о расположении Романа к монахам, из
которых император особо почитал «просиявшего среди монахов» Сергия,
брата магистра Косьмы и родича патриарха Фотия. По словам Логофе-
та, Сергий предпочитал благородство духовное благородству телесному
(р. 327.13-14), т. е. знатному происхождению. Эта фраза вполне созвучна
критическому отношению автора к таким аристократическим родам, как
Дуки, Фокады и Куркуасы. Мятеж Константина Дуки (913 г.), призван-
ного в столицу представителями знати, повлек за собой кровопролитие
(р. 290.6). В хронике нет и тени того героического образа Константина,
который мы находим в житии Василия Нового (см. главу 8). Лев Фока
терпит поражение при Ахелое, бежит в Месемврию (р. 295.16) и вско-
ре начинает плести интриги против юного Константина VII. Поступки
Дуки характеризуются как «мятеж» (р. 298.22, 301.7, 302.3) и «заговор»
(р. 302.15-16). Логофет умалчивает об успешных походах Никифора
Фоки Старшего при Льве VI и лишь мимоходом упоминает о победах
Иоанна Куркуаса, одержанных в годы правления Романа I (р. 318. 7-8).
Вместе с тем хронист уделяет внимание тому, как Куркуас подавил мятеж
в Халдии (р. 308. 21-22), и сообщает о его замене родственником Романа
I.60 Вспомним, что как раз в то время подвиги Куркуаса были воспеты
65 Liutprandus. Antapodosis III: 27; Leo Diac., p. 124 I.
66 Текст «Льва Грамматика» (p. 324.20-325.2) испорчен, но может быть восста-
новлен путем сравнения с «Продолжателем Георгия Монаха» (изд. Истрин. Книги 2,
При дворе Константина VII Багрянородного 183
протоспафарием и судьей Мануилом. Его труд в восьми «книгах» ныне
утрачен, но, возможно, был известен Скилице.* 67
Если редакция «Льва Грамматика» отмечена пренебрежительным отно-
шением к знатным родам, то «Ватиканский Георгий», напротив, обнаружи-
вает особый интерес к семейству Фокадов: составитель этой версии просле-
живает их генеалогию вплоть до императора Никифора II (Истрин. Книги
2, с. 20. 19-27), рассказывает о юности и карьере Никифора Фоки Стар-
шего (с. 20.30-21.4), добавляет рассказ о том, как Никифор взял Амантию
в Южной Италии (с. 24.23-33).68 Составитель включает в хронику рассказы
и о других византийских полководцах, в частности, о Константине Дуке (с.
35.21-23, 39. 22-28), со ссылкой на молву: «как говорят некоторые».
Глава о Константине VII и Романе I, входящая в состав cod. Vatic. Gr. 167
вместе с «Жизнеописанием Василия», была написана, вероятно, при Ники-
форе Фоке — Никифор именуется в ней императором, а его преемник Иоанн
Цимисхий упоминается как частное лицо. Составитель этой редакции тоже
проявляет интерес к аристократическим родам, в первую очередь к Куркуа-
сам и Аргирам,69 но при этом он более равнодушен к Роману, чем Логофет.
Так называемая хроника Псевдо-Симеона тоже отличается от версии
«Льва Грамматика»: в рассказ о Михаиле III и Василии I ее составитель
включает ряд антифотианских пассажей, которые иногда весьма сходны
с текстом жития патриарха Игнатия, составленного Никитой Пафлаго-
нянином.70 В осуждении Фотия Псевдо-Симеон идет дальше Никиты: он
повторяет, вероятно, те слухи, которым более осторожный Никита верить
отказался. Сергий, отец Фотия, по происхождению чужеземец, ограбил
монастырь и женился на монахине (Theoph. Cont., р. 668. 17 — 20). Когда
она носила во чреве Фотия, св. Михаил Синадский предрек, что ее дитя
встанет на путь нечестия и многих людей лишит спасения (р. 669.2-8).
с. 61.31-62.4): Роман высоко оценил Куркуаса и пожелал выдать его дочь за Романа
II, но «другие императоры» отнеслись к этому браку неодобрительно.
67 Theoph. Cont., р. 427.20-428.2. Следует ли отождествлять судью Мануила
с Мануилом Византийцем, который был упомянут Скилицей как один из дурных
историков и, возможно, явился автором энкомия другу (Scyl., р. 3.27-33)? О нем
см. Krumbacher. GBL. 399.
68 Об этих добавлениях см. Gregoire Н. La carriere du premier Nicdphore Phokas
// Prosphora eis St. Kyriakiden. Thessalonike, 1953. 240 f. Эти сведения о Никифоре
Старшем, возможно, восходят к утраченному историческому труду о Фокадах, сле-
ды которого обнаруживаются в «Истории» Льва Диакона и в «Обозрении истории»
Скилицы. О Мануиле и истории Фокадов см. главу 12А.
69 Каждан А. П. Из истории... 1. С. 90 и след.
70 МаркблоиХо*; ’А. Н Xpovoypaqna... 164-170. По мнению Маркополуса, другие
сведения Псевдо-Симеон заимствовал из исторического труда Никиты Пафлагоня-
нина, о котором более ничего не известно. Предположение исследователя ничем не
доказано.
184 Глава седьмая
Упоминаются и жертвы Фотия. Это обыкновенные люди — ремесленник
(еруаотцргакб*;), которого Фотий убеждал отказаться от причастия во вре-
мя поста (р. 674.5-11), рабы, требовавшие давать им вдвое больше еды,
ибо, как учит патриарх, «у человека две души» (р. 673.14-18), а значит,
и есть ему нужно больше. Есть в хронике Псевдо-Симеона и другие встав-
ки, некоторые из которых обнаруживаются и у «Ватиканского Георгия».
К примеру, это описание внешности Василия I: «был он цветущим, здоро-
вым, со сросшимися бровями и прекрасными очами, взгляд имел сумрач-
ный, был темнокож, умеренно высок, широкоплеч, угрюм и, как можно
подумать, замкнут». 71
Одним из основных достижений придворных хронистов середины
X в. стали новые композиционные принципы. Эти авторы отказались от
изложения событий по годам. Основой каждой главы стал образ того или
иного правителя. Логофет возвращается к анналистическому строю, хотя
и в умеренной форме: если у Феофана сообщение о начале правления им-
ператора «вписано» в жесткую систему погодной хроники — «В этом году
на престол вступил Маврикий 43 лет от роду» (Theoph., р. 252.24) или «в
этом году воцарился Лев, происходивший [будто бы] из Германикии, хотя на
самом деле из Исаврии” (р. 391.5-6), то Логофет следует традиции Георгия
Монаха. В хронике Амартола вводные фразы глав, как правило, охватыва-
ют все правление: “после Тиверия его приемный сын Маврикий Армянин
царствовал 20 лет (Georg. Mon., р. 656.15-16) или “После Феодосия Лев
Исавр или Конон правил 25 лет» (р. 735. 13--14). Подобными фразами от-
крываются и главы Логофета: “Лев, сын Василия, правил 25 лет и 8 месяцев
(Leo Grarnm., р. 262.14-15). Или в более усложненной форме: «Константин
был семилетним мальчиком, когда умер его отец Лев. Во время правления
его дяди Александра над ним были поставлены опекуны, и Константин был
лишен власти. 7 лет он правил с опекунами и матерью, 26 лет в подчинении
у своего приемного отца Романа и 15 лет самостоятельно — всего 55 лет»
(р. 288.9-16). Впрочем, 1 + 7 + 26+ 15 = 49, а не 55, а в действительности
со смерти Льва VI 11 мая 912 года до смерти Константина VII 17 декабря
959 года прошло 47 с половиной лет. Впрочем, эти вводные предложения не
скрашивают бессвязности повествования внутри главы: независимые эпи-
зоды следуют в хронологическом порядке, либо истинном, либо ложном.72
Так, в начале главы о Льве VI Логофет перечисляет события без какой бы то
ни было логической связи: агаряне берут крепость Ипсилу, происходит по-
жар вблизи храма св. Софии, Феодора Сантаварина призывают из Евхаиты
71 Theoph. Cont., р. 686. 12-16, Истрин. Книги 2, с. 24. 20-23.
72 Р. Дженкинс. (Jenkins R. The Chronological Accuracy of the “Logothete” for the
Years A. D. 867-913 / / DOP 19. 1965. 91-112. [перепечатано в его Studies, pt. Ill])
признает, что, повествуя о Василии I, Льве VI и Александре, Логофет заимствовал
сведения из различных анналов.
При дворе Константина VII Багрянородного 185
(Leo Gramm., р. 283.15-21). Затем, впрочем, хронист подробно повествует
о суде над Сантаварином, а в конце делает отступление, чтобы сообщить
о последующих событиях: «Сей Сантаварин умер при [императоре] Конс-
тантине [VII] и его матери Зое (р. 265. 21-22). Указания времени, если они
вообще есть, зачастую неопределенны: «в годы правления Льва» против
императора ополчился вождь Ломбардии (р. 265.23), «затем» (р. 269.14),
или «после смерти Заутцы» (р. 271.20). Лишь в последнем разделе Лого-
фет чаще указывает точные даты (день, месяц, индикт). Иногда текст этой
части хроники даже перенасыщен датами. Так, читая о возведении Рома-
на в достоинство кесаря, последовавшем за ссылкой магистра Стефана на
остров Антигона, мы на одной странице находим шесть точных указаний.
Эти даты, будь они верные или искаженные (к примеру, девятнадцатый (!)
год от начала индикта (р. 304.17); «Ватиканский Георгий» предлагает более
правдоподобную датировку — девятый год [Истрин. Книги 2, с. 48.19]), не
играют объединяющей роли. Рассказ, сопровождаемый датами, сохраняет
все ту же раздробленность на отдельные эпизоды, что и в предшествующих
разделах: в декабре Роман венчает на царство своих сыновей, в апреле на-
значает мистиком патрикия Иоанна, в мае умирает патриарх Николай и т.д.
Связи между эпизодами случайны и лишь в редких случаях ассоциативны.
К примеру, Логофет отмечает, что Константин Липе пригласил Льва VI на
освящение монастыря, а затем сообщает следующее: «Ветер под названием
Липе» подул настолько сильно, что обрушилось много домов и встала угро-
за наводнения (р. 280.7-14). Связь между этими фразами основывается на
совпадении имени вельможи и названия ветра.
Логофет фиксирует имена и титулы второстепенных персонажей, но
редко дает им характеристики. Эти редкие характеристики, как правило,
либо поверхностны, либо имеют вид анекдота: некая Анна была бесстыд-
на и безумна (р. 301.17), а предводитель армян Ашот мог, «как говорят»,
согнуть в кольцо железный жезл, заставляя металл покориться силе его
рук (р. 293.13-19). Стиль хроники чужд описательности и риторики, а по-
вествование весьма динамично, что обусловлено преобладанием глаголов
и причастий над прилагательными и наречиями. Так, рассказ о победе ара-
бов над Феофилом (р. 222. 1-22) содержит 18 глаголов, 18 причастий,
только одно прилагательное и четыре наречия. При этом наречия не опи-
сывают, а лишь усиливают движение: слово тсареоОб («тотчас») — одно из
самых распространенных в хронике. Ритм повествования быстрый и энер-
гичный, как, к примеру, в рассказе о покушении родни Стилиана Заутцы на
Льва VI: императрица Зоя слышит шум, выглядывает в окно и заставляет
заговорщиков замолчать. Затем она будит Льва, тот «сразу же» садится
в лодку и отплывает в Пиги. Утром Лев «в скорости» (xaxiov) возвраща-
ется во дворец, лишает Иоанна должности друнгария виглы и назначает
на нее этериарха Николая (р. 270.1-9). Одно событие следует за другим
в непрестанном движении.
186
Глава седьмая
Е. Другие современники КонстантинаУП
Кроме Феодора Дафнопата и Симеона Логофета, более или менее зна-
чительные собрания писем оставили еще четыре интеллектуала середины
X в. Это Феодор Кизический, Александр Никейский, Феодор Никейский
и так называемый «анонимный учитель».
Письма Феодора Кизического (Darrouzes. Epistoliers, р. 317—341) можно
разделить на две группы: вторая состоит из относительно коротких и триви-
альных по содержанию посланий, адресованных разным людям, чьи имена
и должности не указаны. Первую группу составляют письма Феодора к Кон-
стантину VII. Со слов Скилицы мы знаем, что Феодор был весьма приближен
к императору и в 956 г. убеждал его низложить патриарха Полиевкта (Scyl.,
р. 244. 14-15). Уже незадолго до смерти Багрянородный посетил Феодора
на горе Олимпе, желая обсудить с ним возможность низложения Полиевкта
(р. 147. 68-73). Враждебное письмо Феодора «к патриарху» (ер. 19) адресо-
вано, очевидно, Полиевкту и свидетельствует о составленном против него
заговоре.
Переписка Феодора с Константином относится к более раннему пери-
оду. Единственное упомянутое в ней (в письме Константина) событие —
нападение скифов (ер. 5.15). Имеется в виду, вероятно, поход князя Игоря
в 941 г. «Новорожденный сын» Константина (ер. 18.6) — это Роман II. Ро-
ман родился в 939 г., что указывает на тот же период. Переписка Феодора
с императором бедна фактами, но насыщена риторикой. Феодор восхваляет
Константина и изъявляет верноподданнические чувства (к примеру, ер. 2.
15-16). Константин подчеркивает свою необразованность (ер. 1.7, 3.5, 7.2
и 8), на что Феодор считает долгом возразить. Он заявляет, что самодержец
был заботливо вскормлен, но не молоком Муз (sic!), а «божественной не-
бесной влагой Святого Духа». Император превосходит [древних] мудрецов,
правоведов и ученых (ypappareicov или, вероятнее, ypappazecov), он блистает
“благоразумием, красноречием и голосом, преисполненным божественной
мудрости” (ер. 8. 9-14). Не столь обычна похвала внешности императора:
он высок, красив, прекрасен, великолепен (ер. 9.6: типичное нагромождение
синонимичных эпитетов). Вполне вероятно, Константин был действительно
высок — подданные позволяют себе высмеивать маленький рост одного из
посетителей дворца (ер. 14.5, 15.3).
Феодор подчеркивает, что живет в отдалении от города (ер. 9.1), но при
этом воздерживается от стандартных жалоб: ледяные ветры с гор и холод-
ные реки не причиняют ему горькие мучения, а смягчают жару (ер. 11.1 -2).
Автор страдает лишь от сердечного пламени, которое может потушить лишь
сладкий глас его друга. Константин именует Феодора «олимпийцем вдали
от отечества» (ер. 10.1) — Феодор переселился на Олимп, где его впослед-
ствии навестит уже больной император. Константин, напротив, жалуется
в письмах на обуревающие его беды и невзгоды (ер. 18.5-9). При этом он
При дворе Константина VII Багрянородного 187
нс уточняет, о каких несчастиях идет речь, кроме одного случая: император
прямо упоминает о болезни сына (употребляя множественное число — та
(ippEva). Перед нами дружеская идиллия: о традиционных “мучениях”, выз-
ванных молчанием друга, нет ни слова.
Второй автор писем -Александр Никейский.73 Константин VII назначил
его учителем риторики (Theoph. Cont., р. 446. 11-12). Вопрос о времени его
жизни до сих пор остается предметом обсуждения. Даррузе предполагает,
что Александр был еще жив в конце X в.: в письме он упоминает Феодигия,
епископа «златых Афин» (ер. 18.9; ср. ер. 19.19 и 20.19), который, как из-
вестно, подписал акт 997 г. и умер в 1006 г.74 Но такая датировка приводит
к противоречию: Александр был единомышленником Николая Мистика,
который послал ему письмо (Jenkins, Westerink, ер. 71) в 921 /5 году, а воз-
можно, и еще одно, в 919/20 г. (ер. 100). Трудно себе представить, чтобы
Александр, который к 920 году был уже взрослым человеком, продолжал бы
вести деятельную жизнь еще в течение восьмидесяти лет. Разрешить это
противоречие пытается Маркопулос: три письма, в которых упоминается
Феодигий, он приписывает другому, анонимному автору. Феодигий — имя
редкое, но можем ли мы быть абсолютно уверены, что в течение X столетия
его носил лишь один афинский митрополит? Из истории того же периода мы
знаем двух Львов, епископов Сардских.
Александр входил в круг высокопоставленных интеллектуалов. Он со-
ставил схолии к сочинениям Лукиана (см. гл. 13А). Александр, либо кто-то
другой из той же среды написал эпиграмму на восстановление бань в Пре-
нете, озаглавленную именем «Александра, епископа Никейского, светила
сияющей мудрости» (Anth. Pal. 16. 281). Кроме того, писатель явился ав-
тором эпитафии Николаю Мистику, который «подчинял себе императоров
и покорял врагов» (Anth. Pal. 16.21). Обе эпиграммы, также как и эпитафия
неизвестному синкеллу Михаилу, были созданы в одном и том же кругу.75
Магистр Никита, другой высокопоставленный чиновник (см. о нем главу
3D) переписывался с митрополитом Никейским (ed. Westerink, ер. 9), т. е.
с Александром. В письмах он просил его прислать ему труды таких класси-
ческих авторов, как Демосфен и Плутарх.
Александр и Феодор Кизический принадлежали к разным партиям: митро-
политов Кизического и Ираклийского Александр считает своими заклятыми
73 Darrouzes. Epistoliers. 67-98. См. о нем: Maas Р. Alexandros von Nikaia
// BNJbb 3. 1922. 333-336; Bees N. Basileios von Korinth und Theodoros von
Nikaia / / BNJbb 6. 1927-28. 375-382; Markopoulos A. Uberlegungen zli Leben
und Werk des Alexandros von Nikaia / / JOB 44. 1994. 313-326; Lemerle. Hu-
manisme. 267f. n.67; Wilson. Scholars. 141 f.
74 О Феодигии см.: Laurent V. La liste episcopale de la metropole d’Athenes / /
Memorial L. Petit. Bucarest, 1948. 282 и Corpus V. 1, no. 595.
75 Sevcenko I. An Early Tenth-Century Inscription from Galakrenai with Echoes from
Nonnos and the Palatine Anthology / / DOP 41. 1987. 462.
188
Глава седьмая
врагами (ер. 16. 16-17 ср. ер. 5.74). Их имена — Анастасий Ираклийский
и Феодор Кизический — указаны в заглавии к ер. 10. Анастасий (умер
около 946), которого Александр язвительно именует «набычившимся» (ер.
14.44) и «обжорой» (тр1каккаРо^ — ер. 4.21), поддерживал Константина VII
в его заговоре против сыновей Романа (Scyl. 236. 89). Если верить хронике
«Дафнопата» (Theoph. Cont., р. 439. 5-8), Роману I приснилось, будто Анас-
тасий был брошен в огонь, и в тот же день митрополит скончался. Более
могущественными врагами Александра Никейского были патриарх Феофи-
лакт и усыновленный Романом I Роман Саронит, которого Константин VII
в 945 г. отстранил от дел в столице и назначил управлять фемой Анатолии
(Theoph. Cont., р. 443. 18-19).76
В письмах Александра доминирует тема изгнания — он был сослан в не-
известную местность под названием Моноваты. По мнению Маркопулоса,
Александр был осужден еще при Романе I. Даррузе, напротив, полагает, что
в ссылку его отправил Константин VII под влиянием патриарха Феофилакта.
Если учесть, что Александр враждовал с такими влиятельными сторонни-
ками Константина VII, как Анастасий и Феодор, вторая гипотеза внушает
больше доверия.
В византийской эпистолографии уже сложились стандартные спосо-
бы выражения жалобы, но Александр, увлеченный, как мы уже видели,
описанием внешности своих противников, стремился избежать традици-
онных приемов и в изображении места ссылки (начало этой тенденции
было положено еще патриархом Мефодием). Александр жалуется, что
он живет под наблюдением наемников (misthotai — слово с отрицатель-
ной коннотацией), заключен в пещеру ужасней зловонной могилы. Воз-
дух в ней тяжелый, затхлый, удушающий (ер. 6.8-12 — риторическое
нагромождение синонимов). В «святом месте» (в патриаршем дворце?)
его избили рабы владыки (патриарха?). Затем его держали в тюрьме,
в ссылке, жестоко с ним обращались. Начало письма Александра ко Льву
Сардскому традиционно: Александр хочет писать слезами и кровью (ер.
1.1). Затем он тут же переходит к повествованию: он был приглашен к па-
триарху, ничего не подозревая явился во дворец, но как только вошел,
остриарии затворили за ним дверь. То был дурной знак — обычно они так
не поступали. И вот, раб патриарха Фотий внезапно с криком бросился на
него, втолкнул в сакеллу, запер дверь и обошелся с ним так, как будто ми-
трополит был поваром или прислугой. Ночь Александр провел в сакелле,
окруженный тьмой патриарших слуг со светильниками. Потом принесли
его имущество и стали искать—«не знаю что», наивно недоумевает наш
76 Даррузес (Darrouzes. Epistoliers. 84. n. 30) предполагает, что Константин VII
назначил Саронита магистром. Хронист упоминает лишь о том, что магистр Саронит
был послан в Анатолик. Магистру была доверена почетная обязанность защищать
бедных и нуждающихся.
При дворе Константина VII Багрянородного 189
византиец. В довершение всего «разразилась еще одна буря»: Александра
бросили в лодку и привезли в монастырь Сатира (1.5-33). Митрополит
с пафосом вещает о том, как его заключение воспринял «весь Константи-
нополь». Он не только упоминает о «слезах» — риторический топос — он
описывает сомкнутую толпу, сквозь которую слуги патриарха с плетьми
в руках могли прорваться лишь с трудом (I. 33-40). Из столицы Алек-
сандр был отправлен в «крайние пределы» империи — в Моноваты.77 Там
автор письма провел пять месяцев. Его кормили овощами и бобами. Он
был всего лишен, не мог мыться, ему не давали мяса, отказывали в чер-
нилах и в пергамене, он страдал от подагры и потери волос (1.41-58).
Перед нами живой рассказ.
В письме к Игнатию Никомидийскому преобладает иной тон. Хотя автор
и повторяет некоторые жалобы («я страдаю от подагры, но здесь нет вра-
ча» — ер. 4.30), лейтмотив меняется: Александр сохраняет силу духа, если
ему предстоит агон — он примет бой, жизненные силы еще не оставили его
(1.9-10). Соответственно меняется и стиль: больше становится риторики,
больше пафоса. Автор вводит парономасию (xaXenov — хаХслсотера) и обыг-
рывает топоним «Моноваты»: «в нехоженной (офаток;) пустыне Моноваты»
(ер. 4.12 и 28).
Феодор Никейский, современник Константина VII и Романа И, был пре-
емником Александра (его письма изданы в: Darrouzes. Epistoliers. 261-316).
Происходил Феодор из местности Навплиона и Аргоса.78 Прибыв в Конс-
тантинополь, он занял пост патриаршего хартофилака, а потом был избран
митрополитом Никейским. Лемма послания № 39 «Феодору хартофилаку»
должна быть поставлена в родительном падеже («Феодора»). Из ер. 36.7-9
мы узнаем, что его помощником был чиновник, должность которого назы-
валась hypomnematographos.79 Феодор не утратил связи со своей родиной:
он составил житие одного местного святого — Петра Аргосского (см. выше
главу 6А).
Феодор занял митрополичью кафедру незадолго до смерти патриарха
Феофил акта (умер в 956 г.). Феофилакту адресованы некоторые из его пи-
сем. В одном из них (ер. 1.19-20) Феодор жалуется, что некий монах обви-
нял его в клевете на патриарха. Предпосылки этого столкновения неясны.
Мы не знаем даже, отражают ли письма один конфликт или две ссоры Фео-
дора — с патриархом и с императором (Константином VII). В ер. 42 Феодор
просит патриарха (очевидно, Феофилакта) помочь ему примириться с им-
ператором. Феодор полагает, что «повелитель Вселенной и самодержец»
77 Моноваты упоминаются в письмах анонимного учителя: послание № 60 адре-
совано «игумену Моноват».
78 Darrouzes. Epistoliers. 5If.
79 Hypomnematographos был заместителем хартофилака. См.: Darrouzes. Re-
cherches sur les OFFIKIA de 1’eglise byzantine. Paris, 1970. 367.
190
Глава седьмая
простит его нечаянный проступок (1. 48-50). Даррузе предполагает, что
за ссорой последовала ссылка Феодора. Однако, хоть его письма и изоби-
луют жалобами на бедственное положение, в чем именно заключалась его
ооцфора, не уточняется. Так, Феодор просит анонимного адресата убедить
императора не бросать его в деревне (или в поместье 8V огурф), где он жи-
вет как звери и птицы (ер. 23. 13-15). Под ало5тщ1а, о которой Феодор
пишет митрополитам Мелитинскому и Лаодикийскому (ер. 33.2) может
подразумеваться как ссылка, так и деловое поручение в провинции. На-
стоящую ссылку Феодор обозначает другим словом — onepopia (ер. 30.7
и 13). Живя в провинции, он, видимо, был все же свободным человеком:
анонимному адресату он сообщает о своем желании последовать за другом
в Таре. Затем он пишет, что пока его адресат медлил в Галатии, он страдал
«от зимы отчаяния и крушения надежд» (ер. 19. 3-5). Глагол ёроик6А.ооу,
который Феодор употребляет в значении «проводить, коротать время»,
в первую очередь означает «разводить скот». А это весьма подходит к при-
родным условиям «холодной» (отсюда «зима») Галатии. Адресат, между
тем, отбывает в Константинополь, но Феодор не может за ним последовать,
ибо слух императора растревожен лживой молвой (1.5-10). Как и в ер.
23, Феодор жалуется, что он живет подобно диким зверям под открытым
небом, что он лишен даже самого необходимого (1.18-20). Он точно жил
вдалеке от столицы, но в ссылке ли?
Из письма [Феодору], митрополиту Кизическому (ер. 27), мы узнаем,
что Феодор Никейский был его политическим союзником. Митрополит
Кизический был приближен к Константину VII (см. выше) и вероятно, до-
стиг того, что неизвестно почему не смог или не захотел сделать Феофи-
лакт — примирить своего тезку с императором. По крайней мере, Феодор
Никейский благодарит его именно за право «возвратиться к императору»
(1.14-15). В послании протоспафарию Льву автор намеком упоминает
о внутрицерковной борьбе за власть: он полагает, что ежедневные столк-
новения происходят по вине нечестивого и дерзкого человека, жаждущего
громкой славы (ер. 30.1-3). Вероятно, речь о Полиевкте, при котором Фе-
одор вместе с тем служил [секретарем?] (ер. 20 написано от имени Поли-
евкта). Лев упрекает Феодора в том, что он изменил свое мнение из страха
[ссылки?] (ер. 30. 4-5).
Сведения о жизни Феодора скудны и неточны, но вместе с этим, благода-
ря одному из его писем Феофилакту, мы кое-что знаем о внешности автора.
Враги, утверждает он, высмеивали его за то, что у него нет ни окладистой
бороды, ни тучной (Xuraivopevog) шеи, ни круглого живота. Он весь худой
и истощенный (ер. 2. 90-93). Феодор признает, что это так, но защищается
от насмешек: «Тучный живот не рождает умных мыслей» (Рагоет. Graeci
2. 337. по. 22а). Истощение плоти, полагает Феодор, «умащает» (Xuiaivoixo)
дух и заостряет ум (1.94-96). Что касается его волос, то щеки его покрыты,
да и борода у него есть, хотя и недостаточно длинная, чтоб отгонять мух (1.
При дворе Константина VII Багрянородного 191
102—103). Феодор не ограничивается этим замечательным автопортретом.
Он дает также и характеристику своего нрава: он благочестив, его воспита-
ли хорошие родители и владыка (местный епископ, возможно, Петр), он был
вскормлен чистым млеком святых отцов (1.64-70). У него не было ни дома,
ни клочка земли. Он жил на подаяния щедрых людей и жалованье (oovi]0£ia)
за службу (1. 71-74).80
Феодор искусно владеет эпистолярным жанром. Его послание патриар-
ху Феофилакту (ер. 13) показывает, сколь тонко писатель различает две
функции письма: как официального документа и как средства частного
общения. Первая часть послания — ответ на запрос патриарха, связанный
с утверждением в должности некоего человека, именуемого «кандидатом
в диаконат». Феодор резко выступает против его назначения, ибо человек
этот известен как повеса и завсегдатай питейных заведений. Вторая часть
письма, напротив, носит исключительно личный характер. «Мой влады-
ка», жалуется Феодор, суров к своему верному слуге, который ничего
дурного по отношению к патриарху не совершил. До этого момента все
хорошо, и Феодор мог бы здесь остановиться. Однако и сам он, и патри-
арх чувствуют, что изъявление верности — лишь пустая формула. И вот,
Феодор отваживается на осторожное признание: «разве что какой-нибудь
случайный проступок, допущенный по простоте» или «дело, совершенное
в таком положении, которое угрожало спасению души». Затем автор снова
прибегает к формуле изъявления верности: он заявляет, что ни разу не
злословил на своего благодетеля, хотя многие его к этому и побуждали
(1.15-21). Если верить Феодору, он ни в чем не виноват пред патриархом.
Многие подталкивали его вступить в общество, враждебное Феофилакту,
и если в конце концов он все же вошел в него, то это либо произошло
по случайности, либо объясняется его простотой, либо он вынужден был
так поступить, ибо возникла угроза для спасения души. Феодор заверша-
ет письмо афоризмом: «Если презрен раб, то презрение падает и на го-
сподина. Если я унижен господином, то и господин тем самым унижен»
(1.36-38).
Послания по случаю смерти были широко распространены в византий-
ской эпистолографии. Как правило, они состояли из двух частей: утешения
и утверждения, что почивший будет удостоен войти в Царство Небесное.
В письме (ер. 6) другу, протоспафарию Льву (ему же адресовано и другое
письмо — ер. 30), написанном по случаю смерти матери Льва, Феодор
опускает, либо, по крайней мере, сильно сокращает вторую часть. Скорбь
и тревога, вызванные смертью матери, естественны — утверждает автор
в начале письма. Затем Феодор создает агиографический образ женщины,
80 Synetheia — термин, обозначающий дополнительный налог или sportula.
См.: Oikonomides N. Fiscalite et exemption fiscale a Byzance (IXe — Xie s). Athene,
1996. 77. n. 119.
192
Глава седьмая
которая души не чаяла в своих детях, сорок лет прожила вдовой, отказа-
лась от мирского блеска и праздной жизни, предпочла одиночество, лох-
мотья и скудную еду, которая спала, простершись на полу, посвятила себя
посту и молитве (ер. 6.5-7). Слово «святая» не произносится, но лексика,
которую привлекает автор, — «лохмотья», «скудная еда», «пост», «спать
простершись на полу», «молитва» — типична именно для описания святой
жизни. Покойную вдову Феодор возвеличивает до святости. Автор возвра-
щается к адресату: Лев одинок. Нет никого, кто бы утешил его: ни отца,
ни жены, чья нежность могла бы восполнить утрату материнской любви,
ни детей — новых побегов его древа. Пассаж оканчивается существитель-
ным dvig (1.16), зеркально отражающим глагол dvig, которым открывается
письмо. Это повторение призвано подчеркнуть переход к новой теме, кото-
рый отмечен также и словами «я думаю» и «как я сказал» в начале следую-
щего пассажа. Таким образом Феодор выделяет собственное мнение: бла-
городные и мужественные люди вынесут любые жизненные тяготы. Вновь
появляется образ матери, но она не радуется на небесах, а сопутствует
сыну: любовь ее оберегает его и учит, как превозмочь страдания (1.30-31).
Письмо завершается увещанием: одержи верх над горем, дай отдохновение
очам, страждущим от слез, покажи, что ты достойный сын твоей матери,
поддержи брата, который слабее тебя.
Феодор — искусный рассказчик. В письме Константину VII (ер. 3) он
дает живое описание разбоя, которому он подвергся на одной из улиц Кон-
стантинополя. Письмо открывается коротким шуточным вступлением. Ав-
тор замечает, что Иоанн Златоуст, вероятно, счел его недостойным участво-
вать в празднестве в его честь. Затем сразу же начинается рассказ. Ночью
(следует отметить, что ночные сцены в византийской эпистолографии [ср.
письма Игнатия Диакона и Никиты Пафлагонянина] всегда были наиболее
оживленными: см. также и другое письмо Феодора — ер. 24.2: “Поздно ве-
чером я пришел в патриархат”) он верхом на коне отправился к храму св.
Апостолов, а его племянник следовал за ним на муле. Проезжая мимо арки
в Артополии, они наткнулись на шайку бродяг во главе с китонитом Васи-
лием. Сперва разбойники ударили по голове мула — пугливое животное,
которое даже собственной тени может испугаться — а потом накинулись
и на всадника. Феодор было попытался спешиться и пасть в ноги китониту,
но не успел: злодеи бросились на него, стали бить палками. Феодор не замед-
лил объявить свое имя и титул, но грабители не обращали на это никакого
внимания. Желая угодить своему ученому адресату, Феодор неожиданно
(и с иронией) сравнивает уличную потасовку с походом Александра Ма-
кедонского. Он замечает, что во время нападения ему вспомнилась стычка
спутника Александра Аристобула с войском Эвмена — эпизод, отсутствую-
щий в известных нам источниках.
Тем временем «битва» (с одной, правда, стороны) все продолжалась.
Один из негодяев ударил Феодора палкой с набалдашником, и тот упал
При дворе Константина VII Багрянородного 193
с мула. Разбойники избивали его до тех пор, пока кто-то не сжалился над
ним и не объявил, что Феодор мертв. Тут автор снова прерывает рассказ
и позволяет себе еще один «экскурс» в античность; драка напомнила ему
ночную вакхическую оргию. История подходит к концу: Феодор рассказы-
вает, как он лежал без сознания, будто крепко спал, как, из страха перед
разбойниками, люди, не останавливаясь, проходили мимо. Автор уверяет
императора, что драку начал не он. Как дело обстояло на самом деле, мы
не знаем, но как бы там ни было, Феодору удалось создать яркий эпизод
с ироническим оттенком.
Талант Феодора проявляется не только в описании драматических со-
бытий. Немало внимания автор уделяет изображению чувств. Так, в одном
из писем (ер. 22.1-2) он утверждает, что на рабов он смотрит как на рав-
ных ему людей. Именно поэтому он позволил некоему Димитрию, кото-
рого он купил четырехлетним ребенком и восемнадцать лет воспитывал,
заявить права на «так называемую свободу». Когда же Феодор напомнил
Димитрию о всех тех благодеяниях, которые он ему оказал, тот изменил
свое мнение, отказался от «сладкой свободы», заплакал и признал, что его
прежнее решение было скорее опрометчивым, нежели мудрым (1. 9-13).
Психологические оттенки еще более тонко переданы в письме патриарху
Феофилакту (ер. 42). Феодор рассказывает, сколь плохо с ним обошлись
в патриархате, но при этом он предусмотрительно различает грубое обхо-
ждение мелких чиновников и отношения со «сладостным владыкой» — са-
мим патриархом. Феодор начинает письмо с утверждения, что обращенные
к нему «грубые и безжалостные слова» не могли принадлежать владыке
(1. 1-3). Все те «унизительные и оскорбительные слова», которые чинов-
ник произнес от лица патриарха — не было даже должных приветствий —
автор письма противопоставляет благосклонному взору и улыбке адресата.
Феодор, безусловно, понимает, что он был унижен по приказу Феофилак-
та, но притворяется, будто ни о чем не догадывается, и противопоставляет
доброго господина грубому слуге.
Анонимный учитель не похож на упомянутых выше церковных иерархов:
он обладает иным социальным статусом и пишет в другом стиле..
Собрание из 122 анонимных писем сохранилось лишь в одной рукописи,
cod. Lond. Brit. Mus. 36749, относящейся к концу X в.81 Биография автора
rtl Основная часть собрания издана в: То KEipevov nov ёлютоХсоу too ko)8iko(; ВМ.
36749 (eds. Browning R., Laourdas B.) / / EEBS 27. 1957. 151-211. Другие пись-
ма опубликованы Браунингом: Browning К. The Correspondence of a Tenth-Century
Byzantine Scholar / / Byzantion 24. 1954-56. 397-452. См. также: AaovpSdc; В. 'H
ооХХоут] ёлютоХсоу tod Kcb6iKog BM Add. 36749. ’A0i]va 38. 1954. 176-98. Исправле-
ния см.: Darrouzes J. Еиццепста / / EEBS 28. 1958. 444-46. При ссылке мы будем
использовать нумерацию Браунинга. А. Маркопулос готовит критическое издание
собрания. <К настоящему времени издание уже увидело свет: Anonymi professoris
epistulae / Rec. A. Markopoulos. Berolini et Novi Eboraci, 2000 — Д. 4.>
7 Зак 3989
194
Глава седьмая
может быть восстановлена только в общих чертах.82 Родился он не в Кон-
стантинополе, как можно заключить из одного из писем (ер. 78.1539-40):
учитель освобождает от платы за уроки ученика, происходившего из той
же местности, что и он сам. П. Лемерль предполагает, что аноним был
уроженцем Фракии: автор утверждает, что он невежественней .ливетрий-
цев — жителей городка в Пиерии (в Македонии), вошедших в поговорку
за свою неотесанность. Впрочем, на происхождение автора в этой фразе
указаний нет.
Аноним был современником Александра Никейского — ему адресовано
одно из писем (ер. 69). В других посланиях учитель обращается ко «Льву
Сардскому (ер. 85), состоявшему в переписке с Александром (его не сле-
дует путать с другим Львом, епископом Сард ок. 1000 г.), к Анастасию
Ираклийскому (ер. 1) — противнику Александра, к Григорию Анкирскому
(ер. 91), который упоминается в письмах Александра. Впрочем, Александр
прожил долгую жизнь (см. выше), и то, что учитель пишет ему самому
и его адресатам, не дает нам достоверной информации о времени жизни
анонима. Три письма учителя обращены к императрице Софии (ер. 8,98
и 99), которую следует отождествлять с женой Христофора. Неясно, по-
чему Браунинг и Манго именуют ее «бывшей императрицей» и «вдовой»
и соответственно, датируют письма периодом «после 931 г.», когда София
после кончины мужа приняла постриг (Theoph. Cont., р. 471. 13-14). Учи-
тель именует Софию «святой госпожой» (Seotoivu) — в письмах она вы-
ступает не как монахиня, а как царствующая императрица, а значит, эти
послания следует относить к периоду с 921 по 931 год. Другие предположе-
ния Браунинга либо спорны, либо бесполезны для датировки. Так, Даррузе
отвергает его попытки отождествить мистика Феодора с Феодором Даф-
нопатом, Василия Неокесарийского с Василием Кесарийским, епископа
Евфимия с Евфимием — митрополитом Антиохии в Писидии, состоявшим
в переписке с Николаем Мистиком.83
В одном из писем (ер. 26.18-22) учитель жалуется, что он семнадцать
лет уже несет тяжкое бремя заботы о родных, гонимых «вселенским бед-
ствием». Обычно эта oiKoupEvud] ovjKpopa отождествляется с нашествием
болгар во главе с Симеоном, но вместе с тем это может быть и страшный
голод 927 /8 г. А это позволило бы датировать письмо 944 годом. В послании
своему заклятому врагу, некоему канстрисию, учитель касается и другого
82 Кроме комментария Браунинга см.: Lemerle Р. Humanisme. 246-57; Mango
С. The Date of Cod. Vatic. Regin. Gr. 1 and the “Macedonian Renaissance” / / Institutum
Romanum Norvegiae. Acta ad archaeologiam et artium historiam pertinentia 4. 1969.
124f. Монография А. Штейнера (Steiner A. Untersuchungen zu einem anonymen
byzantinischen Briefcorpus des 10. Jahrhunderts. Frankfurt a. M., 1987) содержит клас-
сификацию писем по жанрам эпистолографии и переводы многих из них.
83 Darrouzes J. Inventaire des epistoliers byzantins du Xe siecle / / REB 18.
1960. 113.
При дворе Константина VII Багрянородного 195
события своего времени: «Я увидел натянутые луки и тут же уступил — как
мятежные скифы, когда пред ними явился император» (ер. 17. 179-180).
В другом письме тому же канстрисию (ер. 44.805-8) аноним упоминает
о победе над варварами, которые прежде были беспокойны и не помышляли
о мире (aonovSoi), а теперь покорились и заключили мир (evonovSoi). Под
«мятежными скифами» подразумеваются, вероятно, русские, которые под
предводительством князя Игоря отправились в поход на Константинополь,
в 941 г. потерпели поражение, а в 944 подписали мирный договор. Вряд ли
имеются в виду болгары — можно, конечно, предположить, что речь идет
о мире с болгарами 927 года, но событиям того времени рассказ учителя
не соответствует: заключение договора стало тогда следствием не успеха
византийцев, а внезапной смерти Симеона.
Другие сведения о жизни автора мы находим в его письме ссыльному
монаху Никите: учитель по собственному опыту знает, что такое жить среди
чужих людей, не испытывая ни минуты радости (ер. 100.1837-42, 1854-55).
В послании мистику Феодору (ер. 112. 1-4) он называет себя «несчастным»,
лишенным возможности видеть друга — Феодора. Значит ли это, что учи-
тель действительно жил в изгнании, или эти фразы лишь дань традиции?
Впрочем, если ссылка и была, то ко времени написания писем она уже дав-
но окончилась — аноним обосновался в Константинополе, дает уроки грам-
матики, ради дополнительного заработка переписывает и издает рукописи.
Упоминает автор и о собственных сочинениях, но ни одно из них до нас
не дошло. Он в плохих отношениях с другими учителями, с которыми он
борется за учеников, с родителями, которые откладывают плату за уроки,
либо вовсе отказываются платить, с разными учеными людьми, которые, по
его словам, распускают о нем клеветнические слухи. Его отношения с уче-
никами тоже далеко не идеальны: он — сторонник жесткой дисциплины, он
нещадно порет тех учеников, которые вместо чтения книг торгуют птицами.
Свои принципы преподавания учитель раскрывает в письме ученику Стефа-
ну (ер. 117.2103-7). «Не смей, — наставляет он ученика, — состязаться
со мной в красноречии. Одного слова (Хбуо<;) довольно, чтобы объяснить
все, разрешить любые сомнения». И еще: послушай моего совета, «придер-
живайся того знания, которое тебе уже дали и еще дадут (wroSei/GEiorig ксй
i)7ro6etx0r|Gop.evr|(;)» — иначе говоря, традиционных правил. Самого же учи-
теля традиционной фигурой назвать нельзя.
Аноним — первый известный нам в Византии профессиональный litte-
rateur. Он — предшественник тех писателей XI столетия, которые жили
литературным трудом. Он не монах, не клирик с постоянным доходом, не
чиновник на казенном жалованье. Он зарабатывает себе на хлеб лишь пе-
ром и языком. Нам могут быть смешны его мелочные требования вовремя
оплачивать уроки, его склоки с коллегами с целью получить больший зара-
боток, но при этом не следует забывать, что мы наблюдаем рождение (или
возрождение) новой интеллектуальной профессии.
196
Глава седьмая
Как учитель и literatus, аноним входил в круг интеллектуалов — его
друзей и соперников.84 К высшему свету относились немногие из его
адресатов — императрица София, неизвестный патриарх (или патриар-
хи), патрикий и логофет Феоктист (ер. 95), сакелларий Лев (ер. 24 и 25).
В большинстве своем знакомые анонима были либо учителями (асикрит
и maistor Петр [ер. 19. 67 и 23, идентичное 97], священник и maistor Фи-
ларет [ер. 68], maistor Михаил [ер. 36 и 51]), либо секретарями: так есть
среди них и протасикрит (ер. 40, 108, 111), и асикрит (ер. 41, 86, 101,
115, см. выше — Петр, асикрит и учитель), и мистик (главным образом
Феодор), и нотарий мистика (ер. 28), и протонотарий (ер. 65, 79, 116),
и хартуларий (ер. 2, 3, 38, 39, 78, 93, 114), и хартофилак (ер. 21), и антиг-
рафевс (ер. 102). Титулы этих чиновников колеблются от относительно не-
высокого ранга спафарокандидата до протоспафария. Среди духовных лиц
мы находим несколько митрополитов (Александр Никейский, Анастасий
Ираклийский, Василий Неокесарийский, Григорий Анкирский, Лев Сард-
ский, Никифор Филиппопольский и неизвестный архиепископ Сельгии),
двух епископов, много дьяконов, императорских клириков, церковных дол-
жностных лиц (патриарших протовестиария [ер. 66] и виночерпия [ер. 61],
скевофилака [ер. 50], хартулариев [ер. 78 и 93]), лишь одного игумена (ер.
60) и по крайней мере четырех монахов. Перед нами, вероятно, средний
класс византийской бюрократии.
Хотя многие письма содержат жалобы на враждебность и клевету, не
менее очевидны и связи интеллектуального обмена, существовавшие внут-
ри этого круга. Пересылались книги, рукописи для изучения. Высоко це-
нилась дружба. Аноним и люди его круга хорошо знают древних авторов:
письма изобилуют античными образами. Настроению учителя созвучна
мизантропия Тимона (ер. 23. 279), в его относительной бедности он мо-
жет лишь мечтать о роге Амалфеи (ер. 23. 288-289). Появляется и образ
Ахилла, наставляемого Хироном (ер. 26. 32-33). Этот сюжет был распро-
странен в X в. — среди других писателей его привлекает и автор «Жиз-
неописания Василия» (Theoph. Cont., р. 220.4). В собрании писем встре-
чаются и другие мифологические и исторические герои Древней Греции,
и даже нелюбимые византийцами тираноубийцы Гармодий и Аристогитон
(ер. 79.1563).
Неудивительно, что аноним использует формулы выражения скромно-
сти. Так, обращаясь к императрице Софии (ер. 98. 6-8), он именует себя
«человеком маленьким и ничтожным». То, что «руки святой госпожи» ко-
снулись его письма — великая честь для него. Однако смирение учителя
выходит за рамки традиционных формул — аноним отдает себе отчет в том,
84 О «milieu social et culturel», отразившемся в переписке анонима см.:
Markopoulos A. L’epistolaire du «Professeur anonyme» de Londres / / ’Atpiepcopa otov
N. Lpopovo. PeOvpvov, 1986. 139-44.
При дворе Константина VII Багрянородного
197
каково его социальное положение. В письме к митрополиту Анкирскому он
признается (ер. 91. 1-2 ср. 1.6), что на великих он не может ни возвысить го-
лос, ни поднять взор. В послании митрополиту Сардскому (ер. 85. 1681-91)
он пространно рассуждает о пропасти между его собственным ничтожест-
вом и величием адресата, к которому он навряд ли посмеет даже прибли-
зиться. «Не подобает, — повторяет аноним древнюю пословицу, — галке
летать с орлами». Как и в письме к императрице, аноним говорит о чести,
которая на этот раз оказана ему приглашением к митрополиту. Особенно по-
казательно письмо логофету Феоктисту (ер. 95. 1778-95) — единственному
патрикию в его эпистолярном собрании. Логофет — «велик», автор — ни-
чтожен. И тем не менее Феоктист позволяет (букв, «кивает, подает знак» —
Ejuveveig) ничтожному подойти к нему. «Твоя боголюбивая душа, — пишет
аноним, — да простит мои ошибки, неразумные суждения, грубый и про-
стой нрав» и другие качества, достойные порицания, сопряженные при этом
с бесстыдством и отсутствием опыта. И тут автор поднимается до широко-
го, типично «средневекового» обобщения: каждому следует знать указанное
ему место (тб^ц) и не пытаться выходить за его пределы. Если же он сам
и преступил границу, то только нечаянно. Аноним вспоминает даже басню
Эзопа (3bis. 1): «Коршуну не подобает ржать с лошадьми. Ему не пристало
отказываться от собственного голоса, каким наделены птицы его рода, и пы-
таться ржать по-лошадиному».
Итак, аноним считает, что каждый должен мириться со своим положе-
нием, но в пределах своего статуса и профессии он держится с достоинст-
вом. Так, кувуклисию Феодору (ер. 81. 1580—90) он пишет: тебе не следует
давать волю языку и поспешно клеймить учителей невеждами. К дающим
знание ты всегда должен относиться с уважением. В другом письме аноним
укоряет протоспафария Феодора: как ты — образованный человек —столь
презрительно относишься к возлюбившим образование (ер. 84.8-10)? Сми-
ренный учитель, подчас готовый валяться в ногах у вельмож, преисполнен
гордости за свой труд.
Анонимный учитель, как немногие византийские писатели, внимате-
лен к техническим вопросам литературы. Так, он объясняет своему учени-
ку Иоанникию (ер. 96. 1804-8), отчего он предпочитает письменную речь
устной: для доводов, «произнесенных устами», слух внимающего закрыт
(атгофраттетш), ибо ум не успевает следить за речью. Учитель подчеркивает
общественную открытость писем: ученику Стефану он пишет (ер. 9.65-
67), что готов еще раз повторить свои слова, так, чтобы содержание и стиль
((ррасяд) его нового письма удовлетворили как самого Стефана, так и других
слушателей. Другому ученику по имени Павел аноним сообщает (ер. 105.
1939-41), что письмо Павла было зачитано вслух пред учениками. Пись-
мо отличалось изысканностью риторических фигур (ovv6r|KT], как и (ррбюц,
один из основных стилистических терминов Фотия). Из переписки учите-
ля мы узнаем, что в то время были весьма распространены ямбы: аноним
198
Глава седьмая
получает написанную ямбами epistrophe (оправдание) от ученика, не посе-
тившего занятие (ер. 87.1708). Учитель поручает ученикам составить ямбы,
посвященные мистику Феодору, тоже «творцу множества прекрасных ям-
бов» — и огласить их на улицах и площадях, «не для того, чтобы высме-
ять его или поднять мятеж» (мы читаем dnooxaoiv вместо чтения издателя
vnooTaotv — «основание»), а чтобы принести пользу (ер. 94.4-8). Аноним
проливает свет на то, как интеллектуалы друг с другом сотрудничали. Так,
он посылает асикриту Стефану свой трактат (Хбуод), «небогатый соразмер-
ными риторическими фигурами» не для того, чтобы накормить червей, а что-
бы придать его труду [с помощью Стефана] законченную форму (ер. 101.
1869-1871). Кувикулярию Феодоту учитель тоже посылает свое сочинение,
дабы его адресат высказал о нем суждение (ер. 5.42-48). Письмо заверша-
ется искусной игрой слов: автор просит прощения за свой «нетвердый» по-
черк—ведь он заботится о [духовной] красоте ((ргХока^оид), а не об укра-
шении ((р^окаХХсояютбк;). Учитель просит и хартофилака Ореста прочесть
один из его трудов и исправить ошибки. Если же Орест теперь занят, автор
просит вернуть ему сие преждевременно родившееся дитя, он положит его
в укромный уголок и будет держать там до тех пор, пока плод не созреет (ер.
21.262-267). В письме к неизвестному патриарху (ер. 88)85 аноним расска-
зывает, насколько трудно собирать и исправлять старые книги. Занимается
этим группа людей, задача которых — копировать рукописи, учителю же
доверено следить за их работой.
Аноним пишет под влиянием Фотия, и сказывается это не только на
терминологии — стиль учителя абстрактный, в письмах отсутствуют те
живые эпизоды, сцены, которые можно отметить в переписке других авто-
ров X в. — Никиты Пафлагонянина, Александра Никейского или Феодора
Никейского. Особенно абстрактно его послание монаху (или писцу?) Еф-
рему (ер. 64, перевод — Steiner, 44). Автор развивает две традиционные
темы — любовь к другу (Ефрему) и сами письма. «Я получил твое златое
письмо», — заявляет он в начале, а в последующем тексте употребляет
слова ypdcpEiv, ypaq>f| и ypdppa еще пять раз. Тема достигает кульминации,
когда автор провозглашает, что он «был почтен твоим сладостным посла-
нием» (1.1319-20). Любовь анонима к Ефрему выражается не в поступ-
ках, а в сплетениях слов — лбОод, qnXia, ауалт|. Единственное «событие»,
о котором сообщается в письме, — это общее место эпистолографии: учи-
тель получил в подарок покрывало, которым будет укрываться каждую
ночь.
Письмо Льву Сардскому (ер. 85) открывается длинным предисловием
(1.1654-79): автор рассуждает о процессе узнавания человека: необходимо
видеть и слышать собеседника, нужны его глаза и голос. Это псевдо-гносе-
85 Об этом письме см.: Markopoulos A. La critique des textes au Xe siecle. Le
temoignage du “Professeur anonyme”// JOB 32. 4. 1981. 31-37.
При дворе Константина VH Багрянородного
199
ологическое введение приводит анонима к неожиданному этическому вы-
воду: зрение и слух помогли ему полюбить немногих. На этом предисловие
завершается, и учитель переходит к основной теме: он рассказывает о своей
чистой и искренней любви к адресату. Так же, как и письмо Ефрему, посла-
ние изобилует словами, обозначающими любовь: ябОод (в словосочетании
«лбОод сердца» — 1.1600-1), ауаят| (в словосочетании «искра ауатгр» —
1.1661-62) и однокоренные слова, а также ёрсос;, (piXeiv. Как и в письме Еф-
рему, здесь тоже не говорится ни о каких событиях, если не считать выраже-
ние благодарности слушателям. Изящная словесная игра (например, kqXov
EKKaXeixai, а вслед за тем xqv тои каХои кХтулу — 1.1670-71) становится
самодовлеющей целью, что входит в противоречие с практицизмом анонима,
с его требованиями и жалобами.
Риторическая схема очевидно просматривается в письме к протоспафа-
рию Евстафию (ер. 76). Текст послания заключен в «рамку»: в заключении
повторяются не только мотивы, но и словесные обороты предисловия, к при-
меру dcpoppnv EoepyEoiag (1.1482) соответствует окрорцад ekiotoXwv (1.1516).
Письмо открывается gradatio: «Ты услышал — услышав, ты согласился —
ведь ничто не мешало согласию (трсоиоад, акобоа^ кч/тЕУЕооад, то kcdXoov уар
оок f]v тру KcrudvEvcnv). В письме преобладают две Лемы. Во-первых, неиз-
вестный, за кого ходатайствует учитель, — человек преклонного возраста:
автор беспрестанно повторяет слово yepcov, один раз даже naXaiog yEpcov
(1.1513), а также однокоренные слова, включая ут|ра<; Тифона (1.1494),
лрЕоРбтт|(; с однокоренными, упоминает о лебединой песне (1.1490-91) и о
скором погребении (1.1503-4). Второй сквозной мотив — это тема воздая-
ния. Проситель наделяется именем Хрисис («Золотой»), сопровождаемым
к тому же рядом синонимичных слов: выкуп, руга, жалованье, дарение.
Кульминация мотива заключена в древней пословице: «И Феб никогда не
пророчил без меди» (1.1510-11); учителю пришлась по душе эта послови-
ца — он цитирует ее и в другом письме (ер. 9.85). На протяжении всего
письма ничего не происходит: не описывается ни одна сцена, не высказы-
вается ни одна просьба. Презренная действительность тонет в глубинах
витийного многословия. Извлечь ее можно лишь усилием ума. Однако,
несмотря на пристрастие к отвлеченной риторической фразеологии, ано-
ним способен своеобразным путем выражать свои искренние чувства. Так,
в письме к монаху Ефрему (ер. 12) тема дружбы развита в необычном клю-
че. Друзья расстались. Мы не знаем, что побудило Ефрема уйти. Штейнер
предполагает, что причиной стали Meinungsverschiedenheiten — аноним
пишет, что Ефрем бежал от жизненных тягот (Холт|ра). Совместная жизнь
любящих приносит наслаждение, но иногда становится и в тягость. В та-
ком случае лучше не оставаться вместе, а расстаться (1.111-13). “Здоро-
вье лучше недуга, — продолжает аноним, — а совместная жизнь, если она
приносит мучения, ничем не отличается от недуга” (1.117). Разлученные
друзья могут обмениваться письмами, либо просто сохранять незримый
200
Глава седьмая
союз (1.120-22). Письмо наполнено грустью. В нем значительно больше
искренности, чем в традиционных жалобах на то, что друг не пишет или
не навещает автора.
Стиль писем анонима абстрактный, а язык — трудный. Главным образом
учитель заботится о phrasis (словесных оборотах) и о syntheke (риториче-
ских фигурах). Он не рисует живых сцен и не описывает нравы людей. Од-
нако есть и исключения. Наименее абстрактным из всех писем собрания,
вероятно, является послание Александру Никейскому (ер. 69, перевод —
Steiner, 196f) — аноним знал вкус адресата и пытался приблизить свой
стиль к его манере. Но даже здесь заметна склонность учителя не касаться
реальных событий. Во-первых, девятнадцать из пятидесяти строк послания
уделяются двум предисловиям. В первом аноним рассказывает о своих сом-
нениях, посылать ли ему это письмо. Конец этого раздела четко отмечен.
«Итак, начинаю письмо» (1.9). В действительности начинается лишь второе
предисловие: писатель абстрактно рассуждает о несклонности детей к уче-
нию и обязанности отца наставлять их. Только затем учитель обращается
к основной теме письма: два ученика анонима пренебрегают занятиями,
предпочитая им перепелов и куропаток (1.20; ниже автор объяснит, что дети
торгуют птицами — 1.31-32). Отец не наказал детей должным образом, те
не признались в своем проступке и остались все такими же непослушными
(автор употребляет существительное aqqveia [1.38]; причастием того же
корня он обозначает ’’непослушную” [ct(pr|via)aa] молодежь [1.17]). В кон-
це концов они исчезли, и другие ученики недоумевали, отправились ли они
к Александру или на гору Олимп. Рассказ анонима неясен: мальчики (их
имена не указаны) представлены как дети (текуа) Александра, хотя и не
предполагалось, чтобы митрополит имел детей, а кроме того, среди персо-
нажей рассказа есть и отец мальчиков, тоже безымянный. И между тем,
образы ленивых детей не совсем стереотипны. То же можно сказать и об их
отце: он проходит мимо, не показывая гнева ни на словах, ни в поступках. Он
произносит лишь загадочную фразу: «Такова-то ваша школа?» и удаляется.
В письмах анонима практически отсутствуют какие-либо декорации.
Действие развивается в топографическом вакууме. Однако и здесь можно
найти исключения: в письме к некоему Иоанну (ер. 49) учитель пытается
отговорить адресата ехать в Пафлагонию. Иоанн прельщен чистым возду-
хом, чудесной весною, ключевою водой, прохладным и здоровым климатом
(1.947-51). Описание абстрактно, но перед нами во всяком случае попытка
создать цельную картину, очевидно, являющую собой противоположность
перенаселенному Константинополю.
Безразличие к еде — общее место византийской аскетической литера-
туры. Аноним редко упоминает о еде, но иногда его слова звучат неожи-
данно. Сакелларий Лев хотел было угостить его простой едой, но автор
протестует: он привык к изысканным кушаньям — анчоусам, сардинам,
При дворе Константина VII Багрянородного 201
копченой рыбе (ер. 24.295-99), он заслуживает более разнообразной тра-
пезы.
Живые сцены, описания и рассказы для учителя не характерны. Одна-
ко вместе с этим он склонен оживлять свой стиль тем, что мы бы назва-
ли «микросценами» — древними пословицами и изречениями. Иногда они
отмечены вводными словами: napoipico&c; (ер. 17.183), Jiapoipia (ер. 19.208,
30.489, 47.887), то тоб Хбуои (ер. 30. 388, 47.881, 92.1755), то 6ц Xeyopevov
(ер. 30.398, 43.777, 71.4, 109.2000). В других случаях учитель просто ци-
тирует пословицу: «Не учи орла летать, а дельфина плавать» (ер. 29.362).
Наиболее примечательно то, что, сам того не желая, учитель пишет свой
автопортрет. Перед нами человек с непростым характером, подозрительный
и капризный. Он склонен думать, что окружающие настроены против него.
Учитель болезненно переносит критику со стороны коллег, не говоря уже
об учениках. В каждом случайном слове он усматривает оскорбление. Ему
очень нужна дружеская поддержка, но аноним боится друзей и ожидает от
них предательства. Он заискивает перед теми немногими вельможами, кото-
рые согласны терпеть его; он строг и надменен в обращении с учениками, но
при этом учитель — трудолюбивый literatus, страстно увлеченный книгами
и гордый своим призванием.
Глава восьмая
ТРИ КОНСТАНТИНОПОЛЬСКИХ жития
СЕРЕДИНЫ X В.
А. Житие Василия Нового, написанное
его духовным сыном Григорием (BHG 263—264f)
Житие Василия пользовалось широкой популярностью как в самой Ви-
зантии, так и в славянских странах: X. Ангелиди, автор новой монографии,
посвященной житию, указывает 13 рукописей, содержащих житие, кото-
рые были переписаны в период XII по XV вв.1 Тем не менее, отсутствует
критическое издание этого крайне обширного текста: если не принимать
во внимание публикацию небольших отрывков, в нашем распоряжении
оказываются два издания, дополняющих друг друга — А. Н. Веселовско-
го2 и С. Г. Вилинского.3 Ангелиди, лишенная, к сожалению, возможности
воспользоваться древнейшей сохранившейся рукописью (Cod. Esphigm.
44, XII в.), пришла к выводу, что имеющиеся рукописи можно разделить
на четыре «семьи» (пятая редакция представлена исключительно фрагмен-
тарными текстами), среди которых ближе всего к архитипу cod. Dionys.
(1328 г.) и cod. Mosqu. synod. 249 (Владимир 402, XVI в.), т. е., текст,
опубликованный Веселовским с дополнениями Вилинского. Приходится
использовать эти издания, пока кто-нибудь не решится подготовить кри-
тическое издание жития.
1 Angelide Ch. 'О Pio<; tod ooiod BaaiXeiov tod Nbod. ’Icoavvtva, 1980. 3. Ф. Алкэн
в своей рецензии на это издание (АВ 99. 1981. 438) добавляет к этому списку cod.
Marc. II. 125 (XIV в.).
2 Веселовский А. Н. Разыскания в области русского духовного стиха / / Сбор-
ник Отделения русского языка и словесности императорской Академии наук 46.
1889-1890. Прилож. 3-89; 53, 1891-1892. Прилож. 3-174.
3 Вилинский С. Г. Житие св. Василия Нового в русской литературе. Т. 1-2.
Одесса, 1911-13 (на греческом и церковнославянском). См. также рецензию В. Пе-
трина: ЖМНП 51. июнь 1914. 365-69; 53. сент. 1914. 179-208.
Три константинопольских, жития середины X в.
203
Согласно житию, св. Василий Новый, по-видимому, умер в 944 г. (не
исключается также и 952 г., но эта дата менее вероятна). Нападение рус-
ских в 941 г.4 и венгерское нашествие 943 г.5 оказываются последними исто-
рическими событиями, упомянутыми в житии. Биограф Василия, некто по
имени Григорий, называет себя его духовным сыном. Он хорошо осведом-
лен об императорах, патриархах и политических деятелях первой половины
X в. Объективные сведения о Василии отсутствуют, а в Константинополь-
ском синаксарии даже нет статьи, посвященной ему.
Житие, по своей сути, является константинопольским. Агиограф — это
константинопольский мирянин, который прекрасно знает столицу и ее райо-
ны: форум Быка и его камару; форум Тавра, Эксакионий, Евдом, Аркадианы,
гавани Софии (Софианы?) и Элефтерия, побережье Стена, «Неос Ойкос» (не
известный из других источников),6 где Василия допрашивали. Григорий также
знает дворцы (включая Халку) и различные церкви: Божией Матери во Вла-
хернах, архистратига Михаила и Гавриила, воздвигнутые Василием I; часовни
Стефана Первомученика и Параскевы близ Ареовинфы, мартирий мученицы
Анастасии, катагогий апостола Андрея; монастыри Нерукотворного Образа,
Максимины, Музалона и Лазаря. Григорий говорит и об ипподроме. Его отно-
шение к играм и цирку, естественно, отрицательно: он высказывается против
охоты, игры в мяч (tzoukanisteria), ипподрома, пирушек (изд.: ксорш, следует
читать: ксорог), попоек и театров (Веселовский, II, 96.23-24). Он называет «те-
атр ипподрома» проклятым (II, 7.24) и сравнивает лица еретиков с «мертвыми
идолами» (т. е., статуями), выставленными на ипподроме (II, 120.23-24). Од-
нако он по-человечески непоследователен: когда почти весь город собрался на
так называемом «Золотом Ипподроме», Григорий, следуя наставлениям Иоан-
на Златоуста, пытался избежать участия в этом зрелище, но, когда он проходил
мимо Диипна, страстное желание побывать на играх, увы, одолело его, и он
задержался, чтобы увидеть первый забег и соревнование возничих (II, 5 и сл.).
В житии перед нами проходит целый ряд императоров, начиная с Диок-
летиана, гонителя христиан, и Григорий активно выражает свое отношение
к ним, которое отличается от восхвалений, принятых в промакедонской исто-
риографии. Даже несмотря на то, что Василий I назван «самым благочести-
вым императором», Григорий отмечает, что он убил Михаила III, который впо-
следствии явился во сне к своему убийце (т. е. Василию) и спросил, почему
4 Веселовский А. Н. Видение Василия Нового о походе русских на Византию
в 914 году / / ЖМНП 261, янв. 1889, 80-92. Ср.: Половой Н. Я. К вопросу о первом
походе Игоря против Византии // ВВ 18. 1961. 85-104; Bdrtovd К. Igorova vyprava
па Carihrad г. 941 / / BS 8. 1939-46. 95-100; Gregoire И. Saint Theodore le Stratelate
ct les Russes d’lgor / / Byzantion 13. 1938. 291-300 с рецензией Ф. Д[ёлгера]: BZ 38.
1938. 519f.
5 Gregoire H., Orgels P. L’invasion hongroise dans la ‘Vie de saint Basile le Jeune’
// Byzantion 24. 1954. 147-56.
Janin. CP byz. 397.
204
Глава восьмая
Василий умертвил его (Вилинский, с. 307.10-13). Василий даже воздвиг две
церкви во искупление своего преступления — убийства Михаила, сына всес-
лавной августы Феодоры (с. 307.10-13). Григорий перечисляет всех сыновей
Василия: Константина, Льва VI, Стефана и Александра, и рассказывает, что
Константина VII родила Зоя, четвертая жена Льва. Образ Романа I передан
без хвалебных нот: Григорий порицает Романа за жадность и распутство, об-
виняя императора в развращении дочерей жителей столицы (с. 303.21-22).
Григорий хорошо осведомлен о родственниках Романа, ненавидевших Конс-
тантина VII. С нежностью он подробно рассказывает о дочери Романа Елене,
вышедшей замуж за Константина VII. После смерти Феодоры (второй жены
Романа) и Софии (жены его сына Христофора), Елена становится импера-
трицей. «Боголюбивая императрица» покровительствовала Василию Новому,
и святой, в свою очередь, предсказал, что она родит сына, Романа II.
Автор жития знает некоторых константинопольских патриархов: Сте-
фана, сына Василия I, Николая [Мистика], которого Григорий недолюбли-
вает и в насмешку дает ему прозвища ’НттцХаос; («Истребитель народа»)
и ’АургкбХаод («Деревенщина») вместо имени «Николай» (NiicdXaoc;). Григо-
рий не питает симпатию и к противнику Николая Евфимию, виновнику спо-
ра о тетрагамии, а также и к Феофилакту (сыну Романа I), «сыну от второго
брака», взошедшему на патриарший престол в нарушение церковного права.
На страницах жития появляются многие высокопоставленные сановни-
ки, владеющие домами в Константинополе, а также рабами или слугами.
Реже упоминаются ремесленники и торговцы, имеющие свое дело в столи-
це. Так, например, Григорий говорит об одном ёруасткбс;, который был богат
и имел много рабов (Веселовский, I, 51.15-21), и об еруаотт|р1ак6(;, также
владевшем рабами (I: 54.9). Отдельный отрывок жития повествует о том, как
Василий спас виноторговца, имевшего epyaovr|piov в Константинополе. Би-
блейский образ менялы (трале^ш^) Григорий помещает в положительный
контекст, но к торговцам зерном относится как к особой категории грешни-
ков, наравне с клеветниками (II: 31.16). Житие содержит богатейшие сведе-
ния о рабах.7 Григорий часто говорит о бедных и нуждающихся, однако ни
один из них, за исключением верной служанки Василия Феодоры, различи-
мой индивидуальностью не наделяется — Василий, прежде всего, общается
с представителями высшего класса. Григорий составляет «список зол» (Ви-
линский, с. 334.14-19; 335.2-11), однако они, скорее, представляют собой
естественные бедствия и отдельные нарушения закона, нежели беззакония
общественного характера, хотя в этом «списке зол» встречаются конфиска-
ция имущества, изгнание и вред, нанесенный неверными друзьями. В отли-
чие от Константинополя, провинциальные города и сельская местность не
интересует Григория.
7 Angelide Ch. AoOXoi ott|v KovoTavrivounoXY] tov Г ai. H jiapwpia tod ooiod
BaotXeiov tod Neod / / Symmeikta 6. 1985. 33-51.
Три константинопольских жития середины X в. 205
Авторы агиографических сочинений, на протяжении всей второй по-
ловины IX в. и в начале X в., создавали образ константинопольского
святого-политического деятеля, начиная с патриарха Тарасия до игумена
Феодора Студита и патриарха Евфимия, поборника истинной веры и высо-
кой морали. В житии Василия Нового Григорий вводит совершенно другой
тип святого: св. Василий действует в одиночестве, «как мудрец, бежавший
от тщетности мирской борьбы» (выражение Томаса Карлайла, высказанное
применительно к другому человеку). Василий живет в своем собственном
мире, и его контакты с властью случайны и нерегулярны.
Композиция жития необычна. Читатель встречает Василия уже стариком.
Григорий, несмотря на то, что он был духовным сыном Василия и провел со
святым много времени, неожиданно заявляет, что ему нечего рассказать
о прежней жизни своего персонажа (Вилинский, с. 284.19-20) — не то, чтобы
он не знал, но ему нечего сказать (XEyeiv оик £%со). Императорские чиновники
(payioTpiavoi) нашли Василия на некой неприступной горе и, удивленные его
странным поведением и одеждой, стали подозревать, что он [арабский?] согля-
датай. Он отказался отвечать на их расспросы, и его привели в цепях в Конс-
тантинополь, где паракимомен и патрикий Самона допрашивал его. Этот эпи-
зод строится по правилам традиционного агона: Василия, с одной стороны,
мучают, заключают в тюрьму, с другой, — он в состоянии творить безобид-
ные чудеса. Так, например, он проходит через запертую дверь своей тюрьмы
и снаружи ждет своих гонителей, укрощает свирепого льва, и его спасают два
дельфина, когда гонители бросают его в море. После этого Самона исчезает
из жития, и конфликт между ним и Василием оказывается «псевдоагоном»
как композиционно, будучи расположенный в самом начале повествования,
так и по своей сути, ибо он не имеет ни политического, ни исторического зна-
чения. Это просто случайность, результат недоразумения и последствие того,
что Василий не пожелал открыть, кто он такой. «Я чужеземец, — говорит
он, — я один из живущих на Земле» (с. 286.8-9).
