Author: Галаган Г.Я.   Пруцков Н.И.  

Tags: русская литература   литературоведение   лев толстой  

Year: 1979

Similar

Л.Н. Толстой и русская литературно-общественная мысль

Общественная мысль России: с древнейших времен до середины XX в. Том 4. Общественная мысль Русского зарубежья

История русской общественной мысли. В трех томах. Том 3

История русской общественной мысли. В трех томах. Том 2

Text
                    Л.
Н.
Толстой.
Фотография
В.
Г.
Черткова.
1908 г.


АКАДЕМИЯ
НА УК
СССР
ИНСТИТУТ
РУССКОЙ
ЛИТЕР АТУ Р Ы
(ПУШКИНСКИЙ ДОМ)
л.н.то лстой
и
РУССКАЯ
ЛИТЕРАТУРНО­
ОБЩЕСТВЕННАЯ
МЫСЛЬ
в
ЛЕН ИНГР АД
«НАУКА»
ЛЕНИНГРАДСКОЕ
ОТДЕЛЕНИЕ
1979


Под
редакцией
Г.
Я-
ГА Л АГАН
и
Н.
И.
ПРУЦКОВА
Т
_
Т0 202 -537_ 472.79.4603010101 .
042(02)-79
© Издательство « Нау ка», 1979 г.


От
редакции
В
сборнике
«Л.
Н.
То лстой
и
русская
литературно-обществен­
ная
мы сль »,
подготовленном
Институтом
русской
литературы
(Пушкинский Дом)
АН
С ССР
к
150-л е тию
со
дня
ро жде ния
писа ­
те ля,
опубликованы
ст атьи ,
в
совокупности
своей
отражающие
существенные
асп екты
художественного,
публицистического
и
эпистолярно-документального
наследия
Толстого,
а
так же
св язи
писателя
с
русской
литературно-общественной
мыслью
и
шире
—
русской
культурой.
Задача
сб ор ника
—
осветить
на име нее
изученные
стороны,
творческой
эво лю ции
Толстого
и
по каз ать
значение
его
наследия
для
н ашей
современности.
В
статье
Н.
И.
Пруцкова
р ассматр и­
вается
соотношение
нравственно-философского
уч ения
писателя
и
социально-исторических
пр о цессов
пореформенной
России,
обусловивших
этический
пафос
толстовства.
В
ря де
публикуемых
работ
исследуется
вклад
Тол с тог о-худож н ика
в
литературу,
вза и­
мозависимость
творческой
индивидуальности
писателя
и
ли те ра­
турно-эстетического
процесса.
В
статьях
Э.
Е.
Зайденшнур,
А.
М.
Панченко,
Р.
М.
Лазарчук
по казы вает ся
органическая
связь
творческих
исканий
Толстого
с
памятниками
народного
творчества,
древнерусской
л ите ратурой,
эстетикой
XVIII столетия .
Проблеме
вза имо связ и
художественных,
социальных
и
фило­
софских
исканий
писателя
с
современной
ему
общественно-эстети­
ческой
мыслью
(Гоголь,
Некрасов,
Че рн ышев ский,
Ап.
Гр и­
горьев,
Салтыков-Щедрин)
по св ящены
работы
Н.
Н.
Мостовской,
Л.
Н.
Морозенко,
А.
М.
Штейнгольд,
Л.
И.
Емельянова,
Н.
М.
Пи­
румовой,
Г.
Я - ’Гал аган,
Г.
В.
Ивано ва.
В
статье
Л.
М.
Лотман
р ассмат ри вает ся
поэтика
толстовской
драматургии.
3


В
сборнике
публикуется
также
эссе
писателя
В.
Ф.
Тендрякова,
посвященное
вопро с у
актуальности
звучания
нравственно-дидак­
тических
ид ей
Толстого
в
связ и
с
проблемами
нравственности
в
современном
мир е.
Все
ссылки
на
произведения
Толстого
даются
по
из да нию:
Толстой
Л.
Н.
Полное
собрание
сочинений,
т.
1—90. Юбилей­
ное
и здан ие.
М.
—
Л., ГИЗ
—
Г о сл ити зд ат, 1928—1959 (при цита­
тах
указываются
арабскими
цифрами
сн ача ла
том,
затем
стра ­
ница)
В
редакционно-технической
подготовке
сборника
принимала
у частие
Г.
В.
Степанова.
4


Н.
И.
Пруцков
Л.
Н.
ТОЛСТОЙ,
ИСТОРИЯ,
СОВРЕМЕННОСТЬ
1
Изве стно ,
что
Толстой
отстранился
от
ре во лю ционно-по лити -
чес кой
борьбы,
не
понял
революцию
1905—1907 гг., противопоста­
вил
ей
совершенно
иную
«философию жизнестроительства»,
а
п оэто му
он
и
не
мог
правильно
отразить
р е вол юцио нные
события
начала
XX в.
И
все
же
в
толкованиях
В.
И.
Л енина
н асле дие
вели­
кого
художника,
вз ятое
как
целое,
яв и лось
зеркалом
рус с кой
революции
—
некоторых
из
ее
существенных
с торо н.
Поэтому
возникает
во про с:
не
отражали
ли
заблуждения
и
предрассудки
Толстого,
его
противореволюционная
«философия жизни»
оп ре де­
ленные
стороны
реального
положения
в ещей?
Так
это
и
бы ло,
е сли
принять
во
внимание
особенности
первой
революции
и
крайне
сло жну ю,
пр от ивор еч ивую
эпо ху
ее
подготовки.
Следовательно,
не
то лько
ра зум,
но
и
утопическая
толстовская
программа
жизни
должна
бы ть
истолкована
в
контексте
эт ой
эпохи.
Произведения
Толстого
невозможно
свя з ать
с
идейными
ко н­
це пция ми
и
практикой
того
или
другого
периода
или
на пра вле ния
в
и ст ории
освободительного
движ е ния
второй
по ло вины
XIX в.
В.
И.
Ленин
под
таки м
углом
зрения
и
не
рас смат р ивает
его
наследие
—
для
этого
не
бы ло
фа кти чески х
оснований,
хотя
объективно
воз зр ения
писателя,
выражая
чаяния
шир о ких
м асс
крестьянства,
естественно,
смыкались
определенными
своими
сторонами
с
теми
или
другими
программными
установками
револю­
ционеров-интеллигентов
своего
времени.
П.
Кр опо тк ин,
например,
не
без
основания
ощущал
св язь
д ух овных
ис ка ний
Толстого
и
его
некоторых
героев
с
движением
передовой
инт ел лиге нции
1870-х
годов
в
народ.
Толстой
не
принял
первую
рус с кую
революцию,
с
харак терн ы м
для
«толстовщины»
го рьки м
со жале н ием
г ов орил
(в предисловии
к
альбому
картин
художника
Н.
Орлова
«Русские мужики», 1908),
что
русский
народ
необыкновенно
быстро
научился
дел ать
рево­
люцию
и
парламенты.
Писатель
непосредственно
не
изображал
5


ре в олю ционные
события
1905—1907 гг .
В.
И.
Ленин
и
в
этом
плане
не
анализирует
его
произведения.
Для
такого
подхода
тоже
не
б ыло
оснований.
И
однако,
повторяем,
в
понимании
В.
И.
Ле­
нина
все
наследие
Толстого
яв ляе тся
зе рк алом
ру сс кой
революции.
В
литературно-художественном
и
публицистическом
творчестве
писателя
предстала
та
совокупность
крайне
противоречивых
эконо­
мических
ус л овий
и
глубинных
социальных
процессов
—
прежде
всего
в
а грар но-эк оном иче ско м
строе,
—
ко то рые
готовили
почву
ре во лю ции,
бы ли
чреваты
революцией,
определяли
ее
историческое
своеобразие,
ее
силу
и
ее
слабость
как
революции
буржуазно-демо­
кратической,
кр есть янск о й.
Называя
наследие
Толстого
зеркалом
русской
революции,
В.
И.
Лен ин
и мел
в
ви ду,
помимо
всего
п ро­
че го,
и
то,
как
художник
ставит
и
решает
аграрно-крестьянский
воп рос ,
так
как
именно
эт от
вопрос,
по
замечанию
В.
И.
Ленина,
«составляет основу буржуазной революции в России и обусловли­
вает
соб ой
национальную
особенность
э той
ре во люции» .
И
дал ее
В.
И.
Лен ин
р аз ъ ясн яет : «Сущность этого вопроса составляет
борьба
крестьянства
за
уничтожение
помещичьего
землевладения
и
ост атков
крепостничества
в
земл едел ьче ско м
строе
России,
а
следовательно,
и
во
всех
социальных
и
политических
учрежде­
н иях
ее» .1
Эта
сущность
и
обнаружена
в
произведениях
Толс тог о.
Оч ень
су щест венно ,
что
В.
И.
Ленин
всесторонне
анализирует
основные
компоненты
эп охи
Толстого,
эпохи
1861 —1904 гг. :
и
экономические
особенности
России
того
вре ме ни,
и
со циа ль но­
классовую
структуру
российского
общества,
и
в згляд ы,
настрое­
н ия,
поведение
кр есть янск их
масс.
Анализ
этот
он
ведет
под
о дним
и
тем
же.
углом
зрения
—
в
пореформенные
десятилетия
совер­
ша лся
необратимый
процесс
вы зре ва ния
р ев ол юции.
Рус ска я
действительность
рассматриваемых
де сяти лет ий
в
ходе
ле нинс ко го
исследования
раскрывается
как
нечто
целостное
и
своеобразное
—
в
своем
р е волюционно м
развитии,
в
своих
ре в олю ционных
возмож­
нос т ях.
В .И.
Ленин
уд ел яет
исключительное
внимание
той
социальной
силе,
которая
явилась
одн ой
из
главных
движущих
сил
революции
и
от
лица
кот орой
выступал
Толстой,
—
настроениям
и
действиям
кр есть янских
масс,
л омке
их
вз гля дов
после
1861 года,
росту
их
ст ихи йн ого
протеста
и
негодования.
Всю
эпоху
по дго то вки
револю­
ции,
отразившуюся
в
на сл едии
автора
«Воскресения», а также и
в
его
настроениях,
мировоззрении
и
поведении,
Лен ин
рассматри­
ва ет
под
угл ом
зрения
противоречивого,
но
неуклонного
становле­
ния
нового
облика
м ног омилл ионных
масс.
В
первую
оч еред ь
Ленин
го вор ит
о
кру том
переломе
в
их
психологии,
представлениях
и
действиях
после
1861 года,
св языв ая
с
ним
и
перелом
в
ми ровоз ­
зрении
и
поведении
художника.
Такой
подход
имеет
об щее
методо­
логическое
значение,
ук азыв ая
и
на
социальный
источник
форми­
р ования
оригинальной
позиции
писателя,
и
на
самую
суть
эпохи
’Ленин В.
И.
Поли.
собр.
соч .,
т.
16, с.
403.
6


под го то вки
крестьянской
б уржу аз ной
революции
—
на
характер
общественной
деятельности
и
социального
мышления
мил лионо в.
Это
значит,
что
эпох у
1861—1904 гг .
следует
истолковать
не
только
в
качестве
объективного
исторического
хода
событий,
являюще­
гося
объектом
научного
исследования
или
художественного
воспроизведения,
но
и
как
опыт
жизни
масс,
т.
е.
с
учет ом
прелом­
ления
эпохи
через
миросозерцание,
пс их ологи ю
и
практику
россий­
с кого
кр ес тья нства
(и художника -м ыс лите л я), как процесс труд­
ного
духовного
и
социального
роста
исстрадавшихся
масс,
проте­
стующих
и
мыслящих
под
пря мым
воздействием
каждодневного
социального
опыта
своей
жизни.
Психологию
этих
масс,
их
чувства,
стремления
и
идеалы
п иса­
тел ь
непосредственно
переносил
и
в
свою
разруш ител ь н ую
к рит ику,
и
в
свою
утопическую
положительную
программу,
в
которой
столь
заметно
мужицкое
стремление
найти
образцы
в
старых,
пережитых
порядках.
В
предисловии
к
упомянутому
альбому
Н.
Орлова
Т ол­
с той
утверждает,
что
предметом
и ску сства
до лжен
стать
«настоя­
щий
русский
му жицк ий
нар о д».
Толстой
дал ее
так
раскрывает
это
с вое
программное
по ло жение: «... не тот народ,
ко торый
побеж­
дал
Наполеона,
з аво евыв ал
и
подчинял
себе
другие
народы,
не
т от,
кот оры й,
к
несчастью,
так
скоро
на учил ся
делать
и
машины,
и
же­
лезные
дороги,
и
ре во лю ции,
и
парламенты
со
всеми
возможными
подразделениями
партий
и
направлений,
а
тот
смиренный,
трудо­
вой,
христианский,
крот кий ,
терпеливый
народ,
кот орый
вырастил
и
держит
на
своих
плечах
все
то,
что
теперь
так
мучает
и
стара­
тельно
разв р ащае т
е го» (37, 273). Как точно передает этот коммен­
тарий
то,
что
характеризовало
реального
мужика
пор е фор ме нной,
но
дореволюционной
поры!
В.
И.
Ле нин
д ает
точное,
конкретно-историческое
определение
того,
что
такое
крестьянская
демократия
пор е фор ме нной
дорево­
люционной
России,
а
затем
и
России,
вступившей
в
свою
пе рвую
рев ол юци ю.
К
решению
вопроса
об
участии
крестьянской
России
в
борьбе
В.
И.
Ленин
подходит,
дифференцируя
крестьянские
м ас­
с ы. «В нашей революции,
—
пишет
он,
—
меньшая
ча сть
крестьян­
ст ва
действительно
боролась,
хоть
сколько-нибудь
орг анизу яс ь
для
э той
це ли,
и
совсем
небольшая
часть
поднималась
с
оружием
в
рук ах
на
истребление
своих
врагов,
на
уничтожение
ца рски х
сл уг
и
пом е щич ьих
за щитн ико в».2
2 Там же,
т.
17, с.
211.
Толстой
не
возвыс и лся
до
уров ня
идеолога-художника
этих
сознательно-революционных
элементов
в
крестьянстве.
Он
был
выразителем
самы х
шир ок их
настроений
крестьянства,
выступая
от
им ени
многомиллионных
масс
русского
народа,
ко то рые
и
оп ре­
делили
характер
всего
народного
д виже ния,
его
силу
и
его
сла­
бос ть.
Эта
масса,
как
отметил
Ле ни н, «уже ненавидит хозяев
современной
жизни», но она «еще
не
до шла
до
сознательной,
последовательной,
идущей
до
конца,
непримиримой
борьбы
7


с
ним и».3 Следовательно,
подавляющая
часть
крестьянства,
голо­
сом
и
страстью
к оторо й
был
Л.
Н.
Толстой,
еще
не
созрела
для
политической
б орьб ы.
Но
это
не
зн ачит,
что
она
вообще
не
боро­
лась.
Примитивную,
наивно-патриархальную
крестьянскую
де­
мократию
пореформенной
Ро ссии
историки
ли тера ту ры
иногда
понима ют
упрощенно,
как
не что
далеко е
от
протеста
и
гнева,
ск лонн ую
лиш ь
оглядываться
назад
и
«воздыхать о божецкой
жи зни», уповать на царя и склоняться к смирению.
Нет,
и
патриар­
хальные
массы
в
условиях
Ро ссии
втягивались
в
борьбу,
станови­
лись
участниками
ре во лю ции.
Все
де ло
в
т ом,
как
они
участвовали
в
подобных
событиях.
В.
И.
Ленин
специально
р ассмат ри вает
эт от
вопрос.
3 Там же,
т.
20, с.
70
4 См.:
Эй хен баум
Б.
М.
О
взглядах
Л енина
на
историческое
значение
Толстого.
—
Вопросы
литературы, 1957, No 5, с.
116—127.
5 Ленин В.
И.
Поли.
собр.
с оч.,
т.
20, с.
20.
6 Там же,
т.
17, с.
211.
Некоторые
исследователи
утверждают,
что
предрассудки
Тол­
стого,
его
наивные
и
реакционные
упования,
его
утопическое
общественно-политическое
учение
шли
от
настроений
и
поведения
именно
наивного
патриархального
мужика.
Сила
же
Толстого,
его
реализм,
обличительный
пафос
пи тали сь
революционными
настроениями
и
активной
борьбой
сознательной,
передовой
части
крестьянских
масс.
Такая
концепция
уже
получила
обоснованную
отрицательную
оценку
в
нашей
нау к е,4 так как она не соответ­
ствует
действительности,
противоречит
том у,
что
такое
на ивна я
кр ест ьян ская
демократия
в
полукрепостнической
капитализирую­
щейся
России.
В.
И.
Ленин
пи сал
о
Тол ст ом: «Его горячий,
ст р аст­
ный,
нередко
беспощадно-резкий
протест
против
государства
и
полицейски-казенной
церкви
пе ред ает
настроение
примитивной
крестьянской
де мокра тии
<. . .>».5
Следовательно,
при м итив ная
крестьянская
де мок ратия
—
вот
та
почва,
которая
питала
и
могу­
чую
толстовскую
критику,
его
реализм,
его
разум,
и
его
реа к­
ционно-утопическое
уче н ие.
Она
же,
эта
почва,
определяла
и
с воео бр азие
русской
ре во люции,
ее
с илу
и
ее
слабость,
ее
исход.
Развитие
капитализма,
обострявшее
социальные
от нош ен ия,
опыт
революции
1905—1907 гг.
и
воздействие
социал-демократи­
ческой
иде олог ии
пролетариата,
его
борьбы
способствовали
приоб­
щению
крестьянских
ма сс
к
организованному
и
сознательному
н ат иск у...
А
до
этого
опыта
происходило
иное.
«Большая часть
к ре ст ьянс тва,
—
писал
В.
И.
Ленин,
—
п ла кала
и
молилась,
резо­
нерствовала
и
мечтала,
писала
прошения
и
посылала
“ходате-
ле й”,
—
совсем
в
ду хе
Ль ва
Н икола ича
Толстого».6
В
то л­
стовском
же
духе
ве ли
себя
во
в ремя
р еша ющих
событий
и
кр есть яне,
одетые
в
солдатские
шинели.
Из
этого
и
сл еду ет
ленин­
ск ий
в ыв од : «Толстовские идеи,
это
—
зер к ало
слабости,
недостат­
ков
нашего
крестьянского
во сстан ия,
отражение
мягкотелости
8


патриархальной
де рев ни
и
за ск ор узлой
трусливости
“хозяйствен­
н ого
муж ич ка”».7
7 Там же,
с.
212.
Такова
конкретно-историческая
социология
наследия
Толстого.
Социально-экономические
особенности
эпохи,
поведение,
пред­
ставления
масс,
характер
народного
движения
сопоставляются
и
соотносятся
В.
И.
Л ениным
с
проблематикой,
поставленной
Т олс тым
как
художником
и
как
мыслителем,
с
идеями
и
чувствами,
настроениями
и
пове де ние м
самого
писателя,
с
его
кричащими
противоречиями
и
с
его
точкой
зрения
на
жизнь.
Такой
ш иро кий
социологический,
конкретно-исторический,
вместе
с
тем
и
теоре­
тико-познавательный,
а
также
и
психологический
подход
позволил
В.
И.
Лен ину
установить,
что
русс к ий
писатель,
стоявший
на
точке
зрения
«патриархального,
н аивног о
крес ть ян ина », с поразительной
рельефностью
и
си лой
отра зи л
э поху
по дг от овки
первой
русской
революции
и
воплотил
некоторые
особенности
эт ой
ре в олюци и.
Итак,
назвав
Толстого
зеркалом
русской
революции,
В.
И.
Ле­
нин
имел
в
виду,
во-пе р вых ,
эпоху
подготовки
ре во люции
(1861 —
1904). При этом Ленин,
повторяем,
бер ет
эпо ху
и
как
объективный
исторический
про це сс
развития
крайне
противоречивой
социально-
экономической
структуры
общества,
и
как
определяемую
этим
про­
цессом
де яте льн ость
крестьянских
масс.
Во-вторых,
В.
И.
Ленин
имел
в
ви ду
в ытека ющее
из
названной
эпо хи
своеобразие
первой
русской
ре во люции,
некоторые
существенные
че рты
ко торо й
вопло­
тил
гений
рус с кой
и
мировой
литературы.
Тем
самым
художествен­
ное
и
пуб л ицисти ческ ое
тв орче ств о
Толстого
вошло
в
социальную
практику,
стало
могущественным
голо сом
эпохи,
ее
важнейшим
идейно-художественным
компонентом.
Такое
понима ние
проблемы
«Толстой и революция»
противо­
стоит
позициям
современных
буржуазных
опровергателей
социа­
лизма
и
марксистского
литературоведения.
Они
особенно
усердно
обращаются
к
наследию
Толстого
с
це лью
д ока зать
противополож­
ность,
враждебность
идеалов
рус ск ой
классической
л и тера туры
ре во люции,
коммунизму,
советской
литературе.
Ес ли
В.
И.
Л енин
говорил,
что
Толстой
поставил
велик ие
вопр ос ы
демократии
и
социализма,
что
его
на след ие
—
зер кало
первой
революционной
кампании,
что
его
м иро вое
зна чен ие
вы те кает
из
мир ово го
значе­
ния
1905 года,
то
зарубежные
«друзья»
Толстого,
пытаясь
опро­
вергнуть
ленинскую
концепцию,
вид ят
в
писателе
лишь
толстовца-
непротивленца,
чистого
мо рал ист а,
олицетворяющего
«великую
совесть», проповедника «всеобщей
люб ви», патриархальных устоев
жизни.
Далеко
идущий
смыс л
такого
подхода
совершенно
ясен.
Пр ед­
ст авит ь
Толстого
вне
сф еры
острых
социально-экономических
противоречий
пор е фор ме нной
Ро ссии ,
вне
судеб
русской
рев ол ю­
ции,
ото рва ть
его
от
а кт уальн ых
во про сов
современного
развития
чел о ве чества ,
превратить
в
писателя,
единственное
оружие
кото­
9


ро го
—
мораль,
религиозные
заповеди,
несовместимые
с
социоло­
гией
и
п олит ик ой,
—
такова
з адача
современного
реакционного
литературоведения,
ополчившегося
на
«ленинские директивы»
в
области
изучения
наследия
Толстого.
Спекуляция
в
антикомму­
нистическом
духе
на
религиозно-нравственном
учени и
Толстого
не
может
принести
рез ульта ты,
желаемые
современной
идейно й
реакцией.
То,
что
в
наследии
п исате ля
действительно
является
чуждым
пролетариату,
не
опровергает,
а
подтверждает
необхо­
ди м ость
революции
и
с оциа лизм а,
освободивших
трудовые
массы
города
и
деревни
от
их
вековых
заблуждений
и
недугов,
и
пока­
зыва ет ,
что
восхождение
на
горную
ве рши ну
революции
дал ось
России,
ее
крестьянству
нелегко,
что
процесс
революционизиро ­
вания
народа
был
мучительно
трудным,
зигзагообразным.
..
2
Толстовское
«зеркало»
обладало
огромной
познавательной
силой,
с илой
художественно-реалистического
отражения
жизни,
проникнутого
пафосом
современности.
На
что
направлено
тол­
стовское
«зеркало», что явилось его объектами?
Оно
бы ло
об ра­
щен о
в
сторону
самых
больных,
самых
проклятых
и
жгучих
вопро­
сов
того
времени
—
вопросов,
к отор ыми
жили
милл ио нные
массы
трудового
народа
пореформенной
России.
С
необыкновенной
чуткостью
и
страстностью
отражая
их
нак ипевш ую
нен ави сть
и
отчаяние,
силу
и
слабость,
писатель
дал
с вое
гениальное
освеще­
ние
всей
эпохи
1861—1904 гг., что явилось,
как
отметил
В.
И.
Ле­
нин,
шагом
вперед
в
художественном
разв и тии
всего
че лове чес т ва.8
8 См.:
там
же,
т.
20, с.
19.
Духовный
мир
Толстого
ск лады вал ся
под
знаком
поиска
нового
смысла
жизни,
новых
пр инципов
жизнестроительства.
Он
весь
в
ки пе нии
чувств
и
мыс ле й,
в
тре в оге
и
волнении,
в
непрекращаю­
щей ся
внутренней
работе.
Писатель
был
воодушевлен
желанием
«дойти до корня»
в
своем
по ним ании
жизни.
Он
о бл адал
гениаль­
ной
способностью
вбирать
в
се бя
р азб уш евав шееся
«великое
народное
мо р е», выражать в слове страдания,
гн ев
и
стремления
миллионов,
быть
их
адвокатом.
Поэтому
критика
Толстого
и
об­
ладала
та кой
сокрушающей
си лой
и
силой
непосредственного
чувс т ва,
страстностью,
искренностью,
убедительностью
и
ориги­
нальностью.
В
словах
ген иальн ой
и
м огучей
толстовской
критики
ощутим
голос
народных
масс
с
их
пока
еще
не
от омщен н ыми
оби­
дами,
переживавших
в
то
время
п ер елом
в
св оих
взглядах.
Трудовой
народ
уже
не
мог
мириться
с
крепостническим
и
бур­
ж уазн ым
рабс тв ом,
но
еще
не
зн ал,
где
лежит
спасительный
для
н его
пут ь
избавления.
Уп орно
его
и скал
и
Толстой.
И
в
этих
по и сках
он
не
толь ко
впадал
в
н аивн ые
и
смешные
иллюзии,
в
реакционнейшие
ут опии
и
заблуждения,
но
и
«снимал»
неко т о­
10


рые
из
них.
Следуя
за
правдой
жизни,
пер еж ивая
и
ос мысл ив ая
социальный
оп ыт
своей
эпохи,
Толстой
вносит
в
св ои
художествен­
ные
и
п уб лиц ист ич еские
произведения
н ечто
такое,
что
вступает
в
противоречие
с
духом
его
учения,
что
взрывает
его
«философию
пассивизма». В этом смысле,
ес ли
говорить
точно,
Тол ст ой,
в
отли ­
чие
от.
своих
последователей-толстовцев,
не
был
сектантом,
ск о ванным
своим
учен ием ,
своей
программой
жизни.
Да
и
толстов­
ск ое
уче ни е,
связанное
не
тол ько
с
предрассудком,
но
и
с
разумом
писателя
и
тоже
отра жав шее
на стр о ения
кр есть янских
масс,
заключало
в
се бе
сильное
социально-критическое,
о ппоз ицио нно е
н ач ало,
которое
мо гло
в
условиях
то го
времени
вооружать
и
реа­
лизм,
и
приносить
пользу
борющемуся
ч ел овеч еств у.
Возьмем,
к
примеру,
толстовское
учение
о
соперничестве
«духа»
и
«плоти»
в
человеческой
жизни,
от ра зивше еся
в
некоторых
произ­
в едения х
писателя,
считавшего,
что
человеку
предстоит
всегда
только
два
выбора:
поступать
по
плоти
или
по
духу.
В
учении
этом
заключено
и
глубочайшее
обличительное
социальное
содержание.
В
интерпретации
Толстого
ид ея
борьбы
«плоти»
и
«духа»
несво­
ди ма
только
к
пр опове ди
аскетизма
(хотя и не свободна от нее),
она
мно г оз начна
и
к рит ична
в
своем
социально-нравственном
и
бы тов ом
содержании. «Плоть»
—
то,
что
характеризует
и нд иви­
дуально-эгоистическое,
физическое, «конечное»
бытие
человека,
что
за ст авл яет
его
гоняться
за
физическим
благом
и
в
нем
видеть
высший
смысл
и
сч аст ье
ж изни.
На
э той
п очве
возникает
грубая
чувственность,
своекорыстие
и
с е бя л юб ие , «телесная праздность»,
порождающие
лож ь
и
горе,
о бман
и
зло,
все
то,
что
присуще
жи зни
социальных
ве рх ов.
«Дух»
—
способность
отрешиться
от
жизни
для
себя,
преодолеть
«соблазны плоти»
и
приблизиться
к
бес сме рт­
ному,
к
жизни
«для души», «для других», к тому,
что
ве дет
к
ед ине­
нию
людей.
Только
на
этом
пути
и
во зм ожно
тор же ство
добра,
правды
и
с ча стья.
Сов ерш енно
очевидно,
что
с
э той
толстовской
«философией
жизни»
сл еду ет
считаться
при
анал из е
романа
«Анна Каренина» .
Разумеется,
б ыло
бы
недопустимой
узостью
анализировать
его
л ишь
с
точки
зрения
с оп ер ни чества
плотского
и
духовного
начал
в
человеческом
поведении
и
видеть
в
нем
только,
с
одной
стороны,
ра з ве нчание
пло тс кого
сч ас ть я, «чувственных желаний»
как
приз­
р ач ных,
обрекающих
человека
на
жесточайшие
ст р адания
и
ставя­
щих
его
в
безысходно
тра гич ес кое
по л ожение,
а
с
другой
—
по эт и зацию
«чистого духа», и т.
п.
Одна ко
столь
же
неоснова­
тельно
и
игнорировать
оче вид ный
ф акт
—
про ник но ве ние
тол­
стовской
философии
в
художественную
т кань
произведения,
в
судьбы
геро ев ,
в
развитие
сю жета .
И
не
только
простое
проникно­
вение,
а
и
содействие
в
усилении
социально-нравственного
крити­
цизма
творчества
пи сате ля.
Отрицание
Толстым
плотского
сущест­
вова ния
имело
и
более
общий
смысл,
если
п ри нять
во
внимание,
что
жи знь
русского
обывателя
(а не только паразитических вер­
хов )
бы ла
исключительно
плотской,
во
имя
своего
«тела»
и
т.
п.


Поэтому
не
только
Толстой,
но
и
Чернышевский,
Ще д рин,
Глеб
Ус­
пенский,
Чехов,
а
затем
и
Горький
об ли чали
и
отвергали
мещан­
ск ий
идеал
сытости.
Всегда,
следовательно,
приходится
иметь
в
вид у
тонкие
и
очень
сложные,
трудноуловимые
вз аимоп роник но ­
вения
«учения», «понимания»
и
художественного
воспроизведения,
идеала
и
действительности
в
толстовском
наследии,
раскрывая
о б щ ественный
смы сл
этих
переходов,
осложнивших
всю
структуру
повествования,
ид ейно -фил о софск ий
состав
произведения,
в
ко н­
тексте
и
эп охи
писателя,
и
последующих
судеб
России.
В.
И.
Ленин
писал,
что
учение
Толстого
«безусловно утопично
и,
по
своему
содержанию,
реакционно
в
самом
точном
и
в
самом
глубоком
значении
эт ого
слова.
Но
отсюда
вовсе
не
сл ед ует
ни
того,
чтобы
это
учение
не
б ыло
соц иал ист ич еск им,
ни
того,
чтоб ы
в
нем
не
было
критических
элементов,
способных
дос тав лять
це нный
материал
для
просвещения
передовых
классов».9 Данное положе­
ние
В.
И.
Ленина
не
всегда
учиты ва етс я
при
изучении
толстов­
ского
наследия,
а
между
тем
оно
имеет
пр инци пиал ь ное
методоло­
гическое
значение
для
научного
понимания
реального
сод ерж а­
ния
реакционно-утопических
к онце пций,
созданных
на
почве
теоретических
и
исторических
заблуждений
не
только
Толстым,
но
и
другими
деятелями
л и тера туры
и
общественной
мысли
прош­
лого
века
—
Достоевским,
Успенским,
идеологами
ре во лю ционно го
на родни че ства .
При
этом
В.
И.
Ленин
у каз ывает
на
относитель­
ность,
на
преходящий
характер
положительной
фу нкции
крити­
ческих
элементов
в
социально-утопических
построениях
Толс того.
Зна ч ение
подобных
элементов
«стоит в обратном отношении к исто­
рическому
р а звити ю», в ходе которого они лишаются «в сяк ог о
практического
смысла
и
всякого
теоретического
оп рав дан и я».10
Это
очень
важная
закономерность
в
исторических
судьбах
ра зли ч­
ных
слагаемых
в
на сл едии
Толстого.
9 Там же,
т.
20, с.
103.
10 Там же,
с.
103—104 .
Могущество
Толстого
как
художника
и
мыслителя
выражено
в
его
бурн ом
протесте
против
всякого
классового
господства,
в
его
беспощадном
разоблачении
всех
без
ис клю че ния
созданных
эксплуататорами
установлений
—
мона р хии,
це р кви,
су да, «закон­
н ого»
бр ака,
самодержавно-чиновничьего
аппарата.
Он
отрекся
от
собственной
социальной
среды,
отрекся
от
сам ого
се бя
как
пр ед­
ставителя
этой
среды.
Уже
в
молодости
Толст ой
начинает
ст а вить
перед
с обой
зада чу
—
бы ть
по лез ным
для
людей,
его
в олную т
судьбы
России,
он
мечтает
отпустить
своих
крестьян
на
волю .
Размышляя
над
хо дом
севастопольской
эпопеи,
он
з аписал :
«. .. больше,
чем
прежде,
убедился,
что
Россия
или
должна
пасть,
или
со вер шенно
преобразоваться» (47,31).
Как
и
Оленина
(«Ка­
за к и», 1863), его непреодолимо тянуло к простому народу.
Он
стремится
вырва тьс я
из
привыч но го
круга
аристократического
бытия,
избавиться
от
дурных
наклонностей.
Он
рассчитывал,
что
12


т руд
чинов ник а
сделает
его
жизнь
полезной
для
общества.
Одн ако
п исате ль
убедился,
что
это
л ишь
иллюзия.
Думал
он
найти
сп асе­
ние
в
занятиях
сельским
хозяйством,
в
вое н ной
с луж бе.
Но
нигде
он
не
на хо дил
удовлетворения,
ве зде
глубоко
ощущал
свое
одино­
чест во : «Отчего никто не любит меня?
Я
не
дурак,
не
урод ,
не
ду р­
ной
чело в ек,
не
не вежд а.
Непостижимо.
Или
я
не
для
эт ого
к ру га?»
(46, 169).
Толстого
волнует
вопрос:
можно
ли
аристократическое
о б щество
с читать
идеальной
средой?
Не
лучше
ли
жить
отщепен­
цем,
уйти
к
про ст ым
людям,
к
казак ам ,
солдатам?
В
днев ник е
за
1853 г.
он
прямо
признается,
что
в
п рос том
народе
много
д об­
рого,
его
больше,
чем
д ур ног о. «... Я хотел быть юнкером-гр афо м,
богачом,
с
связ ям и,
замечательным
человеком,
тогд а
как
самое
по лезн ое
и
удобное
для
меня
бы ло
бы
быть
юнкером-солдатом.
Как
много
интересного
я
тогда
мог
бы
узнать
в
это
время,
и
как
много
неприятного
из беж ал» (46, 181).
Простые
лю ди
очаровы­
в ают
Толстого
своей
цельностью,
близостью
к
природе,
то ва ри­
щеской
спайкой.
Барская
праздная
жизнь
заглушила
естественную
потребность
труда
и
все
лучшие
стремления
человека.
«Простой
народ,
—
отме чае т
Толстой
в
дне вни ке
за
1853г., — <. . .>
много
в ыше
нас
ст оит
своей
исполненной
трудов
и
лиш е ний
жизнь ю ».
Поэтому
«как- то
нехорошо
нашему
брату
искать
и
описывать
в
нем
д ур н ое» (46, 184).
В
год ы
ра боты
над
автобиографической
трило­
гией
Толс той
об ра щает
внимание
на
нищету
мужиков
и
на
зло
помещичьего
правления.
Таким
образом,
уже
с
начала
своего
пут и
То лст ой
переживал
глубокий
ра злад
со
своей
род ной
средой.
Ра злад
этот
з аверш ил ся
в
годы
второй
ре во люционно й
ситуации
разрывом,
о
кот ором
с
та­
кой
с илой
ра ссказ ан о
в
«Исповеди» (1879—1882). «Я
отрекся
от
жизни
нашего
круг а,
признав,
что
это
не
есть
жизнь,
а
только
подобие
жизни,
что
условия
и збытка,
в
к отором
мы
живем,
лишают
нас
возможности
понимать
жизнь
и
что
для
т ого,
чтобы
пон ять
жизнь,
я
должен
по нять
жизнь
не
ис ключе ни й,
не
нас,
пар азит ов
жизни,
а
жизнь
простого
трудового
народа,
того,
к оторы й
дел ает
жизнь
. . .»(23, 47).
Таков
итог
исканий
Тол ст ым
своег о
лич ного
пу ти.
Это
личное
имело
общезначимый
смысл
как
выр а жение
в
индивидуальной
судьбе
гениального
человека
общих
характерных
примет
перевала
в
истории
России,
шедшей
к
своей
революции.
В
связи
с
этой
эволюцией
скл ады вал ась
и
толстовская
концепций
дворянских
типов.
Дворянство
как
целое,
как
господствующее,
привилегиро­
ванное
сословие
отвергается
Толст ы м.
Исключением
для
писателя
являются
только
те
не мног ие
дв оряне ,
которые,
как
и
сам
Толс той ,
«отламываются»
от
св оей
среды,
ищут
особый
п уть
в
жизни,
стр е­
мятся
понять
трудовой
народ
и
сб лиз ить ся
с
ни м.
В
«Утре поме ­
щ и к а » (1856) Нехлюдов уже задумался над вопросом о том,
почему
крестьяне
не
доверяют
ему.
Ответа
на
этот
вопрос
он
еще
не
нашел.
В
«Войне и мире» (1863—1869) ощутима « п ут ани ца
13


ж изн и», некоторые герои этой «кн иги
о
прошедшем»
—
Пь ер,
Бол­
кон с кий
—
охвачены
смятением
д уха,
недовольством
с обой
и
ок ру­
жающими.
Они
осознают
зло
жи зни
и
стремятся
к
добру,
к
спра­
ведливости.
И
вся
идейно-художественная,
жанровая
структура
романа
оказалась
новаторской.
Автор
его
гениально
слил
в
одн о
целое,
в
масштабах
целой
исторической
эпохи,
л ичные ,
семейные,
сословные
отношения
и
жизнь
государства,
на ции,
армии.
Ромен
Р оллан
назвал
«Войну и мир»
новейшей
«Илиадой»,11 а западно ­
европейская
критика
увидела
в
этом
романе
возрождение
эпоса.
11 См.:
Роллан
Р.
Собр.
соч,
т.
II.
М ., 1954, с.
259.
12Однаизглав «Дневника
писателя»
за
июль—август
1877 г.
называется
«Помещик,
добывающий
веру
в
бо га
от
му жи ка» (Достоевский Ф.
М.
Поли,
собр.
худ ожест в енны х
произве дений ,
т.
9.
М .—Л., 1929, с.
211).
Характерна
и
позиция
романиста.
Он
взвешив ае т
ценность
своих
героев
с
точки
зрения
их
с пос обн ости
выйти
в
своих
м ы слях,
стр ем ле ниях
и,поступках
из
сферы
частного,
индивидуального,
эгоистического
в
сф еру
общую,
в
область
всеобщего
блага,
счастья.
В
романе
ви дна
и
позиция
писателя
как
участника
лит е­
ратурно-общественного
д вижени я
1860-х
годо в.
Эпопея
Толстого
могла
возникнуть
и менно
в
условиях
бурн ой
и
глу бокой
ломк и
социального
строя
русской
жизни,
под
во з дей ствием
недавних
во енн о-пол итиче с к их
потрясений,
массового
крестьянского
движе­
ния
и
ид ейных
исканий
60-х
годов.
Молодой
Ростов
п ытае тся
найти
пути
к
опра вд ани ю
интересов
помещика
в
глазах
крестьян.
Но
так ого
оправдания
и
взаимного
мира
бы ть
не
м огло.
Левин
в
романе
«Анна Каренина» (1873—
1875) уже свободен от подобных иллюзорных надежд.
Он
поня л,
что
ис точ ни ком
ничем
не
преоборимых
недоверия
и
ненависти
крестьян
к
помещику
яв ляет ся
многовековая
история
отношений
барина
и
муж ика ,
история,
которая
неизменно
демонстрировала
фат альн ую
противоположность
интересов
помещика
самым
спр а-
ведлиЕ
>ім и самым насущным интересам крестьянства,
под-
тве р'
’дая обоснованность
недобрых
«мужичьих чувств»
даж е
к
доброму
помещику.
Крестьяне
не
могут
допустить,
что
це ль
поме­
щи ка
м ожет
состоять
в
чем-нибудь
другом,
кроме
жела ни я
обод­
рать
их
сколько
возможно.
Такая
оценка
пер ено си тся
ими
на
все
устройство
рус с кой
жизни,
на
любые
действия
в сяческо г о
н ача ль­
ства,
везде
они
видят
корыстные
побуждения
господ-помещиков.
Все
это
и ме ется
в
ви ду,
когда
устанавливается
актуальность,
положим,
романа
«Анна Каренина», раскрываются его связи с сов­
ременностью,
когда
уясняется
толстовская
трактовка
эт ой
с овре­
менности,
смысл
д у ховных
ис ка ний
Лев ина
и
трагической
и сто рии
Ан ны
в
свете
процессов
того
«перевала», который переживала вся
Россия.
Левин
пришел
к
необходимости
иск ать
опо ру
для
своей
нравственной
и
физической
ж изни
у
му ж ика.
Он
у беждает ся
и
в
другой
необходимости:
на
мир
следует
смотреть
гла за ми
муж и ка.
Проницательно
заметил
До сто ев ский:
Левин
—
«помещик,
добы­
вающий
веру
в
бога
от
му ж ика».12 Тут ощутима имеющая некото­
14


рые
основания
ир ония.
Авт ор
«Дневника писателя» (1877) откло­
нял
то
решение
«русского вопроса», которое нашел Левин,
с чи тая,
что
всевозможные
поп ы тки
инт е ллиг енции, «господ»
сблизиться
с
народом,
опроститься
—
лишь
«переряживание», «актерство» .
Образование,
да
и
«сложность»
их
натур
не
п оз волят
им
ст ать
муж и ками .13 Не лучше ли,
как
бы
с пр ашива ет
Достое вс ки й,
пре ­
вра титьс я
в
некрасовского
Власа,
сим во лическ о е
в опл о щение
«всенародной правды», т.
е.
бесповоротно
и
до
конца
переродиться,
от казав шись
решительно
от
всего? . .
13 См.:
Достоевский
Ф.
М.
Поли.
собр.
худ ожес тв ен ных
произведений,
т.
12, 1929, с .
62—66.
Ср .:
Успенский
Г.
И.
Поли.
собр.
соч.,
т.
XIII. Л. , 1951,
с.
148.
Но
Толстой
шел
своим
путем.
Искания
Левин а
о рг анично
включали
его
в
главный
поток
ру сс кой
жи зни
1870-х
годов,
когда
русское
крес ть янс тво
стало
«альфой и омегой»
нравственной
ф ило­
софии
и
ре во люционной
практики
демократических
сил
России.
«Бунт»
Анны
, Карениной,
ее
страстное
желан ие
избавиться
от
мертвых
норм
общежития
во
имя
живого
и
свободного
чу вства ,
и
искания
Левин а
—
все
это
б ыло
квинтэссенцией
философии
действительности,
изображаемой
Тол ст ым.
Творческое
воображение
Толстого
особенно
увлек
характер,
находящийся
в
не пр е рывных
напряженных
поисках
и ст ины,
правды
и
справедливости,
в
спорах
с
собой,
в
состоянии
духовного
кризиса
и
перелома,
прозрения,
разрыва
со
своей
средой,
с
привыч­
ной
обстановкой
ж изни
(«Смерть Ивана Ильича», «Крейцерова
с она та», «Отец Сергий», «Живой труп», «Посмертные записки
старца
Федора
Кузмича»
и
др .).
И
своего
любимого
гер оя
из
дворян
Толстой
под
в оздейс т вием
жизни
и
соб ст вен ных
исканий
должен
был
все
более
сближать
с
народом,
освобождать
от
сословных
начал.
В
романе
«Воскресение» (1899) Нехлюдов
становится
отщепенцем
своего
сословия.
Романист
вводит
его
в
ту
«виноватую Россию», в изображении которой он с такой
потрясающей
силой
показал
трагическую
судьбу
трудового
народа.
В
это й
ср еде
«отверженных»
Толстой
теперь
находит
настоящих
своих
героев.
И
его
Нехлюдов
начинает
понимать,
что
в
современ­
ной
ему
России,
в
этой
«системе рабства», тюрьма
—
«единствен­
ное
при лич еств ую щее
м есто
честному
человеку» (32,304).
Знаменательно
с
точки
зрения
и
социальных
судеб
России,
и
судеб
ее
реализма,
что
в
последнем
романе
Толстого
его
ге рой
по
ме ре
развития
сюжета
постепенно
освобождается
от
самоана­
л иза
и
самонаблюдения,
от
привычки
погружаться
в
собственный
в нут ре нний
мир ,
жить
только
ли чн ыми
инт ересам и,
его
все
боле е
захв атыва ет
ок руж ающ ий
социальный
мир
и
н ачин ают
волновать
и
увлекать
судьбы
других
лиц.
Поток
жизни
с
возрастающей
силой
несет
аристократа
Нех лю до ва,
начинающего
черпать
мотивы
своих
действий,
чувствований
и
дум
именно
в
э том
ве лик ом
п отоке.
Эти
изм енен ия
в
обрисовке
героя
имеют
принципиальное
значение.
15


Он
пр ихо дит
к
при зн анию
объективной
злой
и
доброй
с илы
вещей,
не
зависящей
от
его
желаний
и
вол и.
Это
вызывает
повышенный
интерес
автора
и
его
ге роя
к
чел о веческ им
отношениям,
особ е нно
к
тем
людям,
ко то рые
сознательно
ставят
перед
соб ой
задачу
переустройства
мира.
По это му
проблема
«Революционеры и на­
род»
п риоб рела
в
романе
«Воскресение»
особое
знач ение.
Роман
об
индивидуальной
истории
Нехлюдова
и
Масловой
становится
и
романом
о
народе
в
це лом,
произведением,
поставившим
эпо­
хальные
проблемы
жи зни
кануна
ре во лю ции.
Не
следует,
разу­
меется,
з абыва ть
и
о
том,
что
так
тонко
и
иронически
ск азал
о
финале
романа
А.
П.
Чехов
в
пись ме
к
М.
О.
Меньшикову
(1900).14 «Богословская»
тенденция,
однако,
о
кот орой
писал
Че­
хов,
не
могла
«взорвать»
ту
объективную
художественную
картину
жизни,
которая
с
реалистической
мощью
воспроизведена
в
«Во­
скресении».
14 См.:
Чехов
А.
П.
Поли.
собр.
со ч.
и
писем,
т.
18.
М ., 1949, с.
313.
15 Лит.
на след ство ,
т.
75, кн.
1.
М ., 1965, с.
88.
Обр аз
народа
в
романе
по
сравнению
с
предшествующим
творчеством
писателя
тож е
принципиально
меняется.
Нехлюдова
писатель
ставит
лицом
к
лицу
не
с
крестьянской
мирской
жизнью
в
коренных
губерниях
Ро сси и.
Герой
попадает
в
среду
«отвержен ­
ных». С
ними,
а
не
с
Нехлюдовым
связывает
романист
нравствен­
ное
возрождение
Масловой.
Политические
ссыльные
оказывают
на
нее
«решительное и самое благотворное влияние» (32, 368).
Понять,
кто
именно
оказался
на
этапах,
в
тюрьмах
и
на
каторге,
было
чрезвычайно
важно.
Это
давало
в озможн ос ть
проникнуть
в
самые
наболевшие
вопросы
экономического,
социального
и
пр а­
вового
положения
трудящихся,
открывало
п уть
к
изображению
всего
чудовищного
адми нистр ати вн ог о
механизма
управления
страной
и
народом,
по зво ляло
познать
характер
русского
человека
в
обстановке,
которая
требовала
от
него
поистине
героического
выражения
все х
его
физ ич еск их
и
нравственных
сил.
3
В
рецензии
на
тра кта т
Толстого
«Что такое искусство?» Б.
Шоу
назвал
писателя
«замаскированной миной взрывного действия» .15
В
письме
к
Э.-Г.
Шмиту
от
27 марта 1895 г .
Толс той
гов ори т
о
необходимости
основать
в
какой-нибудь
наиболее
свободной
европейской
стран е
некое
п одоб ие
ме ждун а род ного
«Посред ­
ника»
—
и зда ние
под
одни м
и
тем
же
названием,
в
одной
и
той
же
форме
сер ии
кн иг
и
б рошюр
на
че ты рех
языках
(французском,
английском,
не м ецком
и
р у сск о м), в которых разрабатывалась бы
следующая
пр огра мма : «Существующий строй жизни подлежит
разрушению
...
Уничтожиться
должен
строй
соревновательный
и
замениться
должен
коммунистическим;
уничтожиться
должен
16


с трой
кап итал ист ически й
и
замениться
социалистическим;
унич­
тожиться
должен
ст рой
милитаризма
и
замениться
разоружением
и
арбитрацией;
уничтожиться
должен
се па рат изм
узкой
нац ио­
нальности
и
замениться
космополитизмом
и
всеоб щ им
б рат­
ством
—.
..
Одним
с лов ом,
уничтожиться
д олжно
насилие
и
з аме нитьс я
свободным
и
лю бов ным
единением
люд ей » (68, 64).
Такова
по зици я
Толстого-разрушителя,
хотя
он
и
не
был
револю­
ционером
в
политическом
смысле
этого
слова.
Писатель
ок азалс я
в
водовороте
своей
переходной
эпохи.
На
все
коренные
социально-экономические
вопросы,
выд вину тые
ею
и
с
необыкновенной
чуткостью
воспринятые
художником,
им
был и
да ны
оригинальные
ответы,
в
которых
видна
мужи чья
точ ка
зр ен ия.
Толст ой
непосредственно
наблюдал
кризис
и
распад
крепостнического
хозяйства,
вырождение
сосл ов ия
з емл евл адель ­
цев .
Он
мечтал
еще
в
молодости
на писа ть
роман,
изображающий
зло
«правления русского»,
невозможность
правильной
ж изни
помещика.
Толстой
участвовал
в
Крымской
кампании,
провал
кот орой
пр о­
демонстрировал
на
весь
мир
Гнилость
самодержавно-крепостни­
ческого
строя.
Он
обнажил
со циаль ную
структуру
царской
ар мии.
Автор
«Севастопольских рассказов» (1855) с восхищением
г ово рил
о
воинской
до бл ести
русского
солдата.
Но
в
армейских
рядах
он
увидел
за би тых
и
нищих
крестьян-солдат
и
господ-офице­
ров.
У
Толстого
есть
з амеч ат ель ная
(но не завершенная)
статья,
к оторую
ус л овно
называют
«Записка об отрицательных сторонах
русского
солдата
и
о фи ц ер а», над которой он работал в годы
Крымской
кампании.
«В России,
—
писал
ее
автор,
—
<...>
нет
войска;
есть
толпы
угнетенных
рабов
<...>
с
од ной
с торон ы,
дух
терпения
и
подавленного
ропота,
с
другой
дух
угнетения
и
ли­
хоимства» (4,286).
Разве
это
сказан о
не
в
духе
р е вол юци онных
прокламаций
1860- х
годов,
а
затем
и
1890—1900- х
го до в?!
К
слову
заметим,
что
некоторые
матери ал ы ,
опубликованные
в
«Военном сборнике»
во
вре мя
участия
в
его
редакции
Н.
Г.
Ч ер ныше вског о
(1858),
почти
буквально
совпадают
с
гневными
толстовскими
сужде­
ниям и.16
16 См.: Чернышевский
Н.
Г.
Поли.
собр.
с оч., т. V. М., 1950, с. 937—939.
В
названной
статье
Толстой
отмечает: «... его
(солдата,
—
Н.
П.)
б ьют
за
то,
что
он
смел
заметить,
как
офицер
крадет
у
нег о,
за
то,
что
на
нем
вши
—
и
за
то,
что
он
чешетс я
...изато,
что
у
не го
есть
лишние
штаны;
его
бьют
и
гнетут
всегда
и
за
все,
потому
что
он
—
угнетенный».
Ненависть
со лда т а-к ре ст ьянина
к
офицеру-дворянину
вы р ыва­
ется
наружу,
когда
опасность
смерти
во
время
боя
уравнивает
их
положение.
«Посмотрите,
—
говорит
а втор,
—
сколько
русских
офицеров,
убитых
русскими
пулям и
. . . посмотрите,
как
смотрят
и
как
говорят
солдаты
с
офицерами
перед
каждым
ср аж ени ем:
17


в
каждом
движении,
каждом
с лове
его
вид на
мысль: “не боюсь
теб я
и
ненав иж у”» (4, 486—487).
Из
произведений
Толстого
следует,
что
со л да тские
массы
р ано
или
поздно
неизбежно
в стану т
на
п уть
борьбы
против
своих
мучителей.
Толст ой
впо лне
осознавал
и
вскрывал
отвратительную
су щ­
ность
российского
буржуазно-дворянского
либерализма,
понимал
антинародный,
грабительский
характер
«великих реформ» 1861 —
1864 гг.
В
«Записках сумасшедшего» (1884—1887) рассказ ведется
от
лица
по м ещика: «Продавалось недалеко от нас очень выгодное
именье.
Я
поехал,
все
бы ло
прекрасно,
в ы годно.
Особенно
выг одн о
было
то,
что
у
крестьян
зем ли
б ыло
только
огор оды .
Я
по нял,
что
они
должны
был и
задаром
за
пастьбу
убирать
п оля
помещика,
так
оно
и
был о.
Я
все
это
оценил,
все
это
мне
понравилось
по
ста­
рой
п ри вычк е!» (26, 473—474). «По старой привычке!». Это прого­
ворился
человек,
привыкший
пользоваться
внеэкономическим
прину жде ние м ,
правом
помещика
на
даровой
труд
крестьянина,
что
бы ло
так
характерно
и
в
пореформенную
эпоху.
Писатель
знал,
что
такое
на
практике
ц арск ая
—
светская
и
церковная
—
администрация
с
ее
социальной
демагогией.
Вс по­
мин ается
история
карьеры
Каренина,
его
борьба
с
«чужими»
минист е рс к ими
кликами.
Убийственна
история
создания
им
проекта
«Об устройстве инородцев». Да
и
личность
Каренина,
его
мораль,
по ве де ние,
«философия»
—
органическое
порождение
«партии самодержавия» .
Убежденный,
непреклонный
про тивни к
помещичьего
зе м левл ад ения
и
частной
поземельной
собственности
вообще,
Толстой
тем
самым
передавал
пс и хологи ю
крестьянской
массы.
Он
бесп о щадн о
обличал
все
виды
земельного,
финансово-
экономического
ограбления
народа,
требовал
передачи
земли
крестьянам,
отмены
податей,
прямых
и
косвенных
налогов,
всяк о го
рода
поб ор ов
и
повинностей.
Тол ст ой
вы сказы вал ся
за
в озв раще­
ние
кр ес тьян ам
уп лач енн ых
ими
выкупных
п лате жей
и
считал
пре с т упле нием
.в зыс ки вать
с
них
недоимки.
Деньги
в
руках
эк с­
п луат ат оров
служат,”
утверждал
писатель,
зад ачам
у гнет ения
и
г рабе жа
народа.
«Рабство нашего времени,
—
гов ори л
он,
—
происходит
от
трех
у зако не ний:
о
земле,
о
податях
и
о
собствен­
н ости » (34, 176). Толстой был заступником личности
крестьянина,
он
гневно
протестовал
против
телесных
наказаний,
многочислен­
ных
сословных
ограничений
для
крестьянства,
к отор ые
ставили,
его
вне
жизни
общества
(«Голод или не голод?», 1898; «Сон моло ­
дого
ца р я», 1894; «Стыдно», 1895).
В
романе
«Воскресение»
п исате ль
показал
продажность
и
л жи­
вость
православной
цер к ви,
ее
служителей.
Великолепен
своим
сарказмом
его
анализ
«таинства причащения» . « Сущ нос т ь
бого­
служения,
—
пишет
романист,
—
сос тоя ла
в
том,
что
пр едпо лаг а­
лось,
что
вырезанные
св ящ енник ом
ку сочк и
и
положенные
в
вино,
при
известных
манипуляциях
и
молитвах,
превращаются
в
те ло
и
кровь
бо г а» (32, 135). Анализ даже самых «в оз выш енных»
пр ед­
мет ов
в
их
реальной
(и часто отталкивающей)
сущности,
ср ы вание
18


с
них
таинственных,
обманных
покровов
(богослужение
—
ман ип у­
ляции;
к усочки
хлеба
и
вино,
превращенные
в
тело
и
кровь
бога)
—
изл юб л енный
прием
Толстого-художника
и
публициста.
В
«Дья ­
вол е»
так
описывается
в изит
доктора
к
б ольн ой : «К обеду приехал
доктор
и,
разумеется,
сказ ал,
что
хо тя
повторные
явления
и
могут
вызывать
опасения,
но,
собственно
говоря,
положительного
указа­
ния
нет,
но
так
как
нет
и
противупоказания,
то
мож но,
с
одной
сторо ны ,
пола га ть^
с
другой
же
стороны,
то же
можно
полагать.
<...>
И
хотя
я
и
не
люблю
прописывать,
но
в се- таки
это
прини­
м ать
и
л ежат ь» (27, 505).17 Тем же методом срывания масок
Толстой
пользуется,
ко гда
развенчивает
культуру
и
науку
господ­
ствующих
классов
(«Плоды просвещения», 1890). В эт ой р азр уш и­
тельно-обличительной
направленности
произведений
Толстого
отразилась
вековая
н енави сть
трудового
народа
к
сво им
уг нетат е­
лям,
ко
всему
том у,
что
они
создали
в
качестве
оруд ий
и
ин сти ту тов
своего
господства.
17 К работе над « Дь яво лом»
авт ор
прис ту пил
в
1889 г .,
впервые
произ ведение
опубликовано
в
1911 г.
Свидетель
массового
обезземеливания
крестьянства,
голодн ы х
бунтов
и
черносотенных
е вр ейских
погромов,
уродливого
уклады­
вания
ка питал ист ическо г о
строя,
образования
класса
пролета­
риев,
на ча вшейс я
его
борьбы,
Толстой
все
эти
с об ытия
и
процессы
«пропустил»
через
с вое
сознание,
дал
им
оценку,
ст ремяс ь
проти­
в опос тав ить
миру
рабства
и
нищеты
св ою
реакционно-патриар­
хальную
программу
исцеления.
Толстой
—
сов рем ен ник
ре вол ю­
ционного
народнического
и
пролетарского
движения,
столкновений
марксистов
с
народниками.
Он
изучал
труды
Маркса
и
спорил
с
ним,
пережил
оп ыт
революции
1905—1907 г.
и
отверг
револю­
ционные
методы
преобразования
общ еств а.
На
глазах
Толстого
возник
и
развивался
Косогорский
чугуно­
литейный
з авод,
находящийся
вблизи
Ясной
По л яны.
Москов­
ск ий
дом
Толстых
в
Хамовническом
пер еулк е
так же
был
окружен
фабриками
и
заводами.
Косогорский
зав од
привлекал
вн им ание
писателя
и
в ызыв ал
в
нем
серьезнейшие
размышления.
Вот
о дна
очень
хара кте рная
дневниковая
запись
от
5 мая 1896 г.: «Нынче
ехал
мим о
Ги ля
(владелец Косогорского завода,
—
/7. /7.), думал:
С
малым
капиталом
невыгодно
н икако е
предприятие.
Чем
больше
капитал,
тем
выгоднее:
меньше
расходов.
Но
из
этого
никак
не
следует,
чтобы,
по
Марксу,
капитализм
привел
к
социализму.
Пожалуй,
он
и
приведет,
но
только
к
насильственному
...
Надо ,
чтобы
лю ди
свободно
работали
сообща,
выу чилис ь
работать
друг
для
друга,
а
капитализм
не
научает
их
этому.
Напротив,
научает
их
зависти,
жадности
—
эгоизму
...
До вол ьс тво
может
устано­
виться
только
через
свободное
сообщение
рабочих.
А
для
эт ого
ну жно
учиться
общаться,
нравственно
совершенствоваться
—
охотно
служить
другим,
не
обижаясь
на
то,
что
не
вс треча еш ь
воз мезди я.
А
учиться
этом у
можно
никак
не
при
ка пита лист иче ­
19


ско м
соревновательном
устройстве,
а
при
со вер шенн о
другом»
(53, 85).
“ Из этого социологического размышления видно,
что
Толстой,
о тр ицая
учение
Мар кса
о
переходе
от
капитализма
к
социализму,
не
мог
понять,
в
чем
з аклю ч ается
«творческая»
историческая
работа
ка пита лизм а.
Изве стно ,
с
какой
си лой
писатель
обличал
капитализм,
буржуазную
цивилизацию,
любые
ф ормы
западноевропейской
демократии.
Здесь
особенно
ярко
проявляется
уязвимость
социоло­
гических
суждений
Толстого.
К онк ретн о-ис ториче ск ая
точка
зре­
ния,
как
заметил
В.
И.
Лен ин,
ему
бы ла
со вер шенно
чужда.
Ее
он
подменял
абстракциями,
отвлеченными
религиозно-этическими
понятиями
и
критериями.
В
своей
критике
буржуазно-капиталисти­
ческого
прогресса
Толстой
привлекает
и
аргументы
реакционного
характера
(вспомним беседы Константина Левина с братом
о
же лезн ых
дорогах,
фабриках,
больницах
и
шко л ах ), апеллирует
к
«непогрешимому руководителю»
люд ей
—
к
Всемирному
Духу,
к
инстинктивно-первобытным
и
блаженнейшим
потребностям
добра
в
чел ов еческ ой
натуре,
уничтожаемым
к ап ита ли змом.
Подобная
опора
видна
уже
в
ра сска зе
1857 г.
«Люцерн», на что
обрат ил
внимание
В.
И.
Лен ин
в
своей
статье
«Л.
Н.
Толстой
и
его
эп о ха».
Ка пита лизм
был
совершенно
чужд
и
непонятен
писателю,
великому
знатоку
старой,
уходящей,
помещичье-крестьянской
Ро сс ии.
Капитализм
рисовался
ему
в
виде
страшного
пугала
—
Лондона,
его
ант ибур жуаз ные
проклятия
пер е дава ли,
как
заметил
В.
И.
Л ен ин, «весь ужас патриархального крестьянина,
на
кото­
рого
с тал
надви гат ься
новый,
невидимый,
непонятный
враг,
ид у­
щий
откуда-то
из
города
или
откуда-то
из-за
границы,
разрушаю­
щий
все
“устои”
деревенского
быт а
. . .».18
18 Ленин В.
И.
Поли.
собр.
соч.,
т.
20, с.
21.
Если
в
воспроизведении
дворянско-крестьянской
России
писа ­
тел ь
выступал
пр еим ущ еств енно
как
в еличай ший
. художник-
реалист,
показывающий
кр изис
и
распад,
духовное
и
материальное
оскудение
дворянства,
его
неизл ечи мые
нравственные
болезни,
то
в
обличениях
буржуазного
ц арст ва
он
де й с твовал
гл а вным
образом
как
страстный
сатирик
и
публицист-проповедник,
как
учитель
жизни,
предлагающий
св ои
пути
избавления
от
вампира-
капитализма.
Вот
его
обычная
в
под об ных
случаях
манера,
напо­
минающая
антибуржуазные
тирады
Гл.
Успенского
и
Н.
К.
Михай­
л о вско г о : «Забудемте про то,
что
в
больших
городах
и
в
Лон доне
есть
пролетариат,
и
не
буд ем
говорить,
что
это
так
надо.
Этого
не
н адо
и
не
до лжн о,
потому
что
это
про т ивно
и
нашему
разуму
и
сердцу,
и
не
может
быть,
ес ли
мы
живые
л ю ди» (25, 180).
Эта
а пелл яция,
пер ед
лицом
неугодной
Толстому
новой
социально-
экономической
действительности,
к
разуму
и
сердцу
в
высшей
степени
характерна
для
него.
Она
ср одни
народническим
и
мужиц­
20


ким
сентенциям,
направленным
против
«греховодника- ка пи т а ла» .
С
горячей
ненавистью
и
р аздр аж ением
осудив
б уржуа зн ую
цив ил иза цию,
Толстой,
как
и
мног ие
его
современники,
надеялся
на
самобытное,
совершенно
отличное
от
зап адное в ропей ской
исто­
рии ,
ра звитие
России.
«Подобно народникам,
—
писал
В.
И.
Ле­
нин,
—
он
не
хочет
видеть,
он
за крыв ает
глаза,
отвертывается
от
мысли
о
том ,
что
“укладывается”
в
России
ник ак ой
иной,
как
бу ржуа з ный
ст ро й ».19 Естественно,
что
такая
позиция
не
позво­
лила
Толстому
понять
новую
нарождающуюся
в
недрах
ка п ита­
л изма
социальную
си лу
—
пролетариат.
«Толстой,
—
говорит
В.
И.
Ленин,
—
не
мог
абсолютно
понять
ни
раб очег о
движения
и
его
рол и
в
борьбе
за
социализм,
ни
русской
революции
. . .».20
19 Там же,
с.
101.
20 Там же,
т.
17, с.
210.
В
глазах
Толстого
пролетариат
—
только
«раб нашего вре ­
м ени»,
развращенный
капитализмом,
страдающий,
стоящий
на
неправильном
пути.
В
комедии
«Первый винокур . .. » (1886)
Толстой
не
отправляет
в
ад
ни
одного
из
пролетариев,
счи та я,
оче вид н о,-
что
никто
из
ни х,
в
от лич ие
от
бояр
(1836), купцов
(9643), судейских (3423) и приказных (1350), не является грешни­
ком.
Пр оле та риев
надо
не
н аказыв ать ,
а
спас ать
от
капиталисти­
ческой
скверны.
В
э той
связи
Толстой,
п одоб но
на ро дни кам,
уп ре­
кает
Марк са
за
то,
что
он
политическую
эко но мию
и
учение
о
со циа­
лизме
строит,
исходя
из
фак та
развития
капитализма
и
револю­
ционной
борьбы
пролетариата.
Вместо
этого
следовало
бы
заняться
устранением
п рич ин,
порож даю щих
капитализм
и
обни­
ща ние
трудового
на рода .
Писатель,
разрабатывая
свою
программу
«жизнестроитель­
ства»
на
новых
основаниях,
настойчиво
(и бесплодно!) искал
возможности
к
том у,
чтобы
огр ади ть
крестьянство
от
пролетариза­
ц ии,
от
обезземеливания.
В
программной
статье
«Так что же нам
д е ла ть ?» (1886) он утверждает,
что
основная
пр ичина
обнищания
м асс
з аключ ает ся
в
переходе
бог а тств
непосредственных
произво­
дителей
(т.
е.
крестьянской
земли)
в
ру ки
тех,
кто
не
работает
на
земле.
Данный
вопрос
—
ис ходн ый
п ункт
всех
аграрных
требо­
в аний
Толстого.
Но
это
и
центральный
воп рос ,
который
во лно вал
Н.
К.
Михайловского,
одного
из
теоретиков
народничества.
Он
также
ратовал
за
«сохранение условий труда», т.
е.
той
же
са мой
зем ли
в
руках
работника.
Р усск ие
революционеры-практики
т оже
стояли
на
эт ой
же
по зиции,
счи тая,
что
земля
принадлежит
только
тем ,
кто
ее
обрабатывает
своими
руками,
—
земледельческим
общинам.
Такова
и
современная
позиция
народов,
освобождаю­
щихся
от
колониального
рабства.
«Землю тем,
кто
ее
обра баты­
вает!»—
боевой
лозунг
кр ес тьянс ких
масс
современного
ка пи та­
листического
мира.
Толстой
неу ст анно
д оказ ыв ал,
что
переход
земли
в
руки
не
работающих
на
ней
яв ляетс я
делом
противоестественным
и
21


несправедливым,
разрушающим
идеальную
форму
народной
жизни,
л ишающ им
народ
возможности
жить
трудом
на
земле.
«Понятие рабочего,
—
говорит
писатель,
—
включ а ет
в
себ я
поня­
тие
земли,
на
ко торой
он
живет,
и
оруд ий ,
которыми
он
работает
...
Такого
рабочего,
кот орый
был
бы
. лишен
земли
и
оруди й
труда,
ник огд а
не
бы ло
и
не
мо жет
бы ть» (25, 251). Капитализм,
по
уб еж­
дению
Толстого,
вообще
уничтожает
естественные
отношения
людей
и
нормальные
условия
их
жизни.
Подлинно
идеальной,
достойной
природы
человека,
формой
производства,
учи т
великий
писатель-утопист,
я вля ется
земледелие.
В
де рев не,
в
земле
заклю­
чен
источник
«всяческого богатства» . Зд е с ь же и и сточ ник по дли н­
ной
нравственности.
В
«Фальшивом купоне» (1904) изображены крестьяне,
к оторы е
вышли
из -под
власти
че ло ве чных
патриархальных
о быч аев
и
ока­
зались
в
состоянии
п олной
деморализации.
Поэтому
необходимо,
чтоб ы
крестьянство
прод олжа ло
жи ть
так,
как
оно
всегда
жило
—
своей
земледельческой
м ирс кой
жизн ью .
Об
э том
же
мечтает
и
сам о
крестьянство,
ему
нужна,
ут вер ждает
Толстой,
только
земля,
а
не
обманчивые
политические
свободы,
республики
и
парламенты
(«Об общественном движении в России», 1905; «Обращение к рус ­
ск им
лю д я м», 1906). Сравнительно с народниками,
Т олс той
и
ори­
гина ле н.
С
общиной
он
не
связывал
планов
революционно-со­
циалистического
преобразования
жизни
в
России,
считая,
что
мужицкий
народ
и
без
того
из давна
владеет
идеальной
формой
трудового
общежития.
Она
давала
крестьянству,
по
ан а рхо- утоп и­
ческому
представлению
пи сате ля,
счастливейшую
возможность
жить
без
государственной
власти
и
бюрократической
администра­
ции,
жить,
как
он
думал,
п одлин но
свободной
жи знь ю,
регулируе­
мой
народным
самоуправлением.
Призвание
русского
народа
состоит,
по
Толстому,
в
том ,
чт обы
спасти
от
уничтожения
но рм ал ьный
закон
производства,
разре­
ши ть
рабочий
и
земельный
вопрос,
мину я
капиталистическое
раб с тво
и
насилие.
Всемирно-историческая
задача
России,
по
у беждени ю
писателя,
в
том
и
заключается,
чт обы
внести
в
мир
ид ею
о бщест вен но го
устройства
без
поземельной
собственности.
За
этой
толстовской
утопией,
как
и
за
фило с офие й
«власти земли»
Глеба
У сп енс кого,
нетрудно
разгадать
реальное
и
гр оз ное
тре бов а­
ние
земли
для
крестьян,
бес стр ашны й
призыв
к
уничтожению
помещичьего
землевладения,
э того
оплота
самодер ж ави я .
Толс то й
был
убежден,
что
рус ск ий
народ
отриц ае т
поземельную
собствен­
ность.
Мужики
мечтают
о
то м,
чтобы
их
записали
в
казаки,
и
тогда
земля
будет
вольная.
Эта
идея,
комментирует
писатель, «имеет
б уд у щ но сть». Русская революция только на ней может быть осно­
ван а.
«Русская революция не будет против царя и деспотизма,
а
против
поземельной
с о бс т ве ннос ти» (48, 85). Хотя в этой дневни­
ковой
зап иси
Толстой
воспроизводит
м ысли,
явившиеся
ему
в
сновидении,
их
органичность
в
его
осмыслении
современной
ему
действительности
—
не
вызыва ет
сомнений.
Произведения
Тол-
22


стого
и
тех
его
современников,
которые
обр ащ ались
к
аграрно­
крестьянскому
вопросу,
свидетельствуют
со
всей
очевидностью,
поче му
1861 год породил 1905-й
и
почему
вопрос
о
земле
явился
о дним
из
центральных
вопросов
русс к ой
революции.
Но
возникает
корен на я
проблема.
Как
сд ела ть
так,
чтобы
зе мля
ст ала
доступной
для
трудящихся?
Отв еч ая
на
это т
вопрос,
Толстой
совершал
харак терн ы й
для
него
ход.
От
критики,
от
про­
те ста
он
шел
к
бесплодным
упованиям.
Прогрессивные,
объективно
ре во лю ционн ые
исходные
идеи
о
зем ле
(не должно быть частной
поземельной
собственности)
в
процессе
дальнейших
расс ужде ни й
писателя
превращаются
в
идеи
фантастические,
в
программы
реакционно-утопические
(все должны мирно и добровольно согла ­
ситься
с
мыслью
о
греховности
пра ва
собственности
на
землю).
И
эти
две
идеи
о
земле
нельзя
от орва ть
друг
от
друга.
В
таком
случае
будет
уничтожена
та
оригинальная,
неповторимая
толстов­
ская
система
взгля д ов,
в’
которой,
как
в
зер к але,
о тра зилис ь
проти­
воречия
в
идеях
и
чувствах,
в
поведении
мног ом илл ионног о
кресть­
янства.
Разумеется,
реакционность
Толстого
н адо
толковать
не
в
узк окл ас совом
смысле,
а
в
широком
социально-гносеологическом
смысле
как
заблуждение
на
пути
и скан ия
социальной
сп р аведл и­
вости,
как
отблеск
м о гучего
и
бессильного
общедемократического
движения
дореволюционной
России.
Но
это
не
избавляет
итоговые
суждения
Толстого
от
их
объективно-реакционного
смысла.
Толстой
был
у бе жденны м
прот ивник ом
насильственного
отчуж­
де ния
частной
собственности
и
упор но
искал
возможностей
для
мирного
р ешен ия
эт ого
вопроса.
Писатель
заявлял,
что
всякое
владение
землей
есть
гр ех
и
преступление,
люди
должны
это
понять
и
отказаться
от
права
собственности
на
землю,
как
и
на
всякую
иную
собственность.
И
тогда
сама
с обой
исчезнет
частная
соб­
ственность,
зе мля
станет
ничьей,
божьей.
Следовательно,
как
вы­
ход ит
по
Толстому,
и
крестьяне
должны
добровольно
отказаться
от
греховного
права
собственности
на
землю.
Такова
толстовская
логика,
в
к оторой
столь
причудливо
совмещаются,
находятся
в
неразрывной
св язи
про гр е сс ивные
и
р еакцио нны е
и деи.
И
подоб­
ная
логика
у
Толстого,
худож н ика
и
мыслителя,
вид на
решительно
во
всем.
Ее
проследил
В.
И.
Ленин
и
установил
ее
реальный
смысл.
В
ней
тоже
в ыра жает ся
од на
из
сущ ест веннейши х
закономер­
ностей,
определяющая
соотношения
и
связи
различных
тенденций
в
Воззрениях
п исате ля.
Исследователи
не
обращают
достаточного
внимания
на
ди алек­
ти ку
исходного
момента
и
конечного
результата
в
и скания х
писа­
теля.
И
это ,
кон ечн о,
приводит
их
порой
к
односторонним
сужде­
н иям.
Мож но,
так
сказ ать ,
«уцепиться»'за
ра зум
Толстого,
за
его
и сход ную
по зиц ию,
за
его,
к
примеру,
борьбу
с
кр епо ст ни­
ческим
и
по лицейс к им
государством,
с
монархией
и
на
этом
остано­
виться,
не
заме чая,
во
что
пр евр ащается
эта
идея.
И
тогда
возни­
кает
цельный
образ
писателя-разрушителя,
ес ли
угодн о
—
поли­
тического
революционера.
Но
можно
остановиться
и
на
дру гом
23


«конце»
толстовской
ло гик и,
забы в ая
первый,
—
на
его
итоговых
позициях,
на
отрицании
всякого
государства
и
прогрессивного
значения
борьбы
за
политические
свободы.
И
в
тако м
случае
возни­
кает
а по литич ный
образ
писателя,
подменяющего
общественный
прогресс,
политическую
борьбу
«душевным делом». «З ак он
прог­
ре сса
или
совершенствования,
—
р ассу ж дает
Толстой,
—
на пис ан
в
ду ше
каждого
чел о ве ка» (8, 333).
Истинный
п уть
изучения
наследия
Толстого,
путь,
соответ­
ствующий
прир од е
и
характеру
этого
нас лед ия
и
указанный
В.
И.
Л енины м,
заключается
в
том,
чтоб ы
р ассмат р иват ь
в
диалек­
тическом
единстве
ис ходн ый
момен т
и
конечный
результат
в
иска­
ниях
писателя,
что
дает
действительное
представление
об
ориги­
нальном
толстовском
миросозерцании
и
образе
мыш ле ния,
кот оры е
ле жат
в
основании
его
творений.
Охарактеризованный
зд есь
ход
мысл и
Толстого
о траж ал
труд­
ные,
зачастую
ок оль ные
пути
масс
к
революции
—
могучий
протест
миллионов,
их
не нав исть
к
буржуазно-помещичьему
государст­
ве нно му
у пр авл ению,
поставившую
их
в
положение
пр от ивник ов
властей,
а
вместе
с
тем
и
бессилие
патриархально
настроенных,
по -м ещанс ки
ограниченных
масс,
их
незнан ие,
как
решать
н асущ­
ные
в опр осы
жизни.
Это
яви лос ь
сер ьез нейшей
при чин ой
п ор аже­
ния
первой
ре в олю ционно й
кампании
—
революции
1905—
1907 годов .
Поэтому
В.
И.
Ленин,
учи т ывая
уроки
1905 года,
неоднократно21
пр ово дит
глубокие
разграничительные
лини и,
принципиально
от дел яющ ие
идеологию
революционно-социалисти­
ческого
пролетариата
и
толстовщину
как
ид еологи ю
старой
России,
восточного,
азиатского
с троя,
счи тая,
что
не
у
Толстого
следует
учиться
народу,
поднявшемуся
на
б орьб у.
21 См.
статьи
В.
И.
Ленина
«Л.
Н.
Т олсто й», «Л.
Н.
Толстой
и
современное
рабочее
д виж ени е», «Толстой и пролетарская борьба» (Ленин В.
И.
Поли.
собр.
соч.,
т.
20, с.
19—24, 38—41, 70—71).
Следовательно,
В.
И.
Ленин
не
ограничивается
анализом
насл е­
дия
Толстого
и
его
эп охи
только
с
точки
зрения
положения
и
пове­
дения
крестьянской
массы.
Т акой
подход
чрезвычайно
важ ен
для
исторического
изучения
творений
худ ожн и ка,
но
он
недостаточен.
Он
должен
быт ь
под чин ен
задачам
изучения
и
оценки
творчества
с
по зиций
социал-демократического
пролетариата.
Такое
понима­
ние
одн ого
из
определяющих
пр инципов
исследования
вытекает
из
то го
факта,
что
революция
1905 года убила все формы россий­
ского
утопического
социализма,
в
том
чи сле
социализм
народни­
чес кий
и
толстовский.
Но
осталась
живой
крестьянская
демокра­
тия ,
от
лица
кот орой
выст упал
Толст ой
и
которая
в
условиях
России
явилась,
в оп реки
прогнозам
писателя,
союзницей
п роле­
тариата.
Во
имя
торжества
этого
со юза
необходимо
бы ло
ос в обо­
дить
кр есть янски е
массы
от
толстовщины
и
по каз ать
им
ис тинный
пут ь
борьбы
за
новые
основания
жизни.
И спол нение
эт ой
за дачи
и
в зяла
на
себя
революционная
социал-демократия.
24


4
Соц и аль н о-и стори че ская,
родословная
наследия
Толстого
определила
его
ве личие
и
силу,
а
вм есте
с
тем
породила
и
противо­
речивость
всего
его
наследия,
реакционно-утопическую
напр авл ен­
ность
его
положительной
программы,
ее
уяз ви мо сть
с
точки
зрения
и стор ии
и
фактов
действительности,
положения
трудящихся.
Эту
часть
толстовского
наследия
н ыне
всячески
пропагандируют
усердные
зарубежные
поклонники
«нового учения»
великого
писателя,
используя
ее
в
борьбе
с
коммунизмом.
Одн ако
и
в
поло­
жительной
программе
Толстого,
как
уже
было
показано,
заклю­
чены
с иль ные
и
поучительные
критические
н ач ала.
П рав да,
они
—
и
об
этом
говорилось
выше
—
относительны
в
том
смысле,
что
в
ход е
поступательного
развития
общества
под
главенством
борю­
щегося
социалистического
пролетариата
теряют
свое
былое
значе­
ние,
а
также
и
в
том
отн ошен и и,
что
некоторые
из
них
«убиваются»
самим
писателем,
когда
он
от
исходных
пунк то в
в
своих
ис кан иях
переходит
к
конечным
программным
рецептам.
Но
все
же
они
служили
прогрессивным
силам.
Поэтому
марксисты
не
подходят
огуло м
к
«учению»
Толстого
и
не
отдают
его
на
откуп
современным
буржуазным
толкователям
наследия
п ис ателя.
Разные
элементы
толстовской
со циаль но й
педагогики
имеют
различную
судьбу
в
последующей
ис то рии
чел ов ечес тва .
Одни
из
них
действительно
бесповоротно
отмирают,
теряют
свой
смысл
и
оправдание
(положим,
ссылка
на
Восток
в
опров ерж ен иях
теор ий
прогресса),
а
другие
п род олж ают
жить,
приобретают
но вый
смысл
и
служат
будущему
(к примеру,
приз ыв
к
всеобщему
миру
и
разоружению).
И
это
вполне
естественно.
Общественно-нрав­
ственный
и деал
Толстого
питался
не
только
его
«религией».
Он
имел
и
глубочайшие
корн и
в
движении
масс,
а
поэтому
заключал
в
себе
и
зер но
здорового,
живого
демократизма,
отра жал
нрав­
ственный
кодекс,
сложившийся
в
народной
среде
за
многовековую
его
историю.
Кон ечн о,
идея
аскетизма
приобрела
у
Толстого
урод­
ливую
форму
и
была
бесплодна
и
вредна,
но
при
ан ализ е
ее
проис­
хождения
в
системе
взглядов
писателя
надо
иметь
в
ви ду,
с
одной
стороны,
нар од ные
представления
о
нормальной
жизни
человека
—
ра зум ное
воздержание
от
всевозможных
изли ше ств ,
а
с
другой
—
распутство,
развращенность
и
праздность
господствующих
клас­
сов ,
обличаемых
автором
«Анны Карениной».
В-условиях
борьбы
за
революционизирование
масс,
за
их
орга­
низованность
и
сознательность
необходима
б ыла
непримиримая
позиция
с оци ал -д емократи че ског о
пролетариата
и
его
марксист­
с кой
партии
в
отношении
проповедей
«непротивленства», личного
нравственного
самоусовершенствования,
апелляций
к
«Духу»,
доктрины
в сео бщей
любви,
призывов
к
«неделанию», опрощению
и
квиетизму.
Это
те
идеи,
которые,
в
частности,
отразились
в
«Крей-
церовой
сонате» (1889), в
«Дьяволе» (1890),
в
«Фальшивом
купоне» (1904). В «Первом
вино к уре », например,
автор,
проповед­
25


ник
ас к етиз ма,
отправляет
в
св ой
ад
не
только
бо яр
и
купцов,
судейских
и
приказных,
ту да
же
он
отправляет
186 315 «баб»
и
17 438 «девок».
В
1905 г.
в
«Заметках о мещанстве»
Горький
осуди л
утопи­
че скую
и
по
объективному
своему
смыслу
глубоко
вр едну ю
соц иальн ую
педагогику
Толстого,
сб лизил
ее
с
про пове д ями
До­
стоевского,
указав
на
то,
что
угнетенный
народ
ждал
от
св оих
духовных
наставников
при зыв а
к
бо рь бе.
Сознательные
представи­
тели
трудового
народа,
порвавшие
с
толстовской
патриархальной
идеологией,
убийственно
сказ али
о
Т ол ст ом -уч ител е: «Люди жить
хотят,
а
он
убеждает
их:
это
пустяки,
земная
наша
жизнь»;«все
—
ничто,
все
материальное
—
нич то » («О смысле жизни»).
Г орьк ий
отвергал
Толстого-святого
и
боролся
за
земного,
неукротимого
и
гениального
Толстого: «...
не
хоч у
видеть
Толстого
свя ты м;
да
пребудет
грешником,
близким
сер дцу
насквозь
грешного
мира,
навсегда
б л изким
сердцу
ка жд ого
из
нас.
Пушкин
и
он
—
нет
ничего
вел ич ест веннее
и
дороже
нам
. . ,».22
22 Горький М.
Собр.
соч.,
т.
14.
М ., 1951, с.
284.
23 Луначарский А .
В.
Русская
литература.
М ., 1947, с.
262.
24Лукавпьесе«На
дне»
говорит
о
б ог е: «Коли веришь
—
ес ть;
не
вериш ь
—
н ет.
..»(Горький А.
М.
Собр.
соч., т. 6. М., 1950, с.
135).
Историю
этого
«изрече ­
ния»
с м.:
Бя лик
Б.
А.
«Душа,
объявшая
собою
всю
Русь ». —
Вопросы
литера­
т уры, 1959, No 11, с.
132.
Религиозно-этическая
п рогра мма
жи зни
Толстого
постоянно
обнаруживает
с вою
зыбкость
и
в ну тре ннюю
ложность.
Писатель
не
н ах одит
ж изнен но
обоснованные
аргументы
в
ее
защиту.
Тол­
стой
иногда
и
сам
это
чувствовал.
И
на
этой
по чве
у
не го
возникали
сомнения.
Что
определенное,
убедительное
может
ск азать
Толстой,
к
примеру,
о
своем
боге,
не
о
боге
по
ка зен ной
надобности,
а
о
бо ге
по
нравственному
убеждению?
В едь
таки м
б огом
писатель-мора­
ли ст,
культивирующий,
по
за мечан ию
В.
И.
Ленина,
самую
утон­
ченную
и
пот ому
особенно
омерзительную
поповщину,
мечтал
заменить
бога
официального!
Кон ечн о,
он
во
многом
заимствовал
своего
бога
у
русского
«мужичка» .
Так
очень
точн о
с казал
А.
В.
Луначарский
в
статье
«О творчестве Толстого»,23 восполь­
з ова вшись
уже
упо мя нут ой
иронической
фра зой
Достоевского
в
«Дневнике писателя»
о
Лев и не.
Одн ако
и
это
заимствование
ничего
не
могло
дат ь
для
пр о ясн ения
того,
что
же
такое
ис­
комый
бог .
Косно я зыч ный,
темный
мужик
Ак им
из
«Власти тьмы»
о
нем
говорит: «Бог-то,
бог-то,
он
—
во !». А вот как рассуждает
(запись
в
дневни ке
23 ноября 1909 г.)
евр оп ейски
об раз ова нный
Толст ой
под
впечатлением
горьковского
изр еч ения : «Веришь в бога
—
и
есть
бог ;
не
веришь
в
бога
—
и
нет
ег о ».24 «Изречение,
—
коммен­
тирует
Толстой,
—
скверное,
а.
между
тем
оно
заставило
ме ня
задуматься.
Есть
ли
тот
бог
сам
в
себе,
про
которого
я
гов орю
и
пишу?
И
правда,
что
про
этого
бога
м ожно
сказать:
веришь
в
нег о
—
и
есть
он.
И
я
всегда
так
думал.
И
от
этого
мне
всегда
26


в
словах
Христа:
любить
бога
и
ближнего
—
любовь
к
б огу
ка­
жет ся
лишней,
несовместимой
с
любовью
к
ближнему,
—
несов­
местимою
пот ом у,
что
люб овь
к
ближнему
так
ясна,
яснее
чего
нич его
не
мо жет
быть,
а
любовь
к
бо гу,
напротив,
очень
неясна
...
Бог
—
любовь,
это
так .
Мы
знаем
его
только
потому,
что
лю­
бим;
а
то,
что
бог
есть
сам
в
себе,
это
—
рассуждение,
и
часто
изли шн ее
и
даже
вредное.
Если
спр о сят:
а
сам
в
себе
есть
бог ?
—
я
дол жен
ск азать
и
скажу:
Да,
вероятно,
но
я
в
не м,
в
э том
бог е
самом
в
себе,
ничего
не
понимаю.
Но
не
то
с
богом-любовью.
Этого
я
наверное
зн аю» (57, 177).
Все
это
откровенное,
пр он икаю щее
«до сути»
рассуждение
пр о­
шито
противоречиями
та кого
рода,
ко то рые
подрывают
вероучение
казенно й
цер кви ,
делают
Толстого
очень
«опасным»
вольнодумцем,
хотя
тут
же
он,
как
и
До сто евс кий,
пы тае тся
сочинить
другого,
более
совершенного,
более
с овр ем е нного , «реального»
и
понятного
люд ям
бога
(«бог-л юб ов ь»).
С
Т олс тым
происходит
уд ив ит ель­
ная ,
но
неизбежная
для
н его
метаморфоза,
к оторую
не
желают
замечать
современные
защ итн ики
толстовского
«анархического
христианства».
Он,
упорн о
ищущий
своего
бога,
юродствующий
во
Христе,
толкает
людей
к
религиозному
вольнодумству.
Могучую
материалистическую
стихию
духовной
натуры
Толстого
велико­
лепно
ощу щал
М.
Горький.
Об
этом
он
сказал
в
одн ом
из
п исем
к
А.
П.
Ч ех ову.25
25 См.:
Горький
А.
М.
Собр.
со ч.,
т.
28.
М. , 1954, с.
117.
Как
же
мож но
после
кощунственно-противоречивых
рассужде­
ний
Т олсто го-б ого иск а теля
толковать
о
его
религиозной
ор тодок ­
сальности
в
об ычн ом
смысле
этого
понятия,
о
том ,
что
он
был
«служителем бога»?! И разве у него,
этого
идеологического
бун­
таря,
отлученного
от
православной
це р кви,
бы ла
какая-то
«чистая
религиозная
система»
или
«чистая религиозная мораль», будто бы
свободные
от
самых
жгучих
экономических,
социальных
и
эти­
ческих
проблем
того
времени
и
якобы
не
связанные
с
зад ачам и
обличения
зла
эксплуататорского
ст роя
жизни?
Именно
это
же ла­
ние
превратить
религиозное
учен ие
Толстого
в
знамя
секты,
в
догму,
в
сво д
не пр ик ос нове нных
и
непогрешимых
моральных
правил
всегда
господствовало
в
прошлом,
господствует
и
теперь
у
иде ал иза т оров
его
учения.
Они
не
м огут
понять,
что
к
пр изна нию
и
защите
демократии,
да же
революции
и
социализма
можно
идти
(так и шли в прошлой истории человечества)
и
тем
оригинальным
(не казенно -м ис тич ески м )
религиозным
путем,
кот оры й
был
проло­
жен
не
только
Толстым.
Религия
отрав ля ла
и
развращала
сознание
масс,
парализовала
их
пр оте ст,
но
известно
такж е,
что
в
оп ре де лен­
ных
условиях
она,
как
заметил
Щедрин
в
«Пошехонской старине»,
мо гла
и
«окрылять задавленного».
В
толстовском
религиозном
учени и
отразились
м ужицк ая
ло­
гика,
миросозерцание
и
поведение
милл ио нов.
Автор
этого
учения,
озорной,
непокорный
анархист
и
безгранично
пытливый,
б езб ояз­
27


ненный
скептик,
человек
с
м ятежн ой
душой ,
влюбленный
в
кр ас оту
и
радость
жизни,
мужественный
протестант,
не вол ьно
вторгаю­
щийся
в
политику,
необыкновенно
чутк ий
к
настроениям
трудового
народа,
отказывается
от
жизни
во
имя
мистического
бога,
з амен яя
ее
жизнью
и
любовью
во
имя
людей.
В
религиозных
идеях
Толстого
ощутим
м ужи цкий
рационализм,
ж елани е
перетолковать
все
божественное
на
земной
л ад.
Не ко то­
рые
революционеры
(П.
Кропоткин,
например)
чувствовали
эту
народную
поч ву
в
религиозном
учении
художника.
Да же
бога
он
пытался
свести
на
землю,
сделать
его
доступным,
пон ятн ым
и
б лиз­
ким
все м
и
каждому.
Са ма
жизнь
была
для
писателя
богом ,
вели­
чайшим
счастьем,
а
ве ра
—
зн ани ем
смысла
человеческого
бытия.
На
э том
же
земном
пути
он
искал
и
возможности
для
преодоления
с войс тве нног о
людям
страха
смерти.
В
основной
мыс ли
Толстого
(бог
—
любовь
к
лю дя м), как и в христианском социализме Досто ­
евского,
заключено
нечто
от
утопического
социализма,
от
гумани­
стических
уч ен ий,
противостоящих
религиозному
м ис тицизму ,
безжи зненн ым
догматам,
священным
предметам
церкви.
О днако
кр айне
вредны
всякие
по иски
бога,
да же
под
зн ам енем
«социа­
ли зм а», во имя человечности и ради победы братской солидар ­
ности,
взаимной
люб ви
людей.
Произведения
Толс того,
как
и
са ма
реальная
жизнь,
прежде
всего
жизнь
трудового
народа,
подтачивают
и
его
идею
«бог
—
лю б овь».
Всеобщая
бр атская
любовь
лю дей
дру г
к
другу,
о
тор­
жестве
кот орой
мечтали
Толстой
и
Достоевский,
н ев озм ожна
в
том
страшном
мире,
котор ый
они
изображали.
Следовательно,
немыс­
лимо
и
ис полнение
главной
заповеди
Христа,
и
любовь
лишае т ся
возможности
сл ужи ть
людям,
она,
естественно,
переносится
на
божество.
Прот ив оборс тво
иллю зий
и
реальности,
столь
характерное
и
для
Достоевского,
сказы вает ся
и
в
этических
идея х
Толстого,
в
его
борьбе
со
с тр ас тями,
в
его
пропове д и
отказа
да же
от
счастья
семей­
ной
жиз ни.
Сам
же
художник
показал,
что,
напр имер ,
ис точн ик
«греха», всевозможных уродств брачной жизни таится в ненор­
мальном
устройстве
общества,
в
развращающей
п р аздно сти
выс­
ших
сословий,
домашняя
жизнь
которых
пр едст авл ял ась
ему
до­
мом
терпимости
(«Крейцерова соната»).
В
эт их
усл ов иях
бра к
и
ст ал
разновидностью
проституции.
Измените
так
общество,
чт обы
сем ей ная
жизнь
перестала
быть
завуалированной
проституцией,
чтобы
любовь
не
подчинялась
законам
рынка
и
об ы чаям
п р аздно
живущих
людей,
и
тогда
не
будет
греха,
—
так
должны
бы ли
рас­
суж дат ь
и
р ассуж дали
чи тател и
Толстого.
И
для
таких
выводов
п иса тель
давал
основания
в
своих
произведениях,
хотя
субъек­
т ивно,
с тремяс ь
из б авить
люде й
от
греховности,
он
зв ал
их
к
«скоп­
честву».
Вину
Анны
Кар енино й
он
истолковывает
как
след ст вие
того,
что
она
оказалась
в
греховной
власти
стихийно
овладевшего
ею
эгоизма
стр асти .
Но
Толстой
воспроизвел
во
всей
ис чер пы ваю­
щей
по лнот е
социально-нравственную
подоплеку
этого
«греха»
28


ук азал
на
социальный
источник
себялюбивой
стр аст и
Анны,
по ка­
зал
ее
неодолимое
и
безуспешное
стремление
к
подлинному
сч асть ю,
ее
противоборство
с
лживыми
обычаями
и
заповедями
окружающей
лицемерной
среды.
Что
остается
от
толстовской
проповеди
опрощения
и
самоотре­
чения,
от
его
призыва
к
жизни
труд а ми
рук
своих,
от
его
приглаше­
ния
«пахать!», если все это представить в реальных условиях
народной
ж изни,
знатоком
к оторо й
был
Толс той ?
Для
бар,
для
самого
Толстого
опрощение,
самоусовершенствование,
физический
т руд
—
это ,
кон ечн о,
огромная,
может
бы ть,
и
благородная
и
оче нь
трудно
выполнимая
зад ача .
Ну,
а
д ля -тру до вого
народа?
Для
го­
лодных
и
раздетых,
для
те х,
кто
всю
жизнь
бесплодно
пахал
землю,
кто
без
в сяких
проповедей,
а
под
во з дей ствием
не умо лимых
зако­
нов
жи зни
до шел
до
к райн ей
степени
самоотречения
в
жилище
и
пище,
даже
лишился
возможности
любить,
иметь
детей?
Ра зве
для
эт их
людей ,
которых
То лстой
же
по каз ал
во
всей
их
духовной,
материальной
и
физ ич еск ой
нищете,
ид ея
опрощения
и
воздержа­
ния
могла
быт ь
воодушевляющим
смыслом
жизни,
счастьем?
Такие
вопр ос ы
ставят
после
1905 года некоторые корреспонденты из на ­
род а
в
св оих
пи сьм ах
к
писателю.
А.
П.
Чехов
великолепно
поним ал ,
что
подлинная
любовь
к
че­
ловеку
заключена
не
в
толстовской
проповеди
целомудрия
и
веге­
тар и анств а,
а
в
великих
благах,
которые
несет
человечеству
прог­
р есс.26 Человека из народа нельзя удивить и увлечь « му жицк им и
до бр о детеля ми».
Толстовская
мораль
оч ень
хорош о
знакома
му­
жику,
простому
народу,
она
ничего
нового
не
несет
в
его
жизнь.
Трудящиеся
и
без
толстовских
призывов
всю
жизнь
б ыли
обречены
на
ка тор жный
труд,
на
всевозможные
фи зич еские
и
духовные
ли­
шения,
на
покорность,
на
забвение
собственной
личности.
26 См.:
Чехов
А.
П.
Поли.
собр.
соч.
и
писем,
т.
16.
М ., 1949, с.
133.
Од нако
за мети м,
что
толстовское
мужиковствующее
Юродство
содержало
и
нечто
положительное.
Оно
являлось
св ое образн ой,
формой
искреннего,
идущего
от
сердца
протеста
против
собс тве н­
ного
барского
у клад а.
Писатель
буквально
болел
своим
довольст­
вом
(76, 145 и 147) и был воодушевлен социалистическим жела­
нием
устра ни ть
ра з ницу
между
богатыми
и
бедными.
Ест ь
ли
основания
утверждать,
как
это
делают
некоторые
зарубежные
исследователи,
что
толстовство
восторжествовало
над
художником-реалистом
Толстым,
писателя
будто
бы
поглотил
про­
поведник
и
учитель
жизни.
Советские
исследователи,
привлекая
новые
ф актическ ие
д анные,
приходят
к
иным
выводам.
Соотноше­
ние
между
обличительством,
срывающим
все
и
всяческие
маски,
и
филос о фие й
«всеобщей любви»
к
к онцу
ж изни
пи са­
те ля
изменяется
в
пользу
более
реалистичного,
мудрого
по ним ания
происходящего.
Это
впо лне
естественно.
Менялись
настроения,
миросозерцание,
поведение
трудовых
м асс,
уходила
в
прошлое
ста рая
деревенская
патриархальная
Русь,
складыва­
29'


л ись
новые
ти пы
сельского
населения.
Жи знь
развивалась
не
по
от­
влеченным
и
неподвижным
морально-религиозным
формулам,
дол­
женствующим
спасти
трудовой
народ,
а
по
суровым
за ко нам
социальной
б орьб ы.
Толстой
внут ре нне
это
чувствовал,
хотя
основы
его
мировоззрения
так
и
не
из ме нилис ь.
Он,
непротивленец,
отвернувшийся
от
политики
и
осудивший
р ев ол юцио нные
методы
борьбы,
оказался
в
силу
сложившихся
обстоятельств
на
ст ор оне
борющегося
н арода .
Отстранившись
от
ре во лю ции,
Толстой,
хот я
и
с
го рьки м
сожалением,
все
же
пр изна л
ее
не избеж но сть ,
стре­
мясь,
однако,
найти
средства
для
из бежан ия
такого
пути
развития
с обы тий
(«О значении русской революции»).
Он
видел,
что
пере­
полненные
тюрь мы,
казни,
н ищ ета,
голод
и
бесправие
народа,
мас­
совые
религиозные
гонения,
кощунство
и
жадность,
распутство
и
жестокость
властей,
их
с оци альна я
демагогия
заставляют
народ
и
интеллигенцию
подниматься
на
борьбу.
Е сли
ранее
(в 1860-е
годы )
он
считал,
что
нар од ная
революция
будет
направлена
против
помещичьего
землевладения,
а
не
против
царя
и
с ам оде рж авного
строя,
то
поз же
он
признал,
что
она
будет
состоять
«в уничтожении
государственной
вл ас ти» (76, 138).
В
одн ом
из
пи сем
к
Н.
Стр ах ову
(начало июня 1881 г .,
неот­
правленное)
пи сател ь
опр авд ы вает
действия
«нигилистов» (рево­
лю ц и он ер ов), которые жертвовали своей жизнью во имя высших
целей,
ради
блага
других,
и
видит
мотивы
их
борьбы
в
окружаю­
щем
зле
(63, 68). Но вместе с этим он решительно отвергает « раб о­
чую
революцию»
с
ее
«ужасами разрушений и убийств» (25, 394).
Не
по няв,
что
такое
1905 год,
Толстой
все
же
осознавал
се бя
в
рус­
ско й
ре во люции,
как
об
этом
свидетельствует
его
письмо
к
В.
В.
Стасову
от
18 октября 1905 г., «в звании,
добро
и
само ­
вольно
принят о м
на
себя,
адво ката
100- м иллион ного
земледельче­
ск ого
н ар о д а» (76, 45). 1905 год открыл народу глаза:
царь,
р ас­
ст ре ляв ший
народ,
ок аз ался
перед
ним
голым.
Такой
образ
мыслей
Толстого
дел ал
пи сател я,
как
гов ор ит
Ро за
Люк сем бу р г , «духовно
сродни
революционному
п ро ле тар и ат у».27 Непримиримость Тол­
стого,
его
мужество,
глубина
обличений
эксплуататорского
м ира
и
непреклонная
защита
интересов
трудового
народа
помогали
многим
стать
рево л юцио нерам и.
27 Люксембург Р О литературе.
М ., 1961, с.
127.
Отвергая
политические
де йств ия
и
со ц иал ис ти ческие
учения,
Толстой
высоко
ставил
морально-общественный
облик
русских
революционеров,
их
личные
нравственные
качества,
находя
в
неко ­
то рых
из
них
н ечто
родственное
себе.
Од ну
из
главок
своей
работы
о
«Подпольной России»
С.
М.
Степняка-Кравчинского
Е.
Таратута
назвала
«Что нашел в “Подпольной
Ро сс ии”
Лев
То лс т ой?».
В
этой
книге
писателя
по р азил
образ
революционера-народника
Дмитрия
Лизогуба,
казн енно г о
в
Одессе.
В
рас ска зе
«Божеское
и
чел ов еч еск ое» (1906) Толстой обратился к образу этого револю­
ц ионер а
из
дворян,
названного
автором
«Подпольной России»
30


«святым», и показал его человеком,
к ото рый
отдал
людям
все
—
и
состояние,
и
жизнь,
—
ко торы й
жил
только
для
других,
т.
е.
практически
осуществил
заветную
меч ту
самого
Тол ст ого. 28
Его
не
могла
не
влечь
к
себе
основная
заповедь
революционеров
многих
по колен ий ,
ставшая
знам ене м
всей
передовой
разночинной
России.
И дти
туда,
где
«работают грубые руки» (Некрасов),
идт и
в
народ
не
только
ра ди
д ости жен ия
определенных
пр ак ти­
ческих
целей,
но
и
во
имя
удов л етв орени я
глубочайшей
«потреб­
ности
л ичног о
нравственного
оч ищ ени я»29 от скверны старого
мира.
28 Таратута Е .
Подпольная
Россия.
Судьба
к ниги
С.
М.
Степняка-Крав-
чинского.
М ., 1967, с.
239—245 .
29 Степняк-К рав ч инс кий
С.
М.
Подпольная
Россия.
М.,
1960,
с.
32—33.
30 См.:
Горький
М.
История
русской
литературы.
М., 1939, с.
4.
31 Письма А.
И.
Эр теля .
М., 1909, с.
250.
В
вариантах
романа
«Анна Каренина»
Николай
Левин
назы ­
ва ет
коммунистов
апостолами,
с ра внива ет
их
с
первыми
христиа­
нами,
которые
провозгласили
ид ею
равенства
(20, 178). В
романе
«Воскресение»
Толс той
п ри шел,
по
замеча ни ю
Горького,
к
при­
зн анию
и
почти
оп рав да нию
акт ив ной
бо рьб ы.30 Интересны сужде­
ния
по
эт ому
же
вопросу
А.
И.
Эртеля
в
письме
к
П.
Ф.
Николаеву
(1891).
Он
сч ит ал,
что
Толстой,
не
принимая
политическое’миро-
созерцание
и
систему
действий
ре в олю ционе ро в, «едва не с благо­
говением»
относился
«к их личности,
характерам,
у бежде нно ст и,
искренности,
к
тому,
что
он и,
вс т упая
в
борьбу,
не
о гляд ывал ись
и
не
подкладывали
соломки,
куда
бы
упасть,
как
это
сплошь
и
ря­
дом
бывает
в
среде
либералов».31
Нехлюдов
среди
революционеров
на хо дил
людей,
ко то рые
служили
образцом
редкой
нравственной
красоты
и
явл ялис ь
луч ш ими
людьми
общества.
К
слову
сказать,
и
про гр ес с ивный
а мер икан ский
публицист
Джордж
Ке нна н,
автор
двухтомного
труд а
«Сибирь и ссылка» (1890), тоже считал,
что
революцио­
неры
—
цв ет
русского
общества
...
Нехлюдов
так
характеризует
большинство
ре во люц ио не ро в: «Различие их от обыкновенных
люде й,
и
в
их
пользу,
состояло
в
том,
что
требования
нравствен­
ности
среди
них
был и
в ыше
те х,
которые
был и
приняты
в
к ругу
обыкновенных
людей.
Среди
них
счи тали сь
об яза тельн ыми
не
только
воздержание,
суровость
жизни,
правдивость,
бескорыстие,
но
и
готовность
ж ерт во вать
всем,
да же
своей
жи знь ю,
для
общего
д ела» (32, 374—375). И
в
другом
месте
то го
же
романа
речь
ид ет
о
том,
как
Маслова,
человек
из
народа,
вполне
с оч увст вова ла
рево­
л юцио нер ам.
Она
легко
поняла
и
то,
что
«люди эти шли за народ
против
господ;
и
то,
что
лю ди
эти
сами
бы ли
господа
и
ж ер тво вали
своими
преимуществами,
свободой
и
жизнью
за
народ,
зас тав ляло
ее
особенно
це нить
эт их
людей
и
восхищаться
им и» (32, 367).
В
романе
Толстого
су щ естве нна
для
характеристики
эпохи
опреде­
лившаяся
тенд ен ци я:
п робужд ающ ийс я
трудовой
народ
и
револю­
31


ционе р ы
на хо дят
«общий язык», образуя нечто единое.
Романист
признал
силу
воздействия
революционеров
и
на
себя,
и
на
окру­
жающих
...
Не
выдержали
испытания
жизнью
и
другие
толстовские
пр и­
з ыв ы: «не убий», «не воюй», «не участвуй в зле», «не осуждай лю­
дей
и
прощай
в сех».
Обогащенный
опытом
борьбы
и
поражений,
особенно
опытом
1905 года,
народ
отверг
фило со фию
«доброде­
тельного
умывания
рук»
и
н ачал
понимать,
что
без
на сил ий
по
от­
ношению
к
насильникам,
имеющим
в
своем
распоряжении
орудия
и
органы
власти,
нельзя
избавиться
от
насильников.
И
сам
Толст ой
все
более
и
более
уб ежда лся
в
абсурдности
своей
философии
уми ­
ротворения.
Во
время
колониальной
вой ны
Италии
против
Аб ис­
синии
(1895—1896) Толстой,
противореча
се бе,
но
идя
за
жизнь ю ,
прямо
за явл ял,
что
ор га низат ор ов
братоубийственных
войн
нельзя
оставлять
в
покое.
Руку
кровавого
пр есту пник а
мо жно
остановить
только
силой.
На
зачинщиков
грабительских
войн
нужно
бр о­
саться
и
рассаживать
их
по
смирительным
з аве де ниям
(31, 195).
Трудовой
народ
России
не
пошел
за
Толстым-учителем,
созна­
тельно
порвав
с
уч е ниями
«любви»
и
«терпения».
Если
сре ди
участников
первой
русской
революции
оказалось
больше
тех ,
кто
молился
и
п лакал ,
добровольно
отдавая
се бя
в
руки
своих
мучите­
ле й,
—
и
Толстой
шел
именно
за
ними,
—
то
пос ле
генеральной
репетиции
социалистического
Октября
обстоятельства
кру то
изм е­
н или сь.
Наступил
«конец всей той эпохе,
которая
могла
и
должна
была
породить
учение
Т олс тог о».32
32ЛенинВ.
И.
Поли.
собр.
со ч.,
т.
20, с.
103.
33 О важности толстовской идеи нравственного совершенствования для нашей
современности
см .:
Храпченко
М.
Б.
Лев
Толстой
как
художник.
М ., 1971,
с.
522—525.
Однако
это
не
означает,
что
приш ел
ко нец-и
всему
том у,
что
составляет
учение
Толстого.
Здесь
уместно
ук азать
и
еще
на
одну
за кон омернос ть
в
судьбах
различных
компонентов
толстовской
«педагогики» .
Если
критические
элементы
в
утопической
ко нц еп­
ции
писателя
теряли
пра кт ич еский
смысл
и
теоретическое
оправда­
ние
по
мере
восходящего
развития
общ ес тва,
в
условиях
самоопре­
деления
и
роста
его
революционно-социалистических
с ил,
а
затем
и
их
поб еды ,
то
некоторые
его
заблуждения
«ставились на ноги»
в
новых
условиях
жизни,
приобретали
положительное
практиче­
ское
значен и е
после
победы
народа
в
1917 году,
когда
социализм
ст ал
в есом ой
величиной
в
международном
масштабе.
Призывы
Толстого
к
нравственному
самоусовершенствова:
ни ю,33 к всеобщему труду,
к
миру
и
дружбе
народов,
к
со лидар ­
н ости
людей ,
к
ра зоруже ни ю
освобождаются
от
привесков
толстов­
щ ины,
становятся
реальной
общественной
и
нравственной
силой,
содействуют
вос пит а нию
человека
социалистического
общ ес тва,
служат
н арод ам
мир а
в
их
борьбе
против
милитаризма.
На
п ри мере
жизни
толстовских
идей
ярко
демонстрируется
ди ал екти ка
истины
32


и
заб лу жд ения.
В
современных
условиях
все
более
становится
очевидным,
что
не
только
гениальные
художественные
произведе­
ния
Толстого
стали
достоянием
м иллио нов
и
миллионов,
но
и
уто­
пическая
для
своего
времени
социально-этическая
программа
Толстого
в
г лазах
теперешних
поколений
передовых
людей
я вля­
етс я
во
многих
своих
частях
предчувствием
всемирно-историче­
ско й
битвы
народов
за
с вое
освобождение
от
эксплуатации
и
мили­
таризма,
духовного
и
социального
р абства.
2 Зак.
No
755
33


Э.
Е.
Зай де ншнур
ТОЛСТОЙ
И
РУССКОЕ
НАРОДНОЕ
ТВОРЧЕСТВО
«Я был счастлив,
что
смолоду
любил
рус ск ий
народ
и
п ре кло­
ня лся
перед
народом
<. . .> Я перед русским народом благоговею.
У
не го
религия,
философия,
искусство
св ои», —
го вор ил
Толст ой
в
последние
г оды
ж и зн и . 1 «Настоящий рабочий народ»
для
Тол­
стого
—
это
«русский народ
—
настоящий
рус ск ий
м ужицк ий
народ
<...>
смиренный,
трудовой,
христианский,
кроткий,
тер­
пеливый
н аро д » (37, 237), «могущественный своей духовной си ­
лой».2
1 Маковицкий Д.
П.
Яс ноп оля нс кие
записки.
—
Госу дарст вен ный
музей
Л.
Н.
Толс т ого,
Моск ва
(в дальнейшем ГМТ), ДПМ,
оп.
ЯПз.
Записи
27 апреля
и
27 мая 1905 г.
2 Толстой Л.
Н.
<Черновая редакция предисловия к альбому « Русск ие
мужики»
Н.
Орлова>. —
ГМ Т, I, А—2/П.
317.
3ЛенинВ.
И.
Поли .
собр.
соч.,
т.
20, с.
100.
Среди
этого
народа
Толстой
вырос
и
провел
почти
всю
жизнь,
к
нем у
он
обратился
в
поисках
смысла
жи зни
и
в
кон це
ж изни
пи­
сал
о
возвышающем
впечатлении
«сознания великой духовной
с илы
народа,
к
которому
имеешь
сч асть е
принадлежать,
хоть
не
жизнью,
а
п ород ой » (37, 274).
Н арод
для
Толстого
был
тем
же,
чем
Платон
Кар атаев
для
Пь ера
Безухова,
—
мери лом,
выраже­
нием
нравственного
нач ала,
которое
лежало
в
основе
его
этики,
морали
и
фило с офии.
Мировоззрением
Толстого
определяется
и
его
возвышенное
отношение
к
народному
творчеству.
Смысл,
ко­
торый
придавал
жизни
народ,
Тол ст ой
признал
истин о й,
а
искусст­
во,
созданное
народом,
признал
истинным,
всемирным
и ску сст­
вом,
од ним
из
до ст ижен ий
художественной
деятельности
человечества.
Обще ств енн о-п ол ит ич еские
усл ов ия
эпохи,
в
к ото рой
Т олс той
жил
и
сл ожил ся
и
«как художник,
и
как
мыслитель»/ да и вся
биография
его
явились
и стоком
возвышенных
взглядов
на
искус­
ство
народа,
ко торы е
прошли
неизменными
через
всю
его
жизнь
и
отразились
в
его
творчестве.
34


1
Суждения
Толстого
об
искусстве,
высказанные
по
разным
поводам
в
произведениях,
дневниках,
письмах,
а
также
его
устные
высказывания,
дошедшие
до
нас
по
мемуарной
литературе,
б удучи
объединенными
и
систематизированными,
являют
собою
с трой ную
си с тему
отношения
Толстого
к
фольклору
и
позволяют
проследить
развитие
и
формирование
эстетической
теории
Тол с того .4
4 См.:
Купреянова
Е.
Н.
Эстети к а
Л.
Н.
Толстого.
М .— Л., 1966.
5 Буслаев Ф .
И.
Рус ский
богатырский
эпо с.
1862, с .
8.
Усиленный
общественный
ин тере с
к
жизни
народа
в
шестидеся­
тые— сем идеся т ые
годы
XIX в.
обусловил
растущее
вним а ние
к
собиранию
и
п уб л икации
фольклорных
произведений.
Фолькло­
ристика
осознавалась
как
одна
из
областей
общей
политической
деятельности.
«Заботливое собирание и теоретическое изучение
народных
пред аний,
песен,
пос л овиц,
легенд
не
есть
явление,
изолированное
от
разнообразных
иде й
политических
и
вообще
практических
наш его
времени,
—
писал
в
ту
пору
Ф.
И.
Буслаев,
—
это
о дин
из
моментов
той
же
дружной
деятельности,
которая
осво­
б ож дает
рабов
от
крепостного
ярма,
отнимает
у
мон опол ии
пр ава
обогащаться
на
счет
бедствующих
масс,
ниспровергает
застаре­
лые
касты,
и,
р аспр о стр аняя
повсеместно
грамотность,
отбирает
у
них
ве ко вые
привил ег ии
на
исключительную
образованность,
ведущую
свое
начало
чуть
ли
не
от
м ифиче ск их
ж рец ов,
хранив­
ших
под
спудом
сво ю
т аинст венну ю
премудрость
для
острастки
проф а нов».5
В
эти
годы
выходят
лучшие
собрания
с ка з ок : «Народные рус­
с кие
сказки»
А.
Н.
Афанасьева
(вып .
1—8, 1855—1863), «Велико ­
русские
ска зки»
И.
А.
Худякова
(вып.
1—3, 1860—1862). Тогда же
издаются
сборники
былин,
записанные
П.
Н.
Ры бнико вы м
и
А.
Ф.
Гильфердингом.
В
общем
русле
развития
русской
фолькло­
ристики
протекала
и
деятельность
Толстого
по
собиранию,
изуче­
нию
и
использованию
фолькл ора.
Умонастроение
эпохи
не
мо гло
не
отразиться
на
угл уб ле нии
интереса
Толстого
к
фольклору,
инте­
реса,
подготовленного
условиями
его
личной
жизни.
Но
п рек ло­
нение
перед
народом
и
его
искусством
б ыло
настолько
органически
толстовским,
что
сам
п исате ль
отрицал
вл иян ие
на
нег о
общест­
венного
д виже ния
шестидесятых
годов
и
св ое
настроение
в
ту
пору
считал
исключительно
сле дст вием
личных
внут ре нних
мотивов.
«Что касается до моего отношения тогда к возбужденному состоя­
нию
всего
общ ес тва,
—
го вор ил
уже
в
старости
Толстой,
вспоминая
себя
в
те
годы,
—
то
должен
ск азать
(и это моя хорошая или дур ­
ная
черта,
но
всегда
мне
бывшая
сво йс тве нн о й), что я всегда про­
тивился
не воль но
влияниям
извне,
эпидемическим,
и
что
если
тогда
я
был
возбужден
и
радостен,
то
своими
особенными
личными,
внутренними
мотивами,
теми,
ко то рые
пр иве ли
ме ня
к
школе
и
35


общению
с
народом».6 Тем не менее эти«внутренние
мотивы»
с ов­
пал и
с
общественными
и
в
плане
у с иле нного
интереса
непосред­
ственно
к
народной
по эзии,
и
в
отношении
к
образованию
народа.
Начало
шестидесятых
годов
—
это
время
«страстного увлечения»
Толстого
школой
для
кр есть янских
детей.
Это
был
тот
п ер иод,
когда,
по
его
у бежд ен ию,
народное
образование
являлось
для
русских
людей
«единственной законной сознательной деятель ­
ностью
для
достижения
наибольшего
счастья
всего
чел о вечеств а»
(8, 405).
И
Толстой
не
видел
тог да
«другого средства содейство­
вать
образованию,
как
самому
учить
и
отдаться
совершенно
этому
делу» (8, 127).
Он
и
о т дался
ему
п олн ос тью.
«Школа это мое
де ти ще,
ребята
—
моя
поэзия
и
любовь»—
говорил
тогд а
Толс то й.7
6 Бирюков П.
И.
Биография
Л.
Н.
Толстого,
т.
I. М.—Пг., 1923, с.
198—199.
7 Эр ленвейн А.
А.
Из
воспоминаний
о
Ясной
Поляне.
—
В
к н.: Яснополян­
ский
с бо рник.
1978.
Ту ла, 1978, с.
251.
8 См.:
Зайденшнур
Э.
Е.
1) Произведения народного творчества в педа ­
гогике
Л.
Н.
Толстого.
—
В
кн .:
Ясноп оля нск ий
сборник.
Тул а, 1955, с.
137—153;
2) Работа Толстого над русскими былинами.
—
В
к н.:
Русский
фольклор,
т.
V.
М, — Л., 1960, с.
329—366; 3) Как Лев Толстой искал книги для детского чтения .
—
Во
всей
педаг о г иче ской
практике
Толстого
оп ыт
был
основой,
а
ш колы
служили
экспериментальными
лабораториями,
где
проверялась
правильность
найд енных
им
прие м ов.
Одни м
из
таки х
важнейших
опытов
б ыло
широкое
использование
в
начальной
школе
произведений
народного
творчества.
Вместо
рекомендован­
ных
тогда
учебников
Толстой
воспользовался
сборниками
посло­
виц,
загадок,
сказок,
песен,
легенд.
Опыт
при вел
его
к
выводу,
что
именно
эти
кни ги, «писанные не для народа,
а
из
на ро д а», понятны
для
народа
и
«по его вкусу» (8, 60).
Произведения
народные
ок а­
залис ь
отли чны м
мате риа лом
для
обучения
де тей
ч тению :
сказки,
песни,
былины
читались
детьми
не
только
с
интересом,
но
с
ж ад­
ностью.
Былины
большой
успех
имели
и
на
уроках
истории.
А
пос­
ло вицы,
чтение
ко торы х
бы ло
для
Толстого
одни м
из
«любимых
—
не
занятий,
но
н а сла жд ен и й », служили темами для самостоятель ­
ных
ученических
с очи нен ий . «В числе неосуществимых мечтаний,—
пи сал
Толстой,
—
мне
всегда
пр едст ав лял ся
ряд
не
то
повестей,
не
то
картин,
написанных
на
пос ло виц ы». Однажды он предложил
де тям
написать
сочинение
на
пос ло вицу
«Ложкой кормит,
стеблем
гл аз
к оле т». Совместной работе детей и писателя над этим сочине­
нием
посвящен
взволнованный
рас сказ
Толстого
в
статье
«Кому
у
ко го
учиться
писать,
крестьянским
ре бят ам
у-
нас
или
нам
у
крестьянских
р ебят?» (8, 301—324).
А
с амое
сочинение
на печ а­
тано
в
ап рел ьск ой
книжке
журнала
«Ясная Поляна».
Че рез
десять
лет
после
трехлетнего
«страстного увлечения»
школой,
Толстой,
к
тому
времени
уже
автор
«Войны и мира»,
вно вь
открыл
св ою
школу
и
стал
создавать
учебные
книги
для
на­
чального
об у чен ия: «Азбуку» (1872) и «Но в ую
а збу ку » (1875).
Загадки,
по сл ов ицы,
сказки,
б ылин ы,
лег енд ы
заняли
в
них
почет­
ное
ме сто .8
36


З адо лго
до
Яснополянской
ш колы
Толс той
в
дневниковой
за­
писи
оценил
созданную
народом
литературу
как
«прекрасную,
неподражаемую» (46,71).
А
в
педагогических
статьях
1862 г.
он
впервые
и
смело
и зложи л
свою
эстетическую
«декларацию»,
заяви в
о
выс оки х
достоинствах
народного
искусства
—
«истин­
ного»
в
отличие
от
искусства
высших
классов,
которое
он
поз д нее
назовет
«господским», «ложным». Поставив в шестидесятых годах
в оп рос: «Что такое искусство?» —
и
решив
его
в
пользу
искусства
народа
и
искусства,
доступного
народу,
Толстой
то тчас
же
ответил
на
неизбежное
(в чем он был уверен)
возражение
противников:
«Скажут:
кто
с каз ал,
что
з нания
и
искусства
нашего
образован­
ного
сословия
ложны?
Почему
из
т ого,
что
народ
не
воспринимает
их,
вы
заключаете
о
их
ложности?
—
Все
вопросы
разрешаются
весьма
про сто:
потому
что
нас
тысячи,
а
их
ми лли оны» (8, 112).
Так
обосновал
Толстой
свой
те зис
общедоступности
произведений
«истинного»
искусства,
оставшийся
о дним
из
краеугольных
камней
его
эстетики.
Т ак,
в
период
работы
в
народной
школе
вырабатыва­
лось
толстовское
отношение
к
литературе,
искусству
и
науке,
осно­
ванное
на
требовании
демократизации
их.
«Нас тысячи,
а
их
м ил­
лионы»
—
это
положение
б ыло
почв ой
для
дальнейших
р азду мий
над
тем,
каким
д олжно
быть
искусство,
ка кие
задачи
стоят
пер ед
художником
и
каким
требованиям
должно
удовлетворять
«совер­
ше нн ое»
произведение
искусства.
До
начала
восьмидесятых
год ов
у
Толстого
не
б ыло
специаль­
ных
работ
об
искусстве,
но
неп рест анно
шла
внутренняя
подго­
то вка
к
ним.
В
1882 г.
п иса тель
откликнулся
на
просьбу
и здат еля
«Художественного журнала»
Н.
А.
Александрова
изложить
для
п уб ликац ии
в
журнале
св ой
взгляд
на
то,
что
назы в ает ся
искус­
ством.
Толст ой
был
уве ре н,
что
взгляд
его
«совершенно отличается
от
распространенных
взгля д ов
на
эт от
предмет
и
по
своему
смыслу
и,
смею
сказат ь ,
по
своей
я с но с ти». «Может быть,
я
ошибаюсь,
но
одним
похваляюсь
—
что
я
думаю
то,
что
н аз ывает ся
искусством,
ясн о
и
понятно.
[Вот моя естетика]» (30, 209).
Стремясь
сформулировать
существующий
взгляд
на
искусство,
Толстой
прише л
к
вывод у,
что
искусством
при нят о
называть
вся­
кую
деятельность,
которая
не
приносит
материальной
по льз ы,
но
почему-нибудь
нр авитс я
людям.
«Эта бесполезная матерьяльно
деятельность
имеет
право
быть
только
тогда,
—
заявил
Толстой,
—
когда
ду хо вно
полезна,
т.
е.
стремится
и
влечет
людей
к
бл агу ».
И
в
числе
вх о дящих
в
эту
«хорошую»
деятельность
«огромного
количества
предметов
истории,
фил ос офи и,
ре ли гии
имеет
место
и
пословица,
и
повесть,
и
бы лин а,
и
картина,
име юща я
целью
сделать
людей
лучше,<...>
это
—
то,
что
я
на зы ваю
искус­
ством» (30,428).
Литература
в
ш ко л е, 1972, No3, с. 65—69; 4) «Азбука»
Толстого
и
многонациональ­
ная
д етск ая
литература
в
СССР.
—
В
к н.:
Ясн ополян ски й
сборни к.
Ту ла, 1974,
с.
27—42 .
37


В
тот
же
период
Толст ой
работал
над
трактатом
«Так что же
нам
де лат ь?».
Из
сорока
гла в
тра ктата
двенад цать
посвящены
нау ке
и
искусству.
И
внов ь
п исате ль
повторил,
что
искусством
«в тесном смысле»
он
с чита ет
выражение
знания
о
назначении
и
благе
человека.
Пятнадцать
лет
работал.
Толстой
над
статьями
об
искусстве;
сохранилось
семь
больших
ст атей ,
завершением
которых
явился
тра кт ат
«Что такое искусство?» (1898). Какие бы формулировки ни
нах о дил
Толстой
для
ответа
на
этот
—
всю
жизн ь
волновавший
его
вопрос,
—
незыблемыми
остались
требования,
при
соб люд е нии
ко то рых
искусство
будет
«нужным людям»: важность содержания,
доступность
изложения
и
заразительность.
Еще
задолго
до
того
Толстой
к
себе
самому
предъявил
треб ова ни е: «Наукой и искусст ­
вом
заниматься
только
такими,
которыми
бы
мо жно
делиться
со
вс еми » (49, 123).
Вы соки м
п ре дме том,
постоянным
и
богатым
ис­
точником
содер жан ия
пр оиз вед ений
иск усств а
Толстой
признал
«жизнь трудового человека с его бесконечно разнообразными фор ­
мами
т руда,
и
связанными
с
ними
опасностями
на
мо ре
и
под
з ем­
лею,
с
его
путешествиями,
общением
с
хозяевами,
начальниками,
товарищами,
с
людьми
других
исповеданий
и
народностей,
с
его
борьбою
с
природой,
дикими
ж иво тным и,
с
его
от нош е ниями
к
домашним
животным,
с
его
трудами
в
лесу,
в
степи,
в
поле,
в
саду,
в
огороде,
с
его
от нош ени ями
к
жене,
детям,
не
только
как
к
бл изким
любимым
людям,
но
как
к
сотрудникам,
помощникам,
заменителям
в
труде,
с
его
отношениями
ко
всем
эк оном иче с ким
вопросам,
не
как
к
предметам
умствования
или
т щеслави я,
а
как
к
вопросам
жи зни
для
себ я
и
семьи,
с
его
гордостью
самодовления
и
служения
людям,
с
его
наслаждениями
отдыха,
со
всеми
этими
интересами,
проникнутыми
ре л игио зным
отношением
к
этим
явле ­
ния м» (30, 87).
Необходимо
здесь
напомнить
слова
Толстого:
«Я говорю религиозный,
но
разуме ю
простого,
неиспорченного
чел о века » (55, 313).
«Господское»
искусство
перестало
быть,
народным
именно
п отом у,
что
жи знь
ра б очего
народа
о ст алась
зз
пределами
его
интересов.
В сле дствие
этого
ло жного
направления
оно
перестало
выполнять
свое
назначение
—
сл ужи ть
людям.
«А что мы приба ­
вили
к
народным
былинам,
легендам,
сказкам ,
песням,
каки е
кар ти ны
передали
нар од у,
какую
музыку?»—
задавал
писатель
вопрос
представителям
«господского»
искусства
(25, 357—358).
«А отчего бы,
казалось,
людям
искусства
не
сл ужи ть
народу?
в едь
в
каждой
из бе
есть
обр аза,
картины,
каждый
мужик,
каждая
баба
поет,
у
многих
есть
гармония,
и
все
рассказывают
истории,
стих и;
и
читают
многие.
Как
же
так
разошлись
те
две
Вещи,
сдел анны е
о дна
для
другой,
как
кл юч
и
замок,
—
разошлись
так,
что
не
представляется
даже
возможность
со един ения ?» (25, 360—
361). Так писал Толстой в своем обличительном трактате « Так
что
же
нам
де ла т ь ?», сетовал,
что
«искусство,
т.
е.
художники,
вместо
того,
чтобы
сл ужи ть
людям,
эксплуатирует
их» (53, 151), и;
не
38


переставал
утверждать,
что
народу
рабочему
ну жно
искусство
и
оно
у
не го
есть.
Люд и
эти
«знают,
что
такое
поэзия
всякого
рода,
рассказы,
басни,
с каз ки,
лег енд ы
и
романы,
поэмы
хорошие
и
поня т ные,
зна ют,
что
такое
пе сни
и
музыка
хорошая
и
понятная.
Знают,
что
такое
картины
хо ро шие
и
по нятные .
Они
все
это
знают
и
л юбят » (30, 249). Кроме своего народного искусства,
они
отчасти
пр инима ю т,
по
мнению
Толстого,
и
искусство
из
среды
богатых
людей,
подвергая
его
строгому
выбору,
и
принимают
только
то,
что
соответствует
их
требованиям,
т.
е.
са мое
прос т ое
и,
раз уме етс я,
понятное,
потому
что
«непонятное в искусстве <
...>
все
равно,
что
несъедобное
в
п ище » (30, 255).
От
ф ормы
произведений
искусства
Толстой
тр ебу ет
не
примитива,
а
простоты,
ве лик ой
простоты,
которая,
по
его
убеждению,
и
отличает
истинное
искусство
(см.: 30, 109).
Еще
в
шестидесятые
годы
Толс той
связал
произведения
искусства
с
миром
пр ирод ы.
«Почему красота солнца,
красота
человеческого
лица,
красота
звуков
народной
пе сни,
красота
поступка
люб ви
и
самоотвержения
доступны
всякому
и
не
требуют
подготовки?»(8,114).
Прошло
тридцать
с
л ишним
лет,
и
Толстой
повт ор ил: «Эстет<
ич ес кое
> наслаждение,
получаемое
от
приро<
ды>, доступно всем.
Все
различно
во спр инимаю т
его,
но
не
на
всех
оно
действует,
так
же
должно
де йст воват ь
и
искусство»
(53, 204).
Пр о изве дение
искусства,
по
мнен ию
писателя,
тем
и
от лич ае тся
от
всякой
другой
д ух овной
деятел ь но сти,
что
его
яз ык
поня т ен
в сем,
что
оно
за ражает
всех
без
ра зл ичия.
Об
этом
же
го во рил
Толст ой
и
в
конце
1900- х
годов: «...
искусство
должно
в ыража ть
такое
состояние
ду ши,
которое
£ыло бы общее всем .
Иску сств о
вы зыва ет
известное
душевное
состояние,
н астр оен ие,
чувства
—
только
это
и
есть
искусство».
На
возражение
дочери
Татьяны
Льв овн ы,
что
нужна
красота
в
искусстве,
Толстой
отве­
т ил: «Красота
—
слово,
не
имеющее
никакого
смысла.
В
музыке
нет
красоты.
А
то,
что
ес ть
в
музыке
—
у
Шоп ена,
в
народных
песнях
венгерских,
татарских,
цы г анских ,
немецких,
русских
—
их
каждый
народ
понимает,
—
это
есть
яд ро
настоящего
иск у сст ва,
т.
е.
вызывание
настроения,
чувства,
соединяющего
вс ех ».9
9 М а ковицкий Д.
П.
Ясно поля нские
записки.
Запи сь
10 апреля 1908 г .
Для
того
что бы
за ра зить
своим
чувством
в озм ожно
большее
число
людей,
автор,
по
мысли
Толстого,
должен
б ыть
искренним,
нравственным
(см.: 53, 119). Обр а зцы
из
разных
областей
искус­
ст ва , «прекрасные,
главное,
по
иск р е ннос т и», Толстой находил
в
произведениях
«сильного народного искусства» (70, 192). А в то р
отр а зит
в
тако м
произведении
чаяния
народные,
и зложи т
их
в
до­
ступ н ой
массам
форме,
за ра зит
читателя
своим
искренним
си льн ым
чувством,
т.
е.
создаст
произведение,
отв еча юще е
всем
требова­
ния м
вс ем ирн ого
искусства.
Оно
растворяется
в
народной
массе,
сл ава
творца
уходит
вместе
с
ним,
имя
его
со
временем
стирается,
народ
продолжает
творчество
отдельного
художника
и
создается
39


«произведение народного духа».10 Так решил Толстой вопрос
о
творческой
личности
в
фольклоре.11
10 См.:
Ив анов
Н.
Н.
У
Л.
Н.
Толс т ого
в
1886 году.
—
В
кн.: Л.
Н.
Толстой.
Юбилейный
сб орник .
М. , 1928, с.
201.
11 См.:
Чичеров
В.
М.
Вопросы
безличности
фольклора
в
работах
фоль­
к л ори стов-м иф олого в
середины
XIX века .
—
Советская
этнография, 1947, No 1,
с.
161 — 177.
12 См.:
Т олс той
С.
Л.
Мой
отец
в
семидесятых
г одах.
—
Красная
новь,
1928, No 9, с.
191;3айденшнурЭ.
Е.
1) Народная песня и пословица в твор­
честве
Л.
Н.
Толст ог о.
—ХВ
к н.:
Л.
Н.
Толст ой.
Сб орник
с татей
и
материалов.
М ., 1951, с.
518—528; 2) Обличительный аспект фольклоризма Л .
Н.
Толстого.
—
В
к н.:
Р усск ий
фольклор,
т.
XV.
Л., 1975, с.
217—218.
Повышенный
интерес
к
со би ранию
и
изучению
рус ской
народ­
ной
поэз ии ,
проявившийся
в
1860— - 1870-х
годах,
был
отм е чен
Толстым
как
радостное
явление
в
о бл асти
ис кус ства,
как
залог
«возрождения в народности» (61, 274). Ве р а То лст о го в д у хо вны е
си лы
и
тво р че ские
возможности
русского
народа
и
обусловила
несомненные
для
нег о
тези сы : «Идеал всякого искусства,
к
кото­
рому
оно
должно
стремиться,
это
общедоступность» (53,112)и
«...
искусство,
для
того,
что бы
б ыть
ис тинн ым
и
серь ез ны м,
н уж­
ным
людям
искусством,
должно
иметь
в
в иду
не
исключительных,
праздных
людей
меньшинства,
а
всю
трудящуюся
массу
народа»
(30, 270).
2
Толстой
считал,
что
«народная мудрость», выраженная в посло ­
вицах,
поговорках,
преданиях,
легендах,
сказк ах, «рассеяна по
в сей
Ро ссии »: «частицы»
ее
мо жно
ус лыш ать
то
от
од ног о,
то
от
другого,
в
целом
эти
«частицы», дополняя друг друга,
выясняют
мировоззрение
русского
народа.12 И
в
течение
всей
своей
твор че ­
с кой
жизни
он
со бир ал
эти
рассеянные
«частицы» .
Ранние
днев­
ники
и
зап исны е
кн ижки
содержат
много
слов,
отдельных
выраже­
ний,
пословиц,
услышанных
в
Яс ной
Поляне
и
поразивших
его
образностью
и
меткостью
народной
реч и.
И
позднее,
где
бы
ни
был
Толстой
—
на
Ка вк азе
ли,
в
Крыму
ли
во
время
в оен ной
служ­
бы,
—
везде
он
наблюдал
жизнь
народа,
сближался
с
ним
и
за пи­
сывал
бытовавший
в
народе
фольклор.
К авказ ски е
друзья
Толстого:
старый
казак
Епифан
Сехин,
кото­
ро му
в
год ы
встречи
с
Толстым
было
более
80 лет (оп исан
в
«Казаках»
под
им енем
Е р о шки ), чеченцы Садо Мисербиев (ж и ­
те ль
поселка
Старый
Ю рт,
Терской
обл ас ти)
и
Балта
Исаев
обога­
т или
фольклорные
записи
Толстого.
С
их
слов
он
з апи сал
приметы,
поверия,
сведения
о
народной
медицине,
песни
и
рассказы.
Первая
запись
ру сс кой
былины
на
Тереке
принадлежит
Толстому.
Она
сде­
л ана
им
в
дн евн ике
от
18 ноября 1853 г .
(46, 201) со слов того же
Епишк и.
По
зап иси
Толстого
тек ст
опубликовал
В.'
Ф.
Миллер
40


в
статье
«Казацкие эпические песни XVI—XVII вв .», отметив науч­
ный
интерес
это го
ва ри а нта .13 Он отличен как от старых записей
этой
распространенной
в
гребенских
станицах
бы лин ы,
так
и
от
позднейшей
записи
1945 г., сделанной в станице Старый Щедрин.14
От
Епишки
Толстой
услыш а л
также
историческое
предание
о
водворении
гребенского
войска
на
Кав каз е
и
несколько
песен.
И
пр еда ние
и
песни
был и
использованы
писателем
при
со зд ании
«Казаков» .
13 Журнал Министерства народного просвещения, 1914, No 5, с .
102—139;
а
также:
Миллер
В.
Ф.
Очерки
рус ск ой
народной
словесности,
т.
III.
М ., 1924,
с.
261—262 .'
14 См.:
Песни
гребенских
казаков.
Гр о з ный, 1945, No 12; Путилов Б.
Н.
Русская
былина
на
Тереке.
—
Учен.
зап.
Грозн енског о
пе д.
ин-та.
Филологическая
сери я, 1947, вып .
3, с.
11 —12, 40.
15 См.:
Зайденшнур
Э.
Е.
Об личит ель ный
аспе кт
фольклоризма
Л.
Н.
Толстого,
с.
218—219.
16 В списке учителей (с м. : 8, с. 50 5—520) П.
В.
Ше йн
не
указан.
Об
его
работе
в
од ной
из
толстовских
школ
упо мин ает
В.
Миллер
в
статье
«Памяти П.
В.
Шейна»
(Этнографическое обозрение, 1900, кн .
XI, с.
96—112).
Поскольку
зарождение
интереса
к
этнографии,
и сто рии
и
фо ль­
клору
Северного
Кавказа
относится
к
началу
второй
половины
XIX в.,
зап иси
фольклорных
текстов,
сдел ан ные
Толстым
в
50- е
годы,
представляют
несомненный
научный
интерес.
А
самого
пи са­
теля
можно
счи тать
одним
из
первых
собирателей
фо льк лора
гр е­
бенских
каз ак ов.
В
архиве
Толстого
сохранились
не
только
за пис и,
сделанные
им
на
К авказ е,
но
и
тексты
песен,
записанных
им
во
время
пребыва­
ния
в
С е вас т о по ле .15 Здесь следует вспомнить и о намерении
Толстого
в
период
Крымской
войны
издавать
«Военный листок»,
о дна
из
це лей
которого,
по
его
мыс ли,
должна
была
состоять
в
«улучшении поэзии солдата,
составляющей
его
единственную
ли тер ат уру,
помещением
в
журнале
песни,
пис а нной
языком
чист ым
и
з ву ч ным» (4, 281).
В
1860-е
го ды,
начало
которых
было
отмечено
увлечением
Толстого
педагогической
проблематикой,
его
собирательская
деятельность
продолжалась.
Помимо
з агадо к,
вероятно
не
без
инициа т ивы
пи сател я,
учителя
Яснополянской
шко лы
записывают
ск азк и.
Преподаватель
А.
А.
Э рл енвейн
издает
«Народные
ск азк и,
собранные
сельскими
учителями» (М.,
1863).
В
пре ­
д ис ловии
к
работе,
подписанном
«Головеньковский учитель»,
соо бщ а ло сь: «Сказки,
напечатанные
в
этой
к ниж ке,
собраны
сельскими
учителями
в
следующих
деревнях
Тульской
губ ер нии
Крапивенского
уе зда
(далее перечислены именно те деревни,
где
бы ли
толстовские
школы,
—
Э.
3.) .
Все
сказки
записы­
вались
учителями
или
со
слов
ребя т,
или
самими
р е бят ами».
Сре ди
учителей
толстовских
школ
был
собиратель
народных
пе сен
П.
В.
Шейн.16Ониздалсборник «Русские
народные
пе сн и» (М.,
1870), в который включил песни,
записанные
со
с лов
учеников
41


