/
Text
Литературн ый альманах
Выпуск 5
о
ЛИТЕРАТУРНЫЙ АЛЬМАНАХ «АФРИКА»
РЕДАКЦИОННАЯ КОЛЛЕГИЯ
Громыко Ан. А. Давидсон А. Б.
Ибрагимов М. А.
Исмагилова Р. Н.
Кулик С. Ф. Осипов В. О. Хохлов Н. П.
ЛИТЕРАТУРНЫЙ АЛЬМАНАХ
Выпуск 5
Москва «Художественная литература» 1984
И(Афр) А94
Составление
Б. Егорова
Оформление
Е. Соколова
4703000000-409 028(01 )-84
Составление, статья, переводы.
191-84 оформление. Издательство «Худо-
жественная литература», 1984 г.
СОДЕРЖАНИЕ
Рассказы
Из современных маврикийских рассказов
Н. Солнцева. Предисловие.............................
Мохан.тал Даял
У нотариуса. Перевод с хинди Н. Солнцевой.............. '2
Б х а н у м а т и Нагдан
Оковы. Перевод с хинди Н. Солнцевой.................... 15
Пуджананд Нема
После рейса. Перевод с хинди Н. Солнцевой.............. 21
Пу шла Бампа
АК-600. Перевод с хинди Н. Солнцевой................... 26
Кришна Лалбихари
Сверхурочное время. Перевод с хинди Н. Солнцевой ... 29
Дипчанд Бихари
Господин Ананд Амул, член парламента. Перевод с английского Н. Солнцевой........................... 33
Когда приходят дожди. Перевод с английского Н. Солнцевой .......................................... 39
Старая история. Перевод е французского А. Недачиной ... 42
Роман
Э. Чипамаунга. БОРЕЦ ЗА СВОБОДУ
В. Бушин. Предисловие...................................... 46
9. Ч и п а м а у н г а
Борец за свободу. Перевод с английского И. Гуровой ... 48
5
Стихи
Из современной зимдадвийской поззии
Музасмура 3 и м у н ь я
Моя родина. Перевод с английского Ю. Здоровова . . . 224
На пастбище в дождливую погоду. Перевод с английского
Ю. Здоровова ................ 225
Пословица. Перевод с английского Ю. Здоровова .... 226
С гарушка. Перевод с английского Ю. Здоровова .... 226
Матери (Письмо из колониальной тюрьмы). Перевод с английского Ю. Здоровова........................226
Весна. Перевод с английского Ю. Здоровова..................227
Зимбабве (Глядя на руины). Перевод с английского Ю. Здоровова..............................227
Ченджерай Хове
Отцу — на родину. Перевод с английского А. Малышева . . . 228
Африканский опыт. Перевод с английского А. Малышева 229
Спокойная любовь. Перевод с английского А. Малышева 229
Зимбабве — империя камня. Перевод с английского А. Малышева .................................. 230
На отставку моего отца. Перевод с английского А. Малышева .................. 2'0
У дорожного поста. Перевод с английского А. Ма-
лышева .................. 231
Заряженные ружья. Перевод с английского А. Малышева 231
Письмо рубщика тростника туристу. Перевод с английского А. Малышева ................ 232
Бой. Перевод с английского А. Малышева................... 233
В суде, 1976 г. Перевод с английского А. Малышева . . . 234
Чарлз Мунгоши
Если ты изживешь усталость и злобу. Перевод с английского А. Сергеева.........................234
Письмо сыну. Перевод с английского А. Сергеева . . . 235
В доме. Перевод с английского А. Сергеева..................236
В пути. Перевод с английского А. Сергеева..................237
На веранде. Перевод с английского А. Сергеева .... 23"7
Пайонир-стрит умирает. Перевод с английского А. Сергеева 237
Смерть художника. Перевод с английского А. Сергеева . . . 238
В дорогу. Перевод с английского А. Сергеева............... 238
Шим мер Чинодиа
Воспоминание. Перевод с английского А. Сергеева .... 239
Африканская трава. Перевод с английского А. Сергеева . . . 240
Старик умирает. Перевод с английского А. Сергеева . . . 240
Грибная поляна. Перевод с английского И. Цветковой . . . 240
6
Генри Поте
Смотри! Взгляни, как деревья... Перевод с английского А. Сергеева.................................... 241
Чарлз Маречера
Приношенье моей души. Перевод с английского А. Сергеева ......................................... 242
Джудит М о й о
Ньямакондо, приют зимородков. Перевод с английского А. Сергеева.................................... 242
Ларон Ходза
Оскорбленная жена. Перевод с английского А. Сергеева 243 Уильям Хасси
В поезде. Перевод с английского А. Сергеева........244
Борец за свободу. Перевод с английского А. Сергеева . . . 245
Прощальная песня. Перевод с английского И. Цветковой 245 Эддисон Звобго
Бабушка в городе. Перевод с английского А. Сергеева . . . 246
Айзек Чидаваэнзи
Я не тот. Перевод с английского А. Сергеева .... 247
К и зито Мучемва
Туристы. Перевод с английского А. Сергеева.........248
Сэмьюэл Чимзоро
Нарушитель комендантского часа. Перевод с английского А. Сергеева.....................................249
Джулиус Ч и нго но
Мой старый башмак. Перевод с английского А. Сергеева 250 Шипстоун Секесо
Удав. Перевод с английского А. Сергеева............250
Клиффорд Нхау
Предсказатель. Перевод с английского А. Сергеева .... 250
Соломон Мутсвайро
Могила неизвестного. Перевод с языка шона А. Сергеева 251 Ким Хопкинс
Солнечный водоем. Перевод с английского И. Цветковой 252
Пьеса
Дэниел Пирс. КОГДА ДОВЕРИЕ НАРУШЕНО...
( '. Митина. Предисловие...............................253
Дэниел Пирс
Когда доверие нарушено... Перевод с английского С. Митиной 254
7
Рассказы
Рассказы разных стран
Джамаль Амрани
Баркукес. Перевод с французского Н. Световидовой . . . 289
Сын народа. Перевод с французского Н. Световидовой . . . 294
Возвращение. Перевод с французского Н. Световидовой . . . 303
Барбара Кименье
Каласанда. Перевод с английского Л. Биндеман . . . . 310
История с сумкой. Перевод с английского Л. Биндеман 312
Каласандская гончая. Перевод с английского Л. Биндеман 311
Роман
Жозеф Кессель. ЛЕВ
Д. Горюнов. О романе Жозефа Кесселя «Лев».................331
Жозеф Кессель Лев. Перевод с французского Ф. Мендельсона............338
Статьи и очерки
Владимир Корочанцев По тропам Африки...........................982
Фольклор
Сказки Западной Африки
Отмежевание земли от неба. Перевод с английского Н. Тимофеевой ....................................................529
Айдо-Хведо. Перевод с английского Н. Тимофеевой .... 532
Битва со змеем Бидой. Перевод с английского Н. Тимофеевой ........................................................... 532
Голубая кровь. Перевод с английского Н. Тимофеевой . . . 540
Барабаны Огеденгбе. Перевод с английского Н. Тимофеевой 547
Три совета. Перевод с английского Н. Тимофеевой .... 550
У ко. Перевод с английского Н. Тимофеевой ....... 552
Жены Агу. Перевод с английского Н. Тимофеевой . . . . 553
Цена спеси. Перевод с английского Н. Тимофеевой .... 554
8
Онвуэло. Перевод с английского Н. Тимофеевой . ... . 555
Бесконечный рассказ. Перевод с английского Н. Тимофеевой 556
Принесение огня в дар. Перевод с английского Н. Тимофеевой 557
Сирота. Перевод с английского Н. Тимофеевой...................558
Афоризмы
Бернар Дадье. Афоризмы. Перевод с французского Ф. Ярили/ /а.....................................................561
Рассказы
ИЗ СОВРЕМЕННЫХ МАВРИКИИСКИХ РАССКАЗОВ
ПРЕДИСЛОВИЕ
За полтора десятка лет, минувших со дня обретения Маврикием независимости, в стране появились приметы зарождения новой литературы, принципиально отличной от дешевого, неприкрыто-развлекательного чтива, с одной стороны, и от камерных, большей частью подражательных опусов эстетствующей литературной элиты — с другой.
Советский читатель уже знаком с остросоциальным романом Ананда Маллу «Они летят в пропасть», перевод которого был опубликован в пятом номере «Восточного альманаха» (М., «Художественная литература», 1977). Роман известного писателя Аб-химанью Аната «Красный пот», посвященный жизни и борьбе маврикийских сельскохозяйственных рабочих, со времени своего опубликования в 1977 году выдержал целый ряд повторных изданий.
В этой литературе особое место принадлежит маврикийскому рассказу — все более уверенно начинает заявлять о себе новеллист-гражданин, повествующий о раз
ных аспектах жизни общества, о своей стране и о своем времени.
В настоящем номере альманаха «Африка» впервые публикуются рассказы маврикийских авторов, переведенные с хинди, английского и французского, отобранные из двух сборников: «Маврикийские рассказы на хинди», 1976 год и авторский сборник Дипчанда Бихари «Дорога в будущее».
Новеллы, разные по манере, не равноценные по уровню писательского мастере! ва, объединяются, однако, свойственной им всем особенностью — их авторам близки и понятны беды и чаяния людей труда, их волнует социальная несправедливость, проблема безработицы, произвол плантаторов, заводчиков и их подручных, ханжество дельцов от политики, живучесть невежества и старых предрассудков, приниженное положение женщины. Медленно пробиваются в сознании людей ростки нового («Старая история»), которые подчас принимают уродливые формы («У нотариу
10
са»); женская эмансипация порой оборачивается неожиданной стороной («АК-600»); хозяевами жизни по-прежнему остаются белые: «Они едут — мы везем», — с горечью говорит одна из девушек, служащая на заводе, где всех работниц называют просто по номерам, точно они не люди, а живые машины.
Многое изменилось в жизни независимой страны — в людях пробудилось сознание своих прав и человеческого достоинства, вызрел протест против косных обычаев, окрепло чувство солидарности с другими тружениками, независимо от цвета кожи. Однако плоды независимости достались кучке сильных мира сего, готовых, если потребуется, с оружием в руках отстаивать свои позиции и свои богатства («Когда приходят дожди»). Многие из них приспособились к новым условиям и научились ловко эксплуатировать патриотические чувства своих соотечественников, подобно Общественному деятелю из новеллы «Сверхурочное время». В рассказе «Господин Ананд Амул, член парламента» едко высмеивается буржуазная демократия, позволяющая невежественному сахарозаводчику путем подкупов и интриг пробраться в законодательное собрание. Герой рассказа «После рейса» возмущен нераспорядительностью частной автобусной компании, от которой страдает население и служащие самой компании, тогда как ее владельцы обеспокоены только своими прибылями.
Одним словом, в этой благо
словенной стране, называемой обычно «жемчужиной Индийского океана», и поныне много нерешенных проблем, доставшихся ей в наследство от колонизаторов. Об этих проблемах и пишут маврикийские писатели-реалисты, черпающие материал из самой жизни, говорящие от имени простых людей, чьи интересы они представляют.
В предисловии к своему сборнику Дипчанд Бихари определяет смысл писательского труда в следующих словах:
«По мне, нет большего удовлетворения, чем возможность разделять боль и радости обездоленных, и нет большего счастья, чем возможность указать им путь к освобождению... Как писатель, я сочту свою миссию выполненной только в том случае, если в своих романах и рассказах я и впредь смогу отстаивать права человека на жизнь и вместе с собратьями по перу строить мир, свободный от социальной несправедливости и дискриминации».
Рассказы «У нотариуса» Мо-ханлала Даяла, «Оковы» Бханума-ти Нагдан, «После рейса» Пуд-жананда Немы, «АК-600» Пушпы Бампы, «Сверхурочное время» Кришны Лалбихари взяты из сборника «Маврикийские рассказы на хинди». (у Махатма Ганди санстхан, 1976; рассказы «Господин Ананд Амул, член парламента», «Когда приходят дожди», «Старая история» Дипчанда Бихари из сборника «Дорога в будущее». с) Deepchand Bechary. Ashley Printers.
H. Солнцева
Моханлал Даял
У НОТАРИУСА
Жара нестерпимая. Уж на что он привычен к тяжелой работе в поле под палящими лучами солнца, а и ему здесь невмоготу. Он достал из кармана платок, вытер катившийся градом пот. Часы на руке показывали четыре. Капитан Рамлал уехал еще утром, и до сих пор его нет. Если не появится, считай, день пропал впустую. Совсем было сладилось дело — и ведь прогореть может.
— А чтоб ему!.. — выругался он, сознавая свою полную беспомощность.
В густом потоке машин он искал глазами оранжевый «хан-тер». Наконец-то! Сидящий за рулем человек не успел припарковаться и взять из машины портфель, как он, только что посылавший капитана ко всем чертям, подбежал к тому с видом провинившейся собаки.
— Все бумаги в порядке, дело теперь за вами!
Хочешь не хочешь, приходится заискивать перед этим Рам-лалом — как он ненавидит его, если бы кто знал!
— Идем!
— Неужто привезли! — Он боялся поверить своему счастью.
— Я же слово дал! — услышал он в ответ, весь затрепетав от радости. Ему ясно представился его сын, его Сона, — сидит за столом, при галстуке, и щелкает костяшками счетов, дебет-кредит — это для него раз плюнуть. Баланс сошелся, управляющий зовет его к себе в кабинет и жмет руку...
— Придется подождать, господин нотариус будет немного позднее! — Эти слова клерка вернули его с облаков на землю. Ему, ждавшему с самого утра, эти последние полчаса показались вечностью. Все равно что поставили перед голодным еду, а есть запретили — не время еще.
Он устало плюхнулся на скамью, — стрекота пишущей машинки он теперь не замечал. Чтобы успокоить нервы, достал сигарету с примесью наркотика, зажег, глубоко затянулся, запрокинул голову кверху и стал следить за кольцами дыма.
* * *
— Ты только посмотри на него — выучили сыночка на свою голову! Утром спит до восьми, а встанет — без дела шляется целый день, ворон считает. Хоть бы дров наколол! Только и знает зубоскалить с парнями у обочины шоссе. Этому их учат в школе? Пойди поищи его, небось к почте нелегкая унесла!
12
Глупая баба, что с нее возьмешь? Где ей понять, что сыну и самому несладко приходится! Столько лет учился, день и ночь сидел над книжками, глаза себе портил, голову забивал — получил наконец свидетельство. Ну и что из того? Каждый день ходит по объявлениям, обивает пороги, собеседования проходит то в одном офисе, то в другом, экзамены сдает — и все без толку! Что ему теперь, как отцу, в поле идти, сахарный тростник резать? Довольно наши отцы и деды гнули спины на этих белых хозяев, сукиных сынов!
Спасибо дядюшке Рамдхани. наставил на путь истинный:
— Что у тебя иарень-то делает?
— И не спрашивайте, дядя, дома сидит! Вот недавно пришел вызов из одной фирмы, позавчера ездил на собеседование.
— А ты говорил с кем-нибудь?
— С кем говорить-то? Не люблю я этого, да и не знаю гам никого.
— Сколько всего было претендентов?
— Сона говорил — что-то около сорока.
— Тогда надежды мало — им ведь только один нужен. Да и ты дурак! Стучишься в дверь, когда нужно в окно лезть! За один год можно сына человеком сделать.
Если с понятием кто, ему не нужно повторять дважды, достаточно лишь намекнуть. Ай да дядюшка, вот что значит жизненный опыт! Он летел домой как на крыльях. Прибежал, взял с собой сына и с ходу направился с ним прямо к сахибу на виллу.
Выслушав его, сахиб возликовал в душе — жирный кусочек сам в рот просится! Он кинул взгляд на свой телевизор — устарела марка, не смотрится уже. Цветной «Томпсон», пожалуй, подойдет больше. Искушенный в таких делах, он, однако, со-шасился не сразу, а после долгих отговорок.
— Видишь ли, я ведь не миллионер какой-нибудь. Собеседование с твоим малым проводил я... Были там кандидаты и поспособнее его... Что касается продвижения по службе и прочее, так это тоже в моих руках...
— Я в долгу не останусь — на чай. скажем...
— Давай сделаем так: учитывая твое положение, я возьму с тебя только три тысячи...
— Три тысячи! — Он начал глотать ртом воздух, как рыба на берегу. От растерянности помутилось в голове, однако он постарался взять себя в руки.
— Это очень дорого, сахиб! Нам, беднякам...
— Я уже сказал, что я не миллионер! Такой же человек, как и все. Три тысячи — это только для тебя, учитывая твою бед
13
ность. Подумай хорошенько, другого такого случая не представится.
Негодяй! Знает когда можно кровь пить! Хотелось ругаться последними словами, но он заставил себя улыбнуться:
— Хорошо, сахиб! Я постараюсь...
— Вот и чудно! Не беспокойся, все будет в порядке. Только помни — завтра, не позднее восьми!
С тяжелым сердцем он возвращался домой. Посулить-то он посулил, но... Откуда взять столько? Кто поверит взаймы? Если даже продать корову и всю живность, все равно больше полутора тысяч не выручишь. Сейчас он на мели — шутка ли детей выучить! За обученье заплати, за проезд, за книжки — только успевай раскошеливаться. На всем экономил, каждый цент считал. А без денег что сделаешь? Еще покойная бабушка говаривала: «Без денег — бездельник».
* * *
— Э, да что эго с тобой? Сник совсем. Видно, с угра не ел ничего? Так недолго и ноги протянуть! Идем выпьем хоть кока-колы, пока нотариус не пришел.
Он встал и послушно зашагал за капитаном. Оба вошли в кафе на углу улицы.
— Две кока-колы, пожалуйста!
— Ну и жарища у вас в городе, господин капитан! Небо будто расплавилось — так и пышет!
— Тебе-то что, один раз приехать пришлось. А мы ежедневно здесь жаримся. Что поделаешь — дела!
Он снял пиджак, перебросил через руку. Кока-кола была холодная, приходилось тянуть осторожно. Оглядев посетителей, он подошел к группе молодых людей, которые играли в футбол, опуская в автомат монетки по четыре аны1. Оказывается, это очень трудно — забить гол.
Ему вдруг представилось, что его собственная жизнь — тоже футбольная игра. Забить гол — это вам не раз плюнуть! Когда он был на коне, родственники все были внимательные да ласковые. А когда нужда пришла — и помочь некому, точно и не родственники вовсе, а заимодавцы. Дудки, если он что задумал, никто его не переубедит! Найдутся добрые люди, вытащат из ямы, хоть шею скрутят, да вытащат. А иначе — кому дело до чужой беды?
Соломинка в бутылке зашипела — кока-кола кончилась. Поставив посуду на прилавок, он хотел заплатить, но капитан его опередил.
1 Дна — мелкая монета, одна шестнадцатая рупии.
14
— Пойдем, пришел, наверное!
Стоя на пороге конторы, клерк уже искал их глазами. Они вошли, клерк запер за ними дверь. Нотариус оторвался от бумаг и жестом пригласил садиться. Кресла были удобные, мягкие.
— Кто из вас Рамнараян?
- Я.
— А Рамлал?
- Я
— Ясно...
Он подумал, что мечта его наконец сбывается. Стоило похлопотать один день, чтобы избавить мальчика от многих лет тяжкого труда. Но боже мой, какую цену придется за это заплатить! На него вдруг навалилась страшная усталость.
— Рамнараян, твоя земля и дом, что находятся в местечке Мельроз. отдаются в залог Рамлалу за четыре тысячи рупий...
По всему его телу прошла дрожь. Он с усилием вслушался в слова нотариуса, что-то еще говорившего, читавшего какие-то параграфы положения о закладе... Двадцать пять процентов удержано в счет комиссионных и за документы... Он снова отключился...
Когда он встал и взял ручку, чтобы поставить подпись на документе, решающем его судьбу, все в нем противилось этому. Ему казалось, что чернила, несмываемые фиолетовые чернила, покрывают его лицо, он чувствовал их у себя на щеках, на лбу... Руки у него дрожали.
Бханумати Нагдан
оковы
Было четыре часа пополудни. Я стояла на галерее здания государственного казначейства и ждала Авниша. Он еще не освободился — видно, много работы. Поэтому он и позвонил мне. чтобы я приехала в офис и подождала его здесь.
Был нежаркий сентябрьский день, конец недели. В небе там и сям грудились сизые облака, и временами начинал накрапывать мелкий дождь. Сегодня прибывает принцесса Александра, вспомнила я, это ей готовят такую пышную встречу. Сейчас идут последние приготовления. Повсюду сооружены изукрашенные арки, и по всему пути следования принцессы укреплены яркие флажки. Вечером весь город засверкает тысячами разноцветных огней.
15
Хорошо живется принцессам! В любое время отправляешься в путешествие, — хочешь у себя дома, хочешь — за границу. Ни тебе денежных затруднений, ни хлопот о визе, ни проблемы жилья: едва сойдешь с трапа самолета, ступаешь на красный ковер, кругом приветственно машущие руки, улыбки... Впрочем, если вдуматься, жизнь принцессы тоже несвободна о г ограничений: какая нужна осторожность — взвешивай каждое слово, обдумывай каждый шаг. Чуть промахнешься, дотошные журналисты сейчас заметят, раздуют из мухи слона. Нет, не хочу быть принцессой — мне по душе мое собственное, независимое существование...
Подошел Авниш, и мы некоторое время вместе наблюдали за приготовлениями.
— Я очень устал сегодня, — пожаловалбя Авниш. сев в машину. — Даже в поясницу вступило.
— Надо тебе побыстрее пообедать и отдохнуть.
— А ты сама? Ты тоже выглядишь усталой.
— Что обо мне говорить? Ничего особенного, как всегда.
— Послушай, Вилас. — сказал Авниш.—Я сегодня вот что надумал: на будущий год возьму-ка я отпуск, и махнем мы с тобой в Париж, одни, без детей.
— Это будет чудесно! На обратном пути поживем в Бомбее, и я куплю себе новые сари!
— Да, конечно! Бомбей, Париж, Рим и...
— И Англия!
— Да. кстати, сегодня в офис приходил друг твоего брата Свапнил. Он недавно вернулся из Англии, четырнадцать лет там прожил.
— Свапнил! Не может быть!..
Авниш после обеда прилег отдохнуть, а потом с детьми устроился по обыкновению у телевизора, и началась веселая возня, шутки, смех. Меньше всего интересовались они тем, что происходило на экране.
Я ушла в спальню — мне хотелось побыть одной. Свапнил... Как он выглядит спустя четырнадцать лет? Смуглый, с огромными черными глазами, с привычкой все время покусывать губы, с падающей на лоб непокорной прядью густых волос — таким представлялся мне Свапнил, которого я когда-то любила, а может, и теперь еще...
Свапнил был дружен с моим братом Вишалом и часто бывал у нас в доме. Очень общительный, непосредственный юноша, большой поклонник западной цивилизации. «Посмотрите на молодежь Запада — какие они независимые, раскованные, как свободно держатся! Ни следа застенчивости или робости. А у нас? Наши девушки очень отстали от них!» Я сердилась на
16
него за эти слова, но возражать не смела. Он не удостаивал меня своим вниманием, может быть, у него не было времени, а может, просто не считал нужным. Мне не нравился его образ мыслей, но сам он запал мне в душу.
Тем временем начались переговоры о моем замужестве. Авниш приехал познакомиться, я ему понравилась, вопрос о свадьбе был решен. Несколько раз я порывалась открыться Свапнилу. сказать, что люблю его, но так и не решилась.
Авниша я не любила, но вышла за него. Вначале мне неприятно было даже его прикосновение. Порой в минуты близости я представляла себе, что это не муж со мной, а Свапнил, и начинала осыпать его ласками. Авниш каким-то чутьем угадывал мое состояние и отталкивал меня: «Я знаю, Вилас, ты сейчас не здесь, не со мной. Я обнимаю твое тело, а душа твоя где-то далеко». Он уходил на балкон, а я лежала, обессиленная, молча глотая слезы. Как объяснить ему, что такое душа женщины? Над ней не властны обряды — священный огонь венчания, чтение молений, бессмысленные свадебные обычаи. Они дают мужу лишь юридические права на жену и власть над ее телом, не больше.
Авниш ни в чем не виноват. Если б он знал, чю я люблю другого, наверное, он не женился бы на мне. Так. значит, виновата я сама? Но разве наше общество согласилось бы считаться с моим желанием? Того, кто нарушает социальные установления, объявляют мятежником, он становится врагом общества. и его уничтожают. Может, я не хотела, чтобы меня уничтожили. А может, просто не верила, что Свапнил ответит мне взаимностью.
* * *
Спустя два года, когда родилась Канчан, во мне произошла перемена. Я. конечно, не забыла Свапнила. но образ его как бы померк в моей душе. Моя неудовлетворенность и тоска понемногу С1али стихать. Авниш очень меня любил, я стала отвечать ему тем же. Между тем стало известно, что Вишал и Свапнил уезжают за границу. Вишал пробыл там пять лег и вернулся на родину, а Свапнил женился на англичанке и остался там. У меня родился второй ребенок. Когда дети подросли и стали ходить в школу, я пошла работать. Жизнь протекала спокойно.
— Ты спишь, Вилас?..
В спальню вошел Авниш и зажег настольную лампу. Ход моих мыслей был нарушен. Медленно возвращаясь из мира воспоминаний в настоящее, я ответила:
17
— Нет... Задремала немного... Дети уснули уже?
— Уснули, — сказал он, садясь на кровать. — Сегодня по телевизору смотреть нечего — скука!
Он тихонько погладил меня по спине, притянул к себе. И снова, спустя столько лет. его прикосновение показалось мне неприятным.
* * *
На следующий день, в субботу, в резиденции губернатора устраивался прием в честь принцессы Александры. С самого утра у меня было тяжело и неспокойно на душе. Помимо всего прочего я опасалась, что Свапнил будет на приеме. Я хотела избежать этой встречи, так как была в себе не уверена. Сославшись на головную боль, я осталась дома, и Авниш отправился туда с детьми.
* * *
Раздался звонок. Я открыла дверь и застыла на месте — на пороге стоял Свапнил. Точно такой, каким он был четырнадцать лет назад, только кожа чуть светлее да на висках кое-где блестит седина. Я смотрела на него не отрываясь, не в силах произнести ни слова.
— Узнаёшь? — улыбнувшись, спросил он.
«Как не узнать, свои ведь!» — хотелось мне сказать, но сердце бурно колотилось в груди, и я молча сложила в знак приветствия ладони. Свапнил взял меня за руки и ввел в гостиную. Никогда раньше он не прикасался ко мне. Как упоительно было это его прикосновение и как непохоже на мужнино!
Мы сидели и разговаривали. Между прочим, он рассказал, что развелся с женой, сын остался с матерью. Он счастлив, что вернулся на родину. Страна заметно прогрессирует. Девушки стали развитые, работают — их можно встретить всюду — в школах, учреждениях, в гостиницах, даже в парламенте. Затем вдруг без всякого перехода он воскликнул:
— Слушай, Вилас, какая ты стала красавица! У тебя удивительные глаза!
Я взглянула на него и тут же в замешательстве потупилась, боясь выдать себя взглядом.
Между тем вернулись Авниш и дети. Прием им не понравился — они там скучали. Свапнилу все обрадовались. Свапнил же, необычайно оживленный, много разговаривал с Авнишем. играл с детьми.
Вечером мы все вместе отправились в Порт-Луи — смотреть иллюминацию. Я была на верху блаженства, оно переполняло
18
все мое существо. Только нет-нет, да и мелькнет грустная мысль о необходимости вновь разлучиться со Свапнилом.
Трудно объяснить мое тогдашнее состояние. Я как бы раздвоилась: я любила их обоих — и Авниша и Свапнила. Авниш был мне муж, отец моих детей. Этот человек заботился о нас, о нашем благополучии, о нашем будущем. Моя любовь к нему была исполнена чувства долга, признательности. Наш союз зиждился на авторитете двух семейств, чью репутацию мы были обязаны беречь.
Но и Свапнила я любила. Это не было увлечение. Это была любовь женщины к мужчине, любовь, для которой не существует общественных преград, страха, чувства долга. Теперь, когда после стольких лет разлуки он был рядом со мной, мое чувство готово было вырваться наружу. Мне хотелось громко закричать и объявить всем о своей любви.
Нет, это невозможно! Я никогда не смогу сделать это — я принадлежу Авнишу. Я не могу отдать другому то, что мне не принадлежит.
* * *
Свапнил стал часто бывать у нас. Они подружились с Авни-шем. вместе ходили в ресторан, в казино. Свапнил много рассказывал о Европе, сравнивал тамошнюю жизнь с нашей. Иногда мы все вместе выбирались в кинотеатр или на пикник.
Однажды в воскресный день, когда Авнишу нужно было отлучиться по неотложному делу, я тоже собралась было навестить свою мать. Однако Бобби закапризничал, и я отправилась с детьми на пляж. Искупавшись, я выходила из воды, как вдруг передо мной вырос Свапнил. Я вздрогнула от неожиданности. Усилием воли взяв себя в руки, я отыскала полотенце, переоделась и, унимая дрожь, подошла к нему.
— Я уезжаю, Вилас. — проговорил он,—Сегодня мои родственники устроили прощальный пикник, вот почему я здесь. Увидев тебя, я оставил их и пришел проститься.
Мы сели на песок. С моря набегал прохладный бриз, по небу плыли редкие белые облака. Неподалеку из транзистора слышалась негромкая чарующая мелодия.
Свапнил, не отрываясь, смотрел мне в лицо, словно желая чго-то прочитать в нем. Мы оба молчали, время будто остановилось. Наконец он произнес:
— Можно задать тебе один вопрос?
_ 9
— Ты любишь меня?
Я молча смотрела на волнующуюся поверхность моря. Волны поднимались, стремительно бежали к берегу, будто в на
19
дежде на что-то, но, столкнувшись с препятствием, возвращались обратно. Вот так и я. Всю жизнь я ждала этого часа, страдала, жаждала услышать эти слова. Неужели теперь, услыхав их, я должна считаться с препятствиями?
— Я знаю, Вилас, ты тоже любишь меня, продолжала любить все эти годы. Какой я болван, что не смог тогда угада i ь это чувство, бредил европейскими девушками! Теперь-то я прозрел: они умеют брать, но не давать. Любовь для них — лишь влечение плоти, в ней нет души. Когда я вернулся сюда и увидел тебя, я очень хорошо понял разницу. Наша женщина, Вилас, достойна поклонения. Она скорее пожертвует собой, чем причинит горе другим. Я рад, что у тебя такой достойный и любящий муж, как Авниш!
— Замолчи, Свапнил, довольно! Тебе никогда не понять душу женщины. Те добродетели, которые ты перечислил. — их во мне нет! Я только слабая женщина, не богиня отнюдь. Эти высокие слова — оковы на моих ногах, я не хочу...
Тут я разрыдалась. Свапнил, положив мне руки на плечи, пытался меня успокоить.
Канчан и Бобби вышли из воды. Мы посидели еще немного и отправились домой. Свапнил поехал с нами. Я была очень взволнована. «Бросить все и уехать с ним, начать новую жизнь!» —эта мысль не оставляла меня.
И тут же словно кто-то другой во мне восставал против этого: «Нет, ты не можешь оставить свой дом, своих детей, мужа, чтобы стать любовницей другого мужчины!»
Свапнил проводил нас и стал прощаться.
Я сложила ладони и поднесла их к лицу, а он, как и в тот первый день, взял мои руки в свои. В этот момент вошел вернувшийся Авниш, — стоя в дверях, он видел эту сцену.
Два дня Авниш был сам не свой. Мы с ним избегали друг друга. Удивительная штука — любовь! Она может дать человеку счастье, может заставить страдать и может сделать его безмерно несчастным.
Поздно вечером Авниш вошел в спальню. Я осталась лежать. как лежала, отвернувшись к стене. Постояв немного, он позвал:
— Вилас!
Я молчала. Он нагнулся ко мне и губами стер слезинку на моей щеке. Я подумала: «Слезы приобретают смысл, если их есть кому вытереть».
Повернувшись к нему, я спрятала лицо у него на груди. У обоих нас глаза были мокрые.
20
Пуджананд Нема
ПОСЛЕ РЕЙСА
На остановке Нувель-Франс из автобуса вышли двое мужчин. Они постояли, выжидая, когда машина тронется, и вслед за тем нырнули в безмолвную густую тьму. В нос им ударил зловонный запах, нестерпимый даже в ночной прохладе. Что за народ, лесопосадку и ту превратили в отхожее место — не беда, что нет крыши над головой, было бы где спрятаться. Грязь и вонь вызывали неодолимое отвращение — Дубе отхаркался и зло сплюнул.