Еще более эпизодическим выглядит конфликт святого с представителем
власти, магистром Саронитом, зятем Романа I, самоуверенным человеком,
желавшим стать восьмым императором во дворце. Он хвастался своей сла-
вой и состоянием, с презрением относился к Василию и приказал высечь
его, но внезапно умер (с. 299.8). Агон с Саронитом на лексическом уровне
напоминает конфликт с Самоной: в обоих случаях Василия били зелеными
прутьями (рарЗоис; х^сорад); в обоих случаях мучитель назван «нечестивцем»
(aAirqpot;).
После рассказа о конфликте с Самоной, повествуется о том, как Васи-
лий поселился в Константинополе, где он мог наблюдать за рядом важных
политических событий, не принимая в них личного участия. Григорий в пер-
вую очередь описывает мятеж Константина Дуки — этот эпизод он исполь-
зует для того, чтобы высказать неодобрение по поводу Николая Мистика
и восхвалить Дуку. Василий, естественно, предвидел поражение мятежа.
206
Глава восьмая
После эпизода с Дукой и конфликта с Саронитом ход повествования меня-
ется — Григорий лично появляется как один из героев. Он рассказывает,
как его духовный отец Епифаний отошел в мир иной и Иоанн, слуга патри-
кия и великого сакеллария Ставракия, указал ему на Василия (Вилинский,
с. 305.19-306.13). Начиная с этого времени, Григорий неотступно следует
за своим учителем, оказывается свидетелем его удивительных деяний, слу-
шает его объяснения, и ему приходят чудесные видения, которые представ-
ляют собой в тексте жития независимые вставки в виде новелл.
Дальнейшее повествование строится как череда отдельных эпизодов:
Григорий описывает десять чудес, сотворенных Василием, затем еще две-
надцать, потом упоминает некоторые современные ему факты из военной
и церковной истории, однако эти события не складываются в целостное би-
ографическое или историческое сочинение; отсутствует центральная тема
(настоящий агон), которая могла бы объединить разрозненные эпизоды
в единое целое. Живя в Константинополе, Василий поддерживает хорошие
отношения с властями, получает дары от Романа 1 и императрицы, а влия-
тельные евнухи Гонгилии приглашают его посетить их дворец. Период кон-
фликтов с правительством, по большей части случайных, прошел. Место
биографического агона в житии занимают несколько видений: первое, когда
Григорий во время болезни увидел св. Стефана Первомученика (Вилинский,
с. 322.29), который излечил его; далее Григорий удостоился узреть покой-
ную Феодору, верную служанку св. Василия, которая рассказала автору
жития о своем восхождении на небеса сквозь бесчисленные «мытарства»
(TeXcovEia), когда ангелы сперва помогли ей преодолеть препоны небесной
бюрократии, а потом показали ей Рай (Веселовский, I, 10-51); наконец, ан-
гел привел Григория на место Страшного суда, где тот смотрел, как наказы-
вают грешников и евреев.
Фигура святого теоретически находится в центре повествования. Гри-
горий называет Василия монахом (Веселовский, I: 59.12), однако святой не
связан ни с одним монастырем, и в другом месте Григорий признается, что
ему не известно, был ли Василий монахом (Вилинский, с. 284.20).8 В Кон-
стантинополе он жил в частных домах — сперва в доме Иоанна, человека
с небольшими средствами, а потом у примикирия Константина Варвара, где
о нем заботилась престарелая рабыня по имени Феодора.
В отличие от Симеона Юродивого, героя жития VII в., написанного Ле-
онтием Неапольским, действовавшего на улице и в общественных местах,
деятельность Василия заключена в четырех стенах — он ни в коей мере
не публичная фигура. Обычно описание эпизода начинается примерно так:
«Мы сидели дома у Василия» (Вилинский, с. 316.36, ср.: 317.24; 333.4-5),
либо: «Я вышел из его кельи <...> и возвращаюсь домой» (338.17), либо,
наконец: «Я торопился к дому, где жил святой» (Веселовский, 1,11.28-29).
8 Ср.: Angelide. ’О Pioq... 59 и сл.
Три константинопольских жития середины X в. 207
Более того, Василий строит свою концепцию спасения на принципе ин-
дивидуальности, идее, получившей полвека спустя дальнейшее развитие
в сочинениях Симеона Нового Богослова. Василий наставляет Григория,
что грешнику не подобает пренебрегать собственным спасением, пытаясь
вмешаться в решение чужих проблем. «Один слабый, — по словам Васи-
лия, — не может помочь другому слабому» (Вилинский, с. 328.28-31).
Только наставнику, в первую очередь монаху, вменяется в обязанность
забота о спасении других (Веселовский, II, 103.4-5).
Василий не политик, а чудотворец и учитель нравственности и богосло-
вия. Если верить Григорию, люди называли Василия апостолом и сравнивали
его по глубине богословских познаний с Иоанном (имеется в виду Златоуст).
Главными добродетелями Василия были мягкость и способность переносить
страдания, умение удержаться от гнева и страстей, качество, характерное
для святых; как многие святые, он стоит на позициях «глупости» ради Бога
(Веселовский, I, 50.33-34). Он выше уровня обычных людей, и люди (и даже
животные), общаясь с ним, испытывают трепет и радостное возбуждение
(с. 66.24); его слова понятны тем, кому он их говорит, и в то же время их
смысл ускользает от остальных (1.29-31). Если верить Григорию, Василий
творил чудеса необычным, если даже не сказать божественным, способом
(Вилинский, с. 311.22-24). Однако фактически чудеса Василия, за исклю-
чением тех, что он совершил во вступительном эпизоде (конфликт с Само-
ной), представляют собой стандартные исцеления и предвиденье сокрытых
событий, и им недостает красочного действа, характерного для вифинских
святых. Главной заботой Василия было, вероятно, распространение и укре-
пление нравственности. Как говорит Григорий, он открыл небеса для тех,
кто служил ему (Веселовский, I, 42.10-14).
Главное достижение автора жития Василия заключается не в изображе-
нии главного героя, более или менее «обычного» святого, а в создании обра-
зов тех двух персонажей, которые были рядом с ним — служанки Василия
Феодоры и самого автора, доверенного лица и духовного сына Василия, Гри-
гория. Значимость этих образов, прежде всего, обусловлена их сложностью,
сочетанием добродетелей и слабостей.
Феодора появляется в житии старой, доброй и нежной служанкой Васи-
лия. В молодости по приказу (ярота^есод, или яроота^еох;) хозяина ее выдали
замуж за другого раба, которому она родила двоих детей; но она нередко спа-
ла и с другими молодыми домочадцами. Однако после смерти мужа она стала
жить в целомудрии в небольшой комнате-келье у прихожей (Вилинский, с.
300.39-301.6; Веселовский, I, 32.6-10). Она всегда встречала друзей свято-
го, как собственных детей (Веселовский, I, 10.16-17) и по своей доброте пы-
талась защитить падшую женщину, переодетую в монахиню, от резкого и су-
рового осуждения со стороны святого, который выгнал эту женщину прочь
(Вилинский, с. 308.10). Феодоре уделяется немало внимания во второй по-
ловине жития, где она, уже после смерти, открывает Григорию свое видение
208
Глава восьмая
о восхождении в рай. И, когда ее опрашивают на разных «мытарствах», то
выясняется: хотя Феодора и была в основном добродетельной женщиной,
в молодости она предавалась таким грехам, как непристойное пение, чрево-
угодие и, прежде всего, распутство.
Григорий активно участвует в своем повествовании. Он гордится талан-
том, данным ему Господом для описания деяний его героя (Веселовский, II,
115.28-29): Господь жаловал его знаниями, языком и красноречием, дабы
он смог точно рассказать о святом (с. 116.3-6). Он также горд своей ролью
«орудия» Василия и возможностью передать идеи Василия и тем самым пов-
лиять на других людей (Вилинский, с. 316.1-2). Другая функция Григория
в повествовании заключается в том, что он задает Василию вопросы, на-
пример, о различиях между иудаизмом и христианством (Веселовский, II,
4.14-15), что позволяет Василию разразиться гневной филиппикой против
евреев.
В то же время Григорий является в повествовании обычным челове-
кам, со своими индивидуальными пристрастиями и слабостями. Григорий
не выносил чеснока, но однажды, когда он заболел, Василий чудесным
образом исцелил его, заставив съесть чеснока с хлебом (Вилинский, с.
312.22-25). В другой раз он решил украсть пояс, принадлежавший дочери
хозяина дома, где он остановился на некоторое время. Это было сделано,
конечно же, из самых лучших побуждений — Григорий намеревался про-
дать пояс и раздать деньги бедным (с. 319.22-25). Он понес наказание за
свое прегрешение и лишился не только пояса, но части собственного иму-
щества. Григорий подробно рассказывает о загородном доме (яроаотыоу),
который у него был во Фракии, недалеко от Редесто. Сельскохозяйствен-
ными работами там занимался наемный работник (pioOioq) Александр.
Летом Григорий ездил туда, чтобы помочь в уборке урожая (с. 318.30-
33). В этом загородном доме разворачивается романтическая история:
Александр сочетался законным браком с женщиной по имени Мелитина,
которая была столь распутна, что вступала в отношения почти со всеми
мужчинами в округе — как предполагает Григорий, она пользовалась за-
клинаниями, которым научилась у матери. Несчастный муж бил ее, но
она оказалась сильнее его. Эта женщина пыталась соблазнить и Григория.
По ночам Мелитина являлась ему во сне, а днем постоянно попадалась
на глаза. Даже в церкви он не находил спасения: придя в часовню св. Ге-
оргия, он задремал там, и на него спустилось облако и стало принуждать
его смириться с тем, что Мелитина для него приготовила (с. 321.23-31).
Григорию стало нехорошо, он побежал домой, признался в своем грехе
и бранил св. Георгия, допустившего, чтобы в его часовне происходили
такие ужасные вещи.
То, что столько внимания уделяется изображению Григория и Феодоры,
обусловлено главной задачей жития: автора занимает скорее не деятельность
святого, а спасение его почитателей. Поэтому он с завидным постоянством
Три константинопольских жития середины X в.
209
указывает на пороки и ошибки этих персонажей, призывая людей раскаять-
ся в грехах, совершенных начиная с юности (Веселовский, II, 171.17-18).
В житии Бог говорит: «Я желаю, чтобы вы отвернулись от ваших злодея-
ний» (с. 172.12-13), а святые могут в этом оказать поддержку. Григорий
искренне признается в своем эгоистичном желании «заводить друзей» среди
святых — лучше много или несколько, а в крайнем случае хотя бы одно-
го или двух — и служить им, либо ухаживая, либо изъявляя покорность
и смирение (Вилинский, с. 435.16-22). Василий, по словам Григория, умел
накапливать своим тяжким трудом «излишки добродетели» и употреблял их
на спасение души Феодоры из когтей ее безжалостных судей (Веселовский,
II, 18.11-14).
Как и житие патриарха Евфимия, житие Василия изобилует реалиями
повседневной жизни и изображает множество мелких персонажей. Исполь-
зуемые Григорием средства выражения обычно просты. Агиограф не избега-
ет «технических терминов» и названий обыкновенных предметов: читатель
жития оказывается в среде константинопольских чиновников, торговцев
и слуг, у которых свои интересы, лексикон и манера общения. Однако все
это не более чем фон великих видений — восхождения Феодоры в рай и на-
казания грешников. Эти сцены написаны в совершенно другом стиле, осно-
вывающемся на художественных приемах, сопоставимых с техникой, пред-
ставленной в «Болеро» Мориса Равеля: повторяющиеся пассажи строятся
в последовательную цепочку так, что каждое следующее звено привносит
новый элемент, связанный с тем, что было до него, и, в то же время, разви-
вающий далее основную тему. Изображая наказание грешников, Григорий
старательно повторяет одни и те же предложения, как, например: «А после
них и еще один вид грешников» (Веселовский, П, 88.18, 30-31; 89.20-21;
90.18-19 и т. д.), вновь и вновь говорит об огненных ангелах, бросающих
грешников в море пламени, чтобы их вздохи поднимались к небесам. И, тем
не менее, Григорий находит особые муки для каждой группы злодеев. По-
добным образом рассказывается о том, как Феодора прошла двадцать одно
«мытарство», и в каждом случае картина была одновременно похожей и не-
похожей. Описание «мытарств» завершается ритмически организованным,
почти поэтическим высказыванием: тпкра ка1 фо0Ера teAxoveiol too окотоид
тоб аврос;, «горьки и ужасны мытарства в кромешной мгле» (Веселовский,
I, 37.22-23).
Григория не интересует описание природы, и, говоря о плохом климате,
он просто перечисляет явления: жара и гнетущая зима, снег и мороз, гром
и молния, наводнение и засуха. Однако он намного более образно описывает
свои представления о фантастической природе, которая воцарится на зем-
ле после Страшного суда. Григорий говорит, что поверхность обновленной
земли будет ровной, как молотильный ток, без гор, лощин и долин; земля бу-
дет белой как молоко или снег, и душистый золотистый пар будет исходить
от нее к небу; на ней будут произрастать белая трава и прекрасные плоды;
210
Глава восьмая
молочные и медовые реки будут протекать повсюду, и на каждой ветке будут
петь чудесные птицы.
Дворец небесный для праведников и наказание для грешников являются
также предметом особого рассказа в «Видении монаха Косьмы»,9 анонимном
произведении, появившемся поколением позже жития Василия Нового. Ви-
дение предположительно имело место в 933 г.; после этого Косьма прожил
тридцать лет (Angelide, 1.257). Произведение не могло быть создано намного
позже жития, т. к. оно сохранилось в рукописи (Venet. Marc. gr. 346), ско-
пированной в 992 г. В немного сокращенном виде «Видение» издано в До-
полнении к Константинопольскому синаксарию (Paris, 1582).
«Видение» состоит из двух частей: «земной», включающей пролог и эпи-
лог, и «небесной». «Земная» часть знакомит с весьма скудными данными
о Косьме и его монастыре. Косьма служил китонитом у императора Алек-
сандра. После смерти императора в 913 г. он принял постриг и поселился
в императорском монастыре Богородицы Евсевия в феме Оптиматов око-
ло реки Сангария. Таким образом, по своему происхождению Косьма был
жителем Константинополя и имел связи с дворцом. Естественно, Дворец
небесный из его «Видения» оказывается зеркальным отражением столично-
го дворца. В эпилоге анонимный автор рассказывает об объединении (при
согласии «благочестивого императора Романа») двух монастырей (Евсевия
и Траяна), которые оба теперь оказалась под попечением Косьмы.
«Небесная» часть начинается со смерти Косьмы, захваченного демона-
ми, но освобожденного апостолами Андреем и Иоанном, после чего Косьма
вошел в рай. Он увидел прекрасную долину («лоно Авраамово»), полную
оливковых рощ, где в шатрах жили люди из дворца и жители города (Конс-
тантинополя), а также люди с полей и покойные монахи из его монастыря.
Ему позволили войти в великолепный дворец: в зале был накрыт мраморный
стол огромных размеров, и светящиеся евнухи прислуживали гостям — ми-
рянам и монахам, некоторые из которых относились к монастырю Косьмы.
Он провел там «много часов», а затем его отпустили (на его место пришел
монах Афанасий из монастыря Траяна). На обратном пути Косьма видел
семь озер, полных грешников, которых подвергали наказанию, и они кри-
чали от боли.
«Видение» богато описаниями. Демоны, окружившие Косьму на смер-
тном ложе (1.80-90), не просто «черные», как эфиопы (классический образ
злых духов), но внешне разнообразные: одни — темнее, другие — менее
смуглые; у некоторых были перекошенные лица, у других — бешеные глаза,
третьи выглядели кровожадными. Черный гигант (1.112-19), ожидавший
9 BHG 2084-85: Angelide Ch. (ed.) La version longue de la Vision du moine
Cosmas / /AB 101. 1983. 73-99 (с переводом на французский). См. также: Mango
С. Byzantium: the Empire of New Rome. London, 1980. В этой работе приводится ан-
глийский перевод краткой версии.
Три константинопольских жития середины X в. 211
Косьму в адской пропасти, был черен, с ужасным лицом, косыми и налиты-
ми кровью глазами; его ноздри дымились, а толстый (или длинный?) язык10
свисал изо рта. Автор живо описывает и окружающую обстановку, в кото-
рой происходили события: как гигантскую, леденящую душу пропасть, так
и зеленую долину с шатром и ложем под каждым деревом.
Лексика и синтаксис «Видения» просты, и, в то же время, повествование
изобилует фигурами речи: язык богат тавтологиями; писатель иногда прибе-
гает к анафоре (например: «весь город был преисполнен неописуемого света,
преисполнен ароматами, преисполнен изяществом» —1.174-75); в тексте
встречаются разнообразные эпитеты, повторения и несколько слабых срав-
нений.
Даже несмотря на то, что анонимный автор «Видения» был монахом
и жил на реке Сангарии, «Видение» по своему духу, несомненно, является
константинопольским произведением.
В. «Житие Андрея Юродивого ради Христа»,
написанное священником Никифором (BHG 115z—117k)
The Life of St Andrew the Fool / Ed. L. В^ёп. 2 vols. Uppsala, 1992.
Житие Андрея Юродивого, как и Житие Василия Нового, пользовалось
популярностью в Византии. Л. Риден, готовя новейшее издание жития,
использовал одиннадцать рукописей «византийского» времени, датируе-
мых X-XV вв. Автор жития Андрея называет себя Никифором, констан-
тинопольским священником, очевидцем описываемых событий и другом
святого. Вопрос о времени создания жития остается спорным. М. Жюжи
(Jugie, М. DThC XI, 1, 1931, 446) предложил отождествлять Никифора
с Никифором Ксанфопулом, церковным историком, жившим в XIV в. Эта
точка зрения представляется совершенно необоснованной и противоре-
чащей рукописной традиции. Другую точку зрения выдвинул К. Манго,
согласно которому житие, скорее всего, появилось в период между 680
и 695 гг.11 Манго отмечает, что названия чинов и должностей, упомянутые
в тексте, монетная система, список памятников в Константинополе и про-
роческие откровения отражают ситуацию, которая по ряду фактических
деталей и идеологических особенностей напоминает положение, сложив-
шееся в VII в. Однако его наблюдения вызывают ряд вопросов. Проанали-
зируем один из его аргументов: упоминание об амвоне в церкви Богороди-
цы на Форуме (Ryden, 1.1313). Первая трудность, с которой сталкивается
10 В рукописи читается: уХсоааа лт^иу той атоцато; ‘язык торчал на локоть изо
рта’. Не следует ли здесь читать: уксосюа ла/ьс; ‘толстый язык’?
11 Mango С. The Life of St. Andrew the Fool Reconsidered / / RSBN 2. 1982. 297-
313; перепечатано в кн.: Mango C. Byzantium and its Image. London, 1984, ч. VIII.
212
Глава восьмая
Манго, — это сведения о том, что указанная церковь была построена
Василием I и, следовательно, не могла существовать в VII в. Тем не ме-
нее, он не уделяет должного внимания этому обстоятельству, заявляя, что
в списке императорских строений, приведенном в «Жизнеописании Васи-
лия» (см. главу 7А), искажены факты, — многие перечисленные там цер-
кви не были построены Василием I. Затем Манго делает следующий шаг
и утверждает, что амвон «отсутствовал в церквях средневизантийского
периода». Последнее не соответствует действительности: о существова-
нии амвона свидетельствуют как письменные источники, так и археологи-
ческие находки, относящиеся ко времени после VII в.12 Таким образом, это
место в рассуждениях Манго, пусть даже оно содержит и неточную ин-
формацию, скорее, указывает на время после правления Василия I, чем на
VII в. Другим аргументом К. Манго является монетная система, которая,
по мнению ученого, является позднеримской: согласно житию, Андрей
собирал в течение дня от 20 до 30 оболов (1.343-44). Обол — это опи-
сательное, «нетехническое» обозначение медной монеты; Манго утвер-
ждает, что, если бы ‘обол’ в житии просто соответствовал фолере (follis,
(poXu;), медной монете X в., то сумма оказалось бы чрезмерно большой. На-
сколько цифры, приводимые в тексте агиографического сочинения, могут
служить надежным основанием для подсчетов, представляется особым
вопросом. Сумма могла казаться заоблачной, однако она не была таковой
с точки зрения агиографической традиции: нищий Марк во времена позд-
него Рима собирал ежедневно по 100 оболов.13 Если рассматривать суммы
по их номинальной стоимости, то разницу в заработке можно объяснить
изменениями в монетной системе, произошедшими в промежутке между
VI и X вв. Манго, очевидно, не придает должного значения другому эпизо-
ду из жития (1.333): согласно Никифору, проститутки в борделе продали
одеяние Андрея за милиарисий, и так поделили барыш, что каждая полу-
чила по два обола. Если следовать рассуждениям Манго и приравнивать
обол жития к поздней римской монете в 5 или 10 лепт (nummus, voupiov)
(1 (ранний) милиарисий = 600 лепт), то придется сделать вывод, что в пу-
бличном доме было 60-120 женщин, что кажется совершенно невероят-
ным. Если, однако, считать, что милиарисий — серебряная монета X в.,
12 См.: Kazhdan A. A Note on the ‘Middle-Byzantine’ Ambo // Byzantion 57.
1987. 422-26; Dennert M. Mittelbyzantinische Ambone in Kleinasien / / IstMitt 45.
1995. 137-47; Sodini J. P. Les ambons medievaux a Byzance: vestiges et problemes
/ / ©vpiapa отг| pvr|pr) тту; A. MnovQa. AGfjva, 1994. 303-7. В последнем сборни-
ке еще два исследования посвящены вопросу об амвоне уже после VII в.: Peschlow
U. Der mittelbyzantinische Ambo aus archaologischer Sicht; Pazaras Th. Протает)
ауапаоаотасщс; тои appcova тт)<; ПаЛаихс; Мт)трдпоЛг)<; сит] Bepoia (описание
памятника XIII-XIV вв.).
13 Рудаков А. П. Очерки византийской культуры по данным греческой агиогра-
фии. М, 1917. 107.
Три константинопольских жития середины X в.
213
она будет равняться 24 медным фоллам, и тогда количество проституток
сократится до разумного числа — 12.
Вероятно, наиболее точная датировка принадлежит тем ученым, которые
отнесли житие к X в. Так, Дж. Уортли предположил, что оно было создано
после 920 г., хотя он датирует отдельные его части началом 80-х гг. IX в.,14
а Л. Риден, после тщательного рассмотрения, выдвинул гипотезу, согласно
которой Никифор писал около 950 г.15
Житие Андрея, как и житие Василия Нового — константинопольское
от начала до конца; и не только потому, что его автор Никифор называет
себя священником «великой Церкви, называемой Божьей Софией и нахо-
дящейся в Царице городов», но и потому, как все действие сконцентрирова-
но в Константинополе: знакомство с героем начинается с беглого указания
на его скифское происхождения, а затем он сам, уже в качестве персона-
жа жития, появляется перед читателем в положении раба высокопостав-
ленного константинопольского горожанина и на протяжении всего текста
действует исключительно в столице. Епифаний, наперсник Андрея — уро-
женец Константинополя, и святой предсказывает его избрание главой сто-
личной церкви. Автор жития особо акцентирует внимание на том, что го-
род находится под защитой Девы Марии, и племена, пытающиеся напасть
на него, отступят с позором (1.3819-21). Художественное пространство
жития составляют площади, оживленные улицы и портики (eppokoi) горо-
да, его скрытые уголки и переулки (см.: 1.1218). Часто указываются назва-
ния отдельных мест и зданий: портик на Форуме Константина, обществен-
ный портик, называемый Мавриановым, Ставрий, Неорий, Халкопратии,
Мирелей, Анемодулий, колонна Константина на «общественном форуме».
Как в житии Василия Нового, в биографии Андрея упоминается большое
количество церквей. Одна из них — церковь св. Анастасии (1.109-10),
служившая лечебницей для душевнобольных; как лечебница она также
описывается и в житии Василия.16
Никифор знаком с определенными аспектами повседневной жизни
большого города. Описывая странное поведение Андрея, он отмечает, что
торговцы и ремесленники, сидя у дверей своих лавок, осыпают юродиво-
го бранью и обзывают ослом. Дьявол появляется в виде купца-еврея, а в
другой раз — купца-агарянина в черном плаще и башмаках терракотового
14 WortleyL The Life of St. Andrew the Fool / / StPatr 10.1970. 315-19. См. также
другие его статьи: The Vita sancti Andreae Sali as a Source of Byzantine Social History
/ / Societas. A Review of Social History 4. 1974. 1-20; The Relationship between the
Vita and the Cult of St. Andrew Salos / /AB 90. 1972. 137-41.
15 Ryden, L. The Date of the Life of Andreas Salos // DOP 32. 1978. 127-55.
Он развивает свою гипотезу в ряде более поздних работ, особенно в предисловии
к своему изданию (с. 41-56).
16 Ryden L. A Note on some References to the Church of St. Anastasia in
Constantinople in the 10th Century / / Byzantion 44. 1974. 198-201.
214
Глава восьмая
цвета. Несколько раз автор жития упоминает владельцев винных лавок
((роиокарюд, каОаралоттц;) и их магазинчики.17 Никифор изображает торгов-
лю фруктами, которые были выставлены в стеклянных кувшинах; он также
говорит о пекарнях (артолсоХга) и даже о пьяном погонщике ослов. Театр,
ипподром, проститутки, врачи — все это относится к столичной городской
культуре, однако Никифор молчит о банях.
В отличие от автора жития Василия Нового, Никифор более или ме-
нее безразличен к исполнительной власти и ее главе, василевсу. В тексте
встречаются имена некоторых римских императоров, начиная с Веспасиа-
на и кончая Львом I Великим и его женой, августой. Однако они не играют
ровно никой роли в жизни Андрея — даже наоборот: в житии описывается,
как Лев и его жена посещают другого святого, Даниила Столпника в Анапле
(1.1847 и сл.). Императорский дворец (лаХатюу) в Константинополе — это
всего лишь место, куда должны приходить придворные воскресным утром
(1.2870-72), тогда как сам термин rcaXxmov (как и другой — avaKTopa) на-
много чаще используется для именования небесного дворца.18 Названия
должностей государственных чиновников, используемые в житии, обычно
расплывчаты и типичны для эпических страстей: архонт (также и мифиче-
ские архонты тьмы и проч.), судья (кристу, как эпитет Бога) или сановник
(цеуютауо^); другие термины более осмысленны: эпарх города [Антиохии]
(1.4210), хартулярий флота, примикирий (PG 111: 744С, чтение, отвер-
гнутое Риденом, 1.1860) и протоспафарий, который, со временем, стал
стратилатом восточных областей (1.10-12). В тексте часто появляются
евнухи — но скорее как небесные создания или как личные слуги ари-
стократов (1.1034), нежели как должностные лица. В итоге, византийская
система управления, так привлекавшая Григория, не находит здесь адек-
ватного отражения.
У главного героя истории, Андрея, как и у Василия Нового, нет собс-
твенно биографии. Обычные сведения о месте рождения и о родителях
опущены в обоих житиях. Впрочем, Андрей появляется в житии еще не
зрелым человеком, а ребенком, скифом по рождению (что бы это ни значи-
ло) и рабом, купленным протоспафарием Феогностом, современником им-
ператора Льва I Великого (457-74). Андрей был красив и сообразителен,
легко учился Священному Писанию, и Феогност собирался сделать его но-
тарием. Вместо этого, Андрей, следуя видению, стал юродивым ради Хрис-
та и, как выразился Риден, «образцовым аскетом». Его последующее су-
ществование не отмечено яркими событиями: он учит высоким моральным
принципам и творит чудеса (как и Василий, он мог пройти сквозь запертую
17 См.: Ryden, L. Style and Historical Fiction in the Life of St. Andreas Salos / / JOB
32/3. 1982. 178f.
18 Риден не включает в текст своего издания (1.178) интересное выражение
paoiXetx; tcov rcaXcmcov ‘царь дворцов’, фигурирующее в рукописях (PG 111: 644С).
Три константинопольских жития середины X в. 215
дверь, его, как и вифинских чудотворцев, видели парящим в воздухе) —
его «биография» лишена действия и развития. Как и у Василия Нового,
у Андрея нет связей ни с одним церковным учреждением; он учит и творит
чудеса, как частное лицо.
Как уже было отмечено выше (ч. II, глава 6), у образа «ради Христа
юродивого» была в Византии долгая история, и сейчас можно сказать,
что у Андрея был литературный предшественник — Симеон Юроди-
вый, портрет которого в начале VII в. изобразил Леонтий Неапольский.
Однако Ж. Гросдидье де Матон убедительно показал, что, несмотря на
определенные внешние и поверхностные сходства, Андрей значительно
отдалился от своего образца (которого, кстати, Никифор прямо называ-
ет: 1.224).19
Основное различие между образами этих двух святых кроется в том,
что деятельность Симеона носит общественный характер, в то время, как
герой Никифора, идущий по стопам св. Филарета — это, в первую очередь,
частное лицо. Симеон появляется на площадях в церквях Эмесы; Андрей
же предпочитает темные переулки и укромные уголки столицы, включая
публичные дома и таверны. Симеон — святой-бунтарь; он открыто нару-
шает установленные правила поведения, тогда как Андрей является при-
мером исключительной терпимости и чудотворчества. Симеон, прежде
всего, занят служением людям и заботится о том, чтобы помочь им, —
Андрей поступает созвучно с концепцией Василия Нового: он действует
исключительно ради собственного спасения. Бог говорит ему во время его
первого видения: «С этого момента ты Мой друг и брат. Выйди на достой-
ное ристалище нагим, стань юродивым ради Меня, и я щедро воздам тебе
в Царстве моем» (1.85-87). Редким примером «общественного» чуда, со-
творенного Андреем, является изгнание эфиопа (1.1854), в образе которо-
го воплотилась эпидемия чумы, бушевавшая в Константинополе; Андрей
действовал тогда совместно с другим святым, Даниилом (Столпником].
Симеона, несмотря на нелепое поведение, жители Эмесы почитали — Ан-
дрей бродит в одиночестве по улицам Константинополя; ему мешают, его
надувают, колотят и с презрением гонят прочь его распутные и жадные
современники. Отсутствие у Андрея «здравого» разума является символом
бессмысленного общества вокруг него, безжизненного мира, бесцельного
и безвольного. Наиболее яркое качество Андрея — это его спокойствие,
19 Grosdidier de Matons J. Les themes d’edification dans la Vie d’Andre Salos / /
TM 4. 1970. 277-328; cp.: Ryden L. Bemerkungen zum Leben des heiligen Narren
Symeon von Leontios von Neapolis. Uppsala, 1970. 85-87; а также его предисловие
к кн.: I santi folli di Bisanzio. Milano, 21-23. См. также: Kruger D. Symeon the Holy
Fool. Berkeley, 1996. 55; Deroche V. Etudes sur Leontios de Neapolis. Uppsala, 1995;
Иванов С. А. Византийское юродство. M, 1994. 86-94; Gagliardi /. I Saloi, ovvero
le “Forme paradigmatiche” della santa folia / / Rivista di ascetica e mistica 19. 1994.
361-411.
216
Глава восьмая
умение переносить трудности как природные, так социального плана. Од-
нако фактически его страдания не являются реальными, так как он знает
конечную истину и судьбу.
Как и в житии Василия Нового, здесь у главного героя также есть на-
персник, даже двое. Автор жития, Никифор, говорит о себе как о человеке,
близком святому: утром после первого видения, Андрей пришел к нему
и рассказал, что видел. Вместе они разработали план дальнейших дейст-
вий, и Никифор с наслаждением вдыхал едва заметный аромат, исходя-
щий от будущего юродивого. Позже Андрей рассказывает автору о том,
как он взошел в рай к престолу Божьему. Впрочем, образу Никифора да-
леко до той живости и яркости, которой наделил самого себя Григорий
в житии Василия. Поэтому в качестве компенсации автор жития Андрея
создает дополнительный персонаж, Епифания, восемнадцатилетнего юно-
шу, добродетельного и мудрого, заменившего Никифора, который активно
присутствует только в начале духовного пути Андрея. Епифаний выпол-
няет в повествовании ту же функцию, которая в житии Василия лежала
на плечах Григория: он задает святому вопросы и получает наставления.
У него есть также и другая роль — как и в случае с Григорием, его земные
качества уравновешивают безупречно чистую, бестелесную и ангельско-
аскетическую фигуру святого.
Епифаний описывается как молодой человек, светловолосый, прекрас-
ный духовно и физически. Он принадлежит к высшему сословию конс-
тантинопольского общества, у его отца есть большой особняк. Епифаний
получил хорошее образование, вел себя достойно и снискал всеобщее
одобрение. Его поведение и манеры противоположны божественному
юродству Андрея, и в то же время, как и Григорий, он остается обычным
человеком, а не превращается в двумерный символ святости. Епифаний
строго соблюдает посты и успешно противостоит демонам и философам-
язычникам, однако и он подвержен соблазну и вынужден превозмогать
себя, чтобы сохранить целомудрие: показательно, что он не пренебрегает
и дурной компанией. Праведность, как учит Никифор своих читателей,
может принимать разные формы: с одной стороны, абсолютная святость
Андрея (и Василия), свобода от страстей и полное погружение в воспри-
ятие возвышенного и духовного мира, и, с другой, — человеческое благо-
честие Епифания (как и Григория), который часто задается богословскими
и нравственными вопросами. Трижды в тексте жития Епифанию предрека-
ют, что его выберут константинопольским епископом: его ждет путь слу-
жителя церкви, а не жизнь аскета.
Второстепенные персонажи жития остаются отчасти в тени: обычно это
грешники или, скорее, олицетворения разнообразных пороков, и прежде
всего — распутства. Будучи лишены причинной обусловленности своих по-
ступков, они, тем не менее, наделены в тексте жития недюжинной энергией
в действиях и разговорах. Один из таких персонажей — «богач», которого
Три константинопольских жития середины X в.
217
встретил Андрей, когда бродил по улицам, пританцовывая и что-то нашеп-
тывая себе под нос (1.2676). Даже имя этого «богача» остается читателю не-
известным, а его натура обрисовывается с помощью общих слов, таких, как
«жестокосердие» и «безжалостность». Этот человек упорен в своем нежела-
нии подать милостыню назойливому юродивому, который начал с просьбы
о золотой монете, а закончил мольбой о краюшке хлеба; «Богач» даже сме-
ется над проклятиями Андрея.
Композиция жития тоже напоминает историю о Василии. В промежут-
ке между коротким вступлением (более кратким, чем в житии Василия)
и сообщением о кончине Андрея, длительное повествование состоит из
самостоятельных, никак не связанных друг с другом эпизодов: Андрей
страдает от морозной зимы; старуха обвиняет его в том, что он грабитель;
ангел готовит бобовую похлебку; Андрей разговаривает с рабами Епифа-
ния на их родных языках, в том числе и по-сирийски; толпа преследует
Андрея; его переезжает подвода, которую тянут волы. Так и протекает
все повествование, представляя собой набор различных сценок из жизни
столицы, примыкающих одна к другой, причем подчеркивается развра-
щенность нравов жителей столицы, а в особенности — их прелюбодеяния
и жадность. Некоторые из этих эпизодов очевидным образом являются
вставными новеллами: например, битва Епифания с сатаной, о которой
тот поведал (8гт|уг|оато) Андрею (1.874) или рассказ вдовы о неверном
муже (1.3507), однако обычно эпизоды просто следуют один за другим,
не имея формального разграничения и не образуя друг с другом логиче-
ской связи или хронологической последовательности. Персонажи второго
плана обычно действуют только в отдельно взятом эпизоде («новелле»)
и исчезают, не выходя за рамки отведенной им роли. Эту череду незави-
симых эпизодов, как и в житии Василия, несколько раз прерывают виде-
ния, унося читателя прочь с константинопольских улиц и показывая ему
небесный свод, Богородицу20 или пророка Давида. Имеются, правда, два
отступления совершенно другого типа. Они вводятся как ответы на вопро-
сы Епифания, которые тот задает в поисках высшего знания. Первое отсту-
пление (1.2893-3460) само по себе отличается хаотическим построением,
напоминая древние «вопросоответы» (срсоталокрюЕц;), распространенные
до Иоанна Дамаскина, где обсуждаемые темы располагались без какой-
либо системы.21 Второе отступление (1.3805-4364) — это так называе-
мый «Апокалипсис Андрея»,22 написанный в подражание Псевдо-Мефодию
20 Ryden L. The Vision of the Virgin at Blachernae and the Feast of Pokrov / /AB
97. 1976. 63-82.
21 Кроме предисловия Ридена к его изданию (1, с. 57-71), см.: Angelide Ch. Н yrj
кт то crupTurv / / EAArjVLKq Егасгтгцдт) кш Xqiutuxvikec; EQprjVEiEC. A0r|va, 1996.
7-13.
22 Об этом см. подробнее: Ryden L. The Andreas Salos Apocalypse / / DOP 28.
1974. 197-261, а также его же работу: Zum Aufblau der Andreas Salos-Apokalypse
218 Глава восьмая
и подобным сочинениям того же жанра. Иными словами, если в видениях
в житии Василия особое внимание уделялось изображению рая и ада, то
для Никифора образы рая и небесного свода имеют второстепенное значе-
ние. Автор жития Андрея дает общую картину вселенной (прежде всего,
в беседах с Епифанием) и концентрирует свое внимание на вымышлен-
ной, но все-таки земной истории человечества. Эта особенность проявля-
ется в вопросе Епифания: «Пожалуйста, скажи мне, как закончится этот
мир..., как погибнет наш город, наш Новый Иерусалим?» (1.3808-12).
Говоря о судьбе Константинополя, Андрей проявляет неожиданный опти-
мизм: по его словам, город находится под покровительством Богородицы,
и даже несмотря на то, что многие племена будут штурмовать его стены,
в конечном счете, им придется отступить. В частности, Андрей предсказы-
вает, что император ромеев разобьет сынов Агари, наложит дань (лакта)
на Египет и возвратит себе «всю Иллирию». Он завоюет море и покорит
«русоволосые (^avOd) племена».23 В стране благодаря императору наступит
золотой век, ибо он восстановит церкви, отменит суды, смягчит взимание
налогов (kt]voov ка1 бората), наставит чиновников (payioipiavoi), чтобы те
жили в скромности, и щедрой рукой будет раздавать подданным золото.
Однако золотой век наступит только в самом конце. Нечестивый влас-
титель взойдет на трон и будет править три с половиной года, издавая по-
рочные указы и «соединяя брачными узами монахинь и монахов» (1.3866 —
Феофан приписывает подобного рода политику некоторым иконоборцам).
Его распутство вызовет гнев Божий, и Бог взмахнет своим скипетром...
Только Рим и какие-то неопределенные, вероятно, выдуманные автором,
места сохранятся после гнева Господня. Последуют гражданские войны,
землетрясения и разрушение городов. Никифор продолжает это описание,
перечисляя правителей: царя из Эфиопии, другого — из Аравии и трех бес-
стыдных юнцов, которые будут править вначале в Константинополе, а потом
в Фессалонике, пока Господь не разверзнет землю под Константинополем
и не позволит водам поглотить его.
Нет смысла рассуждать о том, имеют ли эти предсказания под собой ка-
кую-то реальную основу или просто являются плодом неуемной фантазии.
Пророчество Андрея коренным образом отличается от того, какими увидела
рай и ад Феодора в житии Василия. При том, что у Григория прослеживается
намного более глубокая «политическая» направленность, чем у Никифора,
его «Вечность» — исключительно метафизическое понятие: его Феодора
путешествует по бескрайнему морю Бесконечности. Напротив, Андрей,
// Eranos 66. 1968. 101-17; ср.: Wortley /. The Political Significance of the Andrew
Salos Apocalypse // Byzantion 43. 1974. 248-63; The Warrior-Emperor of Andrew
Salos Apocalypse / / AB 88. 1970. 45-59
23 Русоволосые племена обычно ассоциируют с обитателями Западной Европы;
о них см.: Pertusi A. Fine di Bisanzio е fine del mondo. Rome, 1988. 40-62.
Три константинопольских жития середины X в. 219
хотя и является святым, крайне сосредоточенным на своем внутреннем
мире, проявляет в своем Апокалипсисе интерес к злободневным проблемам
внешней и внутренней политики.
По языку житие Андрея напоминает житие Василия. Авторы обоих со-
чинений используют слова из повседневного обихода;24 синтаксис и в том,
и в другом тексте обычно прост, широко используются библейские цитаты,
и наблюдается полное отсутствие интереса к классическому наследию, за
исключением, вероятно, двух пословиц. Текст изобилует упоминаниями
о животных, в большинстве своем мифологического или метафорического
происхождения; очень часто встречаются собаки, которым Андрей подра-
жает или с которыми вместе бродит. В то же время, в других ситуациях со-
бака оказывается воплощением низменных помыслов, таких, как половое
влечение. Диалоги часто написаны очень живо: говорящие обмениваются
короткими и язвительными репликами. Вместе с тем, Никифор прибегает
и к книжным словам, как, например: кара (и корьсрц) ‘голова, глава, верши-
на’, или ученым: aicbv ‘век’; он питает слабость к композитам, некоторые
из которых (к примеру: cbpatopopcpoq ‘прекрасной формы’) встречаются и в
житии Василия. Риторические украшения редки, хотя в некоторых случа-
ях Никифор нанизывает эпитеты друг на друга, как, например, при описа-
нии растений райского сада: вечноцветущие, многообразные, источающие
мед, величественные, восхитительные, с ветвями, стелющимися понизу
и вздымающимися, как волны (здесь автор использует аллитерацию:
кеко(рбта ка! Kupaivopeva (1.525)), преисполненные удовольствия и похо-
жие на холодное (или кристальное?) небо. Холод (криоу) неба оказывается
риторически обоснованным, т. к. Никифор продолжает: «Они (растения)
служили блаженным (выражение а той; цакарся KexpTjVTai, букв, ‘которые
используются блаженными’ — грамматически некорректная инверсия),
превращая душу в пламя (риторическое противопоставление «холодному»
небу) радости, ликования и веселья». Последние три слова — очевидные
синонимы, поставленные рядом друг с другом не из логических, а из ри-
торических соображений. Сочетание простоты и пышного стиля создает
в житии нервозную лексическую неуравновешенность и стилистический
дисбаланс.25
Житие Андрея представляет собой нетипичное агиографическое сочине-
ние, построенное вокруг типичного агиографического персонажа. В житии
нет агона, и в нем происходит смешение различных жанров, таких, как уче-
ный диалог и псевдоисторическое апокалиптическое пророчество. «Биогра-
фические» или, лучше сказать, эпизодические элементы этого сочинения не
24 Отдельные примеры см.: Ryden L. Zum Wortschatzderverschiedenen Fassungen
der Vita des Andreas Salos / / Lexicographica byzantina. Wien, 1991.224.
25 Выражение «Die phraseologische Instabilitat» принадлежит Л. Ридену (Vertau-
schung und Widersinn / / JOB 44. 1994. 344).
220
Глава восьмая
имеют четких хронологических привязок: Андрей родился (или был куплен)
во времена Льва I, был современником св. Даниила (ум. 493 г.), но при этом
он, по словам Никифора, подражает Симеону Юродивому, современнику
Юстиниана 1 и/или Маврикия (582-602 гг.). Если верить автору жития
в том, что Епифанию было суждено стать константинопольским епископом,
следует обратиться к первой половине VI в., ибо единственный патриарх
с таким именем управлял церковью в 520-535 гг. Между тем, Андрею отлич-
но известно об арабском нашествии, что заставляет перенестись, по крайней
мере, в VII в.
Никифор создал подделку, описав святого, о котором он не прочитал
ни одного источника. По мнению Ридена, Никифор даже изготовил руко-
пись, написанную унциалом, чтобы показать, что его герой был и вправ-
ду древним святым; фрагмент этой подделки сохранился в рукописи
Мопас. 443, датируемой ориентировочно серединой X в.26 Риден считает,
что это автограф Никифора. Нет смысла искать источники «романа» об
Андрее;27 Андрей Скифский был военачальником при императоре Васи-
лии I, и его подвиги, возможно, оказали влияние на агиографическую
легенду.28 Однако здесь нет ни капли сходства, за исключением эпитета,
указывающего на этническую принадлежность, общую у полководца и у
юродивого.
С. Анонимное житие Нифонта (BHG 1371z)
Рыстенко А. В. Материалы з истори! византийсько-словянськой ли-
тературы та мовы. Одесса, 1928 (переиздано: Leipzig, 1982)
Житие Нифонта сохранилось в двух версиях (полной и сокращенной)
и в славянском переводе. Сокращенная версия известна только по рукопи-
сям XVII в., полная же имеется в нескольких более древних рукописях, две
из которых относятся еще к XII в. Фрагмент жития сохранился также на
папирусе XI или XII вв.29 Старейшая славянская рукопись с этим текстом
26 Опубликована С. Мюрреем: Murray S. A Study of the Life of Andreas, the Fool
for the Sake of Christ. Borna, Leipzig, 1910.
27 «Eine historische Fiktion» («Историческая фикция») — такую характеристику
дает этому произведению Бек: Beck. Kirche. 576f.
28 См.: Kazhdan. A. Saint Andrew the Stratelates and Andrew the Stratelates, the
Scythian / / To EAArjviKov: Studies in Honor of S. Vryonis 1. New Rochelle, NY, 1993.
145-52.
29 Deissmann. A., Maas P. Ein literarischer Papyrus des 11.-12. Jahrhunderts
n. Chr. / / Aegyptus 13. 1933. 11-20; Mercati S. G. Vita di s. Nifone riconsciuta nel
papiro greco Fitz Roy Fenwick a Cheltenham, gia Lambruschini a Firenze / / Aegyptus
2. 1941. 55-90 (перепечатано: Mercati, S. G. Collectanea byzantina 2. Bari, 1970.
143-77).
Три константинопольских жития середины X в. 221
датируется 1219 г., и, по мнению М. Вайнгарта, славянский перевод был
предпринят не позднее XI в.30
Нифонт назван современником Александра, константинопольского епис-
копа (314—337 гг.), и другого Александра — александрийского патриарха
(313—328 гг.), избравшего Нифонта епископом Константианы в Египте. Ни-
фонта не стало после того, как Афанасий сместил Александра. Впрочем,
кажется, что в этой хронологической последовательности имеется ряд несо-
ответствий: автор жития (в одном из списков он назван «иеромонах Петр»;
см.: BHG 1371 z, со ссылкой на Константинопольскую рукопись Chalc. schol.
100), утверждая, что он современник и ученик Нифонта (так же, как Ни-
кифор был близким другом св. Андрея, а Григорий — св. Василия Нового)
и ездил вместе со старцем в Александрию до 328 г., рассказывает, что Савва-
тий, отец Нифонта, был назначен стратилатом Альмирополя «в дни правле-
ния Константина, благочестивейшего императора» (Рыстенко, с. 4.12-16).
Учитывая, что город Альмир расположен в центральной Греции, назначение
могло состояться только после 324 г., т. е., после того года, когда Константин
одержал победу над Лицинием. В это время Нифонт еще был мальчиком,
не получившим даже школьного образования (с. 5.9-12). Будучи ребенком
в 324 г., он никак не мог стать стариком и получить место епископа до 328 г.
Это означает, что житие было написано через много лет после смерти
Нифонта (если, конечно, считать, что этот святой — исторический персо-
наж), когда даже существенные факты из его биографии уже позабылись.
В сущности, все житие пронизано анахронизмами: автор упоминает Трисвя-
тое славословие, введенное только в V в.; ему также известен спор о двух
волях во Христе, разразившийся в VII в.; он знаком с «ересью», несущей
хулу на Христа, Его Мать и святые иконы, т. е. с иконоборчеством, которое
было распространено в VIII—IX вв. Если отождествить голод, опустошивший
всю ойкумену, и жестокую зиму, когда «в нашем городе» ежедневно уми-
рала тысяча мужчин и женщин (с. 124.20-23), с голодом 927/8 гг. (автор
жития говорит, что было столько мертвых, что не было возможности хоро-
нить их — эта фраза подозрительным образом встречается и в хрониках,
где ее используют при описании зимы 927/8 гг.; не исключено, конечно,
что данная фраза представляла собой клише), то житие не могло появиться
ранее X в. В пользу последней датировки свидетельствует и то, что Нифонт
не упоминается в Константинопольском синаксарии, несмотря на то, что
деятельность святого была в первую очередь связана с Константинополем.
Л. Риден относит текст к концу X или даже началу XI вв.31 Последнее не ка-
жется правдоподобным не только в связи с данными рукописной традиции,
но и потому, что житие упомянуто в завещании Воилы 1059 г.
30 Wengart М. Rev. of Rystenko // BS 2. 1930. 447.
31 Ryden L. The Date of the Life of St. Niphon, BHG 1371 z // Greek and Latin
Studies in Memory of C. Fabricios. Goteburg, 1990. 33-40.
222
Глава восьмая
Как и оба жития, рассмотренные выше, биография Нифонта — констан-
тинопольское произведение: события, описанные в нем, происходят, в пер-
вую очередь, в столице. Автор жития Нифонта указывает на определенные
районы и здания в Константинополе: Форум Быка, где обитает нечистая
сила; портик «в Халкургии» близ церкви Анастасия и церкви Божьей Ма-
тери «в Халкургии» — это место из других источников не известно, поэ-
тому можно допустить, что автор спутал его с районом Халкопратии, где
в действительности находилась церковь Богородицы. В тексте перечисля-
ется большое количество церквей, включая церковь великомученика Фоки,
расположенную в предместье столицы. Автор жития повествует о своей по-
ездке (совместно с Нифонтом) к этой святыне: они отправились к гавани,
именуемой Босфором, сели на судно, проплыли мимо места, называемого
Кала, и к вечеру были в Ахире (с. 80.28-81.3).
Автор жития уделил особое внимание знаменитым иконам Константи-
нополя. Например, образ Богоматери с младенцем находился над воротами
большого дома в «Халкургии»; внизу была мозаика, изображающая Господа
с поразительным сходством, и городские жители приходили туда днем и но-
чью. В церкви Нифонт увидел лик Богородицы. Эту икону святой назвал
благоуханием христиан — так она была благодатна (Ke%apiT(O|iEvr|) и непо-
рочна. Он также видел чудесный лик Господа и еще одну икону Спасителя.
Хорошо знакомый с топографией столицы, «Петр» (как и Никифор) не
проявляет ни малейшего интереса к чиновникам Константинополя. Он зна-
ет только одно должностное лицо — Савватия, стратилата Альмирополя.
Хотя этот человек служил в провинции, его жена жила в столице и владела
там домом (с. 5.26, 6.9-10). Агапит, отец святого, был другом Савватия;
из расплывчатого описания можно понять, что он был начальником (архон-
том) крупного воинского соединения. Как и автор жития Василия, биограф
Нифонта рассказывает, что души умерших должны проходить через «мы-
тарства» (xeXcoveia); начальник (архонт) каждой из них должен проверить
добродетели и грехи умершего и согласовать с ангелами, можно ли этого
человека допустить на Небеса (с. 110.5-11). Как и архонты, солдаты и во-
еначальники появляются, прежде всего, при описании неземного мира или
в сравнениях (например>«как труба, созывающая в строй солдат» (с. 144.9)).
В житии встречается множество деталей, связанных с городской торгов-
лей, включая винные лавки и таверны. Однажды, когда автор жития вме-
сте с Нифонтом проходил один из портиков в Константинополе, они услы-
шали смех, tragoudia и бесовские песни, доносившиеся из винной лавки
((pouoicapiov) (с. 42.26-28). Подмастерье портного (xixcovoppacpog) Василий
продал свою одежду в винной лавке и пропил ее вместе с другим личным
имуществом (с. 124.32-35). Хозяева таверн фигурируют в притчах: они не
сводят жадных глаз с прекрасной невесты, мечтая торговать ею, превратив
ее в продажную женщину (с. 88.1-2). Еще строже подходит «Петр» к ро-
стовщикам (xoKioxai), которые составляют особую категорию в его списке
Три константинопольских жития середины X в. 223
грешников; они жестокосердны, угнетают бедных и пьют их кровь. Друг Ни-
фонта владел лавкой, где он торговал с помощью весов (с. 121.24-25). Дру-
гой в своей лавочке «шил кожи» (с. 57.18-19). Актеры, mimaria (актрисы
или женщины легкого поведения), музыкант, играющий на лире, врачи —
все они формируют обстановку большого города.
Л. Ридену удалось показать, что, несмотря на некоторые особенности,
у жития Нифонта и двух текстов, рассмотренных в предыдущих разделах
главы (жития Василия и жития Андрея), существует ряд общих черт. Житие
11ифонта состоит из трех частей: начальная (образование Нифонта и духов-
ное просвещение) и заключительная части (избрание Нифонта епископом
и его кончина) имеют хронологическую привязку: первая — к царствованию
Константина Великого, последняя — ко времени епископства Александра
и Афанасия Александрийского. Основной (центральный) раздел состоит
из отдельных эпизодов, между которыми не наблюдается ни хронологиче-
ской, ни логической последовательности. Они обычно связываются обстоя-
тельственными выражениями, такими, как ‘однажды’ (ev ща [tcov Tipspaiv])
или ‘в другой раз’ (аЛХоте). Иногда автор начинает новый эпизод с прямого
обращения к слушателям: «Выслушайте, о братья, ужасающую историю»
(с. 82.34-35) или «таинственный и странный [рассказ! о событиях, кото-
рые я видел собственными глазами» (с. 106.7-8; ср.: 108.17). Как правило,
эпизоды схематичны и лишены деталей, столь украшавших жития Андрея
и Василия. Однако в редких случаях автор жития все же создает короткие
новеллы, как, например, про Василия, наемного работника (щоОсотбс;) у не-
коего Патрикия, разбросанные по тексту между двумя псевдоисторическими
частями в начале и в конце жития. Иногда повествование прерывают виде-
ния. Видение Христа и наказания грешников явно напоминает аналогичную
сцену в житии Василия. Главный герой жития — стереотипный святой, от-
личающийся физическим сходством с апостолом Павлом (с. 170.5-7). Ав-
тор жития Нифонта играет роль его наперсника, сопровождая святого в его
поездках, задавая ему вопросы (с. 37.24) и слушая его беседы (с. 38.3, 42.5,
108.17 и проч.). Тем не менее, его личность не так отчетливо изображена,
как личности Григория и Епифания, и поэтому мотив соблазна праведника
связан в житии Нифонта непосредственно с самим героем. Дьявол пытается
соблазнить Нифонта изысканными блюдами, театральными представления-
ми, сладострастием и содомией (с. 9.23-10.9). Здесь сходство с двумя други-
ми житиями доходит до мельчайших деталей, таких, как роль св. Анастасии
в исцелении Нифонта и негативное изображение собак как демонических
животных.
Манера повествования, персонажи второго плана, диалоги в этом про-
изведении более абстрактны и не так натуралистичны, как в двух других
константинопольских житиях середины X в. Однако этот текст отражает ту
же атмосферу столичных улиц, а его автор проявляет не меньший интерес
к выдуманным историческим «событиям». Андрей и Нифонт, очевидно,
224
Глава восьмая
являются «вымышленными» святыми, произвольно помещенными в несу-
ществующий исторический контекст. Случай с Василием более сложен,
однако следует иметь в виду, что других свидетельств об этом святом нет.
D. Некоторые сходные (и отличающиеся)
константинопольские агиографические произведения
Соответствия с рассмотренными выше рассказами о вымышленных свя-
тых обнаруживаются в истории про Анастасию (казнена при Диоклетиане),
святую, сыгравшую столь важную роль во всех трех только что рассмот-
ренных житиях. Известна и другая святая Анастасия, бывшая патрикией
во времена правления Юстиниана I; историю о ней рассказывает Даниил
(BHG 79-80).
Легенда о мученице Анастасии сохранилась в нескольких версиях
(BHG 76yz и 81), и, вероятно, следует различать по крайней мере двух
Анастасий. Одно из житий приписывается (вероятно, ошибочно) Иоанну
Дамаскину.32 Автор другой версии прямо говорит, что он, Феодор, во вре-
мя своей дипломатической поездки в Рим, где намеревался восстановить
единство православной веры, обнаружил в доме св. Анастасии текст [жи-
тия], написанный «римскими буквами» (подобно рукописи с житием св.
Андрея, написанной унциалом?). Он перевел его (букв, «растолковал»)
с помощью некоего Иоанна.33 Ф. Алкэн отождествляет этого Феодора
с Феодором Крифином, византийским послом к Людовику Благочестивому
в 824 г.34 Отождествление на основе сходства имен не обоснованно, а фра-
за в эпилоге слишком расплывчата, чтобы скрывать за собой какое-либо
указание на дату. «Восстановление единства православной церкви» могло
означать подготовку к томосу 920 г., и, таким образом, не менее вероятно,
что текст был создан в X в.
Случайно или нет, но имя Анастасии связано с апокалиптическим виде-
нием рая и ада,35 которое, как уже отмечалось выше, является также важным
32 BHG 83b; Kotter В. Schriften. 5, 1988. 279-30. Версия Симеона Метафраста
представлена в BHG 82, изд.: PG 116. 573-609.
33 Halkin F. I^gendes grecques de “martyres Romaines”. Bruxelles, 1973. 131.11-
14.
34 О нем см.: Gouillard J. Deux figures mal connues du second Iconoclasme //
Byzantion 31. 1961. 387-401.
35 BHG 1868-1870b; изд.: Homburg R. Apocalypsis Anastasiae. Leipzig, 1903;
с исправлениями Меркати: Mercati S. G. Collectanea byzantina 1. Bari, 1970. 441 f.
Об этом тексте см.: Ganszyniec R. Zur Apokalypsis Anastasiae / / BNJbb 4. 1923.
270-76; Homburg R. Apocalypsis Anastasiae / / ZWTh 46. 1903. 434-466; Сперан-
ский M. Малоизвестное византийское «видение» и его славянские тексты / / BS 3.
1931. 110-33; Rader marcher L. Ein mythisches Bild in der Apokalypse der hl. Anastasia
// Raccolta di scritti in onore di F. Ramorino. Milano, 1927, 531-538.
Три константинопольских жития середины X в. 225
мюментом и в житии Василия. В «Апокалипсисе» Анастасии немного
сведений о ее биографии: она была монахиней при императоре Феодосии
(при каком именно?), т. е. между ее тезками, современницами Диокле-
тиана и Юстиниана I соответственно. Однако в преисподней она видела
императора Иоанна Цимисхия, «который убил императора Никифора [II]»
(Homburg, р. 27.4-5). Следовательно, «Апокалипсис» не мог появиться до
конца X в. Анастасия умерла и в сопровождении ангела отправилась (по
пути пройдя через ад) в обитель блаженных, где она увидела епископов
п императоров, восседавших на тронах. Лишь у Иоанна Цимисхия не было
грона. Затем Анастасия вернулась на землю и поведала свой рассказ «ста-
рому монаху Григорию» (р. 3.5), имя которого странным образом совпадает
с именем ученика Василия Нового, записавшего историю Феодоры о ее
путешествии на Небеса. Будучи еще молодым в сороковых годах X в., он
мог бы быть уже старым монахом в восьмидесятых, после смерти Иоанна
Цимисхия. Конечно, подобное отождествление крайне гипотетично, тем
более, что точно не известно, когда «Апокалипсис» был составлен. X. Г.
Бек (Beck. Kirche, 653) указывает на XI в., как на наиболее вероятное вре-
мя его создания.
В отличие от легенды об Анастасии, анонимное житие Михаила Синкел-
ла (ум. 845/6 гг.)36 имеет под собой историческую основу (см.: ч. II, глава
12). Принято считать, что житие было написано младшим современником
святого, хотя в пользу этого предположения трудно привести какие-либо
факты. И. Шевченко выдвинул два аргумента в доказательство раннего
происхождения жития: автор жития восхваляет Михаила III (р. 116.17)
и намеренно опускает имя «некоего ученого мужа» (р. 68.22-23), которого
ученый отождествляет с иконоборческим патриархом Иоанном Граммати-
ком. И. Шевченко делает вывод, что житие должно было появиться до того,
как умерли Михаил III и Иоанн.37 Правомерно ли подобное заключение?
В то время как официальная хронография середины X в., действительно,
была против Михаила, и у Симеона Логофета, и в ряде других агиогра-
фических текстов того же времени проявляется антимакедонская направ-
ленность. Таким образом, если автор агиографического произведения
поддерживает Михаила, это еще не является достаточным фактором для
датировки. Кто этот «ученый муж», также остается неизвестным. Если это
Иоанн Грамматик, непонятно, почему в этом эпизоде не указывается его
имя, тем более, что он прямо назван в другом отрывке (р. 108.2), причем
с негативной оценкой. Вместе с тем, автор жития не утверждает, что был
лично знаком со святым, и, говоря о своих «информантах» (р. 128.10-13),
по упоминает их имен. Информация, которой он владеет, далеко не полная:
36 BHG 1296; изд.: Cunningham М. В. The Life of Michael the Synkellos. Belfast,
1990
57 Sevcenko I. Ideology, pt. V. 30f, no. 19.
S 1.1 к <989
226
Глава восьмая
автор жития признается, что у него нет сведений о родителях Михаила
(р. 44.15), и он больше повествует о братьях Феодоре и Феофане Гран-
тах и о монастыре Хоры, чем о деяниях Михаила. Он рассказывает, что
Синкелл, непосредственно перед кончиной, убедил монахов Хоры стойко
встретить грядущие разбирательства и продолжать подчиняться игуменам
(р. 126.20—23). Интерпретация этого места, как отражения жизненного
опыта автора жития, а не как литературного топоса, предполагает опреде-
ленную удаленность времени создания жития от даты смерти героя. Автор
жития цитирует письма и речи, а также приводит множество точных дат,
которые иногда оказываются неверными. Подобная манера, вероятно, бо-
лее свойственна для ученого труда, чем для воспоминаний современника.
При этом житие не может датироваться позднее, чем X в., т. к. самая ран-
няя рукопись, содержащая этот текст (Genoa, Congregazione della missione
urbana), была переписана в XI в.
Несмотря на то, что Михаил родился в Палестине, житие является кон-
стантинопольским, внимание автора сосредоточено на событиях, связанных
с периодом Второго иконоборчества, жертвами которого стали Михаил и его
сотоварищи, Феодор и Феофан Грапты. Текст связан с монастырем Хоры,
равно как и другое агиографическое сочинение, житие Феодора, игумена мо-
настыря Хоры.38 Это житие является псевдоисторической легендой: Феодор
оказывается дядей императрицы Феодоры, жены Юстиниана I, и полковод-
цем, добившимся успехов в войне против персов. Разочаровавшись в мир-
ской суете, Феодор уходит в отставку, передав свои полномочия Велисарию.
Однако Юстиниан и Феодора убеждают его приехать в Константинополь,
где Феодор основывает монастырь Хоры. В житии обнаруживается совсем
немного реальных исторических фактов VI в.: в действительности ничего не
известно о дяде Феодоры, а в других источниках того времени не встреча-
ется имя военачальника Феодора. Несколько сбивает с толку эпизод, пове-
ствующий о пребывании св. Саввы в Хоре, т. к. настоящий Савва, должно
быть, умер до того, как Феодор вернулся в столицу и воздвиг монастырь. Все
это, вероятно, придумал автор жития или его «информанты», чтобы придать
большую значимость монастырю Хоры (в период его упадка в X в.?).
Житие не могло быть написано ранее конца IX в., так как в нем при-
сутствуют существенные заимствования у Феофана и из жития Михаила
Синкелла (Шмит сделал ошибочный вывод о том, что автор жития Миха-
ила пользовался житием Феодора, и что житие было написано в середине
IX в. или позже) (см. ч. II, главу 12А). Составитель Константинопольского
синаксария, упоминая несколько раз монастырь Хоры, не знает основателя
этой знаменитой константинопольской обители.
38 BHG 1743; изд.: Loparev Kh. De s. Theodoro monacho hegumenoqiie Corensi.
St. Petersburg, 1903. См. о нем: Шмит Ф. Кахрие-Джами. История монастыря Хоры
// ИРАИК 11. 1906. 7-23.
Три константинопольских жития середины X в. 227
К другому виду константинопольской (?) «исторической» агиогра-
фии относится «Мученичество сорока двух полководцев и воинов», по-
вествующее о византийских воинах, плененных арабами под Аморием
в 838 г. и казненных в Самарре в 845 г.39 Произведение сохранилось в мно-
гочисленных списках, составляющих две основные редакции. Первая
редакция существует в двух версиях: в полной, которая приписывается
не упомянутому в других источниках Еводию, и в краткой. Текст Еводия
послужил источником хроники Продолжателя Феофана и был включен
в собрание Метафраста (там он сопровождается новым эпилогом). Не-
которые варианты текста, относящиеся ко второй редакции, анонимны,
другие приписываются конкретным авторам, один из которых, Софроний
Кипрский, не известен, а другим якобы является Михаил Синкелл, знаме-
нитый писатель и святой, умерший в 845/6 гг. Канон о 42 мучениках, за
авторством Игнатия, основывается на прозаической версии — вероятно,
на той, которая приписывается Михаилу Синкеллу. Два других гимна, по-
священные мученикам, были написаны Иосифом Гимнографом40. Никитин
отождествил Игнатия с Игнатием Диаконом (об авторстве стихотворных
произведений, приписываемых Игнатию, см. ч. II, главу 10А) и выдвинул
тезис, согласно которому текст Софрония и анонимный вариант В появи-
лись до версии, написанной Михаилом, и, следовательно, четыре версии
второй редакции уже существовали к 847 г. Что касается Еводия, Никитин
считает, что это [монах] Еводий, автор канона Иосифу Гимнографу,41 и при-
ходит к выводу о том, что Еводий был младшим современником известного
поэта и жил между 867 и 887 гг. или даже позже.
Чтобы принять гипотезу Никитина, необходимо признать, что все четыре
варианта «Мученичества» были созданы — в Константинополе, т. е. вдали
от места мученичества — всего лишь немногим более, чем через год после
казни, что кажется невероятным, особенно учитывая тот факт, что «Михаил
Синкелл» описал не только казнь, но и погребение мучеников, а также неко-
торые случаи исцеления на их могиле и другие творимые ими чудеса. В вер-
сии Софрония (написанной до 890 г., так как отрывок из нее представлен
39 BHG 1209—1214с; изд.: Васильевский В., Никитин П. Сказания о 42 амо-
рийских мучениках. СПб., 1905; дополнительная версия: Васильев А. Греческий
текст жития сорока двух аморийских мучеников. СПб., 1898. Об этом произведе-
нии см.: Лопарев X. Византийские жития святых // ВВ 17. 1910. 76-91; Kazhdan
A. Hagiographical Notes / / Byzantion 56. 1986. 150-60.
40 Tomadakis Eu., AHG 7. 366-68.
41 Изд.: Nikas C., AHG 8. 87-96; также см.: Eustratiades S. Поцта! ка! ujivoypacpoi
тГ]<; opOoSo^oo EKKXrjoiac; / / Nea Sion 53. 1958. 201. Евстратиадису также кажется,
что Еводий лично был знаком с Гимнографом. Однако Никас (с. 391) ставит под
сомнение выводы Евстратиадиса, как основывающиеся лишь на «нечетких намеках».
Указание на то, что автором канона был Еводий, имеется в поздней рукописи (cod.
Paris. 341, 1325 г.), и авторство Еводия остается лишь гипотезой.
228
Глава восьмая
в дометафрастовском сборнике агиографических текстов в рукописи Paris.
1476 [о ней см. ниже, гл. 10], датируемой именно 890 г.42) мученики восхва-
ляются за то, что они оказали помощь во время варварских «мятежей» (по-
дразумеваются набеги), голода и чумы, а также в период церковных споров.
Похоже, что здесь Софроний намекает на конфликт, связанный с Фотием.
В любом случае он описывает в своем тексте относительно длительный от-
резок времени после мученичества.
Текст «Михаила Синкелла», очевидно, не исходный. Согласно собствен-
ному утверждению его автора (Сказания, с. 22.21-22), деяния мучеников
и в особенности Феодора [Картера], «получившего прозвище из-за своей
непреклонности (картер1а)» уже были описаны до него. Феодор Картер был
также персонажем у Софрония, писавшего, как верно установил Никитин,
раньше «Михаила». Житие, приписываемое Синкеллу, вероятно, появилось
в середине X в. или даже позже: автор объявляет о назначении военачаль-
ника Каллиста на должность дуки Колонии (с. 27.33-34, 29.36), а долж-
ность дуки военного округа фиксируется лишь с 969 г.43 Помимо этого, нам
не известно и о существовании самой фемы Колонии в сороковых годах IX
в.: первое упоминание о стратиге (но не дуке!) Колонии содержится в хро-
нике Продолжателя Феофана, написанной в X в., в рассказе о событиях
863 г. (Theoph. Cont., р. 181.12).
Таким образом, не исключено, что, во-первых, текст, приписываемый
Михаилу Синкеллу, на самом деле ему не принадлежит; во-вторых, авто-
рство и время создания гимнов, якобы написанных Игнатием и Иосифом,
не поддаются однозначному определению; и, в-третьих, Софроний составил
свой текст между 858 (годом, когда разразился Фотианский кризис) и 890
гг. В этом случае, нет достаточных оснований для ранней датировки вто-
рого варианта «Мученичества». Можно выдвинуть предположение, что все
тексты представляют собой истории, независимо развивавшиеся в рамках
устной традиции, пока они не были записаны около 900 г. (эта дата очень
приблизительна).
Еводий очень критически относится к Феофилу; Софроний же признает
военные успехи Феофила в войне с агарянами (р. 40.24-27). Анонимная
версия В идет еще дальше, называя его «великим автократором» и «бла-
городным и сильным воителем» (р. 11.23-24). Трудно представить, чтобы
подобная попытка реабилитировать Феофила была предпринята непосред-
ственно после победы иконопочитателей в 843 г. Профеофильская позиция
составителя версии В соответствует антимакедонской направленности Си-
меона Логофета. Оно оказывается даже ближе к позиции автора дополнения
к житию Феодоры, вдовы Феофила, т. н. Narratio de Theophilo, Согласно
автору этого текста, имя Феофила чудесным образом исчезло из списка ере-
42 Ehrhard. Uberlieferung I, 260.
43 Oikonomides. Listes, 354.
Три константинопольских жития середины X в. 229
гиков, и Бог даровал ему прощение, вняв молитвам святых отцов и Феодо-
ры.44 Легенда о «прощенном» Феофиле появилась позже жития императрицы
Феодоры, написанного, по мнению А. Маркопулоса, после 876 г., а, может
быть, даже 872 г.45 Следовательно, легенда относится к еще более позднему
времени.