Яснополянской
и
других
школ
Тульской
губернии.
Таким
об разом,
со бир ат ел ьская
деятельность
Толстого
яв ляла сь
звеном
в
общей
собирательской
деятельности
шестидесятых
годо в.
Собирательство
не
б ыло
для
Толстого
самоцелью.
Он
на­
блюдал,
с луш ал,
но
записывал
прежде
всего
те
произведения,
в
ко­
торых
отражены
этические
воз зре ния
народа,
чт обы,
творчески
переработав,
ввести
их
в
свои
пр о из веден ия: «Я бросаю все это
в
свой
умственный
ящик
и
в ыбир аю
из
него,
что
мне
бывает
ну жно
для
пис а ния ».17 Исключительно насыщенным периодом собирания
фольклора
бы ли
сем идеся т ые
и
во сь м ид есятые
годы.
Из
дневнико­
вых
за писей
С.
А.
Толс той
и
других
мемуаров
известно,
что
в
это
время
одной
из
его
люб и мых
был а
для
Толстого
прогулка
по
Киевскому
шоссе,
к отору ю
он
полушутя
называл
вые зд ом
в
«grand monde» или прогулкой по Невскому проспекту .
Толстой
встречался
там
с
странниками,
богомольцами,
кр ес тьян ами
из
ра з­
ных
концов
Ро ссии ,
разговаривал
с
ними
и, «как всегда,
вносил
в
свои
записные
к нижки
все,
что
ему
к аза лось
интересным
из
ра с­
сказов
встречавшихся
ему
на
большой
дороге
людей ,
да
и
прос то
вписывал
множество
чисто
нар о дных
слов»
разных
наречий.
Хождение
по
шоссе
стало
для
Толстого
«не только увлечением,
но
и
потребностью,
—
п исал
И.
Л.
Толстой.
—
Опять
отк рылас ь
перед
ним
многовековая
народная
мудрость,
так
ярк о
и
просто
выраженная
в
дивных
русских
пословицах
и
поговорках,
и
чем
дальше
он
в
эту
мудрость
углублялся,
тем
более
ему
казалось,
что
в
э той
мудрости,
бы ть
может,
и
лежит
разгадка
к
его
мучи те льны м
с омн ен и ям».18
17 Толстая С .
А.
Моя
жизнь.
—
ГМТ, CAT, кн.
III, л.
460.
18 См.:
То лст ая
С.
А.
Моя
жизнь,
л.
460; Толстой С .
Л.
Мой
оте ц
в
семидесятых
год ах,
с.
186; Толстой И.
Л.
Мои
восп оми нания .
М ., 1969,
с.
178—179.
Зап исн ая
книжка
1879—1880-х
годов,
спутница
Толстого
в
его
прогулках
по
шоссе,
сод ерж ит
нар од ные
приметы,
за гов оры,
причитания,
закли нания ,
более
200 пословиц .
Некоторые
из
них
выписаны.
из
печатных
источников.
Тогда
же,
летом
1879 г. ,
в
Ясной
Поляне
гостил
ол оне цкий
сказитель
былин
В.
П.
Щеголе-
н ок.
Слушая
его
былины,
Толстой
записывал
из
них
л ишь
отд ел ь­
ные
слова
и
вы раж ения.
Бол ее
всего
заинтересовали
его
услышан­
ные
от
Щеголенка
религиозно-нравственные
легенды.
Никто
до
Толстого
не
записывал
их
за
Щеголенком;
Толстой
первый
ввел
в
на у чный
обиход
26 легенд.
За писаны
они
не
п олн ос тью,
большей
частью
конспективно,
но
с
сохранением
характерных
выражений
и
оборотов.
Некоторые
из
них
послужили
источниками
на ро дных
р ассказ ов
Толстого,
которые
сам
Толстой
называл
«народными
л ег ен дам и». Толстой воспользовался ими в позднейших произведе­
ниях
(«Молитва», «Корней Васильев», «Разрушение ада и' во сс та -
но вле ние
его »); немало их содержится в списках неосуществлен ­
ных
замы сл ов
(см.
об
этом
ниж е,
с. 58—60
и
64). Записная книжка
42


эта
полностью
опубликована
(48, 198—307) и заслуживает тща­
тельного
изу ч ения
фольклористами.19
19 См.:
Срезневский
В.
И.
Язы к
и
леген д а
в
записях
Л.
Н.
Толстого.
—
В
кн. :
С.
Ф.
Оль денб ург у.
Л. , 1934, с.
471—-476; Шохор-Т роц кий
К.
С.
<Вступ .
статья
к
п ублик аци и
дневни ков
Толс тог о
кон ца
70-х
годов>
—
Лит.
н ас­
л едст во,
т.
37—38 .
М ., 1939, с.
103—116;СоколовЮ.
М.
Лев
Толстой
и
ска зи­
тель
Щеголенок.—Летописи
Гослит м узея ,
кн.
12.
М ., 1948, с.
200—207; Тол­
стой
И.
Л.
Мои
воспом инан ия,
с.
170.
20 ГМТ,
Б Л , 200/92.
'
21 ГМТ,
ф.
ДПМ.
В стр еча
с
Толстым
оставила
добрые
воспоминания
и
у
Ще го-
ленка.
Вернувшись
на
ро ди ну,
он
писал
Толстому
1 сентября
1879 г .: «Ваше сиятельство Лев Николаевич!
Да
сохранит
Вас
господь
бог
в
нерушимом
зд ра вии
и
благополучии
на
многие
годы!
От
души
б лаго дарю
Вас,
Ваше
сиятельство,
за
радушный
отече­
ский
прием
и
за
все
Ваше
доб рое !
Часто,
очень
час то
я
вспоминаю
о
св оей
ж изни
у
Вас
и
рассказываю
здесь
своим
знакомым,
как
гости л
я
у
графа
Ль ва
Николаевича.
Супруге
Вашей,
ее
сият ел ь­
ству
Софье
Андр е е вне,
свидетельствую
с вое
искреннее
старческое
почтение
и
вместе
с
благопожеланием
с вой
пок лон .
Т акже
и
де­
тушкам
Вашим,
не
все м
поимянно,
а
вс ем
равно,
как
поется
в
бы­
лине,
посылаю
с вое
глубокое
почтение
и
п оклон.
В
настоящее
врем я
я.жи ву
дома
в
Олонецкой
губернии,
но
мыслями
своими
л етаю
по
тем
местам,
где
прогостил
это
ле то,
и
св оею
свя щенно ю
обязан­
нос тью
считаю
мо литв у
о
Ва с,
мо их
благодетелях.
В
заключение
еще
раз
от
д уши
благодарю
и
благодарю
Ва с,
Ваше
сиятельство!
<...>
Ключнице
Ваш ей
Марье
Афанасьевне
и
другим
служа­
щим
Вашим
п оклон
от
с тарц а-с казите ля».20
Среди
разрозненных
листков
с
записями
Д.
П.
Маковицкого,
с делан ным и
уже
по сле
смерти
Толстого,
есть
с вид етел ьств о
о
том,
что
в
Москве
у
Толс ты х
пел
былины
Рябинин.
Т.
Л.
Сухотина-
То лс тая
вспоминала, «как Л.
Н.
им
восторгался,
на
рот
ему
смот­
рел.
“Ишь,
п оте шил
ста рика ”,
—
о б рад овавши сь,
ска зал
Ряб и­
нин».21
Очевидно,
это
был
И.
Т.
Ряби н ин,
так
как
отец
его,
Т.
Г.
Рябинин,
знаменитый
п евец
былин,
уме р
в
1885 г.
94лети
вр яд
ли
прие зжа л
в
Москву
в
80- е
г оды.
На ча вша яся
в
1851 г.
собирательская
деятельность
Толстого
захватила
его
и
не
пр екр ащал ась
до
ко нца
жи зни.
Дн евн ики
и
за­
писные
к нижки
до
последних
лет
постепенно
заполнялись
ус лы­
шанными
и
выписанными
из
печатных
ист очни ков
фольклорными
произведениями
различных
жа нро в,
бы то ва вших
в
народе.
В
по с­
ледний
год
жизни
То лсто й
поощрял
к
э той
деятел ьн о сти
одн ого
из
своих
корреспондентов,
интересовавшегося
народными
частуш­
ками
(см.
80, 127).
П уб лик ация
соб р анных
вм есте
и
систематизированных
по
жа н­
рам
фольклорных
запис ей
Толстого
внесла
бы
несомненно
ц енный
вклад
в
ис торию
русс кой
фольклористики
второй
полов и ны
XIX в.
и
дала
бы
право
Толстому
занять
одн о
из
первых
м ест
среди
писат ел ей
—
собирателей
фольклора.
43


3
Не
только
сказки,
легенды,
предания,
былины,
песни,
не
только
широко
распространенный
малый
ж анр
—
пословица,
но
и
наибо­
лее
архаические
жа нры
—
поверия,
причитания,
з аговор ы,
при­
меты,
га да ния,
а
та кже
нар од ные
и гры
—
все
отразилось
в
произ­
ве дени ях
великого
художника.
Толстой
знал
и
любил
вспоминать
народные
приметы,
особенно
с вяза нные
с
прир од ой.
В
дождливую
пог оду
он
по ми нал: «Сено черное
—
каша
белая», т.
е.
ког д а.от
д ождя
черное
сено,
гречиха
сильно
цветет
бе лым
цветом.
Или :
«Летом
—
день
мокнет,
час
сохн ет ;
осенью
—
час
мокнет,
день
с охн ет»
и
др.
Однажды
Толстой
даже
в
своем
письме
привел
народный
оберег. «Я ни болен,
ни
здоров,
—
писал
он
А.
А.
Фету,
—
но
умственной
и
душевной
бодрости,
которая
нужна
мне,
—
нет.
Не
та к,
как
вы.
—
Сухо
д ер ево » (62, 473).
Он
им ел
в
вид у
оберег
«Сухо дерево
—
завт ра
пятница»,
бы то вав ший
в
народе
для
предотвращения
дурного
воздействия
зл ых
с ил,
завистливых
к
человеческому
благополучию.
Причем
Толстой
с читал ,
что
текст
этот
ис каже н;
подлинный
—
«Сухо дерево назад не пятится», т .
е.
су хое
дерево
не
может
возвратиться
в
прежнее
состояние.22
22 См.:
Т олст ой
С.
Л.
Очерки
былого.
Тула, 1965, с.
106.
23 См.:
Ру сск ие
плачи
(причитания).
М ., 1937, с.
XXXI—XXXV .
Как
неотъемлемая
часть
народных
обрядов,
как
выражение
горя
во шли
в
произведения
Толстого
плачи,
пр и читан ия
похорон­
ные
и
рекрутские.
Во
«Власти тьмы», «Отце Василии», в очерке
«Песни на деревне»
приве де ны
не
только
о тр ывоч ные
выра же ния:
«Смертушка. . .
о тца
матери.
..
родиму
сторонушку», но и вос­
созданы
картины,
и
приемы
оплакивания,
и
поведение
голосящих
ж енщ ин,
и
состояние,
в
которое
приво дит
голошение
их
сам их
и
присутствующих.
В
статье
Н.
П.
Андреева
и
Г.
С.
Виноградова
о
русских
плачах
есть
глава
«Причеть в художественной литера­
туре ».23 Авторы,
к оне чно,
не
став ил и
цели
дат ь
исч ер пыв ающ ие
сведения,
тем
не
м енее
в
их
рабо т ах
отмечены
произведения
Пу шкин а,
Гоголя,
Григоровича,
Мельникова-Печерского,
Горь­
кого.
Незамеченным
остался
Толстой,
к оторый
не
мог
при
описании
жизни
народа
не
отразить
самый
утаенный
ку соч ек
народной
жизни.
В
«Казаках»
отражены
и
заговор,
и
оберег
от
дурных
предзна­
менований
и
верование
в
чуд есн ую
разрыв-траву
(6, 63—64, 72).
Об
этой
чародейской
траве
есть
за пись
в
дн евн ике
Толстого,
оче­
видно
со
с лов
Епиф ана
С е хина : «Есть разрыв- т рав а,
отв оря ю щая
двери,
ка нда лы,
замки,
кот орую
черепаха
принесла,
чтоб ы
отво­
ри ть
пле те нь,
к оторы м
загородили
ее
г нез до » (46, 224). Суеверия,
приметы
и
поверия
бытовали
не
только
в
крестьянской
среде,
но,
в
какой-то
мере,
и
среди
дворянства,
что
нашло
отражение
в
«Войне и мире»
и
в
«Анне Карениной» .
Бытовали
в
помещичьей
44’


среде
и
святочные
увеселения,
гад ания
и
народные
иг ры
в
свайку,
городки,
лапту,
в
колечко,
в
руб ли к.
И
этого
не
пропустил
Толстой.
Свидетельства
тому
мы
находим
в
«Войне и мире»
и
«Воскресе­
нии».
Как
ни
эп изо ди чно
пр ивл ечение
эт их
малых
фольклорных
жа нр ов,
они
выполняют
существенную
роль
—
порою
как
мал ень­
кие
художественные
штрихи
они
оживляют
действие,
порою
дополняют
характеристики
персонажей,
а
в
таких,
например,
сц енах ,
как
святочные
увеселения
и
гадани я
в
«Войне и мире»
и
горелки
в
«Воскресении», стройно входят в сюжетную линию
пр о изведен ия.
Задумывая
сочинения
о
про шлом,
Толстой
обращался
не
только
к
печатным
источникам,
но
и
непременно
к
фольклорным
произве­
де ния м.
В
п р едания х,
сказк ах
и
песнях
он
искал
не
конкретные
исторические
факты,
а
ист о рию
быта
и
народную
точку
зрения
на
исторические
события.
Работая
над
романом
из
эп охи
Пе тра
I,
Толстой
со став ил
список
нужных
ему
книг .
Среди
н их : «Древние
XVII века лубочные картины», «Словарь Даля», «Сказки Афанась­
ева», «Свадебные обряды Сахарова», «Гильфердинг», «Яковлева
Киевские
сказан ия», «Легенды Афанасьева и еще какие есть»,
«Тихонравова хорошего старого русского языка» (48, 252). То г да
же
он
просил
прислать
ему
«О воеводе песню»
и
благодарил
В.
В.
Ста сова
за
при с ла нный
список
книг,
в
кот ором
был и:
«Сборник Киреевского,’
вып .
8, былины и сказания о Петре»
и
«Сборник Рыбникова,
т. IV. Сказание о Азовском сидении». Много
заклинаний,
заговоров
в ыпи сал
То лсто й
при
чтении
книг и
И.
Е.
За­
бел ина
«Домашний быт русских цариц в XVI и XVII ст .» (М .,
1869).
Очень
ве лик
был
интерес
Толстого
к
поговоркам
и
по сло вицам.
Без
малого
1200 русских и иноязычных пословиц вошли в произве­
дения,
дневники
и
пись ма
Тол стог о,24 не считая составленного
Т олст ым
в
1886—1887 гг.
сбо рн ика,
содержащего
606 пословиц
(40, 9—66).
Ес ли
к
это му
добавить
пословицы
из
устной
ре чи
Толстого,
дошедшие
до
нас
по
мемуарам,
то
общая
цифра
их
значительно
увеличится.
То лсто й
с чита л,
что
пословицы
и
пог о­
в орки
—
это
«изречения того свода глубокой житейской мудрости,
к оторо й
живет
народ» (15—16,28), что они «получают
вдруг
зна­
че ние
глуб окой
мудрости,
ко гда
они
сказаны
кстати» (12,50).
Это
—
определение
Толстого
60-х
годо в.
Спустя
много
лет
он
гов о­
рил,
что
«пословицы всегда ему нравились,
но
что
в ыс окий
практически-христианский
смы сл
многих
из
них.
он
понял
во
всем
его
значении
только
с
тех.
пор,
как
сам
для
себ я
наше л
смысл
жизни».25
24 Список пословиц и поговорок опубликован:
Ли т.
н аслед ст во,
т.
69, кн.
1.
М ., 1961, с.
561—639.
25 И ванов Н.
Н.
У
Л.
Н.
Толст ог о
в
1886 году,
с.
193.
Пословицы
со з дав ались
в
разные
эпохи
и
в
разной
среде,
одни
из
них
бы ли
выражением
дум
и
чаяний
народных,
другие
—
вы ра­
45


жением
практического
опы та,
накопленного
крестьянством
в
про­
цессе
его
борьбы.
Вот
такие
пос л овицы
высоко
ценил
Толс той
и
о тд елял
их
от
«глупых и дурных»
пос ло виц,
которые
«возникли
сре ди
глупых
и
дурных
люде й ». «Гл упые
пос л овицы», по мнению
п ис ате ля , «подобны песку или мякине в хлебе,
и
их
сравнительно
немного,
да,
кроме
тог о,
многие
из
них
так
очевидно
нелепы
или
неприл ич ны,
что
сам
народ
употребляет
их
или
в
шутк у,
или
по
невежеству
и
д ико сти» .26
26 Там же,
с.
194.
27 См.:
Библиотека
Л.
Н.
Толстого
в
Ясной
П оля не,
т.
I, ч.
1.
М. , 1972, с.
241 —
250; ч. 2.
М ., 1975, с. 245—246.
Четырехтомный
сб орник
И.
М.
Снегирева
«Русские
в
своих
п осло виц ах» (1831 —1834), которым Толстой пользовался в годы Яснопо ­
лянской
школы,
и
п ервое
издание
сборника
пос л овиц
В.
И.
Даля
(М., 1862), кото ­
рым
Толстой
пользовался
при
работе
над
«Войной и миром», в яснополянской
б иблиот ек е
не
сохранились.
Экземпляр
второго
издания
сборника
В.
И.
Д аля
в
дву х
томах
(СПб., 1879), которым Толстой пользовался,
когда
он
в
1880 г.
готовил
оставшийся
н еосущ ест вленным
т емат ичес кий
с борн ик
пос л овиц,
хранится
в
от­
деле
редких
кни г
Короле вской
библиотеки
в
Ст ок г оль ме. 9 сентября 1977 г.
директор
этой
библиотеки
доктор
Уно
В илл ере
передал
Музею
Толст ог о
в
Моск ве
фотографи­
ческое
воспроизведение
обоих
томов
э того
сб орник а,
испещренного
пометами
Толстого.
28 См.
также:
Булгаков
Вал.
Лев
Толстой
в
последний
год
его
ж изни.
М ., 1957, с.
395.
Зап ись
29 сентября 1910 г.
На
тексты
пословиц
у
Толстого
н апис ано
множество
дву х­
трехстрочных
рассказов
для
«Азбуки»
и
«Новой азбуки», послови­
цам и
озаглавлены
произведения
«Охота пуще неволи»
и
«Бог
правду
видит,
да
не
скоро
с к аже т », а также несколько рассказов
80- х
годов.
Сборники
п осл овиц
В.
И.
Даля
(изд.
2-е ,
СП б. , 1879)
и
И.
Снегирева
(М.,
1857), испещренные пометами Толстого,
сохранились
в
его
би бл иотек е. 27 Толстой неоднократно читал их,
и
при
чтении
во
время
работы
над
романом
из
э похи
конца
XVII —
нач ала
XIX в.
вновь
по вт ор ил : «Я наслаждаюсь ими» (62, 345).
В
1880 г.
у
Толстого
возникает
за мы сел
—
составить
сборник
пословиц.
Книга
должна
была
открываться
предисловием: «По­
словица
—
ее
знач ен ие». Далее предполагались 66
отделов,
в
кото ­
рых
п исате ль
намеревался
использовать
по сл овицы
для
ответов
на
главные
жизненные
вопросы.
Эт от
неосуществленный
замысел
(зерно будущих сборников афоризмов,
составленных
То лс тым
в
1900- х
годах,
—
см.
т. 40—45) отражает определившееся к этому
времени
новое
ми ро поним а ние
писателя
(собранные для неосуще ­
ствленного
сборника
по сло виц
материалы
см . : 48, 332—341).
В
1910 г.
Толстой
выписал
из
магаз ина
книгу
И.
И.
Иллюстрова
«Жизнь русского народа в его пословицах и поговорках»
и
за
ме­
сяц
до
ухода
навс ег да
из
Яс ной
По ляны
«читал пословицы,
отме­
ч ая » (58, 109).28 После ухода Толстого книга осталась в его каби ­
нете
на
письменном
столе.
В
к аби нете
хранился
та кже
изданный
в
«Посреднике»
в
1903 г.
с б орник
«Русские пословицы.
Собрал
Л.
Н.
Т олс т ой », с многочисленными пометами писателя.
Пословицы
не
раз
на ход или
у
него
непосредственный
отклик.
Незадолго
до
46


смерти
То лсто й
гост ил
у
ста рш ей
дочери
в
им ении
Сухотина
—
Кочетах.
От
кр ес тьян
он
услышал
там
по с ло вицу : «На небе царство
господнее,
а
на
зе мле
царство
господское».
Смысл
ее
был
очень
близок
его
душевному
с ос тоян ию.
Толстой
з апи сал
то гда
в
«Днев­
нике
для
одн ого
себя»: «...
вид
этого
царства
господского
так
мучает
меня,
что
подумываю
о
то м,
чтобы
убежать,
скрыться»
(58, 134) —
и
повторил
пос ло вицу
в
письме
к
В.
Г.
Черткову,
до ба­
вив:«...
и
это
словечко
засело
мне
в
голову
и
усиливает
сознание
постыдности
моей
ж изни » (89, 209). Вскоре в разговоре о револю­
ции
в
Португалии
он
вспомнил
эту
п ос ло вицу,
подчеркнув
ее
глу бо­
кий
социальный
см ы с л: «И как ясно в народе сознание несправед ­
л ивос ти
государственного
устройства».29
29 Там же,
с.
382.
Запись
26 сентября 1910 г.
См.
также: 3айден-
ш
н
у
р
Э.
Е.
Народная
песня
и
пословица
в
тво рч ес тве
Л.
Н.
Толстого,
с. 5 51 —576.
30 Толстой С .
Л.
Толстой
о
на родной
музыке.
—
Музыкальное
образование,
1928, No 4—5, с.
47—49.
31 Запись Маковицкого ( ГМ Т,
ДПМ )
при вед ена
с
сокращениями.
4
«Высшим в мире искусством»
Толстой
считал
музыку
(62, 297).
В
это
понятие
на ра вне
с
произведениями
многих
великих
компози­
торов
входила
на род ная
музыка,
песни,
часто
связанная
с
ними
пляска,
игр а
на
народных
инструментах:
бала лайк е,
гитаре.
Пе сни
и
народные
инструменты
зву чал и
в
яснополянском
доме:
пел и,
плясали,
игр али
на
б алала йке
и
гитаре
дет и
Толстого.
Ста р­
ший
сын
Толстого
вспоминает,
с
каким
удовольствием
слушал
отец,
когда
тульские
бабы
«играли»
свои
песни
и
водили
хороводы,
ког да
в
самарских
степях
башкирец
играл
на
курае,
когда
Ша ляп ин
пел
русские
песни,
когда
Н.
М.
Лопатин
полевым
го лосо м
пел^записан-
ные
им
и
П рок у ниным
песни,
когда
М.
А.
Оленина
д’Альгейм
после
исполнения
многих
художественных
произведений
за пела
без
ак комп анеме нт а
сво и
родные
ряза нск ие
пес ни.30
Замечательную
сцену,
происходившую
в
яснополянском
доме
9 декабря 1908 г .,
описал
Д.
П.
М ако ви цкий.
Толстой
слушал
граммофонные
пл а­
стинки
с
запи сь ю
народной
м узы ки.
Посл е
«Камаринской»
Тол ст ой
«ожил,
с иял».
Когда
хор
Архангельского
ис по лнял
«Вниз по ма­
тушке,
по
Волге », Толстой воскликнул: «“А -а !” и хлопнул в ла­
доши,
выражая
зву ка ми
удовольствие, < . . .>
пальцами
шевелил
в
такт.
Когда
хор
допел,
Л.
Н.
усмехнулся: “Как хорошо,
как
хорош о!
Чу де сно!
Это
очень
хорошо!”
Повторили
“Камарин ­
скую”,
и
Толс той
оп ять
во ск лик ну л: “Что же никто не пляшет?
Без
памяти
хочу
пл яса ть !”».31 Толстому в это время было 80
ле т.
Муз ыка льно е
творчество
разных
народов
всегда
находило
отклик
в
душе
Толс того.
«Это преимущество народной музыки,
—
гов орил
он.
—
Она
выходит
из
сер дца
и
поэтому
влияет
на
сердце.
47


Чувс тва
у
вс ех
люде й
одни,
вот
почему
нам
близки
и зли яния
чувств
и
у
китайца,
и
у
индуса,
и
у
чер емис а».32
32 Досев Хр.
Вблизи
Ясной
Поля ны
(1907—1908).
М.,
б/ г,
с.
79.
Запись
относится
к
декабрю
1908 г.
33С
-
к
о
В.
Толстой
та
украінська
пісня.
(3 спомінів). —
Рада
(Киів), 1908,
28 августа .
Восп омин ани я
относятся
к
1901 г.
34 См.:
Т ол стой
С.
Л.
Очерки
былого,
с.
413—414.
35 Запись П .
А.
С ерге енко
10 сентября 1905 г.
— Лит.
на след ство ,
т.
37—38,
с.
560—561 .
Толстой
вспоминал
то
в р ем я, «когда на Руси ни одной музыки
не
любили
больше
цыг анск о й,
когда
цыгане
пел и
русские
старин­
ные
хорошие
п е с н и: «Не одна», «Слышишь», «Молодость»,
«Прости»
и
т.
д ., и когда любить слушать цыган и предпочитать их
ита льянца м
не
к аза лось
ст ранн ым
(3, 262—263).
Восторженный
отзыв
Толстого
вы зва ли
украинские
песни.
Прослушав
в
испо лне­
нии
Ва нды
Ландовской
народные
песни
—
п ольски е,
армянские,
еврейские,
персидские,
Толст ой
за ме тил: «Это настоящее искус­
ств о» .33
«Какая музыка несомненна по своему достоинству?
А
та,
кото­
рая
производит
впечатление
и
на
декадента,
и
на
тебя,
и
на
ра бо­
че го
человека:
простая,
понятная,
народная
м уз ык а». Эта дневни­
ковая
запись
Толстого
от но сится
к
декабрю
1896 г.
(53, 124).
А
вскоре,
пер ечис л яя
в
трактате
«Что такое искусство?» образцы
произведенийл«житийского,
всемирного
и ску сст ва», он отметил:
«В музыке,
кроме
маршей
и
танцев
разных
композиторов,
прибли­
жающихся
к
требованиям
вс е мирног о
искусства,
мож но
у казат ь
только
на
народные
песни
разных
народов
от
русского
до
китай­
с кого» (30, 163).
Необходимо
сразу
оговорить,
что
на
самого
Толстого
наиболее
с ил ьное
впечатление
оказывали
произведения
тех
композиторов,
о
к оторых
он
не
раз
высказывал
оче нь
р езкие
суждения.
Т ак,
на­
пример,
всп ом ин ает
С.
Л.
Толстой,
при
критическом
отношении
к
Бетховену
многие
пьесы
композитора'волновали
и
умиляли
его
(Патетическая,
Лунная,
Крейцерова
и
другие
с о нат ы) ,34 Однажды,
осенью
1905 г.,
в
беседе
о
Шумане
Толст ой
высказывал
отрица­
тельное
отношение
к
нему.
Уч аст вов авшая
в
беседе
ж ена
худож­
ника
Л.
О.
Паст ерн ака
ск аза ла : «“А мне хотелось бы все-т ак и
сыграть
вам,
Лев
Николаевич,
Ш у ман а”. — “П ожалуй” (уклон­
чи во). Она сыграла “Warum?”, потом начала играть другие вещи.
Вдруг
послышались
всхлипывания,
Л.
Н.
полулежал
на
кре с ле.
Им
овла де ло
волнение,
и
он
повторял: “Как прекрасно”,
не
мог
удержать
лившихся
из
глаз
слез,
ста л
про сит ь
еще
игра т ь».35
В
приведенном
отзыве
о
народных
песнях
Толстой
в
о дин
ряд
с
ними
поставил
отдельные
произведения
Бах а,
Шопена,
Г айдн а,
Моцарта,
Шуб ерта,
Бетховена.
А
сколько
высочайших
отзывов
о
произведениях
каждого,
слушая
их,
вы ска з ывал
Тол ст ой
в
разное
время.
В
ко нце
жизни
он
гов ор ил
о
себе,
что
он
настолько
испорчен,
что
может
на сл ажд аться
Шопеном,
Бетховеном
и
в
одной
из
бесед
48


об
искусстве
с ка зал : «Рафаэль,
Бетховен,
Шекспир,
Данте,
Гете
не
подходят
к
мо ей
оценке,
кот орую
я
предъявляю
искусству,
так
как
мне
само му
—
я
этого
стыжусь
—
близко
и
д ор ого».36
36 Ма ковицкий Д .
П.
Ясноп олянск ие
зап иск и.
Зап ись
5 января 1908 г .
37Толстой С.
Л.
Очерки
былого,
с.
407.
38 Дневники С .
А.
Толстой.
1897—1909.
М ., 1932, с.
132; Киприанов В .
Вст реч а
с
Л.
Н.
Толст ы м.
—Ленинец
(Иваново), 1937, 4 июня.
39 Трояновский Б.
С.
У
Толстого
в
Ясной
П оля не.
—
В
кн.: Л.
Н.
Толстой
в
во спом инан ия х
с овре м ен ников.
И зд.
2- е.
М., 1962, с.
362—363 .
40 Маковицкий Д.
П.
У ход
Льв а
Николаевича.
—
Л ет описи
Гослитмузся,
кн.
2.
М. , 1928, с.
457.
В
в ыс окой
оценке
народной
музыки
«рассудок и непосредствен­
ное
чувство
<Толстого>
вполне
сходились.
Он
не
толь ко
находил,
что
нар о дная
музыка
есть
настоящее
искусство,
но
непосред­
ственно
любил
его ».37 И не только любил,
но
еще
в
молодости
стремился
про па га нд ирова ть
его
и
был
о дним
из
учредителей
«Общества любителей народного пения» (61, 269).
А
в
поздние
го ды
собирателю
народных
песе н
и
орг аниза то ру
оркестра
балалаечников
В.
В.
Андрееву
он
писал: «Я думаю,
что
вы
делаете
оче нь
хорошее
дело,
с тара ясь
удержать
в
народе
его
старинные
прелестные
п есни.
Думаю,
что
и
путь,
избранный
вам и,
приведет
вас
к
цели,
и
потому
желаю
успеха
вашему
делу» (69,69).
Через
несколько
лет
в
доме
родственников
Толстого
был
по
его
просьбе
уст рое н
к онце рт
оркестра
балалаечников
под
управлением
В.
В.
Ан др еева.
В
их
оркестре
был и
жилейки,
гусли,
волы нк и.
По
окончании,
бла года ря
исполнителей,
Толстой
сказал: «Вы
делаете
огромное
дело,
в озрождая
нар о дные
песни,
эти
жемчу­
жин ы
народного
творчества.
Это
ч истый
родн ик ,
откуда
худож­
ники
ч ер пают
сво е
в до х новени е».38
Летом
1909 г. ,
в
Ясной
Поляне
гостил
балал аеч ни к
Б.
С.
Троя­
новский
из
оркестра
Анд реев а.
Три
вечера
слушал
Толстой
в
его
исполнении
русские
нар од ные
песни. 39
Да же
28 октября 1910 г .,
пок ин ув
навсегда
Ясную
П олян у,
Толстой,
с идя
в
вагоне
на
стан­
ции
Щ ек ино,
с
удовольствием
слушал
и
похваливал
пение
и
бойк ую
и гру
на
гармонике
одного
рабочего.40
Толстой
был
тонким
н абл юдате лем,
замечал
и
чувствовал
особенности
и спо лне ния
различных
песен:
вскрики,
присвисты,
ёкания
веселой
песни. «С чувством,
с
роздыхом,
с
подкрикиваньем»
поется
протяжная
пе сня
(8, 120) —
отмечал
он
хар акт ерн ые
особенности
хорового
пения.
Одн ажд ы,
возвращаясь
с
прогулки
«в подавленном состоянии духа», он услыхал,
подходя
к
дому,
громкое
пени е
большого
хоровода
ба б.
Они
«величали вышедшую
замуж
и
пр иех авш ую
мою
дочь,
—
писал
Т олст ой.
—
В
пении
этом
с
криками
и
битьем
в
кос у
выражалось
такое
определенное
чувство
радости,
бодрости,
энергии,
что
я
сам
не
заметил,
как
заразился
э тим
чувством
и
бодрее
п ошел
к
дому
и
под оше л
к
нему
совсем
бодрый
и
веселый.
В
таком
же
возбужденном
состоянии
я
н ашел
и
всех
домашних,
слушавших
это
п ение» (30, 144).
Э тот,
эпизод
49


Толстой
включил
в
тра кта т
«Что такое искусство?».
Чаще
мы
в стре чае мся
с
отзывами
Толстого
о
мелодии
народных
песен,
но
он
высоко
ценил
и
текст
пе сни,
как
и
других
словесных
народных
пр оиз ве де ний.
Его
восхищала,
например,
красота
песни
о
Ваньке
Клюшнике,
попрос ивш ем
перед
казнью
позволения
в
последний
раз
спеть
песню.41
Интерес
его
привлекал
и
живой
я зык
текста
песен.
Еще
в
молодости
он
обратил
вним а ние
на
многообразные
изменения
повторяемого
стиха
и
з апис а л: «Один из замечательней­
ших
признаков
гибкости
русского
языка
за м етен
в
изменении
повторяемого
стиха
в
песнях:
например,
ни
одной
п есни
не т,
особенно
веселой,
лихой,
в
кот орой
этот
refrain не изменялся бы
иногда
3, 4 манерами,
например:
41 См.:
Гольденвейзер
А.
Б.
Вб лизи
Толстого.
М ., 1959, с.
133.
Запись
7 августа 1903 г .
'
42 В яснополянской библиотеке сохранились названные сборники -
с
мн огочис ­
ленными
пометами
Толстого.
См .:
Библиотека
Л.
Н.
Толст ог о,
т.
І,
ч.
1, с. 349—352;
ч.
2, с.
180—182 .
По
горенке
ми лый
ходит,
Тяжело
вздыхает
(тяжко воздыхает,
тяжко
он
вздыхает,
плачет
воздыхает).
И
над о
заметить,
что
эти
изм енен ия
невольно
бессознательны,
когда
он
пое т
с
у вл еч ен ие м » (46, 278—279). При чтении сборников
песен,
собранных
П.
В.
Киреевским
и
П.
Н.
Рыбниковым,
Толс той
от м ечал
образные
выражения,
подмечал
свойственную
песням
внутреннюю
рифму,
обращал
вн им ание
на
занимающие
большое
место
в
по эт ике
русской
песни
пос то я нные
эпитеты,
связанные
с
определенным
о бр азо м.42 В произведениях Толстого встречаются
выра же ния,
напоминающие
стих
песни.
«Закатилася наша,
солнушко,
за бу бенная
го л о ву шк а» (набросок к роману из эпохи
Петра
I — 17, 198); «Лучше найдешь
—
позабудешь,
хуже
н ай дешь
—
во спо м я нешь » («Власть тьмы»
—
26, 148).
Мн огие
народные
песни
заканчиваются
подобными
строками.
Из
теоретических
высказываний
Толстого
о
музыке
известно
его
отрицательное
отношение,
к
сое ди нен ию
двух
видов
искусства:
слова
и
звука .
«Говорят,
музыка
усиливает
впечатление
слов
в
арии,
песне.
Неправда,
—
записал
Толстой
в
дневнике
20 декабря
1896 г.
—
Музыка
перегоняет
бог
знает
насколько
впечатление
слов.
А рия
Баха.
Ка кие
с лова
могут
с
ней
тягаться
во
время
ее
воспроизведения.
Другое
дело
слова
сами
по
себе.
На
каку ю
му­
з ыку
ни
положи
Нагорную
проповедь,
музыка
останется
далеко
по зади,
когда
вникнул
в
слова.
“Crucifix” Фора .
Музыка
ж алка
п одле
слов.
Совсем
два
разн ых
чувства
—
и
несовместимые». Для
песни
же
Толстой
делает
некое
ис ключе ни е: «В песне они сходятся
только
п отом у,
что
слова
дают
т о н» (53, 125). Однако в большин­
стве
случаев,
вводя
в
пр оиз вед ение
песню,
он
только
на зыва ет
ее;
либо
привод ит
отдельные
строки,
а
го во рит
главным
обр аз ом
50


име нно
о
мелодии,
о
напеве
и
о
маст ерств е
ис по лне ния. «Дядюшка
пел
так ,
как
по ет
народ,
с
тем
полным
и
на ив ным
убеждением,
что
в
пес не
все
значение
заключается
только
в
сло ва х,
что
напев
сам
с обой
приходит
и
что
отдельного
напева
не
бы вае т,
а
что
напев
—
так
только,
для
ск ла ду.
От
этого-то
эт от
бессознательный
напев,
как
бывает
н апев
птицы,
и
у
дя дю шки
был
необыкновенно
хорош» (10, 267). И Платон Каратаев тоже «пе л
пе сни,
не
так,
как
по ют
песенники,
знающ ие,
что
их
слушают,
но
п ел,
как
по ют
пт ицы,
очевидно
п отом у,
что
звуки
эти
ему
б ыло
так
же
н еоб ходи мо
изда­
вать,
как
н еоб ход имо
бывает
по тяну ть ся
или
расходиться;
и
звуки
эти
всегда
бывали
тонкие,
нежные,
п очти
жен ск ие,
заун ывн ые,
и
л ицо
его
при
это м
быва ло
очень
с е рь е з но » (12, 49). Захватывавшая
всегда
Толстого
сила
музыкального
в печатл ения,
видимо,
об ус ло­
вила
то,
что
и
в
теоретических
рассуждениях
о
народном
искус­
стве
и,
главное,
в
использовании
пес ни
в
художественных
произве­
дениях
большее
внима ни е
у де лено
музыкальности
ее,
а
не
тексту.
Высокое
отношение
Толстого
к
народной
песне
выразилось
и
в
том ,
что
он
поставил
ее
в
о дин
ряд
с
красотой
сол нца,
красотой
человеческого1
лица,
красотой
поступка
любви
и
самоотвержения
(см. 8, 114), и в признании,
что
«самый лучший композитор
—
это
н а род ».43 В отличие от Пушкина,
который
больше
чувствовал
«сердечную тоску»
народной
пес ни
(«грустный рой
—
вот
русская
п е сн я», «от ямщика до первого поэта мы все поем уныло»),
и
от
Некрасова,
считавшего,
что
русский
народ
«создал песню,
под обн ую
сто ну», —
песня
в
пр о изв еден иях
Толстого
—
бодрая,
веселая
Толст ой
видел
в
народной
пес не
выражение
духовной
силы
народа,
залог
шир оч а йших
возможностей
его
развития.44
43 Алексеев В .
И.
Во споми нани я. — Л ет описи
Гослит м узея ,
т.
2, кн.
12.
М ., 1948, с.
260.
44 См.:
Зай дем
шнур
Э.
Е.
Н ародн ая
песня
и
по слови ца
в
т вор чест ве
Л.
Н.
Толстого,
с.
518—528 .
5
Конец
се мидес яты х —нач ало
восьмидесятых
год ов
—
период
«внутренней перестройки». (30, 3) всего миросозерцания Толстого .
«Все ломаюсь,
муча юс ь,
труж усь ,
исправляюсь,
учу сь», —
писал
он
А.
А.
Фету
летом
1879 г.
(62, 491).
Р аз реше ние
своих
тревог
и
сомнений
пи са тель
иск ал
в
общении
с
трудовым
народом.
«...
Со
мной
случился
переворот,
кот орый
давно
готовился
во
мне
и
задат ки
которого
всегда
был и
во
мне,
—
писал
Толс той
в
«Исповеди» . —
Со
мной
случилось
то,
что
жизнь
наш его
круга
—
богатых,
учены х
—
не
только
опротивела
мне,
но
потеряла
всякий
смысл.
Все
наши
д ейств ия,
рассуждения,
наука,
иску сст ва
—
все
это
предстало
мне
как
ба л овст во.
Я
понял,
что
искать
смысла
в
эт ом
нельзя.
Д ейс твия
же
трудящегося
народа,
творящего
жизнь,
51


представились
мне
един ым
настоящим
делом» (23,40).
Вокруг
Толстого
был
русс ки й
народ,
и
он
обратился
к
народной
вере,
смысл
к ото рой
«народ черпает из всего вероучения,
переданного
и
передаваемого
ему
пастырями
и
преданием,
живущим
в
народе
и.
выражающимся
в
легендах,
пословицах,
р ассказ ах » (23, 47).
Стремление
Толстого
«слиться с народом,
исполняя
обрядовую
сторону
его
в ер ы», оказалось для него невозможным.
«Я чувство­
ва л,
что
я
л гал
бы
пер ед
соб ой,
насмеялся
бы
над
те м,
что
для
ме ня
свято», —
писал
Толстой,
назвав
потом
эту
веру
«ложным церков­
ным
учением» (23,49и64,40).
Пре да ния
же,
притчи,
лег ен ды,
и
сказки
—
все
то,
что
Толстой
при знал
чист ым
ис точн ик ом,
которым
п итал ись
ве ро вания
народа,
в ошли
навсегда
в
арсенал
его
худо­
ж еств енны х
средств.
Многие
из
них
стали
и ст очни ком
его
со б­
ственных
про изве д е ний.
В
«Исповеди»
выражено
и
отношение
Толстого
к
элементу
чудесного
в
д р евней
церкозно-учительной
литературе
—
Прологе
и
Че т ьи- Минеи,
которые
стали
его
«люби­
м ым»
чт е ние м. 45 «Исключая чудеса,
смотря
на
них
как
на
фаб улу,
выр ажаю щ ую
м ы сль», писатель открывал в них «с м ыс л
жи зни»
(23, 52). Так же относился Толстой к чудесному в сказках,
леген­
да х.
В
предисловие
к
сборнику
«Цветник»46 он отмечал: «Чтобы
выра зи ть
по лне е,
добро,
надо
представить
благое
су щес тво
без
п ри меси
плотских
стр ас тей
и
соблазнов.
И
такое
существо
есть
бож е ство
или
ангел:
чтоб ы
выразить
полное
зл о,
н адо
представить
злое
существо
без
примеси
добра,
и
так ое
су щест во
есть
дь явол.
—
И
что бы
короч е,
яснее
и
точнее
ска за ть
с вою
мысль,
выражают
ее
при тчею
или
баснею.
Чтобы
живее
и
короче
показать
стр аст и
человеческия,
придумывают
с каз ку.
Но
ни
в
легенде,
ни
в
басне,
ни
в
сказке
важ но
не
то,
что
чуд е сно
и
невероятно,
а
то,
к
ч ему
приведено
все
чуде с ное » (26, 571). В этом популярно сформулиро­
ва нном
пол оже нии
эстетики
Толстого
заложен
повышенный,
осо­
бенно
в
восьмидесятые
го ды,
интерес
его
к
сказке,
легенде.
Их
форма
уч итыва лас ь
им
в
раб оте
над
р ассказ ами
тех
лет.
45 См.:
Купреянова
Е.
Н.
Эстетика
Л.
Толстого,
с.
272—289.
46 Цветник .
Сборн ик
рассказов.
Киев,
1886.
Пр ед исл овие
озаглавлено:
«Прочти,
прежде
чем
книгу», а в вышедшей в том же году 12-й
части
«Сочинений
Л.
Н .'Толстого» (М., 1886, с.
737—742) —озаглавлено: «О том,
в
чем
правда
в
искусстве».
Жан р
сказки
и
легенды
зан ял
в
эти
годы
большое
место
в
рус­
ской
литературе.
Сказки
и
легенды
пишут
Лесков,
Гаршин,
Коро­
ленко.
В
сказ ках
писателям-реалистам
легче
б ыло
выр аз ить
св ое
отношение
к
существующей
социальной
системе,
к
резким
социаль­
ным
противоречиям,
яс но
обнажившимся
с
наступлением
ка пи та­
лизма
в
России.
Форму
сказки
выбирает
в
эти
годы
для
выр аж ения
своего
социального
credo Салтыков- Ще др и н.
Но
з адач и,
сто ящи е
пер ед
ним,
бы ли
далеки
от
поставленных
Тол ст ым
зада ч
«полез­
но й»
л ите ратуры
для
нар од а,
так
как
в
сфере
внимания
Щедр и на
находился
не
патриархальный
крестьянин,
а
«человек массы»,
«бунтующий мужик». По эт ом у -то
ни
од ин
ра сск аз
Щедрина
не
был
52


напечатан
в
организованном
то гда
при
участии
Толстого
и зда тель­
стве
«Посредник», для которого сатирик написал по просьбе
Толстого
несколько
пр оиз ве де ний.
И
до
восьмидесятых
год ов
с казка,
к оторую
писатель
любил
слушать
и
чита ть
в
детстве,
умел
сочинять
и
любил
рассказывать
в
молодости,
служила
Толстому-педагогу,
и
ею
смело
поль зова лся
Толстой-художник.
Не
могла
не
войти
сказ ка
в
описаний
ж изни
народа,
той
среды,
в
кото рой.
она
создавалась
и
бытовала.
Вводя
ска зку
в
свои
художественные
пр о изв еден ия,
Толстой
не
только
отмечал
факт
бытования
ее
в
народной
среде,
но
воспроиз­
водил
ту
живу ю
обстановку,
при
к отор ой
сказка
рассказывалась,
со з давал
галерею
сказочников
и
зн акоми л
с
характером
с ка зок,
свойственным
ка ждо му
типу.
Тут
и
шутники-забавники:
Чикин
(«Рубка леса»), «Балагур» («Разжалованный»), рекрут Чернов
(незавершенный замысел
—
«Дядюшка Жданов и кавалер Чер ­
н ов»).
И
—
сказочники
«серьезные»: фейерверкер Васин («Се ­
вастополь
в
ав г усте
1855 года»), сказочник в «М ет ели».
Со
сказочниками
мы
встречаемся
и
в
«Войне и мире» (10,
126). А в одной из черновых редакций романа,
перечисляя
со ци аль­
ные
группы
плен ны х,
находившихся
в
балагане
с
Пьером
Безухо­
вы м,
Толстой
п о дче р ки вал : «Образовались классы высших (м ай о р,
чино вник
и
П ьер), средних
(офицеров,
фельдфебеля
и
еврея)
и
низших
—
с ол дат.
Отделился
не
класс,
разряд
художников,
п оэт ов,
мыслителей
(сказочник,
шутник-солдат,
Пь ер
и
Каратаев),
разряд
люде й,
доставлявших
духовную
пищу».
Очевидно,
для
репертуара
сказочника
Толстой
и
н амет ил
в
Записной
книж ке
«обрывки»
волшебных
с ка зок : «Рассказывает сказку
—
три
до­
роги.
На
первой
—
сытому,
а
тут
прише л
прынц.
Три
голов ы ,
хв ост ом
заметает» (48,115).
Сре ди
первых
впечатлений
Пьера,
когда
его
при вел и
в
бал аг ан,
был
услышанный
им
голос,
произно­
сивший: «И вот,
бр атцы
мои
<...>, тот самый прынц,
к ото рый
(с особенным ударением на слове: «который»)» (12, 44).
Об
э том
солдате-сказочнике
не
сказан о
больше
ни чего ;
упомянуто
только,
что
Платон
Каратаев
любил
слушать
его
ск азк и,
и
еще
больше
—
расск аз ы
из
на стояще й
жизни.
Сам
Каратаев
тоже
сказочник,
олицетворяющий
соб ою
тип
сказочника-моралиста.
Он
в спо ми нает
«правдошные истории»
о
походах,
в
к отор ых
у ча ст во вал, «пре­
имущественно
<...>
из
своих
стар ых
и
видимо
дорогих
ему
воспоминаний
“христианского”,
как
он
'выговаривал,
крестьян­
ского
б ы та» (12, 49). Кроме воспоминаний из своей жизни,
ко то рые
принимали
в
его
передаче
форму
так
называемых
бывальщин
«про
се бя>у,
в
«репертуар»
Каратаева
входила
од на
история,
которую
след у ет
счи тать
первым
ва риа нтом
вошедшего
в
«Азбуку»
рас­
ска за
«Бог правду видит,
да
не
скоро
скажет».
Рассказ
э тот,
ос о­
бенно
вторая
половина
его,
служит
образной
характеристикой
Ка рат ае ва.
Он
говорил
«с улыбкой на худом бледном лице и с осо ­
бе нн ым,
радостным
блеском
в
глазах», и Толстой,
что
бы ло
ему
очен ь
важно,
по дч е р кну л: «тот тихий восторг,
кот орый ,
рассказы­
53


вая ,
видим о,
и спыты вал
Каратаев,
сообщился
и
Пьеру».
Рассказ
этот
о блад ал
важнейшим,
по
мнению
писателя,
достоинством
произведения
искусства
—
заразительностью.
«Не самый рассказ
эт от,
но
таи нст венны й
смы сл
его,
та
восторженная
ра до сть,
кото­
рая
с ияла
в
лице
Каратаева
при
этом
рассказе,
таинственное
зн а­
че ние
э той
радос ти^
это-то
смутно
и
радостно
наполнило
теперь
ду шу
П ье ра » (12, 154—156). Подобный же сказочник-
моралист
—
Е вс тигне й, «мужичонка смирный,
разговорчивый
и
умный» (17,
219—221), —
выведен
в
одн ом
из
начал
незавершенного
романа
из
эпохи
Петра.
Сказки
и
бы ли
Каратаева
и
Евстигнея,
так
же
как
и
«нравственные»
пос ло вицы
в
их
речи,
отражают
миросозерцание
патриархального
крестьянства,
го лос
которого
громко
зву чит
в
творчестве
Толстого.
К
материалу
сказок
пи сате ль
часто
обращался
и
в
ху до же­
ственных
произведениях,
и
в
философских
тр ак тат ах,
и
в
дневнике,
и
в
письмах.
Свидетельства
этого
обращения
мы
встречаем
в
«Войне и-м ире », «Отце Сергии», трактате « Та к
что
же
нам
де­
лать?»ит.
д.
(таковы,
в
част ност и,
вводимые
в
текст
фольклорные
«образы»
—
«шапки-н еви дим к и» (9, 52), «заколдованного спя­
щег о
з амка» (11, 34—35), «волшебного клубка», «живой воды»,
«поющего дерева», «неразменного рубля» (25, 244—245) и др.) .
Не
случайно
и
в
первой
р едакции
«Семейного счастья»
Сергей
Михайлович
го вор ит
Маше
о
своем
отн ошен ии
к.ней,
используя
сказку,
созданную
самим
автором.
Наибольший
ин те рес
в
отношении
«сказочного сюжета»
у
Толстого
представляют
два
народных
рассказа
1880-х
годов.
Первый
из
них
—
«Работник Емельян и пустой барабан» . Исто чни ­
ком
его
послужила
народная
сказ ка
«Пустой барабан»
из
сборника
«Сказки и предания Самарского края.
Собраны
и
записаны
Д.
Н.
Садовниковым» (СПб.,
1884).
Выход
сбо рн ика
совпал
по
времени
с
поисками
Толс ты м
сю жето в
для
«полезной»
народу
литературы.
Возможно,
писатель
слышал
эту
сказку
и
раньше
(в Самарской губернии), но безусловно читал ее в сборнике
Садовникова,
—
особенно
близка
к
источнику
первая
редакция
толстовской
ск азки .47 Толстой начал писать сказку с определенной
антимилитаристской
идеей;
мо жно
предположить,
что
заглавие
«Пустой барабан»
натолкнуло
на
та кой
замысел.
В
процессе
ра­
боты,
подчиняя
выбранный
сюж ет
своей
идее,
Толстой
не
нар уш ил
сказочнрго
канона.
Полностью
сохранены
тра д иционная
компози­
ция
сказ ок
типа
«Поди туда,
не
знай
куд а.
. .», последовательность
эпизодов,
характер
за да ний
царя:
построить
собор
перед
дворцом,
сделать
вокруг
дворца
речку
и
ч тобы
по
ней
ко р абли
пла ва ли,
47 Работе Толстого над сказкой « П у с то й
барабан»
посвящена
наша
статья
«Русская народная сказка “Р або тник
Емельян
и
пустой
барабан”
в
обработке
Л.
Н.
Толстого» (см.:
Толстой
—
худож н ик.
- М.,
1961, с.
220—236).
Ре да кция
сборника
изменила
данное
м ною
заг лави е: «Русская народная сказка “ Пу с то й
бар аб ан.
. .”», внеся этим существенную ошибку:
н ар одной
сказки
«Работник
Еме лья н
и
пустой
барабан»
не
существует.
54


и
третье
—
пойти
туд а,
не
знай
куда,
принести
то,
не
знай
чт о.
В
разрешение
последней
сам ой
трудной
задачи
вложена
та
идея,
ради
к ото рой
ска зка
создавалась.
Не
к
«старинной мужицкой
женке»
посылает
Емельяна
же на,
а
к
«старинной мужицкой сол­
датско й
матери».
По
дороге
Еме л ьян
встречает
не
ж андар ­
мов,
а
солдат
на
учении.
В
избу шке,
к уда
прих од ит
Емельян,
сидит
«мужицкая солдатская мать,
кудельку
прядет,
сама
плачет
и
пальцы
не
во
рту
слюнями,
а
в
г лазах
с леза ми
мо ч ит ». Существенно изменилось и окончание сказки.
В
источнике,
после
того
как
ге рой
сказки
ударил
в
бар аба н
и
из
нег о
«полезло
войско
сметы
нет », царь велел ему его жену вывести.
Тогда
«он‘
ударил
в
ба раба н
—
все
оп ять
пр о пал о», царь наградил героя
сказки
и
«просил, <. . .>
когда
будет
приступать
к
городу
неприя­
тель,
то
ч тобы
его
войско
цар ю
защитой
бы ло.
Солдат
о тве чал,
что
его
войско,
ког да
ну жно,
готово
будет».
Иначе
в
толстовской
сказке:
как
ударил
Емельян,
«собралось все войско царское
к
Емельяну».
Царь
вернул
ему
жену,
а
войска
«Емельяну честь
отдают,
от
нег о
пр ика за
ждут.
. . Не слушают царя,
все
за
Емель­
ян ом
ид ут». «Емельян
разломал
в
щепки
бар абан,
бросил
его
в
реку
—
и
разбежались
все
со лдат ы ». Так переосмыслил Толстой
народную
сказку
и
создал
антимилитаристское
произведение.
Ин ой
пут ь
создания
«Сказки об Иване- ду рак е
и’
его
двух
бр ат ьях:
Семене-воине
и
Тарасе-брюхане
и
немой
сестре
Маланье,
и
о
старом
дья во ле
и
трех
чер тен ятах ». Это не переработка народ­
ной
сказки,
а
толстовский
вариант
традиционной
сказки
об
Иване-дураке.
Зерном
ее
мо жно
с чит ать
неосуществленный
в
1873 г.
за мыс ел
Толстого
—
в
форме
сатирической
сказки
вы ска­
зат ь
свое
отношение
к
постоянно
тревожившим
его
социальным
вопросам.
Сохранившийся
отрывок
раскрывает
задуманное
содер­
жание.
Действие
пр оис ход ит
в
городе
Дюл ей
(нарочито переправ­
ле но
из
города
Л ю де й), куда попадает герой сказки и встречается
с
«дикими живыми существами», они и есть «дю ли» . Мн ого не по ­
ня тног о
наше л
ге рой
в
жизни
дюлей.
Но
более
всего
поразило
его
одн о
существовавшее
среди
них
подразделение: «Дюли работаю­
щие,
т.
е.
производящие
что-нибудь
новое
посредством
труда,
и
дю ли
разрушающие
и
уничтожающие».
Столь
же
удивителен
для
героя
был
и
результат
этого
п од раз дел ен ия : «в противность того,
что
можно
бы
ожидать,
производители
пользуются
презрением,
а
уничтожающие
—
почетом».
Толстой
наметил
восемь
те м : «1) брак и семья, 2) собствен ­
нос ть, 3) суды, 4) администрация, 5) торговля и богатство, 6) обу­
чение, 7).
на у ка , 8) религия». Каждая тема должна
была,
по
за­
мыслу
писателя,
раскрываться
в
разговоре
героя
сказки
с
пред­
ставителями
«дюлей»: с ученым,
с
мужиком,
с
эпику ре йцем ,
с
матерью,
с
священником,
с
богачом,
с
общественным
де яте лем,
и
на ме чен
еще
«Разговор о собственности мнимой,
бу маж ка
(«бумажкой», вероятно,
наз ван ы
деньги,
—
Э. 3.). Религия
—
про­
гресс.
Какой
же
с м ыс л» (17, 135—136, 616).
Зам ы сел
э той
ос тро
55


социальной
сказки
не
осущ ес тв ил ся,
но
намеченные
в
ней
вопросы
все
сильнее
беспокоили
писателя
и
требовали
отве та.
Спустя
почти
десять
лет,
пот ря се нный
беспросветной
городской
нищетой,
Тол ­
стой
создает
тр ак тат
«Так что же нам делать?». Этот вопрос писа­
тел ь
ставит
пе ред
собой
и
всеми
людь ми.
«Мне чувствуется,
что
нужно
расчесться
с
мо им
м иром
—
художественным,
учен ым ,
—
объяснить,
что
и
почему
я
не
делаю
того,
че го
они
ждут.
..этамоя
статья
есть
последняя
(так я хочу и надеюсь), обращенная к моему
кружку
за блуд ш и х» (85, 209, 210).
Осенью
1885 г., когда Толстой интенсивно трудился над оконча­
нием
трак та та,
он
вдруг
20(?)сентября «сразу
вечером»
написал
ска зку
об
Иване-дураке.
Чер ез
несколько
д ней
он
прочел
ее
в
кругу
семьи,
и
«все пришли в восторг».48 В ноябре сказка была
закончена,
и
самому
Толстому
она
нравилась
(85, 270).
48 Письма С .
А.
Толстой
кТ.
А.
Кузм инс ко й
от
23 и 29 сентября 1885
г.
—
ГМТ,
25/АТК, 3329, 3330, 3334; см .
также
письма
Толстого
к
В.
Г.
Черткову
от
19—20
се н­
тября
1885 г.
(85, 258).
49 См.: Зайден ш ну р
Э.
Е.
Сказка
Л.
Н.
Толст ог о
об
Иване-дураке
и
трак­
тат
«Так что же нам делать?».
—
В
кн .:
Л.
Н.
Толстой.
Статьи
и
мат ериа лы.
Горь­
ки й, 1963, с.
119—129. (Уч ен.
зап.
Горьковского
ун-та,
т.
60).
50БирюковП.
И.
Биография
Л.
Н.
Толстого,
т.
III, 1922, с .
23.
Социально-экономические
вопросы,
намеченные
в
неосуще­
ствленной
сказке-памфлете
о
«дюлях», были разрешены в теоре ­
тическом
произведении,
в
большей
своей
части
посвященном
обли­
ч ению
трех
способов
«порабощения людей» (25, 278): насилию
солдатства,
присвоению
земли
и
взысканию
денег,
—
и
нашли
художественное
отражение
в
сказке.49В «Симеоне-воине
и
его
царстве»
Толстой
хот ел
указать
на
«развитие милитаризма
в
царстве
Николая
I, а “Тарас-брюхан”
—
это
прообраз
идущего
ему
на
смену
ка пита лис тическо г о
с тр о я»; царство же Ивана-д у­
ра ка
должно
бы ло
«служить вечным обличением паразитизма
привилегированных
классов», —
свидетельствовал
П.
И.
Бирюков,
приводя
слова
п исат ел я.50
В
сказке
Толстого
об ъ един ены
сюжеты
народных
сказо к
об
Иване-д ур ак е
и
о
борьбе
человека
с
дь яв олом.
О бъе динены
и
два
жанра
сказок
—
волшебных
и
бытовых.
В ыд ерж анная
схема
и
т ра­
диционная
форма
сказо к
об
Иване- ду р аке
насыщена
толстовскими
социальными
и
религиозно-этическими
т енд енциям и.
Так
сложи­
лось
в
первой
же
р едакци и,
но
Толстой
перерабатывал,
отделывал,
т.
е.,
по
его
т е рм ино ло гии, «заострял»
с вое
произведение.
Решая
в
своей
сказ ке
социальные
проблемы,
Толстой
не
нар у­
шил
установленного
сказо чно г о
канона,
на шел
для
к аждо го
из
своих
тези сов
сказочную
рамку.
Вся
ск азка
по дчин яе тся
обы чн ому
плану
народных
сказо к
об
Иване-дураке.
Она
выдержана
и
в
п ра­
вилах
сказочной
поэтики.
Имеется
традиционный
зачин : «В некото­
ром
царстве,
в
некотором
государстве.
. .».
Сохранен
сказочный
стиль
вну тр енне й
формулы
при
обращении
снопа
в
солдат.
В
изложении
сказки
устойчиво
выдержана
обрядность:
канониче­
56


ска я
трехчленность,
троичность
д ействи я,
традиционные
повторы:,
три
сына,
три
черте нка,
трижды
пов торяе тся
дословно
разговор
Ив ана
с
каждым
чертенком
и
со вер шенно
в
одних
и
тех
же
выраже­
ниях
три
раза
описано
исчезновение
каждого
из
чертенят;
триж ды
пытается
дьявол
разорить
И вана.
Вся
композиция
сказки
—
пу ть
от
Ивана-дурака
через
ряд
трудных
препятствий
к
Ивану-царю
—
строго
в ыдер жана.
Но
препятствия,
которые
чинили
толстовскому
Ивану-дураку
д ьявол
и
чертенята,
это
не
леса
непроходимые,
не
моря
огненные,
для
преодоления
которых
нуж ны
чудесные
предметы,
а
реальные
трудности
крестьянской
работы:
сбитая
как
камен ь
зе мля,
паводок
на
покосе,
тупая
коса,
—
и
помощниками
ему
в
пре одо ле нии
всех
трудностей
служат
его
моральные
кач е­
ств а
и
труд.
И
труд
с тал
основой
его
цар ств а. «Зарабатывать хлеб,
не
работавши
не
есть»
—
так
сформулирована
об яза нност ь
чело­
века
в
трак тате
«Так что же нам делать?» (25, 385). « У кого м оз ол и
на
рук ах
—
полезай
за
стол,
а
у
к ого
нет
—
т ому
о бъе дки»
—
так ой
обычай
установил
в
своём
царстве.
Иван-дурак
(25, 138).
Важные
социальные
проблемы
выд винул
Толстой
в
«Сказке об
Иване-дураке»
и
по-своему,
по-толстовски
ра з решил
их.
Идея
непротивления
злу
на сил ием
не
ослабила
могучую
си лу
толстов­
ского
обличения.
Мн ого
«превосходных тем»51 для народных рассказов Толстой
на шел
в
русских
нар о дных
легендах.
Он
м ного
их
зн ал
и,
по
сви­
детельству
В.
И.
Алек се ева,
люби л
и злаг ать
с вои
философские
положения
в
фор ме
сравнений
и
примеров,
и
пот ому
«у меня оста ­
ла сь
в
па мяти,
—
писал
Алексеев,
—
масса
легенд,
рассказанных
им
мне
в
подтверждение
и
пояснение
его
мыслей
и
д овод о в».52
51 Так со слов Толстого писал П.
И.
Бирюков
В.
Г.
Черткову
4 февраля
1886 г.
—
ГМТ,
ф.
В.
Г.
Черткова.
52 Алексеев В.
И.
В осп омин ания ,
с.
271.
53 Народные русские легенды,
собранные
А.
Н.
Афанасьевым.
М., 1895, с.
5—8 .
54 Там же,
с.
169—170.
В
социально-экономические
трактаты
Толстой
вводил
с казоч­
ные
сюжеты
и
мотивы,
так
как
в
сказ ках,
более
чем
в
других
жан­
рах
фольк ло ра ,
отражены
социально-политические
воззрения
и
чаяния
нар од а;
в
религиозно-философские
со чине ния
привлекал
для
иллюстрации
своих
доводов
легенды.
В
пр едисло в ие
к
«Цвет ­
нику»
во шла
легенда
«Бедная вдова» (26, 308) .53 В «Исс л едов ан ии
догматического
богословия»
изл оже но
содержание
легенды
о
трех
стар цах
(23, 67), которую Толстой,
вероятнее
всего,
слышал
от
В.
П.
Щег ол е нка.
В
статье
«Богу или маммоне»
рассуждение
о
пь ян стве
и
его
последствиях
подкреплено
старинной
повестью
(39, 106, 107).54 Вошли легенды и в составленные Толстым сбор­
ники
а фори змо в,
например,
в
«Круг чтения» (42, 335—336), а
в
«Путь жизни» (45, 249—250) включен текст легенды о необходи­
мости
борьбы
со
с тр ас тями.
Лег енда
выполняла
не
только
служебную
роль,
но
яв ил ась
и ст очни ком
многих
художественных
произведений,
нач ин ая
57


с
1880-х
годов,
п осле
того
как
Толстой
в
полной
мере
становится
ид ео логом
патриархального
крестьянства
и
«переносит его психо­
логи ю
в
свою
критику,
в
с вое
у ч е ние ».55 Со всей очевидностью это
отразилось
в
народных
ра сс казах
—
осн овн ом
$канре его художе­
ственного
творчества
1880- х
годов .
Как
нельзя
кстати
для
Толстого
случилась
его
встреча
с
В.
П.
Щеголенком.
Записав
с
его
с лов
неизвестные
в
печати
легенды,
писатель,
видимо,
то гда
же
почув­
ст вовал
возможность
соз дать
на
их
основе
художественные
про­
изведения
«для больших», близкие по стилю и языку «К а вк аз ­
скому
пленнику» (61,278).
Он
сос тав ил
список
тем
некоторых
из
легенд
—
вероятно,
тех,
которые
больше
других
привлекли
его :
«убил младенца.
Архангел.
Монах
повесился.
Мужик
в
каб аке
сп а­
сается
—
реши лс я
от
жены.
Мужик
в
церкви.
Архиерей,
пр ич астие.
Впереди
идет
свечи
став ит.
Д ер ева.
Плакида-воин» (48,213).
Из
этих
девяти
тем
Толстой
вос пользо валс я
п ятью:
причем
для
народных
рассказов
обработаны
были
д ве.
«Архангел»
прев­
р ат ился
в
расс ка з
«Чем люди живы»; «впереди идет свечи ста ­
вит»
—
дал а
сюж ет
для
ра сск аза
«Два старика».
Двадцать
лет
спустя,
на
вопрос,
откуда
он
в зял
расс каз
«Два старика», Толстой
от в ет ил : «Это легенда,
да вниш няя ,
русск ая». — «Г де
это
на
писано?»—
заинтересовался
собеседник.
«Не знаю,
—
ответил
Толстой.
—
Я
пря мо
р ассказ
с л ыш а л».56 По свидетельству
П.
И.
Бирюкова,
и ст очн иком
ра сска за
«Три старца»
было
сказание,
так же
услышанное
Тол ст ым
от
Ще голе нк а.57
55ЛенинВ.
И.
Поли.
собр.
соч.,
т.
20, с.
40.
56 Маков ицкий Д.
П.
Ясн ополя нски е
зап иск и.
Зап ись
27 февраля 1906 г .
57 Бирюков П .
И.
Биография
Л.
Н.
Толст ог о,
т.
II, 1923, с .
122.
58Алексеев В.
И.
Во спомин ани я,
с.
271.
Созд а вая
в
1905—1906 гг.
расск аз ы
для
«Круга чтения»,
Толстой
ве рнул ся
к
легендам
Щег ол ен ка:
тема
«убил младенца»
(48, 198—199) —
стала
зерном
рас ск аза
«Молитва», а « му ж ик
в
к абаке
спасается
—
решился
от
ж ены» (48, 201) —
использована
в
«Корнее Васильеве» . « М у жик в це р кви» (48, 211—212) —
обра­
ботана
для
неосуществленного
детского
«Круга чтения» (обра­
ботка
Толстого
не
имеет
заглавия
—
40, 405—406).
Легенду
«Де­
р е во» (48, 209—210) в изложении Толстого записал В.
И.
Алексеев,
добавив,
что
эт ой
легендой
писатель
иллюстрировал
свою
мысль
о
том, «как соблазн заманчив бывает и мало -п ом алу
вовлекает
в
гре х
или
отвлекает
от
д об ра».58
Первый
р асска з,
открывший
цик л
народных
рассказов,
Т олс той
начал
писать
примерно
через
год
п осле
встречи
со
Щеголенком.
В
1881 г.
в
журнале
«Детский отдых» (No 12) рассказ «Че м
люди
живы»
был
напечатан,
а
после
организации
издательства
«Посред­
н ик»
—
был
еще
раз
исправлен
Толстым
и
в
ма рте
1885 г.
выш ел
в
«Посреднике»
одновременно
с
«Кавказским пленником».
Н овый
жанр
в
творчестве
Толстого
привлек
внимание
иссле­
дователей,
пытавшихся
у стан о вить
источники
народных
рассказов.
58


Рукописи
Толстого
был и
в
ту
п ору
недоступными
установление
источников
строилось
на
до г адках
и
предположениях.
Легенда
о
покаянии
ангела
распространена
среди
разн ых
на ро­
дов,
и
известны
различные
варианты
ее;
особенно
популярна
эта
тема
в
украинской
ли тер ату р е.59 На сопоставлении рассказа Тол­
стого
с
различными
вариантами
легенды
построено
исследование
профессора
Н.
Сумц ов а
«Литературная родня рассказа гр.
Л.
Н.
Толстого
“Чем люди живы”» (Харьков,
1896).
Лег енда
Ще го-
ленка
не
бы ла
известна
автору,
хотя
в
литературе
уже
был и
сведе­
ния
о
не й.
С.
А.
Варшер
непосредственным
источником
рас ск аза
Толстого
счи тал
легенду
«Ангел»
из
сборника
Афанасьева,
и
сопо­
ставление
эти х
двух
произведений
послужило
темой
его
статьи
«История одного литературного сюжета.
По
поводу
ра сска за
графа
Ль ва
Толстого
“Чем люди живы”».60
На
тот
же
источник,
«нелепую басню об ангеле», указывала хулительная церковная
литература
о
ра сск азах
То л сто г о . 61 Частично с этим же источником
наряду
с
легендой
Щеголенка
связывает
рас ска з
В.
И.
Ср езн ев ский
(25, 666).
От рыв очн ая,
местами
конспективная
запись
То лст ым
со
слов
Щеголенка
его
легенды
«Архангел» (48, 207) убеждает,
что
именно
э тим
вариантом
воспользовался
Толстой.
Писатель
сохранил
сюжет,
использовал
основные
э пизод ы,
перенес
в
св ой
р асск аз
ряд
деталей,
отдельных
выражений
и
с ло в: «Без отца,
матери
де ти
вырастут,
без
божьей
милости
не
вырастут», «Год
вс к ружи лс я», «Сшей сапоги,
чтоб
год
с то яли,
не
к р иви лись,
не
по­
р оли с ь», «Сложил кожу,
скроил
и
шьет
одни м
концом
б ос овик и».
В
че рновых
вариантах
вс треча ются
еще
некоторые
выра же ния
по д л инни к а: «крылья отпали», «девочки плавают по груди».
Ве сь
р асск аз
написан
в
манере
народных
л егенд :
короткие
фр азы,
сосре­
доточенность
д ействи я,
без
подробных
описаний
событий,
без
внешней
и
внутренней
характеристики
героев,
только
поступки
и
их
сл едс тв ия.
Но
в
обработке
э той
легенды,
как
и
всех
последующих,
Толстой
в
процессе
создания
отход и л
от
чудесного
к
более
реали­
стическому
изображению
событий.
Переместился
и
стержень
легенды.
У
Толстого
идея
рассказа
не
в
ослушании
анг ела
и
покая­
нии
его,
как
в
оригинале,
а
в
р азр ешен ии
трех
вопросов:
что
есть
в
людях,
че го
не
дано
людям
и,
самое
главное,
чем
люди
живы.
От­
вет
Толстого
—
«жив человек не заботой о себе,
а
любовью».62
59 См.:
Андреев
Н.
П.
К
х а ра кт ер и ст и ке ^, украинского сказочного мате­
риала.
—
В
к н.:
С.
Ф.
Ольденбургу
к
пятидесятилетию
нау чн о-об щест венн ой
деятельности.
1882—1932.
Л ., 1934, с.
69.
60 См.:
Под
з н аменем
науки.
Юбилейный
сбо рн ик
в
честь
Н.
И.
Ст оро женк о.
М„ 1902, с.
99—119.
61 Голос инока .
По
поводу
сказки
графа
Толстого
«Чем люди живы».
СПб.,
1887.
62 См.
также:
Жд анов
В.
А.
От
«Анны Карениной»
к
«Воскресению» .
М.,
1968, с .
47—50 .
Посл е
выхода
рас ска за
отдельным
и зда нием
в
«Посреднике»
легенда
о
по каян ии
ангела
ч ерез
кни гу
вернулась
в
народ,
но
уже
в
пре обра же нном
писателем
виде .
В
1886 г.
во
вр емя
пешеходного
59


путешествия
из
Москвы
в
Яс ную
Поляну
Толстой
встретился
со
стариком
странником,
который,
по
словам
Толстого,
«удиви­
тельно
верно
и
хо ро шо » (85, 336) рассказывал «Ч е м
люди
жи вы ». Спутник Толстого М.
А.
Стахович
подробно
о писал
встречу
с
«вологодским мужичком», который «оче нь
старательно,
очень
точно
и
оче нь
верно
по
внутреннему
содержанию»
р ассказ ыва л
«Чем люди живы», только ангела называл архангелом Михаилом.63
Рассказ
Толстого
вошел
позднее
в
репертуар
известной
сказоч­
н ицы
А.
К.
Барышниковой
(Куприянихи)
и
был
записан
за
ней
в
1936 г.
как
сказка
«Семен-п ь я ни ца». Сказочница приняла только
фабулу
рас ска за,
но
не
ту
нравственную
ид ею,
к оторую
вложил
в
нее
То лсто й. 64
63 Стахович М .
А.
В осп омин ани я.
—
ГМТ,
ф.
ССт,
оп.
1,No11.
64 Сказки Куприянихи .
Воронеж, 1937, с.
68—71.
65 Записки И.
М.
Ив а кина.
—
Лит.
наследство,
т.
69, кн.
2.
М., 1961, с.
81.
66 «Портной на небе» (нем.) .
67 См.:
Народные
русские
легенды,
собранные
А.
Н.
Афанасьевым,
с.
99—104,
91, 97, 183—189.
Народный
сказитель
В.
П.
Щеголенок
первый
дал
Толстому
сюжеты
для
«полезной»
л и тера туры
для
народа,
а
Лев
Толстой
был
первый,
возможно,
и
единственный
писатель,
создавший
л еге ндам
выдающегося
русского
сказителя
м иро вую
славу.
Другим
непосредственным
источником
народных
рассказов
Толстого
был и
«Народные русские легенды», собранные А.
Н.
Аф а­
нась евым .
Толстой
внимательно
изучал
эт от
с бо рник.
Интересный
для
себ я
сюж ет
он
н ашел
в
предисловии
Афанасьева;
ис сл едов ал
примечания
к
легендам
и
воспользовался
приведенными
там
вариантами.
«А я теперь занимаюсь легендами Афанасьева,
—
го вор ил
Толстой
в
годы
создания
народных
рассказов.
—
Сколько
я
там
нашел
материала!
Но
все
в
обломках.
Если
составить
как
сл еду ет
эти
обломки,
то
что
может
выйти! . .
Эти
легенды
все
из
обломков,
од ин
обломок
здесь ,
другой
на до
искать
в
другом
м есте,
все
равно,
как
“Чем люди живы”
в
п ере даче
Петровича».65Для
рассказов
религиозно-нравственного
характера
Толстой
выбрал
«Повесть о бражнике», создав на ее основе рассказ «К ающи йся
грешник».
Из
«обломков»
составлен
р ассказ
«Крестник» .
Основ­
ным
источником
послужили
«Крестный отец» (для первой поло ­
вины)
и
оба
варианта
легенды
«Грех и покаяние» (для второй
половины).
Осн ов ани ем
для
объединения
сюж ето в
был
их
об щий
мотив:
ге рой
должен
искупить
свой
грех.
Толст ой
привлек
опубли­
ко ванны е
в
комментарии
к
легенде
«Крестный отец»
апокрифи­
ческую
«Повесть о сыне,
крестном,
как
господь
крестил
младенца
убогого
чело в ека»
и
немецкую
народную
сказку
«Der Schneider
im Himmel»,66 из которой заимствовал некоторые элементы.67
Сложен
и
интересен
творческий
процесс
со зда ния
«Крест­
ника».
Кроме
установившихся
пр иемо в
преображения
и
переос­
мысления,
фольклорного
материала,
Толс той
вводил
свои
эпцзоды,
по
х аракт еру
близкие
к
сказочным
мотивам,
и
написал
отличаю­
60


щееся
от
вс ех
использованных
источников
окончание.
Толстовский
крестник
(к концу рассказа
—
старец)
искупает
свой
грех
не
тем,
что
убивает
разбойника,
еще
большего
грешника,
чем
он,
а
тем,
что
отка зался
от
славы
людской,
перестал
бояться
сме рти
и
с
любовью
о т несся
к
разбойнику.
Разбойник,
пок орен н ый
любовью
толстов­
ского
кр естн ика, «стал жить,
как
велел
ему
крестник,
и
так
лю дей
уч и ть» (25, 161).
Сохранив
фор му
фольклорного
произведения,
Толстой
создал
ра сск аз
с
центральной
иде ей
непр от ивл ения
злу
насилием.
Через
пя тнад цат ь
почти
лет
пос ле
первой
пу бл икац ии
«Крест­
ник а » («Книжки “Н е д ели”», 1886, No 4) появилась в печати галиц -
ко-русская
сказка ,
пр едставл я юща я
новую
версию
легенды
о
крестном
сын е.
На
разительное
сходство
сказки
с
«Крестником»
Толстого
об р атил
внимание
пр оф.
А.
Кадлубовский,
убедительно
доказавший,
что
записанная
значительно
по здн ее
галицко-русская
с казка
есть
не
что
ино е,
как
ра ссказ
Толстого
«Крестник» .68
68 См.:
Верхратс кий
И.
Про
говор
л емк ів.
—
З бір нік
фільологічноі
секціі
Наукового
Товариства
імені
Ш евченко
.у
Ль во в!, 1902; Кадлубов ­
с кий
А.
Галицко-русский
вариант
сказания
о
крестнике.
—
Сб орник
статей
в
честь
В.
П.
Бузескула.
Харь ко в, 1913—1914, с .
682—692.
69 Только недоразумением можно объяснить,
что
В.
И.
Срезневский
не
заметил
этой
лег енд ы
и
высказал
пре дположе ние,
что
иде я
рас ск аза
принадлежит
Толстому
(25, 694).
70 Народные русские легенды,
собранные
А.
Н.
Афанасьевым,
с.
182—183 .
По
наб люде ния м
Н.
П.
Андреева,
сюж ет
«черт за украденную краюшку служит
человеку»
наиболее
по пуляр ен
в
украинских
сказках,
а
в
русских
ск азк ах
не
встречается
(см. :
Андреев
Н.
П.
К
характеристике
украинского
сказочного
материала,
с.
69).
В
сборнике
легенд
Аф ан ась ева
Толстой
нашел
сюжеты
для
своих
рассказов
не
только
религиозно-нравственного,
но
и
со­
циально-экономического
характера.
Источником
рас ск аза
«Зерно
с
куриное
яйцо »
п осл ужила
леге нд а
из
предисловия
Афа н ась е ва;69
Толстой
лишь
ввел
в
нее
и дею
о
необходимости
труда
для
каждого
человека
(последний ответ толстовского третьего мужика: «. . . пе­
р еста ли
люд и
своими
трудами
ж ить
—
на
чу жие
стали
зариться»).
Э тому
вопросу
посвящены
несколько
глав
в
трактате
«Так что же
нам
д ел ать ?», а в художественной форме он разрешен в « Ска зк е
об
Иване-дураке».
К
тому
же
типу
легенд
относится
легенда,
приписывающая
черту
происхождение
винокурения.
Борь бе
с
пьянством
посвящено
несколько
ста тей
Толстого,
его
увлекает
мысль
рассказать
о
вреде
пьянства
и
в
художественной
форме.
Два
варианта
лег енд ы
о
вино­
к уре нии
(белорусский и татарский
—
Нижегородской
губернии),
приведенные
Афанасьевым
в
прим еч ан ии
к
легенде
«Горькой пья­
ница»,70—
основа
рас ск аза
Толстого.
Ядром
послужил
бе ло рус­
ский
вар иант .
Не
изменяя
ни
содержания,
ни
к ом поз иции,
Толст ой
развил
сюжет,
скупые
фразы
п о дли нника
разрослись
в
небольшие
художественные
сцены,
с
сох ран ением
нередко
дословного
текста
подлинника.
Для
концовки
использован
мотив
из
второго
ва ри­
61


анта,
где
черт,
приготовляя
вино,
подмешивал
туд а
ли сьей,
волчьей
и
под
конец
свиной
крови.
Так
появился
расс каз
Толстого
«Как чер­
тенок
кр аюшку
выкупал».
По здне е
:—
на
ту
же
тему
пьеса
для
народного
теат р а,
озаглавленная
«Первый винокур».
Толстому
б ыла
и звест на
кн ига
А.
Ф.
Погосского
«Первый винокур (др ев н ее
ск азан и е)» (СПб. ,
1860).
Отсутствующая
в
р ассказе
сцена
в
аду
(второе действие пьесы)
построена
по
то му
же
плану,
что
и
у
Погосского;
со вп аден ие
некоторых
подробностей
позво­
ляет
допустить,
что,
кроме
своего
рас сказа ,
Тол ст ой
воспользо­
вался
книг ой
Погосского
и
ее
заглавием.
В
1914 г.
И.
Калинников
з апис ал
в
Орловской
губ ер нии
(с.
Ка­
ме нка
Мценского
уезда)
от
103-летнего
Ермолая
Серегина
сказку
«Мужик-в ин окур».71 Совпадения некоторых эпизодов,
отсутствую­
щих
в
обследованных
с казк ах
на
эту
т ему,
и
особенно
окончание,
близкое
к
толстовской
пьесе,
да ет
основание
вы сказат ь
предполо­
жение:
не
пьеса
ли
Толстого
в
уст ах
народного
сказит еля
преобра­
з илась
в
сказку?
71 Ежемесячный журнал, 1916, No 6, с.
250—251.
72 Народные русские легенды,
собранные
А.
Н.
Афанасьевым,
с.
84—87,
172—176.
См.
вступительную
ста тью
С.
М.
Брёйтбурга
к
первой
п убли каци и
пьесы
в
к н.: Толстой и о Толстом,
с б. 2. М., 1926, с. 5—10, а также комментарии Н.
К.
Г уд­
зия
к
пьесе
—
25, 855—857.
73 Записки И .
М.
Ивакина,
с.
49
Мыслью
о
несправедливости
социального
неравенства
при­
вл екли
Толстого
два
вар иан та
л еге нды
о
царе
Аггее,
легенды,
заинтересовавшей
его
еще
в
1870-е
г оды.
Он
намечал
переработать
ее
для
«Азбуки».
В
одном
из
списков
тем
для
дет ск их
р ассказ ов
дважды
наз ван
«Аггей из Архива» (48, 97), т .
е.
опубликованная
в
«Русском архиве»
за
1865 г.
(с.
1НЗ—1 1 19) «Повесть о царе
Аггее,
к ако
пострада
за
слово,
горд ос ти
р ади».
Теперь
Толстой
в стр етил ся
с
вариантами
легенды
об
Аг гее
в
сборнике
Афанасьева:
«Повесть о царе Аггее и како пострада гордостию»
и
«Гордый
б о га ч».72 Оба варианта дали Толстому материал для драмати ­
ческой
обработки
л егенд ы
об
Аггее.
Как
и
в
работе
над
«Крестни ­
к ом », Толстой объединяет обе легенды и дополняет их созданными
им
самим
эпизодами.
Эт от
замысел
писателя
остался
н езав ер шен­
ным
(26, 488—502).
На родн ые
легенды,
пройдя
чер ез
го рнило
Толстого,
обрета л и
ид ейн ую
направленность
автора,
не
утрачивая
характерных
че рт
фольклорных
произведений.
Пр еоб ражал
Толстой
в
художествен­
ную
фор му
и
«правдошные истории». У сл ышав от «п ья ных
муж и­
к ов»
ис торию ,
которая
ему
понра вил ас ь
св оею
гру бой
пр ост отою
(«так и пахнет мужицкими лаптями»),73 Толстой написал рассказ
«Свечка». На просьбу В.
Г.
Черткова
изменить
«ужасный», не тол­
стовский
конец,
п иса тель
ответил,
что
«вся историйка написана
ввиду
этого
ко нца» (85, 276). В те же годы Толстой записал со слов
95-летнего
старика
«правдошную историю»
о
сл ужбе
при
Нико­
лае
I, которого старый солдат называл «П алк ин».
Запись
этого
62


рассказа
я вил ась
первой
р едакц ией ,
но
не
ра сск аза,
а
статьи
«Ни ­
колай
Палк ин». Нет сомнения,
что
побывальщина
о
Палкине
бы ла
в
памяти
Толстого,
когда
он
работал
над
главой
XV «Хаджи -Му­
ра т а», посвященной Николаю I.
Ведущая
мысль
всех
народных
р ассказ ов
Толстого,
как
и
в сего
его
твор че ст ва,
состояла
в
том,
что
в
своей
деятельности
человек
должен
руководствоваться
нравственными
п ринципа ми.
В
1886 г.
он
говорил
своей
собеседнице
М.
С.
Вое йк овой : «Знаю одно:
вы
осуждаете
в
принципе
мои
“народные рассказы”. Зачем их я пишу,
и
почему
не
пи шу
романы
вр оде
“Анны Карениной”. На это отвечу
вам:
меня
гораздо
больше
занимает
жизнь
н арод а,
как
и
чем
он
живет,
“чем люди живы”,
нежели
темы
п рошло го.
Искать
надо
пр авду ,
основу
ве ры,
т.
е.
понимания
смысла
жизн и,
и
искат ь
все
это
на до
в
народе.
Вот
почему
я
пишу
рассказы,
кото ры е
вам
так
не
нравятся».74
74 Из воспоминаний П .
Ф.
Ви м пфена.
—
Ли т.
на след ство ,
т.69,кн.2,с.
15—16 .
75 Из письма П.
И.
Бирюкова
В.
Г.
Черткову
от
17 октября 1885
г.
—
ГМТ,
ф.
В.
Г.
Черткова.
76БазановВ.
Г.
От
фольклора
к
н ародной
книге.
Л., 1973, с.
297—355.
77 В тексте,
опу блик ованном
в
книге
В.
Г.
Базан ова
(см .
п рим е м. 76), упомина­
ется
только
«Ильяс», а в сообщении Н.
И.
Якуш ина
«К истории создания и публика­
ции
“Сказки о мужике Егорке”
С.
С.
С ин ег у ба» (Русская литература, 1976, No 1,
с.
171 —173) приведены пропущенные строки сказки,
в
которых
упоминаются
«Чем люди живы», «Свечка»
и
«Ильяс».
78 См.:
Гусев
Н.
Н.
Незавершенные
худ оже стве нны е
замыслы.
—
В
кн .:
Сборн ик
Госу да рст ве нно го
Тол сто вск ого
музея.
М ., 1937, с.
89—142.
Посл е
появления
в
печати
первых
наро д ных
р ассказ ов
Толстого
Гле б
Ус пен ск ий,
по
словам
П.
И.
Би р юко в а, «говорил,
что
ра ссказ ы
для
народа
может
писать
только
Лев
Н ико ла евич».75
Статья
В.
Г.
Базанова
«Вокруг народных рассказов Л.
Н.
То л­
ст о го »76 воссоздает атмосферу общественной жизни России,
в
ко­
торой
создавались
народные
р асск азы
Толстого,
и
раскрывает
о бл асти, «где встречаются Толстой и революционные народники,
где
они
сходятся,
что бы
затем
резко
разойтись». Сходятся они
—
«в страстном разоблачении всех угнетателей народа,
в
отрицании
сущ еств ую щей
действительности,
в
мечте
о
нов ом
социальном
о бщест ве,
построенном
на
рав н оправ и и».
Вот
почему
народные
р ассказ ы
«имели огромное революционизирующее значение»
и
«как бы заменили уничтоженную самодержавием пропагандист ­
ску ю
литературу
ре во лю цио нных
народников».
Р а сходятс я
—
в
отношении
способов
изменения
существующей
действительности.
Этом у
посвящена
«Сказка о мужике Егорке»
С.
С.
Си негу ба,
напи­
санная
не
поз д нее
1889 г.
и
пос вяще нная
Толстому,
как
ответ
на
его
рассказы
(напечатана в приложении к выше названной статье
Базанова),77
После
восьмидесятых
годов
Толстой
время
от
времени
состав­
лял
списки
сюжетов,
которые
«стоит и можно обработать,
как
дол­
жно ». Среди них неоднократно появлялись и легенды,
п род олжа в­
шие
требовать
своего
художественного
воплощения.78
63


За конч ив
31 октября 1902 г .
стать ю
«Обращение к духовен ­
ству»,
Толстой
на
следующий
день
начал
пи сать
«Легенду
о
дь яв о ле », которая должна была служить иллюстрацией к этому
«Обращению» (88, 280).
Ем у,
как
он
писал,
каз ало сь,
что
«это
может
бы ть
по лезн о» (73, 331).
Толстой,
видимо,
вспомнил
ко н7
спективно
запи сан ну ю
им
л ег енду
Ще го л енк а. «Ад в разрушке»
—
з аписал
Толстой
слова
сказителя
(48, 213). «Р а з руше ние
ада
...» —
н азвал
он
свою
легенду.
Все
те
стороны
социальных
отношений
—
экономические,
поли­
тические,
религиозные,
которые
подвергались
резкой
толстовской
критике
в
статьях,
изображены
им
в
л еген де
как
порождение
дь я­
вола.
В
ию ле
1904 г.
в
разговоре
о
происшедшей
в
Аме р ике
к ата ст­
р офе
на
пароходе,
во
время
к оторо й
пог иб ло
много
детей,
Толст ой
ск азал: «Я вспоминаю всегда удивительную легенду,
которую
мне
рассказал
о дин
архангельский
мужик
уже
давно.
Мне
дав но
хоте­
лось
ее
написать,
может
быть ,
я
это
и
сделаю
когда-нибудь
...
Кончается
она
тем,
что
ангел,
убивший
р ебе нка,
г ово рит
родите­
лям,
чт обы
они
не
горевали,
так
как,
если
бы
эт от
ребенок
остался
жив,
—
он
сделался
бы
величайшим
злодеем.
Никто
не
может
знать,
зачем
нужна
его
жизнь
или
см ер ть ».79 Так через 25 лет
л еген да
Щеголенка
дала
Толстому
ид ею
для
реалистического
рас­
сказа
«Молитва»; элементом чудесного он не воспользовался.
79 Гольденвейзер А.
Б.
Вб лизи
Толст ог о,
с.
152.
Запись
2и4
ию ля
1904 г.
"Маковицкий
Д.
П.
Яс ноп оля нск ие
зап иск и.
Запись
27 мая 1905 г.
81 Добролюбов Н .
А.
Собр.
со ч.,
т.
7.
М .—Л., 1963, с.
53—54 .
В
течение
25 лет в творчестве Толстого появляются произведе­
ния,
связанные
со
сказками
и
легендами
русского
народа.
Толст ой -
моралист
почерпнул
из
них
бл изкие
ему
сюжеты,
Толстой-худож­
ник
наш ел
в
народной
лит ера ту ре
и
воспринял
из
нее
ну жные
ему
приемы
для
с озд ания
с воих
произведений
для
народа.
Некоторые
из
народных
легенд,
пройдя
п уть
от
народа
к
писателю,
вернулись
из
его
творческой
лаборатории
опять
в
народ.
Сказители
вносили
в
них
сво и
коррективы
и
про д олж али
жизнь
народного
произведе­
ния
в
новой
форме.
«Мы все учимся речи у народа .
Я
из
народа:
полагаю,
что
я
из
нар ода ;
с тара лся
для
него,
в
его
духе
писать».80
Предлагаемый
не полн ый
обзор
отношения
Толстого
к
народ­
ному
творчеству,
характера
использования
его
Тол с тым,
а
та кже
по пытк а
показать
идейные
фун кции
пр ивл еч енно го
фольклорного
матер иала
дает
представление
о
том ,
как
фольклор
постепенно
становился
для
Толстого
и деал ом
по дл инног о
«всенародного»
искусства,
идеальным
средством
воспитания
человека,
эстети­
че ской
нормой
его
собственного
твор че ст ва,
неи ссякае м ым
источ­
ником
сюж ето в
и
образов.
В
фольклорном
ма тери а ле,
собранном
Толстым,
главное
место
заняли
те
пр о и зведе ния,
которые,
по
опре­
д ел ению
Н.
А.
Добролюбова,
отражали
«внутренний смысл и строй
всей
крестьянской
ж изни».81 Великий писатель в процессе роста
64


приближался
к
ти пу
«народного сказителя», усваивавшего и « дух»
и
манеру
народного
повествования,
и
в
то
же
время
обогащающего
привлекаемый
им
на ро дный
материал
но вым
и дей ным
с оде ржа­
нием.
Фольклоризм
Толстого
глубоко
связан
с
миросозерцанием
п исате ля.
В
фольклоре
Толстой
нах од ил
материал
для
решения
и
художественных,
и
нр авст вен ных ,
и
социальных
проблем.
Хо тя
субъективно
писатель
воспринимал
и
пр еоб ражал
народные
произ­
в ед ения
под
уклоно м
нр авств енн ым ,
сама
эта
нравственность
объективно
имела
от че т ливый
соци альны й
характер,
поскольку
бы ла
н апр авлена
про тив
господствующей
морали.82
Любовь
и
уважение
к
«собирательному автору»
—
русскому
народу
—
лежали
в
основе
неизменно
глубокого
интереса
Толстого
к
многовековой
мудрости
и
кра сот е
народного
искусства,
побуждая
изучать
его
и
не
раз
черпать
из
нег о
свое
вдохновение.
82 См.:
Зайденшнур
Э.
Е.
Об личит ель ный
аспект
фольклоризма
Л.
Н.
Толстого,
с.
217—228.
3 Зак.
No
755
65


А.
М.
Панченко
«НАРОДНАЯ МОДЕЛЬ»
ИСТОРИИ
В
НАБРОСКАХ
ТОЛСТОГО
О
ПЕТРОВСКОЙ
Э ПОХЕ
Установлено,
что
в
70- е
годы,
в
период
работы
над
петровской
темой,
отношение
Толстого
к
Петру
менялось
—
от
признания
н еизбеж но сти
петровских
преобразований
до
резко
негативного
к-н им
отношения.1
В
связи
с
этим
менялись
и
художественные
установки
Толстого.
В
1872—1873 гг.
он
думал
об
историческом
романе
кл асси ческо г о
т ипа,
интересовался
колоритом
эпохи,
соби­
рался
выве с ти
на
сцену
и
Петра,
и
его
сподвижников.
В
1879 г.
Толстого
зани м ает
уже
не
процесс
преобразований,
но
их
итог,
и
не
случайно
в
набросках
романа
«Сто лет»
де йств ие
начинается
в
самые
последние
го ды
правления
Петра.
Петровское
время
с та­
новится
не
самодовлеющей
темой,
а
точкой
отсчета.
Именно
о
ко­
нечном
этапе
работы
Толстого
и
пойдет
речь
в
предлагаемых
заметках.
1 См.:
Базилевский
Б.
А.
К
т ворческ ой
истории
н ез авер шенн ого
романа
Л.
Н.
Толст ог о
из
времен
Петра
I.—
Учен.
зап.
Калужского
п ед.
ин-та,
вып . 4, 1957,
с.
138—164 .
При
чтении
набросков
70-х
годов,
касающихся
Петровской
эпохи,
не
трудно
заметить,
что
Толстой
в
конце
концов
отк азалс я
от
установки
на
сти лизац ию
—
установки,
столь
характерной
для
исторических
романистов.
Это
относится
прежде
всего
к
сценам
из
крестьянской
ж изни,
которые
нич ем
существенным
не
от лич а­
ются
от
картин
современной
Толстому
русской
деревни.
Т олс той
сосредоточивается
на
вне вре ме нных
аспектах
человеческого
бытия,
описывает
тот
же
извечный
труд,
ту
же
заботу
о
детях
и
Куске"
хлеба,
те
же
родйн ы,
болезни
и
смерти.
Известн о ,
что
XVII век и царствование Петра Толстой знал очень хорошо
—
он
читал
Адама
Олеария
и
про то попа
Аввакума,
сочинения
Димитрия
Ростовского
и
д нев ник
Берхгольца,
зап и ски
Сильвестра
Медве­
дева,
И.
А.
Желябужского,
А.
А.
Матвеева
и
т.
д.,
не
говоря
уже
о
публикациях
и
исследованиях
Н.
Г.
Ус трял о ва,
С.
М.
Соловьева,
Н.
И.
Костомарова,
П.
И.
Мельникова,
А.
П.
Щапова,
П.
П.
Пекар­
ского,
Г.
В.
Есипова
и
других
историков.
Меж
тем
начитанность
66


Толстого
отразилась
в
его
исторической
прозе
конца
70- х
год ов
к ак-то
ск упо,
тенденциозно,
весьма
сп ецифиче с к и.
Что
это
за
тен­
денци я,
можно
представить
себе
по
вставному
р ассказ у
в
одн ом
из
«начал»
романа
«Сто лет» («Карней Захаркин и брат его Саве­
лий»).
«Так-то
сказы в ал
божий
человек
летось,
у
нас
ночевал,
про
святого
отца,
что
ли.
Был
такой-то,
на
навозе,
го вор ит, 10 годов
лежал,
в есь
в
гною,
тел о
все
сопрело,
чер вь
напал
на
него,
так
его
М акарк а
беспятый,
нечистый
зна ч ит,
см у щал : “Пожалься,
гов о­
рит,
на
бога,
тебе,
гов ори т,
легче
будет
терпеть”
—
на
грех
его
смущал,
так
он,
значи т,
не
поддался
ему,
говорит:
бог,
говорит,
дал,
б ог,
говорит,
и
вз ял.
А
богатый
допрежь
того
бы л.
Скота,
говорит,
тысячи,
что
ли,
было.
Семь я
тож е
бы ла,
сыновья,
жена
—
все
померли.
Он
говорит
М акарке
беспятому:
ты,
говорит,
м еня
не
наущай
на
бога
обижаться.
Когда,
говорит,
мне
бог
до ста тки
посылал,
я,
говорит,
не
бр езги ва л,
пр им
ал,
на до
и
те пе рь,'
говорит,
примать,
че го
по сылает ,
—
терпеть,
говорит,
на д о» (17, 219).
Это
—
пе ре сказ
ветхозаветной
Книги
Иова.
В
пересказе
об ра­
щает
на
с ебя
вн им ание
м н огое:
и
косвенная
речь
(многократное
«говорит»), и ссылка на устный источник («сказывал божий чело ­
век
лет о сь»), и нарочитая русификация («Макарка беспятый»),
и
отсутствие
указаний
на
место
действия
и
на
имя
героя
(«такой- то»).
Разумеется,
эпизод
в
целом
м ожно
воспринимать
в
ка чес тве
литературной
инк р уст ации,
фу нкц ия
кот орой
—
дать
наглядное
п р едста вл ение
о
культуре
помещичьего
крестьянина
времен
Ништадтского
ми ра:
ведь
Толстой
вложил
этот
вставной
эпизод
в
у ста
крестного
отца
Карнея
Захаркина.
Од нако
такое
восприятие
вряд
ли
верно,
поскольку,
как
увидим
ни же,
автор
набросков,
передавая
инфо рм а цию
«от себя», намеренно остается
на
том
же
историософском
уровне,
что
и
его
персонажи-крестьяне.
Пер есказ
Книги
И ова
уместнее
толковать
как
проявление
ср ед­
невекового
историзма,
для
которого
характерны
поиски
«вечного
смысла»
события
и
невн имание
к
исторической
дистанции.
Тогда
табу
«Макарка беспятый»
свидетельствует
не
о
том,
что
сюжет
из лаг аетс я
в
национальной
вариации,
а
о
том,
напротив,
что
сюжет
наднационален;
это
до сто яние
че л ов ечества
вообще
и
каждого
народа
в
частности.
Тогда
опущение
имени
Ио ва
—
не
столько
з нак
«бескнижности»
повествователя,
не
дер жавш его
в
руках
Биб­
л ию,
сколько
си гнал ,
кот орый
подчеркивает
ди дактич е ску ю
функ­
цию
эпизода:
его
герой
—
это
чел о век
вообще
в
его
вечном
отноше­
нии
к
бог у,
не
важно,
когда
и
где
жил
нек ий
«святой отец»
и
как
его
звали,
потому
что
его
опыт
«душеполезен»
всегда
и
везде.2
2 Толстой,
по-видимому,
не
с луча йно
выбрал
именно
э тот
сюжет.
Споры
о
Книге
Иова
—
заметное
событие
в
русской
и нт еллек ту аль ной
жизни
70-х
годов.
В
1872 г.
архимандрит
Фи ларе т
Фила рето в,
ректор
Киевской
духовной
ак ад емии
впослед ст вии
еписк оп
рижск ий,
представил
диссертацию
о
пр оисхождени и
Кни ги
Иова,
где
рассуждал
о
ней
как
о
памятнике
лите рату рно м.
По
отз ыву
м итроп олит а
киевского
Арсе ни я
тон
диссертации
был
при знан
непод обающ им ,
и
Синод
за пр етил
публичную
ее
защиту.
67


Тогда
ощут и мый
оттенок
случайности
(«что ли») имеет отношение
не
к
сбивчивости
или
косноязычию
повествователя,
но
к
той
же
ориентации
«на вечность» («событие взято как бы наугад;
значит,
таких
собы тий
много:
случай
оказывается
“не случайным”,
имею­
щим
“вечный”
смысл»3).
3Лихачев Д .
С.
Поэтика
др евнерусск ой
литературы.
Изд.
2-е ,
до п.
Л.,
1971, с.
312.
4 По вероятной догадке Е .
К.
Ромодановской,Повесть
о
ц аре
Аггее
отразила
борь бу
цар я
Алек с ея
Михайловича
и
патриарха
Никона
—
с
по зиций
пос ле днег о.
Пи сате ль
из
кру га
сторонников
патриарха
использовал
перехожий
сю жет
о
ц аре,
пострадавшем
за
гордыню
(в XVII
в.
он
был
знаком
русским
чи тател ям
и
по
пере­
водной
Пове ст и
о
цесаре
Иовиане
из
«Римских Деяний»), Сюжет о « го р д ом
ца ре»
по
духу
своему
был
нр авоучи тел ьны м
наднациональным, «вселенским», а по кон­
струкции
—
ко мпак т ным
и
простым,
с
минимальным
числом
дей ст вующи х
лиц .
Он
как
бы
сам
напрашивался
на
пе ре де лки.
Отнюдь
не
слу чайно
то,
что
д ра мати ческ ую
его
обработку
дал
Толстой
(26, 488—502), а прозаическ;/ю
—
Гаршин.
5 Как известно,
экземпляр
этого
из дания
был
в
я сно поля нск ой
библиотеке.
В
70- е
годы
Толстой
жи во
интересовался
сборником
Кирши
Данилова.
Толстой,
пожалуй,
вообще
народными
переделками
к нижны х
па м ятнико в
интересовался
не
меньше,
чем
их
источниками.
Так,
зафиксированный
Толс ты м
«Андрей Блаженный» (48, 208) —
это
устная
вариация
на
темы
Жития
Андрея
Юродивого
Цареград­
с кого,
популярного
на
Ру си
с
домонгольских
времен.
Другая
за­
пись, «Одоний епископ» (48, 210—211), восходит к Повести об
Уд оне
епископе
Магдебургском,
которая
перешла
в
рус ск ую
лите­
ратуру
в
XVII в.
в
составе
«Великого Зерцала», а затем выделилась
из
эт ого
нравоучительного
сборника
и
зажила
самостоятельной
литературной
жизнью.
Да же
в
тех
с луч аях,
когда
Толстой
прямо
об раща лся
к
допетровской
сюжетной
прозе,
он
предпочитал
тексты,
так
или
инач е
связанные
с
фольклорной
традицией,
—
такие
как
По в есть
о
Петр е
и
Февронии
(48, 230) либо Повесть
о
ца ре
Аггее.4
Тол ст ой,
бесспорно,
не
де лал
принципиального
ра зличия
между
культурой
народной
и
культурой
православного
средневе­
ковья,
меж ду
фольклором
и
др евн ер у сской
письменностью,
пере­
водной
или
о риг ина льно й.
Не
случайно
в
подготовительных
мате­
риалах
70-х
год ов
выписки
из
«Книги притч Соломоновых»,
из
Словаря
Даля ,
из
Жития
Аввакума
образуют
хотя
и
моз аи чн ую,
но
целостную
картину
(48, 246, 254, 262).
Та кое
отождествление
фольклора
и
древнерусской
словесности
вообще
свойственно
как
XVIII, так в большой мере и XIX
в.
Наглядный
пример
—
едино­
душная
трактовка
тексто в
Кирши
Данилова
в
кач еств е
«древних
русских
с т ихо тв ор е ний» (первое издание 1804 г.), «древних рос ­
сийских
ст ихо т во ре ний» (второе издание К .
Ф.-
Калайдовича
1818 г.5 и перепечатка его в 1878 г.). О сборнике Кирши Данилова
л и те раторы
первой
п олов ины
и
середины
XIX в.
отзывались
по-раз­
н ому
—
огромное
большинство
с
восторгом,
немногие
скептики
вроде
М.
Т.
Каченовского
и
Н.
Грамматика
—
св ысо ка.
Но
все ,
кто
писал
о
сборнике,
оценивали
его
не
как
факт
устн ой
словесной
68


культуры
XVIII в. ,
но
как
«антик», как осколок или отголосок
Древней
Руси,
будь
то
адекватный
стар и не
л ибо
иска жен ны й
вре­
менем.
Р оль
исторического
источника
пр иписывал и
не
только
эпосу
в
поздних
записях,
но
и
крестьянскому
быту
XIX в.
В
то
время,
когда
Толстой
обратился
к
теме
Петра
I, критики господствовав­
шей
в
русс кой
историографии
государственной
шк олы
—
и
славя­
нофилы,
и
либералы,
и
народники
—
в
один
голос ,
хо тя
и
с
разных
позиций
сетовали
на
невни мание
э той
шк олы
к
народу,
упрекали
ее
за
то,
что
народ
она
приносит
в
жертву
«государственному инте ­
ре су».
Притом
надежным
подспорьем
ср еднев еко в ым
материалам
эти
к р итики
считали
современный
крестьянский
об и ход.
В
дер ев не
видели
заповедник,
в
к ото ром
Дре вн яя
Русь
пережила
самое
себя,
видели
музей
«живой старины».
Русь
и
Rus (деревня)
постоянно
объединялись,
как
в
эпиграфах
ко
второй
гла ве
«Евгения Оне­
ги на».
Именно
это
объединение
делало
др евне ру сску ю
тема тик у
не
академической,
не
отвлеченной,
а
актуальной:
в
умах
ру сс ких
людей
XIX в.
она
была
одним
из
аспе кт ов
главного
вопроса
эпохи
—
крестьянского.
Не
раз де ляя
фольклор
и
древнерусскую
литературу,
Толс той ,
н адо
полагать,
не
делал
также
различий
между
и ст ори змом
народ­
ным
и
историзмом
средневековой
православной
культуры.
Ме жду
тем
историософия
Древней
Руси,
по
крайней
мере
в
истоках,
не
б ыла
е д ин ой.6 В народном сознании всегда оставалась действен­
ной
и дея
повт орен ия ,
идея
круга.
Эта
ид ея
отражена
в
семейно­
обрядовой
и
календарной
уст ной
поэзии,
языческой
по
происхожде­
нию.
И
ж изнь
человека,
и
год
как
основополагающая
временная
еди ниц а
сл аг ались
из
раз
навсегда
данных,
неизменных,
повто­
ряющихся
элементов.
Идеал
народной
историософии
—
«тишина
и
по кой», которые обещал крестьянам в своих манифестах-
Пу­
гачев.
6 Подробнее об этом см . :
Панченко
А.
М.
Ис тори я
и
вечность
в
системе
куль т урных
ценностей
русского
барокко.
—
ТОДРЛ,
т.
XXXIV (в печати).
Православная
же
культура
средних
веков
тра ктов ала
земное
бы тие
как
эхо
прошедшего
—
точнее
говоря,
тех
событий
прошед­
шего,
к отор ые
отождествлялись
с
в ечн ост ью.
«Православное
время»
та кже
состояло
из
го дов ых
цик ло в,
в
св ою
очередь
делив­
шихся
на
н е де ли , «седмицы», начиная с пасхи.
Но
церковный
год
был
не
простым
повторением,
а
и менно
э хом
громадной
че реды
предшествующих
годов.
Формально
это
обусловливалось
тем,
что
прям ое
пов то ре ние
в
це рк овном
календаре
случается
только
раз
в
532 года,
когда
истекает
полный
индиктион.
Что
касает ся
этого
полутысячелетнего
промежутка,
то
«эхическое»
об нов ле ние
каж­
дой
седмицы
и
каждого
дня
б ыло
неизбежным,
так
как
год
от
год у
м еня лось
соотношение
подвижных
и
не под вижных
праздников.
По
существу
же
принцип
эха
покоился
на
аксиоме,
согласно
кото­
рой
для
бренного
человека
идеал
недоступен,
достичь
его
69


н ельзя
—
доступно
только
пос т оянно е
стремление
к
идеалу,
осу­
щ еств л яемое
чер ез
отречение
от
собственной
гре хов ной '
личности.
Человек
в о об ще , «человек духовный»
есть
образ
и
под об ие
божие,
эхо
некогда
изреченного
Сло ва,
—
но
он
не
может
с тать
богом.
Че лове к
как
лицо,
буд учи
тезоименником
некоего
святого,
должен
«ревновать»
этому
святому,
т.
е.
подражать
ему .
«Новый
Иоанн
З ла тоус т» (если человека звали Иваном и его небесным
патроном
был
Иоанн
Златоуст)
или
«новый Василий Великий»
(если имя было Василий и день ангела приходился на 1
янв ар я)
—
лишь
отблеск,
лиш ь
эхо
святых
мужей,
подвизавшихся
некогда
на
земле.
Этот
общий
тезис
по ле зно
снабдить
примером,
по каз ыва ющим,
что
в
Древней
Руси
«отклоняющееся поведение», нарушение нормы
м огло
описываться
именно
как
искажение
эха.
Среди
деят еле й
Смутного
времени
был
казначей
Федор
Андронов,
предавшийся
по­
лякам
и
за сл ужив ший
всеобщее
презрение.
Когда
современник
хо­
тел
обличить
этого
изменника,
он
заявил,
что
его
на до
называть
не
«во имя Стратилата» (Федор Андронов был тезкой Феодора
Стратилата), а «во
имя
Пилат а», «не во имя святителя,
но
во
имя
мучителя
и
губителя
и
го нит еля
ве ры
христианской».
Изм ен ник
опозорил
не
только
имя,
но
и
отчество,
т.
е.
сразу
двух
небесных
патронов.
Он,
в
сущности,
уже
не
Андронов,
а
«Афедронов» (так
несколько
неожиданно
выстраивается
средневековая
вертикаль,
«вечное»
противопоставляется
«ветхому»).
Эту
инвективу
мо жно
сч и тать
кл ас сич еским
образцом
эха:
она
построена
на
созвучиях,
на
рифмованной
ре чи,
так
что
историософский
принцип
здес ь
выр аже н
с
п омощью
ли те ра турн ого
прие ма .
Отвлеченная
мысль
становится
«Наглядной»
и
«слышимой».
Однако
при
в сех
отличиях
народной
модели
от
модели
право­
славно-средневековой
в
них
бы ло
мн ого
общего
—
и
прежде
всего
исходное
убеждение
в
том ,
что
не
чел ов ек
владеет
историей,
а
ис­
тория
вла дее т
человеком,
определяет
и
его
судьбу,
и
его
поведение.
XVII век,
когда
Русь
ступила
на
дорогу
европеизации,
знаменовал
соб ой
упадок
эт ой
концепции,
а
Петровская
эпоха
—
ее
крушение.
В
официальной
культуре
время
стало
восприниматься
как
единое,
цивилизационное
время.
Граница
меж ду
вечностью
и
б рен ным
су­
ществованием
перестала
быть
непреодолимой.
Человек
осознал
себ я
в
известной
м ере
равн ым
всем
пе рс онаж ам
прошлого
—
и
предъявил
пра ва
на
ис торию ,
попытался
овладеть
ею.
Так
в
рус ­
ско й
культуре
появилась
мысль
о
бесконечности
истории.
Так
идеал
из
прошлого
переместился
в
будущее.
К
этому
переломному
для
русской
историософии
моменту
и
обратился
Толст ой .
См ена
официальной
аксиоматики
пер ежи вала сь
народом
очень
болезненно.
Ведь
средневековье
думало
о
будущем
иначе.
В
си­
стеме
средневековых
ценностей
исход
человеческой
истории
был
предопределен.
Это
—
Страшный
су д,
светопреставление.
Конечно,
православная
церковь
и
при
Петре,
и
при
Толстом
продолжала
исповедовать
и
проповедовать
идею
гряд уще го
Страшного
суда.
70


Но
это
ст ало
именно
идеей,
чем-то
зыбким,
неконкретным,
беско­
неч но
далеким,
не
учитываемым
в
реальных
исторических
прогно­
зах .
Новое
отношение
к
истор ии
воспринималось
т ра дици она ли­
стами,
и
прежде
всего
старообрядцами,
как
катастрофа,
как
«анти­
христовы
новины».
Для
мн огих
старообрядцев
мыс ль
о
том ,
что
Страшный
суд
отодвигается
в
бесконечное
будущее,
превращается
в
мираж,
—
эта
мысль
как
раз
и
означала
ре альн о
наступивший
«конец света» .
Не
случайно
«ревнители древлего благовестия»
ждал и
светопреставления
в
1666 г., а не дождавшись,
передвинули
срок и
на
1699 г., прибавив 33
года
зем но го
служения
Христа.
Евро­
пейс кая
цивилизация
пр едлаг ал а
старообрядцам
новое
будущее.
Но,
с
их
точ ки
зрения,
она
их
будущего
л иш ала.
Те
са м осо жже ния,
которые
в
совокупности
не
поддаются
никако м у
рациональному
об ъя снени ю,
и
бы ли
попыткой
о тсто ять
это
утрачиваемое
будущее.
Од нако
для
народной
историософии
в
целом
старообрядческое
ощущение
катастрофы
не
столь
характерно.
Вс лед
за
официальной
культурой
и
народная
культура
н ач инала
переориентироваться
на
будущее,
на чинал а
пер ео цени ват ь
н ас тоящее .
Но
отношение
к
на стоящем у
и
будущему
у
Петра,
с
одн ой
стороны,
и
у
его
не
затрон уты х
е в ропе изац ией
подданных-крестьян
—
с
другой,
резко
разнилось.
«Покинутость»
—
вот
п рео бл адаю щая
тон а ль­
нос ть
народной
культуры
начиная
с
XVII в.
Народ
вырабатывает
сво ю,
независимую
и
оппозиционную
историософию.
Это
историо­
софское
«противостояние»
и
от ра зил
в
своих
набросках
конца
70- х
год ов
Толстой.
Вот
как
описаны
у
не го
обстоятельства
рожде­
ния
Петра.
«Не прошло года после смерти жены,
как
он
(царь Алексей
Михайлович,—А.
П.
) сошелся в любовь с 18-л етней
не зам уж­
ней
девкой
и
чер ез
два
года,
чтобы
прик р ыть
гр ех,
же­
ни лся
на
ней.
Женился
он
на
ней
22 января,
а
в
мае
она
родила
незаконного
сына.
От
царя
ли
был
эт от
сын
или
от
кого
другого,
ни кто
не
з нал.
Свел
его
с
этой
девкой
Артамон
Матвеев,
бывший
подьячий
сын,
голова
ст р елецк ий.
Девку
зв али
Н а талья,
а
потом
уж
по
отцу
с тали
называть
ее
К ир илов ой,
а
по
прозвищу
Нарыш­
киной,
а
ни кто
не
знает
теперь,
какого
она
ис тин но
была
ро ду.
Гов орил и
одн и,
что
прозвище
ей
бы ло
Ярыжкина
и
что
она
б ыла
в
так ой
нищете,
что
в
лаптях
ходила
. . -Другие
говорили,
что
она
б ыла
наложницей
Матвеева
самого
и
что
потом
уже
он
подманил
на
нее
царя,
приворотил
его
к
ней
и
же нил
на
ней» (17, 152).
Для
педантичного
комментатора
это
клевета,
историческая
ф ал ьсиф икация.
«В вариантах 1879 года,
—
пишет
Б.
А.
Ба зи­
левский,
—
Толстой
изм е няет
да же
своей
обы чн ой
верности
исто­
рическим
фактам
и
без
всякого
основания
в ыра жает
сомнение
в
законности
происхождения
П етр а».7 Но хотя в данном случае мы
7Базилевский Б.
А.
Пет р
I в представлении Л.
Н.
Толстого.
—
В
кн .:
Л.
Н.
Толстой
—
художник.
Свердловск, 1961, с.
76.
71


имеем
дело
с
авторской
речью,
вс е- таки
п озиц ию
р ассказ чика
ни как
нельзя
отождествлять
с
точкой
зрения
Толстого-историка.
Толстой
воспроизводит
народное
мне ние,
ст или зует
народную
историософию
(значит,
Толстой
в
конце
70-х
год ов
отказался
не
от
сти лизац ии
как
таковой,
а
лиш ь
от
сти лизац ии
«под старину», от
исторических
кулис
и
исторического
ре квиз ит а).
Легко
заметить,
что
по
своей
модальности
р асс каз
о
рождении
П етра
близок
крестьянскому
р ассказ у
о
многострадальном
Иове.
По
жанру
оба
эти
ра сск аза
представляют
соб ой
то,
что
в
немецкой
фо льк лори ­
стике
обозначается
словами
СЬ го пік по Іігеп
или
8а§ епЬепсМ
и
что
К.
В.
Чистов
м етко
п ер едал
как
«слухи и толки».8 О б
Иове
некто
«сказывал», а о рождении Петра « го вор или». Одни говорили одно,
другие
—
другое,
но
все
твердили,
что
Петр
—
не ист ин ный
ца рь.
8 Чистов К.
В.
Русск ие
на родн ые
социально-утопические
лег енды .
М. , 1967,
с.
11.
9 Там же,
с.
100.
10 Архив князя Ф.
А.
Куракина,
кн.
1.
СПб., 1890, с.
63.
Лег енда
о
Петр е
как
н еис ти нном
ца ре
сложилась
на
рубеже
XVII—XVIII вв.
и
«бытовала по крайней мере в трех, осн о вн ых
реда кц иях: “Петр подменен в детстве”, “ П ет р
подменен
за
морем”,
“Петра подменил антихрист”».9 Первая редакция легенды обыкно ­
ве нно
утверждает,
что
Петр
—
сын
немки
с
Кукуя
(царица На­
талья
Кирилловна
Нарышкина
родила
дочь,
к оторую
подменили
с
согласия
или
по
кр айней
мере
с
ведома
м а т е ри ). Толстой использо­
вал
другую,
довольно
редкую
версию,
в
которой
нет
мотива
подме­
ны.
По
этой
версии
Петр
не
и меет
зак онны х
прав
на
пр ес тол
по
той
при чин е,
что
он
сын
не
ц аря
Алексея
Михайловича,
а
бо яри на
Артамон а
Матвеева,
в
п рошлом
стрелецкого
головы
(полковника) .
Из
«Истории»
С.
М.
Соловьева
Толстой
мог
знать
о
казн и
в
1701 г.
кн язя
Василия
Солнцева-Засекина,
которому
ср еди
п роче го
власти
-вменили
в
вин у
«непригожие слова»
о
то м,
что
царевна
Софья
называла
Петра
стр елец ким
сыно м.
Согласно
версии
«без
п одм е ны», мать Петра
—
блудная
девица
из
самого
подлого
роду,
лапотница.
Она
даже
не
Нарышкина
(Нарышкиных Гедиминович
к нязь
Борис
Куракин,
свояк
Петра,
назы в ал
«господами самого
низкого
и
убогого
ш лях ет ства » 10), а Ярыжкина.
Зна чит,
от ец
ее
был
«ярыжкой»
—
либо
полицейским
сл уж ит елем
последнего
разбора,
л ибо
наемным
работником,
либо,
наконец,
просто
бездом­
ным
пьян ице й
(слово«ярыжка»
в
XVII—н ачал е
XVIII в.
употреб­
лялось
во
всех
эти х
зна чени ях). Как бы то ни было,
сын
Натальи
Кирил ло вны
не
природный
царевич,
не
отпрыск
помазанника
бо­
жи я,
а
самозванец.
Тему
«неистинного царя»
Толст ой
развивает
и
д аль ше: «Как
толь ко
ум ер
цар ь
Але кс ей
Михайлович,
мачиха
с
своим
бл аго де­
тел ем
Артамоном
утаили
от
бояр
то,
что
царь
благословил
Федора
на
царство,
подкупили
стрельцов
и
угова рива ли
бояр
объявить
помимо
законных
царевичей
Федора
и
Иоанна
цар ем
4-летнего
72


ее
мальчика
Петра.
Бояре
не
согласились» (17, 153).
Разраба­
тывать
эту
тему
применительно
к
Петру
не
сост авля л о
труда.
У
Толстого
под
рукой
б ыло
много
материала,
в
частности
за пис ки
с ына
Артамона
Матвеева,
графа
Андрея
Артамоновича,
к отор ый
оче нь
болезненно
реагировал
на
в сякие
проявления
антипетров­
ских
настроений.
Когд а
27 апреля 1682 г. ,
в
день
кончи ны
ю ного
цар я
Федо р а,
в
Кремле
вык лик ну ли
на
царство
Петра,
д воря нин
М.
И.
Сумбулов
кричал
в
толпе,
что
«по первенству надлежит быть на царстве
государю
царевичу
Иоанну
Алексеевичу
в сея
Ро сс ии».11
Когда
в
тот
же
д ень
ново му
цар ю
целовали
крест
в
Успенском
с об оре,
стрельцы
одного
из
полков
«учинились сильны и креста не цело­
в а л и» (к ним для уговоров пришлось отрядить целую депута­
ц ию );12 стрельцы считали,
что
«без ума целуют меньшему брату
м имо
большого».13Вмае1682г.
вос ста вши е
стрельцы
восстано­
вили
на ру ше нную
Нарышкиными
очередность,
по сади в
на
троне
рядом
с
д есятил етни м
Петром
его
старшего
единокровного
брата
Ивана,
которого
н аре кли
«старшим царем» .
Историки
времен
Толстого
в
подавляющем
большинстве
считали,
что
майский
бун т
возник
кознями
царевны
Софьи.
В
наши
дни
преобладает
ин ая
—
видимо,
достоверная
—
то чка
зре ни я,
согласно
кот орой
мятеж
вспыхнул
сам
по
се бе,
а
Соф ья
только
п ожала
его
плоды.
И
при
Толстом
разд ав алис ь
голоса,
утверждавшие,
что
Софья
не
пр и­
частна
к
майскому
м ятеж у.14 Но коль скоро восстание‘был о
народ­
ным
дви жен ием,
то
на
его
программу
неизбежно
влияла
народная
историософия
—
представления
об
«истинных»
и
«неистинных»
царях.
В
нач але
70-х
годов,
на
первом
этапе
работы,
То лсто й
отно­
си лся
к
соперничеству
Софьи
и
Пет ра
как
к
распре
д инаст ич еско й,
причем
по
историографической
инерции
был
на
стороне
Петра.
В
набросках
конца
70-х
год ов
эти
события
пр ак тич ески
не
отра ­
жены,
но
для
Толстого,
вне
всякого
сомнения,
они
бы ли
подтвер­
ждением
неизменности
народного
мнения,
что
Петр
за нима л
пре­
с тол
не
по
праву,
что
он
был
с амозв ан ным
царем.
11 Записки русских людей.
События
времен
Петра
Великого.
Изд.
Н.
Сахаров.
СП б., 1841, с.
6 (из записок А .
А.
М ат веева); Записки И.
А.
Желябужского
с
1682
по
2 июля 1709.
С Пб., 1840, с.
4—5.
12 Соловьев С .
М.
Ис тори я
России
с
древн ейших
вре ме н,
к н. VII. М., 1962,
с.
320—324. •
13 См.:
Буганов
В.
И.
Московские
восстания
ко нца
XVII века .
М ., 1969,
с.
98.
14 См.:
Аристов
Н.
Я.
М оско вские
сму ты
в
правление
ца рев ны
Софии
Алексеевны.
В аршава, 1871.
Вторая
редакция
легенды
зафиксирована
Тол ст ым
в
«началах»
романа
«Сто лет», в разговоре мужиков в ночном: «И то сказы­
вают,
что
не
заправский
он
царь,
а
подмененный
в
Стекольном
го­
род у» (17, 218).
Из
доступных
ему
ма тери а лов
Толстой
зн ал
о
на­
родн ой
молве,
будто
бы
Петра
полонили
в
«Стекольном городу»
(в Стокгольме)
—
там
гос уда ря
«заклали в столб»
или
б рос или
73


в
бочке
в
море,
а
в
Россию
на
царство
вернулся
нев едо мо
кто ,
ка ко й-то
по дст ав ной
немец.15
15 См.:
Соловьев
С.
М.
1) Сказка о Петре Великом .
—
Чтения
в
О б-ве
истории
и
древ нос тей
ро с сийс ких
при
Московском
ун-те.
М ., 1862, кн.
4, отд. V, с.
2
и
след .; 2) История России с древнейших времен,
кн.
ѴІІ,
с.
100.
16 См.:
Па влов
А.
С.
Происхождение
раскольничьего
учения
об
анти­
христе.
—
Православный
собес едник , 1858, май и др.;
Есипов
Г.
Раскольничьи
де ла
ХѴШ
столетия,
извлеченн ые
из
дел
Преображенского
приказа
и
Тайной
ро­
зыск ных
дел
канцелярии.
СП б ., 1863, с. 3—84; Мельников П.
И.
Ист орическ ие
очерки
по по в щины,
ч.
I.
М ., 1864, с.
70 и след.
17 См.: Голикова
Н.
Б.
Поли т ичес кие
процессы
при
Петре
I по материалам
Преображенского
приказа.
М., 1957, с.
135 и след.
В
и сто рико -культ ур ном
п лане
по
теме
«Петр
—
ант их рист »
очень
весомо
высказался
Б.
А.
Успенский
в
статье
«Historia sub specie semioticae» в кн .:
Культурное
нас лед ие
Древней
Ру си.
Ис то ки.
Ста но влен ие.
Традиции.
М ., 1976, с.
286—292.
18ЧистовК-
В-
Русские
народные
социально-утопические
лег енд ы,
с.
336.
Любопытно,
что
в
своих
набросках
Толс той
прямым
об ра зом
не
отразил
лег енд у
о
Пе тре
как
анти хр исте,
хо тя
выпис ок
из
С.
М.
Со­
ло вье ва
по
этому
поводу
б ыло
сделано
немало
(17, 396—397,
399—401).
С оз дается
впечатление,
что
Толст ой
намеренно
отка­
зыва лся
от
детальной
разработки
э той
темы
—
и
понят но
почему.
Всл ед
за
современными
ему
историографами
Толстой
сч ит ал,
что
л еген да
о
Петре-антихристе
ес ть
порождение
с тарооб рядче ск ой
сред ы. 16 Теперь мы знаем,
что
эта
точка
зрения
ошибочна:
она
опровергнута
до к ум ент аль но. 17 Отношение к Петру как антихристу
бы ло
пр ису ще
не
только
«ревнителям древлего благочестия»,
ню
и
част и
пр аво сл авн ого
населения.
Одн ако
у
Толстого,
по -ви­
д имо му,
со мн ений
в
ст ар ооб рядч еск ом
происхождении
легенды
не
было,
и
он
не
мог
сч и тать
ее
выражением
общенародной
оппозиции
Петру.
Хотя
после
реформы
патриарха
Никона
верность
старому
обряду
сохранило
от
четверти
до
трети
великороссов,
хотя
старообрядчество
исповедовали
главным
образом
низы
(кресть­
ян е,
посад,
отчасти
купечество
и
провинциальное
духовенство), —
все
же
речь
шла
о
меньшинстве
на ции.
Толстого
же
интересовало
мнение
всего
народа
—
точнее
говоря,
всего
крестьянского
сосло­
вия ,
независимо
от
конфессиональных
различий,
—
кре сть ян ств а,
которое
Толстой
отождествлял
с
народом.
Поэтому
для
петровской
те мы
в
конце
70-х
годов
был и
отобраны
те
«слухи и толки», которые
не
затрагивали
об лас ть
религиозной
борьбы
внутри
нации.
.К.
В.
Чистов
от мет ил,
что
в
от лич ие
от
традиционных
фольклор­
ных
жанров
социально-утопические
л егенд ы
«трехмерны»
—
в
них
говорится
о
пр ош лом,
о
настоящем,
о
будущем.18Именно «трех­
мерность»
легенд
и
позволяет
трактовать
их
как
произведения
народной
ис то рио с офии,
как
полемический
отклик
на
официаль­
ную
культуру
европеизирующейся
России,
переориентированную
на
будущее.
В
конце
70- х
год ов
То лсто й
тоже
хоте л
пи сать
о
бу ду­
щем
—
о
столетии,
которое
нач ал ось
петровскими
реформами.
Каким
представлялось
Толстому
«третье измерение»
народной
историософии,
будущее
легенды?
Логика
«народного мнения»
74


требовала,
чтоб ы
в
легенде
появился
царь-избавитель,
и
Толстой,
как
показывает
изучение
его
набросков,
собирался
строить
с южет
в
строгом
соответствии
с
э той
логикой.
Первые
записи,
касающиеся
петровской
темы,
Толстой
сделал
в
начале
1870 г.
(48, 123—126).
Чуть
раньше
у
него
возникла
мыс ль
сочинить
драму
о
пор учи ке
Ми ро ви че .19 Но ведь судьба
Мировича
для
историка
вообще
и
для
исторического
писателя
в
частности
интересна
л ишь
постольку,
поскольку
она
сплелась
с
судьбой
шлиссельбургского
узника
Ивана
VI Антоновича,
кото;
ро му
М ир ович
го то вил
триумфальную
роль
царя-избавителя,
а
принес
жалкую,
ужасную
смерть.
З нач ит,
тема
соперничества
«истинного»
царя
с
«неистинным» (Екатерина II
в
от лич ие
от
Петра
I на самом деле была узурпаторшей престола)
зан и мала
Толстого
прямо-таки
накануне
работы
над
петровской
темой.
19 Материалом для Толстого могла служить статья Д.
Н.
Блудова
«Заговор
и
казнь
Ми рови ча », вошедшая в кн.:
Ковалевский
Е.
Гр аф
Блудов
и
его
вре мя.
СПб., 1866, с.
222—230 .
20 Успенский Б.
А.
Historia sub specie semioticae, с.
287.
Приступая
к
роману
«Сто лет», Толстой колебался,
с
какого
год а
его
начать
—
с
1721-г о
или
с
1723-г о .
В
конце
концов,
по
всей
видим ос т и,
предпочтение
б ыло
отдано
более
поздней
да те
—
она
встречается
в
набросках
несколько
р аз,
в
то
вр емя
как
первая
да та
—
только
однажды
(17, 243).
Чем
1721 год примечателен?
В
1721 г.
Петр
сделал
несколько
шагов,
знаменовавших
демон­
стр ати вн ый
и
окончательный
расчет
с
Древней
Русью
как
«Третьим
Римо м»,
как
православным
царством.
Уч ред ив
Синод,
Петр
н ако нец -то
решился
формально
упразднить
п атри аршес тво.
Ра сс казыв али ,
что
в
ответ
на
просьбу
на зна чить
или
позволить
избрать
патриарха
он
вы тащи л
кортик
и,
ударив
с ебя
в
грудь,
сказал : «Вот вам патриарх!».
Да же
если
эта
сцен а
вымышлена,
она
вполне
то чно
отра жает
победу
«царства»
над
«священством» .
В
том
же
го ду
Сенат
и
Синод
поднесли
Петру
титулы
«Отца
Отечеств а», «Императора»
и
«Великого».
Словосочетание
«Отец
Отеч еств а» «есть не что иное,
как
перевод
латинского
pater pat­
riae—
почетного
титула
римских
императоров.
Однако
в
русском
культурном
контексте
оно
звучало
совершенно
иначе.
Поскольку
отцовство
вообще
может
быт ь
ли бо
кровным,
ли бо
духовным,
и
при
э том
Петр,
очевидно,
не
мог
быть
отц ом
людей
в
смысле
кровного
родств а ,
то
это
наименование
бы ло
поня то
им енно
как
пр ет ензия
на
родство
духовное.
Но
духовным
отцом
мог
бы ть
только
иерей;
в
свою
очередь,
титул
“отец отечества”
мог
бы ть
применен
только
к
архипастырю
—
архиерею,
и
прежде
всего
к
патриарху.
И
д ей­
ствительно,
так
наз ывал ись
в селенск ие
па триа рхи
(константино ­
польский
и
ал ексан др ий ски й)».20 Тогда же было предписано не
поминать
в
церковной
службе
вселенских
патриархов.
В
«Духовном регламенте»
и
других
книжках,
издан ных
в
1721 г.,
Фео фан
Прокопович
прямо
ут в ерж дал,
что
царь
имеет
75


право
на
«духовное отцовство» .
Чего
ст оит,
например,
заг лав ие
одной
из
эти х
кн иж ек: «Розыск исторический,
коих
р ади
вин
и
в
Яковом
разуме
бы ли
и
нарицалися
имп ерат ор ы
римстии,
как
я зы-
ч ест ии,
так
и
х рист ианст ии,
понтифексами
или
архиереами
много­
бо жна го
зако на.
А
в
законе
христианстем
х рист ианст ии
государи
м огут
ли
нарещися
епископи
и
ар хиер еи
и
в
Як овом
разуме».21
Почти
кощунственно
игра я
словами,
Феофан
наз ыв ал
Петра
«Христом Господним» (греческое «Х рис т ос»
здесь
заменяет
при­
вычное
для
р у сских
«помазанник») и « Епис ко пом
Епис к о пов»
(в данном случае вновь используется буквальное значение слова
«епископ» — н а дзи р ате ль,
надсмотритель).
21 Об этих изданиях Толстой мог читать в кн. : П е ка р ск ий
П.
На ука
и
лите­
ратура
в
Ро ссии
при
П етре
Ве ликом ,
т.
II.
СПб., 1862, с.
519 и след.
22Флоровский Г .
Пут и
рус ск ого
богословия.
Па р иж, 1937, с.
83.
При
Петре
самодержавное
государство
полностью
подчинило
себе
православную
церковь.
Она
сделал ась
церковью
ч иновник о в
и
даж е
церковью
доносчиков,
потому
что
нарушение
тайны
испов е ди
б ыло
сан кци он ирова но
и
пре дписано
государством.
«Государство утверждает себя самое как единственный,
безуслов­
ный
и
всеобъемлющий
источник
в сех
п олном очи й,
и
всякого
зако­
нод ат ель ства ,
и
всякой
деятельности
или
творчества.
..
У
церкви
не
остается
и
не
оставляется
сам остояте ль н ог о
и
независимого
круга
дел,
—
ибо
г осуда рств о
все
дела
сч ит ает
своими.
Именно
в
это м
вбирании
всего
в
себя
государственной
властью
и
сос то ит
замысел
того
“полицейского государства”,
которое
з авод ит
и
уч­
р еж дает
в
Ро ссии
Петр.
..
“Полицейское государство”
есть
не
только
и
даже
не
столько
внешняя,
сколько
внутренняя
реальность.
Не
столько
ст рой,
сколько
стиль
жизни.
Не
только
политическая
тео р ия,
но
и
религиозная
у стан о вк а».22
Дел ая
все
эти
шаги,
Пе тр
в
глазах
русского
нар ода ,
получив­
шего
как-никак
православное
вос пита ни е,
становился
са мозва н­
ным
главою
церкви.
Для
развития
легенды
о
Петре-антихристе
1721 год имел,
пожалуй,
ре шающе е
значение,
и
Толстой
поним а л
это
так
же
хорошо,
как
современники
Петра.
Между
прочим,
и
при
Толстом
члены
Синода
при
вступлении
в
должность
продолжали
пр инос ить
верноподданническую
присягу
по
установленному
еще
при
Пе тре
особому
формуляру,
и
в
ней
п ровоз глаш а ли
монарха
«крайним судиею Духовной сей Коллегии» (этот формуляр присяги
был
отставлен
—
без
официальной
отмены!—только
в
1901 г.).
В
статьях
42 и 43 «Основных законов»
в
и здан ии
1832 г.
подданные
Ро ссийск ой
империи
читали
буквально
сл ед ую щ ее: «Император,
яко
христианский
государь,
есть
верховный
за щитник
и
хранитель
д огм атов
господствующей
веры
и
блюститель
пр а во верия
и
всякого
в
Церкви
Святой
благочиния.
В
сем
смысле
император
в
акт е
о
н аслед ии
престола
(1797 , апреля 5) именуется Главою Церкви» .
Именно
сл уж ебная
роль
церкви
в
Российской
имп ер ии
привела
Толстого
к
отрицанию
церкви,
поскольку
церковь
была
механизмом
76


