Литературный альманах
A
ЛИ П НАТУРНЫЙ
АЛЬМАНАХ «АФРИКА»
РЕДАКЦИОННАЯ КОЛЛЕГИЯ'
Громыко Ан. А.
Давидсон А. Б.
Ибрагимов М. А.
Исмагилова Р. Н.
Кулик С. Ф.
Осипов В. О. Хохлов Н. П.
ЛИТЕРАТУРНЫЙ АЛЬМАНАХ
Выпуск 4
Москва «Художественная литература» 1983
И(Афр) А94
Составление
Т. Редько
Оформление
| В. Алешина |
А 4703000000-356
( ,' Составление, статьи, переводы, оформление. Издательство «Художественная литература», 1983 г.
028(01 )-83
СОДЕРЖАНИЕ
Стихи
И и-Эммануэль Догбе
Перевод с французского 3. Шустера Москва.............................................. 10
Привет.............................................. 11
Прощание............................................ 11
Бывают мгновенья.................................... 12
Песнь о прозрачном источнике........................ 13
Того, моя Отчизна................................... 13
Норитянка........................................... 15
Неотвратимый призыв................................. 15
Харматтан........................................... 16
Рассказы
Сар и <|* И с м о н
Перевод с английского Л. Володарской Сумасшедшая........................................ 17
( ердце судьи...................................... 23
Номер два в Майином списке после портного . .....	42
Алжирская повесть
М v 'I у a A in v р
()с i aihiiiiiich жни. Перевод с францу к кого М. Финогеновой 54
Стихи
М v н к а Н Ней ни . Классик суахилийской литературы..................102
Перевод е суахили Р. Дубровкина
HeiM из Индии шелка..................................... 109
< (арам лодка..........................................  110
5
Наставление............................................ 110
Выпрашивая набедренную повязку......................... 110
Любовь................................................. 110
Твердолобому политикану . . ........................... 110
Истины................................................. 111
Немощь................................................. 111
Судьба................................................. 112
Который день мне не до сна............................. 112
Выпрашивающим сове1Ы................................... 113
Бо1атым щеголям........................................ 113
Слухи................................................. 113
В засуху............................................... 114
Марш назад, i ипнопогам!............................... 115
Нерешительным.......................................... 116
Скиталец............................................... 116
Жалобы обманутой жены.................................. 116
Трусливому военачальнику............................... 117
Я морской могучий лев.................................. 117
Опустившиеся............................................ Н8
Запрет...............................................   118
Дом..................................................... П9
Возлюбленной..........................................  119
Прочь от наших гордых сген!............................ 119
Поэты.................................................. 120
Момбаса................................................ 120
Нерадивые плотники .................................... 120
Поручение.............................................. 121
Подумаешь, храбрец какой!.............................. 121
Верни подарок мой последний!........................... 122
Если в трауре вдова.................................... 123
Прихвостни............................................. 124
Тьфу ты!............................................... 125
Вершины нынче ты доспи................................. 125
Какой наряд наденешь ты?............................... 126
Убедится и незрячий.................................... 127
Рассказы разных стран
Грейс О гот
Рыбацкий поселок. Перевод с английского Л. Бинде.иан 128
Тейшейра де Соуза
Ответе гвснность. Перевод с португальского И. Дьякова . . .	137
Семья Анисету Бразао. Перевод с португальского М. Дему-рина и А. Чужакина.................................. 142
6
Д * <• и 11 а । е н д а
11ослсднсе интервью. Перевод с английского Л. Биндеман. . .	150
(' Н ь я м ф у к у д з а
Башмак. Перевод с английского Л. Бинде.иан.................154
Стихи разных стран
М е д ж а М в а н г и
Koi да-нибудь однажды (Отрывки). Перевод с английского
Г. Кружкова ..................	162
Л и । онио Кардозу
Перевод с португальского М. Курганцева Декалог........................................... 169
Урок.............................................. 170
Поэзия.............................................171
Самокритика........................................171
Эпиграф............................................172
Л е и р и Питерс
Перевод с английского Г. Кружкова «Вчера...».........................................172
«Розовая река...»..................................173
«Зачем вы собираетесь вместе...»...................175
«Вас приводят в ужас...»...........................175
«Черное — это прекрасно...»........................176
Г с о ф и л ь О б е н г а
Перевод с французского Ю. Стефанова Ожидание.......................................... 177
Возлюбленная бога Гора............................ 177
Верхний фор г..................................... 178
Конго............................................. 179
Необоримый........................................ 180
Mai а и । - М а - М б у й ю - В и с и
Перевод е (французского Э. Шустера
Песня резчика но дереву........................... 181
Печал)............................................ 183
Мама.............................................. 18?
Б v б с 3 у м с
Перевод с францу к кого Э. Шустера Кю гы, поэт?...................................... 185
Африка, пробудись!................................ 187
Бели 1ы улыбнешься	мне........................... 187
Плейс Кумба Мбенге Диакхате
Перевод с французского Э. Шустера Объятие любви..................................... 188
Мечгаматери....................................... 189
7
Освобождение........................................... 189
Чернокожая гриотка..................................... 190
Ноктюрн................................................ 190
Ганская повесть
И. Багров. Новая повесть Пели	Аппиа.......... 192
Пегги Аппиа
Хоронить еще рано. Перевод	с	английского И. Багрова ...	194
Пьесы разных стран
Ричард Р и в
Панихида. Перевод с английского В. Боткина ......	298
Джу де Г р а ф т
Сыновья и дочери. Перевод с английского В. Боткина .	312
Гийом Ойоно М б и а
Три жениха... муж один. Перевод с французского Н. Световидовой ......................351
Статьи и очерки
Михаил Курганцев «Люди, пора нам добиться свободы...».......... 410
Аполлон Давидсон
Великая южноафриканская война — в истории и в литературе ........................................ 427
Ирина Никифорова Сембен Усман — писатель новой Африки...........459
Фольклор
Е. Котляр. О фольклоре суахили............................475
Сказки. Перевод с суахили Е. Ботляр
Бабуин и черепаха........................................ 478
Заяц и манг ус I......................................... 479
Как заяц воровал воду...............................'. .	480
История о Мухомазнкоре....................................485
Поющий барабан........................................... 487
Бедняк и его сын......................................... 488
Чудесная палка.........................1..................488
История о Мньянье и султане Мньянье.......................489
Али Бей и сорванец-мальчишка..............................490
Торговец, бедняк и конь...................................491
Кормление «языком»........................................492
8
Il< lopiin о Муганабби Зюбсйда.................................................493
Верь споим । лазам.................................... 493
Х лебное дерево........................................494
Ik lopmi об Абу Нувасе Как Лбу Нувас был кади..................................495
Как Лбу Нувас продавал дом.............................496
Лбу Нувас умирает и воскресает снова...................496
Лбу Нувас и дна вора...................................497
Как Лбу Нувас приобрел осла............................500
Миски, приносящие потомство............................501
Лбу Нувас и богач......................................501
Абу Нувас строит дом в небе............................502
Про яйца и булыжники...................................503
Лбу Нувас и семеро воров...............................504
Три мудрых совета.........................................505
О нсбла! одарности........................................508
Три сна...................................................509
Лжец п колдун.............................................510
Псюрия о кровельщике......................................511
Царь и череп..............................................512
Приключения Пападжу. Перевод с английского А. Ибрагимова ...................................................513
Стихи
Ив-Эммануэль Догбе
И в-Э м м а н г э л ь Догбе (род. в 1939 г.) — тоголезский поэт, баснописец, романист, новеллист и эссеист. Основатель издательской фирмы «Эдисьон акпаньон». где публикуются произведения со-
временных тоголезских писателей. Его стихи частично взяты из книги «Антология тоголезской поэзии» (1980), частично переведены с рукописи. С Editions Akpag-non, 1980, Y. E. Dogbe, 1976.
МОСКВА
Твоя красота — словно молния африканского утра ошеломила меня при встрече Я полюбил тебя сразу с первого взгляда как бывает в любви Ты видишь? Я говорю тебе «ты» как хорошей знакомой Наш союз с тобой — я уверен — должен быть совершенным потому что одна у нас цель — созидать новый мир
Ты мне явилась в белом льняном одеянье словно богиня прозрачных вод Владенья твои мне по сердцу я остался бы здесь очарован твоей добротой твоим спокойствием вёличавым твоим обаяньем до тех пор пока мир весь мир не станет похож на тебя...
Знай и помни, что ты — в моем сердце
10
ПРИВЕТ
Сыновья Ташкента дочери Узбекистана ваших роз и гвоздик ваших сказаний и танцев я никогда не забуду Я смотрел на вас чуть не плача от радости узнаванья: вы — поэзия в наш пришедшая мир Мой привет вам от всей души
И вам мой привет сыновья и дочери Ленинграда Почему бы не повернуться к вам миру джунглей где человек человеку — волк где одни помыкают другими почему бы всем людям земли не учиться у вас любви к человеку!
Я восхищен вашим гостеприимством и всем сердцем я с вами
ПРОЩАНИЕ
Вы простились со мной — и я в тот же миг стал таким одиноким Мне предстоит возвращенье в одиночес1ва скорбный край । де я пребываю с рожденья В юз больной и безумный мир । де дух мой всегда опечален те мне всегда неуютно в собственной шкуре О как был я счастлив у вас в гостях
На вашей земле обрел я надежду на новую жизнь
Да, ваши руки простертые мне навстречу стали знаком надежды победы
11
и теперь я не буду один выходя на врага Но каким одиноким я был в то mi новенье когда вы простились со мной
БЫВАЮТ МГНОВЕНЬЯ
Бывают мгновенья когда нам хочется просто жить Бывают мгновенья когда нам хочется любить и смеяться Мгновенья когда нам хочется выбежать из дому и задержать прохожих громоподобным криком: «Придите, вы все — мои братья и вас я люблю!» Бывают мгновенья когда нам хочется идя от двери к двери перевязывать раны гем кого раздавила несправедливость Бывают мгновенья когда нам хочется утирать горькие слезы беднякам и сиротам Бывают мгновенья когда нам хочется обличать тех кто нас угнетает превращает в подставку для ног и в лицо им кричать: «Довольно! Довольно!» Бывают мгновенья когда нам хочется плюнуть в сытые рожи тех кто считает скотами себе подобных бросает в тюрьмы и убивает Бывают мгновенья когда нам хочется землю очистить от этих клещей что мешают нам спать спокойно нс дают наесться голодным о да! бывают мгновенья когда нас охватывает единственное желанье — счастье и мир подарить Человеку
12
ПЕСНЬ О ПРОЗРАЧНОМ ИСТОЧНИКЕ
Чары твои проникли мне в душу, полную скорби, когда я no’ll и утратил надежду; и если бы я не обрел утешенья, । лаза н твою красоту погрузив, я бы так и не понял, как гы дорог моей стране.
Звон благородный рождается током твоей
необузданной крови, их сравнить можно только с твоими глазами, их светлым трехцветьем в кристально-прозрачном бассейне, । де ) ы являешься людям с улыбкой надежды под вечной нежностью сводов, эхо которых, грядущее провозвещая, кружит тебе голову сладко.
Но если бы я не прижался щекой к челу твоему розоватою циста и если бы не поспешил сердце очистить
в твоих ю юлубых, то всрмслсвых водах, я никогда бы не понял, •Iто гы — дыханье моей страны.
Источник! Возле тебя я впервые увидел расцветшие души!
О, почему мы пс можем так возмужать, чтобы ласку
и нежность иролин» в нашу землю, ясным твоим увлеченные взором!
И сели бы люди лишили тебя Наяды, той, что дает тебе жизнь, вмиг умер бы город, как осенью сад умирает, и земля превратилась бы в мертвую рыбу.
По пока гы — живой, и я восхищаюсь твоей красотою и славлю тебя породившее чрево, ибо ты — утешенье в наших печалях и наш спаси гель.
ТОГО, МОЯ ОТЧИЗНА
Вспоминаешь ли, милая, наши долгие вечера с разговорами у костра, когда в безоблачном небе искрилась звезд мишура?
13
Ты улыбалась моим идиллическим шалостям, и детская радость рождалась в сердце моем.
Я прикасался к жизни, бившейся в жилках твоей спины;
чтоб устоять, я цеплялся за твои туманные волосы, а ты улыбалась...
Вспоминаешь ли ты наши ночные блужданья по нагретому за день песку, когда море в своем изумрудном платье нас завлекало, играя с нами?
Ласковый бриз ворошил наши мысли, мы метались по берегу, приближая разлуку, отходя друг от друга все дальше, дальше, пока я не сел на корабль.
Как было мне трудно доказать, что я верен тебе!
Сена в Париже меня посвящала в свои изощренные развлеченья, а я задыхался от запаха Запада...
Отчизна, Любимая, я вернулся к тебе, я пьян от тебя, как в первый день!
Ах! я до сих пор вспоМинаю наши пламенные объятья в тихой вечерней дымке, в час, когда солнце ушло за голубой горизонт...
14
НЕГРИТЯНКА
Женщина, чьим молоком я кормился когда-то, Изможденная, с морщинистым высоким лбом. Сотворенная, чтобы служить всей земле, Как ты рада, горда своей тяжкою долей!
Чернокожая, ты не страшишься дротиков солнца, Ты, что нежностью слез орошаешь всю землю И никогда не сдаешься на милость страданий, Ибо покой, что в тебе, громче стонов.
Кроткая, ты не противишься тягостным путам, Безобидная, гневом бесплодным исходишь, Терпеливица, скромным увенчана нимбом, Под конец ты возносишься в славе на небо!
Негритянка, крестьянка с блестящей кожей, В страшном прошлом кормилица и рабыня, Завтра ты станешь пылающим факелом века, И героями дети твои будут признаны миром.
НЕОТВРАТИМЫЙ ПРИЗЫВ
Не знаю, как смог я спуститься вниз по реке с тобой на встречу, когда ты подала мне условленный знак.
Я знал, что жизнь моя здесь, что никогда отныне не обольщусь я солнцем бесчестных и сытых краев.
Дул ветер, встречный сердитый ветер, морщинивший гладь реки.
На мелкую белую гальку набегали волны прибоя, неистовством пенясь быстрого бега.
15
В зеркале волн необъятное виделось небо, словно космос с землей решили соединиться.
О Богиня моя, я плыл к тебе по раскаленной тропинке, на воде твоим выжженной взглядом, указавшим мне путь к тебе.
Нет, я никогда не узнаю, как смог я осилить волны и явиться на твой призыв, когда с вершины холма ты подала мне знак возвращаться.
ХАРМАТТАН 1
Харматтан разгоняет роковые силы и наважденья, что окружают меня, из души моей выметает ненужные опасенья.
Я подавлен натиском зла, которое нас презирает и ревниво, с пристрастьем ждет нашей смерти на призрачной африканской земле.
И я подггимаю свой голос против зла и насилья, поражающих невиновных, не таящих восторга перед осквернителем и сумасбродом.
И харматтан помогает разогнать меня обступивших злых духов и злоумышленья и душу мою наполняет спокойным сознаньем силы.
Перевод с французского Э. Шустера
1 Харматтан — сильный сухой восточный ветер.
16
Рассказы
Сариф Исмон
Р. Сариф Исмон — врач, работает во Фритауне, Сьерра-Леоне. Помимо сборника рассказов «Вражда» (1981), он автор опубликованного романа «Сгоревший брак»
(в русском переводе «Роковое предсказание» М., «Худ. лит-ра». 1970) и пьес «Новые патриоты», «Дорогие родители» и «Великан». © Sarif Easmon, 1981.
СУМАСШЕДШАЯ
В двадцать четыре года приятно быть опекуном мужчины, еще приятнее — женщины. И не важно, что Данкэй была ему совсем чужой, да еще раза в два его старше, доктор Турэй жалел ее и чувствовал себя ответственным за ее судьбу.
Из-за нее он покинул столицу и проделал двести тридцать миль на поезде до Килана. Вернее сказать, он ехал по ее делу, и самое смешное заключалось в том, что, как тюремный врач, он имел право на первый класс, а Данкэй с надзирательницей вынуждены были терпеть грязь и неудобства третьего класса. Два дня он просидел в маленьком провинциальном суде, где рассматривались два дела об убийстве, два дела об изнасиловании и один поджог, прежде чем дошла очередь до Данкэй, по делу которой он должен был выступать в качестве эксперта.
Он в первый раз видел, как людей судебным порядком отправляют на виселицу и на каторжные работы, и еще не оправился о г ужаса, кота объявили:
— Королева против Данкэй. Поджог.
Когда появилась обвиняемая и пошла в сопровождении надзирательницы по узкому проходу в переполненном зале, док-гор Турэй почувствовал, как все в нем перевернулось.
Маленькая увядшая женщина в стареньком платке, в кофте и лаппе 1 из выцветшей синей ткани, ни на кого не глядя, шла
1 Лаппа — кусок ткани, оборачиваемый вокруг бедер, национальная одежда.
17
мимо длинного, застланного сукном стола, за которым сидели врач и адвокат. Потом она повернула направо к своему месту.
— Ваше имя? — обратился прокурор к подсудимой.
— Данкэй.
— Где вы живете?
— В Луаве, в тюрьме.
— Где вы жили до этого?
— Здесь, в К илане.
— Подсудимая, вы обвиняетесь в поджоге дома верховного вождя Килана Алкали Камары, совершенном вами ночью восьмого марта сего года. Признаете ли вы себя виновной?
Пока Данкэй раздумывала, что ответить, молодой африканец в парике и мантии, сидевший возле доктора Турэя, поднялся с места и сказал, обращаясь к судье!
— Ваша милость, я адвокат подсудимой.
— Хорошо, мистер Карстоун. Что вы имеете сказать суду?
— Моя подзащитная виновна, милорд, но заслуживает снисхождения согласно статье сто сорок три...
— Мистер Карстоун, вы делаете это заявление с согласия вашей подзащитной?
Мистер Карстоун плутовато улыбнулся и потер краешек носа.
— Ваша милость, душевное состояние моей подзащитной таково, что не позволяет мне, за полной бесполезностью, обращаться к ней с вопросами.
— Ну, что ж, — проговорил судья, приобщая к делу заявление адвоката. — Продолжайте.
Прямо над возвышением, где сидели судья и трое его советников, висело опахало, приводимое в действие веревкой, которую потягивал стоявший возле стены полицейский. Доктор Ту-рэй поймал себя на том, что испытывает безотчетную неприязнь к судье Беллинджеру, длинное, худое лицо которого от огненно-красной мантии и белого алонжевого парика казалось еще бледнее, чем обычно, и производило бы впечатление вовсе бесцветного, если бы не синие глаза и не черная родинка возле стиснутых в ниточку губ, заставивших доктора Турэя усомниться, может ли белый человек с такими нечеловеческими губами быть милосердным судьей. А ведь Данкэй — его подопечную — должно судить по справедливости, а не по сухой букве закона.
С первых же минут судья Беллинджер утвердил свою полную и безраздельную власть над тем, что происходит в зале.
Со стороны обвинения сначала были вызваны свидетели, которые видели Данкэй в ночь пожара при обстоятельствах,
18
прямо указывавших на ее вину. Главный свидетель был последним в списке.
— Ваше имя?
- Алкали Камара.
— Где вы живете?
— В Килане. Я — верховный вождь Килана.
— Знакома вам подсудимая?
— Да. Это Данкэй, мать моей покойной жены Мази.
— Что вы можете рассказать суду?
— Восьмого марта, часов в десять вечера нас разбудил запах дыма. Пока мы искали источник огня, пожар охватил весь дом. Данкэй не успела далеко уйти, мои люди схватили ее. У нее нашли спички и банку из-под керосина. А когда ее привели ко мне. она стала смеяться и кричать, жаль, мол, — тут вождь провел рукой по своей роскошной черной бороде, — что огонь не спалил заодно и мою бороду.
— Подсудимая призналась в том, что подожгла ваш дом? — спросил прокурор.
— Нет, ваша милость. Она только смеялась и кричала, что верховные вожди — сквалыги, что мы были бы рады заграбастать все деньги в мире, что мы не платим выкуп за невест, что...
Тут его перебил судебный пристав, вынужденный позаботиться о порядке. Все широко улыбались, то тут, то там вспыхивал ехидный смешок, который быстро распространился в толпе, заполнившей все пространство вокруг здания суда. Даже в глазах судьи мелькнул веселый огонек. Он,- хотя и не подал вида, как никто оценил юмор возникшей ситуации, ведь вождь действительно был скрягой: только бог, решив попроказничать, мог заставить полусумасшедшую женщину объявить об этом во всеуслышание, да еще устами самого вождя.
Однако судья был опытнее обвинителя и, вмешавшись, вернул процесс в нужное русло. Предъявленные суду улики — банка из-под керосина и коробок спичек — были приобщены к делу в качестве вещественных доказательств А и Б. Они подтвердили вину Данкэй, не славя при этом под сомнение достоинства вождя.
Наконец пришла очередь адвоката.
— Как вы думаете, у Данкэй были причины для обиды на вас?
Положение вождя стало щекотливым. С одной стороны, ему очень хотелось видеть Данкэй наказанной, но с другой, она мать его покойной жены, и он вовсе не жаждал позора, неизбежного в том случае, если ее отправят в тюрьму или сумасшедший дом.
19
— Откуда я знаю, что у нее в голове? — раздраженно ответил вождь.
— Вы считаете ее помешанной?
— Я этого не говорил.
— Почему она называв! вас сквалыгой?
— Она все выдумывает.
— Значит, она помешанная?
— Я не знаю, ваша милость.
— На предварительном допросе моя подзащитная заявила, что вы не заплатили ей пятьдесят фунтов за ее дочь Мази.
— Она лжет! — крикнул вождь.—Она все придумывает. Моя жена шесть лет назад умерла.
Когда Данкэй объяснили, о чем идет речь, она недрогнувшим голосом произнесла:	j
— Этот скупердяй так и не заплатил долг!
— Замолчите! — строго сказал судья, обращаясь к Данкэй, после чего со спокойной важностью повернулся к адвокату.— Надеюсь, вы знаете, чего добиваетесь. Если я правильно вас понял, вы хотите сказать, что вождь задолжал вашей подзащитной деньги и потому ее следует оправдать?
— Нет, милорд. Я хочу сказать, что у моей подзащитной неуравновешенная психика и она придумала, будто вождь должен ей пятьдесят фунтов. Она совершила преступление, чтобы отомстить за мнимую обиду.
— Продолжайте.
Последовавший затем перекрестный допрос вождя не дал ничего такого, что могло бы пошатнуть позицию обвинителя. Теперь все зависело от заключения медицинского эксперта, но сначала советники судьи пожелали задать несколько вопросов Данкэй. чтобы составить собственное мнение о ее психическом состоянии.
Подсудимая заняла свидетельское место, и тотчас возникла первая трудность, потому что она не захотела давать клятву ни на Библии, ни на Коране, ни на атрибутах местной религии — джу-джу.
— Нет, — твердо сказала она, покачав головой,—Не надо ничего.
— Почему?
— Потому что ни один из богов не покарал вождя молнией, хотя я их всех молила об этом. Видите, вот он, как был сквалыгой, так им и остался.
Дальше было еще хуже.
— Это вы подожгли дом вождя? — начал допрос прокурор.
- Я.
— Почему вы это сделали?
20
— Он должен мне пятьдесят фунтов.
- Вы полагаете, что если человек должен вам деньги, то вы вправе сжечь его дом?
— Не всегда.
— А в этот раз почему?
— Вождь — скупердяй. Для него пятьдесят фунтов мало, а для меня много.
— Значит, из-за того, что вождь должен вам пятьдесят фунтов, вы подожгли его дом, который стоит тысячу фунтов?
— Значит, — Данкэй резко рассмеялась, — измените закон. Заставьте богача заплатить бедняку тысячу фунтов, если он ограбил его на пятьдесят, и люди станут честнее.
— Скажите, вам так сильно хочется отомстить вашему зятю? — вмешался судья.
— Я ему уже отомстила! — со злостью отрубила женщина.
Вздох пробежал по залу суда, обозначая переломный момент в процессе, и лучше всех это понял доктор Турэй, когда после Данкэй занял свидетельское место. Весь путь сюда он проделал с гуманной, как ему казалось, целью облегчить ее положение. Но что лучше для бедной женщины: вернуться в тюрьму или отправиться в сумасшедший дом? Как бы со стороны он слышал свой голос:
— ...больная находилась под моим наблюдением в течение восьми месяцев, и я каждый день видел ее. Больная хорошо ориентируется во времени и пространстве и никогда не впадает в буйное состояние. Она разумно рассуждает обо всем, что ей, неграмотной женщине, так или иначе знакомо. Обо всем, кроме одного. Больная перестает быть разумной, когда речь заходит о ее зяте, верховном вожде Алкали Камаре. Больная убеждена, что он отъявленный скряга и должен ей пятьдесят фунтов. Заставить ее поверить, что вождь ничего ей не должен, невозможно. Это навязчивая идея. Посему я предполагаю у подсудимой психическое заболевание. Ваша милость, у меня нет сомнений, что подсудимая страдает расстройством психики.
— Но ведь о том, ч го вождь не должен подсудимой пятидесяти фунтов, вы знаете только с его слов, — нанес первый удар по самоуверенности молодого человека судья.
— Ваша милость, я полагал, что это установленный факт.
— Вам не следует так полагать, — сказал, неприятно улыбаясь. судья. — Возможно, вождь говорит правду. Однако вам надо будет признать недостаточную обоснованность вашего заключения, если невменяемость подсудимой вы доказываете на основании предполагаемой честности свидетеля... даже если он занимает высокое положение.
21
— Да, милорд, — пролепетал врач.
Судья не сводил с него внимательного взгляда. Он был добрым человеком, хотя и старался скрывать это во время исполнения служебных обязанностей под внешней бесчувственностью. Взгляд его смягчился. Судья знал, пройдет время и молодой человек узнает, что жизнь редко катит по надежным рельсам теории. Однако он нанес доктору Турэю еще один удар.
— Подсудимая, несомненно, эксцентрична, но ведь она не сумасшедшая? Можете вы утверждать, что в своем поступке она руководствовалась не только местью?
— Нет, милорд, не могу,—ответил молодой врач, от всей души ненавидевший судью в этот момент.
— Благодарю вас. Вы свободны. »
Униженный сознанием, что он предал Данкэй, доктор Турэй вернулся на свое место за столом.
Речь судьи прошла мимо его сознания, а судья Беллинджер был до конца честен. Сказав свое слово, он обратился к трем мужчинам в тюрбанах и ярких одеяниях, сидевшим рядом с ним на возвышении:
— Итак, ваше мнение: виновна подсудимая или невиновна?
Советники негромко переговорили между собой, после чего один из них откашлялся и объявил:
— Мы считаем подсудимую виновной в поджоге. Но мы не знаем, можно ее считать вменяемой или нет.
— Вот это честный вердикт! — не удержался от восклицания судья и бросил на молодого врача взгляд, исполненный самой едкой иронии. — Я не сомневаюсь, что подсудимая вполне здорова, и она знала, что делала, когда поджигала дом вождя, однако должен заметить, что она очень мстительна. Данкэй, хотше ли вы что-нибудь сказать прежде, чем я оглашу приговор?
Злорадное выражение появилось на лице Данкэй, и, сверкнув глазами, она крикнула:
— Вы ведь отправите меня обратно в тюрьму, сэр?
— Боюсь, что так, — не скрывая жалости, которую вызывала в нем женщина, ответил судья.
— Слава богу! —Данкэй от радости даже подпрыгнула.— Слава богу! Там все очень добры ко мне, сэр, и он, — продолжала она, показывая на доктора Турэя,—добрее всех. Он мне как отец. И все надзирательницы добрые. Они дали мне немножко земли. А тут,— и она с яростью ткнула пальцем в верховного вождя, — тут они все злые. Они говорили, что я спятила, и швыряли мне тухлятину, как. собаке. Спасибо вам, сэр. Спасибо!
22
Доктор Турэй с радостью отметил про себя сильное волнение судьи, когда тот оглашал приговор: девять месяцев тюремного заключения.
СЕРДЦЕ СУДЬИ
Второй день пребывания сэра Джеффри Робина в Сунии прошел чудесно, и за обедом, который был подан в девять часов, несколько позже обычного, сэр Джеффри сидел напротив жены и думал о том, что вечер он, пожалуй, проведет еще лучше. Жизнь казалась ему прекрасной, как всегда, когда Цинтия была рядом. Ее от природы золотистые волосы, красивой волной спадавшие на плечи, ничуть не изменились за десять лет, что минули с тех пор, как из всех поклонников, которых сэр Джеффри искренне считал достойнее себя, именно ему посчастливилось завоевать сердце Цинтии и жениться на ней.
Тут сэр Джеффри налил себе еще портвейна.
— Знаешь, Цинтия,—сказал он, широким жестом обводя столовую и гостиную за настежь открытой дверью, — а ведь Плиний-младший был прав.
— Ты, Джеффри, ужасно старомоден, — улыбнулась ему очаровательная Цинтия. — Старомоден как человек и как судья...
— Надеюсь, не как муж, — улыбнувшись в ответ, перебил он.
— Нет, дорогой. Однако даже в Оксфорде латынь уже не в чести. Пора тебе забыть о своем дипломе, хоть он и дважды первой степени, и не цитировать мне постоянно римских классиков, особенно за едой. Кстати, не довольно ли с тебя крабов и портвейна?
— Западная цивилизация отвергла латынь, — проворчал судья, — потому что наш мир серьезно болен. Что же до апо-тегмы 1 Плиния, то она и сегодня не менее убедительна, чем девятнадцать столетий назад.
— Ты ужасно старомоден, — с укором повторила Цинтия.— Сейчас никто не говорит «апотегма». Почему бы тебе не сказать хотя бы «максима»? С тех пор как мы в Африке, ты просверлил мне уши своим Плинием. «В Африке всегда находишь что-нибудь новое».
— Ладно, ладно, — примирительно проговорил сэр Джеффри,— Погляди вокруг и согласись, что эти слова Плиния я вспомнил как нельзя кстати.
1 Апотегма — здесь: изречение (лат.).
23
Леди Цинтия обвела взглядом комнату. При свете керосиновой лампы кремовые стены показались ей премилыми. Она обратила внимание и на паркетные полы, и на красивые электрические лампы на стенах и потолке, которые еще полгода будут ждать пуска электростанции, а потом заменят белоогненные керосиновые лампы, и на шесть обитых красной материей стульев вокруг обеденного стола. Один слуга — вышколенный в путешествиях стюард — стоял наготове возле стены, другой — невидимый — тянул за шнур подвешенное к потолку опахало, от которого на обедающих нисходили прохладные потоки воздуха.
— Это почти невероятно, — признала леди Цинтия, чей муж, год назад назначенный на пост верховного судьи Луаваленда, тогда же был произведен в баронеты. — А тебе, Джеффри, разве не странно видеть это в диком африканском буше? И они еще смеют ругать англичан! Когда я своими глазами увидела перемены в Сунии, я почувствовала гордость от того, что родилась англичанкой. Но больше всего я горжусь тем, что у меня такой муж.
— Кто же из нас все-таки старомоден? — улыбнулся сэр Джеффри, гордый, однако, тем, что его собственная жена видит в нем героя. Но и эта счастливая минута в его жизни была омрачена ревностью. Цинтия показалась ему такой молодой и такой красивой, что он вновь почувствовал себя виноватым за те пятнадцать лет, которые их разделяли. Он всегда ревновал ее и боялся, что она увлечется кем-нибудь помоложе. Например, Майком Хендриком, или Эдвардом Чартерисом, или Генри... Но он никогда не мог уличить ее в неверности и в тайном отчаянии говорил себе, что она просто слишком умна для него.
Сказать по правде, он был к ней несправедлив. Сидя напротив мужа и не сводя с него глаз, Цинтия думала о том, что он почти не изменился за эти годы, а поседевшие волосы только придают его внешности значительность. Он как будто родился, чтобы стать верховным судьей. Вот только нос у него длинноват, но это не бросается в глаза из-за высокого благородного лба. Блеск его черных глаз ничуть не потускнел. И его губы, которые она так любит, его изящно обрисованные, почти девичьи губы тоже остались прежними. Лицо, правда, за последний год стало чуточку слишком румяным, и это ее беспокоило.
Сэр Джеффри протянул руку, чтобы налить себе еще вина, но леди Цинтия остановила его не допускающим возражения тоном:
— Нет, Джеффри. Перед тем, как приняться за крабов, ты уже выпил белого вина.
24
Toi да еще немножечко твоего замечательного салата.
-	Нет, дорогой, ты уже много съел. К тому же я не думаю, чю портвейн...
— Пожалуйста.
-	Ах, не надо.
Выпив поданный стюардом кофе с бренди, лорд и леди Робин удалились в свою спальню.
В просторном бунгало, где они поселились, было три спальни и каждая с ванной комнатой при ней. В одной из спален слуга уже натянул москитную сетку над огромной кроватью из красного дерева. Через высокие окна с тюлевыми занавесками в комнату заглядывала луна.
Леди Робин не мешкая переоделась в ночную рубашку и улеглась в постель, а сэр Робин стал натягивать поверх пижамы синий шелковый халат.
— Не лучше ли тебе тоже лечь спать? — сердито спросила его жена. — Я знаю, у тебя сложное дело, но ты его читал уже раз десять.
— Там много непонятного. Цинтия. Я должен посмотреть его еще раз. Я недолго.
Сэр Джеффри вынул из портфеля папку с документами, присел к туалетному столику и углубился в чтение. Так прошло около часа.
Наверное, ему надо было послушаться жены. Вчитываясь в дело Вамбои, он не замечал, как его поглощала атмосфера Сунии. В течение двух дней судья Робин без каких-либо затруднений вел процессы о воровстве, насилии и так далее, банальные процессы, которых во множестве бывает в любом суде, и лишь одно дело «Королева против Джеймса Вамбои» привлекло к себе его внимание. Теперь он окончательно убедился, что справится и с ним. Правда, способ, которым было совершено убийство, показался ему необычным. По крайней мере, в истории уголовных преступлений ему такой не встречался, но он знал, что судья должен найти объяснение даже самым таинственным обстоятельствам, не вторгаясь в область оккультного.
— Кажется, дело ясное, — сказал он, пряча бумаги в портфель, и, отчаянно зевая, повторил, — дело ясное. Так и надо его решать. — И протянул руку к керосиновой лампе. Лампа зашипела. Не успел судья подкачать воздух, как начало твориться что-то непонятное.
В комнате стало прохладнее, и судья понял, что открылась дверь. Он сидел спиной к двери, но, несмотря на это, был уверен в том, что она открылась, как будто сам это видел. Он повернул голову. Вернее, он попытался повернуть голову и не
25
смог пошевелиться. Не смог даже оторвать палец от лампы. Что-то мягкое, однако обладающее большой силой, давило на него.
Тут судья почувствовал, что, сам того не желая, правой рукой жмет на ручку подкачки воздуха, и лампа вновь загорелась слабым, мигающим светом. Грозя каждую минуту погаснуть, она горела и, казалось, могла так гореть целую вечность.
— Значит, для вас это дело ясное? Я правильно понял, Джеффри? Ну и тупицы мы, судьи!
Услыхав голос, который произнес эти слова, судья Робин вздрогнул всем телом. Не может быть! Судья хорошо знал этот голос, но в последний раз слышал его давным-давно, в те времена, что еще не были омрачены смертью и скорбью. Боже праведный, неужели этот голос бросил вызов времени и могиле?.. Неужели голос живет?.. Неужели?.. Однако неведомая сила, которая раньше прижимала его палец к ручке лампы, теперь уводила его мысли прочь от прошлого. Судья мог бы поклясться, что не по своей воле вспомнил о том времени, когда его жена была актрисой, и о том, как она иногда, шутя, передразнивала его. Он улыбнулся и, уже ничему не удивляясь, совсем не ощущая своего тела, заскользил по направлению к кровати.
Лампа все так же мигала у него за спиной, и лунный свет заливал серебром постель.
Сэр Джеффри увидал крепко спящую Цинтию с рассыпавшимися но подушке золотыми волосами и испытал небольшое потрясение, правда не неприятное, заметив себя возле жены. Будто бы он тоже крепко спит, лежа на спине, и луна серебрит его веки.
Ему показалось, что сердце у него в груди забилось сильнее, и все-таки он не ощутил ничего похожего на страх. Он знал, что не спит, какая бы сила ни маскировалась под него, но он знал также, что бодрствует иначе, чем в остальные триста шестьдесят четыре дня. Его мозг, сбросив с себя все физические ограничения, работал как никогда. Он весь стал мозгом и о г то t о не удивился, услыхав позади себя голос жены, хотя она спала рядом с ним. Однако теперь он мог двигаться, и, обернувшись, он увидел жену в хорошо знакомом ему халате возле двери.
— Эрнест! — воскликнула она, — Я очень рада! Сколько лет мы не виделись!
— А и правда, Эрнест! — подхватил сэр Джеффри. — Почему вы не телеграфировали, что приедете?
В это время сэр Джеффри думал о том, мог ли сэр Эрнест напустить через дверь холод, если он стоит посреди комнаты
26
между ним и Цинтией и вовсе не похоже, чтобы он пришел с улицы. Высокий африканец с очень красивым удлиненным лицом (в молодости коллеги называли его «Смерть женщинам») выглядел очень представительно в судейском алонжевом парике и малиновой мантии.
С улыбкой глядел он на мужа и жену, сошедшихся посреди комнаты, которые сердечно приветствовали его, но даже не подумали подать ему руку. А Робины, казалось, вовсе не были удивлены, что их странный гость явился к ним в спальню в полном судейском облачении. Всем своим поведением и не сходившей с лица улыбкой сэр Эрнест как бы говорил, что ничего особенного не происходит, но стоило ему сказать несколько фраз, и в его голосе, который много лет назад называли золотым, хозяевам послышалось беспокойство.
— Дружба только тогда настоящая, когда люди радуются друг другу при любых обстоятельствах. Цинтия, я пришел к вам, потому что не видел другого выхода. Я боюсь за Джеффа и пришел предостеречь его.
— У вас, судей, всегда есть, о чем поговорить, — улыбну-кась Цинтия. — Вам ваше любимое виски?
— Нет, дорогая, спасибо.
Леди Робин расположилась в единственном кресле. Сэр Эр-hccj сел на стул возле туалетного столика и повернулся спиной к зеркалу. Сэр Джеффри продолжал стоять там, где стоял.
В комнате было по-прежнему холодно и по-прежнему мигала лампа.
- Цишия, у вас можно курить?
- Конечно, Эрнест. Вы курите все те же сигары?
— Спасибо. Да, все те же. — И сэр Эрнест усмехнулся.
Судья Робин удивился, увидев в руках у своего гостя неведомо откуда взявшийся золотой портсигар. Сэр Эрнест открыл ei о, не предложив хозяину, вынул одну сигару и обрезал ее зо-ло'1 ым ножичком. Все это выглядело вполне естественно, несмотря на холод и мигающую лампу.
Сэр Эрнест закурил сигару, и первая же струйка дыма погрузила чечу Робинов в воспоминания. С сэром Эрнестом они подружились сразу же, как только приехали в Западную Африку. Эго он, важный африканец и знаменитый bon viveur1, леди Цинтия не ошиблась, всегда курил какие-то особые гаванские chi ары с бесподобным ароматом.
- Я пришел к вам, Джефф, по поводу вашего завтрашнего дела, — сказал сэр Эрнест, не вставая со стула и, по-видимому, чувствуя себя как дома, потом он выдохнул дым в сторону сэ
1 Жуир, бонвиван (фр.).
27
ра Джеффри и продолжал, — не торопитесь, не поддавайтесь влиянию косвенных улик. Они уже сгубили немало невинных судейских душ. Как вы помните, несколько лет назад у меня в Сунии было такое же дело, и оно кончилось для меня ужасно. А ведь я был уверен, что в нем нет ничего сложного. К сожалению, моя речь была неправильной in toto L А всё косвенные улики. Надеюсь, вы...—Он замолчал, не договорив, и в его пристальном взгляде, теперь устремленном как бы сквозь судью, появилось что-то пугающее.
Когда сэр Эрнест садился на стул возле туалетного столика, он ничем не отличался от любого живого человека, теперь же его мантия вдруг начала блекнуть, парик стал похож на кружевную накидку, и через несколько секунд сэр Джеффри уже видел себя в зеркале за спиной давно умершего судьи.
Одним прыжком он пересек комнату и изо всех сил стал подкачивать лампу, как будто от этого зависела его жизнь.
— Цинтия!
- Джеффри!
Прелестная блондинка подскочила на кровати и бросилась к мужу, но запуталась в москитной сетке. Отчаянным движением она сорвала ее с себя и в мгновение ока оказалась рядом с ним.
— Джеффри, — задыхаясь, прошептала она, — я видела страшный сон.
- Какой сон, дорогая?
— Будто к нам приходил покойный сэр Эрнест...
— В новой судейской мантии...
— В алонжевом парике...
Они глядели друi па дру! а, не в силах прийти в себя после эю( о одновременного покушения на их подсознание.
— И... и... и...-с дрожью в голосе произнесла леди Цинтия,—о... он курил...—Она понюхала воздух. — Джеффри, неужели ты здесь курил?
- Я курю трубку, — напомнил жене сэр Джеффри. — К тому же с гех пор как наш юный Джефф в Хэрроу, я не могу позволит себе покупать такой табак.
В компа ie сильно пахло дорогими сигарами. Сэр Джеффри взял жену за руку и подвел к туалетному столику.
— Смотри! - сказал он по возможности спокойно и показал на yi ол сюда. Яркий белый свет лампы хорошо высвечивал сброшенный на с гол, еще совсем теплый пепельный столбик в полдюйма длиной, но едва леди Робин дотронулась до него, как он рассыпался... и исчез.
1 В целом (.кип.).
28
- О... о... ой’
Сэр Джеффри вовремя прижал к себе жену, иначе она упала бы па пол. Леди Цинтия потеряла сознание.
Только теперь он все понял, и волосы у него на голове стали дыбом. Однако охвативший его ужас вскоре исчез, он поднял жену и отнес ее в постель. Она тоже пришла в себя, но он еще потратил сколько-то времени, чтобы ее успокоить.
— Нет, я должен найти рациональное объяснение, — всю ночь повторял судья.
Однако даже если такое объяснение существовало, он его не нашел. Сэр Эрнест Уильямс, бывший верховный судья Луава-иепда. умер при весьма загадочных обстоятельствах, и случилось эго здесь, в Сунии, в доме, который прежде стоял на этом месте. Сэр Эрнест умер ночью после окончания печально известного процесса по делу об убийстве. Подсудимый до конца oipima.n свою виновность, а после вынесения приговора спокойно заявил, чго судья умрет раньше, чем будет приведен в исполнение несправедливый приговор. Последний вечер в своей жизни судья Уильямс провел в старой гостинице, а на-yipo его нашли мертвым в постели. Он лежал на спине и широко открытыми глазами смотрел в потолок. Над его головой на полушке лежал крест из пальмовых листьев, а у него на лбу - каури ’. И никаких следов насилия. Ни капли крови. У судьи была репутация никогда не болевшего человека, и вскрыше лишь подтвердило ее.
Дело, которым занимался верховный судья и которое стало Ю1да сенсацией, было ритуальным убийством, и лет через семь после того, как осужденный был повешен, на свет выплыла еще более сенсационная улика, которая неопровержимо доказывала, что в убийстве были замешаны многие «большие люди» Сунии. Повесили еще восемь человек, а гот бедолага, которого повесили раньше, как оказалось, не имел к убийству пи малейшею отношения.
Весь осчазок ночи сэр Джеффри думал именно об этом. Он зас1авил жену принять снотворное, а сам не стал ничего пить, поюму что боялся, чго утром будет себя плохо чувствовать. Надо сказать, что он никогда не пил ни снотворных, ни успокоительных, если утром предстояло слушание дела. Сэр Джеффри задул лампу, лег рядом с женой, но заснуть никак не мог.
Он видел первые лучи солнца, осветившие землю, но они не
1 Каури — раковина. Раковины некогда использовались в Африке как деньги и продолжают использоваться для гадания.
29
прояснили его мыслей. Потом он позавтракал. Выспавшаяся за ночь Цинтия заботливо ухаживала за мужем, однако кофе все равно показался ему неароматным, а бекон похожим на жеваную бумагу.
По дороге к зланию суда, заново отстроенному три месяца назад, он тоже чувствовал себя не лучшим образом. К тому же дорога была для него совсем не знакомой.
Чиновник проводил судью в кабинет, где он переоделся и откуда ровно в полдевятого вышел в коридор, ведущий к залу заседаний.
— Встать! Суд идет!
Судья поднялся на возвышение, поклонился сначала в одну сторону, потом в другую и занял свое место на ростре1.
Объявили слушание дела «Королева против Джеймса Вам-бои». Обвинение в умышленном убийстве. Первым встал адвокат и заявил, что его подзащитный нс признает себя виновным.
— Милорд! Господа присяжные... — поднявшись из-за обтянутого сукном стола, начал свою речь прокурор. Его голос трубно звучал в этом новом зале заседаний, все стены которого были обшиты красным деревом, и, гордый сознанием того, что ни у одного западноафриканского юриста нет такого голоса, он повернулся туда, где под залитыми солнечным светом окнами на скамьях для присяжных сидели двенадцать африканцев. Они пребывали в том тревожном состоянии, которое каждую минуту готово прорваться наружу и которое появляется у человека в двух местах, — в церкви и суде, — где все люди, за исключением дураков и тиранов, вынуждены признавать себя слабее ими же установленных институтов.
— Я сомневаюсь в том,—продолжал прокурор, — что это жестокое и низкое убийство можно как-то объяснить. Однако, господа присяжные заседатели, мне кажется уместным отметить. что Африка опять преподносит нам сюрпризы. А теперь, джентльмены, поглядите на подсудимого, на творца сей ужасной новинки...
Сэр Джеффри поднял голову и устремил взгляд в том же направлении, что двенадцать присяжных и огромная толпа, сидевшая. за । айв дыхание, на местах для публики, и стал внимательно изучаи. заурядного на вид мужчину на скамье подсудимых. Из-за прш душенного шума в зале и деревянных стен, которые поглощали солнечные лучи, трудно было поверить, что за окнами яркое тропическое утро. К тому же в самой архитектуре HOBOI о зала было что-то торжественное, будто на-
1 Р с с т р а — ораторская трибуна в Древнем Риме, здесь: судейская кафедра.
30
рочпо придуманное для слушания дел об убийствах. Стоявший и-.»злс подсудимого полицейский кашлянул, и тут толпа занервничала еще больше.
- Прошу тишины! — призвал публику к порядку судебный ирис гав.
По мере того как судья всматривался в подсудимого, с его пипа сползало выражение безмятежности.
Молодой африканец в дешевом сером костюме был, пожалуй. единственным человеком в зале, который не проявлял ин-лереса к процессу. Под пристальным взглядом судьи он поднес к лицу небольшую клетку, потом стал мигать и свистеть находившемуся в ней зверьку, который, усевшись на задние лапки, засвистел в ответ, как сверчок.
- Как поживаешь, Робин? — спросил подсудимый зверька, а потом поднял голову и улыбнулся судье.
Робин! Судью тоже звали Робин, и каждый раз, когда подсудимый звал крысу, он будто бил его по голове.
Лицо под судейским париком, повернутое в сторону скамьи подсудимых, благодаря многолетней привычке выражало не больше, чем лицо трупа, однако сердце судьи стучало, как испорченная машина. Сделав над собой усилие, сэр Джеффри попы! алея убедить себя, что нельзя рассматривать действия подсудимого, пусть даже вовсе необъяснимые, как доказательство ею невменяемости.
- Господа присяжные, - продолжал свою речь прокурор,— обе।ояic'ii.cгва насюяшсю дела таковы...
Минугку, юсподин прокурор, — перебил его судья, до ною делавший вид, что пишет в блокноте, хотя на самом деле он и нс думал ничего писать. Сердце колотилось у него в груди. и ему казалось, что он вот-вот задохнется.
Судья Робин нервничал, но в этом не были повинны ни BiiciiiHocib подсудимого, ни его поведение. Нет, сэр Джеффри никак нс мог забыть того, что случилось ночью в его спальне. Во и!есенный над всеми в зале и далекий ого всех, он хотел лишь одного — О|броеип> oi себя все земное и бренное, чтобы 'оно не нов зияло на решение, которое он должен вынести се-|о.ш>! Именно сеюдня ему необходимо было ледяное спокой-С1ВПС. а он впервые за всю свою судейскую карьеру не чувствовав себя в состоянии полностью отдаться слушанию дела. II но больше всего мучило его, потому что для него, законченного рационалиста, юриспруденция была религией. Наконец шрадания шали нестерпимы, и он решил прервать заседание, мня слушание дела еще по-настоящему не началось.
- Суд возобновит свою работу, — объявил он без всяких пре/(вари । сльных переговоров,—через пятнадцать минут.
31
Все, кто был в зале, поднялись с мест и изумленными взглядами проводили судью до боковой двери.
Зайдя в свой кабинет, просторную комнату с кремовыми стенами, судья запер дверь и уселся за стол. И тотчас раздиравшее его беспокойство сменилось обычной уверенностью в себе. В окно открывался вид на рисовые поля и небольшую речушку вдалеке, за которой поднимались к небу зеленые холмы, а надо всем этим ярко светило солнце. Судья Робин успокоился, убедившись в незыблемости Природы и ее законов, в незыблемости того, что называют нормальностью, чего так страстно желала его душа.
Надо сказать, что в Сунию, один из самых отсталых районов Западной Африки, судья приехал впервые. Многое из того, что здесь случалось, дурная молва приписывала колдовству, но, будучи англичанином, сэр Джеффри не сомневался, что сумеет стать выше суеверий, ибо именно этого от него и ждали. Администрация облекла его самым высоким доверием, и он с гордостью думал про себя, что заслужил это доверие. Он был одним из тех белых судей в британской Западной Африке, которые считали своим долгом работать с не меньшим тщанием, чем работали бы в Англии. К тому же он был убежден, что это первое большое дело, которое он собирался вести в Сунии, должно войти в историю судопроизводства и нанести сокрушительный удар по отжившим свой век суевериям. Так он думал и три дня тому назад, когда из столицы приехал в Сунию.
— Так я думаю и сейчас, — с твердостью произнес судья,— несмотря ни на что.
Все странные события минувшей ночи пронеслись перед ним за несколько секунд.
— Эго уже позади,- сказал себе судья. — Теперь утро. Я в суде и должен слушать дело.
Однако предупреждение сэра Эрнеста все никак не забывалось.
«Что ж, буду внимательно слушать свидетелей», — пообещал себе судья Робин и, успокоенный, вернулся в зал заседаний.
— Господа присяжные, - гремел прокурор, - обстоятельства этого дела таковы. Двенадцатого июня утром в полицию поступило заявление о внезапной смерти некоего Джона Дебби. Заявление было сделано присутствующим здесь в качестве обвиняемого Джеймсом Вамбои. который сразу вызвал подозрение у дежурного испачканной в крови одеждой и произнесенной им странной фразой. — Гут прокурор повернулся к подсудимому. — «Петух Робин убил дядю Джона». — Прокурор улы-
32
палея, и в его улыбке было что-то зловещее. Она не сходила с его лица все время, пока его слова переводили для тех присяжных, которые не знали английского языка. — Приходилось ли вам, господа присяжные, слышать о подобном легкомыслии или бездушии перед лицом смерти? Человек является в полицейский участок и обвиняет петуха Робина в убийстве! Правда, потом он объяснил, что петух — вовсе не петух из английской сказки, над которым мы плакали в детстве, а любимая крыса ею покойного дяди. Петух Робин — крыса! Так и Красная Шапочка в один прекрасный момент может превратиться в волка!
— Ваша милость! — как фигурка из шкатулки, выскочил из-за стола адвокат и возопил к судье. — Ваша милость, я протестую!
Прокурор ненавидящим взглядом впился в адвоката, но прошла всего какая-нибудь десятая доля секунды, и его глаза обрели обычное выражение.
— Почему протестует мой ученый соперник? — холодно осведомился он.
— Милорд, мой ученый друг, — ответил адвокат, — пользуется европейскими представлениями, чтобы повлиять на вас. Э го африканское, так сказать, мнимое убийство. Оно не имеет ничего общего с британскими волками, красными шапочками и всем прочим.
— Протест отклоняется, — обьявил судья, после чего адвокат маленький, сморщенный человечек с непомерно большой I оловом, 1ак ПО1ЛЯДСЛ на присяжных, что они поняли — у него в рукаве полный набор козырей.
— Благодарю вас, милорд, — сказал прокурор и улыбнулся самым учтивым образом. — Итак, господа присяжные, вы уже знаете о неуклюжей попытке молодого человека уготовить себе алиби, а теперь позвольте мне познакомить вас с тем, что обнаружила полиция на месте преступления. Убитый лежал в своей постели, где, согласно заявлению, и был найден подсудимым. На трупе не обнаружено никаких следов насилия, за исключением раны на правой ноге. Из этой раны вытекло много крови. Она лаже просочилась на пол, хотя убитый лежал на матрасе.
Господа присяжные, вы еще услышите показания домашнего врача убитого, из которых узнаете о состоянии здоровья Джона Лебби в день его смерти. Убитый страдал нервным заболеванием, в результате которого пальцы у него были нечувствительны к боли. Обвиняемый знал это и сам сообщил об этом полицейскому. Итак, большой палец на правой ноге Джона Лебби стал, если ваша милость позволит мне прибегнуть к классическому сравнению, его ахиллесовой пятой. Смерть
2 Альманах «Африка» вып. 4	33
пришла к Джону Лебби через палец на ноге. Короче говоря, он истек кровью, и виною тому была рана на пальце.
Джон Лебби ушел из жизни глубокой ночью во сне н, к счастью, без страданий. Мы пригласим сюда патолога, и он подтвердит, что причиной смерти Джона Лебби была большая потеря крови, вызванная раной на нижней стороне большого пальца правой ноги. Рана имеет необычную форму, как будто палец кто-то грыз или долбил.
При обыске в комнате подсудимого найден маникюрный инструмент подозрительного вида, весь заржавленный, за исключением рабочей части. Она, как ни странно, в полном порядке. Да, да! Блестит, без единого пятнышка, острая, как бритва, и полностью соответствует порезам на большом пальце правой ноги убитого. Согласно заключению патолога, джентльмены, рана, оказавшаяся смертельной для Джона Лебби, могла быть нанесена этим инструментом. Милорд, вот он.
Судебный пристав взял у прокурора невинный на вид предмет, ставший предполагаемым орудием убийства, и передал судье, который осмотрел его и приказал занести в список вещественных доказательств под номером один.
Прокурор был полностью удовлетворен воздействием вещественного доказательства номер один на присяжных.
— Этот инструмент должен был сыграть свою роль, — продолжал прокурор, — и случай представился в ночь с одиннадцатого на двенадцатое июня. В эту ночь подсудимый взял его в руки. Он знал, что в доме никого нет, кроме него и его дяди. Он сам заявил, что все окна и двери были заперты изнутри. Но ему не надо было взламывать дверь. Более того, он знал, что даже если дядя проснется, то все равно не почувствует боли в ноге. Он убил Джона Лебби, когда тот спал.
Теперь вы знаете, при каких обстоятельствах было совершено убийство. Улики неопровержимо свидетельствуют против обвиняемого, господа присяжные. И хотя искать мотив преступления не входит в обязанности обвинителя, в этом деле его даже искать не надо, все яснее ясного. Джеймс Вамбои разорился. Он только что закрыл счет в банке, и его со всех сторон осаждают кредиторы. Он же привык к столичной жизни и знает, что у его дяди, весьма состоятельного фермера, нет других наследников. Вот тут он и решает ценой жизни своего дяди заплатить долги.
В паузе, выдержанной прокурором, кроме знания законов ораторского искусства, было еще удовлетворение. Теперь он знал, что все присяжные до последнего Фомы неверующего на его стороне. Прокурор стоял, вытянувшись во весь свой шестифутовый рост, который — вместе с париком и мантией — про-
34
и 1110ДИЛ неизгладимое впечатление на присяжных, и блестящее окончание лишь укрепило это впечатление.
— Джентльмены,—сказал он,—не мое дело взывать к вашим чувствам. Преступление, в котором вы должны разобраться, ужасно. Однако я изложил вам лишь суть дела, а теперь вы должны выслушать свидетелей.
В течение двух утренних и двух дневных заседаний перед присяжными мрачным и утомительным парадом шли полицейский, врач и прочие свидетели, каждый из которых был допрошен и передопрошен прокурором и адвокатом.
Адвокат, хотя и казался на первый взгляд совершенно безобидным. обошелся с патологом, когда тот давал свидетельские показания, самым жестоким образом. Эксперты очень часто бывают слишком экспертами и потому теряют здравый смысл. Одно дело было патологу с наглой самоуверенностью судейского чиновника заявить, что вещественное доказательство номер один .могло послужить орудием убийства Джона Лебби, и совсем другое доказать, что оно им было. Короче говоря, в то время, как эксперт пытался сохранить на лице высокомерное и презрительное выражение, маленький человечек выставлял его перед присяжными дураком. К тому же адвокат оказался еще умнее и сумел заставить «двенадцать благочестивых и честных мужей» поверить, будто он не стал тратить на патолога всех своих козырей просто потому, что ему хватило и одного.
Что за козыри,—за исключением психологического, который часто оборачивался неудачной шуткой, — не мог бы сказать ни один непредубежденный человек в суде, но так или иначе все свидетельства против подсудимого были опровергнуты. Правда, все сочли это простой случайностью. И тут опять неуместная веселость человека на скамье подсудимых, его безразличие к тому, что происходит, граничащее с безрассудством. произвели плохое впечатление на присяжных.
Не удивительно, что, когда вызвали Вамбои давать показания, все присяжные подались вперед. Любой юрист знает: давать показания в свою защиту — дело рискованное, но Вамбои не испытывал страха. Нс забыв захватить клетку, он покинул скамью подсудимых и направился к свидетельскому месту.
Там он поднял ее как трофей над головой, а потом поставил перед собой поверх Библии, Корана и амулетов, на которых присягали предыдущие свидетели. В шапке длинных вьющихся волос он выглядел жутковато и пугал всех своим дикарским видом.
Судья Робин, неотрывно глядевший на клетку, побледнел и спросил адвоката:
35
— Является ли необходимым присутствие в зале этого зверька?
— Совершенно необходимо, — заверил его адвокат.
— Хорошо, — бледнея еще больше, ответил судья и пробормотал:— Ненавижу крыс.
Вамбои поклялся, кстати, на Библии, говорить правду и привел всех в замешательство количеством известных ему языков: английский, креольский, местный диалект и еще один диалект, о котором никто из присутствовавших в зале суда вовсе не слышал. Тут, желая помочь своему подопечному, поднялся с места адвокат.
— Ваше имя?
— Джеймс Вамбои.
— Где вы живете?
— Таранко-роуд, дом тридцать пять.
— Убитый проживал по этому же адресу?
- Да.
— Ваше занятие.
— Я не работаю.
— Вы знали убитого?
— Это мой дядя.
Адвокат взял в руки вещественное доказательство номер один и спросил:
— Вам знаком этот предмет?
— Да, он принадлежит мне.
— Этим предметом вы убили вашего дядю Джона Лебби?
Вамбои опешил. Сдвинув брови, он возмущенным взглядом впился в адвоката, потом в ярости крикнул:
— Ты тоже заодно с ними?
Судья перегнулся через стол, над которым ни на одно мгновение не прекращалось равномерное движение опахала, и сделал подсудимому официальное предупреждение:
— Отвечайте только на вопросы.
Вамбои ухмыльнулся ему, и сэр Джеффри опять засомневался, понимает ли тот, что происходит или нет, и обратился к прокурору:
— Господин прокурор, страшно подумать, к чему может привести допрос по форме. Может, будет лучше дать ему сначала высказаться?
— Милорд, у меня нет возражений, — поднимаясь с места, ответил прокурор. — Я лишь прошу вас не позволять ему отклоняться.
— Итак, — поворачиваясь к человеку на свидетельском месте, сказал адвокат, — расскажите суду, что вы увидели в то утро в спальне вашего дяди.
36
'Гуг Вамбои опять ухмыльнулся в сторону ростры, как буд-ю между ним и судьей существовало некое взаимопонимание.
— Когда я вошел в комнату, — начал он, — то увидел, что он лежит мертвый. Этот Робин, — во избежание недоразумения Вамбои показал на клетку, а судья оттого, что его сравнили с крысой, почувствовал легкий приступ тошноты, — сидел на кровати, возле спинки. Он — Робин, а не мой дядя, он-то лежал мертвый, — когда я подошел к кровати, спрыгнул вниз и побежал по полу. Тут я увидел кровавые следы и увидел, что вся шерстка у него тоже в крови.
Потом он сказал, что Робин был любимой крысой его дяди, и дядя каждый вечер кормил его сушеной рыбой. Робин совсем ручной, а клетка — просто его домик. В то утро она стояла на своем обычном месте возле стены, круглая дверца была распахнута, и Джеймс Вамбои видел, как Робин прошмыгнул в нее. Только после этого он заметил кровь на ноге у дяди.
— Говорят, — сказал он под конец, — если крысы не находят в доме еды, они вылезают из своих нор и отгрызают ноги у спящих людей. Не иначе как дядя забыл в тот вечер про рыбу. Бедняжка Робин. Он никому не хотел зла. Я уверен, что он не стал бы грызть дядину ногу, если бы у него была рыба. Я уверен, что он не хотел зла дяде.
Рассуждая так, Джеймс Вамбои всем сидевшим в зале суда казался сумасшедшим и более всех — судье. Тем не менее он ни на дюйм не отступил от своих показаний. Адвокат уже давно сидел на своем месте, улыбаясь так, будто он поде 1 роил обвинению ловушку.
Прокурор применил все профессиональные приемы, чтобы нащупать брешь в показаниях Вамбои, однако вскоре у него появилось такое ощущение, будто он бьется головой о гору Гибралтар. Его здравому смыслу противостояло неколебимое сумасшествие, и прокурору начало казаться, что он тоже сходил с ума. Наконец он почувствовал, что теряет терпение. Впервые за все годы службы!
- Итак, это сделал Робин? — насмешливо переспросил прокурор, но на этот раз все шесть цилиндров заработали одновременно и выстрелили самым ядовитым для нервной системы свидетеля выхлопным газом сарказма. — Какая жалость, — продолжал грохотать он, и его голос, отражаясь от стен, эхом возвращался к сидевшим в зале,—какая жалость, что бедняжка Робин не умеет говорить!
Судья, присяжные, все, кто был в зале, хмыкнули при этих словах, а человек на свидетельском месте громко рассмеялся, и в его смехе было что-то дьявольское. Он перегнулся через
37
барьер и, широко улыбаясь, свистящим шепотом сказал прокурору:
— Ха-ха! А Робин умеет!
Судья выпрямился в своем кресле. Зал стал похож на гигантский улей, когда его согревают первые лучи солнца. Целых пять секунд прокурор простоял с открытым ртом, потом рявкнул:
— Что он умеет?
— Робин умеет юворить, — ответил Вамбои просто, как ответил бы уверенный в себе человек или совершенный безумен, и наклонился над клеткой,—Ты ведь умеешь говорить, а, Робин?
Робин что-то пропищал по-крысиному. Даже если он знал язык Шекспира, го предпочел хранить это в глубокой тайне, по крайней мере, еще некоторое время.
— Разрешите открыть клетку, — попросил свидетель.
— Ни в коем случае! — взвизгнул судья Робин. Когда-то в детстве его укусила крыса, и с тех пор он панически боялся всех грызунов. Он тяжело, со свистом дышал, и лицо его было покрыто испариной.—Господин прокурор, — сказал он дрожащим голосом, — правда ли, что психиатр признал этого человека compos mentis? 1
— Кто я такой, милорд, — в своей знаменитой саркастической манере отозвался прокурор, — чтобы ставить под сомнение заключения экспертов?
Судья пробормотал, что психиатров самих надо одеть в смирительные рубашки, но это не принесло ему облегчения. Он вытер пог и вновь повернулся к свидетелю. Холодная дрожь пробежала по его позвоночнику.
— Скажи им, — ласково поглаживая крысу, уговаривал ее странный молодой человек, — скажи им, что это ты убил старого петуха. Ведь правда, Робин?
Робин с писком дважды обежал клетку.
— Пожалуйста, дружок. — В голосе подсудимого слышалось возбуждение, и сам он был похож на импресарио, уламывающего примадонну, — Ведь это ты убил старого петуха? Правда, Робин?
Слова Вамбои ударами молота отдавались в голове судьи. За все годы, что он провел в Африке, ему ни разу не пришлось встретиться с нелепостью, подобной той, какая разыгрывалась сейчас в зале суда. Несомненно, тут замешано колдовство, и если наука признала Джеймса Вамбои вменяемым, тогда он, Джеффри Робин, сумасшедший. Но что значит вменяемость?
1 Душевно здоровым (лат.).
38
I у i он вспомнил, как предостерегал его насчет косвенных улик с >р Эрнест, которого он видел сейчас так же ясно, как ночью по сне. Улики? А что значат улики в зыбучих песках этой колдовской страны? Что значат улики, если эксперты считают Вамбои вменяемым? Его, судьи Робина, здравый смысл подвергался нелегкому испытанию. Тяжело дыша открытым ртом н весь покрываясь потом, судья думал о том, что не в его власти контролировать сумасшествие.
Не один судья был в смятении. Даже прокурор, который, как было известно, в течение последних двадцати лет выходит победителем из любой ситуации, какая ни складывалась в зале суда, и то в ужасе глядел на Вамбои. Присяжные с вытянутыми шеями, неподвижные и безмолвные, были похожи на сидящие восковые фигуры.
Тем временем обвиняемый все еще продолжал уговаривать крысу, просил ее, даже плакал, молил ее, как будто она была божеством. Наконец измученный, с залитым потом лицом, он наклонился над клеткой и прорыдал:
— Ты убил старого петуха? Ведь ты? Правда, Робин?
В это время судья как будто пришел в себя и здраво оценил ситуацию. Обвиняемый рассказал вполне правдоподобную историю, и это вина полиции, что она не смогла разобраться, виновен ли он в убийстве. А прокурор, несмотря на всю его ученость, только усугубил положение. Так бывает, хотя судья не стал бы говорить об этом ни с кем из своих коллег, но он знал это по опыту: искусный оратор иногда может закрутить свои соображения в такую спираль, что сам не найдет ни конца, ни начала. Убийство человека крысой гораздо менее привлекательно и совершенно непонятно для прессы, в отличие от убийства человека человеком. Черт бы побрал полицию с ее косвенными уликами!
— Молодой человек, — обратился судья к Вамбои, и по его юлосу легко было догадаться, на чьей стороне его симпатия,— молодой человек, надеюсь, вы не будете нас уверять, что -эта крыса умеет думать?
Еще не договорив до конца фразы, судья Робин уже знал, что ему удалось распутать колдовской узел. Подобно актеру на сцене, каждый судья чувствует смену настроений в зале и шатание в умах присяжных и держит в своих руках бразды правления, но сегодня сэр Джеффри в первый раз узнал, что такое потерять власть над собой и над участниками процесса.
Но едва он договорил последнее слово, как крыса Робин обернулась и уставилась на него сквозь прутья клетки.
Однако больше, чем крыса, судью поразил Вамбои, коюрый, глядя на него безумными глазами, застыл на месте
39
со скрещенными пальмовыми листьями в одной руке и большой каури в другой.
Это было похоже на взрыв бомбы. Сэр Джеффри понял, что Вамбои с помощью оккультных сил пытается навязать ему свою волю, и весь затрясся от гнева. Ему\ Одному из достойнейших выпускников первого английского университета! Наследнику традиции просвещения и здравого смысла, которую Европа вот уже три столетия прививает всему миру! Ело!
Однако, хотя гнев порождается обидой и предполагает желание бороться, сэр Джеффри обнаружил, что не в силах сопротивляться внушению, исходящему от Вамбои. Он вдруг понял, что тот не столько хочет, чтобы он что-то сделал, сколько чтобы он увидел, прочувствовал и обдумал то, что он пытается ему внушить. И, поняв это, он ощутил нестерпимый ужас. Вамбои настойчиво просачивался, пробивался внутрь него, так что судья чувствовал себя во власти нечистой силы, которая заняла свидетельское место, предназначенное для человека. Дьявольская ситуация. Человек использует крысу в качестве разрушительной психологической силы. Опять нечто новое — хотя и старое — преподносит ему Африка!
Внушение. Так вот что это такое. Но как мог он... он, Джеффри Робин, дважды первый выпускник Оксфорда, он!., поддаться внушению? Однако это была последняя вспышка сопротивления, последняя собственная мысль судьи. Его мозг уже не принадлежал ему, зато как он теперь мог чувствовать!
Он чувствовал вонзившиеся в него, как гвозди, взгляды трехсот с лишним пар глаз. Он чувствовал, как ужасно далек ото всех на своей ростре. Он чувствовал и видел, как крыса встала на задние лапы, ухватилась за прутья и начала трясти клетку.
Ни один человек в зале суда не слышал и не видел этого, кроме судьи, и последняя слабо шевельнувшаяся в его голове мысль была о том, что на самом деле этого ничего нет и только он один видит раскачивающуюся клетку, но он уже не смог удержать ее.
Вдруг судья Робин почувствовал, что сам воздух в зале изменился, предвещая неладное. В мгновение ока крыса выбежала из клетки, пересекла пустое пространство пола и взобралась на ростру. Вот она уселась прямо перед ним, но и в эту страшную минуту, когда крыса Робин выросла до размеров крупной гориллы, судья знал, что она не сидит перед ним. Он знал, что Вамбои, который завладел им, Джеффри Робином, заставляет его видеть крысу там, где ее нет, посылая ему беззвучные волны своих мыслей, от которых у него едва не лопаются барабанные перепонки.
40
Конечно же, — прогрохотала крыса Робин, — я умею говори и,! Конечно же, это я убил старика! У Джеймса алиби, и юлько посмей его повесить! Тогда ты пойдешь вслед за Эрнестом Уильямсом. Хочешь знать, что за алиби? — Крысиные । ча ia горели злобой. — В ту ночь, когда умер дядюшка Лебби, 1сбя не было дома, и Джеймс спал с твоей женой. С леди Цин-ц|сй! Ха-ха-ха! Ха-ха-ха! — Смех крысы Робина в зале суда с отличной акустикой напоминал раскаты грома.
У судьи стеснило грудь, и он схватился рукой за горло. Его очаровательная молодая жена... актриса. После ненависти к крысам вторым по силе чувством сэра Джеффри был страх, ч го жена обманывает его, и теперь оба объекта — его ненависти и его страха — объединились, чтобы опозорить его. И где? В зале суда! Возможно ли, чтобы полусумасшедший Вамбои всего лишь с помощью пальмовых листьев и каури мог проникнуть в него и разрушить его изнутри? И тут, в самом разгаре душевных страданий, судья почувствовал, как крыса впивается зубами ему в горло. Африканский колдун добился своего! Сделав последнее усилие вздохнуть, судья потерял сознание и упал на ростру...
— Джеффри! Джеффри! — услышал он крик жены. — Проснись !
— Боже мой! Цинтия! — выдохнул судья, подскакивая на кровати.
Спальня была залита лунным светом. Освещенная луной, леди Робин в ночной рубашке и с рассыпавшимися по плечам светлыми волосами крепко держала мужа за плечи.
Все еще не веря себе, судья тер глаза. До утра было далеко, и ему еще только предстояло слушать дело «Королева против Вамбои».
— Дорогая моя, мне приснился ужасный сон.
— Я же говорила тебе,—напомнила ему жена,— чтобы ты не очень увлекался крабами.
При этих словах Цинтии судья разразился смехом, сделавшим бы честь и Гаргантюа.
— Послушай, Джеффри, — возмутилась Цинтия, — как ты себя ведешь?
Но сэр Джеффри не стыдился своего смеха. Он был фанатичным любителем двух вещей: детективных романов и бриджа. Конан Дойл, Агата Кристи, Эрл Стэнли Гарднер и многие другие... он знал их всех почти наизусть. Другой радостью его жизни был бридж. В течение двух последних лет из трех, проведенных им в Оксфорде, он возглавлял Клуб любителей бриджа, соперничавший с таким же клубом в Кембридже.
41
— Ничего, дорогая,—сказал он и довольно улыбнулся.— Даже за обед в «Coq d’Or» 1 в Уэст-Энде я бы не отказался ни от твоего салата, ни от моего ночного кошмара. Я, кажется, сыграл сегодня партию моей жизни и получил двойное выбивание из масти. Это было получше всяких детективных чудес и даже чудес, которыми так щедро одаривает нас добрая старая Африка.
НОМЕР ДВА В МАЙИНОМ СПИСКЕ ПОСЛЕ ПОРТНОГО
Мусульманство пришло в Западную Африку из-за пустыни, европейская цивилизация — из-за моря, и людские сообщества, подвергшиеся такому двойному влиянию, через два-три столетия сделались носителями весьма своеобразной культуры. Самую замечательную и самую утонченную культуру обрели те из них, что стали мусульманскими по вере и европейскими по образованию, а если образование было к тому же не просто западным, а настоящим французским, то для такого симбиоза сами французы нашли одно слово: «ужасно»!
Однако, что там ни говори, а в Африке подобная изощренность часто становится чем-то вроде бумеранга. Во всяко> случае, так было с Майей Турэ. Правда, Майя — это Майя, ее не ослепил блеск французского воспитания и образования, и уже в семнадцать лет она была достаточно проницательна, чтобы не принимали притворство за чистую монету. Она хотела все увидеть своими глазами и все понять своим умом. Голова у нее была хорошая. Конечно, на свой лад. Зная Майю, можно подумать, что Драйден 2 3 имел в виду здешних женщин, которые благоразумно отвергают льстивые на западный манер речи и не дают в обиду ни честь племени, ни свою женскую природу, когда сказал: «Будь доброй сегодня ночью, а завтра наставь ему рога». Короче говоря, Майя родилась бунтаркой.
Если бы родители и муж Майи Турэ учли ее1 пр ирод у, если бы они не позволили себе забыть, что Майя — это единственная в своем роде Майя, то ничего бы не случилось. Майя была очень красивой и очень неглупой девушкой, и это делало ее за-г адкой как для общества сусу \ так и для любого другого общества. Когда же она лучше всех в округе, центром которого
1 Золотой петух (фр.).
2 Драйден Джон (1631 — 1700) — английский поэт, один из основоположников классицизма.
3 Сусу —одна из народностей, населяющих Сьерра-Леоне.
42
был Морэ, выдержала выпускные экзамены в школе первой с (уцени и обрела право на стипендию в столичном лицее, она сила загадкой для своих родителей, однако они не выразили недовольства по поводу переселения их «загадки» в столицу, 1 де она в течение пяти лет должна была учиться и жить у дяди с тетей. Каждый год она приезжала на долгие вакации домой в Морэ, и с каждым годом родители понимали ее все меньше и меньше.
Надежды, которые Майя подавала в детстве, блестяще осуществились. Лучший лицей Таннии она закончила первой в классе, получив стипендию в Сорбоннском университете в Париже. Правда, в ее аттестате не было указано, что за пять лет Майя превратилась в самую красивую девушку, которая когда-нибудь училась в этом лицее. В нее были влюблены все африканские и французские преподаватели, и всеми она пренебрегала. Где бы Майя ни появлялась, ее головка в шелковой косынке, медовый цвет кожи, нежный овал лица и легкая ироническая улыбка привлекали все взгляды. Ее фигурка в одежде по последней парижской моде казалась прелестной, но когда она надевала одежду, какую обычно носят женщины сусу, то становилась просто божественной.
Наверное, сознание того, что она родилась сусу, подавило все то, что Майе дала Европа, и стало динамитом, послужившим причиной взрыва. Врожденное бунтарство Майи никак не проявляло себя в лицее, где у нее просто не было надобности бунтовать, потому что она была первой в классе, потому что все мальчики и преподаватели обожали ее, а все девочки ей завидовали. Кроме того, Майя обладала даром хранить свои тайны про себя, и никто из лицейских друзей и преподавателей, так же как никто из ее родственников, не имел ни малейшего представления о том, что творится в ее голове.
Вся жизнь Майи до сих пор была подготовкой к бунту. Она оформила паспорт, собрала чемоданы, купила билет на парижский самолет и вдруг объявила дяде с тетей:
— Я никуда не лечу.
Сначала они подумали, что она шутит, потом с тетей случилась истерика, а дядя, ее добрый дядя, истощив запас своего красноречия, побежал на почту, чтобы отправить телеграмму в Морэ родителям Майи, которые не мешкая явились в столицу.
В тот же вечер в восемь часов в роскошной гостиной дяди Сайду начался совет, больше похожий на военный, чем на семейный.
Нужно сказать, что дядины апартаменты в тот вечер все же не напоминали поле боя. Конечно же нет. Дядя Майи — Сайду
43
Турэ — принадлежал к числу самых близких друзей президента и занимал пост министра юстиции. Кроме него и тети, тут присутствовали еще человек двадцать разодетых родственников, съехавшихся на прощальный вечер в се честь. В изысканно меблированной комнате на столе стояли самые изысканные яства, лучшие французские вина, шампанское, коньяк — всего вдоволь, но никто даже не подходил к столу, все по очереди делали попытки убедить Майю в нелепости ее решения. Возбуждение нарастало, и постепенно уговоры перешли в запугивание.
Одна Майя оставалась спокойной. Но и она едва не рассердилась, когда с ней заговорил ее троюродный брат подполковник Поль Турэ, красивый, напористый и ужасно-ужасно влюбленный в Майю, о котором она как-то сказала, что у него голова набита вареной картошкой вместо мозгов, и на пушечное мясо он, может быть, годится, но в мужья — нет. Майя ничего ему не ответила, только жилка запульсировала у нее на шее и над восхитительным носиком прорезалась морщина.
Минули три четверти часа после начала сражения: мадемуазель Майя против всех, — когда раздался очередной звонок в дверь. Слуга объявил о приходе мсье Анри Камары.
— Ах, мой друг, — спеша к новому гостю, говорил на ходу дядя Сайду, — наконец-то вы пришли. Я так надеюсь на вашу помощь. Позвольте, я вас познакомлю.
Анри поздоровался со всеми Турэ и предстал перед своей судьбой, которая звалась Майей.
Их внешняя непохожесть была пророческой. Майя выглядела шикарной в своей национальной одежде, Анри в сером костюме от парижского портного — стройным и элегантным. Очки в тонкой золотой оправе придавали его лицу ту исключительность, которую мы всегда ищем и редко находим в высокопоставленном правительственном чиновнике.
— Объясните моей сумасшедшей племяннице, дорогой Анри, — обратился к нему, когда все уселись, дядя Сайду,—что Сорбонна — это, черт возьми, Сорбонна. Мой братец вложил в ее голову достаточно мозгов, чтобы она сумела попасть туда, но недостаточно здравого смысла, чтобы она поняла, как ей повезло.
Анри, который сам учился в Сорбоннском университете, сказал со смехом:
— Вы правы, мсье министр... Сорбонна — это Сорбонна. Мадемуазель что-нибудь там не нравится?
— О, вовсе нет, — не потеряв самообладания, ответила ему Майя и насмешливо улыбнулась. — С Сорбонной все в порядке,
44
по крайней мере, до тех пор, пока меня не заставляют туда сха 11».
- Заставляют? — переспросил Анри и в ужасе уставился на Майю.
Он был в состоянии шока. Озадаченные родственники Майи вы глядели не менее комично, и она от души расхохоталась.
— Именно так, мсье. У меня нет ни малейшего желания отправляться туда.
— Нет желания! — воскликнул Анри.—Но почему, мадемуазель? Сорбоннский университет даст вам положение, вам будет обеспечен успех в жизни. Только там вы получите на-сюящее образование, там центр культуры. Все жаждут туда попасть, но удается это единицам, а вы сами отказываетесь ехать! Почему? Pourquoi pas?}
— Pourquoi? Не хочу, и все.
Анри привык вести дела с президентом и целым кабинетом министров, но он был не в состоянии понять улыбающуюся ему прелестную девушку, не то что найти с нею общий язык.
— Но тогда, — вытерев со лба пот платком, спросил он,— коли вы не желаете славы, чего вы желаете?
— Я желаю уехать в Морэ, выйти замуж и рожать детей, как мама, — последовал незамедлительный ответ.
— О... о... о...! —выдохнули одновременно все, кто был в комнате. Это было неслыханно.
Анри не мог прийти в себя. Эта девушка обладает способностями, позволившими ей оставить позади всех честолюбивых мужчин и женщин Таннии, и она сама отказывается от щедрот, ниспосланных на нее Аллахом. Он со своим элитарным, утонченным пониманием жизни считал брак чем-то плебейским, оскорбительным для интеллигентного и талантливого человека. Однако жениться на ней — совсем другое дело! Это слава! И он, недолго думая, решился.
Сначала он все же подбодрил себя коньяком. За короткий срок он успел узнать, какая твердая воля прячется за нежной внешностью девушки. Ничто не могло заставить ее изменить решение.
— Ну, хорошо, — сказал он, стараясь быть как можно обаятельнее.— О Сорбонне забыто. А вы уже решили, кого возьмете себе в мужья?
Майя покачала головой и загадочно улыбнулась.
— Нет. Еще нет, мсье. Я не позволю гнать меня ни в Сорбонну, ни в замужество.
1 Почему нет {фр.).
45
— Тогда, мадемуазель, — парировал Анри, улыбаясь еще обаятельнее, — я прошу вас внести в список мое имя.
— Честное слово! —воскликнул министр юстиции.—Дорогой Анри, вот если бы вы так же быстро справлялись с делами! Куда мы едем?
— Во всяком случае, не в Париж! — сказала свое слово Майя.
— Вы не забудете о моей просьбе, мадемуазель? — спросил Анри, не скрывая своего волнения.
— Конечно, нет, мсье. Теперь вас двое.
Майя не стала уточнять, что под номером один в ее списке был портной, владелец маленькой мастерской, которого звали Карим и который шил се одежду. Он был талантливым модельером, и влюбленная в него Майя не сомневалась, что когда-нибудь он добьется успеха.
Насчет Сорбоннского университета Майя была непреклонной, но у семьи было право выдать ее замуж по своему усмотрению, тем более что выбор не составлял труда. Собственно, и выбора никакого не было. Майя не осмелилась даже упомянуть о своем милом Кариме. Ее родители сопоставили бы электрическую швейную машинку Карима с «мерседес-бенцем» Анри, лицей Карима с Сорбоннским университетом Анри, мастерскую и плебейские манеры портного с великолепной конторой, коллегами и друзьями Анри от самого президента до министров и членов парламента, принадлежащими к элите Таннии, в которой не последнее место по праву занимал секретарь кабинета министров.
Итак, спустя девять месяцев Майя с неохотой покинула Карима, чтобы стать мадам Анри Камара.
Свой медовый месяц молодая чета провела в Париже. Это было неизбежно, поскольку мсье Анри Камара, хотя и родился африканцем, но, будучи продуктом жесткой образовательной системы, сделался больше французом, чем сами французы. Он попался на удочку французской культуры, с готовностью заглотнул крючок и уже давно перестал чувствовать колючку в горле.
Майя, в отличие от мужа, никогда не решалась склюнуть наживку и потому не попалась на крючок.
В первое же парижское утро, когда Анри повел ее на так называемый «милый старый Boul’Mich» — бульвар Сан-Мишель на левой стороне Сены — и стал с энтузиазмом демонстрировать здания Сорбоннского университета, как будто они принадлежали лично ему, Майя, хотя и восхищенная архитектурой семнадцатого века, решила не показывать этого мужу. Более того, она попыталась остудить его энтузиазм, напомнив ему
46
it «величии» Сорбонны как реакционного теологического ин-с । и t у I а:
Сорбонна, кажется, осудила Жанну д’Арк.
Анри не понравилась такая клевета на его alma mater. Он удивился, однако без радости, начитанности жены. (Он не знал и loii бесславной роли, которую ученые Сорбоннского универ-41 юга сыграли в трагедии Жанны д'Арк.) Но, черт побери их всех, сказал он себе, Сорбонна — это все же Сорбонна. Когда же он хвастливо заявил, что университет существовал еще во времена Абеляра1 и на сто лет старше Оксфордского, Майя >1ишь охнула в ответ.
Анри не был обескуражен. Помимо своего благоговения перед Сорбонной, он, подобно всем приезжающим в Париж, испытывал к этому волшебному городу любовь, смешанную с чувствами собственника. Он повел Майю через мост к собору Нотр-Дам, и величественное сооружение не оставило равнодушной юную женщину, однако она ничем не выдала своего волнения. Тогда Анри показал ей конную статую Карла Великого.
— Ничего, если его почистить,—отозвалась Майя.
Анри почувствовал легкое раздражение, но не отказался от дальнейших попыток. Он еще не разобрался в бунтарской на-iype своей жены, которая с упоением наслаждалась каждой минутой пребывания в Париже, но не желала показаться марк-твеновской простушкой и тем доставить удовольствие своему слишком компетентному супругу.
«Он бежит так, — думала Майя, — как будто у него в кармане расписка на Сорбонну и на весь Париж».
Покинув старую часть города, Анри решил показать жене здание ратуши. Потом улицу Риволи.
— Помнишь, это в честь одной из знаменитых побед Наполеона? — уточнил он.
— Да, конечно. А где Лейпцигская улица? — спросила Майя, вызвав улыбку на лице самоуверенного Анри.
— Ты не найдешь здесь и улицы Ватерлоо, — ответил он.
По улице Риволи и улице Сан-Антуан они вышли к площади Бастилии. Майе очень понравилась и огромная площадь, п величественная колонна.
— Современная Европа началась со штурма Бастилии,— 1аявил вдруг Анри. — Мне всегда становится грустно, когда я вспоминаю о тысячах заключенных, которые не могли даже надеяться на судебное разбирательство. Сколько невинных
Абеляр Пьер (1079—1142) — французский философ, богослов II ПО) г.
47
сгнило тут! Сколько молодых семей было бессмысленно разрушено!
— Но, Анри, — возразила Майя, — когда в тысяча семьсот восемьдесят девятом году взяли Бастилию, там не нашли и десятка заключенных. Кстати, они-то были настоящими преступниками.
— Это лишь подтверждает, — улыбнулся Анри, — что Французская революция началась с недоразумения.
Майя не сочла нужным ему ответить.
— Недалеко отсюда живет Мегрэ, — сказала она.
— Мегрэ! — воскликнул изумленный Анри.
— Знаменитый детектив Сименона.
— Ах, конечно, конечно.
— Только не говори, что ты не знаешь, где живет Мегрэ.
— Боюсь, — ответил ей муж, — что эта важная информация не застряла у меня в голове.
— Бульвар Ришар-Ленуар.
Едва Майя вошла в Лувр и увидела на лестнице, ведущей в галерею, Нику Самофракийскую, как она без памяти влюбилась в Париж. Теперь она будет приходить в Лувр каждый день и проводить здесь хотя бы один час. Однако Анри, который постигал в Сорбоннском университете философию, был совершенно равнодушен к искусству. Для него Моина Лиза была всего-навсего хорошенькой женщиной с глуповатой улыбкой на старом портрете. Он не мог попять, как эю интеллигентная восемнадцатилетняя девушка, приехав в Париж, хочет «запереть себя в Лувре, где одни только скучные картины».
Майя именно этого хотела. Ее единственной подругой в лицее была мадемуазель Дениз Обер, учительница рисования, которая, заметив в девочке склонность к рисованию, взяла ее под свою опеку. Она сделала для Майи больше, чем просто научила ее основам мастерства, она говорила с ней об искусстве, давала ей книги. Больше всего они любили эпоху Ренессанса. И вот восторженная ученица мадемуазель Обер в Лувре...
Анри в качестве влюбленного мужа почувствовал обиду, если не сказать ревность к Лувру. Он тоже любил Париж, и его задело то, что Майя совершенно не интересуется другими сторонами жизни Светлого города. Ничего, вечером Париж околдует его жену. Право, в медовый месяц что (кроме шампанского) лучше прогулки по прекрасным Елисейским Полям до площади Этуаль, где можно посидеть на скамейке, глядя на бесконечный поток машин у Триумфальной арки? Разве это не рай?..
Анри решил попробовать и другой козырь. Он знал, что для женщин в Париже — магазинный рай, однако тут начались
48
другие трудности. У Майи оказался баснословно дорогой вкус. Анри предлагал ей «О’Прантан», «Галери Лафайет», а она предпочитала делать покупки на улице Мира, Вандомской площади, улице Траверсьер-Сан-Оноре. Все кончилось, когда Анри купил Майе билет на показ моделей одежды Балмэна и она явилась туда в синем с белым платке на голове и такого же цвета национальной одежде, произведя фурор, которого не удостоилась ни одна из моделей.
Вечерами они ходили в Комическую оперу, Казино-де-Пари, Фоли-Бержер, Мулен-Руж, а потом Анри вел свою жену в один из множества маленьких ночных клубов на Монмартре, однако Майя с ее фигуркой и прелестной девственной грудью не нашла ничего интересного в бесконечном параде обнаженных женщин.
Последним было Казино-де-Пари. Захватывающее зрелище не увлекло Майю, которой надоело смотреть на голых женщин, тем более что у всех у них дряблые, как будто изможденные груди странно контрастировали с молодым телом.
Это случилось на исходе третьей недели медового месяца. Вечером Анри предложил Майе одеться понаряднее и пойти в еще один ночной клуб, и тут Майя взбунтовалась.
— Я ус гала, — сказала она.— Иди один.
Анри охотно согласился и с такой тщательностью занялся своим туалетом, что Майя заподозрила неладное.
Едва он закрыл за собой дверь, как она уже скользнула в туфли. Через щель в двери она видела, как Анри вошел в лифт. Она выскочила в коридор и помчалась вниз по лестнице. Сбежав в холл, она успела заметить, как Анри через вращающуюся дверь вышел на улицу.
Следом за ним она очутилась на Оперной площади, однако Анри не пошел на бульвар Капуцинок, как сказал ей, а завернул за оперный театр на улицу Могадор. У него был такой легкомысленный, такой довольный вид, что Майя подумала: «Кажется, он рад своей нечаянной свободе».
Анри свернул на улицу Клиши, прошел мимо Казино-де-Пари, потом нырнул в маленький ресторанчик и занял столик. Через несколько минут к нему присоединилась яркая блондинка, профессия которой не вызывала сомнений. Майя некоторое время наблюдала за ними через окно, и по тому, как Анри обращался с проституткой, поняла, что он вовсе не новичок в этой ночной жизни Парижа.
Майя стояла на тротуаре и мучительно раздумывала, как ей быть, но Анри все решил за нее. Выпив аперитив, он вместе с блондинкой удалился на второй этаж.
49
В отеле Майя долго плакала, потом уснула, Анри возвратился около четырех часов утра.
Как ни странно, последняя неделя Майиного пребывания в Париже оказалась самой счастливой. Сославшись на боли в животе и отвергнув все притязания Анри, который ни на секунду не усомнился в искренности ее слов, Майя все дни проводила в Лувре.
Она облазила все залы, видела Венеру Милосскую среди других античных скульптур и микеланджеловского «Умирающего раба». Ее охватывала дрожь в египетском зале. Но большую часть времени она отдала живописи, для восприятия которой ее хорошо подготовила мадемуазель Обер. «Монна Лиза» и «Богоматерь с младенцем и святой Анной» понравились ей больше других и больше других взволновали ее. Она пришла в восторг от великолепных красок Рубенса, от его портрета жены Елены Фоурмен с детьми, от «Купания Дианы» Буше, в испуге смотрела на «Плот «Медузы» Жерико, почувствовала любовь-ненависть к Делакруа, когда увидела его «Смерть Сарданапала». (Однако любовь возобладала над ненавистью.) И влюбилась в Ватто.
Стоит ли продолжать? В Лувре Майя нашла тысячу привязанностей на всю жизнь и, покидая Париж, была, наверное, единственной новобрачной, подумавшей: «Мой медовый месяц — это Лувр».
Но несмотря на Лувр, несмотря на блеск парижской жизни, несмотря на сам Париж, в конце четвертой недели Майя почувствовала, что скучает по дому. Правда, тут она вспомнила о Лувре и обозвала себя дурой, но скучать не перестала.
Решительный момент наступил, когда из посольства Тан-нии в Париже пришло распоряжение секретаря кабинета министров отправиться в Женеву для подготовки совещания министров финансов.
— Ну вот, — сказал Анри, положив телефонную трубку, — у тебя есть возможность увидеть Женеву.
— Женеву? — холодно переспросила Майя, сидевшая в это время у туалетного столика.
— Это красивый город. Ты ведь знаешь, в нем жил Руссо. Он тебе понравится.
Глаза Майи загорелись огнем, никак не гармонировавшим с приглушенными розовым и голубым тонами комнаты.
— Я еду домой.
— Но Ма...
— Домой, я сказала.
На другой день они простились в аэропорту. Анри улетел в Женеву, а Майя через Дакар домой в Таннию.
50
Неделю Анри провел в Женеве, две — в Аддис-Абебе. Вернувшись домой в столицу Таннии, он нашел свой дом запертым. Наутро на собственном «ситроене» он отправился в Морэ, где жили родители Майи.
Анри ничуть не огорчился, когда узнал, что Майя с матерью уехали в Нафайю, живописную деревню в Таннии, которая находилась милями тремя выше по реке Морэ в самом сердце сельского района.
«Романтичная у меня жена!» — только и подумал Анри.
Да. они будут счастливы в Нафайе. Он хорошо знал это место. очаровательное своим уединением после всех развлечений Парижа и Женевы. Однако он придаст романтике еще большую романтичность, внеся в Нафайю дух Франции. Короче говоря, в дивной апельсиновой роще, освещенной полной луной, они с женой раскупорят бутылку шампанского!..
Все предвещало трогательное воссоединение супругов. В Морэ у Анри был кузен, весьма влиятельный бизнесмен, и Анри, недолго думая, подъехал к дому Аликхали, взял у него бокалы, шампанское в корзине со льдом и одолжил на ночь катер. На реке было чудесно. Луна освещала верхушки деревьев. Серебряный поток бежал между эбеновыми берегами, между двумя величественными черными грядами, вознесенными в небо.
Мотор мурлыкал, как разнежившаяся кошка. Ласковые, романтичные звуки скорее дополняли ночную тишину, чем нарушали ее. Ветерок, нежа прохладой, обвевал лицо Анри. Странно, подумал он про себя, что после проституток двух континентов он с такой страстью мечтает о невинных ласках Майи. Платная любовь в конце концов надоела ему и вызвала определенное беспокойство. Ему пришлось из Аддис-Абебы лететь обратно в Париж для медицинского осмотра, и там, не без цинизма подумал Анри, он «на всякий случай прикрылся зонтиком из антибиотиков» перед те*м, как вернуться домой к Майе. Сказать по правде, Анри все же было стыдно. Он вел. себя, как легкомысленный холостяк на веселом кутеже, но теперь он решил, что больше такого не повторится и мечтал о том, чтобы Майя не догадалась о его времяпрепровождении....
Анри подвел катер к пристани, завернул бутылку в салфетку и, чтобы подольше сохранить ее холодной, завязал салфетку узелком.
От пристани к маленькой мечети в центре Нафайи вела аллея из манговых деревьев, по обеим сторонам которой через каждые десять метров лежали отмытые добела камни. При свете луны аллея казалась неправдоподобно красивой. Анри
51
почувствовал привкус шампанского в воздухе. Даже в Париже он так страстно не желал своей жены.
Анри пересек площадь. Большой сад и дом семейства Турэ находились в северной части Нафайи. Он решил не заходить в дом. Сердце часто билось у него в груди, когда он шел по тропинке через маниоковое поле к апельсиновой роще. Он был уверен, что Майя там. Он представлял себе, как она лежит на циновке из тростника в ворохе подушек, положив головку на колени матери, и рассказывает ей о парижских чудесах.
Осторожно ступая, Анри подошел уже совсем близко к апельсиновой роще, когда услыхал голоса. Два голоса. Один несомненно принадлежал Майе. Другой не был похож на голос ее матери.
Анри резко остановился, потом, стараясь не шуметь, подобрался к дереву, находившемуся ярдах в десяти от говоривших.
Он не ошибся, один из голосов принадлежал Майе.
— Дорогой Карим, я принесла тебе сырую маниоку.
Анри хорошо видел освещенную луной Майю, одетую только в лаппу, ее обнаженную грудь. Она присела рядом с мужчиной на циновку. Ночь была напоена апельсиновым ароматом.
— Глупая девчонка! — рассмеялся мужчина и, поставив тарелку на циновку, привлек к себе Майю. — Маниока нужна только старикам, но даже мой дедушка и то обходился без нее.
(В таннианском фольклоре маниоковый корень и банан за их форму наделены свойствами разжигать любовный пыл мужчины.)
Анри скрипнул зубами.
— Есть такие молодые люди, дорогой, которым нужно есть маниоку, — ответила Майя, и Анри услыхал ее пренебрежительный смех. — Они хлещут шампанское в ужасных ночных притонах Парижа и не находят ничего лучшего, как охотиться за проститутками на улице Клиши. В Париже я часто вспоминала тебя, и ты даже представить себе не можешь, как мне было горько, что я променяла тебя на Анри. Но я опять с тобой, милый, и теперь уже ничто, совсем ничто не сможет разлучить нас. Однако я так скажу тебе: в тот самый день, когда ты захочешь выпить шампанского, я уйду от тебя.
Стоя под апельсиновым деревом, Анри сначала похолодел от ужаса, потом до него дошло, что ему наставили рога, и он рассвирепел, но вовремя вспомнил о своем высоком положении в обществе и решил не драться с простым портным.
Проглотив обиду и позор, он ушел с послесвадебного рандеву, так и не показавшись своей жене. Он бросил в реку
52
праздничную бутылку шампанского и в тот же вечер вернулся в столицу.
Что касается Майи, то она, глубоко оскорбленная поведением Анри в Париже, отказалась возвратиться в его дом. Она заявила, что, даст он ей развод или нет, она не желает иметь с ним ничего общего.
Анри понял, что, несмотря на свой высокий пост, он всегда оставался для Майи вторым номером после портного, и поступил мудро, дав согласие на развод.
Перевод с английского Л. Володарской
Алжирская повесть
Мулуд Ашур
ОСТАВШИЙСЯ жить
В своей повести «Оставшийся жить» алжирский писатель Мулуд Ашур. уже известный нашим читателям по рассказам, опубликованным в третьем выпуске альманаха «Африка» (1982), рисуя образ старого учителя Амрана, убежденного патриота своей страны, правдиво изображает обстановку, сложившуюся в последние годы правления колонизаторов в Алжире. Колониальный гнет, который испытывал алжирский народ, дополнялся и углублялся притеснениями таких прихвостней колонизаторов, как представитель местной власти каид Си Са-дек, не гнушавшийся никакими способами наживы.
Спокойное, как бы замедленное повествование контрастно оттеняет трагическую участь Амрана. ставшего жертвой подлого заговора, душой и вдохновителем которого был каид. Но и смерть оказывается не властной над человеком, который отдал свою жизнь ради блага родного народа. Амран «остается жить».
Ценность повести, разумеется, не только в этом уроке, но и в тех тщательно выписанных картинах жизни алжирских крестьян, картинах впечатляющих и ярких, которые тоже «остаются жить» в читательской памяти.
Я смерти боюсь Одинокой, Безымянной могилы В пустыне далекой. Из народной песни
Часть первая
Выбором своей профессии Амран обязан был скорее случаю, чем призванию. Да и как могло бы призвание проявиться в той среде, где он жил? Когда тебе приходится учиться в начальной школе и одновременно пасти овец, тут уж не до каких-то высоких идеалов. Можно только мечтать, без малейшей надежды на то, что эти мечты когда-либо сбудутся.
И Амран мечтал — безудержно и страстно. В эти мечты он вкладывал всю свою душу, и, казалось, небо не может не сми-
54
лосгивиться над ним и не свершить чудо. Не странно ли, — можете вы спросить,— предаваться необузданной фантазии среди овечьего стада? Странно, конечно, но на свете бывает и не такое. Мечтательный и нетерпеливый характер мальчика плохо совмещался с его пастушеским занятием. Не раз случалось ему но вечерам возвращаться на пастбище за отбившейся от стада овцой, которой грозила опасность попасть в зубы шакалу.
Когда Амрану было шесть лет, в деревне открылась начальная школа, но отец даже не потрудился записать его туда. Приняли его гораздо позже, через пять лег. Даже и сейчас, по прошествии сорока лет, Амран не знал, какую случайность ему следует благодарить за это. Видимо, отец все же одумался в конце концов и, хоть и с опозданием, понял, какие преимущества сулит образование. Будучи значительно старше своих сверстников да и много способнее их, Амран ускоренным темпом прошел несколько классов, которые отделяли его от школы второй ступени. В свободное от занятий время он продолжал пасти овец, разумеется, с еще меньшим усердием, чем прежде.
Судьба оказалась благосклонной к Амрану. Исключительные способности мальчика обратили на себя внимание колониальной администрации. Его приняли в педагогическое училище, назначив весьма скромную, но все же достаточную, чтобы как-то прожить, стипендию. К тому времени он уже уяснил себе цель своей жизни: он станет школьным учителем, оправдает сокровенные чаяния своего отца.
* * *
Когда Амран переступил тот жизненный порог, которым является выход на пенсию, и решил обосноваться в Таземуре, чтобы вкусить наконец радости обеспеченной старости, деревня решила устроить в его честь праздник. Впрочем, слово «праздник», пожалуй, не вполне соответствует тому, что обычно вкладывается в это понятие, ведь жители гор скупы на внешние проявления своих чувств. Это было просто маленькое торжество, скромное и безыскусное, но оно пришлось по душе Амрану больше, чем бурные изъявления восторга. Крестьяне Таземура жили бедно, на грани нищеты, ибо безводная, опаленная засухой земля не всегда приносила даже убогий урожай. Тем более теплый прием оказали они Амрану. В те времена учительское звание вызывало куда большее уважение, чем сейчас. Круг избранников был чрезвычайно узок. Для гою чтобы в него войти, требовалось получить достаточно
55
широкие и прочные знания и колониальной школе, где обучение было поставлено из рук вон плохо, а это являлось делом нелегким, почти безнадежным для тех, кого называли «туземцами». И если крестьянин все же записывал своего сына в школу, лишая себя помощника по дому и в поле, он делал это с единственной целью — увидеть его школьным учителем.
Полный курс обучения стоил немалых денег, поэтому в деревне, где царила бедность, учеба в школе — там, естественно, где таковая имелась, — составляла исключительную привилегию старших сыновей. Но и у них перспективы были довольно ограниченные, ибо двери педагогического училища распахивались лишь для немногих. Вот почему учитель в деревне был окружен почетом, и если еще он мог укладываться в свое жалованье, то и слава богу! Жалованье это было весьма скромное и могло вызывать зависть только у нищих и неграмотных жителей деревни. Все колониальные служащие, включая и учительский персонал, получали несравненно больше. Даже тем из соотечественников, кто уехал за границу, жилось куда лучше. Многие из них так и не смогли преуспеть, но зато те, кому удалось сколотить кое-какое состояние, возвращаясь в родные края, отстраивали, на зависть землякам, роскошные дома и похвалялись своими деньгами, хотя каждое заработанное ценой бесконечных унижений су оставляло на их сердцах незарастающий рубец. Амран радовался, что избежал подобной участи. А ведь пойди он общим путем, то же самое, вполне вероятно, могло бы случиться и с ним.
Учитель считался в деревне неким столпом просвещения. Его мнение имело больший вес. Предполагалось, что образование не только дает определенную сумму знаний, но и вырабатывает более зрелое и глубокое представление обо всех жизненных проблемах. К нему часто обращались за помощью — просили написать письмо кому-нибудь из уехавших за границу родственников или прочитать полученное от них письмо. Нередко он вынужден был выступать третейским судьей в ссорах и спорах: жители деревни избегали взывать к колониальному правосудию, по горькому опыту зная, какими неожиданными, а главное, непоправимо окончательнььми бывают его решения.
Свою учительскую деятельность Амран начал в двадцать два года. После окончания «туземного» отделения педагогического училища — это было в начале века — он был призван в армию. Служба его, по счастью, проходила в мирное время. После недолгой муштровки в Блиде роту, где он служил, перебросили в Оксер (департамент Ивонна), где она и была расквартирована. На армейской службе, как впоследствии любил
56
штн»рягь Амран, он не претерпел особых тягот. Как человеку oop.i юванному, ему сразу же присвоили звание капрала и на-iiia’iiijin заведующим складом.
Здесь, во французских войсках, Амран получил возможное ц> познакомиться с Францией, это помогло ему освободи । вся от некоторых иллюзий, увидеть истинный облик пора-t»oinгелей своей страны. Он понял, что и во Франции далеко не все ходят с высоко поднятой головой, что крестьянин, где бы он ни находился, остается простым тружеником, с тем же укладом жизни, что и у них. Теперь он только посмеивался, вспоминая о своем наивном детском преклонении перед сверхлюдьми, которые расхаживали в пробковых шлемах и коротких штанах цвета хаки. За несколько месяцев он приобрел и более здравое суждение о женщинах. Сначала робкий и нерешительный, с типичным «североафриканским комплексом», он вскоре усвоил развязные замашки бравого пехотинца. Несколько любовных приключений придали ему еще больше смелости. Свою национальность он скрывал. Это удавалось ему тем легче, что он был облачен в военный мундир. Приобретенный таким путем опыт лишний раз доказал Амрану, что женщины его страны ничем не уступают француженкам — ни своей привлекательностью, ни душевными качествами. Словом, за те несколько месяцев, что он провел во французской армии, ему удалось приобрести больше жизненного опыта, чем за все предыдущие двадцать лет. Все это, понятно, не могло не сказаться на его образе мыслей. Он впервые задумался над той борьбой, которая только-только зарождалась тогда в Алжире. В свое время, еще учась в училище, несмотря на все настояния однокашников, он просто-напросто отмахнулся от нее, по теперь он раскаивался в тогдашнем легкомыслии.
По возвращении на родину он еще глубже осознал всю важность своей работы и без колебания решил отдать ей всю жизнь. Подытоживая все увиденное им в Европе, он укрепился и в решимости не поддаваться соблазнам цивилизации, из всего, ею предлагаемого, усваивать только то, что соответствует его вкусам и понятиям о добре. Глубоко преданный семье, он перевез своих родителей из лачуги в Милиану, где ему предоставили квартиру. Спустя некоторое время он скромно отпраздновал свою женитьбу на алжирке, единственным недостатком которой было то, что она не получила образования,— вещь по тем временам более чем обычная. Фатьма была из семьи бедной, но почтенной и полностью отвечала всем требованиям, которые Амран высказал своей матери: она-то и подобрала ему невесту.
— Бог внял моим молитвам, и я наконец-то увидел тебя
57
зрелым мужчиной, стоящим на собственных ногах, — сказал отец Амрану. — Отныне мы с матерью не должны быть помехой на твоем пути.
Однако Амран хорошо понимал, что у отца в деревне нет ничего, кроме соломенной крыши над головой, и решил обеспечить ему и матери спокойную жизнь до конца их дней. Несмотря на возражения отца, всякий раз, получая новое назначение, он неизменно забирал родителей с собой. Они присутствовали при рождении всех его детей.
Через несколько дней после переезда в Бериану умерла мать. Так же тихо угас и отец. Вызванный женой из школы, где вел занятия, Амран застал его еще в живых, но через несколько минут он навсегда сомкнул глаза.
Выполнив, таким образом, свой долг перед теми, кто дал ему жизнь, Амран смог заняться как следует своими дезъми. Он даже воспользовался теми ограниченными привилегиями, которые давало тогда учительское звание, ради продвижения своих детей, в твердом намерении предоставить им возможности, которыми сам он обладал лишь частично. Он больше не вспоминал, сколько унижений ему пришлось перенести от сынков богачей-колонистов, пока он учился в школе, а затем и в педагогическом училище. Таков неизбежный жребий «туземца». В свое время он был слишком счастлив от одной мысли, что может приобретать знания наравне с этими баловнями судьбы и, хотя его угнетало существование отдельного «туземного» отделения, он подбадривал себя надеждой, что сможет тем не менее превзойти их в учении. Впоследствии, однако, он старался не вспоминать об этих неприятных сторонах прошлого. Он хорошо усвоил преподнесенный ему урок и для продолжения образования отправил обоих сыновей во Францию. Руководили им и другие немаловажные соображения, к которым он пришел после долгих размышлений. Он открыл для себя мир идей, выходящих за пределы литературы и науки. Газеты и детекторный приемник, купленный после нескольких месяцев строжайшей экономии, ввели его в курс событий, волновавших мир, в особенности тот изменившийся до неузнаваемости мир, где он жил. Жажда справедливости и возмущение тем, что ему приходилось беспомощно наблюдать, привели его к определенным выводам. В частности, он с негодованием узнал, что многие из его коллег получают куда большее жалованье, чем он сам. Тот факт, что алжирцы, принявшие французское подданство, пользуются почти равными правами с колониальными чиновниками, он воспринял как личное оскорбление. Не слишком ли это гнусно — получать деньги за отречение от своей родины, прямо сказать, предательство?
58
Амран расстраивался, видя, в какой убогой нищете вынуждены жить ученики-алжирцы, и негодовал, наблюдая дискриминационный характер экзаменов, особенно на вступи-ic льном конкурсе в школах второй ступени. Но его почти болезненный гнев не находил опоры в каком-либо конкретном политическом движении, ибо эго было время выработки первых программ.
* * *
Таково было душевное состояние Амрана в ту пору, когда он получил назначение в школу маленького городка Ф., неподалеку от его родных мест. Он родился в дуаре1 по ту сторону Себау, в узкой долине, что лежит на правом берегу реки. В этой долине упокоились его отец и мать: согласно обычаю, Амран похоронил их там, где они родились. Он давно уже потерял надежду вернуться в родные края, давно уже подавил в себе желание возглавить школу в родной деревне, которая постоянно росла за счет притока детей колонистов. Поэтому он и решил обосноваться в Ф., если, конечно, его пощадит произвол, постоянно перебрасывающий учителей-алжирцев с одного места на другое. Уже добрый десяток лет его терзал вопрос, как он устроит свою жизнь, когда окажется на пенсии, и он наконец нашел на него ответ.
В Ф. он приложил все усилия, чтобы собрать кружок людей для проповеди своих заветных мыслей. Надо было постараться подольше продержаться на одном месте. Это ему удалось. Он завоевал беспредельное восхищение собранного им кружка, ибо сумел воплотить в своей реформаторской программе плоды долгих размышлений. Он был рад, что нашел себе единомышленников.
Несмотря на все эти отвлечения, учительская жизнь текла однообразно. В этом однообразии было, впрочем, нечто успокаивающее. На редкость добросовестно относясь к своей работе, Амран превратил ее в некий ритуал, без малейших отклонений следуя прочно сложившимся традициям деревенской педагогики. Пунктуальный, методичный, трудолюбивый, он неизменно получал похвалы от инспекторов, к которым относился с уважением, граничащим с подобострастием. Это позволило ему спокойно дослужить до пенсионного возраста. Встречая своих бывших, теперь уже взрослых учеников, Амран испытывал чувство законной гордости.
1 Д у а р — деревня, поселение.
59
Жизнь учителя, по прошествии долгих лет, складывается обычно по некоему стереотипу. Общение с несколькими удивительно похожими друг на друга поколениями учеников вырабатывает у него определенную манеру держаться, жестикулировать, говорить. Постепенно появляется и самоуспокоенность, характерная для людей ограниченных. Амран не считал свою жизнь такой уж обыденной. Она представлялась ему упорной борьбой за достижение намеченных целей. И в этой борьбе он преуспел больше, чем надеялся. Просто чудо, думал Амран, что он дожил до старости, можно сказать, безбедно.
Единственное желание, которое нарушало его покой, было желание обрести домашний очаг. Может быть, городская квартира и удобное жилище, но это не был домашний очаг в понимании Амрана и его жены. После долгих разговоров с Фа тьмой он принял наконец окончательное решение: праздная жизнь в городе не для него, после выхода на пенсию, — если этот счастливый день наступит, — он обоснуется в деревне.
Когда-то он мечтал на деньги, сбереженные за годы экономной жизни, открыть лавочку, но теперь ему претила мысль, что он будет стоять за прилавком, угодливо обслуживая покупателей. Нет, нет, у него теперь другие планы. Время выхода на пенсию уже не за горами, а он чувствует себя достаточно бодрым, чтобы вести активную жизнь. Именно благодаря своей работе он так хорошо сохранился. Крестьянский же труд требует еще большей подвижности, а это ему только па пользу.
* * *
Прошло уже довольно много времени с тех пор, как в семье Амрана осталось всего трое. Старшие сыновья Мурад и Салах сразу же после окончания учебы уехали и лишь изредка давали о себе знать. Открыв им путь к успеху, Амран не ждал от них никакой благодарности — лишь бы им было хорошо, а он и так проживет. Такая жизненная позиция предохраняла его от неприятных неожиданностей. Салах не внял отцовским предостережениям: он зашел так далеко в своих отношениях с Эдвигой, своей однокурсницей, что вынужден был, по требованию ее родителей, жениться на ней. Он открыл свой врачебный кабинет в Монпелье. Амран не рассчитывал когда-нибудь его увидеть, он довольствовался • тем, что присоединял к своим сбережениям небольшую сумму, которую регулярно получал от Салаха.
Мурад — младший из двоих — окончил школу переводчиков в Цюрихе и постоянно был в разъездах. Его ожидало блестя-
60
nice будущее, и Амран с гордостью слушал подробные, во всех перипетиях, рассказы сына о его необычайных путешествиях, мпда тот ненадолго, как он выражался «между двумя пароходами», заезжал к нему в гости. Он работал в солидной европейской фирме, и сейчас даже родной отец с трудом узнавал и нем кабила.
Амран сомневался, чтобы его сын когда-нибудь захотел осесть у себя на родине, на все упреки матери Мурад отвечал, 'но он еще молод и хочет повидать мир. Амран с горечью должен был признать, что и тут он потерпел неудачу. Он так мечтал подержать на коленях прямого продолжателя своего рода, но вынужден был довольствоваться тем, что ласкал детей своей дочери, которые носили чужую фамилию. Уардия была замужем за Полем Газеллесом, молодым коллегой отца. У нее росло трое славных мальчишек, и каждый год, в летние каникулы, она привозила их к родителям.
* * *
Неужели существует некая фатальная необходимость, повелевающая, чтобы человек закончил жизнь так же, как ее начал? Нередко старики эмигранты, которые провели всю жизнь на чужбине, где занимались отнюдь не тем, что им было предназначено от рождения, на склоне дней возвращаются в родные края, к труду своих предков, дабы умереть и упокоиться в земле. которая знала их еще детьми. Несмотря на двадцати — двадцатипятилетнее отсутствие, они надеются увидеть в родной деревне знакомые лица. Чаще всего их надежда не сбывается, но они так и остаются в памятных им с детства местах, тоска по которым преследовала их все это долгое время. Они снова берутся за ремесло землепашца и возвращаются в лоно общины.
То же произошло и с Амраном. Единственная разница — что его не обуревало желание вернуться именно в ту деревню, |де он увидел свет.
Уже надвигалась, вторая за это столетие, великая катастрофа. Было тогда Амрану пятьдесят восемь лет, а это означало, что остается два года до того времени, когда придется сойти со сцены. И он решил присмотреть себе какой-нибудь доста-|очно большой участок с фиговой рощей. Этот свой замысел он привел в исполнение через посредника. Тем временем в деревне Таземур, расположенной между Ф. и долиной Себау, начали строить для него дом.
Каид, который осуществлял власть в тех местах, человек
61
с довольно скверной репутацией, согласился выделить ему небольшой участок из общинной земли по особому разрешению супрефекта, который удовлетворил ходатайство учителя. Там-то Амран и возвел себе дом.
При всей своей скромности дом учителя резко выделялся среди лачуг местных жителей, построенных с соблюдением жесточайшей экономии. Тут уж было не до роскоши. Исключение составлял лишь дом каида — просторная вилла с большой, обложенной плитками цветочной клумбой и с электрическим освещением от собственного движка — исключительная тогда редкость. Дом подрядился строить один из местных жителей — каменщик, и Амран использовал свободные от занятий дни, чтобы наблюдать за ходом кладки. Об электрическом освещении он и не помышлял, но позаботился сделать лепные розетки для люстр во всех четырех комнатах первого этажа. Распорядился он и о постройке помещения для скота. Обычно в деревнях скотники строятся под общей крышей с жилым ломом, но Амран определил его место в дальнем конце двора. Водопровода, разумеется, не было, но недалеко находился источник, и со временем Амран рассчитывал обзавестись собственным колодцем.
Деревня Таземур располагалась по склону холма, и надо было забраться выше последних домов, чтобы попасть на деревенскую площадь — джемаа, которая в то же время служила и двором мечети. Пониже возле дороги, которая сбегала в долину, находилась чайная, любимое место встреч деревенских жителей, особенно молодых людей, которые не знали, что им делать, разрываясь между желанием сесть на пароход, направляющийся в Марсель, и желанием заняться земледельческим грудом. Дилемму эту, к величайшему ужасу их родных, разрешила война.
Завсегдатаем чайной был и каид со своей компанией: в нее входили люди без определенных занятий — любители сразиться в домино, побаловаться чаем и покурить гашиш. Участок общинной земли, который выхлопотал себе учитель, находился как раз между чайной и виллой каида, в стороне от всех других домов.
Если поглядеть на деревню Таземур издалека, например с вершины противоположного холма, то ее можно уподобить неяркому кораллу, покоящемуся на дне ларчика. Дороги, которые соединяют деревню с внешним миром, тонут в густой оливковой роще. Город Ф. находится еще выше, это место скрещения всех дорог, так как по средам здесь открывается базар, который снабжает провизией все окрестные деревни, вплоть до тех, что живут в долине.
62
I I вог однажды, великолепным июльским утром, Амран на-iuincii-то приступил к переезду. Мебель и другие тяжелые вещи перевозили на мулах и ослах, охотно предоставленных жителями Газемура: даже жандармские патрули объезжали здешние Mccia на лошадях, дорога была проложена много позднее. Пришлось Гурии, младшей дочери Амрана, которая вот-вот должна была получить аттестат, подниматься пешком, хотя ее изящные туфельки отнюдь не годились для ходьбы по камени-пой тропинке.
Вселение в новый дом обошлось без особых церемоний. Только Фатьма, переступив порог, выразила свою радость (роекратным провозглашением «ю-ю». Она внимательно оглядела обнесенный стеною двор, присматривая себе место для огорода.
Все прошло как нельзя лучше, и в тот же вечер, несмотря на усталость, старый учитель отправился на джемаа. Встретили ею приветливо, как своего, только и разговоров было что о его переселении. Амран с удовольствием рассказывал о всевозможных смешных вещах, приключившихся за его долгую учительскую практику. Комическое впечатление, которое производили его рассказы, усиливалось необычным для местных жителей выговором Амрана: он говорил на диалекте кабиль-ского племени бени уагенун. Впоследствии его, хотя и беззлобно, передразнивали. Амран посмеивался над собой вместе со всеми и старался усвоить местный говор. Для деревенских жителей он так и оставался учителем, иначе говоря, человеком образованным и мудрым. Как таковой он принимал участие во всех радостных и печальных событиях. Он был и деревенским писарем, и третейским судьей, который беспристрастно разбирал все ссоры и недоразумения, и мудрым советчиком в разного рода делах.
В первые же дни своего водворения в Таземуре Амран познакомился с шейхом, который совмещал в одном лице функции религиозного главы деревни, земледельца и советчика. У них даже состоялась серьезная беседа о религии и некоторых метафизических проблемах. Амран, разумеется, воздержался ci изложения философских теорий, усвоенных им уже после окончания училища, сознавая, что рационализм должен быть । лубоко чужд шейху, насквозь пропитанному религиозными предрассудками, которые он воспринимает как не подлежащие сомнению догмы. Но как человек определенных политических mi лядов он не мог остаться равнодушным к мировоззрению с юль отсталому, а главное, столь противоречивому, что при-
63
нять его можно было лишь с большими натяжками. Он решил непременно обсудить все это с участниками своего кружка, который по-прежнему тайно собирался в Ф.
* * *
Первые месяцы его жизни на пенсии прошли вполне благополучно. Все соседи наперебой старались оказывать ему знаки внимания. По базарным дням некоторые из них обедали довольно плотно, и Амран нередко получал приглашения на эти обеды. Со свойственным крестьянам грубоватым простодушием все старались завоевать его симпатию и доверие и не жалели сил, чтобы помочь ему скорее освоиться в деревне. Попадались среди них, конечно, и такие, что требовали к себе особого уважения и почтения. Эти крестьяне, все они были люди зажиточные, пытались унизить его показной щедростью, завидуя тому авторитету, который ему удалось завоевать так быстро. Это было, по-видимому, неизбежно и не заслуживало внимания. Вскоре уже учитель чувствовал себя своим человеком в деревне и был полон признательности за уважение, которым его окружили, и за душевный покой, который он смог обрести благодаря мирной деревенской жизни. Его авторитет не уступал авторитету как шейха, так и каида, однако влияние последнего основывалось главным образом на страхе, не без примеси презрения.
Итак, Амран вернулся к земледельческому' труду и своей прежней пастушеской жизни. И хотя он не пас овец, с тростниковой дудочкой в одной руке и с учебником в другой, как в ту пору, когда тринадцатилетним парнишкой он готовился к школьным экзаменам, он частенько перегонял по горным тропам свое небольшое стадо, с видом простого крестьянина восседая на ослике. В то же время Амран выписывал газету, был в курсе всех новостей, что избавляло его от скуки, неизбежной в деревне, особенно когда холод или жара удерживают ее жителей в домах. Вечерами на джемаа он иногда пересказывал некоторые газетные статьи, и это вносило заметное разнообразие в обычные разговоры, нередко сводившиеся к злобным сплетням.
В дальнейшей судьбе Амрана важную роль сыграл каид. Его жизнь, несомненно, сложилась бы вполне благополучно и тривиально, если бы не злая воля Си Садека. Каид покрыл его позором, смыть который могла лишь смерть одного из них. Верно говорят, что судьба ревнива и заставляет порой дорого платить за свои щедрые дары.
64
Си Садек был потомственным каидом, унаследовав эту должность от отца, человека вспыльчивого и раздражительного, чья кончина была встречена вздохами облегчения. Сын оказался еще худшим притеснителем, чем его родитель.
* * *
В то мрачное в истории нашей страны время каид в глазах колониальных властей являлся чем-то вроде овчарки при стаде. Само стадо, невежественные и назойливые «туземцы», по их мнению, лишь мешало беспрепятственному освоению колониальных земель. Оттеснив прежнего хозяина, новые власти поставили на его место своего прихвостня, который должен был осуществлять их указания, облачив своего ставленника полномочиями, которые возвышали его над всеми остальными. Но было бы еще полбеды, если бы каид соблюдал только интересы колониальных властей. К тяжелому бремени колониального гнета, и без того непосильного для духа и тела, прибавлялась еще тирания, несправедливая сущность которой делала ее еще более нестерпимой. Яснее говоря, действиями каида руководили не только распоряжения властей, но и его собственная алчность. Он беззастенчиво наживался за счет своих единоверцев, отбирая у них плоды их тяжелого, в поте лица, труда. Оказавшись на своем посту, Си Садек запятнал себя всевозможными злоупотреблениями. В этом он, пожалуй, мало отличался от других прихвостней колонизаторов. Подобная система может покоиться лишь на полном невежестве своих жертв. Никаких исключений тут не должно быть. Амран же оказался определенной угрозой для системы в лице ее деревенского представителя. Человек образованный, проницательный, хорошо осведомленный о методах колониального правления, он вполне мог разоблачить махинации каида, пусть только перед деревенскими жителями. Положение Си Садека было, разумеется, достаточно прочно, чтобы он мог ничего не опасаться. Самое большее, чего может добиться Амран, тут же обратится против него самого: власти, привычные к такого рода нападкам, может быть, и без лишнего шума, но твердо и решительно выпроводят его из деревни. О многочисленных злоупотреблениях Си Садека было хорошо известно в верхах, но сменявшие друг друга колониальные чиновники, довольные рвением своего верного помощника, умышленно закрывали глаза на все его проделки, их верный пес мог спокойно вытаскивать из хозяйской корзины все, что там оставалось. Лишь иногда его осторожно предостерегали, что не следует перегибать палку.
3 Альманах «Африка» вып. 4	65
Итак, все бессовестные и беспардонные плутни «этого прохвоста Си Садека», как его именовал сам супрефект, до сих пор сходили ему с рук. Когда дело касалось всякого рода мошенничеств, которые Си Садек проворачивал либо сам, либо с помощью своего сына, закон закрывал глаза и затыкал уши.
Как-то Амран столкнулся с администратором, который запретил принимать в местную школу ребятишек, родители которых не в состоянии обеспечить их приличной одеждой. Несмотря на вмешательство либерально настроенного инспектора, учитель не смог тогда добиться отмены этого запрета. С тех пор он избегал общения с подобными должностными лицами.
Каид сумел внушить односельчанам, что все его действия освящены законом, и во всех своих бедах они винили колонизаторов, только Амрана он не мог одурачить. Бывший учитель проводил четкую разницу между действиями властей и действиями самого каида. И это настораживало Си Садека.
Деревенские жители платили более высокие налоги, чем им полагалось, и не скупились на взятки, когда требовалось ходатайство каида перед супрефектом, пусть даже по самому ничтожному поводу. Существовал некий негласный тариф: чтобы зарегистрировать рождение, например, надо было внести строго обусловленное количество су или поднести курицу ходже (секретарю), а уж тот передавал ее кому следует. Все смирялись с таким — казалось бы, фатально-неизбежным — порядком вещей и жили в молчаливом ожидании лучших дней: должна же когда-нибудь чаша терпения переполниться! Только Амран старался приблизить наступление лучших дней — не только в Таземуре, но и во всех окрестных деревнях. В беседах со случайными собеседниками, со своим кружком, он разоблачал беззакония.
Часть вторая
Си Садек редко появлялся на джемаа, дабы не мешать крестьянам злословить на свой счет. Обо всех этих разговорах ему тут же докладывали доносчики. Впервые Амран встретился с ним в чайной, и по одному его небрежному приветствию каид мог составить себе достаточно ясное представление об отношении к нему бывшего учителя. Амргн и не думал скрывать чувства, которые он питал к каиду; мысль же о том, чтобы угодничеством завоевать его расположение, даже не пришла ему в голову. Каид же был крайне недоволен, усматривая в этом уклонение от выполнения долга. Недовольство это еще
66
i <ч icc возросло, когда Си Садек пригласил учителя к своему ч.цпюму столику в надежде все же завербовать его под свои in.iMciia. Тут-то он окончательно убедился, что в лице учителя поре л серьезного противника, которого надо, в интересах соб-с1 псиной же безопасности, попытаться обезвредить.
Для начала каид попробовал обычные уловки, но мятежник ос шлея при своих убеждениях, естественно, что отсталые, хуже Кио, гнусные политические взгляды не смогли даже пошатнуть пену рационализма и здравого смысла, которой был надежно шщищен Амран. Учитель не собирался обращаться с какими-!|цбо просьбами к этой омерзительной личности и считал, что не нуждается в его услугах, поэтому может не опасаться его дьявольских козней, тем не менее он постарался скрыть как можно искуснее свое неодобрительное отношение к Си Садеку под вполне банальными высказываниями.
Но когда Садек, убежденный, что имеет дело с другом оккупантов, принялся восхвалять блага, которые якобы несет с собой колонизация, Амран не смог удержаться от смеха. Он сразу почувствовал, что этот панегирик не отражает истинных убеждений каида, который ненавидел колонизаторов, как и все другие, но вынужден был восхвалять их в силу своего положения.
В характере Си Садека Амран с первого взгляда уловил низкие черты. Тут и не надо было никакой проницательности: каид просто сочился злобой и коварством. Тучный, в дорогом, превосходной отделки бурнусе, он как бы представлял собой вызов окружавшей его нищете. Бегающие глазки таили обман и ложь. Особенно омерзителен был надутый вид, с которым он восседал в чайной, в кругу своих прислужников, жадно ловивших знаки его расположения.
С этого дня в сердцах Садека и Амрана пустила корни взаимная неприязнь. При их редких встречах каид скрывал свои чувства гораздо успешнее, чем учитель. В конце концов Садек возненавидел его лютой ненавистью, к которой, однако, примешивался и страх. Высокий, еще крепкий для своих лет, седеющий учитель со сдержанными жестами и благородной осанкой, с вызывающе гордым взглядом, зеркалом честной и справедливой души, спокойный и уверенный в себе, без тени позерства воплощал в себе все чуждое, недоступное Си Садеку. Такой, вероятно, предстает спасенная душа перед закоренелым, по бессознательно раскаивающимся грешником.
Крестьяне сразу обратили внимание на вражду, возникшую между двумя, столь противоположными людьми и стали вни-ма гсльно наблюдать за развитием событий, уверенные, что в конце концов разразится гроза. Они хорошо знали веро
67
ломный характер каида и не сомневались, что он не успокоится, пока не разделается со своим недругом.
Говоря о каиде, нельзя обойти молчанием его отпрыска Мохтара. Никто никогда не видел, чтобы молодой человек занимался делом, хоть отдаленно напоминающим полезный труд. К тому времени ему исполнилось двадцать пять лет, и он уверенно шел по стопам отца, а во многих отношениях успел даже сравняться с ним. Мохтар стяжал дурную славу еще до поселения Амрана в деревне, и если бы не вмешательство шейха, который сыграл тогда роль буфера между крестьянами и семейством каида, Мохтар наверняка был бы примерно покаран, а царствованию Садека и его потомства, возможно, навсегда пришел бы конец. Задевать крестьянскую честь опасно, ибо это единственное, чем по-настоящему дорожат крестьяне и что они готовы защищать любой ценою. Нельзя безнаказанно попирать неписаный закон общежития, нарушая одно из основных его предначертаний — уважение к чужой жене. Подобные посягательства не раз уже приводили к кровопролитию. Мохтар вообразил, что супруга соседа готова ради него осквернить свое супружеское ложе. Но на его голову обрушилась палка старика соседа, чьи силы он явно недооценил. Таким образом он понес заслуженную, хотя и недостаточную кару. Счастье еще, что не дошло до настоящего скандала. Лишь уступив настойчивым просьбам шейха Али, оскорбленный муж не дал этому делу надлежащий ход, что уберегло Мохтара от крупных неприятностей.
Хотя молодой человек и был сыном каида, он не получил никакого образования, даже начального. После того, что произошло, он редко появлялся на джемаа, а если и появлялся, то никогда не вступал в разговор. О нем ходили всевозможные слухи. Одни поговаривали, что он служит в армии, другие, что он прокучивает в городе отцовские деньги, наконец, третьи — эти были ближе всего к истине, — что он помогает отцу проворачивать какие-то сомнительные делишки, которые приносят им обоим большой барыш. Но никто не мог сказать ничего определенного.
Само собой ясно, что Амран много слышал об этом субъекте, поэтому он несказанно удивился, когда в один прекрасный день, встретив учителя в чайной, каид отозвал его в сторону и обратился к нему с таким предложением:
— Амран, мы оба люди видные в деревне. Поэтому мы можем лучше понять друг друга. У тебя уже взрослая дочь, невеста на выданье, моему Мохтару вот-вот исполнится двадцать шесть лет. Давай же породнимся перед лицом Аллаха.
Эта была традиционная формула сватовства.
68
Амран поначалу не мог выдавить из себя ни слова. Никак нс ожидал он этого предложения от человека, который откры-ю оскорблял все для него святое. Уж не шутит ли каид или, может быть, просто вызывает его на ссору? Вспомнив, что представляет собой его сынок, учитель почувствовал глубокое омерзение. И все же он сумел удержаться от выражения своих itci инных чувств и не ответил резким отказом. Только неопрене ченно покачал головой и, холодно глядя на каида, проговорил без всякой серьезности, которая соответствовала бы торжественности момента:
- Благодарю тебя, Си Садек, за оказанную честь, но поюсь, что не могу дать немедленного ответа. Видишь ли, моей дочери нет еще и шестнадцати, а мы с ее матерью уже шарики, без нее нам не управиться.
Каид не стал настаивать, как ни в чем не бывало предложил Амрану еще чашку чаю, и тот счел, что вопрос исчерпан. В дальнейшей беседе этой темы они не касались. Вскоре вокруг Садека по обыкновению стали собираться его прислужники, которых учитель и на дух не принимал, и он удалился.
Разумеется, Амран знал, что его дочери недолго осталось сидеть в родительском доме. В свои шестнадцать лет Гурия была вполне развившейся женщиной, а обычай предписывал выдавать дочерей замуж по достижении телесной зрелости, правда, гражданская регистрация разрешалась не раньше определенного возраста и поэтому многие браки заключались без регистрации.
Со дня переезда в Таземур Амран вынужден был держать свою дочь взаперти. Лишь изредка украдкой забегала она к сверстницам-соседкам, чтобы узнать от них деревенские новости. Гурии пришлось пожертвовать той свободой, которой она пользовалась в городе, но подчинилась она добровольно. В такой деревушке, как Таземур, ничего не утаить. Конечно же, старые свахи, рыскавшие по всем деревням в поисках невест, ис могли пройти мимо такой красивой и образованной девушки, как Гурия. Ее сватали уже много раз, и Амран готов был принять одно из предложений, но после разговора с каидом решил несколько повременить. Любопытно только, что ни одно из таземурских семейств не выражало желания породниться с учителем. О причинах такого странного поведения односельчан Амран узнал лишь впоследствии.
В некоторых наших деревнях до сих пор есть крестьяне, убежденные, что ведут свой род чуть ли не по прямой линии от снятого семейства пророка. На этом основании они считают себя марабутами, избранниками божиими. Стараясь сохранить чисюгу крови, они отказываются отдавать дочерей в другие
69
общины. Кто-кто, а Амран имел неплохое представление о предрассудках марабутов, ведь он отдал немало сил борьбе с ними. Но то, что вся деревня Таземур, кроме каида и сторожа, состоит сплошь из марабутов, оказалось для него неожиданностью, тем более неприятной, что сам он не входил в число «избранников небес».
* * *
Во всяком случае, в отношениях между учителем и каидом как будто бы ничего не изменилось. Амран бысгро приспосабливался к деревенской жизни. Пенсия, которую он стал получать с опозданием в несколько месяцев, и то после неоднократных напоминаний, освободила его от денежных затруднений. Мало кто из крестьян не пользовался его щедростью. Это снискало ему всеобщую симпатию и уважение.
Хотя он и нанял работника, который обрабатывал его землю за пятую часть урожая, он и сам время от времени выходил в поле и охотно помогал в работе. Он даже пробовал пахать на быках. Работник сначала посмеивался над его неумелостью, но потом замолк, видя его упорство. И в конце концов учитель, хотя и натер с непривычки мозоли, выучился управлять деревянным плугом и погонять быков длинным стрекалом, которое, впрочем, не любил пускать в ход. Со временем он прикупил еще один участок общинной земли, больший, чем первый.
Иной раз Амран вдруг начинал сожалеть, что не вернулся в родную деревню, но ведь и там он чувствовал бы себя чужаком, к тому же, если поразмыслить, жизнь в горах имела и свои преимущества. С деревней же его не связывало ничего, кроме могил родителей, которые он навещал раз в год, в один из праздников. Когда он стоял, низко склоненный, перед двумя прямоугольными каменными плитами, в его памяти, как живые, вставали лица родителей. Отец с утра до ночи гнул спину на иностранцев, но зарабатывал сущие гроши, их не хватало даже на пропитание. Он как будто снова ощущал во рту вкус ячневого хлеба, этого символа нищеты, видел, как мать пытается раздуть пламя в очаге, где лежит жалкая охапка дров. Особенно отчетливо запечатлелась в его памяти сцена смерти старших сестер, уже взрослых девушек. В тот год в их краях тиф унес больше людей, чем война. Помощи ждать было неоткуда: все время врача поглощало лечение колонистов. В паническом страхе многие отказывались от услуг местных рабочих, считая их разносчиками болезни. Амран мысленно видел и себя самого: вот он сидит, сгорбившись, на своем убо-
70
। ом ноже и едва ли не в тысячный раз с отвращением перечинивает тексты школьного учебника. Книга для чтения, которую должны были изучать все ученики в туземных начальных школах, так и называлась: «Сын колониста».