Вариант Еводия представляет собой типичное житие мучеников. Он
включает в себя долгий рассказ о богословском споре с мусульманами
(агон). Мученики единогласно отвергают соблазнительные предложения
врага перейти в Ислам. Они все, как один, встречают общую смерть, «рав-
ные в своей славе благороднейшим во все времена» (р. 76.26) — Еводий
намекает здесь на сорок мучеников Севастийских. Стиль Еводия, выдержан-
ный в рамках высокой риторической традиции, подчеркивает физическое
и духовное единение его персонажей. Софроний, напротив, уделяет особое
внимание подвигам одного только военачальника, Феодора Картера, «слав-
нейшего протоспафария и евнуха». Еще подробнее Феодор изображен в вер-
сии, опубликованной А. Васильевым: здесь герой сравнивается с евнухом
Кандакии (Деян 8: 27-31). Составитель замечает, что Феодор был крещен
не водой, а кровью.
Индивидуализация главного героя и упор на его воинские заслуги еще
ярче проявляются в более позднем варианте, авторство которого приписы-
вается Синкеллу. В этом тексте о Феодоре лишь мимоходом говорится, что
это «непобедимый военачальник», однако подробно рассказывается о жизни
Каллиста, дуки Колонии, сделавшего блестящую военную карьеру при импе-
раторе-иконоборце Феофиле. Софроний, наоборот, зная спафария Каллиста,
отпрыска рода Мелиссинов, не углубляется в подробности его жизни. Сын
благородных родителей, Каллист получил образование в столице. Физичес-
кая сила, приятная наружность и хорошая репутация родителей обеспечили
его военную карьеру: его назначили комитом тагмы схол. Феофил приказал
ему наказать православных монахов из обители Пелекитов. Каллист, естес-
твенно, отказался выполнить это, однако Феофил не только ие наказал его,
а даже повысил, сделав правителем Колонии. Местные манихеи (павликиа-
не), через некоторое время арестовав Каллиста, переправляют его в Сирию,
где он присоединился к плененным в Амории. Вплоть до этого момента исто-
рия Каллиста развивается независимо от судьбы остальных мучеников; она
представляет собой вставку в готовое произведение.
«Синкелл» не только вносит дополнения в начальный рассказ об Аморий-
ских воинах — он превращает Каллиста в главного героя «сопротивления»
мусульманской пропаганде. Он ободряет своих товарищей, и, после того,
как один, став предателем, сдается, Каллист взывает к бывшему друнга-
рию своего отряда, дабы тот восполнил символическое число сорока двух
44 Regel W. Analecta byzantino-rossica. St. Petersburg, 1891. 32-37.
15 Markopoulos A. Bioc; пк аитократеграс; ОеобсЬрас; / / Symmeikta 5. 1983. 225.
230
Глава восьмая
мучеников. Можно предположить, что легенда произошла из традиционно-
го жития мучеников, которое «Синкелл» помещает в современный ему кон-
текст, дабы создать образ героя-воина — в стиле Константина Дуки, как тот
был изображен Григорием.
Авторы константинопольских агиографических произведений середины
X в. вносят свою лепту в формирование концепции прошлого. В отличие
от панегирических промакедонских сочинений, составленных придворными
Константина VII, их тексты отражают полет фантазии, в их видение про-
шлого вплетаются и картины из мифологического будущего на земле и на
небесах. По своему социальному положению авторы константинопольских
агиографических произведений (вероятно, за исключением энкомия Калли-
нику) были ближе к обычным горожанам Константинополя, чем ко двору,
а по своим политическим пристрастиям — ближе к хронике Логофета, чем
к Продолжателю Феофана. И авторов, и читателей интересовала посмертная
участь грешников и праведников. Они относились к будущему как к собы-
тию, касающемуся их лично — житие Андрея оказывается единственным ис-
ключением в ряду «индивидуальных» путешествий в ад и в рай. Композиция
константинопольских агиографических текстов была не линейной, а эпизо-
дической, а элементы биографии, в отличие, например от жития патриарха
Евфимия, составляли, скорее, фон, чем основную нить повествования. Луч-
шие из этих сочинений поднялись до высокого уровня достоверности в изоб-
ражения повседневной жизни, и их авторы стремились передать, хотя и при-
митивным образом, сложность человеческой натуры. Эти два достижения
близки к тенденции, отмеченной в лучших исторических и эпистолярных
произведениях той эпохи. В любом случае можно утверждать, что благодаря
поиску неизвестных святых позднего римского периода на свет появились
такие персонажи, как Андрей Юродивый, Нифонт, Феодор из монастыря
Хоры и, вероятно, загадочная мученица Анастасия.
Глава девятая
ПАВЕЛ ЛАТВИЙСКИЙ И ДРУГИЕ
СВЯТЫЕ ИЗ ПРОВИНЦИИ
А. Праведное «бегство от жизни»:
«Житие Павла Нового с Латроса»
[Dclehaye Н.] Vitas. Pauli in MonteLatro// AB 11.1892. 5-74,136-82; другое
издание: Wiegand Th. Milct 3. Berlin, 1913. 105-157.
Павел жил во времена Константина VII. Хотя святой и осуждал неудач-
ный поход Константина на Крит (Delehaye, р. 73.7-15) и посольство к «зна-
менитому сарацину Хамвдану» (р. 74.2-6), т. е. к Сейф-ад-Дауле, автор
жития называет этого императора великим и славным. Павел умер в 955 г.,
и его анонимное житие было написано вскоре после его кончины (по край-
ней мере, три из сохранившихся рукописей датируются XI в.). В основу это-
го произведения, вероятно, легли собственные записки святого (pipXoq тй
саотои — р. 58.6-7) и свидетельства различных очевидцев. Автор
упоминает Никифора Фоку, будущего императора (р. 176.15-17); следо-
вательно, он писал уже после 963 г. В. Г. Васильевский предполагает, что
житие, «скорее всего», было создано в 980-990 гг.,1 но его вывод в большей
степени базируется на догадках, чем на фактах. Составитель Константино-
польского синаксария, по-видимому, еще не читал житие: во всяком случае,
в статье, посвященной Павлу (р. 312.18-21), он смог лишь указать, что свя-
той вел подвижническую жизнь на горе Латрос и умер «во время [правле-
ния] Багрянородного», т. е., Константина VII.
В документе 1196 г. (ММ 4: 306.24-27) в качестве свидетельства во
время судебного процесса по вопросам имущества цитируется отрывок из
1 Васильевский В. Г. О жизни и трудах Симеона Метафраста / / ЖМНП 212.
1880. 433.
232
Глава девятая
этого жития и приписывается Симеону Метафрасту (о нем см. главу 10), чье
авторство, по мнению В. Г. Васильевского, вполне вероятно. Однако И. Де-
лейе категорически отверг подобную возможность, считая, что житие было
составлено монахом с Латроса.2 Против авторства Метафраста говорит
отсутствие данного текста в сборнике Метафраста.3 Этот довод кажется,
в самом деле, убедительным, но следует учитывать, что Пселл в энкомии
Симеону Метафрасту отмечает, что сей праведный писатель приводил сво-
их читателей в горы и пещеры и описывал, как аскеты принимают пищу
под деревом и утоляют жажду из ручья.4 Если указание на горы и пеще-
ры представляется слишком расплывчатым (его может отнести ко многим
агиографическим текстам), то трапезу поддеревом и питье из ручья можно
считать отдаленной параллелью к житию Павла (р. 29.14-16): «Для других
[монахов] это было временем трапезы, но для него [Павла] — молитв и псал-
мопений; так он обыкновенно покидал монастырь и направлялся к ручью,
где росло дерево». С одной стороны, в этих двух отрывках нет никаких лек-
сических совпадений, кроме слов тро(рт| и лг|ут|, причем различаются даже
упоминаемые деревья: сосна или дуб у Пселла и каштан в житии Павла. Но,
с другой стороны, не следует ожидать от Пселла дословного копирования
оригинала. В любом случае, авторство Метафраста доказать невозможно.
Житие производит впечатление полемического текста. Некоторые, как
замечает автор, найдут это сочинение утомительным [из-за его большого
объема], но те, кого прельщает [духовная] красота и кто получает удовольст-
вие от «рассказов о недавних событиях» (Kaivoiepcov npaypaxcov), возжелают
даже больших сведений (р. 34.9-13). Автора волнует вопрос о современных
святых: неслучайно он начинает краткое вступление с замечания о том, что
святость не зависит от времени, и на протяжении всего вступления разви-
вает эту мысль. Он подбирает слова, чтобы усилить впечатление: напрасно
(]idrr|v) толпа настаивает на том, что добродетель определяется эпохой и что
лишь древние обладали исключительным стремлением к добродетели, тогда
как их потомки уже не так сильно желали жить праведно. По-настоящему
же и в прошлом многие оставались безучастными к вопросам добродетели,
более того — пренебрегали ею и обращались ко злу, в то время, как среди
последующих поколений, включая «наше», многих мужей и жен пронизывало
острое желание совершать благие дела (р. 19.1 -11). Завершая повествование,
автор жития вновь возвращается к вопросу о противопоставлении прошлого
2 Delehaye Н. La vie de saint Paul le Jeune (+ 956) et la chronologic de Metaphraste
// Revue de questions historiques. July 1893. 49-85. К. Крумбахер в своих замеча-
ниях по поводу статьи Делейе (Krumbacher К. BZ 3. 1894. 21 Of) считает этот вопрос
открытым. BHG 1474 называет житие анонимным.
3 Память Павла празднуется 15 декабря. «Стандартный» текст Метафраста на
декабрь (Ehrhard. Uberlieferung 2. 471) не содержит такого жития.
4 Michaelis Pselli Orationes hagiographicae / Ed. E. Fischer. Stuttgart & Leipzig,
1994. 284.316-18.
Павел Латрийский и другие святые из провинции
233
и современности: по его словам, Павел ясно показал, что ни прежде, ни сейчас
ценности этого мира не стоят человеческих устремлений (р. 172.5-7).
Суть и цель этих утверждений предельно ясна: слишком далеко зашла
ностальгия по славному прошлому. Пора перестать сокрушаться по пово-
ду того, что зачах героизм апостолов и мучеников, а взглянуть на образы
современников. Этот тезис скоро будет реализован и в светской литерату-
ре — в прославлении рыцарского поведения и великих побед удачливых
военачальников. Не следует забывать, что анонимный автор жития был
современником Никифора Фоки.
Главный герой жития наделен чертами «типичного» святого: это человек
высоких нравственных принципов, мужественный и великодушный, неуко-
снительно соблюдающий все «правила» аскетической жизни (молитвы, сон
на полу, пост и проч.) и обладающий даром чудотворца и провидца. Автор
наделяет его, однако, двумя специфическими чертами, нехарактерными для
агиографического произведения. Это не врожденные качества, а, скорее,
стечение внешних обстоятельств: во-первых, Павел приобретает извест-
ность, а во-вторых, — он окружен хорошими людьми, которые, тем не менее,
не в состоянии освободиться от суеты мирской жизни. Зрелость Павла по-
зволяет ему понимать то, что человек благочестивый, прежде всего, должен
искать Царство Небесное, и тогда все земные дела образуются сами собой.
Конечно, Павел не единственный и не первый византийский святой, окру-
женный славой, но его известность носит исключительный характер. Чита-
тель узнает, что с Павлом переписывался Константин VII и даже собирался
его навестить (р. 72.13-15); болгарский царь Петр посылал святому письма
(р. 72.2-3), а папа римский, правда, неясно, какой именно, отправил к нему
посланца (1.4-6). Имя Павла было известно критянам (имеются в виду крит-
ские арабы), скифам (т. е., на Руси) и жителям старого Рима (р. 71.16). Позже
автор особенно подчеркивает, что слава Павла дошла до столицы (р. 146.3-4).
Широкая известность главного героя — не случайный мотив в житии, не
яркое пятно, украшающее стилизованный образ. Это прелюдия к централь-
ной теме — стремлению Павла оставаться в тени. По мере того, как слава
его росла, святой несколько раз пытался убежать оттуда, где его почитали,
чтобы стать отшельником в совсем диких местах. Тема бегства от самого
себя будет разработана в житии младшего современника Павла, Афанасия
Афонского. Ее можно считать «вечной»: много веков спустя Джордж Элиот
напишет: «Те, у кого есть индивидуальность и кто не чужд эмоциям, знают,
что означает убежать от всего этого». В византийском контексте «бегство
от жизни» подразумевает, прежде всего, (и более всего) бегство в пустыню.
Автор использует и другое средство при создании образа святого: он про-
тивопоставляет Павла другим монахам, что придает фигуре святого поистине
гигантский вид. Павел не испытывает соблазна; в начале своего духовного
пути, на празднестве в честь Иоанна Богослова, он поймал себя на том, что
загляделся (автор прибегает здесь к живописной метафоре — «его взгляд был
234
Глава девятая
похищен») — вследствие дьявольского умысла или собственной неосторож-
ности — на женское лицо. Собственный проступок вызвал у Павла настолько
сильный гнев, что он решил больше никогда не входить в храм Иоанна Бо-
гослова и даже не смотреть на него (р. 38.16-39.5). В отличие от святого,
некий молодой монах, отправившись по поручению Павла, легко поддался
искушению дьявола, который явил монаху миловидную девушку, готовую со-
блазнить его. Монах хотел отдаться греховному порыву, и лишь прозвучав-
ший чудесным образом в ушах монаха голос Павла спас его от смертного гре-
ха (р. 158.9-159.3). Эта история напоминает рассказ Григория, автора жития
Василия Нового, о пережитом им искушении в Редесто, но в житии Павла это
история — лишь звено в череде примеров, показывающих, как непоколебим
и стоек в своей вере был главный герой, в то время как прочие монахи из его
окружения проявляли слабость духа (|лкро\|А)%(а) (р. 148.14; ср. 138.8). Даже
Димитрий, ближайший сокелейник Павла, не свободен от сомнений (он не
верит святому, когда тот говорит, что они смогут продержаться, питаясь же-
лудями). Нехватка еды немедленно повергает латрийских монахов в отчаяние,
тогда как Павел с самого начала знает, что божественная помощь спасет мо-
настырь от голода.
Своеобразие жития проявляется также и в том, что автора интересует
внешний вид героя. Описывая погребение святого, он сообщает, что Павел
был невысок, лыс и бледен, с короткой, но широкой бородой (р. 164.12-
165.2). Незначительный рост и поношенная одежда святого вызвала презре-
ние у чиновника, посчитавшего Павла простым крестьянином (р. 64.6-8).
Однако более всего интересны слова патрикия Фотия, которому Константин
VII повелел понаблюдать за Павлом и потом описать ему лицо и глаза свято-
го, манеру говорить и двигаться. Случилось так, что Фотий оказался не в си-
лах исполнить императорский приказ. Позже он жалуется монаху Симеону:
«Мне поручили посмотреть внимательно ему в лицо. Я старался, я смотрел
несколько раз, но это было невозможно: это было то же, что смотреть на
морской берег, залитый ярким солнечным светом, и я был вынужден вся-
кий раз закрывать глаза» (р. 151.9-152.2). Автор жития еще раз прибегает
к этому образу: «Его лицо было исполнено благодати ... и источало столь
яркое сияние, что на него было невозможно пристально смотреть, как на
залитый солнцем берег моря» (р. 72.16-73.3). Монах Симеон замечал, на-
сколько изменчивым было выражение лица у Павла: то радостное и кроткое,
то мрачное — в зависимости от окружающих обстоятельств (р. 152.4-17).
Христианские моралисты обычно неодобрительно отзывались о трех
аспектах мирской жизни: похоти, чревоугодии и развлечениях. Осуждение
развлечений — типичный мотив для константинопольского жития, но не для
произведения, написанного в Латросе — автор жития Павла попросту игно-
рирует эту тему. Он дважды касается вопросов пола, которые, впрочем, не
захватывает его так сильно, как автора жизнеописания Андрея Юродивого.
В тяжелых провинциальных буднях пища была большей причиной для радо-
Павел Латрийский и другие святые из провинции 235
сти или недовольства, и по этой причине тема пищи проходит через все жи-
тие Павла. В своей аскезе Павел следовал канону и ограничивал себя в еде,
однако автор жития подчеркивает, что это было для святого тяжким бреме-
нем. Вместо того, чтобы превозносить стойкость Павла, автор сообщает о слу-
чаях проявления у своего героя любви к еде. В частности, рассказывается,
как в Пасху Павел жаждал отведать свежего сыра (р. 59.9), как он страстно
желал салата (р. 58.14-16), который он обычно ел с молоком или соком, что-
бы сбить сладкий вкус. Попытка прожить на желудях закончилась неудачей
(р. 36.5). Автор жития подмечает не обычное соблюдение поста, а изобилие
еды в монастыре Латроса, например, на торжестве в честь празднования так
называемой «Антипасхи» (Авитеротиаоха), на второе воскресение после Пас-
хи, когда перед бесчисленными гостями столы ломились от яств (р. 136.1-3).
После своей смерти Павел явился в видении человеку, ищущему исцеления,
и посоветовал болящему прекратить есть мясо (р. 174.18). Это предписание
напоминает ужесточение диеты, но, в действительности, оно оказывается ал-
легорическим, и понимать его надо следующим образом: «Воздерживаться не
от употребления мяса, а от блуда» (р. 175.1-2). Естественно, что тема голода,
нехватки еды и ее преумножения весьма распространена в этом житии, сквозь
которое красной линией проходит мотив пищи.
Действие жития разворачивается в горах. Тропы опасны и труднопрохо-
димы. Автор жития даже называет эту местность пустыней. Павел живет
то на вершине горы, то в пещере. Он любит деревья (особенно отмечают-
ся дубы и каштаны), служащие ему источником пропитания и предметом
возвышенных размышлений. Дикие животные, напротив, олицетворяют
демонов, и Павел не живет в мире и согласии с фауной: его враждебность
по отношению к большим ядовитым змеям и гадюкам естественна для аги-
ографического произведения, но он прогоняет даже леопарда, пытавшегося
найти в его пещере прибежище от ливня (р. 61.11-15). Кроме пустыни, мир
Павла ограничивается сельской местностью: он вырос в деревне и позднее
имел дело с крестьянами и пастухами, жившими неподалеку. Например, он
приходит на помощь крестьянам, обвиненных правителем Фракисийской
фемы в неповиновении, дерзости и попытке разбойного нападения. Трое из
них были арестованы и стали умолять Павла о помощи, и святой бросился
освобождать их (р. 178 и сл.). В житии ничего не говорится о городской
жизни, и Константинополь кажется очень далеким от латрийских пещер.
У жития Павла весьма запутанная композиция. Его автор соединил два,
на первый взгляд, взаимоисключающих подхода. Первый подход представ-
ляет собой последовательный пересказ биографии святого, где события
расположены по хронологии, начиная от рождения главного героя и до его
погребения. В спокойно текущей жизни Павла нет агона, если, конечно, не
считать агоном его попытки убежать от своей растущей славы. Второй под-
ход — эпизодический; повествование о жизни святого постоянно прерывают
истории, которые не вписываются в ряд биографических фактов, следующих
236
Глава девятая
во временной последовательности: сон Павла, чудо с горящим каштаном, Па-
вел и монах Симеон с помощью ангела пилят дерево (р. 140—42) — эти, как
и многие другие «независимые» истории, расположены без хронологической
привязки. Автор жития сам поясняет, что эти эпизоды являются вставками.
Так, закончив эпизод об искушении Павла, он замечает, что этот рассказ
возвращает читателя к историям о «божественном Павле» (р. 40.3). Он поль-
зуется специальными выражениями, чтобы обозначить и другие вставки:
«надо рассмотреть» (р. 53.11) или «настала пора вернуться» (р. 55.10-11).
Отдельные вставные эпизоды вырастают в целые новеллы, в центре которых
в первую очередь (но не исключительно) оказываются чудеса, сотворенные
святым. Собственно, эти реалистичные и красочные эпизоды и создают свое-
образное очарование этого жития. Особенно запоминается вставка местной
легенды, повествующей о деятельности малоизвестного «апостола» Лпел-
лы и о прибытии трех сотен иноков из Синая и Райфа (р. 32-34)5 — как
и многие отступления в хронике Георгия Монаха, эти истории относятся
к абсолютно различным временньГм периодам.
В одной из этих новелл рассказывается об отрочестве Павла. Он был
младшим сыном комита флота Антиоха и его жены Евдокии. Антиох был
ранен под Хиосом, воюя против критских арабов (вероятно, имеется в виду
поражение военачальника Гимерия под Хиосом в 912 г.), и после его смерти
Евдокия перебралась с двумя сыновьями (Василием и Павлом) в деревню
недалеко от городка под названием Марикат — автор жития спешит напом-
нить читателю, что в этой местности родился «божественный инок» Иоан-
никий, родственницей которого, якобы, была Евдокия (р. 21.7).
Между вифинским героем и Павлом лежит целое столетие, но автор не
случайно подчеркивает связь между ними: Павел, как и Иоанникий, не «свя-
той—государственный муж», а чудотворец и наставник, проповедник высокой
морали, и, хотя его (как и Иоанникия) не призвали в армию, отец его был во-
еначальником. С композиционной точки зрения житие Павла близко к вифин-
ским агиографическим произведениям с их преимущественно эпизодической
манерой повествования. Но теперь пора обратиться к ранним годам героя.
Некоторое время рассказ фокусируется на Василии; Евдокия против его
воли женила его, но Василий, который дал обет посвятить себя более вели-
кому, простился с невестой, матерью и вообще всем миром, скрылся на горе
Олимп, а позже нашел себе убежище недалеко от Латроса. Таким образом,
тема бегства от мира появляется в самом начале жития и возникает в связи
с alter ego Павла, его братом Василием.
Вскоре Евдокия умирает, и Павел, маленький сирота, вынужден зара-
батывать на жизнь, пася свиней — еще одно сходство с отрочеством его
дальнего родственника, св. Иоанникия. Василий, живший в благочестивом
5 Легенда о переезде монахов из Райфа и Синая на Латрос также упоминается
в типиконе Христодула от 1091 г. (ММ 6. 60.32-33).
Павел Латрийский и другие святые из провинции 237
уединении, решил позаботиться о брате и пришел в деревню забрать его
оттуда. Однако местные жители не захотели отдать ему Павла и отправили
монаха ни с чем: они подозревали, что он хочет продать мальчика в рабство
(р. 23.9). Конечно, вмешалось божественное провидение, и с третьей попыт-
ки Василий получил брата и привел его к чудотворцу Петру, отцу-настоя-
телю Карийского монастыря близ Латроса. Василий, выполнив свою роль,
возвращается в монастырь и исчезает из жития: дело сделано, и в брате
Павла более нет надобности.
Этот рассказ выглядит как законченный эпизод, и смерть Василия пред-
ставляется его естественным итогом. В то же время, на нем основывается
все дальнейшее повествование: сходство с Иоанникием и воспитание чудот-
ворцем Петром оказываются стержнем, вокруг которого формируется харак-
тер Павла, и тема бегства красной нитью пройдет через все житие.
Другая живописная новелла еще ближе к теме бегства Павла. В конце
своей жизни Павел, по словам автора жития, вновь почувствовал силь-
ное желание перебраться из монастыря в более пустынные места, и в со-
провождении Симеона и некоторых других монахов он отплыл на Самос
(р. 148.7-9), где они поселились в пещере. Этот эпизод представляет собой
сокращенную версию его первого бегства на Самос (р. 63.18), описанного
ранее более подробно. Согласно первой версии, святой беглец не только на-
ходит на берегу лодку для переправы на Самос, но и десятерых связанных
солдат, которые, как и Павел «были беглецами (cpuydSe^), уклонявшимися
от воинской службы» (р. 64.2-3). Естественно, милосердный святой потре-
бовал, чтобы сопровождавший их офицер освободил их; несмотря на то, что
маленький рост святого и его простая одежда не произвели благоприятного
впечатления на представителя власти, Павел продолжал настаивать, назвал
себя и, в конце концов, добился своего.
В этом эпизоде тема бегства обуславливает и лексические средства выра-
жения: наречные выражения подчеркивают идею скорости. Автор начинает
с утверждения о том, что Павел направлялся к Самосу «с невероятной ско-
ростью», и далее, на протяжении 15 строчек, он трижды повторяет наречие
«немедленно» (napa%pfjpa). Впрочем, это лишь начало рассказа.
Попав на Самос, Павел устремляется к пещере, но на гору было трудно
карабкаться, поэтому святой остановился в густых зарослях камыша, где
в это время охотился с собаками некто Феофан из местной знати. Охотничьи
собаки учуяли человека и стали лаять, Феофан стал натягивать тетиву лука,
чтобы выстрелить — вновь параллель с житием Иоанникия, — но ему это
трижды не удалось. Поняв, что это знак судьбы, он отбросил оружие, нашел
святого, обнял его ноги и помог устроиться в необжитой пещере. Тем време-
нем латрийские монахи принялись искать беглеца; ученик Павла по имени
Иоанн искал его на Самосе, но неожиданно упал и стал недвижим. Один из
местных жителей «с большой скоростью» (р. 69.11-12) побежал к Павлу,
который дал ему освященной воды; Иоанн глотнул воды и исцелился. После
238
Глава девятая
этого он пришел к святому, принес ему письмо от братии и стал упрашивать
его вернуться. Немедленно (napaxpfjpa) Павел вернулся в лавру.
В этой истории нет ни одной случайной детали. Повторение «побега» на
Самос само по себе превращает этот рассказ в некий обыденный, «типичный»
эпизод. Тема побега усиливается как благодаря параллелизму с беглыми
солдатами, так и постоянными указаниями на быстроту движения. Встреча
с охотником Феофаном не только отвлекает читателя от монашеской среды,
но позволяет провести параллель с великим Иоанникием. Это история пред-
ставляет собой отдельный эпизод, и в то же время она вплетена в центральную
линию сюжета. Эпизоды в житии Павла — не просто разрозненные лоскуты,
вставленные в повествование для поучения или развлечения (как, например,
в романе о Варлааме). Они очерчивают биографию главного героя.
Анонимный автор жития — умелый рассказчик, и он прекрасно осознает
важность повествовательной техники. Приступая к эпизоду, он замечает, что
это событие нельзя обойти стороной, ибо история исполнена сверхъестест-
венного и доставляет удовольствие (р. 58.13—14): f|8ovf| ‘наслаждение’ про-
возглашается как одна из центральных задач литературы. Художественные
средства, которыми пользуется автор жития, редко взяты из античной тради-
ции. В тексте не часто появляются образы из мифического и исторического
прошлого: на Самосе Павел хотел поселиться в пещере Пифагора (р. 65.1),
его деяния, согласно житию, превосходят по храбрости и достоинствам подви-
ги Геракла (р. 28.5-6). Автор любит афоризмы и часто цитирует пословицы,
однако их источником обычно является Библия, а не классическая литерату-
ра (обращаясь к «поэтическому выражению» [Илиада 12.299], он использует
изысканное слово dpeovupocpot; ‘вскормленный горой’, но это исключение); из
библейских героев он выбирает, прежде всего, Давида. Риторические фигуры
редки и относительно примитивны: тавтология (монах Гавриил «вел удиви-
тельную жизнь [piouq piov]» — р. 54.10), ассонанс (оик dv5pi dXZ’ dvSpidvn
‘не человек, но статуя’ — р. 70.18; опте Хоусо ‘рт|тт} опте срорт|тг| ‘не выразимая
словом и не выносимая’ — р. 179.9), анафора (р. 150.2-3). Иногда игра слов
весьма изящна, как, например, в описании попытки Василия забрать своего
брата сироту: «Крестьяне вынудили его уйти с пустыми руками, как принято
говорить, но лучше сказать — с пустыми ногами (кьуощ яосн)» (р. 23.10-11).
Автор иронически отмечает, что Василий ушел ногами, а не руками (kevou;
Xepoi). И лексика, и синтаксис просты, причем наблюдается тенденция к по-
вторениям и устойчивым эпитетам: так, монах Симеон всегда Kteivog ‘знаме-
нитый, славный’ (не менее 14 раз), Димитрий — %рт|от6(; ‘добрый’ (11 раз),
однако другого ученика Павла украшают разнообразные эпитеты.
Житие Павла Латрийского, создано оно Метафрастом или нет, представ-
ляет собой уникальное литературное произведение. Написанное в стиле
вифинской «школы», оно обладает более строгим композиционным единст-
вом, благодаря центральной теме славы и бегства от славы. Эпизоды жи-
тия кажутся «реалистически» яркими, согласованными и тесно связанными
Павел Л ат райский и другие святые из провинции
239
с основной линией повествования. Это произведение носит полемический
характер — в нем подчеркивается право иметь «героя нашего времени».
В житии проявляется необычная либеральность в отношении еды.
В. Сходства и различия: Житие Димитриана Хитрского
Gregoire Н. Saint Demetrianos, eveque de Chytri (ile de Chypre) // BZ 16.
1907. 204-40
В житии кипрского святого Димитриана* 6 и биографии Павла Латрий-
ского можно обнаружить много общих черт. Сюжет жития, написанного
анонимным автором, разворачивается в Провинции, далеко от Констан-
тинополя и городских проблем, и герой жития, монах, которого волнует
растущая слава и мирская суета, пытается остаться в тени и скрыться
в пещере. Тем не менее, можно заметить значительные различия между
этими двумя агиографическими сочинениями, проявляющиеся в компози-
ции и образах святых.
Автор жития Димитриана (святой Димитриан, согласно Р. Дженкинсу,
умер в 913/4 г.) и точное время его создания неизвестны. А. Грегуар, пер-
вый издатель жития, высказал догадку, что оно было создано до 967 г., когда
Византийская империя вернула себе Кипр, т. к. это событие не упоминается
в тексте. Но argumentum ex silentio — всегда очень опасная вещь. Еще более
рискованным представляется предположение Грегуара о том, что житие не
могло быть написано позднее первой четверти X в., т. е. вскоре после смерти
святого. В тексте нет указаний на личное знакомство автора и святого Ди-
митриана, также не упоминаются очевидцы: единственное, что автор точно
видел сам, так это могилу святого, источавшую святое миро, которое обла-
дало целительными свойствами (Gregoire, 1.526-28, 631-32).
В отличие от жития Павла, житию Димитриана предшествует объем-
ное введение, составляющее пятую часть всего сочинения (143 строчки из
681 в издании Грегуара; следует учесть, что самый конец жития утрачен).
Вступительная часть начинается рассуждениями о пути к спасению. За-
тем автор останавливается на идее совершенной добродетели (tojv арвтом
— 1.92, 124), которая не допускает ни малейшего отклонения от
правильного пути (1.106-7). Приводя многочисленные примеры, автор жи-
тия утверждает, что каждый из библейских патриархов обладал полностью
«всеми добродетелями». Перечень добродетелей, однако, охватывает не
6 См.: BHG 495. Другое издание: Stylianou P.t Kyrres К. Р. ‘О ауюс; Лгцлщрт'дд
6 Китршс;. Лсиксосла, 1973. О житии см.: Kurtz Е. Einige kritische Bemerkungen zur
vita des hl. Demetrianos //AB 27. 1908. 28-34; Лопарев X. Византийские жития
святых / / ВВ 18. 1911. 145-147; Ryden L. Cyprus at the Time of the Condominium as
Reflected in the Lives of Sts Demetrianos and Constantine the Jew / / The Sweet Land
of Cyprus. Nicosia, 1993. 189-202.
240
Глава девятая
традиционные аскетические качества, но классическую «четверицу доброде-
телей», о которой писал Менандр Лаодикийский — благоразумие, смелость,
здравомыслие и справедливость (1.68-73) — и, таким образом, отражает
восторженное отношение к классической древности в X в. Идея абсолют-
ной добродетели не была бы, вероятно, воспринята авторами, прославляв-
шими Павла Латрийского или Василия Нового, которые терпимо относились
к мелким оплошностям благочестивых мужей.
Вслед за этим автор жития Димитриана переходит к вопросу, который
был основным во вводной части жития Павла, — а именно, праву совре-
менного поколения на святость. Здесь ответ коренным образом отличается
и выглядит более традиционным: наше время, как утверждает автор жития,
лишено «венца мученичества», ибо Бог даровал человечеству «свободу от
лжи идолопоклонства», и современникам остается лишь бороться против
князя тьмы и злых духов (1.112-16). В то время, как биограф Павла стре-
мится вознести «героев нашего времени» над мучениками прошлого, автор
жития Димитриана считает, что современные святые, возможно, заслужи-
вают меньшей славы: их поле битвы вне реального мира, в сфере демоноло-
гии. Его уважение к прошлому проявляется в указании предшественников
современного ему митрополита Саламинского — особо отмечаются великий
апостол Варнава и блистающий светоч вселенной Епифаний (1.393-95). Бо-
лее того, автору известны даже такие второстепенные фигуры как предыду-
щие епископы Хитры, Папп и Анастасий, которые, говорят, творили великие
чудеса (1.427-75).
Автор жития завершает вводную часть классификацией святых: к первой
группе он относит отшельников-«одиночек», ко второй — аскетов, ведущих
подвижническую жизнь с двумя или тремя товарищами, и к последней —
членов монашеской общины (1.126-29). Согласно этому перечню, святость
не существует вне монашеской жизни.
Композиция жития линейна и напоминает исторические сочинения. Ди-
митриан родился при Феофиле, «ненавистнике Христа» (1.152-53) в дере-
вушке Сики. Автору жития известно, что отец святого был священником
и его уважала вся деревня, однако автор точно не знает имен родителей Ди-
митриана. С колыбели герой жития чувствовал себя приобщенным к Божье-
му уделу (кХт^рос;, букв, ‘жребий’, имело также и специальное значение —
‘клир’), но лишь ему исполнилось пятнадцать лет, как родители решили
женить его; они считали брак испытанным средством ко спасению, усту-
пающим лишь обету безбрачия. Однако спустя три месяца после свадьбы
молодая (как и родители, не названная по имени) жена ушла из жизни, так
и не лишившись девственности. Димитриан возблагодарил Бога за спасение
из западни греха (в отличие от автора, определившего брак как путь к спа-
сению, главный герой ставит свое безбрачие выше земного существования
жены — утешение в связи с ее кончиной он находит в том, что она нашла
себе пристанище в небесной обители среди мудрых девственниц) и, оста-
Павел Латрийский и другие святые из провинции 241
вив родителей, будущий святой отправился на «крутую гору (fpdpaxov бро<;)»
(1.200-1).
Тема кратковременной женитьбы, завершившейся смертью супруги
и «освобождением» святого, оказывается существенной и в истории юно-
го Павла — это, правда, деталь из биографии не самого Павла, а его брата
Василия.
На некоторое время линейное развитие сюжета останавливается: автор
рисует образ совершенного главного героя, его деяния (в общих чертах)
и его заботу о людях. Отсюда он делает логический переход к славе свя-
того (1.314), о которой прежде едва упоминалось, и к его рукоположению
в священники. После рукоположения Димитриан возвращается в свой мо-
настырь, монахи упрашивают его стать их отцом-настоятелем, и, в конце
концов, ему предлагается возглавить Хитрскую епархию. Как и Павел,
Димитриан хочет избежать славы. Он покидает монастырь «в сопровож-
дении лишь собственных ног» (1.412) — нет ли здесь параллели с «пусты-
ми ногами» в житии Павла? Лишь его друг знает о его приблизительном
местонахождении.
Вновь возникает «искаженное сходство» с житием Павла Латрийско-
го: в эпизоде женитьбы Василий оказывается «двойником» главного героя,
в то время как Димитриан сочетал обе функции — и святого, и жениха.
Однако в сцене бегства именно Димитриана заменяет его друг с таким зна-
комым именем — Павел. И этот Павел, собственно, и играет основную
роль в истории с побегом: пока Димитриан укрывается в своей пещере,
Павла хватают и подвергают пыткам (1.436-45). Любой византийский
читатель неминуемо вспоминал здесь эпические «мученичества», видя
знакомые черты (тайное убежище, преследование, задержание, телесное
наказание) — это компонент обыкновенного агона, однако этот агон —
фикция, почти пародия, ибо, во-первых, страдает не сам герой, а его двой-
ник, и, во-вторых, он оказывается не в силах выдержать пытки, уступает
пред физическими мучениями и указывает место, где скрывается святой.
В конце концов, Димитриан, как и Павел Латрийский, был вынужден сми-
риться и принять свою славу: его выбрали Хитрским епископом, и он пре-
красно управлял этой епархией, а в конце жизни участвовал в посольстве
в Багдад (осенью 913 г.?), чтобы освободить неких киприотов, захваченных
арабским флотом.7 Последовательное повествование завершается смертью
Димитриана (1.518).
Сюжетная композиция этого жития в корне отличается от биографии Пав-
ла Латрийского. История Димитриана развивается без отступлений с само-
го рождения вплоть до кончины главного героя, повествуя о его свершениях.
Автор прерывает последовательное развитие сюжета лишь для того, чтобы
7 См.: Jenkins R. The Mission of St. Demetrianos of Cyprus to Bagdad / / AIPHOS
9. 1949. 267-75. Переиздано: Jenkins R. Studies. Pt. XVI.
242
Глава девятая
провести стереотипную нравственную оценку своего героя. В житии нет ни
одной новеллы, целью которой было бы развлечь читателя, и второстепен-
ные персонажи, введенные в повествование (например, Евстафий, митропо-
лит Саламинский или друг святого Павел), немногочисленны и изображены
лишь в общих чертах. Вместо отступлений, помещенных прямо в сюжет,
автор жития прибегает к другим художественным средствам: рассказав об
отделении души Димитриана от тела, он излагает две истории (31Г|уг|О£ц;)
(1.524) о неких событиях, случившихся со святым, когда тот был еще жив
(ретроспективы). В первой автор изображает крестьянина из епископии
[Хитры], который во время посевной попросил Димитриана дать ему вола.
Димитриан тотчас послал своего скотника, по имени Македоний, купить
животное. Молодой вол, однако, оказался настолько необузданным (автор
использует неклассическое слово акацРцд, отсутствующее в «Лексиконе»
Траппа), что работники никак не могли схватить его, ни пешие, ни верхом
на лошадях или мулах. Тогда Димитриан бесстрашно подходит к быку, при-
касается к его рогам и ведет его, кроткого, как ягненка (1.573-90). Другая
ретроспективная история также связана с волом: в этот раз старушка проси-
ла милостыню у Димитриана, но у того не было денег, поэтому он предложил
дать ей «взаймы» (pioOooai) вола из епископского стада. В ходе оживленной
беседы с женщиной святой пообещал ей, что с помощью вола она сможет
добыть пропитания для себя и своих детей (1.597-608).
После этих историй следует заключение: автор еще раз упоминает
о конце Димитриана (1.627), и подсчитывает, что святой прожил около
восьмидесяти лет, из которых сорок он провел на «аскетическом ристалище
(лаХаютра)» (это выражение уже использовалось в начале истории, 1.206)
и 25 — в качестве епископа.
Композиция жития необычна: ретроспективные эпизоды отделены от
последовательного «хроникального» развития сюжета. Более того, они на-
писаны в ином ключе: они очень жизненны, энергичны, полны действия,
разговоров, мелких шуток: например, усмирив необузданного молодого
вола, Димитриан (очевидно, внутренне улыбаясь) говорит Македонию: «Не-
сомненно, мне прежде никогда не доводилось видеть такого кроткого вола»
(1.592). Автор не боится ввернуть разговорное словечко. Вместе с тем, би-
ографическая часть кажется вялой, скучной. Достаточно сравнить отрывки,
посвященные свадьбам Василия и Димитриана: описание последней занима-
ет 38 строк, тогда как первая укладывается всего в 14; в рассказе о женитьбе
Димитриана в уста главного героя вложена благодарственная молитва. Этот
рассказ украшен избитыми риторическими фигурами, такими, как [ЗоиХцу
PooXeuodpEvoi или яро ttJc; rcoXidg rcoXicx;, и изобилует отвлеченными поня-
тиями от ‘Провидения’ до ‘девственности’; новобрачный, по словам автора
жития, сберег «прочные признаки девственности». В житии Павла повест-
вование сжатое, почти афористическое: «Скоро стало очевидно, что союз
заключен против воли». В греческом оригинале нет сказуемого, и основные
Павел Латрийский и другие святые из провинции 243
понятия выражаются существительными и что наполняет
фразу внутренней силой и напряжением. Даже библейская цитата (Притчи
26:2) «как воробей» служит, чтобы подчеркнуть быстроту: Василий «мгно-
венно», «поспешно» движется к горе Олимп, используя ноги, как крылья.
Один эпизод — два различных стиля.
Стилистические различия проявляются с самого начала. Описывая про-
исхождение Павла, автор жития пользуется короткими, простыми предло-
жениями, почти без риторических изысков, местами опуская сказуемое или
союз. «Город по имени Елея произвел на свет этот божественный росток» —
так он начинает (20.7), используя неуклюжую парономазию (poet то cpuxov
и продолжает: «он был расположен близ Пергама, Пергама [в] Азии. Имена
его родителей [были] Антиох и Евдокия. Не только Павел был их отпрыском,
по и брат его Василий. Он был первым, но я должен сказать, не по добро-
детели, а по рождению. Кроме того, у Антиоха была мирская должность,
он был комитом флота». В житии Димитриана, вместо сходных обычных
фактических сведений, нагромождается ряд сложных предложений, в кото-
рых сообщается, что безымянный отец святого «был крайне благочестивым,
богобоязненным, и благодаря своей безмерной добродетели он был укра-
шен священническим саном; он был священником в этой деревеньке, ибо
он превосходил всех ее обитателей, и все они горячо любили и почитали
его. Мать [святого] (имя которой также не указано) была очень набожной
и исполненной любви к Богу, так что они занимала то же положение среди
деревенских женщин, как [его] отец среди мужчин» (1.146-51). Фразы рас-
тянуты, часто встречаются повторы (слово Xiav ‘весьма’, подчеркивающее
крайнюю набожность этой семейной пары, повторяется трижды) и много-
численные эпитеты, в которых заметна тенденция к тавтологии. В других
отрывках автор создает более сложные риторические фигуры, такие как на-
растание (gradatio). Например, желание епископа Евстафия переговорить
с Димитрианом выражается следующим образом: «Он сильно возжелал
видеть [Димитриана], возжелав, разыскал его, разыскав, захотел привить
его в своем саду, захотев, соединился со своей целью (букв, ‘любовью’)».
Слова «переливаются» из одной короткой фразы в другую, объединяя фразы
в единое целое, которое заканчивается длинным оборотом, описывающим
сопротивление Павла: «И вновь великий отпрыск остался независим, уко-
ренившись в собственной почве» (1.317-20).
С. Бродячий святой: житие Власия Аморийского
AASS Novembris IV: 656-69.
Власий жил при императоре Льве VI, который даровал святому хрисовул
или сакру (668D; не зарегистрирован в у Дельгера: Dolger. Regesten I. 62-
68), и был современником патриарха Антония Кавлеи. Власий, по-видимому,
244
Глава девятая
умер около 912 г.8 Его анонимное житие не могло быть написано намного
позже его смерти. Оно сохранилось в рукописи X в. (Paris. 1491). И Грегу-
ар, и Гюзелев полагают, что житие было создано примерно в 930-940-е гг.
В связи с тем, что автор не был знаком со своим героем лично, и в тексте
не упомянуты непосредственные очевидцы (указание на афонских монахов,
которые были «пламенными проповедниками» чуда, сотворенного Власием
(р. 668А), слишком неясное, чтобы относиться к нему как к непосредствен-
ному свидетельству), время создания жития можно отодвинуть даже до 50-х
годов X в.
Как и Павел Латрийский, Власий (имя, данное ему при крещении, было
Василий — такое же, как у брата Павла) родился в сельской местности,
в деревне Аплатинах, рядом с Аморием. Как и у Павла, у него был старший
(не названный по имени) брат, который получил духовное образование, по-
сещал школу в Константинополе и стал священником в храме Святой Со-
фии. Вскоре Василий-Власий перебрался в столицу к брату, и тот принял
его с радостью и любовью. Патриарх Игнатий рукоположил Власия в сан
дьякона. Пока все шло, как положено, и в начале карьеры будущего святого
не было ничего необычного. Однако затем происходит событие, изменив-
шее мирное течение жизни Василия: он встречает бродячего монаха, «волка
в овечьей шкуре», который убеждает молодого человека отправиться вместе
с ним в путешествие «в великий и славный город Рим». Простившись с ро-
дителями, родственниками и друзьями (схожие моменты присутствуют и в
жизнеописаниях Павла и Димитриана), Василий отправился в путь, где его
ожидали необычайные приключения. У его спутника был план продать Васи-
лия в рабство, что он и делает, едва путешественники добрались до Болгарии
(р. 660F). У этого эпизода наблюдается сходство с одной историей из жития
Павла: там крестьяне отказывались отдать маленького Павла брату, монаху
Василию, боясь, как бы тот не продал ребенка в рабство.
В то время как бродячий монах оказывается мошенником (автор жития
афористически дает ему такое определение: «безумец, опьяневший от ал-
чности», соединяя три порока в трех словах греческого словосочетания),
скифские правители, пораженные тем, насколько у Василия сильна любовь
к Богу, проявили благородство и отпустили его. Он вновь отправился в путь,
но во время переправы через Дунай пираты грабят его и бросают одного
«в пустыне». Ангел в белых одеждах выводит несчастного юношу обратно
в Болгарию,9 и тогда тот продолжает свое путешествие в Рим.
8 BHG 278. О нем см.: Gregoire И. La vie de saint Blaise d’Amorium / / Byzantion
5. 1929. 391-414; а также: Malamut E. Sur les routes des saints byzantins. Paris, 1993.
258-260.
9 Об изображении Болгарии в житии см.: Dvornik F. Quelques donnees sur les
Slaves extraites du tome IV de Novembre des “Acta sanctorum” / / BS 1. 1929. 35-39;
Гюзелев В. Житието на Власий Аморийский като извор за българската история / /
ГСУ ИФФ 61. 1968. Истор. 3. 19-33.
Павел Латрийский и другие святые из провинции 245
Василий, протеже патриарха Игнатия, оказывается в Риме среди дружес-
ки расположенных к нему людей (во время Фотиевой схизмы): Евстратий
Кизический, игумен лавры Кесария,10 постригает его в монахи и дает ему
имя Власий. И тут же, в Риме, Власий совершает деяния, традиционные для
святых: аскеза, единоборство с искусителем, чудеса (он исцеляет бесплод-
ное чрево законной жены римского лрсото(; — неясно, что подразумевается
под этим термином), пост, монашеские работы (в том числе, в качестве кал-
лиграфа). Он разъезжает по окрестностям, все испытывают к нему любовь,
и сам папа выказывает ему уважение. Здесь в житии Власия возникает та же
тема, что была центральной в истории о Павле: чем известнее он становился
и чем больше стекались люди, чтобы посмотреть на него (р. 664СЕ), тем
сильнее была его тревога по поводу растущей славы (р. 666Л).
Тема славы затрагивается в житии лишь опосредованно, и возвращение
Власия в Константинополь не похоже на бегство Павла в пустыню. Более
того, Власия окружает в столице не его собственная слава, а слава Студий-
ского монастыря и его основателя Феодора (р. 666В). Здесь, в Студийском
монастыре, Власий провел четыре года. Лишь потом он перебрался «в пусты-
ню», т. е., на гору Афон, где прожил еще двенадцать лет, не боясь хищных
зверей. Местные пастухи были удивлены (£evov Оваца ‘необычное зрелище’,
пишет автор жития (р. 667F), используя любимый эпитет Константина Ро-
досского), увидев, как Власий молится в горах. Однако он вызывал непри-
язнь у некоторых людей, которые не могли отличить добра от зла: подстре-
каемые искусителем, они насмехались над беззащитным пожилым монахом
(р. 667DE): автор жития умело ставит рядом глагол bokcoktov ‘насмехались’
и редкое слово алрооколос; ‘беззащитный’ в ущерб смыслу, ибо по определе-
нию святой не может быть беззащитным. Власий, предвидя приближение
смерти, возвратился в Константинополь, заболел и ушел из жизни.
Сюжет жития сводится к биографическому описанию, он последователь-
но развивается от приключения к приключению без агона. Власий встречает
злодеев, начиная бродягой лжемонахом и заканчивая глупыми отшельника-
ми на Афоне, но ни один из них не подходит на роль настоящего антигероя.
Несмотря на то, что Власий действует как представитель своей «партии»,
причем его идеалами были патриарх Игнатий и Феодор Студит, сторонники
Фотия не получают никакой отрицательной оценки, и житие не оказывается
ареной для противостояния разных политических сил. Не Константинополь
и не Афон, а Рим оказывается сценой для основных аскетических подвигов
святого.
Биографическую линию несколько раз прерывают вставные эпизоды, от-
меченные специальными выражениями. Некоторые из этих эпизодов, в сущ-
ности, ни в коей мере не являются отклонениями от основной сюжетной
10 Об этом монастыре см.: Delehaye Н. A propos de Saint-Cesaire de Palatin
/ / Rendiconti della pontifica academia Romana di archeologia 3. 1925. 45-48.
246
Глава девятая
линии. Рассказав об ангеле, выведшем Василия-Власия «из пустыни» на бе-
регах Дуная, автор жития сообщает: «Мы переходим к продолжению пове-
ствования» (р. 662Е); однако миссия ангела представляет собой составную
часть сюжета. В той же манере автор сообщает: «Мы переходим к продол-
жению повествования» (р. 666А), когда он переводит главного героя из Рима
в Константинополь, хотя римский эпизод не отступление, а существенная
часть биографии Власия. В то же время, новелла про монаха Филиппа, у ко-
торого во время мытья пифосов в метохии в Фермуполе, от зловония закру-
жилась голова, и он свалился в один из сосудов (р. 667ВС), представляет
собой очевидное отклонение от основной линии биографии. Естественно,
тем, кто спас тонущего Филиппа, оказался Власий.
Житие, тем не менее, включает совершенно независимый анекдот, никак
не связанный с главным действующим лицом и относящийся к иному хро-
нологическому периоду. Это рассказ о Евфросине-поваре (р. 658В-659Е),
одном из ранних отшельников, которого на время пустили в рай, и он принес
оттуда дивные яблоки.11 Тема путешествия в рай стала в X в. популярной
(она присутствует в житии Василия Нового, в «Видении монаха Косьмы» и в
«Апокалипсисе Анастасии» — см. выше, главу 8А), и автор жития Власия
решил, что, если предпослать (npoOeivai) житию этот сюжет, то это будет
«благотворно» для читателей. Сравнение с оригинальным произведением
показывает, что образ Евфросина претерпевает изменения: в старой исто-
рии акцент делался на безграмотности Евфросина — в житии Власия это
качество полностью исчезает; автор жития, напротив, обращает особое
внимание на следы сажи и угля (ау0раке<;) на поваре (р. 658Е), вероятно,
не без влияния эпиграммы любимого им Феодора Студита, ободрявшего
повара-монаха, грязного, но избранного для спасения (см. ч. II, главу 4D).
История Евфросина кажется автору жития настолько важной, что он лек-
сическими средствами подготавливает в преамбуле ее появление, дважды
повторяя ключевое слово новеллы, ‘уголь’, в значении ‘тепло’: Бог, согласно
его утверждению, предложил нам «уголь» Своего милосердного Промысла,
и далее автор снова говорит об «угольке» нашей близости к Богу (р. 657F).
Другая вставка, в основе которой (по крайней мере, частично) лежит
литературный источник,— это история про Иосифа, ученика Власия, су-
мевшего изменить к лучшему монаха, богатого мирскими вещами, но крайне
жестокого (р. 665DE). Автор жития откровенно говорит, что этот персонаж
напоминает ему престарелого жестокого монаха, наставника смиренного
Акакия, восхваляемого Иоанном Лествичником за его долготерпение (PG
88: 720В-721 А). В этом случае история о наставнике Акакия не вставляется
в житие, а способствует созданию эпизода, действующие лица которого —
современники Власия.
11 BHG 628. Clugnet Р. (ed.). Vies et recits d’anachoretes (IVe-VIIe siecles) / /
ROC 10. 1905. 42-45.
Павел Латрийский и другие святые из провинции 247
Роль автора в повествовании незначительна: вслед за общепринятой тра-
дицией, он подчеркивает собственную «безграмотность» и неспособность
передать величие героя. Его единственная надежда кроется в духовной бли-
зости (букв, «дружбе») со святым (р. 657F). В то же время, он решается
начать введение с обсуждения вопроса о творчестве, сравнивая мастерст-
во художников с литературой. По его мнению, следует восхвалять худож-
ников, которые размещают на больших иконах и пояснительные рассказы
(ioxopicov е1от[ут]оц), [являя] внешнее совершенство [святых] —«более того,
украшая их разнообразным благоцветием красок (xpcoparcov euxpoiau;)». Та-
ким образом, красота образа (характер) отражается в повествовании, как
в зеркале. Автор намерен идти по стопам художников и изобразить подвиги
и храбрость блаженных святых (р. 657С). Образ святого — не самое сильное
место у автора жития: повествование интересно не благодаря своим обра-
зам, а приключениям, широте географического охвата (край скифов, берега
Дуная, Болгария, Рим, гора Афон — в начале X в. священный полуостров
был еще экзотическим местом), путешествиям главного героя, которые дос-
тойны античного романа. Впрочем, иногда автор останавливается, чтобы
задержаться на внешности Власия — внешний вид (/аракпред) тела часто
может обнаружить скрытые свойства души (р. 658В). Конечно, Власия ин-
тересовало, прежде всего, величие (букв, «красивая внешность», еитгрелеш)
души (р. 664С), но автор жития обращает также внимание и на волосы свя-
того (р. 662F), отмечает его бледность, описывает его одеяние и походку
(р. 664CD).
Житие насыщено библейскими аллюзиями, привычными метафорами
или сравнениями: «как воробей» (р. 663С) — автор использует то же вы-
ражение, что встречается и в биографии Павла Латрийского, «как поток»
(р. 663С), «возделывание заповедей» (р. 662D), «подобно лучшему врачева-
телю» (р. 667Е); несколько менее избитым кажется выражение «агнец в объ-
ятиях волка» (р. 660Е). Риторические фигуры редки, но иногда элегантны,
как, например, нарастание (gradatio), напоминающее один пассаж из жития
Димитриана: «Найдя это, он привел это в порядок, приведя в порядок, взял,
взяв, оставил у себя» (р. 664D). Автору жития нравятся ассонансы: по его
словам, дьявол пользуется нашими членами (или «песнями», цеХеш), как
стрелами (PeZeoi) (р. 660С). Евфросиний относился к бесчестию ((rapid) так,
словно это была слава (еисртщга) (р. 658Е)
Несмотря на значительные композиционные отличия, в житии Власия
наблюдаются и некоторые общие черты с жизнеописаниями Павла и Ди-
митриана. Во всех трех текстах главные герои — сельские жители, и Кон-
стантинополь оказывается лишь более или менее случайным фоном; герои,
скорее, являются наставниками в Истине, чем политическими деятелями, и,
если настоящий Власий и был вовлечен в политическую борьбу на стороне
Игнатия, то этот факт в житии сокрыт. Все трое святых стремятся скрыться
от растущей славы, и тема пустыни или горы имеет существенное значение
248
Глава девятая
во всех трех текстах. Автор жития Власия, кстати, употребляет то же самое
редкое выражение брт| цХграта ‘крутые горы’ (р. 661 С), что встречается и в
биографии Димитриана. Монотонная последовательность повествования
прерывается или дополняется эпизодическими вставками (отступлениями),
а использованные в тексте риторические украшения незначительны.
D. Малые житийные формы: Павел Монемвасийский
Wortley J. Les recits edifiants de Paul, eveque de Monembasie et d’autres
auteurs. Paris, 1987.
Автор жития Павла Латрийского рассказывает, что в час кончины Павла
константинопольский монах Фотин услышал в воздухе ангельское пение,
и он поспешил к другому Павлу, епископу Монемвасийскому, который по
воле случая оказался в этот момент в Царице городов (р. 163.2-7). Оче-
видно, Павел Монемвасийский был знаменитым собирателем рассказов об
ангелах и сверъестественных событиях; он собрал множество чудесных, или
«душеспасительных», повестей о добродетельных, почитающих Бога людях,
о чем свидетельствует и заглавие его сборника.12 Уортли, издатель сборника,
делит повести на две группы: десять подлинных и четыре — сомнительных.
К «поддельным» рассказам относится житие блаженной Марфы, матери-
настоятельницы церкви (монастыря?) девы Марии в Монемвасии (№ 14:
BHG 1175).
Жанр «дидактических» рассказов придумал не Павел — в протовизан-
тийский период были необычайно распространены собрания коротких рас-
сказов о деяниях и изречениях отшельников, живших в Египте и в Пале-
стине. С середины VII в. этот жанр находился в забвении: его вытеснили
«полноформатные» жития.13 Новелла о молодом воине Николае, который
принимал участие в пагубном походе Никифора I в 811 г. и сумел успешно
отвергнуть приставания совратительницы, известна как отдельная повесть
«во благо души».14 Со временем эту новеллу стали воспринимать как часть
12 О нем см.: Wortley J. Paul of Monembasia and his Stories / / КаОтцфтрих.
Essays presented to J. Hussey. Camberley, Surrey, 1988. 303-15; Kominis A. Paolo di
Monembasia // Byzantion 29/30. 1960. 231-248. Считают, что именно ему прина-
длежит одна из печатей X в. (Laurent. Corpus V, 1, no. 578).
13 О предшественниках Павла, писавших еще в IX в., см.: Efthymiadis S. The
Byzantine Hagiographer and his Audience in the Nineth and Tenth centuries. Metaphrasis.
Ed. Ch. Hogel. Bergen, 1996. 62.
14 Clugnet L. Histoire de s. Nicholas, soldier et moine // ROC. 1902. 319-330; пе-
реиздано: Bibliotheca hagiographica Orientalis 3. Paris, 1902. 27-38. См. также: Дуй-
чев И. / / FGHBulg 4. София, 1961. 25-27. Текст также появился и в позднейших
синаксариях: SynCP, 341-344.
Павел Латрийский. и другие святые из провинции 249
жития Николая Студита.15 Автор жития Власия был очарован поучитель-
ной историей про Евфросина-повара и был знаком с рассказом о смиренном
Акакии. Его современник Павел Монемвасийский предпринял следующий
шаг: он не собирает истории об отшельниках прошлого, но, в соответствии
с идеей, ярко выраженной во вступлении к житию Павла Латрийского, об-
ращается к материалам из современной ему эпохи. В начале первой из его
повестей есть указание на правление Константина, сына Льва [VI] и Зои,
зятя императора Романа Старшего (№ 1.1—2). В другом рассказе события
разворачиваются «в дни императоров Льва [VI] и Александра». Павел знает
о существовании арабского государства в Африке и о язычниках-«скифах»,
вероятно, печенегах или русичах: он рассказывает, как Арабы напали на
Калабрию и захватили пленных (№ 8.7-8), и говорит о пелопоннесском маг-
нате, купившем скифского мальчика и учившего его Священному Писанию
(№ 9.2-4). Последнее сильно напоминает начало жизни Андрея Юродивого.
Все описываемое в этих повестях очевидным образом происходит в Визан-
тии, а не во времена поздней Римской империи, хотя и сам Павел признает,
что его истории, вероятно, похожи на рассказы из «священной книги Лест-
ницы [Иоанна Лествичника]».
Автор «Повестей» — епископ Монемвасии, который в то же время не
был чужим и в Константинополе, и такое «двойственное» положение отра-
жено и в окружающей обстановке в его повестях. Автор рассказывает о Пе-
лопоннесе и Монемвасии, именуемой и Kaoipov ‘крепость’, и лоХц ‘город’,
и о другой крепости (возможно, на Пелопоннесе), под названием Эниклий.
[Фессалийский] город Ларисс (sic!) появляется в одной из повестей, автор-
ство которой сомнительно (№ 12.35), но обычно речь идет о больших адми-
нистративных образованиях, таких как Анатолии, Калабрия и %сора Эллада.
Ему известны отдельные топографические детали столицы, не только Ве-
ликая Церковь и ее «нижний портик» (№ 5.14-15), но и храм девы Марии
в Халкопратиях, Иоанна Богослова под названием Дииппий, святых Апо-
столов, где находилась гробница Иоанна Златоуста, и мученика Агафоника.
Рассказчики (информанты) отдельных повестей — это, прежде всего,
монахи (случайно один из информантов оказался управляющим (StoiKTiTifc),
назначенным в Анатолии собирать налоги — № 1.1 “4), но спектр действу-
ющих лиц намного шире: константинопольский сапожник (№ 5), который
сам таскает свои поделки на столичный рынок,16 беднота, вдовы, сироты,
15 PG 105: 893A-897D. См.: Дуйчев Л. 1) Нови житийни данни за похода на Ни-
кифора в България през 811 // Списание на Българската Академия на науките 54.
1936. 179-186; 2) статья в сборнике Medievo byzantino-slavo (2. Roma, 1968. 450. n.
3); Бешевлиев В. Неколько бележки кум българската история // Списание на Со-
фийския университет. Историко-филологически факултет 32.9. 1936. 30-32; Halkin
F. Lequel des saints Nicolas? //AB 85. 1967. 58
16 Об этом эпизоде см.: Angelide Ch. О тСаууаррс; ttjc; ayuxq Еоф(ас; / /
Symmeikta 9. 1994. 67-80.
250
Глава девятая
рабы, а также и имперские чиновники, обыкновенно низкого ранга (нотарий,
василик). Павел сведущ в социальных различиях: изящная повесть (под-
дельная?) посвящена девочке-сироте, которую вырастили в доме правителя
Лариссы и которая, в конце концов, вышла замуж за его сына (№ 12). Ее
низкое происхождение (Svoyeveia) привело родственников жениха в бешен-
ство: они допекали молодую жену и осыпали ее ругательствами.
Повести, неравнозначные по своему размеру и качеству — это рассказы,
переданные Павлу разными людьми. В начальных фразах часто встречается
глагол 5ir|yf|oaTO ‘он рассказал’, который вводит повествование от первого
лица. Некоторые истории более сложны с композиционной точки зрения
и состоят из нескольких слоев. Так, Павел сообщает о том, что священник
Пард пришел к нему в Монемвасию, и Павел постриг его в монахи и дал ему
новое имя Петр (№ 2). Затем Петр-Пард уехал в крепость Эниклий, где он
творил чудеса и через некоторое время умер. После этого автор возвращает
читателя назад: «Однажды я беседовал с этим знаменитым (aoiSipoc;, в Ви-
зантии у этого слова появилось и другое значение ‘покойный’, которое также
сюда хорошо подходит) мужем». И Павел пересказывает разговор Петра со
смертельно больным другом. В результате, получается рассказ в рассказе,
однако это еще не все: больной друг исповедался в своих грехах, и затем ему
было видение, о котором он рассказал тем, кто пришел к его смертному одру.
В [поддельной?] повести, услышанной Павлом от монаха Марка, можно
также обнаружить три слоя: Марк сообщает Павлу о событиях, услышанных
священником от некоей женщины, прежде жившей на необитаемом острове.
Аналогичным образом история об управляющем (№ 1) состоит в основном
из рассказа, который Павел услышал от вдовы протоспафария, бежавшей из
Константинополя в пустыню.
В повестях сочетаются черты повседневной жизни и элементы литера-
турной традиции и фольклорного материала. Вдове протоспафария было
двадцать два года, когда ее мужа не стало. Вскоре вельможа (цвуютауод)
стал донимать ее сексуальными домогательствами. Она сумела перехитрить
его приспешников и убежать с двумя служанками. Перед уходом она освобо-
дила своих рабов и даровала им legatа (византийский термин, аналогичный
принятому в римской юридической практике peculium). Здесь оканчивается
реалистическое описание, и начинается вымысел: женщины обосновались
в пустынной местности, где в течение двенадцати лет они не видели ни одной
живой души, и лишь птицы приносили им плоды «всех видов», что было даже
больше необходимого. Более того, несмотря на наготу (человеческое одея-
ние тленно), они чудесным образом не страдали ни от летнего зноя, ни от
зимних холодов. Единственное, чего им недоставало в их уединении — это
святое причастие. Они в какой-то мере заменяли его непрестанным пением
гимнов.
Чудеса составляют неотъемлемую часть почти каждой повести. Наиболее
распространенное житийное чудо, исцеление, в собрании не представлено:
Павел Латрийский и другие святые из провинции
251
когда вдова подобрала искалеченного монаха и вылечила его (№ 4.41-51), это
не было чудом исцеления, а актом человеческого милосердия, за который Бог
впоследствии вознаградил ее. Павла интересуют, в первую очередь, видения,
трудности жизни отшельников, искренняя вера и смирение. Благочестивый
сапожник, перед которым двери церквей открывались сами собой, птицы, при-
носящие отшельникам пищу — все это относится к сфере агиографических
сказок. Чудеса поучительны, однако они служат и для развлечения читате-
ля. Развлекательность достигается, в частности, и тем, что автор уделяет
внимание темам эротики и путешествий, двум основным компонентам позд-
неантичного романа. Павел изображает константинопольского священника,
совершившего прелюбодеяние (№ 7), вдову протоспафария, бежавшую от
сексуальных домогательств, и другую вдову, которая пришла к авве Неофиту
исповедаться, однако так стыдилась своих грехов, что отказалась назвать их
(№ 4.25-26) — Павел оставляет читателю догадываться о глубине ес прег-
решений.
Вызывает удивление, насколько часто действующие лица повестей путе-
шествуют: диикит отправился в Анатолик собирать налоги, пелопоннесец
Пард путешествует в Константинополь и обратно, столичный священник
посещает гору Олимп, чтобы исповедать свои грехи (№ 7), монах Григорий
встречает близ Иерусалима отшельника, который живет в пещере (№ 10),
священник плывет на лодке и останавливается на необитаемом острове (№
12). Главная история «с путешествием» повествует о трех монахах из Калаб-
рии, которые пошли в море рыбачить, и внезапно попали в плен к арабам,
которые увезли их в Африку (№ 8). Один из их товарищей собрал сотню
золотых монет и отправился выкупать несчастных. Он нашел их и убедил
эмира освободить их. Арабы даже дали ему корабль, чтобы он мог отвезти
пленников домой.
Истории, собранные Павлом, иногда напоминают сюжеты других аги-
ографических сочинений X в.: благочестивая женщина, живущая на нео-
битаемом острове, похожа на Феоктисту Лесбосскую (глава 3D); видения
посмертной судьбы верующих (включая борьбу ангелов и демонов за душу
покойного) сходны с соответствующими эпизодами из жития Василия Но-
вого (глава 8А). Не следует, впрочем, вдаваться в пустые догадки о природе
этих общих мест: эти истории были повсюду на слуху на улицах Константи-
нополя и других городов и деревень. Они относятся к византийскому фоль-
клору.
Малые жанровые формы (эпиграммы и письма) возродились в IX в. У про-
заической новеллы была более длительная история: Георгий Монах экспери-
ментировал с ними в своей хронике, и некоторые авторы агиографических
сочинений стали использовать «независимые» рассказы, чтобы украсить
свои традиционные сочинения. Они научились этому приему, обращаясь
к описаниям деяний и изречениям пустынных отцов, особенно к труду Ле-
ствичника. Достижения Павла Монемвасийского заключались, во-первых,
252
Глава девятая
в отделении новеллы от основной части произведения и, во-вторых, в обра-
щении к разным событиям, происходившим одновременно. Трудно сказать,
до какой степени этому способствовали эпиграммы и эпистолярные произ-
ведения IX-X вв. Мы предположили, что Феодор Студит повлиял на обрабо-
танную версию повести о Евфросине; «поддельная» история о Павле (№ 11)
изображает прославленного мужа, которого рабы носили в церковь Святых
Апостолов, где находилась могила Иоанна Златоуста — та же экспозиция,
что и в письме-новелле Феодора Никейского императору Константину VII
(глава 7Е).
Синтаксис повестей прост; предпочтение отдается коротким, строгим
предложениям, лексикон не сводится к традиционному набору слов: Павел
не боится употреблять технические термины и вставлять просторечные вы-
ражения (их особенно много в истории про трех калабрийских монахов в аф-
риканском плену). Он иногда прибегает к риторическим фигурам (например,
игра слов Хосин тг)<; akvocax; ‘расцепить цепи’ — № 7.61), но их мало, и они
по большей части сводятся к тавтологии. Епископ Монемвасии, насколько
можно заключить из его произведения, шел по стопам анонимного констан-
тинопольского автора «Чудес Артемия».
Глава десятая
ВЕЛИКИЙ ЧИТАТЕЛЬ И СОБИРАТЕЛЬ:
СИМЕОН МЕТАФРАСТ
А. Предшественники и современники
Агиографические тексты выполняли не только собственно литературную
(дидактическую и развлекательную) функцию, у них была определенная
роль и в богослужении. Отрывки из житий святых или сокращенные исто-
рии о святых читались во время службы, и в связи с этим необходимо было
составить их последовательно, в соответствии с церковным календарем. Со-
брания житий, подготовленные для церковных служб, называются меноло-
гиями и синаксариями. Сами византийцы четко не разграничивали эти два
термина, но в научных целях желательно различать менологий, собрание
полных версий (или частично сокращенных) версий житий, и синаксарий,
сборник кратких текстов, повествующих о святых.1
Сведения о святых рано начали собирать и приводить в систему. Феодор
Студит упоминает собрание житий, поделенное на двенадцать частей, по
числу месяцев в году, иными словами, в соответствии с их празднованием
в церковном календаре. Говорят, что патриарх Мефодий, находясь в Риме,
подготовил сборник агиографических текстов в двух томах.2 Опираясь на схо-
лии к cod. Paris 1470 (890 г.), Эрхард пришел к выводу, что собрание Мефодия
послужило основой для ряда дошедших до наших дней «полугодовых» меноло-
гиев.3 Сохранились некоторые сведения о позднейшей попытке составить «в
кратком виде историю святых, чьи памятные дни отмечаются на протяжении
всего года» — речь, несомненно, идет о синаксарии. Эта информация известна
благодаря письму, которое дьякон и библиотекарь Еварист послал императору
Константину VII; оно сохранилось в арабском переводе,4 греческий оригинал
1 Noret J. Mdnologes, synaxaires, menees / /AB 56. 1968. 21-24.
2 Ehrhard. Uberlieferung I. 21-24; Beck. Kirche. 272f, 497.
3 Ehrhard. Uberlieferung I. 234-85.
4 О нем см.: Sauget J. M. Premiere recherches sur 1’origine et les characteristiques des
synaxaires melkites (Xle-XVIIe siecles). Bruxelles, 1968 / / Subsidia hagiographica 45.
254
Глава десятая
без имени отправителя дошел в эпилоге греческого Константинопольского
синаксария (т. н. редакция Н).
Из письма (ер. 21.10), отправленного Никифором Ураном (о нем см.