го суд ар ст вен ным.
Как
известно,
Толс той
писал,
что
пра вос ла вие
и
христианство
имеют
общего
только
н азв ание. 23
23 Чтобы правильнее оценить побуждения Толстого,
достаточно
краткого
экскурса
в
историю
русского
перево да
Писания.
В
начале
1816 г.
Российс кое
биб лейско е
общест во,
за
три
года
до
того
учр ежд ен ное,
получает
разрешение
Александра
I издавать Библию « на
природном
ро с сийс ком
я з ык е». Русский
перевод
Евангелия
выходит
ъ
1819 г .,
весь
Новый
завет
—
в
1820-м .
Затем
вы пуск а ется
Псалтырь,
а
в
1824 г.
подготавливается
издание
Пя тикниж ия,
которое
должно
было
ст ать
первым
то мом
полной
ру сс кой
Библии.
Но
тут
вс пы хив ает
«антибиблейская»
интрига.
Ее
возглавляют
архимандрит
Фотий
и
адм ира л
А.
С.
Шишк ов;
за
ни ми
стоит
Арак чее в.
Аргументы
их
сводятся
к
следующ ем у:
простонародье,
пол уч ив
для
домашнего
чт ения
русскую
Б иблию,
н авер но
униз ит
ее;
она
буде т
измарана,
изодрана,
будет
в алят ься
под
лавками.
Простонародье
не
сумеет
понять
смысла
Пис ания
без
надлежащих
тол ков ани й.
От
русско го
пер евода
надл еж ит
жд ать
одних
ересей
и
расколов.
И
вот
Пятикнижи е
торжественно
сжигается
на
кирпичных
зав од ах
Александро-Невской
лавры,
а
весь
воо бще
проект
русско го
изд ания
сд ан
в
архив.
Этот
п е ревод
возобновляется
только
после
Крымской
войны.
Понадобились
«великие реформы», чтобы русские получили возможность по- р ус с ки
чи тать
Биб­
лию!
На
эт ом
фоне
попытки
Толст ог о
взять
на
себ я
духовное
ркорм ле ние
кре с тьян­
ств а
получают
неско лько
иное
освещение.
24 Соловьев С .
М.
Ис тори я
России
с
дре вн ейших
времен,
кн.
IX, с.
190.
Однако
1721 год как отправная точка развития сюжета в ко­
не чном
счете
не
удовлетворил
Толс того.
Это
в
общем
понятно:
церковная
тема
вообще
и
тем а
«духовного отцовства»
Петра
I
в
частности
был и
для
автора
замысла
романа
«Сто лет»
факульта­
тивны,
а
1721 год естественно и неизбежно ассоциировался именно
с
ними.
Т олс той
стал
искат ь
другую
дату ,
другой
момент
историче­
с кого
бытия
уже
«преобразованной»
Петром
России.
Был
избран
1723 год.
Что
же
из
происшедшего
в
1723 г.
привлекло
вним а ние
п иса­
теля?
Этот
го д,
как
и
всяк ий
другой,
не
беден
событиями.
За
не­
сколько
дне й
до
праздника
«новолетия»
Петр
вернулся
из
пер сид­
ск ого
п охода
в
Мос к ву,
предал
суду
Меншикова,
сослал
в
Сибирь
Шафирова
и
за нял ся
большими
и
малыми
государственными
де­
лами:
сл едил
за
ценами
на
хле б,
потому
что
в
1723 г.
был
неурожай;
ук азал
делать
из
экономии
только
досчатые,
с шивные
гробы
(Древняя Русь признавала одни долбленые гробы, «колоды»);
закл юч
<л выгодный для России трактат с Персией;
лет ом
устроил
на
Не ве
триумф
«дедушки русского флота»; велел выпустить из
т юрем
вс ех,
кто
сидел
за
не упл ату
пошлин
за
бо роды
(с тем,
од­
нако,
дабы
предварительно
обрить
ар ест ант ов ); объявил о пред­
стоящей
коронации
Екатерины,
и
т.
д.
Гадать
о
том ,
какой
и менно
из
этого
множества
фактов
им ел
в
виду
Толстой,
б ыло
бы
пр аздным
за нятие м,
есл и
бы
не
пу тев одн ая
нит ь
народной
историософии,
не
«третья мера»
крестьянской
утоп ии,
не
ее
бу ду щее
время.
Из
«Истории»
С.
М.
Со ловье ва
То лсто й
з нал,
что
в
1723 г.
в
Вологодской
провинции
о бъяв ился
Лж еал ексей
Петрович,
кото­
рый
на
поверку
оказался
бродягой
и
нищим
Алексеем
Радионо­
вы м.24 Есть все основания полагать,
что
как
раз
это
событие
и
при­
вл екло
внимание
Толстого.
На
нем
он
собирался
строить
за вязк у
77


романа
«Сто лет».
Строго
говоря,
противопоставление
Петра
как
неистинного
царя
и
его
сына
от
пе рвой
жен ы
как
ч аемо го
изб ави­
теля
возникло
в
народном
со зн ании
очен ь
рано,
задолго
до
1723 г. ,
еще
во
время
последнего
стрелецкого
бунта
1698 г. 25 Оно отрази ­
ло сь
в
«слухах и толках», которые очень волновали власти и очень
многих
людей
приве л и
в
зас тен ок.
Оно
выз ва ло
появление
п ер вого
само зв анц а,
кот орый
уже
в
1712 г.
во спо льзо ва лся
им енем
царе­
вича.
Только
через
три
года
самозванец
был
сх вач ен,
бит
кнутом
и
сослан
в
ка тор жные
работы.
Этот
факт
для
народной
историосо­
фии
крайне
важен:
нар одная
молва
твердила
о
то м,
что
Петр
погу­
бил
сына,
когда
еще
ни
же р тва,
ни
даже
палач
не
помышляли
о
трагической
разв язк е,
наст у пивш ей
шесть
лет
спустя.
Народное
сознание
как
бы
смоделировало
будущее
т ечени е
событий,
и
при
ж изни
Ал ексея
народ
выв ел
на
сцену
его
двойника.
Но
Т олс той
не
знал
о
Л ж еалекс ее
1712—1715 гг.
(источники,
в
которых
он
упоми­
нается,
вве д ены
в
на учны й
оборот
сравнительно
недавн о ),
и
самозванец
1723 г.
был
для
Толстого,
как
и
для
С.
М.
Соловьева,
первым
самозванным
Алексеем.
25 Чистов К-
В.
Ру сск ие
народные
социально-утопические
лег енды ,
с.
114
и
след.
Естественный
и
единственный
кандидат
на
ро ль
Лжеалексея
среди
не мно го чис ле нных
персонажей
набросков
к
роману
«Сто
лет»
—
это
Савелий
Заха ркин ,
брат
Карнея
(толстовский отрывок
No
26 так и назван: «Карней Захаркин и брат его Савелий»).
Когда
объявили
рекрутский
набор,
Са вел ий
пошел
слу жить
за
бр ат а: «Пришел тогда выборный сказывать,
что
с
на шего
двора
с та вить
од ного,
а
везти
обе их,
кот орый
годится.
Нас
обеих
ба­
тю шка
повез.
Только
приехал
он,
пошел
батюшка
в
воеводскую,
а
Савелий
мне
и
говорит: “Ты,
гов ори т,
Кар ней ,
не
туж и.
Я
охотой
пойду.
Я
тут
не
жиле ц.
Мне
постыла
эта
жизнь.
Я
охотой ,
говорит”.
Как
ввел и
нас
в
приказ,
только
крикнули
За ха ркиных .
Он
вперед
сунулся.
Я,
говорит,
охото й
ид у.
А,
чай,
п омн ишь,
малый-то
был
како й
стат ны й,
бр авы й,
сме лы й.
Вое в ода
и
го вор ит : “Ай молодец.
Вот
так
солдат
будет,
таких
царю
н ужно”» (17, 221).
О
судьбе
брата,
поверстанного
охотой
в
рекруты,
р ассказ ч ик
зна ет
мало:
«Говорили,
что
он
беж ал
и
за
женой
присылал,
что
она
к
нему
уш ла,
а
теперь
как
в
воду
кануло, 6-й
г од.
Либо
помер» (17,221).
Из
толстовских
набросков
мо жно
за кл ючить ,
что
Савелий
Захар­
кин
не
помер,
что
он
тайком
пробирается
на
род ин у,
что
в стр еча
братьев
состоится
(Савелий подкараулит Карнея ночью,
когда
тот
будет
од ин), —
но
обо
всем
этом
Толстой
уже
не
написал.
Из
рас ска за
Карнея
о
Савелии
мо жно
изв л ечь
только
два
по ло­
жительных
факта:
во-первых,
что
брат
бежал
с
со л датско й
службы;
во-вторых,
что
тому
п ошел
уже
шестой
год.
Эти
два
факта
весьма
знаменательны.
Отсчита в
шестой
год
от
1723- го ,
получаем
ли бо
1717 год,
ког да
царевич
бе жал
за
границу
и
в
России
пошел
с лух,
что
насл едн ик
пропал
неведомо
куда
и
что
солдаты
хотят
78


возвести
его
на
престол,26либо1718год
—
год
смерти
А лексея
Петровича
(он был замучен 26 июня).
Точнее,
пожалуй,
в торой
подсчет
(когда говорят «ш ес той
г од », подразумевают,
что
минуло
пять
с
лишком
ле т;
заметим,
что
в
набросках
романа
«Сто лет»
дело
происходит
ле то м). Толстого год 1718-й
интересовал
ос обо
—
не
только
как
и мита тора
народной
историософии,
но
и
как
бы т опи­
сателя.
Об
э том
свидетельствуют,
напр им ер,
заметки
«одежды
1718 г.» (17, 418) и перечень событий последних дней июня,
подобранный
для
характеристики
Петра: «26 июня
...
умер
Алексей.
27 празднование Полтавской битвы .
Веселье.
29 воскре ­
сенье,
имени ны
и
спуск
корабля,
и
пьянство
до
2ч.
ночи.
30- го
похороны» (17, 437).
Итак,
судьба
С авел ия
Захаркина,
если
исходить
из
толстовской
х ро ноло гии,
св языв алас ь
в
романе
«Сто
лет»
с
судьбой
царевича
Алексея.
26 См.: Устрялов Н.
Г.
И стор ия
царствования
Петра
Великого,
т. VI. СП б.,
1862, с. 228, 370—372 и др.;
Костомаров
Н.
И.
Цар ев ич
Алексей
Петрович.
—
Древняя
и
нов ая
Россия, 1875, кн.
2, с.
137.
Толст ой
мог
пользоваться
и
этими,
и
друг им и
работами.
Известно,
в
част ност и,
что
он
прилежно
штудировал
име нно
шестой
том
«¡Истории»
Н.
Г.
Устрялова
(17, 437 и др.).
Тема
беглого
солдата
также
не
случайна.
Два
Лж еалек сея,
которые
известны
по
документам
1724—1725 гг.,—
беглые
со л­
даты.
Старообрядцы,
заявляя
о
том,
что
Петр
неистинный
царь
и
ант ихр ист ,
од ним
из
гл а вне йших
доказательств
этого
считали
заведенную
Петром
рекрутчину.
Кроме
того,
шестилетнее
отсут­
ствие,
скитания,
вообще
пребывание
«в нетях»
входят
в
стереотип
русского
сам оз ван ст ва.
Стра даю щий ,
из мен ой
лиш енны й
трона
ца рь
или
гонимый
царевич
всегда
скитается
—
это
его
г орь кая
д оля,
его
иску с,
ибо
с та ринная
русская
культура
всегда
разл ичал а
и
по-разному
оценивала
благочестивое
с тра нни честв о
и
паломни­
чество,
во -пе рв ых,
скитания
невинно
гон и мого,
во-вторых,
и
бр о­
дяжничество,
гулящую
ж изнь
меж
двор,
в-третьих.
Пугачев
недар о м
рас ск азыв ал
своим
приверженцам
о
странствиях
лише н­
ного
престола
Петра
III по Европе и Востоку,
невольно
повторяя
в
эт их
рас сказ ах
реальные
маршруты
св оих
предшественников-
самозванцев
—
т ако го,
напр имер ,
как
Тимошка
Акундинов,
кото­
рый
в
40- х
годах
XVII в.
вы давал
се бя
за
внука
Вас илия
Шуйского.
Тимошка
Акундинов
побывал
в
Польше,
в
Царьграде,
в
Рйме.
Эти
же
пункты
и
в
той
же
псследовательности
на зы вал
и
Пугачев.
Нак онец ,
т ема
беглого
солдата
св яза на
и
с
другой
темой
набросков
к
роману
«Сто лет»
—
с
темой
бунта.
Сюже т ной
и згото в­
кой
бунта
можно
с читать
уп ом инание
о
Разине
в
рас ска зе
крестного
от ца
Ка рнея .
Беглый
солдат
—
это ,
так
сказать,
бу н­
товщик
по
натуре.
В
1718 г.
в
России
числилось
в
бегах
до
20 тысяч
рекрутов.
Современники
сетовали
на
то,
что
страна
наводнена
разбойничьими
шайками.
Предводительствуемые
бе глым и
со лда­
тами,
эти
шай ки
соединялись
в
вымуштрованные
и
хорошо
воору­
жен ные
конные
отряды
и
«порядком регулярным», следуя духу и
букве
воинского
артикула,
разбивали
казенные
обозы,
врывались
79


в
города
и
т.
п.
Санкт-Петербургский
губернатор
князь
Меншиков,
считавший
себя
способным
про рыт ь
Лад ож ский
канал,
ничт оже
су м няшеся
о бъ явил
Сенату,
что
не
мо жет
справиться
с
ра зб ойни­
ками
подвластной
ему
губернии.
Но
те ма
бунта
н ера зры вно
связана
и
с
темой
самозванства.
Когда
в
неделю
пр аво сл авия
(в первую неделю великого поста)
в
церквах
отправлялся
чин
анафематствования,
то
а нафе му
пели
самозванцу
и
бу нто в щику
Гришке
Отрепьеву,
бунтовщику
Стеньке
Р а зину,
самозванцу
и
бунтовщику
Тимо шк е
Акундинову,
потом
самозванцу
и
бунтовщику
Емельке
Пугачеву.
В
народной
модели
истории
бун т
и
самозванство
сплетены
в
оди н
узел.
Почти
всякий
бунт
име л
своего
сам о зван ца.
На
зн аме ни
Болотникова
б ыло
на­
чер та но
имя
«истинного царя Димитрия Ивановича».
Когда
ра­
з ницы
двигались
по
Волге
в
центральные
уезды
России,
то
среди
их
челнов
плыли
две
барки,
одна
черная,
другая
красная.
Цв ет
имел
симв оли ческ ое
значение,
потому
что
Ра зин
распускал
слух,
будто
заодно
с
ним
опальный
патриарх
Ник он
(он
—
на
черной,
м онаш еск ой
барке)
и
гонимый
царевич
Алексей
Алексеевич
(крас­
ный
цвет,
п урпур
и
багрец
—
знак
царской
власти). У С.
М.
Со ло­
вьева
Толстой
мог
прочитать
о
том,
что
вместе
с
Разиным
казнил и
и
его
подручного-самозванца.
То лсто й
не
относился
к
русскому
самозванству
как
к
патологии
или
аномалии
культуры
—
так,
как
к
нему
относились
л юди
дв о­
рянского
сословия
и
просветительского
воспитания.
В
одном
из
сам ых
распространенных
дворянских
анекдотов
о
«маркизе Пуга­
чеве»
рассказывалось,
как
тот
вошел
в
церковь
и,
сказав
«Давнень ­
ко
я
не
сидел
на
престоле», уселся-таки
на
церковный
престол.
Тут
народ
и
по валил ся
Пугачеву
в
ноги,
при зна в
в
нем
подлинного
ца ря:
кто
же,
кроме
по ма за нника
божия,
осмелится
сест ь
на
п ре­
стол!
Это
—
типичная
дво р я нская
насмешка
над
простонародьем,
над
«подлой»
культурой
крестьянства.
Но
Толстой
поним ал ,
что
самозванство
в ыра жает
какие -то
существенные
и
вовсе
не
смехо-
вые
че рты
народной
и де ологии .
В
высшей
ст епе ни
показательно,
что
в
отличие
от
З ападно й
Европы
русские
источники
до
начала
XVII в., до Смутного времени
не
знают
ни
одного
само з ванц а,
хотя
в
историческом
быт ии
с ит уа ции, «предрасполагавшие»
к
са м озва нству ,
создавались
мно­
гократно.
Таковы
и
ф ео даль ная
война
XV в.,
когда
боролись
две
л инии
потомков
Димитрия
Донского,
и
сх в атка
за
престол
между
внуком
и
сын ом
Ивана
III еще при жизни последнего,
и
в
о со бен­
но сти
эпоха
Ивана
Грозного.
Историческая
песня
«Иван Грозный
прик азы ва ет
убить
своего
сына», в которой гнев царя изливается
на
Федора
и
которая,
возможно,
возникла
до
реального
убийства
Грозным
цар евича
Ивана
Ива н ови ча,
—
эта
песня
как
бы
наперъ
моделирует
ис торию ,
под об но
тому
как
легенды
Петровского
времени
наперед
предсказывали
убийство
царевича
Алексе.*
Пе трович а.
Но
при
Ива не
Грозном
сам о з ванец
так
и
не
появился.
Самозванство
на
Руси
возникло
тогда,
когда
было
нар уш ено
80


относительное
ед инст во
ср ед невеко во й
идеологии,
когда
пал
не зыб­
лемый
дотоле
авторитет
цар ско й
в ла сти,
когда
Мономаховой
шапкой
ув ен чал
себ я
«рабоцарь»
Б орис
Годунов,
ко гда
низы
пришли
к
мысли
о
«соперничестве»
с
властью,
хотя
в
той
же
монар­
хической
оболочке.
Самозванство
—
это
народная
обо лочка
бунта.
По
древнерус­
ски м
представлениям,
душа
человека,
его
сущность,
и
его
имя
св я заны
нер азд е лим о. 27 Мы видели это на примере инвективы
против
к азна чея
Федора
Андронова,
из ме нника
эпохи
Смуты:
с
точки
зрения
обличителя,
Фед ор
Андронов,
так
сказ ать ,
не
в ыпо лнил
долга,
возложенного
на
не го
крестным
именем.
Продол­
жая
нос ить
имя
Феодора
Ст р атил ата
и
поступая
«во имя Пилата»,
он
как
бы
становится
самозванцем
«наоборот» .
В
это м
плане
(имя и сущность)
ну жно
толковать
и
приведенное
Тол ст ым
созву­
чие
Нарышкина-Ярыжкина.
Насколько
ва жн ыми
для
русского
традиционалиста
б ыли
эти
идеи,
можно
показать
на
таком
при­
мере:
Отрепьевы
при
первых
Романовых
ходатайствовали
о
пере­
м ене
родового
«рекла», ибо оно опозорено Лжедмитрием.
27 О тождестве обозначения и обозначаемого см .:
Лотман
Ю.
М.,
Успен­
с кий
Б.
А.
Миф—имя—культура.
—
Труды
по
знаковым
си ст емам, VI.
Тарту,
1973.
28 Цит.
по
из д.: Смирнов
С.
Древ не русс ки й
духовник,
ч . 2. (Материалы для
истории
древн ерусск ой
пок аянн ой
дисциплины).
М., 1913, с.
127.
В
«Чине крещения»
есть
мотив
отречения
от
дьявола.
Получая
христианское
имя
(т.
е.
имя
небесного
па тр о на), крещающийся об­
р етал
хр ист ианск ую
сущность
и
ангела-хранителя.
Само зв ан­
ство
—
как
бы
обратное
действие.
Называясь
ч ужим
именем,
чело­
век
совершает
акт,
подобный
продаже
души
сатане.
По-видимому,
не
случайно
в
древнерусской
покаянной
д и сци плине
в
перечне
грехов
объединены
п оклон ен ие
нечистой
сил е
и
«творение»
челове­
ческих
имен
(«Аще кто <. . .>
мо лит ся
сот онам
или
име на
творить
чел о ве ческа, 5 лет да покается о хлебе и о воде»28).
Примеча­
тельно,
что
многих
самозванцев
обвиняли
в
чернокнижии.
Это
вовсе
не
обязательно
клевета.
У
Гришки
Отр епь ев а,
в
сущности,
были
те
же
понятия
о
тождестве
име ни
и
души,
что
и
у
патриарха
Иов а.
Оба
они
м ыс лили
в
рамках
религиозного
сознания,
и
для
обоих
отречение
от
крестного
имени
означало
нечто
неизмеримо
большее,
нежели
для
человека
просветительского
толка.
В
некото­
рых
случаях
за нят ия
самозванцев
чернокнижием
подтверждаются
источникам^
вполне
беспристрастными:
это
очевидно,
например,
из
п исем
Тим ош ки
Акундинова.
Самозванство
бы ло
связано
и
с
некоторыми
идеями
социаль­
ного
порядка.
Созд ав ая
в
оренбургских
степях
св ой
призрачный
двор,
Пугачев-Петр
III назначил четырех графов .
Он
дал
своим
сподвижникам
не
только
титулы,
но
также
имена
(это особенно
ва жно
потому,
что
гр афс кое
достоинство
—
не
исконное
в
отличие
от
кн яже ског о,
а
жал о ванно е
и
для
пугачевских
времен
срав ни­
тельно
не да вне е ). В пугачевском войске не было графа Зарубина,
81


там
был
гра ф
Чернышев,
хотя
Чику
нелепо
счи тать
самозванцем:
он
нико гд а
и
не
скрывал,
что
он
Чика
За руб ин.
Пугачевские
графы
—
люд и
с
двумя
и ме на ми, «двоезванцы».
Все
это
св я зано
с
и ско нным
народным
представлением,
что
царь
и
бо яре
принадле­
жат
к
исключительным
родам,
что
«родословность»
и
«честь»
на сл еду ются,
а
не
жалуются.
Бунтуя
против
царя,
народ
противо­
поставлял
ему
равного
про т ивник а,
ко торы й
пс
им ени
тоже
пр ина д­
ле жал
к
исключительному
роду.
Роман
«Сто лет»
начинался
в
1723 г.
Простейший
арифметиче­
ск ий
подсчет
показывает,
что
кончаться
он
должен
был
в
20-х
го­
дах
XIX в.
Столетие
—
не
просто
наудачу
взятый
хронологиче­
ск ий
стереотип.
Ранний
эта п
официального
культа
Петра,
как
и
вообще
ра нний
э тап
историософской
п ерео ри ент ации
России
на
бу дущ ее
с вязан
с
размышлениями
о
грядущем
столетии.
«Что
будет,
как
пройдет
сто
лет?»—
вопрошал
в
одной
из
с воих
од
Тредиаковский
и
рисовал,
конечно,
рад ужн ую
картину.
Ответ
на’
эти
про гно зы
(«прошло сто лет. . .») дал в «Ме дном
в сад нике> >
Пушкин.
Собирался
д ать
его
и
Толстой.
Столетие,
отсчитываемое
от
петровских
реформ,
стал о
историософским
понят ие м.
Но
какие
события,
в енч ающие
это т
хронологический
отрезок,
Толстой
мог
иметь
в
виду?
Главный
факт
20-х
годов
XIX в.
—
восстание
д ека брис тов.
Оно
не
укладывалось
в
народную
модель
и стории ,
и
недаром
устно-поэтическое
тво р че ство
п очти
не
знает
декабристской
темы.
В п рочем,
декабрьскому
восстанию
в
сознании
крестьянства
и
го­
родских
ни зов
сопутствовала
мысль
о
Константине
как
царе-
избавителе
—
непременный
элемент
народной
моде ли .
Вообще
для
Толстого
самозванство
не
б ыло
толь ко
историческим
припомина­
нием,
поскольку
в
его
время
в
русской
д ерев не
ид ея
царя-
из б авите ля
еще
не
уме рла .
Мно го чис ле нные
Лжеконстантины
(сначала Константины Павловичи,
а
по том
и
Константины
Николаевичи
29) будоражили крестьянство начиная с 20- х
и
кончая
60-м и
годами.
Иначе
гов оря,
для
Толстого
самозванство
б ыло
еще
живым
фен оме ном ,
живой
формой
народного
протеста
и
на­
родного
бунта.
Исследуя
исторический
материал,
Толс той
одно­
временно
исследовал
то
«противостояние»
низов
и
верхов
русского
общества,
которое
началось
со
Смуты,
с
Ивана
Болотникова
и
продолжалось
в
схожих
модификациях
вплоть
до
безднин ског о
бунта.
29См.:БазановВ.
Г.
К
вопросу
о
фоль кл оре
и
фольклористике
в
год ы
рево­
люционной
сит уации
в
Ро ссии.
—
Русский
фольклор,
т.
VII.
М. —Л. , 1962, с.
213—
214.
Но
как
20- е
годы
XIX в.
связаны
в
народной
модели
и стори и
с
темой
Петра?
Оказ ывает ся,
связаны,
притом
связаны
довольно
тесно.
Зд есь
уместно
напомнить
о
теории
«расчлененного анти ­
х р и ста», которая,
как
явствует
из
превосходных
ра бот
Н.
Н.
По­
кровского,
приобрела
особую
популярность
в
старообрядческой
82


среде
конца
XVIII—п е рво й
четверти
XIX в.30 Согласно этой теории
антихрист
последовательно
воплощается
в
ряде
лиц,
а
име нно
в
сменяющих
др уг
д руга
российских
императорах,
начиная
с
Пет­
ра.
Пе тр
первым
явил
«чудеса антихриста»; их продолж; - ют
его
преемники
на
троне
вплоть
до
Александра
I.
Старообрядческие
идеологи
времен
Державина,
Рыл ее ва
и
Пушкина
тщательно
п од­
бирали
аргументы,
свидетельствующие
об
антихристовой
природе
Петра.
В
сумму
этих
аргументов
был
включен
и
культ
Петра,
пышно
расцветший
при
Екатерине
II.
Этот
культ
толковался
как
продолжающееся
обожествление
«отца отечества»
и
как
наруше­
ние
первой
заповеди
«Аз есмь господь бог твой,
да
не
будут
тебе
бози
инии
разве
мене» .
30 Покровский Н.
Н.
Сибирский
Илья-пророк
п еред
военным
судом
про свеще нног о
абсолютизма.
—
Известия
Сибирск.
о тд.
АН
СССР, 1972, No 6. Се­
рия
общ ест венны х
наук,
вып .
2, с.
133—137.
151 Покровский Н.
Н.
Новый
д окум ент
по
идеологии
Тарского
п ро­
теста.
—
В
кн. :
Ис то чн иков едение
и
археография
С ибир и.
Н овосиб ир ск,
1977,
с.
221—234.
32 Там же,
с.
229.
Год
во сста ния
декабристов
по
счету
от
сотворения
мир а
пр и­
ходился
на
конец
первой
трети
восьмой
тысячи
лет.
Как
раз
на
этот
7333—7334- й
год,
или
1825-й
от
воплощения
Слова,
некоторые
старообрядческие
начетчики
еще
в
петровские
в рем ена
назначили
с в ето пр ест ав ле ни е.31 Трудно сказать,
знал
ли
Толст ой
о
такого
ро да
историософских
пре дс ка за ниях.
По
слухам
он
мог
их
знать:
в
1866 г.
Си нод,
рассмотрев
одно
из
сочинений
1722 г., где Страш­
ный
суд
о ж идался
как
раз
в
1825 г .,
по ста но вил
запе чат ать
это
сочинение
в
«секретном деле».32 В России всё тайна и ничто не
секрет,
говорила
го сп ожа
де
Сталь.
Подобные
историософские
выкладки
могли
п о пасть
в
по ле
зрения
Толстого,
но
могли
остаться
и
вне
его
кругозора.
В
любом
случае
трудно
представить,
что
в
своих
размышлениях
о
«ста летах»
Толстой
опирался
на
такие
пророчества.
Хотя
речь
шла
о
народном
м нении ,
но
о пять - таки
о
мн ении
ст аро обряд чес ко го
м еньш инст ва.
Сл еду ет
обратить
внимание
на
то,
что
н аро дная
историософия
пр едл ожила
в
20- х
го дах
т енево е,
или
зеркальное
решение
проб­
лемы
истинного
и
неистинного
цар я.
В
этой
историософии
п оявля­
ет ся
не
только
привычный
мотив
царя-избавителя
(Константин),
но
также
новый
мотив
царя,
добров ол ь но
и
тѣ йно
оставившего
т рон
(Александр), вернувшегося в лоно «п ок ин утог о»
д ин астией
на­
рода.
Написанные
зн ачи т ельно
поз д нее
«Посмертные записки
старца
Федора
Ку змича»
показывают,
что
и
этот
мотив
ин тер е­
со вал
Толстого.
Заманчиво
б ыло
бы
выстроить
крестообразный,
напом инаю щий
риторическую
фигу ру
хиа зма
сюжет:
он
на ч ина­
ется,
как
в
набросках
романа
«Сто лет», превращением беглого
сол дата
в
царя-избавителя.
Он
оканчивается,
как
в
«Посмертных
зап иск ах
старца
Федора
Ку зм и ч а», обратной подменой:
царь
«подставляет»
солдата
вместо
себя,
а
сам
уходит
в
народ.
Ис ход­
83


ное
самозванство
з аключ ает ся
в
т ом,
что
простолюдин
объявляет
с ебя
чле ном
императорской
фамилии.
Самозванство
«финальное»
противоположно:
император
выдает
с ебя
за
простолюдина.
Такая
схема
вполне
логична,
но
и злишн е
«литературна».
Именно
«литературность»
ярч е
всего
показывает
ее
уязвимость
и
сомни­
тельность.
Природа
толстовского
творчества
менее
всего
ра сп ола­
гает
к
прогнозам,
и
п оэтом у
предложенная
конструкция
не
может
претендовать
д аже
на
ро ль
ли те ратуров едче ской
догадки.
Однако
историософский
комплекс
Петр—самозванство—20-е
год ы
XIX века все же нельзя сбрасывать со счета.
Дело
в
том,
что
этот
комплекс
существовал
не
толь ко
в
рамках
«народного мне­
н ия », но и в декабристской идеологии.
Антипетровские
настроения
не
был и
чужды
декабристам
(ср.,
например,
ме муа ры
А.
В.
По д­
жио).
Об
э тих
наст р оения х
Толстой
мог
знать
из
материалов
Д.
И.
Завалишина.
Для
декабристов
Петр
был
родоначальником
антинациональной,
немецкой
д инастии ,
а
борьба
с
немецкой
дина­
ст ией
—
один
из
основных
лозунгов
декабристов.
Так
петровские
реформы
ставились
в
прямую
свя зь
с
14 декабря .
Так
возникал
«высокий»
эк вив ал ент
народной
модели
истории.
Весьма
знамена­
тельно,
что
после
декабрьского
во сста ния
распространялись
ли­
стовки
с
выпадами
против
самозванца
Голштейн-Готторпского.
Все
это
за ст авля ет
думать,
что
дек абри сты
и
Петр
восприни­
мались
Тол ст ым
как
з венья
о дной
цепи;
что
зан яти я
романом
«Декабристы»
в
1878 г.
и
зан яти я
романом
«Сто лет»
в
1879 г.
взаимосвязаны;
что
историософским
стер ж нем
эт ой
т емы
б ыло
противостояние
низов
и
верхов
русской
нации
—
в
той
специфиче­
ск ой
культурной
форме,
к оторую
сообщили
этому
про тиво с то янию
петровские
реформы.
84


Р.
М.
Л аза рчук
ПЕ РЕПИСК А
ТОЛСТОГО
С
Т.
А.
ЕРГОЛЬСКОЙ
И
А.
А.
ТОЛСТОЙ
И
ЭПИСТОЛЯРНАЯ
КУЛЬТУРА
КО НЦА
XVIII— ПЕРВОЙ
ТР ЕТИ
XIX в.
В
обширной
эпистолярии
Л.
Толстого
есть
циклы,
выпадающие
из
общего
то на
его
переписки.
В
контексте
эпистолярной
культуры
второй
пол овины
XIX в.,
утратившей
определенность
и
почти
мгновенную
узнаваемость
структуры,
так
характерные
для
пр ед­
шествующих
эпох,
они
кажутс я
откровенно
литературными
и
потому
«архаичными» .
Исследователи
да вно
установили
зав ис и­
мость
писе м
Толстого
к
Т.
А.
Ергольской
от
французского
романа.1
Однако
бесспорный
сам
по
себе
это т
факт
нуждается
в
объяснении.
Воздействие
«Новой Элоизы»
Руссо
ни
в
ко нце
1840-х—начале
1850-х
годов,
ни
поз же
не
распространялось
на
всю
переписку
Толстого.
Напротив,
повышенная
«литературность»
одних
(и,
что
особенно
важно ,
не значите ль ны х
по
объему)
м ассив ов
текста
не
то лько
предполагала,
но
и
требовала
абсолютной
«стертости»
д ру гих.
Именно
этот
фо н,
не
просто
эстетически
нейтральный,
но
откровенно
ст ер ео т ипны й,2 обнажал литературный характер
пис ем
Л.
Толстого
к
Т.
А.
Ерг ол ь ск ой.3 Сознательное литературное
отношение
к
материалу
в
одних
случаях
и
—
почти
од нов ре­
ме нно
—
полнейшее
безразличие
(как принцип,
как
позиция)
—
в
других.
Подобное
обстоятельство
определяет
самую
сут ь
проб­
лемы:
влияние
французского
и
английского
романа
XVIII в .
на
письма
Толстого
об ъясн яет ся
не
только
«вкусом»
их
создателя,
но
и
характером
адресат а. « Ар ха ичнос т ь»
этих
текс то в
4 есть не что
1 См.:
Чистякова
М.
Лев
Толст ой
и
Франция.
—
Лит.
нас ледс тво,
т.
31—
32.
М ., 1937, с.
982; Розанова С .
Эпистолярное
н аслед ие
Л.
Н.
То лстог о. —
В
кн. :
Т олст ой
Л.
Н.
Собр.
соч .,
т.
17.
М. , 1965, с.
8.
2 См.
пис ьмо
С.
Н.
Толст ог о
Л.
Н.
Толст ом у
от
14 июля 1852
г.:«... все
эти
письма
(речь идет о письмах Л.
Н.
Толст ог о
братьям
С.
Н.
и
Д.
Н.
Толстым,
Дьякову
и
Перфильевым,
—
Р.
Л.)
пришли
с
одной
п очтой ,
все
были
одного
формата,
од ним
манером
свернуты,
слог
в
них
был
по чти
во
всех
од ин
и
тот
же,
обороты
фраз
одинакие
<...>
не
пи сь мо,
а
к ак ой-то
ци рк уляр » (59, 187).
3 «Дусеры», «шитые белыми нитками»
из
«тирад М -т е
бе
Сепііз
и
ей
подоб­
н ых» (59, 187); или: «Ты просишь меня прислать тебе 1 -й
том
Ново й
Е ло изы;
за чем
она
тебе?
Из
пис ем
твоих
к
тетеньке
видно,
что
ты
ее
помнишь
наизусть» (59,187).
4 Сошлемся на восприятие современника Толстого,
одного
из
первых
(и«посто­
ронних») читателейего писем кТ.
А.
Ерг о льск ой
—
С.
Н.
Толстого: «... не
зн аю,
85


ино е,
как
результат
«приспособления»
к
корреспонденту, «слия­
ния»
с
его
об разом,
следствие
сознательной
ор и ент ации
на
его
модель
письма.
«Архаичность»
и
литературность
манер ы
подска­
заны
Толстому
его
адресатами
—
Т.
А-
Ергольской
(1792—1874) и
А.
А.
Тол ст ой
(1817—1904), женщинами,
чье
сознание
и
мироощу­
ще ние
во
многом
обусловлены
той
культурной
эп охой
(конца
XVIII— пе рв ой
трети
XIX в.), когда частная переписка восприни­
мал ась
как
ф акт
литературы.5
Память
об
э той
традиции
—
вот
тот
вполне
конкретный
смысл,
к отор ым
определяется,
на
наш
взгл я д,
содержание
п о нятия
«архаичность» .
Д а лекое
от
культуры
прошлого
века
и
в
то
же
время
тя нущее ся
к
ней
худ оже ств енн ое
сознание
не избе жно
оказ ыв ал ось
перед
необходимостью
рекон­
струкции
уже
почти
з аб ытых
в
бы ту
форм
письма.
Толстой
не
мог
не
из беж ать
воздействия
«Юлии,
или
Новой
Элоизы,
писем
двух
любовников
<...>.
Собранных
и
изданн ых
Ж.-Ж-
Ру ссо» .
Эпи­
столярный
роман
XVIII в.
ст ал
для
него
не
только
сред ст вом
пости­
жения
сентиментального
мироощущения,
но
и
зн ак ом,
жиз ненным
эквивалентом
структуры
жанра.
Толстой
шел
к
письму
через
лите­
ратуру,
через
р ом а н. «Романами»
называли
свою
переписку,
восхо­
дящую
к
литературе
и
пи т ающую ся
ею,
люди
XVIII в., чьи письма,
не
пер еставая
б ыть
средством
связи,
документом
частной
жизни,
превращались
в
форму
самопознания,
сам ов ы раже ния
личности,
форму
ос вое ния
действительности.
С
э той
«словесностью»,
«домашней», «потаенной», рукописной,
возникшей
на
грани
лите­
ратуры
и
быта,
генетически
св язан а
п ере писка
Л.
Толстого
с
Т.
А.
Ергольской
и
А.
А.
Толстой.
«Переписка друзей < . . .>
—
роман,
в
кот ором
мы
сами
бы ли
действующими
лицам и».6
Надпи сь ,
сдел анна я
М.
Н.
Муравьевым
на
обороте
письма
В.
В.
Ханыкова
от
28 февраля 1779 г., приобре­
т ает
значение
важнейшего
свидетельства,
отразившего
авторский
взгляд
и
авторскую
концепцию:
пер еписк а
мыслится
поэтом
в
к аких -то
иных,
более
высоких,
чем
обычное
б ыт овое
письмо,
измерениях
—
рядом
с
литературой,
наравне
с
ней.
Ро ль
простого
«рассказчика новостей»,
фактографа,
бытописателя
я вно
не
уд овл ет воряе т
Муравьева.
Знаменательно
стремление
поэта
под­
нять ся
над
хаос ом
эмпирии,
преодолеть
сопротивление
громадного
материала,
соотнести
его
со
св оей
личностью,
сообщить
ему
св ою
разве
расстояние
произ водит
такое
действие,
что
можно
ше сти деся т илет ней
ж ен­
щине
писат ь
пи сьма
вроде
тех,
которые
писы вали
в
осьмнадцатом
веке
друг
другу
страстные
любовники,
ибо
теперь
этак
и
любимой
ос обе
не
напиш еш ь» (59, 187.
Курсив
мой,
—
Р
'Л. ).
5 См.:
Т
ы
н
я
н
о
в
Ю.
Н.
1) О литературном факте .
—
ЛЕФ, 1924, No 2;
2) Вопрос о литературной эволюции.
—
На
литературном
посту, 1927, No 10;Эй-
хенбаумБ.
Литература
и
литературный
быт.
—
Там
же,
No
9;СтепановН.
Дружеское
письмо
начала
XIX в.
—
В
к н.:
Русская
проза.
Л.,
1926; Г и из­
бу
р
г
Л.
О
психологической
прозе.
Л., 1971, и др.
6 Цит.
по:
Кула ко ва
Л.
И.
Поэзия
М.
Н.
Муравьева.—В
кн .:
М
у-
р
а
в
ь
е
в
М.
Н.
Стихотворения.
Л ., 1967, с.
29 (Б-к а
поэта.
Больш ая
серия.
Изд .
2-е).
86


«авторскую точку зрения»,
свое
«отношение»,
создать
свой
«портрет», «картину жизни»
с во ей ,7 «роман»
о
себе.8
7 Тажетерминологияугероев «Новой
Эл ои зы». См.:
Рус со
Ж-Ж.
Избр.
соч.
в
3-х
т„
т.
2.
М„ 1961, с.
306.
8 См.
неоднократные
высказывания
Муравьева
по
этому
поводу:«Можетбыть,
недолго
продолжится
наш а
переп иск а,
и
р оман
око нчит ся
пр ие здом
Героя
в
Т верь.
. .» (30 ноября 1777 г.). —
Отд ел
пис ьме нных
источников
Гос уд арс твен ного
Исторического
музея
(далее:
ОПИГИМ).
Собрание
Черткова.
Письма
М.
Н.
Му­
равьева
к
о тцу,
И
А.
Муравьеву,
с
прип ис кам и
сестре,
Ф.
Н.
Муравьевой.
9 О симпатии,
из
сочинений
г.
Виланда.
—
Утренний
свет, 1778, ч.
II, с.
12.
Муравьев
д ословно
повторяет
эту
фразу
в
письме
1778 г.
к
сестре,
Ф.
Н.
Муравье­
вой .
10 Ср.
программу
письма
в
«Новой Элоизе»: «Переписку надобно посвящать
тому,
что
ближе
нас
с
Вами.
Я
повед аю
л ишь
о
своем
душ евн ом
состоянии»
(Руссо Ж. -Ж.
Избр.
соч.,
т.
2, с.
52).
11 Письмо к отцу от 22
ию ня
1781 г.
—
ИР ЛИ,
Р.
II, оп.
1, No 261.
Пис ьма
М.
Н.
Муравьева
1779—1781 гг.
к
отцу,
Н.
А.
Муравьеву,
с
п риписк ам и
к
сестре,
Ф.
Н.
Муравьевой.
В
дальнейшем
ссылки
на
этот
фо нд
не
оговариваются.
Му ра вьев
шел
к
«роману»
от
б ыто вого
письма.
В
1776—1777 гг .
под
влиянием
сложного
комплекса
причин
(разлад с действитель­
нос тью
и
недовольство
с обой , «Утренний свет»
с
его
«наукой
познания
самого
с ебя», теорией нравственного самоусовершен­
ст вова ни я,
и
литература
европейского
сентиментализма)
в
мозаи-
чес ки
п ес трой
структуре
письма
рождается,
—
иногда
выбиваясь
в
н ач ало,
реш аю щее
и
о п ре дел яющее,
—
ка чест во
психологиче­
ского
«романа» .
Ме няе тся
самая
установка
жанра.
Письмо
для
Муравьева
не
столько
сообщение
(хотя момент информации
постоянно
присутствует
в
его
пер еп иске),
сколько
средство
сентиментального
общения,
сердечное
излияние,
не
столько
сал он­
ный
causerie <разговор>
о
политике,
литературе,
искусстве,
театре,
новостях
прид вор ной
жизни,
сколько
и нтим ный
разговор
двух
«сродственных душ», наслаждающихся «ра ссм ат ри ва н ие м
друг
др у га», 9 «история сердца», «отчет»
в
чув ств ован и ях,
делах
и
п о мы шл е ниях . 10 Культ сентиментальной дружбы определяет
тематику,
и
ст илист ик у
«романа», организует повествование и,
преобразовывая
материал,
выст ра ивае т
из
отдельных
и
разновре­
ме нных
текстов
сюжет.
Близким,
друзьям
д уш и, «нежнейшему отцу»
и
милой
сестре,
принадлежало
все:
чувства,
помыслы,
дел а,
жизнь
поэ та . «Любить
Вас
и
быть
добродетельну
<...>
я
хотел
бы
отдать
жи знь
свою
за
благополучие
Ва ше
и
сестрицыно
<...>
я
сын
навсегда
...»,п
—
в
эт ом
сладостном
сам оо т реч ении
черпалось
н асл аж­
дение.
Пылкое
воображение
возводило
неисчислимые
добродетели
о т ца, «начальника божества»
своего,
чувствительность
сестры
в
совершенство,
побуждало
«отчитываться»
пе ред
их
«чистыми
д у шами » («Время уж,
чтобы
Вы
изволили
рас суд ить
собственными
глазами,
таков
ли
я
еще,
как
бы л,
чтоб
Вы
поправили
начертание
моей
будущей
жизни.
Тогда
я
буду
просить,
чтоб
Вы
не
совсем
87


отказались
в
в ашем
т во рении
12 и еще признали что-нибудь
Ваше»
—
от цу, 4 декабря 1778 г.), стремиться к ним как к идеалу
(«Не можно быть более уверену,
как
я,-что
ты
за служи ва ешь
всю
мою
привязанность,
все
почтение
своими
достоинствами.
..
но
кто
ме ня
уверит,
что
я
не
совсем
недостоин
быть
тобою
л юб имы м»).13
12 Ср. : «Так поспеши,
заклинаю,
завершить
свое
творение», —
пишет
Се н-Пре
Юлии
(РуссоЖ.-Ж.
Изб р.
соч .,
т.
2, с.
115).
13 Письмо к сестре,
Ф.
Н.
Муравьевой
от
19 января 1781 г.
—
ИРЛИ,
Р.
II,
on. 1, No 262.
В
дальнейшем
ссылки
на
этот
фонд
не
оговариваются.
14КулаковаЛ.
И.
Очерки
истории
русской
эстетической
мысли
XVIII века.
Л„ 1968, с.
202.
15 «Я сообщу тебе своенравие своей чувствительности:
тв ое
от сут ст вие
из
Твери
ме ня
здесь
опечаливало,
как
будто
бы
оно
прибавляло
чт о-нибуд ь
к
н ашей
ра з­
лу к е» (ОПИГИМ,
сестре,
без
да ты , 1778 г.).
Ре фл е ктирую щее
сознание
постоянно
соотносило
с
эт им
пр екр асны м
образцом
свои
дел а
и
чувства
и
безжалостно
отме­
чал о
м алейш ий
р аз рыв: «Сколько прошу я бога,
чтобы
он
в ложил
в
ду шу
мою
благородную
ревность
к
т руда м,
ч тоб
я
возвратился
Вас
увидеть,
не
име я
попреков
себе
втуне
пр ове де нной
празд­
ности.
..
Сколько
раз
я
им ел
с ча стье
благословен
б ыть
мо им
родителем.
Что
сделаю
я
быть
се го
д ос т о йны м?» (ОПИГИМ,
отцу,
20 октября 1778 г. ) .
Муравьев
кая лся
в
своей
вине,
ча сто
несуществующей,
преуве­
ли чи вал
недостатки.
Ужасаясь
собственной
праздности,
равноду­
шию
к
занятиям
искусством,
лености,
скорбя
по
потере
чу вств и­
т ель ност и,
он
зв ал
на
помощь
отца,
божественно-чистую
се ст ру.
Он
ж аждал
возр ожде н и я: «Душа твоя имеет нечто важнее и основа ­
т ел ьнее,
неже ли
моя
<...>
Я
п оц елую
черты
рук и
твоей,
и,
может
быть ,
добродетельная
сл еза
упадет
на
них.
Мое
сердце
при бли-
жится
к
до бр о детел и» (ОПИГИМ,
отцу, 21
августа
1777 г .,
припис ка
к
сестре).
Дневник
и
переписка
становились
шк олой
самопознания,
с амо в о сп ита ния , «школой чувствования».14
Вечное
Grübelei <размышление>, «раскапывание»
своего
сер дц а,
постоянное
недовольство
соб ой,
упр ек и,
самобичевание,
раск ая ние
—
основной,
но
не
единственный
«мотив»
переписки
поэта.
Перемены
настр о ени я,
капризы
во обр аже ния,
игра
в осп омина ­
н ий , «своенравие чувства» . . ,15 Одиночество,
недовольство
собой,
действительностью,
сму тн ое
и
непонятное,
лел еял и
воспоминания
о
Твери,
отце,
любимой
сестре,
детстве.
П ог ружаяс ь
в
мечтательное
забвение,
Му ра вьев
«питался воображениями»: «Я нахожу в го ­
лове
своей
пр ият ные
воображения,
что
ты
меня
желаеш ь
в
Тверь,
сидя
уединенно.
Я
тебя
п рошу:
соблюди
ко
мне
эту
склонность»
(ОПИГИМ,
с е с тре , 29 января 1778 г.). «Воображение
богатое
и
свежее
дас т
т ебе
наслаждение,
нежели
толико
чувствуемая
де йстви тел ь но сть » (письмо к отцу от 19 января 1781 г. ,
приписка
с е с тр е). В этом стремлении противопоставить « ме ч т а т е ль ный
мир»
реальному,
в
бегстве
от
реальности
в
интроспекцию
—
симптомы
88


нового
эстетического
сознания.
Ча стн ая
жизнь,
«прекрасная
ду ш а», добродетель осознаются как величайшая ценность,
к ото рой
индивидуум
пытается
противопоставить
себ я
неправедному
м иру
(«. . . ежели
есть
счасти е
на
земле,
так
оно
в
сер дце
честного
человека»
—
письмо
к
сестре
от
21 января 1781 г. ),16 как един­
ственное
укрытие,
ку да
можно
бежат ь
и
спрятаться.
Соз дан ный
Муравьевым
сент им ент ал ьный
«роман в письмах»
был
своеобраз­
ной
формой
выражения
глухого
недовольства
действительностью
и
смутного
протеста
против
не е.
16 Не есть ли это парафраза из^Н ов ой
Э лоиз ы»
Рус со: «. . . если есть хоть один
пример
сча с тья
на
земле,
то
он
неплотен
в
человеке
добродетельном» (Р ус-
с
о
Ж.-Ж.
Избр.
соч., т. 2, с.
183), тем более что сам Муравьев говорит: «Это послед ­
нее,
кажется,
не
мое».
17КапнистВ.
В.
Со бр.
соч.,
т.
2.
М.—Л. , 1960, с .
255—256 .
В
дальнейшем
ссылки
на
это
издание
—
в
т екст е,
с
указанием
том а
и
ст рани цы.
18 Жирмунский В .
Религиозное
от речени е
в
истории
романтизма.
М.,
1919, с.
1 (Примечания и дополнения).
19 О моделировании личности и романтическом жизнетворчестве см . :
Жир ­
му нс кий
В.
Религиозное
от речени е
в
истории
романтизма;
Лотман
Ю.
М.
1) Художественная структура « Евге ния
Онегина». —
Труды
по
русской
и
славян­
ской
фил олог и и,
т.
IX. Т ар ту , 1966; 2) Театр и театральность в строе культуры на ­
чала
XIX в.
Сцена
и
жи вопис ь'
как
к оди рующи е
у стро йс тва
культурного
поведения
человека
нача ла
XIX столетия .
—
В
кн. :
Лотман
Ю.
М.
Статьи
по
т ипо логии
культуры.
Тарту,
1973; 3) Поэтика бытового поведения в русской культуре
XVIII в .
—
В
кн. :
Труды
по
знаковым
си ст е мам, VIII. Тарту, 1977; Г инзбургЛ.
О
психологической
прозе.
20 «Без тебя я прозябаю,
стараюсь
забыться,
бегу
самого
себя» (2,377).
21 «Ужасная пустота образовалась в сердце» (2, 341).
Муравьев
еще
интуитивно
сопротивляется
«книжному»
сп ос обу
чувствования
и
выражения,
отбиваясь
от
«навязчивых»
литератур­
ных
формул
ирон ие й,
В.
Ка пни ст
—
сознательно
ориентируется
на
них.
В
его
письмах
А.
А.
Дьяковой
конца
1770-х
год ов
чувство
не вол ьно
стилизуется,
п одчи няяс ь
готов ы м
литературным
образ­
цам: «... ничто
на
свете,
нет,
ни что
не
может
выр ва ть
из
мо ей
души
любви
к
вам,
в
ней
живущей.
Нет,
милая
подруга
несчастного
человека,
вер ь
мн е».17 Это «прис вое ние» «чужих»
страстей
и
языка
романа
—
одн о
из
конкретных
проявлений
того
«нисхождения
в
ш ир окие
сл ои
общества
<...>
литературных
переживаний,
влияния
поэзии
на
ж и зн ь»,18 которое может быть определено как
романтическое
ж изн е тв ор че с т во .19 Неустанно и непрерывно Кап­
ни ст
строит
себ я
как
личность,
творит
себя,
создавая
в
пис ьм ах
к
жене
(с этой точки зрения особенно интересны письма 1786—
1793 гг.)
свой
«литературный»
облик.
Жизне нны м
credo поэта провозглашаются уединение,
поко й,
с часть е.
Обуховка
—
это
«обиталище
рая»
(«содружество
С ашень ки », «воспитание
де те й»,, «созерцание
пр екр аснейш ей
девственной
природы,
л ел еющей
обитель
м о ю», «погружение себя
иногд а
в
недро
д у ши», «воспарение»
к
богу)
—
мысл ит ся
неко й
антитезой
св ету , «кишащей»
равнодушной
толпе,
где
страдает
20
и
откуда
рвется
од ино кий
меланхолик.21
Обуховская
«идиллия»
предусматривала
и
ее,
«милого друга», «ангела»
Сашеньку,
89


«окруженную <. ..>
др узь ями », «вкушающую прелесть забав
<...>
и
тем
обманывающую
печали
жестокой
<...>
разлуки»
(2, 392) ,22 в любви к которой источник нравственного возрождения
(«Ты чище меня. . . » (2, 384)) и цель жизни.23 Концепция этого
сентиментального
бытия,
органически
включающая
в
себ я
напря­
женную
эмоциональную
внутреннюю
жизнь,
очарование
воображе­
ни я,
которому
«почти удается обмануть докучную действитель­
но ст ь» (2, 392), вынашивалась и созидалась в Петербурге.
Она
была
с вет лым
вымыслом,
плодом
мечты
и
ре зко
расходилась
с
реальным
бытием
поэта.
22 Ср.
другой
запрограммированный
Кап нис том
образ
жены: «. . . бродя
по
саду,
думаешь
обо
мне,
ча сто
п лач ешь
(из-за
ме ня)» (2, 377).
23«... ты
заменишь
мне
в есь
м ир» (2, 342—343).
24 Л.
Н.
Толстой—Н.
Н.
Толстому
(середина мая 1847 г. )
—
Л ит.
н асле дс тво,
т.
37—38 .
М., 1939, с.
140 (оригинал по- ф ранцу зски ).
25 Об этом свидетельствует точка зрения адресата, «чужое слово», прямо
вторгающееся
в
структуру
пи сьма: «ты рассмеешься слову
—
завтра». —
Там
же;
или:«язнаю,
что
ты
н икак
не
повериш ь ,
чтобы
я
п еремен ился ,
скажешь
—
“это уже
в
20- й
раз,
и
всё
п ути
из
тебя
н ет,
самый
пустяшной
малой”» (59,29). Ср.
ответное
Толстой
не
зн ал
э тих
писаний
XVIII в. ,
и
тем
не
ме нее
именно
подобием,
своеобразным
повторением
их
каж утся
его
собственные
пись ма
к
Т.
А.
Ергольской,
возникшие
почти
сто
лет
спустя.
Такого
ро да
«совпадение», исключающее самую возможность непосред­
ственного
воздействия
одн их
текстов
на
другие,
объяснимо
только
глубинными
пр о цессам и,
связанными
с
нравственными
и
э сте ти­
чес ким и
исканиями
художника.
Конец
1840-х—начало
1850- х
годов
—
период
напряженной
ра­
боты
Толстого
над
самим
собой,
созидания
себя
как
Дичности.
Этот
сложный
творческий
процесс
самовоспитания
и
самосоверх
шенствования
закрепляется
прежде
всего
в
дневнике
пи сате ля,
ли шь
изредка
выплескиваясь
зд
его^пределы.
Подобные
выходы
за
границы
интимного
жан ра
свидетельствуют
о
стремлении
Толстого
сделать
св ою
внутреннюю
жизнь
видимой
для
других,
обнаружить
ее
и
неизбежно
означают
потребность
в
«доверенном
лице », «свидетеле» « ис пр ав лен ия»
его
нат у ры.
То лсто й
ищет
это го
«другого»
и
находит
его
д алеко
не
сразу.
Сначала
две
(в 1847 и
1849 гг.)
одинаково
безус пешны е
поп ытк и
обрести
поверенного
в
братьях
Николае
и
Сергее.
Эти
письма
—
открыто
исповедальные
и
потому
совершенно
инородные
в
контексте
почти
всегда
сдер­
жанно-деловой
или
небрежно-иронической
переписки
со
старшими
братьями,
пр а ктическ и
не
имели
и
не
м огли
иметь
продолжения.
Искреннее
желан ие
б ыть
понятым,
одобренным
и
ободренным
в
ре шающ ий
момент
(«. .
с
з автр аш него
дня
нач ну
вести
образ
жизни,
со гл асный
с
моими
правилами»;24или: «... теперь я вижу,
что
я
переменился
<...>
Это
большой
шаг
и
боль ш ая
перемена,
еще
этого
со
мно ю
ни
ра зу
не
бы ло»
—
59, 29) и одновременно
предчувствие
неп они мания ,
ожидание
чужой,
скептически
недоверчивой
ре а кции25 и стремление защититься от нее роднят
90


разновременные
тексты.
В
те
же
годы
с оверша е тся
сложный
п ро­
цесс
становления
новых
отношений
между
Л.
Толс ты м
и
Т.
А.
Ер-
гольской,
трансформирующий
их
переписку,
совершается
посте­
пенно,
но
пос то янно ,
то
за м ирая
в
глубинах,
то
выры ваяс ь
на
поверхность.
П ерело м ным
станет
в
со знани и
Толстого
1851 год.
Отъезд
на
К ав каз, «тяжелая разлука» (59, 149) с «т е те н ь к ой»,
потом
с
б ратом
Николаем
и
неу то мимо е
«познание самого себя»
переведут
письма,
всегда
по лные
любви
и
почтительности,
в
совершенно
иной
п лан . «Литературные занятия» (Толстой рабо­
та ет
над
«Детством»
—
«писать романы» «когда-т о »
со вето вала
ему
Ергольская
—
59, 119) обостряют привычное чувство само­
анал из а.
Захваченный
творчеством,
Толстой
заново
пе реж ива ет
свою
собственную
жизнь,
живе т
«мечтой», «воспоминаниями»
(59, 177). Собственное бытие
—
прошлое
и
настоящее
—
приобре­
т ает
эстетическую
значимость,
становится
материалом
для
сюжет­
ных
построений
и
содержанием
«романа» .
Источник
сложнейших
модификаций,
которые
претерпевают
в
структуре
переписки
ре аль­
ные
жизненные
факты,
—
романтическое
миросозерцание,26
воспринимаемое
и
осваиваемое
Тол ст ым
(как и Муравьевым)
через
ли те рат уру,
и
прежде
всего
чер ез
«Новую Элоизу»
Руссо.
Именно
эти
опосредованные
с вязи
(напомним толстовское опре­
де лен ие
сути
подобного
явления
—
несамостоятельность
«в фор­
мах
выражения»
—
34, 348) объясняют парадоксальное на первый
взгляд
обстоятельство:
в
пер еписк е
Толстого
с
Ергольской
«про ­
св ечив ают .» сюжетный остов, «схема»
уже
знакомого
нам
«романа
вУ
п исьм ах», созданного в XVIII в.
М.
Н.
Муравьевым.
Глубокая
соотнесенность
двух
текстов,
сложившихся
абсолютно
н езав и симо
друг
от
друга,
отчетливо
проявляется
в
результате
сопоставления
писе м
Толстого
к
Ергольской
с
его
дневниками
тех
лет .
Внутренняя
жизнь
писателя
так,
как
она
отразилась
в
его
«моральном дневнике»,—э т о
«испытание»
и
«исправление»
са­
мого
себя,
к оне чная
цел ь
которых
—
достижение
неко й
и деаль ­
ной
модели
личности.
Творец
и
судья
собственного
по веден ия ,
он
осмысляет
подобное
направление
своей
д ух овной
деят ел ь ности
как
тр уд
для
себя .
В
пи сьм ах
Толстого
к
Ергольской
те
же
процессы
приобретают
сб вер шенно
иной
смысл
и
и ную
форму,
происходят
не
только
с
оглядкой
на
других,
но
и
во
имя
других.
В
о тл ичие
от
Мур авьев а
Толстой
ни
разу
не
назовет
свою
переписку
с
Т.
А.
Ергольской
«романом»
и
вообще
воздержится
от
пис ьмо
С.
Н.
Толст ог о
(59, 35), подтвердившее спасения Л.
Толст ог о.
К
мнению
С.
Н.
Толстого
о
млад шем
брате
Л.
Толст ой
в озвращае тся
вно вь
в
покаянном
письме
от
1 мая 1849 г.
(59, 44—45).
26 Ср.
пис ьмо
Н.
Н.
Толст ому
(середина мая 1847 г.): «... при каждой встрече
с
тетей
Туанет ою
я
нахожу
в
ней
все
больше
и
больше
высоких
к аче ств.
Единствен­
ный
н едо статок ,
к от орый
можно
в
ней
признать,
это
чрезмерная
ро м анти чност ь.
Про исх оди т
это
от
ее
горячего
сердца
и
от
ум а,
к от орые
нужно
был о
бы
куда-нибудь
на пр а вить,
и,
за
неим ением
этого,
она
всюду
отыскивает
романтизм». —
Ли т.
на­
следство,
т.
37—38, с.
140.
91


каких
бы
то
ни
б ыло
жа нро вых
о пр еде лений .27 Однако « прису т ­
ствие»
ро ма н а, «ощущение»
его
структуры
проявится
во
всем:
в
характере
сюжета
и
тематики,
ра сс та новке
дейс т вую щих
лиц,
тип ах
героев,
стилистике.
Центром
писем
станет
она
—
«дорогая
те тен ь ка », «мать», «друг»
—
и
любовь
к
ней
(«Ваша любовь для
меня
вс е»
—
59, 149). В переписке Муравьева эта тема существует
как
будто
бы
изначально,
определяя
отношения,
сложившиеся
уже
давно
и
сложившиеся
за
пр едел ами
те кст а.
Ту
же
истину
(«какой
вы
мне
друг
и
как
я
вас
лю бл ю») Толстой познает только «в
си лу
<. . .> тяжелой разлуки» (59, 149). В полном соответствии с зако­
на ми
сентиментального
романа
она
(героиня)
выше
героя,
нрав­
ственно
чищ е
ег о: «Величайшее ее счастье жертвовать собой для
д р угих » (59, 261).
Ее
«нежная привязанность28 и твердая уверен ­
ность
в
<ее>
люб ви
—
поддержка
во
вс ех
т яже лых
минутах»
(59, 113) жизни героя .
«Думать»
о
ней ,
с
нею
«беседовать»
—
«одно из величайших»
его
«удовольствий» (59, 255).
Смысл
со б­
ственной
жизни
и
разлуки
открывается
Толстому
в
пр иб лижении
к
добродетели
«дорогой тетеньки», в том,
чт обы
«стать достойным»
ее
29и «счастливой
жи зни » (59, 209) возле нее .
Самые
прозаиче­
ские
мелочи
обретают
в
структуре
«романа»
особую
значимость.
О свещ енные
ЕЕ
именем,
они
призваны
утв ерд ить
ценность
всего,
что
совершается
в
отсутствие
«друга»
и
пер едаю т
так
хара ктерн ую
для
культурной
эп охи
второй
пол овины
XVIII в .
атмосферу
скрупу­
ле зн ого
описания
пов седнев но г о
человеческого
бытия,
пер еж ивае­
мого
уже
вт о рично
и
разыгрываемого
в
присутствии
зрителя.30
27 Однако это не снимает вопроса о сознательном литературном отношении
к
материалу.
По до бно
Муравьеву,
Толстой
постоянно
анализирует
св ои
пис ьма
(59, 178 и др.). Судя
по
его
со бст венном у
признанию;.в
переписке
с
Т.
А.
Ер голь -
ской
он
«часто»
прибегал
к
черновику: «... Вы
пишете
письма
прямо
н аб ело;
беру
с
Вас
приме р ,
но
мне
это
не
дает ся
та к,
как
Вам,
и
ча сто
мне
при ходит ся ,
перечтя
пис ьмо ,
его
разрывать.
Но
не
из
ложного
стыда
<...>
я
не
мо гу
добиться,
чтобы
уп равлят ь
своим
пером
и
своими
мыслями» (59,115).
28 Цитата из письма Т .
А.
Ерго льс ко й
к
JI.
Н.
Т олст ому
от
27 января 1851
г.
(59, 87).
29 См.
пис ьмо
к
Т.
А.
Ер голь ск ой
от
6 января 1852
г .: «. . . большего несчастия
я
себе
не
представляю,
как
смер ть
Ваша
и
Николенькина
<...>
что
со
мной
будет?
Для
чьего
удовольствия
стараться
мне
исправиться,
иметь
хорошие
ка­
чества
<...>
Хороший
мой
поступок
ме ня
радует
потому,
что
я
знаю,
что
Вы
были
бы
мн ой
довольны.
Когда
я
поступаю
д урно,
я
главным
обр аз ом
боюсь
Вашего
огорчения
(курсив мой,
—
Р.
Л.)
(59, 149).
30 Подобная тенденция несомненно развивается в письмах Толстого под влия ­
нием
Т.
А.
Ерго льс ко й.
См.
интересное
суждение
Н.
Н.
Тол с тог о: «. . . продолжаю
по
рецепту
Тат<ьяны>
А ле кс < ан дров ны>,;т.
е.
н ачинаю
описывать
все,
что
я
без
тебя
дел а л» (59, 122).
Как
и
в
сентиментальном
романе,
время
нос ит
здесь
подчер­
кнуто
субъективный
характер.
Пр ош лое
п редс тане т
в
«воспомина­
ниях
об
Ясной», о «чудесном
времени»
и
«в особенности об одной
тетеньке,
которую
день
ото
дня
я
лю блю
все
с ильне е » (59, 177).
Будущее
явитс я
в
формах
идиллии,
так
напоминающей
утопиче­
ские
п ост р оения
в
письмах
В.
В.
Ка п ни с та: «покой», «нравствен ­
ный»
и
«физический», «уединение» («знакомых у нас не будет;
92


никто
не
будет
докучать
нам
св оим
приездом
и
привозить
сп л етн и»), «тихие радости любви и дружбы», «жена кроткая,
добр ая », «дети»
и
она,
те те ньк а, «прекрасная любящая душа»
(59, 163).
Будущее
—
это
сознательно
рес тав ри руемое
прошлое:
«... всё
в
доме
п о-пр ежнему ,
в
том
порядке,
кото рый
был
при
ж изни
папа,
и
мы
продолжаем
ту
же
жизнь,
только
переменив
р ол и» (59, 163); Единственная перемена в нем
—
«новые лица»,
являющиеся
«время от времени на сцену», — « это
братья», кото­
рым
Толстой,
пересматривая
кажущееся
теперь
идеал ь ным
прош­
лое
и
перебирая
соста в
прежних
«действующих лиц» (бабушка,
мама,
папа,
дети,
тетеньки,
Прасковья
Исаевна), не находит
соответствия.
Настоящее
заполнено
пр ид ирчив ым
анализом
чувств,
почти
всегда
и
сознательно
ориентированных
на
литературный
об ра зец, 31
это
самый
архаический
пласт
переписки,
стилистика
которого
определяется
культом
«чувствительного сердца» (59, 179). Нас тоя­
щее
зыбко:
нравственное
п аде ние
«героя»
и
«возрождение»
лю бо вью,
недовольство
собой,
ра с ка яние,
жалобы
на
одиночество
и
бесплодность
существования,
во спр ини маем ые
как
во змездие
провидения
за
«проступки юности» (59, 255, 162), —
и
«спокойная
с о вес т ь » (59, 178). Смысл настоящего
—
в
«испытаниях»
и
«искуп­
лении»
вины
(59, 162), в ожидании счастья.32 «Эпоху» 33 в настоя­
щем
«составляют»
пис ьма
(59, 209), с ним связан целый комплекс
сентиментальных
мотивов:
наслаждение
печ аль ю
34 и сладостная
мечтательность,
сомнения
и
уверения
в
любви,
мыс ль
о
невырази­
мости
чувства
словом
(59, 255).
Эта
часть
«романа в письмах»
откровенно
цитатна
и
всего
более
подвержена
воздействию
поэтической
фразеологии,
источник
кот орой
—
романтическая
элегия
конца
XVIII— п ер вой
трети
XIX в.35
31 «Вы говорите о своем одиночестве;
хот я
я
и
в
разлуке
с
Вами,
но
если
Вы
верите
мо ей
любв и,
это
могло
бы
быть
утешением
в
Вашей
печали;
при
созн ани и
Вашей
люб ви
я
н игде
не
мог
бы
чувствовать
себ я
о дино ким.
—
Однако
я
должен
признаться,
в
том,
что
я
написал,
мной
р уко водит
не
хорошее
чувст во,
я
ревную
Вас
к
Вашему
го р ю» (59, 149).
32 «... я приучаю себя к мысли о счастии скорого свидания» (59, 237). Ср.
дру ­
гие
незапрограммированные
жанром
се нтиме нта ль н ого
романа
«страницы»
пе­
реписки,
где
вр емя
измеряется
военными
экспедициями,
карточным
проиг рыш е м
и
ожиданием
денег.
33 Примечательно,
что
фазы
своего
быт ия
Толстой
осмысляет
сквозь
призму
соб ствен ног о
литературного
опыт а.
С р . : «Четыре эпохи развития» (курсив здесь
и
ниже
мо й,
—
Р.
Л .).
34 См.
письмо
от
30 мая 1852
г.:«... но
мне
приятна
эта
пе ча ль,
и
я
черпаю
в
ней
сладостные
м гнове н ия » (59, 177). Источником
подобных
наст роени й
мог
ок а­
заться
этю д
X.
Геллерта
«О приятности грусти», переведенный на русский язык
в
1781 г.
А.
М.
Кут узовы м.
35 См.,
нап ример,
традиционные
для
элегии
Муравьева,
Батюшкова
и
Жуков­
ского
образы
«сладостного мгновенья», «тихой радости», «мирных слез», «сладост­
ных
сле з»
и
др.
Бытующее
в
современной
науке
представление
о
стилистиче­
ской
однородности
писем
Толстого
к
Ергольской
к онца
1840- х —
93


нач ала
1850-х
годов
требует
серьезного
уточнения.
Л и тер атур­
нос ть,
т.
е.
качест во ,
которым,
с
точки
зр ения
исследователей,
опре­
деля ет ся
специфика
данных
пи сем,
вовсе
не
присуща
им
и зна чаль­
но,
а
добывается
в
них
и,
следовательно,
з авис ит
не
только
от
адр есат а.
Не
будучи
свойством
вс ей
совокупности
текстов,
со ст ав­
ля ющих
цикл,
она
охватывает
отдельные
его
участки.
Становление
этого
ст иля
и
его
перебои,
характер
и
да же
объем
письма
оказыва­
ют ся
в
кон е чном
счете
регулируемыми
и
так
же,
как
и
в
письмах
Муравьева,
обусловленными
моментом.
«Выпадения из нормы» 36
м огут
б ыть
вызваны
и
н асмеш ками
б рата
Сергея,
откровенно
иро­
низирующего
над
его
«возвышенным чувством»
к
«тетке» (59, 187),
и
значительным
перерывом
в
переписке,
и
отсутствием
подъема,
то го
самого
н астр о ения,
о
котором
Толстой
го вор ит : «. .. нечаянно
дав
себе
волю,
выр ази л
Вам
сво и
чувства» (59,179).
Напротив,
«разочарование»
в
дружбе,
охлаждение
бл изк их
(сестры,
зятя;
То лсто й
тяжело
и
«грустно» (59, 241—242) пережил это состояние
во
вр емя
пятигорского
свидания
с
н ими)
взвинчивают
самоанализ,
обостряют
«экзальтированные чувства» 37 (59, 164).
36 Толстой чаще всего определяет их как « пл о х о е
и
к орот ень кое
п ис ьмо» (59,
166), «короткое и бестолковое» (59, 279) и осознает их как « ви н у» (59, 166).
37 См.
пис ьмо
кТ.
А.
Ергольской
(1853 г.
Авг уст а
втор ая
половина.
—
59, 245).
Сходство
двух
«романов в письмах» (муравьевского и толстов­
ского)
есть
сходство
структурное,
типологическое,
в
ко тором
«различие»
—
как
это
ни
парадоксально
—
ста но в ится
гл а вным
условием
«совпадения».
Ар ха ичный
для
своего
времени
«роман»
Л.
Толстого
мог
возникнуть
только
в
«соавторстве»
с.его
кор­
респондентом.
Всегда
прис ущ ие
письму
«чувство адресата»,
орие нт аци я
на
н его
оказываются
здесь
сущ ест венно
трансформи­
рованными
и
приобретают
новую
функцию: «... вам
я
пишу
не
так,
как
другим,
и
мне
не
хотелось
бы,
ч тобы
все
их
(письма,
—
Р.
Л
у
чит али » (59, 209).
Реч ь
ид ет
не
об
обы чн ой
для
данного
жанра
«домашней семантике» (Ю .
Н.
Т ы нян о в),, превращающей
письмо
в
те кст
для
«немногих»
и
одновременно
не
ограничивающей
эт их
«немногих»
—
дв умя.
Эпистолярная
тр ади ция
конца
XVIII—
первой
трети
XIX в.
сознательно
ориентировалась
на
«посторон­
не го»: письма распространялись в «р ук о пис я х»
и
читались
—
не
случайно
в не шняя
«жизнь»
письма
той
культурной
эпохи
посто­
я нно
ассоциируется
с
«жизнью»
литературы.
Переписка
Л.
Толстого
сТ.
А.
Ергольской
—
текст
для
«двоих»,
ибо
«немногие»
не
только
не
об учен ы
его
«языку», но и не хотят
овладеть
им,
как
«языком»
мертвым
и
потому
не
нужным
в
оби ходе .
«Роман в письмах»
Толстого
мог
состояться
только
в
«сотруд ­
ничестве»
с
Т.
А.
Ергольской
и
сос тоять ся
при
исключительных
обстоятельствах:
начавший
диалог
с
Ергольской
на
своем
языке,
Толстой
в
процессе
«общения»
с
ней
перешел
на
ее,
чужой
для
его
времени,
но
не
чу жой
для
его
сознания
язы к,
и
перешел
почти
целиком.
Соотношение
отдельных
частей
этого
своеобразного
94


«романа в письмах», закрепленных за разными « ав то р ами», носит
при
этом
качественно
иной
характер,
чем
в
переписке
современ­
ников
как
о собом
жанре.
В
сознании
Толстого
тексты
его
коррес­
по нд ента
приравнены
к
литературным
и
в
такой
же
мере
«осваива­
ются»
п исател ем,
как
фра нц узск ий
роман
XVIII в.
и
другие
сугубо
к нижные
источники.
Усвоение
и
освоение
чужого
языка
в
конце
1840—1850-х
годов
для
Толстого,
с
его
постоянным
тя г от ением
к
культуре
XVIII в.,
было
абсолютно
ор га ничным.
Роль
Т.
А.
Ер-
гольской
в
эт ой
переписке
гораздо
значительнее,
чем
обычная
ро ль
адр есат а.
Она
подсказала,
а
ее
письма
о пред ели ли
еще
одно
направление
л ите ратурн ой
деятельности
Толстого
—
«роман
в
пис ьма х»
в
духе
XVIII в.
Ког да
отпадет
потребность,
а
вместе
с
ней
и
необходимость
говорить
на
яз ыке
эпистолярной
культуры
прошлого
века,
Толстой
вернется
к
своему
прежнему
«языку», а его
пис ьма
к
Ергольской,
приобретая
все
более
и
более
деловой
характер,
опустятся
в
быт.
Однако
си туа ция,
уже
как
будто
исчер­
павшая
се бя,
возникнет
в
п ракти ке
писателя
еще
ра з.
В
переписке
Л.
Толстого
с
А.
А.
Толстой
ра зраб атыв ается
все
тот
же
комплекс
мотивов
(родство душ и зарождение симпатии,
«нравственное падение»
героя
и
возрождение
любовью
ж енщи ны,
культ
д ру жбы,
в ос пом инан ий,
уе ди н е ни я), но разрабатывается
совершенно
по-иному.
Определяя
собственную
роль
в
со здани и
эпистолярного
«романа», А .
А.
То лс тая
склонна
бы ла
счита ть
се бя
«лишь второстепенным лицом», «donnant la replique < подающим
р еп ли ки>».38 Сделанное постфактум,
в
1899 г. ,
это
признание
не
отражает
действительного
положения
вещей.
Невольно
или
н аме­
ренно
она
стала
не
только
главной
ге роин ей
«романа», но и подлин ­
ным
его
творцом.
38 См.:
Вос помин ани я
графини
А.
А.
Толстой.
—
В
кн .:
Л.
Толстой.
Переписка
с
А.
А.
Толстой.
1857—1903. С Пб., 1911, с.
15.
В
дальнейшем
ссылки
на
страницы
этого
издания
—
в
т екст е.
39 «Я не отправила Вам письма за недостатком времени,
а
сейчас
получила
Ваше
<.. .>Поговорка “ Сер дце
сер дцу
весть
подает”
применима
в
данном
случае
к
на м» (с.
85).
Ср.
от вет ное
письмо
Толст ог о: «Лень,
постыдная
лен ь
сд елал а
то,
что
на
последнее
Ваше
письмо
Вы
не
получили
от вета
в
то
время,
когда
Вы
его
писали.
Опять
бы
была
си мпати я » (60, 228).
40 Ср.
письмо
И.
С.
Тургенева
к
Л.
Н.
Толстому
от
13(25) сентября 1856
г.:
«. . . друзьями
в
рус с овс ком
смысле
мы
ед ва
ли
когда-нибудь
будем» (Турге­
не
в
Й.
С.
Поли.
собр.
соч.
и
писем.
Письма,
т.
III.
М.—Л., 1961, с.
14).
Экс по зиция
толстовского
«романа»
пр едел ьно
лаконична
—
четыре
письма,
навеянные
воспоминаниями
о
шв ей царс ких
встре­
чах
с
А.
А.
Толстой,
но
к
эт ой
стремительной
завязке
сам
пи сател ь
почти
не
причастен.
Те
тв о рче ские
импульсы,
ко то рые
перестраи­
ва ют
п ри надл ежаще е
Толстому
«начало»
и
организуют
ра зроз нен ­
ные
письма
в
некое
единство,
текст
—
«роман в письмах», исходят
от
корреспондентки,
оп ред ел яются
ее
мироощущением.
Она
первая
скаж ет
о
«симпатии» 39 и « с оз ву чии
дущ» (с.
109) и даст имя
складывающимся
о тно ш е ния м: «друг» .40 Она направит завязав­
шийся
«разговор»
в
нужное
русло
—
«изучать друг друга le bis-
95


touri a la main <c хирургическим ножиком в руках>» (с .
14—
15) —
и
предложит
свою
программу
переписки: «Итак,
я
с
радо­
стью
сл ежу
за
Вашими
у спех ами,
ви дя,
как
Вы
постепенно
под ни­
м ае тесь
все
вы ше
и
выше
в
деле
усов е ршенс тв ова ния ,
каким
я
его
понимаю.
Вы
прим е те
на
д еле
те
теории,
об
исполнении
которых
я
только
мечтала.
..»(с.
86).
Она
определит
а мп луа,
его
и
свое
(«чудесная поверенная в моей profession de foi <исповеди>» —
с.
89), и запрограммирует ответный ход: «Скажите,
научите,
любезный
в нук,
обдумайте
и
составьте
для
вашей
бабушки
хо ро­
шенький
и
изворотливый
пла н,
убежи ще,
где
бы
она
могла
сп а­
сат ься
от
совершенного
уныния.
Вы
д олжны
теперь
видеть
в
ней
не
в сел енск ую
жен у,
проповедующую
в
торжественной
одежде
не о­
споримые
истины
(курсив здесь и ниже мой,
—
Р.
Л.), а существо
съеженное,
разбитое
и
требующее
п омощи » (с.
89).
Она
попыта­
ется
воскресить
не
только
фо рмы
дру же с кого
о бщени я,
столь
ха­
рактерные
для
русского
культурного
сознания
ко нца
XVIII— на ­
ча ла
XIX в.
(«дружба как средство самопознания и взаимного
в ос пит ани я»),41 но и самую структуру жанра,
с тилис т ику
пись ма .
Толстой
примет
усл ов ия
э той
«игры». Н а пра вл ение ,
в
котором
ему
предлагалось
мыслить,
улавливалось
легко.
Это
бы ла
моралисти­
ческая
литература
XVIII в.,42 определившая характер
совсем
недавних
упражнений
Толстого
в
по знани и
и
самовоспитании.
41 Гинзбург Л .
О
психологической
пр озе,
с.
40.
42 Укажем лишь на идущую от « По з на ния
самог о
себя»
Ио анна
Масона
и
«Христианских календарей»
Н.
И.
Новикова
традицию
ан ализ а
пр ожито го
дня:
«... когда
подвожу
ит ог
дня,
я
спрашиваю
себ я
со
ст рахом .
..»(с.
89).
Предлагаемая
А.
А.
Толстой
программа
казалась
воз об новле ­
нием
уже
почти
прерванных
эпистолярных
«бесед» (59, 11)
с
Т.
А.
Ергольской,
продолжением
их,
и
д олжна
была
отчасти
удовлетворить
постоянно
присущую
Толстому
потребность
само ­
анали з а.
Н еп ред ска зуемой
ока залас ь
лишь
роль ,
котор ую
пи сате ль
о тв едет
себе:
в
от лич ие
от
Муравьева
Толстой
не
только
уч аству ет
в
со здан ии
«романа в письмах», но и разрушает его.
В
толстовском
«романе»
нет
и
не
может
быть
так
характерного
для
сентименталь­
но го
эпистолярного
романа
XVIII в.
«единства слога» .
Называя
свою
переписку
с
Л.
Толстым
«хромой» (с .
32),
А.
А.
Толстая
безусловно
имела
в
вид у
нерегулярность
обмена
корреспонденциями.
Подобные
перерывы
(иногда в год и более)
бы ли
вызваны
обозначившимися
с
кон ца
1870- х
годов
«разногла ­
сиями» (с.
32).
Одн ако
это
определение
оче нь' точн о
передает
внутренний
«строй»
вс ей
переписки,
ее
неровный,
«спотыкаю­
щ ийся»
р итм.
В
новом
«романе»
Толстого
нет
столь
характерного
для
его
первого
о пыта
в
романном
жанре
развития
отношений
меж ду
«героями», а следовательно,
и
развития
с юж ета.
Ответное
письмо
Толстого
нередко
не
только
не
способствует
пр од о лжению
«романа», но и сознательно,
де мо нстр ати вно
«закрывает»
его
(не случайно переписка с Толстым вызывала у его корреспондентки
96


ассоциацию
с
«игрой»
в
«мячик», брошенный в « ко пну
сена»
—
с.
152).
Внезапные
«обрывы»
романного
повествования,43осо­
б енно
замет ны е
на
фоне
внешней
не пр ер ывнос ти
ітереписки,
обра­
зу ют
швы
разной
окраски
и
толщины.
Подобные
«сломы»
вовсе
не
исключают
возможности
продолжения,
точнее,
возобновления
«ро­
м ан а», нередко столь же неожиданного.44
Мотивировка
такого
хода,
как
пра ви ло,
возникает
за
пределами
т екст а. 45 С годами эти
сю жет ные
«рубцы»
станут
все
более
неровными,
нервными,
катего­
р и чн ыми .46 Одновременно с нарастанием разорванности структуры
отчетливо
развивается
другая
тен денц ия
—
«спасти»
роман,
т.
е.
заполнить
возникающие
та ким
об раз ом
«паузы»
вн етексто ­
в ым,
но
—
что
особенно
важно
—
литературным
материалом.47
Разо р ванн ост ь
структуры
толстовского
«романа» (от патетиче­
ск ого
Grübelei48 до безжалостной автоиронии и прямого отказа
от
предлагаемой,
точ н ее,
навязываемой
роли ,
демонстративного
выхода
за
пределы
л и тера турног о
сю ж е та )49 стала своеобразным
эквивалентом
«неукладистой дружбищи» (60, 221), надолго свя­
завшей
«героев», их драматических сближений и разрывов.
Зная
(и зная основательно,
в
деталях)
предлагаемую
А.
А.
Толстой
систему
поведения
50 и речи,51 Л.
Толстой,
однако,
не
мог
ни к огда
43 Они обнаруживаются уже едва ли не в самом начале переписки.
См.
письмо
Л.
Н.
Толс тог о
от
18—20 (?) октября 1857 г. , сн имающее то ль ко что воз никш ую р о­
ма нную
си туаци ю
(письмо А.
А.
Толстой
от
7 октября 1857 г .) : «Мне смешно вспом­
нить,
как
я
думывал
и
как
Вы,
кажется,
думаете,
что
можно
себе
уст роит ь
счастли­
вый
и
честный
мирок
<...>
Смешно!
Нельзя,
ба буш ка » (60, 231).'
44 См.
пись мо
Л.
Н.
Толс тог о
от
марта
1858 т .: «Моя амбиция состоит в том,
чтобы
всю
жизнь
быть
исправляемым
и
обращаемым
Ва ми,
но
ник ог да
не
исправ­
ленным
и
об ра щен ны м» (60, 257).
45 Нелогичность этого поворота кажущаяся:
с
11 по 17 марта 1858
г.
Толстой
был
в
Петербурге,
и
эта
скрытая
для
читателя
па уза
(встреча с А.
А.
Толст ой)
оп ре­
делила
возвращение
переписки
(пусть на какое -то
время)
к
совсем
не да вно
отверг­
нутой
литературной
сит уаци и.
46 3 мая 1859 г.: «Я пишу Вам не для того,
чтобы
Вы
мне
сказали,
что
это?
что
делать,
утешили
бы.
Этого
ничего
нельзя
<...>
Пожалуйста,
не
отвечайте
даже
про
это.
Гла вное ,
что
я
лгать
не
м огу
перед
с обо й » (60, 294). 17/29 октября 1860
г.:
«Пожалуйста,
не
пишите
мне
ничего
об
м не;
пожалуйста,
ниче го
не
пишите» (60,
356).
Февр.
1882 г. : «Но ради Христа,
не
обращайте
меня» (63,89)идр.
47 Роль,
которая
принадлежит
иск лючит ель но
А.
А.
Толст ой.
См.
пис ьмо
от
22 августа 1861
г.: «А пока что я подпишусь на Ваш журнал:
он
от част и
заменит
мне
Ваш и
письм а,
в
которых
Вы
мне
отказываете» (с.
158). Или
13 февраля 1868
г.:
«Все это время я жила Вашей книгой (речь
идет
о
«Войне и мире», —
Р.
Л.),
а
следовательно,
и
с
Вами» (с.
226).
48 См.
письмо
от
18 августа 1857 г.
об
«ужасах», которые составляют «в еч ну ю
обстановку
наш ей
жизни» (60,222).
49 Октября 17. . . 31 (?) 1863 г. : «Я не копаюсь в своем положении (Grübeln
оставлено)»(61,23).
Или: «Мне бы хотелось,
чтобы
вв ели
меня
не
sanctuaire
(святая святых), а в будничные интересы Вашей жизни» (60, 24).
50 «Ежели Вам лень,
то
не
отвечайте
мне
те пе рь,
я
воображу
себе
ответ4—
и
все гда
от ли чный.
. .» (60, 257).
51 Примечательно,
что
еди нс тве нно
возможным
языком,
отвечающим
модели
письма
его
корр еспонд ент ки,
Толст ой
считал
французский
язык
(см.
пис ьмо
от
14 апреля 1858
г . : «Я давно хотел написать Вам,
что
Вам
удо бн ее
писа ть
по-фран­
цузски,
а
мне
женская
мысль
поня тн ее
по-французски»
—
60, 260), оставляя
4 Зак.
No
755
97


пр иня ть
до
ко нца
пос трое ний ,
допускающих
воз можн ость
неиск ­
ренности
о т нош е ни й.52 Глубокое ипринципиальное различие двух
«романов в письмах», созданных Л.
Т олст ым
в
разное
время
и
с
разными
соавторами,
вовсе
не
в
том,
что
«время прошло»
и
в
новой
ситуации
эпистолярные
опыты
уже
утратили
для
самого
п исате ля
сво ю
нрав ственну ю
и
литературную
актуальность.
Очевидно,
самый
процесс
вжи ва ния
в
культуру
другого
человека
не
мог
совершаться
в
сознании
Толстого
без
учета
его
прежнего
и,
казалось
бы,
сх ожег о
опы та.
Отношения
с
Т.
А.
Ергольской,
которые
всегда
были
для
писателя
мерой
человеческого
общения,
и
в
новой
ситуации,
не воль но
про ецир уя сь
на
но вый
эпистолярный
текст,
становились
критерием
его
оценки.
Бл из кие
в
своих
очерта­
ни ях
системы
поведения
корреспонденток
Л.
Толстого,
обуслов­
л енные
предромантическим
типо м
сознания,
оказываются
не
сходными
в
главном.
В
письмах
Т.
А.
Ергольской,
для
к оторой
литературные
формы
были
только
средством,
известной
ей
в оз­
можностью
самовыражения,
Толс той
видел
сюжет
самой
жиз ни,
ее
пр ав ду : «Никогда она (Т.
А.
Ергольская,
—■
Р.
Л.)
не
учила
тому,
как
надо
жить,
словами,
никогда
не
читала
нравоучений,
вся
нр а встве нная
работа
б ыла
переработана
в
ней
внутри,
а
наружу
выходили
только
ее
дела
—
и
не
дела
—
дел
не
было ,
а
вся
ее
жизнь,
спокойная,
кр от кая
<...>
любящая
не
тр ев ож­
н ой,
любующейся
на
себ я
(курсив мой,
—
Р.
Л.), а тихой,
незамет­
ной
лю бо вью » (34, 368).
Бе зус пешн о сть
многочисленных
попыток
А.
А.
Толстой
зас та­
вит ь
своего
корреспондента
з аго вори ть
в
ее
системе,
по-видимому,
об ъя снял ась
тем
внут ре нним
противостоянием,
которое
вызывали
в
сознании
худ ожн ика
ее
пис ьма .
Ориентированные,
на
«слово»
и
откровенную
дида к ти ку ,53 они оставляли впечатление нежизнен ­
ной
формы,
за став лял и
воспринимать
литературность
как
конеч­
ную
це ль,
и
только.
О казавш ись
хранительницами
уже
за быт ой
во
второй
половине
XIX в.
эпистолярной
традиции,
Т.
А.
Ергольская
и
А.
А.
Т олстая,54 по -р азно му
распорядившись
этим
наследством,
предоставили
Л.
Толстому
возможность
своим
участием
или
неуча­
стием
в
сотрудничестве
с
«писательницами писем»
определить
литературную
и
нравственную
ценность
культуры
прошлого
для
настоящего.
за
собой
право
писать
только
по-русски.
Письма
Толстого
к
Т.
А.
Е рголь ск ой
(за
редким
исключением)
—
это
письма
на
ее
(французском)
языке,
отв еч ающие
куль турной
традиции
первой
трети
XIX в.
52 См.
п исьмо ,
датируемое
октябрем
17. . . 31 (?) 1863 г.: «Как только я вхожу
в
сношения
с
Ва ми,
я
надеваю
белые
перча тк и
и
фрак
(право,
нравственный
фр ак)»
(61, 24).
53 «Нравоучительная колея» (с. 97) —
так
определяет
А.
А.
Толстая
направле­
ние
своей
переписки.
54 Любопытно,
что
условия
для
«консервации»
традиции
создаются
так ими ,
на
первый
взгляд,
резко
противоположными
сферами
со циа ль ной
жизни,
как
про­
вин ция
(почти всю свою жизнь Т .
А.
Ергольская
провела
в
Ясной
Пол яне )
и
сто­
л ица,
дво р
(А.
А.
Толстая
—
фрейлина
и
воспитательница
дочери
императора
Александра
II), где поведение человека оказывается предельно нормирован­
ным
в
силу
привычки
(провинция)
или
р итуа ла
(двор).
98


Н.
Н.
Мос товск ая
ЛИ ЧНОСТ Ь
ХУДОЖНИКА
У
ГОГОЛЯ
И
ТОЛСТОГО
(«Портрет»
и
«Альберт»)
В
сознании
передовых
со вр еменник о в
Толстой
вошел
в
литера­
ту ру
как
подлинный
продолжатель
трад иц ий
Го г ол я. «Вот наконец
преемник
Гоголя
—
нисколько
на
нег о
не
похожий,
как
оно
и
следо­
в ало»,1 —
п исал
Тургенев
И.
Ф.
Миницк о му
1 (13) ноября 1854 г.
по
прочтении
«Отрочества». «Преемником Гоголя»
Тургенев
н азы­
вал
Толстого
и
в
письме
к
Л.
Н.
Ва ксе лю
э того
же
года.
С
именем
Гоголя
связывал
Некрасов
направление
творчества
Толстого,
определяя
его
в
50- е
годы
как
«способность к <. . .>
глубокой
и
трезвой
правде, <. . .>
кот орой
со
с ме ртью
Го голя
так
мало
осталось
в
русской
литературе».2
1 Тургенев И .
С.
Поли.
собр.
соч .
и
писем.
Письма,
т.
II.
М.—Л . , 1961,
с.
241.
2 Некрасов Н.
А.
Поли.
собр.
соч .
и
писем,
т.
X.
М ., 1952, с.
240—241.
3 См.:
Бирюков
П.
И.
Биография
Л.
Н.
Толс то го,
т.
I.
М., 1923, с .
60.
В
восприятии
самого
Толстого
в
разные
периоды
его
ж изни
тво р честв о
Гоголя
нико г да
не
оценивалось
однозначно
и
всегда
бы ло
свя зан о
с
мучи те льн ым
и
сложным
процессом
«искания
истины».
Об
э том
свидетельствуют
дневниковые
записи
Толстого,
его
пис ьма ,
воспоминания
современников
и,
наконец,
сам о
тв ор­
чество
писателя.
В
чи сле
пр оизв е де ний,
оказавших
влияние
на
Толстого
в
юности
и
способствовавших
формированию
его
миросозерцания,
н азван ы
им
сам им
«Шинель», «Ссора Ивана Ивановича с Иваном Никифо ­
ров ич е м», «Невский проспект», «Вий»
и
в
особенности
«Мертвые
души»
Г огол я.3
Размышляя
о
з нач ении
ли тер ату ры
для
народа,
о
гра ницах
между
поэзией
и
про зой,
о
своей
роли
писателя,
Толс той
обращался
к
мысли
Гоголя,
высказанной
им
в
«Завеща­
нии», вошедшем в «Выбранные
места
из
переписки
с
друзьями».
«Все сочинения,
чт обы
бы ть
хорошими,
—
записывает
Толстой
в
днев нике
за
апрель—май
1851 г., —
должны,
как
г ов орит
Гоголь
о
своей
прощальной
пов ес ти
(«она выпелась из души моей»),
вы пет ься
из
души
с оч ините ля » (46, 71). Это суждение Гоголя было
99


особенно
близко
Толстому
не
толь ко
в
50- е
годы,
но
и
на
про тяже­
н ии,
всего
его
творческого
пути.
Инт ер ес
к
творчеству
и
личности
Гоголя
отчетливо
про сл ежи­
вается
в
дневниках
Толстого
'начиная с 1847 г.
Среди
з апис ей
о
пр оч ита нных
книгах
—
почти
одновременно
с
Пушкиным
(«Моцарт и Сальери»), статьями Белинского о поэте
—
нео д но­
кратно
упоминаются
«Мертвые души»
Гоголя,
при
э том
пер вый
том
поэмы
оценивается
Толстым
не изм енно
положительно.
«Читал
“Мертвые души”
с
наслаждением,
много
с воих
мыслей», —
за­
писывает
Тол ст ой
в
д невн ике
от
25 июля 1856 г.
(47, 87).
Дне м
позднее: «Читал Гоголя <. . .>
поспорил
за
обедом
о
п ошлост и»
(47, 87). В
1857 г.
То лсто й
внов ь
обра щае тся
к
Гоголю.
17 ноября
1857 г .: «Вечер у Аксаковых <. . .>
Спорил
о
Гоголе
напрасно»
(47, 163).
В
то
же
вр е мя, 8 сентября 1857 г., Толстой записывает
в
д не в нике : «Читал полученные письма Гоголя .
Он
прос то
был
дрянь
человек» (47,156)идр.
При
вс ей
лаконичности
этих
з аписей
их
содержание
позволяет
судить
о
пристальном
внимании
Толстого
в
50-е
год ы
к
автору
«Мертвых душ», который занимал тогда его
творческое
сознание
не
меньше,
чем
Пушкин.
К
тво рчеств у
Гоголя
обращался
Толстой,
обосновывая
в
этот
период
св ою
эстетическую
позицию,
отправной
точкой
к оторой
яв лялас ь
любовь
к
предмету
изображения
как
главное
и
непремен­
ное
условие
художественного
творчества.4
В
зап исно й
кни жке
от
26 мая 1856 г.
Толстой
писал
по
эт ому
п ов од у: «Первое условие
популярности
авто ра ,
т.
е.
средство
заставить
с ебя
любить,
есть
любовь,
с
ко торой
он
о бр ащает ся
со
всеми
своими
лицами.
От
эт ого
диккенсовские
лица
общие
друзья
всего
мира,
они
служат
связью
между
человеком
Америки
и
Петербурга;
а
Теккерей
и
Гоголь
верны,
злы,
художественны,
но
не
лю бе з ны» (47, 178).
Это
характерное
для
Толстого
категоричное
по
своему
тон у
суж де­
ние
находится
в
прямой
свя зи
с
его
неприятием
сатирического
обличительного
на пра вле ния
в
литературе
50-х
годов,
как
тен ден ­
циоз ног о,
по
его
мнени ю.
Известная
сдержанность,
холодность
в
оценке
творческого
метода
Гоголя
о бъ ясняе тся
та кже
от ри­
цательным
отношением
Толстого
в
50- е
г оды
к
сатире.
В
дн евник е
за
1852 г.
содержатся
следующие
запи си : «сатира не в моем
ха ра к тер е» (46, 132), «какое-то
вну т реннее
чувство
сильно
го вор ит
против
сатиры» (46,151). В
сущности,
тому
же
не прият ию
«обли-
чительности», т.
е.,
по
Толстому,
тенденциозности,
посвящено
его
извест но е
письмо
к
Некрасову
1856г. «о “Современнике”
и
злости»
(47, 84). «У нас не только в критике,
но
в
л и те ратуре,
да же
п росто
в
обществе,
утв ерд ил ось
мнение,
что
быть
возмущенным,
желчным,
з лым
оче нь
м ило.
А
я
нахожу,
что
очень
скверно.
Гоголя
любят
больше
Пу шкина .
Критика
Белинского
ве рх
совершенства,
ваши
стихи
любимы
из
всех
т епер еш них
п оэт ов.
А
я
нахожу,
что
скверно,
4 Об этом см.:
Купреянова
Е.
Н.
Эстетика
Л.
Н.
Толстого.
М .—Л. , 1966,
с.
218.
100


потому
что
человек
желчный,
злой
не
в
нормальном
поло же нии.
Челов ек
л юб ящий
—
напротив,
и
только
в
нормальном
поло же нии
мо жно
сделать
добро
и
ясно
видеть
ве щ и» (60, 75).
Оставляя
в
ст ор оне
безусловную
полемичность
этого
высказы­
вания
(отношение Толстого к сатире достаточно освещено в ис­
следовательской
л ит ер ат у ре), обратим внимание на его заключи­
т ель ную
часть ,
связанную
с
п р едстав лен иями
Толстого
середины
50- х
годов
о
назначении
художника-творца,
с
его
размышлениями
о
цели
собственной
жизни.
В
дне вник овы х
з апис ях
этого
пер ио да
о
своем
пр е дн азначен ии,
о
путях
нравственного
совершенствования
Толс той
наст ой чиво
об­
ра щае тся
к
од ной
и
той
же
мы сли: «Добро,
которое
я
м огу
сделать
своими
со ч ине нь ями» (47, 60); «как могли мы до такой степени
утратить
по нят ие
о
единственной
цели
л ите ратуры
—
нравствен­
ной.
. . » (46, 214); «работать в поэзии»
и
«делать добро» (47, 123).
По
м нению
Толстого,
его
собственное
художественное
творчество
имеет
непременно
своим
р ез ульта том
добро.
За пис ями
в
дневниках
и
письмах
материал
об
о тно ш ениях
молодого
Толстого
к
Гоголю
фактически
ис чер пы ваетс я.
Однако
представляется
существенным
то
обстоятельство,
что
каждое
из
обращений
к
автору
«Мертвых душ»
находится
в
теснейшей
связи
с
р азмы шл ени ями
Толстого
о
нравственном
совершенствовании,
о
в озм ожн остях
установления
истины
в
отношениях
между
людьми,
о
путях
«человеческого единения» .
Важно
и
то,
что
тво р честв о
Гоголя
находилось
в
поле
зрения
Толстого
в
период
его
напряженных
раз думи й
об
искусстве,
о
рол и
личности
художника.
Именно
в
это
время
Толстой
работает
над
повестями
«Люцерн»
(1857) и «А ль бе рт» (1857—1858). Повесть Толстого о
музыканте
(«Альберт») включает постановку проблем,
во
многом
родствен­
ных
тем,
над
которыми
размышлял
Гоголь
в
период
создания
«Портрета»
и
«Мертвых душ» (первого тома). Эт о вопр ос ы о с у щ­
ности
и
на зн ачении
иск усст ва,
о
своеобразии
лично ст и
художника
и
его
р оли
в
обществе.
О станов и мся
на
сопо ст ав лении
некоторых
аспектов
повестей
«Портрет» (1-я
редакция
1835 г., 2-я
ред акци я
1842г.) и «Альберт»
(1857—1858) с целью уяснения точек соприкосновения и раз­
личия
в
понимании
названных
проблем
двумя
пи сател ям и,
художественный
г ений
которых
по
своим
психо лог иче с ким ,
нрав­
ственным
корням
имел
много
глубоко
родственных
черт.
Это
тем
более
важно,
что
литературные
судьбы
повестей
Гоголя
и
Толстого
также
отмечены
известным
сходством:
и
«Портрет»,
и
«Альберт»
бы ли
во спри нят ы
современной
им
кри ти кой
как
ав тор­
ские
неудачи.
Обе
повести
яви ли сь
своеобразными
откликами
на
острые
литературно-эстетические
споры
своего
времени.
И
вместе
с
тем
в
творческой
эв олю ции
и
Гоголя
и
Толстого
их
появление
был о
с вя зано
с
моментом
обостренного
вн иман ия
к
нравственно-эсте­
тическим
проблемам.
Для
Гоголя
это
был
поис к
возможности
101


исправления
социального
и
нравственного
зла
пу тем
нр ав стве н­
н ого
совершенствования,
подвижничества
самого
художника.
Ответ
на
вопрос,
что
же
такое
ис тина
и
как
должен
вести
себ я
человек,
чтобы
способствовать
ее
утверждению,
мол одо й
Толстой
п ыт ался
найти
в
само м
искусстве.
Такова
о дна
из
при чи н,
по­
будивших
писателя
обратиться
к
работе
над
повестью
о
музы­
канте.
Для
Гоголя
литературно-общественным
фон ом
в
период
работы
над
«Портретом» (2-й
редакцией
—
одновременно
с
нап иса­
нием
«Ревизора»
и
первого
тома
«Мертвых душ») явилась острая
поле м ика
ме жду
Белинским
и
С.
П.
.Шевыревым,
споры
о
путях
и
направлении
развития
л и терат уры
в
40-е
годы.
Дважды
об ра­
ща ясь
к
пове с ти
о
судьбе
ху до жник а,5 Гоголь был хорошо осведом­
лен
о
сути
литературно-эстетической
полемики
40- х
годов,
которая
сводилась
к
во про су
о
назначении
искусства.
В
многочисленных
статьях
Белинского,
в
частности
в
одной
из
его
программных
статей
«Русская литература в 1841 году» (Отечественные записки, 1842,
No
1), утверждался тезис о необходимости более активной роли
ли тера тур ы
в
общественной
жизни.
Главным
достоинством
совре­
менной
литературы,
по
Белинскому,
являлось
обращение
ее
к
жизни,
к
действительности.
Под
эт им
уг лом
зрения
оценивал
Бе­
л инск ий
искусство
прошлого
и
на стоящег о,
в ыдел яя
в
нем
Пуш­
к ина
и
Гоголя
как
«критериумы для суждения об изящном . . .».6
Примечательно,
что,
усваивая
исторический
взгляд
на
искусство,
Белинский
воспринимал
имена
эт их
писателей
в
едином
ряду:
«С Гоголя начался русский роман и русская повесть,
как
с
Пуш­
к ина
началась
истинно
русская
поэзия».7
5 Творческая история и проблематика повести Гоголя «П орт р ет»
освещены
в
статье:
Мордовченко
Н.
И.
Гоголь
в
работе
над
«Портретом» . —
Учен.
зап.
Ленингр.
ун -т а, 1939, т.
47, вып .
4, с.
97—124 .
6 Белинский В .
Г.
Поли .
собр.
со ч.,
т.
V.
М ., 1954, с.
568.
7 Там же,
с.
565.
8 Здесь и далее ссылки на издание:
Г
о
г
о
л
ь
Н.
В.
По ли.
собр.
соч., т.
I—XIV.
М..
1937—1952 (с указанием в тексте тома
—
римскими,
страницы
—
арабскими
ци фра ми).
В
полемической
статье
С.
П.
Шевырева
«Взгляд на современ ­
ное
направление
русской
литературы.
Сторона
черная» (Москви­
тян ин,
1842, кн .
1),
содержащей
нападки
на
Белинского,
на
«промышленное направление»
и
«главных героев промышленного
мир а », в сущности отстаивались принципы чистого искусства,
называемого
критиком
«Москвитянина», «моралистическим».
В
ка чес тве
главного
представителя
«стороны черной»
современной
л ит ературы
в
статье
С.
П.
Шевырева
п одр азу м евался
Белинский.
Ответом
на
это т
выпад
«Москвитянина»
и
явилс я
известный
памфлет
Бел инско го
«Педант» (Отечественные записки,
1842,
No
3).
Такова
предыстория
появления
2-й
ре дак ции
«Портрета»,
ко торую
Гоголь
отправил
в
мартовский
номер
«Современника»
вместо
«статьи,
во
многих
от но ше ниях
со вре м е нной» (XII, 45) .8
102


Гого ль ,
как
явс твуе т
из
его
п исем
к
редактору
«Современника»
П.
А.
Плетневу
от
6 и 17 февраля и от. 17 марта 1842 г.,
п ред­
пол ага л
в
н еосу щест вленн ой
статье
в ы сказать
с вое
отношение
к
поле м ике
Белинского
со
славянофилами.
Со вер ш енно
очевидно,
что
повесть
«Портрет»
и
я ви лась
своеобразной
по пы ткой
Гоголя
изложить
в
художественной
форм е
свою
нравственно-эстетическую
позицию.
Одн ако
сл ож ная
идейно-художественная
проблематика
по­
вести
отнюдь
не
сводилась
к
дебатировавшимся
в
40- е
годы
лите­
ратурно-эстетическим
вопросам.
Здесь
писатель
вп ер вые
заговорил
о
нравственном,
просветительском
н азн ачен ии
и скус ст ва,
пр изв ан­
ном
искоренять
социальное
зло,
ис пра вл ять
и
улучшать
при ро ду
человека.
И
в
э том
принципиальное
от личие
этических
во ззре ний
Гоголя
от
программы
славянофилов,
в
частности
С.
П.
Шевырева.
Искусство
и
его
служители
представлялись
Гог олю
об лаг ор ажи­
в ающей
д ейст венной
силой,
воплощением
духовной
кр ас оты
и
добра.
«Поэт,
это
чуткое
создание,
на
все
откликающееся
в
мире», —
писал
Гоголь
в
статье
«В чем же,
наконец,
существо
рус с кой
поэзии
и
в
чем
ее
ос о б енно ст ь » (VIII, 381—382). Без влия­
ния
обличительного
общественно
значимого
искусства
«мир задре­
мал
бы
<. . .> обмелела бы жизнь,
плесенью
и
ти ной
покрылись
бы
души» (V, 171), —
утверждалось
в
«Театральном разъезде»,
опубликованном
в
год
завершения
второй
редакции
«Портрета» .
Обосновывая
в
художественной
структуре
повести
эти
важные
для
нег о
положения,
Гоголь
безусловно
был
близок
к
общественно­
эстетическим
воззрениям
Белинского.
В
то
же
время
в
этических
и
эстетических
вз глядах
Гоголя,
г ла вным
об ра зом
в
его
пр едст а вл ении
о
лично ст и
художника,
как
оно
отразилось
в
«Портрете», ощущались тенденции,
вызвавшие
резкую
оценку
революционно-демократической
критики.
По
словам
Бе лин ско го , «мысль повести была бы прекрасна,
е сли
бы
поэт
понял
ее
в
современном
ду х е».9
9 Белинский В.
Г.
Поли .
собр.
со ч.,
т.
VI.
М ., 1955, с.
426.
Нравственно-эстетическая
программа
Гог оля ,
мысль
о
н азна че­
нии
иску сс тва
связ аны
с
образами
двух
художников
в
«Портрете»
(друга молодости Чарткова и монаха -жи воп ис ц а ,
отца
рассказ­
чи ка ), противопоставленных обществу « ме р твы х
д уш », «электри ­
честву
ч ина », меркантильной силе золота,
во
власти
ко торы х
ок а­
зался
художник
Чартков,
тем
самым
пог убивш ий
св ой
талант
и
из ме нивш ий
своему
высокому
призванию
художника-творца.
В
представления
Гоголя
об
идеальном
творце-художнике
входили
и
мыс ль
об
ответственности
худож н ика
за
свой
тал ант ,
и
неустан­
ное
служение
прекрасному,
и,
главное,
ид ея
аскетизма,
нр авст ве н­
ного
совершенствования,
самоотвержения,
к^к
единственно
в оз­
можного
пути
для
постижения
прекрасного.
\
На
первый
взгляд
повесть
Гоголя
пост р оена
на
традиционном
для
л ит ерату ры
30—40-х
г одов
конфликте
художника
с
обществом.
103


однако
эта
коллизия
не
являетс я
центральной
проблемой
«Порт ­
ре та». Гоголя интересуют прежде всего пути преодоления социаль­
ного
зла
в
мир е,
причины
оскудения
духовного
мир а
человека,
пути
исправления
его
нравственной
при род ы.
О дно
из
возможных
«средств»
преодоления
зла
Гоголь
вид ит
в
искусстве.
Др угое
—
в
нравственном
усовершенствовании.
И
потому
достойным
звания
х уд ожника -т ворца ,
по
мнению
Гог оля ,
может
быт ь
лиш ь
человек,
без
остатка
посвятивший
жизнь
нрав­
ственному
совершенствованию,
почт и
религиозному
служению
искусству.
Не
случайно
положительный
иде ал
Гоголя
в
«Портрете»
связ ан
с
образом
монаха-живописца.
Л ишь
искусство
способно
ожи ви ть
«мертвые ^у ш и», духовно объединить людей.
«Для успо­
коения
и
при мир е ния
всех
н ис ходит
в
мир
высокое
созданье
искус­
ства», —
утверждал
Гоголь
в
«Портрете»
устами
монаха-живопис­
ца
(III, 135). Эт а
же
мысль
о
на зн ачен ии
поэта,
призванного
«из
нас
же
в зять
нас
и
нас
же
возвра тит ь
нам
в
очищенном
и
лучшем
виде » (VIII, 384—385), высказана Гоголем в статье « В
чем
же,
наконец,
существо
рус с кой
поэзии
и
в
чем
ее
особенность».
Гоголевские
художники-отшельники,
лишь
вне шне
отъединен­
ные
от
общества,
чер ез
свое
тво р честв о
служат
сближению
лю д е й. 10 Просветительская идея об учительной роли искусства,
д олжн ого
объединить
«целую толпу»,
у тве ржд алась
Гог олем
и
ранее
в
его
раздумьяк
о
н азна чени и
театр а: «...э то
такая
каф едра ,
с
которой
читается
разом
целой
толпе
живой
урок,
г де,
при
торжественном
бл еске
освещения,
при
гром е
музыки,
при
еди­
ноду шном
смехе,
показывается
знакомый,
прячущийся
порок
и,
при
тайном
голосе
вс ео бщего
учас тия
(курсив мой,
—
Н.
М.), выстав ­
ляется
знакомое,
робко
скрывающееся
возвышенное
чувство.
..»
(VIII, 186—187).
10 Об этом см.:
Смирнова
Е.
А.
Т ворчест во
Гоголя
как
явление
русской
демократической
мысли
первой
половины
XIX века .
—
В
кн. :
Освободительное
д виж ение
в
Рос сии.
Саратов, 1971, вып.
2, с.
80.
11 Белинский В.
Г.
Поли.
собр.
соч.,
т.
VI, с.
427.
12 См.:
Лотман
Ю.
Истоки
«толстовского направления»
в
русской
л итер а­
т уре
1830-х
годов.
—
Труды
по
русской
и
славянской
ф илолог ии, V.
Т арт у, 1962,
с.
47. ( Учен.
за п.
Та ртуск о го
ун-та,
вы п.
119).
Чем
же
о бъя сняет ся
резко
отрицательная
о ценка
Белинского
второй
части
«Портрета», как произведения,
в
кот ором
Г оголь
«отдалился от современного взгляда на жизнь и искусство»? 11
Пр ежде
всего
те м,
что
р е вол юционный
демократ
пр он ицат ел ьно
ув идел
в
гу мани стич еск их
идеалах
Гоголя
абстрактные
ст орон ы
и
отметил
их
как
не
о тве ча ющие
основным
зада чам
времени
—
задачам
действенного
преобразования
жизни.
В
по ним ании
Белинского
40- х
г одов
гораздо
важ нее
было
истолкование
творче­
ств а
Гоголя
как
поэта
жизни
д ейст вит ель ной.
Для
дальнейшего
развития
русской
литературы,
по
мысли
Белинского,
первостепен­
ное
значен и е
имело
социально-Обличительное
направление
творчества
Гоголя.12 В
связ и
с
этим
то,
что
бы ло
по ло жит ельн ым
104


в
идеалах
Гоголя,
сформулированных
в
концепции
личности
художника-творца,
Белинский
оставляет
пока
без
разъяснений.
Десятилетие
спустя
литературную
судьбу
«Портрета»
в
извест­
ной
м ере
по вто рит
повесть
Толстого
о
музыканте
(«Альберт»).
По
мне нию
редактора
«Современника»
Некрасова,
высказанному
им
в
письме
к
Толстому
от
16 декабря 1857 г .,
в
«Альберте» «все
главное
вышло
как-то
дико
и
ненужно», т.
е.
прежде
всего
несовре­
менно,
потому
что
Толс той
отдалился
от
сво его
«настоящего рода,
рода,
который
нико гд а
не
при ск уч ит,
потом у
что
передает
жизнь,
а
не
ее
и скл ю чени я».13
13 Некрасов Н.
А.
Поли.
собр.
соч.
и
пис ем,
т.
X, с.
372.
14 См.:
Э йх енбаум
Б.
М.
Наследие
Белин ск ого
и
Лев
Толстой
(1857—
1858). —
В
кн .: Эйхенбаум Б.
М.
О
проз е.
Сборник
ст ат ей.
Л ., 1969, с.
125—141.
Между
тем ,
по
за мыслу
Толстого,
по вест ь
«Альберт»
должна
б ыла
яви тьс я
та ким
ху д ож ественн ым
произведением,
в
кот ором
он
предполагал
изложить
св ое
поним а ние
искусства
и
роли
худож­
ник а
в
обществе,
отличное
от
литературно-эстетических
представ­
ле ний
его
со вр еменник о в:
В.
П.
Боткина,
А.
В.
Др уж инина ,
П.
В.
А нне нко ва,
И.
С.
Тургенева,
с
одной
ст орон ы,
Чернышевского
и
Добролюбова
—
с
другой.
Формирование
н ра вств енн о -эсте тически х
воззрений
Толстого
в
50-е
годы
происходит
в
период
острых
споров,
возникших
вокруг
диссертации
Ч ерн ышевс ког о
«Эстетические отношения искусства
к
действительности»
и
цикла
его
статей
«Очерки гоголевского
периода
русской
л и те р ату ры », публиковавшихся в 1857 г.
в
«Сов ­
ременнике».
По л емика
вокруг
статей
Чернышевского,
оказав­
ш аяся
в
центре
внимания
ближайшего
окружения
Толстого
(Тургенев,
П.
В.
Анненков,
В.
П.
Боткин,
А.
В.
Др у ж ин ин), своди­
лас ь
к
о б сужд ению
наследия
Белинского,
к
спорам
о
«гоголевском
направлении»
в
литературе.
В
с вязи
с
этим
со вр еменник ами
То л­
ст ого
дебатировались,
по
существу,
те
же
вопросы,
которые
в олно­
в али
в
40- е
годы
Гог ол я:
о
назначении
ис ку сств а,
о
личности
художника.
Судя
по
дне вник ов ым
записям
и
переписке,
именно
в
эти
годы
Толстой
з нак ом ится
со
статьями
В.
П.
Боткина
«Стихотворения
Фета » (Современник, 1857,. No 1), А.
В.
Дружинина
«Критика гого ­
левского
периода
русской
л ите ратуры
и
наши
к
ней
.отношения»
(Библиотека для чтения, 1856, No 11, 12), обсуждает эстетические
вопросы
с
Тургеневым,
под
вл иянием
которого,
как
убедительно
доказал
Б.
М.
Эйхенбаум,
Толст ой
обратился
к
с та тьям
Белин­
с ко го. 14 «Утром читал Белинского,
и
он
начинает
мне
нра­
виться»,—
записывает
Толстой
в
днев ник е
от
2 января 1857 г.
«Статья о Пушкине
—
чудо.
Я
только
теперь
по нял
Пушкина», —
помечено
в
дневни ке
через
день
(47, 108).
Ц ит ирова вшие ся
выше
дневниковые
записи
о
чте нии
«Мертвых душ» «с
наслаждением»,
о
том ,
что
там
«много своих мыслей», «о Гоголе»
и
«споре о пош­
лости» (47,87), о чтении второй части «Мертвых
д у ш» («аляпо­
105


в ато») (47, 154) относятся к этому же периоду.
Среди
них
особенно
ценно
выск а зывание
Толстого
о
первом
т оме
«Мертвых душ»
в
дн евн ике
о.т
25 июля 1857 г.
накануне
начала
ра боты
над
«Альбертом»: «. . . чита л
с
на сла жде нием
много
своих
мыслей»
(47, 87). Толстому,
откровенно
отрицательно
относившемуся
к
са­
тире,
бы л,
очевидно,
близок
нравственно-психологический
аспект
поэмы
Гоголя
и
в
особенности
размышления
писателя
о
двух
тип ах
художников
в
лирическом
отступлении
седьмой
главы
«Мертвых душ», где говорится о высокой нравственной миссии
творца
в
утве рж дени и
добра.
Не
мог
не
импонировать
Толстому
и
пр изыв
Гоголя
к
юношеству
в
шес той
гла ве
п оэ м ы: «забирайте
с
с обою
все
человеческие
движения» (VI,127).
После
то го
как
за мы сел
«Романа русского помещика»
вылился
в
небольшую
пове с ть
«Утро помещика», после несостоявшегося
пла на
осв обожд ен ия
в
1856 г.
крестьян
в
Ясной
Поляне
Тол ст ой
о каз ыв ается
на
перепутье.
В
п о исках
своего
жизненного
назначе­
ния
Толстой
с
у влеч ением
об р ащает ся
к
искусству.
«Как хочется
поскорее
отделаться
с
журналами,
чтобы
писать
так,
как
я
теперь
начи наю
думать
об
искусстве,
ужасно
выс око
и
чисто», —
пиш ет
Толстой
в
д невни ке
от
23 ноября 1856 г.
(47, 101). Эта запись имеет
прямое
отношение
к
замыслу
повести
«Альберт»
и
вместе
с
тем
является
откликом
на
литературно-эстетические
споры
50-х
годов .
В
период
напряженной
работы
над
повестью
о
музыканте
(«Эта
вещ ь
стоила
мне
год
почти
исключительного
труда»
—
60, 243),
когда
вопрос
об
иск усств е
приобретает
для
Толстого
особую
значительность,
в
днев нике
от
30 октября 1857 г.
поя вляе тс я
следующая
з ап и сь : «... теперь я спокойнее,
я
зн аю,
что
у
меня
есть
что
ск азать
и
си лы
с каза ть
с иль но,
а
та м,
что
х очет
говори
публика.
Но
на до
работать
добросовестно,
пол ож ить
все
св ои
си лы,
тогда
пусть
плюет
на
алтарь» (47, 161).
Толстой
хорошо
знал
статью
В.
П.
Бо тк ина
о
Фете,
в
ко торо й
излагалась
«теория свободного творчества»
в
противоположность
«утилитарной теории»,
подчиняющей
искусство
пр акт ич еским
ц елям,15 под которой подразумевалась эстетическая программа
ре во лю цио нных
демократов.
Но
• даже
высокая
о ценка
эт ой
статьи
Толстым,
на звав шим
ее
«поэтическим катехизисом поэзии»
(60, 153), вовсе не означала,
как
мы
увидим
ниже,безоговорочного
при ятия
Толстым
эстетической
по зиции
В.
П.
Боткина.
15 См.:
Совре мен ник , 1857, No 1, отд.
Ill, с.
1—42 .
16 Библиотека для чтения, 1856, No 12, отд.
V, с.
31.
Сложным
б ыло
и
отношение
Толстого
к
программной
статье
А.
В.
Дружинина
«Критика гоголевского периода русской литера­
туры
и
наши
к
ней
о тн ош ения», в которой подвергалось ревизии
нас ле дие
Белинского
и
обосновывалась
теория
иску сст ва,
«должного служить себе целью».16 Ведь именно в это время
Толс той
увлечен
ста ть ями
Белинского
о
Пушкине,
в
которых
нахо­
дит
ряд
высказываний
об
искусстве
и
художнике,
созвучных
106


сво им
настроениям.
Примечательна
скептическая
оценка
э той
статьи
А.
В.
Дружинина
в
дн евн ике
То лс т ого : «Прочел 2-ю
статью
Дружинина.
Его
слабость,
что
он
никогда
не
усомнится,
не
вздор
ли
это
в с е» (47, 104).
Принципиальное
от ли чие
эст ет ическ их
воззрений
Толстого
от
эстетических
взглядов
«бесценного триумвирата» 17 заключалось
в
т ом,
что
на
протяжении
всего
тво рче ст ва
эстетика
Толстого
рож далас ь
в
процессе
его
этических
ис ка ний
на
пу ти
совершенство­
вания.
Эта
«зависимость»
эстетики
писателя
от
его
нравственных
пр ед став лен ий
и
определила
в
середине
50-х
го дов
характер
его
поисков
возр ож да ющ его
начала
в
само м
искусстве.
Вот
почему
мыс ль
А.
В.
Дружинина
об
а втон ом ной
само ценност и
искусства
казалась
Толстому
«вздором».
17ОботношенияхТолстогос «бесценным
тр иу мви рато м» (П.
В.
Анненковым,
В.
П:
Боткиным,
А.
В.
Дружининым)
с м .: Эйхенбаум Б.
М.
Лев
Толстой.
Книга
первая. 50-е
год ы.
Л. , 1928, с . 22 0—235; Купреянова Е.
Н.
Молодой
Толстой.
Тула, 1956, с .
142—153.
18 О творческой истории и проблематике повести « А л ьбе р т»
см .:
Э
й
х
е
н-
б ау м.Б.
М.
Л.
Толстой.
Книг а
пер в ая.
50- е
годы,
с.
294—314; Купрея-
н
о-в
а
Ё.
Н.
1) Молодой Толстой,
с.
154—163; 2) Эстетика Л.
Н.
Толстого,
с.
142;
Б
у
р
с
о
в
Б.
Лев
Толстой.
Ид ейные
искания
и
тв орче ски й
метод.
1847—1862.
М.,
1960, с.
270—278; Чупрйна И.
В.
Нравственно-философские
искания
Л.
Т ол­
ст ого
в
60-е
и
70- е
годы.
Саратов, 1974, с.
71.
В
эт ой
с вязи
особ ую
смысловую
наполненность
приобретают
зап иси
в
дне вни ке
от
22 и 23 ноября 1856 г., по сути своей весьма
б лиз к ие: «Литературная подкладка противна мне до того,
как
нич то
никогда
про тивно
не
было» (47,101)—
и
приводимые
выш е
сл о в а: «начинаю думать об искусстве ужасно высоко и чисто»
(47, 101). Представляет интерес еще одно полемическое высказы­
вание
Толстого,
мал о
привлекавшее
в ним ание
исследователей
и
на
первый
взгляд
противоречащее
системе
этических
воззрений
.Т олс то го,
складывающейся
в
50- е
годы.
В
дне вн ике
от
14 октября
1836 г.
з аписа но : «Никакая художническая струя не увольняет
от
участия
в
общественной
ж изн и» (47, 95). Здесь выра жен о п ря­
мое
несогласие
Толстого
со
сторонниками
теории
«чистого искус­
ства»
и
собственное
поним а ние
«общественной жизни»
как
нравственно-этической
деятельности
человека
прежде
всего.
Эта
мысль
найдет
свое
дальнейшее
в опл ощ ение
и
ра звитие
в
художе­
ственно-образной
форме
в
с вязи
с
раскрытием
те мы
иск усств а
и
художника
в
повести
«Альберт»,18 где злободневную значимость
для
Толстого
обретают
проблемы:
возможно
ли
ср е дств ами
искусства
преобразовать,
сделать
нравственно
чище
.и
лучше
человеческую
природу,
способствует
ли
искусство
духовному
ед и­
не нию
людей,
в
чем
же
назначение
худож ни ка?
Искан ия
Толстого,
отраженные
в
«Альберте», имеют общие
к орни
с
теми
нр авст вен ным и
вопросами,
на
которые
п ытал ся
дать
ответ
в
с вое
время
Го голь,
о бращ аясь
к
т еме
иск у сств а.
Сам
Толс той
так
определил
значе ние
и
жанровую
природу
«Альберта»
в
письме
к
Некрасову
от
18 декабря 1857 г .: «Это не повесть описа ­
107


тельная,
а
иск лючи тель н ая,
которая
по
своему
смыслу
вся
должна
сто ять
на
психологических
и
л ири ч еских
местах
и
потому
не
должна
и
не
может
нра вить ся
большинству,
в
э том
нет
сомне­
ни я;
но
в
какой
степени
исполнена
задача,
это
другой
вопрос»
(60, 243).
Одним
из
таких
«психологических мест», на которых зиждется
повесть,
явилось
исследование
Толс ты м
нравственной
природы
личности
худ ожн и ка.
В
пов ес ти
о
«погибшем»
музыканте
(«Погибший», «Поврежденный»
—
ее
первоначальные
названия)
Толстой
об ращал ся
к
пушкинской
тем е
«непосредственной ге­
ниальности», раскрытой в «Моцарте
и
Сальери», «Дон-Жуане»-
Следуя
реалистической
традиции,
Толстой
сознательно
переосмыс­
лял
романтическую
трактовку
конфликта
художника
и
общества,
поставив
в
центр
повести
судьбу
«гениального юродивого» .19
Скрипач,
ге рой
«Альберта», изображен,
по
су ти
дела,
юродивым.
В
контексте
повести
это
понят ие
употребляется
не
только
в
значе­
нии
«чудаковатый», «безумный» (последнее,
заметим,
Толс ты м
сразу
же
с нимае тся
характеристикой
«здрав»), но и как пророк,
способный
чу вств оват ь
и
видеть
то,
что
не
д ано
об ычны м
людям.
Такое
осмысление
пророческого
дара
художника,
очевидно,
пере­
кликается
с
представлением
Гоголя
о
творце,
от ра зивше мся
в
об­
ра зе
его
идеального
художника-монаха
в
повести
«Портрет» .
Гог ол евс кий
гер ой
—
это
христианский
аскет,
обладающий
способ­
нос тью
пр едв идения ,
прорицания,
которое
свойственно,
по
мнению
писателя,
л ишь
тем,
кто
причастен
к
по дл инн ому
искусству.
В
«Портрете»
устами
художника-монаха
Гоголь
утверждал:
«Намек о божественном,
небесном
рае
заключен
для
чело в ека
в
искусстве,
и
по
то му
одному
оно
уже
вы ше
в се го» (III, 136).
19 В дневниковой записи от 8
ян варя
1857 г.
о
прототипе
г ероя
пов е сти
«Аль­
берт»
скрипаче
Г.
Ки з еветте ре
Толстой
п исал: «умен,
ген иал ен
и
здрав.
Он
гениаль­
ный
юродивый» (47,110).
Герой
повести
Толстого,
в
свою
очередь,
наделен
высоким
талантом
владения
«истиной искусства»
--
по
Т ол ст о му, «величай­
шим
проявлением
могущества
в
ч ело в еке» (5, 50).
Лишь
«искус­
ство,
—
пол ага л
Толстой
в
повести
«Альберт», — <. . .>
под ни­
ма ет
избранника
на
такую
высоту,
на
ко торо й
голова
кр ужитс я
и
трудно
удержаться
здравым» (5,50).
Гоголь
сч ита л,
что
искусство
способно
объединять
людей,
оживлять
их
«мертвые души» .
Таков
внутренний
смысл
э пи зода
в
«Портрете», где рассказывается о впечатлении,
произведенном
на
зрителей
картиной,
приве зе нно ю
художником
из
Ри ма. «Неволь­
ные
сл езы
гото вы
бы ли
покатиться
по
лицам
посетителей,
окружив­
ших
картину.
Казалось,
все
вкусы,
все
д ерзки е,
неправильные
укло­
не ния
вкуса
сл ил ись
в
какой-то
безмолвный
гимн
божественному
пр оизв е де нию » (III, 112).
Ра зр озне нные,
разъединенные
эгоисти­
ческими
страстями
лю ди
объединяются
в
чувстве
восторга,
ко то­
рое
сообщает
им
искусство.
108


Объединяющую
с илу
искусства
утв ержда л
своей
повестью
и
Толстой.
Именно
в
э том
смысл
сцены,
изображающей
иг ру
Альберта,
под
вл ия нием
кот орой
о б щество
скучающих
и
праздных
людей,
приехавших
на
«петербургский балик», преображается .
«В комнате пронесся чистый,
стройный
звук,
и
сделалось
совершен­
ное
молчание.
Звуки
темы
свободно,
изящно
полились
всл ед
за
первым,
каким-то
неожиданно
ясн ым
и
успокоительным
светом
вдруг
озаряя
внутренний
мир
ка ж дого
с луша те ля.
Ни
оди н
ложный
или
неумеренный
звук
не
нарушил
по к орнос ти
в нимаю щи х,
все
звуки
б ыли
ясны,
и зящны
и
значительны.
Все
молча,
с
трепетом
надежды,
следили
за
развитием
их.
Из
состояния
скуки,
шумного
рассеяния
и
душевного
с на,
в
котором
находились
эти
люди ,
они
вдруг
незаметно
перенесены
бы ли
в
со вер шенно
другой,
-забытый
ими
мир.
То
в
ду ше
их
возникало
чувство
тихого
созерцания
прошедшего,
то
страстного
воспоминания
чего-то
счастливого,
то
безграничной
потребности
власти
и
бл ес ка,
то
ч увс тва
покорности,
неудовлетворенной
любви
и-грусти. <. . .> сам собой лился в душу
каждого
како й- то
пр екр асный
поток
д авно
знакомой,
но
в
первый
раз
высказанной
п оэзии » (5, 30). В другом месте повести Толстого
скучающий
эгоистичный
Делесов
под
вл иянием
игры
Альберта
«испытывает непонятную радость», «все больше и больше любит
это го
ч елов ек а» (5, 40), вспоминает самое « сча стл и во е
и
велико­
душное
время
молодости» (5,35).
Как
проницательно
заметил
А.
Григ орь е в,
Толстой
в
«Аль­
б е рт е » «поэтизирует силу и страстность < . . .>
пропадающие
в
неизлечимом
беспу тс тве» .20 Но ведь Толстой «п о эт изи ру ет
силу
и
ст р аст н о ст ь », присущие лишь артистической художнической
натуре
и
возвышающие
ее
над
духовно
мертвым
обществом.
Ценой
самозабвения,
достигаемого
опьянением,
Альберт
обретает
сч ас тье
соп рик о сно вения
с
искусством.
Это
же
счастье
сам озаб ве­
ния
дает
искусство
скрипача
людям.
20 Григорьев А.
Собр.
соч.,
вып.
12.
М ., 1916, с.
63.
Те ма
самозабвения
в
«Альберте»
имеет
и
другой
аспект,
в
раскрытии
которого
Т олс той
соприкасается
с
гоголевской
кон­
цепцией
личности
худ ожн и ка.
По
Г оголю,
отшельничество
худож­
ник а
являлось
своеобразной
формой
н епр иятия,
осуждения
дей­
ствительности,
в
к отор ой
господствует
своекорыстие,
эгоистиче­
ск ий
р асче т.
В
аналогичном
смысле
истолковано
Т олст ым
и
«самозабвение»
Альберта,
которому
глубоко
чужды
все
материаль­
ные
б лага.
П рав да,
вне шне
а ске тизм
монаха-художника
в
«Порт ­
рете»
и
самозабвение
Альберта
имеют
су щест венно е
различие.
Альберт,
в
противоположность
гоголевскому
ге рою,
достигает
ду х овной
свободы
и
независимости
через
«грязную сферу», через
опьянение.
Но
в
ко не чном
ит оге
и
самоотречение
художника
в
пове­
сти
«Портрет»
и
духовное
уе д инение
Альберта
—
это
способ
своеобразного
внут ре нне го
сосредоточения,
с
п омощ ью
которого
они
чер пают
с илы,
ч тобы
сл ужи ть
своим
искусством
людям.
109


В
то
же
вре мя
при
некоторых
точках
пересечения
в
понимании
нравственной
природы
художника
Гог олем
и
То лс тым,
вызванных
психологической
близостью
гениев
этих
п исат ел ей,
общностью
их
этических
исканий,
постановкой
ими,
по
существу,
одних
и
тех
же
проблем,
в
их
к онце пции
личности
художника
есть
много
п рин ци­
пиально
различного.
Гог ол евск ий
идеальный
художник
верует
в
ра зу мно сть
из бр ан­
н ого
им
пути,
сч ита ет
его
единственно
возможным
р ади
служения
искусству,
а
через
художественные
творе ни я
и
людям.
Не
сл уч айно
именно
с
эт им
обр аз ом
художника-аскета
свя зан
нравственный
и деал
Гоголя
в
40- е
годы,
его
представления
об
идеально
п р екрас­
ном
человеке.
Иначе
обстоит
дел о
с
ге ниал ьн ым
музыкантом
в
повести
«Альберт» .
Скри пач
в
пов е сти
Толстого
подвергается
авторскому
суд у.
Этой
тем е
пос вяще на
заключительная
час ть
повести.
Спорящие
голоса,
которые
слышит
Альберт
во
«сне»,
произносят
над
ним
приговор
как
над
ушедшим
из
жизни
худож­
ником .
Один
из
них,
прина дле жа щий
художнику
Петрову
(защитнику теории чистого искусства), называл Альберта «л учши м
и
с ча ст л ив ей ши м », требовал преклонения перед ним,
потому
что
«он любит одно
—
красоту,
единственно
несомненное
бла го
в
мире»
(5, 49).
Другой
гол ос
(в нем отчасти угадывается литературно ­
эстетическая
пр ограм ма
р е вол юционны х
демократов,
в
частности
Чернышевского)
упрекал
худож н ика
в
то м,
что
он
вел
себя
не
всегда
честно
и
справедливо.
«Разве он принес пользу обществу?»
(5, 49). Нако не ц,
сам
Альберт
«во сне»
стоял
на
возвышении
и
сам
играл
на
не о бы кнове нной
стеклянной
скрипке
все
«то,
что
прежде
го вор ил»
первый
«голос» (5, 51).
Альберт
чувствовал
с ебя
пр ек-
красным
и
счастливым.
Но
перед
видением
прекрасной
же н щины
(«совершенно той,
к оторую
он
лю б ил»), символизирующей « ис­
тин у», Альберт « понял,
что
то,
что
он
делал,
б ыло
дурно,
и
ему
ста ло
стыдно
за
с е б я » (5, 51). Эпизодом нравственного пробужде­
ния
Альберта,
и
его
заключительными
сл ов ами: «да я жив,
за чем
же
хоронить
меня?»(5,52)—
Толстой
оставляет
поставленную
им
в
повести
проблему
назначения
искусства
и
личности
художника
открытой
и
для
себ я
окончательно
не
решенной.
Ал ьбер т
не
спосо­
бен
справиться
с
нравственной
нечистотой
собственной
жизни.
Тем
самым
в
повести
как
бы
подвергается
сомнению
и
нравственно­
преобразующая
сила
искусства.
Особенность
та лан та
Толстого,
определенная
Нек рас овы м
как
«способность к глубокой и трезвой правде», привела его именно
к
такому
раск р ытию
те мы
искусства
и
художника.
Со вр еменник ам и
писателя
самых
ра зли чных
эстетических
вз гля дов
(В.
П.
Боткин,
Тургенев,
Некрасов)
пов ест ь
б ыла
признана
не удач ей
Толс того,
не
был
удовлетворен
ею
и
сам
автор.
Вряд
ли,
о днако ,
можно
с оглас ить ся
с
Б.
М.
Эйхенбаумом,
что
это
«единственная у Тол ­
с того
фальшивая
вещь,
записанная
с
чужих
слов,
пр о изн есе нная
не
своим
голосом».21
21 Эйхенбаум Б.
М.
О
прозе,
с.
174.
ПО


П ове сть
о
музыканте
представляет
со бою
естественное
про­
должение
нравственно-эстетических
поисков
молодого
Толстого.
По
справедливым
словам
А.
Григорьева, «Альберт»
явился
«пря­
мым
и
при том
не
тол ько
логическим,
но
органическим
последствием
то го
же
само го
психического
процесса,
к отор ый
раскрывается
в
предшествовавших
его
произведениях,
—
завершением
т ого
же-
анал из а,
кот орый
так
поразил
вс ех
в
этих
предшествовавших
произведениях.
. .».22
22 Григорьев А.
Собр.
соч.,
вы п.
12, с.
36.
Вместе
с
тем
в
«Альберте»
Толстой
косвенно
ответил
и
на
литературную
полемику
50- х
годов,
отделив
себя
от
сторонников
«чистого искусства», хотя и не приняв полностью эстетической
программы
революционных
демократов.
Проделанный
анализ
свидетельствует
о
т ом,
что
Толс той ,
раз­
мышляя
о
личности
художника
и
сущности
искусства
в
50-е
годы,
безусловно
учитывал
художественный
оп ыт
своего
предшествен­
ника
Гоголя,
обратившегося
к
этим
же
проблемам
еще
в
40- е
годы.
Толстому,
очевидно,
близки
бы ли
просветительские
представления
Гоголя
о
в ыс окой
нравственной
миссии,
к оторую
выполняет
искус­
ство,
направленное
в
к он ечном
сч ете
на
то,
чтоб ы
нести
добро
людям.
Но
како ва
при
э том
должна
бы ть
личность
художника?
От вет
на
эт от
в опр ос,
при
некоторой
общности,
у
Гоголя
и
Толстого
был
разным.
Если
Гоголь
пришел
к
мысли
о
разумности
аскетиче­
ского
христианского
самоотречения
художника
как
единственно
ве рног о
пути
служения
нравственным
целям
и скус ства ,
то
Толстой
сомневается
в
жизненности
подобного
род а
р ешен ия.
Альберт,
по
с ути
дела,
при
всей
своей
исключительной
способности
властвовать
над
людьми
сломлен
«грязной действительностью», оказавшейся
сильнее
его.
П ове сть
Толстого
на пис ана
в
тот
переломный
э тап
в
тво р честв е
писателя,
когда
он
пе ре живал
состояние
мучительного
сомнения
в
верности
христианского
самоотречения.
В
эт ой
связи
и
вопрос
о
личности
художника,
с пос об ного
или
неспособного
к
нравственному
самоотвержению
во
имя
иску сст ва,
решается
им
иначе,
чем
Гоголем.
Общность
и
различие
в
осмыслении
коренных
проблем
искусства
у
Гоголя
и
Толстого
—
следствие
изве ст ног о
сходства
и
различия
их
творческих
индивидуальностей
и
особен­
нос тей
развития
русс к ой
художественной
мы сли
XIX в.
111