Со дна его души поднималась безотчетная грусть, которую не могло побороть время. Наплыв воспоминаний о детстве, винимо, был своеобразной реакцией на надвигающуюся с каждым днем старость. Выходя с кладбища, он направлялся и обход деревни к тому месту, где некогда стояла их лачуга: ।сверь от нее не осталось и следа. Потом он сворачивал к шко-||с. Здесь тоже все изменилось. Прежние три домика, где некогда размещалась школа (лишь один из них предназначался для детей местного населения, два остальных занимали дети колонистов), уступили место большому новому зданию, которое гордо высилось над окружающими постройками.
Наконец он выходил на шоссе — до него было рукой пода гь—и дожидался автобуса, который довозил его до Тизи-У зу. Оттуда он добирался на попутке до Ф. и уже пешком спускался в Таземур. Домой он обычно возвращался не в духе. Свое дурное настроение он срывал на жене, и Фатьма с грустью отмечала, что характер ее супруга портится по мере приближения старости. Однако возраст тут был ни при чем: просто путешествие в мир воспоминаний утомляло и расстраивало его. Но проходила ночь, и наутро Амран вставал с мыслью, что он счастлив там, где он есть, и у него не было никакого желания снова встречаться с призраками своей молодости.
Свахи — они шли со всех сторон, часто издалека — буквально осадили их дом, и Амран понял, что тянуть больше нельзя. Круг женихов был довольно ограничен, и ему не пришлось ломать голову над выбором. Бедняки понимали, что эта девушка не про них, богачи были слишком разборчивы, поэтому руки Гурии искали юноши из не очень богатых, но почтенных семей. Вскоре Гурия была просватана, но Амран, заботясь о счастье своей дочери, решил преступить обычай и пригласил жениха к завтраку, чтобы она могла с ним познакомиться до свадьбы. Добровольное согласие дочери окончательно успокоило его. Свадьба должна была состояться в середине апреля, как только установится хорошая погода. А пока шли последние дни октября.
Именно тогда-то Амран вернулся к идее, которая давно уже ipena в его голове, но на время была оттеснена разными делами и заботами.
71
У всех крестьян, даже у самых бедных, были охотничьи ружья. Учитель долгое время не видел никакой необходимости обзавестись оружием, но в конце концов все же пришел к выводу, что оружие придаст ему веса, а при случае может и сослужить неплохую службу. Желание приобрести ружье в конце концов стало мучить его, как неожиданный каприз беременную женщину. С замиранием сердца следил он за шуршащими волнами скворцов над оливами, а когда прямо из кустов, растущих вдоль дороги, неожиданно выпархивала куропатка, он весь дрожал, сознавая свою беспомощность.
Возможно, что эта его идея так никогда и не осуществилась бы, если бы в горных деревнях не существовал обычай устраивать ружейный салют в честь свадьбы. Это придавало торжеству еще более торжественный характер, а Амран хотел отпраздновать свадьбу своей младшей дочери со всей возможной пышностью. И он решил не откладывая заняться получением лицензии.
Бесконечные формальности, с которыми он сразу же столкнулся, несколько остудили его пыл. Туземцы должны были проходить всю бюрократическую лестницу, начиная с нижней ее ступени — каида, а еще ни один из местных жителей не мог похвастаться, что получил поддержку Садека, не задобрив его предварительно подарками или деньгами. Обращаться с просьбой к своему старому недругу и без того было крайне неприятно для учителя, а уж о каких-то подношениях он даже и думать не хотел. Не хватало еще, чтобы он ублажил каида бараном из своего стада! С какой стати! И в самом деле, трудно понять, почему осуществления своих законных прав надо добиваться как некой милости.
Амран все же составил прошение на имя супрефекта и, решив действовать обычным порядком, передал его ходже. И стал ждать.
Ждать пришлось долго, до первых весенних дней. Март подходил к концу, приближался день свадьбы. Амран огласил помолвку своей дочери, раздав, как того требовал обычай, тарелки с кускусом ближайшим соседям. Новость дошла и до ушей Садека и поразила его, точно удар грома. Он понял, что учитель обманул его, ярости его не было предела. Лишь получив от ходжи прошение учителя, он несколько успокоился. У него появилась реальная возможность отомстить врагу, и уж он-то ее не упустит, особенно после такого оскорбления, нанесенного его семье.
Амран часто наведывался к каиду, и тот всякий раз встречал его ехидной улыбкой, словно говоря: «Ты у меня в руках, голубчик». Эта улыбка не оставляла ни малейшей надежды на
72
благополучный исход ходатайства. Но нетерпение учителя все росло. Садек всякий раз успокаивал его, дело, мол, успешно подвигается, иногда даже намекал, что сам лично хлопочет за пего перед супрефектом. Наконец пришел ответ: в выдаче лицензии отказать. Прочитав эту короткую резолюцию, начер-(анную красными чернилами на оборотной стороне прошения, Амран сразу понял, какую роль сыграл Садек во всей этой ис-юрии. Именно к местному начальству обращались, в случае необходимости, за справкой о благонадежности.
Старый учитель очень обиделся. Отказ удовлетворить его просьбу лишь сильнее разжег в нем желание добиться своего. Он уже давно присмотрел себе ружье в витрине оружейника в Ф. и ни за что не хотел отказываться от его покупки. Он должен доказать Садеку, что последнее слово не останется за несправедливостью.
* * *
Чтобы обойти каида, не было другого пути, кроме как отправиться прямо к комиссару Пижелю. Амран рассчитывал, что его примут как бывшего учителя. К тому же однажды, по случаю праздника четырнадцатого июля, он был представлен Пижелю вместе со своими французскими коллегами. На следующий же день Амран отправился в город, надеясь застать Пижеля, прежде чем тот по своему обыкновению отправится объезжать окрестные деревни и фермы. Ему пришлось прождать в приемной не один час.
* * *
Несколько дней спустя, возвращаясь под вечер с поля, Амран нарочно прошел мимо чайной с новеньким ружьем, которое сверкало обоими своими голубоватыми стволами. Это было великолепное оружие, настоящее чудо техники. Амран нес ci о на плече с видом заправского охотника, возвращающегося i богатой добычей.
Каид сидел, поджав под себя ноги, и попивал чай, наслаждаясь вечерней прохладой. Его окружало обычное кольцо прислужников. Время от времени он подносил к губам перла-му гровую трубку наргиле, которую только он один во всей деревне и позволял себе открыто курить, считая, что запрет на наркотики касается кого угодно, но не его самого. Услышав приветствие, обращенное ко всем присутствующим, он поднял । олову. Чашка на мгновение застыла в воздухе. По его лицу промелькнуло изумление, а вместо улыбки, которую он попы
73
тался изобразить, получилась кислая гримаса. Но Си Садек был неплохим актером и отлично умел скрывать свои истинные чувства. И все же его замешательство не укрылось от проницательного взгляда учителя, он ощутил торжество победы. К тому же подтвердилась его давнишняя догадка: отказ, который он получил в свое время, — дело рук каида. Садек заявлял во всеуслышание, что Амрану не видать ружья как своих ушей. Удар по его самолюбию был нанесен болезненный. Но каид все же сумел изобразить на своем лице некое подобие радости и выдавил подходящие к случаю поздравления. Поглаживая ружейные стволы, он как бы вскользь справился о цене. Пока он осматривал затвор, в его голове уже бродили смутные планы мести. Наконец он возвратил ружье владельцу с таким видом, словно сожалел, что оно не заряжено. Его взгляд явно противоречил комплименту, который он, не желая отставать от других, сделал Амрану:
— Превосходное ружье. Но оно, вероятно, стоит бешеных денег. Эти руми1 здорово наживаются на продаже оружия.
— Благодаря твоей любезной рекомендации, Си Садек, оно обошлось мне не так уж дорого. По правде говоря, я даже получил приличную скидку. Просто не знаю, как тебя и благодарить.
Каид, конечно, хорошо понял иронию, скрытую в этих словах. Он только двусмысленно улыбнулся и ничего не ответил.
В кабинете Пижеля Амран пробыл недолго. Комиссар знал о его прошении и не удивился его приходу. Справка, приложенная ходжой, характеризовала учителя как человека распущенного, опасных взглядов. Комиссар имел основания не верить справке, но решил поддержать каида, сохранив за собой право исправить впоследствии явную несправедливость. Тем не менее, памятуя наставления своих предшественников о том, что туземцев надо всегда ставить на место, это-де воспитывает в них надлежащее уважение, он промариновал Амрана несколько часов в своей приемной.
— Этот ваш каид — сущий шакал. Подлец, каких мало. Такие люди, как он, и компрометируют нашу политику. Будь на то моя власть, я бы никогда не ставил подобных людей между французами и мусульманами.
Этот бретонец, явившийся сюда прямо с университетской скамьи, еще продолжал тешить себя иллюзиями о благородной миссии своей страны. Он так и не понял подлинный смысл слова «колонизатор»...
Но Амран не стал высказывать этого мнения, лишь горячо
1 Руми — европейцы.
74
поблагодарил молодого французского чиновника, который че-|ч* । несколько лет, безусловно, откажется от всяких проявлений че ловечности по отношению к местным жителям. Коллеги-старожилы непременно обратят его в свою веру, главная заповедь ко юрой гласит: «Обогащайся за счет своих жертв». Выпускники высших учебных заведений или чиновники из метрополии, поступив на службу в колониальную администрацию, усваивают взгляды своих предшественников. И с таким успехом, что их либеральные идеи тотчас тонут в водовороте алчных стремлений, которые вызывает у них покоренная страна.
Часть третья
По деревне пошли слухи, подлые, клеветнические слухи. По дороге к источнику каждый крестьянин непременно останавливался у таземурской чайной, где восседал Си Садек со своими прихлебателями. Не было сомнения, что именно он-то и распускал эти слухи. Каид никак не мог смириться со своим поражением. Ему была невыносима мысль, что супрефект удовлетворил просьбу Амрана, отмахнувшись от его, Садека, мнения.
Прежде всего он постарался разгласить всем, что к прошению Амрана была присоединена резко отрицательная характеристика. Такая характеристика как правило влекла за собой решительный отказ. Тем не менее разрешение было выдано, кстати сказать, каид через своего подручника, деревенского сторожа, на всякий случай проверил подлинность этого документа. Каким же образом учитель сумел провернуть это дело, да еще за один день? Супрефект отнюдь не раздавал подобные разрешения налево и направо, тем более туземцам. Тут явно что-то не так. Каид высказал предположение, которое сразу же нашло отклик у его простодушных односельчан.
Накануне свадьбы Гурии по всей деревне можно было услышать такие разговоры:
— Вы видели, какое ружье отхватил себе учитель?
— Дорого же оно ему обошлось.
— Много денег выложил?
— Дело вовсе не в деньгах. Говорят, чтобы получить согласие властей, ему пришлось отречься от веры.
И далее следовали пространные толкования. По вечерам ла тема усиленно обсуждалась и на джемаа. Новость сначала ошеломляла, затем заставляла призадумываться, и в конце концов многие уверовали в ее истинность.
Деревенские жители прекрасно знали, что добиться чего-нибудь без содействия каида, тем более вопреки ему, практически
75
невозможно. Колониальные власти избегали прямого общения с местными жителями. Уже многие жестоко поплатились за попытку обойти «шакала» (так называли в деревне каида). Унижение, которому подвергал всех супрефект, неизменно повергало их к ногам Си Садека, чье влияние держалось на плутовстве и обмане. Даже новый супрефект, который первое время тешился либеральными идеями и порой надевал бурнус.— даже и он в конце концов пошел по уже проторенному его предшественниками пути. Было куда проще и удобнее решать все дела при посредничестве каида.
— Доносчики внушают мне отвращение,—говорил Пижель своим подчиненным, как только закрывалась дверь за очередным каидом, который сообщал сведения о жизни своих соотечественников на таком скверном французском языке, что понять его можно было только с помощью переводчика. Однако он тут же добавлял, лукаво подмигивая: — Но иногда они оказываются полезными, поэтому я охотно пользуюсь их услугами.
Благодаря услужливо предоставленной Садеком информации, Пижель сумел провести несколько удачных крупных операций, которые упрочили его положение. В частности, он разгромил подпольную организацию, с центром в Таземуре. В го время как жители деревни дивились бесследному исчезновению Амара, демобилизованного по ранению, полученному им во время «странной войны», Моханда, сына сторожа, Атмана, который недавно вернулся из Франции, Сегхира, старшего сына торговца лошадьми, Марзуля, тунисского студента и многих других, все они сидели в битком переполненной камере тюрьмы в городе Ф. и молили небо лишь об одной милости: чтобы перед смертью им была дарована возможность посчитаться с каидом, который сумел втереться к ним в доверие, даже ссужал их деньгами, а затем выдал властям.
Колониальные власти предоставляли известные права лишь тем алжирцам, которые приняли христианство. В горных деревнях вероотступников было ничтожное количество, но в городах и даже в некоторых деревнях на равнине, где особенно рьяно потрудились отцы-миссионеры, число их было весьма значительно. Эти пользовались некоторыми привилегиями от колониальных властей, которые в то же время сурово подавляли их соотечественников. Коль скоро они имели хоть какое-то образование или у них просто водились деньги, они легко уклонялись от унизительной необходимости учиться в коллежах, созданных для того, чтобы внести раскол в мусульманскую общину и закрепить порабощение. Детей этих алжирцев принимали во французские школы, что открывало перед ними
76
широкие перспективы, в то время как заветнейшей мечтой выпускников туземных школ было поступление в педагогическое училище, специальное отделение Эколь Нормаль1, предназначенное для местных жителей. Эти привилегии прельстили мно-। ни богатые семьи, но в племенах, где люди не утратили еще цосюинства, не забыли таких понятий, как родина и честь, нашлось чрезвычайно мало ренегатов. Там еще хранили память о восстании 1871 года2. Отречение от веры ложилось тягчайшим бременем на совесть, и люди предпочитали сносить применения каида, чем покрыть вечным позором не только себя, но и свое потомство.
Новообращенным оказывались особые милости, вроде гой, которой удостоился Амран. Неудивительно, что старания Садека увенчались успехом, и его клевета пустила прочные корни. Никто даже не затруднял себя поиском фактических доказательств вины Амрана или хотя бы проверкой пущенных о нем слухов. Прошлое его было здесь не известно, само его положение как бывшего учителя лишь усиливало зародившиеся сомнения. В этой общине, где укоренился ф&натизм, для далеко идущих выводов нередко достаточно было малейшего сомнения. Тем временем на джемаа возникли новые слухи: оба сына Амрана живут во Франции, оба они устроены очень хорошо, не то что другие эмигранты, старший даже женат на француженке. Отношение односельчан к Амрану, в вероотступничестве которого они уже не сомневались, быстро менялось к худшему.
Амран, однако, долгое время оставался в неведении. Он как дитя радовался своей покупке, простодушно наслаждался охотой, хотя сезон для нее еще не настал. Он рыскал по горным тропинкам в поисках дичи и, не жалея патронов, палил во все стороны. Чаще всего он возвращался с пустыми руками, но с него достаточно было чувствовать тяжесть ружья за плечами.
* * *
И вот наступил день свадьбы. Гурия покинула родительский дом под барабанный бой и пение рожков — отныне ей предстоит жить в доме мужа. Никогда еще стволы шестнадцатого калибра не раскалялись так сильно — была израсходована целая коробка холостых патронов. Не будь Амран так сча
1 Эколь Нормаль — высшее педагогическое учебное заведение во Франции.
2 Наиболее крупное восстание против господства французских оккупантов.
77
стлив в тот день, он сразу заметил бы отсутствие многих людей, которые всегда его чуть ли не боготворили, заметил бы и странное отчуждение шейха, снедаемого какой-то тайной мыслью. И уж конечно, насторожился бы при виде злобного ликования на лице Садека, который явился на свадьбу без приглашения, чтобы увидеть собственными глазами действие яда, которым он отравил людские умы.
Странно, что никто не обратил внимания на усердие, которое проявлял Амран в общих молитвах. С момента своего поселения в деревне бывший учитель носил только традиционный наряд: гандура1, шелковый тюрбан, широкие шаровары, белый бурнус. У него всегда был вид почтенного старика мусульманина. Аккуратно подстриженная борода придавала ему величавость. Если прежде, в .бытность свою в городе, он не молился, то теперь регулярно посещал мечеть. Если же работа задерживала его в поле, он расстилал бурнус и опускался на колени, лицом к востоку. Но никому даже не пришло в голову, как можно совместить отречение от веры со столь ревностным исполнением обрядов.
Следует отметить, что во всей этой истории каид сыграл только роль застрельщика. Одержимый жаждой мести, он распустил клевету, но затравить учителя одному было ему не по силам. Ведь он давно уже потерял уважение односельчан, его поступки вызывали лишь гнев и презрение. Чтобы понять, как ему все же удалось добиться своего, необходимо учесть два обстоятельства.
Казалось, сам воздух в Таземуре был напитан глубокой, если не фанатичной, религиозностью, не терпевшей ни малейших отклонений. Эта религиозность, тесно смыкавшаяся с патриотизмом, умело поддерживалась теми марабутами, что усвоили основы ислама в медресе. Хотя деревня и была населена одними марабутами, связанными между собой тесными семейными узами, все же и среди них существовало своеобразное иерархическое деление, некоторых считали даже вольнодумцами, эти составляли как бы нижнюю прослойку, но и их не отвергали окончательно. На эту религиозность и рассчитывал каид в своих замыслах.
Недаром он окружал себя верными людьми, которые энергично претворяли в жизнь все им задуманное. Большинство жителей избегало его, поэтому ему приходилось опираться на этих приспешников, которых он осыпал подачками, требуя взамен различного рода услуг. Эти-то люди, безнравственные и бессовестные, курильщики гашиша, которым нечего было ге-
1 Гандура — длинная до пяг рубаха.
78
рять, и постарались развеять доброе мнение, сложившееся у сельчан об Амране. Одного за другим переубеждали они колеблющихся и сомневающихся, как бы сковывая, звено за звеном. единую цепь. Времени на это ушло достаточно много, былые разногласия между Амраном и каидом прочно забылись,— и Садек мог быть уверен, что его ни в чем не заподозрят.
Кампания набирала силу. Хотя люди как будто и уяснили себе, как им держаться по отношению к Амрану, они были еще очень далеки от мысли что-либо предпринять против него. Они только качали головами, выражая глубокое неодобрение, и туг же возвращались к своим делам, мгновенно забывая об услышанном. Поэтому Амран продолжал беспрепятственно посещать мечеть. Наконец и в душу самого шейха, непреклонного поборника веры, закралось сомнение. Кое-какие необдуманные высказывания самого Амрана и размышления о его образе мыслей превратили это сомнение в полную уверенность.
С некоторых пор люди стали поговаривать, что учитель частенько наведывается в Ф., для того чтобы разделить трапезу юсподина супрефекта и помолиться новому богу, которому он теперь поклоняется. Нашелся даже свидетель, коюрый утверждал, будто видел Амрана в европейском платье в стенах храма, где молятся руми.
— Мы не допустим осквернения нашей мечети, — вскричал, услышав об этом, шейх.
Но и на этот раз, видимо, потому, что выяснение всего этого было отложено до лучших времен, никто не объяснил Амрану, почему не все жители деревни отвечают на его приветствие.
Учитель и в самом деле часто бывал теперь в городе, где у него были дела с нотариусом. Незадолго перед тем Амран получил письмо от старшего сына, тот известил его о намерении вернуться на родину и просил отца подыскать помещение для оборудования медицинского кабинета. Амран страшно обрадовался, тем более что это известие явилось для него полнейшей неожиданностью, и прилагал все усилия, чтобы выполнить просьбу сына. Дело уже близилось к завершению. Попутно он заглядывал в оружейную лавку, где в изобилии запасался патронами. Видели его около церкви не случайно. Но только уже после его смерти стало известно, что на той же улице собирался «политический кружок», как напишет потом местная газета. Там-то и бывал Амран, когда ездил в город. Но лишь после его смерти правда выплывет наружу и станет ясно, какую роль играл учитель в заседаниях кружка. Судья, который выносил свой приговор по делу кружка, пощадил Амрана только из-за его преклонных лет. Размноженные на рота
79
торе брошюры, которые найдут в его доме в Таземуре, станут объективным свидетельством деятельности, которую он вел в те годы.
Тем временем шейх, который, как и каид, сделался гонителем Амрана, принял решение об его отлучении. И вот однажды, в отсутствие учителя, он произнес перед правоверными длинную проповедь, где перечислил все обвинения против него. Кончил он выводом о необходимости искоренить зло.
♦ * *
Близился праздник Аид. Времена были тяжелые. Война, которую вела метрополия, требовала все новых и новых жертв. Не прекращался призыв резервистов. Отпуск продовольствия был нормирован. В деревне свирепствовал голод. От него страдали все, даже зажиточные крестьяне. Благоденствовал только каид, который выставлял напоказ свое нахальное округлое брюшко.
Амран жил лучше, чем многие другие. Пенсию ему, правда, выплачивать перестали, денежная инфляция быстро лишала его всех сбережений, зато, благодаря стараниям феллаха, поля приносили неплохой урожай, и Амран снова и снова убеждался, как благоразумно он поступил, переехав в деревню. Только это и спасло его от голода.
* * *
В праздник Аид вера предписывает укреплять узы дружбы, слабеющие иногда в будничные дни. Жертвоприношение совершают даже самые бедные. Тем самым они разом убивают двух зайцев: исполняют волю Аллаха, а заодно и получают возможность хоть раз в год полакомиться мясом. Замена традиционного барашка козленком не считается прегрешением. А в благополучные годы многочисленным семьям случается за-класть и теленка.
Но в тот год, в силу сложившихся обстоятельств, крестьяне не имели возможности исполнить обряд по всем правилам. Мало у кого оставалась хоть пара овец, и их берегли, как зеницу ока, на черный день.
Посоветовавшись, крестьяне решили совершить общее, всем миром, жертвоприношение. Этому решению вынуждены были подчиниться и те семьи, которые еще могли позволить себе выполнить это предписание религии. Собрали деньги и, присовокупив их к тем деньгам, что хранились у шейха, купили пару
80
быков, забота о которых, до наступления праздника, была поручена деревенскому пастуху.
За всю свою учительскую жизнь Амран никогда не совершал жертвоприношения. В детстве, правда, он помогал отцу, не желая отстать от других деревенских мальчишек, которые проявляли в таких случаях большое рвение. Из пузыря животного мальчик делал себе некое подобие воздушного шара и поэтому с нетерпением ожидал конца заклания.
Впоследствии, однако, этот обряд — как и моление — потерял в его глазах всякое значение. Он всегда пренебрегал внешней культовой формой религии. Истинная вера, по его убеждению, была делом совести, и носить ее следовало в сердце. До своего переезда в Таземур он был горячим приверженцем рационализма, лишь в деревне он почувствовал величие этого общего изъявления веры, слияния души и тела с Аллахом. Он присутствовал при церемонии «хадра» и, зная арабский язык, остро ощущал несоответствие этой церемонии, которая происходила в мечети поздно вечером, истинным требованиям религии. Верующие располагались вокруг шейха, главного лица в этом действе. Присутствовать дозволялось немногим; для того чтобы принимать участие в этом долгом, монотонном, изобилующем повторениями песнопении во славу Создателя, надо было знать слова. Никто, кроме самого шейха, не мог повторять суры с требуемой точностью. Местные же мусульмане произносили слова Корана с каким-то странным выговором, где явно ощущался кабильский диалект, так что иногда казалось, будто они исполняют какую-нибудь языческую песнь или таинственное колдовское заклинание. Это в особенности шокировало учителя, который усматривал в этом просто-напросто профанацию религии. В конце концов кто-нибудь из присутствующих обязательно впадал в транс, а это уж совсем не вязалось с торжественностью церемонии.
В тот год Аид бросил черную тень на жизнь учителя и положил конец его безмятежности. Именно в этот праздничный день крестьяне ополчились против «незаконного пришельца».
По традиции Аид начинается общей молитвой в мечети, после которой все присутствующие обнимаются, отметая, в едином порыве веры и братского единения, память о былых ссорах и обидах.
* * *
Амран, как обычно, явился в мечеть одетый по-праздничному и выслушал до конца проповедь шейха. Шейх читал правоверным длинные отрывки из Святой книги, тут же переводя
81
суры на кабильский диалект и растолковывая их. Все это давно уже превратилось в рутину, потому что шейх читал одни и те же отрывки, сопровождая их одними и теми же, раз и навсегда заученными комментариями.
Амран сидел в уголке, поставив рядом с собой корзину с лепешками для раздачи нищим. Как только шейх заканчивает читать Коран, все присутствующие поднимаются и спешат поцеловать руку святому человеку и вручить ему свое приношение, чаще всего — это съестные припасы.
Так было и на этот раз, все верующие, в том числе старухи (они сидели в сторонке от мужчин), разом поднялись и устремились к шейху. Началась обычная толкотня. Пожелания долгих лет жизни и преуспеяния тонули в шелесте бурнусов. Из карманов появились кошельки, зазвенели монеты. Мимо Амрана, порой задевая его, сновали люди, но никто не обратился к нему с приветствием. Как будто какой-то невидимый водоворот отбрасывал от него всех. Он понял, что его сторонятся, что никто не хочет подойти поздороваться или хотя бы ответить на его приветствие. Сначала он подумал было, что это случайность, неизбежная в такой сумятице, но когда сам шейх, не глядя на него, спокойно, но решительно отвел его руку с зажатой в ней купюрой, он усомнился в достоверности своего первого впечатления. Его охватило смятение. В чем дело, почему все с таким единодушием объединились против него, почему шейх ведет себя так непонятно?!
Если бы в этот момент он увидел лицо каида, шнырявшего в толпе собравшихся, он сразу уразумел бы истину.
Выйдя из мечети, Амран с легким облегчением увидел толпу ребятишек, которые приветствовали взрослых. Он опустил голову, подставляя лоб их поцелуям. Самые маленькие цеплялись за его шею. Высвободившись наконец из их ручонок, он поспешил к себе домой, чтобы совершить жертвоприношение.
Разумеется, в свое время его так и не пригласили на собрание, где было принято решение принести общую жертву. Поэтому он держал, специально для этой цели, откормленного барана.
Многие жители деревни, по неумению или старости, не могли сами закласть жертвенное животное. В таких случаях на помощь им приходил пастух Хосин, здоровенный придурковатый парень, который набил себе руку на этом деле. Обход деревни пастух всегда начинал с шейха, ведь тому полагается первым принести жертву, затем шел дальше. В доме Амрана он нередко задерживался для разделки туши, и его угощали кофе и пирожками.
На этот раз что-то подсказывало учителю, что Хосин не
82
придет. Из всех чувств, которые он испытывал, преобладающим пока было любопытство. Почему все так дружно отвернулись от него? Чем объясняется такая резкая перемена в их отношении? Отчего люди, с которыми еще накануне вечером он дружески беседовал на джемаа, бегут от него, как от зачумленного? На него, как по дьявольскому наущению, обратилась внезапно всеобщая ненависть. Еще вчера он чувствовал к себе подобающее уважение. Что же произошло за это время? Амран терялся в догадках, старался утешить себя, что тут какое-то недоразумение, но в глубине души сознавал, что надо смотреть правде в глаза, как бы горька и жестока она ни была. Учитель перебирал в памяти все события вчерашнего дня, даже самые незначительные, и не мог понять, чем вызвана эта перемена в отношении к нему.
Хосин все не шел. Чутье продолжало подсказывать Амра-ну, что он уже не придет. Обычно Хосин заходил к нему сразу же после шейха. Но за то время, что прошло, он давно уже мог обойти всю деревню.
Деревенская площадь была пуста. Даже дети, обычно на ней игравшие, куда-то запропастились. Вернувшись домой, Амран подозвал к себе соседского мальчишку и спросил, не видел ли он Хосина. Тот ответил, что пастух где-то поблизости, и выразил удивление, почему учитель в деревне, хотя все направились на гумно к Салаху, где должен был состояться тимешрет 1.
— Тимешрет? — в свою очередь удивился Амран.
На гумно он, однако, не пошел, решив, что предварительно надо объясниться с шейхом.
Мальчишка обещал ему разыскать Хосина. Вскоре он вернулся и передал слова пастуха: «Пускай этот метрузи сам режет своего барана! А я не стану пачкать руки».
Амран едва не потерял сознание. Услышанные им слова бомбой взорвались в его мозгу. Не веря своим ушам, он заставил ребенка еще раз повторить то, что сказал пастух.
Такое страшное обвинение — да еще из уст ребенка! Амран слишком хорошо знал, какой смысл скрыт в слове «метрузи».
Как только Амран немного оправился от неожиданности, его охватило негодование. Кто же осмелился выдвинуть пропив него такое, совершенно беспочвенное, обвинение? В полном недоумении он не знал, что и думать.
Будь рядом кто-нибудь из крестьян, ему достаточно было бы одного взгляда на Амрана, чтобы удостовериться в невиновности учителя и полной нелепости возведенной на него
1 Тимешрет — жертвоприношение.
83
клеветы. Его лицо выражало полное непонимание происходящего. Но простодушный мальчик был единственным свидетелем, который видел, как воспринял Амран нанесенный ему удар, удар, от которого он уже никогда не сможет оправиться.
«Как возникло это недоразумение? Да и не кроется ли тут нечто большее, чем недоразумение?» — думал учитель. Он брел домой, сгорбясь, как под непосильной ношей.
«Метрузи!» Это слово отдавалось в его душе болезненным эхом, наполняло ее мрачными предчувствиями.
«Метрузи» обычно называют злых, бессердечных людей, но поскольку доброта и человеколюбие издавна мыслятся неотделимыми от религиозности, «метрузи», в сущности, означает то же, что и «руми»,— неверный, вероотступник. Когда каид переходил все границы в своем коварстве и злобе, говорили, что у него нет сердца, «как у метрузи». Амран смутно догадывался, что обвиняют его не в бессердечии. Сколько добра сделал он деревенским жителям! Прощал им даже потравы. По его распоряжению феллах отпускал весь скот, который забредал на их поле. А сколько милостыни он роздал деревенским нищим!
Но сколько ни размышлял Амран, он так и не мог прийти к определенному выводу. Оставалось надеяться на разговор с шейхом, человек он мудрый, стало быть, и поможет. Пока же Амран решил сам совершить жертвоприношение. Деревенские жители не сочли даже нужным известить его об отлучении. Ну что ж, он сделает вид, будто ничего не знает. За всю свою жизнь он не зарезал и курицы, но в этот раз ему придется взяться за нож.
Дома он старался вести себя так, чтобы Фатьма ни о чем не догадалась. Кое-как зарезал барана, освежевал его, хотя и не смог сохранить шкуру в целости.
Тушу Амран подвесил за задние ноги к смоковнице. Согласно обычаю, баран должен висеть до следующего дня, после чего его снимают, разделывают, часть мяса съедают, часть — засаливают. Фатьма наполнила бараньим жиром целую кастрюлю.
Кончив работу, Амран ополоснул руки и проглотил кусок жареной печени.
— А баран-то все еще теплый,—сказал он Фатьме. Шутка получилась плоская, старая женщина хорошо знала мужа и при виде его помрачневшего, озабоченного лица сильно встревожилась. Заметно было, что мысли Амрана витают где-то далеко. Так оно и было. Все это время он думал о том, что спокойное течение его жизни нарушилось, и отныне ему следует ждать больших неприятностей.
84
Глава четвертая
С деревенской площади Амран видел, как односельчане возвращаются с гумна Салаха. Многие тащили тяжелые корзины, прикрытые листьями папортника, кое-где проглядывали нанизанные на веревку, точно гигантские четки, куски мяса.
Распределение продуктов обычно велось по количеству людей в семье. Два-три раза в год в каждой деревне проводился «тимешрет» (в других местах его еще называют «уция»). Если не находился какой-нибудь доброхот, который давал деньги на общее дело, животных для жертвоприношения покупали в складчину. Для бедняков это была возможность разжиться мясом, да и зажиточным односельчанам оно обходилось много дешевле, хотя им-то приходилось выкладывать за него денежки. Впрочем, случалось это не так уж часто.
Амран сидел на джемаа один, лишь несколько мальчишек играли неподалеку. Хотя мысль его работала лихорадочно, лицо учителя оставалось непроницаемым. Он старался не выдать своей тревоги: пусть все знают, что ему не в чем себя упрекнуть и что комедия, которую с ним разыграли, не удалась, он просто, как и подобает человеку с чистой совестью, не обратил на нее ни малейшего внимания.
К удивлению Амрана, первый же мужчина, что прошел мимо, как ни в чем не бывало поздоровался с учителем. Так же спокойно, точно ничего пе случилось, приветствовали его и другие односельчане. Прошло еще несколько минут, и Амран понял, что ему не следует заблуждаться: именно тогда, когда он готов был поверить, будто все случившееся всего лишь недоразумение, он заметил, что в приветствиях, с которыми к нему обращаются, нет никакой теплоты, здороваются с ним очень холодно, из чистой вежливости. Никто и не думал подойти, присесть рядом или заговорить с ним. А ведь когда-то им было о чем побеседовать! Даже Каси, бывший башмачник, которому удалось подышать марсельским воздухом только благодаря Амрану, одолжившему ему денег, издали едва заметно махнул учителю рукой. А остальные проходили мимо с озабоченным видом и, казалось, думали лишь о том, как бы поскорее спуститься с холма в деревню. Что-то непостижимо тягостное было в этом молчаливом шествии.
Амран поджидал шейха, вот уже последний прохожий мелькнул мимо, но шейх все не появлялся. А между тем он должен был бы раньше других вернуться домой, ведь его сын давно уже пронес мясо. Видно, придется дождаться конца вечерней молитвы, чтобы встретиться с Сиди Ахмедом.
85
* * *
— Бог создал нас единой семьей, брат мой Амран. Все мы дети господа. Это он послал на землю пророка своего, дабы тот словом защитил нас от пагубной христианской веры и наставил на путь истинный. Ты же отбился от стада, Амран. Вот в чем твоя беда. И что ты выгадал? Что получил взамен? Ведь на твою долю выпало великое духовное благо, а ты его отвергнул, прельстившись благами материальными, но ведь они недолговечны и тленны, и ничтожен тот, кто ими соблазнится.
После бесконечных метафизических рассуждений, после пространных, полных эвфемизмов, разглагольствований, после хитроумных уверток в ответ на прямые вопросы Амрана и туманных намеков на недавние события шейх наконец-то выразил свою мысль с достаточной прямотой:
— Раз уж так случилось, мы готовы с уважением отнестись к твоим новым убеждения.м. Каждый волен в своем выборе. Ты можешь остаться жить среди нас, Амран, и я не буду пытаться переубедить тебя. Скажу только, что ты опозорил нашу деревню, и не одну только ее. Предки не простят тебе этого отступничества.
— При всем своем должном уважении к вам я вынужден заявить, шейх Ахмед, что вы заблуждаетесь. Не имея на руках никаких серьезных доказательств, вы предъявляете мне тяжкое обвинение. Мне хотелось бы остеречь вас от скоропалительных выводов, шейх Ахмед. Настанет время, и вы сами убедитесь, что совершили ужасную ошибку.
При этих словах Амран пристально посмотрел в глаза шейху, явно смущенному столь неожиданным отпором.
— Что до меня, — продолжал Амран, — то я не могу принять ваши речи, обращенные к истинным грешникам, на свой счет.
— Если обвинение исходит от одного-единственного человека, то оно может оказаться ошибочным, но свидетельства жителей целой деревни не оставляют, к сожалению, и тени сомнения.
Старик произнес ритуальную формулу, которая должна была означать, что он закончил свою миссию выразителя общественного мнения и вернулся к своей истинной роли — выразителя воли господа, представителем которого он является на земле. Он неторопливо поднялся и, не слушая возражений Амрана, направился вниз по каменистой дороге. Вскоре его смутно белеющий силуэт растворился в ночной тьме, звуки шагов замерли.
Амран остался один, в окружении отполированных до блес-
86
h.i камней, заменявших жителям деревни скамьи. По ним скользили тусклые, слабые лунные блики. Но, пожалуй, и солнечный луч не смог бы сейчас пробиться сквозь туманную пушнину мыслей Амрана. Охваченный смятением, не в силах справиться с мучительной тоской, учитель неподвижно застыл на месте, словно и сам превратился в камень.
Безжалостный приговор, вынесенный Амрану, явился для него смертельным ударом. Он чувствовал себя беззащитным, раздавленным безмерной тяжестью вины, суть которой он был нс в состоянии понять. Как страшный призрак, как чудовищное привидение терзало его общественное мнение — мнение людей, которых он считал близкими, к которым успел привязаться. Он для них чужак, возможно, в этом-то и кроется причина всего происшедшего. Ведь чужак обычно так и остается чужаком в деревне, где связи между людьми — нечто гораздо большее, нежели просто добрососедские отношения. Вот почему они с такой легкостью поверили клевете каида. Это своеобразная форма протеста против его вторжения в их среду.
Скоро Амран окончательно убедился, что во всем случившемся каид сыграл не последнюю роль. Никто, кроме него, не смог бы выносить и провести в жизнь столь хитроумный замысел. Да ни у кого другого и не было поводов враждовать с человеком, который делал всем только добро.
Амран был уже не в том возрасте, когда всякое чувство протеста легко перерастает в настоящий бунт, и хотя он был глубоко возмущен несправедливостью, учиненной по отношению к нему, он старался держать себя в руках. С первых слов шейха ему стала ясна вся бесполезность его возражений перед лицом этого нелепого заговора, этих абсолютно лишенных оснований обвинений.
«Сказано — и да отмсти за себя!»
Эта мысль, казалось, была начертана на челе шейха, который вел себя, как басенный волк. Безусловно, никто, кроме священнослужителя, не мог взять на себя подобное дело. А шейх даже счел для себя почетной эту миссию — объявить нечестивцу от имени всей общины, что он должен быть изгнан, как отщепенец, посягнувший на святые законы своих единоверцев. Значит, это каид, который лучше, чем кто-либо другой знал, насколько переплелись в сознании местных крестьян понятия отречения от родины и отречения от религии, незаметно посеял семена подозрения и тут же отошел в сторону.
Странное дело, как только Амран понял, что вся эта история — дело рук каида, все стало представляться ему не в таком г рагическом свете, как прежде. Если он начнет открыто возмущаться, то только унизит себя и доставит радость своему вра
87
гу. Амран уже сожалел, что так необдуманно поселился в этом враждебном краю, надеясь, что на этой плодородной земле он найдет приют, что здесь счастливо будут расти его дети. Местный уроженец, разумеется, не допустил бы, чтобы с ним так обошлись. Он заставил бы всех выслушать себя. Амран же в этом случае был бессилен что-либо предпринять.
Словно большой камень, выступающий из воды, стоял перед ним тревожный вопрос: что же все-таки делать? Но ответа он не находил. «Ты можешь жить среди нас, но отныне ты для нас чужак...» Отверженный, изгой — вот кто он теперь. Тяжелая усталость навалилась на Амрана. Этот человек, который благодаря своей воле и трезвому уму преодолевал все трудности на жизненном пути, сейчас готов был отказаться от борьбы.
Однако пора возвращаться. Амран встал. И только гут вдруг понял, в чем его спасение. Он как бы воочию увидел просторную комнату около храма в городе Ф., обращенные к нему серьезные внимательные лица. Вот что необходимо ему как животворный бальзам — атмосфера взаимопонимания и искреннего участия.
«Нет, нет, я не должен распускаться, — встрепенулся он, — не должен терять самообладание. Клянусь Аллахом, никто не увидит меня униженным. Вся эта история с ружьем, несомненно, дело рук каида. Супрефект прекрасно знает Садека, знает, с кем имеет дело!
Но что подумает жена? Неужели она поверит, будто я мог согласиться на такое чудовищное условие? После шестидесяти лет безупречной жизни навлечь на себя позор! И ради чего? Ради удовольствия ходить на охоту!
Мы останемся, Фатьма, в этой деревне навсегда. Опа наша, здесь наш дом. В конце концов все убедятся, что я такой же честный человек, как и они. Если я не смог доказать это всей своей жизнью, то пусть же моя смерть рассеет все сомнения. Мне нечего бояться, моя совесть чиста».
Когда Фатьма узнала обо всем, она не проронила ни единой слезы. В полном молчании выслушала она нелепую сплетню, которую поспешила передать ей соседка.
Честность и благородство мужа не вызывали у нее никаких сомнений, и как большинство женщин, она решила положиться на волю провидения. Будущее, несомненно, восстановит истину.
Фатьма была искренне удивлена, когда услышала из уст мужа о клевете каида — выдвинутое им обвинение показалось ей столь же нелепым, как и самому Амрану, тот, кстати сказать, даже не мог вспомнить день, когда о нем узнал. Фатьма была абсолютно согласна с мужем: разъяренный каид способен на
88
:цобую подлость и. по-видимому, постарается раздуть згу не горию.
Несмотря на такой драматический поворот событий, в доме Амрана, так же как и в других домах деревни, каждый день разжигали очаг. Казалось, ничто не изменилось в укладе жизни бывшего учителя, но окружавший его мир был теперь совсем иным, нежели тот, который когда-то так радостно принял его.
Амран уже не испытывал почти никаких чувств. В конце концов он даже привык к этой новой жизни и обрел спокойствие. Жители деревни оставили его в покое и уже не старались всячески выказать ему свое презрение. Иной раз они удостаивали его приветствия, но с таким насмешливым видом, что он не знал, что и думать. Часто ему даже казалось, что он ослышался. И все же чувствовалось, что странная ситуация тяготит всех деревенских жителей больше, чем самого Амрана. Они как будто сознавали свою вину перед учителем, и, видя его спокойный, независимый вид, кое-кто, возможно, спрашивал себя, нет ли тут какой-нибудь ошибки.
И все же пламя недоброжелательства, постоянно раздуваемое каидом, не затухало. Амран чувствовал, что ему не представляется никакой возможности обжаловать вынесенный ему приговор. Тайна, которую он носил в душе, могла бы помочь ему оправдаться, но нечего было и думать, чтобы доверить ее жителям деревни.
Он жил в стороне от всех и безропотно переносил испытание, выпавшее на его долю. Люди думали, что упорства учителя хватит ненадолго, в один прекрасный день он не выдержит и уедет. Однажды они проснутся и увидят, что дом Амрана пуст, и ни одно пятно не омрачит больше их существования. Но они ошибались. Учитель держался принятого решения и, хотя продолжал дышать одним воздухом с обитателями Та-земура, не делал никаких попыток восстановить прерванное общение с ними.
Как быстро переменилось отношение к Амрану! От него отшатнулись все, до последнего человека, — пожалуй, во всей истории деревушки не было еще случая такого поразительного единства мнений.
На джемаа только и было разговоров что о нем. Клеветнический вымысел, мало-помалу обрастая подробностями, обрел черты убедительной реальности. Подлинный облик Амрана оказался в конце концов заслоненным образом некого выдуманного подлого предателя, злоумышлявшего против всех жи-юлей деревни. Так добряк Амран, почтенный учитель на пенсии, стал воплощением всех пороков. Его благородство теперь принимали за трусость, доброту — за притворство.
89
Те, кто прежде с восторгом отзывались об Амране, теперь превратились в злопыхателей и объявили себя его жертвами. Любой, даже самый мелкий, поступок учителя мгновенно обрастал паутиной лжи. Тень покрывшего его позора становилась все гуще. Были и такие, кто действовал не по собственному убеждению, а лишь следовал за остальными, оправдывая себя разными причинами, среди этих причин не последнее место занимал страх перед каидом. Спокойное безразличие Амрана сбивало их с толку, и, чтобы не чувствовать себя виноватыми, они приписывали ему всевозможные пороки.
Мало-помалу страсти улеглись, и Амран попросту перестал интересовать односельчан. Было забыто все, что связывало их в прошлом, его снова воспринимали как чужака, с которым лучше не иметь ничего общего. Да так оно и было: Амран, в свой черед, отверг отвергнувшее его общество. Каид, вполне удовлетворенный достигнутым, прекратил свои интриги.
Амран не ходил больше в деревенскую мечеть, не появлялся на джемаа. Весь день он проводил вне Таземура. И делал по возможности все, чтобы не встречаться с жителями деревни. Выходил чуть свет, возвращался поздней ночью и запирался у себя в доме. Он избегал оживленных дорог, держался от деревни как можно дальше не потому, что его преследовал страх. Просто он был постоянно занят: либо работал в поле, стараясь укрепить свои убывающие с возрастом силы, либо ездил по делам в Ф. Для поездок он выбирал обычно не базарные дни. К огорчению Амрана, его сын отказался от своего первоначального замысла. Тотчас же после посещения нотариуса учитель непременно шел в комнату около храма. Прежде чем переступить порог, он всегда оглядывался, проверяя, не выслеживают ли его. До поры до времени все шло благополучно, но в душе Амран постоянно опасался провала.
Он никогда не задерживался подолгу в прокуренной комнате, нередко уходил почти сразу же, через несколько минут.
* * *
Так незаметно текло время. Дом Амрана стоял на отшибе, тем легче ему было привыкнуть к жизни отшельника. Он писал различного рода статьи и прокламации. Достаточно было бы властям заглянуть в них, как ему тотчас же пришлось бы поменять свой дом на жилище куда менее приятное.
В свободное от охоты время — как раз начался охотничий сезон — Амран предавался размышлениям о жизни. Все чаще, не боясь впасть в чрезмерное благочестие, он задумывался об
90
искуплении грехов, о загробной жизни и молился с таким усер-шсм. точно и впрямь был повинен в отступничестве, которое ему приписывала молва. И, казалось, его молигва обретала особую силу, потому что он расстилал свой коврик на клочке »смли между двумя смоковницами, а единственным свидетелем его набожности был феллах Рамдан.
* * *
Как-то у Амрана произошло столкновение с полевым сторожем.
Была зима, оливы, гнущиеся под тяжестью бесчисленных плодов, мокли под дождем. В рощу, в надежде всласть полакомиться черными маслинами, усеявшими землю, слетались скворцы.
Двумя выстрелами уложив несколько птиц, Амран набил полную сумку и сразу же зачехлил ружье, чтобы в стволы не попала дождевая вода.
До того дня сторож никогда с ним не заговаривал, тем более не высказывал ему никаких порицаний. Впрочем, Амран не давал никакого для них повода и мог ничего не опасаться. Учитель хорошо знал, что ходжа и сторож — самые преданные слуги каида. Достаточно было вспомнить растерянную физиономию сторожа, потребовавшего в первый же лень, когда Амран вышел на охоту, показать разрешение.
И вдруг теперь, едва завидев Амрана, он направился к дему с угрожающей миной. Сторож потребовал предъявить разрешение и, как только Амран протянул ему документ, тотчас схватил его и спрятал в карман. Видя изумление Амрана, он все же счел нужным объяснить:
— Ты человек ученый и прекрасно знаешь, что в частных владениях запрещено охотиться.
— Это превышение власти, Тахар, — оборвал его учитель, к которому уже вернулось обычное самообладание.
— Получишь свое разрешение у каида, — пробормотал сторож.
— А я пожалуюсь супрефекту. Может быть, он повесит тебе на грудь еще одну медаль рядом с той, которую ты носишь с такой гордостью. Издеваться над стариком — занятие куда как легкое. Не то что воевать.
Этот выпад заставил Тахара стиснуть кулаки. Историю его хорошо знали в Таземуре и шепотом передавали из уст в уста еще долгое время после того, как французы решили таким неожиданным образом отметить дезертира, единственным смелым поступком которого было бегство.
91
— Верни мне разрешение, ведь местные законы на меня не распространяются, — сказал Амран.
Он с удовлетворением отметил, что, по-видимому, нашел верный довод, ибо Тахар только сплюнул и тотчас же возвратил ему бумагу. На этот презрительный жест учитель лишь пожал плечами.
* * *
Настало время поста, томительно долгого поста, который на этот раз совпал с самым голодным временем в году.
Голод, суровое воздержание, допускающее лишь два приема пищи в течение ночи, и холод — была как раз середина зимы — настолько вымотали людей, что приходилось удивляться, как они еще держатся на ногах и находят в себе силы заниматься обычными делами.
Однажды вечером, когда Фатьма уже поставила на огонь котелок, чтобы разогреть еду, а сам Амран все еще лежал в постели, дожидаясь, пока жена позовет его, раздался стук в ворота. Учитель приподнялся на локте, удивленно прислушиваясь. Кто бы это мог стучать в такой час? Уже давно никто не приходил к ним даже и днем. Амран знал, что в течение всего месячного поста многие односельчане не ложатся спать. Вечера они проводят в чайной или у соседей, играя в домино или другую игру.
Уж не ошибся ли кто-нибудь домом, подумал учитель, но тут же отверг эту мысль — в деревне такого не бывает. На всякий случай сняв с гвоздя ружье, Амран проверил затвор и вышел во двор. И почти тут же услышал сдавленный шепот позади ворот.
— Кто там? — спросил он. Ответа не последовало.
Амран приоткрыл тяжелую створку и, когда глаза немного освоились с темнотой, разглядел две удаляющиеся фигуры.
— Что вам нужно? — громко крикнул он вдогонку. Тени повернули обратно.
— Мы просто хотели убедиться, что ты не спишь, дядюшка Амран, — ответил один из ночных гостей. Амран узнал в нем знакомого мальчишку, — На джемаа все, даже сам шейх, говорят, будто ты принимаешь пищу, как обычно, и не встаешь на утренней заре. Вот мы и решили убедиться, так ли это.
Выпалив все это единым духом, мальчишка замолчал. Суровый взгляд учителя, устремленный на него из темноты, устрашал его куда больше, чем едва не упиравшееся ему в живот ружье.
Старик опустил оружие, распахнул ворота и пригласил ребят во двор. Тщательно заперев ворота, он провел их в боль
92
шую комнату. Там, на циновке из пальмовых листьев, рассте-пспной перед неубранной металлической кроватью, стояло дымящееся блюдо.
Мальчики переглянулись. Оба сразу поняли, что Амран приглашает их разделить с ним его трапезу. Учитель знал, что оба они очень голодны, дома у них решительно нечего есть. И в самом деле они не заставили себя долго уговаривать и покорно опустились на циновку. Пока Амран вешал на место свое ружье, Фатьма принесла еще две ложки.
В ту ночь никто не спал в доме Амрана, и хотя с керосином в деревне было туго, лампа горела до самого утра. Радушно принятые мальчики выложили все, что знали о поведении каида и других жителей деревни, рассказали о насмешках в адрес старого учителя. Амран решил воспользоваться этим случаем и все объяснить, прекрасно зная, что разговор этот завтра же станет известен всем, кто соберется на джемаа.
— Так вот почему вы разбили черепицу у меня на крыше?
— Да, дядюшка Амран, да простит нас бог. Но ведь тех, кто не соблюдает поста, побивают камнями...
Амран отпустил мальчишек, почти уверенный в скором торжестве истины.
Он снова вернулся к своим раз>мышлениям. Несправедливость человеческая испокон веков безгранична. Сколько невинных душ загублено ею, сколько людей пали жертвами страха, тщеславия и неискоренимых предрассудков!
* * *
Спокойствие Амрана зиждилось на сознании полной своей невиновности. Но заявить об этом во всеуслышание ему мешало чувство собственного достоинства. Стариковская умудренность подсказывала ему, что его репутации, в сущности, не нанесено никакого урона и он имеет право выше, чем кто-либо, нести голову.
Если в отношениях Амрана со всей общиной как таковой не было заметно никаких особых перемен, то в его отношениях с соседями наметилось явное улучшение. Одно время они — ни женщины, ни дети — даже не приближались к его порогу. Но вскоре Амран убедился, что между его женой и другими женщинами деревни восстановилось ничем не омрачаемое согласие. Первая соседка явилась якобы за тем, чтобы поймать курицу, которую она сама же перебросила через ограду. Цель ее посещения была ясна — она хотела получить от Фатьмы разъяснения, которых невозможно было добиться от ее мужа. Об их беседе мгновенно узнал весь Таземур. После смерти Дех-
93
бии — служанки, которая носила воду в дом Амрана, одна из соседок постаралась пристроить к этому делу своего сына. И конечно же, она сделала это не без ведома мужа. Следом за женщинами изменили свое отношение и многие отцы семейств. Так, например, Белькасем, он торговал на рынке конфетами собственного изготовления и жил очень бедно, так как крестьянам, отказывавшим себе в самом необходимом, и в голову не приходило покупать его изделия,— так вот Белькасем отправился во Францию только благодаря учителю, одолжившему ему денег.
По поведению отдельных людей можно было судить об общем умонастроении. За какие-нибудь несколько месяцев произошел удивительный поворот. Все знали, что их соотечественники, принявшие чужую веру и соответственно приравненные к французам, имеют право на продовольственные карточки иного цвета, чем те, что получали местные жители. Учитель же не только стоял вместе со всеми в общей очереди перед магазином в городе Ф., но и продукты получал точно те же, что и все остальные.
Карточки распределял ходжа. Он-то знал, как благородно поступил учитель, предложив свои продовольственные карточки Усаиду: его жена вот-вот должна была родить. Ходжа ничего не сказал об этом Си Садеку, но он понимал, что в тот же вечер на джемаа Усаид не пре,минет упомянуть об этом благодеянии.
Почти все жители, а их число намного уменьшилось, так как всю молодежь мобилизовали, чувствовали, что их ловко одурачили, и воздерживались от обвинений и упреков в адрес Амрана. Но из ложного самолюбия никто не хотел признать очевидную ошибку. История эта длилась так долго, что уже почти все забыли ее первопричину и переживали разрыв с учителем куда мучительнее, чем он сам. Возможно, именно поэтому все стали украдкой здороваться с учителем.
Что до самого Амрана, то он решил положиться на время — в конце концов люди во всем разберутся. Ведь их можно и понять. Само его поселение в Таземуре таило в себе некий вызов. Вот ему и пришлось поплатиться за свою дерзость.
Амран страдал только из-за сыновей. Письма от них он получал все реже, и казалось, что война, такая далекая, приближается вплотную, обретает жестокую реальность.
Старший сын, видимо, раздумал возвращаться на родину. Тоска по родителям его ничуть не угнетала, он просто-напросто потребовал отправить ему фотографию матери, что Амран и сделал. Дела его, судя по редким письмам, пошли на лад с тех пор, как он открыл свой кабинет в одной из деревушек
94
Прованса. Он прислал отцу фото своих двух детей — «чистых французов», как выразилась Фатьма, так мало походили они па кабилов. Амран был очень огорчен тем, что в них не чув-। iHveiCH его кровь.
Другой сын Амрана — Салах, после того как пообещал при-гчап» в Таземур, долгое время хранил молчание. Наконец от нею пришло письмо с военным почтовым штемпелем. Этого н следовало ожидать. Было начало сорок пятого года, насту-п юнпе велось уже на столицу рейха, бои шли жестокие, и Ам-ран молился, чтобы судьба пощадила его сына.
Оба зятя время от времени появлялись в доме Амрана со споим многочисленным потомством. Дети нарушали привычную тишину в доме и вносили оживление.
Амран уже предчувствовал наступление дня. когда колониальные власти, высвободив себе руки, обрушат на них суровые репрессии. Приходилось соблюдать крайнюю осторожное 1ь, заходя в комнату около храма. Ряды единомышленников сильно поредели. Одни пали в сражениях в Тунисе или И । алии, другие вели подпольную борьбу.
Амран с огорчением чувствовал, что стареет. Силы ei о бы-cipo убывали. Но хотя он понимал, что старение — процесс in юл не естественный, на душе у него было сумрачно.
Старческая немощь лишила его любимого удовольствия — дальних прогулок. А тут еще грянула новая беда. Однажды майским утром, после своего посещения Ф., он вернулся домой совершенно убитый. Он весь сгорбился, казалось, бурнус непреодолимым бременем давит ему на плечи. А в его глазах заспало беспредельное отчаяние. Он сказал жене, что у него был неприятный разговор с супрефектом, хотя и утаил его содержание.
- Только благодаря своим седым волосам я и вернулся се-|<>лня домой, — уронил он.
Но он отнюдь не был рад своему возвращению.
Высокомерное снисхождение, проявленное супрефектом, । лубоко унизило его. В тысячу раз было бы лучше умереть имеете с друзьями-единомышленниками, чем быть обязанным пощадой представителю ненавистной ему власти.
В Таземуре были люди, которые регулярно читали газеты, но и они недоумевали, почему Амран стал объектом пристальною внимания полицейских, которые то и дело заходили к нему в дом. Никто не усматривал связи между вынужденным затмением старого учителя и заголовками газет. Люди не чувствовали ничего, кроме праздного любопытства. Да и то вскоре угасло. Все снова забыли о старом учителе.
Шли дни. Амран начал вновь покидать дом, но в городе,
95
даже в базарные дни, больше не появлялся. Он сильно похудел, и, встречая этого изнуренного болезнью человека, односельчане с трудом узнавали в нем учителя с его некогда такой гордой осанкой. Одежда его, несмотря на все старания Фатьмы, имела вид очень неряшливый, а из-под красной фески, которую учитель носил теперь вместо тюрбана, виднелись почти сплошь белые волосы.
Амран уже с большим трудом переставлял худые, узловатые ноги. Ревматизм, обострившийся с наступлением холодов, не давал ему спать. Как только он растягивался на постели, все тело пронизывала невыносимо острая боль, она, казалось, только и ждала этого момента, чтобы вступить в борьбу с лекарствами и с согревающими бальзамами Фатьмы. Ночь не только не приносила долгожданного отдыха, но и изматывала все силы. Впрочем, нравственные мучения были еще сильнее физических. Казалось, чья-то дружественная воля намеренно обостряет течение болезни.
Однажды утром он и вовсе не смог выйти из дома. Шел дождь, и серый ненастный день усугублял страдания Амрана. Он лежал на своей старой кровати, не в силах пошевелиться, сознавая, что уже никогда не поднимется. Фатьма, молчаливая, безутешная, сидела возле изголовья больного, слушая, как Амран со стоном твердит: «Что я им сделал?»
Вскоре Амран тихо умер. Дочери приехали в Таземур за несколько дней до этого. Только сыновей, Мурада и Салаха, имена которых старый учитель часто повторял в бреду, не было, хотя феллах и отправил им телеграммы. Они, видно, просто забыли об отце, так же, как и жители деревни — никто из них ни разу не зашел справиться о здоровье старого учителя.
Перед самой смертью его руки шевельнулись, губы мелко задрожали, он что-то забормотал. Фатьма, сидя у его изголовья, молилась, и ее молитва как бы сливалась с шепотом умирающего — только это и свидетельствовало еще о том, что он жив. Наконец все стихло.
Когда послали за шейхом, тот отказался прийти. Фатьма тихо закрыла глаза покойного. Дочь отчаянно зарыдала. Измученная долгими бессонными ночами, которые она провела у постели умирающего, Фатьма вытерла слезы тыльной стороной ладони.
* * *
В то утро жители деревни не пошли, как всегда, в поле — по призыву шейха они собрались на площади перед мечетью.
После короткого приличествующего случаю вступления
96
« i.ipi.ifi шейх поставил на общее обсуждение волновавший его вопрос.
- Люди Таземура, скончался наш односельчанин, нужно < । о похоронить. Мы должны сделать это не ради усопшего, ибо этот человек покрыл себя позором, но ради жены его, женщины вполне добропорядочной, и детей его, которые не знают, 'ио здесь у нас произошло. Вина покойного не должна падать на них. Однако не следует забывать, что Амран, да помилует сю всевышний, не наш единоверец, а потому я спрашиваю: должны ли мы похоронить его на нашем кладбище, рядом i могилами предков. Я призвал вас сюда сегодня, чтобы вы сами решили, как поступить.
Толпа собравшихся нерешительно заколыхалась.
Известно, что тех, кто принял чужое гражданство, не принято хоронить на общем кладбище, им отводится место в стороне, и хоронят их обычно без заупокойной молитвы, в абсо-июгном молчании. Однако в Таземуре, деревне марабутов, дело обстояло иначе, поскольку здесь не видели существенной разницы между понятиями «чужеземец» и «иноверец».
— Послушайте, — раздался громкий голос каида, который одним из последних примчался на площадь, — покойный изменил нашей вере! Этот подлец вообще не достоин погребения! Оставим его здесь и пусть валяется, пока кто-нибудь из близких не заберет его.
На этот раз каид говорил не как официальное должностное Нино, а как член общины. Но никто не осмелился возразить ему, опасаясь неприятностей. Если Амран и впрямь вероот-с|упник, а большинство присутствующих сомневалось в этом, о । сюда непреложно следовало, что не только душа, но и тело покойного не принадлежит этой земле. Если они все же похоронят его здесь, не придется ли потом держать ответ перед колониальной администрацией? Ведь как только супрефект узнает обо всем, он немедленно вмешается, а так как в Таземуре пет христианского кладбища, придется тело Амрана везти в Ф.
Каждый из тех, кто стоял на площади, убеждал себя, что не может поступить по-другому, и никто не хотел подставлять себя под удар.
Однако все они ошибались. Даже если бы Амран и принял чужую веру, его смерть, так же как и его похороны, не вызвала бы никакого интереса у представителей власти, — эти люди презирали не только их, но и тех, кто отрекся от своей родины. Если кто-нибудь из них был полезен властям, его ублажали при жизни, а после смерти тут же забывали о нем, будто его новее и не было никогда.
— Подумайте, прежде чем что-то решать! — вмешался фел
I Альманах «Африка» вып. 4
97
лах, работник Амрана. — Амран принял чужую веру, говорите вы? Не верю я этому, уж я-то знаю его лучше вас всех. Это все козни одного завистника, которого я не стану называть, вы и без меня его хорошо знаете, просто все боитесь его, да простит вас бог!
Стоя выше всех, на склоне холма, феллах в отчаянии вглядывался в лица крестьян, но они были невозмутимы. Никто не хотел поддержать его.
— Всего несколько дней назад,— продолжал он,— Амран на моих глазах молился, как правоверный мусульманин. Мне не пристало осуждать ваше решение. Если бы слухи, которые распустили о хозяине, были верными, комиссар давно бы уже вмешался в это дело. Известите его о смерти учителя, и вы увидите, он ничего не предпримет. Может быть, тогда, люди Тазе-мура, вы поймете, куда завела вас ваша слепота. И у вас будет возможность исправить свою ошибку. — Он удалился, провожаемый изумленными взглядами.
Но в это утро, по просьбе Фатьмы, феллах еще раз появился в деревне. Это был единственный человек, который не верил в виновность Амрана. Феллах успокоил растерянную женщину и отговорил ее хоронить мужа, как она уже собиралась, в саду. Он сам обмыл тело покойного, обрядил его. Но что мог он поделать с людьми, лед в сердцах которых не могла растопить даже смерть!
После короткого совещания на площади между каидом и шейхом — представителями власти светской и духовной — было решено отложить решение вопроса до возвращения посланца, которого отправили в Ф. для выполнения всех формальностей. Собрание разошлось, и все вернулись к повседневным делам, словно ничего не случилось.
Посланный вернулся лишь к полудню. Он рассказал, что чиновник префектуры, для которого в известии о смерти не было ничего необычного, лишь молча поправил очки на носу и без каких бы то ни было расспросов сделал соответствующую запись в книге регистраций.
Ненависть каида преследовала Амрана и после его смерти. Садек был полон такой неистовой ярости, что сумел склонить на свою сторону и шейха с его наивной и фанатичной верой. Оба они считали, что в их деревне нет места ни для души, ни для тела нечестивца. Пусть останки Амрана покоятся на его собственной земле, под смоковницами.
Солнце уже клонилось к закату, когда тело Амрана, уложенное на носилки, пересекло порог дама в последний раз. Эти носилки, сделанные из плетеной решетки для сушки инжира, несли четверо мужчин. У шейха были свои носилки — простые
98
to пилки, сколоченные из неструганых досок, на них с незапа-MUIHI.IX времен совершали свое путешествие в мир иной все умершие. Однако, когда феллах явился просить эти носилки, nu lls завопил, что это святотатство и что лучше бы феллах не вмешивался не в свое дело.
Носильщики, давно уже привыкшие к исполнению своего ни ос того долга, вынесли тело, словно это был обычный груз.
Плачущая Фатьма осталась стоять на пороге. Обе дочери, окруженные детьми, тоже дали волю своему горю. Мужчины же медленно двинулись следом за носилками по каменистой /lopoie. Замыкал процессию феллах, по обе стороны от него ниш оба зятя Амрана в европейских костюмах. Церемония похорон казалась чересчур скромной, но они приписали отсут-сишс обычной пышности тому обстоятельству, что отец не (н.п! местным уроженцем.
Траурная процессия выглядела особенно жалкой, когда ста->ui пересекать пустынную площадь. За ней, сидя в чайной, на-|>июдал один лишь Садек. При виде самодельных носилок он • иорадно ухмыльнулся и, выпустив изо рта кончик трубки от napi иле, протянул руку за стаканом чая.
- Чтоб тебя шайтан утащил! — процедил он.
Даже прихлебатели, увидев на его лице блаженную улыбку, почувствовали негодование. Поистине нет предела человече-i кой глупости! Как можно радоваться, глядя на чудовищные последствия своих подлых поступков.
Жители деревень, через которые, спускаясь в долину, проходи на процессия, были поражены скромностью похорон. Никто ниже не читал заупокойной молитвы, как полагается в таких » нучаях. Кого же это хоронят?
И тут произошло нечто неожиданное: по мере того как процессия приближалась к месту погребения, к ней присоединялись все новые и новые люди. Одни полагали, что покойного цолжпы похоронить на его земле, согласно его собственной воне, другие — что хоронят какого-нибудь бедного странника, нагни нутого смертью вдали от родных мест. Но даже и те, кто шал. кого хоронят, бросали лопаты и кирки и дружно вливались в процессию. Среди них были и жители Таземура и ближайшей деревни. Кое-кто даже оставил посреди поля запряженных быков.
И вот уже за телом усопшего двигается огромная толпа же-ннощих отдать последний долг, как на похоронах правоверно-к> мусульманина, умершего в окружении единоверцев. Кто-то ы1Я1ивает заупокойную молитву, ее подхватывает хор голо-• он. Четверо мужчин, несущих носилки, передают их другим — Ш1АДЫЙ хочет принять участие в церемонии.
г	99
Внезапно процессия останавливается, люди о чем-то перешептываются, затем носилки передаются из рук в руки — пока не оказываются в самом конце. Процессия разворачивается и направляется в обратный путь.
Не доходя Таземура, все сворачивают на узкую извилистую тропку, ведущую к кладбищу. Среди замшелых могильных камней, под деревьями, в листве которых запутались последние солнечные лучи, темнеет глубокая могила.
Вот когда, должно быть, возрадовалась отлетевшая душа Амрана. Те, кто были его гонителями при жизни, раскаялись и явились проводить его в последний путь. Скорбно и торжественно звучит заупокойная молитва, и вот уже первые комья земли сыплются в могилу.
* * *
Мурад приехал в деревню, когда оба зятя Амрана уже вернулись с похорон. Получив телеграмму, он поспешил взять билет на первый же самолет и все-таки опоздал попрощаться с отцом.
Шейх с большим трудом удержался от желания поговорить с ним откровенно. В его душе боролись противоречивые чувства. Когда же кто-то сообщил ему, что жители деревни переменили свое отношение к Амрану, шейх почувствовал резкое облегчение.
— Хвала тебе, господи! — воскликнул он, сопровождая свои слова жестом, который выражал и радость, и благодарность всевышнему за то, что тот уберег его от еще более тяжкого греха.
Однако он ничего не сказал сыну Амрана, тот вскоре уехал и увез с собой мать, ей нечего было больше делать в деревне. Дом они оставили запертым.
Эпилог
Ровно через год — день в день — Амран был публично оправдан. Каид ненадолго пережил свою жертву. Какой-то прохожий обнаружил его труп в тесном скалистом ущелье Ти-кезрит, неподалеку от деревни. Он лежал посреди дороги в странной позе, голова была почти отдельно от тела. Очевидно, кто-то перерезал сонную артерию коротким и точным взмахом бритвы.	*
Жандармы как раз оказались в деревне. Вызвали следователя, и он немедленно допросил всех, кто окружал Садека. Жена
100
убитого сообщила, что какие-то люди явились среди ночи и без всяких объяснений увели с собой мужа. Происшествие потрясло всех, его долго еще потом обсуждали.
К этому времени царство каидов уже кончилось, и Мохтар так и не смог занять место своего отца. Радуясь восстановленной справедливости, жители деревни наконец-то добрались до истины. Некий незнакомец, освобожденный из тюрьмы, с разрешения шейха обыскал дом Амрана. Затем у него состоялся разговор с духовным главой деревни, такой долгий, что он успел выкурить не одну сигарету. Незнакомец выложил перед шейхом множество брошюр, которые он обнаружил в толстом пакете, в одном из укромных уголков дома. Все они были на арабском языке, которого шейх не понимал, хотя и бегло читал Коран, но в самом звучании слов было что-то необычное, величественное, что производило большое впечатление. Потрясенный, слушал шейх своего взволнованного собеседника. В его душе совершался переворот, глаза заволакивались печалью.
И вот однажды шейх, — борода его совсем уже побелела, — решил почтить память Амрана. Это была волнующая церемония. Среди самых богато изукрашенных могил прежних обитателей Таземура могила Амрана, самая свежая, выделялась своей поставленной вертикально мраморной плитой, по сторонам которой золотилась арабская вязь.
Деньги на памятник собрали в складчину. Жители Таземура хотели таким образом искупить свою вину перед покойным учителем. Каждый стремился внести свого скромную лепту как свидетельство искреннего раскаяния и ггосмертного воздаяния тому, кого они так несправедливо осуждали.
Слезы заблестели на глазах старого шейха, когда он заканчивал свою речь, и, чтобы скрыть их, он отвернулся.
— Только одному богу дано обрести совершенство, мы же всего лишь простые смертные. Да простит нам великий Аллах,—милость его безгранична,—наши прегрешения. Спи в мире, Амран, ибо ты был добр и справедлив, и память о тебе будет жить среди нас, дабы вести нас по пути истинному, по которому шел ты сам. Аминь.
Кто-то из его молчаливых взволнованных слушателей указал на дальний конец кладбища, где виднелась могила, почти сплошь заросшая ежевикой.
Перевод с французского М. Финогеновой
Стихи
Муяка КЛАССИК СУАХИЛИЙСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
Муяка бин Хаджи, африканский поэт, был современником Пушкина! Этот факт вместе с виртуозной версификационной техникой и изысканностью выразительных средств способны ошеломить читателя, привыкшего думать об Африке как о зоне бесписьменной культуры, где литературное творчество возникло (за исключением Северной и Северо-Восточной Африки) лишь в середине нашего столетия. И тем не менее перед нами стихи классика суахилийской литературы. Правда, Муяка — первый поэт, чьи произведения дошли до нас, но он первый лишь в том смысле, чю нам неизвестны имена его предшественников. А предшественников у него было немало — хотя бы потому, что Муяка не был изобретателем того жанра, в котором он работал, — ма-шаири.
Машаири — это стихотворения со строфическим делением, в котором каждая строфа состоит из четырех шестнадцатисложпых стихов. Стихи разделены цезурой, и полустишия рифмуются, например, так: ав/ав/ав/вс или так: ав/ав/ав/ва (одна буква со
ответствует полустишию). Конечная рифма в строфе — одна и та же (кроме последней строки). Тема машаири обычно формулируется афористически и рефреном проводится через все стихотворение, завершая каждую строфу. При этом бывает так, что рефрен не связывается по смыслу со строфой в целом, а лишь напоминает читателю или слушателю, что тема поэтом не упущена. Часто тема оформляется как известная пословица или же наоборот — крылатость стиха превращает его в пословицу. Многие из стихов Муяки вошли в идиоматический фонд языка суахили. Машаири допускают бесконечное разнообразие содержания — от любовной лирики до бытовых (вполне прозаических и банальных) советов и рекомендаций. Сатирические зарисовки, философские размышления, соседские свары, политическая борьба, тривиальные сентенции и истины—настолько абстрактные, что пороц^нспонятно, к чему они приложимы и о чем, собственно, идет речь, — все это может быть предметом дпя машаири.
Все это есть и в стихах Му-
102
яки. Совершенный пустяк мог быть поводом для того, чтобы продемонстрировать блестящее остроумие или же сверкающее, филигранное мастерство. Но для отображения самых существенных и важных жизненных проблем и событий машаири также служили Муякс отличным инструментом. Следует еще сказать, что при жизни Муяки была жива традиция поэтических состязаний и что поэты-соперники создавали свои произведения перед многочисленной аудиторией и отвечали друг другу стихами незамедлительно. Трудно поверить, но многие из виртуознейших стихов Муяки, стихов, наполненных каламбурами, звуковыми повторами, аллитерациями и ассонансами, созданы как устные экспромты, как конкурсные реплики.
Все эти обстоятельства украшали творчество Муяки деталями, тем более драгоценными, что по этим деталям мы теперь можем судить нс только о некоторых нюансах жизни города Момбасы, где обитал Муяка, но и судьбе самого создателя машаири. В самом деле: нс говоря уж о том, что основной корпус поэтическою дивана Муяки зафиксирован лишь примерно через сорок лет после смерти поэта, что даты его жизни (1776—1840) вычислены лишь приблизительно,—его биография, в той мере, в которой она известна, по большей части угадана, вычитана из его стихов. Мы знаем, что Муяка был некрасив, но обладал огненным темпераментом, боль
шую часть жизни прожил в бедности, был язвителен и остроумен, владел арабским языком и был мусульманином, был сострадателен, хотя порой и непримирим; он был мудрым и наивным, иногда амбициозным, но независтливым; любил многих женщин, но часто бывал отвергаем ими, насмешничал в ответ на женские насмешки, но пронзительно понимал женские горести; принимал участие в политической борьбе, вдохновлял воинов патриотическими выступлениями, водил дружбу с сильными мира сего — и осмеивал их, призывал к умеренности и смирению, но бывал неукротим.
Верна ли эта характеристика? Соответствует ли она какой-либо реальности? Или это только условный образ, собранный из кусочков весьма условных стихов, ключ к разгадке которых потерян либо — во всяком случае — находится не в наших руках? Остается лишь верить в правильность наших догадок и их правомерное гь. Будем думать, что, несмотря на условность жанра, автор, как это случается и в знакомых нам литературах, неизбежно «проговаривается» о себе, и мы удовлетворенно ловим его па слове и с некоторым самодовольством улыбаемся собственной проницательности. Тем более что переводчик — наш соотечественник, он предлагает опредс пенную интерпретацию текстов, которая так или иначе предопределена условностями нашей культуры (что естественно и неизбежно).
Все же автор этих строк хо
103
тел бы поселить в читателе и некоторое сомнение в безошибочности пашей презумпции общече-ловсчности, позволяющей нам «разгадывать» темные места в чужой культуре. Например, если Муяка говорит о том. что собирается в морское странствие, мы не можем реконструировать его биографию, вписав в нее слова: «много путешествовал, в том числе и по морю», потому что «морское странствие» потенциально означает готовность к переходу в иной мир.
«Я полюбил за эти голы худой и ветхий мой баркас»,— пишет переводчик в полном соответствии со смыслом слов оригинала. Комментатор поясняет, что стихотворение «Старая лодка» как будто намекает на возвращение Муяки к старой жене после бурного увлечения молодой женщиной! В машаири допустимы вещи, непонятные даже для носителей культуры.
Итак, будем строить догадки, однако будем осторожны и не будем самоуверенны. Но прежде — поговорим о том, что известно достоверно. И начнем с исторической и культурной обстановки.
Язык суахили — один из самых распространенных в семье языков банту. На суахили говорит множество племен и народов, населяющих Восточную Африку. Лексика этого языка включает в себя большое число арабских слов, хотя грамматика не несет на себе следов каких бы то ни было влияний. Первые известные нам суахилийские рукописи
в арабской графике датируются началом XVIII века, хотя сами эти рукописи свидетельствуют о том, что ко времени их создания язык суахили уже давно и вполне сложился как литературный. Само слово «суахили» впервые в зарегистрированных источниках встречается у известного марокканского путешественника XIV века Ибн-Баттуты. В формировании этнической и культурной истории прибрежной полосы Восточной Африки огромную роль сыграли арабы; определенная роль принадлежит также выходцам из Персии и Индии, попадавшим сюда вместе с торговыми судами и оседавшим здесь — в краю благодатном, плодородном и богатом. Средневековые путешественники, описывая города — султанаты Восточной Африки, рассказывали, что их население состоит из двух больших групп: «кафров» (т. е. язычников) и «мавров» (т. е. арабов, смешавшихся с местным населением и исповедовавших ислам). Суахилийская культура, по мнению большинства исследователей, развиваясь в таких местах, как Момбаса, Пемба, Килва, Занзибар, становилась банту-ислам-ской культурой побережья. В этой культуре развивались параллельно или синкретически различные институты и особенности обеих систем. Однако ученые показывают, что главенствующей тенденцией была скорее суахили-зация арабов, чем арабизация африканских мусульман, что явствует из наблюдений как над языком, так и над образом жизни.
104
В начале XVI века в Восточной Африке появились португальцы. Они колонизовали Занзибар, Килву, Момбасу. Однако города — государства побережья оказали португальцам серьезное сопротивление и при помощи южноаравийских государств Омана и Хадрамаута в первой половине XVIII века изгнали колонизаторов. Часть оманцев осели в Момбасе, а наиболее знатные из них — род Мазруи — в течение столетия были правителями Момбасы. Мазруи яростно сопротивлялись попыткам султанов Омана установить власть над всем побережьем и основать объединенное восточноафриканское государство со столицей в Занзибаре. Тем не менее Оману удалось сделать эго в период правления сильного и умного султана Сеида Саида (1804—1856), который в 1837 году занял Момбасу, выслав из нее правителей Мазруи. Но восточноафриканское государство со столицей в Занзибаре, отделившись после смерти Сеида Саида от Омана, не долго сохраняло самостоятельность и вскоре было поделено между Англией (Кения и Занзибар) и Германией (Танзания).
Жизнь и деятельность Муяки бин Хаджи падает на время яростных столкновений Момбасы с Сеидом Саидом. Большая часть поэтического дивана Муяки, бывшего патриотом Момбасы и сторонником Мазруи, состоит из военных песен, побуждающих защитников города к стойкости и высмеивающих мнимую силу
противников. С Мазруи Муяку связывали не только общие политические взгляды, но и дружеские отношения. Муяка лично знал двух правителей Мазруи, Абдуллу бин Хемеда и Салима бин Хе-меда, которые, будучи просвещенными людьми, любили литературу, были знатоками суахи-лийской поэзии, высоко ценили творчество Муяки и даже, говорят, состязались с поэтом в сочинении машаири.
Стихи Муяки сохранены для потомства в арабской графике в рукописи 80-х годов прошлого века, принадлежащей перу Мвали му Сикуджуа. Сикуджуа был известным суахилийским ученым своего времени, получившим широкое мусульманское образование; кроме того, до сих пор жива ei о слава как лекаря, знатока лекарственных трав. Много лет и усилий Сикуджуа положил па собирание машаири Муяки. Он же оказал помощь английскому энтузиасту и поклоннику Муяки, У. Тэйлору, который выполнил чрезвычайно важную работу: транслитерировал в латинской графике произведения суахилий-ского поэта, без чего особенности произношения множества стихов были бы с течением времени утрачены. Тэйлор оставил и кое-какие комментарии, проясняющие смысл как некоторых машаири, так и отдельных темных мест и неясных слов и выражений диалектального характера.
Исследователи Муяки сообщают о его жизни весьма смутные сведения. Один из ранних публикаторов утверждает,
105
что «Муяка бин-Гассапи родился в старом квартале Момбасы под названием Мджи ва Кале». Тот же издатель полагает, исходя из имени бин-Гассани, что по отцовской линии Муяка происходил из племени Бану Гассан, то есть что его предки были выходцами из Сирии, арабами христианского вероисповедания, которые эмигрировали из своей страны в VII или VIII веке и смешались на земле суахили с местным населением. Нынешние публикаторы, однако, эту гипотезу отвергают. Почитатели Муяки еще успели побеседовать с человеком, умершим в 1948 году в возрасте девяноста лет. По его воспоминаниям отыскали старый дом в квартале Мджи ва Кале, в котором будто бы жил Муяка. Тот же человек утверждал, что знавал сына поэта по имени Али ва Муяка.
Основываясь на каких-то деталях творчества Муяки, некоторые утверждают, что он рано начал заниматься купеческой деятельностью и снаряжал торговые суда в Аден, на Коморские острова, в Индию и Персию. Однако по другим деталям с той же мерой уверенности можно судить о том, что он был до крайности беден, почти нищ, и никуда, кроме не столь отдаленной Пембы, не выезжал. О поездке в Пембу, впрочем, известно вполне достоверно: у Муяки там были родственники, и, говорят, они оставили поэгу некоторое наследство, за которым он и приезжал в Пембу.
У Муяки было множество соперников по машаири. Причем,
соперниками они были в самом подлинном смысле этого слова, поскольку принято было устраивать своеобразные дуэли между суахилийскими бардами, каждый из которых старался продемонстрировать более высокую образованность, виртуозность техники и сатирические способности. К сожалению, история почти не сохранила произведений, соперничавших со стихами Муяки, а комментаторы сумели установить лишь три имени «дуэлянтов», состязавшихся с Муякой.
Этим практически исчерпываются сведения о суахилийском поэте, и далее приходится обращаться к догадкам, индукциям или дедукциям. Форма машаири с ее строфами, заканчивающимися рефреном — афоризмом или блестящей остротой, парадоксом, сатирическим выпадом, может напомнить форму изысканной средневековой баллады или рондо. Легкость и непринужденность стиха, его плавное течение, ограниченное отточенным рефреном, накладываясь на впечатление о схожести машаири с балладой, может вызвать ассоциации с Франсуа Вийоном («Но где же прошлогодний снег?») или с ро-становским Сирано дс Бержераком («И я попал в конце посылки»). Тем более что Муяка часто говорит о своей бедности, неустроенности, отвергнутости, а временами может показаться и воинственным забиякой. Такое впечатление везникает, но мне представляется, что от него следует отказаться. В Муяке нисколько нет бесшабашности Вий
106
она и его стремления вывернуть все истины наизнанку. Муяка скорее дидактичен и наставителен, чем легкомыслен; Вийон беден и кичится своей нищетой, а Му-яка поучает, что если человек беден сегодня, то завтра, по воле Аллаха, он будет богат и сравняется с теми, кто нынче смотрит на него свысока. Муяка нисколько не богохульник и не бунтарь, он правоверный мусульманин и верит, что будет за это вознагражден. Нет в Муяке и той горделивой аристократичности, которой Эдмон Ростан наделил своего Сирано де Бержерака. Муяка порой выглядит прямо-таки неблагородно, то требуя у возлюбленной, отвергнувшей его, вернуть подарки, то издеваясь над женой, которую он грубо лишает общества подруг. Вероятно, упомянутое «неблагородство», — мнимое, во всяком случае, в контексте той культуры, к которой принадлежит Муяка, но тем более мнимым представляется и сходство суахилийского поэта со средневековыми европейскими поэтами.
Муяка в стихах часто сетует на свой непрезентабельный вид, из-за которого на него презрительно смотрят щеголи или отводят взгляд красавицы. Не всегда поля ।но, говорит ли поэт о своем внешнем облике, не привлекательном для глаз, или же о бедности одеяний, ясно только, что поэту есть на что жаловаться, и что чаще всего он страдает из-за недостатка внимания со стороны женщин. Во всяком случае, к женщинам оп обращается весь
ма часто то с любовной мольбой, выраженной почти по-рыцарски и переданной через условного посредника, то с гневными обличениями, бичующими женскую ветреность и непостоянство. Поэт знает силу любви, часто испытывая ее на себе, и тем досаднее, что женская красота порой оказывается лишь опереньем. После бурных потрясений и страстей на душе бывает печально, но согревает мерцающий свет покинутого домашнего очага. А иногда поруганное чувство вызывает яростное негодование и почти жалкие слова: «Верни подарок мой последний». А то вдруг одолевает скаредность и злоба по отношению к жене (впрочем, и с изрядной долей самоиронии):
Будь выше бренной суеты И помни, ты жена жадюги, Тебя пройтись зовут подруги, Какой наряд наденешь ты?
Но Муяке внятны и горести покинутой жены, и скорбь вдовы, и женская беззащитность:
Он веселится с молодою, И я терпеть его должна! Что делать мне с моей бедою? — Все в сердце скрыть я не вольна!
Пусть я в глазах людей смешна, Я знаю: я роптать не вправе.
Должно быть, Муяка был импульсивен и слагал стихи под влиянием минуты: афоризмы его машаири часто вступают в противоречие друг с другом. Это сказалось даже на его стихах, посвященных любимому городу Момбасе, о котором он сложил столько патриотических строк. И все же:
107
Момбаса — злобный океан намеков, наговоров, сплетен;
Густой предутренний туман не так порою беспросветен, Ловушки ставит нам обман — поберегись его отметин!
И всякий спор здесь беспредметен для правоверных мусульман.
И тут же: «Прочь от наших гордых стен!», «Мы копья держим под рукой, нам смерти не страшна гримаса».
В возбужденном состоянии Муяка может обрушить свой гнев на кого угодно: на трусливого военачальника, на распространителей слухов, твердолобых политиков, на нерадивых плотников (очевидно, плохо справились с заказом поэта), на выпрашивающих советы (должно быть, многие докучали), на прихвостней, на щеголей и т. д. и т. п.
В благодушном настроении Муяка склонен раздавать советы: будь решительным; не покидай свой дом ради скитаний; когда тебе хорошо, не ищи лучшего. Он вмешивается в спор мусульманских экзегетов: можно или нельзя есть черепаший суп? (В Коране об этом впрямую не сказано.) Он рассуждает о том, что «огромен мир, и никогда его пределов не достичь нам», и о том, что «перед Аллахом все равны: и в рубище, и под шелками».
В минуты мудрой сосредоточенности Муяка пишет так (приводим подстрочный перевод): «Сердце велит мне говорить, но не о том, что меня не касается! Можно просить милостыню, но нельзя требовать то, что принадлежит другим. Можно глотать,
но только не языки пламени. Я бы желал иметь слоновьи бивни, но ведь они — на голове слона».
И, наконец, последнее, что мы процитируем, — мужественное и печальное:
Судьба
Ты думал, что рожден смеяться над судьбой, но вот ты сгорбился и поседел в дороге, И ты спешишь домой с нагруженной арбой и видишь нищую старуху
на пороге. Ты говоришь: «Входи, я страннице любой охотно дам приют»,— но взгляд встречаешь строгий И отступаешь вдруг в сомненье и тревоге и слышишь тихое: «Пойдем, я за тобой».
Муяка ушел за строгой странницей и унес с собой тайну многих своих творений, но попробуем вчитаться в его стихи, вжиться в них, и пусть мы живем в другое время, в другой культуре и говорим на другом языке — разве не возникает у нас чувство, что разгадка — рядом и что она глубоко человечна и близка нам? Разве наш взор не рисует нам образ — пусть заведомо искаженный, нечеткий, но все же узнаваемый образ суахилийского поэта? И разве не сладка для нас музыка стихов Муяки? Правда, эта музыка исполнена на привычном скорее для нас, чем для Муяки, инструменте, но нотная основа — та же.
В. Бейлис
108
ВЕЗУТ ИЗ ИНДИИ ШЕЛКА...
< ударыни, мое обличье тревожит вас наверняка, В одежде видим мы величье, но стань добычей шутника
II не минует злоязычье ни богача, ни бедняка,—
Везут из Индии шелка, так отчего же все в лохмотьях?
Рассказы о далеких странах уносят вас за облака, И отзвуком событий странных былые кажутся века,
В речах изысканно-пространных бесцветных дней течет река,—
Везут из Индии шелка, так отчего же все в лохмотьях?
Прекрасны вы, скажу без лести,— вам дела нет до босяка,
Да будь я сам на вашем месте, на мир смотрел бы свысока, Мой вид — угроза вашей чести, тропа у сплетен коротка,
Везут из Индии шелка, так отчего же все в лохмотьях?
Владеет мною дух бродячий, и мне не суждено пока
Смотреть на этот мир иначе: в пустой мошне ни медяка, Тот, кто моложе и богаче, пусть не жалеет кошелька,—
Везу г из Индии шелка, так отчего же все в лохмотьях?
Из жизни не извлечь урока — удел глупца и простака, Но правит, по словам Пророка, Всем в мире Господа рука, В роптанье я не вижу прока, по как спастись из тупика? —
Bciyi из Индии шелка, так отчего же все в лохмотьях?
Вс । речаю щеголей повсюду, ио не берет меня тоска, Я денег завтра раздобуду и тоже подопру бока,
109
Но клянчить никогда не буду, чужого не хочу куска,—
Везут из Индии шелка, так отчего же все в лохмотьях?
СТАРАЯ ЛОДКА
Я полюбил за эти годы худой и ветхий мой баркас, Насмешки злобной непогоды в пути встречали мы нс раз, Порой житейские невзгоды вконец одолевали нас, Но счастлив я, что лишь сейчас спокойные ищу я воды.
Я был оборванным и нищим — меня от голода он спас И стал единственным жилищем вдали от посторонних глаз, Ярился вал под тонким днищем, и на холме маяк погас, Но счастлив я, что лишь сейчас спокойные ищу я воды.
НАСТАВЛЕНИЕ
Какие пышные матроны, какие гордые девицы,
Им не хватает лишь короны, а в остальном они царицы, И все же вид твой похоронный напрасен, сын мой смуглолицый :
Под опереньем райской птицы все те же глупые вороны.
ВЫПРАШИВАЯ НАБЕДРЕННУЮ ПОВЯЗКУ
Бумаги сложенный листок и ты, последняя монета, Ступайте, перейдя поток, к тому, кто славит Магомета, И молвите: «Не будь жесток: плоть господина не одета». Быть может, даст он вам за это дешевый ткани лоскуток.
ЛЮБОВЬ
Любовь почти что колдовство: ей чужды мысли о расплате, Любовь добьется своего, ни бедных не щадя, ни знати, Любовь слепа и оттого всегда влюбляешься некстати, Любовь сильнее всех проклятий и не боится ничего!
ТВЕРДОЛОБОМУ ПОЛИТИКАНУ А»
Внемли и не спеши с решеньем, хоть с виду ты и впрямь набоб, Смешно по мнимым бить мишеням: ты лев сегодня, завтра — клоп,
НО
Не яма ли за возвышеньем? — я твой составил гороскоп,—
Поверь мне, самый твердый лоб не прошибет и тонкой стенки.
Легко слону, владыке чащи, пугать трусливых антилоп, При гневном топоте все чаще придворных тварей бьет озноб, Но нет в том мощи настоящей: не знать тебе господних троп,—
Поверь мне, самый твердый лоб не прошпбет и тонкой стенки.
Тот, кто великого достоин, не пустит норов свой в галоп, В речах он грозен, но спокоен (хоть и не сладок, как сироп), Мудрец, а не упрямый воин сумел предотвратить потоп,—
Поверь мне, самый твердый лоб не прошибет и тонкой стенки.
истины
Прослыть нетрудно болтуном, стань только чуточку наивней, Весь мир переверни вверх дном, он не спасет тебя от ливней, И в положении смешном мы воем ветра заунывней: Заманчивы слоновьи бивни, но что мне делать со слоном?
* * *
<)i ромсн мир, и никогда его пределов не достичь нам, Пас манит некая звезда, но в прозябанье горемычном Мы не даем себе труда увидеть новое в обычном, А мудрецы живут привычным и не стремятся в господа.
НЕМОЩЬ
О боже,— я нынче кричу,— я жив только наполовину,
<) боже, подобно бичу, недуг обжигает мне спину,
<» боже, я не замолчу, пока этот мир не покину, О боже, ты знаешь причину: я так умирать не хочу!
111
О боже, под стать богачу я жил в злополучной юдоли, О боже, мне не по плечу снести эти адские боли, О боже, затепли свечу, мой дух извлеки из неволи, О боже, конец это, что ли? — я так умирать не хочу!
О боже, порой я ворчу, но сердцем я верен Корану, О боже, когда залечу я эту проклятую рану? —
О боже, пошли их к врачу, пошли их к мулле и к шаману, О боже, когда же я встану? — я так умирать не хочу!
СУДЬБА
Ты думал, что рожден смеяться над судьбой, но вот ты сгорбился и поседел в дороге, И ты спешишь домой с нагруженной арбой и видишь нищую старуху на пороге.
Ты говоришь: «Входи, я страннице любой охотно дам приют», — но взгляд встречаешь строгий
И отступаешь вдруг в сомненье и тревоге и слышишь тихое: «Пойдем, я за тобой».
КОТОРЫЙ ДЕНЬ МНЕ НЕ ДО СНА...
Что хочешь у меня проси, любой награды и уступки, Но свиток этот отнеси моей взыскательной голубке:
От гибели меня спаси — любовь подобна утлой шлюпке
И в шторм ее надежды хрупки,— который день мне не до сна!
Который день мне не до сна и жизни мне не жаль пропащей, Когда б не знать мне, что она так близко, что в ночи пьянящей
Тускнеет в небесах луна, а речь ее — ручей журчащий! —
О ней я думаю все чаще который день мне не до сна!
Молю, о странник, перед ней предстань коленопреклоненно,
112
Пусть будет голос твой нежней сапфирового перезвона, Стань самой робкой из теней и молви: «Ты достойна трона, Приди к тому, кто ждет влюбленно: он ждать устал за столько дней!»
ВЫПРАШИВАЮЩИМ СОВЕТЫ
Продолжать наш спор давнишний у меня желанья нет. Да простит меня Всевышний! — добрым был я столько лет. Пег совета никудышней, чем непонятый совет: Нелегко искать ответ, где ответы все излишни.
БОГАТЫМ ЩЕГОЛЯМ
Перед Аллахом все равны: и в рубище, и под шелками, II ют, чьи пастбища тучны, и тот, кто платит медяками, Но если вы и впрямь умны, так что ж вы не за облаками? — < мешно считать нас дураками лишь потому, что мы бедны.
СЛУХИ
Все нынче в доме у меня напоминает о разрухе: Нет в очаге давно огня, на полке — ни сухой краюхи, Но, злоязычников дразня, мы к сплетням остаемся глухи: Для тех, кто собирает слухи, несчастней не встречал я дня.
Молчанье ставит их в тупик, они бледны, они не в духе, Но стоит рот раскрыть и вмиг бедняги приползут на брюхе.
Мой сын, попридержи язык — мужчины мы, а не старухи! — Для тех, кто собирает слухи, язык твой — главный поставщик.
113
Они все крутятся вокруг, назойливые, словно мухи, Любую чушь (из первых рук!) они проглотят с голодухи: О том, что брат женился вдруг, а сват скончался от желтухи,— Для тех, кто собирает слухи, молчанье — худшая из мук.
Состряпают любую ложь — что там эмировы стряпухи!
Узнать им новость невтерпеж: нелепых басен повитухи, Честь продают они за грош, но даже при отличном нюхе Для тех, кто собирает слухи, сегодня день не так хорош.
Разжиться чьим-нибудь стыдом мечтают эти побирухи, Для них, заядлый скопидом, я не скуплюсь на оплеухи, Пред божьим и людским судом предстань, народец длинноухий! — Для тех, кто собирает слухи, навек закрыт мой честный дом!
В ЗАСУХУ
Мне путь безверья ненавистен, но среди разного старья Немало невеселых истин извлек я из небытия, Я знал, наш мир небескорыстен, а нынче вовсе нет житья, Но в сердце горечь затая, своей не выплеснул я боли.
Песком засыпана горячим привычной жизни колея, Но мы глаза напрасно прячем — всего постигнуть мысль твоя Не в силах: ты рожден незрячим, предвечный нас ведет судья, Но в сердце горечь затая, своей не выплеснул я боли.
114
I 1оссвы зной спалил жестоко, не выйдет на поле жнея, И пег ни облачка с востока, нам ливни больше не друзья, У пересохшего потока пустая брошена бадья, По в сердце горечь затая, своей не выплеснул я боли.
И стал наш край пустым и голым:
была река, нет и ручья, Напрасно заступом тяжелым врезались в землю сыновья, И страшный мор пошел по селам, спаслась ли хоть одна семья? Но в сердце горечь затая, своей не выплеснул я боли.
Не для взаимной неприязни
об этом нынче вспомнил я: ( пасенье не в бездумной казни и не на острие копья, Доверьтесь братьям без боязни, о том сегодня песнь моя, Да, в сердце горечь затая, своей не выплеснул я боли.
МАРШ НАЗАД, ГИППОПОТАМ!
Бродит, бродит по пятам
страх за мной, но я не трушу!
Но дорогам, по мостам, мне выматывая душу,—
В джунглях шепчет мой тамтам, то отчетливей, то глуше:
Места нет тебе на суше, марш назад, гиппопотам!
По долинам и хребтам, обойдя костер пастуший, 11о нехоженым местам, словно призрак, но послушай, Трудно лазить по кустам при такой огромной туше:
Места нет тебе на суше, марш назад, гиппопотам!
115
Камышовым пусть котам злобный рев терзает уши!
По пергаментным листам бродят пятна черной туши, И мелькает здесь и там неизменный горб старуший:
Места нет тебе на суше, марш назад, гиппопотам!
НЕРЕШИТЕЛЬНЫМ
Ты говоришь то «да», то «нет», молчишь, в раздумье сдвинув брови. Как будто десять тысяч бед держу я тут же, наготове,
И стоит дать тебе ответ, поймаю вмиг тебя на слове,— Пока ты «лучших» ждал условий, хорошего простыл и след.
СКИТАЛЕЦ
Чего ты ищешь, не пойму? Куда ведут скитанья эти? Доверься богу одному — он за детей своих в ответе. Твой дом в огне, твой дом в дыму! Тебя пугает лихолетье, Но верь, несчастней нет на свете бродяг, не нужных никому
ЖАЛОБЫ ОБМАНУТОЙ ЖЕНЫ
Скажите, чем я виновата? — мой муж забыл меня совсем.
Под вечер он спешит куда-то, а я давно не пью, не ем, За что же мне такая плата? Ну чем я провинилась, чем?
Продайте, — говорю я всем, — мне юность за любую цену!
Он веселится с молодою, а дома ждет его жена, От горя стала я седою, и я терпеть его должна!
116
Что делать мне с моей бедою? — все в сердце скрыть я не вольна!
Пусть я в глазах людей смешна, я знаю: я роптать не вправе.
Увы, всегда мне было ясно, чем это кончиться могло, И ты, супруг мой, знал прекрасно, что женщины — сплошное зло, Не видел ты, как я несчастна, вот и тебе не повезло, Одной мне было тяжело — вдвоем, быть может, легче станет.
Пускай идет своей дорогой, пускай забудет нас она, К тебе не будет слишком строгой твоя покорная жена, Ты только ран моих не трогай: все в сердце скрыть я не вольна, Пусть я в глазах людей смешна, я знаю: я роптать не вправе.
ТРУСЛИВОМУ ВОЕНАЧАЛЬНИКУ
Штормов умолкли голоса, но ты сказал: «Опасно море— Дождей минует полоса, и мы в дорогу выйдем вскоре». И ставили мы паруса, и слушали, себе на горе,
Десятки дедовских историй — к чему нам эти словеса!
Я МОРСКОЙ МОГУЧИЙ ЛЕВ...
Нет в морях сильнее зверя, остальные звери — блеф! Пасть клыкастую ощеря, я лечу, рассвирепев, Сотня жизней — не потеря, чуть во мне взыграет гнев, Я морской могучий лев, нет в морях сильнее зверя!
Что мешает урагану
вырвать тысячу дерев?
Гак и я по океану проношусь, остервенев,
117
Думать долго я не стану:
вражий вытопчу посев!
Я морской могучий лев, нет в морях сильнее зверя,
Я царю среди подводных
королей и королев, Для охотников свободных их дворцы — убогий хлев, По ночам у скал бесплодных я брожу, отяжелев, Я морской могучий лев, нет в морях сильнее зверя.
Не один баркас рыбачий
я разбил, осатанев, Но случись ему удача, уходил он, уцелев, И рыбачки, чуть не плача, повторяли нараспев: Он морской могучий лев, нет в морях сильнее зверя.
ОПУСТИВШИЕСЯ
И чем наша доля плоха? — живем, позабыв о намазе, На ужин одна требуха — и как не пристать тут заразе? Перещеголял петуха, а сам землекопа чумазей,— Что лучше: подняться из грязи иль вечно валяться в грязи?
ЗАПРЕТ
Пустяк, но лишь на первый взгляд, кто за грехи ответит наши?
И разве даром говорят, что души праведные краше Всех прочих душ, кто виноват, что дом не будет полной чашей? — Мне суп отведать черепаший святые книги не велят.
Как мне дорогу в райский сад найти в подобном ералаше? Меня вот-вот благословят жить на воде и простокваше, * В веках обычай предков свят, но вдумайтесь в реченья ваши:
Мне суп отведать черепаший святые книги не велят!
118
дом
Нс из зрухи и горбылей я возводил свое жилище, II пол был постлан без щелей, и комнаты казались чище. Чем замки древних королей, себе отказывал я в пище, Л прежний дом, пустой и нищий, был сердцу моему милей.
ВОЗЛЮБЛЕННОЙ
Ач. если бы любовь могла в стекле запечатлеться этом, И сохранил бы зеркала тех дней, когда зимой и летом I ы ос гавалась весела, мой дом переполняя светом. Ink чю же медлишь ты с ответом или любовь твоя прошла?
ПРОЧЬ ОТ НАШИХ ГОРДЫХ СТЕН!
О посланник, поскорей доберись до Занзибара, До заморских дикарей, что войной грозятся яро. Мы их встретим у дверей, знатная начнется свара!
Пусть врага постигнет кара -прочь от наших гордых стен!
Зря спешат они сюда, к нашим мирным побережьям:
Без особого труда мы дадим отпор невежам, Мы потопим их суда и назад им путь отрежем, Мы разбойникам заезжим скажем: «Прочь от наших стен!»
Не с больной ли головы затевали грабежи вы? Там, где в бой вступают львы, не дождетесь вы поживы!
В верности клянетесь вы ? — уверенья ваши лживы, Странно, что еще вы живы,— прочь от наших гордых стен!
119
поэты
Нет места нам на островке — просторные нас манят плесы. Скитаясь в дальнем далеке, порою голы мы и босы, Но мы не плачемся в тоске: мы нищи, но небезголосы, Кто видел, чтобы альбатросы свивали гнезда на песке’'
МОМБАСА
Момбаса — злобный океан
намеков, наговоров, сплетен;
Густой предутренний туман не так порою беспросветен, Ловушки ставит нам обман — поберегись его отметин!
И всякий спор здесь беспредметен для правоверных мусульман.
НЕРАДИВЫЕ ПЛОТНИКИ
Кто ест из деревянной миски, истратив деньги на фарфор?
Скажу тебе как друг твой близкий:
«Сегодня что ни плотник — вор!»
Подумай о возможном риске, поверь, я сам не крохобор,
К чему им пилы и топор — они гвоздя забить не могут!
В руках зубила и стамески, а взгляд пронырлив и хитер, И наготове довод веский:
«Ищи других» и прочий вздор,
Сколотят наскоро обрезки,
такую мебель хоть в костер,
К чему им пилы и топор — они гвоздя забить не могут!
Или распилят ствол на доски:
где ни притронешься — бугор, м
И речи нет о внешнем лоске:
«Бери!» и весь тут разговор,
Что там скрывать — товар неброский, но ходовой с недавних пор,
К чему им пилы и топор — они гвоздя забить не могут!
120
ПОРУЧЕНИЕ
< шиш исполнить мой наказ: ступай к напыщенной гусыне, Чю. не боясь докучных глаз, вновь распускает хвост павлиний, Да it ей понять без лишних фраз: нелепо быть рабой гордыни, Mine1 всех краше и невинней —чем не пример она для нас!
О кознях женских я не раз читал едва ль не в половине < пященных сур,— там без прикрас описано их благочинье!
Вс ।речая гнев или отказ, не торопись в обход твердыни:
Mme всех краше и невинней — чем не пример она для нас!
Мы с детства слышали рассказ о хитроумном бедуине:
Па леопарда в поздний час наткнулся этот сын пустыни, Природный ум беднягу спас, а зверь? — он в клетке и поныне, Mme всех краше и невинней — чем не пример она для нас!
ПОДУМАЕШЬ, ХРАБРЕЦ КАКОЙ!
Оставь угрозы, дай покой!
Момбасе надоели войны, Давно ли кровь текла рекой?
Мы пресекли поход разбойный.
Но ты грозишь нам день-деньской, твои намеки непристойны, Они мужчины недостойны — подумаешь, храбрец какой!
Забудь обычай воровской: здесь нет ни шелка, ни атласа, Мы копья держим под рукой, нам смерти не страшна гримаса,
1 М и з е — суахилийская девушка, сумевшая обмануть с i ражу  | H.IIIIII дорогу к возлюбленному.
121
Мы над стеною городской тебя подвесим, как бекаса, Стоишь ты на носу баркаса — подумаешь, храбрец какой!
Тебя несет прилив морской, смотри, не расшибись о скалы, Вернись за лампой и киркой:
на дне начнешь искать кораллы, А жемчуг спрячешь за щекой, я вижу, воин ты бывалый: Навел на крепость самопалы — подумаешь, храбрец какой!
ВЕРНИ ПОДАРОК МОЙ ПОСЛЕДНИЙ!
Нс для тебя ли я к индусам ходил за тканью дорогой, Порочным потакая вкусам? — тебе, видать, милей другой.
Бери его в придачу к бусам, считай его своим слугой, Вовеки не был я брюзгой — верни подарок мой последний!
Ни в чем не знала ты отказу, но с наступленьем темноты Из дома убегала сразу, вот и сейчас не слышишь ты, Как муэдзин зовет к намазу,— мои желания просты:
Отдай мне ткань — не лоскуты! — верни подарок мой последний!
Я деньги на подарки эти, случалось, брал и под залог, Платить осталось больше трети, молчи! не выношу я склок, Когда вернусь я из мечети, сложи мне платье в узелак, Прости высокопарный слог,— верни подарок мой последний!
Советую оставить споры — меня непросто провести!
122
К чему обиды и укоры? — с прямого сбилась ты пути.
С тобой мечтал я сдвинуть горы, тебе поверил я почти,
Кому сказал я — отпусти, верни подарок мой последний!
Мне не нужна тряпица эта, я матери ее отдам, Старушка будет разодета нарядней самых знатных дам, Нет благодарнее ответа святым родительским трудам, Из жалости к ее годам
верни подарок мой последний!
Ступай отсюда и не мешкай, с тобой дойду я до сумы, Над честью ты была насмешкой: распутство пострашней чумы!
Постой, к чему такая спешка? — с тобой не рассчитались мы, Я денег не прошу взаймы:
верни подарок мой последний!
ЕСЛИ В ТРАУРЕ ВДОВА...
Если в трауре вдова, разве добрый мусульманин
К ней придет для сватовства? Или, бесом одурманен, Ты забыл ее права?
Был я сам любовью ранен, Но в молитвах постоянен, опасался озорства.
Опасался озорства и не рвался к черту в гости, Адских мельниц жернова тверже, чем любые кости, А душа и так мертва, зачерствелая в коросте, Кто заплачет о прохвосте?
Ты подумал бы сперва!
123
Ты подумал бы сперва, что она в тюрбане белом
И от страха чуть жива, и в слезах дрожит всем телом, Как посмел ты с видом льва подступать к чужим наделам? — Рано стал ты слишком смелым, ах, пустая голова!
Ах, пустая голова! — об умершем вспомнив муже, Горько плакала вдова, и трезвонит люд досужий, Что ужасные слова говорил ты и к тому же
Появился вдруг снаружи, не скрывая торжества!
Не скрывая торжества, дверь захлопнул за собою, За порог ступил едва, от насмешек нет отбою. Думал ты, пойдет молва,— целый город взял ты с бою, Совладать ты мог с любою, ну зачем тебе вдова?
ПРИХВОСТНИ
Вы веселитесь на пиру, вы раскраснелись, лизоблюды, Вам эта пища по нутру, кругом алмазы, изумруды, Приятно запивать хандру из позолоченной посуды,
А честь и родина — причуды, отбросьте эту мишуру.
Вы протрезвеете к утру,	*
но не страшат вас пересуды,
Пока к хозяйскому ведру
вы присосались, как верблюды,
Я вам объедков соберу, опивков полные сосуды, А честь и родина — причуды, отбросьте эту мишуру.
124
Дай волю вам, в свою нору вы унесете эти груды, Течет вино по серебру (боюсь, не выдержат запруды), Какую «тонкую» игру затеяли вы, словоблуды, Л честь и родина — причуды, отбросьте эту мишуру.
ТЬФУ ТЫ!
Заразился город весь, нет покоя ни минуты, Ну откуда эта спесь? — окрутили, точно спруты, Злобы и презренья смесь, ядовитее цикуты, То и дело слышно: «Тьфу ты!» Тьфу ты, тьфу ты, там и здесь.
Эти женщины — мой бог! — так презрительно надуты, Я от ругани оглох, я устал от этой смуты, Чем наш вид, скажите, плох? — не раздеты, не разуты, То и дело слышно: «Тьфу ты!» Тьфу ты, тьфу ты, там и здесь.
За три мили обойду я квартал ваш пресловутый, Пусть себе же на беду ходят к вам шуты и плуты, Я без вас не пропаду, ни к чему мне эти путы, То и дело слышно: «Тьфу гы!» Тьфу ты, тьфу ты, там и здесь.
ВЕРШИНЫ НЫНЧЕ ТЫ ДОСТИГ...
Ты знаешь этот мир, и впору задуматься тебе на миг, Любому льстивейшему вздору послушно верить ты привык, В земном находишь ты опору, в том, что непрочно, как тростник,
125
Вершины нынче ты достиг, а завтра скатишься под гору.
По чужеземному простору разносится твой алчный рык, Все пожирая без разбору, крушишь ты царства и владык, Приспешников спуская свору, ты в собственных глазах велик, Вершины нынче ты достиг, а завтра скатишься под гору.
Замысловатому узору подобна эта жизнь, старик, Здесь многое доступно взору, но главное укрыл тайник, Открыт величью и позору, наш мир обманчив и двулик, Вершины нынче ты достиг, а завтра скатишься под гору.
КАКОЙ НАРЯД НАДЕНЕШЬ ТЫ?
Я весь распух от доброты — не откажи и ты в услуге: Взялась бы копья и щиты промазать жиром на досуге.
Да, это точно не цветы: зловоние по всей округе, Тебя пройтись зовут подруги, какой наряд наденешь ты?
Из бархата или тафты,
а может, лучше из дерюги?
Поверь, я большей красоты
не видел ни в одной лачуге.
Все схватятся за животы:
«Кого взяла она в супруги!»	**
Тебя пройтись зовут подруги, какой наряд наденешь ты?
В сознанье высшей правоты я чуть не лопнул от натуги.
«Нет, я пойду!» — кричала ты до хрипоты и вот в испуге
126
( и.тишь на краешке тахты, стыдясь соседей и прислуги, I сбя пройтись зовут подруги, какой наряд наденешь ты?
< метай покрепче лоскуты,
и, как в загадочном недуге, В восторге все раскроют рты: пощупай этот шелк упругий! Будь выше бренной суеты
и помни, ты жена жадюги, Тебя пройтись зовут подруги, какой наряд наденешь ты?
УБЕДИТСЯ И НЕЗРЯЧИЙ...
Убедится и незрячий: я с дороги не сверну, Трусу нет в бою удачи, — говорили в старину, Писк поднимешь поросячий, раздавлю и не взгляну, Отошли домой жену, со стыда умрешь иначе!
Перевод с суахили Р. Дубровкина
Рассказы разных стран
Грейс Огот
Грейс Огот (род. в 1930 г.) — кенийская новеллистка, романистка. Получила специальность медицинской сестры, работала в Уганде и Англии. Автор нескольких
сборников рассказов и повести «Земля обетованная» (Восточный альманах, выпуск пятый, М., «Xv дож. лит-ра», 1977).
РЫБАЦКИЙ ПОСЕЛОК
«Оставь ты эту затею, ничего хорошего из нее не вый дет», — нашептывал внутренний голос Оджуко.
«Я должен поквитаться с этим парнем. Во что бы то ни стало», — возражал он себе, продолжая идти. Внезапно он обернулся. И куда запропастился этот Окот? А без него нечек> и думать браться за это дело. Но вот наконец появился Okoi. Обозленный Оджука даже не соизволил с ним поздороваться. Не дойдя до рыбацкого поселка, они затаились в кустах, чтобы оценить, подходящая ли обстановка.
Рыбацкий поселок лежал на небольшом песчаном пригорке на берегу озера. Домишки рядами тянулись вдоль берега, на рифленых крышах стыл лунный свет. Улочки, где днем ребятишки играют в прятки, а женщины, отгоняя синих мух, запекают на угольях рыбу, были сейчас совершенно безлюдны. Лишь изредка слышалась ворчливая перебранка собак да поскрипыванье лодок, покачивавшихся на легких волнах.
Оджука и Окот свернули с проселочной дороги и пошли узкой тропкой. По всей равнине, насколько хватал £даз, были рассыпаны, точно грибы, деревенские хижины, крытые пальмовыми листьями. Внутренний голос продолжал твердить свое, но Оджука не поддавался на его отговоры. Откажись он от своего намерения, Окот назовет его трусливой бабой.
Усадьба Омбары была обсажена плотной изгородью из терновника, массивные ворота запирались на засов. И хоть бы какой-нибудь лаз! Приятели, крадучись, прошли вдоль изгоро-
128
ui. Остановились возле загона для скота, прислушались. Ни тука — только мерное посапывание животных и хруст пережевываемой жвачки. Оджука вытащил маленькую пилу и проделал в ограде дыру. Заглянув во двор, Окот тронул его за локоть и указал на здоровенную псину, дремавшую возле хижины. Оджука сделал приятелю знак — мол, оставайся на месте, а сам протиснулся в дыру и запустил в пса камнем. Тот вскочил и с бешеным лаем кинулся к воротам. Почти в то же мгновение из соседней хижины выбежал полуодетый человек с копьем и фонарем. Оджука юркнул обратно в дыру и осторожно вставил в плетень выпиленную часть. Сторож обошел всю усадьбу и не заметил ничего подозрительного. Постоял немного, прислушиваясь, потрепал пса по загривку и вернулся в хижину. Собака ошалело бегала по усадьбе, ворча и принюхиваясь, но не отваживалась приблизиться к тому месту, где притаились чужаки.
Ночь близилась к концу, луна уже скрылась, и с озера потянул холодный порывистый ветер, предвестник рассвета. Оджука никогда до сих пор не воровал. На кражу он пошел лишь из желания отомстить за старую обиду. Омбара принародно унизил его, и все присутствовавшие, а это были люди невеже-ci венные, не то что он сам, Оджука, потешались над его унижением.
Оджука вытащил из мешка два куска мяса и кинул собаке. Га зарычала, отшвырнула кусок лапой и отошла в сторону. Но iy г же вернулась. Окот и Оджука затаили дыхание. Собака схватила кусок мяса и с жадностью проглотила. Потом принялась за второй. Наевшись, она прошлась по загону для коров и снова растянулась подле большой хижины.
Оджука постепенно оправлялся от охватившего его страха. Как он и ожидал, собака задергалась. Поднявшись, она с трудом проковыляла несколько шагов и легла. С трудом поднялась снова, упала и стала кататься по земле и, наконец, вытянулась, замерла. Оджука быстро пролез через дыру и отпер ворога. Пробравшись в загон для скота, он принялся отвязывать быка. Бык все норовил поддеть его рогами. Оджука ловко уклонялся и ласково поглаживал быка, и в конце концов тот утихомирился. Отвязав второго быка, он подвел обоих живо шых к воротам и передал Окоту. Сам же, затворив ворота па засов, пролез обратно через дыру, аккуратно вставил выпи-иснный кусок и был таков.
Тьма еще окутывала землю толстым одеялом, но на востоке уже забрезжила заря. Оджука оглянулся. Усадьба Омбары была погружена в безмятежный сон. Они забили быков, освежевали их и кинули в озеро шкуры, набитые камнями. Да, чи
Альманах «Африка» вып. 4
129
сто сработано, ничего не скажешь! Нанесенное оскорбление до рого обойдется Омбаре. Он, Оджука, укоротит ему длинный язык. Человек грамотный всегда сумеет за себя постоять.
— Вззесь-ка филейную чаечь и грудинку, — приказал он Окоту.
— Зачем?
Оджука задумчиво прошелся взад и вперед, потом, резко обернувшись, сказал своему помощнику по лавке:
— Прикинь, сколько потянет, и отвези, как обычно, в харчевню Омбары.
— Послушай, ты что, спятил? — изумился Окот.
— Считай, что да. Только поторапливайся. Сегодня понедельник, мясо надо доставить пораньше.
Повару очень понравилась говядина. Он отвалил Окоту восемьдесят бумажек да еще дал щедрые чаевые за труды. Окоп просто остолбенел от удивления. Ну и болван же этот Омбара! Когда он вернулся с деньгами, они с Оджукой долго хохотали и плясали от радости. Люди гнут спину целый месяц, чтобы заработать жалких тридцать бумажек. А он, Оджука, только пораскинул мозгами и за одно утро загреб в шесть раз больше. Да, ничего не скажешь, редкая удача. Но все равно надо словчить и хорошенько запутать следы. Взяв шкуры двух быков, забитых днем раньше, Оджука отнес их скупщику в рыбацкий поселок.
Все утро Оджука наблюдал за тем, как работали на берегу озера рыбаки. Они молча чинили сети, их черная кожа, вся в поту, ослепительно блестела на солнце. Губы Оджуки кривила злорадная усмешка. В заднем кармане его брюк покоился бумажник с восьмьюдесятью бумажками, полученными от Омбары, его врага. Выручка от мяса двух быков составит, по крайней мере, шиллингов четыреста, а то и больше. Да, вот что значит уметь работать головой. Наш век — век мысли! «Вот бедолаги! — думал Оджука, глядя на рыбаков. — Вкалывают, вкалывают, а толку-то что. Как родились, так и помрут бедняками».
Крики ребятишек, игравших на песке, напомнили Оджуке о его собственных детях, живших далеко отсюда, в Одиеро Хилз. Жаль, что он не может привезти их сюда. В лавке каждый день остается много мяса, и Окот забирает его домой. Не удивительно, что ребята у него откормленные. Оджука долго смотрел на мальчишек, швырявших друг в друга пригоршнями песка. Он очень соскучился по детям и жене. Но Ачиенг терпеть не может рыбацкий поселок из-за стоящей в нем вони и огромных мух. Она предпочитает жить со свекровью на ферме.
130
К полудню в деревне поднялась суматоха. Омбара чуть не pi.iцы! Еще бы! Украли двух лучших быков и отравили собаку' Вог уж два года с тех пор как закололи кольями Оньяру, ксюрый свел чужих коров, в их поселке не было ни одной крали Чем он, Омбара, прогневил предков? И вот беда, надо уже начинать пахоту, а как обойтись без быков? Еще неделю тому пн »ад жена просила вскопать землю, а он отмахнулся: с такими, мол, здоровенными быками да с собственным плугом можно управиться в два счета. Куда спешить? А тут такая ис-юрпя вышла. Омбара знал, что никто не уступит ему своих Пыков, за все придется платить. И втридорога. Омбара побывал у скупщика, осмотрел шкуры, купленные им утром. Нет, сю быки были другой масти. Скупщик посочувствовал Омбаре и предположил, что вор вряд ли успел забить быков: какой дурак станет заниматься этим в рыбацком поселке или поблизо-i nt?
По дороге в харчевню Омбара решил, что закроет ее на один день в знак скорби по пропавшим быкам и собаке. Но, придя в харчевню, он увидел, что она битком набита голодными людьми. Они оживленно переговаривались между собой, сочувственно поглядывая на него. В кухне дымились три казана, доверху наполненные тушеным мясом. Не продать — наверняка протухнет до завтра! И однако, Омбара чувствовал, что должен почтить память верного пса. Может, закрыть харчевню пораньше? Да, да, именно так он и поступит.
Пока семья Омбары горевала, а местная полиция рыскала по всем дорогам, разыскивая украденных быков, жители рыбацкого поселка объедались мясом этих быков в харчевне (>мбары!
Солнце уже клонилось к земле, но все еще было нестерпимо душно и жарко. Оставив работу, рыбаки сидели группками, обсуждая свои дела. Увидев шумную компанию, собравшуюся под навесом у парикмахера, Оджука свернул в их сторону. (>ни обсуждали как раз то, что его больше всего интере-с опало.
- Вот вы толкуете о разных диковинных случаях, о чудесах. А теперь представьте себе — вы просыпаетесь утром и ви-inic: собака подохла, два отличных быка как сквозь землю провалились. Ворота на запоре, как всегда. Вроде бы никто не нходил и не выходил, — говорил парикмахер, посмеиваясь. II ci о смехе слышались нотки затаенной зависти к богатству ()мбары.
- Может, это предки забрали быков? Принесут их в жерт-пу. Глядишь, и улов у нас станет побольше, — отозвался нпиенг, которого стриг парикмахер. Другой добавил:
131
— Омбара богат, ничего с ним не станется, если он и принесет жертву за весь поселок.
Последовал взрыв хохота. Оджука уселся в кресло.
— Сколько стой! стрижка?
— Чю с тобой, Оджука? — удивленно фыркнул парикмахер.— Вроде бы ты свой человек в поселке. Должен знать, чю я беру два шиллинга с человека — ни больше, ни меньше.
— Ну что ж, — только и проронил Оджука.
Парикмахер продолжал потешаться над Омбарой. Стоило кому-нибудь из присутствующих отпустить злую шуточку по этому поводу, как он бросал работу и, ухватившись за живот, долго хохотал. Парикмахер и сам не заметил, как кончил стричь Оджуку. Тот поднялся и бросил на стол шиллинг.
— Гони еще монету, парень,—сказал парикмахер.
— Какую еще монету? — нахмурился Оджука.
Веселье сразу угасло в глазах парикмахера.
— Я беру два шиллинга за стрижку, а ты заплатил один,— сказал он, протянув руку.
— Да, но ты берешь два шиллинга за стрижку всей головы, а я наполовину плешивый. Значит, ты работал наполовину меньше, за это я тебе и заплатил. Чего ж ты еще от меня хочешь?
— Заплати еще один шиллинг, давай решим дело добром, — сказал парикмахер просительным тоном.
— Можешь заявить в полицию, от меня ты больше ни цента не получишь, — бросил с вызовом Оджука.
Дело было пустяковое. Но из-за него разгорелись сильные страсти. В поселке было много плешивых, и естественно, что у Оджуки появилось много сторонников.
— Вот я, например, тоже плешивый, — кричал один из них, — а ты дерешь с меня столько же, будто постриг всю голову! Надувательство!
В самый разгар битвы Оджука незаметно улизнул. По пути домой он заметил, что Омбара закрыл свое заведение. До Оджуки еще доносились крики и ругательства дерущихся, но он даже не обернулся. И однако, в его душе шевельнулись угрызения совести. Зачем он стравил между собой этих простодушных людей? И не в первый, кстати сказать, раз. Всю свою жизнь он строил козни. Иногда сам не знал зачем. Неужто так всегда и будет? Весь вечер, всю ночь размышлял Оджука. Он разбогател, но разве полная мошна это все, что ему нужно от жизни? Какая радость, что он живет богато в вонючем поселке, если рядом нет малышей, которые кричали бы: «Папа, папа!» Он держался в стороне от здешних людей, да и они ро-
132
бсют при нем. Конфузятся. Все они трудятся целыми днями не покладая рук, а он бездельничает, потому что Окот и один прекрасно управляется в лавке, только со скуки Оджука и принялся дурачить народ. Но хватит. Больше он здесь не задержится. Подумать только — за четыре месяца книжки не взял в руки! Того и гляди, читать разучишься. Нет, надо удирать отсюда. Лучше уж какая ни на есть работа в городе Кисуму.
За двух украденных быков Оджука выручил восемьсот шиллингов. Полиция все еще прочесывала окрестности поселка, но его жители уже перестали судачить о пропаже. Тогда-то Оджука окончательно решил оставить лавку на попечение сводного брата и вернуться на работу в Кисуму.
Все вещи в доме были уже упакованы, и сводный брат переселился к Оджуке. Незадолго до намеченного для отъезда часа в дверь громко постучали. Оджука открыл дверь. Перед ним стоял старший двоюродный брат Марива и два других дальних родственника.
— А, заходите, — раздосадован но промямлил хозяин. -Вообще-то я сегодня уезжаю — устроился на работу в Кисуму. Видите — вещи уже собраны.
— Стало быть, уезжаешь? — 01 орченио произнес Марива, усаживаясь без приглашения.
— К вечеру подадут пикап.
— Не повезло, — вздохнул один из родсчвенников.— Мы гут, понимаешь, закупили рыбу. В кошельке пусто, хоть выверни. Думали у тебя перекусить перед дорогой. Ну что ж, не будем задерживать.
— Ничею, ничего, — улыбнулся Оджука, стараясь нс выдать огорчения. Господи, да они у него в печенках сидят, Э1п родственники. Только успевай кормизь. Да и не какой-нибудь травкой, а мясом. А благодарности никакой не жди. Мало то-IO, вот этот самый Марива при всяком случае поливает его грязью. Давно бы пора вывести его на чистую воду. При посторонних это неудобно, придется подождать.
- Не хотите ли отобедать со мной, — предложил Оджука с мнимо радушной улыбкой.
— Где же? — Лицо гостя, молчавшего до сих пор, засветилось радостью.
— В ресторанчике «Озеро». Хозяин — нубиец, мой приятель, накормит хорошо и дорого не возьмет. Пошли?
Гости, потрясенные щедростью Оджукл, тут же приняли его приглашение. Они уже заранее ликовали. Им никогда еще не доводилось обедать в ресторане: не по карману. Какая удача, что у них есть богатый родственник!
133
Ресторанчик был битком набит. Оджука углядел лишь один свободный столик — в самом конце зала. Когда он вел туда своих родственников, все посетители — рабочий люд поселка -не сводили с него глаз: уж больно хорошо он был одет. К ним тотчас подскочил официант, — он уже рассчитывал на щедрые чаевые.
— Что прикажете подать?
Оджука обернулся к родственникам.
— Выбирай сам, дорогой, — торопливо закивал Марива.
Он был тронут и пристыжен. И как только у него язык поворачивался хаить своего брата?! Добрейшей души человек. Просить у него прощения вроде бы неудобно, но отныне он нс станет чернить брата.
Угощение подали на славу — рис ослепительно белый, каждая рисинка торчит иголочкой, лоснящееся топленое масло, темно-золотой цыпленок, приправленный кари к Перед каждым гостем поставили по два блюда — с рисом и цыпленком. Оджуке вручили счет на двадцать шиллингов.
— Будьте как дома, еды на всех хватит, — сказал он гостям.
Гости набросились на угощенье; они уплетали его с такой жадностью, что порой даже не отвечали на вопросы Од-жуки.
— Я так смекаю,—сказал наконец один из родственников, — вы, городские, оттого такие крепкие да гладкие, что едите вкусно, а мы, деревенские, что придется.
Все засмеялись. Тарелки уже наполовину опустели, и гости стали растягивать удовольствие. Куда торопиться, такое угощение надо смаковать.
— Где у вас рукомойник? — спросил Оджука у официанта. — Мне надо сполоснуть руки, прежде чем взяться за цыпленка.
— Вон там. — Официант махнул рукой в сторону коридора, где на деревянном ящике стояли кувшин и таз. Родственники, разбиравшие своих цыплят грязными руками, слегка смутились.
Пикап, доставлявший рыбу в Кисуму, отправлялся Ч£рез пятнадцать минут. Оджука глянул на родственников, поглощенных едой. Им было не до него. Официанты куда-то исчезли, никто из посетителей не смотрел в его сторону. Оджука юркнул в заднюю дверь и помчался кратчайшим путем к дому. Через несколько минут, прихватив вещи, он уже мчался к пикапу, стоявшему на берегу. Оджуке еле-еле удалось протиснуться к единственному свободному месту.
1 Кари — индийская специя.
134
Тем временем обстановка в ресторанчике «Озеро» накалялась. Гости Оджуки не смогли наскрести двадцати шиллингов, и хозяин приказал официантам учинить им обыск. Обнаружив у них в карманах лишь жалкие медяки, официанты надавали им пощечин. Хозяин тут же вызвал полицию. Бедняги умоляли нубийца отпустить их под залог рыбы, они съездят домой и продадут корову, чтобы оплатить счет. Но ни он, ни полиция и слушать об этом не хотели. Воровство и мошенничество в этих краях каралось очень строго, вора, пойманного с поличным, под залог не отпускали.
Пикап, в котором ехал Оджука, протарахтел мимо Маривы и его спутников. Они шли под конвоем полиции, в наручниках, осыпаемые насмешками югочущей толпы. У Маривы красовался здоровенный синяк под глазом. Оджука весь сжался. И вдруг ему показалось, будто от него отшатываются деревья, крытые пальмовыми листьями домишки разбегаются врассыпную. Оджука закрыл глаза и отвалился головой к спинке сиденья. Его терзала совесть. Он как будто слышал ее голос:
— Оджука, Оджука, когда ты перестанешь издеваться над безобидными людьми? Что плохого они тебе сделали?
Оджука открыл глаза. Вог гебе и пошутил! Брат опозорен, избит, посажен за решетку. Как он, Оджука, дошел до такой низости? С его-то образованием можно найти хорошую работу, жить честным трудом. Чем он хуже других образованных людей? Ведь устроился было клерком, получал приличные деньги, так нет — через два месяца бросил работу: скучно ему, видишь ли, показалось сидеть целый день взаперти и возиться с бумажками. С тех пор он обманом вытягивал у людей деньги и позорил себя и свою семью на весь свет.
Показался Кисуму, залитый ярким светом ламп, с широкими, мощенными щебенкой дорогами и высокими — выше деревьев — двухэтажными особняками. Вот это город для человека с его разумом! Здесь он найдет умных собеседников, найдет интересное дело. Через месяц выпишет к себе жену с детьми и заживет счастливой семейной жизнью. Ачиенг, конечно, понравится и город, и уютный опрятный домик. Пусть в нем всего две комнатушки, зато он очень удобен и удачно расположен. Единственный недостаток — то, что кухня во дворе, но в больших городах так принято. Ничего, можно привыкнуть.
Оджука поступил мастером на большую мукомольную фабрику по переработке маиса. Под началом у него было больше сотни человек. Вот чем бы ему заняться два года назад! Работа хорошая, платят как следует и жилье терпимое, а через год можно будет перебраться в большой дом.
135
Через несколько недель после поступления на работу Оджука решил справить новоселье. Для продвижения по службе это дело необходимое. Угости человека, найди путь к его сердцу, и он тебя всегда поддержит.
В назначенное время все гости были в сборе, веселые и нарядно одетые. На стареньком проигрывателе крутился модный диск, стол ломился от бутылок с пивом. Жена еще не приехала, и Оджука собрал мужскую компанию. С помощью соседа он приготовил полный казан риса и цыплят с кари. Пока гости пили пиво, рис подогревали на слабом огне.
Хоть на улице было светло, почти как днем, большое эвкалиптовое дерево, что росло возле кухни, отбрасывало густую, как ночная тьма, тень. Двое парней влезли в окно кухни и, сняв котел с огня, переложили рис в принесенную с собой посуду. Затем они бросили в казан уголь, прикрыли его крышкой и вылезли в окно. Воры уходили не торопясь, и вслед им неслись громкая музыка и смех гостей.
Наконец Оджука выключил проигрыватель.
— Не пора ли перекусить? — громко спросил он.
— Пора, пора, — согласились все разом.
— Пиво — пустому желудку враг, — пошутил один из гостей под дружный хохот.
Стол был накрыт уже давно. Двое молодых людей пошли с Оджукой на кухню, прихватив с собой подносы и тарелки. Оджука поставил на землю фонарь и отпер дверь кухни. Увидев ведро, стоявшее почему-то посредине, он насторожился. Но может быть, он сам его оставил? Нет, не может быть. Оджука подбежал к очагу и с тяжелым предчувствием поднял крышку казана. Вместо риса он увидел древесный уголь, плававший в воде. Оджука в растерянности посмотрел на ключ и замок, которые все еще держал в потной руке, потом перевел взгляд на закрытое окно. Наконец он обернулся к молодым людям, стоявшим с подносами в руках, и хотел им что-то сказать, но сердце вдруг заколотилось так сильно, что Оджука со стоном повалился на кухонный стол.
— Господи, боже мой, так вот какие они здесь, в городе.
Гости стояли возле него, раскрыв рты от изумления. Но Оджука даже не замечал их. Кто они ему? Незнакомые люди, чужаки. Свои остались там, в рыбацком поселке.
Перевод с английского Л. Биндеман
Тейшейра де Соуза
Энрике Т е й ш е й р ад е Со у-i а (род. в 1919 г.) зелено мысский новеллист. Учился на медицинском факультете Лиссабонского университета. Работает в обла
сти медицины. Автор сборника «Против моря и ветра», вышедшего в издательстве Европа-Америка. < Teixeira de Sousa.
ОТВЕТСТВЕННОСТЬ
Отставной фельдшер Суареш вышел на террасу и снова услышал голос Эунисии. Вот уже вторые сутки молодая женщина не может разродиться, и ее отчаянные крики разносятся но всему поселку. Кто бы moi подумать, что такое кроткое существо может кричать как раненый зверь?
Суареш подошел к перилам, взглянул на часы и нетерпеливо счал мери1ь шагами террасу.
Наконец Эунисия замолкла. Фельдшер расстегнул ворот рубахи и утер платком поз со лба. На церковном дворе появился ризничий, вы (ряс из кадила золу и опять скрылся за красной портьерой. Суареш проводил его недобрым взглядом, продолжая обдумывать решение, которое, увы, сулило ему крупные неприятности. Чуть поюдя у роженицы опять начались схватки. Ее крики оз давались болью в сердцах жителей поселка, даже разговоры на какое-то время прекратились.
Суареш вошел в дом и, не скрывая своего беспокойства, сказал жене, сидевшей за швейной машинкой:
— Я больше не могу это выносить!
— Бедняжка, — вздохнула жена.
— Бедняжка, — эхом повторил Суареш. И тут же сказал, взмахнув руками: — Надо ж такому случиться: ей рожать — а врача нет на месте. Безобразие!
Разумеется, он мог бы и сам оказать помощь роженице, как сделал это двадцать один год тому назад, когда помогал матери этой женщины разрешиться от бремени. Но сейчас у него сложились слишком плохие отношения с доктором Гонсалвешем, и точ запретил ему лечить островитян да еще обвинил в «попустительстве знахарству». Именно эти слова содержались в докладной, которая вынудила Суареша уйти на пенсию.
Когда Суареш опять вышел на террасу, он вдруг услышал свое имя. В промежутке между схватками Эунисия звала его негромким, усталым голосом:
— Го-о-о-осподи-и-н Суа-а-реш! Го-о-оспод-и-ин Суа-а-реш!
137
На улице собралась толпа. Люди тихо переговаривались между собой:
— Эта та смуглянка с красивыми глазами. Неужели ты ее не знаешь?
— Эунисия, что ли?
— Она, она. Рожает.
— И когда же это началось?
— Еще позавчера.
— Вот бедняжка! А где доктор?
— Уехал на остров Брава.
— Вернется только послезавтра.
— Надо ее заставить пройтись семь раз по комнате, — посоветовала какая-то старуха.
— Ты что, старая, с ума спятила? — обрушились на нее.— Акушерка-то белая — синьора Мария Жулия. Она такого не допустит!