ниже, гл. 13), другом Метафраста, можно узнать, что Николай Неокесарий-
ский писал книгу «обо всех [деяниях! святых на целый год». Краткое замеча-
ние не проясняет, был ли это синаксарий или менологий; этот «проект» осу-
ществлялся более или менее одновременно с работой Симеона Метафраста.5
В синаксарии Великой церкви Константинополя6 имеется перечень
праздничных событий по церковному календарю, связанных в первую оче-
редь со святыми, иногда с императорами и патриархами, редко — с особыми
событиями (военными победами, спасением от бедствий и т. и.). Некоторые
записи довольно пространны и содержат даже краткую биографию, другие
лаконичны и неинформативны. Составитель делит записи на две группы:
«мученичества» (aOXrptq) святых и «бескровные» жития, обозначенные сло-
вом «память» (цуг||1Г|). На каждый день обычно приходится по несколько запи-
сей: так на 6 ноября в синаксарии есть три «пространные» записи-«памяти»
(о Павле Исповеднике, константинопольском архиепископе; о спасении от
пыльной бури на шестнадцатый год правления Льва I, о Луке Тавромений-
ском из Сицилии) и краткая запись о Павле Коринфском, юродивом ради
Христа. Синаксарий может, прежде всего, служить источником по истории
святых и их культов, а также для изучения византийского общества и его
идеологии.7
Когда был составлен изначальный текст Константинопольского синакса-
рия, пока еще не установлено. Опубликованный текст основан на Сирмон-
дианской рукописи и относится к последнему десятилетию X в., так как там
упоминаются имена императора Василия II (976—1025) и его соправителя
Константина VIII, патриарха Николая Хрисоверга (979-991) и мятежника
Варды Склира, чья армия опустошала Малую Азию в 976-979 гг. Часто вы-
сказывалось мнение, что более ранняя версия (редакция Н) была создана
при дворе Константина VII.8 Нет возможности высказать какой-либо довод
32-34. Соже отвергает вывод Г. Графа (Graf G. Geschichte der christlichen arabischen
Literatur I. Vatican, 1944. 491-493), который считал письмо Евариста подделкой.
5 Ср.: Darrouzes. Epistoliers. 227. n. 10.
6 Delehaye H. (ed.). Synaxarium Ecclesiae Constantinopolitanae e codice Sirmon-
diano adiectis synaxariis selectis. Bruxelles, 1902 (переиздано в 1954 г.). О тексте см.:
Luzzi A. Studi sul Sinessario di Constantinopoli. Roma, 1995; это не систематическое
исследование, а сборник отдельных статей.
7 Kazhdan A. Constantinopolitan Synaxarium as a Source for Social History of
Byzantium // OChAn 251. 1996. 485-515; Wilson A. Female Sanctity in the Greek
Calendar: the Synaxarium of Constantinople / / Women in Antiquity: New Assessments.
Eds. R. Howley, B. Levick. London, NY, 1995. 233-47.
8 Luzzi A. Nute sulla recensione del Sinassario di Costantinopoli patrocinata da
Costantino VII Porfirogenito // RSBN 26. 1989/90. 139-86; cp.: Sevcenko /. Re-
Великий читатель и собиратель: Симеон Метафраст 255
нив пользу, ни против этого предположения, пока редакция Н не будет опу-
бликована и не будет выяснено, как она соотносится с другими версиями.9
На Константинопольский синаксарий похоже и другое собрание кратких
записей, известное как менологий Василия IIю (в сущности, термин ‘мено-
логий’ здесь употреблен неверно, книгу следовало бы озаглавить синаксари-
см), так как собрание посвящено этому императору. Текст дошел в пышно
иллюстрированной рукописи (Vatic, gr. 1613). Он был составлен позднее
979 или 989 г.;11 на миниатюрах есть имена художников, деятельность одно-
го из которых — Пантолеона12 — относят к началу XI в. Ни синаксарий, ни
менологий Василия II, будучи исключительно церковными памятниками, не
относятся к тому, что принято называть «литературой». Однако оба текста
важны для нас, потому что они отлично входят в течение «энциклопедизма»,
то есть возникают под влиянием тенденции собирать и упорядочивать ин-
теллектуальное наследие, столь характерной для времени Константина VII
и его преемников, когда среди прочего появился лексикон Суды (см. главу
15А). В отличие от двух упомянутых выше синаксариев, менологий, создан-
ный Симеоном Метафрастом, представляет собой факт истории литературы.
В. Биография
Симеон Метафраст был канонизирован византийской церковью — по
крайней мере, Михаил Пселл считал его святым и написал ему энкомий.13
В заглавии энкомия нет слова aytoc;, «святой» (Пселл называет Метафра-
ста кор ‘господин’), так же, как этого слова нет и в стихотворении, которое
reading Constantine Porphhyrogenitus / / Shepard J., Franklin S. (eds.) Byzantine
Diplomacy. Aidershot, Hampshire, 1992. 188. n. 52.
9 Некоторые рукописные редакции, часто называемые «итало-греческими»,
явно более позднего происхождения; о них см.: Pieralli L. Synaxarium Ecclesiae
Constantinopolitanae: La familia C* / / OChP60. 1994. 399-470, дополнительно: Luzzi
A. Il tipico-sinassario Vat. Barb. Gr. 500 e una notizia agiografica marginale per s. Filippo
di Agira // AB 111. 1993. 291-298; Stalladoro M. Vaticanus Graecus 2095: Un nuovo
testimone della Famiglia F di Sinassario Constantinopolitano // AB 110. 1992. 61-65.
10 Факсимильное издание: Il Menologio di Basilio II. 2 vols. Torino, 1907.
11 Der Nersessian S. Remarks on the Date of the Menologium and the Psalter
Written for Basil II // Byzantion 15. 1940/41. 104-125.
12 Sevcenko I. On Pantoleon the Painter // JOB 21. 1972. 241-249; переиздано:
ievcenko. Ideology. Pt. XII; о других художниках см.: Idem. The Illuminators of the
Menologium of Basil II / / DOP 16. 1962. 245-76; переиздано: Sevcenko. Ideology. Pt.
XI; критические замечания А. Фролова см.: BS 26. 1965. 404-408.
13 BHG 1675. Fisher E. (ed.). Michael Psellus. Orationes hagiographicae. Stuttgart,
Leipzig, 1994. 267-288. Об этом панегирике см.: Anastassi В. Michele Psello: encomio
per Simeone Metafraste / / Metodologia della ricerca della Tarda Antichita. Napoli, 1989.
143-58.
256
Глава десятая
посвятил Симеону Никифор Уран,14 однако сохранилась служба Симеону
(тропарь и канон), и ее приписывают (справедливо или нет) Пселлу (PG 114:
199—208). К сожалению, в энкомии крайне мало биографических сведений.
Там говорится, что Симеон родился в Константинополе (Fisher, 1.16) в знат-
ной и богатой семье (1.83-84). Он изучал философию и риторику (в отли-
чие от многих других, как ехидно замечает Пселл — 1.85-88), благодаря
своему уму был близок к императорам (во множественном числе — 1.117-
19), и ему вверили «управление государственными делами». Здесь ПселЛ
намекает на действительное положение, говоря, что служба Симеона была
«тайной» и «секретной» (1.122-23), и это значит, что святой начал как им-
ператорский (?) секретарь. Далее Пселл описывает успехи Симеона с варва-
рами и «племенами», которых тот достиг силой оружия и дипломатического
искусства (1.134-37); можно предположить, что главный герой служил ло-
гофетом дрома. Оставшаяся часть этой необычной, псевдоагиографической
речи посвящается литературной деятельности Симеона, и только в самом
конце Пселл вспоминает, в каком жанре он пишет, и поспешно сообщает
о том, как могила его героя была преисполнена благоухания (1.376-83). Па-
негирические стихи Урана также не очень биографичны, при всяком удоб-
ном случае он называет Симеона «чудесным магистром» (1.6) и в заглавии
обращается к Симеону Метафрасту как к логофету дрома.
Когда же жил Симеон? Ответ на этот вопрос содержится у Яхъи Антиохий-
ского, продолжателя «Сирийской истории» Евтихия. Яхъя писал в первой по-
ловине XI в. и хорошо знал ситуацию в Византии. Он написал про Симеона,
секретаря и логофета, составившего сочинение о святых и их праздниках (т.
е. про Симеона Метафраста), как про современника патриарха Николая [II
Хрисоверга] (979-91 гг.).15 Данные Яхъи подтверждаются грузинским писате-
лем Ефремом Мцире, согласно которому магистр и логофет Симеон, «который
очистил жития от искажений еретиков, жил при Василии II и проявил себя,
как замечательный писатель на шестом году правления этого императора».16
Из других источников известно, что Симеон был современником и другом
Никифора Урана, скончавшегося после 1007 г., а Уран написал эпитафию на
смерть Метафраста. Наконец, вполне правдоподобным кажется предположе-
ние о том, что Метафраст был знаком с некоторыми сочинениями Иоанна
Геометра (см. о нем главу И); Геометр же был современником императора
14 Mercati S. G. Versi di Niceforo Uranos in morte di Simeone Metafraste / / AB
68. 1950. 126-132. Переиздано: Mercati. Collectanea byzantina I. Bari, 1970.565-573.
15 Kratchkovsky /., Vasiliev A. Histoire de Yahya-ibn- Sa’i’d d’Antioche / / PatrOr
23. 1932. 402; ср. с русским переводом: Розен В. Император Василий Болгаробойца.
СПб, 1883 (переиздано: London, 1972). В. Васильевский первым воспользовался этим
свидетельством (О жизни и трудах Симеона Метафраста / / ЖМНП 212. 1880. 436
и сл.).
16 Кекелидзе К. Симеон Метафраст по грузинским источникам / / Труды Киев-
ской духовной академии. 1910. 2. 187 и сл.
Великий читатель и собиратель: Симеон Метафраст 257
Иоанна Цимисхия, и если Метафраст использовал его проповеди, следова-
тельно, он писал не ранее самого конца X в.
Все эти не связанные друг с другом свидетельства приводят к одному
выводу: Симеон, магистр и логофет, жил и работал в первые годы правления
императора Василия II, в 80-е годы X в.
Не является ли он Симеоном Логофетом (о нем см. главу 7D), сторонником
Романа I, автором эпитафии Константину VII, написанной в 959 г., и писем,
которые были отправлены в конце 30~х годов X в.? Отождествление Мета-
фраста с хронистом заманчиво: оба Симеона носили звание магистра и испол-
няли должность логофета, оба, кажется, были секретарями у императора, оба
были поэтами, а письмо № 89 (в cod. Вагос. 131) озаглавлено леммой «ло-
гофета господина Симеона Метафраста».17 Было высказано предположение,
что Симеон, патрикий и протасикрит в 60-х годах X в., мог стать магистром
и логофетом позднее.18 И. Шевченко указывает на разнообразные события
(с 20-х по 60-е гг.), в которых принимал участие патрикий и протасикрит
Симеон, и на многие случаи, когда по имени назван Симеон, магистр и лого-
фет, начиная с неудачного толкования кометы в 975 г. (Leo Diac., р. 168 и сл).19
Является ли протасикрит Симеон, автор императорских новелл 60-х гг., тем
же лицом, что и магистр и логофет Симеон, отправитель писем?
Временное расстояние между человеком, вовлеченным в политическую
жизнь в 30-е-60-е гг. X в., и его тезкой, «появившимся» в 80-е гг., значитель-
но. Более того, автор эпитафии Константину VII был логофетом военного
казначейства (отрсгпоткбу), в то время как Метафраст, вероятно, был ло-
гофетом дрома. Впрочем, заглавие писем Симеона в cod. Patm. 706 именует
эпистолографа логофетом дрома — правда, этот сборник не внушает дове-
рия, поскольку объединяет послания Симеона и Николая Мистика. Некто
Симеон стал логофетом военного казначейства между 959 и 963 гг. Это был
35-й чиновный класс согласно «Клиторологию» Филофея; новеллы 964 и 967
гг. были составлены протасикритом Симеоном, чиновником 49 класса. Если
признать идентичность обоих Симеонов, следовало бы предположить, что
гипотетический Симеон был понижен в должности ок. 963 г. Более вероят-
но, что «старший» Симеон, автор хроники, завершил карьеру в начале 60-х
гг., тогда как «младший» Симеон, автор менология, бывший протасикритом
в 60-х гг., стал логофетом ок. 975 г. и создал свой opus magnum в 80-х гг.
11ет сведений, которые бы неопровержимо указывали на то, что Метафраста
следует отождествлять с автором хроники.20
17 Darrouzes. Epistoliers. 34. Это послание стоит в рукописи особняком; у сбор-
ника писем Симеона нет заголовка «Метафраст».
18 Christophilopoulos А. ‘Н Kavoviid] обуоук; Kai Lvpecbv о Метафраст^ / / EEBS
19. 1949. 155-57.
19 Sevcenko /. Poems on the Death of Leo VI and Constantine VII in the Madrid
Manuscript of Scylitzes // DOP 23-24. 1969/70. 216f.
20 Cp.: Tomadakis N. B. Eig EvpEwva tov Метафраст^ / / EEBS 23. 1953. 120.
•> {.IK 3989
258
Глава десятая
С. Менологий
Несмотря на то, что под именем Метафраста сохранился также ряд
других сочинений,21 включая трактаты, основанные на сочинениях Отцов
Церкви,22 именно «Менологий» принес ему славу у последующих поколе-
ний. Для Яхъи Антиохийского и Ефрема Мцире Симеон — это автор «Ме-
нология», и только «Менология». Сходным образом Пселл восхваляет его за
переработку житий святых.
Ни разу не упомянув о литургических целях «Менология», Пселл подчер-
кивает высокие достоинства рассказов (илоруг|цата) Симеона о мучениках
и подвижниках (Fisher, 1.172). Прежде авторы агиорафических сочинений,
по мнению Пселла, были не в состоянии достойно запечатлеть образы свя-
тых (1.172—83), тогда как Симеон создал произведение нового типа (тграуца
veavtKov — 1.199). Цель его книги — сохранить память о святых (1.221—22).
Он описывает испытания (агоны) мучеников и пути отшельников (1.203, ср.:
1.216), давая читателю пример для подражания и рисуя красоту (каХХина)
или совершенство добродетели. Высокая идея и ясные слова делают эту
книгу убедительной и правдивой (1.225-26). Метафраст сумел избежать
и логической непоследовательности рассуждений, и стилистических оши-
бок (1.236-42); он не злоупотребляет словесными играми или техническими
изысками. Он следит за ритмом и красотой речи, но превыше формы он ста-
вит четкость мыслей (1.270); он приспособил свое повествование к персо-
нажам и ситуациям, о которых он рассказывает (1.278-85); он переработал
имевшийся у него материал или, если воспользоваться словами Пселла, «он
не вложил новые мысли, но изменил форму выражения (тцд o%fjpa)»
(1.290-91).
Конечно, Пселл, будучи писателем середины XI в., рассматривал «Ме-
нологий» с точки зрения современных ему критериев. Вероятно, он, скорее,
стремился оправдать свою собственную роль в византийской литературе,
чем думал о том, что внес Метафраст. Однако, значимо то, что Пселл видел
21 Ручь на Успение Богородицы (PG 114: 209-218); гимн Троице (Koder J. Ein
Dreifaltigkeitshymnus des Symeon Metaphrastes // JOB 14. 1965. 129-138); канон
Марии Египетской (AHG 8: 35, kan. IV). Из краткого обзора Бека (Beck. Kirche. 571 f.)
видно, насколько запутанна рукописная традиция у этих текстов. Предположение
о том, что оба Симеона, в действительности, были одним лицом (см., напр.: Follieri.
Initia V. 1. 304), лишь способствует этой путанице. На каком основании можно быть
уверенным в том, что канон на Рождество св. Марии (AHG 1: 139. kan. XI), припи-
сываемый магистру и логофету Симеону, принадлежит Метафрасту?
22 Mariott G. L. Symeon Metaphrastes and the Seven Homilies ol Macarius of Egypt
/ / JThSt 18. 1916/17. 71 f и The Tractate of Symeon Metaphrastes “De perfectione in
spiritu” // JThSt 19. 1918. 33If; АиЫпеаиM. Geneve, Bibl. Univ., Cod. gr. 31: Symeon
Metaphrastes ex operibus Basilii Caesariensis selecti // Museum Helveticum 33. 1976.
125f.
Великий читатель и собиратель: Симеон Метафраст 259
в Метафрасте не святого, который попутно был еще и писателем, а писа-
теля, ставшего святым благодаря своему творчеству. Симеон не только не
потерял себя среди этого множества житий, но его литературный дар, как
>то представляется Пселлу, сумел переработать агиографическое наследие
и создать великое произведение — «Менологий». Пселлу ничего не известно
о хронике или других литературных экспериментах Симеона.
«Менологий» состоит из десяти томов, в каждом из которых содержатся
жизнеописания мучеников и подвижников (Пселл последовательно разли-
чает эти два вида святых; таким же образом поступают и авторы многих
агиографических сочинений, например, автор Константинопольского синак-
сария; однако встречаются и другие типы классификации, как в житии Ди-
митриана Хитрского), а также и ряд праздничных гомилий. Бессчетное чи-
сло рукописей (Эрхард насчитал 693 рукописи, а сверх того — 132 или 134
фрагмента меньшего объема) свидетельствует о крайней популярности этой
книги; в них сохранились разные версии «Менология». Благодаря Эрхарду
эти рукописи были классифицированы, и появился надежный предметный
указатель того, что содержит, по выражению Эрхарда, «нормативный текст»
«Менология».
«Менологий» отличается от Константинопольского синаксария не только
по размеру «статей», представляющих собой полноценные рассказы, но и по
их количеству. Симеон включает в свое собрание не более одного текста на
один день церковного календаря, причем не для каждого дня есть свой текст.
Симеон начинает с сентября, первого месяца византийского календарного
года, и первые разделы практически полностью заполнены; в первом томе
на сентябрь имеется 25 «статей», на октябрь (т. II) и ноябрь (т. III-IV) — по
27 на каждый, на декабрь (т. V-VI) — 23. В январской части содержится
меньше текстов, только 20, а последующие тома кажутся незаконченными:
в девятый том входят три месяца (февраль, март, апрель), где еще мень-
ше текстов, только 14, а в последнем, десятом томе (май, июнь, июль и ав-
густ) — всего лишь 12 текстов. Более того, среди этих немногочисленных
текстов последнего тома некоторые не являются биографическими — это
гомилии на Успение Богородицы, на перенесение Покрова Богородицы, на
Усечение главы Иоанна Крестителя и на Маккавеев. Гомилии такого типа
крайне редко встречаются в главных («завершенных») разделах «Меноло-
гия». Логично предположить, что Симеон не закончил свое произведение.
Большинство текстов посвящено древним святым (жившим до VII в.),
и рассказы о мученичестве борцов против язычества превосходят по коли-
честву «бескровные» жития. Однако в отличие от Никиты Пафлагонянина,
собиравшего истории только про апостолов и ранних мучеников, Симеон
уделил место и группе «современных» святых. Сюда входят (почти в хро-
нологическом порядке) Иоанн Милостивый, Алипий Стилит, Григорий Аг-
ригентский, Андрей Кризский, Стефан Новый, Феодор Грапт (в сущности,
житие повествует об обоих братьях), Иоанникий, сорок два Аморийских
260
Глава десятая
мученика, Феоктиста Лесбосская. Неизвестно, был ли Симеон автором жи-
тия Павла Латрийского, но он, очевидным образом, разделял взгляды автора
жития Павла, который считал, что «наше время» также способно рождать
святых. В кратком предисловии к житию Феодора Грапта Метафраст рас-
суждает о двух видах святых подвигов: борьба против идолопоклонства (т.
е., древнее мученичество) и против ложных учений «нездоровых» христиан
(PG 116: 653А-656А) — он имеет в виду современные ему внутрицерков-
ные диспуты. Нечто похожее можно увидеть в классификации агиографиче-
ских сочинений, содержащейся в житии Самсона Ксенодоха:23 Метафраст,
как и Пселл, разграничивает два типа сочинений: жития мучеников и тех
святых, которые угодили Богу иначе; первые повествуют о подвигах (аОХхл,
типичная характерная черта мученика) и тяготах, последние — о жизни
и деяниях (PG 115: 277С).
Особым образом житие Самсона Ксенодоха, который якобы исцелил им-
ператора Юстиниана I и был рукоположен в священники патриархом Ми-
ной (536-552), относится к группе «современных» текстов. Оно начинается
с необычно пространного предисловия, где Симеон подчеркивает ограничен-
ность своих знаний, ибо время уже стерло детали — однако в этом вступле-
нии нет проявлений риторической скромности: Метафраст лишь поясняет,
что он написал жизнеописание Самсона, чтобы избежать «справедливого
и обоснованного осуждения» со стороны тех, кто мог бы обвинить его в мол-
чании.
Житие состоит из двух частей. Первая представляет собой легендарную
и противоречивую биографию (типичное константинопольское житие X в.,
похожее на жития Андрея Юродивого и Нифонта), основанную на утрачен-
ном оригинале. Симеон подчеркивает, что он идет по стопам своих предше-
ственников (col. 280С). За биографией следует «приложение» (ларабеоОш),
повествующее о посмертных чудесах Самсона, которые произошли при
жизни автора (col. 293ВС), и о которых он узнал от очевидцев (col. 304В).
Метафраст упоминает здесь императора Константина VII и его сына Романа
II и, кроме них, ряд чиновников (обычно это протоспафарии и ниже; высшим
чином оказывается Лев, друнгарий флота и логофет дрома) слуги и духовное
лицо; их идентификация невозможна.
Пселл видел в Симеоне великого писателя, хотя и подчеркивал тот факт,
что Симеон не менял сущности произведения, а лишь форму изложения. Вот
как сам Симеон понимал свою роль: во вводной части к житию Парфения
Лампсакского он рассказывает, что предыдущий текст (оригинал), написан-
ный неким Криспином, был безыскусным и примитивным, но он сам решил
не приукрашивать это некрасивое и беспорядочно созданное произведение,
23 BHG 1614z-1615d; ed. PG 115: 277-308: ср.: Latyshev. Menologion. 2. 105-
112; о нем см.: Miller Т. S. The Sampson Hospital of Constantinople / / ByzF 15. 1990.
101-135.
Великий читатель и собиратель: Симеон Метафраст 261
а ограничился только незначительными исправлениями, ибо неправильно
украшать несветский труд «мирскими украшениями».24
Симеон не был историком, хотя и заявлял о том, что он не будет следо-
вать «закону энкомиев», а станет строить свое повествование по истори-
ческим принципам (ev iowpiac; Хбусо — PG 115: 1129А). Конечно, он иногда
и вдавался в «исторические» исправления оригинала25 и объединял два или
три источника,26 но это не было целью того исправления древних сказа-
ний, которое он проводил. Не был он и великим писателем. X. Зиллиакус
в своем классическом труде о стиле «Менология» приходит к выводу, что
Метафраст работал над текстами в двух направлениях: он заменял разго-
ворные, главным образом латинские, слова «подобающими» выражениями
и вводил синтаксические конструкции из классического языка.27 У Симео-
на была склонность к риторическим украшениям, и ради них он был готов
вставлять ненужные детали и искажать факты.28 Однако он был непоследо-
вателен в стремлении к украшательству: перерабатывая житие Феоктисты
.Лесбосской Никиты Магистра (о Никите см. гл. 3D), он убрал из текста
риторические изыски, присущие стилю этого крайнего почитателя класси-
ки, и вычеркнул красивое описание египетского пейзажа из жития Патапия
Андрея Критского.29 В житии Андрея Кризского30 он систематически уда-
ляет неуклюжие композиты (такие, как осоратбраход или чиХокотгрбуихос;),
которые в оригинале встречаются на каждом шагу в сцене разговора святого
с Константином V.
Можно было бы предположить, что мастерство Симеона по-разному про-
являлось при переработке разных произведений: в одних случаях он расши-
рял использование риторических средств, а в других, наоборот, сужал его,
однако невозможно считать его последовательным редактором, ведомым
24 Latyshev. Menologion. 1.303.11-17.
25 Gill J. A Note on the Life of St. Stephen the Younger by Symeon Metaphrastcs
// BZ 39. 1939. 282-86.
26 Lackner U7. Zu Editionsgeschichte, Textgestalt und Quellen der Passio s. Polyeucti
des Symeon Metaphrastes / / Byzantios. Wien, 1984. 221-31. Лакнер даже утверж-
дает, что произведение Симеона было «in der Nahe der Historiographies, и рассмат-
ривает эту мнимую близость к хронографии как аргумент в пользу отождествления
Метафраста с Логофетом!
27 Zilliacus Н. Zur stylistishen Umarbeitungstechnik des Symeon Metaphrastes
/ / BZ 38. 1938. 333-350; cp.: Zilliacus H. Das lateinishe Lehnwort in der griechischen
Hagiographie / / BZ 37. 1937. 319-344. См. также: Schiffer E. Metaphrastic Lives
and Earlier metaphraseis of Saints’ Lives // Metaphrasis. Ed. Ch. Hogel. Bergen, 1996.
22-41.
28 Halkin F. Euphemie de Chalcedoine. Bruxelles, 1965. 144.
29 Dummer J. Symeon Metaphrastes und sein hagiographisches Werk / / ByzF 18.
1992. 132f.
30 BHG 112. Ed. PG 115: 1081-1128; оригинальный текст: AASS. Oct. VIII.
124-42
262
Глава десятая
сознательным желанием создать гармонию стиля во всем «Менологий».31
Простейшим и наиболее убедительным примером его непоследовательнос-
ти могут служить структурные различия между вводными частями к текс-
там: житие Самсона начинается с длинного вступления, тогда как в житии
Пантелеймона, истории пророка Даниила или в житии Аверкия32 вообще
нет введения, а многие иные тексты открываются коротким вступлением.
Перерабатывая житие мученика Лонгина Псевдо-Гесихия, Метафраст опу-
скает и пролог и эпилог оригинала. В некоторых случаях вводные части не
связаны с прологами оригинальных текстов; предисловие к житию Спири-
дона — сокращенная версия введения к оригиналу, написанному Феодором
Пафосским.33
Изменения, однако, не сводятся к лексическому (риторическому) уров-
ню. Так, в житии мучеников Евлампия и Евлампии34 переработка носит
структурный характер: Симеон добавляет краткий пролог и эпилог, убирает
имена собственные из первой части (героям даются неясные определения,
такие, как «некий юноша благородного происхождения и красивой наружно-
сти» или «тиран»), заменяет обычные диалоги между жертвами и судьями на
относительно распространенные монологи героев. В той же манере Симеон
вводит речь героини в житие мученицы Екатерины35 туда, где в оригинале
был диалог Екатерины и императора Максентия.
Жития, переработанные Метафрастом, остаются такими же условными,
как были и их оригиналы: события обычно разворачиваются в «нейтраль-
ных» декорациях и без четких хронологических указаний. Лишь несколько
незначительных изменений свидетельствуют о попытках Симеона привя-
зать историю к византийским реалиям: так, в «Антиохийских деяниях Игна-
тия Антиохийского» император Траян прибывает в Антиохию после похода
против Армении и парфян. В версии Метафраста, Траян совершает поход на
персов36 — очевидный исторический анахронизм, однако это хронологичес-
ки ближе к византийской ситуации. В житии мученицы Софии и ее дочерей
языческому доносчику Антиоху «доверяют попечение (upovoia) о городе»
(PG 115: 497С) — византийское клише, напоминающее сходное выраже-
ние в житии Павла Латрийского (Delehaye, р. 64.1-2), где оно употреблено
применительно к администрации фемы.
31 Напр.: Peyr Е. Zur Umarbeitung rhetorischer Texte durch Symeon Metaphrastes
// JOB 42. 1992. 155.
32 Nissen Th. (ed.). S. Abercii vita. Leipzig, 1912. 85-123.
33 Cm.: van den Ven V. La legende de s. Spyridon €?veque de Trimithonte. Louvain,
1953. 125*-139*.
34 BHG 617. Ed. PG 116: 1053-1066; оригинальный текст: AASS. Oct. V. 67-79.
35 BHG 32. Ed. PG 116: 275-302; оригинальный текст: Viteau J. Passions des ss.
Ecaterine et Pierre d’Alexandrie, Barbara et Anysia. Paris, 1897. 5-23.
36 BHG 815. Ed. PG 114: 1272A; ср. антиохийское житие: Lightfoot J. B. (ed.).
The Apostolic Fathers. Pt. 2. London, 1889. 473-91. par. 2.16-17.
Великий читатель и собиратель: Симеон Метафраст 263
Симеон — уроженец Константинополя, и время от времени он вставляет
в перерабатываемый текст восхваления в адрес столицы. Так, он начинает
житие Маркиана Иконома37 иначе, нежели его анонимный автор — а имен-
но, с похвалы «этому царственному городу», в котором есть императорские
престолы, богатство, разнообразные прекрасные зрелища, который впе-
чатляет своим видом и размерами, укреплениями, которые «сильнее, чем
вражеская длань» (col. 429С). В оригинальном житии Евфросиньи Алексан-
дрийской героиня странствует переодевшись и утверждает, что она Смарагд,
человек из дворца; Симеон заменяет это выражение другим: «придворный
из Царицы городов».38
Внимание к царской власти подразумевается само собою почти в любом
византийском литературном произведении. Симеон здесь не исключение.
Но среди традиционных образов проскальзывают некоторые необычные
нюансы. Например в житии Спиридона Тримифунтского изображается,
как ученик святого Трифиллий поражен роскошью императорского дворца
и особенно видом правителя, восседающего на высоком троне, который Три-
филлий увидел во сне. В этом нет ничего необычного, однако святой про-
комментировал этот сон так: нет ничего замечательного в василевсе, если
он не справедлив, и сам император заявляет, что его место незначительно
по сравнению с положением Спиридона (PG 116: 440С-441В). Эта сцена
присутствовала в оригинальном житии,39 и Симеон решил, что ее следует
сохранить. Еще сильнее выглядит его собственное утверждение в житии
Парфения Лампсакского, где рассказывается, как святой встретил Констан-
тина Великого. Метафраст не только подчеркивает торжественность этой
случайной встречи (что он мог обнаружить и в более ранней версии жития),
но и добавляет следующее: «долг императора заключается не в одной лишь
способности повелевать, но и в способности подчиниться повелениям свыше
(т. е. с небес), не в одном лишь умении снискать себе почести, но и в умении
воздавать почести Богу».40
В житии мучеников Сергия и Вакха Симеон изображает императо-
ра Максимиана, как «целеустремленную и временами даже приятную
личность»;41 затем он предпринимает «очищение» текста, которое могло иметь
37 BHG 1034. Ed. PG 114: 429-56; издание анонимного жития: Papadopoulos-
Kerameus. Analekta 4. 258-270.
38 BHG 626; см.: PG 114: 312C; ср. с анонимным житием: Boucherie A. Vita
sanctae Euphrosynae // АВ 2. 1883. 200.14, 202.34.
39 Van den Ven P. La legende de s. Spyridon. Louvain, 1953. 39-48.
40 BHG; Latyshev (ed.). Menologion 1.306.23-25. Это высказывание отсутствует
в тексте Криспина (PG 114: 1349С).
41 Разбор жития мучеников Сергия и Вакха проводится в следующей работе:
Hogel Ch. The Redaction of Symeon Metaphrastes / / Hogel Ch. (ed.). Literary Aspects
of the Metaphrastic martyria, Metaphrasis. Bergen, 1996. 20. Этот обзор вступает
в очевидное противоречие с основным утверждением автора, согласно которому
264
Глава десятая
политический подтекст: он опускает слова языческого военачальника Ан-
тиоха, где тот хвастается, что милость богов подчинила римлянам всю вар-
варскую силу (р. 388.4-5) — вероятно, не стоило в начале царствования
Василия II, потерпевшего поражение от комитопулов в 986 г., упоминать
о победах язычников-римлян над варварами; вместо этого Антиох в его редак-
ции спокойно беседует с мучениками, ожидая милости от императора. Однако
далее он оставляет свою притворную доброту и заключает Сергия в тюрьму
(col. 1021С). Впрочем, и здесь Симеон не до конца последователен: в текст
«Страстей Карпа и Папилы» он включает похвалу Римской империи — он
заменяет традиционный диалог речью судьи Валерия, который хвастливо за-
являет, что при языческом культе города жили в мире, враг был подавлен
и установился мир. Римляне, он продолжает, сумели покорить чужие племена
и города и установить повсюду свою власть (PG 115: 109В). Случайны ли эти
метания из стороны в сторону или они несут печать своего времени?
Другое изменение в житии мучеников Сергия и Вакха, вероятно, от-
ражает политические и нравственные споры X в. В оригинальном тексте42
содержится короткий спор святых с императором Максимианом, предмет
которого вполне обыденный — почитание «сына плотника» вместо культа
языческих божеств. По окончании спора Сергия и Вакха отправляют, по
традиции, на мучения к военачальнику Антиоху. Перед словами «Антиох,
военачальник восточных провинций» Симеон вводит фразу, которая явля-
ется продолжением спора и выводит его за рамки религиозных разногласий.
Максимиан обвиняет Сергия и Вакха в предательстве: они наслаждались
его величайшим благорасположением, они были его друзьями, пользовались
теми же благами (PG 115: 1012АВ), а теперь они обратились в чужую веру.
Святые с достоинством ответили: «Нет, мы не забыли о твоей дружбе, и мы
очень благодарны за милости и почести». Однако они любят и почитают ино-
го владыку, и их нельзя обвинять в неблагодарности (dyvcD|iocn)vr|) и прене-
брежении дружбой. Метафраст настойчиво повторяет мотив благодарности
и верности господину в своих вставках в послание Максимиана Антиоху:
там появляются слова evyvcbpovbq ‘благодарные’, dyvcb|ioveq ‘неблагодарные’
(col. 1016CD) в сочетании с соответствующими прилагательными. В ори-
гинальном тексте жития Антиох требует, чтобы святые принесли жертвы
богам и попросили их расположения (р. 386.22). Симеон снижает это тре-
бование до человеческого уровня: «Вам не следует раздражать его [импера-
тора] милость» (col. 1020В).
При сопоставлении вводных частей, написанных Метафрастом, со
вступительными замечаниями его предшественников на первый план
Метафраст обычно изображает гонителей в виде беспощадных чудовищ-садистов
(р. 16).
42 BHG 1624; [van den Gheyn /.] (ed.). Passio antiquor ss. Sergii et Bacchi / / AB
14. 1895.
Великий читатель и собиратель: Симеон Метафраст 265
выступают, скорее, не стилистические изменения, а художественные тен-
денции, характерные для Византии X в. В прологе к оригинальному житию
Стефана Нового, автор произведения, Стефан Диакон, в первую очередь
подчеркивает нехватку у себя таланта — топос более ранней литературы:
он описывает себя лишенным ((ipoipoov) как разума, который от Святого
Духа, так и знаний божественных вещей (PG 100: 1072А). Метафраст
полностью избегает подобных проявлений риторической скромности; лю-
бопытно, что, воспользовавшись лишь несколькими словами из введения
Стефана (только такими «необходимыми» терминами, как ‘добродетель’
или ‘энкомий’), он использует прилагательное dpoipoc; ‘лишенный’, но по-
мещает его в другой контекст: его история не лишена пользы для читате-
ля.43 Он избегает упоминаний иконографической терминологии, обычно
в изобилии представленной в трудах современников иконоборческих ди-
спутов — данный вопрос уже стал более или менее несущественным ко
временам Симеона. Вместо этого Метафраст увлеченно использует сло-
ва, обозначающие ‘любовь’: в коротком вступлении слово ‘возлюбленный’
(epaoTifc) встречается дважды бок о бок с ‘любовью (ёрсос^) к добродетели’
и ‘сладкой любовью’. Если Стефан выводит на первый план такие поня-
тия, как ‘благочестие’ (col. 1069А, В) и ‘чудо’ (col. 1072В, D), Метафраст
особо подчеркивает «пользу и удовольствие», как цель своего повествова-
ния. Это формулировка неслучайна: в прологе к житию Иоанникия Симеон
вновь определяет свой рассказ, как «весьма изысканный и полезный» (PG
116:360.
Понятие любви привлекает Метафраста не только на лексическом уров-
не — он вводит мотив любви и на уровне сюжета, даже несмотря на то, что
ему свойственно отрицательное отношение к сексуальному влечению. Про-
анализируем одну историю, житие мученицы Евгении.44 Начиная без вступ-
ления, Симеон переносит события во времена правления Коммода (180—92)
и рисует стереотипный образ героини — благородной душой и телом, доче-
ри Филиппа, славного египетского эпарха. Воспитанная в языческой семье,
она хорошо познала римскую и эллинскую премудрость и привлекла к себе
внимание Аквилина, первого из евпатридов, который захотел жениться на
ней. Однако целомудренная Евгения не желала расстаться с незамужней
жизнью. Таким образом, ее христианское будущее было предопределено
ее натурой. В связи с тем, что императорский указ изгонял христиан за
пределы городских стен, Евгения испытывала к ним сочувствие, общалась
с изгоями в деревнях и помогала монахам. Наконец, она предприняла реши-
тельный шаг и решила скрываться: в длинной речи она просит двух евнухов
(стоит обратить внимание на их имена — Протей/Прот и Иакинф) помочь
43 ladevaiaF. Simeone Metafraste. Vita di s. Stefane Minore. Messina, 1884. 1.18.
44 BHG 608. Ed. PG 116: 609-652. Другое житие (более древнее?) еще не опуб-
ликовано.
266
Глава десятая
ей скрыть ее половую принадлежность, коротко остричь ее и в мужском
платье привести ее в мужской монастырь.
Гладкое течение повествования прерывается религиозным спором, обыч-
ным компонентом традиционного жития мученика, но в этом произведении
не главная героиня Евгения оказывается тем, кто защищает христианскую
веру от нападок волхва Зарея, но ее мужской «двойник», епископ Гелен
Гелиопольский. Спор завершается испытанием огнем (подобно тому, как
это было в житии Льва Катанского): Гелен отважно вступает в пламя и,
конечно же, остается невредимым. Зарей трусливо пятится от огня, однако
его вынуждают войти в пекло, и Гелен вытаскивает его полуживого. Есте-
ственно, Евгения не сумела скрыть свой истинный пол от проницательных
глаз Гелена, и тот приказал препроводить ее домой, в Александрию, однако
ей удалось по дороге сбежать. Симеон подробно останавливается на тро-
гательном описании горя, которое испытали ее родные, когда увидели, что
повозка пуста, и начали новые поиски беглянки. Что касается Евгении, то
она вновь обосновалась в мужском монастыре, вскоре было выбрана отцом-
настоятелем братии и сотворила чудо — исцелила Меланфию, богатую
и щедрую женщину. Тут наступает поворотный момент истории, который
афористически формулируется так: благочестие стало поводом для нече-
стия, подтверждая старую поговорку — нет двух вещей более близких, чем
добродетель и порок. (PG 116: 628С). Так как источник Метафраста до сих
пор не опубликован, трудно сказать, принадлежит ли этот вывод ему самому
или заимствован из раннего жития: в любом случае мы сталкиваемся здесь
с тенденцией к относительности и изменчивости, размыванию четких гра-
ниц. К концу X в. читатель пресытился — по крайней мере, теоретически —
черно-белым изображением окружающего мира. Теоретически — да, но на
практике в житии мученицы Евгении персонажи носят на себе отчетливые
ярлыки добра и зла.
Однако вернемся к сюжету жития мученицы Евгении: Меланфия воспы-
лала любовью к миловидному настоятелю; автор жития употребляет слово
ерсос; ‘страстная любовь’, чтобы описать ее чувство — слово, по житийным
канонам, используемое для ненавистного чувства, которому негоже сущест-
вовать в сообществе целомудренных людей. Эта страсть — болезнь; для ее
изображения Симеон выбирает такие слова и выражения, как ‘воспылать’,
‘пламя’, ‘пылающая страсть’, ‘таять (плавиться)’. Меланфия была охвачена
пламенем (которое искусно подготовлено другим пламенем, в котором сго-
рел язычник Зарей), однако, ее любовь, естественно, осталась безответной;
ее отвергли, она разгневалась и пожаловалась эпарху Филиппу на якобы
имевшие место сексуальные домогательства. Ситуация вдвойне пикантна:
мало того, что Евгения — женщина, она еще и сбежавшая дочь судьи.
Начинается допрос, типичная часть обычного жития мученика, однако
здесь суть агона связана не с верой, а с поведением. Длинная речь Евгении
не убеждает епарха, более того, мошенник-слуга Меланфии подтвержда-
Великий читатель и собиратель: Симеон Метафраст 267
ет обвинения своей госпожи. На краю гибели Евгения отважно пошла па
крайние меры: она задрала рубашку (xitcovxokov) и продемонстрировала
свой пол. После этого отчаянного поступка она объявила, что она —дочь
Филиппа.
Конец приключениям, и какой конец! Не только праведник реабилити-
рован, но и нечестивица понесла наказание, причем от той же стихии, от
которой она страдала — огнем. В этот раз метафора материализовалась:
неожиданно с неба снизошел огонь и уничтожил дом Меланфии. Другой
участник суда, Филипп, принял христианство, разделил свое имущество
между церквями и беднотой и счастливо умер смертью мученика. Однако
писатель на этом не останавливается и опять начинает сначала, вероятно,
используя другую легенду о (другой?) Евгении.
Действие переносится в Рим, и появляются новые сановные персона-
жи — на этот раз братья Евгении, проконсул Карфагенский и викарий Аф-
риканский. Заново устанавливаются хронологические рамки: упоминаются
имена Валериана (253—60) и «Галлия», т. е., Галлиена (253-68) — примерно
через восемьдесят лет после правления Коммода. Детали нового повествова-
ния повторяют предыдущую историю: подруга Евгении Василла, женщина
царского происхождения, отказывается выйти замуж за некоего Помпея;
епископ (на этот раз его зовут Корнелий) поддерживает святых женщин;
слуг Василлы вновь зовут Прот и Иакинф; здесь упоминаются допрос у эпар-
ха (его имя — Никита) и печь. Евгения умирает смертью мученицы, как и ее
отец в конце первой истории.
Мы не знаем, какова была степень участия Симеона в качестве автора
или редактора жития. Безусловно, у него было достаточно вкуса, чтобы
включить в «Менологий» прекрасную новеллу о женщине, которая хра-
нила целомудрие и, тем не менее, была обвинена за недостойное (сексу-
альное) поведение, однако он не ощутил того вреда, который он наносил,
«приклеивая» к новелле, после ее эффектного конца, невыразительную
и повторяющую первую часть историю мученичества из другого времен-
ного периода и географической среды. Таков Симеон Метафраст в своем
наилучшем и наихудшем проявлении: понимающий ценность сложной
изменчивости событий, но погруженный в болото банального мучениче-
ского эпоса.
Хотя Метафраст ни в коей мере не ценитель любовных приключений, он
часто выбирает для своего собрания рассказы с сексуальным содержанием.
Его Анастасия была самой прекрасной женщиной в Риме, блистала проис-
хождением, телесной красотой, благородством души и благопристойным
поведением (PG 116: 573С) — совершенное подобие Евгении. Она вышла
замуж за Публия, но сохранила девственность — в отличие от Анастасии,
героини риторической проповеди Никиты Пафлагонянина (PG 105: 341В),
которая стала вести непорочную жизнь после смерти мужа. Другой пово-
рот эта тема принимает в «Житии, деяниях и мученичестве Галактиона
268
Глава десятая
и Епистимии», представляющем собой переработку произведения Псевдо-
Евтолмия:45 здесь святая пара сохраняет целомудрие в браке, и они вместе
бегут на Синай. Влияние античного романа проявляется в именах родите-
лей Галактиона, заимствованных у Ахилла Татия — Клитофонт и Левкиппа
(Глевкиппа у Псевдо-Евтолмия). Влияние Ахилла Татия заметно и в другом
метафрастовском тексте — житии Ксенофонта и его семьи — на этот раз
в сценах кораблекрушения.46
Любовная тема затрагивается Симеоном и в истории про Юстину, схо-
ластика Аглаида и колдуна Киприана.47 Метафраст тщательно разрабатывает
языковые средства для передачи сексуальных эмоций, подчеркивая среди
всего прочего, что Аглаид смотрел на Юстину «похотливыми глазами» (col.
853С). Он подбирает такие термины, как лббод ‘похоть’, ероупка ‘любовное
стремление, томление’, етпбоща ‘вожделение’, тогда как в изначальной вер-
сии, опубликованной Радермахером, эти слова отсутствуют, и просто описы-
вается, как Аглаид настойчиво пристает к девушке. Далее, лишь Метафраст
подчеркивает, что демон искушал монахов, живших в горах, сексуальным
желанием (col. 857ВС) — он использует здесь слово етпОоща тела, как
и выше, и в конце истории (col. 869D) он возвращается к Аглаиду, который
был охвачен «безумной любовной страстью» и желал жениться на девствен-
нице. Суть переработки заключается в том, что Симеон последовательно
акцентирует эротический элемент рассказа.
Другой историей, где появляются сексуальные мотивы, является житие
монаха Авраамия, который совратил свою племянницу Марию и в послед-
ствии раскаялся.48 Он нашел Марию в гостинице, где та была блудницей.
Оказавшись наедине с женщиной, Авраамий открывается ей и просит, что-
бы она простила его. В оригинальном варианте, написанном Псевдо-Ефре-
мом (AASS. March 2. 935. Par. 27), на первый план выходят дьявольские
козни, которые привели к греху: текст пропитан такими образами, как змей,
злой дракон, помраченный рассудок монаха, непроглядная чернота Марии.
Метафраст более «приземлен» в своем повествовании — весь этот «неви-
димый мир» исчезает, а дракон остается лишь во сне Авраамия (col. 68ВС).
45 BHG 666. Ed. PG 116: 93-108; Псевдо-Евтолмий: AASS. Nov. III. 33-41. По
мнению Бека (Beck H. G. Byzantinishes Erotikon. MUnchen, 1984. 95) собрание Ме-
тафраста формально и стандартизовано, и в нем не остается места для глупостей
(«Kapriolen»), но даже он отмечает наличие эротического мотива в переработке вер-
сии Псевдо-Евтолмия.
46 BHG 1878. Ed. PG 114:1013-44 и Galante A. De vita ss. Xenophontiset sociorum
codicibus Florentinis / /AB 22. 1903. 377-94. См. также: Полякова С. В. Ахилл Та-
тий у Симеона Метафраста / / АДСВ 10. 1973. 267-69.
47 BHG 456. Ed. PG 115: 845-82. Другие редакции этого текста: Radermacher
L. Griechische Quellen zur Faustsage. Wien, 1927. 76-113.
48 PG 115: 65BC. Об этой легенде см.: Ivanov S. A Saint in a Whore House / / BS
56/2. 1995. 439-45.
Великий читатель и собиратель: Симеон Метафраст 269
Нет у Псевдо-Ефрема и образа устыдившейся Марии, которая, поднявшись
с постели, стоит, опустив глаза, и ее лицо бледнеет (col. 74D). У Псевдо-
Ефрема (par. 38) встречается лишь напыщенное сравнение: «Она стала, как
лишенный рассудка камень».
Сексуальная тема всплывает также в легенде о Фекле, на которую в Ан-
тиохии напал похотливый Александр (PG 115: 833АВ), и в житии Бонифа-
ция, бывшего в юности красивым и неразборчивым в своих знакомствах.
«Мне не стыдно говорить об этом,» — замечает автор (PG 115: 244А), ибо
позже Бонифаций раскаялся. Во вставном эпизоде в житии Маркиана Ико-
нома Симеон рассказывает, как святой зашел в публичный дом (PG 114:
452D), однако этим сексуальная тема и ограничивается: Маркиан пришел
туда не для развлечения — он убеждал проституток оставить свое ремесло,
смыть с себя плотскую грязь, посвятить себя Богу и молиться в церкви.
Другой типичной чертой того времени является интерес к античности,
заметный, например, в житии Самсона: в прологе Симеон назывет имена Ге-
родота, Гистиея, Аристогора, в основном тексте упоминает Пелопса и Про-
тея, а эпилог начинает со ссылки на античную трагедию (col. 305В). В житии
мученика Евстратия и товарищей диалог главного героя с архонтом изоби-
лует именами античных авторов: Гомер, Гесиод, Эсхил, Платон, Аристотель;
особо делается ссылка на диалог «Тимей» (PG 116: 492А). В житии Кира
и Иоанна Симеон добавляет, что Александрия была основана «македоняни-
ном» (PG 114: 1232А). Однако вновь можно отметить непоследовательность
в том, как Симеон подходит к античности: в более ранней версии жития
Екатерины встречается пространный перечень имен античных авторов,
труды которых святая прочитала (Viteau, 7.9-15, ср. 9.24-26); Метафраст
же ограничивается банальной фразой о том, что она прочла все тексты как
светские, так и христианские (PG 116: 277ВС).
Некоторые идеи в «Менологий» кажутся индивидуальными, принадле-
жащими лично Метафрасту, например, представление об относительно-
сти и переменчивости, которое встречается в рассказе о Евгении. Симеон
оправдывает поведение Пантелеймона, который, в отличие от большинст-
ва мучеников, немедленно заявлявших о своей христианской вере, скрыл
факт своего обращения от язычника-отца. Он поступил так, поясняет Ме-
тафраст, не потому, что любил лгать, но по Божьему промыслу: обман,
если он не направлен на достижение нечестивых целей, приемлем (PG
115: 453А). Иными словами, автор вводит печально известный тезис: цель
оправдывает средство. Другой пример того, что он воспринимает реаль-
ность в виде сложной системы, встречается в эпилоге к житию Самсона,
в котором сообщается, что чудеса на могиле святого происходят нерегу-
лярно — они очень часты в дни праздника Самсона, а после понемногу
сходят на нет. Неожиданным образом Метафраст подчеркивает превос-
ходство переменчивости над однообразием (по его словам, «постоянном
и непрерывном» — col. 308С) в чудотворении, потому что постоянство
270
Глава десятая
событий, согласно его пояснению, создает излишество, а излишество при-
водит к пренебрежению. Говорит ли здесь Симеон о самом чудотворении
(его предшественники не жаловались на «постоянную и непрерывную»
череду чудес на могилах своих героев, а даже наоборот!) или о литератур-
ных средствах изображения чудес? Ни один византийский литератор до
него не восхвалял изменчивость повествования, и будет преувеличением
утверждать, что житиям в «Менологий» свойственна переменчивость —
в сборнике преобладает жанр традиционного и скучного «мученичества»;
как это часто бывает, теоретические посылы и принципы реальной работы
над текстом оказываются в метафрастовском собрании не связанными друг
с другом. Однако сама эта идея примечательна.
Метафраст выбирал легенды, сюжеты которых были знакомы его чита-
телям или слушателям, как сюжеты классических трагедий были известны
древним афинянам. Более того, развитие сюжета в христианской «трагедии»
легко предугадать: мученик, независимо от имени и пола, громко заявляет
о своих христианских убеждениях, выдерживает агон, проходит через му-
чительную смерть и творит посмертные чудеса. Ни авторы оригинальных
«мученичеств», ни Метафраст не старались вызвать у читателя настоящее
внутреннее напряжение, когда тот не знает, в каком направлении станет
разворачиваться сюжет. В традиционном житии мученика читателю пред-
лагают предаться «фиктивной» тревоге — с самого начала известно, что
произойдет, но читатель «сотрудничает» с автором, поддерживаю иллюзию
развития, хотя фактически ему предлагают deja-vue. Он принимает это,
потому что история, которую он читает — это более, чем просто художе-
ственный вымысел, это сверх-реальность, празднование величественного
события, участие во вселенской драме. В отличие от читателя современного
бестселлера или зрителя популярного фильма, которые в основном притво-
ряются, что испытывают страх или сочувствие, которые очевидным образом
нереальны, византийский читатель метафрастовского сборника искренне
вовлекался в монотонное житийное представление. Ни время, ни обстанов-
ка не имели значения; вечная борьба с искусителем и его земными предста-
вителями была более существенной, чем голод, землетрясения и жестокие
войны. Но искреннее понимание «низменной» действительности позволило
Симеону преодолеть ностальгию по героическому прошлому и попробовать
соприкоснуться с некоторыми вопросами современности.
К. Рапп верно написал про Симеона: «Его значимость заключается не
столько в новаторском подходе и методах обработки более ранних житий
святых, сколько в грандиозном размахе его предприятия и последующем
успехе его «Менология», который смог заменить прежние сборники».49 Из-
менения, которые он вводил на уровне стиля и композиции, несущественны
49 Rapp Р. Byzantine Hagiographers as Antiquarians, Seventh to Tenth Centuries
// ByzF21. 1995. 36.
Великий читатель и собиратель: Симеон Метафраст
271
и непоследовательны. Индивидуальные черты редки. «Менологий» не яв-
ляется памятником, характеризующим индивидуальность его автора, но,
прежде всего, оказывается зеркалом, отражающим общепринятые взгляды
и нормы своей эпохи, включая те, что распространились в конце X в.: восхи-
щение Константинополем, восторг перед военной мощью языческого Рима,
идея ответственности императора пред Богом и святыми, понятие верности
своему господину, сдерживаемый интерес к любовной интриге и черты ро-
мана в поведении персонажей.50 Во многих случаях личная позиция Симеона
остается неизвестной, однако видно, что эти темы привлекали его внимание.
Развивая теоретические программы в предисловиях, Симеон идет дальше,
нежели осуществляя эти программы на практике: важные понятия относи-
тельности правды и изменчивости повествования, заявленные в нескольких
прологах, в самих произведениях Метафраста отражения не находят.
50 Ср.: Hogel. Redaction. 14. Более сомнительными представляются два других
пункта, в которых автор усматривает изменения: большая значимость рассказчика
и изображение гонителя как жестокого чудовища.
Глава одиннадцатая
ИОАНН ГЕОМЕТР
И «ПОЛИТИЧЕСКАЯ» ПОЭЗИЯ
А: Вместо биографии
Его звали Иоанн Кириот Геометр — это практически все, что мы зна-
ем об одном из самых интересных византийских поэтов1. К счастью, мы
располагаем сведениями о времени его жизни: в стихах Иоанна есть сви-
детельства о том, что он был современником императоров Никифора II
Фоки, Иоанна Цимисхия и Василия II; таким образом, период его жизни
и творчества приходится на последние десятилетия X в. Было предложено
несколько вариантов объяснения его имени: Иоанн мог быть назван Кири-
отом, так как родился в области Киру в западной части Константинополя2
или монашествовал там; он был геометром, то есть человеком, который
«бегает по земле», т. е. бедным и смиренным3. На то, что Иоанн был каким-
то образом связан с областью Киру, указывает шутка, с которой он обра-
щается к некому Псену (славянское «псина, собака»), к нищему, готовому
1 Некоторые факты биографии Иоанна (в первую очередь, время жизни) были
установлены В. Васильевским (Васильевский В. Труды, 2. СПб, 1909. 107-124), ср.
также: Krumbacher. GBL. 731-737; Tacchi-Venturi Р. De loanne Geometra ejusque in
s. Gregorium Nazianzinum inedito laudatione / / Studi e document! di storia e diritto
14. 1893. 133-141; Стоянов К. Иван Геометър и византийската култура на негово
време / / Духовна култура 26-27. 1925. 196-202; Laurent V. Catolicisme 6. 1967.
604-606. Мы имели возможность использовать неопубликованную диссертацию К. Т.
Арго (Argoe К. Т. John Kyriotes Geometres, a Tenth Century Byzantine Writer. 1938)
в библиотеке Думбартон Оукс.
2 Janin. СР byz. 378f.
3 Sajdak J. Que signifie Кириотгц; Гесвцётрг|(;? / / Byzantion 6. 1931. 343-353.
См. возражения: Mercati S. G. Que significa Геа)Ц£трг|(;? / / SBN 4. 1935. 302-304.
Переиздано в кн.: Collectanea byzantina, 1. Bari, 1970. 495-497. Ср. также: Amantos
K. KvpicbTTiq, KupicoTiooa / / Hellenica 9. 1936. 206.
Иоанн Геометр и «политическая» поэзия 273
петь ради ломтя хлеба, кости или куска мяса: «Держись подальше от Киру,
ты, неверная собака!»4
Если Кириоты — это и вправду родовое имя, образованное от назва-
ния области (или святыни/монастыря) в столице, то можно предположить,
что Иоанн принадлежал к гражданской аристократии (в XI и XII столетиях
имена, образованные подобным путем, присваивались, в первую очередь,
семьям гражданских чиновников), он мог бы быть чиновником фискальной
службы, проводившим замеры земельных наделов5.
Стихотворение, обращенное к Богородице6, наводило биографов Иоан-
на, начиная с Васильевского и Крумбахера, на мысль о том, что Иоанн был
вторым сыном патрикия7 и стратига Феодора. Для подтверждения этой идеи
в текст были внесены некоторые исправления, допущен ряд предположений
и неверных толкований текста. Стихотворение понимали таким образом:
Геометр просит Богоматерь за своего отца, Феодора: «Даруй ему копье, щит,
лук, прочный шлем, обоюдоострый меч8... силу и смелость в битвах». Однако
Шейдвейлер считает это толкование ошибочным, рассматривая Оеббсорос; как
прилагательное («[мое копье] данное Богом»), и полагает, что в этих стихах
речь идет об Иоанне Крестителе, которого воспринимали как «второго отца»
и покровителя Иоанна («копье» и т.д.). Что касается отца Иоанна (имя кото-
рого неизвестно), мы знаем только, что сын описывает его как деятельного
служителя империи, который умер в Азии, вдали от жены и родственников
(epigr. 11, PG 106: 916L).
Иоанн посвятил дистих (epigr. 138, col. 962В) своему учителю, который
обладал языком и умом муз; другой дистих (epigr. 45, col. 929А) представля-
ет собой эпитафию его учителю Никифору. Еще в одном дистихе упоминает-
ся учитель Никифор, подобный Гермесу (epigr. 95, col. 942В). Васильевский
считает учителем Иоанна Никифора, патрикия и преподавателя геометрии,
4 Gregoire Н. Une epigramme greco-bulgare / / Byzantion 9. 1934. 795-799.
5 Термин у£соцётрт](; и его производные часто используются в фискальных до-
кументах; один из таких текстов, к примеру, упоминает о «геометрах», подсчиты-
вавших размер виноградников в модиях (Lefort J. Geometries du fisc byzantin. Paris,
1991. 102.5-6), другой документ озаглавлен именем геометра Георгия (р. 136 — за-
головок). О значении термина см. там же, р. 248.
6 PG 106: ^7AK-Scheidweiler F. Studien zu Johannes Geometres / / BZ 45.1952.
305.133-138.
7 «Я был рожден вторым от отцовских (яатрисйу) чресл», — написано в тексте,
но первый издатель Д. А. Крамер, за которым следует и Васильевский, вносит правку
латриасоу, превращая таким образом Феодора в патрикия. Еще более сомнительным
является предположение Васильевского, что отцом Иоанна был стратиг Феодор из
Мисфии (Skyl. 307.66).
8 Арциколос; — словарь Лиддл-Скотта дает ссылку только на Евстафия Солун-
ского. Было ли слово постклассическим? Ср.: Lexikon zur byzantinischen Grazitat 1.
Wien, 1994. 72.
274
Глава одиннадцатая
жившего в царствование Константина VII9. Это отождествление основано
только на сходстве имен: почему человек, которого хвалят за то, что он обла-
дал языком и умом муз, и учитель геометрии — это одно и то же лицо?
Даже несмотря на то, что среди произведений Иоанна есть несколько
стихотворений с автобиографическим заголовком «К самому себе» (напри-
мер, epigr. 52, 108, 113, 129—130) и «Исповедь» (epigr. 153), они не содержат
информации о жизненном пути автора. В рукописях прогимнасм он именует-
ся протоспафарием и геометром — по всей видимости, он занимал какой-то
административный пост. В третьей прогимнасме упоминается, что особняк
Иоанна находился в центре Константинополя, недалеко от императорского
дворца10 (а не в районе Киру, в западной части города), что указывает на его
высокий социальный статус. Некоторые исследователи, соглашаясь с мне-
нием Васильевского, заключали, что Иоанн был священником или монахом,
однако, как заметил Лоран, текст, который рассматривали как свидетельст-
во его священнической деятельности, принадлежит перу не Иоанна, а Гри-
гория Назианзина11, а лемма из четвертой прогимнасмы «О яблоке», где Ио-
анн называется «первопрестольным», была прочитана неверно12. Наконец,
вызывает сомнения отождествление Иоанна с митрополитом Митиленским,
также предложенное Васильевским13.
К. А. Трипанис предполагает, что Кириот изображен на фреске Богомате-
ри Кириотиссы в константинопольском храме Календерхане Джами в виде
донатора со свитком14. Даже если оставить в стороне тот факт, что донатор
на фреске едва различим, сходство имен само по себе спорное доказательс-
тво; очень сомнительно, чтобы тип изображения Богоматери получил свою
название от имени собственного; в этом случае схожесть названий, по всей
вероятности, случайна.
Произведения Иоанна Кириота принадлежат к разным жанрам: от свет-
ских прозаических прогимнасм до гомилий (на Благовещение и на Успение),
9 О нем: Lemerle. Humanisme. 265.
10 The progymnasmata of Joannes Geometres / Ed. A. Littlewood. Amsterdam,
1972. 11.2-5.
11 Предположение высказано Такки-Вентури (Tacchi-Ventury. De loanne... 140).
Однако Шейдвейлер (Scheidweiler. Studien. 308-310) полагает, что Иоанн был мо-
нахом, когда писал энкомий Назианзину.
i2 Darrouzes J. Inventaire des epistoliers byzantin du Xe siecle / / REB 18. 1960.
120f.; Progymnasmata... 61.
13 Бибиков M. Иоанн Мелитинский и Иоанн Геометр: проблема идентификации
// Блъгарскосредневеков]е. София, 1980.65f. Л. Р.Крески(CresciL. R. ’AXX’dvaoia,
vw, ava^. Nota a un epitafio di Giovanni Geometra / / Koivcovia, 19. 1995. 77-82) без
сомнения считает стихотворения Иоанна Мелитинского произведениями Кириота.
14 Striker С., Dogan. Kuban Y. Work at Kaledarhane Camii in Istanbul // DOP
22. 1968. 32, cm.: Trypanis C. A. A Possible Portrait of Johannes Geometres Kyriotes
// МеАетгщсгш атг] pvppr| В. Ааойрда. ©еиааЛоуСкц, 1975. 301 f.
Иоанн Геометр и «политическая» поэзия
275
агиографических произведений в стихах и в прозе (энкомии Пантелеймо-
ну и Григорию Назианзину), духовной поэзии (гимны Богоматери, собра-
ние четверостиший под названием «Рай», парафразы девяти песен Ветхого
Завета), различных экзегетических сочинений15. Темы некоторых произве-
дений (проповеди на Благовещение и жития Пантелеймона) перекликаются
с подобными сочинениями Симеона Метафраста; принято считать, что имен-
но Метафраст пользовался произведениями своего старшего современника,
хотя, впрочем, это и спорный вопрос16.
Вероятно, самым значительным вкладом Иоанна в развитие византийс-
кой литературы был цикл эпиграмм17 о современных ему событиях — новый
жанр «политической» поэзии (этот термин не следует путать с термином
«политический стих», который определяет ритмическую структуру, а не со-
держание произведения).
В. Политическая поэзия
PG 106: 901-987
Некоторые эпиграммы Иоанна Кириота посвящены императорам, во вре-
мя правления которых он жил.
Предполагают, что самыми ранними из этих эпиграмм являются четыре
эпиграммы на похороны в форме этопеи, написанные якобы от лица Констан-
тина VII (epigr. 87, col. 940L, с поправкой Шейдвейлера, 310); если это пред-
положение правильно, то они, скорее всего, были созданы в 959 г. В этих
епитимвиях Константин обращается к Спасителю (чьим рабом он является)
и Богоматери; он представляется им как неутомимый путешественник, ко-
торый странствовал по морю и по суше, побывал в разных местах (кбАжлх;
ка1 тблоид yfjg), видел престолы и правителей (архгкси; e^ouolaq). Такой образ
умершего вряд ли подходит византийскому императору: Константин VII не
был заядлым путешественником, точно известно, что он не предпринимал
15 Sajdak J. Historia critica scholiastarum et commentatorum Gregorii Nazianzeni.
Cracaw, 1914. 89-95; Gerber Th. Quae in commentariis a Gregorio Corinthio in
Hermogenem scriptis vetustiorum commentariorum vestigia deprehendi possint. Kiel,
1891.29-41; Maisano R. Uno scolio di Giovanni Damascene // Studii Salernitani in
memoria di R. Cantarella. Salerno, 1981.493-503.
16 Sternbach L. Joannis Geometrae carmen de s. Panteleemone // Dissertationes
classis philologicae Academiae litterarum Cracoviensis, 16. 1892. 23. n. до v. 525; Jugie
M. Sur la vie et les procedes litteraires de Symeon Mdtaphraste / / EO 22. 1923. 7-10.
А. Венгер (Wenger A. L'assomption de la T. S. Vierge dans la tradition byzantine du Vie
au Xe siecle. Paris, 1955. 1941), напротив, полагает, что Геометр пользуется произве-
дениями Метафраста.
17 О поэзии Кириота см.: Trypanis С. A. Greek Poetry from Homer to Seferis.
Chicago, 1981. 456f. (церковная поэзия) и 473f. (светская).
276
Глава одиннадцатая
поездки ни в одно иностранное государство. Возможно, епитимвии были
посвящены дипломату, а не императору. Другая эпитафия (epigr. 124, col.
955В) посвящена «сладостному Константину», «красоте Рима» и славному
патрикию, занимавшему пост «главы императорского стола», т.е. артоклина;
Иоанн хвалит его за заботу о бедных, за восхваление императоров, называет
его украшением знати, блюстителем порядка; артоклины должны были сле-
дить за порядком на императорских приемах и празднествах. Может быть,
эти два Константина — одно и то же лицо?
Эпитафия императрице Елене (epigr. 131, col. 960L) посвящена вдове
Константина VII, умершей в 961 г18. В ней отсутствуют какие бы то ни
было реальные сведения. Иоанн подробно останавливается на традицион-
ном символе императрицы, луне, что позволяет ему воспользоваться игрой
слов, усилив ее риторическим противопоставлением: «Пока светило сияет,
луна (аеХцуц) сокрыта, и теперь мрачная могила скрывает Елену» — ее имя
звучит почти как селене.
Не возникает никаких сомнений в том, что другая эпиграмма посвяще-
на Никифору II Фоке (963-969). Начало эпитафии-этопеи (epigr. 41, col.
927A=Scheidweiler, р. 311) написано от лица правителя: «шесть лет я справед-
ливо управлял (своим) народом» — такого рода прямых отсылок к император-
ской власти мы не встречаем в эпитимвии Константину. Иоанн перечисляет
главные, по его мнению, подвиги Никифора: война со скифами и подчинение
ассирийцев и финикийцев, в особенности завоевание Тарса; «очистка» ост-
ровов, в частности Кипра; власть над Востоком и Западом, Нилом и Ливией.
Воинская доблесть («Я сломил могучее копье варваров», — хвастается по-
койный император) — исключительное качество Никифора, но, несмотря на
все свои победы, он обрел бесславную смерть во дворце от рук своей жены
(Феофано, вступившей в заговор с Иоанном Цимисхием). Концовка этого
цельного с точки зрения композиции произведения звучит как христианское
назидание: «У меня был город, была армия, и даже двойной крепостной вал,
но человеческая жизнь никогда не может быть в безопасности».
По мнению Шейдвейлера, эпиграмма 40 (col. 926AB=Schcidweiler,
р. 310f), посвященная Никифору, была написана тогда, когда он был еще
жив. Здесь наряду с военной тематикой (император двигается с Востока на
Запад, сверкая [букв, пылая] оружием) появляется тема красоты и парал-
лель с солнцем. «О Солнце, — начинает Иоанн, — созерцающее красоту
господина...»; император — сияющий маяк, он словно солнце способен ра-
зогнать облака отчаяния.
Еще более разработан образ Никифора в эпиграмме 1 (col. 901-3). Поэт
обещает нарисовать портрет императора не красками, а природными материа-
лами: из алмазов, золота, серебра, драгоценных камней, бронзы и железа будет
18 Г. Шлумбергер (Schlumberger G. L’epopee byzantine a la fin du dixieme siecle 2.
Paris, 1900) ошибочно отождествляет ее с супругой Константина VIII (1025-1028).
Иоанн Геометр и «политическая» поэзия 277
сделано его тело, а сердце будет золотым. Мастерство создало из всего пере-
численного материала новую статую. Это перевернутое сравнение: античный
оратор сравнил бы статую с живым человеком, а не человека с неподвижной
статуей, но Иоанну необходимо данное сравнение, чтобы подчеркнуть мощь
Никифора: он не боится ни солнечного зноя, ни снега, ни града, ни холода.
Помимо «победоносной (банальный каламбур с именем Никифор) десницы»,
Иоанн наделяет своего героя «душевной красотой, умом и [хорошими] манера-
ми”. Слово «красота» нуждается в пояснении: то, чем владеет Никифор — не
вещественное богатство, не красота, завоеванная силой, а прекрасная плеяда
звезд, которые гармонично вращаются, озаренные ярким светом. Идея новиз-
ны кажется Геометру важной: Никифор — новая статуя, он новое создание.
Эта новизна распространяется на весь мир: завершая произведение, Иоанн
просит небеса описать деяния господина, сотворить венец (в греческом это
же слово обозначает «корону») из звезд и украсить им его десницу и главу.
Пространное стихотворение (epigr. 160, col. 975-82) посвящено «команду-
ющему полководцами, первому во дворце» (1.36): может быть, это Никифор
до восшествия на престол? В любом случае, здесь поэт воспевает сочетание
ума и военного опыта, приводя довольно скучные примеры из античности.
Архаичная эпиграмма 56 (col. 932А) была написана после того, как 11ики-
фор (названный в поэме гомеровским эпитетом Koipavoc;) был убит, а фрески
с изображением его побед уничтожены. Иоанн перечисляет завоевания им-
ператора: Крит, Кипр, Таре, Сицилия, Антиохия, ассирийские города, тыся-
чи людей на земле, в том числе и персы, финикийцы и арабы.
Никифор Фока был любимым персонажем Иоанна. Поэт представляет его,
прежде всего, как полководца-победителя, который, подобно традиционному
святому, способен отразить любое нападение. Телесная красота, добродетель-
ное поведение, ум и золотое сердце дополняют образ могущественного воина.
Иоанн не наделяет своего любимца высокими моральными качествами (спра-
ведливостью, щедростью и т.п.), что отличает образ Никифора от царствен-
ных особ, изображенных Фотием и его школой, существовавшей около 900 г.