Л.
Н.
Морозенко
У
ИСТОКОВ
НОВОГО
ЭТАПА
В
РАЗВ ИТ ИИ
ПСИХОЛОГИЗМА
(Ранние дневники
Толстого
и
Чернышевского)
Дн евн ики
Л.
Н.
Толстого
и
Н.
Г.
Чернышевского
представляют
собой
своего
род а
исторический
документ
зарождения
нового
подхода
к
изучению
п си хологии
человека.
В
них
даже
на
первый
взгляд
бросается
в
г лаза
о дна
общ ая
черта:
пос т оя нный,
всепро­
никающий
сам о анали з,
стремление
к
самопознанию
с
ц елью
с амос ове ршен ств ован и я.
Л.
Я-
Гинзбург
отмечала,
что
для
молод ого
поколения
1830-х
годов
бы ла
свойственна
напряженная
философичность,
своеоб­
разно
о трази вша яся
на
ст иле
дружеской
переписки.
Авторское
«я»
превращалось
в
объе кт
фило со фии,
и
письмо
приобретало
л ишь
форму
психологического
ана лиз а,
на полненную
весьма
отвлечен­
ным
фил осо фски м
содержанием
(письма Бакунина,
Б ели нс ког о).1
Письма
становились
продолжением
теоретических
споров
в
фи ло­
софских
кружках.
Вчерашний
оппонент
с
той
же
горячностью
ра звив ал
свои
мысли
в
письме
к
другу.
Нередко
философия
выра­
ж ала
не
тол ько
систему
мышления,
но
и
ст рой
чувств.
Из
науки
умозрительной
она
превращалась
в
неку ю
почт и
материальную
среду
существования
личности.
«Любовь! . .
Д руг
мой!
Для
меня
с
этим
словом
разгадана
тайна
жизни,
—
пи шет
Н.
В.
Ст анкев ич
в
письме
от
26 марта 1833 г.
—
Вечные
законы
ее
и
вечное
их
исполнение
—
разум
и
воля.
Жизнь
беспредельна
в
пространстве
и
времени,
ибо
она
есть
любовь.
С
тех
по р,
как
на чалас ь
лю б овь,
должна
была
н ачат ься
жизнь;
покуда
ест ь
любовь,
жизнь
не
должна
знать
<...>
пр еде лов ».2 Здесь поэтическое
фи лос оф­
с кое
размышление
яв ляе тся
одновременно
исповедью
сокровенных
мнений
и
чувств.
В
нем
нет
бо язни
быть
не поня тым ,
оно
проникнуто
чистосердечным
доверием
к
адресату.
1 Гинзбург Л .
Я.
«Былое и думы»
Герцена.
Л ., 1957, с.
82.
2 Станкевич Н .
В.
Переписка
его
и
биография,
на писа нная
Анненко в ым.
М., 1857, с.
22—23.
О
связи
эстетики
Толстого
с
нравственно-философскими
ис ка­
ниям и
ЗО-х
гг.
(в том числе
—
Станкевича
и
Лермонтова)
с м.:
К упр ея­
нова
Е.
Н.
Эстетика
Л.
Н.
Толст ог о.
М.—Л.,
1966, с .
50—78.
См.
также:
Фридлендер
Г.
М.
Лермонтов
и
ру сск ая
повествовательная
проза.
—
Рус ­
ская
литература, 1965, No 1, с.
33—49.
Пер еп иску
Ст анк евича
мо жно
назвать
исповедью
только
112


в
смысле
передачи
своего
душевного
с о сто яни я, .образа
мыслей
другому
лицу,
но
в
э той
исповеди
еще
нет
сомнения
в
ней
самой.
Это
—
скорее
размышления
и
пе ре жива ния
вс лух,
но
не
с
самим
собой,
а
в
присутствии
второго
лица,
за
р еакци ей
которого
м ожно
и
не
следить.
Дневники
А.
И.
Герцена
1840-х
годов
—
явл ени е
того
же
порядка.
По
су ти
говоря,
это
—
письма
другу,
оставшиеся
не­
отправленными.
Дневник
ведется
дал еко
не
регулярно.
Но
автора
это
явн о
не
волнует.
Он
о бращ ает ся
к
дйевнику
ли шь
тогда,
к огда
у
не го
возникает
же ла ние
над
чем-то
спокойно
и
свободно
подумать
или
найти
вых од
накопившимся
эмоциям.
З десь
уже
поя вляе т ся
и
др амат ическая
исповедь,
переходящая
не ре дко
в
тир аду
само ­
разоблачения,
не
д оход ящ его,
о дна ко,
до
анализа
своих
поступков.
Герцен
создает
портреты,
передающие
душевный
склад
людей.
Но
его
портретные
зарисовки
в
дневниках
лише ны
психологического
ан ализ а.
В
них
ест ь
вывод
—
отсутствует
исследование
путей
к
нему.
Ранни е
д не вники
Толстого
и
Чернышевского
пр акт ич ески
уже
не
имеют
ни чего
общего
с
письмами.
В
очень
почтительных
и
т еп­
лых
письмах
Ч ерн ышевс ког о
к
род ным
и
друзьям
мы
никогда
не
в стр етим ся
с
исповедью,
са м оана лизо м.
Толст ой
несколько
чаще,
нежели
Чер ныш евски й,
говорит
в
пи сьм ах
о
се бе.
Пере пис ка
и
дневники
у
Толстого
и
Ч ер ны шевско го
вз аи мосв я­
заны ,
но
не
равнозначны.
Дн евн ики
Толстого
и
Чернышевского
—
дневники
людей,
у
которых
есть
о д но-ед инст венно е
доверенное
лицо
—
они
сами.
Убедившись
в
невозможности
найти
истинные
контакты
с
лю дьм и,
они
будто
специально
обрекают
себя
на
из ну рите ль ную
работу
с
сам ими
собой,
чтоб ы
выйти
из
нее
на
но­
вый
уровень
об щен ия
с
людьми.
Для
Толстого
этот
уровень
будет
означать
овладение
способностью
«перелить»
свое
чувство
в
дру­
гого
(что составляло,
по
его
м нени ю,
содержание
искусства
как
форм ы
общения
лю дей
д руг
с
д ру гом ), для Чернышевского
—
вы­
ход
через
р ев олю ционный
переворот
к
утопическому
социализму.
Уже
в
ранних
дневниках
Т олст ой
и
Чер ныш евский ,
размышляя
о
путях
нравственного
совершенствования
ч ел овеч еств а,
как
правило,
ставят
самих
с ебя
в
положение
наблюдаемого.
Сам оп о­
знание
становится
у
них
средством
познания
всего
чел о вече ств а.
Толст ой
начинает
вести
д нев ник
с
марта
1847 г ., Ч ер ныше вский
—
с
мая
1848 г.3
И
для
Толстого,
и
для
Чернышевского
—
это
годы
вступления
в
активную
жизнь
разума.
Если
«Переписку»
Станке­
вича
и
дневник
Герцена
1840-х
годов
можно
назвать
исповедью,
то
дневники
Толстого
и
Чернышевского
—
лабораторией
самовоспи­
тания.
И
Толстой,
а
Ч ерныш евск ий
ведут
св ои
д не вники
очен ь
3 Дневник Толстого ведется,
с
небольшими
перерывами,
до
последних
дне й
жизни.
Чер ныш евский
ведет
дн евни к
до
1853 г.
В
1853 г.
—
«Дневник моих отноше­
ний
с
тою,
которая
составляет
мое
счас ть е». См.
также:
Р
у
д
е
н
к
о
Ю.
К.
К
вопросу
о
юношеских
дневниках
Н.
Г.
Черн ыш евско го.
—
Русская
литература, 1968, No 4,
с.
107—116 .
113


регулярно.
Ка ждый
н асто ящий
день
выступает
в
них
по
отношению
к
прошедшему
дню
в
ро ли
следователя
и
прокурора
одновременно.
24 марта 1847 г .
То лсто й
записывает
в
дневнике: «Не стыдись
говорить
людям,
которые
тебе
мешают,
что
они
мешают;
снач ала
дай
почувствовать,
а
ежели
он
не
понима е т,
то
из винись
и
скажи
ему
эт о » (46, 15). 14 декабря 1850 г.
он
обвиняет
себя
в
нарушении
этого
з ак она : «Недоволен я собой за вчерашний день:
первое,
за
то,
что
слушал
все
ругательства
графини
на
Васиньку,
которого
я
люблю,
и
второе
—
что
от
гл упой
де лика тно сти
вечер
вчера
пропал
у
меня
тун ью» (46, 41).
С
подобными
записями-обвинениями
мы
встречаемся
и
у
Че р­
нышевского.
Он
осуждает
себя,
по
выражению
Толстого,
за
«глупую деликатность»:
«...
я
действительно
глуп,
—
на-
пр <и ме р>, как сделал так,
что
до
сих
пор
они
не
понимают,
что
вс ем
у
од ной
свечи,
как
теперь
сидим
мы,
сидеть
нельзя,
что
во­
обще,
находясь
в
одной
комнате,
мы
друг
друга
ра зв лекаем ,
а
что
мне,
кон ечн о,
этого
во все
не
хотелось
бы.
Да,
сейч ас
вздумал
—
не
вы сказ ать
ли
это
косвенным
образом
при
разговорах
о
привычках
и
пр оч.<. . .>
Это
глупо
и
смешно
прибегать
к
этим
гамлетовским
околичностям,
но
это
всегда
бы ло
в
мо ем
подло м
характере,
и
вер но
я
так
сделаю.
. .» (I,62).4
4 Здесь и далее ссылки на издание:
Чернышевский
Н.
Г.
Поли .
собр.
соч.
в
16-т и
т.
М . , 1939—1953 (с указанием в тексте римской цифрой тома и араб­
ской’—
страницы).
Постоянное
нравственное
самоосуждение
ведет
Нор ой
их
к
му­
ч ите льным
поискам
психологических
причин
поступка.
«Все ошиб­
ки
нынешнего
дн я,
—
пишет
Толс то й,
—
мо жно
отне с ти
к
сл еду ю­
щим
н акло н но стям : 1) Нерешительность,
недостаток'
энергии.
2) Обман самого себя,
т.
е ., предчувствуя в вещи дурное,
не
обду­
мываешь
ее » (46, 48). И далее следует перечень проступков,
состо­
ящий
из
восьми
пун кт ов.
Запись
очень
лаконичная,
напоминающая
протокол
следствия.
В
других
случаях
Толстой
дае т
последователь­
ный
ан ализ
пр ир оды
какого-либо
человеческого
порока.
Такова
запись
от
20 марта 1852 г.
о
сладострастии
и
тщеславии: «Тщесла­
вие
есть
страсть
не поня тна я
—
одн о
из
тех
зол,
которыми,
как
повальными
болезнями
—
голод ом ,
саранчой,
войной,
—
Провиде­
ние
казнит
люд ей.
—
Источников
этой
стр ас ти
нельзя
открыть,
но
причины,
развивающие
ее,
сут ь:
бездей ст в ие,
роскошь,
отсутствие
забот
и
ли ш ен и й » (46, 94). Далее следует пространное рассужде­
ние
о
формах
тщеславия,
о
процессе
его
развития.
В
ит оге
иссл едо ­
вания
—
вывод
о
пер во причине
тщ е с ла ви я: «Мне кажется,
од на ко,
что,
расс ужда я
об
этом,
я
открыл
источник
э той
стр ас ти
—
это
любовь
к
сла ве » (46, 95).
После
этого
«теоретического»
ан ализ а
Толст ой
в озвраща ется
к
«истории»
проявления
тщеславия
с об­
ственной
личности,
находящейся
в
сложной
и
неод н оз начн ой
с вязи
с
обществом.
Ч ер ныш евский
тож е
тяготеет
к
беспощадному
анатомированию
человеческого
характера
и
его
пр о явле ний.
Скрупулезное
исследо­
114


ва ние
человеческих
слабостей
приво дит
его
к
диалектичным
вы во­
дам,
звучащим
подчас
несколько
парадоксально.
Так,
под
вп ечат ­
лением
с обы тий
во
Фра нции ,
Ч ер ныше вский
размышляет
о
во з­
можностях
собственной
революционной
деятельности.
Эти
мысл и
обращают
его
к
анали зу
своего
характера.
В
ит оге
—
логик а
приво д ит
Чернышевского
к
выв оду
о
том,
что
именно
апатичность,
робость,
нерешительность
и
«неспособность к деспотизму»
позво­
лят
ему
бы ть
«еще более последовательным социалистом»: «Но
все
же
я
привержен
к
этому
уче нию
всею
д ушою,
сколько
только
мо гу
быть
привержен
по
своему
подлому,
апатичному,
робкому,
не­
решительному
ха ра ктер у.
И
в
развитии
следствий
я
иду
гора зд о
дальше,
чем
иду т
большая
час ть
эт их
госп од,
т.
е.
иде й
о
“liberté,
égalité” и т .
д.
Это
происходит
от
м оего
хар акт ер а,
который
не
спо ­
соб ен
к
деспо ти зм у
от
сл або сти
и
которого
раздражает
малейшая
несправедливость,
или
притеснение,
или
унижение,
к оторы м
он
по д­
вергается
<...>
раздражает
всегда
в
ожидании
и
в
прошедшем,
в
во с пом ина нии,
раздражает
и
бесит
и
во лну ет
кровь
уж
как
о дна
возможность» (I,358).
Уже
по
ранним
дне вни кам
Толстого
и.
Че рны шевск ог о
мо жно
наблюдать,
как
н азр евает
изнутри
ломка
пр ежне го
метода
изобра­
жения
психической
жи зни
чел ов ека
и
зар ожд ае тся
но вый
—
метод
«диалектики души» .
В
этом
процессе
эстетической
эв олю ции
психологического
метода,
как
представляется,
сыграли
опре дел е н­
ную
и
значительную
роль
«образцы»
дневника-исповеди
1830—
1840-х
годов
XIX века.
И
прежде
всего
—
дне вн ик
Печорина.
Именно
Чернышевский,
определяя
сущность
нового
метода
Т од-
стого,
указывает
на
его
родственные
узы
с
Лермонтовым-
прозаиком.
«Герой нашего времени»
был
назван
То лст ым
в
чис ле
книг ,
оказавших
на
не го
в
юности
сил ьное
воздействие.
В
д не внико вых
з апис ях
Толстого
встречается
порою
своеобразная
«фразеологиче ­
ская»
перекличка
с
лермонтовским
романом.
Так,
например, 30 мая
1851 г.
он
с
горестным
недоумением
задает
се бе
вопросы,
по
своему
п ост роени ю
и
эмоциональной
ок ра ске
очень
близкие
к
риториче­
ск им
вопросам
Печорина,
заставляющим
увидеть
всю
б ессм ысл ен­
нос ть
собственных
поступков.
То лстой : «Пишу 30
ию ня
в
10 часов
ночи
в
Ста ро гла дко вск ой
станице.
Как
я
сюда
попал?
Не
зн аю.
Зачем?
То ж е» (46, 60). «И зачем было судьбе кинуть меня в мир­
ный
кр уг
че стны х
контрабандистов?»—
спрашивает
себя
Печорин
в
конце
пе рвой
ча сти
своего
дневни к а.5
5ЛермонтовМ.
Ю.
Соч.,
т.
6.
М .—Л., 1957, с.
260.
В
следующей
за
этим
фразе
дневника
Печорина
ответа
не
дается.
Напротив,
в
ней
содержится
о сн ова ние,
чт обы
задать
в оп­
ро с: «Как камень,
брошенный
в
гладкий
источник,
я
встревожил
их
спокойствие,
и,
как
ка мен ь,
едв а
сам
не
п ошел
ко
д ну».
Столь
же
риторично
(важное в художественной структуре романа)
и
обра­
щение
Печорина
к
самому
себе
во
второй
части
дн ев н ика: «Я часто
115


с ебя
сп раш ива ю,
зачем
я
так
упо рно
доби ва юсь
люб ви
молодень­
кой
девочки,
которую
обольстить
я
не
хочу
и
на
к оторой
ник огд а
не
же нюс ь?».6
6 Там же,
с.
260, 293.
Зап ись
Толстого
в
Старогладковской
от
30 мая имеет свое
продолжение
и
в
«Истории вчерашнего дня»
и
в
отрывке
от
3 июня
того
же
года
под
назва нием
«Еще день (н а
В олг е)». В них дается
ответ
на
вопросы,
поставленные
То лст ым
пе ред
с обою
30 мая,
—
ответ,
во
многом
ретроспективный,
на
риторические
вопросы
Печорина.
Оказывается,
внешне
бессмысленные
пос туп ки
имею т
с вой
внутренний
смысл.
Действие
совершено
как
будто
без
цели,
в ызы­
вает
да же
у дивл ение
своей
внешней
бе с причиннос ть ю.
Но
это
л ишь
видимость.
Анализ
Толстого
вскрывает
и
при чи ну,
и
скр ыту ю
внутреннюю
цель,
состоящую
в
неистребимой
жажде
человека
отыскать
возможность
практического
уча ст ия
в
жизни,
отвечаю­
щего
высоким
духовным
запросам
личности.
Отсюда
порою
безотчетное
ж ела ние
«испытывать»
жизнь,
постоянно
искат ь ,
экспериментировать,
д ей ст в ова ть: «Все кажется,
когда
я
в
р аз­
думья,
делать
ли
что-либо
или
нет:
вот
ты
не
сделаешь
этого,
не
поедешь
туда-то,
а
там-то
и
жда ло
счас тье,
теперь
упу ст ил
на­
веки.
—
Все
каж етс я:
вот
начнется
без
меня.
—
Хотя
это
смешно,
но
это
за став ило
меня
ехать
по
Волге
в
Астрахань.
Я
прежде
боялся,
и
совестно
мне
было
действовать
по
та ким
смешным
поводам,
но
сколько
я
ни
смотрел
в
прошедшую
свою
жизнь,
я
большей
частью
действовал
по
не
ме нее
сме шны м
поводам.
Не
знаю,
как
другие,
но
я
пр ивык
к
этому ,
и
для
меня
слова
“мелочное,
смешное”
ст али
сл ов ами
без
смысла.
Где
же
“крупные,
се рье зн ые”
по во ды ?» (1, 294—295).
Собственно
говоря,
это
поб удител ь н ая
прич ина
действий
и
поступков
Печорина.
Толстой
в
анализе
собственных
ощущений
порой
отталк ив а­
ет ся
от
Лермонтова,
ч тобы
пойти
дальше.
В
зап иси
от
2 июня
1851 г.
мы
встречаемся
с
почти
пе чор инс ким
м он ологом .
Создается
впечатление,
что
Толстой
ощущает
бл изо сть
своего
состояния
пе чор ин ск ому,
но
не
хочет
себе
приз на т ься
в
этом.
И
тут
же
толстовский
анализ
вскрывает
истоки
собственного
настроения,
ра зъе диняю щие
его
с
П еч ор иным . «Жалеть мне нечего,
же лать
мне
т оже
почти
н ечег о,
сердиться
на
судьбу
не
за
что.
Я
понимаю,
как
славно
можно
жи ть
воображением,
но
не т.
Воображение
мне
ничего
не
рисует
—
мечты
нет.
Презирать
людей
—
т оже
есть
како е -то
пасмурное
наслаждение,
—
но
и
этого
я
не
могу,
я
о
них
совсем
не
думаю;
то
каж етс я:
у
этого
ес ть
ду ша,
добрая,
про­
стая,
то
ка жется:
нет,
лучше
не
искат ь ,
зачем
ошибаться!»
(46, 77).
Все
это
очень
близко
Лермонтову.
Казалось
бы,
за
этим
психологическим
«периодом»
должн о
логично
последовать
при­
зна ние
в
своей
разочарованности,
но
Толстой,
будто
ч увс твуя
116


неизбежное
движение
к
этому
вывод у,
о ста навл ивает ся
и
не о­
жиданно
за яв л яе т:. «Разочарованности тоже
нет,
ме ня
забавляет
в се».
А
последовавшее
признание
в
разочарованности
дел ает ся
уже
совсем
не
по-лермонтовски: «... но в том
горе,
что
я
с лиш ком
рано
взялся
за
вещи
серьезные
в
жизни,
взялся
я
за
них,
когда
еще
не
был
зрел
для
них,
а
ч увс твова л
и
п онима л;
так
си льной
веры
в
дружбу,
в
любовь,
в
к ра соту
нет
у
меня,
и
ра зоча ров алс я
я
в
вещах,
ва жных
в
жизни;
а
в
мелочах
еще
ребенок» (46,77).
«Разочарованность»
Толстого
не
столько
результат
его
ж из нен­
ного
опыта,
как
у
Печорина,
сколько
следствие
его
рефлексии,
ан ализ а.
Р азмы шляя
о
св оей
жиз ни,
Толстой
невольно
учитывает
опыт
Печорина.
Сознание
в
своих
тайниках
уже
держит
в
резе рв е
продуманный
и
прочувствованный
жиз ненный
пу ть
лермонтовского
героя.
Вот
почему
в
отрывке,
предшествующем
процитированному,
Толстой,
исследуя
при роду
своей
грус ти
ме тод ом
«от противного»,
в
числе
других
исключает
и
'уже известный ему печоринский
ва риан т: «Главное,
я
ничего
похожего
на
эту
грусть,
кот орую
ис пыт ыва ю,
не
нахожу
ни где:
ни
в
описаниях,
ни
да же
в
своем
воображении.
Я
представляю
себе,
что
можно
грустить
о
пот ере
какой-нибудь,
о
разлуке,
о
обманутой
надежде.
П оним аю
я,
что
мож но
разочароваться:
все
надоест,
так
часто
будешь
обманут
в
ожида ниях ,
что
ничего
ждать
не
будешь.
П онима ю
я,
когда
таятся
в
душе:
любовь
ко
всему
прекрасному,
к
человеку,
к
пр и­
роде,
когда
готов
все
это
выс каз а ть,
пр ос ить
сочувствия,
и
везде
н айде шь
холодность
и
насмешку,
ск рыт ую
злобу
на
люде й,
и
от того
гр усть » (46, 77).
В
дневниках
Чернышевского
можно
столкнуться
с
аналог ич ным
явлением.
Для
него,
как
и
для
Толстого,
Лермонтов
—
о дин
из
самых
люби мы х
и
по ч ит аемых
писателей.
Ч ер ныш евский
перепи сы­
вае т
«Княжну Мери», мечтает дать анализ характера Грушниц­
кого.
В
его
неутомимом
по з нании
психологии
человека
в
к аче стве
экспериментального
объекта
рядом
с
ним
самим,
близкими
друзьями
появляется
и
Печорин.
Подобно
толстовскому
стремле­
нию
объяснить
истоки
такого
психологического
явления,
как
«грусть», у Чернышевского возникает желание выявить причину
иного
психологического
состояния
«скуки». « Сейч ас
мелькнула
мысль,
хорошо
объясняющая
скуку
Печорина
и
вообще
скуку
лю­
дей
на
высшей
сту пе ни
по
натуре
и
развитию:
сл ед ствие
развития
то,
что
многое
пе рес тает
нас
занимать,
что
занимало
раньше.
Это
я
ис пыт ываю ,
сравнивая
с ебя
с
Любенькою
и
Ив.
Гр. » (I, 69).
Для
Герцена,
Станкевича
не
характерен
пс ихо ло гизм
«разло­
ж е ния», свойственный литературе 1850—1860-х
годо в.
Философии
ность
приводила
часто
к
некоторому
абстрагированию
че лове че­
с кой
психологии.
В
то
же
время
де ятел и
освободительного
движе­
ния
1830—1840-х
год ов
«выступали прежде всего на защиту прав
че лов ека
и
апеллировали
в
первую
очередь
к
человеку
же,
прояв­
л яли
глуб ок ий
интерес
к
его
внутреннему
миру.
Как
раз
в
это
вр емя
Белинский
развивал
св ои
мыс ли
о
важности
по зна ния
каждой
117


отдельной
человеческой
личности,
а
Герцен
писал
о
необходи­
мости
в вед ения
микроскопа
для
из у чения
чел ов еческ ой
души».7
7БурсовБ.
И.
Лев
Толст ой.
Ид ейные
искания
и
т ворческ ий
мето д.
1847—
1862.
М„ 1960, с.
13.
8 Станкевич Н .
В.
Переписка
его
и
биография,
с.
197.
9 Герцен А.
И.
Поли .
собр.
соч.,
т.
II.
М. , 1954, с.
276—277.
10СтанкевичН.
В.
Переписка
его
и
биография,
с.
192.
И
литература,
и
философия
в
тв о рче стве
Герцена
объединялись
одним
общим
объектом
—
человеком.
Человек,
его
нравственная,
духовная,
общественная
жизнь
—
предмет
философского
изуче­
ния
и
художественного
изображения.
И
человек
становится
своего
рода
ис точн ик ом
э нер гии
философской
мыс ли.
В
результате
появились
письма,
запи си
в
днев нике,
где
либо
ав­
торское
«я»
пр евр ащал ось
в
элемент
философской
системы,
стано­
в илось
некоей
абстрагированной
субстанцией,
либ о
сама
филосо­
фия
выступала
в
ро ли
эмоционального
и
м ыс лит ель ного
возбудите­
ля : «Оковы спали с души,
когда
я
увидел,
что
вне
од ной
всеобъем­
лющей
ид еи
нет
знания,
что
жизнь
есть
самонаслаждение
люб ви
и
что
все
другое
—
призрак.
Да,
это
мое
твердое
убеждение».8
Сам
факт
перенесения
философской
схемы
на
человеческую
личность
уже
означал
шаг
от
отвлеченной
науки
к
человеческой
ж изни.
Нравственные
проблемы
(а для Герцена и Станкевича это
означало
—
общественные,
так
же
как
поз д нее
—
для
Толстого
и
Чер ны шевск ог о)
стано в ил ись
частью
их
философских
ра ссужд е­
ний
и
одновременно
составной
частью
их
личной
жизни.
Человече­
ск ий
эго из м,
соотношение
разума
и
чув с тва
—
два
труднейших
вопроса,
обязательно
возникавших
при
столкновении
с
нр ав стве н­
ной
проблемой
«человек и общество», требовали неотложного
ре шения .
Эти
два
вопроса
постоянно
возникают
не
только
в
ходе
философских
размышлений,
но
и
в
связи
с
конкретными
нравствен­
ными
за дача ми
личной
жизни.
События
частной
жи зни
связы­
ваются
в
со зна нии
Герцена
с
его
мыс ля ми
об
эгоизме
человека:
«Мы удивляемся великим самопожертвованиям потому,
что
ме­
ряем
все
на
свой
аршин.
Все
дело
в
том,
что
чем
человек
жертвует,
то
не
есть
его
существенный
интерес,
или
наслаждение
само­
пожертвования
превышает
его.
Всяк ое
“я”
тянет
к
себе,
даже
в
лю бви
и
дружбе
<. . .>. Сознание
—
не
вовсе
приз на нная
власть
над
личным
влечением».9
Станк еви ч
вопрос
об
эгоизме
решает
в
пользу
самопожертвова­
ни я,
которое
должно
приносить
удовлетворение,
радость: «Я не­
вольно
о тдаю сь
этой
мысли:
так!
Жизнь
не
для
себя ,
для
других
прекрасна;
в
э том
есть
отрада
<...>
Р азум
мой
сознает
с вою
любящую
прир од у
в
э той
мысли,
и
то,
что
мы
на зыва ем
чувством,
есть
полное
одобрительное
действие
нашего
разумения
на
весь
организм.
Но
ра зум
хочет
согласить
все
сво и
отдельные
з нания,
все
верования.
Это
его
не ис тр ебимая
натура,
и,
не
чуждый
законов,
органический,
он
должен
удовлетворить
этой
потребности».10
118


Именно
в
эт ом
направлении
должно
идти
совершенствование
личности.
Казалос ь
бы,
для
Станкевича
это
неоспоримая
ист ина .
Однак о
в
одн ом
из
его
пис ем
появляется
интересное
рассуждение:
«На жизнь мою я смотрю теперь с двух сторон,
спрашиваю
себя
о
двух
вещах:
в
чем
уклонился
я
от
долга?
что
сделал
дурного?
и
—
что
сделал
я
хорошего
в
положительном
см ыс ле?
—
Я
не
м огу
ск азат ь,
чт об
я
действовал
против
долга,
но,
кажется,
слишком
давал
волю
эгоизму,
и
от
этого
постоянно
неспособен
к
высокости
души,
от
этого
был
всегда
недоволен
собою.
Неискренность
—
вот
что
еще
мучило
ме н я: der Schein <кажущееся>
у
м еня
часто
противоположно
dem Seyn <существующее> (особенно в обще ­
ст ве)
—
хотя
и
не
из
дурных
видо в;
а
это
дает
дурное
направление
и
ро ж дает
опять
недовольство
самим
собою».11
Станкевич
как
будто
не
ставит
ни
в
какую
причинную
с вязь
св ой
первый
недоста­
ток
(уклонение от долга,
т.
е.
проявление
эгоизм а )
со
вторым
(не­
искренность,
выражающуюся
в
рас хожде ни и
между
das Schein
и
dem Seyn). В то же время не случайно эти две мысли сталкива­
ются
друг
с
другом.
Станкевич
почти
интуитивно
обнаруживает,
что
альтруизм
и
искренность
находятся
в
к аком -то
противоречии.
Это
то
самое
противоречие,
которое
то л кнет
впоследствии
мысль
Чернышевского
на
пу ть
«разумного эгоизма», заставит Толстого
искать
равновесия
м ежду
«жизнью для других»
и
«жизнью для
себя».
11 Там же,
с.
89.
12 В дневнике Н .
А.
Добролюбова
1850-х
годов,
во
многом
близком
дневникам
Ч ерн ышевск ог о
и
Толст ог о
(самоанализ,
ст ремление
к
п сихолог ическ ом у
наблюде­
нию
—
один
из
разделов
дневника
да же
озаглавлен
«Психаториум» (задача воспи­
тан и я), читаем: «Не знаю,
буде т
ли
у
мен я
сил
давать
себе
каждый
день
подробный
отчет
в
своих
прег реш ения х,
но
по
к райн ей
мере
прошу
б ога
моего,
чтобы
он
дал
мне
по мо щь,
хо тя
начало
б л агое » (ДобролюбовН.
А.
Собр.
соч., т. 8. М.—Л.,
1964, с .
454).
В
его
дневн ик е
ест ь
запись,
в
которой
при
анализе
чело вече ског о
х аракт ера
Добролюбов
обращается
к
Г ерцену : «Отчего люди,
у
которых
в
основа­
нии
характера
лежит
гордость,
обыкновенно
так
хороши
бывают
в
об щест ве
и
так
несносны
в
семейной
жизни
и
вообще
с
близк им и
люд ьм и?
Вопрос
довольно
зани­
мательный
и
не
совсем
лег кий.
.
.». Длинное рассуждение на эту тему заканчивается
следующим
за ме ча ни ем : «Надо об этом почитать о развитии понятия чести у Ис­
кандера:
он,
может
быть,
наведет
ме ня
на
какие-нибудь
мы сли » (там же,
с . 443, 445.
Для
Толстого
вопрос
самопожертвования
и
э гоиз ма
ор ганиче ­
ски
с вязыв ался
с
вопросом
искренности.
«Жизнь для других»
—
п рекр асная
цель,
но
если
«жизнь для других»
становится
лишь
самопожертвованием,
то
это
ведет
к
фальши.
Ес ли
эта
формула
есть
лишь
порождение
разума,
а
чувство
вс ту пает
с
ним
в
противо­
речие,
то
это
не
решение
вопроса
смысла,
цел и
ж и зни. «Жизнь для
других»
не
должна
противоречить
человеческому
существу.
Но
как
это
сделать?
Вероятно,
и
у
Станкевича,
хотя
и
самопроизвольно,
но
не
случайно,
рядом
с
вопро со м
об
эгоизме
возникла
тема
соотноше­
ния
внешнего
и
внутреннего,
хотя
в
дальнейшем
она
о стал ась
за
сферой
его
вни мани я.
Для
Толстого
же
и
Чернышевского
это
во­
п рос
вопросов,
это
основа
построения
вс ей
их
эт ик и.12
119


Разум
и
чувство
—
это
своеобразное
ло ги ч еское
сцепление
—
постоянно
в
пол е
зрения
мо лодо го
Чернышевского
в
университет­
ск ий
п ер иод.
Он
подводит
итоги
своей
внут ре нне й
жи зни
за
прошедший
день,
внимательно
в см атр ивает ся
в
св ои
впечатления
от
тех
или
иных
событий
и
при
э том
довольно
часто
выносит
резюме
следующего
х ара ктер а: «День прошел ничего,
чувствовал
только
голов ою,
кроме
того,
ког да
был
у
них ,
б ыло
несколько
приятно
сердцу» (22июня1848г.,
по
поводу
посещения
Лободовских.
—
I, 51). «Довольно
гр уст но
для
меня
э то,
но
чувствую
голов ою,
тоски
н ет » (7 августа 1848 г.
—
I, 73). «Это взбесило мою голову,
впро чем ,
не
слишком
сильно,
а
встал
и
пошел,
не
от
сердца,
кото­
рог о
в овсе
не
бы ло,
я
был
решительно
холоден,
а
т ак;
сделал
несколько
шагов
по
ул ице.
. .» (12 августа 1848 г.
—
I, 81). Анало­
гич ные
запи си
в
дн ев нике
Чернышевского
встречаются
весь ма
часто
на
пр о тяже нии
всего
1848 г.
Спосо б ност ь
чел ов ека
отвечать
на
вне шние
раздражители
скл адыв ает ся
из
дв ух
компонентов:
голова
и
сердце,
или
ум
и
серд це.
Причем,
судя
по
приведенным
замечаниям,
для
Чернышев­
ск ого
сердце,
т.
е.
чувство,
—
по к азат ель
наиболее
глуби н ной
ре акц ии
человеческого
сознания
на
то
или
ино е
событие,
а
ум
—
лишь
первая
ступень
в
этой
реакции.
В
дальнейшем
в
тех
же
д нев­
ни ках
эта
форма
усложняется,
расширяется
круг
ее
применения.
Оказывается,
что
убеждение
не
есть
просто
рациональная
уверен­
нос ть
в
истинности
об раза
м ыс лей.
Умозаключение
становится
у бежд ени ем
только
в
том
случае,
если
оно
пр инят о
и
сердцем.
«Этот Милюков говорит в социалистическом духе,
как
гов орю
я,
но
мне
кажет ся ,
что
это
у
не го
не
убеждение,
как
у
Ир.
Ив.
или
у
меня,
что
у
не го
не
ворочается
сердце,
когда
он
говорит
об
этом.
. .» (17 февраля 1850 г.
—
I, 362).
Примерно
в
тако м
же
соотношении
эти
две
стороны
мироощу­
щения
человека
(ум и сердце)
существуют
в
сознании
молод ого
Толстого.
Идея
для
Толстого
может
стать
истинной
ц елью
жизни
только
тогд а,
когда
она
будет
не
то лько
осознана
им,
но
проникнет
глубоко
в
душу.
Идея,
порожденная
разумом,
становится
уб ежде­
нием ,
когда
в о спр ин имается
всей
душой,
всем
сердцем:«... теперь
же,
к аже тся
мне,
нашел
я
задушевную
идею
и
п ост оянн ую
цель,
это
—
развитие
воли,
цель,
к
которой
я
да вно
уж
стремлюсь;
но
кот орую
я
только
теперь
сознал
не
просто
как
идею,
но
как
иде ю,
сроднившуюся
с
м оей
душой», —
записывает
Толст ой
в
своем
дневни ке
(22 февраля 1851 г.
—
46, 46). В «Чет ы рех
эпохах
И меет ся
в
в иду
статья
Ге рц ена
«Несколько замечаний об нсторическом развитии
чест и»).
Чер нышевск ий
в
раннем
дневнике
пр из нает ся,
что
Герцен
—
г луб око
почи­
таемый
им
писатель.
Читал
ли
Г ерц ена
Толстой
в
ранний
период
творчества
—
в опрос
п роблемат ичны й,
но
в
данном
случае
не
име ющи й
принципиального
зн аче­
ния .
Историческое
развитие
чело вечес кой
мысли
имеет
св ои
законы.
Тема
нравст­
ве нно-филос оф ской
и
духовной
прее мст венн ост и
вовсе
не
пре дпол ага ет
об я затель ­
ной
прямой
связи.
120


р а звития»
уже
появляется
целое
рассуждение
о
том,
что
значит
пи сать
«из сердца»
и
«из головы». «В то время же,
как
я
писал
это ,
мне
казалось,
что
я
пиш у
из
сер дц а,
а
я
писал
из
г ол овы,
и
выш ло
жидко», —
пишет
Толстой
и
далее
приводит
развернутое
ср авн е­
ние
пр о изв еден ия,
написанного
«из головы»
и
«из сердца», с горло­
вым
и
гру дны м
пением.
Г рудн ой
голос,
возможно,
не
всегда
дос та­
точн о
гибок,
но
это
г олос,
и дущий
из
г лубин ы,
на пол ненны й
таким
з аря дом
искренности,
который
не
может
не
вы зв ать
у
слушателя
ответной
ре а к ции. «Пусть будет голос хриплый,
пусть
ме ло дия
бу­
дет
самая
простая,
но
когда
услышишь
полной
груд ью
взятую
ноту,
не
зн аю,
как
другие,
но
у
ме ня
сл езы
навертываются
на
глаза
<...>
Кто
немного
и меет
уха,
тот
сей час
от ли чит
в
музыке
груд ­
ной
от
горлового
голоса;
кто
немного
имеет
чувствительности,
тот
сей час
в
литературе
о тл ичит
писанное
из
головы
и
из
сердца.
Я
для
вас
хочу
писать
только
из
сердца» (1,138).
У
Толстого
про ник но ве ние
в
сущность
явл ен ия
разумом
и
серд­
цем
(одновременно)
означает
высшую
ступень
проявления
созн а­
н ия.
Ход
рас суж ден ий
—
близкий
к
мыс лям
Чернышевского:
чувство
рассмат р ив ается
как
индикатор
степени
проникновения
человеком
в
сущность
явления
человеческой
жизни.
Эта
п оз иция
у
Толстого
становится
ис ход ной
точкой
размышления
об
искрен­
ности
в
искусстве.
Толстой
и
Чернышевский
как
бы
даю т
с вой
ответ
на
д рамат ич е­
ский
вопрос
Станкевича
о
столкновении
der Schein и dem Seyn.
В
их
рассуждениях
сцепление
—
разум
и
чувство
—
оказ ы вает ся
остовом,
регулирующим
решение
вопроса
о
сущности
эгоизма,
ло гич но
вытекающего
из
философско-этической
проблемы
добра
и
з ла,
Разум
балансирует
между
категориями
эг ои зма
и
альтруизма,
внимательно
следя
за
стрелкой
барометра
хода
естественной
жиз ни,
а
так им
барометром
является
чувство.
В
дневниках
Толстого
и
Чернышевского
в стреч аются
ра ссуж де­
ния
о
счастье,
добре,
истине,
государстве,
религии,
зако не.
Харак­
терно,
что
все
вопросы
как
общефилософского
характера,
так
и
более
частные
рассматриваются
ими
исходя
из
пр иро ды
человека.
В ход
в
фило со фию
у
Толстого
и
Чернышевского
один
—
через
антропологизм.
Чернышевского
очень
тревожит
вопрос
единства
физиологиче­
с кой
и
духовной
сторон
ч ело ве ка . «Несколько думал вчера о своем
тези се,
о
кот ором
спорил
с
Ник ите нк о,
—
пишет
он
в
одн ом
из
сво их
пространных
рассуждений
о
человеческой
природе,
—
что
человек
всегда
и
везде
во
всё
продолжение
своей
жизни
и
во
всех
кругах
своей
деятельности,
во
вс ех
поступках
своих
решительно
одинаков
и
что
нет
в
нем
противоположных
свойств
<...>
Кон еч но,
межд у
многими
принципа м и,
которые
управляют
понятиями
и
деятель­
ностью
человека,
много
разнообразности
<...>
но
мы
гов ори м,
что
все
эти
принципы
проистекают
из
одного
общего
нач ала,
поэ­
тому
от но сятся
м ежду
собою,
как
части
одн ой
системы,
и
никогда
121


не
могут
не
только
противоречить
д руг
другу,
а
да же
бы ть
в
су щ­
ности
различными
друг
от
друга
и
что
в
каждом
факте,
есл и
р ас­
смотреть
внимательнее
и
глу бже
<...>
мы
найдем
везде
след­
ст вие
всего
человека
(как в каждой части материального мира
отра жается
весь
мир
и
каждое
событие
в
ней
производится
всем
миром
и
всем
существующим
в
нем
<...>), так что вся натура
человека
выражается
вполне
в
каждом
его
п ос туп к е» (23 октября
1848 г.
—
I, 153). Эта мысль в той или иной форме не раз повторя­
е тся
на
страницах
дневника.
Т ак,
несколько
позднее,
в
сп оре
с
А.
В.
Никитенко
у
Че рн ышевск ог о
«образовывается», как он
п иш ет, «мнение,
что
всякий
чело в ек
велик
во
всем
и
е сли
велик
по
уму,
велик
и
по
д уш е » (12 ноября'1848 г.
—
I, 169). Будущий кри­
тик
пытается
проверить
с вою
мысль
на
людях:
на
своих
д рузь ях,
на
прим е ре
исторических
лиц
(Наполеон).
Кон е чно,
это
все
еще
только
на блюд ени я,
но
в
них
уже
чув ств уе тся
определенная
тенден­
ция
рассм ат р ивать
чел ов ека
как
единое
по
своей
пр ир оде
гармони­
ческое
целое,
как
антропологическое
единство,
в
кот ором
и
физи­
ч еская
и
нр авс тве нная
с торон ы
находятся
в
связи,
зависимости
друг
от
друга,
так
как
«проистекают от одного общего целого».
В
ра нних
дневниках
Толстого
нет
рассуждений
на
эту
тему.
И
тем
не
менее
на
основе
их
общего
содержания
.можно
сказат ь ,
что
представление
Толстого
о
человеческой
натуре
в
эт ом
смысле
аналогично
представлению
Чернышевского.
А
в
записях
за
1858 г.
поя вляю т ся
обобщения
некрторых
наблюдений
над
человеком:
«Малое расстояние между глаз ( о с об е нно
с
приподнятыми
кр аям и)
ест ь
один
из
малых
несомненных
физиогномических
признаков,
это
есть
признак
глупости» (46,277).
Позже
Т олс той
вырабатывает
чу ть
ли
не
целую
си с тему,
по
кот орой
люди
с
оп ре де­
ленными
физиологическими
признаками
относились
им
к
соответ­
ствующей,
по
его
мнению ,
категории
людей
в
нравственном
отноше­
нии.
Все
это
Толстой
высказывает
с
присущей
ему
убежденностью:
«Я отличаю по сложению людей добрых,
з лых,
х ит рых,
откровен­
ных
и
особенно
людей ,
поним аю щи х
и
не
поним аю щ их
вещи.
Высокая
грудь
—
человек
добрый
и
энтузиаст.
Впалая
и
выдав­
ши еся
спинные
по зво нки
—
человек,
склонный
к
жестокости
и
скрытный.
Впалый
жи вот
и
выдавшиеся
ло п атки
—
человек,
не
по нима ю щий
вещей,
и
наоборот,
и
мал о
ли
еще
у
ме ня
при м ет»
(1, 105). « Я
разделяю
людей
по
фи зич еском у
скл а ду,
—
записы­
вает
Толстой
18 октября 1853 г. , —
на
люд ей
мужского
сложения
и
женского
сложения.
Мужс кое
сложение
разделяю
еще
на
мужественное
мужское
и
нахальное
мужское,
а
ж енско е,
на
распутное
женское
и
нежное
женское» (46,279). В «Войне
и
мире»
Толстой
определенно
поставит
физическую
и
нравственную
ст о­
роны
человека
в
прямо
пропорциональную
зав ис имость : «Физиче­
с кое
сост о яние
Пьера,
как
и
всегда
это
б ывае т,
совпадало
с
нравственным» (11,358).
В
дальнейшем
Толстого,
как
и
Чернышевского,
антропологизм
пр ивед ет
к
ошибке
в
понима нии
труда
как
природного
свойства
122


человеческой
натуры.
Правда,
Толстой,
в
от ли чие
от
Чернышев­
ск ого,
имел
в
виду
физический
труд.
Именно
физ иче с кий
труд,
по
его
мысли,
может
стать
осн ов ой
для
нравственного
возрождения
общ еств а,
все обще го
счастья.
И.
И.
Мечников,
оп ров ер гая
антропологизм
Толстого,
четко
формулирует
самую
теорию
пи сат ел я: «. . . зоологический
принцип,
по
которому
устройство
организма
до лжно
сл ужи ть
критериумом
пов ед ения ,
не
может
бы ть
пр и знан
за
п ригод ную
к
руководству
основу
нравственной
жиз ни.
. . ».13 В этой полемике Толстого и Мечникова,
несомненно,
истина
на
стороне
физиолога.
Теперь,
безусловно,
нет
необходи­
мости
до каз ыв ать
его
правоту.
Но
в
данном
случае
спор
интересен
с
точки
зрения
выявления
и
подтверждения
взгляда
Толстого
на
человека
как
на
антропологическое
ед инств о
нравственной
и
фи зи­
чес кой
сторон
нат ур ы.
13 Мечников И .
И.
«Закон жизни» (по поводу некоторых произведений
Л.
Толстого). —
В
кн. :
Мечников
И.
И.
Собр.
со ч.,
т.
13.
М ., 1954, с.
142.
В
художественной
пр ак тике
Толстого
наблюдения
над
соотно­
шением
физиологического
и
нравственного
найдут
с вое
воплоще­
ние
в
психологических
портретах.
Еще
в
1851 г.
в
дневнике
Т олс той
дает
зарисовку
внешнего
облика,
сделанную
на
основе
его
антропологических
н аб лю дени й: «Кноринг человек высокий,
хор о­
шо
сл о женн ый,
но
без
прелести.
Я
признаю
в
сложении
такое
же,
ежели
не
больше,
выражение,
чем
в
л ице:
есть
люди
пр ия тно
и
неприятно
сл о женн ые.
—
Лицо
широкое,
с
выдавшимися
ск у­
лами,
имеющее
на
себе
какую-то
мягкость,
то,
что
в
лошадях
наз ыв ает ся
“мясистая голова”.
Г лаза
карие,
большие,
имеющие
тол ько
два
изменения:
смех
и
нормальное
положение.
—
При
смехе
они
останавливаются
и
имеют
выражение
т упой
бессмысленности.
Остальное
в
л ице
по
паспо р т у» (46, 67).
И
путь
Чернышевского
к
«разумному эгоизму», и толстовские
поиски
добра
в
большой
степени
порождены
ат мо сфер ой
философ­
ски х
и
нравственно-этических
исканий
старшего
пок о ле ния.
Творческая
мысль
и
Толстого,
и
Чернышевского
сознательно
или
подсознательно
в
поисках
пут и
пр оник но ве ния
в
сущность
челове­
ческой
природы
порою
о т тал кив алась
от
метода
непосредственных
пред ш еств енник ов ,
чтобы
обратиться
к
более
далеким
литератур­
ным
и
фи ло софск им
предтечам.
И
эта
же
мыс ль
на
своем
«обрат ­
ном »
пут и
обнаруживала
в
литературе
1830—1840- х
го дов
то,
что
не
было
замече но
сразу
в
порыве
присущего
новаторству
отрица­
ни я,
и
в
теснейшей
свя зи
с
общественно-философскими
иск ания ми
современности
начинала
формировать
новый
принцип
подхода
к
человеческой
п с ихологи и,
ко торы й
в
дальнейшем
переплавлялся
в
особый
художественный
метод
—
пс их оло гизм
нового
ка­
чес тва
—
«диалектику души».
Ес ли
Герцен
и
Станкевич
через
философию
приближаются
к
человеку,
к
его
духовной
жизни,
к
его
п си хологи и,
то
у
Толстого
и
Чернышевского
б еспощ ад ный
само ан ализ
играет
роль
экспери­
123


м ента льно й
ла бор ат ории
на
пу ти
к
философским
обобщениям.
Нередко
чере з
психологию
Толст ой
и
Чернышевский
выходят
к
ре ше нию
философских,
этических
и
эстетических
п роб лем.
Человек
—
исходная
по зиц ия
во
вс ех
философских
размышле­
ниях
Толстого
и
Чернышевского
(ранние дневники). С о от ноше ние
физ ическ о й
и
духовной
сторон
человека
—
основа
решений
нрав­
ственных
проблем
и
одновременно
кл юч
к
психологическим
загад­
кам .
В
дне вни ке
1852 г.
Толс той
делает
запись,
звучащую
почти
юмористически: «Орлиныеносы сводят меня с ума;
мне
к ажется ,
что
в
тих
з аключ ается
вся
си ла
характера
и
счастье
жизни»
(46, 115). Так уже не в первый раз у Толстого черта,
чисто
физио­
логи че ска я,
выступает
как
выражение
комплекса
психологических
особенностей
(сила характера)
и
вместе
с
тем
как
выражение
уже
нравственно-эстетической
категории
—
сча с тья.
«Рассматривай причины всякого явления и могущие быть от
нег о
сл едстви я», —з апис ывае т
Толстой
в
«правилах» 1847 г .
(46,
272).
Этому
принципу
следуют
в
своих
дневниках
и
Толст ой
и
Ч ер ныш евский .
Причем
истоки
причин
жизненных
я вл ений,
как
правило,
они
в идят
в
психологии.
Даж е
к
л ично му
зн ак омству
с
п етра шевц ем
А.
В.
Ха нык овым
и
чтению
«Phalange» Фурье
приво дит
будущего
во ждя
р е волю ционной
демо к р атии
научный
интерес
к
человеческой
п си хологии .
Ч ер ныш евский
делает
в
дн ев­
ни ке
следующую
заметку
о
своем
знакомстве
с
Ха ны ко вым:
«“Так вас сильно интересует разгадка характера Гете?” —
сказал
он
мне.
“Да,
кон ечн о,
сильно”. — “Ну,
так
это
сделано
уже
в
нау ке”. Я думал,
что
он
гов ор ит
что
про
Гег елеву
шк олу,
и
сказал
несколько
неловких
слов,
нев попад .
—
“Нет,
у
Фурье,
кот орый
на шел
гамму
стр ас тей, 12 первоначальных и их сложение,
которое
составляет
основу
всякого
характера”» (I,178).
Со ц иа лис тическо е
учение
входит
в
сознание
молодого
Черн ы­
шевского
та кже
в
большой
ст епе ни
чер ез
интерес
к
п си хологи и.
Именно
эта
сторона
(психологическая)
в
пересказе
Фурье
Ханы­
ковым
остается
в
памяти
Чернышевского: «. .. говорил
иногда
весьма
умные
мысл и
для
объяснения
его ,
н апр<и мер>, как он
прише л
к
этому
“не через отвлеченности,
а
че рез
то,
что
обра тил
внимание
на
земледелие,
ув ид ел,
что
п омочь
ему
лучше
вс его
через
ассо ци ац ию,
но
как
попробовал
осуществить
ее,
был
пора ж ен
тем,
что
2—3
семейства
не
могли
никак
у житьс я
вмес т е,
и
начал
исследовать,
поче му
это”,
и
п роч.» (I, 178).
Социальный
вопрос
упирается
в
психологические
закономер­
но сти
п ов едения
человека,
коллектива.
Это
ср азу
находит
отзвук
в
сознании
Чернышевского.
Позднее,
для
зре лого
Чер ныш евск ог о,
теоретика
утопического
социализма,
кр итик а
и
писателя
буде т
весьма
характерен
психологический
подход
к
историческому
р азв итию
человеческого
общества,
эво люц ии
человеческой
мысли,
к
р азв итию
литературы.
Социальные
вопросы
в
его
работах
неразрывно
с вяза ны
с
психологическими.
Исследовать
жизнь
и
деятельность
Лессинга
для
не го
означает
проследить
весь
124


процесс
зарождения
и
развития
национальной
литературы,
что
пр ивод ит
к
необходимости
да ть
анал из
эво люц ии
пс и хологии
общества,
на ции,
в
большой
степени
определяющих
сам
пу ть
развития
ли те рату ры,
а
также
закономерности
появления
тала н та.
Д невн ико вая
запись
о
знакомстве
с
Ханыковым
з акан ч ивает ся
об ыч ным
психологическим
наблюдением
над
своим
собеседником
и
над
сам им
соб ой : «Мне показалось странно,
что
он
так
с коро
начинает
говорить
и
объясняет
с
такою
ревностью;
эта
р евно сть
как
будто
бы
немного
бесто л ко ва». Тут же Чернышевский обрывает
себя,
ставит
под
сомнение
свое
скороспелое
суждение
—
ве дь,
воз ­
мож но,
подобное
впечатление
м огло
бы ть
не
следствием
проявле­
ния
характера
Ханыкова,
а
ре зу льтат ом
тех
или
иных
черт
натуры
воспринимающего
его
человека,
т.
е.
самого
Чернышевского: «Вот
что
значит
дурные
привычки:
они
за став ляю т
подозревать
в
глупо­
сти
за
то,
что
до каз ы вает
только
ревностное,
горячее
убеждение
в
ис тине
и
веру
в
то,
что
она
должна
распространяться,
что
вс як ий,
признающий
ее,
должен
бы ть
апостолом
ее » (I, 178).
Последующие
записи
в
дн евни ке
посвящены
чтению
Фурье .
Знакомясь
с
Фурье,
Чернышевский
как
будто
намеренно
осуще­
ствляет
толстовский
при нци п
чтения,
высказанный
им
в
предисло­
вии
к
со чине ниям
Ги
де
Мо па с сан а : «по произведению узнать лицо
его
создателя» (30,19).
Фурье
как
автор
«Phalange» становится
еще
одной
психологической
загадкой,
превращается
в
еще
один
любопытный
объект
психологического
исследования.
«Первое,
что
я
начал
читать
в
“Phalange”, —
п риме ры
и
приложения
ид ей,
—
кажу т ся
ст р анны
или
смешны
почти
мне,
может
быть
п отом у,
что
я
невежда
в
этом
и
не
знаю
путей,
которыми
получ ен ы
они.
..»
(I, 183).
Через
несколько
дн ей
Ч ер ны шевский
возв ращае тся
к
эт ому
вопросу.
Чт обы
до
конца
понять
тео рию
Фурье,
ему
необходимо
зна ть
пути,
по
котор ым
движ ет ся
м ысль
философа.
«У него,
однако,
—
я
прочитал
рукопись
в
двух,
я
думаю,
книг ах
—
ясно
виден
ум
весьма
самостоятельный,
поэтому
очень
сильный,
хо­
тя,
так
как
я
не
зн аю
пу тей,
по
к оторы м
доходит
ум
до
резуль­
татов ,
результаты,
если
не
очевидно
справедливы,
—
странны»
(I, 187).
Еще
чер ез
ден ь
Чернышевский
записывает
с вое
представление
об
особенностях
ума
Фур.ье,
сложившееся
при
ч тении
его
кн иг:
«Фурье своими странностями и чудным'
б еспр естанны м
повторе­
ни ем
одного
и
то го
же
как-то
отвращает,
но
между
тем
виден
во
всем
ум,
решительно
во
всем
нов ый,
везде
делающий
не
то,
что
другие,
—
е сли
мо жно
с
чем
сравнить
это
его
свойство,
что
обо
всем
го вор ит
не
так
и
не
то,
как
другие,
и
так
спокойно,
так
это
с
“Записками сумасшедшего”
Гоголя
—
ве щи
бог
знает
ка кие
и
высказывает
их
человек
так
у ве ре нно» (I, 189).
Итак,
отмечено
свойство
ума
если
не
гени ально го ,
то
уж
во
всяком
случае
—
незаурядного
—
«обо всем говорит не так и не то,
как
другие».
И
все-таки
вопрос
возникновения
эт их
«странных»,
125


необычных
мыслей
для
самого
Чернышевского
не
реш ен
ок он ча­
тельно.
Каким
образом
«человек с такими странностями и ограни­
ч енный
в
своих
толкованиях,
умств ов ан иях,
должен
бы ть
постав­
лен
главою
школы,
которая
неоспоримо
занимает
вел ико е
место
в
и ст ори и .. .» (I, 195), каким образом рядом с рассуждениями,
пох ожими,
по
мнению
Ч ер ны ше вско г о, «на рассуждения сумасшед­
ше го
у
Го г о л я», провозглашаются мысли новые,
р азу мн ые? «Мне
кажется,
это
несообразность,
и
мне
хочется
предполагать,
что
все
эти
мысл и
заняты
им
у
его
предшественников,
—
должно
это
узнать,
а
то
это
слишком
любопытный
и
за пу танн ый
психологиче­
ский
воп ро с,
—
Лей бниц
вед ь
не
так
писал
о
дифференциальном
исчислении» (I, 195).
Далее
Чернышевский
вы ража ет
уве рен ­
н ость,
что
со
временем
решит
этот
«психологический»
вопрос.
Психологические
раздумья
о
Фурье
следуют
рядом
с
постоян­
ным
самоанализом,
размышлениями
«о влиянии образования
чувс тва
изящного
на
человека
с
точки
зрения
еди нств а
сил
в
чело­
ве ке » (I, 192).
В
трудах
Ф.-П . -Г.
Гизо,
которые
Чернышевский
тщательно
изучает,
ему
больше
всего
импонирует
умение
историка
пос лед ова ­
тельно
и
ло ги чно
строить
свою
концепцию,
а
главное
—
умение
от ыск ать
психологические
при чин ы
с обы ти й, «знание человече ­
с кого
с ер дца». «. . . Главным
об ра зом
мне
нравится,
—
пишет
он,
—
чрезвычайно
логическое
развитие
фактов
в
их
общем
в иде
и
хо де
—
“сначала то,
после
то,
то
—
и
вот
конец”
—
чрезвычайно
хоро шо.
И
кроме
т ого,
вел ико е
знание
ч ело веческ о го
сердца
в
том
отношении,
что
он
хо рошо
вид ит
истинные
п ричи ны
действия
недо­
во льс тва
—
опасение
за
себя ,
смешение
своей
опасности
с
опас­
ностью
общественной,
одн им
с ловом ,
ис ти нно
глубоко
анализирует
сердце
чел овеч еско е,
все
его
illusions <иллюзии>, и поэтому допу­
скает
и
то,
что
эти
люди
в
этих
действиях
и
словах,
собственно
го­
в о ря, sincère <искренни>, они как- то
отчасти
сами
вер ят
тому,
что
говорят,
тем
оправданиям
и
причинам,
ко то рые
отвергают
их
пр от ивник и;
что
он
не
ост ан авли вает ся
на
п ус том:
“негодяй,
злонамеренный
человек,
л и ц еме р”; конечно,
и
эти
элементы
входят
в
круг
поб у жд ений
партий
и
людей,
когда
они
действуют,
но
не
они,
собственно,
г ла вная
пр ичи на
де йс тв ия» (I, 223).
Любое
философское
или
художественное
пр о из вед ение,
как
правило,
вызывает
в
соз нании
молодого
Чернышевского
целый
ряд
вопросов,
связанных
с
особенностями
характера,
ума,
натуры
их
автора
—
будь
то
Ба йрон ,
Гоголь,
Фурье,
Гизо,
Луи
Бл ан
и
т.
д.
Для
Ч ерн ышевс ког о
не
су ществ у ет
м ысли
само й
по
се бе,
без
ее
создателя.
Любое
уче ние
св яз ано
с
его
творцом
и
с
те ми,
к
кому
оно
обращено.
Эта
свя зь
заключает
в
себе
для
Чернышевского
беско­
нечный
мир
познания,
бесчисленное
множество
неизвестных,
требующих
раз гадк и:
как
соо тн осит ся
то
или
и ное
социальное
уче ние
с
пс ихологи ей
людей ,
с
психологией
классов?
почему
он
сам
так ,
а
не
иначе
воспринимает
пр о изведени я
того
или
иного
писа­
теля,
философа?
из
че го
складывается
его
собственное
читатель-
126


ское
суждение
о
том,
како е
существует
различие
между
умною
мыслью,
высказанной
умным
человеком,
и
ме жду
тою
же
самою
мыслью,
высказанной
дураком?
и
т.
д.,
и
т.
д.
В
1848 г.
Чернышевский
с
жадностью
чи тает
«Débats», речи
Луи
Блана,
А.-О.
Ледрю-Роллена,
тщательно
и зу чает
«Цивилиза­
цию
во
Франции»
Гизо,
а
в
запи си
от
18 сентября признается,
что
«стал по убеждениям в конечной цели человечества решительно
партизаном
социалистов
и
коммунистов
и
кр ай них
республиканцев,
монтаньяр
решительно.
. .» (I, 122). Итак,
Че рны шевс кий
уб ежд ен
в
правоте
кр айн их
республиканцев,
но
тут
же
возникает
в опрос :
в
чем
истоки
непонимания
учения
социалистов
их
пр о ти вник ами?
И
Чернышевский
начинает
св ой
поиск,
чтобы
в
скором
будущем
прийти
к
мыс ли
о
возможности
воздействия
си лы
разума
на
чело­
веческую
личность
с
целью
ее
пре об р аз ования.
А
пок а
он
реши­
тел ьно
устремляется
к
а на лизу
человеческой
психологии.
Он
начи­
нает
моделировать
систему
о бщен ия
людей
мыслями.
Почему
в оз­
никает
спор?«... Мне
каж ется ,
—
пише т
Ч ерныш евск ий,
—ч то
про т ивники
э тих
господ
нисколько
в
сущности
их
не
понимают
и
о безо браж ивают
и
кл евещу т
на
них,
как
я
у бедил ся.
Это
бывает
и
вс ег да,
когда
мы
осуждаем
чело в ека
за
его
м нение,
мы
осуждаем
потому,
что
человек
не
может
вы сказат ь
в
одн о
время,
а
если
бы
и
мог
высказать,
то
не
мог
бы
обнять
сам
в
од но
время
св оей
мысли
во
все х
составляющих
ее
элементах
и
отношениях
и
вы ст авляе т
только
главный
эл емент
ее,
а
гл авный
э лем ент
обыкновенно
кажется,
да
и
бывает
тот ,
который
новый,
и
между
тем
как
мысль
его
уважает
все
принципы
пр ежн ие,
но
только
пр иб авляе т
к
ним
новый,
—
ча сто
и
он
сам,
увл е че нный
противоречием
ей
господ
староверов,
з абывает
о
других
элементах,
кроме
собственно
ему
принадлежащего
и
собственно
им
выставленного,
а
другие
еще
чаще
забывают
об
э том
и
хватают
его
мысль
в
совершенной
ее
односторонности,
ко тор ая
собственно
ник ог да
ей
не
принадлежит
в
действительности,
а
только
в
воображении
э тих
господ,
и
пуга­
ются
ею
сами,
и
пугают
ею
др уг их » (I, 122—123).
Чернышевский
воспроизводит
ка рти ну
ди ал е ктики
спора,
показывает
соприкос­
но вени я
сознания
двух
люде й,
находящихся
в
каче ств енн о
разли ч­
ных
психических
состояниях:
од ин
—
до казы вает ,
другой
—
во спр ини мает .
Возникает
проблема:
истинность
мыс ли
как
таковой,
с
од ной
с торон ы,
с
другой
—
форма
ее
выр аже н ия.
Мысль
вы сказ анная
теряет
с вою
п олноту,
обедняется
из-за
невоз­
мо жнос ти
человеческому
сознанию
одновременно
схватить
ее
во
вс ей
сложности.
Чернышевский
хочет
обнаружить
все
звенья,
составляющие
диалектику
спора,
и
сразу
н ат алки вает ся
на
зага­
дочный
процесс
п си хологии
творчества.
«Мнение»
человека
склады вает ся
постепенно,
со зна ние
проделывает
длинный
путь
от
восприятия
многообразной
информации
через
ее
отбор
и
проверку
к
формированию
уб ежде н ия.
В
споре
пер ед
человеком
возникает
труднейшая
задача:
передать
это
мнение
или
убеждение
другому.
Человек
вынужден
из
своего
мнения,
состоящего
из
мно ж ества
127


компонентов,
сконструировать
наиболее
удачный
вариант
схемы,
к оторый
он
и
предлагает
опп оне нту.
В
это т
экстракт
мнения
созна­
ние
воспринимающего
человека
вносит
еще
и
сво и
коррективы.
В
результате
су ждени е
при
переходе
от
сознания
одного
человека
в
со знан ие
другого
пр етер пе вает
существенные
и зм енения
и
пере­
с тает
уже
соответствовать
своему
первоначальному
виду.
Так
психологические
исследования
приводят
Чернышевского
к
проб­
леме,
ко тор ая
постоянно
тревожила
и
мо лод ого
Толс то го.
Со знан ие
разрыва
между
своим
восприятием
мира
и
словесным
его
в оспр о извед ением
порой
приво ди ло
Толстого
в
отч аян ие.
От­
сюда
и
недовольство
своими
письмами,
фиксирующими
лишь
какие-то
отдельные
его
со сто ян ия,
и
мечта
о
том , «нельзя ли как -
нибуд ь
перелить
в
другого
св ой
взг ляд
при
ви де
при ро д ы?» (46,
65).
ЛАечта
«перелить свой взгляд в другого»
становится
творче­
ской
це лью
и
находит
сво.е
осуществление
в
художественной
п рак­
тике
Толстого,
с
одн ой
стороны,
в
его
импре с с ионис тс ких
описа­
ниях
(Пьер Безухов в представлении Наташи Ростовой), с другой
сторон ы,
—
в
изображении
самого
психического
процесса,
т ого,
что
Ч ер ныше вский
назвал
«диалектикой души» (например,
смерть
Праскухина).
В
дневниковой
зап иси
от
3 июля 1851 г.
Толс то й
дает
оч ень
жи вопис ный
и
одновременно
музыкальный
пейз аж
но ч и: «Чудная
ночь!
Лу на
только
что
вы бира лас ь
из-за
бугра
и
осв ещала
две
м алень кие,
тонкие,
низкие
тучки;
за
мной
свистел
сво ю
заунывную,
непрерывную
песнь
сверчок,
вдали
слышна
лягушка.
. .» (46, 65).
Закончив
опис а ние
ночи,
Тол ст ой
на чин ает
свое
р азмы шл ение
т ак,
как
будто
он
и
не
написал
только
что
этот
пейзаж: «Ядумал:
пойду,
опишу
я,
что
вижу.
Но
как
написать
это
(курсив мой,
—
Л.
М.
)».
На ряду
с
сознанием
невозможности
«логическими фра ­
за ми » «передать чувство»
у
Толстого
возникает
мысль,
что
природу
н адо
не
описывать,
а
пытаться
выразить
то
чувство,
которое
она
р ож дает.
В
рассуждениях
следующего
дня
Толс той
высказывает
аналогичное
мнение
уже
относительно
обрисовки
чело в ека:
«Мне кажется,
что
описать
человека
собственно
нельзя;
но
можно
описать,
как
он
на
м еня
подействовал» (46,67).
А
через
месяц,
10 августа 1851 г ., Т олс той
как
бы
заново
начинает
писать
тот
же
пейзаж,
но
теперь
уже
на
новом
ур овне .
Оп ять
ночь,
месяц,
опят ь
т учи,
лягушки
и
сверчки,
но,
кроме
живопис и
природы,
по являе тс я
расс каз
о
то м,
как
автор
воспринимает
зв ездну ю
ночь: «Я люблю
всматриваться
ночью
в
пок ры тый
звездами
небосклон
<...>
Мне
нравится
это т
обман
зр ени я» (46, 81).
Трудно
сказать,
удовлетворен
ли
авто р
своим
новым
пейзажем,
закончен
ли
этот
пейзаж,
осуществил
ли
писатель
в
данном
случае
св ою
мечту.
Скорее
всего,
что
нет,
поскольку
Толст ой
после
э той
зарисовки
продолжает
размышления
о
том ,
какие
ощущения
может
вы зыват ь
природа.
Он
смеется
над
теми,
кто
уве ряет,
чт о,
«смотря на
красивую
природу», приходит к «мысли
о
в елич ии
бо га,
о
н ич тож­
но сти
чел ов ека », кто говорит, «что горы,
казалось,
говорили
то-то,
128


а
лист очки
то-то,
а
деревья
звали
туда-то». «Как
мо жет
прийти
такая
мысль?
—
восклицает
Т олс той.
—
На до
стар ать ся,
чт обы
вбит ь
в
голову
таку ю
не л е пицу» (46, 81 ). Из контекста следует,
что
Толстой
связывает
свое
восприятие
пр иро ды
с
мечтой.
Но
что
такое
мечта?
И
Толст ой
начинает
разворачивать
слои
этого
психологического
состояния
человека,
прослеживая
само
движе­
ние
психического
п ро цес са : «Когда я занимаюсь тем,
что
называют
мечтать,
я
ник огд а
не
могу
найти
в
голове
моей
ни
одной
путной
мысли;
напротив,
все
мысли,
к оторы е
пер еб ег ают
в
моем
в оображ е­
нии,
всегда
самые
пош лые
—
так ие,
на
которых
не
может
остано­
виться
внима ни е.
И
когда
по п адешь
на
такую
мысль,
которая
ведет
за
собою
ряд
других,
то
это
приятное
положение
моральной
лени,
—
которое
составляет
мое
мечтание,
исчезает,
и
я
начи наю
думать» (46,81).
То лсто й
прослеживает
вза имоде йс тв ие
р азлич ­
ных
двигателей
человеческой
пс и хики
—
как
не яс ные
ощущения
(мечтаи «моральная
л ень ») переходят в мыслительный процесс .
Так
Толст ой
и
пе йза ж,
при ро ду,
стал ки вает
с
психологией
чел о­
века.1 4
Чер ныш евск ий
в
одной
из
дневниковых
за пис ей
как
бу дто
раскрывает
тези с
Толстого
о
то м,
что
человека
нельзя
о писат ь,
но
«можно описать,
как
он
на
меня
по дей ство в ал».
Причем
принцип
передачи
своего
со сто яния
весьма
близок
толстовскому
разбору
мечты.
Чер ныш евск ий
задумывается
о
своем
отношении
к
В.
П.
Ло-
бодовскому.
Это
дает
сразу
пищ у
для
психологического
анал из а.
Речь
идет
не
столько
об
оценочном
отношении
к
другу,
сколько
о
том,
из
че го
складывается
это
отн ошен и е.
Черн ыш евск ий
делает
«срез»
своего
сознания
и
обнаруживает,
что
впрямую
не
дума ет
о
Лободовском,
но
и
не
может
сказ ат ь,
что
мысль
о
нем
отсутствует
в
его
сознании.
Что
же
это
за
процесс?
Вероятно,
это
какое-то
наложение
раб оты
различных
слоев
человеческого
сознания.
Выво ­
дов
не т,
но
есть
наблюдения: «.. . верно оттого,
что
теперь
редко
с
ним
вижусь,
теперь
почти
никогда
и
почти
ничего
не
гов орю
о
его
состоянии
и
как-то
мал о
во лную сь
его
положением;
мысль
о
нем
почти
постоянно
у
ме ня
и
почти
всегда
я
о
нем
думаю
точ но
так
же,
если
не
более ,
как
о
се бе,
т.
е.
implicite <скрытно>; кажется,
думаешь
о
другом,
а
господствующая
мысль
все
та
же.
Это
все
равно,
как
то
же,
н апр <и ме р>, когда я иду и считаю шаги
—
думаю
о
другом,
каж ется ,
и
вовсе
не
считаю,
вдруг,
как
вспомню,
говорю
—
235 или в этом роде,
или
все
равно
почти
как
о
себе.
..»
(I, 142). Это
маленькое
исследование
весьма
похоже
на
зародыш
будущего
принципа
построения
третьего
сна
Ве ры
Павловны
(сон
как
отпечаток
сложнейшей
полифонии
чувств,
мыслей,
ощуще­
ний) .
С
середины
про шло го
сто ле тия
по
сей
де нь
и дут
споры
вокруг
проблемы
соотношения
«мелочности»
и
«генерализации»
в
художе-
14 См.
также:
Купреянова
Е.
Н.
Эстетика
Л.
Н.
Толстого.
М .—Л. , 1966,
с.
119—156 .
5 Зак.
No
755
129


ственном
методе
Толстого.
Мы
сейчас
не
беремся
анализировать
все
точки
зрения
на
эту
п роб ле му.15 Но обратим внимание на то,
в
какой
м ере
эт от
вопрос
волн о вал
Толстого
и
Чернышевского
на
п ороге
их
литературного
творчества
и
на
каких
путях
они
искали
его
разрешения.
Пробл ема
потери
целого
в
процессе
психологиче­
ского
ан али за
по-своему
волно вал а
и
молодого
Тол стог о,
и
моло­
дого
Чер ныш евско го .
«Я увлекался сначала в генерализацию,
п отом
в
мелочность,
теперь,
ежели
не
нашел
середины,
по
крайней
м ере
понимаю
ее
необходимость
и
же лаю
найти
ее», —
пи шет
Толстой
в
д невни ке
1852 г.
(46, 121), имея в виду свой художест­
венный
метод.
Чернышевский
го во рит
о
несовершенстве
своего
научного
мы шл ения,
в
котором
анализ
явн о
пре ва ли рует
над
синтезом.
«Напишу что -нибу д ь
о
моем
суждении
о
чрезвычайных
людях,
нап р<име р>, о Гоголе,
Гиз о
и
проч.
Я,
признаться,
не
совершенно
сам
независимо
могу,
каж ется ,
виде т ь,
что
в
самом
д еле
они
б ез мерно
выш е
других;
во-первых,
потому
что
я
ценю
более
отдельные
части,
чем
целое,
потому
что
(по крайней мере так
я
думаю)
не
достиг
еще
ст епе ни
развития,
необходимой
для
того,
чтобы
вполне
о бни мать
целое.
П рав да,
однако,
что
я
ста л
понимать
части
более
обширные,
чем
раньше,
но,
на пр< имер>, в романе не
могу
еще
хорошо
и
впо лне
с
первого
ра за
пр о след ить
развитие
характера,
а
более
смотрю
на
отдельные
сцены,
—
это
п риде т,
я
надеюсь,
со
временем;
—
итак,
ве зде
я
более
в
состоянии
ценить
части,
чем
целое.
..» (I, 138).
15 См.
об
этом
в
к н.:
Гр омов
П.
П.
О
стиле
Льва
Толст ог о.
(Становление
«диалектики души»).
Л., 1971.
Путь
Чернышевского
к
«генерализации»
в
психологическом
анализе
лежит
через
антропологизм
к
отк рыти ю
диалектического
единства.
Еще
в
1848 г.
Чер ныш евский ,
анализируя
антропологиче­
ское
положение
о
целостности
человеческой
• натуры,
пытается
проверить
его
на
се бе,
на
своей
психике
и
в
результате
эт ого
эксперимента
приходит
к
отк рыти ю
существования
диалектиче­
ского
единства
противоположностей
в
пс и хике
человека.
И нт ересен
сам
ход
рассуждения
молодого
Чернышевского.
«Несколько думал вчера о своем тезисе,
—
пишет
он
в
д невник е,
—
что
человек
всегда
и
везде,
во
все
продолжение
своей
жизни
и
во
вс ех
кругах
своей
деятел ьн о сти,
во
в сех
поступках
с воих
реши­
тельно
одинаков
и
что
нет
в
нем
противоположных
свойств» (I,
153). Это утверждение кажется ему слишком категоричным и пря­
молинейным,
и
он
тут
же
дел ает
ог ов ор к у: «Конечно,
м ежду
мно-,
г ими
принципа м и,
ко то рые
управляют
понятиями
и
деятельностью
человека,
много
разнообразности».
Это,
о днак о,
не
меша ет
ему
все-таки
вынести
твердое
ре ше ни е: «Но мы говорим,
что
все
эти
принципы
проистекают
из
одного
общего
нач ал а,
по эт ому
отно­
сятся
м ежду
собою
как
части
одной
системы
и
никогда
не
могут
не
только
про ти вор ечит ь
друг
другу,
а
даже
быт ь
в
сущности
разл ич­
130


ными
дру г
от
д ру га» (курсив мой,
—
Л.
М. ).
Вывод
сд елан .
Но
Чернышевский
чувствует
каку ю-т о
ошибку
в
эт ом
расс ужде­
нии.
Пытается
проверить
логическое
построение
своим
жизненным
оп ытом : «Когда я стал хорошо это обдумывать,
то
мне
показалось
слишком
трудно
приложить
это
правило
ве зде
и
всегда
в
действи­
тел ь ност и» (здесь Чернышевский говорит о своих противоречивых
чувствах
к
жене
своего
Др уг а).
И
он
о станавл ивает ся
пер ед
во про с ом: «Что же теперь:
до каз ы вает
ли
это,
что
я
не
так
силен,
чт обы
увидеть,
что
противоречие
только'
вид имо е
и
зд есь
и
что
в
осно вании
еди нств а
л ежат
принципы,
которые
допускают
равно
и
это
и
другое
при
данных
обстоятельствах,
или
в
сам ом
деле
(как
и
скорее
может
быть)
мое
мнение
слишком
односторонне
и
ап рио-
ри чно,
так
что
д ейств ител ь но сть
противоречит
в
самом
деле
и
ему
и
отвергает
его ?» (23 октября 1848 г .
—
I, 154).
Так
Чернышев­
ски й
замечает,
что,
п одчи няяс ь
«общему началу»,
отдельные
компоненты
хара ктера
м огут
вступать
в
противоречие.
А
через
два
месяца
в
ходе
размышлений
он
создает
довольно
образную
кар ти ну
диалектики
человеческого
поступка: «... когда
сто ял
у
обедни,
пришла
в
голову
мысль,
которая,
каж ется ,
не
выйдет
из
нее ,
а
сделается
о сно ван ием
в зг ляда
на
мир,
что,
когда
человек
решается
на
благородный
поступок
против
страстей,
которые
сов ет овал и
ему
сделать
другое,
эти
стр асти
не
покидают
его,
а
переходят
и
в
это
его
состояние
и
прилепляются
как
могут
к
его
поступку
и
стараются
и
з десь
найти
удовлетворение» (I,190). Та­
ким
образом,
Чернышевский
в
ре зульт ат е
по с то янных
наблюдений
над
человеком,
его
психологией
приходит
к
мысли,
что
чувства
(«страсти») и противоположные им логические устремления, мог у т
находиться
в
своеобразной
с вязи
и
составлять
основу
человече­
с кого
поступка.
Эта
мыс ль
ка же тся
Чернышевскому
значительной
и
даже
может,
по
его
словам,
ста ть
«основанием»
его
«взгляда
на
м ир ». Так Чернышевский начинает одерживать победу над сти­
х ией
психологического
ан ализ а.
Толстой
на
следующий
день
после
своего
размышления
о
«мелочности»
и
«генерализации»
дел ает
любопытнейшую
запись,
ко тор ая,
мо жно
сказ ат ь,
является
осуществлением
тезиса,
высказанного
накануне.
Он
прослеживает,
как
из
множ е ства
не у ловим ых
черт
создается
характер.
«Известно,
что
в
це лом
л есу
не
найти
дв ух
листов,
похожих
од ин
на
другого.
Мы
узнаем
н есх од­
с тво
э тих
листов,
не
и зм еряя
их,
а
по
не у лови мым
чертам,
которые
бросаются
нам
в
г лаза.
Несходство
между
людь м и,
как
существами
более
с ло жными,
еще
более,
и
узнаем
мы
его
точно
так
же
по
как ой- то
способности
соединять
в
од но
представление
все
че рты
е го,
как
м ор аль ные,
так
и
физические.
Эта
способность
составляет
основание
любви.
Из
собрания
н едо статко в
составляется
иногда
такой
неуловимый,
но
чарующий
характер,
что
он
внушает
лю­
бовь—
тоже
в
из вестн ых
лицах.
. .» (46, 122).
В
д невник е
1851 г.
Толст ой
создает
портрет
Лукашки
(Марка).
Все
построение
портрета
основано
на
принципе
—
от
части
к
це­
131


лому ,
от
ан али за
к
синтезу.
Сначала
ид ет
очень
подробное
описа­
ние
ф из ическ их
особенностей
фигуры
Лук а ш ки : «Марка человек
лет
25, маленький ростом и убогой;
у
не го
од на
нога
несоответ­
с тве нно
мала
сравнительно
с
туловищем,
а
другая.
. .», затем под­
робн ое
о писание
ч ерт.' лиц а,
заключающееся
фразой: «...
вот
отдельно
(курсив мой, —Л .
М.)
черты
его
лица»
—
и
наконец,
выво д,
итог
всей
де т а лиз а ци и: «Общее же выражение всего
лица:
веселость,
самодовольство,
ум
и
робость» (46,84).
Так
Толстой
целенаправленно
уже
в
нач але
1850- х
го дов
ищет
логич­
ный
п уть
от
детализации
к
обобщению,
от
микроанализа
черт,
по­
ступков
человека
к
воссозданию
целостного
характера
как
ди але к­
тического
единства.
Уже
в
ранних
д нев никах
психологический
сам о анал из
в ыво дит
Толстого
к
со зд анию
художественной
прозы,
психологического
портрета.
Психологический
же
анал из
д невни ков
молодого
Чер­
нышевского,
близкий
по
форме
к
научно-биологическому
ис­
следованию,
часто
применяется
им
при
рассмотрении
тех
или
иных
фил осо фски х
и
литературных
пр оиз вед ений.
Ра нние
дневники
Толстого
и
Чернышевского
свидетельствуют
о
то м,
что
человече­
ская
мысль,
вы йдя
из
длительного
пер ио да
наблюдений,
подходит
к
нов ой
ступ ен и
—
ступени
овладения
зн ани ем
самого
механизма
психического
процесса.
132


А.
М.
-Ш тейнго ль д
РАННИЕ
ПР ОИЗВЕ ДЕ НИЯ
ТОЛСТОГО
И
ЛИ ТЕ РАТ УРНО-КРИТ ИЧЕ СКАЯ
МЫСЛЬ
1850- х
ГОДОВ
Появление
в
1852 г.
в
«Современнике» (No 9) «Истории моего
детства»
с
подписью
«Л.
Н.»
сразу
встретило
в
кр ит ике
сочув­
ст ве нные
о ценки.1 Далее интерес к творчеству Толстого нарастал.
О
ра нних
его
пр о изве дени ях
в
1850-е
годы
писали
С.
С.
Дудышкин,
П.
В.
Анненков,
К.
С.
Аксако в ,
А.
В.
Дружинин,
Н.
А.
Некрасов,
Н.
Г.
Чернышевский.2
Появились
частны е
за метк и
в
«Москвитя­
ни не», «Отечественных записках», «Библиотеке для чтения»
и
других
журн а лах
и
газетах.
1 Отечественные записки, 1852, No 10, отд . V I, с. 84—85
—
статья
С.
С.
Дудыш-
кина ;
Москвитянин, 1852, No 19, отд.
«Журналистика», с .
113 —
Б.
Н.
Алмазов;
Пант ео н, 1852, No 10, с.
12—13
—
А.
Ф.
Кони.
2 См.:
От ечест вен ные
з апи ск и, 1854, No 11; 1855, No 7, 12; 1856, No 11; Совре­
мен ни к , 1855, No 1, 10; 1856, No 2, 12; Русская беседа, 1857, No 1, кн. 5; Библиотека
для
чтения, 1856, No 9.
На ми
анализируется
ж урн аль ная
критика
на
след ующие
произведения
Л.
Тол с т ог о: «Детство», «Отрочество», «Юность», «Набег», «Записки
ма р кер а », «Рубка леса», «Севастополь в декабре месяце», «Севастополь в мае»,
«Севастополь в августе 1855
г ода», «Метель», «Два гусара».
В
задачи
п ред лаг ае­
мой
статьи
не
в ходит
рассмотрение
в сех
критических,
отзывов
на
появление
ранних
п роизвед ений
Т олст ого,
здесь
уч иты ваютс я
наиб ол ее
развернутые
и
значительные
с тать и,
представляющие
дом и нирующ ие
направления
русской
эстетической
и
лите­
ратурно-критической
мыс ли
1850- х
годов.
Кар т ина
восприятия
и
оценки
молодого.Толстого
с оврем ен ник ами
складыва­
е тся
из
совокупности
журнальных
и
газетных
откликов
и
суждений ,
запечатленных
в
пись ма х
и
дневниках
той
поры.
Компонентом,
дополняющим
эту
картину,
мог ут
стать
мне ния,
воспроизведенные
в
вос поми на ния х
о
1850- х
годах,
но
при
работе
с
материалами
такого
рода
над о
учитывать
специф ику
мемуарных
жанров
—
поправку
на
временную
дистанцию.
3 Современник, 1861, No 3, отд.
II, с.
161.
Толстой
сразу
вызвал
восхищенное
удивление,
которое
росло
с
го д а ми: «Мы приветствовали графа Л.
Н.
Толстого,
автора
“Детства”
и
“Отрочества”...
Мы
даже
несколько
оробели
перед
его
талантом,
ко торы й
по каз ался
нам
чуть
не
гениальным», —
так
определил
И.
И.
Панаев
в
1861 г.
отношение
«Современника»
к
молодому
писателю
в
ту
пор у,
когда
Л.
Толстой
только
что
при­
шел
в
журн а л.3
Почти
в
это
же
время
(1862 г.)
другой
со вр еменни к
Толстого
—
А.
А.
Григорьев
пр ин ципи аль но
иначе,
чем
П анаев ,
определил
133


«отношения»
Толстого
с
литературой,
назвав
св ою
б ольшую
двухчастную
статью
«Явления современной литературы,
пропу­
щенные
наш ей
критикой.
Граф
Л.
Н.
Толстой
и
его
сочинения».4
4 См.:
Время, 1862, No 1
и
9.
5 Там же,
No
1, отд.
II, с.
2.
Ап.
Григорьев
не
отказывал
критике
ни
во
вним ании
к
тал анту
Толстого,
ни-в
доброжелательности
су ждени й.
Вину
современников
он
видел
в
другом.
Ап.
Григорьев,
как
с
ним
час то
бывало,
катего­
ричен
и
запальчив,
но
«счет», который он предъявляет литератур ­
ной
критике,
напоминает
об
одной
из
ее
главных
обязанностей
перед
л и те ратурой : «Дело критики
—
уловить
и
отметить
ос о бен­
ность,
личность
та лант а,
если
особенность,
личность
проглядывают
в
нем.
Либо
вовсе
не
должно
бы ть
литературной
критики,
л ибо
в
э том
именно,
т.
е.
в
разъяснении
существа
таланта,
заклю­
чается
ее
прямая,
н ас тоящая
и
едва
ли
не
единственная
об я­
занность».5
«Новый,
оригинальный,
ср азу
явившийся
с
словом
и
властью
талант»
Толстого
п озволя л
критике,
по
мнению
Ап.
Григорьева,
реализовать
эту
свою
способность
особенно
полно.
Од нако
кр ит ика
не
исполнила
своего
«долга»
пер ед
писателем
и
литературой,
не
увидела
в
Толстом
Толстого,
а,
хваля,
предпочитала
узн а вать
в
его
п ро из веден иях
известные
уже
ей
черты
изображения
человека
и
д ейст вит ель ност и.
В
н еадекв атно сти
по нима ния
критикой
ра н­
не го
Толстого
Ап.
Григорьев
в идел
н екую
«злонамеренность»,
пристрастность,
ро жде нную
дидактизмом
и
тенденциозностью.
Эти
два,
ка зал ось
бы,
взаимоисключающих
суждения
критиков
с
разных
сторон
и
с
разной
глубиной
понимания
отражают
сложный
процесс
т ого,
как
рождение
таланта
Толстого
обогащало
и
вместе
с
тем
«ломало»
представления
современников
о
смысле
искусства,
о
принципах
изображения
личности
и
общ еств а,
о
характере
социальности
в
искусстве,
о
т ом,
наконец,
что
такое
реализм.
Конечно,
бы ли
и
сознательные
искажения
писателя, «умолча­
н и я», «подтягивание»
его
произведений
к
собственной
программе
(наиболее характерно это для А .
В.
Дружинина), но для большин­
ст ва
кр ит иков
разной
ориентации
сво йств енно
стремление
не
только
оценить,
но
объяснить
читателю
талан т
Толстого.
Ц^ раз но-
голосица»
м нений
позволяет
не
только
увидеть
то,
каки м
предстал
писатель
перед
своим
чи тат ел ем,
понимания
которого
он
так
искал
(см.: 1, 207), но и то,
в
чем
его
талант
опередил
сво е
время
и
обога­
тил
его.
Изу че ние
взаимодействия
творящего
художественного
созна­
ния
(писатель)
и
сознания,
осмысляющего
искусство
(критик),
позволяет
с
большей
п олнот ой
у ви деть
диалектическое
ед инс тво
эстетических
'исканий,
обретений
и
п оте рь.
«Эстетическое восприятие современников острее улавливает но­
ви зну
художественных
к ом бина ций
и
распознает
в
них
черты
134


старых
традиций,
—
писал
В.
В.
Виноградов.
—
Последующие
поколения
<...>
ищут
о пр авдания
и
обострения
зреющих
в
се бе
эстетических
т енд енций
у
корифеев
прошлого.
. .».6
6 Виноградов В .
В.
Избранные
труды.
Поэтика
русской
литературы.
М„ 1976, с.
141.
7 Тынянов Ю .
Н.
Пуш кин
и
его
современники.
М ., 1969, с.
397.
О
способности
современников
ви деть
«живость»
явле ни я
пи шет
Ю.
Н.
Т ы няно в : «Здесь любопытна и характерна не только
“дружественность”
или
враждебность
оценки
—
здесь
важ нее
всего
сщущение
жи во сти
того
или
и ного
явления,
—
эволюционной
его
значительности.
Сам о
собою
разумеется,
эта
оценка
всегда
двусторонняя:
она
характеризует
обо их
—
и
су бъек та
и
объекта
о ценки» .7
И
в
том
и
в
другом
сл учае
исследователи
подчеркивают
повы­
шенну ю
«зоркость»
современников
в
оценке
произведений
искус­
ства.
Но
ест ь
иная
сторона
в
соотношении:
писатель—эпоха.
Художественные
открытия
большого
таланта
оказываются
в
потен­
циаль ном
конфликте
с
эстетическими
и
художественными
нормами
и
стереотипами,
выработанными
эпохой
на
основании
предшест­
вующего
литературного
развития.
В
сознании
кри ти ки
и
читателей,
столкнувшихся
с
новым
явлением,
взаимодействуют
две
разно­
направленные
т е нд енции:
на
первую
из
них
указывают
Ю.
Т ыня нов
и
В.
Виноградов,
вторую
мож но
назвать
ине рцио ннос т ью
осмысле­
ния
и
оценок.
В
глазах
современников
тот
или
ино й
фа кт
творче­
с тва
или
литературного
процесса
п редс тает
в
ином
ос ве щ ении,
так
ск азать , «смещенным»
по
сравнению
с
тем,
как
осознается
тот
же
самый
фа кт
в
более
широкой
исторической
перспективе.
Особенно
заметно
это
смещение
выступает
в
с фере
проблемы
«традиция
и
новаторство».
Художественное
открытие
часто
ставит
современников
в
тупик
своей
непохожестью
на
из вестно е.
Так
оказываются
не по няты ми
не
то лько
отдельные
произведения,
но
и
це лые
периоды
тв орче с тва
писателя
(поздний Пушкин,
напр им ер) .
На
фоне
привычных
и
устойчивых
ценностей
рождение
та ла нта
ощущается
в
какой-то
мере
обманутым
о жи дан ием.
В
литературной
критике
наиболее
полно
п р едстает
диалектика
эстетико-художественного
опыта
и
усвоения
нового
в
отношении
к
произведению
искусства
или
тв орчес тв у
писателя.
Исследование
ее
дает
возможность
видеть
эстетико-литературный
«уровень»
времени
не
толь ко
в
прямых
суждениях
и
выводах,
но
и
в
характере
сопоставлений,
умо лч а ний,
отсылок
и
в
способе
обращения
с
художественным
материалом
(в пересказе,
цитации,
комментарии).
Этот
пр оц есс
и
обу сл ов ли­
ва ет
то
общее,
что
мы
видим
в
суждениях
Панаева
и
Ап.
Гри­
горь ев а
о
Толстом,
несмотря
на
разнонаправленность,
даже
противоположность
их
мне ний
об
отношении
критиков
к
писателю.
М асшт аб
и
гл уб инное
своеобразие
дарования
Толстого,
с каза в­
шие ся
уже
в
самых
ранних
его
пр о изв еден иях,
о пред ели ли
соотно­
135


шение
верных
и
ош ибоч ных
суждений,
удивительных
прозрений
и
не
менее
удивительных
просчетов,
из
к ото рых
скл адыва лась
пест­
рая
и
противоречивая
картина
журнальной
к рит ики
1850-х
годов.
То,
с
чем
явился
Толстой
в
литературу,
не
давало
оснований,
для
ра з говор ов
об
ученичестве.
Молодой
пи сател ь
не
был
начинаю­
щим
с
первых
шагов
творческого
пути;
он
не
попадал
под
власть
рома н тиз ма
и
не
определял
своих
«отношений»
с
ним,
как
большин­
ст во
его
талантливых
современников:
Некрасов,
Тургенев,
Гонча­
ров .
Он
не
был
ничьим
подражателем
и
не
испытал,
казалось,
влияния
авторитетов.
Мо лод ой
проз аик
ср азу
пришел
в
искусство
со
«своим словом», со своим рано определившимся и устойчивым
отношением
к
м иру.
Постоянно
и щу щий,
всегда
«неравный себе»,
он
в
то
же
время
нес
в
себе
зави дну ю
цельность
лично с ти
и
едино-
направленность
исканий.
Говоря
о
первых
произведениях
Толстого,
критики
(С.
С.
Ду-
дышкин,
Б.
Н.
Алмазов,
П.
В.
Анненков,
А.
В.
Дружинин
и
другие)
удивлялись
редкой
самобытности
и
зрелости
молодого
автора.
Нач ало
творческой
биографии
Толстого
А.
В.
Дружинин
даже
возводил
в
образец,
утве ржда я
свое
отношение
к
искусству:
«Будущим нашим беллетристам,
которые
бы
увлеклись
дидактиче­
ск им
настроением,
мы
постоянно
станем
указывать
на
графа
Толстого,
самого
мл адш его
по
годам,
но
самого
самостоятельного,
самого
энергического
из
наших
талантливых
.повествователей
<...>
пускай
его
строгое,
блистательное
оригинальное
положе­
ние
вне
всяких
литературных
партий
заста ви т
задум ать ся
не
одного
начинающего
литератора».8
8 ДружининА.
В.
Собр.
со ч.,
т.
7.
СПб., 1865, с.
188.
9 Современник, 1855, No 1, отд.
Ill, с.
1.
10 Библиотека для чтения, 1855, No 1—2, отд.
VI, с.
39.
11 Современник, 1855, No 1, отд.
III, с.
25.
Анненкову,
правда,
показалось,
что
«из всех форм повествова ­
ния
р ассказ
от
собственного
лица
автора
или
подставного
лица,
исправляющего
его
дол жн ость ,
предпочитается
пи сател ям и
бо ль­
шею
частью
в
пе рвые
эп охи
деятельности
их»9 и что,
стало
быть ,
в
фор ме
повествования
в
«Детстве»
и
«Отрочестве»
Толстой
отдал
дань
писательской
молодости.
Но
это
суждение
б ыло
сразу
оспорено
в
«Библиотеке для чтения»: «... и
все-таки
нам
трудно
согласиться
с
автором
(Анненковым
—
А.
Ш.)
и
признать
непре­
ложным
п риз наком
развития
писателя
—
переход
от
ли чно го
рас­
сказа
к
п рос тому
п ов ес тв ов а ни ю» .10 Да и сам Анненков утверждал
в
кон це
своей
статьи,
что
«подобное изложение двух первоначаль­
ных
э пох
жизни
не
могло
быть
сделано
инач е
как
воз му жал ою
рукой,
ко тор ая
в езде
и
пр ог ля дыв ает ».11
Буквально
каждый,
кто
отзывался
о
первых
произведениях
молодого
авт ор а,
о тно сил
его
к
чи слу
ве ду щих
прозаиков-совре­
менников.
Однако
к ри тики
по-разному
«вписывали»
творчество
мо лод ого
Толстого
в
литературный
процесс.
По
мне нию
Дружи­
136


нина ,
произведения
Толстого,
центральные
для
эпохи
цо
своему
значению,
в
литературе
в
каком-то
смысле
стояли
особняком.
Св обода
и
«независимость»
Толстого-художника,
по
Дружинину,
не
ограничивалась
непричастностью
к
журнальным
боям
и
отс ут­
ствием
«партийных»
пристрастий,
но
в
како м -то
смысле
была
противостоянием
широкого,
учитывающего
«и теневые и светлые
ст орон ы
жизни»
т ала нта
односторонности
«сентиментального»,
«дидактического»
или
«обличительного»
ду ха
современной
лит е­
ратуры.
Для
критика
не
характерно
сопоставление
художественной
манеры
Толстого
с
творчеством
его
современников
и
предшествен­
нико в.
Л ишь
вскользь
мелькает
отс ы лка
к
пушкинскому
описанию
метели
в
«Капитанской дочке»
в
связи
с
«Метелью»
Толстого,
та кже
вск оль зь
н азваны
Тургенев
и
Фет.
По
мнению
Дудышкина,
Толстой
органически
включен
в
совре­
менную
л и терат уру:
он
ее
«законный сын», отвечающий ее потреб­
ностям
и
соответствующий
ее
уровню.
И
здесь,
хотя
иначе,
чем
у
Дружинина,
отодвигается
на
задн ий
пл ан
своеобразие
Толстого,
«личность его таланта», а на первое место выступает его сходство
с
другими,
уже
п риз нанны ми
со вр еменник ами .
Более
того ,
природа
реализма
Толстого
и
даже
хар акт ер
и
роль
детали
в
его
произведениях
воспринимаются
и
оцениваются
критиком
через
при зму
тво рче с тва
Г о нчар о ва: «Как уметь из таких мелких подроб ­
нос те й,
разъединенных
между
собою,
составить
ц елую
картину,
полную
жизни
и
тесно
связанную
в
час тях !
Эт ого
умения,
пос ле
“Сна Обломова”
г- на
Г он чаров а,
мы
не
встречали
в
наш ей
лит ера­
туре,
и
по
манере,
с
которо ю
напи са ны
“Сон Обломова”
и
два
произведения
г-на
Т.,
они
имеют'
много
общего
м ежду
со­
бо й ».12
12 Отечественные записки, 1854, No 11, отд.
IV, с.
39.
13 Там же,
с.
34.
Включение
Толстого
в
ряд
писатедей-современников
вых од ит
за
пре де лы
рус с кой
литературы.
Ду дыш кин
сопоставляет
«Давида
Копперфильда»
и
тр илогию
Толстого: «Г-н
Толстой
написал
<...>
на шу
русс кую
картину
и
суме л
в
ней
бы ть
таким
же
глу­
боки м
наблюдателем
общей
человеческой
натуры,
как
и
Дик­
кенс,—
вот
его
главное
достоинство
(курсив мой, — А.
Ш.)».13
Если
Ду ды шкин
и
Дружинин,
желая
одобрить
мол одог о
авто ра ,
вве ли
его
в
ряд
вид ных
писателей-современников
и
поставили
ему
в
за слу гу
сходство
с
ними,
то
в
стать е
Чернышевского
о
«Детстве»,
«Отрочестве»
и
«Военных рассказах»
со по ста вл ение
Толстого
с
предшественниками
и
пи са телям и
одного
с
ним
поколения
служит
ре шен ию
принципиально
ин ой
задачи.
Пафо с
статьи
Чернышев­
ского
в
том ,
чтобы
«уловить отличительную физиономию его
<'Толстого>
таланта». (Сам троп «физиономия
т алан та»
тожде­
ст вен
григорьевскому
—
«лицо таланта», «личность таланта».)
Крит ик у
важ но
вы яви ть
то
специфическое,
что
отл и чает
толстов­
скую
художественную
манеру,
его
ви де ние
и
изображение
дей­
137


ствительности,
поэтому
определению
«особенных черт в таланте
графа
Т олс то го »14 предшествует сравнение его с явлениями
литературы,
в
како м -то
смысле
близкими
или
соизмеримыми:
«Наблюдательность,
тонкость
психологического
ан ал иза,
поэзия
в
картинах
пр ироды ,
простота
и
из яще ство
—
все
это
вы
н ай дете
и
у
Пуш кин а,
и
у
Лермонтова,
и
у
г-на
Тург ен ев а,
—
оп ред ел ять
талант
каждого
из
эт их
писателей
этими
эпитетами
б ыло
бы
справедливо,
но
во все
недостаточно
для
то го,
что бы
отличить
их
друг
от
д ру га».
14 Чернышевский Н .
Г.
Пол и.
собр.
соч.,
т.
III.
М., 1947, с.
425.
15 Там же,
с.
427.
В
психологизме
Пушкина
критику
чудится
«холодность»
и
«бесстрастие»,
которые
он
противопоставляет
отчетливой
субъективной
позиции
своих
сов рем енник ов .
В
других
статьях
Чернышевский
более
дифференцированно
под х одит
к
своему
литературному
по колен ию ,
’ отмечая
«опасное беспристрастие»
у
Гончарова
и
Писемского.
Но
здесь
к ритик у
важн о
ука зать
на
субъективную
нравственную
на пряже нно с ть
как
пафос
историче­
с кой
эпохи,
сто ящей
в
преддверье
социальных
перемен.
Своеобраз­
ное
выявление
этого
субъективного
подхода
к
жи зни
у
писателей
Ч ер ны шевский
ощущает
очень
чутко,
и
поэтому,
говоря
о
Турге­
неве,
он
подчеркивает
гуманистическую
устремленность,
ка саясь
Толстого,
все
внимание
сосредоточивает
на
его
психологизме,
на
творческом
методе.
Происходит
св оео браз ная
ме т онимия:
психологизм
Толстого
как
бы
вбирает,
по
Чернышевскому,
главное
что
определяет
оценочное
отношение
писателя
к
действительности
и
делает
его
талант
жи вым.
Если
Толстого
и
Лермонтова
критик
сближает,
ви дя
в
их
тв орч ест ве
развитие
единой
линии
психологизма,
то
с
Тургеневым,
в
глазах
Чернышевского,
Толстого
роднит
акт ив­
ность
нравственного
отношения
к
жизни
и
человеку.
Сразу
же
за
психологизмом
критик
о тмеча ет
вт орую
ведущую
особенность
тал ан та
Т о лс т ог о, «сообщающую его произведениям совершенно
особенное
достоинство
<...>
—
чи сто ту
нравственного
ч ув­
ст ва ».^ Психологизм («диалектика души») и « ч ист от а
нравствен­
ного
чу в ств а », по Чернышевскому,
не
две
сто роны
дарования
Толстого,
по-разному
его
характеризующие,
а
некое
единство,
о пр еде ляющее
основу
толстовского
нравственного
мира.
Г луб окий
анализ
человеческой
природы
и
человеческих
стр асте й
становится
«школой»
нравственного
в о спита ния,
а
«чистота нравственного
чувства»
—
фундаментом,
без
которого
о б щество
не
может
«омыться и очиститься от наследственных грехов». « Чис т от а
нравственного
чувс тва », по мнению критика,
—
требование
вр е­
мени
«начала перемен», черта,
свойственная
в сей
ис ти нной
совре­
мен ной
ли тера тур е.
Однако
у
некоторых
писателей
это
качество
—
результат
«страдания», «отрицания», «плод долгих испытаний,
мучительной
борьбы,
может
быть,
целого
ряда
падений», в то
138


время
как
«нравственное здоровье и глубокая и требовательная
гу манно ст ь»
п рис ущи
всему
творчеству
Толстого,
иде т
ли
ре чь
о
«Детстве»
и
«Отрочестве»
или
об
«истории падения души»
—
«Записки маркера». Уточнение не случайно:
оно
позволяет
Черны­
шевскому
утверждать,
что
он
определил
в
таланте
Толстого
де й­
ствительно
гла в ные
ч ер ты,,
которые
об услов ят
и
дальнейшее
р аз­
вит ие
п исате ля,
каким
бы
неожиданным
ни
ок азал ся
его
путь.
«Эти две черты
—
глубокое
знание
тайных
движений
психической
жи зни
и
непосредственная
чистота
нравственного
чу вст ва,
пр и­
дающие
теперь
особенную
физиономию
произведениям
графа
Толстого, [всегда]
останутся
существенными
чертами
его
та лан та,
ка кие
бы
новые
стороны
ни
вы сказ ались
в
нем
при
дальнейшем
развитии».16
16 Там же,
с.
427, 428.
17 Русская беседа, 1857, No 1, кн.'5, с.
34.
18 Там же,
с.
35.
19 Там же.
В
том ,
что
Черн ыш евск ий
отме ти л
нравственное
зд оров ье
Толстого
как
качество ,
о тл ича ющее
его
творчество,
еще
не
бы ло
открытия.
О
том
же
писали
Дружинин,
К.
Ак сако в,
Дудышкин,
они
т оже
противопоставляли
это
свойство
толстовского
дарования
современной
литературе.
Од нако
у
Дружинина
это
сопоставление
ведет
к
выводу
о
«бескровности»
и
односторонности
современного
дидактического
обличающего
искусства
и
о
превосходстве
над
ним
Толстого.
Как
и
Дружинин,
К.
Аксако в
о тме чает
нравственное
зд ор овье
Толстого,
выг одн о
о тл ичающе е
его
раннее
творчество
от
болезненной
аналитичности
в
произведениях
современников,
в
частности
Ту р ге не ва : «Внутренний анализ г- н а
Тургенева
имеет
в
себе
нечто
б ол езненн ое
и
сл або е,
неопределенное,
тог да
как
анали з
гр.
Толстого
б одр
и
неумолим.
Много
ве рног о
подметил
он
в
ду ше
человеческой,
и
это
тв ер дое
желание
обличения
себя
во
имя
правды
сам о
по
себе
уже
есть
за сл уг а».17
В
то
же
время
бе сс тр ашие
толстовского
ан али за
пугает
К.
Аксакова
не
только
с
художественной,
но
и
с
нравственной
и
да же
идеологической
точек
зр ен ия: «Микроскопические явления
в
ду ше
существуют,
но
если
вы
увеличите
их
в
микроскоп
и
так
о став ите,
а
все
остальное
останется
в
своем
естественном
виде,
то
нарушится
<...>
общая
мера
жизни,
ее
взаимное
от ноше ни е,
а
эта
мера
и
с ос тавл яет
действительную
пр а вду» .18 «Диалектика
души»
п ред ставл яет ся
критику
разрушительницей
га рм онии,
она
«вырывает»
индивидуального
человека
из
цель ност и
христиан­
ск ого
мир а : «... устремленный тревожно
взо р
в
самого
с ебя
часто
видит
п ризра ки
и
и скажает
с вою
собственную
душу.
Над о
меньше
заниматься
собою,
обратиться
к
Божьему
миру,
яркому
и
светлому,
думать
о
братьях
и
любить
их,
—
тогд а,
не
теря я
самообладания,
ст анеш ь
и
себя
видеть
и
чувствовать
в
настоящей
мере
и
настоя­
щем
св ет е».19
139


В
то
вр емя
как
К.
Акс ако в
вид ит
в
самоанализе
Толстого
эг о­
истическое
н ач ало,
уводящее
че лове ка
от
людей
и
ре лиги и,
Чернышевский
находит
в
нем
бес стр аш ие
разв ит ой
и
гуманной
личности,
ищущей
глубинный
смысл
яв лений
социальной
и
внут­
ренней
ж изни , «очищения»
их
рад и
бу ду щего
человеческого
брат­
ств а.
В
таланте
Толстого
—
здоровом,
естественном,
человечески
полноценном
—
кроется
для
Чернышевского
залог
неосуществлен­
ных
и
жив ых
ресурсов
обновления
человека
и
мира.
Осмыслить
«личность таланта»
значит
не
только
определить
главный
его
пафо с,
выявить
самые
отличительные
черты
мировиде-
н ия.
П ро ник нов ение
в
глуби ны
творческой
манеры
н ев озм ожно
без
пристального
внимания
к
поэ тике
произведений,
к
частным
аспек­
там ,
выявляющим
с пециф ику
авторской
мысл и.
В
размышлениях
литературной
кри ти ки
1850- х
годов
над
ранним
творчеством
Толстого
форм и рова ли сь
и
у то чняли сь
представления
о
пут ях
выявле н ия
и
ан али за
творческой
индивидуальности
пи сател я.
В
сфере
ее
внимания
оказались
наиболее
«заметные»
для
современ­
ник ов
черты
толстовской
художественной
ма не ры.
Показательно,
что,
ско ль
н еод инако вым и
ни
б ыли
бы
оценки
и
выводы
раз ных
критиков,
в
центр
внимания
попадали,
как
правило,
одни
и
те
же
явления:
тематика
про из вед ений
Толстого,
особенности
толстов­
ского
сюжета
(как разновидность
—
соотношение
темы
и
сю жет а),
ха ракт ер
психологизма,
особенности
толстовской
художественной
детали
и
ее
роль
в
сюжете,
ре же
—
способ
повествования.
Перед
современниками
Толстого
вст ав ал
воп ро с,
можно
ли
говорить
о
единстве
пути
писателя,
ес ли
«у него одна вещь,
беспрестанно
дополняет
другую», если «по “Детству”
и
.“Отроче­
ству”,
взятым
отдельно,
никак
не
у гадаешь
сочинителя
“Очерков
Севастополя”,
а
грустный
реализм
“Маркера”
совершенно
не
сходен
с
тонкой
прелестью
“Набега”; “Метель”
не
имеет
почти
ничего
общего
с
“Двумя гусарами”».20
20 ДружининА .
В.
Собр.
со ч.,
т.
7, с.
175.
Более
всего
критика
ценит
в
То лст ом
объективность
повество­
вания,
когда
в
картинах,
образах,
событиях,
деталях
словно
«растворяется», становится невидимой авторская позиция,
вы­
ражением
к оторой ,
вероятно,
считалось
в
ту
п ору
прямое
в ыс казы­
вание
оценок,
суждений,
концепций
и
т.
д.
В
э том
плане
Толстой
и
приравнивается
к
Гончарову
(Дудышкин)
и
Островскому
(Дру ­
жини н) . И в то же время некоторые критики
(Анненков и Дружи ­
нин,
например)
ощущают
иную
тенденцию
в
пр о и звед ениях
То л­
с того,
то,
что
мы
тепе рь
можем
н азва ть
«лиризацией»
эпического
сюжета,
его
субъективной
«преломленностью»
чер ез
личность
ге­
р оя.
Внеположенный
ге рою
мир
(все,
что
не
есть
сфера
его
са мо­
ан ал иза)
входит
в
повествование
чер ез
его
отношение,
его
вос при я­
тие,
его
осмысление
и
его
оценки.
Цельность
художественного
мир а
в
э том
случае
держится
за
сч ет
цельности
человека,
в идящег о
эт от
мир,
погруженного
в
не го
и
вбирающего
его
в
себя.
140


У
Гончарова
мир
увиден
в сезн ающим
повествователем,
смотря­
щим
на
гер оев ,
события,
судьбы
со
стороны.
Его
повествователь­
ная
о бъ екти вно сть
п рин ципи аль но
иного
рода
—
в
ней
нет
лириза-
цйи,
столь
важной
для
ранних
пр о изв едений
Толстого
(«Детство»,
«Отрочество», «Юность», «Метель», «Записки маркера»).
Лиризация
кроется,
конечно,
и
в
перволичной
форме
повество­
вания,
о
чем
до гады вает ся
Анненков
в
статье
«О мысли в про­
и звед ен иях
и зящно й
словесности.
(Заметки по поводу последних
произведений
гг.
Тургенева
и
Л.
Н.
Т.)»,21 но не только в ней.
Повествование
от
пе рв ого
ли ца
у
Тургенева
(пример,
к
которому
обр аща лся
Анне нко в)
нос ит
иной
характер;
чем
у
Толстого.
Г ерои -рас сказч ики
и
герои-повествователи
в
тургеневских
пове­
стях,
как
правило,
излагают
це лые
сюжеты,
ц еп очки
действий,
поступков,
отношений
между
персонажами.
Организация
таких
сюжетов
близка
к
сю ж етам,
изложенным
от
третьего
лица,
от
л ица,
не
включенного
в
непо сред ст венно е
действие
повествования
(например,
у
Го нч а ро ва ). В ранних произведениях Толстого сюжет
одновременно
и
ослаблен
(по отношению к традиционному турге­
невско-гончаровскому)
и
динамизирован.
Ос ла блен ие
внешней
сюжетной
динамики
(действия,
событий)
возникает
за
сч ет
вклю­
чаемых
в
повествование
как
будто
бы
ст ат ич еских
де тале й,
портретов,
рассуждений,
характеристик.
Но
эти
же
портреты,
де­
тал и,
характеристики
и
ра сс ужде ния
знаменуют
движение
во
в нут­
реннем
мире
г ероя
Толстого,
они
—
вне шние
знаки
тех
процессов,
которые
протекают
в
его
душе.
21 Современник, 1855, No 1, отд.
III, с.
1, 25, 26.
22 ДружининА.
В.
Соб р.
соч.,
т.
7, с.
175.
Некоторые
критики
—
современники
Толстого
догадывались
о
значимости
э той
ст ороны
изображения
для
п исате ля.
Недаром
они
(Анненков,
Дружинин,
Дудышкин)
так
настойчиво
гов ори ли
о
детализованности,
о
дробности
толстовского
повествования.
Кри тик а
ул ав лив ает
ослабленность
традиционных
(действенных,
драматических)
связей
в
автобиографической
трилогии,
но
не
осозн ае т
новых,
более
опосредованных
и
ди ал екти чес ких
отн о ше­
ний
в
толстовском
тексте.
Толстовская
проз а,
на
такой
взгл яд,
перестает
быть
п ох ожей
на
прозу
(недаром при рассуждениях
о
поэтичности
произведений
Толстого
и
Ду ды шкин,
и
Дружинин
часто
прибегают
к
сравнениям
со
стихами
Пуш кин а,
Фет а,
Т ют ч ев а). «... Проза под пером художника по временам достигает
тех
пред ело в,
к
кот оры м
и
хор оши й
стих
не
всегда
подходит
<...>
—
писал
Дружинин,
—
<...>
автор
раскрывает
перед
на ми
об ла сть
неуловимых,
личн ых
ощущений,
ис пыт а нных
им
в
данный
момент
его
дорож н ой
ж из ни».22 Толстовский рассказ не
только
ср авн ивается
со
стихотворением,
но
и
сюж ет
его
передается
как
лирический..
Тонкую
и
многозначную
ин тер пр етацию
толстовских
подроб­
ностей
в
сюжете
д ает
Ан не н к ов: «Автор доводит читателя неослаб ­
141


ной
проверкой
всего
встречающегося
ему,
до
убеждения,
что
в
од­
ном
ж есте,
в
незначительной
привычке,
в
необдуманном
слове
человека
скрывается
иногда
душ а
его
и
что
они
часто
определяют
характер
лица
так
же
верно
и
не сом не нно,
как
самые
яркие,
о че видные
п ост упки
его».23
23 Современник, 1855, No 1, отд.
III, с.
24.
24 Там же,
с.
25.
25 Русская беседа, 1857, No 1, кн.
5, с.
34. —
Толстовская
детализация,
как
нарушение
целостного
смысла,
продолжала
раздражать
сов рем енник ов
и
в
по ру
создания
писателем
«Войны и мира». См., например,
суждение
Ту ргене ва,
приведен­
ное
Анненковым: «Мелкота и какая-то
капризная
изысканность
от дельн ых
штрихов
и
потом
эти
ве чные
повторения'той
же
внутренней
возни,
что,
мол ,
т рус
я
или
не
т рус» (Анненков П.
В.
Литературные
вос поми нан ия.
М ., 1960, с.
520.) .
26 Русская беседа, 1857, No 1, кн.
5, с.
33.
В
сущности,
внимание
Анненкова
прежде
всего
улавливает
каку ю-т о
очень
содержательную
и
выразительную
дробность
толстовского
пов ест вов ан ия: «Каждая дробная часть душевной
жизни
отраж аетс я
у
автора
в
таком
же
дробном,
мелком
и
верном
с луч ае ».24
Критик
осознает,
во-первых,
неслучайность
як обы
случайных
и
малозначимых
подробностей
в
тексте
«Детства»
и
«Отрочества»: жест, «незначительная привычка», «необдуманное
слово»; во-вторых,
ха ра кте рологи чес к ое
наполнение
этих
«мело ­
ч ей»
в
тексте.
Наконец,
критик
осозн ае т
и сточн ик,
из
которого
п ро ист екает
специфическое
толстовское
вни ма ние
к
подробностям
и
случайностям.
Он
вид ит
его
в
стремлении
автора
к
«неослаб­
ной
проверке
всего
с лу ч а ющег о ся». Анненков дал точное определё-
ние
универсальной
аналитической
у стр ем ленно сти
раннего
То л­
стого,
равно
охватывающей
и
внутренний
мир
его
героев
и
вне-
по ло же нный
герою
внешний
мир.
Ту
же
дробность,
отсутствие
«общей линии»
и,
как
сл ед ствие,
переизбыток
де та лей
отмечает,
гов оря
о
ра нних
произведениях
Толстого,
К.
С.
Ак с а ко в: «... описание,
о свещ ая
яр ко
какой-нибудь
волосок
на
бороде,
производит
разлад
в
целом
образе,
и
в
вообра­
ж ении
читателя
непр ият но
торчит
какая-нибудь
частица,
кот орую
автор
об лил
ярким
с вето м» .25
Размышляя
о
характере
пов ес твов ан ия
в
«Детстве»
и
«Отро­
ч е ст ве », Аксаков стремится проанализировать соотношение автора
и
повествователя
у
Толстого,
особое
«содержание»
толстовского
«я»: «Здесь идет рассказ о самом себе;
это
не
зн ач ит,
что
авт ор
р ассказы ва ет
именно
о
се бе,
мы
этого
пре дпо лага ть
не
имеем
права,
и
не
в
этом
дело;
довольно
того ,
что
здесь
“я”
го во рит
о
самом
се бе,
что
з десь
ид ет
лич ный
рассказ . <. . .> Здесь с самого
начала,
кроме
прекрасных
картин
окружающей
жи зни
<...>
видим
мы
анал из
са мого
се бя”» (курсив мой,
—А.
Ш.
) .26 Вместо
цельности
художественного
мир а
к ритик
вид ит
разд ел е ннос ть
центра
и
периферии
—
свежих
и
оригинальных
гер оев
Толстого
и
отдельный
от
них,
существующий
как
бы
сам
по
себе,
раз дра­
жающе
подробный
внешний
мир.
142


Современники
улавливали
разную
степень
авторской
«вклю ­
ченности»
в
сюжет
в
ранних
произведениях
Толстого,
выд ели в
в
них
две
гр у пп ы. «Его сочинения разделяются на два рода:
в
одн их
первое
место
занимает
ок ружа ющ ий
ми р,
природа,
люди,
события,
в
др угих ,
напротив,
—
на
первом
месте
личный
мир
человека,
внутренняя
область
его
души», —
пишет
Ак с ак о в.27 «“Метель”
и
“Два гусара”,
действительно,
как
будто
нап иса ны
двумя
ра з ными
лицами,
—
уже
на
более
ча стно м
ма те риа ле,
но
в
том
же
плане
замечает
Дружинин.
—
Одна
в ещь
полна
тон кой ,
почти
неулови­
мой
поэзии,
вторая
есть
не
что
иное,’как
ряд
мастерски
набро сан­
ных
сцен,
самого
оживленного
сод ерж ани я» .28
27 Там же,
с.
33—34 .
28 Дружинин А.
В.
Собр.
со ч.,
т.
7, с.
176.
29 Отечественные записки, 1854, No 11, отд.
IV, с.
35.
30 Там же, 1856, No 11, отд.
III, с.
14и16.
Как
уже
говорилось
прежде,
специфика
толстовских
«лиризо -
ва нных»
сюжетов
вызывает
у
критиков-современников
нео ж идан­
ные,
на
наш
взгля д ,
аналогии
с
поэз ией.
Дудышкин,
например,
утверждая
близость
художественной
манеры
Толстого
к
гончаров­
скому
повествованию,
в
следующем
абзаце
пишет: «Г-н
Т.
—
ис­
тинный
поэ т,
и
на
кого
не
подействует
о писание
грозы
в
“Отроче­
стве”,
тому
не
советуем
читать
стихов
ни
г-на
Тютчева,
ни
г-на
Фета ».29 Толстовская «М е т ель»
нав о дит
и
Дружинина
и
Дуды ш-
ки на
на
странное,
на
взгляд
на шего
современника,
сравнение
с
«Бесами»
Пуш кин а.
Но
если
у
Дружинина
это
замечание
вскользь,
то
у
Дудушкина
—
развернутая
аналогия,
кот орую
неучет
жанра,
писательской
индивидуальности,
а
также
художественного
м ира
произведения
делает
пох оже й
на
пародию: «Чтотакое “Метель”?
На
это
мы
имеем
уже
превосходный
ответ
в
кар ти не
наш его
вели­
кого
худож н ика
Пушкина,
с
кот оры м
не
мешает
всегда
справ­
ляться,
когда
дело
до йдет
до
художественных
во про с ов». Далее на
фоне
пуш кинс ких
«Бесов»
к ритик
кратко
пересказывает
толстов­
ск ий
р ассказ,
осуждая
писателя
за
несходство
с
Пу шк иным. «Ме­
жду
эт ими
дву мя
картинами
лежит
целая
бездна,
хоть
и
ра сск аз
гр.
Толстого
прекрасен.
Но
отче го
же,
читая
б алл аду
Пу ш кина,
чувствуешь
как ой- то
п рос тор,
чувствуешь
беспредельную
степь,
чувствуешь
рус ск ую
зиму
и
рус ск ую
жизнь?<...>'Что жеделает
поэт?
Выдвигает
ли
он
на
первый
пла н
свою
личность
и
наблюде­
ниями
над
картиной,
которая,
впрочем,
чересчур
однообразна,
ст ар ается
оп оэти зиров а ть
ее?
Нет,
ниск ол ьк о.
Он
о тказ ыв ается
от
собственной
наблюдательности
и,
перех од я
в
тон
ямщика,
в
смысл
народа,
к отор ый
уже
охарактеризовал
и
глубоко
понял
это
явле ­
ние,
поэ т
дает
простор
своей
фантазии.
<...>
Нам
нет
дел а
до
того-,
д ре млет
или
не
дремлет
поэт,
когда
гов орит : “Вижу,
духи
со бр ал ися. . .”».30
Возможно,
Дудышкина
не
удовлетворяло
внимание
Толстого
к
единичной
личности,
всепоглощающий
инт ерес
автора
к.
ней.
В
этом
плане
несообразное
противопоставление
стихотворения
143


Пушкина
и
повести
Толстого
может
наполниться
определенным
смыслом,
до
конца
не
выявленным
в
сло ве
критика,
а
возможно,
и
не
впо лне
ясным
для
автора
разбора
«Метели». Суть этого проти­
вопоставления
мож но
истолковать
как
оппозицию
народной
(уни­
версальной)
точки
зрения
на
жизнь
и
ее
частные
проявления
(в данном случае
—
метель,
застигшую
путника
ночью
в
дороге)
и
единичного
опыта
и
в зг ляда
частного
человека
:—
индивидуума.
Первую
точку
зрения
Дудышкин
склонен
видеть
в
«Бесах»
Пу ш­
кина,
вторую
—
в
«Метели»
Толстого.
В
путанице
пон яти й
критик
учит
Толстого
эп осу
на
прим е ре
л ирик и,
негодует,
что
тот
не
старается
быть
пох ожим
на
Пушкина.
Но
здесь
же
(пусть в нега­
тивном
плане)
Дудышкин
с хва тыва ет
очен ь
важную
черту
ранней
толстовской
про зы : «Как же поступает гр .
Толстой?
Он
не
з абы вает
пу т ешест венн ика
и
его
личности
ни
на
минуту;
он
на
ней
старается
сосредоточить
и нтер ес ...».31
31 Там же,
с.
16.
32 О сложности задачи,
ст оя щей
перед
критиком,
пересказывающим
текст,
п исал
В.
Г.
Б ели нск ий,
давший
образец
г лубок ого
и
т очног о
пересказа
«Героя
н ашего
времени». См.:
Бе линск ий
В.
Г.
По ли.
собр.
со ч., т. IV. М., 1954, с. 212.
На
примере
анализа
«Метели»
Дудышкиным
мы
сталкиваемся
с
тем
специфическим
для
критики
случаем,
когда
не га тивная
оценка
того
или
иного
ли те рат урн ого
фак та
строится
на
основе
ве рно го
ви де ния
художественной
сут и
этого
факта.
В
э том
плане
для
исследователей
истории
ли тер ат уры
и
и ст ории
к ри тики
равно
важны
обе
стороны
«расхождения»: как факт «отм е чен н ос ти»
лит ер атур ного
явления,
так
и
направленность
и
ко рни
критической
оценки.
Позиция
критика
и
степень
по ним ания
явления
иску сст ва,
представленные
в
его
аналитических
с уж дени ях,
сказываются
не
только
в
них.
Обращение
кр ит ика
с
художественным
текстом
(цитирование и пересказ)
углубляет
на ше
представление
об
от­
тенках
его
идейно-эстетической
позиции.
Функции
художественной
ц итаты
в
тек сте
статьи
очен ь
различны,
а
сам
их
о тбор,
пр ин­
ципиал ьная
точность
или
на рочит ая
небрежность
цитирования,
купюры
и
иск аж ения
текста
в
какой-то
мере
отражают
концепцию
кр ити ка.
Не
менее
показателен
в
этом
смысле
и
пересказ
произ­
ве дени я
или
отрывков
из
него.
Пер есказ
в
кр итик е
—
этап
а н ализа
и
оценки
художественного
явления.
Функции
пересказа
сходны
с
функциями
цит а ции
в
критической
с татье :
подтверждение
и
иллюстрация
м ысли
кри­
тика,
средство
эмоционального
оживления
статьи,
сп особ
ознаком­
ления
читателя
с
малоизвестным
или
заб ыты м
ма тери ал ом
и
т.
д.
Но
в
от ли чие
от
цитаты
пересказ
пр инципиал ьно
не
может
сохра­
нит ь
пол нот у
художественного
смысла,
«лабиринт сцеплений»
авторской
л ог ики.
Зато
в
нем
виднее
акти вная
по зи ция
критика.
Тон
пересказа,
характер
и
полнота
выбранного
для
него
мат е­
риала,
ракурсы
из обр аж ения,
смысловые
и
эмоциональные
акц ент ы
по вест вую щ его
отражают
степень
понимания
литератур­
ного
ис точ ника
и
отношение
кр и тика
к
передаваемому.32
144


Характерно,
что
в
статьях
о
Толстом
1850-х
годов
пересказ
встречается
не
часто,
значительно
более
с войс т венны
им
обширные
цит ат ы.
В
обеих
ст а тьях
Чернышевского
приведены
два
больших
це л ьных
отры в ка
текста
Толстого
(смерть Праскухина в первой
статье
и
с цена
в
избе
Ч урис енка
—
во
вт ор ой).
Объ ясн ив
свое
по нима ние
особенностей
психологического
метода
писателя,
кри­
тик
о т каз ывается
от
комментария
и
полностью
до вер яет ся
слову
Толстого,
стр емясь
сохранить
во
вс ей
пол нот е
неизв ест но е
до
сих
пор
л итер ат уре
изо б ра жение
«едва уловимых явлений < .. .>
внутренней
жизни,
сменяющихся
о дно
другим
с
чрезвычайною
быстротою
и
неистощимым
разнообразием».33
Че рны шевс кий
как
бы
«представляет»
читателю
Толстого-психолога.
Цитаты
в
статьях
и
рец ен зиях
Дудышкина
о
Толстом
обширны,
но
случайны,
они
не
включены
в
едину ю
логику
анал из а
и
демонстрации,
а
сл у­
жат
от ч асти
на пом и нанием
читателю
о
материале
критического
и ссл едо в ания,
отчасти
—
средством
«оживления»
статьи.
33 Чернышевский Н.
Г.
Поли.
собр.
соч.,
т.
III, с.
426.
34ДружининА.
В.
Собр.
соч .,
т.
7, с.
181.
В
статьях
К.
С.
Аксакова,
посвященных
разбору
произведений
Толстого,
вообще
отсутствуют
цитаты:
мо жет
быть,
кр итик
за труд ­
няется
в ыбра ть
удовлетворяющий
его
отрывок
те кст а,
лишенный
«невыносимой»
детализации,
а
мо жет
быть,
автор
статьи
подсозна­
тельно
устраняет
с ви детел ьс тво
своей
неправоты.
По
Аксакову,
в
созданиях
Толстого
нарушена
гармония,
уравновешенность,
соразмерность
главного
и
случайного
в
жиз ни.
Однако
док азать
справедливость
этого
положения,
опир аяс ь
на
цит ат ы,
невоз­
можн о.
И
в
ст ат ьях
Дружинина
ци тат
почт и
нет.
Б ольш ое
мест о
в
них
занимают
о бщие
рассуждения
о
св обо де
на пр авле ния
творчества
писателя,
о
художественной
прир од е
толстовской
мы сли,
о
его
л и тера турном
диапазоне,
—
суждения,
подтвердить
которые
отрывками
художественного
текста
затруд ните л ь но.
Дружинин
чаще
прибегает
к
пер ес ка зу,
передающему
,.основу
сю жета,
с
сох р анением
некоторых
характеристических
деталей.
Еди нств ен ­
ная
в
его
толстовских
статьях
развернутая
цитата
включена
в
пересказ
повести
«Два гусара».
Таким
образом,
цитата
стано­
вится
его
звеном,
но
более
выразительным
и
ярким.
Дружинин
очень
точно
выбрал
для
цитирования
тот
ф раг мент
толстовского
текста,
к ото рый
реш ит ель но
не
под да ется
пер ес казу :
размышления
Ильина,
приближающиеся
—
мы
бы
теперь
с казал и
—
к
п отоку
сознания.
Выбор
цитаты
(см .: 3, 151) оказывается тоньше ее
ко м м ента р ия: «Положение несчастного юноши обрисовано нашим
авт ор ом
превосходно.
Какая
бездна
правды,
комизма
и
оригиналь­
но сти
в
э том
небольшом
о трыв ке ».34 «Правда»
и
«оригинальность»
ус л овны,
сцена
остановлена
перед
взором
читателя,
но
объяснена
критиком
традиционно
и
поверхностно.
Однако
в
выборе
отрывка
сказалось,
возможно,
то
«предчернышевское»
пр оникн ове ние
145


в
природу
толстовского
анализа,
которое
мы
ви дим
в
рецензии
Дружинина
на
сб ор ник
«Для легкого чтения.
По в ести,
рассказы,
путешествия,
и
стихотворения
современных
русских
писателей»
(т . II. С Пб. , 1856): «У него обозначены мастерски дажете переход ­
ные
пу нкт ы,
то
переходное
состояние,
которое
да же
в
физическом
человеке
очень
часто
ускользает
от
за бо тли вого
глаза,
а
тут
смело
и
-от четли в о
выставлено...
как
бы
точнее
выразиться?
духовное
расширение
человека».35
35 Библиотека для чтения, 1856, No 9, отд.
VI, с. 23. Принадлежность рецензии
Дружинину
установлена
В.
С.
Спиридоновым
(см.:
Л.
Н.
Толстой.
Био-библиогра­
фи я.
Т.
I. 1845 —1870.
М.—Л., 1933, с.
64).
Подробнее
об
эт ом
см .:
Егоров
Б.
Дополнение
к
тем е
«Чернышевский и Л.
Толстой». —
В
кн. :
Н.
Г.
Ч ерны шевск ий.
Ст ать и,
исследования
и
ма тери алы.
Т.
III.
Саратов, 1962, с.
313—316.
36 Чернышевский Н.
Г.
Поли.
собр.
соч.,
т.
III, с.
423.
37 Там же,
т.
IV.
М. , 1948, с.
681.
38 Там же,
с.
682.
В
статье
Чернышевского
о
«Детстве», «Отрочестве»
и
«Военных
расска зах »
пересказа
нет
совсем,
и
это
принципиально.
Крит ик
за
много
лет
до
самого
Толстого
нашел
для
обозначения
специфики
толстовского
реализма
слова,
очень
бл изкие
к
тем,
каким и
сам
писатель
характеризует
способ
существования
мысли
в
художест­
венном
про изве д е нии.
Ч ерныш евск ий
го вор ит
о
«полумечтатель -
ных ,
полурефлективных
сцеп лен иях
п о нятий
и
ч увс тв » (курсив
мой,
—
А.
Д А)36 в произведениях молодого Толстого.
Пересказ,
безусловно,
пр ивел
бы
к
разрушению
этих
сцеплений.
Что бы
отли­
чит ь
пр ир оду
психологизма
у
Толстого
от
лермонтовского
психоло­
гического
ан ал иза,
критику
необходим
не
пересказ,
а
тек ст
то го
и
другого
авто ра .
Пер есказ
«Утра помещика»
мы
встречаем
во
втором
разборе
Че рн ышев ским
произведений
Толстого.
Рассмотрев
в
«Заметках
о
журналах», какими силами «располагает
дарование»
писателя,
критик
впр яму ю
о бр ащает ся
к
«вопросу о пафосе поэта,
об
идеях,
дающих
жизнь
п р о изв еден ию ».37 Чернышевский следит за
тем ,
как
расширяется
сфера,
из
к ото рой
м олодой
автор
«берет
содержание
для
своих
пр оиз ве де ний».
К р итика
рад ует
не
только
обра щен ие
писателя
к
глубинной
и
злободневной
для
Чернышев­
ского
проблеме
народной
ж изни
и
взаимоотношений
помещика
й
мужика,
но
и
художническая
способность
Толстого
проникать
в
глубь
я вле ний.
«Он умеет переселяться в душу поселянина,
его
мужик
чрезвычайно
верен
своей
натуре...», —
отмечает
Чернышевский.38
Переск аз
начала
«Утра помещика», предшествующий данной
в
ц итат ах
толстовской
сцене
—
в
из бе
Чурисенка,
становится
св оеоб разн ой
интр од у кцие й,
вводом
в
сюжет,
определяющим
социальные
акценты.
Г ерой
в
пересказе
кр ит ика
не
наз ван
по
и м ен и: «Молодой помещик живет в деревне затем,
чтобы
зани­
маться
улучшением
бы та
своих
крестьян.
Для
этой,
как
он
верует,
святой
и
достижимой
цели,
он
бросил
все
<...>
он
хоч ет
жи ть
146


для
блага
своих
крестьян,
—
это
у
него
не
фра за,
а
правдивое
д е ло .. .».39 Нехлюдов важен Чернышевскому не как личность,
а
как
со циа льно- нравс тве нна я
жизне нна я
позиция.
Позиция
же
м ожет
быть
передана
вне
авторского
текста,
более
того
—
уточнена,
выступающими
в
пересказе
моментами
ирони и
или
сочувствия.
Ре ма рка
Чернышевского:«каконверует»
—
констатирует
у вере н­
ность
толстовского
героя
в
успехе
своих
начинаний.
Такой
смысл
поддержан
дал ее
в
словах
кр и тика
о
Нехл юдо ве: «это у него не
фра за,
а
правдивое
дело», и вместе с тем та же ремарка несет на
себе
ощутимый
налет
иронии
и
с ом нения
Чернышевского
в
«свя­
тости
и
достижимости»
затей
помещика.
Следующая
за
пе р есказо м
толстовская
цитата
в
контексте
статьи
приобретает
едва
ли
не
публицистический
смысл,
становясь
живым
доказательством
краха
на дежд
мол одог о
бари н а.
39 Там же.
40 Дружинин А.
В.
Собр.
соч.,
т.
7, с.
177.
41 Отечественные записки, 1856, No 11, отд .
III, с.
14—15.
В
наибольшее
затруднение
и
да же
в
растерянность
приводила
критиков
Толстого
необходимость
и
вместе
с
тем
невозможность
пересказать
произведения
с
ослабленной
фабулой,
прежде
в сего
«Метель».
Приводим
два
пересказа
этой
пов е сти:
А.
В.
Дружинин
В
нем
(рассказе “М е те ль”, — А.
Ш.)
ав тор
рассказ ыв ает
о
том,
как
он
заблу­
дился
в
дороге
в
зимнюю
ненастную
но чь;
как
его
ямщик
кружил
около
дороги,
наконец,
ув я зался
за
обозом,
также
сбившимся
с
прямого
п ути,
и,
нак онец,
после
долгого
ут ом ит ельног о
переезда
с
рассветом
пр иехал
на
стан ци ю. 40
С.
С.
Д
у
д
ы
ш
к
и
н
П утеш естве нни к
выезжает
с
одной
станции
перед
бур ан ом,
столь
обы кно­
венным
в
степных
губерниях;
вью га
захватывает
его
на
дороге:
ямщик
сбивается
с
пут и,
ходит
о тыс ки вать
след,
опять
едет,
опять
ост ана влива ­
ется.
П утешес твен ник
от
скуки
то
засы­
пает,
то
просыпается,
то
подслушивает
разговор
ямщиков,
то
делает
над
н ими
на блюд ени я
<...>
На кон ец
к
ра ссв ету
авто р
приезжает
на
следующую
стан­
цию.41
Дружинин
отождествляет
повествователя
с
автором,
и
тот
становится
главным
ге роем
пересказа.
Пер есказ
Дудышкина
несколько
детальнее
и
«объективнее»
предыдущего.
В
нем
с
рав ­
ной
степенью
подробности
фиксируются
действия
дву х
персона­
жей
—
путешественника
и
ямщика.
Но
и
в
том
и
в
другом
случае
не
просто
разрушен
«лабиринт сцеплений», но исчезает смысл
толстовского
рассказа,
его
наст ро ение.
Постепенно
пересказ
толстовской
фабулы
у
Дудышкина
переходит
в
пересказ-коммента­
р ий: «Путешественник наблюдает все мелочи:
видит,
которая
р есница
у
ямщика
побелела,
которое
ухо
занесло
снегом
у
лошади,
чр езв ычай но
тонко
анализирует
сво ю
собственную
дремоту
и
свой
147


собственный
переход
от
наблюдений
ко
сну.
Как
на чи нают
возни­
ка ть
перед
путешественником
первые
признаки
сновидений,
тоже
подмечено
превосходно,
сон
необыкновенно
хо рош,
но
отчего
же,
читая
всю
эту
картину,
смотря
на
нее
и
лю б уясь
ею
(курсив мой,
—
А.
Ш.), чувствуешь,
что-то
как
будто
тесно,
точно
фантазия
привязана
к
какому-то
довольно
узкому
предмету...».42 Второй пе­
ресказ
симптоматичен.
В
нем
з апеч ат ле лась
внутренняя
борьба
непосредственного
чита тел ь ског о
восприятия,
уже
покоренного
атмосферой
толстовского
ра сс каза,
и
привычного
представления
Д уд ышкина
о
том ,
как
должно
строиться
повествование.
Оценки,
вкрапленные
в
пересказ,
позволяют
реконструировать
двунаправ­
ленный
процесс
приятия—неприятия
толстовской
«Метели»
критиком.
42 Там же,
с.
16—17.
43 НекрасовН,
А.
Поли.
собр.
соч .
и
писем,
т.
IX.
М. , 1953, с.
373.
Военные
р ассказ ы
Толстого,
появившиеся
в
«Современнике»,
а
в
1856 г.
вы шед шие
отдельным
сборником,
вызва ли
особый
интерес
кр итик и.
Повышенное
внимание
к
этим
произведениям
писателя
бы ло
св я зано
с
Крымской
войной
—
важнейшим
ист ор и­
ческим
событием
в
жизни
России
1850- х
годов.
«Севастопольские
рассказы»
непосредственно
отве чал и
этому
центральному
интересу
дня
и
своим
материалом,
воспринимавшимся
почти
как
докумен­
тальный,
и
своей
художественной
новизно й,
необычайностью
на
фо не
уже
из вест ных
произведений
батального
жанра.
В
контексте
времени
и
кавказские
рас сказы
Толстого
(судя по критике)
осознавались
тогдашним
читателем
как
повествование
о
современ­
ном
человеке
на
с овре ме нной
войне.
Эт от
оттенок
в
восприятии
современников
был
особенно
за м етен
и
значим,
пот ому
что
«Набег», «Рубка леса»
и
другие
р асск азы
Толстого
и
в
плане
жизненного
материала,
и
в
плане
литературной
те м атики
вплотную
с мык аются
с
давней
кавказско - бат аль но й
традицией,
вед у щей
сво е
начало
от
Марлинского,
П олежае ва,
Лермонтова
и
в
той
или
ин ой
степени
несущей
на
себе
отп ечат ок
романтизма.
Кри тик а
была
е дино душ на
в
оценке
военных
рассказо в:
«Современник»,
«Библиотека
для
чтения»,
«Отечественные
за пи ски », «Русский инвалид», «Петербургские ведомости»
отме­
чали
глубокую
правду
в
изображении
в оен ной
жи зни
—
сферы,
мало
исследованной
литературой,
—
м ас терс тво
рассказа, «мет­
кую,
своеобразную
н абл ю да те льн ос ть »43 молодого автора .
Нотки
казенного
патриотизма,
пробивающиеся
в
некоторых
отз ыва х
«Отечественных записок»
и
«Русского инвалида»,
сразу
же
вступают
в
противоречие
с
содержанием
и
основной
нап­
равленностью
толстовских
рассказов.
Адеква тно му
пос т ижению
толстовской
правды
о
в ойне
пре пят ­
ствует
представление
некоторых
критиков
(прежде всего Дудыш­
кина)
о
т ом,
что
заран ее
должно
б ыть
известно,
что
нужно
пи сать
148