В небе, застилая редкие звезды, плыли густые темные облака. в ветвях деревьев шумел ветер. В ушах Харии, целый день отработавшего на автобусе, не стихал шум мотора. Похлопав себя по карману, он достал сигарету, сунул в рот, чиркнул спичкой. Дубе пошарил у себя в карманах, попросил:
— Дай огоньку!
Хария сделал одну за другой несколько глубоких затяжек и поднес сигарету Дубе. Тот прикурил свой «третий номер»1.
— Чертова работа — топаешь каждый день три мили. Нашел бы другое место, послал бы их всех подальше...
Хария работает здесь уже несколько лет. Раньше приходилось возвращаться в одиночку. После забастовки взяли нескольких новых работников и среди них — Дубе, подмазавшего кого надо и получившего место кондуктора. Теперь у Харии есть попутчик. Оба уже привыкли к такому распорядку — добираются до дома часам к десяти — одиннадцати, ужинают и засыпают как убитые. Утром нередко приходится вставать в четыре часа, чтобы успеть к первому автобусу. Если повезет, им выдают путевой лист, и оба отправляются в рейс. Если же работы нет — возвращаются домой и снова ложатся спать. Три-че гыре раза в неделю бывают нужны рабочие руки, и тогда оба вкалывают, как черти. Остальное время они — безработные.
* * *
Дорога совершенно безлюдна, огни в ближних домах погасли. Те. кто днем пользуется автобусом, все давно спят, а тем, кто их возит, приходится тащиться пешком. Заслышав звуки их шагов, дворовые псы отзываются лаем, но бродячие собаки, шныряющие в поисках объедков, трусливо поджимают хвосты и пробегают мимо — им, видно, и лаять-то недосуг.
1 «Третий н о м е р» — сигареты с добавлением кокаина.
21
Расположившиеся на мосту юнцы просят прикурить. Из вежливости они задают два-три незначащих вопроса и снова возвращаются к своим «мужским» разговорам. Когда оба отходят на достаточное расстояние, до них доносится неприличный жеребячий гогот.
— Вот оболтусы! — вырывается у Харии.
Хария, который день-деньской обливается потохМ в кабине, плохо переносит ночную прохладу — его трясет как в лихорадке. Он ускоряет шаг, но скоро выдыхается. Дубе целый день на ногах — получает с пассажиров деньги за проезд, отрывает билеты. Ноги у него гудят, острая боль в бедре не позволяет идти быстро. Оба голодны. Они молча шагают, утешаясь мыслью, что дома их ждет ужин.
Дети, наверное, уже спят, представляет себе Хария. Жена трет глаза, с усилием поднимает тяжелые веки и прислушивается — не залают ли собаки, не раздадутся ли мужнины шаги.
— Ходите вот так среди ночи! — не раз пеняла она ему,— Место безлюдное — ну как нападут грабители, что вы сделаете против них вдвоехМ? Поискал бы ты лучше другую работу!
Харии и самому не по душе такая жизнь, да деваться некуда. Пробовал работать на плантации, но скоро убедился, что при нынешней дороговизне этим не прокормишься, хоть жилы себе надорви. Деревенские, кто поумнее, ушли на сторону, там жизнь легче. А те, кто остался работать на плантатора, согнулись вон в три погибели. Эти хозяева платят столько, что не разживешься.
Теперь, когда он работает на автобусе, поясницу у него больше не ломит. Правда, устает страшно — день-деньской крутишь баранку да таращишь глаза на дорогу. Лицо осунулось, глаза ввалились, на щеках пролегли глубокие складки. Что делать, жить-то надо.
В ночной тишине послышалась веселая музыка — в той деревне, видно, опять празднуют свадьбу. Прошлый раз Хария не утерпел и заглянул туда. Сегодня не пойдет — жена будет беспокоиться.
В тот раз Хария шел один. Только что закончился обряд харди1, и начались шуточные свадебные песни. Слушатели поощряли певцов задорными криками; «Вот молодцы! Вах-вах!» Ноги Харии будто приросли к земле — он стоял, смешавшись с толпой зевак, заглядывающих в шатер, где так весело пели и танцевали.
1 Харди, или халди,—обряд натирания жениха и невесты желтым порошком, приготовленным из корня куркумы.
22
— Надо идти, есть очень хочется...
Не успел он произнести эти слова, как двое мужчин затащили его в шатер, накормили-напоили. Веселье все разгоралось. Он дал себя уговорить и остался, а жена в это время чего только не передумала: то ей представлялась автомобильная катастрофа, то напавшие на мужа бандиты, то задержавшие его полицейские...
Она встретила его слезами:
— Когда ты только бросишь эту работу! Блуждаешь в потёмках ночь-полночь, а у меня вся уша изболелась!
Сказать-то легко, а как бросишь? Хария не забыл, каких трудов стоило ему найти это место. Одной бумаги сколько извел на заявления. После окончания шестого класса он мечтал учиться дальше. Директор колледжа сам приходил к ним домой, говорил с матерью: мальчик у вас способный, учить надо! Уже и анкету заполнили, отец был согласен — палец приложил. Однако к началу учебного года он передумал.
— Вон сколько парней устроились в полицию, и все с шестилеткой! Так и ты — выйдут года, станешь военным.
Отец сказал и пошел спать. А Хария горько плакал до утра, всю подушку промочил слезами. Его друзья учиться будут, в люди выйдут, а он — первый ученик в классе — всю жизнь горе мыкай! Дину вон и вовсе экзамены провалил, а отец все-таки не теряет надежды, хочет учить его дальше. Хария с горечью думал, что, доказав свои способности к ученью, он словно посмеялся сам над собой. Чтобы получить образование, одних способностей недостаточно. Мальчишечьи мечты разбились вдребезги, словно речной поток о скалу. При одном воспоминании об этом его бросило в жар — внезапно остановившись, он стал расстегивать пуговицы рубашки.
— Чего это ты? — удивился Дубе.
— Да так... вспомнил, как плакал, когда отец не пустил учиться.
* * *
Закурив вторую сигарету, Хария запрокинул голову, чтобы пустить дым кверху, и увидел на фоне облачного неба летучую мышь.
— Тоже, видать, на автобусной станции работает, — пошу-I ИЛ он.
Летучая мышь медленно растворилась в темноте.
...Отца Хария не винил. Он знал, что тот уходит в поле за-icmho, когда сахарный тростник еще мокрый от росы. Весь, бывало, вымокнет до последней нитки. Работал, не разгибая
23
спины: с силой вонзал мотыгу в землю, еще и ногой нажимал, чтобы вошла поглубже, К приходу остальных рабочих он уже заканчивал делянку и начинал другую. Всходило беспощадное солнце, и одежда на отце, не успев просохнуть от росы, промокала от пота. К полудню он заканчивал вторую делянку и вместе со всеми возвращался домой. Вот как работал человек, а за обучение сына заплатить было нечем. От непосильного труда, от постоянной сырости он тяжело заболел и долгое время был прикован к постели.
Хария посылал заявления в разные места, но работы нигде не было. Хотел было устроиться рассыльным, его включили в список кандидатов, но окончательный ответ так и не пришел. На кладовщика подавал — даже не ответили. Пришлось идти в батраки, а в 1972 году, когда случилась забастовка, посчастливилось устроиться водителем автобуса. Нельзя сказать, чтобы чистая была работа, но все-таки работа. Посватали ему невесту, он подумал-подумал — годы уже немалые — и женился...
Упали первые капли дождя. Оба пошли быстрее. Прямо на глазах небо затянули черные тучи. Они попробовали было бежать, но надолго их не хватило: Хария сильно запыхался. Дубе скрипел зубами от боли в бедре. Пришлось идти шагом.
Показался автомобиль. Они подняли руки, но он проехал мимо. Если бы не дождь, и голосовать бы не стоило — в такой поздний час машины останавливаются редко. Был бы еще свой кто. тогда другое дело, а так водитель только прибавляет скорость, завидев двоих незнакомых мужчин.
...Днем на автобусной остановке собралась целая толпа, некоторые ждали с самого утра. Внезапно полил дождь. Сначала люди соблюдали очередь, терпеливо мокли, медленно подвигаясь к заветным дверям. Но терпенья не хватило — многие полезли напролом, набившись в автобус до отказа. Везти такое количество пассажиров Хария отказался — тогда все накинулись на него с бранью. Дубе попытался вразумить людей и заставить лишних выйти из машины. Что тут началось! Тебе-то что. твоя, что ли, машина? Сколько ждали! Если у вашей компании кишка тонка, пусть продает автобусы, найдется кому купить. А то завладели автобусными линиями по всему Маврикию! Им лишь бы деньги огребать, а народ мучается!
Напрасно Дубе повторял, что он тут ни при чем. что он только служащий компании, — его изругали так, словно он-то и был всему виной.
Одежда на всех была мокрая, в салоне стояла страшная духота — окна не открывались. В такой тесноте Дубе не то что деньги собирать, на свое место не мог протиснуться. Когда по
24
терявший терпение Хария наконец сел за руль и поехал, автобус взорвался криками — все ликовали так, словно одержали невесть какую победу.
Мало-помалу пассажиры угомонились, и Дубе, еще не остывший от схватки, начал продавать билеты. Перегруженная машина продвигалась медленно — на мокрой дороге недолго и до аварии. Сорвется автобус под откос или угодит в канал — легко себе представить, что тогда будет. Видно, люди почувствовали грозящую им опасность — салон притих. Их жизни .были сейчас в руках водителя, который, крепко вцепившись в руль, вел автобус вперед...
Дубе тоже приходится несладко, думает Хария. Трудно сладить с теперешними пассажирами — ничего понимать не хотят. Кондуктор целый день на ногах, а тут еще от них терпеть приходится. Вздумай он им что-то доказывать, так они его самого поливать начинают — точно с цепи сорвутся. Хозяину что — сосчитал деньги и спи себе спокойно. А кашу расхлебывать приходится вот таким бедолагам. Автобусной компанией все недовольны, работать в ней — сущее наказание. Потому, наверное, здесь и не служат белые — ни одного не увидишь.
* * *
Оба промокли насквозь — по вискам текла вода, с волос капало. Было так темно, что идти приходилось наугад. Перед лазами, словно пчелы над ульем, роилась густая рваная тьма. Только мокрое шоссе слабо блестело в ночи. Фигуры людей не различались, лишь в тишипе гулко раздавались их мерные шаги.
Деревенские собаки приветствовали их появление громким лаем. Оба условились встретиться завтра в пять утра на автобусной остановке, и Хария свернул в свой переулок. Завтрашний день был нерабочий по случаю праздника йомул-милал 1. Многие мусульмане останутся дома, и. значит, они оба могут надеяться на удачу.
Подбежавшая собака завиляла хвостом — узнала хозяина, хоть и гемно. Верный пес всегда узнает своих — в горе и в радости. Уставшему за день хозяину было приятно это выражение собачьей привязанности. Он шел. уверенно ориентируясь и темном переулке. Дом был погружен во мрак, будто нежи-юй. Никто не отозвался на его стук.
Хария выждал немного и постучал снова.
1 Й о м у л-м и л а д — религиозный ритуал в честь последнего ма-। оме ганского пророка Наби.
25
Пушпа Бампа
АК-600
Погода стоит сырая, к тому же очень холодно, особенно здесь, на пологом склоне холма. Вот уже неделя, как наступил барсат 1 и зарядили дожди. Кажется, небеса прохудились, а холод такой, что никто не удивился бы, если бы вдруг повалил снег.
У Шубо и зонтик и свитер, но она вымокла и продрогла, пока добралась из Ваквы в Флореал. Она шла быстро, обгоняя одну стайку девушек за другой. Этой дорогой она ходит вот уже четыре года, но подруг не завела, во всяком случае, таких, на которых можно положиться в трудную минуту, с которыми можно разделить и скучную дорогу, и сокровенные мысли.
Заводской буфет полон народу. Девушки сидят группами и разговаривают либо закусывают стоя. Сегодня понедельник, все делятся впечатлениями о минувшем уик-энде.
Шубо рассказывать нечего. Она запирает сумку и зонтик в шкафчик, идет в цех и садится к станку. Сейчас двадцать пять минут восьмого, осталось совсем немного до начала смены.
Подбежала Рохана. хлопнула девушку по спине:
— Как дела?
— Идут понемногу,— в тон ей ответила Шубо.
— Скрытная ты! Никогда прямо не скажешь.
— Такая уж есть, — улыбнулась в ответ Шубо, обнажив два ряда ослепительно белых зубов.
— Много о себе понимаешь! — Рохана еще раз хлопает ее по плечу и убегает. Шубо рассеянно смотрит ей вслед, пока та не скрывается из вида. Повернув голову влево, Шубо видит Малу — та сидит за своим столом, подперев, по обыкновению, голову руками. Мала всегда чем-то озабочена. «Столько училась, чтобы стать в конце концов клерком за сорок рупий в неделю !» — сочувственно думает о ней Шубо.
Тут как-то на прошлой неделе заведующий производством накинулся на Малу, так пропесочил, что девушка расплакалась. В перерыв даже обедать не пошла. Шубо, как обычно вернувшаяся из столовой первой, увидела, что Мала сидит неподвижно, уронив голову на стол. Шубо подошла, положила ей на плечо руку, сказала участливо:
— Кого тронут твои слезы, Мала? Иди лучше поешь!
Мала будто не слышала. Затем, совладав с собой, заговорила сквозь слезы:
1 Барсат — сезон дождей (хинди).
26
— И это называется свобода! Белые как были хозяевами, так и остались: они едут — мы везем! Ты слышала, как он орал? Будто плетьми стегает! Пропади она пропадом, эта работа! Завтра же возьму расчет. Вот посмотришь, не приду больше, ни за что не приду!
«Что зря языком болтать? — подумала про себя Шубо.— «Ни за что не приду!» Еще как, голубушка, придешь! Сколько раз я зарекалась — брошу работу! Каждый день зарекаюсь — и опять прихожу!»
И точно — Мала наутро появилась на работе. Вот и сегодня здесь.
Услышав звонок, Шубо вздро1нула. Обычно она приступает к работе, не дожидаясь звонка. Девушки в цеху подтрунивают над ней, но она занимается своим делом, не обращая на них внимания. «Смейтесь себе на здоровье, мне-то что до этого? Все равно вам не понять, что у меня на душе».
От этих дум у нее начинает болеть голова. Когда становится невмоготу, Шубо идет в медпункт и просит лекарство. Прежде чем дать таблетку, сестра спрашивает ее номер. «Ак-600» повторяет она, делая запись в журнале.
Да, она «Ак-600»! Так ее называют теперь все, включая мастера. Она больше не Шубо. Та была из плоти и крови. У нее были желания. Но ее похоронили в тот день, когда она пришла на работу. Управляющий сказал ей, что всех работающих здесь зовут по номерам, у нее тоже будет номер. У станков ведь есть номера — шестой, седьмой, восьмой. Вот и у Шубо свой номер — Ак-600. Как ей теперь шутить, смеяться? Теперь у нее одна цель — как можно больше выработать.
За эти четыре года она лишь однажды снова была самой собой. В тот день к ней приезжали сваты. Она нарвала листьев базилика, приготовила из него отвар, искупалась в ароматной воде. Впервые в жизни потратилась на бутылочку шампуня — волосы стали пышные, блестящие. Она укладывала их снова и снова, пока не осталась довольна. В обычные дни она причесывается наскоро, как придется — где взять на все время?
Принарядившись, она вышла к гостям — высокая, стройная, в новом розовом сари.
Всего, что говорилось в тот день, она не помнит. Помнит только, как отец жениха спросил:
— Дочка ваша дома находится?
— Нет, почтеннейший, на заводе работает. Дочь у меня молодец, лучше иного сына, — ответил отец Шубо.
Шубо испытала в тот момент самые противоречивые чув-с гва — она смутилась похвалой отца, испугалась за исход сва
27
товства и вместе с тем ее охватило ей самой непонятное чувство гордости.
— Девушка — на заводе? О, господи! — воскликнула мать жениха в крайнем изумлении. Она собиралась сказать еще что-то, но муж сделал ей знак, и она осеклась.
На веранде наступило неловкое молчание, которое нарушила сестра отца:
— Иди, девочка, принеси нам чаю!
— Нет. нет, мы пойдем! — Мать жениха встала из-за стола. — Не беспокойтесь, пожалуйста.
— Какое же беспокойство! Как бы го ни было, вы наши гости.—Тетя взяла ее за руки и усадила вновь.
Шубо поднялась и медленно вышла. Ей доводилось слышать, что в этих случаях руки-ноги дрожат, сердце колотится и такой охватывает стыд, что не поднять глаз. Но сама она ничего подобного не испытывала. Ей было сказано приготовить чай — она сделала, что велели.
Слова матери жениха потрясли девушку — она не заблуждалась насчет того, что они означают в этой ситуации. Однако простодушная девушка не могла в это поверить. В глубине души она продолжала строить счастливые планы, пока однажды в их доме не появился один из сватов.
— Они не хотят в невестки девушку, работающую на производстве. — заявил он.
— Да кто же нынче не работает-то, браток? Все девушки работают!
— Да. но не все работают на заводе, дядюшка!
— И ведь говорил я ей, сколько раз говорил — брось ты эту работу! Не слушает!..
— Ладно, отец, не надо пререкаться, — остановила его мать Шубо. — Выйдет моя дочь замуж, дождется своей судьбы! Дай, дочка, те десять рупий, надо вернуть их! Зачем нам их деньги, раз дело не сладилось?..
После того дня Шубо снова превратилась в работающую машину: в семь часов, положив в сумочку завтрак, идет на завод, вечером в половине седьмого возвращается домой, умывается, выпивает чашку чая; затем подает ужин, моет посуду и идет спать. Устает так, что засыпает сразу, не успевая ни о чем подумать. И снов не видит никогда. Сны видят те люди, у которых есть время думать. А Шубо лежит, вытянувшись в своей постели, без мысли, без чувства, будто неживая.
Шубо понимает, что ее работа нужна стране. Экспорт товаров даст необходимые накопления, в газетах напишут: «Маврикий развивается». Но сама-то она и ей подобные — разве никто не должен подумать о них? Разве и в их жизни не должно что-то измениться к лучшему?
Кришна Лалбихари
СВЕРХУРОЧНОЕ ВРЕМЯ
Раджни медленно брела по дороге, низко опустив голову, ничего не замечая вокруг. Под ее ногами шуршал гравий, на согнутой руке болталась сумка. По сторонам ярко зеленели поля сахарного тростника. Стояла ничем не нарушаемая тишина.
Раджни возвращалась с трикотажной фабрики — сегодня был ее первый рабочий день. Все работницы ушли в половине пятого, ее же отпустили только в шесть. Автобуса в этот час нс было, пришлось идти пешком.
На повороте дороги она увидела большой камнедробильный завод. Раджни будто током ударило — на этом заводе раньше работал ее муж. Дсиь-деньской обливался потом у камнедробилки, а получал взамен ровно столько, чтобы не умереть с голоду. Сто рупий в неделю — это при нынешней-то дороговизне!
При всем том Махеш как-то ухитрялся сводить концы с концами — хорошо еще, что семья маленькая.
Нельзя сказать, чтобы он нс просил прибавки, много раз просил. Однако ему пригрозили: на твое место, мол. сколько угодно желающих, ждут не дождутся. И он счел за лучшее работать и молчать, стараясь не думать о бедственном положении семьи. «Время сейчас паршивое, — рассудил он. — Бросить работу недолго, а где найдешь другое место?» Махеш успел на собственной шкуре испытать, что такое безработица.
Хозяин завода был не простой смертный, а видный общественный деятель. Не было такого торжественного мероприятия. где бы он не сидел на почетном месте, увешанный цветочными трляндами в знак признания его заслуг перед обществом. Без него и праздник не в праздник. Обычно он прибывал в роскошном «мерседесе» — тысяч сорок — пятьдесят стоит такой, не меньше.
Однажды Махеш был в числе тех, кто готовил программу праздника, и ему доверили высокую честь надеть на Общественного деятеля гирлянду из живых цветов. Так произошло их знакомство.
В один прекрасный день Махеш решил попытать счастья у этого господина. А тому, как оказалось, был нужен рабочий на камнедробилку. Человека по имени Джагу, работавшего 1ам раньше, уволили — прошел слух, что он подбивал рабочих на забастовку, иначе говоря, покушался на прибыли Деятеля, никак не желавшего платить рабочим то, что им причиталось за их труд. Вог Джагу и решил: лучше умереть с голоду, чем
29
так надрываться. Работа тяжелая, вредная — глотаешь день-деньской каменную пыль да слушаешь вечный грохот. Что мне жизнь, что ли, не дорога? Стану я губить здесь свое здоровье!
А Махеш ни на что не посмотрел: буду работать, и все тут!
Если бы сейчас муж работал, пусть хоть на половинной ставке, не пришлось бы ей идти на фабрику. Но Махеш вот уже полгода лежит прикованный к постели, беспомощный, как малое дитя. Раджни ходила за ним день и ночь. От усталости глаза застилал туман, исхудала так, что ключицы выступили. Руки забыли, что такое браслеты. Как горевала она, когда пришлось расстаться с украшениями, подаренными ей мужем, но другого выхода не было. Мать Раджни жила теперь у сына — не собака и не прислуга, но и не лучше того.
Ее брат Притам не хотел выдавать сестру за Махеша, не имевшего ни своего угла, ни работы. Раджни вспоминает, как он пришел свататься — один, без родственников. Брат с пристрастием спрашивал сю:
— Тебя как зовут?
— Махеш.
— Живешь где?
— На улице Гудленс.
— Чем занимаешься?
— У зеленщика в лавке торгую.
— А почему один пришел?
— У меня никого нет — ни отца, ни матери. У зеленщика и живу, дядей он приходится мне по отцу.
Притам страшно рассердился.
— Ступай! — сказал он Махешу, указывая на дверь.—И чтобы духу твоего здесь больше не было!
Раджни видела, как трудно приходится Махешу — весь, бедный, потом покрылся. Пришлось ей тогда вступиться и сказать свое слово: она выйдет замуж только за Махеша, не то останется в девушках! В конце концов Притам вынужден был уступить. Однако он воспользовался этим в корыстных целях — заставил мать и сестру отказаться от своих прав на дом и землю: дескать, на свадьбу деньги нужны. Раджни подписала бумагу, мать вместо подписи приложила палец. Старая женщина совсем обезумела от горя — жестокий удар нанес ей сынок! Жизнь для нее потеряла всякий смысл. Раньше она думала: будет и у ее дочери свой дом, дети, зять хорошее место получит. Об этом же мечтала и сама Раджни. Не похоже, чтобы сбылись эти мечты.
Они познакомились с Махешем на том же самом празднике. Начав разговор с обычных фраз, Раджни спросила:
— Вы где работаете?
30
— Нигде, — схитрил он.
— Но ведь собираетесь же вы что-то делать?
— Конечно! Я хочу преподавать хинди.
— Отличная мысль!
>• Махеш окончил английский колледж, а в средних классах изучал хинди. Он надеялся найти какого-нибудь влиятельного человека, который мог бы порекомендовать его на место учителя.
Их разговор был прерван на полуслове — Махеша позвали к Общественному деятелю, который хотел его видеть.
— А ты не лишен способностей, — сказал тот молодому человеку. — Стихи о безработице, которые ты прочитал здесь, совсем недурны. Нужно что будет — заходи!
Махеш и Раджни встречались все чаще — когда в дневное время, когда по вечерам. Однажды он набрался смелости и обнял ее.
— Слышишь, как бьется сердце. — сказал он,—Ты стала частью меня самого!
Раджни застыдилась.
Она стала часто смотреться в зеркало: фигура недурна, лицо тоже ничего себе. Пожалуй, ее можно назвать привлекательной.
...Куда теперь девалась ее привлекательность? Лицо поблекло. как увядший цветок... Когда она проходила мимо заводских ворот, ей вдруг почудилось, что на них явственно проступила кровь, кровь ее мужа. Она вздрогнула, ноги у нее подкосились. В этот момент откуда-то вдруг вынырнул грузовик. Она очнулась от громкого автомобильного гудка.
Отчаянно бранясь, шофер заорал:
— Тебе что, жить надоело?!
Один из сидевших в кузове грузчиков крикнул:
— Какая лапушка!
— Ты почему одна, давай сюда, поиграем вместе!.. — подхватил другой.
Когда она поняла смысл обращенных к ней слов, грузовик был уже далеко. Раджни успела заметить, что фары включены, значит, вечерние сумерки вот-вот уступят место ночной темноте. Теперь Раджни почти бежала. Ветер прохватывал до косней. а свитера у нее не было. «Зато я на фабрике свитера делаю», — с горечью думала она, стуча зубами от холода.
...Почему все-таки он согласился работать у этого мерзавца? Почему не поискал работы в другом месте? Не лежал бы icnepb с раздробленной ногой и травмой головы. Не наглотался бы каменной пыли, не заработал бы грудную болезнь. Не был бы теперь калекой беспомощным, и мне не пришлось бы...
31
Каким образом удалось тогда хозяину замять несчастный случай? Что, для него законы не писаны?
Из глаз Раджни закапали слезы. Помнится, в день свадьбы она тоже плакала, но то были другие слезы, слезы радости. В доме звучала музыка, все свадебные обряды были уже позади, и она собиралась в дорогу в предвкушении счастливой жизни с Махешем. Рядом стояли магь, брат, подруги. «Ну, хватит, перестань!» —сказала ей локни1, и слезы новобрачной мигом высохли.
До замужества Раджни нигде не работала — о ней заботились мать и брат. Когда она окончила шесть классов, мать настаивала даже, чтобы она училась дальше, изучала хинди, брала уроки вязанья и шитья. Раджни готовилась к поступлению в колледж, и мать не заставляла ее ничего делать по дому. Ничто не омрачало жизнь молодой девушки. Муж тоже, когда еще на ногах был, никуда ее одну не отпускал — все везде сам...
Сегодня она впервые была на работе. Кругом чужие люди, все, кроме Шилы, которая познакомила ее кое с кем из подруг. Работницы смотрели на вновь прибывшую как-то странно.
Шила живет по соседству с Раджни, она-то и привела се на фабрику. Раджни не раз просила узнать, нет ли там свободного местечка. Шила пошла к хозяину, а тот предупредил:
— Только смотри, не приводи такую, с которой потом хлопот не оберешься.
Работая, Раджни очень суетилась и делала много лишних движений. У нее еще не было навыка, а главное, ей никак не удавалось отвлечься от своих мыслей и сосредоточиться на работе. Заметив, что дело у нее не ладится, одна из работниц кивнула в ее сторону: дескать, новенькая, не научилась еще. Другая язвительно усмехнулась в ответ:
— Зато красотка! Тоже, видно, попадет к Шиле в компанию. Слава богу, что мы не такие смазливые!
В цеху шумел вентилятор, однако Раджни расслышала эти слова, и ее бросило в жар.
...Раджни очень боялась идти в темноте — в первый раз по незнакомой дороге. Теперь уж недалеко и до автобусной остановки. В одном доме у дороги послышался детский плач, напомнивший ей о ее собственном ребенке — утром Сандип не мог проснуться, так и не взял грудь. А ведь ему всего девять месяцев, на грудном молоке живет — эта мысль заставила больно сжаться сердце.
1 Локни — подружка или родственница невесты, сопровождающая ее, когда она, сразу после свадьбы, переезжает в дом свекра.
32
Она бросила Сандипа на попечении старухи-зеленщицы, в чьем доме они живут, той самой, муж которой в свое время помогал Махешу получить образование. Он же был вместо отца на его свадьбе, повязывал жениху отцовский тюрбан, когда тот собирался отправиться за невестой.
Дом стариков ожил с появлением в нем Раджни. Любое дело спорилось в ее руках. Старуха-зеленщица не могла нарадоваться на молодую — уж такая ласковая да скромная. Невесткой ее своей считала, потому и помогала в черные дни. А когда у нее и у самой не осталось ничего, кроме пенсии, Раджни поневоле пришлось искать работу. Государство, правда. выплачивает ей небольшое пособие, но его хватает ненадолго. а пить-есть каждый день надо. Раджни казалось, что она попала в какую-то западню: кругом беспросветный мрак, и.никак из него не выбраться.
Раджни подумала про брошенного дома калеку-мужа — руки-ноги есть, а что толку? «Болен Махеш, а мне-то легче разве, чем ему!» —вертелось у нее в голове.
Долго колебалась Раджни, прежде чем решилась пойти на фабрику. Однако деваться было некуда. Работу она начала искать не вчера: кого только не просила, чьи пороги не обивала — нш де никакой надежды.
Наконец подошел автобус. Всю дорогу Раджни сидела как на иголках: никогда не думала, что придется возвращаться домой в столь поздний час. Но что ей оставалось делать? Ее и брали на гом условии, чтобы задерживаться после работы... Тяжело вздыхая, она изо всех сил старалась отогнать терзавшие ее мысли, но они возвращались снова и снова... Чего не сделаешь для семьи? Сверхурочное время! Тсперь-ю она знает, что эю такое. После смены опа для хозяина уже нс работница. а... Куда денешься, он — хозяин...
Перевод е хинди Н. Со.тиевой
Дипчанд Бихари
ГОСПОДИН АНАНД AM УЛ, ЧЛЕН ПАРЛАМЕНТА
В общественные деятели Ананд Амул выдвинулся как-то сразу — после почти сорокалстнего безвестного существования он вдруг оказался на ярко освещенной авансцене. Каким образом умудрился он взять быка за рога — оставалось для всех шиной. Было известно, что его предки появились на Маврикии
2 Альманах «Африка», вып. 5 33
при таких же точно обстоятельствах, что и другие переселенцы. Правда, с детских лет он проявлял незаурядные способности к коммерции, хотя никогда ничему не учился. Став взрослым, он, однако, оказался обладателем целой кучи почетных степеней и дипломов. А пять-шесть лет тому назад ветреная фортуна, которую он долго обхаживал, наконец снизошла до него.
С той поры Амул перестал быть тем робким, неуверенным в себе субъектом, каким его знали все окружающие. Теперь эго был совершенно иной человек: национальную одежду он сменил на европейский костюм и говорить стал нс иначе как по-французски. В компании скромных людей он был сама скромность, но стоило ему попасть в среду сильных мира сего, чьи пригласительные билеты он с великим тщанием собирал и раскладывал на столе у себя в гостиной, его невозможно было узнать — он начинал увлеченно говорить о ценах на сахар, о конъюнктуре на внешнем и внутреннем рынке — откуда что бралось!
Будучи владельцем сотни акров возделываемой земли и нескольких доходных домов, он начал думать, что одно это ставит его вровень с самыми влиятельными людьми во всей округе. Беседуя с теми, кто не знал о его происхождении, он никогда не забывал, будто невзначай, упомянуть о том, что его предки принадлежали к династии махараджей такого-то индийского княжества. Вообще говоря, он редко тратил время на пустые разговоры и бесплодные дискуссии — пусть этим занимаются клерки и учителя начальных школ, головы которых столь же горячи, сколь тощи кошельки.
Принадлежа к религиозно-общинному кружку, он мало-помалу выучил почитай всю «Гиту» *, помнил наизусть целые куски из «Рамаяны»1 2 * и множество цитат из религиозно-философских поэм, которые вставлял при каждом удобном случае. Члены кружка собирались каждую субботу и распевали гимны, прославляющие подвиги бога Рамы ' или любовные похождения бога Кришны4. Правда, сам он не умел на хинди ни читать, ни писать, не мог прочесть и священные книги, но никого из членов кружка это не заботило — во время песнопений он старательно шевелил губами, а сверх юго исправно оплачивал счета за чай и закуски.
1 «Г и т а» («Бхагавадгита») — религиозно-философская поэма, входящая в состав «Махабхараты».
2 «Р а м а я и а» — древнеиндийская эпическая поэма.
2 Р а м а — обожествленный герой «Рамаяны».
4 Кришна — воплощение бога Вишну. Его жизнь среди пастушеских племен и любовь к пастушке Радхс — излюбленная тема средневековой индийской поэзии.
34
Ананд Амул любил повторять, что у него никогда не было возможности всерьез заняться музыкой. Однако же он знал две песни, которые исполнял при случае, нимало не заботясь о том, доставляет это удовольствие слушателям или те скучают, а то, чего доброго, начинают насмешливо аплодировать, прежде чем он закончит свое выступление. Свист и иронические комментарии, произносимые достаточно громко, он попросту игнорировал.