Никифор — «абсолютный», безупречный герой, в то время как образ его
преемника Иоанна Цимисхия (969-976) более сложен. Кириот начинает
епитимвию (epigr. 2, col. 903-5, ср. Scheidweiler, р. 3121.) с хвалебной речи:
Цимисхий родился в знатной семье, еще в детстве научился обращаться
с оружием, а в юношеском возрасте расширил византийские пределы свои-
ми завоеваниями (Геометр перечисляет его победы: на Тигре и Евфрате, над
«Хавданом», т. е. над Хамданидом Сейф-ад-Даулой, которого Цимисхий раз-
бил в 958 г.). Однако затем образ меняется: Цимисхий замарал руки кровью
(поэт имеет в виду убийство Никифора Фоки) и, будучи прежде бесстраш-
ным львом, он проводит остаток своей жизни подобно трусливому зайцу. Ту
же самую мысль развивает Иоанн в эпиграмме 114 (col. 952f.), состоящей из
четырех частей: первая из них — «тренос» — включает в себя пять дистихов
с эпифорой: «Иоанн стенает». Вместе с императором плачет весь мир: ангелы,
278
Глава одиннадцатая
божественные «тагмы», тысячи людей на земле (см. выше, epigr. 56), дере-
вья, источники, воздух и т.д. Вторая часть посвящена восхвалению только
мирских добродетелей Цимисхия: ораторского искусства, мудрости, ума,
смелости, физической силы и военных успехов. В третьей части описывается
его падение: человек, отличавшийся мудростью и военной доблестью, смешал
добродетель с пороком и постыдными делами. Здесь Геометр предпринимает
важный шаг, превращая эволюцию героя в социальное явление: Цимисхий
идет на уступки «новым законодателям», требующим от мудрецов, чтобы те
были мягкими и враждебными по отношению к человечеству (1.27-32). Чет-
вертая часть написана от первого лица: Цимисхий кается в своих собственных
деяниях; хотя он много трудился и успешно командовал во многих сражениях,
в результате он добился лишь оскорблений и всеобщего презрения.
Другая группа светских стихотворений посвящена одному единственно-
му политическому событию. Эпиграмма 7 (col. 910f.), «На битву ромеев»,
описывает войну «гигантов и титанов», где одни уничтожают других. Васи-
льевский считал, что в эпиграмме речь идет о столкновении Варды Склира
и Варды Фоки в 987 г. Иоанн изображает мятежников одетыми в бронзу
и железо, а противнику гигантов приписывает красоту золота и твердость
железа; он быстр как огонь, его называют (вккаХобцеуод)19 львом. Опасный
враг был побежден не алмазом, не железом, не драгоценными камнями или
золотом (природные качества Никифора в эпиграмме 1), и даже не величи-
ной, а могущественной троицей: смелостью, благоразумием и стремитель-
ностью. Если наша интерпретация эпитета «лев» верна, в эпиграмме может
идти речь о Льве Фоке, брате Никифора II, который в качестве доместика
Запада мог сотрудничать с западной армией (которую византийцы обычно
изображали одетыми в железо), но это не более чем предположение — мы
должны учесть, что «львом» Иоанн именует также и самого Никифора. Для
нас, в первую очередь, важно то, что в этом стихотворении Иоанн высоко
оценивает воинские качества своего героя, кем бы он ни был.
Стихотворение «О мятеже» (epigr. 5, col. 907—910), по всей видимости,
описывает гражданскую войну в начале царствования Василия II. Поэт на-
зывает сражения «смертоносными для обеих сторон» (dXXr|Xo(p06poi — 1.57)
и сокрушается о том, что отец убивает своих сыновей, а брат воюет с бра-
том; эти распри выгодны агарянам (1.20), в это же время многочисленное
войско скифов нападает на империю. Кириот особенно печалится о судьбе
Константинополя: прежде здесь торжествовала добродетель, а теперь город
повержен злом (v. 37-38), поэт, правда, не упоминает о младшем василевсе,
если только под словами «новая звезда» (v. 53) он не имеет в виду Василия II.
Васильевский восстановил лемму эпиграммы 24 (col. 920А): «На комито-
пула». Этот титул («сын комита»; термин «комит», возможно, имел славян-
19 Васильевский (Васильевский. Труды 2. 115) дает перевод: «лев, призванный
|на битву]».
Иоанн Геометр и «политическая» поэзия 279
ское происхождение) принадлежал предводителю славянского восстания
Самуилу, а также и его братьям20. Иоанн начинает труд с очевидной
игры слов, сравнивая комету, воспламеняющую небеса, с «полководцем»
(коргуст^), повергающим в пламя Запад, и заканчивает ее другой игрой
слов, называя покойного Никифора «правителем по природе, который
своими действиями приносит победу (упсгцрброс;)». «О Лев, -продолжает
поэт, — восстань из могилы и научи лис прятаться (букв, пребывать) сре-
ди скал!» Мятеж комитопулов произошел, по всей вероятности, в 976 г.,
вскоре после смерти Цимисхия21, комета была видна в 985 и 989 гг.; соот-
ветственно, эпиграмма была написана в начале единоличного правления
Василия II (976-1025), после изгнания его дяди, могущественного Васи-
лия Нофа, в 985 г. В своей шестой прогимнасме Геометр возвращается
к теме комет; он называет их «огненными (лирбцорцхн, неклассическое
слово), шарообразными звездами», предвестниками «хорошего правления
и царствования»22.
Некоторые стихотворения посвящены другим политическим конфликтам
того периода. В эпиграмме 21 (col. 919А) под названием «О грабежах ибе-
рийцев», по всей вероятности, речь идет о грузинских набегах на Малую
Азию во время гражданской войны в начале царствования Василия II; в этом
коротком стихотворении упоминаются также и другие бедствия: землетря-
сение и скифский огонь. В эпиграмме 22 (col. 919В) поэт обращается к «фра-
кийцам» (т.е. к болгарам, а не к грекам, как полагал Васильевский), бывшим
византийским союзникам в борьбе против скифов, которые теперь вступают
в союз со скифами; он предупреждает, что их закуют в цепи и будут хлестать
20 Это стихотворение, так же как и некоторые другие произведения Иоанна, по-
священные событиям, происходившим на Балканском полуострове, было опублико-
вано, вместе с переводом на болгарский язык, Г. Цанковой-Петковой и И. Тивчевым
(Цанкова-Петкова Г., Тивчев П. FGHBulg, 5. София, 1964. 317-321). См. также:
Orgels Р. Les deux cometes de Jean Geometre / / Byzantion 42. 1972. 420-422.
21 Существует большая литература о комитопулах, хотя информация, которую
дают источники, незначительна. См.: Петров П. Восстание Петра и Бояна и борь-
ба комитопулов с Византией / / Byzantinobulgarica 1. 1962. 121-144 и Войнов М.
/ / Исторически Преглед 1963. fasc. 2: 122-123; Ferluga Ja. Le soulevement des
Comitopoules // ZRVI 9. 1966. 75-84; Leroy-Molinghen A. 1) Les Cometopoules
et LEtat de Samuel / / Byzantion 39. 1969. 497-500; 2) Les fils de Piere de Bulgarie
et les Cometopoules // Byzantion 42. 1972/73. 405-419; Seibt W. Untersuchungen
zur Vor- und Friihgeschichte der “bulgarischen” Kometopulen / / Hantes amsorya
89. 1975. 66-98; KapaytavvoTrouXo^ I. EuppoXf) oxo 01Wa xiy; enavaoxdoecoc; xcov
KoprixonouXajv / / APMOZ: хщркое; xopot; orov N.K. МоихоблоиХо, 2. ©EooaXoviKrj,
1990. 883-891.
22 Progymnasmata... 25.3-5. В своем комментарии (90f.) Литтлвуд связывает не-
бесное явление с кометой 975 г. Лев Диакон (175.6-20), изображая «звезду» или
комету 989 г., использует слово irupivoi oxuXoi, подобное использованному Геометром
лирбцорфог
280
Глава одиннадцатая
плетьми. Геометр упоминает здесь о заключении союза русским князем Свя-
тославом с болгарами против Никифора II в 968 г23.
Мотив «варварских вторжений и хитростей» вновь появляется в сти-
хотворении о башне, построенной для защиты города24. В этом экфрасисе
Геометр подчеркивает два качества башни: ее огромную величину и кра-
соту, «наслаждение для взора». Два других мотива особенно интересны
и удивительны: во-первых, Геометр, автор прогимнасмы о саде, помещает
башню в природный ландшафт: она окружена цветами, деревьями, лугами,
виноградниками и т.д.; с другой стороны, дерево выглядит как подобная
башне (rcupyopevri) виноградная лоза. Во-вторых, Иоанн начинает экфрасис
со сравнения башни с другими видами жилища: с норами, вырытыми
в земле, с пещерами, углублениями в скалах, ненадежными деревянны-
ми хижинами — легкими жертвами ураганов, пожаров и землетрясений;
эти жилища призваны пробудить в воображении византийского читателя
образ святых подвижников, чьим пристанищем были как раз земляные ямы
и скальные пещеры. Башня была мощным отрицанием смиренных обите-
лей.
Возможно, к этой же группе следует отнести дистих об испорченности
языка и образа жизни в Элладе (epigr. 33, col. 922В). Если поверить утвер-
ждению поэта о том, что он «видел» своими глазами эту испорченность
(фактическую или выдуманную), можно связать это стихотворение с его
путешествием в Селимврию, которое он описывает в своей единственной
автобиографической поэме. Приведенный в отчаяние гражданской войной,
распространяющейся на восток, Кириот отправляется на запад, ожидая
обрести там мир и спокойствие. Тщетно! Сначала он попадает к «амали-
китянам», которые грабят страну и нападают на мужчин, женщин, детей
и благочестивых девственниц. Затем он видит землю, страдающую от тя-
жести: залатанная почва, бледные колосья, колышащиеся, словно мертвые.
Поэт передает жалобы земледельцев: «Кто облегчит бремя наших долгов?
Кто накормит наших жен и детей? Кто заплатит государственные налоги
и [будет нести] службу?» Кириот говорит все более страстно: его взор ие
может найти ничего приятного, нет ни одного цветка, только шипы и колюч-
ки, цикады умолкли, не слышно даже щебетания ласточек и пения соловья.
Прохладные чистые источники иссякли, мягкий травяной ковер истоптан.
«Все украшения земли уничтожены: кто-то срезал траву, словно локон, а по-
том и листву с деревьев и прекрасные цветы». Уже известный нам эпитет
«одетые в бронзу» снова появляется в поэме, но на сей раз он употреблен
23 См.: Карышковский П. О. К истории балканских войн Святослава / / ВВ 7.
1953. 2281.
24 Эпиграмма 10 (col. 915f.). X. Магир (Maguire Н. The Beauty of Castles: a Tenth-
Century Description of a Tower at Constantinople / / DChAE, 17. 1993-94. 21-24)
отождествляет ее с первой башней внутренней стены Феодосия.
Иоанн Геометр и «политическая» поэзия 281
по-другому: здесь небо одето в бронзу, сожжено дотла, оно рассыпалось на
искры (f|v0paKCopevo(;, отпуОраксЬЗых; [последнее слово не встречается у Лид-
дель-Скотта] — так ономатопоэтическим образом Иоанн предваряет гром
IKcpauviouc; фХоуа^], который появится в следующей строке). Это не скиф-
ский огонь, а засуха спалила запад и опечалила поэта (он называет себя
окоОрсолбс;, играя с этнонимом LkuOikov).
Теперь настало время возвратиться домой, но бедствия Кириота еще не
закончились. Он услышал о пожаре, произошедшем в столице, более страш-
ном, чем Содомский пожар. Не только деревенские дома были уничтожены,
пострадали также и люди благородного происхождения, огромные богатые
особняки, прекрасные святыни, золотые сосуды, пурпурные ткани и бесчис-
ленные драгоценности. Иоанн играет словами: бесчисленные серебряные
блюда (аруирсоцатсоу) и множество благовоний (арсоцатсоу). После пожара
произошло землетрясение (по всей вероятности, 989 г., см. главу 12С).
Стихотворение уникально. Кириот совмещает в нем высокий поэтиче-
ский стиль со стилем личного послания, традиционные формулы со своим
собственным мировосприятием и эмоциональностью, гражданскую скорбь
с «оппозиционными» выступлениями, описательность с этопеей. Компози-
ция произведения логически связная: за коротким вступлением («Я отпра-
вился в Селимврию») следует четыре рассказа (нападение врагов, засуха,
пожар в Константинополе и землетрясение); каждая последующая история
ужаснее предыдущей. Риторические приемы ограничиваются построением
синонимических рядов («безбожные убийцы, грабители, разбойничье бо-
гохульство, противоестественные совокупления, невообразимые пороки,
предательство» — v. 63-65) и каламбурами, синтаксис простой и ясный.
В проповеди на Успение Геометр сравнивает весеннее щебетанье птиц
(традиционный образ, используемый им также и в стихотворении о путеше-
ствии в Селимврию) с песнями, сопровождавшимися жестами (к1Утщата),
которые он делит на два жанра: военные песни и песенки крестьян, испол-
нявшиеся во время сбора урожая25. Арефа Кесарийский в комментарии
к Филострату Тианскому упоминает о подобных песнях, исполнявшихся
нищими26. Можно ли найти в произведениях Кириота какие-либо следы
того, что он был хорошо знаком с народными песнями? Он, очевидно, знал
и песни солдат, и крестьянские песни. Мы уже обращали внимание на то,
как Иоанн восхищался воинской доблестью. Героический образ Никифора II
Фоки занял особое место в сознании воинов. Неслучайно в эпитафии Иоанну
Цимисхию поэт сокрушается о том, что победы покойного императора (нам
следует напомнить, что Цимисхий был убийцей любимого героя Иоанна, Ни-
кифора II), воспетые прежде в серьезных поэмах, стали темой комических
25 Wenger. Assomption... 404.4-6.
26 Kouyeag L. Ai ev Toig o/oXioig rov ’ApeOa kaoypaqnKai eibrjaeig // Aaoypacpia 4.
1913. 239.
282
Глава одиннадцатая
песенок (кшщкшу аОирцатсву)27. Очевидна также связь произведений Иоанна
с крестьянскими песнями. Два дистиха (epigr. 31 и 32, col. 922Л) восхваля-
ют святых: Кирика, «стража виноградников», и Власия, покровителя коров,
именуемого «сладостным агнцем из церковного стада»; возможно, этот Вла-
сий намного древнее Василия-Власия из Амория, жившего около 900 г. (см.
главу 9С), в любом случае оба святых, Кирик и Власий, занимают прочное
место в системе крестьянских верований. Когда поэт хвалит Никею (epigr.
Ill, col. 951А), то похвалы эти вызваны не церковными соборами, просла-
вившими этот город, а высоким качеством местных оливок.
Кроме стихотворений об императорах и политических событиях, сбор-
ник включает в себя также и эпиграммы, посвященные разным людям
и предметам. Епитимвия патриарху Полиевкту (epigr. 107, col. 948-950)
носит скорее кинический, нежели христианский характер: тело — могила
для живого человека, говорит поэт (v. 31), центром стихотворения является
контраст между жизнью и трехлоктевой могилой (этот образ встречается
также в эпитафии Константину [epigr. 87, см. выше], в которой он зани-
мает три из четырех строф), контраст усиливается за счет изящной слове-
сной игры: «Могила, которой каждый старается избежать (срвиктбс;), теперь
становится привлекательной (воктсн;)» (v. 9) — два прилагательных, про-
тивоположных по значению, сходны по звучанию, и к тому же созвучны
с именем ПоХиеиктос;. Редкие в этой части христианские мотивы (например,
«ты поспешно поднимаешься в небеса») перемежаются языческими рассу-
ждениями: «Ты увидишь лик Господень, — говорит Иоанн патриарху, — а не
Его спину». Не только сама фраза звучит как пародия — ведь никто иной
как Моисей удостоился того, что Господь явил ему Свою спину — но уже
в следующей строке появляется язычник Харон, ночной вор, вместе с язы-
ческими Мойрами; вор Харон появится еще раз, в конце стихотворения.
Еще большее впечатление, чем эта сцена, граничащая со святотатством,
производит отсутствие христианского изображения покойного патриарха.
В отличие от воинской доблести Никифора, духовным добродетелям патри-
арха Иоанн не уделяет никакого внимания. В центре повествования — мо-
гила (существительные TvpJBoc; и тасрод повторяются 17 раз в 38 строчках),
именно могила, а не человек, наделенный разумом (выражено тремя разны-
ми словами) и всевозможной красотой (v. 33-34).
Иоанн является автором эпитафии Михаилу Малеину (epigr. 72, col.
936А). Михаил, принадлежавший к аристократическому роду, был правед-
ным монахом и входил в круг приближенных Никифора II. Поэт называет
его ангелоподобным, но не использует возможность похвалить аскетиче-
ские качества бывшего вельможи. Магистр Феодор Декаполит (издатель-
ское чтение «Декапот» [epigr. 67, col. 935А] было исправлено Васильевским)
27 Epigr. 2.51-52, см.: Manganaro G. Due canti popolari neogreci // SicGymn 10.
1957. 132-135.
Иоанн Геомепгр и «политическая» поэзия
283
прославляется как справедливый и компетентный судья. Еще одно стихотво-
рение [epigr. 36, col. 923-2628] оплакивает судьбу некого Иоанна Родандита,
взятого в плен агарянами; в названии эпиграммы поэт называет его святым,
но нам не известен святой с таким именем. Кириот не наделяет героя каки-
ми-либо человеческими чертами: он назван «чудом мирозданья» (4), но о его
добродетелях, аскетических или иных, речь не идет.
Одно из стихотворений [epigr. 8, col. 91 If] прославляет неизвестного му-
зыканта (поэта, исполнявшего свои собственные песни?), который, конеч-
но же, пел прекраснее Орфея, Фамирида и Кинира. Эпиграмма исполнена
глубокого уважения к поэтическому творчеству, которое усмиряет стихии
и предотвращает человеческие преступления, оно даже заставляет убийцу
опустить меч. Стихотворение заканчивается оксюмороном: камни оживают,
а живые существа замирают от наслаждения.
Геометр может быть язвительным, высмеивая людей, которых он прези-
рает и ненавидит. Безобидной игрой кажется его насмешка над неким Пе-
гасием, который не выговаривал «л» и «р» и назвал крюц («решение суда»)
кЛлоц («преклонением»)29. Более серьезно Кириот нападает на неизвестно-
го Стилиана, с которым он вступает в исключительно литературный спор,
правда, его уничижительные эпиграммы при этом вряд ли можно назвать
вежливыми30. Стратиг Кируларий не отличался ни умом, ни правильностью
произношения; в последней строке («Я бы хотел посмотреть на медимн зерна
за восемь золотых монет») Иоанн, по всей видимости, намекает на то, что
Кируларий спекулировал зерном31.
Некоторые стихотворения посвящены святым: в центре стихотворения
о Стефане Первомученике (epigr. 104-5, col. 947f.) — неоригинальная игра
с именем святого и словом oxecpavoq, “венок”. Евстратий и его собратья
удостоились сияющей златой обители на небесах, в то время как «тиран»
приговорен к железному ложу «внизу», т.е. в аду (epigr. 6, col. 909L). Сре-
ди святых, привлекших внимание Иоанна, есть и святые-воины, такие, как
Димитрий (epigr. 38, col. 926А, 42, col. 927А) и Феодор Тирон (epigr. 47, col.
929АВ, ср. «святой Феодор» — epigr. 46, col. 929А, 120, col. 955А), а также
архистратиг [Михаил] (epigr. 65, 77, 135, col. 934В, 938АВ, 961В).
Создается впечатление, что античные философы занимают в произведени-
ях Кириота более важное место, чем святые. Одно из стихотворений (epigr.
110, col. 950В) носит название «Об афинском мудреце»; в нем поэт ведет речь
28 На самом деле поэма состоит из двух независимых (?) частей, написанных
разным метром; вторая часть связывается воедино повторяющимся восклицанием
«Несчастная душа» (v. 26, 48, 52, 54, 56, 80).
29 Sajdak /. Spicilegium Geometreum II // "Eax; 33. 1930/31; Adpnpoq E. Ta wf
dpiOpov PIZ'Kai РГ' катаХоига // NE11 16. 1922. 45.5.
30 Graux Ch. Rapport sur les manuscrits Grecs de Copenhague / / Archives des
missions scientifiques et litteraires 6. 1880. 185f.
31 Sajdak. Spicilegium Geometreum II. 532. No. 5.
284
Глава одиннадцатая
о Платоне, Сократе, Аристотеле и даже о таких сомнительных — с христи-
анской точки зрения — мудрецах, как Эпикур и Пиррон. Аристотель, Платон
и Пифагор просто на просто названы тремя столпами науки (epigr. 117, col.
953В). Несколько иная триада философов фигурирует в эпиграмме 20 (col.
919А), смысл которой выражен в форме этимологической игры: Архит поло-
жил начало (т|р^к), Платон распространил (яХсгшуе), а Аристотель дошел до
сути (букв, «до конца», теХос;). Платон и Аристотель — единственные герои
индивидуальных эпиграмм, помимо них Иоанн прославляет поздних римских
философов Симпликия и Порфирия, особенно как комментаторов Аристотеля
(epigr. 17-19, 27-28, col. 917f., 921А). Иоанн называет Софокла (epigr. 109,
col. 946А) писателем, мешавшим мед с полынью, а Ксенофонта — первым
среди ораторов (epigr. 127, col. 959С). С другой стороны, он не пренебрегает
и христианскими мудрецами и писателями, такими, как Василий (epigr. 92,
col. 942А), Григорий Богослов (epigr. 16, 157, col. 917В, 975А), Иоанн Злато-
уст (epigr. 74,79, col. 937АВ, 938В), Роман Сладкопевец (epigr. 154, col. 974В).
По мнению Кириота, воинская доблесть тесно связана с духовной куль-
турой и, в первую очередь, с красноречием. В «Исповеди» он обращает вни-
мание на то, что св. Феодор был отличным воином, а также владел и ора-
торским искусством (epigr. 153.95-96, col. 971); св. Димитрий, покровитель
Фессалии (т.е. Фессалоники), именно речью защищает Троицу (у. 97-98);
Иоанн делает обобщение: люди, искушенные в мирских делах, блестящие
ораторы, становились прекрасными военачальниками (v. 99-102). В дру-
гом стихотворении Геометр иллюстрирует это утверждение историческими
примерами, перечисляя «мудрецов и полководцев прошлого»: Исократ обла-
дал и силой, и умом, Фукидид объединял оружие и красноречие, Перикл,
Кимон и Алкивиад были и ораторами, и стратегами; великий Фемистокл,
Фокион — «столпами мудрости» (epigr. 160.2-7, 975В). Соединение воен-
ного опыта с творческим воображением поэт отмечает и у мифологических
героев: Аполлон был музыкантом и стрелком, воин Ахилл, тоже музыкант,
был и великим врачом, учеником кентавра (1.83-86, col. 978АВ). Иоанн воз-
вращается к этим образам в прогимнасмах: Аполлон здесь точно таким же
образом назван музыкантом и стрелком, а Ахилл характеризуется еще более
отчетливо: после суровой битвы он играет на лире32.
Геометр является, вероятно, также автором произведения под названи-
ем «Рай»33, состоящего из ряда четверостиший (катренов)34. Афористич-
32 Progymnasmata... 15.3, 19.2-3.
33 PG 106: 867-890. Некоторые рукописи приписывают авторство «Рая» Нилу
[Анкирскому ?] — см. обзор рукописной традиции: Lauchert F. Der unter Nilos des
Altern Namen iiberlieferte Парабеюск; // BZ 4. 1895. 125-127; Voltz L. Zu dem
Парабеюод des loannes Geometres / / BZ 5. 1896. 481-483; Bury J. B. The Парабеюос;
of Joannes Geometres / / BZ 7. 1898. 134-137.
34 П. Шпек (Speck P. Zur Datierung des sogenannten Paradeisos / / BZ 58. 1965.
333-336), споря с Шейдвейлером, утверждает, что “Рай”, будь он произведением
Геометра или же анонимным сочинением, был написан в X столетии.
Иоанн Геометр и «политическая» поэзия
285
ные стихотворения описывают «рай» для монахов, монашескую общину
в горах, при этом Фригию и Азию поэт называет центрами монашеской
жизни (по. 53, col. 880В). Нравственные предписания, встречающиеся
в четверостишиях, вероятно, составлены под влиянием позднеантичных
апофтегмата, или же отражают «вечные» ценности, как, например, ут-
верждение о том, что через раскаяние лежит путь к спасению (по. 2, col.
869А), но иногда поэт все же затрагивает темы, актуальные для X столе-
тия — например, сетует о войнах, о еще больших, чем раньше, трудностях,
о приближении царства дьявола (по. 33, col. 876В); точно так же (только
более абстрактным образом) и Геометр сетует в некоторых своих эпиграм-
мах. В другом катрене (по. 72, col. 884В) поэт утверждает, что война раз-
рушает и город, и деревню, только бедняк переживает ее легко и играючи.
Мир состоит из противоречий: на поверхности он изобилует прекрасны-
ми картинами, а внутри полон грязи и дегтя, и поэтому тот, кто снаружи
кажется святым, вовсе не является таковым изнутри (по. 63, col. 881В).
Критика монашеских пороков совсем не удивительна в устах поэта, про-
славляющего Никифора Фоку: автор пишет, например, о монахе из обите-
ли в Скиту, который непрестанно мечтал о славе; знаменитый пустынник
Симеон рассказал ему, что любые надежды на спасение окажутся тщет-
ными, если человек не откажется от своих притязаний на славу (по. 14,
col. 872В). Мы узнаем о монахах, употреблявших в пищу мясо (по. 32, col.
876А), о ложном искуплении грехов (по. 91, col. 888В), но еще более яркой,
чем эти попытки критики, оказывается мысль об относительности обрядов,
высказанная автором в нескольких стихотворениях. Во время молитвы,
говорит автор, мудрецы складывают руки по-разному: некоторые поднима-
ют их вверх, другие опускают вниз, третьи протягивают их вперед перед
собою, как будто желая обнять кого-то, другие складывают руки в форме
креста — против амаликитян (по. 62, col. 881В). Поэт сомневается в том,
что пост сам по себе приносит пользу: тот, кто не ест, все-таки, возможно,
и увидит мерзкого змея, и поэтому его ждет Кадмова (т.е. ложная) победа
(по. 27, col. 873С).
Поэт, так же как и Геометр, любит каламбуры и способен создать нечто
большее, чем банальную риторическую игру слов. Изящное четверостишие
6 (col. 869В) рисует внешний портрет вспыльчивого человека с бегающими
глазами и взъерошенными волосами. Наблюдатель переносит ситуацию на
себя: он бы постыдился оказаться в подобном положении. Греческая ми-
фология и исторические фигуры — Атрид (по. 76, col. 884D), Фемистокл
и Мильтиад (по. 74, col. 884С), Питтак (по. 30, col. 876А) — появляются
в «Раю» на удивление часто. Один из любимцев автора — св. Арсений, ко-
торого осуждали за преподавание «Илиады» неграмотному; он парадоксаль-
ным образом признается, что даже теперь он может научиться у неграмотно-
го (по. 9, col. 869D, о нем также 10~11). Духовная поэзия X в. не избежала
влияния античности.
286
Глава одиннадцатая
Геометр затрагивает библейские и церковные сюжеты: Содом и Гомор-
ра, Рождество Христово и Вознесение, Благовещение и Успение, Лазарь
и Самаритянка, крещение, крест, икона Спасителя, деисус, включающий не
только Богородицу и Иоанна Крестителя, но и св. Николая, обретение главы
Крестителя, мощи св. Пантелеймона, церковь Студита и т. п. Но не эти, по
большей части связанные с обрядом, стихотворения составляют ядро поэ-
зии Иоанна Кириота; его эпиграммы, посвященные историческим событиям
и персоналиям, военным подвигам и светским наукам, неразрывно связаны
с энциклопедизмом X столетия и милитаризацией общества во время царст-
вований Никифора II и Иоанна I.
С. Увядающая гомилетика
Некоторые произведения Иоанна Кириота принадлежат к более традици-
онным жанрам, нежели политические эпиграммы.
Эта группа включает, прежде всего, четыре гимна Богородице35. Поэт
находится под обаянием старого приема — хайретизмов: первый гимн
включает в себя 23 %aipe («радуйся»). Иоанн усиливает это традиционное
обращение к Богородице, умножая его: в стихах 7-13 первого гимна все
/aipe сопровождаются созвучными между собой существительными-эпи-
тетами Богородицы — Зеоц;, pdou;, Sooiq, тгоон;. Хайретизмы определяют
структуру и следующих гимнов. Риторическая игра слов встречается ча-
сто, иногда она очень удачна; так, например, Иоанн называет Богородицу
избавительницей (Хбтегра) человечества от муки, спасительницей (pircetpa)
его от козней тирана (I, v. 5). Она освобождает городские стены (т£1%еа) от
осады и разрушает военные орудия (букв, «средства», pf|XEa) (IV, v. 46).
Несмотря на некоторые общие черты, объединяющие гимны (гимны I, III и
IV имеют идентичные завершения, сходное завершение и у гимна II — оно
отличается только одним словом), они описывают образ Богоматери с раз-
ных сторон. В гимне I речь идет главным образом о ее месте во вселенной,
автор постоянно использует понятия «земля», «небеса», «луна», «солнце»
и т.д., в то время как гимн II останавливается подробнее на другом: на
мирских, человеческих, конкретных сущностях. Гимн III наполнен слова-
ми, обозначающими происхождение, корни, потомков, поколение; гимн IV
посвящен борьбе с демонами, Богоматерь изображена как защитница чело-
вечества: часто встречаются такие слова, как «укрепление» (v. 45), «сра-
жение» (v. 43), «стрелы» (v. 89-90), «войско» (v. 41, 67). Также, как и в
эпиграммах, соседствуют рядом война и красноречие, но на сей раз связь
35 loannis Kyriotis Geometrae Hymni in ss. Deiparem / Ed. I. Sajdak. Poznan, 1931.
Первый гимн (771.) представляет собой простое перечисление эпитетов Богородицы,
расположенных в алфавитном порядке. О гимнах см.: Laurent V. Les poesies mariales
de Jean Kyriotes le Geometre // EO 31. 1932. 117-120.
Иоанн Геомепгр и «политическая» поэзия
287
между ними другая: воинственная Богородица защищена от «ораторских
острых языков» (v. 58).
В примечательном пассаже гимна IV (v. 65-80) подчеркивается тесная
связь между поэтом, современными ему («нашими») «певцами» и Богомате-
рью. «Привет Тебе, Царица, от меня и наших певцов, — повторяет Иоанн
снова и снова с небольшими вариациями, — если существует милосердие,
то это милосердие исходит от Тебя, о Дева». Имеет ли здесь Иоанн в виду
значение своей профессии, особое место «менестрелей» в обществе? Он по-
степенно заменяет «певцов» сходными понятиями из сферы литературного
творчества — «наши мифы», «наши Музы», «наши стремления», «наши же-
лания». Богородица Иоанна не только защитница человечества, но и, в пер-
вую очередь, покровительница певцов, их стремлений и желаний.
Помимо малых поэтических жанров (эпиграмм и гимнов) Иоанн посвя-
щает Богоматери36 две проповеди, используя при этом самые традиционные
темы — праздники Благовещения37 и Успения38. Сравнение этих проповедей
с соответствующими речами патриарха Германа (см. часть I главу ЗВ) по-
могает нам выявить, в каком направлении развивался византийский жанр
гомилии в течение полутора столетий.
Венгер отмечает, что гомилия на Успение состоит из трех частей, из ко-
торых только первая часть повествовательная; затем следует теологический
трактат о таинстве смерти Богородицы и заключение39. В повествовании
(оставим в стороне трактат в целом) описание повседневной жизни выте-
снено на второй план космическими и царственными образами: едва успев
рассказать о том, как Мария повелела убрать в доме, зажечь повсюду огни
и раскурить благовония, Иоанн переходит к покоям величайшей Царицы,
скипетрам и престолу (р. 366.5-9); Мария просит присутствующих не пла-
кать, и тут же объясняет почему: ее назначение — стереть все слезы «с лика
Земли» (р. 368.28-31). Очень часто встречается лексика, характерная для
изображения монархов, а если Мария представляется не в образе царицы,
она тут же становится «наставником, пастырем и полководцем» (р. 368.20-
21). Ее окружают сверхъестественные существа — ангелы и небесное воин-
ство, серафимы и херувимы, пророки и патриархи; погребальная процессия
изображена торжественно (р. 378.5, 390.10), на земле оливковые деревья,
горы и тенистые рощи почтительно провожают Богородицу (р. 366.1-2).
Повествование доходит до высшей точки, когда перед Марией появляется
лик и образ Христа — Христа, которого она видела униженным и гонимым
36 Византийцы знали «знаменитого Иоанна» прежде всего как поэта, прославляв-
шего «прекрасную Деву», как об этом пишет в одной из эпиграмм неизвестный монах
Мафусала: Kurtz Е. Das Epigramm auf Johannes Geometres / / BZ 4. 1895. 559f.
37 BHG 1158, ed. PG 106: 811-848.
38 BHG 1143c, ed.: Wenger. L' Assomption... 363-415 (текст) и 185-201 (иссле-
дование).
39 Wenger. L'Assomption... 190.
288
Глава одиннадцатая
и который теперь является во всей Своей божественной красоте, а не в теле-
сной оболочке, Бог, Царь и Судия, бессмертный и вечный (р. 378.36-380.6).
Повествование несколько раз прерывается учеными отступлениями —
рассуждениями о Дионисии Ареопагите (р. 370-376) и восхищении Пав-
ла на третье небо (р. 372-374), а также отсылками к несохрапившимся
проповедям Геометра на Венчание (р. 378.22-23) и «на смерть ее Сына»
(1.23-24). В последнем отступлении автор рассказывает историю про Галь-
бия и Кандида, которые доставили святую Ризу Богоматери из Палестины
в Константинополь, а также про царицу [городов] при Льве I Благочестивом
и Великом (р. 394.23-25); поэт готовит читателя к отступлению, упоминая
две простыни (xitcovigkoi), переданные Марией апостолу Иоанну в качестве
символов ее непорочности и зачатия (р. 368.2-3).
Проповедь на Благовещение начинается с длинного вступления (в первом
же предложении Иоанн сам называет это вступление Jipooipiov), похожее на
теологический трактат, где встречаются такие фразы, как «ученость (Хбуод)
сознает двойное рождение Логоса» (col. 816А). Редкие анафоры (к примеру,
«о непорочном зачатии я говорю, о непорочной беременности, о непорочных
родах» [col. 813DJ; анафора подчеркивается ассонансом ouAZr|\|/iv, kvt]oiv,
y8wr|oiv), не изменяют ученого стиля прозы. Последующее повествование
абстрактно (автор опускает даже имя Гавриила), оно сводится к разъясне-
нию таких теоретических понятий, как особые отношения между женихом
и невестой или отмена ветхозаветного представления о рождении в муках.
Собственно повествование начинает только в параграфе 14 (вся проповедь
состоит из 40 параграфов, шесть последних содержат хайретизмы): автор
пишет, что Дева хранит молчание, а ангелы возвещают о грядущем рожде-
нии Христа. В изображении Иоанна Мария не совершает никаких действий
и не говорит, но просто присутствует; как сообщает рассказчик, она не сом-
невается в словах ангела, так как они правдоподобны, она не отвергает идею
непорочного зачатия, но лишь колеблется между неверием и уверенностью
(col. 824В). Автор спешит помочь ей, равно как и недоумевающему слуша-
телю, и объясняет, что значит «я мужа не знаю» (Лк 1:34) — сознательный
переход к толкованиям подчеркивается словами 8i8ppr|V8i)8i, 8ppr|V8u0fjvai
(col. 825А, 829В). Его повествование или даже псевдо-повествование — это
экзегеза или комментарий на события, известные его слушателям и до про-
изнесения проповеди; он перебивает самого себя и комментирует собствен-
ный текст: «Моя цель — точность» (col. 825D), «я обнаружил удивительное
смирение» (col. 828D), «до этого момента моя задача была простой» (col.
829В).
Последним предложением Иоанн заканчивает повествование и перехо-
дит к исключительно теологическим разъяснениям, к таинству Воплоще-
ния. Разъяснение сопровождается кратким перечнем ветхозаветных чудес,
предзнаменовавших Воплощение, а также другим перечнем, содержащем
эпитеты, прилагаемые к Богородице. Иоанн восхищается невиданными
Иоанн Геометр и «политическая» поэзия 289
событиями (в коротком параграфе 26 слово «чудо», ОаОца, повторяется де-
вять раз!), но воздерживается от рассказа о них, поскольку он не в силах
вычерпать все море чудес, он боится оскорбить Господа даже попыткой
сделать это. С параграфа 30 начинается заключительная часть гомилии —
праздник, который есть «начало, середина и конец ликования» (col. 840С).
Отличия от гомилии Германа очевидны: яркий человеческий образ про-
стой палестинской девушки исчезает, равно как исчезает и действие, движе-
ние, диалог и описание повседневной жизни. Картины из жизни заменены
теоретическими размышлениями, скучной экзегезой, стройность рассказа
периодически нарушается вступлениями, выводами, объяснениями и отсту-
плениями. Геометр — опытный ритор, в обеих речах он использует пароно-
масию, полиптоты, противопоставления и другие фигуры речи; он способен
создавать развернутые сравнения, как, например, в проповеди на Успение
(col. 382.22-25): люди стекались к одру Марии, подобно единой реке, теку-
щей по единому руслу, соединяясь в единый поток, пробивая себе дорогу,
толкая один другого, заполняя пространство вокруг нее, как если бы они из-
ливались в озеро или даже поднимались волнами, впадая в море. Или в речи
на Благовещение (col. 841В): небеса сбросили зимние облака, как траурное
одеяние, и окрасились новым пурпурно-золотым цветом. Впрочем, даже та-
лантливый автор не смог уберечь гомилию от увядания и от превращения
в научный трактат.
Панегирики Григорию Назианзину40 и св. Пантелеймону41 — произведе-
ния родственного жанра, агиографии. Энкомий Пантелеймону разительно
отличается от обеих проповедей, посвященных Богоматери, в первую оче-
редь, по форме — он написан ямбом. Кириот не был первым автором, напи-
савшим панегирик святому в стихах, он идет по стопам Льва VI, создавшего
поэтическую гомилию Клименту Анкирскому. Обычной формой поэтиче-
ской проповеди/жития был канон, ограничивающий размер и композицию
текста: энкомий Пантелеймону, размером более тысячи строк, существенно
(в три-пять раз) превышает канон. Был ли этот поэтический панегирик пред-
назначен для публичного исполнения в церкви или же для индивидуального
чтения? В любом случае поэтизация агиографического жанра была знаком
того, что он изжил себя, и поиском новых подходов.
Другая загадка, связанная с энкомием — это наличие жития того же са-
мого святого в собрании Метафраста. Мы вновь сталкиваемся с существова-
нием двух рассказов, и вновь нам остается только гадать, является ли какое-
либо из двух произведений оригинальным или оба они восходят к одному
источнику, письменному или устному. Мы можем лишь констатировать, что
40 BHG 726; фрагменты опубликованы Такки-Вентури (Tacchi- Venturi. De loanne...
150-159).
41 JoannisGeometraecarmendes.Panteleemone / Ed.L. Sternbach / / Dissertationes
classis philologicae Academiae litterarum Cracoviensis 16. 1892. 1-86.
10 Зак. 3989
290
Глава одиннадцатая
внимание авторов привлекла история молодого успешного врача, живше-
го при дворе Максимиана, который открыто придерживался христианских
убеждений и был казнен после бесчисленных пыток. В некотором смысле ис-
тория напоминает повесть о Варлааме, поскольку важную роль в ней играет
духовное воспитание Пантолеона (таково было его языческое имя, которое
было преобразовано в имя «Пантелеймон» после его кончины) старцем Ер-
молаем, жившим в неком тайном месте; на Пантелеймона произвело боль-
шое впечатление также и чудо исцеления ребенка, укушенного ядовитой
змеей. На сходство энкомия с повестью о Варлааме указывает также кон-
фликт между героем-христианином и его отцом — язычником Евсторгием,
который в конце концов признает правоту первого и разбивает языческих
идолов42.
Некоторые мелкие детали все же отличают Пантелеймона, изображен-
ного Иоанном, от героя Симеона Метафраста. Иоанн настаивает на том,
что Пантелеймон был красивым (47), в то время как Метафраст ставит при-
личествующее поведение и приятную манеру разговора выше сверкающей
красоты (PG 115: 448D). Согласно житию Метафраста, Пантелеймон живет
среди придворных (col. 453А), Геометр же предпочитает неуклюжую форму-
лу «архонт вельмож» (р. 13.263), подчеркивая таким образом социальную
независимость персонажа. Неслучайно, по всей видимости, и то, что Мета-
фраст использует официальный термин «василевс» при описании правите-
ля империи, в то время как Геометр предпочитает архаические выражения
peScov и ava£. «Военная терминология» у Геометра встречается чаще, чем
у Метафраста: только в поэтическом энкомии упоминается о том, что Мак-
симиан заставил стратегетов и архонтов поклоняться идолам (р. 3.8-9);
стратилаты часто появляются в рассказе (р. 25.574, 31.735, 39.976, 40.
1024); только здесь в описании казни слепого используется военная лек-
сика: вместе со стратилатами упоминаются городские стены, оружие
и башни (р. 24.560-566). Иоанн, о чьем интересе к деревенской жизни мы
уже упоминали, вводит такие технические термины как плуг, прут для по-
нукания быков, погонщик скота, проастий в рассказе о том, как Пантелей-
мон был отправлен в поместье (р. 14.279-285), у Метафраста мы подобных
подробностей не встречаем (col. 453АВ).
Некоторые сцены, описанные Геометром, мы не встречаем у Метафра-
ста. Так, например, вместо рассказа о исцелении слепого и просветлении
42 С образом «отца» в энкомии, по всей видимости, произошла путаница: Пан-
телеймон обращается таким образом к Евфросинию, своему учителю (р. 14.289),
который назван «отцом» (р. 16.334, 18.409). Именно к нему святой обращается с на-
ставлением, призывая разрушить идолов (р. 19.421-23) — но человеком, который
разрушил идолов, оказывается Евсторгий, настоящий отец Пантелеймона, знатный
сенатор (р. 3.10-11). Является ли эта путаница намеренной, литературным при-
емом? Метафраст не упоминает об Евфросинии в этом контексте — только о «его
отце» (col. 453С) или о Евсторгии (col. 456С).
Иоанн Геометр и «политическая» поэзия 291
Евсторгия, Метафраст повествует о смерти Евсторгия (col. 456D); Иоанн
вставляет между этими двумя эпизодами историю о кратком посещении
11антелеимоном Ермолая, который выявляет связь между этими двумя со-
бытиями: слепой начал видеть, а «верующий» (имеется в виду Евсторгий)
увидел Христа (р. 20.429-431). По поводу Ермолая автор пишет, что святой
даровал Пантелеймону «купель перерождения» (т.е. крещение), использовав
«притчи со свои благозвучных уст, собранные [из] прекраснейших произве-
дений” (р. 20.440-442). Этот пассаж, написанный в «энциклопедическом»
стиле, отсутствует в версии Метафраста, равно как и мотив растущей славы
Пантелеймона (р. 21.470-503) — мотив, как мы уже видели, характерный
для второй половины X в.
Как обычно, Кириот обращает большое внимание на риторику, в про-
изведении встречается множество синонимических рядов: так, например,
в описании казни слепого палачи наделены близкими по значению прича-
стиями «режущие, выбивающие, пронзающие, растирающие, отравляющие
(в оригинале игра на созвучии лааооутес;, екцаоооутве;, (pappaooovrec;), про-
глатывающие», которые сопровождаются наречиями «несчастным образом,
насильственно, жалобно (дважды)», в греческом языке наречия образуются
одинаковым образом, и следовательно, получается эпифора: ^Okuopevcog,
qvayKaapevcoc;, fptopripsvax; (р. 24.543-546). Образ антигероя Иоанн награ-
ждает бранными эпитетами, непереводимыми неологизмами-композитами
(хрютораиту;, Хт|ролХаотокоцл1а(;), напоминающими выпады Арефы и Конс-
тантина Родосского. Использование Иоанном античных образов, таких как
«трехголовый пес» или «огонь Гефеста» (р. 3.7, 39.992), создает контраст
между его произведением и версией Метафраста, где преобладают библей-
ские образы.
D. Шутливая риторика: прогимнасмы
The Progymnasmata of loannes Geometres / Ed. A. Littlewood. Amsterdam, 1972
Прогимнасмы обычно определяются как предварительные упражнения
в составлении речей. Как правило, для них избирались темы, далекие от
реальной жизни. Этот жанр был осмыслен и классифицирован ранневизан-
тийскими теоретиками риторики, в особенности Николаем Мирским и Аф-
тонием. Г. Хунгер приводит удобный обзор поджанров (басня, короткий рас-
сказ, короткая речь, максима-гнома, этопея, экфрасис и т.д.), не учитывая
хронологического порядка, в котором создавались тексты43. Однако, следует
43 Hunger. Lit. 1: 92-120, ср. также: Kennedy G. A. Greek Rhetoric under Christian
Emperors. Princenton, 1983. 54-73 (не далее протовизантийского периода); Schissel
О. Rhetorische Progymnasmatik der Byzantiner / / BNJbb 11. 1934-35. 1-10; Beck
IГ G. Das literarische Schaffen der Byzantiner. Wien, 1974. 19-21.
292
Глава одиннадцатая
заметить, что авторы прогимнасм, исследуемых Хунгером, хронологиче-
ски могут быть разделены на две группы: на ранневизантийских писателей
(Либаний, Николай Мирский, Прокопий Газский) и на литераторов XI-XV
вв., начиная с Михаила Пселла44. В течение длительного периода времени
жанр прогимнасм не использовался, Хунгер приводит лишь один пример из
X в. — этопею покойному императору Никифору II, написанную Иоанном
Геометром (epigr. 56, col. 932АВ)45. Когда Иоанн начал создавать прогимна-
смы — он написал не только этопеи Никифору и Цимисхию — позади него
было голое поле, в котором лежали дремлющие семена. Конечно же, он был
знаком с сочинениями Либания и Николая, кроме того, в некоторых случаях
мы можем увидеть, что Иоанн подражает тем или иным протовизантийским
риторам, и тем не менее, именно он предпринял решительный шаг и открыл
дорогу новому-старому жанру прогимнасмы.
Помимо этопей покойным императорам и экфрасиса, которые мы иссле-
довали как часть его собрания политических эпиграмм и которые уж точно
не могут быть причислены к произведениям, далеким от жизни («weltfremde
Themen», по выражению Хунгера), сохранились шесть подлинных прогим-
насм Геометра: энкомий дубу, два экфрасиса сада и три похвалы яблоку46.
Нельзя сказать, что произведения Иоанна вполне укладываются в рамки
жанра. Равно как и его поэтические этопеи и экфрасисы, которые в то же
время принадлежат к жанру эпиграммы, прогимнасмы Иоанна в прозе могли
бы быть названы письмами по форме и по функции: прогимнасма II носит
название «экфрастическое письмо», при этом глагол елштёХАхо встречается
в тексте (р. 9.20); у этого сочинения и у его продолжения, прогимнасмы III,
есть адресат, хотя по имени он и не называется47: «Мой дорогой», — вос-
клицает Геометр несколько раз, и один раз: «О ты, мудрейший из мудрых»
(р. 9.23). В конце прогимнасмы III писатель просит получателя письма про-
стить его, а если тот не простит, пусть сам себя винит в чтении столь длин-
ного послания: зачем он называл Иоанна ритором и побудил его к писанию?
(р. 13.30-31). Прогимнасмы о яблоках тоже составлены в форме письма:
в них есть не только обращение к адресату «мой дорогой» — в прогимнасме
IV Геометр откровенно говорит, что посылает вместе с письмом шесть яблок
в подарок (р. 28.7).
44 Шиссель (Schissel. Progymnasmatik. 8f.) ошибочно включает в список “Про-
гимнасматиков” также и авторов X в. Иоанна Камениату и Константина Родосско-
го — без всякого на то основания.
45 Его выдуманные речи от лица покойных, таких как Иоанн Цимисхий (epigr.
2, col. 903-5) или Константин (epigr. 87, col. 940L), могут быть отнесены к тому же
поджанру.
40 См.: Littlewood A. The Progymnasmata of loannes Geometres / / XIV CIEB, 3.
Bucharest, 1976. 95-98.
47 В рукописи XIII в., Paris. 352 (olim Vatic. 997), есть лемма “Господину Стефану
о саде”.
Иоанн Геометр и «политическая» поэзия
293
Объединенные общей тематикой прогимнасмы были написаны как части
одного произведения: во втором энкомии яблоку автор упоминает о преды-
дущем послании (р. 20.20-22), а начиная следующую прогимнасму, объ-
являет, что он составил третий энкомий — потому, конечно же, что число
три угодно святой Троице (р. 25.1); cpiXov то pfjXov, говорится в оригинале
(«яблоко приятно») — автор играет на созвучиях.
Совершенно очевидно, что прогимнасмы шутливы, парадоксальны, паро-
дийны. Кто примется всерьез доказывать, что дуб лучшее из деревьев, а яб-
локо лучший из фруктов? Долгие рассуждения о добродетелях шестерки
включены в сочинение (р. 28-30) — прогимнасма в прогимнасме? — в кон-
це которого автор иронично восклицает: «Я лучше сдержусь от других более
глубоких наблюдений» (р. 30.24). Иоанн усиливает пародийный характер
текста еще и тем, что называет шестерку «началом, серединой и концом
|чисел]» (1.15-16) — формула, подобная той, которую он сам употребляет
в связи с праздником Благовещения.
Другое произведение, которое можно охарактеризовать как прогимнасму
в прогимнасме — это этопея, воображаемая речь яблока, обращенная к розе
(р. 20f.) Здесь не автор, а яблоко рассказывает о своих преимуществах по
сравнению с розой: оно является одновременно и цветком, и плодом, при-
ятно не только смотреть на него, но и взять в руки, у яблока нет шипов,
и потому оно чистое, никогда не пресмыкается по земле, его всегда легко до-
стать. Яблоко называет своего противника источником бесчестья (Иоанн ис-
пользует изящную игру слов е18о<;, oveiSot;), несправедливости и несчастий,
ссылаясь на миф об Афродите, которая босиком убегала от Ареса и, насту-
пив на шипы, обагрила их кровью. Автор заканчивает речь (сознательно?)
противоречивым аргументом: с одной стороны, он выражает пренебрежение
к аромату розы, нежащему душу и возбуждающему сексуальное желание;
а с другой стороны, хвастается, что яблоко остается ароматным даже зимой.
Но во всякой хорошей шутке обычно сокрыта истина. Письмо о саде,
скорее, можно назвать уже полноценным экфрасисом, а не искусственным
упражнением на тему. Во вступлении к прогимнасме Ill Иоанн «скромно»
отрицает, что изящество описания обусловлено его риторическим мастерс-
твом и талантом к красноречию — свой успех он объясняет выразитель-
ностью предмета (тоб тсрауцато<; Eurropia). Писатель, который в поэтическом
экфрасисе Константинопольской башни восхищался красотой окружающей
ее природы48, весьма красноречив и в прозаическом описании. Так же как
и город (Константинополь) — центр мира, дом Иоанна расположен в цент-
ре («пуп») города, в стороне от рыночного шума, криков шутов, а также от
грязи, ветров и снега, дом окружен лучшим садом (р. 11.3-14). Несомнен-
но, это гипербола, и Геометр выдает себя на лексическом уровне, говоря
48 Помимо его эпиграммы-экфрасиса о Константинопольской башне, его стихот-
ворение «О весне» (epigr. 161/2, col. 982-987) также относится к этому поджанру.
294
Глава одиннадцатая
о «чрезмерном (vnepPokai) холоде и жаре». Однако, сад не только прекрасен,
он живой: он протягивает ветви, словно руки, через забор, и прежде чем
гости заходят в него, приглашает их и обнимает (или «целует») их своими
плодами (р. 11.29-31). Изящная метафора вновь появится у поздних визан-
тийских авторов (таких как Евстафий Макремволит и Феодор Иртакин)49,
а потом и за пределами византийского мира, например, у Александра Блока
в стихотворении «Соловьиный сад».
Экфрасис, посвященный саду, сам по себе — уже новшество для литера-
туры X в. Конечно, мы можем увидеть здесь античные прототипы, начиная
с сада Алкиноя, описанного у Гомера, но византийские предшественники
Геометра обычно оставались равнодушными к обстановке, в которой про-
исходило действие, за исключением упоминаний о скалистых горных «пу-
стынях». Но Иоанн идет дальше простого описания природных явлений:
растения и цветы оказываются в его сочинениях символами человеческих
отношений. Энкомий дубу не просто милая шутка, посвященная могучему
дереву. Здесь — в отличие от экфрасиса сада — Геометра вдохновляет не его
собственный дуб, а дуб вообще, и этот абстрактный дуб становится симво-
лом того, что нельзя увидеть или потрогать50. Становясь предметом энкомия,
дуб подлежит восхвалению по законам жанра: он служит украшением зем-
ли, полезен для людей и животных (р. 5.27-28). Геометр обращает особое
внимание на красоту и полезность своего героя: дуб — царственное древо
(р. 1.4-5) и потому является основой цивилизации. Он населил страну, по-
строил города и здания в городах, воздвиг статуи царей и изображения дос-
тойнейших, посвятил Господу храмы и сотворил изваяния святых и героев;
он создал земледелие, навигацию и ремесла (р. 5.31-36). Особенно Иоанн
подчеркивает его военные заслуги: во время наступления неприятеля дуб
защищает мужчин, женщин и детей своей природной силой и дает им при-
бежище (1.28-30). Его отличительное качество — человеколюбие (р. 4.15,
ср. 1.25, 4.9, 6.8), «милосердие», одна из наиболее важных императорских
добродетелей. Более того, как царское дерево дуб священен, Геометр на-
граждает его эпитетами «спасительный» и «животворящий» (искусствен-
ное слово ^EiScopog — эквивалент традиционного эпитета Христа, ^(ооботтц;)
(р. 3.20-21).
Дуб — дерево красивое, высокое и крепкое, оно не без основания ста-
новится имперским символом. Было бы более сложно доказать, что яблоко
является имперским символом, о чем Кириот заявляет в своем втором эн-
49 Progymnasmata. 55.
50 Символический характер энкомия был отмечен А. Литтлвудом (Littlewood
A. A Byzantine Oak and its Classical Acorn: the Literary Artistry of Geometres,
Progymnasmata I / / JOB 29. 1980. 133-144. Литтлвуд видит в прогимнасме сим-
волическую историю человеческой жизни. Этапы природного развития («цветет,
растет, темнеет, зреет, срывается» — р, 8.20-21), перечисленные в прогимнасме II,
можно также трактовать как стадии человеческого развития.
Иоанн Геометр и «политическая» поэзия 295
комии яблоку (р. 22.19), ту же мысль он развивает и в третьем энкомии51;
яблоко, размышляет злесь Иоанн — символ знатности и царского рода,
все императоры-победители (тролаюсророО изображены с яблоком в руках
(р. 25.2-5). Далее эта мысль развивается посредством отсылок, с одной
стороны, к царям античной мифологии, в том числе и к «императору эл-
линских богов» (1.14), а с другой — к христианским образам: яблоко есть
подобие («икона») херувима и серафима — сравнение выглядит странным,
тем более, что Геометр называет яблоко пламенным (имея в виду красную
кожицу?) снаружи и густым, волнующим (это предположительный перевод
греческого тф 8b£i ouveaxaXpEva) и прекрасным внутри (р. 26.6-8). Пере-
числяя добродетели яблока, Геометр отмечает не только вкус и запах, но
и более «человеческие» и императорские качества: величину, красоту и по-
стоянство (р. 28.5-6). Величина и красота, наряду со стремительностью,
силой и крепостью, упоминаются и в энкомии дубу как добродетели, коими
должны обладать [человеческие?] тела (р. 2.11-12, ср. 5.21).
В мире, подчиняющемся воле императора, понятие приказа приобрета-
ет особое значение. Некоторые фруктовые деревья, рассуждает панегирист
яблока, не знают меры (букв, «подобающей поры»), в то время как его лю-
бимая яблоня всегда законопослушна и сохраняет благоразумие (acocppovei)
(р. 15.27-28). Концепция благоразумия или чистоты (acocppoaovri) занимает
важное место в похвале яблоку: это существительное и его производные
появляются восемь раз в прогимнасмах IV и V, и при этом ни разу не встре-
чаются в остальных риторических «упражнениях» Кириота. Он продолжает:
летом яблоня плодоносит самыми прекрасными плодами, а зимой она сбра-
сывает листву согласно [законам] природы и заведенному порядку (xa^ig).
«Таксис» — еще одно ключевое понятие прогимнасм, посвященных яблоку:
это слово встречается семь раз в трех речах и только один раз в письме о саде
(р. 8.6).
«Шуточное» упражнение вовсе не такое шуточное и антикварное, каким
кажется — в обличье риторической шутки раскрываются две важнейшие
темы: любовь к саду и авторская гордость по отношению к нему как к цент-
ру вселенной, а также порядок существования под императорской властью.
Конечно же, Геометр в прогимнасмах выступает как ритор, он постоянно
прибегает к парономасиям, эпифорам, каламбурам: яблоня, по словам Ио-
анна, буйно расцвела у моря (пара OaXaaoav OoXXeiv) (р. 15.14-15), он при-
меняет к яблоне формулу, которую можно примерно перевести как «качес-
твенная сущность и существенное качество», ovoia лелоиоцЕУГ] Kai логотг^
oi)oicop£vr| (р. 26.27-28). Впрочем, изящество стиля Геометра не сводится
51 И снова именно А. Литтлвуд (Littlewood A. The Symbolism of the Apple in
Byzantine Literature / / JOB 29. 1974. 55-59) отметил, что Геометр превращает яб-
локо в Reichsapfel, в символ императорской власти. Ср. его же: The Symbolism of the
Apple in Greek and Roman Literature / / HStCIPhil 72. 1968. 172.
296
Глава одиннадцатая
к искусственной словесной игре. Иоанна интересуют человеческие чувс-
тва: когда кто-нибудь входит в сад, его сердце бьется, душа трепещет, он
будто поднимается в небеса (р. 11.16-19). Автор не боится использовать
любовную терминологию для освещения не любовной тематики: он говорит
о Ёраотой (р. 16.20, 17.4), ераткоу (р. 20.11). Кажется, лишь один рассказ
с сексуальным оттенком включен в прогимнасмы — своеобразная история
о непорочной девушке (мы можем назвать ее византийской Пенелопой), чья
красота привлекала бесчисленных поклонников и обожателей. Соперники
сражались друг с другом, многие погибли в схватке, и девушка — в отли-
чие от своего Гомеровского прототипа — проявила сочувствие к павшим,
была осуждена победителями и оплакивала свою судьбу. Далее следует ме-
таморфоза: девушка превращается в яблоню, такую же красивую, какой она
и была, и такую же белую, так как она не пользовалась румянами (р. 17f.).
Но где заканчивается любовь и начинается дружба? Яблоко — символ (piXia
(р. 19.7), «филия» — это любовные отношения или невинная дружба? Бро-
сать яблоки, продолжает Иоанн, означает любить друга (1.9-10) — при этом
нам не следует забывать, что письма-прогимнасмы призваны сопровождать
подарок из яблок.
Мир прогимнасм неоднороден, разнообразен. Кроме всего прочего ябло-
ки хороши своим разнообразием: они бывают белыми, желтыми, красными,
малиновыми, пестрыми, в отличие от плодов пальмы, они растут не толь-
ко на верхушке (етп, коцтц; кора — Геометр вводит изящную парономасию),
их цвет покрывает все дерево (р. 17.2-5). Кроме того, этот мир состоит из
противоречий: самый парадоксальный из фруктов — яблоко, так как оно,
сгнившее и смешанное с другими компонентами, заживляет царапины, раны
и помогает от опухолей (р. 26.21-24). Граничит с богохульством утвержде-
ние Геометра о том, что гнилое яблоко подобно Христу, Который подражал
нашему гниению во имя нашего спасения.
Кириот уделяет внимание своему стилю, своему слогу. Он говорит, что
речь не должна быть очень длинной, иначе она потеряет свою силу: Иоанн
высказывает опасения, что он злоупотребляет характером и мерой (разме-
ром) речи (р. 13.27-29). В другом отрывке он жалуется на то, что ему при-
ходится писать кратко, кат' ErnSpopiqv (р. 18.20); Геометр использует также
наречие o%e8ico^, которое в XI и последующих столетиях будет употреблять-
ся как технический термин. Сад служит ему отправной точкой для рассужде-
ний о творчестве. «Я не похож, — пишет он в эпилоге к прогимнасме II, — на
ласточек или других певчих птиц; они поют весной и летом, тогда как я тво-
рю («разгадываю пение Муз») по большей части зимой; днем, как поистине
мудрые музыканты, я начинаю [писание], творю и ночью, а закончив, снова
принимаюсь за сочинение, пытаясь изобразить самые прекрасные картины»
(р. 9.14-19). Крайне интересно рассуждение Геометра о Феокрите, которое
показывает нам существенную разницу между византийскими и античны-
ми эстетическими принципами. Когда Феокрит, пишет Геометр, сравнивает
Иоанн Геометр и «политическая» поэзия
297
качества разных плодов, он употребляет «расплывчатые» UXureia) выраже-
ния, при этом Иоанн приводит цитату из Феокрита (р. 12. 3-4): «Яблоко
превосходит терновую ягоду, как весна зиму». Цитируя, Геометр выпускает
одно слово «по сладости», касающееся конкретного превосходства яблока
над горьким терновником. Но это только начало: Геометр делает предполо-
жение, которое объясняет, каким образом он понимал эту «расплывчатость».
По его мнению, поэт должен был написать: «Яблоко — лучший из плодов,
также как и весна — лучшее из времен года» (р. 20.22-27). Конкретное
античное мировидение — яблоко против терновника, весна против зимы —
заменяется широким, абстрактным обобщением. На практике Геометр пыта-
ется «оживить» конкретные детали — в своих теоретических рассуждениях
он, напротив, склоняется к абстракциям.
Иоанн Кириот Геометр — сложная личность. С одной стороны, он пи-
шет в традиционных жанрах (проповедь, гимн), чрезмерно часто прибегает
к формальной игре (бесконечные хайретисмы), забывая о сюжетном повес-
твовании — хотя при этом он предпринимает попытку занять ироничную
позицию по отношению к агиографическим нормам и изложить историю
о благочестивых трудах праведника фривольными ямбами, впрочем, без
особого успеха. С другой стороны, Иоанн возрождает два забытых жан-
ра — политическую эпиграмму и прогимнасму, в обоих случаях выходя за
границы шутливого, неглубокого характера малого жанра. Геометр уделяет
внимание декорациям, в которых происходит действие, и сочиняет экфраси-
сы в стихах и в прозе, а также размышляет о процессе литературного твор-
чества. Иоанн Геометр, писатель по должности и по призванию, очарован
образом Никифора Фоки, полководца и мученика, чья двойная природа от-
разилась в эпиграммах. По мнению Иоанна, два качества достойны особой
похвалы: военный опыт и образованность в классической литературе. Писа-
тель с большим вниманием следит за военными событиями своего времени.
И не он один поступает таким образом.
11 Зак. 3989
Глава двенадцатая
РЫЦАРСКАЯ ИСТОРИОГРАФИЯ:
ЛЕВ ДИАКОН И ЕГО СОВРЕМЕННИКИ
А. Доблестные воины в историографии
конца X столетия
Вначале обратимся к загадочному труду: Иоанну Скилице (р. 230. 34-
36) было известно сочинение в восьми книгах, составленное протоспафа-
рием и судьей Мануилом. Этот труд был посвящен подвигам доместика
схол Иоанна Куркуаса, победоносного военачальника времен Романа I.1
Сочинение утрачено, и охарактеризовать его содержание или художест-
венную природу невозможно. В предисловии Скилицы Мануил Византиец
упоминается (р. 3.27) как один из историков, которые писали на частные
темы. Труд Мануила Скилица, вероятно, и имел в виду под «энкомием
другу». Говоря об этой утраченной книге, следует отметить два нема-
ловажных обстоятельства: во-первых, Мануил прославляет военные по-
двиги выдающегося византийского полководца середины X в. Во-вторых,
Мануил — судья, такой же гражданский чиновник, каким, вероятно, был
и Иоанн Кириот Геометр — панегирист другого военачальника, Никифора
Фоки.
Перечисляя хронистов, Скилица упоминает также Феодора Сидского
и его племянника Феодора Севастийского. Несколько фрагментов из труда
Феодора Севастийского сохранилось. Это была хроника, в которой описы-
валось правление Василия II (включая мятеж Варды Склира). Вероятно, она
была составлена во второй четверти XI столетия.2 Фрагменты этого труда,
которые удается идентифицировать, незначительны и о содержании хрони-
ки судить не позволяют.
1 О нем см.: Vasiliev. Byz. Arabes. II. 1. 283-96.
2 De Boor С. Zu Joannes Skylitzes / / BZ 13.1904.361. n. \\Prokic B. Die Zusatze
in der Handschrift des Joannes Skylitzes. Munchen, 1906. 23f.
Рыцарская историография: Лев Диакон и его современники 299
Другой исторический труд о победоносных полководцах появился, веро-
ятно, уже вскоре после восьми книг Мануила — это сочинение, посвящен-
ное роду Фокадов. Его текст тоже утрачен. Этот труд послужил источником
для Льва Диакона и Скилицы и, возможно, использовался составителем
второй редакции хроники Логофета, автором военного трактата «Тактика
быстрого боя» (традиционное латинское заглавие — De velitatione bellica)3
и создателем трактата «Об атаках», приписываемого самому Никифору II.4
Если это предположение верно, то «хроника Фокадов» (как принято назы-
вать этот труд) была написана, вероятно, до 969 г. — автор еще не знает об
убийстве Никифора Цимисхием, если, конечно, мы не станем предполагать,
что к «хронике» восходит рассказ Пселла о заговоре Цимисхия. Что касается
содержания «хроники», то ее автор восхваляет Никифора Фоку Старшего,
выдающегося полководца при Льве VI, и пытается оправдать Льва Фоку, по-
терпевшего поражение от болгар в 917 г.5 По всей видимости, в «хронике»
говорилось также о военных походах и победах Варды Фоки и его сыновей:
Никифора (будущего императора) и Льва Младшего (или Куропалата).
Фрагмент еще одного исторического сочинения, содержащийся в Vatic.
163, опубликован А. Маркопулосом.6 Во фрагменте говорится о правлении
Константина VII и Романа II. Константин удостаивается особой похвалы за
заботу о нуждающихся. Представители рода Фокадов (главным образом ма-
гистр7 Никифор) играют главную роль во всех описываемых событиях, а в
особенности в рассказе о взятии Крита и о войне против Сейф-ад-Даулы.
Исторический труд был, скорее всего, завершен до 963 г. — автор сохраняет
положительную оценку Иосифа Вринги, который во время мятежа Ники-
фора стал его основным противником. Не исключено, что автор фрагмента
следовал «хронике Фокадов» или привлекал какой-либо устный источник
того же направления.
3 О Никифоре Фоке Старшем см.: Three Byzantine Military Treatises / Ed. and
Engl. tr. G. Dennis. Washington, 1985. 218 — 221. О трактате см.: Кучма В. В. Трактат
«De velitatione bellica»: проблемы жанра и содержания / / АДСВ 24. 1992. 56 — 61.
Об авторстве трактата см. Кучма В. В. К проблеме авторства трактата «De velitatione
bellica»: новая гипотеза / / ВВ 55. 1994. С. 132 — 37: Кучма ставит под вопрос пред-
положение Денниса, приписавшего трактат Льву Фоке.
4 О Варде см.: Le traite sur la guerilla (De velitatione) de I’empereur Nicephore
Phocas / Ed. G. Dagron et H. Michaescu (с франц, переводом). Paris, 1986. 32-35.
5 Каждан А. П. Из истории византийской хронографии X века. 2. Источники
Льва Диакона и Скилицы для истории третьей четверти X столетия / / ВВ 20. 1961.
115-124.
6 MarkopoulosA. Le temoignage du Vaticanusgr. 163 pour la periode entre 945-963
/ / EuppaiKia 3. 1979. 83-119. Ср. Марк6лооХо<; Л. laxTqcp Bpiyyac;. Просколоурасриса
лрорХццата кей гбсоХоугка реиЬцата // ХиццЕгкта 4. 1981.87-92.
7 В изданном тексте (97, par. 17. 1-2) читаем: Mayicrcpov ксн (здесь, видимо,
лакуна) wv a/otabv exipriae. Очевидно, 8opeoxiKov rfjg AvaToXfy; опущено.
300
Глава двенадцатая
До сих пор речь шла о трудах либо вовсе призрачных, либо сохранив-
шихся во фрагментах. Поэма «Взятие Крита», напротив, дошла до нас
полностью.8 В предисловии и в тексте автор именует себя Феодосием,
в заглавии — смиренным диаконом Феодосием. Труд написан в конце прав-
ления Романа II — еще до воцарения Никифора II. Ничего более об авторе не
известно. Поэма представляет собой панегирик, посвященный отвоеванию
византийцами Крита в 961 г., главный герой которого — Никифор Фока.
В предисловии Феодосий признается, что, завершив сие «невнятное» сочи-
нение (\|/£ХИоцата), он приступил к составлению еще одного труда о победах
Никифора, т. е. о взятии Алеппо. Осуществлению этого замысла помешало,
вероятно, убийство Никифора. О дальнейшей судьбе предполагавшегося
сочинения ничего не известно. Задачей этого труда, как и «Взятия Крита»,
было восхваление военных подвигов Никифора.
Поэма «Взятие Крита» посвящена тому, как Никифор отвоевал ост-
ров. Однако это пространное сочинение весьма бедно событиями — рас-
сказ о них уступает место оценке. Феодосий постоянно подчеркивает,
что триумф Никифора превосходит победы древних эллинов и римлян,
описанные множеством логографов. Он начинает со Сципиона, Суллы,
Помпея и Цезаря, стяжавших славу, но не сравнимых с героем его поэ-
мы. Византийских воинов Феодосий ставит выше героев «мифотворца»
Гомера (v. 950-952). Описания сражений обычно абстрактны: Никифор,
по его словам, построил фаланги меченосцев, отряды воинов, подобных
башням (автор употребляет неклассический композит); щит блестел, меч
был острым, сияющие латы ослепили врагов, тяжелое копье «сверкнуло
смертоносным блеском» (Еврипид. Орест. 1519)» (v. 51-55). Феодосий
описывает гибель старого воина: «Власы, окрашенные старостью в белый
цвет, меч окрасил в пурпур (аллюзия на Aesch. Choeph. 1011)» (v. 120-
121). Насыщенный цитатами, но лишенный деталей рассказ Феодосия
подошел бы к любой битве. В некоторых эпизодах подробности будто бы
появляются, но это не реальные детали, а общие места. Примером может
послужить описание поля после сражения: “Какая трагедия, — возглаша-
ет Феодосий, — могла бы описать убийц и возмездие за каждую рану? По-
раженный в почки воин от боли кружится на месте, как никогда раньше не
делал. Прежде он не умел танцевать, а теперь танцует поневоле, раненный
копьем (в оригинале игра слов аксоу 6 акоут(ср). Другому воину отрубили
голову (Крискуоло приводит параллель из Геродота [2.36], использую-
8 Theodosii Diaconi De Creta capta / Ed. U. Criscuolo. Leipzig. 1979. Многочи-
сленные исправления см. в рецензии Р. Eleuteri и Е. Livrea (Scriptorium 39. 1985.