о
в о йне: «Эти чувства,
эти
мыс ли
од ни
и
те
же
как
у
пр е жних
писателей,
так
и
у
но ве йших:
та
же
любовь
к
ро дин е,
та
же
вер­
ность
долгу,
та
же
н еп окол еб имая
готовность
на
защиту
всего
род н ого;
словом,
сущность,
содержание
те
же
<...>.
Мы
будем
говорить
об
одн ой
только
л и тера турной
стороне
рассказов,
в
кот орой
замети м
много
нового».44
44 Отечественные записки, 1855, No 12, отд.
IV, с.
72.
45 Там же,
с.
85.
Литературное
новаторство
Толстого
мыслится
критикой
в
от­
р ыве
от
исследования
действительности,
вне
пр инципиал ьно
нового
осмысления
военных
с обы тий.
Подчеркивая
современность
писа­
тельской
манеры
Толс того,
ее
связь
с
определенным
уро вне м
разви­
тия
ли тер ат уры
(«В нем мы видим товарища по труду гг.
Т урге­
неву,
Писемскому,
Григоровичу,
Островскому;
в
созданных
им
лицах
видим
живых
братий
лучшим
типическим
лицам
у пом яну тых
на ми
п и са те лей »), Дудышкин ограничивает характер реализма
Толстого
противопоставленностью
его
пр едше ст ве нникам
по
воен­
ной
теме
—
романтикам: «.. . все
остатки
“Капитанов фрегата”,
Мулл-Нуров
Марлинского
и
«Героев нашего времени», переодетые
автором
в
Розенкранцев,
Болховых
и
им
подобных,
низведены
со
своих
ложных
пье д ес та лов».45 Новое,
что
появилось
в
расска­
зах
мо лод ого
писателя,
критик
пытается
уловить
и
обосновать
и
при
ан ал изе
его
кавказски х
рассказ ов .
Он
полагает,
что
рассказы
Толстого
з аверш ают
процесс,
идущий
с
1840 г.
и
направленный
на
разоблачение
романтического
героя.
Это
п р едставл е ние
критика
имеет
по
кр айней
ме ре
два
уязвимых
звена:
во-первых,
по став ив
на
одну
доску
героев
Марлинского
и
Лермонтова,
кр итик
ур авн ял
два
разновеликих
художественных
явления;
во-вторых,
он
обошел
молчанием
то
сложное
и
дале ко
не
всегда
позитивное
отношение
в
жи зни
к
романтику,
которое
мы
нах од им
у
Лермонтова.
В
крити­
че ском
отношении
к
тип у
романтического
героя,
волею
автора
попадающего
на
Ка в каз,
Толс той
о казы вается ,
вопреки
мнению
Дудышкина,
не
столько
противоположностью
Лермонтова,
сколько
продолжателем
лермонтовской
традиции.
В
изображении
героев
типа
Розенкранца
и
Волхова
Толстой
стал
открывателем
интересной
закономерности.
Герой
лермонтовского
роман а
и
герои
.«Набега»
и
«Рубки леса»
действуют
не
только
в
одной
и
той
же
географической
местности
(Кавказ), но и в одних и тех же истори­
ческих
(война с Шамилем)
и
социально-бытовых
(армия)
усло­
виях.
Стереотип
объективных
об сто ят ель ств
оказывется
единым
и
для
Печо р ина,
и
для
Р оз енкр анца.
Лермонтов
в
Печорине
з апечат л ел
собирательный
образ
героя
своего
времени,
черты
которого
в
разрозненном
виде
бы ли
свойственны
реальному
человеку
1830-х
годов.
Эпигоны-романтики,
безус ло вно ,
замечены
Толс ты м
в
жизни.
Они
ко пии,
но
не
жизненных
про то типо в
Печо­
рина,
а
самого
ли те ратур но го
героя.
Толст ой ,
таким
об раз ом,
отра­
ж ает
диа лек тическ ую
взаимосвязанность
Жизни
и
литературы.
149


Значение
его
«романтических»
героев
отн юдь
не
сводится
к
ком­
прометации
романтизма.
Для
Д уд ышкина
главная
з аслу га
Толстого
определяется
тем,
насколько
освещает
п исате ль
о бщие
задачи,
сто ящи е,
с
точки
зрения
кр итика ,
пер ед
литературой.
Поэтому
для
нег о
интерес
«Севастопольских рассказов»
уменьшается
по
ме ре
того,
как
все
более
непредсказуемым
становится
характер
изображения
соб ыт ий
писателем.
Критик
у ка зывает
Толстому
не
только
факты,
к от орые
должны
придать
историческую
значительность
и
цельность
его
по вест в ованию ,
но
и
ракурс
их
изо бр аж ения : «Последние дни
обороны
Севастополя;
переправа
через
мост,
наскоро
выстроенный
по
з а ливу,
пе ре пра ва,
при
к отор ой
не
знаешь,
чему
более
уд ив­
ляться:
смелости
ли
соображения
военоначальника,
дисцип­
лине
ли
и
храбрости
войска. <. . .>
Все
это
разв е
не
кар ти ны,
с по­
собные
поразить
воображение
самое
тощее? <...>
Но
р асск аз
гр.
Толстого
“Севастополь в декабре”
именно
и
сл аб
потому,
что
ничего
этого
в
нем
нет » .46
46 Там же, 1856, No 11, отд.
III, с.
12.
47 Там же,
с.. 13.
48 Там же.
Дудышкин
путает
порядок
рассказов
в
цикле,
что
не
с лучайно .
Речь
о
Воло де
Козельцове,
как
известно,
идет
в
рассказе
«Севастополь в августе
1855 года», но отсутствие ощущения цельности цикла приводит критика к смешению
последовательности
изображения
событий
и
характеров
у
Толстого.
Дудышкин
видит
две
причины,
помешавшие
цельности
ра с­
ск аза
и
его
э пизм у:
одна
из
них
в
том,
что
«весь интерес обращен на
молодого
мальчика
Володю
Коз е льцова
<...>
Ч увст ва,
ко то рые
он
испыт ывает,
в идя
огон ь,
пули,
бом бы
и
товарищей,
пр ивык ших
к
огню,
п улям
и
бомбам,
—
чу вс тва
эти
для
нас
не
новы.
Мы
з наем
их
уже
из
прежних
рассказов
авт о ра:
из
“Рубки леса”,
из
“На­
бег а”,
из
“Севастополя
в
д ека бре”».47 Очень точно уловлен
Дудышкиным
«автопсихологический» (по выражению Л.
Я-
Ги нз­
бург)
ге рой
Толстого.
Но
то,
что,
по
мнению
критика,
б ыло
воз­
мо жно
в
специальном
автобиографическом
жанре
(как восприни­
малась
толстовская
три логи я
современниками),
несовместимо
с
эпическим
взгл ядом
на
исторические
события.
«Вторую ошибку»
Толстого
—
исторического
повествователя
критик
видит
«в сущности самого таланта Толстого,
в
р асс казах
которого
нет
де йстви я,
а
есть
только
картины
и
п орт ре ты».
Психо­
логизм,
с
точк и
зрения
Дудышкина,
становится
препятствием
для
создания
общей
картины
исторического
события,
которая
пред­
ставляется
им
оче нь
традиционно: «... а граф Толстой в двух сле­
дующих
описаниях
“Севастополь в мае”
и
“Севастополь в декабре”
явился
тем
же
психологом-наблюдателем,
от
которого
не
ус к оль­
зае т
ни
одна
мел очь...
Мелочь,
действительно,
не
ускользнула,
но
общая
картина
исчезла,
пропала,
ее
не
было».48
В
ра с сужд ениях
критика
дает
себ я
зн ать
неспособность
от­
к аза ться
от
воспитанного
батальным
искусством
(словесным и
живопис ным )
в зг ляда
на
изображение
войны
как
монументальной
150


па но р ам ы: «Действие происходит громадное,
а
мы
сидим
с
юношей
в
одн ом
уголку
кар ти ны
и
смо три м
не
на
общую
картину
приступа,
сражения
и
отступления,
—
не т,
мы
с мотр им,
как
чувство
испуга,
гордости
и
отчаянной
храбро сти
меняются
в
душе
благородного
юноши!
Автору
следовало
бы
н аз вать
св ой
ра сск аз
“Прапорщик
Володя
Козельцов
под
Севастополем”,
а
не
“Севастополь в де­
каб ре”».
Дудышкин
не
за хот ел
понять
ва жне йшего
открытия
Толстого;
для
кр ити ка
частный,
единичный
человек
на
войне
—
м елка я,
фоновая
дет аль
батальной
панорамы,
для
Толстого
—
це лый
мир,
не
менее
глубокий,
сложный
и
важн ы й,
чем
«приступ,
сражение
и
отступление».
Д ру жинин
объясняет
пол ный ,
неоспоримый
успех
моло дого
писателя
в
«Севастопольских рассказах» « зав идны м
зн ание м
ж изн и», личным участием в военных событиях,
р азры вом
с
ро ман­
тической
традицией.
Эпический
смысл
соб ыт ий
в
рассказах
(«стены нашей Трои») кроется в документальности .
Недаром
Толстой
наз ван
«хроникером осады,
ка кого
не
имела
ни
о дна
из
де ржав ,
участников
войны».
Вместе
с
тем
Дружинин
отм е чает
в
ра сск азах
Толстого
художественную
правду,
более
емкую,
чем
правдивость
чистой
фактографии.
Дружинин
тонко
подмечает
в
«Севастопольских рассказах»
некоторую
импр ес с ионис тично с ть
художественной
манеры
Тол­
ст ого: «Изображая нам перемирие во время уборки трупов,
он
не
ста нет
изображать
нам
по ло жений,
в
каких
лежали
жертвы
недавнего
боя,
но
он
заставит
читателя
почувствовать
то,
что
чувствовал
сам
во
время
сказанного
з ре лища » (курсив мой,
—
А.
Ш.) .
Дружинин
выбирает
для
одобрения
оче нь
толстовские
э пиз од ы: «изображение Графской пристани,
звездной
н очи
во
время
бомбардировки,
перемирия
для
убо рки
тел,
наконец,
Вол оди
Козельцова,
семнадцатилетнего
артиллерийского
пр апо р­
щи ка
в
первую
н очь
пос ле
п рие зда
в
Сева с топ оль ».49
49 ДружининА .
В.
Собр.
соч., т.
7, с.
170, 171. Ср .
запись
от
4 июля 1851
г.
в'д нев ни ке
Л.
Н.
Толстого:«Мнекажется,
что
оп иса ть
человека,
собственно,
нельзя,
но
можно
описать,
как
он
на
меня
п оде йств ова л» (46, 53).
50 Дружинин А.
В.
Собр.
соч .,
т.
7, с.
171.
Д ру жинин
не
требует
от
писателя
батальной
парадности:
«В подвигах,
изображенных
Толстым,
нет
иного
великолепия,
чем
великолепия
нравственного...».
Напротив,
достоинство
толстов­
ск ого
изображения
войны
для
кр и тика
составляет
то,
что
«его
герои
не
скачут
на
к р овных
л ош адях
при
тр уб ном
звуке
—
они
сидят
в
душных
бл индаж ах,
ге ройс ки
переносят
операции...».50
В
суждениях
критика,
в
его
пристальном
сочувственном
вним а­
нии
к
образу
Володи
Коз ельц ова
сказался,
ви д имо,
опы т
Дру­
жинина-беллетриста,
касавшегося
темы
трагической
гибели
мальчика-воина
в
«Рассказе Алексея Дмитриевича» (1848).
Мы
видим
у
Дружинина
и
«нравственное великолепие»
его
героев,
и
интерес
к
«трогательной прозе военной жизни», и ироническое
151


отношение
автора
к
романтическому
во спр ият ию
войны. «... В рас­
ск азе
моем
не
будет
ни
особенных
катастроф,
ни
эффектных
злодеев», —
предваряет
сво е
повествование
Алексей
Дмитриевич.
Близкий
к
автору
по
обр азу
чувств
и
отношению
к
мир у
повествова­
тель
—
Алексей
Дмитриевич
понима е т
то,
че го
не
дан о
знать
ро­
мантическому
юноше
Косте: «..
война
не
есть
беспр ест ан ное ,
во­
сторженное
хождение
в
атаку,
а
скорее
томительное
выжидание,
изредка
прерываемое
минутами
дикой
и
короткой
сх ватк и».51
51 Там же,
т.
1, с.
140, 148.
52 Там же,
с.
148, 149.
Дружинин-прозаик
пытается
дат ь,
в
противоположность
баталистам-романтикам,
картину
«негероических»
подробностей
военных
дей ствий.
Но
само
участие
Кости
в
кавказской
войне,
его
смерть
объяснены
в
логике
узко
личной
судьбы
юноши,
а
вое нны й
эпизод
значим
только
в
связи
с
ги бе лью
героя.
Писатель
нарочито
вводит
в
свое
повествование
«антиромантические»
м елочи
и
де­
тали,
в идя
в
этом
противостояние
устаревшей
традиции;
однако
он
не
отриц ае т
романтических
мом ен тов
войны,
а
сводит
их
к
частным
случаям.
Поэтому
в
«Рассказе Алексея Дмитриевича» « пр о заиз и­
рующ ие»
подробности
и
ант ир о м анти ческие
декларации
механи­
чески
со един яются
с
э пизо дам и,
выдержанными
в
духе
роман ти че­
с кой
поэ т ики
(«минуты дикой и короткой схватки», «бешеная его
вспыльчивость
в ысказ ала сь
гибельным
об раз ом», «жизнь наша
з ави села
от
доброты
ст а ли»).52
Даже
в
самой
близости
с
Толстым
Дружинин
остается
беско­
нечно
д алек
толстовским
це ннос т ям,
толстовским
искан иям ,
то л­
стовскому
зн анию
о
человеке.
Изображение
внутреннего,
з амкн у­
того
ми ра
ли чнос ти
(даже при показе войны)
интересует
его
больше,
чем
са мо
событие
как
коллективное
действие.
Поэтому
в
системе
Дружинина
невозможна
неудовлетворенность
поворотом
сюжета
к
судьбе
Володи
Коз е льцова,
но
не
су ществ у ет
и
потреб­
ности
увидеть
эпическое
повествование
в
тех
соотношениях
ли ч­
ности
и
народа,
ко то рые
«строил»
Толстой.
Оч ень
зн ачите л ен
для
реконструкции
восприятия
р аннег о
Толстого
в
се ред ине
1850-х
годо в
отзыв
Н.
А.
Некр асова
о
«Сева­
стопольских
р ассказ ах »
в
«Заметках о журналах за декабрь 1855
и
январь
1856 года», сочетающий в себе черты современных ему
эст ет ическ их
«предрассудков», точный вкус и доверие к таланту:
«Эта последняя повесть («Севастополь в августе 1855 года», —
А.
Ш.)
как
своими
достоинствами,
так
и
недостатками
оконча­
тельно
убеждает,
что
автор
наделен
талантом
необыкновенным.
Нед ост атки
ее,
—
кроме
некоторой
небрежности
изложения,
—
отсутствие
строгого
плана
<...>
отсюда:
некоторая
неполнота
впечатления,
лежащая,
впрочем,
главным
образ ом,
в
самом
назва­
нии
повести,
настраивающем
читателя
к
ожи данию
колоссальной
картины
осажденного
города,
—
картины,
общее
изображение
к ото рой
не
вхо д ило
в
п лан
автора,
о
чем
мы
не
сожалеем:
как
ис­
152


тинный
художник
автор
понял,
что
ед ва
ли
возможна
такая
карт ин а...» (курсив мой,
—
А.
Ш.
).53
53НекрасовН.
А.
Поли.
собр.
соч .
и
писем,
т.
IX, с.
372.
54 Теми же причинами,
видимо,
об усло вленн о
пе реимен ован ие
в
«Современ­
нике»
«Детства»
Л.
Толстого
в
«Историю моего детства», что вызвало страстный
протест
автора
в
пись м ах
к
Некрасову
от
18 и 27 ноября 1852
г.
55 Некрасов Н.
А.
Поли.
собр.
соч.
и
писем,
т.
IX, с.
373.
56 См.:
Некрасов
Н.
А.
Поли.
собр.
стихотворений,
т.
I.
Л ., 1967, с.
632.
Не удов ле тв орен нос ть
Некр асо ва
назва нием
толстовского
рассказа
имеет
ту
же
приро ду,
что
и
предложение
Дудышкина
переименовать
последний
ра сс каз
севастопольского
цикла,
назвав
его
«Прапорщик Володя Козельцов в Севастополе» . С овр ем е нник и
видели
противоречие
между
«эпичностью»
названия
толстовского
произведения
и
его
содержанием,
которое
казал о сь
им
слишком
частным,
камерным,
су губо
ориентированным
на
ли чно сть .54
Некрасов
тонко
ула вли ва ет
ракурс
изображения
войны
у
То л­
сто го
—
«провести ощущения последних дней Севастополя и пока ­
за ть
их
читателю
ск возь
призму
м олодой ,
благородной,
младен-
чески-прекрасной
д уш и. ..».55 Восторженная оценка Володи Козель-
цова
и
следующее
за
ней
«лирическое отступление»
кр ит ика
о
слезах
м ат ерей
сн им ает
противопоставление
широкой
батальной
картины
и
единичной
человеческой
судьбы,
з аявл енно е
Некрасо­
вым
в ы ше. «Объем»
и
сут ь
эпического
по лот на
как
бы
переключены
в
лирическое
переживание.
Комментаторы
отмечали
связь
между
этим
фрагментом
Некра­
сова
из
«Заметок о журналах»
и
его
стихотворением
«Внимая
ужасам
во йны.. .», опубликованным в том же,
втором
номере
«Современника»
за
1856 г .56 Дело не только в том,
что
р ассказ
Толстого,
возможно,
разбудил
творческую
фантазию
поэта.
Связь
между
эти ми
дву мя
произведениями
и
опосредованнее
и
глубж е.
Вн утре нняя
«подспудная»
эпичность
стихотворения
Некр асов а,
универсальность
и
мощ ь
переживания,
как
бы
проры­
ва ющег о
рамки
лирической
формы,
перекликаются
с
эпическим
«размыканием»
личной
судьбы
прапорщика
Володи
Ко зе льцо ва
в
судьбу
сраж аю щего ся
города
в
р ассказ е
Л.
Толстого
«Севасто ­
пол ь
в
ав г усте
1855 года».
Володя
Козельцов,
п оги бший
в
своем
первом
бою,
—
о дна
из
жертв
на
«кровавой ниве», которую платит
народ.
Слезы
матерей
—
еще
одна
невозместимая
жертва,
прино­
симая
страной
войне.
Обр аз
не изб ывно го
святого
материнского
горя
в
стихотворении
«Внимая ужасам войны...»
приобретает
почти
библейскую
обобщенность
и
вместе
с
тем
остается
ис ти нно
некрасовским
и
по
теме,
и
по
особому
интимно-лирическому
на полнению.
Ха рактерн о,
что
современники,
писавшие
о
«Севастопольских
рас ска за х»
уже
пос ле
опубликования
всего
цикла,
гов ор или,
как
правило,
об
од ном
из
них ,
редко
затра ги в али
д ва,
но
никто
из
153


них,
кроме
Ч ерн ыше вс кого, 57 не увидел в трилогии о Севастополе
ед инств а
развивающейся
ху д ож ественн ой
ид еи.
Героем
«Севасто­
польских
рассказов»
ст ала
не
только
пра вда
о
войне,
но
толстов­
ск ая
правда
о
в ойне
и
мире
как
единстве
человеческого
б ытия,
—
характер
осмысления
жизни,
ве ду щий
к
будущему
р о ману -эпо пее.
57 «Тот ошибся бы,
кто
захотел
бы
о предели ть
со дер ж ание
сев асто пол ьск их
рассказов
по
первому
из
эт их
оче рков,
—
только
в
д вух
с ледующи х
вполне
рас к ры­
л ась
идея,
которая
в
первом
явилась
ли шь
одною
своей
стороной» (Черны-
шевский
Н.
Г.
По ли.
собр.
соч.,
т.
IV, с.
682).
Рассказ
«Севастополь в декабре месяце»
наиболее
х ро ник ален.
В
нем
читатель
как
бы
неотступно
след у ет
за
автором.
Этом у
в печ атлени ю
соприсутствия
спосо б ств ует
необычная
строго
выде р­
жанная
на
протяжении
вс его
ра сс каза
фор ма
повествования
от
второго
лица
(например: «Вы подходите к пристани,
особенный
запах
каменного
уг ля,
нав о за,
сы рост и
и
говядины
поражает
вас»
—
4, 3).
Оди наков ая
реакция
на
у вид енное
—
«Не может
б ыть,
чтобы
при
мысл и,
что
и
вы
в
Севастополе,
не
проникли
в
душу
ва шу
чу вс тва
какого-то
мужества,
гордос ти ,
и
чтоб
кровь
не
стала
быстрее
об ра щат ься
в
ваших
жилах» (4,4)—
создает
единый
психологический
облик
защитников
Севастополя,
одним
из
кото ­
рых
начинает
ощуща т ь
с ебя
читате ль
«Севастополя в декабре».
В
р ассказ е
порою
звучат
учительные,
дидактические
нотки:
опыт
размышлений
и
пер еж ива ний
повествователя,
обретенный
самим
Толстым
в
ходе
Севастопольской
об о роны,
как
бы
р аспр о­
страняется
на
ду шу
читателя,
подчиняет
его
себе,
в лас тно
об ра­
щает
в
свою
правду,
в
свое
зн ани е.
Происходит
прио б ще ние
к
не­
коему
«всеобщему», единому,
всем
людям
св ойст венно му
взгля д у
на
увиденное,
к
единому
с трою
чувств.
В
«Севастополе в декабре»
состояние
войны
нов о
и
познается
во
встречах
с
разными
военными
впечатлениями.
В
«Севастополе
в
мае»
война
осознается
как
ст аб ильн ое
состояние
быт ия,
уже
имеющее
свою
историю.
Полугодовой
опыт
о боро ны
рождает
толстовские
размышления
о
природе
войны
вообще,
о
ее
противоес­
тественной
сущности,
об
ее
историческом
с мы сле.
Толст ой
приходит
к
«странной», по собственным словам,
мысли
о
замене
войска
одним
ч ел овек ом : «один бы осаждал город,
другой
бы
за щища л
его» (4,19).
В
таком
реш ен ии
человек
пр едст ает ,
с
одной
стороны,
как
«заместитель»
армии,
отвечающий
за
судьбу
во йны
и
нации,
а
с
другой
—
как
носитель
частной
судьбы,
смерт­
ный.
Эту
диалектику
единичного
и
общего
несет
в
себе
не
только
символический
воин,
олицетворяющий
од ну
из
сражающихся
сто­
рон,
но
и
каждый
защитник
Севас то п оля,
упомянутый
в
толстов­
ск ом
цик ле.
Если
в
первом
рас ска зе
о
Севастополе
в
центре
п ов еств ова ния
оказываются
собственно
военные
сцены,
эпизоды,
впечатления
и
связанные
с
н ими
чувства,
то
во
втором
появляется
то
соотноше­
ние
вой ны
и
мир а
(как передышки между сражениями)
и
ми ра
как
154


громадного
всеохватывающего
бытия,
в
котором
война
—
лишь
эл емент
его
са моосущ ес твл ен ия,
какое
в
полной
ме ре
выявится
только
в
эпопее
Толстого.
Это
соотношение
звучит
в
композиции
рас ск аза
—
сц ена
перем ир ия
становится
его
смысловым
ц ент­
ро м,
—
в
отборе
жизненного
материала
(«В осажденном городе
Севастополе
на
бу льва ре
ок оло
па вильо на
играла
полковая
му зы ка»), в символической и вместе с тем ужасающей своей
конкретностью
к ар тине
—
мальчик,
с оби рающ ий
букет
на
поле,
усеянном
трупами,
в
столкновении
«войны»
и
«мира»
внутри
фра зы : «Цветущая долина наполнена смрадными телами,
прекрас­
ное
солнце
спускается
с
прозрачного
н еба
к
синему
мо рю...» (4, 19,
58, 59).
В
э том
рас ск азе
военные
впечатления
не
поглощают
целиком
человека,
захваченного
войной.
Новые
отношения
и
ценности,
но вый
о пыт
со с е д ст ву ют, «конкурируют»
и
объединяются
с
п реж­
ними ,
довоенными.
В
душе
толстовского
персонажа
раздумья
о
сме рти
и
воинском
долге
перемежаются
с
мыслью
о
письме
друга
и
воспоминаниями
о
его
же не, «голубоглазой Наташе».
В
«Севастополе в мае»
каждый
из
многочисленных
героев
наделен
не
только
особой
судьбой,
осо бой
диалектикой
военного
и
м ирн ого,
но
так
или
ина че
соотнесен
с
этической
нормой
Толстого,
глубоко
народной
в
своей
осн ов е.
Тенденция
сопряженности
частной
человеческой
судьбы
и
лич­
ности
с
суд ьбою
города
и
страны,
с
внеличными
представлениями
о
добре
и
зл е,
гуманном
и
антигуманном,
заяв лен н ая
во
второй
час ти
цикла,
с
осо бой
полнотой
воплощается
в
последнем
третьем
р ассказ е.
В
«Севастополе в августе»
война
предстает
отстраненно,
в
каж у щемся
нейтральным
повествовании
от
третьего
лица,
зато
герои
Толстого
обретают
глубину
его
собственных
исканий,
толстовский
«автопсихологизм» .
Володя
Козельцов
—
один
из
ге роев
ра сска за
—
не
случайно
за мече н
критикой.
Это
очень
толстовский
—
и
по
выбору
че лове че­
ск ого
тип а,
и
по
характеру
художественного
воплощения
—
образ.
В
Володе
Ко зе льц ове
как
бы
встречаются
и
скрещиваются
две
тенденции
толстовского
творчества.
Одн а
из
них
восходит
к
пр об­
лематике
и
образу
главного
героя
«Детства», «Отрочества»,
«Юности»: в Володе мы видим тот же подвижный и чистый мир
юн оше ской
души,
находящейся$вустадии
становления.
Друг а я,
так
ск азать
характерологическая,
—
ведет
к
будущим
героям
«Войны
и
мира»,
ма льчи ка м,
жаждущим
проверки
боем,
—
Нико­
лаю
Ростову
пе рво го
тома ,
Пете,
Николеньке
Болконскому.
Обр аз
шестнадцатилетнего
прапорщика,
мечтающего
о
подви­
га х,
которые
он
совершит
в
первом
же
бою,
и
гибнущего
в
нем,
но
совсем
не
т ак,
как
ему
рисовалось,
о казы вает ся
тесно
связанным
с
тем
миром,
к отор ый
встает
на
страницах
севастопольского
цикла.
Эпизод
ра нне й,
како й -то
ненужной,
бессмысленной
смерти
Воло ди ,
человека,
стоящего
на
пороге
жизни,
п олн ого
жизни
и
со здан ног о
для
нее,
перекликается
с
образом
мальчика
с
букетом,
соб р анным
155


на
поле
смерти,
в
рассказе
«Севастополь в мае».
В
основе
эт ой
переклички
раздумья
автора
о
жиз ни
и
смерти,
об
их
осмыслен­
ности
и
необходимости
в
к оне чном
счет е,
мыс ль
о
противоестест­
венности
в ойны.
С
об ра зом
Володи
Ко зел ьцова
св яза на
и
дру г ая,
очень
дор о гая
Толстому
мыс ль
о
единении
человека
и
народа
в
общем
помысле,
порыве,
действии,
о
приобщении
личности
к
общим
нерушимым
ценностям.
Ре чь
и дет
о
молитве
Во ло ди: «Детская,
з апу ган ная,
ограниченная
душа
вдруг
во зм ужала,
просветлела
и
увидела
новые
обширные,
свет лы е
горизонты» (4,90).
В
р ассказ е
«Севастополь в августе»
Толстой
приходит
к
ва ж­
ным
художественным
реш ения м,
во
многом
определившим
некото­
рые
аспекты
«Войны и мира».
В
образе
Володи
Ко зе льцо ва
он
добивается
сл ияни я
ав топ си хол оги зма
и
яркой
характерологич­
ности,
в
рас ск азе
в
целом
—
об ъед инени я
личности
и
мира
путем
приобщения
личности
к
ценностям
мир ового
порядка.
Обе
эти
те н­
денции
по-разному
ф орми рова л ись
и
вы являлис ь
на
протяжении
всего
цикла
и
сл ились
в
последнем
ит огов ом
рас ска зе. 58
58 Ср.
также:
Л
е
б
е
д
е
в
Ю.
В.
Л.
Н.
Толстой
на
пут и
к
«Войне и миру» (Сева­
стополь
и
«Севастопольские рассказы»). —
Р усс кая
литература, 1976, No
4, с.
84.
В
военных
рассказах
Толстого
современников
прежде
всего
пр ивлек а ла
глубокая
п равда
о
войне,
неукрашенное
изображение
военной
повседневности
(в противоположность романтическим
ш т ампам ), интерес к основам национального характера и патрио­
тизма,
изучение
«простонародного»
типа
на
войне,
т.
е.
то,
что
вписывалось
в
иск ан ия
«дотолстовского»
реализма.
Но
в нима ние
критиков
останавливали
(часто пугая)
неукладывающиеся
в
при­
вычные
представления
соотношение
личности
и
народа
у
Толстого
и
необыкновенное
бог а тое
и
динамичное
на пол нени е
самого
поня­
тия
«личность».
Широта
те мати ки
и
выбора
жизненного
материала,
смена
ас­
пектов
и
ракурсов
в
изображении
человека,
несхожесть
эмоцио­
нального
тона
в
произведениях
молодого
Толстого
мешали
его
первым
критикам
уловить
ту
внутреннюю
осн ов у,
из
к ото рой
исходили
художественные
поиски
автора.
Творческий
д иапазо н
Толстого
был
слишком
ши рок,
его
пробы
в
разных
жанрах,
темах,
с юже тах
слишком
часто
следовали
друг
за
другом.
Кри тик и,
спешившие
отметить
и
истолковать
его
новые
и
новые
произведе­
ния,
бы ли
лиш ены
временной
отдаленности
от
объе ктов
своих
анализов,
и
это
мешало
им
видеть
верные
про по рции
т ворч ес тва
Толстого.
На до
было
обладать
талантом
и
интуицией
Чернышев­
с кого,
чтоб ы
д ать
столь
проницательное
суждение
о
талан те
и
направлении
бу ду щего
т ворца
«Войны и мира»
и
«Воскресения» .
Ни
Дружинин,
ни
Дудышкин,
ни
К.
Аксако в ,
ни
Анненков
не
об ла­
да ли
ни
творческим
даром,
ни
к онг ениаль но сть ю
взглядов
Черн ы­
шевского
толстовскому
отношению
к
м иру
и
человеку.
И
тем
не
менее
Ап.
Григорьев
не
был
справедлив
к
своим
современникам.
156


Литературная
кр ит ика
1850-х
го дов
многое
увидела
или
п редощу ­
тила
в
творчестве
и
та лант е
Толс того,
хо тя
заметила
дал еко
не
все
и
м ногое
нед о оценила.
Ее
р еакци я
на
появление
нового
молодого
та лан та
выявляет
отношение
Толстого
с
«дотолстовским»
этапом
реализма
и
д ает
возможность
увидеть,,
в
чем
пи сател ь
ответил
на
«ожидания»
литературы,
а
в
чем
открыл
новые,
не
ср азу
и
не
легко
освоенные
литературно-эстетической
мыслью
пути.
157


Л.
И
Емельянов
ГЕРОИ
ТОЛСТОГО
В
ИС ТО РИКО- ЛИТЕРАТ УРНОЙ
КОНЦЕПЦИИ
АПОЛЛОНА
ГРИГОРЬЕВА
Две
стать и
Аполлона
Григорьева
о
Толстом
бы ли
напечатаны
в
журнале
«Время»
под
общим
названием
«Явления современной
литературы,
пропущенные
нашей
критикой».1
Кроме
того
—
и
это
тоже
весьма
знаменательно
—
первой
из
них
был
предпослан
э пи гра ф: «Vox clamantis in deserto»,
т.
e. «Глас
вопиющего
в
пустыне».
Григ орь е в,
разумеется,
поним ал ,
что
тот
недвусмы­
сленный
упрек
современной
критике,
если
не
с ка зать
вызов,
что
зак лючен
был
в
этом
названии
(особенно же в эпиграфе), по край­
ней
мере
нуждается
в
пояснении.
И
он
его
дал .
«Дело критики,
—
заявил
он,
—
ул ов ить
и
отметить
особенность,
личность
тала нт а,
есл и
особенность,
личность
проглядывают
в
нем.
Либо
в овсе
не
до лжно
бы ть
литературной
критики,
либо
в
этом
именно,
т.
е.
в
разъяснении
существа
та лан та,
з аключ ается
ее
п рям ая,
н ас тоя­
щая
и
ед ва
ли
не
единственная
обязанность».2 Эта-то
первейшая
обязанность,
по
мнению
Григорьева,
и
не
была
выполнена
совре­
менной
критикой
пр име ните ль но
к
тв орчест ву
Толстого.
Кр и тика,
счи тал
он,
лишь
констатировала
в
св ое
время
отдельные
ст орон ы
толстовского
таланта
—
способность
к
«беспощаднейшему ана­
лизу
д уш евных
д ви ж ен ий», «неумолимую вражду к всякой фаль­
ши,
как
бы
она
тонко
развита
ни
была
и
в
чем
бы
она
ни
вст рет и­
лась».
Толстой,
утверждал
к ри ти к, «сразу выдался как писатель
не об ык нове нно
оригинальный
смелостью
психологического
приема.
Он
первый
посмел
говорить
вслух,
печатно
о
таких
душевных
дряз ­
гах,
о
которых
до
нег о
все
молчали,
и
притом
с
такою
наивностью,
к оторою
только
в ысо кая
любовь
к
правде
жизни
и
к
нравственной
чистоте
внутреннего
м ира
отличается
от
наглости» (с.
5 и след.).
Одна ко ,
по
мнению
Григорьева,
источники
этого
«приема»
так
и
ос­
тались
невыясненными.
«Никто не задал себе вопросов:
по д­
линно
ли
искренность
эта
есть
непосредственная,
наивная,
или
1 Время, 1862, No 1
и
9.
2 Григорьев А.
Собр.
соч.,
вы п.
12.
М ., 1916, с.
2.
В
дальнейшем
ссылки
на
страницы
этого
из да ния
—
в
тексте.
158


в
ней
есть
тож е
своего
рода
надломленность
и
тронутость?
и
чем
эта
беспощадная
искренность
отличается,
например,
от
искренности,
столь
же
несомненной,
столь
же
и
да же
до
цинизма
смелой,
реалиста
Писемского,
или
от
искренности
Островского?..» (с.
6).
Небезынтересно
отметить
при
этом,
что,
сетуя
на
невниман ие
кр и­
ти ки
к
этим
как
будто
сугубо
вну т ре нним
свойствам
толстовского
тал ан та,
Григорьев
и меет,
о дна ко,
в
в иду
не
только
и,
быть
может,
да же
не
столько
сами
эти
свойства,
скол ь ко
те
исторические
и
общественно-литературные
условия,
результатом
и
отраж ени ем
которых
они
явились,
ибо
«разъяснение значения анализа,
отл и­
чаю ще го
произведения
Толстого,
сравнение
его
рода
искренности
с
другими
и
вывод
эт ой
искренности
из
исторических
данных
об­
ще го
нашего
раз вит ия
могли
бы,
может
б ыть,
у яс нить
для
нас
в
наш ем
соз нании
гор аз до
больше
фа кт ов,
чем
бесконечное
рас-
пластование
“обломовщины”,
чем
даже
всевозможные
обличения
в серо ссийск их
иллюзий
в
их
печальной
несостоятельности» (с. 7).
Внутренние
свойства
таланта
писателя
представляют,
таки м
образом,
и нте рес
для
Григорьева
не
сами
по
себе
(как бы глубоко
и
разнообразно
их
ни
определять)
и
даже
не
в
сопо ст ав лении
с
ос о­
бенностями
других
пис ат е лей,
а
как
своего
рода
показатели
опре­
деленных
процессов
и
превращений,
совершающихся
в
литературе
и
характеризующих
так
или
иначе
общее
направление
ее
р аз вития.
Именно
эт от
смысл
и
вкладывает
Григорьев
в
сво й
упрек
современ­
ной
критике,
которая,
восторженно
приветствуя
каждое
новое
произведение
Л.
Толстого
и
не изм енно
с вязыв ая
с
им енем
мол одо го
писателя
исключительные
ли тер ату рные
надежды,
тем
не
менее
да же
и
не
пыталась
представить
его
творчество
в
сколько-нибудь
конкретной
и
широкой
системе
историко-литературных
вз аимо ­
связей.
Первым,
кто
предпринял
такую
попытку,
был
именно
А п оллон
Гри гор ь ев.
1
Литературную
родословную
Льва
Толстого
Григорьев
начинает
из далека
—
с
Пушкина.
На.
первый
взгляд
это
каж етс я
столь
же
естественным,
ско л ько
и
неожиданным:
естественным
—
по­
тому
что
пу ш кин ская
тр а диция
в
развитии
русской
л и тера туры
не
подлежит
никако м у
со мнению ,
неожиданным
—
поскольку
между
П уш киным
и
Толстым
п роле гала ,
как
известно,
цел ая
по­
лоса,
называемая
«гоголевским периодом», значимость и влияние
которого
(по крайней мере по отношению к Толстому)
Гри го рь ев,
по- видим ому ,
не
ск лон ен
был
принимать
во
внима ние .
З ам ысел
Григорьева,
о днако ,
оказывается
гораздо
более
глубоким.
• Во-пе рв ых,
в
самом
понима нии
пуш кинс кой
традиции
Гри­
горьев
исходит
не
из
общих
соображений
о
знач ени и
Пушкина
для
159


русской
литературы,
а
из
строго
конкретных
историко-литератур­
ных
данных.
Т ак,
по
его
мне нию,
влияние
Пу шкин а
на
всю
после­
д ующую
л и тера туру,
в
том
числе
и
на
Толстого,
было
прежде
вс его
вл иянием
тех
художественных
принципов,
к
которым
основополож­
ник
русского
реализма
пришел
в
своей
прозе,
в
частности
в
«По ­
ве стях
Белкина»
и
«Капитанской дочке».
Именно
тот
взгляд
на
в ещи,
что
утвердил
Пушкин,
создав
образ
Иван а
Петровича
Белкина,
стал,
как
счи тал
Григорьев,
своего
рода
но рмой
для
последующей
литературы,
во
многом
определив
характер
ее
нра в­
ст венно -эст ет ич ески х
поисков.
«Весь отрицательный процесс наш,
не
и скл ючая
даже
и
самого
Гоголя,
—
утверждал
критик,
—
по
прямой
лини и
ведет
свое
начало
от
взглядов
на
жизнь
И вана
Пе т­
ровича
Белкина» (с.
41).
С
другой
ст орон ы
—
и
это
сл еду ет
подчеркнуть
особенно
—
сама
«белкинская»
линия
в
ра зв итии
рус ск ой
ли тера ту ры
для
Г ри горье ва
—
не
только
и
не
просто
литературная
традиция,
а,
в
сво ю
очередь,
од но
из
про я вл ений
не к оего
общего
пр о цесса,
который,
ознаменовавшись
первыми
кр упными
результатами
в
прозе
Пу шк ина,
продолжал
углубляться
и
расширяться
и
во
всем
последующем
литературном
развитии.
Другими
словами,
Белкин
был,
по
мнению
Григорьева,
не
только
родоначальником
опреде­
ленной
литературной
традиции,
но
и
своего
рода
итоговым
звеном
в
творческой
эво лю ции
само го
Пушкина,
блистательно
ознамено­
вавшим
окончательное
утверждение
поэта
в
пр инципа х
подлин­
ного
реализма
и
подлинной
народности.
Впрочем,
со
словом
«реализм»
мы,
вероятно,
здесь
несколько
поспешили,
ибо
хотя
в
прочерченной
Григорьевым
линии
творческой
э вол юции
Пуш кина
становление
реалистического
начала
обо з начае тся
до стато чно
отчетливо,
все
же
основное
внимание
кр ити ка
сосредоточено
на
диалектике
развития
в
творчестве
Пушкина
прежде
всего
национального
н ач ала.
Но
поскольку
са ма
эта
диалектика
выяв­
ляе тся
Григорьевым
с
такою
точностью
и
проницательностью,
что
за
нею
без
тру да
угадываются
и
определяющие
ее
факторы
(т.
е.
диалектика
становления
ре али зм а), то вопрос о народности ( и
да же
о
«почвенничестве»!) Пушкина в интерпретации Григорьева
есть
л ишь
иначе
поставленный
вопрос
о
пушкинском
реализме.
Белкин
для
нег о
—
столько
же
пре дст ави тел ь
определенного
нрав­
ственного
тип а, «простой здравый толк и простое здравое чувство,
кроткое
и
смиренное,
—
толк,
в опи ющий
против
всякой
б ле стящей
фальши,
чувство,
в о сстающ ее
законно
на
злоупотребления
нами
наш ей
широкой
способности
понимать
и
чувствовать» (с.
43),
ско ль ко
и
выр аз ител ь
определенного
взгляда
на
жизнь—
и менно
реалистического
взгл яда .
Короче
говоря,
пут ь
Пушкина
к
«народ­
ному,
типовому
чувству», путь,
сопряженный
с
преодолением
«от­
части
чужих
нам
идеалов
си лы,
стр ас ти,
эне рг ии» (с. 51), был для
него,
как
считал
Гр иго рь ев,
и
путем
к
пр изна нию
«мира действи ­
тельного»
в
каче стве
законного
предмета
поэтического
отражения.
«Негодование сил,
изв еда вших
уже
“доброе и злое”, < ...>
160


не
осталось
только
негодованием,
а
пер ешл о
в
серьезную
думу
м ужа
о
своих
отношениях
к
м иру
призрачному
и
к
миру
действи­
тельному...» (с.
46).
Уст анавл и вая
эту
органическую
взаимозависимость
народ­
ности
и
реализма
в
творческой
эв олю ции
Пу шкин а,
вз аимо з ав иси­
мость,
которая
сама
по
себе,
повторяем,
не
подлежит
никакому
сомнению,
Гр иго р ьев,
о днак о,
допустил
одну
неточность,
которая,
пок а
он
го вор ил
о
само м
Пушкине,
почти
не
ощущалась,
но
кото ­
рая
за тем,
по
мере
того,
как
он
стал
прослеживать
все
более
отда­
л енные
и
все
боле е
рельефные,
по
его
мнению,
сл ед ствия
пушкин­
ск их
открытий,
начала
выкристаллизовываться
во
все
более
о че­
видную
оши б ку.
Н ето чно сть
заключа лась
в
том ,
что,
про сл ежива я
в
пушкинском
мироощущении
развитие
«народного,
типового
чув ­
с тва»
и
постоянно
о тмечая
со в паден ие
этого
процесса
с
другим
про­
цессом
—
развитием
реалистического
нач ала,
Григорьев
особо
ак­
центировал
именно
первый
процесс,
второй
же
счи тал
как
бы
пр о­
изв од ным
от
него.
На
это
обстоя тел ь ств о,
вообще
говоря,
можно
б ыло
бы
не
обращать
ос об ого
внимания,
поскольку
само
поня т ие
народности
у
Григорьева
настолько
неотделимо
от
поня т ия
ре а­
лизма,
что
порой
да же
едва
ли
не
отождествляется
с
ним:
с тре мле­
ние
к
«почве»
—
это ,
по
Григорьеву,
и
есть
ст р емл ение
к
показу
«обыденной обстановки действительности» .3
И
все
же
это
малозаметное
как
будто
смещение
акцента
ока ­
зы вает ся
в
конечном
счете
весьма
существенным,
ибо
в
дальней­
шем
отзывается
целым
рядом
довольно
неожиданных
следствий.
Прежде
всего
начинает
заме тн о
о бо соб лят ься,
а
потому
все
более
явс твен но
вы падать
из
системы
св оих
естественных
вз аимо-
3 В высшей степени характерен тот,
нап ри мер,
факт ,
что,
при вод я
различные
свидетельства.в
подтверждение
своей
мысли
о
стремлении
Пушкина
к
«почве», он
ставит
в
один
о бщий
ряд
как
те
явления,
кот орые
характеризуют
отношение
п оэта
к
«своему типовому», так и те,
ко то рые
позволяют
уже
судит ь
о
его
эстетической
п рограмм е: «. .. натура
вс е-та ки
не
может
перестать
любит ь
своего
т иповог о,
не
может
не
стремиться
к
нему,
не
мо жет
забыть
своей
почвы.
Это
ст рем ление
ск а­
же тся
то
радостью
“заметить разность”
между
Оне гиным
и
собою,
то
мечтою
о
поэме
“песен в двадцать пять”,
в
которой,
как
г ово рит
п оэт:
Не
муки
тайные
злодейства
Я
грозно
в
ней
изображу,
А
просто
вам
перескажу
Преданья
русск ог о
семе йст в а;
в
которой
м ечт ает
он
пересказать
.
.
.
.
простые
ре чи
От ца
иль
дяди
старика,
Де тей
условленн ые
встречи
У
старых
лип ,
у
руч ейк а...
Мало
ли
чем,
нак он ец,
ск ажет ся
это
ст ремлени е
к
почве!. .
За писыв анием
сказок
старой
н яни
или
анекдотов
о
стар и не,
гордостью
родовых
пред аний
—
в
про­
тивоположность
бюрократическому
чванству,
советом
учи ть ся
русскому
языку
у
московских
пр освирен ...» (с.
47).
6 Зак.
No
755
161


связей
сам
Ива н
Петрович
Бе лк ин.
Выразитель
определенного
литературно-эстетического
пр инципа ,
каким
он
по
преимуществу
выступает
у
Пу шкин а,
Белкин
все
более
начинает
представляться
Григорьевым
как
некий
реальный
(а не условный)
образ,
как
носитель
определенного
нравственно-национального
нач ал а,
бл а­
годаря
чему
своеобразие
литературной
зада чи
Пу шкин а
конкре­
тизируется
и
реализуется
как
национально-характерологическое
своеобразие
самого
Белкина.
Не
оговоренные,
не
конкретизирован­
ные
в
р амках
литературной
задачи
Пушкина
че рты
Белкина
складываются
у
Григорьева
в
концептуальный
образ,
в
своего
род а
нравственно-характерологический
им пер ат ив,
который
начинает
де йст вова ть
уже
безотносительно
к
каким
бы
то
ни
бы ло
литератур­
ным
задач ам.
И
у зако ненны м
в
нем
оказывается
уже
не
только
и
даже
не
столько
определенный
угол
зрения
на
дей стви тел ьн о сть
(т.
е.
не
толь ко
литературная
функция
образ а), сколько сама
характерологическая
схема,
ее
нравственно-мировоззренческое
наполнение.
Эстетический
момент
трансформируется
в
этический,
литературный
принцип
—
в
нравственный
и де ал; «отрицательный
п роц ес с», возбудителем и регулятором которого для Пушкина
было
стремление
к
реа лиз му,
у
Григорьева
п р едстает
как
«отрица­
те ль ный
процесс», определяемый «стремлением
к
п очв е », поисками
«своего типового»
хар акт ер а.
Так,
в
ходе
этой
персонификации
литературного
принципа
и
рождается
григорьевский
Иван
Петрович
Бел кин
—
«смирный
тип»,
анализ
и
противопоставление
которого
другим
типам,
естественно,
не
предполагает
и
не
может
предполагать
ника к их
других
аспектов,
кроме
тоже
нравственно-характерологического.
Представив
Белкина
как
воплощение
известных
национально-
нравственныхХначал,
о лицет воря я
в
нем
«протест всего смиренного,
загнанного,
но
между
тем
основанного
на
почве
₽
нашей
природе
—
против
гордых
и
страстных
до
необузданности
начал,
про тив
широ­
к ого
ра зма ха
с ил,
оторвавшихся
от
связи
с
п очв ою» (с. 48), Гри­
горьев
Йо
необходимости
д олжен
был
поставить
и
вопрос
о
том
со от ноше нии,
в
каком
находится
«белкинский тип»
с
другими
в оз­
мо ж ными
типами
русского
национального
характера.
Причем
имелся
в
виду
не
тот
явно
отрицательный
так
называемый
«хищ­
ный»
т ип,
к оторы й
опровергается
самим
Белкиным,
а
все
вообще
ти пы
нравственно-духовной
ак ти вно сти,
в
основе
которой
ле жит
уже
не кое
утверждающее
начало.
В
сопоставлении., с
этого
рода
активностью,
потенциально
нал ич ест ву ющей
в
русскомнациональ-
ном
типе,
об раз
Белкина
подвергается
Григорьевым
новым
нрав­
ств е нно- харак терол ог и чески м
ограничениям.
Отметив
(и вполне
справедливо), что «в
этот
образ
вошла
дал еко
не
вся
ве лика я
личность
поэта,
ибо
Пушкин
во все
не
думал
отрекаться
от
пр ежних
своих
сочувствий
или
считать
их
противозаконными» (с.
47и
сл ед.), критик затем дал и объяснение тому,
как
и
п очем у,
по
его
мне нию,
по эт
«не замыкался исключительно в существование Бел­
кина».
162


«Белкин для Пушкина,
—
подчеркивает
Григорьев,
—
вовсе
не
ге рой
его,
а
больше
н иче го,
как
крит ичес кая
сторона
души.
Мы
бы ли
бы
народ,
весьма
не
щедро
наделенный
при родою,
ес ли
бы
героями
на шими
был и
пу шкинс кий
Белки н,
лермонтовский
Максим
Максимыч
и
да же
чес тны й
кавказский
капитан
в
“Рубке
леса”
Толстого.
Значение
в сех
эт их
лиц
в
том ,
что
они
—
крити­
ческие
кон тра сты -
бл ест ящ его
и,
так
сказат ь ^
хищ ног о
типа,
к ото­
рого
ве личие
оказалось
на
нашу
душевную
мерку
несостоятельным,
а
блеск
фальшивым».
И
—
несколько
д а льше : «Придавать этой
стороне
души
нашей
значение
исключительное,
героическое
—
значит
впасть
в
другую
крайность,
ведущую
к
застою
и
з акиси .4
Максим
Максимыч
и
к апита н
Толстого,
конечно,
люди
очень
чест­
ные
и
без
всякой
похвальбы
храбрые;
они
нисколько
не
рисуются,
нисколько
не
нат ягиваю т
своей
прос той
природ ы
на
с ильны е
стр асти
и
глубокие
страдания,
—
но
ве дь
согласитесь,
что
с
ними
немыслима
никакая
история.
Из
них
не
выйдут,
конечно,
Стеньки
Разины,
да
зато
не
выйдут
и
М инины.
Ув ы!
на
одних
добрых
и
смирных
людях,
умей
они
даже
и
умирать
та к,
как
умирает
солдат
Веленчук
у
Толстого...
—
далеко
не
уедешь.
Для
жи зни
страстное
начало
нужно,
закваска
нужна» (с.
48).
4 В другом месте Григорьев выражается и еще резче,
г овор я,
что
«это начало
только
отрицательное,
иб о,
предоставьте
его
с амому
себе,
—
оно
способно
перейти
в
застой,
мертвящую
лень,
хамс тво
Фамусова
и
добродушное
взя то чни чес тво
Юсова» (с.
43).
Как
видим,
речь
ид ет
уже
не
просто
о
«смирном»
типе,
а
о
ти пе
глубоко
пасси вно м ,
бездеятельном,
все
назначение
которого
—
безмолвно
и,
так
сказат ь , «статично»
свидетельствовать
о
внутрен­
ней
несостоятельности
«фальшиво- бле ст ящ е го»
типа
при
полной
неспособности
к
какой-либо
иной
борьбе
с
ни м.
В
эт ой
самой
«редакции» (т.
е.
с'акцентом
на
«отрицательной»
фу нк ции) «белкинский»
тип
переносится
Григорьевым
и
в
а нализ
творчества
Толстого.
2
Нел ьз я,
од на ко,
не
заметить,
что ,
ус танав л ивая
преемственную
связь
между
героями
Толстого
и
Белкиным,
точнее
«белкинским»
типом,
Григорьев
имеет
в
виду
не
столько
ее
генетическую
с торон у,
сколько
собственно
типологическую,
обусловленную
тем
обстоя­
тельством,
что
и
пушкинский
и
толстовский
«Белкины»
возникли
в
процессе
поисков
ответа
на
од ни
и
те
же
вопросы.
Но
отвечали
на
эти
вопросы
два
разных
писателя
по-разному,
а
потому
и
сред­
ства ,
при
помощи
которых
они
искали
ответы,
и
само
значе ние
этих
ответов
для
них
самих,
тож е
ок азал ись
не
одинаковыми:
если
пуш кинс кий
Белкин
—
это
ли шь
«критическая сторона души»,
проявившаяся
в
«стремлении к почве», то « Б елк и н»
Толстого
—
163


го
ко не чный,
последний
из
возможных
итогов
то го
«беспощадного
анал иза», которому Толстой подвергает все сколько -н иб у дь
«раз­
ложимые»
явления
действительности.
«Белкинский»
тип
как
раз
и
ока за лся
для
н его
о дним
из
тех
яв лений,
которые
уже
не
по дда­
вались
дал ь ней шему
раз л ожен ию.
«Останавливаясь перед всем,
что
ему
не
поддается,
и
переходя
тут
то
в
пафос
перед
всем,
гро­
мадно-грандиозным,
как
севастопольская
эпопея,
то
в
изумление
пер ед
всем
прос ты м
и
смиренно-великим,
как
смерть
Веленчука
или
капитан
Х лопо в,
он
бе спо ща ден
ко
всему
искусственному
и
сделанному,
является
ли
оно
в
буржуазном
штабс-капитане
Михайлове,
в
кавказском
ли
ге рое
а
Іа
Марлинский,
в
совер­
шенно
ли
ломаной
личности
юнкера
в
ра ссказ е
“Встреча в отряде”.
Один
только
тип
остается
нетронутым,
не
подвергнутым
сомне­
нию—
тип
простого
и
смирного
человека» (с.
63).
Тот
фак т,
что
любовь
«к отрицательному,
смирному
типу»
возникла
у
Толстого
«не непосредственно,
как
у
писателей
народ­
ной
эпохи
литературы,
а
в сл едств ие
глубокого
ан ализ а» (с.
61),
означает
для
Григорьева
многое.
И
прежде
всего
то,
что
есл и,
ск ажем ,
Пушкин,
для
которого
Бел кин
яви лся
лиш ь
одной
из
и по­
ст асей
«почвенного»
на чала,
л ишь
«критической стороной
души», —
ес ли
Пушкин
именно
поэтому
мировоззренчески
ни
в
какой
сте пе ни
не
зависел
от
со здан ног о
им
обра за ,
то
для
Т ол­
с того,
не умо лимо
«приведенного»
к
«смирному»
типу
вс ем
ход ом
и
ло ги кой
«беспощадного анализа», смирный тип,
напротив,
заклю­
чал
в
себе
элемент
мировоззренческой
зависимости.
По
все му
этом у
«смирный тип», будучи для Толстого последним
(вследствие его «не разл ожи мост и») ориентиром в мире,
разрушен­
ном
«беспощадным анализом», рассматривается Григорьевым как
явление,
для
Толстого
в
полной
ме ре
к ризи сно е,
тем
более
что
оно,
по
мнению
критика,
не
бы ло
сред ст вом
приближения
Толстого
к
«почве». Из этого представления о самой « с тр у кт ур е» «см и рного»
ти па
и
и с ходил
Григорьев
как
в
ан али зе
различных
м од ифика ций
это го
ти па
в
тво р честв е
Толс того,
так
и
в
характеристике
наиб ол ее
общих
тенденций
эт ого
твор че ст ва
в
целом,
поскольку
и
весь-то
эт от
ана лиз
должен
бы л,
по
за мысл у
к р итика,
ответить,
в
час т­
ности,
на
вопрос,
поставленный
им
еще
в
первой
стат йе
о
Тол ­
сто м: «подлинно ли искренность эта ( т .
е.
Толстого,
—
Л.
Е.)
ес ть
непо с р ед стве нная,
наивная,
или
в
ней
ест ь
тоже
своего
рода
над­
ломленность
и
тронутость?» и т.
д.
(с.
6).
Выш е
отмечалось,
что
небольшая
на
первый
взгляд
неточность,
допущенная
Григорьевым
в
трактовке
образа
Белкина,
стала
отли­
ват ься
во
все
более
очевидную
ошибку
по
ме ре
того,
как
свое
пони­
мание
«белкинского»
т ипа
критик
разв ив ал
на
все
более
широком
литературном
материале.
Распространение
этой
трактовки
на
героев
Толстого
и
стало
тем
своего
рода
критическим
п унктом ,
в
к отором
несоответствие
трактовки
самой
прир од е
привлекаемого
материала
приняло
особенно
явственные
формы,
а
дух
тр адиц ии
закаменел
в
букве
сх емы.
164


И
дей ств ител ь но , «смирный»
тип
в
том
в иде,
как
он
понимался
Григорьевым,
не
объясняет
в
творчестве
Толстого
поч ти
н и чего,
ибо
нигде
пр акт ич ески
не
выступает
в
той
функ ции,
кот орой
наде­
лил
его
Григорьев
(«значение всех этих лиц в том,
что
они
—
крити­
ческие
контрасты
блестящего
и,
так
ска за ть,
хищного
типа»).
И
в
трилогии,
и
в
«Военных рассказах»
Толстого
занимают
проблемы
ку да
более
сложные
и
актуальные,
нежели
обличение
несостоятельности
«хищного»
или
«фальшиво- бле ст ящ е го»
типа.
Возьмем,
к
примеру,
капитана
Хлопова
из
рассказа
«Набег» .
Уже
с
первых
сцен,
где
он
появляется,
становится
я сно,
что
мысль,
кот орую
стремится
утвердить
Толстой
этим
образом,
нес ра внен но
шире,-богаче,
ж из ненн ее,
чем
та,
что
прозревает
в
нем
Григорьев.
Истинное
нравственное
величие
его
не
в
том ,
что
он
«нисколько
не
р исует ся,
нисколько
не
н ат яг ивает
своей
простой
природы
на
сильные
стр асти
и
глубокие
страдания» (эти-то
его
качества
разумеются
сами
со бо й!), а в той философии «в о йны
и
мира», что
является
его
плотью
и
кро вью .
Если
он
чему-либо
и
противопостав­
лен
в
рассказ е,
то
отнюдь
не
какому-то
о пред елен ном у
человече­
скому
«типу», а тому традиционному и в сущности своей глубоко
«литературному»
пр едст ав лен ию
о
войне,
первый
уд ар
которому
был
нанес ен
еще
Лермонтовым
в
его
«Валерике» .
Капитан
Хл опов
понимает,
что
война
—
это
страшная,
но
пок а
что,
увы,
фата льн ая
необходимость,
тяже лый
повседнев­
ный
труд,
наконец,
суровый
и
у с то йчивый
быт
со
всеми
вытекаю­
щи ми
отсюда
законами,
обычаями,
нормами
пов еден ия .
И
он
п од­
чиняется
этим
з ако нам
и
о быча ям
во все
не
оттог о,
что
не
имеет
сил
им
противостоять,
а
от того,
что
не
находит
нуж ным
противостоять,
ибо
они
—
сам
опыт.
Он
не
поэтизирует
этот
о пыт,
но
и
не
р еф лек­
тирует
по
поводу
н его
—
он
просто
считается
с
ним
как
с
ед ин­
ст ве нно
разумной
и
целесообразной
в
данных
условиях
нормой
п о ведени я.
И
совсем,
например,
не
случайно,
что
еро
о пред елен ие
храбрости
ф акти чес ки
совпадает
с
определением,
данным
ко г да-то
Платоном:
«—
Чт о,
он
храбрый
бы л?
—
спросил
я
его.
—
А
бог
его
знает:
все,
бывало,
впереди
ездит;
где
п ере­
стр ел ка,
там
и
он.
—
Так,
стало
быть,
храбрый,
—
сказал
я.
—
Нет,
это
не
значит
храбрый,
что
су ется
туда,
где
его
не
спра­
шивают...
—
Что
же
вы
называете
храбрым?
—
Храбрый?
храбрый?
—
пов то рил
капитан
с
ви дом
человека,
которому
в
первый
раз
представляется
п одоб ный
вопрос.
—
Хра б­
рый
т от,
который
ве дет
себя
как
следует,
—
сказал
он,
подумав
н ем ного.
Я
вспомнил,
что
Плат он
определяет
храбрость
знание м
того,
чего
нужно
и
чего
не
нужно
бояться,
и,
несмотря
на
общность
и
неясность
выражения
в
определении
капи тана,
я
подумал,
что
основная
мысль
обоих
не
так
различна,
как
могло
бы
показаться,
165


и
что
да же
определение
капитана
в ернее
определения
греческого
философа,
потому
что,
ес ли
бы
он
мог
выражаться
так
же,
как
Платон,
он,
верно,
ск азал
бы,
что
храбр
тот ,
кто
боится
только
т ого,
чег о
следует
бояться,
а
не
того,
чего
не
нуж но
б оят ься » (3, 16—17).
Одна ко
это
л ишь
одна
сторона
храбрости,
при том
чисто
мета­
физическая
и,
следовательно,
не
главная.
Ве дь
вопрос
не
только
и,
б ыть
может,
да же
не
столько
в
том,
знает
ли
человек,
чего,
сле­
дует
и
чего
не
следует
бояться,
сколько
в
том ,
как
он
пов ед ет
себя,
столкнувшись
именно
с
тем,
чего
б оять ся
все
же
следует.
Толстой
предусматривает
и
эт от
вопрос,
и
лучший
на
н его
ответ
—
поведе­
ние
к апит ана
Хлопова
в
бою.
«Он был точно таким же,
каким
я
всегда
вид ал
ег о:
те
же
спокойные
движения,
тот
же
ровный
го­
л ос,
то
же
выра же ние
бесхитростности
на
его
некрасивом,
но
про­
сто м
лице;
только
по
более,
чем
обыкновенно,
свет ло му
взгляду
м ожно
б ыло
заме тит ь
в
нем
внимание
человека,
спокойно
занятого
своим
делом.
Легко
сказ ат ь:
так им
же,
как
и
всегда.
Но
сколько
различных
оттенков
я
замечал
в
других:
один
хоче т
ка зать ся
сп о­
ко йн ее,
другой
сур ов ее,
третий
веселее,
чем
обыкновенно;
по
л ицу
же
капитана
за метн о,
что
он
и
не
понимает,
зачем
ка­
заться» (3,37).
И
н акон ец,
Толстой
нано си т
последний
штрих,
которым
т онко
оттеняет
не
то лько
особ ый
«стиль» (если так можно выразиться)
храбрости
капитана,
но
и
ее
глубокое
этическое
содержание.
«Француз,
ко торый
при
Ватерлоо
с ка за л: “La garde meurt,
Tuais ne se rend pas”,5 —
и
другие,
в
особенности
французские
ге­
ро и.
которые
говорили
достопамятные
изречения,
б ыли
храбры
и
де йств ител ь но
г ово рили
до сто п амятн ые
из реч ения;
но
между
их
храбростью
и
храбростью
капитана
есть
та
ра зница ,
что
если
бы
вели ко е
слов о,
в
каком
бы
то
ни
бы ло
случае,
да же
шевел ил о сь
в
ду ше
моего
героя,
я
ув ер ен,
он
не
ск азал
бы
его:
во-первых,
по том у,
чт о,
сказав
вел ико е
слово,
он
боялся
бы
этим
самым
испор­
ти ть
ве лик ое
дело,
а
во-вторых,
потому,
что,
ко гда
человек
чу в­
ствует
в
себе
сил ы
сделать
ве лик ое
дело,
какое
бы
то
ни
было
слово
не
н ужно » (3, 37).
5 Гвардия умирает,
но
не
с дает ся
(франц. ).
Здесь,
собственно,
заключено
и
об ъясне ние
простоты
капитана
Хл опоВ а:
она
ест ь
не
только
и
да же
не
в
первую
очередь
свойство
его
натуры,
а
прежде
всего
признак
его
п од линно го
нравственного
величия,
тот
самый
признак,
к оторы й
име л
в
вид у
еще
Аристотель,
с к аза вший: «Простота есть красота истины» .
Недаром
же
и
у
Толстого
в
описании
п ов едения
кап итан а
в
бою
эти
с лова
—
«простота»
и
«истина»
—
тоже
поставлены
рядо м: «В фигуре капи­
тан а
б ыло
очень
ма ло
воинственного;
но
за то
в
ней
бы ло
столько
ист ины
и
простоты,
что
она
необыкновенно
поразила
ме ня. “Вот кто
истинно
храбр”,
—
сказал о сь
мне
не во льно» (3, 37).
Хотя
фи лософ ско- ху доже ст ве нн ая
мысль,
связанная
с
об ра зом
к апита на
Хлопова,
несравненно
ш ире
и
знач итель н ее,
чем
подчер­
166


киваемое
Григорьевым
противопоставление
«блестящему и хищ ­
ному»
типу ,
все
же,
помня
о
григорьевской
схеме,
следует,
по-види­
мому,
по и скать
среди
героев
рассказа
таких,
которым
капитан
Хлопов
мог
бы
быть
противопоставлен
именно
в
указанном
Гри­
горьевым
с мыс ле.
Кто
же
из
них
хотя
бы
отдаленно,
хот я
бы
ко с­
венно
мог
бы
быть
сближен
с
«блестящим и хищным»
типом
и
р ассматр иват ь ся
по
отношению
к
образу
к а питана
по
за к онам
художественного
контраста?
Поиски
наши,
однако,
оказываются
безрезультатными
—
таких
героев
в
ра сск азе
нет.
Больше
того:
нет
в
нем
и
самой
эт ой
проб­
ле мы
—
«блестящего и хищного»
типа.
Ве дь
да же
в
поручике
Розенкранце,
которому
как
бу дто
присущи
кое-какие
внешние
атрибуты
данного
ти па
(байроническая поза,
картинность
поведе­
ния,
этакое
нравственное
бр е те рс т во), Толстой видит не самый
эт от
тип,
а
всего
лишь
человека,
пытающегося
(и весьма неу­
да чно !) натянуть на себя « ма с ку»
этого
ти па
и
постоянно
оказы­
вающегося
да же
в
некотором
роде
же рт вой
этого
своего
стремле­
ния.
Ве сь
же
парадокс
з аклю чает ся
в
то м,
что
Толстой
и
вообще
не
верит,
по-видимому,
в
реальное
существование
и,
ста ло
бы ть,
в
опасность
подобного
типа .
Он
невозможен,
ч ел овеч ески
неве­
роятен
—
в
э том
все
де ло.
Отсюда
и
очевидный
комизм
фигуры
бедного
Ро з енкран ца:
жи во пис ный
«злодей», романтический циник
на
сцене,
в
жизни
«он был самый добрый и кроткий человек», кото­
рый
«каждый вечер <
... >
п исал
вместе
свои
мрачные
зап иски ,
сводил
счеты
на
р аз граф ленно й
бумаге
и
на
коленях
молился
б огу.
И
сколько
он
выстрадал
для
того,
чт обы
только
пер ед
самим
с обой
к аза ться
тем,
чем
он
хоте л
быть,
потому
что
товарищи
его
и
с ол­
даты
не
могли
понять
его
та к,
как
ему
хотелось» (3,23). Еще более
характерен
сл уч ай,
когда
«ему случилось ранить пулей одного
немирного
чеченца
и
взять
его
в
пл ен.
Ч еченец
этот
семь
недель
после
этого
жил
у
поручика,
и
п оручи к
леч ил
его,
ухаживал,
как
за
ближайшим
другом,
и,
когда
тот
вылечился,
с
подарками
от­
пус тил
его» (3, 23).
«Блестящий и хищный»
тип
принимается,
таким
обр азом ,
во
внимание
Т олс тым
не
столько
как
не что
действительное
(и могущее
быть
опровергнутым
ли шь
нал ич ием
«смирных»
ти по в), сколько
как
заве дом ая
химера,
сов ерш енно
немыслимая
«модель»
харак­
тера,
созданная
невоспитанно-пылкой
фа нта зие й,
подражать
кот орой
(«модели») люди,
увы,
все
еще
почему-то
считают
в оз­
можным.
Принимать
ее
всерьез,
серь езн о
полемизировать
с
нею
—
значит
оп уск ать ся
до
ее
уровня.
И
уж
кон ечн о,
не
капитану
Хло-
пову,
человеку
исключительной
духовной
высоты,
вступать
с
нею ,
этою
«моделью», в какие бы то ни было отношения.
Для
ее
опровер­
же ния
дост аточн о
и
одного
поручика
Розенкранца...
167


3
Можно
было
бы
не
зад ержи ва ться
долее
на
образе
капитана
Хл опо ва,
равно
как
и
других
героев
Толстого,
ес ли
бы
не
один
весьма
сп ецифиче с к ий
момент
концепции
Ап.
Григорьева,
кот орый
поз вол яет
кри ти ку
дел ать
довольно
обязывающие
вы вод ы,
касаю ­
щи еся
как
философско-художественной
приро д ы
об раза
капитана,
так
и
некоторых
закономерностей
творчества
Толстого
в
це лом.
Д ело
в
т ом,
что
едва
ли
не
единственным
доводом
в
пользу
трактовки
образа
капитана
как
«смирного»
типа ,
как
всего
лиш ь
«критического контраста»
тип а
«хищного»
я вил ась
для
Григорьева
его
поистине
удивительная
убежденность
в
то м,
будто
ка пи тан
Х лоп ов,
как
и
его
литературный
пр едшест ве нн ик
Ма ксим
Ма к­
симыч,
—
люд и
без
«закваски», люди,
из
ко торы х,
в
част ност и,
не
выйд ут
Разины
и
Минины
и
с
которы м и
вообще
«немыслима
н икакая
история».
Соответственным
об ра зом
истолковывается
Григорьевым
и
та
своего
рода
«линия судьбы»
в
тв ор честв е
Толстого,
по
ко торой
Гр и­
горьев
судит
не
только
о
литературном
про шлом
и
настоящем
Тол­
стого,
но
и
пытается
предсказать
его
будущее,
связывая
его,
это
будущее,
с
преодолением
пристрастия
к
«смирному»
типу,
с
гряду­
щим
о бр аще нием
к
ти пам
«действительно блестящим», «действи­
тельно
страстным». В это грядущее «возрождение»
Толстого
Гр и­
горьев
ве рит
все й
душой,
в
чем
(заметим попутно)
многие
критики,
начиная
с
Н.
Стр ах ова,
ви дят
несомненное
до казат ель ст во
того,
что
Григорьев
будто
бы
«предсказал» «Войну и мир» .
Но
вернемся
к
капи тану
Х лопов у.
Мы
уже
у бед и лись,
что
за
его
видимым
«смирением»
скрывается
отнюдь
не
бездеятельность,
не
пассивность,
не
апатия,
а
просто
спокойная
умудренность,
основанная
на
огром но м
и,
главное,
глубоко
осмысленном
жиз не н­
ном
опыте,
высокая
простота,
от ража юща я
его
истинное
духовное
величие.
Из
него,
допустим,
и
в
самом
дел е
не
выйдут
ни
Стенька
Раз ин,
ни
Минин
(а также Василий Буслаев,
а
также
Ив ан
Гроз­
ный,
а
так же
Сирано
де
Бержерак
и...
мало
ли
еще
кто
из
нег о
не
выйдет!). Но
никак
не
по
его
якобы
неспособности
к
участию
«в истории», а всего лишь потому,
что
и
«динамический стереотип»
у
не го
не
тот,
что
у
Разина
и
Минина ,
да
и
т алант ,
по-видимому,
тоже
не
тот
(впрочем,
об
э той
стороне
дела
судить
трудно,
по­
скольку
он
—
вс его
л ишь
капитан;
но
будь
он
по зна тнее
род ом
и,
кто
знает,
не
п олучили
ли
бы
тогда
его
способности
воз можн ость
быть
оцененными
гора здо
объективнее
и
в ыше?). Что же касается
его
способности
к
участию
в
истории,
то,
оспаривая
эту
способность
(«с ними немыслима никакая история»), Григорьев,
ко не чно
же,
глубоко
неправ.
Ведь
в
знам ен иты х
личностях,
б удь
то
Ст епан
Разин
или
Коз ьма
Минин,
история
лишь
являет
себя,
без вест­
ные
же
кап ит аны
Шенграбена
и
Бородина,
Ермоловских
походов^
и
Севастопольской
с трады
составляют
самое
ее
существо.
Из'
168


капитана
Хлопова
не
выш ел
бы
Разин
или
Минин
—
это
та к;
но
ес ли
бы,
скажем,
он
о бл адал
г ением
Кут узо ва,
то
вышел
бы
из
нег о
именно
Кутузов.
«Простая,
скромная
и
потому
истинно
величественная
фигура
эта
не
могла
уле чьс я
в
ту
лжи вую
форму
европейского
героя,
мнимо
управляющего
людьм и,
которую
приду­
мала
ис т ор ия» (12, 185 и след.).
Это
сказ ано
не
о
капитане
Хло-
пове.
Это
сказан о
о
Кутузове.
А
в
сущности
—
о
них
обоих.
Не
заметил
Григорьев
и
другого.
Увлеченный
своей
основной
мыслью
о
т ом,
что
«в простой народной сфере ему ( То лс т ому,
—
Л.
Е.)
доступны
и
пон ятн ы
вполне
только
смирные
ти пы» (с.
63),
он
не
зам ети л,
что,
например,
в
р ассказ е
«Рубка леса»
Толст ой
дает
целый
спектр
выразительнейших
народных
характеров,
сре ди
которых
немало
таких,
что
уже
н икак
нельзя
н азв ать
«смирными».
Ведь
даже
из
сам их
тех
трех
разрядов,
на
какие
он
подразделяет
характеры
солдат,
лишь
од ин,
по-видимому,
вкл ючае т
преимущест­
венно
«смирных»
людей;
другие
же
два
—
«начальствующие»
и
«отчаянные»
—
«смирными»
бы ть,
вероятно,
уже
не
должны.
Вот
как ,
например,
он
характеризует
«отчаянный»
тип
(к нему
в
ра сск азе
принадлежит
з абавни к
Чи к ин ): «Тип отчаянного точно
так
же,
как
и
тип
начальствующего,
х орош
в
первом
подразделе­
нии
—
отчаянных
забавников,
отличительными
чертами
которых
суть
непоколебимая
веселость,
ог ро мные
способности
ко
всему,
богатство
натуры
и
уд ал ь. ..» (3, 44).
Тип
же
«начальствующего»
наиболее
яр ко
за печа т лен
Толстым
в
образе
ефрейтора
Антонова,
«который еще в тридцать седьмом году,
втроем
оставшись
при
од­
ном
орудии,
без
пр икр ыт ия,
отстреливался
от
сильного
неприятеля
и
с
д вумя
пул ями
в
ляжке
продолжал
идти
около
орудия
и
заря­
жа ть
е го.
“Давно бы уж ему быть фейерверкером,
кол и
бы
не
карахтер
его”,
—
говорили
про
н его
солдаты.
И
действительно,
странный
у
него
был
характер:
в
трезвом
виде
не
бы ло
чел ов ека
покойнее,
с мир нее
и
исправнее;
когда
же
он
з апив ал,
становился
совсем
другим
человеком:
не
призна ва л
вл асти ,
дрался,
буянил
и
д ела лся
никуда
не
годны м
солдатом.
Не
дальше
как
неделю
тому
назад
он
запил
на
ма сл енице
и,
несмотря
ни
на
какие
угрозы,
увещания
и
привязыванья
к
о руди ю,
пьянствовал
и
буянил
до
само го
чи с того
по нед ель ника .
Весь
п ост
же,
несмотря
на
приказ
по
отряду
всем
людям
есть
с ко ромн ое,
пит алс я
он
одними
сухарями
и
на
первой
неделе
не
бр ал
даж'е
поло же нной
крышки
водки»
(3, 46).
Мож но
заметить,
правда,
что
и
зде сь
присутствует
эпит ет
«смирный».
Но
важен
здесь ,
собственно,
не
он,
а
сам
диапазон
характера
Антонова,
широта
натуры,
воля
—
одн им
словом,
как
сказ ал
бы
сам
Гр иг ор ьев , «закваска»!
Григорьев
прошел
мим о
этих
характеров,
вероятно,
посчитав
их
модификациями
все
того
же
«критического контраста блестя ­
щег о
и
хищног о
т и па». А ведь насколько они органичны для Тол­
ст ого,
насколько
он
связывал
с
ними
св ою
философско-эстетиче­
скую,
при том
сугубо
положительную
программу,'
св идетел ь ств ует
169


хо тя
бы
тот
факт,
что
все
они
сопровождают
его
на
всем
пр отяж е­
нии
его
творческого
пути
—
вплоть
до
«Хаджи- Мур ат а» .
Сам
Л.
Н.
Толстой,
как
известно,
не
принял
суждений
Гри­
горьева.
И
в
общем-то
это
понят но:
григорьевская
а нтит еза
смир­
ного
и
х ищно го
типов
могла,
вероятно,
рассердить
и
не
такого
своенравного
мыслителя,
каким
был
неистовый
автор
тра ктат а
«Что такое искусство?».
О днако
при
в сей,
повторяем,
оправдан­
ности
ре акц ии
Толстого
на
григорьевские
ста тьи ,
каж ется ,
нельзя
все
же
не
признать,
что
реакция
эта
была
не
то
ч тобы
не
вполне
справедливой,
а,
есл и
так
м ожно
в
данном
случае
выразиться,
—
в
некотором
роде
«эгоистичной».
Ибо
во
все х
тех
с луч аях,
когда
Толстому
доводилось
в ыра жать
свое
несогласие
с
Григорьевым,
он,
как
можно
заметить,
име л
в
виду
не
столько
собственно
гри гор ье в­
ску ю
антитезу
(о ней он упомянул лишь однажды,
да
и
то
вско ль з ь), сколько вообще критические принципы Григорьева и,
более
того,
—
критику
как
таковую,
критику
как
род
литературной
деятел ь но сти,
которому,
как
он
сч ит ал,
изна чал ьно
пр ис уща
некая
органическая
по знава т ельно- эс те тиче ск ая
недостаточность.
«... Кр ит ика,
—
писал
он
Н.
Страхову,
—
для
меня
скучнее
всего,
что
только
есть
скучного
на
свете.
В
умной
к рит ике
иску сст ва
всё
правда,
но
не
вся
правда,
а
искусство
потому
только
искусство,
что
оно
в сё.. .» (62, 265).
Речь,
как
видим ,
и дет
прежде
всего
о
том,
что
критика,
в
с илу
самой
своей
пр ироды ,
способна
уловить
в
произведении
искусства
л ишь
определенную
часть
п рав ды;
остальная
же
часть
ос тае тся
не до ступ ной
для
нее
л ибо
пот ому,
что
не
признается
критикой
в
ка­
честве
законного
предмета
исследования,
л ибо
оттого,
что
вообще
не
поддается
переводу
на
яз ык
пон яти й
и
категорий
критики,
не
допуская,
та ким
образом,
ника к их
других
способов
постижения,
кроме
интуитивно-художественного.
В
другом
письме
Н.
Страхову
Толстой'пытается
ответить
и
на
эт от
вопрос
—
на
чем
же
основано
ра зли чие
в
представлениях
художника
и
критика
о
«правде»
ис­
кусства,
то
са мое
различие,
которое
со вер шен но
фатальным
об ра­
зом
исключает
для
них
всякую
возможность
взаимопонимания.
Свое
рассуждение
Толс той
начинает
с
примера.
«Глава
о
то м,
—
пишет
он,
—
как
Вронский
пр инял
сво ю
роль
после
св ида­
ния
с
мужем,
была
у
меня
давно
написана.
Я
ст ал
попр а влять
ее
и
совершенно
для
меня
неожиданно,
но
несомненно,
Вронский
стал
стреляться.
Теперь
же
для
дальнейшего
оказывается,
что
это
бы ло
органически
н еобхо дим о.
Так
вот
почему,
—
заключает
Толстой,
—
такая
ми лая
ум ница,
как
Гр иго р ьев,
м ало
интересен
для
мен я.
Правда,
—
не
без
иронии
прибавляет
он,
—
что
если
бы
не
бы ло
совсем
критики,
то
тогда
бы
Григорьев
и
вы,
понимающие
искусство,
б ыли
бы
излишни.
Теперь
же,
правда,
что
когда
9/10 всего печатного есть
критика,
то
для
кри ти ки
иску сст ва
нужны
люд и,
ко то рые
бы
пока­
зывали
бессмыслицу
отыскивания
мыслей
в
художественном
про­
изведении
и
постоянно
руководили
бы
читателей
в
том
бесконечном
170


лабиринте
сцеплений,
в
кот ором
и
состоит
сущность
иск у сст ва,
и
к
тем
законам,'
которые
служ ат
о снов анием
эт их
сцеплений»
(62,269).
Итак,
кр и тика
(даже «у мн ая
кр и ти ка») не способна выразить
всю
правду,
заключенную
в
произведении
искусства,
главным
образом
потому,
что
судит
обычно
о
произведении
искусства
л ишь
по
тем
его
«показателям», которые только и доступны ее понима­
нию
и
в
которых
содержится
лишь
часть
правды;
обо
всей
же
правде
(или,
что
в
данном
случае
од но
и
то
же,
—
о
той
ее
ча сти ,'
которая
не
улавливается
критикой)
м ожно
с уди ть,
лишь
пройдя
лабиринтами
тех
«сцеплений», которые,
отражая
«чистое»
дв иже­
ние
образа
в
замкнутом
«времени»
и
«пространстве»
данного
произведения,
не
подлежат,
следовательно,
переводу
на
язык
силлогизма.
Отсюда
и
протест
прот ив
«отыскивания мыслей в ху ­
дожественном
пр оиз ве де нии»,
п роте ст,
исходящий
не
вообще
из
отрицания
мысли,
а
из
убежденности
в
то м,
что
содержание
художественного
произведения
далеко
не
и сче р пыв ается
тем,
что
может
быть
выражено
в
форме
мыс ли.
Эта-то
неподдающаяся
переводу
на
яз ык
силлогизма
«часть правды»
и
бы ла
всегда
для
Толстого
той
своего
рода
«цитаделью», из которой он время от вре­
мени
предпринимал
наступления
то
на
критику,
то
вообще
на
лите­
ратуру,
когда
она
пыталась
ставить
сл ишк ом
«социальные», по'е г о
мне нию,
в опрос ы.
По
поводу
этой
«части правды»
даже
в
пределах
одн ого
произведения
он
не
мог
найти
общего
языка
с
критикой.
Удивительно
ли
пос ле
этого,
что
когда
речь
заходила
не
об
одном
только
произведении,
а
о
более
или
ме нее
ши рок ом
историко-лите­
ратурном
процессе,
когда
тот
или
иной
его
персонаж
истолковы­
вался,
ос мысл ял ся
в
масштабе
це лой
историко-литературной
системы
(вследствие чего « сце пл ени я»
еще
меньше
пр иним ались
в
р асч ет), удивительно ли,
повторим
мы,
что
все
его
по до зр ения
относительно
критики
усиливались
во
сто
крат.
Опираясь
на
те
представления
о
сущности
художественного
творчества,
что
бы ли
у
Толстого,
конечно,
трудно
б ыло
подняться
до
осмысления
харак­
тера
и
ст епе ни
своего
«участия»
в
историко-литературном
про­
цессе,
до
осмысления
своих
ближайших
или
о тда лен ных
тради­
ций
—
такое
осмысление
уже
с амо
по
себе
бы ло
бы
абстракцией,
Толстому
абсолютно
противопоказанной.
Однако
об ъек т ивный
историко-литературный
процесс
сущест­
в ует
н езав исимо
от
того,
как
его
себе
представляет
сам
писатель.
Существует
и
включенность
писателя
в
этот
»процесс и тоже неза­
висимо
от
т ого,
ос озна ет
ее
или
нет
сам
писатель.
Ф ормы
э той
включенности
и
выявляет
критика.
Гениаль ны й
художник
Толстой,
конечно,
и
мысли
не
допускал
о
том,
что,
с оздав ая
св ои
«Военные рассказы»
или
«Казаков», он
участвует
в
како м -то
«процессе» . Т ем
не
ме нее,
а
лучше
сказа ть ,
тем
более
о бъ ектив но
он
не
мог
не
участвовать
в
нем,
вовле че н ный
в
него
необходимостью
обратиться
к
темам,
к
которым
он,
принад­
лежа
своему
времени
и
б удучи
г ениал ь ным
художником,
не
мог
171


не
об ра ти ть ся. «Несвободу»
его
относительно
и
эт их
тем,
и
опреде­
ленных
характеров
(«типов»), в чем - то
с
эти ми
темами
связанных,
и
уловил
Апо лло н
Григорьев.
Тонко
очертив
общие
контуры
про­
цесса,
одним
из
начальных
проявлений
которого
был
обр аз
Бел­
кин а,
Григорьев,
правда,
з атем
придал
этому
образу,
а
заодно
и
всему
процессу,
черты
известной
схемы,
и
это
в
сильнейшей
степени
затруднило
для
н его
задачу
про сле живания
этого
про­
цес са
в
л ит ерату рном
развитии
«послебелкинского»
периода.
Но
самый
процесс,
сама
его
историко-литературная
и
эстетическая
динамика
бы ли
ул ов лены
Григорьевым
с
большою
чуткостью
и,
хо чет ся
ск аза ть,
воображением.
172


Н.
М.
Пирумова
ТОЛСТОЙ
И
СЕМЬЯ
БАКУНИНЫХ
Одним
из
очагов
интеллектуальной
и
общественной
жиз ни
России
на
протяжении
нескольких
десятил е тий
XIX в.
б ыла
семья
Бакуниных.
Фи ло софо м,
историком,
поэтом
был
осн ова тел ь
куль­
турной
традиции
семьи
—
Александр
Ми хайло вич
Бакунин.
Десять
его
детей
(шесть сыновей и четыре дочери)
уже
в
1830-х
годах
с дела ли
усад ь бу
Бакуниных
—
Премухино
—
местом,
куда
стреми­
л ись
мыслящие,
пишущие,
ищущие
смысла
жизни
молодые
люди.
Столпом
семейства
в
эти
го ды
был
старший
сын
—
Михаил
Баку­
нин,
будущий
революционер
и
фил осо ф.
Его
братья
и
сестры,
ши­
роко
образованные,
обладающие
каждый
разносторонними
спо­
собностями
и
все
вместе
философствующие,
играли
св ою
роль
в
со зд ании
той
«Премухинской гармонии», которая привлекала
сов рем енн ик ов,1 а впоследствии и историков.
1 В 1830—1840 -х
годах
с
семьей
Бакуниных
б ыли
близко
связаны
В.
Г.
Белин­
ски й,
И.
С.
Тургенев,
Н.
В.
Станкевич
и
весь
круг
их
единомышленников.
2ПанаевИ.
И.
Литературные
воспом ин ания .
М ., 1950, с.
148.
3 КорниловА .
А.
Мо лодые
год ы
Михаила
Бакунина.
К
истории
русск ог о
романтизма.
М ., 1915, с.
XI.
«Это замечательное семейство,
состоявшее
из
нескольких
се­
стер
и
братьев,
—
писал
И.
И.
П анаев,
—
принадлежало
к
исклю­
чит е льным ,
небывалым
явлениям
рус с кой
жизни».2 А.
А.
Корнилов,
пр едп риня вши й
исследование
сем ейн ой
хрони ки
Бакуниных,
пол а­
га л,
что
ис т ория
э той
семьи
«может дать картину общественной
жи зни
чуть
не
за
цел ое
сто л ети е».3
На
протяжении
нескольких
де ся тков
лет
Л.
Н.
Толстой
встре­
чался
с
Бакуниными,
а
к
воззрениям
и
деятел ьн о сти
старшего
из
братьев
—
Мих аила
Александровича
испытывал
большой
инте­
рес.
Одна ко
в
настоящем
очерке
мы
не
будем
касат ьс я
этого,
имеющего
самостоятельное
значе ние
сюжета,
а
остановимся
на
трех
других
братьях,
каждый
из
которых
в
разное
время
и
по-
разному
был
связ ан
с
Толстым.
Р ечь
пойдет
об
Ал екса ндр е
(1821 — 1908), Алексее (1823—1882) и Павле (1820—1900).
173


1
Осенней
ночью
1854 г.
рота
прапорщика
Александра
Бакунина
несл а
караульную
сл ужбу
на
четвертом
баст ио не
осажденного
Севастополя.
Расставив
солдат
цепью
и
приказав
им
с тре лять
в
каждого,
не
знающего
пароль,
Баку н ин
отправился
спать
в
св ою
палатку.
Но
вскоре
с трел ьба
и
шум
разбудили
его ;
а
за тем
дв ое
солдат
с
фельдфебелем
вве ли
в
п ала тку
мо лодо го
артиллерийского
офицера.
Бакунину
«сразу бросилось в глаза симпатичное,
чисто-русское
м оло дое
л ицо
и
не
то
вопросительный,
не
то
насмешливый
взгляд
пытливых
глаз», —
так
писала
об
эт ом
эп изо де
со
слов
му жа
Ели­
завета
Александровна
Б акун ин а.4
Офицер,
не
знавший
пароля
и
случайно
не
застреленный
солдатами,
ока залс я
Ль вом
Тол с тым.
4 Бакунина Е .
А.
Эпизод
из
обороны
Севастополя.
—
ИРЛИ,
ф.
16. Архив
Бакуниных,
оп . 2, No 66. Под названием «Э пиз од
из
жизни
Т ол ст о го» (с некоторыми
изменениями)
опубликован
Е.
А.
Бак уни ной :
Голос
минувшего,
1916, No 11,
с.
202—203.
5 КорниловА.
А.
Годы
ст ранс твий
Михаила
Бакунина.
Л., 1925, с.
529.
6 ЦГАОР,
ф.
828, оп.
1,No440,л.
1.
Анна
(урожденная А .
Н.
Ушакова)
—
же на
Николая
Бакунина.
Молодые
люди
проговорили
до
утра.
Так
началось
зн акомст во
Толстого
с
одним
из
представителей
семьи
Бакуниных.
Кандидат
пр ав
Московского
ун ив ер ситета ,
преподаватель
римского
пра ва
в
Ришельевском
лицее,
пор уч ик
Тобольского
пехот­
ного
полка,
у час тник
борьбы
за
сво бо ду
Ита ли и,
кот орой
рук ово­
дил
Гарибальди,
исполнитель
некоторых
конспиративных
поруче­
ний
А.
И.
Гер ц ена
и,
наконец,
о дин
из
лидеров
либеральных
земцев
и
бессменный
в
т ечение
40 лет гласный Тверского земства
—
та ковы
этапы
ж изни
Александра
Александровича
Бакунина.
Оста нови мся
на
событиях
1854—1856 гг .
Патриотический
подъем,
охвативший
ру сск ое
общество
в
начале
Крымской
во йны,
не
миновал
и
се мью
Бакуниных.
Четыре
б рата
у шли
в
Тверское
ополчение
(отправленное для подготовки в Ригу), Александр же
поступил
добровольцем
в
действующую
армию.
«Государь в быт­
ность
сво ю
в
Се ва стоп оле
видел
Александра
и
разг ов арив ал
с
ним
очень
милос т иво ’
и
сме ял ся,
что
он
профессорскую
кафедру
проме­
нял
на
солдатство», —
писал
из
Риги
в
Премухино
Павел
Б аку­
ни н .5 Сначала юнкером,
за тем
в
первом
о фицер ско м
чине
прапор­
щика
А.
Бак ун ин
участвовал
в
войне
с
в есны
1854 по май 1856 г.
Наг р ажден
был
Георгиевским
кре ст ом
и
орде н ом
Святой
Анны .
Спутником
Бакунина
в
эти
годы
был
альбом
довольно
большого
фор ма та,
в
традиционном
са фьян ов ом
переплете
с
надписью
на
первой
ст р ан ице: «Александру от Анны, 1854, март 22».6 С тра­
ни цы
альбома,
на чиная
с
27 марта,
заполнялись
д невник о выми
записями,
набросками
статей,
рис унк ами .
Из
последних
особенно
выразительны
портретные
наброски
у частни ков
об ороны
С евасто ­
174


поля.
Записи
же,
свидетельствующие
о
круге
мыслей
и
идей,
занимавших
и х. авт ора,
позволяют
объяснить
тот
интерес
к
ли те ра­
турному
творчеству
Бакунина,
кот оры й
проявил
Толс той .
В
письме
от
11 января 1855 г .
Толстой
обещал
Н.
А.
Некрасову
прислать
для
«Современника»
несколько
статей
участников
сева­
стопольской
об орон ы
(59, 296—297). А вто ро в
он
не
н азва л,
пере­
числил
ли шь
тем ы.
Одну
из
них
—
о
с естр ах
милосердия,
—
вероятно,
должен
был
написать
Бакунин.
В
его
з аписка х
тем а
эта
прослеживается
отчетливо,
а
профиль
его
кузины
Екатерины
Ми­
хайловны
Бак уни но й,
сн ач ала
сестры
милосердия.,
а
с
ф евр аля
1855 г.
—
настоятельницы
Крестовоздвиженской
о бщ ин ы,7 глядит
со
страниц
альбома.
7 Крестовоздвиженская община создана была в ноябре 1854
г.
вел.
кн.
Ел е­
ной
Павловной.
Г лав ным
руко водит елем
был
Н.
И.
Пи рог ов.
Со о бщая
А.
Бакунину
о
своем
новом
зва нии
сестры-настоятельницы,
Е.
М.
Бакунина
писала:«Ачто,
Ал ек­
сандр,
ты
меня
бранишь
или
не т,
что
я
согласилась
принять
это
звание?
Но
что
де­
лать,
нельзя
было
иначе.
Пи рого в
мне
такое
письмо
написал,
что
я
ни ко гда
б
не
решилась
от ка за т ьс я» (КорниловА .
А.
Годы
стр анс тви й
Михаила
Бакунина,
с.
552).
8 КорниловА.
А.
Го ды
ст ранс твий
М их аила
Бакунина,
с.
533.
9 ИРЛИ,
ф.
16.
Архив
Ба ку ниных ,
оп.
7,No30.
10БакунинаЕ.
М.
В осп омин ания
сестры
ми ло сердия
Крестовоздвиженской
о бщ ины.
—
Вест ник
Евр оп ы, 1898, No 4 (апрель), с.
511—512.
В
письме
к
сестре
Татьяне,
уже
после
конца
о сады,
Б аку нин
п иса л : «Должен я тебе сказать,
что
самым
утешительным
для
меня
бы ло
событием,
мо жет
бы ть
всей
мо ей
жизни,
—
это
в
течение
нескольких
ме сяц ев,
проведенных
мною
в
Севастополе,
я
мог
ра з­
делить
с
сестрой
Катенькою
ее
за боты
о
раненых,
ее
горе с ти
и
ра­
до сти ».8 В редкие свободные минуты шел Бакунин в Крестовоздви­
же нску ю
общину,
пытаясь
как
мог
помочь
своей
куз ине .
Родные
Александра
и
Екатерины
Бакуниных
с
тревогой
ожи ­
дали
известий
из
Севастополя.
Летом
1855 г.
Евдокия
Мих ай­
ловна
Бакунина
(двоюродная сестра Александра Бакунина),
по лучив
письмо
от
Екатер и ны
Бакуниной,
поспеш ила
сообщить
в
Пр е му хино,
что
Александр
зд оро в,
был
у
Катеньки
и
провел
там
«почти целый день» .9
Са ма
Екатерина
Бакунина
вспоминала
об
одн ом
из
его
визитов
в
тяжелые
дни
августа
1855 г . : «Александр
Бакунин
пришел
ко
мне,
уже
когда
заж гли
свечи.
Я
его
давно
не
видела;
знала,
что
он
ранен,
знала
та кже,
что
он
жи в,
от
Му­
равьева,
кот оры й
был
на
4-м
бастионе.
В
этот
раз
еще
грустнее
бы ло
смотреть
с
на шей
галереи,
по
которой
я
его
проводила,
как
он
у даля лся
во
мрак
по
Екатерининской
улице,
и
в иде ть,
как
свер­
кают
над
его
головой
бомбы,
и
знать,
что
тысячи
смертей
л етают
над
н им !».10
Таким
об ра зом
очевидно,
что
интерес
Александра
Бакунина
к
с южету
о
сестрах
милосердия
был
определен
в
большой
мере
его
др ужб ой
с
Екатер ин о й
Михайловной.
Но
ес ли
он
и
обещал
Тол­
стому
п одобн ую
работу,
то
сделать
ее
не
смог.
Во
всяком
сл у чае,
175


30 апреля 1855 г.
Толс той
п исал
Н е кр ас ову : «Лучшие два сотруд­
ника
Б аку нин
и
Ростовцев
еще
не
успели
к ончит ь
с воих
ст ате й»,
а
чер ез
четыре
месяца
соо бщ ал
И.
И.
Па на е ву : «За Бакунина
я
обещал
Вам,
кажется,
неосторожно.
Он
все
время
был
слишком
за нят
службой,
а
теперь
ранен » (59, 309, 316).
В
своих
размышлениях
А.
А.
Бакунин
неоднократно
об ра­
щал ся
и
к
вопросам
историко-литературным.
Суждения
Бакунина
порою
явно
полемичны.
Представляется,
что
наброски
литератур­
ног о
характера
яв ил ись
прямым
отр ажен и ем
споров
в
кружке,
с ло­
жившемся
вокруг
То лс т ог о, «приверженных»
к
литературе
моло­
дых
людей.
Возможно
такж е,
что
А.
А.
Баку н ин
нам ер евал ся
дат ь
в
«Современник»
и
литературно-критическую
статью,
набр о ски
ко то рой
сохранились
в
его
записях
пер иод а
войны.11
Приготовил
он
и
название
—
«Натуральная школа и Тургенев».
11 ЦГАОР,
ф.
825, оп.
1,No440,л.
34.
12КорниловА.
А.
Годы
стра нстви й
Михаила
Ба ку нина,
с.
532.
По зднее ,
после
окончания
в ое нных
действий,
скорее
всего
уже
в
отпуске
в
Премухине
(даты на документе нет), Бакунин возвра ­
тился
к
этому
сюжету.
Писал
он
трудно:
не
раз
повторялся,
искал
формулировки,
дела л
д л инные
отступления,
под
натиском
мыслей
и
материалов
терялся
и
не
мог
до в ести
д ело
до
конца.
По
ли те ра­
турным
достоинствам
стиль
его
статьи
значи тел ь но
уступает
жи­
во му
и
образному
стилю
его
писем
родны м ,
но
по
мысл ям ,,
ассо ц иа­
циям,
сравнениям,
по
свежести
восприятия
л ите ратурн ог о
явления
не
литератором,
записи
А.
А.
Бакунина
представляются
ин тер ес­
ными.
Но
прежде
чем
п ере йти
к
ним,
остановимся
коротко
на
письме
Ба к унина
к
сестре
Татьяне
об
отступлении
из
Се ва сто­
по ля,
напи санно м
по
свежим
следам
соб ытий .
«... Я
шел
в
отступление
как
во
сне;
с
бастионом
р асст ался
не
веря,
что
оставляю
ег о.
<...>
На
вс ех
л ицах
какое-то
глуп ое
недоумение,
в
д виже ниях
нео пр ед еле нная
деятельность;
в
улицах
леж ат
н едо везенн ые
орудия,
бревна;
иногда
з аг ово ришь
гр омко,
иногда
шо пото м.
Хотелось
бы
захватить
орудия
с
с обой
или
за­
би ть
—
нечем!
Дома
загораются,
в
улица х
тлеют
доски,
бревна,
мебель
<...>
Начинаются
взрывы,
вдруг
осветится
наш
четвер­
тый
бастион,
скрывавшийся
бы ло
в
мр аке
дыма
и
ночи.
Горят
блиндажи.
На
площади
у
Николаевских
казарм
то лпы
войск,
не где
протиснуться.
Окликаются..
На
прис та ни
сто ят
кровати
с
ран е­
ными...
По
мосту
от
начала
до
конца
тесно
сдвинутая
то лпа
или
колонна
медленно
движется».12
Эт от
отрывок,
напи санны й
короткими,
четкими
фразами,
похо­
жий
на
репортаж,
любопытно
сравнить
с
описанием
Толс ты м
тех
же
событий
в
рас ска зе
«Севастополь в августе 1855 года»:
«Люди чувствовали себя беззащитными,
как
только
оставили
те
места,
на
которых
привы кли
драться,
и
тревожно
толпились
во
мр аке
у
входа
мост а,
ко торы й
кач ал
сильный
ветер.
С тал кивая сь
штыками
и
то лпя сь
полками,
экипажами
и
о полче ниям и,
жалась
176


пехота,
проталкивались
кон ные
офице ры
<...>
п лак али
и
умо­
л яли
жители
и
денщи ки
с
клажею
<...>
чувство
самосохране­
ния
и
ж елан ия
выбраться
как
мо жно
скорее
из
этого
страшного
места
смерти
присутствовало
в
ду ше
ка ждо го.
<...>
Выходя
на
ту
сторону
моста,
почти
каждый
солдат
снимал
шап ку
и
к рест ился .
Но
за
этим
чувством
было
другое,
тяжелое,
сосущее
и
более
глубо­
кое
чувство:
это
бы ло
чувство,
как
будто
пох оже е
на
раскаяние,
стыд
и
злобу.
По чти
каждый
с о лдат,
взгля н ув
с
Северной
ст орон ы
на
оставленный
Севастополь,
с
невы раз имо ю
гор ечью
в
сердце
вздыхал
и
грозился
.вр а га м » (4, 118—119).
У
Толстого
в
отличие
от
письма
Бакунина
психологический
анал из
сопутствует
изображению
события.
Вп роч ем,
ощущение
горе чи
и
бессилия
оп ис ано
и
Бакуниным,
но
не
в
письме,
а
в
статье:
«Сколько чувства,
ско л ько
мыс ли,
сколько
силы,
сколько
пр е­
данности
и
все,
чтобы
оставить
город ,
за лит ый
нашей
кровью,
и
уступить
его
хвастливым
ино с тран цам.
<...>
С
тяжелым
чувством,
с
го рь кими
ощущениями
какого-то
бессилия
отступали
мы,
в
вид у
союзного
флот а,
оставляя
на
горделивую
потеху
ино ­
странцев
могилы
Корнилова,
Нахимова,
флота
нашего
и
наш их
лучших
братьев.
Мы
молча
возвращались
к
обыкновенным
заня­
ти ям
и
хлопотам
мира,
с
недоверчивостью
слушали
пох ва лы
хра бро сти
защитников
Севастополя
и
отдавали
полную
справедли­
вость
т олько
тем
из
них ,
которых
выне с ли
на
носилках,
<которым>
Севастополь
послужил
могилою.
Не
влекла
к
себе
нас
и
дейс твите л ьн о сть
суетливая,
и
не
ра дов ало
воз вра ще ние
на
р од ину» .13
13 ЦГАОР,
ф.
825, оп .
1,No440,л.
32.
С т радани я,
смерть
и
выс ок ие
подвиги
тыс яч
и
тыс яч
русских
люде й
перестроили
сознание
многих
современников,
обратили
их
к
критическому
анализу
социально-экономических
осн ов
жизни
общества,
к
углубленному
размышлению
о
его
духовной
жизни.
Дальнейшие
рассуждения
Бакунина,
сопоставление
им
литератур­
ных
я вл ений
с
действительностью
военной
эп охи
—
живой
т ому
пример.
«Я обратился к литературе,
—
писал
он,
—
и
меня
встретила
в
ней
по ве сть
<. . .> Тургенева под названием “Ру дин”,
и
я
вспом­
нил
оп ять
об
царствующей
в
наш ей
литературе
натуральной
школе.
В
то
же
время
мне
представился
<...>
рев
ядер,
с вист
<. . .> разрывавшихся бомб,
гр охот
орудий
и
среди
всего
эт ого
—
нетронутый
еще
ни
одним
осколком
и
цветущий
куст
бузи ны
<...>
Представился
мне
собор
и
церковное
служение,
не
мно­
жество
народа,
а
ж енщины ,
молящиеся
на
коленях,
солдаты,
кото­
р ые,
войдя
в
церковь,
зажигали
свечу
перед
обр аз ом
и
мину т
через
пять
вых од или
из
церк в и;
представилось
мне
собрание
<...>
на­
ших
р ане ных
на
ко йках ,
других
на
но сил ках , <...>
других
на
операционных
столах,
и
среди
докторов
и
фельдшеров
сестра
милосердия
с
разгоревшимся
ли цом
и
сверкающими
глазами,
177


но
совсем
простым,
почти
до
строгости
серьезным
выражением
лица
и
про ворным и
руками.
И
оп ять
сестра
милосердия
в
це рк ви,
на
коленях
с
восторженным
выражением
лица,
орошенного
сле­
за ми
<...>
Представилась
сцена
матроса,
р асста вав шего ся
с
детьми
и
женою,
чт обы
идт и
на
батарею
<...>
Вспомнилась
поэзия
Державина,
Пушк ина ,
Лермонтова,
Го го ля,
в
которой
кра­
со та
осв ещала
все
<...>
и
поднимала
в
душе
все
прекрасное,
все
д оброе ,
все
истинное.
Мне
стр анн о
показалось,
каким
образом
литература
может
отворотиться
от
ис тин ного,
прекрасного
<...>,
забыв
в
своей
ограниченности
об
условности
своего
значения,
по дн имать ся
над
П уш киным,
Державиным,
над
всею
по эз ией,
красотою,
истиною
и
что
же
поднимать?
Голый,
сухой
предмет
действительности,
исковерканный
по
п ро из волу?».14
14 Там же,
л.
54 об.
15 Там же,
л.
67.
16 Протоколы заседания Тверского губернского чрезвычайного земского со ­
бр ания
17 мая 1894 г.
Т верь, 1894, с .
3.
17 Архив АН СССР,
ф.
518 (В.
И.
Вернадского), оп.
5,No68.
Воспоминания
А.
А.
Корнилова,
л.
76 об.
18 Петрункевич И .
И.
Воспоминания
об ществ енн ого
деятеля.
Пари ж,
1936, с .
176.
Как
в
этом
отрывке
статьи,
так
и
в
предыдущих
набросках
Ба­
кун ин
противопоставляет
де йств ител ь но сть
с
ее
ог рани ченн ым ,
бытовым,
эгоистичным
«сереньким человечком», действительности
«природной в ее бытии,
бесконечности,
в
<...>
вое
отчаяния,
в
стра да нии ,
реве
ра з руш ен и я», а также в добре и красоте.15
Вы раж ать
и
одушевлять
эту
действительность,
по
мнению
Баку­
нина,
м огли
лишь
Державин,
Пушкин,
Г оголь .
Суд я
по
содержанию
фонд ов
Бакуниных
в
ЦГАОР
и
в
Инсти­
туте
русской
литературы
(Пушкинский Дом)
АН
СССР,
художест­
венная
литература
в
качестве
объекта
для
критического
разбора
не
занимала
Александра
Бакунина
в
последующие
годы.
Его
рукописи,
как
правило
не
оконченные,
посвящены
б ыли
фи лос оф­
ским
вопросам,
народному
просвещению.
В
его
речах
в
земских
со­
браниях
(сохранившихся в протоколах и журналах)
отстаивалась,
по.
его
сл ов ам , «единственная точка зрения,
которой
сл ед ует
де р­
жаться
и
которая
гарантирует
торжество
света
и
правды...
—
точка
зрения
нра вств енно- об ще ств енна я».16 Выступления его
всегда
был и
ус п е шн ы. «Юношеское вдохновение в сочетании с бла­
городной
ф иг урой
этого
ветерана-гарибальдийца,
вместе
гег ель­
янца,
производило
совершенно
особенное
впечатление», —
вспоми­
нал
А.
А.
Кор нило в.17 «По характеру своего ума,
—
писал
об
Александре
Бакунине
И.
И.
Петрункевич,
—
по
д ару
своего
ст раст­
ного
красноречия
он
был
бы
во
всякой
другой
стране
ист инны м
трибуном,
но
отличался
от
своего
знаменитого
брата
Михаила
решительным
отвращением
к
субверсивным
ид еям
вооб ще
и
к
анархическим
уч ения м
в
о со бенн о сти».18
178


Спустя
более
сорока
лет
состоялась
еще
о дна
«встреча»
Александра
Бакунина
с
Толс ты м.
Она
имела
характер
полеми­
че ски й.
Летом
1901 г.
Бакунин
нап иса л
«Ответ на статью Л.
Н.
Т ол­
стого
“Рабство нашего времени”», в котором выступил с крити­
ческим
анализом
взглядов
Толстого
на
государство.
Согласно
концепции
Толстого,
пр ичина
бедственного
пол оже ­
ния
людей
—
раб ств о,
причина
рабства
—
законы,
о сно ван ные
на
н асилии,
создатель
законов
и
орга низ ато р
насилия
—
государство.
А.
А.
Бакунин
смотрел
на
ро ль
государства
иначе.
Относясь
критически
к
самодержавному
строю,19 он противопоставлял ему
другую
ф орму
организации
власти,
ко гда
«государство и его пра­
вительство
из
единовластного
самодержавия
нисходят
на
степень
о б щест венно го
са м оу пра вл ения».20
19 А.
А.
Бакунин
пи сал: «На этой стадии исторического развития государство,
опираясь,
с
одной
стороны,
на
сод ейств ие
церк ви ,
с
другой
же
—
на
. .. не веже ство
н ародн ой
массы
и
на
враждебность
н аро дов
и
народ ност ей,
становится
во
всей
своей
одн ородн ост и
пр ед став ител ем
государственной
необходимости.
П ра вит ель­
ство
же
его
становится
д ейств ител ьн о
организованным
н асил ием» (ЦГАОР,
ф.
825, оп.
1,No447,л.
3).
20 Там же,
л.
4.
21 Там же,
л.
19—20 .
«Государство и правительство,
—
по
мнению
А.
А.
Баку­
нина,
—
как
самостоятельные
органы
общественного
само у пр ав­
ления,
по
ме ре
роста
о бщест вен но го
сознания
<...>
тер яют
св ое
насильственное
зн ачен ие
и
обращаются
в
органы
общественной
поддержки
каждого
отдельного
че лов ека
в
его
борьбе
с
е стес твен ­
ной
ограниченностью,
невежеством
и
нуждой».
В ыст упл ение
п ро­
тив
такого
государства,
считал
Бакун ин,
равносильно
выступлению
против
общества.
«Я и не понимаю,
—
продолжает
А.
А.
Баку­
нин ,
—
чтобы
Л.
Н.
Толст ой
мог
сознательно
встать
на
сторону
вра гов
общества».
Ведь
не
государство,
не
правительство
и
не
законы
виноваты
«в распадении общества,
в
классовой
борьбе,
его
разделяющей
<...>, а естественная разрозненность людей».
До
тех
пор
пока
в
л юдях
со зна ние
их
внут ре нне й
ду ховно й
или
разумной
свободы
и
их
духовного
же
единс т ва
«не станет выше
их
ограниченности
и
пока
удовлетворение
их
духовной
потребности
не
будет
преобладать
над
потребностью
материальной
<...>, до
тех
пор
ра зде лен ие
на
имущих
и
неимущих
будет
продолжаться».21
Так ,
в
ответ
на
утопию
Льв а
Толстого,
Александр
Баку н ин
сф орм у­
ли рова л
свой
вар иант
ли бер аль ной
утоп ии.
Ли бер ализ м
же
во
вс ех
его
проявлениях
был
для
Толстого
неприемлем.
Он
о су ждал
стремление
либералов
«как -то
“делать”»
свободу
(50, 67—68).
Постепенное
з авоев ан ие
прав
он
считал
«самообманом,
очень
выгодным
првительству
и
поэтому
даже
поощряемым
и м ». Либеральная деятельность,
по
м нению
писателя,
не
только
не
разумна,
но
и
вредна.
Вредна
пот ом у,
что
«добрые
и
честные
л юди,
—
утверждал
он
в
письме
к
А.
М.
Калмыковой
от
31 августа 1896 г ., —
вступая
в
ряды
правительства,
пр и дают
179


ему
нравственный
авт ор ит ет,
ко торы й
оно
не
имело
бы
без
них» .
Вредна
эта
деятельность
также
и
п от о му , «что для возможности ее
проявления
эти
сам ые
просвещенные,
честные
л юди,
допуская
компромиссы,
приучаются
понемногу
к
мысли
о
том,
что
для
доброй
цели
мож но
нем но жко
отступать
от
правды
в
словах
и
делах» (69,130).
Политика
компромиссов
бы ла
абсолютно
чуж да
Тол ст ому.
В
разговоре
с
А.
А.
Корниловым
он
решительно
осуждал
эту
полит ику
на
примере
деятельности
своего
с ына
С ер гея,
ставшего
земским
начальником.
«Вот и сын мой Сережа принял участие
в
земской
деятел ьн о сти.
Ну
и
что
же?
—
не
усп ел
он
п рин ять
в
ней
у част ие,
как
сра зу
же
пришлось
ему
сделать
три
гадких
дела:
при сутс твов ать
на
молебне
со
многолетием
царствующему
дому,
зате м
послать
тел егра мму
с
“верноподданническими чувствами”...
и
сделать
еще
что-то
третье
в
таком
же
роде ,
че го
я
теперь
не
при­
помню».22
22 Русская литература, 1960, No 4, с .
161.
23 ИРЛИ,
ф.
16.
Архив
Бакуниных,
оп.
2,No66,л.
6 об.
Пол е мика
между
Бакуниным
и
Толстым,
по
вопросу
о
госу­
да рс тве
не
увидела
света.
О
личных
же
их
встречах
п осле
1850-х
год ов
мы
располагаем
лишь
одним
свидетельством
Е.
А.
Ба­
куниной.
«Защитники Севастополя,
—
пишет
о на,
—
встретились
опять
лет
25 спустя».
Действительно,
в стр еча
эта
произошла
осенью
1881 г., когда Толстой заехал в Торжок по пути к В.
К.
Сю-
таеву.
Воспоминания
Е.
А.
Бакуниной
не
изобилуют
подробно­
стями.
Гостями
в
«доме Ш.» оказались и Бакунин и Толстой.
П ос­
ледний
«сразу же подошел к моему мужу.
—
Не
узнаете?
Лев
Толстой.
—
Лев
Николаевич,
да
неужели
это
вы?
—
Они
радостно
обнялись.
На
другой
день
рано
утром
Толс той
и>
Бакунин,
вместе,
на
ям­
ских
отправились
в
глубь
у ез да» .23 Известно также,
что
за езжал и
они
в
Премухино,
где
Толстой
повидался
и
с
д руг ими,
знакомыми
ему
ра нее,
братьями
Бак унин ы ми.
2
Зим ой
1856 г.
Л.
Толстой
жил
в
Петербурге.
Среди
домов,
ча сто
им
посещаемых,
был
и
дом
Безобразовых
—
родственников
и
друзей
Баку нин ых .
Здесь
он
часто
встречался
с
братом
Але к­
сандра
Бакунина
—
Алексеем.
В
ж изни
Ал ек сея
Александровича
Б ак унина
не
б ыло,
казалось,
бурных
событий:
участия
в
войнах,
сраж ени ях
за
свободу.
Боль­
шую
ча сть
времени
провел
он
в
своем
имени и,
но
бывал
и
в
столи­
ц ах,
путешествовал
»по Европе.
Он
был
хорошо
образован,
у мен,
наблюдателен,
увлекался
вопросами
со циал ьно -эк он ом ическ ими ,
180


фило с офс к ими,
много
и
глубоко
з анимал ся
музыкой.24
По
своим
общественно-политическим
воззре н и ям
Алексей
Бакунин
был
ле­
вым
либералом,
по ст оя нным
участником
тв ерск ой
либерально­
дв орян ск ой
о ппози ции.
Так,
в
числе
д ру гих,
он
готовил
ре ше ние
дворянского
соб ран ия,
в
котором
тверские
дворяне
в ыражали
определенное
несогласие
с
политикой
пра вите льс тва
и
отка зыв а­
лис ь
от
с воих
сословных
прав
и
привилегий.
24 Его сочинения в этой области,
никем
еще
не
просмотренные,
составляют
ча сть
его
бумаг
в
ф онде
Бакуниных
(ЦГАОР).
25ЛенинВ.
И.
Поли.
собр.
соч.,
т.
5, с.
27.
В
1862 г. ,
б удучи
предводителем
дв ор ян ства
Новоторжского
уезда,
Алексей
Бакунин
вместе
с
мировыми
посредниками
(в числе
которых
был
и
его
старший
брат
Николай)
по дп исал
адрес
царю,
требующий
«созыва выборных всей земли русской,
как
ед ин ствен­
ного
средства
к
удовлетворительному
разрешению
вопросов,
в оз­
б ужд енны х,
но
не
разрешенных
Положением
19-го
февраля».
7 февраля 1862 г.
Толс той
писал
В.
П.
Бо т кин у: «... нынче
я
пол учил
и звест ие
об
одн ом
из
самых,
по
моему
мне нию ,
серьезных
с обы тий
за
последнее
время
<...>
Тверское
дворянство
постано­
вило
—
отказать с я
от
св оих
прав
—
выб ор ов
более
не
производить
и
только
—
и
пос ре дник ом
по
выбору
дворянства
и
пра вите льс тва
не
служить.
Си л а!» (60, 417).
Указанный
«адрес»
ца рю
с тоил
всем
его
по дп иса вшим
одинна­
дцати
месяцев
Петропавловской
крепости
и
запрещения
впредь
занимать
вы бор ные
или
государственные
должности.
В
статье
«Гонители земства и аннибалы либерализма» (1901),
говоря
о
роли
братьев
Бакуниных
в
этой
оппозиции,
В.
И.
Лен ин
писал:
«После годового ареста в Петропавловской крепости заключенные
были
освобождены,
причем
Н.
А.
и
брат
его
Алексей
ост али сь
не про ще нными
(они не подписали просьбы о помиловании), вслед ­
ствие
чего
им
более
не
разрешили
за нимат ь
общественных
долж­
ностей
<...>.
Вот
как
расправлялось
во
вре мя
самы х
“великих
реф орм“
наше
правительство
с
лег аль но
действовавшими
дворя­
на ми -по мещ иками !».25
Но
вернемся
к
1856 г.
В
окт ябре
Алексей
Бакунин
пр иех ал
в
Петербург.
Целью
поездки
бы ли
хлоп оты
за
брата
М иха ила,
вот
уже
седьмой
год
заключенного
в
крепостях,
сн ача ла
в
Петро­
павловской,
затем
—
в
Шлиссельбургской.
Новое
цар ств ова ние
(Николай I
уме р
в
феврале
1855 г.), конец
войны,
либеральные
веяния
в
общественной
жизни
—
все
это
в оз­
будило
надежды
семьи
Бакуниных
на
возможное
освобождение
старшего
сы на
и
бр ата.
План
их
состоял
в
том,
чтобы
сос тав ить
письмо
царю
и,
пользуясь
св язями
в
высших
сферах
Е.
М.
Бак у ни­
ной
и
Безобразовых,
доб ит ься
поддержки
шефа
ж андар мов
князя
В.
А.
Долгорукова.
Осуществление
всего
эт ого
требовало
вре­
мени.
В
столице
Алекс е й
Бакунин
пробыл
с
ок тяб ря
1856 по май
1857 г., пока дело Мишеля ( т ак
звали
родные
Мих аила
Александ­
ровича)
не
закончилось
его
высылкой
в
С ибирь .
181


За
эти
месяцы
п очти
каждый
день
Алексей
делал
запи си
в
узкой
тетради,
переплетенной
в
темно-зеленую
кожу.
Дневник
этот,
в
котором
е сть
записи
и
за
другие
годы,
ранее
не
был
в
государственных
архивах
и
не
публиковался,
за
исключением
одной
выписки,
попавшей
в
ру ки
А.
А.
Корн и лова . 26 Тетрадь,
хра­
н ивш аяся
у
вн ука
Але ксея
Бакунина
—
И льи
Петровича
Цирга,
в
настоящее
время
приобретена
Кал инин ским
областным
Крае вед­
ческим
музеем.27
26 См.:
КорниловА.
А.
Годы
стра нстви й
Ми хаи ла
Бакунина,
с.
555—558 .
Здесь
приведены
записи
за
4—15
ноября
1856 г. ,
переписанн ые
А.
А.
Бакуниным
из
своего
дневника
в
письмо
р одны м.
При
переписи
тек ст
в
ряде
случаев
изме нен.
27 Необходимо отметить,
что
документ
этот
в
недавнее
время
был
использован
совсем
не
для
научных
целей.
Журналист
Б.
Козлов, 20 лет назад державший в ру­
ках
эту
зелен ую
тетрадь
и
сделавший
из
нее
насп ех
неско льк о
далеко
не
точных
выписок, 16 декабря1975г.
опубликовал
в
газете
«Советская культура»
большую
ста тью
«Дневник неизвестного».
С
необыкновенной
легкостью
и
полной
безответ­
ственностью
он
утверждал,
что
открыл
местонахождение
Премухин ско го
архива
(в действительности никуда не исчезавшего и находящегося в государственных
хранилищах)
и
что
из
дневника
Але кс ея
Бакунина
узнал
о
су щест во ван ии
никому
ранее
не
и звест ног о
нового
общества
де каб ри с то в: «Словно из тумана,
воз ник ло
перед
на ми
тайное
об ще ство
и
ушло,
унеся
с
собой
свою
тайну.
Впрочем,
г лавн ое
все
же
ясн о.
Вт орой
эт ап
декабристского
движения
су щес тв ов ал».
С овер шив
это
«открытие», автор приводит и список участников.
Сре ди
новых
«декабристов»
¿казываются:
К.
Ка вели н,
Б.
Чичерин,
кня гин я
Долгорукова
—
«старушка очень
п р ият на я», две Корсаковы,
Л.
Безобр азо ва
и
др угие
дамы,
затем
—
Л.
Толстой,
М.
Салтыков-Щедрин,
П.
Анне нк ов,
И.
Пущин,
А.
Бакунин
—
всего
120 человек!
Осн ован ием
для
этой
по
меньшей
мере
ст ранн ой
фантазии
по служ ил
спи сок
зн ако­
мых
А.
Ба ку нина,
приведенный
им
в
дневнике
(см.
об
этом
н иже).
Впрочем,
все
нелепости
статьи
перечислять
здесь
нет
ни
места ,
ни
нужды,
по сколь ку
сочинение
это
полностью
находится
за
пределами
д об ро сове стного
от ноше ния
к
документу,
ссылаться
на
который,
кст ат и,
его
владелец
не
д авал
автору
разрешения.
Удивление
вызывает
п озиц ия
редакции
г азе ты,
пр ин явшей
к
пу бли ка ции
непроверенный
ма­
териал.
28КорниловА.
А.
Годы
стр анст вий
Михаила
Бакунина,
с.
541.
Первая
встреча
А ле ксея
Б а кунина
с
Толстым
произошла
в
начале
1856 г.
«Неделю эту я провел в различных знакомствах
и
посещениях,
—
р ассказ ы вал
он
в
письме
к
сестре
Татьяне
от
1 февраля 1856 г ., —
от ы скал
Тургенева
и
чер ез
н его
поп ал
в
круг
петербургских
литераторов:
Дружинина,
Гончарова,
Гри ­
горовича
и
Некр асо ва.
Можешь
себе
представить,
какое
впечатле­
ние
эти
олим пийцы
сделали
на
м еня. ..
Но
Тургенев
всё
пр е жний
—
ми лый,
умный
и
слабый
до
распущенности
человек.
В
первую
встречу
он
мне
очень
обрадовался,
осмотрел
с
ног
до
го лов ы,
потом
р асспраш ив ал
обо
всех.
П отом
я
его
расспросил
и
лучше,
чем
он,
потому
что
яс но
вижу
теперь
весь
ход
его
жизни.
Б едня га
поседел,
это,
д олжно
бы ть,
Виардо
ему
так
удружила...
В
эт ом
же
кру гу
встретил
графа
Толстого,
севастопольского
офицера,
з навшего
там
Александра,
с
которым
встретиться
и
поговорить
мне
бы ло
очень
приятно,
хотя
он
и
не
т акой
ох от ник
до
рассказов,
как
до
спо р о в».28
Приеха в
в
Петербург
в
середине
октября,
Алексей
Бакунин
15 ноября снова увидел Толстого.
Упоминается
об
этой
встрече
и
182


в
днев нике
Толстого.
Из
его
запи си
известно,
что
ездил
он
к
В.
П.
Без обр азову
обсуждать
вопр ос
об
изд ан ии
политико-экономиче­
ского
жу рн ала
под
редакцией
И.
В.
Вернадского
и
что
был
там
и
А.
А.
Бакунин
(47, 375).
А
вот
что
з аписал
Алексей
Ба кун и н : «Вечер у Безобразова.
Возобновил
знак ом с тво
с
гр.
Толс ты м
на
основании
Александра,
вопроса
о
кр е ст ьянах
и
Бетховена.
С
Анненковым
на
основе
1842 года.
Были
Д ру жинин
и
Вернадский».
П ере пис ывая
эту
запись
позднее
в
письмо
к
родным,
Бакунин
сообщил
более
подроб­
ный
список
присутствующих
(добавив Штакельберга,
Мертваго,
Носовича)
и
доб ави л
фразу
о
«новом политико -с та тистик о -х о зяй -
ственно-экономическом
журнале».
Совещания
эти
о каз ались
небесплодными:
издание
под
редакцией
И.
В.
Вернадского
д ейс тви­
тельно
вскоре
появилось.
Н азыв алось
оно
«Указатель политико-
экономический».
Что
же
касает ся
л иц,
у пом инаем ых
Алексеем
Бакуниным
в
эт ой
и
др угих
записях
дне вни ка,
то
все
о ни,
как
п ра­
вило,
коротко
и
выразительно
им
охарактеризованы.
В
к онце
зеле но й
те тра ди
имеются
как
бы
два
приложения.
О дно
но сит
назв ание
«Книги 1856 года»,
д ру го е—«Люди
1856 года». Названо здесь около
120 имен.
Это
интеллигентное
об­
щес тво
Петербурга,
су щ еств енно
определявшее
общественное
мне­
ние.
Характеристики,
отмечающие
не
только
человеческие
качества
людей,
но
и
их
общественную
о рие нта цию,
написанные
умно,
метко,
доброжелательно,
представляют
собой
ценный
исторический
до ку­
мент.
Приведем
несколько
примеров:
«Дм .
Дм.
Мертваго
—
богатый
помещик
Клинского
уезда.
Чинов ник
сенат<ского>
деп арт амен т а.
Пожилой
человек.
Пустой
либерал,
желающий,
чт об
думали,
что
он
гораздо
л ибе­
ральнее,
чем
по
его
высказываниям.
Не
глуп,
но
с лаб »; «Пав.
Ив.
Носович
—
умный
малый
<...>
Либерал
по
общему
т ону,
но
серьезно
еще
никакого
вопроса
не
ка салс я,
а,
пожалуй,
может»;
«Павел Васильевич Анненков
—
добрый,
мягкий,
неглупый,
но
уж
чересчур
мягк ий.
Из
той
категории
людей,
принимающих
участие
пассивное
во
всяком
движении
и
еще
более
в
двигателях.
Спорить
не
любит,
г ум анный»; «Дружинин
—
редактор
“Библиотеки для
чтения” <. . .>
Умный,
но,
пожалуй,
больше
остроумный,
со
вк у­
сом,
денди,
экспаньолка
и
ло р н ет »; «Вернадский
—
издатель
<...>
спекулятор
политико-эконом,
которого
и
свои
не
л юбят»; «Константин Дмитриевич Кавелин
—
горячий,
добросо­
вестный,
тр удя щийся
человек.
За
освобождение
кр есть ян
без
земли
—
с
п ра во м»; «Чичерин Борис
—
умный,
живой
малый,
бы с трый
в
решениях.
Централизатор,
чем
расходится
с
питер­
скими .
Не
признает
общины
русской
до
XVII века,
чем
воюет
с
“Беседой”.
Го во рит
х орошо .
Один
из
передовых
воинов
“Вест­
н и ка”»; «Граф Чернышев,
из
декабристов
и
как
все
они
старились
с
молодой
д ушой
и
сраженным
сер д цем»; «Поп Янич
—
профессор
богословия
в
Петербургском
университете
<...>. Умный поп,
но
не
твер д
в
православии
и,
кажется,
любит
сл аву
мирскую»;
. 183


«Сергей Семенович Корсаков,
простоват,
мил
<...>
любит
жену.
Дал еко
не
пу ска е тся,
но
д елает
фотографии
до
сих
пор.
довольно
удачные».
Еще
одн о
л иц о: «Столыпин
—
пол к овник ,
или
что-то
вроде.
Воен ны й,
м ело ман,
приятель
Лермонтова.
Встречались
с
ним
у
Толс то го».
Лермонтов
и
Т олс той,
кажется
на м,
олицетворяют
ра зные
эпохи,
и‘
вдруг
Алексей
Ар кадь ев ич
Столыпин-Монго,
так
несчастливо
с вяза нный
с
гибелью
поэта,
оказывается
гост ем
Ль ва
Толстого.
Возможно,
что
от
нег о,
так
же
как
и
от
А.
В.
Дружи­
нина,
слушает
будущий
автор
«Войны и мира»
ра ссказ ы
о
друге
Лермонтова
—
Руфине
Дорохове,
ожившим
позднее
в
образе
Долохова.
Но
вернемся
к
характеристикам
«людей 1856 года».
И
нак онец: «Граф Толстой
—
м олодой
писатель.
Прямой,
че­
ресчур
резкий.
Как
по мещи к:
за
освобождение
крестьян
без
земли,
с
правом.
Сумбур
в
голове
—
н асчет
понятия
отвлечен­
ног о».
Теплоты
нет
в
это м
от зы ве,
да
и
бли зки х
отношений
между
Бакуниным
и
Толс ты м
не
возникло,
но
встречались
они
довольно
часто,
причем
не
только
в
дом ах
у
о бщих
знакомых,
но
и
навещая
друг
друга.
Толст ой
в
своем
дне вни ке
обычно
л ишь
упоминал
эти
встречи,
да
и
Алексей
Бакунин
—
пиш ет
немного,
но
его
записи
все
же
со дер жат
дополнительные
штрихи
к
биографии
То лст ого.
24 ноября 1856 г .: «Вечер у Софьи Борисовны. ..
Чтение
Некра­
сова,
тургеневской
драмы...
Гр.
Толст ой
и
Дмитрий
Р остов цев ».
На
другой
день : «Концерт .
Ста с ов,
гр.
Толстой...
Вечер
у
гр.
Толстого
с
П.
В.
Анненк овы м
—
новый
боковой
путь
к
Горчакову.
По см отр им.
Разговор
о
л юбви : “дрянь,
ложь,
зло”. —
Ну
не
оч ень,
ко ль
автор
недал еко
у ходи т.
До
сих
пор
рефлекции
одолевают».
Эта
запись
весьма
значительна.
Обсуждение
с
Толстым
«нового,
бокового
пу ти
к
Горчакову»
го во рит
о
том,
что
Толстой
п ринима л
уча с тие
в
организации
хлопот
по
освобождению
из
крепости
М иха ила
Бакунина.
Князь
А.
М.
Го рча ков
—
министр
иностранных
дел
—
должен
был ,
по
расчетам
Бакуниных,
ока за ть
содействие
в
этом,
как
на зы вал
его
А ле к с е й, «авангардном деле».
14 декабря в дневнике А.
Бакунина
за пи с ь: «Визит гр.
Толстого
к
Бакуниным.
Е.
П.
Ковалевский
но ту
забраковал
и
указ ал
новый
п уть».
Бакунины
—
это
Екатерина
Михайловна,
уже
з нако мая
нам,
и
сестра
ее
—
Пр асков ья
Михайловна.
Именно
чере з
них
и
шли
главные
хлопоты,
поскольку
через
ве л.
к ня гиню
Ел ену
Павловну
Е.
М.
Бакунина
могла
получ ит ь
доступ
к
самому
госу­
дарю.
«Нота»
—
это
пис ьмо
царю,
над
составлением
кот орог о
хлопотали
многие
знакомые
Баку нины х .
З ат ем: «Егор Петрович
Ковалевский
—
директор
департамента
Ази атско г о
МИД.
Во-пер­
вы х,
объявился
лука в ым
дипломатом,
во -вто ры х,
человеком
с
ду­
шо й,
ум ом
и
сердцем.
Пункт
сообщения
—
д ело
Мишеля».
19 декабря: «Утром у Анненкова;
о пять
письмо.
Р аз ъясн ение
задачи.
Вечером
у
Толстого
—
играли
в
4 руки и определили
задачу».
В
последующие
дни
Але кс ей
Бакунин,
согласно
этой
184


з адач е,
п исал
пи сьм о,
а
24 декабря утром к нему пришли Толстой
и
Ковалевский,
чт обы
посмотреть
и
поправить
текст.
«Завтра первое авангардное дело», —
записал
Бакунин
29 де­
кабря.
Действительно,
на
другой
д ень
письмо
б ыло
у
кн.
Г орча­
ко ва,
но
надежды
на
успех
предприятия
оно
не
прибавило.
У
Толстого
Алексей
Бакунин
был
29 декабря .
«Концерт у Тол­
стого.
Т рио
Бетховена», —
з аписал
он.
Последний
раз,
в
этот
период
виделись
они
6 января 1857 г. ,
когда
Алексей
заходил
проститься.
Толстой
уезж ал
в
Москву,
а
затем
за
границу.
«Авангардное»
д ело
завершилось
без
не го
пос ле
ново го
письма
к
цар ю,
после
визита
матери,
В.
А.
Бакуниной,
к
кн.
Долгорукову,
наконец,
пос ле
письма
самого
Мих а ила
Бакунина
к
Ал е ксан дру
II.
3
Встречи
Толстого
с
Александром
и
Алексеем
Бакуниными
отно­
сятся
примерно
к
одному
и
тому
же
периоду
биографии
Толстого
и
носят
скорее
случайный
характер.
Иными
были
ко н такты
Толстого
с
третьим
из
братьев
Бакуниных
—
Павлом
Александро­
вичем,
мировоззрение
которого
оказалось
близким
писателю.
Юность
Павла
п рошла
под
влиянием
старшего
брата
Ми хаи ла,
а
следовательно,
и
его
философских
ув леч ени й.
Вместе
с
ним
жил
он
и
в
Берлине
в
период
лев оге гелья нс кой
ориентации
М иха ила
Бакунина.
Но
по здне е
взгл яды
их
в
обл асти
общест­
венно-политической
к а рдина льно
р аз ошл ись:
ни
революцион­
ной
борьбы,
ни
отрицания
государства
Павел
Бакунин
не
воспри­
н ял.
Идеалистическая
философия
и
либеральная
деятельность
в
рам ках
зем ско й
оппозиции
—
тако й
была
его
общественная
позиция.
О
его
взглядах
И.
И.
Петрункевич
писал : «Сохраняя
полную
свободу
и
н езав иси мо сть
своей
м ысли
и
д уха
и
оста­
ваяс ь
идеалистом,
он
признавал
действительным
то,
что
ра-
зумно <. . .>
Поэтому
он
никогда
не
мирился
с
той
действи­
тельностью,
которую
представляла
Россия
в
в иде
самодержав­
ного
государства.
Он
не
мог
ни
мириться,
ни
тем
более
одобрять
ни
государственного
с троя
Ро ссии ,
ни
ее
социального
поряд ка ,
и
по
существу
был
сам ый
последовательный
демократ,
осуществлявший
равенство
во
всех
отношениях
с
людьми...
По
его
мнению,
все
лю ди
делились
толь ко
на
свободных
и
несвободных
по
своему
духу».29
29 Петрункевич И,
И.
Во спо минани я
об щест венн ог о
деятеля,
с.
177.
Жил
Павел
Ба куни н
до
1889 г.
по
преимуществу
в
Премухине.
Постоянно
выбирался
г ласным
Тверского
губернского
земства
и
был
первым
(после земской реформы 1864 г.)
п р едседате лем
Новоторжской
уе здн ой
управы.
Но
акти вно е
уча сти е
во
все х
де­
лах
либеральных
земцев
не
нарушало
его
устойчивого
интереса
к
философским
занятиям.
185


Около
десяти
лет,
а
возможно,
и
более,
П.
Бак уни н
посвятил
работе
над
кн игой ,
явившейся
и тогом
его
нравственно-философ­
ски х
исканий
в сего
предшествовавшего
периода
жизни
и
вышед­
шей
в
П ет ер бурге
в
1886 г.
под
названием
«Основы веры и знания» .
Кн ига
эта'
была
посвящена
проблеме,
в
то
время
главной
для
Толстого,
—
определению
и
обоснованию
веры.
Согласно
концепции
Бакунина,
вер а
ес ть
смысл
и
содержание
жизни,
в
кот орой
нет
места
суеверию,
неверию,
догматическим
утверждениям
или
догматическим
отрицаниям.
«Действительная
ве ра,
—
пишет
П.
Бакунин,
—
есть
собственно
то
неугасимое
жизне нно е
пламя,
к оторы м
вся
неудержимо
наступающая
смутная
материя
жи зни
постоянно
сго рае т
и
обра ща етс я
в
ее
ясный,
ни­
какой
смуте
и
ни каким
с ом нениям
не
подлежащий
смысл.
В ера
не
есть
утверждение
установленных
до гма тов;
она
есть
жив ой
смысл,
или
самая
жизнь,
которая,
пока
в
ней
есть
ды ха ние,
непр ест анно
вновь
творит
из
себя
дог ма ты
—
не пр ест анно
в новь
воспроизводит
и
у тв ерж дает
собой
несомненную
исти ну ,
или
сущность
своего
б ыт ия».30
30 Бакунин П .
Основы
веры
и
зн ания .
СП б., 1886, с.
33.
31 Там же,
с.
52.
32 Там же,
с.
312.
Вера
и
знание
не
две
др уг
д руга
отрицающие
силы,
а,
напротив,
выражение
одного
и
т ого
же
смысла
по нятия
истины, «одно и то же
дых ан ие
той
же
самой
ж изни» .
Но
единство
это
«не есть фор­
мально-мертвое
тож де ств о».
«Вера и знание суть родные сестры по духу своему:
но
ве ра,
как
е ванг ел ьская
Мария,
избрала
и
имеет
в
вид у
одну
благую
часть,
к отор ую
и
находит
в
себе
само й,
не
нуждаясь
в
другом;
а
знание,
как
еванг ел ьская
Марфа,
печется
и
заботится
о
многом,
которое
и
находит
вне
себя ,
во
всем
другом,
—
ив
своих
забот ах
и
попе че ни ях
о
многом
нередко
з абыв ает,
что
необходимо
од но» .31
Знание-, г
До
мне нию
П.
Бакунина,
не
может
быть
выра же но
в
терминах,
представлениях.
Сущность
вещей,
бог,
бессмертие
доступны
тол ько
живому,
конкретному
пониманию.
Ве ра
Баку­
нина
далеко
не
иде нт ична
традиционным
формам
в еры
в
бога,
но
она
подразумевает
его
существование
как
«безусловную
ис ти ну», которая по существу есть бесконечность и целесообраз ­
ность
бы тия.
«Полагая о себе,
что
он
есть
ве щь,
человек,
разумеется,
не
может
представить,
что
эта
вещь
беско неч на,
—
пишет
Бакунин.
—
И
в
этом
он
—
во лне
прав:
в ещь
—
не
бесконечна,
она
должна
неминуемо
прой ти,
потому
что
вещность
бытия
ес ть
лишь
объект
невежества,
а
невежество
не
пр еб ыв ает,
а
толь ко
прох од ит
<...>
Но
ес ли
б
чело в ек
понял ,
что
он
—
не
вещь,
а
бесконечность,
пе ред
кот орой
все
вещи,
все
знаки
вещей,
все
ве лич ие
в ещей
проходят
в
ничтожество,
ес ли
бы
он
сам
не
держался
бы
так
упорно
своего
не веже ст ва,
он
понял
бы
так же,
что
он,
не
может
п ройт и,
что
смерть
не
в
си лах
коснуться
существа
ег о ».32
186