Однажды, когда местная школа готовилась отмечать свое । ридцатилетие, господин Ананд Амул решил, что настало п для него время внести свой вклад в развитие образования и культуры. Его недруги, можно было не сомневаться, подниму! шум — где он был раньше, что-то никто не припомнит, чтобы он когда-нибудь сделал что-либо для школы. Однако но его не смущало. Через некоторое время он был избран председателем школьного административного комитета — почему и как это произошло, никто так и не мог понять до конца, кроме самих членов комитета. Очень скоро он оказался незаменимым для школы человеком, ее благодетелем и опорой в трудные дни.
В первый раз члены комитета собрались у него в гостиной, мрачные и подавленные. Они думали, что новый руководитель учинит им разнос, но ничего подобного не произошло. Если бы не одна загвоздка, он, не долго думая, разогнал бы весь комитет, чтобы показать им всем, что человек, ворочающий такими капиталами, умеет обращаться с подчиненными.
Но у него были другие планы, и он счел за благо воздержаться от критики даже в адрес сбежавшего казначея. Напротив, радушный хозяин угостил их чаем и заявил, что готов отдать на пользу общества все, что имеет. Радости членов комитета не было границ. Его заместитель, большой знаток «Рамаяны», голосом, дрожащим от волнения, сказал:
— Господин Ананд! Мы хотели бы, чтобы такой человек, как вы, представлял нас в парламенте. Человек столь великодушный, столь благородный...
Ананд Амул, преисполненный скромного достоинства, возразил :
— Где уж мне! У меня дело, плантации... И кроме того, мое время мне не принадлежит: всё заседания, заседания — ни минуты свободной. Я хоть и не кончал университетов, но тружусь для общества не меньше, чем иной профессиональный политик.
— Что толку от этих профессионалов? Все они корыстолюбцы и безбожники! Когда им нужно, они обращаются к вам за помощью, но стоит им получить депутатский мандат, как
вы перестаете для них существовать. До выборов они не скупятся на посулы, а после — забывают все начисто. Вы. господин Ананд, не таков, и я уверен, никогда таким не станете. Вы отдадите всего себя, все свое достояние...
Один пожилой господин, до того мирно клевавший носом, вдруг вскочил и необыкновенно тонким голосом закричал:
— Так-таки все и корыстолюбцы?! На себя лучше посмотрите, сами вы кого угодно продадите, торгаши несчастные!
Господин Ананд нс стал вступать с ним в пререкания. Чтобы поддержать высокий уровень дискуссии и усмирить страсти, он тут же выписал чек на пятьдесят рупий. Как только все ушли, он несмотря на поздний час послал за одним верным человеком и заявил ему:
— У меня к тебе дело.
Тот было решил, что с него потребуют уплаты старого долга. и здорово перепугался, по Ананд сказал:
— Знаешь, я думаю на этот раз принять участие в парламентских выборах, и ты должен мне помочь. Я пог о не забуду.
Верный человек не поверил своим ушам. В следующий момент. однако, его лицо засветилось неподдельным счастьем.
— Давно бы так! Сколько лгодей, и каких еще глупых, выставляют свои кандидатуры, и случается, их даже выбирают! Положитесь на меня, сахеб, я сегодня же начну за вас агитировать. И братьям своим скажу, сейчас же к ним поеду. Им это дело знакомо, на разных кандидатов доводилось работать. Вы не поверите, сахеб, что может сделать бутылка вина гг новенькая такая, пятирупиевая бумажка! Но если говорить честно, сахеб, на все своя цена...
Почувствовав, что заходит, пожалуй, дальше, чем следовало, он поднес ко лбу почтительно сложенные ладони, прощаясь с господином Анандом, и ушел.
Спустя месяц Ананд Амул принимал делегацию, прибывшую просить его быть почетным гостем на церемонии закладки нового школьного здания. Сначала он никак не соглашался, но скоро дал себя уговорить. Настал назначенный день. Секретарь в изысканных выражениях представил почетного гостя как известного философа, отца и друга всего округа, защитника угнетенных и ревностного поборника религиозных традиций. Затем, несколько менее уверенным тоном, он провозгласил готовность господина Ананда отдать всего себя и все свое достояние для блага своих соотечественников, служа им на политическом поприще.
Какой-то момент длилось общее молчание, затем публика взорвалась громкими криками — кто восторгался, кто насме
36
хался. Ананд Амул, слышавший одни только восторженные возгласы, в приподнятом настроении подошел к микрофону — поблагодарить собравшихся. Все, кто знал его ораторские возможности, не сомневались, что он постарается уклониться от этого — под любым благовидным предлогом. Не тут-то было! Он откашлялся, прочищая горло, улыбнулся и произнес:
— Дамы и господа! Я готов отдать вам всего себя, все свое достояние! Я счастлив пожертвовать пятьсот рупий на школьные нужды!
Невозможно вообразить, что за этим последовало! Председательствующий на церемонии доктор наук, не зная, как ему быть, только кивал головой. Воспользовавшись его замешательством. секретарь экспромтом сочинил несколько высокопарных фраз, превозносящих столь неслыханную щедрость.
На следующий день местная газета жирным шрифтом напечатала подробный отчет о церемонии и полный текст замечательной речи почетного гостя, а также его фото в очень удачном ракурсе. Сам он сказал не слишком много, но почему-то вышло так, что ему приписали речь доктора наук. Эта ошибка редакции была божьим благословением для господина Амула. Злые языки болтали, что неделей позже одного из владельцев газеты видели выходившим из его дома, хотя никто не мог у гверждать это наверняка.
После этого случая приглашения всякого рода посыпались i ралом — оз школ, от благотворительных заведений, устроителей выставок и, конечно, от религиозно-общинных организаций. Он скрепя сердце посещал мероприятия только в пределах своего округа, и го, если его очень просили. Скоро благодаря своей умелой тактике и находчивости своих расторопных помощников. большинство которых составляли его безнадежные должники, он сумел заметно повысить свои шансы на включение в число кандидатов. Другой претендент, хотя и наделенный редким даром красноречия, ничего нс смыслил в политической дипломач ни. К тому же он не был бизнесменом, как его соперник. не мог похвастать своими плантациями и должен был по-лататься на собственные силы, а не на званые обеды, интриги и лесть.
В конце концов Ананд ухитрился зарегистрироваться в качестве кандидата от своего округа — он нашел подход к секретарю избирательной комиссии, и тот очень ловко это обстряпал. В противном случае все великодушие претендента, его зюбовь к религии, стремление служить обществу — все пропа-ю бы зря! Амул теперь понимал истинную власть денег и уме-|о ими пользовался. На одно только угощение бесчисленных ни тигеров, посещавших его в связи с выборами, он истратил
37
около грех тысяч. Почти целую неделю, предшествующую политическому дерби, его помощники и агенты, среди которых были даже прорицатели и колдуны, старались превзойти дру! друга в изобретательности. Их старания, казалось, превосходят человеческие возможности: они громко распевали мантры1, устраивали публичные гадания на внутренностях козы; избирательные кабины окропили кровью черной курицы, на всех перекрестках разбросали дольки зеленых лимонов; наконец, слепили из пшеничного теста миниатюрные фигурки, изображающие конкурента господина Ананда, и похоронили их на местном кладбище.
Господин Ананд, разумеется, ничего этого не знал, — он никогда не стал бы добывать себе лавровый венок такой ценой. Его объявили избранным под громовые аплодисменты и радостные крики почитателей. Когда же на другой день эти последние явились принести ему свои поздравления, его не оказалось дома — депутат парламента отдыхал от непосильных трудов в компании новых друзей. Приходили повидаться с ним и те, кто в поте лица обеспечивал его избрание, ждали часами, но господин Ананд так и не появился. Лишь неделю спустя он вернулся домой, но и тут был все время страшно занят, принимая у себя управляющего местной фабрикой, с которым вел конфиденциальные переговоры, запершись в кабинете. Как только тот уехал, вслед за ним отбыл и досточтимый хозяин.
На следующий день предстояло открытие сессии парламента, и господин Ананд должен был позаботиться, чтобы друзья устроили ему овацию, когда он будет подниматься по ступеням Дома правительства. После этого он пропустил одно или два заседания, будучи сверх меры занят личными делами. В последний дель дебатов по тронной речи он решил присутствовать непременно. Один из его помощников сочинил великолепный текст, который господин Ананд затвердил наизусть. Однако, когда свежеиспеченный депутат встал, чтобы произнести речь, он нс мог вспомнить из нее решительно ни слова. Тем нс менее оратор не потерялся. Откашлявшись, он повернулся лицом к галерее для прессы и улыбнулся:
— Я готов отдать вам всего себя, все свое достояние!..
Он стоял и ждал, но аплодисментов не последовало. Кто-то из публики довольно громко обронил недвусмысленное замечание — в разных концах зала послышался смех. Видать, поторопился Ананд Амул радоваться успеху своей первой депутатской речи — она явно производила не то впечатление, на
1 Мантра — молитвенная формула или заклинание.
38
которое он рассчитывал. Тогда он повторил, еще более непреклонно:
— Я отдам всего себя, все свое достояние!
Смех не унимался, кое-кто поднялся с места и пошел к выходу — на перерыв. Ананд Амул, подобно схватившемуся за соломинку утопающему, последовал их примеру.
КОГДА ПРИХОДЯТ дожди
Трое суток стояла мерзкая погода. Хуже всего было по ночам: темнота опускалась плотная, непроницаемая, какая бывает в закрытом помещении, если выключить свет. Сводки погоды уже давно предсказывали циклон, на здании полицейского управления много раз вывешивались предупреждающие флаги. В конце концов людям надоело ждать — скорей бы что ли! Было межсезонье, самое тяжелое для поденщиков время. Их труд, столь желанный и для фермеров и для плантаторов в период жатвы, теперь не ставился ни в грош. Работу приходилось буквально вымаливать, и хозяева, понятное дело, могли диктовать свои условия: не хочешь — не работай.
Дождь лил как из ведра, и было не похоже, чтобы он мог прекратиться раньше, чем через неделю. У Према оставалось три рупии и двадцать центов — этого еле-еле хватит протянуть до конца дождей. Когда у тебя пятеро детей, да еще вот-вот появится шестой (как ни старались, избежать этого не удалось), немудрено, что жизнь начинает представляться в черном свете.
Было одиннадцать часов вечера. Ветер за стенами хижины выл, как издыхающая собака. Глядя на последнюю свечу, догорающую в разбитом стакане, Прем вдруг с ужасом представил себе, что будет, если их хижина вдруг рухнет под напором ветра. Фитиль в свече затрещал, готовый погаснуть. Хижина скрипела, как терпящее бедствие судно, мощные порывы ветра обрушивались на нее вновь и вновь. Он поспешно встал с постели, где все члены его семьи лежали, тесно прижавшись друг к другу, и ощупью направился в смежную комнату — за керосиновой лампой. Это помещение служило им кухней и кладовой, где хранилась всевозможная утварь, обычная в хозяйстве любого поденщика. Он долго шарил впотьмах, но лампы так и не нашел. Тогда он стал звать жену, чтобы на обратном пути ориентироваться по ее голосу, но невообразимый шум ветра не позволял ничего расслышать.
Пока он беспомощно тыкался во все углы, чертыхаясь и кляня жену на чем свет стоит, ему вдруг пришла в голову
39
мысль пойти за свечой к своему ближайшему соседу Морису. Они знают друг друга уже почти десять лет и дружат с того самого дня, как поселились рядом, на участках, принадлежавших одному и тому же хозяину. По прошествии времени Прем сумел выкупить свой клочок земли — работал как вол, ни днем, ни ночью отдыха не знал, во всем отказывал себе и семье. Те-перь-то он не зависит от хозяина, если нс считать тою. что работает у него на уборке урожая. Раньше он жил на севере страны и никак не мог свести концы с концами — то засуха, то нет работы. Жене не хотелось бросать родню и ехать в чужие места, но Прем был не из тех. кто отступает от намеченного плана. Его влекло новое, неизведанное, так же, по-видимому, как много лет тому назад влекло его предков.
Прибыв в соседнюю с плантацией деревню. Прем \ шал. что хозяин отводит па сходных условиях небольшие клочки пахотной земли с тем, чтобы люди селились здесь и работали на его полях. Морис и Прем подружились с первого дня знакомства. В свободное время они вместе отправлялись на о\от\ или на рыбалку. Они даже женились почти в одно время, только Прем ездил за невестой в родные места, а Морис взял девушку со своей улицы.
Шли годы. Морис и Прем, занятые работой, виделись редко, сойдясь, выпивали в сельском баре по пинте местного вина и на прощанье давали друг другу слово, что б\дут встречаться чаще...
Обернув голову грязным полотенцем, поверх которог о он набросил джутовый мешок, Прем осторожно открыл дверь и поспешно захлопнул ее за собой, опасаясь, как бы хижину не опрокинуло порывом ветра. Дождь лил как и прежде, но ветер, казалось, стал потише. Сначала Прем не имел нп малейшего представления, в какую сторону идти — все закрывала плотная, непроницаемая тьма. Густая промозглая сырость охватила ею, проникла в легкие, ослепила, ошеломила. Скоро, однако, холодный душ привел ею в чувство. Освоясь с темнотой. Прем стал медленно продвигаться в нужном направлении.
Грязная дорога изобиловала бесчисленными скользкими выбоинами и разбросанными там и сям острыми камнями. Перепрыгивая с одной глыбы на другую. Прем старался не попадать в глубокие лужи. Около получаса он пробирался наугад. поминутно оступаясь и рискуя сломать себе шею. Дождь начал стихать, лишь время от времени небо прорезали зш заги молний.
Вдруг словно огромный серебряный кинжал рассек темноту надвое. Вспышка длилась секунду или две — во всяком случае, достаточно, чтобы Прем успел заметить стоящий у дома свое
40
го приятеля пикап, похожий на машину Морисова десятника. Сначала Прем не придал этому значения, решив, что автомобиль, видно, застрял здесь из-за дождей.
Подойдя ближе, он услыхал в доме людские голоса. То, что они говорили, заставило его застыть на месте, в следующее мгновение он инстинктивно отошел в тень. Сердце бешено колотилось, колени дрожали, от сознания грозящей опасности ею била нервная дрожь.
— Пойми тс меня, мсье, — говорил Морис, — мой дом не-мпо1 им надежнее, чем разбитая посудина, готовая пойти ко дну. Если он не устоит на ветру, все откроется. Я больше не могу держать у себя ваше оружие, честно вам говорю.
— Замолчи, дурак! С ума ты спятил, что ли? Ничего не случится с твоим домом! Да и кому придет в голову искать у тебя?
— А полиция?
— Полиция! Это не твоя забота. Пока я здесь, они не посмеют тронуть тебя.
— Нет, мсье! С тех пор как вы привезли эти штуки, я не сплю ни одну ночь. А когда вы и ваши люди приходите за ними, мне начинает казаться, что на меня уже надели наручники. В один прекрасный день тайна выйдет наружу — кто тогда по-габотится о моих детях?
— Об этом не беспокойся.
— Тогда почему бы вам теперь же не взять их и не хи троить в безопасное место?
Последние слова утонули в оглушительном раскате грома, о। которого задрожал весь дом. Через несколько минут дверь с шумом распахнулась, какой-то человек прошел совсем близко от Према. Затем он снова вошел в дом и, пробыв там неко-юрое время, вернулся к машине.
Прошло немногим более получаса, как Прем ушел из дому. Дождь перестал, и теперь ему было легче проделать обратный путь. Бодия, заслышав голос мужа, немедленно открыла ему — опа была уже на ногах. Он сказал ей только, что, как ни старался, не смог пройти к Морису. Хорошо еще, что в комнате ныло темно — иначе Бодия по его лицу поняла бы. что не все in чно, и стала бы надоедать с расспросами.
Ночь была на исходе. Муж и жена сидели и разговаривали вполголоса, сетуя на свою судьбу. Вдруг снаружи раздался oi гушительный грохот. Ветер завыл, как стая голодных волков. и вслед за тем в отдалении послышался страшный треск. Бодия. закрыв лицо руками, начала громко плакать и молить-oi богу. Дети оцепенело молчали. Последовал еше удар, на • юг раз треск послышался совсем рядом, на месте примыкав
41
шего к их жилищу навеса для коз, ио-видимому, разлетевшегося на куски.
Прем встал, чтобы пойти посмотреть, что сталось с козами — единственным их достоянием, но Бодия вцепилась в пего — ей было страшно оставаться одной. Он остановился в растерянности, и в этот момент оба услыхали громкий стук в дверь и голос Мориса:
— Прем, открой скорее! Наш дом...
Бодия бросилась открывать. В комнату вошли Морис и все его домочадцы.
— Какие вы счастливые! — рыдала жена Мориса.—Ваш дом уцелел...
— Надеюсь, никто не пострадал? — захлопотала вокруг них Бодия.
— Слава богу, дети целы. Но мы потеряли все. все...
Часа через два забрезжил рассвет. Бодия ухитрилась отыскать на кухне сухое местечко и приготовила чай. Погода все еще оставляла желать лучшего, по теперь, по крайней мерс, было светло. Разговор поддерживали одни женщины. Прем, казалось, что-то обдумывал, тогда как Морис сидел, безучастно глядя прямо перед собой.
— Морис, — сказал наконец Прем. — Почему же десятник не отвез вас в приют для потерпевших?
Морис вздрогнул и уставился на Према. будто желая прочитать его мысли. Затем медленно, с расстановкой сказал:
— Знаешь, Прем, я сейчас думал, что между нами — тобой и мной — много общего, гораздо больше, чем мы привыкли считать. Мы не просто друзья, мы оба — труженики, ты.— поденщик, я — рабочий. Только труженик в состоянии попять другого человека, такого же, как он сам.
Прем, по-видимому, хотел что-то сказать, но в горле у него застрял комок.
Заря за окном вегупила в схватку с силами тьмы, теснила их все дальше и дальше, неуклонно приближая рассвет.
Перевод i английского Н. Солнцевой
СТАРАЯ ИСТОРИЯ
Едва наступает сезон дождей и реки выходят из берегов, все начинают осаждать председателя панчаята ', наперебой предлагая планы защиты от паводка. Долго спорят, но так и не при-
1 П а н ч а я т — местный орган самоуправления.
42
ходят к окончательному решению и не принимают каких-либо конкретных мер.
Каждый год повторяется эта невеселая история. Несмотря на сооружаемые го там. го здесь самодельные запруды и дамбы, с началом ливней воды взбухшей реки устремляются в сторону деревни и смывают все на своем пути. Жители тогда проводят целые ночи на крышах своих жилищ, вперив взор в горизонт, в надежде, что вот-вот покажется солнце и вызволит их из беды.
И каждый год люди, пережившие этот ужас, приходят в отчаяние — надо все начинать сызнова: чинить поврежденные дома. строить новые хлевы для живности, которую удалось спасти или приобрести вновь, очищать дворы и поля от обломков и нанесенных камней. Постепенно все налаживается: чаще и чаще проглядывает солнце, благодатный ветер с соседних гор об-веваез' долину, и она покрывается пышным ковром пестрых цветов и яркой зелени. Жизнь входит в обычное русло. Когда же дни начинают убывать, в сердце вновь закрадывается тревога. Пугает малейший порыв холодного ветра — первый предвестник сезона дождей.
Так было и в тот год, когда Девен вернулся в родную деревню. Родственники и близкие радовались его возвращению, но находилось и немало таких, которые встретили его недружелюбно. Все знали о его горячем стремлении обновить общество, и не всем это, понятно, приходилось по вкусу. Внушали страх и его выступления против устоявшихся традиций.
Через два-три дня после приезда Девен собрал у себя небольшую группу единомышленников и рассказал им о своем проекте борьбы с наводнениями. «Это дело можно довести до успешного конца лишь дружными, сплоченными усилиями»,— подчеркнул он. Все понимали, что для укрощения реки есть только один действенный способ — построить плотину у подножья горы.
Девену с двумя товарищами поручили склонить общественное мнение в пользу проекта. С этого и начались все невзгоды. Хотя постройка плотины полностью отвечала общим интересам. нашлось-таки несколько человек, готовых на все, чтобы провалить задуманное дело. Это были те самые люди, которые ко любили Девена, считая его возмутителем спокойствия, разрушителем устоев.
Среди них был и Амол, сын местного торговца, однокашник Девена по школе. Повзрослев, они встречались редко: Амол стал управляющим отцовской фирмой и заботился прежде всего об умножении своих богатств; Девен днем работал в иоле, а ио вечерам заочно изучал курс педагогики.
43
Когда разнесся слух о проекте, Амол тут же отправился к Ракету — старому другу Девенов. Амол никогда не был дружен с Ракешем, хотя они и учились вместе, потому что тот был беден и стоял ниже его на общественной лестнице. Прослышав, что Девен с Ракешем в чем-то разошлись. Амол решил узнать, как Ракеш относится к проекту. Тот ответил, что не желает иметь к нему никакого отношения. Тогда Амол сделал ловкий ход, предложив ему место директора школы в деревне, где сам он был председателем панчаята. Ракеш сначала не мог взять в толк, почему это на него свалилась такая благодать, а когда понял, то не заставил себя упрашивать. В тот же вечер он пошел к своим друзьям, которые поддерживали Девена, и уговорил их отказаться от проекта. Наутро, к немалому удивлению Девена, более половины тех, на кого можно было рассчитывать, отвернулись от него. Неделю спустя группа из пятнадцати человек сократилась до трех. Не понимая, откуда дует ветер, Девен обратился к Ракешу, но тот счел за лучшее ничего не объяснять. В конце концов Девен вынужден был отказаться от своего проекта. В окрестных школах работы для него не нашлось, он, как и прежде, стал работать в поле. Между тем дни становились все короче, и те, чьи земли ежегодно подвергались опасности затопления, уже не могли спокойно спать. Дсвен не понимал пассивности крестьян и. главное, перемены в Ракеше, поведение же Амола его не удивляло. «Возможно. — думал Девен,—он хочет скупить земли у подножья горы или же опасается, что с постройкой плотины он будет не единственным богачом в округе». И все же необычайная горячность и рвение Амола, стремившегося любой ценой завалить проект, подсказывали Девену, что здесь кроется что-то еще. Наконец, после долгих расспросов, он начал прозревать. Сколько могли припомнить старожилы, наводнения здесь были всегда, без них не обходился ни один год. Полвека назад дед Амола организовал сбор средств для борьбы со стихийным бедствием. Собранная по подписке сумма достигла двадцати тысяч рупий, но дед Амола умер, не успев пустить в дело общественные деньги. Знал об этом только секретарь, имя которого уже мало кто и помнил. Девен бросился на поиски — нужно было во что бы то ни стало найти этого человека или его наследников. Выяснилось, что секретаря нет в живых и что его единственная дочь теперь живет очень далеко. Не теряя времени, Девен поехал к ней и узнал, что она получила в наследство только сундук с хламом и какие-то бумаги, с которыми не знает, что делать. Среди бумаг Девсн обнаружил оформленную дедом Амола купчую на землю, а также разрешение на постройку плотины у подножья горы.
44
Через два дня Девен возвратился в родную деревню, усталый, но довольный, что смог наконец распутать этот узел.
Было уже далеко за полночь. До дома оставалось совсем немного, когда он услышал позади чей-то топот, и вслед за гем на него посыпались удары дубинок. Оп обернулся, готовый защищаться, но нападавшие тотчас разбежались и скрылись в темноте. Девен с трудом добрался до дома Ракеша. Видя, что он весь в крови, Ракеш не медля ни минуты послал за доктором. Только через шесть дней Девен был в состоянии рассказать, что с ним произошло той ночью. «Тебе вредно волноваться, — остановил его Ракеш. — 1 ы по терял много крови. Нам все известно, даже имена нападавших. Знаешь...—Он задумался на минуту, затем продолжал: —Нет худа без добра, этот случай пошел на пользу дела. Мы все теперь готовы помогать тебе, вся деревня».
Был вечер. Сползающий с гор туман плотно окутывал деревню. холодный резкий ветер стелил по земле траву. Вдруг вдали послышался глухой шум реки — казалось, эго приближается стремительная конница. Девен не верил своим ушам, лицо ею исказила страдальческая гримаса. Он хотел приподняться, чтобы лучше видеть и слышать, но гут же упал без сил. Он задыхался. «Все пропало!» — закричал он, повернувшись в ту сторону, где только что сидел Ракеш. Но гот уже исчез в темноте — с фонарем в руках он бежал к подножью горы, к нему один за другим присоединялись добровольцы.
Перевод с французского А. Недачиной
Роман
Э. Чипамаунга БОРЕЦ ЗА СВОБОДУ
ПРЕДИСЛОВИЕ
Роман «Борец за свободу» — первое крупное произведение писателя из Зимбабве, публикуемое на русском языке. Посвящено оно самому трудному и в то же время славному периоду в истории этой страны — периоду вооруженной борьбы за независимость.
Захватив почти девяносто лет назад междуречье Лимпопо и Замбези, англичане дали этой стране имя Сесиля Родса1 — идеолога и организатора колониальных захватов на Юге Африки. Однако для коренных жителей страны она оставалась Зимбабве (зимбаб-ве — так называют на языке шона каменные сооружения, сохранившиеся остатки которых свидетельствуют о существовании здесь развитой цивилизации задолго до появления белых).
Чувство гордости за свой народ, за его многовековую ис
1 т. е. Родезия.
торию, стремление вернуть ему свободу, вернуть право распоряжаться своей судьбой и богатствами своей страны подняло на борьбу молодого героя романа — Тинаше и его товарищей по оружию.
Роман запечатлел печальный день в истории Зимбабве: 11 ноября 1975 года правительство белых расистов, руководимое Яном Смитом, при фактическом попустительстве Лондона объявило об «одностороннем провозглашении независимости (ОПН) Родезии», стремясь увековечить расистские порядки, не допустить перехода власти к большинству населения страны.
В этой обстановке партии, выражавшие интересы африканцев, — Африканский национальный союз Зимбабве (ЗАНУ), Союз африканского народа Зимбабве (ЗАПУ) оказались вынуждены действовать в подполье и взяли курс на развертывание вооруженной борьбы.
46
Военные действия сил освобождения сочетались с активной дипломатической деятельноегью. Ей способствовало объединение в 1976 году ЗАНУ и ЗАПУ в Патриотический фронт.
Родезийские расисты, которым открыто помогали их «собратья» из ЮАР, а тайно, в нарушение решений ООН, империалистические государства Запада, прибегали к жестоким репрессиям, пытаясь сломить сопротивление борцов за свободу. Среди их кровавых преступлений — нападение на лагерь зимбабвийских беженцев в Шимойо, на территории Мозамбика, где погибли сотни женщин, детей, стариков.
Применяли они и тактику политических маневров, вроде создания в апреле 1979 года марионеточного государства «Зимбабве-Родезия» с африканским «премьером» — епископом Музоревой, при сохранении реальных рычагов власти все у того же Яна Смита. Но размах вооруженных действий патриотов постоянно ширился, и н конце концов белые хозяева Родезии и их зарубежные покровители поняли, что волю народа нельзя сломить. Они были вынуждены пойти на переговоры с лидерами Патриотического фронта, сот ласиться на проведение в стране всеобщих выборов и предоставление ей независимости. На выборах победу одержала партия ЗАНУ, президент которой Роберт Мугабе возглавил правительство Республики Зимбабве, рожденной в полночь 18 апреля 1980 । ода.
На страницах романа читатель увидит, как закалялись в борьбе за свое человеческое достоинство и достоинство своего народа молодые патриоты Зимбабве. С интересом он прочитает и страницы, посвященные повседневной жизни африканцев, их традициям и обычаям. Возможно некоторые эпизоды вызовут не только интерес, но и удивление. Но вряд ли автор дал здесь волю своей фантазии. Ведь в стране, где большинство населения неграмотно, а достижения современной науки до недавнего времени использовали лишь для усиления эксплуатации населения, традиционные культы живучи и поныне.
Не нужно удивляться и последним страницам романа, на которых Тинаше отпускает на свободу своего злейшего врага — выходца из ЮАР Налла. В этом эпизоде, очевидно, нашла отражение политика национального примирения, провозглашенная Р. Мугабе сразу после победы на выборах, политика, которая помогла предупредить массовое бегство белых из страны, избежать развала ее экономики.
Зимбабвийская литература делает лишь первые свои шаги. Освоение романа как литературного жанра в ней лишь только начинается. Это, естественно, наложило свой отпечаток и на роман «Борец за свободу» Э. Чипама-унги. И тем не менее перед нами—произведение, имеющее право на наше внимание. Никогда не потеряют своего значения книги, написанные непосредственно
47
по следам событий, тем более таких событий, которые коренным образом изменили жизнь семимиллионного народа Зимбабве,
послужили мощным стимулом дальнейшего роста борьбы за полное освобождение Юга Африки.
В. Бушин
Часть первая
ШЕСТИДЕСЯТЫЕ ГОДЫ под игом
Коня никто не придержал. А ведь каждый понимал. Что дап ошибочно приказ: «Эскадроны, марш вперед». Дело их — не рассуждать. Дело их — нс возражать, А исполнять и умирать.
В долину смерти Поскакали все шестьсот
Альфред Теннисон «Атака бригады легкой кавалерии» Строфа вторая
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Тинаше выбежал из рощи и увидел, чго иа веранде их дома, заслоняя дверь, стоит его отец, мистер Гари.
Конечно, уроки кончились два часа назад, но они с ребятами состязались в борьбе, бегали наперегонки и метали камни в мишени за большой дорогой из Чиоты в Хараре, проходившей ярдах в пятидесяти от дома. Потом все разбежались обедать, уговорившись тут же встретиться на футбольном поле. Волосы у Тинаше растрепались, по лицу катились капли пота, промывая дорожки в густом слое облепившей его рыжей пыли. С ноябрьского неба нещадно палило предвечернее солнце, но Тинаше был готов играть и состязаться в любую жару.
С первого взгляда он понял, что отец снова взбешен: его пальцы подергивались, словно стараясь сжать покрепче воображаемую розгу, пожелтевшие от курения зубы впились в нижнюю губу.
— Иди сюда, малый!
48
Стараясь сохранять спокойствие, Тинаше посмотрел на мать, молча и грустно стоявшую возле ямы, в которой она обжигала глиняные горшки. Его самообладание, видимо, раздражало отца, но Тинаше был полон решимости не уступать, хотя в свои двенадцать лет не слишком ясно понимал, чего, собственно. хочет от него отец.
Как бы то ни было, а он не дрогнет и устоит на ногах, пусть лаже отец набросится па него с кулаками. Впрочем, ми-сгср Гари сам помог ему устоять, сильно хлопнув по левой щеке и сразу же восстановив равновесие не менее полновесной пощечиной справа. Но гут на гребне холма в тучах пыли возник голубой «фольксваген-комби» и, ревя мотором, помчался по склону в сторону Чиоты. Тинаше, как и его отец, сразу же узнал автомобиль мистера Трасса, чье появление мистер Гари всегда встречал с явным страхом. Мистер Трасс, властный священник, в чьем ведении находилась школа святого Михаила, основателем и директором которой был отец Тинаше, был попечителем. а заодно и инспектором всех англиканских школ в округе.
Мистер Гари рывком поправил сбившийся на сторону галстук, но тут выяснилось, что его опасения и надежды Тинаше были равно напрасны: голубой «фольксваген» пронесся мимо, не замедляя хода. Мистер Гари вновь обрел прежнюю строгость и повернулся к Тинаше, который стоял в той же застывшей позе, хотя украдкой провел щекой но плечу, чтобы стереть сочащеюся из нее кровь.
— Неслыханно, просто неслыханно! — Резкий голос смёл воцарившуюся было тишину, — Не далее как вчера я запретил тебе играть с этой деревенщиной. А ты изволил пропустить мои слова мимо ушей. Или ты никогда ничему не научишься?
Тинаше молчал.
— Ты слышишь, малый? Отвечай!
Молчание Тинаше становилось вес более вызывающим.
— Ну хорошо. Я повторю. Пока гы не начнешь вести себя достойно, как подобает сыну основателя и директора школы, самого образованного человека во всей округе, гы не будешь получать от меня ничего, кроме вот этого. — И в подкрепление своих слов мистер Гари отвесил Тинаше довольно легкую оплеухч.— С этой минуты ты прекратишь игры с деревенскими мальчишками и будешь учить уроки в библиотеке, книги для которой я собирал и собираю с таким тщанием. Я не допущу, ч гобы ты пошел позорным путем своего брата, чуравшегося книг и пренебрегшего возможностью получить хорошее образование. Ты ведь знаешь, что с ним случилось. Он бесследно исчез три года назад. Мне все равно, куда он девался, но, по
49
вторяю, тебе я не позволю сбежать из дома. 1ы понял ?
Тинаше опять промолчал, по его душила горечь.