— Вот беда. Вот беда! — причитали женщины.
Стоны звучали теперь приглушенно, как будто Эунисия закусила угол подушки.
Внезапно перед толпой предстал старый Суареш с саквояжем в руках. На плечи он накинул свободный пиджак цвета хаки. Все расступились, давая ему дорогу.
Когда Суареш подошел к дверям дома роженицы, один из троих мужчин, что стояли поблизости, сказал:
— Я уже собирался послать за вами. Дело может плохо кончиться.
— Вы правы, — кивнул Суареш.
Мужчина вытащил из кармана брикетик плиточного табака, отломил зубами кусок и принялся жевать. Другой молча курил, при каждом крике роженицы его лицо передергивалось, будто он сам страдал от нестерпимой боли. Третий стоял безучастно, как истукан.
Суареш вошел в дом и плотно прикрыл за собой дверь. Тогда третий из мужчин обессиленно опустился на ступеньки крыльца. Тот, что курил, отбросил окурок. Жевавший табйк смачно сплюнул сквозь зубы.
Мать Эунисии бросилась к Суарешу.
— Умоляю вас, помогите! Доктора-то нет.
— Посмотрим, посмотрим.
И фельдшер прямиком направился в комнату роженицы.
Появление старого фельдшера сразу успокоило Эунисию. Она спросила, можно ли ей немного поспать, слишком уж сильно устала она от боли.
Волосы ее разметались по подушке, у полуоткрытых губ залегла усталая морщинка.
138
< vapeju снял пиджак и закатал рукава рубашки. Затем попросил воды — помыть руки.
Когда он подошел к молодой женщине, чтобы осмотреть се. hi снова спросила, нельзя ли ей немного поспать.
Чуть позже. Ну а сейчас я сделаю тебе больно. Вот |нк. - И он нажал на живот своими сильными пальцами.
Ой, не могу!
Ничего, ничего, можешь, — подбодрил ее Суареш.
Осмотрев роженицу, фельдшер попросил приготовить как можно больше горячей воды.
Синьора Мария Жулия протерла его большие черные руки спиртом и глубоко задумалась.
Эунисия не отрываясь смотрела на фельдшера. Она спокойно позволила ему осмотреть себя и ждала его решения. Теперь, ми ла боль немного поутихла, ей хотелось только одного — наконец уснуть.
Наступившая тишина озадачила толпу на улице. Кое-кто ниже решил, что ребенок уже родился.
Мужчина, уныло сидевший на ступеньках, призадумался. < овершенно очевидно, что нельзя терять ни минуты. Молодая женщина держится из последних сил, и ребенок может задохнулся, если его не спасти. Эх, были бы акушерские щипцы!
Пришел муж Эунисии. Вид у него был совершенно потерянный. Он спросил у одного из мужчин, что сказал Суареш.
- Говорит, жизнь твоей жены и ребенка в серьезной <Н1асности.
- Ну а он-то что собирается делать?
В этот момент дверь приоткрылась и выглянул фельдшер.
- Друзья мои, если мне достанут инструменты, то все буле! в порядке. Как быть?
— А нельзя ли попросить их у Лоуренсу? — спросил муж ’ Книсии.
- Что ж, пошлите за ним, — пожав плечами, сказал фельдшер.
Местный дурачок Баптишта, что околачивался здесь i самого начала, вдруг насторожился. Он весь как-то подо-|»ра1|ся, замер, только правая рука, как всегда, судорожно попер! и валась да изо рта текла тоненькой струйкой слюна. Бап-!инпа ловко, как обычно это делал, когда воровал маниоку у крестьянок на рынке, протиснулся сквозь толпу и забормотал ч । о-1 о нечленораздельное.
Ну, чего тебе, парень? Погоди, не до тебя сейчас.
Да я не за милостыней. Я насчет Лоуренсу из аптеки,— мн-ноязычно выдавил из себя Баптишта.
Где же он? — спросил фельдшер.
139
— Не знаю. Пойду разыщу его.
— Если найдешь, скажи, чтобы немедленно шел сюда, господин Суареш хочет поговорить с ним. Ну давай! Живо!
Баптишта отправился на поиски Лоуренсу — сторожа аптеки. Те, кто стоял на улице, с нетерпением ждали его возвращения.
Эунисия опять закричала, да так, словно ее душили. Собравшиеся молча переглянулись.
Наконец появился Лоуренсу. На просьбу фельдшера он ответил, пожав плечами:
— Ради бога, берите, но вы же знаете, у меня нет ключа.
— Так я и думал!..—с досадой воскликнул Суареш.
Муж Эунисии отбросил в сторону окурок таким резким движением, что друг его, жевавший табак, испуганно отшатнулся.
— Надо позвать кузнеца, — взорвался вдруг он и добавил: — Вскроем шкаф под мою ответственность. — И, повернувшись к Баптиште, крикнул: — Сбегай за Газозой!
— И я с тобой, — предложил жевавший табак.
Остальные направились к аптеке.
— Постойте, ребята,—заговорил Лоуренсу. — Если уж вы собираетесь вскрыть шкаф, то надо бы сначала составить акт.
— За чем же дело стало? — сказал муж Эунисии. — Я подпишу все, что надо.
— Тогда пиши, — велел Лоуренсу и продиктовал: — «Я, нижеподписавшийся, Жозе Фернандеш, смотритель маяка, житель поселка Сан-Фелипе, остров Фогу, Острова Зеленого Мыса, полностью принимаю на себя ответственность за вскрытие шкафа в аптеке с извлечением хирургического инструмента».
Тут вмешался фельдшер Суареш:
— Надо уточнить: не просто инструмент — акушерские щипцы.
— Тогда лучше написать другую бумагу, — произнес муж Эунисии.
— Совсем ни к чему, — ответил Суареш, — Просто припиши: «а именно акушерских щипцов».
Лоуренсу продолжал диктовать:
— «... так как речь идет о спасении жизни моей жены и нашего будущего ребенка, что могут подтвердить многочисленные свидетели».
— Я тоже беру на себя ответственность, — вставил старый Суареш, вытирая пот со лба.
Жозе Фернандеш оторвал перо от бумаги, подумал и сказал:
— Дальше я напишу так: «В этом критическом положении
140
я вынужден был обратиться за помощью к господину Томе Суарешу, фельдшеру на пенсии, ответственность за все действия лежит целиком на мне».
— Нет, нет, это не годится, — возразил фельдшер.
— Так будет лучше, — настаивал на своем Жозе Фернандеш.
— Ничего не лучше. Только повод для лишних осложнений в суде.
— Тогда как же написать?
— Оставь все как есть, только добавь: «... поскольку муниципального врача не было, а речь шла, повторяю, о спасении жизни моей жены и нашего будущего ребенка...»
— Разве он муниципальный врач? — удивился сторож.
— Именно так, — подтвердил кто-то и поторопил:—Да заканчивай те вы поскорее!
— С1авь число п подпись: Жозе Фернандеш, смотритель маяка.
После ioio как документ был зачтап вслух, кузнец Газоза вскрыл замок с помощью отмычки и распахнул шкаф.
Суареш тут же схватил щипцы.
— Блаюслови нас, господи!
Остальные ответили хором:
— Аминь!
Все поспешили к дому Жозе Фернапдеша.
Старый Суареш дал роженице немного хлороформа. Щипцы положили в большую кастрюлю с кипящей водой. Суареш надел белый фартук, а синьора Мария Жулия приготовилась помогать ему.
Мать Эунисии не выдержала, вышла в сад, 1де стала ходить взад и вперед, обхватив голову руками. Мужчины окружили ее и пытались успокоить.
Жозе Фернандеш снова noiрузился в глубокое молчание. Т и дело закуривая новую сигарету, он неотступно думал о своей жене.
Эунисия! Они познакомились как-то вечером в местечке Угадинья. Как они тогда отплясывали под скрипку Джеджи! Она доверчиво и нежно клала руку на его плечо. Ребята просто помирали от зависти, глядя на них.
И вот такая беда. Два дня у него в ушах стоит нечеловеческий крик Эунисии. Слава богу, Суареш согласился помочь. Хоть бы все кончилось поскорей. Надо будет пригласить старого фельдшера в крестные отцы ребенку.
Мать Эунисии продолжала метаться по саду, как безумная, неустанно шепча молитвы деве Марии.
Баптишта вспомнил, как та самая молодая женщина, которая мучилась сейчас, однажды пожалела его. Он тогда пришел
141
с берега Богоматери, страшно голодный и измученный, и тик у него был куда сильнее, чем когда бы то ни было. Какой-то рыбак дал ему i олову тунца, но сварить ее было негде. Проходя мимо дома Эунисии, он услышал звон столовой посуды, почуял вкусные запахи и остановился. А она пригласила его к себе в дом и накормила сытным обедом. Надолго запомнилось ему это — целый день потом он чувствовал себя полным сил.
Вдруг раздался крик новорожденного. Лица у всех мигом прояснились. Горячая волна радости захлестнула Жозе Фер-нандеша, и он заплакал.
Мальчишка, а это был мальчишка, вопил во все горло. «Боже, — думал счастливый отец, — это наш с Эунисией сын. Какое чудо! У нас сын!»
Толпа, до сих пор стоявшая на улице, заполнила весь сад.
Суареш поднес к открытому окну ребенка, дрыгавшего ножками, будто новорожденный козленок. Фельдшер поднял его на вытянутых руках, а мальчишка заходился криком.
Кто-то из сада обронил:
— Вы там поосторожней, не простудите парня!
Баптишта поднял дрожащую руку и заулыбался:
— Какой хорошенький!
Часы на церкви пробили шесть часов вечера, и Жозе Фернандеш, еще раз взглянув на сына, бросился к своему маяку.
В мгновение ока взлетел он по лестнице. Со смотровой площадки перед ним открывались беспредельные океанские просторы. Солнце уже садилось за островами Ромбуш. Откуда-то донеслось приглушенное воронье карканье.
Счастье Жозе Фернандеша лучилось, как свет маяка.
Перевод с португальского И. Дьякова
СЕМЬЯ АНИСЕТУ БРАЗАО
Во дворе дома, где жила семья Анисету Бразао, росла огромная акация. Ее ствол не уступал по толщине пойлао 1, а густо сплетенные ветви, сквозь которые не проникали даже лучи полуденного солнца, напоминали крону старого тамариска. Корни акации уходили глубоко в землю. Кое-где они даже повредили фундамент. Счастье еще, что они пощадили находившийся во дворе колодец.
1 Пойлао — дерево, напоминающее дуб. Растет только на Островах Зеленого Мыса.
142
< а.м дом стоял фасадом к югу. Переднюю часть дома занимали жилые комнаты, сзади находились кладовая и кухня.
Рядом с домом стояла часовня, с толстыми, облупившими-<»i желтыми стенами. Возле нее росли прелестные бугенвилии i алыми, как кровь, цветами. Тут же находился и розарий, не-«|(*1.1кповенно красивый, хотя и запущенный.
Диор был обнесен некогда оштукатуренной, но теперь по-Ч1П юлой двухметровой каменной оградой.
С емья Анисету Бразао состояла из пего самого и четырех н<» дочерей.
С тех пор как умерла его жена, в поселке он не появлялся. Мчали от мирской суеты один за другим проходили годы его жизни; он старел, но дочери не покидали его. Каждое утро они нс । авали в одно и то же время, и каждый день их уединенного существования походил на другой.
После обеда Анисету всегда спал в тени этой акации в старом лонгшезе, который хорошо знал каждый изгиб его худого, даже костлявого тела. Как только он ложился, Ана усаживание!. рядом и отгоняла мух. Летиция раскладывала пасьянс из двух колод карт, принадлежавших еще их покойной матери, и София принималась читать душещипательные романы. Вече-рими она рассказывала о любви графа к прелестной, но бедной Мюгстте.
За разговором сестры незаметно засыпали. Пробуждались они со смятыми желчными лицами и сразу же принимались за уборку. Старшая убирала комнату отца. Перво-наперво она раздвигала два стула, которые старик ставил каждый вечер один напротив другого, чтобы «потолковать» со своей покойной женой. Эта вечерняя беседа длилась почти целый час. Старик исповедовался у покойницы, просил у нее совета. Летиция с цедила за чистотой в столовой. Протирала висевшие там пор-ipeiw усатых предков. За кухню, кладовую и все, что имело о। ношение к домашнему хозяйству, отвечала Ана.
Позже всех просыпалась Эжмералда. София уже погружались в очередной роман, а Эжмералда все еще лежала в посте-|н. Ей-то и приходилось убирать спальню. Всякий раз, когда <т взгляд падал на поставленные в ряд кровати, она вспомина-i;i, как Волдемар, заглянув однажды сюда, сказал, что их компа । а походит на больничную палату.
Старик вставал с первыми лучами солнца. Возносил благодарность покойнице-жене за то, что она великодушно охраняет по сон, и молил Всемогущего Господа о даровании покоя ее душе. Затем он медленно натягивал сапоги, прилаживал на макушку картуз из альпаги и выходил проверить, все ли в порядке в его усадьбе. Встретив управляющего, высказывал ему свое
143
недовольство: почему плохо привязана корова? Скоро ли сошьют бурдюк? Лошадь с каждым днем теряет в весе. Почему не убрали хлам во дворе?
— Будешь выводить ее во двор. Каждый день, понятно?
Управляющий отвечал только:
— Да, хозяин.
— Пусть ест свою кукурузу во дворе.
— Да, хозяин.
Эжмералда все время подтрунивала над управляющим, передразнивая его односложный ответ: «да, хозяин», «да, хозяин». Сестры ругали ее за неуважение к сединам этого уже пожилого человека.
Ровно в полдень Анисету Бразао садился во главе стола. Кресло жены всегда оставалось свободным. Его дочери крестились и занимали свои места. После обеда служанка подавала лонгшез, София садилась рядом с отцом и отгоняла мух, пока старик не начинал храпеть.
Эжмералда бродила по комнатам, вокруг дома и между растущих около часовни роз и бугенвилий, стараясь придумать предлог сбегать в поселок. Не притвориться ли, что болит живот? А может быть, сломать руку, но только так, чтобы нс остаться калекой? Сорвав розу, она сидела часами, вдыхая аромат цветка, а ветер играл ее длинными, спадающими на лицо локонами.
Наконец спускались пепельно-серые сумерки. Солнце умирало. Кроваво-красные цветы бугенвилий тихо засыпали, прислонясь головками к стенам часовни. Как раз в это время управляющий выводил лошадь и давал ей кукурузу. Мычала корова в тоске по отобранному у нее теленку.
Сгущалась тьма. Ночной воздух наполнялся звоном цикад, и София, лежа в постели, начинала вслух читать о любовных приключениях Мюгетты, подробно останавливаясь на Сценах побегов и дуэлях. Сначала Эжмералда, Ана и Летиция слушали с интересом. Затем Эжмералда засыпала, продолжая, однако, улавливать сквозь дремоту обрывки романа.
Однажды Волдемар спросил у младшей дочери Анисету:
— Эжмералда, помнишь, как один раз в школе ты угостила меня пастилой?
— Помню. Но к чему ты заговорил об этом?
— Не знаю. Вот смотрю на тебя и...
Сам Анисету относился к этому молодому человеку с неодолимой антипатией. Его отец был человеком с ярко выраженной авантюрной жилкой. Познакомились они в Лиссабоне, где учились в одном колледже. Отец Волдемара гордился своим умением произносить речи в подражание знаменитому
144
оратору Жоао Камоэзашу >. Волдемар, по мнению Анисету, был лаким же болтуном и бездельником, как и его отец.
— Не доверяйте ему,—обычно говорил старик дочерям, когда речь заходила о Волдемаре. — Ei о о гец только и знал, что шляться по кафе да болтать на всякие рискованные темы. И сынок недалеко от него ушел.
Эжмералда была послушной дочерью, но в этом случае никак не могла согласиться с мнением отца.
Как-то раз, вернувшись после осмотра усадьбы, старик еще издали увидел лошадь Волдемара. Он спросил у сопровождавшего его управляющего, действительно ли это лошадь молодого человека, и тот подтвердил:
— Да, хозяин.
Анисету толкнул ворота и вошел во двор. Волдемар стоял еще в гамашах и шпорах, оживленно разговаривая с его дочерьми.
Волдемар широко раскрыл объятия:
— Старик Бразао! Вот она, никогда не ржавеющая сталь!
— Раньше я, может быть, и впрямь был стальным, но теперь... — сконфуженно проговорил старик.
— И теперь, как и раньше. Вы прекрасно выглядите.
— Зачем изволил пожаловать?
— Да так, просто соскучился по вас. Старик Бразао.
— По мне? По этой дряхлой развалине?
— Да. по вас, — ответил Волдемар, метнув, однако, взгляд в сторону Эжмералды. — Надеюсь, вы меня не выгоните? — При этих словах он разразился хохотом.
Заскрипели ворота. Вошел управляющий, ведя в поводу лошадь, которая пришла получить свою порцию кукурузы.
— Сеньор Бразао, ваша лошадь выглядела раньше куда лучше. Уж не болят ли у нее десны?
— За ней плохо смотрят, — пробормотал старик.—Эти...— Он посмотрел на дочерей.— Эти благородные девицы думают только о собственном пропитании. А уж про остальных и говорить нечего. Работать некому. Вот и довели животное до такого состояния.
Волдемар подошел к лошади. Потрепал ее по холке, раздвинул пасть.
— Так оно и есть. Больны десны. Посмотрите, сеньор Анисету. Прикажите-ка принести ей кукурузы.
Управляющий принес мешок зерна и поставил его между двумя толстыми корнями акации. Лошадь наклонила морду
1 Жоао К амоэзаш - известный порту!альскип врач и общественный деятель конца XIX — начала XX вв., депутат парламента.
145
и стала жевать. Изо рта у нее потекла пенистая смесь слюны с зерном.
— Видите, сеньор Бразао? Что я вам говорил?
Вскоре зерно в мешке намокло. Старик что-то сказал, но Волдемар его не слышал. Он сидел на корточках у подножья акации с отсутствующим видом. Подошла Эжмералда.
— Что с тобой, парень? — удивился старый Анисету.
— Сеньор Бразао!
— Отвечай же на мой вопрос?
— Что вы сказали, сеньор Анисету'?
— Я хочу спросить тебя, не знаешь ли ты кого-нибудь, кто бы мог вылечить мою лошадь от этой болезни?
— Не беспокойтесь. Предоставьте это дело мне. Все бу дел в порядке.
Волдемар поднялся, достал из кармана брюк кисет и бумагу и принялся делать самокрутку. Эжмералда, не отводя глаз, зачарованно следила за его движениями.
Молчанье нарушил управляющий:
— Сеньор Анисету, я вам не нужен?
— Нет. Ты отвел осла в загон?
— Да, хозяин.
Управляющий удалился. Ушел и Бразао. Эжмералда осталась наедине с Волдемаром.
День близился к концу. Порыв ветра качнул ветви акации. Врассыпную полетели листья. Лошадь вздрогнула и подняла морду.
— А? Ты что-то сказала? — задумчиво, как бы сквозь сон, спросил Волдемар.
— Я ничего не сказала, — смутилась девушка.
— Послушай, Эжмералда, я привез пренеприятное известие.
— Какое же? Умер кто-нибудь близкий?	*
— Нет. Все же известие довольно неприятное.
— Что же случилось? Говори.
— Видишь ли... Твой отец влез в долги... Одни проценты на них составляют достаточно изрядную сумму.
— Папа Анисету залез в долги? Господи, какое несчастье!
Волдемар отшвырнул окурок и опустил глаза. Он все никак не мог решить, снять или нет гамаши. Шпоры, однако, он отстегнул, и, когда спросил, куда их можно положить, Эжмералда заботливо предложила:
— И гамаши тоже сними, я отнесу их в дом.
— Ты очень испугана?
— Не знаю, переживет ли отец известие, которое ты привез. Тебе лучше остаться.
146
— Уже решено, что я переночую у вас. Итак, я остаюсь, и не только для того, чтобы прижечь десны у лошади.
— Ему будет тяжело...
— Кому, животному?
— Нет, папе Анисету.
— Если ему, то да.
Обед прошел в молчании, лишь иногда прерываемом скупыми фразами. Ана — стряпала она — попросила у гостя извинения за простые, неизысканные блюда. Волдемар ответил, что он не слишком-то избалован, рад тому, что есть.
Ана не успокоилась и добавила, что она, к сожалению, не могла в этот день купить рыбы.
— Сказала бы, чтобы зарезали курицу, — вмешался старик,—Зачем, спрашивается, я их держу в курятнике?
На десерт подали гоябаву *.
Волдемар похвалил сладкое.
— Очень вкусно. Да будут благословенны руки, сделавшие эту пастилу.
София, Ана и Летиция хором воскликнули:
— Это приготовила Эжмералда.
Волдемар спокойно повернулся к младшей сестре:
— Поздравляю, Эжмералда.
Опа переменно наклонила голову. Потом предложила ему добавки.
Волдемар положил себе еще пастилы.
Прикрыв губы салфеткой, старик громко кашлянул. Дочери внимательно посмотрели на него.
После кофе отец попросил разрешения удалиться и, не произнеся больше ни слова, вышел во двор и привычно опустил свое грузное, старое тело в шезлонг.
Волдемар в конце концов решил отложить свое неприятное сообщение на завтра. Старик ни о чем не подозревает, и, если его не подготовить, с ним может случиться удар.
Эжмералда предложила поиграть в карты, но София отказалась. Карты так и остались в ящике буфета, а беседа продолжалась еще некоторое время, но безо всякого оживления. Перед тем как лечь в постель, Волдемар вышел на улицу. Вечер был чудесный. Ярко пылали звезды. Со стороны часовни доносился сильный аромат роз. Время от времени легкий северный ветер шуршал опавшими листьями, и бугенвилии с шелестом склонялись к стене часовни. Высокая крона акации колыхалась над крышей дома, слышались шаги ходивших из комнаты в комнату сестер.
1 Гоябава— пастила из плодов гуявы.
147
Эжмералда выглянула из окна и, подозвав гостя, сообщила, что ему отведена крайняя, рядом с кладовой комната. Волде мар подошел и положил руки на подоконник.
— Ты думаешь, твой отец переживет это известие?
— Не знаю...
— Ты никогда ничего не знаешь. Послушай-ка, если я тебя кое о чем спрошу, ты ответишь?
— Может быть...
В этот момент появилась София. И она тоже собиралась сказать молодому человеку, где он будет ночевать. Эжмералда остановила сесгру:
— Волдемар уже знает.
На другое утро Волдемар проснулся в решительном настроении. Вот сейчас надо пойти и поговорить со стариком. Без всяких обиняков. Нельзя же бесконечно откладывать это! деловой разговор, тем более что вексель еще не опротестован и, возможно, удастся найти какой-нибудь выход.
— Сеньор Бразао, мне нужно поговорить с вами наедине.
Выражение лица Анисету изменилось. Он внимательно посмотрел на молодого человека и с отеческой улыбкой, но не без иронии, покачал головой.
— Об этом не думай. Ты хороший парень, но наши семьи разделяют старые вековые обиды.
— К сожалению, речь пойдет не о вашей дочери... Фирмину заявил мне, что собирается опротестовать ваш старый вексель. Проценты уже превысили саму сумму долга. И я решил предупредить вас. Еще не поздно поправить положение. Но если упустить время, то тогда...
— Что тогда?
Охваченный яростью, Анисету Бразао заметался из угла в угол. Его старые шерстяные брюки, втиснутые в сапоги, сбились в гармошку у голенищ.
— Что тогда? — взбешенно повторил старик. Его ътаза под ощетинившимися от гнева бровями пылали, словно угли.— Как ты смеешь говорить со мной об этом, черномазый наглец!
Волдемар пожал плечами.
— Да, да, черномазый наглец! — повторил старик. Замер у буфета и истерически закричал: — Черномазый наглец! Сын раба!
— Поймите, что криком вы ничего не добьетесь! — попробовал вразумить его Волдемар.
— Этот Фирмину, твой приятель, — ничтожество. Скажи ему, пусть сунет этот вексель сам знаешь куда.
— Скажите ему сами об этом.
148
— чшрмину — отъявленный мошенник, плут, каких свет не видывал, — и такой же черномазый наглец, как и ты.
В столовую вошла Эжмералда. Нельзя, чтобы отец продолжал так кричать. И врача не успеешь вызвать, как беда стрясется.
— Успокойтесь, папа Нисету, все как-нибудь уладится.
— Ни твой черномазый Фирмину, ни кто другой не сумеет меня разорить. Все это, — он топнул ногой по полу, — мое. До самой смерти, слышал?
— Будьте же благоразумны, сеньор Бразао! Никто не отрицает, что это ваше. Нужно только...
— Нет и нет! Эго мое до самой смерти.
— Хорошо. Я уезжаю. Если у вас есть какие-нибудь дела в поселке, я к вашим услугам.
Волдемар натянул гамаши, приладил шпоры и во дворе сказал Эжмералде:
— Мне кажется, твой отец не найдет никакого выхода.
— Тем лучше. Что до меня, то я устала от всего этого. Широким жестом она обвела всю усадьбу.
— Если дело дойдет до суда... — начал Волдемар.
— Пусть все это исчезнет. Эти стены, акация, часовня и все живущие в ней святые. И я вместе с ними, — произнесла Эжмералда,— потому что я устала от всего этого. Безумно устала!
Она закрыла лицо, и дрожащие пальцы упали на ее волосы, Волдемар нежно обнял ее.
— Не беспокойся, все устроится.
Старик Анисету не спал всю ночь. Он долго говорил с женой, осыпая своего кредитора ругательствами. Время от времени Анисету просил у жены прощения, и она охотно прощала ему несдержанность, — ведь этот негр Фирмину и впрямь вел себя нахально.
Не проходило ни дня, чтобы во время прогулок по усадьбе Анисету Бразао не обсуждал с управляющим Фирмину. Управляющий только поддакивал: «Да, хозяин». Любое, даже самое робкое возражение приводило старика в ярость.
— Ты такой же, как Фирмину. Проклятая раса!
И управляющий соглашался:
- Да.
— А ты еще и стыд потерял! —рычал Анисету Бразао.
Заслышав брань отца, Эжмералда всякий раз выходила успокоить его.
В ответ на ее утешения старик воздевал руку и указывал па лом под раскинувшейся кроной акации.
— Марш домой.
Но вот однажды его настроение вдруг резко улучшилось.
149
Эжмералда услышала, что он мычит, напевая модную то1ди песенку. Первый раз в жизни. Управляющий просто остолбс нел от изумления. Уж не потерял ли рассудок сеньор Анисе i у Песенка была: «Йоти, золотце мое, забралась на склон холма».
У Эжмералды родился ребенок, потом второй. А в то утро, когда старик навеки перестал петь свою дурашливую песенку, она родила пухлую, миловидную, похожую на мать девочку.
Долгие годы оплакивали дочери смерть отца. И жили воспоминаниями о доме, стоявшем там, на холме, в тени акации около старой часовни с льнущими к ее стенам бугенвилиями, и розарии, где цвели несравненные розы.
Перевод с португальского М. Демурина и А. Чужакина
Джон Нагенда
Джон Нагенда (род. в «Молодые голоса Содружества» 1938 г.) — угандийский поэт и новел-	(1968).
лист. Рассказ взят из сборника
ПОСЛЕДНЕЕ ИНТЕРВЬЮ
Репортер был еще очень молод, и, давая ему первое самостоятельное задание, редактор надеялся, что своей молодостью и простодушием он сумеет завоевать расположение вождя, седого подагрического старца, который долгие годы наотрез отказывался давать интервью, а если и отвечал на вопросы, то откровенно глумился над журналистами.
— Пусть расскажет, как они вели эти свои варварские войны. Я хочу, чтобы статья попахивала кровью, — сказал редактор, удобно располагаясь в большом вращающемся кресле, с журналом «Плейбой» под рукой. — И еще постарайся выведать его отношение к сексу. Боюсь, что ничто другое его не интересует. Разве что жратва. Если тебе все же удастся его расколоть, мы поместим большую статью. На первой полосе. Под броским названием «Давным-давно». Два-три столбца и рисунок: кровожадного вида дикарь с копьем, голая грудь, злобно оскаленные зубы, а там, позади, на линии горизонта, скорлупка солнца. Ну, ты понимаешь, что я имею в виду.
В кабинете редактора стоял густой, еще со вчерашнего дня не рассеявшийся дым. На первом плане здесь были интересы газеты, все остальное стушевывалось.
150
Итак, задание ясно. Два-три столбца, которые должны вобрать в себя целую жизнь человека, и рисунок пожутче.
Уже сейчас, в предвидении встречи со старым вождем, молодой репортер раздумывал о той, давно миновавшей жизни, когда высшими достоинствами человека считались физическая сила и выносливость. Но над всеми этими раздумьями тяготела одна трезвая мысль: от этого интервью, может статься, зависит вся его карьера. Ведь это его первое самостоятельное задание, и от того, как он его выполнит, зависит очень многое.
Спокойный и собранный, но не без внутреннего трепета, переступил он порог дома, где жил вождь, который, фигурально выражаясь, был намечен на заклание. Его встретил бесстрастный и даже высокомерный взгляд. Молодой человек сразу же растерялся. Он ожидал увидеть угрюмого, раздражительного и сухого старика, этакую развалину, с которой надо говорить громко и медленно, выбирая самые простые, понятные слова. Всю дорогу он думал: «Должно быть, это какой-нибудь дряхлый полуживой старикашка. Его уже давно ничто не волнует, даже женщины. Никому он нс нужен, и никто не пожалеет, если он умрет». Он ощущал снисходительное презрение к старому дикарю, презрение, обостренное его собственной молодостью и образованностью. Но теперь, в полной растерянности, он уже не мог сказать, кто из них двоих обречен на заклание.
— О юность, юность, — проговорил старик, — время, когда мы смущаемся и краснеем по пустякам. Заходи.
Дом был построен крепко, добротно. Уютные старые плетеные кресла, темная трость в углу, два старинных, видимо, уже непригодных для охоты копья, калебас, потемневший от времени. Казалось, в этом доме продолжает жить прошлое, с его воспоминаниями, с навеки смолкнувшими голосами и навеки исчезнувшими лицами.
Тишина стояла изумительная, до звона в ушах. Сквозь окно была видна вся озаренная солнцем равнина, вплоть до далеких гор. По дороге ехала машина. Но никакого шума не было слышно, и ее движение угадывалось лишь по облачку пыли, которое вилось следом. Молодой человек с трудом представлял себе, что еще два часа тому назад находился в кабинете редактора.
— Садись, — настойчиво предложил старик, видимо, прочитав по его взгляду то, что творилось в его душе. — Ты, вероятно, хочешь получить интервью? Тебе повезло. Ты, мой мальчик, первый из всей этой газетной братии, кого я пустил к себе в дом с тех пор, как женился мой старший внук. А было это, дай бог памяти, лет пятнадцать назад.
151
Он замолчал, и репортер тщетно пытался уловить ход ctn мыслей. О чем он думает, — о свадьбе своего внука или о чем либо другом?
— И вот он умер, — продолжал старик, и молодой человек сообразил, что говорит он уже не о внуке, а о своем друге. Ре дактор просил выпытать о нем все, что можно. — И знаешь, почему тебе повезло? Потому что ты напоминаешь мне меня самого. Таким, каким я был шестьдесят лет назад. Ты мне пришелся по душе, не то бы я не сказал тебе ни единого слови. Так вот: умер мой последний друг. Старость приносит с собой одиночество и холод. Уже нет жены, нет детей, а внукам не до тебя, у них своя жизнь.
У старого вождя была манера перескакивать с одной темы на другую, иногда возвращаться к уже сказанному.
— Мы росли с ним вместе, в одной деревне. Он был чуп. постарше. Жил он рядом с нами. Между нашими домами густо зеленели листья матоке. Они сверкали под полуденным солнцем, а если поднимался ветерок, заполняли своим шорохом всю окрестность. По-особому отзывались они на шум дождя. Казалось, это был голос самой жизни, взывающей к лону земли. Так, вероятно, и думали вегарь. Я не наскучил тебе?
Пока юноша подыскивал подходящие слова, чтобы объяснить вождю свои переживания (он чувствовал себя, как человек, который однажды, лунной ночью, после долгого отсутствия вернулся к себе домой), тот заговорил снова:
— Что вы знаете, горожане? Доводилось ли тебе лущить эмпумумпу, которая выбивается прямо из листвы матоке. Сдираешь, слой за слоем, кожицу, пока не доберешься до сердцевины, и вот она лежит у тебя на ладони, — блестящая, нежнокоричневая, как голенький младенец. Понюхаешь — будто вдохнешь аромат самой земли. Сад матоке был для нас все равно что родная мать.
Старик задумчиво уставил глаза на темное небо. Воспоминания овладели им с такой силой, что он как будто позабыл о присутствии репортера.
— Мы быстро росли, становились мужчинами. В те времена это происходило гораздо раньше, чем теперь. Мы уже начали заглядываться на упругие, с золотистой кожей девичьи тела, полуприкрытые одеждой. Однажды, пробираясь сквозь заросли, я увидел девушку. Ее звали Намби или Магь-Зсмля, не все ли равно? Она купалась в реке, похожая на плод эмпумумпу, сверкающий под солнцем. Это был один из счастливейших часов моей жизни. Теперь ее, скорее всего, нет в живых, но тогда она была еще совсем молоденькая, девочка. Нынешнее солнце
152
свети । так же ярко, как и тогдашнее, жизнь не олекнет и не стареет — блекнем и стареем мы сами.
Вспомнив о наказе редактора расспросить старика про его отношение к сексу, молодой человек с трудом сдержал улыбку. В рассказе вождя не было ничего, способного заинтересовать редактора.
Наступила тишина. В комнату густым потоком лилась темнота. Старик гряхнул головой, словно отгоняя воспоминания о давней любви.
— Потом началась война, наша последняя большая война. Я как будто и сейчас еще слышу шорох волн, набегающих на прибрежный песок. Посреди темно-зеленой воды темнеют высокие деревья, растущие на острове. Туда-то и направляются бессчетные каноэ с нашими воинами. О чем наши мысли? Я думал о своем доме, гопущем в зарослях матокс. мой друг — как он признался впоследствии — тоже. Тот, в кого вонзалось копье, не вынимал ею: жизнь быстро уходила из открытой раны. И худшим позором считалась рана в спину.
Неожиданно для себя молодой человек увидел величе-овепные картины минувшего. Перед ним открылся мир, о существовании которою он даже не подозревал. Старик снова предался воспоминаниям, и если бы репортер не погрузился в свои собственные мысли, он мог бы заметить па его лице изумление. «Неужели после стольких прожитых лет я еще могу слышать в себе отзвуки дальнего грома?» — думал старик.
— Мой друг — тот, что умер вчера, — сражался бок о бок со мной. Мы были как родные братья. Делились друг с другом последним куском. И вот я ост ался один, как старое кривое дерево, растущее на отшибе...
В первый раз голос вождя дрогнул, и мелькнувший в отдалении свет выхватил бе!ущие по его щекам слезы. Молодой человек понял, что задуманный репортаж не получится. Как все это далеко от замысла редактора! Если даже и написать статью, он искромсает ее до неузнаваемости. Его охватила острая боль сочувствия к старому вождю и в то же время потянуло в свой обычный мир. Старик заметил эго, но не проронил ни слова.
— Спасибо вам! — пробормотал молодой человек, сознавая в глубине души, как это простое изъявление благодарности далеко от того, что он хотел бы сказать.
Он повернулся и зашагал к двери.
— Постой! — крикнул ему вслед старый вождь. — Ты забыл свой блокнот.
Перевод с английского Л. Биндеман
153
С. Ньямфукудза
С. Ньямфукудза (род. в 1951 г.) — молодой писатель из Зимбабве. В 1977 году закончил Оксфордский университет. В 1980 году вышел в свет его первый роман «Путешествие стороннего наблюдателя». Рассказ «Башмак», опу
бликованный в журнале «Ны» Стейтсмен» в 1979 году, /ни сказывает о событиях, предше ствовавших достижению странен независимости, D New Statesman, 1979.
БАШМАК
В одной из камер, в какой именно трудно понять, вот уже полчаса кричит заключенный. В нашей камере все сидят непо движно, уставившись в одну точку.
— Это его обрабатывал сержант Мозес, — с горечью произносит кто-то.
Выйдя из оцепенения, мы смотрим на нарушителя тишины чуть ли не со злостью: разговаривать не запрещено, но в ожидании приговора нервы у всех напряжены до предела, и в камере царит гнетущее безмолвие. Я хочу нарушить это безмолвие, хочу рассказать моим тюремным друзьям, что даже он, Мозес, должен помнить фермера по прозвищу Башмак. Его уже давно окрестили так за подлую привычку бить батраков ногами. Но с годами он стал лютовать еще больше.
Помню, как он, бывало, проносился мимо нас на старом мотоцикле. Подпрыгивая на кочках, мотоцикл ревел, трещал, стрелял, выбрасывая выхлопные газы, и по взбудораженному лесу неслись врассыпную зайцы, антилопы и другое перепуганное зверье. Едва завидев его, мы опрометью кидались в кустарник и, затаившись, смотрели, как он объезжал свои владения — с ружьем за спиною, в широкополой войлочной, сплющенной ветром шляпе с полоской леопардового меха вместо ленты. Только эти редкие наезды и отравляли нам радость полной свободы.
Эта была его земля, но мы никогда не чувствовали за собой никакой вины: она была нужна ему разве что для прогулок на мотоцикле. Ферма у него была большая — тысяч пять акров, и возделывалась только десятая часть всей площади.
Мы облюбовали себе местечко на севере фермы — по соседству с нашей благотворительной школой. Сама школа размещалась в старом фермерском доме еще с тех пор, как прежний владелец, живший в Англии, продал свое хозяйство. Там, среди холмов, мы и соорудили себе пристанища. Ребята постарались на славу — срубили молодые деревца, пообтесали их и,
154
прочно вогнав в землю, обвязали сверху толстой веревкой. Только крыша была временная — из полиэтиленовой пленки, прибитой к рейкам, с набросанными поверх нее ветками. На травяную кровлю ушло бы слишком много времени. Стены обмазали красной глиной. Так, проработав всего лишь месяц по воскресным дням да когда выдавался свободный вечерок среди недели, мы соорудили два превосходных укрытия от непогоды. Они особенно пригодились нам в ноябре и начале декабря, когда занятия по расписанию закончились.
Надвигались выпускные экзамены за седьмой класс. Уповая на нашу добросовестность, — воспитывали нас сурово, в страхе и трепете, — учителя предоставили нам самим выбрать место и время для подготовки. Охваченные, прямо сказать, ужасом перед экзаменами, мы не расставались с книгами ни днем, ни ночью. Это походило на стихийное бедствие — спасайся, кто может. Учеников будто наводнением раскидало по самым невообразимым местам, и они вцепились в свои книги, как в спасательные круги.
Я не знаю, ч го сказали бы сейчас, вспоминая то время, другие ребята из пашен компании, не знаю даже, где они и живы ли. — времена нынче такие, что всякое могло стрястись. Один из них, сержант Мозес, ревет сейчас, как разъяренный бык, в коридоре тюрьмы. Но для меня те быстро промелькнувшие летние месяцы (в начале декабря мы расстались навсегда) были самыми счастливыми в жизни.
Если нет засухи, сезон дождей начинается в наших краях в ноябре, когда созревают плоды на деревьях. В тот год засухи не было. Мы собирали ягоды и фрукты, а порой совершали набеги на птицеферму, стараясь, чтобы подозрения пали на хищников. Воровали и прятали в норах маис. Так что в продуктах у нас недостатка не было.
В полуденный зной, по пояс голые, лазаем, бывало, по горам за дикими яблоками и мушмулой. Воздух вдруг тяжелеет от пыли, испарений и опьяняющих ароматов надвигающейся тропической грозы. Словно по мановению волшебной палочки, ясное голубое небо затягивают сизо-черные грозовые тучи; бешеный ветер гнет к земле деревья, норови! сорвать с них листву. Трудно дышать. Клочья туч мечутся по небу, словно в боевом танце. Вспышка молнии преображает эту зловещую массу в нечто ярко-белое, расплывчатое, мягкое. Сокрушительному удару грома, подхватываемому насмешливо-торжествующими раскатами эха, вторит рев ветра. Но вот в лицо хлынут первые капли, и разразившаяся наконец гроза загоняет нас в убежища.
155
Через полчаса все стихает, лишь издалека доносится ворч.» ние грома, мирно накрапывает теплый дождик, стихающий m тер угоняет тучи, обнажая ярко-голубое небо. Еще полчаса и снова сверкает солнце, воздух чист и свеж, снова стрекочут ни кады. Песни птиц, особенно оживленные после грозы, Hano i няют весь лес на много миль окрест.
Но однажды случилось ужасное происшествие. Как-то днем мы отправились впятером собирать мушмулу, опавшую после дождя. Обычно в таких случаях у нас была любимая забава приподнимаешь отяжелевшую от воды ветку и кличешь тона рищей. Если они, позабыв об осторожности, подбегут чересчур близко, можно внезапно отскочить в сторону и устроить им настоящий душ.
— Эй, ребята, подите сюда, гляньте!
На сей раз наш товарищ явно не шутил, в его голосе слы шалея неподдельный ужас. Мы тотчас же подбежали к нему Он стоял в расщелине скалы, в тени колючего кустарника
— Что случилось? Что там такое?
— Смотрите, мертвяк!
Мы сгрудились возле товарища, вглядываясь в полутьму На куче мокрых гниющих листьев лежали посеревшие кости человеческой стопы. Остолбенев от изумления, мы некоторое время разглядывали их молча.
— Как ты думаешь, это ребенок? — наконец проронил кто-то.
— Пожалуй, кости слишком большие для ребенка. Скорее, это невысокий мужчина или женщина.
— А может, эго вовсе и не человек, а обезьяна, попавшая в ловушку?
— Надо найти палку подлиннее, тогда и посмотрим.
— Эй, ребята, осторожней! Еще подцепите какую-нибудь заразу!
- Ну и храбрец! Костей испугался! Может, это и вправду обезьянья нога?
Мы нашли длинную палку и стали разгребать листья и обломки. За одной ногой показалась другая — согнутая в колене. Все замерли в нерешительности, и только Мозес, хотя и был с самого начала против этой затеи, продолжал копошиться в расщелине.
— Гляньте!
Мы смотрели, вытянув шеи. Скелет лежал как-то странно, бочком. Таз, ребра, торчавшие, словно пальцы огромной руки. Мозес с минуту поколебался, потом снова взялся за работу. Увидев череп — пробитый, со зловещим оскалом зубов, мы кинулись прочь, побросав всю собранную мушмулу.
156
Позже, уже дома, мы задумались над судьбой мертвеца. — Как ты считаешь, его убили?
Мы почему-то не сомневались, что это был мужчина.
— Конечно, убили. Из-за женщины или из-за карт. А может, его заколдовали. Эти фермеры, что с севера, все колдуны. С неверными женами они тоже не чикаются — раз, и ютова! — Мозес смущенно оглядел ребят. Его отец батрачил на соседней ферме, и ему важно было доказать, что во всем виноваты люди с севера. При нем мы избегали говорить, какая тяжелая, нищенская доля у бал раков.
— В полицию сообщать будем? — спросил кго-то из ребят.
Ответить на такой вопрос с ходу было трудно. Всякая поспешность могла обернуться белой. Мы и вообще-го панически боялись полиции, а гут еще чувствовали вину за собой: ведь мы находились на чужой з.м.ге.
— А что, если он пролежал гам очень долю?
— Не имеет значения. Убийц иногда находят и через десять ле г.
— Если бы кто-нибудь хватился этого человека, ею непременно нашли бы. С собаками. Может, он был браконьером и Башмак пристрелил сю. Hei. ребята, с полицией лучше не связываться.
Стоило Мозесу напомнить нам о Башмаке, как у нас пропала всякая охота идти в полицию.
— А вдруг у нею есть жена, и огга ею ждет, надеется, что он егце вернется? Человек все-таки.
— Заткнись! — Мозес не на шутку рассердился,— Что ты мелешь? Какой человек? Куча костей! Делай чго хочешь, а меня в это дело не впутывай, да и других ребят тоже.
В конце концов мы поклялись, что будем хранить тайпу. К гой расщелине мы больше не ходили, по мысль, что там лежит кто-то неизвестный, всеми позабытый, долго не давала нам покоя. Ребята нет-нет да и снова заводили разговор о мертвеце.
— Вот уж не хотел бы исчезнуть без следа, как этот бедняга,— заводил кто-нибудь.
— Пошел к черту, опять за старое? — сердились остальные, но разг овор все равно продолжался.
— Надоел, заниматься не даешь! И почему ты думаешь, что он бесследно исчез? Убийца его припрятал, ои-то все знает.
— Интересно, приходит ли он туда? Говорят, убийцу тянет на место преступления. Может, он даже умом тронулся. Таких у нас называют ngozi. Ты, Мозес, слыхал об этом? Мол, дух убитого преследует убийцу до тех пор, пока тот не признается
157
во всем или не свихнется. А если помрет, не покаявшись, при клятве падет на его детей, тут уж только колдун можн помочь.
— Верно, — подтвердил Мозес, — но только у себя на роди не. Чем ты дальше от родных мест, тем труднее духам предков защищать тебя. Если ты, к примеру, уехал в Англию, за морс, помощи не жди: слишком далеко,—объяснил он с видом знатока.
Сам Мозес родился и вырос здесь, и уезжать он никуда н? собирался. Он единственный во всей компании был посвящен в тайны темного таинственного мира духов.
— А ты как думаешь, Марти?
— Сказки все это. Взрослые ведь всегда нам говорят: «Не сиди посреди дороги, а то чирей на заднице вскочит». Боятся, чтоб мы не попали под машину, вот и пугают. Л на деле чистый обман.
— По-твоему, наша жизнь ничего не стоит? Можно при хлопнуть человека, как муху, и концы в воду?
— А сколько людей на войне помирает! И духи предков in них не мстят. И среди тех, кто уцелел, полно психов.
— Ну и что? — гнул свое Мозес, — Ничего-то вы, городские, не понимаете. Небось думаете, что и молоко-то делают нм фабрике?
Как это часто случается, спор перешел во взаимные насмешки и оскорбления. Мы снова взялись за учебники.
Через несколько минут неподалеку послышался лай собак. Мы кинулись в свои убежища и схватили рубахи, готовые к бегству. Из леса вышли четверо белых ребят, тоже в шортах и босиком. Их собаки прыгали вокруг нас и угрожающе рычали. Парни, наши однолетки, лет по тринадцать — четырнадцать, наставили на нас ружья. Ружья, похоже, были духовые, но мы все равно здорово струхнули.
— Эй, черномазые негодяи, что вы делаете на ферме моего отца? — злобно заорал один из них.
Мы не раздумывая подняли руки вверх — жест, испокон веков всем понятный. Они тыкали в нас дулами ружей, громко выражая свое презрение.
— Это вы понастроили здесь развалюхи? — задыхаясь oi злости, спросил сын фермера.
Мы молча кивнули.
— Ах, сволочи! — заорал он.
Мы сбились в кучку, скованные страхом. Не переставая поносить нас последними словами, он заскочил в одну из наших хижин, переворошил там все вверх дном, затем вышел и, не сводя с нас злобного взгляда, обратился к своим спутникам:
158
Чю будем с ними делать? Прихватим с собой? Они — iM'pi.i и браконьеры. Мой папаша знает, как обращаться с этим > призом!
1с еще крепче вцепились в свои ружья. Вид у них был мричный и решительный. Собаки ярились пуще прежнего. Как нш1И'1сльно чувствовать себя беспомощным, когда с тобой нЬрапппотся так нагло и высокомерно.
Отпустите нас,—с трудов выговорил я.—Нам здорово ни* ни, если вы нас не отпустите.
Заткнись, — крикнул сын фермера. — Вы порубили весь м<ч вокруг! Где наворовали маис?
Я принес из дома, — сказал Мозес.
Хозяйский сын глянул на него так, будто впервые увидел, но юм издевательски захохотал. Его приятели, понятное дело, н«> (.хватили.
Из дома, говоришь, принес. Как тебя зовут, черно-MII IIли ?
Мозес. Мозес Читема.
Им это показалось очень забавным, они прямо зашлись от । меха.
А тебя как зовут?
Криспен. Криспен Мутату.
Мозес удивленно глянул на товарища и отчаянно выкрикну »:
Он врет! Его зовут Годфри!
Ишь ты, врун! — процедил обидчик, наступая на Годфри, н.1ча его изо всех сил дулом ружья в грудь.
Годфри дергался, корчился от боли, и это забавляло мучи-1С11Я. К счастью, ему скоро прискучило это занятие. Мы все пне держали руки вверх, и нам казалось, что каждая весит по нише и вот-вот подломится под собственной тяжестью. Сын ||к*рмсра дулом ружья подцепил наши рубашки и зашвырнул нх в хижины.
Сейчас позабавимся, — сказал он приятелям, — а вы, черномазые, чтоб и пальцем не смели пошевелить.
(’дедом за рубашками полетели и учебники. Сын фермера ioci ал из кармана коробок, чиркнул спичкой и поджег крышу.
Не надо, баас, не жгите наши вещи! — взмолились мы.
- Кончайте скулить. Вы попались с поличным. За пребывание на чужой земле, самовольную вырубку леса, разведение копров и сотню других преступлений — не знаю, как их в полиции называют,—вы арестованы!
Мы молча смотрели, как горящая крыша рухнула на учебники и форменные рубашки.
Так уж и быть, черномазые, считайте, что на этот раз от-
159
делались легким испугом, — сказал наконец хозяйский ci.ni Оказалось, что он лишь припугнул пас полицией. — Даю ним тридцать секунд. Чтобы и духу вашего на ферме не быин' А еще раз сунетесь — прострелю задницы! Марш отсюли’
Мы уходили, пятясь, пока не оказались на безопасном рщ стоянии, потом рванули через кустарник, удирая, как зайцы <н пожара, и мчались без оглядки до самой изгороди. Тут Годфри набросился на Мозеса с кулаками.
— Все из-за тебя! Посмотри, как он меня разделал! Мозес полез было в драку, но их разнял Марти.
— Черт с ним, — сказал он Годфри, — Это же деревенщики С детства видел, как отца пинают белые, и привык. Толькм увидит бааса, в штаны готов наложить со страху. Пуск, убирается на все четыре стороны. Нам такие друзья иг нужны. Валяй отсюда, парень!
— Плевать мне на вас, — ответил Мозес. — Вы ведь все> ли считали, что я вам, городским, не чета.
И он ушел. Больше мы с ним не встречались. Я и дума и. о нем позабыл, пока не попал сюда. Но как только увиден, тотчас же узнал, хоть и миновало десять — двенадцать лес и он был в темной полицейской форме и тяжелых черны* башмаках.
Уверен, что и он тоже сразу узнал меня, в его глазах зажл ся огонек, будто он что-то вспомнил. Мне стало не по себе oi его взгляда. Потом он ушел с безразличным видом.
Здесь, в тюрьме, его знали все. И слава о нем была самам дурная. Кто бы мог подумать, что сержант Мозес — тот самый деревенский парнишка?
Во дворе тюрьмы я видел бочки с водой, куда заключенных погружали головой вниз, так что те захлебывались. Выйду ли я отсюда живым?
Недавно из полицейского фургона высадили новую парит» арестованных. Сержант Мозес стоял, прислонившись к 6opiy другой машины, и смотрел на нас, обшаривая глазами каж дого.
На дворе ноябрь. Надвигается гроза. Я чувствую это ш» жаркому и влажному воздуху. Вот уже полчаса кричит какой то заключенный, и все во мне цепенеет от ужаса. И в то же время мепя одолевает желание подойти к сержанту и спроси it. его напрямик:
— Скольких людей ты забил насмерть, Мозес? А помнишь, как мы бежали от белых парней с ружьями? Ты веришь в ngo zi, Мозес? —Но я понимаю, что осуществление этого желании будет стоить мне жизни. Мои бывшие друзья теперь парзи заны, я их помощник, а Мозес — полицейский.
160
Да. я кормил парней, которые убили белого выродка-фермера. помогал им. Пока мне удается молчать, но кто знает, кино ли я смогу выстоять под пытками. И вот я хочу нару-HIIIII, безмолвие, хочу рассказать о найденном нами в лесу мсртеце. Я будто снова вижу зловещий оскал его зубов.
Вог уже полчаса вопит какой-то заключенный. Я больше не moi у, я должен поговорить с сержантом.
Мозес! Ты, конечно, помнишь фермера по прозвищу 1н11пмак! Мозес!
I оварищи по камере смотрят на меня широко раскрытыми । ||;пами. Они думают, будто я спятил, и осторожно отходят.
Он должен помнить! Я хочу с тобой поговорить, Мозес! Сержант Мозес! Ты должен помнить фермера по прозвищу 1ннпмак! — Он идет. Я сейчас поговорю с ним, он идет!
I лаза моих товарищей открываются еще шире. Он идет!
Перевод с английского Л. Биндеман
Д'п.манах «Африка» вып. 4
Стихи разных стран
Меджа Мванги
М ед ж а Мванги (род. в 1948 г.) — кенийский романист, новеллист и поэт. На русском языке изданы три его романа: «Неприкаянный» (1976), «Улица Ривер —
роуд» (1979), «Часовые саванны» (1981). Лауреат премии «Лотос», присуждаемой Ассоциацией писателей стран Азии и Африки (1978), © Meja Mwangi, 1981.
КОГДА-НИБУДЬ ОДНАЖДЫ
Хаотичные стихи хаотичной эпохи
(Отрывки)
(Украли землю)
Толстые Вожди украли пашу землю
Толстые Вожди продали пашу землю Нам
Законным владельцам земли.
Дорого — захныкали бедняки Но так нм ответили Толстяки:
Из праха ты взят
И в прах возвратишься Богатство — в земле Трудись!
Только похороны подешевели... Честное слово?
На самом деле!
(Поезд свободы)
Мы сражались за свободу
Да мой сын
Мы насмерть стояли.
162
Нашим девизом было: Стоим дружно!
И мы стояли
Дружно
Пока наконец не пришел
Поезд свободы.
Тогда
Соблюдая форму
Мы попросили
Побежденного нами врага
Составить
Список пассажиров.
Самые жирные коты
Поехали первым классом
Другие жирные коты —
Вторым
Не столь жирные —
Третьим.
Но конечно на всех желающих
Мест не хватило —
Куда там!
Мы остались
Л обреченный экспресс
Весело умчался к чертям.
(Нищий)
Вчера
Я видел нищего за окном.
Сегодня
Этого нищего нет.
Может быть он умер во сне
Умер от голода
Воображая
Какие пиры задаются
На другом конце этой улицы.
Или может быть
Просто его осенило
Что здесь никто не подаст.
о
163
(Только ие здесь)
У нас в городе много аллей.
Иные обсажены цветами
Другие — нищими.
Ради праздника
Мы вымели нищих на свалку
Прогнали их с глаз долой.
Мы позвали своих деревенских танцоров Своих барабанщиков деревенских Для развлеченья почетных гостей.
Мы ели
Мы пили
Мы танцевали
Мы говорили восхищенным туристам:
Наши улицы — самые чистые
В Африке
Наши хижины — самые богатые
В Африке
Наше пиво — самое крепкое
В Африке
Наша пища — самая жирная
В Африке
Наши граждане — самые довольные4 В Африке.
Вот — поглядите.
Может быть где-то и есть бедняки Но только не здесь!
(Инфляция)
И пришла инфляция
И цены наперегонки полезли вверх
Все подскочило
Кроме зарплаты.
Пивовары жаловались что зерно вздорожало
И поднимали цены
Пекари жаловались что пиво вздорожало
И поднимали цены
Мясники жаловались — хлеба не укупишь
И поднимали цены
164
Владельцы автобусов — бензина не укупить
И поднимали цены
Лавочники —что транспортные издержки возросли И поднимали цены на все товары.
Все лезло вверх
Только жалованье как примерзло И рабочие ничего не могли купить.
Они послали
Голодную делегацию
Но Толстяки отмахнулись:
Что бы ни случилось
Бизнес должен процветать.
Делегация поинтересовалась:
А как же народ?
И Толстяки снисходительно Объяснили:
Это — свободная страна И свободная экономика У всех равные возможности Пусть победит сильнейший.
(Производители)
Мы были
Строители нации
Мы были
Производители
Успехи наши были разительны.
Большие быстроходные автомобили
Цветные телевизоры в новейшем стиле
И прочие товары
Производили.
Безработных мы производили:
А еще мы производили детей
Бродяг калек и сирот.
Был такой год
Когда просто не знали куда их девать
Этих сирот.
Кое-как удалось их оптом продать На мишени.
165
(Нас учили думать)
Нас учили думать Только позитивно. Нас учили так: Тот кто кивает Добавку получает Тот кто задает вопрос Получает палкой в нос.
(Надежда)
Надеяться мы умели
Уж в этом ты мне поверь.
Падать
С высочайшего небоскреба в Африке
И надеяться на везенье
Брести
Под бушующим ливнем И надеяться не промокнуть.
Сын
Поверь мне
Многие до самой смерти
Надеялись встретить у нас Честного политикана.
(Военные страсти)
Мы покупали американские пушки
Мы покупали британские бомбы
Мы покупали канадские танки И целыми дюжинами — самолеты.
А в это время у нас в деревнях От голода умирали.
(Шутники)
Однажды
Спятил у нас один иммигрант
Перепился нашим беспошлинным ромом И совершенно забыл где он есть (Редактор нашей местной газеты).
166
Он написал передовую статью: Негр — первобытный человек Разрушитель по своей природе Невежество его наследственное Коварство его врожденное Рабство у него в крови Он эгоист до мозга костей Он понимает лишь силу Глупость его беспредельна Исправить его нельзя Аллилу я!
В тот же день
Мы взяли его аккуратно за шкирку И спустили в трюм сухогруза Идущего в Европу.
Он был уязвлен в самое сердце Несправедливо обижен.
Видите ли
Он не один такой простодушный И после него в нашей прессе Шутники не перевелись.
(Без выбора)
Пойми меня верно сын Наши лидеры были мудрее Но американцы хитрее.
Когда казалось что мы сбились с пути Американцы спохватывались.
Они говорили:
Послать чернокожего за чернокожим.
И они посылали своих
Домашней выпечки негров
Вернуть нас назад
И предупредить
Что только то годится для нас
Что их шефы уже решили за нас —
167
Конечно если мы ждем и в дальнейшем Субсидий моральных и материальных Чтобы спасти наши нищие деревни
Наших голодных беспомощных простофиль.
Американцы сказали ясно
Если нам желательно жить
Для нас существует одна дорога И только одна.
(О власти)
Однажды
Толстяк от власти сказал:
Власть народу!
Но Толстяк от юстиции
Который вроде бы где-то учился Вспомнил:
Власть развращает!
И народ не получил никакой власти.
(Гармоничное общество)
Общество наше Было гармоничным Мы пели в унисон Мы пели в лад.
Бедные пели:
Боже помилуй Боже помилуй Боже помилуй...
Богатые пели:
Денег пошли нам
Денег пошли нам...
И благополучно Обрастали жирком.
16Х
(Мечта)
Однажды мы взвоем Увидев что мы строим В какую срамоту Мы превратили мечту. Вокруг поглядим — И жить не захотим.
Перевод с английского Г. Кружкова
Антонио Кардозу
Ангольский поэт-революционер — Антонио Кардозу родился в 1933 году в Луанде. С 50-х годов он — активный деятель национально-освободительного движения в Анго-ic. С 1961 по 1974 годы был узником португальских колониальных концлагерей и тюре.м. Автор многих стихотворных сборников. в настоящее время —
генеральный секретарь Союза ни-сателей Анголы. Публикуемые стихи были написаны в нача t 70-х годов, когда поэт отбывал заключение в концентрационном лагере Таррафал (Острова Зеленого Мыса). Они взяты из его сборника «Двадцать одно стихотворение из тюрьмы» (1979).
ДЕКАЛОГ
Влага — надежда земли: это Хлеб!
Ласка в пальцах ветров: это Вода!
Свобода в мире людей: это Труд!
Звезда в глубине ручья: это Мысль!
Нежность в грудном молоке: это Стихи!
Солнце — вечный пожар: это Закон!
Равновесие звезд: это Опыт Ума!
Моря безмолвный лад: это Мотив и Ритм!
Свет и пламя в крови: это Резец и Кисть!
Тайный голос в лесу: вдохновения зов!
169
УРОК
Какая высокая тайна сокрыта в твоем темнокожем лице!
Мы случайно сомкнулись:
две струны, два напева, две капли дымящейся крови. Мы повстречали друг друга
на ранней заре, словно в день сотворения мира.
И жизнь потекла сгущенным ручьем виноградного сока, где бродит закваска — дыханье грядущих времен. Я вчера еще знал: будет встреча двух рас, от которой созреет алый сладостный плод в твоем лоне, здесь, рядом со мной, навсегда.
Припадаю губами к мерцанию глаз, к твоим негритянским безднам — наследию бабки твоей, глубинам души исполина, страдальца-народа, который тебя породил.
Припадаю к улыбке твоей, безысходной и робкой, где в каждом движении губ затаилась тоска, воспоминанье о море далеком, о влажном оазисе, об отороченной снегом вершине горы, о скупых омертвелых обломках неведомых скал. Спрашиваю: о чем говорят голоса моей крови — об ушедших навеки или о тех, кто остался, о муке протекших веков или о нынешних бедах, о замкнутом круге времен или о переменах, о вечных волнах обновленья?
Будь что будет! И я поплыву в самой гуще потока, несущего нас к невозможному братству — к любви меж потомками работорговцев и внуками черных рабов.
Я учусь понемногу читать тебя, твою душу, ее узнавать по биению крови, теплу и дыханию плоти.
Я учусь понемногу читать движения мышц, переливы речей, всплески нервов, молнии мыслей, вспышки улыбок на лепестках твоих губ.
Повторяю единственный древний и новорожденный и для всего человечества вечный урок, который зовется: любовь!
170
поэзия
Нет! Ничего не хочу!
Хватит с меня зарифмованных строк, словес, что переступают порог, сидят у огня.
Хватит!
Дороже всего для меня хлеба ломоть, женщины плоть, солнце в начале дня.
САМОКРИТИКА
Здесь, в одиночестве, между тобой и мечтой мне так хочется петь о тебе. Голос мой слабый такой, безыскусный... Стою, бесталанный, немой.
Хрупкое, слабое что-то рождается ныне во мне. Я молчу. И забота подступает во тьме: не заикаться о нас и о солнце, что в небе стоит надо мной, о жизни земной.
В горле, проснувшись едва, застывают слова.
И рождается медленно грусть, мягкая, вялая грусть. Пусть!
Из порожденного временем нашим холодного зла вызревает бесстрашье, и оседает мгла.
И снова — навстречу судьбе? И заново — петь о тебе?
171
Льется простая вода.
Солнце по жилам бежит. Взгляд ребенка ясен и жив, как всегда.
Как просто любить!
Как просто дышать, ожидая свиданья с тобой!
Горизонта белая нить.
Прилив и прибой.
Солнце и хлеб, ручей и трава...
Бессильны мои слова!..
ЭПИГРАФ
Проходи и не бойся.
Держись!
Опускаться нельзя. Это жизнь.
Пусто — здесь на полу, во мгле на циновке, истертой до дыр. Но приложи ухо к земле — это пульсирует мир.
С ритмом его сверься — это твое сердце!
Перевод с португальского М. Курганцева
Ленри Питерс
Л три Питерс родился в 1932 году в Банджуле, Гамбия. Получил образование во Фритауне и Кэмбридже. Работает хирургом. Ему принадлежат сборники стихов «Сателлиты» (1967),
«Катчикали» (1971), «Избранные стихи» (1981). Предлагаемая подборка — из книги «Избранные стихи», выпущенной издательством Хайне мани. £) Lenrie Peters, 1981.
* * *
...Вчера
стояла сумасшедшая жара, как будто неуемное светило себя и землю истомило
172
в горячей ласке слишком тесной.
Но дождь прошел — и все воскресло. Сияет в каплях синева, и на кустах листва свежа и зелена и вновь желанна.
Проткнув лиловые слои тумана, лучи слетают в город, золотя умытые широкие аллеи, и сердце, как ягненок, блеет от счастья жить.
Уйти, забыться — иль снова в мир печалей возвратиться я должен?.. О душа!
Впитай в себя, коль можешь, не спеша успокоенье!
Оно — цветок среди сухих песков, мелькнувший нам оазис озаренья. Невесты ожиданье — этот миг, как сладостно в груди затрепетало! Он не вернется больше никогда, лишь сердце всколыхнет...
Не так уж мало!
* * *
Розовая река, девственная река, от покалывающей пальцы прохлады истоков, из далеких убежищ Фута-Джаллона 1 вместе со своими великими сестрами ты отправляешься в путь — к вечному колыханию приливов и отливов, таща на буксире несбывшиеся надежды, притормаживая радужные волны свои на пороге неизвестности смутно-бурлящей.
1 Ф у г а - Д ж а л л о н — горное плато на западе Африки, откуда берут начало Гамбия, Сенегал, Нигер и другие реки.
173
Я любил воркование лесных голубей на ветке, склонившейся у твоего плеча; и крокодила всплеск среди скользящих солнечных бликов; и гиппопотама замедленный исполинский зевок. Вверх и вниз по твоему полноводному руслу идут пароходы, за каждым поворотом — новый день, новая неизвестная жизнь.
Плывут молодые, повторяя с тобою все повороты, плывут туда, где их подстерегают	4
города-термитники, грозящие расплющить железобетоном и сталью, где сверкают ослепительные кварталы, раскачиваясь и балансируя нал пустотой.
От ничтожества хижин, от убожества хижин уходят они туда, где огни — к затягивающей ярмарочной карусели.
А река все так же течет и струится, блестит и искрится и ждет, ждет, ждет.
174
* * *
Зачем вы собираетесь вместе, молча сидите на корточках с неподвижными взглядами, как дикие кошки в сумерках?
Движутся только руки: шарят на дне калебаса1, достают, делят, подносят ко рту; здесь хватит места и гостю.
Благословенный час вечерней трапезы, час единенья: для тех, кому ведом голод, еда — священный обряд.
Благословенный час — никто не откажет путнику; горстка риса наполнит брюхо, утолит сосущую боль.
Но чем наполнить сердце, как утолить его голод?
Вы глядитесь в зеркала могил и ждете прихода тьмы.
* * *
Вас приводят в ужас цены на мясо, лук, помидоры; вы говорите, что дети полуголодные ходят.
Вы рассматриваете «мерседес» у хозяйского гаража; вы жалуетесь друг другу, что рис опять вздорожал.
Вы говорите про виллы, вспоминая лачуги свои; что делать, если нету норы у земляной свиньи?
1 Калебас — тыквенный сосуд, горлянка.
175
Если так устроил Аллах, что землю копать тяжело, что остается бедной свинье — как белке, залезть в дупло?
Можно летать по небу, можно забыть про грязь, мускулами поигрывая, независимостью хвалясь. Но только лев зарычит в лесу, понос — у лесных зверят; но только чихнет нефтяной король, и у нас коленки дрожат. О ты, построивший эту пирамиду вершиной вниз,— берегись!
* * *
Черное — это прекрасно, белое — это прекрасно, желтое — это прекрасно: радуга в небе над нами сияет всеми лучами.	*
Беатриса прекрасна, и Кумба прекрасна, и Тути-Сан: радуга лиц, радуга стран.
Разные эти прекрасны цвета — неискаженная их красота.
Но красота и в смешавшихся расах: смуглое золото это прекрасно.
Каждая — что ни возьмите — страна женщин особой красою красна!
Перевод с английского Г. Кружкова
176
Теофиль Обенга
Теофиль Обенга — конголезский поэт. Автор сборника «Стелы, воздвигнутые в честь грядущего »,	опубликованного
французским издательством «Презанс Африкэн». ( Editions Presence Africaine, 1978.
ОЖИДАНИЕ
Вот-вот вечер в дальнее странствие пустится снова. Лик его неуловим и блестящ, словно солнце, заброшенное на небо.
Я живу в сознанье бессилья перед строем высоких воспоминаний, уцелевших при стольких кораблекрушеньях. Лик его величав, но никто не узнает об этом, словно черный прибрежный песок. Словно черная пашня морей.
Здесь намечен излом, грань водяная в узорах угасших приливов.
Здесь явилась Женщина мне, громовым ударом потрясшая толщу молчанья, но объятия были настолько сильны, что в них любые слова задохнутся.
Я — перебой африканского ритма, который расходится в нас вихревыми кругами.
Желаньем сожженное тело возносится к звездам.
ВОЗЛЮБЛЕННАЯ БОГА ГОРА ।
Писания древних притягивают мой взгляд, и вот я читаю голосом человека: от нубийских просторов, до ливийских просторов, от Египта и от пустыни до самого побережья Оронта1 2 звезды имя твое чертят на небе.
1 Г о р — в древнеегипетской мифологии бог солнца.
2 О р о н т — река в Африке.
177
Слава тебе,
Владычица ласки и пляски,
Владычица черная с черными косами, Владычица юная неиссякающих благовоний, Владычица древней Дендеры чьи амулеты, на ложе сокрытые, возжигают желанье в крови!
Привет тебе,
Женщина Африки, черная женщина, луны порожденье!
В Верхнем Египте, во время празднеств, девушки Пунта1 2, жизнью богатые, искрятся вкруг тебя и лучатся, систрами3 потрясая, — о, какой светоносный проблеск радости неуязвимой!
Поднимайся, Коралловый Остров! Явилась Женщина мне!
Но Время все побеждает...
В это до срока наставшее Время
Я мучим единственным воспоминаньем о нубийской свадебной летаргии. ' И пустыня становится с этого часа пристанищем слишком надежным для иероглифов страсти моей.
Как я мог мечтать о созвучье с пустопорожними днями! Но явилась Женщина мне,— чудо, рожденное ожиданьем.
ВЕРХНИЙ ФОРТ
Твоими глазами, Нзинга из Матамбы, вижу я мыс, похожий на птицу. Имя крепости этой прострочено автоматными очередями.
1 Дендера — место в верхнем Египте, где помещалось святилище богини Хатор.
2 П у н т — название страны в Восточной Африке.
3 Систр — древнеегипетский ударный музыкальный инструмент.
178
Слишком много песка на пляже Луанды. И цитадель, восхищенная сопротивленьем детских сердец, теперь обещает прощанье матерям, невестам и сестрам друзей.
Бойцы возвращаются в джунгли. Все дышит победой — и каждая в поле травинка, и улиц излучины, и флаги родной страны.
Я спускаюсь с Верхнего Форта, шагаю вдоль Кванзы. Прибежище мне предлагают девичьи бдительные зрачки: по южным холмам ползет грозовая туча. Мостами свободы маршируют колонны МПЛА.
КОНГО
О могучий поток, я уже стою посредине жизни моей, а ты плодотворишь, как и прежде, эту землю с молнией заодно: не состарилось имя твое. А помнишь, как меня, шалуна-мальчишку, ты катал на спине?
По тростниковым аллеям пирога моя скользила в парке твоем водяном. Ученики Пото-Пото!,
1 Пото-Пото — школа-мастерская современной африканской живописи и графики, получившая название от одного из районов Браззавиля.
179
все мы выросли у тебя на глазах. В ту пору до помраченья рассудка мы плотью твоей упивались. Ресницы твои достигали до края земли, задевая остров борассовых пальм. А теперь, когда имя твое сливается со свободой, ты, величавый поток, так рано пустившийся в путь к океану, становишься письменами нашего солнца.
Ты — основанье всего. Приметы твои в нас воскрешают надежду. Навеки останешься ты владыкой времен, владыкой эпох, о река моей родины и моего детства.
НЕОБОРИМЫЙ
Тамтам безгривый, плясун шальной колышет небо своей волной, дрожит и мечется, распаленный, распарывает пальмам кроны и, распрямившись во весь свой рост, молнии мечет в орбиты звезд. Возвращается, взмокший от пота, пот превращается в соль на бегу.
В пляску, девушки из Импфондо, из Эпены, из Донгу!
В круг, в круг тел, рук!
180
Черным вихрем несись, жизнь!
Ты — молитва, раденье, обряд, пенного вала сладкая жуть, затопившая Млечный Путь,— так бушуй же, кипи, играй, РИТМ, хлещущий через край!
Перевод с французского Ю. Стефанова
Маганг-Ма-Мбуйю-Виси
М а г а н г - М а - М б у й ю - В и с и (Эдгар Мунджегу) — молодой габонский поэт преподает литературу. изучает устное творчество
племен, населяющих Габон. Стихи взяты из сборника «Антология габонской литературы» (1976).
ПЕСНЯ РЕЗЧИКА ПО ДЕРЕВУ
Мой топор воюет с лесом мой топор жалит лес мой топор ненавидит лес я знаю свой топор когда он весел когда печален когда он в гневе мой топор жалит лес солнце жалит меня мой топор ненавидит лес и я ненавижу кое-кого... Тянется день но я смеюсь тяжелый день но я пою месяц — впустую но я смеюсь месяц — впустую но я рублю пусто в карманах я пою
181
трудна моя жизнь Я пою
пальцы в крови я рублю не разгибаясь не зная сна кошмарные ночи голодные слезы детей
которым на каждый день мало
«доброго утра» я беру свой топор я знаю свой топор мой топор воюет с лесом мой топор жалит лес мой топор ненавидит лес и я ненавижу
кое-кого...
солнце жалит меня я пою
цеце сосут мою кровь я пою
москиты пьют
мою кровь я пою
Но я ненавижу мух и москитов как ненавижу кое-кого...
мой топор в поту мой топор в слезах мой топор в печали зуд от москитов и мух голодные крики кошмарные ночи я знаю свой топор мой топор воюет с лесом мой топор жалит лес мой топор ненавидит лес и я ненавижу всех кровососов...
182
ПЕЧАЛЬ
Африка мать печалясь захваченный врасплох рассветными криками петуха переживая заново последнюю ночь выдолбленную в камне тотемов все наши вчерашние «до свиданья» брошенные на купола времен года оставленные на кожуре континентов забытые на прахе лет прошедших до моего посвященья в жизнь я положил со своим багажом...
удары сердца в этот решительный час рушатся водопадами на плечо моего голодного бунта — уехать с любовью к ограбленной этой земле уехать и навсегда забыть прощальную пляску платков в кругу утренних ветерков уехать и с грустью отречься от ритмов тамтама?..
раб вчерашнего дня мишень сегодня свободный завтра я жду перед тем как тебя покинуть Африка-мать влажной зари омытой розовым светом свободы...
МАМА
Мама
Клетка откуда птица твоя улетела
Последнее светлое небо
Над хижиной моих грез
Я ношу огромную нежность
В себе...
Я
Ветка оторванная от ствола
183
Мама моя Мама моя Я слышу слышу Извечный зов С привкусом сахарного тростника Повторенный много раз Похожий на тихую поступь дождя По крыше родного дома...
Ах мама
Почему я не ветер вечерний
И не овеваю твое озабоченное лицо Почему я не розовый луч рассвета И не знаю тайну твоих дорог...
Услышь и ты
Мой крик
За хребтом океана
Рожденный оттепелью воспоминаний Крик бродяги
Который увидел
Атлантические соблазны
Который услышал
Как ласточки говорят друг с другом Сирота меж сирот Отверженный меж отверженных Я не забываю
Цитадель наших бедствий Качанье метелок маиса Мрак повседневных наших обрядов Я
В чужих гаванях промышляющая птица Ты
Клетка откуда птица твоя улетела Слова твои по ту сторону океана Вздох томительного ожиданья У изголовья неведения
(В них надежда старушки-мамы Кормящаяся моими «скоро») Взлетают к вершинам Банановых наших деревьев Мама моя Мама моя
Пять раз
Я спотыкался о камни Следов
Оставшихся от мучительных расставаний
184
Пять раз Поднимался С твоим именем на губах Именем расцветавшим На тротуаре плоти моей
Отягощенной
Жатвой крови твоей
Что струилась
Из водоемов солнца
Мама моя
Мама моя
Я слышу Мама
Неумелую песню которая вылетев
Из твоей груди
Парит над равнинами
И зарослями кустарника
Прежде чем умереть от бессилия
Вдали от родных берегов Мама моя Мама моя...
Перевод с французского Э. Шустера
Бубе Зуме
!>\бе Зуме (род. в 1951 г.)— нигерский поэт, вырос в семье резчика по дереву. Активно участвует в обновлении своей страны.
Стихи взяты из сборника «Вздохи сердца». © Editions CLE, Yaounde (Cameroun), 1977.
КТО ты, поэт?
Кто ты, Поэт?
Я рука, из которой утроба и рот Получают пищу, рука, Которую часто не замечают.
Кто ты, Поэт?
Я — это только я,
Я — это только ты,
185
Я — это только он,
Я — это только мы,
Я — это только вы,
Иначе — слово, Ставшее жизнью.
Кто ты, Поэт?
Я — уши, глаза, язык, письмена,
Я раздаю крики сердца всем вам,
Я поводырь слепца,
Белая птаха на верху колоска маиса, Трелью своей кормящая поле.
Кто ты, Поэт?	J
Я — зеркало для всех вас, Бальзам, что целебнее всех лекарств, Аромат, который ни с чем не спутать, Мир будет наг без меня, Будет наг, словно кола-орех.
Кто ты, Поэт? Я — посланец богов в этот мир, Суд преступным и милость невинным, История человечества в красках, Воскрешенное прошлое и настоящее, Завтрашний день и грядущий.
Я бессмертен, я — жизнь.
Кто ты? Поэт? Я — ничто, Совершенно ничто. Я — линии жизни твоей ладони... В день, когда ты постигнешь Тайну стихов, Ты поймешь, что Поэт — Божество Земли.
186
АФРИКА, ПРОБУДИСЬ!
О ты, слишком поздно пришедшая в этот мир, Послушай совет одного из твоих сыновей, Совет, рожденный любовью!
Африка, пробудись!
Этой ночью я видел сон:
Под песню бойцового петуха
Я сочинял этот стих.
Я бегу, не в силах больше ходить вразвалку.
Встречный ветер хочет меня удержать —
Я избегаю его объятий.
Меня соблазняют деревья своими плодами —
Я отвергаю соблазны.
Дикие птицы и звери всех пород и мастей
Встают на моем пути —
Я от них ускользаю.
Тыква-горлянка на серебристой волне
Неизвестной реки, я хочу дать совет моей Африке, Слишком поздно явившейся в этот мир, — совет поэта, Ибо поэзия — голос мой, разум мой, моя жизнь
В твоих влажных лесах, населенных зловещими духами, В твоих жарких пустынях, откуда вода исчезает.
Эюй ночью я видел сон:
Я предстал моей Африке, Как больной — колдуну, И рассказал ей свой сон!
Выслушав, ласково проговорила она:
«Мальчик, не надо так волноваться. Ты — орех кола, Орехами кола я лакомлюсь каждый день».
Африка, пробудись,
Пора устремиться вперед, нельзя больше плестись вразвалку!
ЕСЛИ ТЫ УЛЫБНЕШЬСЯ МНЕ
Если ты улыбнешься мне, У курицы вырастут зубы, Улитка па ноги встанет, Мартышка гримасничать перестанет, А лев начнет пощипывать травку.
187
Если ты улыбнешься мне,
В небе зажгутся средь бела дня
Луна и звезды.
В самородки преобразятся камни, Высохнут реки и океаны.
Если ты улыбнешься мне,
Я вдвое сложу Нигер полноводный,
С корнем выдерну Килиманджаро, Сделаю так, чтобы пес
Не покидал тебя никогда, до самой могилы.
Если ты улыбнешься мне,	9
Исчезнет смерть,
Хлеб не будет доставаться нам потом.
Деточка! улыбнись мне — И невозможное станет явью.
Перевод с французского Э. Шустера
Ндейе Кумба Мбенге Диакхате
Н д е й е Кумба Мбенге Диакхате — сенегальская поэтесса, активная участница движения за равноправие женщин.
Стихи взяты из сборника «Дочери солнца». ;i> Nouvelles Editions Africaines, 1980. Abidjan— Dakar— Lome
ОБЪЯТИЕ ЛЮБВИ
Если бы женщины взялись за руки, Образовали круг, обнимающий землю;
Если бы женщины вместе негромко запели, Разгоняя унынье и славя свободу;
Если бы женщин сердца в унисон забились, Наполняя мир жизнью, зло из него изгоняя; Новое сердце у старого мира возникло бы, Пронизанное любовью, жизнью И радостным ритмом счастья.
188
МЕЧТА МАТЕРИ
Если стану волшебницей я, Для друзей своих маленьких я сотворю... О! поистине чудеса!
Да, я сделаю так,
Чтоб под каждою крышей
Никогда больше мать и отец не видали Голодных детей, для которых в доме нет хлеба.
Чтоб никогда больше нам не встречать, Бездомных, замерзших, одетых в лохмотья детей.
Для друзей своих маленьких я сотворю чудеса... Да, я сделаю так, Чтоб на белых больничных кроватках Никогда больше не изнывали Пораженные болью и мукою дети.
Да, я сделаю, сделаю так, Чтобы дети не умирали, Чтобы мы никогда больше не провожали В страну тишины и безмолвия Сыновей наших и дочерей.
ОСВОБОЖДЕНИЕ
Сердце пылает как солнце.
Сердце огромно как любовь моя Африка.
Жить с сердцем огромным без права любить!
Всю землю любить, всех ее сыновей!
Женщиной быть, не имея прав созидать!
Созидать, а не только производить на свет!
Женщине Африки нужно бороться, Чтобы подняться с колен, распрямиться, Чтобы стереть унизительный след сапога...
Господин мой?! — о нет, бороться Против всех предрассудков, запретов, Бороться против себя, против недругов, за себя!
189
Но! -
Став другою, остаться женщиной Африки, Созидать, а не только производить на свсН Судьбу свою соединить с судьбами мира!
ЧЕРНОКОЖАЯ ГРИОТКА
Я - знахарь и трубадур;
Я воспеваю жаркую кровь,
Что не дает мне забыть, кто я такая.
Я — эбеновый ствол,
Не горящий на медленном пламени лжи. 1
Я — огненный латерит 1 бешеной крови предков.
Я — джунгли, не тронутые человеком,
Царство обезьян-ревунов.
Но я не тот Негр из дальних кварталов,
Загнанный в зловонную грязь, где сажа чернее кожи, Загнанный в серый унылый город, убийственный для живого.
Я — та, на кого ты не смотришь;
Солнце — не лживый неон.
Я — свет полночной луны, сообщница резвых игр,
Я — кровь, несущаяся галопом, от нетерпенья вставшая на дыбы
В лабиринте тесных артерий.
Я — та, на кого ты не смотришь,
Я с духом схожа.
Я разрываю цепи
И лживую тишину,
В которую вверг ты меня.
НОКТЮРН
Пой, моя ночь, песню леса.
Слушай флейту волшебную — птицу!
Танцуй, моя ночь, танец природы.
Танец духов, топочущих духов.
1 Латерит — горная порода ярко-красного цвета.
190
Дрожи, моя ночь, безымянною дрожью.
Слушай, как струны дрожат в чреве столетий.
Сияй, моя ночь, мириадами тихих огней.
Лес, загорись, чтоб огонь говорил.
Священный, безумный, небесный, земной, Прометеев огонь, пламя жизни и смерти!
И пускай человек, древо, зверь и тотем, И глубокий поток среди скал темноты
Из ночи плодоносной навстречу рассвету Обновленными, сильными выйдут!
Перевод с французского Э. Шустера
Ганская повесть

Новая повесть Пегги Аппиа
Писательница из Ганы Пегги Аппиа уже известна читателям, в первом номере альманаха «Африка» вышла ее повесть «Запах лука» — незатейливый, но проникнутый теплом и добротой рассказ о буднях ганской деревни.
Пегги Аппиа — автор еще двух повестей и фольклорного сборника. По образованию она филолог—отсюда и умение вовлечь читателя в неторопливый, плавный (как и сама деревенская жизнь) рассказ; ее отличает наблюдательность и зоркость — поэтому так живо и убедительно рисует она знакомый ей до мелочей быт; свойственно ей и чувство юмора — порой она подтрунивает над своими (в общем-то любимыми и близкими ей) героями.
По двум повестям можно в какой-то степени судить и о тематике, и о литературных приемах, о характерах и нравах, которым Пегги Аппиа отдает предпочтение. Главная тема писательницы—деревня, ее неспешная жизнь, немудреный уклад, простодушные люди. В деревенском быте видит она здоровое начало, верность традициям и дедовским обычаям — отнюдь не следствие
темноты и невежества, а ключ к сплочению людей, к возврат утраченного, но столь естествен ного бытия в единстве с природой И наоборот: город разобщает лю дей, пробуждает в них своекоры стие, алчность, толкает на пн ступки весьма недостойные. Ко нечно, и в деревне сказывас1си влияние городской цивилизации, но в Гане оно коснулось, главным образом, внешних сторон бьпа. не затронув патриархальных ос нов деревенского уклада. Впрочем, город, считает писательница, продолжает наступление, переманивает на свою сторону люд деревенский, лишает сердца их доверчивости, простоты, зато насаж дает расчетливость и цинизм. Потому-то ее симпатии — на стороне деревенских персонажей. Это отнюдь не любование и не умиление, к своим героям Аппиа подходит весьма критически. Каждый наделен особым характером, что-то писательнице в нем по душе, а что-то и претит. Люди в ее повестях никогда не однозначны. Так и в повести «Хоронить еще рано» характеры выпуклые, колоритно очерченные, убедительные.
192
Поэтому и повесть можно, пожалуй, назвать очерком нравов, ибо им, простым людям ганской деревни, уделяет Аппиа больше всего внимания. Конечно, нельзя отрицать важность сюжета, в котором переплелись и приключенческие мотивы, и популярные в сегодняшней Африке «колдовские» мотивы (до конца так и не расшифрованные автором), и бытописание, и политика (хотя и не явно, все же затронут вопрос о засилье иностранного капитала в экономике ст раны).
Но в целом книга эта о людях, о неожиданностях и превратностях судьбы, о событиях в их жизни — малых и значительных, грустных и смешных.
Квадво Офори — таинственно исчезнувший селянин — человек хотя и деревенский, малограмотный, простодушный, на поверку оказывается сметливым, рассудительным и решительным. Житейская философия его немудрена: прокормить бы семью да детям с внуками что-нибудь на черный день оставить. Именно забота о родных, а отнюдь не алчность, и заставляет его пуститься во все тяжкие: пережить кошмарные скитания по подземному лабиринту; вопреки желанию сначала помириться, а потом и завязать деловые отношения со жрецом; выдержать неравную борьбу с иностранной фирмой и в итоге победить!
Другой, еще более колоритный герой — Квази Поби — жрец и хранитель местного святилища — человек иного склада.
У него ум искушенного политика и хватка дельца. Он умело играет на невежестве и суеверии своих соплеменников, добиваясь все большего влияния и богатства. Писательница иронизирует, повествуя о его отношении (тоже деляческом) к «великим духам», которым он призван служить, к священной роще, которую он превратил в свою вотчину. И вместе с тем она отмечает и его находчивость и целеустремленность в борьбе с другими дельцами (только иноземными), победа в которой оказывается на руку и его односельчанам.
Нуако Акуабуа — как раз пример того перерождения, которое происходит с деревенским жителем в большом городе. Проработав много лет в маленьком рудничном поселке, он с горечью убеждается, что ни его деловые качества, ни честность, ни принципиальность, пи знание местных нравов и условий не нужны его высокомерному и вероломному начальнику-европейцу. В один прекрасный день терпению его приходит конец, и он выкладывает управляющему все, что наболело. Переезжает в Аккру, и дела его вроде бы налаживаются. И жалованье больше, и к его советам прислушиваются. Но дорогой ценой досталось благополучие, Акуабуа стал перерождаться, постепенно превратился в сытого обывателя-чиновника — вот оно, пагубное влияние города.
Не заметит Акуабуа, как обратится в такого же мелкого хищника-хамелеона, не гну
7 Альманах «Африка» выл. 4
193
шающегося никакой поживой, как и сю друг Квао Окай, чьим мнимым бескорыстием и великодушием восхищался наивный Акуабуа.
Горожанам, и в первую очередь европейцам, в повести (как и в «Запахе лука») уделено значительно меньше внимания, и очерчены они схематично. В отличие от деревенских персонажей, горожане обделены яркой и индивидуальной речью, поэтому их образы много проигрывают.
Выискивать недостатки и ки вать на огрехи —д^ло нехитрое, но не стоящее. Литература Ганы молода, у нее нет, естественно, богатейшего насле;щя, каким может похвастать, к примеру, европейская литература.
Одно неоспоримо: Пегги Аппиа написала интересную (даже с чисто познавательной точки зрения) книгу, добрую, безыскусную и правдивую.
И. Багров
Пегги Аппиа
ХОРОНИТЬ ЕЩЕ РАНО
Глава первая
Квадво Офори исчез на второй день праздника урожая. Поначалу никто в деревне его исчезновения и не заметил, так хитро все Квадво обставил. Целую неделю он по уграм уходил в лес с полным мешком, возвращался лишь под вечер, приносил ямса или дров. Жену с детьми отправил к матери, та жила в нескольких милях в деревне Аброномакром. Отправил вроде по делу — вернуть мелкий, но давний должок. Жена растрогалась и удивилась: стоило ли беспокоиться из-за пустяка. Но когда муж прибавил еще и сверх того, что причиталось, супруга преисполнилась вполне объяснимой гордости за него.
Занимался рассвет, когда Квадво в последний раз вышел из дома и затворил за собой дверь. Он отогнал коз к деревенской свалке, пинком поднял замешкавшуюся курицу и запер дверь на ключ. Обошел дом, остановился на тропинке к лесу и прислушался. Кажется, никого. Лишь где-то в лесу хрустнула ветка да прокричала ранняя птаха. Квадво поправил за спиной ружье, покрепче сжал в руке тесак. Больше в деревне его не видели.
В праздник о нем и не вспомнили. Все радовались хмельному пальмовому вину, славной погоде, да и вождь был в духе.
© East African Literature Bureau, 1976.
194
козы и куры под вечер сами пришли к дому, так что на них н»жс не обратили внимания.
Лишь после праздника односельчане стали недоумевать. Редкий вечер выпадал в доме Квадво без гостей: он частенько одалживал деньги, а порой и сам брал в долг. Кто шел к нему о। крыто, кто — таясь, под покровом ночи. Свои долги он отдавал быстро, а как расплачивались должники — ведомо только им. Квадво жил безбедно, хотя и богатым его не назовешь, о делах же он предпочитал помалкивать.
Первым после праздника в дом Квадво наведался один из соседей — Менса. Четыре дня он потчевал друзей и остался без । роша. Пока не получит арендную плату за дальнее поле, придется немного взять взаймы, да и упреки жены надоели, вот и порешил идти к Квадво. Пришел затемно, фонарик светил плохо, и он едва не упал, споткнувшись об огромного козла, развалившегося на крыльце. Менса тихо выругался и осторожно постучал. В доме — ни звука. Он посветил по сторонам и увидел остальных коз и кур, жавшихся к стенам. Значит, хозяина нет. Вот незадача. Придется тащиться еще раз поутру. Он прошел вдоль дома и пустился в обратный путь.
С рассветом он снова очутился перед запертой дверью. Ве-1ерок сбивал с перечных кустов росу, и она оседала в бамбуковом загончике у дома. Козы уже брели искать пищу. На этот раз сосед постучал громче. Еще раз. Стук гулко разнесся по пустому жилью. Менса замер, прислушиваясь. Тишина. Ясно, никого нет. И куда он подевался, думал Менса, возвращаясь н деревню, зайду-ка к Йо Ману, как-никак он лучший друг Квадво. Наверняка знает, где тот.
Йо встретил его на пороге со жвачкой во рту. Вместо приветствия рыгнул — видно, заждался завтрака.
— Ну, как жизнь? — спросил он.
— Идет помаленьку. Мне, понимаешь, Квадво Офори нужен, а его не сыскать. Не знаешь, куда он запропал?
— И верно — запропал, я его уж который день не вижу, мы весь праздник дома проторчали, — и он покачал головой. — Жена его с детьми у матери гостит, может, он за ними пошел.
— Тогда б непременно кого-нибудь попросил за живностью присмотреть. А я и вчера вечером и сегодня утром к нему заходил — дверь заперта, козы разбрелись.
Йо вытащил изо рта жвачку.
— Пойдем-ка вместе, поглядим еще разок.
И они вдвоем пошли к дому Квадво.
Л через полчаса уже у дома, где жил вождь — Нана Квази-еду Абокьи,— собрались мужчины. Они окружили Нану (он как раз собирался на ферму) и наперебой высказывали свои пред-7*
195
положения: куда мог деваться Квадво. О нем самок! они, понятное дело, не беспокоились, уж себя-то он в обиду не дао. Может, пошел за женой, а про коз и забыл. Хотя в праздники не особенно примечаешь, кого видел, кого -нет, разве только пришлые в глаза бросаются. Какой-то паренек вызвался сходить в деревню, где гостила жена Квадво. На том и порешили — подождать до вечера, а пока разойтись. Пришлось Менсе вернуться к супруге с пустыми руками.
Вечером гонец привел Акошуа Абрафи, жену Квадво, стало быть, муж за ней и нс думал приходить. Вот так загадка. Нана Лбокьи вынес целый ящик ключей. Всей деревней поспешили к жилищу Квадво. Стали один за другим подбирать ключи. Одиннадцатый подошел. Замок нехотя поддался — Абрафи вбежала в дом. Везде чисто прибрано. Она огляделась, подошла к двери мужниной комнаты. Заперто, без ключа не обойтись. Заглянула на чердак: ружья и тесака па месте не было. Она еще раз внимательно осмотрела и приметила, что недостает еще кое-чего: двух старых сковород, меньше осталось зерна и лука. Со слезами па глазах вышла она на крыльцо.
— Ушел он, взял ружье и тесак и ушел.—И запричитала,— О, Квадво Офори, на кого ты меня покинул? Почему ты оставил меня? Не стряслась ли с тобой беда?
Вскоре ее окружила толпа женщин, они тоже рыдали. Мужчины лишь сокрушенно качали головами. Менса взял себя в руки.
— Как вам только не стыдно! Люди бог весть что подумают. Квадво пошел денька на два поохотиться или по делам куда отлучился. Вот увидите, скоро объявится.
Но Абрафи была безутешна, сидела с подругами в доме и рыдала.
Лишь тихо кудахтали куры, радуясь привычному ночлегу. Опустился вечер, в доме Абрафи зажгли свет и всю ночь ждали. В три часа вдруг закукарекал петух - не иначе померещилось, что светает.
А Квадво тем временем был далеко. Несколько месяцев тому назад ходил он в одну деревню получить долг со старика, настолько древнего, что лет его никто уж и счесть не мог. Знавали его в округе еще в дедовские времена. Долг за ним был не менее древний, чем он сам. И призадумался Квадво: не ровен час — помрет дед. А деньжата у него водятся. Это уж как пить дать. Так что долг, пока не поздно, нужно с него получить. Не на стариковых же похоронах об этом речь заводить,
196
а потом с его родственников и гроша не вытянешь — прижимисты очень, хотя и живут в достатке.
Квадво застал старика одного, тот лежал в темной комнате и тускло смотрел на гостя. Потом медленно заговорил:
— Знаю, за чем пришел. Только напрасно. Долг мне вернуть все равно нечем. Дал бы лучше спокойно умереть старику.
— Но, дедушка, вы же обещали, столько раз мне обещали. Неужели ничего не припрятали на черный день?
— Только на гроб, но ты на эти деньги не зарься. А хочешь золота — скажу, где искать. Сам бы пошел, да ноги не донесут. — И он сурово взглянул на Квадво. — Ты и правда знавал ммоатиа, волшебных человечков? Еще встарь?
Квадво опасливо выглянул за дверь. Поблизости вроде никого.
— Да, дедушка, когда я мальцом был, они иногда брали меня с собой, да только говорить об этом как-то не пристало.
— Молодец, — облегченно вздохнул старик, — тогда слушай: ступай в запретный лес...
Ни одна душа не слышала, что поведал старик. А спустя несколько дней он умер. Вскоре после похорон началась уборка ямса, затем — праздник урожая. Тогда-то Квадво и отправился проверить, не обманул ли его старик.
Сначала Квадво пошел на свое дальнее поле — запретный лес начинался сразу за ним, оставил там кое-что из утвари, чтобы каждый день не бегать домой, если золото не отыщется враз. В самых дебрях запретного леса стояла ныне священная рощица, там некогда обитал могущественный дух Каа Атаа. Поклониться да спросить совета стекались к нему люди со всех сторон. Но когда Квадво еще под стол пешком ходил, умер последний жрец, и святилище опустело, перестали люди ходить гуда из страха перед всесильным духом. Обходили стороной и самое рощу. Старик же наказал Квадво идти через нее напрямик, уверял, что это безопасно, старый дух спит. Откуда у старика такие сведения, Квадво расспрашивать не стал, раз гот уверял, значит, неспроста, значит, сам к колдовской роще причастность имеет.
На дальнем краю поля у Квадво был устроен навес, там он оставил вещи и расположился на привал. Приготовил завтрак, разжег костер — дело минутное, да и горшок с водой уже ждал под навесом. Из дома он захватил ямса и еще кое-какой снеди. К полудню он управился с делами и решил, что сейчас самое время идти через рощу. А к вечеру вернется, поужинает.
До рощи — рукой подать, но шел он долго, приходилось прорубать путь в зарослях. Но после завтрака сил было много
197
и работалось споро. Да и солнце не так палило сквозь ryciyio листву. Вскорости он напал на старую гропку к святйлищу. Чуть впереди она ветвилась. Квадво взял вправо. Тропинка по чти совсем заросла, хорошо еще, что поросль мелкая да хилая — мешали густые, не пропускавшие свет кроны деревьев.
Шагов через сто Квадво наткнулся на препятствие — некогда тропа была завешена белой материей, сейчас же с кустов свисали лишь ветхие тряпицы. Квадво тронул одну, истлевший лоскут порхнул на землю.
У Квадво все же хватило мужества миновать зловещую преграду. Хотя на его памяти дух Каа Атаа и не напоминал о себе, о нем частенько рассказывали старики. Впрочем, дед уверял, что опасаться нечего. Обойдя заграждение, Квадво увидел едва приметную тропку в глубь рощицы. Видно, кто-то из людей изредка наведывался сюда, а может, и звери протоптали. Тут в памяти всплыли рассказы о волшебных человечках. Вдруг это их тропа? Может, они-то и поселились в рощице? Жаль, что он не захватил с собой ни бананов, ни сладостей. Ничего, в другой раз непременно принесет. Тропа вывела его на маленькую поляну. Встарь здесь исполнялись обрядовые танцы, земля утоптана тысячами ног и поэтому почти не заросла. Квадво встал посередине, откашлялся, потом громко и внятно заговорил:
— Сегодня я ничего не принес вам, в следующий раз обещаю угостить вас бананами, орехами кола, сладким питьем, только помогите мне отыскать то, за чем я пришел.
Ответа не последовало, но краем глаза Квадво приметил, кусты вроде чуть шевельнулись.
Он пересек поляну, бросил скорый взгляд на святилище у опушки — никого. Роща молчала. Ни стрекотанья, ни жужжанья насекомых, ни шороха листвы — высоко вскинулись кроны, с земли не услышать. Квадво поежился и поспешил дальше. Вперед и вперед вела его прямая тропинка. Лес поредел, зато стали чаще кусты. Уже и тропы под ногами не разглядеть, но он помнил, что она вела прямо, до странного прямо, и старался не сбиваться в сторону. Попадались на глаза и лесные обитатели. Прямо перед ним с дерева лениво сползла зеленая змея — ядовитая мамба. Квадво отпрянул и вперил в нее взгляд, все так же неспешно она скрылась в кустах. Дальше он вспугнул маленького хамелеона, вот впереди запрыгала белка, стали досаждать мухи, в тени и на солнце порхали бабочки. Квадво вновь остановился и прислушался: недалеко журчала вода.
Должно, река поблизости. Земля под ногами влажнее, листва — богаче. Через минуту Квадво вышел на берег реки. По
198
середине виднелся островок, к нему вела выложенная из камней дорожка. Все в точности, как и рассказывал Кваме Абро. И Квадво ступил на дорожку. Над головой роилась мошкара, вот навстречу пронеслась маленькая яркоперая птичка.
Остров был почти голый, скалистый, в бурю его полностью затопляло. Лишь за прибрежную кромку цеплялся скудный кустарник да кое-где в расселинах рос папоротник. Если верить старику, нужно идти к центру острова. Вскарабкавшись на валуны, Квадво увидел тропу. Она привела в небольшую лощину — снизу от реки о ней и не догадаться. Там росло древнее дерево, огромный, полусгнивший ствол — весь в шрамах и язвах. У Квадво отчаянно заколотилось сердце, когда он подошел. Дальше приходилось с осторожностью прокладывать себе путь, разрубая лианы, обвивавшие валуны. Он подошел к отвесной каменной стене, в ней — ниша, словно маленькая пещера, а внутри груда камней. Квадво поднял один, повертел в руках. Смотри-ка! Не обманул старик! В камне блеснуло золото. Значит, на острове его много. Ясно теперь, почему камень такой тяжелый. Он подобрал еще несколько и сунул в карман. Но нигде в каменной стене выхода жилы он не нашел, значит, надо искать поодаль. Что же еще говорил старик? Кажется, про волшебных человечков, про ммоатиа, вот кто наверняка знает, где золото. Впрочем, он и сам найдет, стоит лишь постараться. Квадво взобрался на самый высокий валун — от туда хорошо видно и реку, и окрестный лес.
Да, всюду, куда ни кинь взор — лес и только лес, там и сям дыбятся холмы, образуя маленький кряж. Квадво стоял и в задумчивости вертел тесаком, срубая верхушки папоротника, — в какую же сторону идти?
Наконец решил попытать счастья на дальнем склоне. Перекинул ружье через плечо, тесак засунул за пояс — нужно высвободить обе руки — и стал пристально рассматривать камни на вершине, если не найти какой-нибудь потайной тропы — не спуститься, слишком круто.
Вдруг прямо из-под ног выпорхнула птичка, он невольно засмотрелся, подался вперед, и... тут-то и начались его злоключения.
Глава вторая
Квадво споткнулся, потерял равновесие, ухватился за куст, но не удержался, лишь ссадил руку о колючки и стал падать. Расщелина, в которую он угодил, шла не прямо, а вела наискось глубоко-глубоко. Вслед за Квадво вниз посыпались камни, комья земли. Когда падение замедлилось, Квадво по
199
пытался встать на ноги, но его тут же снова потащило вин । вниз, прямо в самое чрево земли. Вокруг было сыро на о^щут., а порой откуда-то обдавало водой. Наконец он ощутил твср и. под ногами. Все. Главное — он жив.
Он сидел в кромешной тьме и полной тишине. Лишь ш\|» шала, осыпаясь, земля да вдали капала вода. Немного noio.ui к нему вернулось самообладание, и до него дошло, в ско п, ужасном он положении. Заживо погребен в недрах земли. Пи верх не подняться, это ясно. А впереди, что впереди? Он ощу пал себя с головы до ног. Вроде цел-невредим. Царапин да синяков не пересчитать, да и в голове звенит, но переломов, кажется, нет. Он попытался встать. Земля чуть просела, но выдержала. Он ощупал стену. Позади она вздымалась вверх, впереди — открывался новый лаз. Куда?
Квадво снова сел. Воздух спертый, дышать тяжело. Квадво пошарил в карманах. Камни с золотом при нем, не стоит пока выбрасывать. Мало ли что может случиться? Выбора у нао нет. Он поднялся и стал медленно, осторожно ощупывая ногой землю, продвигаться вперед. Ход повел вниз, потом снова выровнялся. Иногда подземный коридор расширялся, и, не чувствуя разом обеих стен, Квадво пугался. Шел неуверенно, спотыкаясь, до тех пор пока коридор снова не сужался. Порой неизвестно откуда долетало дуновение свежего воздуха, но так же и пропадало. Один-одинешенек в кромешной безмолвной тьме. Квадво шел до полного изнеможения, пока несли ноги. А как только упал — тут же заснул, Проснулся все в той же кромешной тьме, все в том же безмолвии, лишь слышно, как в отдалении капает вода. Тело онемело, левым плечом не шевельнуть — падая, сильно зашиб. Очень хотелось есть и пить. Он пошел в том направлении, откуда слышалась капель, держась за стену. Вот под пальцами влажная бороздка, вот — робкая струйка. Он обмыл лицо, потом, вытерев руки о лохмотья, сложил их пригоршней и терпеливо стал собирать воду. Глоток, другой. Странно: воздух под землей по-прежнему жаркий и спертый, а вода холодная. Наконец он напился вволю. Что же делать дальше?
Ярко вспыхнуло давнее, еще детское воспоминание: стоит под деревом волшебный человечек и манит его. Может, привиделось. Вряд ли. Все детство его прошло в лесу, волшебные человечки многому научили, да все стерлось в памяти, помнил он лишь зов на помощь. Он попытался свистнуть. Получилось едва слышно. Он засунул два пальца в рот — теперь громче. Высокая трель, эхом отражаясь от стен, полетела по подземному лабиринту. Немного погодя он позвал снова. И пошел дальше, то и дело останавливаясь, чтобы еще и еще повторить
200
свой призыв. Он брел, спотыкаясь, падая то от усталости, то от отчаяния. Сел, привалившись к камню, ненадолго забылся. Очнулся — рядом что-то живое. Он почуял дыхание на своем лице, его ощупывали чьи-то маленькие руки. Квадво едва не закричал, но вовремя спохватился: волшебные человечки. Он успокоился и негромко свистнул. И, конечно же, тотчас услышал ответный свист. Почувствовал, что ищут его руку, тянут за собой. Он вскочил было на ноги, но пришлось тотчас согнуться, чтобы не потерять руку проводника. Двинулись вперед. Вскоре Квадво услышал еще один зов. Маленький поводырь на мгновенье отпустил руку, и Квадво замер, но тот сунул ему что-то. Банан. Квадво очистил его и с жадностью съел. До чего ж он голоден! К нему уже тянулись другие руки, и он принимал то манго, то какие-то неведомые сладкие плоды, личинки пальмовых жуков, кусочки ореха колы. Голод унялся. Но вновь маленькая рука уцепилась ему за палец, и они пошли дальше.
Сколько времени шел, он не ведал. То приходилось сгибаться в три погибели, то извиваться червяком, пробираясь по узким лазам. Маленькая рука не отпускала ни на минуту. Когда силы иссякали, поводырь давал поспать. А раз ему сунули калебас, в нем оказалось бодрящее пальмовое вино, оно пахло свежестью и угром. Но силы убывали, одеревеневшее тело ныло, каждый шаг давался с трудом.
Потеряв счет времени, Квадво как-то забылся тяжелым сном, а очнувшись, услышал голоса, человеческие голоса. Он резко вскочил, ударился головой о свод, пошатнулся, но все-таки, собрав остаток сил, побежал на голоса. Но тут же уперся в глухую стену, правда, на этот раз — в деревянную. Он начал звать и кричал, пока не охрип, по щекам ручьями бежали слезы.
А за стеной была штольня рудника, и там разговаривали рабочие. Спорили, не пора ли кончать работу, да не торопясь — к выходу, глядишь, и отдохнут и время до конца смены скоротают. Вдруг старший поднял руку — тише!
— Никак, на помощь зовут!
— Кому ж там звать-то? Не иначе духи. Уйдем-ка поскорее от греха подальше, — И рабочие заторопились к выходу. — Стена здесь годами стоит, живому человеку за нее не пробраться.
А Квадво услышал, что испуганные голоса удаляются и снова что было сил закричал. А потом вдруг ни с того ни с сего захохотал. Это оказалось последней каплей, долее мужество шахтеров можно было не испытывать — отталкивая друг друга, они понеслись по штольне к подъемнику, на ходу крича товарищам, что в забое объявился дьявол.
201
У подъемников началась паника, все рвались наружу. A him в устах очевидцев случившееся предстало и вовсе жутким и не вероятным: они-дс своими глазами видели огромного, черно го, как ночь, дьявола, слышали его хохот, от которого крош. в жилах стынет.
А тем временем за деревянной стеной Квадво заходилси в рыданиях. Весть о дьяволе наконец дошла и до рудниковою начальства. Стали совещаться: как развеять нелепые слухи, до казать их несостоятельность. Решили отправить в забой добровольцев, чтобы убедились воочию. Но добровольцев поначалу не находилось. Тогда предложили награду — никого; награду увеличили — вызвались трое смельчаков. Один — огромный детина, побывавший и в завалах и в прочих переделках, но ни разу не пострадавший. На шее он носил амулет на ремешке.
Захватив лампы и кирки, рабочие спустились в забой. Остальные столпились около подъемника, судили-рядили, как же злой дух оказался на руднике. Осерчал на кого-нибудь, теперь непременно его нужно задобрить. Подоспела и полиция -вдруг возникнут волнения? Шло время, шахтеры забеспокоились, что-то долго нет их товарищей. Вернутся ли? На душе неспокойно. Село солнце. Рабочие-мусульмане преклонили колени и совершили намаз. На них взирали с завистью: этих-то молитва от всех бед спасет.
А трое смельчаков тем временем добрались до глухой деревянной стены. Походили, послушали — тихо. Позвали, постучали, проверили, надежны ли балки. А в двух шагах за стеной лежал обессилевший Квадво. Вот сквозь тяжкое забытье ему снова прислышались голоса. Он напрягся и чуть приподнялся. Когда с той стороны постучали, он схватил камень и отчаянно замолотил им по стене.
— Кто-то там впрямь есть, — покачал головой один из шахтеров,—надо б доску снять, посмотреть. — И принялся искать ту, что послабее, чтобы не рушить всю крепь. Нашли, поддели киркой — доска отошла. Рабочие заглянули в черную дыру и вновь позвали. Квадво едва не ослеп от шахтерских ламп — настолько привык к темноте.
— Есть там кто-нибудь? — услышал он.
— Есть, есть, вытащите меня отсюда, — прохрипел он.
— Разговаривает, значит, человек, не дух, — облегченно вздохнули рабочие и принялись отдирать доску. Но когда Квадво высунул голову, они отпрянули — он и впрямь будто из могилы восстал. На голове коркой налипла земля, глаза дикие, от слез по грязным щекам пролегли глубокие бороздки. Протиснувшись в щель, он замертво рухнул наземь. Шахтеры окружили его, проверили пульс, убедились, что живой пока
202
еще человек, а не дьявол, окончательно успокоились и понесли его к подъемнику. На ногах Квадво не держался, людям он не удивился, не испугался их — был слишком изможден. У самой поверхности один из шахтеров достал тряпицу и завязал ему глаза — вдруг на свету ослепнет? Квадво не понимал, что с ним делают, но почти не сопротивлялся. Вот распахнулись дверцы, его вынесли наружу, положили под навес. Вокруг столпились любопытные.
- Жив?
— Жив-то жив, расступились бы, дали б человеку вздохнуть свободно.
— В больницу б его надо.
Так с повязкой на глазах Квадво и отвезли в больницу при руднике. Квадво был в сознании, но не понимал, что происходит. Не успели его положить на койку, он забылся глубоким сном. Не чувствовал, как с него содрали лохмотья, обмыли раны.
— Кто он, откуда? — недоумевали люди.
Судя по лохмотьям — не с рудника. В карманах нашли камни с золотыми прожилками. Позвонили в службу рудниковой охраны. Вскорости камни уже лежали на столе управляющего. Он созвал сотрудников.
— Вы что-нибудь подобное видели? — изумленно спросил он. — Кто бы ни был этот человек, ясно одно: он напал на богатейшую жилу, во сто крат богаче всех наших. Но как он сам оказался на территории нашего рудника — ума не приложу!
Четыре часа изучали план забоев. Сразу нашли глухую деревянную стену — там забой кончался, — за ней проходило русло подземной реки. Откуда бы там взяться человеку? Отдали камни на экспертизу, но и она мало помогла — оказалось, что камни вообще не из здешних мест.
Глава третья
Пока Квадво скитался по подземным лабиринтам, пока лежал в больнице, жизнь в деревне Обимма шла своим чередом.
После напрасного ночного бдения Акошуа Абрафи встревожилась пуще прежнего. Всю ночь она просидела с подругами, и те не скупились на самые ужасные предположения.
— Что, если в наши края снова забрел леопард-людоед?
— А вдруг заряжал ружье, а оно возьми да выстрели, и лежит он сейчас где-нибудь, кровью истекает.
Примерно так же обнадеживали и остальные. Рассвело, защебетали ранние птахи, женщины пошли по домам, подле Абрафи осталась лишь закадычная ее подружка.
203
— Надо попросить мужей, пускай организуют поиски, предложила она.
Мужчины откликнулись, собрались не мешкая, прихватили ружья.
— Куда подевался Квадво? — недоумевали все.
— Я его недавно видел, ямса мешок домой нес, — вспомни и один, — может, и сейчас на поле.
Акошуа Абрафи припомнила: муж радовался, что ямс в этом году уродился на дальнем поле у реки. Перед праздником Квадво именно на это поле и ходил, каждый день по мешку ямса приносил. Туда и решили сперва пойти мужчины, а проводить их взялся один из работников Квадво.
До поля мили три: по дороге они никого не повстречали, а когда пришли, сразу увидели, где Квадво копал ямс. Нашли они и навес, и прихваченную им из дома утварь, кострище, горшок с водой. А ружье и тесак Квадво, видать, взял с собой.
— Ушел он, кажись, ненадолго, иначе б горшки да кастрюли не оставил, — сказал Йо Ману. Что-то затеял друг? Даже не поделился, такого еще не бывало. Неспроста это. Квадво вес исподволь готовил, что-то скрыть хотел. «Ну и дурак, — подумал Йо Ману. — Рассказал бы мне, глядишь, сейчас легче искать было б».
Мужчины придирчиво осматривали кусты, искали следы на окрестных дорогах, гадали — по какой ушел Квадво? Наконец один закричал:
— Здесь вырублен кустарник — значит, проходил человек!
Так постепенно, шаг за шагом, шли они по следам Квадво. К счастью, в дремучих зарослях ему приходилось то и дело пускать в ход тесак, и это нетрудно приметить. В конце концов дошли до тропы в запретный лес. Мужчинам постарше стало не по себе. Те, кто помоложе, не знали, что некогда таил лес, и не сбавили шаг. Вскоре они добрались до истлевшей полотняной завесы. Один белый лоскут — тот, что сорвал Квадво,— валялся на земле. Заметили мужчины и место, где Квадво обогнул преграду, но сами идти не рискнули. Заговорил старый Кесси. Молодые не знают запретного леса. Не чуют опасности. Здесь святилище и гробница великого колдуна Каа Атаа. В былые годы никто не отваживался ступать на эту тропу, и вход в священную рощу был строго-настрого заказан. Лишь по праздникам да по зову жреца-хранителя святилища собирался народ. Духи в этом лесу и по сей день сильны. Идти дальше — только озлоблять их. Странно, что Квадво решился на такое — знать, места знакомы. Старый Кесси подошел к кустам, где Квадво прорубил себе дорогу, заглянул: к священной роще вел едва приметный след. Может, сами духи открыли ему эту тро
204
пу. Раз Квадво ступил на нее, нам его больше не видать. Незачем и искать. Кваме Кесси — личность в деревне уважаемая, перечить ему никто не станет. Но друг Квадво Йо Ману, вспомнив об Акошуа Абрафи и ее детях, решил не сдаваться.
— А нельзя ли обойти священную рощу? Может, за ней найдем следы Квадво?
Мужчины помоложе поддержали его. Старый Кесси заколебался.
— Если не терпится, попробуйте. Мы вас подождем чуть поодаль, на той поляне. Если за час не обернетесь, мы разойдемся по домам, нужно обдумать, что дальше делать. Может, спросим совета у великого духа Фофи.
Великому духу Фофи поклонялись в соседней деревне Ата-бре. Тамошний жрец — человек весьма состоятельный и уважаемый, известный не только как хранитель святилища, но и как лекарь, он пользовал людей травами, торговал амулетами, и народ тянулся к нему со всей округи.
Йо Ману и еще четверо молодых мужчин отправились в обход священной рощи. Вначале, чтобы никто не заподозрил, они взяли резко в сторону от запретной тропы, а отойдя достаточно далеко, также резко повернули и пошли священной рощей. Деревья поредели, зато кусты стали гуще — не пробраться. Они едва не повернули вспять, но тут Йо Ману обратил внимание, что земля под ногами сырая. Прислушались и услышали журчание.
— Рядом река, — догадался Йо.
Все пятеро стали пробираться к ней. Вскоре они оказались на берегу реки Тоншуа. Огляделись. Недалеко, вверх по течению, реку на два рукава разделял остров, на нем высились огромные валуны. Один из мужчин осмелился войти в прозрачную воду. Дно песчаное, твердое.
— Пойдем вверх по течению, авось что и отыщем,— предложил он.
Так вброд, опасливо сторонясь заиленных мест, дошли они до каменной дорожки к острову, по которой некогда прошел и Квадво. Из леса к ней вели едва заметные следы. Ясно, значит, пропавший вышел к реке именно здесь, и они последовали тем же путем. Миновали маленькую лощину с деревом-великаном. Увидели срубленные верхушки кустов — там Квадво стоял и раздумывал, куда идти. Расщелину, в которую он угодил, они не приметили. Пока Квадво бился за жизнь под землей, по реке пронесся очередной ураган, вырвал с корнем куст, за который некогда цеплялся Квадво, и накрыл им злополучную дыру. Со стороны посмотреть — куст как куст, ветвистьй, густой, не продерешься. Обойдя остров, они взошли на верши
205
ну. Там-то на валунах они и обнаружили ружье и тесак К мм дво. Никто не проронил ни звука, все напряженно в^лядыпп лись — нет ли других следов. Не может же человек уйти проси» гак, бросив ружье и нож. Но не видно, чтобы кто-то спускался по крутым каменистым склонам. Посмотрели вниз — непрохо димые заросли.
— Может, сорвался, — предположил кто-то.
— Тогда внизу на кустах следы бы остались.
— Какие после урагана следы!
Пригляделись повнимательнее.
— Давайте спустимся вниз, может, найдем что в кустах, -предложил Йо Ману.
Захватив ружье и нож Квадво, пятеро спустились к реке. Не торопясь обошли по воде весь остров, перепрыгивая с камня та камень, где было слишком глубоко. Не похоже, чтобы здесь проходил человек. Меж валунами — лишь вода да мелкая по-эосль, ничто не укроется от глаза. Да, Квадво и впрямь исчез Зесследно. На всякий случай покликали — напрасно.
В деревню вернулись уже затемно и сразу направились х дому вождя. Там уже поджидала толпа. Йо Ману передал одному из старейшин ружье и нож. Их усадили на скамью, напоили и стали слушать.
— Прав старый Кесси — негоже в запретный лес ходить,— заключил один из стариков. — Духи рано или поздно отомстят. Что за беда случилась с Квадво Офори?
— Да полно вам, — не утерпел Йо Ману, — кто вам сказал, что беда? Мы знаем, что он был на вершине острова, и все. Больше никаких следов нет.
— Там-то духи с ним и расправились, лучше места не сы-жать, — вставил старый Кесси. Наступило молчание — возразить было нечего.
— Жену пропавшего известили? — спросил вождь, до сей поры он сидел молча, лишь попыхивал трубкой.
— Скажу своей, пусть ее подготовит, — пообещал Йо 'Лану.
— Надо и ближайшим родственникам, что в окрестных де-»евнях живут, рассказать.
Пока же Йо Ману с женой и кое-кто из подоспевших юдственников Квадво, захватив находки, пошли к Акошуа кбрафи.
Та извелась ожиданием и, увидев гостей, безутешно зарыда-ia. Сомнений нет — Квадво погиб. В это уверовали все, о возращении даже и не заикались. Но как помянуть усопшего, ec-зи нет даже тела, как устроить похороны? Придется запастись ерпением и искать, искать останки Квадво. Но самим в свя
206
щенную рощу идти боязно — нужно спросить совета и помощи у жреца великого духа Фофи.
Жреца звали Квази Поби, и был он личностью весьма примечательной. Полный телом, благополучный видом. Круглые щеки выдавали безбедное житье, длинные волосы — сан. Дом его изрядно отстоял от дороги, к нему вела тропа, ухоженная лучше, чем сама дорога. Все кругом дышало достатком. Входная дверь выкрашена яркой, блестящей на солнце, зеленой краской. Стены свежепобелены, за аккуратной бамбуковой изгородью спрятался ухоженный огород, сейчас там копошились несколько молодых женщин. За дом в кусты уводила проторенная дорожка, завешенная белой холстиной. Вокруг дома вышагивали породистые дородные куры и вслух прославляли свой удел. На крыше сарайчика застыл черный петух — самый крупный и зазнаистый в деревне. Из сарайчика выглядывал черный блестящий капот машины — самой большой в округе, больше, чем у верховного вождя провинции.
Тропинка от дома вела к святилищу — равных в Ашанти ему тоже не было. Содержалось оно образцово и даже подпало под опеку государственного комитета по охране памятников старины. Специальный хранитель поддерживал порядок и чистоту. Квази Поби не очень-то обрадовался государственной опеке и исподволь изъял или заменил наиболее ценные амулеты и обрядовые вещи, схоронив их в шалашике за домом, где и принимал частных, так сказать, посетителей. А в главном святилище по праздникам собирались на деревенские сходы, да еще туда привозили иностранных гостей, выражавших непременное восхищение.
В тот вечер хозяин сидел во дворе, подле него хлопотал сын и будущий преемник Адуро-йи, нарезая траву для снадобий. От дороги к дому подбежал мальчуган и известил, что прибыли из деревни Обиммы. Квази Поби не мешкая удалился в дом, сын спрятал целебные травы и застыл в ожидании. Делегация подошла к калитке. Поби-младший прикинул: гости привезли большую белую овцу, несколько кур — их несли в связке державшиеся поодаль юноши — и большую бутылку весьма интригующего вида. Да, по всему видно: клиенты солидные. Адуро-йи поднялся, вежливо ответил на приветствие, осведомился, легок ли был их путь? Узнав, что дело важное и безотлагательное, пошел в дом за отцом. Квази Поби переоделся в более подобающее случаю платье и вышел к гостям. Поговорив для приличия о том о сем, перешли к делу. Йо Ману рассказал о случившемся. Квази Поби слушал спокойно, лишь изредка прерывал вопросом, лицо ж его оставалось непроницаемым. Да, дело выгодное. Что же потянуло Квадво
207
Офори в рощу? Он не из тех, кто ищет приключении. Впрочем, главное не это. Квази Поби немало задолжал Квадво, а очди вать не торопился. А если Квадво исчез, значит, с должники и взятки гладки, никто ничего и не узнает. Как же повести сейм в этом деле? — размышлял он, краем уха слушая рассказ. Спи щенную рощу Квази Поби знал как свои пять пальцев, никакой опасности она, конечно, для Квадво не таила. Сам он не раз ходил туда под покровом ночи, уже много времени спустя по еле смерти последнего тамошнего жреца: нужно было перепс сти к себе в святилище наиболее ценные и могущественные амулеты. Пусть служат теперь верой-правдой во славу великого духа Фофи. Никому невдомек, каких страхов он натерпелся и как вознаградилась его смелость. С тех самых пор и началось благоденствие святилища Фофи, а там и его верного жреца. И он понял, что старая роща уже не обладает былой магической силой. Впрочем, сейчас, кажется, выпал случай еще раз убедиться в этом, а чем, по мнению людей, он больше рискует, тем щедрее будет их плата.
Йо Ману кончил говорить и выжидающе посмотрел па жреца.
— Видно, придется мне самому идти в священную рощу,— изрек тот, — сперва для того, чтобы умилостивить духов. Мне понадобятся овца, шнапс и деньги.
— Овцу и шнапс мы прихватили с собой, — вставил Йо.— А сколько нужно денег?
— Десять седи задаток, ну, а если я отыщу останки Квадво...
— Тогда, конечно, мы заплатим больше,— опередил его Йо Ману, не хотелось сразу определять сумму.
Квази Поби остался доволен. Важно взяться за розыски, а там, глядишь, найдется чем поживиться.
— Я отправлюсь немедля, а вы приходите завтра в это же время, у меня будут для вас новости. Только сами в рощу — ни ногой, гнев духов беспределен.
Адуро-йи увел овцу и унес бутылку. Гости оставили и кур, хотя в сделке они не учитывались. Закалывать такую хорошую овцу в жертву духам жрец и не собирался. Скоро приедет скупщик, ему и продаст, а для жертвоприношений он держал других овец, помельче. А скупщик забирал тех, что покрупнее, и продавал в другой провинции втридорога.
Когда Адуро-йи вернулся в дом, отец уже готовился идти в священную рощу: перевязал тряпицей волосы, чтобы не цеплялись за ветви, приготовил ружье и нож — как знать, с кем встретишься в лесу. Велел сыну принести кирку и лопату, тоже могут пригодиться.
208
Он знал в лесу каждую тропинку, поэтому пошел не по проторенной дорожке, а кратчайшим путем прямо к заброшенному святилищу. Вышел к старому дому, очистил фасад от лиан. Крыша кое-где уже провалилась, в одном из прогалов он приметил горшок, схороненный кем-то в незапамятные времена. Раньше он почему-то на глаза не попадался. Квази в нетерпении вытащил его на поляну, там посветлее. Древний, судя по работе, горшок. Квази снял крышку, перевернул — на землю упало несколько ракушек каури, встарь служивших разменной монетой. Расстелив на земле большие листья, Квази высыпал все содержимое горшка. И разочарованно крякнул — кроме каури, ничего, вот если б золото! Он еще раз заглянул под крышу дома, но больше ничего нс нашел, по крайней мере сейчас. Ногой разворошил листья, упавшие с кровли, и взору его предстал осклабившийся череп. Квази осторожно поднял его и задумался: как знать, может, и пригодится в один прекрасный день. Тщательно завернул в листья, положил в сумку и отправился искать Квадво Офори.
Он шел по той же тропе, примечая сломанные ветви. Перебрался по камням на остров, поднялся на вершину, сразу заметил вывороченный ураганом куст, позвал сына; вдвоем оттащили его в сторону. Открылась расщелина. Еще Квази Поби увидел на нижней ветке куста лоскут, вырванный, судя по всему, совсем недавно. Квази лег на живот, заглянул в расщелину. Сложил руки рупором и позвал. Ответило лишь слабое эхо. Тогда он взял камень покрупнее и бросил. Долго пришлось ждать, пока камень ударится о дно.
— Если Квадво угодил сюда, так теперь и костей его не собрать. Уже четыре дня минуло. Вряд ли из этой ямины есть другой выход.
— Может, на дне лаз, — вставил Адуро-йи.
— Вряд ли. Я бы давно заприметил его с земли. Мне эти места хорошо знакомы. Я же сюда за травами хожу. И яму эту сто раз видел, сам чуть не угодил. Может, какая звериная нора или обиталище волшебных человечков, ммоатиа. Наверное, они-то и утащили Квадво. Во всяком случае, искать его — пустое дело. Все равно не найти. Лучше подумаем, что родным сказать.
Квази осторожно снял с куста лоскут, сам же куст воткнул на прежнее место, закрыв расщелину. Придется сказать, что обнаружил в священной роще следы битвы. И тут он вспомнил про череп. Если его почистить, то сойдет. Вот, мол, видите, Квадво пал в борьбе с духами. Да, придется череп подновить.
На следующий день к Квази снова пришли из деревни. Жрец разрисовал лицо красной глиной, встретил гостей торже
209
ственно и пригласил Ио Ману и старого Кесси в святилище Двое служителей сопровождали их.
Остановившись перед самым могущественным амулетом, Квази Поби взял в руки палочку и забормотал. Присутствую щим было не понять, о чем толкует жрец. Но вот Квази Поби обратился к ним:
— Я общался с великим духом Фофи. Он многое открыл мне. Вчера после вашего ухода он повелел мне идти в священную рощу, там разверзлась земля, и увидел я нечто ужасное. Я бы взял вас в свидетели, но великий Фофи предупредил, что это опасно. Я покажу, что мне удалось отыскать, но сперва взгляните сюда. — Он подал знак, и один из служителей протянул ему лоскут, найденный в кустах.
— Знакома ли вам эта ткань?
Йо Ману тотчас же опознал: это от рубашки Квадво.
— Где вы нашли?
— В священной роще. Там же я обнаружил и нечто куда более важное. Всю ночь работал без устали, чтобы разыскать следы Квадво. Наконец великий Фофи навел меня на груду листьев, и под ними я и нашел то, что сейчас покажу. Только, смотрите, не прикасайтесь, ибо не отошли еще злые чары. И меня они одолевали всю ночь, но я все-таки победил. Храните то, что я вам сейчас передам, в ящичке, тогда злые духи вам не страшны. Но горе вам, если ослушаетесь и откроете. Ничем тогда помочь не смогу.
Служитель внес ящичек. Сделан он был из крепкого дерева, и с него свисало множество амулетов. Квази аккуратно развязал свитую из лиан веревку и открыл крышку. Точнее, приоткрыл. Посланцы из Обиммы заглянули: осклабившись, на них уставился пустыми глазницами череп. Трудно сказать, что сделал Квази, но череп выглядел так, словно еще вчера принадлежал живому человеку. Квази поспешно закрыл крышку и вновь перевязал ящик.
— Отвезите домой и предайте земле. Лучше в гробу, как и подобает. Тела уже не сыскать — его растерзали духи. Вдове этого можете не рассказывать. Нашли, мол, тело, но оно обезображено до неузнаваемости. Лоскут отдайте, чтобы опознала. Гроб я уже приготовил, так что и с этим у вас хлопот не будет.
Адуро-йи со служителем внесли богато украшенный деревянный гроб, набитый землей и камнями, укрытый тканью, в головах же оставалось место для ящичка с черепом. Квази осторожно вложил его, служители закрутили шурупами крышку и вынесли гроб. Следом вышли глубоко потрясенные Йо Ману и старый Кесси.
210
Вы, конечно, понимаете, что все должно быть в глубокой inline. Если гроб вскроют — быть беде,—напутствовал Квази 11оЬи.
Ге лишь согласно кивнули. Потом позвали своих спутни-и(1н, взвалили гроб на плечи и понесли. До деревни путь не-(Iнизкий, намаются — уж больно тяжел гроб.
Йо Ману замешкался подле жреца и, когда процессия ого-IIIна, спросил:
Сколько мы вам должны? Мы не думали, что все так ni.icipo выяснится, нужно семье рассказать. Так сколько же?
Квази назвал сумму. Йо лишь покачал головой.
- Сейчас у нас таких денег нет, придется подождать, пока справим похороны. А его домашним я передам.
- Я лично приду на похороны, — сказал Квази.
- Для нас это большая честь, — вежливо, как и подобает и 1аких случаях, отозвался Йо Ману.
Он поспешил вперед траурной процессии, чтобы загодя подготовить односельчан к столь горестному событию. Сегодня хоронить уже поздно, так что каждый успеет попрощаться с покойным.
Собралась вся деревня: кто плакал, кто пел, кто молился, к го облегченно вздыхал — некому теперь долги возвращать. Л кто и горевал, что в свое время без свидетелей одолжил Квадво деньги. Подумать только — такая ужасная смерть но цвете лет! Перед этой утратой меркли утраты кредиторские.
Йо Ману сидел во дворе и завороженно слушал. Его до слез трогала скорбная песнь, которую выводила сидевшая рядом старуха:
Квадво Окото из рода бизонов,
Барима Аконфи, потомок Акромы, Кто щедр был ко всем безгранично, Пришли вы в далекие годы.
От Оффин, реки полноводной.
И лес покорился вам дикий, И рек укротилась быстрина. Да только охотник отважный Покинул родные края.
Помянем мы предка Адумфо, Помянем мы предка Саманфо, Очаг их родной — Катабако, Где юный беспечный охотник Наказан был духами строго — За дерзость свою ослеплен.
211
Скажите же, праотцев духи, Вернется ль из дали далекой Ваш сын? До поры нас покинул Жену и детей обездолил.
О духи! Вот вам наши слезы И скорбь — мы лишились кормильца, И дом наш пустой и холодный, Лишь смерть, как незваная гостья, Сидит за сиротским столом.
Кто нас, как бывало, накормит, Напоит и словом утешит? Кормилец со смертью помолвлен. А нам со слезами и стоном Скитаться с сумою осталось.
Так сжальтесь, о духи, над нами! И внемлите тщетному зову Убогих и сирых сердец!
Пение оборвалось, женщина встала и отошла. А Йо вспомнилось, как добр бывал с ним Квадво, как крепко они дружили. Он знал о предках Квадво почти все, они даже происходили из одного рода. В старухином плаче перечислялись родственники усопшего со времен давних. Многих имен Йо даже не знал, но название Катабако вспомнил — это деревня бабки Квадво и его дяди. По легенде в старые времена гостил там один из сыновей верховного вождя, юноша спесивый и заносчивый. Вздумалось ему раз поохотиться. После охоты устроили пир, юнец, гордый своими охотничьими трофеями, быстро захмелел и свалился замертво. Когда его пытались привести в чувство, он спьяну обругал жреца. Конфуз вышел чрезвычайный, но знатное происхождение выручило — дерзость сошла мальчишке с рук. В следующий раз на охоте он встретил антилопу, стояла она на поляне, гордо вскинув голову, словно вызов бросала. Прицелился охотник, выстрелил, а ружье-то возьми и разорвись прямо в руках — его и ослепило. И с тех пор о случае' этом передают из уст в уста.
До первых петухов просидел Йо Ману во дворе, потом отправился домой — нужно готовиться к похоронам. Гроб предали земле, соблюли все обычаи. Случай из ряда вон выходящий, поэтому поглазеть собралось много народу, да и на пожертвования семье покойного не скупились.
Квази Поби красовался на виду у всех, в этом спектакле он отвел себе самую почетную роль. На подношение он тоже расщедрился — знал: все равно собранные деньги окажутся у него в кармане.
212
Глава четвертая
А Квадво тем временем метался в бреду на больничной койке. Не успели его привезти, как он впал в беспамятство — свалил сильный приступ лихорадки, даже не мог назвать свое имя или деревню. Раз он открыл глаза, увидел над собой белое лицо доктора-европейца и в страхе закричал: решил, что перед ним привидение. И лишь когда подошла чернокожая сестра-сиделка и сделала укол, успокоился. Подле него день и ночь дежурили люди с рудника, они надеялись, что вот-вот придет в себя и расскажет, откуда золото. Но в бреду Квадво упоминал лишь ммоатиа — волшебных человечков — да черную яму, вспоминал, как в детстве его колотила мать, да почему-то в подробностях рассказывал, как еще мальцом залез на высокое дерево, а спуститься не мог. Порой он упоминал какого-то великого Фофи.
Десять дней жизнь его висела на волоске. На одиннадцатый лихорадка, столь же неожиданно как вспыхнула, спала. Квадво очнулся в постели, исхудавший, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Осмотрелся.
— Где я? — тихо спросил он. Подошла сиделка, проверила пульс — сердце билось слабо, но ровно.
— Что, бедолага, намучился? — спросила она и улыбнулась.
— Где я? — повторил Квадво.
— В больнице оманийского рудника. Тебе было очень худо, но ты уже поправляешься. Сейчас принесу попить и позову доктора.
Взгляд Квадво упал на блеклые ширмы, которыми отгородили его постель. Попытался было сесть, но не хватило сил. Он уронил голову на подушку и закрыл глаза.
Лихорадка больше не докучала, и Квадво быстро пошел на поправку. Вскоре он уже садился в постели и ел вместе со всеми. Казалось, его голод после скитаний под землей не утолить. Странно только, почему никто не навещает его? Наконец представителям рудника разрешили поговорить с Квадво. Извещать его семью они не торопились — сперва нужно самим обо всем расспросить. Квадво, конечно, и не догадывался, что семья в неведении.
— Так, значит, ты утверждаешь, что живешь в деревне Обимма? — хмыкнул один из чиновников. — Но она же милях в десяти от рудника. Как ты сюда-то попал?