Вот
на
эт ой, 312- й
странице
кни ги
Толстой
остановился
и
в зялся
за
письмо
к
ее
ав т о р у : «Павел Александрович.
Третий
день
ничего
не
делаю,
кроме
того,
что
читаю
Вашу
к нигу.
Смеюсь
и
вс кр ики ваю
от
радости,
читая
ее.
Я
не
до чел
еще .
Я
на
312 стра­
нице
теперь.
И
остановился,
чтобы
написать
Вам
мою
благодар­
ность
и
любовь
за
то,
что
я
нашел
в
э той
книг е.
М еня
теперь
будет
з ан имать
судьба
эт ой
кн иги
в
ближайшем
будущем.
Вероятно,
не
пой мут
и
не
оценят
теперь.
А
как
она
нужна
людям
им енно
теп ерь!
Но
она
останется
и
всегда.
От
вс ей
д уши
обнимаю
Ва с.
Лев
Толстой».33
33 ЦГАОР,
ф.
825, оп.
1, No 392.
34 Именно Н .
С.
Б ак унина
и
передала
архив
А.
А.
Корнилову ,
который
опубли­
ковал
осн овное
его
содержание
в
книгах
«Молодые годы Бакунина»
и
«Годы стран­
ствий
Мих аила
Бакунина».
В
настоящее
врем я
эта
часть
материалов
находится
'
в
Институте
рус ск ой
литературы
(Пушкинский Дом)
АН
СССР.
35 Купреянова Е .
Н.
Эстети к а
Л.
Н.
Толстого.
М .—Л., 1966, с.
253.
Письмо
это
сохранилось
в
ко пии
в
фонде
Бакуниных,
пе­
ре писанн ое
рук ой
ж ены
Павла
Александровича
—
Наталии
Семе­
новны
(урожденной Корсаковой), собирательницы и хранитель ­
ницы
семейного
а рхи ва.
Перед
текстом
пис ьма
ее
же
рук ой : «Спи­
сок.
Получено
22 февраля 1887 года» .34
26 февраля того же года Толстой писал Н .
Н.
Страхову: «Чи­
тали
ли
Вы
книгу
Бакунина?
Это
чтение
б ыло
для
ме ня
большая
радость» (64,20).
Живой
интерес
Толстого
к
мыслям
Бакунина,
радость
по
поводу
появления
его
книги
поня т ны.
Ведь
тол ько
не давн о
он
опубли­
ковал
«Исповедь»
и
«В чем моя вера?».
Толстой
п олон
р аз­
мышлений
о
вере,
о
смысле
жизни,
кот орый
не
должен
бы ть
уничтожаем
смертью.
«Для того чтобы жить,
—
пишет
Е.
Н.
Купреянова,
—
ч тобы
прим ирит ь
свою
жизнь
с
со знани ем
неотвратимости
собственного
уничтожения,
Толстому
необходимо
б ыло
найти
в
самой
жи зни
то,
что
вых о дит
за
пределы
индивидуального
существования,
что
объединяет
лич но сть
с
су ществ о ван ием
других
людей,
с
миром
пр иро ды,
с
“общим”
и
“целым”,
с
миром
как
таковым,
вечным
и
бесконечным.
<...>
Вера
—
это
опорное
поня т ие
всего
с каз ан­
ного
Т олс тым
в
“Исповеди”,
тот
скорее
психо ло гич е с кий,
чем
ф ило софск ий,
стержень,
на
кот ором
строится
все
его
новое
миро­
по н им ан ие» .35 «Знать бога и жить
—
одн о
и
то
же.
Бог
ес ть
жизнь», —
утверждал
Т олс той
(23, 46). Е.
Н.
К упре янов а
сп р авед­
л иво
полагает,
что
в
эт их
сл овах
выражена
в ера
в
целесообраз­
ность
и
разумность
мирозданияь.по
которой
бог
и
самосозидатель­
ная
с ила
природы
—
одно.
Ведь
бог
Толстого,
это
не
бог
церкви.
«Ошибка ужасная представлять себе мир сотворенным.
Мир
не
сотворен,
а
он
творится.
И
ж изнь
е сть
не
что
ин ое,
как
творе­
ние», —
писал
Толстой
(52, 140). То же самое утверждал и Баку­
нин,
говоря,
что
жизнь
непр ест анн о
творит,
воспроизводит
и
утвер­
ж дает
«сущность своего бытия» .
187


Близость
образа
мыслей
Толстого
и
Па вла
Бакунина
про яви­
лась
не
только
в
св язи
с
книгой
последнего.
Толстого
по раз или
обстоятельства
смерти
Павла
Бакунина.
Известно,
что
смерть
была
пос то янной
темой
размышлений
Толстого.
В
работе
«Осво ­
бождение
Толстого»
И.
А.
Бунин
го во рил: «Знаю,
как
<Толстой>
часто
повторял
Ма рка
А вре ли я: “Высшее назначение наше
—
го­
товиться
к
смерти”.-
Так
он
и
сам
пис а л: “Постоянно готовиться
умирать.
Учишься
полу чш е
умирать”».36
36 Бунин И.
А.
Собр.
соч.,
т.
9.
М. , 1967, с.
7.
37 Из дневника М.
С.
Сухотина.
—
Ли т.
наследство,
т.
69, кн.
2.
М ., 1961,
с.
144.
38 Пережил П.
А.
Бакунина
на
пол года .
39 Это последнее,
продиктованное,
письмо
П авла
Б акун ина
в
о твет
на
письмо
С.
А.
Мордвинова
н ед авно
поступило
в
рукописный
отд ел
ГБЛ.
Пав ел
Ал ексан дро в ич
Баку н ин
ум ер
в
Крыму
в
1900 г.
Умирал
он,сохраняя
полную
яс нос ть
ума
и
не
изменяя
своим
верованиям.
Год
спустя
в
Гаспру
приехал
лечиться
Толс той .
13 ноября 1901 г .
М.
С.
Сух оти н
п исал
в
своем
д не в нике : «Рассказывал Л.
Н.
о
пр е­
красной
сме рти
Павла
Бакунина,
вполне
сознательной
и
бе збоя з­
не нн ой,
о
чем
ему
вчера
п ер едавала
вд ова
Бакунина.
В
день
смерти
он
спрашивал
у
окруж аю щи х: “Смотрите мне в глаза,
видна
ли
в
них
та
отреченность
от
жизни,
которая
была
у
Андрея
Бо лк он­
ского?
Для
меня
вы
все
теперь
далеко,
далеко;
и
все
мне
тут
чу ждо
ста ло”.
У
вд овы
есть
интересные
записи
о
му же ».37
Из
эт их
записей
жен ы
Бакунина
нам
и звес тно
письмо,
которое
она
писа ла
под
диктовку
му жа
их
общему
другу
и
родственнику
С.
А.
Мордвинову.
Тяжело
больн ой
Мордвинов
38 незадолго до
эт ого
прислал
Баку нины м
прощальное
письмо.
В
св оем
ответе
П авел
Баку н ин
вн овь
обратился
к
своей
главной
мыс ли: «Выше
всего
человек
должен
дорожить
своей
свободой,
пот ому
что
сво­
бода
есть
основание
всей
нравственности
<...>
Порядок
вещей
должен
во
всяком
случае
сторониться
пер ед
порядком
ли чной
самобытности
человека».39
«Павел утверждает,
—
писала
далее
Наталья
Семеновна,
—
что
он
ве рит
в
жизнь,
как
толь ко
немногие
вер ят
в
нее.
Неверие
л юдско е
в
истину
жизни
происходит
от
тог о,
что
по
слабости
мы ш­
ления
люд и
не
в
силах
разо бра тьс я
в
своих
собственных
представ­
лениях
о
бытии
и
смысле.
Имея
дело
в
большинстве
случаев
с
чувственными
проявлениями
существования,
л юди
им ену ют
бы­
тием
именно
только
такое
чувственное
существование
<...>
А
меж ду
тем
сам о
с обой
понятно,
что
внешнее
бытие
без
смысла
б ыло
бы
только
бессмыслием,
только
не леп ос тью,
которая
как
нелеп ост ь
есть
им енно
то,
чего
быть
не
может».
Б лиз кие
рассуждения
о
зн аче нии
жизни
и
ее
смысле
находим
мы
и
у
Толс того.
«Для понимания жизни,
—
как
бы
развивает
те
же
мысли
Толстой
в
письме
к
Г.
А.
Русанову
от
28 ноября 1903 г. , —
н еиз­
бежно
выбрать
одно
из
двух:
или
признать
жизнью
свое
временное
188


существование
<...>, т.
е.
п р изнать
жизнью
величайшую
бес ­
смыслицу
и
сознание
—
только
одним
из
проявлений
этой
бессмыс­
лицы;
или
признать
то
<...>, что вполне ясно,
т очно
и
ра­
зумно,
—
что
н аша
жизнь
есть
н аше
сознание
себя
вечным,
беско­
н ечны м,
т.
е.
безвременным
и
внепространственным
духом<. . .>
Чем
больше
чел ов ек
соприкасается
с
истинной
жизнью,
тем
больше
у
нег о
жиз ни.
В
стремлении
к
наибольшему
соприкоснове­
нию
задача
совершенствования.
Луч шая
жизнь
та,
когда
<...>
она
сливается
с
в ечною
жизнью
и
смерть
уничтожается.
В
э том
стремлении
сущность
жи зни
че лове к а» (74, 245).
Есл и
м ир опоним ани е
Бакунина
б ыло
близко
и
в ажно
для
Толстого,
то
для
П авла
Александровича
интересен
был
и
весь
мир
художественных
образов
писателя.
О
том,
как
в
последние
св ои
мину ты
он
вспоминал
Андр ея
Болконского,
мы
упоминали
выше,
теперь
остановимся
коротко
на
его
отношении
к
«Крейцеровой
сонате».
В
семье
Баку ни ных
вокруг
«Крейцеровой сонаты»
шли
споры,
оставившие
след
в
их
переписке.
Сво е
мнение
Павел
Ба кун ин
вы сказ ал
в
письме
от
10 сентября 1890 г .
к
племяннице,
Ек атери не
Николаевне
Вульф: «Вот Л.
Н.
Толстой
писал,
писал,
писал
прелестные
ве щи,
и
вдруг
все
эти
прелести
ему
опр от ивел и,
дохнули
на
нег о
своим
об м анным
бессмыслием,
и
он,
не
уразумев
Пушкина,
вс лед
за
Гого лем ,
да же
за
Дост оев ски м,
ринулся,
очертя
го ло ву,
в
эту
су ро вую,
бесприветную,
азиатскую
пустыню,
в
а скети зм
сердца,
отрешенного
от
вс як ого
обмана
и
всякой
прелести,
в
эту
немую
бездн у» .40
40 ЦГАОР,
ф.
825, оп.
1,No648,т.
2, л.
198.
Таким
обра зом,
мы
видим,
что
П.
А.
Ба куни н
чутко
уловил
изменения
в
мировосприятии
Толстого
начала
1880- х
годов,
кот о­
рые ,
в
част ност и,
яв ствен но
отразились
в
«Крейцеровой сонате» .
О днак о,
с
его
точки
зр ен ия,
эти
из менени я
могли
бы
проявиться
в
иной
(более смягченной)
форме,
е сли
бы
творчество
Толстого
развивалось
в
русле
гар м онич еск ой
поэзии
и
прозы
позднего
Пу шк ина,
а
не
в
русле
Гоголя
и
Достоевского.
Таковы
некоторые
ф акти ческие
обстоятельства,
углубляющие
наш е
представление
об
о тн ош ениях
Толстого
с
тремя
братьями
Бакуниными.
Но
история
контактов
семьи
Бакуниных
с
ве л иким
русским
писателем
на
э том
не
кончается.
К
1890-м
годам
стали
взрослыми
дети
и
внуки
Бакуниных.
Многие
из
них,
продолжая
трад иц ии
этой
семьи,
заняли
с вое
мест о
в
истории
общественной
ж изни
России.
Среди
них
—
Алексей
Ильич
Бакунин,
врач
по
об­
разованию,
сопровождавший
переселявшихся
в
Канаду
духо­
боров.
Известн о ,
ско ль
акти вно е
у час тие
принял
в
де ле
духоборов
Толст ой .
За
всеми
же
этапами
их
переселения
в
Канаду
он
сл едил
по
пи сьм ам
А.
И.
Бакунина.
Вернувшись
из
Ка над ы,
м оло дой
в рач
посетил
Толс того.
Он
«весь под влиянием духоборов,
н еоб ык­
189


новенных
людей
25 столетия», —
записал
То лсто й
после
встречи
с
А.
И.
Бакуниным
(72, 60) .41
41См.:ГусевН.
Н.
Ле то пись
жиз ни
и
тв ор че ства
Л.
Н.
Толстого.
1891 —1910.
М ., 1960, с.
313; см .
также:
с.
84, 341.
42 ЦГАОР,
ф. 825, оп.
1, No 1038, л.
1—1
об.
и
2. Документ этот в архиве атри­
бутирован
неточно.
В
названии
значится
«Записки Михаила Ильича», однако среди
молодых
Бакуниных
человека
с
таким
отчеством
нё
было.
По
всем
другим
данным
(из которых главное возраст), это был сын Алексея Бакунина
—
Ми хаил
Ал екс е­
ев ич.
43 Очевидно,
Дмитрий
Иванович
Шаховской
—
др уг
Бакуниных
и
Л.
Н.
То л­
стого.
Бумаг
А.
И.
Бакунина
в
фо нде
Бакуниных
в
ЦГАОР
нет.
Одн ако
там
сохранилось
еще
одно
свидетельство
о
контактах
молодого
поколения
семьи
с
Л.
Н.
Толстым.
Ре чь
идет
о
«Записке»
Миха ила
Ал ексеев ич а
Бакунина,
рассказывающей
о
посещении
им
Ясной
Поляны
30 августа 1903 г.4 2
Молодой
человек,
студент,
вместе
с
товарищами,
по
предвари­
тельному
письму
«Дм .
И в.»43 приехал к Толстому .
Молодежь
спрашивала,
писатель
отвечал,
а
Михаил,
очевидно,
за писы ва л.
Вер ну в шись
же,
он
составил
н ечто
похожее
на
отче т,
выдержки
из
которого
мы
и
приводим
ниже.
«“Как
сблизиться
с
жизнью,
как
<...>
подготовиться
к
ней?
—
Б лажен ,
кто
с
молоду
был
молод ,
поэт ом у
не
заучивай­
тесь,
старайтесь
жить
с
природой
и
не
отдаляйтесь
от
жизни,
учитесь
всматриваться
в
жизнь,
в
людей,
в
их
отношения,
тогда,
думаю,
вы
будете
ближе
к
жи з ни”,
—
сказал
Толст ой .
Далее
он
говорил
о
зада че
и
с одерж ан ии
ж изни
—
со вер шенс тв ова нии,
о
том,
что
не льзя
слушаться
“приказаний,
противных
вашей
совести
<...>
Это
самое
главное,
надо
слушаться
толь ко
своей
совести
и
в
основе
вашей
жи зни
должно
ле жать
религиозно­
нравственное
начало.
Вообще
теперь
п рин ято
думать,
благодаря
православию,
катол и ци зму
и
пр оче му
(которое чепуха), что мы
в ырос ли
из
ре л игии
вообще
и
она
нам
не
нужна.
Ду мает е
ли
вы
так?”.
—
Мы
отвечали,
что
чет
<...>
Л.
Н.
п р од олжа л: “... религия
необходима
человеку,
религия,
которая
у ст ан авли вает
отношения
между
моим
«я»
и
миром,
ибо
«я»
есть
частица
всего
огромного
ц ел ого.
Установить
отношения
между
миром
и
«я», жить согласно
с
э тим
отношением,
есть
задача
каждого
человека.
Вот
всё,
что
я
м огу
вам
сказать”.
<...>
Мы
хоте ли
уходить,
так
как
бо ял ись
утомить
его,
но
Л.
Н.
остановил
нас
и
ска за л: “Вот я разговорился и отдохнул”.
Тогда
оди н
из
молодых
лю дей
(Вася)
ска за л: “Один из самых
важных
для
нас
вопросов
—
это
вопрос
о
компромиссах,
так
как
они
на
каждом
шаг у
останавливают
нас”.
“Я различаю два рода компромиссов,
—
отвечал
Лев
Нико лае­
вич,
—
первый
род ,
это
компромисс
естественный,
на
кот ором
основана
вся
жизнь.
Я
представляю
его
себе
как
параллелограмм
190


сил .
С
одной
стороны,
де йс твует
нас лед ствен но сть ,
характер,
с тра сти
и
прошлое.
С
другой
—
ваше
стремление
к
д обру
<...>
Я
думаю,
что
есл и
вы
все
силы
свои
на правит е
на
это
стремление
к
добру,
то
<...>
наклонитесь
в
его
стор ону.
Второй
же
род
компромиссов,
о
котором
вы
говорите,
есть
самое
страшное
<...>
Так
мо жно
дойти
до
оправдания
убийства
ра ди
добрых
целей”.
Молодые
люди
про до лжа ли
свои
вопросы.
Их
волновал
вопрос
, образования,
которое
в оз можно
достичь
лишь
компромиссами,
“а образование даст нам возможность чувствовать себя свобод ­
ными
в
жизни”.
Толстой
отве чал : “Я уже двадцать раз твержу,
да
никто
ме ня
не
слушает
(он усмехнулся), а все-та ки
я
вам
это
повторю,
что
99% современной науки не отвечает той цели,
во
имя
к от орой
она
сущ еств ует .
Нау ка
существовала
вс ег да,
но
сам ая
обширная
область
ее,
как
например
алхимия,
оставила
лишь
ничтожный
след
<...>
Странйо
б ыло
бы
д ума ть,
что
наука
XX столетия оставит
более
существенный
след”. — “Разве
нам
не
бы ло
бы
легче
ра зобр аться
в
науке
при
образовании?” —
спросил
Михаил.
То лстой
о тв еч ал : “Почему вы думаете,
что
человек,
ок ончивший
унив ерси тет ,
стоит
ближе
к
совершенству,
чем
человек,
быг іший
батраком
у
кр есть янин а?
Я
замечал,
что
образование
только
запу­
тыв ае т,
и
надо
много
с ил,
чтобы,
отдалившись
от
образования,
пол уч ить
здоровый
взгляд
на
ж изнь
<...>
Никаких
секретов
сообщить
вам
пр оф ессор
не
может.
И
все
это
он
может
.написать
в
кн иге,
а
вы
можете
прочесть”».
Мы
не
знаем,
как
повлияла
эта
бесе да
на
м оло дых
людей.
Во
всяком
слу чае
Михаил
Алексеевич
Бакунин
образования
не
бросил
и
последовательным
толстовцем
не
стал.
Подводя
ит ог
встречам
представителей'
семьи
Бакуниных
(а главным образом трех братьев)
с
Ль вом
Толстым,
следует
отметить,
что
контакты
эти ,
представлявшие
взаимный
интерес,
несомненно
существенны
как
для
биографии,
так
и
для
творческого
пути
Толстого.
191


Г.
Я.
Галаган
ПУТЬ
ТОЛСТОГО
К
«ИСПОВЕДИ»
«Исповедь»
—
с оциа льная
деклар аци я
Толстого,
объективное
свидетельство
самоопределения
писателя
на
позициях
па три ар­
хального
крестьянского
демократизма
и
отречения
от
своего
класса.
Вместе
с
тем
п ере лом
в
мировоззрении
То лст ого
—
в
субъ ­
ективном
аспе кте
—
не
что
иное ,
как
окончательное
утверждение
писателя
в
истине
«народной веры». Соз на ни е н а род а
—
с
начала
творческого
пути
—
являлось
не
только
д ух овным
ориентиром
ис ка ний
писателя,
но
и
философской
основой
социального
оформления
его
этики.
И
потому
«Исповедь», подводящая итог
тридцатилетним
размышлениям
Толстого
о
смысле
жизни,
—
своеобразный
комментарий
психологического
д виже ния
писателя
к
разрыву
со
свойм
классом.
Идея
«человеческого единения»,
важнейшая
в
творческом
со з нании
писателя,
его
служение
общественному
возрождению
в
60—70- е
год ы
с вя заны
с
пос т оянн ым
возвращением
к
о дним
и
тем
же
проблемам,
получившим
своего
рода
«завершенность»
ос­
мысления
в
центральном
автобиографическом
трактате.
В
ко мп­
ле ксе
э тих
нравственно-социальных
проблем,
как
свидетельствует
«Исповедь»
и
последующее
творчество
Толстого,
был и
первосте­
пенн ы
для
нег о
—
знание
сердечное
и
знание
разумное,
о бщее
благо
и
соблазны,
жизнь
и
вер а.
Вера,
к
к оторо й
приходит
Толстой,
стр ем ясь
пос ти чь
вневремен­
ное
зн ачен ие
конечного
с уще с твова ния
человека,
оп ред еляе тся
им
как
«знание неразумное» (23, 35), т.
е.
рационально
необъяснимое,
как
психологическая
потребность
следовать
нравственному
закону,
в
кот ором
личное
и
общее
со впадаю т. 1
Вера,
по
Толстому,
не
есть
только
откровение
(«это < ...>
о писание
одного
из
признаков
в ер ы»), не есть только отношение человека к богу («надо опреде -
„
1 О нравственной сущности понятий «в ер а»
и
«бог», о «вере»
как
«психологи­
ческом
стержне»
всег о
нового
мир опон иман ия
Толст ог о
с м.:
Купреянова
Е.
Н.
Эсте тик а
Л.
Н.
Толс то го.
М.—Л., 1966, с.
242—272; см .
также:
А смус
В.
Ф.
Мировоззрение
Толстого.
—
Л ит.
наследство,
т.
69, кн.
1.
М ., 1961, с.
35—102.
192


лить
веру,
а
потом
бога,
а
не
через
бога
оп ре де лять
вер у»). В ера
определяется
Толс ты м
как
си ла
жизни,
как
зна ние
ее
смысла,
«вследствие которого человек не уничтожает себя, \а живет» (23,
35).
Бог
как
производное
от
веры,
по
мысли
писателя,
—
нра в­
ственный
закон,
организующий
сам
процесс
жизни
(«<. . .>
где
жизнь,
там
вера.
Знать
бо га
и
ж ить
—
од но
и
то
же,
бог
есть
жизнь»
—
23, 35, 46). Спустя более четверти века,
за
четыре
года
до
смерти,
Тол ст ой
записывает
в
д нев ник е: «Есть ли бог?
Не
знаю.
Знаю,
что
есть
закон
м оего
духовного
существа.
Источник,
при чин у
этого
закона
я
называю
богом» (55,235).
Обретение
самосозидающей
силы ,
давшей
писателю
ответ
на
воп рос ы: «Что я?
Заче м
я
живу?», если «истина
—
смерть» (23,
14), —
яви л ось
результатом
выстраданного
прозрения,
открыв­
шего
призрачность
жизни
«тесного кружка ученых,
богатых
и
до­
сужих
людей» («Японял,
что
для
того ,
чтобы
понят ь
смысл
жизни,
н адо
прежде
всего,
чтобы
жизнь
была
не
бессмысленна
и
зла
<...>
я
должен
понять
жизнь
не
ис ключе ни й,
не
нас,
паразитов
жизн и,
а
жизнь
простого,
трудового
нар од а»
—
23, 31, 41, 47).
В
душе
каждого
чел о века , «добывающего жизнь своим трудом»,
«творящего»
ее,
Толс той
находит
единое
знан ие
сути
ежедневного
с уще ствов ан ия
(труд,
отречение
от
«утех жизни», терпение,
добро,
смирение).
В
это м
толковании
смысла
жи зни
уже
проступает
идея
непро­
тивления.
Ее
пр исут ст вие
ощ ут имо
и
в
неприятии
молитвы
«о покорении под нози врага и супостата» (23^ 50), выделяемой
пи сател ем
при
объяснении
своего
отношения
к
обрядовой
стороне
вероучения,
неразрывно
связанного
с
верой.
Именно
«непротивле ­
ние м»
наз ыв ает
Толстой
со б ственно е
отношение
ко
многим
сторонам
народной
«веры»
в
начальный
пе риод
обретения
ее : «Как ни странно мне было многое из того,
что
входило
в
ве ру
народа,
я
приня л
все
<...>
и
первое
вре мя
ра зум
мой
не
противился
ничему.
То
самое,
что
прежде
ка зало сь
мне
невоз­
м ожным ,
теперь
не.
в озбуж дало
во
мне
противления» (23,48.
Курсив
мой ,
—
Г.
Г .).
Вместе
с
тем
по нятие
«теперь»
употребля­
ет ся
здесь
по
отношению
к
уже
пр о шедшем у
моменту,
осмысля­
ется
с
п ози ций
ретроспективных,
а
состояние
«непротивления»
—
в
контексте
все й
исповеди
—
воспроизводится
как
временное,
которому
предшествует
и
за
которым
следует
—.
противление.
Противление,
венчающее
анализ
обретенной
веры,
—
в
неприя­
тии
противоречий
и
неясностей
вероучения,
вы зы вающ их
«озлоб­
ление
сп о р а» (23, 52); в невозможности слиться с народом
в
обрядовой
стороне
веры
и,
как
следствие
этого,
—
в
признании,
что
«и в верованиях народа ложь примешана' бы л а
к
истине» (23,
56).
Противление,
предшествующее
обретению
веры,
—
в
отречении
от
«веры
—
детской»в(веры
не осо знан ной
или
«веры-д овер и я»),
в
раскрытии
несостоятельности
совершенствования
«вообще»
(подменившего нравственное совершенствование), в отказе от
7 Зак.
No
755
193


в еры
в
значен и е
по эзии
и
прогресса
(которыми люди,
по
мы сли
То лс то го , «заслонили от себя свое непонимание жизни»
—
23,8), в
критике
наук
опытных
и
умозрительных
(не отвечающих на вопрос
о
вневременном
смысле
человеческой
жи зни ), наконец,
—
в
поку­
ше нии
на
авторитет
«разумного знания»
людей
«богатых,
ученых
и
до су жи х», исторически обескровившего себя элитарным закрепо ­
щением
и
обреченного
в
си лу
это го
на
«праздное умствование»
(«Я заблудился не столько оттого,
что
неправильно
мыслил,
сколько
оттого,
что
я
жил
дурно
<...>
я
понял,
что
для
того ,
чтобы
понять
смысл
жиз ни,
надо
прежде
всего,
чт обы
жизнь
б ыла
не
бессмысленна
и
з ла,
а
пот ом
уже
—
разум
для
того,
чтобы
понять
ее». — 23, 43, 41.
Курсив
м ой,
—
Г.
Г.
).
По
мы сли
Толстого,
жи знь
в
«исключительных условиях
эпикурейства»
естественно
управляет
логикой
«разумного знания»,
за мы кая
анализ
в
искусственных
пределах
обособленно
существу­
ющ ей
личности
(«Разумное знание привело меня к признанию того,
что
жизнь
б ессм ысл енн а,
жизнь
моя
остановилась,
и
я
хотел
ун ич­
тожить
себя
Выходило
то,
что
знание
разумное
не
дае т
смысла
жизни,
исключает
ж изнь ». — 23, 32—33, 35).
Иными
сл о­
вами,
критическое
отношение
к
в озможн о стям
«знания разум­
ного»
—
след ств ие
социального
характера
осмысления
его.
«Общее благо», «благо человечества», «высшее благо» (23, 7, 19),
к
к оторы м
апеллируют
лю ди
«богатые,
ученые
и
до су жие», рас­
сматриваются
в
«Исповеди»
как
и деи
извращенного
разума
«малой
части
чел ов ече ств а» (23, 19),
жизнь
кот орой
определяется
«соблазнами»,
извращающими
пути
достижения
ис тин ного,
неизвращенного
общего
блага
(«Что соблазн?
—
замечал
Т олс той
в
1895 г.
—
Обман
рассудка,
подсказывающий,
что
жизнь
там,
где
ее
нет»
—
53, 24).
Открытие
в
жи зни
народа
самосозидающего
н ачала
(в равной
сте пен и
как
и
сам о
бы тие
эт ого
начала)
Толстой
ставит
в
прямую
свя зь
с
«чувством», которое не вытекало из « хо да
мыслей
<...>,
но
вытекало
из
се рдц а» (23, 43).
И
сами
предпосылки
обретения
«народной веры»
связывает
с
«возмущениями»
сердца
(«а не
разума»
—
23, 8), сопровождавшими его в период жизни « при­
зр а ч но й», управлявшейся « с уе ве рие м» (23, 8), которое противопо­
ставляется
в
«Исповеди»
народной
вере.
Ч у вс т во , «вытекающее
из
сер д ца », еще за пять лет до окончания этого трактата Толстой
определяет
как
«знание сердечное» (17, 374, 376, 379).
Таким
образом,
ид ея
непротивления,
при сутс тв ующая
в
писательском
осмыслении
народного
пони ма ния
жизни,
органически
содержала
в
себе
непов ино ве ние ,
нравственное
про тив ле ние.
Име нно
это
этическое
е дин ство
и
определило
п оэти ку
«Исповеди».
* В середине 80-х
годов
в
качестве
главного
начала
по стиж ени я
высшей
фор мы
нравственного
Толстой
н азы вает
«разумное созна­
н ие », которое мыслится писателем как синтез знаний « сер де ч но г о»
и
«разумного». «...Ч тобы
иметь
жизнь
<...>
ну жно
вновь
ро­
диться
в
этом
существовании
—
разумным
сознанием» (26,
194


367), —
по дчер ки вает
Толстой
в
тра кта те
«О жизни» (1886—
1887), центральная часть которого,
пос троен на я
как
полемический
диал ог
со зн аний
«разумного»
и
«заблудшего» (26, 367—374) й
пр и зван ная
по казат ь
возможность
воскресения
для
любо й
ли ч­
нос ти,
теоретически
обосновывала
главную
тему
по зднег о
Т ол­
с того. «Разумное сознание», по мнению писателя,
—
«высшая сила
в
человечестве,
и
потому
нет
той
с илы,
которая
могла
бы
осадить
е е» («Carthago delenda est», 1889, — 27, 535).
В
июн е
1878 г., в преддверии работы над «И спо вед ью», Толстой
записывает
в
д не внике : «Если я попытаюсь обобщить и назвать те
места,
где
для
ме ня
открывается
мое
незнание
и
невозможность
знания,
то
я
найду
следующие
безответные
вопросы:
а)
Зачем
я
живу?
б)
Какая
пр ич ина
моему
и
вс як ому
существованию?
с)
Ка­
кая
цель
моего
и
вся ко го
существования?
d) Что значит и зачем то
раздвоение
добра
и
зла ,
которое
я
чувствую
в
себе?
е)
Как
мне
н адо
жи ть?
Что
тако е
смерть?
Са мое
же
общее
выражение
эт их
вопросов
и
по лное
есть:
как
мне
сп астис ь?
Я
чувствую,
что
поги­
баю
—
жи ву
и
умираю,
люблю
жи ть
и
боюсь
смерти,
—
как
мне
с пасти сь ?» (48, 187.
Курсив
мой,
—
Г.
Г.). «Область
незнания»,
иными
словами
—
сум ма
вопросов,
на
ко то рые
не
мож ет
ответить
«разумное знание» «малой части человечества» («образованного
сословия»),
и
становится
темой
исследования
в
«Исповеди»,
зако нчен но й
в
1882 г.
Одн ако
сам
«перевод»
о с новных
категорий
социальной
этики
Толстого
из
критерия
а н ализа
2 в предмет ана­
ли за
совершается
—
как
свидетельствуют
об
этом
днев ник
и
не­
завершенные
философские
наброски
—
задолго
до
начала
работы
писателя
над
главным
автобиографическим
трактатом.
О б раще­
ние
же
к
его
художественному
наслед ию
показывает,
что
в ажн ей­
шие
нравственно-социальные
категории
«Исповеди»
находят
с вое
2 О созидающей силе разума как высшего критерия духовных возможностей
человека
Толстой
размышляет
уже
в
первой
д невн ико вой
зап иси
от
17 марта 1847 г. :
«Оставь действовать разум,
он
укажет
теб е
на
тво е
на зна че ние,
он
д аст
тебе
пр а­
вила,
с
которыми
смело
иди
в
об щес тво.
Все,
что
сообразно
с
первенст вующ ею
способностью
человека
—
разумом,
б удет
равно
сообразно
со
всем,
что
сущест­
вует.
..» (46, 4). Примерно в это же время в замечаниях на вторую главу «Х ар а кте­
ров»
Лабрюйера
писатель
г оворит
о
«содействии общему благу»
как
г лавн ой
цели
человека
(1, 219).
А
в
апреле
1847 г.
записывает
в
дневн ике: «Какая цель жизни
человека?
Ка кая
бы
ни
б ыла
точка
и схода
мо его
рассуждения,
что
бы
я
ни
п риним ал
за
источник
оного,
я
прихожу
всегда
к
одному
зак лючен ию:
ц ель
жиз ни
человека
ест ь
всевозможное
способствование
к
всест оронн ем у
развитию
всег о
су ществ ую ­
щего.
.. Стану ли
я
рассуждать,
глядя
на
историю,
я
вижу,
что
вес ь
род
че лове че­
с кий
постоянно
стремился
к
достижению
этой
цели
<...>.
Стану
ли
рассуждать,
г лядя
на
ист ор ию
ф илософии ,
найду,
что
везде
и
вс егда
люди
приходили
к
тому
за­
ключению,
что
це ль
жизни
человека
есть
все ст оро ннее
развитие
ч елов ечес тва .
Ст ану
ли
рассуждать,
глядя
на
б ог ословие,
на йду,
что
у
всех
почти
народов
признается
существо
соверш енное,
стр еми ть ся
к
дос т иж ению
которого
признается
целью
всех
людей.
И так,
я,
кажется
без
о шибки ,
за
цель
мо ей
жизни
мог у
принять
сознатель­
ное
ст ремление
к
всестороннему
развитию
всего
су щес т вующег о» (46, 30—31).
Од нов ременн о
уже
в
философс ких
набросках
Толстого
1847 г.
возникает
вопрос
о
противоречии
между
ра зу мом
и
верой.
См.:
Б
у
р
с
о
в
Б.
И.
Лев
Толстой.
Идей­
ные
искания
и
т ворче ск ий
метод.
1847—1862 .
М., 1960, с.
30—43 .
195


эстетическое
осм ыс лени е3
в
романах
«Война и мир»
и
«Анна
Каренина».
3 «Первичность»
эстетического
«уяснения»
идей
в
т ворче с кой
практике
Тол­
ст ого
и
«вторичность»
их
логи ческо го
оформления
бы ли
вп ервые
у беди тел ьно
доказаны
Е.
Н.
Купреяновой
в
кн иге
«Эстетика Л.
Н.
Толстого» (с.
249—252) при
а на лизе
толстовского
ре шени я
темы
«личного»
и
«общего», «эгоистического»
и
«альтруистического»
в
«Анне Карениной»
и
«Исповеди».
4 К 1870 году относится одно из наиболее резких суждений Толстого об
«извращенном разумном знании», во многом предваряющее итоги анализа его
возможностей
в
«Исповеди»: «Все,
что
разумно,
то
бессил ьно.
Вс е,
что
бе зум но,
то
творчески
производительно
<...>
Но
что
это
значит? <...>
Это
значит
—
другими
с лов ами,
что
то,
что
и
ест ь
с ама
с ущност ь
жизни,
н епо стиж имо
разу­
мом
<.. .>
Возьмитесь
разумом
за
религию,
за
хр исти ан ство,
и
ничего
не
оста­
нется,
останется
разум,
а
религия
выскользнет
с
своими
н ераз умны ми
пр оти вуре -
чиями.
То
же
с
любов ью ,
с
п оэзи ей,
с
историей
<.. .>
ра зу мное
есть
признак
дь яв ола» (48, 122).
Первые
сомнения
Толстого
в
собственном
«пути мысли»
относятся
к
сер един е
50-х
годов.
В
марте
1856 г.
он
за пис ыв ает
в
дн евни ке: «Главная моя ошибка в жизни состояла в Том,
что
я
по зво лял
уму
становиться
на
место
чувства,
и
то,
что
совесть
называла
дурным,
гибким
ум ом
переводить
на
то,
что
совесть
называла
х оро ши м» (47, 80).
Год ом
позднее
Толстой
замечает:
«Вчера ночью мучало меня вдруг прешедшее сомнение во всем .
И
теперь
хотя
оно
не
мучит
меня,
оно
сидит
во
мне.
Зачем?
и
что
я
такое?
Не
раз
уж
мне
каз ало сь,
что
я
решил
эти
вопросы;
но
нет.
Я
их
не
за кр епил
жизнью» (47,118.
Курсив
мо й,
—
Г.
Г. ).
Через
полгода
в
дн ев нике
де лается
запись
о
нечеткости
границ
межд у
добром
и
злом,
органично
связанная
с
известным
рассуждением
на
эту
тем у
в
эпилоге
«Севастополя в мае»: «... мы
живем,
зачем
—
сам и
не
знаем
<...>
любим
добро,
и
ни
над
чем
не
написано,
то
добро,
то
ху д о» (47, 160).
Анал ог ичн ы
дневниковые
рассуждения
Толстого,
относящиеся
и
к
начальному
периоду
работы
над
«Войной и миром»: «Все,
в се,
что
делают
лю ди,
—
делают
по
требованиям
всей
при ро ды.
А
ум
только
подделывает
под
ка ждый
поступок
св ои
мнимые
причины,
которые
для
одного
че лов ека
называет
—
убеждения
<.. .>
и
для
н а родов
(в историй)
наз ыв ает
и деи.
Это
одна
из
самых,
старых
и
вредных
ошибок.
Шахматная
игра
ума
ид ет
не зави сим о
от
жизн и,
а
жизнь
от
нее.
Единственное
вл ияние
есть
то лько
склад,
к отор ый
от
такого
упражнения
получает
натура
<...>
ум
наш
есть
способность
отклоняться
от
инстинкта
и
соображать
эти
отк ло не ния » (48, 52—53, 59—60.
Курсив
мой,
—
Г.
Г .).4
Утверждение
«разумного сознания»
как
си нтеза
з наний
«разумного»
и
«сердечного»
в
качестве
главного
н ачала
постиже­
ния
высшей
ф ормы
нравственного
отнюдь
не
устраняло
постоян­
ных
возвращений
Толстого
к
раздумьям
о
господстве
«извращен­
н ого
разумного
знания»
в
жизни,
кот орую
писатель
определил
как
«призрачную» .
Уже
после
создания
«Исповеди»
и
тра кта та
«О жизни», в 1890 г., он замечал: «С разных сторон и в жизни и
196


в
св оем
писань и
все
чаще
и
ч аще
при хо жу
к
мы сли
о
том,
что
лю ди
мыслят
б ольш ею
частью
в
той
мере,
в
како й
они
не.
святы,
не
с
т ем,
что бы
найт и
исти ну ,
а
только
с
тем,
чт обы
им
оправдать
и
возвели­
чи ть
себ я
<. . .> и мысль служит им» (51, 112). А в 1896 г.
закан­
чивает
тр акта т
«Христианское учение», посвященный анализу «с о­
б лаз нов», искажающих пути служения «о б щ ему
б лаг у », отторгаю­
щих
людей
от
истинного
«общего блага»
и
подменяющих
последнее
его
видимостью.
Ра зм ышле ния
о
тесной
взаимосвязи
ос мы сл ения
людьми
«общего блага»
и
«характера»
их
«разумного знания»
не
по кидают
писателя
до
к онца
жизни.
Так,
в
1907 г.
он
з аписы вает
в
дневнике:
«Неужели основные начала души:
разум
и
же ла ние
б лага
противу-
по ло жны
дру г
другу,
иск люч ают
од но
другое?
Этого
не
может
б ыть
—
всегда
отвечало
и
не
может
не
отвечать
сердце
человече­
ск ое
<...>
Дел о
в
т ом,
что
они
ка жутс я
несогласимы
только
тогда,
когда
извращено
понятие
ж елан ия
блага,
приписываемого
личности;
из вр ащен
и
разум,
когда
он
признает
возможным
такое
благо.
И звр ащено
п онят ие
желания
блага,
когда
це ль
этого
ж ел ания
пр едст ав ля ется
в.
личности.
Благо
это
немыслимо
при
неизбежности
не
только
смерти,
разрушающей
всякую
возмож­
ность
б лага
личности,
но
при
существовании
борьбы
за
существо­
вание
во
всех
ее
ви дах,
при
су ществ о ван ии
фи зич еск их
с тр адани й,
болезней
<...>
И
эта
невозможность
бы ла
бы
сов ерш енно
оч е­
видна,
если
бы
обман
не
по ддер ж ивался
извр ащ ен ным
разумом,
кот оры й
самыми
разнообразными
изворотами
не
старался
бы
или
скрыть
эту
.невозможность
или
оправдать
ее
<...>
Так
что
каж етс я
невозможным
благо
и
противоречивым
это
желание
блага
в
чел о веке
с
его
ра зум ом
только
по том у,
что
извращены
и
понятие
блага
и
разум
человеческий» (56,61—63).
В
«Исповеди»
Толстой
подчеркивает,
что
«духовная»
болезнь,
ох ва тив шая
его
в
нач але
60- х
годов,
была
близка
его
душевному
состоянию
конца
70-х:
я
«стал учить и необразованный народ
в
школах,
и
о бр азо ванных
людей
в
журнале
<...>
Дело,
к аза­
лось,
шло
хорош о,
но
я
чувствовал,
что
я
не
совсем
умственно
здоров
и
долго
это
не
может
про д олж ать ся.
И
я
бы
то гда
же,
может
быт ь,
пришел
к
том у
отчаянию,
к
которому
я
пришел
в
пятьдесят
ле т,
если
б
у
меня
не
б ыло
еще
од ной
стороны
жизни,
не
изведанной
еще
мною
и
обещавшей
мне
спасение:
это
бы ла
семейная
жизнь»
(23,9.
Курсив
мой,
—
Г.
Г .).
Об
эт ой
бл изо сти
отмеченных
Толстым
«кризисных»
состояний
свидетельствует
статья
«Прогресс
и
опр ед еление
образования»
(1862) —
полемический
ответ
писателя
как
русской,
так
и
европейской
социально-экономической,
общественно-литературной
и
педагогической
мысли.
Работа
строится
на
противопоставлении
социальных
интересов
«образованного сословия»
или
«малой части человечества»
(терминология « Испо в еди»
—
23, 19), класса незанятого и верую­
щег о
в
прогресс
—
инт ер есам
на р од а , «сословия необразованного»
или
«большей части человечества», класса занятого,
но
в
прогресс
197


не
верующего.
В
ход е
этого
противопоставления
раз в иваю тся
темы
мнимого
«общего блага», основанного на личной выгоде,
и
с об ла знов,
управляющих
движением
мысли: «Кто та малая
часть,
верующая
в
прогресс?
Это
так
называемое
образованное
общество:
незанятые
кл ассы ,
по
выражению
Бокля.
Кто
та
б оль­
шая
часть,
не
верующая
в
прогресс?
Это
так
называемый
на­
род,
занятые
классы.
Интересы
общества
и
народа
всегда
бывают
противоположны
<...>
Верующие
в
прогресс
суть:
пр а­
вительство,
образованное
дворянство,
образованное
купечество
<...>
Не
верующие
в
прогресс
и
враги
его :
мастеровые,
фаб рич ­
н ые,
крестьяне-земледельцы
<...>
Я
не
спорю
о
выгодах,
я
ста­
раюсь
только
док азать,
что
не
н адо бно
думать
и
убеждать
др уг их,
что
то,
что
выгодно
для
меня,
ест ь
величайшее
благо
и
для
всего
мира
<.. .>
Прогресс
книгопечатания,
как
и
прогресс
э лект ри че­
ск их
те легр а фов,
есть
монополия
извест но г о
кл асса
общества,
выгодная
только
для
людей
этого
кл асса,
которые
• под словом
прогресс
разумеют
свою
личную
выгоду,
в сле дствие
того
всегда
противоречащую
выг оде
народа
<...>
Народ
п ри миряетс я
<...>
только
в
той
мере,
в
которой,
испытав
соблаз н
же ле зных
дорог,
он
сам
де лает ся
участником
этой
эксплоатации» (8,336—
337, 339,342, 344. Кур с ив мо й,
—
Г.
Г .). Аналогично и рассуждение
Толстого
конца
60- х
годов
—
в
незавершенном
наброске
«Прог­
рес с» (1968): «Прогресс
—
есть
эксплоатация
бедных
<...>
Мы
видим
в
нем
благо
общее
на
том
же
о сно ван ии,
на
котором
один
человек
вид ит
и
разумно
доказывает
бла го
уездного
су да
или
всего
того,
что
для
него
выг од но» (7, 131).
Исторический
прогресс
осмысляется
Т олс тым
как
движение
общества
в
соответствии
с
«царствующим убеждением» (8, 332).
Прогрессистам
или
«правоверным»
этого
д вижения ,
по
мн ению
писателя,
чужда
мысль
отв леч енна я
(иначе
—
нравственная),
не
служащая
царствующему
убеждению
и
связанная
всегда
с
на­
родом,
несущим
в
своей
душе
инс т ин кт ивное
знание
добра
и
зла.
Задача
Толстого
—
показать,
что
программы
в осп итан ия
«людей
прогресса»
и
«просто людей»
в
современной
ему
действитель­
но сти
—
расходятся.
«Мы убеждены,
что
сознание
добра
и
зла
н еза ви симо
от
во ли
чел ов ека
лежит
во
всем
чел ов ечес тве
и
разви­
вается
бессознательно
вместе
с
ис тори ей» (8, 24), —
з амечает
писатель,
предваряя
эт им
рассуждением
реш ение
в опр оса
о
вн е­
временном
смысле
конечного
существования
чел ов ека
в
«Испо ­
ве д и»: «...
понятие
нравственного
до бра
и
зла
—
суть
понятия,
выработанные
в
скрывающейся
от
н аших
глаз
исторической
дал и
жизни
человечества» (23, 37).
Отсюда
—
неприятие
То лст ым
«общественного воспитания»
народа
и
противостояние
либераль­
ной
и
революционно-демократической
п рогр амм ам
его
образова­
ни я.
Однако
при
вс ем
расхождении
воззрений
р е волю ционных
демократов
и
Толстого
демократическая
основа
этих
убеждений
(интерес народа,
благо
нар о да)
была
об щей.
В
незавершенных
философских
набросках
первой
половины
198


60-х
годов
«путь мысли»
вп ер вые
становится
предметом
ан а лиза.
В
первом
из
них
(«О характере мышления в молодости и старости»,
1862—1863) Толстой говорит о неизбежности встречи на « пу т и
мысли»
с
«непонятным,
неразрешимым,
необъятным» (7, 12).
Во
втором
(«О религии», 1865) —
все
это
«неразрешимое»
и
«непонятное»
ставит
в
прямую
связь
с
главным
вопросом
че лове­
че ства : «Что я?
Зачем
я
живу?
Что
будет
после
см е рт и?» (7, 124).
Внимание
к
«хаосу мысли», «самому рассуждению», «мысленным
ф о р м у ла м », «приемам мысли» (7, 124) связано в этом наброске
с
анализом
«веры -р елиг ии», которая в « Испо в еди»
будет
опреде­
лена
как
«вера детская»
или
«вера -дов ерие ». З десь же ,
размышляя
о
характере
отношения
людей
к
отв е там
«веры-р елиги и»
о
смысле
человеческого
существования,
пи сател ь
выделяет
различные
типы
этого
о тн о шен и я,5 по сути своей совпадающие с «в ы ходом
неведе­
ния»
и
«выходом эпикурейства»
—
двумя
первыми
вид ами
отноше­
ния
человека
к
основному
вопросу
жизни
в
«Исповеди» (см.
об
этом
ниже,
с. 210). Но если в 1865г.
реше н ие
эт ой
про блем ы
св язы­
вается
писателем
с
отн оше ние м
к
ответам
«веры -до в ер ия»,
в
«Исповеди»
вопро с
решает
ан ализ
самой
жизни
людей.
К
выхо­
дам
«неведения»
и
«эпикурейства»
приба вл яютс я
выход
«силы и
э нер гии»
и
вых од
«от слабости к прозрению» .
5 Так,
То лсто й
замечал: «Люди,
сколько
мне
известно,
в
изв естны е
пе р иоды
жизни,
а
не
всегда
задавали
се бе
задачи
и
искали
ответов,
и,
гла вно е,
я
сам
задавал
себе
зад ачи
и
пытался
на
них
отвечать
<.. .>
сказав
э то,
я
выведу
только
то,
что
склон ност ь
эта
свойственна
людям,
что
многие
живут,
удовлетворяясь
отве тами
религии;
мног ие
же
<...>
не
довольствуясь
ответами
религии,
остаются
без
ответа,
что
не
составляет
для
них
несчастья,
так
как
вопросы
эти
представляются
им
не
п ост оян но,
но
временно,
и
так
как
вопр осы
эти
успокаиваются
страстью,
увлечен ием ,
трудом
и
привычкой
удалять
их.
Е сть
люди,
и
много,
к от орые
умирают,
не
дум ая
о
н их» (7, 126—127).
Почти
все
отмеченные
выше
темы
дневника
и
неза вер ше нн ых
философских
на броск ов
первой
половины
60- х
годов,
к
кот оры м
восходит
важнейшая
(хотя и далеко не вся)
проблематика
«Исповеди»,
становятся
объектом
эстетического
осмысления
в
романе
«Война и мир» .
«Путь мысли»
определяет
поиски
смысла
жизни
дЛя
Андрея
Болконского.
Крах
честолюбивых
помыслов
на
поприщах
военном
и
гражданском
св язан
с
падением
(в сознании князя Андрея)
двух
кумиров
(Наполеона и Сперанского), добившихся « то р ж е­
ст ва
над
людьми». В
об оих
случаях
в
движении
героя
к
катастро­
фам
первостепенна
роль
«разумных логических доводов» .
Крах
на
поприще
военном
привел
Болконского
к
мысли
о
«ничтожности жизни,
которой
никто
не
мог
понять
значения,
и
о
еще
большем
ничтожестве
с ме рти,
смысл
кот орой
никт о
не
мог
понять
и
объ ясни ть » (9, 356).
Ра зб ить
отрицательный
ст рой
эм о­
ций
героя
и
разомкнуть
кр уг
разрушительного
отрицания
четырех­
летнего
периода
по сле
Аустерлица
оказалось
в
состоянии
лишь
общение
с
«живою душою»
Пьера
и
чу в ство
к
Наташе.
В
этом
199


возвращении
к
жи зни
—
вно вь
наиболее
важн ы
доводы
«разум­
ного
зна ния»: «.. князь Андрей решился осенью ехать в
Петербург
и
придумал
разные
п ричин ы
этого
решенья.
Цел ый
ряд
разумных
лог ичес ки х
до вод ов
<...>
ежеминутно
был
готов
к
его
услугам»
(10, 157). Важно,
однако,
что
прежнюю
аргументацию
собственных
решений
сам
гер ой
называет
«бедными разумными доводами»
(10, 158).
Основания
для
определения
бедные
дает
ему
«тайная,
нелогичная,
п рои сходи вш ая
в
нем
вн утре нняя
работа», те «нера­
зу мны е,
нев ырази мы е
словом,
тайные,
как
преступление,
мысли,
связанные
с
Пьером,
с
сла во й,
с
девушкой
на
окне,
с
дубом,
с
женской
красотой
и
лю бо вью » (10, 158.
Здесь
и
выше
курсив
мой,
—
Г.
Г .).
Иными
сл о вам и , «разумное знание»
Болконского
спустя
четыре
года
после
Аустерлица
обрело
нов ое
качество
—
способность
слышать
и
понимать
«нелогичные», «неразумные»
выво ды
«знания сердечного».6
6 В письме А.
А.
Фету
от
28 июня 1867 г.
Толстой
употребляет
понятия
«ум
сер дц а»
и
«ум ума», близкие,
по-видимому,
в
его
размышлениях
понятиям
«знание
сердеч ное»
и
«знание разумное»: «... от э т ог о-т о
мы
и
любим
дру г
друга,
что
одина­
к ово
думаем
умом
се рдц а,
как
вы
называете
<.. .>
Ум
ума
и
ум
сердца
—
это
мне
многое
об ъяс ни ло.
..» (62, 172).
7 Это понятие употребляется Толстым в незавершенном философском наброске
«Собеседники» (1877—1878) для определения многообразия системы доказа­
тел ьств
«разумного знания», зачастую граничащих с казуистикой ( с м.: 17, 371).
Нап оле он
был
для
князя
Андрея
отвлеченной
и деей.
Спе ра н­
ски й
—
живой
и
постоянно
.наблюдаемый
им
человек,
пленивший
героя
при
первом
знакомстве
непоколебимой
ве рой
в
силу
и
зак он­
ность
ума.ч
Но
«мерило разумности» (10, 168), прилагавшееся
Сперанским
к
объяснению
всех
сторон
человеческого
существова­
ни я,
вскоре
становится
предметом
критического
во сп р иятия
Б о лк о нск ог о: «Неприятно поражало князя Андрея < . . .>
слиш­
ком
большое
презрение
к
людям,
которое
он
з амеч ал
в
Спе ра н­
ск ом,
и
разнообразность
пр ием ов
в
доказательствах,
которые
он
приво д ил
в
подтверждение
своих
мн ений.
Он
употреблял
все
возможные
орудия
мысли
<.. .>
и
слишком
смело,
как
казалось
кн язю
А н дрею,
переходил
от
од ного
к
другому» (10,168—169).
Анализ
Болконского
у ла вли вает
и
постепенно
обнажает
разрыв
между
«мнимой»
жизнью
для
других
и
реальным
«торжеством
над
д ру гими», психологически венчавшими,
по
м нению
Толстого,
не заурядн ую
э нер гию
и
талант
государственного
дея т еля
Ро сс ии.
«Диалектика разума»7 Сперанского оказывается побежденной
«диалектикой разума»
кн язя
Андр ея,
в
которой
присутствует
и
«ум сердца».
Разочарование
в
Сперанском
со впадает
по
времени
с
рос том
ч увст ва
Болконского
к
Н ат аше,
одаренной
«знанием сер ­
дечным»
и,
по
выражению
П ьера , «не удостоивающей быть умной»
(10, 309).
Чувство
к
ней
и
устраняет
вопрос
«Зачем?» (10, 117),
«если все кончится смертью»: «Из чего я бьюсь,
из
чего
я
хлопочу
в
э той
узкой,
за мкнутой
рамке,
когда
жизнь,
вся
жи знь
со
всеми
ее
ра дос тями
от кр ыта
мне?<...>
Пок а
жив,
надо
жить
и
быть
200


счастливым» (10,211).
Жизнетворная
сила
«знания сердечного»,
вторгаясь
в
«путь мысли»
к нязя
Андрея,
обогащает
его
«знание
разумное».
Но
в
момент
сугубо
личной
катастрофы,
во
многом
обусловленной
самим
г ер о е м,8 эта сила гасится и сознание уми­
рающего
Болконского
не
покидает
мысль: «Что-то
бы ло
в
э той
жизни,
чего
я
не
по ним ал
и
не
понимаю» (11,253).
8 См.:
Боча ров
С.
Г.
Роман
Л.
Толст ог о
«Война и мир» .
М., 1963, с.
43;
9 безвыходному положению ( фр анц .) .
Невозможность
ра зр еше ния
«вопросов жизни»
только
«зна­
нием
разумным»
осознается
Пьером
пос ле
дуэли
с
Долоховым,
на
станции
в
Торж ке: «О чем бы он ни начинал думать,
он
возвращал­
ся
к
одн им
и
тем
же
вопросам,
которых
он
не
мог
разрешить
и
не
мог
перестать
зад ават ь
себе.
Как
буд то
в
голове
его
свернулся
тот
главный
винт,
на
к оторо м
держалась
вся
его
жизнь.
В инт
не
вх одил
дальше,
не
вых од ил
вон,
а
вертелся,
ничего
не
захв а тыв ая,
все
на
том
же
н ар езе,
и
не льзя
было
перестать
в ер теть
его
<...>
Что
дурно?
Что
хорошо?
Что
надо
любить,
что
ненавидеть?
Для
че го
жить,
и
что
такое
я?
Что
такое
жизн ь,
что
смерть?
Как ая
си ла
управляет
всем?
—
спрашивал
он
себя.
И
не
бы ло
ответа
ни
на
о дин
из
эт их
вопросов,
кроме
одного
не
логического
ответа,
вовсе
не
на
эти
вопросы.
Отв ет
этот
бы л: “умрешь
—
все
кончится.
Умрешь
и
все
узнаешь,
или
п ер естан ешь
спр аш ив ать ”» (10, 64—
65.
Курсив
мой,
—
Г.
Г. ).
Этот
в нут ре ннйй
мо нол ог
вырастает
из
настойчивых
попыток
автора
в
черновиках
романа
сопоставить
«путь мысли»
г ероя
с
оп ытом
философских
исканий
че л ов ечества : «Как только <. . .>
он
начинал
думать
о
своем
по ло жении
<...>
по втор ялс я
в
его
голове
весь,
все
тот
же
самый,
пут ь
ты сячу
раз
повторенных
скверных
мыслей
и
приводил
его
все
к
тому
же
cul de sac 9 отчаяния'
и
презрения
к
жизни. .. » (13, 590).
Любая
мысль
оборачивалась
для
Пьера
вз д о ро м. «Он отлично,
одиноко,
несмотря
на
свое
ма лое
из уче ние
фил ос офии ,
проходил
по
тем
путям
мыслей
и
прих од ил
к
тем
же
сомнениям,
по
которым
проходила
история
философии
всего
человечества. “Что есть я,
что
жизнь,
что
смерть,
какая
сила
управляет
всем?” —
спр аши вал
он
себя,
и
единственный,
не
логи­
ческий
ответ
на
все
эти
во про сы
удовлетворял
его.
От вет
это т:
то лько
в
смерти
возможно
с по к ойс т вие » (13, 590—591).
Это т
духовный
кризис
в
жизни
Пьера
по
с ути
во
многом
анало­
г ичен
состоянию
отч ая н ия , «остановок жизни», испытанных самим
Т олс тым
на
пути
с опос тавл е ния
собственного
«хода рассуждений»
(23, 33) —
бессильного
о тв етить
на
вопрос
о
смысле
ж изни
—
с
многовековым
опытом
«наук умозрительных»: «Я искал (о т­
в ета,
—
Г.
Г.)
во
всех
знания х
и
не
тольк о
не
нашел,
но
убед ил ся,
что
все
те,
которые
так
же,
как
и
я,
искали
в
зн ании,
точно
так
же
ничего
не
нашли.
И
не
только
не
нашли,
но
яс но
признали,
что
то
самое,
что
приводило
ме ня
в
отчаяние
—
бессмыслица
жизни,
—
201


ест ь
единственное
несомненное
знание,
доступное
человеку»
(23, 16).
Но
е сли
автор
«Исповеди»
в
сво ем
ретроспективном
повество­
в ании
о
п о исках
смысла
жизни
от
ра зочаров ан и я
в
сил е
знаний
опытных
и
умозрительных
переходит
к
ан али зу
самой
жизни,
его
литературный
персонаж,
созданный
в
60- е
год ы
и
генетически
связанный
с
иной
исторической
э п охо й, «сталкивается»
автором
с
оппонентом-антирационалистом,
призванным
ввести
в
сознание
Пьера
веру
в
силу
«знания сердечного» . В
ро ли
такого
оппонента
выступает
Осип
Ал ек сеевич
Б азд еев.
Из
ряда
источников,
име вших
су щест вен ное
зна чен ие
в
э сте ти­
ческом
осмыслении
Т олст ым
си лы
«ума»
и
си лы
«сердца» (и
прежде
всего
этики
Р уссо), мы остановимся на характере восприя­
тия
писат елем
некоторых
идей
масонства,
поскольку
именн о
с
Баздеевым
(«известнейшим масоном и мартинистом еще нови-
ковского
времени»
—
10, 72) связано в художественной структуре
романа
утверждение
критического
отношения
Безухова
к
«пути
мысли»
—
во-первых,
и
сл ияни е
в
со зна нии
героя
во спр инят ой
им
части
духовных
«заповедей»
Баздеева
с
животворной
сил ой
«общей жизни», т.
е.
жизни
н аро да,
от кр ытой
Пьером
на
Бородин­
ск ом
п оле
в
«семье солдат»
бат ар еи
Раевского,10—
в о- втор ых.
10 Ср.:
Боча ров
С.
Мир
в
«Войне и мире» . —
Русская
литература, 1970,
No
8, с.
86—87.
11 См.:
Пугачев
В.
В.
К
историческому
фону
«Войны и мира». (Ма сон ы
в
Росс ии
первой
чет верт и
XIX века). —
В
кн .:
Л.
Н.
Толстой.
Статьи
и
ма тери ал ы,
т.
VI.
Горький, 1966, с.
149—174.
12 См.:
Пик са нов
Н.
К.
Масонская
литература.
—
В
к н.: История
русской
литературы,
т.
IV.
М.—Л.,
1947, с.
51; Лотман Ю.
М.
«Сочувственник»
А.
Н.
Ра ди щева
А.
М.
Ку т узов
и
его
письма
к
И.
П.
Тург е не ву.
—
Учен.
зап.
Тартуск.
у н-та, 1963, вып. 139, т. 6, с. 281—296; Кочеткова Н.
Д.
Идейно-лите­
ратурные
по зиции
масонов
80—90- х
годов
XVIII в.
и
Н.
М.
Карамзин.
—
В
кн. :
Р усск ая
литература
XVIII века .
Эп оха
классицизма.
М. —Л., 1964, с.
176—196;
Некрасов
С.
М.
Поиски
«истинного христианства»
русским
масон ст вом
XVIII века и Л.
Н.
Толстой.
—
В
кн.: Социально- пси хо ло гиче ск ие
ас пект ы
критики
религиозной
мора ли.
Сб.
т руд ов,
вып .
3.
Л. , 1976, с.
80—96.
Масо нск ий
период
в
жизни
Бе зухов а
в ажен
не
только
как
сл едс твие
общественно-философского
осмысления
Толстым
те мы
декабристов,
среди
которых
находилось
немало
бывших
участни­
ков
масонских
ло ж,
име вш их
традицию
со ед инения
прос ве тител ь ­
ских
и
политических
ц елей.11
Сущ ест вен на
са ма
избирательность
восприятия
писат ел ем
столь
непростого
и
внутренне
противоречи­
в ого
явле ни я
нравственно-философской
ж изни
России
XVIII—
начала
XIX веков,
ка ким
б ыло
масо нст во .
Крайне
неоднородное
по
своему
составу,
претерпевшее
сл о жную
эволюцию
и
отнюдь
не
«единое»
внутри
каждого
из
ее
этапов
—
масонство,
как
показано
в
ряде
работ,
ему
по свя щенны х,
ну ждает ся
в
очень
серьезном
исследовательском
внима нии
—
и
не
только
в
плане
противопо­
ставления
его
прогрессивному
крылу
русской
общественно­
философской
мысли.12
202


Зна ко мс тво
с
историей
отечественного
«вольного каменщиче-
ства»
начинается
в
России
со
второй
по ло вины
50- х
годов,
акти вно
в озраста я
к
середине
60- х .13 Своеобразным итогом внимания
к
«теме масонства»
яв илась
книг а
М.
Н.
Лонгинова
«Новиков и
русские
мартинисты», вышедшая в 1867г.
Во
всех
работах
этого
периода
о см ы сляются
не
только
нравственно-философские
ис кан ия
масонства,
но
и
роль
их
в
о б щест венной
жизни
Ро сс ии.
Именно
в
э том
плане
из уч алась
деятельность
новиковского
кружка
и
реак­
ция
на
не го
Екатерины
II.14 В более поздних работах с новиковским
десятилетием
(1779—1789) связывалось рождение русского обще­
ственного
мнения
как
организованной
и
самосозидающей
с и лы.15
В
толстовском
осмыслении
литературы
о
масонстве
и
ряда
трактатов
видне йших
теоретиков
масо нст ва16 —
во
вре мя
созда­
ния
«Войны и мира»
—
первостепенны
ст орон ы
их
исканий,
лежав-
13 Лонгинов М.
Н.
1) Библиографические записки ( А .
М.
Ку туз ов
и
А.
Н.
Р адище в). —
Современник, 1856, No 8, отд.
III, с.
147—152; 2) Мартинисты
и
их
пр о тив ники
(1785—1790). —
Там
же, 1857, No 4, отд.
III, с.
252—264; 3) Фи­
лантропическое
издание
«Типографической компании». —
Там
же, 1857, No 11,
отд. V, с.
13—15; 4) Новиков и Шварц .
—
Р усск ий
в е стн ик, 1857, No 19, с. 539—582;
Афанась ев
А.
Н.
Русские
журналы
1769—1774 гг .
—
От ечест венные
записки,
1855, No 3 —6; Ешевский С .
В.
1) Несколько дополнительных замечаний
к
статье
«Новиков и Шварц» . —
Русск ий
вестник, 1857, No 21, с.
174—201; 2) Мо ­
ско вское
масонс тво
восьмидесятых
годов
пр ошедшег о
столетия.
1780—1789. —
Там
же, 1864, No 8, с.
361—406; 1865, No 3, с.
5—52; Аксаков С .
Т.
Встр еча
с
ма ртин и стами .
(Воспоминания из петербургской жизни) . —
Русская
беседа,
1859, No 1, с.
31—76; Бестужев-Рюми н
К.
Н.
Мартинизм
в
русском
об­
ществе
XVIII века.
—
О теч ествен ные
записки, 1861, No 4, отд.
III, с.
86—124; За­
писки
И.
П.
Е ла гина.
(Новые материалы для истории масонства). —
Ру сский
арх ив,
1864, т.
I, с. 94—110;ПыпинА.
Н.
Русское
масо нств о
в
XVIII веке .
—
Вест ник
Европы, 1867, т. II, отд.
II, с. 51 —106; т.
III, отд.
II, с.
1—59; т. IV, II, с.
1—70 и т.
д.
14 О деятельности новиковского кружка см .:
Макогоненко
Г.
П.
Н.
Но­
виков
и
русское
просв ещен ие.
М.— Л. , 1952, с.
419—503.
15 В.
О '.'Ключевский,
н апри мер,
касая сь
деятельности
новиковского
кру жка ,
п исал: «. ..с кво зь
вызванную
ею
усиленную
работу
п еревод чик ов,
сочинителей,
типографий,
книжных
лавок,
книг,
журналов
и
возбуженных
ими
толков
стало
пробиваться
<...>
общественное
м нение » (см.:
Кл ю чевски й
В.
О.
Очерки
и
речи.
Сб.
ст ат ей,
т. II. М., 1913, с. 279). Эта же мысль и в работе Г.
В.
Вернадского:
«Политическое недовольство Екатериной вызвало в русском обществе развитие
самосознательности
и
по пыт ку
организации:
около
н овик овско го
кружка
завяза­
ло сь
рус с кое
общественное
мне ни е» (Вернадский Г.
В.
Русское
масон ст во
в
царствование
Ек атер ины
II.
П г ., 1917, отд.
I, с.
3).
16 В мае 1864
г.
Толстой
приобретает
книг у
Л.-К.
Сен-Мартена
«О заблужде­
ниях
и
истине,
или
Воззвание
ч елов еческ ог о
рода
ко
всеобщему
началу
зна ния»
(М . , 1785) и работу «Духо вный
путеуказатель,
служащий
к
отвлечению
ду ши
от
чувс т ве нных
веще й
и
к
приведению
ее
внутренним
путем
к
со верше нном у
созер­
ца нию
и
ко
вну тре нн ему
миру» (Ч.
1—3. М. , 1784.
С м. : 16, 141, 143, 154).
В
период
создания
«Войны и мира»
Толстой
зна ком итс я
и
с
книгой
К.
Г.
Л.
Плуменека
«Влияние истинного свободного каменьщичества во всеобщее благо государства,
обнаруженное
и
док а зан ное
из
истинной
ц ели
первоначального
его
установления
(основания). Писано в конце ХѴ Ш-г р
столетия
в
опровержение
Як.
Мозера
“О тер­
пимости
св.
каменьщических
с оо бще ств,
особенно
в
отношении
к
Вестфальскому
ми ру”» (М., 1816.
С м.: 16, 142).
Работа
Плуменека
с
пометами
Толстого
сохрани­
лась
в
б иблио тек е
писателя.
С м.:
Библиотека
Л.
Н.
Толст ог о
в
Ясной
П оля не.
Библиографическое
описание,
ч.
2.
М ., 1975, с.
105.
203


шие
в
русле
его
собственных
размышлений.
Об ряд ы,
ритуал,
нако­
нец,
м ист ика
позднего
масонства
воспринимаются
писателем
как
вне ш ние
и
несущественные
атр ибу ты
«братства вольных каменщи­
ков»
и
изображаются
в
романе
в
крайне
негативных,
сатирических
тонах.
Внима ние
Толстого
сосредоточивается
на
апелляции
масонства
к
в нут р еннему
миру
человека,
та ив шей
в
себе,
по
мне­
нию
писателя,
потенциальные
возмож нос ти
сл уже ния
идее
«единения человечества», т .
е.
идее
общественного
возрождения:
братство
в оль ных
каменщиков
в осп рин има ется
Безуховым
как
союз
честных
люд ей,
которые
связаны
единством
убеждений
и
пр и зван
к
со здани ю
о бщест вен ног о
мнения,
способного
«доста­
в ить
добродетели
торжество
над
пороком» (10, с.
173). В толстов­
ск ом
осмыслении
темы
мас онс тва
крайне
в ажно
и
то,
что
так им
образом
«уясненные»
Пьером
задачи
«масонского братства»
отнюдь
не
разделяются
большею
частью
м асонск ой
л ожи.
В
многосторонней
системе
масонских
воззрений
самое
пристальное
внимание
Толстого
привлекает
ид ея
критического
подхода
к
возможностям
«знания разумного»,17 идея,
утвердившая
себ я
в
период
философской
э вол юции
масонства
от
рационализма
к
м ис тициз му
18 и близкая во многом личным размышлениям
писателя
об
«извращенном разуме» .
С
масонскими
воззрениями
отчасти
связываются
и
раздумья
писателя
о
«внутреннем»
и
«внешнем»
человеке.
17 Понятия « раз умн ое
зн ан ие », «развращенный ум», «зараженный ум», «внеш­
ний
ч е л ове к», «внутренний человек», ключевые в известном Толстому «Д уховн ом
путеуказателе.
..», не были оригинальным достоянием этики масонства.
Период ы
их
ак тив ной
«жизни»
относятся,
в
част ност и,
к
хри сти ан ск ому
среднев ековь ю
(осо­
бе нно
ран не му
и
позднему).
18 В работах последнего времени убедительно опровергается долго бытовавшее
представление
о
едином
и
полном
отрицании
мас онам и
разу ма
(уже в период «о т­
хода»
от
рационализма)
как
источника
познания
и
устанавливается
ряд
общих
моментов,
объединяющих
ру сское
просветительство
и
масонст во .
С м.:
Кочет­
кова
Н.
Д.
Идейно-литературные
поз ици и
м асонов
80—90- х
годов
XVIII в.
и
Н.
М.
Карамзин,
с.
176—196; Некрасов С.
М.
Элементы
социально-психоло­
гической
мотивации
идеологии
русс ког о
ма сон ств а.
—
В
к н.:
Социально-психоло­
г ическ ие
ас пект ы
кр ит ики
ре ли гиоз ной
мора ли .
Сб.
трудов,
вып.
2.
Л ., 1974,
с.
78—87.
19 Духовный путеуказатель. . ., ч.
2, с.
11; Русский архив, 1864, т.
I, с.
94, 104.
Мысли
о
«внутреннем восстании ума» (близкие к толстовским
рассуждениям
об
«уме сердца»), о « ра звра щ ен н ом»
и
«зара­
же нном »
уме,
приводящем
к
бесплодию
«разные человеческие
умс твов ан ия», с которыми сталкивается Толстой в « Д ух ов но м
пу-
те ук азате ле..
.» (и,
по-видимому,
в
«Записках И .
П.
Ел аги на»),19
воспринимаются
писателем
как
историческое
предчувствие
много­
чис л енных
«ухищрений разума»
в
по исках
ложных
пу тей
к
дости­
ж ению
«общего блага»,
извращению
самого
«общего блага».
Принципиально
важное
зн ачен ие
для
Толстого
имела
и
мы сль
Се н-
Мартена
о
необходимости
«сопряжения» « с пос об но с ти
разумной»
и
«способности чувственной»: «Кто же сыщется столь ослеплен ­
204


ный,
который
не
обретет
в
человеке
способности
чувствования,
относящейся
к
ра зуму,
и
способности
чувствования,
относящейся
к
телу?
И
не
должно
ли
признаться,
что
сие
разделение,
почерпну­
тое
из
самой
натуры,
может
объяснить
все
заблуждения?<...>
Во
время
кр атк ого
течен и я
телесной
жизни
человека,
способность
разумная,
будучи
всегда
сопряжена
с
чувственной,
не
может
ни­
чего
получить,
как
токмо
чрез
нее;
так
же
и
сия
нижняя
примеря­
ется
к
порядку
и
правильности
разумной
способности.
Из
сего
явств у ет,
что
когда
чел ов ек
при
столь
тесном
союзе
сих
способно­
стей,
хотя
м ало
ослабевает,
то
не
различит
уже
двух
сих
свойств
и
не
уз на ет,
где
сыскать
свидетельства
по ряд ка
и
п ра вд ы».20 Резуль­
тат
синтеза
«способности разумения»
и
«способности чувствова­
ния», поСен-Мартену,
—
«чувственное разумное» (противопостав­
ленное
«чувственному телесному»), а человек,
н адел енны й
им,
—
человек
разумный.21
20 Сен-Мартен
Л.-К.
О
заблуждениях
и
истине...,
с.
61, 65—66 .’
21 Там же,
с.
61, 164.
22 Имя этого героя появляется у Толстого после выхода работы С.
В.
Ешев -
ского
«Московские мартинисты восьмидесятых годов прошедшего •
столетия»
(Русский вестник, 1865, No 3) , в которой приводится обширный материал о великом
мастере
ложи
Ор фея,
чле не
капитула
и
обрядоначальнике
Осипе
Алек сеевиче
Поздееве.
Встреча
с
масоном
Осипом
Алексеевичем
Баздеевым^2
прино с ит
Безухову
«радостное чувство успокоения,
обновления
и
возвращения
к
жи зн и » (10, 70). При этом Толстому важно подчер­
кн уть,
что
в
сознание
героя
масонство
вхо дит
не
всей
совокуп­
ностью
своих
нравственно-философских
основ,
а
так, «как он
понимал
ег о» (10, 115). Характер этого переосмысления аналоги­
чен
авторскому.
Ба зде ев
апеллирует
к
«внутреннему восстанию
у ма»
против
односторонности
рационалистических
построений,
в
которых
не
принимает
уча с тие
душа.
Беседу
с
Пьером
Баздеев
начинает
с
кр ит ики
«произведений . <. . .>
мысленного
труда»
—
«однообразных плодов гордости,
ле ни
и
не веж ес тва » (10, 68):
«Высшая мудрость основана не на одном разуме,
не
на
тех
свет ­
ск их
науках
физ ик и,
ис тори и,
химии
и
т.
д ., на которые распадается
знание
у мст венно е.
Высшая
мудрость
одна.
Высшая
мудрость
имеет
одн у
науку
—
науку
всего,
науку,
объясняющую
все
миро­
здание
и
занимаемое
в
нем
место
человека.
Для
того
чт обы
вмест ит ь
в
себя
эту
науку,
необходимо
очистить
и
обновить
своего
внут ре нне го
человека,
и
потому
пр е жде,
чем
знать,
нужно
верить
и
совершенствоваться.
И
для
д ос тиже ния
э тих
целей
в
душе
наш ей
в ложен
свет
божий,
на зыв а емый
с ов ес т ью» (10, 70—71).
На
вопрос
Баздеева
«Чего ты достиг,
руководясь
одним
разу­
мом?» (5, 71) •—Пьер
ответил
еще
до
встречи
с
собеседником.
В
их
диал ог е
герой
скорее
с лу шат ель,
покоряющийся
не
«разум­
ности
доводов»,
а
интонациям
убежденности
и
сердечности
Ба здее ва,
его
спокойствию
и
жизнерадостности,
—
свидетель­
ст ву
знания
истины
(как представляется герою), еще неведомой
205


ему.
Из
этики
масонства
Безухов
извлекает,
переосмысляя
по-своему,
критическое
отношение
к
в озможн о стям
«разумного
знания»,
постоянную
ориентацию
на
«внутреннего человека»
с
неотъемлемыми
от
не го
идеями
равенства,
братства
и
любви.
Этот
нравственный
«комплекс», навсегда вошедший в сознание
Пьера
как
«дар»
Баздеева,
во
мн огом
способствует
кр ушен ию
его
ве ры
в
масонство
практическое,
которое,
по
м нению
героя,
«отклонилось от своего источника» (10, 172).
Размышления
Пьера
о
«внутреннем человеке», олицетворяю­
ще м,
по
замы сл у
Т ол с то го , «душу в жизни» (15, 239), достигают
наибольшей
остроты
на
Бородинском
поле,
где
Бе зухов
впе р вые
почувствовал
целительную
силу
«общей жизни»
солдат
батареи
Раевского,
где
впе рвы е
р аскры л ась
перед
ним
душа
народа.
Со лд аты
для
Безухова
—
они
(курсив Толстого): «Они
—
эти
странные,
неведомые
ему
доселе
люди,
они
я сно
и
резко
о тделял ис ь
в
его
мысл и
от
в сех
других
людей
<.. .>
Солдатом
бы ть,
про сто
солдатом! <...>
Вой ти
в
эту
общую
жизнь
всем
существом,
проникнуться
тем,
что
дел ает
их
таки м и.
Но
как
скинуть
с
с ебя
все
это
л иш нее,
дь явольс к ое
бремя
этого
внешнего
че лове ка ?» (11,
290).
В
эстетическом
уяснении
возможностей
«знания сердечного»
важ но
то
об сто ятел ьств о,
что
воспоминание
об
Осипе
Алексеевиче
Б аздее ве
втор га етс я
в
сознание
Пьера,
потрясенного
Бородинским
сражением
и
открытием
неведомой
ему
доселе
народной
души:
«“Да это он!
Это
б лагод ет ель,
—
узнает
вдруг
ге рой
в
п олусн е-
полузабытьи.
—
Да
ведь
он
умер?<...>
Да,
умер;
но
я
не
зна л,
что
он
жив.
И
как
мне
жаль ,
что
он
умер,
и
как
я
ра д,
что
он
жив
опять!”<.. .>
слышен
был
го лос
благодетеля
<...>
и
звук
его
слов
был
так
же
значите лен
и
непрерывен,
как
гул
по ля
сражения,
но
он
был
при яте н
и
утешителен.
Пь ер
не
по нима л
того ,
что
го вор ил
благодетель,
но
он
зн ал
(категория мыслей также ясна была во
сн е), что благодетель говорил о добре,
о
возможности
быть
тем ,
чем
бы ли
они.
И
они
со
всех
сторон,
с
своими
простыми,
добрыми,
твердыми
лицами,
окружали
благодетеля
<. . .> “И они просты.
Они
не
говорят,
но
делают
<...>
Нич ем
не
может
вл адеть
чело­
ве к,
по ка
он
боится
смерти
<...>” —
продолжал
во
сне
думать
или
слышать
Пь ер » (11, 291—292).
Нравственные
открытия,
сде­
ланные
Пьером
в
общении
с
Баздеевым
и
на
Бородинском
поле,
осмысляются
героем
как
своего
рода
этическое
единство.
Но
«тайна»
это го
общего
«знания»
пок а
еще
ускользает
от
Безухова.
Именно
потому
мыс ль
о
«сопряжении всего» (конструктивная
в
художественной
системе
«Войны и мира») приходит к герою
в
полусне-полузабытьи,
внешне
обусловленная
зву ко вой
ассо ц иа­
цией
(«запрягать»
—
«сопрягать»).
И
неожиданно
настигающее
Пьера
пробуждение
повергает
его
в
состояние
от ча яния: «“... я
х очу
понять
то,
что
открывалось
мне
во
вре мя
с на.
Еще
о дна
се­
кунда,
и
я
все
понял
бы.
Да
что
же
мне
делать?
Соп ря га ть,
но
как
сопрягать
вс е ?”. И Пьер с ужасом почувствовал,
что
все
значение
206


тог о,
что
он
видел
и
думал
во
сне,
было
разрушено» (11,292).
Существенно
здесь
и
то,
что
понят ие
«сопрягать»
рождается
как
полемическое
по
отношению
к
п онят ию
«соединять».
О
необходи­
мости
именно
с ое д инения
«в душе своей всего» (11, 292) «думает»
или
«слышит»
в
полудремоте
Безухов.
Оппонентом
его
выступает
ав тор,
вводящий
в
со знан ие
героя
проблему,
к
реш ен ию
которой
последний
еще
не
готов .
Целит ель ная
с ила
«общей жизни»
уничтожается
разрушающей
властью
произвола,
источник
которого
находился
вне
личности
героя.
Его
возвращение
к
жи зни
на
этот
раз
во
многом
св яз ано
с
Пл а тоном
Каратаевым.
Пьер
увидел
в
нем
не
столько
покорность
и
смирение,
сколько
иде ал
«простоты и правды», идеал полного
растворения
в
«общей жизни», уничтожающего страх смерти и
пр обужд аю щ его
всю
силу
жизненности
человека.
«Жизнь его
(Каратаева,
—
Г.
Г .), как он сам смотрел на нее,
не
имела
смысла
как
отдельная
жизнь.
Она
имела
смысл
тол ько
как
частица
цел ог о,
которое
он
постоянно
ч увс твова л» (12, 51).
Именно
пер иод
обще­
ния
с
Кар ат аевы м
заве ршае т
своеобразный
«цикл»
осмысления
Безуховым
возможностей
«разумного знания»,
на чав шийс я
в
момент
встречи
с
Осипом
Алексеевичем
Баздеевым: «... он
(Пьер,
—
Г.
Г.)
долго
в
своей
жизни
и скал
с
ра зных
сторон
этого
успокоения,
согласия
с
самим
соб ой,
того,
что
так
поразило
его
в
со л датах
в
Бородинском
сражении,
—
он
искал
этого
в
филантро­
пи и,
в
м асон стве,
в
рассеянной
светской
жизни,
в
вине,
в
геройском
подвиг е
с ам опоже ртво ва ния,
в
романтической
л юбви
к
Нат аш е;
он
искал
этого
путем
мысли,
и
все
эти
искания
и
попытки
обманули
ег о.
И
он,
сам
не
думая
о
то м,
пол учи л
это
успокоение
и
это
согла­
сие
с
самим
собою
только
чер ез
у жас
смерти,
через
л и шения
и
через
то,
что
он
по нял
в
Ка рата еве » (12, 97.
Курсив
мо й,
—
Г.
Г .).
О
принципиальной
важности
данного
эстетического
р е шения
как
этапа
в
общем
движении
Толстого
к
социально-этической
де­
кларации
«Исповеди»
свидетельствует
и
рождающееся
в
это т
же
период
ощущение
сил ы
«знания неразумного» (т.
е.
рационально
необъяснимого). Это знание получает в «Войне
и
мире»
им е нова ние
«веры»
и
п р актиче ски
выли вае тс я
в
обретение
Пьером
несомнен­
но го
знания
смысла
общих
для
всех,
необходимых
и
простейших
элементов
жизненного
процесса: «То самое,
чем
он
прежде
му­
чился,
чего
он
и скал
пос т оя нно,
це ль
жизни,
—
теперь
для
н его
не
существовало
<...>
Он
не
мог
иметь
цели,
потому
что
он
теперь
им ел
веру
—
не
веру
в
к акие-н ибу дь
правила,
или
слова,
или
мысли,
но
веру
в
жи вог о,
всегда
ощущаемого
б ога
<...>
вдруг
он
узнал
в
своем
плен у
не
словами,
не
рассуждениями,
но
непосред­
ственным
чувством
то,
что
ему
да вно
уже
говорила
ня нюшк а:
что
бог
вот
он,
тут,
везде
<...>
Т еперь
только
в
первый
раз
Пьер
впо лне
оценил
насл аж ден ие
еды,
когда
хотелось
есть,
пить я,
ко гда
хотелось
пить,
с на,
когда
хотелось
спать,
тепла,
когда
б ыло
хо­
лодно,
разговора
с
человеком,
когда
хотелось
говорить
и
послу­
ша ть
человеческий
г ол ос » (7, 97—98, 205).
207


При
всей
внутренней
близости
«вер»
—
Безухова
и
Левина
—
важ ен
самый
характер
их
осмысления
героями,
отражающий
ра з­
ные
этапы
восприятия
веры
самим
Толстым.
В
обретении
веры
Безуховым
еще
си лен
э лем ент
«бессознательности» (23, 46), она
во
мн огом
близка
«вере-до вер и ю» .
Вер а
Левина
—
нес рав ни мо
бл иже
к
вере
«осознанной», практически подводящей героя к по­
рогу
не обх одим ос ти
соц иальн ог о
переосмысления
основ
обще­
ственного
устройства
и
самоопределения
на
позициях
класса,
открывшего
ему
смысл
жизни.
Ше стидес яты е
год ы
вошли
в
наше
сознание
как
эпоха
веры
в
Возможность
переустройства
жизни
на
разумных
н ачал ах
(Чернышевский,
Добролюбов,
позднее
—
Писарев,
писатели-
шест идес ят ники )
и
одновременно
—
как
эпоха
резкой
полемики
(Достоевский)
с
идеями
просветительского
рационализма
и
этикой
«разумного эгоизма» .
Обращение
к
нравственным
воз можн остям
личности,
анализ
противоречий
социально-исторических
через
«вскрытие» (главным образом)
нравственно-психологических
коллизий
человеческого
сознания,
обреченного
отстаивать
себя
в
«хаосе понятий», сближали Толстого с Достоевским.
Но
только
сближали.
Конкретное
решение
вопроса
о
возможностях
и
п утях
человеческого
ед инения
у
них
разл и чно.
Ко рни
этого
различия
—
в
неодинаковом
поним а нии
писателями
сущности
человеческой
природы
и
в
их
различном
отношении
к
церк ви,
в
неприятии
ее
То лст ым
и
в
апелляции
к
ней
(при всех оговорках)
Достоевского.
Утверждение
Т олст ым
в
шестидесятые
годы
приоритета
св ода
нравственных
правил
над
сводом
убеждений
и
ид е й, «знания
сердечного»
над
«знанием разумным»
д икто вало сь
желанием
показать
дейс твен но сть
нравственного
чувства,
его
самосозидаю­
щую
силу,
спосо б но сть
противостояния
о б щест венной
пат ол огии
во
все х
ее
сферах.
В
сем идеся т ые
годы
социально-психологическая
конкретизация
этического
идеала
Толстого
пр одо л жал ась.
Путь
от
«Войны и
мира»
к
«Исповеди», закончившийся самоопределением писателя
на
по з ициях
патриархально-крестьянского
демократизма,
знам е­
новал
собою
нар аста ющее
неприятие
бу ржу а зных
устремлений
пореформенной
Ро сси и.
Однако
полн ая
и
ис ключи тел ь ная
ориен­
тация
Толстого
на
этические
ценности
народно-крестьянского
сознания,
отсутствие
конкретно-исторического
анализа
переход­
ного
характера
эпохи,
обусловили
противоречивость
по з иции
писа­
теля
и
его
нравственно-философского
учения
80—900-х
годов ,
вскрытую
в
известных
стат ья х
В.
И.
Ленина
о
Толс то м.
Острейший
кр изис
во
всех
сферах
общественной
и
частной
жизни
—
следствие
активного
вторжения
буржуазных
форм
об ще жития
—
сопровождался
очевидным
(и страшным для
Толстого)
процессом
«омертвления»
личности.
Вопрос
стоял
уже
не
о
большей
или
меньшей
интенсивности
«жизни души». Е е за ту ­
хание
и
угасание,
с
таким
страстным
чувством
протеста
опи санн ое
в
«Люцерне» (1857) на материале « и то гов»
западного
прогресса,
208


совершалось
в
России
столь
стр ем итель но ,
что
ставило
под
сомне­
ние
и сход ную
идею
Толстого
о
человеческом
единении.
Воздей­
ствие
на
текущую
действительность,
по
мысли
Толстого,
и
за клю­
чалось
прежде
всего
в
т ом,
чтобы
остановить
процесс
«угасания»
души,
вскрыть
подспудную
жизнедеятельную
силу,
живущую
в
лю­
бом
человеке.
Одному
из
центральных
вопросов
русской
поре фор ­
менной
романистики
—
о
знач ен ии
п рав
ли чн ости
—
Т олс той
(как
и
Достоевский)
противопоставляет
вопрос
о
возможностях
личности.
В
70- е
го ды
(как никогда впоследствии), порою в формах
безысходных,
в
сознании
Толстого
возникала
те ма
смерти
—
как
т ема
сугубо
лич на я.
Первый
мучительный
приступ
«тоски,
страха,
ужаса»
был
пе режи т
писателем
вскоре
по сле
окончания
«Войны
и
мира»
в
се нтя бре
1869 г. ,
по
дороге
в
П ензен ску ю
губернию,
и
описан
по зднее
в
р ассказ е
«Записки сумасшедшего» (1884—1887).
Настойчивое
ст рем ление
Толстого
найти
ответ
на
вопр ос
о
вн е­
временном
зн ачении
конечного
существования
человека
и
тем
самым
устранить
стр ах
смерти
определяет
проблематику
ряда
незавершенных
философских
набросков
70-х
годов: «О будущей
жи зни
вне
времени
и
п рос тран с тв а» (1875), «О душе и жизни
ее.
. . » (1875), «О значении христианской религии» (1875—1876),
«Определение религии
—
ве р ы» (1875—1876), «Христианский,
кате х изи с» (1877), «Собеседники» (1877—1878).
Эта
же
те ма
присутствует
и
в
незав ер шенн о м
художественном
замысле
Толстого
—
в
«началах»
романа
«Сто лет» (1878).
Если
в
середине
60- х
годов
(«О религии», 1865), говоря об от­
ноше ни и
людей
«образованного сословия»
к
главному
вопросу
ж изни,
Толстой
выделяет
«выходы», совпадающие по сути своей
с
«эпикурейством»
и
«неведением», —
в
середине
70- х
он
добав ляет
к
ним
третий
вид
отношения:
отриц ан ие
ортодоксальных
установ­
лен ий
церкви
и
поиски
ответа
на
вопрос
о
смысле
жизни
«путем
м ы сли» (17, 356).
В
набросках
70- х
годов
продолжается
сопоставление
возмож­
ностей
«пути мысли», «знания разумного», «диалектики разума»
(зачастую могущей быть «ло жной»
—
17, 371,384—385) и « зн а ни я
се р дц а», общего «вс ем
л юдям» (17, 366—367), пути ощущений,
жизни
души . «Знание сердца»
именуется
Толстым
«верой», которая
ос мы сляет ся
им
как
знание
рационально
необъяснимое,
как
нрав­
ственное
чувство,
н есу щее
самос ози дател ь н ую
энер гию
жи зни
и
таящее
в
себе
способность
ра згр аниче ния
добра
и
зл а.
Ве ра
определяется
пи сател ем
как
«несомненное знание смысла окружа­
ющ их
нас
яв лений,
которым
мы
руководствуемся
всякую
минуту
жизн и» (17, 364). « Где ос но вы этого зна ния -ве ры?» —
спрашивает
Толстой
в
наброске
«Собеседники», построенном как полемический
диалог
между
сторонниками
зна ний
«разумного»
и
«сердечного».
И
отвечает: «Вне <. . .>
разума
человека.
В
просторечии
мы
гов ори м:
в
сер дце
<...>
т.
е.
в
самом
себе» (17, 373).
В
э тих
же
набросках
-г-
мысль
о
том,
что
«разумное знание само
209


на
себе
основываться
не
может.
Оно
само
себя
разрушает»
(17, 373).
В
одн ом
из
нач ал
романа
«Сто лет»
присутствует
рассуждение,
очень
знаменательное
для
толстовского
понимания
в ер ы: «Если
мыслящий
человек,
мысленно
отвергающий
всякие
верования,
знает
различие
между
добром
и
з лом,
то
знание
это го
различия
есть
верование
<...>
Пус кай
он
ду мае т,
что
он
отверг
всякую
веру,
что
од ин
рассудок
открыл
ему
это
(хотя легко бы убедиться,
что
разумом
может
бы ть
доказано,
что
прич ина
и
что
след ст вие,
но
то,
что
добро
и
что
зло,
не
может
быть
до каза но
разумом), но
все-таки
полагая,
что
человек,
жертвуя
своими
стр емл ения ми
и
поб ор ов
страсти
в
пользу
общего
благ а,
дел ает
хорошо,
он
только
верует
в
то,
что
стремление
к
общему
благу
е сть
то,
что
дает
его
жизни
та кой
смысл,
кот орый
не
уничтожается
см е рть ю» (17, 228).
Иными
сл о вам и , «знание сердца»
свободно
от
власти
«соблазнов»,
из вра щаю щих
пу ти
достижения
«общего блага» .
Главная
проблема
«Исповеди» (вопрос о смысле жизни людей
«образованного сословия») в большей или меньшей степени
затрагивается
в
каждом
из
указанных
философских
набросков
второй
половины
70- х
годов .
В зятые
вместе,
они
являю т
собою
своеобразную
че р новую
разработку
важнейших
тем ,
которые
в
«Исповеди»
рассматриваются
уже
с
позиций
«итогов».
Итогов
«знания разумного», «знания сердечного»
и
знания,
обретенного
в
сфере
художественного
постижения
действительности.
За мы сел
«Анны Карениной»
рождается
в
э тот
с ложне йш ий
период
толстовских
исканий.
Дневниковые
зап иси
С.
А.
Толс той
позволяют
отн е сти
начало
творческой
истории
романа
к
1870 г .23
Его
первая
р едакц ия
создается
в
1873 г.
В
начале
1874 г.
начина­
етс я
(не закончившееся)
печатание
романа
отдельной
кн игой.
Жен а,
ее
муж
и
любовник,
еще
далеки
в
первой
ред акц ии
романа
от
героев
окончательного
текста:
геро ин ю
прив од ит
к
самоубийству
и
ох лажде ние
любовника
и
столкновение
«дьявольского»
наважде­
ния
страс ти
с
христианским
самопожертвованием
и
смирением,
ол ицет вор е нном
в
обманутом
муже,
от
лица
которого
и
излагается
религиозно-нравственная
«истина», обретаемая в окончательной
редакции
Левиным.
Существенные
изменения
первоначального
замысла
происходят
в
1875—1877 г., в период наиболее активного
психологического
д виже ния
Толстого
к
кардинальной
пере стр ой ке
миросозерцания.
Это
в
огром ной
степени
предопределило
широту
и
г лу бину
социально-философского
ан али за
русской
пореформен­
ной
действительности
в
романе,
переведение
«мысли семейцой»
из
ее
частного
ру сла
в
сферу
общего
анализа
человеческих
вз аимо ­
связей
периода
острейших
социальных
противоречий.
23 См.:
Жданов
В.
А.
Творческая
история
«Анны Карениной» .
М ., 1957.
Автопсихологизм
образа
Ле вина
бесспорен.
Как
бесспорно
и
то,
что
п уть
его
к
в ере
отраж ает
тра гиз м
л ичных
толстовских
исканий
«силы жизни», уничтожающей « с тра х
смерти».
Д авно
отмечены
210


почти
дословные
совпадения
левинских
мыслей
о
самоубийстве
и
аналогичных
размышлений
Толстого,
воспроизведенных
в
«Испо ­
веди».
Но
значение
этого
социально-философского
тр ак тата
для
понимания
«Анны Карениной»
зн ач ит ельно
шире:
в
нем
дан
своеобразный
развернутый
автокомментарий
ко
всему
роману
в
це лом,
его
образной
системе
(«сцеплению идей») и художествен ­
ной
структуре.
С едь мая
глава
«Исповеди»
открывается
обширным
размышле­
нием
о
возможных
путях
жи зни
24 «людей образованного сосло­
вия ». В этом же рассуждении соблазн 25 «сладости»
рассматрива­
етс я
как
главное
зло,
закрывающее
человеку
вых од
из
«тьмы»
к
«свету»: «Я нашел,
что
для
людей
мо его
кру га
есть
четыре
выхода
из
того
ужасного
положения,
в
котором
мы
все
находимся.
24 В изложении Толстого
—
т есное
переп лет ени е
реальности
и
с им волик и,
восходящее
к
др евней
восточной
притче
о
пут нике
(с ним сравнивает себя Толстой),
реш ивш ем
сп асти сь
от
дикого
зверя
в
безв одном
к олодц е
и
обнаружившем
там
дракона.
Пут ник
вис ит
ме жду
зве рем
и
драконом,
ухватившись
за
ветки
растущего
в
расщелине
к олод ца
куста,
ствол
к оторог о
грызут
белая
и
черная
мышь.
Путник
знает,
что
он
обре чен
на
гибель,
но,
пока
он
висит,
он
видит
капли
мед а
на
листьях
куста
и
лижет
их. «Так и я,
—
пишет
Толст ой,
—
держусь
за
ветви
жизни,
зна я,
что
неминуемо
жде т
дракон
см ер ти,
готовый
растерзать
меня,
и
не
мо гу
понять,
зачем
я
попа л
на
это
мучение.
Я
пы таюсь
сосать
тот
мед ,
который
прежде
утешал
меня;
но
э тот
мед
уже
не
радует
ме ня,
а
б елая
и
черная
мы шь
—
день
и
ночь
—
подтачи­
вае т
ветку,
за
которую
я
д ерж усь » (23, 14). Ср.:
Маклаков
В.
А.
О
Льве
То л­
стом .
Две
речи.
П ар иж, 1929.
?5 В трактате «Хри сти анское
учение», где тема «соблазнов»
становится
предме­
том
специального
вни ман ия
писателя,
Толстой
пи са л: «Соблазн < .. .>
означает
западню,
ловушку.
И
д ейст вите ль но,
соблазн
есть
ловушка,
в
которую
з ам анива­
е тся
человек
подобием
добра
и,
по пав
в
нее,
погибает
в
н ей.
Поэ том у-то
и
сказано
в
Е ван гели и,
что
соблазны
должны
войти
в
мир ,
но
г оре
мир у
от
соблазнов
и
горе
том у,
ч ерез
кого
они
вхо дя т» (39, 143).
Первый
вых од
есть
вых од
неведения.
Он
сос тои т
в
том ,
чтоб ы
не
знать,
не
понимать
того,
что
жизнь
есть
зло
и
бессмыслица.
Люди
этог о
разряда
<...>
не
в идят
ни
дракона,
ожидающего
их,
ни
мышей,
подтачивающих
кусты,
за
которые
они
де ржа тся,
и
лижут
капли
ме ду.
Но
они
лиж ут
эти
капли
м еда
только
до
вре­
ме ни:
что-нибудь
обратит
их
внимание
на
дракона
и
мышей,
и
—
конец
их
лизанью
<...>
Второй
вых од
—
это
вы ход
эпикурейства.
Он
состоит
в
том,
чтобы,
зная
безнадежность
жизни,
пользоваться
покамест
тем и
благами,
ка кие
есть,
не
смотреть
ни
на
дракона,
ни
на
мышей,
а
лизать
мед
самым
лучшим
образом,
особенно
ес ли
его
на
кусте
попалось
много
<...>
Третий
выход
есть
вы ход
силы
и
энергии.
Он
состоит
в
том,
чтоб ы,
поняв,
что
жизнь
есть
зло
и
бессмыслица,
уничтожить
ее.
Так
поступают
редкие
сильные
и
последовательные
люди
<...>
благо
есть
средства:
петля
на
ш ею,
вода,
но ж,
чт об
им
про ткну ть
серд ц е,
поезды
на
железных
дорогах.
И
люде й
из
нашего
круга,
поступающих
так,
становится
все
больше
и
больше.
И
поступают
люди
так
большею
частью
в
самый
лучший
период
ж изни,
когда
211


силы
д уши
находятся
в
само м
расцвете,
а
у ничто ж ающих
челове­
ческий
разум
привычек
еще
усвоено
мал о.
Я
увидел,
что
это
самый
достойный
выход,
и
хотел
поступить
т ак.
Четвертый
вых од
есть
вы ход
слабости.
Он
состоит
в
том,
чтобы,
понимая
зло
и
бессмысленность
жиз ни,
продолжать
тянуть
ее,
зн ая
вперед,
что
нич его
из
нее
выйти
не
может.
Люди
этого
разбора
зна ют,
что
смерть
луч ше
жиз ни,
но,
не
имея
сил
поступить
разумно
—
поскорее
к онч ить
обман
и
убить
себя ,
чего-то
как
будто
жд ут.
Это
есть
вых од
слабости,
ибо
ес ли
я
зн аю
лучшее,
и
оно
в
мое й
вл ас ти,
почему
не
отдаться
лучшему?
Я
находился
в
этом
разряде» (23,27,29.
Курсив
мой,
—
Г.
Г.).
Следующие
девя ть
глав
«Исповеди»
—
поиски
личностью
«силы жизни», преодолевающей « стр ах
с ме р ти», и обретение,
благодаря
народу,
того
самосозидающего
нач ал а,
с
которым
при­
ходит
духовная
умиротворенность.
Путь
«слабости»
пр евр ащается
в
пу ть
«прозрения» .
Каждый
из
этих
пу тей *(а не только путь « пр озр е ния»), содер­
ж ащий
в
себе
и зн ачала
з ароды ши
саморазрушения,
еще
до
своего
философско-символического
истолкования
в
тра кта те
п олуч ил
образное
воплощение
в
художественной
ткани
«Анны Карениной» .
Пу ть
«неведения» (Каренин и Вронский), путь « э пику р ейст ва»
(Стива Облонский), «путь силы и энергии» (Анна)
и
пу ть
от
«сла­
бости
к
пр озр е нию » (Левин)
символизируют
возможные
судьбы
русского
«образованного сословия» .
Теснейшим
образом
внут­
ре нне
д руг
с
другом
соотнесенные,
они
определяют
со циа льно ­
философскую
направленность
романа;
объясняют
эпиграф
к
«Анне
Карениной»26—«Мне
отмщение
и
аз
во зда м»
—
как
напоминание
о
грядущем
нравственном
наказании,
одинаково
адресованное
всем
людям
той
час ти
русского
общества,
которая
противостояла
народу,
творящему
жизнь,
и
не
могла
открыть
в
своей
душе
закона
добра
и
правды;
д ают
клю ч
к
пониманию
известного
ответа
Тол ­
стого
С.
А.
Рачинскому,
недовольному
«архитектурой»
романа
(не­
связанностью,
с
его
т очки
зр ени я,
двух
тем
(Анны и Левина),
раз вив ающи хся
рядом,
—
см .: 62, 377); свидетельствуют,
что
проб­
лема
пр от ивор е чивой
взаимосвязи
«общего»
и
«личного»
опреде­
лила
основной
нравственно-философский
стержень
романа.27
26 О различных толкованиях эпиграфа к «Анн е
Каренин ой»
с м.:
Э
й
х
е
н-
б
а
у
м
Б.
М.
Лев
Толстой.
Семидесятые
годы.
Л., 1974,160—173;БабаевЭ.
Г.
Роман
Л.
Толс тог о
«Анна Каренина».
Т ула, 1968, с.
56—61.
27 См.:
Купреянова
Е.
Н.
Эстетика
Л.
Н.
Толстого,
с.
98—118, 244—252 .
Первая
часть
«Исповеди» (поиски смысла жизни путем мысли)
строится
на
«сцеплении»
безусловно
ре альн ого
ощущ ени я
«зла
и
бессмыслицы»
жизни
людей
«образованного сословия»
и
услов­
но -сим во лич еско го
уподобления
ее
психологической
потребности
в
«сладости» . Но сам о «с це пле ние»
реа льн ого
ощущения
и
пс ихо­
логической
потребности
не
статично.
В
эт ой
же
первой
части
«Исповеди»
с
условно-символической
трактовки
жизненного
пути
пок р овы
отвлеченности
сним ают ся .
212


Предсмертный
мо нол ог
А нны
и
является,
по
су ти
дела,
худо­
жественно
во площе нным
синтезом
в сей
этой
философской
пробле­
матики.
Анализ
и
сам о анал из
героини
определяются
двумя
темами.
«Все неправда,
все
ложь,
все
обман,
все
зло» (19,347)—
по д­
тверждение
э той
мысли
Анн а
находит
в
своем
прошедшем
и
н а стоя­
щем;
в
людях,
которых
она
давно
знала;
в
лицах,
мелькавших
пе­
ред
окн ом
ка р еты;
в
случайных
попутчиках
по
вагону.
Вместе
с
тем
«в том пронзительном свете,
который
отк ры вал
ей
теперь
смысл
жизни
и
л юдских
о тн оше ни й» (19, 343), для нее становилась несом­
ненной
значимость
со блаз на
«сладости»
как
психологической
пот­
ребности
то го
кр уга
людей,
жи знь
которого
осмыслялась
ею
как
жи знь
всеобщая.
Случайное
впечатление
(мальчики,
ос та но вив­
шие
мороженщика)
ро ж дает
устойчивую
ассоциацию,
кот орой
определяется
теперь
в есь
ход
ее
мыс ли: «Всем нам хочется слад­
ког о,
вкусного.
Нет
ко нфе т,
то
грязного
мороже н ого.
И
Кити
также:
не
Вронский,
то
Левин
<.. .>
Яшвин
говорит:
он
хочет
ме ня
оставить
без
рубашки,
а
я
ег о.
Вот
это
пра вд а!».
Эти
мысли
«завлекли ее так,
что
она
перестала
да же
думать
о
своем
по ло же­
ни и».
Поток
мыслей
перебивается
выну жд енным
возвращением
в
дом,
где
«все вызывало в ней отвращение и злобу», и вновь
вхо дит
в
то
же
русло:«Нет,
вы
напрасно
едете,
—
мысленно
обр а­
тилась
она
к
компании
в
ко ляск е
четверней,
которая,
очевидно,
ех ала
веселиться
за
город.
—
И
собака,
кот орую
вы
ве зете
с
со­
бо й,
не
поможет
вам.
От
с ебя
не
уйдете.
. . Мы с графом Вронским
также
не
на шли
эт ого
удовольствия,
хо тя
и
много
ожи да ли
от
не го
<...>
Он
любит
меня
—
но
ка к ? The zest is gone.28 Да,
то го
вкуса
уж
нет
для
н его
во
м не » (19, 340—343.
Курсив
мой,
—
Г.
Г. ).
28 Вкус притупился ( ан г л. ).
Соблазн
«сладости»
ос мы сляе тся
А нной
как
символ
всеобщего
смысла
жизни,
ведущий
к
человеческому
разъединению: «.. . борь­
ба
за
существование
и
ненависть
—
одно,
что
связывает
людей
<...>
Разве
все
мы
не
брошены
на
свет
затем
только,
чт обы
ненавидеть
др уг
друга
и
потому
му чать
себ я
и
других? <...>
Так
и
я,
и
Петр,
и
кучер
Федор,
и
эт от
купец,
и
все
те
люд и,
которые
живут
там
по
Волге,
ку да
приглашают
эти
об ъя вле ния,
и
везде
и
в сегд а..
.» (19, 342, 344).
Поток
мыслей
вновь
перебивается.
И
во сст анавл ивает ся
л ишь
в
ва г он е: «Да,¿іа чем я остановилась?
На
том,
что
я
не
могу
приду­
ма ть
положения,
в
котором
жизнь
не
бы ла
бы
мученьем,
что
все
мы
созданы
затем,
чтобы
мучаться,
и
что
мы
все
знаем
это
и
все
придумываем
средства,
как
бы
обмануть
себя .
А
ког да
видиш ь
правду,
что
же
д ел ат ь?» (1.9, 346).
Логика
«разумного знания»
об ращ ала
«соблазн»
сладости
в
еще
одн о
подтверждение
«зла и бессмыслицы жизни»
и
замыкала
круг
п ро тиво ре чий.
В
сознание
Анны
вторгается
фра за,
случайно
сказанная
соседкой
по
вагону: «Натоданчеловекуразум,
чтобы
213


избавиться
от
т ого,
что
его
беспокоит». Эти слова как будто отве­
т или
на
мысль
Анны.
«Избавиться от того,
что
беспокоит
<...>
Да,
очень
беспокоит
меня,
и
на
то
дан
разум,
чтобы
избавиться.
..»
(19, 366, 367). Эт а мыс ль,
собственно,
давно
уже
бродила
в
ее
со­
зна нии .
В
словах
сидящей
напр от ив
дамы
как
бы
ци тиру е тся
уже
высказанное
самою
Анно й: «Зачем же мне дан разум,
если
я
не
употреблю
его
на
то,
чтобы
не
производить
на
свет
несчастных?»
(19, 215) ,29 Из неразрешимого тупика противоречий пути мысли
(замкнутой в самой себе)
—
«самый достойный выход»
—
«выход
силы
и
э не ргии» (23, 28) —
самоубийство.
Жизненный
путь
Анны,
олицетворяющий
эт от
выход,
от
начала
и
до
конца
предопределен
авторским
замыслом,
социально-философская
сущность
которого
раскрыта
в
«Исповеди».
29 Эти слова,
как
и
весь
разговор
Анны
с
Долли
о
нежелании
иметь
детей,
толкуется
обычно
как
св ид етель ств о
авторской
дискредитации
ге ро ини,
вступившей
на
путь
«прелюбодеяния». Ме жд у те м в « Исповеди»
эта
стадия
в
э волюц ии
с амор аз­
рушительного
начала
личности
из
кру га
«образованного сословия»
объясняется
как
закономерная
на
пу ти
поиска
«смысла жизни»: «. .
дети;
они
тож е
люди.
Они
находятся
в
тех
же
условия х,
в
каких
и
я:
они
или
должны
жить
во
лжи,
или
видеть
ужасную
и стин у.
Зачем
же
им
жить?
Зачем
мне
любить
их,
беречь,
раст ит ь
и
блюсти
их?
Для
тог о
же
отчаяния,
которое
во
м не,
или
для
тупоумия!
Л юбя
их,
я
не
м огу
скрывать
от
них
и стины,
—
всякий
шаг
в
п ознани и
ведет
их
к
эт ой
ист ин е.
А
ист ина
—
смерть» (23,14).
Толстой
всегда
был
пр от ивник ом
«женского вопроса» (поле­
мическим
от вет ом
на
него
яви лос ь
в
сво е
время
«Семейное
счастье», 1859). Тем не менее в 70-е
годы,
в
процессе
художествен­
но го
воссоздания
судьбы
людей
«образованного сословия» (не об­
ретших
веры), —
пу ть
«силы и энергии», «самый достойный вы­
ход», связывается Толстым с женским образом.
Вопрос
в
романе
ставится
не
столько
о
пр авах,
сколько
о
нравственных
возможно­
стях
личности.
Общему
процессу
умирания
«внутреннего человека»
в
н аибо ль шей
степени
сопротивлялась
натура
ж енск ая
в
с илу
ее
большей
чутк ости
и
восприимчивости.
Ч у вство
Анны
разрушает
все
удобства
«неведения»
обои х
героев,
за став ляе т
у в идеть
и
др ако на,
ожидающего
их
на
дне
колодца,
и
мышей,
подтачивающих
куст,
за
кот оры й
они
держатся.
Соб лаз н
«сладости»
—
не
вечен,
комфорт
«неведения»
—
не
п роче н.
А
нежелание
прозрения
с ильно.
Но
ст ена
с а моз ащиты
и
самооправдания,
воздвигаемая
Ка ре ниным
(ипо-своему
—
Вронским),
психологический
фундамент
кот орой
—
в
желании
сохранить
призрачный
мир
установившихся
норм,
не
вы де ржива ет
силы
жизни,
обнажающей
«зло и бессмыслицу»
миража
соблазнов.
И
в сепр ощ ение
Каренина
и
сам оосуж ден ие
Вронского
—
не о­
жи данн ое
отклонение
от
их
обычной
коле и
жизни,
с
которого
для
об оих
начинается
стр ем итель но е
разрушение
удобств
«неведения».
От
пе рвых
п одо зр ений —до
этого
момента
—
у
Каренина
снач ала
растерянность,
за тем
возмущение,
же ла ние
«обеспечить свою репу ­
тацию » (18, 296), отринуть от себя « знание», утвердиться в соб ­
ственной
невиновности
и
—
жажда
«возмездия» (18, 297) за грязь,
214


ко торою
она
«забрызгала его в своем падении» (18, 294—295).
Мысль
о
том,
чт обы
«требовать развода и отнять сына» (вместе
с
тайным
желанием
смерти
Анны)
пр ихо дит
позднее.
Вна ча ле
Ка­
ре нин
отвергает
дуэль,
развод,
разлуку
и
надеется
на
спаси тель ну ю
си лу
времени,
на
то,
что
страсть
пройдет
«как и все проходит»
(18, 372): «. . . пройдет время,
все
устрояющее
время,
и
отношения
восстановятся
прежние
<...>
то
есть
восстановятся
в
так ой
ст е­
пени,
что
я
не
бу ду
чувствовать
расстройства
в
течении
св оей
жи з ни » (18, 298—299).
Эта
мысль
Каренина
явно
соотносится
с
проходящим
через
в есь
роман
понятием
«все образуется»,
кот орым
Сти ва
Облонский
«разрешает»
все
осложненные
жизнен­
ные
ситуации.
Понятие
образуется
(в тексте романа почти всегда
выделяемое
курсивом)
во
многом
символизирует
своеобразную
философскую
основу
пути
«эпикурейства» (олицетворяемого
Об лон ски м ), которая опровергается всем содержанием романа.
Определяя
восприятие
Вронского
Анн ою
(накануне ее са­
мо уб и йс тва ), Толстой писал: «Для нее весь он,
со
всеми
его
пр и­
вы чк ами,
мыслями,
же ланиям и,
со
всем
его
душевным
и
физи­
ческим
складом,
был
од но
—
любовь
к
женщинам» (19,318).
Эта
сущность
Вронского,
при
всем
безусловном
благородстве
и
чест­
ности
его
на тур ы,
предопределяла
неполноту
его
ощущения
всего
нравственного
ми ра
Анны ,
в
кот ором
чувство
к
нему,
любовь
к
сыну
и
сознание
вины
пер ед
мужем
всегда
являлись
страшным
«узлом
жи зн и», предрешившим трагический исход.
Характер
«внешних
отношений»
Вронского
к
Анне,
предусмотренных
его
личным
«ко­
дексом
чести»
и
обусловленных
чувством,
безу ко р изнен .
Но
уже
задо лг о
до
рождения
дочери
Вронский
начинает
ощущать
сущест­
вование
каких - то
иных,
новых
и
незнакомых
ему
до
сих
пор
отн о­
ш ений,
отношений
«внутренних», «пугавших»
его
«своей неопреде­
ленностью» (18, 322).
Приходят
сомнения
и
неуверенность,
рождается
тревога.
Вопр ос
о
будущем,
столь
легко
разрешавшийся
на
словах,
оказывается
совсем
не
ясным
и
не
простым,
да
и
прос то
непонятным
в
уе д ине нных
размышлениях.
Сама
Анна
в
предсмертном
внутреннем
мон ологе
делит
св ои
отношения
с
Вронским
на
два
пер иод а
—
«до связи»
и
«после» .
«Мы<. . .>
шли
навстречу
до
св язи,
а
потом
неу де рж имо
рас хо­
димся
в
разные
ст ороны .
И
изменить
этого
нельзя.-. .
Мы
жизнью
расходимся,
и
я
делаю
его
несчастье,
он
мое,
и
переделать
ни
его ,
ни
меня
нель зя. ..» (19, 343—344).
Но
практически
п оним ание
этого
наступает
за дол го
до
от ъ езда
с
Вронским
за
границу.
В торой
период
их
любви
для
Анны
сразу
(задолго до рождения дочери)
—
и
счастье
и
нес ча сть е.
Несчастье
не
только
во
«лжи и обмане»
(18, 318), не только в чувстве вины,
но
и
в
ощущении
тех
в нутре н­
них
колебаний
Вронского,
ко то рые
стан о вят ся
все
более
оче ви д­
ными
для
нее
при
каждой
новой
встрече
с
ни м: «Она,
как
и
при
всяком
св идани и,
сводила
в
одн о
свое
воображаемое
представле­
ние
о
нем
(несравненно лучшее,
невозможное
в
действительности)
с
ним,
каки м
он
б ыл » (18, 376).
Сознание
безвыходности
и
же ла­
215


ние
смерти
возникает
у
Анн ы
почти
ср азу
после
признания
Ка ре­
ни ну . «Зло и бессмыслица»
жизни
ст ано вя тся
для
нее
очевидными
уже
в
начале
св язи
с
Вронским.
Их
пр еб ыв ание
в
Италии,
П етер­
бурге,
Воздвиженском
и
Москве
—
психо ло гиче с ки
з акон омерн ое
движение
к
осознанию
этого
«зла и бессмыслицы»
Вронским.
П уть
Ан ны
и
Левин а
к
прозрению
несостоятельности
вс ех
«соблазнов»
жизни
одинаково
приводит
их
к
мысли
пре крат ить
ее.
Но
если
Анна
сл еду ет
выводам
разума,
логике
ли чной
мысли,
Ле­
вин
подвергает
сомнению
свое
«разумное знание».
Ощущение
несомненного
з нания
смысла
ж изни
в
окружающем
крестьянском
мир е
не
позволяет
ему
возвести
сво ю
лич ную
убе жд енн ость
на
уровень
всеобщности.
В
движении
героя
к
«знанию сердечному»
важен
характер
осмысления
им
«общего блага»,30 которое,
по
мнению
Толстого,
—
и
в
этических
построениях
«сословия образованного», и в практике
современной
Левину
действительности
извращается.
30 Пути служения общему благу подвёргаются Толстым пристальному анализу
уже
в
«Войне и мире».
В
своем
кон кре тн ом
проявлении,
как
показывает
писатель,
эти
п ути
могут
оказаться
мнимым
добром,
п роиз волом,
направленным
на
достиже­
ние
сугубо
личных
инт ересов.
Бестолковая
и
антигуманная
деятельность
Ростоп­
чи на,
главнокомандующего
оставляемой
всеми
Москвы,
и
предстает
в
романе
как
п рои звол,
одевающий
ма ску
«общего блага» . « Всяк ий
раз
мысль,
успокаивающая
Ростопчина,
была
одною
и
той
же ..
. Мысль эта,
—
подчеркивает
Толстой,
—
le bien
publique —
предполагаемое
благо
других
людей» (И,
348).
Ср.:
Макла-'
к
о
в
В.
А.
Толстой
—
как
мировое
яв ление.
Пари ж, 1928.
31 Далее в тексте наброска Толстой уточняет: «...
я
не
наз ыва ю
мнение
эт их
людей
общественным
мнением
по
причинам,
которые
я
объясню
после» (17,361).
Это
объяснение
писатель
дает
в
трактате
«Царство божие внутри вас» (1893),
противопоставляя
языческое
и
ист инно
христианское
жизнепонимания.
.
В
незавершенном
наброске
«О царствовании Александ ­
ра
І І-г о » (1877) Толстой именует «о бр аз ова нное
со сло вие»
—
«образованной толпой»,
мнение
которой
мо жет
быть
на зван о
лишь
«так называемым,
общественным
мнением» (17, 360).31
В
«Анне Карениной»
размышления
Левина
об
«общем благе»'—
в
беседах
с
К озны шев ым
и
Свияжским
—
о бъе ктивн о
приводят
его
к
выводу
о
существовании
лишь
разговоров
о
«так называе ­
мом »
общем
благе.
Эта
полемичность
осмысления
Левиным
«об­
ще го
благ а»
—
ив
его
восприятии
деятельности
Св ияж ско го
(«Этот милый Свияжский,
держащий
при
с ебе
мысли
толь ко
для
общественного
употребления
и,
очевидно,
имеющий
другие
какие -то ,
тайные
для
Левина,
основы
жизни,
и
вместе
с
тем
он
с
т ол пой,
имя
к от орой
легион,
руководящей
общественным
м не­
нием»
—
18, 372); и
—
в
дискредитации
апеллирующей
к
«общему
бл аг у », оторванной от жизни либеральной науки: «.. . ему прихо ­
дило
в
го лову,
что
эта
способность
деятельности
для
общего
блага,
которой
он
чу вст во вал
себя
совершенно
лишенным,
может
быть,
и
не
есть
качество,
а~,~напротив,
недостаток
чего-то
<...>
недо­
статок
сил ы
жизни,
того,
что
н азыв ает ся
сер дце м
<...>
Чем
больше
он
узнавал
брата,
тем
более
замечал,
что
и
Сергей
Ивано­
216


вич
и
многие
друг ие
де яте ли
для
общего
бл ага
не
сер дц ем
бы ли
приведены
к
э той
любви
к
общему
благу,
но
умом
рас суд ил и,
что
за нимат ь ся
эти м
хорошо
<...>
В
этом
предположении
утвердило
Левина
еще
и
то
за ме ча ние,
что
б рат
его
нисколько
не
боле е
прини­
мал
к
сердцу
вопрос
об
общем
благе
и
бессмертии
ду ши,
чем
о
шах­
матной
партии
или
об
остроумном
устройстве
ма ш ины» (18, 253).
К
мыслям
об
«общем благе»
ге рой
возвращается
и
после
обретения
веры
и
«уличения»
разумного
з нания
в
«гордости»,
«глупости», «плутовстве», «мошенничестве» (19, 400): «...он
вместе
с
народом
не
зна л,
не
мог
знать
того,
в
чем
состоит
о бщее
благо,
но’
твердо
зн ал,
что
достижение
этого'
общего
блага
во з­
мо жно
только
при
строгом
исполнении
то го
закона
добра,
котор ый
открыт
каждо м у
человеку» (19,382).
Эти
размышления
Левин а
во
многом
предваряют
философскую
проблематику
девяти
послед­
них
гл ав
«Исповеди», вскрывающих ошибочность выводов « р аз у м­
ног о
з нания»
всего
круга
«образованного сословия»
и
противо­
поставляющих
соблазну
«праздного умствования» (23, 47, 43)
истину,
про ве ре нную
жи знь ю,
жившую
и
живущую
в
ду ше
нар о да.
Та к,
обращение
к
различному
по
своему
характеру
материалу
творческого
наследия
Толстого
60—70-х
годов
свидетельствует
о
несомненном
внутреннем
единстве
инте нс ивне йших
нравственно­
социальных
исканий
пи сател я,
определенный
ито г
кот орым
под­
водится
на
грани
70—80 -х
годов
и
получает
свое
логическое
оформ­
ление
в
«Исповеди».
217


Г.
В.
Ив анов
ТЕМА
«БЕСКРОВНОГО ПРЕУСПЕЯНИЯ»
В
ТВОРЧЕСТВЕ
ТОЛСТОГО
И
ЩЕДРИНА
80-х
ГОДОВ
До
сих
пор
п очти
не
п ри влекавш ая
к
себе
внимания
исследова­
телей
те ма
«Толстой?
и
Салтыков-Щедрин
в
восьмидесятые
годы»
—
тема
зн ачит ель ная
и
важн ая
для
понимания
сложных,
внут ре нне
глубоко
неоднородных
про цессо в
развития
рус с кой
о б щест венной
мысли
«послемартовского периода».
Со
смертью
Некрасо в а,
а
вс лед
за
ним
Достоевского
и
Турге­
нева,
и менно
в
г оды
новой
волны
самой
бе зудерж ной
реакции,
Толстой
и
Салтыков-Щедрин
лучшей
частью
читателей
были
пр и­
знаны
«гордостью России», борцами с « ло жь ю»
и
«тьмою»
во
имя
«света»
и
«справедливости». Толст ой и Са л ты ко в -Щедр и н ,
однако,
не
бы ли
не
толь ко
единомышленниками,
не
только
сознательными
идейно-творческими
союзниками,
но
и
просто
людьми
сходных
ж изнен ных
интересов,
сходных
запросов
и
устремлений.
В
сущности
одинаково
не
приемля
исторически
сложившиеся
в
стране
«порядки», гневно бичуя паразитизм со всеми поддер­
живающими
и
оправдывающими
его
силами,
ратуя
за
раск реп още­
ние
нации
от
связывающих
ее
пут
и
—
в
э том
смысле
—
фактически
одинаково
участвуя
в
общем
дел е
расш ат ы вания
«краеугольных
ка мне й»
самодержавно-бюрократической
системы,
они
в
то
же
время
видели
разные
жизненные
истоки
окружающего
их
зла,
верили
в
разные,
далеко
не
совпадающие
д руг
с
другом
идеалы
будущей
социальной
гармонии
и
соответственно
указывали
р аз­
личны е ,
подчас
взаи мо искл юча ющие
пу ти
достижения
эт их
притя­
гательных
для
них
идеалов.
Неу д ивит ель но,
что,
по
свидетельству
современников,
а
от час ти
и
самих
писателей, «зрелые»
Толс то й
и
Салтыков-Щедрин
едв а
ли
не
в
равной
степени
то
искренне
восхищались,
то
откровенно
в оз­
мущались
д руг
другом.
«Щедрина я люблю,
—
записывает,
например,
в
ав гу сте
1883 г.
сказанные
в
Ясной
Поляне
с лова
Толстого
Г.
А.
Русанов,
—
он
ра ст ет,
и
в
последних
произведениях
его
звучит
грустная
н ота».1
*Л.
Н.
Толстой
в
воспоминаниях
совр еменни к ов,
т.
I.
М ., 1960, с.
294.
218


«. . .У нас большинство писателей видят перед собою не людей,
а
ярлыки,
ими
же
самими
накл еенны е,
—
приво д ит
уже
пос ле
сме рти
сатирика
выс ка зыва ние
о
нем
Толстого
С.
Т.
Семенов.
—
По
их
мнению,
коли
Разуваев,
так
это
непременно
отъявленный
зло дей,
а
как
либерал,
так
весь
преисполнен
благородства.
Я
те р­
петь
не
мог
Щедрина.
. .».2
2 Там же,
с.
416.
3 Кони А.
Ф.
Собр.
со ч.,
т.
6.
М ., 1968, с.
472.
4М.
Е.
Салтыков-Щедрин
в
восп оми нан ия х
со временни ков,
т.
2.
М., 1975,
с.
262.
5 Из письма Щедрина к А .
М.
Скабичевскому
от
9 февраля 1885
г.
(впервые
опубликовано
С.
А.
Макашиным:
Огоне к , 1951, No 5, с. 24). О серьезных внутренних
«Читал “От<ечественные>
за п<ис ки>”, —
записывает
ве с­
ною
1884 г.
сам
Толстой
в
своем
дневнике.
—
Болтовня
Щедрина»
(49, 76).
«Читал с детьми Некрасова,
Щедрина
и
Тургенева
“По­
л есь е”,
—
з апи сы вает
он
там
же
осенью
того
же
года.
—
Все
пре­
к ра сно » (49, 121).
«... Сатира и
иро ния
не
найдут
себе
отклика
в
массе,
—
«вос­
станавливает
мысль»
Толстого
1887 г.
А.
Ф.
Кони.
—
Для
того
что бы
вполне
оценить
и
понять
Салтыкова-Щедрина,
ну жно
пр и­
на длеж ать
к
ос обо му
кругу
ч ита теле й,
печень
которых
увеличена
от
постоянного
раздражения,
как
у
страс бург с ког о
гус я» .3
«У вас есть все,
что
нужно,
—
сжатый
сильный,
настоящий
язы к,
характерность,
ос тав шаяся
у
івас
одних,
не
юмор,
а
то,
что
производит
веселый
смех,
и
по
содержанию
—
люб овь
и
потому
знание
истинных
интересов
жи зни
народа,
—
пише т
Толс той
в
конце
1885 г.
непосредственно
самому
Ще д рину,
приглашая
его
п рин ять
у част ие
в
бесконечно
близком
ему
«Посреднике» . —
Вы
можете
доставить
миллионам
читателей
драгоценную,
нужную
им
и
таку ю
пищу,
которую
не
может
д ать
никто,
кроме
В ас» (63, 308).
«Известно,
как
он
сильно
лю бил
литературу
и
охотно
вел
речь
о
ней
<...>
К
тво рче с тву
Тургенева
и
гр.
Л.
Толстого
относился
с
большим
уважением», —
св идетел ь ств у ет,
в
свою
очередь,
об
отношении
Щедрина
к
Толстому
такой
заслуживающий
доверия
мемуарист,
как
Н.
А.
Б е логолов ый ,4 что,
в
частности,
полностью
подтверждается
письмами
сатирика
к
Толстому
с
приглашением
его
начать
сотрудничество
в
ус иле нно
преследуемых
цензурою
«Отечественных записках».
Вместе
с
тем
в
некоторых
письмах
Щедр и на
восьмидесятых
год ов
содержится
и
немало
до ст аточ но
ре зких
выпадов
против
«толстовства»
и
Толстого
с
упреками
его
в
«пошехонстве»,
в
непростительном
для
писателя
безразличии
к
судьбам
русской
ж урна ли сти ки,
в
бросающемся
в
глаза
«со стороны»
расхождении
между
его
«словом»
и
«делом», в идеализации Толстым « му жи чка»
с
якобы
присущей
именно
ему
«истинной»
христианской
верой,
в
бессмысленности
его
ставшей
до сто яни ем
общества
проповеди
«самосовершенствования ради самосовершенствования» .5
219


Поэтому
совершенно
неудивительно,
что
и
обратившись
в
вос ь­
мидесятые
г оды
к
общей,
единой
те ме
—
теме
«жизни по -б о жьи»,
т.
е.
жизни
«угодной богу», а следовательно,
и
активно
содействую­
щей
на ст упле нию
«царства божия»
на
«погрязшей в грехах»
земле,
—
Толст ой
и
Щедрин
последовательно
под о шли
к
ней
с
настолько
разных
позиций,
насколько
в ера
одного
в
практически
неодолимую
силу
оч ище нног о
от
церковной
догмы
«подлинного»
христианского
учения
расходилась
с
верой
другого
в
возможность
б езнаказан но го
распространения
некоторых
«взрывоопасных»
идей
да же
под
религиозною
оболочкою
и
—
что
не
менее
важ но
—
в
возможность
отвлеченных
рассуждений
о
христианской
«любви
к
ближнему»
вне
конкретной
системы
определенных
общественных
отношений.
1
В
середине
восьмидесятых
годов
в
шутливом
«Скорбном листе
душевнобольных
яснополянского
госпиталя»,
пр едн азначен но м
для
так
называемого
домашнего
«Почтового ящика» (своего рода
безымянного
коллективного
альманаха
яснополянского
ок ружен ия
п и сате ля), Толстой написал о себе: «No 1.
Сангвинического
свой­
ства.
Пр инадл ежи т
к
отделению
мирных.
—
Больной
одержим
ма ние й,
н азы ваем ой
немецкими
психиатрами
“Weltverbesserungs-
wahn”. Пункт помешательства в том,
что
бо льн ой
сч и тает
возмож­
ным
изменить
жизнь
других
людей
сл о вом» (25, 514—515).
И
де йс твител ь н о , «Weltverbesserungswahn» —
мечта
о
всеоб­
щем
усовершенствовании
—
неизменно
сопровождала
Толстого
на
протяжении
всей
его
жизни,
нач иная
с
поис ко в
«зеленой па­
ло чк и», на которой было написано, «как сделать,
чтобы
все
лю ди
не
знали
ни как их
несчастий,
никогда
не
ссо ри лись
и
не
сердились»
(34, 386), и кончая его предсмертными расслышанными Д.
П.
Ма-
к овицк им
с л ова ми: «Истина. ..
люблю
много.
.. все
они.
. ,».6
В
отличие
от
неотступной
«мечты о всеобщем усовершенствова­
нии»
неизмеримо
сл ож нее
об с тоит
д ело
с
верой
Толстого
в
в оз­
можность
«изменить жизнь других людей словом», верой,
хотя
исподволь
и
с озр ева вшей
у
писателя
на
протяжении
р яда
деся ти ­
летий,
но
по-настоящему
заявившей
о
себе
лишь
на
рубеже
се м иде­
сятых—восьмидесятых
годов
в
процессе
мучительного
р азре ше­
ния
им
вза имо св яза нны х,
по
его
глубокому
убеждению,
вопросов:
о
смысле
бытия
и
сущности
соб ст венно го
«я», о справедливости
расхождениях
Щедрина
и
Толс тог о
в
восьмидесятые
го ды
м ожно
судить
и
по
письму
к
Толст ому
В.
Г.
Черткова
от
19 марта 1886
г. : «Щедрин прислал нам несколько
своих
вещиц
<...>
Я*был
у
него.
Он,
по-видимому,
сознает,
что
ум ир ает
<.. .>
Во
все х
почти
его
рас сказ ах,
подходящих
сколько-нибудь
к
на шей
цели,
ест ь
чт о-ни ­
бу дь
прямо
противоположное
на шему
духу;
но
когда
указывают
на
это,
то
он
го во­
рит,
что
всю
ве щь
написал
именно
для
этого
мес та,
и
никак
не
соглашается
на
п ро­
п у ск» (63, 309).
6Толстой С.
Л.
Очерки
былог о.
Ту ла, 1956, с.
280.
220


разделения
об щес тва
на
противостоящие
друг
другу
сословия
и
нравственном,
моральном
пра ве
пользования
какими-либо
бла­
гами
жиз ни
за
счет
чужого
труда,
и
о
ф изич еско м
и
духовном
на­
чале,
з ал оже нном
в
каж дом
человеке,
пр иро де
добра
и
зла^о
взаи­
моотношении
разума
и
сердца
и
н азн ачени и
искусства,
о
д еятель­
ной
любви
к
ближнему
и
б оге
как
едином,
связующем
и
одухотворяющем
нач але
всех
жизненных
явле ний.
Впервые,
наконец-то,
более
или
менее
удовлетворившее
его
осмысление
этих
вопросов,
собственно,
и
ознаменовало
собою
решительный
переход
Толстого
на
принципиально
новые
для
нег о
идейно-нравственные
поз иции,
свиде тел ьс т ву ющие,
с
од ной
сто­
роны,
об
окончательном
разрыве
писателя
с
ми ром
«хозяев
жизни»
во
всех
его
тщательно
охра ня емы х
государством
и
освя­
щаемых
православною
це рк овью
бесконечно
разнообразных
про ­
явлениях
и,
с
другой
стороны,
о
завершающемся
формировании
у
н его
целостной,
единой
системы
ново го
морально-этического
учения,
искренне
воспринимаемого
им
с амим
как
всего
ли шь
очи­
щенное
от
век ово й
наносной
лжи
истинное
завещание
Христа
людям.
Так,
по
язвительно-образному
замечанию
выдающегося
рус­
ского
историка
В.
О.
Ключевского,
Толстой
переломного
пер иод а
оказывается
одновременно
и
своего
род а
«предсмертной ху-
д ож< ест в енной>
гримасою»
в
к онце
концов
с
горечью
осознав­
шего
свою
историческую
выморочность
«дворянства»
и
некоей
«поздней пародией древнерусского юродивого», личная вера и лич­
ное
поведение
которого
решительнейшим
образом
отл и чаютс я
от
веры
и
поведения
окружающих.7
7 Ключевский В .
О.
Письма.
Дневники.
Афор изм ы
и
мысли
об
и сто­
р ии.
М., 1968, с .
371, 388.
Задаче
превращения
эт ой
ли чной ,
собственной
веры
в
огром­
ную,
всепобеждающую
жиз ненну ю
силу
и
стало
отныне
с лужи ть
слово
писателя,
почувствовавшего
себ я
«пастырем»
всего
русского
народа.
«Вчера разговор о божест< вен н ом>
и
вере
навел
меня
на
ве­
ликую
громадную
мысль,
осуществлению
кот орой
я
чувствую
с ебя
способным
посвятить
жизнь.
Мыс ль
эта
—
о снов ание
новой
рел и­
гии,
соответствующей
развитию
человечества,,
р ел игии
Христа,
но
очищенной
от
веры
и
таинственности,
религии
прак т ическ о й,
не
обещающей
бу дущ ее
блаженство,
но
дающей
б ла жен ство
на
земл е» (47, 37), —
з апис ывае т
в
дневнике
4 марта 1855 г.
двадцатишестилетний
Толстой
неожиданно
озарившую
его
идею,
развитие
и
обоснование
которой
он
будет
с читать
затем
одним
из
важнейших
дел
вс ей
своей
дальнейшей
жи зни
и
искр енн яя
увле­
ченность
кот орой
придаст
всем
его
последующим
ис ка ниям
совер­
шенно
-особый,
специфически
«толстовский»
оттенок.
221


Пройдет,
однако,
около
двадц ат и
пяти
л ет,
прежде
чем
«вели­
кая
громадная»
мысль
писателя
—
причем
теперь
уже
не
об
«осно­
ва нии
новой
религии», а о новом,
ос обом
истолковании
«слова»
или
«учения»
Христа
—
настолько
овладеет
Толстым,
что
он
забудет
на
в ремя
о
привычной
для
не го
литературной
деятельности
и
цели­
ком
по свят ит
с ебя
обоснованию
и
распространению
этого,
как
ему
кажется,
спасительного
для
человечества
учения.
«Вера есть смысл,
даваемый
жизни,
есть
то,
что
да ет
силу,
направление
жизни», —
внушает,
например,
Толстой
в
конце
семидесятых
годов
в
ст атье
«Церковь и государство» (23, 475).
«Отдайте добро за зло,
не
противьтесь
злу,
всем
простите,
—
убеждает
он
в
марте
1881 г.
нового
русского
императора
Алек­
сандра
III в связи с готовящейся расправой царизма над револю­
ционерами-народниками.
—
Это
и
только
это
н адо
делать,
это
воля
Б ога » (63, 47).
«Все зло в мире оттого,
—
наб расы вает
он
на
отдельном
листке
бумаги
в
кон це
1881 г., —
что
люди
не
знают,
что
такое
Бог,
и
поклоняются,
как
Богу,
том у,
что
не
Бог» (49,148).
«Все учение Иисуса только в том,
что
простыми
словами
повто­
ряет
народ:
спасти
свою
душ у,
но
напр авл яй
с илы
только
на
сво ю,
потому
что
она
все.
Страдай,
терпи
зло,
не
с уди
—
все
только
гово­
рит
одн о
<...> Все,
что
не
твоя
душа,
все
это
не
твое
дело.
Ищите
цар ств а
небесного
и
правды
его
в
своей
душе,
и
все
будет
хор ошо»
(23, 302—303), —
ут в ерж дает
он
в
«Исследовании догматического
б ог о сл о в ия», все время упорно возвращаясь к этой и близким ей
идеям
п очти
в
каждой
своей
работе,
дневнике,
письмах,
многочис­
ле нных
личных
б еседах .
Ест ест венно ,
что
временный
отход
Толстого
от
художествен­
н ого
творчества,
интерес
к
вопросам
религии
и
толкования
«слова
божия»
официальною
русс к ою
церковью,
признание
«религиозной
ис ти ны»
единственной
«доступной человеку»
и ст иной,
а
«учение
Христа»
—
гл авн ым
«смыслом чел<овеч еск ой>
жизни» (49,7),
проповедь
всео бщей
«любви», «смирения», «унижения», «самоот­
вержения»
и
«возмездия добром за зло» (23, 306) или,
иными
сл о­
вами,
непротивления
злу
насилием,
своим
об ъек тивным
содержа­
нием,
убедительно
раскрытым
позднее
В.
И.
Лен иным ,
в
конкретно­
исторических
условиях
насильственного
«умиротворения»
России
не
могли
не
вы зват ь
само й
глубокой
озабоченности
со
стороны
определенной
—
демократической
—
ч асти
сов рем енног о
ему
об­
щества.
Характерно
в
эт ом
отношении
рассуждение
известного
де мокра тичес ког о
писателя
и
социолога
В.
В.
Берви-Флеровского,
что
«Толстой с его учением о непротивлении злу немало способство ­
вал
усыплению
общества
и
поощрению
его
ма лоду ши я;
восхи­
ща ясь
идее й
непротивления
злу ,
оно
п рогляде ло
все
меры
пр ави­
те льс тва,
ко торым и
уничтожались
последние
следы
свободы
в
стране
и
убивалось
умственное
дви жен ие.
. .»8—
рассуждение,
8 См.:
Три
п олит ическ ие
системы:
Николай
I, Александр II
и
Александр
III.
Восп омин ан ия
Н.
Флеровского.
Лондон, 1897, с.
411.
222