181-184). Старое издание: Пауаугсотаюу; N. М. ©еобооюд о Ашкоуос; кш то лопцда
абтоб "АХюоц тцд Крцтг|(;. НракХсюу, 1960. О стиле поэмы см.: Criscuolo U. Aspetti
letterari е stilictiche del poema "АХсооц rfy; Кртуп^ di Teodosio Diacono / / Atti della
Accademia Pontaniana 28. 1979. О кампании 961 г.: МаркбжлАсх; ’A. Nea oxoixeia yid
tt]v екотратега тоб NiKqqjopou Фсока oxf]v KpfjvT] П Bv^avTtva 13/2. 1985. 1059-1067.
Рыцарская историография: Лев Диакон и его современники 301
щего сходные, но не идентичные выражения, хотя и с другим смыслом:
речь идет о «бритых головах»), и он лежал «распростершись» (Ил. 23:
118-119), раскинув руки по сторонам и «быстро двигая ногами» (Еври-
пид. Гекуба. 940, хотя и здесь цитата приобретает новый, метафорический
смысл — в трагедии речь идет о быстроходном корабле) (v. 488-496).
Игра слов и обилие скрытых цитат подчеркивает традиционный характер
описания — никаких частных деталей, которые касались бы критской
кампании, в нем нет. Изменение смысла цитируемых отрывков придает
трагической сцене пародийный оттенок. Вот еще один пример такого пре-
образования цитаты. В поединке Никифор нанес арабскому воину удар
в поясницу и поразил в пупок (v. 516 — 517). Слегка перефразируя начало
еврипидова «Иона» (5F), Феодосий употребляет словосочетание dpcpakov
peoov («пуп Земли») — эпитет Дельф.
Другая шутка Феодосия менее сложна и более очевидна: автор прямо за-
являет, что византийский полководец представил нечто “достойное смеха”
(Еврипид. Гераклиды. 507), а именно, он приказал привязать живого осла
к огромной праще и забросить «осла к ослам» (имея в виду критских ара-
бов). Несчастное животное, нетвердо стоявшее на своих черепашьих ногах
(%8Xcovdnoug dvot; — неологизм, специально созданный шутки ради) полетело
под облака и отправилось «по эфирному пути». Редкое неклассическое слово
ai0Epo6p6pog (парящий в эфире) употреблялось в византийской литературе
в отношении святых (о св. Петре в житии св. Иоанникия — AASS Nov. 2.1:
434В; ср. alGepoSpopouvTEg об ангелах в житии Модеста Иерусалимского —
PG 86: 3281 С), и его применение к ослу отдает безобидным святотатством.
Поэма написана ямбами (хотя метрика Феодосия и не всегда классиче-
ская9), изобилует цитатами из Георгия Писиды, равно как и из античных
авторов — Гомера, Еврипида, Аристофана и других. Ветхий Завет цитиру-
ется чаще Нового Завета. В index fontium, составленном Крискуоло,10 мы нс
находим ни одного из Отцов Церкви. Феодосий, очевидно, проявлял интерес
к античной литературе и, вероятно, был в ней начитан, но его отношение
к античности скорее пренебрежительное, нежели нет.
Стиль Феодосия тяжеловесный и искусственный. Текст насыщен рито-
рическими фигурами, особенно часто автор прибегает к аллитерации, ана-
форе, антитезе и созвучию. Самый длинный ряд случаев словесной игры
мы находим в перечислении земель и народов, устрашенных византийским
войском: Африка дрожит (фр(^атЕ), Таре охвачен тревогой (тараооетаО, ара-
бы станут жертвами древнего проклятия (dpav), дайламиты11, названные
9 Schneider J. Рецензия на работу Крискуоло (REGr 94. 1981). 282.
10 Mazzucchi С. М. Рецензия на Крискуоло (Aevum 55. 1981). 345.
11 Комментарий Крискуоло к этому пассажу типичен для современного визан-
тиноведения: исследователь ссылается на Прокопия, Агафия и других авторов,
следовавших античной традиции, но при этом не учитывает, что дайламиты — это
народ, реально существовавший в X в. См. об этом Минорский В.Ф.. Дайлам / /
302
Глава двенадцатая
«велемитами», будут поражены византийскими стрелами (рёХос;), грифы
(уияес;) устремятся на египтян, и, наконец, Сейф-ад-Даула («Хавдан»), же-
лавший заглотить (%av5dv Xaftetv) весь мир, вынужден теперь, разинув рот
(%avd)v) наблюдать за критскими событиями, (v. 936-45). Для Феодосия
характерна итеративность: определенные выражения (напр., «потоки кро-
ви») повторяются многократно. Более того, сходные формулы — «готовые
блоки» — обнаруживаются в речах как византийских военачальников, так
и их противников. «Двинемся бесстрашно на варваров!» — провозглашает
Никифор Фока (v. 83). «Двинемся на врага, не боясь меча!» (v. 827)- при-
зывает своих воинов Карамунта, предводитель критских арабов, известный
и из других источников* 12. В речи Карамунты появляется даже усложненная
анафора, соответствующая правилам греческой риторики.
Иногда, впрочем, стиль Феодосия становится изящнее обычной ритори-
ки. Писатель искусно выстраивает усложненные сравнения. Так, арабов,
спускающихся с гор, он сравнивает с «диким горным народом», который
суровой зимой вынужден спускаться вниз в поисках пищи (v. 791—796).
Сравнение изящно, хотя и риторически тяжеловесно: автор слагает новые
композиты (pouvoGpentov и уихокриошХХос;) и вводит утомительно длин-
ное перечисление диких животных — «козлы, зайцы и простые газели».
Сравнение с волком распространено в византийской литературе, но Фео-
досий выходит за рамки стереотипа и создает живой образ: византийский
полководец сравнивается с огромным старым волком, опытным похитите-
лем скота, который, борясь с голодом, нападает на «овечьи монастыри»
и убивает собак до тех пор, пока люди не поймают и не расправятся с ним
(v. 871-875). Следует отметить, что обычно византийцы монастырь уподо-
бляли стаду, а Феодосий идет обратным путем и загон для скота именует
«овечьим монастырем».
Феодосий склонен к абстрактной манере изложения и к традиционной
риторике, хотя иногда, увлекаясь риторическими приемами, он все же не за-
бывает и о «своем ничтожестве». Так, в конце первого раздела он прерывает
повествование и обращается к «стратигу всей земли», т. е. к императору Ро-
ману II. Автор умоляет самодержца не гневаться на своего “раба”, который
дерзнул восславить его «победные (vikoouv08tov<; — неклассический компо-
зит) сражения». К этому делу Феодосия побудила безрассудная смелость
(v. 264-272).
Повествуя о войне, автор уделяет немало внимания военной доблести Ни-
кифора Фоки, его военачальников и солдат, а в особенности безымянного во-
еводы (из «Истории» Льва Диакона мы узнаем, что его прозвище было Пасти-
ла), погибшего в критскую кампанию. Все они не только отважные воины (как
Энциклопедия ислама. 2 изд. 1965. 189 — 94. Действие поэмы разворачивается не
в искусственном прошлом, а в современной автору напряженной ситуации.
12 Ср. рецензию Н. Серикова на Крискуоло (ВВ 43. 1982). 260.
Рыцарская историография: Лев Диакон и его современники
303
могло быть сказано в текстах предшествующих эпох), но и носители военной
идеологии. «Умрем, — возглашает византийский рыцарь, — если это нужно
ради предводителя благородной дружины!» (v. 464-465). Благородство пове-
дения отождествляется здесь с благородством происхождения. Кроме того,
рыцарь наделяется и соответствующей характеристикой: он военачальник
и потомок знатного рода, он искусно метает копья, наступает быстро, а от-
ступает медленно. Как и герои Иоанна Геометра, он не только отважен, но
и красноречив — он произносит пред воинами «сладкую речь» (v. 451-454).
Одновременно с сочинением Феодосия создается и другая, менее обшир-
ная поэма, посвященная Роману, сыну Константина Багрянородного.13 Ее
автором был некий Евстафий, который, по мнению Одорико, принадлежал
к знатному роду Аргиров. Такое предположение основано на том, что в поэ-
ме постоянно появляется тема серебра (аруирод).
Издатель датирует поэму 950 г. — в уста адресата вкладывается утвер-
ждение, будто двенадцати лет от роду он унаследовал Евстафия как своего
«раба» (1.52-54). Однако описание побед, которое мы находим в этом сочине-
нии, больше подходит к началу шестидесятых годов: трудно представить себе,
чтобы в 950 г., вскоре после разгрома критской экспедиции 949 г., поэт мог
бы заявить, что «Крит поник головою и дрожит» (1.75 ср. Аристофан. Осы.
655). Длинный перечень побед, воспеваемых Евстафием (захват Германикии,
Аданы и Феодосиуполя, поражение Хамвдана (Сейф-ад-Даулы), устрашение
скифов, тарсийцев и критян) соответствует успешным походам Никифора
Фоки в годы правления Романа II. Вполне вероятно, что Фока, острый как
копье, сверкающий как меч и пожирающий [врагов] как «огненное пламя»
(1.70-71) — это именно Никифор. Император Роман именуется «светом
скиптродержцев» (1.12), что тоже лучше подходит ко времени его самостоя-
тельного правления — после смерти его отца. Если Евстафий и упоминает об
отце и матери Романа (1.34-40), то это может быть историческим прошлым,
о котором Евстафий вспоминает как бывший слуга Константина VII.
Когда бы эта поэма ни была создана, она представляет собой прославле-
ние побед византийского войска: «все народы и города противника» (1.85)
склонили главу «пред скипетром твоей власти».
Поэма Евстафия более традиционна, чем труд Феодосия. Автор уделя-
ет больше внимания не военным действиям, а своему дару — «серебряным
ветвям с серебряной земли» (1.15). Через всю поэму проходит тема письма:
автор говорит о серебряном пере, о букве «Q» и т. д. Мирской восторг Фео-
досия здесь отсутствует, но зато вводятся богословские аналогии (с Троицей
или с единством Божественной сущности). Описание сражений сводится
к сухому перечню побед. Евстафий еще только начинает учиться восхвалять
бранные подвиги современников. Феодосий стоит одной ступенью выше.
13 Ed. Р. Odorico. Il calamo d’argento // JOB 37. 1987. 65-93. (с подробным ком-
ментарием).
304
Глава двенадцатая
В. Лев Диакон. Биография
Автор «Истории в десяти книгах» именует себя Львом, сыном Василия.14
Родился он, по его словам, в Калоэ, прекрасном селении в Азии, на склонах
Тмола, близ реки Каистра. По всей вероятности, его следует отождествлять
с Львом Азианом (из Азии), упомянутым в предисловии к хронике Скилицы
(р. 3.28), которого Кедрин в XII веке заменил на Льва «из Карии». Юношей
Лев прибывает в Константинополь, чтобы получить всеобщее образование
(Leo Diac., р. 65. 8-9, 72. 6-8). Затем Лев становится диаконом во дворце,
а в 986 г. сопровождает Василия II в его неудачном болгарском походе. Когда
уже отступающее византийское войско терпит поражение, Лев едва избега-
ет смерти (р. 173. 2-11).
Вот и все то немногое, что мы узнаем об авторе «Истории» из его собст-
венных уст. Дальше начинаются трудности. Во-первых, Панагиотакис при-
писывает Диакону три письма проэдра Карии Льва. В подтверждение этой
гипотезы он указывает на ряд стилистических параллелей между «Историей»
и письмами. Верно это предположение или нет, но письма (одно из них адре-
совано сакелларию Константину, которого невозможно идентифицировать)
состоят из стандартных формул и к биографии и образу Льва Диакона ничего
нового не добавляют. Против гипотезы Панагиотакиса свидетельствует то,
что митрополитом Карии и в 997 и в 1030 гг. был некий Иоанн.15 Таким обра-
зом, если, конечно, мы уверены в том, что Иоанн 997 и 1030 года — одно и то
же лицо, для Льва просто не остается места. Вторая трудность: А. Грегуар
и П. Оргельс отождествили Льва Диакона с эпистолографом Львом, митро-
политом Синадским, но эта гипотеза остается безосновательной.16
Более убедительно предположение, что Лев был составителем речи,
обращенной к Василию II.17 В заглавии автор назван Львом Диаконом.
Он благодарит императора за то, что он не пренебрег «его ничтожеством»
и включил его в число своих «рабов» (р. 429. 27-28). Царским «рабом» мог
именоваться и дворцовый диакон — слово «раб» всегда обозначало верного
слугу. Речь представляет собой панегирик правящему василевсу, которого
автор противопоставляет яареууратгал (р. 427. 15), т. е. незаконным прави-
телям. Поскольку эти «незаконные правители» упоминаются в речи сразу
14 О нем см.: Пауаукотакг^ N. Aecdv 6 Aicikovcx;, А. Та Рюурасргка И EEBS 34.1965.
1-41.
15 О нем: Laurent V. Corpus V. 1 no. 518.
16 Gregoire H., Orgels P. La chronologie des patriarches de Constantinople / /
Byzantion 24. 1954. 177. Предположение отвергнуто Даррузе: Darrouzes J. Epistoliers
byzantins du Xe siecle / / REB 18. 1960. 121 f. См. также: Сюзюмов M. Я. Мировоз-
зрение Льва Диакона / / АДСВ 7. 1971. С. 141; Panagiotakes N., Vinson М. Р. The
Correspondence of Leo Metropolitan of Synada and Syncellus. Washington, 1985. XI.
17 Еокоотрту; ’I. ed. Aeovtoc; too AtaKovov dvEKdoiov ёуксоцюу eic; BaotTisiov tov В //
EEBS 10. 1933.425-34.
Рыцарская историография: Лев Диакон и его современники 305
после предков Василия (р. 426. 29), Сикутрис предположил (и его мнение
стало общепринятым), что Лев имел в виду Никифора Фоку и Иоанна Ци-
мисхия. Однако такая гипотеза наталкивается на трудность: оба эти импера-
тора — главные герои «Истории». Конечно, эта трудность легко преодолима:
Лев мог и изменить свою позицию, ибо после поражения в Болгарии Васи-
лий взял власть в свои руки и заслужил всеобщее уважение. Но сущест-
вует и более простое объяснение: «незаконными правителями» могли быть
названы узурпаторы начала правления Василия II — Варда Склир и Варда
Фока. В скрытой форме оратор говорит о потрясениях, произошедших при
Василии, когда каждый претерпел свое горе, а империя была почти уничто-
жена (р. 427.2-3). В таком-то положении Василий явился подобно золотой
реке, и вся земля покрылась прекраснейшими цветами (1. 13-14).
Когда речь была произнесена? Сикутрис относит ее к началу царство-
вания Василия, примерно к 980 г. Сюзюмов датирует панегирик приблизи-
тельно 995-96 гг. — в тексте он усматривает намек на победы, одержанные
византийцами в начале 90-х годов.18
Лев начинает речь со вступления: он в традиционной манере заявляет,
что хотел хранить молчание, и даже добавляет: «дабы не вызвать насмешку
у слушателей» (р. 426. 3-5). Впрочем, на лексическом уровне обнаруживается
обратное: автор трижды употребляет слово тгроОища — «готовность, рвение» —
а также его производные (1. 1,7, 12). В действительности писать об успехах
императора Лев считает своим ближайшим долгом: трофеи и удивительные по-
двиги его героя побудили «искусных в красноречии и владеющих аттическим
стилем» описать сии чудесные деяния, чтобы не был забыт ни один «отважный
и благородный» поступок (1. 8-11). Таким образом, автор представляет себя
не смиренным писцом, послушным чужой воле (образ автора, типичный для
житийной литературы IX в.), а красноречивым ритором, искусно владеющим
классическим стилем (diTtK^eiv) и «полным рвения» воспеть подвиги самодер-
жца. Авторское «я» проявляется не только в предисловии. Так, провозгласив,
что заслуги Василия бесчисленны, Лев позволяет себе отступление этического
характера: он заявляет, что ненавидит ложь и лесть (р. 428. 14-19).
Собственно панегирик начинается с похвалы предкам героя (р. 426.
25), но автор не желает уделять этой теме много внимания (1.27). Лев про-
славляет три добродетели Василия: благородство (души и речей), мощь (он
самый могущественный василевс) и справедливость. Энкомий изобилует
абстрактными описаниями войны: трофеи Василия и его предков, стратиги,
приносящие первую добычу. Лев заявляет, что своими деяниями и доблес-
тью Василий превзошел самых деятельных и доблестных мужей древности
(р. 429. 19-22). Император проявляет необыкновенную заботу о подданных.
По словам Льва, при Василии никто не чинит беззакония и не страдает от
18 Сюзюмов М. Я., Иванов С. А. Комментарий к «Истории» Льва Диакона
/ / Лев Диакон. История. М, 1988. 225. № 4.
306 Глава двенадцатая
беззаконий. Сказано и точнее: никого не лишают надела под случайным
предлогом (р. 428. 7—10); император помогает голодающим и страждущим
от холода (1.21 -22). В заключение Лев снова принимает традиционную ли-
чину скромности — бездонной глубине души императора он противопостав-
ляет свою невнятную речь. При этом он употребляет то же слово уеМлоцата
(р. 429.5), что и Феодосий, обращавшийся к Никифору Фоке.
Речь носит на себе отпечаток энциклопедизма X в. Лев обильно черпает
из античной мифологии и истории. В краткой речи мы найдем и Лернейскую
гидру, и рог Амалфеи, и Платона, и древних полководцев — Ксеркса, Кира,
Александра, Камбиза и Помпея, превзойденных («поверженных») Васили-
ем. Все они, за исключением Камбиза, упоминаются и во «Взятии Крита»,
но там перечень древних полководцев еще длиннее. Лев приводит множе-
ство пословиц, к примеру, «неумытыми руками» (р. 426. 5 из Diogen. I. 43;
словосочетание восходит к Гомеру [Илиада 6. 266], но Лев мог найти его и в
Евангелии [Мф 15:20]), «измерить чашей воду Нила» (р. 428. 12) или «глаза
гноятся гнилой тыквой» (р. 429.19) — в последнем случае Лев прямо ссыла-
ется на «комедиографа» (Аристофан. Облака. 327). Риторические фигуры
для речи не характерны, хотя кое-где они все же появляются. Вот, напри-
мер, парономасия: «Ты отсекаешь (dTroxepvEtq), как неумолимые (атготбцоос;)
врачи» (р. 427. 27-28). Метафоры и сравнения обычно тривиальны, как, на-
пример, уподобление кораблю или быстротекущей реке (р. 428. 33, ер. 353.
1, ed Y. Courtonne 3. 217). В более распространенной метафоре (усиленной
анафорой) автор уподобляет Василия ручью: он «щедро изливается» (при-
меняется редкое причастие avaTtriya^cov) для бедных и «обильно орошает»
[людей] дарами (р. 429. 1—2).19 В конце предисловия, рассуждая о своем
молчании, Лев заявляет, что он «надел сковывающий уста (уксоттолЕбт^ —
неклассическое прилагательное) намордник молчания» (р. 426. 22-23).
С. История в десяти книгах
Leo Diaconus. Historia / Ed. Ch. В. Hase. Bonn, 1828.
Немецкий перевод F. Loretto: Nikephoros Phokas, “der bleiche Tod der Sara-
zenen”, und Johannes Tzimiskes. Graz, Vienna. Cologne. 1961.
Русский перевод M. Копыленко: Лев Диакон. История. М, 1988.
В «Истории» Льва Диакона рассказывается о событиях последних деся-
тилетий X в.20 Этот труд охватывает правление Романа II, Никифора II Фоки
19 Фраза в рукописи испорчена: артикль xf]v остается без существительного.
Сикутрис вставляет /dptv, но это могло быть и другое слово: пропуск yi]v после ti]v
выглядел бы более естественным.
20 О Льве см.: Hunger. Lit. 1. 367-371; Bologna G. Uno storico bizantino Leone
Diacono. Milan, 1950; Сюзюмов М.Я. Об источниках Льва Дьякона и Скилицы / /
Рыцарская историография: Лев Диакон и его современники 307
и Иоанна I Цимисхия (959-976), хотя иногда автор обращается и к исто-
рии начала правления Василия II. Лев прямо признается, что он опустил
историю правления Константина VII, поскольку о ней уже обстоятельно
рассказали «другие» (р. 3. 14-19). Кто эти «другие», можно лишь гадать:
это не может быть ни хроника Симеона Логофета, завершенная 948 г., ни
последний раздел сочинения Продолжателя Феофана (составленный Фео-
дором Дафнопатом?), поскольку в нем говорится и о правлении Романа II.
Возможно, Льву были известны какие-то утраченные сочинения, хотя, с дру-
гой стороны, его утверждение могло быть и пустой фразой, оправдывающей
решение историка начать именно с этой даты.
Лев рассказывает о современных ему событиях. Он завершает свой труд
после поражения Василия II от болгар 986 г.21 — это поражение описано
в “Истории”. Лев упоминает и еще об одном событии, относящемся к исто-
рии правления Василия — о землетрясении, во время которого обрушился
свод и западная апсида храма св. Софии. Император восстановил храм за
шесть лет (р. 176. 4-7). В. Фишер предположил, что речь идет о землетрясе-
нии 986 г.22, а В. Розен датировал землетрясение 989 г.23 Розена поддержал
А. Пападопуло-Керамевс, который, исходя из текста греческого этимологи-
ка в составе cod. Маге. 304, пришел к выводу, что восстановление храма
праздновалось 13 мая 994 г.24 Таким образом, «Историю» следует относить
к периоду после 994 г., если, конечно, мы не примем предположение Сюзю-
мова, считавшего рассказ о землетрясении позднейшей вставкой — весьма
спорная гипотеза.
Основной темой «Истории» Льва являются войны. В первой и, частично,
во второй книге автор повествует о кампании против критских арабов. Во
второй книге он рассказывает и о том, как византийцы нанесли поражение
Хамвдану (Сейф-ад-Дауле). В конце третьей и начале четвертой книги го-
ворится о походе на Таре. Далее следует рассказ о неудачной сицилийской
кампании и о завоеваниях византийцев в Сирии (взятие Антиохии составля-
ет предмет пятой книги) и т. д. Кроме военных походов и дипломатических
ВО 2. 1916. 106-166; Карышковский П.Д. Балканские войны Святослава в визан-
тийской исторической литературе / / ВВ 6. 1953. 37-42.
21 Об этом походе см.: Мутафчиев П. Избрани произведения. 2. София, 1973.
560-83.
22 Fischer W. Beitrage zur historischen Kritik des Leon Diaconus und Michael
Psellos / / Mitteilungen des Instituts ftir osterreichische Geschichtsforschung 7. 1886.
355; ср. Благоев H. Критичен поглед върху известита на Лъвъ Дякон за булгарите
// Македонски Прегледъ 6. 1930. 26.
23 Розен В. Император Василий Болгаробойца. СПб. 1883. 225. № 176.
24 Пападопуло-Керамевс А. К истории греческих этимологиков / / ЖМНП 319.
1898. Сент. 115-119. Р. Пинтауди (Pintaudi R. Etymologicum parvum quod vocatur.
Milano, 1973. XV. N7). не рассматривая статьи Пападопуло-Керамевса, датирует об-
рушение храма св. Софии, описанное в cod. Маге. 304, 882 годом.
308
Глава двенадцатая
переговоров, Лев уделяет внимание лишь немногим событиям — он описы-
вает мятеж Никифора Фоки и его триумфальный въезд в Константинополь
(хотя и тут центральным эпизодом становится военная операция), расска-
зывает о недовольстве Никифором (важной причиной которого явилось
кровавое столкновение константинопольцев с армянами) и об убийстве Ни-
кифора. Здесь можно отметить различие между «Историей» и хрониками
предшествующего периода, авторы которых проявляли больший интерес
к внутренней истории Константинополя и жизни царского дворца, а воен-
ным походам уделяли мало внимания.
Это различие имеет не только количественное выражение. Хронисты IX
и первой половины X вв. не передают деталей военных действий. Хотя битва
при Акроине (740 г.) стала переломным моментом в войне с арабами, Фео-
фан Исповедник считает нужным сообщить о ней лишь следующее: войска
«Мелиха и Ватала» (Саида ал-Баттала) были разбиты Львом III и [его сыном]
Константином, оба арабских военачальника и многие воины погибли, а 6800
солдат бежали в Синаду (Theoph., р. 411. 1-25). Симеон Логофет сходным
образом описывает (Leo Gramm., р. 238. 21 — 239.3) важную победу дяди
Михаила III Петровы над арабами. Вот что он сообщает: византийцы атако-
вали врагов из засады и обратили эмира в бегство; один из комитов погнался
за ним, отрубил голову и принес Петроне. Более или менее подробно описа-
но, пожалуй, только поражение Никифора 1811 г.
Исторические полотна Льва Диакона выглядят совершенно иначе. Так,
с самого начала Лев принимается описывать высадку Никифора Фоки на
берег Крита (р. 7.17-8.12): его бесчисленные дромоны подплыли к бере-
гу, были спущены сходни, и воины, верхом и в полном вооружении, стали
высаживаться с морских судов на сушу. Варвары наблюдали эту картину,
охваченные страхом. Тотчас же полководец разделил войска на три колон-
ны, вооружил солдат мечами и копьями и дал знак к началу битвы. Перед
наступающим войском несли крест. Стрелы градом падали на варваров,
арабы не смогли выдержать натиска и стали отступать. Ромеи принялись
преследовать их и многих убили. Затем последовала осада крепости (Ханда-
ка). Отряд под предводительством Пастилы отправился в разведку, но воины
были пьяны, вели себя неосторожно и были разбиты противником. Далее
приводится речь Никифора и описывается ночной штурм. Мы даже узнаем,
как Никифор шел — очень быстро при свете полной луны (р. 14. 5-6).
Разумеется, составляя описания и речи героев, Лев следует античной
и ранневизантийской литературной традиции — он открыто подражает
историку VI в. Агафию. Но то, что Лев учится у древних авторов, не долж-
но затенять тот факт, что ни один византийский хронист до Льва не мыслил
свой труд как детальное описание ряда военных кампаний.
Повествование Льва сосредоточено на трех главных героях. Два из них
прославлены также Иоанном Геометром — это Никифор Фока и Иоанн
Цимисхий. Третий герой — киевский князь Святослав. Все три описаны
Рыцарская историография: Лев Диакон и его современники 309
как идеальные воины. Никифор Фока наделен сообразительным умом, он
деятелен, разумеет выгоду государства, доводит задуманное до конца; он
ловок в бою, целомудрен и не склонен к удовольствиям (р. 10. 18—21). Пе-
ред нами общая характеристика, окрашенная в тона христианской этики, но
сопровождается она рассказом о сугубо военном подвиге: Никифор пронзает
копьем грудь варвара. Прославление предприимчивости и военной доблести
Никифора Лев вкладывает также в уста патриарха Полиевкта (р. 34. 3-4).
Завершая рассказ о Никифоре, историк называет его исключительно хра-
брым и сильным, опытным и искусным в военном деле, способным к любому
труду и пренебрегающим удовольствиями. К этим качествам Лев добавляет
справедливость и искреннее благочестие (р. 89. 15-24). Никифору благо-
волит войско (р. 44. 1-2). Военачальник Мариан именует его великаном,
пред которым трепещут все соседние народы и которому нет равных ни на
Востоке, ни на Западе (р. 37. 8-10; ср. 76. 17-21). Лев подчеркивает ми-
лосердие, сдержанность и самообладание Никифора: к удивлению автора,
он не утратил спокойствия и тогда, когда константинопольцы поносили его
(р. 65. 11-14). Даже слабости Никифора приложимы скорее к воину, чем
к праведнику: император женится на вдове своего предшественника, Романа
II; после периода воздержания он все же вкушает мясо (р. 49. 20-24); он
подвержен приступам гнева (р. 57. 14).25
Когда речь заходит об Иоанне Цимисхии, Лев более сдержан. Первая его
характеристика звучит «из чужих уст»: тот же самый военачальник Мариан,
который именовал Никифора великаном, описывает Цимисхия как опытного
воина, жаждущего славы и побед (р. 37. 12-14). Далее следует суждение
автора: Иоанн силен и неутомим (букв, «как юноша»), его натиск невоз-
можно ни выдержать, ни превозмочь (р. 38. 1-2). Однако последние эпи-
теты — Svo(xvrr|TO(; и ЗооЕкРгаотос; — содержат приставку Зоо-, а она создает
коннотацию с чем-то «дурным, неудачным», и положительная оценка как
будто бы ставится под вопрос. Подобная двусмысленность заметна в похва-
лах Цимисхия на протяжении всей «Истории». Она начинается с описания
его внешности: он невысок, но в его «худом теле» заключается сила и мощь
героя (р. 59. 11-13). Иоанн бесстрашен и дерзок, он быстро впадает в гнев
(р. 59. 9-10). Бесстрашным и дерзким Лев называет его и еще раз (р. 85.
7-8). В то же время он человек знатного происхождения (р. 99. 15-18).
Иоанн испытывает сострадание к терпящим беду (р. 100. 1-5). Цимисхий —
великий полководец, воздвигший трофеи и упрочивший власть Византии во
всей ойкумене (р. 159. 4-7). Феофано, его сообщница в заговоре против Ни-
кифора, именует Иоанна благородным (или «прекрасным») и неутомимым,
25 Идеализация Никифора, возможно, имеет политическую основу: в первые
годы правления Василия II образ Никифора (равно как и Цимисхия) мог быть симво-
лом аристократических тенденций. См.: Иванов С. А. Полемическая направленность
«Истории» Льва Диакона / / ВВ 43. 1982. 74-80.
310
Глава двенадцатая
искусным в бою и непобедимым. В «Истории» этими эпитетами наделяются
и другие военачальники. Затем однако Феофано добавляет: Цимисхий увяз
в грязи наслаждений, он ведет бездеятельную и распутную жизнь (р. 84.
10-14). Таким образом, Иоанн невысок ростом, при этом обладает силой
героя, ловок в бою, бесстрашен в опасности (р. 178. 16-19), но питает сла-
бость к наслаждениям и склонен к пьянству (р. 98. 1-2).
Позиция Льва Диакона близка взгляду Иоанна Геометра: и Никифор
и Иоанн — опытные полководцы и герои-воины, но Цимисхий обладает
нетвердым нравом. Иоанн Геометр, впрочем, раскрывает образ Цимисхия
«хронологически»: вначале он был прекрасен, а со временем изменился
к худшему. Лев, напротив, сознает двойственность, двойную природу Ци-
мисхия, сосуществование в нем двух качеств — военной доблести и нетвер-
дости нрава — независимо от временных координат.
Многие из второстепенных персонажей «Истории» тоже наделены до-
бродетелями воина. Таков, к примеру, доблестный в бою Никифор Пастила
(р. 8. 23) или мощный великан скиф Икмор (р. 149.4). Более усложнен образ
Льва Фоки, брата Никифора II: вначале он был благородным и отважным
воином, но потом отказался от столь достойного образа жизни и стал скупым
чиновником (р. 64. 3-4). Отрицательные персонажи «Истории» — как, на-
пример, евнух Константин Гонгила, возглавлявший неудачную критскую эк-
спедицию 949 г. — малодушны и неопытны в военном деле (р. 7. 3-7). Мир
сверхъестественного окрашен в такие же военные тона, как и вся империя.
Богородица призывает св. Феодора и велит ему прийти на помощь визан-
тийскому императору при Доростоле. Святой является на белом коне, со-
крушает вражеские фаланги, а после битвы исчезает (р. 153. 22 — 154.22).
«История» — это книга о войне, и на первый плане в ней выступают воин-
ские добродетели — подобно героям Илиады современники Льва Диакона,
как византийцы, так и чужеземцы, убивают и гибнут, приобретают славу
в поединках, искусно владеют оружием. Критерий оценки героев — сила
и умение владеть мечом и копьем. «Наш» диакон живет в иной системе цен-
ностей, нежели герои агиографии и их создатели.26
В «мужском» мире не остается места наслаждениям, любовной интриге
или женщинам. Единственная женщина, играющая роль, и притом весьма
отрицательную роль в «Истории» — это Феофано. Царица предстает перед
нами «блистающей и прекрасной» (р. 49. 22-23). Но затем следует сравне-
ние с лаконянкой, т. е. Еленой — сравнение будто бы лестное, но, с другой
стороны, оно настораживает: образ Елены символизирует не только красо-
ту, но и гибель — падение Трои. Позже Лев сообщает, что Феофано име-
ла незнатное происхождение, но превзошла всех женщин телесной красо-
той (р. 31. 10-12). Она очаровала Никифора, он был покорен се цветущей
26 Ср.: Макевич Д. Представление об идеале полководца в «Истории» Льва Диа-
кона //Из истории и культуры Средневековья. СПб., 1991. С. 120-130.
Рыцарская историография: Лев Диакон и его современники 311
красотой и воспылал страстью к Феофано (р. 85. 1-2). В конце концов она
сыграла роковую роль в заговоре против Никифора: это она убедила своего
легковерного супруга призвать из провинции Цимисхия, который жил там
в бездействии; это она скрыла вооруженных заговорщиков в своих покоях;
это она попросила Никифора не запирать на ночь дверь опочивальни. Прав-
да, после убийства Никифора ее предательство было достойным образом
наказано: Цимисхий сослал ее на остров Проту (р. 99. 5-6), и больше Лев
Диакон о ней ничего не сообщает.
От предшественников Льва Диакона отличает не только стремление вос-
петь телесную мощь и воинскую доблесть, но и стиль изложения.27 Очевид-
но под влиянием античных авторов Лев Диакон проявляет большой интерес
к описанию внешности героев. Так, Никифор Фока (р. 48. 10-17) наделяется
смуглым цветом лица («ближе к темному, чем к светлому»), у него длинные
и темные (кшу1]<;) волосы, черные задумчивые глаза, густые брови, нос не ши-
рокий и не тонкий, слегка крючковатый, борода симметричной формы, вокруг
губ слегка пробивается седина. От лица автор переходит к описанию тело-
сложения: император невысок, у него плотный стан, широкие плечи и грудь.
Никифор — «новый Геракл по своей силе и отваге». Эта характеристика, раз-
умеется, всего лишь перечень, состоящий из отдельных пунктов, но она все
же более усложнена, чем скудные психосоматические характеристики, пред-
ставленные в сочинении Scriptor incertus и в других повествовательных тек-
стах IX и X вв.28 Описание внешности Иоанна Цимисхия (р. 96. 16-23) тоже
состоит из отдельных пунктов. Эти пункты следуют приблизительно в том же
порядке, что и в описании Никифора, но содержание каждого из них иное:
лицо Цимисхия белое и цветущее, волосы светлые, на лбу не густые; взгляд
живой и дерзкий; нос тонкий и симметричный; огненно-рыжая борода сверху
чрезмерно широкая, а книзу более ровная. Иоанн невысок, но у него широкая
грудь и необычайно сильные руки. Он бесстрашно бросается на целую фа-
лангу, может попасть копьем в отверстие величиной в палец и перепрыгнуть
через четырех коней, стоящих бок о бок (р. 97. 6-10).
27 О стиле Льва см.: Любарский Я. Н. Замечания о художественном методе Льва
Диакона / / Византийское искусство и литургия. Л., 1991.25 и след.
28 См.: Head С. Physical Descriptions of the Emperors in Byzantine Historical
Writing // Byzantion 50. 1980. 231-233. В своем «дружественном дополнении»
Б. Болдуин (Baldwin В. Physical descriptions of Byzantine Emperors / / Byzantion
51. 1981. 8-21; Перепечатано в его Studies on Late Roman and Byzantine History.
Literature and Language. Amsterdam. 1984. 427-440) не рассматривает Льва Диако-
на. Не учитывая наблюдение Хэда, что бесполезно искать каких-либо указаний на
внешность всех императоров от Ираклия-Константина (641) до Михаила Рангаве
(811), Болдуин полагает (р. 429), что все хронисты от Малалы до Кедрина описывали
царей в одной и той же манере. Как бы то ни было, но описание Никифора невозмож-
но автоматически перенести на «(к примеру) Ахилла, св. Петра или Константина»
(если использовать примеры Болдуина).
312
Глава двенадцатая
Особый интерес представляет образ Святослава.29 Князь Святослав — враг
Византии, и первые его характеристики чисто отрицательные: князь жаждет
обогащения, мечтает завоевать землю «мисийцев» (т. е. болгар), он дерзок
и безрассуден (р. 77. 18—20); затем, впрочем, Лев добавляет, что Святослав
был сильным и деятельным. Как и всякий варвар, он жесток, чванлив и крайне
опрометчив (р. 105. 4-8), но в первую очередь он воин (р. 152. 20-22), и как
воин он вызывает у Льва глубокое уважение. Речь Святослава, обращенная
к русским осажденным в Доростоле (р. 151. 12-20), содержит все элементы
столь близкой Льву военной идеологии: похвалу силе, преклонение перед
предками, призыв к верности отечеству и к военной славе. Однако все это мы
наблюдаем издалека. В конце концов Святослав все же приближается к чита-
телю, и его можно если не осязать, то хотя бы подробно рассмотреть. Князь
противопоставляется Цимисхию. Василеве прибыл на берег Дуная верхом и в
сопровождении всадников, облаченных в златоукрашенные одежды. Святос-
лав, напротив, подплыл к берегу на небольшой лодке. Как и все остальные, он
греб веслом. Как и все остальные, он был облачен в белое (разница лишь в том,
что его платье было чище, чем у спутников). Это человек среднего роста, у него
густые брови, голубые глаза и вздернутый нос. Бороды у него нет вовсе, но на
верхней губе растут длинные и густые усы. Голова выбрита, оставлен только
один локон — знак благородного происхождения. У князя сильная шея, широ-
кая грудь, соразмерное телосложение, но выглядит он угрюмым и диким. В ле-
вом ухе он носит серьгу, украшенную рубином и двумя жемчужинами (р. 1561).
Стиль Льва Диакона далек от напыщенности и лишен риторических из-
ысков. Вот, к примеру, описание битвы византийцев с «тавроскифами» Свя-
тослава у Доростола: «Все войско тавроскифов выступило из города. Было
решено защищаться всеми силами. Тавроскифы выстроились в мощную
фалангу и вытянули вперед копья. Тем временем и ромеи вышли из своего
лагеря в боевом порядке. Началось сражение. Скифы бросились на ромеев,
стали метать в них копья, ранили их коней стрелами, стаскивали на землю
всадников» (р. 152. 12-19). Глаголов, обозначающих активное действие,
в тексте больше, чем эпитетов. Так, описывая приступ Хандака (р. 8. 4-7)
автор вообще обходится без единого эпитета: после трех причастий в действи-
тельном залоге следует одно причастие в медиальном, связанное с глагблом.
Кульминации и развязки действие достигает в личной глагольной форме —
«он начал приступ». Таким же образом и речь патриарха Полиевкта, обра-
щенная к Синклиту (р. 34. 1-9), содержит тринадцать глаголов и причастий,
в то время как прилагательные редки и риторически нейтральны («варварские
племена», «многие победы»). Собственно эпитетами можно назвать лишь два
прилагательных, и оба относятся к Никифору Фоке — он именуется «дос-
тойным мужем быстрого ума». Повествование изобилует повторами, все те
29 Ср.: Иванов С. А. Болгары и русские в изображении Льва Диакона / / Фор-
мирование раннефеодальных славянский народностей. М, 1981. 203-215.
Рыцарская историография: Лев Диакон и его современники 313
же сцены и характеристики появляются снова и снова. Так, после победы
над Сейф-ад-Даулой Лев Фока воздвиг груды костей, которые современники
автора еще могли видеть (р. п23. 6-9). Такие же груды костей, лежащие «и
по сей день», появляются снова, когда Лев Диакон рассказывает о битве при
Лхелое (р. 124. 10-11). «Неисчислимые богатства» (р. 71. 18 и 21), «спящий
лев» (р. 118. 8, 119. 9-10), «неповрежденные зрачки» (р. 145. 13-14 и 19) —
эти и другие выражения в тексте повторяются постоянно. Лев Диакон любит
давать толкования: «Ромеи называют это изобретение «бараном», потому что
железо, насаженное на бревно, ... действительно напоминает по форме бара-
нью голову» (р. 25. 13-15, пер. М. М. Копыленко), «тамошний народ называл-
ся раньше троглодитами, так как скрывался в пещерах (трсоуХш), расщелинах
и подземных лабиринтах, имевших вид нор» (35. 5-7, пер. М. М. Копыленко).
I (ель этих отступлений — замедлить ход рассказа. Повествование кажется
однообразным, примитивным, но из однообразного моря выступают живо-
писные скалы — несколько живых и драматически напряженных эпизодов.
В первую очередь это рассказ об убийстве Никифора Фоки: легковерный муж,
хитрая жена, беспощадный убийца обрисованы в ясной, лаконичной манере.
Рассказ строится как преодоление ряда препятствий, которые одно за другим
возникали на пути заговорщиков и одно за другим устранялись.
Как писатель эпохи энциклопедизма Лев увлечен словесной игрой, осно-
ванной на античных именах и цитатах. В доказательство происхождения
русских от Ахилла он приводит пространное рассуждение (р. 150. 1-13) со
ссылками на Анахарсиса, Замолксиса и Арриана. Но, в отличие от Феодо-
сия, Лев обращается к античному наследию не для того, чтобы показать пре-
восходство византийцев над древними. Он скорее стремится подчеркнуть
их близость, принадлежность к одной и той же географической, природной
и культурной среде.
D. Легенда об убийстве Никифора Фоки
И Иоанн Геометр, и Лев Диакон изображают Никифора Фоку идеальным
императором. Его трагическая смерть — он был убит бывшим соратником
Иоанном Цимисхием, а его сообщницей стала жена самого императора Фе-
офано, к которой Никифор относился с любовью и доверием — естественно,
привлекла внимание византийцев, в особенности в первые годы правления
Василия II, когда казалось, что воинская слава ромеев прошла навеки. Как
уже отмечалось, и Иоанн и Лев оплакивают Никифора и обличают Цимис-
хия. В «Апокалипсисе» Анастасии осуждению подвергается лишь один са-
модержец — Иоанн Цимисхий. Лиутпранду известно предсказание, будто
пока Никифор жив, «ассирийцы» не смогут противостоять грекам.30 Пселл
30 Об этом см.: Morris R. The Two Faces of Nikephoros Phokas / / BMGS 12.
1988. 94.
I Зак 3989
314
Глава двенадцатая
подробно описывает заговор против Никифора в своей «Краткой истории».
Любарский предполагает, что писатель в готовом виде заимствовал этот
рассказ из письменного источника — сходные выражения обнаруживаются
в «Истории» Льва Диакона, а также у двух позднейших авторов — Скилицы
и Зонары.31 Впрочем, с другой стороны, если в «Краткой истории» и есть
лексические совпадения с текстами Скилицы (7) и Льва Диакона (9), то они
относительно редки и случайны, а многочисленные параллели с хроникой
Зонары (24) объясняются, возможно, тем, что этот автор прямо обращался
к «Краткой истории». Но какие бы источники ни использовал Пселл, расска-
зу о кончине великого воина он во всяком случае уделяет большое внимание.
Никифор был провозглашен святым, и в его честь была составлена служ-
ба.32 Два канона, включенные в эту службу, уже содержат основные элементы
легенды: победы Никифора над чужеземными народами, в особенности над
агарянами, взятие городов, жители которых принуждаются платить дань, и му-
ченическая кончина (а вслед за ней — чудеса на могиле). Следует отметить
две черты этого гимнографического образа: во-первых, Никифор — защитник
бедных, страдающих от голода и жажды (р. 414. 189—191), а во-вторых, он
не только полководец, но и монах, «мощный воин Христов» (р. 404. 41-45).
Когда эта служба появилась? Она сохранилась в рукописях (одна из кото-
рых ныне утрачена), датируемых одиннадцатым столетием, хотя, возможно,
они относятся и к более позднему времени. «Л. Пети, тем не менее, считает,
что каноны написаны современником Никифора. Этого современника уче-
ный смело отождествляет с Феодосием Диаконом, ссылаясь на некоторые
лексические параллели.33 Безусловно, эта идентификация остается не более
чем гипотезой.
Легенда дошла до нас и в славянских рукописях: там она представлена
в двух версиях.34 Было высказано предположение, что славянская легенда
была сложена в Македонии в XIV в. Вероятно, она восходит к византий-
скому источнику. Этот источник мог быть как письменным, так и устным.
К какому времени он относится и как связан с канонами в честь Никифора,
установить не удается. Впрочем, когда бы ни была составлена славянская
31 Ljubarskij Ja. Nikephoros Phokas in Byzantine Historical Writing / / BS 54.
1993. 250-253.
32 Petit L. Office inedit in honneur de Nicephore Phocas // BZ 13. 1904. 398-420.
Ср. Дмитриевский А. Служба в честь византийского императора Никифора Фоки
/ / Труды Киевской духовной академии 47. 1906. № 2. 237-252.
33 Это предположение приимается и другими исследователями: Етегеаи С. Нут-
nographi byzantini / / ЕО 25. 1926. 179; Beck. Kirche. 606.
34 Turdeanu E. Le dit de Tempereur Nicephore II Phocas et de son epouse Theophano.
Thessalonike, 1976. Ср.: Сырку П. Византийская повесть об убиении императора Ни-
кифора Фоки. СПб, 1883. См. также Vranoussi Е. Un “discours” byzantin en honneur
du saint empereur Nicephore Phokas transmis par la litterature slave / / RESEE 16.
1978. 729-744.
Рыцарская историография: Лев Диакон и его современники 315
легенда, она в некоторой степени отражает именно тот образ Никифора,
который был запечатлен в памяти византийцев.
Царь Фока в легенде окружен родней — представление, характерное
для X в., когда сформировалось понятие родословной. У него восемь бра-
тьев, которые погибли в ту же ночь, что и он сам. Это братья характери-
зуются как отважное воины. Что же касается самого Фоки, то перед нами
скорее благочестивый и справедливый царь, нежели благородный воин,
каким его изображают византийские панегиристы: он неустанно читает
Псалтирь в своей опочивальне, спит на каменном полу и не касается цар-
ской постели. В его владениях мир и покой: нет ни одного севаста или
практора (в некоторых рукописях последний термин заменен славянским
«воевода»), нет войска, нет чиновников. Началом действия служит то, что
советники царя в делах мирских и церковных убеждают его жениться. Го-
сударь обращается к методу, традиционному для византийского фолькло-
ра — учиняет смотр невест. Фока отправляет гонцов с парой крошечных
туфелек. Девушка, которая сможет надеть их, и станет царицей. Туфельки
приходятся впору одной лишь прекрасной Феофано, дочери хозяина пос-
тоялого двора в Никомидии. Автор легенды забывает, что к тому времени,
как Никифор обратил взоры на Феофано, она уже была императрицей —
вдовой Романа II и матерью двух наследников; но при этом он помнит о ее
низком происхождении.
Брак не был удачным. Неудовольствие Феофано выражается в ее метафо-
рическом высказывании, обращенном к императору: «Господине, твои яблоки
созрели, твои вишни поспели, настала пора собирать их». Но целомудренный
царь не пожелал собирать свои яблоки и вишни. Он жаждал уйти в Иеруса-
лим, удалиться вместе с женою в монастырь. «Ненавистную» Феофано такая
участь не привлекала. Она вошла в сношения с Цимисхием, который пользо-
вался расположением царя, и убедила его — несмотря на все его протесты
и слезы — помочь ей убить Фоку. Феофано дала Цимисхию меч императо-
ра — далее странная фраза: «который проплывал железо как воду» (плаваше
железо 1ако воду)35 — и Цимисхий рассек царя надвое. Но напрасно. Перед
смертью Фока успел — хотя и был «рассечен надвое» — взять свою любимую
Псалтирь и нанести Цимисхию удар по голове. Тот упал замертво. Историче-
ская достоверность приносится в жертву цветистой легенде.
Затем Феофано бросает в «пропасть» братьев Фоки, убивает их и тут же
возвещает, что Фока со всей родней удалился в Иерусалим. Царица требует
35 См.: Turdeanu. Le dit, 64. 18-19. Составитель второй версии (74. 4-5) пыта-
ется придать фразе смысл: «плывет сквозь железо как сквозь воду». Но «плывет»
в таком контексте слишком метафорично! Быть может, неясность можно устра-
нить, если мы предположим, что переписчик спутал греческое viica «побеждает»
и vi'ixei «плывет»? Тогда текст греческого источника мог значить «который одолева-
ет железо как воду». Другое возможное объяснение — меч «плавил» («плавише»)
железо.
316
Глава двенадцатая
короновать другого императора, но от мощей мучеников исходит чудесное
благоухание, и злодеяние раскрывается. «Ненавистную» Феофано, наконец,
убивают, а ее члены рассеивают по городу.
Можно предположить, что рассказ о Фоке и Феофано — памятник ви-
зантийского фольклора, в котором крупицы истории перемешаны с неуме-
ренным вымыслом. Отрицательная роль женщины, по сравнению с «Исто-
рией» Льва Диакона, сильно преувеличена, а могущественный рыцарь
уступает место святому, который спит на полу, читает Псалтирь, мечтает
о странствии в Иерусалим. Однако доказать, сохраняются ли в славянском
тексте XIV столетия основные черты византийского источника, невозмож-
но.
Е. Некоторые эпистолографы эпохи Василия II
Никифор Уран (мы уже упоминали о нем как об авторе эпитафии Си-
меону Метафрасту [гл. 10В]) занимал высокий пост ок. 1000 г.36 Он начал
свою службу как чиновник императорской канцелярии (так называемый
каниклий, хранитель императорской чернильницы) и дипломат. Никифор
был приближенным императора и противником всесильного паракимоме-
на Василия (побочного сына Романа I). Вершина его карьеры — коман-
дование войсками в болгарском походе (он был доместиком схол Запада)
и наместничество в Антиохии. Никифор исчезает из поля зрения после
1007 года.
Странное сочетание гражданской службы и военного командования сопро-
вождается у Никифора интересом к теории военного дела. Его «Тактика»37 —
это труд, характерный для энциклопедизма X века: значительная часть его
восходит к военным теориям античности и к сочинению Льва VI, а неко-
торые главы представляют собой переработку «Стратегикона» Никифора
Фоки. Вообще, «Тактика» — это попытка создать всесторонний обзор визан-
тийской военной науки.38 Из двух агиографических сочинений, приписывае-
мых Никифору Урану, одно посвящено святому-воину — Феодору Тирону;39
хотя житие и не содержит специфических описаний военных действий, ко-
торых не было бы в предшествующих passiones.
36 McGear Е. Tradition and Reality in the Taktika of Nikephoros Ouranos / / DOP
45. 1991. 129-131.
37 La Tactique de Nicdphore Ouranos / Ed. A Dain. Paris, 1937.
38 В. Кучма (Кучма В. Византийские военные трактаты VI-X веков как исто-
рический источник / / ВВ 40. 1979. С. 60 и след.) вслед за Дайном (Dain A. Les
51га1ё£’Л51е5 byzantins / / ТМ 2. 1967. 371-373) подчеркивает компилятивный харак-
тер этого труда. McGear, напротив, показывает в вышеназванной статье, что 56-65
главы «Тактики» отражают реалии византийских походов на восток.
39 Halkin F. Un opuscule inconnu de Nicdphore Ouranos: La vie de s. Theodore le
Consent / /AB 80. 1962. 308-324.
Рыцарская историография: Лев Диакон и его современники 317
Другие известные нам труды Урана тоже не отличаются оригинально-
стью. Он составил увещевательную азбуку40 и переработал житие Симеона
11ового.41 Можно было бы ожидать большего от собрания его писем42, но нас
и здесь постигнет разочарование. Адресаты его посланий — это граждан-
ские чиновники, в первую очередь судьи. В тех случаях, когда указано ме-
сто их службы, это Малая Азия (Анатолия, Армениак, Фракисий, Колония).
Некоторые из них служат в центральной администрации (протовестиарий,
асикрит, управитель сакеллы). Особую группу составляют митрополиты
ряда епархий в Малой Азии. Среди адресатов Никифора нет ни одного вое-
начальника. Круг его общения составляют представители бюрократии, как
светской, так и церковной. Уран — один из самых успешных полководцев,
знаток тактики, но в письмах он избегает военных вопросов, а военная тер-
минология появляется в них лишь изредка: в послании остиарию Иоанну
(ер. 43) три раза встречается слово «оружие» и три раза — «чешуйчатый
панцирь» и производные. Другой важный вопрос того времени — это вопрос
о бедных, но и здесь Никифор не разделяет общего стремления к защите
слабых. Будь справедлив, — советует он судье Павлу, — и никто из могу-
щественных не осудит тебя. Не верь показаниям бедняков. «Я-то знаю, —
продолжает он, играя словами, — как легко (evrcopov) беднота (djtopoopevov)
склоняется к мятежу» (ер. 35. 34-36).
Стиль изложения абстрактный. Уран жалуется на трудности: тяжелые
войны, усечение членов, утрата родителей, потеря денег, бесстыдство моло-
дежи, исчезновение чувства уважения (ер. 36. 3-4) — конкретной информа-
ции в этом списке нет. В том же ключе Никифор пишет и о несчастьях, по-
стигших монастырь Тарасия: обитель подверглась нападениям «множества
злых соседей». То ли речь идет о всеобщей смуте, то ли о каких-то внешних
врагах (ер. 30. 3-6) — что именно происходит, из текста не ясно. Изъявление
дружбы, общее место греческой эпистолографии, остается общим местом
и в письмах Никифора. В ер. 29 слово cpiXia с производными встречается
пять раз, а в ер. 41 вдвое чаще. «Бог, — говорит Уран весту Мануилу,-- сви-
детель нашей дружбы» (ер. 40. 8). Не меньший интерес Никифор проявляет
к тому, как следует писать. Так, он рассуждает о послании «Льва, судьи фемы
Анатолика, который, если верить Урану, уделяет внимание лишь приятным
темам: он пишет про общее благо, возмездие несправедливым, службу го-
сподину и государю (ер. 2. 1-4). С другой стороны, следует избегать печаль-
ных сюжетов. Никиту Амасийского Никифор осуждает за то, что он розы
мешает с шипами, а свои сладостные гомилии наводняет скорбью и смертью
40 Папа5б71оиХ,од-Керацеи<; ’A. Bu^avuva аусЛекта / / BZ 8. 1899. 66-70. См. ис-
правления Куртца: Kurtz Е. Das parainetische Alphabet des Nicephore Ouranos / / BZ
25. 1925. 18.
41 La vie ancienne de s. Symeon le Jeune 1 / Ed. P. Van der Ven. Bruxelles, 1962.
34*-45*.
42 Darrouzes. Epistoliers. 217 — 248 и комментарий (44 — 48).
318
Глава двенадцатая
(ер. 18. 5-7). Письма самого Никифора, напротив, напитаны медом (ер. 4.2,
5. 3-4, 16.1) и сладостью (ер. 5.3, 12.3-4, 16.2, 19.4, 25.6, 26.3). Для пони-
мания византийских методов составления писем особенно примечательно
послание некоему патрикию (ер. 28). Его адресат послал Урану два сочине-
ния (вутаХцата), которые Никифор издал: тут добавил, там сократил, неко-
торые пассажи переработал, и таким образом создал, как он думает, «плод
совместных усилий, совершенный труд, достойный твоего слуха». Если же
он потерпел неудачу и не сумел достичь желаемого уровня либо в замыслах,
либо в словах (tcov vormdrcov q tcov ovopdnov), труд будет завершен софистом
Феодором, его соратником (opdTexvog) и соперником (dvmexvoq).
В письмах часто встречаются образы и цитаты из античной литературы.
Обращение к античной культуре автором обосновано. Христианский мир, —
утверждает Никифор, — отличается от мира эллинского, как добродетель
от знания (Хоуос;), но именно знание отличает эллина от варвара, а человека
от животного (ер. 35. 16-19). Не обладая знаниями, можно быть благочес-
тивым христианином, но для того, чтобы хоть немного подняться над диким
зверем и варваром, необходимо приобщиться к наследию древности.
Никифор Уран отказывается от образной манеры Феодора Никейского.
Так же поступает и его современник Лев Синадский.43 В завещании (ер. 31),
которое обычно датируется 1003 годом, Лев перечисляет свои грехи («я ни
единого дня не прожил без греха»). Некоторые из его признаний оригиналь-
ны, не стереотипны: «Я не молился, а целый день проводил в праздности»;
«проезжая через рынок, я гарцевал на коне». Однако фактов биографии Льва
мы в завещании не найдем, за исключением лишь того, что ко времени его
написания автору исполнилось шестьдесят шесть лет. Вероятно, Лев умер
вскоре после 1003 г. Правда, возникает вопрос в связи с адресованным Льву
письмом митрополита Никомидийского (Стефана?): митрополит упоминает
о «боговенчанном императоре» Константине. Если имеется в виду Констан-
тин VIII и послание относится ко времени его самостоятельного правления,
тогда оно должно было быть написано после 1025 года, но такая датировка,
по-видимому, слишком поздняя. Быть может, речь о Константине VII? Во
всяком случае Лев был тогда, видимо, еще молодым: отвечая митрополиту,
он именует его «нашим отцом», а себя его сыном (ер. 35.24).
Одно из писем Льва было послано Василию II (ер. 54) по окончании его
военного похода, вероятно, болгарского: Лев величает самодержца «скиф-
ским» и «Антарктическим» (т. е. «Северным»). Аллюзия на восстановление
храма святой Софии (994 г.) позволяет определить для письма terminus post
quem. Лев был тогда в опале: он жаждал принять деятельное участие в праз-
дновании побед Василия, но был остановлен в Пилах. Оскорбленный таким
обхождением, Лев прощается с императором, его братом и соправителем
43 Vinson ed. Correspondence of Leo. Ср. Darrouzes. Epistoliers. 165-210. Коммен-
тарий: 38-43.
Рыцарская историография: Лев Диакон и его современники 319
(Константин VIII), со святынями столицы и своими друзьями. Впрочем, по-
том его положение улучшилось: Лев был послом Василия в Рим во время
конфликта 997-98 гг. — Византия тогда поддержала антипапу Иоанна XVI
Филагафа, а Оттон III оказал предпочтение Григорию V.44
Наряду с патриархами и митрополитами среди адресатов Льва преоблада-
ют, как и у Никифора Урана, гражданские чиновники (genicos, сакелларий,
каниклий, судья, нотарий, канстриссий, eidicos, хартофилак, остиарий). Не-
которые имена сопровождаются лишь титулами (магистр, патрикий, протос-
пафарий). Их носители могли служить и в военной сфере, но прямо этого ни
о ком из них не говорится. Лев избегает военной тематики и терминологии.
Письма Льва шаблонны. В их собрании мы найдем слово утешения (ер.
38), отчеты о путешествиях с указаниями мест и времени пребывания Льва
в каждом из них (ер. 2 и 3), традиционные изъявления дружбы и рассужде-
ния о методах письма. Так, в письме, адресованном судье Митиленею (имя
или место службы?) и занимающем 15 строчек, Лев восемь раз употребляет
глагол «писать», пять раз — глаголы со значением «говорить» и пять раз —
слова с обратным смыслом, обозначающие молчание. Написание писем тес-
но связано с понятием дружбы: «я не писал, — заявляет Лев, — по это не
мешало мне любить тебя» (ер. 47. 2-3, ср. 25.2, 48. 4-6). В письме Василию
II Лев демонстрирует знание жанровых разновидностей риторики: от него
ждали энкомия, панегирика, £лфатг|р1оу (речь, посвященная высадке на бе-
рег), sjuviiaov или e6%apioTT|piov, а он составил ouviaKifipiov — прощальную
речь (ер. 54. 24-26 и 37-38). В восприятии Льва красноречие отождествля-
ется с интеллектом: Лев особо выделяет некоего Никиту, который не только
обладает знаниями и умом — он способен непрестанно вести беседы с [лже|
мудрецами Константинополя. Лев собирает такие определения, как “мно-
гословный”, ’’многоречивый”, “многопишущий”, “неумолчный”, “истинный
соловей” и “ласточка”. Подводя итог, Лев именует Никиту “первым или вто-
рым среди мудрых” (ер. 51. 4-8).
Письма — в восприятии Льва — создаются не в социо-политическом ва-
кууме, а в связи с конкретными обстоятельствами. Так, в письме Василию II
он утверждает, что прежде его питали другие надежды [и поэтому он не
брался за перо]; а теперь положение резко поменялось, и он обратился «к
речи и письму» (ер. 54. 3-5). Обстоятельства могут побудить Льва писать
просто и ясно, как, например, в письме императору (Василию II] (ер. 43):
автор жалуется, что его митрополия получила хрисовул [с неясными фор-
мулировками] вместо простого земельного дарения [о котором он просил].
44 Schramm Р. Е. Neue Briefe des Byzantinischen Gesandten von seiner Reise zu
Otto III aus den Jahren 997-998 // BZ 25. 1925. 89-105. Интересен контраст между
впечатлениями Льва и Лиутпранда — германского посла в Константинополь. См.:
Sevcenko I. Byzanz und der Westen im 10. Jahrhundert, Kunst im Zeitalter der Kaiscrin
Theophano. Koln, 1993. 5-8.
320
Глава двенадцатая
Люди сколько угодно могут говорить о богатстве его митрополии, но все
это пустые слухи — вокруг церкви нет ни оливковых рощ, ни виноград-
ников. Расположена она на возвышенности, и сажают там только ячмень,
а пшеница в Синаде не растет. В изобилии там только сушеный навоз; все
необходимое ввозят из Фракисия, Атталии и столицы. В предшествующем
хрисовуле [при Романе II] митрополия обеспечивалась всем этим, а для ду-
ховенства учреждалась руга. Лев желает, чтобы прежнее положение было
восстановлено.
Послание № 43 написано ясным и деловым стилем, но это не памятник ли-
тературы, а ходатайство. «Литературные» письма Льва обычно абстрактны,
как, например, послание Николаю Неокесарийскому (ер. 22): Лев начинает
с того, что выражает сочувствие — он сострадает адресату и разделяет бре-
мя его недуга; он обещает навестить Николая на пути в Константинополь; он
признается, что письмо Николая привело в смятение все его чувства. Такие
выражения были бы легко приложимы к другой ситуации или к другому ад-
ресату. «Абстракционизм» Льва усугубляется множеством цитат из Гомера,
Платона и других древних авторов, риторическими фигурами и застывшими
метафорами. Николай привел в смятение его чувства, — утверждает Лев
и продолжает: твое письмо заставило «мой слух — напрячься... мои очи ...
непрестанно смотреть на Восток ... мой нос — ощутить благоухание род-
ной кожи» (1.14-16). Лев называет осязаемые предметы: глаза, нос, уши,
кожа — но ничего осязаемого или «живого» в этих метафорах нет.
Образы героев, населяющих мир писем Льва, особенно абстрактны. Так,
некий Димитрий описан как сокровище мудрости и статуя добродетели (ер.
15. 8-9). Положительная характеристика включает добродетель, образован-
ность, дружеское отношение и следование долгу соседа (ер. 4-6). Восхваляя
каниклия [Никифора Урана], Лев восклицает: “О изумительный полководец,
о котором наслышана не только вся Италия ... но даже Галлия и Испания!”
(ер. 13. 2-4). Уран показал всем, что он мудрый человек и дальновидный
стратиг, он обладает всеми добродетелями, избегает зависти, и никакой Мом
не обращал свой взор на него (1. 8-11). Не более конкретны характеристи-
ки отрицательных персонажей: Филагаф, — рассуждает Лев, — родом из
Калаврии, Силиции, или, возможно, Этны. Ему нельзя доверять, дружеские
чувства чужды ему. Он зачинщик и отец клеветы, пустослов, он склонен
к безрассудству, злословию и святотатству; он пес, человек, отрекшийся от
Бога, и так далее (ер. 12. 19-38). Перед нами перечень отрицательных ка-
честв. Трудно поверить, что речь идет о человеке, которого Лев, напомним,
поддержал в его честолюбивых устремлениях к папскому престолу.
Лев не владеет техникой обрисовки образов, но при этом у него обна-
руживается неожиданная склонность к юмору. «Ты станешь смеяться, ты
разразишься смехом, — обещает он остиарию Иоанну, — когда узнаешь,
что я поддержал Филагафа» (ер. 6. 2-3). В первых десяти строчках письма
глагол уеХш и его производные повторяются восемь раз. Встречаются они
Рыцарская историография: Лев Диакон и его современники
321
и в других письмах (ер. 1.2, 28.12). Смех Льва в письме №6 — это нс злая
издевка. Это чувство, вызванное нелепостью ситуации: Иоанн обязательно
будет смеяться, он знает, что для той высокой должности, которой он до-
бивается, Филагаф не подходит. Более того, Иоанну известно, что Лев,
поддержавший Филагафа, знает это тоже. Лев вообще часто прибегает
к шутке. «Пусть моя маленькая шутка не обидит тебя», — пишет он судье
Митиленею (ер. 25. 12-13). «Считай это шуткой, — просит он патриарха
Антиохийского [Иоанна III?], — или выражением восторга — ты |в любом
случае] не ошибешься» (ер. 14.18). Начинается это письмо тоже с шутки:
«бесстрашный» Лев дрожит, как будто он услышал рев быка (таирод), повер-
гающего Антитавра (игра слов) или рык льва (ер. 14.1-3). Последователи
школы Фотия применяли грубую насмешку с целью унизить противника,
Лев Синадский, напротив, предпочитает мягкий юмор, безобидную шутку,
граничащую с восхищением. И в том и в другом стилистическом направле-
нии у византийцев был искусный учитель в древности — Лукиан из Само-
саты.
Глава тринадцатая
«ПАТРИОТ» ИЛИ ВОЗРОЖДЕНИЕ
ЛУКИАНА ИЗ САМОСАТЫ
А. Лукиан в Византии
Здесь не место ни оценивать творчество Лукиана, ни обсуждать его отно-
шение к христианству. Отношение к нему в Византии*, как однажды отметил
Болдуин, было парадоксальным: с одной стороны, ценили его отточенный
стиль (к этому можно добавить, что критика Лукианом политеистических
и зооморфных религий была популярна в Византии и созвучна взглядам уче-
ных); с другой стороны, вовсе не одобряли его антихристианскую и безнрав-
ственную позицию. Великий Фотий был, возможно, первым византийским
ученым, который обратился к Лукиану, после мудреца Исидора Пелусио-
та; последний считал Лукиана попросту одним из киников, насмехавших-
ся над Платоном, и автором диалогов, направленных практически против
каждого (PG 78: 1106С). Фотий (cod. 128) начинает с формулы, близкой
исидоровой: «я читал Лукиана... который насмехается над всем греческим»
и далее уточняет: над созданными греками ложными и глупыми богами, над
их неодолимым влечением к бесстыдству и слабости, над мерзкими мнени-
ями и выдумками их поэтов, также как и над их политическими ошибка-
ми, беспорядочностью жизненного уклада и тщеславием философов1 2. Для
Фотия в войне против язычества Лукиан был союзником, одаренным, но
обладающим разрушительной силой. Василий Ададский, деятель церкви той
же эпохи, комментируя Лукиана, не только высоко оценил его творчество,
1 Robinson Ch. Lucian and his Influence in Europe. Chapel Hill, 1979.68-81; ср. обзор
современных работ Б. Болдуина в изд..: Macleod М. Lucianic Studies since 1930 / /
Aufstiegund Niedergangder romischen Welt II, 34/2. Berlin, New York, 1994. 1400-1404.
См. также работу: Baldwin В. The Church Fathers and Lucian / / StPatr 18. 1982. 626-
630 (переиздание в его труде: Roman and Byzantine Papers. Amsterdam, 1989. 349-353).
2 «Фотий не обращал внимания на антихристианские выпады Лукиана и высоко
оценил его творчество», - пишет Вильсон (Wilson. Scholars. 103).
«Патриот» или возрождение Лукиана из Самосаты 323
но и попытался установить сходство между античной критикой язычества
и критикой его отцами церкви3. Лев Философ, загадочный поэт начала X в.,
хвалил Лукиана как «величайшего из всех риторов», который сжег дотла
всех, кто «ложно носит имена богов»4.
Отношение к Лукиану изменилось с Арефы Кесарийского. Арефа много
читал Лукиана; он составил «Подборку слов, выбранных из Лукиана»; обще-
признанным является и то, что Арефа привел в порядок рукописи Лукиана
(Harleianus 5694, British Museum) и снабдил их схолиями5. По именно с Аре-
фы начинается атака на Лукиана с нагромождением бранных эпитетов6. За
Арефой последовали и другие схолиасты7. При дворе Константина VII ритор
Александр Никейский (см. главу 7Е) имел рукопись с сочинениями Лукиа-
на (Vatic, gr. 90) и сделал в ней филологические исправления8. Кажется, что
Александр, как комментатор, критикуя Лукиана, был более умеренным, чем
Арефа, но и он, согласно Д. Христидису, в некоторых случаях принимал взгля-
ды своего крайне враждебного по отношению к Лукиану предшественника.
К концу X в. критическое отношение к Лукиану достигло своего пика: аноним-
ный составитель словаря Суды выразил безграничную ненависть к Лукиану,
который, по словам составителя словаря, хулил Самого Христа и за это пре-
ступление заслуживает горения в вечном огне бок о бок с сатаной.
Совершенно очевидно, что Лукиан привлекал внимание византийцев, по
крайней мере, второй половины IX — X столетий (и позже), независимо от
того, хвалили ли они его, или порицали: Лукиана не только читали и перепи-
сывали, некоторые авторы даже подражали ему. Но дойдя до этого пункта,
мы сталкиваемся с серьезной проблемой — трудно, а подчас и невозможно
установить хронологию ранних подражаний Лукиану. Так, псевдолукианов
диалог «Харидем, или о прекрасном», который обычно считают произведени-
ем римского времени, был отнесен Р. Анастази к более позднему периоду9.
3 Winter R. De Luciani scholiis quaestiones selectae. Leipzig, 1908. 5. О сходс-
тве взглядов Лукиана и христианских апологетов см.: Caster М. Lucien et la pensee
religieuse de son temps. Paris, 1937. 186-192.
4 Boissonade. Anec. Gr 2: 472. Прилагательное Oecowpoq не классическое;
в патристике оно имеет положительное значение; Феодор Студит (ер. 7) исполь-
зовал его как эпитет для почитаемой им императрицы Ирины.