— Я провалился в яму. Глубокая-глубокая. Там как коридор. Я пошел, иногда ползком пробирался. Меня вели волшебные человечки.
— А где эта яма? — поинтересовался другой.
213
i
Странно, подумал Квадво, это еще им зачем?
— Примерно час надо идти от моего дальнего поля, мож<ч чуть меньше, если через рощу.
— Какое поле? Какая роща? — посыпались вопросы.
Но Квадво твердо решил отмалчиваться. С какой стати шт выкладывать незнакомым людям? Впрочем, на вопросы он <м вечал, но ответы лишь сбивали с толку. В конце концов, oi чаявшись выудить у него что-либо, чиновники предложили ему собираться домой, дескать, он уже здоров. Квадво даже при встал на постели.
— Вы мне лучше скажите, почему меня до сих пор жена но навестила? Почему никто из деревенских не пришел?
— А ты разве кому-нибудь говорил, где тебя искать?
От изумления Квадво даже рот раскрыл.
— Так вы что же, выходит, даже не оповестили домашних? Ведь они ж, поди, с ума сходят. Я уже дня три как из дома.
— Да нет, бери больше — недели три, — усмехнулся один из чиновников.
Квадво остолбенел.
— Немедленно везите меня домой! Где моя одежда?
— Ты сначала ноги на пол спусти да попробуй пройтись, а то, чего доброго, и ходить разучился.
Понадобилось еще три дня, чтобы восстановить силы.
Шорты ему вернули в целости и сохранности, но от рубашки остались одни лохмотья, нашелся добрый человек, одолжил свою. Больше, кроме ключей, ему ничего не вернули.
— Где же остальное? — удивился он.
— Какое еще остальное?
— Камни.
— Ах, камни! Наверное, в конторе рудника, — сказала сестра, помогавшая ему одеваться.
— Как они посмели взять чужое?! — разгневаться у Квадво не хватало сил, он едва не плакал от досады. Рубашки лишился, в чужой он какой-то сам не свой, а туг еще такая незадача — камни отобрали.
— Успокойся, я сейчас схожу, может, отдадут, — пообещала сестра и пошла вызволять камни.
Вернулась она в сопровождении чиновника, который расспрашивал его. Тог сразу пошел в атаку.
— Какое право ты имел воровать из нашего рудника камни с золотоносной породой?! Ведь тебя нашли в нашем забое. И у тебя еще какие-то претензии.
— Знать я ничего не знал о вашем руднике. Я и близко к нему не подходил. Объясните мне наконец, где я и кто вы такой.
214
чиновник растолковал ему, что он сам — из охраны ома-нийских золотых приисков, там и нашли полумертвого Квадво.
— Врете вы все, — убежденно сказал Квадво. — Вам просто мою тайну охота выведать. — Он был и зол, и не знал, как себя вести. — Как я, по-вашему, на рудник-то проник? Вы небось меня в лесу нашли, да еще, поди, зельем каким опоили, вот у меня память отшибло. Сейчас же зовите полицию!
Чиновники поняли, что, пока Квадво не успокоится, говорить с ним без толку. Да и стоит ли настраивать его против самих себя? Лучше подождать и выведать все немного погодя. Камни вернули, оставили лишь один, как вещественное доказательство.
Для Квадво заказали такси и попросили шофера подвезти его к самому дому. Об оплате больничных услуг и речи не зашло — правление рудника взяло расходы на себя. Квадво еще пригодится, решили они.
Случалось ли вам видеть, как дух усопшего возвращается домой на такси? Почти всю дорогу Квадво дремал. В деревню приехал часа в четыре дня. Чтобы не заметили односельчане — какой стыд, в чужой рубашке домой явился! — Квадво даже лег на сиденье машины. Как приедет — тут же переоденется. Потом соберет родных и друзей и отругает, почему никто не удосужился навестить его.
Такси подкатило прямо к дому, Квадво вылез, медленно — сказывался зной — подошел к калитке, распахнув ее, ступил во двор. Окликнул жену. Молчание. Из дома выглянула незнакомая молодая женщина с ребенком на руках. Увидела Квадво и, страшно закричав, захлопнула за собой дверь. Слышно было, как она придвигает к ней что-то тяжелое. Где же наконец жена? Во двор, помахивая хвостом, вошел козел. Признал хозяина, стал тереться о ноги. Квадво присел на табурет под навесом. Огляделся. Вроде все по-старому. Только не видно ничего из привычной домашней утвари. Неужели Акошуа Абрафи загостилась у матери? Почему же тогда в доме хозяйничают чужие? Квадво нашел под навесом горшок с водой и долго пил, не в силах утолить жажду. Что же делать? Ключ от собственной комнаты — а дверь ее тоже выходила во двор — у него в кармане. Он попытался отпереть ее, но не тут-то было! Ключ не подходил. Ну и чудеса! Присмотревшись, он увидел, что замок новый. Это еще к чему! Неужели, пока его не было, дверь взломали, завладели его домом? Он подошел к двери, за которой надежно укрылась женщина с ребенком, и что есть силы забарабанил.
— Эй, вы, слышите! Сейчас же выходите! Что вам надо в моем доме?
215
i
За дверью заплакал ребенок. Женщина в страхе затаи л.u i Квадво подошел к калитке, выглянул на улицу — никого. Хи тел запереть, но куда там, запор тоже сменили. Тогда он ни правился к Йо Ману.
На подворье у того резвились детишки. Женщины готови ли обед, вот-вот вернутся с полей мужчины. Жена Йо хлопо1а>ш у onaia. Первым заметил Квадво ее четырехлетний сын
— Дядя Квадво пришел, дядя Квадво! —и бросился пл встречу. Мать подняла голову, на лице ее изобразился ужа<, она метнулась вперед, подхватила свое чадо и, кликнул остальных детей, выскочила на улицу, оставив Квадво во дно ре. Из своей комнаты вышла ее племянница, ахнула, устаннп шись на Квадво, и, как была полуголая, опрометью кинулась на улицу следом за женой Йо. Квадво остался один. Впопыхах кто-то из детишек пролил масло, тоненькая струйка добежала до огня, и земля занялась. Истребив кустики подорожника, огонь утих.
Квадво вконец растерялся. Почему все бегут от него, как oi зачумленного? У стены он подобрал осколок зеркала, взглянул на себя. Что и говорить, исхудал порядком — кожа да кости, и одежда — одни лоскуты, но неужто только из-за этого шарахаются от него? К вождю, что ли, пойти? Уж там-то растолкуют, в чем дело.
Женщины тем временем подняли на ноги всю деревню. Дошли и до тещи вождя, она тотчас послала к нему за советом, Как быть, что делать? Детей загоняли в дома, двери наглухо закрывали, из-за углов и заборов на Квадво глазели любопытные, но навстречу ему никто не попадался. Около дома вождя он увидел старца, тот кропил святой водой порог и поначалу не заметил Квадво. До того долетели слова молитвы:
— Господи, упокой дух раба твоего, Квадво Офори. Пускай себе с миром отойдет к предкам. И к вам, духи предков, взываю: усмирите мятежный дух Квадво.
Квадво стоял как истукан и слушал.
— Что ты там такое о духе бормочешь? Вот он я — Квадво Офори, целый и невредимый, во плоти перед тобой.
Старик онемело воззрился на него — сил крикнуть, видать, не нашлось, он лишь поперхнулся своей молитвой и отпрянул. Квадво — за ним во двор. Там уже собралась толпа, где взирали на него с неописуемым ужасом.
От слабости ноги у Квадво подгибались, он огляделся — на что бы присесть. Нагнулся, подобрал перекинутый кем-то в спешке табурет и сел. Когда Квадво появился на дворе, всех, кто помоложе, словно ветром сдуло — они боязливо выглядывали из-за калитки и забора.
216
Лишь Нана Квазиеду Абокьи остался недвижим — вождям не пристало трусить. Но и он, конечно, был потрясен, даже челюсть отвисла. Квадво тоже молча уставился на него. Он совсем растерялся, не понимая, откуда такое сборище и почему. Мучительно хотелось есть. Молчание тучей висело над двором несколько минут, лишь вовсю кукарекал неугомонный петух, гоняясь за курицей.
Первым заговорил Квадво Офори:
— Я проголодался. Найдется у вас что-нибудь?
— Так ты и впрямь Квадво Офори или только дух его? — спросил один из старцев.
— Какой еще дух? С чего это мне духом-то быть? Вернулся домой, смотрю — там уже кто-то хозяйничает. Иду по деревне — все от меня врассыпную. Слова никто не скажет. Что я, прокаженный или провинился в чем? Я такой же дух, как и ты. Скажи лучше, куда девали жену и детей? Что вообще происходит? — Голос у него осекся, в толпе заволновались.
— Дайте ему похлебки с перцем, ежели не дух — съест,— предложил кто-то. Вождь наконец пришел в себя.
— У кого-нибудь есть дома перечная похлебка? — спросил он.
— Жена как раз сейчас варит, принести?
— Да, и поживее. Враз все выясним.
И вновь повисло томительное молчание. Вид у новоявленного «духа» был весьма жалкий. Вождя и почтенных старцев усадили. Все молча ждали.
Но вот принесли перечную похлебку, немного ямса, передали Квадво, стараясь держаться подальше. Квадво взял плод, обмакнул в похлебку и принялся уплетать за обе щеки, ничуть не смущаясь ни вождя, ни старцев.
По толпе прокатился облегченный вздох, когда он управился с похлебкой: значит, все-таки человек, а не дух. Вперед вышел Йо Ману.
— Ну, знаешь, и натерпелись мы из-за тебя страху. Почти две недели как тебя похоронили. В гробу, на кладбище, все честь по чести. А тут — ты, как ни в чем не бывало похлебку уписываешь. Давай-ка выкладывай, где столько времени пропадал.
Сил у Квадво после еды заметно прибавилось. Он помыл руки, напился вина из выдолбленной тыквы. Односельчане расселись вокруг и приготовились слушать. Во дворе уже яблоку было негде упасть. Опоздавшие проталкивались вперед, чтобы хоть одним глазком увидеть чудо.
В самых страшных местах рассказа толпа дружно охала, ахала. Квадво был еще очень слаб, а потому немногословен.
217
Заблудился в лесу, пришлось заночевать, очнулся уже в бо и нице в тяжелом состоянии. Про подземные ходы и золото К ии дво решил не рассказывать, поэтому чуть погрешил про i ин истины.
— А что ж сразу-то из больницы не сообщил? — спроси и кто-то из родных.
— Я думал, они сами это сделают. До сих пор понять иг могу, почему они вам ничего про меня не рассказали. Может дел много, не до меня, разве их поймешь — сами меня рассиро сами замучили.
После «похорон» Квадво в его дом вселился племянник с семьей, потому что Акошуа не захотела оставаться в старом доме и переехала к матери. Конечно, негоже так сразу дом по кидать, но она клялась и божилась, что ни минуты не остане! ся в деревне — не ровен час, объявится душа мужа, растерзай ного духами. С появлением Квадво племянник оказалсм в безвыходном положении: его комнату в родительском доме тут же заняли, и дом Квадво теперь, выходит, нужно освобо дить. Он вызволил из заточения жену и стал постепенно вьпп скивать свои пожитки. Хорошо еще, что не успели раздари и. вещи «покойного», их лишь собрали и сложили в углу. Пока племянник освобождал жилище дяди, тот все сидел у вождя, окруженный односельчанами, теперь его не боялись — ведь он доказал, что живой, а не дух, — напротив, радовались, что он вернулся. Уже много лет деревня не помнила столь значитель ного происшествия, и сейчас каждому не терпелось воочию убедиться в чуде: вдоволь насмотреться на «воскресшего», па слушаться правды и небылиц, а потом красочно поведать обо всем домочадцам.
— Экая несуразица: живого человека за духа приняли, поминки по живому справили.
— А помнишь, Квадво, как Окомфо Анокие ушел в лес и пропал? Совсем как ты...
До дому Квадво добрался лишь к ночи. Племянница приготовила ему ванну, накормила. Квадво без сил рухнул на постель и тотчас заснул. А деревня бодрствовала всю ночь.
Племянник держал путь в деревню Аброномакром — рассказать о случившемся Абрафи и ее родне.
Глава пятая	,
Очень быстро весть о возвращении Квадво долетела и до Квази Поби. Занималась заря. Квази только что поднялся, умылся и, почесывая палочкой в затылке, наслаждался утренней свежестью. Все-таки носить длинные волосы очень хлопот
218
но. Он заслышал шаги — по дорожке к нему спешил один из служителей. Увидев жреца, пошел медленнее, хотя по лицу видно — что-то случилось.
— Доброе утро, хозяин. Хотя нам-то оно добра не сулит — плохие вести.
— Доброе утро. Что стряслось?
— Вчера вечером вернулся домой Квадво Офори.
— То есть как вернулся?! Ведь мы его похоронили. Великий дух Фофи открыл мне, что Квадво мертв.
— Нет, жив, и сейчас в деревне только об этом и толкуют. Нехорошо получилось — ведь его дом уже заняли. Когда он появился, нагнал на всех страху. Уже и за женой его послали.
— Ты ничего не перепутал? — на всякий случай спросил Квази, чуть побледнев.
— Даже пока к вам шел, мне об этом человека три рассказали.
— Ко мне идти никто не собирался?
— Нет, не додумались еще.
— Зато мне есть над чем подумать. Великий Фофи не ошибается. Либо пришел не сам Квадво, а его привидение, либо должно найтись какое-то простое объяснение. Пойду в святилище, поговорю с духом. Смотри, чтоб никто меня не тревожил.
И Квази Поби спешно удалился. Нужно все хорошенько взвесить. Главное — найти убедительные доводы. Для односельчан Квадво. И дернуло ж его положить в гроб череп! Разве такое объяснишь?! Не докажешь, что череп с незапамятных времен, сам же его подновлял. Непременно станут допытываться, чей. Еще возьмут да обвинят в убийстве. Проклятый череп! Придется из гроба вытащить. Но когда? Может, прямо сейчас? Нет, лучше ночью. Днем на кладбище появляться не стоит. Хорошо еще, что надгробие не зацементировали, как сейчас многие делают. Людей лучше избегать, лишь бы только не вздумали раньше него гроб вскрыть.
Из святилища Квази направился домой. Пришел в свою комнату и начал спешно собираться. Потом позвал Адуро-йи, велел захватить кое-что и следовать за ним в лес. Обед распорядился принести в священную рощу. Потом обратился к служителям:
— Великий дух Фофи призывает меня. В священной роще он откроет мне тайну возвращения Квадво. Мне нужно уединиться, поэтому, кто бы ни пришел, говорите, что я занят — общаюсь с духами — и вернусь через три дня. Да следите, чтоб никто за мной не увязался.
Но увязываться за жрецом никто и не собирался. Все радо
219
вались возвращению Квадво, никому и в голову не пришло ни капывать гроб. Квази не мешкая отправился в священную р" щу. У входа задержался, подождал сына, тот нес зап i рю и узелок со всем необходимым для обряда, а также лопан и лампу.
— Никому ни слова, — приказал отец.
Отослав сына, он вошел в старое святилище. Сыро, пахп<  гнилью. Жрец выложил принесенное на полку, бросил в и чм i на зияющую дыру в крыше — там он нашел горшок с ракушы ми каури. А вот и куча листьев на полу, обвалилась крыша здесь он откопал череп. И зачем только брал! Надо б кроплю тщательнее осмотреть — вдруг еще что отыщется. В рощин» было прохладно, и Квази Поби отправился к реке: целебных трав да мудрых мыслей набраться.
Хотелось еще и еще раз взглянуть на яму, в которую прона лился Квадво Офори. Как ему удалось выбраться? Неужели разыскал другой лаз? Тогда почему он объявился лишь cnyciu три недели? Под землей столько времени не высидеть.
Слишком много вопросов так и оставались без ответа Впрочем, Квази «поспешал не торопясь». Словно тень кралей он по утреннему лесу. Вот и река, остров посередине. К воде с крутого берега спустился крупный дикобраз.
Квази присел на валун и стал наблюдать. Дикобраз напил ся, подошел к каменистому склону и... пропал из вида. Ага, вот, быть может, и одна из разгадок. В скале, наверное, ecu. другой выход.
Квази перешел реку и пошел по следам дикобраза, опасливо озираясь. Не очень-то приятно столкнуться с ним нос к носу. Следы уводили в заросли под огромным валуном, у его основания плотно сцепились ветвями колючие кусты. Квази отыскал на берегу палку, вернулся и стал осторожно шарить ею. Так, стало быть, в кустах дикобраза пет. Значит, нужно искать нору. С превеликой осторожностью раздвинул непокорные ветви, нож он не стал пускать в ход — зачем оставлять следы?
Наконец упрямые кусты покорились, открылась узкая щель в скале — едва можно протиснуться. Квази бросил камушек, и тот не сразу цокнул о противоположную стену, значит, пещера большая. Квази посетовал на свою дородность, вздохнул, но все-таки попытался пролезть в щель. Сверху, сквозь другую расщелину, в пещеру проливался слабый свет, и Квази рассмотрел, что в глубь скалы ведет ход. Но тут же услышал шоцох и сердитое рычанье. Не долго думая, Квази выбрался на волю. Что-то не хотелось вступать в поединок с дикобразом. Своим поиском он остался доволен — по крайней мере, ясно, как вы
220
брался Квадво. Но почему он так долго не показывался в деревне?
Обойдя остров, Квази перешел реку, отыскал на берегу нужные травы, выбрал пятачок голой земли на солнцепеке и разложил травы сушить. Потом, гонимый дневным зноем, вернулся в рощу, там лучше думается.
Для раздумий он выбрал уютную тенистую полянку недалеко от заброшенного святилища. Сперва истово помолился великому духу Фофи, попросил ответить на все вопросы. Потом прилег вздремнуть, чтобы скоротать самые знойные часы. Самые мудрые советы дух обычно посылал ему во сне. А бодрствуя, только напрасно ломаешь голову. Заснул он быстро и глубоко.
Но сны не принесли желанных ответов.
...Вот он сидит дома, вдруг подъезжает машина, выходят люди в голубой форме — полиция.
— Вы — Квази Поби? — спрашивают.
Он и не думает отпираться.
— Вас вызывают на допрос.
И везут его в деревню Обимма прямо к вождю. А со стола у того пустыми глазницами уставился осклабившийся череп.
— Подождите, вы же еще ничего не знаете! — силится крикнуть Квази и просыпается. Черепа рядом как ни бывало...
...— Чьи это останки? — доносится до него голос, — Признавайся, кого убил?
Что же делать, мечется Квази: рассказать ли, что залезал в заброшенное святилище, или все отрицать. И то, и другое для него равносильно смерти.
Тут он пробудился окончательно. Ни совета, ни ответа он не получил, зато твердо уяснил: череп нужно во что бы то ни стало изъять, пока этого не сделали другие, и вернуть на прежнее место. Понятно, старые духи гневаются, что он посягнул на их собственность. Он вернет, непременно вернет и череп, и все-все, что взял раньше. Он принесет духам жертву. Он заново отстроит святилище Каа Атаа, уж тогда-то дух простит его. Похоже, что Каа Атаа сильнее великого Фофи, тот не очень-то помогает своему жрецу. Все амулеты он перенесет сюда. Конечно, череп — не ахти какой амулет, но перво-наперво принести нужно именно его. Как бы его собственные святыни не возроптали. Господи, сколько забот! Голова кругом. Пока все-таки лучше выбраться из рощи. Он отнес все вещи к истлевшей полотняной завесе, сам выбрал дерево потенистее и прикорнул под ним. На этот раз кошмары его не мучили.
Вечером он собрал почти уже высохшие под палящим солнцем травы, их он отправит с сыном домой. Адуро-йи
221
пришел вовремя, принес ужин, забрал с собой трапы п пустую посуду.
Стемнело. Пора отправляться на кладбище, решил Кппш Хотя копать, пожалуй, еще рано. А лампу понапрасну за*и гать не стоит — осторожность не помешает. Впрочем, он и i it» знает лес как свои пять пальцев, а кладбище от деревни да им ко, собаки не потревожат. Квази вообще не любил кладбищ Разве угадаешь, что придет на ум духам, пока он там. 11«м и дорога к кладбищу. Квази огляделся, прислушался — вот и» бе раз! Вместо одной — две свежие могилы, поди разбери, в которой из них гроб Квадво.
Раскапывать могилу в полночной тьме — занятие не из при ятных. То и дело Квази останавливался и слушал. По дорой-проехал грузовик. Смеясь, прошли с вечеринки парни. Но у кладбищенской ограды остановились. Сердце у Квази прямо рвалось из груди. Напрасная тревога, просто одному из napnell приспичило справить нужду, и вскоре пьяные голоса затихли вдали.
Квази повезло, он напал на нужную могилу. Вот лопат стукнула о дерево. Квази опустил лампу в яму и лишь тощи посветил, доселе ему хватало скудного лунного света. Чтобы лампу не приметили с дороги, он повесил на ближний куи тряпицу. Смахнул землю с крышки гроба и облегченно вздох нул: именно этот гроб он сам определил для Квадво. Отверну и шурупы, они еще не проржавели и поддавались легко. Поднял крышку, вытащил ящичек с черепом, сунул в кусты. Выкинул из гроба всю землю и камни. Даже если кто и заметит, что мо гила потревожена, пустой гроб его тайны не выдаст. И землю, и камни он оттащил за ограду и раскидал. Накрыл гроб крыш кой, вновь завинтил шурупы, засыпал яму землей.
Теперь он знал, что говорить в деревне. Квадво Офори и впрямь вернулся с того света. Он, как некогда Кваку Анансс, навестил царство мертвых и, поскольку его пора не пришли, вернулся к живым. А с самим Квадво уж он как-нибудь сговорится. Придется, конечно, вернуть долг, да еще с лихвой, и повернуть дело так, чтобы «путешествие в царство мертвых» принесло Квадво не только моральное удовлетворение. Да. есть о чем поговорить с Квадво с глазу на глаз.
Закопав могилу, Квази забрал ящичек и пошел прочь.* В лесу лампу уже можно зажечь не таясь. Отцепив навешанные амулеты, он промыл череп в ручье, снова блеснул в лунном свете жутковатый оскал. Квази почудилось, что сзади кто-то стоит. Обернулся — никого. Отмытый череп теперь выглядел как и до «обновления». Квази на ходу разобрал ящичек и раскидал по сторонам его стенки, днище, крышку. Теперь шито-
222
крыю. К роще он подошел налегке — одна лишь лопата на плече. Череп он аккуратно завернул в листья и проворно засунул в разваленную крышу, закидал мусором. Но на душе все же было неспокойно: вдруг духам не понравится, что он опять приволок этот череп в святилище. Покончив с делами, пошел домой.
Адуро-йи привык к тому, что отец возвращался за полночь. Услышав тихий стук в окно, он поднялся и отпер дверь.
— Удачно я поговорил с великим Фофи. Никто меня не спрашивал? Из деревни не приходили?
— Нет еще. Но везде только и разговоров что о возвращении Квадво.
Квази Поби быстро сморил сон. Не забыть бы с утра пораньше отправиться к Квадво... Лучше самому начать неприятный разговор...
А Квадво гем временем отдыхал в окружении родных у себя дома. У детишек каникулы, все в сборе. Их, конечно, так и подмывало расспросить отца обо всем, но они сдерживались — еще не время. Дочурка Амма забралась к нему на колени и забавлялась его цепочкой на шее — как хорошо, что папа снова дома.
— А я по тебе скучала, — доверительно шепнула она.— Ты ведь больше не уйдешь?
— Вроде пока не собираюсь, доченька, — улыбнулся Квадво.
Как радостно вновь оказаться в семье! Хотя он еще немного сердился на родных за то, что так поспешно заняли его дом, но те искренне раскаивались, еще бы, на всю жизнь урок! Хорошо, что все вещи Квадво уцелели. Мебель расставили по местам. Квадво успел даже почистить и проверить ружье.
Лишь дома он по-настоящему задумался о том, что произошло с ним. И, конечно же, вспомнил о похоронах. Кого ж хоронили? Что же было в гробу? Ему, правда, рассказали о черепе, и о битве Квази Поби с духами. Череп, ясное дело, чужой, но тогда чей? Впрочем, он еще успеет и в этом разобраться. Пока отдохнет, наберется сил. А дня через два-три попросит раскопать могилу, расспросит друзей, о чем i оворилось па его собственных похоронах? Согласитесь, немногим доводится услышать подобный отчет. Заодно узнает, щедрые ли были пожертвования и куда они потом делись. Заглянет в приходную книгу: кто и сколько принес.
Квази Поби проснулся еще затемно и, чуть забрезжил рассвет, сел в свою огромную черную машину и поехал к Квадво. Он прихватил самую лучшую овцу, предварительно выяснив,
223
что ее в свое время привезли не из этой же самой дсрсинн Взял с собой и денег: все, что задолжал, и то, что собрали ин похоронах.
В доме Квадво еще спали. Квази терпеливо сидел в маипиь и ждал. А заслышав голоса, вышел и постучал. Открыла Льн шуа Абрафи. На лице ее появилось сперва неподдельное н<\ мление, а потом — неприязнь.
— Что нужно? — резко бросила она, даже не поздоропив шись.
— Доброе утро. Мне хотелось бы поговорить с Квадни Офори, поздравить с благополучным возвращением. Я прип< ч в дар овцу.
— Подождите, сейчас я его позову. — Увидев овцу, Абрафи чуть смягчилась. Постучала в комнату мужа.
А Квази Поби так и стоял у калитки. Ни пройти, ни сегн. ему не предложили. Что может быть оскорбительнее! Впро чем, Квази понимал, что эта женщина, мягко говоря, вирши гневаться на него. Квадво уже проснулся. Он лежал в nocicnn и размышлял о минувших событиях. Тут из-за двери Познани жена. Ясно, раз Квази Поби заявился в такую рань, значш чует за собой вину. А если уж и овцу привез, значит, вина и< малая. Настроение у Квадво поднялось. Он усмехнулся, bciui с постели, закутался в простыню и вышел во двор. Подонк । к калитке, поздоровался со жрецом.
— Доброе утро. Что привело вас в такой ранний час? На деюсь, вы в добром здравии. Заходите, Абрафи, усади гост, скажи, чтобы отвели овцу, и оставь нас.
Они уселись в углу двора, выжидательно посматривая дру» на друга. Квази Поби откашлялся и заговорил:
— Приветствую тебя с возвращением из царства мертвых1 Великий дух Фофи открыл мне, что предки отослали icbu обратно, к живым, дескать, не пришла еще твоя пора. Такою мы не знавали со времен Кваку Анансе. Ты многое познал, к-бе есть чему поучить нас. Я привез тебе свой долг, решил not расплатиться, а также деньги, которые получил за труды, во । вращая тебя из царства мертвых. Надеюсь, ты примешь ни деньги с добрым сердцем, ибо от доброго сердца они исх<> дят. — И Квази Поби протянул носовой платок, завязанный yi лом, в нем — два меньших платка-узелка, и только там — баш» ноты.
Квадво сперва развернул маленький платок, в нем — депы в. некогда взятые Квази в долг. Не говоря ни слова, перссчи тал — долг возвращен сполна — и сунул в карман. Во втором купюр оказалось больше. Квадво и их пересчитал, поюм заговорил:
224
— Неужели так много заплатили?
— Да, люди не поскупились.
— Верно, не поскупились. Только не слишком ли много за ваши труды? Ваше счастье, что вы эти деньги решили вернуть. Я еще подумаю, брать ли. Давайте сперва потолкуем.
Квадво несказанно удивился поведению жреца. Ишь, черт, как ловко все повернул, да, в находчивости ему не откажешь. Такого, пожалуй, лучше держать в друзьях. Удивительно, откуда столько денег — надо ж, насобирали родные, чтобы упросить этого толстопузого вернуть его, Квадво. Молодцы, и впрямь не поскупились. Все сложились да, поди, еще в долги залезли. И Квадво приготовился слушать жреца, любопытно, как тот дальше будет выкручиваться, сейчас ему не позавидуешь. А Квази тем временем продолжал:
— Односельчане предали земле твою голову, а тело, насколько нам было известно, или, точнее, как поведал мне великий Фофи, растерзали злые духи. Не сразу помог он мне вернуть тебя, подождал, пока улягутся страсти. Нам известно, что тебе выпало редкое испытание. Есть у тебя для нас вести от предков из царства мертвых?
Квадво в упор посмотрел на жреца, тот не мигая уставился на нею. Квадво хмыкнул, в глазах заиграла лукавинка, во вз1 ляле жреца гоже промелькнул плутовской огонек. И оба расхохотались. Недоверчивую натянутость прорвало — они хохотали до слез. Родственники Квадво с недоумением смотрели на них со стороны.
— Убедительно ювориге, я чуть было и сам не поверил в свое путешествие к предкам, — с уважением признал Квадво.— Я понимаю, вас, конечно, устроил бы такой оборот дела, да только мне он не по душе. Все, что случилось со мной, я прекрасно помню, да и больницу вы не учли. С чего бы мне из царства мертвых в больницу попадать?
— Это духи позаботились о тебе. А вдруг бы твои впечатления оказались для тебя губительными? Вот духи и дали тебе отдохнуть, прийти в себя на больничной койке.
— Что ж, неплохо, очень даже неплохо.
— Разве такой рассказ не убедит твоих односельчан? — с надеждой спросил Квази.
- Убедить-то убедит. Глядишь, домашние коситься перестанут, да и глупые расспросы — где, мол, пропадал — прекратятся.
— Ты и сам подумай — разве кто посмеет задержать долг человеку, побывавшему в царстве мертвых?
— И то верно, если, конечно, занимать не побоятся.
8 Альманах «Африка» вып. 4
225
— Ты бы мег передать людям вести от предков, я помои мне родословная каждого известна.
— Мне тоже.— Квадво задумался. — Дайте самому рак» браться. Действовать нужно осмотрительно. Кстати, oikvi»i взялся череп?
— Какой череп? — встрепенулся Квази.
— Сами прекрасно знаете, какой.
Но жрец уклонился от ответа: перевел разговор.
— Раскопай могилу да посмотри, когда во всем разберенп. ся. Только о моем предложении хорошенько подумай. Хуже ш-станет. А лучше — нам обоим, — закончил он.
Квадво все-таки взял деньги. Жрец попрощался с Акошуи Абрафи, сел в машину и укатил. Акошуа тотчас подошли к мужу.
— Что этому шельмецу нужно? Не видишь, какое он пузо наел. Все нечестным трудом. Сколько я слез из-за него прол и ла. Не убеди он меня тогда, что в гробу твои останки... — Они вдруг запнулась. Какие останки? Чьи? Она же их своими гла зами не видела, на кладбище провожала закрытый гроб. — Слу шай, Квадво, нужно его немедленно вскрызь, посмотреть, »п<» там.
— Странно, Квази Поби предлагал то же. Не сердись ты на него. Что ему великий дух Фофи открыл, го он народу и гово-рил. А сейчас оставь меня. Нужно хорошенько поразмыслил». Пойду приму ванну, а ты с завтраком не задерживай. Есть хочу. Потом как-нибудь поговорим, времени хватит. — И Квадво отошел. Жена принялась раздувать в очаге огонь.
Завтракал в тот день Квадво долго, все размышлял, как поступить. Жене все равно придется рассказать о своих приключениях, так лучше уж сейчас, главное, не сболтнуть лишнего. А с Квази Поби лучше не ссориться, решил он. Причиной тому — одно немаловажное обстоятельство. Из разговора со жрецом Квадво понял, что тот пронюхал о золоте. Если они буду! заодно, все так и останется в тайне. А если Квадво заартачился, Квази поживится в одиночку, пойдет на рудник и за деньги все расскажет. Только сейчас Квадво понял, почему так пристрастно расспрашивали его чиновники. Ничего, они еще придут, никуда не денутся, знать бы только, что им говорить. И тут Квази может советом помочь. Стоит, видно, послушаться его. В деревне, конечно, удивятся такой необычной дружбе. Зато легче будет долги получать. Скажет, например, старому Кваку Нтиму:
— А твои предки мне сказали, что у тебя деньжата водятся, и немалые. Так что раскошеливайся.
А Мааме Аффуа Ньярко он уговорит продать маленькое
226
поле, которое вклинилось меж двумя участками, которые Квадво определил под какао. Что ж, попытать стоит. А если выгоды это не принесет, можно пойти на попятный и сказать, что после несчастного случая рассудок его временно помутился, или Квази Поби что-нибудь придумает. Позавтракав, Квадво кликнул жену.
Глава шестая
Акошуа Абрафи удивилась: муж велел принести табурет и сесть подле него — поговорить нужно. Устроившись поудобнее, она приготовилась слушать.
— Дорогая, до сих пор я на твои расспросы не отвечал. Просто сам еще не во всем разобрался. Помог мне Квази Поби. Когда я ушел из дому, думал, что пробуду в лесу день-два, не больше. Дошел до священной рощи — через нее страшно ходить. Я прибавил шагу. Чую — следом кто-то идет. Я — к реке. Там посередине остров, взобрался я на вершину, думаю, осмотрюсь, оттуда все видно. И тут — по сей день не знаю, кто — вдруг как толкнет меня в глубокую-преглубокую ямину. Что было потом, помню плохо. Темно. Пахнет землей. Слышу — зовут. И вот я уже вроде на дороге. Навстречу — люди. Некоторых я узнал: твой дядя Агьяре, он лет десять назад умер, мой дедушка, многие из нашей деревни, кого тоже в живых нет. Я даже не очень-то испугался, мы заговорили, они все расспрашивали, как живут их семьи. Потом кто-то вышел вперед, кто именно, я не рассмотрел, и сердито этак говорит: «Чего раньше времени заявился? Ты здесь по ошибке! Отправляйся-ка восвояси».Тут все сгрудились вокруг, стали родным приветы передавать. Потом снова тьма, и очнулся я уже в рудничном забое. Ну, об остальном ты и сама знаешь.
Акошуа слушала мужа, вытаращив глаза. Табуретку она подвинула на всякий случай назад, а вдруг перед ней оборотень? Хорошо еще, что в первый же день всех этих страхов ей не рассказал, а то б она к нему и близко не подошла. А сейчас вроде бы привыкла, вроде бы муж такой как всегда и ест с прежним аппетитом. По крайней мере, ей стало ясно, как он очутился в забое.
— А Квази Поби тебе про мое тело рассказывал, что, мол, видел его. Так это, наверное, когда я в яме лежал. Может, звери обглодали, может, злые духи растерзали, хорошо еще, что он принес останки. Во всяком случае, лишних вопросов лучше не задавать. Я до сих пор молчал, боялся тебя напугать. Ну, а раз ты сама предлагаешь гроб вскрыть, должна же ты знать все, что со мной случилось. Да и советом поможешь.
8*
227
Жена была тронута. Еще бы! Муж советуется с ней по столь важному делу. И практичный женский ум заработал км час же.
— Может, сперва вытащить гроб, а уж потом все расска зать? Люди быстрее поверят. Скажешь, что пока набира.исм сил, и вот настала пора доказать, что ты и впрямь воскрес тела-то твоего в гробу нет.
— Похоже, ты дело говоришь. Завтра приедет Квази Поби. послушаем, что он скажет. Без его помощи нам не обойтись, как и ему без нашей. Не покажешь людям пустой гроб, так скажут, что Квази Поби — лжец.
Акошуа хотелось ввернуть, что вот, теперь ясно, почему Квази и овцу привез, и долг вернул, — значит, не обойтись ему без Квадво, — но промолчала, как и подобает достойной супруге. Лучше выслушает мужа до конца. Но под конец не утерпела, спросила, передали ли что-нибудь ее предки? Хорошо, чго Квадво повидал дядю Агьяре, а то она боялась, что его нс возьмут после смерти в царство усопших — водились за ним темные делишки.
— А сестру Африйе видел? — спросила она потом.
— Ну, а как же! Первым делом! Она просила тебя поцеловать и все допытывалась, носишь ли платок, что она подарила.
— Это надо ж! Столько лет прошло, а она все помнит! Первый в моей жизни приличный платок!
Квадво про себя возблагодарил небо, что вовремя вспомнил о платке. Теперь у жены развеялись последние сомнения, осталось убедить односельчан.
— Детям только всего не рассказывай, напугаются — малы еще.
— Конечно, о чем речь, — заверила она мужа.
Пока Квадво расписывал жене свои приключения, Квази Поби не терял времени даром. Он не из тех, кто живет лишь сегодняшним днем. Он строил грандиозные планы: перестроит, как и обещал духам, святилище. Великому духу Фофи придется потесниться, старый Каа Атаа снова входит ,в силу. Конечно, обещание жрец дал весьма опрометчиво, в минуту страха, когда в отчаянии ломал голову: что же делать с черепом. Но раз дал слово —держи! И хотя здравый смысл подсказывал совсем другое, Квази все же побаивался, вдруг старые духи отомстят ему. Были и другие причины, побуждавшие взяться за дело. Прослышав о чудесном приключении Квадво, люди захотят увидеть это место. А Квадво и Квази это ни к чему. Поэтому, когда заброшенная священная роща вновь обретет былое величие, никто и носа не посмеет сунуть
228
туда, квази просто наложит запрет и пригрозит страшными карами.
Вернувшись от Квадво домой, он созвал всех служителей и сына, нагрузил их досками, инструментами и отправился с ними к роще. Служителям объявил: великий Фофи поведал, что в священные места вернулся Каа Атаа и повелел отстроить святилище и расчистить рощу. Крыша на домике сгнила, кое-где провалилась, местами жрец сам порушил ее, когда обнаружил горшок и череп, а остатки снять нетрудно, тогда и станет видно, как восстанавливать дом, какие понадобятся материалы. В деревне еше доживал свой век старец, он помнил, как надобно крыть листьями крышу, уж он-то в помощи не откажет.
Сорвав лианы, обвивавшие лом. Квази приятно удивился: стены святилища еще в хорошем состоянии. Да, в прежние времена строили надежно. Двух деревянных, резной работы, леопардов у входа придется, конечно, починить, подновить и покрасить. У одного недоставало уха, у другого — ноги. Крышу, разумеется, перекроют заново. Стропила и балки еще крепкие, а трещины в стенах можно забелить. Он отослал служителей в деревню за материалами, да и старика кровельщика нужно позвать, пусть начинает готовить листья для новой крыши. А сам с Адуро-йи принялся сдирать остатки старой. Когда добрались до места, где был спрятан череп. Квази отправил сына па реку за водой. Вытащил череп — куда его теперь? Заметил выемку в земляном полу, расковырял мотыгой — внизу открылась нора, то ли крысиная, то ли какого иного зверька. Захоронив там череп, он закидал ямку землей, утоптал. Ну. вот, духам наконец возвратилось их сокровище, остается надеяться, что новых сюрпризов в старой крыше нет. И верно: он обнаружил лишь несколько пустых пропыленных горшков, древний меч без рукоятки, дерево, конечно, давно сгнило, придется делать новую. Попалась еще бронзовая вещица непонятного назначения. похожая на двойной подсвечник. В дальнем углу он наткнулся на связку маленьких медных колокольчиков без язычков, некогда они украшали обрядовую юбку жреца. Должно быть, в первый раз Квази невнимательно осмотрел крышу. Что и говорить, находка ценная. Они достойно украсят его платье, не сравнить с теперешними жалкими погремушками. Почистит — золотом засверкают. Квази порылся в пыли, нашел еще два-три колокольчика — всего восемнадцать — и вымел мусор. Адуро-йи тоже пришел в восторг от находки.
Лишь к вечеру вернулись люди с тесом. Они привели и старика. отыскать его было непросто: он ходил на поле к племяннику помочь советом. За дело он пообещал взяться не
229
мешкая. Прихватил нескольких юношей и, пока не стемнело. <и правился в лес, показать, какие понадобятся листья i ж кровли.
Перед уходом Квази Поби сказал, 1де брать глину, чюом замазать щели в стенах и покрыть пол. Святилище С1оя н> в самой глубине рощи, густые кроны деревьев укрывали oi до ждей, поэтому домику и оказались не страшны годы, одолена ли лишь полчища лиан.
На следующее утро Квази Поби снова отправился к Квидно Офори. Несмотря на ранний час, тот уже поджидал гостя. Ча слышав шум мотора, он поспешил к калитке. Поздоровался, впустил Квази. И Акошуа была поприветливее. Значит, вес в порядке, смекнул Квази. В разговоре тон задавал Квадво. Он намекнул, что возьмет Квази в долю, если тот будет безогопо рочно помогать во всем и держать язык за зубами. Ежели вздумает надуть Квадво, тот расскажет в деревне все, как ecu.. Для Квази это хуже смерти.
Нужно как следует обмозговать, кто каких вестей ждет oi предков, и Квази раскрыл перед Квадво некоторые секреты: жена Аманкватиа, к примеру, принесла в жертву овцу, чтобы духи послали ей наконец сына; Йо просил снадобья, чтобы более пылко проявлять чувства к своей новой жене; юный Кофи приходил за любовным зельем, чтобы приворожить девушку; и кое-какие еще. Все на тот случай, если Квадво станут проверять, действительно ли он общался с предками.
Позавтракали они вместе, вместе же отправились и к вождю. Идти — два шага, однако они сели в машину Квази и с шиком подкатили к дому Наны Квазиеду.
Вождь бесстрастно выслушал их. А потом погрузился в долгое раздумье. Если принять на веру все рассказанное, Квадво Офори скоро сделается весьма влиятельным человеком в деревне, придется назначить его своим советником. Вождь прикинул: на его власть Квадво вряд ли станет покушаться, он послушен и сам заинтересован в твердой руке. Пока вождь взвешивал все «за» и «против», гости старались мысленно предугадать дальнейший ход событий. Квази, конечно, отчетливее, чем его новый друг и союзник, представлял, как изменится соотношение сил на деревенской политической сцене. А простодушный Квадво и не предполагал, какие выгоды сулят ему перенесенные испытания.
Нана Квазиеду собрал старейшин, и они еще раз выслушали рассказ Квадво. Потом его и Квази попросили удалиться: вождь и старейшины посовещаются и вынесут решение. Но вождь уже придумал, что делать, поэтому совещание не затянулось. И вскоре гонг позвал всех жителей деревни к дому
230
вождя. Вскрыть гроб Квадво Офори — так повелел Нана Квазиеду.
Заниматься гробокопательством в наши дни не так-то просто. Чтобы получить соответствующее разрешение, предстоит взять не один бюрократический барьер, конца и края нет волоките. Но Обимма — деревня маленькая, без полиции, и у жителей даже в мыслях не было, что они нарушают какой-то закон. Часов в восемь поутру большая процессия двинулась к кладбищу. Вождь ехал в машине жреца, остальные шли пешком.
Взбудораженная толпа окружила кладбище, любопытные заполнили даже близлежащие пригорки. В суматохе никто не обратил внимания, что совсем недавно могилу уже разрывали. Bbicipo раскидали не успевшую еще затвердеть землю, обрисовался гроб, но туг вышла заминка. Оказалось, что никто не захватил отвертку. Пока за ней бегал деревенский плотник, вокруг гроба расчистили землю. Вскрывать его выпала честь жрецу, правда, других желающих просто не находилось. Квази Поби спрыгнул в могилу, отвинтил шурупы, вождь взмахнул рукой — снять крышку!
Толпа ахнула — гроб пуст! А на несколько комьев земли просто не обратили внимания, да и попасть они могли сейчас, когда поднимали крышку.
— А может, это не тот? — усомнился кто-то.
Вперед протолкался племянник Квадво. Нет, все правильно, тот самый. Квази Поби лично выбрал его для усопшего, лично заломил за него непомерную цену.
— Когда тащили, внутри что-то тяжелое было, — вспомнил один из юношей, участвовавших в похоронах.
— А я видел голову, — подтвердил Йо Ману.
— И я, — поддакнул старый Кесси.
И, словно по мановению волшебной палочки, все уставились на Квадво. Неужто он и впрямь лежал в этом гробу?! Стоявшие рядом с ним попятились. Квадво стало не по себе, хотя он допускал, что случиться может и такое.
— Под землей темно, ничего не видно, а мне еще завязали глаза, перед гем как выпустить, чтобы я не ослеп, — сказал он и повернулся к Йо Ману. — А у меня для тебя есть весточка от матери.
Сразу посыпались вопросы. Но вождь остановил любопытных.
— Здесь не .место о таких важных делах разговор вести. Вот мое слово: соберемся вечером у моего дома, совершим в честь духов возлияние, дело важное, к нему должно отнестись серьезно. Тогда Квадво Офори и расскажет нам, как он побывал в царстве мертвых.—И, махнув Квадво, чтобы следовал за
231
ним, вождь уселся в машину жреца и укатил, оставив собран шимся развороченную могилу и не разгаданную тайну.
У гроба нерешительно мялся племянник Квадво. Bcc-i;imi деньги плачены немалые, не оставлять же гроб'в могиле! I м\ вызвались помочь, и все потянулись с кладбища в деревню, на этот раз с пустым гробом.
Квази и Квадво очень гордились собой — пока все шло как по маслу. Пройдет еще дня два, страсти поутихнут, к iom\ времени Квази успеет привести рощу в порядок. Он рассказат Квадво, что обнаружил на острове второй лаз, и они договори лись обследовать его, если и впрямь он вел глубоко. Вдруг па падут на золотую жилу, ведь открылась же она кому-то до них.
А роща Каа Атаа и впрямь оживала. Увидев, сколько сделано, Квадво только руками всплеснул. Он предложил также расчистить площадку для священных танцев и проводить там все обряды. Тропинки тоже следует прополоть и подмести. А вход в рошу завесить новой холстиной. Святилище уже покрывали новой крышей — листья, собранные стариком, быстро подсохли на жарком солнце. Полюбовавшись на работу, друзья отправились к реке. Тропу уже не потерять — протоптали основательно, пока ходили к реке и обратно по воду. На берегу Квадво остановился напиться.
На острове Квази достал из-под полы два фонаря, один протянул Квадво.
— Откуда начнем? — спросил он.
— Пожалуй, с нижнего лаза, который вы нашли. Из моего, верхнего, выхода, я уверен, нет, и без веревок оттуда не выбраться.
— Тут дикобраз живет, так что осторожнее, — предупредил Квази. К счастью, хозяина пещеры они не застали. Осторожно, чтобы не поломать, раздвинули кусты — незачем оставлять лишнюю примету, — протиснулись в узкую щель. В пещере Квази зажег масляную лампу, а фонарь выключил. Квадво пошарил лучом по стенам — единственный ход из пещеры уходил в глубь скалы.
— Не будем терять время, пошли посмотрим.
Сначала ход вел круто вниз, ступали они осторожно — как бы не сорваться. Порой подземный коридор суживался, и пролезть можно было лишь боком. Казалось, он вырублен в твердой породе чьей-то рукой. Но кто же этот загадочный первопроходец? Душно под землей, скоро пот лил с Квази и Квадво в три ручья. Молодец Квадво, не струсил, не повернул, хотя в памяти еще свежи кошмарные воспоминания о подземных скитаниях. Сейчас, правда, дело другое: он не один,.
232
у них фонари. И все же с каждым шагом он пересиливал себя.
Вот коридор расширился и вывел их в новую пещеру. Судя по всему, здесь совсем недавно работали. На полу — груда камней с золотыми прожилками. Из пещеры несколько ответвлений уходят дальше вглубь.
— Не торопись, давай оглядимся,—попросил Квази.— Да здесь, никак, работа вовсю кипит.
Подошли к груде камней, посмотрели, прикинули, сомнений нет — в каждом полным-полно золота. Но на стенах — ни царапины от кирки или молотка. Да и выхода жилы нигде не видно.
— Наверное, камни не отсюда,—решил Квадво,—их просто сюда принесли.
— Давай посмотрим, какие из коридоров хожены, а какие — нет, — предложил Квази.
— Да, земля сырая, по следам сразу судить можно.
Освещая пол, они обошли пещеру. Больше всего следов вело к самому маленькому лазу. Пришлось встать на четвереньки, чтобы заглянуть. А кругом на земле — множество отпечатков крохотных ног.
— Должно быть, это ммоатиа, волшебные человечки,— прошептал Квадво.— Кому б еще здесь взяться? Надо бы принести им что-нибудь в подарок. Я в прошлый раз обещал, а потом забыл. Давай пока дальше не пойдем, вот вернемся с дарами, тогда... Ладно?
— Ну хоть в самый большой лаз заглянем, около него следов нет.
Вскоре они набрели на кучу земли — очевидно, осыпалась сверху, высоко над головой зияла дыра.
— Не сюда ли ты угодил? — задрав голову, спросил Квази,— И как только жив остался! Видать, милостивы к тебе бо-1И. А куда ж ты потом пошел?
Но, как ни пытались, не отыскали ни другого хода, ни каких-либо следов Квадво. Да, есть над чем голову поломать!
— Может, отсюда я и шел тем же путем, что и мы, только, помнится, все вниз да вниз и спуск крутой. Так чго, выходит, я провалился в другую яму.
Вдруг на него напал страх.
— Пойдем отсюда поскорее, все равно человечкам сейчас подарить нечего, да и устал я, весь день на ногах.
Прошли они и впрямь больше, чем казалось. Набили карманы золотыми камнями и стали подбираться к выходу, идти стало еще труднее — в гору, а Квадво уже выбился из сил. Выбравшись на поверхность, он рухнул подле кустов и долго не
233
мог отдышаться. А на берегу реки лег подле самой воды, ю и дело зачерпывал в пригоршню и пил, пил, потом ополоснуч ЛИНО.
Минула неделя, другая. Квази и Квадво частенько навсды вались в пещеру, теперь они знали там каждый уголок. Всякий день они приносили с собой вкусное питье, орехи или бананы для волшебных человечков, но ни разу не видели их самих. За то однажды в углу они наткнулись на гору пустых бутылок Где же ммоатиа брали камни с золотом, где же золотая жила’’ Напрасны были все поиски. Оставался один, самый маленький лаз, но в него вряд ли проникнуть. Всякий раз их ждала груда камней, а иногда и небольшие самородки. Друзья перетаскива ли все в первую пещеру, домой уносили лишь самородки да камни поменьше. Квази прихватывал еще охапки трав, на вся кий случай — вдруг кто поинтересуется, куда это жрец зачастил.
Святилище Каа Атаа было полностью восстановлено, роща расчищена, домик отремонтирован. Даже сам Квази Поби нс мог предвидеть, сколь полезным обернется это дело. Двух святилищ для одной деревни многовато, и он решил переселить великого духа Фофи к старому Каа Атаа в рощу. О воссоединении духов не преминул тут же объявить.
Уладив дела духовные, Квази вместе с Квадво вновь отправился к вождю, мол, настало время воздать благодарность духам и предкам за благополучное возвращение Квадво, а посему неплохо было бы собрать весь народ в священной роще, и те, кто получил от предков весть, пусть не скупятся и устроят в честь духов щедрое возлияние. А если учесть, что у Квадво почти для каждого в деревне нашлась весточка от родных из «царства мертвых», то щедрое возлияние грозило обернуться великой попойкой.
Глава седьмая
Когда живешь в деревне, кажется, что время стоит на месте. Сколько дней Обимма охала и ахала, толкуя о возвращении Квадво. А жизнь вокруг между тем шла своим чередом.
В приисковом городке Омания исследовали камень, изъятый у Квадво. Правление рудника решило объединиться с другими рудниками, чтобы скорее определить, откуда камни. По всей округе нет такой богатой жилы, а ведь золото здешних мест славится на весь мир. Похоже, Квадво напал на такое месторождение, что, окажись оно в руках предпринимателей, прибыли рудника удвоились бы. Увы, пока о нем никому, кроме самого Квадво, ничего неизвестно. Специалисты, осмотрев
234
камни, быстро убедились, что он не лгал, — камни и впрямь не с их рудника. Но как он сам очутился в забое? С помощью простой логики этого не объяснить.
Компания даже открыла заброшенные разработки — там в старой штольне и нашли Квадво, но ничего, кроме русла подземной реки, обнаружить не удалось. Лишь несколько мелких ходов, куда человеку не пролезть. Все же выбрали самого щуплого шахтера и послали посмотреть, но тот застрял и, натерпевшись страху, заявил, что с него хватит. С научной точки зрения тайна тоже не поддавалась расшифровке.
В конце концов решили послать людей к Квадво и выторговать у него тайну золотых камней, что толку искать вслепую. На свою беду управители рудника еще не догадывались, какая сила им противостоит. Они moi ли призвать на помощь могущество, деньги, международные связи, но разве все это сравнится с союзом Квадво Офори и Квази Поби!
Гонцов отбирали тщательно. Один — старший чиновник — европеец, человек уважаемый, такого не заподозришь ни в каких махинациях; другой из отдела рекламы, к каждому найдет подход; третий — Нуако Акуабуа, местный житель, дослужившийся до чинов немалых, человек весьма почтенный. И вот посланцы отправились в Обимму.
Первым делом они, конечно, заехали к вождю, Нане Квазиеду. Неплохо бы заручиться его поддержкой, легче тогда и с Квадво договариваться. Они привезли вождю и шнапс и виски. Долго расточали комплименты и любезности, наконец перешли к делу. Спросили, знает ли вождь о Квадво Офори, и могут ли они потолковать с этим человеком, нужно расспросить его, как попал в рудничный забой.
Вождь окинул их проницательным взглядом и смекнул; неспроста, видно, понадобился им Квадво. Оставаться в полном неведении ему, понятно, не хотелось. Потому он не направил их к Квадво, а рассудил, что лучше им встретиться здесь. Кликнул слугу, что-то шепнул и повернулся к гостям.
— Неудивительно, что вас интересует Квадво Офори. Он говорил, что его нашли у вас в забое. Неужели он вам не рассказал, как очутился там?
Гости лишь покачали головами — все, что некогда рассказывал Квадво, не лезло ни в какие ворота.
— Разум у него затуманился, сам он был очень плох и вряд ли мог точно вспомнить, что произошло с ним накануне,— ответил один.
Вождь обрадовался. Значит, они не знают, как вернулся Квадво. Что ж, еще одно подтверждение, что побывал в царстве мертвых.
235
— Почему вы именно сейчас вспомнили о Квадво? Можгi за ним долг?
— Нет, нет, не беспокойтесь, он нам ничего не должен, мы были рады помочь человеку встать на ноги. Страшно п<> думать, что он пережил. Мы здесь по другому поводу. Иг укажете ли вы, где он живет, хотелось бы поговори и. с ним лично.
— Hv, если ему в больнице память изменила, вряд ли он сейчас что-нибудь вспомнит. Я уже послал за ним, пока выпь ем. а придет — потолкуем все вместе.
Посланцы с рудника на это никак не рассчитывали, с Кна дво они намеревались поговорить с глазу на глаз. Скорее вес го, вождь и не догадывается о золоте. Чиновник отдела ре кламы шепнул что-то Нуако Акуабуа, и гот наклонился к пожилому европейцу:
— Говорить с Квадво в присутствии вождя бессмысленно, все равно ничего не скажет. Нужно встретиться без свидетелей. Таково наше мнение.
Европеец поднялся и обратился к Акуабуа:
— Передайте вождю, что мы чрезвычайно признательны за помощь, но не вправе задерживать его долее. Будем рады, если он сочтет возможным посетить наш рудник, чтобы воочию убедиться, как мы трудимся на благо его родины.
Акуабуа перевел все сказанное на местный диалект и тоже поднялся.
Нана Квазиеду, однако, не шелохнулся.
— Вот-вот подойдет Квадво Офори, и вы расспросите его обо всем, что вас интересует. Салитесь же, выпьем. Времени у меня сегодня вдосталь, по четвергам полевых работ у нас нет.
Слуги внесли подносы с напитками, и гостям пришлось сесть. А немного погодя в сопровождении слуги Наны Квазиеду появился Квадво.
Разговаривать в присутствии вождя ему хотелось не больше, чем чиновникам с рудника. Квадво приветствовал гостей и хозяина, сел на предложенный табурет и стал присматриваться, оценивать положение.
Стоит ли морочить приезжим голову и рассказывать о путешествии в «царство мертвых», ведь эту версию приготовили лишь для деревенских. Он решил держаться как и прежде: ничего не помню, рассудок помутился. Так и проходила беседа. Квадво упрямо твердил, что заблудился в лесу, провалился в яму и очнулся уже в приисковой больнице.
— А где эта яма? — поинтересовался один из приезжих.
236
— Помнится, недалеко от моего поля, — только и ответил Квадво.
И пришлось гостям откланяться. Уже в машине Акуабуа обратился к спутникам:
— Высадите меня на окраине деревни, попробую-ка ещё один заход.
В конце деревенской улочки у маленькой лавки машина остановилась. Акуабуа зашел будто бы за сигаретами.
— Скажите, у вас в деревне живет Квадво Офори? — спросил он молоденькую продавщицу.
Та, польщенная вниманием столь представительного мужчины, с удовольствием поддержала разговор. Точнее, говорила только она, а покупатель терпеливо выслушивал о всех похождениях Квадво. Собственно, все это па пользу. Теперь понятно, почему Квадво отмалчивался перед вождем. Какой же дурак будет болтать, что нашел золото!
— А не проводит ли меня кто-нибудь к нему? — попросил Акуабуа. — Было бы весьма лестно познакомиться с таким известным человеком. Вдруг у него и для меня весточка от предков найдется. Хотя вряд ли, они родом с другого берега Вольты.
— У меня дружок из тех краев, в Хохое живет, — обрадовалась девушка. Обнаружив столь прочные, едва ли не родственные узы с посетителем, она кликнула младшего брата и велела проводить гостя. И вскоре Акуабуа уже шагал по деревенской улице. Дом вождя они обошли стороной.
Акуабуа застал лишь жену Квадво. Акошуа пригласила его в дом, напоила холодной водой — судя по виду, гость важный, сказала, что муж скоро вернется и послала на всякий случай одного из ребятишек на розыски.
— Будьте любезны, если он все еще у вождя, не говорите, что я здесь. Видите ли, я только что оттуда, но мне бы хотелось поговорить с вашим мужем лично.
А Квадво все сидел у Наны Квазиеду. Беседа зашла в тупик. Вождь сердился на гостей за то, что говорили не откровенно, на Квадво за то, что отмалчивается.
— Хотя бы из уважения ко мне рассказал что-нибудь, порадовал гостей.
— Нана, пристало ли мне каждому встречному-поперечно-му говорить о важном и сокровенном?
Вождь не нашел, что возразить. В этот момент пришел малыш, подошел к Квадво и что-то прошептал. Тот поднялся из-за стола.
— Простите, Нана, меня ждут дома.
Нана Квазиеду не стал задерживать его. А Квадво, придя
237
домой, обрадовался гостю. Видать, перед ним умный человек сообразил, что у вождя толком не поговоришь.
— Проходите ко мне,— и он провел гостя в свою комнв ту, — а то во дворе женщины туда-сюда снуют, мешают. — On in крыл за гостем дверь, усадил на кровать — в комнатке тест»
— Сейчас мы наедине, — заговорил Акуабуа,—может, пн мять все же вернется к вам?
— Будьте уверены. Так что же именно вас интересусГ’
— Мы хотим узнать, откуда камни с золотом. Не бойтесь, внакладе не останетесь, а если отыщем жилу, заплатим еще
— Сколько? — поинтересовался Квадво.
Акуабуа назвал сумму. Но недаром столько часов совещались Квадво и Квази, все продумали, успели и кое-какие справки навести. Акуабуа лишь изумленно ахнул — в жизни тако! о еще не бывало, — когда услышал условие Квадво: пещеру покажут только в том случае, если ему и еще одному человеку, посвященному в тайну, выделят определенный процент акций.
— Да, но пока мы не видели месторождения, нельзя сказать, стоит ли там вообще вести разработку.
— А как увидите, убедитесь, то и нас побоку.
На вопросы Квадво отказался отвечать. Вытащив из-под кровати ящик, достал оттуда образцы породы и показал. Сомневаться не приходилось — Квадво и впрямь знал, где золото.
Акуабуа попробовал зайти с другой стороны.
— Говорят, вы посетили предков, оттого-то и оказались под землей.
Интересно, подумал Квадво, неужели он верит всем этим россказням?
— Верно, — сказал он, поразмыслив, — вам уж, наверное, сообщили, какие шикарные похороны мне здесь закатили, пока я у вас в больнице валялся. Вернулся, а мне и говорят: мы же тебя в гробу видели. Пошли на кладбище, раскопали могилу — гроб пустой. Я и впрямь встречался с предками, как вас сейчас, их видел, это все под землей было, а потом вот у вас оказался. Небось они меня и в забой-то принесли, чтоб я постепенно к живым возвращался, а то сразу — слишком большое потрясение. Помню, там мне говорили, что я слишком рано пожаловал, вот меня и отправили обратно. Конечно, в это и поверить сейчас трудно, но приключилось же в точности такое же с Кваку Анансе и Аттакора Антви, может, знаете, тот, что потом на принцессе женился. Он-то и основал нашу деревню.
— Нет, не слыхал, — покачал головой Акуабуа.— Я сам из других мест. У нас бытуют другие легенды. Впрочем, спасибо за откровенность. Я передам в правлении ваши пожелания. Думаю, что компания скоро напомнит о себе.
238
— В следующий раз приходите прямо ко мне. Примите мои условия, пойдем сразу к моему другу, я вас представлю, а потом п место покажем. Но сперва условия принимайте.
— Скажите, как мне сейчас лучше до города добраться1; К вам-то я на машине приехал.
— Не беспокойтесь, в соседней деревне есть такси, а до нее на попутке доберетесь. Сынишка вас проводит. Пойдемте к дороге, немного подождем у обочины,—Они вышли из комнаты. Квадво бросил на ходу жене, что идет провожать гостя. Ждать пришлось недолго, вскоре Акуабуа и мальчика подобрал автобус. Что ж, до скорого свидания, подумал Квадво.
До городка Акуабуа доехал лишь во втором часу дня. Время обеда. Машина Акуабуа на ремонте, пришлось опять на попутке добираться до холма, а уж вверх — на своих двоих. У дверей встретила жена, Эдна.
— Где ты пропадаешь?! Я уж прямо вся извелась. Твое счастье, что на завтрак рыба, можно и холодной съесть.
Она пошла на кухню, он — в ванную. Ополоснул лицо, вернулся в комнату и без сил, мешком, упал в кресло. Ну и жара. Эдна принесла письмо.
— Совсем забыла. Это от управляющего. Телефон опять не работает, к нам не дозвониться.
Акуабуа вскрыл конверт. Управляющий просил связаться с ним как можно быстрее. Ну, нет, сейчас по такой жаре он никуда не пойдет. Да и кто знает, что он вернулся. Ел он, однако, торопливо, а потом поспешил к телефону и набрал номер управляющего. Телефон молчал. Акуабуа выругался про себя и обратился к жене:
— Придется, видать, ехать.
— На чем поедешь-то?
— Кого-нибудь из соседей попрошу, авось не откажут, все-таки по делу.
И снова пришлось выходить на пышущую зноем улицу. У многих соседей свои машины, и Акуабуа по очереди заглядывал в каждый двор, вон в одном машина у дома. Зашел, постучал, разбудил разомлевшего от полуденного зноя хозяина — тот работал на прииске инженером, — и пошли заводить машину. Через десять минут они подкатили к дому управляющего.
На крыльцо вышла его жена. Муж отдыхает, просил не беспокоить, поколебавшись, она все-таки предложила Акуабуа присесть на веранде, сама же, позевывая, ушла в дом. Акуабуа прождал почти до четырех часов. Наконец показался управляющий. Он отлично выспался, принял душ и намеревался
239
сыграть в гольф. Увидел Акуабуа и недоуменно .усташи к м и. него.
— Я же просил вас только позвонить!
— Телефон опять не работает. Он у нас часто барах пн
— Тогда простите, что заставил ждать и ехать по жаре Управляющий предложил Акуабуа стул. — Садитесь, ножа пи ста, расскажите, что дала ваша поездка. Скорее всего, вод н вас и близко не подпустил к этому человеку.
— Я потом сам пришел к нему, и нам удалось поговори и, — Ну, согласен он показать, где золото?
— Он выдвинул условия.
— Вот как?!
— Он требует участия в деле, акций для себя и своего др\ га, который во все посвящен.
— Что?! Требует участия в деле? Акций? Да что этот дере венский дурень смыслит в акциях? Деньги вы ему предлагали '
— Конечно, только он отказался. Мне, говорит, надо о детях и внуках подумать. Так что не такой уж он дурень
Но мистер Касмэн — зак звали управляющего — разошелся — Нет, он определенно зарвался! Вы только подумайте: а к ции им подавай! И за что! За то, что они покажут место! Да и земля-го вовсе не их! Договоримся с вождем, пусть он нас и отведет. Неужели больше никто пути не знает4? Одним ело вом, что-нибудь придумаем!
— Мне кажется, сэр, нужно действовать осмотрительно. В деревне люди друг друга держатся, а Квадво Офори — человек влиятельный. Может, стоит принять его условия, в итоге дешевле обойдется.
— Ладно, передайте ему и его другу — получат они акции. Только пока никаких письменных соглашений заключать не будем. Если и впрямь отыщется то, что нам нужно, наградим их, может, даже какую бумагу выдадим, хотя они, наверное, ни читать, ни писать не умеют. А если ничего нс найдем, заплатим несколько седи за хлопоты.
Такая циничная расчетливость покоробила Акуабуа, но он промолчал. Он давно уже заметил, что понятия чести и справедливости у них с начальником разные. Он и сам, конечно, не кристально честен, но он лучше белого понимал, какая порой сила и власть сосредоточена в руках невежественных сельчан. Может, со временем удастся переубедить управляющего.
Мистер Касмэн довольно потер руки.
— Отлично, значит, с этим улажено. Завтра же отправляйтесь к нему, обещайте все, что ни попросит, только помните — никаких письменных гарантий. Если заговорит о бумагах, скажите, что враз документы не составляются, на это требуется
240
время. А пока пусть покажет место. Захватите кактге-'нибудь дары, это уж на ваше усмотрение. В наградном фонде, помнится, завалялись часы — их не успели вручить, то Ли шахтер уехал, то ли умер.
— Хорошо бы, сэр, привести им овцу.
— Овцу так овцу. Я напишу в бухгалтерию, вам выплатят деньги,—Он наклонился над столом, нацарапал что-то на клочке бумаги, расписался. Конверта под рукой не нашлось, поэтому он лишь свернул записку и написал на обороте имя бухгалтера.
— Ставьте меня обо всем в известность и отправляйтесь не мешкая. А то, не дай бог, правительство или конкуренты пронюхаю!, тшда многолетней тяжбы не миновать. — Мистер Касмэн распахнул дверь. — А где же ваша машина?
— В ремонте, сэр.
— Жаль, что не смогу вас подбросить, свою я обещал жене. Думаю, до правления вас кто-нибудь подвезет,—И он закрыл за собой дверь.
Бормоча проклятия. Акуабуа поплелся по дороге. Сердца у этих людей нет. Сначала заставляют своих же соплеменников вокруг пальца обвести, а самим даже машины жалко. Какая сейчас попутка, придется до центра топать, а брагь там такси уже нс имеет смысла — и так до правления недалеко. Хотя шел он под гору, все же не успел вовремя: бухгалтер уже ушел, контора на замке. Значит, напрасно ходил по жаре. Зашел в бар выпить пивка, бокал-другой заслужил сегодня. Нужно все хорошо обдумать. С Квадво Офори держи ухо востро, один неверный шаг, и гот даже разговаривать не захочет. Зато в глазах начальства Акуабуа вырос изрядно. Выгорит эго дело — можно рассчи гывать на повышение. Ах, как оно было б кстати. Трое детишек подросли, уже в школу ходят, дочки то и дело новые платья клянчат, да и жена не отстает. Он заказал еще пива, и вскоре его окружили знакомые.
На следующий день он начал готовиться к поездке в Обим-му. Выбрал упитанную овцу, взял из наградного фонда часы, в приисковой столовой купил шнапса и виски. Долго доказывал начальству, чтобы выделили приличную машину. Спорил, спорил, но уговорил. На следующее утро можно и в путь. Овцу положит па заднее сиденье, за ней присмотрит его подручный. он пригодится и чтобы дорогу запомнить, если поведут место показывать. На всякий случай Акуабуа велел ему прихватить тесак.
Пока Акуабуа столь тщательно готовился к поездке, Квадво Офори тоже не сидел сложа руки. Как только проводил городского гостя, тут же послал за Квази Поби. Приятно все-та
241
ки, когда сознаешь, что вот так, запросто, можешь почин и самого жреца, и знаешь наверняка, что он придет. Но Поби к-ма не оказалось, весь день он провел в роще, вернулся инн* под вечер и прислал записку, дескать, явится на следукмнг* утро. Расспросил юнца — племянника Квадво и узнал, чт в деревню наведывался Акуабуа. Значит, придется ной tn к Квадво пораньше, до того, как могут приехать с рудиим
Но Акуабуа не объявился ни на следующее утро, ни мере» день. Так что друзьям хватило времени, чтоб составить план действий. Квази решил прийти к Квадво на третий день - у* тогда-то Акуабуа непременно заявится — и встретить гос i и вдвоем.
Поэтому, приехав в Обимму и поспешив к Квадво, Акуабуа застал там и жреца. Поначалу, увидев большую черную маши ну во дворе, даже испугался. Неужто кто прослышал о золоче? В наш век никому доверять нельзя, чиновники в правлении только и смотрят, как бы поживиться, любой секрет продаду! Он попросил водителя выяснить, чья машина. Облегченно вздохнул, узнав, что жреца. Абрафи издали приметила госчя, но прежде чем пригласить его в дом, пошла посоветоваться с мужем. Квази Поби остался в комнате, а Квадво вышел навстречу Акуабуа.
— Ну, с чем приехали? — поздоровавшись, спросил он.
— Приисковое начальство принимает ваши условия. Дело теперь за вами и вашим другом — показывайте место. А чтобы вы не сомневались в искренности управляющего, я привез оч него дары, — Подручный ввел во двор овцу, та сразу же принялась щипать сухие листья, разложенные для просушки. Акуабуа достал и шнапс, и коробочку с часами. Глаза у Квадво разгорелись, часы очень красивые. Пока все шло хорошо.
— Сейчас позову друга, — сказал Квадво и скрылся в комнате, не терпелось показать Квази часы. К счастью, завидовать тог не стал, у самого не одни часы дома, только носить пс любил.
— Итак, они согласны? — первым делом спросил он.
- Да.
— И бумаги нам подписать привезли?
— Какие бумаги?
— Ну, договор, конечно. Без него мы и палец о палец нс ударим,—И оба вышли во двор. Хозяин представил жреца и Акуабуа друг другу.
— Вот, приятель интересуется, где договор, — сказал он.— Вы б нам его прочитали, а мы, если он нас, конечно, устроит, подпишем.
Этого больше всего и опасался Акуабуа.
242
— Бумаги еще не готовы, не хватило времени. Вскорости вы их получите. Пока мы заинтересованы в том, чтобы как можно быстрее .приступить к делу. Пойдемте, покажите место. А насчет договора не сомневайтесь, управляющий составит его не сегодня-завтра. Нужно же все согласовать в Аккре,— добавил он, всякий знает, как долго оформляют документы столичные чиновники.
Полчаса уламывал он друзей показать место, не дожидаясь официального договора. Уговаривать он умел и в конце концов добился своего. Хотя у самого на душе кошки скребли: что-то будет, когда все выяснится, ведь управляющий и не помышлял брать Квази и Квадво в акционеры, даже если бы открылся новый рудник. Впрочем, что сейчас об этом беспокоиться? Пока суд да дело, об обещании управляющего все забудут.
Давно не хаживал Акуабуа по лесу. Чем глубже в рощу, тем дальше в детство уводили его воспоминания. Над головой заверещала обезьянья стая, и Квадво пожалел, что не захватил ружье, впрочем, эти твари всегда безошибочно чуют, когда ты вооружен. Будь с ним ружье — на глаза не показались бы.
Впереди шагал подсобный рабочий с рудника, он расчищал тропинку от палых ветвей. Дошли до белого покрывала, которым была завешена тропа в священную рощу. Рабочий остановился, потом отступил.
— Туда нельзя, — сказал он.
Акуабуа тоже остановился. Воспоминания так захватили его, что в душе вспыхнул былой детский страх перед зловещей преградой.
— Где мы? — спросил он.
Теперь заговорил Квази Поби.
— Это священная роща духа Каа Атаа, а я — жрец. Очень опасное место. Здесь злые духи и напали на Квадво Офори, он, должно быть, рассказывал о своем возвращении из мертвых. Пока я с вами, бояться нечего. А пойдете одни — пропадете в два счета.— Он повернулся к рабочему и водителю.
— Оставайтесь и следите, чтобы никто за нами не ходил. Здесь вам ничего не угрожает.
Рабочий, судя по виду, с большим удовольствием убрался бы восвояси. Да и Акуабуа не решался идти вперед. Ишь, как свободно себя держит Квадво. Ничего не боится. Вот что значит дружить со жрецом. Тот, наверное, ему все тайны священной рощи открыл. Квази откинул белую завесу, Квадво позвал Акуабуа и двинулся следом.
— А окольного пути нет? — спросил тот.
243
— Этот самый короткий. Я же сказал, со мной вам ни.....
не угрожает.
И Акуабуа последовал за Квази. Святилище было уже но i ностью восстановлено, площадка для танцев расчищена, и и мля хорошо утоптана — молодые служители пробовали си >ii.i в замысловатых движениях танцев. Сейчас роща уже казалась вполне обжитой. Квази подал знак остановиться, а сам ho.io шел к домику. Громко воззвал к духу Каа Атаа, рассказал, ш чем пришли люди, позвонил в колокольчик, свисавший на нс ревке с чердака. Потом повернулся к спутникам.
— Можно идти дальше, великий дух разрешил.
Акуабуа не терпелось поскорее выбраться из рощи. У реки они присели на валун под деревом. Отдохнули, потом по до рожке из камней перебрались на остров; Вкусного питья для человечков они на этот раз не захватили, зато Поби набил кар маны орехами кола, их можно незаметно для гостя разбрасы вать по дороге — негоже совсем забывать о ммоатиа.
К тому времени и Квази, и Квадво знали все подходы к пещере, как свои пять пальцев. Гостя они договорились вес i и кружным путем, чтобы показать ту яму, куда предположительно угодил Квадво, где его растерзали духи. У Акуабуа зашлось сердце, когда он стал протискиваться в узкий лаз. Он зажс< прихваченный с собой фонарик и последовал за Квази и Квадво. Они о чем-то перешептывались, но Акуабуа не вслушивался -его больше занимали стены подземного коридора. Чувствовал он себя не очень уверенно — этого-то и добивались хитрецы. Сначала они обошли с ним главную пещеру, потом повели в малую, где обычно их дожидалась груда камней. Уже несколько дней, впрочем, не находили они ни камушка, сегодня же у стены их было даже больше, чем всегда.
— А вот и золотые камни.
Глаза у Акуабуа разгорелись, не отрываясь смотрел он на кучу камней. Потом встал на четвереньки, принялся рассматривать каждый. Квадво поманил приятеля, и они незаметно скрылись в одном из боковых ходов. Оторвавшись от своего занятия, Акуабуа обнаружил, что остался один. Набил камнями карманы и поднялся.
— Квадво Офори, — позвал он, — где вы?
— Где вы? — откликнулось эхо.
Акуабуа стал заглядывать во все лазы подряд. Везде темно, фонарей его спутников не видать. Наползал страх. Акуабуа, как мог, отгонял его — мало ли за чем отлучились. Присел на груду камней, подождал. Выключил фонарь — интересно, а каково в темноте, — но тотчас снова зажег. Тишина давила, вдруг разом он ощутил всю толщу земли над головой, и его охватил
244
ужас, он вскочил на ноги и принялся звать, уже с отчаянием. Конечно, он забыл, по какому из коридоров пришел, может, удастся вернуться по следам?! Он пошел было по одному из ходов, но дальше он ветвился. Здесь-то, у развилки, его. злого и напуганного, минут через десять и обнаружили Квадво с Квази.
— Что ж вы меня бросили?
— Извините, — ответил Квази,—нам пришлось отлучиться. Почудилось, кто-то сзади идет. А вас решили не беспокоить понапрасну.
— Разве здесь есть еще кто-то? — изумился Акуабуа.
— Навряд ли, во всяком случае людей, кроме нас, нет. Разве что духи. Прорыл же к г о-г о все эти лабиринты, нам. правда. никого видеть не доводилось.
— Пойдемте-ка отсюда подобру-поздорову. — Акуабуа окончательно оробел. Только на поверхности он облегченно вздохнул.
— Ну, как. остались довольны? — спросил Квадво. когда они задержались у реки, чтобы напиться.
— Я-то доволен, но должны посмотреть специалисты, оцени гь запасы, определить, где проходит золотоносный пласт.
— Конечно, конечно, да мы гоже, чем сможем — поможем. Например, с духами договориться. Духи же могут подсказать, где искать. — убежденно сказал Квази.
Акуабуа молча окинул друзей взглядом. Только сейчас стали открываться все неочевидные и неприметные на первый взгляд сложности. Управляющему, конечно, наплевать на священную рошу, по отнюдь не рабочим, местным жителям. Ни один не посмеет войти туда без Квази Поби или его разрешения. Да, эти двое даже умнее, чем он ожидал.
— А чей это остров? — спросил он. В деревнях обычно знают доподлинно, кому принадлежит каждое деревце. Однако Квадво и Квази удивились вопросу. И впрямь, чей же? По реке проходит граница провинций Омании и Аньинасе. И священная роща там испокон веков. Никому и в голову не приходило претендовать на нее, как на собственность. Это земля великого духа Каа Атаа, и больше никому она принадлежать не могла.
— Так чей же остров? — переспросил Акуабуа.
— Он на границе Омании и Аньинасе, и которой из этих провинций принадлежит, точно не знае.м. Надо по карте посмотреть, — ответил Поби.—Раньше этггм никто не интересовался. всякий знает, что это земля Каа Атаа.
Вот и еще одно непредвиденное осложнение. Придется осторожно и основательно проверить, нс имеет ли кто притязаний на землю, с каким из вождей лучше вести переговоры.
245
Акуабуа тяжко вздохнул, и трое направились лесом обрами-к машине, захватив по дороге рабочего и водителя. Квази 11<< би предложил заехать к нему и пообедать, но все изрядно ус»•» ли. каждому не терпелось домой, поэтому они распрощались
— Поскорее привозите договор! — крикнул Поби вдоннпл удалявшейся машине. Акуабуа откинулся на спинку сиденья и. перебирая в кармане камни, размышлял, как же все растолки вать мистеру Касмэну? И тяжело вздыхал.
Глава девятая
Управляющий остался доволен отчетом Акуабуа. Принс зенные камни подтвердили, что руда очень боютая, ну а мсск> теперь отыскать нетрудно. Сведений накопилось достаточно, пора приступать к делу. Но «приступить» оказалось мною труднее, чем он предполагал. Акуабуа деликатно намекнул, чю вести переговоры непросто, остров на границе двух провинций, и договариваться нужно в строжайшей тайне, чтобы не дозна лись конкуренты как в стране, так и за рубежом. Наводи и. справки среди местного населения — значит, будить подозрение. Поэтому лучше сперва разузнать, кому принадлежи! остров, в геодезическом управлении в Аккре, а если понадобится, то и в министерстве землевладения. Нужно четко знать свои права и возможности, прежде чем затевать переговоры с кем-либо из вождей и заручаться их поддержкой.
Примерно неделя ушла на подготовку к решающим действиям. А Квази с Квадво, не дождавшись быстрых вестей, уже стали переругиваться. Квази упрекал приятеля в том, что тот согласился показать пещеру, не получив никаких письменных гарантий. Квадво призывал к терпению, он не сомневался, что Акуабуа объявится, как и обещал. Пока же, чтобы отвлечь внимание деревни от острова, можно устроить праздник в священной роще. И вот, по наущению самого Каа Атаа, как объяснил Квази, он собрал совет старейшин двух деревень и попросил их рассказать всему люду о прошлом. К тому времени жизнь уже вернулась в свое скучное и неспешное русло, поэтому любое событие — в радость. Да и священная роща понемногу обретала былое значение и величие. Квази Поби затеял обучать молодых жрецов, вокруг рощи расставил посты, чтобы без разрешения никто и близко не подходил. Постепенно, как встарь, к святилищу потянулись люди из окрестных деревень: кто за снадобьем от недуга, кто за советом в делах семейных, матери и жены — за амулетами. Квадво Офори, находясь подле Квази, всегда был в курсе самых последних событий, а тому, в свою
246
очередь, годились советы человека, побывавшего у предков. Оба понимали, что связаны одной веревочкой, друг без друга им не обойтись.
Квадво Офори не забывал и о своих полях. Будучи человеком рассудительным и практичным, он вскоре нанял двоих батраков, тем даже льстило, что работают на столь знатного в здешних краях человека. У него сам жрец в друзьях, есть к кому обратиться за советом. Итак, влияние и престиж друзей в деревне росли не по дням, а по часам. А в шахтерском городке решали свои задачи, совещались и обдумывали очередные шаги. Не дождавшись скорого визита из города, Квадво и Квази поняли, что предстоит затяжная упорная борьба, и стали готовиться на случай, если в пещере в один прекрасный лень объявятся незваные гости. Они по-прежнему выбирали все камни из дальней пещеры, оставляли человечкам питье и орехи. Частенько они подолгу задерживались там, сидели и толковали о насущном. Порой из самого маленького коридора доносился шорох. Но они и не пытались туда заглянуть. Однажды, придя, как обычно, за камнями, они увидели дорожку, выложенную из листьев. Она уводила в один из коридоров.
— Наверное, они знак подают,—смекнул Квадво, — просто так не набросают. Давай-ка заглянем, авось хуже не станет.
И они пошли по следу. Цепочка листьев вывела их в дру-1ую маленькую пещеру, гам коридор и обрывался. Осветив стены, друзья все же обнаружили узкую щель, прикрытую веткой, метрах в полутора от земли.
— Я худой, мне и лезть первому, — решил Квадво. Пролез он неожиданно легко и оказался в новом коридоре. Позвал Квази, помог протиснуться.
— Интересно, куда он ведет, — недоуменно пробормотал он, огляделся, казалось, ход этот выкопан совсем недавно. Сначала он шел вниз, дышать становилось все труднее, не лучше ли повернуть назад? Потом — подъем, все выше, выше, сколько времени они не ведали. Сомнений не оставалось — туннель свежий, белеют срезы на корнях деревьев. Вдруг он резко вильнул вправо и оборвался. Тупик. Сверху сквозь листву пробивался свет. В одном месте стена уходила вверх неровными ступеньками. Квадво поднялся, откинул закрывавшие лаз ветви и очутился в лесу. Со всех сторон друзей тесно обступали деревья, меж ними вилась узенькая тропка. Пройдя совсем немного, они услышали голоса. Тропинка вывела их с тыльной стороны к святилищу! А у входа беседовали охранники.
Квази и Квадво прислушались. Вот один, беспечно сплюнув под ноги, принялся расписывать товарищу все выгоды своей
247
теперешней работы, сколько денег она сулит, если дейсгнопи и с умом.
Квадво лишь усмехнулся, а Квази рассвирепел, чуть себя in выдал.
— Ну, уж он у меня сполна получит! — прошипел on II бараний рог скручу!
— Давай подойдем с другой стороны, а лаз этот закроем, предложил Квадво. Так и поступили. Квази Поби появился in поляне перед святилищем, служители, заслышав его шаги, удг смиренно подметали у дома. Квази подозвал их, выдержич долгую паузу, лишь стоял и сверлил их взглядом. Наконец заговорил:
— Как вы смеете плевать на священную землю?! Как смсс те обманывать великого Каа Атаа? — И слово в слово повш рил все слышанное минуту назад.
Служители оторопели.
— Что, язык проглотили? Испугались? Знайте же: Кал Атаа сообщает мне обо всем, что говорится и делается в роще Я только что был у реки, там он мне обо всем и рассказал. На первый раз я попрошу его сжалиться над вами, но если подоб ное повторится, Каа Атаа поразит вас на месте. Пока же заколите одну овцу и принесите в искупление грехов. Отправляйтесь тотчас же, чтобы к утру овца была! А я уж попрошу за вас у великого духа.
Служителей как ветром сдуло — они не успели прийти в себя: еще бы, говорили между собой, никого рядом не было, а Квази Поби слышал каждое их слово! Да, впредь придется поостеречься.
Отослав нерадивых работников, Квази рассмеялся:
— Надолго запомнят, теперь как шелковые будут. Пойдем закроем вход в подземелье. Как бы все получше устроить, чтобы поблизости никто не околачивался?
Квадво не раз доводилось ставить на охоте капканы, и он знал, как маскировать. Из веток он сплел легкую крышку, находясь внизу, ее нетрудно отодвинуть, сверху по крышке пустил лианы, не заметно даже, что земля вокруг раскопана.
— Станем часто ходить — протопчем тропу, люди будут недоумевать, куда ж мы с этой тропы пропадаем.
— Верно, давай поставим на тропе сортир, а потом выведем эту тропу на соседнюю. А работникам просто-напросто скажу, что туда нельзя.
Новый лаз сослужил неоценимую службу. Можно было в любое время входить в пещеру и выходить незамеченным.
А Нуако Акуабуа тем временем держал путь в Аккру. Машину на прииске ему не дали, а собственная все еще на ремон
248
те. и пришлось ехать на маленьком автооусе, одно это вывело его из равновесия. На службе он был человеком с положением, и будь он белый, машина для него нашлась бы. Уезжал он ранним утром. Водитель был в духе, близился конец месяца, скоро получка. Он насажал в автобус дружков, и не успели они тронуться, как те затянули песню. Нуако ее не знал, поэтому прислушался.
Джете, Джете Асосо,
У обочины ты не стой.
Джете. Джете Асосо.
Поехали лучше со мной.
Что приуныл, шоколадный?
Нет на билет ни ipouia?
Месяц к концу и ладно.
Веселья пора пришла.
Джете. Джете Асосо.
Сладко пальмы вино. Джете, Джете Асосо, Девушки слаще, но...
Ты не простак, шоколадный, На ферме век коротать.
Помаши им рукой — и ладно.
Спеши в дорогу опять.
Джете, Джете Асосо, У обочины ты не стой. Джете, Джете Асосо. Поехали лучше со мной!
Вечно водители распевают такие дурацкие песенки, а машина в такт прыгает по ухабам.
В Аккре Нуако хотел сначала остановиться у родственника, но не застал его самого дома, а жена не очень-то обрадовалась гостю, месяц к концу — денег в обрез, самим есть нечего. Приняла она Акуабуа весьма прохладно.
Поэтому неудивительно, что в геодезическом управлении он появился не в духе, придирался ко всякой мелочи и готов был поскандалить по любому поводу. На свою удачу (но отнюдь не на удачу рудникового правления), разыскав наконец нужный отдел, он вдруг нос к носу столкнулся со старым однокашником — тот обрадовался, обнял друга.
249 •
— Нуако, какими судьбами! — Квао Окай широко улыбну» ся. — Как поживает Эдна? У вас уж, наверно, детишек кучи'
— Эдна вроде живет — не тужит, а детей у нас четверо А ты сам-то женат?
— Да нет, слава богу, в холостяках хожу. Хорошеньких -и-вушек в Аккре пока хватает, и я сам себе хозяин. А ты к ним небось по делу? Может, помочь?
Тронутый таким вниманием, Акуабуа презрел всякую ос к» рожность и выложил Другу все, что знал о новом месторождс нии, сказал, что приехал выяснить, кому принадлежит остров
— Надо ж, какое совпадение! Меня только что paccnpaiiiii вали об этом же районе, перспективный ли, стоит ни открывать новые рудники — одна зарубежная фирма интерс суется. Очень богатая, не терпится им, видишь ли, влезть в на шу экономику. Не знаю, поддержит ли их правительство, п<> я обещал помочь. Ну, давай, посмотрим по карте.
Они нашли и деревню Обимма, и реку. Но никакого oci рова на ней не значилось.
— А ты уверен, что это остров? — спросил Квао.
— Совершенно. Мы взбирались на вершину — кругом вода Он на самой середине реки.
— Однако на карте почему-то нет.
— Как же тогда быть?
— Давай сперва определим границы провинций, уж в этом-то загвоздки не будет.
Но, проследив границу между Аньинасе и Оманией, они убедились, что проходит она прямо по середине реки.
— Да, хлопотное выбрал ты себе дело,—усмехнулся Квао,—На остров будут претендовать оба вождя. Омания-провинция богатая, там и без того рудников хватает. В пользу Аньинасе и то, что оттуда родом два министра, причем один — министр горнорудной промышленности.
— Что же мне делать?
— Надо подумать. Время к обеду, поехали со мной, перекусим, заодно и потолкуем. Может, выпьем немного. — Он крикнул кого-то из подчиненных, сказал, что едет на деловой обед, и они с Акуабуа вышли с высокого бетонного крыльца па пышущую жаром улицу. Квао подвел друга к новенькому сверкающему «мерседесу».
— И тебе по карману такая машина? — не скрывая зависти и восхищения, ахнул Акуабуа.
— Видишь ли, у меня есть друзья. Я им помогаю, возможность всегда есть, было бы желание. Один и подарил мне в благодарность «мерседес».
Да, подумал Акуабуа, у нас в Омании даже при очень боль
250
шом желании не очень-то поможешь, во всяком случае настолько. чтоб в благодарность дарили «мерседес».
Обед был достоин обладателя шикарной машины. Квао выбрал маленький, но дорогой ресторанчик; таких в Аккре видимо-невидимо, и принялся щедро потчевать гостя, утренние заботы Акуабуа мало-помалу улетучились вместе с плохим настроением. В третьем часу Квао заторопился.
— Прости, дружище, мне пора на работу. Заходи к концу дня, вместе вечер проведем. Познакомлю тебя со своими приятелями, отдохнешь как следует, заодно и о деле поговорим. Кстати, почему бы тебе не остановиться у меня? Согласен? Значит, решено. Никого ты не стеснишь — я живу один. Виль-1ельмина приготовит завтрак, обедаю и ужинаю я обычно в ресторанах.
— Да я уже оставил вещи у родственников, они недалеко от аэропорта живут.
— Сразу после работы — к ним, перевезем твои вещи, скажешь, что это я тебя переманил.
Квао высадил друга в центре города, тот хотел зайти в магазин, купить что-нибудь Эдне и. если удастся, сэкономить на питании, то и детишкам. День промелькнул незаметно. Акуабуа только-только управился с покупками, взял такси, доехал до работы Квао — тот уже собирался уходить.
Поехали к родственникам Нуако. Те не скрывали облегчения. когда он сказал, что друг уговорил остановиться у него. Перевезли вещи, Нуако принял ванну, друзья выпили, отдохнули и поехали в центр.	•
Акуабуа думал, что они едут к друзьям Квао, чтобы тихо и скромно провести вечер, однако тот рассудил по-иному. Сначала они отправились в бар самой шикарной гостиницы — у бедного Акуабуа глаза разбегались, — там Квао, видать, был завсегдатаем, вскоре вокруг собрались его приятели, все быстро перезнакомились с Акуабуа, приняли его как своего -просто и тепло, — стали расспрашивать, как живется в Омании. Акуабуа рассказал обо всем, умолчал лишь о новом месторождении. Кто-то осведомился о здоровье оманийского верховного вождя Наны Окури Карикари, кто-то знавал мистера Касмэна. До ужина изрядно выпили.
Из бара направились в ресторан. По пути кто-то окликнул Квао. За столиком сидели несколько европейцев. Он что-то быстро сказал им и вернулся к Акуабуа.
— Эта компания приглашает нас за свой столик. Подумать только, какое совпадение — о них-то я и рассказывал сегодня днем. Их фирма занимается разработкой недр. Я уверен, ты сможешь им помочь советом, где, как и с чего начинать. Они
251
тебя отблагодарят. У них уже с министром горнорудной пр<< мышленности связь налажена.
Что ж, лестно слышать, что можешь оказать помощь пи<> сгранцам. Акуабуа сел за столик, осмотрелся, Квао предскиш i мистера Окуро из министерства и троих европейцев: старшин назвался мистером Оливио, говорил он с сильным акцсшом но с каким именно, Акуабуа не разобрал. Двое других, очеин i но, его подчиненные, причем один совсем не говорил по-ап глийски.
С первых же минут мистер Оливио попытался расположи и. к себе Акуабуа. Расспрашивал о жизни, восторгался тем, как умело решает Гана экономические задачи, какой замена тельный в стране народ. Нуако Акуабуа не привык, чюбы перед ним так заискивали, — не такая уж он важная особа и быстро растаял от такого обхождения. Да и обед удался на славу, только потом Акуабуа сообразил, что все блюда го то ни лись по специальному заказу. От вина тоже грех отказываться, а если вспомнить, что немало он выпил еще в баре, то noinn но. почему вскоре он захмелел. Разговор зашел об Ашанiи. особенно о тех провинциях, где рудников еще не было. Евро пейцы и впрямь спросили у Акуабуа совета и пригласили к себе в контору.
Расходились они уже ночью. Мистер Оливио отвел Акуабуа в сторону.
— Если вам понадобится рабога или захотите нам помочь, не стесняйтесь, приходите, милости прошу. Спрашивайте пря мо мЛ1я, на прочих внимания не обращайте. Вы же знаете, какие в фирмах порядки, — И он с чувством пожал Акуабуа руку. Вышли из ресторана. Дальше путь их лежал в ночной клуб. Хорошая музыка, соблазнительные женщины. Акуабуа был наверху блаженства. Давненько не окружало его столько красивых, столько доступных женщин.
Лишь в третьем часу ночи добрались они до дому. Квао долго возился у двери, все не мог нетвердой рукой попасть в замочную скважину. На Акуабуа вдруг разом навалилась усталость. Едва он коснулся головой подушки, тотчас же уснул.
Привычный к ночным пирушкам Квао проснулся утром как ни в чем не бывало. Вильгельмина уже готовила завтрак. Проходя мимо кухни, он заглянул в кастрюли — пахнет вкусно, на завтрак их ждет рыба. Принял ванну и пошел будить Акуабуа. Оказалось, что это не так-то просто. Наконец с тяжким стоном тот сел на постели. Квао рассмеялся.
— Да, к веселой столичной жизни ты явно не привык. Ничего, вот увидишь, в один прекрасный день ты сюда со всей
252
семьей перекочуешь. А сейчас — марш под холодный душ. и к столу! Сразу полегчает.
Холодный душ и крепкий кофе творят чудеса. После первой же чашки Акуабуа смог по достоинству оценить и рыбу.
Он понимал, что загостился, что пора возвращаться в Ома-нию. но не с пустыми же руками? Квао пообещал справиться насчет острова в других ведомствах и к обеду сообщить результаты. Акуабуа только диву давался, до чего и любезен, и обходителен друг, неудивительно, что у него знакомых хоть отбавляй, он каждого к себе расположит. И помогает бескорыстно. У Акуабуа он попросил — да и то просто на память — камень с золотом из пещеры. Акуабуа обещал прислать, дома у Квадво Офори их хоть отбавляй.
К обеду, как по волшебству, Квао уже собрал все сведения об острове. И впрямь он не отмечен ни на одной карте, о нем никто и не слышал, и впрямь он расположен на самой границе провинций Омания и Аньинасе. Непосредственно заинтересованные лица — вожди деревень Обимма и Окраву — вторая из провинции Омания. Обе деревни на равном расстоянии от реки, и священная роща, так же как и великий дух Каа Атаа. служили им обеим, потому-то до сих пор никто и не оспаривал преимущественные права на остров. Земля все одно ни для чего не пригодна — рядом священная роща.
Таким образом Акуабуа вновь совместил приятное с полезным: прекрасно пообедал и разузнал все необходимое.
— Что же сказать начальству? — спросил он совета у друга. Авторитет Квао рос с каждым днем.
— Давай подумаем. Вряд ли правительство заинтересовано в расширении оманийских рудников. Средств не хватит. А с фирмой «Зи.мкол», которую представляет мистер Оливио, ты вести переговоры не хочешь.
— Дорогой мой, не забывай, я пока на службе у оманий-ской компании, — Одна мысль о таком вероломстве привела Акуабуа в ужас.
— В «Зимколе» для тебя нашлась бы работа не хуже.
Но Акуабуа не из тех, кто падок на посулы. В Омании у него постоянное место, гарантированная пенсия, приличный заработок — ведь ему о семье в первую очередь подумать нужно. Квао лишь с сожалением вздохнул.
— Все-таки семья — это обуза, свяжет по рукам по ногам, на риск уже не отважишься. Все же, если передумаешь, сооб-ци, я за тебя словечко замолвлю. Станет все-таки оманийская компания рудники расширять, тогда с оманийским вождем л договаривайся, соглашайся на все его условия. Но учти, препятствий будет много. Министр горнорудной промышленности
253
родом из соседней провинции, из Аньинасе, вдруг у нею и в деревне Обимма родичи? Так что предупреди начальство, ло деликатное. О том, как оно будет подвигаться, сообщи. Нет таки и моя лепта в этом есть. Да, не забудь камешек прислан.
Трястись по ухабистой дороге Акуабуа не хотелось, предпочел дождаться вечернего поезда. Квао отвез его на нои зал и на прощание еще раз напомнил, чтобы не забывал, пн сал, как разворачиваются дела.
Глава десятая
На следующий день утром мистер Касмэн вызвал к себе Акуабуа. Расспросил его обо всем, что удалось узнать в Аккре, а услышав о том, что остров на границе двух провинций, и ио во многом осложнило дело, незамедлительно решил:
— Будем действовать, несомненно, при поддержке вожди Омании Наны Карикари. Найдем юристов получше, они в дни счета докажут, эти земли принадлежат ему. Сейчас же свяжи тесь с Аккрой, пусть пришлют самого сведущего человека. По том поезжайте в деревню Окрави, разузнайте, кто из влия тельных людей там живет, какие у них связи.
Мистер Касмэн не колеблясь отправил бы Акуабуа выпои нять эти поручения, тем более что тот так успешно съездил в Аккру, но сам Акуабуа заупрямился.
— Думается, сэр, действовать нужно осторожно. Я говорил, что министр горнорудной промышленности родом из соседней провинции, Аньинасе, и в деревне Обимма у него могут оказаться родственники. Да из тех же мест и другой министр. В Аккре поговаривают, что правительство заинтересовано нс расширять оманийские рудники, а развивать промышленность в других провинциях. Поэтому каждый шаг нужно хорошенько обдумать. Может, стоило бы сперва поговорить с самим министром?
— Вы что же, собираетесь меня учить? — рассердился мистер Касмэн, — Не хватало еще, чтобы подчиненные совались с советами.
— Ни в коем случае, сэр, просто кое о чем мы, уроженцы Ганы, имеем лучшее представление, чем европейцы, потому что вам не приходилось сталкиваться с подобным. К примеру, права на остров — вопрос самолюбия вождей, их гордости, поэтому, непременно, вспыхнет вражда. А правительству это ни к чему.
— При чем здесь самолюбие, вражда? Дело есть дело, и я надеюсь, что в правительстве люди деловые. А если заручиться поддержкой Наны Карикари, все пойдет как по маслу.
254
Вы бы лучше не сплетни да слухи собирали, а выполняли мои указания. А нашей стратегией и тактикой займутся сведущие люди. Я здесь не первый год, знаю, что к чему, и прибыли фирмы тому порукой. Итак, за дело и не упрямьтесь. Можете идти.
Раньше Акуабуа так бы и поступил, безропотно поплелся бы выполнять приказания да еще радовался бы. что мало попало. Сейчас же в душе всколыхнулись все прежние обиды — доколе он будет мальчиком на побегушках?! Фирма ценила его за послушание, ставила его в пример. Хватит! Он повернулся к мистеру Касмэну, саданул кулаком по столу.
— Всегда-го вы правы! Все-то вы понимаете! Ничего, в один прекрасный день прозреете. увидите, что людьми нельзя помыкать, упрекать в том, что они не знают своей родины, ставить их ступенькой ниже себя и при этом еще требовать от них благодарности. Я просто хотел отвратить беду, потому и совет дал. Не послушаете — ваше дело, только потом пеняйте на себя, я с себя ответственность снимаю. — Он повернулся к управляющему спиной и тяжело пошел к двери.
— Стойте! — мистеру Касмэну окончательно изменила выдержка. — Вы что же, думаете, что вправе безнаказанно дерзить? Как бы не так! Я вас увольняю. Пусть это послужит хорошим уроком и остальным: за неповиновение нужно наказывать !
Акуабуа вновь повернулся к нему. К черту рабское смирение и покорность!
— Увольте, сделайте одолжение! Хоть сию минуту дела сдам. Только не забудьте, что мне с фирмы компенсация за пенсию причитается. Профсоюз о моих правах позаботится.
Последнее замечание подействовало: мистер Касмэн тут же взял себя в руки.
— Такие, как вы, никакому профсоюзу не нужны. Вы освобождаетесь с занимаемой должности с сегодняшнего дня, вам выплатят жалованье за год вперед и премиальные. У пас работают только те, на кого можно положиться. Незамедлительно освободите свой кабинет и на территории рудника больше не появляйтесь. Все вопросы решите по телефону с моей секретаршей.
Акуабуа вышел. Тут только мистер Касмэн спохватился: ведь кроме Акуабуа ни одна душа не знает, где новое месторождение. Придется срочно посылать кого-то в Обимму, пусть предупредят Квадво Офори, что отныне Акуабуа — самозванец.
А тот направился в свой кабинет, очистил стол — бумаг оказалось не так уж много, все, что не касалось службы, он хранил дома. Несколько раз в дверь заглядывали, но он лишь
255
бросал: «Занят!» Уложил бумаги в картонную коробку, »ап*|* за собой дверь и вышел. По дороге ему повстречался сослужи вец.
— Куда это ты в рабочее время собрался? У меня как |*а* к тебе дело.	о
— Ухожу, — бросил Акуабуа.
- Куда?
— Совсем ухожу, меня уволили.
— Не может быть! Да какое они имеют право! Можел, пи творил чего?! А как же пенсия? В профсоюзе знают?
— Я, понимаешь, дал управляющему совет, да, видан», и* угодил.
— Ничего себе! Совет управляющему! Хотел бы я зпан. что за совет! Слушай, может, собрать ребят, вместе решим что делать.
Так и не удалось Акуабуа незаметно уйти с рудника. Вскор его окружили приятели и сочувствующие. На руднике его пы ли и уважали, и сейчас народ роптал.
— Всем миром идем к управляющему, — предложил кто-к>
— Не нужно, прошу вас, — сказал Акуабуа. — Главное сейма* трезво все обдумать, во всем разобраться. На рудник я, скор*-* всего, не вернусь после всех-то оскорблений. Управляющий си хранил за мной годовое жалованье и премиальные. Вам спаси бо за участие, но, честное слово, я и сам не хочу оставаш и А вы держитесь вместе, в обиду себя не давайте.
Голос Акуабуа потонул в шуме. Происшествие взбудоражп ло весь рудник. Акуабуа незаметно прошмыгнул в Bopoi.i Один из приятелей вызвался подвезти его до дома.
— Чем теперь думаешь заняться? — озабоченно спросил он
— Чуток подожди — увидишь сам,—рассмеялся toi.
Сперва кое-куда съезжу. Машину одолжишь? А то моя все еш* в ремонте.
Приятель заколебался, но все же не отказал: водит Акуабуа аккуратно, можно доверить машину.
— Договорились. После обеда забирай. Она-то у меня за страхована, но мне твоя жизнь дороже, так что уж поберс гись,—Он высадил Акуабуа у дома, а сам поехал обрати
Тихо в доме, лишь на кухне возится младшая дочь. Акуабуа вытащил из холодильника бутылку пива, сел за стол и заду мался. Все так внезапно, нужно решить, как жить дальше Управляющий, конечно, мог бы повременить с увольнением, чтобы Акуабуа успел подыскать работу. Ну, да ладно, сейма* самое важное — повидать Квадво Офори, тот, поди, заждался, но его, Акуабуа, вины в этом нет. А оманийскую компанию **н больше не представляет. Вспомнился и мистер Оливио, и Киа**
256
на прощанье пообещавший помочь в трудную минуту. Да, первым делом позвонить Квао.
Но с Аккрой удалось связаться лишь через час. Квао, к счастью, оказался на месте. Акуабуа рассказал о скандале, упомянул и о том. что пока управляющий не намерен говорить с министром. Квао поначалу охал и вздыхал, но под конец повеселел.
— Дружище, все, что ни делается, к лучшему. Я же сразу сказал, что вряд ли оманийская компания получит право на разработку. А с мистером Оливио я поговорю сейчас же, уверен. он предложит тебе работу. Ты не теряй времени и поезжай в Обимму (ишь ты, удивился Акуабуа. даже название деревни запомнил) — предупреди, что правление оманийского рудника хочег их обвести вокруг пальца и что ты сейчас договариваешься обо всем с другой фирмой. Намекни, что и уволился из-за того, чтобы не участвовать в обмане. Будь спокоен, кто пи сунется с рудников, получит от ворот поворот.
— Поеду сегодня же, — пообещал Акуабуа, — приятель одолжил мне машину.
- Вог и прекрасно. А пока сиди у телефона, жди от меня вес гей. Кета иг, дай-ка я запишу твой номер. Сейчас позвоню мистеру Оливио. Сколько тебе платили на руднике? Я постараюсь, чтобы повысили жалованье. Им же нужен человек, знающий местные условия и омапийские рудники. Если до обеда не позвоню, жди звонка поздно вечером.
Вот как быстро развивались события. Но Акуабуа пока ничего не говорил жене. Женщинам по душе оседлая жизнь, любые перемены пугают. Дети ходят в школу, придется их переводить, в Оманигг работы гге найги (она вела кое-какую торговлишку), потеряег постоянных клиентов. Итак, собрать, упаковать веши — и в путь. Акуабуа уничтожил все лишние бумаг и. оставил только векселя — много денег давал в долг,-спрятал их в конверт, успеть бы получить. Через час пришла жена.
Объяснить ей все оказалось много труднее, чем он предпо-лагал. Поначалу у нее на глаза навернулись слезы, по, услышав от мужа все упреки мистера Касмэна, она разъярилась. Кто-кто. а уж Нуако верой-правдой служил оманийской компании, голова у него светлая, в этом Эдна не сомневалась. Долго она не могла успокоиться, долго метала громы и молнии, не человек мистер Касмэн — зверь. Наконец немного отошла гг спросила мужа, что делать.
— Куда нам деваться с четырьмя детьми?
Нелегко сыскать дом для большой семьи. С голоду они пока не умрут — деньги есть, главное сейчас — обрести крышу
? Альманах «Африка» вып. 4
257
над головой. В деревню к родителям не поедешь — детям iнм негде учиться.
— Где школа, туда и поедем. — решила Эдна.
Акуабуа обнял жену, успокоил, мол, Квао обещал помо*ц. а пока не лучше ли ей заняться обедом, он изрядно прок» io дался. Жена ушла на кухню, и лишь по слишком громмкц бряцанью кастрюль и сковород угадывалось, что она не в л\ м
Зазвонил телефон. Акуабуа торопливо поднял трубку.
— Вас вызывает Аккра, говорите, мистер Акуабуа.
— Привет, — услышал он голос Квао.—Приятные все hi Оливио просит тебя приехать как можно скорее. Он берет нТш на работу. Завтра же и приезжай, остановишься у меня. О «mi вио очень рад, что все так обернулось. О твоем жалованье пи говорим завтра. Ну и везет же тебе! Такие возможное!и Успокой Эдну. А завтра, как приедешь, давай прямо ко мне пн работу.
— Ты — настоящий друг.—От волнения Акуабуа не наше i других слов.
— Пустяки, будь ты на моем месте, тоже бы помог. Ну, а<> завтра. — И в трубке послышались короткие гудки.
— Кто звонил? — поинтересовалась Эдна.
— Квао. Он нашел мне работу в Аккре, платить буд\ i больше.
— Неужели? Так быстро? В самой Аккре? Вот здорово Правда, квартиры там дорогие и со школами трудно. Ты •>!<• учти, когда с новым начальством договариваться будешь И скоро ли ехать?
— Завтра утром. Сегодня мне еще в Обимму успеть надо Расскажу обо всем, предостерегу — с мистером Касмэном деч не заводить.
— Верно, растолкуй им, до чего он подлый человек, чтоо они и близко его не подпускали. У меня в той деревне знаки мая, если хочешь, я поеду с гобой, шепну ей словечко — bmhi весь рудник ославит.
— Пока не нужно, но, как знать, может, потом твоя но мощь и пригодится. А сейчас — к столу. Скоро сын вернется Ты подумала, как детей подготовить?
В два часа Акуабуа уже ехал в Обимму. Конечно, вряд ли он застанет Квадво дома, но раз уж у него машина, грех не воспользоваться, ничего, в крайнем случае подождет. И вождя бы неплохо предупредить, чтоб рудничному начальству не потакал, все одно тем не миновать распри с верховным вождем, и важно, чтобы и малые вожди действовали заодно, тогда nei че противостоять давлению фирмы.
Знай мистер Касмэн о планах Акуабуа, действовал бы энер
258
гичнее. но к такой прыти подчиненных он не привык. Посему и не торопился, днем раньше, днем позже найдется замена Акуабуа для переговоров.
Акуабуа въехал на знойную пустынную улицу Обиммы и затормозил около дома вождя. Нана Квазиеду почивал, поэтому гостя попросили подождать. Акуабуа привез для него бутылку виски и початую (другой в доме не оказалось) бутылку шнапса для Квадво, а для его жены Эдна прислала отрез ткани. Поставив машину в тени раскидистого дерева, Акуабуа решил вздремнуть.
Нана Квазиеду принял его тотчас же. Не забыл, как тот уклонялся от разговора в прошлый раз, сегодня вождь и сам не был расположен к беседе. Акуабуа, однако, почувствовал его настроение, он приготовился и к такому. Поэтому начал с того, что извинился, дескать, в прошлый раз откровенному разговору мешал европеец — он был главным. Теперь же можно говорить открыто. О золоте он, впрочем, не сказал (может, вождь о нем и не догадывается), намекнул лишь, что Оманий-ская компания хочет открыть рудник и на его земле, в том же заинтересован и верховный вождь Омании Нана Карикари. Но, как ему, Акуабуа, кажется, оманийцы зарятся на землю, принадлежавшую вовсе не им, а деревне Обимма, которая входит в провинцию Аньинасе. И его так потрясла наглость компании, что он даже бросил работу на руднике и приехал, чтобы предупредить вождя о готовящейся бесчестной сделке.
— Ни под каким видом не продолжайте переговоры с этими обманщиками из Омании.
Вождь молча выслушал его. Задумался. Потом задал самый естественный вопрос:
— А вам-то какая от всего этого выгода?
- Насколько я знаю, министр горнорудной промышленности родом из Аньинасе, а мне бы хотелось получить место в министерстве, и если я помогу его родной провинции, завоюю его расположение. Кроме того, очень уж хочется отомстить Оманийской компании, они нас, ганцев, и за людей не считают. Обманывают на каждом шагу. Что, мол, с нами, недоумками. церемониться.
— Не такие уж в Гане недоумки,—усмехнулся вождь, и в глазах у него блеснула лукавинка. — Спасибо вам за откровенность. Поживем — увидим, как все обернется.
Принесли стаканы, сначала, по обряду, совершили возлияние в честь духов, потом приложились к бутылке сами.
Акуабуа распрощался и поехал к Квадво Офори. Акошуа готовила ужин во дворе. Квадво еще не вернулся с поля, но Акошуа усадила гостя, напоила и попросила подождать. В раз
9*
259
говоре он рассказал ей о своей семье, расспросил ее о леи* Вскоре в сопровождении батрака явился и Квадво. С Акуащ.* он поздоровался не очень-то приветливо.
— Что ж вы столько времени пропадали? — упрекнул он Договор привезли?
— Наберитесь терпения и выслушайте меня,—попро* и । Акуабуа и рассказал обо всем: и о «ничейном» острове, и о ш роломстве мистера Касмэна, который и слышать не захотел «•:< участии Квадво в деле, о том, как его самого это оскорбило, управляющий не держит слова, а ему, Акуабуа, расхлебыиан.
— Не беда,— успокоил он под конец, — остров этот по при ву принадлежит деревне Обимма и входит в провинцию Аш. инасе. Кстати, оттуда же родом и сам министр горнорудной промышленности. А я нашел другую фирму, которая весьма заинтересована в здешних разработках, я увижусь с предел а ни телями завтра в Аккре, если хотите, попрошу, чтобы они нами ли с вами переговоры. Я уже говорил с вашим вождем, копеч но, не о месторождении, а в общих чертах. Так что пока он совещается со старейшинами, вы должны до мелочей прол\ мать свои действия.
Квадво Офори пришлось волей-неволей согласиться на предложение Акуабуа. Он понял, что доводы тот приводи! убедительные, да и Оманийская компания без согласия верхов ного вбждя Омании и шагу не ступит. Хотя на этот раз о про метчивых обещаний он не давал.
— Если надумаете еще приехать, привозите письменный до говор и деньги на выпивку. И разузнайте в подробности, чю это за «другая фирма». С европейцами держи ухо востро, иначе в два счета облапошат.
Квадво также пообещал повидать Нану Квазиеду и угово рить его съездить к верховному вождю провинции Аньинасе Нане Босомпему и ввести того в курс дела. Большого расположения к оманийскому вождю Босомпем не питал и, коль скоро решится начать разработки на земле своей провинции, за свои права постоит, а значит, и за права Квадво Офори.
Акуабуа остался доволен встречей — с мистером Касмэном он рассчитался сполна.
Глава одиннадцатая
Не сразу заявился к вождю Квадво. На следующий день с зарей он отправился на совет к Квази Поби, в деревню А га-бре, хотелось застать его дома, пока не ушел в священную ро щу. Вскоре друзья уже сидели под деревом и обсуждали последние события.
260
Квази Поби хорошо разбирался в людях, и Акуабуа ему сразу понравился, такому стоит верить. И к тому же куда легче договариваться с вождем своей, а не чужой провинции. Он посоветовал Квадво послать деревенского вождя к верховному как можно скорее, чтобы никто не опередил их с предложением о новом руднике. Тогда Босомпем успел бы до приезда делегации из Аккры все взвесить и обдумать. А обдумать нужно и дела сегодняшние, и завтрашние.
Квадво хотел идти к вождю вместе с Квази, по тог отказался — третий лишний, — хотя научил, как говорить: предки поведали Квадво о новом месторождении и велели ему с Квази Поби вести все переговоры на благо деревни. Только их духи допускают в пещеру, пока не готов официальный договор. Жрец должен следи г ь за гем, чтобы соблюдались все ритуалы и духи не гневались.
Квадво вернулся домой, позавтракал и пошел к Нане Квазиеду. Тот тоже немало размышлял над словами Акуабуа, но пока не решил, к кому обращаться за советом. Он чуял, что в этом деле замешан и Квадво Офори. но не мог проверить догадку. Однако, к его облегчению, Квадво сам завел разговор о золоте и повторил все. чему научил Квази.
Раньше, сказал Квадво, разглашать тайну предки не позволяли. поэтому приходилось отмалчиваться. А намедни приснилось ему, что предки сами посылают его к вождю — обо всем рассказа г ь. что он и незамедлительно исполнял. Но кроме вождя никто в деревне не должен об этом знать.
Раз уж вождь принял на веру рассказ Квадво о путешествии в царство мертвых, пришлось принять и это объяснение. Впрочем, зачем докапываться до истины? Сейчас важнее вместе с Квадво продумать, как действовать дальше. Обо всем поговорили вождь и Квадво: и об оманийских рудниках, и об ома-пийскпх нравах, и о министре горнорудной промышленности, он, оказывается, как-то даже заезжал в деревню. Родственники его жили, правда, не в Обимме, а в Атабре — значит, Квази Поби разузнает, смогут ли они. в случае необходимости, быть посредниками.
На следующее утро Квази Поби повез их па своей машине к верховному вождю провинции Аньинасе — так солиднее, внушил Квадво. И прибавил, что окажись переговоры удачными, и они с Наной Квазислу могут рассчитывать на такую же машину. На заднем сиденье расположился слуга с большим зонтом.
Нана Босомпем был уже за работой. Он разрешал семейный конфликт. На улице к забору привязана овца — Квази Поби тотчас узнал ее по правой ноге, сам продавал перекупщику. Некоторые жрецы любят приносить в жертву духам овец
261
без изъяна, но так как Квази ими приторговывал, то бынп i н« особенно привередлив. Конечно, когда приносишь жсрпц буль осмотрителен, не обижай духов.
К Нане Квазиеду подошел главный советник верховно! о п<ц дя и попросил подождать. Гостей усадили, они приня пт разглядывать прохожих. Верховный вождь жил не в испцн и все же улица была более оживленной, чем центр Обпммы
Наконец Нана Босомпем освободился, обменялся приме i ствиями с Наной Квазиеду, и тот попросил уделить ему время чтобы поговорить с глазу на глаз — очень уж важное ле ю Верховный вождь поначалу не хотел беседовать без свидстелсп но когда Напа Квазиеду упомянул имя министра, вождь cmhi чился и попросил стоявших поблизости служи гелей oioiiin
Верховный вождь провинцииАньинасе — человек в делах m кушенпый и умел слушать. Нана Квазиеду кончил рассказы вать, вождь позвал Квадво Офори. подробно расспросил сн» об оманийских рудниках, о тамошних чиновниках, о том. чк» узнал Акуабуа в Аккре об острове, является ли он чьей-нибудь собственностью. Придется еще раз проверить это через своих людей. И Нана Квазиеду. и Квадво Офори так хитро и нем метно повернули дело, что настроили верховного вождя про тив оманийцев. Труда это не составило. Босомпем уже давно завидовал оманийскому вождю Нане Карикари и обрадовался возможности утерегь нос удачливому соседу и открыть рудник у себя в провинции. Гости не знали, что жена вождя — родственница министра горнорудной промышленности и чю вождь частенько навещает его. Новость, особенно из уст вождя. обрадует министра и укрепит их дружбу, а городок лишь разбогатеет, если откроют новый рудник., «Конечно, придется разузнать, солидная ли фирма «Зимкол» — в стране ее знак»! еще плохо. Брат работает в министерстве иностранных дел. любые сведения достанет».
Нана Босомпем тепло побла) одарил вождя Обиммы за своевременный приезд, выпил с гостями, проводил их, наградив овцой, ямсом и корзиной яиц, которую служителю пришлось поставить на колени, чтобы не разбились в пути. Да, что и говорить, поездка удалась на славу' Нана Босомпем попросил прислать к нему Акуабуа сразу, как только тот приедет из Аккры, чтобы быть в курсе самых последних событий. По дороге домой Нана Квазиеду и Квадво посоветовались со жрецом — до сих пор Квази Поби держался в тени, лишь слушал и мотал на ус: родство и дружба вождя с министром пригодятся, равно как и придворные слухи и сплетни — их можно обратить себе на пользу.
Акуабуа гем временем находился в Аккре. Уехал он рано
262
утром, как о собирался, не потрудившись лаже известить дирекцию рудника, и, когда оттуда позвонили, Эдна ответила лишь, чю мужа нет, и она не знает, куда он уехал.
Приехав в Аккру, Акуабуа направился сразу на работу к Квао. Тог уже дожидался друга. Узнав об успешной поездке в Обимму, он тут же позвонил в «Зимкол» и договорился о встрече с мистером Оливио. К концу дня Акуабуа разузнал все о своей новой работе: платить будут больше, и, что самое важное, ему предоставляли дом. Квао уверял, что со школой I рудное гей не будет: у него двое знакомых директоров, и места всегда найдутся. Акуабуа не уставал восхищаться другом: всех-то он знасг, все, что ни попросишь, сделает, на работе ему — особый почет, bcci да-го он в духе, хотя Акуабуа догадывался, ч го и другу случается, как и каждому смертному, терять над собой власть.
Мистер Оливио предложил встретиться вечером в гостинице, тогда-то Акуабуа и расскажет о деревне, об оманийских рудниках. Мистер Оливио не только внимательно выслушал Акуабуа, но и выспросил его мнение, заодно разведав, насколько \мен новый сотрудник. Чго ж, Акуабуа пойдет далеко, нужно лишь в нужный момент поддерживать и поощрять его. А го, что он знаком с омапийскими рудниками и людьми, работающими на них, сослужит неоценимую службу, когда «Зимкол» развернет свою деятельность и потребуются толковые и умелые работники. Поговорили они о том, что делать дальше. Видимо, мистеру Оливио нужно добиваться аудиенции у министра. Акуабуа намекнул, что местнические настроения и родственные связи очень сильны, поэтому и верховный вождь Аньинасе сыграет не последнюю роль. Дальнейшее Акуабуа не занимало, то, что требовалось от него, он сделал, и теперь переговоры перешли в друз ие сферы, а он вернулся в Оманию. Эдна обрадовалась, у них будет дом, у детей — школа. Учебная четверть заканчивалась, а следующую они начнут уже на новом месте, в Аккре. Дом для них подготовят к началу месяца. Акуабуа поехал в город узнать, вышла ли из ремонта машина, да и с правлением нужно было кое-какие дела решить. О новом месте он умолчал, сказав лишь, что уезжает в Аккру. Эдна уже укладывала вещи. За годы накопилось много барахла, поначалу ей было жаль расставаться с каждой тряпкой, но, вспомнив, что у мужа теперь будет больше денег, она решилась избавиться от всего лишнего. Чго похуже — выбросит, получше — отдаст знакомым, еще спасибо скажут.
А для мистера Касмэна настали тяжкие дни, он ломал голову, кого же послать вместо Акуабуа на переговоры в Обимму. В правлении, хотя и не явно, выражали недовольство:
263
несправедливо обошелся мистер Касмэн с Акуабуа. А рабочие чувствовали, что это как-то связано с деревней Обимма, поэм» му решили самолично все разузнать. Мистер Касмэн подбира i новую делегацию целых три дня и, как ни старался, вынужден был послать и европейца.
Делегация отправилась прямиком к вождю. Тот беседовач на дворе с Йо Ману. Когда вождю доложили о гостях, он ну стился на уловки. Послал Йо Ману встретить рабочих, а сам сказался больным, мол, лихорадка замучила, и никого принять не может. Впрочем, если гости не возражают провести некою рое время в деревне, он пошлет за Квадво Офори, коего они, без сомнения, хотят видеть.
Что поделаешь, гостям пришлось согласиться. Их усадили, принесли свежего пальмового вина, Йо Ману отправился за Квадво Офори. А тот, ничего не подозревая, сам шел к вождю
— Хорошо, что ты мне попался, — обрадовался Йо. — Нана просил передать, чтоб ни слуху ни духу твоего не было в деревне, пока здесь эти, из Омании. Скажем, что ты с утра на дальнем поле. Чтоб сами убедились, приведу их к тебе домой. Встречаться вам сейчас никак нельзя!
Квадво Офори без колебаний согласился с мнением вождя. Взял мотыгу, переоделся в рабочее платье и пошел в сторону полей. На деле же он держал путь в священную рошу — надо известить обо всем Квази.
Йо -Ману вернулся к гостям, рассыпался в извинениях -очень жаль, но Квадво нет дома, с утра ушел на поле, вернется только к ночи. Пусть гости сами убедятся, он их проводит, если хотят, оставят жене Квадво записку для него. И машина поехала на подворье Квадво.
Акошуа Абрафи убирала со стола. Она приветливо поздоровалась с гостями, пообещала передать мужу, что завтра утром они навестят его снова.
Так ни с чем, раздосадованные, вернулись посланцы в Ома-нию. А тут еще мистер Касмэн набросился, отругал, велел назавтра снова ехать. Целую неделю каждое утро катались гонцы впустую: то Квадво уехал навестить больного родственника, то нездоров вождь, то его срочно вызвал верховный вождь Аньинасе. Встречали i остей в деревне всякий раз радушно, угощали пальмовым вином, но о деле никто не заговаривал.
К концу недели мистер Касмэн понял, что проиграл. Решил сам поехать к оманийскому верховному вождю Напе Карикари и потолковать. Но с визитом он явно запоздал.
В Ашанти новости разносятся быстрее ветра. Кто куда и зачем поехал — знают все в округе. Конечно, и оманийского вож
264
дя уже известили, что в одной из деревень на границе с его провинцией творятся какие-то диковинные дела. Поэтому, когда позвонил мистер Касмэн и попросил о встрече, вождь догадался, о чем пойдет речь.
Он созвал старейшин, каждый рассказал, что знает, что слышал. Кроме того, вождь не доверял мистеру Касмэну и хотел вести разговор при свидетелях. Тот сразу заговорил о деле. На границе провинций Омания и Аньинасе обнаружено богатое месторождение золота. Очевидно, на землю будет претендовать деревня Обимма. что в провинции Аньинасе. но сам он уверен, что остров принадлежит Омании. Такого богатого месторождения еше не попадалось, и если Нана Карикари поможет компании получить права на разработку, он не останется внакладе.
— Где именно нашли золото? — спросил вождь.
— В этом-то и загвоздка. Деревенские утаивают место. О нем знает один фермер, ио сейчас он с нами разговаривать не хочет.
— А почему? — поинтересовался вождь.
Мистер Касмэн запнулся, всего рассказывать не хотелось. Акуабуа он с тех пор не видел, слышал лишь, что ют спешно сдал дела, рассчитался и уехал из Омании. А куда — неизвестно. Конечно, Нана Карикари понимает, что его сосед из Аньинасе Нана Босомпем тоже захочет поживиться.
— Право, даже не знаю,—ответил наконец мистер Касмэн,— может, запугал кто или подкупил.
Вождь понял, что никаких друз их сведений ему не добиться, и велел принести напитки. Он пообещал мистеру Касмэну, что известит обо всем, чго узнает; на том беседа и кончилась. Снова мистеру Касмэну пришлось уезжать с пустыми руками.
Через неделю Нана Карикари знал доподлинно все о Квадво Офори, о его путешествии в «царство мертвых», о том, что он лежал в рудниковой больнице, даже о камнях с золотом. Он расспросил также и вождя соседней с Обиммой деревней — Окрави. Тот оказался зеленым юнцом, сам толком не знал, что творится на ег о землях. Но пообещал рассказать все, что услышит. Вскоре вождь оманийский знал ничуть не меньше, чем вождь Аньинасе, Нана Босомпем. Какая жалость, что министр родом из гой провинции, а не из Омании! И как досадно, что ни Квази Поби. ни Квадво Офори не подвластны ему, вождю Омании. Напе Карикари. Может, подкараулить их в лесу и... Но Квази Поби — жрец весьма уважаемый, ei о лучше не трогать. А вот послать на поиски месторождения можно, должны же где-то остаться следы людей. И в одно прекрасное утро Квази Поби увидел на острове людей. Нужно действовать бы-
265
сгро: лиоо отвлечь их внимание от острова и заманить в священную рощу, либо напугал ь.
Он вьпащил с чердака святилища ружье и пошел к реке. Выждал, пока незваные гости поднимутся на вершину острова, и выстрелил. Пришельцы замерли, потом заспешили вниз. Огляделись, прислушались. Один подошел к воде и позвал. Тишина. Лишь бабочки порхают меж кустов. Он позвал снова. Квази тщательно прицелился — пуля ударилась о воду у самых ног звавшего. Тот отскочил, подбежал к товарищам. Они перешли реку и скрылись в лесу.
«Сегодня больше не сунутся, — подумал Квази, — но к следующей встрече надо подготовиться».
Глава двенадцатая
Лазутчики из Окрави, получив отпор, спешно вернулись восвояси и доложили вождю, что на острове вблизи священной рощи в них стреляли. Но вождь был молод и неопытен, как поступить, не знал, и отправился за советом к верховному вождю. Совещались они долго, в конце концов решили принести духу Каа Алаа жертву, чтоб умилостивить его, а заодно и осторожно выспросить о новом месторождении. Возглавил делегацию первый советник верховного вождя, еще они взяли знатного человека из Омании, женатого на родственнице вождя Обиммы.
Квази Поби прослышал о гостях задолго до их появления. Он лишь усмехнулся. Ну и хитрец Нана Карикари. Впрочем, дело важное, нужно успеть подготовиться к встрече. Наказав служащим никого не пускать — жрец молится,—он удалился в святилище и молча замер, стараясь изгнать из головы все думы, сосредоточившись лишь на шорохах в роще. Умные мысли придут сами, когда их меньше всего ждешь. Он сидел не шевелясь, будто окаменев. И внутренний голос выручил, подсказал:
— Спроси Нану Карикари, будет ли ему приятно, если все узнают историю раба за рекой Вольта и о том, как Нана Туту стал вождем в Омании, о том, как предок Карикари познакомился со своей женой. Спроси, обрадуется ли вождь, если его соплеменники узнают о судьбе древнего золотого кубка. И можно еще много любопытного ему напомнить, если запамятовал,— Внутренний голос смолк. Квази Поби даже передернуло. Поистине, чудеса. Обычно он сразу понимал подобные намеки. Сейчас же — ни слова. Хотя он не сомневался, что все вопросы нужно обратить вождю. Не сомневался он и в том,
266
чю лучше всею сделать это с глазу на 1лаз и весьма осторожно. Когда прибыли посланники, он встретил их во всеоружии.
Советник вождя, человек пожилой, намаялся, пока шел по лесу. Служители духа Каа Атаа усадили его, попросили подождать — жрец молится. Но ждать пришлось недолго.
Квази Поби вышел из святилища, подождал, пока гости подойдут к нему. Спросил, что привело их в священную рощу. Сейчас начнут извиняться за то, что сую гея не в свои дела, подумал он.
Советник вождя приветствовал его:
— Нана Карикари, Леопард Омании шлет тебе поклон. До nei о дошли слухи, что великий Каа Атаа вновь поселился в роще. Он просит бла! ословения и в знак глубокого уважения велел передать вам скромные дары. Ему бы хотелось знать, почему Каа Aiaa вдруг соблаюволил вернуться, и нет ли у него каких пожеланий народу Омании. Вождь также хочет попросить у духа совета по мелким вопросам. Интересуется он и 1ем, почему по охотникам из Окрави вдруг открыли огонь в лесу.
Квази Поби выдержал дол! ую-долгую паузу. Koi да ожидание истомило гостей, он внезапно заюворил:
— Каа Атаа предупредил меня, что вы придете. Он видел и ваших лазутчиков в лесу. Передайте Нане Карикари, что им гу г нс место. И заберите дары, ибо они не от чистого сердца.
Поюм обратился лично к старейшему советнику:
— Пусть ваша свита отойдет, мне нужно с вами поговорить.
Прислужники от вели в сторону сопровождавших, и, koi да Квази Поби и советник остались наедине, жрец промолвил:
— Вот вопросы великого Каа Атаа вашему вождю, и только ему лично. Помнит ли он о рабе с Вольты и как Нана Туту стал вождем? Хочет ли он разгласить историю знакомства его предка Кофи с женой? И не скажет ли. куда девался древний золотой кубок?
Советник слушал молча. Лино его изображало недоумение. Слуги привели овцу, принесли все подношения. Квази Поби повернулся спиной и удалился в святилище. Гостям пришлось убираться восвояси.
Советник нс понял смысла вопросов, но покоя они ему не давали. К вечеру они вернулись в Оманию. Советник поежился — как же обо всем рассказать вождю?
Нана Карикари поджидал их. Ему уже передали, что дары не приняли, и он осерчал. Сперва отруюл гонцов за то, что не справились с делом. Старый советник выждал, пока стихнет ярость вождя, беспомощно развел руками и взтлянул прямо
267
в лицо Наны Карикари. Что-то в его взгляде насторожило вождя.
— Ты что-то хочешь сказать?
Советник выпрямил согбенную спину.
— Нана, жрец знал заранее о нашем приходе и хорошо продумал каждое слово. То, что он велел мне передать, предназначается лишь для вас. Попросите всех удалиться. Потом, если пожелаете, я повторю все им. Но кроме меня послания жреца никто нс слышал.
Вождя эго несколько обескуражило, но спорить со стариком он не стал. Когда они остались одни, советник заговорил:
— Нана, мне непонятны вопросы, которые я должен вам передать, неведомо, важны ли они. Я могу лишь повторить их. Желаете ли выслушать?
— Можешь говорить без опаски, — машинально ответил вождь.
Советник повторил все вопросы жреца и ахнул — вождя стало не узнать! У него подкосились ноги, он зашатался, без сил оперся о столб — тут же взял себя в руки, выпрямился, но смятение скрыть не удалось.
— Это запретные вопросы, табу. Лишь старейшины из рола вождя знают ответ. Иди с миром и помни: никго никогда не должен их слышать. Ни при каких обстоятельствах. — Он повернулся, прошел к себе в комнату и запер дверь.
Советник вернулся домой, за весь вечер он не проронил ни слова. И Квази Поби провел дома не один час, пытаясь найти ответ заданным вопросам. Но как разворачивалась борьба за власть в Омании, он не знал. И смысл вопросов остался ясен лишь для Наны Карикари да великого духа Каа Атаа.
И впрямь, такого потрясения Нана Карикари в жизни не ведал. Вопросы жреца касались событий давних из истории рода вождя, и о них знали лишь старейшины. Узнай о них в народе — не видать вождю и его потомству ни власти, пи почестей, настолько позорны эти события. Нану Туту и был тем самым «рабом с берегов Вольты». Много веков назад вез он домой своего господина — юного вождя, он воспитывался на чужбине из-за постоянных междоусобиц. Но так и не довез — убил юношу и присвоил себе его имя и титул. Мать вождя не дожила до этого страшного дня, потому злодейство и осталось нераскрытым. Потом откуда ни возьмись объявилась «сестра», и се дети почему-то унаследовали титул вождя, а прочих претендентов просто-напросто убрали. Даже спустя столько лет огласка дорого бы обошлась Нане Карикари. Да и другие вопросы таили не менее губительные ответы. Знал их только вождь и самые близкие в семье люди. Но как проведал о них жрец великого
268
Каа Атаа? И рассказал ли он об этом еще кому-нибудь? Если да. то позора для всего рода Наны Карикари не оберешься. Единственное, что остается, — ехать немедля к Квази Поби и выторговать его молчание любой ценой.
Нана Карикари тяжело поднялся. Слуги уже ждали за дверью с ужином. Но вождь отказался есть, попросил спиртного. Весь вечер он пил, глаза налились кровью, он так и пошел спать, не проронив ни слова. А придворные исходили любопытством: что за весть сразила его?
На следующее утро к Квази Поби отправились гонцы — Нана Карикари готов ответить на вопросы жреца в личной беседе. Вождь даже не посмел призвать жреца к себе в Оманию.
Квази тоже изрядно удивился — ишь, как все обернулось,— и пригласил вождя на следующее утро. Долго он ждал новых наставлений великого Каа Атаа, но нс дождался. Дух молчал. Что ж, придет время — сообразит, как себя вести.
Нана Карикари прибыл в сопровождении лишь первого советника и одного слуги. Видя, что вождь приехал в трауре и на сердце у него неспокойно. Квази Поби понял, что победил. Он вежливо приветствовал вождя, усадил его и отослал всех прочь — ведь вождь просил разговора с глазу на глаз. Сам Квази беседы не заводил. А Нана Карикари даже побоялся спросить, откуда у жреца эти сведения. Он не знал, с чего начать, а Квази упорно молчал. Наконец Нана Карикари не выдержал:
— Я прошу не разглашать этой тайны. Какова цена за ваше молчание?
У Квази Поби гора свалилась с плеч — знал бы вождь, что ему и разглашал ь-то нечего, вопросы оставались загадкой.
— Не так уж велика, — воодушевившись, заговорил жрец.— Нам нужны лишь гарантии, что река, и остров, и земля окрест принадлежат Каа Атаа, великому духу, и что формально эти места относятся к провинции Аньинасе, где вождем Нана Босомпем. Сами можете убедиться по карте, что границы обозначены нечетко. А по обоюдному согласию их нетрудно уточнить. Все равно земли эти прилегают к священной роще, а великий Каа Атаа чужих не потерпит. Короче говоря, мы не хотим вмешательства Омании. Наша провинция — Аньинасе.— Помолчав, он добавил: — Конечно, потребуется письменное соглашение, чтобы и впредь не возникало недоразумений.