— Сейчас ты умоешься и сядешь за уроки здесь, в библиотеке. Ты должен стремиться к высоким целям. Если ты приложишь достаточно стараний, то можешь получить диплом или стать священником. Занимайся здесь, чтобы тебе не мешали твои глупые приятели и твоя столь же глупая мать. И только когда ты будешь выполнять мои требования, я стану называть тебя по имени. Иначе ты так навсегда и останешься «малым».
Тинаше понял, что мистер Гари наконец выговорился, и повернулся к матери, которая все это время не спускала с них глаз, не замечая ни жгучего ноябрьского солнца, ни жара ямы для обжига посуды. Мистер Гари скрылся в библиотеке, бормоча:
— Нет. они меня с ума сведут, эта чертова баба и ее сынок!
Тинаше медленно пошел к матери, чье молчание подтверждало, что она на его стороне. И только тут из его глаз покатились слезы.
— Мама, он и с тобой так?
— Хуже, куда хуже, сынок.
— Мама, объясни же мне, ну, пожалуйста!
— Я и так сказала лишнее, Тинаше. Погоди, вот подрастешь...— Назвав его по имени, она оглянулась через плечо на библиотеку, Тинаше знал, что ей строжайше приказано называть его только «малый». Как и всем учителям в школе. Жители деревни подхватили эту кличку: их смешила возможность обзывать директорского сына с благословения самого директора. А потом все привыкли и уже не замечали ее оскорбительности — все, кроме самого Тинаше.
— Ничего, мама, он тебя не услышит. Уже сидит над своими книгами! — Тинаше тоже покосился на дом, по без страха.
— Да, конечно, читает теннисоновскую «Атаку бригады легкой кавалерии», уж поверь мне. — В голосе его матери проскользнула легкая насмешка.
— «Дело их — нс рассуждать», что ли? Ну го, что он все время декламирует? Почему он такой, мама?
— Если бы я знала... По-моему, дело в том, что ему вбили в голову нелепые представления об образовании.
— Но ведь он учился там же, где 1ы —в миссии святого Августина?
— Ну, хватит. Иди поешь. Больше я зебе ничего не скажу. Во всяком случае, до тех пор, пока ты нс вырастешь. Вон твой отец — идет пить пиво. При галстуке, пиджаке и при всем своем достоинстве...
50
Тинаше быстро ел, прислушиваясь к голосам приятелей, сходившимся к футбольному полю. Пусть отец запрещает, а он все равно придет играть, тем более что отец вернется, когда они уже разойду1ся.
Только почему мама молчит? Эх, спросить бы дядю Роро! Уж он-то знает! Да только после ссоры с отцом дядя Роро поклялся, что ноги его в их доме не будет. Да кто же стерпит, чтобы младший брат прямо в лицо тебе говорил, что ты необразованная деревенщина.
Ребята уже сердились, чго Тинаше задерживается — особенно Тито, сын Буреки. Они с Тинаше были капитанами соперничающих команд. И когда команда Тинаше повела в счете, он заметил, что Тито совсем озлился, а потому попробовал как-то смягчить напряжение, но было уже поздно: в самом начале игры счет стал четыре — два в пользу их команды. И тут противники начали нарушать правила, стараясь бить не столько по мячу, сколько по ногам соперников. Когда команда Тинаше забила пятый гол, Тито объявил перерыв и начал чго-то втолковывать своим игрокам. Тинаше догадался, что они собираются всем скопом охотиться на одного игрока. И, уж конечно, игроком этим будет он! Ждать подтверждения своей догадки ему пришлось недолго. Бежал ли он с мячом или без пего, противники брали его в коробочку. Судья ничего не мог поделать, а может бьнь, просто болел за ребят Тито. Когда мяч после шестою гола поставили на центр поля. Тинаше крикнул, чтобы они кончали свалку и играли чисто.
— Ты это своим скажи, малый, — огрызнулся Тито.
— Меня зовут Тинаше. а не малый.
— Ты бы своего папашу спросил, как тебя зовут, малый,— ответил Тито, а остальные надсадно захохотали.
— Ну-ка, Тито, иди сюда, я тебе кое-что растолкую! — Тинаше вышел на середину круга, образованного игроками, которым явно не терпелось полюбоваться дракой своих капитанов.
— Думаешь, раз ты директорский сыпок, так тебе уже все можно?
— Чего ты задираешься? Тоже мне Трасс выискался,— ответил Тинаше к полному недоумению ребят.
— Трасс-то тут при чем? — отрезал Тито, тихонько пятясь, но его тут же вытолкнули на середину, чтобы добавить ему смелости.
— А при том, что твой отец у него на побегушках, — объявил Тинаше.
— И твой тоже!
Тинаше прыгнул вперед и ударил растерявшегося Тито
51
в правый глаз. Тито опрокинулся навзничь и. зажимая обеими руками глаз, завопил:
— Глаз! Он мне глаз выбил!
Ребята, возбужденные и испуганные, сомкнулись вокруг него.
— Разойдитесь! — крикнул кто-то.—Ему нужно больше воздуху! Вы что, уже позабыли, как вас учили оказывать первую помощь?
Раздались насмешливые возгласы, но ребята все-таки расступились. а Тинаше нагнулся над Тито и отвел его руки, чтобы посмотреть, сильно ли поврежден глаз. Тито не упустил удобного случая: он притянул Тинаше поближе и укусил его в плечо. Тинаше высвободился, стукнув Тито по левой ск>ле. и отошел со своей командой в сторону. Ребята наперебой обсуждали случившееся.
— Здорово ты его отделал, этого буйвола!
— Мясе! в нем много, а что толку? Я его одним пальцем уложу! —Тинаше был очень доволен: теперь ребята начнут уважать его еще больше.
— Да и уложил! — воскликнул мальчик, шагавший рядом с Фараи.
— А он хотел повалить подлым приемом. Точно эта сволочь Трасс.
— А при чем тут Трасс? — спросил кто-то.
— Ты разве не знаешь, что Трасс взял его отца в слуги? В прошлое воскресенье.
— А! Подбирается к этой смазливой шлюшке, к матери Тито! — вполголоса заметил Фараи, когда остальные ребята разошлись.
— Вот и я так думаю, — ответил Тинаше, наклонившись к уху своего верного друга.
До заката было еще далеко, и Тинаше решил пока пострелять- из рогатки. Фараи пошел с ним на поросший деревьями холм прямо напротив окон шестого класса. Толстяк Фараи скоро запыхтел.
— Да погоди же. Тинаше! Мы с тобой почти одного веса, а ты прыгаешь, прямо как мячик! Как это у тебя получается?
— Тренироваться надо, Фараи, тренироваться! Давай залезем повыше. Вон, видишь, птица. Я сейчас ее сшибу! А ты пока посиди на камне.
— Промазал! —Тинаше выругался.
— А какая это птица, Тин? —спросил Фараи.
— Теперь-то что об этом говорить! —Тинаше сел рядом с ним.
52
Внизу между ветками дерева мутсвамби, в окне шестого класса виднелась классная доска.
— Ты машину Трасса видел? — спросил Фара и.
— Так это был не он. Я сначала тоже подумал, что он, а по-юм понял — нет. Уж он бы мимо не проехал, остановился. Начал бы цепляться к моему отцу. Любит показать свою власть. А отец рад пресмыкаться перед ним.
- Да нет, это Трасс ехал! Я как раз переходил дорогу, когда он рванул с холма. Только он был в военной форме, совсем черной, и с медалями.
— В форме полицейского резерва, — поправил Тинаше.
— В полицейской, в военной, какая разница, Тин? А Трасса я 1де хочешь узнаю. Вот догадайся, кто с ним рядом сидел?
— Б}реки, его прислужник! — Тинаше не сомневался, что on а да л.
— Вог и нет! Жена Буреки. Мать Тито. А гнал он на полной скорости, чтобы никто не заметил. Потом высадил ее \ ручья ярдах в трехстах от ее дома. Только куда она оттуда пошла, я нс видел.
— А еще священник! —с горечью сказал Тинаше.— И начальник над моим отцом.
— Подлец он. И твоему отцу лучше не перебегать ему дорожку... Ну. да ведь ты ему этого сказать не можешь! — съехидничал Фараи.
— Ты о чем? Какую еще дорожку?
— Лхчше бы гы вздул ее цветного сыпка, чем Тиго, — ловко переменил чему Фараи.
— А мне ее сын ничего плохого не сделал. Вот Трасс — дру-। ос дело. Всюду сует свой нос-крючок... Погоди-ка. вон моя и । ина! — Тинаше сосредоточенно прицелился в птицу, парив-||1\1о высоко в небе.
— Ты чю, коршуна хочешь сбигь? — спросил Фараи,—До нею из твоей хлипкой рогатки не достать.
— А вот увидишь! — Тинаше отпустил резинку, снова промигал и снова выругался. — Вот сделаю рогатку побольше и собью. Дядя Роро мне поможет. Он такой мастер — поискать!
- Твой дядя, кажется, добрый. Но что-то он к вам в гости ни сын г.
- Они с отцом поссорились много лет назад, и он поклялся. чю ноги его у нас в доме не будет. Но мне он всегда рад.— ооьяснил Тинаше.— Он и Тапиве много раз помогал. Ему не правится, как живет отец и как он относится ко мне и к Гапиве.
- А Тапива не присылал тебе весточки с тех пор, как уе-ха I ? — спросил Фараи.
53
- Нет. Но если он жив, обязательно пришлет, — твердо сказал Тинаше. прицеливаясь из рогатки го в одну воображаемую мишень, то в другую.
— Я слышал, он и этот цветной, сводный брат Тито, работали вместе где-то в Маунт-Дарвине?
— Говорят, что так. Только маме пока про эго знать ни к чему, — ответил Тинаше.
— Тинаше, смотри, вон голубка! — Фараи возбужденно показал на дерево мутсвамби у подножья склона.
Тинаше прицелился и отпустил резинку. Камень размозжил голову голубке, со звоном пробил в стекле рамы дыру, в которую можно было бы спокойно просунуть кулак, и упал на учительский стул.
Тинаше и Фараи бросились приводить все в порядок. Голубка исчезла в охотничьей сумке, все перья вокруг были подобраны и закопаны. Под окном мальчики сложили приступку из кирпичей, чтобы дотянуться до разбитого стекла. Тинаше осторожно просунул руку в дыру, изогнулся и медленно отодвинул шпингалет. Они открыли окно. Тинаше забрался внутрь, и Фараи подал ему лист бумаги. Классной метелкой Тинаше смёл битое стекло на бумагу и отдал в окно Фараи, который тут же побежал его прятать.
Мистер Гари еще не вернулся, и Тинаше застал мать одну в комнате, где она поставила горшки остывать, прежде чем нанести последний узор.
— Наигрался, Тинаше? — спросила она ласково.
— Еще как!
Мать нежно погладила его по щеке и сказала, глядя ему в глаза:
— Ты знаешь, что я люблю тебя, сынок?
— Знаю. И я тебя — всем сердцем. И никогда не сделаю ic-бе больно. — Тинаше крепко сжал кулаки, точно в подтверждение своей решимости.
— Вот и хорошо, сынок, — ответила она и взяла в руки горшок с такой бережностью, словно вынимала младенца из колыбели.
— Как замечательно ты лепишь горшки, мама! — сказал Тинаше со вздохом.
— Тебе интересно? Но поговорим о другом. Ты дашь мне одно обещание, если я попрошу?
— Конечно, мама! — Тинаше даже растерялся немного.
— Я хочу, чтобы ты всегда оставался самим собой, не попадал в плен чуждого существования, чуждого образа жизни. Будь всегда для себя Тинаше — для себя, а значит, и для дру-
54
। их. Иначе ты запутаешься, и двойственное существование тебя погубит.
— Обещаю, мама!
— Вот и хорошо. Мне хотелось, чтобы ты понял, не спрашивая... Так что ты говорил про мои горшки?
— Они очень красивы. И мне нравится, как ты их отделываешь до обжига и после. Как ты добиваешься, чтобы черный фон был таким ровным? А узор между насечками?
— Глину я беру, ты знаешь, у ручья Вакомапа. Лепка — это самое начало, и причем простое. Конечно, горлышко можно формировать по-разному, ио тут достаточно набить руку. А вот дальше надо решать задачу потруднее. Видишь ли, глина от жара легко трескается. А потому я прежде покрываю ее 1 олченым чидзиро — графитом, который добываю сама из термитников там же, около ручья. Он-то и даст эту ровную черно-iy. Потом я делаю насечки и навожу между ними узор пастой и ’> растертой в порошок красной охры.
— А потом ставишь горшки в яму на обжиг?
— Да. Охра — это мягкий камень, и искать ее надо в особых местах па холмах. Отличить се о г других камней нс 1ак-то просто. Ну, я ответила на вес твои вопросы? — добавила опа с улыбкой.
— Почти. Ты не объяснила, как ты наносишь рисунки после обжига.
— А, да! Тут действительно нужна особая сноровка, даже искусство. Следовало бы пользоваться только соком мучакаты. l-.io ничем не вытравишь. Но разнообразия ради я иногда ра-бо1аю и с красками. Важны ведь рисунки, а не материал сам по себе, — задумчиво произнесла она.
— Тут ты изобразила горюющую женщину? Почему?
— Сама не знаю. Так получилось. А ведь правда, почти все мои рисунки говорят о страдании, о муках. Что поделаешь! — Оживление в ее голосе сменилось грустью.
— Ой, как уже поздно, а мне еще надо вымыться и сесть за \роки, пока не вернулся отец... — Тинаше уловил перемену в на-ciроении матери: наверное, он ненароком тронул какие-то заповедные струны в глубине ее души. Но главное он запомнил навеки: «Будь Тинаше...»
— Да, конечно. Но только я хотела еще тебе сказать, что приходил Трасс и обнюхал каждую комнату — библиотеку, го-ci иную, норовил даже посмотреть, как я застилаю кровать, юп.ко я ему не позволила.
- Опять Трасс! Да что ему надо?
- Видно, просто хотел напомнить, что распоряжается здесь всем он один.
55
— И только?
— Нет. Он упомянул еще, что подвез Буреки и что служба будет в это воскресенье, а не в следующее, как предполагалось. Перед тем, как уйти, он заглянул в библиотеку и выразил удовольствие, увидев том Теннисона, открытый на «Атаке бригады легкой кавалерии», усомнился только, что твой отец впрямь читает Теннисона.
— Вот мразь.
— Ну-ка, иди мыться! —Мать ласково подтолкнула его к двери.
Она всегда была с ним ласковой и нежной. Он остро сознавал это. а еще он сознавал, что благодаря ему ей живется чуть легче. Что она несчастна — Тинаше понимал без слов. Между ней и его отцом была глухая стена отчуждения. Он ни разу нс видел, чтобы оген. вернувшись из школы, хотя бы дружески ей кивнул. Ни единой улыбки, которая ослабила бы напряжение между ними. Проходя мимо матери, отец всячески старался не прикоснуться к ней. пусть даже нечаянно. То отходил в сырому, то ставил между ними стул, то просто отворачивался, словно по рассеянности. Отец никогда не делился с ней гем. что его занимало, никогда ничего не дарил ей. Тинаше не помнил ни одного такого случая.
Если отец и мать все-таки разговаривали, то лишь о делах. Огец отдавал распоряжения, а мать устало уточняла, что именно ей следует сделать, как. когда и где. Она явно избегала словесных стычек — наверное, ради сына. Хотя Тинаше не знал причины этого напряжения, он чувствовал, что оно продолжает нарастать и вот-вот произойдет что-то страшное.
У нее не хватало сил защищать его от отцовских побоев, но она щедро одаряла его своей материнской любовью. Исчезновение Тапивы, ее старшего сына, было для нее тяжелым потрясением. и она мучительно боялась, как бы младший нс последовал его примеру. А бежать с Тинаше ей было некуда — в Малави, на родину своего отца, она не ездила ни разу с тех пор, как ее родители погибли в автомобильной катастрофе. Опекавший ее миссионер давно вернулся в Англию. Да и в любом случае он не допустил бы, чтобы она расторгла брак, который он устроил и благословил.
Она предпочитала, чтобы знакомые женщины — приятельниц у нее не было — называли ее Ма Тинаше (Мать Тинаше). И когда она объезжала соседние деревни, продавая свои горшки, то сразу поправляла всякого, кто пробовал называть ее иначе. Так она бросала вызов мужу, подчеркивая, что ее сына зовут Тинаше. а не «малый», как настаивал тот.
Горшки ее славились по всей округе. Многие заранее их за-
56
называли, и она всегда сама доставляла готовые изделия. Когда Тинаше был совсем маленьким, она завертывала его в пла-1ок. пристраивала у себя на спине, ставила на голову лоток с пирамидой горшков и отправлялась в путь. Эти две ноши стали частью ее самой. Но пока она шла, все ее внимание бывало сосредоточено на сыне. Стоило ему пошевелиться, и она уже догадывалась, чего он хочет, и либо поправляла платок малыша, либо передвигала его так, чтобы можно было дать ему грудь, не убавляя шага. Ма Тинаше бережно хранила все свои воспоминания о Тинаше. так как боялась, что муж разлучит ее с сыном. Его жестокая суровость и выспренние идеи вынудили Тапиву бежать из дома. Но она твердо решила не допустить. чтобы и с Тинаше произошло то же: ведь только из-за нею опа продолжала вести дом и покоряться мужу, ко-юрый. по-видимому, даже не догадывался, что она остается с ним лишь ради Тинаше.
Тинаше всегда был очень живым и бойким, и его с трудом удавалось удержать дома. Мать вспоминала, как он вприпрыжку бежал за ней или рядом с ней, когда она обходила деревни, продавая горшки или собирая деньги, которые покупатели остались ей должны с прошлого раза. Даже совсем малышом он обязательно хотел идти сам и отказывался, если она предавала понести его. А Тинаше уже тогда научился беречь мать, смутно понимая, что она жертвует ради него очень многим. 11 еще он заметил, что всякий раз, когда мать продавала горшки. в доме появлялось больше еды или новая одежда. День же, когда отец получал свое жалованье, ничем не ознаменовывался. и Тинаше без труда сообразил, что живет семья на заработки матери.
Тинаше вымылся и уже собирался взяться за уроки, но тут сю окликнула мать.
— Что-то твоего отца нет,—сказала она обеспокоенно. — Обычно он никогда так долго не задерживается, особенно по пулпям. когда ему надо подготовиться к занятиям на следующий день. Пойду посмотрю, где он.
— И я с тобой, мама. Вот только захвачу рогагку. Пусть н’. 1ько кто-нибудь попробует тебя обидеть... — и он убежал за 1»о1агкой, прежде чем мать успела возразить.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Ганаше накинул на шею ремень своей охотничьей сумки । камнями, так чтобы она прилегала к левому боку. Это позво-|м ю брать камни левой рукой, держа рогатку наготове в пра
57
вой. Он шагал немного впереди матери, одетый в тяжелые крестьянские башмаки с пряжками и темные саржевые брюки, которые он упросил мать купить ему два месяца назад на деньги, вырученные за горшки. Среди деревенских подростков это был последний крик моды, и она была рада побаловать сына, но мистер Гари возмутился и объявил, что такой костюм — всего лишь свидетельство низкого вкуса Тинаше — вернее, «малого», а также вредного материнского влияния. За доказательствами далеко ходить не надо: будь у нее хоть капля здравого смысла, разве она купила бы себе вот это атласное платье и вот эту голубую блузку? Он разъярялся все больше и в конце концов сбил жену с ног, приказав, чтобы она завтра же сожгла все эти обновы в своей яме. Мать, не поднимаясь с пола, крикнула Тинаше. чтобы он шел играть с ребятами... Мальчик подчинился — главным образом потому, чтобы хоть так помочь матери: ведь начиналась одна из тех сцен, о которых опа потом наотрез отказывалась даже упоминать.
И вот теперь Тинаше подумал, не в этих ли ссорах кроется разгадка того, что рисунки матери на горшках всегда внушают печаль. Он с вызовом облачился сейчас в запретную одежду, и, хотя они не сговаривались, мать тоже надела атласное платье. Интересно, как поведет себя отец, когда они явятся помочь ему добраться домой.
В небе плыла половинка луны. Сначала они прошли ярдов четыреста по широкой дороге мимо дома Буреки в сторону Чиоты. Потом повернули направо по берегу речки, где мать копала глину для своих горшков. Вакомана каскадом падала с широкого плоского уступа, петляла, журчала и пенилась у больших камней, шуршала и постукивала галькой. Тинаше часто бродил тут днем и хорошо знал эти места — и заросли кустов, и встающие между ними термитники, которые теперь, в ночном мраке, казались черными чудищами, подстерегающими в засаде Тинаше и его мать. Таинственными существами выглядели и пни среди высокой травы, которая покачивалась под ветром, то открывая их, то снова смыкаясь над ними. Дорога превратилась в узкую тропку, кружившую среди кустарника. Легкие шорохи и шелест вокруг на мгновение сменялись тишиной, нарушаемой только плеском воды слева да кваканьем лягушек, которым в эту пору года давно следовало бы умолкнуть. Тинаше почудилось, что среди зарослей укрываются парочки, отставшие, когда остальные любители засиживаться за пивом уже разошлись. Фараи рассказывал ему. что Мар-веи не раз заставали в кустах с женатыми мужчинами. Чтобы отвлечься от этих мыслей, он спросил:
— Мама, почему гы молчишь?
58
— А о чем говорить?
— Ну, хотя бы о том, что сейчас делает отец.
— Скорее всего, ничего.
— Хотел бы я знать, где он сейчас спит.
— Ради тебя я надеюсь, что он действительно сейчас спит.
— А ради себя?
— Меня это уже давно не трогает.
— А если бы ты помогла ему?
— Конечно, я хотела бы, чтобы он стал самим собой. Но я не в силах тянуть в одну сторону, когда Трасс и все эти книжонки тянут в другую.
— А если помогу я?
— Не думаю, Тин, что из этого что-нибудь выйдет. Возможно, требуется очень сильная встряска, чтобы оп вновь нашел себя,—решительно сказала Ма Тинаше.— Ты еще слишком мал, Тин.
— Тапива был немногим старше, когда ушел из дома.
— Тапива! Если бы он был сейчас в безопасности! — В ее голосе прозвучала любовь и тревога.
— Ну, о своей безопасности Тапива, конечно, не думает, но о всей нашей семье, наверное, очень беспокоится.
— Пожалуй, ты прав, Тин.
Они подошли к броду в излучине реки. Берег тут круто обрывался над водой, и надо было либо спрыгнуть на песок, либо осторожно сползти по почти отвесному откосу. Сжав ро-1атку покрепче, Тинаше прыгнул. Камни в сумке громко застучали. Повернувшись, чтобы помочь матери спуститься, он услышал шорох в овражке слева. Не сомневаясь, что там прячется либо человек, либо большое животное, Тинаше вытащил камень из сумки, выстрелил из рогатки в овражек и быстрым движением заставил мать опуститься на сырой песок под обрывом. И туг кто-то негромко сказал:
— Ну-ну, хватит! Иди дальше!
Голос был знакомый, но только не голос его отца. Почсму-10 он успокоил и ободрил Тинаше.
— Что там? — испуганно спросила мать.
Он решил, что она не расслышала слов, и солгал, чтобы не испугать ее.
— По-моему, просто корова. Пошли.
Поднявшись на другой берег, они увидели хижины, где в этот вечер пили пиво. Тропинка туда вела через уже распаханное поле. Несколько темных фигур, пошатываясь, бродили возле хижины, где жила бабушка одноклассницы Тинаше, и он подумал, что сможет узнать от Тситси. куда им пойти.
Но тут из-за хижины, спотыкаясь, вышла Марвеи, жена Бу-
59
реки. Она было выпрямилась, но вновь пошатнулась, словно ноги ей свела судорога. Одета она была нарядно: туфли на высоком каблуке, плиссированная юбка, белая блузка, дорогой вельветовый жакет. Из-под сдвинутого на правое ухо берета выбивались пышные, недавно причесанные, но уже растрепанные волосы. От нее за несколько шагов разило пивом. Она визгливо бормотала:
— Я найду... кто меня... про-проводит домой. А еще ди-директор! А так... показываться со... со мной на людях неприлично, да? А лакать мой коньяк прилично? Учуял... где дохлая со-собака зарыта, а? Поздно спохватился... милый. Все тебя со... со мной видели. Все... все... все... Погоди до... до воскресенья. Тогда... узнаешь...
Тинаше был ошеломлен. Но мелькавшие в его мозгу образы и воспоминания пробуждали сочувствие к отцу. Голубой «фольксваген», несущийся с холма... Он затормозил в четырехстах ярдах за домом Буреки...
Марвеи свернула на тропинку, по которой они только что шли, а Тинаше и его мать направились туда, где, судя по выкрикам Марвеи, должен был находиться мистер Гари. С ними чуть не столкнулся пьяный мужчина, явно намеревавшийся нагнать Марвеи. Тинаше его не знал.
Мазь взяла Тинаше за плечо и повернула к себе. Лицо у нее было расстроенное и озабоченное.
— Тинаше, мне не следовало брать тебя с собой. Дети не должны видеть такое, — сказала она печально.
— Я рад, мама, что я здесь. Ведь кончится это очень плохо. А подстроил все мистер Трасс.
— Твой отец сам себя губит, а Трасс ему только помогает. Но. возможно, ты и прав.
— Ее сюда привез Трасс. Наверное, и коньяк он ей купил. — Может быть.
— И губят не только отца, а всю нашу семью...
Тинаше замолчал, потому что из-за хижины вдруг выбежала Тситси.
— Миссис Гари... Тинаше... Вы видели эту скверную женщину? — воскликнула она.
— Что случилось, Тситси? — с тревогой спросил Тинаше.
— Идите, сами увидите. Вот сюда!
Они пошли за ней и увидели мистера Гари, совсем на себя не похожего. Он сидел, привалившись спиной к стене хижины, голова его то вздергивалась, то снова падала ему на грудь. Он был без своей элегантной спортивной куртки, а недавно столь безупречно чистая рубашка заметно утратила белизну. Правая его нога была вытянута, левая согнута и подсунута под пра
во
вую. Расшнурованный левый ботинок почти соскользнул со оупни. Но Тинаше потрясло лицо отца, который пытался открыть глаза, морща кожу с отчаянным напряжением. Его губы подергивались, и он бормотал что-то нечленораздельное.
— Тситси, объясни, что тут случилось?
Девочка, запинаясь, сказала:
— Было так... Сначала пришла Марвеи. Будто только что вернулась из Хараре и даже домой нс заходила. С ней был чемодан. Она отнесла его к своей тетке вон в ту хижину. Достала из него большую бутылку. И начала пить. Понемножку. И все поглядывала на свои часы. А тот мужчина... ну, который сейчас побежал за ней, пришел тогда же, только сидел все время в стороне. А она как будто кого-то ждала... Может, мне дальше не рассказывать, миссис Гари?
- Говори, деточка. И будь спокойна, я ниче! о лишнею себе не позволю.
— Потом пришел ваш муж. одетый, как на праздник. В куртке и при 1алстуке. Вид у него был такой приличный... Вы только одно поймите... Я ведь все это видела, потому что продавала бабушкино пиво: она его наварила, чтобы мне было чем заплатить за школу. Мы же очень бедны, вы знаете. У отца даже осла своего нет...
— Рассказывай, Тситси. Что случилось? Что мне надо понять?
— Когда пришел ваш муж, сразу стало ясно, что Марвеи cio-io и ждала, но ваш муж, голову даю на отсечение, миссис I ари, знать не знал, что она тут будет. Ему пододвинули табурет. а он сел чуть не спиной к Марвеи, она сидела возле меня v большого горшка с пивом. Видите ли, бабушка поручила мне продавать пиво, потому что не доверяет тем, кто пьет, даже самой себе...
— Тситси, ты же рассказывала про отца! — перебил Тина-IIIC.
— Извини. Так вот: Марвеи встала и подсела к твоему от-п\. а он пил вторую чашку. Наверное, у него совсем в горле пересохло. Первую чашку он одним глотком выпил...
Да-да. Отец всегда так пьет.
Она попробовала подлить ему в чашку из своей бутылки, J он не захотел даже сидеть с ней рядом — взял свой табурет и пересел ко мне. Марвеи закричала, что в бутылке ничего тайно пет: вот сейчас в доказательство она себе подольет и вы-|||.ei. Твой отец сказал, что у него завтра много работы и мены и. пиво он ни с чем нс хочет. Тут другие мужчины начали нодешвлять ей свои чашки, начали ее... то есть... ну... миссис I ари, мне неудобно говорить про такое...
61
— Не смущайся, Тситси. Ты же не виновата, что видела все это.
— Спасибо! Ну, так они начали ее хватать, а она вроде бы и не сердилась. Только таз нс спускала с вашею мужа. Он сидел в стороне, гак она опять к нему перебралась. Он было встал, но тут все закричали, что мужчине не пристало убегать... Короче говоря, все сели, а она подливала и подливала в пиво из своей бутылки... Только тог, который приплел с ней... Одни говорили, будто он ее брат, учитель, и приехал в отпуск, а другие говорили, что из учителей сто уволили... Ну, так он пил меньше других и почти все время молчал... А мне пришлось сбегать на речку... Но эю тут ни при чем. Пока меня не было, все много пили: когда я вернулась, второй большой юр-шок уже наполовину onycic.’i. а твой отец... ваш муж... был совсем пьян.
— И все? — ра ^очарованно спросил Тинаше.
— Нет... Марвси вдруг начала кричать, чтобы директор проводил ее домой. А он ответил, чю, как добрый христианин, не хочет подвергать себя соблазну. Тогда Марвеи попробовала увести твоего отца под руку, словно после свадьбы... Вот так! — Она просунула правую руку под левый локоть Тинаше.— Директор вырвался, а она знай твердила свое: проводи да проводи. А полом как завопит: «Почему ты отказываешься? Как будто люди не знают про то. что у нас с тобой!» Подумать только: 1ак соврать! Директор очень расстроился, а остальные только плечами пожимали и не верили. «А. выдумки!» — говорили они. Но она заявила, что дождется ею, сколько бы он тут ни просидел. А твой отец ответил, что в таком случае останется тут ночевать, а утром пойдет прямо в школу. Куртку он отдал мне на сохранение и сказал, что подремлет тут у стены. Вот и все. Только перед тем, как вы пришли, Марвеи опять на него напустилась. — Тситси умолкла и вопросительно посмотрела на Ма Тинаше.
— Спасибо, что ты нам все это рассказала. А теперь, пожалуйста, отдай мне куртку, и мы отведем его домой, — Ма Тинаше ласково погладила Тситси по плечу.
— Хорошо. Идем, Тинаше! А вы, миссис Гари, поверые, я только рада была помочь Тапи... Отцу Тинаше.
Она увела Тинаше, а Ма Тинаше попыталась разбудить мужа. Наконец он открыл мутные глаза.
За углом хижины Тситси остановила Тинаше.
— Раз уж ты здесь, я нс стану откладывать до завтра. Ведь правильно?
— Ты о чем? Нам пора идти. Ведь уже поздно, — нетерпеливо сказал Тинаше.
62
— У меня к тебе поручение. Я должна была сказать тебе завтра... Помнишь, я объяснила, что мне пришлось сбегать на речку? — Тситси понизила голос.
— Да говори же!
' — Говорить особенно нечего: тебе надо погостить у дяди Роро. Они там встретятся с тобой... те, с кем ты встретишься, — загадочно произнесла Тситси.—Им надо сообщить тебе что-то очень важное.
— Кто они? — с недоумением спросил Тинаше.
— Меня просили сказать именно так. Сразу после экзаменов в будущем месяце. Не позже чем через неделю. С тобой должны встретиться у дяди Роро. Если они не смогут прийти, он тебе объяснит, где их найти... Ну, бери куртку... тебе интересно?.. Один из них был одет точно, как ты. Так до завтра.
Хотя последние фразы Тситси произнесла почти шутливо, в ее тоне была категоричность, и Тинаше, уже забывший свое нетерпение, гак и нс задал ей вопросов, вертевшихся у него на языке. В ее словах он не сомневался — в ушах у него все еще звучал голос, донесшийся из темноты у речки. Но пока его больше занимала интрига, затеянная против мистера Гари.
Ма Тинаше надела куртку на себя, чтобы освободить обе руки. Они с Тинаше подняли мистера Гари и, подпирая с обоих боков, потащили к Вакомане. Обессиленные пивом и затекшие ноги совсем его не держали, крупная голова склонялась то на плечо жены, то на плечо сына, а они, убыстряя шаги, пытались заставить его идти самостоятельно. Но стоило им чуть отстраниться, и его тщедушное тело начинало оседать на землю. Он что-то невнятно бурчал.
— Осторожнее, Тин!
Тинаше еле успел отклониться, как мистера Гари стошнило. После этого ему как будто полегчало, он пошел сам, и в его бормотании уже можно было разобрать подобие слов.