5 Lemerle. Humanisme. 228f.
6 Rabe H. Ed. DieUberlieferungderLukian-Scholien / / NachGott, 1902. 719—721.
Cm. Chrestides D. To арОро rf|q £ou6aq yia tov AovKiavo ка! d ’ApeOaq / / EEPhSPTh
16. 1977. 430-434. Cp.: Madyda W. Bizantyjska polemika z Lukianem / / Meander 1.
1946. 468-476.
7 Baldwin B. The Scholiasts’ Lucian / / Helikon 20/21, 1980/81.219-234 (пере-
издание в его труде: Studies on Greek and Roman History and Literature. Amsterdam,
1985. 394-409).
8 Wilson. Scholars. 141.
9 Помимо издания M. Маклеода в собрании сочинений Лукиана (Vol. 4. Oxford,
1987. 390-404) и более раннего у Лоэба (Vol. 8. Cambridge, London, 1967. 467-503),
324 Глава тринадцатая
Передатировка основывается только на умозаключениях, и «более ранняя
дата не исключается»10 11. Не легче решается вопрос и о датировке аноним-
ного подражания Лукиану «Патриот (часто его называют по-гречески, т.е.
«Филопатрис»), или Слушающий поучения»11.
В. К датировке «Филопатриса»
Е. Роде предположил, что «Патриот» был составлен во время правления
Никифора II Фоки в 960-х12, и эта датировка принимается большинством
ученых13. Так как приметы времени в языке византийских авторов искать
не имеет смысла, единственный путь решения проблемы — поиск в тексте
аллюзий на известные политические события. Датировка «Патриота» выво-
дится из упоминания в тексте следующих событий: захват большого горо-
да и ожидание новых успехов на востоке связывают со взятием Антиохии
в 969 г.; умерщвление девственниц на Крите — принято считать, что оно
имело место во время завоевания острова Никифором Фокой (даже если
убийства на Крите в 961 г. были совершены византийцами); желание уви-
деть Египет покоренным — это предполагает, что он уже давно был утрачен.
Дважды в диалоге упоминаются нападения скифов — этим термином могли
называть любого из северных соседей империи: болгар, венгров, русь; во
всяком случае, Льва Фоку, брата Никифора, восхваляли за его «блистатель-
ную победу» над скифами-кочевниками на Дунае14. Термин «автократор»,
который используется как обычное обозначение императора, как и некото-
рые намеки на внутренние реформы (отмена долгов эксисотам, также как
кредиторам, землевладельцам и фиску), указывает скорее на время после
VII в. и рассматривается как отражение тенденции, присущей времени прав-
ления Никифора II. Термин «эксисоты», который используется для обозна-
чения определенного рода чиновников государственной казны, редко встре-
чается в ранневизантийских текстах, в основном, юридических (например,
существует отдельное издание Р. Анастази (Bologna, 1971). По поводу датировки
«поздневизантийским периодом» см. Anastasi R. Appunti sul Charidemus / / SicGymn
18. 1965. 275.
10 См.: B. Baldwin // MacLeod M. Lucianic Studies. 1401.
11 Мы пользуемся изданием Лоэба (Vol. 8. Cambridge, London, 1967. 413-465).
12 Rohde E. Фйбяатрк; // BZ 5. 1896. 1-15; 6. 1897. 475-482; cp.: Reinach S.
La question du Philopatris / / RevArch 90. 1902. 79-110.
13 См., например: Krumbacher. GBL. 459-461; Hunger. Lit. 2. 150f; Соколова T.
Византийская сатира / / Византийская литература. М, 1974. 130 сл.; см. также сб.:
Избранные атеистические произведения. М, 1955. 315; Карышковский П. К исто-
рии балканских войн Святослава / / ВВ 7. 1953. 230сл.; Tabachovitz D. Zur Sprache
des pseudolukianischen Dialogs Philopatris / / ByzF 3. 1968. 182.
14 Cm.: Leo Diac. 18.21-19.12, cp.: Vita A of Athanasios of Athos. Ed. Noret J. Vitae
duae antiquae sancti Athanasii Athonitae. Turnhout, 1982. Par. 55.3-5.
«Патриот» или возрождение Лукиана из Самос а ты
325
Cod. Just. 10:16.13 рг.)15, но активно используется как в документах, так и
в нарративных источниках с X в. — так, например, биограф Василия I опи-
сывает, как император послал эпоптов и эксисотов для .реорганизации мест-
ной финансовой системы16. Обещание аннулировать все долги тоже находит
параллели в нарративных источниках X в.: сообщается, что Роман I выпла-
тил 19 кентинариев за всех константинопольских должников (Theoph. Cont.
424. 17-21), и богатых, и бедных.
Кажется, что этих наблюдений достаточно для того, чтобы опровергнуть
попытки поместить «Патриота» в ранневизантийскую эпоху, включая время
правления Ираклия, который также хвалился своими завоеваниями на вос-
токе17. Более трудно опровергнуть гипотезу Р. Анастази, который считал,
что «Патриот» в большей степени подходит ситуации середины XI в. (время
правления Исаака Комнина) и обнаружил значимые соответствия с некото-
рыми работами Пселла18. Б. Болдуин пошел в своей критике еще дальше19
и посчитал, что невозможно установить точное время создания диалога:
и царствование Юлиана, и Юстиниана I, и любое другое кажутся в равной
степени подходящими. Он заключает: «во всяком случае, для общепринятой
датировки временем правления Никифора Фоки оснований нет». Попытка
Болдуина датировать «Патриота» позднеримским временем является менее
удачной, чем это кажется на первый взгляд, но в целом он абсолютно прав:
относить создание диалога к 960-м годам — это всего лишь гипотеза.
С. Антихристианский, антимонашеский
или нейтральный диалог?
Прежде господствовало мнение, что «Патриот» - антихристианское про-
изведение, и этот пункт, среди прочих, заставлял ученых считать, что он не
мог быть написан позднее VII в. Болдуин считал иначе: целью диалога было
высмеять обе религии — и языческую, и христианскую20. А. Хилсхорт даже
более категоричен: «Представление о том, что диалог содержит насмешку
над христианством устами христианина, - говорит он, - не имеет под собой
15 Термин не отмечен у Preisigke F. Worterbuch der griechischen Papyrusurkunden
3. Berlin, 1929-1931. 112. В юридических текстах обычно встречается латинский ва-
риант - peraequatores.
16 Ddlger. Beitrage. 80.
17 Crampe R. Noch einmal Philopatris / / BZ 6. 1987. 144-149.
18 Anastasi R. Sul Philopatris // SicGymn 17. 1964. 133-144; ср.: также его Sul
testo del Philopatris e del Charidemus / / SicGymn 20. 1967. 111-119; с такой дати-
ровкой соглашается как с возможной и Робинсон (Robinson. Lucian. 73).
19 Baldwin В. The Date and Purpose of the Philopatris / / Yale Classical Studies
27, 1982. 321-344 (переиздание в его труде Studies on Greek and Roman History and
Literature. Amsterdam, 1985. 370-393).
20 Baldwin B. Studies. 392.
326
Глава тринадцатая
оснований»21. Как относиться к столь различным интерпретациям? Высмеи-
вал ли анонимный автор только языческую, только христианскую религию,
или обе? О чем «Патриот»? Или он вовсе ни о чем, просто шутливая стили-
зация с набором цитат из Лукиана? Только с помощью текста диалога можно
дать (предположительный) ответ на эти вопросы.
«Патриот» - это беседа двух друзей, Триефонта и Крития; Критий бесспор-
но язычник: «твои боги», говорит ему Триефонт (17), «твой Зевс» (10). В на-
чале диалога Критий находится в замешательстве, он не обращает внимания
на Триефонта; он в плохом настроении из-за недавно выслушанной длинной
бессмысленной речи, он готов опрометью броситься в пропасть. Триефонт
изумлен: что такого сверхъестественного мог увидеть или услышать Критий,
что могло так сильно поразить его, всегда здравого и с пренебрежением от-
носящегося к болтовне философов? Таким образом, читатель с самого начала
в напряжении — он стоит перед проблемой: что случилось? Напряжение ри-
торически подчеркнуто ассонансом cpaopaxcov ц акошцатом, «увидел или услы-
шал». И тотчас автор прямо указывает читателю, что серьезность проблемы
(«глубочайшая тайна», - говорит Триефонт), только кажущаяся: Критий заяв-
ляет, что от слушания этих треклятых болтунов ему страшно вспучило живот,
и его «ветры» могут поднять Триефонта и сдуть его в море.
Следует временная остановка. Читателю придется подождать объясне-
ния плохого настроения Крития. Длинное отступление (4-10) посвящено
осмеянию языческой религии с традиционным акцентом на ее аморальность:
мимо читателя проследуют потаскушка Европа, похищенная Зевсом, рас-
путник Посейдон, проститутка Горгона, предлагающая себя на постоялых
дворах, и другие мифологические персонажи, - все это осмеивается обои-
ми собеседниками. Затем следует странный пассаж: Триефонт вспоминает
образ древнего Хаоса (со ссылкой на весьма двусмысленное свидетельство
Аристофана [Птицы 693сл.]) и, начав с этой совершенно языческой идеи,
представляет христианское учение о сотворении мира: был вечный, незри-
мый свет, который попрал тьму (т.е. Хаос), и единым словом Бог установил
на водах землю, распростер небеса, сотворил небесные тела, украсил землю
и создал человека. Аллюзия на книгу Бытия несомненна. Триефонт продол-
жает: в отличие от тех, которых «ты чтишь как богов», этот Бог действитель-
но существует на Небесах, откуда Он записывает деяния всех людей и воз-
дает им в назначенный день (13). Триефонт говорит здесь от лица христиан,
и все же он не может обойтись без насмешек: он не только вывел Сотворение
мира из весьма несерьезного утверждения Аристофана, но и охарактеризо-
вал Моисея как «косноязычного», что согласуется с библейской традицией,
но далеко от обычно почтительного отношения к великому законодателю.
Не больше почтения чувствует Триефонт и к святому Павлу — для него
21 Hilhorst A. Paganism and Christianity in the Philopatris / / Polyphonia Byzantina:
studies in Honour of W. J. Aerts. Groningen, 1993. 42.
«Патриот» или возрождение Лукиана из Самосаты 327
Павел всего лишь плешивый длинноносый галилеянин, возродивший «нас»
(т.е. христиан) водой.
Небезопасная игра — и изложение Триефонтом учения о Троице: Сын
рожден Отцом, Дух исходит от Отца (особенно важен акцент на том, что
Святой Дух исходит от Отца, а не от Сына — в связи с полемикой Фотия
и западных теологов). «Единый в Трех, Трехсущностный в Одном» (п. 12) —
это подстрекает Крития к ядовитой ремарке: «Ничего не понимаю: три в од-
ном, и один в трех?»
Критий пытается узнать о некоторых других положениях учения Три-
ефонта (т.е. христианского), в особенности, о возможности того, что все
человеческие дела отмечаются на небесах; это вызывает злобную реплику
Триефонта «закрой свой рот и не говори пренебрежительно о Боге». Комич-
ность этого возражения заключается в попытке Триефонта защитить хри-
стианского Бога цитатой из Аристофана (Облака 833сл.). Критий уступает,
но весьма иронично: ты совершенно прав, - восклицает он, - ты снова прев-
ратил меня из каменной статуи в человека. Критий примет христианского
Бога, но с определенной и сомнительной целью — прибавит Его к числу
богов, которыми он обычно клянется, - весьма едкое замечание, если учесть,
что христианам, в принципе, запрещено клясться именем Бога.
На этом отступление заканчивается. «Но пора уже, — говорит Триефонт,
- выложи, наконец, те чудеса, которых ты наслушался» (18). Критий начи-
нает новый раздел диалога — повествование. Он шел по улице и увидел
большую толпу; среди этих людей был Кратон, его давнишний друг и то-
варищ по пирушкам, которого Критий определяет как яоХшкос; (значение
слова не ясно — в Византии оно могло обозначать гражданского человека
в противоположность военному, отрат1бтг|д), а Триефонт характеризует как
£^tocoTf|g. Критий слышит политические предсказания, которые он называ-
ет «мечтами», но Кратон утверждает, что они истинны и должны сбыться
в августе. Первый предсказатель, которого слушал Критий — это Харикен,
который говорит, что некий человек отменит выплату недоимок эксисотам
(редкий термин второй раз встречается в диалоге), уплатит все долги, равно
как ренту (evoiiaa) и все налоги (Зтцкюш). Отметим, что оба слова исклю-
чительно «византийские». Этот человек (радушно) примет даже загадочных
Eipapdyyai, которых издатели исправляют на эйренархов (судебные маги-
страты?), хотя совершенно не ясно, почему именно эйренархов следует при-
нять. Быть может, это слово связано с payyaveia, «жульничеством», и, таким
образом, с Манганами, одной из государственных «кураторий», ведавшей
управлением императорскими поместьями, созданной Василием I или не-
сколько раньше? Все предположения подобного рода, разумеется, спорны.
Следующий оратор носит имя Хлеохарма. Он ссылается на другого
«пророка», который пообещал вымостить золотом улицы. Прорицатель, на
которого он ссылается, описывается как оборванец (какоещеоу, редкое го-
меровское слово) спустившийся с гор, с остриженной головой (кЕкарцЕУО^)
328 Глава тринадцатая
(21). Если мы примем во внимание, что с редким словом каковщсоу каждому
византийцу приходило на ум обычное причастие Xeo/sipcovtov, одетый в бе-
лое, применяемое к ангелам и духовенству22, портрет информанта Хлеохарма
становится социально значимым: остриженный человек, живущий в горах
и носящий дурную (вместо белой) одежду, скорее всего, монах, как он пред-
ставляется человеку со стороны, не симпатизирующему христианам. Если
пророк с гор монах, отнесение диалога ко времени правления Юлиана едва
ли возможно, и напротив, время Никифора кажется весьма подходящим:
связь императора с монашеством особо отмечалась историками и этногра-
фами, выделена она и в канонах Никифору, а ожидание великолепных даров
от Никифора соотносится с легендой о царе Фоке, где намекается, что он
сделал каждого человека состоятельным (см. главу 12С).
После продолжительной беседы с Кратоном, Критий проходит через же-
лезные ворота и медные пороги (гомеровский образ — Илиада 8:15) и вхо-
дит в здание с золотой крышей; со времени патристики слово о1код, жилище,
могло означать «дом Божий», церковь. Церковь с золотой крышей гораздо
правдоподобнее тюрьмы с золотой крышей для мятежников, как это предла-
гается в комментарии лоэбовского издания. Крытая золотом базилика упо-
минается и в другом комическом произведении — Parastaseis (96.9, 98.14).
Люди, живущие в этом здании, которых Критий характеризует как «творе-
ния небес» (еще одна деталь, указывающая скорее на духовенство, чем на
заключенных), ожидали плохих новостей из города (Константинополя) и со
всего мира и были расстроены, когда Критий уверил их, что все счастливы.
Повествование заканчивается и появляется третий участник диалога
(28), Клеолай, играющий роль вестника античной трагедии. Поддельно тра-
гическим голосом он сообщает, что смирена гордыня персов, пали славные
Сузы и вся Аравия покорится могучей руке властителя (кратооутос;). Тема
повторяется Триефонтом в заключительном параграфе диалога: он ожида-
ет увидеть разрушение Вавилона (подразумевается Багдад), порабощение
Египта, прекращение скифских набегов. Список завоеваний точно соответ-
ствует тому, который содержится в так называемом Апокалипсисе в житии
Андрея Юродивого (см. главу 8В) и весьма созвучен ситуации 960х гг, осо-
бенно, если мы примем во внимание, что название «персы» в византийской
«этнологии» могло употребляться по отношению к Халифату.
Очевидно, что Триефонт и вместе с ним автор гордятся победами Византии.
Труднее понять позицию автора по отношению к внутренним проблемам. Кри-
тий весьма критично настроен по поводу ожидающихся внутренних реформ, но
он вовсе не является рупором автора. Возможно, что Критий — это один из тех
интеллектуалов, которых в конце IX — X вв обвиняли в язычестве или атеизме
(Хиросфакт, которого бранил Арефа, разумеется, один из них), притом, что
22 Духовенство, одетое в белое, появляется у Игнатия в житии Никифора (Ed. de
Boor, р. 157. 28) и в житии Тарасия (Ed. Heikel, р. 403.1).
<< Патр йот» или возрождение Лукиана из Самосаты 329
в действительности они не являлись ни язычниками, ни атеистами. Его против-
ники похожи на монахов и духовенство («творения небес»), которые ожидают
социальных реформ и ухудшения ситуации в Константинополе.
Триефонт защищает христианство от нападок воображаемых язычников-
интеллектуалов и — если диалог был написан в 960-х гг. — он защищает по-
литику военной аристократии. Но как двусмысленна эта защита! Триефонт
позволяет своему оппоненту (и другу) насмехаться над идеей триединства,
он не выказывает глубокого уважения к библейским героям, он смеется над
монахами. Создавая комический («голиардовский») диалог, автор идет по
натянутому канату, подобно канатоходцу, более смело, чем тс, кто будут
писать комические диалоги в последующие столетия.
«Патриот» никогда не получал высокой оценки у историков литературы.
На первый взгляд, это беспорядочное нагромождение античных имен и ци-
тат, где лишь поверхностно имитируется изящный стиль Лукиана. Здесь
больше аффектации, напыщенности и фривольности, чем остроумия, изя-
щества и неподдельной Лукиановой веселости. Однако необходимо учиты-
вать, что светский мир античной культуры был для X в. открытием, и ано-
нимный автор — если он действительно писал в X в. — наслаждался вкусом
античности точно так же, как это делал Никита Магистр в своих письмах.
То, что сейчас кажется банальным, тогда было в новинку.
Мы попытались показать, что композиция диалога логична: интригую-
щее вступление, остановка, драматическое повествование, триумфальное
заключение. Главные действующие лица, Триефонт и Критий, совершенно
разные по характеру: Критий пессимистичен, гневлив, склонен к обличени-
ям и грубой насмешке; Триефонт мягок, дружелюбен, терпеливо выслушива-
ет внушения Крития, верит в прекрасное будущее своей страны — патриот
в лучшем смысле этого слова. Их дискуссия или, скорее, беседа далека от
полемики Арефы с Хиросфактом, они избегают личных нападок и не воюют
ни с абстрактными идеями, ни с другими людьми. Анонимный автор пытает-
ся даже описать внешность главных героев, по крайней мере, Крития: цвет
его кожи, взгляд исподлобья, неровная походка — внешние признаки его
плохого настроения.
Второстепенных героев мы видим глазами Крития — они появляют-
ся в его повествовании, изображенные грубовато и пренебрежительно
(Критий весьма саркастичен), но ощущается стремление дать живой
портрет. Харикен — разваливающийся хрипящий старик, кашляющий
и отхаркивающий, говорящий хныкающим голосом. «А слюна его чернее
(KvavcbTepoq) смерти», - говорит Критий о Харикене (20). Фраза кажется
бессмысленной, пока мы не вспомним, что константинопольские поэты,
согласно Лиутпранду Кремонскому (Leg. 10), восхваляли Никифора Фоку,
крича «Вот всходит Утренняя звезда... бледная смерть сарацин». Критий,
враждебно настроенный по отношению к Никифору, переворачивает
формулу: в то время как император был, говоря официальным языком,
330
Глава тринадцатая
бледной смертью, слюна его приверженца Харикена оказывается, напро-
тив, чернее смерти23. Другой сторонник Никифора, Хлеохарм, изображен
подобным же образом: в потёртом плаще, босым и простоволосым.
Описания мест действия редки, но присутствуют. Весьма обычен идеаль-
ный пейзаж, описанный Критием: платаны, защищающие людей от солнца,
сладкое пение соловьев и ласточек, нежное журчание воды. Интереснее
другая картина — как житель Константинополя (вероятнее всего), автор
знает, что северный ветер может подняться на Пропонтиде с такой силой
и поднять такие волны, что торговые корабли с зерном придется канатами
тянуть к Евксинскому Понту (3).
Если гипотеза Роде верна, и анонимный автор был современником Ники-
фора Фоки (а гипотеза эта кажется правдоподобной, во всяком случае, ни-
что не противоречит ей), можно сделать некоторые выводы: диалог является
свидетельством глубокого увлечения византийских интеллектуалов анти-
чной культурой; это попытка — возможно, первая — освоить жанр диалога
в византийской литературе. Этот политический памфлет — свидетельство
растущего интереса к портретному изображению людей и к описанию мест,
где происходят события. Последнее, безусловно, навеяно античной литера-
турой, в которой анонимный автор был весьма начитан, и это не было общей
тенденцией среди его современников.
23 Kvavri; - таков, согласно Льву Диакону, был цвет волос Никифора (р. 48.12).
Слово не слишком распространенное, так что едва ли выбор цвета случаен.
Глава четырнадцатая
ГАВРИИЛ: МЕЖДУ ГИМНОГРАФИЕЙ
И АГИОГРАФИЕЙ
В IX и особенно в VIII в. гимнография была важным, наверное, даже ве-
дущим жанром в византийской литературе: религиозные поэты (от Андрея
Критского до Иосифа Гимнографа) пользовались большим уважением, многие
из них были причислены к лику святых. В X в. ситуация существенным обра-
зом изменилась: просматривая гимнографию X в., мы обнаруживаем лишь не-
сколько малоизвестных авторов1: Павла, легендарного основателя монастыря
Ксиропотаму, Василия Пегориота (годы жизни которого точно не известны
и который считается автором единственного канона, если только мы не ста-
нем идентифицировать его с кем-либо из других поэтов с именем Василий),
а также некоторые literati, как, например, Симеон Метафраст или Арсений
Керкирский, которые в основном работали в других жанрах. Вероятно, Гав-
риил — единственный автор церковных гимнов, творчество которого с доста-
точной степенью уверенности можно отнести к X в. И мы имеем возможность
судить о его творчестве, так как некоторые из его произведений сохранились
и опубликованы — каноны, кондаки2, а также «самогласны»3.
Почти во всех канонах и кондаках, опубликованных Пасхосом, в акро-
стихе содержится имя Гавриила; поскольку существуют разные варианты
«подписи» (все акростихи отличаются по длине), нельзя с уверенностью
утверждать, что все эти произведения написаны одним и тем же лицом,
однако это весьма вероятно, так как Гавриил — нс самое распространен-
ное имя. Следуя за Пасхосом, мы сделаем осторожное предположение, что
1 Beck. Kirche. 605f.; Szoverffy J. A Guide to Byzantine Hymnography 2. Brookline,
Leyden, 1979. 52-55.
2 Paschos P. B. Gabriel 1’Hymnograph, Kontakia et canons / / Theologia 48. 1977.
248-284, 488-525, 825-831 (введение), 832-843; 49. 1978. 96-125, 528-563, 834-
887; 50. 1979. 90-121, 320-337 (текст и французский перевод), 338-348, 502-535
(указатели и таблицы).
3 Papadopulos-Kerameus А. О upvoypoupog Гарри']Х / / BZ 12. 1903, 17И.
332 Глава четырнадцатая
опубликованные им стихи принадлежат одному автору, за исключением
№ 14 («К Деве-Портаитиссе»), подлинность которого вполне обоснованно
отрицает Пасхос. Пасхос установил приблизительно годы жизни Гавриила:
его гимны сохранились в нескольких рукописях XI в., самая древняя из ко-
торых, Vatopedinus 1041, относится к рубежу X и XI вв.; с другой стороны,
один из канонов посвящен святому Луке Новому Стириту (№ 12), который,
как считают, умер в 9534 году. Поэтому с достаточной степенью уверенности
можно утверждать, что Гавриил жил во второй половине X в.
Пасхос также предположил, что Гавриил жил в Константинополе, так
как в том же самом каноне Луке, «славе Эллады», поэт просит Богоматерь
защитить «ее людей и город» (песнь 7.13). Это предположение довольно
спорно, особенно если принять во внимание, что автор жития Луки5 не уде-
лял внимания столице, а сосредоточился на событиях в Фокиде и Пелопон-
несе; еще менее обоснованным кажется утверждение Пасхоса о том, что
Гавриил жил и работал в Студийском монастыре.
В каноне Луке обсуждается тема eOvt|, но затрагивается она в несколько
необычном ключе: вместо того, чтобы просить святого погубить «племена»
(общий мотив в гимнографии), Гавриил хвалит его за то, что он насыщает
E0vr| неземным блаженством (№ 12, песнь 9.11). Не идет ли речь о ситуа-
ции, сложившейся в том регионе — о расселении болгар в Фокиде, которое
можно связать с нападением царя Самуила в 980х годах, когда его армия
наводнила всю Грецию вплоть до Пелопоннеса и захватила множество опор-
ных крепостей, самой важной из которых была Ларисса в Фессалии (Skyl.,
330.95-3), недалеко от Фокиды?
В нашем распоряжении нет ни одного византийского жизнеописа-
ния Гавриила; наше представление о нем полностью основано на его же
гимнах, а гимны — весьма скудный источник биографических сведений:
редкие личные мотивы в поэзии Гавриила обычно ограничиваются тради-
ционными жалобами на греховность автора. «Мое сердце, — например,
говорит он в каноне на Вступление в Иерусалим (№ 10, песнь 3.2), —со-
вершенно бесплодный камень». Наверное, мы вправе ожидать большего
от кондака, обращенного к архистратигу Гавриилу (№ 8), в честь которо-
го был назван поэт; он считает себя слугой архистратига и, как кажется
(судя по его же словам), усматривает особую личную связь с ним. Он
просит архангела «испытать его сердце» (песнь 2.2) и называет архистра-
4 С точки зрения композиции канон отличается от других известных канонов
Гавриила: в акростихе нет имени поэта, но постоянно повторяются теотокии. Од-
нако в нашем распоряжении слишком мало канонов Гавриила, чтобы только на ос-
новании формальных различий предположить, что существовало два разных поэта
с таким именем.
5 BHG 994, ed. "Оою<; Доикад. О pio<; тои doiou Дойка too ExeipicbTov / Ed. D.
Z. Sophianos. AOfjva, 1989; англ, перевод см. Connor C.L., Connor VT. /?. The Life and
Miracles of Saint Luke of Steiris. Brookline, Mass, 1994.
Гавриил: между гимнографией и агиографией 333
тига «стражем моей души и тела», «через которого я получил крещение»
(песнь 11.4-6).
Упомянув о собственном ничтожестве (его язык из глины — песнь 3.4),
поэт признается, что воспевает (вместе с божественным Иосифом [Плотни-
ком]) архангела Гавриила, находясь «во тьме и восхищении», проливая слезы,
которые осушит его тезоименный ангел (песнь 6.5-8). Архангел, продолжа-
ет поэт, избавил его (вместе с Иосифом) от уныния. Смысл шестой песни
неясен: жалобы, смешанные с чувством благодарности, могут принадлежать
Иосифу, «который искал пристанища в Египте вместе с Христом». Значение
одиннадцатой песни более конкретно: здесь гимнограф просто говорит о своей
душе, которую, он верит, сделает чистой Гавриил, и благодарит архангела, ко-
торый избавил его от всевозможного зла (какга) (песнь 11.9). Он благодарен
архангелу, который освободил его «от всевозможной опасности и наказания»
(песнь 8.4-5). Возможно, Гавриил действительно столкнулся с трудностя-
ми, которые разрешились, как он думал, только благодаря божественному
вмешательству? Так, он прославляет архангела как праведного судью (песнь
10.9-10) — два стиха представляют собой рифмованную анафору:
evSiKdnara атшОоиси Зисофц
Зпсопбтата еолеЮоОся
что означает «ты по заслугам судишь непокорных, ты по достоинству про-
славляешь законопослушных». Быть может, не будет натяжкой предполо-
жить, что однажды Гавриил предстал перед судом и каким-то образом смог
избежать наказания?
Среди многочисленных эпитетов архангела многие подчеркивают его
мощь (военную): Гавриил — это божественная цитадель, оплот, сила
и надежное пристанище (песнь 2.9; слово «сила» [o0£vo<;] повторяется еще
несколько раз), ограда и крепость верующего (песнь 7.13), защитник и по-
кровитель (песнь 11.4); он отражает вторжения врагов (песнь 4.13), он рас-
сеивает языческие e0vt| (песнь 7.14). Конечно, все это связано с тем, что
Гавриил обычно считался предводителем небесной рати (песнь 8.1), хотя
в византийских сказаниях он выступает, прежде всего, как посланник Госпо-
да, а полководцем чаще является архангел Михаил; но одна фраза, кажется,
раскрывает более или менее «реальное» положение дел: Гавриил изображен
как победитель народов (Zaoug), посягнувших на святыню, город и его жите-
лей (песнь 10.13-14). Ключевым словом для понимания текста становится
эпитет «народа» — drceipovc;, который, к сожалению, имеет два разных, не
связанных между собой значения: «неискушенный» и «бесчисленный». Пас-
хос при переводе выбирает второе значение и пишет «innombrables peuples»,
но вражеские народы в гимнографических текстах обычно называются eOvt|,
а не Xaoi. Aaoi в Византии называлось местное население, воины или про-
стые граждане, и в каноне на Вход Господень в Иерусалим (№10, песнь 7)
сам Гавриил употребляет слово в этом значении: он говорит о Xaol, которые
334
Глава четырнадцатая
чтили образ персидского царя, т. е. о подданных царя. Если предположить,
что слово Zaoi в гимне Гавриила используется в своем обычном значении,
вполне вероятно, что здесь автор гимна говорит о неких «невежественных
людях», которые посягают прежде всего на константинопольскую церковь
(святыню и паству города). Афанасий Афонский (о котором мы будем го-
ворить отдельно в следующем томе), подчеркивая особое значение вну-
треннего единства церкви, ссылался на Послание к Ефесянам (Еф 4:5-6)
и утверждал, что в государстве должен быть один Ха6<;, одна церковь и один
монастырский устав6. Разумеется, не существует доказательств того, что
разделенные Xaoi, о которых говорит Афанасий, — это те же самые люди,
которые угрожают церкви в кондаке Гавриила, но вполне вероятно, что Гав-
риил (как и Афанасий) в данном случае имел в виду не враждебно настро-
енных чужеземцев, а население Византии.
Если такое объяснение справедливо, Гавриил вспоминает, наряду с на-
падениями язычников (это постоянная тема в гимнографии), и движение
«невежественных» в столице. Если он жил во второй половине X в., как
предположил Пасхос, то что он имел в виду? Было бы очень соблазнительно
считать, что это движение возникло как результат недовольства в последние
годы царствования Никифора Фоки, однако у этой гипотезы нет надежных
доказательств. Но если действительно нападки на церковь имели место при
Никифоре II, то как они могут быть связаны с позицией Триефонта в «Па-
триоте», который предположительно был защитником Никифора и монахов,
на которых так яростно обрушивается его противник Критий? Никифор
вступил в союз с некоторыми церковными деятелями, в том числе с влия-
тельным Афанасием, основателем Лавры, однако не существует надежных
свидетельств о конфликте императора с другими партиями духовенства.
И снова мы сталкиваемся с загадками, которые мы не можем разрешить на
основании имеющихся у нас источников.
Если отвлечься от предположений и обратиться к весьма небольшому
литературному наследию Гавриила, то его разнообразие просто порази-
тельно. Мы уже упоминали, что Гавриил работал в разных жанрах церков-
ной поэзии: он писал каноны, кондаки и «самогласны». Расцвет кондака
приходится на VI и VII вв. Это был гимн со сложной метрической структу-
рой, его мелодия (напев) и метрический рисунок строились по образцу ир-
моса; кондак, который не был основан на каком-то определенном ирмосе,
назывался «самогласным»7. Гавриил разнообразен даже в пределах одного
жанра: канон Луке Стириту, например, отличается от других его же кано-
нов, — здесь нет имени Гавриила в акростихе, но при этом есть теотокии,
6 Vitae duae antiquae sancti Athanasii Athonitae / Ed. J. Noret. Turnhout, 1982
(=Vita A, par. 89),14-15.
7 Maas P. Das Kontakion // BZ 19. 1910. 285-306. Cp.: Mitsakis K. Bt^avTivq
upvoypacpia. OeooaXovtKri, 1971. 171 -353.
Гавриил: между гимнографией и агиографией 335
которых обычно Гавриил избегал. В некоторых гимнах есть постоянные
повторы (рефрены), а в других их нет. Все гимны очень различаются по раз-
меру: кондак Симеону Столпнику огромен, состоит из 39 строф, тогда как
обычно кондаки Гавриила содержат по 7-10 строф, а кондак Фотию и Ани-
ките — всего из 4 строф. Темы его произведений также крайне разнообраз-
ны: он писал гимны на церковные праздники и библейские сюжеты (Вход
в Иерусалим, Богоявление, Преображение), посвятил гимны нескольким
святым, в том числе одной святой — Февронии. Среди святых, которых он
воспевал, были и «современники» (кроме Луки Стирита, к ним относится
Феофилакт Никомидийский, который умер, как полагают, около 840 г.8),
и святые из героических и темных времен языческих преследований —
Феопемпт и 1003 мученика. Феопемпт и его [неизвестные] сотоварищи
упоминаются в Константинопольском синаксарии (р. 450.23-24); не со-
хранилось ни одного другого сочинения, посвященного их прославлению,
кроме кондака Гавриила.
Композиционно произведения также значительно отличаются друг от
друга. В коротком кондаке Фотию и Аниките нет вообще никакой повест-
вовательной части. Фотий появляется после обращения Гавриила к Хри-
сту, в котором он просит очистить его «губкой милости» от скверны его
дел или слов. Он сражается, вооружившись надеждой, против узурпатора;
затем Фотий и Аникита плывут в Царство Небесное на лодке надежды,
и только в последней строфе автор упоминает, достаточно неопределенно,
недостойного правителя Диоклетиана и страдания мучеников. В кондаке
Февронии также крайне мало реальных исторических событий: Гавриил
прославляет ее стремление к Царству Небесному, победу ее над дьяволом,
благочестивые деяния и красоту Февронии. Испытания Февронии упоми-
наются в нескольких строфах, но нигде не представляют собой яркого
описания. С другой стороны, кондак Симеону Юродивому включает в себя
развернутое повествование об исторических событиях, которое содержит
диалоги, многочисленные сравнения с библейскими персонажами — Ада-
мом, Енохом, Илией и апостолом Павлом, и даже притчу о саламандре,
которая прыгает в огне и тем не менее остается невредимой. Разумеется,
здесь упоминаются и первые деяния Симеона в Эмесе: чудо в трактире
(фоиокарюу), отношения с местными проститутками, крещение иудея-
стеклодува. Это произведение, будучи по своей структуре и заголовку
кондаком, на самом деле представляет собой житие; кроме ритмической
структуры, от кондака сохраняется лишь характерная авторская позиция:
8 Тем не менее, возникает проблема датировки, поскольку, по словам агиогра-
фа, убийство «узурпатора, имя которого созвучно имени дикого зверя», т. е. Льва
V (820 г.), произошло после гибели святого (Vogt A. St. Theophylacte de Nicomedie
//AB 50. 1932. 81.17-18). Феодор Студит переписывался с Феофилактом (ер. 175
и 314). вероятно, в 816-818 гг.
336 Глава четырнадцатая
Гавриил молит об избавлении его из «череды грехов» (№ 6, песнь 16.1)
и признается, что никакими словами нельзя описать (дословно «рассказать
во всеуслышание») его деяния (песнь 20.1).
В гораздо более коротком кондаке Феопемпту и сотоварищам обнаружи-
вается та же самая тенденция к прозаическому изложению событий; в этом
произведении, согласно наблюдениям Пасхоса, большинство строф звучат
как житие в стихотворной форме; автор, продолжает Пасхос, старался со-
хранить метрическую схему, но ему не удалось быть последовательным9.
Мы не знаем, действительно ли Гавриил старался сохранить ритмическую
структуру текста и не смог это сделать, или ему стали безразличны правила
стихосложения, и, соответственно, он писал, разрушая условные границы
между агиографией и гимнографией.
Образы героев Гавриила всегда стереотипны. Феврония (№ 5, песнь 2)
с раннего детства следовала по пути Господнему и отказалась от мирской
суеты: имущества, родителей и «угождения телу» — все это Гавриил за-
ключает в одной громоздкой фразе. Она не испугалась лживых демонов
и боролось с ними, словно действенным противоядием, постом и бдением,
которые могли укротить «восстание плоти» (случайно ли здесь появляется
мотив восстания, влауаотаоц, или он связан с отвращением Гавриила к мя-
тежам, которые ему пришлось пережить?). Феврония была сильной молодой
женщиной с богобоязненной душой и чистым сердцем, ее поведение было
достойным, а слезы обильны. К этому шаблонному образу Гавриил добавля-
ет только одну более или менее оригинальную черту — величественность
Февронии в движениях. Ее мучение изображено в еще более стереотипных
и абстрактных образах (песнь 8.10); очень далеко от «действительности»
утверждение поэта о том, что Феврония рычала как лев, когда убеждала
идолопоклонников в истинной природе Господа. В конце Феврония была
увенчана пурпурным сиянием (двойственное указание — на царский ста-
тус и мученическую смерть) и венцом, а хор ангелов ликовал, глядя на ее
тело, расчлененное как на бойне. Феврония, «изуродованная как на бойне»
или «рычащая подобно льву» или даже «мычащая как корова» — все эти
псевдо-натуралистичные сравнения скорее подчеркивают абстрактность вы-
ражения, а не скрывают его. В наши дни они кажутся безвкусными, однако
в эстетике Гавриила они служили художественной цели: они — с помощью
антитезы — подчеркивали возвышенную природу событий. Они явно ли-
шены женственности, и хотя поэт не избегает в этом кондаке особых вы-
ражений, связанных именно с женщинами (например, красивая дева, Ева
или сверкающее тело), он тем не менее подчеркивает мужественность своей
героини: «подобно мужчине» она подавила плотские влечения, она показала
мужской характер — avSpeia и производные этого слова постоянно встреча-
ются в этом произведении.
9 Paschos Р. В. Gabriel I’Hymnograph..., 275, 277.
Гавриил: между гимнографией и агиографией 337
Подобным образом Симеон (№ 6, песнь 3) с раннего детства «нес в себе
Бога», презирал удовольствия и все свои помыслы обращал к добродетели;
его жизнь в божественном пламени (дословно: его божественная жизнь
в пламени) являла его свободу от страстей. Все это звучит очень отвлеченно.
Единственная более или менее оригинальная черта в характере святого —
это его неожиданное владение светской культурой, которое сравнивается
с колесницей, запряженной четверкой лошадей, — возможно, Гавриил на-
мекает здесь на четыре основные мирские добродетели, которые выделил
Менандр Лаодикийский: смелость, справедливость, благоразумие и здра-
вый смысл?
Столь же абстрактны образы Феопемпта и его сторонников (№ 3), о ко-
торых поэт говорит, что они пролили свою кровь ради Христа или что они
обыгрывали двусмысленность слов безбожных судей. Феопемпта он называ-
ет ярким пламенем, вспыхнувшим в мире, чтобы озарить тех, кто погружен
во тьму, человеком, который способен освободить всех от любой болезни
и любой опасности, однако эти хвалебные восклицания далеки от реальнос-
ти, от живого изображения.
Особенно абстрактны его кондаки на библейские сюжеты: так, кондак на
Богоявление (№ 1) практически не имеет повествовательной основы. Хотя
Гавриил повторяет дважды, что Христос торопился прибыть к реке Иордан,
Его крещение — это событие космическое, эпизод в борьбе света против
змия и демонов; не люди ожидают Христа на берегах Иордана, а сама река
и горы, которые «вопиют безгласно». Текст насыщен образами из Ветхого
Завета — Адам и Ева, Моисей, Давид, — что нарушает историческую до-
стоверность события. Иоанн Креститель, который в Евангелиях является
важным действующим лицом в этом эпизоде, здесь появляется лишь мель-
ком, когда крестит в воде «силой Илии» (еще одно сравнение, нарушающее
повествование) слабые души, он содрогается, узнав о появлении Христа.
Подобный подход характерен и для кондака на Преображение (№ 2): учени-
ки (из которых упоминаются Иаков, Петр и Иоанн) дрожат (употребляется
тот же самый глагол трерсо, который обозначал чувства Иоанна Крестителя),
но они появляются на сцене (как и Иоанн Креститель) в самом конце кон-
дака: основная часть произведения носит скорее метафизический, чем по-
вествовательный характер, — автор снова обращается к теме света и змия,
вспоминает ветхозаветных Авраама, Илию, Моисея и восхваляет Христа,
который «преобразил нашу сущность». Метафизика человеческого преобра-
жения затмевает реальность Преображения Христова, Его появления перед
учениками.
Напротив, канон на Вход Господень в Иерусалим (№ 10) имеет повество-
вательную канву: здесь Сион распахивает врата и принимает Спасителя, Его
приветствуют дети с пальмовыми ветвями, ученики расстилают перед ним
свои хитоны, а иудеи с тревогой вопрошают: «Кто этот человек?». Гавриил
воспроизводит эту сцену еще раз: книжники спрашивают, кто этот человек,
338
Глава четырнадцатая
а толпа разбрасывает на Его пути ветви, и хор невинных детей появляется
снова и снова. Конкретно обозначен даже путь осла: он везет Христа из
Вифании к Сиону, а хор невинных детей славословит Его.
Традиционно смех был нежелательным проявлением чувств для христи-
анина — это представление, вероятно, стало меняться в начале X в. Во вся-
ком случае, герои Гавриила, например Симеон (№ 6, песнь 15.2 и 17.6) или
Феврония (№ 5, песнь 4.7), смеялись над своими врагами, а сам поэт с иро-
нией говорит о Диоклетиане, который превратно представлял собственное
«достоинство и красоту» и объявил, что его престол будет находиться на не-
бесах и что он завоюет земли «народов» (e0vt|) (№ 3, песнь 9.5-7). И вновь,
было бы очень заманчиво связать эти угрожающие обещания с политичес-
кой ситуацией второй половины X в., которая отразилась во многих текстах,
начиная с так называемого «Апокалипсиса» Андрея Юродивого — однако
нет никаких фактов, которые бы подтверждали это предположение.
Гимнография, по своей сути, должна быть антириторическим жанром.
Феопемпт и его сотоварищи называют судью искусным ритором, тогда как
их речь определяется как деревенская (ауро(ксод) (№ 3, гимн 7.5-6). Но сам
Гавриил не избегал риторических приемов: так, в каноне на Вступление
в Иерусалим он использует полиптотон'. он просит Христа, сидящего вер-
хом на «неразумном» животном, спасти грешника от «неразумных» поры-
вов и «неразумных» страстей (№ 10, гимн 1.14-15). Ключевое слово аХоуос;
появляется трижды в трех разных падежах и в двух разных значениях, по-
скольку «неразумность» животного (осла, на котором ехал верхом Христос;
впечатление усиливается, так как греческое слово aXoyov обозначало вьюч-
ное животное вообще) вовсе не то же самое, что «неразумность» страсти.
Глава пятнадцатая
ЛИТЕРАТУРА ЭПОХИ ЭНЦИКЛОПЕДИЗМА
А. Образование и книгописание
В течение полутора столетий, от Фотия до Льва Диакона (ок.850-1000),
для византийской культурной жизни характерны два явления: развитие си-
стемы высшего образования и возрождение античного наследия. Оба эти яв-
ления хорошо изучены. Оба возникли еще в предшествующий период, но «ко-
личественное» отличие оказывается весьма значимым. Вплоть до середины
IX в. школы с изучением риторики и философии не были обычным явлением:
нет ни одного свидетельства их наличия. Более того, в житии первоучителя
славян св. Константина Философа говорится об их отсутствии: в юности свя-
той не мог найти такой школы в Фессалонике. Даже Лев Математик, вели-
чайший ученый середины IX столетия, получил образование не в регулярной
школе — он учился вдалеке от центров византийской культуры, на острове
Андросе у некоего безымянного «мудреца», который и преподал Льву основ-
ные дисциплины школьного curriculum. Воображение позднейшего автора
отождествило «мудреца» с Михаилом Пселлом (sic!)1. Начиная с середины
IX в., в Константинополе появляются самые разные образовательные учре-
ждения. Наиболее известные из них — это школа в Магнавре, основанная
кесарем Вардой или, возможно, еще при царе-иконоборце Феофиле2, и шко-
ла при дворе Константина Багрянородного. Наряду с ними в столице суще-
ствуют и частные, или, скорее, наполовину частные школы (все они состо-
ят под надзором императора)3. Ни одну из них мы не можем отождествить
с университетом при Патриаршей академии4. В этих школах формировался
1 Scyl. 105.86-87. В источнике Скилицы, сочинении Продолжателя Феофана,
это имя отсутствует.
2 Липшиц. Очерки. С.354; Treadgold VT. The Byzantine Revival. 307 sq.
3 Обширный материал собран Лемерлем — Lemerle. Humanisme. 242-66.
4 Кроме работы Лемерля см. Speck Р. Die Kaiserliche Universitat von Konstanti-
nopel. Munchen, 1974. Исходя из тех же источников информации, Ф.Фукс (Fucks
F. Die hoheren Schulen von Konstantinopel im Mittelalter.Leipzig, Berlin, 1926) при-
340
Глава пятнадцатая
определенный слой интеллектуалов, искушенных в так называемых “внешних
науках”. В первую очередь, это грамматика, риторика и философия, а также
начала арифметики, астрономии и музыки. Молодые люди получали такое
образование, какое отвечало бы запросам светской и церковной администра-
ции и императорского двора. Умение произнести блестящую речь и искусно
составить текст указа — все это высоко ценилось в Константинополе и могло
послужить краеугольным камнем для успешной карьеры.
О росте образованности византийцев говорит то, что они стали чаще
обмениваться письмами. От предшествующего периода сохранилось лишь
два эпистолярных собрания — Феодора Студита и Игнатия Диакона (его
авторство спорно). Начиная с середины IX в., число известных нам авторов
писем значительно возрастает* 5: Константин VII, Фотий, Николай Мистик,
Лев Хиросфакт, Арефа Кесарийский, Никита Магистр, Феодор Дафнопат,
Симеон Логофет, Никифор Уран, Александр и Феодор Никейские, Феодор
Кизический, Лев и Филет Синадские, Иоанн Латрийский, Никита-Давид
Пафлагонянин, анонимный учитель и Варда Монах (если он жил не позже).
Отдельные письма дошли и от многих других интеллектуалов. Большинст-
во известных нам авторов писем X в. относились к высшим общественным
кругам — это высокопоставленные чиновники и митрополиты.
Практический интерес к красноречию тогда еще не сочетался с сис-
тематическим изучением риторической теории, хотя попытки комменти-
ровать Афтония и Гермогена предпринимались уже в первой половине
IX столетия (см. ч. II, главу 12). Учителя пользовались для своих целей
античными руководствами, а попытки новой интерпретации античной фи-
лософии были робки и редки. Вероятно, в начале X в. анонимный literatus
сделал ряд выписок из Гермогена и другого древнего теоретика риторики
Лахара6. Существует косвенное свидетельство о том, что Иоанн Геометр
составил комментарий к труду Гермогена. К. Манго предположил, что
меняет к школам Варды и КонстантинаУП термин «университет». Ср. Martinez
Garcia F. J. La Universidad de Constantinopola en el Renacimiento Macedonio / /
Erytheia 11 — 12. 1990-91.77-96. Различие, видимо, чисто терминологическое.
Что же касается патриаршей академии, Ф Дворник (Dvornik F. Photios et la
reorganisation de 1’Academie patriarcale / / AB 68. 1950. 108-125; Idem. Photius’
Career in Teaching and Diplomacy// BS 34.1973.214-216) настаивает на ее су-
ществовании, но при этом сам нызвает свою гипотезу «во многих отношениях
смелой». Более осторожен М.Д. Спадаро: Spadaro M.D. Sull’insegnamento di Fozio
e sull’Accademia patriarcale/ / SicGymn 26.1973.286-304. Исследователь допуска-
ет существование академии, но признает отсутствие источников.
5 Алфавитный перечень эпистолографов X в. см. в кн.: Darrouzes /. Inventaire
des epistoliers byzantins du Xe siecle/ / REB 18.1960. 109-135. Краткий список в хро-
нологическом порядке см.: Hunger. Lit. 1. 234 sq.
6 Studemund W. Pseudo-Castoris excerpta rhetorica. Breslau, 1888; cm.: Krum-
bacher. GBL. 451
Литература эпохи энциклопедизма 341
грамматик Теорий Хировоск жил не раньше второй половины IX столетия
(см. ч. II, главу 12).
Типичной чертой этой эпохи стал интерес к сбору забытых древностей.
Особое внимание, соответственно, привлекала и лексикография. Нам извес-
тно несколько лексикографических трудов середины IX — X вв. Так, неопуб-
ликованный анонимный Etymologicum genuinum, составленный, вероятно,
в Константинополе, сохранился в двух рукописях X в. В списках представ-
лены две различные версии. Альперс полагает, что оригинал был написан
между 858 и 872 гг.7 В то же время или немного раньше юный Фотий соста-
вил свой «Лексикон» (о нем см. главу 1А). Можно назвать и другие труды:
так называемый Etymologicum parvum, дошедший лишь в одной рукописи
(Laur. S. Marci 304) X или XI в.8; возможно, Etymologicum Gudianum, кото-
рый Альперс относит к периоду с 950 по 1000 г., а Челлерини датирует более
поздним временем — ок. 1100 г.9; в конце концов, анонимный словарь под за-
гадочным названием «Суда»10. Сейчас стало уже общепризнанным фактом,
что это слово не означает имени автора («Свида» — как полагали Крумбахер
и Адлер), но до сих пор ведутся споры о том, что такое souda — частокол
(как метафора), путеводитель или сумма11.
Перечисленные этимологики12 пестрят цитатами из античных авторов.
Так в Etymologicum genuinum Альперс обнаружил 179 заимствований из
Аполлония Родосского, 59 из Ликофрона, 28 из Никандра, 25 из Аристофа-
на и т.д. Составитель собрал ряд фрагментов античных лирических поэтов13.
Вероятно, когда был написан etymologicum, Лукиан был еще не в моде.
Словарь «Суда» был составлен в конце X столетия — в одной из его
статей упомянуты Василий II и Константин VII. Среди византийских
лексикографических трудов этот памятник занимает особое место. Это
7 Alpers К. Eine byzantinische Enzyklopadie des 9. Jahrhunderts / / Scritture, libri
e testi nelle aree provincial! di Bisancio. 1. Spoleto, 1991. 235-269
8 Pintaudi R. Etymologicum parvum quod vocatur. Milano, 1973.
9 Cellerini A. Introduzione all’ Etymologicum Gudianum. Roma, 1988. 69; Alpers
K. Die Etymologiensammlung im Hodegos des Anastasios Sinaites, das Etymologicum
Gudianum (Barb.gr.70) und der codex Vind.theol. 40 / / JOB 34. 1984. 67.
10 Suidae Lexicon / Ed. A. Adler. 5 vols. Leipzig, 1928-938. См. также Steiner
A. Byzantinisches im Wortschatz der Suda / / E.Trapp & al., eds. Studien Zur byzanti-
nischen lexicographic. Wien, 1988. 149-181; Theodorides Ch. Kritische Bemerkungen
zum Lexicon des Suidas / / Hermes 121.1993. 484-495.
11 Dolger F. Zur Souda-Frage / / BZ 38. 1938. 36-57; Mercati S.G. Collectanea
byzantina 1. Bari, 1970. 641-708; Lavagnini B. Suida, Suda о Guida / / Rivista di
filologia e di istruzione classica 40. 1962. 441-444; EiapaKriq К. 'H Eouppa (EuiSaq d
Eou8a) I I Bu^avnvd 17. 1994. 83-91.
12 Обзор материала см. в кн.: Reitzenstein R. Geschichte der griechischen Etymo-
logika, Leipzig, 1897. (Repr. Amsterdam. 1964).
13 Calame C. Etymologicum genuinum: Les citations des poetes lyriques. Roma, 1970.
342
Глава пятнадцатая
словарь, построенный по алфавитному принципу. Он содержит как толко-
вания редких слов (объясняется их значение и этимология), так и сведения
об исторических героях и событиях. Есть в нем и статьи о писателях (пре-
имущественно античных), сходные, но не идентичные биографическим за-
меткам в «Библиотеке» Фотия. Иногда — прямо или скрыто — составитель
ссылается на позднеримских авторов (Прокопия, Агафия, Георгия Писиду)
и на византийских хронистов (Георгия Монаха и, вероятно, патриарха Ники-
фора), но к византийской истории автор обращается все же редко14. Распо-
лагал ли ученый полными текстами сочинений, краткое изложение которых
обнаруживаются в «Суде», или же только их фрагментами, которые он на-
ходил в лексикографических трудах, тогда доступных, а ныне утраченных?
Было высказано предположение, что биографические заметки об античных
авторах составитель «Суды» заимствовал из гипотетического лексикона Псев-
до-Гесихия. По теперь от этой версии, кажется, отказались.
«Библиотека» Фотия, собрание эксцерптов, созданное при дворе Кон-
стантина VII, «Геопоника» и избранные места из творений Иоанна Зла-
тоуста, собранные Феодором Дафнопатом — все эти труды тоже свиде-
тельствуют о возрастающем интересе византийцев той эпохи к античному
(и святоотеческому) наследию. Именно этот интерес заставляет их пе-
реписывать сочинения древних, составлять антологии и комментировать
античные греческие тексты. Для предшествующих периодов такого рода
занятия не характерны: они получают распространение лишь во второй
половине IX в.15 Приблизительно в середине IX столетия появляются
«Эпимеризмы к Гомеру» — простейшие комментарии к произведениям
«Поэта»16. Современник Фотия поэт и грамматик Комита упоминает о ре-
ставрации древних рукописей Гомера17. Наиболее древние из сохранив-
шихся списков Илиады и Одиссеи восходят к X в.18 Примерно в то же вре-
мя переписываются труды некоторых других античных поэтов — Эсхила,
Аристофана, Феогнида и др. Вероятно, ок. 930-950 гг. создается собрание
эпиграмм эллинистического, римского и византийского периодов, извест-
ное как «Палатинская (или Греческая) антология». Составители этого
сборника — ничем более не известный Константин Кефала (ок. 900 г.?)
14 Krumbacher К. GBL. 562-570; Adler A. RE 2. R., 4; 675-717; Hunger IГ Lit. 2.
40-42.
15 См. Wilson N. Scholars. 85-88, 136-140; Reynolds L., Wilson N. Scribes and
Scholars, (3rd. ed). Oxford, 1991. 58-65.
16 EpimerismiHomerici / Ed. Dyck A.R. Berlin. 1983.7X. Феодоридис (TTieodondzs
Ch. Die Abfassungzeit der Epimerismen zu Homer / / BZ 72. 1979. 4) предложил бо-
лее раннюю датировку — начало IX в., до создания Etymologicum genuinum.
17 Lemerle. Humanisme.l66f.
18 Browning R. Homer in Byzantium / / Viator 6. 1975. 22-25. Repr.: Studies, pt.
XVII
Литература эпохи энциклопедизма ЗЛ1
и магистр Григорий из Кампсы в Македонии, продолживший его труд. Ряд
стихотворений заимствован из текстов, сохранившихся доныне. Некото-
рые эпиграммы, включенные в антологию, принадлежат современникам ее
составителей, например, магистру грамматиков Игнатию (о проблеме его
авторства см. ч. II. гл. 10А), Арефе Кесарийскому, Комите19. Компилятив-
ный характер «Палатинской антологии» сближает ее с такими трудами,
как “Эксцерпты” Константина VII. Перед нами сборник, характерный для
энциклопедических тенденций эпохи.
К тому же времени относятся также многочисленные списки прозаиче-
ских сочинений — трудов Демосфена, Геродота, Фукидида, Платона и дру-
гих авторов. Некоторые писцы этого периода известны по именам. Особенно
полно сохранились рукописи каллиграфа монаха Ефрема. Он жил в середи-
не X в. и, вероятно, состоял в переписке с анонимным учителем20. Наряду
с некоторыми книгами Нового Завета наследие Ефрема включает списки
Аристотеля, Полибия и, возможно, Платона21 и Плутарха. Исходя из данных
палеографии Л. Перрия приписывает Ефрему codex Urbinatus 130, содержа-
щий собрание риторических сочинений.
Мы располагаем каталогом византийских писцов22. Благодаря этому
у нас есть возможность составить статистику развития книгописания в X в.
Правда, каталог был опубликован в 1909 г.: за целый век, протекший с тех
пор, кодикологические исследования, безусловно, внесли ряд изменений.
Кроме того, перечень писцов, составленный Фогелем и Гардтгаузеном,
весьма неудобен для статистического подхода. Попытки идентификации
писцов с одинаковыми именами встречают практически непреодолимые
трудности. Не менее сложно локализовать некоторые скриптории: Се-
дилий Скотт и египетский клирик Лев работали, очевидно за пределами
19 Cameron A. Michael Psellos and the Date of the Palatine Antology / / GRBS 11.
1970. 339-350. Ср. Семеновкер Б. К истории “Палатинской антологии” / / Федо-
ровские чтения, 1982. М, 1987. С. 180-185; Bauer /. Zu den christlichen Gcdichten der
Anthologia Graeca / / JOB 9. 1960. 31-40; 10. 1961. 31-37. P. Аубретон (Aubreton
R. Michael Psellos et 1’Anthologie Palatine / / AntCl 38. 1969. 459-462; Idem. La
tradition manuscrite des epigrammes d’Anthologie Palatine / / REA 70. 1968. 43-47)
пытается датировать главную рукопись Палатинской антологии (Heidelberg. Pal. gr.
23) второй половиной XI в.
20 Perria J. Un nuovo codice di Efrem: Г Urb. gr. 130 // RSBN 14-16. 1977/79.
33-114. См. также Prato G. Il Monaco Efrem e la sua scrittura / / Scrittura e civilta 6.
1982. 99-114; Perria L. Osservazioni su alcuni manoscritti in minuscola “tipo Efrem”
// Studi bizantini e neogreci. Galatina, 1983. 137-145
21 Fonkich B. Notes paleographiques sur les manuscripts grecs des bibliotheques
italliennes / / Thesaurismata 16. 1979. 158; Фонкич Б. Палеографические заметки
о греческих рукописях итальянских библиотек // ВВ 41. 1980. С. 213. №3.
22 Vogel М., Gardthausen N. Die griechischen Schreiber des Mittelalters und der
Renaissance. Leipzig, 1909.
344
Глава пятнадцатая
Византии, но во многих других случаях указать, кто из писцов трудился
вне Империи, невозможно. Мы не всегда можем выяснить, чье имя указано
в колофоне — писца или книговладельца, или как в случае с Евагрием,
доместиком Панкратия в «Таврополе» — переписчика или псевдоавтора
(Фогель и Гардтгаузен считают рукопись Евагрия автографом и относят
ее к IX или X столетию, но сам Евагрий утверждает, что он служил свя-
тому I в.!). Однако, несмотря на все эти препятствия, мы считаем возмож-
ным строго следовать каталогу и безоговорочно принимать все датировки
и идентификации его авторов: количественное различие между периодами
столь значительно, что никакие ошибки уже не изменят общую тенденцию,
проявившуюся в статистике каталога.
Таблица 1: Число известных нам писцов VIII — X столетий.
VIII а: 1
VIII-IX вв. 1
1-я половина IX в. 2
IX в. 9
2-я половина IX в. 9
IX-X вв. 9
1-я половина X в. 14
Хв. 33
2-я половина X в. 47
X-XI вв. 17
Ок. 1000-5 5
Числа говорят сами за себя. Известно совсем мало писцов VIII и нача-
ла IX вв. Ситуация стала меняться после 850 г. (т.е. в годы деятельности
Фотия). Высший расцвет книгоиздания приходится на период правления
Константина VII и его преемников. В то время, возможно, существовали
не только императорская и патриаршая библиотеки. Известны и частные
лица, например, Арефа Кесарийский, которые тогда энергично собирали
книги и заказывали новые копии23. Период, именуемый эпохой энциклопе-
дизма, произвел богатый выбор для чтения вообще и для чтения античной
литературы в особенности.
23 О библиотеках см. Wilson N.G. The Libraries of the Byzantine World / /
GRBS 8. 1967. 53-80; перепечатано с дополнениями в кн.: Griechische Kodikologie
und Text Uberlieferung. Darmstadt, 1980. 276-309. К несчастью, сведения скудны.
Мы не располагаем источниками, которые могли бы дать представление о визан-
тийских библиотеках в их историческом развитии. Известные нам свидетельства
относятся, по преимуществу, либо к позднеримскому периоду, либо к последним
векам Византии.
Литература эпохи энциклопедизма
В. Авторы
345
Мы пытались показать, что авторы первой половины IX в. были, по пре-
имуществу, монахами. Социальный статус literati эпохи энциклопедизма,
был, видимо, иным. Среди наиболее выдающихся писателей этого периода
мы находим двух императоров (Льва VI и Константина VII), шесть высо-
копоставленных чиновников (Льва Хиросфакта, магистра Никиту,Феодора
Дафнопата, Симеона Логофета, Симеона Метафаста, Никифора Урана), су-
дью Мануила (автора утраченного труда о полководце Куркуасе), дипломата
Феодора (автора жития св. Анастасии), Иоанна Кириота (Геометра), кото-
рый был, вероятно, чиновником финансового ведомства. Три анонимных
историографа (автор «Жизнеописания Василия», продолжатель Феофана
и псевдо-Генесий) и Константин Родосский были юристами, хотя мы и не
знаем, какие функции они исполняли при дворе Константина VII. Григорий,
автор жития Василия Нового, был мелким землевладельцем. Пять авторов
мы можем назвать учителями или, по крайней мере, светскими интеллек-
туалами. Это Никита-Давид Пафлагонянин, философ и ритор Никифор,
Константин Философ, анонимный учитель и анонимный автор «Патриота».
Евстафий (Аргир) был, вероятно, тоже светским автором. Хоть мы и не
знаем, кто написал «Видение» монаха Косьмы, даже его герой служил сна-
чала китонитом при дворе императора Александра. В сумме получается 23
автора. Возможно, к перечисленным выше писателям можно добавить еще
одного: мы не знаем, кто составил речь, посвященную мирному договору
с Болгарией, но по всей вероятности, ее писал государственный чиновник.
В следующую группу входят представители духовенства. Это следующие
авторы: два фессалийских клирика, Григорий и Иоанн Камениаты, два (им-
ператорских) диакона — Дев и Феодосий, архидиакон и референдарий хра-
ма св.Софии Григорий, священник Никифор (во всяком случае, так именует
себя автор жития Андрея Юродивого), епископы Арсений Керкирский, Петр
Аргосский и Павел Монемвасийский, архиепископ Сиракузский Григорий
Асвест, два митрополита, Григорий Никомидийский и Феодор Никейский,
которые прежде — до вверения им отдаленных епархий — исполняли долж-
ность патриаршего хартофилака. Таким образом, среди выдающихся literati
той эпохи двенадцать авторов принадлежат к “чистому” духовенству.
Между двумя названными группами можно поместить тех церковных
иерархов, которые до возведения в сан занимали тот или иной пост в гра-
жданской администрации. Это два патриарха, Фотий и Николай Мистик,
митрополит Александр Никейский (в прошлом учитель риторики), дипломат
Лев Синадский и, вероятно, Арефа Кесарийский и Феодор Кизический. Эта
группа, таким образом, включает шесть авторов.
Остаются монахи. Будущий патриарх Евфимий, прежде чем Лев VI возвел
его на патриарший престол, был игуменом одного из константинопольских
13 Зак 3989
346
Глава пятнадцатая
монастырей. О том, что Георгий Монах и Михаил Монах приняли монашес-
тво, свидетельствуют их прозвища, но кем они были прежде — неизвестно.
Варда Монах жил, вероятно, позже, чем в X в. Феодосий Монах, создатель
плача по взятым арабами Сиракузам, именуется также Грамматиком — а это
значит, что в миру, возможно, он был учителем. Не исключено, что иноком
был и поэт Гавриил, хотя никаких достоверных сведений о его социальном
положении и нет. Вымышленное житие св. Нифонта приписывается в позд-
ней рукописи некоему иеромонаху Петру. Вполне вероятно, что жития Евс-
тратия Агаврского и патриарха Евфимия тоже написаны монахами. Впрочем,
мы предположили, что до принятия пострига автор жития Евфимия был граж-
данским чиновником. Таким образом, монахами были, возможно, восемь или
девять из известных нам авторов. Однако, за исключением патриарха Евфи-
мия, мы ничего не знаем об их жизни и службе в миру. Что же касается мно-
гочисленных авторов житий, как известных по имени (например, Еводий), так
и безымянных — то их общественное положение определить невозможно.
Мы не располагаем никакими сведениями об их жизни и карьере.
Итак, среди literati конца IX — X вв. монахи явно составляют меньшинс-
тво. За исключением Георгия Монаха и неизвестного автора жития патриар-
ха Евфимия никто из них не был выдающимся писателем. Они несопостави-
мы с такими светскими авторами, как Фотий, Иоанн Геометр, Лев Диакон,
создатели житий Василия Нового и Андрея Юродивого (мы упоминаем лишь
пять наиболее значительных писателей). Если не учитывать тех literati, ко-
торые занимались копированием рукописей (анонимный учитель, например,
зарабатывал этим себе на хлеб), социальное положение писцов было совсем
иным: в каталоге Фогеля и Гардтгаузена мы насчитали 51 монаха-писца, 18
клириков (в основном диаконов и священников, и лишь немного епископов),
и только семь мирян с относительно низким социальным статусом: одного
учителя (цаютспр), одного грамматика, одного врача, двух нотариев, друн-
гария флота и доместика, что бы ни означал этот термин (доместиком мог
называться, например, регент в церковном хоре). В отличие от авторов, пис-
цы, будь то миряне или духовные лица — стояли в большинстве своем на
низших ступенях общественной лестницы.
Х.Г. Бек утверждал, что «на протяжении всей византийской эры» литера-
тура создавалась представителями высшей интеллектуальной элиты, «людь-
ми, занимавшими административные посты»24. Это определение больше под-
ходит для эпохи энциклопедизма, чем для предшествующего периода, когда
творцами литературы были вдохновители монашеского движения.
Различие между literati эпохи энциклопедизма и их предшественника-
ми проявляется и в географическом аспекте. Из тех писателей, о которых
известно, где они жили, тридцать работали в Константинополе. Сюда мы
24 Beck H.G. Das byzantinische Jahrtausend. Munchen, 1978. 294.
Литература эпохи энциклопедизма 347
включили и Константина Родосского, несмотря на его родосское происхож-
дение, и безымянного автора “Повести о возведении храма Святой Софии”,
и неизвестных создателей житий Феодора из Хоры, Нифонта (иеромонаха
Петра?) и патриарха Евфимия. Относя их к этой группе, мы исходим из
того, что их труды носят «константинопольский» характер. Известны еще
шесть авторов, которые тоже, возможно, трудились в Константинополе. Это
анонимный составитель речи о мире с Болгарией, поэт Гавриил, Еводий,
безымянный автор жития Михаила Синкелла, создатель «Видения монаха
Косьмы» и Евстафий (Аргир).
Другую подгруппу составляют те авторы, которые работали и в столице
и в провинции. Это шесть митрополитов и архиепископов (Арефа Кесарий-
ский, Феодор Кизический, Георгий Никомидийский, Лев Синадский, Алек-
сандр и Феодор Никейские), епископ Арсений Керкирский, Павел Мопемва-
сийский и Петр Аргосский, а также Никифор Уран (который сперва служил
каниклием, а затем был назначен наместником в Антиохию) и, вероятно,
автор жития Власия. Вместе получается одиннадцать человек.
В группу писателей, работавших в провинции, входят два фессалони-
кийских клирика Григорий и Иоанн Камениаты и Григорий Асвест из Си-
ракуз (человек со значительными константинопольскими связями). В эту
же категорию, возможно, следовало бы включить также Феодосия, монаха
и грамматика (хотя то, что он жил в провинции, не доказано) и шесть аги-
ографов: ничем иным не известного Василия, автора жития Евфимия Но-
вого, и безымянных составителей житий Афанасии Эгипской, Константина
Еврея, Евстратия Агаврского, Димитриана и Павла Латрийского (хотя мы
и не можем исключить возможности, что это житие написал Симеон Ме-
тафраст). О том, где работали некоторые другие авторы, например, Георгий
Монах и Михаил Монах, мы вообще ничего не знаем.
Таким образом, нам известно (со всеми оговорками) 36 константинополь-
ских авторов, одиннадцать авторов, живших и в столице и в провинции и,
наконец, девять писателей, которых мы отнесли к разряду провинциалов.
Впрочем, некоторые из них кажутся «провинциальными» лишь потому, что
мы не располагаем сведениями об их жизни, а принадлежность Камениата
к данному периоду вообще под вопросом. Однако, даже если мы пренебре-
жем этими сомнениями, нам не станет менее очевидно, что византийская
литература эпохи энциклопедизма создавалась преимущественно в Конс-
тантинополе. Это связано с тем, что политическое и экономическое господ-
ство столицы над остальной империей тогда все возрастало.
Еще одно поразительное изменение: «святость» перестает быть типич-
ным атрибутом писателя. Из всего длинного перечня византийских literati
от Фотия до Льва Диакона лишь трое причислены к лику святых. Это Си-
меон Метафраст, Петр Аргосский и Арсений Керкирский. Ни одного из
них нельзя назвать первостепенным писателем. Однако такое изменение
348
Глава пятнадцатая
отнюдь не говорит о том, что литература стала тогда меньше цениться
в обществе. Сами императоры и патриархи снисходили до этого занятия.
Более того, резко возросла самооценка literati. Безусловно, поза скром-
ности иногда появлялась, но нередко в преобразованном виде. Она теря-
ла присущий ей прежде универсальный характер. Так, самоуничижение
анонимного учителя социально окрашено, а Георгий Монах преодолевает
“скромность” — хронист подчеркивает, насколько тщательно он изучил
источники. Некоторые авторы вообще отказываются от этого приема,
открыто говорят о собственной значимости, защищают свои политиче-
ские взгляды и дают высокую оценку собственного труда. Анонимность
исторических сочинений, характерная еще для середины X в., была на-
рушена Львом Диаконом: в предисловии к труду историк — пусть даже
в двух словах — рассказал о себе. Аналогичное произошло и в житийной
литературе: Григорий, автор примечательного жития Василия Нового, не
упускал случая рассказать и о своих видениях и о своих вкусах, и даже
об одной любовной авантюре, в которую он был втянут. Автор — главный
герой рассказа Каминиаты, но при датировке его труда мы должны быть
очень осторожны.
Рост авторского самосознания проявляется и в другом аспекте: сам твор-
ческий процесс, прежде бессознательный, становится предметом внимания.