Что оставалось делать оманийскому вождю? Рудники в его провинции уже есть, хватит. А если не удастся договориться, Омании придется подыскивать нового вождя. Что будет с многочисленной родней, рассеянной по всей стране? Страшно подумать.
269
— Согласен, — молвил он.
Квази Поби обещал подготовить необходимые бумаги и карты, а также поговорить с Нана Босомпемом. Когда ома-нийский вождь уехал, жрец туг же пошел в святилище. Даже ему стало не по себе. Он пылко возблагодарил великого духа.
Нужно срочно разыскать Квадво и вместе ехать к вождю провинции Аньинасе. Конечно, можно поехать и одному, но в последнее время судьбы обоих так переплелись, что они и нс помышляли действовать в одиночку. Так же как Нана Карикари зависел от Квази, сам он зависел от Квадво. Но двигал жрецом отнюдь не страх. Еще сильнее связывали его с Квадво общие интересы.
Квадво только что пришел с поля и увидел большую черную машину жреца. Сам он работал в последнее время мало, в основном наблюдал за работой батраков, нельзя же пустить все в хозяйстве на самотек. Впрочем, работники трудились исправно: кто из боязни, кто из истинного уважения перед славным человеком. Квадво платил щедро и без задержки, заботился и о семьях своих батраков. Да и его собственная жена раздобрела в последнее время. Сейчас, в окружении нескольких девушек, она разбирала ткани в доме.
Квази присел в тени, засмотрелся на струйки пара из горшков и кастрюль, Квадво послал за пальмовым вином, и вскоре друзья увлеклись разговором. Квадво тоже ахнул, узнав о чудодейственных вопросах, ниспосланных великим духом. Оба только диву давались. Будто и впрямь кто во всем содействовал им. Они наметили, когда ехать к Нане Босомпему.
Время подошло к обеду, возвращаться домой Квази не имело смысла, он остался у Квадво. Поев, устроился на новом шезлонге, его любезно принесла Акошуа. Квадво пошел отдыхать к себе в комнату. Воцарилась тишина, лишь жужжали мухи да иной раз вскудахтывала курица. Девушки выбрали ткань по вкусу и ушли со двора — Акошуа торговала тканями с размахом, равных ей в округе не сыскать.
Опустился вечер. Квази и Квадво поехали к вождю Босомпему. Он удивился и обрадовался вестям, расхвалил и обласкал друзей. Теперь все помехи позади. Осталось увидеть Акуабуа и договориться о встрече с министром.
Глава тринадцатая
Акуабуа тем временем осваивался на новом месте. Начальство поггравилось ему куда больше прежнего — люди в стране недавно, то гг дело к нему за советом обращаются, нос не задирают. Он и оглянуться не успел, как ггревратился в такого же,
270
как Квао. преуспевающею чиновника. Они по-прежнему частенько проводили вечера вместе, и Эдна уже стала ворчать: каково ей одной в четырех стенах сидеть и чуть не до утра мужа дожидаться. Знакомых в Аккре у нее раз-два и обчелся, и она, конечно, тосковала по привычному деревенскому укладу. А муж жил в свое удовольствие и, чтобы скрасить одиночество Эдны, разрешил ей пригласить сестру — пусть поживет с ними. Та приехала с двумя малышами. Не беда, места хватит всем, а детей Нуако и сам любил, с ними весело и радостно; да и сестра поможет Эдне по хозяйству, у той будет больше времени, глядишь, опять потихоньку шитьем займется — сразу новые знакомые появятся.
Акуабуа ушам своим не поверил, koi да из провинции Ань-инасс ему позвонил вождь и передал о чудесах, которые сотворил Квази Поби. Хоть Акуабуа и в церковь ходил, и духов уважал, он все же усомнился, чтобы духи так помогли. Конечно, общение с душами предков не шло вразрез с христианским воззрением Акуабуа. но поклоняться духам в святилище — это слишком! Не может быть, чтобы сам жрец в это искренне верил. Но как то!да объяснить все происшедшее? В Аккре такое бы нс случилось, но, кто знает, может, в деревне по-другому?
Акуабуа пообещал немедленно извесыггь начальство и показать им пещеру. Чем быстрее, гем лучше. А когда все вместе придут к определенному coi лашению, тогда и поговорят с министром, убедить его, скорее всего, нетрудно, ведь Аньинасе — его родина.
Радовался и мистер Оливио. Он опасался долгой судебной 1 яжбы. а теперь путь открыт, можно действовать. На следующий же день Акуабуа с несколькими специалистами отправился в Обимму. Путь их лежал через Аньинасе. Мистер Оливио не хотел задерживаться, но вождь вовлек Акуабуа в долгую беседу, и тог намекнул, что не стоит торопить события. В Обимму они приехали уже под вечер, к пещере идти поздно. Они нанесли визит и деревенскому вождю, окончательно, уже официально, договорились обо всем, заглянули к Квадво. Потом мистер Оливио уехал на ночь в близлежащий городок, а Акуабуа остался в Обимме. непосредственно на месте всегда узнаешь больше.
Вечером они с Квадво пошли на деревенскую площадь выпить пальмового вина. Там собирались потолковать мужчины. Вновь Акуабуа услышал рассказ о путешествии Квадво в царство мертвых, узнал о чудесных исцелениях в священной роще, о могуществе Каа Атаа, о волшебных человечках, ммоатиа. Но никто и словом не обмолвился о пещере, о золоте. Значит, iайну еще не разгласили. Односельчанам Квадво объяснил, что
271
гости приехали за советом к великому духу Каа Атаа. Ник к» этому не удивился — ясно же. что Обимма — самое святое место на земле и сюда стекается люд со всех краев.
Сгущались сумерки, в кустах замелькали светлячки, вдали, словно капризный ребенок, прокричал медведь-древолаз — ка залось, этот покойный вечер был всегда и будет во веки веков. Акуабуа вздохнул всей грудью — до чего ж хорошо!
Квадво и Квази долго думали-гадали: стоит ли вести гостей через священную рощу. Европейцы, возможно, останутся равнодушны. Без помощи Каа Атаа на этот раз не обойтись, может, он лучше знает нравы европейцев? Решили посоветоваться с Акуабуа — в нем они чуяли верного союзника.
Утром, после завтрака, они сидели и наслаждались прохладой и свежестью. Тогда-то и зашел разговор.
— Как вы считаете, вести ли нам гостей через рощу или в обход? — начал Квази.
— Мистер Оливио в лесу не бывал, думаю, ему все будег в диковинку.
— Может, чем его поразвлечь там? — спросил Квадво. Квази молча жевал жвачку, европейцев он не знал и не знал тем более, что им может быть в диковинку. Для него Каа Атаа — реальность, а не пустой символ веры.
— Что ж, можно и поразвлечь, — вдруг решился он,—Вы подойдете к роще не раньше, чем через час. я к тому времени все подготовлю и буду ждать вас у входа. — Он* сел в машину и был таков.
От дома к роще вел и ближний путь, но не стоит показывать его всем кому попало. Еще самому пригодится в один прекрасный день. Лес там густой, тропинку не каждый приметит.
Мистер Оливио и инженеры из фирмы собрались около восьми. Квадво поджидал их у лома вождя, рядом стоял Йо Ману — Квадво решил, что неплохо бы кое-кого из деревенских сводить к пещере.
И все вместе, цепочкой, тронулись в путь. Тропа в лесу хорошо заметна, лианы обрублены, поэтому шли быстро. Чем дальше в чащобу, тем с большим любопытством озирался мистер Оливио. В настоящем лесу ему бывать нс доводилось. Под каждым кустом мерещилась змея, хотя бояться нечего, он шел не первым. Дойдя до белой полотняной завесы, все остановились. Квадво повернулся к спутникам и с помощью Акуабуа втолковал им, что перед ними священная роща, здесь лучше не шуметь, пусть они все подождут, а он сходит за жрецом. Тишину нарушало лишь жужжание насекомых да звучные далекие крики птицы-носорога. Мистеру Оливио надоело ждать,
272
он стал нетерпеливо переминаться с hoi и на ногу. Спутники его знали местные обычаи, спокойно стояли и перешептывались.
Вдруг бесшумно, словно из-под земли, перед ними вырос Квази Поби. На нем — полное облачение жреца: плетенная из пальмового волокна юбка, выбеленное лицо, одним словом, зрелище впечатляющее. Позади со служителями стоял Квадво Офори. Жрец заговорил, хотя понять его могли только избранные. Акуабуа из самых благих побуждений решил не переводить: речь шла о могуществе великого Каа Атаа, о карах, которые ждут непокорных, даже если они и европейцы.
— О чем зго он? — прошептал мистер Оливио; сам roi о не желая, он вслушивался в непопятные слова.
— Да гак, говорит, чтоб мы духа — хозяина священной рощи — почитали, и если смиренно и тихо последуем за жрецом, то все обойдется благополучно.
— Еще бы! — поддержал его мистер Оливио. — Обычаи страны нужно уважать, — бездумно, словно затверженную наизусть заповедь, заключил он.
После речи жреца воцарилось молчание. Тихо и в лесу. Ни звука не долетало из-за сомкнувшихся в вышине крон. Вышли на поляну, за ней — святилище. Тут-то и начались чудеса. Сперва раздался взрыв, внезапно и невесть где. Грохотало по всему лесу. От святилища пронеслась по поляне лань и исчезла из вила. Долго не смолкало эхо, долго не могли опомниться люди, но вот все стихло. Не говоря ни слова, Квази Поби повел рукой — идем дальше.
Мистер Оливио был бледен и подавлен. Свита его, сбившись кучкой, тряслась от страха, го один, то другой оборачивался — не мчится ли по пятам нечистая сила?
У входа в пещеру жрец вновь повернулся. Достал из-за кустов бутылочку и церемонно совершил возлияние. Потом скрылся в пещере, но вскоре появился вновь, жестом пригласив всех к лазу. Сам же вернулся в священную рощу. Повел гостей Квадво.
Инженеры подобрались опытные. Они тщательно осматривали, обстукивали стены. Квадво повел их окольным путем к малой пещере, куда они складывали камни с золотом. Следом, не отставая ни на шаг, шел Йо Ману.
Увидев камни, специалисты так и ахнули. Присели, стали внимательно разглядывать каждый. Потом заговорили на непонятном языке. Шаг за шагом обошли всю пещеру, там и сям отбивая со стен образцы породы. Но золотой жилы не нашли.
Йо Ману наклонился к Квадво:
— Да, предки, видать, к тебе благоволят!
273
Мистер Оливио недоуменно спросил:
— Откуда эти камни?
— Точно не знаю, — честно ответил Квадво.
— А как они сюда попали?
— Их принесли ммоатиа.
— Кто, кто?
Пришлось Нуако Акуабуа рассказать, кто такие волшебные человечки.
Мистер Оливио едва не рассмеялся ему в лицо.
— Вы что, за круглого дурака меня принимаете? — спросил он, юрдясь тем, что приискал в чужом ему английском языке ходкую фразу.
— Напрасно вы так. Я говорю со слов Поби и Офори. Да и сам иного объяснения не нахожу. Они ведь обошли все ходы, и нигде ничего. А камней с каждым днем здесь все больше и больше.
— Ну и откуда, по-вашему, они берутся?
Нуако повернулся к Квадво:
— Откуда, как ты думаешь?
Квадво указал на самый маленький лаз — он был в метре от земли.
— По-моему, камни принося! отсюда.
Инженеры осветили узенький коридор. Он, не расширяясь, уходил вдаль, человеку не пролезть. Но пол был утоптан множеством пог, и на сырой земле у входа отчетливо отпечаталась маленькая ступня. Те, кто был из местных жителей, возбужденно затараторили, мистер Оливио и другие европейцы лишь бессловесно воззрились на следы.
— Трудно, конечно, предположить, но, может, это дети?
— Нет. нет и нет, — ответил Нуако. — Эго волшебные человечки.
Но упрямою Оливио ничто не могло убедить, он лишь беспомощно пожимал плечами.
— Скорее всего, этим лазом пользуются обезьяны,— предположил один из инженеров, — следы hoi уж очень разнятся.
Сомнений не оставалось, камни действительно оттуда. На полу, насколько удалось увидеть вдаль, поблескивали золотом оброненные осколки.
— Давайте выберемся наружу и решим, что делать, — предложил мистер Оливио. Здесь, под землей, все его помощники во власти суеверия. Да и об Акуабуа он был более высокого мнения, можег, тот просто поддался общему настроению? Или решил, что сейчас им перечить бессмысленно, а останется с начальником наедине и выскажет здравое мнение.
274
Опп вылезли на поверхность. Уже нещадно палило солнце, в воздухе — ни ветерка, тенистых мест на их стороне острова почти не осталось, и они вернулись на опушку рощи.
Никакая сила, ни разумная, ни сверхъестественная, не могла поколебать Оливио — он не верил в волшебных человечков. Вся многовековая европейская культура восставала против ммоатиа. В волшебных человечков простительно верить во времена древних греков; или когда поклонялись неистовому Вакху; когда по валлийским холмам разгуливали эльфы — чем не волшебные человечки?! Сейчас же век цивилизованный, промышленный. Случись такое в самом глухом уголке его родины, Оливио несказанно бы удивился. Да Акуабуа и не знал европейской мифологии и не мог подкреплять свои слова примерами; Оливио все равно не поверит, даже увидь он ммоатиа, диалектическое мировоззрение пересилит. Он привык к точным, обоснованным фактам, а волшебникам место в детских сказках. Ммоатиа для него — стародавний предрассудок, пережиток прошлого.
— Нам придется сделать пробный анализ породы, — сказал он, — Привезем оборудование, расширим лаз, посмотрим, далеко ли ведет.
— Не забудьте оставить дары для ммоатиа, так заведено,— предупредил Нуако.
— Дары, какие еще дары?
— Да пустяки. Орехи, бананы да напитки.
— Ценю ваш юмор. Что ж, это — дополнительная оплата ваших трудов? — рассмеялся Оливио.
— Не верит — сам увидит! — шепнул Нуако Квадво на обратном пути. Квадво лишь согласно кивнул. Ссориться с человечками нельзя, не миновать тогда беды.
Вскорости в пещеру привезли самые необходимые инструменты и принялись вынимать породу. Работали, не привлекая ничьего внимания. Зачем прежде времени шум поднимать? Роща надежно укрывала от любопытных глаз сельчан, даже мистер Оливио оценил ее по достоинству, хотя все церемонии и ритуалы жреца — немалое испытание его выдержки и терпения.
А в деревне говорили, раз иноземцы столько времени проводят в роще, значит, и впрямь всемогущ Каа Атаа. Пытались дознаться о происходившем у Квадво, Квази и Йо Ману, но те отмалчивались. Оливио отказал в дарах волшебным человечкам, пришлось Квази то облагать «данью» инженеров, то просить у деревенских, мол, такова воля Каа Атаа.
275
Глава четырнадцатая
Квадво и Квази с самого начала доверились Акуабуа. Попп копались в пещере, о договоре забыли. Но как-то раз Квази, сидя дома у вождя, снова вернулся к этой теме.
— Пока не начались разработки, нам бы неплохо свои пра ва оговорить.
Квадво кивнул.
— Нуако Акуабуа обнадежил, сказал, что с белым сам поговорит, придет, спросим, как у него дела.
Акуабуа тревожился о том же и не раз заводил разговор с Оливио, но тот отмахивался: «Не пришли пока распоряжения свыше». Акуабуа понимал, что Квази с Квадво многим риски вали, положившись на него, и на душе у него было неспокойно. Он предвидел, что сулит новому прииску вот-вот готовая вспыхнуть вражда.
Он приехал в очередной раз в Обимму, и Квадво, пригласи» его к себе, без обиняков спросил, когда же будет готов договор. Нуако разъяснил, что управляющий ждет распоряжений от генерального директора.
— Он не водит нас за нос? — усомнился Квадво.
— Не уверен,—честно признался Акуабуа. — Съездили бы вдвоем в Аккру, поговорили с ним сами. В правлении он, может, отнесется к вам по-деловому.
— А до сих пор, значит, нс по-деловому? — вспылил Квадво.—Да что он, в конце концов, вообразил? Нового прииска пока нет и без нашей помощи не будет.
— Выскажите ему все в лицо. Все эти иноземцы одинаковы, все норовят поживиться за чужой счет.
Итак, двое друзей собрались в Аккру. Акуабуа обещал обо всем договориться с Оливио и известить его. Но разговор с управляющим вылился в скандал.
— Уж не хотите ли вы сказать, что эти двое и впрямь просят акций нашей компании?
— Да, и места в совете директоров.
— Да вы с ума сошли!
Акуабуа вспыхнул. Что за дурная привычка у европейцев — походя оскорблять?
— Я бы попросил выбирать выражения, — сухо заметил он.
Мистер Оливио понял, что перегнул палку, и извинился.
— Простите, я плохо владею английским, все-таки не родной язык.
Акуабуа пришлось довольствоваться и таким извинением.
— И все-таки не стоит ссориться с Поби и Офори. Они могут испортить дело. Ведь их поддерживает вся деревня.
276
— Неужели паша фирма не совладав! с дв\мя немощными шариками?
— Да вы только посмотрите, как они в два счета разделались с верховным вождем Омании.
Акуабуа все же уговорил мистера Оливио встретиться с Квази и Квадво.
— Устроим им королевский прием. — пообещал управляющий, он надеялся улестить темных провинциалов. — Поселим их в лучшей гостинице.
Что и говорить, юстиница потрясла воображение Квази и Квадво. Каких трудов стоило Нуако уговорить их подняться на лифте. Убедившись, что он безопасен, они. как дети, под любым предлогом старались прокатиться то вверх, то вниз. Водопровод, кондиционер (на всякий случай они его тут же выключили), ковры — от всей этой неслыханной роскоши разбегались таза. А когда выглянули из окна и увидели землю далеко-далеко внизу, голова пошла кругом. Но мистер Оливио не учел, что новых впечатлений гостям хватит ненадолго.
За обедом друзья попросили арахисовый суп, но. попробовав, лишь покривились.
— Неужели в таком роскошном доме не сыска гь приличной еды? — рассердился Квадво и оттолкнул тарелку.—Так голодными и пойдем? — спросил он. все распаляясь. На него стали оглядываться. Нуако смутился.
— Не стоит горячиться. Посетители вас неправильно поймут.
— Каждый понимает, что такое вкусно поесть, — еще громче продолжал Квадво, — Если здесь не умеют сносно готовить, что ж, пойдем поищем другое место.
Женщины за соседним столом захихикали. Позвали администратора, он рассыпался в извинениях, предложил другие блюда. Но в меню не оказалось ни одного привычного названия. Голодные и сердитые, встали они из-за стола и на ходу, не стесняясь в выражениях, выбранили ресторанных поваров. Кто-то из посетителей даже поддержал их.
— Верно, разве сейчас настоящей ганской пищи где отведаешь?
Сидевшие за столиком лишь закивали.
Огорченный Акуабуа шел следом. Куда же повести этих приверед из Обиммы пообедать? В конце концов он нашел закусочную у рынка, и уже изрядно проголодавшиеся, а потому согласные на все, друзья съели по большой тарелке жаркого с рисом. В следующий раз, решил Акуабуа, буду кормить их дома.
Так, с первых шагов, столица уготовила Квази и Квадво
277
разочарования. Мало кто с охотой променяет домашний у ни на юстиницу. Словно рыбы на суше — так. примерно, чувствовали себя друзья, не показывали они этого лишь из гордое!и. Они подъехали к правлению фирмы «Зимкол», преисполненные решимости отстоять свои нрава и поскорее вернуться домой.
Встретил их сам обворожительный мистер Оливио. Он ni-винился за столь скромный прием, осведомился, не утомила ли дорога. Рассыпался в благодарностях за помощь, намекнул, что оценит ее по достоинству. Друзья молча, как должное, принимали хвалу, их отнюдь не троюло милостивое снисхождение управляющего.
Но вот фонтан комплиментов иссяк, и заговорил Квази Поби:
— Мы приехали подписать бумаги, удостоверяющие, чго мы являемся акционерами нового прииска и членами совета директоров.
Мистер Оливио улыбнулся, зачем им утруждать себя, заседать в совете? Денег у них и без того будет предостаточно. Квази и Квадво терпеливо выслушали перевод Нуако.
— Заседать в совете директоров — груд для нас посильный,— сказал Квази. — К труду мы. пожалуй, привычнее, чем мистер Оливио. Мы хотим, чтобы руководство прииска прислушивалось и к нашему мнению, мы хотим, чтобы у наших земляков была хорошая работа, а наши дети и внуки жили безбедно. Сейчас мы не о себе, а о наших семьях печемся. В конце концов, и земля, и золото принадлежат нашей деревне, значит, нашим людям и польза от этого должна быть.
— Ваш вождь, конечно, будет получать проценты с прибылей. так что об этом не беспокойтесь.
— Мы и не беспокоимся. Просто хотим то. что нам причитается. В свою очередь мы бы следили, чтоб работа на руднике шла бесперебойно, чтоб Каа Атаа помогал добытчикам, чтобы ммоатиа, волшебные человечки, не строили козней.
Терпению мистера Оливио подходил конец. Долго еще эти деревенские недоумки будут соваться в дела его фирмы?! Что, может, и впрямь думают, что без них и шагу не ступить? Удивительная страна, всякий хам в царьки лезет, будто и впрямь властью облечен. Вслух, конечно, мистер Оливио такого не сказал. Он позвонил в колокольчик, попросил принести виски и бокалы. Спросил гостей, чем будут разбавлять: содовой или простой водой.
— А зачем разбавлять? — удивился неискушенный Квадво. Акуабуа объяснил мистеру Оливио, что в деревнях спиртное не разбавляют. Взяв бокал, Квадво подошел к порогу, окропил его. Потом повернулся к Оливио:
278
— Ну. так как же насчет бумаг?
Договориться им не удалось. Правда, мистер Оливио пообещал «предпринять соответствующие шаги». Друзья больше [невались. нежели беспокоились: они не сомневались, что в и юге возьмут свое. Конечно, здесь, в Аккре, такие, как Оливио. хозяева, а в лесной глухомани беспомощны. Ничего, мистер Касмэн за обман поплатился, вождя Омании они с пути убрали, не устоять и Оливио.
А работа на новом прииске шла полным ходом. Инженеры рьяно взялись за дело. Они расположились в лесу, недалеко от священной рощи, были скромны и обходительны. По субботним вечерам приходили в деревню отведать пальмового вина и угостить тех, кто рядом. На деньги не скупились: щедро платили и за ямс, и за фрукты, особенно за дичь, небось все звери в округе бросались врассыпную, едва заслышав их имена.
Золото они обнаружили месяца через два. Золотоносный пласт открылся нежданно-негаданно. Узкий коридор, который они расширили, привел в большую пещеру — на стенах отметины,— кто-то недавно поработал здесь. Из пещеры вело множество узких ответвлений, и везде следы, везде камни с золотом. Да и в стенах блестели прожилки, а на полу — самородки.
Инженеры озадаченно почесывали затылки. Ясно как день, что здесь побывали люди, местами порода достаточно разработана, ясно и то, что было это совсем недавно. Но никаких иных следов не заметить, лишь то там то сям отпечатки маленьких ног.
— На обезьян не похоже, — уверенно сказал старший,—со знанием дела породу вынимали, — В углу он раскопал бутылку из-под кока-колы. — Несомненно это люди, раз такое пьют!
— Вы хотите сказать, что деревенские знают тайный ход? — спросил его приятель.
— Вряд ли. О пещере, видимо, никто не знает, да и мы вроде не проболтались. Здесь, за рощей, я встречал только Офори, Поби да еще Ману. Мы ж здесь не первый день. Да и ходы больно узкие — человеку не пролезть.
Да, есть над чем голову поломать.
Золото найдено, камни тщательно проверены, сомнений нет — жила богатейшая. Конечно, проверять будут еще не раз, по сейчас пора уже подумать и о разработке, нужно получить официальное право. Работу приостановили, вход в пещеру завалили, m i об не повадились чужаки, и все уехали в Аккру.
Оливио и Акуабуа стали думать-гадать, как убедить министра горнорудной промышленности. Сперва нужно связаться с Наной Босомпемом и заручиться его поддержкой. Следующий шаг — нетрудный, хотя и дорогостоящий,—втереться
279
в доверие к многочисленным «подружкам» министра. Придегс* задобрить и тех, кто поддерживает другие компании. В кон иг концов кабинет министров рассмотрит вопрос о праве на рл i работку, тогда-то и пригодятся «связи» и полная осведомлен ность в деле.
Для начала мистер Оливио пригласил министра посетить за счет фирмы, разумеется,—его родину: это, мол, послужиi развитию торговых связей, да и с новым горнорудным обору дованием стоит ознакомиться. Чтобы потрафить общественно сти, объявили, что министр будет изучать производственные отношения и жилищные условия шахтеров, уделив особое вни мание недорогим домам, пригодным и для Ганы.
Йо Ампроби, так звали министра, переживал тяжкие времс на: рабочие на оманийских приисках грозили забастовкой, па чались волнения на марганцевых рудниках. Поэтому он с радостью ухватился за приглашение фирмы «Зимкол»: лучше переждать смутные времена подальше. Он знал, что фирма хочет получить право на разработку недр, наверное, уже и место выбрали, думал министр, дай бог, чтоб удачное, тогда обеим сторонам выгода. А пока он с удовольствием отдохнет за границей. Он без труда уговорил фирму заказать билет через Лондон — в Англии у него учились дети, — навестит их. кое-что для семьи купит.
Когда самолет поднялся из аэропорта в Аккре, мистер Оливио облегченно вздохнул. Первый раунд — за ними! Поехал и Нуако Акуабуа. За границу он раньше не выезжал и радовался, как ребенок.
Мистер Оливио уехал, так и не оставив никакого договора для Квази и Квадво. Как ни упрашивал Акуабуа, управляющий лишь отмахнулся. И друзья наконец поняли, что за свои права придется бороться.
Глава пятнадцатая
Квази Поби вернулся в деревню и тотчас же отправился в священную рощу за советом к великому духу. Коли помо! один раз, не откажет и в другой. День выдался жаркий, и Квази прилег под деревом вздремнуть. Ему приснился сон, и, проснувшись, он запомнил его до мелочей.
Течение несет его по реке чуть выше острова. Вдруг из леса выползает огромный питон и исчезает в щели меж камнями. Поднимается шторм, река бурлит, заливает питоново убежище. Квази вдруг видит себя в пещере, в новом забое. В одном из штреков он приметил камень, выступающий из стены. Вдруг камень отодвинулся. А из-за него — голова питона. Из
280
виваясь. питон пролез в открывшуюся дыру и уполз в пещеру. Квази не успел увернуться — в лицо ударила струя воды. Из дыры хлынул поток и устремился в нижнюю пещеру вслед за питоном. Квази враз проснулся — что-то упало на грудь. Большая ящерица. Испугавшись не меньше его. она юркнула в кусты. Квази поднялся, отряхнулся и, глубоко задумавшись, пошел к реке.
Вскоре он отыскал место, привидевшееся во сне. Никакого питона, конечно, и в помине нет. Но Квази пошел туда, 1де тот скрылся под землей. В ожиданиях он не обманулся — там был большой лаз. От берега его отюраживала гряда валунов, значит, в шторм не затопляло. На вид лаз был свежим, будто ею вырыли вчера. От реки не трудно провести каналец, забросать его до поры ветками. Лаз ниже уровня воды, поэтому и рыть шубоко не придется. И Квази направился к основному входу на прииск. О том, что работа прервана, он не знал и весьма удивился, увидев заваленный вход. И разъярился — как они смеют его не пускать! Впрочем, сейчас это уже не так опасно. Если с фирмой и впредь будет много хлопот, он в любой момент возьмет и затопит рудник.
Последующие дни они с Квадво рыли канал. Самое трудное подойти к реке так. чтобы в случае надобности подчинить течение своей воле, поставить заслон, чтоб до времени сдерживал натиск воды, а в нужную минуту легко убирался. Они соорудили нечто вроде дамбы, сделали перемычку меж двух валунов, чуть ниже по течению: вода быстро заполнит русло канала, а перемычку можно убрать в два счета. Пригодились им и бревна и сучья, собранные на берегу.
А тем временем министр горнорудной промышленности Йо Ампроби разъезжал в свое удовольствие по Европе. Везде его ждал роскошный прием, бесчисленные дары и подношения. Акуабуа сопровождал его повсюду, оставаясь в тени, вел деловую часть встреч на рудниках; расспрашивал об условиях труда. изучал технику безопасности, интересовался, как охраняются прииски. В свою очередь рассказывал, как обстоят дела на рудниках дома. Например, не странно ли. что служба безопасности даже не вооружена, хотя всякое приключиться может. На европейских же приисках видимо-невидимо вооруженных до зубов охранников. А предложи такое у себя на родине, сразу всполошатся — как это, не армия, а при оружии?
Потом министр отбыл в Англию, а Нуако с мистером Оливно-обратно в Гану. Он накупил подарков Эдне и детям, в дар ему преподнесли дорогой альбом, в котором расписывались прелести посещенной страны. Фотографии рудников, конечно, не запечатлели вооруженной охраны, лишь радостных
281
рабочих, чистые душевые, столовые, новейшее оборудование. Они везли домой целую библиотеку по жилищному строительству, в том числе кнш и о широко разрекламированных недорогих шахтерских домиках. Но они рассчитаны на холодные зимы, снабжены центральным отоплением, и Нуако сомневался, нужны ли такие в Гане.
Когда вернулся сам министр, тогда, по существу, и начались переюворы о правах на разработку. В Аккру приехал вождь Нана Босомпем, и замыслы стали принимать реальные очертания. Йо Ампроби попросил еще раз проверить расположение рудника. Непонятно, почему на него не претендует Ома-нийская компания. Ведь их рудники в двух шагах. Он попросил осторожно разузнать, в чем дело, и ему доложили, что вождь Омании не проявляет какой-либо заинтересованности. Может, его подкупила фирма «Зимкол»? Как знать, насколько тщательно она подготовила почву. Министр приехал на новый рудник, а Квадво и Квази даже не позвали. Однако министр вместе с верховным вождем провинции, по настоянию последнего, все же навестил священную рощу. Не следует с первых же шагов настраивать против себя местное население. Дальше будет видно, а пока, думал вождь, роща нужна. Легче держать в повиновении людей. Так что и духи, и священная роща были весьма угодны не только Квадво Офори и Квази Поби, но и высшим властям.
Министр дал согласие, договор ютов, кое-кого из прави-чельства ввели в курс дела, осталось представить дело в кабинет министров. Накануне заседания мистер Оливио пригласил Йо Ампроби на коктейль. Выпили, утолили, так сказать, естественную жажду, и Оливио заговорил о деле.
— Я все хотел спросить вас, не согласитесь ли вы лично войти в совет директоров нашего рудника. Мы, само собой разумеется, не стали бы покушаться на ваше драгоценное время.
Йо Ампроби улыбнулся.
— Правительственным министрам не разрешается ни получать материальное вознаграждение от частных фирм, ни занимать посты в правлениях. Я вам весьма признателен, но, увы, это невозможно.
— Может, согласится кто-либо из вашей семьи, младший брат, к примеру?
— Знай вы моего братца, такого бы не предложили,— усмехнулся министр.—Бар — вот его рабочее место.
— Тогда кто-нибудь другой?
— Сестра у меня замужем за очень порядочным человеком. На него можно положиться, и вам он, пожалуй, подойдет. Сей
282
час должность у него скромная, но способностей ему не занимать. Зовут его Мозес Архин. У них сын - мой племянник, учится на инженера в университете. Может, и ему место на руднике найдется, а со временем и пост отца достанется? Пока он мальчишка. Во всяком случае, я спрошу сестру, что она об этом думает.
Итак, Мозес .Архин занял место в совете директоров. В деловых крут ах ei о почти не знали, и о родстве с министром мало кто догадывался. А если и до! адывались, то оправдывали : должен же человек порадеть и за родных.
Заседание кабинета министров прошло в спорах. Некоторые выступали решительно против расширения иностранных концессий. Они стремились уловками и проволочками отсрочить решение. Дело, мол. сложное, нужно разобраться. Йо Ампроби сошасился обождать неделю. Мистер Оливио, узнав о трудностях. не стал роптать, лишь прикинул, во что обойдется ему эта пропавшая для дела неделя, ведь жизнь в Гане дорогая, но потом успокоился: откроется рудник, все расходы сторицей окупятся.
Через неделю кабинет проголосовал (хотя и незначительным большинством) за предоставление фирме «Зимкол» прав на разработку.
После этого все пошло как по маслу и завертелось: воюб-новились подготовительные работы на руднике, начали прокладывать к нему дорогу, огораживать территорию пока не стали — лучше уж после открытия рудника; Квадво и Квази снова поехали в Аккру и потребовали, чтобы мистер Оливио принял их. Ждать пришлось долю. Акуабуа, прослышав заранее об их приезде, уехал на несколько дней из города — проверить, как идет работа на руднике.
Посмотреть на Квази и Квадво со стороны — главный, конечно, Квази. У него и характер понапористее, и сил хоть отбавляй. Хотя, как окажется впоследствии, истинным вожаком проявил себя Квадво. Он вроде и поспокойнее, и все в тени держится, но если его распалить... К тому же он обладал здравым смыслом и деревенской смекалкой.
На этот раз ни тот. ни другой на уговоры да посулы не поддадутся. А мистеру Оливио, уверовавшему в окончательный успех дела, двое друзей были уже нс нужны. Koi да его известили об их приезде, он позвонил в кассу, попросил приготовил» два чека на сумму, по его представлению, достаточную за их помощь.
Квадво решительно отмел чеки. Переводчик, видевший их впервые, только диву давался, так вольно держатся они с самим управляющим. Он даже не решался переводить на англий
2S3
ский некоторые слова, смягчал все резкие выражения. Мистера Оливио это озадачило, он привык к более прямолинейному, но полному переводу Акуабуа.
- Неужели так дипломатично? — не поверил он однажды.
— Нет, они, конечно, выразились, так сказать, крепче, но я уверен, что на самом деле они не хотели вас обидеть.
— Черт возьми, переводите слово в слово, иначе мы никогда не договоримся!
Полный перевод и впрямь нельзя было истолковать двусмысленно. Мистера Оливио словно обухом по голове хватили.
— Вы, иноземны, думаете, что вам дозволено безнаказанно оскорблять святыни наших предков, — говорил Квадво.— Что ж, если не выполните наших условий и не введете нас в совет директоров, а будете, как и раньше, обманывать, мы проклянем рудник, и вам его не открыть. Через три дня встретимся на месте. Тогда поймете, о чем я толкую. Великий Каа Атаа научил нас, как действовать. Вы еше сами придете к нам.
Квази и Квадво поднялись. Напоследок жрец бросил:
— Помяните мое слово: горько пожалеете, что не послушали нас!
На стол к мистеру Оливио вдруг свалился огромный красный паук и побежал по бумагам прямо к нему. Мистер Оливио поспешно выскочил из-за стола, паук упал на пол. Управляющий явно испугался.
— Так ты еще и колдун?!
Квадво и Квази вышли из дома весьма раздосадованные.
А три дня спустя они отправились на рудник. На территорию их, конечно, не пустили, пришлось дожидаться, пока нс проведет кто-либо из знакомых. Мистер Оливио колебался: может, все-таки принять их, но гордыня его восстала, он выслал вместо себя Акуабуа и велел не выслушивать их бред, а вести деловой разговор. Но Акуабуа встретил лишь Квази. Они стали спускаться в забой. Квази то и дело поглядывал на часы и явно тянул время — намеренно задержался в одной из пещер, тащился медленно, нога за ногу.
Часам к десяти утра дошли они до коридора с выступающим из стены камнем. Квази истово помолился Каа Атаа, попросил не подвести и на этот раз. Затем повернулся к Акуабуа и инженерам.
— Жаль, что сейчас едесь пет мистера Оливио. Он очень опрометчиво поступает. Сегодня последнее предупреждение. Если не выполните наших условий и мы не войдем в совет директоров, руднику грозит великая беда.
284
Акуабуа смутился.
— Я делал все, что в моих силах, но гарантий я давать никаких не могу.
Квази Поби вдруг затрясся, воздел руки к небу. В одной он держал тяжелый молоток.
— Дух'Каа Атаа,—вскричал он,—докажи этим маловерам, что не иссякла твоя сила, пошли нам знамение. — И что было сил хватил молотком по выступающему в стене камню. Камень отошел. В образовавшуюся дыру (она оказалась больше, чем предполагал Квази) хлынула вода. Поток, сметая все и вся на своем пути, устремился в нижнюю пещеру. Послышались крики, люди стали карабкаться вверх, но одолеть поток нелегко. К счастью, всем удалось выбраться на поверхность. Последними вылезли Акуабуа и Квази.
— Ну, вы довольны? — крикнул жрец сквозь рокот потока.
— Ради бога, остановите! — едва отдышавшись, прохрипел Акуабуа.
— Жаль, что здесь нет мистера Оливио, — повторил Квази, повернулся, проворно поднялся по склону и исчез из вида. Когда к выходу подошел Акуабуа, среди всполошившихся шахтеров жреца он не нашел, тот словно сквозь землю провалился. К нему подошел мастер.
— Жрец велел передать, — начал он, — что Каа Атаа скоро смилостивится, и вода сойдет, но если вы не выполните обещания, в следующий раз ждите беды непоправимой.
Квази исчез в священной роще, туда за ним никто и не решился идти. Встретился на берегу реки с Квадво. Авось никто и не заметит, что у острова вода спала. Потом опустили деревянный затвор на канале — вода мало-помалу стала возвращаться в прежнее русло, — тщательно сокрыли его от посторонних глаз. Потом уничтожили все следы своей работы и неторопливо вернулись к руднику.
Акуабуа все еще стоял у выхода. Напрасно старался он уговорить рабочих слазать в забой и посмотреть, велик ли ущерб, или хотя бы заткнуть злосчастную дыру. Его гонец уже несся в деревню, чтобы позвонить в Аккру, рассказать о случившемся и спросить, что делать дальше. Сам Акуабуа был зол и растерян. На остров взошел Квази Поби. Рабочие расступились, и он остался один на один с Акуабуа.
— Мало вам такого предупреждения? — спросил он.
Нуако умоляюще вытянул сложенные руки.
— Прошу вас... — начал он, — пожалуйста... не поздоровится мне, когда вернусь в Аккру, — ведь никто не хочет спускаться в забой, приводить все в порядок.
Квази коротко рассмеялся.
285
— А что, и впрямь жаль, что мег здесь сейчас мистера Оливио. А вам пока беспокоиться нечего. Это было лишь предупреждение, я попросил великого духа остановить поток. Так что можете спускаться в забой и расчищать.
Но рабочие мешкали. Поби окропил вход и первым спустился в забой, за ним остальные. На месте происшествия по стене сбегала лишь тонкая струйка. Оступаясь и скользя, они прошли в нижнюю пещеру, пол там был покрыт толстым слоем грязи. Вода сошла, твердую породу не размыло. По-прежнему на стенах поблескивали золотые прожилки. Акуабуа приказал забетонировать дыру, чтобы потоп не повторился. Кто же выдолбил эту сквозную дыру в каменной стене? Еще одна загадка.
Рабочие боялись даже подступиться - видно, Каа Атаа гневается. Пришлось на день прекратить все работы, а назавтра дырой займутся инженеры. Акуабуа вернулся в деревню — его ждал разговор с мистером Оливио, человек, посланный ранее, так и не дозвонился до Аккры. Акуабуа тоже не повезло, он прождал час, другой, махнул рукой, сел в машину и сам поехал в столицу. Лучше лично доложить о случившемся. С собой он захватил старшего инженера, тот подтвердит его слова, иначе мистер Оливио не поверит.
И впрямь: мистер Оливио отнесся подозрительно к рассказу — не иначе, все сговорились против него. Тогда Акуабуа решил, что нужно поговорить с самим министром. Человек тот простой, не заносчивый — Акуабуа изучил его характер, пока они ездили по Европе. Но потом вспомнил о сестре министра и о Мозесе Архипе - со старой работы он еще не ушел, к нему-то и направился Акуабуа.
Архин проверял с помощниками товары на складе. Акуабуа заметил: как только у него появился преуспевающий вид, ему стали оказывать больше внимания. Вот и Архин, завидев солидного человека, бросил работу и пригласил к себе в кабинет. Вести деловой разговор Акуабуа научился у Квао Окая. Сначала найти подход и расположить к себе собеседника, тогда он окажет любую услугу и уговаривать не придется. Акуабуа внушил Архиву, что в совете директоров должно быть больше ганцев, то!да Архин или сам министр, опираясь на них, проведет через совет любое нужное решение. Да и потом, должны же быть местные жители представлены в правлении рудника. Он рассказал о Квадво и Квази, о том, как Квадво посетил царство мертвых, о том, как ловко Квази подчинил себе ома-нийского вождя. Так что с Квадво и Квази шутки плохи. Конечно, мистер Оливио — иностранец, ему многого не попять. Только африканец до конца поймет африканскую душу. Нельзя
286
ли попросить министра поговорить с мистером Оливио и правлением компании насчет этих двоих?
Мозеса Архина доводы убедили. И впрямь неплохо, если в совете будут двое местных жителей. Сам он карабкался по служебной лестнице своими силами, почему не помочь людям подняться на одну-две ступеньки? Он попросил Нуако прийти к нему на следующий день с Квадво и Квази, посмотрит сам, что за люди.
Те. выслушав Акуабуа, сразу поняли, что он замышляет. Что ж, даже интересно вести такую игру. Еще до знакомства с Мозесом Архипом они заведомо были согласны помогать ему. А познакомившись, сразу же прониклись к нему симпатией. равно как и он к ним. Не успел опуститься вечер, а трое уже понимали друг друга с полуслова.
Проложили дорогу к прииску, и работа пошла еще быстрее. Выбрали место для дома управляющего, для жилищ рабочих, полицейского участка, рынка. Быстро рос маленький городок. Прибывало оборудование — требовались все новые и новые рабочие руки. Временные бараки уступили место аккуратным домикам. Провели телефон. Строились простойные помещения для очистки руды. Территорию рудника обнесли забором. С одной стороны он примыкал к священной роще. Квази Поби указывал. 1де и как его ставить, он же настаивал, чтобы не огораживали тропинку к реке — жрецам нужно ходить за водой. А когда рудничное начальство отказало, вся Обимма — стар и млад — собралась у забора, столбы, отделившие тропинку и тем самым осквернившие рошу, были вырваны. Администрации пришлось уступить.
Тропинку к реке ославили, а забор потеснили — он прошел прямо ио воде. Квази, впрочем, это не занимало, у него постоянный доступ в рудник через лаз за святилищем. Там, куда выводил лаз, работы еще не начинались, поэтому в любое время Квази мог беспрепятственно туда проникнуть.
Мозес Архин несколько раз наведывался в деревню. Он сказал, что члены совета директоров — европейцы — не поддаются уговорам, с них и одного ганца достаточно, не хватало еще, чюбы в правлении заседала неграмотная деревенщина. Так и быть, акции им выделят, пока порешили на этом. А за директорские портфели еще придется биться.
Глава шестнадцатая
Новый рудник был в стороне от Обимм ы. До поры его обслуживала деревенская почта, но собирались открыть свою, с собственным почтмейстером. Вот только» не было у нового
287
рудника фирмы «Зимкол» своего названия, а значит, и адреса, а какая ж без адреса почта? И как-то вечером к дому Наны Квазиеду подошли Квадво и Акуабуа, Вождь сидел в окружении старейшин. Гости приветствовали их, завели разговор о том, как быстро растет рудник, сколько новых домов появилось.
— Мы пришли к вам. Нана, за советом,— заговорил наконец о деле Нуако,— скоро мы откроем свою почту, и власти хотят знать, как будет называться наш городок. До сих пор мы пользовались названием вашей деревни — Обимма. Но городок далеко, и, хотя нам было бы лестно и впредь жить под вашим покровительством, Нана, все же придется отделиться от деревни и подыскать новое название. Может, кто-нибудь знает, как называется та часть леса, где рудник?
Старики оживились, заговорили все разом.
Река, на которой был остров, называлась Тонсуо; роща носит имя Каа Атаа; за ней начинались холмы Апотуа. Вспомнили и другие примечательные места: «клад Ахенкоро», «дерево десяти змей». Но все эти названия не подходили.
— Может, в честь реки и приисковый поселок назовем? — предложил Йо Ману, — Река поит и кормит нас, рудник — тоже; в реке воды: черпать — не вычерпать, а в руднике — золота.
— Тогда уж лучше Сика Ншуо — Золотая река, — подал голос старый Кесси.
— А символом возьмите птицу счастья, — в шутку подсказал кто-то.
На «Золотой реке» и остановили выбор. Звучно, красиво. Нуако без труда уговорил мистера Оливио. И скоро стали приходить письма по адресу: Ашанти, почтовое отделение Обимма, прииск «Золотая река».
Раз возникло новое селение, ему нужен вождь. Нана Босомпем согласился отдать поселение под опеку вождя деревни Обиммы. Так, со временем ее границы расширились. Труднее было с «местным начальством». Люди съехались на рудник со всех концов Ганы, и многие сохранили приверженность к родным местам, верность старым вождям. Решили, что оди-кро 1 выберут из одной семьи, что возделывала поля на землях, ныне принадлежащих руднику. Для него построят дом, и он переберется на «Золотую реку». Землю, непригодную руднику, ему оставят. Он сможет выращивать ямс, овощи и поставлять их в рабочую столовую.
Близилось официальное открытие рудника. Внутри забоев все уже готово, но руда пойдет на-гора лишь после церемонии
1 О д и к р о — местный вождь.
288
открытия. Акуабуа и Архин очень волновались — Квази и Квадво ежедневно напоминали им о директорских постах. Те недоумевали: зачем им это, вбили себе в голову, заупрямились. Члены совета - европейцы — должны были прибыть в Гану загодя. А пока Архин и Акуабуа снова решили погово рить с Оливио. Все идет так гладко, вот-вот рудник откроется — теперь мистеру Оливио и море по колено. Застать его нелегко, но для зятя министра время всегда найдется. Мозес Архин еще раз растолковал сузь требований Квази и Квадво.
— Знаю, вам трудно смириться: как это, неграмотные деревенские рыла - в правлении солидной фирмы. Но все вполне объяснимо: в деревнях образованных людей еще мало, но зато много смышленых и сметливых. Неразумно настраивать против себя деревню — хлопот тогда не оберетесь: го в продуктах откажут, io аварии на дорогах — вы еще не знаете, на что они способны. А этим двоим — вот увидите — скоро наскучат совещания директоров, они и носа не покажут.
Однако мистер Оливио стоял на своем.
— Дело не только во мне, попробуйте уговорить остальных директоров. Они не поймут, скажут, мол, что я потакаю невежественной деревенщине. У нас в стране невежеству никакой власти не дают. Правят порядок и закон. Поговорите с этими упрямцами еще. К нам на следующей неделе прибывает новая партия машин «мерседес-бенц» — пусть лучше возьмут по одной. Я уверен, увидят они эти игрушки, залюбуются и думать забудут о директорстве!
Двгг новых одинаковых «мерседеса» прибыли через неделю в Обимму. Акуабуа увидел у дома Квадво машину жреца. Три черных машины у простого деревенского дома — не иначе похороны, усмехнулся про себя Акуабуа. Друзей он застал во дворе; позавтракав, они курили.
— Ну как, согласны? — поздоровавшись, спросил Квадво.
— Нет, но кое-что я привез, выйдите на улицу, посмотрите. Компания предлагает вам эго взамен.
Они обошли вокруг машин. Квадво усмехнулся:
— Если уж они таких торогих игрушек не пожалели, значит, и впрямь места в совете чего-то стоят. Они что ж, нас совсем за дураков принимают?
Старая машина Поби казалась развалюхой рядом с новеньким «мерседесом». Поби готов был согласиться, и впрямь к чему без конца ездить взад-вперед в Аккру на совещания совета директоров? А машина — это не престиж, не положение, а нечто определенное — хорошая дорогая вещь.
О Альманах «Африка» вып. 4	289
— Тебе-то нравится? — спросил он Квадво, стараясь скрыть свое настроение.
— А что нам еще предложат? — спросил тот.
Только сейчас Нуако понял, что просчитался. Слишком щедрый выкуп лишь разжег аппетит Квадво, верно он сказал: раз правление расщедрилось на такие дары, значит, директорские кресла чего-то стоят. А раз так упорно не допускают к ним Квази с Квадво, значит, правлению это невыгодно. А коли они готовы откупиться дорогими машинами, значит, место директора сулит еще больше!
Все утро они провели за беседой, попивая свежее пальмовое вино. Водители поставили машины в тени — солнце нещадно пекло. Вскоре собралась толпа, посыпались вопросы. А тем временем все уговоры Акуабуа наталкивались на непреклонный отказ. Квази пытался было урезонить друга, но ют стоял на своем: они согласны только на места в совете директоров, другого им не надо. В конце концов Акуабуа уехал, гак и не добившись своею. И оба «мерседеса» вернулись в Аккру. Оливио был вне себя. Какой-то упрямый деревенский осел смеет бросать вызов могуществу и процветанию его фирмы! Это же пощечина! Что ж, тшда упрямцы не получат вообще ничего. «Зимкол» обойдется и без них. Он наказал Акуабуа не вступать больше с Квадво Офори пи в какие переговоры. Мозесу Архину намекнул, что со старым дуралеем лучше впредь не связываться. Архин и Акуабуа лишь неодобрительно покачали головами, хотя бояться Квадво вряд ли стоило.
Из Европы съехались директора и пожелали осмотреть рудник. Квадво и Квази прослышали об их приезде, хотя сами они приглашений не получили. Значит, пора действовать.
Раз поздним вечером друзья пришли в священную рощу. Там их поджидал Адуро-йи с огромным белым козлом - откормленным, с великолепными poj ами, с мятежным духом. Для большего устрашения друзья размалевали его светящимися в темноте красками.
— Давай возьмем краску в забой, — предложил Квадво, — в узких проходах сотрется — подкрасим.
Адуро-йи подвел козла к потайному входу в пещеру за святилищем, втащить его оказалось делом нелегким. Пришлось рассыпать в проходе зерно и заманивать. Так шаг за шагом двигались они к рудничному забою. Пришли. Козел соскользнул вниз, на землю. Квази с Квадво привязали его к колышку, сами сели подле и стали за разговором коротать ночь. Адуро-йи вернулся подземным ходом в рощу, тщательно закрыл лаз — предосторожность никогда не помешает. А Квадво и Квази пошли разведать, как лучше подобраться к тому ме-
290
cry, [де утром начнут работать. Это оказалось не столь сложно. Ни один подземный коридор не был закрыт, в том числе и тот, что вел непосредственно к разработке. К утру друзья пригнали туда козла. Прямой коридор выводил на поверхность, дальше идти не стоит. Нужно лишь крепко напугать козла и отпустить.
Ранним утром на рудник пришли рабочие. Их проверила охрана, они переоделись, спустились в забой. Квази и Квадво подождали, пока начнут работать, потом зажгли бенгальский огонь, привязали к хвосту козла. Животное в ужасе понеслось по коридору. А сзади эхо множило раскаты жуткого хохота.
Первый рабочий гак и не успел разобрать, кто сбил его с ног. Зато разобрали остальные: на них неслось ужасное чудище. Рабочие побросали фонари, свет погас, и в темноте засветился огромный рогатый призрак. Люди разбегались кто куда, не все сразу нашли коридор, который вел на поверхность. Выбрались, но слова вымолвить не могли со страху. А двоих так н нс досчитались.
Рассказы очевидцев обличались яркостью и разнообразием. То выходило, что эю бог рудников и шахт; то Сасабонсам, хотя вряд ли — дьявол не бывает белым; скорее это великий дух, может, сам Каа Атаа.
Когда суматоха улеглась, Квадво и Квази пошли по следам до смерти перепуганного козла, зажгли фонари и нашли его в укромном углу. Поби умел управляться с животными, он успокоил беднягу и отвел гем же путем, каким пришли утром. На веревке втащили ею из забоя в узкий коридор, подтолкнули — дальше пусть сам идет. Адуро-йи остался, чтоб уничтожить все следы. В рощу Квази и Квадво пришли грязные с головы до ног. Но первым делом отмыли козла, потом кто-то из служителей отвел его домой к Поби. Куда девался мятежный дух белого красавца. Измученный и покорный, как овечка, брсл он обратно. Сам Поби наскоро переоделся в чистое, разрисовал лицо белой краской и пошел к входу на рудник. Люди, завидев жреца, рассзупились. Поби подошел к воротам, созвал рабочих. Охранники смущенно переглядывались, не решаясь вмешива I ься.
— Каа Атаа поведал мне, — сразу начал Поби, — что хозяева рудника отказались уважить его самого и ею слуг. Поэтому рудник теперь у него во власти.
Из конторы вышел десятник, он попытался дозвониться до Аккры. Увидев Квази Поби, он едва сдержался, кулаки сами сжимались, вышвырнуть бы этого чипа с рудника.
— Долго еще терпеть твои козни? — крикнул он.
10*
291
— Мои козни? — рассердился Квази. — Ты бы лучше о кознях своего мистера Оливио спросил. Он обманщик, слова своего не сдержал, уговор наш нарушил, хотя клялся и божился. Пока не выполнит обещания, в забое ни одной живой души не будет.
— Да я сейчас полицию вызову! — пригрозил десятник. Толпа рабочих недовольно загудела.
— Сам бы лучше поостерегся. — спокойно ответил Поби; Десятник скрылся в конторе, а жреца окружили рабочий и принялись расспрашивать. Подошел один из тех. кто спускался в забой.
— Там остались еще двое наших товарищей.
— Я разыщу их, — пообещал Поби, недоумевая: что могло приключиться с ними,—Да защитит меня Каа Атаа.—Захватив шахтерскую лампу, он один спустился в забой. Вглубь вел электрический кабель. Квази не упускал его из вида. Спустившись, он крикнул. В ответ кто-то сдавленно застонал. Посветив вокруг фонарем, Квази увидел одного рабочего, в страхе прижавшегося к стене, другой лежал ничком.
— Не бойтесь,—успокоил Поби,—вы в безопасности. — Он встряхнул сидевшего у стены, поставил на непослушные, подгибающиеся ноги, походил с ним по забою. Потом подошел к лежавшему. Тот был без сознания, но живой. Наверное, упал и зашиб голову. Квази подозвал первого рабочего, впился взглядом ему прямо в глаза и заговорил:
— Каа Атаа повелевает тебе вынести товарища на поверхность.
Рабочий оторопело взглянул на него, нагнулся, подхватил второго шахтера за плечи, Поби — за ноги, и вдвоем они медленно потащили тело по проходу. Они показались у выхода — толпа ахнула и смолкла. А когда люди убедились, что и второй рабочий цел и невредим, все оживились, обоих пострадавших посадили в машину управляющего и отправили в больницу. А Квадво вместе с Поби вернулся в Обимму: нужно набраться зернения и ждать, теперь уже недолго. Акошуа Абрафи приготовила любимые блюда мужа. Только сейчас он почувствовал, что проголодался, сел за стол и принялся с благодарностью есть.
Как и предполагал он и Квази, рабочие наотрез отказались спускаться в забой. Работа остановилась. Мистер Оливио отозвался на панические телефонные звонки управляющего и приехал сам. Горняки стояли, молчаливые, угрюмые, и ждали, что будет. Управляющий передал Оливио слова жреца. Близился день открытия рудника. В Аккру уже прибыли из Европы директора фирмы. И пришлось Оливио звать Поби. Но тот ска
292
зал, что не станет договариваться без Квадво. Вдвоем они поехали прямо к тому домой.
На этот раз мистер Оливио не на шутку испугался. Он воочию убедился, как настроены рабочие. А если рудник не от кроется вовремя, он, чего доброго, и сам место потеряет. Разве директорам-европейцам втолковать, они скажут, что такие пустяки — причина неуважительная. Не поймут. Поэтому, приехав к Квадво, он напрямик спросил, какого откупного они ХОТЯТ.
— Вы сами прекрасно знаете,—ответил Квадво,—Два места в совете директоров, да теперь еще вдобавок быка в жертву Каа Атаа, ну и, конечно, выпивку.
Оливио скрепя сердце согласился. Он уже придумал, как все объяснить директорам, мол, это одно из условий министра — ввести в совет двух местных жителей.
Времени было в обрез, поэтому Оливио умолял возобновить работу немедля. На руднике он предупредил, чтобы жрецу не чинили никаких препятствий. Поби созвал всех рабочих в священную рощу, чтоб все видели, как в жертву Каа Атаа приносят быка — духа нужно задобрить. На заклании присутствовала и вся деревня. Никогда еще в роще не собиралось столько народу. После церемонии всем шахтерам поставили бесплатную выпивку.
А па следующий день Поби приехал на рудник. Провозгласил его свободным от злых чар, окропил каждый уголок, оставил в пещере, где работы еще не велись, ящик напитков, орехов и бананов. У входа поставил Адуро-йи и приказал никого не пускать. А вернувшись вечером, обнаружил лишь пустые бутылки и банановую кожуру. Маленькая нора в углу, кажется, чуть заметно увеличилась. Поби позвал Квадво, и они вдвоем рассказали ммоатиа о том, что произошло. Потом по подземному ходу вернулись в рощу. А охранники у входа в рудник гак и не дождались, когда выйдет жрец.
- Может, он невидимкой становится? — предположил один. - У них, у жрецов, это запросто.
Дома и Квадво и Поби обнаружили официальные приглашения на заседание совета директоров.
Через два дня в Аккре совет провел первое заседание в полном составе. С речью к ним обратился сам министр горнорудной промышленности. Квадво и Квази в национальных костюмах сидели рядом с Мозесом Архипом и вождем Наной Босомпемом. По другую сторону стола сидели директора-европейцы. Теперь их было поровну с ганцами.
Председатель наклонился к мистеру Оливио:
293
— Какого черта здесь эти двое, что сидят рядом с вождем'.’ Что они здесь забыли?
— Пришлось ввести их в совет, — признался Оливио, — ио не стоит волноваться, они лишь для вида. Даже читать-писать не умеют, наше мнение для них — закон.
В эго время в зал вошел министр. Все встали. Мозес Архин представил членов совета. Когда подошла очередь Квадво Офори, Архин выдержал паузу.
— Если бы не этот человек. — наконец заговорил он,— не было бы и нашего рудника, это он нашел золото.
О Квази Поби он отозвался так:
— Он представляет в совете служителей культа, его задача — привлечь на нашу сторону духи предков, чтоб спорилась работа, чтоб всякая беда миновала нас.
Он поймал взгляд министра и сел.
— Клянусь, они перемигнулись! — шепнул один фотограф другому. — Что бы это значило?
Глава семнадцатая
В то утро министр Йо Ампроби проснулся с горечью во рту. Когда вернулся домой, не помнил. Он сел в пос гели: сегодня же открытие рудника «Золотая река». Хорошо еще, что секретарь составил ему речь загодя. Он потянулся, встал, подошел к спальне жены. Пусто. Взошел на второй этаж, позвал. Ответа не последовало, к нему подбежал лишь мальчик-слуга.
— Где госпожа? — спросил министр.
— Она уехала в город.
Ампроби тихо выругался. Через час выезжать, а из-за жены, чето доброго, опоздает.
Но и через час. koi да к дому подкатила машина министра и полицейский эскорт, жены и в помине не было. Она подоспела. когда он уже захлопнул за собой дверцу.
— Где ты пропадала? — рявкнул он,—Садись, мы опаздываем.
- Куда это?
— Мы едем на открытое рудника «Золотая река», вчера же тебя об этом предупреждал.
— А я тебя предупреждала, что вчера вечером хотела заехать мама, и ты обещал посидеть дома.
— У меня была деловая встреча.
Жена рассмеялась.
— Да, в гостиничном номере. Как твою новую подружку зовут?
294
Йо промолчал. И угораздило жену оказаться в той гостинице И Алану, значит, видела. Впрочем, сейчас спорить некогда.
— Так ты едешь или нет? — спросил он. Ни слова не говоря, жена повернулась и нарочито медленно пошла к дому. Министр махнул водителю, и машина тронулась.
На руднике начали готовиться с рассветом. Квази Поби заколол овцу, как и полагалось по ритуалу. Собрали всех рабочих. из Обиммы приехал вождь Нана Квазиеду и самые уважаемые селяне. Решили, что для иноземных гостей следует устроить церковную службу, Пригласили епископа из Аккры. А жертвенный обряд Поби. как и подобает, провел ранним \гром. К полудню из окрестных деревень стали привозить стулья. Установили громкоговорители. Помост украсили пальмовыми ветвями и национальными флагами. В полдень все было готово.
Для чиновников «Зимкола» открытие рудника — самое значимое событие с тех пор, как они приехали в Ашанти. Поэтому почти каждый получил приглашение. Такое событие должно запомниться на всю жизнь. В честь министра верховный вождь провинции устроил прием. Пригласили и представителей ома-нийских рудников и тамошнего вождя Нану Карикари. Поскольку в приглашении говорилось, что состоится встреча с министром, мистеру Касмэну и вождю неудобно было отказываться, хотя оба с удовольствием бы не поехали.
Нуако Акуабуа уже два дня жил на руднике — проверял, все ли в порядке. Эдна с детьми подоспели к самому торжеству.
Акошуа Абрафи преуспевала в торговле тканями. Как только узнала, как назвали рудник, она поехала в город Кумаси, где обычно закупала ткани, отыскала материал с новым, не-гралиционпым рисунком — черные волнистые полосы по желтому фону, — скупила все оптом и назвала ткань «Золотая река». Понятно, когда она вернулась в деревню, ткань пошла нарасхват — сьн рало роль модное название. А потом племянница повезла ткань и по соседним деревням. Вскоре стало ясно : на открытие рудника все явятся в обновках из «Золотой реки». Акошуа заказала на фабрике еще такой же гкапи. Потом, пустив меж полосами красную, белую и черную нити, приспособила ткань и для мужской одежды. Легкая материя казалась сперва непривычной, но, одев в нее Квадво. жена залюбовалась.
К двум часам народ запрудил всю площадь перед рудником. Золотисто-желтые платки, накидки, рубашки, красные, черные, зеленые зонты, блестящие черные машины — все так пышно и празднично. Перед собравшимися выступил оркестр и танцоры из Кумаси. В провинции Аньинасе тоже нашлись не
295
плохие музыканты: они заиграли, как только прибыл верховный вождь.
Квази и Квадво приехали вместе с Акуабуа и разместились у самой трибуны среди важных гостей, а Акошуа Абрафи с подругами спустилась к толпе. Акошуа уже прикидывала, что купит с выручки за ткань. Шею и грудь ее украшала роскошная золотая цепь, перевитая ниткой драгоценных бус,— перешли к ней по наследству. Держалась она с царственной осанкой, неудивительно, что толпа расступилась, и Акошуа уселась в пер111 вом ряду.
Вожди-соседи Нана Карикари и Нана Босомпем сели по разные стороны от трибуны. Во всем-то каждому хотелось перещеголять соперника: и чтоб костюм богаче, чтоб зонт побольше. За ними сидели вожди рангом поменьше, вплоть до самых мелких, деревенских; зонты у них простые, черные — не к месту в столь нарядном сборише.
Министр подъехал к самой трибуне. По дороге он захватил сестру и Мозеса Архина, мистеру Оливио объяснил, что супруга в последний момент занемогла. В свите министра оказался и пронырливый Квао Окай. Поразительно! Как и в Аккре, у него здесь каждый второй — знакомый.
Нескончаемым потоком полились речи. Квадво быстро наскучило слушать. Он наклонился к Квази и громким шепотом спросил, не пора ли ораторам и честь знать.
— Сколько слов! — возмущался он,—Когда до дел-то дойдет?
Не дождавшись, он задремал, и Квази пришлось расталкивать друга — министр закончил приветствие, спустился с трибуны, и все встали.
Гости направились к воротам рудника, министр сел в машину, хотя идти два шага. Квази Поби стоял рядом с епископом — сейчас настанет черед молебна. Они хорошо знали друг друга и так увлеклись беседой, что кому-то пришлось подтолкнуть церковника, пора, мол, благословлять. Епископ вышел вперед, откашлялся.
— Отче наш, Господь наш и Спаситель, благослови рудник сей и всех, кто на нем работает. Яви милость свою, разверзни недра земные, дабы золото твое могли мы обратить во славу твою и на благо рабов твоих. Да опустится мир и бла! оден-ствие на землю сию, чтоб примером служила ожесточившемуся роду людскому. Чтоб работалось дружно и споро. Чтоб не погрязнуть нам в суете, тщете, идолопоклонстве. Сплоти нас на деяния во имя твое, Господи. И да пребудет с нами любовь и всепрощение сына твоего, Иисуса Христа. Аминь.
296
— Аминь. — вздохнула толпа, примолкла, потом снова загудела.
Министр раньше уже осматривал рудник, поэтому сочли нецелесообразным идти на территорию. В специальном павильоне почетные гости ознакомятся с выставкой, подкрепятся и утолят жажду, посмотрят фотографии, образцы породы, самородки — то есть все. что связано с рудником.
Квадво и Квази вышли из павильона поболтать со знакомыми. Квази заметил перекупщика скота — на том был новый костюм, фуражка с золотым позументом — и подошел. Нужно обрадовать приятеля: его ждет подряд на поставку мяса в рабочую столовую.
Акошуа Абрафи увлеченно говорила с Эдной Акуабуа. Та слишком поздно услышала о гкани «золотая река» и нс успела запастись ею. Сейчас она хотела бы купить большую партию, чтобы одеть всех модниц в Аккре.
Жители Обиммы столпились вокруг своего вождя. Йо Ману и старый Кесси подсадили Нану Квазиеду в специально заказанный по случаю праздника автобус. Потом расселись молодые матери и тут же принялись кормить младенцев. Кто-то из опоздавших вскочил в автобус прямо на ходу.
Гости из Аккры разъезжались уже под вечер. Иностранцев, конечно, поразило празднество, его красочность, национальная музыка, приветливые лица, скороговорка непонятной речи. Акуабуа. столкнувшись с мистером Касмэном, не признал былого знакомца. Уже в машине Квао Окай сказал Акуабуа, чго отрез ткани и золотая цепочка, приготовленные в подарок жене министра, уложены тому прямо в машину. Правда, добавил он. скорее всего эти дары достанутся той, по чьей вине сама супруга не пожаловала.
Квадво с женой и Квази с сыном сели в свои «мерседесы». Квадво глубоко вздохнул. Да. праздник удался. Рудник открыт, все препятствия позади, а его детям и внукам не придется беспокоиться о куске хлеба.
Площадь пустела. Отходили набитые до отказа автобусы, грузовые машины. Светлячками мелькали меж деревьев фары.
Тишина опустилась на Сика Ншую — Золотую реку. Неспешно несла она свои воды, огибая остров. Затихла и священная роща. Дремали охранники у святилища, лишь одинокий филин ухал в чаще.
Перевод с английского И. Багрова
Пьесы разных стран
Ричард Рив
Ричард Рив (род. в 1931 г.) — известный южноафриканский романист, новеллист, драматург и поэт. Окончил Кейптаунский и Колумбийский (США) университеты. Работает преподавателем. Его нашумевший роман «Чрезвы-
чайное положение» (М..«Прогресс», 1967) — одно из наиболее ярких антирасистских произведений, призывающих к борьбе за исконные права коренного населения ЮАР.
ПАНИХИДА
Мэвис. Ради бога, не пойте, молчите!
А впрочем, как вам угодно.
Может, и я спою вместе с вами.
Пение становится тихим. Мэвис пытается подпевть, но вскоре умолкает. Голоса затихают.
Я, пожалуй, спою о тебе и себе.
Выплачу боль, что копилась во мне годами. Боль и ненависть в этих слезах.
Войдите же все!
Узнайте, как беспредельна ненависть моя.
Появляется светлокожая девушка. Искоса глянув на Мэвис. подходит к гробу, заботливо оглядывает его. затем поспешно уходи 1.
Эй вы, чьи лица белы и бледны. Словно крахмальная скатерть. Чья поступь бесшумна и жесты благочестивы. Входите! Ваши белые руки молитвенно сжаты. Входите! Цветы возложите на гроб. Пророните скупую слезинку, спойте нехитрый псалом.
Воздайте последний долг забывшейся вечным сном Нашей Ма,—
Той, что на свет родила грех светлокожих детей и меня.
298
Белые Джимми, Рози и Сонни, входите.
Она вас родила и меня.
Пение то набирает силу, то затихает. Входит супружеская пара с венком. Они осторожно кладут его на гроб и удаляются.
Вы живете в роскошных домах,
Ваши дети не знают ни в чем недостатка, И сейчас об одном вы томитесь украдкой — Как бы скорее вернуться к своим
Мужьям пузатым иль к женам своим толстозадым.
Ну и катитесь! Но не забудьте
Поведать своим домочадцам
О матери нашей, той самой, что звали Марией Лубсер, Той самой, что черной грудью Вскормила трех белых детей
И меня, черную Мэвис. Меня, такую же чернокожую. Какой была она сама, Черную, как наше безысходное существованье...
Как наше невежество, как земля наших предков — Вольфгэт, Как быстрые воды горной реки.
Что несет свои волны через Теслаарсдат и Солитер. Черную, как невежество нашей Ма, Как невежество нашей бабки, и праматери нашей. И всех тех матерей, что жизнь дарили Задолго до нашего с вами рожденья.
(Обращается к гробу.)
Мама, ты умерла, едва явилась на свет.
Мы все умирали, едва являлись на свет, Ты стала старухой еще во младенчестве лет. Ты поседела, еще не успев расцвесть, Себя осознать ты не успела.
(Обращается к воображаемым плакальщикам.) Входите! Читайте свои молитвы, цветы возлагайте. Попытайтесь же выдавить хоть слезинку, пусть не скорбя.
Нынче вам впору оплакивать самих себя.
На свой собственный гроб возложите Неприхотливый букет.
Нынче вы сами мертвы, как наша Ма, Мертвы и черны, как она.
Старуха в глубине слева продолжает безучастно смотреть в окно, потом начинает что-то говорить, сначала совсем неразборчиво, но. едва затихает пение, ее голос набирает силу.
299
Мэвис!
Мэвис не обращает внимания на ее зов.
Мэвис!
Мэвис глубоко вздыхает, делает движение, будто собирается направиться к старухе, но затем снова садится.
Мэвис, девочка моя!	
Мэвис.	Неужели, Мама, тебе нет покоя даже в [ робу?
Старуха.	Пожалуйста, доченька...
Мэвис.	Я слушаю тебя. Слушаю.
Старуха.	Мэвис, отчего они так дурно Обращаются со мной?
Мэвис.	Теперь-то какая тебе забота? Неужто тебя волнует хоть что-то? Больше тебя никто не обиди!, поверь.
Старуха.	Но все-таки почему они меня гак не любят?
Она с трудом	поднимается, делает попытку приблизиться к
Мэвис,	но та демонстративно отворачивается.
Мэвис.	Не меня — ты их спроси, Ма,—
Тех, кото сама на свет произвела.
Мать (глупо улыбаясь).
Прошу тебя, Мэвис, скажи мне, дитя.
Мэвис (начиная сердиться).
Потому что ты черная, Ма.
Эти выродки твои белокожи и румяны. Только в этом, и ни в чем другом, Ты повинна, Мама.
Мать (растерянно).
Что-то я тебя не понимаю, Мэвис.
Я вообще не понимаю ничего.
Отчего меня преследует запах смерти?
Доченька, Мэвис, понюхай — от цветов разит тленьем.
А я всегда так любила цветы...
В долине Генандендале, где мы жили когда-то, В долине Милосердья всюду росли цветы.
Пунцовые, белые и голубые — они благоухали жизнью.
Почему же сейчас от них пахнет могилой? Мэвис.	Как ты не понимаешь, Ма,
Это оттого, что ты мертва! Ты лежишь в гробу.
300
Тебя уже нет среди живущих.
Все эти люди пришли, чтоб взглянуть На твое бездыханное тело.
Хотя в них в самих жизни нет ни на йоту.
Поди же взгляни на себя на усопшую, Ма.
Мать (в испуге отпрянув).
Нет. нет! Я боюсь!
Мэвис.	Ты боишься увидеть себя?
Нет уж, будь любезна взгляни на этот гроб. Его подарили тебе твои детки.
Это их последний подарок - гроб Из самых дешевых досок, Из таких мастерят табуретки.
Зато наконец ты — в этой гостиной.
Куда при жизни нс часто решалась входить. Неужто еще сомневаешься, Ма?
Так прочти же надгробную надпись.
Мать не хочет подходить, но слушает, широко раскрыв глаза. Мэвис читает с нарочитым злорадством.
Здесь написано: «Мария Лубсер». Разве это не твое имя, Ма?
Да, здесь написано: «Мария Вильгельмина Лубсер.
Тысяча восемьсот восемьдесят девятый — Тысяча девятьсот семьдесят первый.
Мир праху твоему». Здесь написано именно так.
Мать (заметно растроганная).
«Мир праху твоему»...
Это, доченька, обо мне.
«Мир праху твоему»...
Мэвис.	Мир праху твоему...
Сегодня все те, кого ты при жизни
Любила и знала, пришли, чтоб проститься с гобой.
Взгляни, сколько их.
Места всем не хватает. По двое сидят на стульях, Толпятся в проходе.
Они пришли сказать последнее «прощай» Тебе, бездольной чернокожей старухе, Изведавшей столько печалей и муки. Вот отчего пахнут тленьем цветы.
Неужто еще сомневаешься ты?
301
Мать.	•Мэвис, эго звучит невероятно красиво: «Мир праху твоему»...
Мэвис. Мать.	Тебя уже не пугает запах цветов? Ах, дочка! Разве он может меня не пугать — Этот запах могилы? Я слышу надгробную песнь.
Г олоса	снова выводят «Господи Иисусе, возлюбленный наших душ». Потом все затихает. Мэвис, они поют мне! Мне, мне!
Мэвис	(равнодушно ). Они поют всем. Поют самим себе.
Мать. Мэвис	Где Рози, Джимми и Сонни? (не скрывая раздражения). Да, сегодня они поют. Все поют. Наперебой. А давно ли нас проклинали с тобой?
Мать.	Вчера они обижали меня... Мэвис, почему они меня никогда не любили?
Мэвис.	Ты хочешь услышать правду? Что ж, я скажу тебе, Ма. Они никогда не любили тебя. Потому что ты — черная. Твои белокожие дети Радехоньки нынче, что нету тебя в живых. Они бы не прочь и меня схоронить. Потому что я не похожа на них. Потому что я уродилась в тебя — Черна моя кожа. Мама. Они желали мне участи гой же самой — Чтобы я прозябала весь век на задворках. Они стыдились нас, как воровок. Прятали нас от знакомцев своих. Мы, видишь ли, компрометировали их. За это они ненавидели нас.
Мать.	Я не верю тебе, Мэвис. Это неправда! Я сама, по доброй воле. Предпочитала гостиной кухню. Я просто сюда не желала входить. Я никогда не искала встреч с их друзьями. Мы свою участь выбрали сами. Зачем же сейчас кого-то винить?
Мэвис.	Ты больше не нужна им, Мама. И никогда нс была нужна.
302
Они стыдились геоя.
Докучной черной старухи.
М а г ь.	Но, честное слово, я сама не желала входить
В гостиную, когда там собирались гости. В их обществе я изнывала от скуки.
Старуха тихо, беспомощно плачет. Мэвис и нс пытается помочь матери, когда тгт хоче> приблизиться к ней.
Но это моя гостиная, Мэвис! Моя! И я в ней — хозяйка!
М э в и с (поворачивается и грубо кричит).
Ты — черная, мать! Ты черная! А выкормыши твои белы! И Джимми, и Рози, и Сонни — Белые, белые, белые! Я гоже твое дигя.
Но меня ты родила чернокожей.
Мэвис силой усаживает мать на стул, где она до того сидела, а сама приближается к окну. Она старается совладать с собой, но нс выдерживает, подбегает к матери и. уткнувшись ей в колени, начинает рыдать. До старухи не доходит смысл происходите! о. но опа пытается утешить дочь, что-то невнятно бормочет, постепенно голос ее крепчает, становится увереннее и сильней.
Мать.	На окраине Груткопа
Вьется узкая тропа. С одной стороны — Каледон-гора, Каледоп-гора, —
А с другой — равнина без конца и края. Там даже в полдень нс бывает жарко, И промозглая сырость по вечерам.
А с другого боку — бездонный обрыв, По дну его Мечется речка.
Она все шумит и куда-го бежит Средь светлых и темных камней. Куда ты, речка, стремишь свой бег? Ах, к Солитеру, через равнину, Туда, где в заросшей кустами низине Высится церковь моравских братьев, Вся в плюще, словно в шелковом платье. Там серпом огромным желтым Нависает месяц юный.
Там бренчали нежно струны По ночам.
303
Стелются в горах туманы. Дверь входная - на задвижке. Мы поем без передышки Старины глубокой песни — Есть ли что-нибудь чудесней? (Начинает петь.;
Дочка, отходя ко сну. Погляди-ка на луну.
Мэвис (противится).
Я не желаю смотреть на луну.
Не к добру это. Мама.
Я солнцу принадлежу. На нею и должна смотреть.
Снова слышится пение «Господи Иисусе, возлюбленный души моей». В комнату входит женщина, приближается к алтарю, зажигает две свечи, затем, перекрестившись, подходит к гробу, заглядывает в него. Входит светлокожая девушка, утешает женщину. Обе уходят, не обращая внимания на Мэвис и Мать, застывших в прежних позах.
Мать.	Нет больше солнца, Мэвис.
Оно закатилось для нас.
Нынче царство сумерек. Это их пора.
Они заполонили дом, напитали унылой серостью души.
И однако ж. дочка, слушай: Сквозь белесые туманы Доносится позабытый мо тив, невнятные слова.
Мэвис (по-прежнему равнодушно).
Да, я слышу, мама. Слышу горькую песнь.
Голоса набирают силу, но через некоторое время затихают.
Магь.	Мэвис, ответь мне.
Мэвис.	Я же сказала, что слышу.
Магь.	Почему моим друзьям	запретили меня
навещать?
Мэвис.	Этого еще не хватало — чтобы
Черномазая Суфи расселась в гостиной, Или Ева, или Лентие, или кучерявый барашек
Оу-Каар!
Что будет с твоей белокожей невесткой. Если она их увидит всех здесь?
Или ты хочешь, чтобы неряха Рози Случайно столкнулась с ними?
Какой позор для твоих детей! Какой срам!
304
Ведь тогда все догадаются, что в их жилах Течет негритянская кровь.
Мать.	Мои друзья могут посидеть и на кухне.
Очень уж хочется мне, чтобы они были тут.
Мэвис.	А как мы поступим с моими друзьями?
С моими цветными друзьями? Им тоже предложим посидеть на кухне?
Мать.	Мэвис, я хочу, чтобы мои старые друзья
Навестили меня сегодня. Очень хочу. Даже если им придется побыть на кухне. Прошу тебя, Мэвис, сделай так, чтобы они пришли, Это единственное, что у меня осталось, -друзья.
Я росла вместе с ними.
Там, где вилась узкая тропа, Что нынче поросла кустами. Там, где струилась река меж черных и белых камней.
Там прошло наше детство.
Мы собирали камыш, из красной глины лепили волов, Из красной глины речной юлстых и красных волов.
Я помню детские праздники, Мэвис. В такие праздники и на пасху Нас одевали в нарядные платьица И вели в церковь моравских братьев. Где из огромных светильников, , Подвешенных под высоченным потолком, Струился мягкий, ровный свет.
Мы пели все вместе — Оу-Каар, Лентие, Ева и я, И песнопения наши звучали громко и в лад. Они уже здесь, Мэвис?
Они тоже поют для меня?
М э в и с.	Они уже забрались на кухню, тайком от всех.
Мать.	Ах, как это плохо, дочь! Это - грех.
Они должны петь для меня в гостиной.
М э в и с.	Зато на кухне их не увидит никто.
Они ведут себя именно так, как им надлежит, — Приниженно и смиренно.
На тетушке Суфи — новый kopdoek *, ___________ Который ей слишком велик,
1 Kopdoek — головной платок или шарф {африканец.
305
На дядюшке Оу-Кааре желтые полуботинки. Которые он одолжил на денек у кого-то. Поди, Ма, взгляни на свою кривоногую Лентие, Поди и послушай, на каком вульгарном языке Изъясняется Ева,—
Будто она все еще у себя в Каледоне.
Мать.	Мэвис, не смей так говорить о моих друзьях.
Мы вместе росли, они друзья моего детства. Нехорошо насмехаться над ними.
Мэвис.	Так пригласи их в гостиную.
В ту самую, которую называешь своей. Представляю, как ты ошарашишь знакомых И родственников отца.
На них просто не будет лица.
Приведи сюда колченогую Лентие И неотесанную Еву.
Пусть она поболтает с ними На своем вульгарном языке.
Неужто ты надеешься, что они смогут петь Вместе с геми, кто всю жизнь чурался тебя, Кто снизошел до тебя лишь после твоей кончины?
Да. только смерть открыла доступ тебе В собственную гостиную.
А тс, кто прежде не допускал тебя сюда. Смотрели на тебя незрячими глазами — Видели, но не замечали. Слушали, но не понимали, Знали о тебе, но не обращали вниманья. Теперь они скорбно склонились над гробом, Теперь они роднее родных.
Те самые люди, что всю жизнь чуждались тебя. Наконец твоя смерть сняла с их души Тяжкий камень. Больше им нс в чем Себя упрекнуть.
То-го они так жадно глазеют на черную Покойницу — жену белокожего человека.
Мать не желает смотреть на свой гроб, отстраняется.
Мэвис снова усаживается на стул возле гроба. Появляется женщина с двумя вазами цветов, она ставит их на алтарь. Входит светлокожая девушка, поправляет венки и цветы на гробе. Очевидно, в комнате собралось много народу. Девушка и женщина го и дело кивками приветствуют знакомых. Входит супружеская пара. Супруги что-то говорят, снова уходят. Женщина и светлокожая девушка удаляются.
Все это время слышится песнопение.
306
Видишь, Ма, как они усердствуют ради мертвой?
Ведь живыми можно и пренебречь.
Смерть делает всех снисходительнее, сближает, роднит.
Барьеры — они только для нас, для живых. Неодолимые барьеры между Матерью и дочерью, между братом и сестрой. Между возлюбленными.
Смерть стрижет под одну гребенку — И дряхлого старца, и малого ребенка, И того, кто случайно погиб, И того, кто скончался от хвори. Вот отчего они нынче в горе, И вот отчего ты, мертвая, наконец Расположилась в собственной гостиной. Но они же знали, Мэвис, знали наверняка, Что я умираю.
Знали, конечно, и ждали этого. Я догадывалась по их глазам, Я предчувствовала, но страшно боялась. Боялась за них и за нас с тобой, Ма. Каждую минуту я ждала, что они Нам скажут: «Катитесь отсюда. Черномазые бабы! Вам обеим не место в этом доме!» Но пуще всего я боялась за себя.
Если бы мне так сказали,
Я ни минуты не оставалась бы гут. Нашла бы себе приют
В Солт-ривер или в Вудстоке.
Я спустилась бы с Сигнал-хилл.
Что за Малайским кварталом.
Я позабыла бы смирение свое, безропотность. И страх, и ненависть, и горе...
Но разве я была плохой матерью для вас, Моих милых, несчастных детей?
Ты сделала для них больше, чем они заслужили. Устроила их в школу для белых И всегда гордилась ими, А меня ты всегда ненавидела, Ма.
Ибо во мне, чернокожей, ты узнавала себя. Ты потакала им во всем, позволяла Приводить белых друзей в наш дом, А сама тем временем пряталась в кухне
307
И зорко следила за тем, чтобы я Не попалась никому на глаза. Мы были с тобой неразлучны, Ма, Нас роднили общие страданья и невежество. Мы — единое целое — ты и я, я и ты. Они видели в нас некое единое существо. Ты в этом повинна сама.
Мать.	Нет. это выше моего разуменья!
Почему они так дурно обращаются со мной? Почему я обречена жить во мраке?
Не я ли некогда им подарила свет? Мэвис, доченька, дай ответ.
Вокруг меня сгущается темно-серый цвет. Неужто это для меня — венки, букеты, Скорбные лица, слезы?
Неужто для меня звучат песнопенья?
Мэвис. Мэвис, белые люди скорбят ио мне?!
Слышны голоса, продолжающие петь «Господи Иисусе, возлюбленный души моей». Мать напряженно вслушивается;
Мэвис сидит, отрешенная.
Да, это для меня звучат песнопенья. Потому что я умираю.
А может быть, уже умерла?..
Мэвис, прошу тебя, позаботься о моем погребенье. Мэвис.	Проси своих белых деток.
Пусть они похоронят тебя.
Мать.	Ах, Мэвис! Они же плоть от плоти моей.
Но они почему-то меня не любят...
Мэвис. И ты не догадываешься, почему?
Да потому, что они стыдятся тебя И пуще всего на свете боятся. Как бы люди не догадались, Что у них чернокожая мать.
Мать.	Но ведь я делала для них все, что могла.
Мэвис.	И даже более того. Ты стыдилась меня.
О боже, как эти воспоминанья горьки!
Мы ютились с тобой в самой дальней каморке. Оглянись на свою жизнь!
На свою уже ушедшую жизнь, Проведенную на кухне и в чулане. И теперь твои дети втихомолку Благодарят господа бога за то, Что он наконец убрал тебя с их пути.
308
Мать.	Как ты можешь так говорить?
Они же твои братья и сестры, Мэвис. Мэвис.	Что ты сказала? А ну повтори!
Я ненавижу вас всех — их и тебя! Ненавижу!
Магь.	Но вы — мои дети, вы все — мои дети.
Прошу тебя, Мэвис, не кощунствуй над гробом. Мэвис.	Ты умрешь в своей каморке,
И тебя вынесут с черного хода.
М а т ь.	Это грех, Мэвис, так говорить.
Ведь это я лежу теперь в гробу, в гостиной. Мои белые дети положили меня в гостиной. Мэвис (иронически).
Да, да, в гостиной...
Мать.	И они поют мне. Прислушайся —
И услышишь, как мои дети поют мне.
Голоса продолжают петь, потом стихают.
Вот видишь, дочка, они все собрались: Оу-Каар, и Лентие, и Ева, И Сонни с Рози, и родня отца.
Мэвис.	Да, белая родня отца...
Мать.	Мэвис!
Мэвис (безучастно).
Что?
Мать.	Позови Отца Джозефа. Пусть он меня отпоет.
Мэвис.	Проси об этом своих белых детей.
Ты не мне, а им объясни. Что желаешь быть отпетой нашим, Черным священником.
Мать.	Не упрямься, дочь! Позови Отца Джозефа,
Миссионера. Я хочу, чтобы он отпевал меня.
Мэвис.	Не мое это дело, неразумная мать!
Он не сделал для меня ничего хорошего, Как и ты.
Магь.	Но, доченька, я же тебя родила.
Мэвис.	Всего-то! И с первого дня рожденья
Ты дала мне понять, где мое место. Ты водила меня с собой в миссионерскую Церковь, потому что мы слишком черны, Чтобы посещать ту же церковь, что и отец. Пусть-ка теперь твои белокожие дети Сходят за нашим черным священником, Пусть войдут в нашу церковь И увидят нашего бога.
309
Мать.
Мэвис. доченька, умоляю:
Попроси Отца Джозефа похоронить меня
Входит белый священнике сутане и стихаре: он на чо.-и здоровается со многими, очевидно, это его прихожане. Он занимав! место позади алтаря. Все это время пение набирао силу, достигает кульминации и мгновенно затихает, едва он молитвенно воздевает руки.
(охваченная во.теньелi)
Это священник из церкви отца.
Но я ведь хотела, чтобы меня отпевал Они
М э в и с.
Да. это священник из церкви отца.
Джозеф
Белый священник из церкви для белых. Пусть он молится своему боту За упокой твоей черной души.
Священник. Помолимся, братья.
Мэвис продолжает сидеть возле гроба. Магь на своем месте тихо плачеI, стараясь собраться с силами для предстоящею религиозного обряда. Священник обращается не только к воображаемым участникам панихиды, но и к публике.
«И сказал я: буду я наблюдать
За путями моими, чтобы не согрешить Мне языком моим; буду обуздывать Уста мои. доколе нечестивый предо мною»
Мэвис. будто завороженная, поднимает глаза, отлядывает всех собравшихся, потом священника. Мать растерянно следит за Мэвис. она совершенно обескуражена.
«Я был нем и безгласен И молчал даже о добром; И скорбь моя подвиглась».
Мать с трудом сдерживается. Мэвис в оцепенении следит за священником.
«Воспламенилось сердце мое во мне.
В мыслях моих возгорелся огонь.
Я стал говорить языком моим.
Я слышал голос с неба,
Этот голос сказал мне:
В Священном писании говорится,
310
Что во веки веков блаженна кончина Умершего с Господом, и Дух Святой: «Они почиют от трудов свои?;».
М;пь noaoeraei к Мэвис и тихо рыдает, склонившись у ее ног. Вдали негромко поют.
Господи, прими под вечный покров рабу свою, Марию Вильгельмину Лубсер.
Даруй ей вечный покой и благословенье. Ты, боже, наше прибежище и наша твердыня. Призри милостиво чад своих.
Взывающих к тебе в сей скорбный час. Ниспошли на них предвечное благословенье, Ибо они нуждаются в твоей заповеди...
Мэвис медленно поднимается. Мать остается распластанной на полу возле гроба.
...Которая гласит:
Почитай отца своего и матерь свою. Да продлятся их дни...
Гспсрь Мэвис стоит. Пение внезапно обрывается. Мэвис смотрит на священника глазами, полными ужаса. Он, очевидно, совсем забыл о сс присутствии. Руки священника по-прежнему молитвенно воздеты к небесам. Наступает зловещая тишина, и вдруг Мэвис пронзительно кричит.
М э в и с.	Христопродавцы!
Лжецы!
Лицемеры!
Вы сгубили меня!
Грош цена вашей вере!
Вы убили меня!
Нет у вас бога!
3 а п а в е с
Перевод с английского В. Кошкина
311
Джу де Графт
Джу де Графт (1924 — 1980) — известный ганский драматург, поэт, режиссер-постановщик. Получил образование в университетском колледже тогдашнего Золотого Берега. В 1961
году организовал первый в стране драматический театр. Автор ряда пьес: «Сыновья и дочери» (1963), «Старик Квеку» (1965). «Сквозь желтую пленку» (1970).
СЫНОВЬЯ И ДОЧЕРИ
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Гостиная в доме Офосу. Обстановка — типично городская, убранная со вкусом, в котором явно ощущаезся 1яютение к заграничному и европейскому. Единственный предмет в традиционном стиле — большая скамья из красного дерева. Остальные предметы обстановки: деревянные кресла с подушками; низкий круглый стол, под ним маленькие кофейные столики, выдвигаемые ио мере надобности; металлический сервировочный столик на колесиках, уставленный дешевыми рюмками и дорогими напитками, большая радиола, несколько черно-белых фотографий. Бросается в глаза большой многоцветный настенный календарь, рекламирующий шины для тяжелых грузовиков.
Три занавешенные двери. Справа — в столовую, в середине — на второй этаж, где находятся спальни, третья (слева) — выход на улицу.
С поднятием занавеса становится слышен отдаленный шум, обычный для поселка; разговаривают женщины, занимающиеся домашними делами, громко кричит ребенок, его успокаивает мать и т. д. Входят Аарон Офосу и Авере. Авере садится в задумчивости. В руках у него сложенная газета. Аарон стоит, разговаривает с Авере. На круглом столе перед ним лежит коробка с масляными красками.
Аарон. Такие вот дела, Авере. Просто ума не приложу, что делать. Видимо, придется отказаться от моих планов.
Авере. Неужели все так безнадежно? Мне почему-то сдается, что не все еще потеряно? Уговори отца. Растолкуй ему, что ты не можешь отказаться от своих планов. Лошадь можно загнать в воду, но заставить ее пить — нельзя.
Аарон. Да он прекрасно все понимает. Но приведи ему эту поговорку, он возразит, что я, мол, не лошадь, а инженерное дело — не вода. Я, по его мнению, должен
312
нысоко ценить те жертвы, которые ему пришлось принести, чюбы дать мне приличное образование. Но какие это жертвы? Денег у него куры не клюют. Ему просто приятно счи-। а гь. будто он идет на большие жертвы. Что ему тут скажешь? Речь идет о семейном престиже. Он уже давно лелеет мечту дать своим детям высшее профессиональное образование.
Авере. И твоей сестре Маанан тоже?
Аарон. Разумеется!
Авере. Неужели он и впрямь хочет, чтобы Маанан изучала инженерное дело.
Аарон. Послушай. Авере, ты меня просто забавляешь. Мой старший брат Джордж — врач. В сентябре вернется домой Кофи, который прошел полный курс бухгалтерии и теперь большой дока во всяких там подсчетах. Тебе бы послушать, как старик распинается перед друзьями о своем старшем сыне и каких великих дел он ожидает от второго сына, будущего банкира!
Авере. А чего он ждет от Маанан?
Аарон. Разве она этого тебе не говорила?
Авере. Я знаю, она мечтает стать танцовщицей.
Аарон. А отец прочит ее в юристы. Первая женщина-юрист в Гане, неплохо звучит, не правда ли?
Авере. Но ведь уже есть несколько женщин-юристов...
Аарон. Конечно. Но отцу это до лампочки.
Авере. Поэтому он послал ее работать к адвокату Бону?
Аарон. Само собой, а Маанан просто вне себя.
Пауза.
Авере. И что же она собирается делать?
Аарон. Не знаю. Во всяком случае, она очень болезненно переживает все это. Даже тебе ничего не рассказала. Старик и не подозревает, какая она настойчивая, любой ценой добивается своего. Он думает, Маанан помалкивает, стало быть, все хорошо. Между нами говоря, я нечаянно подслушал разговор отца с адвокатом Бону. Старик просил его выяснить, нельзя ли устроить Маанан в юридический колледж в Англии. Когда я сказал ей об этом, она только усмехнулась.
Авере. А твой брат Джордж знает обо всем этом?
Аарон. О чем «обо всем»?
Авере. Ну. что Маанан не хочет быть юристом, а отец силком заставляет ее?
Аарон. Думаю, Джордж знает.
Авере. Ну, и что он говорит?
313
Аарон (скептически). Да чего ожидать от Джорджа?!
Авере. Пусть он уговорит отца хотя бы не прибегать к силе.
Аарон. Да разве отец отступится от своего?
Авере. Все ясно.
Аарон. Рад, что ты наконец это понял.
Мать Аарона — Ханна, находившаяся во время этого разговора в кухне, появляется из двери справа. Ей около сорока пяти лет. Это спокойная и полная достоинства женщина, в платье и сандалиях. Хотя Ханна и не получила образования, воспитана она хорошо. Взгляд у нес проницательный, умный.
В руках она держит фарфоровое блюдо и кухонное полотенце.
Ханна. Аарон!
Аарон. Да, мама?
Ханна. О, Авере еще здесь. Я думала, он ушел.
Авере встает с непринужденной улыбкой, приветствуя мать своего друга. Он, видимо, уверен в ее хорошем к нему отношении.
Нет, Авере, сиди, мне просто хотелось узнать, который час.
Аарон (смотрит на часы). Около пяти, мама.
Ханна. Значит, скоро вернется отец. Ты ходил за почтой?
Аарон. Нет, мама. Маанан обещала захватить почту по пути домой.
Ханна. Ну, хорошо (уходит).
Авере. Ну что ж, Аарон, мне пора идти. Мне кажется, старик считает, что это я сбиваю тебя с толку. Вместо того чтобы послушно следовать его советам, ты увлекся живописью. К тому же (указывает на газету, которую все еще держит в руке) теперь, когда всем стало известно об успехе моей выставки и о том, что я получил стипендию, он сочтет —не без основания,—что мой приход может еще больше разжечь твое увлечение.
Авере берег со стола ящичек с масляными красками. Аарон смотрит на друга с огорчением, потом садится на подлокотник кресла и вздыхает.
Аарон (с безразличным видом). Меня просто бесит, что я так бездарно убиваю свое время. Торчу целых два года в шестом классе, изучаю историю, экономику, латынь и бог знает еще какую белиберду, вместо того чтобы рисовать и лепить, совершенствоваться в искусстве и познавать самого
314
себя. Разумеется, я мог бы вместе с тобой укатить в Лондон. Мне не хватает только места в художественном училище, инженерное дело может и подождать.
Авере. (Он не сразу понимает, о чем речь.) Ты хочешь уговорить своего отца послать тебя в Лондон учиться на инженера, а там ты займешься живописью?
Аарон. Именно так!
Авере. Но ведь это чистейшее безумие!
Аарон. Почему же?
Авере. Знаешь, как бы я поступил, если бы мой сын выкинул такую штуку?
Аарон. Ничего бы ты не сделал.
Авере. Нет сделал бы. И очень многое.
Аарон. Ну, например?
Авере. Например, перестал бы посылать ему деньги. А в Лондоне, я слышал, без них ни шагу не ступишь.
Аарон. Я могу работать. Верно?
Авере. Но этого еще мало. Если бы я всерьез решил наказать сына, то я бы...
Аарон. Что бы ты еще сделал?
А в е р е. Направил просьбу в ганское представительство в Лондоне выслать его домой.
Пауза.
Аарон. Ты-то такого никогда не сделал бы...
Авере. Насколько я знаю твоего отца, от него можно ждать всего. Нет, мой дорогой, ты только сам себе навредишь, если вздумаешь надуть старика. Попробуй лучше убедить его. чтобы он сменил гнев на милость. К примеру...
Из двери справа входит молоденькая служанка, в руках у нес дымящееся ведро с отбросами. Она хочет пройти через комнату, но Аарон вдруг начинает на нее кричать.
Аарон. Эй! Назад!
Служанка. Эвураба велела выбросить это в канаву.
Аарон (еще более рассерженно). Она велела гебе пройти именно через эту комнату?
Служанка. Но она приказала...
Аарон. Ничего она тебе не приказывала! И если я еще раз увижу тебя с помойным ведром в этой комнате, пеняй на себя. (Служанка поворачивается и быстро исчезает в кухне.) С ума можно сойти! Даже если бы здесь заседал парламент, эта дуреха все равно бы вперлась сюда со своим помойным ведром. А ведь мать целыми днями при ней, старается научить ее уму-разуму... О, господи!
315
Авере. Чего ты так злишься по каждому пустяку? Знаешь, что я тебе посоветую? Убеди отца, что искусство тоже дело прибыльное. Тогда, возможно, он станет поуступчивее.
Аарон. А ведь это мысль! Но живопись — и деньги? Совместимые ли это вещи? Я не хочу заниматься искусством ради наживы. Моя цель — творить, создавать прекрасное.
Авере (разражается внезапным смехом}. Ну. мне-то. ты можешь об этом не говорить. Аарон. Ты знаешь, у меня такое чувство, будто ты стараешься убедить самого себя.
Аарон (в порыве нахлынувших чувств). Ты просто счастливчик. Никто не мешает тебе заниматься своим делом. Отец гордится твоим талантом. Не знаю, правда, что говорит по этому поводу твоя мать, но...
Авере. Но ведь и твоя мать не возражает против сделанного тобой выбора?
Аарон. Она-то нет. (Умолкает, будто не решается продолжать. Пожимает плечами.) Но чем она может помочь? (Понижает голос.) Добрая, простая душа. Такая же жертва отцовской твердости, как и я, хотя и не догадывается об этом...
Пауза.
Боюсь, что ты не поймешь меня, и все же... (Еще раз пожимает плечами.)
Авере. Продолжай. Сдается мне, что ты из мухи делаешь слона.
Аарон (вспыхивает). А вот и нет! Я сказал, что ты счастливчик, но ведь ты даже не сознаешь, насколько счастлив. Живопись для тебя — обычное занятие, ты сам распоряжаешься своим временем. Твои неудачи — твоя забота. Но здесь у нас все не так. Мои успехи оборачиваются против меня. Старик ненавидит тюбики с красками. Видел бы ты, как он рассматривает мой альбом с эскизами. (Вдруг вскакивает, выбегает в среднюю дверь и возвращается с разорванным наброском.) Вот. полюбуйся! Старик разорвал мой эскиз. Я тебе никогда об этом не говорил. Он вышвырнул в окно мой мольберт, когда случайно споткнулся о него в коридоре. Один запах палитры приводит его в ярость. (Снова умолкает.) Да, у нас все по-другому. Я должен убеждать даже самого себя, что живопись — достойное занятие, что мое призвание — искусство. Я должен взбадривать себя мыслью, что красота нужна всем людям. Силы, противостоящие мне в этом доме, почти неодолимы. (Снова умолкает. Авере
316
пристально смотрит на Аарона.) Даже эти стены — и те против меня. Только посмотри на эти отвратные обои, на эти подушки... {Немного успокаивается.) Теперь-то ты меня понимаешь? Все в этой комнате бунтует против моего чувства прекрасного, подтачивает мою волю. Я все время должен оказывать отпор. Иначе я пропал.
Авере. Я тебя понимаю. Однако мне немного не по себе, когда ты с таким пафосом рассуждаешь о прекрасном... Маанан разделяет твои настроения?
Аарон. Не знаю. Расскажу тебе об одном случае. Однажды Маанан вздумала поставить в этой комнате живые цветы. Она притащила домой огромный букет белых, благоухающих цветов франгипани. Поставила их вон там, на тот стол. И как ты думаешь, что сказал старик при виде цветов? «И на кой черт этот веник?» И на следующее же утро выбросил цветы в мусорное ведро. Маанан не сказала ни слова, но с тех пор не совершает ничего, что могло бы прийтись отцу не по вкусу. И теперь у пас вместо живых цветов — обойные. Какое уродство!
Авере смеется.
Разве это смешно? Я был дома один, когда обойщик принес рулоны обоев. «Кто заказал эти обои?» — спросил я. «Ваш отец. Лучшие обои, которые я когда-либо клеил. Неужели вам не нравится?» Знал бы ты, как я его шуганул, вместе с его цветочками.
Авере. Не может быть!
Аарон. Старик чуть было не лишил меня наследства, так он был зол, когда вернулся домой. Оказалось, что обойщик зашел к нему в контору и пожаловался на меня. Старик задал мне головомойку. Как я осмелился на такую дерзость? Неужели мне неизвестно, что он заплатил тридцать шиллингов?
Пауза.
Все измеряется на деньги, дружище. Что выгодно, то и хорошо. (Спокойно, но с чувством.) И все же настанет день, когда я пошлю их ко всем чертям! Со всеми деньгами!
Авере. Ты уверен, что не драматизируешь ситуацию?
Аарон. Ничуть. В том-то и вся беда, что старик, как и вся наша страна, убежден, что искусство должно приносить доход, в противном случае оно никому не нужно — ни живопись, ни литература, ни драма, ни танцы, ни музыка. Наше общество помешано на деньгах, ничто не ценится,
317
если не дает дохода. Человек талантливый, способный достичь вершин в искусстве, бессилен. Он пасует перед теми, чьи интересы ограничиваются материальными благами, не осмеливается даже любить свое призвание, целиком и полностью отдаться ему. Кто ценит искусство, не оправленное в золотую раму?!
Авере. Все это только громкие слова. Не забывай, что и я тоже художник. Всякое занятие должно иметь под собой материальную базу...
Аарон. Да будь я проклят, если буду наживаться на живописи. Скажу больше: я лучше покончу с собой, чем стану убеждать старика, будто выбрал живопись лишь потому, что хочу сколотить капитал.
Авере. Без денег не проживешь. И ты это знаешь.
Аарон. Ты ломишься в открытую дверь, Авере. Вот мой старик разглагольствует о семейном престиже, говорит, будто хочет дать нам наилучшее образование, но при этом ни на минуту не забывает о деньгах. Почему он так хотел, чтобы Джордж стал врачом? Из любви к медицине? Потому что ценит удовлетворение, которое испытывают, вылечив другого? Или радость спасения умирающего, вырванного буквально из когтей смерти? О чем он заботится больше всего? О чем думают другие, ему подобные?
Авере. Ты рассуждаешь так, словно сам влюблен в медицину.
Аарон. Я вовсе не влюблен в медицину, потому и не собираюсь стать врачом. Ни юристом, коли на то пошло. А вот мой брат Джордж действительно увлечен медициной. И прекрасно! И пусть ею занимается. Но тут просто счастливое стечение обстоятельств, старику пришлась по душе выбранная им профессия. Думаю, что и Кофи увлечен своим делом, и ему тоже повезло, отец одобрил его выбор. А на мне как будто тяготеет проклятие. Старик считает Джорджа и Кофи послушными сыновьями. Верит, будто сам выбрал им профессии. Я же, его младший сын, и Маанан осмеливаемся оспаривать его выбор да еще и упорствовать в своем нежелании подчиниться ею воле.
Из левой двери выходит Маанан. Это миловидная восем-надиатиле1Еяя девушка. В одной руке у нее газета. В другой — сумка. Видно, она только что вернулась с работы. Вид у нее удрученный. Можно предположить, что сейчас она бросит на стол свои вещи и плюхнется в кресло. Однако это предположение неверное. Заметив Аарона и Авере, — оба они, повернувшись, смотрят на нее,—она слегка улыбается и аккуратно вешает сумку на место. Аарон, застигнутый врасплох в конце своего громкого монолога, смущен. Авере улыбается Маанан.
318
Авере. Привет, Маанан. Что ты сегодня такая грустная?
Маанан. Привет вам обоим.
Аарон. Что случилось, Маанан? Поссорилась со своим дружком?
Маанан. Смотри, отец услышит. (Подходит к сто.ту, кладет газету.). Кстати, он уже дома?
Аарон. Еще нет.
Авере. И слава богу! (Встает.) Ну, мне пора отчаливать. (Идет к левой двери и чуть не сталкивается с теткой Аарона и Маанан, входящей в комнату.)
Аверс (быстро отступает в сторону). Извините!
Тетка (проходит мимо Авере, смотрит прямо на Аарона и Маанан). Я так и думала! (Неловкая пауза.) А где магь?
Аарон. На кухне. (Тетка злобно смотрит на Авере и сходит через правую дверь справа на кухню.)
Авере. Это сигнал тревоги. Боюсь, мне надо улетучиться. пока ваша тетка не вернулась.
Аарон. Подожди минутку. Я тоже пойду с тобой. (Обращается к Маанан.) Что случилось?
Маанан. Ничего особенного. Просто жизнь опостылела.
Аарон. Кстати, ты взяла почту? Я сказал маме, что гы захватишь ее по дороге домой.
Маанан (спохватившись). О. господи! Совсем позабыла...
Аарон. Ну, ничего, мы сходим вместе с Авере. Правда, Авере? Вернемся домой до прихода отца. А потом съездим в Культурный цеп гр. Сегодня закрытие выставки. Дай мне ключ от почтового ящика, Маанан.
Маанан. Извини, Авере. (Ищет ключ в сумке.) Я должна была поздравить тебя с успехом твоей выставки. Газеты шхлебываются от восторга. Вот принесла «Дейли Кларион», могу прочитать хвалебные отзывы,
Авере. Спасибо, Маанан. Я вчера расстроился, не увидев тебя на открытии. Везде искал.
Маанан. Мне очень хотелось прийти.
Авере. Да, я знаю. Я просто не поверил, когда Аарон сказал, что тебя скорей всего задержал этот твой адвокат. Но теперь ты прощена.
Маанан. Поздравляю тебя и со стипендией в Голдсмит-ском колледже. Ты доволен, правда? Мне тоже хотелось бы заниматься любимым делом.
Авере. Ничто не мешает тебе это делать.
319
Маанан. Не дразни меня, Авере. Ты ведь прекрасно все знаешь... Ну, ладно, не хочу отравлять твою радость своими неприятностями. Вот ключ, Аарон. Завтра, если смогу, постараюсь прийти на твою выставку. Там и поболтаем.
Авере. Буду ждать.
Аарон (берет ключ г Маанан). Пошли, дружище, пора. Нехорошо получится, если отец зайдет домой, а почты еще нет. (Обращаясь к Маанан.) Скажи маме, что я ушел на почту, ладно?
Авере. А куда деть краски? Оставить пока здесь?
Аарон. Да, конечно.
Авере возвращается, кладет на стол ящичек. Берет газету. Потом вместе с Аароном выходит через левую дверь.
Маанан стоит в задумчивости. Вздыхает. Через некоторое время возвращается тетка, за ней следует взволнованная Ханна.
Тетка. Ушел. (Обращается к Маанан.) Где этот парень?
Маанан. Аарон? Ушел за почтой.
Тетка. Я говорю о парне, повадившемся ходить сюда. Ради тебя.
Маанан. Авере? Он приходит вовсе не ради меня.
Тетка. Не втирай мне очки, своими глазами все видела.
Маанан. Никто и не думает вас обманывать.
Тетка (поворачивается к Ханне ). Придется все рассказать Джеймсу. Пусть он примет меры.
Ханна. О чем ты собираешься рассказать Джеймсу? Что сделала Маанан?
Тетка. Имеющий глаза да видит! Я не собираюсь сидеть сложа руки и ждать, пока этот человек погубит дочь моего брата.
Маанан. Что плохого я сделала?
Ханна. Оставь нас одних, Маанан. (Девушка выходит в среднюю дверь с недовольным видом.) Так вот, Фосува, мой муж — твой брат родной, но это вовсе не означает, что ты вправе совать нос в мои дела. Хватит уж, не желаю больше терпеть. Оставь меня и моих детей в покое, ясно?
Тетка. Я и не думала вмешиваться в твои дела. (Начинает сердиться.) Я только хочу, чтобы моя племянница благополучно вышла замуж. Какое же это вмешательство?
Ханна. Я тебе все сказала.
Тетка. А я еще не все! Как, по-твоему, чей это дом? Я тебя спрашиваю — чей, пока я живу здесь?..
320
Ханна. Ты хочешь сказать, пока я остаюсь в этом доме! Я знала: рано или поздно ты об этом заговоришь, так вот знай: я живу здесь вовсе не потому, что мне правится. Будь на то моя воля, я бы давно съехала. Но Джеймсу хочется жить в доме его предков. И вот уже семь лет — с тех самых пор, как мы возвратились из Секонди — мне приходится сносить твои бесконечные придирки и упреки. Мало того, вы все позволяете себе вмешиваться в мои дела. Неужели тебе никогда не приходило в голову, что и у меня есть родственники?
Тетка. И чего же ты к ним не уходишь? Кто тебя удерживает?
Ханн а. Этого тебе не понять, Фосува, никогда не понять. Но если женщина прожила с мужем столько же лет, сколько я с Джеймсом, если у нее взрослые дети, если она помогала мужу создать все, что у него есть, начав с нуля, то она не может сорваться и уйти, как советуешь ты, даже если у ее мужа родственники вроде тебя. (Уходит через среднюю дверь.)
Тетка (кричит вслед Ханне). Помогла создать все. начав с нуля? А кем сама-то была, когда Джеймс на тебе женился? Ну-ка, скажи! Так вот, гы была никем. (Поворачивается, собираясь уйти.) Во всем виноват Джеймс, а не ты.
Из левой двери выходит адвокат Бону, впереди него бежит служанка, размахивая пустым помойным ведром. Ад-вокагу около сорока лет. Держится он высокомерно. Одет в семный дорогой костюм. Все в нем - походка, аккуратно подстриженные усы, припухлые щеки — говорит о преуспевании. Необычайно белый, слегка подкрахмаленный воротничок рубашки, галстук и кос пом подчеркивают это впечатление. Каждому без слов ясно, что это адвокат. Он останавливается, затем проходит вперед. Лицо его озаряется лучезарной улыбкой.
Адвокат. Добрый вечер. (Здоровается с теткой за руку.) Как поживаете?
Тетка (внезапно меняется. Теперь она — само обаяние.) Добрый вечер, господин адвокат. У меня все в порядке. Не хотите ли присесть? Наверное, вы хотите поговорить с Маанан, сейчас за ней пошлю. (Обращается к служанке.) Эй, Адвоа, скажи Маанан, что пришел господин адвокат. Она у себя в комнате наверху. Попроси ее спуститься. Да побыстрее.
Служанка скрывается, сначала в кухню направо, оставляет там ведро, возвращается и убегает в среднюю дверь.
11 Альманах «Африка» вып. 4
321
Адвокат (садится). Спасибо. Вот проходил мимо. Дай. думаю, зайду, повидаюсь с Джеймсом и Ханной. Они дома?
Тетка (тоже садится). Нет, Джеймс еще не вернулся с работы.
Адвокат. Как он поживает?
Тетка. О, хорошо.
Пауза.
Адвокат (смотрит на часы). Вообщс-то. я нс хочу засиживаться. Джеймса нет дома, пожалуй, зайду немного попозже. У меня деловая встреча...
Тетка. Но ведь вы хотели видеть Маанан. не так ли? (Встает и подходит к двери.) Маанан, Маанан, здесь господин адвокат. Он торопится. Спустись вниз. (Возвращается к своему месту, весьма довольная собой.)
Адвокат (нерешительно). А может быть... она устала, как вы думаете? Боюсь, что в последнее время я перегружаю ее. Дел в конторе невпроворот, ни у кого из нас нет ни одной свободной минуты. И Маанан работает много.
Тетка. Я очень рада, что вам нравится наша Маанан. (Возвращается служанка.) Ты ее позвала?
Служанка. Да, но... она говорит...
Тетка. Она у нас такая стеснительная, господин адвокат. (К служанке.) Пойди передай ей мои слова: «Пришел господин адвокат». (Служанка уходит в среднюю дверь.) Сами понимаете, господин адвокат, молоденьким девушкам не хватает решительности. Когда еще до замужества я встречалась с моим первым мужем, — а было это, о, много лет назад,— я очень долго не смела взглянуть ему в лицо. Конечно, в наше время все было по-другому... Маанан посчастливилось, что она работает у такого человека, как вы.
Ее болтовня представляется адвокату весьма скучной и нудной, но он не осмеливается прервать ее какой-либо неучтивой фразой. Он кивает головой, улыбается, старается показать заинтересованность. Возвращается служанка, за ней с раздосадованным видом следует Маанан. Адвокат и тетка встают.
Служанка удаляется на кухню.
(Продолжает.) Маанан, ты не должна заставлять господина адвоката так долго ждать.
Адвокат. Здравствуй, Маанан, я просто заглянул на минутку по дороге к...
Из средней двери появляется Ханна, вежливо улыбается.
322
О. госпожа Ханна, добрый вечер. Как поживаете? {Подходит, здоровается за руку.) А я-то полагал, что...
Тетка. Я уже сказала, что Джеймс еще не вернулся с работы. Маанан, почему ты не предложишь господину адвокату сесть? О, господин адвокат, к сожалению, я должна вас покинуть. Надо накормить детишек. {Поворачивается, собираясь уходить.) Но, я надеюсь, вы к нам зайдете еще раз.
Адвокат. Спасибо, зайду.
Тетка выходит через левую дверь. Длительная пауза, во время которой Маанан, все еще стоя около средней двери, с досадой смотрит на адвоката. Ему становится все более неловко. Обычное высокомерие исчезает с его лица.
Ханна. Пожалуйста, господин адвокат, присаживайтесь. Я думаю, Джеймс скоро вернется.
Адвокат. О, нет, спасибо. Я только заглянул по пути на одну деловую встречу — очень важную! Я еще зайду, если вы не возражаете. Передайте, пожалуйста, Джеймсу, что я загляну, о, совсем ненадолго... {Поворачивается, собираясь уйти.) До свидания, госпожа Ханна.
Ханна (идет за адвокатом к двери слева). До свидания, господин адвокат, я ему передам. {Возвращается.) Маанан, что с гобой? Ты, случаем, не заболела?
Маанан. Мама, я должна кое-что тебе сказать.
Ханна. Хорошо, Маанан. Что же?
М а а н а н. Я больше не пойду в контору адвоката, мама. То же самое я скажу и отцу, когда он вернется... Ты мне поможешь, мама'?
Ханна. Объясни, в чем. собственно, дело? Я давно знала, что тебе не нравится эта работа, но не думала, что она окажется непосильно трудной.
Маанан. Мне никогда не хотелось быть юристом.
Ханна. Знаю.
Маанан. А теперь эта работа мне совсем опостылела. Ханн а. Понимаю.
Маанан. Скажу больше: я ненавижу адвоката Бону. X а и н а. Это признание не понравится отцу.
Маанан. Знаю, мама. Отец и слушать меня не захочет. И все же придется с ним поговорить.
Ханна. Будь осторожна, Маанан.
Маанан. Конечно, мама, я знаю характер отца. Но как быть осторожной? Я не могу вернуться в контору, и чем скорее отец узнает это, тем лучше для всех нас.
Ханна. Наверное, адвокат перегружает тебя работой.
Маанан. Да, мама, но это не самое главное. {Молчит
II*
323
в нерешительности.) Адвокат Бону домогается меня. (Снова замолкает, затем, не в силах больше сдерживать свои чувства, продолжает.} Он преследует меня уже больше двух месяцев, не дает ни минуты покоя. Торчит возле моего стола, пытается обнять, поцеловать.
Ханна. Вот зто уже серьезно.
Маанан. Это все чистая правда, мама, я ничего не выдумываю. Я просто не могу ни на чем сосредоточиться. Даже оба клерка стали замечать все это.
Ханна. От этого может пострадать твоя репутация.
Маанан. Разумеется, мама. Надо немедленно что-то придумать. Вчера он приказал переставить мой стол к себе в кабинет. Ему, видишь ли, неудобно каждый раз вызывать меня из другой комнаты, чтобы диктовать письма.
Ханна. Я не знаю, как устроена ваша контора, но мне кажется, что ты можешь спокойно работать в его кабинете, ведь рядом другие служащие.
Маанан. О чем ты говоришь, мама?! Сегодня я чуть было не закричала, когда он попытался меня облапить.
Ханна. Облапить???
Маанан. Да, мама. К счастью, он опрокинул стул и испугался, что, заслышав шум, служащие могут заподозрить нехорошее.
Ханна. А... миссис Бону знает обо всем этом?
Маанан. Думаю, нет, мама. Но ей, вероятно, будет интересно узнать.
Ханна. Что же нам делать?
Маанан. У меня нет другого выхода, кроме как рассказать все отцу. Надеюсь, он не станет мириться с такой мерзостью.
Ханна. Трудно предположить, чтобы отец усомнился в искренности твоих слов. Какая дочь способна выдумать подобную историю о лучшем друге своего отца!
Маанан. Но ведь он всегда знал, что я не хочу быть юристом! Он гут же решит, что я задумала одурачить его.
Ханна. Как бы там ни было, он обязан позаботиться о твоем добром имени. Он постоянно твердит, что против твоего поступления в английскую танцевальную школу только потому, что...
Маанан. Он боится, что за мной будут ухаживать мужчины?
Ханна. Не совсем так. Он просто не хочет, чтобы о тебе говорили дурно. И, конечно, тог, кто захочет жениться на тебе... Знаешь, Маанан, иногда и я готова с ним согласиться.
324
Маанан. Но ведь не обязательно быть на сцене, чтобы за гобой ухлестывали мужчины. Как видишь, в адвокатской конторе работать не менее опасно.
Ханн а. А может быть, поговорить с миссис Бону? Маанан. Нет, эю подольет масла в огонь, мама. Ханн а. Пожалуй, ты права. Миссис Бону не одобряет дружбы мужа с твоим отцом. Она считает, что он роняет свое достоинство, заходя в наш дом. Видела бы ты, каким взглядом окидывает она меня с ног до головы при случайной встрече. И все потому, что у меня нет образования... ума не приложу, что делать. (Вздыхает.)
Маанан. Если миссис Бону воображает, что у нее есть какое-то превосходство над тобой лишь потому, что ты не училась в школе, го она ошибается. С утра до ночи эта женщина только и думаем о новых тряпках. Хвастает своим билетом на конкурс моды. Да ни одна образованная женщина...
Ханна. Прекрати этот разговор, Маанан. Нехорошо так о людях старше тебя.
Маанан. Прости, мама.
Снова пауза.
Ханна. А может, мне самой потолковать с адвокатом Бону? Если я спокойно скажу ему...
Маанан. Вижу, ты совсем его не знаешь, мама. Он будет начисто все отрицать. А это опасный человек. (Ханна смотрит на нее удивленно, не в силах поверить.) А знаешь, кто ставит мне палки в колеса? Конечно, адвокат Бону. Отец не хочет, чтобы я стала танцовщицей, это известно всем, но тут не обошлось и без адвоката Бону. Ты же знаешь, как отец прислушивается к его мнению, особенно когда речь идет о нашем образовании. Сам адвокат прекрасно знает, чго, говоря о танцах, я вовсе не имею в виду пошлых, неуклюжих кривляний в полутемном танцевальном зале. Он прочел мои заметки о народных танцах Ганы. И он достаточно умен, понимает, что меня прежде всего интересует танцевальная драма с масками, барабанами и... (Она вдруг останавливается на полуслове.) Все это он прекрасно знает. Больше того, он без особого труда может растолковать отцу, насколько все это важно, и даже уговорить его поддержать меня. Адвокат Бону сам говорил мне об этом. Но разве он хоть пальцем пошевелит, чтобы помочь мне? Нет, он только без конца твердит отцу, будто танцы — это безнравственное занятие, а юриспруденция — самая респектабель
325
ная профессия, какую только может выбрать отец для своей дочери.
Ханна. Никак не пойму, зачем ему это надо. Чего он добивается?
Маанан. Очень многого, мама.
Ханна. Не понимаю.
Маанан. Адвокат Бону как-то сказал мне... Нет, я не могу повторить его слова... Ведь он знал, в каком я отчаянии от того, что не могу заниматься любимым делом,—и решил этим воспользоваться...
Ханн а. Не может быть, Маанан.
Маанан. Очень даже может. После тою как он убедил отца в важности юриспруденции и пообещал устроить меня в приличное учебное заведение в Лондоне, он как-то сказал мне, что может повлиять на решение отца и добиться от него согласия на то, чтобы я стала танцовщицей, но только с одним условием!
Ханна. С каким же?
Маанан. Если я соглашусь уступить... Я думаю, ты можешь догадаться, мама.
Ханна (помолчав). Что же гы ему ответила?
Маанан. Что подумаю. Наверно, мне не стоило оставлять ему хоть какую-то надежду, но...
Ханна. Понятно, Маанан. Зная, как обстоят дела и чего от него можно ждать, ты не хотела дать сразу же решительный отпор. По-моему, ты ответила правильно.
Маанан. Но это нс привело ни к чему хорошему. Он не дает мне ни минуты покоя.
Пауза.
Ханна. Не волнуйся, Маанан. Когда вернется отец, я сама с ним поговорю. Все это очень серьезно, и я не могу стоять в стороне. А теперь поди переоденься. Поможешь мне приготовить ужин... Ой, совсем забыла о рисе. Оставила его на огне. Неужели сгорел?
Ханна уходит направо. Маанан берет газету, бегло пробегает заголовки на первой странице и снова кладет на стол. Поворачивается, собираясь уйти, и вдруг замирает, прислушиваясь.
Из кухни через правую дверь входит Ханн а.
Ханна. Ты еще здесь? (Вытирает руки о полотенце.) Вовремя я спохватилась. Рис готов...
Маанан. Кажется, приехал отец. (Слышится стук дверцы машины.) Да, это он. Мне остаться с тобой, мама?
326
Ханна. Нет, Маанан. Не волнуйся. Я сама с ним по-। оворю.
Маанан уходит через среднюю дверь. Ханна стоит и смотрит на левую дверь. Она явно беспокоится о том, как выглядит. Поспешно вытирает руки, быстро достает носовой платок, сложенный у нее за поясом, вытирает лицо. Кладет платок обратно, раза два прикасается к нему, как бы желая убедиться, что он на месте. Слышны тяжелые шаги. Входит Джеймс Офосу, человек крепкого телосложения, сильный и цветущий для своих пятидесяти. У него вид решительного, самоуверенного бизнесмена. На нем темно-серые брюки, бледно-голубая, в тонкую полоску рубашка с открытым воротом. В руках — портфель и связка ключей от машины на короткой блестящей цепочке с кожаной биркой. Он бросает быстрый взгляд на Ханну, улыбается.
Джеймс. Здравствуй, Ханна. Что нового?
Ханна. Все в порядке. А у тебя как прошел день, надеюсь, хорошо? {Берет у него портфель.)
Джеймс. Да, ничего. В обычных хлопотах. {Тяжело опускается в кресло.) Все эти коммерческие фирмы одна другой хуже. Могут спокойно — и где у них совесть?—промариновать у ворот своих складов несколько часов десяток моих грузовиков, но попробуй мы опоздать на минуту, как они кидаются на меня, будто свора собак. Никак не пойму, почему у них нет своих машин для перевозки собственных грузов?!
Ханна {слушает его с улыбкой, идет к двери в столовую). Тогда, Джеймс, ты остался бы без работы. {Уходит в левую дверь.)
Джеймс. Ого! {Останавливает взгляд на ящичке с красками и газете, все еще лежащих на столе. Берет ящик в руки, читает этикетку, нетерпеливо кладет обратно на стол. Потом просматривает газету и с усмешкой бросает ее на стол.) А где это бродит Аарон?
Возвращается Ханна, держа на подносе стакан воды.
Ханна. Ушел за почтой. {Подает поднос Джеймсу, он берет стакан с водой.) Сейчас вернется.
Джеймс встает, подходит к двери, ведущей на улицу. Все это время он разговаривает.
Джеймс. Этот парень просит хорошей взбучки. Дай ему волю, он ни к чему дельному не притронется, будет весь день сидеть сложа руки, а потом вдруг начнет малевать свои дерьмовые картины. И еще называет это работой! {Джеймс подходит вплотную к двери. Какое-то время стоит молча,
327
держа в руке стакан. Потом тихим, полным благоговении голосом говорит.} Вот тебе вода. {Льет немного воды на пол.} И так будет всегда! Попей с нами, ради нашего преуспевания. {Еще льет воду. Поворачивается, идет на середину комнаты и на ходу выпивает остаток воды.} Вот!! Так-то лучше! (Ставит стакан на поднос, который Ханна оставила на столе.} А где Маанан? Тоже куда-нибудь улизнула?
Ханна. Она дома, Джеймс. Я отправила ее наверх, привести себя в порядок и переодеться.
Джеймс. А мне приятно, когда моя дочь хорошо выглядит. Но все же, Ханна, по-моему, ты ее портишь. Куда это годится — целыми днями переодеваться и мазаться?
Ханна (присаживается на стул). Нет, я ее не порчу, Джеймс. И ты это знаешь. И еще я убеждена, что втайне ты гордишься своими детьми. Хотя вслух их и осуждаешь. Но теперь меня волнует не это.
Пауза.
Маанан очень несчастна, Джеймс.
Джеймс. Откуда ты это взяла?
Ханна. Я мать, Джеймс, и не могу не видеть, что моя дочь несчастна.
Джеймс. Так я и думал! Ни на один вопрос, даже самый пустячный, женщина никогда не отвечает прямо.
Ханна. Хорошо, я тебе отвечу. Маанан несчастна, потому что... у нее... неприятности...
Джеймс. Если это называть прямым ответом, то я лучше...
(Опускает руки.)
Ханна. Я никогда еще не видела ее такой угнетенной. Джеймс. И что же ее угнетает?
Ханна. Могу только тебе сказать, что, если Маанан будет продолжать работу у адвоката Бону, ты об этом горько пожалеешь. Ей ненавистна карьера юриста. И более того...
Джеймс. Довольно, Ханна. Я знал, к чему ты клонишь, еще в самом начале нашего разговора. Сколько раз повторять, что я не хочу, чтобы моя дочь стала плясуньей. Надеюсь, что вправе требовать послушания от собс твенных де гей ? Но кажется, и ты начинаешь сомневаться в моих добрых намерениях.
Ханна. Я вовсе не о том, Джеймс.
Джеймс. А о чем же? За кого вы все меня принимаете? За круглого дурака?
Ханна. Никто так не считает.
Джеймс. Не хватало еще, чтобы кто-нибудь сказал мне это прямо в лицо? Вот к чему ведет моя снисходительность. Работаешь, словно вол. Стараешься собрать деньги, чтобы
328
дать детям образование, доступное лишь богачам, и что же?! Не считаясь с моим выбором, они говорят: «Не желаю быть инженером» или «не желаю работать юристом». Чего же они хотят? Плясать нагишом на сцене или рисовать паршивые картинки, за которые ни один знающий цену деньгам человек не даст и пенни! Но пока я жив...
Ханна. По-моему, ты плохо знаешь свою дочь, Джеймс.
Джеймс. Это я-то ее плохо знаю?
Ханна. У Маанан есть чувство собственного достоинства, гордости, — выставлять себя напоказ, да еще без платья, — отнюдь не то, к чему она стремится. До сих пор я, как и ты, думала, что уважающая себя девушка не должна идти на сцену, чтобы не стать легкой добычей всяких прохвостов. Но теперь я начинаю сомневаться, что мы с тобой правы.
Джеймс. Значит, ты гоже поддерживаешь ее? Как может мать, которая любит свою дочь, отстаивать подобные причуды?
Ханна. Желание заниматься танцами — вовсе не причуда, Джеймс. Ты ведь и сам любишь танцевать «мпинтин», не так ли?
Джеймс. Это совсем другое дело.
Ханна. Нравится тебе и наш женский танец «адова». Ты первый бежишь к окну смотреть, как девушки движутся по улице и поют. Неужели тебя привлекает только их нагота?
Джеймс. Не вижу, какая тут связь с отказом Маанан заниматься юриспруденцией и ее любовью к танцам. Маанан — моя дочь, я ухлопал кругленькую сумму на ее образование. Тебе ли не знать, во сколько нам вскочила школа Ашимота? А теперь ты хочешь, чтобы я сам позволил ей стать танцовщицей? Маанан — образованная девушка, не какая-нибудь там невежда. А если толпа девчонок, пусть и милых, но невежественных, проходит с песнями по улице и я подхожу к окну взглянуть па них, означает ли это, что моя дочь должна брать с них пример?
Ханна (с достоинством). Я — твоя жена, Джейгис, и мать Маанан. Но я никогда не училась ни читать, ни писать.
На некоторое время воцаряется молчание.
Джеймс (он чувствует себя неловко, ему не по себе). Прости меня, Ханна. Мне не следовало говорить это. Мне стыдно. {Пауза.) Но, понимаешь. Ханна, я уже много раз советовался но этому поводу с адвокатом Бону, и он со мной полностью согласен. Танцы не для такой девушки, как наша Маанан.
Ханна. И поэтому он с готовностью взял ее на работу в свою контору?
329
Джеймс. Вог именно, и не думай, будто любой из моих друзей с такой же готовностью, как он, взялся бы помочь. Я надеюсь вот-вот получить извещение из Лондона о том, что для Маанан резервировано место в юридическом колледже.
Ханна. Я не стала бы так слепо доверять адвокату Бону, Джеймс. Много лет мы считали его добрым другом нашей семьи, теперь же я начинаю сомневаться в его порядочности.
Джеймс. Что это на тебя нашло, Ханна? То ты сомневаешься в моем выборе, то в порядочности адвоката Бону.
Ханна. У меня есть достаточно веские основания для сомнений, Джеймс, и я хочу попросить тебя хоть однажды выслушать меня до конца. Адвокат Бону — ядовитая змея, затаившаяся в траве.
Джеймс. Не может быть.
Ханна. Может, Джеймс. И я готова подтвердить это!
Джеймс. Неужели ты полагаешь, что я тут же с тобой соглашусь, Ханна? Могу ли я просто гак, без всяких доказательств, поверить твоим словам, 1ем более что речь идет о моем старом друге. За кого ты меня принимаешь?
Ханна. Значил, ты мне не веришь?
Джеймс. Нет. Адвокат Бону — мой друг, и я не позволю вот так, походя, бросать на него тень. Он всегда мне помогал, особенно когда дело касалось образования детей. Кофи поступил в колледж благодаря прежде всего его протекции. Он уже добился места для Аарона в Манчестерском университете и делает все возможное для Маанан. Почему я должен сомневаться в порядочности такого человека? Кстати, кто это внушает тебе столь нелепые мысли?
Хан н а. А тебе известны все причины, почему Маанан не хочет больше работать у адвоката Бону?
Джеймс (с расстановкой). Так, значит, это Маанан рассказывает тебе небылицы! (Подходит к средней двери.) Эй, Маанан! Маанан!
Маанан (издали/. Что. папа?
Джеймс. Сейчас же спустись вниз! (Нетерпеливо ходит по комнате.) Не знаю, что это накатило на нее, просто не знаю...
Нерешительно входит Маанан. Она уже переоделась, выглядит свежее и привлекательнее, но нс веселее прежнего.
Маанан. Что, папа?
Джеймс (сурово). Маанан, что ты наговорила матери про адвоката Бону? (Маанан останавливается как вкопанная
330
и беспомощно смотрит на мать.) Иди сюда. В чем дело? Почему ты больше не хочешь работать в конторе Бону?
Ханна. Не бойся, Маанан, говори.
Маанан. Я не хочу быть юристом, отец.
Джеймс. Эту песню я уже слышал. Ты хочешь стать )анцовщицей, не так ли? Хочешь стать одной из этих девок, \ которых в голове нет ничего, кроме танцулек да ночных клубов?
М а а н а н. Да. отец я хочу стать танцовщицей, хочу изучить искусство танца. А вот шляться по ночным клубам отнюдь не входит в мои намерения. Спроси адвоката Бону, он подтвердит, что я говорю правду. Кстати, он прочел мои заметки о танцах и о драме и прекрасно знает мои замыслы.
Джеймс. Да. я от него уже наслушался о тебе и твоих । ан пах. И еше об этом Авере, который заморочил i олову Аарону да еще использует свою дружбу с ним как предлог для встреч с тобой. Слава богу, тетушка Фосува нс слепая, она мне обо всем рассказала.
Ханн а. Джеймс! Уж не думаешь ли ты. что между Авере и Маанан есть что-то нехорошее и я это поощряю? Авере частенько заходит к нам, и я ни разу не пожалела, что он дружи! с Аароном и Маанан, так как считаю его человеком глубоко порядочным.
Джеймс. А я и не говорю, будто ты поощряешь что-то дурное, Ханна. И все-таки я знаю, что именно он поддерживает все эти увлечения танцами, живописью и прочим. А еще мне известно, что он тайно встречается с моей дочерью. Не забывай, Маанан, у меня есть друзья, которые зорко следят за тобой.
Маанан. Извини, пала, но если ты имеешь в виду адвоката Бону, то он просто лжец.
Джеймс. Что? Да как гы смеешь обвинять моего лучшего друга во лжи?
Маанан. Да, папа, он лжец.
Джеймс. Черт! (Угрожающе надвигается на Маанан, но Ханна встает между ними./ Отойди, Ханна! Я не потерплю, чтобы дочь раз1 оваривала со мной в таком тоне. Это просто наглость!
Ханна. Послушай, Джеймс. Я уверена. Маанан не собиралась тебе грубить. Но не пора ли тебе изменить мнение об адвокате Бону? Неужели ты не видишь, в каком состоянии паша Маанан? Хорошо еще, что она держится стойко и не уступила до?логательствам этого человека.
Джеймс. Боже мой!
Ханн а. Ты удивлен, Джеймс? А тут нет ничего удивитель
331
ного. Адвокат Бону уже давно подкатывается к нашей Маанан. Но все безуспешно. Он знает, что Маанан мечтает стать танцовщицей, и нарочно насзраивает тебя против этого. Он надеется, что в конце концов Маанан отчается и поддастся ему. А уж тогда он и добьется твоего согласия послать Маанан в танцевальную школу, так он ей обещал.
Джеймс. Невероятно!
Ханна. Когда он понял, что Маанан не сдастся, то попытался применить силу. Это было сегодня днем, в его конторе.
Джеймс. Это заговор?
Ханна. Заговор?
Джеймс. Да, заговор. С целью опорочить моего друга и вынудить меня разрешить Маанан делать все, что ей заблагорассудится.