— Пуш... ки... спра... ва от них... пушки слева... от... них...
— Мама, отец, кажется, болен! —с тревогой сказал Тина-ше.
— С тех пор как его рассудком овладели чужие идеи, он ни одного дня нс был здоров.
— Но он же бредит!
— Разве ты пе узнал слова? — спросила его мать с легким удивлением.
— Какие слова?
— Строчки из «Атаки бригады легкой кавалерии», сынок.
— Бедный отец! — сочувственно, но с облегчением вздохнул Гинаше.
— Ты как будто жалеешь его?
63
— Сам не знаю, мама. Но подумай, чем все это для него кончится? Мне ясно, что против пего затеяли что-то скверное.—Тинаше пытался успокоить мать, однако он начинал догадываться. что и его отцу приходится трудно.
— А мне ясно, что он попался в ловушку, которую сам же и поставил, еще в наши школьные дни. А с ним и я, Тинаше! — Она говорила раздраженно.
— Но я же ничего ие знаю! Сколько раз я гебя спрашивал, а ты отвечаешь: «Когда я вырасту...» Вот как сегодня.
Тинаше не договорил, потому что мистер Гари вдруг разразился потоком брани.
— Мерзавка! —докончил он, нс глядя ни на жену, ни на сына.
— Слышишь, мама?
— Если бы ты знал, кто эта мерзавка! — саркастически заметила Ма Тинаше.
— Марвеи, а кто же еще?
— Ты так думаешь, Тинаше? Ну, нет. Я эту ругань не в первый раз слышу. Вот погоди.
Но Тинаше по-прежнему ничего не понимал — такое у него просто в голове не укладывалось. А мистер Гари продолжал бормотать:
— Подлая баба. Послушалась священника, будто нам надо пожениться. Думала, я ее за это уважать буду? Да ни за что. Кто скажет, что я по любви... Только не я. И ее я нс любил, и этого дурака, который сбежал...
Они как раз спустились по пологому откосу к броду и теперь должны были по трем плоским камням перебраться через ручей к обрыву на том берегу. Справа, тде шла Ма Тинаше. вода разливалась широкой заводью. Тинаше почти не слушал отца: во-первых, он не сомневался, что тот говорит о Марвеи. а во-вторых, напряженно ждал, не донесется ли вновь из темноты знакомый голос... Внезапно его мать возмущенно вскрикнула и отскочила. Мистер Гари, подняв тучу брызг, рухнул в заводь правым боком, увлекая за собой Тинаше.
— Я не стану этого терпеть! Он притворяется! Делает вид, будто пьян, чтобы терзать меня попреками! Как будто я виновата, что скудоумный священник настоял на этом злополучном браке!
Тинаше вскочил и, вцепившись в левый локоть отца, тщетно пытался вытащить его из ила.
— Дальше пусть идет сам. Раз он может так злобно меня терзать, значит, может и на ногах держаться! От меня помощи не жди, Тинаше.
Она решительно и быстро перебежала ручей по камням,
64
вскарабкалась на обрыв и скрылась за окруженным кустами юрмитником. Из тех же кустов внезапно появился Тапива с вещмешком на спине. Он быстро помог младшему брату извлечь мистера Гари из ила. Все это произошло настолько молниеносно, что Тинаше совсем растерялся. Но он запомнил слова Тапивы: «Отведи старика домой и молчи! Все будет хорошо!» Значит, Тапива, которого властность и лицемерие о та заставили уйти из дома, сохранил к нему теплое чувство! Несмотря на все лишения, которые он, конечно, испытывал и испытывает! Эта мысль произвела на Тинаше неизгладимое впечатление. Как и то, что шестнадцатилетний юноша с тяжелым мешком на спине так легко втащил мистера Гари на обрыв. Но от растерянности Тинаше совершенно не запомнил, куда и как исчез Тапива...
— Я тебя жду, Тинаше! --донесся из-за кустов голос матери,— Волоки или веди отца домой, как ему будет угодно, по одного я тебя в темноте пе оставлю, ведь луна вот-вот
<а идет...
— Встань, отец. Уже поздно. Я не могу тебя нести. Попробуй идти сам. а я помогу.
— Убирайся, дурак! Мне твоя помощь не нужна. С чего ты но взял? Эга дура мать тебя подучила?
Мистер Гари заметно отрезвел. Он узнал Тинаше, хотя толком не понимал, где находится, — во всяком случае, он попытался оттолкнуть сына и спуститься назад к броду. Не слушая ею брани, Тинаше в конце концов убедил отца вернуться домой. Мистер Гари, пошатываясь, поплелся по тропе между женой и сыном. Они нс разговаривали, но мистер Гари ругался, спотыкаясь и падая. От их помощи он отказывался наотрез.
А Тинаше думал о том, что произошло у ручья, о доброте 1аливы, и его нс оставляло ощущение, что за ними все время с телят. Но это не пугало, а скорее радовало его. Дерево впереди вдруг переместилось. Оно появилось из кустов и замерло ia.M. где прежде никаких деревьев Тинаше нс видел, а ведь он хорошо знал этот берег ручья. Чтобы проверить свое впечатление. он, пройдя за отцом еще шагов двадцать, обернулся и бс-тохт бросился туда, где только чго видел странное дерево. Но тсрево бесследно исчезло.
Тинаше заметил, что всю дорогу до дома отец и мать не сказали друг другу ни слова, но перед тем, как собрать отцу у жпн, мать дала ему воды умыться. Тем не менее Тинаше был уосждсн, что мать хочет рассказать про непонятное появление Miiciepa Трасса у них днем, и как мистер Трасс настаивал, чюбы она при нем постелила постель. Может быть, отец дога-час гея, что мистер Трасс готовит ему какие-то неприятности?..
* Альманах «Африка», вып. 5
65
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Рано утром мистер Гари рывком сел па кровати, разбуженный чувством долга и мучительной болью в правом виске. Его жена еще спала. Он помотал головой и провел ладонью по лицу, чтобы рассеять муть в глазах. Потом посмотрел на часы, которые не снял с руки, ложась спать. В его памяти замелькали события прошлой ночи, вечера и дня. Разговор с сыном о том, что от него требуется, чтобы стать взрослым — таким взрослым, каким его хотел бы видеть отец. Он считал, что обязан как можно раньше внушить мальчику истинное представление о долге. Особенно теперь, на пороге переходного возраста. Его взгляды опирались на книги по детской психологии, которые он штудировал, сдавая экзамен на диплом туземного учителя начальных классов. Эти взгляды, конечно, одобрили бы и его преподаватели в 1952 году, koi да он с отличием окончил курс по детской психологии и методике обучения.
Как усердно занимался он, чтобы заслужить это отличие и похвалы, от которых у него голова пошла кругом. Как счастлив он был, когда отец Тайн назвал его фамилию, — первый по детской психологии, первый по методике обучения! И что было еще важнее, ему была присуждена награда как «самому прилежному и послушному ученику». А все его награды — неплохой символ того, чего он достиг в миссионерской школе. Он прекрасно помнил, как в течение грех лет упорно и последовательно добивался этого успеха, всячески стараясь показать себя с лучшей стороны: с готовностью работал в саду и огороде миссии, прилежно занимался не в школьной, а в миссионерской библиотеке — особенно когда опальные ученики упражнялись на спортивных площадках. У него всегда был наготове религиозный трактат, чтобы уткнуться в него, стоило какому-нибудь священнику появиться на пороге. Сначала это было просто хитрой игрой ради некоторых привилегий — например, лишнего блюда за обедом или возможности заработать немного денег во время каникул. Но дело пошло всерьез — его наметили в священники, а это значило, что после окончания курса он сможет сразу же получить новую школу, как ее директор-основатель.
С пронзительной ясностью он вспомнил, как именно тогда, когда будущее рисовалось ему в особенно розовом свете, его застали с Бесси (теперь Ма Тинаше) в зале после конца одного из фильмов, которые изредка показывали в миссии. Свет уже погасили, но Бесси нарочно медлила, чтобы выйти последней. Ей было невтерпеж спросить у Гари, что пишет Питер — друг детства Гари и ее возлюбленный, которого незадолго перед
66
гем по просьбе родителей отправили в Булавайо учиться там в'колледже. Очень ли он скучает без нее и без Гари? Питер и Бесси отличались в спорте, а учились посредственно. Они часто вслух недоумевали, как, например, может Гари интересоваться викторианской поэзией. А уж то, что двадцатидвухлетний юноша корпит над учебниками даже во время между-школьных соревнований, в которых сами они блистали, было им и вовсе непонятно.
Судьба Бесси сложилась печально: ее родители погибли 19 июня 1947 года, вместе с двадцатью другими пассажирами, когда грузовик, в котором они возвращались с торжественной службы в ознаменование кончины святого Бернарда, столкнулся на шоссе с другим грузовиком. Отец Бесси был родом из Малави и на ее матери женился против воли се родных. После их смерти Бесси осталась бы бесприютной сиротой, если бы не огец Тайн, который по доброте сердечной взял ее под опеку, чюбы сестры общины заменили ей мать, а миссионеры — отца. Она была благодарна им за то, что они дали ей приют и забо-। ились о ней.
Мистер Гари продолжал вспоминать, как отец Тайн застал их с Бесси в темном пустом зале, откуда как раз выпорхнули последние девушки. Добросердечный, но упрямый и глубоко верующий старик, преданный викторианским идеалам, тут же решил, что они любовники и сговариваются о том, как бы смертно согрешить глубокой ночью в Шошоленде, как учащиеся называли рощу на берегу речки за женским общежитием. В ной роще немало невинных овечек уступили жарким настояниям своих одноклассников... а может быть, и молодых учителей. И вот теперь отцу Тайну представился случай предотврати, осуществление грешных замыслов — случай, которого он ждал очень давно. Зло следовало искоренить самым беспощадным образом.
- Либо вы обещаете вступить немедленно в брак, либо за-тра же в церкви вся школа узнает о вашем позоре. Вы сво-ьодпы выбирать. Что вы предпочтете? — твердо сказал отец laiiii.
Гари быстро прикинул, что через два месяца, когда они окончат курс, отец Тайн, конечно, устроит его на пост директора почетный пост, с хорошим жалованьем. Главное же — им надлежит повиноваться отцу Тайну. Ну, а любовь и духовная близость придут сами собой, как следствие благопристойной н обеспеченной жизни.
Он рад, что отец Тайн застал их тут и тем спас от греховной с тези, заверил он священника. Бесси была так ошеломлена и ртчеряна, что не смогла вымолвить ни слова. И вот на сле
I*
67
дующее воскресенье в церкви было объявлено об их предстоящем бракосочетании — к большому недоумению их одноклассников, которые знали, что Бесси любит Питера, а Гари никогда девушками не интересовался.
Затем Гари получил назначение на свой нынешний пост, который занимал вполне достойно... Хотя у него уже почти не осталось надежды, что сыновья пойдут по его стопам. Тапива сбежал из дома. Туда ему и дорога! Младший же, на которого он возлагал такие надежды, совсем перестал заниматься. А ведь стоит ему приложить хоть какие-то усилия, и он может достичь многого. Ну, что же, телесные наказания могут еще наставить его на путь истинный.
Ему казалось, что события прошлого вечера служат подтверждением его твердости. Он, насколько ему помнилось, решительно положил конец неуместному кокетству Марвеи и домой вернулся без посторонней помощи. Правда, он где-то упал и испортил свой лучший костюм. Только как это могло произойти? Вероятно, кто-то воспользовался тем, что он был слегка навеселе... Скорее всего — его жена, заверил он себя.
А она тем временем проснулась и, поворачиваясь, задела его боком.
— Ну-ка, отодвинься, — потребовал мистер Гари.
— Я встаю, — ответила она с легкой насмешкой.
— Тогда вставай, — огрызнулся мистер Гари.
— Прежде я должна тебе кое-что рассказать, — Ма Тинаше с трудом сдерживала раздражение.
— О чем? — резко спросил мистер Гари.
— О том, что было вчера, — ответила она неопределенно.
— Ты-то тут при чем?
— Зато ты очень при чем!
— Ну, так и не вмешивайся в мои дела. Я сам себе хозяин,—сказал он надменно, показывая, что больше им говорить не о чем.
— Вчера приходил мистер Трасс, — сказала она невозмутимо и поглядела на него, проверяя, какое впечатление произвели ее слова.
Мистер Гари испустил огорченный вздох.
— Он заглянул в твою библиотеку, увидел открытый том Теннисона и выразил свое удовольствие по этому поводу. Затем обошел весь дом — кухню, гостиную, столовую — и даже хотел зайти посмотреть, как я застилаю кровать, — сообщила она.
— Ну, и... что произошло?
— Ничего. Я его сюда не пустила, — ответила она твердо.
— Не пустила? Ты его не пустила?
68
— Конечно. А почему ты спрашиваешь таким тоном?
— Просто я удивился, что ты остановила мужчину... И меня ты гоже могла бы остановить? — с легкой усмешкой сказал он.
— Тебя я остановить не могу, только других, — ответила она. глядя ему в глаза.
— Значит, во мне есть что-то особенное? Например, мои способности или характер? — медленно произнес мистер Гари, торжествующе усмехнувшись.
— Просто ты мой муж. Вернее, отец моих сыновей! — Она расчетливо уязвила его гордость.
— Вот дура! А я подумал, что против обыкновения ты скажешь что-нибудь умное! — В голосе мистера Гари прозвучало разочарование.
— Я кое на что тебе намекну.
— А именно?
— Он сказал, что приедет служить в что воскресенье, а не в следующее...
— И это, по-твоему, намек? — перебил мистер Гари.
— Ты не дал мне договорить. Берегись. Против тебя чго-то ыгевастся. Так думает Тинаше. И, по-моему, он прав.
— Ты говоришь про малого?
— Если тебе обязательно надо его так называть, то да.
— Опять ты и твой глупый сынок! Займись лучше завтраком,—сердито распорядился мистер Гари.
— Можешь мне не напоминать. Я свои обязанности выполняю как должно! — сказала она вызывающе и, сбросив одеяло, начала одеваться.
— А я, значит, нет?
— Тебе виднее.
— Нс забывай, что тут хозяин я! — яростно воскликнул он, \ । верждая свою власть.
— Ты мне это говорил уже много раз... —С этими словами она вышла из спальни.
Мистер Гари только обрадовался. Он тоже оделся и сел i книгой в библиотеке. Но боль в правом виске усилилась, и он не смог сосредоточиться на Теннисоне. Мысли о собственной i уцьбе еще больше его отвлекали. Эх, если бы жена и сын. учи-1гия и ученики, не говоря уже о некоторых жителях деревни, инн бы ему наконец случай доказать, чего он по-настоящему < loin, а затем и занять положение, более ему приличествующее! Он давно питал честолюбивую мечту стать окружным HIM) 1ьным инспектором, а может быть, и первым епископом-африканцем. Но мечта оставалась мечтой... И все потому, ска-• । । он себе, что ему мешают. Кое-кто относится к нему без
69
должного уважения. Он начал планировать свой день: провести общий утренний сбор, проверить домашние задания, осмотреть пришкольный участок, задать хорошую взбучку наруши-1СЛЯМ дисциплины...
Тинаше разбудили шаги матери в соседней комнате. Она начала утреннюю уборку... Мама! Чем ей ошлачивают за неустанную заботливость, за старания поддержать благополучие семьи... Видно, ее что-то подломило.
И тут Тинаше вспомнил, что уроки он гак и не выучил. Но мать уже звала его скорее завтракать: он опаздывает и в школу ему придется бежать во всю мочь.
На общем сборе, как всегда, царила мертвая гишина. когда директор вышел к ученикам в сопровождении всех двадцаги семи учителей. Школа для начальной была очень большой — три параллельных класса, начиная с первого и по шестой. На сборе каждый класс выстраивался отдельно. Директор каждое утро лично проверял опрятность учеников, а заодно и учил их стоять ровной шеренгой, тут же наступая на ноги, которые сдвигались с линии вкопанных в землю кирпичей. А если юный нарушитель порядка вскрикивал от боли, он получал звонкую пощечину. Та же кара настигала тех, кто был небрежно одет или стоял не совсем смирно. Учителей директор никогда не награждал пощечинами, но в этом не было нужды: каждый из них знал, что за любым проявлением слабости — а особенно за сочувствие ученикам, наказываемым на общем сборе, — последует немедленное увольнение. С полного одобрения попечителя — мистера Трасса, как давал понять директор. Учителя давно уже пришли к выводу, что мистер Гари — верная тень мистера Трасса, хотя про себя и сомневались, что мистер Трасс гак уж хочет отбрасывать именно згу тень.
После окончания сбора учителя по распоряжению директора разводили учеников по классам, обращаясь к ним у дверей со следующими словами: «Те, кто выполнил домашние задания, могут войти в класс и приготовить тетради, чтобы я их просмотрел. Лентяи, которые их не выполнили или выполнили не полностью, встаньте в ряд у дверей. Вами без промедления займется директор».
Без промедления, быстро и весьма эффективно. Ибо директор свято соблюдал правила и никому другому наказывать учеников телесно не разрешал. Впрочем, на то у него были и личные причины: позволь каждому учителю бить учеников, так сразу произойдет распыление власти, и его авторитет будсг подорван. По той же причине он отказался от заместителя, заявив, что способен сам вести все дела школы, хотя она и вели
70
ка. Мистер Трасс поддержал его, считая, что власть должна быть единой и неделимой.
Когда осмотр заканчивался, директор произносил краткое, но проникновенное наставление, почерпнутое из Библии. В этот день— 11 ноября 1965 года 1 — он сказал следующее:
— Я хочу, чтобы каждый из вас воспитал в себе четкое чувство долга — и учителя, и ученики, и жители деревни. Каждый! Учителя обязаны строго подчиняться правилам своей профессии, установленным соответствующими властями, а жителям деревни надлежит уважать тех, кто возглавляет их общину, следовать их примеру и руководству. Л вы, ученики, помните, что долг каждого из вас — всегда прилежно и вовремя выполнять домашние задания. То, что я сейчас сказал вам, опирается на евангельский стих: «Вы — соль земли». А теперь разойдитесь по классам.
Пока ученики проходили мимо директора, он бдительно следил, все ли шагают в ногу.
Внезапно Тситси позволила себе нечто неслыханное: она вышла из своего ряда, направилась прямо к директору и, достав из-за пазухи бумажник, отдала ему. Бумажник она подобрала накануне, когда мистера Гари уже увели, и для безопасности спрятала у себя на груди.
Тинаше с интересом заметил, что его отец не закричал на Тситси за такое вопиющее нарушение порядка и не ударил ее, а только невозмутимо сказал:
— Теперь иди в класс.
Но Тситси и Тинаше остались у двери своего класса, шестого «А», вместе со всеми, кто не выполнил домашних заданий. Они стояли, ожидая неизбежного наказания. Наконец директор подошел к ним. помахивая розгой. Мальчики нагнулись, девочки протянули левые руки ладонью вверх. Тинаше первым получил свою порцию ударов, вошел в класс, сел на место и постарался сосредоточиться на уроке — у них была география, предмет, который он предпочитал всем остальным.
Кончив экзекуцию, директор подозвал учителя к двери и велел ему хорошенько присматривать за «малым». Тинаше заерзал на сиденье, — мистер Гари отделал его более жестоко, чем остальных, — перевел взгляд на окно с дырой в стекле, которую еще никто не заметил, и вздрогнул. В дыре торчал длинный крючковатый нос. Мистер Трасс! Глаза попечителя над матовой сеткой трещин блестели, как две красноватые бусины, при
1 В этот день правая расистская партия Родезийский фронт н одностороннем порядке провозгласила независимость Южной Родс-ши (как тогда называлось Зимбабве) от Великобритании.
71
жатое к стеклу лицо расплющилось, но сохранило обычное высокомерно-подозрительное выражение. Тинаше подумал, чго он похож на коршуна.
Тут и все остальные увидели лицо мистера Трасса — ученики, учитель, директор. И еще прежде, чем мистер Трасс исчез, чтобы через минуту-другую возникнуть в дверях, Тинаше заметил, как властная самоуверенность отца сменилась приниженным смирением и робостью. Он словно распростерся ниц перед грозной фигурой мистера Трасса, который протянул правую руку, чего-то требуя.
— Доброе утро, сэр, — сказал директор дрожащим голосом, и в ушах Тинаше вновь зазвучали слова матери: «Тинаше. будь всегда самим собой!»
— Сначала уплатите пять фунтов, — сказал мистер Трасс, не опуская руки.
— Я не понимаю, сэр...
— Вон за то разбитое стекло и расходы по доставке нового. Теперь поняли, господин директор? — грубо спросил мистер Трасс.
— Но я... я только сейчас увидел, что оно разбито.
— Об этом я побеседую с вами, вашими учителями и учениками немного позже.
— Ну, в таком случае... вот, пожалуйста, пять фунтов,— Мистер Гари торопливо вынул деньги.
— Найдите виновника, взыщите с него, что сочтете нужным, и примерно накажите. Это мое распоряжение. Вы его ясно поняли?
— Да. сэр... Я сказал «доброе утро, сэр», но ваше внимание было привлечено к разбитому окну... — Мистер Гари попробовал улыбнуться.
— И ваше, надеюсь, тоже. Иначе вы меня очень разочаровали бы, — холодно оз ветил мистер Трасс, подчеркнуто игнорируя улыбку.
— Да, сэр...—К мистеру Гари вернулось все его смирение.
— Ну-ка, подойди сюда, малый. Я тебе говорю, распущенный мальчишка! — Мистер Трасс сунул деньги в карман и показал на Тинаше.
Никто, даже Фараи, не понял, почему мистер Трасс накинулся на Тинаше, но, предварительно дав Тинаше пощечину, а заодно и пинка начищенным черным ботинком, попечитель сам объяснил причину своего недовольства.
— Это научит тебя внимательно слушать на уроках. Ты все время вертелся, пока я следил за тобой в окно. Заруби себе на носу, малый, у меня хорошая память, и я тебя сразу узнаю даже в целой шайке террористов.—Тут мистер Трасс повернулся
72
к директору. — Этот бездельник может слать террористом. Мне не нравится его физиономия. Приглядывайте за ним.
Наступило растерянное молчание: никто не понимал, что им делать. Но тут мистер Трасс распорядился:
— Пусть все соберутся перед школой. Все — учителя, вы сам и ученики. Учеников постройте. И побыстрее.
Пока они строились, Тинаше твердил про себя, что больше никохму и никогда пе позволит себя ударить. Никому и никогда.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Мистер Трасс был в своем клерикальном одеянии (в таких случаях он предпочитал, чтобы его называли «отец Трасс»), Он поднялся на помост, с которого мистер Гари обращался к ученикам во время общего сбора, выхватил пистолет и взмахнул им. глядя на ряды учеников, выстроившихся перед помостом. В первом ряду стояли учителя, глядя на отца Трасса.
— Чему вы должны учить здесь? — спросил их отец Трасс,—Вот вы, отвечайте первым! — Он ткнул пистолетом в кого-то из учителей.
— Мы должны помочь нашим ученикам стать полезными членами общества, уже теперь и в будущем, — ответил тот.
Остальные повторили примерно го же, только другими словами.
— А теперь — вы. Способны вы дать четкий и исчерпывающий ответ? — Отец Трасс навел пистолет на мистера Гари, ко-юрый стоял совсем рядом, и все напряженно уставились па правый указательный палец священника-попечителя, лежавший па спусковом крючке.
— Разумеется, сэр! — В голосе мистера Гари послышался ужас, — Мы должны развить в этих мальчиках и девочках чувство долга, а также уважения к старшим и властям.
— Вот и вы тоже, господин директор. Даже вы не понимае-ic единственной цели наших родезийских образовательных учреждений. 14 я приехал сюда четко и исчерпывающе объяснить, почему мы позволяем давать детям образование. Никто из вас, видимо, не понимает, что от вас требуется. Так слушайте внимательно! — Палец священника-попечителя на спусковом крючке чуть напрягся. — Вы здесь, чтобы дать этим детям некоторое представление о начатках культуры — британской культуры. ') 1 о единственная культура, которая имеет вес во всем мире. О проклятом коммунизме упоминать не будем — ему здесь, в Родезии, места нет. Надеюсь, вы не разделяете это глупое за
73
блуждение, будто в прошлом существовала культура шона или ндебеле1. Ничего подобного нет и не было никогда. Наша образовательная система тщательно разработана таким образом, чтобы вы помнили, что ваша цель — приобщаться самим и приобщать детей к британской культуре. Ваше образование и образование, которое вы даете этим детям, может принести пользу, только если оно воспитает убеждение, что все вы более достойны британского образа жизни, чем деревенские чернокожие, которые никогда не переступали порога школы. Конечно, истинными британцами вам никогда не быть. Это невозможно. Но мы ставим перед вами идеал и судим, в какой мере вы к нему стремитесь. Вы не можете взять да объявить, что, дескать, получили образование и британцы должны признать вас своими. Иными словами, у вас никогда не будет права управлять, ибо быть британцами — значит получить образование, а получить образование — значит полностью овладеть культурой, свойственной британскому образу жизни.
Вы должны твердо понять, что мы — подавляющее большинство белого населения Родезии — хотим усилить ваше стремление к британскому образу жизни, стремление порвать вашу связь с чернокожей деревенщиной, так чтобы белые могли управлять ею без помех. Я нс говорю, что мы хотим сделать вас партнерами белых. Нет! Вы должны стоять в стороне, не примыкая ни к нам, ни к чернокожей деревенщине. Уже так вы сделаете очень многое, чтобы обрести начатки образования, то есть полностью принять британскую культуру. Разумеется, мы будем очень довольны, если в случае кризиса вы встанете на нашу сторону. Но нам вполне достаточно, если вы останетесь в стороне, пока мы без помех займемся своим делом.
Британское правительство не хочет, чтобы мы слишком явно на этом настаивали. И есть горстка, крохотная горстка белых добрячков, вроде фермера Джорджа, которые верят, будто черным надо дать возможность проявить собственную личность. Но о какой личности может идти речь при полном культурном вакууме в прошлом? Единственный реальный выход заключается в приспособлении к британскому образу жизни, о чем я только что говорил. Если кто-нибудь, включая фермера Джорджа и террористов, не желает с этим считаться, мы сумеем их заставить. Мы составляем большинство в парламенте, абсолютно решающее большинство, и мы будем стрелять, стрелять и стрелять во всех недовольных и смутьянов...
И тут, увлеченный своим красноречием, он к ужасу всех
1 Ш о н а (машона), ндебеле — народности, населяющие Зимбабве.
74
присутствующих дважды выстрелил. Бах! (В воздух над головами перепуганных учителей и ребят.) И снова — бах! (В землю совсем рядом с ногами мистера Гари.)
Отец Трасс спрятал пистолет.
— Директор, вы и ваша школа слышали то, что я вам говорил. Если вы не верите мне, можете позже послушать по радио, как премьер-министр скажет то же самое. А я отправляюсь в другие подведомственные мне школы сообщить им iy же весть. Но вы, директор, меня разочаровали. Вы пьете пиво со всякой деревенщиной и не следите за состоянием школьного имущества. Мне все известно. Вчера вы мертвецки напились и в девять утра сегодня еще не знали про разбитое окно. Подтянитесь, директор, подтянитесь! Я надеюсь, что виновный будет найден и строго вами наказан. Вы поняли?
Мистер Гари сказал с некоторым смущением:
— Да. Я полагаю...
— «Сэр!» — прервал его отец Трасс, — извольте сказать «сэр!».
Наступила тишина. Директор молчал.
— Ну, вы дорого заплатите за такую дерзость. До свидания.
Тишина оставалась мертвой еще долгое время после того, как отец Трасс скрылся за углом. (Свою машину он оставил у дома Марвеи, где и узнал про события прошлого вечера.)
— Нам не следует, расходиться, пока мы не выясним, кто ра юил стекло, — наконец сказал мистер Гари, поднявшись на помост.
— Выяснять ничего не надо. Окно разбил я, — крикнул Ганаше, и застывшие ряды зашевелились. — Я сейчас выйду вперед и объясню перед всей школой!
Он вскочил на помост и уже начал говорить, когда на помост с розгой в руке поднялся директор.
Разбил я его нечаянно и готов отвечать за это, но я хочу, •побы все здесь слышали, что я больше никогда и никому не по июлю себя ударить...
Мистер Гари попьпался схватить Тинаше, но кто-то из учи-|с icii удержал его, а другие учи юля вырвали у пего розгу и не подпустили к Тинаше.
Повторяю. Я больше не допущу, чтобы меня били,— чо и. отец, хоть директор, попечитель, священник, солдат, по шнейский или все они вместе взятые. С меня до-iioii.no!
Он спрыгнул с помоста под одобрительные возгласы ребят в лаже некоторых учителей.
Мистер Гари, стараясь как-то спасти положение, объявил.
75
что собирает срочный педагогический совет, чтобы разобрать вопрос о Тинаше.
Школьники не стали дожидаться дальнейших распоряжений и разбежались.
На таком бурном и беспорядочном педсовете мистеру Гари еще не доводилось присутствовать. Начать с того, что все расселись как попало и Хондо, учитель, отличавшийся прямолинейностью и независимым образом мысли, занял обычное место мистера Гари и поставил перед собой на стол транзисторный приемник. Ошеломленный директор не мог понять, почему все остальные учителя сразу же одобрительно зашумели и захлопали в ладоши, однако, чтобы не вносить новой сумятицы, он сел на единственный свободный стул напротив мистера Хондо за столами, расставленными квадратом посреди учительской. Мистер Гари открыл было рот:
— Итак...
— Сначала выслушаем речь родезийского премьер-министра, его обещанное обращение к нации, — грубо перебил Хондо и включил приемник.
Голос премьер-министра объявил, что Родезия провозглашает свою независимость с полным уважением к ее величеству. Но правительство ее величества он довольно прозрачно обвинил в лицемерии, поскольку оно противилось утверждению превосходства белых, хотя в действительности поддерживало именно этот курс, о чем прекрасно известно родезийскому правительству. Боже, храни королеву!
— Вот оно! — вскричал Хондо.
— Мы собрались, чтобы заняться Тинаше! — напомнил мистер Гари.
— Да вы с ума сошли! — ахнул кто-то.
— Во время общего сбора нас поставили на одну доску с учениками. С какой стати мы будем утверждать власть белых, когда белые от нас отреклись? — наперебой заговорили учителя, сидевшие рядом с Хондо. Но он снова потребовал тишины, и его сразу послушались.
— Полицейский сигнал! Возможно, сейчас последуют отклики на речь премьера! —Он прибавил громкости.
«Полицейский патруль в районе Маунт-Дарвина обнаружил группу террористов, о присутствии которых там было известно уже некоторое время. Это первое сообщение о подобной стычке».
Учителя начали оживленно переговариваться.
— Погодите. Опять полицейский сигнал, — крикнул Хондо.
«Это опровержение предыдущей передачи. Радиослушагелям рекомендуется не принимать ее во внимание. В будущем
76
нее подобные передачи должны предварительно санкционироваться премьер-министром, полицией и армией».
— Но это же политика! —сердито запротестовал мистер Гари.
— А что не политика? Стихи лорда Теннисона?
Учителя засмеялись, но кто-то воскликнул:
— Казалось бы, кго-кт о, а священник-попечитель должен был бы с этим считаться, но ведь он же изложил нам самые оголтелые принципы правого фронта!
— В моей школе я политики не допущу! — решительно объявил мистер Гари, что вызвало новый взрыв возмущения.
— Ваши возражения против политики — это политика, политика Трасса!
— В вашей школе? Что-то Трасс не признает, что она ваша!
— Как не признает?! — воскликнул мистер Гари.
— То-то он запугивал нас своим пистолетом!
— Поберегитесь! Вас могут уволить. — Мистер Гари тщетно пытался утвердить свой авторитет.
— После вас!
— Собственно, нас уже уволили. А если мы остаемся, то будем честны — причина заключается только в нашем страхе лишиться твердого заработка. На общем сборе мы продали наше человеческое достоинство.
— Как будто Гари нам его оставил!
Мистер Гари властно хлопнул ладонью по столу. Учителя вызывающе застучали по столам. Затем наступила зловещая тишина. Вдруг кто-то сказал:
— Пусть заседание ведет ваш заместитель.
— Вы же знаете, что у меня нет заместителя.
— Для нас есть. Хондо.
— Ну, хорошо, Хондо, возьмите на себя председательство! — Мистер Гари почувствовал, что должен уступить.