хотя
и
из лиш не
одностороннее
и
ка тег о риче ски
безапелляционное,
но,
к
сожалению,
и
далеко
не
беспочвенное,
ибо
некоторые
с лои
«либеральничающей»
ру сс кой
инт ел лиге нции
действительно
пр акт ич ески
свели
все
учение
Толстого
к
идее
пассигіното
непро­
тивленчества.
Между
тем
субъективно
ново е
морально-этическре
учен ие
писателя
бы ло
св яза но
у
н его
не
только
с
искренним,
страстным
ув ле ч ением
собственно
вопросами
веры,
но
и
настойчивым
стр ем ле­
ни ем
Толстого
подкрепить
высшим,
общепризнанным
для
огром­
ной
массы
людей
авторитетом
Христа
выстраданное
им
к
началу
восьмидесятых
годов
убеждение
в
преступности
окружающего
его
мира,
об на руж ить
в опи ющую
безнравственность
сч ит ающег о
себя
«христианским»
общества
и
внушить
каждо м у
отдельному
чело­
веку
чувство
непосредственной
моральной
ответственности
за
тв о­
рим ое
им
самим
и
творящееся
вокруг
него
зло.
«Напрасно говорят,
—
без
обиняков
скажет,
например,
об
э том
своим
мно го числ е нным
оппонентам
в
тра ктат е
«В чем моя вера?»
сам
Толстой,
—
что
учение
христианское
ка саетс я
личного
сп асе­
ния,
а
не
к аса ется
вопросов
общих,
государственных.
Это
только
смелое
и
голословное
утверждение
самой
очевидной
неправды
<...>
Я
должен
вы бира ть
между
законом
бога
и
за кон ом
чело­
веческим» (23,317).
Причем
выбирать
—
вопр ек и
официальным
уверениям
рус ск ой
церкви
и
государства
—
именно
потому,
что
они,
эти
законы,
преимущественно
противостоят,
а
не
совпадают
д руг
с
другом,
противоречат,
а
не
соответствуют
один
другому.
Отсюда
в
восприятии
писателя
утверждение
н овой
«нравствен ­
ности»
или
новой
«веры»
о казы вае тся
прямым
след ст ви ем
и
безус­
ловного
признания
им
одних
и
пол ного,
безоговорочного
отр ицан ия
д ру гих,
поддерживающих
социальное
неравенство,
а
следова­
тел ь но,
и
н асил ие
«законов», «историческая необходимость»
кото­
рых
в
целом
в
течение
многих
лет
почти
не
вызывала
его
со мн ений.
«Вера выражается и передается не словом,
а
делом,
при­
мером», —
записывает
он
тепер ь
в
своей
записной
книжке
в
1878 г.
(48, 190).
«Вера отрицает власть и правительство
—
во йны,
казн и,
гра­
бе ж,
воровство,
а
это
все
сущность
правительства,
—
р аз вивает
он
свои
«новые мысли»
в
той
же
книжке
30 октября 1879 г .
—
И
по­
то му
пр авит< е льст ву>
нельзя
не
желать
насиловать
в еру.
Если
не
на сило ва ть
—
птица
улетит» (48,195).
«Не те,
—
пов торяе т
он
р овно
год
спустя, 30 октября1880г., —
отпадают
от
це ркв и,
к<оторые>
грешат,
а
те,
к<оторые>
гре­
шат,
у бив ают,
гонят,
осуждают
во
имя-
це р кви » (48, 326).
Всякий
ч ело век
произошел
на
эт от
свет
по
воле
бога.
И
бог
так
сотворил
человека,
что
всякий
человек
может
погубить
сво ю
душу
или
спасти
ее.
Зад ача
человека
в
жизни
—
спасти
сво ю
душу;
чт обы
сп асти
свою
душу,
ну жно
жить
по-божьи,
а
чт обы
жи ть
по-божьи,
ну жно
отрекаться
от
вс ех
уте х
жиз ни,
трудиться,
смиряться,
терпеть
и
быть
м илос т ивым» (23, 47).
223


Стоит
ли
после
это го
удивляться,
что
рассуждения
Толстого
о
ве ре
несли
в
восьмидесятые
годы
не
только
тот
смысл,
который,
совершенно
справедливо,
увидел
в
них
В.
В.
Берви-Флеровский,
но
и
нечто
прямо
противоположное
ем у,
что
так
же,
не
менее
спра­
в едли во
и
прозорливо,
сумели
разглядеть
в
них
некоторые
совре­
менники
писателя.
«В таком важном деле все должно делаться по вере,
—
пишет,
например,
Толстому,
прочитав
его
обращение
к
Ал екса ндр у
III
о
по милов ании
народовольцев,
К.
П.
Победоносцев.
—
А
прочитав
письмо
Ваше,
я
увид е л,
что
Ва ша
вера
одна,
а
моя
и
церковная
другая
и
что
наш
Х ри стос
—
не
Ваш
Хр исто с.
Своего
я
знаю
мужем
силы
и
ис т ины,
исцеляющим
расслабленных,
а
в
Вашем
показались
мне
че рты
расслабленного,
к ото рый
сам
требует
ис це л ения»
(63,59).
«Я думаю,
что
гра ф
Лев
Николаевич
Толстой
ока зал
услугу
своим
современникам,
переведя
Евангелие,
—
гов о рит
в
апреле
1884 г.
И.
Н.
Крамской
в
письме
к
В.
В.
Стасову.
—
До
сих
пор
ду­
мали
н аив ные
люд и,
ус ыпл енные
ортодоксальными
к оммен тато ­
рами,
что
Евангелие
есть
мирная
книга,
теперь
им
с
эт им
забл у ж­
дением
п ри дется
распрощаться.
Про чи тав
Евангелие
на
язы ке
всем
понят ном ,
уже
не
так
удобно
за ма зыв ать
щели,
уже
нич ем
нельзя
смягчи ть
страшный
революционный
смысл
учения
Христа.
Это
очень
и
очень
беспощадное
уче ни е,
но
беспощадное
к
эгоизму
и
ли цемери ю
чел ов еческо му ».9
9 Крамской И.
Н.
Письма,
стать и ,
т.
2. 1966, с.
138.
10 Кропоткин П.
А.
Записки
рево люц ион ер а.
М., 1966, с.
328.
11 Феоктистов Е .
М.
Вос поминан ия .
За
к ули сами
пол итики
и
литер атур ы.
Л ., 1929, с.
242.
«Все новых и новых социалистов хватали по всей России,
а
число
их
не
убывало,
—
вспоминает
о
шир ок ом
народническом
движении
се мидесяты х —во с ьм и десяты х
годов
П.
А.
Кроп от ­
ки н.
—
Новые
люди
приставали
к
движ ени ю,
оно
проникало
в
но вые
сферы,
захв ат ыв ая
все
большие
и
большие
массы
людей.
Д виже ние
“в народ”
разрасталось.
Пример
—
Н.
Н.
Ге.
Большой
худож ни к
в
пол ной
си ле
тал ан та,
окр у жен ный
славой
за
св ои
кар­
тины,
бросает
Петербург
в
1878—1879 годах и едет в Малороссию,
говоря,
что
теперь
не
вре мя
писать
картины,
а
надо
жи ть
среди
на­
рода.
..Л.
Н.
Т олс той
дел ает
то
же
и
выступает
со
своими
письма­
ми
о
московской
переписи
(Толстой участвовал в переписи
1882 г., —
Г.
И.), только подходит к тем же результатам другим
путем:
дел ает
то
же,
что
делали
нигилисты
за
последние
п ят над­
цат ь
л ет,
под
влиянием
культурных
и
революционных'
и мп ульс ов,
но
ища
оправдания
своей
перемены
в
христианстве».10
Ни кто
как
Толст ой
«не производил столь растлевающего влия ­
ния
на
молод ы е
умы
проповедью,
направленною
против
церкви
и
государства,
против
вс ех
осн ов
общественного
устройства»,
заявляет,
со
своей
ст орон ы,
бывший
более
десяти
лет
начальником
Главного
управления
по
дел ам
печати
Е.
М.
Феоктистов,11 и коли­
224


чество
такого
рода
высказываний
м ожно
б ыло
значительно
увели­
чить.
Не
меньший
интерес
современников,
чем
размышления
То л­
стого
о
вер е
с
их
я вст венно й
социальной
окраскою,
явственным
социальным
зву чани ем ,
вызвал
в
во с ьми десяты е
годы
и
сам
напряженнейший
процесс
б езж ало ст ного
самораскрытия
писа те ­
лем
свое го
нравственного
«перерождения», процесс осмысления
собственной,
личной
жизни
как
жиз ни,
во-многом
характерной
для
людей
целого
огромного
сословия,
нач ист о
за быв ше го,
по
его
м нению,
о
границах
до бра
и
зла,
душе,
смысле
жизни,
о
подлинном
пре дн азн ачени и
человечества.
Это,
собственно,
и
начинает
по ни­
мать
накануне
«нравственного перерождения»
самого
Толстого
его
п ол уав тобиог ра фи ческ ий
герой
Левин,
наш едш ий
наконец
«разре­
шение
всего»
в
мысли,
что
«надо жить для бога,
а
не
для
своих
нуж д» (19, 377 и 379), —
г л авн о й, «ключевой»
мысли
морально-
этического
уч ения
писателя
1880—1900-х
годов.
«По-моему,
—
справедливо
заметил
как -то
в
одн ой
из
с воих
статей
о
Тол ст ом
В.
Г.
Короленко,
—
вся
многообразная
история
толстовских
ду шевн ых
переживаний
св одит ся
<...>
к
жадн о му
исканию
цельности
и
гармонии
д ух а».12
12 Короленко В .
Г.
Собр.
соч.,
т.
8.
М. , 1955, с.
104.
13Кони А.
Ф.
Собр.
соч.,
т.
6, с.
472—473.
Неудивительно,
что
это
«жадное искание цельности и гармонии
дух а»
во
мн огом
оп ре дел яло
соб ою
как
неустанное
напряженней­
шее
развитие
са мого
вечно
неудовлетворенного
с обою
пи сате ля,
так
и
внутреннее
не
всегда
доступное
пониманию
окружающих
развитие
некоторых
духовно
близких
ему
героев,
стремящихся
до
конца
у яс нить
не
только
отдельные,
подчас
бесконечно
запу тан ­
ные,
по-настоящему
«злободневные»
п роб лемы
окружающего
их
«быта», но и сложнейшие,
порой
не
поддающиеся
приемлемому
логическому
истолкованию
«вечные»
проблемы
«бытия», и доходя­
щих
иногда
до
пол ного ,
казалось
бы,
безысходного
о тч аяния
от
ощ уще ния
сво его
бессилия.
«В человеке,
—
г ово рил,
обращаясь
к
А.
Ф.
Кони,
в
восьми­
д е сятые
год ы
Толс то й,
—
вообще
нет
цельности.
Он
роковым
об­
ра зом
осужден
на
раздвоение:
если
в
нем
побеждает
с кот,
то
это
нравственная
смерть;
есл и
по беж дает
человечное,
в
лучшем
смысле
слова,
то
эта
победа
час то
сопровождается
таки м
презрением
к
самому
себе
и
отчаян и ем
за
других,
что
почти
неизбежна
смерть,
и
притом
очень
часто
от
собственной
руки .
Но
бояться
смерти
не
надо.
Надо
о
ней
думать
как
мо жно
чаще:
это
облаг оражи ва ет
человека
и
часто
у дер жи вает
его
от
паде ния ».13
Мысль
о
спасит ельно м
самоубийстве,
как
единственно
в озм ож­
ном
выходе
из
состояния
полнейшего
разлада,
неодолимой
сумя­
тицы
вс ех
чувств
и
мыслей
неотвратимо
о вл адевает
у
Толстого
и
Левиным,
фамилия
которого
—
по-видимому,
дал еко
не
с лу­
8 Зак.
No
755
225


чайно
—
вызывает
ассоциации
с
именем
самого
автора
«Анны
Ка р е ниной».
Крупный
помещик-землевладелец,
жаждущий,
оставаясь
поме­
щиком,
добиться
«общности интересов»
с
обездоленными,
всецело
з а вис ящими
от
не го
крестьянами,
и
человек,
абсолютно
не тер пи­
мый
ко
всякого
ро да
лжи
и
фальши,
оди н,
по
определению
Ф.
М.
Достоевского,
из
тех
«новых людей,
которым
нужна
п равд а,
одна
правда.
. .»;14 аристократ,
открыто
гордящийся
своим
из бр ан­
ным
социальным
по ло жен ием,
и
явный
стихийный
демократ,
пре ­
кл о няющи йся
перед
физ ич еско й
и
духовной
м ощью
народа;
и ска­
те ль
новых
пу тей
«бескровного»
во зр ожд ения
России
и
откровен­
ный,
прин ципиаль ный
противник
каких-либо
су щест венны х
«переделок экономических условий»
страны
(18, 99); оригиналь­
ный,
сам об ы тный
мыслитель,
не
представляющий
своей
дальней­
шей
жизни
без
разрешения
«проблемы смерти»
или
извечного
воп­
роса
о
цели
«всякого существования», и практичный,
привязанный
к
земле
хозяин,
способный
выходить
из
с ебя
из- за
малейших
хозяй­
ственных
неурядиц;
ка залос ь
бы,
законченный,
неодолимый
скеп­
тик,
считающий
постоянное
«сомнение»
своим
основным,
сущест­
веннейшим
«грехом» (19, 6), и тайно страдающий от собственного
«неверия», жаждущий « св ета»
христианин,
—
Лев ин
оказывается
человеком,
сознательно
погруженным
пи сател ем
в
тако й
хаотиче­
ский
водоворот
самых
немыслимых
противоречий,
успешное
прео­
доление
которых,
по
твердому
убеждению
То лст ого,
оказывается
совершенно
непосильным
ни
отдельному,
обособленному
от
чело­
вечества
инд ивид уум у,
ни
даже
ограниченному
в
своих
возмож­
ностях
человеческому
разуму
вообще.
Помочь
в
э том
Левину
может
только
вера,
только
«учение Христа», давно уже неосо ­
знанно
ставшее
органической,
составной
частью
целостного
в
своей
основе
мироощущения
русского
трудового
народа,
определяющей
и
его
о бщие,
отвлеченные
представления
об
окружающем
его
мир е
и
важнейшие,
вы р абат ы вавшиеся
веками
нормы
его
практической
жизнедеятельности,
как
это
и
показано
Толстым
в
одной
из
заклю­
чительных,
по-своему
к ул ь минацио нных
сцен
романа
—
в
сцене
«прозрения»
Левина
в
разговоре
о
Фоканыче
—
тезке
и
н ра вст­
венном
двойнике
духовного
учителя
Пьера
—
Пл ат она
Ка рата ев а.
14 Достоевский Ф.
М.
Поли .
собр.
худ ож еств енн ых
п роизвед ений,
т.
12.
М.—Л., 1929, с.
58.
«Первое условие веры есть любовь к свету,
к
истине,
к
б огу
и
сер дце
чистое
без
лжи,
—
словно
комментируя
известный
диалог
Левина
с
подавальщиком
Федором
в
«Анне Карениной» (19,
375—376), замечает Толстой в письме к А.
А.
Толстой
в
ф ев­
рале
1880 г.
—
<...>
Он
(Христос,
—
Г.
И.
) дал нам спасенье.
Чем?
Тем,
что
научил
нас
дат ь
нашей
жи зни
та кой
смысл,
ко торы й
не
уничтожается
с мер тью.
Научи л
он
нас
этому
всем
учением,
жизнью
и
смертью.
Чтобы
спа стись ,
надо
следовать
этому
учению
<...>
Для
меня
главный
смысл
у чения
тот,
что,
чтобы
спа стис ь,
226


н адо
каждый
час
и
ден ь
своей
жизни
помнить
о
бо ге,
о
душе,
и
потому
любовь
к
бли жн ему
с та вить
выш е
скотской
жи зн и» (63,
6—9).
В
сущности,
именно
так
понимает
произведшие
в
его
ду ше
«действие электрической искры» (19, 376) случайные слова Федора
о
«правдивом»
—
или,
т оч нее , «праведном»
—
Фо каны че
и
п ора­
женный
ими
Левин.
Он
открывает
наконец
то,
что
он
смутно
ч увс тво вал
(хотя и не отдавал себе в этом отчета)
почти
всю
созна­
тельную
жизнь:
что
н адо
жи ть
«для правды,
для
бога», а не для
«брюха»
и
«своих нужд»; любить,
а
не
«душить»
ближнего;
следовать
требованиям
души
и
добра,
а
не
соблазнам
зла
или
плоти;
ценить
только
общее,
ж изне нно
необходимое
всем,
а
не
ч аст­
ное,
эгоистическое,
с ебялю биво е
«благо»
и
видеть
предназначение
ж изни
в
том
«несомненном смысле добра», который каждый «вл а­
стен
вложи ть
в
не е»
сам
(19, 399).
Таким
оказывается
конечный,
общий
ит ог
тяжелейших
идейно­
нравственных
исканий
героя
«Анны Карениной», «ослепленного»
несколькими
мимоходом
с каза нн ыми
словами
про ст ого
русского
мужика
о
ж изни
«для бога»
и
«для брюха»
и
увидевшего
в
этих
с ловах
единственный
надежный
кл юч
к
разрешению
практически
вс ех
волнующих
человечество
вопросов.
Если
п уть
Лев ина
к
«правде»
—
это
пут ь
полусознательного,
пол уинт уит ивног о
постепенного
духовного
приобщения
человека
и
по м ещика,
способного
еще
внутренне
примирять
свой
новый
нравственный
кодекс
со
старымй,
глубоко
безнр а вств енн ым и
по
самому
своему
х аракт еру
формами
социального
общежития,
к
одной
из
значи тел ьне йши х ,
по
представлениям
писателя,
ст орон
«исконно христианского», бесхитростно -м у жиц ко г о
«миросозерца ­
н и я», то путь самого Толстого после завершения им работы над его
вторым
романом
—
это ,
как
у казыв ал
в
св ое
время.
В.
И.
Ленин,
п уть
уже
окончательного,
бесповоротного
р азрыв а
писателя
со
своим
«погрязшим во лжи»
классом
и
по лно го,
бескомпромиссного
перехода
на
позиции
«патриархального крестьянства»
со
всеми
присущими
ему
особенностями,
включая
стихийное
бунтарство,
стихийную
н ена висть
к
самодержавию
и
—
вместе
с
тем
—
удиви­
тельную
политиче с к ую
пассивность,
удивительную
политическую
«невоспитанность» .15
15 Ленин В.
И.
Поли .
собр.
соч.,
т.
17, с.
212.
«Со мной,
—
р ассказ ы вает
о
сути
происшедшего
с
ним
в
это
в ремя
кризиса
сам
Тол ст ой,
—
случилось
то,
что
жизнь
нашего
круга
—
богатых,
ученых
—
не
толь ко
опротивела
мне,
но
поте­
ряла
всякий
смысл.
Все
наши
действия,
рассуждения,
наука,
искус­
с тва
—
все
это
предстало
мне
как
баловство.
Я
понял,
что
искать
смысла
в
этом
нельзя.
Действия
же
трудящегося
народа,
творя­
щего
жизнь,
представились
мне
един ым
н асто ящим
делом.
И
я
по­
15*
227


ня л,
что
смысл,
придаваемый
эт ой
жи зни,
ест ь
ис тина ,
и
я
принял
его» (23, 40).
Так,
неки й
универсальный,
всеобъемлющий
«смысл», с таким
огр омн ым
трудом
обнаруженный
наконец
для
себя
Т олст ым
в
«вере», равно как и признание им «р е ли гио зно й», «христиан­
с к ой» «истины»
единственной
до
конца
достоверной
и
доступной
человечеству
«истиной», о чем уже говорилось выше,
к
концу
семидесятых—началу
восьмидесятых
годов
сливаются
в
сознании
писателя
с
исключительно
существенным
для
не го
при зн анием
всего
«творящего жизнь»
—
или
«трудящегося»
—
народа
нос и­
т елем
«подлинного христианства»,
не
имеющего
почти
ничего
общего
с
учением
оф и ци аль н о й, «казенной»
цер кви , «извращаю ­
щ ей », по его мнению,
нравственное
учение
Христа
рад и
сознатель­
ного,
намеренного
укрепления
безнравственных
идеологических
осн ов
поддерживаемого
ею
государства.
Повышенный
инт ер ес
к
вере
обостряет
внимание
Толс того
к
народу,
ус ил енное
вн им ание
к
народу
—
углубляет
его
новые
представления
о
вере;
то
и
другое
вместе
усиливают
отвра ще ние
писателя
к
устоям
социального
устройства
Ро сс ии,
заставляя
его
вновь
и
вно вь
обра щать ся
к
своему
толкованию
Ева нг ел ия,
чтоб ы
еще
и
еще
раз
ук азат ь
на
спасительность
сделанного
Л евиным
«открытия»
о
не обходи м ос ти
«жить по -б ожь и», жить в полном
согласии
с
вековым
нравственным
опытом
простого
трудового
народа,
что
некогда
хорошо
п онял
такой,
ка за лось
бы,
идейный
и
политический
антипод
Толстого,
как
С.
М.
Степняк-Кравчин-
ски й
—
сначала
убежденный
террорист-народоволец,
а
затем
близкий
к
мар кс изму
революционер-эмигрант.
«Православная церковь,
—
пишет
он
в
работе
«Русское кресть­
янство», —
бессильна
подчинить
себе
крестьянские
души.
Поп
всего
тол ько
представитель
бюрократической
власти
и
грабитель
об щин ы.
Но
в ряд
ли
на до
говорить,
что
высокие
нравственные
ус тои
христианства,
обращение
к
братской
любви,
к
прощению,
к
самопожертвованию
на
бл аго
других
всегда
находили
отклик
в
отзывчивых
сердцах
наших
крестьян
<...>
Наш
народный
свято й
—
человек
ми ра
се го,
человек
практического
благочестия,
учитель
и
благодетель
народа
<...>
А
разв е
не
примечательно,
что
вел и ч айший
пи сател ь
наше го
времени
и
человек
такого
не­
обыкновенного
ума,
как
Лев
Толстой,
пытаясь
найти
чисто
нр ав­
ственную
рели гию,
рекомендовал
людям
образованных
сословий
понимать
Евангелие
т ак,
“как его понимает мужик”».16
16Степняк- Кр ав чи нс к ий
С.
М.
В
лондонс кой
эмиграции.
М., 1968,
с.
126—127.
Стремление
практически
возродить
«высокие нравственные
ус тои
христианства»
—
ил и,
по
выражению
Толстого, «законы
б ог а», противопоставляемые им «п ре с тупн ым»
устоям
общества
—
или
«законам человеческим», с однол стороны,
и,
с
другой
стороны,
«рекомендация»
понимать
Евангелие
так ,
«как понимает его
228


му жик », фактически и определили собою содержание подавляю­
ще го
большинства
тесно
взаимосвязанных
друг
с
другом
фило­
софско-теоретических
(«Исповедь», 1882; «В чем моя вера?», 1884;
«Так что же нам делать?», 1886) и художественных произведений
писателя
восьмидесятых
годов.
«. . . Божеская
истина
не
может
бы ть
доступна
одному
че ло­
в еку,
она
открывается
только
всей
совокупности
людей,
соединен­
ных
любовью.
Для
того,
чтоб ы
постигнуть
ис ти ну,
на до
не
разде­
ляться;
а
для
то го,
ч тобы
не
разделяться,
над о
л юбить
и
прими­
ряться
с
тем,
с
чем
несогласен.
Истин а
откроется
в
любви.
. .» (23,
49). «Смысл учения Христа прост,
яс ен
<...>
положения
его
ва ж­
ны,
определенны,
но
<...>
то лк ова ния
его,
оснбванные
на
жела­
нии
оправдать
существующее
зло,
так
затемнили
его,
что
н адо
с
ус илие м
открывать
е го» (23, 357). «Быть
бедн ым ,
б ыть
нищим,
быт ь
бродягой, <.. .>
это
то
самое,
чему
уч ил
Христос;
то
самое,
без
чего
нельзя
в ойти
в
царство
Бога,
без
ч его
нельзя
б ыть
счастли­
вым
здесь,
на
зем л е» (23, 427). «Люди,
свя зан ные
друг
с
другом
обманом,
составляют
из
се бя
как
бы
сп лоче нн ую
массу.
Сплочен­
ность
этой
массы
и
есть
зло
мира.
Вся
раз умн ая
деятельность
человечества
н аправ лена
на
разрушение
этого
сцепления
обмана
<...>
Все
революции
су ть
попытки
насильственного
р аз биван ия
эт ой
массы.
Людям
представляется,
что
ес ли
они
разобьют
эту
массу,
то
она
пе р еста нет
быть
массой,
и
они
бью т
по
ней;
но,
ста­
ра ясь
разбить
ее,
они
только
куют
ее.
Но
ско ль ко
бы
они
ни
ковали
ее,
сцепление
частиц
не
ун и чтож ится,
пок а
внутренняя
си ла
не
сообщится
частицам
массы
и
не
за став ит
их
отделаться
от
нее.
Сила
сцепления
людей
ес ть
ложь,
обман.
Сила,
о св обо ждаю щая
каждую
частицу
л юдско го
сцепления,
е сть
истина.
Истина
же
передается
людям
только
делами
ис тин ы.
Только
дел а
истины,
вно ся
свет
в
сознание
к аждо го
человека,
разрушают
сцепление
обмана,
отрывают
одн ого
за
другим
людей
от
массы,
связанной
меж ду
с обой
сцеплением
об ма на» (23, 464).
Необходимо: «Пер­
во е:
не
лгать
перед
самим
собой,
как
бы
ни
далек
был
мой
п уть
ж изни
от
того
истинного
пути,
ко торы й
открывает
мне
разу м.
Вт о­
рое :
отречься
от
сознания
своей
правоты,
своих
преимуществ,
осо­
бенностей
перед
другими
людьми
и
признать
себя
ви новат ым .
Третье:
исполнять
тот
вечный,
несомненный
зако н
человека
—
трудом
всего
существа
св ое го,
не
с тыд ясь
никакого
труда,
бороться
с
природою
для
поддержания
жизни
своей
и
других
людей»
(25, 392), —
без
устали
в нуш ает
в
это
время
Толстой
много­
численным
читателям
в
своих
исповедально-философских
трак­
татах.
Ангел,
по ня вш ий, «что жив всякий человек не заботой о себе,
а
любовью» (25,24 —«Чем
л юди
ж ивы »); подвижник,
собл азн ен­
ный
с
п омощью
золота
дьяволом,
но
о со зн авш ий , «что не золотом,
а
только
трудом
м ожно
сл ужит ь
богу
и
людям» (25,30 —«Два
брата
и
з ол ото»); некий немолодой уже странник,
считающий,
что
жить
на до
«для бога <. . .>
Когда
для
Н его
жить
станешь,
229


ни
о
чем
тужить
не
стан ешь ,
и
все
тебе
лег ко
покажется» (25,36 —
«Где любовь,
там
и
бог »); мудрый старик крестьянин,
по мнящ ий,
что
в
благословенную
для
него
«старину», когда всего было в изо­
билии, «жили по-божьи;
своим
владели,
чужим
не
корыстовались»
(25,66 — «Зерно
с
к ур иное
я йц о»); вновь русский мужик,
уразу­
мев ши й, «что на миру по смерть велел бог отбывать каждому свой
оброк
—
любовью
к
добрым
делам» (25,99 —«Два
ст ари ка»),
и
то му
подобные
лица
последовательно
стан о вят ся
в
то
же
вре мя
едва
ли
не
основными,
центральными
героями
его
художественных
про из вед ений,
иллюстрируя
общие
теоретические
положения
его
нового
нравственного
учения
конкретными,
доступными
для
вс ех
слоев
общества
при мер ами.
Особое
место
среди
всех
этих
на
редкость
«благостных», необы ­
чайно
«богобоязненных»
персонажей
принадлежит,
бесспорно,
Акиму
из
драмы
«Власть тьмы», самое наименование которой
д олжно
бы ло,
по
замыслу
Толстого,
оттенить
из веч ную
изнуритель­
ную
борьбу
«света»
с
«тьмою», нашедшей себе к тому же неожи­
данно
верного
с о юзника
в
развращающей
буржуазной
«циви­
лизации».
Ко сноя зы чн ый,
невзрачный
«золотарь»
со
своим
неизменным
«тае -т ае », Аким,
подобно
многим
другим
«просветленно -п рав е д­
ным»
героям
писателя,
ка залось
бы,
к
месту
и
не
к
месту
—
на
пр о­
тяжении
всего
де йств ия
пье сы
—
поминает
о
«боге», «душе», «гре­
ха х », скорее инстинктивно чувствуя,
чем
сознательно
понимая
необходимость
«жить по- бож ь и», чтобы не оказаться во власти
«тьмы».
Однако ,
как
проницательно
заметил
некогда
один
из
лучших
исполнителей
роли
Акима
на
русской
сцене
И.
В.
И льинс к ий,
на
деле
«бог Акима
—
это
выстраданный
м ужи цкий
бог
<...>
за
эт им
псевдонимом
укрыты
народные
представления
о
чести,
о
со­
вести.
Это
трудовая
деревня,
об ор оня ясь
именем
бога,
защищает
сво и
моральные
ус тои
от
скверной
жизни,
в
чем
бы
она
ни
прояв­
лялась
<...>
Аким
для
меня,
—
под черк ива ет
И.
В.
Ильин­
ски й,
—
не
моралист,
и
не
р езо нер
<...>
Мне
кажет ся ,
что
Ак им
кровью
сердца
опла чива ет
каждое
огорчение,
которое
его
подстере­
гает
в
жизни,
что
он
неп рими римо
акт ивен
в
своей
борьбе
за
со­
весть.
. .»17
17 Ильинский И.
Верьте
Толстому!—Литературная
газета,
1960,
19 ноября .
18 Чичерин Б.
Н.
Восп омин ани я .
Земство
и
Мо ско в ская
дума.
М., 1934,
с.
240.
19 Степняк -К ра вч инск ий
С.
Соч.,
т.
1.
М., 1958, с.
571.
Упорной
«борьбе за совесть»
в
условиях,
когда,
по
свидетель­
ств у
со вр еменник о в, «всякая разумная мысль,
всякое
жи вое
чув­
ство
отвергались
и
подавлялись»,18ався «умиротворяемая»
Рос­
сия
ста ла
напоминать
с обою
сплошное
«необъятное кладбище»,19
подчинил
сво е
утопическое
морально-этическое
учение
с
его
лако­
ничным
«ключевым»
требованием
«жить по- бо жьи »
и
сам
Лев
Тол ­
230


стой,
нс
видевший
ины х
путей
б орьбы
с
искренне
нена вист ным
ему
бездуховно-преступным
миром,
но
даже
и
своей
«примиренческой»
проповедью
«непротивления злу насилием»
не воль но
содействовав-
вавший
в
с вое
вр емя
обнаружению
и
разоблачению
это го
«зла»
как
сов ерш енно
неотъемлемой,
составной
части
современной
ему
действительности.
При
этом,
гово ря
о
сложности
моралистической
проповеди
Толстого,
нельзя,
разумеется,
не
учиты ва ть ,
что
в
свете
марксист­
ского
учения
об
основополагающем,
первостепенном
зн ачен ии
со­
циально-экономических
фак тор ов
поступательного
исторического
развития
и
р оли
в
этом
развитии
не
столько
несколько
расплыв­
чатой,
несколько
неопределенной
«борьбы за совесть», сколько
о жест оч ен нейшей
«борьбы классов»,
непосредственный,
«хри­
стианско-мужицкий»
«социализм»
Толстого
оказывается
«уто ­
пическим
со ци ал изм о м», выражающим,
по
мысли
В.
И.
Л енина ,
н икак
не
«идеологию класса,
идущего
на
смену
буржуазии»,
а
скорее
идеологию
кл ассо в, «которым идет на смену буржуазия»,20
ил и,
ин ыми
с лов ам и , «социализм», общественный идеал которого
ориентируется
в
значительной
степени
на
прошлое
в
качестве
уже
им еющег о ся
об ра зца
во змо жн ого
будущего
устройства
жизни.
Одн ако ,
отмечает
В.
И.
Л енин
в
стать е
«Л.
Н.
Толстой
и
современ­
ное
рабочее
движение»,
подчеркивая
кровную
св язь
ид ейно ­
нравственных
исканий
Толстого
с
наст р о ением
русского
крестьян­
ств а: «Критика Толстого потому отличается такой силой чувства,
такой
страстностью,
убедительностью,
све жес тью,
искренностью,
бесст р аш ием
в
стремлении
“дойти
до
корня’’,
найти
настоя­
щую
п ричи ну
бедствий
масс,
что
эта
к рити ка
де йств ител ь но
отраж ает
перелом
во
взглядах
миллионов
крестьян,
которые
только
что
вышли
на
свободу
из
крепостного
права
и
увидели,
что
эта
сво бо да
означает
новые
ужа сы
разорения,
гол одн ой
сме рт и,
бездомной
жизни
ср еди
городских
“хитровцев”
и
т.
д.
Тол ст ой
отражае т
их
наст р оение
так
верно,
что
сам
в
свое
учение
вносит
их
наивность,
их
отчуждение
от
полит ик и,
их
мисти­
цизм,
желание
уйти
от
мира,
“непротивление злу”,
бессильные
проклятья
по
адресу
капитализма
и
“власти денег”.
Протест
миллионов
крестьян
и
их
отчаяние
—
вот
что
слил о сь
в
учении
Толстого».21
На
невозможности
«отчуждения»
от
политики,
от
реального
социального
«мира»,
даже
сам ых
отвлеченных,
опирающихся
на
Евангелие
рассуждений
о
будущей
«социальной гармонии»
и
сосредоточил
свое
внимание
М.
Е.
Салтыков-Щедрин,
обратив­
шись
в
восьмидесятые
годы
к
т ипич но
«толстовской»
т еме
—
теме
«жизни по -б ож ьи».
“Ленин В.
И.
Поли .
собр.
соч.,
т.
20, с.
103.
21 Там же,
с.
40.
231


2
На
первый
взгляд
может
показаться,
что
кроткий,
мечтатель­
ный,
болезненно-впечатлительный
герой
четвертого
«Пошехон ­
ского
ра сс каза» (1883) Щедрина
—
А ндрей
К урз анов,
хотя
и
начи­
н ает
свою
несколько
не обы чную,
бесхитростно-простодушную
деятельность
некоего
добровольного
проповедника
основ
«христи­
анской
справедливости»
еще
почти
за
два
десятилетия
до
формаль­
ной
отмены
крепостничества,
в
сущности
развивает
те
же
мысли,
те
же
самы е
ид еи,
которые
затем
—
почти
сорок
лет
спустя
—
нач нет
усиленно
развивать
и
«нравственно прозревший»
Толстой.
«С раннего детства,
—
пишет
о
Курзанове
Ще д рин,
—
окру­
жен ный
образами
и
книгами
церковного
обихода,
он
легко
пр и­
страстился
к
божественному»
и
даже
нево л ьно
ощутил
в
себе
снач ал а
«потребность пасть < . . .>
Пасть,
целовать
ноги
стран­
ных
и
убогих,
плакать,
страдать,
умереть...», а затем и «какое-то
не изъ ясн имое
пр ос ияние »
вс его
своего
«существа»,
ко торое ,
естественно,
не
могло
остаться
незамеченным,
п озвол яя,
в
част­
ности,
его
рассудительной
матери
«провидеть»
в
нем
будущего
«богомола»,
полностью
посвятившего
себя
«странствованиям
и
молитвенным
по дв ига м».22
22 Салтыков- Щ ед р ин
М.
Е.
Собр.
со ч.
в
20- ти
т., т. XV, кн. 2. М., 1973,
с.
82, 83.
В
д аль ней шем
ссылки
на
это
издание
—
в
тексте,
с
указанием
ри мско й
цифр ой
то ма
и
арабской
—
ст ран ицы.
«Однако ж,
—
сразу
же
оговаривается
писатель,
—
ожидания
ее
сбы лись
только
отчасти.
Из
Андрея
дей ств ител ь но
выработался
богомольный
и
набожный
юноша,
но
в
то
же
врем я
умственный
скл ад
его
сф орм ир овал ся
с
такими
своеобразными
особенностями,
которые
реш ит ель но
не
допускали
его
оставаться
на
почве
п рос того
богомола-ремесленника.
Не
мир
апокрифических
сказаний
пленял
его
мысль,
но
мир
человеческих
злоключений,
на чина я
от
мате­
риальной
неурядицы
и
кончая
страданиями
высшего
р азряда
<...>
Он
не
сдела лся
ни
юр од ивым,
ни
бесноватым,
ни
про рица ­
телем,
а
остался
обыкновенным
чел овек о м,
который
наивно
и
без
ра здраже н ия
развивал
мысли,
не
им евши е
ника к их
то чек
прикос­
но ве ния
с
сложившимся
т ипом
жизни.
Из
всего
вычитанного,
слышанного
и
виденного
он
извлек
особый
нравственный
кодекс,
ко торы й
коротко
в ыражал
сл о в ами: “Жить по- б ожес ки”» (XV, 84)
и
ко торы й
явств енно
напоминает
с обою
будущий
«нравственный
кодекс»
Толстого.
Дал ее,
продолжает
св ое
повествование
Ще д рин,
отчасти
безусловно
повто ря я
уже
давно
сложившиеся,
давно
используемые,
в
жи зни
«формулы», отчасти словно предвосхищая важнейшую
мысль
Толстого
о
«законах бога»
и
«законах человеческих»,
Андрей
Курзанов
постоянно
настойчиво
противопоставляет
в
св оих
непритязательных
беседах
идеальную
жизнь
«по-божески»
реа ль­
ной,
привычной
для
всех
жи зни
«по закону», предоставляя самим
232


слушателям
оты ски ва ть
со бст вен ные
пути
перехода
от
од ной
«жизни»
к
другой.
Поэтому,
например,
е сли
какая-нибудь,
склонная
к
нео жи дан­
ной
чувствительности
полупраздная
пошехонская
барыня
под
непосредственным,
ми ну тным
воздействием
«справедливых слов»
Андрея
нач ин ала
жа ло ва ться
ему,
что
она
и
«голову -т о
причесать»
сама
себе
не
у меет
—
«все Анютка да Анютка!
Анютк а,
прими!
Анютка,
по дай! <.. .>
И
зн аю,
что
все
мы
одной
природы,
а
не
могу
<...>
слов ом
<.. .>
без
А нютки,
как
без
рук!» —
герой
обычно
от в еча л: «Что же такое,
сударыня!
И
пускай
Ан ютка
потрудится
<.. .> это ей и по закону вменяется!
Я
ведь
не
против
закона
иду ,
а
г оворю ,
как
п о- бо жески.
. .» (XV, 88).
Подобный
от­
в ет,
ра зум ее тся,
весьма
расходится
с
нравственными
требованиями
Толстого,
но
вм есте
с
тем
со вер шенно
по-толстовски
по дче рки вает
внутреннюю,
органическую
несовместимость
«божеских»
и
«закон­
ных»
нач ал
пошехонско-русской
действительности.
Далее,
если,
Согласно
учен ию
Толс того, «жить по -бо жьи »
—
значит
в
то
же
вре мя
и
«спасать свою душу», причем спасать ее
не
от
пос ле д ую щих , «загробных», кар,
а
от
в полне
ре альн о
грозя­
щего
ей
«в этом мире»
незаметного
нр авс твен но го
омертвения,
то
и
Андрей
Курзанов,
как
пр ави л о, «не говорил ни о пламени
неугасимом,
ни
о
черве
неусыпающем,
ни
о
раскаленных
щипцах
и
сков ород ах,
а
сладко
волновал
сердце
“справедливыми”
сл о­
вами» (XV,85)о «спасении
души»
именно
ради
самой
«души»,
а
не
ра ди
ожидающего
ее
впоследствии
«воздаяния» .
Недаром
пишет
сатирик
о
во спр ият ии
этих
«слов»
о дной
из
усердных
слуша­
тельниц
Анд р ея : «. . . сколько лет она за Кондратьем Кондратьичем
в
замужестве
живет,
и
ни
одного-то
“справедливого»
с лова
от
не го
не
с лыха ла!
Все
или
водку
пь ет,
или
табачище
курит,
или
скверно­
с ло вит,
или
на
ко нюшне
арапником
щел кает !
А
ночью
придет
пья ный
и
дрыхнет.
В
этом
вся
ее
ж изнь
прошла.
Только
от
Ан д­
рюш и
она
и
увидела
свет.
Поговоришь
с
ним
—
словно
как
и
оч­
н ешьс я.
И
об
ду ше
вс по мнишь ,
и
о
боге.
..
чувствуешь,
по
край­
ности,
что
не
до
конца
о ко ч енел а!» (XV, 89).
На коне ц,
почти
так
же,
как
и
Толстой,
неоднократно
писавш ий
после
своего
идейного
кризиса
о
необходимости,
с
его
точки
зр ен ия,
ун ичто же ния
«зла жизни»
не
с
п ом ощью
внешнего
«насильствен ­
н ого»
преобразования
общества
—
или,
по
его
определению,
«сплоченной массы»
люде й,
—
ас
помощью
внутреннего,
духов­
ного
просветления
к аждо го
отдельного
человека,
каждой
«частицы»
общества,
Андрей
Курзанов
в идит
в
«спасении души»
каждого
отдельного
«пошехонца»
единственный
надежный
путь
воз ро жд ения
всего
Пошехонья.
Не
случайно,
подчеркивает
писа ­
тель, «тем-то
и
до рог
был
Андрюша,
что
хоть
“справедливые
слова”
у
не го
из
уст
п отоком
текли,
а
никому
от
них
обидно
не
б ыло.
. .» (XV, 86).
Одн ако ,
заметил
к ак-то
Щедрин
в
своем
«сатирическом ро­
м а не » «Дневник провинциала в Петербурге», «потребность в выра­
233


ботке
но вых
ф орм
жи зни
всегда
и
везде
яв ляла сь
как
сл едс твие
не
одн ого
теоретического
признания
неудовлетворительности
старых
форм,
но
и
реального
недовольства
ими » (X, 324), что,
вне
всякого
сом нения,
от лич но
п оним ал
в
во сь м ид есятые
год ы
Толс той ,
но
чт о,
на
св ою
беду ,
безусловно
нед о по нимал
ще др и нский
Кур-
занов.
Между
тем,
показывает
Щедрин,
последовательно
и
доходчиво
раскрывая
перед
«пошехонцами»
содержание
своего,
отчегливо
перекликающегося
с
т ол ст о вски м , «нравственного кодекса», Анд­
рей
Курзанов,
в
сущности,
сов ершен но
неп ро изво л ьно,
не
отд ава я
себе
в
этом
отчета,
сосредоточивает
внимание
своих
слушателей
на
таких
жи зненн ых
явлениях,
на
таки х
специфических
о со бен­
но стях
их
общественного
существования,
которые
фа кт ич ески
почти
полностью
лишают
этот
«нравственный кодекс»
чи сто
созерцательной,
чисто
отвлеченной
окраски,
не вол ьно
превращая
проповедь
«жизни по-божьи»
в
проповедь
наиболее
опасных
для
антагонистического
классового
общества
ид ей
«христианского
с оциа лизм а », активно
использовавшихся
в
свое
время
в
России
в
сознательной
политической
борьбе
за
социальное
переустройство
действительности,
что
хорошо
в идно
на
примере
революцион­
но-освободительного
движе ния
40-х—80-х
год ов
XIX столетия
и
возможность
чего,
в
свою
очередь
призывая
«жить по-б о жь и»,
явно
недоучитывал
почти
начисто
отвергающий
это
движение
Толс той .
Так, «что значит жить по-божески?
—
сп раши вала
Андрея
добрая
помещица
Марья
Ивановна,
до
которой
пал
слух,
что
в
Пошехонье
объявился
“блаженный”,
и зр екающ ий
“’справедли­
вые”
слова.
—
А
вот
чт о:
те бе
кус ок,
и
ему
кусок,
и
вс ем
прочим
по
кус ку!
—
объяснял
Андрей
в
н аивн ой
уверенности,
что
в
его
объяснении
не
только
нет
ничего
угрожающего,
но
что
во ис тину
иного
угод­
ного
богу
житья
не
может
существовать.
Марья
Ивано вна
выслушивала
это
о б ъясне ние
и
тоже
ника к их
угро з
в
нем
не
находила.
Напротив
того ,
дум ал а: “Вот кабы бог
п р и вел!”» (XV, 85).
«Затем,
—
продолжает
раскрывать
смысл
курзан ов ской
пропо­
веди
писатель,
—
п ост епе нно
выяснилась
и
другая
подробность
“божеского жития”.
—
К оли
кто
хочет
“по
справедливости”
жить,
—
говорил
Андрей,
—
тот
должен
кичливость
оставить.
Чтобы
ни
рабов,
ни
данников,
ни
кабальных
людей
—
ничего
такого
чт об
не
б ыло.
Все
в
равной
др уг
с
другом
любви
должны
жить.
Я
—
т ебе
по­
служу,
ты
—
мне.
У
всех
один
б ог,
и
вс ех
он
одн ою
лю бов ью
любит,
и
всех
одн им
суд ом
судить
буде т.
—
А
мы-то!
а
мы-то!
грехи
на ши,
грехи!
—
Кол и
мы
все
друг
дру га
в
равной
любви
содержать
буд ем,
то
и
огорчения
наши
прекратятся
с ами
со бой.
И
ненависть,
и
свар а,
и
роп от
—
все
исчезнет,
потому
что
все
это
от
не лю бви,
ют
неравен­
234


ств а.
Одним
честь,-а
другим
—
п оноше ни е;
о дним
веселие,
а
дру­
гим
—
ск орбь .
Как
тут
огорченью
не
быть?
—
Что
говорить!
уж’
мы,
дв орян е,
на
что
б огом
и
царем
взысканы,
а
и
то,
др уг
на
дружку
глядя,
нет-нет
да
и
позавидуешь!
—
Все
мы
по
естес тву
равны
<...>
А
ежели
все
равны
—
стало
быть,
и
одинаковая
часть
всем
от
бог а
положена» (XV,87).
«—
Как
же
нам
душу-то
спасти?
—
вот
ты
мне
что
скажи!
—
вно вь
наст о йч иво
в озв раща ется
к
ненароком
прерванной
прислу­
гой
беседе
с
Ан др еем
все
та
же
Марья
Ива новна.
—
За
други
сво я
пол аг ать
ее
надо
—
вот
и
спасешь!
—
о тв ечал
он,
нимало
не
затрудняясь.
Однако
же
Ма рью
Ивановну
ответ
это т
заставал
неприготов­
л енно ю.
—
Как
это.
..
душу?
—
сомневалась
она:
—
словно
бы
уж.
..
Х оть
бы
руку-ногу,
а
то.
. . душу!
Слы ха ла
я,
что
в
пустынях
жи­
вал и
люди,
которые.
..Ачтобывмируэтобыло...
не
знаю!<...>
—
Об иду
ежели
видите
—
заступитесь;
нищету
видите
—
помо­
гит е;
м уку
душевную
в идите
—
утешьте.
Вот
это
и
значит
душ у
за
други
своя
полагать!
—
И
заступитесь,
и
утешьте,
и
помогите!
—
уже
др аз ни лась
Марья
Ив ановна.
—
И
помогите!
и
помогите!
А
коли
помогалки-то,
помогальщик,
у
ме ня
нет?
—
На
нет ,
сударыня,
и
суда
нет .
—
Ну,
хорошо.
Пускай
по-твоему.
Стало
быть,
как
встала
с
утра,
так
я
и
бег и,
выт ара ща
г лаза?
За
одного
—
засту пис ь ,
другому
—
помоги,
третьего
—
уте шь!
А
за
меня-то
кто
беспо­
коиться
будет?
—
Друг
по
дружке,
суда ры ня.
Вы
за
всех,
все
за
ва с.
Христос-
сп ас
и стинн ый
крестное
страдание
за
нас
принял,
а
мы
и
побеспо­
ко ить
себ я
не
хотим!
—
А
ежели
я. ,. не могу!
ежели
я.
.. ну,
нет
во
мне
этого,
нет?!
—
А
не
м ожет е,
так
и
не
нудьте
се бя,
сударыня!
Я
ведь
не
то
что бы
что.
. .» (XV, 88—89).
«Формула,
данная
Х ри стом
социализму,
—
пишет,
со
своей
стороны,
М.
В.
Буташевич-Петрашевский
в
«Объяснении о системе
Фурье
и
о
со ц иал изм е», словно предваряя соответствующие рас­
суждения
щедринского
героя,
—
ес ть
более
желание,
нежели
пр е дписани е.
К
ней,
как
и
ко
всему
нравоучению
Хри ст а,
отно­
сятся
слова
ег о: “Могий вместити да вместит”.
Этими
словами
задача
социализма
определительно
выразилась,
т.
е.
чтоб
в
отно­
шениях
межд у
людьми
заменила
любовь
прежнюю
в ра жду».23
23 Философские и общественно -по лит ич еск ие
произведения
п етраш евце в.
М. , 1953, с.
424.
«Русское общество в 1863 г.
изм енил о сь
до
неузнаваемости,
—
утверждает
в
своих
воспоминаниях
че рез
много
лет
спустя
после
Петрашевского
од ин
из
соратников
Щедрина
по
«Отечественным
запискам»
Г.
3.
Елисеев.
—
А
возобновленный
“Современник”
235


остался
при
своей
старой
программе,
гла в ная
задача
которой
со­
стояла
в
том,
чтобы
кричать
всем
во
всеуслышание
не ум олчно,
что
о б щество
тогда
только
будет
благоденствовать,
когда
научится
жить
по-божьему,
а
по-божьему
жить,
зн ачи т : “тебе кусок,
ему
кусок,
мне
кусок”,
одн им
словом,
когда
ни
оди н
самый
нич то жный
член
общества
не
будет
обделен,
и
все
будут
иметь
по
куску».24
24 Елисеев Г. 3 . Во спом инан ия.
—
В
кн.: Шестидесятые годы.
М.— Л. , 1933,
с.
290.
25ФроленкоМ.
Ф.
Собр.
соч.,
т.
I.
М ., 1932, с.
65.
26Арсеньев К.
К-
Салтыков-Щедрин.
СПб., 1906, с.
219.
«Мне евангельские изречения,
—
как
—
“Положи,
д ушу
свою
за
други
св оя”
или
“Блаженны изгнанные правды ради”
и
т.
п.,
глубоко
проникали
в
душу», —
напишет
позже
известный
рев ол ю­
ционер-народник
М.
Ф.
Фроленко
о
своем
пути
в
революцию.25
Неудивительно,
что
«долго ли,
коротко
ли
так
шло», но «спра­
ведливые
слова»
Андрея,
п род олжа вше го
упорно
повторять
их,
несмотря
на
круто
меняющуюся
в
Пошехонье
(«и всё к луч­
шему», —
добавит
сатирик.
—
XV, 90) историческую ситуацию,
вызывают
снач ала
под о зр ение
соответствующих
пошехонских
вл астей .
Зат ем
—
стремление
«истребить»
эти
«фанаберии»
«посредством выколачивания» (XV, 94). И нак он ец ,
за
содействую­
щие
«потрясению основ», «льстивые обещания легкого жития,
сопровождаемые
возбуждением
дурных
стр ас тей » (XV, 96) (как
говорилось
об
эт ом
в
официальной
пошехонской
газете
«Уединен­
ный
пошехонец») —
окончательное
исчезновение
его
из
родных
палестин.
Еще
более
очевидно
отличие
взглядов
Щедр и на
от
взглядов
Толстого
как
на
саму
суть
яв ствен но
противостоящей
официаль­
ной,
к азе нной
«морали»
подлинной
чел ов еческ ой
«нравствен ­
но сти »,
содержание
самого
понятия
«высоких нравственных
идеалов», так и на роль этих «идеалов»
в
де ле
преобразования
действительности
дае т
о
себе
знать
в
известной
сказке
сатирика
«Карась- ид е алис т», написанной им почти в одно время с четвертым
«Пошехонским рассказом» .
На
несомненное
внутреннее
родство,
внутреннюю
ид ейн ую
и
психологическую
общность
наивного
К ар ася- идеал ист а
с
бесхит­
рост ны м
Андреем
Курза нов ым
обр ати л
некогда
вн им ание
еще
со вре менник
Щедрина
К.
К.
Арсеньев,
мимоходом
зам ети вший,
что
оба
эт их
героя
по-своему
оттеняют
и
«дополняют друг друга» .26
Действительно,
и
Карась-идеалист
и
Андрей
Курзанов
—
оба
поч ти
в
равной
с тепени
веруют
в
г ряд ущее
торжество
некоей
всеоб­
щей
«справедливости»
и
сопутствующего
ей
«счастья». Оба пропо­
ведуют
полн ое,
абсол ют но е
—
естественное
и
гражданское
—
«ра­
венст во »
и
взаимную
братскую
«любовь»
как
основу
будущей
соци­
альной
«гармонии». Оба считают «з ло»
всего
л ишь
печальным
по­
рождением
н елеп ой
«исторической случайности»
и
настойчиво
про­
236


тивопоставляют
ему
«зиждущую силу добра».
Оба
видят
в
«сло ­
ве»
—
или
«голосе правды»
—
и
личном
нравственном
прим ер е
ед ва
ли
не
единственную
возм ожн ос ть
успешного
посрамления
«бе­
зумия»
в
медлительном,
но
необратимом
процессе
последователь­
ного
«бескровного преуспеяния» .
Наконец,
оба
п очти
абсолютно
не
представляют
себе
ни
реально
окружающего
их
мира
с
противо­
борствующими
в
нем
сил ами
и
господствующими
доктринами,
ни
возможной,
наиболее
естественной
для
нег о
реа кци и
это го
м ира
на
любые
чужды е
или
прямо
враждебные
ему
сентенции.
Вместе
с
т ем,
если
Андрей
Курзанов,
развивая
и
пропагандируя
свои
в згляд ы,
опирается
главным
образом
на
некоторые
«сомни­
тельные»
положения
офи ц иа льно
признанного
в
«православной»
христианской
Ро ссии
Ев анге лия
(«об этом и помимо Андрея слы­
хали
и
в
цер к ви,
и
на
школьной
скамье»
—
XV, 85), то несчастный
Карась-идеалист,
о тва жно
отстаивая
св ои
взгл яд ы
в
спорах
со
«скептиком»
ершом
и
«дискутирующей»
с
ним
щ укой,
опирается
преимущественно
на
ус иле нно
искоренявшиеся
в
России
«крамоль ­
ные», революционные по своему объективному содержанию идеи
«утопистов-социалистов»,
основные
положения
учения
Се н-
Симона,
Фурье,
Оуэна,
петрашевцев.
«Об счастии я больше думаю,
—
скромно,
но
с
достоин­
ством»
внушает,
например,
Карась
щуке,
по-своему
излагая
у
Щедрина
идеи
утопического
с оциал изма
и
в
то
же
время
отчасти
повторяя
проповеди
Андрея
Курзанова.
«Чтобы не я один,
а
все
б ыли
бы
счастл ив ы.
Чтобы
всем
рыб ам
во
всякой
во де
свободно
п лават ь
бы ло,
а
еже ли
которая
в
ти ну
спрятаться
за хочет,
то
и
в
т ине
пускай
полежит
<...>
А
еще
ожидаю,
что
справедливость
в осторж е ствуе т.
Силь ные
не
будут
теснить
слабых,
богатые
—
б едн ых.
Что
объявится
такое
об щее
дело,
в
котором
все
рыб ы
свой
интерес
будут
име ть
и
каждая
свою
долю
делать
буд ет.
Ты,
щука,
всех
сильнее
и
ловче—
ты
и
д ело
на
с ебя
посильнее
возьмешь;
а
мне,
карасю,
по
моим
скром­
ным
способностям,
и
д ело
скромное
укажут.
Всякий
для
всех,
и
все
для
вс яко го
—
вот
как
будет.
Когда
мы
друг
за
дружку
сто ять
будем,
то гда
и
подкузьмить
нас
никто
не
см ожет .
Невод-то
еще
где
покажется,
а
уж
мы
драло!
Кто
под
камень,
кто
на
самое
дно
в
ил,
кто
в
н ору
или
под
корягу.
Уху-то,
пожалуй
что,
видно,
бросить
придется!»(XVI, кн.
1, 87).
«Так ты полагаешь,
что
я
работать
стану,
а
ты
от
м оих
трудов
лакомиться
будешь?»—
резонно
з амеч ает
на
это
щедринская
щука,
переводя
о тв лечен ные
рассуждения
Карася-идеалиста
о
бу­
ду щей
лучезарной
«гармонии»
на
яз ык
практической
ж изни
ил и,
ин ыми
словами,
доводя
до
естественного,
логического
за ве рше ния
неизменно
непроизвольно
прерываемую
различными
«правдоиска -
телями»-идеалистами
це пь
их
же
собственных
рассуждений
о
«бо ­
жеском»
и
«законном»
существовании.
«Все друг от дружки . . .
от
общих,
взаимных
трудов.
..»—
пы­
тается
уйти
от
ответа
заст игн ут ый
врасплох
К арась .
237


«Понимаю: “друг от дружки”. . . а
меж ду
прочи м
и
от
меня.
..
гм!
Думается,
одн ако
ж,
что
ты
это
зазорные
речи
говоришь.
Голо ^
в едь!
как
по-нынешнему
такие
реч и
называются?
—
Сицилиз м ом ,
ваш е
высокостепенство!
—
Так
я
и
знала.
Давненько
я
уж
слышу:
бунтовские,
мол ,
речи
карась
гов ори т!
Только
думаю:
-дай,
лучше
сам а
послу­
шаю.
..
Ан
вон
ты
каков!
Молвивши
эт о,
щука
так
выразительно
щелкнула
по
воде
хво ­
стом,
что
как
ни
прост
был
карась,
но
и
он
до гадал ся.
—
Я,
ва ше
высокостепенство,
ниче го,
—
пробормотал
он
в
см у­
щении:
—
это
я
по
простоте..
.
—
Ладно.
Простота
ху же
во ровс тва ,
говорят.
Ежели
ду р акам
волю
дать,
так
они
умных
со
свету
сживут
<...>
Щу ка
заду мал ась
и
к ак-то
так
загадочно
на'
карася
посмот­
рела,
что
он
уж
и
совсем
понял .
Но,
до лжно
бы ть,
она
еще
после
вчерашнего
обжорства
с ыта
бы ла,
и
п отому
зе вну ла
и
сейчас
же
захрапела» (XVI, кн.
1, 88).
Однако,
показывает
писатель^
избежать
уготовленной
ему
щукой
участи
Карасю
так
и
не
удалось.
До
глу б ины
ду ши
поражен­
ная
обращенным
к
ней
неожиданным
вопр ос о м: «Знаешь ли ты,
что
такое
добродетель?
—
щу ка
разинула
рот
от
уд ивл е ния.
Маши­
нально
потянула
она
воду
и,
во все
не
желая
проглотить
кара ся,
проглотила
ег о» (XVI, кн.
1, 88).
Та ким
—
в
о тл ичие
от
мятежн ог о
«непротивленца»
Толстого
—
о казыв ает ся
для
просветителя
и
революционного
демократа
Щед­
рина
естественное
завершение
пути,
начинающегося
невинным,
полуотвлеченным
«правдоискательством», невинным до поры до
времени
противопоставлением
реальной
социальной
действитель­
но сти
туманной
«жизни по -бо жь и», а оборачивающегося в конце
концов
расшатывающим
самовластие
«сицилизмом».
Не
случайно,
в
1884 г., т.
е.
почти
сра зу
же
по сле
з авер шен ия
Ще д риным
работы
над
соответствующим
«Пошехонским расска ­
з ом»
и
ска зко ю
«Карась- иде ал ис т», словно продолжая и развивая
выс ка за нные
в
них
идеи,
известный
теоре ти к'
народничества
П.
Л.
Лавров
в
статье
«Социальная революция и задачи нравствен­
но сти»
писа л : «1) Развитие нравственных идей в человечестве
неизбежно
ве ло
к
социалистической
нравственности,
и
тот
самый
нравственный
идеал ,
к
которому
пр ишло
неотразимо
человечество
вообще
в
своем
развитии,
получает
свое
истинное
значение
лишь
как
идеал
нравственности
социалистической.
2) Нравственный
идеал
социализма
может
быть
осуществлен
ли шь
в
социалисти­
ческом
строе
общества.
3) Торжество социалистического строя
может
быть
ли шь
результатом
социальной
р е вол юции,
результа­
том
б орь бы.
. .».27
Развитию
«нравственных идей»
р ади
упрочения
и
поб еды
«нравственного идеала социализма»
и
посвятил
во
многом
свою
деятельность
Салтыков-Щедрин
в
восьмидесятые
г оды.
и
Лавров
П.
Л.
Из бр анные
произведения,
т.
2.
М., 1965, с.
390.
238


Л.
М.
Лотман
ЭСТЕТИЧЕСКИЕ
ПРИ НЦ ИПЫ
ДРАМАТУРГИИ
ТОЛСТОГО
Расцвет
драматургической
деятельности
Толстого
падает
на
конец
XIX века—в то рую
по ло вину
80-х
—
90- е
го ды.
Именно
в
эт от
п ер иод,
ког да
п ере жив ший
остр ый
идейный
и
психологический
кризис
п иса тель
провозгласил
свое
отречение
от
искусства
и
от
высших
до стиж ени й
своего
собственного
творчества,
сформирова­
лась
его
самобытная
художественная
, система
драматургии.
Сод е ржа ние
всех
без
ис клю че ния
лучших
его
п ьес
отражает
его
философские
искания
э той
поры,
и
сама
его
творческая
акти вн ость
в
работе
над
пьесами
для
народного
те атра
является
выражением
его
новых
у ст рем лений,
его
нового
подхода
к
задачам
и ску сств а.
Расчет
на
общенародного
«в самом широком смысле» (63, 361)
з рит еля
ощутим
в
пьесах
Толстого.
Это
несомненно
отличает
их
от
его
ранних
з ам ыслов
в
области
драматургии
и
отр ажа ет
творческие
устремления
писателя
1880—1890- х
год о в.1 Вместе с тем нельзя не
заметить,
что
«поздняя»
драматургия
Толстого
органически
свя­
зана
со
в сем
его
предшествовавшим
творчеством.
1 О единстве творчества Толстого 1880 —1890- х
годов
и
связи
его
драматургии
с
повестями
и
философскими
ста тьям и
этой
поры
см. :
Вялый
Г.
А.
Русский
реализм
ко нца
XIX века .
Л., 1973, с.
70—"’S.
«Власть тьмы»
прод о лжа ет
некоторые
мотивы
«Утра поме­
щ ика» (1856) и суровой повести из народной жизни « По ли­
ку ш ка» (1861—1863). В то же время писатель ставит в ней проб­
лемы
пс и хологи и
стр ас ти
и
этические
во прос ы,
с вяза нные
с
ид е ями,
отраженными
в
романе
«Анна Каренина» (1873—1877). В «П лод ах
просвещения»
объективируется
ситуация
рассказа
«Люцерн»
(1857).
Подобно
Нехлюдову,
Толстой
в
эт ой
драме,
пренебрегая
предрассудками
своей
среды,
нисходит
в
мир
че ляд и,
в ступ ает
в
беседы
со
слугами,
с
уважением
. прислушивается
к
мнению
критически
настроенных
работников
о
нравах
господ
и
презри­
тельно
а ттесту ет
л акеев ,
усвоивших
п о нятия
хо зя ев.
Он
защ ищает
интересы
и
права
уг йе те нных
бе дняко в,
см ире нно
принимающих
239


свою
тяже лу ю
д олю,
и
обрушивает
негодование
и
сарказмы
на
социальную
несправедливость,
на
господствующие
классы,
по­
жинающие
ее
плоды.
Писатель
готов
отвергнуть
всю
современную
цивилизацию
с
ее
развитием
государственности,
наукой,
искус­
ствами
и
комфортом.
Т аким
образом,
в
драматических
пр о изв еден иях
Толстого
яв но
ощущается
органическая
связь
с
наиболее
важными
для
писателя
проходящими
через
все
его
тв орче ст во
идеями
и
сю жета ми.
Одна ко
не
только
проблематика
его
пье с,
но
и
самые
во ззр ения
писателя
на
театр
и
драматургию,
его
эст ет ическ ие
принципы,
сформулирован­
ные
им
на
по здн их
этапах
его
деятельности,
своими
корнями
уходят
в
пору
форми ров ан ия
Толстого-писателя.
В
трех
больших
романах
Толстого
—
«Война и мир», «Анна
Каренина»
и
«Воскресение»
—
эпизоды
посещения
теа тра
героями
являются
важным
структурным
узлом.
М ожно
отметить
че рты
с ходс тва
«театральных»
эпизодов
«Войны и мир»
и
«Анны Карени­
н ой », с одной стороны,
и
из вест ной
повести
Проспера
Мериме
«Двойная ошибка»
—
с
д руг ой.
Как
в
«Войне и мире», в « Дв ойн ой
ошибке»
посещение
театра
яв ляетс я
на чал ом
«ошибки»
герои ни,
ее
па де ния.
Как
и
в
«Анне Ка­
ре н ин ой », появление в ложе театра красивой и пышно одетой жен­
щины,
которая,
имея
мужа,
находится
в
связи
с
видным
в
высшем
свете
лицом,
про из во дит
скан дал ;
Мериме
рисует
эту
же нщ ину
без
всякой
симпатии,
но,
по к азы вая,
что
глубоко
оскорбленная
сосед-’
ством
с
«падшей»
ж енщино й
светская
дама
вскоре
оказывается
в
таком
же
по ло жении,
что
и
пр ез ирае мая
случайная
со седк а
по
ложе,
писатель
дает
понять,
как
губительны
стр асти ,
неожи­
данны
их
проявления
и
как
жесток
осуждающий
«падших»
свет.
Обстановка
светского
развлечения
—
театра
—
в
романе
«Анна Каренина»
создает
предпосылки
для
гибели
героини.
Т ол­
с той
отмечает
социальную
дифференцированность
публики
и
об о­
собленность
аристократической
ее
час ти,
составляющей
в
теат­
ральной
зале
свой,
замкнутый
мир:«... во всей этой толпе,
в
ложах
и
в
первых
ряда х
бы ли
человек
сорок
настоящих
мужчин
и
же н­
щин.
И
на
эти
оазисы
Вронский
тотчас
обратил
вн има ние
и
с
ними
тотчас
же
вошел
в
с н ош ен и е», так начинает он описание театра
и
далее,
изображая
скандал,
вызванный
пребыванием
Анны
в
з але,
оп ять
специально
оговаривается,
что
только
для
избранного
светского
круга
присутствующих
было
по нятн о
убийственное
для
А нны
значение
происшедшего
в
ложе
эпизода
(19, 118).
Мериме
в
повести
«Двойная ошибка»
тоже
го вор ит
об
аристо­
кратической
публике
в
театре
как
замкнутом
мир е'и
уп одобл яет
ее
провинциальному
городку,
где
все
д руг
д руга
знают.
Появление
«падшей»
женщины
вызывае т
у
это й
публики
скандальный
интерес
и
осуждение.
Однако
при
всем
сходстве
этих
эпизодов
у
Мериме
и
Толстого
они
во
многом
пр инц ипиа ль но
различны.
Од но
из
су­
щест ве нны х
их
о тл ичий
состоит
в
то м,
что
изображение
«театрального»
скандала
у
Мериме
совершенно
не
св я зано
240


с
оценкой
театра
как
искусства,
в
то
вре мя
как
у
Толстого
обличе­
ние
лжи
светской
жизни,
губящей
героев,
находится
в
нерастор­
жимом
еди нст ве
с
отрицательной
оценкой
иску сст ва,
ставшего
средством
развлечения
и
чу вст венно го
удовольствия.
Активность
эстетической
мысли
писателя
ощущается
во
многих
эпизодах
его
произведений.
Повествуя
о
перипетиях
жизни
своих
героев,
Т олст ой
заинтересованно
и
горячо
о тз ы вается
о
проб ле мах
совре­
менного
иску сс тв а,
и
никогда
эти
проблемы
им
не
трактуются
как
второстепенные.
Изображая
посещение
героями
театра
или
концерта,
Толстой
в ы сказ ывает
св ои
глубоко
продуманные,
постоянно
занимавшие
его
мысли
о
театре,
критические
оценки
музыкальных
и
литератур­
ных
произведений,
питающих
сц ену.
Отрицание
оп еры
как
жанра,
искусственно
со един яющег о
музыку
и
драму,
музыки
вагнеров­
с кого
напр авлен ия,
шекспиризма
в
симфонической
музыке
(попытки создать симфонию на « пр о г р ам м у» «Короля Лира») —
все
эти
мотивы,
характерные
для
эстетических
оценок
и
су жден ий
«позднего»
Толстого,
выра же ны
уже
в
его
романах
1860—1870-х
годов.
Исследователь
мировоззрения
Толстого
В.
Ф.
Асмус
сп ра­
в едл иво
у тве ржд ае т: «От сатирического изображения оперы в
“Войне и мире”,
показанной
через
восприятие
Наташи
Ростовой,
тянется
ясн ая
нить
к
дышащему
нег о д ованием
и
гне вом
и зобра же­
нию
репетиции
оперы
в
тр ак тате
“Что такое искусство?”».2
2 Асмус В.
Ф.
Избранные
философские
труды,
т.
1.
М ., 1969, с.
41.
Появление
«театральных»
эпизодов
в
наиболее
напряженных,
узловых
моментах
повествования
в
романах
Толстого
выражало
важную
для
писателя
мысль
о
сил ьном
и
опасном
влиянии
искусства
на
психику,
ду шевно е
состояние
и
да же
судьбы
совре­
менного,
страдающего,
ищу щег о
и
не
находящего
правильного
ре шен ия
жизненных
конфликтов
человека.
Ид ея
неправомерности
смешения
жанров
ис кус ства,
к отор ую
впо сле дст вии
Толстой
развивал
в
своих
эстетических
трактатах,
присутствует
в
«Войне и мире»
в
ироническом
изображении
оперы,
к отор ую
смотрит
в
театре
Наташа
Ро ст ова.
Смешение
пения,
драматического
действия
и
балет а
(прыжки Дюпора)
—
«вы ­
чурно-фальшиво
и
ненатурально».
Такое
искусство,
слитое
с
ат­
мос фе рой
великосветского
празднества,
не
только
не
возвышает
душ у
человека,
а
разв ра ща ет
ее,
спосо б ств ует
па де нию
моральных
преград,
притупляет
ум
и
нравственное
чувство.
В
сю жете
оперы,
ко торую
смотрит
На таш а,
очевидно
присутствует
мо тив
со бл азна
и
по хище ния
де ву шки.
В
сопровождении
пения
и
танцев,
в
ми­
шурно
пышной
обстановке
он
теряет
с вое
серьезное
жизненное
значение,
и
зре лище
его
не
только
не
способствует
осу жд ению
преступления,
но
р аспо лаг ает
к
гре ху.
Та
же
ид ея
присутствует
и
в
«Анне Карениной» .
По се щение
Ле вин ым
концерта,
во
в ремя
которого
исполняется
музыка,
не
понятная
без
ли те ратурн ой
программы,
служит
как
бы
введением
241


к
светским
визитам
и
вечеру,
проведенному
в
клубе,
в
«храме
пр азд но сти», как называют клуб его завсегдатаи.
С вои
мысли
о
неправомерности
смешения
родов
искусства
Толстой
«передает»
Левину.
Ле вин
утверждает,
что
каждое
искусство
должно
оставаться
в
своих
пре де лах,
не
переходя
в
чуждую
ему
художественную
сферу.
Эту
точку
зрения
он
отстаи­
ва ет
в
споре
со
зн аток ом
м узы ки,
по
мне нию
которого
только
соединение
родов
прив од ит
к
художественному
сов ерш енст ву.
Про возг ла шая
суверенность
каждого
род а
искусства,
Толстой
безусловно
и мел
определенные
представления
о
жа нр овой
природе
драмы.
Впоследствии
он
обстоятельно
и зложи л
их
в
ст атье
«О Шекспире и о драме» (1903). Говоря о причине,
побудившей
его
написать
работу
о
Шекспире,
Толстой
подчеркивал
в
письме
к
В.
В.
Ст ас ову
в
1903 г.: «. .
мне
нужно
б ыло
высказать
то,
что
сидело
во
мне.полстолетия» (74,202). Таким образом,
формирова­
ние
своих
взглядов
на
драматургию
вообще
и
на
Шекспир а
в
ча ст­
ности
сам
он
относил
к
началу
1850- х
годов.
Оживленные
эст ет ич еские
споры
начала
1850-х
г одов
бы ли
сосредоточены
вокруг
кардинальных
вопросов
теории
и ск усств а.
Проблема
отношения
искусства
к
действительности
уже
с
начала
1850- х
год ов
стала
предметом
полемики.
При
обсуждении
наследия
1840- х
годов
и
эстетических
принципов
Белинского
часть
критиков
выступила
с
попытками
атаковать
«утилитарный»
подход
Белин­
ского
к
искусству..
В
статьях
Белинского
1840- х
год ов
усматривали
тенденцию
подчинения
искусства
общественным
интересам,
поли­
тическим
целям.
А.
В.
Дружинин,
ра това вши й
за
пересмотр
наследия
1840-х
годов,
и
Тургенев,
стремившийся
сохра ни ть
заветы
это й
эпохи
и
одобривший
«Очерки гоголевского периода»
Чернышевского,
к аж­
дый
со
своих
позиций
стремились
ок азать
в л ияние
на
мо лод ого
Толстого.
Споря
со
своими
мент о рам и,
ничего
не
принимая
На
ве ру,
перечитывая
Белинского,
чтобы
выработать
независимый
взгляд
на
пре дм ет
полемики,
Толст ой
формировал
сво е
художественное
мировоззрение.
Появление
д иссер та ции
Чернышевского
«Эстетические отноше ­
ния
искусства
к
действительности»
придало
новый
характер
спорам
об
искусстве.
Обострение
интереса
к
общественным
и
политическим
воп роса м,
волна
обличительных
злободневных
пр о­
изведений,
захлестнувшая
ли тера ту ру,
явились
фоном,
на
котором
проходило
об суж де ние
этой
работы
мол одог о
критика.
Она
воспри­
нималась
как
зна мени е
времени,
как
сокрушительный
уд ар
слева
по
искусству,
которое
до
того
страдало
только
от
ударов
справа.
Именно
поэтому
Тургенев
оценил
диссертацию
Чернышевского
как
«вредную»: «Эта худо скрытая вражда к искусству
—
везде
скверна,
—
ау
нас
и
подавно», —
писал
он
Нек расо ву .3
3 См.: Тургенев
И.
С.
Поли.
собр.
соч.
и
писем.
Пис ьм а,
т. 2. М.—Л., 1961,
с.
301 и 296.
242


Эс тетика
Чернышевского
была
неприемлема
для
Тургенева
прежде
всего
по
своей
революционной
направленности,
по
тому,
что
критик
ставил
политическую
борьбу,
ре вол юцио нно е
деян ие
на
первое
место
в
ряду
дел,
непосредственно
движущих
прогресс.
Иск усств у
он
отвел
весьма
скромное
место
в
жи зни
общ ес тва.
У
Тургенева
на
основании
его
личного
опыт а
прочно
сложилось
уб ежде ние ,
что
в
современной
России
т олько
художественная
литература
яв ля ется
выразителем
гражданской
совести,
орудием
самосознания
обще ства .
С
этим
убеждением
б ыла
у
него
св язан а
определенная
система
представлений
о
до лге
писателя
и
этике
его
по в едения .
Вместе
с
тем
Тургенев
прочно
усвоил
как
непререкае­
мые
истины,
идущие
от
романтической
эстетики,
представле­
ния
об
особом
нравственном
зна чен ии
красоты
в
жизни
и
ис­
кусстве,
о
высшем
н азн ачен ии
творческой
художественно
ода­
ренной
личности.
Чер ны шевски й
отрицал
непреходящее
зна чен ие
красоты,
самое
представление
о
которой
ставил
в
зависимость
от
социально-исто­
рических
ус л овий.
Он
утверждал
примат
жизни
над
искусством,
ставил
содержание,
це ль
и
средства
искусства
в
зависимость
от
жизни
человечества.
Цель
прогресса
общества
и
всех
усилий
человечества
он
видел
в
улучшении
быта
большинства
людей ,
а
и деал
кр ас оты
непосредственно
св языва л
с
идеалом
жизни.
Говоря,
что
«прекрасное есть жизнь», Чернышевский предлагал
заменить
по нят ие
«прекрасное»
в
ка чес тве
осн ов ы,
объясняющей
природу
искусства,
понятием
«жизнь» .
Любовь
к
жи зни
и
ее
про­
явлениям
он
счи тал
основным
эмоциональным
наполнением
ис­
кусства: «...
кажется,
что
определение
“прекрасное есть жизнь”;
“прекрасно то существо,
в
котором
видим
мы
жи знь
такою,
какова
должна
б ыть
она
по
на шим
понятиям;
пр екр асен
тот
пр ед мет,
ко торы й
в ы казы вает
в
себе
жизнь
или
напоминает
нам
о
жи зни” ,
—
ка жет ся,
что
это
определение
удовлетворительно
объясняет
все
случаи,
воз буж да ющие
в
нас
чувство
прекрас­
ного», —
пи сал
Ч ерн ышев ский
в
своей
диссертации.4
4 Чернышевский Н .
Г.
П оли.
собр.
соч.,
т.
II.
М ., 1949, с.
10.
5Тургенев И .
С.
Письма,
т.
2, с.
282.
В
одно
время
с
публикацией
дис сер таци и
Чернышевского
в
«Библиотеке для чтения» (1855, No 3
и
4) появилась статья
А.
В.
Дружинина
«А.
С.
Пу шкин
и
последнее
издание
его
сочине­
н ий».
Статья
эта
бы ла
н апр авл ена
против
«утилитарного»
п од­
хода
к
искусству.
Ту рг енев
не
мог
согласиться
с
попыткой
Дружинина
противо­
поставить
искусство
общественным
инт ер есам: «Бывают эпохи,
где
литература
не
может
бы ть
только
художеством
—
а
есть
интересы
высшие
поэтических
интересов.
Момент
самопознания
и
критики
так
же
необходим
в
развитии
народной
жизни,
как
и
в
жиз ни
отдельного
лица.
. .»—
мягко
возражал
он
на
концепцию
Дружинина.5 По сути же дела,
для
Тургенева
никогда
не
прошел
16*
243


тот
историческим
момент,
когда
самопознание
и
критика,
являются
основополагающим
элементом
и скус ст ва.
Толстой
ок азался
в
гуще
этих
споров,
стал
объектом
разнород­
ных
воздействий.
Попытку
вступить
в
непосредственней
к о нтакт
с
писателем
и
повлиять
на
его
в зг ляды
на
литературу
и
на
цели
творчества
сделал
и
Чернышевский.
Эта
попы тк а
не
произвела
на
Толстого
отрицательного
впечатления.
Во
всяком
с луча е,
в
дн ев­
нике
его
появились
вполне
бл агож елат ель ны е
запи си
о
встречах
с
Чернышевским
(18 декабря 1856 г.
и
11 января 1857 г .). След ует
отметить,
что
и
стать и
Чернышевского
о
тв о р честве
Толстого
б ыли
н апи саны
с
р асчето м
на
диало г
с
писателем,
они
содержали
анализ
тех
сторон
его
творчества,
которые
сам
писатель
склонен
был
развивать
и
культивировать,
и
Чернышевский
сознательно
учиты­
вал
в
своих
отзывах
«вкусы»
Толстого.
Пр ио бщен ие
Толстого
к
современной
философской
м ысли
носило
бурный
творческий
характер.
Речь
шла
о
становлении
оригинальной
эстетической
системы,
и,
по
сути
дел а,
пафос
критики
и
а нали за,
прис у щий
Белинскому,
был
б лиже
ем у,
чем
эстетизм
сторонников
«чистого искусства». П од в л ияни ем ста тей Бели нско го
Толстой
рыд ает
над
лири ко й
Пушкина;
мож ет
быть,
критика
Белинским
э гои зма
и
эстетизма
Гете
повл ия ла
на
восприятие
Толс ты м
в
это
время
произведений
великого
немецкого
поэта.
Одно
из
та ких
суждений
о
Гете ,
правда
высказанное
бегло,
содер­
житс я
в
статье
Белинского
о
Пушкине,
ко торую
Толстой
чи тал
и
назвал
«чудом» .6
Критикуя
здесь
немецких
эс тетико в ,
к оторы е
абсолютизируют
некоторые
односторонние,
хотя
и
глубокие
вы ска­
зы вани я
Г ете,
Бели нский
замечает:«... мысль,
высказанная
Гете,
пос тавл яе т
искусство
целью
самому
себе,
и
через
это
сам ое
осво­
бож дает
его
от
всякого
соотношения
с
жизнью,
которая
всегда
выше
ис к усс тва,
потому
что
искусство
есть
только
одно
из
бесч и с­
ленных
проявлений
жизни.
Действительно,
нем ец кая
кри т ика
при
рассматривании
произведений
искусства
всегда
опирается
на
сам о
искусство
и
на
дух
художника
и
потому
исключительно
вращается
в
тесной
сфере
эстетики.
. .».7
Сходство
эт их
положений
Белин­
с кого,
находящихся
не
только
в
прочитанной
Толс ты м
стать е,
но
в
той
ее
части,
которая
обратила
на
себя
особое
его
внимание,8 с
важнейшим
тезис о м
д иссер та ции
Чернышевского
очевидно.
Тол­
стой
не
мог
с оглас и ться
с
тем ,
что
искусство
как
средство
познания
уступает
науке,
однако
уже
и
в
1850- х
год ах
он
не
смотрел
на
искус­
ство
как
на
замкну ту ю
сферу,
самой
себе
довлеющую.
Т олст ой
«совпал»
с
Белинским
в
том ,
что
«поэтические идеи»
он
противопо­
ст авл ял
«идеям рассудочным»
и
основу
и ску сства
увидел
в
любви,
в
пафосе
личности
писателя,
в
присущем
художнику
«инстинкте
и с ти ны » (образцом такого художника Белинский считает Пуш­
6 См.:
Эйхенбаум
Б.
М.
О
прозе.
Л ., 1969, с.
134—136 .
7 Белинский В.
Г.
Поли.
собр.
соч.,
т.
VII.
М ., 1955, с.
305.
8 Эйхенбаум Б.
М.
О
проз е,
с.
134—135.
244


к ина). Ведь сама проблематика произведений Толстого этого вре­
мени,
в
особенности
же
его
Севастопольских
и
других
военных
рас­
сказов,
свидетельствует
о
том,
что
писатель
по
св оим
творческим
устремлениям
менее
всего
был
расположен
зам кну т ься
в
сфер е
«чистого искусства».
Сл ова
пи са те ля: «Герой же моей повести,
которого
я
люблю
всеми
силами
души,
которого
ста ралс я
воспроиз­
вести
во
все й
красоте
его,
и
к отор ый
всегда
был,
есть
и
будет
прекрасен,
—
правда» (4/ 59)—
демонстрируют
превращение
«инстинкта истины»
в
творческий
принцип.
В
дек абр е
1857 г.
Толстой
з аду мал
совместно
с
А.
Фетом
изд а­
вать
журнал
чисто
художественного,
эстетического
направления.
В
качестве
редактора
п редп ол агался
В.
П.
Боткин.
За мыс ел
программы
ж урн ала
по
своей
пр иро де
родствен
идеям,
в ы ражен­
ным
Толстым
значительно
поз же
в
трак тате
«Что такое искус­
ст в о ?». Пафос этого замысла состоял в
принципиальном
исключе­
нии
из
сферы
искусства
вс ех
про изве д е ний,
не
и меющ их
подлинных
художественных
достоинств,
как
бы
благородно,
злободневно
или
увлекательно
ни
бы ло
их
содержание.
Утверждение
«вечности»
искусства
б ило
и
по
либерально-тен­
д енци озно й
л и тера туре,
и
по
другому
неприемлемому
для
Тол стог о
взгляду
на
искусство,
не
имеющему
никакого
отношения
к
утилита­
ризму,
—
по
гегельянскому
представлению
о
том,
что
искусство
яв ляет ся
низшей
по
отношению
к
фил осо фии
ста ди ей
само п оз на­
ния
духа,
что
м иров ая
ид ея
в
своем
развитии
прошла
стад ию
ис­
кус с тва
и
что
поэтому
художественное
тв орчест во
обнаруживает
тенденцию
к
упадку.
Задачи
«чисто художественного»
журна ла
Толстой,
несомненно,
пре дс та влял
себе
совсем
в
другом
свете,
чем
его
друзья,
последовательно
отстаивавшие
принцип
независимости
искусства
от
практических
интересов
чел о вече ства ,
утверждавшие
«несовместимость»
творческого
вдохновения
и
отвлеченного
мышления.
Незадолго
до
того,
как
у
не го
родилась
идея
издания
чис то
художественного
журн ала,
Толстой
опубликовал
рас ска з
«Лю ­
церн».
Это
Произведение
не
понравилось
д руз ьям
п исате ля.
Тургенева
поразило
смешение
разнородных
элементов
в
неболь­
шом
ра ссказ е
—
философии
в
стиле
Руссо,
сатирического
описания
нравов
англичан
на
манер
Тек кере я
и
нравственной
проповеди
в
религиозно-христианском
духе
(«православный катехизис»,
как
он
определил
этот
элемент).
Св ою
оценку
возможностей
Толстого
и
его
душевного
состоя­
ния,
выра же нн ого
в
«Люцерне», Тургенев передал в точной и кар­
тинной
формуле: «Он,
как
Геркулес,
находится
на
перепутье.
. .».9
Предполагавшийся
редактор
эст ети ческ ог о
журн ала
В.
Боткин
был
«озадачен»
философствованием
автора
«Люцерна».
Он
за ме­
тил
в
позиции
Толстого
оригинальное
сочетание
догматического
доктри нерс тв а
и
смелого
анализа,
н езави сим о сти
мысли,
доходя­
9 Тургенев И .
С.
Письма,
т.
3, с.
138.
245


щей
до
парадоксальности.
Одна ко
соединение
иску сс тва
и
филосо­
фии
б ыло
и
осталось
н авсег да
характерной
чертой
тво рче с тва
Толстого.
Идеи,
которые
он
выс ка зы вал
в
«Люцерне», тоже не
носили
случайного
хар ак тер а.
Впоследствии
он
не
только
не
отка зался
от
них ,
но
развил
их.
С
полным
о сно вани ем
В.
И.
Ленин,
анал из ир уя
фило со фск ие
концепции
Толстого
в
це лом,
определяя
их
исторический
смысл,
упо м инал
рассуждения
писателя
в
р ассказ е
«Люцерн» .10 Толстой,
зад умыв ая
жур н ал,
во все
не
собирался
печатать
в
нем
в ыдержа н­
ные
в
традиционных
эстетических
канонах
произведения.
10 См.:
Ленин
В.
И.
По ли.
собр.
соч.,
т.
20, с.
102.
Большинству
участников
эстетических
споров
1850- х
годов
ис тина
п редст авл я лась
найд енной.
Каждый
из
них
счи тал
себя
носителем
этого
определенного,
верного
взгляда.
Для
«Геркулеса
на
перепутье»
—
Толстого
главной
бы ла
постановка
вопроса
и
о бсу жде ние
его,
споры,
столкновения
точек
зрен и я.
В
январе
1857 г.
он
з анес
в
запи сну ю
книжку
афоризм: «Истина в движе­
н ьи—
только» (47, 201).
Движе ние ,
н ач атое
им
в
годы
его
приобщения
к
литературе,
продолжалось
полвека,
и
умственная
рабо т а,
важным
элементом
кот орой
о ставал о сь
о пред елени е
своего
в зг ляда
на
ос но вные
проблемы
эстетики,
не
останавливалась
и
не
п рекр ащал ась .
Проблема
отношения
искусства
к
де йств ител ь но сти
волно вала
Толстого
в
течение
всей
его
жизни,
и
он
склонен
был
всегда
ее
ре ша ть,
в
конечном
счете
отталкиваясь
от
идеалистических
ко нцеп­
ций
искусства,
исходя
из
признания
высокого
значения
ма тер и аль­
ных
нужд
человечества,
зада чи
улучшения
народного
быта.
Видя
глубокий
нравственный
смысл
в
ежедневном
ф изич еско м
труд е
большинства
людей,
он
возражал
против
тенденции
ставить
вы ше
его
тр уд
художника.
Вместе
с
тем
он
не
сог л ашал ся
и
с
вульгарно­
материалистическим
взгляд ом
на
искусство
как
«не обязательный»
эл емент
жизни
общества,
способ
развлечения
господствующих
классов
или
средство
популяризации
научных
сведений
и
обще­
известных
истин.
И скус ство
для
не го
«есть необходимое для жизни
и
для
д виже ния
к
бл агу
отдельного
человека
и
человечества
сред­
ство
об щени я
людей,
соединяющее
их
в
одних
и
тех
же
чу вства х»
(30, 66).
Че рез
всю
жизнь
Толстой
проносит
размышления
о
проблеме
отношения
искусства
к
действительности
и,
п од обно
Чернышев­
скому,
приходит
к
катег о р ическо му
отрицанию
кр асо ты
в
ка честве
главного
кр ите рия
прекрасного.
Верно сть
правде
жизн и,
искрен­
ность
писателя
и
стремление
к
всеобщему
благу
—
вот
что
с оста в­
ля ет
основу
подлинного
искусства
по
Т олсто му.
Но
его
аналитиче­
ский
ум
не
удовлетворяется
этими
положениями.
Он
стремится
дать
определение
основному
понятию
своей
эстетики
—
ж изни
и
пишет
трак тат
«О жизни» (1886—1887), уделяя особое внимание
воп рос у
о
том,
что
входит
в
представление
со врем енног о
чел о века
246


о
хорошей
жизни.
В
эт ом
мыс ль
Толстого
сближалась
со
взгля­
дами
Чернышевского
и
не
только
не
со пр икасал ась
с
теориями
чи с того
и ск усс тва,
а
крепла
во
вну тре нне й
борьбе
с
ним и.
В.
В.
Ста­
сов
вспоминал,
что
в
1896 г.
в
разговоре
с
ним
Толстой
выраз и л
уд ивле ние
сходством
некоторых
св оих
взглядов
на
искусство
с
положениями
диссертации
Чернышевского
после
того ,
как
Стасов
процитировал
ему
тези с
Чернышевского
о
том,-
что
искусство
пр оиз но сит
пр иго вор
над
действительностью.11
Неза­
долго
до
этого
разговора
со
Стасовым
Толс той
написал
предисло­
вие
к
Соч ине ния м
Мопассана
(1894).
В
работе
над
э той
статьей
Толст ой
прих од ит
к
важной
мысли,
котор ую
он
обстоятельно
ра зв ивает
затем
в
трак тате
«Что такое искусство?» (1898),—
м ысли
об
относительности
понятия
красоты: «То,
что
считается
красотою
в
богатом
европейском
круг у,
не
считается
так ов ою
сре ди
европейских
рабочих
и
крестьян,
и
наоборот», —
п ишет
он
(30,
295).
Нел ьзя
не
заметить
сходства
этого
положения
с
известным
тезисом
Чернышевского
о
социальной
об у сло вленно сти
п о нятия
красоты.
Конечно,
делая
подобного
род а
сближения,
следует
помнить,
что
речь
идет
о
сходстве
некоторых
по ло жений
эстетиче­
ских
работ
Чернышевского
и
Толстого,
а
не
о
тождестве
их
эст е­
тических
систем.
11 Л.
Н.
Толстой
в
воспоминаниях
сов реме нни ко в,
т.
II.
М ., 1960, с.
87.
К
числу
эстетических
проблем,
оживленно
дебатировавшихся
в
нач але
1850- х
годов
и
привлекших
к
себе
внимание
Чернышев­
ского,
с
одной
стороны,
и
Толстого
—
с
другой,
б ыли
воп рос ы
теории
драмы.
Вопросы
эти
б ыли
сплетены
с
философскими
и
социальными
концепциями
более
широкого
плана.
Гегелевская
философия,
имевшая
огромное
вли ян ие
на
умы
в
сер е дине
XIX в.,
утв е ржд ала
неизбежность
тра ги чес кого
хода
истории.
Трагическое
в
искусстве
рассматривалось
как
выр аже ние
рокового
разр ыва
интересов
человеческой
личности
и
объективного
прогрессивного
движения
истории.
На
эти
общепринятые
в
идеал ист и ческо й
эстетике
представления
и
повел
ат аку
Ч ер ны шевский .
Второй
цикл
споров
вокруг
про б лем
драматургии,
к
кот орым
также
был
причастен
Чер ныш евски й,
и
в
к от орые
зат ем
включился
Добролюбов,
развивался
по
другому
«плану» .
Ес ли
в
первом
сл у­
чае
споры
велись
вокруг
отвлеченных
философских
концепций
и
конкретные
явления
искусства,
даже
такие
значительные,
как
творчество
Шекспира,„привлекались
лишь
в
к ачес тве
образцов,
то
во
втором
случае
новые
явления
в
области
рус ск ой
драматургии
и
теа тра
послужили
поводом
и
толчком
для
обобщений
теорети­
ческого
плана.
Людям,
прошедшим
через
фил о софск ую
школу
1840-х
годов,
Шекспир
представлялся
художественным
выразителем
траги­
ческого
ход а
истории.
Поэтому
Ап.
Григорьев
готов
был
от­
речься
от
Шекспира,
оказ авш его
огромное
влияние
на
его
духов­
ную
жизнь,
стремясь
обосновать
идею
особого
исторического
пути
247


Ро ссии ,
свободного
от
антагонистических
конфликтов
и
ката­
клизмов.
С
со верш енно
иных
позиций
в
одн о
время
с
Ап.
Григ ор ье вым
вы сказ алс я
против
аб сол юти зац ии
трагического
начала
идеал и­
стической
эстетикой
и
против
ут вержд ения
не избежн о сти
трагиче­
ского
ход а
истории
Н.
Че р ны шев ский: «Фальшивое понятие
о
необходимости
связи
между
развязкою
и
за вязко ю
бы ло
источ­
нико м
ло жно го
п оняти я
о
сущности
трагического
в
нынешней
эстетике.
Трагическое
событие
обыкновенно
представляют
проис­
ходящим
под
в лия нием
како й- то
особенной
“трагической судьбы”,
по
которой
сокрушается
все
великое
и
прекрасное
<...>
Аристо­
тел ь
со вер шенн о
справедлив,
не
вво дя
“судьбы”
в
по ня тие
траги­
ческого
<...>
П оэзия
должна
и зобра жать
человеческую
жизнь
—
пусть
же
она
не
ис кажае т
ее
ка ртин
посторонними
примесями», —
писал
он
в
1854 г.
в
реценз ии
на
издание
«О поэ­
зи и.
Сочинение
Ар исто те ля.
Пер ев ел
<...>
Б.
Ордынский».12
За
этой
критикой
ид еал ист ическ ой
трактовки
понятия
тра ги чес кого
стояло
неприятие
гегельянской
философии
ис тори и
и,
в
частности,
представления
об
особой
мисс ии
«людей рока»
—
ве л иких
лич ­
ностей
—
носителей
«мировой идеи», а также мысли о неизбеж­
н ости
человеческих
жертв
для
осущ ест вл е ния
исторического
прогресса.
Развивая
с вою
точку
зр ения
на
эти
проблемы,
Че рны­
шевский
пишет
в
ди сс ер тац и и: «Пусть всегда нужна борьба;
но
не
всегда
борьба
бы вает
несчастна.
А
сч аст л ивая
борьба
<...>
не
тр аг ична,
а
только
дра мат ич на
<...>
Трагична
ли
судьба
великих
людей?
Иногда
трагична,
иногда
не
трагична,
как
и
участь
мелких
лю дей ».13 Это свое положение он обосновывает
примерами
из
истории
(в частности,
примерами
благополучной
жизни
Лютера,
Вол ьте ра
и
самого
Г егел я), а также судьбами
героев
Шекспира.
Та ким
об раз ом,
он
отда ет
дань
тра ди ции
подтверждения
исторических
и
философских
ко нцеп ций
ссыл кам и
на
произведения
Шекспира.
Вместе
с
тем
в
р ецензи и
на
Поэтику
Аристотеля
в
переводе
Ордынского
Чернышевский
ставит
вопрос
о
целесообразности
пересмотра
отношения
к
Ше кс пир у: «Не сле­
ду ет
ли
<...>
нам
<.. .>
без
ло жног о
подобострастия
смотреть
на
Шекспира?
Лессингу
б ыло
на тура льно
ставить
его
вы ше
в сех
поэ то в,
существовавших
на
земле,
и
пр из нават ь
его
трагедии
геркулесовыми
столбами
ис ку сств а.
Но
теперь
<...>
стало,
мож ет
быть ,
уже
не
столь
естественно
отдавать
Шекспир у
бес­
контрольную
влас ть
над
нашими
эстетическими
убеждениями
и,
кс тати
и
некстати,
приводить
в
пример
в сего
прекрасного
его
трагедии,
находя
в
них
все
прекрасным».
12 Чернышевский Н .
Г.
Поли.
соб р.
со ч.,
т.
II, с.
282.
13 Там же,
с.
28.
Чернышевский
утверждал,
что
изображение
представителя
господствующих
сословий,
«оскверняющего»
общество
св оей
п раздн ой
и
развратной
ж изнь ю,
мож ет
б ыть
«трагичнее картины
248


жи зни
Макбета
или
Яго.
В
нем
выразится
<. . .> ужас самого зла,
а
не
отдельных
зл о дей ств» .14
14 Там же,
с.
283, 184; см.
также
с.
155—156.
15 Вересаев В.
Воспоминания.
М., 1938, с.
404.
16ТургеневИ.
С.
Письма,
т.
4, с.
219.
В
начале
1856 г.
Толс той
задумывает
напис ат ь
ком еди ю.
«План комедии томит меня», —
записывает
он
в
дневнике
12 марта
1856 г.
(47, 67). Не обошли писателя и раздумья его современников
о
зн ач ении
тра гич ес кого
в
искусстве
и
ис тори и.
Очевидно,
эта
те ма
с остав ляла
зна чител ь ный
элемент
бесед
с
ним
его
литератур­
ных
друзей.
Эти
впечатления
и
сопр от ив ление
его
в
50- х
годах
общепринятым
представлениям
о
значении
трагизма
наш ли
свое
отражение
в
разговоре
Толстого
в
1903 г.
с
В.
В.
Вересаевым.
Вересаев
вспоминает
о
Толстом: «Само слово “трагизм”,
видимо,
резало
ему
ухо,
как
визг
стекла
под
железом.
По
губам
прошлась
е дкая
насмешка.
“Трагизм. . .
Б ыва ло,
Тургенев
приедет
и
тоже
все: «траги-изм,
т раг и- из м »”».15 «Программа»
приобщения
Тол ­
стого
к
литературным
ин тер есам
включала
в
качестве
об яза тель ­
ного
пунк та
ознакомление
с
художественным
тво р чество м
Шекс­
пир а
и
осмысление
его
в
эст ет ическ ом
и
историческом
аспект е.
С
этой
целью
Толстому
б ыло
рекомендовано
читать
Шекспира
в
не­
мецком
переводе
с
обширными
ко ммен тар и ями
Шлегеля,
т.
е.
ос­
воить
именно
те
ма те ри алы,
которые
б ыли
в
по ле
зрения
создателей
немецкой
идеалистической
эстетики
XIX в.
Знакомство
с
немецким
переводом
и
и здани ем
Шекспира
считалось
желательным
да же
в
том
случае,
если
читателю
бы ли
доступны
творения
анг лийск ог о
д рам атург а
в
подлиннике.
Толс той
утверждал
впоследствии,
что
читал
Шекспира
«и по-русски,
и
по -анг лийск и,
и
по-немецки»
и
специально
п о ясн ял : «в переводе Шлегеля,
как
мне
советовали»
(35, 217).
Духовный
рост
Толстого,
его
ум ст венное
соз рев ан ие
и змеря лось
степенью
его
проникновения
в
эти
тексты.
П оп ытка
«привить»
Толстому
Шекспира
растянулась
на
многие
годы.
В
1861 г., выражая свою веру в то,
что
мужание
пр и­
несет
каждому
из
них
ум с тве нное
и
душевное
обогащение,
Тур ге­
нев
писал
Толстому: «Вот Вы и “Фауста”
полюбили
—
и
Гомера:
авось
дойдет
очередь
и
до
Шекспира».16
Толстой
так
и
не
пр изна л
в
Шек спир е
великого
истолкователя
человеческой
душ и
и
исторических
судеб
че лов ече ств а,
достойного
стать
воспитателем
ума
и
этического
чувс тва
современного
чи та теля.
Однако
в
его
сознании
мысль
о
Шекспире
связалась
в
неразрывный
у зел
с
проблемой
художественного
истолкования
исторического
процесса,
с
одной
ст орон ы,
и
с
мыслью
о
жа нро вом
своеобразии
драматургии
—
с
другой.
Обращаться
к
Шекспиру
в
моменты,
к огда
эти
вопросы
в ставали
перед
ним
особенно
остро,
вошло
у
Толстого
как
бы
в
привыч к у.
В
1900 г.
в
разговоре
с
А.
Б.
Гольденвейзером
он
утверждал,
что
три
раза
в
течение
своей
жиз ни
проштудировал
Шекспира
от
начала
до
кон ца,
249


а
в
статье
«О Шекспире и о драме»
писал,
что
«в продолжение
пят ид есяти
лет
по
нескольку
раз
при ни мал ся
<...>
читать
Ш експи ра » (35, 217).
Изу че ние
Ш експ ира
и
спо р
с
его
истолкователями
оставили
значительный
и
разносторонний
след
в
творчестве
Толстого,
но
в
период
своего
пе р вого
серьезного
знакомства
с
творчеством
Шекспира
Толстой
тягот ел
в
области
драматургии
к
комедийному
жанру.
Это
мо жно
легко
пон ять .
История
рус ск ой
драматургии
к
началу
1850- х
годов
определялась
в
качестве
этапов
великими
к о мед ия ми : «Недоросль», «Горе от ума», «Ревизор».
На
«Банк­
роте»
—
«Свои люди сочтемся»
—
Островского
был
«поставлен
четвертый
номер»
м но гими
знатоками
теа тра.
У твер ж дение
осн ов
русской
жи зни
и
о птим и стическ ая
ве ра
в
них
вплоть
до
конца
1850-х
годов
считались
главным
содержанием
последующих
пьес
Островского.
В
Петербурге
и
во
вре мя
путешествия
за
границей
Толс той
много
посещает
театры,
особенно
ча сто
о казыв аясь
на
спектаклях
комедий,
и
постоянно
эти
посещения
вызывают
у
не го
размышле­
ния
о
природе
искусства
драмы.
Тяготение
Толстого
к
Островскому
несомненно
тоже
был о
с вя зано
с
его
стремлением
Осмыслить
современное
состояние
драматургии
и
ее
задач и.
Общение
с
Ост­
ровским
не
уд овле твор яло
Толстого.
Он
ут в ержд ал,
что
Остров­
ск ий
«построил свою теорию,
и
она
ок реп ла
и
засо х л а» (60, 153).
Очевидно,
ре чь
идет
о
теории
д рамы
Островского.
Т олст ой
упоминает
о
«льстивом уединении»
Островского
в
связисо
своим
с
ним
ра згов оро м
как
с
«мэтром», чтимым и признанным главой
современной
драматургии.
Можно
предположить,
что
п рис ущая
Островскому
тенденция
ук лоня тьс я
от
спора,
его
спокойная
и
непререкаемая
убежденность
б ыли
не
по
душе
Толстому,
который
формировал
св ои
вз гля ды
в
борьбе
и
«сшибке»
своих
мнений
со
взглядами
со беседни ко в .
Во
всяком
случае
несомненно,
что
опы т
драматургии
Островского
имел
чрезв ыча йн о
большое
значе­
ние
для
Толстого
при
формировании
его
взглядов
на
театр.
Следует
отметить,
что
именно
в
1850-х
годах
произведения
Остров­
ского
бы ли
восприняты
Толстым
как
образцовые.
Не
прошел
Толстой
и
м имо
попыток
ож и вить
французский
классицизм
и
на
пути
перео см ысл ения
драматургии
Корнеля
и
Расина
обрести
новые
краски
для
изображения
психологии
сов рем енног о
человека.
Эта
проблема
бы ла
актуальна
в
связ и
с
общеевропейским
успехом
Р ашели
и
с
пр ек расно й
иг рой
в
ролях
французского
кл асси ческо г о
репертуара
А.
Ристори,
гастролиро­
вавшей
в
Пар иж е,
где
ее
и
видел
Т олст ой.
Пос ет ив
в
апреле
1857 г.
спектакль,
в
кот ором
испол­
нялась
классическая
трагедия*
Толстой
дел ает
запись,
отра жаю ­
щую
то
обстоятельство,
что
театральные
впечатления
порождали
у
н его
обоб щени я
очень
широкого
п лан а : «Драма Расина и
т<ому>
п<одобных>
—поэтическая
р ана
Евр опы.
Слав а
богу,
что
ее
нет
и
не
будет
у
н ас» (47, 121).
Те а тра льные
впечатления
250


Толст ой
счел
необходимым
дополнить
посещением
лекций
в
Сор­
бонне
и
Collège de France, в частности лекций о французской лите ­
ратуре
и
и сто рии
драматической
поэзии.
Го ды
ре в ол юционно й
ситуации
и
предшествовавшие
им
несколько
лет
о бщест ве нно го
подъема
в
России
открыли
Толстому
новые
в озможн ости
ко ме д ийных
пр едста вл ени й.
Обсуждения
политических
и
об щест венн ых
вопросов,
незадолго
до
того
категорически
не
допускавшиеся
на
страницах
жур нал ов,
а
тем
более
на
сцене,
ста ли
не
только
частыми,
но
да же
модными.
Театральные
залы,
в
которых
партер
и
ложи
б ыли
заняты
великосветской
публикой
и
выс шим
чиновничеством,
аплодировали
комедиям,
о блич ающи м
в зято чн иче ство
и
другие
служебные
зл оуп отребл ен ия
бюрократии,
произвол
и
со сло вные
предрассудки
помещиков.
Толстой
своеобразно
и
весьма
характерно
отреагировал
на
это
увлечение
своих
современников.
Он
за дума л
написать
и
поставить
злободневную
сатирическую
комедию,
высмеивающую
моду
на
либерализм,
политическую
мимикрию
чи но вн ичеств а
и
вчерашних
крепостников-помещиков.
Структура
комедийных
сюжетов,
которые
занимали
мо лод ого
Толстого,
дает
основание
р ассмат ри ват ь
их
как
первое
приближе­
ние
к
разработке
оригинальной
ф ормы
комедии,
о сущ ест вленн ой
Тол сты м
че рез
несколько
д есятил етий
в
«Плодах просвещения» .
Во
в сех
пла нах
и
набросках
коме д ий
конца
1850-х — н ача ла
1860- х
годов
присутствует
образ
ра звра ще нно го
барского
семей­
ств а,
в
К от ором
все
родственные
отношения
ис каж ены
и
поруганы,
до ма,
похожего
на
проходной
двор,
безалаберной
ж изни
богатых
безде ль ник о в,
беспомощных
и
зависимых
отслуг.
Темперамент
автора,
его
этическая
непримиримость
являются
эмо цио наль ным
фоном
действия
в
пьесах
Толстого.
Писатель
предполагал
один
уровень
нравственного
несовершенства
у
с ебя,
своих
героев
и
зр ите лей
и
вместе
с
по с лед ними
анализировал
нравственные
болезни
общества.
И
в
драме,
и
в
комедии,
где ,
как
правило,
автор
более
от д елен , «отчужден»
от
своих
персона­
ж ей,
Толстой
не
может
считать
се бя
совсем
пос то рон ним
их
гр е­
хам.
Он
неистово
борется
против
ил лю зии
т ого,
что
нравственные
и
социальные
вопросы
современности
решены
или
должны
ре­
шаться
кем-то,
стоящим
над
с ре дним
человеком,
он
обличает
конформизм
и
возникающие
на
его
основе
массовые
психозы,
отвергает
гипно з
подсунутых
извне
и
с
ист ерич еско й
готовностью
воспринятых
ид ей
и
решений
(см.: 54, 47).
Этот
комплекс
настроений,
ненавист ный
ему
с
первых
дет
его
деятельности,
Толстой
нах од ил
в
обществе,
повально
охваченном
либеральными
илл юз иям и.
Казалось,
что
вместе
с
Николаем
I,ив
особенности
с
отменой
крепостного
права,
п охорон е ны
и
бюрокра­
тизм,
р аз ъедающ ий
общество,
и
б ед ствен ное
положение
народа.
Свою
жажду
полемики,
спора
с
разного
рода
настроениями,
господствующими
в
кругах
дворянской
и
разночинной
интеллиген­
251


ции,
Толст ой
стремился
вы раз ить
в
комедии
«Зараженное семей ­
с тв о» (1864).
Пис ател ь
был
захвачен
интересами
зл обы
дня.
Желание
высказаться
и
вс т упить
в
о б щение
с
аудиторией
оттес­
н ило
в
его
со з нании
м ысль
о
необходимости
определить
сп еци­
фи ку
драматической
формы.
Нарушив
с вое
принципиально
соб лю­
давше еся
им
правило
в лив ать
новое
ви но
только
в
новые
м ехи,
т.
е.
вырабатывать
совершенно
новую
форму
для
художественного
воплощения
ново го
содержания,
он
пишет
«проблемную»
сатириче­
ску ю
комедию
в
том
роде,
который
утвердился
на
сцене.
Одна ко
в
отличие
от
своих
пр едше ст венн ико в,
которые
стремились
угодить
зрителям,
соз дать
про из вед ение
в
духе
времени,
он
выступает
про­
тив
«духа времени», порабощающего умы.
Именно
такую
настроен­
ность
Толстого
отмечала
наб людавш ая
его
в
это
время
Т.
А.
Кузминская:
у
Л ьва
Николаевича
б ыло
«страстное желание
поставить
ее
(пьесу)
на
сцену
немедленно», —
вспоминала
она.17
По
этому
поводу
Островский
заметил: «Аты боишься,
что
за
год
поу мн е ют?» (7, 393).
17 Кузминская Т.
А.
Моя
жизнь
дома
и
в
Ясной
Поляне.
1863—1864.
Тула, 1964, с.
301.
Ироническое
замечание
Островского,
охладившее
это
настрое­
ние
автора
«Зараженного семейства», было в высшей степени
характерно
для
з намени то го
драматурга.
Ост ро вск ий
не
нашел
ну жным
и
в
данном
случае
пускаться
в
о б ъя снения
и
споры.
Он
од ной
фразой
выразил
и
с вое
неприятие
конъюнктурности
в
драма­
тургии
и
совет
не
жертвовать
своим
прямым
делом
—
искусством
ради
попытки
немедленно
исправить
заблуждающихся.
Толстой
понял
смысл
замечания
Островского
и
неоднократно
ссылался
на
этот
сл уч ай.
Пьеса,
задум ан на я
как
сатира
на
широ­
кий
круг
современных
социальных
явлений,
не
удалась,
и
п исате ль
отк аз ался
не
толь ко
от
ее
немедленной
постановки,
но
и
от
да льн ей­
шей
работы
над
нею.
Проблема
комедии
не
бы ла
на
эт ом
этапе
решена
Толстым,
но
она
пр едст авля л ась
ему
в
принципе
более
легко
решаемой,
чем
проблема
т раг ич еског о.
Между
тем
и
эта
эстетическая
п робл ема
зан и мала
Толстого,
сплетаясь
в
его
со знани и
с
практической
целью
—
осуществлением
ли те рат урн ого
замысла
трагедии
и
теоретическими
идеями
о
трагическом
начале
в
истории,
о
понятиях
великого
и
во звы шенно го
и
о
трактовке
эт их
по нят ий
в
искусстве,
в
частности
в
творчестве
Шекс пир а.
Характерным
явлением
1860-х
годов
в
области
культуры
был о
ра звитие
исторической
науки,
обострение
инт ер еса
к
воп ­
росам
истории.
Публикации
исторических
документов
и
исследо­
ваний,
которые
в
это
вре мя
осуществлялись
в
не виданны х
до
того
масштабах,
воспринимались
не
как
факт
«чистой науки», а как
явление,
имеющее
широкое
общественное
значе ние .
Стремление
осмыслить
и ст орию
Ро ссии
и
вывести
закл ючен ие
о
ее
будущем
побуждало
л юдей
эпохи,
ко гда
с
пад ением
крепостного
права
252


старый
строй
переворотился,
искать
отв ето в
на
современные
воп рос ы
в
прошлом,
с
жадностью
читать
произведения,
пос вяще н­
ные
русской
истории,
с
интересом
смотреть
сп ектакл и
на
историче­
ские
сюжеты.
Ин тер ес
к
истории
в
1860- х
год ах
но сил
гораздо
м енее
от вле ч енный
характер,
чем
в
1840- х
годах,
он
был
более
ощутимо
пронизан
по литич е с кими
соображениями.
Гегельянский
взгляд
на
историю
как
на
разумный,
всегда
прогрессивный
и
оправ­
данны й
в
своем
движении
процесс,
вызвал
решительное
сопротив­
л ение
демократов,
т ре б овавших,
чтобы
прогресс
осуществлял
при нц ип
социальной
справедливости.
Эти
требования
н ашли
свое
непосредственное
отражение
в
революционно-демократической
эстетике,
в
толковании
п оняти я
трагического,
возвышенного
и
тра­
ги чес кой
ви ны
в
эстетике
Чернышевского.
Чернышевский
отказывается
видеть
в
велик и х
людях
воплоще­
ние
мировой
идеи.
По
его
м нен ию,
это
просто
люди
бо ль ших
способ­
ностей
и
с иль ных
характеров.
Героической
он
сч ит ает
толь ко
по-настоящему
прогрессивную
личность.
Си лу
и
вел ич ие
так им
личностям
придает
поддержка
простых
людей,
которые
питают
к
ним
ув аж ение,
с о чу вс тв ие , «готовы содействовать им».18
18 Чернышевский Н.
Г.
Поли.
собр.
с оч.,
т.
II, с.
28.
Между
тем
гегелевская
эстетика,
признававшая,
что
зло
и
тра­
ги зм
неизбежно
сопутствуют
историческому
движению,
т рак това ла
как
высокие,
героические
характеры
исторических
де яте лей
и
пе р­
со наже й
Шекспира
отрицательно-трагического
пл ана
(Ричард III
и
другие
ге рои
хроник
Шекспира,
Макбет).
Любимым
героем
романтической
философской
мысли
и
поэзии
был
Наполеон,
при
эт ом
вопрос
о
со от ноше нии
трагической
звезды
«мужа рока»
Наполеона
с
судьбами
на родов,
вовлеченных
им
во
взаимное
истребление,
не
ставился.
Толстой
не
мог
п рин ять
идеи
исторического
д виже ния,
ценного
и
прогрессивного
безотносительно
к
су дьб ам
людей
и
целых
наро­
дов,
не
мог
пр изнат ь
величия
исторического
героя,
которое
может
освободить
его
от
нравственных
норм,
прилагаемых
к
обыкновен­
ным
средним
людям.
Нравственные
оценки
были
пафосом
его
подхода
к
ис то рии,
что
радикально
отличало
его
и
от
гегельянского
отношения
к
историческому
процессу.
Ни
явное
влияние
на
бо ль шие
исторические
события,
ни
попу­
лярность
у
современников,
ни
возвеличение
деятеля
ист ор ик ами
не
д ают,
по
мне нию
Толстого,
личности
права
именоваться
великой.
Только
тот
поступок,
в
основе
которого
лежат
высокие
нравственные
цели,
моральная
пра вот а
и
самоотверже­
ние,
может
б ыть
оценен
как
под виг .
Этическими
же
нормами
он
счи тает
наиболее
общие,
выработанные
трудящимися
массами
всего
человечества
на
пр о тяже нии
в еков
и
с та вшие
стихийным
нр авс твен ным
до сто яни ем
каждого
че лове ка
представления.
При
этом
Толстому
особенно
нен ав истны
бы ли
м ассо вые
ста д­
ные
заблуждения,
обособляющие
народы
д руг
от
друга,
мо ды,
253


«психозы», идейные поветрия .
Обожание
Наполеона,
представле­
ние
о
его
ве личии
и
о
воинском
бл еске
его
империи
—
одно
из
таких
поветрий.
Изучая
и сторию
начала
XIX в., Толстой
з апи сал
19 марта 1865 г .
о
Напо л ео не : «. . . величие потому только,
что
ве­
лик
объем,
а
мал о
стало
по при ще,
и
ста ло
н ичто жеств о » (48, 61).
Свое
отношение
к
ис тори и
Толстой
наиболее
п олно
о тра зил
в
романе
«Война и мир» .
Однако
мысль
о
разработке
драматур­
гической
формы,
в
к ото рой
можно
б ыло
бы
передать
историческое
быт ие
н аро да,
не
оставляет
его.
О тсвет
эт их
размышлений,
которые
в
сознании
Толстого
спле­
лись
с
изучением
и
критикой
Шекс пир а,
очевидно,
на шел
свое
отражение
в
«Войне и мире» .
Во
всяком
с л учае,
Флобер,
суд я
«со стороны»
о
«Войне и мире»
Толстого,
почувствовал
«шекс -
пир изм »
в
романе.
В
этом
произведении
он
об нар ужил
«des choses
а
la Shakespeare» <нечто в духе Шекспира>. Т ур гене в п осп еши л
это
мнение
Фл обера
сообщить
Т олс тому .19
19Тургенев И.
С.
Письма,
т.
12, кн.
2, с.
205, 525.
Р ешен ие
Толстым
в
романе
вопросов
о
трагическом,
возвышен­
ном ,
об
отношениях
лично с ти
и
народа
в
историческом
процессе
—
великих
проблем,
традиционно
ставившихся
драмой,
сближало
это
произведение
с
драматическим
родом
искусства.
Однако
«секрет
д р амы », продолжая волновать Толстого,
не
только
не
был
открыт
писателем
в
эти
годы ,
но
к аза лся
ему
пр инц ипи ально
нерешаемым.
«Сколько бы ни говорили о том,
что
в
драме
д олжно
преобладать
действие
над
разговором,
для
того,
чтобы
драма
не
бы ла
балет,
нужно ,
чтоб ы
лица
выс ка зыва ли
себ я
речами.
Тот
же,
кто
хорошо
говорит,
п лохо
д ейст ву ет,
и
потому
выр аз ить
самому
себ я
г ерою
сл ов ами
н ель зя.
Чем
больше
он
будет
говорить,
тем
меньше
ему
будут
верить
<. . .> Комедия
—
ге рой
смешного
—
возможен,
но
трагедия
(зачеркнуто:
д рам а), при психологическом развитии
наш его
времени,
страшно
трудна
(зачеркнуто:
немыслима)»(48,
344). Эта запись,
сделанн ая
Толстым
2 февраля 1870 г. , свиде т ель ­
ствует
о
том
у пор ном
и
разностороннем
изучении
родовых
о со бен­
ностей
драматургии,
которое
в
т еч ение
ряда
лет
вел
Тол ст ой.
«Сколько бы ни говорили. . .» —
начинает
он
сво ю
запись,
и
за
этими
словами
стоят
его
воспоминания
об
эст ет ич еских
трактатах,
теоретических
спорах
и
критических
статьях,
в
кот оры х
драматур­
гов
о бв иняют
в
том,
что
их
ге рои
не
действуют,
а
говорят.
По­
добные
обвинения
к р итика
особенно
часто
адресовала
Ос т­
ровскому.
То лсто й
защищает
принцип
использования
речи
гер оя
в
кач е­
с тве
главного
средства
его
характеристики.
Он
и
впоследствии
в
теоретических
выс к аз ываниях
и
в
живой
практике
своей
драма­
тургии
обнаруживает
именно
та кой
подход
к
речевой
хар акте ри­
стике
пер сон аж а.
Однако
энергия
действия,
сосредоточение
инт е­
реса
на
событиях,
к от орые
сам и
по
себе
обнаруживают
в
остром
кризисе
с уть
чел о ве ческих
от нош е ний,
ка жетс я
ему
непременным
254


условием
драмы.
В
качестве
продолжения
в ыше
цитированной
записи
Толст ой
приводит
примеры
исторических
сюже то в
потен­
циально
эпического
и
д ра ма ти че ск ого : «Взятие Корсуни Влади­
мир ом
—
эпопея.
Меньшиков
женит
Петра
II на дочери,
его
изгна­
ние
и
смерть
—
др ама» (48, 344).
Очевидно,
сюж ет
о
взятии
Кор сун и
Владимиром
был
навеян
Л.
Н.
Толстому
известной
балладой
А.
К.
Толстого
«Песня о походе
Владимира
на
Корс ун ь»,
незадолго
до
то го
опубликованной
в
«Вестнике Европы» (1869, No 9). А .
К.
Толс той
изобр ажал
кр е­
щение
Владимира,
опираясь
на
летописные
источники,
содер­
жа ние
ко то рых
пересказано
в
«Истории государства Российского»
К ар амзи на.
Столкновение
язычес ко й
и
христианской
ку ль­
тур,
победа
идеалов
любви
над
пе рво бы тной
воинственностью,
тор­
жество
молодости,
способной
на
порыв
великодушия
и
духовного
обновления,
—
все
эти
мотивы
бал л ады
А.
К.
Толстого
бы ли
близки
автору
«Войны и мира».
Ведь
Л.
Толстой
не
пр инима л
мысли
о
трагизме
как
неизб еж но м
спутнике
истории,
выражении
ее
прогрессивной
су ти
и
с
любовью
ос тан авл ивал ся
на
оптимисти­
ческих
сторонах
жизни.
Задумав
на писат ь
роман
на
глубоко
драматичном
историческом
материале
вой н
России
с
наполеонов­
ской
Францией,
он
первоначально
предполагал
осуществить
эт от
замысел
в
демонстративно
оптимистическом
к люче
и
дат ь
произ ве ­
дению
заглавие
«Все хорошо,
что
хорошо
к онч ает ся».
В
сюж ете
взятия
Корсуни
Л.
Толстому
к
тому
же
должна
была
ви деть ся
возможность
трактовать
веру
как
проявление
любви.
Легко
об­
наруживаются
и
аспекты,
которые
м огли
в олноват ь
писателя
в
ис тор ии
Ме нши ко ва.
С южет
о
падении
всесил ь но го
вр ем ен­
щика,
честолюбие
и
могущество
которого
не
з нало
пределов,
его
бе дств ия
и
смерть
в
из гнании
и
зато чени и
имею т
черты
сх о дства
с
л егенд ой,
называемой
в
древнерусских
рукописях
«Повесть о
царе
Аггее,
како
п остра да
за
с лово
го рдост и
ради».
Толстой
сделал
по пытку
переработать
эту
легенду
в
народное
д ейство
в
середине
1880- х
годов.
Следует
отметить,
что
легенда
о
гордом
Аггее
имеет
черты
сходства
с
сюжетом
«Короля Лира»
Шекспира.
Одна ко,
чу вст вуя
«драматургическую»
приро д у
ис тор ии
Меншикова
(он ее прямо
н азы вает
«драмой»), Толстой не нашел средств для ее воплощения.
Пер ио д,
непо ср ед ст венно
последовавший
за
окончанием
«Войны и мира», был заполнен изучением исторических материа ­
лов
и
мы с лями
о
работе
в
области
драматургии,
о
пис а нии
комедии
и
трагедии.
«Я очень много читал Шекспира,
Гете,
Пушкина,
Гоголя,
Мольера.
..»—
пишет
он
Фету
4 февраля 1870 г.
«... По­
говорить
о
Шекспире,
о
Гете
и
вообще
о
др аме
очень
хочется.
Це­
лую
зиму
нынешнюю
я
за нят
толь ко
драмой
вообще
<...>
леж у
в
постеле
(больной), и лица драмы или комедии начинают действо ­
ва ть.
И
очень
хорошо
представляют», —
сообщает
тому
же
ад ре­
сату
в
следующем
письме
(61, 228).
Т аким
об ра зом,
Толс той
мысленно
уже
включался
в
процесс
со чин ения
драмы.
Вспомним,
255


что
очень
сходно
описывает
творческий
п ро цесс
драматурга
М.
Булгаков.20
20 Булгаков М.
Б елая
гвардия.
Театральный
роман.
Мастер
и
Маргарита.
М„ 1973, с.
307.
21 Стахович А .
А.
Клочки
воспо мин аний.
—
В
к н.:
Толстовский
ежегодник
1912 г.
М., 1912, с.
27.
22 Чехов А.
П.
По ли.
собр.
соч.
и
писем.
Сочи нения ,
т.
9.
М ., 1977, с. 272—
273.
Од нако
эта
ув лекат ел ьная
творческая
работа
так
и
не
д ошла
до
стадии
осуществления
конкретного
замысла.
Толстой
надолго
отходит
от
намерения
напис ат ь
пьесу
и
воз вращ ается
к
нему ,
подходя
к
этой
творческой
за даче
с
совершенно
новой
стороны.
Сюжетом
пьесы
в
новом
духе,
драмы
из
народной
жиз ни
послу­
жи ло
реальное
трагическое
происшествие,
а
толчком
к
ее
н апи са­
нию
—
обращ ен ие
директора
общедоступного
те атра
«Скоморох»
М.
В.
Ле нтов ског о
с
просьбой
на писа ть
пьесу
для
народного
зрителя.
Изве стн о
та кже,
что
большое
значе ни е
для
активизации
ра боты
Толстого
над
пьесой
имело
чтение
вслух
А.
А.
Стаховичем
20 октября 1886 г .
в
Ясной
Поляне
пьес
Гоголя
и
Островского.
Чер ез
три
недели
Толстой
сказал
Стаховичу,
вновь
посетившему
ег о : «Вашим чтением вы расшевелили меня.
После
вас
я
написал
др аму ».21
Впечатление
от
пьес
Гоголя
и
Островского
имело,
очевидно,
для
Толстого
дв ояко е
зн ачени е. «Расшевелили»
его
и
нравственная
основа
драматургии
эт их
писателей,
и
художественная
форма
их
пьес,
решение
ими
зада чи
драматургии
для
народного
зрителя.
В
повести
«Моя жизнь» (1896) А .
П.
Чехов
изобразил
вп еч ат­
ление,
которое
производят
пьесы
Гоголя
и
Островского
на
правдо­
искателя
из
н ар од а: «Если в пьесе изображалось что-н ибу д ь
некрасивое,
безобразное,
то
он
говорил
<...>, тыча в книгу
пальцем:
—
Вот
она,
лжа-то!
Вот
она
что
делает,
лжа -то !
Пьеса
привле к а ла
его
и
содержанием,
и
моралью,
и
своею
слож­
ною,
искусною
постройкой,
и
он
удивлялся
е му,
никогда
не
н азыв ая
его
по
фа ми лии:
—
Как
это
он
ло вко
все
п ригн ал
к
месту!<...> Редька<. . .>
сказ ал
едва
с лышн о,
сиплым
го лос о м: <...>
Трудиться
надо,
скорбеть
надо ,
болезновать
н адо
<...>
а
к отор ый
чело­
век
не
трудится
и
не
скорбит,
тому
не
будет
царства
небесного.
Г оре,
г оре
сытым,
гор е
с ильным,
горе
богатым,
го ре
заимодавцам!
Не
видать
им
царствия
небесного.
Тля
ест
траву,
ржа
—
же­
лезо
<...>
—
А
лжа
—
ду шу ».22
Толс той
стремился
пр о извест и
св оей
пьесой
на
народного
зрителя
впечатление,
подобное
тому,
которое
изоб р азил
Чехов
в
своей
повести
1890-х
годов.
«Искусная постройка»
пьес
его
пр едше ст венни ко в
интересо­
ва ла
его
не
как
читателя,
а
как
художника,
сознательно
ищущего
нов ых
путей
в
драматургии.
Пр ивл екала
его
и
нравственная
пози­
256


ция
ве л иких
русских
драматургов>Незадолго
до
его
работы
над
«Властью тьмы»,
в
1878 г. ,
появилась
«Последняя жертва»
Островского,
в
которой
одним
из
центральных
мо тив ов
яв ляется
обличение
ростовщика
—
«заимодавца»
—
Салая
Са лта ны ча,
опутавшего
и
под ч инивше го
себе
целое
общество.
Во
«Власти
ть мы»
обличение
«заимодавцев»
—
банковского
капитала
явля­
е тся
содержанием
разговора
Акима,
Митрича
и
Анисьи
(д.
III,
я в л. V). Драматургия Островского
повлияла
на
общие
представ­
ления
Толстого
о
з ако нах
драмы.
Толстой
у тв ер ждает: «Достоин ­
с тва
всякого
поэтического
произведения
определяются
тремя
св о йств ам и: 1) Содержанием произведения < . . .>
чем
с оде ржа­
ние
зн ач ите ль нее,
т. .е.
важ нее
для
ж изни
людской,
тем
произведе­
ние
выше.
2) Внешней красотой,
достигаемой
техникой,
соответ­
с тв енной
роду
и скус ст ва.
Т ак,
в
драматическом
искусстве
техникой
будет
ве р ный,
соответствующий
характерам
лиц
язык,
ес­
тественная
и
вместе
с
тем
трогательная
завязка,
правильное
веде­
ние
сце н,
проявления
и
развития
чувства
и
чувство
ме ры
во
всем
и з обра жа е мом . 3) Искренностью,
т.
е.
тем,
чт обы
автор
сам
живо
ч увс тво вал
изображаемое
и м » (35, 257—258).
Рассматривая
искусство
как
орудие
решения
о б щ ественных
вопр ос ов,
важных
для
жизни
людской,
Толст ой
полемически
заостряет
свои
эстетические
положения
и
на зыва ет
с пе цифиче с кие
особенности
художественного
произведения
«внешней красотой,
достигаемой
т е хнико й».
При
э том
характерно,
что
он
сразу
св яз ывает
эти
особенности
с
жанровыми
и
родовыми
разд еле ­
ниями
искусства
и
определяет
их
специально
для
драматического
рода.
На
первое
мес то
среди
ср едс тв
художественного
и зображ е­
ния
в
драматургии
он
ставит
речевую
характеристику
героя.
В
свое
вре мя
Ап.
Григорьев
провозгласил
язык
пьес
Островского
од ним
из
главных
признаков
его
художественной
системы.
Для
Толстого,
как
в ыше
отмечалось,
проблема
натуральности
ре чи
героя,
правдоподобия,
реальности
сценического
общения
персона­
жей
и
выра ж ения
действия
чер ез
речь
б ыла
долгие
годы
кам нем
преткновения
при
решении
принципиальных
вопросов
построения
современной
драмы.
Работая
в
1880-х
год ах
над
драмой
«Власть тьмы», он придавал особое значение речи героев.
Созд ав ая
«Власть тьмы», Толстой преодолел трудности,
за
десять
лет
до
т ого
каз авш иеся
ему
непреодолимыми,
он
нашел
пут ь
сочетания
метода
психологического
анализа
с
законами
сцены,
избег
нарочитости
при
превращении
внутреннего
монолога
в
театральный
монолог.
Все
эти
творческие
достижения
писателя
в
области
драмы
бы ли
предопределены
художественными
открытиями,
сделанными
им
в
процессе
работы
над
романом
«Война и мир».
В
это
время
Толстой
пришел
к
убеждению,
что
не
столько
деятельность,
при­
казы
и
поступки
«великих людей», сколько жизнь,
ежедневное
бытие,
труд,
настроения
и
массовые
движения
простых
людей
определяют
ис торию ,
порождают
ее
б ол ьшие
и
малые
события.
Так
был
найден
«герой»
исторической
др амы
—
крестьянская
72 $Зак.
No
755
257


мас са.
В
качестве
представителя
э той
массы
в
«Войне и мире»
выступал
Платон
Кара тае в.
Толстой
обратил
ос обое
вн има ние
на
манеру
этого
героя
в ыраж ать
мысль,
на
то,
в
каких
формах
он
преподал
народную
мудрость
своему
собеседнику.
В
о тли чие
от
«монологизирующих»
дворянских
героев
«Войны и мира», которые
«переводят»
свою
подсознательную
духовную
жизнь
на
язык
логически
стройных
рассуждений,
Платон
Каратаев
в ыра жает
ее
поэтическими
формулами,
ласковыми
обра ще ниями ,
сравнениями
и
по сло вицам и,
ко то рые
легко
о дна
заменяет
другую,
так
как
гла вн ое
их
со д ер жание
заключено
в
подтексте.
П латон
Ка рат аев
участвует
в
исторических
событиях,
не
отрываясь
от
повседневного
тр уда
и
сол дат ско й
службы,
и
из лага ет
важн ые
убеждения
и
ис ти ны,
ме жду
прочим,
по
конкретным
поводам,
име я
в
виду
практические
цели.
Современная
Толстому
критика
заметила
генетическую
связь
Ак има
из
«Власти тьмы»
с
Платоном
Каратае­
вым.
Полемизируя
с
попытками
некоторых
критиков
у вид еть
в
Акиме
повт о ре ние
Платона
Каратаева,
К.
М.
Ломунов
спр авед­
л иво
отме чае т
различия
эт их
героев,
главное
из
которых
состоит
в
том ,
что
«в речах Акима слышны ноты протеста < . . .>
Таких
нот
нет
в
примиряющих
речах
Ка рата ев а ». Однако тут же исследо­
ватель
отмечает
идентичность
«мировоззрения»
Каратаева
и
Акима
—
представителей
и
идеологов
патриархального
кре ст ь­
янства.23
23Ломунов К.
Драматургия
Л.
Н.
Толстого.
М.
1956, с.
136, 134—135.
Толстой
у тв ер ж дал: «Условия всякой драмы <. . .>
зак люч а­
ются
в
том,
что бы
действующие
ли ца
бы ли,
вследствие
свойствен­
ных
их
х ар актер ам
поступков
и
естественного
хода
соб ыти й,
по­
ставлены
в
та кие
положения,
при
кот оры х,
находясь
в
противоре­
чии
с
окр ужаю щ им
миром,
лица
эти
боролись
бы
с
ним
и
в
э той
борьбе
в ыр ажали
бы
присущие
им
св о й ств а» (35, 237). Это усло­
вие,
которого,
по
мнению
То лстог о,
не
выполняет
Шекспир,
яв­
ственно
выражено
в
произведениях
Островского.
В
большинстве
сл у чаев
за вяз ка
их
определяется
обстоятельствами,
ставящими
г ероя
перед
необходимостью
вступить
в
борьбу
со
средой,
она
трогательна
и
есте ствен на,
так
как
герой
отстаивает
свои
реальные
потребности
и
пр ава
про тив
насилия
и
дикт ата
среды.
Тол ст ой
остро
ощущал
эмоциальность
пьес
Островского.
Впоследствии
он
п и са л : «Современная русская драма,
Го го ль,
в
особенности
Островский
<.. .>
г лубоко
волновали
и
т рогал и
мен я» (35, 558.
Курсив
мой,
—Л.
Л .).
В
борьбе
выявляются
не
только
характеры
действующих
лиц
п ьес
Островского,
но
и
представленные
ими
ра зные
точки
зр ени я,
бытующие
в
обществе
и
в
народной
среде.
Конфликты
взаи м но
противостоящих
точек
зрения
иногда
достигают
большой
ос троты ,
ге рои
Островского
—
бу дь
то
сторонники
жесткой
и
суровой
консервативно-регламентирующей
жизнь
системы
взгляд о в
или
носители
народного
гуманизма
и
творческого
н ачала
—
убеждены
258


в
своей
п рав оте
и
сознательно
исповедуют
св ои
принципы.
Вместе
с
тем
Островскому,
как
мало
кому
из
драматургов,
присуще
чу в­
ст во
такта,
«меры»,
е сли
следовать
терминологии
Толстого.
Трагизм
никогда
в
его
пьесах
не
переходит
в
ужас,
а
др ам атич е­
ска я
ситуация
в
жестокое
зрелище.
В
его
пьесах,
изображающих
низкий
быт,
почти
не
встретишь
бр ани
и
ф изич еско й
расправы.
Островскому
свойственна
та
серьезность
отношения
к
изо бр а­
жаемому,
та
откровенность
в
выражении
симпатий
и
нравственных
оце нок ,
кот орую
Толс той
требовал
от
драматического
пи сател я.
Умение
Островского
соче тать
сдержанность,
объективность
с
оп ре­
деленностью
авторской
п озиц ии
оценивалось
как
си льна я
сторона
его
т ворч ес тва
критиками
диаметрально
противоположных
лаге­
рей:
Ап.
Григорьевым
и
Н.
Добролюбовым.
Однако
в
1880-х
годах,
в
пору,
когда
Толст ой
писал
св ою
драму,
настроениям
передо­
вой
час ти
общества
не
соответствовало
подобное
уравнове­
шенное
восприятие
трагизма
жизни.
Исторические
обстоятельства
придали
самому
понятию
трагического
в
это
время
более
жгу чий,
напряженный
характер.
Ост р ов ский
ощуща ет
эту
волну
настрое­
ний
в
кон це
1870- х—н а ча ле
1880-х
годов .
Начало
1880-х
год ов
с
трагическими
событиями,
о з намено вав­
шими
е го,
раскрыло
политический
подтекст
э тих
настроений.
Еще
до
убийства
А лекс ан дра
II, казни народовольцев и разгула реак ­
ц ии,
последовавшей
за
1 марта 1881 г., 22 октября 1880 г.
Салты­
к ов- Щедр ин
п исал
А.
Н.
Островскому,
выражая
напряженность
об­
щественных
эмоций
эт их
лет
и
представление
о
то м,
как
эти
эмоции
м огут
быт ь
переданы
в
др а ме : «Я все письма получаю с упреками,
зачем
ста л
мрачно
писать.
Это
меня
радует,
что
нач и нают
ч увс тво­
вать.
А
ка бы
разодрало
с
верхнего
ко нца
до
нижнего
—
и
того
было
бы
лучше.
Настоящее
бы
теперь
время
такую
трагедию
написать,
чтоб ы
после
первого
акта
у
зрителей
аневризм
сделался,
а
по
окончании
пьесы
все
сердца
бы
лопнули.
Истинно
Вам
гов орю:
несчастные
люди
мы,
дожившие
до
этой
страшной
эпо хи» .24
24 Салтыков-Щ е дрин
М.
Е.
Собр.
соч., т.
XIX, кн.
I.
М ., 1976, с.
182.
Объединяя
собственные
на стр ое ния
и
состояние
ду ха
своего
корреспондента
(«несчастные люди мы . . .»), Салтыков,
очевидно,
рассчитывал
на
сочувствие
Островского
не
только
в
оценке
эпохи,
но
и
в
том ,
какая
дра ма
может
передать
ко ло рит
времени.
Произве­
ден ия
Островского
ко нца
1870- х —н ач ала
1880-х
годов
действи­
тельно
характеризуются
усилением
трагического
начала
(«Послед ­
няя
жер т ва», «Бесприданница», «Сердце не камень», «Без вины
вин о ват ы е», «Не от мира сего»).
Одн ако
все
же
Островский
остался
и
в
ко нце
своего
творческого
пути
верен
своей
поэтиче­
ско й
системе,
проникнутой
чувством
меры,
характеризующейся
под вижным
равновесием
трагизма
и
юмора.
Драму,
способную
вызывать
«аневризм», произведение обна­
женного,
жестокого
трагизма
создал
в
1880- х
годах
Л.
Т ол­
стой.
Достоверность
изображения
быта,
ос трот у
социального
259