Слева из двери появляется Аарон. В руках у него письмо Он входит насвистывая. Неожиданно останавливается, удивленный. Джеймс замечает ei о.
Эй, Аарон, ио ты об этом знаешь? Иди, иди-ка сюда. (Аарон подходит д.шже.) Я тебя спрашиваю, что тебе известно об этом заговоре?
Аарон. Каком заговоре, отец?
Джеймс. Значит, тебе ничего не известно? А почему ты тогда прячешь от меня письмо? Что за письмо?
Аарон. Да так, просто письмо.
Джеймс. Тогда зачем ты его прячешь? Дай сюда. Повторяю: дай мне письмо.
Аарон, почувствовав угрозу в голосе отца, спокойно передает ему письмо. Джеймс поспешно разрывает конверт, разворачивает письмо и быстро пробегает глазами.
Я так и знал, это заговор! Так и знал!
Аарон. Но, отец, я лишь минуту назад вынул его из ящика и только один успел прочитать.
Джеймс. Именно это я и имею в виду. Все это — часть заговора против меня.
Ханна. Какой заговор, Джеймс? Нет никакого заговора. Неужели ты и своим близким не веришь?
Джеймс. Поверить близким! Как бы не так! Вот он, мой собственный сын! Я готов на любые расходы, лишь бы он стал инженером. Понимаешь: инженером! У меня самого не было и половины тех возможностей, что есть у него, но ради этого я ничего не пощажу. И как же он относится к моим планам? Попросту на них плюет. Для него я выхло-
332
нотал место в одном из лучших университетов, а он за моей спиной послал просьбу о зачислении его в художественное училище! И даже получил положи 1ельный ответ. И все за моей спиной! Ну как я могу после этого верить ему? Как? Скажи мне, Ханна? (Швыряет письмо па no.i.) И все же вам меня не провести. Я своего добьюсь. Хватило же ума у меня выбрать профессии твоим братьям Джорджу и Кофи, хватит ума выбрать и тебе, а что касается всей этой нелепой выдумки об адвокате Бону, то я не такой простак, чтобы ей поверить.
Джеймс стремительно выходи! через среднюю дверь, с (рохотом захлопывая ее за собой.
} а н а в е с
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Декорации те же. что и в конце первого действия.
Аарон. Честное слово, Маанан, я ничего не понимаю. Что случилось, мама? Я никогда еще не видел отца в таком раздражении.
Ханна. Не волнуйся, Аарон, все будет хорошо. Мне приходилось видеть отца в куда более сильном гневе, но он человек отходчивый.
Маанан. Даже не знаю, как теперь взглянуть ему в глаза. На меня он сердится еще сильнее, чем па тебя и на Аарона. Видимо, считает главной виновницей. Неужели он всю жизнь будет теперь меня ненавидеть? Кто бы мог подумать, что мое откровенное признание вызовет у него такой приступ ярости. (Садится на ст у. и
Ханна. Пойми, Маанан, ему нелегко поверить, что его лучший друг и советчик, которому он доверял столько лет, домогается его собственной дочери.
Аарон. А что адвокат Бону, действительно?..
Маанан. О, как мне все это противно!
Ханна. Я тебе уже говорила: постарайся обо всем этом шбыть. Отец, я знаю его лучше тебя, скоро успокоится. Может быть, даже хорошо, что так получилось. Ему все-таки пришлось выслушать нас. Теперь после этой вспышки он пойдет к себе в кохмнату и призадумается.
Аарон. Будем надеяться.
Входит Джордж, размахивая теннисной ракеткой. Он в белом костюме для И1ры в теннис.
333
Ханна. А, Джордж, ты явился как раз вовремя...
Джордж. Привет! (Нежно треплет Маанан по плечу.) Здравствуй, мама! (Видя, что все расстроены.) Вы что такие мрачные? Кто-нибудь умер? Где отец?
Ханна. Наверху, в своей комнате. Поговори с ним, Джордж.
Маанан. Нет, мама, Джордж все испортит.
Джордж. Ну и сестричка! Она, видите ли, считает, что Джордж все испортит! Какой же я врач, если не сумею помочь собственному отцу?
Маанан. Отец не болен.
Джордж. В чем же тогда дело?
Ханна. У него дурное настроение. Мне кажется, ты сумеешь с ним поговорить.
Джордж. Чрезмерное волнение не для отца, я ему' уже много раз говорил, что он должен остерегаться. (Кладет ракетку и направляется к средней двери.)
Аарон. Нет, мама. По-моему, Маанан права. Джорджу не стоит идти к отцу. Будет только хуже!
Д ж о р д ж (резко останавливается). Это почему же, позволь тебя спросить? Вот уж не ожидал, что моя репутация в этом доме упадет так низко.
Аарон (мягче). К твоей репутации эго не имеет никакого отношения. Неужели ты не можешь хоть на миг отвлечься от того, что ты врач?
Джордж. Зачем мне отвлекаться? Врач всегда врач, учти это.
Аарон. Ладно, ладно.
Джордж. А еше учти, что я твой старший брат.
Аарон. И что из этого следует?
Ханна (с беспомои1но’растерянным видом). Аарон, не надо разговаривать в таком топе. Что это со всеми вами в последнее время стало? Джордж совершенно прав: он твой старший брат, и гы обязан относиться к нему с уважением.
Аарон. Хорошо, мама, но и он тоже должен считаться с нами.
Маанан (хотя она и озабочена своими делами, все же не может удержаться и не сказать того, что давно занимает ее мысли). Я согласна с Аароном, мама! С некоторых пор Джордж стал чересчур самонадеянным и тщеславным.
Джордж. Вот это да, Маанан! И ты туда же!
Маанан. Да, Джордж, и я туда же!
Джордж. И чем же я заслужил такую оценку?
334
Маанан. Отец очень горд тобой, все время ставит тебя к пример. Если бы не ты, он оставил бы нас в покое.
Джордж. Ну, пошло-поехало...
Маанан. Да. А нам просто осточертели его разговоры о нашем будущем. Отец же не терпит никаких возражений. Они доводят его до бешенства. Вот так-то, доктор Офосу. (Поворачивается, но не уходит.)
Ханна (успокоительно). Извини, Джордж, никто не хотел юбя обидеть. Просто у всех расшатались нервы.
Джордж. И у тебя тоже, мама? Тогда мне лучше уйти...
Ханна. Пожалуйста, Джордж, постарайся понять. Я уверена. приди ты минут на десять пораньше, тебе все стало бы ясно. Не тебе рассказывать, что бывает, когда отец теряет над собой власть.
Джордж. Хорошо, мама, я понимаю. (Поворачивается, берет теннисную ракетку.)
Ханна. Ты уже собираешься уходить?
Джордж. Да. мама. Вообще-то, я ненадолго. Просто заскочил узнать, как туз дела. А раз никто во мне не нуждается, я предпочел бы пойти на корт.
Ханна. Но ты ведь заглянешь попозже, правда? На обратном пути в больницу?
Джордж. Возможно.
Ханна. Пожалуйста, зайди, Джордж. Прямо к ужину, у меня ведь, надеюсь, кормят лучше, чем в больнице. (Неожиданно.) Ох, ох, ох!
Джордж. Ладно, мама. Зайду. (Уходит.)
Ханна (после небольшой паузы. Видимо, все еще в мыслях о Джордже.). Адвоа! Адвоа!
Служанка (из кухни). Да, госпожа (входит в комнату).
Ханн а. Как там жаркое?
С л у ж а н к а. Пока еще на огне, тушится.
Ханна. Присмотри за ним. (Оборачивается к Аарону.) Я должна поговорить с тобой и с твоей сестрой.
Аарон и Маанан. Мама, но...
Ханна. Я не требую от вас извинений, но все же по-лшаю. что вы не должны разговаривать со своим старшим братом так, как сегодня. Мне это неприятно. И, надеюсь, ничего подобного больше не повторится.
Маанан. Хорошо, мама.
Ханна берет поднос, стакан и уходит па кухню через правую дверь. Маанан и Аарон остаются на своих местах. На их лицах написано огорчение. Через некоторое время Ханна возвращается.
335
Ханна. Маанан, я оставила жаркое на углях и поставила остудить сладкое. Поднимусь наверх и приму душ. А ты пригляди за жарким и накрой на стол. (Поворачивается, чтобы уйти.) Не забудь насыпать свежей соли в солонку. Вчера ты забыла, а ты ведь знаешь, отец не любит, когда соль слежавшаяся.
Маанан. Хорошо, мама.
Ханна уходит через среднюю дверь, унося портфель мужа. Маанан устало опускается в кресло, берет в руки газету. Аарон бесцельно блуждает по комнате, затем подходит к радиоприемнику, начинает крутить ручки. На панели загорелись оюпьки, но звука не слышно. Маанан откладывает газету в сторону и берет ящичек с красками. Кидасг быстрый взгляд на Аарона.
А что случилось с Авере?
Аарон (отворачивается от приемника). Ты о чем?
Маанан. Он ведь хотел вернуться вместе с тобой. Вот и краски оставил.
Аарон. А, ты об этом? Наверно, он еще зайдет попозже. Кажется, он собирался поработать. Не пойму, почему он работает по ночам. Его выставка только открылась, такой успех! Он сказал, что краски ему еще понадобятся.
Маанан. Если они ему в самом деле нужны, почему он не забрал их с собой.
Аарон. Понимаешь, когда мы возвращались с почты, он увидел возле дома машину отца и побоялся зайти... Спасибо, что напомнила. (Поспешно встает, но все еще безмолвствующее радио не выключает.) Мне ведь надо поставить машину в гараж и продуть карбюратор. А то старик...
Маанан. Что? Прямо сейчас? Так поздно?
Аарон. Да, Маанан. Не хочется нарываться на скандал. Он точно объяснил мне, что и как нужно сделать.
Уходит в дверь налево. Маанан после этого короткого раз1 овора немного успокаивается, садится отдохнуть, откинув голову на спинку кресла.
Минуту-другую все тихо. Никакого движения. Потом шторы слева раздвигаются, быстрыми, но бесшумными шагами входит мужчина. Он останавливается, увидев в кресле Маанан. Она его не замечает. Какое-то время он стоит колеблясь. Потом, видимо, приняв решение, идет по направлению к Маанан. Маанан вдруг оборачивается. Узнав адвоката Бону, она вскакивает и смотрит ему в лицо. Так они и стоят, уставившись друг на друга.
Адвокат Бону. Я вас испугал, Маанан? Видите ли, я не знал, что здесь кто-то есть.
Маанан (вдруг вспылив). Можно и постучаться.
336
Адвокат. Прости re, Маанап. А где ваша мать?
Маанан. По-моему, принимает душ.
А д в о к а т. Надеюсь, это не займет у нее много времени. Мне хотелось бы с ней поговорить. Вы не будете возражать, если я присяду и подожду?
Маанан ничего не отвечает. Адвокат садится.
А когда вернется отец? Аарон сказал, будто Джеймс куда-то ушел. Что-то неладно с машиной, и он боится, что придется чинить ее в сумерках. Что у вас там с машиной?
Маанан (нехотя). Карбюратор барахлит.
Адвокат. А, понимаю.
Неловкая пауза.
Я советовал Джеймсу купить новую, а он никак не решится расстаться со старой. Охота же ему возиться с «шевроле», которому уже четыре года? (Снова неловкая пауза.) Пожалуй, я выпью чего-нибудь. (Оглядывается, смотрит на сервировочный столик.) Налью-ка я себе виски. Вы не принесете мне содовой? Если можно, похолоднее, Маанан?
Маанан удаляется через дверь направо. Адвокат подходит к столику, наливает себе виски и выпивает. Затем наливает еще. Возвращается Маанан, несет на подносе бутылку содовой. Адвокат идет ей навстречу, берет бутылку, наливает содовую в стакан с виски. Когда Маанан поворачивается, собираясь уйти, он преграждает путь.
О, нет, не уносите, Маанан. Оставьте мне воду вот здесь, на столе. Я еще не закончил.
Отпивает глоток из стакана. Маанан ставит поднос на стол, адвокат медленно подходит к ней, останавливается совсем рядом.
Маанан выпрямляется.
(нежно). Маанан!
Маанан. Что вам от меня нужно?
Адвокат. Маанан, мне хотелось с вами поговорить. После того как сегодня днем вы ушли из конторы, я все время хочу увидеть вас. Поэтому прихожу сюда уже во второй раз. Я хотел извиниться за инцидент сегодня в контре.
Маанан. Вы ждете, чтобы я сказала, будто все простила.
Адвокат. А вы не простили?
Маанан. Нет.
337
Адвокат. Какая вы злопамятная, Маанан! Вам это нс к лицу. Красивая девушка, и вдруг...
Маанан поворачивается, собираясь уйти.
Маанан, ну почему вы так ко мне относитесь? Вы же знаете, по летам я гожусь вам в отцы.
Маанан. Это я прекрасно знаю.
Адвокат. Не будьте же такой жестокой.
Маанан. Я вовсе не жестока.
Адвокат. В чем же дело? Я вам не нравлюсь?
М а а н а н. Нет. не нравитесь!
Адвокат (пытается поднять голову Маанан/. Взгляните на меня.
Маанан (отбрасывает в сторону его руку). Пожалуйста, нс прикасайтесь ко мне.
Адвокат. Хорошо, не буду. Только взгляните на меня. Маанан. Не хочу.
Она отворачивается. Адвокат стоит в нерешительности. Потом предпринимает новую попытку снискать ее благоволение.
Адвокат. Я все время думаю о вас, Маанан.
Маанан. Неужели?
Адвокат. Да. (Пауза. Адвокат овладевает собой.) И все, что я могу сделать для вас...
Маанан. Пожалуйста, держите свои мысли при себе.
Адвокат. Нет, Маанан, своими мыслями я хочу поделиться с вами. И не только мыслями, но и многим другим. (Пауза.) Есть такая поговорка: сладкое еще слаще, если на двоих. (Молчание. Адвокат повышает голос.) Я вам дам все, чего вы только пожелаете, Маанан, все, чего захотите...
Маанан. Мне от вас ничего не нужно, господин Бону. Адвокат. Неправда, Маанан, и вы это хорошо знаете. М а а и а н. В самом деле?
Адвокат. Вы же хотите выступать на сцене. Хотиге изучать ганцы, а потом создать свой балет. Хотите, Маанан. А я могу помочь вам достигнуть этой цели. Могу угово-ригь вашего отца не противиться вашему стремлению, могу...
Маанан. Мне не нужна ваша помощь, господин Бону. Мне ничего от вас не нужно. Неужели вам не стыдно предлагать мне подобные вещи? И где же? В доме моего отца? Почему вы так бесцеремонно лезете в мою жизнь?
Адвокат. Потому что люблю вас, Маанан.
338
М а а н а н. Вы хорошо знаете, что годитесь мне в отцы.
\ д в о к а г. Ну и что? Разве это помеха?
Маанан. Это не помеха, а непреодолимая преграда. 11ы сами знаете эго и поэтому клевещете на меня и Авере моему отцу.
Адвокат. Мне жаль, что я вынужден был прибегнуть к недозволенному приему, Маанан. Но вы так нежны с этим парнем и так холодны со мной, что любой на моем месте поступил бы точно так же. Да и кто он, собственно, 1акой? Простой студентишка. Что он способен вам дать?
Маанан долго с презрением смотрит на адвоката, потом поворачивается и направляется к двери, ведущей в столовую.
Адвокат поспешно преграждает ей путь.
11с уходите, Маанан. Прошу вас, не уходите.
Маанан. Посторонитесь! У меня есть неотложные дела на кухне.
Адвокат. Нет, Маанан, я не пущу вас, пока вы меня не поцелуете. Ну... Неужели вы не видите, как я вас люблю? Я бы не позволил себе ничего подобного, если бы не любил пас. Маанан. Вот уже четыре года, как я не могу жить без вас, а вы становитесь все прекраснее. И у меня больше нс г сил противиться вашей красоте...
Маанан. Я просто удивляюсь, как вы можете говорить 1акое, вы, женатый человек, один из столпов этого города. Чю сказала бы миссис Бону, если бы вас услышала, ваши речи?
Адвокат. Это не имеет ни малейшего отношения к моей жене. Касается только вас и меня, Маанан. Больше никого.
Маанан вдруг приходит в ярость. Она выбивает стакан с виски из рук адвоката. Адвокат ловит Маанан, пытается ее поцеловать. Завязывается борьба. Маанан впивается зубами в руку адвоката. Бону с криком отстраняется.
Вы меня укусили. Укусили за руку. (Оправившись от растерянности. адвокат решает предпринять новую попытку. Как хищный зверь, готовый наброситься на свою жертву, он подбирается к Маанан. Девушка пятится назад... потом вдруг хватает бутылку с сервировочного столика.)
Маанан. Если вы дотронетесь до меня, я размозжу нам голову.
Адвокат не обращает внимания на ее угрозу. Он пододвигается к девушке, бормоча: «Я тебя поцелую, все равно поцелую!»
Маанан замахивается бутылкой.
339
Если вы только посмеете подойти ко мне, я стукну вас этой...
Из средней двери появляется Джеймс. Не верится, что он может быть таким спокойным. Маанан замирает на месте, уставившись на отца широко открытыми глазами. Адвокат, почуяв неладное, оборачивается.
Адвокат. Боже праведный!
Джеймс. Не поминайте имя божье! Было время, когда я писал эти слова на своих автомобилях. (После небольшой паузы.) Вы ведь христианин, не так ли? (Адвокат смущен настолько, что не находит слов.) Почему же вы так бесчестно обманули мое доверие?
Адвокат. У меня не было ничего дурного в мыслях, Джеймс.
Джеймс. В самом деле? К чему эти увертки? Я ведь слышал все из своей комнаты.
Адвокат. Я думал, вас нет дома.
Джеймс. Значит, хотели воспользоваться моим отсутствием?
Адвокат (чуть слышно). О. господи!
Джеймс. Вы подло обманули меня, адвокат Бону. Выставили простофилей и дурнем перед всей моей семьей. Какой позор на мою голову!
Адвокат (бессильно опускается на стул, глядя перед собой невидящим взглядом). Я пропал! Погиб!
Джеймс. А теперь убирайтесь вон из моего дома!
Адвокат. Как вы намерены поступить?
Джеймс. Не ваше дело.
Адвокат. Но вы ведь никому не расскажете, правда? Джеймс. На этот вопрос я предпочитаю не отвечать. Адвокат. Прошу вас, Джеймс, во имя нашей дружбы... Джеймс. Молчите лучше. Не доводите меня до крайности. Убирайтесь вон.
Адвокат (весь дрожа поднимается с места. Делает последнюю попытку спасти себя.). Я погиб, Джеймс, если вы выдадите меня... Я готов искупить свою вину. (Достает из кармана чековую книжку.) Хотите, я выпишу вам чек, Джеймс. На любую сумму.
Джеймс. Я и впрямь люблю деньги. Но только заработанные честным трудом... О, господи, да за кого же вы меня принимаете! (Кричит.) Я вас предупреждал: не доводите меня до крайности.
Адвокат. Прошу вас, Джеймс...
340
Джеймс (кричит). Если я владелец небольшой транспортной конторы, к тому же получил лишь начальное образование, вы считаете, что со мной и с моей семьей можно не считаться?!
Из средней двери выходит Ханн а. Она, видимо, переодевалась, Во всей ее осанке — чувство собственного достоинства.
Адвокат снова падает на стул.
Ханна. Что случилось, Джеймс? Что за крик?
Джеймс. Скажи ему, скажи этому типу (указывает на адвоката), что я, слава богу, человек обеспеченный, пусть он подавится своими деньгами! (Обращается к адвокату.) Я с таким уважением относился к вам, дорожил вашей дружбой, считал вас человеком образованным и честным. Я думал, что. дружа с вами, тоже могу рассчитывать на уважение, которым, к сожалению, не всегда пользуются люди моего круга. Я советовался с вами, какую профессию дать моим детям, ибо думал, что могу положиться на ваш ум и беспристрастие. (Еще более взволнованно.) Аарон! Аарон! Иди сюда, Аарон! Да, я безоговорочно следовал вашим советам, когда речь шла об образовании моих детей. И оказался в дураках.
Из левой двери входит Аарон, вытирая руки о замасленную тряпку. Ошеломленный увиденным, он пятится назад.
Иди сюда, Аарон! Посмотри на этого субъекта. Посмотри хорошенько. Я считал его порядочным человеком. Думал, что могу ему доверять. Но он оказался подлецом и лжецом, он опозорил честь своей профессии.
Ханна. Что он сделал, Джеймс?
Джеймс. Что сделал? То самое, о чем ты говорила. Я не верил ни Маанан, ни тебе, но теперь убедился, что вы были совершенно правы.
Ханна. Я думала, ты у себя наверху.
Джеймс. Да там я и был. Но потом я услышал громкий шум внизу и спустился узнать, что происходит. Тут-то я собственными глазами увидел, как он лезет к нашей Маанан со своими ухаживаниями. Это было просто отвратительно.
Ханна. Разве он не знал, что ты дома?
Джеймс. Он думал, я ушел!
Аарон. Это я ввел его в заблуждение. Когда он на улице, возле гаража, спросил, дома ли гы, я сказал, что 1сбя нет. Вот уж не думал, что он посмеет явиться к нам
341
после сегодняшнего скандала... Он сказал, что подождет тебя, и вошел в дом.
Адвокат. Даже не знаю, чго ответить...
Джеймс. Я не желаю вас слушать. Покиньте мой дом. Эго мое последнее слово!
Адвокат медленно поднимается. Входит тетка. Она бежала и еле переводит дух.
Тетка. Джеймс! Джеймс! Ты должен поговорить с Аароном. Просто обязан!
Джеймс. О чем?
Тетка. Он ведет себя недостойно. ( Смолкает, не в силах отдышаться.) Знаешь, кого он прячет в гараже? А я вот знаю. Проследила.
Джеймс. Чем ты там занимался, Аарон?
Аарон. Продувал карбюратор. Как ты мне велел.
Джеймс с недоумением смотрит на тетку.
Т е т к а. Это неправда!
Аарон. Честное слово, отец.
Тетка. Неправда! Скажи наконец, кого ты там скрываешь в гараже? (Пауза.) Я уже много раз говорила тебе, Джеймс: перестань пускать сюда этого Авере, который волочится за Маанан. Ты еще горько пожалеешь о своей доброте! Непутевый это парень!
Ханна. Фосува. я...
Тетка. Не перебивай меня. Раз я говорю: непутевый, значит, так оно и есть... Он здесь, вот тут. сегодня днем, вместе с Аароном и Маанан. Я его видела собственными глазами. И знаешь, что сказала твоя жена, когда я хотела его выпроводить? «Не лезь в чужие дела!»
Джеймс. Авере приходил сюда. Аарон?
Ханна. Да.
Джеймс. Я спрашиваю не тебя. Ханна. Ответь мне, Аарон, приходил сюда этот парень?
Аарон. Да, отец...
Пока Джеймс разговаривал с сыном, адвокат незаметно пятится к двери, но гетка вдруг преграждает ему дорогу.
Тетка. Пожалуйста, не уходите, господин адвокат, прошу вас. Я знаю, вы рассердились, но все же простите Маанан, она ведь еще ребенок.
342
Джеймс. Пусть проваливает. Не хочу больше видеть п о физиономию.
Тетка (по-прежнему пытается задержать адвоката). Ну кик ты можешь говорить такое, Джеймс? Господин адвокат, •lei о доброго, раздумает жениться на Маанан, если ты будешь с ним так обращаться.
Адвокат. Разрешите мне уйти, Фосува.
Тетка. Господин адвокат, не обращайте внимания на все ио. Я заставлю Маанан извиниться...
Джеймс. Пусть он проваливает, Фосува, повторяю тебе: и больше не желаю его видеть...
Тетка. Но ты же сам всегда хотел выдать за него дочь?!
Джеймс. Я? Хотел выдать за него Маанан? Что ты несешь, Фосува?
Тетка. Для чего же ты тогда отправил ее работать к нему и контору?
Входит миссис Б о н у. На ней европейское платье. Выглядит опа вполне респектабельно, но вид у нее отнюдь не счастливый.
Первым ее замечает адвокат. На его лице изображается такое смятение, что все оборачиваются разом на дверь. Молчание.
Джеймс. Вот тебе и ответ на твой вопрос. Могу ли я выдать Маанан за этого человека?
Тетка (моментально приходит в себя). Только потому, чго он женат? Адвокат Бону — достаточно богатый человек, чтобы содержать двух жен, и если он хочет жениться на Маанан. то что тут плохого?
Миссис Бону (постепенно начинает понимать, что 1десь происходит). Извините за неожиданное вторжение. Меня провела сюда ваша служанка. Однако похоже, будто пришла я как раз вовремя. (Поворачивается к Фосуве.) Правильно ли я поняла, что вы хлопочете о том, чтобы мой муж взял себе вторую жену?
Ханна. Никто об этом нс хлопочет, миссис Бону. По крайней мере, ни Джеймс, ни я.
Тетка. Ну что ж. а я вот не буду скрывать, хлопочу. И раз уж вы сами явились сюда, то послушайте меня. Будь господин адвокат удовлетворен своей семейной жизнью, он не стал бы интересоваться Маанан.
Джеймс. Ах, вот оно что! Значит, ты все это время знала, что адвокат преследует Маанан?
Тетка. Ты еще не родился, Джеймс, когда я уже была взрослой. И неспроста я трижды выходила замуж!
343
Миссис Бону. Это ваше личное дело, сколько р;и выходить замуж. Что до меня, то я не позволю своему мужу взять вторую жену, даже если это будет ваша племянница Это мое право! Право женщины!
Тетка. Нет, вы только послушайте ее! (Пре зрительно смеется..) Она называет себя женщиной?.. Да ведь вы ни разу в жизни не рожали. Тоже мне женщина!
Джеймс (кричит). Хватит, Фосува! Замолчи! Маанан-моя дочь, и я заявляю, не может быть и речи о том, чтобы она стала женой этого человека! (Обращается к адвокату.) Разговор закончен. Уходите!
Миссис Бону. Я давно подозревала, что тут дело нечисто. Зачастил в ваш дом, уговорил девушку работать у него в конторе. И все же, честно сказать, я не догадалась бы о твоей двойной игре, если бы не твой клерк.
Адвокат. Какой еще клерк?
Джеймс. Хватит. Выясняйте свои отношения у себя дома... (После ухода адвоката и миссис Бону обрагиается к тетке.) Ну и кашу заварила ты, Фосува! Прошу тебя, уйди! Я хочу побыть с женой и детьми. (Садится на стул.)
Тетка (с ненавистью к Ханне). Это все твоих рук дело. (Торопливо уходит.)
Наступает долгое неловкое молчание.
Ханна (спокойно). А теперь скажи, как ты собираешься поступить с Маанан?
Джеймс. Не знаю... Пусть делает, что хочет. (Снова пауза. Приемник вдруг начинает подавать признаки жизни.) Кто это оставил приемник включенным? (Обращается к Аарону.) Я ведь тебя предупреждал, чтобы ты аккуратно пользовался приемником. Сейчас же выключи. (Аарон направляется к приемнику. Джеймс смотрит на часы и меняет решение.) Ладно, пусть работает.
Аарон. Хорошо, отец. (Стоит в раздумье, затем садится.)
Ханна. Я тебя спрашивала, как ты собираешься посту пить с Маанан. Джеймс.
Джеймс. Я уже ответил тебе: нс знаю. После всего случившегося не так-то легко что-то решить.
Пауза.
Маанан!
Маанан не откликается.
344
Ханна. Маанан, тебя зовет отец.
Маанан приближается к отцу. Они в упор смотрят друг на друга. Джеймс не выдерживает пристального взгляда своей дочери, начинает беспокойно ерзать.
Джеймс. Очень жаль, что все так получилось. Мне надо было раньше разобраться во всем этом. Хорошего дурака и свалял!
Ханна. Ничего. Джеймс, все в порядке. Оставь нас одних, Маанан.
Маанан выходит в среднюю дверь.
Джеймс (встает, подходит к радиоприемнику. Настраивает его и одновременно говорит). Вот тебе и дружба. Доверился этому прожженному адвокату, и вот какой сюрприз он мне преподнес...
Ханна. Не всем людям образование идет на пользу. У тебя такой богатый жизненный опыт обращения с людьми, почему же ты так поздно прозрел?
Джеймс. Какой там опыт? Всю жизнь вожусь с грузовиками и автобусами...
Ханна. Ты ведь имеешь дело с людьми, Джеймс.
Джеймс. Все это простые шоферы и грузчики. (Выключает приемник. I
Ханна. Чем они плохи, эти люди? Будь они нечестными. 1ы не мог бы доверить им свои грузы. А эти клерки, которые оформляют счета, получают крупные суммы денег в обмен на клочки бумаги, именуемые расписками, неужели все они нечестные?
Джеймс. Конечно, честные. Но не они заправляют этим миром, Ханна. Во главе стоят люди, окончившие колледжи и университеты, люди, много знающие и поэтому несущие высокие обязанности: юристы, финансовые работники, инженеры. врачи. Вот почему я с таким уважением относился к адвокату Бону. И почему всегда хотел, чтобы и мои дети...
Ханна. Разреши мне задать тебе вопрос. Джеймс?
Джеймс. Пожалуйста.
Ханна. Что бы ты сказал, если бы Маанан и Аарон захотели стать учителями?
Джеймс. О чем ты говоришь. Ханна? Чтобы мои дети с шли учителями!
Ханна. А что тут плохого? Ты только что сам превозносил людей знающих.
345
Джеймс. Да, но не учителей же!
Ханна. А я вот всегда считала, что пет людей более образованных, чем учителя.
Джеймс. Ты просто не понимаешь, о чем говорипп. (Повышает го.юс.) Ну, что они, эти учителя, смыслят, например, в транспортных делах. Я могу дать им сто очков вперед И кому нужны их знания? Я всегда считал и продолжат считать, что ценность любого человека определяется суммой его заработка. Это первейший урок, который должен усвой н. каждый, кто хочет преуспеть в жизни. Да, деньги, деньги вот двигатель этого мира, вот сила, им управляющая! (Пауза Джеймс что-то вспоминает.) Что до учителей и знаний, то какова их ценность, можешь судить сама по заработку Никто из моих детей, само собой, никогда не станет учителем!
Ханна (после некоторого молчания, в замешательстве). Мне кажется, ты сам себе противоречишь. Чего именно ты хочешь для своих детей: денег и только денег?!
Джеймс. Разве это плохо? Что стало бы с нами, окажись я на мели? Тебе вот не нравится этот дом, а знаешь, сколько стоит построить новый?
Ханна. Не надо об этом, Джеймс!
Джеймс. Просто не понимаю, что сегодня на вас нашло. Да вы меня унижаете, все без исключения...
Ханна. Ну кто тебя унижает, Джеймс?
Дж'еймс. Все мои предложения принимаются в штыки. Ханна. Глубоко убеждена...
Джеймс. Что я не прав. Вот-вот, об этом-то и речь. Образование для детей — какая чепуха! Деньги на содержание семьи — какая чепуха! Господи боже мой!
Ханна. Ты можешь говорить все, что угодно, только, пожалуйста, не божись!
Джеймс. Это уж мое дело. Клянусь прахом моего отца, что...
Входит Джордж. Джеймс поспешно садится.
Ханн а. Джордж, поговори хоть ты с отцом.
Джордж. Что случилось? (Оборачивается к Джеймсу.) Что с тобой, отец? (Подходит ближе./ Болит сердце?
Джеймс (с чувством). Нет, слава богу, нет.
Джордж (озабоченно). В чем дело, мама?
Ханна. Нужно что-то предпринять и немедленно, иначе в этом доме уже никогда не будет мира и покоя.
Джордж. Но, мама, ты так и не сказала, в чем дело. Как я могу поставить диагноз, да еще назначить лечение, если не знаю симптомов?
346
Ханна. Все очень расстроены. Аарон ходит хмурый, по ь.। а дому пустяку злится. Маанан — измученная и издерганная, .1 <нси так и пышет гневом... И все из-за...
Джеймс. И все из-за того, что я хочу дать моим детям хорошее образование. Ничего не щажу ради них.
Джордж. В таком случае непонятно, в чем причина всеобщего уныния и раздражения?
Джеймс. Вот видишь, Ханна? (К Джорджу.) Каждый день с утра до ночи они пререкаются со мной. Никто ничем не доволен. Маанан отказывается стать юристом. Что ж, я не против, я ее понимаю. Пусть, если охота, занимается своими танцами и драмой. Но вот как быть с Аароном? Он прямо заявил: «Инженерным делом заниматься не намерен!»
Ханна. Но зачем же принуждать его делать то, что ему вовсе пе ио душе?
Джордж. Знаешь, отец, а ведь мама права. Если Аарон серьезно обдумал свой отказ...
Джеймс. Какой может быть отказ? Сумел же я выбрать профессию тебе, сумею — и ему. Ты ведь никогда не выражал недовольства моим выбором.
Джордж. Нет, отец. Но мне нравилась выбранная тобой профессия, я сам всегда хотел стать врачом. Но если Аарон 1вердо решил стать художником, то я не вижу в этом ничего плохого. Сам-то я не очень хорошо разбираюсь в живописи, мне она мало что говорит, но раз он увлечен по-настоящему...
Джеймс. Мой сын — и художник!
Джордж. Ты ведь сам, отец, сейчас сказал, что желаешь своим детям добра.
Джеймс. Да.
Джордж. Тогда лучше всего, если ты поможешь им шляться тем делом, к которому они чувствуют склонность.
Джеймс. Даже если это дело безнадежное?
Ханна. Вот тут-то. мне кажется, и кроется твоя ошибка, Джеймс. Деньги — еще не все. Мы с тобой начали жить очень бедно. Но у тебя оказались деловые способности, ты много работал и сумел достичь успехов. Тогда и появились деньги. {Пауза.) Я не порицаю тебя за то, что ты по-своему забо-1ишься о будущности детей, но, скажи, что делает человека человеком? Я считаю, что наша любовь к собственным детям и друзьям, уважение, которое мы испытываем к другим, именно потому, что они люди — безразлично, грузчики, шоферы, учителя или юристы — вот это и есть основа основ. Сегодня мы убедились, что адвокат Бону...
347
Джеймс. Я не желаю слышать об этом человеке. Джордж. Что он сделал, этот адвокат Бону, мама? Джеймс. Я не желаю ничего слышать об этом человеке. Ясно тебе, Джордж?
Джордж. Но все же...
Джеймс. Неужели вам недостаточно моего разрешения Маанан заниматься танцами, раз это доставляет ей радость?
Ханна. Почему же ты не разрешаешь Аарону заняться делом, которое сделает и его счастливым?
Джордж (как бы рассуждая с самим собой). Вообще-то говоря, можно прожить и живописью... Художники-портретисты, насколько я знаю, жили неплохо. Даже Авере - друг Аарона — и тот уже начал зарабатывать.
Джеймс. Что за чепуха?
Джордж. Я слушал последние известия, отек. В шесть часов, когда приходил сюда. Подожди-ка минутку, может, еще не поздно. (Смотрит на свои часы.) Я здесь всего-то восемь минут.
Подходит к радиоприемнику, нервно крутит ручку настройки. Ясно слышится голос диктора, читающего сводку новостей. «Уже подсчитано, что для ремонта моста потребуется шесть дней. Вода в реке Какум опустилась до нормального уровня, поэтому мост открыт для пешеходов. Однако все транспортные средства из Токоради и обратно через Кейп-кост должны следовать до особого распоряжения через Анкафур. На этом заканчиваем выпуск последних известий. Повторяем основные события дня: Совещание экспертов по производству какао открылось сегодня утром в Университетском колледже Ибадана. К присутствующим обратился представитель Ганы па этой конференции доктор такой-то. Американский коллекционер живописи приобрел картину молодого ганского художника, выставка которого проходит в эти дни в Центре искусств, за двести двадцать фунтов стерлингов. Два школьника приняли участие в экспедиции...» Джордж выключает приемник.
Вот, пожалуйста. Оказывается, и живопись может приносить доход.
Ханна. Что ж, думаю, этого достаточно, чтобы ты переменил свое решение относительно Аарона.
Джордж. Можно я позову Аарона?
Ханна. Да, Джордж, позови его. И Авере тоже. Вероятно, они все еще там вместе.
Джеймс. Нет, Джордж, Авере звать не нужно.
Ханна. Ну, почему, Джеймс? Нам следует поздравить его с успехом!
Джеймс (встает). Я не имею ничего против него.
348
Если хотите, можете его поздравить. Но, честное слово, нельзя же требовать от человека сразу так много!
Ханна. Я ничего от тебя не требую, Джеймс.
Джеймс. Послушай, Ханна, ведь не могу же я за один день переродиться, правда? Я лишился друга, уступил Маанан. Сейчас я почти готов пойти на уступку Аарону. Но требовать, чтобы я еще и разговаривал с этим парнем?.. Ну, это уж слишком. Дайте мне хоть немного времени.
Ханна. Но, Джеймс.
Джеймс. Не продолжай, я ухожу. (Поворачивается и уходит, не х.юпнув, однако, дверью. Ханна и Джордж смотрят друг на друга.)
Джордж. Я сейчас их позову.
Выходит. Слышно, как он зовет Аарона и Авере. Ханна стоит одна, вид у нее странно потерянный. Входят Аарон и
Авере, следом за ними Джордж.
Ханна. Поздравляю, Авере, мы слышали о твоем успехе.
Авере. Спасибо. Я сам всего лишь несколько минут назад услышал эту новость по радио, в баре напротив вашего дома.
Ханна. Аарон, отец разрешил тебе заниматься живописью. (Аарон не реагирует.)
Джордж. Ну, Аарон, покажи, что ты доволен.
Аарон. Почему он вдруг переменился?
Джордж. Мама уговорила.
Аарон. И больше ничто на него не подействовало?
Джордж. А еще успех Авере.
Аарон. Как он узнал?
Джордж. Очень просто. Услышал по радио.
Аарон. Понятно! И теперь он разрешает мне писать картины?
Джордж. Чему ты удивляешься?
Аарон. Он понял, что живопись тоже доходное дело? А если я вдруг откажусь писать?
Авере. Аарон, а чем плохи деньги?
Аарон. Ты ведь знаешь мое мнение на этот счет!
Джордж. Перестань. Аарои. Тебе очень повезло, подумай сам. Я бы на твоем месте как одержимый взялся за работу, пока отец не передумал.
Аарон. Черт бы побрал эти деньги. Черт бы побрал всех, кто без конца о них говорит. (Поворачивается, собираясь уйти.)
Джордж. Какая муха тебя укусила, старина?
349
Аарон. Скажи, ты лечишь людей потому, что медицина приносит тебе деньги?
Джордж. Конечно, прежде всего я люблю свою рабо i у Но я не закрываю глаза и на то, что она дает мне средства на жизнь.
Аарон. Тогда и ты катись ко всем чертям! ,
Авере. Аарон, здесь твоя мать.
Аарон. С меня хватит, сыт по горло. Почему нельзя просто заниматься любимым делом? Почему?
Ханна. Прекрати, Аарон. Тебе давно пора поумнеть. Слишком уж ты о себе возомнил. Научись сперва рисовать хорошие картины, за которые охотно заплатят деньги. Тогда и задирай нос. А пока я, на твоем месте, поблагодарила бы отца и воспользовалась предоставленной мне возможностью. Когда одумаешься, извинись за грубости, которые ты наговорил.
Джордж. Молодец, мама.
Ханна (холодно). Джордж, позови Маанан. (Джордж уходит через среднюю дверь, дважды зовет Маанан, потом возвращается.) Мне пора идти готовить ужин. Поздравляю тебя еще раз, Авере. Ты хорошо поработал. Надеюсь, удача и дальше будет сопутствовать тебе.
Входит М а а и а и.
Маанан, принеси Авере стакан воды. Пусть запьет наши благо-пожелания. (Маанан уходит направо.) Ты ведь еще не исчезаешь, Джордж? Поговори с отцом за ужином.
Ханна удаляется через среднюю дверь. Возвращается Маанан со стаканом воды на подносе.
Авере (берет стакан). Большое спасибо, Маанан. И пусть у каждого из нас хватит сил осуществить свое заветное желание.
Занавес
Перевод с английского В. Коткина
Гийом Ойоно Мбиа
Камерунский писатель Г ином tiinifin Moua родился в 1939  в деревне Мвутесси. возле .-ирода Сангмелима, в семье кре-• тьчнина. Закончил среднюю шко-i\ Работал преподавателем в I ышге.шческом коллеже в городе limaMoa. Высшее образование по-1гчил в Англии.
«Три жениха... муж один» — первач пьеса Гийома Ойоно Мбиа. Она с успехом шла в р.чде африканских стран, была поставлена в одном из парижских театров, на франчу зеком радио и в Англии. Его перу принадлежит также пьеса «Впредь до особого распоряжения».
ТРИ ЖЕНИХА... МУЖ ОДИН
Комедия в 5 актах
А. ПОКОЛЕНИЕ ДЕДУШЕК И БАБУШЕК
А б е с с о л о.
Белл а. его жена.
Дедушка Жюльетты.
Бабушка Жюльетты.
Б. ПОКОЛЕНИЕ РОДИТЕЛЕЙ
Л г а н I ан а. крестьянин.
М а к р и та. его жена.
О н д у а. его брат.
М б а р г а, ею двоюродный брат.
Мею э. его двоюродный брат.
М б и а. чиновник.
4ei । ен. торговец.
С а н г а - Т и г я.
М о-Б у л а.
Отец Жюльетты.
Мать Жюльетты.
Дядя Жюльетты.
Вождь деревни.
Дядя Ж ю л ь е г ты.
Второй претендент.
Третий претендент.
Колдун.
Жена Санг а-Т и т и.
В. МОЛОДОЕ ПОКОЛЕНИЕ
Жюльетта, ученица коллежа.
Ойоно. крестьянин.
М а г а л и н а, дочь Ондуа.
Н д и. крестьянин.
Г н г у л у.
О^со. лицеист.
К у м а. лицеист.
Помощник ко л д у н а.
Музыкант ы.
Дочь А т а н г а н ы.
Сын Атанган ы.
Двоюродная сестра Жюльетты.
Первый претендент.
Шофер Мбиа.
Жених Жюльетты. Двоюродный брат Жюльетты.
351
АКТ ПЕРВЫЙ
Деревня Мвутессн. Тихий послеполуденный час. В момент, koi i.i поднимается занавес, все актеры стоят лицом к хижине Атангапы А г ан I ана плетет корзину, нетерпеливо поглядывая на огромпып будильник. Абессоло вырезает статуэтки из эбенового дерена Он курит длинную трубку и пальмовым листом отгоняет от себя мух. Ондуа и Ойоно играют в «сонгхо», то и дело отхлебывай пальмовое вино из пузатого калебаса. Во время этой сцены Ойоно несколько раз подливает вина отцу и деду. Женщины, разумей кя. не пьют. Мата л ина лущит земляные орехи. Немного поюли к ней присоединится Белл а. Персонажи будут заняты каждый своим делом в течение всего акта. Мвутесси — маленькое, затерянное в бруссе 1 селение.
Атангана (возмущенно, показывая на будильник). Что же это такое, Ондуа! Уже далеко за полдень! (Бросает взгляд на дорогу.) А жена все еще в поле! И когда только вобью я ей в голову, что она должна возвращаться пораньше!
Ондуа (безнадежно махнув рукой). Пустое дело, Атангана! Эти женщины вытворяют все, что им вздумается. Нечею и пытаться их образумить. Вчера, например, я просил свою Монику дать мне бутылку, всего одну бутылку этого пойла... (Понижает голос: изготовление и потребление напитка, о котором идет речь, запрещено.) Ну, этого... арки, которое она гонит... (Громко.) Просил дать мне всего одну бутылку. Атангана. И знаешь, что она сделала?
Маталина( она очень любит поддразнивать отца). Не дала
Ондуа (поморщившись, он не любит шуток, когда речь заходит о серьезных вещах). Нет, Маталина, она поступила куда хуже. Дала мне всего одну бутылку, одну-сдинственную! (На лице его появляется злое выражение, мужчины качают головой в знак сочувствия.) И ведь подумать только, однажды я...
Абессоло (с видом мудреца, который видит, как сбываются его пророчества). Ладно тебе, Ондуа! Нечего злиться. Сам виноват. Я ведь тебя предупреждал! Все мужчины твоею возраста как будто с ума посходили! (Горделиво.) В прежние времена, когда я еще был в расцвете сил (кивая в сторону Беллы, которая в этот момент выходит из кухни) и моя жена Белла была еще не старухой... неужели вы думаете, я потер пел бы такие выходки?.. А вы разрешаете вашим женам одеваться! Позволяете им есть запретную еду! Советуетесь с ними по всякому поводу!.. (Замолкает, чтобы перевести дрл. < Чего же вы после этого хотите? (Твердо и решительно I Еще раз повторяю: бейте ваших жен! Бейте! (Махнув му.хо бойкой в сторону Маталины.) И дочерей своих тоже.
1 Б р у с с а — лесистая местность.
352
Белла (усаживаясь рядо м с Маталиной). Ой-ой-ой, муженек мой бедненький! И что же это делается на белом свете! Глаза бы мои не смотрели: женщины едят змей! Кабанье мясо!.. (Сокрушенно всплескивает руками.) Помилуй нас, прости, великий праотец Ойоно Это Меконг.
Атангана (с сомнением в голосе). Отец говорит правду, но...
Абессоло. Опять «но»! Когда гы наконец поймешь, что я всегда даю только дельные советы? Если бы не я, 1Ы, глядишь, и отказался бы принять сто тысяч франков, которые выложил Нди, этот парень, который хочет жениться на моей внучке Жюльетте. Будь твоя воля, ты бы выслушал мнение самой Жюльетты, прежде чем принять выкуп. (Негодующе взывая к публике.) Советоваться с девушкой насчет ее замужества!
М а г а л и н а. А ведь у этого парня самые серьезные намерения, иначе он не отдал бы сразу все сто тысяч!
Атангана,' едва скрывая самодовольство, бьет себя в грудь). Гм... Вообще-то, скажу я вам, дочка моя Жюльетта достойна такого отца, как я. Недаром я сказал, когда отправил ее в коллеж: «Вот увидите, в один прекрасный день она мне возместит все мои расходы на нее».
О н д у а. А что, Маталина, это правда, будто Жюльетта приедет сегодня из Либамбы?
Маталина. Да, после обеда. Она прислала мне записку.
Атангана. Вот это удача! Ведь сегодня заявится и этот молодой крестьянин Нди, ну, который отвалил сто тысяч. К тому же я узнал, что... (Пауза.) что меня решил посетить важный чиновник из Сангмелимы, он тоже сватается к моей дочери. (Гордо.) Понимаете, посетит меня! (Доверительным тоном.) А ведь там, в городе, всем приходится подолгу ждать, чтобы поговорить с ним хоть несколько минут.
Слышатся возгласы одобрения и восторга.
Белла (с гордостью). Он — настоящий белый! * 1 Моя внучка Жюльетта выйдет замуж за настоящего белого! О, святой дух Нане Нгок, велика твоя милость!..
Мата л и н а (которая завидует Жюльетте). Моя двоюродная сестра, видать, и впрямь родилась под счастливой звездой! Выйти замуж за такого богатого человека! Ну и повезло же ей! У нее будет куча платьев, тергалевые2 юбки, светлые парики! Все, чего она захочет!
1 «Белый» обозначает не обязательно человека с белой кожей, а просто просвещенно! о человека. (При.меч. автора.)
1 Тергаль — синтетическая ткань.
12 Альманах «Африка» вып. 4	353
Ондуа (рассудительно). Послушай, брат Атангана! Ты должен воспользоваться удобным случаем, чтобы заполучить ружье без всякой там возни с оформлением лицензии!
Абессоло (как бы подхватывал эту мысль). Да, да, не теряйся! Ты же знаешь, сколько нас заставляют ждать в конторах. Теперь-то, когда у тебя будет зятем такой велйкий человек, бьюсь об заклад, что все чиновники Сангмелимы с ног собьются, чтобы тебе услужить!
Ондуа. Это уж как пить дать! (Понизив голос и осторожно оглядываясь по сторонам.) Вы, конечно, знаете: Медола, полицейский комиссар из Зоэтеле, всякий раз, как я налижусь, сажает меня в тюрьму за пьянство, а вместе со мной и мою жену Монику — за го, что она гонит арки. Если мы отдадим этому великому человеку нашу Жюльетту, полиция нас и пальцем тронуть не посмеет.
Атангана. Вы оба, конечно, дело говорите, но забываете одну важную вещь: какой выкуп даст этот чиновник? Если меньше ста тысяч, то как же я, интересно знать, верну молодому Нди его деньги? А мне что останется?
Белла. Да брось ты! Он просто засыплет тебя деньгами, поверь матери! Когда я была молодая...
Маталина (будто разбираясь в таких делах). Настоящий чиновник никогда не ходит к женщине без больших денег в кармане.
Ондуа (он никогда не забывает о главном). Главное, чтобы он привез выпить. Да чего-нибудь покрепче!
Ойоно. В гости без вина не ездят.
Слышится шум останавливающегося автомобиля.
Маталина (вставая). Наверное, Жюльетта. (Бежит в сторону дороги, слышен ее возглас.) Она!
Атангана (радостно улыбается). Вот и прекрасно!
Ойоно (направляясь в сторону дороги). Пойду помогу принести чемодан.
Ондуа. Эй, Ойоно! Не вздумай говорить сестре о чиновнике. Пусть уж отец сам...
Атангана. Да, да. Я сам сообщу ей эту прекрасную новость!
Ойоно исчезает, но лишь на мгновенье. На сцене, радостные и взволнованные, появляются Жюльетта и Маталина. Жюльетта целует брата, отдает ему свой чемодан и целуется со всеми, как и положено у народа буду. На сцене некоторая сутолока, каждый восторгается ученицей коллежа, говорит, как она выросла, как похорошела, как красиво одета и т. д., пока ей не удается вырваться из круга обступивших ее людей. Но вот восторги стихли, и первой заговорила Белла.
354
Белла. Мы не ждали тебя так рано, Жюльетта.
Жюльетта. Мы ехали не на вечернем поезде, а на автобусе.
О йоно (вносит чемодан в хижину). Так я и дума.'!.
М а т а л и н а. Как дела в коллеже, Жюльетта? Все в порядке?
Жюльетта (без лишней скромности). Да, все прекрасно. Я сдала экзамен!
Белла (вставая со всей живостью, какую позволяет ей возраст). У нее все прекрасно! Моя внучка сдала экзамен! Благодарю тебя, великий Нане Нгок! (Издает вопль ликования - У-у-у-у-ууу...)
Абессоло (с улыбкой удовлетворения). Ты... ты по-прежнему учишься в Дибамбе, малышка?
Жюльетта (хохочет). В Ли... в Либамбе, дедуля! Ну сколько раз вам всем объяснять, что Дибамба — это река, а Либамба...
Атангана (тоже смеется). Стареет твой дед, Жюльетта. Ты мне лучше скажи, как там твои белые учителя — французы, американцы, вообще миссионеры...
Жюльетта. Все хорошо, отец. А на будущий год нам обещают новых преподавателей.
Маталина (не в силах сдержаться, хотя мужчины и пытаются знаками заставить ее молчать). На будущий год? Неужели муж отпустит тебя в коллеж?
Ондуа хлопает Маталину по плечу, она замолкает, но уже поздно. Жюльетта в изумлении смотрит на присутствующих.
Жюльетга. Муж? Какой муж? Разве у меня уже есть муж?
Белла (не замечая общего смущения). Ты спрашиваешь о своем муже, внученька? Но у тебя их уже двое! А ведь бывают девушки, у которых и од...
Атангана (рассерженно). Эй, вы! Забыли, что я сам обещал рассказать ей эту прекрасную новость?! В общем... такое дело... как бы тебе растолковать... Пять недель тому назад побывал тут у нас молодой человек, просил твоей руки. Мы взяли у него сто тысяч франков, ведь ты у нас такая образованная и красивая...
Жюльетта встрепенулась, и Атангана спешит продолжать.
Но эти деньги мы отложили! Потому что как раз сегодня ждем в гости одного очень важного чиновника. (Наклоняется
12*
355
к дочери, всем своим видом стараясь внушить, как ей повезло.) Он тоже хочет на тебе жениться!
/
Пауза. Жюльетта не выказывает особой радости.
Конечно, если его выкуп будет больше...
Жюльетта (в гневе). Это еще что такое? Продать меня вздумали? Да еще торгуетесь, выбираете того, кто предложит цену повыше? Может быть, все-таки спросите меня, хочу ли я замуж?
Все удивленно молчат. Гордая улыбка на лице Агангапы сменяется гримасой возмущения. Он явно ожидал iорячей признательности со стороны дочери.
Абессоло (поднимаясь и обращаясь к Жюльетте). Тебя спросить? (К публике.) Ее, видите ли, спросить! (К Жюльетте.) С каких эго пор женщины в деревне Мвутесси получили право голоса? С каких пор им позволено рассуждать — что для них хорошо, а что плохо? Ты еще недовольна, что твоя семья все так замечательно решила?
Жюльетта. Но я даже не видела человека, за которого вы хотите меня выдать! Как же я могу его полюбить?
Слушая такие несуразности, Абессоло с удивлением оглядывается. Присутствующие качают головой, как бы отказываясь верить своим ушам: вот уж никогда бы не подумали, что
Жюльетта такая глупышка.
Мата л ин а. Но это большой человек, Жюльетта! Чиновник!
Жюльетта (упрямо). Я...
Белла. Маталина правильно говорит! Разумная девушка ни за что не упустит такого счастья! Когда я была молодая...
Абессоло^к публике). Слыханное ли дело ? Она. видите ли, желает посмотреть на своего жениха, чтобы решить, полюбить его или нет! (К Жюльетте.) Разве ты не понимаешь, что этот чиновник готов выложить кучу денег, чтобы взять тебя в жены? Что, по-твоему, должен еще сделать мужчина, чтобы его полюбили? (Настороженно.) Уж не хочешь ли ты взять пример с этих нынешних девиц, которые выходят замуж за голодранцев: ни денег, ни машины, ни конторы, ни ореховой плантации, обрекая свои семьи на горькую нужду.
356
Жюльетта (на чина:ч сердиться). Ах, так вы решили на мне нажиться? Я вам что — товар, который можно выгодно сбыть с рук?
Изумленные возгласы. Возвращается Ойоно. Он приносит Жюлье1те стул, но она его не замечает и садится на землю. Удивленный Ойоно подходит к Ондуа, тот рассказывает ему о случившемся, гем временем Маталина снова начинает разговор.
Маталина. Что ты говоришь, Жюльегта? Неужели ты будешь счастлива с бедняком мужем? Подумай не о себе, так о своей семье.
Ондуа (с гордостью). Гм... Нам с Моникой гак приятно слушать твои слова, Маталина. Уж ты-то, когда выйдешь замуж, поможешь нам разбогатеть.
Абессоло (торжествующе). Говорил же я вам: не посылайте дочерей учиться. Посмотрите на Маталину — она в коллеж не ходила, вот почему рассуждает, как умная послушная девушка. (Размахивая мухобойкой перед лицом Жюльетты.) Берегитесь, как бы ваша Жюльетта не выскочила замуж за какого-нибудь прощелыгу, который не сумеет наскрести даже ста тысяч на свадьбу. Что творится на белом свете! От ученья один только вред! (Садится, растерянный.) Я свое слово сказал!
Белла (поддерживая его). Вот беда, вот беда... Когда я была молодая...
Входит М а к р и т а, возвратившаяся с ноля. Она несет на спине корзину с маниокой, шпинатом, бананами, стеблями сахарного тростника. Едва завидев Макриiy, Жюльетта бросается ее целовать.
Атангана (вновь кивая в сторону будильника). Видите, как поздно моя жена возвращается с поля.
М а к р и т а. Я ходила взглянуть на кукурузу на берегу Соо.
Белла. Что, обезьяны здорово похозяйничали там?
М а Крита. Они сожрут в этом году всю нашу кукурузу! Просто ужас какой-то!
Ондуа. Ужас. Моника мне говорит, что в этом году кукурузы не хватит даже на... (понижая голос) на арки. (Обращаясь к Ойоно, который вытаскивает гроздь бананов из корзины матери.) Пора бы тебе поставить капканы на обезьян, а то поздно будет.
Ойоно (возвращаясь на свое место). Я жду Иди — он мастер ставить капканы.
357
Ма крита (ее явно заинтересовало мио сообщение . Да чю ты? Как хорошо! (К Жюльетте.) О ген хочет отдать тебя за трудолюбивого человека, Жюльетта! Ах, если бы ты видела, как они с Ойоно перепахали мне в этом году поле!
Белла. Ничего не скажешь, парень работящий.
Абессоло (теряя терпение). Да, но теперь он нам не годится. Жюльетта выходит за чиновника.
М а к р и т а (удивленно глядя на Жюльетту /. За чиновника?
Ондуа (сияя). Да, за важного чиновника, который привезет нам вино из Сангмелимы.
Атангана. И много денег. (Жюльетте угрожающе.) И чтобы я больше не слышал никаких возражений!
Жюльетта. Но как же вы хотите, чтобы я...
Белла (строго). Девушка должна молчать, когда говорит ее отец!
Макрита (чтобы переменить тему разговора). Ойоно, поди-ка принеси дрова, я сложила их у колодца на отцовском поле.
Ойоно уходит, продолжая есть бананы.
Ондуа. Эй, Макрита, Ойоно надо бы остаться здесь, послушать, что говорят умные люди.
Атангана (грозя кулаком Макрите, которая направляется к кухне). Это все она портит моих детей. Поглядите на Жюльетту!
Макрита (с испугом останавливаясь). Ах. Жюльетта, Жюльетта! Сколько раз я тебе говорила, чтобы ты слушалась старших! Бери пример с Маталины!
Жюльет т а. Значит, и ты тоже хочешь, чтобы я согласилась? Но я ведь не коза, которую можно продать. Я же человек, мама! И ценю себя.
Мата л и н а. И правильно делаешь, Жюльетта. Тебе же сказали, что этот Нди из Аваэ отвалил целых сто тысяч франков, чтобы на тебе жениться. А важный чиновник, который пожалует сегодня, готов заплатить еще больше. Мы тоже тебя очень ценим!
Белла (вздыхает, сбитая с толку). Не понимаю я нынешнюю молодежь. В мое время люди уважали только тех девушек, за которых давали большой выкуп. Послушай, Жюльетта, уж не вздумала ли ты опозорить нас, как твоя двоюродная сестра Мириам, которая вышла замуж за босяка? Он даже не смог заплатить достаточно денег, чтобы мы...
Атангана (продолжая ее мысль). Да, а этот чиновник поможет мне раздобыть разрешение на ружье. Без него мне
358
ничего не добиться. В этих кон юрах с тобой и разговаривать нс станут.
Жюльетта. И всего этого вы ждете от меня?
Абессоло. А на кого же нам еще надеяться? Ты самая образованная девушка в нашей семье! К тому же твой брат Ойоно хочег жениться на девушке из селения Эболова. Где же ему взять денег на выкуп? (Пауза. По лицу Абессоло можно догадаться, что вот сейчас-mo он и выскажет самый весомый аргумент.) И еще одно скажу я тебе: мы ухлопали уйму денег на твое ученье в Дибамбе. Кто же нам возместит эти расходы?
Жюльетта (спокойно, ио гневно). Не в Дибамбе, а в Либамбе. Так вы ждете, чтобы я с вами расплатилась?
В этот момент раздается мерное урчание большого «мерседес-оенца», который останавливается неподалеку, однако никто из персонажей, возмущенных словами Жюльетты, этого не замечает.
Абессоло (задыхаясь от негодования, к публике). Нет, вы только послушайте, что она говорит! Вот дуреха! (К Жюльетте.) Да нам весь народ фон будет завидовать, если мы заарканим такого жениха.
Он дуа. Все просто лопнут от зависти! Знаете, как возгордился Мека с тех пор, как его дочь стала двенадцатой женой депутата...
Атангана (уточняя). Министра! Девчонка сроду в школу не ходила, а ее отцу уже строят настоящий дом — не из глины, из обожженного кирпича!
Абессоло (в ярости). Как подумаю обо всем, что...
Врывается Ойоно, вид у него взбудораженный.
Ойоно. Отец, послушай, отец! Жених уже здесь!
Всеобщая суматоха, все говорят и жестикулируют. Даже Мак-р и т а выходит из кухни узнать, в чем дело.
Атангана (заикаясь от волнения). Ка... ка... какой он на вид?
Ойоно. Настоящий важный чиновник!
Атангана. Хо... хо... хорошо одетый?
Ойоно (размахивая руками). Говорю тебе: настоящий важный чиновник! В тергалевом костюме.
Все (ошарашенно глядя друг на друга). Чиновник! В тергалевом костюме!
Белла (с гордостью). Настоящий белый! В тергалевом костюме!
359
Абессоло (обращаясь к Ойоно). Ну, а вид у него какой? Солидный?
Ойоно (с выразительным .жестом). Очень.
Абессоло (к Жюльетте с угрозой). А ты еще недовольна!
Ондуа (тоном практичного человека). Тихо вы, тихо! Эй, Ойоно! А что, чиновник привез нам вино?
Ойоно. Наверно, оно в машине.
Маталина (вне себя от восторга). Машина! Вот счастье-то тебе привалило, Жюльетта! Не будешь больше пешком ходить!
Макри та (с законной гордостью). Ну, Жюльетта, муж у тебя будет что надо!
Атангана (категорически уточняя). Да, если он привез с собой достаточно денег.
Ондуа. И выпивки.
Атангана. Сейчас все узнаем. Эй, Ойоно! Вели бить в тамтамы. Созывай всю деревню. А мы пошли встречать чиновника.
Мужчины идут по направлению к дороге, а женщины — на кухню. Жюльетта, грустная и растерянная, остается сидеть па земле. Белла, завидев ее. останавливается, подходит. Всякой скромности, думает она, есть мера, Жюльетте подобает держа ib себя гордо.
Белла (заговорщически подмигивая). Я всегда знала, что моя внученька выйдет замуж только за настоящего белого.
Громко бьют тамтамы.
3 а н а в е с
АКТ ВТОРОЙ
Действие происходит в тот же день, в той же деревне Мвутесси. Мбиа сидит в большом кресле посреди сцены, гак, чтобы все его видели. У него и в самом деле важный вид: хорошо пошитый гергалевый костюм, темные очки и г. д. Огромная коллекция медалей украшает его грудь. Е н г у л у, его шофер, снова и снова обносит всех сигаретами, и обрадованные дармовщиной жители деревни берут каждый раз по нескольку штук. Енгулу, хоть он всего-навсего слуга великого человека, смотрит на деревенских жителей свысока, как и подобает истинному горожанину. Надо ли уточнять, что женщины на этом торжественном собрании не присутствуют?
Атангана (в знак почтения к гостю пытается напялить на себя старый двубортный пиджак). О, отцы и братья мои, жители Мвутесси! Вижу, что вы дивитесь и спрашиваете
360
себя: «С чего бы это Атангана велел бить в тамтамы?» Гак вот, желание мое гаково: собрать всю деревню, чтобы оказать почетный прием Мбиа, важному чиновнику, который, как видите, сидит сейчас среди нас.
Атангана садится. Все взоры обращены к гостю.
А б ес с о л о. Пусть гость сам расскажет нам, кто он такой!
Мбиа (тщательно откашлявшись). Я — Мбиа, чиновник из города Сангмелима. Я работаю в очень большой конторе.
Все (обалдев от восторга). Вот это да!
Мбиа (довольный произведенным эффектом). Я уже двадцать пять лет на государственной службе, меня хорошо знает сам господин министр.
Все (обалдев еще больше/. Господин министр!
Мбиа (грудь колесом). Мои выдающиеся способности принесли мне много наград и почестей.
Абессоло (подходя вплотную к Мбиа, чтобы получше его разглядеть). Вот это жених. Вся грудь в медалях!
Мбиа (польщенный). Да, это очень высокие медали! Но я ггредлагаю: давайте выпьем все вместе за наше знакомство.
Все (обрадованные наступлением долгожданного мгновения). Ах... какой замечательный человек!
Через сцену степенно шествует М б а р г а. Он подходит к Атан-1 ане и говорит ему негромко.
М бар г а. Ты уже сказал ему, что я ваш деревенский вождь?
Атангана (тихо). Пока нет, но...
М б а р г а (возмущенно, громким шепотом, обращаясь к публике). Вы слышите: «Пока нет!» В Мвутесси приехал великий человек города, и никто даже не думает представить ему великого человека деревни! (Доверительным тоном.) Погодите минутку, и вы увидите, как счастлив будет этог чиновник познакомиться со мной. (Громко, обращаясь к Мбиа.) Господин чиновник, это я, Мбарга!
Мбиа (рассеянно). Мбарга? Да, да...
Мбарга. Деревенский вождь!
Мбиа (которому на это наплевать). Вождь?.. Прекрасно... прекрасно...
Мбарга (к публике). Ну, что я говорил? (Громко, обращаясь к Мбиа.) Это я управляю деревней!
Мбиа (с досадой). Ладно, ладно... Надо чего-нибудь выпить... Енгулу!
Енгу л у (подбегая). Слушаю, господин.
361
Мбиа. Принеси.
Енгулу бежит на дороп, к автомобилю.
Мб ар га (торжествующе, к публике}. Ну, что я говорил' Думаете, чиновник угости.) бы нас. если бы я ему не пред ставился?
Ондуа (тихо, обращаясь к Мбарге). Без тебя мы пропали бы, Мбарга.
Енгулу притаскивает огромный ящик пива.
М б и а. Это для начала.
Енгулу начинает открывать бутылки и раздавать их крестьянам, которые опорожняют их с энтузиазмом, не затрудняя себя поисками стаканов.
Абессоло (когда бутылки уже наполовину пусты). Ну а теперь, дорогой гость, расскажи нам, зачем пожаловал.
Мбиа (встает и произносит речь с торжественновеличавым видом, будто супрефект в День независимости). Такой крупный чиновник, как я, не отправился бы в путь без официального повода. Кому из вас неведомы бесценные и несравненные достоинства семейства, которое я удостоил своим посещением? Кому неведомо, что это знаменитое семейство всегда порождало только героев, как, например... как его?., а? (Показывает на Абессоло, шлепая себя по лбу.)
Все (приходя на выручку). Абессоло!
Мбиа. Ну конечно же!.. Абессоло! Я правильно говорю?
Все. Правильно!
Абессоло сияет от гордости.
Мбиа. Жители Мвутесси славятся повсюду!
Все. Урррраааа!
Мбарга (очень польщенный, к публике). Слышали? Меня знают повсюду!
Мбиа (не сразу). Вот почему я стремлюсь породниться с этим замечательным семейством. Вот почему прошу руки Жюльетты, дочери Атанганы.
Одобрительные возгласы. Мбиа садится и раскуривает трубку.
Абессоло (встает и обращается к Мбиа). Ты хорошо сказал, сын. Но... (вопросительный взгляд в сторону односельчан) э-э... ну... прежде чем тебе ответить, мы должны знать твою родословную.
Явно неодобрительный ропот, который стихает, как только Мбиа начинает говорить.
362
Мбиа (продолжая курить трубку). Сам я из племени >ссс. По ма1еринской линии происхожу от племени мбидамбане. М;иь моей матери из племени йембонг. а...
Раздаеюя внезапный вопль ужаса. Мбиа удивленно замолкает и смотрит на Абессоло. явно потрясенного больше, чем остальные односельчане.
Абессоло. Какое несчастье! Бабушка прадедушки Жюль-С1ты по отцовской линии тоже была из племени йембонг! Свадьбе не бывать.
Мбиа (пораженный). Это почему же?
Абессоло (неумолимо). Свадьбе не бывать.
Все (недовольно). Как же так, Абессоло!
Атангана (ужасно огорченный). Какое несчастье!
Мбиа (вскакивает, разъяренный). Свадьбе не бывать? А мое пиво?
Абессоло (обращаясь к односельчанам). Отдайте ему его пиво. Мы с ним в кровном родстве.
Мбиа (сухо, обращаясь к Енгулу). Енгулу! Забирай пиво! Мы уезжаем!
Жители деревни бросаются на ящик с пивом и. прежде чем Енгулу успевает его унести, расхватывают бу гылки.
Все. Никогда! Ни за что!
Мб ар г а (который до сих пор оставался невозмутимым). Кхе... кхе... Вам следует переменить свое решение. С чиновниками надо поосторожнее.
Абессоло. Что я могу поделать, если мы в кровном родстве?!
М е з о э (подходя к Абессоло). Послушай! Нас хотят напоить пивом. Зачем же тебе вмешиваться? Или ты хочешь, чтобы мы поссорились с твоим семейством?
Все. Он хочет нас поссорить!
О н д у а (во время суматохи он сумел захватить добрых полдюжины бутылок). Атангана, брат мой! Ты что же это, добиваешься, чтобы все знатные люди Мвутесси ушли из нашего дома обиженными?
Атангана (не зная, на что решиться, краешком глаза поглядывая на Абессоло). Нет, но...
Он дуа (несмело показывая на Мбиа). Запомни: если мы посмеем отказать такому влиятельному человеку, никому из нас никогда уже и носу не показать в Сангмелиму. (Обращаясь к односельчанам, которые слушают его с самым серьезным видом.) Правильно я говорю?
363
Все. Правильно!
Мезоэ. Не пить же нам втихомолку?
Идет припрятать свои бутылки.
Эй, Ойоно, таши сюда отцовские тамтамы.
Ойоно уходит, а Мезоэ начинает петь, хлопая в ладоши.
До краев налей стаканчик, Поднеси стаканчик мне. Друг из Мбидамбаиё...
Жители деревни подхватывают песенку хором. Возвращается Ойоно с тамтамами. Ондуа и он начинаю! отбивать ритм «ньенг», Мезоэ танцует. Белла и Макрита, привлеченные музыкой, выходят из кухни и присоединяются к 1анцу. Мбиа и Енгулу взирают на все это с видом пресыщенных туристов, которым экзотические номера давно уже прискучили. Минуты через две после начала танца Мезоэ знаком останавливает музыкантов. Танец прекращается. Белла и Макрита поворачиваются, чтобы идти на кухню, по Мбиа подзывает их пальцем. С видом человека, искушенного в житейских делах, он дает каждой по банковскому билету. Толпа разражается восторженными возгласами. Облагодетельствованные женщины заранее благословляют счастливую чету, какой, несомненно, станут Мбиа и Жюльетта, многочисленное потомство, которое появится на свет от столь удачного брака, и т. д. Мбарга, испытывающий явное нетерпение, глазами дает понять женщинам, что их присутствие излишне, и они возвращаются на кухню.
Ондуа (он следил за сценой вручения денег округлившимися от зависти глазами). Тихо! Тихо! Вуда вула вула аа!
Все. А-а-а-а-а!..
Передав свой тамтам Мезоэ, Ондуа становится в центр и запевает.
Ондуа.
Я красотку молодую Не зову, вино я дую. За бутылкою вина Мне красотка не нужна.
Все подхватывают хором, Ойоно и Мезоэ наигрываю! «ньенг». Ондуа приближается к Мбиа и шнцует перед ним с особым старанием.
Мбарга. Вула вула вула вула ааа!
Вес. А-а-а-а-а-а-а-а...
Наконец музыка смолкает, танцоры останавливаются. Бесцеремонно оттолкнув Ондуа, который, видимо, надеялся, что и ему кое-что перепадет, Мбарга выходит в центр и принимает величественную позу.
364
Мбарга. Слушайте все! Я вождь! Мбиа, великий чиновник. которого вы видите, прибыл из Сангмелимы, чтобы жениться на нашей дочери Жюльетте. (Снисходительно.) Есть у пас тут такие — знаю я их, которые думают, будто между ним и Жюльеттой существует кровное родство, и потому, мол, им нельзя жениться. (Властно.) Ерунда это. Неужели мы допустим, чтобы из-за такого пустяка расстроилась свадьба. Ни в коем случае. Великие люди заслуживают великого почета!
Все. Да, заслуживают почета!
Мбарга (заискивающе подмигивая Мбиа). Кто окажет гостеприимство нам в городе, когда мы туда отправимся?
Все. Он! Он!
Мбарга. Кю нас накормит и напоит, как белых, в шикарных ресторанах Сангмелимы?
Мбиа утвердительно кивает головой после каждого риторического вопроса Мбарги.
Все. Он, только он!
Мбарга. Кто будет нашей зашитой от полицейских комиссаров и жандармов?
Все. Он! Только он!
Ондуа выразительными жестами дает понять Мбарге, что одобряет его находчивость, но тот, в экстазе, ничего не замечает.
Мбарга (вкрадчиво). Как знать? Может, Мбиа выхлопочет нам всем разрешение на покупку ружей, а заодно медалей?
Все (громко). Выхлопочет... ружья... медали!
Мбарга. Благодаря Мбиа мы сможем беспрепятственно входить во все конторы Сангмелимы, даже в кабинет самого господина префекта, и нам не придется ждать!
Все. ...в кабинет господина префекта...
Мбиа (небрежно). Енгулу! Бутылку вождю!
Енгулу бежит за бу гылкой.
Мбарга (ободренный своим успехом). Предки наши говаривали: «У больших рек — большие притоки». Если Мбиа так щедро поит пас сегодня, значит, он и впредь нас не обидит!
Все. Не обидит!
Енгулу приносит бутылку вина, отдает ее Мбарге. Тот нежно ошупывает бутылку и продолжает.
Мбарга. Мбиа повысит закупочные цены на наше какао! Все. Повысит!
365
Мб ар г а (подождав. пока стихнут крики л Удивляюсь я вам, земляки. Всякий раз, как надо решить важное дело, вы начинаете кудахтать, будто женщины, вместо того чтобы выслушать меня. (Возвращается на свое место.) Не буду больше говорить! Говорите сами!
Все. Говори, говори, Мбарга.
Мб ар га (с обиженным видом). Ни за что!
Абессоло. Ну, Мбарга! Кому же и говорить, как не тебе? Эй, Ойоно, беги поймай курицу для вождя!
Ойоно убегает, Мбарга опять встает.
Мбарга. Так и быть. (Снова выходит на середину сиены.) Есть ли в этой деревне хоть один человек, который усомнится в моей мудрости?
Все. Нет!
Мбарга. Абессоло!
Абессоло. Я здесь.
Мбарга. Расскажи всем, как я видел во сне наших покойных отцов и как все они одарили меня своим благословением.
Абессоло (с искренней убежденностью). Все до одного!
Мбарга. Ведь ты тоже видел мой сон.
Абессоло. Видел. Собственными глазами.
Пауза. Ойоно приносит курицу. Мбарга жестом показывает, чтоб ее отнесли на кухню.
Мбарга. Как же вы посмеете отказать великому человеку, чье имя на устах у всей Сангмелимы, который водит знакомство с самим господином министром...
Мбиа (польщенный)- Енгулу, две бутылки вождю!
Енгулу повинуется.
Мбарга. Человеку, который вот-вот станет мэром... Мбиа (кричит вдогонку Енгулу). Четыре бутылки!
Енгулу возвращается к машине, не успев вручить первые две бутылки, за которыми посылал его хозяин.
Мбарга. Депутатом...
Мбиа. Енгулу! Десять бутылок!
С дороги слышен перезвон бутылок.
Мбарга (решительно стукнув посохом о землю). Министром !
Мбиа вскакивает в крайнем возбуждении: стать министром его заветная мечта.
366
Мбиа (во все горло/. Енг уду! Ящик красного вина вождю!
Он подходит к Мбарге. ччобы пожачь ему руку. Енгулу поворачивается, чтобы бежачъ обратно к машине за ящиком, но. запутавшись в своих необъятных шароварах, шлепается на землю в гот самый исторический момент, когда двое великих людей собираются обменяться рукопожагнем. Мбарга, быстро смекнув, что гораздо важнее подобрать бутылки, бросается на помощь Енгулу, не отстает оч них и Ондуа. Спокойствие медленно восстанавливается.
Абессоло (не устояв под таким натиском, уступает Мбиа). Прости меня, сынок. (Отводит Мбиа к его креслу.) Не знал я, что ты такой великий человек. Да и что с меня взять? Я всего лишь жалкий старик. (Мбиа вновь усаживается.) Сейчас мы в два счета отменим это родство!
Мбиа. Четыре бутылки вина дедушке!
Енгулу, совсем запыхавшийся, опять убегает.
Абессоло. Но видишь ли, какое дело... Что ты привез с собой?
Все замирают в ожидании, ибо этот вопрос имеет важнейшее значение.
Мбиа (попыхивая трубкой). Наши предки обычно говорили гак: «Первый день женитьбы — это только начало». Вот я и привез вам для начала двести тысяч франков.
Все (потрясенные). Двести тысяч франков... Двести тысяч!.. Абессоло (громким шепотом1. Ну. что я вам говорил! Мбиа (потупившись). Конечно, я понимаю, это не так уж много...
Все (с восторгом). ОООООООООООО1..
Мбиа (приосанившись/. Но, как я сказал, это только для начала.
Атангана (торопливо). Ты хороший человек! Моя дочь — твоя! Давай деньги!
Мбиа вручает деньги Мбарге, который их пересчитывает и отдает Атангане. Абессоло помогает ему пересчитать еще раз, остальные тем временем продолжают разговаривать.
Мезоэ. Что я вам всегда говорил! Образованной невесте и пена другая. Мы-то, дураки, хотели было отдазъ Жюльетту какому-то крестьянину, а она станет самой важной дамой Сангмелимы.
Ондуа (тихо). А что, зять-то наш холост?
Мезоэ. Не совсем. Но у него только восемь жен. И ни одна не училась, как наша Жюльетта. И поэтому она, помяните мое слово, будет всеми командовать.
367
Атангана (кончив считать). Ровно двести тысяч!
Мбиа (поднимаясь). Пора ехать. Сегодня вечером мне пред стоит пить аперитив с господином министром.
Мбиа и Енгулу направляются к машине. Аташана и Ойоно. расплывшись в улыбках, с низкими поклонами провожают их.
Жители деревни переглядываются в полном недоумении.
М езоэ (раздасадованно). Ну, что я говорил? Атангана сам провожает великого человека. Чтобы мы не успели попросить у него...
Мбарга (он тоже зол). Молчи, Мсзоэ. Мы еще покажем ему...
Абессоло (неожиданно встрепенувшись/. Эй. Атангана! Атангана! Вернитесь! Еще нс всё! Вернитесь!
Атангана (к Абессоло). Ну, что там еще?
Абессоло. А сам ты не понимаешь? (Тихо.) Мы ведь не все еще у него попросили. Чтобы заполучить нашу Жюльетту, ему придется как следует раскошелиться. (Громко. к Мбиа.) Тебе придется подарить мне три больших (показывает каких именно) набедренных повязки — у вас в Зоэтеле их продаю! торговцы бамилеке, и еще — полный мешок орехов кола и красивый шезлонг, в котором можно сидеть, вытянув ноги.
Мбиа знаком приказывает Енгулу записать все, что жители деревни у него попросят.
Ойоно. Мне нужен новенький мопед.
Мезоэ. Я, пожалуй, пока ограничусь (показывает на одежду Мбиа) вот таким тергалевым костюмом.
Ондуа (стараясь ничего не забыть). Значит, так... Мне надо... большую железную кровать... ватный матрас... э-э-э... шкаф... одея...
Мбарга (нетерпеливо отталкивая Ондуа/. Хватит, хватит с тебя, пьянчужка! Может, дашь вождю слово сказать?
Все. Пусть говорит Мбарга... Да, да... Пусть говорит Мбарга.
Мбарга. Какие вы все непочтительные. Так и лезете вперед вождя. А ну-ка помолчите!
Все смолкают, Мбарга со степенным видом поворачивается к Мбиа.
Что до меня, я выскажу тебе свое желание потом. Когда мы свидимся в Сангмелиме.
Атангана. Больше никто ничего не хочет сказать? Прекрасно! (Обращаясь к Мбиа.) Чуть не забыл. Привези на свадьбу радиолу...
368
О й о н о (подбегает к нему и шепчет на ухо). Отец, слышишь, oien! Пусть лучше он привезет транзисторный приемник...
Атангана (тоном, не терпящим возражений). Транзистор? Ни за что! Терпеть не могу эти коробки, с которыми парни шляются повсюду. Мне нужен большой умный ящик, такой, который иногда умеет и на языке буду говорить!
Все. Верно! Чтобы говорил на языке буду!..
Атангана. Дальше...(Енгулу все записывает. Английский велосипед... (Тихо, обращаясь к Мбарге.) Они, говорят, сейчас самые дорогие! (Громко, обращаясь к Мбиа.) Четыре тергале-вых костюма, пять шерстяных одеял, ножную швейную машину, десять отрезов материи...
Мбарга (тихо подсказывает Атангане). У него, кажется, и автобус есть.
А тан ган а (тихо. Мбарге). Да что ты? Он нам пригодится, когда будем подписывать брачный контракт! (Громко, к Мбиа.) Моей жене: полный набор кухонной посуды, десять мешков риса по сто кило, ну и, конечно, все, что она сама попросит. Да, с тебя еще четыре быка, пятнадцать баранов, десять коз, двадцать свиней.
Он дуа (тихо, обращаясь к Атангане, выразительно жестикулируя). Тсс, Атангана! Ты забыл самое главное.
Атангана. Ах да! Тридцать ящиков красного!
Все (в восторге от мудрости Атанганы). Я-а-а-а!
Мбиа (с гордым видом человека, для которого все это пустяки). И это все?
Жители деревни переглядываются, как бы не веря ушам своим.
а Атангана ломает голову, что бы еще такое выпросить.
Ат ангана. Э... пожалуй... пока хватит... (На всякий случай повторяет.) На сегодня хватит...
Мбиа. Ну тогда до свидания. Енгулу!
Енгулу. Да, господин!
Они уходят, Атангана провожает их. Ойоно вносит освободившиеся стулья в хижину.
Мбарга (обличительным тоном). Призываю вас всех в свидетели! Вы все видели, как возмутительно вел себя Атангана со своим семейством!
А«бессоло (недоумевая). Что мы такого сделали?!
Мбарга. Вы прекрасно знаете, что я вот уже скоро четыре года не могу выхлопотать разрешение на покупку ружья! Почему же вы не сказали об этом чиновнику?
Абессоло. Эй! Ойоно! Догони отца и скажи ему, чтобы он передал великому человеку...
369
Мбарга. Не надо. Я сам повидаюсь с великим человеком! Я докажу вам, что со мной повсюду считаются.
Абессоло. Но мы же не нарочно...
Мбарга. Вот добьюсь разрешения, тогда вы мне все позавидуете.
Мезоэ. И как же ты его добьешься?
Мбарга. А вот увидишь! На днях я загляну к Мбиа в Сангмелиму. А пока он еще здесь, я приглашу его к себе в дом.
Ондуа (как человек опытный). Не вздумай поить его арки!
Мбарга (высокомерно). К мне нечего бояться! Не то что тебе! Полицейские в Зоэ геле гоняют только такую мелкоту, как ты. (Направляясь к дороге.) Пойдемте со мной. Увидите, как я буду принимать у себя чиновника. Пойдемте. Арки на всех хватит!
Мезоэ и Ондуа идут вслед за ним. Из кухни выходят Макрита, Белла, Маталина и Жюльетта. Одновременно со стороны дороги появляется Атангана.
Макрита. Как там у тебя дела с чиновником?
Атангана (очень довольный собой). Прекрасно! Прекрасно! Он дал нам двести тысяч франков... (Весь сияя, к Жюльетте.) И мы договорились о свадьбе!
Жюльетта (в ярости). Договорились? Не спросив меня? Не посчитавшись с моим мнением?
Все немеют, пораженные. Ойоно и Маталина, а они никогда не ходили в коллеж, смотрят на старших, как бы говоря: вот к чему приводит образование.
Маталина. Но ведь он чиновник, Жюльетта!!! Богатый!!!
Жюльетта (распаляясь все больше). А я вам говорю, что не пойду за него замуж! И вообще, я уже сказала матери, что обручена с другим.
Атангана (до него так и не дошел весь смысл слов дочери). Молчи, когда отец говорит!
Жюльетта. Но...
Макрита (испугавшись гнева мужа, подбегает к дочери). Замолчи же, Жюльетта!
Атангана (в поисках козла отпущения). Это ты, дура, научила ее так себя вести. (Как бы приглашая зрителей в свидетели.) Нет, вы только подумайте! Большой человек просит руки моей дочери. Он ставит нам вина и пива хоть залейся !
О й о н о (грозя Жюльетте кулаком). Красного вина и пива!..
Атангана (повторяя жест Ойоно). Он дает нам двести тысяч франков...
370
Ойоно (опять грозит кулаком). Двести тысяч!..
Атангана (ии/а сочувствия в зрительном зале). Он говорит с нами попросту, не важничая, как другие великие люди, с большим почтением. (Гордо.) Нас будут принимать как белых — каждый день поить и кормить в шикарных ресторанах Сангмелимы. Все жители нашей деревни получат ружья и медали. И что всего важнее, я смогу заплатить выкуп за девушку из Эболовы, на которой хочет жениться мой сын. (Убедив самого себя в собственной правоте, Атангана поворачивается к Жюльетте и кричит.) Ты хочешь, чтобы я отказался от всего этого только потому... (Имитируя голос и манеры Жюльетты ) что тебе, видишь ли, не хочется за него выходить...
Прибегает старый Абессоло. Он обводит женщин разгневанным взглядом.
Абессоло. Какое безобразие! (Останавливается на мгновение, чтобы перевести дух; все думают, что он имеет в виду поведение Жюльетты.) Что за дела! Морите меня голодом с самого утра! Пришли с поля и даже не подумали дать мне поесть!
Белла отправляется на кухню, слышно, как она рубит овощи для обеда.
Атангана. Почтенный отец мой, Абессоло! О чем ты говоришь?! У нас тут такое творится!
Абессоло (равнодушно направляясь к креслу.). И что же у вас тут такое творится?
Атангана. Не видать тебе ни орехов кола, ни новых набедренных повязок: Жюльетта не желает выходить замуж.
Эта новость настолько потрясает Абессоло, что он садится мимо кресла на землю.
Абессоло. Аааааааа! Что я тебе говорил! Зачем было ее посылать в этот проклятый коллеж в этой проклятой Дибамбе. Вог и результат.
Ему помогают подняться и сесть в кресло. *
(Жалобным тоном.) Ой-ой-ой! Мои набедренные повязки! Ай-ай-ай! Мои орехи кола! Чтоб им было пусто, этим миссионерам! Это они сбили с толку Жюльетту.
Маталина (окончательно уверившись, что ее двоюродная сестра не в своем уме). Одумайся, Жюльетта! Чиновник! Машина! Слуги! Чего еще желать девушке?
371
Жюльетта (выйдя из себя и пытаясь перекричать всех! Я уже обручена-а-а-а!
Атангана (подскочив от изумления). То есть как обру чена?! (Подходит к Жюльетте.) Ты хочешь сказать, что у этого... твоего... есть триста тысяч франков?
Жюльетта. У него нет ни одного франка! Он еще учится в лицее Леклерка в Яунде.
Все (в полном ужасе). О-о-о-о!
Ойоно. направлявшийся в кухню, останавливается и сердито юворит Жюльетте.
Ойоно. Что! Лицеист в нашей семье? Нико:да!
Жюльетта (с вызовом/. Это почему же?
Ойоно. Потому что ты моя сестра!
Жюльетта. Ну и что?
Ойоно. А то, что мне надо много денег, чтобы жениться на девушке из Эболовы!
М а кр и т а. Твой брат нрав, Жюльетта. Девушки в Эболове стоят дорого. Ты должна подумать о нем!
Жюльетта. Я — свободна и могу располагать собой как хочу.
Ойоно (вне себя от гнева). Распола1ать собой? Нет, вы только послушайте! Она свободна и может располагать собой как ей вздумается. И это после того как мы ухлопали столько денег на ее образование!
Атангана (с горечью/. Пять лет в Дибамбе! Тридцать тысяч франков в год, не считая других трат! На это ушли все деньги, которые я выручил за какао. А теперь, когда я наконец отыскал человека, который готов возместить все мои расходы...
Жюльетта (упрямо). Нс в Дибамбе. а в Либа.мбе. Я люблю другого.
Маталина/ по-прежнему отказываясь верить своим ушам). Простого лицеиста? Да хватит ли у нею денег, чтобы покупать тебе красивые платья? Ну ладно, был бы он еще студентом Административной школы!..
Атангана (придя к выводу, что хватит ломать комедию). Так ты, значит, говоришь, что денег у него нет?
Жюльетта. Ни единого франка.
Атангана (торжествующе хихикая/. Значит, пойдешь замуж за Мбиа! (Хлопает в ладоши.) Решено! (Идет на кухню.)
Жюльетта (горько плачет). Но я не люблю его!
Атангана (с порога кухни). Полюбишь! Какова наглость! Лишить меня медали!
372
М а крит a f пытаясь успокоить Жюльетту). Не серди отца, доченька! Послушайся. А то ведь он и в самом деле останется без медали!
Жюльетта (продолжая всхлипывать). Вы и слушать ничего не хотите. Вы меня не любите! Никто меня здесь не любит!
Абессоло (он тоже направляется на кухнюi. Молчи, ктупышка! Разве ты не понимаешь, что мы не стали бы (ребовать такой большой выкуй, если бы не ценили тебя, не любили тебя. Это ты нас не любишь! Брата своего не любишь!
Жюльетта. Но ведь я...
О й о и о. Он говорит верно. Ты не хочешь, чтобы я женился. Белла (из кухни). Долго мне вас ждать? Обед готов! М а к р и т а. Пойдем, Жюльетта. Пойдем поедим. Ты устала с дороги. Бабушка зовет.
Макрита. Ойоно и Маталина направляются в кухню. От1уда доносятся разные звуки. Звенят ложки и вилки, скулит собака, которая вместо куска мяса получила пинок, взрослые громко одергивают детей, Атангана продолжает бранить непослушную дочь и т. д. На сцене остается только Жюльетта. Она явно кого-то поджидает. Появляется Око. на ходу он читает «Основы логики». Жюльетта бросается к нему в объятия.
Ж ю л ь е т т а (не в силах скрыть свою нежность). Наконец-то ты пришел. Око! (Целуются.) Знаешь, все так и случилось, как я предполагала в Яунде. Ужасная неприятность! Можно сказать, катастрофа. Они собираются выдать меня замуж!
Око поражен отнюдь не так сильно, как можно было ожидать. Парень он симпатичный, хотя и с гонором. Как и многие лицеисты, изучающие философию, воображает себя Декартом.
Он отвечает своей возлюбленной достаточно спокойно.
Око. В чем же, извини меня, катастрофа?!
Жюльетта. Я же тебе говорю, что меня собираются выдать замуж, а ты и ухом не ведешь.
Око. Но мы с тобой сами хотели этого!
Жюльетта. Ты явно не улавливаешь, в чем дело.
Око (невозмутимо). А! Понимаю. Понимаю. События развиваются быстрее, чем мы полагали... Но, если рассуждать логично, лучше уж не тянуть со свадьбой, пока есть на то добрая воля твоих родителей.
Жюльетта (сердито). Стало быть, ты одобряешь, что меня хотят выдать замуж?
Око (примирительно). Но... это все-таки лучше, чем если бы они были против нашей женитьбы.
373
Жюльетта (вздыхает). Нашей! Если бы нашей! Мое семейство хочет выдать меня замуж за другого!
На этот раз невозмутимость изменяет Око. он явно потрясен.
Око. Выдать тебя за другою? За кою же?
Ж ю л ь с т г а (с невольной усмешкой). О, у меня прекрасный выбор! Есть один молодой крестьянин, который уже заплатил за меня родственникам сто тысяч франков...
Око (растерянно). Что?!.
Жилье г г а. Л еще есть важный чиновник из Сангмелимы, который пообещал им ружья, медали и еще бот знает что. Сам понимаешь, мои гут все за чиновника.
Око. И ты тоже, Жюльетта?
Жюльетта (обидевшись). Ах ты!..
Око (обрывая ее). Прости, Жюльетта. Я совсем одурел... Ты права: это и впрямь катастрофа!
Жюльетта. Чиновник уже выложил сегодня двести тысяч франков!
Око (испуганно). Двести тысяч... чего?
Жюльетта. Двести тысяч франков!
Око. Столько денег?!
Жюльетта. Да.
Пауза, оба размышляют.
Вот я и подумала: хорошо еще, что я догадалась оставить тебя у моего двоюродного брата Кумы, прежде чем говорить о тебе с моими родственниками. Кстати, где Кума? Он же должен был привести тебя сюда.
Око. Наверное, скоро придет. (Вновь мрачнеет, вполголоса повторяет.) Ну и дела! Как же быть? Ну и дела! Как же быть?
Жюльетта (неуверенно). Надо раздобыть триста тысяч франков, чтобы расплатиться с твоими конкурентами.
Око (с язвительной горечью). Ты же прекрасно знаешь, что я беден. Как всякий уважающий себя лицеист...
Жюльетта. Да, положение сложное...
Око (обозленный). Послушай, Жюльетта! По-твоему, только от меня зависит, разбогатеть мне вдруг или нет?
Жюльетта. Ты должен разбогатеть, тебе нужны триста тысяч!
Око (отворачивается). Где прикажешь их взять?
Жюльетта (подходя к нему поближе). Подумай сам.
Если не мы сами, то кто же нас спасет?..
Око. (Он вновь начинает разыгрывать из себя Декарта.) Трудно сказать.
374
Жюльетта. Но мы должны найти выход...
Око (наставительным тоном, потрясая над головой учебником логики). Должны, но не можем, если верить логике.
Жюльетта (с сомнением в голосе). Не знаю, сумеешь hi ты уловить логику в идее, которая пришла мне в го-юву?
Око (заинтригованный). Что за идея?
Жюльетта (беря его под руку). Обещаешь не сердиться?
Око (обнимая ее). Конечно.
Жюльетта (высвобождается из его объятий и бежит к хижине). Вот и хорошо! Сейчас я принесу тебе триста тысяч франков!
Око (не веря своим ушам). Что?..
Жюльетта. Ты же обещал не сердиться! (Око молчит.) Ты возьмешь триста тысяч франков, которые заплатили крестьянин и чиновник, и отдашь их моим родным, чтобы они вернули взятое.
Око (дрожа от ужаса). Украсть деньги?
Жюльетта. Почему — украсть! Просто ты внесешь за меня выкуп, а деньги возвратят их законным владельцам!
Око (воздев руки к небу, в театральной позе). Ума не приложу, к кому из философов обратиться за советом. (Тоном преподавателя закона божьего.) Ведаешь ли ты, что священные принципы...
Жюльетта (услышав шум приближающегося мопеда). О принципах потом. Кума уже здесь. Подождите меня, только не попадайтесь никому на глаза!
Она входит в хижину. Появляется Кума на своем стареньком мопеде. Глушит мотор.
Кума. A-а, ты уже здесь, дружище! Боюсь, это не слишком осторожно с твоей стороны околачиваться тут. Особенно сейчас, когда поползли всякие слушки...
Око. Ты прав. Я поступил неосмотрительно. Не надо бы мне сюда приходить.
Кума (расхаживая взад-вперед). Вот так история! (Садится.) Едва ты ушел, как я отправился навестить дядю Мбаргу, вождя нашей деревни. И представляешь, подхожу я к его дому и вижу перед ним огромный «мерседес-бенц», а в доме сидит чиновник со своим шофером, и оба они лакают арки!
Око. Они все еще там?
Кума. Там. Им предстоит опорожнить еще немало бутылок арки! Так вот, вождь и говорит мне: «Сын мой, поздоровайся с Мбиа, он теперь тебе свояк. Это тот самый ве
375
ликий человек, который только что отвалил двести тысяч франков за твою двоюродную сестру Жюльетту! И если увидишь, что около нее увивается какой-нибудь шалопай, скажи ему, что теперь она замужняя женщина. Твой свояк Мбиа заплатил нам двести тысяч!..»
Око (невольно вторит;. Двести тысяч!
Кума. Я, конечно, сразу помчался за тобой, чтобы предупредить тебя. (Оглядывается по сторонам.) А где, кстати, Жюльетта?
Око (показывая на хижину/. В доме.
Кума. Она знает, что ты ее ждешь?
Око. Надеюсь, что еще не забыла.
Кума. А что она там делает?
Око. Мне и самому не терпится это узнать.
Кума. Схожу-ка я за ней. (Направляется к хижине.) Надо обязательно что-нибудь придумать...
Из хижины выходит Жюльет га со старым кожаным портфелем в руках. Она бежит к молодым людям.
Жюльетта. А вот и Кума! Тем лучше. Итак, слушайте. В этом портфеле триста тысяч. (Кума и Око ошеломлены.) Держите!
Кума (обращаясь к Око). Это еще что такое?
Жюльетта. Скоро поймешь. Мы сыграем с ними одну шуточку...
Кума (с опаской). Шутку, которая обойдется им... Жюльетта. Она не будет стоить им ни одного су! Кума. Откуда же эти деньги?
Жюльетта. Они принадлежат тем, кому вы их вернете.
Око. Жюльетта, я же говорил тебе, что...
Кума (прыгая от радости). Я все понял! (Тащит Око к своему мопеду.) Пошли! Мы им устроим хорошенький сюрприз! И помяни мое слово, никто ни о чем не догадается. Они желают видеть своим зятем великого человека! Такой у них будет. Богач из богачей!
Око. Богач из богачей? Это кто же?
Кума (усаживая его на багажник мопеда). Ты. конечно. Станешь на несколько часов богачом и женишься! Женитьба теперь дело дорогое. Давай-ка сюда портфель, Жюльетта!
Жюльетта (вручая ему портфель/. Я к вам приду, когда мы приготовим ужин.
Кума (заводя мотор). Мы ждем тебя. Всё будет хорошо! Привет, Жюльетта! (Зрителям в зале.) До встречи.
3 а ч а в е с
376
АКТ ТРЕТИЙ
Вечер того же дня. Кухня Макрты. Эго большая комната, освещенная огнем очага в углу. На огне кипит котел. На табуретке посреди кухни — старая керосиновая лампа, с другого края сцены — полки, сплошь заставленные кухонной утварью: миски, сковородки, ложки, вилки, чугунные горшки, алюминиевые кастрюли, ступки и г. д. Белла. М а к р и т а и Жюльена готовят ужин. В тог миг. когда поднимается занавес. Белла псресыпае! горстями земляные орехи из огромной корзины, что сюит на низеньком столике возле полок с посудой, в корзинку поменьше, без ручки. У очага Макри-га очищает листья шпината и бросает их в котел с кипящей водой. Жюльетта, она выглядит уже не такой элегантной, как в момент своего приезда, лущит земляные орехи, сидя па низенькой кровати из бамбука. На такой же кровати сидит и Макрита. Третья кровать стоит справа и чуть позже на нее усядется Белла.
Белла (заполнив корзинку). Ну, Жюльетта, теперь, когда мы остались одни без мужчин, теперь-то ты объяснишь мне наконец, что все это значит? Почему ты отказала чиновнику, такому богачу? Неужели тебя не радует, что он посватался к тебе?
Жюльетта. Нет, бабушка.
Белла (садится). Нет? Ты смеешь говорить: нет? Ослушница! Подумай, скольких хлопот стоило нам вырастить тебя!
Макрита (продолжая чистить шпинат). Ты и представить себе не можешь, как трудно было бабушке и мне уломать твоего отца дать денег, когда тебя хотели вернуть домой из Либамбы.
Белла. Да. И вот мой сын стал посмешищем для всей Мвутесси. Все мужчины в один голос твердят, что он свалял дурака, истратив все деньги, вырученные от продажи какао, на свою дочь, вместо того чтобы взять себе новых жен...
Макрита. Или заплатить выкуп за невесту Ойоно...
Белла. Он уже давно хочет жениться на одной очень серьезной и работящей девушке из Эболовы.
Жюльетта. Ну и что?
Макрита. Я сказала твоему брату: «Насчет денег не беспокойся! Ведь у тебя есть сестра Жюльетта. Она девушка красивая и к тому же ученая! В тог день, когда заявится из города какой-нибудь важный господин и попросит у нас ее руки, мы сразу разбогатеем...»
Белла. Так оно и вышло. Двое уже посватались!
Жюльетта. А я вам повторяю: не пойду ни за того, ни за другого.
Макрита. Как это? Ты не хочешь, чтобы твой брат.
377
твой родной браг смог наконец жеишься? Не хочешь, чтобы у твоей матери была невестка, которая помогала бы сП сеять арахис и кукурузу? (Вздыхает./ Какая же ты бес сердечная, Жюльетта! Гы...
Входит М а тал и на с блюдом на голове, опа радостно всех приветствует.
М а г а л и н а. Мболо-о-о-о!
Все. Мболо-о-о-о-а-а. Маталина!
Маталина 'присаживаясь рядом с Жюльеттой>. Моя мать прислала тебе вкусненькою. (Снимает крышку с блюда.) Жюльетта <принимая блюдо/. Спа... спасибо...
Белла (растроганно >. Моника никогда нс забывает свою маленькую любимицу Жюльетту. Ведь она ее таскала на спине. (Обращаясь к Жюльетте. • Что она тебе там прислала? Небось кусок антилопы?
Жюльетта (встает и направляется к стене с полками). Кажется, да, бабушка Белла. Мы его съедим все вместе, когда поспеет ужин. (Ставит блюдо на полку.)
Маталина (тоже принимаясь шелушить орехи/. Мы приберегли этот кусочек к твоему приезду из Либамбы.
Макри та (возвращаясь и садясь на кровать/. Недели две тому назад в западню к твоему дяде Ондуа попала большая антилопа.
Белла. И этот пьяница сразу же распродал все мясо. Чтобы купить себе вина. Вина!.. (С негодованием хлопает в ладоши.) О, наш праотец Ойоно Это Меконг!.. Отродясь не видывала такого выпивохи! Как подумаю, что это я его родила!.. (Улыбаясь, Жюльетте.) Когда ты поселишься в большом доме своего мужа в Сангмелиме, не забывай ему почаще посылать бутылочки красного вина.
Жюльетта (кричит). Ни в какую Сангмелиму я не поеду!
М а Крита (испуганно). Не так громко. Отец услышит!
Маталина. Жюльетта, как может девушка отказать мужчине, который любит ее настолько, что не жалеет двухсот тысяч франков?
Жюльетта. По-твоему, деньги — доказательство любви?
Макрита (закрывая крышкой котелj. А как же? Так оно и есть.
Жюльетта. Я уже вам говорила, что у моего жениха денег нет, а я вот уверена в его любви.
Маталина (улыбаясь такой наивности/. Уверена? Что же он тебе подарил?
Вопросы сыплются градом.
378
Бел л а. Сколько платьев?
Ж юл ьетта. Ни одно!о!
Мата л и н а. И ты его любишь?
М а к р и т а. Машина у него есть?
Мата л ина. Он хорошо зарабатывает ?
Ж ю л ь е т т а. Но...
Белла. Дом у него большой?
Мата л и н а. Он служит в администрации?
Белла. У него...
Жюльетта (потеряв терпение). Ничего у него нет!
Пауза.
Белла. Откуда хоть он. этот парень-то?
Жюльетта. Из Амбама.
Beef пораженные /. О-о-о!
Белла. Глушь-то какая! И ты туда поедешь?
Жюльетта (хитро улыбаясь). А сама-то ты разве родилась в Мвутесси, бабушка Белла?
Маталина (с легким презрением). Что ты нашла в нем особенного?
Жюльетта. Ничего! Просто я его люблю!
Белла (негодующим тономj. Ты спятила, Жюльетта! На такие дела требуется разрешение семьи. Зачем ты нас так огорчаешь? (Встает и направляется к Жюльетте.) Повторяю тебе, ты должна отплатить нам добром и... (Делает многозначительную паузу.) выйти замуж за богатого, влиятельного человека! Бери пример с Сесилии. С тех пор как она стала любовницей европейца, ее семья не знает никакого горя. Пора бы уж и нашей семье занять подобающее ей положение.
Жюльетта (невольно рассмеявшись). Подобающее ей положение?!
Маталина. Послушай. Жюльетта. Если не хочешь замуж, подыщи себе место в какой-нибудь большой конторе в Яунде, лучше всего в министерстве. (Доверительно.) Говорят. что красивым девушкам это совсем нетрудно. (Размечтавшись.) Тогда мы сможем, как и все. проводить по нескольку месяцев в городе.
Жюльетта. Если это так легко, почему бы тебе самой не подобрать себе место в большой конторе или в министерстве?
Маталина встает, обиженная. Обращается к Белле.
Маталина. Пойду домой, бабушка Белла. Темнеет.
Белла (провожая ее до двери). Иди, девочка. Побудь
379
со своей матушкой, Моникой. Она там одна, бедняжка. Отец твой до сих пор пьет арки у вождя. (Моталина уходит. Белла поворачивается к Жюльетте.) Ты совсем от рук отбилась, Жюльетта, не хочешь никого слушать, а ведь тебе дело говорят.
Жюльетта (защищаясь). Эю вы не хотите меня понять!
Макрита (разочарованно). Жюльетта, видно, так никогда и не образумится, не станет, как я надеялась, послушной дочерью. Я даже уверена, что, если она выйдет замуж за этого чиновника из города, нам от этого будет мало радости. Она не позволит ему дать все, что мы попросим. (Принимается ссыпать очистки в мусорную корзину.) И уж, конечно, не будет угрожать ему разводом, если он нам в чем-нибудь откажет. Я уже вижу, как она наливает своим дядюшкам по маленькой рюмочке, вместо того чтобы поставить каждому бутылок пять-шесть.
Белла (вновь усаживаясь). А может быть, она...
Макрита (разгибая натруженную спину). Уж я-го знаю, как эти девицы в Сангмелиме обращаются со своими родственниками. Мы к ней только приедем, к нашей Жюльетте, а она уже недели через три начнет нас выпроваживать, в городе, видите ли, еда дорогая...
Жюльетта (весело смеется). Ах, вот почему вы все так стараетесь сплавить меня тому чиновнику!
Макрита (раздувая огонь в очаге). А ты думала! Ты же знаешь, что вся деревня завидует Меке, отцу Сесилии. Для вспашки земли она присылает ему работников из Мбалмайо.
Из-за кулис донося 1ся i олоса мужчин.
Белл а. Отец и дед оз вождя возвращаются. А ну-ка, Жюльетта, зажги большую лампу, а то мой сын разворчится.
Жюльетта встает как раз в тот момент, koi да Атангана и в самом деле начинает ворчать.
Атангана (еще из-за кулис). Где моя большая лампа? Куда подевались все женщины в этой деревне?.. Макрита! Эй, Макрита!..
Макрита (отзывается пронзительным криком,. Уууууу!
Атангана. Где моя большая лампа?
Макрита. Несу-у-у-у!
Атангана. Пошевеливайся! Мы с гостем. Нди приехал. Жюльетта (в дверях). Нди?
380
Белла. Ну да, Нди, первый из твоих женихов. Только... (злорадно/ опоздал он. Придется уступить место чиновнику! Зажги лампу, девочка.
Жюльет га ухолит. В темноте можно лишь с трудом различить Атангану. Абессоло, Ойоно и Нди. Появляется Жюльет-I а. Она ставит зажженную лампу посреди сцены и останавливается, раздумывая, видимо, надо ли ей подойти и поздороваться с Нди. Сначала он жмурится от яркого света лампы, потом, узнав Жюльетту, подбегает к ней с раскрытыми объ-Я1ИЯМИ, преисполненный самоуверенности мужчины, который заплатил сто тысяч франков и может уже позволить себе некоторые вольности... Но Жюльетта, как испуганная антилопа, обращается в бегство и прячется на кухне. Нди в недоумении останавливается. Атангана и все остальные смотрят на него с ехидной усмешкой: «Плохи, мол, твои дела... Мы же тебя предупреждали...»
Атангана. Вот взбалмошная девчонка. Тебя она уже и знать не хочет, Нди. На уме у нее теперь важный чиновник. Он выложил за нее двести тысяч франков.
Абессоло (с лучезарным выражением лица). А мне обещал привезти мешок орехов кола.
Нди (не зная, что делать). Но ведь... я уже заплатил вам сто тысяч франков!
Атангана (небрежно пожимая плечами). Ну. это твое дело, либо ты забираешь свои деньги, либо...
Ойоно (нахально). Либо отправишься в тюрьму!
Нди (испуганно). Это еще почему?
Атангана. Никак тебе не втолкуешь, что к чему. Да пойми же ты, этот человек заправляет всеми делами в Сангме-лиме! Он даже с господином министром разговаривает запросто, как ты с нами!
Ойоно. И никогда не выходит из дома, если в кармане у него меньше двухсот тысяч франков.
Нди (уныло). Ну тогда мне лучше забрать свои деньги и вернуться домой в Аваэ!
Атангана (в восторге оттого, что все так хорошо улаживается). Ну что ж, сейчас вернем тебе все сполна!
Он уходит в хижину, тем временем Абессоло утешает Нди. который, словно Экклезиаст, предается глубоким раздумьям о суетности мира вообще и женщин в частности.
Абессоло. Ты поступил мудро! Обычно в таких случаях не так-то просто вернуть свои деньги. (С лживым сочувствием.) В наше время лучше не жениться на красивой девушке...
На сцену выбегают Мбарга и Мезоэ. Виду обоих разъяренный. Они вздымают руки к небу и громко вопят.
381
Мезоэ. О чем я тебе толкую, Мбарга! (Направляв з. к стулу, который уступает ему Ойоно.: Нынешняя моло дежь совсем избаловалась, совсем распустилась. (Садится.) Мбарга. Неслыханное дело!
Абессоло. Что случилось?
Мбарга (усаживается). О, Абессоло! И не спрашивай' Но все же я тебе скажу. Белинга и Овоно жрут змею без разрешения старейшин!
Абессоло уже собирается присоединиться к их негодованию, но Мбарга, наклонившись к нему, начинает рассказывать подробности происшествия.
Вот какая здоровая змея! И жирная! (Пауза.) Они оставили нам всего три четверти!
Абессоло (взывая к небу). Всего три четверти!
Абессоло, Мезоэ и Мбарга клянут молодое поколение. В этот момент на пороге появляется Атангана: он обнаружил пропажу денег. По его виду сразу понятно, что произошло нечто ужасное. Он приказывает Ойоно знаком увести Нди куда-нибудь в сторонку.
Ойоно. Поди-ка сюда, Нди. В доме дядюшки Ондуа я припрятал для тебя целый калебас пальмового вина. (Тащит его за руку.) Пойдем. Винишко отличное. Это тебе не козье молоко, каким ты меня угощал.
Уходят, появляется Атангана.
Атангана (тщетно пытаясь говорить шепотом)- Обчистили... ничего не оставили!..
Абессоло (вторя) ...ничего не оставили... Да нет же, оставили три четверти.
Атангана. Какие там три четверти? Говорю тебе: все унесли.
Мезоэ (вздрогнув). Все?
Атангана. Все!
Мезоэ. (Ему не терпится перейти к решительным действиям.) Ну, Мбарга, что я тебе говорил! Сейчас мы их скрутим, положим животом на землю да и выпорем за милую душу!
Атангана (у него возрождается надежда/. Так вы знаете, кто они?
Мбарга (с видом оскорбленного достоинства). Еще бы не знать! От вождя ничего не укроется.
Атангана (подойдя к Мбарге). Кто же они?
Абессоло (презрительно). Кто же, как не Белинга и Овоно! Ну и дети нынче пошли!
382
Аташана (вне себя от изумления). Что-о-о? Эти ма-нпькие негодяи? Да как они посмели?..
Абессоло. Сколько раз говорил я вам, что в мое время...
.Атангана. Значит, три четверти все-таки оставили?
М езоэ. (Его мысли уже сосредоточены на предстоящей порке.) Всего-навсего три четверти!
Атангана (с облегчением хлопая в ладоши). Слава богу! 'Лого достаточно, чтобы отдать Нди.
Абессоло (возмущенно). Как это — отдать Нди? Так-то воспитывать детей?
Атангана (в замешательстве). Ничего не понимаю...
Абессоло (обличающим тоном). Мальчишки оставили веет о три четверти, а ты, вместо того чтобы отдать эти жалкие остатки старейшинам Мвутесси, собираешься преподнести их этому чужаку из Аваэ!
Атангана (все более недоумевая). Но ведь...
Абессоло. С меня довольно! Сами ешьте свою змею!
Атангана (удивленный). Змею?!
Абессоло (направляясь к хижине). Только не вздумай 1еперь обращаться ко мне, если тебе нужна будет моя помощь в важных делах!
Мбарга. Абессоло!
Абессоло (с порога). Я...
Мбар.га. Да не уходи ты! Умный человек не обращает внимания на слова безумцев! Бери пример с меня. Видишь, как я спокоен?
Абессоло (возвращаясь). Куда катится этот мир? Эх, Атангана! Ты, видно, забыл, что змея — запретное животное, только деревенские старейшины имеют право его есть!
Атангана (в полной растерянности). Но...
Абессоло. Зачем же отдавать змею Нди?
Атангана (в отчаянии). Да кто сказал, что я собираюсь отдать ему змею?
Абессоло. Ты сам только что сказал.
Атангана. Я говорил о деньгах.
Абессоло (встревожившись). О деньгах? Что же с ними сталось?
Атангана. Их украли... украли!..
Все. Укра-а-али-и-и!..
Мбарга. Кто же их украл?
Атангана. Как кто? Ты же только что говорил, что это...
Абессоло. Он говорил о более важных вешах. Он । оворил о змее...
383
Атангана. Стало быть, я пропал! Где я возьму депо, чтобы расквитаться с Нди и Мбиа?
Мезоэ (вздрагивая). Даже страшно подумать, что еде лает Мбиа. Ведь он командует всеми полицейскими.
Все в ужасе смотрят дру< на друга.
Мбарга (приход:ч в себя). Послушайте меня! Почему бы нам не попросить эти деньги у Нди? Если он согласится уплатить еще двести тысяч франков, он тут же полуЧи! свою Жюльетту. Уж поверьте мне, лучше договориться со своим братом крестьянином, пока эти горожане еще не про ведали...
Все (с некоторым облегчением}. Мбарга говорит дело Атангана (идет в сторону дороги;. Эй, Ойоно! Иди-ка сюда вместе с Нди.
Ожидая возвращения молодых .полей, все стараются изобразить на своем лице безмятежность. Чтобы скрыть волнение, Абессоло раскуривает трубку.
Нди. (Он уже немного jaxMC.ie.iJ Ну, ладно. ладно, согласен. Возвращайте деньги! (Неодо брите яьный ропот.} Придется мне, видно, поискать себе жену не такую образованную, как ваша Жюльетта! Оно, может, и к лучшему, послушней будет.
Подходит к Атангане, протягивает руку за деньгами. Атангана взглядом умоляет M6apiy о помощи. Вождь подмигивает.
Мбарга (проникновенно}. Нди прав! Что стало с нашими умными людьми? Почему они предпочитают чиновников землепашцам? А Нди такой отличный парень, уважительный. Каждый раз, как я заглядываю к нему в Аваэ, он обязательно угощает меня своим прекрасным самогоном.
Атангана (тоном раскаяния}. Ты прав. Мбарга. Мы поступаем глупо!
Нди начинает понимать, что положение изменилось. Он поворачивается к Мбарге, который с удовлетворением отмечает, что его слова возымели действие.
Мбарга. Он, и только он, женится на Жюльетте! (Обращаясь к Нди.) Ведь я был лучшим другом твое! о покойного отца.
Нди (разинув рот от удивления). Моего покойного отца?
Мбарга. Твоего родного отца! Ты что, уже не помнишь его?
Нди. Но ведь...
384
Мбарга (спохватываясь). A-а, ну конечно! Он был еще совсем крошкой, когда умер э го г прекрасный человек. (Фальшиво причитает.) Ой-ой-ой, какой замечательный человек был, ой-ой-ой!..
Все остальные, присоединяясь к Мбарто, принимаются оплакивать отца Нди.
Нди. Но ведь... мой отец еще не умер!
Это сообщение несколько озадачивает Мбаргу, однако вождь тут же спохватывается.
Мбарга. Еще не умер? Так поцелуй же меня, сын мой! Дай я тебя поцелую! (Обнимает Нди с бурной радостью.) Абессоло! Что я тебе вчера говорил! Такой превосходный человек, как отец Нди, не мог ни с того ни с сего умереть! Я вас спрашиваю: есть ли в деревне Аваэ человек, более достойный, чем он?
Все. Нет!
Мбарга (кричит). Ойоно! Что ты уставился на меня, как будто я танцую танец «озила»! Беги живее за большим креслом для моего зятя! (Ойоно бежит в хижину, а Мбарга продолжает с апломбом.) Он, и только он, женится на Жюльетте! И чтобы в этой деревне я больше никогда и пи от кого не слышал о чиновнике!
Пауза. Ойоно несет из дома то же самое кресло, в котором во втором акте восседал Мбиа. Мбарга велит поставить сто на том же месте, посреди сцены, затем насильно усаживает в пего Нди, который все еще не может прийти в себя.
После лото Moapia делает все, как во втором акте.
Нди, и только Нди, получит нашу дочь! Что сделает для вас чиновник? Выкорчует деревья, чтобы вы могли разбить огород?
Все. Ну уж нет!
Мбарга. Или, может быть, вы надеетесь, что он повысит закупочные цены на ваше какао?
Все. Как бы не так!
Мбарга. Или что чиновник попотчует вас вином?
Все. Ни в жизнь! Мбарга говорит дело — отдадим Жюльетту Нди!
Мбарга (обращаясь к Нди, который рассыпается в изъявлениях благодарности). Ну что, Нди! Видишь теперь, как я улаживаю брачные дела? Пускай же семья девушки, на которой ты надумал жениться, полюбит тебя так же, как и мы. Быть тебе нашим зятем, будешь... если, конечно, ты хочешь.
I 3 Альманах «Африка» пып. 4
385
Нди (живо откликается). Да мне только того и надо!
Мбарга. Вот и хорошо. Тебе остается лишь дать нам еше двести тысяч франков.
Нди (не веря своим ушам). Что вы говорите, еще двести тысяч?
Мбарга (самым естественным тоном). Да, чтобы вернуть чиновнику его деньги.
Нди (начинает соображать). А где я возьму такие деньги? Что мне, украсть их, что ли, прикажете?
Мбарга (неосмотрительно). Нам-то какое дело. Нас же оио крали!
Все (осуждающе). Эх ты, Мбарга!
Нди (в ярости переходит от одного к другому). Ах, вот оно что! У вас стянули деньги, и вы теперь хотите отыграться на мне! А ну, отдавайте мои сто тысяч!
Абессоло (нахально, терять-то ему все равно нечего). А если не отдадим?
Нди (доведенный до крайности). Не отдадите? Будете иметь дело с полицейским комиссаром из Зоэтеле!
Абессоло (валится на землю). О-о-ой! Я умер! Он меня убил!
Атангана, Мезоэ и Ойоно бросаю гея ему на помощь.
Мбарга (к Нди, с угрозой). Что же эго такое? Ты явился к нам, чтобы убивать людей?
Нди (остолбенев). Я? Убивать людей?
Мбарга (показывая на распростертого на земле Абессоло). Кто же, как не ты, убил его?
Нди пытается протестовать, но Мезоэ и Ойоно надвигаются на него, размахивая кулаками. Струсив, он обращается в бегство.
Нди (кричит). Все равно отдадите деньги! Я еду прямо к комиссару! (Исчезает.)
Атангана (напуганный угрозой Нди). Послушай, Мбарга! Что же делать? Ты ведь знаком с Медолой, полицейским комиссаром Зоэтеле...
Мбарга (перебивая его). Надо срочно поговорить с чиновником. Пока он не уехал. Он, должно быть, еще у меня, арки допивает. Уж кто-кто, а он может дать денег, чтобы расквитаться с Нди.
Абессоло (резво поднимаясь с земли). Он может засадить наглеца в тюрьму!
Мезоэ. Ведите его сюда!
Атангана. Ойоно, сбегай позови чиновника!
386
О lion о  уетрсмляетсч в ст орону дороги л Ой, он уже \с икает! ' Исчезает с криком: «Постойте. постойте!»)
Мезоэ. Надо задсржшь ею. Пусть даст деньги и за-<>i'paei Жюльет iy... Правда, он обещал мне костюм... Ну, ia ладно, потом привезет.
Атангана 1с твердой решимостью >. Пусть увозит Жюльет iy сейчас же. Надо будет, я свяжу се по рукам и ногам! Только пусть увозит!
Абессоло. Когда он приедет, пусть Мбарга...
Moapi а. Ну уж нет! Пусть Атангана сам с ним разговаривает. Ведь эго он нс смог уберечь свои деньги.
A i ан; а п а (в отчаянье). Но я же вам сказал...
Moapi а. Тихо вы! Чиновник идет!
Появляются Мбиа и Енгулу в сопровождении Ойоно. Чиновник едока пошатывается, видно, что вождь угостил его па славу. MGapia идет ему навстречу с подобострастной улыбкой и поклонами, пытается усадить Мбиа в большое кресло, но Мбиа бесцеремонно ею отладки пае i.
М б и а. Ну? Ч ю еще?
А I ан гаи а :с трудом нодбира.ч (\ioeai. Да лот. мы туи... А гы ню. уезжаешь?
М б и а. Уезжало.
Мезоэ , чтобы .хоть что-то сказать >. На встречу с господи пом MH'iIlCipOM?
Мбиа. Вот именно! Я же ’там говорил. Зачем звали?
Мбарг а <с много значите, ншо-двуемз ic юнной ухмылкой /. М-м-м-м... Мы подумали, может быть, ты хочешь увезти с собой Жюлье; iy...
Мбиа -сразу размякает, хотя и несколько удивлен >. А... вы хотите... вы разрешаете мне взять ее прямо сейчас?
А ! а и г а н а / запинаясь). Видишь ли... (Стара.чсь выиграть время., Эй. Ойоно, поли-ка поймай лучшего барана для твоего свояка.
Ойоно уходит, все ждут, что скажет Аташана.
Мбиа (нарушив неловкое молчание,1. Так ты сказал, что...
Атангана. Я выложу тебе все начистоту. Мы люди порядочные и не любим держать одновременно и девушку, и деньги, уплаченные за нее. Времена сейчас такие, мало ли что может случиться...
Мбарга (нетерпеливо). Да гут порешили.
Атангана (словно пыряя Я, знаешь ли, из гех отцов,
13*	387
не тяни ты. Говори, что мы
в холодную воду). Так вот. которые любят порядок в
свадебных делах!.. Гони еще сто тысяч — и дело с концом. Жюльетта — твоя.
Мбиа (передергивается). Что-что? Еще сто тысяч?
Атангана (скромно потупившись). Всего-навсего...
Мбарга (с достоинством, свойственным вождям). И, нс сходя с места, я подписываю брачный контракт!
Мбиа (орет). Триста тысяч франков за одну девицу! Да вы что тут, рехнулись?
Абессоло. Я... Мы...
Мбиа (сухо). Хватит! (Протягивает руку.) Деньги!
Все. О-о-о-о!
Мбиа. Я сказал: гоните обратно мои деньги! (Заметив, что жители деревни смугценно переглядываются.) Ага, я все понял. Вы хотите меня обобрать, чтобы женить своих парней! Ну, я вас проучу! (Вопит.) Енгулу!
Енгулу (бросаясь к нему). Слушаю, господин.
Мбиа (расхаживая взад-вперед, как важный начальник по своему кабинету). Запиши название этой деревни.
Енгулу со спокойно-официальным видом достает свой блокнот и начинает писать, даже не глядя па окружающих.
Енгулу (во весь голос). Название деревни записано.
Мбиа (продолжая шагать). Пиши далее: жители вышеупомянутой деревни Мвутесси проявляют грубость и непочтительность по отношению к таким высокопоставленным чиновникам (тычет пальцем себя в грудь), как я!
Все. О-о-о-о!
Енгулу (повторяет/. Грубость и непочтительность по отношению к таким высокопоставленным чиновникам (тычет пальцем себя в грудь), как я!
Мбиа. Далее: дороги, ведущие в вышеуказанную деревню, находятся в безобразном состоянии. Дома не побелены в честь моего приезда!
Все. О-о-о-о!
Енгулу. Дома находятся в безобразном состоянии... дороги не побелены...
Мбиа. Женщины Мвутесси нелегально гонят арки. Я сам его пил... (Поправляется.) Гм... Я сам видел, как его пьют. (Останавливается в замешательстве, поворачивается к Енгулу.) Ты правильно записываешь, да? (Показывает на свои глаза.) Видел, как его пьют (показывая на Мбаргу) в доме вождя Мбарги!
Мбарга (в ужасе). О-о-о-о! Спасите меня, о великие праотцы!
388
Енгулу (повторяет как попугай). Видел (показывает на свои глаза). как его пьют в доме вождя Мбарги.
Мбиа (наслаждаясь произведенным эффектом). Итак, я приказываю направить сюда двух... четырех... нет, восьмерых... да нет (фортиссимо) десять комиссаров! Завтра же!
Енгулу (подыгрывая ему). Восемь... десять комиссаров в эгу деревню. Завтра же...
Мбиа (направляясь в сторону дороги). А теперь поехали! (Кричит.) Енгулу!
Енгулу (продолжая как ни а чем не бывало записывать). Поехали... Господин! Господин!
Показывает нос жителям деревни, лот жест выводит Абессоло из себя, он бросается на Енгулу, размахивая своей мухобойкой. Ешулу бысгро убе1аст вслед за хозяином.
Атангана. Пропала моя голова! Сидеть мне в тюрьме. Великий человек вне себя от гнева. Ах! Узнать бы, кто меня ограбил!
Мбарга. Послушайте! (Все. кроме Мбарги. громко причитают.) Хватит стонать! Будьте же наконец мужчинами!
Атангана (в полном отчаянье). Говори, о мудрый Мбарга!
Мбарга. Я вас спрашиваю: будь наши предки живы, допустили бы они такое?
Все (уверенно). Никог да!
Мбарга. Согласны ли вы со мной, что белые люди по) убили нашу страну?
Все. Да.
Мбарга. Абессоло!
Абессоло. Я здесь.
Мбарга. Напомни-ка им, что наши предки говаривали о хамелеоне и охотнике.
Абессоло. «Если хамелеон подыхает, охотнику достается его мешок с орехами кола».
Мбарга (оглядывая сельчан). Кто же среди нас охотник? Кому должны принадлежать орехи кола? Кто должен править в деревне?
Все. Только ты!
Мбарга (доверительно). В свое время все мы умели находить то, что глубоко запрятано. Не пора ли позвать колдуна?
Все (одобрительно). Да-да! Колдуна!
Мбарга. Решено, зовем колдуна. Вы, верно, слышали, что великий колдун Санга-Тити уже две недели живет в Мфуладже. Пошлем за ним Куму.
389
Все (с возродившейся надеждой). Хорошо!
Мбарга (встает, собираясь уходить). Санга-Тити прибудет к нам сегодня же вечером. Ты, Атангана, приготовь положенные дары: баранов, коз, в общем все, что требуется, (Направляясь в сторону дороги.) Сейчас пошлю Куму в Мфуладжу. У него мопед. (Уходит, вслед за ним Мезоэ.)
Атангана. Ох, святой Зуа Мека! Ну и денек!
Все идут к хижине, унося лампу и стулья.
Занавес
АКТ ЧЕТВЕРТЫЙ
Ночь. Сцена освещена пламенем большого костра, вокруг которого расположились полукругом все жители деревни. Один вид Санга-Тити, обвешанного шкурами диких кошек и мохнатых обезьян, наводит ужас. Голый торс его вымазан белой глиной. На голове — убор из длинных перьев петуха и птицы перцеяда. Когда колдун двигаезся, на его ногах весело звенят колокольчики. М о-Бул а, его жена, и помощник, который его сопровождаем наряжены не столь живописно, тем не менее эта троица явно затмевает всех остальных, не исключая и Мбаргу. Когда поднимается занавес, Санга-Тити напевает какую-то мелодию, аккомпанируя себе на арфе «мвет». Его жена повторяет припев, чтобы жители деревни его запомнили. Затем, когда все уже начинают петь, хлопая в такт ладошами, Санга-Тити встает, передает свою арфу помощнику и делаез знак музыкантам — они играют на больших тамтамах и на высоких узких барабанах, обтянутых шкурой антилопы, — и те начинают отбивать ритм «ньенг». Санга-Тити и Mo-Була танцуют, зазывая сельчан и даже зрителей присоединиться к ним. Этот ритуальный танец повторяется всякий раз, как в тексте помечены танцевальные или певческие сцены. Короче говоря, все это лишь интермедии.
С а н г а-Т и т и. Было время, я колдовал в стране призраков, а теперь вот колдую в стране живых. Почему же уши мои опять слышат плач?
М о-Б у л а (а вслед за ней хор крестьян). Ах, если б знать мне, о матушка...
Коо-ко-ко-ки-коо, О Санга-Тити, Поведай же правду!..
Потанцевав, Санга-Тити знаком останавливает музыкантов и оборачивается к Атангане.
390
Атангана (услужливо). Присядь, о великий колдун! Я нршласил тебя потому...
Санга-Тити (сухо прерывал его). Доверься моему волшебству! Я уже знаю все, о чем ты хочешь мне сказать.
Пораженные крестьяне перешептываются.
Мбарга (с гордостью, обращаясь к зрителям). Вам ясно? Только такие люди, как я, и могут отыскать такого колдуна.
Атангана (в восторге). Тем лучше, тем лучше, но торопись, прошу тебя! Вот-вот явятся эти комиссары из Зоэтеле и Сангмелимы, чтобы арестовать меня.
Санга-Тити (невозмутимо усаживаясь). Как говорили наши праотцы, «призраки слова пе скажут, пока дождь не падет!»
Атангана. Ойоно! Беги за бараном, которого мы приглядели для нашего колдуна.
Санга-Тити. Да ты, я вижу, и в самом деле мудрец! (Подобрав мелодию на «мест», ноет.)
О мама, в горестной печали сижу я у окна (а) Возлюбленный меня покинул, и в доме я одна (б) Меня покинул Санга-Тити, и в доме я одна (в) Одежды мокрые сушу' я, усевшись у окна, О где же ты, мой друг?
М о-Б у л а (а вслед за ней хор крестьян).
О где же ты, любимый мой?
Ии йе с е аа!
Порядок, в котором исполняются мелодические фразы, помеченные соответственно а, о, в, не обязательно строго соблюдать. А вот припев не меняется. Крестьяне хлопают в такт в ладоши, по тамтамы на этот раз молчат. Пока звучит песня, помощник раскладывает перед колдуном зеркала, рога антилопы, зубы и кости леопарда и г. д. Музыка и пение прекращаются тотчас же, как эти приготовления закапчиваются.
С а н г а-Т и т и (к Атангане). Все ли жители деревни в сборе? Атангана. Эй, земляки! Э-эй! Идите сюда! Сейчас он объяснит, куда пропали наши деньги.
Санга-Тити (заглядывая в свои зеркала). Ты потерял крупную сумму денег.
Все (балдея от изумления). Йе ееее. Угадал!
Атангана (ликуя, к нему возвращается надежда). Верно,
391
великий колдун! У меня украли триста тысяч франков, выкуп за мою дочь Жюльетту.
Санга-Тити (властно останавливая его). Молчи! Я сам тебе все скажу! У тебя украли триста тысяч франков!
Все. Угадал!
С а н г а-Т и т и. Выкуп за твою дочь Жюльетту.
Все. О, великий колдун!
С ан га-Т и ти. Для меня не составило бы никакого труда назвать имя похитителя. Только...
Окружающие взирают на нею вопросительно, и он добавляет многозначительным тоном.
Кхе... вы же знаете, люди, что в засуху вода в реках иссякает.
Атангана. Макрита! Тащи сюда утку, которую тебе подарили в Нголебанге.
Макрита уходит, а Санга-Тити вновь заглядывает в зеркала.
Санга-Тити. Кто вождь этой деревни?
Мбарга (с величественным видом). Я!
Санга-Тити. Начнем с тебя. Садись передо мной!
Мбарга (обращается к публике). Что я вам говорил?
Вождь всегда и в суде должен быть первым.
Санга-Тити (заглядывая в рог антилопы). Сколько у тебя жен?
Мбарга начинает считать по пальцам, вполголоса бормоча имена: Сесилия, Одилия, Мартина, Ада, Акамба...
Мбарга (громко). Двенадцать законных жен.
Санга-Тити (подозрительно). Это не все!
Мбарга (смутившись). ...Есть еще одна женщина, на которой я хочу жениться. В Нгоантете...
Санга-Тити. Так я и знал. Мои амулеты меня никогда не обманывают!
Пауза. Колдун снова заглядывает в рог антилопы и вдруг издает вопль ужаса.
Что я вижу, Мбарга! Не замечал ли ты чего-нибудь странного... в последнее время?
Мбарга (встревожившись ). Странного ?!
С а н г а-Т и т и. Болел ли ты когда-нибудь?
392
Мбарга. Много раз, Санга-Тити!
Санга-Тити. И гебя это не тревожит?
Мбарга. В больнице мне сказали...
Санга-Тити (сухо). В больнице?! Тебе не следовало обращаться в больницу! Знаешь ли ты, что в деревне тебя пс любят? (Наклоняется к Мбарге.) А теперь, когда пра-нигельство собирается выдать тебе разрешение на покупку ружья, просто ненавидят. Твоя жизнь в опасности!
Мбарга (вне себя от страха). Что я тебе говорил, Мезоэ? (К Санга-Тити.) Так ты говоришь, моя жизнь в опасности, о, колдун?
С а н г а-Т и т и. Тебе грозит страшная беда! (Облокачивается на спинку стула и добавляет.) Но я не могу продолжать с пустыми руками.
Мбарга. Мезоэ, поди скажи моей жене Акуду, чтобы принесла черного петуха. (Мезоэ убегает.) Говори, о, колдун.
С а н г а-Т и т и (вдохновенно). Я — Санга-Тити, великий колдун. который унаследовал все тайны прошлого! А ты, Мбарга, хоть и слывешь мудрецом, на самом деле слепец, ибо у тебя всего два глаза. Сейчас я докажу это. Ответь: где сейчас твой прапрадед?
Мбарга (удивленно). В стране призраков, о, великий колдун!
С а н г а-Т и т и. А твой прадед?
Мбарга. Тоже умер.
Санга-Тити. Куда канули все твои предки? Где они, великие люди минувших времен?
Мбарга. Все умерли.
Сайг а-Тити (заглядывая в свои зеркала). Умерли?
Мбарга (не очень уверенно). Умерли.
С а н г а-Т и г и. И ты никогда не спрашивал себя, что могло погубить стольких людей? Не доискивался причины стольких смертей?
Мбарга (ему явно не по себе). Я полагал, что...
С а н г а-Т и т и. Молчи! Теперь я задам тебе другой вопрос, в прошлом году в этой деревне кого-нибудь оплакивали?
Мбарга. Д-да...
Санга-Тити (укоризненно). Ты вождь. В твоей деревне умирают люди, а тебе хоть бы что!
Мбарга. Я думал, они умирают от болезней.
С а н г а-Т и т и. А болезни-то откуда берутся?
Мбарга. Помню, мы оплакивали шофера с лесопилки. Несчастный случай.
С а н г а - Т и т и. А почему бывают несчастные случаи? (Поднимается, обращается к зрителям.) Слушайте все. отит-.
393
знать, почему здесь умирают люди? Потому что на вашу деревню напала порча! Великие люди, подобные вашим предкам, просто так. без причины, не умирают! Несчастные случаи? Маловероятно. Я спрашиваю вас. куда подевались великие люди прошлого, те, что жили здесь до того, как белые люди построили свои больницы. Почему предков ваших нет больше на свегс? Да потому, что они умерли! И доказательство тому го, чго их больше нет!
Восхищенные возгласы. Колдун вновь обращается к своим амулетам.
Не просите меня воскресить ваших предков. Можете не сомневаться: им лучше там, где они есть. К тому же, если бы они вернулись, вам пришлось бы поделиться с ними вашими плантациями какао, а полицейские комиссары из Зоэтеле и без того преследуют вас за неуплату налогов. Если же вам вздумается отправиться вслед за предками в страну призраков, как это сделали уже некоюрые безумцы, то знайге, это вам не поможет, все равно не разбогатеете: здесь вы лишитесь своих плантаций какао, а там их вообще пег. Вог почему я спрашиваю вас: неужели вам н впрямь хочется умереть?