Хондо удалось быстро создать деловую атмосферу. Обсудив поведение Тинаше, совет постановил не принимать по отношению к нему никаких мер, поскольку он честно во всем признался. К тому же, доказывали учителя, любая попытка наказать Тинаше вызовет протесты учеников, а это может привести к куда более серьезным повреждениям школьною имущества. Мистер Гари заплатил за разбитое стекло, что было его обязанностью, как родителя. И этого достаточно. В будущем же надо строго следить, чтобы ученики наказывались только ради их пользы, а не потому, что у директора дурное настроение или ему пришлось раскошелиться.
— Для меня эти решения не обязательны. Хондо я не на
77
значал. А потому оставляю за собой право поступить с Тинаше так, как сочту нужным, — заявил мистер Гари, вставая.
— Дело ваше, — ответил Хондо.
Когда начался педсовет, Тинаше и ею Maib слушали заявление премьер-министра. Потом обсудили, что оно означает, и Тинаше рассказал, как Трасс вел себя в школе.
— Так, значит, это я его выстрелы слышала? — сказала Ма Тинаше.— Ну, он всегда вел себя необузданно, а уж для священника и подавно. Мне рассказывали, что он учился в Лондоне на инженера, но диплома почему-то не получил. А епархиальное начальство пригласило его в миссию Мбе только за его инженерные познания. Он построил для них электростанцию на Рари, тамошней речке. В машинах он разбирается, ничего не скажешь. Через два.года после того, как из Англии выписали этого бешеного ирландца, электроэнергии уже хватало на все нужды, включая школьную мельницу. Ну, конечно, он стал в епархии влиятельным человеком, и его сделали директором школы при миссии. Трасс открыл там первые учительские курсы. Но к африканцам он всегда относился с презрением и все время напоминал, что такие, как он, «несут им свет из Англии». Что же, электрические лампочки он там зажег, ничего не скажешь. Он верил — да и до сих пор верит, судя по твоим словам, — что африканцы от природы тупы, бездарны и предназначены подчиняться. Он всегда твердил, что белые должны все время надзирать за африканцами — дескать, только тогда от их работы может быть толк. Однако все эти рассуждения не мешали ему заводить любовниц среди девушек, учившихся на курсах.
— Но они-то почему соглашались, мама?
— Все это не так просто, Тинаше. Он облюбовывал красивую девушку, которой трудно было платить за обучение, и словно бы с искренним участием предлагал помощь. А потом, пользуясь своим положением, выбирал случай остаться с ней наедине. Он прекрасно умел маскировать свои истинные намерения и всегда находил убедительные поводы для встреч с ними.
— Ты сказала — красивые девушки. Такие красивые, как Марвеи?
— Да, Тинаше. Она одна из тех, кто попался в его ловушку. Марвеи была очень способной, но из бедной семьи, и он сразу же обратил на нее внимание. А она только обрадовалась, что больше может не думать о плате за обучение и о своем положении в школе.
— Значит, он отец Тома, ее цветного сына?
— Погоди, Тинаше, всему свое время. Отец у нее был кале
78
ка. а мать, как пи экономила, не могла купить скот и инвен-шрь для обработки их земельного участка. Трасс все это вызнал и помог се родителям купить плуг и упряжку волов. Марвеи была счастлива и уступила ему, но курсы так и не окончила, потому что перед выпуском забеременела. Трасс \с1роил ее прислугой к своему приятелю, тоже белому, пи <> чем его не предупредив. Она была на первом месяце. Когда по юм ее хозяин догадался, в чем дело, он очень возмутился, 1см более что виновником все сочли его. Он гут же рассчитал се и попыIалея изобличить Трасса, но епархиальные власти предпочли замять эту историю. Трасса не уволили, а пазначи-1и на ею нынешний пост попечителя.
-- А чю было с Марвеи дальше? — спросил Тинаше.
-- Трасс ей втайне помогал — и помог построить тот дом, и ко юром она сейчас живет . А своего цветного сына он опреде-iii.T в школу. Конечно, скрывая, кем он ему приходится. Для о 1 вода глаз он устроил брак Марвеи с Буреки. Тот все понимает, но помалкивает. А Марвеи стала замужней женщиной, п приличия как будто соблюдены.
- Но ведь Том не выдержал такой мерзости? — спросил I ннаше.
— Да, верно, Тинаше. Он понял, что мать не любит его: ведь он был для нее постоянным напоминанием, что ей так и не удалось стать дипломированной учительницей и уважаемой женщиной. А Трассу он мешает истово веровать, что африканцы не люди и достойны только презрения.
— Отец все эго знает, мама?
— Конечно. Но он оказался в плену собственного честолюбия. Ему трудно восстать против Трасса.
- Мама, а мы не могли бы помочь ему?
— Человеку, которому нравится тебя бить? Ты очень бла-юроден. Тинаше, но это будет нелегко.
- Но почему, мама?
— Провозглашение независимости еще больше запутает таких людей, как твой огец.
I ннаше долго молчал, обдумывая и сопоставляя то, что i казала ему мать, с гем, чю говорил Трасс в школе и премьер-министр но радио.
- Мама, а в чем, собственно, смысл ОПН — односторонне-in провозглашения независимости? — спросил он наконец.
Упрощенно говоря, это способ подавления африканской юмьи. Людей, имеющих власть, поощряют пренебрегать африканцами и использовать их только для улучшения жизни ьс 1ых. Именно то, о чем проповедует Трасс.
И побои тоже поощряются?
79
— Да, Видишь ли, правительство хочет, чтобы твой отец и ему подобные и дальше принуждали африканцев отказываться от самих себя. Помнишь, чго я сказала вчера?
— Конечно! «Тинаше, всегда будь самим собой».
— Молодец. У тебя хорошая память.
— Вот если бы я мог положить этому конец, мама! — Каким образом? Они вооружены. И убьют тебя.
— Значит, всем семьям грозит такая же опасность, как нашей ?
— Да, всем, кроме тех. кто согласен признать, что он ничто.
В комнату вошел мистер Гари. Они умолкли и поспешили уйти.
Тинаше ждал, что отец вот-вот позовет его, а потом уединится в библиотеке и. посидев там, отправится пить пиво. Но мистер Гари молчал и, хотя весь вечер оставался дома, в библиотеку даже не заглянул. Тинаше стало жаль отца: он почувствовал, как тому тяжело.
ГЛАВА ПЯТАЯ
В воскресенье Тинаше с матерью приготовились сопровождать мистера Гари в церковь, где должен был служить Трасс.
Церковь стояла на холме к северу от школы, откуда открывался вид на соседние деревни и на дорогу Хараре — Чиота. Туда вели три широкие дорожки, обложенные кирпичом, и со ступеньками там, где склон становился круче. За рыжеватокрасными полосками кирпичей тянулись невысокие живые изгороди, ограждая ухоженный газон. У подножья холм был опоясан высокой живой изгородью. Цветущие вьюнки сплетались в арки над калитками. Перед церковным крыльцом па большом дереве висел кусок рельса, заменявший колокол. За церковью начиналась роща, тянувшаяся до самого берега Вако маны.
Несколько раз ударив по рельсу, мистер Гари встал на церковном крыльце, откуда ему были видны все три калитки. Но он лишь отчасти любовался благолепием, в которое вложил столько труда. Его терзала тревога, что прихожан соберется мало — это в последнее время стало правилом. Отец Трасс выражал по этому поводу большое неудовольствие. Доходы от службы заметно упали, а увеличить поборы с тех, кто продолжал посещать церковь, значило бы еще больше сократить их число.
Прихожане поднимались по склону небольшими группами
80
и без особой охоты, о чем свидетельствовали и их костюмы,— далеко не все были одеты празднично. Мистер Гари поторапливал их: отец Трасс вот-вот подъедет, и надо встретить его уже в церкви.
Одной из первых явилась Марвеи в отглаженной юбке и белых туфлях на высоких каблуках. Прическа у нее была самой модной, а губы накрашены, хотя и не слишком ярко. С ней пришел грузный мужчина, показавшийся Тинаше знакомым. На нем был дорогой костюм и столь же дорогие гал-слук и ботинки. Он сел в стороне от Марвеи. но она то и дело па него посматривала, отводя насмешливый взгляд от мистера ( ари. Туг явно было что-то нечисто.
Под присмотром мистера Гари прихожане начали петь духовные 1имны, но когда прошло полчаса, а отец Трасс, обычно очень пунктуальный, все еще не появился, мистер Гари сказал хмуро:
— По-видимому, отец Трасс не приедет. Он ни разу не опаздывал к назначенному часу.
— Будем петь! Я знаю, он обязательно приедет, — крикнула Марвеи, и после недолгой тишины кто-то затянул излюбленный гимн миссионеров:
Вперед, христовы воины!..
Внезапно в церковь влетел отец Трасс. Он был в полной форме полицейского резервиста и в правой руке держал винтику. Как всегда презрительно фыркая, он поставил винтовку па нижнюю ступеньку алтаря и достал сумку для денег. Тина-|ис следил за ним с нарастающим отвращением.
— У меня нет времени. Потому начнем прямо с пожертвований. И пусть все покажут, какие они хорошие христиане! — по|ребовал огец Трасс, и мистер Гари, после некоторого замешательства. пустил по рядам тарелки для сбора пожертвований. Отец Трасс ястребиным взглядом следил за их продвижением по церкви, которая на этот раз была полна на три чс1 верти. Затем, сосредоточенно ссыпав собранные деньги в сумку, он заявил:
— Сосчитаем позже. Я тороплюсь. Как вы все видите, я го-твлюсь встать на защиту нашего образа жизни от террорист» и их дружков вроде фермера Джорджа. Я вышибу мозги любому из них, если он попадется мне на глаза! — Трасс явно распалялся. чтобы произвести как можно более сильное впе-•ппление на онемевших прихожан. — Вот почему сегодня мы io гжны отложить богослужение. Проклятые террористы по-iMc in пробраться в здешние края. Даже если бы я не был обя-иш явил вся по первому зову, как резервист, есть ли долг выше.
81
чем защищать законопослушных и богобоязненных людей вроде вас? Меня не надо просить. Мне достаточно услышать, что нашему образу жизни угрожают... — Он обвел церковь быстрым взглядом, и Тинаше с омерзением заметил, что Марвеи расцвела улыбкой.
— К сожалению, и здесь в церкви находятся сейчас люди, которые пренебрегли возложенной на них ответственной обязанностью служить церкви и школе. Они пьянствуют, а по ночам их видят в обществе женщин — замужних женщин. На мне лежит долг избавить вас также и от этих людей. Они гоже смутьяны, как и террористы.
Тинаше сразу понял, к чему клонит Трасс, и сердце его сжалось от ощущения беспомощности.
Отец Трасс повернулся к мистеру Гари.
— Директор, был ли обнаружен и наказан виновный?
— Какой виновный?.. — Тинаше заметил, как отчаянно пытается его отец сохранить достоинство.
— Ну сами знаете. Ученик, разбивший окно! — свирепо объяснил отец Трасс.
— Наказание оказалось излишним: он сам признался, а родители заплатили за стекло.
— Признался! Чепуха! Лучше сами признайтесь перед всеми, что вы утратили необходимую в вашем положении твердость. Неудивительно, что ваш сын, как я слышал, устраивает драки на футбольном поле.
— На вашем месте я бы не собирал глупые сплетни, — ответил мистер Гари с непривычной смелостью.
— Молчать! —Отец Трасс побагровел. — Я покажу тебе, кто тут хозяин! —Он перехватил выжидательный взгляд грузного мужчины в дорогом костюме. — Мистер Хыор, встаньте, пожалуйста, чтобы все вас видели!
Отец Трасс ткнул пальцем, и мистер Хьюр вскочил, точно солдат перед начальником. Все глаза устремились на него.
— С первого января следующего года мистер Хыор назначается директором школы. Он много лет преподавал в школах миссии. Его богатый опыт подкрепляется отличным образованием. Но по своей доброте я не могу выбросить мистера Гари на улицу, а потому он получит возможность начать жизнь заново в качестве младшего учителя. Пусть покажет себя с лучшей стороны и вернет себе прежнее почетное положение. Тут он может рассчитывать па мою помощь, гак как его будущая школа также мне подведомственна. Мистер Гари, в конце декабря я позабочусь о транспорте для перевозки ваших вещей.
Тинаше вдруг сообразил, что среди террористов, о которых
82
говорил Трасс, вполне возможно находится и его брат Тапива. Всем им угрожает опасность.
Тинаше вскочил и стремительно вылетел из церкви, полный решимости тут же отомстить отцу Трассу. Не переводя духа, он добежал до дому, вынул ключ из потайного места под камнем у крыльца, отпер дверь, схватил рогатку и сумку, снова запер дверь и кинулся к футбольному полю, рядом с которым всегда валялось много камней. Когда отец Трасс пойдет к своей машине, он вышибет ему глаз.
Но тут он увидел, что прихожане в явном волнении уже спускаются с холма по трем дорожкам, и услышал шум отъезжающей машины. Хотя он знал, что расстояние слишком велико, он все-таки выстрелил из рогатки вслед «фольксвагену», помчавшемуся в сторону Чиоты. Потом сел и заплакал от бессильной ярости.
«Я прикончу Трасса, чтобы спасти отца и мать от этого подлеца! И Тапиву ог него спасу!» —думал он. Поуспокоившись, решил, что отцу и матери его помощь нужнее — Тапива вооружен. Трассу с ним не сладить. А ему дядя Роро, может быть, сделает особую рогатку, специально для Трасса. Или придумает что-нибудь получше. Решено: сразу после экзаменов он поедет к дяде Роро...
Тинаше взглянул на церковь, и в горле у него поднялся комок: мать бережно помогала отцу спускаться с холма. Каждый шаг давался им с трудом. Мистер Гари остановился и оперся на плечо жены. Тинаше бросился вверх по склону. Вблизи отец показался ему осунувшимся и постаревшим. Мистер Гари ска-ia.'i только:
— Значит, Тинаше. вы с Бесси все-таки были правы! Напрасно я вас не послушал.
Отец назвал его по имени! Тинаше захлестнула волна ociporo сострадания к отцу и ненависти к Трассу.
Мистер Гари слег и неделю не вставал с постели. Он почти ничего не ел. Ма Тинаше, встревоженная его состоянием, посвящала уходу за ним все свое время, и даже не успевала обжи-HI и. посуду. Тинаше радовался, и в нем росло чувство ответ-«I ценности за прочность и благополучие их семьи. Да, отец и'юхо обходился с ним и с матерью, но разве можно об этом ш поминать, когда достоинство его отца и всей семьи растоп-|*| in гак грубо и несправедливо! Тинаше особенно мучило, что • оси Трасс прибег к наспех состряпанным полувымышленным • •пнипсниям, маскируя хитрые и бесчестные намерения, ко-1орыс вынашивал давно, стремясь укрепить свою власть над нно» Чой и окрестным населением с помощью любых средств, • note только подсказывает ему изворотливый ум, и любой це
83
ной — но, разумеется, не за собственный счет. Из его речи, произнесенной перед учителями и учащимися, неопровержимо следовало, что образованные африканцы вроде мистера Гари интересуют отца Трасса лишь постольку, поскольку они покорно следуют политической линии, лишающей человеческого достоинства и их самих, и их семьи. При малейшем признаке сопротивления их отбросят, как ненужный хлам, и сокрушат.
Да. Трасс все тщательно продумал и подготовил заранее, и помешать священнику он, Тинаше, все равно бы не мог. однако, разбив стекло, он. пусть нечаянно, способствовал унизительному увольнению отца. А тот так и не назвал ею Трассу! Тинаше чувствовал себя виноватым перед отцом.
Тем временем шестой класс сдавал выпускные экзамены. Хьюр дважды приходил в школу, но учителя его сторонились, особенно Хондо. Впрочем, он этого словно нс замечал, рассчитывая на поддержку отца Трасса, которую ему обещала Марвеи, его двоюродная сестра.
А Хондо вдруг переменился к мистеру Гари и постоянно навещал его, пока тот болел.
Едва мистер Гари выздоровел, как ту! же уехал в Хараре. Maib объяснила Тинаше, что отец думает записать его там в среднюю школу.
— Он вдруг стал очень забошивым! — добавила она, — Будем надеяться, что к прежнему он не вернется.
— Почему ты говоришь так неуверенно, мама?
— Мы с твоим отцом теперь разговариваем по-человечески, но. боюсь, разочарование может подействовать на него очень плохо. — сказала она осторожно.
— Эго тебе только кажется!
— Во всяком случае, с тех пор он ни разу не ходил пить пиво.
— Значит, он решил с прежним покончить! —убежденно воскликнул Тинаше.
— Не думаю. Тинаше. Просто он сторонится людей, перед которыми его так унизили. Он даже говорил, что попробует немедленно подыскать что-нибудь в Хараре, чтобы поскорее отсюда уехать. — Она расстроенно нахмурилась.
— А как отнеслись к увольнению отца прихожане?
— Ах, да! Ты же тогда убежал из церкви. Трасс при всех приказал Хьюру теперь же познакомиться со школой и обдумать, как установить там строжайшую дисциплину. А сам, пока говорил, все время поглядывал на винтовку. Не то проверял, там ли она еще, не то давал нам понять, что, не задумываясь, пустит ее в ход. Он хитер и необуздан. От него всего можно ждать.
84
— Бешеный зверь! — Тинаше даже топнул ногой.
— Ты прав. Но все-таки, почему ты тогда убежал? — Она иопросительно посмотрела на сына.
— Хотел отомстить. Сразу же. Подстеречь его, когда он пойдет к машине. — горячо сказал Тинаше, натягивая резинку воображаемой рогатки.
— И вышибить ему глаз! — с ласковой насмешкой сказала Ма Тинаше и покачала головой, — Глупый план. Он же был вооружен и застрелил бы тебя.
— Не такой уж я глупый. Я ведь тоже был вооружен. Давид убил Голиафа из пращи, а праща — та же рогатка.
— И все из любви к отцу?
— И к тебе, мама. И к Тапиве.
— Но при чем туг Тапива?
— Трасс хочет его убить...
— Тинаше!
— Может, ты не знаешь...
— Чего?
— Что Тапива жив и здоров.
— Откуда это тебе известно?
— Я его видел. Он помог мне вытащить отца из речки в тот вечер, когда мы возвращались после разговора с Тситси.
— Тинаше, тебе почудилось!
— Вовсе нет. Он вдруг вышел из кустов, подхватил отца под мышки и, уж не знаю как. втащил на берег.
— Не могу этому поверить. Тинаше.— Она покачала головой.
— И мне бы не верилось, если б я не видел его собственными глазами и не слышал его голоса! Правда, мама. Еще когда мы шли туда, я стрельнул в его сторону камнем из рогатки, а он меня остановил. Я тогда соврал тебе, что это была корова.
— Ничего не понимаю... — Ее плечи беспомощно сгорбились.
— Трасс хочет погубить пас. Унизить, уморить голодом, а Тапиву застрелить в зарослях.— От волнения Тинаше даже замахал руками.
— И что же ты задумал? Убежать к Тапиве, чтобы он и тебя застрелил? — с тревогой спросила она.
— Нет, я буду оберегать тебя и отца. А Тапива, по-моему, сам за себя постоит. Но только мне нужно съездить к дяде Popo. Он поможет мне вооружиться против Трасса. — серьезно сказал Тинаше.
— Вряд ли отец разрешит.
— Отец перестал ко мне придираться. А к тому же это ведь
85
ради него и ради семьи. Так что, если он и запретит, я нс послушаюсь.
— Я попробую его уговорить.
— Пожалуйста, мама!
Но Тинаше ничего не сказал ей о том. что слышал от Тситси. Она ведь могла испугаться, что он не вернется.
Когда мистер Гари на следующий день возвратился из Хараре, он был пьян. Из правого кармана его куртки торчала бутылка бренди, и он привел с собой гостя, быстроглазого человека, чей взгляд беспокойно шарил по комнате, пока он говорил — торопливо и довольно бессвязно. Мистер Гари сказал, что это Понджи. их будущий домохозяин. Понджи объяснил, что готов сдать им две комнаты в своей квартире, и вот приехал познакомиться с семьей мистера Гари. Немного погодя мистер Гари, захватив с собой два стаканчика, увел Понджи в библиотеку, где вскоре послышались непривычные звуки: шорох, перемежающийся краткими восклицаниями, смех, громкое хлюпанье.
Тинаше пошел к матери, которая готовила горшки к обжигу. Камнем, обточенным речной водой, она осторожно разглаживала выпуклую стенку горшка, отжимая это место изнутри левой рукой.
— Мне он нс понравился, а тебе, мама? —сказал Тинаше, кивая на дом.
— Тинаше, не забывай, мы будем снимать у него комнаты, так что постарайся, чтобы он тебе все-таки понравился, — ответила она. с неохотой отставляя горшок. — Хотя бы потому, что твой отец с ним подружился. Разве ты не заметил, как отцу приятно его общество? — добавила она с горечью.
— Это-то я заметил, но что тут хорошего? И чем он понравился отцу?
— Как чем? Тем. чю помогает твоему отцу служить его новому господину, — ответила она. бережно взяв горшок в руки.
— То есть вину?
— И картам, — ответила она после некоторого молчания, внимательно осматривая горшок,—Они ведь сейчас играют. Твой отец сам ему способствует. Он допустил, чтобы в его душе образовалась пустота, и теперь не пытается заполнить ее сам. а ищет помощи у чужих людей.
Мистер Гари и Понджи вышли из библиотеки, когда уже стемнело. Понджи снова обшарил взглядом гостиную и сказал, что у них слишком много мебели — она не поместится в двух комнатах, которые он может им сдать. Лучше им продать часть своих вещей. Тем более что для жизни в городе многие из них вообще не нужны. Понджи говорил без передышки, не
86
давая мистеру Гари и его жене вставить хоть слово. По словам Понджи, он получил хорошее образование в Южной Африке, ю.чько вот на диплом не сдал, однако о том, чем он занимается icnepb. узнать им не удалось. Он уклонялся от прямого от-ncia. хотя и дал понять, что у него свое дело в связи с влия-IVчьными людьми. Впрочем, мистер Гари почти не слушал: он \спел напиться до беспамятства.
Тинаше и его мать не сомневались, что мистер Понджи опанется у них ночевать, но неожиданно он начал прощаться. I му пора. Только пусть они прежде запишут свой новый адрес: Хараре, Джоберг-лайн, сорок. На случай, если мистер Гари забудет. А провожать его не надо: он здесь не в первый ра 1. И он скрылся в темноте.
В спальне Ма Тинаше попросила мужа отпустить Тинаше hoi остить у дяди Роро. Сначала он и слушать об этом не же-ia.i. по в конце концов вынужден был согласиться, что Тинаше после трудных письменных экзаменов и всех волнений последней недели следует отдохнуть. Дав разрешение, он даже сказал, •ио Тинаше может погостить у дяди Роро до тех пор, пока они не устроятся в Хараре. И, кстати, пусть она будет спокойна, ан чье у них будет очень хорошее. С Понджи он познакомился и пивной, куда зашел, чтобы утолить жажду перед гем, как начал. поиски квартиры. Так что ему очень повезло. Понджи i разу повел его посмотреть комнаты. Но в них еще живут, и освободятся они только в конце ноября.
Все это звучало достаточно убедительно, но Ма Тинаше на-i юяла, что Тинаше следует остаться у дяди до конца декабря. К юму времени они обживутся в Хараре, и она сама за ним i i.ciHHT. Ма Тинаше была твердо уверена, что без всяческих за-। рушений и помех дело не обойдется.
Угром Тинаше так обрадовался, что гут же побежал рас-inaiaib обо всем Фараи. Кроме того, он хотел проститься < лруюм —кто знает, когда им доведется встретиться. Фараи • hi увидел на остановке автобуса.
Ты здесь зачем, Фараи?
Провожал дядю в Хараре. Ему надо на работу к десяти. А через два дня ты меня проводишь!
Куда, Тин?
К дяде Роро. Как я и собирался.
Значит, отец тебе все-таки позволил? А когда ты вер-11С11Н.СЯ ?
Потому я тебя и искал... Сюда я больше не вернусь. Мы н1'/н, переезжаем в Хараре, и мама приедет за мной к дяде Рори. когда они с отцом устроятся на новом месте.
Трасс обошелся с твоим отцом, как последний подлец.
87
— Не беспокойся, я с ним посчитаюсь! —Тинаше стиснул кулаки.
— Его шлюха провожала на автобус какого-то типа с бегающими глазами. Он у нее ночевал. Вот бесстыжая!
— У него бегали глаза? — переспросил Тинаше. iyi же вспомнив про Понджи.
— Да. Так и зыркал по сторонам.
У Тинаше сразу испортилось настроение. Наспех попрощавшись с другом, он побежал домой предупредить отца о новой опасности.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Автобус, который вез Тинаше в деревню старосты Роро, был полупуст. Расположившись один на сиденье, Тинаше перебирал в памяти недавние события. Жаль, конечно, что отец не принял всерьез его предостережения. Правда, было бы лучше, если бы он своими глазами видел, как Марвеи провожала Понижи. Но. безусловно, это мог быть только он! Куда еще было ему идти в такой поздний час? И вообще он совершенно не внушал доверия.
Прощаясь, мать снова взяла с него обещание, что он вернется, а не последует примеру Тапивы. Но теперь он уже не был уверен, что сдержит слово: то. что сообщила ему Тситси, открывало слишком много соблазнительных возможностей.
За окном мелькали густые заросли кустов и высокой травы. Тинаше казалось, что где-то тут прячутся Тапива и ею товарищи. Места эти были словно созданы для того, чтобы укрывать борцов за свободу.
Потом Тинаше задумался о том. ждет ли его кто-нибудь на автобусной остановке. Возможно, дядя Роро, всеми почитаемый староста, не снизойдет встретить племянника, с о г ном которого он в ссоре. Вот почему он испытал большое облегчение. увидев, что напротив автобусной остановки стоит сам дядя Роро с двумя своими телохранителями. Он был схвачен, подброшен в воздух и осыпан заверениями, что он — самый желанный гость в доме старосты. Однако, когда он, как того требовал обычай, осведомился о здоровье дяди, ему было велено отложить расспросы до более удобного времени. Эго его удивило и почему-то немножко расстроило. Один ггз телохранителей подхватил чемодан и направился к усадьбе дяди Роро. Она состояла из большого крытого травой дома, пяти хижин, расположенных по дуге к западу от него, и стройного ряда амбаров по другую его сторону. Все эти строения образовывали
88
полумесяц на пологом склоне. Амбары стояли ближе к дороге, а за хижинами начинались поля. Они тянулись вдоль шоссе, за коюрым вставал густой лес. уходивший к Титуре, притоку реки Ньядзиме. Милях в двух за речкой лежали земли фермера Джорджа, простиравшиеся почти до Беатрис.
В лесу за дорогой располагалось место, где староста вершил свой суд — полукруглая вырубка с чурбаками, служившими сиденьями. Дядя Роро и второй телохранитель направились с Тинаше к вырубке, где их дожидались еще три человека.
— Я распорядился, чтобы тебе устроили встречу по всем правилам гостеприимства. Твои младшие тетки ждут тебя с не-1ерпением — как и наши пустые желудки. — с улыбкой объяснил лядя Роро.
— А где моя старшая тетушка? — спросил Тинаше.
— К сожалению, Ва Тен дай два месяца назад уехала к роти 1елям, и я ожидаю ее не раньше конца декабря. Последние иол г ода здоровье ее ухудшилось, и самое лучшее лечение трапами не помогло. По-видимому, какой-то великий дух хочет । окорить через нее. Как ни была она слаба, время от времени и ней появлялась изумлявшая всех сила. Может быть, ее роди-ic 1ям. как велит им долг, удастся умолить духа, либо заговори ib, либо вовсе удалиться. Последнее время такое случается псе чаще...
Они как раз вышли на вырубку, и дядя Роро сел на широкий чурбак, прислонившись к невысокому навесу, за которым начиналась чаща. По ту ее сторону находился крааль для коров и загон для овец и коз. Дядя усадил Тинаше рядом с собой на чурбак пониже, а телохранитель сел па низенький чурбачок напротив и сказал:
Да. господин мой. Лесные бойцы освободили духов наших некогда презираемых и угнетенных предков. И говорят, чю духи предков заранее предупреждают людей о приходе шипов.
Вернулся второй телохранитель. Типаше чувствовал, что от нею чего-то ждут, и терялся в догадках.
- Сейчас должен начаться суд? — спросил он выжидательно. Дядя Роро улыбнулся.
Мы уже разобрали два дела. Обычно мы кончаем с при-'ч.иием автобуса, на котором ты сейчас приехал.
Не объяснить ли мальчику?.. Может быть, ты?..—один и । । роих мужчин кивнул второму телохранителю.
Хорошо. Видишь ли, Тинаше, мы тут блюдем старинные • •"i.niaii. И тебе следует приветствовать своего дядю. Нет-нет, ••*• прямо, а через племянника старосты. Скажи ему все, что хо-
сказать. И твои слова будут переданы надлежащим пу
89
тем. Для того-то он и остался тут после суда. На гору восходят окольными путями, только на термитник влезают сразу,— объяснил телохранитель.
Тинаше понял, что не должен обращаться прямо к дяде, и повернулся к самому молодому из троих мужчин.
— Будь добр, приветствуй от меня моего почтенного дядю и добавь все положенные хвалы, которых по своему невежеству я не знаю, — неловко сказал Тинаше, хлопая в ладоши.
— Этого достаточно, — деликатно ответил его двоюродный брат и, тоже захлопав в ладоши, обратился ко второму мужчине, который, захлопав в ладоши, обратился к третьему. Телохранители тоже захлопали, а третий мужчина сказал торжественно, не переставая хлопать:
— Музеямва, твой птенец смиренно приветствует тебя и желает тебе доброго здравия. Он просит тебя передать дань его уважения всем светочам вашей семьи, удалившимся в мир духов, и молит их наставлять и хранить его.
Ответ дяди Роро последовал от одного к другому в обратном порядке, Тинаше эта церемония доставила большое удовольствие, о чем он и поспешил сказать, когда опа закончилась.
— Вот и хорошо, музеямва. Я нарочно попросил твоих дядей и двоюродного брата подождать здесь, чтобы оказать тебе положенный прием. И с этой минуты ты уже не птенец. Мы здесь уважаем народные обычаи и стараемся защищать их, как защищаем достоинство наших общин.—Дядя Роро говорил очень серьезно, хотя и без официальной торжественности.
На вырубку вышла его вторая жена, держа за лапы большого петуха. Она с поклоном протянула петуха дяде Роро.
— Музеямва, угощение для молодого музеямвы.
Дядя Роро передал петуха второму по старшинству мужчине со словами:
— Ты слышал, что она сказала. Передай сю музеямве.
Переходя из рук в руки, петух наконец был отдан Тинаше, который, подавленный ощущением важности происходящего, совсем растерялся, не зная, чего от него ждут. На помощь ему пришел один из телохранителей, шепнувший, что петуха следует вернуть жене дяди Роро и сказать:
— Убей и приготовь его для нас.
Все снова начали хлопать в ладоши, пока женщина не скрылась из виду, унося петуха. Дядя Роро поблагодарил всех и отпустил их, даже телохранителей, а Тинаше сказал просто:
— Пойдем-ка в лес, мне нужно дерево срубить для резьбы, и он взял топор и тесло.
— С радостью, дядя! — Тинаше сообразил, что это дает ему
90
\ лобный случай поговорить об усовершенствованной рогатке, — И спасибо, что вы научили меня обряду приветствия.
— Вот тут-то мы с твоим отцом и расходимся. Он прези-paei наш исконный образ жизни, считает его глупым и деревенским. Образование, которое он получил, способствовало юму, что он потерял уважение к себе, потерял самого себя.
И дядя Роро рассказал Тинаше, как Гари в школе стремился приобрести расположение учителей и миссионеров, а в ре-сулыате подпал под чужеземное влияние настолько, что согласился на навязанный ему брак.
Наконец-то Тинаше стала ясна подоплека отношений между ио отцом и матерью!
Дядя Роро тем временем объяснил, что сам он окончил |<>лько начальную школу, потому что утратил интерес к такому образованию. Когда же умер староста их деревни и он занял его место, мистер Гари усмотрел в этом лишнее доказа-н'льство его невежества.
Вся беда в том, решил Тинаше, что его отец слишком уж преклонялся перед чужеземной властью. И он в свою очередь рассказал дяде, как Трасс расправился с его отцом, который । сверь потерял всякую почву под ногами.