ан али за,
серьезность
отношения
к
вопросам
современности,
ко то­
рые
он
находил
у
своих
предшественников,
прежде
всего
Ос тр ов­
ск ого,
он
дополнил
напряженным
лиризмом,
открытой
тенденциоз­
ностью,
бескомпромиссной
нр авст вен ной
требовательностью
и
со­
зн ан ием
катастрофического
состояния
общества,
пе ре да нным
в
драме
«Власть тьмы»
через
происходящие
на
сцене
злодейства.
Эти
преступления
сов ерша ютс я
в
обыденной
об стан о вке,
под
прикрытием
общепризнанных
н орм
п о веден ия.
Таким
образом,
преступление
пр едст ает' в
пьесе
Толстого
как
норма
жи зни
совре­
м ен ного
обще ства ,
а
сгущенный
трагизм
действия
выражает
ав тор­
ское
отношение
к
событиям,
происходящим
на
сце не.
Но с ител ями
авторской
точки
зрения,
па фоса
его
оценок
в
пьесе
являются
два
героя,
су дящ их
происходящее
и,
по
существу,
не
принимающих
другого
участия
в
действии.
Один
из
эт их
«резо -
неров»-стариков
негодует
и
обличает
как
п ророк ,
другой
ра ссуж ­
д ает
и
иронизирует
как
просветитель,
но
оба
они
отражают
не
просто
авторскую
точку
зре ни я,
а
личность
автора
—
л юбящег о
ж изнь
и
анализирующего
ее
наблюдателя
и
негодующего
борца
за
нравственное
усовершенствование
человечества.
Можно
сказать,
что
Аким
и
Митрич
во
«Власти тьмы»
—
два,
принявших
облик
живого
характера
чело в ека
из
народа
воплоще­
ния
Л ьва
Толс того.
Лиризм
драматургии
Толстого
и
«чрезмерное»
напряжение
в
его
пьесах
(в особенности во « В ла ст и
т ьм ы») трагических
э пизо дов
дает
основание
противопоставить
его
др ам атур гию
театру
Островского
и
усмотреть
в
ней
сле ды
своеобразно
переос­
мысленного
«шекспиризма» .
Толстой
утверждал,
что
а нгли йск ий
драматург
п ер едает
сво и
из люб л енные
мысли
героям
и
об ви нял
его
в
том,
что
он
«преувеличивает»
тра гизм ,
вынося
ужасные
сце ны
на
подмостки
театра
(35, 228, 246—247, 251, 264).
Безусловно,
на
замысле
«Власти тьмы»
и
на
характере
ос у­
щ еств лен ия
этого
замысла
сказ ались
длившиеся
д есяти л ет иями
размышления
Толстого
над
проблемами
исторической
и
народной
драмы.
Исторический
аспект
семейной
трагедии,
показанной
во
«Власти тьмы», выражен в самом ее заглавии.
Сло ва
«власть
тьмы»
заимствованы
из
Ева нгел ия
от
Лук и
(гл.
22, ст.
52—53).
В
этом
эпизоде
Ев анг елия
Иисус,
об ращая сь
к
ста рей шин ам
и
начальникам
храма,
схватившим
его
и
передавшим
властям,
говорит: «... теперь
—
ваш е
время
и
власть
тьмы».
Таким
обра­
з ом,
заглавие
пьесы
намекает
на
то,
что
в
ней
речь
идет
о
времени,
когда
торжествует
тьма
беззакония
и
злобы.
Толстой,
как
известно,
тяж ело
переживал
трагические
события
своего
времени.
Его
тро га ло
самопожертвование
м ол одых
народ­
ников,
подвергавшихся
гонениям
за
сочувствие
к
страданиям
крестьянской
массы.
Казни
первомартовцев
он
п ытал ся
активно
воспрепятствовать,
повлияв
на
общественное
мнение
и
оказав
давление
на
царя,
чт обы
побудить
его
помиловать
революционеров.
Нельзя
сомневаться,
что,
говоря
о
«Власти тьмы», Толстой имел
260


в
в иду
нравственное
состояние
общества
в
целом,
а
не
положение
одной
его
части,
да же
такой
существенной,
как
кр е сть янств о.
Нравственное
одичание
народа,
изображенное
в
пьесе,
должно
б ыло
восприниматься
как
си м птом
атмосферы,
царящей
в
стране,
ибо ,
создавая
свою
народную
драму,
он
не
отказывался
от
взгляда
на
кр есть янс тво ,
как
наименее
развращенный
кл асс
общества.
Толстой
стремится
привлечь
вни ма ние
к
эскалации
п рес туп ле-
нйй,
убийств
и
лжи,
которая
стала
содержанием
современной
жизни,
и
о бр ащается
со
своими
обличениями
прежде
всего
к
н арод­
ном у
зрителю.
Уже
первое
у пом ина ние
замысла,
из
которого
вы­
рос ла
пьеса
Толстого,
указ ы вает
на
своеобразное
переосмысле­
ние
реальных
событий
писателем.
Толст ой
за писы вае т: «Месть над
р е бе нк о м», между тем в семье Колоскова,
послужившего
прототи­
пом
г ероя
пьесы,
хо тя
и
было
совершено
убийство
ребенка,
но
оно
не
бы ло
продиктовано
ревностью
и
желанием
отомстить
за
не­
верность.
Эт от
мотив,
как
мож но
предположить,
был
на веян
писателю
драмой
П исем ско го
«Горькая судьбина», в которой убийство ре ­
бенка
из
мес ти
и
ревности
составляет
эмоциональный
центр,
куль­
минационный
пункт.
В
эт ом
э пи зоде
драмы
отразилась
та
склон­
ность
автора
«Горькой судьбины»
к
усиленному
тра ги зму,
к
у жас­
но му
как
выражению
трагического;
которая
впоследствии
стала
кардинальной
тен денцией
его
творчества
в
области
дра ма­
ту рги и.
Критик
и
драматург
Д.
В.
Аверкиев
не
одобрил
«Горькой судьбины», считая,
что
Писемский
«подчинил свое твор­
чество
ложной
идее,
что
трагедия
должна
и зображ ать
ужасное».25
25 Московские ведомости, 1876, 19 октября.
В
драм е
«Горькая судьбина»
ужа сны й
эпизод
убийства
ребенка
служит
цели
обличения
беззакония,
произвола,
доводящего
до
исступления
честного
и
сильного,
но
гордого
и
одержимого
страстью
человека
из
народа.
Н.
А.
Добролюбов
тоже
обратил
вн им ание
на
эпизод
убийства
ре бен ка
в
«Горькой судьбине»
и
осудил
автора
д рамы
за
то,
что
он,
игнор ир уя
социальный
и
моральный
смысл
поступка
Ан ания
Яков­
л ева,
придает
трагическое
величие
пор ыву
героя
и
рассматривает
его
гне в
как
выражение
силы
х ар актер а.
Действительно,
гибель
р ебенка
в
др аме
Писем ско г о
не
имеет
с ам ос то ятел ьного
значения
и
выступает
лишь
как
обстоятельство,
показывающее
силу
страсти,
охватившей
героя,
его
неистовство
и
г лу бину
его
нес ч асть я.
Толстому,
очевидно,
судя
по
запи си
«Месть над ребенком»,
эпизод
убийства
ребенка
с
самого
начала
формирования
его
за­
мысла
представлялся
имеющим
самодовлеющее
этическое
значе­
ние.
О
драме
Писемского,
со де р жавшей
эпизод
детоубийства
из
ревности,
Толстому
мог
напомнить
услышанный
им
в
1879 г.
рассказ
народного
сказит еля
В.
П.
Ще го л енка.
Щеголенок
с ооб­
щил
Толстому
и сто рию
богатого
крестьянина,
пок инув ше го
св ой
дом
из- за
ребенка,
приж ит ого
в
его
отсутствие
женой.
На
ос­
261


нове
этого
сюжета
Толстой
создал
впоследствии
р ассказ
«Корней
В аси ль ев » (1905).
Ха рактерн о,
что
центральным
лицом
эт ого
ра сс каза
Толстой
делает
пострадавшего
реб ен ка,
дево чк у,
и зуве­
ченную
в
пр и падке
ревности
отц ом.
Ее
доброта,
способность
про­
стить
чело в ека, '
покусившегося
на
ее
жизнь,
искупляет
гр ех
ее
родителей
и
проти в опоста вл яет
цеп и
озл обле н ия
и
насилия
цепь
добра
и
человеколюбия.
Нар о дная
дра ма
Писемского
«Горькая судьбина»
бы ла
близка
Толстому
изображением
стр асти
и
ее
разрушительного
в озде й­
с твия
на
ж изнь
людей,
однако
тенденция
автора
оправдать
героя
гнетущими
его
о бс то ятел ь с тва ми, «горькой судьбиной», толкаю­
щей
его
на
преступления,
не
могла
быть
приемлема
для
То лст ого.
Здесь
он
столкнулся
со
своеобразно
переосмысленным
представле­
нием
о
рок е,
о
неотвратимой
трагической
судьбе,
считавшейся
со
времен
античности
г ла вным
рычагом,
движущим
действие
в
драме.
В
пьесе
Писемск о го
рок
—
это
«горькая судьбина»
крепостничества,
искажающего
все
отношения
между
людьм и.
Даж е
такое
п р едстав л ение
о
непре о д оли мом
роке
не
мо гло
быть
бл изко
То лст ому,
кот орый
всегда
был
уверен,
что
пробужде­
ние
правды
в
человеке,
отказ
от
эгоизма
и
готовность
жит ь
«для
д уш и», делает его недосягаемым для насилия над его совестью.
Характерно,
что
в
др аме
Писемского
после
покаяния
героя
начи­
нается
сл ед стви е,
во
время
которого
с
еще
б ольш ей
си лой
раскры­
в ается
«горькая судьбина»
героя,
его
бесправие,
попрание
его
лично ст и
чиновниками
и
господами.
В
повести
Н.
С.
Леско ва
«Леди Макбет Мценского уезда»
(1865), и по своему сюжету,
и
по
характерам
ге рое в,
да же
по
загла­
вию
вы зыва ющей
асс о циац ии
с
народной
драмой,
—
по сле
осужде­
ния
Катерины
Измайловой
и
ее
лю бов н ика,
на
к аторг е,
возни­
кает
вторая
трагедия,
которая
оканчивается
гибелью
героини.
В
пьесе
Толстого
покаяние
Никиты
оканчивает
действие.
Отрекшись
от
лжи
и
благополучной
жизни,
от
погони
за
удоволь­
ствиями
и
богатством,
порв ав
с
семьей
и
отказавшись
от
и му­
ще ств а,
ра ди
которого
он
в стал
на
пу ть
преступления,
Ни кита
«просыпается» («Исповедь»
Толстого
оканчивается
словами:
«И я проснулся»).
В
закл ючител ь но й
сцене
«Власти тьмы»
как
буд то
завязываются
нити
возможного
продолжения
действия
в
ст иле
«Горькой судьбины»
Писемского
(вмешательство уряд ­
ника,
желающего
со ставл ят ь
протокол)
и
«Леди Макбет Мцен­
ск ого
уезда»
Ле ск оваа
(Анисья,
как
убийца,
несомненно
будет
осуж де на
на
каторгу
вместе
с
Никитой,
но
и
Акулина,
защ ищ ая
Ник иту ,
объявляет
себ я
соу част ниц ей
преступления).
Од нако
Никита
берет
на
себ я
всю
вину,
отказывается
отве ч ать
уряднику,
и
пьеса
оканчивается
на
«божьем деле»
покаяния
и
самопожерт­
вования,
не
перех од я
в
изображение
официального
ра зби ра тель­
ства
и
наказания
виновных.
В
литературе
часто
сопоставляют
«Власть тьмы»
с
особенно
нравившейся
Толстому
пье сой
Островского
«Не так живи,
как
262


х о четс я» .26 В обеих пьесах богатство и праздность (у
Остров­
ского
—
праздник)
тра к тую тся
как
источники
греха,
наиболее
сим­
патичным,
близким
автору
оказывается
скромный,
немудрящий
кр от кий
че лов ек
—
бедня к,
в
обеих
пьесах
герой
стремится
к
чувственному
наслаждению
и
нравственно
пробуждается,
ощ у­
тив
себя
уб ийцей
(у Островского
—
в
мыслях,
у
Толстого
—
на
деле ).
26 См.
комментарий
Н.
К-
Гудзия
к
д раме
«Власть тьмы»: 26, 708—709;
а
также:
Вялый
Г.
А.
Русск ий
ре а лизм
к онца
XIX века,
с.
88—89.
Вместе
с
тем
Г.
А.
Вя лый
справедливо
отмечает,
ч т о\«Власть
тьмы»
может
б ыть
противопоставлена
«Не так живи,
как
хочется»
по
пол нот е
отрицания
в
ней
существующего
строя
жизн и.
О
пье се
Островского
«Доходное место»
Толстой
писал,
что
в
ней
«та же мрачная глубина,
которая
слышится
в
“Банкруте”,
после
не го
в
первый
раз
слышится
т ут .. .» (60, 156). «Мрачная
глу­
бина»
—
это
определение
бо лее
всего
подходит
к
стилю
«Власти
ть мы».
В
самом
заглавии
этой
пье сы
присутствует
тема
«мрака»
—
тьмы,
которая
соответствует
не
только
ее
содержанию,
но
и
стилю.
Кс тати,
Добролюбов,
который
ф ормиров а л
св ою
об­
щую
характеристику
драматургии
Островского
более
всего
на
основе
первой
пьесы
драматурга
—
«Банкрот» («Свои люди
—
с очт е мс я»), определил мир ее образов как «те м ное
царство», тем
сам ым
подчеркнув
мрачную
гл уб ину
изображения
писателем
дей ствит ел ьно сти.
Сюжет
«Свои люди
—
сочтемся»
имеет
черты
отдаленного
сходства
с
одной
линией
дра мы
Толстого
—
им енно
то й,
кот орой
он,
по
собственному
приз на нию , «дополнил»
реальные
события
тульского
судебного
дела.
Речь
ид ет
об
устранении
главы
семь и
и
за вл ад ении
младшими
чл ена ми
семьи
его
имуществом.
Конечно,
по лного
сход ств а
в
ситуациях,
изображенных
Островским
и
Т ол­
стым,
н ет.
У
сдержанного, «эпичного»
Островского
хо зяина
дома
с
ласковыми,
вне шне
по чти тель ным и
словами
обирают
и
заклю­
чают
в
долговую
тюр ьм у,
у
Толстого
хозяи н а
до ма
«опаивают»
отравой
и,
умирающего,
гр абят .
У
Островского
ак тив но
дейс тв ую­
щей
злоумышленницей
яв ля ется
дочь
Большова,
присваивающая
вместе
с
мужем
к апита л
отца,
у
Толстого
—
жен а
Петра,
пр ис ваи­
вающая
вместе
со
своим
лю б овник ом
деньги
мужа.
Однако
не
это
внешнее
сходство
ситуаций,
а
более
гл убок ая
внутренняя
близость
проблематики
п ьес
свидетельствует
о
зн аче­
ни и,
которое
имел и
для
Толстого
завоевания
театра
Островского.
Островский
первый
по к азал
раз лаг ающ ее
влияние
денежных
отно­
шений
на
семейные
о тно ш ения.
Вла сть
и
авторитет
главы
семьи
Большова
зи ждет ся
в
его
пье се
на
том ,
что
в
руках
отца
капитал.
На
членов
семьи
он
смотрит
как
на
слепых
исполнителей
св оей
во ли,
ор уд ия.
До ма шние
усваивают
такой
же
в згляд
на
семейные
отношения
и,
по ним ая,
что
тот ,
в
чьих
ру ках
де нь ги,
становится
хозяином
и
главой
семьи,
стремятся
к
том у,
чт обы
эт ого
достичь.
263


Таким
образом,
ис ход ные
ситуации
др амы
Толстого
и
к оме дии
Островского
имеют
са мое
коренное,
существенное
сходство.
И
Петр
во
«Власти тьмы»
и
Б ольш ов
в
«Своих людях»
на
закон­
ном
основании
присваивают
де нь ги,
прио бр е т енные
не
только
их
личными
усилиями
(доверенный приказчик Большова Подхалюзин
и
ба трак
Ни кита
у
Петра
содействуют
обогащению
хозяина,
но
не
име ют
прав
на
его
деньги).
В
обе их
пь есах
глава
семьи
—
пожи­
лой
человек
—
ду мает
ли шь
о
благосостоянии,
обогащении
(у Ост­
ро вск ог о), сохранении своего хозяйства ( у
То лсто го), пренебрегая
из-за
этих
суетных
(но представляющихся ему самыми важными
целя ми)
интересов
обязанностями
отца,
старшего
в
се мье.
В
обе их
пьесах
принесение
в
же ртву
ложным
устремлениям
человеческих
чувств
навлекает
на
героя
страшное
во змезди е
бесчеловечно
жестокого
обращения
с
ним
бл изких
людей
—
те х,
кто
д олжен
был
бы
его
любить.
В
произведениях
Островского
и
Толстого
проблема
семейных
отношений
имеет
большое
зна ч ение.
То лсто й
подходил
к
э той
про­
бле ме
с
большой
долей
личн ых
эм оций,
для
не го
она
оборачива­
лась
жив ым и,
терзавшими
его
переживаниями.
Он
утверждал,
что
семья
—
это
единая
живая
плоть.
В
его
драме
плоть
ра зры­
вается,
ча сти
нерасторжимого
единства
вст упаю т
в
антагонисти­
ческие
конфликты.
Живой
пло ти
здоровой
семьи
Толс той
противопоставлял
мерт­
ву ю,
по
его
мнению ,
структуру
государства.
Государство
через
подати,
нал о ги,
банки,
соблазны
городской
жиз ни,
з акон ы,
защи­
щающие
и
у кр епл яющие
власть
денег
над
человеком,
вторгается
в
жи знь
человека
и
разрушает
его
семью
и
личность.
Эти
ид еи,
вы­
сказанные
дек лар ати вно
в
трак тат ах
и
статьях
Толстого,
в
его
драме
находят
с вое
вы раже ние
в
то м,
что
д ейств иям и
воплощаю­
щей
низменное,
животно-эгоистическое
начало
дер ев ен ской
«Леди
М ак бет»
—
Матрены
руководит
знаток
законов
пр иказны й
Ива н
Мос еи ч.
Преступление
совершается
во
имя
соблюдения
требований
государства
и
с
оп орой
на
его
законы.
Островский
был
далек
от
толстовского
отрицания
государства
и
современной
цивилизации,
однако
и
в
его
пьесе
есть
«закон­
н ик»
—
приказный
Рисположенский,
котор ый
руководит
и
дейст­
виям и
Большова
и
кознями
Подхалюзина,
обе сп ечив ая
«закон­
ность»
их
преступлений.
В
ц елом
ряде
своих
произведений
Остров ­
ск ий
изображал
формальную,
ос но ва нную
на
«оправдании
до ку ме нта»
и
внешнем
со блюде н ии
закона
честность,
допускаю­
щую
и
покрывающую
преступление.
Во
«Власти тьмы»
м ожно
заметить
моменты,
рассчитанные
на
«привычку»
публики
к
театру
Островского
и
на
использование
литературных
асс оц иац ий,
которые
возникают
в
со зна нии
зрителя
и
дополняют
непосредственное
впечатление.
Островский
ввел
поня т ие
самодурства
в
общественное
со зна­
ние.
Соз дав ая
образы
самодуров,
Островский
показал,
что
пр и­
ну жден ие
и
насилие
проникает
во
все
по ры
общества,
что
издева­
264


тельство
над
совестью,
раз умо м,
личностью
человека
становится
принципом,
у беж дени ем,
развлечением
и
искусством.
Толстой
то же
внос ит
в
св ою
пьесу
сцену
пьяного
самодурства
Ни ки ты.
При
э том
он
не
ищет
нов ых
к расок ,
а
очень
близко
повто­
ряет
то,
что
мо жно
встретить
в
пь есах
Островского.
Своеобразное
«цитирование»
Островского
можно
усмотреть
и
в
образе
Матрены.
На
п ро тяж ении
своего
творческого
пути
Островский
создал
мн ого
образов
простонародных
«деловых»
женщин
—
свах,
кумушек,
приживалок.
В
его
поздней
драматургии
тип
«деловой»
простона­
родной
же нщины,
сме ло
и
решительно
«устраивающей»
свои
и
чуж ие
дел а,
совершил
своеобразную
эволюцию.
В
к онце
1870-х—
нач але
1880-х
годов
красноречивая
свах а,
художница
сл ова
и
мастерица
обряда,
в
его
пьесах
сменилась
ловкой
интриганкой,
х ищнице й,
знающей
все
х оды
и
выходы
и
гото во й
на
преступление
(Глафира Фирсовна в «П о след ней
жертве», Галчиха в «Без
вины
виноватые», Хиония в «Не
от
мира
се го »). Матрена
—
тип
глубоко
своеобразный,
не
повторяющий
ни
одн у
из
ге р оинь
Остров­
с кого.
Тем
не
ме нее
она
со зд ана
с
учет ом
опыт а
автора
«Грозы» .
Речевая
характеристика
ге роини ,
ее
своеобразное
красноречие,
обилие
пос л овиц
и
поговорок
в
ее
репликах,
ее
житейская
дел ов и­
тость
и
общительность
напо мин аю т
созданные
Островским
лица
и
на
фо не
этих,
хорошо
известных
зрителю
героинь
дают
возмож­
ность
ост ро
почувствовать
своеобразие
нового
и
страшного
в
сво ей
жестокой
правдивости
воплощения
этого
типа.
Развивая
обличительные
на чала,
проявившиеся
наиболее
силь­
но
в
первой
пьесе
Островского
и
за тем
снова
усилившиеся
в
конце
творческого
пути
писателя,
Толс той
недаром
сохранил
на
всю
жизнь
симпатию
к
пье се
Островского
«Не так живи,
как
хочется».
Содержавшийся
в
этой
п ьесе
мотив
страстного
р аская ни я,
нр авст ­
ве нног о
воз рожд ения
был
близок
Толс тому .
Между
тем
в
пьесах
Островского
он
не
по лучи л
впоследствии
сущ ест венног о
развития.
Ситуация
«воскресения», нравственного обновления человека,
излюбленная
в
произведениях
Толстого
1880—1890-х
годов,
в
его
драматургии
приобретала
ва жный
дополнительный
смысл.
Толс то й
смотрел
на
театр
как
на
средство
художественного
обще­
ния
писателя
—
автора
драмы
и
артистов
—
ее
исполнителей
со
зрителем.
Ар тис ты
живут
на
сцене
жизнью
литературного
ге­
роя
и
заста вляю т
зрителя
поверить
в
под линно ст ь
эт ой
жизни
—
в
этом
с ост оит
их
общение
с
теми,
кто
их
смотрит.
Цель
спектакля
«вызвать сочувствие к тому,
что
представляется» (35,250). Чело­
век
—
«сын человеческий» «не только связан,
но
ес ть
одно
со
всем и
л юд ьм и», «своим страданием выкупает и свои,
и
чуж ие
гре хи,
своим
заблуждением
пр о изво дит
сво и
и
чужие
ст р адания
и
сво им
изба вл ение м
от
заблуждения
из бавл яет
себя
и
других
от
страда­
ни й»,—
писал
Толстой
в
трактате
«О жизни» (26, 634).
Ста ра я,
со
времен
Аристотеля
воше дш ая
в
обиход
эстетической
мыс ли
идея
о чищ ения,
освобождения
человека
от
губительных,
вр е дных
эмоц ий
ч ерез
созе рца ние
трагического
зр ел ища
и
сочув-
10 Зак.
No
755
265


ствйе
чужому
страданию
у
Толстого
приобретает
новое,
оригиналь­
ное
значение.
Созерцая
траг и чес кий
сп е кта кль,
веря
в
реальность
происходящего
на
сцене
(условность театра решительно отри ­
ц ае тся), человек,
присутствующий
в
з але,
ощу ща ет
сво ю
прич аст ­
ность
к
преступлению,
греху,
но
и
к
об но вле нию
другого
человека.
Эмоциональное
во здей стви е
искусства
освобождает
его
от
эгоисти­
ческой
замкнутости,
индивидуалистической
ограниченности
и
при­
общает
к
человечеству. «Взгляни вокруг себя на все живое и скажи
сам
с ебе: “все это я”. Все люди братья,
т.
е.
все
лю ди
по
существу
своему
од ин
и
тот
же
человек», —
го вор ит
мудрец
в
философской
притче
Толстого
«Это ты» (34, 139).
Мыс ль
о
единстве
ч ел ове­
чества,
вар ьир уя сь,
повторяется
во
многих
произведениях
«позд­
него»
Толс того.
Эмоциональное
присоединение
зри тел ей
к
действующим
на
сцене
персонажам,
к
а ктера м,
испытывающим
чувства
и
страдания
персонажей,
и
д руг
к
другу
—
чувство,
возбуждаемое
искус­
ством,
—
наглядно
в ыра жает
нравственное
единство
людей.
Сп о­
собность
искусства
со еди нять
люде й
Толс то й
р ассмат р ивал
как
его
основополагающую
особенность,
критерий,
дающий
в озмож­
ность
от личи ть
под л инное
искусство
от
мнимого.
«Искусство,
всякое
искусство
сам о
по
се бе,
имеет
свой ство
со еди нять
люде й.
Всякое
искусство
делает
то,
что
люд и,
воспринимающие
чувство,
переданное
художником,
с о един яются
душой,
во-пе р вых ,
с
худож­
нико м
и,
во-вторых,
со
всеми
людьми,
получившими
то
же
впеч ат­
ление» (30, 157).
Эт ому
первому
пункт у
определения
(«во-первых,
с
художни­
ком ») Толстой придавал особое значение.
Являясь
средством
об­
щения,
передачи
духовных
ис ка ний
и
открытий
одного,
чел о века
другому,
искусство,
прежде
всего,
яв ля ется
формой
общения
ху­
дожника
с
человечеством.
Личность
художника,
по
мне нию
Тол ­
стого,
пр ид ает
реальность
м иру,
изображенному
в
произведении
и ску сства ,
наполняет
его
неповторимым
содержанием,
является
источником,
излучающим
эн е ргию
эст ет ическ ог о
о бщен ия. «Что бы
ни
из ображал
художник:
святых,
разб ойн ик ов,
царей,
лакеев,
—
мы
ище м
и
видим
только
душу
самого
худож н ика», «основной
вопрос,
возникающий
в
нашей
душе,
всегда
такой: “. . . что
мо­
же шь
мне
сказать
ново го
о
том,
как
надо
смотреть
на
на шу
жи зн ь?”» (30, 19).
Приговор
художника
над
действительностью
«заражает», имеет эстетическое значение потому,
что
жизнь,
кото­
рую
он
изображает,
яв ляе тся
его
жизнью,
что
он
л юбит
своих
героев,
они
составляют
часть
его
души.
Драматические
произведения
Толстого
проникнуты
ид еей
общности
жи зни
человечества.
Толстой
критикует
и
по роки
ба р­
ской
среды
и
стр асти ,
ожесточение
крестьянского
мира
не
как
высший
судья,
а
как
человек,
причастный
эт им
порокам,
не с ущий
за
них
нр авст вен ную
ответственность.
Поэтому
сам
он
охарактери­
зовал
«Власть тьмы»
как
драму
«на прелюбодеяние», выделив
таки м
образом
самое
об щее
этическое
ее
ядро.
266


«Ужас тьмы» (23, 15), который Толстой,
по
собственному
п ри­
зна нию
в
«Исповеди», испытал во время душевного кризиса,
—
уж ас
осознания
бессмысленности,
греховности
жизни,
неизб еж ны м
концом
к ото рой
яв ляется
смерть,
отразился
в
колорите
его
народной
драмы.
Настроения
тех
же
лет ,
но
иначе
обрели
с вое
образное
воплоще­
ние
в
коме д ии
«Плоды просвещения» (1890). Ра с с к азы ва я о нр ав­
ственных
и
идейных
итогах
своего
духовного
кризиса,
Т олс той
писал
в
«Исповеди»: «Со мной случилось то,
что
жизнь
нашего
круга
—
богатых,
ученых
—
не
только
опротивела
мне,
но
п от еряла
в сякий
смысл.
Все
наши
дей ств ия,
рассуждения,
науки,
искус­
ст ва
—
все
это
предстало
мне
как
баловство.
Я
понял,
что
искать
смысла
в
эт ом
н ельз я.
Действия
же
трудящегося
народа,
творя­
щ его
жизнь,
представились
мне
единым
настоящим
делом» (23,
40).
Именно
так,
как
«баловство», изображена жизнь господствую­
щих
классов
в
«Плодах просвещения» .
Однако
это
«баловство»
не
безобидно,
и
в
комедии
Толстого
показаны
явл е ния,
о
которых
писатель
п атети ч ески
расс казыв ал
в
«Так что же нам делать?» и
других
своих
публицистических
и
социально-философских
про­
изве дени ях :
ограбление
деревни
городом,
развращение
кр ес тьян,
приходящих
в
город
и
ста в ших
пр ис лу гой,
«господским»
образом
жизни,
вредное
влияние
роскоши,
фанатизма
чис тоты ,
гигиены,
брезгливого
отношения
к
людям
труда
на
нравственность
выс ше го
сло я
общества,
отрыв
нау ки
и
иску с ства
от
реальных
потребностей
люде й
и
превращение
их
в
за бав у,
орудие
равлечения
праздных
госп од.
Об илие
сер ь езных
проблем,
поставленных
в
комедии,
и
среди
них
таких
важных
и
полных
драматизма
вопросов,
как
беззем е -
лие ,
обнищание
дер ев ни
и
несправедливое
распределение
земли,
предопределило
серьезность
пь есы
Толстого,
но
не
нарушило
ее
комизма.
Настолько
же,
насколько
«Власть тьмы»
являе тс я
воплощением
современной
трагедии-драмы
в
понимании
Толс то го , «Плоды про­
с вещени я»
вы р ажают
п р едста вле ние
писателя
о
комедии.
Следуя
за
Гоголем
в
стремлении
со зд ать
общественную
ком е дию,
це ль
ко торо й
не
смешить
и
потешать
пуб лику ,
а
с та вить
перед
нею
серьезные
общественные
и
нравственные
вопросы,
Тол ст ой
вместе
с
тем
в
этом
произведении
пе ре дает
с вое
отношение
к
совре­
менной
ж изни
через
целую
гамму
комических
интерпретаций
ее
я вле ний.
Тут
и
сатирический
грот ес к,
изображение
типо в
современ­
ного
образованного
общества
как
обобщенных,
св еденн ых
к
шаржу
масок,
а
их
поведения
как
бессмысленных
водевильных
трюков,
тут
бытовая
комедия
с
ее
сочным
в о спр ои звед ением
деталей,
с та новящихс я
как
бы
символами,
воплощениями
образа
жи зни
целых
сословий,
тут
и
тонкий
юмор
народных
сцен
и
и деализ ация
дер евн и
и
семейных
отношений
людей
из
народа.
В
«Плодах про ­
свещения»
де р евня
выступает
как
уб еж ище
нравственности,
и
267


все
лучшие
люд и,
ок азавш ие ся
в
городе,
—
энергичная
н арядн ая
горничная
Таня,
важный
и
умный
к аме рди нер
Федор
Иваныч,
добродушный
буфетчик
Яков,
н аивный,
чистый
«буфетный мужик»
Семен
—
все
они
стремятся
вернуться
к
работе
на
земле.
Однако,
в идя
в
это м
комедийном
образе
современной
жизни
отражение
взглядов
Толс того,
его
в нуш ение
зр ит елю
того, «как надо смотреть
на
н ашу
ж изн ь», мы не можем отвлечься от того,
что
«Плоды про ­
св ещени я»
б ыли
задуманы
в
одн о
вр емя
с
драмой
«Власть тьмы»,
в
к отор ой
деревня
рисуется
совсем
в
другом
свете.
Вместе
с
тем
«Плоды просвещения»
не
только
не
противостоят
по
своей
концепции
и
общему
смыслу
«Власти тьмы», но допол ­
няют
эту
драм у
и
по ясняю т
ее.
То лсто й
вовсе
не
хотел,
ч тобы
его
драма
бы ла
воспринята
как
изображение
темноты
народа.
Он
ри сов ал
«власть тьмы», а не
«власть темноты».
Однако
возможность
такого
истолкования
его
пье сы
бы ла
очень
вероятна.
В едь
кр ес ть яне,
которых
он
вывел
на
сцену,
действительно
необразованы
и
з адавл ены
борьбой
за
су­
ществование.
Писатель
не
толь ко
поним а л
эт о,
но
устами
од ного
из
двух
резонеров
п ьесы
—
«просветителя», солдата Митрича,
—
высказал
это
понимание,
поставив
преступления
гер оев
пьесы
в
связь
с
их
темнотой
(вариант; 2-я
сцена
4- го
действия
—
26,
220—221).
Одна ко
просвещение,
вос хваляе м ое
как
прогресс
и
н ас ажда емое
г ос ударс тв ом,
просвещение,
которое
сосуществует
с
со циал ьным
неравенством,
укрепляя
е го,
по
мнению
Тол стог о,
не
только
не
спасет
людей
от
аморализма
и
ра зо бще ния,
а
прив ед ет
к
«прогрессу», усилению преступлений.
В
последних
числах
февраля
1881 г.
философ
В.
С.
Соловьев
посетил
Толстого,
а
через
мес яц
—
28 марта он выступил с публич­
ной
л екцией
«Критика современного просвещения» .
Соловьев
до­
каз ыв ал,
что
ум с тве нный
прогресс
не в озмо жен
без
нравственного
и
что
общество,
основанное
на
на с илии,
не
может
быть
подл инно
просвещенным.
В
к ачеств е
примера
не полно ценнос т и
просвещения
современного
общества
он
привел
фа кт
существования
в -стра не
смертной
казни
и
выразил
протест
против
готовившейся
казни
пе рвом артовц ев ,
а
также
убеждение,
что
царь
до лжен
их
пом ило­
в ать.
После
эт ого
Соловьев
был
вынужден
оставить
уни вер сит ет
и
покинуть
Петербург.
Толст ой
горячо
одобрил
и
мысли
лекции
Соло вье ва
и
его
смелый
поступок.
«Молодец Соловьев», —
ото­
звался
он
3 апреля 1881 г .
на
известие
об
«инциденте»
в
Петер­
бурге
(63, 61). Мысль о несовместимости подлинного просвещения
с
насилием
и
бесплодности
осуждения
част ных ,
пусть
и
жестоких,
преступлений
при
общей
преступности
социального
и
политиче­
ск ого
ст роя
все х
«просвещенных»
стран
неоднократно
высказы­
валась
Тол с тым.
В
незаконченной
статье
о
деле
детоубийцы
Скуб-
линс ко й
(1890) Толстой объяснял частные преступления нравст ­
венным
климатом
общ еств а,
злодействами
государства.
В
ка чес тве
примера
подобных
злодейств
он
привел
казнь
восставших
крестьян.
Т аким
об раз ом,
весел ая
комедия
«Плоды просвещения»
268


ока зы вает ся
связана
с
драмой
«Власть тьмы»
единством
концеп­
ц ии,
ав торс ког о
отношения
к
современной
жизни,
т.
е.
тем
самым
элементом,
котор ый ,
по
мнению
Толс того ,
придает
художественную
целостность
структуре
произведения
искусства: «... цемент,
кото­
рый
свя зы вает
всякое
художественное
произведение
в
одно
цело е
и
оттого
производит
иллюзию
отражения
жизни,
есть
не
единство
лиц
и
по ло жений,
а
единство
самобытного
нравственного
отноше­
ния
автора
к
предмету», —
утверждал
писатель
(30, 18—19)..П о­
этому
закономерно,
что
в
«Плодах просвещения»
появляется
«од­
нофамилец»
Акима
Чиликина
Митрий
Чилик ин
—
старый
кр есть я­
нин,
на ив ный
и
верящий
в
патриархальные
отношения
помещиков
и
крестьян,
но
беспокойный
и
обобщ ающ ий
в
своих
простодушных
речах
думы
кр есть ян
об
их
п о ложе ни и .27 Находят в ней развитие
и
другие
ча стн ые
тем ы,
затронутые
во
«Власти тьмы».
27 Сравнение образов Акима и Митрия см.
в
кн.:Ломунов
К.
Драматургия
Л.
Н.
Толстого,
с.
237—238 .
Объ един ен ие
пье с
в
цик лы
—
явление,
по лу чи вшее
распростра­
нение
в
русской
драматургии
в
п ору
расцвета
крупных
эпических
жанров:
романа,
романа-эпопеи
и
цикла
очерков,
начиная
с
60-х
год ов
XIX века.
Намечавшаяся
в
эти
го ды
те нденц ия
к
циклизации
драматических
про из вед ений
представляла
явление,
ро д ст венное
популярному
художественному
приему
—
объединению
очерков
в
кр упны е
произведения
—
циклы,
и
романов
в
серии,
ц иклы
рома­
нов.
Ор ганиз ация
драматических
цикл ов
о су ществ ля лась
и
в
тра­
диционных,
принятых
со
времен
Шекс пир а
форм ах
(историческая
три логи я
А.
К.
То лс того ), и иными путями.
Так,
Сухово-Кобылин
п род олжил
«Свадьбу Кречинского» « Дел о м»,
а
эту
драму
«Смертью Тарелкина»
и
объединил
в
трилогию
социально-бытовую
комедию,
драму
и
фа рс,
общий
смысл
которых
вырос
в
сатириче­
ск ое
осуждение
бюрократического
аппарата
Ро сс ийс кой
империи.
В
творчестве
Островского
циклы
формировались
на
основе
социального
типа,
получившего
значительную
популярность
(бальзаминовский цикл,
пьесы
о
Тите
Титыче
Б ру ско ве). Задумал
Островский
и
чрезвычайно
оригинальный
ц икл
«Ночи на Волге»,
в
котором
он
предполагал
соединить
драмы
и
комедии
из
современ­
ного
социального
быта
со
с тих от вор ными
пь есами,
ос но ва нными
на
лег енд ар ных
сюж ет ах,
и
с
историческими
хрониками.
Эт от
за мы сел
Островскому
не
удалось
осуществить.
Циклизация
пьес
Толстого
также
не
бы ла
осуществлена.
Она
л ишь
намечена
как
тен денци я,
однако
эта
тен денц ия
яв но
ощ у­
тима .
Думается,
что
третьим
звеном
цикла
п ьес
Толстого
должна
бы ла
стать
пь еса
а
нравственном
о б новле нии
человека,
д рама
разры ва
с
о б щеоб яза те льной
ложью
«И свет во тьме светит»
(1896, 1900).
Сам
Толс то й
в
разговоре
с
директором
Лессинг-театра
Оскаром
Блюменталем
утверждал,
что
«Власть тьмы»
и
«Плоды просвеще ­
ни я»
лишь
подготовительные
этюды
для
пьесы
«И свет во тьме
269


св ет ит ». Эту пьесу он называл в своих записях «с в ое й»
и
особенно
дорожил
ее
субъективностью.
Пь еса
эта
не
только
выражает
ав­
торский
взгляд
на
жизнь,
но
напр авл ен а
на
непосредственную
проповедь
системы
взглядов
писателя.
Однако
не
эта
проповедь^
а
изо б ра жение
др амат из ма
и
да же
траг и зма
борьбы
за
освобожде­
ние
от
гнета
общественной
лжи
составляет
ее
содержание.
Важн ые
идейные
ни ти
связывают
это
произведение
с
«Властью тьмы»
и
«Плодами просвещения» .
Главный
мотив,
объединяющий
все
эти
с толь
разные
пь есы
в
н екий
цик л,
—
неприятие
общепринятого,
осуждение
рутины
жиз ни
и
рутинных
решений.
Ге рой
«Власти
тьмы»
ок азы вает ся
вовлеченным
в
грех,
а
затем
в
преступление
при
помощи
сов ето в
жи ть
«как все»
и
вследствие
своего
конфор­
мизма,
склонности
подчиняться
общепринятым
понятиям.
Отчаян­
ный
и
решительный
его
разрыв
с
этим
всеобщим
сговором,
обрете­
ние
своего
лич ног о
пути,
отказ
от
всего,
что
считается
важным,
чему
принято
принос и ть
любые
жер твы
(деньги,
семья,
обществен­
ное
по лож ение ), делает его свободным и возрождает к жизни.
«Не лгать <. . .>
значит
не
бояться
правды
<...>
не
бояться
разойтись
со
всеми
окружающими
и
остаться
одн ому
с
разумом
и
совестью,
не
бояться
то го
положения,
к
которому
<...>
ве дет
правда
и
совесть,
как
бы
стр ашн о
оно
ни
бы ло,
твердо
веруя,
что
то
положение,
к
которому
приведет
пр авда
и
совесть
<...>
не
мо­
жет
бы ть
хуже
того,
которое
построено
на
лжи ».
Это
убеждение,
сформулированное
Толс ты м
в
трактате
«Так
что
же
нам
д е ла т ь?» (25, 376—377), побуждает героя «И
свет
во
ть ме
светит»
Сарынцова
и
его
идейного
ученика
Бориса
Черемша-
нова
выступить
против
о быч аев
своего
круг а,
а
в
кон ечн ом
счете
и
против
государства.
Но
в едь
подобный
акт
совершает
во
«Власти
ть мы»
крестьянин
Никита
Чилик ин.
Сознательно
порв ав
опутав­
шую
его
сеть
во ль ных
и
невольных
пре с т упле ний,
он
предпочитает
стать
отверженным
обществом
и
государством
к аторж ни ком,
но
не
оставаться
уважаемым
участником
общей
лж и,
вносящим
в клад
в
торжество
насилия
и
тьмы.
В
«Плодах просвещения»
в
каче стве
преступления
про тив
народа,
выступает
не
воровство,
совращение
и
убийство,
а
обще­
принятый
рутинный
ук лад
жизни
высших
сословий.
Изображение
о бычн ого,
соответствующего
«приличию»
и
законам
порядка
жизни
высших
классов
как
безумия
имеет
место
и
в
драме
«И свет
во
тьм е
с в ети т», но здесь оно дополняется жестокими картинами
жизни
деревни
в
стиле
«Власти тьмы».
Изв естн о,
что
п уть
ос у­
ществления
каждо го
дра ма турги че ск ого
з амысл а
Толстого
был
изви л ист
и
долог.
Зад ача,
к отору ю
пи сател ь
поставил
перед
собою,
создавая
драму
«И свет во тьме светит», была особенно сложна.
Он
хотел
соединить
предельную
субъективность,
лиризм
л ичног о
ст рада ния
с
обличительной
драмой,
а
психологический
анал из
с
нравственной
п ропов е дью.
Толстой
отрицал
дидактические
методы
выражения
авторской
мысли
в
драматургии.
«Главная неестественность драматических
270


пр о изве дений
есть
то,
что
говор ят
все
ли ца
одинаково
долго
и
их
слушают.
В
действительности
это
не
т ак.
..»—
пи сал
Толстой
в
1900 г.
(54, 79), снова возвращаясь к тем сомнениям,
которые
терзали
его
в
начале
1870-х
годов
и
в
сво е
врем я
заставили
отка ­
заться
от
мысли
написать
драму.
Пространные
рассуждения
Са-
рынцова
в
«И свет во тьме светит», его богословские споры со
свяще нн ико м
не
выявляли
х арак тера
героя
и
вступали
в
противо­
ре чие
с
художественным
методом
самого
Толстого.
Писатель
снова
остро
ощутил
несоответствие
театрального
диалога
жив ым
формам
о бщен ия
людей
и
условность
театрального
монолога,
несо­
ответствие
его
фор м
диалектике
души.
В
одно
вре мя
с
работой
над
«И свет во тьме светит»
Толстой
пи сал
«Живой труп»,
и
эт ому
замыслу
он
пр ид авал
гораздо
ме н ьшее
з начен ие,
чем
«своей драме».
Вначале
он
даже
мыслил
эту
пьесу
как
«легкомысленное», комическое произведение,
за тем
определял
ее
как
«малую драму», сравнивая с «б о ль шо й
дра­
м ой»
—
«И свет во тьме светит» .
Эти
др амы
объединяет
тема
ухода,
изображение
страданий
нравственно
чуткого
человека,
который
хоче т
по рват ь
с
жизнью
своего
круга,
а
та кже
гневное
обличение
государственного
п оряд ка
и
охран яющ их
его
уч р ежде ний.
Любопытно
отметить,
что
каждой
из
эт их
пь ес
присущи
черты,
сб лижа ющие
ее
с
проблематикой
трагедии
Шексп ир а
«Король Лир», которую так тщательно изучал
и
так
с тр астно
критиковал
Толст ой
(уход героя из семьи,
его
скитания
—
в
«Живом трупе»
и
взаимное
не поним а ние
о тца
и
его
детей,
его
отверженность,
ложное
безум и е
молодого
и
старого
героя
—
в
«И свет во тьме светит»).
'
Име нно
ввиду
того,
что
замысел
«Живого трупа»
был
«менее
сложен»
и
более
«объективен», он давал Толстому большую сво­
б оду
тво рче ст ва
и
оказался
осуществимым.
Работа
над
драмой
«И свет во тьме светит»
так
и
не
была
дов е­
дена
до
конца.
П ра вда,
уже
в
1894 г., задумывая ее,
писатель
от­
д авал
се бе
отчет
в
сложности
предпринимаемого
труда
и
сомне­
вался
в
том,
сумеет
ли
его
вы полни ть
до
смерт и. 28
28 Блюменталь О.
В ст реча
со
Львом
Толстым.
—
В
к н.: Сборник воспоми­
наний
о
Л.
Н.
Толстом.
М ., 1911, с.
65—72.
Значение,
которое
Толстой
придавал
этому
замыслу,
объя сн я­
ет ся
не
только
желанием
популяризировать
св ои
религиозные
идеи,
как
нередко
пишут
в
литературе
о
Толстом.
Пьеса,
в
которой
отвергались
современное
государство,
жизнь
господствующих
классов,
церковь
и
семья,
должна
была
стать
важным
звен ом
в
це пи
драматических
произведений
Толстого,
стремившегося
«сделать из театра <. . .>
орудие
распространения
света
м ежду
лю д ьми» (63, 329).
271


В.
Ф.
Тендряков
БОЖЕСКОЕ
И
ЧЕ ЛОВЕЧ ЕС КОЕ
ЛЬВА
ТОЛСТОГО
Шла
весна
1942 года .
Мой
фро нт
пока
еще
не
начался.
Из
глубокого
тыл а
нас
перебросили
под
Тулу.
Был
о дин
из
походов.
Наше
на чал ьс тво
с
из лишним
усердием
выполняло
старый
завет
Суворова: «Тяжело в учении
—
л егко
в
бо ю », а потому многие
со л даты
не
выдерживали
—
падали
в
жидкую
грязь,
не
подыма­
лись,
несмотря
на
неистовства
озверевших,
столь
же
измученных,
как
и
все
мы,
помкомвзводов.
Я
был
слаб,
тощ,
вечно
снедаем
свирепым
голодом,
но,
д олжно
быть,
в
восемнадцать
лет
человек
несокрушимо
жизнестоек
—
меня
шатало,
однако
чудом
держался
на
ногах,
продирался
сквозь
жидкую
грязь,
вперед,
вперед,
в
полу­
забытьи,
в
полубреду,
сгибаясь
под
выкладкой.
Во шли
в
спящую
деревню,
очередную
на
н ашем
пути.
Каждая
деревня
обы чно
рождала
надежду
—
не
в
ней
ли
пр ивал
—
и
толь-
ко-то.
А
что
она
из
себ я
представляет,
как
ее
наз ван ие
—
ничуть
никого
не
интересовало.
Все
чувства
в
нас
умерли
от
усталости,
вс е,
в
том
числе
и
любопытство.
Но
на
этот
раз
по
растя нутой
к ол онне
про л етело : «Ясная По­
ляна .
. . Ясная Поляна. . .». И наверно каждый,
х оть
на
мгновенье,
вынырнул
из
небытия.
Города
и меют
свою
и ст орию
и
славу,
деревни
же
часто
более
безв естн ы,
чем
лю ди,
в
них
проживающие.
Маршал
Конев
зн амен ит,
а
кто
слышал
о
дере вн е
Лодеино?
Ясн ая
Поляна
—
едва
ли
не
единственная
из
русских
деревень,
которую
зна ют
во
всем
мир е.
В
ней
б ыла
залитая
жи рной
грязью
д орог а,
растре­
панн ые
ветлы
тянул ис ь
над
осевшими
кр ы шами
к
в ы сокой
луне.
..
До
армии
я
жил
в
гл ухом
лесном
селе,
впервые
сей час
лицом
к
л ицу
столкнулся
со
знаменитостью.
В
шк оле
жадно,
без
разбора
глотал
книги,
успел
наглотаться
и
То лст ого,
но
навряд
ли
пере­
варить...
Ползли
по
грязной
дороге
шатающиеся,
как
тени,
горбатые
от
скаток
солдаты,
чав кал и
но ги,
сдержанно
побрякивали
котелки,
в
конце
колон ны
слышалось
ос ипш е е: «Подтя- ни сь !!».
Деревня
272


спала,
но
над
нашими
опу ще нным и
головами,
на вью ч енными
спи­
н ами
захлебывались
соловьи.
И
всплыла
в
па мяти
сл уча йная
фраза : «Соловьев в Нухе было
особенно
много.
. .».
Где
эта
Нуха,
я
не
зн ал,
но
под
э той
Нухой
п огиб
Хаджи-Мурат.
И
я
вс лед
за
фразой
припомнил
его
смерть,
рассказанную
Ль вом
Толстым:
большим
кинж ало м
с
двух
ударов
отсекли
его
бри тую
го ло ву,
н огой
о ткати ли
в
сторону.
. . «Соловьи,
смолкнувшие
во
время
стрельбы,
опять
защелкали .
. .»; «Соловьев
в
Нухе
б ыло
особенно
м но го » (35, 114, 118).
Т олст ой
жил
не
в
Н ухе,
а
в
Ясной
Поляне,
слышал
здешних
соловьев,
не
каких-нибудь.
Они
вот
так
же
выщелкивали
и
высви­
стывали
над
ним,
как
сейчас
на до
мной.
И
он,
Толстой,
в
эти
ми­
нут ы
обдумывал
смерть
Хаджи-Мурата,
жестокую
смерть.
Нас
жд ал
фрон т.
Из
тех,
кто
сейчас
тащились
под
со л овьи ные
коленца,
выдергивая
ног и
из
грязи,
не
считанные
ед иницы,
а
на­
верняка
многие
ск оро
должны
умереть.
Мног ие
из
нас,
и
скоро
—
это
так
же
неизбежно,
как
то,
что
походы
з аканч иваю т ся
прива­
лами.
Нет,
мы
никогда
не
го вор или
о
смерти
и,
пожалуй,
да же
не
думали
о
не й,
но
навер ня ка
каждый
ощущал
ее
близость,
но сил
в
себе,
как
хроническую
болезнь.
И
вот
теперь
я,
продолжая
из
последних
сил
тащиться
за
р ас­
качивающимся
впереди
вещмешком
на
сутулой
спине
связиста
Фунтикова,
услышал
не
только
соловьев,
но
и
почувствовал,
что
ночь
влажна
и
тепла,
воздух
запо л нен
то по линой
свежестью,
а
ввер х у,
не
отставая,
плывет
ярк ая,
р адо стная
луна.
И
прежде
я
не
был
равнодушен
к
щед ро там
природы,
не
раз
испытывал
у до­
вольствие
от
весенней
ноч и,
от
пенья
соловьев,
но
всегда
быстро
забывал.
Мимолетное,
а
значит
неважное.
Неожиданная
б ли­
зость
Толстого,
когда-то
жившего,
давно
умершего,
не
по до з ревав­
ше го
о
том ,
что
я
появлюсь
на
свет,
жестокая
смерть
Хаджи-
Мурата,
прос то
и
безжалостно
им
расс казан н ая,
вызвали
с ейчас
странный
сдвиг.
Соловьи
пел и
задолго
до
Толстого,
пел и
после
смерти
Хаджи-Мурата,
пою т
сейчас;
пройдет
и
эта
война,
они
по-прежнему
будут
пе ть.
Впе рвы е
мысль
о
войне,
мысль
о
смерти,
которая,
возможно,
сторожит
мен я,
не
п ока зал ась
страшной
и
угнетающей.
На
мне
ничто
не
кон ча ется,
я
л ишь
мелкая
частица
великого,
бесконечного,
неисч езающег о.
Важен
да же
не
я
—
рано
или
поздно
все
равно
же
умру!
—
важ ен
тот
сл ед,
который
сумею
я
оставить,
пусть
не
такой
большой,
како й
оставил
пос ле
се бя
Толстой,
где
уж.
.. А вот след,
вроде
Хадж и- Му р ата,
как
знать.
..
Мир
не
з нал
еще
такой
войны,
все
ис то рики
из
в ека
в
век
ста­
нут
о
ней
вспоминать,
и
од но
то,
что
я
д
ней
б уду
участво­
вать,
—
уже
сл ед
в
ис тори и,
уже,
выходит,
не
зря
появился
на
св ет.
Сейчас,
спустя
несколько
де сят ков
лет,
я
пытаюсь
пе ред ать
свое
мальчишеское
откровение
в
виде
размышлений.
Нет,
я
тогда
не
ум ел
ра зм ышлят ь,
скорей
всего
просто
испытал
восторженное
чувство,
которое
освободило
от
подавленности,
вызвал о
уве ре н­
273


ность
в
себе
—
все
выдержу,
не
сломаюсь.
Д ер жусь
же
я
в
этом
по­
ходе
—
не
св алил ся
и
не
свалюсь!
Мы
прошли
под
соловьиное
пе ние
деревню.
В
ночи^под
лунным
светом
замаячили
белые
каменные
ворота
толстовской
усадьбы,
то гда
—
мы
знали
по
газ ет ам
—
разгромленной
и
з агаж енно й
по быв авшим и
там
немцами.
Напротив
ворот
под
мокрым
травя­
нистым
склоном
сто ял
подбитый
немецкий
вездеход
с
разорван­
ной
гусеницей,
валя л ись
изрешеченные
п улями
бочки
из-под
горю­
че го.
Мы
прошли
мим о,
впереди
у
нас
лежал
Сталинград..
.
В
Ясной
Поляне
я
впервые
столкнулся
с
вечностью
и,
думалось,
пронесу
ее
через
всю
с вою
жизнь.
Но
много
лет
спустя,
когда
были
залечены
раны,
н анесен ные
войной,
мир
снова
зашумел
о
войне
термоядерной..
Всем
открылось
—
как
непрочно
бытие
на
планете,
п оющие
соловьи
м огут
смолкнуть
вместе
с
гибелью
мяту щег о ся
че лов ече ств а.
Самый
страшный
вр аг
живого,
вр аг
человека
—
сам
человек!
К
то му
времени
Лев
Николаевич
Толстой
да вно
уже
стал
для
ме ня
самы м
авторитетным
консультантом
по
человеческим
вопро­
сам.
Чем
больше
я
задумывался
над
тем ,
что
жд ет
нас
впереди,
тем
внимательней
прислушивался
к
тому,
что
г ово рил
он,
Толст ой ,
из
прошлого.
Можно
с казать ,
на чалас ь
неп р екращ ающ аяся ,
ра с­
тян ув шаяся
на
десятилетия
б еседа ,
темой
ко то рой
б ыло
—
как
существовать
нам
дальше,
что б
земля
не
покрылась
радиоактив­
ным
пеплом,
не
лилась
кровь,
чт об
чередовались
весны
и
в
н их'
раздавалось
пение
соловьев.
В
э той
статье
я
в
меру
своих
сил
попытаюсь
осмыслить
и
эту
беседу,
растянувшуюся
по
моей
жиз ни,
и
своего
великого
собе ­
седн ика.
«Когда созрело яблоко и падает,
—
отчего
оно
падает?
От­
тог о
ли,
что
тяго те ет
к
земле,
отто го
ли,
что
з асы хает
стержень,
оттого
ли,
что
сушится
солнцем,
что
тяжелеет,
что
ветер
с тря­
сет
его,
оттого
ли,
что
стоящему
внизу
мальчику
хочется
съесть
его?
Ничто
не
прич ина .
Все
это
только
совпадение
тех
ус ло вий,
при
которых
совершается
всякое
жи зн енно е,
органическое,
сти­
хийное
событие.
И
тот
ботаник,
который
найдет,
что
ябл око
падает
оттого,
что
клетчатка
раз лаг ае тся
и
тому
подобное,
бу дет
так
же
прав,
как
и
тот
ребенок,
сто ящий
внизу ,
который
скажет,
что
яб­
локо
упало
отт ого,
что
ему
хотелось
съ есть
его
и
что
он
мо лил ся
об
этом.
Так
же
прав
и
не
пр ав
буд ет
тот,
кто
ск аж ет,
что
Наполеон
пошел
в
Москву
пот ому,
что
он
захотел
этого,
и
оттого
погиб,
что
Александр
за хот ел
его
погибели,
как
пр ав
и
не
прав
будет
т от,
кто
скажет,
что
завалившаяся
в
м иллион
пудов
подкопанная
го ра
упала
отт ого,
что
последний
работник
ударил
под
нее
последний
раз
киркою» (11,7).
274


Что
бы
мы
ни
взяли
в
творчестве
Льва
Толстого
—
эпический
ли
роман
«Война и мир»,
бытовую
ли
повесть
«Смерть Ивана
Ильи ча », рассказ ли в общем -т о
о
заурядном
несч ает но м
случае
«Хозяин и работник»
—
всюду
мы
сталкиваемся
со
вс ео бъе млю­
щими
вопросами
«отчего?». Отчего жизнь такая,
а
не
иная,
отчего
мир
противоречив,
что
толкает
человека
к
добру
и
з лу,
что
истинно,
а
что
л ожно
в
мире
с ем?
Во про сы
вопросов!
Какие-то
вопр ос ы
ставит
перед
с обой
каждый
писатель.
«Ху ­
дожн и к,
—
писал
А.
П.
Чехов,
—
наблюдает,
выбирает,
до г ады­
вается,
компонует
—
уж
одни
эти
действия
предполагают
в
своем
начале
вопрос;
ес ли
с
самого
начала
не
задал
себе
вопроса,
то
не
о
чем
до г адыват ься
и
нечего
выбирать».1
Все
дел о
в
том ,
ка кие
во прос ы
задает
себе
худож ни к
—
поверхностные
или
пред ель но
глубокие,
узколокальные
или
всеобъемлющие,
временно-преходя­
щие
или
вневременные,
постоянные,
ве чные .
1 Чехов А.
П.
Поли .
собр.
со ч.
и
писем.
П ись ма,
т.
3.
М ., 1976, с.
45.
И
вот
ту т-то
выступает
о дна
искл ючите ль ная
особенность
То лсто го,
отличающая
его
от
всех
пи сател ей
мира,
начиная
с
Го­
мера.
Как
бы
глубоко
ни
проникали
в
жизнь
писат ели,
какие
бы
тай ник и
мира
ни
вскрывали
они ,
их
интересы,
их
проницательность
не
распространялись
на
перв оп рич инност ь
бытия.
Может
быть,
я
вы ска жу
парадоксальные
в згляд ы,
и
многие
со
мно й
не
согла­
сятся,
но
мне
кажется,
что
ни
Бальзак,
ни
Достоевский
не
ставили
перед
с обой
вопрос
вопросов:
отчего
жизнь
именно
так ая;
а
не
и ная?
Существующий
мир
оци
пр инимал и
как
данность,
высказы­
вая
о
нем
лишь
свои
суждения:
то-то
хорошо,
достойно
восхище­
н ия,
то-то
дурно,
достойно
порицания.
А
отчего
дурно,
где
истоки
хорошего
и
п лохого,
—
нет,
искать
не
брались,
вопросы
прич ин­
нос ти
бытия
казал ись
заведомо
непостижимыми,
это,
мо л,
уже
из
области
сверхчеловеческого.
В
тридцать
лет
Толстой
з аявл яет
во
всеуслышание: «. .. как
ни
велико
зн ачен ие
политической
литературы,
отражающей
в
себе
временные
интересы
общества,
как
ни
необходима
она
для
на род­
н ого
ра звития,
есть
другая
литература,
отра жа юща я
в
себе
вечные,
общечеловеческие
интересы» (5,272). И
ч его
бы
впо сл едст вии
ни
ка сал ся
Т олст ой,
каких
обыденно
житейских
явлений,
т р адицио н­
ных
тем,
—
все
под
его
пером
превращалось
в
«вечное,
общечело­
веческое».
Возьмем
к
пр им еру
роман
«Воскресение» .
Ка зало сь
бы,
в
его
основу
в зята
самая
что
ни
на
есть
тривиальная
история
—
богатый
по веса
собл азн яет
бедну ю
девушку.
Сколько
слезливо-сентимен­
т ал ьных
произведений
задолго
до
Т олс того
появилось
на
эту
тему.
У
Толстого
же
частная,
тривиальная
история
соблазнения
по­
просту
исчезает,
вместо
нее
происходит
нек ий
кат акли зм ,
с отря­
сающий
основы
нравственных
отн ошен и й,
вместо
соболезнующих
сет о ваний
и
обличений
—
напряженный
пои ск,
ни
больше
ни
меньше,
смысла
жиз ни..
Обобщение?. .
Ой,
нет,
не что
куда
боль­
275


шее
—
переход
одного
качества
в
другое!
И
так
от
произведения
к
произведению,
на
протяжении
всего
творчества.
Ге рои
Толстого
не
просто
участники
катаклизмов,
скорей
творцы
их;
не
где-то
в
стороне,
а
внутри
их
рождается
тот
вулка­
низм,
потрясающий
основы.
Пь ер
Безухов
больше
ст радает
в
своих
гра фск их
покоях,
чем
в
плену
во
вшив ых
бар аках .
Нехлюдова
гонят
в
Сибирь
не
в не шние
силы ,
а
его
вну тре нние
побуждения.
Ум ес тно
сравнить
толстовских
героев
с
героями
других
писателей,
полу чивш их
общемировое
п р изнан ие.
Обратимся
к
Достоевскому.
Раскольников,
к нязь
Мы шкин ,
братья
Ка рама зов ы
—
те,
в
ком
наиболее
ярк о
р аскры вает ся
неистовый
г ений
Дос тоев ског о,
несут
бремя
страданий
от
жизни,
одни
с
покорностью,
другие
сопротив­
ляясь.
Но
даже
те,
кто
проявляет
сопр от ив ление,
считают
доста­
точной
для
себя
победой,
бу дучи
истерзанными
и
трав ми ров ан­
ными,
устоять
перед
безжалостной
и
бесп о щадно й
жи знь ю.
Тол ько
ус тоят ь,
а
не
повлиять
на
нее .
Герои
же
Толстого
не
столько
озабочены
самозащитой,
сколько
же ла нием
понять
—
отчего
происходят
все
бо ле зненн ые
явления.
Жиз нь
не
столько
пугает
их
своей
агрессивностью,
сколько
невы­
носима
ее
загадочность.
Че лове к
по
своей
природе
не
терпит
ника­
ких
загадок,
любыми
путями
всегда
стремится
объяснить
их.
Любыми
п утя ми,
да же
пут ем
самообмана.
Гр ом
и
молния
для
пер­
вобытных
людей
становились
мен ее
ужасными,
когда
их
объясняли
де йстви ями
страшных
богов.
Как
ни
пугающи
образы
громоверж­
це в,
но
полное
неведенье
ку да
стр а шнее.
Все
развитие
гомо-сапиенс
по
сути
есть
не
что
иное,
как
непр екр ащающ аяся
борьба
с
неизвест­
н ос тью,
преодоление
заг адок .
Именно
этой
самой
характерной
человеческой
чертой
в
высшей
степени,
как
ни
у
кого,
над елены
г ерои
Толстого,
це лик ом
подчинены
активной
ст расти
по зна ния.
Но
не
все
заг адки
способен
решить
человеческий
ум,
су ще­
ствуют
вопросы,
на
к оторы е
нет
ответов.
В
чем
см ысл
жизни?
Куда
стремится
стр аж ду щее
человечество?
Выполняет
ли
оно
какое-
нибудь
в ысшее
предназначение
или
же
просто
плодится,
как
и
л юбая
другая
неразумная
тварь?
Ответов
нет,
а
неведенье
нетер­
пимо,
Толс той
вместе
со
своими
героями
ст р адает
от
общего
ч ело­
веческого
несовершенства.
И
е сли
До сто е вский
пок а зыва ет
тра­
ги зм
жизни,
то
Т олст ой
—
т ра гизм
неутоленного
человеческого
дух а.
Кажется,
что
Толс той
б еретс я
не
по
силам,
ста вя
пе ред
собой
во прос ы
вопросов.
И
даж е
те
ответы,
к акие
он
п орой
предлагает,
вызывают
зачастую
у
нас
и
сомнения
и
резкие
возражения.
Т ол­
стой-художник
для
нас
безоговорочно
велик,
Толстой-философ
куда
как
часто
вызы вае т
скептические
нарекания.
Вот
тут-то,
ка залос ь
бы,
впору
вст ать
в
тупик.
Поды мать
во прос ы
вопросов
и
давать
на
них
сомнительные
от ве ты,
а
то
и
276


вовсе
отказываться
о тв ечать
—
не
при зна к
ли
слабости
мы шл ения,
не
своеобразное
ли
проявление
творческого
бесси лия ?
Зачем
ст а­
в ить
вопросы,
когда
не
чувствуешь,
что
в
состоянии
их
решить?
Только
з атем,
ч тоб
продемонстрировать
всем
св ою
беспомощность?
Й
что
.за
писатель,
если
он
не
может
д овест и
св ои
свершения
до
конца?
Нехитрая
логическая
посылка
—
раз
наличествует
явное
бессилие
мысли ,
зн ачит,
это
не
что
ино е,
как
пр изнак
слабости
мышления,
—
весьма
ча сто
встречающееся
заблуждение.
В
дей­
ст ви тел ьно сти
же
наиболее
акти вн о
и
глубоко
мыслящие
люди
к уда
чаще
сталкиваются
с
бессилием
собственной
мысли,
чем
люд и,
мы слящ ие
вяло
и
по ве рхно ст но.
Совсем
нем ыс ля щие
такого
бесси лия
вообще
не
знают .
Был
эт от
мир
глубокой
тьмой
ок утан .
Да
будет
све т!
И
вот
явился
Ньютон.
Но
сатан а
нед олго
жд ал
реванша.
Пришел
Эйнштейн,
—
и
стало
все
как
ра ньше .2
2МаршакС.
Собр.
с оч,
т.
4.
М ., 1969, с.
94.
Современные
физ ики,
поднявшиеся
на
более
высокий
уровень
научного
мышления
по
срав нен ию
с
физиками
прошлого
века,
право
же,
теперь
чаще
испытывают
бессилие
мысли.
Во
всяком
случае,
ни
о дин
современный
физик
не
осмелится
повторить
са мо­
на деянны е
слова
Вильям а
Томсона,
лорда
Кельвина,
произнесен­
ные
в
1900 г.: «Сегодня можно смело сказать,
что
грандиозное
здание
физики
—
нау ки
о
наиболее
общих
свойствах
и
строении
неживой
материи,
о
главных
форма х
ее
движе ния
—
в
основном
построено.
Остались
мелкие
отделочные
штрихи.
..».
Бессилие
Толстого
ответить
на
по ставл енные
им
самим
вопросы
скорей
подтверждает
глубину
и
серьезность
его
исследователь­
ск их
поисков,
г лу бину
и
серьезность
его
как
мыслителя.
Поставить
вовре м я
вопрос,
привлечь
к
нему
вним а ние
—
ни­
ч уть
не
менее
важно,
чем
найти
правильное
решение,
совершить
открытие.
Приведем
пр име р.
В
самом
начале
XIX века итальянец
Романьези
заметил
о тк лоне ние
магнитной
стрелки
под
вл ия нием
проходящего
вблизи
электрического
тока,
сообщил
об
э том
в
пе­
чати ,
по
су ти
дела
поставил
вопрос:
какая
связь
между
магнетиз­
мом
и
электричеством?
Но,
ув ы,
никто
то гда,
не
обратил
на
не го
внимания.
Спустя
два
десятилетия
на
то
же
са мое
наткнулся
Эрстед
и
уже
заставил
заинтересоваться
широкие
нау ч ные
круги
вс ей
Евр опы.
Сам
Эрстед
вопроса
не
решил,
это
сделали
впос лед ­
ствии
другие,
но
с
Эрстеда
начались
в елик ие
изменения
в
ми ре
—
открылась
возможность
про мы шле нног о
использования
электри­
че ства,
свершился
переворот
в
технике,
облик
м ира
ста л
ины м,
кардинально
иной
стала
и
человеческая
жизнь.
Зад олг о
до
Толстого,
еще
в
древности,
неоднократно
возникали
вопросы:
что
за ста вляе т
людей
вр емя
от
времени-убивать
друг
277


друга,
чем
вызвано
появление
неразумных
(с точки зрения челове­
ческих
по нят ий)
явлений
в
истории,'
како е
влияние
оказывают
с о воку пные
личные
интересы
люде й
на
сам
ход
истории?
И
не
Толстой
первый
связал
эти
общие
во про сы
бытия
с
нравствен­
н ост ью.
Но
до
нег о
всем
этим
интересовались
л ишь
узкие
кр уги
н аибо лее
проницательных
историков
и
философов,
Толст ой
же
вынес
их
в
массы.
И
если
прежде
такие
в оп росы
б ыли
некой
отвлеченной
абстракцией,
то
уже
тут
они
входят
в
жи знь
людей.
Вс е,
что
становится
до сто яни ем
масс,
ср азу
приобретает
практи­
ческий
характер.
В
данном
же
случае
в
практику
жизни
вно сит ся
элемент
ос мы сл ения
сам их
человеческих
отношений.
Кон ечн о,
б ыло
бы
неоправданным
преувеличением
утверждать,
что
г ений
Толстого
зас тави л
мир
заметно
поумнеть.
Скорей
всего
Толстой
л ишь
как-то
подготовил
ку льт у рный
мир
к
тем
рок овы м
сюрпризам,
какие
преподнесла
история
XX столетия.
Если
прежде
под
нравственностью
поним а ли
совокупность*
нор м
поведения
отдельного
человека
в
обществе,
то
теперь
все
настойчивей
и
на­
стойчивей
раздаются
голоса,
призывающие
к
нравственному
поведению
не
только
це лые
страны
и
народы,
а
человечество
в
це лом. «Все мы пристрастны в своих чувствах,
—
говорится
в
из­
вестном
Пагуошском
маниф ест е.
—
Од нако
как
люд и
мы
должны
по мнить
о
том ,
что
раз но г ласия
между
В ос током
и
Западом
должны
решаться
таким
образо м,
что бы
дат ь
в озможн ое
уд овл ет­
ворение
всем:
коммунистам
и
ант ико м му нист ам,
ази ат ам,
европей­
цам
и
американцам,
б елым
и
черным».
З десь
речь
идет
о
нормах
поведения
всего
человеческого
общества
в
целом.
«В данном
случае,
—
з аявл яет
мани фест ,
—
мы
выступаем
не
как
предста­
ви тели
того
или
иного
н арод а,
к онт инент а
и
вероучения,
как
биологические
су щ ества,
как
представители
рода
человече­
ского,
дальнейшее
существование
которого
находится
под
сом не­
ние м».3
3 Цит.
по:
Вопросы
ф илософи и, 1977, No 8, с.
31.
Ма ниф ест,
под пис а нный
в
числе
других
видных
ученых
ми ра
Альбертом
Эйнштейном
и
Бертраном
Расселом,
адресуется
ко
вс ем
л юдям
без
исключения,
от
п рост ых
раб очих
до
глав
правительств.
От
ка жд ого
зависит
судьба
мира ,
ход
истории.
И
словно
предисло­
вие
к
этому
манифесту
звучат
из
глуби н ы
прошлого
ве ка
слова
То лс т ого : «Человек сознательно живет для себя,
но
служит
бессознательным
орудием
для
достижения
исторических,
общече­
ловеческих
целей.
Совершенный
пос т упок
невозвратим,
и
действие
ег о,
со вп адая
по
времени
с
мил л ионам и
действий
других
люд ей,
получает
историческое
значение» (И, 6).
Толстой
не
мог
пр е дв идеть
атомное
и
термоядерное
оружие,
не
представлял,
до
какой
степени
окажутся
опасными
не
подчинен­
ные
сознанию,
с ти хий ны е , «роевые», как он назвал,
чел овеч ески е
поступки.
Но
на
пр о тяже нии
всей
своей
долгой
и
напряженно
творческой
жизни
он
мучительно
искал
с по собы
влияния
на
278


человеческое
поведение.
Без
нравственного
по в едения
будущее
для
него
не
представлялось.
И
мы
теперь
спас ение
своего
будущего
видим
в
глобальной,
всечеловеческой
нравственности.
Не
бы ло
и
нет
на
земле
человека,
чье
имя
было
бы
столь
тесно
связ ан о
с.этим
выстраданным
по нятие м,
—
«Толстой и нравственное сомоусовер -
шен ств ов ани е,
Толстой
и
нравственные
пои с ки»
стало
застывшей
идиомой
едва
ли
не
во
все х
языках
мира .
Наверно,
только
имя
Хр и ста,
пр име нит е льно
к
нравственности,
м ожет
соперничать
с
Л ьвом
Толстым.
Одн ако
Хри ст ос
—
бо г,
а
не
человек.
Вернемся
внов ь
к
высказыванию
То лс т о го : «Когда созрело
яблоко
и
падает,
—
от чего
оно
п ад ае т?..».
Отчего?
Совсем
ли
Толстой
отказывается
отвечать?
Нет,
он
дает
странный
ответ:
«Ничто не причина» .
Мальчик,
считающий,
что
яблоко
падает
от
того,
что
ему
хотелось
съесть
его ,
оказывается
для
Толстого
столь
же
справедливым
в
суждениях,
как
и
Ньютон
со
св оим
з ако­
ном
вс е мирног о
тяго те ния.
Зад аваясь
вопросом,
чем
вызвано
такое
историческое
событие,
как
наступление
Наполеона
с
миллионными
армиями
всей
Европы
на
Россию,
Толст ой
го вор ит : «Чем больше мы углубляемся в изы­
скание
причин,
тем
больше
нам
их
открывается,
и
всякая
отдельно
взятая
прич ина
или
целый
ряд
причин
представляется
нам
о дина­
ков о
спр ав едли вы ми
сами
по
себе,
и
одинаково
ложными
по
своей
нич т ожно сти
в
ср авнени и
с
громадностью
события...» (11,4).
А
отсюда
он
д елает
знаменательные
выво ды: «И следовательно,
ничто
не
было
исключительной
при чин ой
события,
а
событие
должно
б ыло
совершиться
только
п отом у,
что
оно
д олжно
было
со в ер ши т ьс я». «Фатализм
в
и ст ории
неизбежен
для
объяснения
неразумных
я вл ений
(то есть тех,
разумность
которых
мы
не
п о нимаем) .
Чем
более
мы
стар аем ся
разумно
объяснить
эти
явления
в
истории,
тем
они
становятся
для
нас
неразумнее
и
не­
понятнее» (11,6).
Ф атал изм
—
«должно совершиться только потому,
что
должно
совершиться»
—
наверное,
са мое
крайнее
проявление
религиоз­
но сти,
когда
верующий
признает
свою
полную
зависимость
от
не ких
непостижимых
сил .
С
такой
позицией
в
ж изни
нич его
другого
не
остается,
как
пр едават ь ся
созерцательной
бездеятел ь но сти.
Зачем
прила га ть
усилия,
пытаться
что-то
изменить,
ко гда
все
зара не е
пр ед оп ред елено
свыше.
Но
Толстого-то
меньше
вс его
м ожно
н азв ать
бездея тель н ым ,
трудно
даже
представить
себе
более
активную
натуру.
Он
не
мирится
с
существующей
нр ав­
ственностью,
критикует,
опровергает,
проповедует
и
все
дел ает
с
та кой
страстью
и
силой,
что
о вл ад евает
вниманием
всего
мира,
признается
некоронованным
д ух овным
царем
России.
Ре лигия
яв ля ется
не
чем
иным,
как
«. . . фантастическим
от­
ражением
в
головах
людей
тех
вне ш них
сил;которые
господствуют
279


над
ними
в
их
повседневной
жизни,
—
отражением,
в
котором
зем­
ные
силы
приним а ют
форму
неземных».4
Попробуем
прим е нить
к
Толстому
это
известное
о пред елени е
Ф.
Энгельса.
4МарксК.
и
Э нгел ьс
Ф.
Со ч.,
т.
20, с.
328.
5 Вопросы философии, 1977, No 5, с .
67.
Ни
образ
мы шл енья
великого
писателя,
ни
его
художественное
изображение
жи зни
не
несут
в
себе
элементов
фа нтаст ическ о го
от ра жения.
Д аже
пр иве де нные
на ми
рассуждения
о
причинности,
несмотря
на
фатальные
выводы,
лиш е ны,
однако,
мистической
окраски.
Более
того,
если
вдуматься,
они
куда
р еалист ичн ей
рассуждений,
отвергающих
всякую
религиозность,
материали­
стически
настроенных
просветителей
то го
времени.
XIX век по
праву
мо жно
наз ват ь
веком
торжествующего
дете рмин изма,
тогда
считалось,
что
мир
устроен
до ста точн о
просто
—
прич ина
опреде­
ляет
сл ед ствие,
усилием
воли
мо жно
влиять
на
исходные
причины,
добиваться
желаемых
следствий,,
а
зна чит,
из мен ять
ход
истории.
Люди
с
выдающейся
вол ей
—
герои
—
делают
ис торию .
Теперь
причинно-следственный
комплекс
нам
уже
не
представляется
столь
прост ым .
Высказывания
современных
ученых
пок а за лись
бы
для
мыслителя
прошлого
ве ка
дикой
не ле пице й. «Так,
напр имер ,
—
пишет
известный
физик
Я.
Смородинский,
—
прежде
считалось
аксиомой,
что
один
и
тот
же
реальный
предмет
не
может
нахо­
диться
в
д вух
разных
местах
в
од но
и
то
же
время
и
что
одн о
место
может
бы ть
занято
только
од ним
предметом.
Эти м
свойством
должны
б ыли
обладать
люб ые
реальные
объекты.
В
квантовой
механике
оба
эти
постулата
ок азал ись
нарушенными.
. .».5 Призна­
ние
Тол ст ым
чрезвычайной
сложности
причинности
со бы тий
для
нас
теперь
куда
ближе
прошловекового
детерминизма,
сводящего
п рич ину
и
следствие
в
жест ку ю
схему.
Выдающемуся
реалисту
Толстому
не
св ой ственно
фантасти­
ческое
отражение
вне шних
сил,
которое
характерно
для
религиоз­
ника,
но
тем
не
менее
сам
Толстой
постоянно
об ращается
к
ре ли­
гии ,
оп ерир ует
ею.
Уместно
спросить:
како й
он
ее
себе
пр ед­
ставляет?
«Религии,
—
отвечает
Толстой,
—
суть
указатели
того
вы сш его,
доступного
в
данное
время
и
в
д анном
об щес тве
лучшим
пер едо­
вым
людям,
понимания
жизни,
к
которому
не избеж но
и
неизменно
приближаются
все
остальные
лю ди
это го
о бществ а» .
Для
обычного
. верующего
такое
объяснение
ре л игии
не
только
неприемлемо,
но
и
оскорбительно:
богом
как
тако вы м
тут
и
не
пахнет
—
«суть указатели»
понимания
жиз ни,
доступного
передо­
вым
людям.
«Не могу доказать себе существование бога,
—
пишет
в
дн ев­
нике
25-летний
Толст ой ,
—
не
нахожу
ни
одного
дель но го
док аза ­
те льс тва
и
н ах ожу,
что
понят ие
не
необходимо.
Легче
и
про ще
понять
вечное
существование
всего
мира
с
его
непост ижим о
прекрасным
порядком,
чем
существо,
сотворившее
ег о» (46, 167).
280


Одн ако
«существование всего мира»
и
его
«прекрасные по ­
рядки»
понять
вовсе
не
легко
и
не
п рос то.
Человеческий
разум,
едв а
ли
не
с
момента
своего
зарождения
и
до
се го
дн я,
тщится
ра ск рыть
загадки
мира.
Если
во
время
Толстого
существовала
некоторая
ил л юзия
—
еще
чуть-чуть
и
мир
будет
по нят
(вспомним
выс т упле ние
Вильяма
Томсона), —
то
ны не
эти
иллюзии
рухн ули.
«Наше знание,
—
при зн аются
учен ые ,
—
остров
в
бесконечном
океане
неи звест но го ,
и
чем
больше
становится
остров,
тем
больше
протяженность
его
границ
с
не изве стны м и».6
С амо
расширение
наших
знаний
плодит
з агадки.
6Вайскопф В .
Наука
и
удивительное.
М ., 1965, с.
81.
7 Откровение Иоанна,
Богослова,
гл.
9, ст.
6.
Толс той ,
ставивший
перед
собой
фундаментальные
вопросы
бытия,
ч аще
других
ст ал кивал ся
с
невозможностью
найти
решение,
но
его
деятельная
натура
не
могла
просто
примириться
со
св оим
бессилием,
и
ему
ничего
не
оставалось,
как
при бе гнут ь
к
выходу,
которым
пользовались
испокон
веков
все
те,
кто
испытывал
от­
чаянье
перед
скрытностью
мира,
—
признать
неку ю
предопреде­
ленность
свыше,
недоступную
чел овеч еско м у
разуму..
Пр ин ято
считать
—
бог
рождается
от
сле пой
веры,
как
часто
он
рожда ется
от
сомнений.
Религии,
хотя
и
утверждали
полную
зависимость
человека
от
бога,
однако
от
участия
в
жизни
его
не
устраняли,
напротив,
часто
ход
ис тори и
ставился
в
прямую
зависимость
от
людского
поведения.
Дурное
пове де ние
людей
бы ло
не пр ият ной
нео ж идан­
ностью
для
бога,
выз ывал о
его
господний
гнев,
толкало
к
на каза ­
ниям,
менявшим
привычный
порядок,
п орой
выражавшимся
в
ка­
таклизмах
и
катастрофах.
Специальная
апо ка липтиче ск а я
ли тера ­
тура
предвещала
эти
весьма
неблагоприятные
исторические
с о бы тия : «В те дни люди будут искать смерти,
но
не
найдут
ее;
пожелают
умереть,
но
смерть
убежит
от
них» .7
Трезвый
XIX век все решительней и решительней устраняет
бога
из
истории:
ис тори ю
делают
л юди!
Толстого
не
удовлетворяет
это
утверждение.
Он
счит ает ,
что
есл и
отдельно
взят ом у
человеку
еще
с войс тве нно
поступать
согласно
собственной
воле,
своим
личным
желаниям,
то
уже
совместные
действия
многих
людей,
как
правило,
не
являются
ре­
зуль тато м
их
общих
желаний,
суммированных
интересов,
часто
направлены
против
них.
Вторжение
армий
Наполеона
показыва­
ется
в
романе
«Война и мир»
как
явление
саморазвивающееся,
не
подчиненное
чьей-либо
воле;
Бородинское
с ра жение
идет
вразрез
всех
планов
и
расчетов.
И
Толстой
пытается
осмыслить
роль
че лов ека
в
ис тори и.
«Каждый человек живет для себя,
пол ь зуе тся
свободой
для
достижения
с воих
лич ных
ц елей
и
чувствует
всем
существом
281


своим,
что
он
может
с ейчас
сделать
или
не
сделать
т акое -то
дей­
ствие;
но
как
скоро
он
с дел ает
его,
так
действие
эт о,
совершенное
в
известный
момент
времени,
стано в ится
невозвратимым
и
дела­
ется
достоянием
исто р ии,
в
кот орой
оно
имеет
не
с во бодн ое,
а
предопределенное
знач ение » (И, 6).
То
есть,
заявляет
Толс то й,
существует
не что
подчиняющее
человека,
заставляющее
его
в
конечном
счете
поступать
нез ави­
симо
от
себя.
«Есть две стороны жизни в каждом человеке,
—
п род олжа ет
он:
—
жизнь
личная,
которая
тем
более
свободна,
чем
отвлечен­
нее
ее
интересы,
и
жизнь
стихийная,
рое ва я,
где
чел ове к,
неизбежно
исполняет
предписанные
ему
з ако ны» (курсив мой,
—
В.
Т .).
И
эти
законы
предписываются
вовсе
не
другими
людьми,
власть
иму­
щими
законодателями,
напротив,
они,
влас ть
им ущ ие,
сами
зави­
сим ы
больше
друг их.
«Чем выше стоит человек на общественной лестнице,
чем
с
большими
людьми
он
св язан ,
тем
больше
власти
он
им еет
на
других
людей,
тем
очевиднее
предопределенность
и
н еизбеж но сть
его
поступка.
“Сердце царево в руце божьей”.
Царь
есть
раб
истории» (11,6).
Толстой
в
«Войне и мире»
показывает
д вух
л юдей,
ходом
ис тор ии
поставленных
над
человеческими
массами,
—
Наполеона
и
К утузов а.
Вот
характеристика
Наполеона: «Видно было,
что
только
то,
что
происходило
в
его
душе,
имело
интерес
для
него.
Все,
что
бы ло
вне
его,
не
имело
для
не го
значения,
потому
что
все
в
мире,
как
ему
казалось,
з ависело
от
его
во ли» (И, 9).
А
вот
характеристика
Кутузова: «Чем больше он (князь
Андрей,
—
В.
Т.)
вид ел
отсутствие
всего
личного
в
этом
ст ар ике,
в
котором
оставались
как
будто
привычки
страс тей
и
вместо
ума
(группирующего события и делающего выводы)
одна
способность
сп ок ойн ого
созерцания
хода
с обы тий,
тем
более
он
был
спокоен
за
то,
что
все
будет
так ,
как
должно
б ыть.
“У него не будет ничего
с в оего.
Он
н ичего
не
придумает,
ничего
не
предпримет,
—
думал
кн язь
Ан дре й,
—
но
он
все
выслушает,
все
запомнит,
все
поставит
на
свое
место,
ничему
полезному
не
помешает
и
ничего
вредного
не
позволит.
Он
понимает,
что
есть
что-то
сильнее
и
значительнее
его
во ли,
—
это
н еизбе жны й
ход
событий,
и
он
умеет
видеть
их,
умеет
понимать
их
значение
и,
ввиду
этого
значения,
умеет
отре­
каться
от
участия
в
этих
событиях,
от
св оей
личной
воли,
направ­
ленной
на
др у го е”» (11, 173).
Наполеон
—
олицетворение
суетно-ложной
человеческой
сам о­
надеянности,
к ото рая,
как
и
любое
проявление
глупости,
ч ре вата
опа с ными
осложнениями.
Куту зо в
—
олицетворение
ед инст венно
возможной,
по
мнению
Толстого,
человеческой
мудрости,
п ри зн ающей,
что
есть
некие
предопределяющие
силы,
которым
бессмысленно
сопротив­
ляться.
И
потому-то
Кутузов
оказался
победителем
на
арене
282


и с тории: «Заставлю есть лошадиное мясо!» Так оно и полу­
чилось.
<
На
первый
взг ляд
вера
Толстого
в
предопределяющие
сил ы,
направляющие
человеческие
поступки,
может
по казат ь ся
вопию­
щей
ирреальностью,
несовместимой
с
нашим
материалистическим
мировоззрением.
Мы
ку да
охотнее
согласимся
—
историю
делают
люди .
Однако
вр яд
ли
кто
из
нас
станет
о спа рива ть
известное
марксистское
утверждение,
что
р а звитие
человечества
в
осн ов ном
шло
стихийно.
Сам
человек
не
управлял
ходом
и стории ,
а
подчи­
нялся
к аки м-то
объективным,
существующим
вне
е го,
законам.
З на чит,
ч ело век
испытывает
на
себе
направляющую,
толкающую
к
определенным
действиям
силу
эти х
законов.
Не
скрывается
ли
под
таинственным
толстовским
фатализмом
что-то
впо лне
естественное,
сугубо
материалистическое?
Принято
считать,
что
общие
законы
воздействуют
л ишь
на
массы,
а
поведение
отдельных
людей
целиком
и
полностью
за висит
от
их
личной
воли ,
их
индивидуальных
интересов.
Того
же
мнения
пр и держ ивает ся
и
Т олс т ой: «Каждый человек <. . .>
пользуется
свободой
для
д о стиж ения
своих
лич ных
целей.
. .».
А
так
ли
уж.
свободен
каждый
человек
в
личной
жи зни?
'Возьмем маленький чисто бытовой пример.
Вы
идете
с
работы,
вы
го лодны
и
усталы,
на
данный
момент
в аша
лич ная
ц ель
зау­
рядна
и
конкретна
—
как
можно
скорей
добраться
до
дому,
поесть
и
вытянуться
на
диване,
от до хну ть.
Но
для
того
чтобы
поесть,
на до
за йти
в
магазин,
ку пить
что-нибудь
на
ужин,
а
в
магазине
к
прилавку
—
очередь.
И
это
обстоятельство
сразу
же
резко
ограничивает
в ашу
свободу
в
до ст ижен ии
цели,
вам
прихо­
дится
отказаться
от
ж елания
скорей
попасть
домой,
скорей
насладиться
от дыхом .
Вопреки
своему
желанию
вы
вынуждены
становиться
в
очередь,
пропускать
д ру гих,
терпеливо
ждать,
отказываясь
от
скорейшего
достижения
це ли.
Как
ни
незна чи тел ь но
это
событие,
но
уже
в
нем
проявляется
что-то
сильней
вашей
личной
воли,
диктующей
вам
с вое
поведение,
вы
попадаете
под
влияние
каки х -то
объективных
законов,
и
то,
что
эти
законы
оче ре ди
просты
и
примитивны
сами
по
себе,
нисколько
не
у мал яет
их
силы.
Все
мы
в
нашей
повседневной
жизни,
стремясь
к-достижению
сугубо
личных
целей,
на
каждом
шагу
сталкиваемся
с
тр ебо в анием
окружающей
нас
среды,
к ото рая
дикту е т
нам
—
поступай
та к,
а
не
иначе,
час то
вопреки
нашим
интересам
и
нашей
воле.
А
самой,
влиятельной
частью
окружающей
среды
к ажд ого
из
нас
яв ляетс я
наше
человеческое
окружение.
Име нно
ст алки ваясь
с
другими
лю д ьми,
мы
си льне й
всего
испытываем
на
се бе
их
влия­
ние,
меняем
характер
своих
поступков.
И
как
правило,
эти
окр у­
жающие
нас
люди
ник огд а
не
бывают
не коей
неупорядоченной
массой,
хаотическим
скоплением,
они
всегда
выстроены
в
какую-то
упорядоченную
систему,
сп особн ую
действовать
лишь
оп редел е н­
ным
образом.
Очередь
к
прилавку,
ве сьма
примитивная
кел о зе-
283


ческая
система,
выполняет
де йстви я,
упорядочивающие
покупку,
а,
скажем,
др уга я,
не
менее
примитивная
система
—
рабочая
цепочка,
разг ружающ ая
кирпичи,
—
совершает
иные
дейст ви я.
Но
люб ой
и
каждый,
о казавш ись
составной
частью
этих
сис тем ,
не
им еет
возможности
совершать
поступки,
какие
отвечают
его
личным
желаниям,
а
только
те,
что
согласуются
с
дейст ви ям и
данного
человеческого
построения.
Ста вши й
в
очередь
не
мо жет
сделать
пок упк у
раньше
впереди
стоящих,
рабочий
в
цепо ч ке,
разгружающей
кирпичи,
не
воле н
не
спеша
выку рит ь
сигарету.
Все
мы
являемся
чл ен ами
сам ых
разнообразных
человеческих
систем,
примит ивных,
локальных,
временных,
как
очередь,
или
чрезвычайно
сложных,
ма сш табн о-в сеохв атн ы х,
стабильных,
как
государство,
общество,
и
одновременно
тех
многочисленных
систем,
которые
располагаются
между
этими
крайностями,
—
зве ­
ньев,
бригад,
цехов,
заводов,
фабрик,
у чр ежд ений
и
т.
д.,
и
т.
п.
Любая
система
фун кц ионир ует
строго
соответственно
своему
уст­
ройству
—
ружье
способно
только
стрелять,
автомашина
передви­
га тьс я,
к онве е рный
цех
автозавода
собирать
эти
автомашины,
полеводческая
бригада
выращивать
хлеб.
..
И
каждая
со ставная
часть
любо й
системы
—
человек
—
должна
действовать,
подчи­
няясь
з акон ам
ее
устройства.
Это
вов се
не
означает,
что
лич ные
особенности
человека,
его
ж елани я,
интересы,
воля
ниче го
не
зн ачат
и
совсем
не
влияют
на
поведение.
В
одной
и
той
же
системе,
например
заводском
цех у,
люди
действуют
по-разному
—
есть
пл охие
рабочие
и
хорошие,
инициат ивные
и
безынициативные,
возможны
даж е
такие,
к оторы е
способны
ока зать
влияние
на
всю
си с тему
в
целом,
из менит ь
ее
—
усовершенствовать
или
расшатать,
развалить.
Но
как
бы
не
различались
их
дей стви я,
характер
этих
д ейст вий
о дин,
он
опреде­
лен
и
направлен
специфическим
устройством
данного
цеха,
функ­
циониру ющ е й
чел ов еческ ой
организации.
Ок аж ись
на
месте
Гамлета
че лов ек
с
нат ур ой
Фигаро
—
не
исключено:
трагическая
ситуация
сменилась
бы
комической.
И
вс е-таки
как
тот ,
так
и
д ру­
гой
ощущали
бы
на
се бе
влияние
сл ожившег ос я
социального
устройства
—
дворцовой
верхушки
средневекового
королевства.
Как
то т,
так
и
другой
в
равной
степени
испы тывал и
бы
на
се бе
направляющую
зависимость;
различные
в
личном
плане,
они
по-разному
бы
реагировали.
Даж е
в
кристаллической
решетке
мертвого
минерала
молекулы
имеют
соб ст венны е
колебательные
д вижения,
которые
подчас
нарушают
ст рой ную
систему
самого
кристалла.
Тем
более
нельзя
рассм ат р ивать
живого
человека
как
бы
намертво
впаянным
в
то
или
ин ое
общественное
устройство,
совершенно
лишенным
как ой- ли бо
самостоятельности.
И
эта
самостоятельность
не
может
не
от ражат ься
на
с исте ме.
Если
в
наше й
по всед невно ст и
мы
постоянно
наблюдаем
«лезущих без очереди», то история полна героями,
чья
личная
энергия
и
во ля
вызывали
лавинообразные
д ейс твия,
сокрушающие
284


старое
устройство,
тем
самым
способствующие
образованию
устрой ств а
н ов ого.
Но
как
действия
«лезущего без очереди»
вызваны
наличием
очереди,
так
и
действия
героев-ниспровергате­
лей
старого
вызва н ы
существованием
старой
системы.
В
любом
случае
чел о век
не
свободен
от
человеческой
системы,
в
ко то рой
он
нах о дит ся.
А
потому
мы
в след
за
То лст ым
мо жем
повторить,
что
действие
каждого
человека
«имеет не свободное,
а
пр едо пр едел енно е
значе­
ние».
Толстой
толь ко
не
ответил,
что
именно
«предопределяет»,
откуда
исходят
за кон ы,
которые
«неизбежно исполняют люди».
Мы
теперь
можем
согласиться:
да,
в
каком-то
смысле
пред­
определенность
человеческих
поступков
существует,
но
она
во все
не
на вяза на
нам
свыше
не ким
не по ст ижимым
творцом,
а
с ложив­
шимися
об щ ест вен ными
системами.
И
если
мы
зачастую
не
можем
раскрыть
механизм
предопределенности,
то
только
п отом у,
что
общественные
системы
по
своей
структуре,
а
значит,
и
по
харак­
теру
д ей ствий,
слишком
с л ожны,
включают
в
себя
так ое
к оли че­
ст во
компонентов,
находящихся
в
таких
многочисленных
связях,
что
учесть
и
разобра ть ся
нам
пока
еще
не
под
силу.
Но
это
не
з начит
—
в
пр инципе
для
нас
не позн ав аемо.
Не
столь
д авно
живая
Клетка
ка зал ась
биологам
слишком
сложной
в
своем
устройстве,
а
не
зная
ее
устройства,
не
представляли,
как
она
и
функциони­
рует.
Сейчас
уже
м ожно
сказать:
секреты
клетки
в
основном
раскрыты,
а
вот
секреты
устройства
моз га,
механизм
его
функцио­
нирования
еще
предстоит
раскрыть.
Мы
лучше
современников
Толстого
поним а ем
'толстовскую
растерянность
перед
обилием
при чин ,
вызывающих
любое
исто­
рическое
собы тие.
Того
более,
мы
сами
не
можем
похвалиться,
что
разбираемся
сей час
в
«миллиардах причин», что нашли для них
общую
закономерность,,
способны
пр едвидет ь ,
что
именно
должно
совершиться
впереди.
П рок лятые
«отчего»
висят
и
над
на ми
по
сей
день.
Но
мы
уже
знаем
—
нет
извечной,
раз
и
навсегда
заданной
предопределенности.
Общественные
системы
не
вечны,
они
меня-
ются^
мен яетс я
характер
их
де йств ия,
меняются
и
те
законы,
кото­
рые
вынуждают
каждого
из
нас
совершать
не избеж ны е,
не
завися­
щие
от
наш ей
в оли,
поступки.
А
уж
раз
источники
предопределен­
ности
из менч ивы,
то
одн о
это
о бнад ежив ает
—
не
откроем
ли
мы
способ
влия н ия
на
них ,
то
есть
не
сможем
ли
мы
покончить
с
пред­
определенностью,
подчинить
ход
ис тори и
разумному
у пр авл ению,
«божеские»
обязанности
сделать
человеческими?
Но
то,
что
не
открыл
для
се бя
Т ол ст ой -фило соф,
открыл
для
м иллио нов
своих
чи тател ей
Толстой-художник.
И
пожалуй,
нигде
им
не
опровергается
так
божеское,
как
в
романе
«Анна Каренина» .
285


Зн аме ниты й
эпиграф
—
«Мне отмщение,
и
Аз
воз дам »
—
счи ­
та ется
критиками
«одним из труднейших мест романа».
Н ек ото­
рые
даже
с клонн ы
рассмат ри ват ь
его
как
неразрешимую
за­
гадку.
Признаться,
у
ме ня
всегда
вызывало
это
недоумение
—
смы сл
эпи гр афа
сам
по
себе
ясен,
не
дает
никакой
пищи
для
гада­
ний .
Вз ят
эпиграф
из
Послания
к
римлянам
ап остол а
Павла.
По зво лю
себе
привести
это
место
в
чуть
расширенном
виде
по
сравнению
с
тем ,
как
его
приводят
комментаторы:
«Никому не воздавайте злом за зло,
но
пекитесь
о
добром
пр ед
всем и
человеками.
Ес ли
возможно
с
вашей
стороны,
будь те
в
мире
со
всем и
люд ьми.
Не
мстите
за
себя,
возлюбленные,
но
дайте
мест о
гневу
Божию.
Ибо
на писа но : “Мне отмщение,
Я
воздам,
говорит
Го спо дь”».8
Тако е
поучение
полностью
совпадало
со
взглядами
морал и ста
Толстого,
с
его
философской
концепцией.
Непротивление
злу
насилием
и
идея
предопределенности
здесь
звучат
в
полный
голос.
И
трудно
понять
иначе
поставленное
над
романом
«Мне отмще­
ни е,
и
Аз
в озда м»
—
как
только
то,
что
оно
буквально
и
означает:
за
противобожеский
гре х
име ют
право
н а казыв ать
не
люди,
а
бо г.
24 февраля 1870 г.
Софья
Андреевна
записывает
о
Т олс том
в
своем
дневнике: «. .. что
ему
представился
тип
женщ ины,
за­
м ужне й,
из
высшего
общества,
но
потерявшей
себя.
Он
гов ор ил,
что
задача
его
сд ел ать
эту
жен щину
только
жа лкой ,
и
не
ви но ва­
то й.
. .».9
«Не виноватой»
—
вовсе
не
означает,
что
нр а встве нно
безу­
пречной.
Не
случайно
восхищение
Толстого
рассказом
«Душечка»:
именно
ге р оиня
этого
чеховского
ра сск аза,
во
всем
прямо
противо­
положная
Анне
Ка р ениной ,
устраивает
Толстого
в
нравственном
плане.
«Много худого люди делают сами себе и друг другу только
от того,
—
гов ори т
он,
—
что
сл аб ые,
гр еш ные
люди
в зяли
на
себя
право
наказывать
других
люде й.
“Мне отмщение,
и
Аз
во з дам”.
Н ака зыв ает
только
бог
и
то
только
через
самого
человека» (44,
95).
З десь
уже
смысл
эпигр а фа
предельно
объяснен
самим
Толстым.
Анна
Каренина
совершает
по
своей
человеческой
сл або сти
протийобожеский
гре х,
но
этот
гре х
неподсуден
людям,
отмщение
за
не го
придет
свыше.
Такова
мировоззренческая
по стан о вка,
заданная
Толстому-художнику.
Но
ту т-то
и
н ачина ются
те
ч у деса,
которые
не ре дки
в
большом
искусстве.
«Вообще,
—
признается
Толстой,
по
свидетельству
од ного
со в рем ен ника,
затронувшего
вопрос
об
А нне
Ка ре ниной,
—
3 Гл.
12, ст.
17, 18, 19.
9 Дневники Софьи Андреевны Толстой.
1530—1391.
Т.
1.
М. , 1923, с.
32.
••


ге рои
и
ге рои ни
мои
делают
иног да
та кие
штуки,
каких
я
не
ж елал
бы.
Они
делают
то,
что
должны
дел ать
в
действительной
ж изни
и
как
бывает
в
действительной
ж изни,
а
не
то,
что
мне
хочется'».10
10 Л.
Н.
Толстой
в
воспоминаниях
современников,
т.
I.
М., 1955, с .
231—232.
А,
собственно,
почему
та кая
мистика
—
создаваемые
образы
проявляют
непокорность
с озда тел ю?
Это
не
что
ино е,
как
своеоб­
разный
ва риа нт
той
самой
«предопределенности», о которой мы
недавно
го вор или.
Ав тор
не
может
из об ра зить
своего
героя
в
изоляции
от
окруже­
ния.
Сам ой
же
существенной
и
влиятельной
частью
окружения
любо й
личности,
как
мы
уже
знаем,
является
человеческое
окру­
жение,
не
бесформенное,
не
хаотическое,
а
выстроенное
определен­
ным
образом,
представляющее
из
себ я
действующую
систему,
часто
настолько
сложную,
что
разобраться
в
ней
чр езвы ча йно
трудно.
Поначалу
всегда
как ие-то
ее
существенные
особенности
не
замечаются
автором.
На
протяжении
вс ей
работы
над
раскрытием
героя
писатель
только
тем
и
занимается,
что
откры в ает
для
себя
все
новы е
и
новые
особенности
окруж ающе й
системы,
а
зна чит,
и
нов ые
возможности
ее
влияния
на
героя,
что
в
свою
очередь
ставит
автора
перед
очевидностью
не пре д видим ых
раньше
поступ­
ков .
Пушкин
мог
поначалу
рассчитывать,
что
его
Тать я на
пос тупи т
так,
как
д евицы
традиционно-романтических
произведений
—
нач­
нет
хиреть
и
бледн ет ь
от
неразделенной
любви,
а
возможно,
да же
бросится
в
п руд.
Но
воспроизведя
вокруг
св оей
ге рои ни
реалисти­
ческое
окружение,
Пушкин
вынужден
был
и
ее
поведение
изм енить
на
реальное
—
бросается
не
в
пруд,
а
в
замужество.
Сомневаюсь,
был
ли
на
свете
та кой
писатель,
ко торый
как
замы сл ил
действия
героя,
так
и
выдержал
бы
их
до
конца,
не
привнося
в
замысел
ничего
не
предусмотренного.
Неожиданности
св ойс тве нны
любому
творчеству,
в
том
числе
и
литературному.
Человеческая
система,
в
к отор ую
поместил
То лстой
св ою
«прелюбодейку»
Анн у
Каренину,
представляла
из
се бя
об особл е н­
ное
в ысшее
сословие,
состоящее
из
привилегированных
семей.
Именно
семья
б ыла
основой
э той
исторически
сложившейся
со­
циальной
группировки.
Семье
принадлежали
жизнеобеспечиваю­
щие
средства,
дающие
материальные
бл ага.
Даже
высокий
государственный
ч инов ник
Кар ени н
существовал
не
на
с вое
жа­
лованье,
а,
как
Сти ва
Облонский,
как
Вронский
и
Левин,
жил
с
доходов
семейной
собственности
—
наследственных
им е­
ни й.
Развал
семьи
неизбежно
нес
в
себе
подрыв
экономической
базы:
наследственные
име ния
начали
бы
дроби ть с я,
сам
пр оцес с
насле­
д ов ания
утратил
бы
строгую
определенность,
стал
за пута нны м,
а
значи т,
родовые
прив илег ии
потеряли
бы
значение,
иерархиче­
ск ая
сословная
сист ем а
начала
бы
т р ещать
и
рушиться.
Но
доста­
287


то чно
не
доводить
се мью
до
по лно го
развала,
сохранить
ее
внеш­
нюю
форму,
как
эти
опасности
не
во зникну т .
Внутри
семьи
м огут
б ыть
сам ые
непрочные
отношения
—
муж
изменяет
жене,
ж ена
мужу,
—
в ажно
только,
чтоб
не
дошло
до
пол ного
разрыва,
до
разрушения
узаконенного
союза,
и
сословная
сист ем а
о каж ется
не вре дим ой.
Анна
Каренина
в
сил у
своей-
духовной
незаурядности,
жен­
щина
беспредельно
страстная,
не
могла
ограничиться
любовной
интрижкой,
про рва ла
все
рубежи,
все
запреты,
сломала
семью,
а
зн ачит,
нев ол ьно
представляла
угроз у
той
системе,
к
ко торо й
с ама
пр инадле жал а.
Потому
не
отдельные
лю ди
м стят
Анне,
н ет!
Обиженный
ею
и
оскорбленный
муж
Каренин,
сам
наиболее
покор­
ный
раб
своей
социальной
м а шины,
действует
против
Анны
ли шь
под
внешним
давлением.
Не
случайно
у
Анны
срывается
с
уст
по
его
адр есу : «Злая машина!» Скорей часть ее,
послушное
орудие.
И
когда
эта
машина
на
како й -то
момент
ут р ач ивает
власть
над
Карен ин ым,
он
остается
самим
собой,
то
оказывается
вовсе
не
злым,
способным
на
великодушие
человеком,
—
п роща ет
все
б оль­
ной
Анне,
гото в
помириться
с
Вронским.
В
трагедии
Анны
персональных
вино вник о в
нет .
«Аз воздам»
совершает
специфическое,
стихийно
сложившееся
человеческое
устройство,
нар у шая
при
э том
общепринятые
нравственные
норма­
ти вы.
В
том
числе
и
те,
ка кие
проповедовал
вдохновивший
Толстого
апостол
Па ве л: «Никому не воздавайте злом за зло,
но
пекитесь
о
добром
пред
всеми
человеками».
Н ака зыв ает
только
бог
и
то
только
через
людей .
Толстой,
пр оиз нес ший
эти
слова
уже
по сле
написания
«Анны Карениной»,
отнял
у
бога
право
вершить
суд
над
люд ьми ,
с
доскональностью
ученого
вскрыл
в
романе
мех аниз м
действия
наказания.
Божеское
бы ло
л ишь
тон ким
нал ето м
на
творчестве
великого
художника,
под
ним
всегда
скрывалась
человеческая
основа.
Мне
думается,
более
глубокого
материалиста
не
существовало
в
наш ей
ли тера­
туре.
Ни
о
чем
другом
люди
так
много
и
так
с тр астно
не
го во рили,
ни
к
че му
так
ис ст упл енно
не
стремились
и
ни
в
чем
так
мало
не
преуспели,
как
в
нравственном
поведении.
Ес ли
се йчас
проблемы
нравственности
возросли
до
глобальных
размеров,
ста ли
предме­
том
международной
политики,
то
сп особы
их
разрешения
ос та­
л ись
в
основном
теми
же,
какими
поль зова лс я
в
незапамятные
времена
библейский
Мои се й.
По-прежнему
пропагандисты
норм
по вед ения
взыва ют
на
ма­
нер
Моисея
к
ка ждо му
в
отдельности
человеку:
не
уби й,
проявляй
доброту,
уважение,
терпимость
и
т.
д.,
и
т.
п.
Ты
персонально
не
у бий,
ты
пр ояв ляй
доброту,
уважительно
относись
к
ближнему!
И
нехитрый,
едва
ли
не
в
пе рво быт ном
о бщест ве
во зник ший
288


расчет
—
к оль
каждый
поймет
эти
элементарнейшие,
не
требующие
большого
ума
правила,
то
дурные,
отравляющие
жизнь
по ступ ки
прекратятся,
пе ре стане т
литься
кровь,
исчезнет
насилие,
обман,
наст у пит
благоденствие
на
гре шн ой
земле.
Даж е
современные
выдающиеся
ученые
мира
во
гл аве
с
Альбертом
Эйн шт е йном
в
своем
знаменитом
Па гуо шск ом
ман иф есте
действовали
тем
же
ветхозаветным
способом,
призывая
людей
вс ей
планеты
бы ть
благоразумными
и
терпимыми
друг
к
другу.
Усвой
пр авила
и
поступай
в
строгом
соответствии
с
ни ми.
То
ест ь
подразумевается,
что
пос туп ки
человека
целиком
и
пол­
нос тью
зав ис ят
от
не го,
от
его
личной
воли,
от
его
желаний.
Художественная
литература
в
своих
лучших
о бр азцах
посто­
я нно
опровергала
это
устоявшееся
заблуждение,
по казы вая
человека
в
зави сим о сти
от
об ст ояте льст в,
от
человеческого
ок ру­
жения,
сложившегося
в
определенную
систему.
Гамлет
в ряд
ли
не
хотел
бы
пок ойног о
существования,
но
окружение
толкнуло
его
на
неистовства.
Че с тный
от
пр иро ды
Растиньяк
не
по
своей
воле
пошел
на
сделки
с
совестью
—
за стави л
об щ еств енный
меха­
низм.
До
Толстого
художественная
литература
как
бы
с тавил а
общественность
перед
красноречивыми
фактами,
противореча­
щими
тыс ячел етн ей
пр а ктике
пр опо вед нико в
нравственности.
Толс той
не
просто
прибавил
к
эти м
фактам
новые,
яркие
и
убеди­
т ел ьные,
он
сделал
обобщ ающ ий
вывод:
поступки
че лов ека
не
за ви сят
от
не го
самого,
есть
некая
н ап ра вляющая
си ла.
Заранее
оговариваюсь:
наверняка
к
такому
выводу
раньше
Толстого
прих од или
другие,
кто
знает,
в
како й
глубокой
древности
возникла
мысль
о
несамостоятельности
человека,
она
прорывается
д аже
в
народных
пословицах
—
«Человек предполагает,
а
бог
располагает».
Но
никто
до
Толстого
не
преподнес
эту
мысль
с
такой
доказательностью,
не
подтвердил
ее
столь
обширным
конкретным
материалом,
взяты м
как
из
повседневной
жизни,
так
и
из
истории,
ни
у
кого
она,
эта
др евн яя
мысль,
не
получила
такой
о бо бщаю щей
силы.
Можно
ск азать,
Толстой
обосновал
старую
догадку.
Есть
направляющая
поступки
людей
внешняя
си ла,
однако
Толстой
л ишь
заметил
ее
присутствие,
а
не
открыл,
ее
природа
пр едст авл ял ась
ему
непостижимой.
И
в
то
же
время
он
в
своих
произведениях
не
тол ько
с
наглядной
отчетливостью
показывал
ее,
но
и
глубоко
анализировал,
оставалось
малое
—
ука зать
и
назвать.
Но
этого-то
малого
как
раз
и
не
хватало,
чтоб
вскрыть
извеч­
ное
з абл у ждение
последователей
Мо исея,
насаждавших
пра вил а
нравственного
п ов едения
с
церковных
амвонов
и
про фессо рск их
кафедр.
И
сам
Толст ой
з анимал ся
проповедничеством,
имел
мно го чис ле нных
последователей,
вызывавших
любопытство,
но
не
пользовавшихся
авторитетом
и
влиянием
в
обществе.
Толстой
видел
—
п ост упки
люде й
несамостоятельны,
зависимы,
но
тем
289


не
ме нее
призывал:
поступай
так-то
и
так-то!
А
требовать
от
чело­
век а
определенных
д ейст вий,
ко гда
он
н ес амост оятел ен
в
них,
столь
же
нелепо,
как
за с тав лять
двигат ь ся
парусник
без
учета
ветра.
Каждый
человек
находится
одновременно
внутри
нескольких
действующих
систем,
взаимосвязанных
и
взаимозависимых
друг
от
друга,
подчиненных
и
подчиняющих
друг
друга.
Любой
и
каждый
из
нас
есть
со ст авная
частица
сложного
функ циониру ющ е г о
общественного
компонента.
По
истории,
по
опыту
св оей
жизни,
по
художественной
литера­
туре
мы
знаем,
как
часто
стихийно
сложившаяся
человеческая
система
зас та вляе т
высоконравственных
людей
поступать
б ез­
нравственно.
Но
мы
знаем
и
примеры,
когда
человек
создавал,
пусть
пок а
не
м ас штабны е,
ог ра нич енные ,
не
слишком
сложные,
организации,
которые
выну жда ли
испорченных
людей
посту­
пать
достойно.
Известн ый
опы т
ко лон ий
Макаренко
тому
пр и­
мер.
Истоки
нравственного
поведения
не
столько
в
с амом
чело век е,
сколько
в
челов ечес ком
устр ой ст ве.
Пон ять
эти
устройства,
значит
открыть
мех аниз м
влияния
на
поведение
личности.
Знание
же
этого
механизма
дас т
в озможн ос ть
ви дои змен ять
его
в
нуж ном
направлении,
чтоб
он
поб ужда л
люде й
к
нравственным
поступкам,
препятствовал
поступкам
безнр ав стве нны м.
Без
назойливых
проповедей,
без
в нуш ения
элементарных,
всем
известных
правил
п ове дения .
Не
словесное
наставничество,
а
не ум олимые
обстоя­
тельства
станут
направлять
человека.
Е сли
такое
случится,
жизнь
преобразится
на
земле.
Ес ли
случится,
то
в
сам ом
нач але
этих
преобразований
будет
стоять
величественная
фигура
Толстого,
знаменующая
перевал
со
старого
нравственного
пу ти
на
п уть
новый.
Он
—
предтеча.
В
самый
разгар
выяснения
своих
отношений
с
Толс ты м
я
решил
навестить
Ясную
Поляну,
м имо
к оторо й
прошел
в оен ной
ве сной
под
соловьиное
пение.
•
Я
в ылез
из
машины
и
огля н улся ,
с тара ясь
вспомнить,
где
тут
тридцать
лет
назад
стоял
подб ит ый
немецкий
вездеход.
Мне
каза­
лось
—
если
вспомню,
то
вновь
испытаю
то
высокое,
до
самозаб­
венья,
чувство
вечности,
с
которого,
наверно,
и
началась
моя
сознательная
жизнь.
Но
все
кру гом
бы ло
оскорбительно
н епо­
хоже
на
то,
что
хра нил а
память,
—
дер ев ня
слишком
бл изко
стояла
к
усадьбе,
травянистый
склон
от
нее
упирался
в
заас фа льти ров ан ­
ную
площадку,
заб иту ю
легкомысленно
разноцветными
легковыми
маш ина ми.
А
п ос реди
площадки
сто ял
негр,
до лговя зый
и
нескл ад ­
ный,
как
б огомол ,
в
накрахмаленной
сорочке
и
коротких,
по
щиколотку
брючках,
—
сын
Африки,
совершивший
паломничество
к
тульскому
оракулу.
Нет,
не
уг адат ь,
где
сто ял
немецкий
290


в ездехо д,
весь
мир
неузнаваемо
изменился
за
эти
годы.
Прошлое
не
связывалось
с
н ас тоящим.
Мы
бродили
по
усадьбе
весь
день,
вышли,
когда
солнце
уже
садилось,
асфальтовая
площа дк а
перед
воротами
была
пуста,
стояла
только
од на
наша
машина.
И,
взг ля нув
на
нее,
я
вздрог­
нул
—
вдруг
все
стало
на
место,
крбіши
де р евни,
травянистый
склон.
..
Наша
машина
стояла
как
раз
там,
где
прежде
торчал
подбитый
вездеход.
Пр ош лое
связалось
с
на стоящ им,
но
чувства
вечности
я
так
и
не
испытал.
Оно
ос та лось
та м,
в
другом
времени,
в
мо ей
юности.
291


Указ ат ель
имен
А ввак ум,
протопоп
66, 68
Аве ркие в
Д.
В.
261
Ак сак ов
К.
С.
133, 139, 140, 142, 143,
145, 156
Ак сак ов
С.
Т.
203
Акундинов
Т.
79, 81
Александр
I77,83
Александр
II 98, 185, 216, 259
Александр
III 222, 224
Александров
Н.
А.
37
Алексеев
В.
И.
51, 57, 58
Алексей
Михайлович
(Романов) 68, 71,
72
Алексей
Петрович,
цареви ч
79, 80
•'Алмазов Б.
Н.
133, 136
Андреев
В.
В.
49
Андреев
Н.
П.
44, 59, 61
Анд ронов
Ф.
70, 81
Анненков
П.
В.
105, 107, 133, 136, 141,
142, 156, 183, 184
Аракчеев
А.
А.
77
А рис тов
Н.
Я.
73
Арист от ель
166, 248, 265
Арсеньев
К.
К.
236
Ар хан гель ск ий
А.
А.
47
Асмус
В.
Ф.
192, 241
Афанас ьев
А.
Н.
35, 45, 57, 59—62, 203
Базан ов
В.
Г.
63, 82
Базилевский
Б.
А.
66, 71
Байрон
Дж.-Г.
126
Б аку нин
Ал -др
А.
173—180, 182, 183
Баку ни н
Ал- ей
А.
173, 180—185
Бакунин
А.
И.
189, 190
Бак ун ин
А.
М.
173
Бакунин
Мих.
Александрович
173, 178,
181, 184, 185
Б ак унинМ их.
Алексеевич
190, 191
Бакунин
Н.
А.
174, 181
Бакунин
П.
А.
173, 174, 185—189
Ба ку нина
(рожд.
Ушакова)
А.
Н.
174
Ба ку нина
В.
А.
185
Ба ку нина
Е.
А.
174, 180
Ба ку нина
Евд .
М.-
175
Ба ку нина
Ек.
М.
175, 181, 184
Бакунина
(рожд .
Корсакова)
Н.
С.
187,
188
Ба ку нина
П.
М.
184
Бакунина
Т.
А.
175, 176, 182
Барышникова
А.
К.
60
Батюшков
К-
Н.
93
Бах
И.-С.
48, 50
Безобразов
В.
П.
183
Безобразовы
180, 181
Б елинск ий
В.
Г.
100, 102—104, 106, 112,
144, 173, 242, 244
Бело голо вый
Н.
А.
219
Бе рви -Флеро вск и й
В.
В.
222, 224
Бестужев-Марлинский
А.
А.
148, 149,
164
Бестужев-Рюмин
К.
К.
203
Бетховен
Л.,
ван
48, 185
Би рюк ов
П.
И.
36, 51, 56—58, 63, 99
Бл ан
Л.
126, 127
Блуд ов
Д.
Н.
75
Блюм ен таль
О.
269, 271
Б окль
Г.-Т.
198
Болотников
И.
80, 82
Боткин
В.
П.
105—107, ПО, 181, 244
Бочаров
С.
Г.
201, 202
Брейтбург
С.
М.
62
Буганов
В.
И.
73
Булгаков
В.
Ф.
46
Булгаков
М.
А.
256
Б унин
И.
А.
188
Бурсов
Б.
И.
107, 118, 195
Бялик
Б.
А.
26
Бялый
Г.
А.
239, 262
Вайскопф
В.
281
Ваксель
Л.
Н.
99
Варшер
С.
А.
59
Вересаев
В.
В.
249
Ве рна дс кий
Г.
В.
203 -
Вернадский
И.
В.
183
Верхратский
И.
61
Виардо
П.
182
Виллере
У.
46
Виланд
К.-М.
87
Ви мпфен
П.
Ф.
63
Виноградов
В.
В.
134
Виноградов
Г.
С.
44
Во ейк ова
М.
С.
63
Вол ьт ер
Ф.-М.-А.
248
Ву льф
Е.
Н.
189
Гайдн
И, 48
Гарибальди
Дж.
174
Гар шин
В.
М.
52, 68
Ге
Н.
Н.
224
Гегель
Г.-В .-Ф.
247, 248
Геллер т
X. 93
Герцен
А.
И.
113, 117, 118, 120, 123, 174
Гете
И. -В.
124, 244, 255
Гиз о
Ф.-П.-Г.
126, 130
Ги ль
Р.
Р.
19
Гильфердинг
А.
Ф.
35, 45
Гинзбург
Л.
Я.
89, 96, 111, 150
Гоголь
Н.
В.
3, 44, 99—111, 125, 126,
130, 178, 189, 255, 256, 258
Годунов
Б.
Ф.
81
Го лико ва
Н.
Б.
74
292


Гол ьд ен вей зер
А.
Б.
50, 249
Гомер
249
Гончаров
И.
А.
136, 138, 140, 141, 182
Горч ак ов
А.
М.
184
Горький
М.
26, 27, 31, 44
Грамматин
Н.
68
Г риг орови ч
Д.
В.
44, 49, 182
Григ орь ев
Ап.
А.
3, 109, 111, 133—135,
156—172, 247, 248, 257, 259
Г ромов
П.
П.
130
Гудзий
Н.
К.
263
Гусев
Н.
Н.
63, 190
Даль
В.
И.
45, 46, 68
Да ни лов
К.
67
Державин
Г.
Р.
83, 178
Д икк енс
Ч.
137
Димитрий
Донс ко й
80
Ди митр ий
Рос товс кий
66
Добролюбов
Н.
А.
105, 119, 208, 247,
259, 261, 262
Долгоруков
В.
А.
181, 185
Дорохов
Р.
184
Досев
Хр.
48
Достоевский
Ф.
М.
12, 14, 15, 26—29,
189, 208, 209, 218, 226, 276
ДружининА.
В.
105—107, 133, 134, 136,
137, 139—143, 145—147, 150—152,
156, 182—184, 242, 243
Дудышкин
С.
С.
133, 136, 137, 139—145.
147, 148, 150, 151, 153, 156
Дьяков
В.
А.
85
Дьякова
А.
А.
89
Егоров
Б.
Ф.
146
Екатерина
II 75, 83, 203
Елагин
И.
П.
203
Елена
Павловна,
вел.
кн.
184
Е лисеев
Г.
3. 235, 236
Емельянов
Л.
И.
3, 158—172
Ергольская
Т.
А.
85—99
Есипов
Г.
В.
66, 74
Ешевск ий
С.
В.
203, 205
Жд анов
В.
А.
59, 210
Желябужский
И.
А.
66, 73
Жирмунский
В.
М.
89
Жуковский
В.
А.
93
Заб ели н
И.
Е.
45
За валиш ин
Д.
И.
84
Зарубин
Е.
82
Ивакин
И.
М.
60, 62
Иван
III 80
Ива н
IV Грозный 80
Ив ан
И оа нно вич,
царевич
80
Иванов
Н.
Н.
40, 45
Иллюстров
И.
И.
46
Ильинский
И.
В.
230
Иоанн
Алексееви ч
73
Иоанн
VI Антонович 75
Ио анн
Бо госл ов
281
Исаев
Б.
40
Кавелин
К.
Д.
182, 183
Кадлубовский
А.
61
Калайдович
К.
Ф.
68
Калинников
И.. 62
Калмыкова
А.
М.
179
К апн ист
В.
В.
89
Карамзин
Н.
М.
202, 204, 255
Кач ен овск ий
М.
Т.
68
Кеннан
Дж.
31
К из еве ттер
Г.
108
Киприянов
В.
49
Кирее вский
П.
В.
45, 50
Ключевский
В.
О.
203,. 221
Ковалевский
Ег.
П.
184, 185
Коз лов
Б.
182
Конев
И.
С.
272
Кони
А.
Ф.
219, 225
Кон ста нт ин
Павлович,
вел.
кн.
82
Короленко
В.
Г.
52, 225
Кор не ль
П.
250
Корни лов
А.
А.
173—174, 178, 180, [82,
187
Кор нилов
В.
А.
177
Корсаков
С.
С.
184
Ко стомар ов
Н.
И.
66, 79
Кочеткова
Н.
Д.
202, 204
Кр амской
И.
Н.
224
Кропоткин
П.
А.
28, 224
Кузминская
Т.
А.
56, 252
Кулакова
Л.
И.
86, 88
Купреянова
Е.
Н.
35, 52, 100, 107, 111,
.
112, 129, 187, 192, 196, 212
Куракин
Б.
72
Куракин
Ф.
А.
72
Кут у зов
А.
М.
93, 202, 203
К уту зов
М.
И.
169, 282
Л азар чук
Р.
М.
3, 85—99
Лабрюйер
Ж-,
де
195
Лавров
П.
Л.
238
Лан д овс кая
В.
48
Лебедев
Ю.
В.
156
Ледрю-Роллен
А.-А.
127
Лейбниц
Г.-В.
126
Ленин
В.
И. 6 —34, 58, 181, 208, 222, 227,
231, 245
Л енто вск ий
М.
В.
256
Лермонтов
М.
Ю.
115—117, 138, 148,
149, 163, 165, 178, 184
Лесков
Н.
С.
52, 262
Лессинг
Г.-Е.
125
Лизогуб
Д.
А.
30
Лихачев
Д.
С.
68
Лободовский
В.
П.
120, 129
Лом ун ов
К.
М.
258. 269
293


Лонгинов
М.
Н.
203
Лопатин
Н.
М.
47
Лотман
Ю.
М.
81, 89, 102, 202
Луначарский
А.
В.
26
Люксембург
Р.
30
Лютер
М.
248
Макаренко
А.
С.
270
М ак ашин
С.
А.
219
Маклаков
В.
А.
211, 2]6
Маковицкий
Д.
П.
34, 39, 43, 47, 49, 58,
220
Макогоненко
Г.
П.
203
Ма рк
Авре л ий
J88
Маркс
К.
19, 20, 21
Маршак
С.
Я.
277
Мат вее в
А.
71—73
Мат вее в
А.
А
66, 73
Медведев
С.
66
Мельников-Печерский
П.
И.
44, 66, 74
Мен ши ков
А.
Д.
77
Мериме
П.
240
Мечни к ов
И.
И.
123
Миллер
В.
Ф.
40, 41
Минин
(Сухорук)
К-
3. 168
Мини цк ий
И.
Ф.
99
Мирови ч
В.
Я.
75
Ми сербиев
С.
40
Михайловский
Н.
К.
20, 21
Моз ер
Я.
203
Мольер
Ж.-Б.
255
Мопассан
Ги,
де
125, 247
Мордвинов
С.
А.
188
Мор дов чен ко
Н.
И.
102
Моцарт
В.-А.
48
Муравьев
М.
Н.
86—89, 91—93, 96
Муравьев
Н.
А.
87
Муравьёва
Ф.
Н.
87
Нап олеон
I 122, 199, 253, 254, 279, 281,
282
Нарышкина
Н.
К-
71, 72
Нахимов
П.
С.
177
Некрасов
Н.
А.
3, 51, 99, 105, 107, 110,
133, 136, 148, 152, 153, 175, 176, 182,
184, 218, 219, 242
Некрасов
С.
М.
202, 204
Никитенко
А.
В.
121, 122
Николаев
П.
Ф.
31
Николай
I 56, 63, 181, 251
Никон,
патриарх
74, 80
Но вик ов
Н.
И.
96, 203
Ньютон
И.
279
Олеарий
А.
66
О лен ина
д’Аль гей м
М.
А.
47
Ордынский
Б.
248
Орлов
Н.
5, 34
О стро вски й
А.
Н.
140, 149, 250, 252,
256—259, 262—265, 269
От реп ьев
Гр.
80, 81
Оу эн
Р.
237
Павлов
А.
С.
74
Панаев
И.
И.
135, 173, 176
Пастернак
Л.
О.
48
Пекарский
П.
П.
66, 76
Пет р
I 45, 50, 66—83
Пет р
III 79
Петрашевский
М.
В.
235
Петрункевич
И.
И.
178, 185
Пиксанов
Н.
К.
202
Писа р ев
Д.
И.
208
Писемский
А.
Ф.
138, 149, 261, 262
Платон
165
П лет нев
П.
А.
103
П лум енек
К.-Г.-Л.
203
П обе дон осцев
К.
П.
224
По го сский
А.
Ф.
62
Поджио
А.
В.
84
Поздеев
О.
А.
205
Покровский
Н.
Н.
82, 83
Полежаев
А.
И.
148
П рокоп ович
Ф.
75, 76
Пугачев
В.
В.
202
Пугачев
Е.
И.
69, 79—81
Пу ти лов
Б.
Н.
41
Пушкин
А.
С . 44, 51, 82, 83, 100, 102, 105,
106, 133, 138, 141 — 144, 159—172, 178,
189, 244, 255, 287
Пыпин
А.
Н.
203
Ра дище в
А.
Н.
202, 203
Рази н
Ст.
Т.
80, 168
Рас ин
Ж.
250
Рассел
Б.
278
Рачинский
С.
А.
212
Рашель
Э, 250
Р ист ори
А.
250
Р озанова
С.
85
Р оллан
Р.
14
Романьези
277
Ростовцев
Д.
176, 184
Руденко
Ю.
К.
ИЗ
Русанов
Г.
А.
188, 218
Руссо
Ж.- Ж-
85—89, 202, 245-
Рыбников
П.
Н.
35, 45, 50
Рылеев
К.
Ф.
83
Рябинин
И.
Т.
43
Рябинин
Т.
Г.
43
С-ко
В.
48
Садовников
Д.
Н.
54
Салтыков-Щедрин
М.
Е.
3, 27, 52,
218—238
Сахаров
И.
П.
45
Сахаров
Н.
73
С ен- Ма ртен
Л.-К.
203, 205
Сен-Симон
А.-К-
237
Сергеенко
П.
А.
48


Серег и н
Е.
62
Сехин
Е.
40, 44
Синег уб
С.
С.
63
Скабичевский
А.
М.
219
Смирнов
С.
81
Сми рн ова
Е.
А.
104 •
См ород ински й
Я.
280
Снегирев
И.
М.
46
Сок олов
Ю.
М.
43
Соловьев
В.
С.
268
Соловьев
С.
М.
66, 73, 74, 77, 78, 80
Софья
Алек се евна ,
правительница
72—73
Сп еран ски й
М.
М.
199, 200
Спирид онов
В.
С.
146
Сре зневс кий
В.
И.
43, 59, 61
Ста ль
А.-Л.-Ж.,
де
83
Станкевич
Н.
В.
112, 117—119, 121, 123,
173
Стасов
В.
В.
30, 184, 224, 242
Стахович
А.
А.
256
Стахович
М.
А.
60
Степанова
Г.
В.
4
Степняк-Кравчинский
С.
М.
30, 31, 228,
230
Столыпин
А.
А.
184
Страхов
Н.
Н.
30, 168, 170, 187
Сумцов
Н.
Н.
59
Сухо во-Коб ылин
А.
В.
269
Сухотин
М.
С.
188
Сухотина-Толстая
Т.
Л.
39, 43
Сют аев
В.
К.
180
Таратута
Е.
А.
30, 31
Теккерей
У.
245
Тихонравов
Н.
С.
45
Толстая
А.
А.
85—99
Толстая
С.
А.
42, 43, 49, 56, 210, 286
Толстая
Т.
Л.
см.
Сухотина-Тол­
с тая
Т.
Л.
Толстой
А.
К.
255, 269
Толстой
Д.
Н.
85
Толст ой
И.
Л.
42
Толст ой
Н.
Н.
90—92
Толст ой
С.
Л. 40, 42, 44, 47—49, 180, 220
Толст ой
С.
Н.
85, 90, 91
Томсон
В.,
лорд
Ке ль вин
276, 281
Тредиаковский
В.
К.
82
Трояновский
Б.
С.
49
Тургенев
И.
П.
202
Тург енев
И.
С . 95, 99, 105, 110, 136—139,
141, 142, 149, 173, 176, 177, 184, 218,
219, 242, 243,-245, 249, 254
Тютчев
Ф.
И.
141, 143
Тын ян ов
Ю.
Н.
86, 94, 135
Успенский
Б.
А.
74, 75, 81
Ус пенс кий
Гл.
И.
15, 20, 22, 63
Устрялов
Н.
Г.
66, 79
Федор
И оанн ови ч,
царь
72, 73, 80
Феоктистов
Е.
М.
224
Фет
А.
А . 44, 51, 106, 137, 141, 143, 200,
244, 255
Филаретов
Ф.
67
Флобер
Г.
254
Фл оровски й
Г.
76
Фор
Ж.-Б.
50
Фотий,
архим.
77
Фридл'ендер
Г.
ДА.
112
Ф ролен ко
М.
Ф.
236
Фурье
Ш.
124—126, 237
Ханыков
А.
В.
124, 125
Ханыков
В.
В.
86
Храпче нк о
М.
Б.
32
Ху дяк ов
И.
А.
35
Цирг
И.
П.
182
Чернышев
3.
Г.
183
Чертков
В.
Г.
56, 62, 63, 220
Ч ерн ышевск ий
Н.
Г.
3, 17, 105,
НО,
112—133, 138—140, 145—347, 154,
242, 243, 245, 247, 248, 253
Чехов
А.
П.
16, 24, 256, 275, 286
Чистов
К.
В.
72, 74, 78
Чистякова
М.
85
Чичерин
Б.
Н.
182, 183, 230
Чичеров
В.
М.
40
Ч упр ина
И.
В.
107
Шам иль
149
Шафиров
П.
П.
77
Шаховской
Д.
И.
190
Ш евы рев
С.
П.
102, 103
Шейн
ГЕ
В.
41
Ше к спир
В.
242, 247—250, 253—255,
258, 269, 271
Шишков
А.
С.
77
Шм ит
Э.
Г.
61
Шопен
Фр.
48
Шоу
Б.
16
Шо хор-Троцк ий
К.
С.
43
Шу берт
Ф.
48
Шу йс кий
В.
В.
79
Шуман
Р.
48
Щапов
А.
П.
66
Щ его ленок
В.
П.
42, 43, 57—60, 261
Эйнштейн
А.
278, 289
Эйхенбаум
Б.
М.
8, 105, 107, 110, 212,
244
Эн гел ьс
Ф.
280
Эрленвейн
А.
А.
36, 41
Эрс тед
Г.-Х.
277
Эрте ль
А.
И.
31
Як ов лев
В.
А.
45
Якушин
Н.
И.
63
295


Содержание
От
ре д акц ии. . . .. . . .. . . .. . . .. . . .. . . .. . . .. . . .. . . .. . . .. .•.......................................................................
3
,Н.
И.
П
р
у
ц
к
о
в
Л.
Н.
Толстой,
история,
современность...............................
5
Э.
Е.
Зайденшнур
(Москва).
Толстой
и
русское
н арод ное
творчество
34
А.
М.
Панченко.
«Народная модель»
истор ии
в
набросках
Толстого
о
П ет ровско й
эпохе
...........................................................................
66
Р.
М.
Лазарчук
(Череповец) . П ер еп иск а
Толстого
с
Т.
А.
Ерг оль ско й
и
А.
А.
Толстой
и
эпистолярная
культура
конца
XVIII—первой
трети
XIX в.....................................................................................................................
85
Н.
Н.
Мостовская.
Личность
художника
у
Гоголя
и
Толст ог о
(«Порт­
ре т»
и
«Альберт»)............................................................................ 99
Л.
Н.
Мор оз енк о.
У
ист ок ов
нового
этапа
в
развитии
пси хол огизм а.
(Ранниедневники ТолстогоиЧернышевского)...............................................112
А.
М.
Ш
т
е
й
н
г
о
л
ь
д.
Ранние
пр оизв едени я
Толстого
и
литературно-крити­
ческая
мысль
1850-х
годов.......................................................................133
Л.
И.
Ем е льян ов.
Герои
Толс тог о
в
ис тори ко- литер атур ной
концепции
Ап олло на
Гри го рь ева
.................................................................
158
Н.
М.
Пиру мова
(Москва) .
Толстой
и
семь я
Бакуниных......................... 173
Г.
Я.
Г
а
л
а
г
а
н.
Пут ь
Толстого
к .«Исповеди»........................................................ 192
Г.
В.
Ив анов .
Те ма
«бескровного преуспеяния»
в
тв орч ес тве
То лсто го
и
Щедрина
80-х
годов.......................................................................... 218
Л.
М.
Л
от
м
ан.
Эстетические
принципы
драматургии
Толстого.........................239
В.
Ф.
Тендряков
(Москва) .
Божеское
и
ч елов еческ ое
Ль ва
Толстого
272
Указатель
имен.........................................................
292
Л.
Н.
Толс той
и
русская
литературно-общественная
мысль
Утверждено
к
печати
Институтом
рус ской
литературы
(Пушкинский Дом)
АН
СССР
Р едак тор
издательства
К.
И.
Феноменов.
Художник
Д.
С.
Данилов.
Технический
ре дакт ор
Г.
А.
Смирнова.
Корректоры
Н.
П.
Кизим ,
Л.
А.
Привалова
и
Т.
Н.
Эдельман.
ИБ
No
8673
Сда но
в
набор
13.09.78.
Подписано
к
печати
17.05 .79.
М- 27111.
Формат
60x90’/і6 .
Бумага
о фсетн ая
No
1.
Гарн ит ура
ли тера тур ная .
Фотонабор.
Печать
офсетная.
Пе ч.
л.
18’/2 + 1 вкл.
(’/8 печ.
л.) = 18.62
усл.
печ .
л.
Уч.-изд.
л.
20.1 .
Тираж
23550.
Из д.
No
7225.
Ти п.
за к.
No
755.
Пен а
/р.
60 к.
Лени нгра дск ое
отделение
из д атель ства
«Наука»
199164, Л ени нград,
В- 164, Ме нделеевск ая ли н. , 1
Ордена
Трудового
Красного
Знам ени
Пер вая
типог рафия
и з датель ства
«Наука» 199034, Л ени нгра д,
В-34, 9 линия, 12
296