Фотий анализирует то, что он сам называет «стилем» (в действительности
особенности языка) множества прочитанных им книг. Сами авторы (к при-
меру, Константин Родосский, анонимный учитель, Иоанн Геометр, эпи-
столографы Никифор Уран и Лев Синадский) тоже начинают рассуждать
о своей манере письма, о своем стиле. Мы сопоставили (см. главу ЮС) пред-
исловие жития Стефана Нового, составленного Стефаном Диаконом, и про-
эмий того же жития в переработке Метафраста. Мало того, что Метафраст
отказывается от традиционного самоуничижения. Он подчеркивает, что его
основная цель — доставить удовольствие читателю. В другом предисловии
Симеон особо отмечает изящество своего стиля. Достиг он цели или нет —
дело вкуса, а вкусы со временем меняются. Но, как бы там ни было, агиограф
оценивает свои труды с точки зрения изящества и красоты слога.
То, что можно назвать «десанктификацией» личности автора, вероятно,
связано с секуляризацией византийской литературы. Жанры, имеющие не-
посредственное отношение к богослужению, отходят на второй план и ус-
тупают место иным литературным формам, которые в большинстве своем
восходят к светской античной традиции.
С. Античность и упадок традиционных жанров
Византийцы наследовали античную традицию и подражали древним ав-
торам. Знание античности было возрождено в эпоху, именуемую «Македон-
Литература эпохи энциклопедизма
349
ским Ренессансом» (она частично совпадает с периодом, который Лемерль
назвал эпохой энциклопедизма). Обо всем этом столь много писалось, что
у нас нет необходимости доказывать, что византийцы X столетия знали и чи-
тали греческих авторов классического и позднеримского периодов25. Яркий
пример неумеренного использования античного наследия — письма Никиты
Магистра. Однако, пусть в меньшей степени, античные мотивы и обороты
проникают во все жанры — от историографии и поэзии до житий. Одна по-
казательная деталь: критерием оценки героев агиографии (например, в жи-
тии Димитриана) и, возможно, гимнографии (в поэзии Гавриила) становится
четверица «мирских» добродетелей Менандра Лаодикийского.
Итак, интерес византийцев к античности возрастает. Оправдывает ли
это применение к Византии термина «Ренессанс»? Вопрос этот чисто тер-
минологический, и его разрешение зависит от того, какое значение мы вкла-
дываем в это понятие26. Необходимо придти к единому определению слова
«ренессанс». С одной стороны, можно сказать, что это вообще культурный
подъем, основанный на изучении античности и интересе к красноречию,
профессиональные studia humanitatis в понимании П. Кристеллера. В таком
случае «ренессансы» можно будет обнаружить везде и в любую историче-
скую эпоху27. С другой стороны, следуя за Э. Гарэпом, «Ренессанс» можно
определить как конкретный исторический период культурного подъема на
исходе средних веков, главным образом во Флоренции и прилежащих к пей
областях. Лейтмотивом этого культурного подъема стала деятельная роль
человеческой личности, проявившаяся как в словесном, так и в графическом
образе. Нетрудно заметить, что первая точка зрения делает термин «Ренес-
санс» излишним — уже понятие возрождения вмещает в себя все элементы
этого определения.
25 Кратко о развитии литературы в тот период см.: Фрейберг Л. Античное литера-
турное наследие в византийскую эпоху / / Античность и Византия. М, 1975. С.31-
34. Более подробно: Speck Р. Versuch einer Charakterisierung der sog. Makedonishcn
Renaissance / / Les pays du Nord et Byzance. Uppsala, 1981. 237-242; Treadgold
W. The Macedonian Renaissance / / Renaissances before the Renaissance. Stanford.
1984. 75-98.
26 О понятии “византийского Ренессанса” написано немного, как правило, иссле-
дователи применяют термин, не анализируя его значения, хотя, впрочем, попытки
теоретического подхода и делались. См. Heisenberg A. Das Problem der Renaissance
in Byzanz / / HistZ 133.1925. 393-412; OiKovopiSiK N. H ’Avayevvr|aq Kai to Bv^avuo
/ / Bu^avuo Kai Еирсптгт]. ’AOflvai, 1987. 247653; Beyer H. V. Studien zum Begriff des Hu-
manismus und zur Frage nach dessen Anwendbarkeit auf Byzanz und andere vergleich-
bare Kulturen / / Byzantina 15. 1989. 7-77; Schreiner P. “Renaissance” in Byzance?
Kontinuitat und Transformation der Antike im Mittelalter. Sigmaringen, 1989. 389 sq.
27 По этому пути и пошел H. Конрад в кн. “Запад и Восток”. (2 изд. M, 1972). Мы
не станем комментировать попытки найти “ренессансы” в Армении и Грузии, начало
которых относится будто бы к IV в.
350
Глава пятнадцатая
Понятие византийского «Ренессанса» непродуктивно и противоречиво
и по другой причине: его применение связывается, как правило, с идеей
о постоянном интересе византийцев к греческой античности. В воображе-
нии ученых византийские «ренессансы» (македонский, комниновский, пале-
ологовский и другие, не столь общепринятые, раньше них и между ними28)
следуют без перерывов и выделяются, будто бы, только по количественным
показателям: Византия рассматривается как страна вечного ренессанса. Так
термин теряет свое историческое значение. Первоначальный смысл подме-
няется этическим понятием «христианского гуманизма», который был будто
бы присущ уже Отцам Церкви и подразумевает их взгляд на человека.
Какой бы термин мы ни применили к византийской культуре X столетия,
кардинальное различие между полумеханическим накоплением древностей
в X в. и полноценной “осенью средневековья” (если вспомнить заглавие из-
вестной книги Хейзинги) остается все столь же очевидным. Понятие «энцик-
лопедизм», предложенное П.Лемерлем, полнее раскрывает суть того време-
ни, нежели истершийся и неверно употребляемый термин «Ренессанс». Мы
рассматриваем период энциклопедизма как хронологически определенную
эпоху культурного возрождения. Однако решающее значение этой эпохи,
по нашему мнению, состоит не в создании нового видения мира и человека
(тем более Бога), а в систематизации античного наследия и реорганизации
экономических, социальных и политических институтов, проводившимися
государством и для государства.
Интерес к античности не заставлял византийских literati забывать о би-
блейском и святоотеческом наследии. Уже со времен Льва VI и Никиты-Да-
вида Пафлагонянина чувствуется ностальгия по героической эпохе мучеников
и Отцов Церкви. Агиографы X столетия (в особенности столичные) не ограни-
чивались уже прославленными к тому времени мучениками и исповедниками.
Они писали жития прежде неизвестных святых — Андрея Юродивого, Ни-
фонта, Феодора Хорского и, вероятно, Анастасии. Временем жизни этих свя-
тых считалась поздняя античность. Авторы IX в. обращались в первую очередь
к героям недавнего прошлого — противникам иконоборчества. Интеллекту-
алы X столетия, напротив, возвращались к глубокой древности. Безусловно,
подвиги новоявленных святых тоже прославлялись, но ностальгическая тен-
денция все же явно преобладала: автор жития Павла Латрийского должен был
ревностно доказывать, что современник тоже достоин именоваться святым.
Подавляющее большинство в стандартном собрании Симеона Метафраста
составляли традиционные «мученичества» с их однообразными сюжетами.
28 То, что Ренессанс в Византии начался еще до «македонского» Ренессанса, под-
черкивает П.Шпек. См. Speck Р. Die Urspriinge der byzantinischen Renaissance / /
17,h CIEB, Major Papers. New Rochelle, 1986. 555-576; Idem. Weitere Uberlegungen
und Untersuchungen uber die Urspriinge der byzantinischen Renaissance / / Varia II
(Poikila 6), 1987. 253-283.
Литература эпохи энциклопедизма
351
Читатель не оценил литературного изящества жития патриарха Евфимия,
дошедшего в одной единственной (испорченной) рукописи. Он неизменно от-
давал предпочтение историям о жестоких тиранах и святых мучениках, спо-
собных вынести любое, самое невероятное испытание.
Можно указать ряд случаев, когда византийцы неверно толковали древ-
ние тексты, но главное заключается не в этом: некоторые византийские
интеллектуалы, как, например, Фотий, привлекали античные тексты и ис-
толковывали их по-своему, чтобы затронуть те или иные проблемы современ-
ности. Прошлое было не только убежищем от «политической ортодоксии»29,
хранимой государством. Это был арсенал исторических фактов и мыслей,
полезных для души (византийское выражение) и для разума. Энциклопе-
дизм расширил поле зрения. Авторы периода Темных веков или Монашеско-
го возрождения искали исторические параллели в рассказах Ветхого Завета,
в притчах Нового Завета и в творениях Отцов Церкви. Начиная с середи-
ны IX в., literati обращаются к дополнительному источнику исторических
знаний — мифологии и истории Древней Греции. Сначала к античности
относятся с пренебрежением и чувством превосходства. Придворные идео-
логи Константина VII сравнивают презренного Михаила III с некоторыми
античными персонажами. Василий I, напротив, выше всех героев древности.
Феодосий Диакон тоже настойчиво подчеркивает, что византийские герои
превосходят древнегреческих или римских. Лев Диакон — одним поколе-
нием позже — проявляет уже более сдержанное, нейтральное отношение
к античности. Основных персонажей своего труда он не противопоставляет,
а, скорее, сопоставляет с прославленными героями языческой древности.
Освоение античного наследия начинается в середине IX столетия, а его
вдохновителем становится Фотий, хотя этот процесс был, безусловно, под-
готовлен выдающимися мыслителями начала IX в., главным образом Игна-
тием Диаконом и Львом Математиком. На первой («энциклопедической»)
стадии освоение идет примитивным путем: лексикон обогащается за счет
внедрения слов, вышедших из употребления; вводятся риторические фигу-
ры; цитируются древние изречения и пословицы. Такой метод не возвращает
византийцев к идеалу гармоничного существования души и тела. Античное
искусство построения сюжета (столь высоко оцененное Аристотелем в его
рассуждении о трагедии), описание героев, создание декораций — все это,
практически, оставалось без внимания. Создается даже впечатление, что
«неоклассицисты» и «архаисты» конца IX и начала X вв. в чем-то оказались
позади своих «монашеских» предшественников: на смену их живому по-
вествованию пришли сухие, абстрактные упражнения и пустое плетение
словес. Письма Фотия лишены «натуралистической» образности. Арефа
29 Концепция византийской “политической ортодоксии” разработана Беком. См.
Beck. Jahrtausend. 87-108. Дополнение см. в его же книге Tabu der Orthodoxie (146).
352
Глава пятнадцатая
Кесарийский прямо признается, что его увлекает словесная игра. Но это
только одна сторона медали. Искусство создания ярких, образных сцен все
же проявляется в некоторых литературных памятниках X в. Это, в первую
очередь, письма, труд Камениаты (если он и вправду был написан в ту эпо-
ху), краткие рассказы Павла Монемвасийского и некоторые жития. Конеч-
но, на какое-то время освоение античной традиции лишило византийскую
словесность былой выразительной силы, но вместе с тем она подготовила
следующий этап в развитии литературы: позже, в XI — XII вв., талантли-
вейшим из византийских писателей удастся проникнуть вглубь античной
греческой культуры, не ограничиваясь одной лишь риторической формой.
Два близнеца — традиция и новаторство — играют, вероятно, наиболее
заметную роль в процессе преобразования жанровой системы. На первый
взгляд кажется, что в этой области ничего не изменилось: хроники, жития
святых, гомилии, гимны — все эти жанры «энциклопедисты» унаследовали
от своих «монашеских» предшественников. Но первое впечатление обман-
чиво. Для нового вина нужны были новые или, по меньшей мере, обновлен-
ные мехи. Разговор Льва VI с безымянным зодчим храма Заутцы (см. выше,
главу ЗА) показывает, что «страсть к изобретению» была тогда повсюду,
и венценосный оратор допустил ошибку лишь в отношении ее истоков. Ли-
тературные жанры в X в. если и не изобретаются заново, то, по крайней
мере, значительно обновляются.
Житийная литература продолжает существовать. Поначалу ей еще чу-
жда абстрактная манера Фотия, но затем Метафраст все же предпринима-
ет, хотя и непоследовательно, попытку стилистического очищения более
ранних житий и мученичеств — он вставляет риторические обороты и из-
бавляется от следов просторечия. С точки зрения читателя X в. наиболее
значительные успехи достигаются именно в агиографии. Жития патриарха
Евфимия, Василия Нового, Андрея Юродивого, Павла Латрийского — это
ценные литературные памятники. Их авторы в совершенстве владеют искус-
ством ведения рассказа, обладают талантом обрисовки характеров и прояв-
ляют искреннее христианское благочестие.
Теряет ясность граница между агиографией и хронистикой (если она во-
обще когда-нибудь существовала). Непросто определить родовое различие
между житием патриарха Евфимия, изобилующим историческими события-
ми, и “Жизнеописанием Василия”, которое включает в себя панегирик глав-
ному герою и рассказы о сопутствующих чудесах. С одной стороны, история
о Василии ближе к античности. Видимыми и невидимыми нитями она теснее
связана с классической древностью (было высказано предположение, что
автор подражал Плутарху, хотя прямое сравнение и невозможно, ибо речь
идет об утраченном жизнеописании). Однако, с другой стороны, житие Ев-
фимия поражает современного читателя отсутствием «чудес»: единствен-
ное «житийное» чудо (кроме тех случаев, когда герой предвидит грядущие
Литература эпохи энциклопедизма
353
события), о котором упоминает агиограф — это появление дивного оленя,
ставшего причиной гибели Василия I. Однако этот эпизод можно найти и в
хрониках X столетия.
В некотором смысле, хронистика X в. испытала влияние со стороны агио-
графии. Речь не о том, что житийные сюжеты включались в тексты хроник,
как, например, «Мученичество сорока двух аморийских воинов», составлен-
ное Еводием, было в более или менее сходных выражениях пересказано
Продолжателем Феофана. Влияние более существенно: основные истори-
ографы предшествовавшего периода — Георгий Синкелл и Феофан Испо-
ведник — воспринимали исторические события как обломки, увлекаемые
непрестанным потоком времени. Структурным элементом их повествования
был год. Этот год был заполнен событиями, между которыми подчас отсутс-
твовала какая бы то ни было логическая связь. Хронисты X столетия, на-
против, строили свой рассказ по биографическому принципу. Современный
ученый, преклоняющийся перед наследием классической древности, усмот-
рит здесь влияние античной литературы, но разве в X в. жития святых не
были более доступны и более распространены, чем Плутарх? Первую по-
пытку писать историю по биографическому, а не погодному принципу сде-
лал еще Георгий Монах — а этот автор дальше, чем кто бы то ни было,
стоял от античной традиции. Георгий не только дробит поток времени на
«царствования». Хронист постоянно нарушает анналистический принцип —
он помещает эпизоды (как правило, заимствованные у Мосха или других
агиографов) в неверный временной контекст и перемежает их дидактичес-
кими наставлениями. Эти наставления, обладающие «вечной» ценностью,
подобраны из авторитетных источников, созданных за несколько веков до
тех событий, которые они призваны иллюстрировать в хронике. Интерес
к снам и чудесам и нетерпимость в вопросах веры — это черты, делающие
его труд даже ближе к агиографии, чем к хронистике. Безусловно, хроники
X в. более «научно исторические» и менее религиозно наставительные, чем
сочинение сказочника Георгия. Их авторы более осторожны в подборе ма-
териала и более аккуратны в вопросах хронологии, но при этом они берут
за образец все же не погодное изложение Феофана (и западных хронистов),
а биографический принцип, характерный для житийной литературы, которо-
му — пусть неумело — следовал уже Георгий Монах.
Что бы ни было источником — античная традиция или житийная литера-
тура — в X в. происходит рождение (или возрождение) «новой» хронографии.
Год перестает быть структурной единицей повествования. Хоть Псевдо-Си-
меон и делает вид, будто распределяет материал по годам, хронологическая
точность его труда оказывается обманчивой. Придворные хронисты Конс-
тантина VII (как и их идейный противник Логофет) создают свои труды как
продолжение единой всемирной истории, разделенной на «царствования» или
жизнеописания. Однако вместе тем появляются и другие исторические труды,
354
Глава пятнадцатая
посвященные отдельным периодам или единичным историческим событиям.
Поиск новых форм в историографии приводит, в частности, и к неуклюжей
попытке воспеть в стихах победы византийцев на Крите.
Ностальгия по героическому прошлому, с особой остротой выражения
в проповедях Льва VI и Никиты-Давида Пафлагонянина, сочетается с поис-
ком апокалиптических видений Ада и Рая. Исторические откровения в духе
Псевдо-Мефодия практически исчезают, хотя некоторые черты этого жанра
все же появляются в житии Андрея Юродивого и в диалоге «Патриот» —
апокалиптический элемент там снижен до уровня предвидения политичес-
ких событий. В X в. более распространены образы Страшного суда и Царс-
тва Небесного. Интеллектуалы этого периода, уверенные в политической
стабильности империи, все чаще размышляют о посмертной участи правед-
ников и грешников.
Жанр гомилии претерпевает еще более важные изменения. С одной сто-
роны, возможности этого жанра, как будто, исчерпаны. Осознавая это, Даф-
нопат даже колеблется в определении его цели. Иное дело агиографы, кото-
рые, несмотря на ностальгию по славному прошлому, все же писали жития
новоявленных святых (как, например, патриарха Евфимия, Феоктисты Лес-
босской, Василия Нового, Павла Латрийского, Власия или Димитриана) или
вымышляли святых из незапамятных времен. Авторы гомилий, напротив,
были строго ограничены рядом библейских сюжетов. Развивая эти темы,
они были вынуждены состязаться со столь великими предшественниками,
как патриарх Герман. В отличие от агиографии традиционная гомилетика
склонялась к риторической отвлеченности и приходила в упадок, теряя
повествовательный стиль и живость рассказа. С другой стороны, понятие
гомилии распространилось на такие разновидности риторики, которые не
имели ничего общего с церковной проповедью, кроме места и повода для
произнесения. И Фотий и Лев VI в значительной степени способствовали
созданию новых форм риторики — княжеского зерцала, экфрасиса, речи
по случаю, исторической речи. Светское красноречие зарождалось на фоне
упадка церковной проповеди.
Новой разновидностью светской риторики стала апология автора —
защита его позиции в политической игре. Эта разновидность представ-
лена несколькими трактатами Арефы Кесарийского. Особого внимания
заслуживает его сочинение «Защита против тех, кто высмеивает мою нея-
сность», в котором Арефа рассуждает о соотношении формы и содержания
и приходит к выводу, что верная мысль, облеченная в дурную форму — это
плохое сочинение. Благодаря Арефе зарождается и другая разновидность
риторики, противоположность авторской апологии — интеллектуальный
памфлет. Никита Пафлагонянин развивает этот жанр в рамках жития. На-
конец, Иоанн Геометр возрождает еще одну форму ораторского искусст-
ва — прогимнасмы.
Литература эпохи энциклопедизма
355
Гимнография тоже достигла предела своего развития. Последование
церковных песнопений к тому времени уже установилось, и новые кондаки
и каноны представляли собой интеллектуальные упражнения. Их темы уже
были в совершенстве развиты великими гимнографами VIII и IX вв. Конечно,
можно было заменять старые гимны новыми. Например, гимн Марка От-
рантского (или гимн св. Мокию) ок. 900 г. заменил гимн Кассии (см. ч. II гла-
ву 8А). Однако подобный труд приносил мало вдохновения. Как и традици-
онная проповедь, гимн X столетия был лишен своеобразия и оригинальных
подходов в трактовке мотивов агиографии и гомилетики. Следует отметить
одно явление, свидетельствующее о кризисе гимнографии: исчезла тонкая
условная черта, отделявшая этот жанр от гомилий: гимнограф Гавриил сде-
лал попытку составить длинный кондак, повествующий о жизни святого,
разрушая при этом традиционную структуру церковного гимна. Имела ме-
сто и обратная тенденция: жития святых, написанные в стихах и без учета
канонов церковного гимна, именовались проповедями.
Стихотворство в исторической и житийной литературе не привело к за-
рождению поэзии. Эти эксперименты оказались бесплодны, но вместе с тем
именно в X в. началось развитие греческого стихосложения: Иоанн Геометр
в своих лучших произведениях не ограничивается соблюдением ритма. Ему
удается передать собственное поэтическое видение окружающего мира,
выразить свои чувства, печали, надежды. Иоанн создает (или воссоздает)
политическую поэзию и полагает основы новой лирики. Эпиграммы Иоанна,
отражающие его наблюдения и размышления над ними, подчас достигают
уровня личного письма. Светские эпиграммы, составленные Кассией, были
натянуты, искусственны, пропитаны банальным нравоучением. Стихи Гео-
метра более человечны, индивидуальны, своеобразны.
Еще один новый (возрожденный) жанр X в. — это диалог, если мы до-
пустим, что «Патриот» был и вправду создан в те годы. Кроме того, можно
предположить, что во второй половине IX столетия, с появлением «Библи-
отеки» Фотия, в Византии зарождается литературная критика. В это время
создаются памфлеты — орудия словесной атаки и обороны, само появление
которых уже свидетельствует о насыщенной интеллектуальной жизни этого
периода.
D. Герой, композиция и декорации
Главным героем литературы Монашеского возрождения был борец
за правую веру. Он выступал, в первую очередь, против иконоборцев, но
также и против сарацин или волхвов. Соответственно, и центральным мо-
тивом повествования становился конфликт добра и зла. Зло обыкновенно
олицетворял император — человек, наделенный наибольшей властью в Ви-
зантии, или носитель темной колдовской силы. Противостояние достигало
356
Глава пятнадцатая
наивысшей точки в агоне — единоборстве двух начал. Пересаженный на
социальную почву, конфликт приобретал невероятную напряженность: ан-
тигерой обладал всеми средствами для победы, ио тем не менее терпел по-
ражение, во всяком случае, морально, хотя иногда и физически. Савваиты
и арабы, Стефан Новый и Константин Копроним, Феодор Студит и Никифор
I, патриарх Никифор и Лев V — во всех жанрах в первой половине IX в. ре-
альность представлялась как столкновение двух сил — света и тьмы.
Попытки изображать действительность как противостояние героя и ан-
тигероя делались также в эпоху энциклопедизма. Эти попытки оказались
наиболее плодотворны для рассказов об отдаленном прошлом — о борьбе
мучеников против тиранов-язычников и их слуг. Менее плодотворными
они были в применении к современности. Никита Пафлагонянин предста-
вил жизнь патриарха Игнатия как череду гонений со стороны Фотия, но
жизненные пути Фотия и Игнатия проходят независимо один от другого,
без агона — без прямого столкновения. Игнатий переносит изгнание, по-
бои — все то, что характерно для рассказов о героях-мучениках, однако
исходит это не от Фотия. Более того, и сам Фотий в житии Игнатия под-
вержен взлетам и падениям. Еще более необычен конфликт Василия 1 и
Михаила III в хрониках середины X в. Главные герои занимают противо-
положные позиции на шкале нравственных ценностей: Михаил — это воп-
лощение всех пороков, а Василий — олицетворение всех добродетелей. По
Михаил, этот негодяй, безбожный шут и кутила, ведет себя совсем не так,
как подобало бы «злому» императору. Он не преследует и не казнит героя.
Наоборот, он поднимает его из грязи, венчает соправителем и, в конце кон-
цов, оказывается — разумеется, по справедливости — жертвой переворо-
та, совершенного сторонниками Василия. Не антигерой истязает и казнит
героя-святого, как Константин V казнил Стефана, а положительный герой
достигает высшей власти, переступив через труп своего «отрицательного»
благодетеля.
Нередко герой ведет борьбу в пустом пространстве. В агиографии его
врагом оказывается черт, дьявол, который чинит бесчисленные препятствия
на пути добродетели. Эти препятствия не исходят от какого-либо могуще-
ственного земного врага. Феодора Солунская ведет борьбу не с человеком
(игуменья, наложившая на нее суровую эпитимию — это ее друг, а не враг),
а с собой, со своей страстью — «чрезмерной» любовью к дочери. Патриарх
Евфимий настойчиво пытается изменить нрав Льва VI, который падок па
женщин и доверяет дурным советникам. Однако Лев — не антигерой, не
заклятый враг. Агиограф ему даже сочувствует. Второстепенные персона-
жи, которые на время становятся противниками Евфимия (Заутца, Самона,
Николай Мистик), масштабов антигероя не достигают. Не случайно, что
житие практически завершается сценой примирения двух претендентов на
патриарший престол — Евфимия и Николая Мистика.
Литература эпохи энциклопедизма
357
Никифор Фока выступает как главный герой в сочинениях нескольких
авторов конца X в. Наиболее значительные из них — Иоанн Геометр и Лев
Диакон. Ни в стихотворном труде Иоанна, ни в «Истории» Льва Никифору ие
противостоит достойный противник, хотя его мученическая смерть и предпо-
лагает наличие антигероя. Император борется с арабами, встречает сопротив-
ление со стороны некоторых слоев населения столицы, по над всеми этими
врагами он одерживает верх — они не равны ему. Военачальник Никифора
Иоанн Цимисхий, который убивает его при содействии вероломной Феофано
-далеко не воплощение зла. В изображении Иоанна и Льва Цимисхий тоже
предстает положительным героем, хоть и не без недостатков. В народном ска-
зании об убийстве Никифора этот царь, напротив, удостаивается осуждения.
Мы подходим к наиболее важному пункту: literati X в., пусть робко и не-
уверенно, но отходят от традиционного деления человечества на две катего-
рии — добрых и злых (такое деление в первую очередь характерно для гоми-
летики и гимнографии, которые как раз в X в. приходят в упадок). Человек
перестает быть абсолютным воплощением добра или зла. Это уже не статуя,
высеченная из цельного камня добродетели или порока. Он предстает куда
более сложным явлением, чем он был в глазах Феофана или Феодора Сту-
дита. Вместо одноцветной шкуры льва герой облачается в пеструю шкуру
леопарда, хаотично покрытую пятнами недостатков и изъянов. Его антипод,
в свою очередь, тоже наделяется человеческими качествами, удостаивается
уважения и сочувствия. Новое отношение к человеку создает предпосылки
для рождения психологического портрета.
Впрочем, следует сделать оговорку. «Одноцветные» герои не исчезают
из византийской литературы. В различных жанрах панегирик и псогос по-
прежнему остаются моделью для описания персонажей. Примером абсо-
лютно отрицательного героя может послужить император Александр в об-
личении Арефы и в хронистике X в. Св. Димитриан, напротив, наделяется
безукоризненной добродетелью. Осознание сложности человеческой при-
роды еще только появляется. Еще только начинает утверждаться сама пра-
вомерность такого подхода. Мы уже упоминали о борьбе Феодоры Сол у не-
кой против собственной слабости — запретной любви к дочери. У Феодоры,
верной служительницы Василия Нового, тоже есть недостаток — в юности
она жила беспорядочно и поэтому после смерти подверглась испытаниям
на небесных «мытарствах». Даже автор похвального «Жизнеописания Ва-
силия» берет на себя смелость намекнуть на один изъян императора, хотя
Василий вне сомнения выведен им как идеальный герой. В речи о мире
с Болгарией царь Симеон представлен как заклятый враг Византии, но при
этом Николай Мистик противопоставляет его дьяволу: по природе Симеон
чист, он лишь ослеплен сатаной (см. выше, главу ЗВ). Вероятно, наиболее
богатыми красками написаны портреты двух исторических героев — Льва
VI в житии патриарха Евфимия и Святослава в «Истории» Льва Диакона.
358
Глава пятнадцатая
Лев VI исполняет роль «тирана» в традиционном «агоне». Именно он низ-
лагает святого патриарха, именно его слуги истязают Евфимия и даже его
осла. Однако, несмотря на свою роль, Лев по природе не тиран. Да, у госу-
даря непостоянный нрав, он держит любовницу и дурно обращается со своей
первой женой Феофано, но при этом Лев великодушен и кроток, он вызы-
вает скорее сочувствие, нежели отвращение. Читатель узнает, как страдает
император, когда Николай Мистик не позволяет ему войти в храм Святой
Софии или отказывается признать законнорожденным его долгожданного
сына. Лев где-то посередине между добром и злом.
То же можно сказать и о киевском князе Святославе: он играет роль
врага — вторая половина «Истории» Льва Диакона почти вся посвящена
войне Иоанна Цимисхия (тоже неоднозначный образ) со Святославом, втор-
гшимся в Болгарию. Но при этом историк не скрывает уважения к русскому
князю — грозному воину и достойному противнику Цимисхия.
В изображении Святослава сказывается и другое важное новшество: по-
является описание внешности героя. Прежде внешний вид dramatis persona
был второстепенным, незначимым элементом характеристики. В литерату-
ре Темных веков и Монашеского возрождения описание внешности было
редким. В первую очередь авторы характеризовали нравственные качест-
ва персонажей, а портреты были бедны и скудны. Герой мог быть наделен
молодостью и красотой, но если он одерживал победу, то не в силу этих
свойств, а благодаря мощи своего непреклонного духа. Введение героя-ры-
царя (заслуга Льва Диакона) сделало физическую силу достоинством и при-
влекло внимание вообще к внешности героев. Благодаря своей незаурядной
наружности и платью Святослав стал идеальным предметом для применения
нового стилистического подхода. Другие, не столь значительные попытки
описать внешний облик главного героя появляются в самых разнообразных
текстах — от соматопсихограммы Диона у Фотия (возможно, заимствован-
ной из античного источника) до портретов святых в житиях Павла Латрий-
ского и Власия.
Многие авторы X столетия восхваляют воинов. Не говоря уже о трудах
Льва Диакона, Феодосия Диакона и Иоанна Геометра, гимн воинской славе
отчетливо звучит в адрес Константина Дуки в житии Василия Нового и Кал-
листа в повести об аморийских мучениках. В скрытой форме хвала ратным
подвигам выражена в письмах Фотия и в лексике Никиты Пафлагонянина,
относящейся к героическому прошлому. Соответственно, женщины, играв-
шие важную интеллектуальную роль в споре об иконах, по всей видимости,
утрачивают эту роль в последующем столетии.30 Если не считать героинь ран-
нехристианских времен, которые, как, например, св. Фекла, были выведены
30 Kazhdan A., Talbot A.M. Women and Iconoclasm // BZ 84/85, 1991/92.
391-408.
Литература эпохи энциклопедизма
359
Метафрастом, авторы X в. не обращаются к героическим женским образам.
Галерея исторических женских портретов символично начинается с Феофа-
но — кроткой жертвы развратного Льва VI, и завершается тоже Феофано,
коварной убийцей Никифора Фоки. Так, женщины в литературе X в. — это
либо жертвы, либо преступницы. Хронисты забывают о роли, сыгранной
женщинами в эпоху иконоборчества. Даже императрица Феодора предста-
ет в хрониках как наивная старушка, беспомощная перед своим развеселым
сыном. Из житийных текстов мы узнаем, что она рабски любит своего су-
пруга-еретика. Перелагая историю о Марии Египетской, Никита Магистр
делает из отважной блудницы юную скромную монахиню. В «пустыню»
она попадает не повинуясь внутреннему велению, а избегая случайного со-
бытия — нападения арабских пиратов. В отличие от своего родственника,
архиепископа Антония, Феодора Солунская не обладает широким политиче-
ским кругозором — все ее заботы сосредоточены на взаимоотношениях с до-
черью. Другая Феодора, удостоенная узреть Царство Небесное — это лишь
верная служительница Василия Нового, у которой сомнительное прошлое.
Единообразие композиции было отвергнуто Фотием. На смену этой мо-
нотонности пришла эпизодическая система. Прежние законы построения
текста требовали единства повествования-— будь то идеологическое единс-
тво романа о Варлааме или непрерывный поток времени в «Хронографии»
Феофана. Если в тех трудах и появлялись эпизоды, то они имели второстепен-
ное значение, носили декоративный или занимательный характер. Эти эпи-
зоды были призваны скрасить монотонность однообразного повествования.
Положение изменилось с появлением малых жанров. Письмо и эпиграмма по
определению сосредоточены на единичном, «эпизодическом» событии. Геор-
гий Монах делает эпизод независимым и самодостаточным элементом своей
хроники. Краткие рассказы в духе Георгия Амартола создает и Павел Монем-
васийский. Если традиционное житие являет собой непрерывный рассказ
о святом, начиная от его рождения и кончая преставлением и посмертными
чудесами, то труд Павла — это серия миниатюр, каждая из которых посвя-
щена одному чуду. Распространяются повести об отдельных войнах: Феодо-
сий Монах оплакивает падение Сиракуз, Камениата рассказывает о взятии
Фессалоники, Феодосий Диакон об отвоевании Крита, судья Мануил по-
вествует о подвигах одного полководца (светское жизнеописание в чистом
виде). Лев Диакон освобождается от телеологии Феофана: его рассказ пос-
троен из независимых эпизодов-блоков. Более того, в повествовании Льва
эпоха блестящих побед не имеет продолжения — смерть Цимисхия влечет
за собой рост Болгарского царства и разгром византийских войск в начале
правления Василия II.
Противоречие между единством (монотонностью) и эпизодической
структурой искусно снимается в житии Павла Латрийского. Безымянный
автор создает рассказ, в котором эпизоды не наносят ущерб общему плану.
360 Глава пятнадцатая
Они органично входят в повествование, не нарушая композиционного един-
ства.
Как правило, действие разворачивается на абстрактном или «пустом»
фоне. Случайные детали ландшафта лишь изредка фиксируются, но никогда
не становятся предметом описания. Действие никогда не связано с декора-
циями, в которых действуют герои. Власий долго странствует, и мы узнаем
немало о его приключениях, но агиограф не пишет декорации для этих при-
ключений — он лишь обозначает географические координаты, помещая ге-
роя например, на берег Дуная или на холмы близ горы Афон. Авторы житий
Евфимия, Василия Нового, Андрея Юродивого повествуют о деяниях сво-
их героев в Константинополе, но тщетно было бы ожидать здесь описания
тех районов столицы, в которых они появляются — в отличие от Царства
Небесного, изображение которого все же появляется в рассказе о видении
Феодоры в житии Василия Нового (или в другом житийном тексте — «Ви-
дении монаха Косьмы»), Описание земного пейзажа становится предметом
экфрасиса, который вводится в проповедь или эпиграмму. Однако в этом
случае декорации обретают самостоятельную ценность: святыня, прослав-
ленная Фотием, башня, вдохновившая Иоанна Геометра, семь чудес Конс-
тантинополя в стихотворном труде Константина Родосского. Пейзаж еще не
становится фоном для действия. Он остается самостоятельным предметом
для восхваления, энкомия.
Е. Язвительный literatus.
В VIII столетии основным проявлением чувств были слезы. Смех осужда-
ли и избегали. Безусловно, и в X в. слезы оставались несомненным знаком
раскаяния: образ плачущего Льва VI в житии патриарха Евфимия — один
из наиболее ярких в византийской литературе. «Бесстыдный смех» возму-
щает Фотия, хоть, впрочем, он и сам создает карикатурный образ еретика
Евномия. Отношение к смеху заметно меняется где-то около 900 г. Арефа
Кесарийский жалуется — не без затаенной гордости — что современники
приписывают ему «пристрастие к шуткам и насмешкам». Защищаясь от об-
винений, Арефа заявляет, что смех столь же естествен для человека, как
ржание для лошади, (см. выше, главу ЗС). На исходе столетия Лев Синадс-
кий, намереваясь рассказать остиарию Иоанну о событиях в Риме, обещает
рассмешить его. Через всю византийскую литературу эпохи энциклопедиз-
ма тема смеха проходит красной нитью.
Можно выделить два основных вида смеха. Первый из них — это смех
враждебный, псогос (букв, «поношение»). Он сопряжен с клеветой, иска-
женным, карикатурным изображением. Одно из наиболее необычных со-
чинений начала X в. — житие патриарха Игнатия, по всей вероятности,
написанное Никитой Пафнагонянином. Житие представляет собой псо-
Литература эпохи энциклопедизма 361
гос: это скорее осуждение грешника Фотия, чем восхваление праведника
Игнатия. Принадлежит ли псогос самому Никите или он заимствовал из
утраченного текста, послужившего источником и для хроники Псевдо-Си-
меона — это еще предстоит выяснить. Для нас важно другое: рождается
новый жанр — сатирический памфлет. При этом следует отметить, что
жанр этот зарождается на «традиционной» почве житийной литературы.
Никита создает и другой сатирический памфлет. Он облечен в форму яз-
вительного письма, а говорится в нем о встрече автора с патриархом Ни-
колаем Мистиком.
В VIII и начале IX вв. полемика православных с мусульманами и ико-
ноборцами носила исключительно серьезный характер. Константин V —
воплощение иконоборчества — изображался противниками как ужасный
и отвратительный тиран, змий, рычащий и кровожадный зверь. Ни Фео-
фан, ни Стефан Диакон не пытались его высмеивать. Вероятно, лишь во
второй половине IX в. Константин получает потешное прозвище Копроним
(«навозоименитый»). Литература X в., напротив, изобилует памфлетами
политического и личного характера. Вслед за житием патриарха Игнатия
появляются инвективы Арефы и Константина Философа, пародийное пись-
мо Никиты-Давида ер. 87. Саркастическая насмешка — как в написанном
труде, так и в устной речи — становится орудием в личной и политической
борьбе. Характерный эпизод описан в житии Евфимия. Автор повествует
о том, что фаворит Льва VI Стилиан Заутца подговаривает шута Лампудия
оскорбить святого за императорской трапезой. Лампудий обещает опозорить
имя Евфимия (ed. Karlin-Hayter, р. 43.27-29). После этого отвратительного
и глупого поступка (детали которого до нас не дошли) Лампудия, несомнен-
но, ждет возмездие: покинув дворец, он падет на землю и умрет в судорогах.
Заутца — политический и личный враг святого. Он стремится опорочить
имя своего противника. Точно так же недруги Арефы измышляют против
него обвинения, из-за которых Арефа оказывается под судом и над ним на-
висает угроза осуждения.
Однако византийцам был известен и другой вид смеха — добродушная на-
смешка в форме грубой шутки. Житие Афанасия Афонского (умер в 1001 г.)
позволяет взглянуть на византийский юмор с другой стороны. Агиограф со-
общает, что святой изобрел новый способ нравственного воспитания бра-
тии. Когда Афанасий замечал, что один из монахов его общины склонялся
к «тирании дурного настроения» («они люди, и им не чужды человеческие
слабости» — объясняет агиограф), он сперва применял «лекарство убеж-
дения» (букв, -«слова»). Если убеждение не имело успеха, Афанасий не
прибегал к обычным церковным наказаниям, таким как, например, пост или
эпитимия, а подвергал ослушника насмешкам братии. И вот как будто не-
взначай, один из монахов подшучивал над ним. Шутку подхватывал второй,
затем третий, а там и четвертый выдумывал новую шутку. В конце концов
362
Глава пятнадцатая
несчастный инок бежал к Афанасию и оплакивал свое горестное положе-
ние31. Насмешки были, очевидно, грубыми — иначе ослушник не стал бы
«слагать трагедию» (ёктраусрбеТу) о своих несчастьях. Уже сам этот глагол
имеет ироническую коннотацию. Это видно из диалога «Патриот» (par. 18).
Триефонт говорит о соловье, который «поет трагическую песнь» о чуде,
изумившем Крития. Насмешка, — продолжает автор жития Афанасия, —
обнажает язвы и бередит старые раны. Боль, причиняемая ею, смягчает ко-
сность [заблудшей] души (par. 169).
Житие Афанасия не содержит конкретных сведений ни о проступках
ослушников, ни о насмешках братии. Этот пробел помогает заполнить жи-
тие современника Афанасия Нила Россанского (умер в 1004 г.). Нил живет
в уединении со своим любимым учеником и спутником — крестьянином Сте-
фаном, которого он любит и постоянно поучает. И вот как-то раз Стефан
кладет себе в миску столько бобов, что та раскалывается. Он идет к своему
наставнику и признается в том, что сделал. Но Нил отвечает, что этого при-
знания недостаточно — Стефан должен явиться в монастырь и перед ли-
цом братии рассказать, что отшельники являются «разбивателями горшков»
(/отрокХаотсн — неклассическое слово). Стефан берет осколки, приходит
к игумену — св. Фантину, и передает ему всю историю. Фантин, согласно
агиографу, понимает замысел Нила, собирает осколки, связывает их верев-
кой и вешает Стефану на шею. С этим украшением Стефана отводят в тра-
пезную и выставляют на посмешище братии32. В обоих житиях речь идет
о дружеском, «назидательном» и «нравоучительном» смехе. Возможно, это
изобретение X в. Можно также предположить, что и литературный юмор
этой эпохи — несмотря на грубость и нелепость обвинений — это не более
чем стиль общения в интеллектуальной среде X столетия.
Грубый спор описан в «Патриоте». Непристойности льются рекой, а об-
винения в язычестве звучат угрожающе. Но если внимательно вчитаться
в диалог, перед нами встает картина мирной интеллектуальной жизни Кон-
стантинополя. Противники относятся к двум враждующим лагерям — хри-
стиан и язычников. В распространенном тогда жанре мартирия, это стол-
кновение чревато трагической развязкой. В диалоге Псевдо-Лукиана все
иначе — Триефонт и Критий спорят миролюбиво, хоть и затрагивают столь
важные богословные вопросы, как сущность святой Троицы, и обменивают-
ся бранными словами.
Комические образы и юмористические сцены характерны не только для
прозаических и стихотворных памфлетов, но и для эпистолографии этого
31 Vitae duae antiquae sancti Athanasii Athonitae / Ed. J. Noret. Turnhout, 1982.
Vita A, par. 167.
32 Giovannelli G. Bioq Kai лоХиыа tod ootou naipoq f)pcov Neikou tod Ngod. Grotta-
ferrata, 1972. 75.5-16
Литература эпохи энциклопедизма 363
периода. Смех играет назидательную («душеполезную»), по в то же время
и развлекательную роль. Юмор IX в. не обратен против политического или
личного противника. Это специфическое средневековое явление, подобное
балансированию на канате — дерзкая, но благочестивая игра со святыней.
Ту же традицию занимательного юмора продолжают Георгий Никомидий-
ский и Георгий Монах.
F. Язык, или “стиль”
Как правило, различались два “стиля” — риторически возвышенный
и низкий. Некоторые literati эпохи энциклопедизма осуждали витийпый
слог, противопоставляя ему простой, хотя и сами нс склонны были отказы-
ваться от риторических приемов. Более сложную градацию ввел Фотий: он
выделил три уровня «стиля» (фрасиса), учитывая при этом как лексику, так
и риторические фигуры. Фотий явился поборником умеренного “стиля”, ко-
торый он противопоставлял как простонародному языку, так и напыщенной
архаической лексике.
Элементы простонародного языка изредка мелькали в текстах начала
IX в. — в “Хронографии” Феофана, в труде Scritoris incerti, в генуэзской
версии жития Филарета Милостивого. Авторы эпохи энциклопедизма, на-
против, введение такой лексики не приветствовали. Простонародные формы
употреблялись при составлении документов в провинции. В числе других тек-
стов об этом свидетельствует документ 1008 г., касающийся собственности
монастыря св. Климента.33 34 Но вместе с тем нельзя назвать ни одного лите-
ратурного памятника этого периода, который был бы написан “простонарод-
ным” языком, хоть некоторые авторы на это и претендовали.3'1 Среди черт
повседневной речи в историографии и житиях остаются лишь многочислен-
ные этнонимы, технические и административные термины — но даже и они
подвергаются архаизации. Например, различные северные соседи империи
получают наименование “скифов”.
Различие между “высоким” (возвышенным) и умеренным “средним”
стилем то и дело отмечалось византийцами: современники порицали Лрефу
Кесарийского за напыщенный (риторически усложненный) слог его сочи-
нений и Арефа признавал это. И вправду некоторые из его риторических
трудов несут на себе тяжкое бремя помпезных и запутанных выражений. Ан-
тичная образность, чрезмерно усложненные риторические фигуры, периоды
и архаическая лексика — это черты, которые Фотий считал характерными
33 Actes d’lviron, 1/ Ed. T.Lefort. Paris, 1985.№ 15.
34 О противопоставлении низкого и аттического «стиля» в эпоху Константина VII
см. Browning R. The Language of Byzantine Literature / / The Past in the Medieval
and Modern Greek Culture. Ed. S. Vryonis. Malibu, 1978. Переиздано в его History,
Language and Literacy in the Byzantine World (Northampton, 1989, pt. XV. 103f).
364
Глава пятнадцатая
для “высокого стиля”. К этому можно прибавить еще излишнюю склон-
ность к громоздким композитам: если в письмах Николая Мистика их толь-
ко двадцать, то в сочинениях Арефы мы найдем более трехсот составных
слов. Конечно, корпус трудов Арефы в два или три раза больше, но различие
в пятнадцать раз все же существенно. Арефа подбирает редкие слова, син-
таксис его фраз чрезвычайно усложнен, тексты перенасыщены цитатами,
аллюзиями и тропами. Сомнительно, чтобы все его речи, если они и вправду
произносились в залах дворца, были понятны высокопоставленным чинов-
никам и церковным иерархам, которые их слушали. Другой пример “высоко-
го стиля” — письма Никиты Магистра, изобилующее мотивами и образами
из античной литературы.
Показателем может служить и отношение к метафорам: поборник “про-
стого” стиля Николай Мистик не одобрял склонности к метафорам. Веро-
ятно, это говорит о том, что “умеренные” этой фигуры избегали, хотя и сам
Николай не мог порой от них воздержаться. Вообще метафоры и симиле
в литературе этого периода встречаются нечасто. Они редко развиты до
уровня самостоятельных образов. Как правило, эти метафоры банальны —
они кочуют из одного текста в другой. Соотношение глаголов и прилагатель-
ных-эпитетов позволяет в какой-то степени различить повествовательные
и описательные тексты: если хроника “повествует” о событиях, то она боль-
ше нуждается в глаголах, чем панегирик, обычно лишенный динамики.
«Высокий», «пышный» или риторически усложненный стиль характерен
в первую очередь для описательных жанров (как, например, панегирик или
экфрасис). Повествовательные и наставительные сочинения (хроники, жи-
тия) писались, как правило, менее витийным слогом. Различие можно было
бы отнести на счет жанровой природы. Хроника уже по определению более
насыщена событиями, чем риторическая проза. В поле зрения хрониста ока-
зываются скорее факты, действия, столкновения интересов, нежели оценки
главных героев (как положительных, так и отрицательных) или предметов,
которые составляют основу описательного труда. Приведем начало пропове-
ди Льва VI, прославляющей храм апостола Фомы: «И вновь здесь почитается
великий ученик Господа, который осязал перстами таинство Спасения нашего
(Ин. 20:25 — Фома влагает персты в раны Христа), который па крыльях Хри-
стовых достиг края земли, который убелил души сиянием Евангелия. И вновь
здесь совершается служба великому апостолу, и сам он воздает несравненной
службой тем, кто служит ему. И снова он воздает им, убеляя сердца и сти-
рая черные пятна греха. Он освобождает нас от тяжкого долгового бремени
вины. В сверкающем свете он услаждает гостей, собравшихся в его святой
храм, озаряя их божественным сиянием, исходящим как будто из обители
чистого света» (ed. Akakios. 248L). Текст насквозь пропитан риторикой. Он
состоит из ряда периодов, содержащих полиптоты и повторения. Автор рас-
точает десятки слов, чтобы выразить простую мысль: народ сходится в храм
Литература эпохи энциклопедизма
365
св. Фомы. Сходный характер носит также начало эпитафии патриарху Ев-
фимию, составленной Лрефой: «Наша скорбная речь посвящена Евфимию,
великому иерарху Божию, который был несправедливо оскорблен, низложен
с престола, убийственною дланью отправлен в изгнание, недавно смертию
восхищен и погребен в земной (букв, видимой) могиле. Но отчего люди ох-
вачены скорбью, а не испытывают наслаждение и удовольствие, окружавшие
от начала времен каждого человека Божия? «Память праведника пребудет
благословенна» (Притч. 10:7) — и пусть благословения воссияют с благодар-
ностью и похвалою. Да не будут они прерваны плачем и рыданиями, которым
вы предаетесь! Любящий восхищен к Возлюбленному, бегун достиг Арбитра,
борец предстал пред Судиею. Он еще покрыт потом битвы, он еще не перевел
дух и тяжело дышит, утомленный состязанием» (Scripta minora 1.83. 13-28).
И здесь текст изобилует периодами и повторениями. В нем не найти описания
событий — в лучшем случае намек. От этой риторической манеры значитель-
но отличается простой слог безымянного современника Арефы, автора жития
Евфимия: «На следующий день — а это был четвертый день августа — отец
наш Евфимий ощутил утомление, начал тяжело дышать и терять силы. Когда
он понял, что его конец близок, то обратился к себе, [но| так, что никто не слы-
шал его» (ed. Karlin-Hayter, р. 145.27-30). Житие создавалось как панегирик,
но, в отличие от энкомия Евфимию, написанного Арефой, оно было написано
в форме повествования — лексикон жития прост, в нем преобладают глаголы,
обозначающие движение, ясные и конкретные.
Существовала тенденция к смешению жанров, и нарративные жанры
(хроника и житие) нередко воспринимали существенные черты энкомия.
Так, «История» Льва Диакона содержит немало речей, будто бы произне-
сенных Никифором Фокой, его братом Львом, Иоанном Цимисхием и даже
Святославом. В первой речи Никифора, обращенной к византийской армии,
высадившейся на Крите (Leo Diac., р. 12.5-13.10), применяются некоторые
риторические приемы — например, один полиптотон «воздать (dKoSouvai то
avTan68opa) им семикратно за то, что они жестоко содеяли (dvTurcedcoKav)»
и много удвоений, к примеру, «грубые и зверские» в начале речи или «ло-
гова и норы» в конце. Однако речь не перенасыщена риторикой — ее пред-
ложения кратки, а композиция ясна: сперва Никифор призывает отмстить
за бедствия, причиненные «потомками рабыни [т.е. Агари|», затем требу-
ет, чтобы воины воздержались от праздности и излишеств, и напоминает:
отряд Никифора Пастилы погиб именно оттого, что солдаты предавались
излишествам и наслаждениям. По стилю речи в «Истории» не значительно
отличаются от основного повествования.
Пример Симеона Метафраста показывает, что жанровая принадлежность
текста может влиять на его «стиль», но никак не определяет его полностью:
Метафраст находил жития и мученичества, различные по стилю, и методы
его работы не были единообразны — в одних случаях он переиначивал текст
366
Глава пятнадцатая
по правилам риторики, а в других упрощал. До сих пор исследователям не
удалось выявить какой-либо стройной системы, на которой основывались
его исправления. Как редактор Симеон не был последователен. Быть может,
более последовательными были другие писатели эпохи энциклопедизма?
Фотий, возможно, и был, а, например, Арефа, который в основном писал
«высоким» стилем, иногда прибегал и к умеренному. Выбор «стиля» мог быть
индивидуальным — если он не был предопределен жанровыми нормами, то
вполне мог зависеть от предпочтений автора. Каково бы ни было различие
между двумя literati, можно утверждать одно: понятие индивидуального
стиля еще не было выработано — Фотий отрицает его существование, но
многие авторы (включая таких разных писателей, как Георгий Монах и Аре-
фа) обнаруживают разнообразие стилей в своих произведениях.
СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ
АДСВ — Античная древность и средние века
Васильевский. Труды — Васильевский В. Г. Труды. СПб., 1908-1930. 4
тт. (герг.: The Hague, 1968).
ВВ — Византийский временник.
ВО — Византийское обозрение
Георгий Монах — Georgii Monachi Chronicon / Ed. С. De Boor. Leipzig,
1904 (repr. 1978).
Георгий Писида. Exp. pers. — Giorgio Pisidia. Poemi. 1. Panegerici epici /
Ed. A. Pertusi. Ettal, 1960. 84-162 (Studia path stica et byzantina].
Георгий Писида. Herakleiad — Там же, 240-307.
ГСУ ИФФ — Годишник на Софийския университет. Историческо-фило-
софски факултет
ЖМНП — Журнал Министерства Народного Просвещения.
НИБИ — Известия на Института за българска история (София); после
1951: Известия на Института за история.
ИРАИК — Известия Русского археологического института в Констан-
тинополе
Константинопольский синаксарий — Synaxarium ecclesiae Constanti-
nopolitanae: Propylaeum ad Acta Sanctorum Novembris / Ed. H. Delehaye.
Bruxelles, 1902.
Липшиц. Очерки — Липшиц E. Э. Очерки истории византийского обще-
ства и культуры. VIII — первая половина IX века. М.; Л., 1961.
Пасхальная хроника — Chronicon Paschale / Ed. L. Dindorf. Bonn, 1832.
ППС — Православный Палестинский сборник
ТОДРЛ — Труды Отдела древнерусской литературы
AASS — Acta Sanctorum. Paris, 1863-1940. 71 vols.
AB — Analecta Bollandiana.
ActaAntHung — Acta Antiqua Academiae Scientiarum Hungaricae
AHG — Analecta Hymnica Graeca.
Alexander. History — Alexander P. J. Religious and Political History and
Thought in the Byzantine Empire. London, 1978.
Alexander. Patr. Nicephorus — Alexander P. J. The Patriarch Nicephorus
of Constantinople. Oxford, 1958.
AOC — Archives de 1’Orient Chretien.
368 Эпоха порядка и энциклопедизма
Bardenhewer. Altkirchliche Literatur — Bardenhewer О. Geschichte der
altkirchlichen Literatur. Freiburg im Breisgau, 1902—1932. 5 Bde.
BBA — Berliner Byzantinische Arbeiten.
BCH — Bulletin de correspondance hellenique.
Beck. Kirche — Beck H.-G. Kirche und theologische Literatur im byzanti-
nischen Reich. Munchen, 1959.
BHG — Bibliotheca hagiographica graeca / Ed. F. Halkin. Bruxelles, 1971
[SHag8a],
BHL — Bibliotheca hagiographica latina antiquae et mediae aetatis. Bruxel-
les, 1898-1901. 2 vols (repr.: 1949) [SHag6].
BHO — Bibliotheca hagiographica orientalis
BMGS — Byzantine and Modem Greek Studies.
BNJbb — Byzantinisch-neugriechische Jahrbucher.
BollBadGr — Bolletino della Badia Graeca di Grottaferrata.
BS — Byzantinoslavica.
BS/EB — Byzantine Studies/Etudes Byzantines.
Byz — Byzantion.
ByzF — Byzantinische Forschungen.
BZ — Byzantinische Zeitschrift.
CFHB — Corpus Fontium Historiae Byzantinae.
Christ-Paranikas. AnthCarm — Christ W.f Paranikas M. Anthologia grae-
ca carmi-numchristianorum. Leipzig, 1871 (repr.: 1963).
CIEB — Congres International des Etudes Byzantines
CIMed — Classica et Medievalia.
CPG — Clavis Patrum Graecorum / Ed.M. Geerard. Turnhout, 1974-1983.
5 vols.
DA — Deutsches Archiv fur Geschichte [Erforschung] des Mittelalters.
Darrouzes. Epistoliers — Epistoliers byzantins du Xe siecle / Ed. J. Dar-
rouzes. Paris, 1960.
DChAE — Deltion Christianikes Archaiologikes Etaireias.
DHGE — Dictionnaire d’Histoire et de Geographic Ecclesiastique.
DIEE — Deltion tes Historikes kai Ethnologikes Hetaireias tes Hellados
DizPatr — Dizionario patristico e di antichita cristiane / Ed. A. Di Bernar-
dino. Casole Monferrato, 1983
Dobschiitz. Christusbilder — Von Dobschiitz E. Christusbilder. Leipzig,
1899 [TU 18].
Список сокращений
369
Dolger. Beitrage — Dolger F. Beitrage zur Geschichte der byzantinischen
Finanzverwaltung besonders des 10. und 11. Jahrhunderts. Leipzig, 1927.
DOP — Dumbarton Oaks Papers.
DSp — Dictionnaire de Spiritualite.
Ducange — Du Fresne C, domino Du Cange. Glossarium ad scriptures
mediae et infimae Graecitatis. Lyon, 1688.
EEBS — Epeteris Hetaireias Byzantinon Spoudon.
EEPhSPA — Epistemonike Epeteris tes Philosophikes Scholes tou Panepis-
timiou Athenon.
EEPhSPTh — Epistemonike Epeteris tes Philosophikes Scholes tou Pane-
pistimiou Thessalonikes
EEThSA — Epistimonike Epeteris tes Theologikes Scholes tou Panepisti-
miou Athenon.
Ehrhard. Uberlieferung I — Ehrhard A. Uberlieferung und Bestand der
hagiographischen und homiletischen Literatur. Erster Teil. Die Uberlieferung.
Leipzig, 1936-1937. Bd I.
EkklAleth — Ekklesiastike Aletheia.
EkklPharos — Ekklesiastikos Pharos
EO — Echos d’Orient.
Fatouros. TheodStud. Epistulae — Theodori Studitae epistulae / Ed. G. Fa-
touros. Berlin; New York, 1999 [CFHB 31].
FGHBulg — Fontes graeci historiae bulgaricae
Follieri. Initia — Follieri E. Initia Hymnorum Ecclesiae Graecae. Vaticano,
1960-1966 [ST 211 -215 bis].
Gen. — losephi Genesii Regum libri quattuor / Ed. A. Lesmucller-Werner,
I. Thurn. Berlin; New York, 1978 [CFHB XIV].
GOThR — The Greek Orthodox Theological Review.
Gouillard. La vie religieuse — Gouillard J. La vie religieuse a Byzance.
London, 1981.
GRBS — Greek, Roman and Byzantine Studies.
HStCIPhil — Harvard Studies in Classical Philology
HUkSt — Harvard Ukrainian Studies.
Hunger. Lit. — Hunger H. Die hochsprachliche profane Literatur der Byzan-
tiner. 2 Bd. Munchen, 1978.
Janin. CPbyz — Janin R. Constantinople byzantine. Paris, 1964
JEcclHist — Journal of Ecclesiastical History.
JHS — Journal of Hellenic Studies.
370 Эпоха порядка и энциклопедизма
JOB — Jahrbuch der Osterreichischen Byzantinistik; до 1969 r.: Jahrbuch
der Osterreichischen byzantinischen Gesellschaft.
JThSt — Journal of Theological Studies.
Jugie. Mort et Assomption — Jugie M. La mort et 1’Assomption de la Vierge.
Vaticano, 1944 [ST 114].
Kazhdan. Authors and Texts — Kazhdan A. Authors and Texts in Byzan-
tium. Aidershot, 1993.
Kotter. Schriften — Die Schriften des Johannes von Damaskos / Ed. B. Kot-
ter. Berlin, 1969-1988.5 Bde [Patristische Texte und Studien].
Koukoules. Bios — Koukoules F. Bu^avrtvcbv ptoq ка1 noXiopoc;. Vol. 1 — 6.
AGr|va, 1955
KretChron — Kretika Chronika.
Krumbacher. GBL — Krumbacher K. Geschichte der byzantinische Literatur
von Justinian bis zum Ende des Ostro-mischen Reiches (527-1453). Miinchen,
1897.
Lampe — Lampe G. W. H. A Patristic Greek Lexicon. Oxford, 1961-1968.
Lemerle. Humanisme — Lemerle P. Le premier humanisme byzantin. Paris,
1971 [Bibliotheque byzantine. Etudes 6].
Leo Diac. — Leonis Diaconi Caloensis Historiae libri decern et liber de veli-
tatione bellica Nicephori Augusti / Ed. С. B. Hase. Bonn, 1828.
Leo Gramm. — Leonis Grammatici Chronographia / Ed. I. Bekker. Bonn,
1842.
Malalas — loannis Malalae Chronographia / Ed. L. Dindorf. Bonn, 1831.
Mango. Byzantium and its Image — Mango C. Byzantium and its Image.
London, 1984.
Mansi — Mansi G. D. Sacrorum Conciliorum nova et amplissima collectio.
Paris; Leipzig, 1901-1927. 53 vols.
Matranga P. AnecGr — Anecdota graeca e mss. Bibliothecis Vaticana,
Angelica, Barberiniana, Vallicelliana, Medicea, Vindobonensi deprompta / Ed.
P. Matranga. 2 Bdd. Roma, 1850.
MGH SRL — Monumenta Germaniae historica: Scriptores rerum langobar-
dicarum et italicarum saec. VI-IX. Hannover, 1878.
MM — Acta et diplomata graeca medii aevi sacra et profana / Edd. F. Miklo-
sich, J. Muller. 6 Bdd. Wien, 1860-1890
NE11 — Neos Hellenomnemon
OChAn — Orientalia Christiana Analecta
OChP — Orientalia Christiana periodica.
Список сокращений
371
Oikonomides. Listes — Oikonomides N. Les listes de preseance byzantincs
des IXe et Xe siecles. Paris, 1972.
OrChAn — Orientalia Christiana analecta.
OrChr — Oriens Christianus.
OstkSt — Ostkirchliche Studien.
Papadopoulos-Kerameus. Analekta — Papadopoulos-Kerameus A. ’AvdXsKxa
’lEpoooXvpmKfjg ота/иоХоугад. St. Petersburg, 1891 — 1898. 5 vols (repr.:
Bruxelles, 1963).
Papadopoulos-Kerameus. Sylloge — Papadopoulos-Kerameus A. XuXZoyq
TcaXaumvfig Kai ovptaKqq dytoXoyiag / / ППС 19/3,1907.
PatrOr — Patrologia Orientalis.
PG — Patrologiae cursus completus. Series graeca / Ed. J.-P. Migne. Paris,
1857-1866.161 vols.
Philostorgios — Philostorgios. Kirchengeschichte / Ed. J. Bidez; F. Win-
kelmann. Berlin, 1981 [Die griechischen christlichen Schriftstcller dcr crstcn
Jahrhunderte].
Photios. Bibliotheca — Photius. Bibliotheque / Ed. R. Henry. Paris, 1959-
1977. 8 vols.
PLRE 1 — The Prosopography of the Later Roman Empire / Ed. A. H. Jones,
J. R. Martindale, J. Morris. Cambridge, 1971. Vol. 1.
RAC - Reallexikon fur Antike und Christentum. Stuttgart, 1950-.
RE — Paulys Realencyclopadie der classischen Altertumswissenschaft.
REA — Revue des Etudes anciennes
REB — Revue des ё^ез byzantines.
REGr — Revue des etudes grecques.
RESEE — Revue des Etudes sud-est europeennes
RH — Revue Historique
RhMus - Rheinisches Museum fur Philologie.
ROC — Revue de 1’Orient chretien.
RSBN — Rivista di studi bizantini e neoellenici.
RSBS — Rivista di studi bizantini e slavi.
SBAW — Sitzungsberichte der Bayerischen Akademie der Wissenschaften.
Philosophische-[philologische] und historische Klasse.
SBN — Studi bizantini e neoellenici.
SC — Sources Chretiennes.
SemKond — Seminarium Kondakovianum.
372 Эпоха порядка и энциклопедизма
Sevcenko. Ideology. Pt. V — Sevcenko I. Hagiography of the Iconoclast
Period — часть его работы «Ideology, Letters and Culture in the Byzantine
World» (London, 1982) впервые была опубликована: Iconoclasm. Papers given
at the 9th Spring Symposium of Byzantine Studies. Ed. A. Bryer, J. Herrin.
Birmingham, 1977.113-131.
SHag — Subsidia Hagiographica.
SicGymn — Siculorum Gymnasium
Skyl. — loannis Skylitzae Synopsis historiarum / Ed. II. Thurn. Berlin; New
York, 1973 [CFHB 5].
ST — Studi e testi.
StPatr — Studia Patristica
SynCP — Synaxarium ecclesiae Constantinopolitanae: Propylaeum ad Acta
Sanctorum Novembris. Ed. H. Delehaye. Bruxelles, 1902.
Szoverffy. Hymnography — Szoverffy J. A Guide to Byzantine Hymnogra-
phy. Brookline Mass.; Leiden, 1978-1979. 2 vols.
ТАРА — Transactions of the American Philological Association
Theodoretos. HE — Theodoret. Historia religiosa / Ed. P. Canivet, A. Leroy
Moulinghen. Paris, 1977-1979. 2 vols.
Theoph. — Theophanis Chronographia / Ed. C. De Boor. Leipzig, 1883-
1885. 2 Bde (repr. Hildesheim, 1963).
Theoph. Cont. — Theophanes Continuatus. Chronographia / Ed. I. Bekkcr.
Bonn, 1838.
Theophylaktos Simocatta — Theophylacti Simocatti Historia / Ed. C. De
Boor. Rev.P.Wirth. Stuttgart, 1972.
TIB — Tabula Imperii Byzantini. Ed. H. Hunger. Wien, 1976-.
TM — Travaux et memoires
TU — Texte und Untersuchungen (zur Geschichte) der altchristlichen Li-
teratur
Treadgold. The Byzantine Revival — Treadgold IT. T. The Byzantine
Revival, 780-842. Stanford University Press, 1991
Wilson. Scholars — Wilson N.G. Scholars of Byzantium. London, 1983
ZRVI — Zbornik radova Vizantoloskog Instituta
Содержание
Введение (пер. Д. Р. Абдрахмановой) ..........................5
Глава первая. Фотий (пер. Д. Р. Абдрахмановой)...............11
А. Биография................................................11
В. «Мириобиблион» или «Библиотека»: теория стиля............15
С. Литературная деятельность: письма и проповеди............32
D. Ученики Фотия............................................44
Глава вторая. Георгий Монах: тривиальная
хроника (пер. Д. А. Черноглазова)............................49
Глава третья. Красноречие около 900 г.: «Школа» Фотия
(пер. В. Г. Герцик)..........................................60
А. Лев VI Мудрый, или Философ..................60
В. Николай Мистик............................................74
С. Арефа Кесарийский: искусство самозащиты..................84
D. Некоторые другие писатели около 900 г....................95
Глава четвертая. Никита-Давид Пафлагонянин: возрождение
памфлета (пер. М. Л. Кисилиера).............................102
А. Биография. Ностальгия по героическому прошлому..........102
В. Житие Игнатия или памфлет на Фотия......................109
Глава пятая. Кроткий патриарх и император в слезах: житие
патриарха Евфимия (пер. М. Л. Кисилиера)....................115
Глава шестая. Провинциальные писатели конца IX—
начала X вв. (пер. В. В. Федченко)..........................125
А. Петр Аргосский: константинополец на Пелопоннесе.........125
В. Некоторые провинциальные агиографические сочинения......130
С. Повесть о взятии Фессалоники в 904 г....................138
Глава седьмая. При дворе Константина VII Багрянородного
(пер. Д. А. Черноглазова)...................................145
А. Жизнеописание Василия 1..................................149
В. Продолжатель Феофана и «Книга царей»....................157
374 Эпоха порядка и энциклопедизма
С. Красноречие в стихах и прозе............................166
D. Антимакедонская хронистика..............................177
Е. Другие современники Константина VII......................186
Глава восьмая. Три константинопольских жития середины X в,
(пер. М. Л. Кисилиера)......................................202
А. Житие Василия Нового, написанное
его духовным сыном Григорием (BHG 263~264f).................202
В. «Житие Андрея Юродивого ради Христа»,
написанное священником Никифором (BHG 115z— 117k)................211
С. Анонимное житие Нифонта (BHG 1371z).....................220
D. Некоторые сходные (и отличающиеся)
константинопольские агиографические произведения.................224
Глава девятая. Павел Латрийский и другие святые
из провинции (пер. М. Л. Кисилиера).........................231
А. Праведное «бегство от жизни»: «житие Павла Нового с Латроса».231
В. Сходства и различия: житие Димитриана Хитрского..........239
С. Бродячий святой: житие Власия Аморийского...............243
D. Малые житийные формы: Павел Монемвасийский..............248
Глава десятая. Великий читатель и собиратель:
Симеон Метафраст (пер. М. Л. Кисилиера).....................253
А. Предшественники и современники..........................253
В. Биография................................................255
С. Менологий...............................................258
Глава одиннадцатая. Иоанн Геометр и «политическая» поэзия
(пер. В. В. Федченко).......................................272
А. Вместо биографии........................................272
В. Политическая поэзия......................................275
С. Увядающая гомилетика....................................286
D. Шутливая риторика: прогимнасмы..........................291
Глава двенадцатая. Рыцарская историография: Лев Диакон
и его современники (пер. Д. А. Черноглазова)................298
А. Доблестные воины в историографии конца X столетия.......298
В. Лев Диакон. Биография....................................304
Содержание
375
С. История в десяти книгах.................................306
D. Легенда об убийстве Никифора Фоки.......................313
Е. Некоторые эпистолографы эпохи Василия II.................316
Глава тринадцатая. «Патриот» или возрождение Лукиана
из Самосаты (пер. С. Э. Андреевой)..........................322
А. Лукиан в Византии.......................................322
В. К датировке «Филопатриса»................................324
С. Антихристианский, антимонашеский или нейтральный диалог?.325
Глава четырнадцатая. Гавриил: между гимнографисй
и агиографией (пер. Д. Р. Абдрахмановой)....................331
Глава пятнадцатая. Литература эпохи энциклопедизма
(пер. Д. А. Черноглазова)...................................339
А. Образование и книгописание..............................339
В. Авторы..................................................345
С. Античность и упадок традиционных жанров.................348
D. Герой, композиция и декорации...........................355
Е. Язвительный literatus....................................360
F. Язык, или “стиль”........................................363
Список сокращений...........................................367
Научное издание
Александр Петрович Каждан
ИСТОРИЯ ВИЗАНТИЙСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
(850-1000 гг.)
Главный редактор издательства И. А. Савкин
Корректор И, Е. Иванцова
Оригинал-макет И. Р. Поздняков
ИД №04372 от 26.03.2001 г.
Издательство «Алетейя»,
192171, Санкт-Петербург, ул. Бабушкина, д. 53.
Тел./факс: (812) 560-89-47
E-mail: office@aletheia.spb.ru (отдел реализации),
aletheia@peterstar.ru (редакция)
www.aletheia.spb.ru
Фирменные магазины «Историческая книга»
Москва, м. «Китай-город», Старосадский пер., 9. Тел. (495) 921-48-95
Санкт-Петербург, м. «Чернышевская», ул. Чайковского, 55.
Тел.(812) 327-26-37
Книги издательства «Алетейя» в Москве
можно приобрести в следующих магазинах:
«Библио-Глобус», ул. Мясницкая, 6/3, стр. 5. www.biblio-globus.ru
Дом книги «Москва», ул. Тверская, 8, стр. 1. Тел. (495) 629-64-83
Магазин «Русское зарубежье», ул. Нижняя Радищевская, 2.
Тел. (495) 915-27-97
Магазин «Гилея», Нахимовский пр., д. 56/26. Тел. (495) 332-47-28
Магазин «Фаланстер», Малый Гнездниковский пер., 12/27.
Тел.(495) 749-57-21
Магазин издательства «Совпадение».
Тел. (495) 915-31-00,915-32-84
Подписано в печать 07.08.2011. Формат 60x88*/16.
Усл. печ. л. 23. Печать офсетная. Тираж 2000 экз. Зак. 3989
Первая Академическая типография «Наука»
199034, Санкт-Петербург, 9-я линия, 12/28