- Гари называл меня деревенщиной за то, что интересы общины я ставлю выше моих собственных. Для меня положение старосты — вовсе не первая ступень лестницы, ведущей к личному преуспеянию. Поэтому я горжусь, что я — деревенщина, Мне жаль, что чужеземные власти, которым служит твой men, поступили с ним так несправедливо, но куда больше я со-«п (ею, что и это нс помогло ему вырваться из-под их влияния. Но, по-видимому, он еще не безнадежен, и мы с тобой должны »му помочь. Прежде всего надо внушить ему убеждение, что по собственное достоинство неразрывно связано с достоин-< том всего народа. Окружной комиссар не выносит меня, пожму что я веду людей не тем путем, на каком он настаивает. \ «с дважды он смещал меня, но потом восстанавливал,— пинком велико уж было всеобщее недовольство. Но уступал • •н очень неохотно — так же неохотно, как мы подчиняемся < му.
Гс.м временем они углубились в лес. и дядя Роро начал oc-чн |ривать деревья, объясняя Тинаше, какие нужны ему для • ниярной мастерской, которую он устроил при своем доме.
Вот эта мупангара — как раз то, что требуется. Древс-< 11Ш1 у нее очень крепкая, надо только следить, чтобы при нприбо!ке она не треснула. А вот мушамба нам ни к чему: >рснссина у нее мягкая и ее легко резать, но потом она ссы-’•ичея и корежится.
91
— Как много ты знаешь обо всем этом, дядя!
— Знать-то знаю, но вод много ли? Я всегда любил возиться с деревом и не бросил этого занятия, даже когда стал старостой. Столярные работы и резьба заполняют мой досуг. И тут мне немалую помощь оказывает белый фермер, который живет за речкой. Фермер Джордж — один из самых приятных людей, каких я только знаю. Он разводит скот, выращивает фрукты и овощи. Разговаривать с ним всегда интересно, потому что он уважает собеседника, ценит в нем человека. Словом, он полная противоположность Трассу и нашему окружному комиссару. Ну, так он предложил мне пользоваться его столярными инструментами. а мои изделия продает в городе, когда отвозит туда своп овощи. У него много настоящих друзей среди африканцев. Он ирландец-католик и, по-моему, сочувствует нам оттого, что у себя на родине на собственном опыте узнал всю горечь бесправия. Я познакомлю тебя с ним.
— А он действительно такой? Мне казалось, что среди белых по-настоящему хороших людей не бывает.
— Напрасно! Не думай, будто все белые одинаковы. Вовсе нет! Среди нас тоже попадаются всякие... Правда, есть безнадежно испорченные люди. Они жестоки и бессовестны. И это особенно страшно, потому что в их руках власть, которой они злоупотребляют. А с фермером Джорджем я тебя обязательно познакомлю. Ну, нам пора домой. Нет-нет, я сам понесу! — С этими словами дядя Роро вскинул на плечо обрубок ствола.
За обедом дядя Роро настоял, чтобы они ели из одного блюда. Кушанья подавали четыре его жены, и дядя Роро хвалил кулинарное искусство каждой, старательно накладывал себе одинаковые порции их изделий — чтобы никого не обидеть и не дать оснований для зависли и ревности, как потом понял Тинаше.
После обеда дядя показал Тинаше свою мастерскую, полную всевозможных еще не оконченных изделий. Тинаше с любопытством рассматривал будущие ручки мотыг, трости, сосуды, разные фигурки.
— Тут я только начинаю. А окончательно отделываю в мастерской Джорджа, — объяснил дядя Роро, ласково проводя рукой по заготовке.
— Замечательная работа, дядя. Вог эта заготовка, например? Что она будет выражать в отделанном виде?
— Образы я черпаю из жизни, которая меня окружает. Судебные разбирательства, празднества, семейные дела — все они питают мое воображение, и свои впечатления я воплощаю в том, что ты видишь вокруг. А заготовка, которую ты держишь в руках, должна изобразить воссоединение или примире
92
ние. Только времени на завершение ее требуется очень много. Но я терпелив...
Тинаше не столько различил, сколько угадал очертания тух людей, которые, стоя лицом друг к другу, левыми руками |сржались за какой-то брус, а правые смыкали в крепком пожатии.
Поздно вечером дядя Роро все еще сидел с Тинаше, рассказывая ему о духах предков, об их силе и влиянии на людские дела. Все уже спали, и за окнами дома стояла глубокая пппина. Заметив, что глаза у племянника слипаются, он спохватился и уже хотел пожелать ему доброй ночи, как вдруг со с । ороны леса за шоссе до них донесся басистый голос. Он при-и шжался. и дядя Роро, взяв топор и зажженную керосиновую laxiny. распахнул дверь.
У крыльца стояла его старшая жена в высоком головном хборе. украшенном разноцветными перьями и львиной гривой. На пей была красная юбка и туника из черной шкуры, не сши-। oii по бокам. На левое плечо был вскинут гано — обрядовый шпор, с правого свисала полоска ткани с черно-красно-белым \ юром, а в правой руке она сжимала копье.
- Роро, сын Мутскедзы, с тобой говорит Чаминука Му-фембери ', дух этой земли. Ты слышишь меня? — спросила она мужским голосом.
Да, мой господин, хозяин этой земли. Я хорошо тебя i 1Ы1НУ.
Вскоре тебя почтят своим приходом бойцы фронта освобождения. Ты должен точно выполнить все. что я тебе скажу. Ho-нсрвых. всячески помогай фронту освобождения. Boni орых. пусть все жители деревни все время носят с собой два \ iociоверенпя личности, которые требуют паши враги. В । ре । ьих. до дня прихода бойцов все мужчины должны наде-||.11 ь двойную одежду. В-четвертых, где бы люди ни работали, они должны брать с собой запасные орудия и инструменты. На иыполнение всего этого у тебя есть пять дней. В-пятых и в по-• юли их, предательство будет караться смертью. Та, через кого м ।опорю с тобой, очень слаба. Помоги ей. когда я удалюсь...
Тинаше увидел, как дядя Роро кинулся к жене, которая и ipyi пошатнулась, подхватил ее на руки, внес в дом и уложил ни кровать.
У । ром Тинаше не мог сообразить, спал ли он или всю ночь lx мал. Тут до него донесся голос его старшей тетки: она спрашивала. кто и зачем увел ее из дома родителей. Дядя Роро по-||| оря. I. что она пришла сама, поздно ночью и одна. Он даже
1 Чаминука М у ф е м б е р и — легендарный пророк.
93
сослался на Тинаше. Но тут подоспели двое мужчин из ее родной деревни и, очень удивившись, что она сумела пройти целых двадцать миль, рассказали о том, что произошло накануне вечером. Ва Тсндаи одели, как подобало для приема духа, которым она, как все они считали, была одержима, и усадили на церемониальную циновку. Весь вечер они били в барабаны и пели песни под перестук деревянных инструментов и хошо — пустых тыкв, наполовину наполненных сухим зерном. Обряд подошел к концу, и они уже собирались разойтись, как вдруг Ва Тендаи вскочила, бросилась к двери и исчезла прежде, чем кто-нибудь сообразил, что произошло. Они, как и многие другие, отправились ее искать.
Ва Тендаи, убедившись, что дядя Роро сказал правду, успокоилась и попросила у него прощение за свое недоверие.
Едва родичи Ва Тендаи ушли, дядя Роро тут же созвал своих советников, чтобы обсудить, что и как им следует сделать. Он сказал, что просит их разрешить Тинаше присутствовать на совещании: мальчику следует поближе узнать свой народ. Было решено, что каждый член совета объяснит такой-то и такой-то семье, что от нее требуется. И уже в следующий понедельник все жители деревни ревностно исполняли полученные распоряжения.
Мужчины раздобывали дубликаты удостоверений личности, а отправляясь куда-нибудь, захватывали с собой документы тех, кто оставался в деревне. Что же касается одежды, то Тинаше заметил, что еще вчера худые люди как-то вдруг округлились, хотя в глаза это могло броситься только тем, кто хорошо их знал.
Прошло пять дней, а все оставалось, как прежде. И на шестой, и на седьмой, и на восьмой, и на девятый день ничего не произошло. Кое-кто начал сомневаться. Но Тинаше, радуясь ощущению ожидания, которое охватило всю деревню, поклялся про себя, что ни за что не уедет от дяди до появления бойцов свободы. К тому же его радовало, что им интересуются не только члены семьи Роро, но и вся деревня. Он еще и дня не пробыл у дяди, а из десяти с лишним усадеб туда принесли всевозможные кушанья, чтобы выразить свое единение со всей семьей Роро. Кушанья лежали в самой разной посуде — деревянной, металлической, глиняной, эмалированной, расписанной и самой простой. Угощение тоже очень много говорило о семье, которая его предлагала. Бережливые и бедные угадывались сразу: овощи не были сдобрены ни жиром, ни арахисовым маслом, а кое-кто ограничился сушеными овощами и грибами. Другие же старались произвести на гостя впечатление своей щедростью и радушием и обкладывали рис самыми
94
мясистыми кусками курицы. Урок, преподанный дядей Роро, нс пропал даром: Тинаше ни на минуту не забывал, что должен брать одинаковые порции каждого кушания. Очередная девочка, которая приносила угощение, сначала сама съедала кусочек-другой в знак того, что пища не отравлена, а потом предлагала блюдо Тинаше. А дома девочек ждали матери, ко-юрым не терпелось узнать, как было принято их угощение. И они бы очень огорчились и обиделись, если бы гость вернул их стряпню, не попробовав ее. Дядя Роро сказал Тинаше, что об угощении надо судить не по вкусу, а по сердечности, с каким его готовили и подавали.
Все дети Роро давно выросли, и Тинаше занял в доме место мо лодого помощника семьи. Внуки дяди Роро были еще слишком малы и оставались с родителями, а потому работу, которую обычно выполняют подростки, дядя Роро и его жены должны были делать сами: каждый вечер запирать кур в курятник, и угром выпускать их в лес, приглядывать за скотом и козами на пастбище, утром открывать ворота крааля и загона, а вечером снова их закрывать. В полдень коровы с полным выменем, мыча, заходили во двор, и их надо было доить. Дядя Роро по-ЧН1 каждый будний день начинал с разбирательства судебных нм. и его женам пришлось научиться делать мужскую работу.
Тинаше радовался, что может быть их помощником. У его ища не было ни скота, ни кур — мистер Гари считал для себя мшзительным заниматься крестьянскими делами, и Тинаше инервые узнал, какое это удовольствие — пасти коров на вольном воздухе в компании других подростков. Нет, конечно, и школе были игры и состязания, и он в них отличался, но там и*с делалось по властному свистку учителя. Начинайте! Кон-•uiiie! Не нарушайте правил! А здесь никто не стоял у них над 1УШОЙ, и распоряжались свои же ребята, которых слушались ион,ко до тех пор, пока они соблюдали справедливость и бес-ирис [растие. Тог, кто на пастбище пробовал злоупотребить и i.ic। ыо, тут же ее лишался. И тот, кого выбирали вожаком, мпися владеть собой, если хотел сохранить первенствующее ни южение. После состязаний в борьбе и беге Тинаше и его |Ц»ныс приятели спешили искупаться в заводи.
(ко г в деревне дяди Роро пасли по очереди четыре челове-и । четырех семей. Деревня была большой, и в каждую смену мы ходили два пастуха с ее концов и два с середины. Когда на- ।хин ю время выгонять скот, пастухи сигналили друг другу • ине юм, и тихий утренний воздух оглашался щелканьем кну-нн1 и мычанием. Тинаше все это так нравилось, что, если бы hi дру। ис дела в усадьбе, он ходил бы на пастбище каждый ii'iii,.
95
Жены дяди Роро жили очень дружно, но Тинаше заметил, что они соперничают между собой, стремясь заручиться его помощью и переложить на него часть обязанностей, с которыми и сами справлялись без особого груда. Он пилил и колол дрова для очага и бегал с поручениями в деревню. Тетки всячески благодарили Тинаше. и это ему очень нравилось. Они го и дело напоминали ему, что он — музеямва, опора усадьбы, наследник власти и влияния своего дяди. Сначала он смущался, что с ним обходятся, точно с первенцем дяди Роро, с тем, кто после его смерти будет управлять усадьбой и кормить его жен. Но ему объяснили, что он как бы единственный сын мистера Гари, а значит, главный его наследник и представитель. Вот почему тетки называли его своим «мужем» — так называли бы самого мистера Гари! Конечно, они шутили, но Тинаше с удивлением понял, что. помимо собственной матери, сын наследовал и остальных жен отца! Этот обычай служил обеспечению вдов и поддержанию нравственности, которую было бы не так-то легко соблюсти женщинам, вдруг из-за смерти мужа оставшимся без средств к существованию.
Глубокое впечатление на Тинаше произвели общинные помочи. Конечно, многие мужчины пили неумеренно, да и некоторые женщины тоже — они во все горло распевали песни, когда деревня уже крепко спала. Однако, если кто-нибудь варил пиво, потому что ему нужна была помощь в поле или в усадьбе. все работали дружно и споро. Приходила вся деревня — обычно с большой охотой, хотя некоторые, возможно, только из чувства долга. Ни одна семья не посмела бы отказать, сославшись на то. что у нее нет нужных орудий или лишних рабочих рук.
На восьмой день после возвращения Ва Тендаи Мбуйя Мезо объявила, что устраивает помочи. Ей надо было вспахать участок под рис. Жила она очень бедно, с внуками, и у нее не было ни упряжки, ни плуга. Пиво сварили заботливые соседки, и па помощь собралась вся деревня. Семьи, у которых своих упряжек не было, прислали подростков, чтобы было кому вести волов. Перед началом работы собравшимся подали три горшка пива, и хотя каждому досталось лишь по два маленьких ковшика, никто не ворчал. Присланные упряжки гут же разделили на две смены — утреннюю и дневную. Тс, кто не пахал. либо выбирали камни из свежей борозды, либо присматривали за волами, которым предстояло работать днем.
После полудня многие семьи прислали в поле блюда и корзины с едой. Этот дух бескорыстного сотрудничества и готовности переносить неудобства ради других особенно поразил Тинаше. Но он заметил, что стоило появиться кому-нибудь чу-
96
*n\r.. и глаза работающих вспыхивали радостью, которая смени 1ась разочарованием, когда, выпив пива и поев, незнакомец \ ходил. ничею не сказав. Некоторые, правда, считали, чго это псе-1аки были бойпы свободы, не захотевшие открыться. Дру-। не же советовали быть осторожнее: а вдруг эго персоле 1ые |,11\1чики Смита?
На десятый день были устроены помочи для прополки поля между шоссе и опушкой. Дядя Роро всегда принимал участие и помочах — не ради пива, хотя и пил его с большим уловоль-i тпем. но потому, что, по его словам, лакая совместная рабо-ia имела огромное значение. Тинаше явился в компании дру-। их подростков. Они всей толпой направились в поле, одетые и двойную одежду и неся запасные мотыги. Вдруч у Тинаше оборвалось сердце: в пятистах ярдах от поля остановились два военных грузовика и навели на него пулеметы. Тинаше испу-i.i 1ся за Тапиву, и его вновь охватила ненависть к Трассу: уж, наверное, бешеный священник сиди г в одном из грузовиков! А он ничего не может сделать!
(Энн вышли на поле, и Тинаше по привычке заметил расположение деревьев на опушке у дальнего его конца. Они росли попсе не так густо, как казалось издали. Работающие переговаривались между собой, возмущаясь появлением грузовиков. Нехжю они и полоть должны под надзором? Внезапно все \ слышал и. как чей-го голос внятно произнес:
- Роро, подойди сюда, только нс торопись.
Ляля Роро направился к лесу, и Тинаше вдруг обнаружил, нм между деревьями появились новые, которых не было. Он лаже протер глаза. Все продолжали работать, как ни в чем не иыва ю, но то и дело исподтишка поглядывали на лес.
кием дядя Роро вернулся в сопровождении высокого моло-ioi о силача, одетого в его запасной костюм, и шепнул, чтобы та тать мужчин, делая вид, будто продолжают полоть, по очереди незаметно ускользнули в лес и отдали лишнюю оде-* i\ (ем. кто там ждет. Вскоре Тинаше заметил, что лес снова поре 1ел. а в толпу ловко и незаметно вмешались новые работники. спокойно разобравшие запасные мотыги. Первый из приме ипих держался рядом с дядей Роро и Тинаше. вполголоса расспрашивая о настроениях окрестных фермеров, об их отношении к жителям деревень и к собственным батракам. Он П1И.МС1ШЛ. что они пришли освободить все семьи от угнетения и (ксплуатации, а потому честным людям — будь то черные и in белые — бояться нечего, лишь бы они уважали человече-ihoe достоинство других. Ведь борцы за свободу сражаются про । ив тирании и несправедливости, они собирают сведения, 1ос1анляют оружие и прячут его до заветного часа, который
4 \ и.\1и11.1\ «Африка», вын. 5
97
уже недалек. Стреляют они только в случае крайней необходимости, попав в засаду. А от этих пугал — он кивнул в сторону грузовиков с солдатами — ускользнуть ничего не стоит.
Дядя Роро отозвался о фермере Джордже с самой большой похвалой, и молодой боец заверил его, что тому ничто не грозит. Возможно даже, силы фронта освобождения устроят свою базу на его земле.
И тут Тинаше наконец увидел Тапиву и, не прекращая прополки, приблизился к нему. Тапива радостно с ним поздоровался, но не выразил ни малейшего удивления, а просто объяснил, что это он поручил Тситси передать брату, чтобы он обязательно поехал к дяде Роро и рассказал, что происходит в их семье. Он огорчился, услышав, что их отец продолжает губить себя, но планы Трасса расправиться с ним и его товарищами нисколько его не испугали. Он думал только о том, как освободить все семьи, и в первую очередь свою собственную, от чуждых влияний, превращающих их в покорных слуг. Но это вовсе не значит, сказал Тапива, что в своей борьбе против гнета колониализма он и его товарищи утратили способность отличать правых от виноватых. Среди самых усердных прихвостней колониализма есть и черные — они тоже будут сметены вместе с белыми колонизаторами. Конечно, даже у таких людей еще есть время перемениться и вступить на правильный путь, но доказать свою искренность они могут только поступками. Судить должен народ, а силы фронта освобождения будут приводить приговор в исполнение и защищать судей. Такова высшая обязанность сил фронта освобождения.
Тинаше сказал, что хочет сейчас же вступить в ряды борцов за свободу и уйти с ними. Тапива подозвал своего командира, который сидел рядом с дядей Роро, — как раз подошло время обеда. Они посовещались, и Тинаше было сказано, что он зачисляется в отряд, по с испытательным сроком, а пока ему следует вернуться домой и делом доказать свою решимость, мужество и находчивость. В Хараре их товарищи ведут подпольную работу, и опи будут внимательно следить за его успехами.
— Теперь, Тинаше, дело только за тобой. Главной твоей целью должно быть восстановление достоинства твоей семьи. Вступить же в действующий отряд ты сможешь, когда тебе исполнится пятнадцать. Если, конечно, не случится ничего непредвиденного и тебе не понадобится наша помощь.
Все время, пока командир говорил эго, он прижимал сжатую в кулак правую руку к правому кулаку Тинаше, держа ее на высоте локтя.
Внезапно из леса за полем вышла цепь солдат. Командир быстро распорядился, чтобы все продолжали спокойно пить
98
и ccib. Солдаты окружили обедающих, навели на них авто-ми (ы и начали обыскивать, грубо толкая прикладами. Проверив удостоверения личности, они без приглашения накинулись пн еду и пиво, а потом перевернули недопитые кувшины и блюда с рисом.
Мы разыскивали в лесу террористов. Через поле они пробраться не могли — там их поджидают силы безопасности. Они очень опытны и вооружены до зубов, — заявил один из солдат, а другой ворчливо добавил:
— Не верю я этим россказням, будто террористы превращаются во что захотят. Мы их переловим, можете не беспокой I вся.
И солдаты, убежденные, что на поле работали только месгные крестьяне, ушли к «пугалам» на дороге.
Дядя Роро поторопился спросить, надо ли и дальше носить шпасную одежду и брать лишние мотыги, но командир отве-1И.П, что в следующий раз они придут по-другому. Он притопнул ногой, и по этому сигналу все бойцы скрылись в лесу. Это произошло с такой молниеносной быстротой, что кто-то растерянно спросил, а приходили ли они или ему это привиделось ио хмелю. Над ним посмеялись и дали ему калебас с пивом.
Два дня спустя дядя Роро отправился с Тинаше к фермеру Джорджу. Когда они перешли речку вброд и за деревьями понизился дом, Тинаше сказал задумчиво:
- Ферма у него очень богатая, дядя.
Конечно. Но своим богатством он распоряжается так, но оно приносит пользу не ему одному.
Перед большим сараем, часть которого была отведена под полярную мастерскую, в грузовик-двухтонку грузились ящики с фруктами.
- Здравствуйте, ребята! —крикнул фермер Джордж, коре-НИС1ЫЙ человек в выцветших буро-зеленых шортах, такой же рубахе и коричневой широкополой шляпе. Его загорелое до черноты лицо светилось чуть насмешливой доброжелательное 1ыо, а рукопожатие было дружеским и твердым. Сквозь спокойную непринужденность проглядывал сильный и реши-1глы1ый характер.
Привет, старый разбойник! — ответил дядя Роро, пожи-мия ему руку.
- Привет! — Фермер Джордж засмеялся и высвободил руму, готовясь протянуть се Тинаше, — Трасс у тебя эти словечки I' удовольствием позаимствовал бы, сукин он сын. А что это за пирснька ты привел?
От меня-то Трасс ничего не позаимствует! Но вам с ним । чслопало бы дружить. Как-никак земляки!
н
99
— Ну уж брось! Мы с ним по-разному смотрим на жизнь, а этого никакая география не изменит. И знаешь, что такие, как он, протестанты, делали с нами, католиками, у нас на родине? Попирали, как могли, достоинство наших семей, старались превратить нас в рабов их насквозь прогнившей системы, — сурово сказал фермер.
— Но каким образом? — неожиданно для себя спросил Тинаше. хотя дядя еще не успел познакомить его с фермером.
— Для начала объясни, кто ты.
Дядя Роро рассказал, кто такой Тинаше, и коротко сообщил важнейшие подробности положения мистера Гари.
— Добро пожаловать, Тинаше. А от Трасса ничего другого и ждать не приходится. После этого проклятого ОПН он и вовсе осатанел... Ты спросил, как они пытаются растоптать семьи у нас дома? Да точно так же как здесь: не дают человеку самому решать, что ему нужно, закрывают доступ к сколько-нибудь ответственным должностям, ущемляют, где только могут. Вот почему я всегда на стороне угнетенных и готов хоть с крыши вещать об этом!—Тут он снова добродушно засмеялся.
— Мы, кажется, тебе мешаем? —Дядя Роро оглянулся на уже почти загруженную машину.
— Мешаете? Ерунда! Шофер справится и без меня, а мои дела в городе подождут.
— Ну. если так... Я ведь давно собирался привес: и к тебе Тинаше. Пусть он посмотрит, что и как. Можно?
— Еще бы! Тиропо! Меня не жди. Поедешь один, а к двум вернешься... Ну, а мы начнем с фруктового сада.
Сад раскинулся ниже но долине между речкой на/западе, скалистым холмом па юге и полосой высокой травы на севере. Длинные ряды манговых, персиковых и апельсиновых деревьев уходили вдаль, к зеленой опушке на холме.
— Но решение вашей ирландской проблемы вы нашли ? Вы ведь сказали, что она очень похожа на нашу,— с вполне понятным любопытством спросил Тинаше.
— Пока еще нет. А конфликт длится уже века. — Фермер Джордж посмотрел на Тинаше.
— Ну, а что все-таки делать? Защищать семьи от ушешния или как? — нс отступал Тинаше.
— Ответ один: восстать против самой системы угнетения, парень. И, по-моему, лесные бойцы уже пришли к такому выводу.
— Но что толку? У нас ведь нет средств для борьбы, нет оружия.
— Оружие еще не самое важное. Люди важнее. Они должны
100
i,единят ься и наносить удары по сердцу системы. Забастовки. бензиновые бомбы... Но главное, главное — неколебимое юежденпе и преданность делу, готовность пожертвовать всем ра пт защиты и поддержания достоинства семей. А без этого и ыбастовки. и оружие, и бензиновые бомбы ничего не дадут. Boi ты. например, гордишься своим народом? — Фермер Джордж ласково положил руку на плечо Тинаше.
- Да. Теперь я увидел, как наши люди умеют стоять друг in трута. Вог, например, помочи... И они почитают предков. X нажают себя и свое достоинство... — Тинаше просто захлебы-па |ся от желания высказать все накопившиеся у него мысли.
- Будет, будет! — Фермер повернулся к дяде Роро,—Это *с ютовый революционер, Роро! Я вижу, он понял, чю защитна :ь семью можно, только покончив с утнетением. А после С>11Н положение стало таким, чю нора переходить от слов к делу.
Немного позже Тинаше узнал фермера Джорджа с совсем труIой стороны. Его все время беспокоила мысль о том, что Шлет дальше с Тситси и ее родными. Они же такие бедные. II он спросил фермера Джорджа, не может ли он что-нибудь т от нее следа гь.
- Я помогаю, только если уверен, что моя помощь не уни-ни человеческое достоинство тех, кому я помогаю, — ответил фермер, — Прежде мне нужно увидеть Тситси и убедиться, что ина действительно хочет быть полезной общине. Того, что • чеп у нес нищий и даже собственного осла нс имеет, еще маю, чтобы вызвать мое сочувствие.
Едва они вернулись домой. Тинаше написал Тситси. чтобы опа скорее приезжала. Ему хотелось, чтобы ее будущее реши-loci.. прежде чем мать заберет его в Хараре, а до этого остава-н»ы. 0 1 силы недели две.
Ген геи приехала с бабушкой, совсем седой старушкой, и дя-|н Роро повел их всех к фермеру Джорджу. Тот встретил их на кры 1ьце. Он был явно чем-то взволнован.
.X. так эго и есть та самая Тситси! — сказал он и протяни । ей руку. Она нс привыкла к такому отношению со стороны "е и.i\ и растерялась, но он захохотал. — Не робей, девочка, pu inc 1сбс не объяснили, что я друг?
Он проводил их в гостиную, где над камином в красивой рамс висел большой noprpei его покойной жены Марии. Она П|.| ы убита во время уличных беспорядков, когда гостила » ро шых в Ирландии. На каминной полке были расставлены ф|ц\рки работы дяди Роро. который таким способом оплачи-«<| । фермеру Джорджу посредничество по продаже его изделий * It'po.lC.
101
— Давайте сразу перейдем к сути, — сказал фермер. — У меня есть спешное дело к Роро и Тинаше. Насколько я понял, ты нуждаешься в помощи, Тситси?
— Да, сэр. Видите ли. моя семья очень бедна, у нас даже плуга нет... А бабушка не покладая рук работала, лишь бы я кончила начальную школу — пиво варила на продажу, метлы делала и глиняные горшки...
— «Сэром» меня не называй, — ласково сказал . фермер Джордж, — а просто объясни, что бы ты хотела сделать для своей семьи и общины, когда завершишь образование. Возможно, я пошлю тебя учиться дальше.
— Большое спасибо, сэр... мистер Джордж. Но я все уже обдумала и дальше учиться пока не буду, — ответила она твердо и посмотрела на фермера.
Это вызвало общее недоумение, и фермер Джордж спросил:
— Ну, хорошо, девочка. Так что же я могу для тебя сделать? Тинаше считает, что тебе пригодилась бы моя помощь.
— Мне нужна такая работа, чтобы я сразу приносила пользу моей семье и общине. И еще я хотела бы получить заем, чтобы для начала купить отцу осла и плуг. А обо всем остальном я сама позабочусь позже, — объяснила Тситси.
— Молодец, девочка! Значит, ты готова сию же минуту пожертвовать своим будущим ради семьи? — спросил фермер Джордж, просияв улыбкой.
— Ну, конечно, не сию минуту. Ноя могла бы начать работать в конце месяца или в самом начале следующего.
— Отлично. Переезжай сюда и приступай к работе. Будешь убирать дом и готовить. И получать пятнадцать фунтов в месяц. Тебе это подходит?
— Еще бы! Я приеду первого января. Только у меня нег никаких вещей. Ни одеяла, ни лишнего платья. Дома у нас с сестрами все общее, и мне не хочется ничего у них отнимать. — объяснила Теи г си.
Она чинно сидела на стуле, но Тинаше догадывался, чго она готова прыгать и кричать от радости.
— Не беспокойся, девочка. Приезжай и получишь все, что тебе нужно, — одеяла и платья. Расплатишься за них позже. Ну, так до первого января.—ласково сказал фермер Джордж.
Когда Тситси перевела бабушке то, о чем они говорили, старушка пронзительно закричала, потом подпрыгнула сначала на правой ноге, поджав левую, а потом на левой, поджав правую. Фермер Джордж засмеялся, но он был очень доволен. Он знал, что женщины ее возраста таким способом выражают са
102
м>ю горячую благодарность и лучшего «спасибо» не мог бы пожелать.
Потом Тиропо повел Тситси с бабушкой показать им ферму. а дядя Роро и Тинаше остались наедине с фермером Джорджем.
— Жду пс дождусь вам рассказать! — заговорил он оживленно.— Они приходили нынче рано утром. Я пошел в коровник присмотреть за утренней дойкой, и вдруг меня окружают четверо вооруженных парней. Передо мной встал высокий богатырь, а справа стройный красавец. Что-то он был на тебя похож, Тинаше. У того, который подошел слева, глаза сверкали, а палец так и дергался на спусковом крючке.
Фермер Джордж жестами показал, как эго было.
— Богатырь скомандовал, чтобы я шел за ним, я послушался, а сам думаю: «Уже похитили и не дали даже сказать, что я на их стороне». Подошли мы к холму в конце сада, где растет большое дерево, и мне велели сесть. Поклясться не моту, по мне чудилось, что их там много было — на деревьях и за скалами. Богатырь начал меня расспрашивать — о моем прошлом, о моих отношениях с другими белыми, а главное: как я отношусь к теперешнему положению, которое сложилось поено ОПН. Я ответил, а потом добавил, что у меня на ферме они могут чувствовать себя как дома. В конце концов он скатал, что они много слышали, как у меня живется тем, кто у меня работает и о моей дружбе с общинными властями. Я сразу понял, что тут не обошлось без тебя, Роро: уж очень они честный портрет нарисовали! Ну, короче говоря, мы договорились, что я буду им помогать в передаче тайных вестей. И с грапспортом. А с продовольствием и того проще, пусть забираю! любую корову, которая им приглянется, сказал я. Только оставляли бы условленный между нами знак. И тут произошло прямо-таки чудо: они вдруг исчезли без следа! Ты про них что-нибудь знаешь, Роро?
- Довольно много, но ни о чем меня спрашивать не надо.
- А я-то, как дурак, все тебе рассказал!
- Нет-нет, ты, Джордж, настоящий друг. Они ведь уже свя-шчись со мной и сообщили о твоих обещаниях. С благодарное । ью, — ответил Роро.
- Ну, в таком случае, спасибо. Вопрос исчерпан, — сказал фермер.
- Пора переходить к делу, — добавил Тинаше.
Ты прав, Тинаше. Пора! — и фермер положил ему руку ня плечо.
103
Часть вторая
ПРОТИВ ИГА
ВРАГАМ
Чтобы найти меня, Совесть свою проверьте. Загляните туда, где обиды Тяжелее и горше. Да и просто в народе шцше. Неужели так трудно меня отыскан/? Я — средь толп, гнущих спину На кухнях у вас и в кон юрах За 1роши.
Поищите в полях, ine так тесно. Что люди толкают друг дрхга.— Среди тех.
Кто вам должен служить На пот нбель себе.
Стихи бойца стн'обы
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Тинаше уезжал в Хараре с сожалением, хотя мать задержалась на неделю с лишним и до начала учебного года оставалось всего три дня. Тситси уже начала работать у фермера Джорджа.
Ма Тинаше принимала старшая жена дяди Роро Ва Тендаи. Она совсем оправилась после своей долгой болезни, а потому накануне их отьезда именно в ее хижине была устроена короткая прощальная церемония. Ма Тинаше преподнесли большую курицу — пусть зарежет или увезет живьем, как ей заблагорассудится. Но после короткого обсуждения было решено, что курицу зажарят им завтра на дорогу.
Когда настало время расходиться, дядя Роро сказал:
— Я хочу сделать подарок молодому музеямве па память о коротких днях, которые он провел в моей семье, и в знак того, что я от души одобряю его благородную решимость бороться со злом и отстаивать достоинство нашего народа. Пусть он сам решит, показать ли этот подарок всем или нет. — И он через Ва Тендаи вручил Тинаше длинный сверток в черном непрозрачном пластике.
Прежде чем взять сверток, Тинаше долго и усердно хлопал в ладоши, а потом некоторое время радостно его поглаживал
104
и наконец, пе сумев все-1 аки сдержать нетерпение, выскочил из хижины.