Все (в один голос). Нет! Нез!
Санга-Тити (горд.чсь своим ораторским искусством). Слушаю вас. А я свое слово скажу потом.
Вновь начинаез петь, подыгрывая себе на арфе.
Слушай, племя айанган. Слушай, племя айанган, Я живу отныне в Нделе, Я живу отныне в Эссе.
Mo-Бу л а (и следом за ней хор сельчан).
Слушай, племя айанган.
Слушай, племя айанган... (и т. д.)
Санга-Тити подает музыкантам знак, и они играют, как и в начале акта, танец «ньенг». Однако на этот раз жители деревни нс танцуют и не поют. Они собираются вокруг Мбарги, чтобы обсудить услышанное. Возвращается М е з о э с петухом, которого он вручает вождю. M6apia берет петуха, что-то говорит Мезоэ, и тот сразу же ухолит. Санга-Тити останавливается, и Мбарга вручает ему петуха.
394
С ан i а-Тит и. Теперь я вижу, что ты истинно мудр, о пождь!
Mo-Була припрятывает петуха, а Санга-Тити тем временем заглядывает в свои зеркала.
Скажи мне. какая из твоих жен самая любимая?
Мбарга (не знает, что ответить, со всех сторон слышен иiOeeame.ibCKuii смешок и перешептывания). Ну... вообще-то...
С а н г а-Т и т и. Ладно, ладно, зеркала сами мне все расскажут. (Пауза.) А часто ли ты слышишь уханье сов возле деревни?
Все. Мы слышим их крик каждый вечер.
Санга-Тити (к жителям деревни). А не приходилось ли вам слышать верещание шимпанзе в окрестных лесах за два-три дня до того, как в Мвутесси кто-нибудь умрет.
Все. Они всегда верещат.
С а н г а-Т и т и (обращается ко всем тоном, преисполненным ужаса/. Ваша деревня обречена! Совы и шимпанзе, которых вы слышите, не просто птицы, не просто звери! Это злые духи былых времен, те самые духи, что погубили ваших праотцов. Берегитесь! Берегитесь! Прежде чем вас покинуть, я продам вам надежные амулеты, которые будут отгонять от вас коварных духов... Я продам вам волшебные средства, которые спасут вас от смерти!
Все (восторженно). Благодарим тебя!
С а н г а-Т и т и. Не забудьте прийти ко мне завтра утром, чтобы купить все это! И еще я должен предупредить мужчин: будьте очень осторожны, когда берете жену из чужого племени. Она может принести с собой амулет, подаренный ей матерью. «Дочь моя, возьми это чудодейственное средство,—говорит в таких случаях мать,— оно поможет тебе завоевать сердце мужа и принести ему много детей! Ни одна из твоих соперниц не сможет сравниться с тобой ни красотой, ни умением вести хозяйство!» Запомните: это грозит смертью мужчинам, у которых есть другие жены.
В с е (испуганно). Ой-ой-ой!
Кое-кто из мужчин показывает своим женам кулак.
Санга-Тити (поспешно/. Но это, конечно, действует только на многоженцев!
Мбарга (придя в ужас/. Как же нам быть, о, великий колдун?
С а н г а-Т и т и. Это уж мое дело. Ну, а теперь вернемся к украденным деньгам. Где хозяин этого дома?
Атангана (становясь рядом с Мбаргой). Здесь!
395
С а н г а-Т и т и. Значит, ты говоришь, что у тебя украли деньги?
Атангана. Да!
С а н г а-Т и i и. А откуда ты это знаешь?
Атангана (со злобой). О, колдун! Если бы гы только знал, как ненавидят мою семью в этой деревне! А все потому, что я отправил мою дочь Жюльетту в коллеж! Меня...
Санга-Тити. Молчи! Я сам могу рассказать тебе обо всем этом. Мне ведомо все. Но я должен хоть что-нибудь получить за свои труды!
Атангана. Получишь все, что пожелаешь! Только говори!
Санга-Тити. Два дня назад ты ездил в Сангмелнму продавать какао, верно?
Атангана (удивленно). Это было с неделю тому назад.
Санга-Тити (повелительно кричит). Два дня! Как ты смеешь сомневаться в моих словах!
Все. Атангана, слушай, что говорит колдун! Два дня... Тебе то откуда знать... а мы видели, когда ты уезжал.
Атангана (в замешательстве). Гм... может быть, и так! Два дня назад я ездил в Сангмелиму продавать какао.
Санга-Тити (торжествующе). Ага, видите! Так вот, тебе зап лаз или за десять мешков какао...
Атангана. Мешков-то всего три было...
Санга-Тити (делан вид, будто собирается уходить). Ну это уж слишком...
Атангана (примирительно). Не уходи, великий колдун! Я велю привести тебе двух коз и барана!
С ан га - Т и ти (снова садится). Слушай меня внимательно: когда зорговец отдавал тебе деньги за десять мешков какао, среди тысячефранковых бумажек он подсунул одну волшебную.
Атангана (потрясенный). Волшебную?
Санга-Тити (к благоговейно внимающим жителям деревни). У этой бумажки такое свойство: стоит положить ее вместе с другими банковскими билетами, как она притягивает их к себе и возвращается к торговцу, которому Атангана продал какао!
Все. О-о-о-о!
С ан г а-Т и т и. Видели ли вы большую стаю птип, летевшую на днях в сторону Сангмелимы?
Все. Видели! Видели!
С а н г а-Т и т и (скромно). Мои талисманы никогда не врут.
Атангана. Так что же теперь делать, колдун?
Санга-Тити. Сначала выслушать меня! Ты нс мог-знать всего этого, да и никогда не узнал бы, если бы не моя помощь! Так вот, на горе себе ты положил волшебную
396
оумажку вместе с деньгами, которые получил за свою дочь. Потому-го все твои деньги и улетели два дня тому назад в Сангмелиму!
А г а н г а н а (с удивлением). Но ведь выкуп за дочь я получил только сегодня после обеда!
С а н г а-Т и т и (к Mo-Буле и помощнику). Пошли! Этот человек не хочет найти пропавшие деньги.
Атангана (в отчаянье). Ах, колдун! Останься, останься, прошу тебя! Я тебе еще одного барана подарю. Ну вот и хорошо. Садись. Я глупый, темный человек. Ондуа, придется тебе дать мне в долг твоего старого барана.
Ондуа недовольно прохаживается по поводу людей, которые только и делают, что занимают, а ведь этого старого барана должны были съесть по случаю дня независимости. Но Атангана продолжает, не обращая на его брюзжание никакого внимания.
Одолжи мне старого барана, а я куплю тебе другого. Вот поеду продавать какао в Сангме... (Вздрагивает.) Ну уж нет. Теперь я буду продавать какао только в Зоэтеле... Говори же, о, колдун!
С а н г а-Т и т и (вновь усаживаясь). Значит, как я и говорил, волшебный банковский билет утащил за собой все остальные па вершину горы Купэ!
Кума (из толпы). Но... ты же говорил, что деньги вернулись в Сангмелиму.
Санга-Тити (с видом оскорбленного достоинства). Кто это гам сомневается в моих словах? Неужто в этой деревне найдется хоть один человек, который не знает, что юра Купэ находится рядом с Сангмелимой?
Кума начинает проталкиваться к костру. Сельчане пытаются его задержать, но тщетно.
Все. Колдун верно говорит! Верно!
С а п г а-Т и т и (объясняет сельчанам). Большой город Нга-бинделе тоже находится на горе Купэ. Там-то волшебники делают и продают свои талисманы.
Кума (стоя уже совсем рядом с костром). По-твоему, выходит, что Нгаундере и Сангмелима расположены рядом друг с другом?
С а ига-Тит и (с презрением). А ты не знал? Чему же юбя в школе-то учили?
Кума (показывая на север/. Нгаундере на севере... (показывая в противоположную сторону) а Сангмелима на кие.
397
С а н г а-Т и т и (наставительно). Что есть север? И что есть юг? (Соединяет руки над головой.) Это одно и то же!
Кума (.хохочет). Но...
Мбарга (теряя терпение). Ну, что ты пристал к колдуну, Кума! Эта молодежь совсем не слушает старших. Ступай прочь, тут тебе не школа.
К у м а. Вы думаете, он найдет деньги с помощью всех этих фокусов?
Мбарга. Кто же тогда их найдет? Уж не ты ли?
С а н г а-Т и т и (утверждая свое превосходство). Эй, вождь.
Мбарга с достоинством покашливает.
Слушай меня! До тех пор пока в деревне остаются такие люди, как этот юнец, не вздумай больше звать меня в Мвутесси!
Атангана (в ужасе). Что я тебе говорил, колдун? Все они тут такие. Никто не хочет, чтобы я...
С а п г а-Т и т и (размахивая рогом антилопы). Если еще кто-нибудь осмелшея высказать сомнение в моих словах, мне не останется ничего другого, как проклясть всю деревню!
Все (пятясь в ужасе). Ой-ой-ой!
Атангана. Но, великий колдун, мы только хотим найти пропавшие деньги!
С а н г а-Т и ти (склонившись над рогом). Рог антилопы поведал мне, что если ты хочешь найти свои деньги, то должен подарить мне пятнадцать петухов, двенадцать коз, двух баранов и шесть поросят. Тогда я смогу упросить злых духов превратить заколдованные банковские билеты в обыкновенные. После того как я их уговорю, ты отправишься в Сангмелиму, — не раньше, чем через две луны после кражи, — так вот, ты отправишься в Сангмелиму и возьмешь с собой талисманы, которые я тебе продам. А получить обратно свои деньги ты сможешь лишь после того, как заколдуешь не только торговца, который купил у тебя какао, но и всех полицейских комиссаров Сангмелимы.
Мбарга (потрясенный). Что? Заколдовать всех полицейских комиссаров Сангмелимы?
Жители деревни начинают роптать.
С а н г а-Т и т и. Еще раз повторяю: это единственное средство вернуть пропавшие деньги!
Ропот усиливается.
398
Мбарга (в ярости). Тебе мало всего, что мы тебе дали?
С а н г а-Т и т и (поспешно ретируясь вместе со своей женой и помощником). Я же сказал вам, что надо делать, чтобы...
Все (следя за троицей). Проклятый обманщик... жулик!..
За нав ес
АКТ ПЯТЫЙ
На следующий день пополудни. Очень жарко. Когда поднимается занавес, жители деревни сидят напротив хижины Атанганы. Мбарга, Абессоло и Атангана перемежают разговор громкими причитаниями. Ондуа и М е з о э спокойно потягивают пальмовое вино. Абессоло разминает листья табака для трубки и жует орех кола. Глядя на них, нетрудно понять, что они с минуты на минуту ожидают появления полицейских из
Зоэтеле и Сангмелимы.
Атангана (заламывая руки). Я пропал, Мбарга! Триста тысяч франков!
Абессоло (засовывая за щеку орех кола). Какое несчастье! А ведь чиновник обещал мне мешок колы!
Мбарга. Комиссары, верно, уже в пути...
Абессоло (угрожающе). И во всем виновата эта дурочка Жюльетта!
М е з о э. Коллеж ее испортил.
Ондуа (подливая себе). Ох уж мне этот коллеж! Как вспомню, сколько раз люди мне говорили: «И не стыдно тебе, Ондуа? Почему ты не пошлешь Маталину в коллеж, как твой брат Атангана свою Жюльетту?» А я им в ответ: «Не вашего ума дело. Отстаньте от меня. Пейте свое пальмовое вино да помалкивайте. Чтобы я послал свою дочку в коллеж! Ни за что! Маталине и дома хорошо. Она будет выращивать арахис, как ее мать Моника. А в один прекрасный день найдет богатого жениха, который будет привозить мне из города крепкие напитки!»
Пьет, остальные одобрительно кивают головой.
Me зоэ (выливая остатки вина из калебаса). Ты был совершенно прав, Ондуа. Не дело это — посылать девочек в школу! Взять, например, Жюльетту. Помнишь, как она вела себя вчера, когда мы сказали, что за нее сватается чиновник? Да она даже выслушать нас не пожелала!
Все. Не пожелала!
Мезоэ. Знаете, чему ее учат? Непослушанию!
399
Атангана (сокрушенно качая головой). И дерзости! Она даже смеет перебивать меня.
Абессоло. Я тебе сто раз говорил: «Атангана, сын мой. не бросай деньги на ветер, не посылай свою дочь в коллеж. Лучше построй себе большой дом, как твой двоюродный брат Мека. А не хочешь, так дай денег Ойоно, пусть внесет выкуп за свою невесту или возьми себе новую жену, как Мбарга!» Ты меня и слушать не хотел. Думал, видно, что я из ума выжил. А теперь...
Атангана (злясь). Да говорю же я тебе, что...
Мбарга (встает). Хватит вам, ну что вы сцепились, как женщины! Лучше послушайте, что я вам скажу.
Абессоло (машинально). Говори, Мбарга.
Мбарга. Где Ойоно?
Атангана. Сегодня утром я послал его в Меломебае к моему племяннику Нцаме. Говорят, он получил большие деньги за Марселину, свою младшую сестру.
Мезоэ. Это ты хорошо придумал, Атангана. Нцама не откажется помочь. Обязательно выручит своих дядюшек.
О н д у а. Должен помочь. К тому же его жена Мария в родстве с чиновником Мбиа — все они из племени эссе.
Мбарга. Все это прекрасно. Попробуем-ка сами выкрутиться. Знаешь что, Атангана, поезжай-ка прямо сегодня с Жюльеттой в Яунде. Такая девушка запросто найдет себе других женихов. Обойди все министерства и везде предлагай свою дочь. Если кто-нибудь согласится заплатить тебе триста тысяч франков наличными, тут же и отдашь ему Жюльетту!
Мезоэ (с сомнением). Поди найди такого богача!
Мбарга (с видом человека, которому все известно). Чудак ты, Мезоэ! В Яунде живут самые богатые люди страны. (Повысив голос.) К тому же, если ты отец такой прелестной девушки, то можешь добиться всего, чего пожелаешь.
Из кухни доноси гея громкий разговор. Видимо, Жюльена опять ссорится с родными.
Ондуа (горестно потрясая пустым калебасом). Атангана, слушай, что тебе говорит Мбарга. Отправляйся в город. (Ставит калебас на землю.) Может, и найдешь богача, который отвалит нам денег. Расплатимся, да и на вино останется.
Атангана. Дело говоришь, Ондуа. Сейчас и отправимся. (Кричит в сторону кухни: «Жюльетта! Эй. Жюльетта!»)
Ж ю л ь е т т а выходит из кухни и с вопрошающим взглядом приближается к отцу.
400
Собирайся! Едем в Яунде! Мужа тебе искать!
Жюльетта. Как, еще одного? Сколько же у меня будет мужей?
Мбарга (поясняет). Нам надо найти богатого человека, чтобы рассчитаться с твоими первыми женихами.
Белла — она вышла вслед за Жюльеттой — е одобрением слушает Мбаргу.
Жюльетта. И где же вы такого отыщете?
Белла (подходя к Жю.гьетте). В городе, конечно. Мы найдем тебе там самого богатого белого человека!
Жюльетта (ядовито усмехаясь). В городе? И где же, если не секрет? На рынке, что ли?
Абессоло (размахивая своей мухобойкой/. Да как ты смеешь шутить! Ты что, не понимаешь, какая у нас беда?
Жюльетта (не теряя спокойствия). Ну почему же? Очень даже понимаю! И вы снова решили продать меня без моего согласия! (С таинственным видом.) Но как знать? А вдруг прямо сюда явится человек, который возьмет да и заплатит за все!
Атангана. (Он вдруг разыгрывает рояь .нобящего отца.) Л если такой явится, ты согласишься, моя малышка?
Жюльетта. Я готова выйти замуж за первого встречного, только бы он дал вам, не сходя с места, триста тысяч франков! Но при одном условии — брак будет заключен немедленно. И никаких там тергалевых костюмов...
Мезоэ (с негодованием). Еще чего не хватало!
Жюльетта (тем же тоном). Никаких баранов и поросят! Атангана (его огорчает это ус.ювие). Э е е е е ке! Жюльетта (тем же тоном). Никаких орехов кола...
Абессоло порывается уйти.
Пусть только выложит триста тысяч франков. Обращайтесь с этим предложением к первому, кто здесь появится.
На ее беду первым появляется торговец Чет ген. На нем длинный балахон и бабуши, какие нося1 в краю бамплеке1. На голове у не< о огромный узел с товарами. На губах играет радостная улыбка. Завидев его, все жители деревни расплываются в ответной улыбке.
Атангана. А вот и мисса2 Четген! (Тихо, к публике.) У этих торгашей бамилеке, уж вы мне поверьте, уйма денег.
1 Бамилеке — народность, проживающая в Камеруне.
- Мисса — почт ительное обращение.
401
Ч е т г е н (опуская свой узел на землю), Привет всем!
Все (с воодушевлением). Мболо-о-о!
Четген (распаковывая поклажу). Принес вам очень недорогого товару. По правде говоря, просто дешевого! Прямо из Мбалмайо! Полюбуйтесь-ка!
Раскладывает вокруг себя всевозможное, весьма живописного вида барахло: ветхие европейские костюмы и плащи, пестрые платья немыслимой длины и ширины, полотенца, консервные банки, керосиновые лампы и прочее. Жители деревни разглядывают и примеряют одежды. Мезоэ уже влез в пурпурные дамские панталоны и теперь изо всех сил старается напялить на себя потертый смокинг. Четген помогает ему, восклицая с искренностью, свойственной всем хорошим коммерсантам.
Четген. Уууу! Замечательно! Как в Париже! Как в Париже!
Макрита и Маталина тоже приходят взглянуть на товары. Мбарга уже начинает терять терпение и толкает локтем Атангану, чтобы гот приступил к делу.
Атангана (несколько нерешительно ). Хмм... Мисса Четген! Сколько у тебя магазинов в городе?
Четген (отходя на шаг от Мезоз). Два магазина в Санг-мелиме и один бар в Зоэтеле.
Все. Богач!
Подходя поближе, взглядами подбадривают Атангану.
Абессоло (невпопад). А есть ли у тебя северные орехи кола, мисса Четген?
Четген (горделиво распрямляется). У нас, в стране бами-леке, орехи кола намного лучше, чем на севере.
Абессоло (в крайнем возбуждении, не обращая внимания на знаки, которые делают ему окружающие). Это он! Говорю вам, это тот, кто нам нужен!
Четген (с удивлением). Что это значит?
Абессоло (к Атангане, который смотрит на него с досадой). Ну чего ты медлишь? Это тот самый человек, который нам нужен. У него есть орехи кола!
Жюльетта (нервно). Но...
Абессоло (сухо). Ты же обещала. Да или нет? (Повернувшись к Четгену, с приветливой улыбкой.) Ах, мисса Четген, говорят, будто вы, торговцы бамилеке, скуповаты.
Четген (пожимая плечами). Что поделаешь, мисса Абессоло! Жизнь так вздорожала. В последнее время нам приходится платить буквально за все: тут тебе и патенты, и налоги,
402
и штрафы, н опять же штрафы, налоги, патенты. К тому же мне никак не удается свести знакомство с Медолой. новым полицейским комиссаром в Зоэтеле...
Атангана (ему не терпится приступить прямо к делу). Мисса Четген! Видишь мою дочь Жюльетту? Я готов отдать ее тебе.
Даже такой опытный человек, как Четген, застигнут врасплох. Тем не менее, с обычной для бамилеке осторожностью и неторопливостью, он старается вникнуть в это дело, тщательно взвешивая все «за» и «против». Четген приближается к Жюльетте и начинает ее разглядывать, а глаз у него наметанный.
Четген. Недурна... очень даже недурна! (Громко, к Атангане.) Так ты готов отдать ее мне?
Атангана (улыбаясь). Если она тебе нравится, мисса Четген.
Жюльетта (возмущенно). Я вам не какая-то продаж...
Мбарга (орет). Опять за свое? Мало, что ли, бед ты уже натворила!
Жюльетта. Но...
Атангана (поднимая руку). Молчи!
Жюльетта в испуге бежит к Макрнте, а Атангана, стараясь рассеять сомнения, которые могли возникнуть у Четгена при виде непокорности дочери, говорит, весь сияя отцовской гордостью.
Видишь, мисса Четген? Это самая послушная дочь на свете. Не то, что нынешние девицы, которые и палки не всякий раз слушаются. И знаешь, у нас в Мвутесси. браки заключаются очень просто — ты сможешь забрать Жюльетту, как только пожелаешь.
Четген (переходя к делу). Почем?
Мбарга. Всего триста тысяч франков.
Он бросает на Четгена многозначительный взгляд, как бы говоря: «Для такого человека, как ты, это сущая безделица!»
Четген (поперхнувшись). Коо-о-о! Так дорого!
Атангана (поясняет). Дело в том, что Жюльетта училась в коллеже, а это, сам знаешь, дорогое удовольствие. Она прекрасно говорит по-французски.
Маталина. Умеет шить.
М а к р и т а. Вышивать.
Атангана. Готовить... если захочет...
Абессоло. Короче говоря, Жюльетта умеет делать все, что и белая женщина! Как тебе уже сказал мой сын, она прекрасно говорит по-французски!
403
Мбарга. И по-английски! Все это может пригодиться в твоих коммерческих делах, мисса Четген.
Четген. Ну, раз она у вас такая ученая, я, пожалуй, готов дать за нее сто пятьдесят тысяч франков!
Все (неодобрите. гьно). М ал о!
Атангана (считает на пальцах). Послушай, она говорит по-английски, на инглиш, по-немецки, по-германски, на дойче, словом, на всех языках, на каких белые люди преподают в Дибамбе!
Четген (это перечисление произвело на него должное впечатление). Ого! Пять языков!
Абессоло (набивая цену). И это не считая буду!
Четген. Но что мне делать со всеми этими языками? В торговом деле я обхожусь десятком английских слов. Ну ладно, вы меня уговорили — двести тысяч!
Крестьяне громко ворчат. В этот момент появляются Кума и Око. Око разодет, как подобает человеку важному: на нем пышный наряд народа бамун. Трубка, которую он курит, куда богаче трубки Абессоло. Впереди шествуют шесть музыкантов, играющих на балафонах >. Жители деревни удивленно расступаются перед вновь прибывшими. Больше всех, разумеется, удивлена сама Жюльетта. Кума делает знак музыкантам, чтобы они прекратили играть.
Кума (торжественно). О, высокочтимые отцы Мвутесси! Позвольте мне представить вам в лице этого господина (показывая на Око) чрезвычайно важную особу. (Пауза.) Более важную, чем любой чиновник!
Все (недоверчиво). Правда?
Кума. Да, более важную. В стране белых людей он учился в самых лучших школах и, овладев всеми науками, стал доктором математики!
Никакой реакции. Кума смолкает, несколько озадаченный.
Мбарга. Кем, ты говоришь, он стал?
Кум а. Доктором! Математики! Это значит, что он может, например, пересчитать все листья на пальме, все до одного! Все (поняли наконец). Все листья на пальме!
Кума. Он является также доктором «белых языков», прекрасно говорит по-французски, по-английски, по-немецки, по-испански, по-немецки, по-английски, по-французски!
Все. Ие йе е кие! Удивительно!
Кума. Вог и я говорю — удивительно. Но это еще не все. Знаете ли вы, почему он прибыл к нам с такой свитой?
1 Б а л а фо н — музыкальный инструмент, наподобие ксилофона.
404
Гак вот, я вам скажу. Это потому, что он еще и самый важный комиссар на свете. Выше его нет.
Мбарга. Как ты сказал?
Кума (поднимая руку над головой). Выше его нет.
Мбарга (делая тот же жест). Он выше комиссаров из Сангмелимы и Зоэтеле?
Кума. Много выше!
Мбарга (к остальным). Значит, он тот самый человек, что нам нужен!
Абессоло (в восторге). Да! Он засадит в тюрьму всех тех комиссаров, которых пришлют Нди и Мбиа.
Кума (потешаясь). Не только их. Кого угодно. Если нет такого закона, он сам его введет.
Все (с облегчением). Иа а а а!
Кума. Но и это еще не все! (Патетически.) Этот великий человек (делает паузу, чтобы добиться нужного эффекта) пока еще холост!
Возгласы удивления и радости.
Мбарга (недоверчиво). Как это? Такой великий человек и не женат?
Кума. Да, не женат! (Доверительно.) А ведь сгоиг ему только пожелать, как он тут же может жениться хоть на пяти женах.
Абессоло (подходя к Куме). Так чего же он ждет? Кума. Он ищет себе образованную жену, как и он сам. Все (одновременно показывая на Жюльетту). Вот та. что ему нужна!
Мбарга (отводит Куму в сторону). Послушай, сынок! Ты сам понимаешь, что твоя двоюродная сестра Жюльетта прямо создана для того, чтобы выйти за него замуж. Но... (незаметно показывая на Око) ты думаешь... у него есть триста тысяч франков, чтобы заплатить выкуп?
Кума (тихо, Мбарге). Триста тысяч? Да для него это просто мелочь. Карманные деньги.
Мбарга (с облегчением). Тогда пускай женится на Жюльетте и спасет ее отца. (Громко, к Око.) Господин... (Тихо, Куме.) Как его зовут, твоего великого человека? (Кума хочет подсказать, но он продолжает.) Ладно, ладно, я сам вспомнил! (Громко, с тем же жестом, что и Абессоло.) Господин верховный комиссар, мы решили отдать тебе нашу дочь Жюльетту!
Воцаряется молчание. Крестьяне смущенно ждут, что скажет в отвез Око, который, сидя в стороне от Жюльетты, спокойно курит трубку. Мбарга начинает нервно покашливать.
405
Око (ровным, безучастным тоном у Гм! Благодарю за предложение. Но что она сама об этом думает?
Мбарга. Кто?
Око. Ваша дочь.
Мбарга. А чего ей думать?
Око. Но ведь вы собираетесь отдать ее мне.
Мбарга (заливаясь смехом/. Ну, это... это не ее дело, господин верховный комиссар! Какая серьезная девушка упустит случай выйти замуж за такую важную особу, как ты? Это же просто счастье... Ты же знаешь, что теперь многие богатые люди держат по пять-шесть любовниц, столько развелось девчонок, которые на все согласны ради денег!
Око. Я не о том. Я очень ценю честь, которую вы мне оказываете. Однако я хотел бы, чтобы Жюльетта сама сказала мне «да».
Атангана (он единственный, кто понял, о чем речь). Я вижу, что тебя смущает, сын мой. Так знай же, что я — настоящий отец Жюльетты. И никого, кроме меня, не слушай!
Мезоэ (оскорбленно, обращаясь к публике/. Ну вот! Опять Атангана пытается отстранить нас от этого дела.
Атангана (к Око). Жюльетта самая послушная девушка во всем мире. Стоит мне сказать ей (показывая на Око): «Люби его»... (с презрением тыча на Четгена. который увязывает свой узел) или «Не люби его», и она тут же, без всяких разговоров, повинуется. Так что не беспокойся! Давай триста тысяч франков выкупа, и она — твоя.
Око. Вопрос не в том. Я не женюсь на вашей дочери, пока она сама не скажет, что согласна стать моей женой.
Мбарга (крайне удивленный таким отсутствием здравого смысла/. Но мы же говорим тебе, что она безропотно повинуется нашей воле.
Око (невозмутимо). Я хочу, чтобы она вышла за меня замуж по своей воле!
Абессоло (возмущенный до предела/. По своей воле! Какая может быть воля у женщины? О славный наш предок Зуа Мека!
Кума (примирительно/. Неужели вы не понимаете? Наш гость согласен жениться на Жюльетте. Только он хочет, чтобы она сама сказала ему «да». (К Мбарге.) Может, для ускорения дела надо просто попросить Жюльетту, чтобы она сказала «да»?
Мбарга (возмущенно). Просить ее! Неужели ты думаешь, она посмеет сказать «нет»?
Кума. Но ведь у нее есть выбор!
Мбарга (выходя из себя). Послушай, Кума, объясни ты
406
ному доктору «белых языков», что женщины в Мвутесси не имеют право голоса. Мы решили отдать ему Жюльетту. И дело с концом.
Кума (нетерпеливо). Но ведь это ей замуж выходить! Может быть, для нее было бы лучше выбрать себе мужа?
Абессоло. Уж не хочешь ли ты сказать, что она мудрее нас?
Кума. Нет, но ведь это все-таки ее дело!
Мбарга. А в чем же состоит наше дело? Мы тут ни при чем?
Кума. Вам остается только ждать ее решения.
Абессоло (возмущенно). Еще чего не хватало! Того и гляди, она снова заведет разговор об этом мальчишке-лицеисте из Амбама!
Кума. Да она о нем и не вспомнит, стоит только ей поглядеть на этого жениха! (К Жюльетте.) Что ты на это скажешь?
Жюльетта (изображал безразличие). А что я должна сказать?
Кума. Как это? Речь ведь идет о твоей свадьбе!
Жюльетта (кокетливо). О какой свадьбе? Прошу тебя, говори яснее. У меня уже столько женихов, что я совсем запуталась.
К у м а (считает с помощью пальмовых листьев, как принято у народа булу). Во-первых, Нди, который заплатил сто тысяч франков выкупа. Прекрасный парень, у себя в деревне Аваэ он всех угощает пальмовым вином, к тому же он...
Все. Дальше, Кума.
Кума кладет па землю первый пальмовый лист и торжественно поднимает следующий.
Кума. Затем у нас есть чиновник Мбиа, который заплатил двести тысяч франков. У него большой автомобиль, много мешков с орехами кола, причем не каких-нибудь, а с севера, и само собой, несколько дюжин знакомых полицейских комиссаров!..
Мбарга (вздрагивая). Продолжай, сынок. Эти комиссары еще могут сюда нагрянуть!
Кума (поднимая третий лист). Третий жених... о нем и говорить не надо, он здесь — эта мисса Четген, богатый торговец...
Четген (уходит, унося узел с товаром на голове). Я не в счет, я уже расхотел. Эта женщина стоит слишком дорого!
Некоторое время со стороны дороги доносится его бормотанье: «Триста тысяч! За одну только женщину!.. Всего одну!..»
407
Кума (ог. /ядыва.чсь по сторонам). Все? Я никого не забыл?
Мбарга (удивленно). К великий человек, которого ты нам представил?
Кум а. Ах да! О нем-то я и позабыл!.. Просто мне хотелось убедиться, что в списке остался он один. (Хлопая в ладоши.) Внимание! Представляю вам последнего из женихов: господин Око. человек более важный, чем самый важный чиновник. После того как он превзошел все науки в стране белых людей, ему было присвоено звание... (Обращаясь к Мбарге, как обращаются к ученому собрату.) Какое звание?
Мбарга (уверенно). Доктор... Доктор докторских наук.
Кума (невозмутимо). Да, господин Око — доктор докторских наук, а также доктор аттестата зрелости!
Мбарга (счастлив тем, что может выставить напоказ свою эрудицию). И еще пальмовых листьев!
Кума. К тому же богатый человек... и верховный комиссар... (К Жюльетте.) Как тебе нравится столько званий?
Жюльетта. Пожалуй, мне не остается ничего другого, как тянуть жребий!
Кума (показывая на четыре пальмовых листа на земле). Выбирай!
Тревожное ожидание. Все жители деревни не о трываясь глядят па Жюльетту. Л она, видя, чго оказалась в центре всеобщею внимания, нс спешит. Подходит к четырем листьям, разглядывает их, как бы взвешивая вес «за» и «против». Атангана, опасаясь, как бы она не совершила оплошность, незаметно показывае) на лист Око.
Жюльетта (внезапно решившись). Я выбираю четвертый лист!
Всеобщее бурное ликование.
Атангана (просияв, к Око). Ну, что я тебе говорил! Самая послушная на свете дочь! (Протягивает руку.) А где деньги?
Око (к главному музыканту). Азеле!
Старший музыкант. Мисса!
Око (небрежным тоном). Выдай ему триста тысяч.
Старший музыкант вручает деньги Атакгане. который тут же пересчитывает. Мбарга и Абессоло помогают ему. Затем музыкант начинает наигрывать на своем балафоне веселую мелодию, которую тут же подхватывают остальные. Жители деревни кружатся в танце. Атангана подталкивает Жюльетту „к Око.
Атангана. Теперь Жюльетта твоя жена!
Белла и другие женщины издают радостный клич.
408
Ондуа (возмущенно). Эй. Атангана! А как насчет вина? Неужели ты забыл о родном брате?
Мезоэ. А костюм для меня?
Кума (опять стараясь всех примирить). Ну что вы! Гак-то вы радуетесь свадьбе Жюльетты? Уж не хотите ли вы. чтобы жених рассердился, как Мбиа? (Отводит Ондуа в сторону.) Не огорчайся, добрый Ондуа! Вина будет вдоволь! Гы же видишь, жених приказал своим музыкантам сопровождать его. Значит, он желает, чтобы мы потанцевали в его честь. Поверь, будет тебе и вино!
Ондуа. (Г. за за г него вдруг загораются радостью.) Правда, сынок?
Кума. Точно тебе говорю, и выпьем как следует, и потанцуем !
Ондуа (во все горло). Танцевать! Танцевать!
Все (постепенно освобождая сцену). Танцевать! Танцевать!
Атангана (пока музыканты настраивают свои инструменты). Ну вот я и получил триста тысяч франков выкупа! (Подходит к Жюльетте, которая стоит рядом с Око.) А знаешь, малышка, я был бы так же счастлив, если бы выдал тебя без всякого выкупа... (Тихо, чтобы не слышал Око.) Ну. скажем, за твоего приятеля из лицея Леклерка!
Хохочет и присоединяется ко всем остальным. Мбарга приносит большое кресло и ставит его на положенное место для Око. Мезоэ хочет поставить кресло поменьше и для Жюльетты, но вождь его прогоняет, велит принести маленький табурет и поставить его у ног Око. Музыканты играют новую мелодию. Мезоэ и Ондуа аккомпанируют им на тамтаме и на барабане. Все танцуют. Жюльетта и Око присоединяются к танцующим. Даже M6api а делает несколько движений в такт музыке. Ак1еры спускаются в зал и приглашают зрителей, которые еще не ушли, принять участие в свадьбе Жюльетты и Око. Этим всеобщим танцем и завершается спектакль.
3 а пав ес
Перевод с французского Н. Световидовой
Статьи и очерки
Михаил Курганцев
Кургану ев М. A. fpod. в 1931 г.) — поэт-переводчик, литературный критик и публицист. В его переводах были опубликованы многие антологии африканской и арабской поэзии. Среди написанных и.м работ по афро-
азиатской литературе: очерки о творчестве Агоетиньо Нето, Леопольда Сенгора, Назрула Ислама и др. В 1974 году получил премию Международной организации журналистов.
«ЛЮДИ, ПОРА НАМ ДОБИТЬСЯ СВОБОДЫ...»
Замени о южноафриканской поэзии
I
«Прежде всего защитись от горечи, черное дитя, забудь, что такое мечтать; старайся не задохнуться, когда будешь шарить воспаленными глазами в ведре для отбросов...» В этих строчках нет никакого нарочитого нагнетания мрачных ситуаций — перед нами обычная, взятая наудачу выдержка из стихов нашего современника, южноафриканского поэта Брейтена Брейтен-баха, фиксирующих повседневный опыт чернокожего человека, живущего в ЮАР.
Поэзия ЮАР, заслуживающая по-настоящему право так называться, наполнена подобными свидетельствами. В стране царит расистская тирания, продолжается, не прекращаясь ни на миг, требующее полной отдачи сил сопротивление всех честных и мужественных южноафриканцев бесчеловечной системе власти. Идет борьба за свободу и достоинство всех людей без исключения, и поэзия ЮАР неотделима от этой борьбы — и тематикой произведений, и правдой содержания, и своеобразием формы, и судьбами самих поэтов. Пройти равнодушно мимо того, что в жизни ЮАР более или менее четко обозначено термином «апартеид» («апартхейд»), не смог ни один наделенный совестью и талантом поэт. Для «башен из
410
слоновой кости», для «чистого искусства», для изолированных интимных переживаний, для отвлеченных словесных экспериментов в поэзии Юга Африки практически не остается места.
«Теория «искусства для искусства» немыслима в Южной Африке», — писал известный борец против расизма Брайан Бантинг. Справедливость этих слов подтверждается каждый раз. когда берешь в руки книгу, написанную южноафриканцем — противником апартеида. О чем бы в ней ни рассказывалось — о событиях общественного звучания или о фактах личной жизни — трагедия страны, превращенной в огромный концлагерь, проступает в каждой строке.
Невозможно примирить сердце и разум с самим фактом существования на нашей планете политического режима такого типа. Всего несколько десятков лет назад на земле Европы была похоронена попытка фашистов утвердить режим расистского рабства, выстроить «тысячелетний рейх», разместив «низшие расы» по кругам гитлеровского ада. Хотя правители ЮАР, чувствуя шаткость политической почвы под ногами, не прочь иной раз, особенно в последние годы, демонстрировать «гибкость» и «готовность к диалогу» по расовой проблеме, фашистская сущность и нынешней южноафриканской государственной и общественной системы остается неизменной. «Готовность к диалогу» не исключает новых мер по милитаризации страны, разбойничьих набегов на соседние независимые государства, дальнейшего «закручивания гаек» во внутренней политике. Режим апартеида по-прежнему каждый день и час убивает и грабит, калечит и насилует, унижает и окорбляет человека, уродует души и тела миллионов мужчин и женщин Южной Африки, — чернокожих, цветных, да и белых тоже.
Этот террор в Южной Африке имеет солидную «экономическую» подоплеку. Подобная система выгодна белым хозяевам страны, она обеспечивает им прибыли и сверхприбыли, высокую экономическую конъюнктуру. Низкий уровень жизни, неграмотность и невежество «черных» и «цветных» поддерживаются и закрепляются всеми нормами и правилами апартеида. Насилие сопровождается грабежом, расистский произвол — нещадным выжиманием пота.
Чернокожие, «цветные», индийцы, живущие в Южной Африке, опутаны унизительными законами, ограничениями и запретами. «Мы находимся в стране, — пишет известный прозаик Эзекиел Мпахлеле,— где считается преступлением любить человека, если кожа у него другого цвета».
Униженное и оскорбленное большинство ЮАР не смиряется с апартеидом, не принимает навязываемых белыми хозяевами «условий игры». Пассивная отчужденность перерастает
411
в стихийный протест, стихийность сменяется сознательностью, Десятилетиями длится неравная, не затихающая ни на mhi борьба.
Запреты презираю я: их суть — Глумление над мыслью, над мечтою. Я, под прицелом пулеметов стоя. Достоинства не уроню ничуть.
В этом четверостишии южноафриканского поэта Денниса Брутуса отчетливо выражена позиция каждого из тех, кто отвергает принципы апартеида, его бесчеловечную теорию и практику.
Вся история рода людского убеждает нас в том, что не было еще такого гнета, даже самого хорошо организованного и тщательно спланированного, даже самого изворотливого и изощренного, который бы, будучи осознан угнетенными, не рождал в них естественную ответную реакцию - протест и гнев, волю к сопротивлению, энергию борьбы, жажду победы. Южная Африка наших дней подтверждает эту закономерность. «В национально-освободительном движении в Южной Африке наступил новый этап, — пишет Алекс Ла Гума, один из крупнейших писателей-антирасистов. — В условиях фашистской диктатуры подпольщики проделали гигантскую работу по повышению активности и сознательности народных масс. Обыкновенные мужчины и женщины, которым свойственны и беспокойство, и страх, и минутные колебания, оказались способны на подвиг...» События последних лет в ЮАР показали силу проснувшихся масс, их способность к открытому сопротивлению и воспринимаются ныне как непрерывный подвиг тысяч людей, не примирившихся с фашизмом.
К словам Алекса Ла Гумы нужно добавить, чю с каждой новой схваткой обретают зрелость и закалку все, кто причастен к борьбе, что в этой битве за равноправие и освобождение от гнета участвуют честные и мужественные люди Южной Африки независимо от цвета кожи и этнического происхождения. В поэзии, сражающейся против апартеида, рядом с именами темнокожих Мазиси Кунене и Освальда Мтшали полноправно стоят имена белых —Иш ряд Йонкер и Барри Фейнберга.
В накаленной атмосфере расового конфликта все четче вырисовываются контуры классовой схватки — поединка обездоленных людей труда с «хозяевами жизни». Непримирим и конфликт мастеров культуры, хранителей и создателей духовных ценностей с душителями свободной мысли и слова. Идет бой не только за национальные права, за расовое равенство, но
412
и за социальную справедливость, за истинно демократический cipofi, за новое устройство жизни всего общества и достойное существование каждого отдельного человека.
Конец терпенья — лишь начало силы. Энергии всесилье гнев рождает,—
писал один из старейших поэтов ЮАР Уильям Плумер, предвещая новый революционный подъем в стране. И как продолжение его предчувствий и пророчеств звучит стихотворение Барри Фейнберга «Семена проросли!», которое было вызвано к жизни восстанием африканцев в йоханнесбургском пригороде Соуэто летом 1976 года. «Семена проросли, где ничто не росло!» — провозглашает Фейнберг. И подобные стихи — а их немало ! — свидетельствуют о том, что литература ЮАР — чуткий и точный сейсмометр, фиксирующий не только любые колебания социальной почвы в стране, но и предвещающий новые, еще более мощные общественные сдвиги и катаклизмы, новые взрывы народного гнева.
II
Вряд ли можно найти в современном мире честного и непредубежденного деятеля культуры, который бы не разоблачал расистскую идеологию и политику в самых различных ее проявлениях и формах. В числе борцов против расизма — поистине лучшие люди нашего времени, те, кем гордится мыслящее и борющееся человечество.
Но особое место среди них занимают литераторы, которые ведут борьбу на переднем крае схватки. Это писатели ЮАР, работающие над своими произведениями в условиях, когда всему, что им дорого, противостоит государство откровенного 1еноцида, полицейского террора, фашистского беззакония, сознательной и неприкрытой ненависти к свободе и равенству людей, государство, по самой своей природе враждебное истинной человечности, независимой мысли, демократическим идеалам.
Об этом и рассказывает миру антирасистская литература ЮАР. Вчитываясь в книги, созданные прозаиками и поэтами «страны апартеида», мы прежде всего познаем жизнь тех людей, чьей волей, разумом, страстью, отвагой, повседневными напряженными усилиями будет в конечном счете — в этом нет сомнений! —уничтожен фашизм в его южноафриканском варианте. И, вглядываясь в запечатленные на страницах книг ли
413
ца тех, кто это сделает, мы не можем не стремиться узнать, каковы душевные ресурсы сынов и дочерей народов Юга Африки, каков их внутренний мир, их сходство с нами и их неповторимость, их помыслы и страсти, колебания и надежды, подвиги и потери.
Последние десятилетия для писателей ЮАР были особенно трудными. Еще в 60-е годы расистское правительство приняло закон «О печати и зрелищных мероприятиях», на основании которого критика системы апартеида в прессе, на сцене, с экрана дает возможность властям наложить полный запрет на любое художественное произведение, репрессировать его автора. И правители Южной Африки широко пользуются этой возможностью. Каждый год прибавляются имена в списке литераторов, которые подверглись полицейским, административным или судебным преследованиям, цензурным гонениям за антира-систские выступления, за творческую деятельность.
Несмотря на все усилия, расистам не удалось обеспечить беспрепятственное осуществление «параграфа-кляпа» (так передовая общественность называет закон о печати), зажать рот писателям, обречь их на молчание. Наоборот, вопреки всем судорожным усилиям властей именно в последнее десятилетие антирасистская литература обогатилась новыми произведениями, еще более зрелыми и художественно, и идейно. Поэты занимают в этой литературе важное и незаменимое место. Они пишут на основных языках страны — на английском и африкаанс, на зулу и коса. Они умеют и любят писать обо всем, что составляет естественное содержание и смысл человеческой жизни — о любви, о природе, о родине, о семье, о труде и досуге, о прошлом и будущем, о непосредственных переживаниях бытия и глубинной мудрости. Их стихи пронизаны страстным желанием творить радостное и светлое слово, славить красоту жизни, пробуждать в людях добрые, чуждые ненависти и гнева чувства. Но пока существует апартеид, поэты знают «одной лишь думы власть» — они отдают творческую энергию разоблачению расизма, битве за его уничтожение.
Их поэзия — настоящая сила, и хозяева ЮАР чувствуют, какая опасность для режима кроется в ней. Чтобы убедиться в этом, достаточно перечитать строки Денниса Брутуса из стихотворения «Скорее запретите смех...»:
Пускай наш хохот сипловат
(В нем присвист легких кавернозных), Он, полный предвещаний грозных, Теперь звучит на новый лад:
Не униженьем вековечным,
414
А гордым вызовом борца,—
В нем, как мечи в огне кузнечном, Отковываются сердца.
И естественно, машина апартеида всей своей тяжестью обрушивается на поэтов, как и на всех, кто противостоит расизму — независимо от цвета кожи. Трагичны жизненные пути мастеров поэзии. ЮАР. Их стихи запрещает и калечит официальная цензура. Многие поэты подвергались полицейским преследованиям, отбыли и отбывают сроки в тюрьмах и концлагерях. Артур Нортье трагически погиб в эмиграции. Ингрид Йонкер, не выдержав жизни по расистским законам, покончила жизнь самоубийством. Джойс Сихакане бесследно исчезла из своего дома, где последние годы жила под домашним арестом. Брейтен Брейгенбах был осужден на годы тюремного заключения. Мазиси Кунене, Барри Фейнберг, Киорапетсе Коситсиле, Космо Питерс, Джонатан Драйвер, Барри Хиггс, Деннис Брутус десятилетиями вынуждены жить вдали от родины.
Ill
У поэта из Южной Африки, по выражению Денниса Брутуса, «нет времени для позы». Есть время только для гнева и правды. Поэт — «лист в обивке лачуги, громыхающий гневным протестом; голос во мраке кромешном, рыдающий горько и безутешно».
Вслушаемся в эту музыку человеческого горя. «Дрожь колоколов»; «надрывный плач детворы»; «стук сапог и вой сирен»; «эхо стонов в казематах»... Это и есть Южная Африка наших дней.
Свою горькую отчизну, страну, где поэтам было суждено познать всю боль горя и унижения, они любят и продолжают любить. Любят самозабвенно как родного, близкого человека, попавшего в беду. Южная Африка в их строках возникает перед нами, как земля, достойная лучшей участи, как «страна-невеста», где даже «пустыня словно цветущее женское лицо», где «ласково сгруенье лепестков...».
Именно эта самозабвенная любовь к родине дарит прозорливость поэтам и помогает им в упор разглядеть и разоблачить тех, кто губит прекрасную страну, позорит ее в глазах всего мира.
Кто они? «Генералы и банкиры», направляющие на борьбу с народом своих послушных слуг — «ночных солдат, что с бранью вышибают прикладами двери и орут на листающих
415
книги, чтобы малейший огонек знания, свободы, правды и гордости удушить». Они — «сторожевые волкодавы кровопийц, лакеи доллара, шантажисты, угрюмые гориллы с мозгами из жевательной резинки...». Такими видит их и описывает Брейтен Брсйтенбах в поэме, посвященной памяти Пабло Неруды. Те, кого он перечислил, всюду одинаковы — и в Чили, и в ЮАР, и в Южной Корее, и на Гаити, и в прочих местах, где прорастает фашистский и неофашистский чертополох, — и это знают южноафриканские поэты.
Мужество и твердость духа перед лицом террора, бескомпромиссный протест против неравноправия, откры гое утверждение человеческого достоинства — магистральные темы их немногочисленных книг. Именно такая позиция — прямая и бесстрашная — рождает высокую способность поэтов распознать подлинные — социальные, политические и психологические — причины народных и личных трагедий миллионов людей, живущих на Юге Африки.
Небольшое стихотворение поэта А.-Н.-К. Кумало «Бизнесмену из Лондона» посвящено «вкладчикам капитала в систему апартеида», чье классовое господство немыслимо без таких систем власти, как существующая ныне в ЮАР. Кумало спрашивает приезжего бизнесмена:
Что, паук, никак не можешь утолить свой аппетит?
Или твой живот бездонный недостаточно набит?
Так в один ряд с «волкодавами» и «угрюмыми гориллами» становится и внешне респектабельный «бизнесмен из Лондона». И не он один. Поэты как бы создают серии мгновенных портретов — фотографий, высвечивая короткой вспышкой лицо того или иного сторонника и защитника расистской системы.
И вот перед нами: «на темных улицах патрульные — как змеи, свернувшиеся перед нападеньем» (Деннис Брутус); фигуры расистских убийц — «бритоголовых», «в клацающих башмаках», «таращащих медяки глаз», железопоклонников с сомкнутыми ртами» (Мазиси Кунене); «белые боссы», по привычке подвергающие черных узников пыткам, — «они это называют вспомогательной терапией» (Артур Портье); участники судебной процедуры: «сочинители обвинений», доносчики, судейские чины, а рядом — самый сильный аргумент обвинителей,— «тусклые спины стволов, вечно смотрящих глазами отверстий в сторону темнокожих...» (Барри Фейнберг).
Расизм предстает во многих стихотворениях не как безликое, таинственное сумрачное зло, схожее с тем, что в старину
416
представлялось обыденному сознанию нечистой силой, неким демоническим началом. Апартеид — идеи и дела вполне конкретных людей, зло. имеющее реальных носителей; доктрина, выгодная для правящих, которым ради того, чтобы спокойно и уверенно властвовать, нужно разделять людей — по расовым, биологическим, национальным, да и любым другим условным признакам. И поэты ЮАР со свойственной им чуткостью и художественной силой умеют обнажать сущность этой постыдной доктрины, ее полную несовместимость с человеческой нравственностью. «Пожалуйста, позабудьте, — говорит Ингрид Йонкер,—о справедливости — ее здесь не существует, о братстве — оно здесь пронизано ложью, о любви — у нее здесь нет прав на признанье».
Агрессивность южноафриканского фашизма, его тлетворное воздействие на общественные нравы точно подмечается поэтами. Они видят, что расистский режим всегда нуждается в милитаристских стимулах и подпорках, и поэтому нагнетает в пароле страх перед некими таинственными врагами, внедряет солдафонские нравы, «кровожадные мысли», воспитывает будущих убийц, перассуждающих, запрограммированных на исполнение любых — самых бесчеловечных — приказаний. Деннис Брутус пишет об этом стихи, полные негодования:
Милитаризм, которым отравлен наш воздух, не запечатлеешь в точных определеньях... В нас вселился воинственный дух: живем как на войне в осажденной стране.
Дети играют с автоматами в руках, школьники замышляют убийства... Кровожадные мысли распирают умы людей, и в безысходности падают жертвы.
Облик расистского политикана, прикрывающего лицемерными словами преступные дела, возникает в стихах Мазиси Кунене:
Вам доводилось видеть деятелей этого мира.
Стоящих на трибунах ассамблей.
Гремящих речами перед возбужденными толпами. Прячущих за сплетением слов длинные жала ножей?..
И подлинное содержание этой политики, ее темная и кровавая суть перестает быть тайной, когда мы видим тех же деяте
14 Альманах «Африка» вып 4	417
лей уже не в качестве лощеных политических боссов и благопристойных дипломатов, а судьями, тюремщиками, полицейскими, надсмотрщиками, палачами. Их самая главная деятельность — охрана бесчеловечного режима — скупо, но точно описана Барри Фейнбергом:
...После полуночи обыск жандармов:
сорваны двери, стекла разбиты, поломана мебель, удары, пинки, и дети, в страхе прильнувшие к матери.
Месяцы в мрачных застенках, избиенья на долгих
допросах...
Одно из важнейших завоеваний этой поэзии — органически свойственный ей точный социальный прицел, обосгренное понимание того, по чьей вине «века страданий полнят сердце болью».
Эта поэзия враждебна любым проявлениям шовинистической спеси, национально-мессианским иллюзиям — независимо от того, выступают ли они как стереотипы казенной пропаганды или как предрассудки массового сознания.
Иной, подлинный патриотизм противопоставляют поэты националистическому дурману, которым правители гуманят разум обычного человека. Поэты умеют показать, что быть истинным патриотом — значит заботиться не о том влиянии, престиже и авторитете, которою всеми способами добивается ра-сисгскос государство. а о чести, достоинстве и добром имени своей родины перед лицом всего остального человечества, в глазах своих же собственных потомков; быть истинным патриотом — значит оберегать свою страну, свой народ от тех, кто его порабощает и угнетает, от тех. кто ради сохранения своего господства натравливает одну часть народа на другую, сеет вражду и рознь, ненависть и жажду крови.
IV
Это — трагическая поэзия. Дыхание поэтической строки здесь как бы отравлено воздухом насилия и страха, которым уже не первое десятилетие вынуждена дышать страна. Поражает обилие стихотворений на одну и ту же тему — о тюрьмах, полицейских облавах, пытках, концлагерях. «Заключенный» Уильяма Плумера, «Перед допросом» А.-Н.-К. Кумало, «Изгнанник» и «Письмо с чужбины мяснику» Брейтена Брейтенба-ха, «Письмо из Центральной тюрьмы Претории» Артура
418
Нортье, «День на процессе» Барри Фейнберга, целый цикл Денниса Брутуса... Здесь много печали, много горечи. «Руки в наручниках, ноги в кандалах, в стальных цепях»... Но и здесь, за колючей проволокой, в лагерном бараке, в тюремной камере, «воля сжата в кулак», «ростком проклевывается надежда», расцвечена «темнота огоньками дружеских глаз». Это стихи не только об отнятой свободе, но и о братстве несломленных узников, о тех, «кто израненными пальцами нащупывает в темноте дорогу к свету».
К «тюремной» лирике тесно примыкает «эмигрантская» — стихи, написанные изгнанниками, теми, кто был вынужден покинуть родную землю, спасаясь от преследований. Эмигрантские стихи Денниса Брутуса пронизаны ностальгией, но не некоей абстрактно-элег и ческой тоской по родине, а горькой памятью о покинутых собратьях, вместе с которыми поэт отбывал срок заключения в тюрьме на острове Роббен:
В памяти — косые взмахи дождя на острове,— и ярость, отчаянная ярость стискивает сердце; там, в серых камерах, еще томятся люди, усталые, истерзанные, но не сломленные.
С этими стихами перекликаются и такие произведения, как «Из лондонских впечатлений» Артура Нортье, «Грот Тиберия в Лациуме» Брейтена Брейтенбаха, «Европа» Мазиси Кунене — стихи о встречах южноафриканцев с европейской цивилизацией. Настороженный взгляд человека, познавшего на собственном опыте, что такое расизм, улавливает и здесь те или иные зловещие проявления этой темной силы.
Память возвращает поэтов-эмигрантов к южноафриканской жизни и ее уродствам:
Дней пережитых лики навязчивее ливней. Все те же звуки — стук сапог и вой сирены дикий.
Рядом с тюремной и эмигрантской поэзией стоят стихи, написанные не в заключении и не в изгнании, а, если можно так сказать, «на свободе». Стихи о южноафриканской обыденной жизни. И в них схвачена характерная черта этой повседневности: жизнь рядового человека вне тюремных стен, «на воле», в условиях расистского режима по сути своей мало чем отличается от участи заключенного.
В климате, при котором ничто не растет вокруг, кроме отчаянья, горя.
14*
419
покорности, боли и мук, день снова и снова восходит вне времени, в пустоте, жизнь истекает, уходит...—
пишет поэт Энтони Делиус, хорошо изучивший будни апартеида. Страна — сплошная тюрьма, жизнь - долгая отсидка, время-срок заключения, пространство — бесконечная камера... Подобные образы — обычные гости на страницах стихотворных книг. Поэты столь же часто пишут и о том. что здесь постоянные спутники неволи - нищета, бездомность...
...Я брожу с сумою на плечах
И в дождь, и в зной, и в слякоть, и в холод — У нищеты нет дома, в чьих стенах
Я мог бы спрятать боль свою и слезы.
Это Арчибальд Джордан, старейший поэт, скончавшийся в 60-х годах вдали ог родной земли.
Кровавая и оскорбительная реальность апартеида многообразна, и поэты умеют распознавать ее в любых неожиданных и особенно опасных проявлениях. Вот пример — небольшое стихотворение Освальда Мтшали. в котором показано, как глубоко и болезненно отравляет апартеид сознание даже тех. кому он должен быть изначально чужд — сознание людей труда:
Я видел двух трубочистов, счищавших сажу внутри дымохода: они вылезли наверх, отерли уставшие липа — два поработавших человека, и один преспокойно сказал, обращаясь к друз ому: «Я-то белый, и таким я останусь навеки.
А ты — черный.
и таким 1Ы останешься навсе!ла!
Подобные трагические гримасы сознания не проходят бесследно, накладывают на поэзию сумеречные, горькие, безрадостные тона.
Проснулась я — в окне рассвет, Но мрачен мир круюм: И я ищу в потемках след. Оставленный добром,—
говорит Мэри Морисон Уэбстер, тонкий и мягкий лирик.
420
Горечью и безысходностью отмечены поэтические исповеди, повествующие о любви, и прежде всего о любви к человеку с иным цветом кожи. С точки зрения властей само появление такого чувства - уголовное деяние, преступление против расовых законов. И все же любовь жива, свидетельствуют поэты, она искренна и беззащитна, неуничтожима и чудодейственна:
Мое лицо притиснув к лону своему, ты увела меня в мир доброты, прощенья, где нет штыков, оков и кулаков. И вот — веков немые обобщенья — в себе мы воплотили чудо, неотцветающее чудо в дрожащем ореоле материнства.
Так пишет, обращаясь к возлюбленной, Деннис Брутус. А любовная лирика Ингрид Йонкер полна горя и скорби: «увядает побег утонувшей весны за моим застреленным словом..., за проволокой колючей». Таких горьких поэтических свидетельств можно привести еще больше — их множит атмосфера, где гнет и унижение стали повседневной принадлежностью бытия, постоянными спутниками людей на любой дороге жизни, привычными нормами человеческого существования.
Освальд Мтшали воссоздает эту обыденную бесчеловечность, черты ежедневного, бытового расизма:
Я встаю рано утром и одеваюсь, как джентльмен — белая рубашка, галстук, элегантный костюм. Я шагаю по улице, тде человек, идущий навстречу, говорит мне: «А ну, предъяви-ка пропуск».
С почти стенографической точностью воспроизводит Барри Фейнберг те обычные вопросы, которые задает иммигрантам деловито-скучный чиновник в порту Кейптауна: «Вы чистокровно белый, иль просто белый, или. к прискорбью, частично белый? Вы действительно шоколадный, или просто с коричневой кожей, или чуть красновато-коричневый? Вы абсолютно черный, иль просто черный, или слетка, гак сказать, черноватый?»
Чем можно ответить на это? Свыкнуться с такой жизнью, уйдя в иллюзорный личный мир. в сны наяву? Утопить сознание в алкогольном бреду, в разгуле низменных страстей? Про
421
тивопоставить расизму белых «свой» расизм, свой миф о превосходстве черных и цветных, вынашивать планы кровавою отмщения всем, кто непохож на тебя? Отзвуки подобных чувств, настроений, мыслей проникают и на страницы поэтических сборников. Но не они определяют стержневую линию южноафриканской поэзии, не эти чувства и настроения поднимают поэтов на создание самых талантливых, сильных и честных произведений.
V
Молодая поэтесса Джойс Сихакане. активисгка национально-освободительного движения, написала яркое сгихотворенис «Я не верю», в котором повествуется не об отчаянии и потере веры. Нет. Джойс Сихакане говорит о том. что обрела в этом страждущем мире новую, высокую надежду. Она вериг, что вопреки всем разновидностям расизма неизбежно восторжествует благородное чувство общечеловеческою братства .полей всех цветов кожи:
...Я не верю.
чго белые, черные, желтые
общего не пайдуг языка, не смогут шагать рядом, не смогут сесть за один стол, не смогут поцеловаться и руки пожать друг другу.
Волна анти расистской солидарности захватывает и тех, кто, казалось бы. должен оставаться по другую сторону схватки. Ингрид Йонкер, поэтесса с трагической судьбой, принадлежавшая по рождению к «белой элите» ЮАР (се отец был видным африканерским националистом, одним из проводников политики апартеида), резко и бескомпромиссно порвала с расистской средой — и в жизни, и в поэтическом творчестве:
Я с геми... чья кожа темного цвета, с африканцами, стонущими от гнета...
Быть вместе с теми, кто стонет от гнета, — программное требование поэтов-антирасистов. И панорама «тюремной лирики», столь широко представленной в литературе ЮАР, выглядела бы неполной и однотонной, если бы в нее не врезалась громкая нота солидарности народа со всеми, кто томится в за
422
стенках. Небольшое стихотворение Артура Нортье «Вблизи Лэнсдаунского моста» выводит эту ноту лаконично и страстно:
Еще в негромких отголосках скрип затворяемых дверей. Читаю — углем по стене: «Освободите заключенных!» Огромные, как жизнь сама, весь день чернеют дерзко буквы...
В этой атмосфере солидарности ле! че дышится тому муже-сгвенному лирическому герою, который усилием духа умеет преодолевать тюремное отчаянье, сохранять свое «я» перед лицом полицейского насилия и произвола, «в клетке каменных стен». Портрет лого героя написан Уильямом Плумером в стихотворении «Заключенный»:
И пока бомбовозы пятнают лоскут его неба,
И пока комментаторы миру спасенье сулят,
И пока батальоны на смерть отправляются слепо. Над поверхностью мысли бесстрашно парит его взгляд. Он на цыпочках движется прямо по лезвию бритвы. Слышит пенис бури и злого шипения шквал, Из скользящей веревки надежно петлю мастерит он И шагает над бездной по острому лезвию скал.
Жизненная сила южноафриканской поэзии проявляется и в гом, что во многих произведениях ее мастеров мотивы горестного Сегодня органично спаяны с суровым и уверенным оптимизмом взгляда в Занзра:
Мы поднимаемся, чтобы нести над просыпающейся землей знамя грядущей свободы,—
говорит молодой пол Киорапетсе Коситсиле от имени нового поколения литераторов ЮАР - участников освободительной борьбы. И его соотечественник, ветеран южноафриканской поэзии Эйс Крше. ко торый старше своею собрата на три десятилетия, углубляет этот свободолюбивый призыв, придавая ему высокий мотив межрасовою братства:
Люди, пора нам Добиться свободы, Заняться делом — Вражда не нужна Ни черным, ни белым.
423
Этот призыв к солидарности людей разных рас все чаще и отчетливее звучит с поэтических страниц. Южноафриканские поэты все npnciальнее bi лядываются и в жизнь первой страны социализма, веря в то. что отношения между ее народами — прообраз грядущего их собственной родины, образец для решения мучительных расово-национальных проблем. Кумало посвятил одно из своих стихотворений советскому народу. В нем звучит обещание: «Грохот наших рассветов скоро прогремит словно залп из орудий «Авроры». Барри Фейнберг написал стихи в память о своих встречах на узбекской земле:
И узбекские пески зеленеют, и алеет узбекское небо: откликается Африка эхом в сердце братского континента.
Нельзя не упомянуть в этой связи написанные еще несколько десятилетий назад стихи Уильяма Плумера «Топор в саду» — о первой встрече поэта с «Вишневым садом» Чехова. В др}юм стихотворении — «Белые перчатки» пол рассказывает о том, как прочтанпыс им книги Л. Н. Толстого пробудили в нем ненависть ко всем формам рабства — от крепостничества до апартеида:
Русский роман читаю
вдали, в Трансваальской степи, чистая линза неба ко мне приближает холмы, и 1ак же близко Россия
в фокусе чистом прозы - место, те был я и нс был. с которым я странно слит.
Такие строки подтверждают, что поэзия ЮАР возникла и созревает не в стороне от ма) астральных дорог мировой культуры, черпаем вдохновение из общих для всею человечества источников духовной жизни.
Поэты ЮАР остро ощущают свою глубоко родственную, органичную близость к политическим и идейным исканиям, которые характерны для современной жизни африканского континента в целом. Артур Нортье посвятил стихотворение памяти Патриса Лумумбы. Это гимн в честь великого африканца, чей подвиг не был напрасным: «Во мгле расступаются стены,
424
его пропуская в бессмертье». Освальд Мтшалн написал стихи о другом выдающемся персонаже африканской истории — зулусском правителе и полководце XIX века Чаке. Мтшали заключает свое стихотворение предсмертными словами Чаки. обращенными к врагам Африки: «Вы можете меня убить, но страна эта никогда нс будет вашей». Брейтен Брейтенбах пишет об освобожденной Танзании стихотворение «Дар-эс-Салам: гавань мира». Предметом его страстных раздумий становится «Африка в контурах огня и пламени», которая была «ограблена, выпотрошена, выжжена» чужеземными завоевателями.
И в стихах других поэтов находит свое отражение идея общеафриканского освободительного единства, тема глубокого родства африканского Юга со всеми регионами континента, родства на основе общей истории, общих судеб, общих идеалов.
В творчестве поэта Мазиси Кунене воплотилась антивоенная тема. Запоминается его речитатив «Другу, убитому на войне» — полная скорби перекличка Одинокого Голоса и Хора, плач над телом павшего воина. С грастным неприятием опустошительных военных раздоров проникну го и его стихотворение «Мир». «Истина не в мечах, а в побегах, вырастающих из развалин», — говори г Мазиси Кунене. И в таких его стихах, как «Угроза бомбы» и «Железная цивилизация», сильно и убедительно выражена столь близкая нам позиция поэта — защитника жизни, поборника мира на земле.
Против войны выстзиает нс только Мазиси Кунене. Артур Нортье предупреждал: «Над нами —угроза гибели в волнах мегатонною взрыва», а Ингрид Йонкер в своих мечтах и снах видела «гавани, где не г военных кораблей, и небеса, где нет военных самолетов».
Свою солидарность со всеми, кто в нашем мире ведет борьбу за правое дело, прочно ощущают поэты-антирасисты ЮАР. Об этом свидетельствуют их стихи о далекой земле Вьетнама, где «встают сто тысяч сыновей в атаку на место каждог о по-гибшего отца» (Барри Хиггс). Об этом говорят гневные строки Артура Нортье о трагедии Хиросимы, стггхотворение Денниса Брутуса «Только в Касбе...». посвященное алжирским патриотам, участникам освободительной войны. Так воплощают южноафриканские поэты в своем творчестве идею единства народов, отстаивающих обгцее дело свободы в разных краях земного шара. Поэты ЮАР осознают, что освобождение Южной Африки от расистского гнета неизбежно явится результатом общемировой поддержки правого дела ее страдающих и борющихся сыновей.
425
Вера в будущее - характернейшая черта поэзии ЮАР. Это действенное, активное, сильное чувство. Молодой йоэт Махуду Раммопо пишет:
Так зовите ж свободу! Вставайте на битву! Посмотрите: из-за темных клубящихся туч поднимается солнце, и время рабочей рукою бросает в нашу щедрую землю бессмертное семя свободы.
Такая поэзия не может по будить ответного биения в сердцах тех, к кому она обращена. Киоранетсе Коситсиле в своем выступлении осенью 1976 года на первой встрече молодых писателей Азии и Африки в Ташкенте говорил, что в Южной Африке поэзия идет в ногу с освободительным движением, что она стала наиболее эффективным средством провозглашения целей борющегося народа: «На клочке бумаги или сохраненная в памяти человека, поэзия может дойти до тысяч сердец».
Эта поэзия обращена к душевным глубинам каждого честного южноафриканца.
Ингрид Йонкер в одной из лирических миниатюр задавала себе горький вопрос: «Что останется от моего слова?»
Размышляя о назначении поэта. Мазиси Купене мечтает в одном из стихотворений: «Встать однажды утром, обойти землю, собрать всю тоску всех душ, и пусть она пробьется родником». У этого поэта мы находим и обращение к опыту народных певцов-сказителей Африки, которые дают свой, проверенный поколениями ответ на вопрос о роли и назначении поэтического творчества в мире людей. «Они, сказители, были солнцем, — говорит Хор голосов из стихотворения Купене «Два мудреца», — они, кто сказал, что войну следует изгнать из нашего мира, они, кто сказал, что все человечество одна большая песня, они, кто сказал, что велик гот, чьи песни отданы всем... Они научили нас видеть». И Деннис Брутус в своггх стихах отчеканивает вывод:
Едва очаг души внезапным жаром полыхнет, обут ливаясь, гибнет гнет.
Поэзия ЮАР глубоко осознает и честно выполняет свое истинное назначение. Она насыщена творческой силой, обогащена правдой народной борьбы. Она обращается к современникам, и потому современники обращаются к ней. Эта поэзия — чистый и незаменимый источник духовной энергии, столь
426
необходимой страдающему и непокоренному народу. Поэзия эта очищает и обновляет души и сердца, обжигая их гневом и болью. Она зовет сограждан к взаимопониманию и сочувствию, вселяет в них новые и смелые надежды, укрепляет силу человеческого духа. Она полна веры в победу правого дела, и эту веру передает современникам.
Аполлон Давидсон
Давидсон Аполлон Борисович (род. в 1929 г.)—совет-ск ini ученый-африканист, профес-
сор, автор ряда работ по истории и литературе Южной Африки.
ВЕЛИКАЯ ЮЖНОАФРИКАНСКАЯ ВОЙНА-В ИСТОРИИ И В ЛИТЕРАТУРЕ
Вести и слухи об англо-бурской войне когда-то ловили на всех материках, в множестве стран. Два с половиной года — с октября 1899-го до мая 1902-го. А что теперь о ней помнится? Сгрочки в школьном учебнике — да еще песня:
Трансвааль, Трансвааль, страна моя. Ты вся горишь в огне...1
Песню помнят. Во всяком случае, ее первые сгрочки.
Те, кому больше пязидесяти, могли видеть трофейный немецкий фильм — он шел у нас в 1946 году под названием «Трансвааль в огне». Правда, с историческим антуражем сценаристы и режиссеры неособенно считались. Начальника ашлий-ского концлагеря они сделали похожим на Уинстона Черчилля. Огромную бутыль «Ройял виски» поставили у постели королевы Виктории, которой шел девятый десяток. Но основная канва событий все же была соблюдена. И еще говорили тогда, что заключенные английского концлагеря в этом фильме — это действительно заключенные из гитлеровских лагерей смерти.
Что же еще помнится? Вот. поговорка у курящих: «Третий не прикуривает». Вроде бы она тоже пошла с той войны. Объясняли: когда зажигается спичка и прикуривает первый,
1 Начало русской народной песни. Первоначальный ее текст написала поэтесса Г. А. Галина (псевдоним Глафиры Адольфовны Эйнер-линг, 1873-1942).
427
бур берет винтовку, когда прикуривает второй — бур целится, а когда третий — стреляет без промаха.
Ну и. конечно, читая об Уинстоне Черчилле. Ллойд Джордже пли фельдмаршале Смэгсе. неизбежно встретишь упоминание, что извес1носгь к ним пришла как раз с той войны. Читаешь о Махатме Ганди — что он служил в английских вспомогательных частях. Об Александре Гучкове, председателе Государственной лумы, принимавшем потом отречение у Николая II,— что он добровольцем сражался на стороне буров. Об основателе бойскаутскою движения Баден-Пауэле — что первыми бойскаутами он считает мальчишек, которых посылал связными из осажденного бурами Мафекинга. О Конан Дойле - что он был главным хирургом в английском полевом госпитале. Об Эдгаре Уоллесе или Редьярде Киплинге — что они отправились в Южную Африку военными корреспондентами. Там родились и киплинговские стихи, ставшие потом песней:
День-ггочь-день-ночь — мы идем но Африке...
Пожалуй, и еще какие-то приметы той войны уцелели в нашей памяти. Но все равно, разве сейчас, после двух мировых войн, можно себе представить, как потрясла мир та первая большая война нашего века? Теперь она не кажется ни крупной, ни га кой уж страшной.
Но тогда, на рубеже прошлого и нынешнего столетий, это было крупнейшее событие в мире. Многие считали, что именно оно завершило уходящий век и ознаменовало наступление нового, совсем иного столетия.
Канонада той войны, разносясь по всему миру, гулко отозвалась и в литературе, а отдаленное эхо слышится и сейчас в творчестве как английских, так и южноафриканских писателей и поэтов. И, не вспомнив об этом, трудно порой понять ту связь времен, которой пронизаны многие их произведения.
Тогда в Трансваале
Потрясение, произведенное во многих странах ашло-бур-ской схваткой, было особенно острым потому, что столь крупных военных столкновений нс было уже около четверти века - после франко-прусской и русско- гурепкой войн.
А гут с одной только английской стороны сражалось несколько сот тысяч солдат. Армады британских кораблей утюжили Атлантику, перевозя эти несметные полчиша. а с ними — горы железа и пороха.
428
Новинки военной стратегии и тактики, изобретения военной техники за два-три десятилетия — все это впервые проходило проверку в боях. И генеральные штабы многих стран сразу же направили своих представителей на поля сражений, чтобы, не дай бог, не упустить чего-нибудь.
А изобретений и нововведений выявилась масса.
Защитный цвет, хаки. — кто теперь помнит, что он появился в ту войну, как и многие другие способы маскировки? Что впервые в боевых условиях был применен бездымный порох, впервые в массовом масштабе — автоматическое оружие, пулеметы, так же как и шрапнель, разрывные пули дум-дум, взрывчатое вещество лиддит; впервые использован на войне полевой телеграф и даже кинокамера.
Изменились и боевые порядки войск, — атака сомкнутыми колоннами потеряла значение, уступила место расчлененному строю.
Теперь траншеи, окопы и колючая проволока — неотъемлемые спутники войн. Но впервые колючая проволока, как и траншеи, была применена бурами.
А система концентрационных лагерей? И она идет отгула. Конечно, масштабы были потом далеко превзойдены, но двадцать тысяч бурских женщин и детей, погибших в этих лагерях,—тоже цифра трагическая.
Поражаться приходится, как мало уроков извлекли из той войны европейские генеральные штабы.
Вот вроде бы весь мир узнал о дейст вин пулеметов. Но узнать-то узнал... Военачальники европейских армий все равно нс осмыслили до конца, что такое пулеметный огонь. По требовалась мировая война.
Казалось бы, после трансваальских сражений уже невозможны прежние кавалерийские а гаки в тяжелых доспехах. Но вот воспоминания 1енерала А. А. Игнатьева — «Пятьдесят лет в строю». Находясь в Париже, он 3 августа 1914 i ода. в день объявления войны, выглянул из окна и «не поверил своим глазам». Выступали в поход кирасиры, всадники, «закованные в средневековые кирасы... наполеоновские каски со стальным гребнем, из-под которого спускался на спину всадника длинный черный хвост из конского волоса». Правда, для маскировки кирасы и шлемы были покрыты парусиновыми чехлами...
Каким контрастом с этими доспехами, наследием рыцарских времен, был треск пулеметов — они уже в тог вечер стреляли по германскому цеппелину над Парижем.
«Судьба этого несчастного полка, — писал Игнатьев, — была, конечно, предрешена».
429
Европе понадобится собственный опыт, собственные трагедии. Только после этого изменят и тактику кавалерии, а самих конников переоденут в хаки, как и всю армию...
* * *
Почти полэека. с Крымской войны, Аш лия нс вела боевых действий, в которых ей приходилось бы нести по-настоящему большие потери. Для двух-трех поколений бри ганцев стало привычным, что на поле бтвы вдали oi родины умирают лишь немногие.
Те, кто трудились для Англии.
Нашли в ней последний приюг, И певчие птицы Англии Над могилами их поют,—
писал Честертон в своей «Элегии на сельском кладбище».
И мало кто думал, что сломает эту традицию война с какими-то бурами.
С объявлением войны, II октября 1899 года, лондонская биржа устроила шумную манифестацию. Начали с того, что громогласно объявили несостоятельным должником президента Крюгера и повесили над входной дверью его чучело. Потом затянули национальный гимн и ура-патриотическую «Вот солдаты королевы». Затем биржевикам показалось, что одна из фирм ведет себя недостаточно патриотично, и, когда появился ее представитель, его со свистом и улюлюканьем окружили и принялись бить. Ну, а дальше уж пошла всеобщая потасовка.
Не грех и гут вспомнить художественную литературу. Писал ведь Ф. Энгельс, что из романов Бальзака он узнал о жизни французского общества «даже в смысле экономических деталей» больше, «чем из книг всех специалистов — историков, экономистов, статистиков этого периода, вместе взятых».
Джон Голсуорси был современником этих событий и передает их дух удивительно верно — с того самого момента, как навстречу Сомсу Форсайту на Трафалгар-сквер несется орава газетчиков.
— Экстренный выпуск! Ультиматум Крюгера! Война объявлена!
И начинаются пересуды на «семейной бирже» Форсайтов.
— Но каково, эта ужасная неблагодарность буров, после всего того, что для них сделано, посадить д-ра Джемсона в тюрьму — миссис Мак-Эндер говорила, он такой симпатичный. А сэра Альфреда Мильнера послали для переговоров
430
с ними — ну, это такой умница. И что им только нужно, понять нельзя!
— Мы сейчас только что говорили, что за ужас с этими бурами. И какой наглый старикашка этот Крюгер!
Одна только Джун, прямодушная нонконформистка, возражает :
— Наглый? А я считаю, что он совершенно прав. С какой стати мы вмешиваемся в их дела? Если он выставит всех этих уитлендеров 1, так им и надо. Они только наживаются гам.
Но Джун сразу же получает отпор:
— Как? Вы. значит, бурофплка?
У Форсайтов боевое настроение. «Вперед. Форсайты! Бей, коли, стреляй!»
А что скажет о бурах дворецкий Уор.мсоп?
— Ну что же, сэр. у них. конечно, нет никаких шансов, но я слышал, что они отличные стрелки. У меня сын в Иннискил-лингском полку... Я думаю, что его теперь пошлют туда.
Уормсон тревожится не напрасно. Тысячи и тысячи молодых англичан найдут смерть в чужом краю, далеко от дома. Вот как выглядела эта картина под пером Томаса Гарди:
Без гроба, так, в чем был, — его
Зарыли и ушли.
Лишь Африка вокруг него.
Холмы пустынь вдали:
Чужие звезды над его Могилою взошли.
Война повернулась для англичан не так. как многие из них думали. Вскоре после ее начала грянула «черная неделя», когда британские войска потерпели поражение на всех фронтах.
Да и вообще первые месяцы — сплошные поражения. Военные действия шли не на территории бурских республик, а в английских владениях. Бурские войска вторглись в Капскую колонию, в Наталь, даже в Бечуаналенд.
Выяснилось, что у буров, этих «неграмотных мужланов» даже винтовки лучше, чем у английских солдат. Крюгер тайком закупил в Германии маузеровские винтовки и множество другого первоклассного оружия. Английские винтовки системы Лн-Метфорда явно уступали им по боевым качествам.
К тому же буры сразу окружили три города в разных частях Южной Африки — Кимберли. Ледисмит и Мафекинг. Осада длилась много месяцев.
1 Унг лен леры. пли ойтландеры - английские поселенцы в Трансваале.
431
...Те. кто сражались за Англию И о гнали жизнь за нее,— О горе, юре Англии.— Мог илы их далеко.
Британия до дна испила горькую чашу национального унижения. Какое-ю «грязное мужичье» из месяца в месяц держит в блокаде англичан, и войска королевы Вик горни не могут прорвать кольцо! А в осаде были и женщины, и дети...
Зато, когда удалось снять осаду!..
Узнав об освобождении первого из осажденных городов, биржевики не только пили и горланили, но. забравшись друг другу на плечи и распевая «Вот солдаты королевы», этакими всадниками объезжали всю лондонскую биржу. Празднество было такое, что на следующий день один из дельцов проснулся в незнакомом доме, другой — в будке на окраине города. Третий добрался до собственной спальни, но зато обнаружил в карманах неизвестно как оказавшиеся гам дамские чулки, детскую погремушку. клок волос — должно быть, из чьей-то бороды — и суповую разливательную ложку... Обо всем этом в назидание потомству повествуем изданная в Лондоне «История биржи»...
Но война не кончилась с освобождением трех осажденных городов. Не кончилась огга и 5 июня 1900 гола, когда ггала столица Трансвааля. Претория. Постепенно переходя в партизанскую и все больше изматывая английскую армию, она длилась еще почти два года, до мая 1902-го.
Только вылазка из засады.
Только бой под покровом тьмы. Только гибнут наши отряды.
Только сыты по горло мы!
* * *
Великая и гордая Англия мечтала только об одном: пусть наконец эти люди, чыг фермы давно уже сожжены, чьи дети и жены давно отправлены в концлагеря, — пусть они согласятся на мир! И вынуждена была прельщать ггх самыми почетными условиями.
В самой Всликобргг гании ура-патриотический запал, казалось бы. такой неиссякаемый, со временем улетучивался. Недовольство войной росло по всей стране.
432
Коль кровь — цена владычеству, Коль кровь — цена владычеству, Коль кровь — цена владычеству, То мы уплатили с лихвой!
Жарко обсуждались выходившие одна за другой брошюры: «Убью ли я своего брата?», «Правы ли мы?»...
Но издавались и другие книжки. Не успела война кончиться, как вышел сборник солдатских писем, похожих па иные бездумно шовинистические статьи английской печати. Он и назывался выспренно: «Послания Аткинсов — свет человечности в горниле войны. Письма простых солдат, посланные из Южной Африки на родину, — это ответ на вопрос: «Как люди чувствуют себя на войне?»
Что ж, и пи письма, наверное, нс были выдумкой составителя пухлою сборника. Но сколько английских Томми — их письма в сборник не попали — проклинали войну! Этого не мог не отразить даже Киплинг. И не мог не оправдать даже поступка, самого, казалось бы, позорного для солдата.
Причины дезертирства без труда
Поймет солдат. Для нас они честны. А что до ваших мнений, господа,— Нам ваши мненья, право, не нужны.
И Честертон, должно быть, передавал мысли таких солдат, их вдов и сирот, когда завершал свого гневную элегию:
А те. кто правит Англией По мере скорбных сил,— О горе, горе Англии,— Для них еще нет могил.
Люди викторианской Англии, нравы викторианской Англии, гордыня викторианской Англии — все эго уходило не под гром фанфар. Умерла во время згой войны и сама королева Виктория, Вдова, как ее окрестил Киплинг.
«Все продолжительное царствование, бывшее почти непрерывным рядом успехов для Англии на всех поприщах, завершилось так печально. Нс могла нс страдать королева, сознавая, как во всемирном неодобрении несправедливой войны пало нравственное обаяние Великобритании, а в неудачах ее войск погиб ее политический престиж». Так резюмировал оценку положения Англии тогдашний временный поверенный в делах России в Лондоне.
433
И причиной тому — тысячи «похоронок» с Юга Африки.
Половина из нас до сих пор лежит Там. где Вдова угощала.
* * *
За ходом войны на Юге Африки следили во всем мире.
«Буры и все «бурское» интересует теперь решительно все слои общества, и в великосветской гостиной, и в редакции газеты, и в лакейской, и даже в извозчичьем трактире только и слышны разговоры о бурах и африканской войне». Так говорилось в брошюре, изданной в 1900 году в Санкт-Петербурге, за тысячи и тысячи верст от трансваальского фронта.
Весь мир сочувствовал бурам. Англию яростно ненавидели — и не задумывались о том. что сами буры угнетали других людей, африканцев.
Вообще, видели только одно: большой напал на маленького, и маленький бьется изо всех сил. Буры стали символом свободолюбия, отваги, самопожертвования.
Комитеты помощи бурам создавались во многих странах. Ромен Роллан посвятил бурской войне драму «Наступит время». Родса и Чемберлена осудил Анатоль Франс.
Побывав у Льва Толстого в начале яггваря 1900 года, корреспондент одной из петербургских газет писал:
«О своих работах граф говорил вообще неохотно, но едва речь зашла о Трансваале и англо-трансваальской войне, великий старик оживился, глаза его заблестели.
- Знаете ли, до чего я доходил,—сказал он. — ... утром, взяв в руки газету, я страстно желал всякий раз прочесть, чго буры побили англичан».
А вот слова Толстого, переданные другим его собеседником. «Знаю,—сказал он. как бы извиняясь за невольное нарушение своего религ иозно-нравственного принципа, — не следовало бы мне радоваться победам буров и огорчаться их поражениям, они ведь как раз с оружием в руках убивают английских солдат, но ничего с собой поделать не могу. Радуюсь, когда читаю о поражеггиях англичан, — лаже как-то на душе веселее становится».
Вильгельм Либкнехт. Август Бебель. Жан Жорес, Ван-Коль и другие лидеры западной социал-демократии выступали против английской аг рессии.
В Трансвааль ехали добровольцы из Франции.'Германии, Голландии. Северо-Американских Соединенных Штатов...
Сестры милосердия из Петербурга выхаживали раненых
434
под Питермарицбургом, а кронштадтские ветераны воевали недалеко от Капштадта -- как у нас называли тогда Кейптаун. На стороне буров сражались грузин Нико Багратиони и молодой инженер Владимир Семенов — потом он был главным архитектором Москвы. Отставной подполковник Максимов после гибели французского графа Вильбуа де Марейля возглавил в Трансваале отряд добровольцев, приехавших из разных концов Европы.
Даже через несколько десятилетий, уже на склоне лет, Маршак вспоминал, как в детстве он играл с соседскими мальчишками в войну буров и англичан. А Эренбург - как он «сначала написал письмо бородатому президенту Крюгеру, а потом, стащив у магери десять рублей, отправился на театр военных действий». Но его поймали и вернули.
Паустовский в своей чудесной повести о детстве и юности писал: «Мы, дети, были потрясены этой войной. Мы жалели флег матичных буров, дравшихся за независимость, и ненавидели англичан. Мы знали во всех подробностях каждый бой, происходивший на другом конце земли... Мы зачитывались книгой «Питер Марин, молодой бур из Трансвааля».
Но не только мы — весь культурный мир с замиранием сердца следил за трагедией, разыгравшейся в степях между Ваалем и Оранжевой рекой, за неравной схваткой маленького народа с могучей мировой державой».
Разумеется, бывало так. что симпатия к бурам шла от англофобии, от зависти к Англии и ее богатствам, от неприязни к английскому либерализму. Была и прямая спекуляция на этих симпатиях: напоминаниями о чужих бедах отвлечь внимание собственного народа от его горестей и тягот. Этот прием, старый как мир, использовался тогда и в Российской империи.
Такими спекуляциями, а к тому же, конечно, верой в английский народ, в английскую культуру, вызвана, очевидно, та раздраженная отповедь, которую дал слишком уж воинствующим антибританским настроениям философ Владимир Соловьев. Да и Льва Толстого, судя по многим его высказываниям, тревожило, чго симпатии к бурам связаны были нередко с неприязнью ко всему английскому.
Нельзя не упомянуть и мнение Марка Твена. Он несколько лет жил в Англии, а за гри года до войны был в Южной Африке — и в бурских республиках, и в английских колониях. Он много писал о бурах и отнюдь не желал им зла. Англию он всячески критиковал, но при этом все же считал самой цивилизованной страной тогдашнего мира и, видя катастрофическое падение ее престижа, полного ее поражения не хотел. В одном из писем он выразил это — по-своему, по-марктвеновски.
435
«Как наша цивилизация ни жалка, она все же лучше подлинно! о варварства, а посему мы должны поддерживать ее. распространять и (публично) хвалить. И поэтому мы не имеем права осуждать сейчас Англию и обязаны надеяться, что она победит в этой войне, ибо ее поражение и падение означало бы непоправимое несчастье для шелудивого человечества. Естественно. что я за Англию. Но она глубочайшим образом неправа. Джо. и все (просвещенные) англичане знают это».
И просвещенные англичане оправдали надежды Марка Твена. Социалисты, радикалы и пацифисты, да и просто честные люди, не поддавшиеся опьянению шовинизмом... Уильям Хар-курт. которого Андре Моруа назвал последним гигантом либерализма 80-х годов, говорил о бурской войне:
— Крымская война была ошибкой, а эта — уже преступление.
А о Сесиле Родсе, виновнике той войны, этот старик сказал:
- По-моему, так лучше всего бы дать ему греуголку. пару простых штанов и отправить на остров Святой Елены.
Но в чем же крылись причины первой такой кровавой бой-пи нашею столетия?
Золотые россыпи иод Южным Крестом
Золотая горячка... При этих словах прежде всего вспоминаются романы и рассказы Джека Лондона и Брет Гарта. Аляска. Юкон... Калифорния... Золотой каньон. Ревущий шан. Белое безмолвие...
Золотая лихорадка за Уралом, в Сибири. О ней мы гоже знаем больше всею по кишам Мамина-Сибиряка.
Должно быть. писатели воодушевили гут и историков, заставили и их рассказывать о тех событиях красочно, образно.
«Ремесленники побросали орудия своего труда, фермеры оставили урожай гнить па полях, а скот — околевать oi голода, учителя забыли своп учебники, адвокаты покинули клиентов, служители церкви сбросили свои облачения, матросы дезертировали с кораблей — и все устремились в едином порыве к району золотых приисков. Деловая жизнь в городах замерла. Покинутые дома и магазины ветшали и приходили в упадок. Золотоискатели шли как саранча...»
Так в известном труде «Становление американской цивилизации» писали американские ученые, считая эти события немаловажной чертой исторического становления современных Соединенных Штатов.
436
История знает немало вспышек золотой горячки. Ф. Эн-1ельс писал, что поиски золота издавна стали причиной дальних путешествий, географических открытий, колониальных захватов. «Золото искали португальцы на африканском берегу, в Индии, на всем Дальнем Востоке, золото было тем магическим словом, которое гнало испанцев через Атлантический океан в Америку, золото — вот чего первым делом требовал белый, как только он ступал на вновь открытый берег».
Еще в незапамятные времена говорили: «Самая опасная болезнь. которая может поразить человека, — это золотая лихорадка». Но самый бурный приступ этой болезни связан не с Аляской и Калифорнией, не с Австралией и Сибирью, а с Южной Африкой.
Мы отлично знаем результаты, которые принесла эта лихорадка уже в наши дни. Современная Южно-Африканская Республика дает на-гора больше половины всей мировой добычи золота, и в период острых валютных кризисов се правительство может влиять даже на политику великих держав Запада.
А Трансвааль, где в основном и добывается это золото,— самая промышленно развитая область на всем Африканском континенте. Промышленный центр Трансвааля, Йоханнесбург — самый индустриальный город во всей Африке. Небоскребы гам взвились еще в двадцатых годах, раньше, чем во многих странах Европы. Тамошний король золота, Гарри Оппенгеймер — один из богатейших людей мира.
Той промышленной революции на Юге Африки, сложные результаты которой мы видим сейчас, дала толчок золотая лихорадка, охватившая Трансвааль с 1886 года. Такого жаркого приступа этой горячки люди не видывали. Он оказался куда яростней всего, что происходило и до. и после — в Калифорнии, на Аляске, в Австралии и в Сибири. Бурлившее в Трансваале человеческое месиво было не только многолюднее, но и пестрее, многообразнее. Ставки оказались куда выше, последствия — значительнее.
И если мы в наше время все-таки представляем себе трансваальскую лихорадку нс так зримо, как Страну Белого Безмолвия или золотопромышленный Урал, то, пожалуй, лишь потому. что она не породила своего Джека Лондона, Брет Гарта и Мамина-Сибиряка.
* * *
Слухи о том, что в Южной Африке есть золото, пошли еще со времен первых португальских путешественников, с шестнадцатого столетия. Как раз обилием этих слухов, может
437
быть, и вызывалось неверие. И. А. Гончаров, приплыв в Южную Африку в 1853 году на фрегате «Паллада», вынес приговор: «Здесь нет золота, и толпа не хлынет сюда, как в Калифорнию и в Австралию». Но tvt он не оказался провидцем.
В середине 1886-го нашли действительно крупное месторождение на землях тогда еще молодой бурской республики, которую в просторечии называли Трансваалем («Страна за рекой Вааль»), а в России даже Заваальем или Зафальем, хотя официально она именовалась куда торжественней: Южно-Африканская Республика. Это название исчезло с карты мира после англо-бурской войны, когда англичане объединили побежденные бурские республики со своими колониями и создали обширный британский доминион, окрестив его: Южно-Африканский Союз. Но через шесть десятилетий после той войны, в 1961-м, сторонники «бурского республикализма» сумели отбросить это название и дать имя «Южно-Африканская Республика» уже всей обширной стране, в которой прежняя Южно-Африканская Республика, или Трансвааль была лишь одной из четырех провинций.
Но это все случилось позднее. А тогда, в 1886-м, золото нашли на возвышенности в той части Трансвааля, где проходит водораздел между бассейнами рек Оранжевая и Лимпопо.
Возвышенность получила название Витватерсранд - «Хребет белой воды». Сокращенно — Ранд. Самое же место, куда ринулись золотоискатели, правительство Трансвааля окрестило Йоханнесбургом, «городом Йоханнеса». Историки по сей день спорят, кто же именно из многочисленных в Трансваале Йоханнесов дал имя новому Вавилону.
Вот это месторождение и стало крупнейшим в мире.
А теперь слово очевидцу и участнику.
«Этот йоханнесбургский золотой бум летом 1886 года был, вероятно, самым диким и разбойничьим человеческим помешательством. какое мир ко1да-либо видывал... Это были бешеные гонки. Богач, бедняк, нищий, мошенник, особенно мошенник — все ринулись к Витватерсранду... Верхом, пешком, в повозках, запряженных волами, в почтовых каретах... Нещадно стегали медлительных волов, да и сами люди доводили себя до изнеможения...
...Каждую лошадь, какая только попадалась на глаза, покупали — или уводили; люди ехали даже в багажных отделениях дилижансов; нанимали громоздкие фургоны с волами. Но они оказывались слишком медлительными, и я видел многих, кто соскакивал с фургонов и старался обогнать их пешком. Видел
438
даже людей в упряжке. Один старый паралитик в Претории нанял двух местных черных и запряг их в повозку. Он буквально загнал их, и они ушли, бросив его посреди степи».
Известный южноафриканский поэт Уильям Плумер, наш современник, писал потом:
О вы, что шли в рядах передних. Цивилизации оплот. Мерзавцы в инвалидных креслах. Рвачи, попавшие в почет.
«...Многие так и нс достигли желанной цели — страна была суровой и требовала своих жертв. До Ранда добрались, наверно, самые выносливые и отчаянные, потому что Йоханнесбург в следующем году стал самым бандитским местом во всем мире».
А все это писал человек, который до начала золотой горячки был надсмотрщиком над рабочими-африканцами и привык пускать в ход револьвер, дубинку и плеть из кожи бегемота. Потом, в девяностых годах, он служил в конной полиции в Северной Америке, на беспокойных границах Соединенных Штатов с Мексикой и Канадой.
«Но и эти две такие трудные американские границы казались лужайкой для пикников воскресной школы, детским садом по сравнению с тем, как выглядел Ранд в течение года, следующего за 1886-м. Мой опыт, вся моя жизнь не развили у меня особенно узких взглядов на мораль, но Йоханнесбург оказался труден даже для моего ко всему привыкшего желудка»,— писал он.
Добравшись до Ранда, каждый первым делом захватывал участок. Это было поначалу делом легким. Но участок приходилось оз стаивать, защищать от тех, кто прибывал следом. Тогда-то и заговорили револьверы.
Поселок на том месте, где теперь стоит Йоханнесбург, назвали «Полмили ада». Этот пустынный край считался тогда бесплодным. Лесов не было. Шесть месяцев в году постоянно дул сухой, пронизывающий ветер, день и ночь. Облака желтого песка били в лицо, в глаза, песок постоянно скрипел на зубах.
А палящий африканский зной? Для золотоискателей, приехавших из умеренного климата Европы и Северной Америки, он был нестерпимее трескучих морозов на приисках Аляски и Сибири.
Как получить крышу над головой? Дерева не было, приходилось использовать жесть — от больших коробок и бидонов
439
из-под керосина. Жилища получались мало подходящими для жизни, но даже худшие из них нельзя было снять меньше чем за сто долларов в месяц. Да и то спрос в два раза превышал предложение. Те, кому не удалось поселиться в жестяном доме, разбивали палатки, делали землянки или ночевали просто под открытым небом.
Цены были сказочно высоки. Продукты и товары привозили в запряженных волами фургонах из областей, отстоящих от Йоханнесбурга за сотни миль. Засуха и чума скота сделали положение почти трагическим.
Падеж скота — стервятники так отяжелели от обилия пищи, что их можно было сбивать палкой. Люди остались без мяса. А подвоз продуктов, и без того очень трудный, оказался еще сложнее из-за того, что фургоны не могли пройти через земли, где вся зелень, пища для волов, была сожжена.
Как достать шерстяное одеяло? А как обойтись без него, если живешь в жестяной хижине или просто спишь на голой земле?
«Одеяло ведь нужно каждому — где же иначе держать свою долю песчаных мух. тараканов, змей, блох и вшей. Но попробуй купить хоть одно! Куда легче украсть — даже если его хозяин уже успел завернуться в него...
Закон и порядок? Разумеется, нет. Или. наоборот, да: закон револьвера и кулака, порядок насилия и надувательства. Несчастные случаи — так назывались первые убийства. Да и в конце концов одеяло и жилище — разве они не стоят тою. чтобы их отнять?»
Редко кто расставался с револьвером. Марки оружия были разные, но калибр все предпочитали сорок пятый — излюбленный у бандитов тою времени. Автоматических револьверов тогда еще не выдумали, но иные умельцы, постоянно тренируясь. достигали почти такой же скорострельности. Делалось это гак: курок после каждого выстрела моментально взводили ладонью левой руки, чтобы не терять времени на изменение положения правой. Это новшество было вкладом, который внесли в быт старательскою поселка явившиеся из-за океана изобретательные американцы.
С утра до вечера корпеть на прииске? Ну уж нет, можно найти куда более легкий путь к богатству.
«Ни одна золотоносная жила не сравнится с большим питейным заведением, ни от одной старательской заявки не получишь столько, сколько в игорном притоне. И самый легкий способ найти золотой песок — отнять его у другого. Подпои его сперва или затей с ним ссору. Никто не поинтересуется, что с ним случилось. Тот, кто весь день держит руку на револьве-
440
рс, вечером становится сентиментально плаксивым и сам превращается в легкую добычу».
Больше всего драк, грабежей и убийств происходило в игорных домах.
И пляска теней на стене.
И нож исподтишка...
«В полночь тридцать или сорок из нас играли в Королевском баре — в покер, фаро, пинто и английскую игру нап (Наполеон,— А. ДА- Ставки были высокими. Перед нами лежали наши фишки и золото.
Загремели шаги, вошли восемь головорезов. Без масок, пренебрегая всеми предосторожностями, они объявили о себе стрельбой над нашими головами... Трое бандитов остались у дверей и держали под прицелом столы. Остальные пятеро прошли вперед. Они очистили столы от золота, один за другим. отпуская при этом издевательские и саркастические насмешки. Но когда они уходили, тут-то и началась потеха. Игроки, как по сигналу, схватились за револьверы и начали бешеную пальбу. Бандиты скрылись в уличной темноте, но стрельба продолжалась...»
И до заката тот умрет.
Кто щелкал пробкой днем.
К концу 1886-го многие старатели решили, что нас гало время избрать шерифа, судью и общественного исполнителя, «иными словами, сформировать клуб самоубийц». Нашлись и охотники, хотя они прекрасно понимали, чго. заняв эти посты. они уже вряд ли смогут соперничать с Мафусаилом в долголетии.
Единственным триумфом первого шерифа была поимка тех восьми, чго ограбили Королевский бар. Когда шериф с отрядом добровольцев настиг их. он. чтобы избежать общего кровопролития, предложил дуэль с их главарем. В этой дуэли на лошадях шериф победил, бандиты сдались, их судили гг расстреляли. Правда, шериф, как все и ожидали, лишь ненадолго пережггл их.
Но все эго мало кого отпугивало. Число обитателей Йоханнесбурга росло с каждым днем. «Маленькое кладбище на холме за поселком пополнялось свежими мог илами, но на каждые похороны приходилась сотня новоприбывших сюда, в эти места».
Быстро росло и число притонов, кабаков и баров, где постоянно ругались, вопили, дрались.
441
Один ловчил, бросая кости. Другой за картами грешил, А третий изводил на шлюху Дары золотоносных жил...
Большинство женщин, приехавших на прииски, чтобы получить свою долю, «больше отличались шелковыми чулками и короткими юбками, чем особенной красотой». Во многом они были под стать мужчинам. Первая в Йоханнесбурге бандерша «умела одинаково хорошо стрелять обеими руками, чем приводила в восторг весь город; она не боялась ни мужика, ни дьявола, и я видел, как она собственноручно выбрасывала на улицу перепившихся, чтобы они не нарушали порядка в ее заведении».
Правда, и тут, как всегда и всюду, люди умели находить романтику. Из частного письма того времени. «Единственному биллиарду не дают передохнуть ни минуты. В зале, где он стоит, есть своя Венера-Афродита, барменша из Кимберли, одно слово — колдунья. За биллиардом она не знает равных, и прекрасно играет на пианино. Говорят, она приехала с побережья, переодевшись в мужской костюм и при этом отлично играя роль мужчины».
С таких вот мужчин и женщин, с палаточною лагеря и времянок из жести начинался Йоханнесбург, «Золотой юрод», «Африканский Нью-Йорк». Или «маленькая Америка» — так во многих странах тогда называли быстро развивавшиеся города. В России в те годы «Русским Чикаю», городом, «выросшим на американский образец», называли Кустанай. «Тургайская газета» писала о нем: «15 тысяч жителей в 15 лет - это слишком по-американски».
Что же тогда говорить о Йоханнесбурге? С момента его рождения в 1886-м за первые девять лет население достигло ста тысяч. В 1889-м, на третий год существования Йоханнесбурга, там появилась конка, в следующем году — электричество. А ведь многие крупные города Европы еще нс знали электрического освещения.
Таковы были самые первые шаги тех событий, которые сыграли заметную роль в мировой истории, а жизнь на Юге Африки перевернули куда как круто. Поначалу водоворот событий захватил белых, европейцев. Потом же установился неписаный порядок, по которому чуть ли не каждый мужчина-африканец не только из Трансвааля и сопредельных областей, но даже из Мозамбика, Свазиленда и многих других стран в течение своей жизни год, полтора, а то и несколько лет добывали золото в глубоких шахтах Ранда. Продолжается так и по сей день.
442
А старательская вольница просуществовала очень недолго. Ее место молниеносно заняли крупные компании, и простым старателям осталось одно из двух — становиться рабочими этих компаний или уезжать.
Конечно, сразу должно возникнуть недоумение: как это могло получиться, чю крупные компании выросли так скоро? Да еще там, в глубине Африки, в чисто сельскохозяйственном Трансваале, среди поселков африканцев и ферм белых Пересе ленцев — буров? Как могло получиться, что на смену мелким золотоискателям столь быстро пришли крупные магнаты, для которых рядовые старатели, тоже почти сразу же, придумали даже особое слово: рандлорды, или в энглизированной форме — рэндлорды? Откуда они взялись там, эти люди? Ведь им необходимы были не только большие деньги, но и отличное знание местных условий, очень специфических, да и немалый опыт.
Рэндлорды
Дело в том, что золотая горячка оказалась уже не первым старательским бумом на юге Африканского материка. Полутора десятилетиями раньше, на рубеже 60-х и 70-х годов, были обнаружены алмазные россыпи. И тоже богатейшие в мире. И в сущности, совсем неподалеку — правда, не в самом Трансваале, но вблизи от его границ, в каких-то четырехстах километрах от мест, где потом нашли золото.
Как известно, в наши дни на Западе много пишут, что пора брильянтов прошла и что они неизбежно будут падать в цене. Появляются статьи под заголовками «Пробовали Вы продать свои брильянты?» Будущее покажет, насколько верны эги пророчества.
Тогда, в прошлом столетни, да и в начале нынешнего таких разг оворов, кажется, не велось.
«Алмаз... Это свет солнца, сгустившийся в земле и охлажденный временем, он играет всеми цветами радуги, но сам остается прозрачным, словно капля». Так писал Куприн.
Почти две тысячи лет мир знал только индийские алмазы. «Кохинор», сверкающий в британской короне, знаменитый брильянт Орлова, украшение скипетра русских царей, «Шах», полученный Николаем J от персов как примирительный подарок после убийства Грибоедова — все они родом из Индии.
Но с семидесятых годов прошлого века слово «бриллианты» больше ассоциируется с Югом Африки. Там найден самый крупный в мире алмаз — «Куллинан». Там добывают теперь больше всего ювелирных алмазов.
443
Даже бразильские алмазы ученые связывают сейчас с южноафриканскими. Согласно гипотезе о суперматерике Гондвана Южная Америка примыкала когда-то к Африке, и месторождения бразильских алмазов — к южноафриканским. Во всяком случае, бразильские алмазы по форме, окраске и другим признакам сходны с южноафриканскими.
Сколько преданий и выдумок рассказывали об индийских алмазах! Как не вспомнить «Лунный камень» Уилки Коллинза или «Алмаз раджи» Стивенсона.
Но затем наступила очередь южноафриканских алмазов обрастать леюндами. Так снова и снова возникает молва о полумифических голубых бриллиантах, которые лежат на глубине 3700 метров в сейфах «Титаника», затонувшею в 1912 году из-за столкновения с айсбергом. Алмазы Южной Африки теперь и в приключенческих романах, начиная с Луи Буссенара, и в детективах, и в голливудских боевиках, и в популярных шля! ерах.
Южноафриканские алмазы были открыты возле слияния рек Оранжевой и Вааль. Бурский фермер Ван-Никерк увидел однажды, как мальчик-i оттентот на ферме его друга Якоба играет блестящим камушком. «Если хочешь, забирай его, пожалуйста», — сказал ему Якоб. После нескольких перепродаж этот алмаз приобрел за 500 фунтов стерлингов тошашний губернатор Капской колонии. Было это в 1867-м.
Через два года Ван-Никерку снова повезло. Такой же «камушек». только намно! о большего размера, углядел он у местного знахаря-африканца. Ван-Никерк и тут не растерялся. И хотя знахарь был искушеннее мальчишки-готтентота и потребовал за алмаз пятьсот овец, лошадь и десять волов, сделка состоялась. В алмазе оказалось восемьдесят три карата. Ван-Никерк продал его перекупщику за одиннадцать тысяч фунтов, а гот — лорду Дадли за двадцать пять. Алмаз получил название «Звезда Южной Африки».
Слух об алмазах молниеносно распространился по всему свету. Уже со второй половины 1869-ю. но особенно — с 1870-го юг Африканского материка стал новым Эльдорадо для искателей наживы и приключений, для авантюристов всех мастей и калибров.
В европейских и американских газетах замелькали названия трех бурских ферм: Де-Беерс. Дююйтснан, Булфонтейн. И еще чаще, — холма Колсберг. Потом на равнине вокруг холма вырос город. Ею назвали именем министра колоний лорда Кимберли. которому удалось оттягать )ти места у африканцев и буров. И тог алмазный бум зачастую называют кимберлийским. а породу, в которой оказались алмазы, — кимберлитом.
444
Южноафриканской алмазной горячкой заразились раньше всего не те, кто жил поблизости от обнаруженных россыпей. Африканцы, обитавшие в тех местах, даже представить себе не могли, сколько платили в Европе за прозрачные камушки. И гриква — народ, возникший в результате смешения буров с племенами кой-кой, или гот ген готами, как их тогда называли,— тоже совершенно не интересовались ими.
Да и бурские фермеры не собирались утруждать себя изнурительной старательской работой. Поселившись далеко в глубине Африканского материка, они давно уже оторвались от Европы, от всего европейского. Потребности этих полуграмотных, а порой даже просто неграмотных людей были примитивны и ограничены. К чему им алмазы или та роскошь, которой можно окружить себя, продав их?.. Так что Ван-Никерк со своим интересом к алмазам был среди буров исключением.
В район алмазных месторождений ринулись англичане, американцы, немцы, французы. Такие же. как в Калифорнии, ремесленники. адвокаты, матросы, учителя, священники... Из Кейптауна и других обжитых европейцами мест Южной Африки. Издалека — из Европы. Америки. Австралии.
Очень эго пестрая оказалась публика. Были среди них. говоря словами Киплинга, «оарики и молодые, дезертир, убийца. вор». Были и нс только подонки общества. Люди, считавшиеся у себя на родине джентльменами. — и они не видели для себя ничего зазорного в том. чтобы, окончив Оксфорд, взяться за кайло и бутарку. как лорд Солсбери, примкнувший к золотоискателям в Австралии. Это нс помешало ему стать пегом британским премьер-министром.
Добыча алмазов росла, и алмазные ноля скоро стали очень уж лакомым куском. Оранжевая республика обьявила. что месторождение находится в пределах ее терригорни и является ее собственностью. Заявил свои претензии и Трансвааль.
Но за дело взялась Великобри i ания. и развитие событий пошло по той самой схеме, по которой обычно складывались взаимоотношения крупных государств с малыми. Как по у Марка Твена, в «Похищении белою слона»?..
«Между Великобританией и Сиамом возникли недоразумения по поводу пограничной линии, и. как сразу же выяснилось. Сиам был неправ».
Как сразу же выяснилось, бурские республики тоже были неправы. В октябре 1871-го район алмазных копей оказался британским.
Среди же старателей одни разорялись, а другие скупали их участки... За полтора десятилетия, к моменту открытия золотых месторождений, весь цикл — от свободной конкуренции
445
к монополизации всей алмазной добычи в руках нескольких магнатов — уже близился к завершению. Алмазные короли имели не только деньги — они знали местные условия, знали, откуда и как везти технику, где и как набирать рабочих.
Они-то затем и прибрали к рукам золотые прииски. Они-то и превратились в рэндлордов. Они-то и принялись затем подталкивать Англию к войне с Трансваалем. Дело в том, что район золотых месторождений никак нельзя было объявить спорной землей и под этим предлог ом аннексировать. Он находился не на । ранице, а в глубине территории Трансвааля.
Самою известного из этих рэндлордов В. И. Ленин назвал: «миллионер, финансовый король, i данный виновник англо-бурской войны». Это сказано о Сесиле Родсе.
Что же собой представлял человек, сыгравший такую зловещую роль?
Главный виновник гон войны
«Как разбогател Сесиль Родс?» Под таким заголовком петербургская «Нива», когда-то самый известный из русских иллюстрированных журналов, поведала своим читателям необычайную историю.
В 1870 году из далеких краев приехал в Сидней юноша. Знакомых здесь у него не было, и он долго не мог нигде устроиться. Как-то ночью бродил он по улицам, мечтал о куске хлеба и крыше над головой. А на рассвете оказался далеко от города, на берегу океана. И там встретил ловца акул. Взял у него удочку, да и закинул ее на счастье. И сразу же вытащил шести-мсгровую акулу.
Вспороли ей брюхо, и оказались там... номер «Таймса» и записная книжка — проглотила акула кого-то возле берегов Англии. «Таймс» был всего лишь десятидневной давности — куда более свежий, чем тс газеты, что прибывали с пароходами.
Из газеты юноша узнал, что в Европе началась франкопрусская война, и потому резко подскочила цена на шерсть. Сразу сообразив, как дорого стоит эта весть в Австралии, он и явился с нею к самому богатому в Сиднее маклеру по торговле шерстью. Сперва ею, оборванца, слуга даже не хотел впускать. Но юноша добился своего. Он предложил маклеру гигантскую спекуляцию — скупить весь настриг шерсти. И при этом сумел выторговать себе половину барышей.
Заключив сделку, маклер снова поинтересовался именем неожиданного компаньона:
— Позвольте еще раз спросить ваше имя?
446
— Сесиль Родс.
— Постараюсь его запомнить. Но если вам суждено жить долго, вы уж позаботитесь о том, чтобы оно стало известным всему миру. Есть зри рода людей: обыкновенные, необыкновенные и сумасшедшие. Я полагаю, что не ошибусь, причислив вас к необыкновенным.
Повествование завершалось словами: «Спекуляция блестяще удалась и доставила молодому Родсу первый, легко им приобретенный капитал».
Напечатанная в «Ниве» 20 апреля 1902 года, эта история наверняка привлекла внимание наших отцов и дедов. Ведь Сесилем Родсом тогда очень интересовались. Еще шла англо-бурская война, а Родса считали главным ее зачинщиком. Даже в глухих уголках Сибири, в деревнях, на завалинках разглядывали тогда фотографии бородатых буров и бесчисленные карикатуры на Сесиля Родса. Тогда-то самой популярной песней по всей бескрайней России и стала «Трансвааль, Трансвааль, страна моя». Шарманки разнесли ее повсюду, заставив потесниться даже неистребимую дотоле «Разлуку». Паустовский вспоминал. как мальчишкой вместе с друзьями просил шарманщиков еще и еще раз сыграть «Трансвааль», отдавая заветные медяки, припрятанные на мороженое.
История с акулой, должно быть, озадачила читателей. «Нива» не сопроводила ее никакими пояснениями. Не говорилось, как история эта появилась на свет. Никакой подписи не было. Прочитал — хочешь верь, хочешь — не верь.
Но ведь даже если оставить в стороне место действия — кто знает, может, вездесущий Родс и в Австралии успел побывать? — все-таки, что это за «ловцы акул» с удочками? Поймать на удочку шестиметровую акулу и вытащить ее па берег словно плотвичку или ерша? Прочесть запросто бумаги, совершившие десятидневное путешествие в акульем брюхе?..
Нет. это уже не просто рассказ рыбака с разбушевавшейся фантазией. Это уже что-то марк-гвеновское.
Этот гротеск и в самом деле появился из-под пера Марка Твепа — хотя, может быть, великий американец и не придумал его, а подхватил и обработал где-то услышанное.
Может быть, он вспомнил легенду о том, как когда-то не столь уж известный человек по фамилии Ротшильд сумел использовать весть о битве при Ватерлоо?
В «Ниве» же. вообще ничего не объяснив читателям, просто привели главу из книги Марка Твена «По экватору», которая вышла в 1897 году, а в русском переводе появилась только-только, в 1901-м, под заглавием «Кругосветное путешествие».
447
О таинственном обогащении Родса ходило великое множество рассказов и слухов. В основе их зачастую лежала идея о необыкновенном, чудесном везении. Бернард Шоу в своей пьесе «Простачок с Нежданных островов» довел это до гротеска. Клерк-анг личанин клянет свою судьбу в таких словах:
— Что я такое по природе? Сесиль Родс — вот кто я такой. А почему же я всего-навсего клерк?.. Да потому что жизнь никогда не давалась мне, как какому-нибудь Сесилю Родсу. Вот он нашел у себя на заднем дворе алмазные россыпи — ничего ему и делать не надо было: смыл с них unify и стал гут же миллионером.
И он сам пишет эпитафию: «Здесь лежит человек, который мог бы стать Сесилем Родсом, если бы ему везло так, как Родсу».
Ну, а как же было на самом деле?
В июне 1870-го юноша по имени Сесиль Родс взошел па палубу корабля «Европа», который, отплыв от берегов Британии, должен был обогнуть Африку, миновать Кейптаун и прийти в порт Дурбан, в захваченную англичанами страну зулусов.
Был ли это уже roi Сесиль Родс, которою знаем мы? Должно быть, нет. Таким его вылепило будущее. А тогда...
Голубо! лазый, довольно крепкого телосложения, казавшийся, впрочем, хрупким. Скромной внешности, но горделивого нрава. Говорил фальцетом, но довольно уверенно. Наверно, ему придавали уверенности дены и, те, что дал отец, и еще две тысячи фунтов, подарок тети Софи, сестры матери.
На корабле Родс встретил свое семнадцатилетие. «Нет рассудительных людей в семнадцать лет», — уверял в своих ранних стихах его сверстник француз Артюр Рембо, через несколько лет тоже отправившийся в Африку. А Шарль Бодлер, обог нув-ший мыс Доброй Надежды тремя десятилетиями раньше, писал:
Для отрока, в ночи глядящего эстампы, За каждым валом — даль, за каждой далью — вал. Как этот мир велик в л>чах рабочей лампы!
Ах, в памяти очах — как бесконечно мал!
Влекла ли Родса та Муза Дальних Странствий. что манила в Африку несколько поколений европейского юношества от Давида Ливингстона до многих наших соотечественников: среди них Владимира Нарбута и Константина Бальмонта9 Африка — это глава - и какая еще главиша! — в той истории мечта
448
ний стремительной молодости, без которой трудно понять становление рода людского. Только, к сожалению, эта история пока не написана.
Сколько подростков бежало в Африку, грезя экзотической природой, охотой на сказочных зверей в буйных зарослях тропических лесов, бежало от серых будней — в необычайные приключения.
Но пришлось эго больше на долю следующего поколения, а во времена Родса только еще начиналось. Правда, сразу же вслед за Родсом, в 1871 году, начал свои странствия самый известный из европейских охотников в Африке. Это был Фредерик Силус, прототип Алана Куотермена. героя «Копей царя Соломона» и других романов Райдера Хаггарда. Но таких, как Фредерик Силус, в те времена было еще не много. Африка нс успела стать модой для европейских искателей приключений. Еще только зарождался приключенческо-колониальный жанр, который, чуть позднее заполнив книжные рынки, стал рекламой колониальной романтики.
Еще только наступала вызвавшая его к жизни эпоха — теперь мы называем ее эпохой «раздела мира». 1870-й год был лишь ее кануном, хотя и была она на подходе. Вот-вот... Современникам это было невдомек.
Видно, не одна романтика толкала Родса в путь. Недаром кто-то из его школьных учителей вспоминал, что Родсу была несвойственна мечтательность. Что же еще?
Что нас толкает в путь? Тех — ненависть к отчизне. Тех — скука очага, еще иных — в тени Цирцеиных ресниц оставивших полжизни — Надежда отстоять оставшиеся дни.
Родс еще не испытал глубоких разочарований, а ненависти к отчизне, кажется, не познал никогда. Юношеская неразделенная любовь? Об этом мы ничего не знаем.
Наверно, Родсу ближе были те чувства, с которыми, в надежде стать миллионером, отправился в Африку Артюр Рембо: «Мой день кончен. Я покидаю Европу. Морской ветер сожжет мои легкие; климат далекой страны выдубит мне кожу. Плавать, мять траву, охотиться... пить напитки, крепкие, как расплавленный металл, как пили их нагни предки вокруг костра.
Я вернусь с железными руками, смуглой кожей, бешеным взглядом... У меня будет золото. Я буду празден и груб. Женщины ухаживают за такими дикими калеками, вернувшимися из жарких стран».
15 Альманах «Африка» выл. 4
449
Рембо и вернулся на родину калекой — не в переносном, романтическом, а в прямом смысле этого слова. И не добился восхищения женщин. Не стал героем с таинственным прошлым. Возвратился умирать. И когда в марсельском госпитале бредил расписками и счетами, африканскими пустынями и торговыми караванами, у его кровати дежурила только его младшая сестра. Даже мать не пожелала проститься с блудным сыном. Слава пришла к нему уже посмертно и совсем не в связи с его странствиями.
А Родса в Африке ожидали и миллионы, и власть, и мировая известность.
♦ ♦ ♦
Далекие странствия Сесиля Родса, его беспредельно авантюрный дух и всю его калейдоскопически стремительную карьеру — можно ли это объяснить традициями семьи?
Предки Родса — жители небольших селений и городков глубинных областей Англии. Зачастую они рождались и умирали в одной и той же местности. Да и отец его вел патриархальную жизнь сельского священника.
Так что ответа надо искать не в семейных традициях. Наступало время, которому потом нашли название, — эпоха империализма. С началом семидесятых годов в английских семьях все больше сыновей отправлялись в колонии — там, конечно, куда больше неожиданностей, опасностей, риска, но зато и легче пробить себе дорогу, сделать карьеру, разбогатеть. Так разлетелись по свету и братья Сесиля Родса — уехали в колонии, пошли в армию. Никто из них не выполнил волю отца, не захотел пойти по его стопам и стать священником.
Верх взяли не семейные традиции, а дух времени — видно, чувствительна оказалась семья Родсов к его призывам.
...Родс плыл на паруснике. Корабль «Европа» шел по тем временам не так уж медленно, путешествие заняло всего только... семьдесят два дня. Два с половиной месяца!
Вот они, британские красные мундиры — и в портах, и на судах. Среди тех, кто плыл с Родсом на одном корабле, многим придется отправиться потом в разные концы света, расширять пределы империи, где «никогда не заходит солнце». И не все, далеко не все вернутся домой.
Об этом, конечно, говорили и на палубе, и в салоне, и в каютах. Кто — с тревогой, кто — с .высокопатриотичной напыщенностью.
Пассажиры из состоятельных сословий обсуждали и светские новости, и литературные. Смерть Диккенса — он умер за
450
несколько дней до отплытия их корабля (о смерти Проспера Мериме не знали — он скончался, когда они были уже у берегов Южной Африки). Литературные новинки — «Лунный камень» Уилки Коллинза или «Алису в стране чудес» Льюиса Кэррола. Романы модного тогда Энтони Троллопа. Сам Троллоп через несколько лет тоже сядет на корабль, чтобы исколесить юг Черного материка и написать двухтомник «Южная Африка». Романы Жюля Верна. Герои первого из них — «Пять недель на воздушном шаре» — летали над той самой Африкой, откуда сейчас пышет жаром на просмоленные борта парусника. Другой любимый сверстниками Родса писатель, Эмиль Га-борио, сам служил в Африке, был кавалеристом.
Да и Дюма трудно не вспомнить. Он отправил своего виконта де Бражелона «в Африку, где умирают». И сам побывал в Африке — и издал, как после каждого своего путешествия, несколько томов путевых впечатлений. Теперь ему шестьдесят восемь, уж не до путешествий и не до сражений, жить осталось несколько месяцев.
А Понсон дю Террайль, почти столь же плодовитый, как Дюма —отец, уже сражается против пруссаков, вторгшихся на французскую землю.
Литературные реминисценции занимают немногих из спутников Родса. Элиту. А большинству не до изысканных разговоров. Книг некоторые из переселенцев и раньше не читали. А уж тут — до того ли? Ведь едут на чужбину не просто так, а от злой судьбы. Что-то там, впереди? Да и на корабле уже начались несчастья — кто-то тяжело заболел, и лечить нечем, другой, изрядно выпив, устроил скандал...
Родс не оставил воспоминаний об этом пути, как и вообще о своей жизни. Но вот впечатления другого человека. Тоже семнадцатилетним, он вслед за Родсом проплыл тем же самым путем несколькими годами позднее. С этого плавания, писал он в старости, «началось мое воспитание; моими учителями были игроки, авантюристы и женщины свободных нравов — те, кто составили большинство в списке пассажиров старого изъеденного ржавчиной «Мавра». Я буквально ощущал, как отрочество покидает меня. Помню, как на пятую ночь, вконец истерзанный морской болезнью, я стоял на корме «Мавра» и мысленно возвращался домой, в Англию, по другую сторону этой черной воды. В каюте позади меня кричали женщины, неистовствовали игроки, дрались пьяные. У меня так щемило сердце, что я зарыдал тогда. Но это были мои последние слезы. Кожа моя начала грубеть».
Так вот началось тогда возмужание этих юношей, их превращение в мужчин. В мужчин-колонистов. Колонист — это
15*	451
уже не просто европеец, не просто англичанин или француз. Это человек с особым складом характера, нормами морали, идеями.
Как рождалась психология колониста, с чего начиналось ее становление? Конечно, уезжая из Европы, человек уже настраивался на определенный лад. Но ведь встреча с живой жизнью Африки была куда важнее.
Даже в наши дни многие из живущих на Юге Африки европейцев, горячо отстаивая свои расистские убеждения, говорят:
— Приезжайте сюда, поживите тут и вы будете рассуждать, как мы!
Это порой говорят и те, кто вроде бы совсем недавно переселился из Европы.
Как получалось, что зеленый, совсем еще неоперившийся, полный сомнений и колебаний юноша, приплыв из Европы, довольно быстро обретал вполне определенные и зачастую весьма жесткие взгляды? Сомнения слабели, им на смену приходила уверенная хватка. И если он через несколько лет приезжал на родину, в Европу, отличие его от оставшихся дома сверстников уже явно бросалось в глаза.
У многих эта перемена в сознании приводила к двойной морали: одна — для жизни в колонии, другая — в Европе.
Персонаж тогдашнего французского колониального романа: «Мёслер был прямодушен и добр на редкость. Но в Африке... он никогда не колебался выстрелить. Необходимо было биться, чтобы защищать свое золото и алмазы... В Трансваале это называлось быть энергичным. Во Франции это считалось бы преступлением. Вопрос географической широты, среды и обстоятельств».
Его жену умоляют: «Не показывайте мне ваш африканский облик... Покажите мне ваше парижское лицо. Ведь это же не мадам Мёслер, грозная и решительная королева, что царствует над дикарями среди тигров. Не ее я пришел повидать. Нет, это же мадам Мёслер, милостивая, благосклонная, та, что живет на Елисейских полях. Ну, сделайте же ваше лицо милым, прелестным».
Герой вспоминает свои африканские развлечения: «Губы его сложились в улыбку и радостную и свирепую при воспоминании об одной шалости, озорстве, что стоила жизни трем человекам из племени... а ему и его товарищам доставила двадцать кур, двух баранов и золото и повод смеяться целых полгода... В Париже это другое дело. Тут не помародерствуешь молодецки, с саблей на боку, с револьвером в руке...»
С возрастом нравственная раздвоенность нередко исчезала На смену ей приходила цельность. Но побеждали чаще всего
452
благоприобретенные моральные категории — те, что накопились за время жизни в колониях.
И получалось: в колониях, среди «дикарей» создавался тип людей с нравами неизмеримо худшими, чем дома, в метрополии. А потом эти люди приезжали в Европу. Туг их поражал непривычный «либерализм», и они стремились внедрить на родине свой колониальный опыт...
«Представителем нашего округа в парламенте с незапамятных времен был старый отставной генерал. Выслужился он где-то на западном берегу Африки; там с небольшим отрядом и пятью пушками он насадил европейскую культуру, т. е. выжег столько деревень, вырубил столько плодовых деревьев и истребил столько негров и коров, что край этот пустынен до сих пор, хотя прошло уже много, много лег...
В парламенте старик был раза два, но свое присутствие ознаменовал. Послушав речи оппозиции, старик заявил, что, собственно говоря, с ней нужно было бы расправиться «по-африкански», т. е. выпустить несколько солдат, вкатить пушечку и затем: «раз, два! Направо коли, налево руби!»
Так европейский колониализм наказывал самих европейцев. Не может быть свободен народ, угнетающий другие народы!
Как происходило это становление колониального лица европейской демократии, мы в общем-то знаем, но именно в общем, обобщенно, социологически. А конкретно, зримо?
Пожалуй, мы куда лучше знакомы с выдуманными великим Дефо переживаниями Робинзона Крузо, который шаг за шагом в одиночку колонизовал необитаемый остров и подчинял себе единственного аборигена, Пятницу, — чем со становлением психики реально существовавших колонистов, даже самых известных...
Окажись Родс на каком-нибудь другом конце земли — кто знает, как пошло бы формирование его личности. Но в Южную Африку он попал в особые, переломные годы всей ее истории.
Когда там были обнаружены крупнейшие в мире месторождения алмазов и золота, этот феномен природы произвел на тогдашний мир ошеломляющее впечатление. Его даже назвали «вторым открытием» Южной Африки. И ринулись туда несметные толпы. И стала Южная Африка, по словам Киплинга, «чудо-женщиной» — женщиной «прекрасней всех, всех боготво-римей». Хоть была она «не добра и не мила», но «краса ее влекла джентльменов без числа дьявольской стихией».
Вот этот бурлящий поток и формировал личность Сесиля Родса.
453
От завещаний к действиям
Прошло семь лет.
Молодому человеку нет еще и двадцати четырех, а он пишет завещание. Обдумывает его под палящим солнцем Африки. В душные ночи, страдая бессонницей и болями в сердце. Вечерами, придя с алмазных копей в трактир, среди гама старательской вольницы, игры в кости и карты, под звон кружек и хриплые проклятья, а то и под звуки револьверных выстрелов. В дилижансах и фургонах, на тысячемильном пути из глубин «Черного материка» до океанского порта. В долгих плаваньях к берегам Европы, глядя на уходящие за корму волны бескрайней Атлантики, все уточняет он мысленно текст своей последней воли.
Тысяча восемьсот семьдесят седьмой год. Тогда, больше ста лет назад, этот молодой человек чередовал учебу в Оксфорде с добычей алмазов в Кимберли, на другом конце света.
Из захолустья Ойкумены он часто ездил в центр деловой жизни всего тогдашнего мира. А внешне все вьи лядело наоборот... Из кипучего промышленного Кимберли он попадал в тихий Оксфорд, с характерным пейзажем сельской Англии, с зелеными лужайками, где паслись овцы, со средневековыми постройками, заросшими мхом и плющом.
В Кимберли горняки давно распугали диких зверей, столь привычных для африканского пейзажа. Там и в помине не было уже не только слонов и львов, по лаже диких коз. А по Оксфорду свободно разгуливали лани, и студенты кормили их прямо из окон.
Но эти смены впечатлений вряд ли особенно занимали молодого человека. В том счастливом возрасте, когда другие отдаются мечтам, любви, романам, он тщательно продумывал завещание. Не распределение имущества и денег занимало его ум — распорядиться ими не так уж трудно. К тому же такое завещание он уже написал — когда ему не было и двадцати, после первого серьезного сердечного приступа и приговора, вынесенного врачом:
— Жить осталось не больше, чем полгода...
Нет, теперь молодой человек хочет ни много ни мало распорядиться судьбами Африки и Европы, судьбами всего мира, всего человечества. В завещании он намечает:
«...Распространение британского владычества во всем мире... колонизация британцами всех тех стран, где условия существования благоприятствуют их энергии, труду и. предприимчивости, и особенно заселение колонистами всей Африки, Святой Земли, долины Евфрата, островов Кипр и Кандия, всей Южной
454
Америки, островов Тихого океана, пока еще не занятых Великобританией, всего Малайского архипелага, береговой полосы Китая и Японии и возвращение Соединенных Штатов Америки в Британскую империю...»
Одним словом, создание всемирной империи.
Зачем? Разумеется, с самыми лучшими целями — для всеобщего мира. Под эгидой Англии. Нужно создать имперский парламент, в котором были бы представлены «белые» поселенческие колонии. Цель парламента — сближение стран, входящих в империю, «и создание, наконец, настолько могущественной державы, что она сделает войны невозможными и поможет осуществлению лучших чаяний человечества».
Своими душеприказчиками он выбрал английского колониального чиновника в Южной Африке Сиднея Шиппарда и министра колоний Великобритании — этот пост занимал тогда лорд Карнарвон. Выбор Шиппарда хоть как-то оправдан — тот жил на южноафриканских алмазных копях и был молодому человеку знаком.
Что же до Карнарвона, тот, по всей вероятности, даже догадываться не мог о чести, оказанной ему безвестным тогда колонистом с окраины Британской империи.
Можно бы увидеть в этом курьез, какими полна история. Или вполне обыденный, но трагический случай: мало ли — помешался человек на сочинительстве завещаний. Кстати, за свою не очень долгую жизнь он составил их не одно и не два. Шесть! За тем, вторым, под которым стоит дата- 17 сентября 1877 года, последовало еще четыре.
Если бы этот молодой человек действительно вскоре умер, никто не вспомнил бы об этих бумагах. Но он выжил. И не остался безвестным, как множество других, кто тоже хотел в молодости круто изменить судьбы мира.
Но как «отец Британской империи» он, Сесиль Родс, вошел в историю, конечно, не благодаря этим завещаниям...
Прошло еще несколько лет.
С 80-х годов XIX века товары Великобритании, привыкшей быть «мастерской мира», встречают все большую конкуренцию. особенно со стороны немцев. Правительству Англии пришлось создать особую комиссию для выяснения помех на пути заморской торговли. Бирмингемские купцы, представ перед комиссией 28 октября 1885 года, скорбно заявили: «Мы разоряемся Мы работаем не покладая рук, но почти лишь в убыток. Нас губит иностранная конкуренция». Подобными жалобами полны пять объемистых «Синих книг» — результат работы особой комиссии.
Отсюда и такая тяга к колониям. В середине столетия
455
Пальмерстон говорил, что джентльмену не обязательно владеть всеми трактирами по дороге от города до его усадьбы — иными словами, Англии не обязательно владеть кучей стран на пути к ее основному заморскому владению, Индии. Теперь же, в конце века, все популярнее прямо противоположная идея. Теперь говорят :«Торговля следует за флагом». Твоя торговля ограждена только в тех странах, над которыми развевается твое знамя.
Поиски рынков в колониях, соединение колониализма с расширением торговли - к этому пришли бирмингемские промышленники во главе со своим вождем, Чемберленом. Туда же обратили свои взгляды купцы, фабриканты и банкиры Лондона, Манчестера, Шеффилда. На этих чувствах и играл Стенли, когда заявил в речи перед Манчестерской торговой палатой в 1884 году:
«На Конго живут сорок миллионов человек, и ткачи Манчестера только и ждут, чтобы одеть их. Плавильные печи Бирмингема рдеют раскаленном металлом, из которого можно сделать для них железную утварь и безделушки для украшения их темных тел, а посланники Христа жаждут обратить их, бедных темных язычников, в Христову веру».
Распалять воображение промышленников умели и другие журналисты, не столь известные как Стенли.
«Арабский шейх ест свой плов ложкой, сделанной в Бирмингеме. Египетский паша пьет свой шербет из кубка бирмингемской чеканки, освещает свой гарем хрустальным бирмингемским канделябром и прибивает на нос лодки бирмингемские украшения... Краснокожий охотится и воюет с бирмингемской винтовкой в руках. Богатый индус украшает свой салон бирмингемским хрусталем. В пампасы Бирмингем посылает для диких наездников шпоры, стремена, а для украшения бархатных штанов — блестящие пуговицы. Неграм в колониях под тропиками он шлет топоры, сечки и прессы для сахарною тростника... На жестянках, в которых хранится консервированная зелень и прессованное мясо — запасы австралийского cia-рателя,— выбито имя бирмингемского фабриканта».
И тут — планы постройки железной дороги от Кейптауна до Каира! Телеграфная линия через весь континент! Тысячи миль рельсов, проволока, которой можно опоясать весь земной шар, миллионы гвоздей, океаны смолы. Продукты и товары для строителей... Как тут не разгореться глазам? И даже не только у англичан. Американский консул в Кейптауне доносил своему правительству:
«Наплыв иммигрантов в результате оккупации районов Замбези скоро откроет большой рынок нашим машинам для
456
промышленности, сельского хозяйства и горного дела; и туземные народы..., чьи потребности скоро возрастут благодаря общению с белой расой, увеличат в громадной степени объем торговли, в которой, я надеюсь, Соединенные Штаты получат большую долю».
И все это накрепко связано с одним именем — Сесиль Родс. Родс не раз в своей жизни начинал войны, но все же любил повторять:
— Рельсы стоят дешевле пуль, а достигают дальше.
Захватывала воображение масштабность самого замысла Кейптаун — Каир, обширнейшего из всех когда-либо возникших в Европе планов завоевания Африки.
Родс подходил к идее «Кейптаун — Каир» весьма практически, пользовался каждой возможностью, чтобы продлить полосу английских владений, проложить новые километры рельсов и поставить новые столбы для телеграфного кабеля. Или, пользуясь словами Киплинга,
Протянем же кабель (взять!),
От Оркнейя до Горна и звезд,
Вокруг всей планеты (с петлею, чтоб мир захлестнуть), Вокруг всей планеты (с узлами, чтоб мир затянуть)...
Родс сделал все, что мог, для захвата на этом пути стран, которые в Британской империи стали называться Бечуанален-дом, Южной Родезией, Северной Родезией, Ньясалендом, Угандой. А в 1893-м побывал в Каире, посмотрел с северной стороны на желанную полосу Кейптаун — Каир. Пообещал, а затем и оказал там всемерную поддержку генералу Китченеру, командующему английскими войсками.
Так что Родс не только пробуждал надежды английских промышленников, купцов и финансистов. Он и оправдывал эти надежды.
За вечный помол столетий.
За прибыль твою и мою, За Ссудные банки наши, За Флот наш торговый — пью!
Вышедшее накануне второй мировой войны объемистое исследование «Мечта Кейптаун — Каир. Анализ британского империализма» открывается портретом Родса и его словами, а завершается выводом, что в этой британской экспансии Родс играл ведущую роль, «хотя и находился за сценой».
Примерно то же можно сказать и о главном замысле Родса — об «объединении» всей Южной Африки под британским флагом.
457
В декабре 1895-го он попытался захватить Трансвааль своими силами и силами других рэндлордов — разумеется, при поддержке английского правительства, хотя и тайной. В самом Йоханнесбурге был устроен заговор, а через границу одновременно вторглись созданные Родсом вооруженные отряды.
Буры окружили эти отряды и заставили сдаться, а заговорщиков арестовали. Но Родс и потом в течение последних лет прошлого века делал все, чтобы захват Трансвааля произошел, на этот раз уже силами самой британской армии. И даже когда до войны оставался буквально один шаг, Родс телеграфировал в Лондон: «Помните, что Крюгер, если наше правительство останется твердым, в конце концов уступит. Надо только продолжать приготовления как можно более открыто. Ничто не заставит Крюгера стрелять».
Как-то неприятно писать избитое слово «провокация», но оно очень уж тут напрашивается.
Одному из английских министров Родс говорил:
— До каких пор вы будете разрешать Крюгеру дурачить вас? Он ведь только блефует, и, будьте уверены, если вы примените военную силу, он сразу же сдастся.
Конечно, Родс не добился бы своего, если бы его идеи противоречили духу наиболее влиятельных сил британского общества. Но идеи Родса не противоречили — наоборот, он-то и был выразителем господствовавших настроений. Поэтому В. И. Ленин и назвал его вместе с Джозефом Чемберленом «героями дня в Англии».
* * *
С тех пор прошло восемь десятилетий. Памятники жертвам и героям этой войны стоят и в Южной Африке и в Англии. О тогдашних схватках появляются новые романы, пьесы, фильмы.
Потомкам сущность этой войны представляется уже иначе. Современники событий видели только две стороны: англичан и буров. Теперь видна третья — африканцы. И становится ясно то. что современникам зачастую было невдомек: в этой схватке правящие слои Англии и бурских республик оспаривали друг у друга господство нал Югом Африки и над самими африканцами. Как известно, вскоре они сумели договориться — за счет африканцев.
Но та война ознаменовала собой и новую ступень в представлениях европейцев об Африке.
«Англо-бурская война была для мальчиков вроде меня крушением детской экзотики. Африка оказалась совсем не такой,
458
какой мы воображали ее себе по романам из «Вокруг света»... Сейчас, хотя мы и были мальчишками, мы понимали, что страдания и борьба за человеческое право вторглись на огромный Черный материк...»
Война заставила по-новому увидеть Африку не только мальчишек, сверстников Паустовского, но и взрослых. Заставила увидеть людей. Естественно, что европейцы увидели там сперва буров, тоже белых — подобных себе. Их страдания и борьба были понятнее. И добровольцы, отправляясь из Европы в Трансвааль, поначалу думали только о судьбе буров. Но это стало шагом к тому, чтобы задуматься и о других — об африканцах.
И «милосердная сестра» С. В. Изъединова, ходившая за ранеными в госпитале возле Питермарицбурга, писала, вернувшись домой, что ее «поражало полное отсутствие отношения к негру как к человеку».
Таким оказалось еще одно следствие давней войны, которую В. И. Ленин в газете «Искра» назвал примером того, как «ради наживы кучки капиталистов буржуазные правительства вели бесконечные войны, морили полки солдат в нездоровых тропических странах, бросали миллионы собранных с народа денег, доводили население до отчаянных восстаний и до голодной смерти».
Ирина Никифорова
Никифорова И. Д. — советский ученый-африканист, заведующий сектором литературы Африки ордена Дружбы народов Института мировой литературы им. А. М. Горького Академии наук СССР. Доктор филологических
наук. Основные работы — монографии «Литература национального возрождения» (1968), «О национальной специфике западноафриканской литературы» (1970), «Африканский роман» (1977).
СЕМБЕН УСМАН-ПИСАТЕЛЬ НОВОЙ АФРИКИ
В новом романе Сембена Усмана «Последний из Империи» (1981) есть такой диалог отца и сына:
«...Потом он спросил твердым голосом:
— Веришь ли ты в неизбежность победы коммунизма?
— Да, отец. Возможно, она не будет скорой, но я в ней уверен...
459
— Где источник той силы, которой ты полон? Ты отбросич все мое. все взгляды моей среды, моего окружения. Как moi гы с твоим образованием ускользнуть от чар Европы? Koi да ди!я лишено материнской груди, оно сосет грудь мачехи.
Он сделал новую паузу, как хорошая хозяйка, которая дас1 взбаламученной воде оставить свой грязный осадок на дне сосуда. Потом, как бы говоря с самим собой, продекламировал :
«И жизнь моя была всего лишь долей секунды на часах веков».
— Стихи Сембена.—сказал Баду.—Отец, Европа не имее! для нас никакой притягательности».
Эта глубокая разница взглядов родных людей, африканцев старшего и младшего поколения, не случайна в наши дни, когда встает вопрос о будущем стран, переживающих после освобождения от колониального гнета поворотный момент своей истории.
Какое будущее ожидает народы африканского континента? Скопированное с доколониального прошлого, которое представляется иным африканцам (насколько оправданно — другой вопрос) золотым веком, эпохой благоденствия, братства, достоинства, утраченных со вторжением завоевателей? Однако, как убеждает весь опыт социального развития человечества и как говорит африканская пословица, река не течет вспять, к своим истокам. Нынешняя Африка уже совсем не та, что была до колониального раздела ее территории, произошедшего столетие назад. Изменился внешний облик африканских стран, изменились представления людей, особенно в современных городах, выросших на протяжении нашего века и перенявших черты западных капиталистических центров. Но и повторение пути империалистического Запада, хорошо изученного африканцами за время, пока этот Запад чувствовал себя как дома на африканской земле, мало прельщает народы освободившихся стран, все пристальнее присматривающиеся к возможностям некапиталистического развития.
Пока же Африка многоукладна, совмещает признаки многих общественно-исторических эпох, элементы докапиталистических формаций (в особенности сохранившиеся в деревнях), развивающиеся буржуазные отношения, а в ряде стран и черты строящегося социалистического общества. Соответственно неоднородно в ней сознание разных общественных групп, каждая из которых привержена «своей» Африке. И африканские художники даже в пределах одной страны, а тем более в пределах всего региона Тропической или, как чаще говорят сами африканцы, Черной Африки, нередко поражают непохожестью свое
460
го творчества, идейных позиций, индивидуального стиля. Африканские писатели послеколониальной эпохи зачастую открыто полемичны по отношению друг к другу в своих произведениях.
Но при этом, несмотря на то, что пишут они главным образом на европейских языках, сохраняющихся в качестве государственных в этнически дробной, многоязычной Тропической Африке, их творчество резко отличается, например, от произведений западных авторов, пишущих на одном с ними языке. Дело тут не только в несходстве тематики западных и африканских писателей, вытекающем из несходства социальных условий буржуазных и развивающихся стран, не только в лингвистических различиях (африканцы нередко ломают синтаксис европейских языков в соответствии со сгроем родной речи, вводят в повествование слова и обороты из местных языков и т. п.), но главное — в особом видении мира, присущем художникам, сформировавшимся в общей культурной среде.
Кстати, это видение достаточно близко, но не тождественно у писателей из разных стран Тропической Африки — сенегальцев, нигерийцев, камерунцев, кенийцев и т. д. Так что каждый крупный современный африканский писатель — прежде всего представитель своей страны и ее культуры, но вместе с тем он принадлежит и всей Африке, чьи народы сообща пережили и период колониального угнетения, и время подъема освободительной борьбы, а ныне стоят перед сходными проблемами, испытывают общие тревоги и надежды. И можно с уверенностью утверждать, что существует специфический тип представителя новой африканской культуры — познакомившись с ним, лучше понимаешь саму эту культуру, ее конкретные особенности и общечеловеческую значимость. Каждый крупный современный африканский писатель, хотя и на свой лад, воплощает этот тип. Но если бы нужно было выбрать из многих самого «африканского», характерного писателя сегодняшней меняющейся Африки, бесспорным кандидатом на эту роль должен был бы стать сенегалец Сембен Усман.
Говоря о Сембене Усмане, нельзя не говорить об Африке, о ее недавнем прошлом и ее сегодняшнем дне: Сембен — полпред Африки в современной мировой культуре. Через его творчество,— а Сембен не только писатель, но и известный режиссер, один из зачинателей африканской кинематографии, экранизирующий собственные произведения, — хорошо просматривается Африка в целом, и прежде всего Черная Африка во всей сложности ее современных проблем и всей значительности совершающихся в ней изменений. Африка Сембена, «его» Афри
461
ка — не одномерна, как у апологетов африканской старины; Она противоречива, глубока и подлинна.
В нынешнем году Сембену исполняется шестьдесят лет. Однако несмотря на солидность этой юбилейной даты, нет никаких оснований подводить хотя бы предварительные итоги его творческому пути. Для Сембена это возраст зрелости, но не окончательных ответов. Он в постоянном поиске, художественном и духовном. Его реалистическое мастерство достигло в последние годы особой отточенности и завершенности.
* * *
Важнейшим обстоятельством жизненного пути Сембена, оказавшимся решающим для формирования и его личности, и творчества, представляется мне то, что Сембен — один из очень немногих франкоязычных писателей Африки старшего поколения, избежавший влияния травмировавшей африканцев политики культурной ассимиляции, проводившейся французским империализмом. (О том, как это произошло, речь пойдет несколько ниже.) И в этой своей духовной раскрепощенности Сембен сближается с писателями младшего поколения, чья сознательная жизнь приходится на период антиколониальной борьбы 50-х годов и последующую эпоху независимости, когда вопрос об ассимиляции был попросту снят самим ходом истории.
Как известно, теория ассимиляции гласила, что колонизованные Францией народы, якобы пребывавшие ранее в состоянии дикости, должны стараться уподобиться французам, стать французами во всем, кроме цвета кожи. Ассимиляция африканцев осуществлялась через миссионеров и колониальную школу, о методах которой с горечью и гневом рассказали в своих произведениях многие африканские писатели — например, камерунец Монго Бети в повести «Завершенная миссия» (1957): «Нас причащали и конфирмовали, и напичкивали катехизисом, как рождественских гусей, и исповедовали на пасху и троицу, нас заставляли маршировать в праздник 14 июля и демонстрировали как гордость всевозможным национальным и международным комиссиям. Жалкая пискливая фауна, канувшая в эпохе, как цыплята в Атлантическом океане».
Борьба против политики ассимиляции, за утверждение ценности родной культуры, развернувшаяся в африканских колониях Франции уже в 30-е годы, оказалась первым шагом на пути к широкому освободительному движению африканских народов, приведшему к падению колониального режима. Однако известная духовная раздвоенность, ощущение как бы двой
462
ной культурной принадлежности, укорененности не только в африканской, но и во французской культуре, осталась уделом значительной части нынешнего старшего поколения интеллигенции во франкоязычной зоне Тропической Африки, — то есть той прослойки, из которой в основном вышли первые руководящие кадры молодых африканских государств1. И именно этим лидерам адресует Сембен в романе «Последний из Империи» упрек в том, что они не смогли остаться на высоте выпавшей на их долю исторической миссии и проводить подлинно независимую государственную политику.
Что же касается самого Сембена, в конечном счете счастливым обстоятельством его биографии было го, что он миновал коварную образовательную систему колониализма, самоучкой достигнув высот современного знания. Жизненный путь Сембена в молодые годы напоминает биографию Максима Горького, не случайно оказавшего заметное влияние на его раннее творчество.
Его детство прошло на реке Казаманс — крупнейшем водном пути страны. Он родился в семье рыбака, окончил начальную школу, затем трехгодичное профессиональное училище гончарного дела. Уже в ранней молодости он перебирается в Дакар, где берется за любую работу — каменщика, подручного в гараже и т. д. Мобилизованный восемнадцати лет в союзническую армию во время фашистской оккупации Франции2, он колесит в качестве шофера по дорогам второй мировой войны, а после победы над фашизмом становится докером в Марселе, участвует в забастовочной борьбе, вступает во Французскую коммунистическую партию. Вечера он отдает книгам и, наконец, начинает писать сам.
В тысяча девятьсот пятьдесят шестом году выходит из печати первая книга Сембена — роман «Черный докер», в следующем году — принесший ему широкую известность роман «О мой край, мой прекрасный народ!», многократно переведенный в нашей стране (в первый раз — под названием «Сын Сенегала», в 1958 году). В 1957 году Сембен впервые приезжает в нашу страну на Всемирный фестиваль молодежи, а в 1958 году— делегатом 1 конференции писателей стран Азии и Африки в Ташкенте. Четыре года спустя он возвращается в Советский Союз,
1 Прежде всего это относится к сенегальской интеллигенции, пользовавшейся в колониальную эпоху особыми привилегиями согласно старому принципу завоевателей — «разделяй и властвуй»: так жители Дакара, административного центра всех французских колоний в Западной Африке, и еще трех сенегальских городов имели французское гражданство.
2 Африканские колонии Франции не были захвачены нацистами.
463
чтобы овладеть специальностями кинорежиссера и оператора и создавать фильмы по собственным сценариям, понимая, что кино — именно тот вид современного искусства, который доходит до самых широких масс. С тех пор его фильмы завоевали ряд премий на международных фестивалях. Сембен также лауреат международной литературной премии «Лотос» Ассоциации писателей Азии и Африки за 1971 год, участник многих международных встреч писателей и кинематографистов.
Со страниц его литературных произведений встает Африка наших дней, исследуемая писателем все в новых и новых ракурсах. Без преувеличения можно сказать, что каждая его книга не похожа на предыдущую как своей тематикой, так и — во многом — художественными решениями, причем многие из этих книг оказываются — и чем дальше, тем это очевиднее — этапными в развитии современных африканских литератур.
* * *
Сембен вошел в литературу в разгар освободительной борьбы африканских народов, и в его творчестве и читатели, и критики оценили прежде всего антиколониальный пафос. Однако его ранним романам присуща и другая важная черта, сохранившая все свое значение до наших дней: страстный протест против расизма западного буржуазного общества, призыв к равноправию и братству народов и рас. В то же время Сембен неизменно резко относится и к «антирасистскому расизму» известной националистической теории «негритюда» («негритянской сущности»), противопоставлявшей «африканский» гуманизм как специфически расовое качество — бездушию технизо-ванного «белого» мира, утверждавшей ценность ecei о африканского, даже явно архаичных обычаев и представлений минувших эпох.
Жестокость «западного» расизма несколько поверхностно, мелодраматично изображается в первом литературном опыте Сембена — романе «Черный докер», где начинающий автор пытался компенсировать отсутствие глубокого анализа неожиданностью сюжетных ходов (докер-африканец, начинающий писатель, обвиняется в убийстве протежировавшей ему француженки, дамы из литературных кругов, погибшей в результате несчастного случая; для расистских судей его виновность не оставляет никакого сомнения). Но уже во второй своей книге — «О мой край, мой прекрасный народ!» Сембен показывает социальные корни расизма: ее герой — молодой интеллигент
464
Умар Фай, поднимающий в родных местах крестьян для отпора колониальному грабежу, ненавистен «белым» эксплуататорам именно тем, что подрывает основы их могущества. (Умар организует кооператив по сбыту продуктов сельского хозяйства, который мешает грабительской деятельности западных торговых компаний, за бесценок скупающих у крестьян их скудный урожай; герой погибает от руки агентов компании, но его жизнь не прошла даром.) Такого рода расизм в изображении Сембена неискореним, он может быть уничтожен лишь с уничтожением колониальною притеснения в целом.
Однако есть и иного рода, «наивный» расизм — предрассудок, основанный на незнании, и он может и должен быть побежден.
Так, семья героя поначалу предубежденно относится к приехавшей с ним из Европы жене-француженке, но постепенно эго непонимание рассеивается. Кроме того, существует и еще одна разновидность расизма: оскорбительный в своей сущности патернализм европейцев в отношении африканцев, покровительственное отношение к ним как к неполноценным существам, неспособным до конца освободиться от дикости, а также почти физическое неприятие людей иного цвета кожи, — все это следствие глубоко проникшей в сознание рядового француза отравы империалистической пропаганды.
Подобные умонастроения язвительно обличает герой романа. рассказывая соотечественникам о жизни во Франции: «...Иногда кто-нибудь спрашивает тебя: «Где ты выучил французский? Как гебе удается на нем говорить?» И гут же он воображает, что это цивилизация белых сделала из тебя особь, способную реагировать, видеть и даже чувствовать; так они начинают рассматривать тебя как собственное творение. Другие говорят: «Привык ли ты к нашей кухне? Наша одежда не стесняет тебя, когда ты движешься?» В зрительных залах попадаются такие, что меняют место, чтобы не сидеть рядом с тобой, так как им неприятно ирису гс г вне мешка с углем...; го же самое в автобусе и метро...»
Вместе с гем роман еще отличался известной заданностью в расстановке и действиях персонажей. Как правильно подметила исследовательница африканских литератур ныне покойная Г. И. Потехина в книге «Очерки современной литературы Западной Африки» (1968) «Умар в известной мере герой романтический: он приходит со своими идеями из внешнего мира, стоит особняком над крестьянами и. в сущности, одинок — это характер исключительный». Однако в этой книге уже вполне проявляются сильные стороны писателя, более полно раскрыв
16 Альманах «Африка» вып. 4
465
шиеся в его следующем произведении, лучшем из всего раннего творчества Сембена, романе-эпопее «Божьи деревяшки» (1960). вышедшем в год провозглашения независимости Сенегала. Это горячая любовь писателя к родной стране и родному народу, детальное знание и любовное воспроизведение подробностей народной жизни, сочный юмор и яркая образность характеристик. В романе «О мой край, мой прекрасный народ!» народная жизнь еще остается на втором плане, в «Божьих деревяшках» она — в центре повествования.
В романе «Божьи деревяшки» Сембен воссоздал историю крупнейшей в западноафриканских колониях Франции многомесячной забастовки железнодорожников на линии Сенегал — Судан (нынешняя республика Мали), произошедшей в конце сороковых годов. Написанная под несомненным влиянием прогрессивного социального романа современности и больше того — обнаруживающая прямые параллели с романом Горького «Мать» (в частности, руководитель забастовки Бакайоко во многом напоминает Павла Власова), эта книга проникнута идеями международной классовой солидарности трудящихся (так, поддержка французских рабочих во многом способствует успеху забастовки), необходимости упрочивать связи рабочих разшях стран для успешной борьбы против эксплуататоров. Книга Сембена по самому существу противостоит теории не-гритюда, защищавшей обособленность негро-африканской культуры, настаивавшей на сохранении традиционных общественных устоев: по мысли Сембена только социальный прогресс может обеспечить счастливое будущее африканских народов. Для Африки, считает Сембен. необходимо преодоление замкнутости и восприятие лучшего в социальном опыте внешнего мира. Ключевым в романе является символический образ железной дороги, соединяющей друг с другом ранее разобщенные африканские страны.
Особая заслуга Сембена заключается в воссоздании широкой панорамы народной жизни. Название романа может быть переведено как «народ»: «божьими деревяшками» по традиции именуют в Сеноале людей. Действие романа происходит в разных городах и поселках западноафриканских стран. Писатель показывает, как совместная борьба помогает рабочим, принадлежащим к разным народностям, преодолеть сильные еще этнические противоречия, усвоить новый взгляд на мир. Решающую роль в победе бастующих сыграли женщины — жены рабочих, их агитационный марш за много сотен километров, из Тиеса в Дакар, по существу, определяет исход борьбы, вынудив администрацию железнодорожной компании уступить требованиям масс. Права женщин в изображении
466
Сембена в конце концов признают вопреки нормам мусульманской морали даже наиболее приверженные им африканцы *. При этом писатель рисует бастующих не как слитную массу, безликий поток, а как коллектив, объединяющий разные индивидуальности. подчиняющий общей воле несхожие человеческие судьбы.
Неповторимую окраску придает произведению особое авторское мироощущение, воспринятое Сембеном в гуще народной жизни, присущий художнику ясный и свободный взгляд на мир, органическое чувство личной независимости и одновременно причастности к тому, что можно определить как движение национальной истории; причем эти качества, обнаруживающиеся у Сембена на всем протяжении его творчества, проявляются вею ранних произведениях несмотря на гнетущую атмосферу колониальною режима.
* * *
Завоевание независимости радикально меняет творческие принципы Сембена. обращающегося отныне к специфическим проблемам и противоречиям общества развивающихся стран, углубляет критицизм, аналитичность его произведений, психологическую разработку характеров. Новые черты его творчества впервые определились в повести «Почтовый перевод» (1965), где автор изображает жизнь беднейших слоев сенегальского города эпохи независимости, затем в сатирической повести «Хала» (на языке волоф — «порча», «сглаз»), посвященной молодой сенегальской буржуазии (1973). И наконец в соединении с широтой охвата социальной реальности современного Сенегала они дают блестящий образец глубокого реалистического искусства — двухтомный роман «Последний из Империи» (1981), вершину творческого пути Сембена Усмана. В этом произведении Сембен возвращается к принципу многоплановой эпопеи на новом уровне художественною мастерства и духовной зрелости в осмыслении важнейших современных социальных процессов Тропической Африки, фактически не имеющих аналогий в предшествующей истории.
Две прекрасные, хотя и написанные в разной манере повести Сембена, «Почтовый перевод» и «Хала», разделенные, кстати, значительным промежутком времени, предстают в све-
1 Следует пояснить, чго, несмотря на усиленное распространение христианства в африканских странах, основная масса их населения, особенно в деревнях, продолжает придерживаться традиционных верований. Велика ныне в странах Африки роль ислама.
16*
467
те его нового романа как разработка подступов к этому масштабному произведению об африканской современности. Но в то же время они и дополняют ромаш где раскрытые в них темы намечены более бегло. В обеих повестях прослеживается общий художественный принцип: за основу в них берегся отдельный эпизод, некое из ряда вон выходящее событие в жизни центрального героя; затем оно обрастает подробностями, как бы раздвигающими его рамки, дающими возможность увидеть через описываемый частный случай существенные стороны социальной действительности. При этом обе повеспт удобно рассматривать в соотнесении именно потому, что их персонажи находятся на разных полюсах этой действительности — глубокой нищеты и полного благоденствия.
В «Почтовом переводе» Сембен обращается к жизни обездоленных. безработных городских низов, этой основной массы городского населения развивающихся стран, где. как пишет советский историк Л. Д. Яблочков, «люди наемною физическою труда вовсе не стоят... на самой низшей ступени общественной лестницы... Минимальная квалификация и элементарное образование выделяют кадровых рабочих из бедствующей, нетра-мотной массы деревенских общинников, отходников и юродских низов. Наличие массы людей с более низким, чем у рабочих, социальным статусом отразилось на взглядах и нравах. Регулярный заработок в Тропической Африке создает престиж». Таким образом. Сембен обращается в своей повести к новому герою: это уже не борец, а «маленький человек».— однако во имя таких, как он, во имя их лучшей жизни и велась борьба за независимость...
Герой повести — пожилой безработный Ибраима Дьенг, причем, как мимоходом сообщает автор. — но эта деталь знаменательна! - потерявший работу из-за участия в забастовке, неожиданно получает от племянника из Парижа почтовый перевод. Однако все попытки Ибраимы получить деньги по переводу, которые, кстати, с нетерпением предвкушаются не только его родственниками, но и (в соответствии с нормами традиционной африканской солидарности) всем населением ею квартала, оказываются тщетными: для этого требуется удостоверение личности, а чиновники, от которых зависит официальное подтверждение существования Ибраимы, ожидают взятки... В конце концов деньги получает но доверенности грамотный сосед Ибраимы. живущий за счет темных махинаций,— и присваивает их, сказав, что их у него украли. Таким образом, в повести обличается проникающий в африканские страны дух буржуазного индивидуализма и наглядно опровергается утверждение о том, что Африке не свойственны пороки
468
западного мира. Однако большое зло в изображении Сембена представляет и социальный паразитизм, в который превращается в современных условиях былая солидарность африканской общины. Но главное впечатление, которое оставляет повесть,— гнетущей нищеты и бесправия неграмотных масс. Корни этого основного социального порока сегодняшней Африки показаны Сембеном в следующем его произведении — «Хала».
Повесть «Хала» выделяется из всего творчества Сембена яркой сатирической окраской в изображении новых, буржуазных хозяев африканских стран; в то же время в ней, как и в «Почтовом переводе», выражена мысль о неотвратимости возмездия обездоленных виновникам их бедствий. Но если в «Почтовом переводе» она высказывается декларативно (усгами почтальона Ба, свидетеля невзгод Ибраимы), то в «Хале» воплощена в образной ткани произведения. В повести очевидно возросло художественное мастерство Сембена, так же, как и влияние на его. литературное творчество эстетических принципов кинематографа, сказывающееся прежде всего в выпуклости, зримости подробностей, несущих в произведении важную идейную нагрузку.
Герой повести — представитель молодой национальной буржуазии, стремящейся освободиться от небескорыстной опеки французских деловых кругов —Эль Хадж Абду Кадер Бей неожиданно терпит крах в личной жизни, обнаружив свое бессилие после пышной, в соответствии с традицией, свадьбой с юной девушкой, ставшей его 1ретьсй женой. Считая себя жертвой насланной кем-то порчи, или «халы», терой запускает дела в поисках лекарства от своего недуга, и друт не предприниматели безжалостно подталкивают оплошавшею конкурента к окончательному разорению. В конце концов герой узнает, чго его «хала» наслана из мести соплеменниками, доведенными им до полного разорения с помощью мошеннического трюка: пользуясь неграмотностью сородичей, Абду Кадер Бей оформил как личную собственность земли, принадлежащие общине. Киша кончается мрачной, построенной на контрастах, напряженной и предельно выразительной сценой возмездия за ботагство, нажитое ценой обмана и страданий масс: толпа нищих калек (эго обиженные Абду Кадером Беем люди) заполняет чистенький особняк первой жены героя (единственной, не отвернувшейся от пего в пору испытаний), пачкает и портит мебель, крушит все на своем пути, а затем заставляет его раздеться и начинает оплевывать: такой ценой ему обещано избавление от «халы».
469
Как открытое обвинение своекорыстным правящим верхам африканских стран воспринимается и роман «Последний из Империи». Но теперь обвинение брошено не одному, пусть даже характерному, представителю «столпов» нынешнего африканского общества, а всей «ассимилированной» элите, получившей номинальную власть в освободившихся странах из рук вчерашних колониальных хозяев, но на деле остающейся верной, хотя и последней опорой французской колониальной империи.
Невольно напрашивается сравнение нового романа Сембена и знаменитого романа «Человек из народа» (1966) нигерийца Чинуа Ачебе, рисующего плачевные результаты введения в освободившейся стране демократии по западному образцу, наложения «вестминстерского» парламентаризма на фундамент ро-до-ггле.менного общества. Парламентская система в отсталом обществе ведет к тому, что представители разных этнических групп, прорвавшиеся к власти благодаря голосам избирателей своего племени, рассматривают общенациональное достояние как «общественный пирог», от которого надо урвать себе возможно больше. Следствие этою явления — дезинтеграция в масштабах всей страны, приведшая (вскоре после выхода романа) к кровопролитной гражданской войне в Нигерии, истоки которой так ясно показал Ачебе.
Сембен Усман, подобно Ачебе. дает глубокий социальный анализ ситуации в освободившейся стране, но уже на другом исходном материале: страны, где колониальная политика прямого управления 1 в значительной мере нивелировала этнические противоречия, а власть, сосредоточенная — по французскому образцу — в руках президента, представляет некое подобие абсолютной монархии, но идущей в фарватере французских интересов. Эта ситуация разоблачается в конце романа усгами положительного героя книги — министра юстиции Шейха Тициана Салла, принадлежащего к правящей группировке, но осуждающего ее деятельность, и прежде всего бесконтрольную власть президента, и покинувшего свой пост в знак протеста против творящихся беззаконий. «Демократия, которую нам прививают, — говорит Шейх Тидиан,—есть не что иное, как
1 Как известно, колониальная политика Франции, или политика прямого управления, предусматривала разрушение традиционных социальных институтов и прямое руководство жизнью завоеванных народов: британская же политика косвенного управления осуществлялась при посредничестве традиционных вождей и означала сохранение архаических социальных устоев.
470
гибкая, модернизированная феодальная власть. И феодальная система отказывается от любых преобразований традиционных структур».
Особая взрывная сила произведения Сембена Усмана определяется тем, что действие в нем приурочено к современности (это вторая половина семидесятых годов), точно названо место действия—Сенегал, а ключевая фигура романа президент республики Леон Миньян многими чертами напоминает тогдашнего реального президента Л.-С. Сенгора, ушедшего от власти в 1980 году после двадцатилетнего руководства страной. Именно ему по существу дела предъявляет Сембен обвинение в фактическом пособничестве вчерашним колонизаторам, сохраняющим контроль нал экономикой и политикой Сенегала. Портрет президента у Сембена намеренно сатирически заострен и в то же время легко узнаваем. Леон Миньян славится неистощимым «галльским» красноречием и склонностью к поэтическим оборотам речи, он гордится тем, что французская культура ближе и дороже ему, чем «белым» французам, и в то же время он — автор некой националистической доктрины «Ауте-неграфиканигус», которая самим своим тяжеловесным наименованием напоминает пресловутый «негритюд». И даже группа крови у президента, оказывается, такая, какая встречается «только в Европе». Вместе с тем Леон Миньян у Сембена коварен, изворотлив, готов на обман и прямое предательство, лишь бы удержаться у власти в блеске не заслуженной им, раздутой славы. Но его время прошло, и французские хозяева решили удалить его от дел. Однако президент хочет во что бы то ни стало сохранить ореол благодетеля отечества и с согласия этих хозяев придумывает эффектный трюк, который должен помочь ему с достоинством удалиться с политической сцены...
Но эти подробности выясняются лишь в самом конце романа, напряжение в котором обеспечивается детективной завязкой: однажды утром президент загадочно исчезает, в его машине находят тело убитого личного шофера. Судьба президента остается неизвестной до последней части произведения, хотя понемногу становится ясно, что некоторые из персонажей знают на этот счет больше, чем говорят. Основу интриги романа составляет борьба за власть, ввиду отсутствия главы правительства, между двумя соперничающими группировками. Одну из них поневоле возглавляет премьер-министр Дауда, который в соответствии с конституцией должен стать преемником исчезнувшего президента, — безвольная марионетка в руках своих приближенных; другую — министр финансов и экономики энергичный Мам Лат Сукабе, пользующийся под
471
держкой влиятельных мусульманских кругов. На фоне их соперничества разворачивается широкая панорама коррупции, непотизма, хищничества, безудержного эгоизма и разбазаривания государственного достояния правящими кручами страны.
Контрастом их постыдному процветанию служит бедственное положение народных масс, показанное в немног их. но выразительных эпизодах — например, в сцене разграбления обувного магазина во время беспорядков, намеренно спровоцированных в целях ослабления позиций премьер-министра людьми Мам Лата. Бедно одетый человек, сопровождаемый босоногим мальчуганом, умоляет одного из мародеров отдать ему непарный детский ботинок (второй ботинок человек держит в руках): его сын никогда еще не носил приличной обуви. После долгих бесплодных унижений ботинок все же случайно достался человеку, и счастливый ребенок обувается с помощью своего отца. В заключение выясняется, что борьба шла за дешевые ботинки — из заменителя кожи.
С глубокой психологической убедительностью рисует Сембен портреты морально разложившихся «отцов» нации, используя при этом и сугубо зрительные подробности, явно рассчитанные на воплощение в фильме. Характерна, например, повторяющаяся в романе сцена: премьер-министр Дауда боязливо и с вожделением созерцает роскошное резною дерева президентское кресло, похожее на трон...
Основные силы, на которые автор возлагает надежды в борьбе с этим социальным злом, до поры до времени остаются в тени, хотя в романе фигурируют герои, не затронутые разложением, сопротивляющиеся ему с большим гражданским мужеством. Таков Шейх Тидиан, в свое время выступивший с обличительной речью на торжествах по случаю семидесятилетия Леона Миньяна — своего давнего соратника и, как считает Шейх, искреннего друга; таков сподвижник и единомышленник министра юстиции молодой г осу даре г венный прокурор Ндав, младший сын министра — преподаватель современной литературы, коммунист Баду (старший же его сын, правая рука Мам Лата, напротив, погряз в неблаговидных махинациях), таков талантливый журналист Кад, которого тщетно пытается переманить официозная пресса. С большой симпатией неизменно рисует Сембен бунтующую молодежь, не имеющую ясной программы, но требующую решительных социальных перемен.
Однако в финале романа все планы столкнувшихся группировок оказываются опрокинутыми военным переворотом, организованным группой высших офицеров во главе с полковником Мане. Примечательно, что роман Чинуа Ачебе «Человек
472
из народа» также заканчивается военным переворотом (причем Ачебе оказался пророком: военный переворот в Нигерии произошел через несколько месяцев после выхода его книги). Но Ачебе кратко информирует читателя о случившемся, не выражая своего к нему отношения. Сембен же явно симпатизирует военным, изображая как первый их ак! временный арест членов правительства в целях конфискации награбленного государственного имущества.
Понять отношение Сембена к военной диктатуре помогает работа советскою историка и социолога Г. И. Мирского «Армия и политика в странах Азии и Африки» (1970). «В отсталом обществе, — пишет исследователь, — армия... — единственный общественный институз. находящийся вне традиционною застойного мира, наполненного религиозными и племенными представлениями и предрассудками, разделенного на касты, общины, группы. Уже поэтому она имеет преимущество перед политическими партиями, которые, за исключением коммунистической, как правило, связаны узкими групповыми интересами. В отличие от них армия предстает как сила общенациональная... Сознавая свое особое положение единственной организованной и современной силы в общенациональном масштабе, армия проникается чувством исторической ответственности... Нынешнее несоответствие социальных сил задачам перестройки общественно-экономической структуры создает почву для вмешательства армии в политику».
Сембен видит в армии opi анизованную силу, которая может сокрушить феодально-буржуазную государственную машину. Конечно, он отдает себе отчет и в опасности этого предприятия: что если комитет высших офицеров обратит свою власть против народа, думает. Шейх Тидиан, симпатизирующий деятельности военных. А главное, как говорит жена Када Маджигена, «если деньги останутся единственным мерилом нравственности для мужчин и женщин, не произойдет никаких изменений».
* * *
В западном мире широко распространено выражение — «сам себя сделавший человек». Его обычно относят к людям, выбившимся из социальных низов к обеспеченности и почету, к заметному положению в обществе. (Кстати, выражение эго, по-видимому, подразумевает, чго на низших ступенях социальной лестницы находятся только «несостоявшиеся» люди — неудачники либо умственно отсталые элементы.) Сембен Усман на первый вз1ляд полностью подходит под такое определение:
473
всем, чего достиг, он не обязан ни наследственному богатству, ни расчетливой благотворительности колониализма, стремившегося превратить африканскую интеллигенцию в безотказные винтики аппарата колониального принуждения.
Однако путь Сембена Усмана совсем иной, чем у целеустремленных людей буржуазного общества, занятых «деланием себя». Он не завоевал бы широкого признания как самобытный художник и яркий представитель современной африканской культуры, если бы не сохранил органическую общность со своим народом, не воплотил в произведениях его духовное богатство, которое благодаря творчеству Сембена и его собратьев и единомышленников становится отныне достоянием всего человечества.
Творческий взлет Сембена Усмана, шедшего, пожалуй, наиболее самостоятельным и трудным путем из всех современных франкоязычных писателей африканских стран, представляется символичным: Сембен — как бы живое воплощение освободившейся Африки, ее мощного творческого потенциала, ее неудержимого движения к социальной справедливости и окончательному освобождению от всех цепей, к достойному и прекрасному будущему.
Фольклор
О ФОЛЬКЛОРЕ СУАХИЛИ
Суахили, или васхахили. населяю! побережье Восточной Африки от устья реки Джуба на севере до реки Рувума на юге и ряд прилежащих островов -Пемба. Ламу, Мафия. Занзибар и др. В своем настоящем значении термин «суахили» фигурирует в арабских и европейских источниках лишь начиная с XIX века (за исключением единственного известного упоминания о суахили, относящегося к XIX веку, у арабского путешественника Ибн-Баттуты. — в применении к побережью теперешней Танзании и ее жителям). По отношению к коренному населению восточноафриканского побережья в литературе обыкновенно употреблялось арабское слово зиндж. «черный». Оно сохранилось в современном названии острова Занзибар, «Страна черных», которое прежде относилось к обширной территории побережья. Наименование «суахили» — также арабского происхождения, им арабы обозначали жителей своих прибрежных территорий. Для Восточной Африки это название первоначально применялось по отношению к арабам, прибывшим из Аравии
и обосновавшимся на африканском побережье. В этом своем первоначальном значении название «суахили» никак не связывалось с негроидным населением Восточной Африки. Но со временем им стали обозначать потомство от арабских переселенцев и туземных «рабынь», так как, согласно арабским обычаям, сын, родившийся от такого смешанного союза, получает национальность отца и считается арабом; его сын. родившийся, в свою очередь. от женщины банту, также араб, и все они — «жители побережья». го есть суахили. С распространением ислама в число суахили стали включать и освобожденных рабов из различных бантуязычных племен побережья и внутренней Африки, а также отдельные группы племен банту, соседствовавшие с арабскими поселениями. Суахили представляют. таким образом, исторически сложившуюся в отдаленные времена этническую общность смешанного афро-арабского происхождения (отмечают также наличие индийского элемента). Язык суахили, кисуахили, принадлежит к языковой семье банту (восточная группа). Кисуахили
475
получил со временем очень широкое распространение в Восточной Тропической Африке. Он принят (с 1963 года) в качестве официального языка в Танзании и Кении, известен в Уганде. Замбии. Малави. Конго, используется, наряду с местными языками, как второй язык — на северо-западном побережье Мала! аскара и Коморских островах.
Основание первых значительных торговых поселений персов и арабов на восточноафриканском побережье относят к VII —VIII векам и насчитывают несколько воли арабской иммиграции. В Восточную Африку переселяются из Шираза, Омана, Хадрамаута. Йемена целые роды и племена, вынужденные покинуть родину вследствие междоусобных войн или религиозных преследований. Европейцы (португальцы) появились на восточном берегу Африки в конце XV века, но спустя два столетия, в конце XVII века, были изгнаны арабами. Арабы Омана, одержав победу над португальцами в своих водах, стали затем помогать в этом и Восточной Африке,—с одной стороны, для тою. чтобы португальцы, изгнанные из Персидского залива и укрепившиеся в Восточной Африке, вновь не напали на Оман, а с другой — движимые своими торговыми интересами на восточноафриканском побережье. Первоначально основным оплотом власти Оманского имамата на суахилийском побережье была Момбаса, а к началу XIX века центром становится Занзибар.
Возрастание арабского влияния привело к дальнейшей арабизации и распространению ислама. Это касалось в большей мере занимавшегося торговлей юродскою населения. Жившее в деревнях земледельческое население, возделывавшее плантации для обеспечения города, под покровительством которого они находились, в значительной степени сохраняло свой традиционный образ жизни и обычаи; исламизация этого слоя населения носила весьма поверхностный характер.
Фольклор, как составная часть афро-арабской культуры суахили, являет собой сплав африканских (банту) традиций с арабскими мотивами и сюжетами, элементов традиционных религий банту и ислама иг. п. Бытование в фольклоре суахили многочисленных историй на сюжеты мусульманской мифологии поддерживалось их литературной традицией, насчитывающей почти четыре столетия и не имеющей аналогии у других бантуязычных народов Африки. Поэтическая по преимуществу литературная традиция суахили в своей основе восходит к арабской, на основе арабской графики была создана первая суахилийская письменное ib. которую лишь со в юрой половины XIX века сменила система письменное ! и на латинской основе. Литературная традиция суахили, являясь, в известном смысле, частью истории Восточной Африки, отражает определенный вклад арабов Южной Аравии и Хадрамаута в культурную и религиозную жизнь му
476
сульманской общины восточноафриканского побережья. При всем этом суахилийская поэзия никоим образом не отождествляется с арабской литературной традицией и во многих отношениях существенно отличается or нее.
Весьма важное обстоятельство заключалось в том, чго для васуахили арабское, а следовательно, и мусульманское содержание суахилийской жизни всегда считалось престижным. Васуахи-ли предпочитали называться арабами. Сочинение же стихотворных произведений по арабскому образцу воспринималось как свидетельство знания арабской жизни и ислама н являлось гарантией престижного положения. Другим полюсом можно считать позицию современных васуахили, которые, в полемике борьбы за строительство независимого африканского юсудар-ства — Танзании, отрицают неафриканское. то есть арабское, в культуре суахили, выступая против «теории двойственною происхождения парода и языка» и усматривая во взглядах своих оппонентов попытки унизить африканцев, объявить об их неспособности создать свою собственную. африканскую культуру.
Арабский элемент в фольклоре суахили не сводится к бытованию отдельных сюжетов или мотивов, типичных для арабского фольклора или просто заимствованных, с той или иной степенью модификации, — можно говорить о целых блоках сюжетов, жан
ровых группах. — таких, как сказки о судьях, сказки о хитрецах, плутах, анекдоты, притчи и др. Широкое развитие этих сравнительно поздних жанровых категорий в фольклоре суахили. — видимо. в большей мере характерное для фольклора городского населения. — соседствовало с популярностью традиционных и достаточно архаичных гго своей природе жанров, таких, как. например, сказки о животных, которые (наряду с традиционными мнфоло-г ическими представлениями, песенным фольклором), вероятно, преимущественно были распространены в среде сельского эе-мледельческог о населения.
Но и традиционные сюжеты в фольклоре суахили претерпели определенную трансформацию, в соответствии с крайне своеобразной синкретической культурой суахили. — суахилийские варианты этих сюжетов отличает явственный дидактический характер, обилие морализующих концовок, а также стилистическое оформление, идущее от более позднего басенного, поучительного и даже философского характера притч, городских анекдоюв и г. п.
Публикуемые тексты взяты из сборника Яна Кнапиерта (Jan Knappert. Myths and legends of the Swahili. Nairobi - London -Ibadan, 1970), известного исследователя и популяризатора африканского фольклора (народов Восточной Африки, Конго и др.), занимавшегося также изучением литературы суахили. Материал Я. Кнапиерта, собранный и.м
477
в 1961 — 1964 годах на побережье между Момбасой и Дар-эс-Саламом (а также частично взятый из суахилийских рукописей, по большей части старосуахилийского письма), интересен тем, что носит отчетливый современный отпечаток, в тексте встречаются такие «неологизмы», как часы и др.; много книжных оборотов и выражений, нередко вводится автор
ский (рассказчика) комментарий и авторские оценки.
Среди публикуемых текстов сказки о животных-трикстерах (плутах, озорниках) — зайце, черепахе, волшебные сказки, сказки о плутах, циклы об Абу Нувасе, сказки о мудрых судьях, о мудрецах и мудрых советах, притчи.
Е. Котляр
СКАЗКИ
БАБУИН И ЧЕРЕПАХА
Бабуин и черепаха сдружились. И каждый пообещал пригласить друга на свою свадьбу.
Первым праздновал свадьбу бабуин. Когда явилась черепаха. он предложил черепахе взобраться на дерево.
— Есть лежа на земле считается в стране павианов дурным тоном, — строго сказал ей бабуин.
Каждый раз, когда черепаха пыталась дотянуться до нижней ветки, она тут же шлепалась плашмя на живот, а все бабуины смеялись над ней. Они съели всю вкусную еду, и черепахе досталось совсем немного.
На свою свадьбу, конечно же, черепаха пригласила и бабуина.
— Помни только, — предупредила она, — что руки у тебя должны быть чистыми, ведь ты прекрасно знаешь, что неприлично являться на праздничный обед в неопрятном виде.
Черепаха выжгла вокруг своего дома сухую траву и кустарник. И хотя, отправляясь в гости, бабуин тщательно вымылся, его руки и ноги запачкались в саже.
Черепаха отослала его назад.
— Я же говорила тебе: «Приходи с чистыми руками!» Бабуин вымыл руки еще раз, но, пока шел по выжженной траве, снова испачкался. Черепаха отослала его к реке во второй раз и в третий. Между тем все лакомые блюда были съедены черепахой и ее родственниками.
Черепахи мудрее всех, потому что живут до 1ъше.
478
ЗАЯЦ И МАНГУСТ
Заяц и мангуст сдружились и решили охотиться вместе. Однажды они обнаружили полное яиц гнездо цесарки.
Заяц поймал цесарку в силки. Они отнесли добычу в дом, где жили вместе, и разожгли огонь в очаге.
Заяц сказал:
— Я изловил птицу, а ты поджарь ее.
Затем он лег и заснул.
Мангуст поджарил цесарку. Она так вкусно пахла, что он не смог удержаться и съел ее. Потом проглотил и яйца цесарки, все до единого. Наевшись, он побросал в огонь перья цесарки и тоже лег.
Вонь от горящих перьев разбудила зайца. Он вскочил и стал трясти мангуста:
— Ты что натворил?!
— Я положил в огонь цесарку, чтобы зажарить ее, и вот, смотри,— она вся сгорела! — сказал мангуст. Он снова улегся спать, сытый и довольный.
Но заяц догадался, что его обманули. Он принес банановых листьев, осторожно — чтобы не потревожить спящего — обернул ими голову мангуста, взял плетку и отстегал его. Затем заяц удрал. Когда, спустя некоторое время, он вернулся, мангуст все еще стонал.
Заяц прикинулся, будто очень сочувствует ему:
— Что с тобой?
— Кто-то завязал мне глаза и отстегал плеткой — ой-ой-ой,— жаловался мангуст.
Через месяц-другой мангуст нашел себе жену и решил справить свадьбу. На торжество был приглашен и заяц.
Мангуст взял музыкальный инструмент и, наигрывая на нем, запел:
— Я положил в огонь цесарку целиком!
А заяц схватил барабан и заиграл:
— Я закрыл ему глаза банановыми листьями! Избил жесткой кожаной плеткой!
Мангуст, услышав, как заяц издевается над ним, пришел в ярость. Он бросился на зайца, и они. сцепившись, покатились по земле. Мангуст откусил зайцу уши — совсем маленькие ушки, а заяц откусил уши мангусту — прекрасные длинные уши. Каждый взял уши, которые он откусил, и приставил к своей голове.
Вот почему теперь уши у мангуста короткие и маленькие, а у зайца — длинные.
У ссор часто бывает неожиданный исход.
479
КАК ЗАЯЦ ВОРОВАЛ ВОДУ
Был такой год, когда солнце палило сильнее, чем всегда, дождя не было, и все реки и озера пересохли. Звери собрались вместе и задумались, что им делать.
Слон — он был мудрее всех - предложил:
— Я знаю место, где можно докопаться до воды. Но вы все должны мне помочь. Мы приступим сейчас же, каждый из вас должен копать по очереди. Работа эта тяжелая, но ее надо сделать.
И вот все звери принялись копать, один за другим, — все, кроме зайца, который подумал про себя:
«Мне ни к чему работать. С помощью своей хитрости я сумею раздобыть воду, если они ее отыщут».
Услышав, что вырытый колодец полон воды, заяц явился туда, запасшись двумя пустыми кувшинами и захватив с собой кувшин меда.
Слон был уверен, что заяц рано или поздно объявится. А он установил правило: «Кто не работал, не получит воды»,— и поэтому поручил жирафу сторожить их колодец.
Когда появился заяц, жираф спросил, зачем он пришел.
— Я только чго набрал немного вкусной воды, ее послал мне сам бог,—сказал заяц.
— Дай и мне попробовать! — попросил жираф.
— Здесь неподходящее место. — ответил заяц.— Давай пойдем куда-нибудь, где прохладно и есть тень.
Жираф дал себя увести.
Когда они оказались под деревьями, заяц сказал:
— Ну, а теперь нагнись пониже, чтобы я мог дать тебе попробовать этой божественной воды!
Жираф наклонил шею, а заяц быстро накинул ему на голову петлю, конец которой он заблаговременно привязал к дереву. и затянул ее. Затем он преспокойно пошел к колодцу, наполнил оба пустых кувшина и отправился домой.
Наутро слон обнаружил, что жираф привязан к дереву.
— Почему ты на привязи? — спросил он.
— Я увидел прекрасную жирафу, которая проходила мимо, и сам привязался к этому дереву, чтобы не уйги со своего поста.
Слон освободил его и послал ему на смену буйвола. Провести этого было потруднее, зайцу пришлось дать ему немного меда.
Отведав меда, буйвол взревел:
— Дай еще!
И он позволил увести себя оттуда.
480
Заяц сказал:
— Чтобы ты мог полнее насладиться этой божественной водой, ты должен поднять голову и закрыть глаза, и тогда я смогу налить ее тебе прямо в глотку, так она будет слаще.
Заяц накинул петлю на рога буйвола и привязал конец веревки к дереву. Затем он искупался в колодце и помочился прямо в воду.
Только люди подлого сословия позволяют себе осквернять питьевую воду.
На следующее утро слон увидел, что буйвол привязан. Заметил он, и что вода грязная. Слои стал упрекать буйвола, но тот придумал какую-то отговорку, как и жираф. Он не хотел признаться в том, что с ним произошло.
Колодец по очереди охраняли все звери, но заяц сумел перехитрить их всех.
Последним сторожем был лев, который, конечно же. достаточно силен и смел, чтобы не бояться зайца. Но против хитрости бессильны даже львы.
Заяц сказал льву:
— У тебя на голове шишка!
И лев попросил:
— Почеши мне голову.
Это-то его и сгубило. Заяц обладал магической силой, от его почесывания лев заснул.
Заяц тотчас набросил петлю ему на шею и, затянув ее, прикрепил конец веревки к дереву. Затем заяц наполнил свои кувшины, искупался в колодце и — уже в который раз — осквернил его. А чтобы полнее насладиться своей победой, он разбудил льва и сказал:
— Прощай, старина, мне пора идти! Жаль, что ты не можешь пойти со мной, но, во всяком случае, — благодарю тебя за воду. Надеюсь, мы еще увидимся!
Лев взревел от негодования и хотел разорвать зайца, но ei о удержала веревка, которая еще крепче затянулась на шее.
Совершая обычный утренний обход, слон обнаружил, что и льва постигла та же участь, что и всех других.
— Что случилось? — спросил он.
Лев пробормотал:
— Я увидел, что к колодцу подошла прекрасная львица, и был так ошеломлен ее красотой, что решил сам себя связать, чтобы удержаться от соблазна.
Слон воскликнул:
— Ты так же глуп, как и все остальные. Убирайся! Раз вы все осрамились, придется мне самому сторожить колодец.
Лев потрусил прочь, волоча хвост.
481
К вечеру снова явился заяц и. увидев слона, невозмутимо произнес:
— Ходи-ходи!1
— Карибу!2—ответил слон. - Подойди поближе. Что ты здесь делаешь?
— Я возвращаюсь от колодца, который сделал для меня сам бог. в нем очень приятная, сладкая божественная вода!
Слон попросил дать ему попробовать.
Отведав, он предложил:
- Давай меняться: я дам тебе своей воды, а ты мне — своей!
Но заяц не согласился:
— Ты же наш вождь, я отдам тебе свою воду просто так. Пойдем сядем в тени, там мы сможем спокойно насладиться моей водой.
Как только они уселись под деревьями, заяц сказал:
— Если ты поднимешь голову и закроешь глаза, я налью ее тебе прямо в глотку, и ты испытаешь ни с чем не сравнимое удовольствие.
И слон не мог противостоять магической способности зайца. Он поднял вверх хобот и закрыл глаза. Заяц заранее припас железную цепь. Он быстро обвязал хобот, бивни и уши слона этой цепью и ушел. Наполнил свои кувшины в колодце, искупался и осквернил воду, чтобы никто не мог ею пользоваться, а затем спокойно отправился своей дорогой.
Когда звери пришли на следующий день, они увидели, что вода грязная, а их великий вождь закован.
— Как ты оказался в цепях? — спросили они слона.
Он ответил:
— Я ведь крупное животное, и если упаду, мне неле! ко будет подняться. Вот я и решил приковаться к дереву, так как мне очень хотелось спать.
Но тут звери признались:
— Всех нас обманул маленький заяц. Это он наслал на тебя сон своим колдовством.
К колодцу подползла черепаха.
- Я буду сторожить водоем сегодня ночью и не дам зайцу набрать воды и улизнуть,—сказала она.
Звери расхохотались:
— О. госпожа Медлительница, неужели гы надеешься взять верх над зайцем, который перехитрил всех нас?! Или ты считаешь себя умнее льва и слона?
1 Могу ли я подойти (суахили).
2 Пожалуйста (суахили).
482
Но черепаха стояла на своем:
— Попытка не пытка. Я — единственная из вас еще не сторожила ночью. Может быть, я и не умнее всех вас, но едва ли глупее.
Слон сказал:
— Ну, хорошо, пусть она попробует, может быть, ей и удастся поймать зайца. Мы же не знаем ее замысла. Если нет двуглазого, то и одноглазый сгодится.
Звери склонились перед мудростью слона и назначили черепаху сторожем на следующую ночь. Потом все разошлись, вовсе не надеясь получить наутро чистую воду.
Черепаха, которая чувствовала себя в воде, как дома, нырнула в колодец и затаилась на дне.
Вскоре появился заяц.
— Ходи-ходи! —сказал он.
Никто ему не ответил.
«Ну, видно, я всех победил, и вода теперь моя», — решил заяц.
Он вышел на расчищенное место и, не увидев никого, разделся и принялся купаться. Накупавшись, он хотел выскочить из воды, но вдруг его схватили за ногу. Он попробовал вырваться, но не смог. Черепаха сжимала его ногу крепко, как кандалами.
На рассвете явились все звери вместе со слоном и. к своему удивлению, увидели в колодце зайца. Они стали вытаскивать его, но черепаха так и не отпустила лапу зайца, и его вытащили вместе с черепахой.
Слон восторгался и восхвалял черепаху за то, что ей удалось поймать изворотливого зайца.
Затем он сказал:
— Ну, теперь все в порядке, отпусти его, ему уже не спастись.
Черепаха оглядела всех зверей своими глазами-бусинками и сказала:
— Если я его отпущу, то вы его не удержите! Но будь по-вашему.
Она отпустила зайца и уползла.
Заяц тут же обрел уверенность в себе.
— Прежде чем со мной расправиться, поразмыслите немного. Ведь я так мал, стоит ли тратить усилия, чтобы убить меня. Лучше свяжите и бросьте меня вечером на перекрестке дорог. За ночь я превращусь в животное покрупнее, и тогда вы сможете убить меня.
Звери согласились, крепко скрутили зайца его же собственными веревками, положили его на перекрестке.
483
Чуть погодя появилась гиена, ночной охотник, и увидела связанного зайца.
Гиена спросила зайца, почему он там лежит.
— Видишь ли. я побился со слоном об заклал, что смогу один съесть целого быка. Слон побоялся, что я удеру, и решил связать меня. Он пр и веде г быка завтра рано утром.
— Как бы мне заполучить целого быка! - вскричала гиена. — Я смогу съесть его одна, а ты. я думаю, не сможешь.
— Я предоставлю тебе такую возможность, — с мнимой неохотой согласился заяц.-Тебе надо только лечь и ждать, а завтра утром придет слон с быком. Он, конечно, удивится, обнаружив вместо меня — тебя, но ты постарайся уверить его, что ты и есть заяц, только изменила свой облик.
Гиена развязала зайца, легла на дорогу и стала ждать. А заяц, как только высвободился, ускакал прочь.
На следующее утро пришел слон вместе со всеми зверями. При виде гиены они очень удивились и спросили.
— Кто ты такая?
Гиена ответила:
— Я — заяц в обличье гиены.
Звери поверили, что так оно и есть.
Слон приказал принести дров. Он сложил дрова вокруг гиены. Она спокойно взирала на эти пршотовления. уверенная, что сейчас приведут и зажарят для нее быка, а она сожрет его всего целиком, прямо при них. Когда звери решили, что дров достаточно, они схватили гиену, положили ее сверху, связали и разожгли костер.
Гиена взвыла и стала кричать:
— Я не заяц, это ошибка. Заяц сказал, что я смогу съесть быка, если скажу, что я — это он. Вы ведь хоти)с поджара гь быка, а не меня.
Кое-кто из зверей усомнился, в своем ли гиена уме. но большинство посчитало ее .'иуньей.
— Ты — заяц! И мы собираемся расправиться с тобой.
После того как гиену сожгли, из-за термитника высунулся заяц и закричал торжествующе:
— А вы и впрямь ошиблись! Это я заяц!
И он умчался. Они бросились было за ним вдогонку, но так и не смогли его настичь.
Одна черепаха не побежала за зайцем. Она осталась там, где была, лишь уронила:
— Только черепахе и под силу поймать зайца.
484
ИСТОРИЯ О МУХОМАЗИКОРЕ
В голодный год всякий ищет, чем бы поживиться, да ничего не находит. Однажды заяц, блуждая в буше1, нашел тыкву. Он решил построить там хижину для себя и своей семьи и отправился рубить деревья.
Туда же забрел случайно и лев, увидел 1ыкву и подумал, что это очень подходящее место для дома. Он тотчас принялся копать ямы под фундамент, а потом пошел за жердями.
Тем временем вернулся заяц и с удивлением увидел, что ямы под фундамент уже выкопаны.
«Видно, кто-то из моих друзей решил мне помочь, — подумал он. — Что же. это очень любезно с его стороны».
И заяц опустил стволы срубленных им деревьев в ямы, выкопанные львом, и утрамбовал землю. Затем он отправился за листьями пальмы.
Как только заяц ушел, вернулся лев и заметил, что угловые столбы для дома уже стоят на месте.
«Видно, кто-то из моих друзей решил мне помочь, — подумал он.—Это и понятно. Ведь и я тоже частенько помогал своим друзьям».
Лев прикрепил принесенные им жерди к угловым столбам, сделал остов крыши и пошел за глиной для стен.
Вскоре вернулся заяц и убедился, что у него поистине добрые друзья! Он стал настилать крышу, прикрепляя листья пальмы к прутьям. Затем заяц отправился за своим семейством.
Тут явился лев с глиной и стал сооружать стены. Потом и он пошел за своей семьей. Едва ушел лев, как показался заяц, ведя за собой семью. Дом стоял совсем готовый. И когда лев подошел ближе, он услышал, что в доме уже кто-то разговаривает.
Поэтому, прежде чем войти, лев — он был хорошо воспитан — сказал:
— Ходи-ходи.
Заяц отозвался:
— Входи!
Лев вошел и увидел, что в доме, который он считал своим, расположилось семейство зайца.
— Ты кто такой? — спросил он.
— Я — Мухомазикора! — отвечал заяц.
— А что это значит? — рассердился лев, услышав непонятное слово.
1 Б у ш — низкорослый лес. джунгли (анг./.).
485
— Это означает, — терпеливо разъяснил ему заяц, — что я умею ловить дичь для львов, но как только я позову льва, добыча тут же начинает гнить, и если лев не прибежит сразу же, то найдет лишь останки, изъеденные червями.
Лев был поражен услышанным.
Он подумал:
«Если я буду спорить с тем, кто носил такое имя, то может статься, что моя добыча сгниет до того, как я ее увижу!»
И он смиренно попросил позволить ему с семьей переночевать в этом доме. — лев возлагал большие надежды на завтрашнюю охоту.
Заяц сказал:
— Ну, хорошо, вы. львы, можете спать на террасе, где прохладно, а диких зверей вам нечего бояться. Мы же будем спать внутри.
На следующий лень они все вместе отправились на охоту. Заяц побежал вперед и нашел падаль. Он громко позвал льва. Прибежав, тол увидел, что добычу уже едят черви.
— Жаль,— сказал заяц, — в другой раз будь попроворнее!
Теперь была очередь льва охотиться. Он убил двух антилоп гну, одну антилопу каама и одну маленькую косулью ан1и-лопу.
Заяц поделил добычу так:
- Ты возьми косулью антилопу, а я - все остальное! Так будет справедливо. Ведь из-за тебя сгнила моя добыча!
Лев не стал л рал ил ь время на споры и сразу согласился, побаиваясь магической силы господина Зайца.
На второй день все повторилось сначала. Заяц отбежал подальше в буш и нашел там мертвое животное, вокруг которою жужжали мухи. Он позвал льва, тот прибежал и увидел, чло добыча уже разложилась. Затем лев поймал двух болотных антилоп, антилопу гну и одну карликовую антилопу. Заяц отдал ее льву, забрав себе трех больших антилоп.
Ах. если бы заяц не был таким жадным! Жадность и стала причиной его бед.
Устав тащить больших антилоп, заяц присел отдохнуть. А лев быстро добежал до дома со своей легкой ношей и отдал добычу своей жене и детям.
Жена зайца спросила льва, как там ее муж. Лев вошел в дом и рассказал ей обо всем.
Жена зайца шепнула ему по секрету:
— Не верь зайцу! Он не умеет убивать дичь, ведь он питается только травой и листьями, а сам делает вид, будто охотится. Какой из него охотник?
486
На третий день лев решил последить за зайцем. И вот, когда они снова отправились на охоту, лев незаметно следовал за ним по пятам. И когда заяц обнаружил падаль и позвал льва, он вдруг услышал рядом грозный рык:
— Я здесь возле тебя. Это животное давно уже мертво,— ты не убил его, как не убивал и всех остальных. Теперь тебе придется заплатить мне за всех животных, которых ты у меня отобрал! — Лев втащил зайца в дом и добавил: — Завтра я с тобой рассчитаюсь! А сегодня, так и быть, переночуй на террасе.
Лев улегся спать в доме, выдворив зайца.
Заяц решил, что лучше всего сбежать. Чего доброго, лев потребует, чтобы он расплатился собственным мясом!
У зайца было кое-что припасено впрок, и он улизнул, воспользовавшись темнотой. Больше он уж никогда не возвратился в дом, который он построил вместе со львом.
Мужчину часто губит его же собственная жена\
ПОЮЩИЙ БАРАБАН
Как-то один мальчик прогуливался вдоль реки, напевая песенку. Вдруг его схватил дух и затолкал в барабан, сделанный из молодого ствола. С этим барабаном дух обходил один город за другим. Прежде чем войти в город, он принимал человеческий облик.
Отправляясь на рынок, он заявлял:
— У меня есть поющий барабан. Дайте мне риса и цыплят!
Но люди говорили:
— Пусть твой барабан споет сначала.
Дух заставлял мальчика петь песню, а потом жадно набрасывался на еду и пожирал ее всю целиком, так как духи вечно очень голодны.
Однажды этот дух пришел в родной город мальчика.
Как только люди услышали песню, они стали переговариваться :
- Это наш мальчик!.. Да, это наш мальчик.
Они принесли крепкого пива и поили духа до тех пор, пока он не свалился мертвецки пьяный. Заглянув внутрь деревянного барабана, они увидели мальчика и вытащили его оттуда. Приютив мальчика в одной из хижин, люди спрятали в барабан пчел и змею.
Затем они разбудили духа:
— Вставай, мы хотим послушать твою песню!
487
Дух взял барабан и ударил ио нему, но барабан молчал. Духу пришлось уйти из города. Когда он оказался один на дороге, он открыл свой барабан. Оттуда вылетели пчелы и стали так больно его жалить, что он и не заметил, как следом за ними выскользнула змея и укусила его. Дух умер и превратился в тыквенную плеть с множеством больших круглых плодов.
Однажды дети из этого города, проходя мимо, увидели тыквы. Они собрались срезать эти тыквы, как вдруг один плод покатился прямо на них. Дети в панике бросились бежать обратно в город, а тыква мчалась за ними по пжам. Их отцы, сидевшие у костра, услышали вопли детей и увидели огромную тыкву, катившуюся следом за детьми. Они схватили ее и швырнули в огонь. Дух-тыква, охваченный пламенем, сгорел дотла.
БЕДНЯК И ЕГО СЫН
Перед смертью бедняк сказал сыну:
— Когда я умру, посади на моей могиле семена тыквы.
Отец умер, и сын сделал все точно так, как тот ему наказывал. Тыквы выросли, и, когда одна из них созрела, сын принес ее домой и разрезал. К его удивлению, она была полна серебряных монет!
Так сын разбогател, потому что последовал совету отца.
Прослышав об этом, султан велел передать юноше, чтобы тот отдал ему свое серебро. Но, как только серебряные монеты оказались в руках султана, они тотчас же превратились в змей. Султан пришел в ярость. Он велел отнести этих змей обратно, надеясь, что они ужалят сына бедняка. Но в его доме змеи снова превратились в серебряные мопеш.
И с тех пор он мирно жил, радуясь своему GoiaiciBy.
ЧУДЕСНАЯ ПАДКА
Один охотник увидел в своей западне палку.
«На что она мне?» — подумал он. Но когда взмахнул палкой,— из нее выпала серебряная монета. Охотник вернулся в деревню и накупил себе всевозможной снеди.
Прослышав о чудесной палке, извергающей серебро, в дом охотника явился вождь и потребовал:
- Отдай мне палку!
— Палка, моя палка, — закричал охотник. — люди пришли, чтобы отобрать тебя!
488
Туг палка налетела на вождя и стала бить его по лицу. Вождь бросился бежать прочь от деревни и никуда больше туда не возвращался. А люди выбрали охотника своим вождем.
Вот если бы и нам с вами удалось отыскать себе по такой палке!
ИСТОРИЯ О МНЬЯНЬЕ И СУЛТАНЕ МНЬЯНЬЕ
Жил некогда султан Мньянья. Он ежедневно устраивал приемы при своем дворе. Задняя стена зала для приемов была стеклянной, и через нее можно было видеть внутренние покои дворца, где помещался гарем.
Люди ежедневно являлись к султан}, чтобы полюбоваться на его бесчисленных жен и наложниц. За это от каждого из них султан требовал тысячу золотых динаров.
Однажды к султану явился некий незнакомец.
— Добро пожаловать! — приветствовал ею султан. — Как твое имя?
— Мньянья! - ответил пришелец.
— Что ты видишь? — спросил султан.
— Я вижу свое лицо.
— Ты не видишь моих жен?! — удивился султан.
— Я вижу свое лицо и твоих придворных.
Султан, однако, велел ему уплатить тысячу золотых динаров, Мньянья отказался.
— До сих пор все. кт о посещал меня, платили за лицезрение моих жен! — настаивал султан.
— Но я-то видел в стекле свое лицо, а вовсе не твоих жен! — возражал Мньянья.
— Ну, хорошо, — в конце концов сказал султан — Не хочешь платить — я дам тебе поручение. Вог тебе коза, охапка листьев и леопард. Доставь все это в целости и сохранности моему сыну. Он жнвеч вон в том городе, на другом берегу реки. Если же ты не убережешь хоть что-нибудь из того, что я тебе доверил, го 1Ы будешь казнен.
— Да будет так! — coiласился Мньянья.
Взвалив охапку листьев себе на голову и держа обоих животных на привязи, гак чюбы леопард не съел козу, он направился к реке.
Придя на 6epei, Мньянья увидел, что там всего один перевозчик в маленькой лодчонке.
— Я могу перевезти за один раз всего одного человека с каким-нибудь одним грузом или с одним животным,—сказал ему перевозчик.
489
Мньянья задумался:
«Если я сначала перевезу козу, а во второй раз - листья, то коза съест листья, как только я отправлюсь обратно за леопардом. Если же мне начать с охапки листьев или с леопарда, то несчастье случится на этом берегу, и тогда я попаду в руки палача-султана».
Сметливый Мньянья сначала перевез козу, а во второй раз взял охапку листьев. Возвращаясь за леопардом, он захватил в лодку козу, а когда добрались до противоположного берега, оставил там козу и перевез леопарда туда, где уже лежала охапка листьев. Привязав леопарда к дереву. Мньянья снова вернулся за козой. Таким образом ему удалось вручить сыну султана все в целости и сохранности.
Узнав, что Мньянья сберег и козу, и листья, султан был так доволен, что поручил ему ведать всеми царскими припасами.
И сегодня, если кто-то должен проявить свою сметку, говорят:
— Сбереги и козу, и листья!
АЛИ БЕЙ И СОРВАНЕЦ-МАЛЬЧИШКА
Жил некогда в одном городе человек по имени Али Бей Кашкаши. Жители города считали его простофилей. Стоило ему появиться на улицах города, как за ним увязывалась ватага мальчишек, которые со смехом дразнили его.
Али Бею они так надоели, что он решил положить этому конец. И вот однажды он поднял камень, резко обернулся и швырнул его в самого большого и злобного из сорванцов. Камень попал ему в голову, и кровь хлынула ручьем, как будто зарезали быка.
Мальчишка с визгом бросился к отцу:
— Этот безумец ранил меня, хотя я ничего ему не сделал! Взбешенный отец потащил Али Бея в суд.
Кади, выслушав отца с сыном, обратился к Али Бею: — Ну. а что ты на это скажешь?
Но Али Бей только произнес нараспев слова молитвы:
— О, кади, да благословит Аллах своего посланца на земле, пророка Мухаммеда!
Кади ответил на эго, как полагалось:
— Да благословит его Аллах, да ниспошлет он на него покой и мир.
Али Бей повторил:
— Да благословит Аллах своего посланца на земле, пророка Мухаммеда!
490
И кади был вынужден откликнуться:
- Да благословит его Аллах, да ниспошлет он на него покой и мир!
Так повторялось снова и снова.
На пятый раз терпенье судьи истощилось.
Он сказал сердито:
- Ну, хватит! Я устал, прекрати это!
Тогда Али Бей заговорил своим обычным голосом:
— О, ученый кади, именно в этом и есть мое оправдание. Я вынужден был выслушивать ттих мальчишек не четыре, а сотни раз. А ведь мне приходилось выслушивать отнюдь не благочестивые молитвы, обращенные к пророку, а оскорбления, проклятия и такие непристойности, какие ни один уважающий себя отеп не должен позволять произносить своему сыну! Удивляюсь. где только этот сорванец им научился?!
Кади понял, что Али Бей прав, и оправдал его.
А отцу пришлось отвести сына к лекарю, чтобы тот исцелил его рану.
ТОРГОВЕЦ, БЕДНЯК И КОНЬ
Жил некогда торговец по имени Рахиму, и был у него прекрасный черный жеребец, которым он справедливо гордился. Однажды этот торговец отправился верхом в длительное сафари. Когда он добрался до города Сала и уже хотел было въехать в городские ворота, его остановил какой-то бедняк и попросил довезти до рыночной площади. Торговец не счел его просьбу обременительной и согласился. Он помог бедняку взобраться на круп своего коня, позади себя. Сильный конь легко пронес их по улицам города до самой рыночной площади, гам торговец предложил бедняку спешиться, ио тот остался сидеть.
Торговец повысил голос, но и бедняк закричал окружавшим их людям:
— Этот богач хочет обокрасть меня! Конь мой. Я просто позволил этому человеку сесть в мое седло прокатиться по городу.
Собралась большая толпа, и люди приняли сторону бедняка. Аскари 1 отвел обоих, вместе с конем, в суд. Кади выслушал их противоречивые объяснения и распорядился, чтобы коня поставили на ночь в его конюшню.
Утром кади послал за бедняком и отправился вместе с ним в конюшню. Затем он отослал бедняка и пригласил в конюш
1 Аскари — стражник, воин (суахили).
491
ню торговца. Наконец кади сам явился в суд и открыл судебное заседание.
Вот что он постановил:
— Конь принадлежит торговцу! Сегодня угром, увидев бедняка, конь не признал его, но как только в его стойло вошел торговец, конь заржал и потянулся к своему хозяину в ожидании лакомства или ласки.
Ты, негодяй, повинен в худшем из грехов — неблагодарности! А теперь убирайся, законом не предусмотрено наказание за этот грех.
КОРМЛЕНИЕ «ЯЗЫКОМ»
Некий султан жил со своей женой во дворце, но его жена не была счастлива. Она грустила и чахла день ото дня. В том же городе жил бедняк, жена которого, цветущая и полная, выглядела очень счастливой.
Услышав об этом, султан призвал бедняка ко двору и спросил, как он обходится со своей женой, почему она такая сытая и довольная.
Бедняк ответил:
— Очень просто. Я кормлю ее языком.
Султан тут же позвал торговца мясом и потребовал, чтобы отныне тот продавал языки всей скотины, забитой в городе, только ему, султану. Торговец мясом с поклоном удалился. С тех пор он ежедневно стал посылать языки всей скотины, которую резали в лавке, во дворец султана. Своему повару султан велел жарить, запекать и засаливать эти языки всеми известными способами и ютовить из них всевозможные блюда. Все это должна была съедать жена султана, но, хотя она и ела ио три-четыре раза в день, эго не помогало, и она все больше худела и слабела.
Тогда султан велел бедняку обменяться с ним женами,-и том} пришлось покориться. Он привел в свой дом жену султана. а свою жену отослал во дворец. Увы! Оказавшись во дворце. цветущая жена бедняка стала худеть и чахнуть, несмотря на обильную еду. И вскоре стало ясно, чго жизнь во дворце ей не на пользу.
Ну, а бедняк, вернувшись вечером домой, приветствовал свою новую жену и принимался рассказывать ей обо всем, что видел за день, а в особенности о всяких забавных происшествиях — он заставлял ее смеяться до слез. Потом он пел ей песни, которых знал великое множество, подыгрывая себе на музыкальном инструменте. Он смешил и развлекал ее, и они веселились до поздней ночи. И вот — всего за несколько не
492
дель - султанша расцвела и располнела, так что на нее было приятно смотреть, ее кожа блестела и стала упругой, как у молодой девушки. Теперь она целыми днями улыбалась, вспоминая смешные истории, которые рассказывал ей новый муж.
Когда же султан велел ей вернуться во дворец, она отказалась. Султан сам пришел за ней и увидел ее преображенной и счастливой. Он расспросил ее. каким образом бедняк сотворил с ней такое чудо. — и она ему все рассказала. Только гота султан понял, что означали слова бедняка «кормить языком».
ИСТОРИИ О МУТАНАББИ
Зюбейда
Как-то Мутанабби. поэт и ученый, — в то время он был уже старым человеком, — надумал посвататься к Зюбейде. самой красивой девушке в городе. На пути к ее дому он Hai нал юношу и спросил, куда тот направляется.
Юноша ответил:
— Иду свататься к Зюбейде. первой красавице нашего города.
— Я только что проходил мимо ее дома, — сказал ему Мутанабби.— и видел, как она целовала какого-то богача.
И юноша, подумав, что ему не на что надеяться, повернул назад.
А Мутанабби продолжал свой пуль и. придя в дом девушки, попросил ее руки. Отец Зюбейды решил, что неплохо было бы заполучить в зятья извес1ного поэта, и отдал за него свою дочь.
Позднее, когда юноша узнал, что мужем его желанной стал Мутанабби. он пришел к нему и спросил:
— Не ты ли говорил мне. что Зюбейда целовала каког о- го богача?!
— Верно, — оз веч ил Мутанабби, — но ты же не спросил меня. кто этот человек, а. видишь ли. это был ее отец.
Верь своим глазам...
Однажды Мутанабби решил посвататься к другой красавице. Придя к ней. он застал толпу ее поклонников, собравшихся на баразе1 перед домом. Один из них как раз хотел войти
1 Б а р а з а — навес или скамья перед домом для приема гостей, обсуждения дел и г. д.
493
в дом и посвататься к ней. Мутанабби спросил его — так громко, чтобы эта госпожа, скрывавшаяся за занавеской, могла бы его слышать:
— Когда ты возьмешь в жены эту женщину, как ты будешь с ней обходиться?
Юноша, стоявший возле занавески, ответил:
— Я спрячу от нее еду и все деньги и буду выдавать ей понемногу на каждый день. А ее самое запру на замок в ее комнате и закрою ставни, чтобы она не могла взглянуть ни на одного мужчину!
Мутанабби на это громко сказал:
— А вот я так не стану поступать. Напротив, я отдам ей ключи от всех дверей и шкафов, отдам ей все деньги и позволю выходить, когда бы она ни пожелала.
Госпожа, стоявшая за занавеской во время этого разговора, тщательно обдумала слова обоих поклонников. И она решила, что если выйдет замуж за старика, то получит и еду. и деньги, и неограниченную свободу, так что сможет выходить из дома и дарить свою благосклонность юноше. Поэтому она объявила, что выйдет замуж за Мутанабби.
Старый ученый отвел ее к себе в дом. На следующее же утро, перед тем как отправиться по своим делам, тщательно запер от нее шкафы, закрыл снаружи ее комнату на засов и сказал:
— Верь своим глазам, а не ушам!
Хлебное дерево
Как-то Мутанабби решил соблазнить одну очень красивую женщину.
Она спросила его:
— А что ты мне дашь?
Он сказал:
— Я дам тебе кое-что, о чем ты должна будешь заботиться, и тогда у тебя вырастет дерево, которое будет приносить лепешки.
Женщина поверила и согласилась даровать ему свою благосклонность. Затем она напомнила ему о его обещании.
Он сказал:
— Подожди немного и увидишь.
Спустя некоторое время она родила сына. Когда мальчику исполнилось семь лет, Мутанабби забрал его к себе и выучил читать и писать. А когда мальчик вырос и стал высоким, как дерево, он пошел работать учителем. Так он смог приносить своей матери ежедневно по лепешке.
494
ИСТОРИИ ОБ АБУ НУВАСЕ
Как Абу Ну вас был кади
Абу Нувас был известным поэтом при дворе Харуна ар-Рашида. Халиф назначил Абу Нуваса главным городским кади — ведь некоторые поэты были также учеными.
Как-то утром к кади явился торговец лепешками и стал жаловаться на одного бедняка:
— Этот человек всегда стоит возле палатки на рынке, где я выпекаю мои прекрасные лепешки. Он вдыхает аппетитные ароматы моей стряпни и не платит мне ни гроша, так что я работаю задаром!
Абу Нувас оказался мудрым судьей.
Он долго думал и наконец объявил:
— Ты прав. Нищий наслаждался ароматом твоих лепешек, пожинал тем самым плоды твоего труда. Поэтому он обязан возместить тебе твои затраты. Я думаю, что двух золотых динаров будет достаточно?
У торговца лепешками от радости загорелись глаза, когда он это услышал, а бедняк стал причитать:
— Аллах ведает, как я беден! Если меня встряхнуть, ни одна монета не звякнет! Из сухой ягоды не выжмешь сока.
Ученый кади некоторое время раздумывал над его словами.
Затем он сказал:
— Так как ты беден, я заплачу требуемую сумму из своего кармана.
Он вынул две монеты. Торговец лепешками нетерпеливо протянул руку за деньгами.
— Подожди. — сказал ему Абу Нувас. — Разве этот бедняк ел лепешки?
— Нет, господин,—пробормотал торювец.
— А он не отщипывал от них?
— Нет, г осподин.
— Тогда, быть может, он дышал на них и этим их испортил?
— Да нет. господин.
— Так. значит, ты сможешь теперь продать эти лепешки? Или ты уже сделал это?
— Да, да, господин.
— Раз бедняк довольствовался тем, что вдыхал запах, то и тебе будет достаточно услышать звон монет!
И мудрый судья позвенел золотом, держа в руке монеты. Вместо того чтобы требовать деньги с бедняка, торговцу следовало бы дать ему несколько лепешек. И тогда Аллах вознаградил бы его, позволив вкусить благоухания рая.
495
Как Абу Нувас продавал дом
Абу Нувас построил дом в два этажа. Верхний лаж он продал одному торт овцу, а сам жил внизу, и долгое время все шло благополучно. Но однажды Абу Нувас решил перебраться на другое место. Он спросил богатого соседа, не хочет ли тот купить у него нижний этаж. Сосед, однако, отказался. Ничего не сказав на это. Абу Нувас ушел и вскоре вернулся с дюжиной рабочих.
Он сказал торговцу:
— Я собираюсь снести нижний этаж, он мне больше не нужен, так что ты позаботься о своем жилите и не твори потом, что я тебя не предупреждал!
Пришлось торговцу согласи 1ься купи и» нижний и аж за цену, назначенную Абу Нувасом.
Абу Нувас умирает и воскресает снова
Однажды, сидя на суку, Абу Нувас перепиливал его у самого основания.
Какой-то человек, проходя мимо, предостерег:
— Будь осторожен, как только ты перепилишь сук, ii.i упадешь!
Не успел он этого сказать, как Абу Нувас упал.
Вскочив на ноги, он воскликнул:
— О, всезнающий незнакомец, скажи мне, когда я умру ? Прохожий сказал:
— Этого я не знаю.
— Нет, знаешь! Ты умеешь предсказывать будущее, открой же мне мою судьбу!
Тогда этот человек, чтобы голько отвязаться от нею. изрек:
— В гог день, когда твой осел споткнется три раза подряд, гы умрешь.
Прошло много дней. Абу Нувас ехал как-ю на своем старом осле, и тот споткнулся раз. а потом и другой. Когда он споткнулся в третий раз. Абу Нувас спешился, помолился, лег на землю и накрылся своим капюшоном с головой, как умерший. Так он пролежал два дня. На третий день по этой дороге проезжал посол какой-то страны, направлявшийся ко двору халифа Харуна ар-Рашида.
Увидев, что кто-то лежит на земле, он спрыгнул с коня и окликнул Абу Нуваса:
496
- Эй, ты! Не покажешь ли мне дорогу ко дворцу халифа?
Абу Нувас выглянул из-под своего капюшона и сказал: — Когда я был жив, дорога проходила вон там, мимо баобаба.
— А разве сейчас ты не жив?
— Нет, я уже умер.
Посол проследовал дальше и прибыл ко двору, 1де был принят Харуном ар-Рашидом. Он рассказал халифу, что по дороге разговаривал с неким мертвецом, который и указал ему путь.
Харун ар-Рашид сразу же догадался, что это, должно быть, новая проделка Абу Нуваса. Понимая, что пробудить поэта от его «смертного» сна можно лишь с помощью другой проделки, он послал к нему своего царского глашатая.
Глашатай пришел туда, где лежал Абу Нувас. и трижды протрубил в свой рог. Абу Нувас негодующе спросил, как смеет тот нарушать его смертный покой.
Глашатай ответил:
— Сегодня день воскрешения мертвых, и халиф, наместник Пророка на земле, призывает тебя к своему двору!
— Слава Аллаху! — воскликнул Абу Нувас, вскочил и последовал за глашатаем.
Когда он явился, халиф спросил его, что было причиной ею смерти. И Абу Нувас поведал ему свою историю.
Халиф воскликнул:
- Сколько же неприятностей доставил тебе этот прохожий!
— О, нет, напротив, он оказал мне большую услугу, ведь теперь я знаю, как выглядит иной мир.
- Ну, и что же там достойного внимания?
- Да нет там ничего интересного, единственное, что я испытывал там, — это голод.
Халиф понял намек и приказал подать угощение.
Абу Нувас и два вора
Однажды Абу Нувас купил на рынке овцу и повел ее к себе домой. Вдруг из зарослей выскочил вор и принялся избивать почтенного старца палкой. Абу Нувас защищался как мог. В эго время появился второй вор и, схватив овцу, убежал. Туг же исчез и первый вор.
Придя в себя после побоев, Абу Нувас поднялся и отряхнул пыль.
— Аллах да покарает этих нечестивцев! — сказал он и пошел домой.
17 Альманах \<Африка» вып. 4	497
Там он придумал, как ему отомстить. Неподалеку от того места, где скрывались воры, был лес. а в лесу рос баобаб. Абу Нувас пришел к этому дереву, залез на одну из его нижних ветвей и по ней добрался до одного из oi ромных плодов баобаба. Прорезав в нем отверсгие. он затолкал внутрь золотые монеты и, снова заделав дыру, приладил его на прежнем месте. Потом он набил золотыми монетами еще несколько плодов и спустился. Расставив вокруг баобаба вооруженных стражей. Абу Нувас расстелил свою постель прямо под деревом и лег.
Вскоре явились оба вора и спросили, почему он улегся спать под этим деревом. Абу Нувас ответил, что сторожит свое золотое дерево.
— Какое... какое дерево? — удивились воры.
— Мое дерево, приносящее плоды, полные золота, эго дерево я унаследовал от своего отца.
— Продай его нам!
— Нет, нс могу, это собственность нашей семьи.
Воры ушли, раздобыли сто голов скота и вернулись туда снова.
— Мы хотим обменять это дерево на сотню коров. — сказали они, — но прежде мы должны убедиться, что в плодах и впрямь есть золото.
Абу Нувас согласился и велел одному из своих стражей взобраться на дерево и срезать несколько плодов с нижней ветки. Воры разрезали плоды баобаба и обнаружили в них блестящие золотые динары.
Сделка была тут же заключена, и Абу Нувас погнал скот к себе домой.
Когда плоды созрели, воры взяли большие ножи, забрались на баобаб и срезали все плоды. Но, не обнаружив ни в одном из них ни единой монетки, они пришли в ярость. И решили потребовать назад свой скот.
Абу Нувас был человеком очень мудрым, умел угадывать будущее. Узнав, что воры собираются ему отомстить, он заранее постарался обезопасить себя от них.
Отправясь в заросли, Абу Нувас поймал там двух совершенно одинаковых газелей. Потом зарезал быка и наполнил его пузырь кровью.
— Надень железный нагрудник — такой, какой носят воины,— велел он жене, — навесь на него этот пузырь с бычьей кровью, а поверх накинь свою обычную одежду. Когда придут воры, скажи им, что я в поле. Они отправятся меня искать, а ты пока приготовь вкусную еду из мяса этого быка.
Одну из газелей Абу Нувас спрятал в доме, а другую взял с собой.
498
Вскоре оба вора разыскали его в поле и потребовали назад свой скот.
— Хорошо, хорошо, — сказал он, — но давайте сначала зайдем ко мне домой и поедим.
Затем Абу Нувас обратился к газели:
— Беги, мой посыльный, и передай моей жене, чтобы она приготовила хорошее угощение для моих гостей!
Он отпустил газель, и та кинулась в заросли, только ее и видели. А они все вгроем направились к дому Абу Нуваса, и, когда добрались туда, еда была уже готова.
Но Абу Нувас принялся упрекать жену, говоря, что эта еда недостаточно хороша для таких гостей. Жена стала возражать, и они начали кричать друг на друга.
Абу Нувас, выйдя из себя, завопил:
— Я тебя научу, как себя вести, несносная ты женщина!
И он выхватил кинжал и вонзил ей в грудь. Хлынула кровь, и жена рухнула на пол. Тогда Абу Нувас пошел в чулан, взял оттуда палку и, коснувшись ею груди жены, прошептал несколько слов на непонятном языке.
— Ну, а теперь встань, женщина, — сказал он, — воскресни из мертвых, я тебя прощаю!
Жена поднялась, и воры остолбенели от удивления.
Они сказали:
— Мы хотим купить твою газель, этого чудесного посыльного, а также палку, которая воскрешает умерших. Мы дадим тебе за них тысячу динаров.
Абу Нувас согласился, и воры удалились, забрав палку и газель, — ту, чго Абу Нувас держал запертой в доме. Воры и не подозревали, что это совсем другая газель.
По дороге воры принялись спорить о том, как поделить их новое приобретение. Ссора разгоралась все сильнее, как вдруг один из них выхватил огромный нож и вонзил его другому в грудь. Тот замертво упал на месте. Раскаиваясь в совершенном. убийца взял палку и коснулся ею мертвеца, но мертвец, к его удивлению, не ожил. Тогда вор смекнул, что забыл узнать подходящие к этому случаю слова, и вернулся к Абу Нувасу.
Абу Нувас предвидел его возвращение и загодя позвал судебных приставов, которые спрятались у него в доме. Явился вор и рассказал Лбу Нувасу обо всем происшедшем и потребовал сообщить ему заклятие. Едва он кончил свой рассказ, как появились подручные кади, которые все слышали, и схватили его. Затем они отыскали мертвеца, и вор был повешен за убийство.
Не пытайся причинить вред умному человеку.
17*
499
Как Абу Нувас приобрел осла
Харун ар-Рашид очень любил своего придворного поэта Абу Нуваса и виделся с ним ежедневно. Однажды Абу Нувасу захотелось купить осла, но у него не было денег, и он направился во внутренние покои, где находился халиф. Но привратник, который завидовал Абу Нувасу, бывшему в милости у халифа, сказал:
— Я пропущу тебя, если ты поделишься со мной тем, что получишь от халифа. Но дай мне письменное обещание!
Когда договор был заключен, он дозволил Абу Нувасу войти. Поэт не стал приветствовать халифа, и эта невежливость рассердила Харун ар-Рашида.
— Чего ты хочешь? — спросил он.
— Я хочу получить сто палочных ударов,—сказал Абу Нувас.
Халиф сразу же забыл о своем недовольстве, так он был изумлен. Но Абу Нувас настаивал, и Харун ар-Рашид принялся бить его, но удары были очень слабыми, так как он любил своего придворного поэта.
На пятидесятом по счету ударе Абу Нувас попросил: — Подожди, дай мне передохнуть.
Халиф остановился, а Абу Нувас вынул договор, который он заключил с привратником. Прочитав его. халиф пришел в ярость. Он тут же крикнул стражу, велел им схватить привратника и дать тому пятьдесят палочных ударов.
Вот так был наказан завистник.
Не завидуй яюбимцу noee.iume.i.u, добром ото не кончится.
Затем халиф спросил Абу Нуваса, какова настоящая цель его прихода. И тот сказал, что ему нужен осел.
Халиф дал ему денег, и Абу Нувас купил прекрасного белого осла и вернулся домой верхом. Он так полюбил своего осла, что даже держал его у себя в спальне.
Однажды сосед Абу Нуваса попросил одолжить ему осла. Абу Нувасу не хотелось расставаться со своим любимцем, поэтому он сказал:
— Осла сейчас нет.
Но как раз в этот момент осел принялся кричать, и сосед спросил:
— Разве это не твой осел кричал?
— Кому же ты веришь — мне или ослу? — рассердился Абу Нувас.—И вообще, зачем ты пришел — за ослом или за* его криком? Тогда послушай. Я умею кричать лучше любого осла: «И-аа, и-аа!»
500
Никогда не проси г другого то, что ему дорого. Он всегда придумает что-нибудь, чтобы удержать это при себе.
Миски, приносящие потомство
Однажды осел Абу Нуваса захотел пить, и поэт пошел к соседу и попросил:
— Не одолжишь ли мне миску?
Через неделю сосед потребовал свою миску назад. Абу Нувас вернул ее — но что это? Внутри лежала еще одна, совсем маленькая мисочка!
— Эта маленькая миска не моя,—сказал сосед.
— Так-то оно так, — отвечал Абу Нувас, — но ведь я не вор, чтобы присваивать чужое. За эту неделю твоя миска разродилась. Вот я и возвращаю тебе мать с новорожденным.
Пораженный сосед начал превозносить честность Абу Нуваса:
— Поистине благословен тот дом, где даже миски приносят потомство!
Спустя некоторое время Абу Нувас снова пришел одолжить миску, и ему ее охотно дали. На этот раз Абу Нувас держал ее у себя больше месяца.
Когда же сосед справился у него о своей миске, Абу Нувас сказал:
— Увы, она умерла.
Сосед очень рассердился:
— Что за чепуха! Такие прочные миски не могут умереть.
— Но ведь ты же поверил, когда я сказал тебе, что твоя миска родила! — возразил Абу Нувас. — Почему же теперь не веришь?
Однако сосед не успокоился и потащил Абу Нуваса в суд.
Судья вынес такое решение:
— Все, что может рожать, может и умереть!
Абу Нувас и богач
Однажды некий богач пришел потолковать с Абу Нувасом о своей жене, и поэт-провидец открыл ему, что она неверна. Богач усомнился в этом. Но, вернувшись домой, он застал жену в постели с другим мужчиной.
Богач разгневался и решил проучить Абу Нуваса:
— Он слишком уж много знает, стало быть, и сам виновен!
И вот он послал Абу Нувасу большой деревянный сундук.
501
Когда поэт открыл его и заглянул внутрь, внезапно появился богач и затолкал Абу Нуваса в сундук. Закрыв крышку сундука, богач бросил его в реку. Сундук поплыл по течению, и вскоре его прибило к берегу. Там его и нашел сосед Абу Нуваса. Он заинтересовался, что там внутри сундука, открыл крышку — и оттуда выскочил Абу Нувас.
Прикрыв лицо плащом, Абу Нувас сказал:
— Шш-шш. Меня никто не должен видеть. Этот сундук сейчас отнесут в комнату дочери богача, которая любит меня.
Тут сосед прыгнул в сундук и закричал:
— Я, я хочу быть ее возлюбленным!
- Хорошо, — согласился Абу Нувас. закрыл сундук крышкой и удалился.
Абу Нувас строит дом в небе
Богач, которому изменяла жена, был очень сердит на Абу Нуваса и пожаловался на него халифу. При этом, чтобы восстановить против поэта его покровителя, он со.пал:
— Абу Нувас похвалялся, чго за три дня может построить дом в небе.
Халиф позвал к себе Абу Нуваса и сказал:
— Я хочу, чтобы ты за три дня построил для меня дом в небе! И не смей отказываться, а то я велю изгнать тебя.
Абу Нувас ничего не ответил. Из бамбуковых лучинок и самой тонкой бумаги, которую только можно было сыскать, он смастерил огромного бумажного змея. К четырем его углам Абу Нувас привязал бубенчики, какие танцоры надевают себе на лодыжки. Он нарисовал на бумаге яркими красками двери и окна, а также маленькие фигурки людей. Наконец он привязал к бумажному змею длинную нитку и стал жда1ь подходящей погоды.
И вот на следующий день Аллах послал ему то, что нужно,—ровный сильный ветер. Запустив своего бумажного змея. Абу Нувас прикрепил конец нитки к какому-то пню.
Явившись к халифу, Абу Нувас предложил:
— Выгляни в окно, что ты там видишь?
Халиф вышел в сад и взглянул в небо. И вот, далеко в вышине, он увидел дом. Он, конечно, не знал, что дом держится в небе благодаря ровному ветру, ведь в те дни бумажные змеи были еще не известны!
Видя, что халиф изумлен, Абу Нувас добавил:
— Крыша, правда, еще не закончена, мои люди как раз настилают ее, слышишь, как стучат их молотки?
502
Халиф различал маленькие фигурки людей и слышал звон колокольчиков, и он поверил, что это действительно настилают крышу на доме.
Тогда Абу Нувас попросил:
— Мне не хватает планок для крыши. Не мог бы ты отправить наверх своих людей с грузом планок?
Халиф согласился и послал несколько человек с Абу Нувасом.
Когда они пришли к пню, Абу Нувас показал на нить и объявил им:
— Это единственная дорога, ведущая к моему небесному дому!
Люди сказали, что не смогут подняться по тонкой нити с тяжелым грузом.
Они вернулись к халифу и, рассказав ему обо всем, признались:
— Мы не можем подняться в небо по нитке!
— Этого никто не может сделать! — согласился халиф.
— Почему же тогда ты приказал мне построить дом в небе? — спросил его Абу Нувас.
Халифу было нечего на это ответить.
Никто не может попасть на небо, пока не пробьет его час. И только наши добродетели приведут нас туда!
Про яйца и булыжники
При дворе халифа были знатные люди, которые ненавидели Абу Нуваса. И вот однажды им удалось уговорить младшего сына халифа, чтобы тог посоветовал отцу, как побить Абу Нуваса его же собственным оружием — с помощью хитрой уловки.
Назавтра каждый из них принес по яйцу.
А сын халифа заявил, что Абу Нувас глупее всех придворных, потому что все могут нести яйца, а он — нет.
— Я сам хочу в этом убедиться, — пусть все, кто здесь находится, немедленно снесут по яйцу! — сказал халиф.
Все придворные вынули ио яйцу.
Повернувшись к Абу Нувасу, халиф спросил:
— Ну, а что же ты оплошал? Почему ты не несешься, как остальные?
На что Абу Нувас отвечал:
— Видишь ли, мой повелитель, все они — куры-несушки, а я — петух!
Вместо того чтобы угомониться, ненавистники еще больше распалились и придумали новую уловку.
503
Они пришли к халифу и заявили:
— Абу Нувас снова расхвастался. Он говорит, что для него нет ничего невозможного.
И они намекнули халифу, что именно следует приказать Абу Нувасу.
Халиф, он был большими охотником до шуток, согласился и, как только пришел Абу Нувас, сказал:
— Мой жернов раскололся на две половины, прошу тебя, сшей их для меня!
Ко всеобщему изумлению, Абу Нувас сказал:
— Нет ничего проще, мой повелитель! Пусть обе половины жернова принесут и положат на террасе, а я сбегаю за нитками и починю его!
— Да разве можно сшить камень? — дивились придворные.
Абу Нувас быстро вернулся с полной корзиной булыжников.
Подойдя к младшему сыну халифа, он почтительно попросил его:
— Не размотаешь ли ты клубки моих ниток, пока я принесу свою каменную иглу?
Он снова ушел и, вернувшись с камнем, в котором было проделано отверстие, снова обратился к младшему сыну халифа:
— Когда кончишь разматывать клубки, будь добр, продень нить в ушко моей иглы, чтобы я мог сшить этот жернов! Я что-то стал слабоват глазами.
Абу Нувас и семеро воров
Однажды Абу Нувас тащил домой овцу, купленную им в деревне. А в зарослях пряталось семь грабителей.
И вот один из них выскочил на дорогу и закричал:
— Что это с тобой, старик, зачем ты тащишь свинью?!
— Но это же овца! — возразил Абу Нувас.
— Да ты, верно, совсем выжил из ума! — Грабитель скрылся. Тотчас же появился второй и сказал:
— Подобает ли тебе грешить на старости лет ? Ведь Коран запрещает есть свинину, разве ты не знаешь?
Все воры по очереди говорили что-нибудь в этом роде, пока не решили, что совсем сбили его с толку.
Тогда они появились все вместе и сказали:
— Старик, мы хотим тебе помочь. Мы съедим эту свинью за тебя, ведь мы-то христиане. И отдадим тебе за нее деньги, ты только подожди здесь, пока мы вернемся.
504
Абу Нувас понимал, что он слишком стар, чтобы отбиться от них, так же хорошо он знал и то, что они не вернутся. И он тут же смекнул, как ему провести воров.
— Конечно, вы можете забрать ее, — сказал он, — но почему бы вам не пойти со мной вместе; моя жена приготовит для вас вкусное угощение из этого мяса.
Воры приняли его приглашение и направились вместе с ним в его загородный дом.
Жена Абу Нуваса сготовила вкусную еду, и грабители наелись до отвала. Но мясо, по велению хозяина, было круто посолено, и грабители захотели пить. Они попросили воды, но Абу Нувас заявил, что у него есть только вино, они ведь христиане, религия не запрещает им пить. Воры выпили все вино, какое было в доме, и, охмелев, заснули мертвецким сном.
Абу Нувас взял железное клеймо, раскалил его на огне и выжег у каждого из них свое клеймо на спине.
Затем он пришел к халифу и пожаловался:
— У меня такие непокорные рабы, что я не в силах с ними сладить, — вот только что они съели мою овцу!
Халиф послал десять воинов, приказав им схватить этих рабов.
Грабители проснулись и сказали:
— Но мы не рабы, мы свободные люди!
— Э нет, — возразил Абу Нувас,—у вас на спине мое клеймо!
Рабов-грабителей отвели к халифу. Тог сказал, что они могли бы сгодиться ему для работы на плантациях, Абу Нувас продал их за хорошую цену.
ТРИ МУДРЫХ СОВЕТА
Некий юноша унаследовал от своего отца три тысячи монет и три мудрых совета.
— Запомни эти три совета, — сказал ему перед смертью отец. — Когда-нибудь они тебе пригодятся.
Прожив отцовские деньги, юноша решил продать отцовские советы. Он открыл лавку, уселся в ней и стал ждать покупателей. Но желающих не находилось — цена, которую он запрашивал, казалась всем неимоверно высокой, ведь за каждый совет он требовал две тысячи монет.
Но вот однажды в лавку зашел юноша по имени Буруку, который унаследовал от отца шесть тысяч монет. Он согласился уплатить две тысячи за первый совет.
И владелец лавки сказал ему:
505
— Если ты отправишься в путешествие, после захода солнца не делай ни шага, тут же, пока еще окончательно не стемнело, разбей лагерь и устраивайся на ночлег.
Буруку уплатил еше две тысячи и получил второй совет.
— Если увидишь что-то важное, никому не говори об этом, иначе тяжко поплатишься.
И наконец Буруку решился отдать последние оставшиеся у него отцовские две тысячи, а владелец лавки сообщил ему третий совет:
— Если кто-нибудь пригласит тебя в гости, дважды вежливо отклони приглашение, но на третий раз ты можешь принять его и остаться у этого человека.
Буруку собрался отправиться в путешествие, пошел на рынок и купил верблюда. Там он встретил своего друга, который захотел к нему присоединиться. И они отправились в сафари вместе.
Однажды вечером, когда солнце уже садилось, они услышали в отдалении шум города и увидели его огни. Буруку, помня совет, который обошелся ему так дорого, решил остановиться там, где их застигла ночь.
Но его товарищ не видел никакого смысла в том, чтобы останавливаться на дороге, если можно переночевать в городе, и решил идти дальше, чтобы в темноте добраться до цели.
— Мы уже почти на месте, — сказал он, — я не могу понять, почему ты не хочешь пройти еще совсем немного.
Они расстались, и Буруку расположился на ночь у обочины дороги. Наутро он встал рано и пустился в путь, рассчитывая встретиться в городе со своим другом. Но, не пройдя и половины пути, он увидел, что тот лежит на дороге мертвый, здесь же лежал и его мертвый верблюд. На песке виднелись следы, оставленные змеей нунду. Нунду ужалила и человека, и его верблюда.
- Слава Аллаху, Господину неба, — воскликнул Буруку.— Аллах милостив и милосерден. Я избежал смерти благодаря его заступничеству. Мои две тысячи монет принесли мне большую прибыль.
Он похоронил друга, прочитав над ним заупокойную молитву, и продолжил свой путь.
Буруку прибыл в город и долго оставался там, устраивая свои торговые дела. Однажды Буруку встретился с султаном этой страны, который много о нем слышал. Они сразу понравились друг другу. Султан предложил ему место разливателя кофе при своем дворе, и Буруку согласился. Теперь он всегда был подле султана, полностью доверявшего ему. Буруку был
506
допущен даже во внутренние покои дворца, где жили жены султана.
Однажды султан позвал Буруку с собой на охоту. Но вдруг он спохватился, что забыл дома свои часы.
— Вернись во дворец, зайди в покои, где живет младшая из моих жен. Там, в нише в стене, ты найдешь мои часы,—сказал он Буруку.
Буруку ответил:
— Повинуюсь, мой повелитель, — и отправился во дворец.
Он вошел во внутренние покои и там на ложе султана застал спящими младшую из его жен и визиря. Не проронив ни звука, он взял часы и тихонько вышел из комнаты, не разбудив их.
В лесу он отыскал султана и передал ему часы.
Султан спросил у Буруку:
— Ну, что новою во дворце?
И Буруку ответил:
— Там все благополучно.
Визирь все больше и больше завидовал Буруку, которого султан осыпал своими милостями. Вероятно, он догадывался, что Буруку что-то знает. Во всяком случае, визирь решил разделаться с Буруку.
И приказал слутам:
- Выройте глубокую яму около моего дома. Если кто-нибудь придет, чтобы осмотреть ее, бросьте ег о гуда, — кто бы это ни был, даже я сам.
— Повинуемся, о господин! — ответили слуги.
Когда визирь решил, что его приказ, должно быть, уже выполнен, он сказал Буруку:
— Пойди и осмотри яму, которую слуги копают во дворе моей усадьбы.
— Повинуюсь, господин! — ответил тот. но по дороге Буруку встретил старого друга своего отца, и тот сказал:
— Зайдем ко мне в лом, хочу потолковать с тобой.
Буруку вежливо отказался. Он отказался и во второй раз, когда почтенный старик повторил свое приглашение. Но ведь не часто встречаешь сына своего старого друга! И старик в третий раз повторил приглашение. На этот раз Буруку согласился. Он остался у нею, забыв о приказании визиря.
Тем временем визирь, думая, что слуги давно уже схватили и бросили Буруку в яму, отправился к себе домой. Как только он появился, слуги швырнули его в яму, в точности исполнив его же приказание.
Вскоре после этого Буруку, вспомнив о поручении визиря,
507
попрощался с другом своего покойного отца и поспешил в дом визиря.
Придя, он спросил, 1дс яма, коюрую он должен осмотреть, но она была уже засыпана. Старший слуга рассказал ему о приказании визиря и о том, что произошло.
Буруку понял, что яма предназначалась для него, и возблагодарил Аллаха за свое спасение. Он вспомнил мудрые советы, за которые так дорого заплатил и которые во второй раз спасли ему жизнь.
Когда Буруку вернулся в город, во дворец, султан стал расспрашивать его о юм, что случилось, и Буруку поведал ему свою историю: о смерти отца, о шести тысячах монет и трех советах, которые он на них купил, о змее, ужалившей его друга, о визире и о том, как тот пытался погубить его и как он сам сейчас лежит на дне ямы, предназначавшейся для Буруку.
Султан был очень взволнован.
Он сказал Буруку:
— Да, эти советы и впрямь очень ценные.
И султан заплатил ему за них двадцать шесть тысяч монет.
Затем султан назначил Буруку визирем, передал ему ключи от своей сокровищницы и поручил надзирать за рабами на плантациях.
Султан отдал Буруку в жены свою дочь, а их сын впоследствии стал султаном этой страны.
Но Буруку никогда не рассказывал султану о том, что застал его жену с визирем. Ведь никому не нравится слушать подобные вещи.
О НЕБЛАГОДАРНОСТИ
Лев сражался с большой змеей. Змее едва удалось спастись, она приползла к дому человека и стала просить, чтобы тот спрятал ее от льва, который за ней гонится.
Человек укрыл змею в чулане, и лев так и не смог отыскать ее, хотя и обшарил весь дом.
Когда лев удалился, змея выползла и спросила человека:
— Как вознаграждаются добрые дела?
— Обычно деньгами, — ответил ей человек, — но так как у тебя нет денег, ты можешь убить для меня какое-нибудь животное.
— Разве ты не знаешь, что змеи платят за добро злом? — возразила змея,—Я собираюсь съесть тебя!
— Нет, нет, это несправедливо, — закричал человек, — Давай сначала спросим пчелу.
508
Но пчела сказала:
— Человек сам существо неблагодарное. Он забирает мой мед, выкуривая меня из моего же дома.
— Давай спросим манговое дерево, - предложил человек.
— Человек — существо неблагодарное, — сказало манго.— Он забирает все мои плоды, а когда я перестаю плодоносить, срубает и бросает в огонь.
Тогда человек сказал:
— Давай спросим кокосовую пальму.
Но кокосовая пальма ответила:
— Это верно! За добро платят злом. Человек забирает мои орехи, мой сок и, в довершение ко всему, срезает мои листья для своей крыши.
— Ну, вот видишь, — сказала змея человеку. — Теперь я тебя съем!
— Подожди! — попросил человек, — я хочу попрощаться с женой.
Змея согласилась, и они направились к дому человека.
— Жена моя, — сказал человек, — змея собирается съесть меня, прощай!
А жена спросила змею:
— Господин, ведь ты не откажешься отведать яиц на закуску?
Она взяла мешок с яйцами, развязала его и предложила змее. Но только та всунула голову в мешок, чтобы взять яйцо, как женщина туго затянула горловину, так что голова змеи осталась в мешке. Затем женщина схватила нож и перерезала ей горло.
Так она спасла жизнь своему мужу.
Ну, а муж покинул ее — ведь за добро платят злом.
ТРИ СНА
Как-то трое путешественников, странствуя по пустыне, обнаружили, что у них осталась всего одна-единственная лепешка. Они подумали, что этого все равно недостаточно для троих, и договорились, что ее съест кто-нибудь один. После долгих споров они решили, что лепешка достанется тому, кому приснится лучший сон.
Когда они расположились на ночлег, двое уснули сразу. А третий никак не .мог заснуть, терзаемый голодом. И вот он поднялся и съел лепешку. Всю целиком!
На следующее утро его товарищи поднялись очень рано, а он сделал вид, что с трудом пробуждается от глубокого сна.
509
И сразу же принялся расспрашивать их, что им привиделось.
Первый рассказал:
— Я увидел во сне золотую лестницу, ведущую в небо. Я стал подниматься по ней — все выше и выше, пока не достиг рая. Райские ворота тут же отворились, прекрасный ангел взял меня за руку и отвел в зал, где играла музыка, все ели и веселились. Мне сказали, что я могу остаться здесь навсегда. Увы, это был лишь сон!
Второй сказал:
— Во сне мне явился безобразный дьявол. Он схватил меня и потащил в ад через дыру в земле. Там меня заковали в цепи и стали бить железными прутьями. О, это было ужасно! Благодарение богу, что это был лишь сон! Но хуже всего то, что мне сказали, будто я останусь там навеки.
Ну, а тот, что съел лепешку, рассказал своим спутникам:
— Во сне мне явился ангел и спросил: «Знаешь ли ты, что стало с твоими друзьями?» Я сказал: «Нет, ничего не знаю!» И вот ангел взял меня за руку, и мы полетели вверх, к звездам, в небесную высь. Мы вошли в зал. где играла музыка, а люди ели и веселились, — там я увидел тебя, мой друг, сидящего на золотом троне и окруженного ангелами. Мне сказали, что ты останешься там до скончания времен. Потом ангел повлек меня вниз, все ниже и ниже, мимо звезд и облаков, и в глубь земли, через узкий проход, пока мы не попали в ал. Там я увидел тебя, висящего в цепях и закованного в кандалы, безобразные дьяволы избивали тебя. И мне сказали, что ты больше не выйдешь оттуда.
Поэтому, когда я возвратился сюда, зная, что уже никогда больше вас не увижу, я сьел лепешку!
ЛЖЕЦ И КОЛДУН
Лжец и колдун побились об заклад, кому из них удастся разрушить город султана. Первым явился в город колдун. Он убил пятьдесят человек с помощью сильных ядов и всяких магических средств. Но больше ему ничего не удалось сделать. Люди скоро примирились с утратой своих друзей и родственников. И колдуну пришлось покинуть город.
Он сказал лжецу:
— Теперь твоя очередь. Иди.
Лжец пришел в город и явился во дворец султана.
Он нашептал султану на ухо:
— Я узнал из верных источников, что твой брат Салиму готовится начать против тебя войну.
510
— Да, это на него похоже, — сказал султан. — у него всегда был злобный характер.
А лжец ходил повсюду и рассказывал всем и каждому, что междоусобная война неминуема. Султан созвал войско и выступил против своего брата Салиму, который уже приготовился к войне и нанес ответный удар. Салиму победил. Его солдаты вошли в город и разрушили его.
Лжец пришел к колдуну и сказал:
— Вот видишь, я выиграл! Это совсем просто. Надо лишь предоставить людям самим уничтожать друг друга.
Колдун подумал про себя: «Этот лжец гораздо опаснее меня!»
Никогда не бейс.ч об зак.шд с лжецом.
ИСТОРИЯ О КРОВЕЛЬЩИКЕ
Как-то один кровельщик работал на крыше высокого городского здания. Вдруг он поскользнулся и камнем полетел вниз. Но Аллаху было угодно устроить так. чго как раз в то время, когда сверху падал, кувыркаясь в воздухе, кровельщик, по этой улице проходил богач. И кровельщик угодил ему на голову. Богачу было предопределено умереть на месте, тогда как Аллаху было угодно продлить жизнь кровельщику, который остался невредим.
Ну, а семейство богача было крайне возмущено тем, что их дядя умер из-за того, что на него свалился сверху какой-то презренный кровельщик.
Они потащили кровельщика к кади.
— Этот человек убил нашего горячо любимого дядю, нашего кормильца, свалившись на него с крыши. Он должен возместить нам ущерб!
Кади раздумывал некоторое время, а затем постановил:
— Вы правы! Вам следует наказать его. Пусть кровельщик пойдет и станет на той самой улице, на том же месте. А кто-нибудь из родственников богача пускай заберется на крышу и спрыгнет оттуда на кровельщика, чтобы наказать его за то, что он оступился.
Родные богача до сих пор все еще спорят о том, кому из их семьи выполнять приговор судьи.
Ну, а кровельщик здравствует и поныне и продолжает крыть крыши тростником и банановыми листьями, да благословит его Аллах.
511
ЦАРЬ И ЧЕРЕП
Много лет тому назад жил один царь, у которого было несметное количество золота.
Однажды царь решил отправиться в путешествие. Он приказал приготовить прочный корабль и, дождавшись попутного ветра, пустился в путь, чтобы повидать чужие страны. Но вот ветер стал усиливаться, налетел ураган, и море разбушевалось. Царь был так напуган, что у него пропало всякое желание странствовать.
Он принес обет богу:
— Если я доберусь до родного берега живым и невредимым, обещаю пожертвовать для бедных столько золота, сколько будет весить первый увиденный мною предмет.
Буря тотчас же утихла, занялась заря, и легкий ветерок погнал корабль к берегам Страны Суахили.
Спрыгнув с корабля на берег, царь поблагодарил бога за свое спасение. Затем он стал осматриваться в поисках какого-нибудь предмета, который можно было бы взвесить, но на пустынном берегу не было ни камня, ни дерева, ни бревна, ни скалы, — ничего, кроме песка. Он сделал шаг — и споткнулся обо что-то твердое. Разрыв песок, он нашел какой-то круглый предмет, напоминающий чашу. Царь забрал его с собой и направился во дворец.
Войдя в свою сокровищницу, он приказал слугам принести весы. Положил найденную чашу на весы, а в противовес пригоршню золотых монет. Он добавлял еще и еще золота, но чаша продолжала перетягивать.
Тогда царь потребовал, чтобы принесли самые большие весы, какие только были в его царстве, на них обычно взвешивали огромные корзины. Затем он собрал все свои золотые монеты — дукаты, динары, дирхемы, набил ими мешки и навалил их на одну из чаш весов. Но чаша все еще перетягивала.
Царь пришел в отчаяние.
Он обращался за помощью ко всем своим советникам, и наконец один из них сказал:
— О царь, далеко отсюда в горах живет некий отшельник, обладающий несравненной ученостью. Ему ведома разгадка многих тайн!
И вот царь, сев на коня, пустился в дальний путь. Пос де долгих поисков в горах он обнаружил святого отшельника в пещере, где тот, перебирая четки, читал молитвы.-
Царь рассказал ему о своем деле и добавил:
— Все мое золото не смогло перетянуть старую чашу, погребенную в песке!
512
Святой отшельник долго раздумывал.
Затем он заговорил:
— Эта тяжелая чаша — человеческий череп. Золото всего мира не сможет утолить алчность человека. Но все имеет свой предел. И в конце концов человек будет погребен в песке. Поэтому ты должен взять несколько пригоршней песка и засыпать череп песком. Затем взвесь череп, захороненный в песке,— и твои весы покажут только вес леска, потому что после захоронения вся человеческая алчность и жадность находит успокоение.
Царь поблагодарил святого старца и спросил, не надо ли построить для него мечеть?
— Разве здесь не достаточно места для вознесения моих молитв? — ответил ему отшельник, указывая на огромные горы.
Вернувшись домой, царь решил отдать все свое золото бедным.
И слава об этом мудром и милостивом царе распространилась по всей земле.
Перевод с суахили Е. Котляр
ПРИКЛЮЧЕНИЯ ПАПАДЖУ
(Из сказок народа шангаан)
Есть на Юге Африки народность, которая говорит на языке тсонга, а называется шангаан.
О происхождении этой народности рассказывает следующая легенда. Божественная птица Нвари отложила яйцо в тростинку. Из этого яйца вылупился первый человек. Он построил себе глинобитную хижину — нтсон-гу — и таким образом стал первым обитателем этой хижины — мутсонгой. У него и его жены родилось множество детей — тсонга. Страна, где они жили, по-
лучила название Вутсонга (Земля тсонга).
Тсонга были крупной и могущественной народностью. Однако их завоевали зулусы, предводи тел ьс гвусм ые военачал ьни ком Зошанганой. С тех пор их стали называть машангана или шангаан.
Тсонга до сих пор сохраняют свою древнюю культуру. Они великолепные резчики по дереву, создатели глиняных статуэток, прекрасные музыканты.
Берегут тсонга и свои за.ме-
513
нательные сказки и легенды. Рассказывают их обычно пожилые женщины, и только по вечерам. Сказительница усаживается на циновку. Начинает она с традиционной формулы: «Н'вана ва гарингани» (я сказительница, дочь сказительницы). Слушатели огве-чают:«Гарингани» (да, ты сказительница). Повествование сопровождается выразительными жестами и мимикой. Вставные песенки подхватывают все слушатели. Нередко они хлопают в ладоши. бьют в тамтамы, топают, свистят. Закончив, сказительница сплевывает «птху» ’(«тьфу»), для того чтобы оградить себя и присутствующих от злых духов, которые выступали в качестве дей-
ствующих лиц. Звукоподражание «чойойооо» воспроизводит шорох ветки по земле (ветками закрывались ворота для охраны от диких животных), оно также призвано отгонять злых духов.
После того как сказительница завершит повествование, каждый из собравшихся может высказать собственное пожелание, например, «хотел бы я иметь такой же крааль» или «хотел бы я быть верховным вождем».
Среди сказок имеются и такие, которые произносятся нараспев, как бы поются. Одна из них, в записи представителя народа шангаан — Дэниела Маролена,— и приводится здесь.
ПРИКЛЮЧЕНИЯ ПАПАДЖУ
Сказительница: Хи мина гарингани, н'вана ва гарингани. Слушатели: Гарингани.
I
Верховный вождь был не стар. Но ни жены, ни детей, И вот он задумал жениться. Внес, как велит обычай. Щедрый выкуп скотом И ввел молодую в дом. Она родила ему дочь, А вождю нужен сын, наследник. Гадальные кости сказали: Надо жениться вторично. Вождь так и сделал: внес Щедрый выкуп скотом И ввел молодую в дом. Она родила ему сына. А вскоре, на радость вождю,
514
Родился сын и от первой жены. Мальчики вместе росли: Старший от младшей жены - Ксигамана, Младший от старшей жены — Пападжу. Пападжу — из первого дома. Стало быть, он-то и есть Законный наследник. Годы шли чередою. Сыновья подрастали,' Крепли, мужали быстро. Сразу по смерти отца Началась между ними свара. «Хоть ты из первого дома,— Брату сказал Ксигамана,— Я старший — и править мне». Пападжу ничего не ответил. Он знал, что власть переходит К сыну из первого дома: Так уж ведется издревле. Но, не гнушаясь обмана. Зайца хитрей, Ксигамана Себя объявил вождем.
С тех пор у него в душе Угнездилась тревога. Страшился он постоянно, Что брат низложит его. Советники их отца Покойного, все как один. Подтвердили права Пападжу. К тому же его в народе Любили за нрав благородный, За доброту, незлобивость. Приветливое обхожденье. Л брата его любили Только одни подпевалы. Дерзкие, наглые парни. Ненависть Ксигаманы — Все лютей и лютей, Наконец измыслил злодей Гнусное, подлое дело, Призвал к себе Пападжу. «Брат, — говорит Ксигамана,— От отца нам остались Два камня, два талисмана, Что приносят удачу.
515
Я уже свой проглотил. Теперь черед за тобой». Он протянул Пападжу Камень округлый — и брат, Простодушно поверив Лжи этой хитросплетенной, Возьми да и проглоти. А камень-то был не простой, волшебный: В горле застрял, как кость, Ни протолкнуть, ни вынуть. Лишился несчастный речи, Слова сказать не может, Даже поведать не может О низкой каверзе брата. Все же сумел кое-как Жестами он объясниться.
Парни его обсмеяли: Дескать, не будь дураком. Но те, кто любил Пападжу, Его от души пожалели: Ведь юноша он благородный. Добрый и незлобивый, С приветливым обхожденьем. Не снес Пападжу насмешек, Покинул страну родную. Брел он, брел и набрел На тихую заводь речную. Греется, видит, на камне Ящерица — Игуана.
В ответ на ее привет Пападжу лишь махнул рукой. «О сын отца моего отца, Куда же ты держишь путь?» — Спросила его Игуана. Ничего Пападжу ле ответил. Только махнул рукой, Мол, приключилась напасть. Какая — сказать не могу. «О сын отца моего отца,-Сказала тогда Игуана,-Я знаю, какая напасть С тобой приключилась — ты Братом родным заколдован. . Но нс горюй, Пападжу, Уж я тебе подскажу,
516
Как развести беду. Убей меня, освежуй. Сердце свари и съешь, А шкурку и желчный пузырь Возьми с собою в дорогу — В трудный час на подмогу. Скелет же мой брось на дно, И я оживу тотчас.
Только запомни одно: Около вашей деревни Высокая есть гора. Взберись на нее и вырой Клубень, что там растет. Когда вернешься домой. Хорошенько его отмой И вместе с сердцем свари. Съешь — и камень наружу. А уж как меня изловить — Это твоя забота. Сама я тебе не поддамся». Выслушал все Пападжу, Прочь от реки удалился. Нашел смоковницу, влез. Сделал надруб топором И набрал калебас Липкой, тягучей смолы. Только шагнул он ближе, Игуана нырнула в заводь. Пападжу намазал смолою Камень, где она грелась. Спрятался, ждет, что будет. Вылезла Игуана, Растянулась на камне И накрепко тут же прилипла. Плачет и стонет хрипло. Кому помирать охота? Билась, билась она.
Но не смогла отлепиться. К ней подскочил Пападжу, Радостный танец сплясал. Думает: «Вог и поймалась, Теперь-то сладится дело». И он убил Игуану, Вырезал сердце ее, Шкурку, пузырь взял себе
517
И бросил скелет на дно. Глядь, Игуана — живая -Плывет как ни в чем не бывало. Сказала она на прощанье: «О сын отца моего отца! Ты смелый, смышленый парень, К тому же почтителен к старшим. Теперь отправляйся домой. Сделай, как я велела,— И речь вернется к тебе».
Бережно в сумку свою Уложил Пападжу Сердце, шкурку и желчный пузырь. Махнул Игуане — прощай! — И пустился в обратный путь. Перво-наперво он Взобрался на горный склон. Выкопал клубень, а тут Завечерело как раз, И он заблудился впотьмах. Подумал — и бросил наземь Шкурку и желчный пузырь, И они указали дорогу.
Домой воротясь, Пападжу Сердце с клубнем сварил в юршке, Съел — и камень наружу. Обрадовался Пападжу — Хоть и ночь на дворе. Не утерпел — запел, Во все горло запел.
Проснулся люд деревенский. Все сбежались — послушать. Что Пападжу им расскажет, Спал с его уст замок. И он говорил, говорил, Выговориться не мог. Обозлились еще сильнее Брат и его подпевалы. Обозлились и испугались: А ну как возьмется за них?! Увидал Пападжу, что в глазах Брата — коезром разожженным — Ненависть так и пылает, И понял, что им обоим Her места на этом свете:
558
Либо он, либо брат. В этот же вечер он Копье и дубину припас, Щит и топор припас, И лишь пала тьма на дома, Вышел на бой с Ксигаманой. Дубиной что было сил Бил и копьем разил, Рубил топором.
Едва развиднелось, все Узнали: убит Ксигамана, Но слез для него не нашлось Ни у кого, весь народ Радовался, веселился.
Правил с тех пор Пападжу Милосердно и мудро, Как подобает вождю.
II
Несколько лет миновало. Как-то раз Пападжу Со свитой своей молодою Отправился на охоту. Вдруг слышит: над головою Медоуказчик щебечет, Будто его призывает Медом лесным угоститься. Следом пошел он за птицей. Опа же его завлекала Глубже и глубже в чащобу. Меж тем остальные хватились — Куда подевался вождь? Долго искали его.
Громко кричали, свистели. Вернулись домой, но и там Вождя не нашли, бесследно Пропал он, как в воду канул.
А Пападжу поспешал, Весь нетерпеньем объятый, За птицей, своей провожатой. Она его привела
К прекрасной деревне с домами Олин добротней другого.
519
Обомлел Пападжу: В такой глухомани — такая Деревня, но странное дело — Вокруг ни единой души. Слышатся только в тиши Звуки его шагов.
В первый же дом войти Хотел Пападжу - в надежде Найти там бесценный клад, Но птица заверещала: «Берегись, не входи, мой сын, Там твоя гибель таится. Дальше ступай — и найдешь Богатства, желанные сердцу». Послушал ее Пападжу. Много еще на пути Повстречалось ему деревень, Таких же прекрасных, как эта, Но только он хочет войти, Останавливает его Птица своим верещаньем. Наконец он добрел до крааля, Где было множество коз, Таких откормленных коз Сроду не видывал он. Пападжу подошел к воротам. Птица — порх на загородку, Молчит, не чирикнет даже. Собрал всех коз Пападжу, Погнал их перед собой. Потом он добрел до крааля, Где было много овец, Тучных таких овец Сроду не видывал он. Птица — порх на загородку, Молчит, не чирикнет даже. А вот и третий крааль.
В этом краале — коровы. Гладкие, так и лоснятся, Птица молчит, не чирикнет. Забрал и коров Пападжу. Три стада гонит перед собой, А птица вьется над ним, Показывает дорогу. Идет Пападжу но деревне
520
И видит, в самом конце, Большую-большую корзину С плотно пригнанной крышкой. Гложет голод вождя, А в этой корзине, должно быть. Всяческой снеди полно. Но только руку он протянул, Заверещала птица: «Оставь, не трогай корзину. Там гибель твоя таится». Голод плохой советчик. Пападжу не послушал птицу. Поднатужился, крышку открыл. Выскочила оттуда колдунья, Злая, сварливая ведьма. Грязная, в гнойных язвах, Вонища — хоть нос затыкай, Глаза обжигают, как пламя, А из беззубого рта Торчит один-единственный клык, Длинный и острый, словно копье. Вмиг оседлала она Пападжу, Ворчит: «Ах, такой-сякой! Нарушил ты мой покой! Без совести, без стыда Похитил мои стада!
Ну, я тебе покажу! Отныне вместо коня Будешь возить меня Всюду, куда пожелаю». Задрожал Пападжу, как мышь В острых когтях у кота.
Прозывалась колдунья та Гегетсу, «Один Зуб». Велела Все три стада собрать она И погнать их перед собой. Пришлось Пападжу покориться. Повез на себе он ведьму. Вонь — продохнуть нельзя. Подкашиваются ноги, Так ослабел с голодухи, Но поперек колдунье Не скажешь и слова, сразу Ударит зубом-копьем.
521
Одно заботит беднягу: Как бы дать от старухи тягу. Думал он, думал и все же Удумал штуку одну: Возле смоковницы встал И говорит Гегетсу: «Видишь, бабушка, смоквы? Хочешь, тебя угощу».
Как и он, Гегетсу умирала С голоду и согласилась. Вскарабкался Пападжу На дерево, сбросил ей Спелые сочные смоквы. Уплетает колдунья их, Тем временем Пападжу Набрал плодов полну горсть, Выжал весь сок и кричит: «Бабушка, глянь на меня». Смоквенным жомом глаза Он залепил Гегетсу.
Взвыла колдунья, орет: «Ах, я ослепла, ослепла!» А Пападжу соскользнул Наземь — и как припустит. Скачут стада во всю прыть, Вьется медоуказчик, Указывает дорогу.
Все вперед и вперед Бежит Пападжу — и вдруг Видит поток полноводный: Не перейти его вброд, Можно лишь переплыть, А плавать вождь не умеет. Счастье его, что в реке Резвилась толпа купальщиц, Они-то ему помогли Вместе со всеми стадами Переправиться на. тот берег. Долго-долго терла глаза Гегетсу, наконец оттерла И, вопя во все горло, Пустилась в погоню.
Сказали вождю молодые Спасительницы его:
522
«Останься у нас, погости. Защитником нашим будь. Проклятая Гегетсу, Всех наших мужчин переела. Она что ни ночь заходит В наше селенье. Особый Нюх у нее на мужчин. Найдет — убивает сразу. Нрав у нее кровожадный. Ты парень пригожий, ладный, Жаль, если пойдешь на мясо». Укрыли они Пападжу В доме, самом последнем. И дали ему в охрану Злую, нс подступись, Сторожевую собаку. Остры у нее клыки.
Гегетсу уже у реки. Остановилась в досаде, Ударила зубом по глади И песню свою завела:
Я Гегетсу, Я любого убью Зубом своим, Что подобен копью.
Взбурлила вода, расступилась, Открылась дорожка сухая. Идет по ней Гегетсу. Даже ног не замочит. Приковыляла в деревню, Длинным носом поводит: Не пахнет ли где мужчиной. Все женщины перепугались: Несдобровать беглецу, Поймает его Гегетсу. И впрямь, все дома обойдя, Унюхала ведьма вождя. «Попался, — кричит, — голубчик! Думал меня обдурить, Сам в дураках остался. Спать нынче будем вместе». Открыла колдунья дверь
523
И шасть на порог, в тот же миг Мертвой хваткой в нее Пес вцепился — и держит.
Еле вырвалась Гегетсу.
Прилегла, караулит добычу.
Сморил ее сон, захрапела. Выскочил вождь — и бежать, Но недалеко убежал он — Проснулась ведьма, зевнула спросонку И пустилась вдогонку.
Идет не спеша, хромоножка, А не пробуй уйти от нее. Громко песню поет:
Я Гегетсу, Я любого убью Зубом своим. Что подобен копью.
Время было махланбандлопфу — Предрассветное. Только вождь Песню колдуньи услышал. Встрепенулся, быстрей побежал. Птица-медоуказчик Привела его к баобабу.
Не успел он взобраться, А ведьма уже внизу Стоит —и песню поет:
Я Гегетсу, Я любого убью Зубом своим, Что подобен копью.
Поет Гегетсу, а сама Точит зубом своим Сук, на котором сидит Вождь. Он — на другой, И его источила ведьма, Все сучья она источила. Повис Пападжу на макушке. За ствол принялась колдунья. Вот-вот повалится наземь Все дерево целиком.
А вождь, не будь дураком,
524
Шкурку и желчный пузырь Игуаны схватил
И трах по коре. Чудеса! Стоит, не падает ствол. Гегетсу уже выше точит. Поет, и точит, и точит. Несколько раз Пападжу Спасался с помощью шкурки И пузыря Игуаны. Стоит, не падает ствол, Но с каждым разом — короче. Тревожится Пападжу: «Так я в конце концов Ведьме на зуб угожу». Тут-то он вспомнил про псов, Что дома остались, вспомнил О самом любимом — Маконде. «Фиии! Финн! — засвистел,— Ко мне, мой Маконде, мой верный пес!» Чуткий Маконде услышал зов, Кинулся с громким лаем: «Хууу! Хууу! Хууу!» За ним — и все остальные.
Зовет и зовет хозяин, А псы отвечают лаем: «Хууу! Хууу! Хууу!» Во всю прыть бегут на подмогу. Хватились сельчане собак — Не могут найти никак. Куда они все запропали? Может, сожрали их звери? А может, сыскался хозяин — К нему-то они и ушли?
С тех пор как исчез Пападжу, Все часто о нем вспоминали. Добром его поминали. Тосковали по нем, горевали. Тихо в деревне без псов. Сильнее — тоска и горе. Клещевина - и та повяла. А псы уже подбегают К баобабу. Увидела их Злая колдунья и сразу Набросилась, хочет сожрать. Песню свою распевает:
525
Я Гегетсу. Я покончу скоро Со всей твоею Поганой сворой.
Всех псов одолела колдунья. Всех сожрала — одного Не может осилить — Маконде. Прочь отскочила старуха. Вмиг проглотила три слада: Коз, и овец, и коров, И продолжает сражаться. Нрав у нее презлющий, Но пес, этот дьявол сущий, Ее превосходит злобой, Справься с таким, попробуй! Бьется колдунья с Маконде, Никак не может осилить, А Пападжу с баобаба В ладоши хлопает, пса Подбодряет. Вконец Выбились оба из сил: Пес и старуха. Легли Полуживые, чуть дышат. Передохнули и встали. Опять завязалась битва. Все же она завершилась Победой пса над старухой. Он распорол ей брюхо. Вышли оттуда, один за другим. Люди, которых она пожрала. Коровы, овцы и козы, которых она пожрала, Собаки, которых она пожрала.— Много, много зверья. Слез Пападжу с баобаба. Вырвал зуб у колдуньи. Верного пса обласкал, Все три стада собрал И погнал их домой. Сам нетерпеньем гоним. Птица кружится над ним. Указывает дорогу.
День, другой миновал. Он воротился в деревню.
526
Сельчане бегут навстречу. Радость на лицах у всех. Родосп> и удивленье При виде тучных коров. При виде овец и коз. Что при)пал он из дальних краев.
В тот же вечер созвал Пападжу Весь деревенский парод.
О своих приключеньях поведал. О том, как свирепый Маконде Верх одержат над колдуньей. С тех нор. лишь минус г день. Люди со всех деревень Сходились, чюбы послушать Диковинный hoi рассказ. Бывало, чю и не раз. Все восхваляли вождя. Стадами сю любовались.
В чес । ь своею возвращенья Пир юрой Пападжу хегроил. Мною ско|а закололи. Мною вина нацедили. Все пели, плясали и пили. Tyi. на пиру, и открыл Заветную думу свою Пападжу: он замыслил жениться. В жены он выбрал себе Одну из красавиц купальщиц. Которые в трудный час Спасли его от колдуньи. Справили честь по чести Свадьбу. С женою вместе Правил страной Пападжу Мудро и милосердно. Как подобает вождю.
Iltxy ! Чойойоо!
Перевод с сиг.паи кого .1 Ибрагимова
A 94 Африка: Лит. альманах. Вып. 4-й./Сост. Т. Редько; Худож. В. Алешин. — М.: Худож. лит., 1983.- 527 с.
Четвертый выпуск литературного альманаха «Африка» познакомит наших читателей с новым романом ганской писательницы Пегги Аппиа «Хоронить еше рано», с большим юмором рассказывающим о жизни сельской глубинки Ганы, с повестью алжирского писателя Мулуда Ашура «Оставшийся жить», посвященной временам борьбы алжирских патриотов против колониального ига, с разнообразными рассказами сьерра-леонского писателя Сарифа Исмона. со статьями советских литературоведов и ученых: М. Курганова, А. Давидсона. И. Никифоровой и другими произведениями.
4703000000-356 ол
---------------- 184-83
028(01)-83
ББК 84.6 И(Афр)
ЛИТЕРАТУРНЫЙ АЛЬМАНАХ «АФРИКА»
Выпуск че1вертый
Составите.н>.
Тамара Прокофьевна Редько
Редакторы
.4. Ибрагимов. Г. Ярославцев
Художественный редактор
Ю. Коннов
Технический редактор Л. Синицына Корректоры Т. Калинина, И. Филатова
ИБ № 2849
Сдано и набор 09.02.83. Подписано в печать 28.07.83. А-13130. Формат 84 х I081 г. Бумага тип. № 1. Гарнитура «Таймс». Печать высокая. Усл. печ. л. 27.72. Усл. кр.-отт. 27.72. Уч.-изд. л. 32.36. Тираж 50000 экз. Изд. № VIII-1258. Заказ № 807. Цена 3 р. 50 к.
Ордена Трудового Красного Знамени издательство «Художественная литература». 107882, ГСП, Москва. Б-78, Ново-Басманная, 19.
Ордена Октябрьской Революции, ордена Трудовою Красного Знамени Ленинградское произволе 1венно-техническое объединение «Печатный Двор» имени А. М. Горького Союзполиграфнрома при Государственном комитете СССР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли. 197136. Ленинград, П-136, Чкаловский пр„ 15.