В свертке оказался чудесно вырезанный деревянный иисго-ici-рогатка. Два конца плотной резиновой ленты были закрепишь! у дула, а обшитая кожей середина входила в полукруглый вырез над спусковым крючком. Чтобы кожаная полоска с заниженным в нес камнем зацепилась за вырез, резиновую ленту на ю было сильно нат януть. После этого Тинаше доел ат очно ныло правым указательным пальцем вытолкнуть кожаную потеку из выреза, и камень летел в цель на двадцать — тридцать ярдов. Такого замечательного подарка Тинаше еще никогда не получал. Дядя Роро словно прочел его мысли и узнал про самое заве।ное его желание. Но Тинаше понял, что подарок шаменует нечто гораздо большее, чем любовь и уважение к нему дяди Роро, а потому его не надо никому показывать. I щательно завернув пистолет, он вернулся в хижину, где все женщины, и особенно его мать, с нетерпением ждали, чтобы он похвастал перед ними подарком дяди. Но Тинаше покачал । о юной:
— Я решил скрыть от всех глаз бесценный подарок му-и'ямвы - досточтимого дяди Роро. А ему я скажу только: му-дямва. я бесконечно благодарен тебе за то. что ты так много с (слал, чтобы нас твить меня на путь борьбы, которой, как те-ос известно, я решил посвятить себя. Твоя поддержка и доверие неизмеримо дороги мне. Пожалуйста, простите, если я ска-i.i । что-нибудь не так, и большое-большое спасибо! А подарок я спрячу па самом дне чемодана.
С этими словами Тинаше отпер свой чемодан, бережно уложил в него сверток и снова его запер.
Тинаше, музсямва. ты знаешь, к кому обратиться, если 1сбс понадобится помощь. Вог моя рука. Ну, до новой встречи - кто знает, может быть, тебя осенит дух нашею предка, прославившеюся мудростью и решимостью. Так до свидания!
Автобус отходил на рассвете, а потом} утром было уже не и» церемоний. Тинаше с матерью с iрудом нашли место на краю заднего сиденья, где уже сидело четверо пассажиров. Coir том Тинаше оказался высокий худой юноша лет восем-па ma I и.
- Я должна кое-что сообщить тебе прежде, чем мы при-г 1см в Хараре, — сказала Ма Тинаше,— но прежде скажи, поправилось тебе у дяди Роро?
Тинаше понял, что речь пойдет о чем-то серьезном, а поточу О1ветил торопливо:
- Очень. И я узнал много такого, о чем прежде только । п.ннал.
105
— Например? — спросила мать, глядя ему в глаза.
— Ну... что уважение и достоинство всегда сопутствуем жизни, которая строится на признании ценности каждого человека в общине. Едва я сошел с автобуса, меня встретили с таким почтением, что я совсем растерялся. Дядя Роро сам пришел на остановку... — Тинаше подробно описал свой первый день в деревне.
-- Я рада, сын, что ты хоть немного отдохнул от всего, чего натерпелся у нас дома! — Она ухватилась за спинку переднего сиденья, потому что автобус сильно тряхнуло на мостике через ручей.
— Во всяком случае, мне стало яснее, за что надо бороться.
— Да, перед тобой нелегкая задача, если ты по-прежнему намерен оберегать нашу семью вместо того, чтобы исчезнуть неведомо куда.
— Ты не права, мама! Те, кто взялся за оружие, не исчезли. Они по-прежнему оберегают все семьи, а не только свои. Они всегда и всюду с народом. Они его часть! —горячо сказал Тинаше.— Я теперь шире смотрю на вещи. Защищать надо семьи всей общины и наносить удары по источнику зла, а не тратить силы на борьбу со следствиями несправедливой системы, — убежденно объявил Тинаше.
— И что из этого следует?
— А то. что теперь я постараюсь защищать достоинство и самоуважение, которые неотъемлемы от жизни семьи в общине.
— Ты говоришь так, Тинаше, словно ты уже один из них.
— Из кого из них?.. — спросил он настороженно.
— Из тех, кто оставил свою семью, чтобы сражаться... Как Тапива и Том. — прошептала она ему почти на ухо. ..
— Ах так! Ну да. А ведь и ты тоже... — ответил он лукаво.— Но не стоит это обсуждать. Лучше поговорим о другом, возможно, более для тебя приятном. Дядя Роро рассказал мне, как вас с отцом заставили пожениться еще в школе. А потому я теперь еще тверже верю, что ваш брак может и должен стать счастливым. И поверь, я сделаю для этого все. что в моих силах.
— Глупости! Значит, Роро. как я и опасалась, проговорился о том, чего тебе пока знать гге следовало, — смущенно сказала она.
— Но. мама, я уже гге ребеггок. И сделаю все. чтобы вы с отцом стали счастливы. — сказал он, придвигаясь к ней поближе.
— Из этого ничего не выйдет, Тинаше. Мы с Гари стали даже еще более чужими друг другу, чем раньше, — грустно
106
вздохнула она. — Я ведь собиралась рассказать тебе кое-что по дороге в Хараре. Hoboci и очень печальные. Мы по теряли всю нашу мебель, и, что еще хуже, почти каждый вечер твой отец возвращается домой пьяный и выкрикивает стихи Теннисона, как сумасшедший. Денег у него нет. по каким-то образом он день за днем напивается до бесчувствия. Мне пришлось пойти торговать зеленью на рынке, а в свободное время я обжигаю горшки, чтобы как-то прокормить нас двоих. — сказала опа, глядя в пол.
— Успокойся, мама! А что случилось с мебелью?
— В Хараре на автобусном вокзале нас встретили четверо парней с грузовиком. Лет семнадцати — восемнадцати. Они назвали Гари по имени и убедили нас, что Понджи прислал их доставить нашу мебель к нему домой. Но едва они погрузили мебель и отъехали, как появился Понджи и сказал, что знать не знает этих парней и никого за нашей мебелью не присылал. Он любезно заявил о краже в полицию, но никаких следов так и не обнаружили. А у нас остались только чемоданы и одеяла, — добавила она тихо.
— Это Понджи подстроил, мама!
— Я так и сказала твоему отцу. Но он слышать ничего не желает. А с Понджи они теперь закадычные друзья, играют в кар1Ы и пьют. Мне говорили, что Понджи даже приносит 1воему отцу коньяк или джин, если он слишком плохо себя чувствует, чтобы пойти в пивную.
— Я во всем этом разберусь, мама. Обязательно, — сказал Тинаше.
— Нс слишком ли грудную задачу ты себе задал. Тинаше?
— А вот погоди, и увидишь...
Тинаше уже давно замечал, что сосед слева внимательно прислушивается к их разговору. Этот интерес выглядел подозрительным, и он решил ясно дать понять, что ему не нравится такая назойливость.
— Ты далеко едешь? — спросил он.
— Я? Да в Хараре. Учусь там в третьем классе средней школы и возвращаюсь после каникул, — спокойно ответил сосед.—Кстати. меня зовут Маго. А тебя?
— Тинаше. Я тоже буду учиться в Хараре. В нервом классе. Так 41 о мы будем часто встречаться.
— А я знал, что ты едешь сегодня, и даже занял для тебя место. Но не успел тебя окликнуть, как ты сам его выбрал,— объяснил Маго таким тоном, словно они были старыми друзьями.
— Странно! — заметил Тинаше, соблюдая осторожность.— Мама приехала к дяде Роро только вчера днем, а уехать
107
с этим автобусом мы решили поздно вечером. Так как же ты мог про это узнать?
— Л я живу там... в деревне Роро. На извеептых тебе помочах меня не было, потому что мне поручили кое-что разведать в другом месте. Дядя Роро связался со мной за пя1ь дней до этого, и я был одним из тех четырех, кого он назвал самыми надежными. Выходит, мы с тобой товарищи.
Маго сжал кулак на уровне локтя и прижал ею к кулаку Тинаше, который сразу забыл о своих подозрениях.
— Где я могу найти тебя до начала занятий? — спросил он.
— Не беспокойся, я сам тебя найду. Мне дали твой адрес. Но нам надо соблюдать осторожность. Когда начнутся занятия, тебе следует налечь на прикладные науки. Это очень важно для нас...
Но тут его перебила Ма Тинаше.
— Кто он такой, Тинаше? Ты болтаешь с ним, точно вы всю жизнь знакомы.
— Маго? Он из деревни Роро. Когда я гостил там, он был в отъезде, но дядя Роро мною ему про меня рассказывал. Он учится в Хараре, в третьем классе средней-школы. — уклончиво ответил Тинаше.
— Рада познакоми 1 ься с тобой, Маго. Надеюсь, вы с моим Тинаше подружитесь.
Автобус был переполнен и почти не останавливался. Меньше чем через час на развязке Кингсуэй он свернул на шоссе, ведущее к Хараре через Магабу. и там внезапно остановился. Пассажиры закричали шоферу, чтобы он нс задерживался,— они на работу опаздывают, — но у дверей появились солдат и полицейский. Грозя оружием, они приказали пассажирам выйти, построиться и ждать, пока их обыщут вместе с багажом. У шоссе, окруженные полицейской цепью, па земле сидели мужчины, женщины и дети. Насколько поняли Тинаше и Маго, эго были участники марша протеста, направлявшиеся к центру города. Среди полицейских Тинаше узнал мистера Трасса, которому прямо-таки нс терпелось открыть стрельбу по толпе. Его палец на спусковом крючке так и дергался. Тинаше не сомневался, что мистер Трасс не справится с соблазном и обязательно выстрелит — хотя бы в землю или над головами сидящих.
Обыск был самым поверхностным и занял лишь несколько минут. Как оказалось, солдатам были нужны автобусы, чтобы отвезти участников Марша в Хараре: они приказали шоферу, записав его фамилию и номер автобуса, побыстрее доставить пассажиров в Хараре и тут же вернуться за задержанными. Те, кому удобнее было добираться на работу из Магабы, решили
108
дальше не ехагь, и на освооодившиеся места солдаты втолкнули двадцать пять человек из толпы. Хотя до конечной остановки в Хараре было уже близко, они успели рассказать. что произошло.
Оказалось, что большой отель в центре города недавно сменил владельцев, и новое правление, состоявшее из высокопоставленных членов Родезийского фронта, постановило брать на работу только тех, кто мог предъявить партийную кар 1 очку. Затем уже и клиенты должны были предъявил)ь гакие же карточки, иначе их не обслуживали. Африканцев же. даже с карточками, обслуживали через особое окошко. Boi они все и приняли участие в марше, организованном борцами прошв расовой дискриминации в знак решительного осуждения такого попрания человеческого достоинства африканцев. Участники марша осуждали как правление отеля, так и тех африканцев, которые — возможно, из каких-то корыстных побуждений — смирились с унизительными требованиями и соглашались, чтобы их обслуживали через окошко.
Женщина, ярко описавшая все это, добавила, что демонстрация была мирной, но за развязкой шоссе у Магабы их остановили, и тех, кого сочли организаторами, увезли в дожидавшихся там полицейских машинах. Теперь они, конечно, исчезнут бесследно, и им еще повезет, если их без суда и следствия всего лишь запрут бессрочно в тюрьме.
Автобус затормозил, и она воскликнула:
— Их ист с нами! И все-таки они здесь! Посмотрите вокруг. Сколько здесь мужчин и женщин, юношей и девушек! Неужели они будут покорно, как овцы, сносить такие издевательства? Я буду драться ногтями и зубами...
— А ну, хватит! —Замешавшийся среди пассажиров полицейский в штатском схватил ее за руку и, когда остальные пассажиры вышли, потащил в полицейский участок.
Тинаше душило негодование. Его возмущал и разгон мирной демонстрации, и то. как переодетый полицейский терпеливо выжидал подходящего предлога, чтобы арестовать ничего не подозревающую женщину. Он повернулся к Маго:
— Надо что-то сделать! Давай вернемся и придумаем, как напутать солдат!
Но Маго удержал его и посоветовал сначала хорошенько подготовиться, а потом уж браться за что-нибудь серьезное. Иначе они только повредят собственному делу.
Они попрощались, договорившись встретиться в школе через два дня.
Тинаше тут же подумал, что пистолет-рогатку ему надо спрятать понадежнее, но так, чтобы его сразу можно было до
109
стать, если он понадобится. Плотный пластик помешает термитам добраться до него. Да, он закопает пистолет нынче же вечером!
Когда они с матерью вошли в свое новое жилище, мистер Гари, совсем пьяный, пытался заняться работой. Он был зол на весь мир. за исключением Понджи, который помог ему «прийти в себя» после вчерашней выпивки, угостив коньяком. Перед ним на грубо сколоченном столе лежали «Справочник учителя» и «Английская грамматика», правда, открытые вверх ногами. Он только-только обнаружил эго и протянул руку, чтобы перевернуть книги, как в комнату вошли его жена и Тинаше. Она сказала с волнением:
— Молодой музеямва вернулся домой, музеямва!
— Молодой... кто-кто? — Мистер Гари сердито поднял голову.
— Музеямва. Твой сын Тинаше,объяснила она.
— Я не потерплю твоих насмешек! А своего щенка называй «малый»!
Ма Тинаше даже вскрикнула. Слова мужа хлестнули ее, словно пощечина.
Но Тинаше уже давно обдумал, как взяться за решение семейных проблем, и сам перешел в наступление. Ничего другого он от отца пока не ждал, а потому поспешил успокоить мать и твердо остановил мистера Гари, который пытался встать на ноги, явно намереваясь расправиться с ними.
— Погоди, отец! Чтобы потом не пожалеть. Помнишь, я сказал тогда, перед всеми, что больше не дам себя бить. И мать не лам. Я не шучу.
Мистер Гари посмотрел на сурово нахмуренное лицо сына, поколебался, пошел было назад к столу, но потом резко повернулся и нетвердым шагом вышел за дверь.
— Пошел в пивную «Маренья» и будет сидеть гам с Понджи до закрытия, а то и дольше, — с горечью сказала Ма Тинаше.— Теперь ты понял, почему я сказала, что в семье у нас стало даже хуже, чем прежде.
— Вижу, мама. Попозже я схожу в пивную и попробую разобраться, что происходит. У меня есть план. А пока постарайся не давать ему повода к ссорам.
Когда стемнело. Тинаше закопал пистолет-рогатку под деревом на соседнем пустыре, оставив над землей только кончик пластика, который затем придавил камнем.
Аккуратно утоптав землю вокруг, он направился к пивной «Маренья».
НО
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
По дороге Тинаше пытался разрешить сложную задачу: что ему дела гы если окажется, что его отца втянули в преступную шайку? Сообщить в полицию, которая не только не внушает доверия, но. возможно, действует рука об руку со злоумышленниками? Ведь именно полиция после ОПН всячески способствует унижению африканцев. Стоит только вспомнить, чему он оказался свидетелем всего несколько часов назад! Но в одиночку такое дело ему вряд ли по плечу. Следовательно, в случае необходимости придется все-гаки обратиться в полицию. Конечно, если шайка заручилась покровительством полиции или же связана с каким-нибудь белым, толку от этого не будет. Но если тут орудуют одни африканцы, полицейские, возможно, примут меры.
Шел седьмой час, и садик «Мареньи» был полон народа, причем не только взрослых, но и подростков. Шум стоял оглушительный. Справа от главного входа под навесом с двумя игральными автоматами четыре пары парней развлекались по очереди, а вокруг них полукругом расположились зрители — мальчишки в возрасте от десяти до девятнадцати лет. Калитка прямо напротив навеса вела в «зал-люкс», и в нее был виден заставленный пивными бутылками столик, за которым лицом друг к другу и боком ко входу расположились Понджи и мистер Гари.
Очевидно, ребята под навесом были завсегдатаями — во всяком случае два мускулистых парня лет по семнадцати сразу подскочили к Тинаше и спросили, кто он такой и зачем сюда пожаловал. Тинаше, чтобы оттянуть время, объяснил, что он сын мистера Гари — вон он сидит за тем столиком — и только сегодня вернулся от родных в деревне. Один из парней — Ру, как потом узнал Тинаше, — сказал второму:
— Это тот. с кем шеф велел подружиться, когда он приедет.
Говорил он негромко, но шум на мгновение стих, и Тинаше расслышал его слова.
— Ну ладно, давай знакомиться, — сказал первый парень и протянул Тинаше руку.
— Меня зовут Тинаше...
— Значит, у нас ты будешь Ти.
— Ти так Ти, — согласился Тинаше, скрывая волнение. Ему стало ясно, что он сразу же напал на след, а потому, чтобы докопаться до самой сути, надо пока подлаживаться к этой компании.
Его приняли в круг у автоматов, как своего, и вскоре он об
111
наружил. что Ру и его приятели только делают вид. будто поглощены игрой, а сами внима гельно следят за всеми, кто входит в пивную.
Еще двое не спускали глаз с входа в «зал-люкс» и что-то сообщали знаками Понджи. А он поднимал указательный палец и тыкал в сторону какого-нибудь человека, который шел в туалет. Тотчас один из дозорных кидался туда. Если же внимание Ру и его приятелей привлекал кто-нибудь из входящих, они кивали на него, и Понджи, оценив его взглядом, персмш ивался с кем-то в «люксе». Дважды из туалша выскакивали мужчины, крича, что их обокрали. Один лишился целых пяти фунтов.
Мистер Гари как будто ничего не замечал. Он продолжал тянуть свое пиво. Вскоре Тинаше. хотя он и не подал виду, с несомненностью убедился, что Понджи связан с воровской шайкой.
Приближалось время закрытия, и Понджи все чаще поглядывал на свои часы. Ру буркнул:
— Шеф нервничает. Грузовик запаздывает...
Но тут в пивную вошел Буреки, доверенный слуга мистера Трасса, помахивая надетым на палец кольцом с ключами от машины. Он, словно бы никуда не торопясь, лениво посмотрел по сторонам. Ру перехватил его у самого входа, и они вместе направились к навесу.
— Грузовик должен быть у меня завтра в шесть утра. Вот ключи, а я пошел, — С этими словами Буреки повернулся и вышел из пивной, не заметив Тинаше.
Появление Буреки не укрылось от Понджи. он сделал какой-то знак, и четверо ребят выскользнули за ворота... Тинаше последовал за ними и запомнил номер грузовика, решив обязательно его записать, а также число и час, когда ребята забрали машину.
Значит, тут замешан и Трасс? Он даже поежился при мысли, чем угрожает союз Трасса и Понджи не только его семье, но и многим другим. Ночная поездка подозрительных парней не сулила ничего хорошего.
Пивная закрылась, посетители разошлись, а Тинаше. незаметно последовав за Понджи и мистером Гари, увидел, как они завернули в забегаловку в двух-трех кварталах от дома Понджи, где можно было пить хоть до утра. Народу там собиралось много, и хозяйка соорудила парусиновый навес перед дверью, чтобы было где разместить посетителей. У навеса сидели три девочки, все моложе Тинаше. Две играли в самодельные шашки, а третья, постарше, исполняла роль официантки и по команде женского голоса, доносившегося из-за парусины, приносила бутылки с пивом из кухни — возле входа
112
в нее н устроились девочки. Понджи с мистером Гари укрылись за парусиной, а Тинаше подошел к девочкам, которые принялись его расспрашивать, кто он такой и откуда приехал? У слышав, что Тинаше — сын учителя и готов с ними дружить, они пригласили его присоединиться к игре. У каждой была кружка, из которой опа осторожно прихлебывала. Едва из-за парусины доносился звук приближающихся шагов, как кружки мигом исчезали за спинами. Реваи, старшая девочка, похвастала. как ловко она умеет утаскивать недопитые бутылки, а то и почти полные кружки из-под самого носа у охмелевших и отупевших клиентов. Затем она убежала подать пиво мистеру Гари и Понджи, и вскоре шум разговоров за парусиной начал все больше перебиваться громким храпом. Тинаше словно увидел, как осовевшие мужчины и женщины засыпают, уронив голову на руки. Вдруг по его спине пробежала холодная дрожь — он ясно услышал шепот Понджи:
— Сначала пошарь в задних карманах тех, кто одет получше. Да не зевай!
Потом послышалось позвякивание монет, и что-то зашуршало. Через две-три минуты женский голос крикнул, чтобы Реваи принесла еще пива, и тут снова зашептал Понджи:
— Я сегодня жду хорошего улова, так что это можешь забрать все себе.
— Вот спасибо! Ну, да ты меня никогда не обижал,— произнес женский голос.
— А с учителем будь поласковее, поняла?
— Да что тут понимать? Только, Понджи. когда продашь улов, ты меня не забудешь? — вкрадчиво добавил женский голос.
— Я когда-нибудь про тебя забывал?
— Нет-нет. Я гак, сдуру. Что ни уделишь, то и ладно. Ты ведь не обидишь бедную вдову, а я всегда...
— Только многого не жди: после того как Трасс...
Понджи умолк, потому что мужчина за соседним столиком перестал храпеть и открыл глаза.
— Эй, Реваи! Еще четыре пинты. Да где ты?
Но Реваи крепко спала, как и ее младшие сестры. Тинаше хотел потрясти ее за плечо, но тут из-за парусины вышла женщина средних лет, нетвердым шагом направилась в кухню и вернулась с двумя бутылками в каждой руке. Тинаше замер, и она не обратила внимания, что рядом с ее дочками — или внучками? — кто-то сидит. А ему вдруг показалось, что он где-то ее уже видел. Затем он сообразил, что лицом, а главное, фигурой, она очень похожа на Марвеи, жену Буреки. Проснулась Реваи, и Тинаше спросил, не приходится ли им Марвеи род
113
ственницей. Он не ошибся — хозяйка забегаловки была старшей сестрой Марвеи.
Тинаше уже собрался уходить, но тут за парусиной раздались сердитые голоса: двое мужчин кричали, что у них украли деньги. Олин в доказательство указывал на свой вывернутый карман. Хитрая хозяйка заявила, что он достал из кармана деньги, заплатил ей еще за две пинты, но тут же уснул. Так подать ему эти две пинты теперь, или он раздумал? Бедняга в бешенстве ушел, а Понджи погрозил посчитаться со вторым, если он не перестанет тревожить остальных посетителей. Ведь никто не мешает ему пойти в ближайший полицейский участок и заявить, что его обокрали!
Была уже глубокая ночь, и Тинаше, подумав, что мать, наверное, очень тревожится, решил вернуться домой. Он с ужасом и отвращением вспоминал все, что видел и слышал в «Ма-ренье» и в забегаловке. Сквозь эти чувства пробивалась жалость к совсем еще молоденьким девочкам и мальчикам, которых втянули во всю эту мерзость и лишили права на самоуважение еще до того, как они могли осознать, что такое истинное человеческое достоинство. Однако сильнее всего в его душе была радость, что его старания не пропали даром и он намного продвинулся в поисках главной причины всех бед его семьи. Еще раз повторив про себя номер грузовика, он крепко уснул и не слышал, как совсем под утро вернулся мистер Гари, еле держась на ногах.
На следующий день первые страницы газет поведали о дерзком ограблении деревенской лавки. Преступники забрали всю наличность, а товары погрузили в поджидавший их у входа грузовик. Владелец лавки, некий мистер Рас. уехал в Хараре на собрание, устроенное местным советом англиканских церквей. оставив лавку на попечение сестры. Ее нашли под прилавком, связанную и избитую. Все попытки напасть на след преступников ничего нс дали. По-видимому, они привязали к заднему борту грузовика ветки, заметавшие отпечатки шин. Кончалась заметка призывом к тем. кто может как-то пролить свет на случившееся, довести до сведения полиции то, что нм известно.
Но Тинаше еще утром, до выхода газет, успел побывать в ближайшем полицейском участке и сообщить все, что узнал накануне, включая номер грузовика, который Буреки, слуга мистера Трасса, одолжил четырем подручным Понджи. Однако. едва он назвал эти имена, полицейский не стал слушать дальше и посоветовал ему думать об уроках, а не лезть в то. что его не касается. Да и вообще не дело мальчишке его лет шляться поздней ночью по пивным. Пусть поостережется, а нс
114
го быстренько угодит за решетку. С этими словами полицейский порвал начатый было протокол и выбросил клочки в мусорную корзину, которую уборщица вытрясла еще до того, как Тинаше вышел из участка.
Прошло девять месяцев, прежде чем Тинаше решил вновь обратиться в полицию — но на этот раз сразу в несколько участков, включая и городское управление. Проследив Понджи и мистера Гари до пивного зала в Хайфилде, он стал свидете-псм повторения такой же операции, которую наблюдал в первый вечер в Хараре.
А тем временем он занимался в школе как мог старательнее, часто встречался с Маго и сосредоточивался на точных науках и географии, которую всегда любил. Их политическая сота гельность развивалась и укреплялась благодаря чтению га-1С1иых сообщений о деятельности борцов против расовой дискриминации. Маго знал некоторых из них и познакомил г ними Тинаше, который, правда, сказал, что политическая возня его не слишком интересует, а думает он о том, как вос-пановить и сохранить самоуважение и достоинство, в ко-юрых Родезийский фронз отказывает африканцам. Необходимо покончить с образом жизни, бесстыдно навязанным извне и бесстыдно закрепленным гак называемой «независимостью». Хотя среди борцов против расовой дискриминации было нема-UO расхождений по различным вопросам, все единодушно считай, что никакие призывы и словесные убеждения ничего не /(вдут. Систему угнетения необходимо сокрушить так, чтобы она признала свое поражение. Но все, кто стремился к этой цепи, понимали, что ради ее достижения им придется перенести много страданий или даже погибнуть.
Кроме отеля, который Родезийский фронт прибрал к рукам (сю теперь для краткости так и называли (отель Р. Ф.), возни-к по еще одно деловое предприятие, под маской беспристрастия г|рсмившееся укреплять расовую дискриминацию. До подоплеки пока еще никому добраться не удалось, но одно было ясно: фирма «Зойке интернейшнл» возникла в результате объединения различных промышленных компаний, заинтересованных и юм. чтобы всячески обходить санкции и в то же время не дана и. пищи слухам, вредным для режима. Штат и администрация «Зонке интернейшнл» состояли почти исключительно из черных, однако директор, как утверждали, был белым, хотя крайне редко там появлялся. Деловая активность фирмы была пепелика, но ее служащие получали фантастически большое жа-ншаньс, и борцы против расовой дискриминации упорно пыта-чись выяснить, что, собственно, скрывается за этой ширмой.
Тинаше и в начальной школе увлекался спортом, теперь же
115
спорт стал для него средством подготовки к борьбе в рядах фронта освобождения. Особенно его увлекала легкая а мешка, и он так ревностно отрабатывал бег на разные дистанции, что даже преподаватель физкультуры мистер Мойо, сам заядлый любитель спорта, не переставал удивляться его стараниям. После занятий и по субботам Тинаше без конца тренировался — один или с Маго. Иногда к ним присоединялся мистер Мойо. Вскоре учитель физкультуры понял, что Тинаше предпочитает просто мериться с ним силами, а не ждет от него указаний. Мистер Мойо считал, что мальчику следует отрабатывал? icx-нику бега и постепенно готовиться к длинным дистанциям. Но у Тинаше не хватало терпения, и он настойчиво добивался того. чтобы поддерживать спринтерскую скорость на всем протяжении средних и длинных дистанций. Учитель доказывал ему, что таким образом он только вымотается и не сможет стать победителем — ведь за весь первый семестр ему не удалось выиграть ни единого забега. Более того, он всякий раз сходил с дистанции, потому что расходовал силы слишком быстро и нерасчетливо. Нет. ему обязательно следует отрабатывать технику!
Но Тинаше упрямо стоял на своем: в конце концов, как не замедлит убедиться мистер Мойо, его способ приведет к наилучшим результатам. Пусть он проигрывает и сходит с дистанции, но с каждым разом его выносливость увеличивается: он устает все ближе и ближе к финишу, теряя скорость постепеннее, и все чаще выдерживает до конца дистанции.
— Я не понимаю, мистер Мойо, почему вы хотите, чтобы я обязательно тренировался по вашему плану, — сказал Тинаше, когда они втроем направились к старту, собираясь пробежать полмили.
— Но ты должен все-таки признать, Тинаше. что ни в одном забеге еще не пришел хотя бы третьим. Задача заключается в том. чтобы обеспечить себе достаточно шансов на победу, — терпеливо ответил мистер Мойо.
— Я понимаю. Но по-моему, в первую очередь, надо развивать мышцы и научиться владеть ими. Вот я и добиваюсь полного контроля над своими мышцами.
— Но ведь к этому стремится любой спортсмен! А ты хочешь достичь той же цели способом, который явно себя не оправдывает, — объяснил мистер Мойо.
— Просто новым способом, мистер Мойо. Еще не проверенным. Я ставлю опыт и постараюсь довести его до конца,— возразил Тинаше.
— Напрягая весь свой организм до предела? В этом нет ничего нового, — иронически заметил мистер Мойо, остановив-
116
iinicb у стартовой черты. — Забавно! Ведь, в сущности, мы не и к >ж и расходимся. Все дело в степени, верно, Маго? — и ми-i icp Мойо посмотрел на Маго, который все это время хранил ми. тчание.
— Нет, мне кажется, разница более существенная. Ваш под-\о 1 более консервативен, а у Тинаше — более революционен. Ilo-вашсму, успех обеспечит постепенная отработка скорости, л Гипаше стремится сразу же начать с больших скоростей и приспособить к ним свой организм, — задумчиво сказал Мат о.
- Ну, хорошо. Хватит тратить время на разговоры, проверим ваш революционный подход на практике, — перебил его мистер Мойо с некоторым раздражением.
Они побежали. Тинаше сразу же кинулся вперед изо всех си г а мистер Мойо и Маго не стали особенно напрягаться на первом из двух с половиной предстоявших им кругов, хотя и были вынуждены сделать рывок раньше, чем собирались, так-как Тинаше, опередив их к концу первого крута почти на пять-лссяг ярдов, не сорвался, когда они этого ожидали. Второй кр\ । Тинаше все еще держался впереди, но ноги у него начина-1и деревенеть, грудь жгло, дыхания не хватало. И все-таки он не сдавался, полный решимости закончить дистанцию. Однако сю мышцы оказались слабее его воли: словно сквозь сон он \с. питал, как мистер Мойо и Маго нагоняют его, а потом все i юино отодвинулось куда-то, и он почувствовал, что вот-вот поюряс! сознание. До финиша оставалось около ста ярдов, к । (.нах у него мутилось, но он упорно боролся с онемением мышц, головокружением и звоном в ушах и каким-то чудом \ гержалея на ногах, хотя они подгибались и почти его не слу-|П1 шсь. Туг Маго и мистер Мойо подхватили его под руки и повели медленным шагом, чтобы предотвратить судороги.
{'два Тинаше оправился, он спросил, где именно он сломал-< и.
-Вон там, напротив футбольных ворог. — сказал мистер Мойе.
- Ну, вот видите! — возбужденно воскликнул Тинаше. но мне।ер Мойо его перебил:
- Не понимаю, чему ты радуешься, Тинаше. Ты же сошел i дистанции! Да иначе и быть не могло.
- Во всяком случае, разница в возрасте не могла не ска-i,i।вся, — примирительно заметил Маго. — Сила и опыт опреде-III.ш победу.
- Я о другом! Посмотрите, где я сегодня сорвался...— Волнение Тинаше все возрастало. — Ведь вчера это было вон him!— И он указал на куст неподалеку от стартовой черты.
117
— Быть может, — сухо сказал мистер Мойо, — Тем не менее я возражаю против твоей незрелой тактики. Ты полагаешься на упорство, на волю, а мне нужна техника, отработанный стиль.
— Но ведь незрелое дозревает, мистер Мойо. И у меня появятся и техника, и тот стиль, которые нужны спортсмену моего типа,— не отступал Тинаше.
— Я понимаю: ты хочешь, чтобы твое тело стало твоим помощником, так, словно твоя жизнь зависит от того, насколько подчиняются тебе мышцы! Ну, а мне мое тело должно доставлять радость победы на состязаниях и более вещественные награды, — докончил мистер Мойо, кладя в карман воображаемый денежный приз.
— Вы правы. От моего тела будет зависеть моя жизнь. Да и чужие жизни тоже... — Тинаше увидел, что Маго отчаянно мигает ему, и умолк.
Тинаше продолжал настойчиво тренироваться по своему методу, чувствуя, как все больше закаляются его мышцы, а усталость подступает все позже и становится все легче. Кроме того, он занялся штангой в подростковом клубе, организованном мистером Марангой, большим энтузиастом культуризма, что не помешало ему с отличием закончить первый курс исторического факультета Родезийского университета. Перед началом каждой тренировки со штангой он некоторое время играл мышцами могучих рук и груди перед восхищенными ребятами, которые бешено хлопали, не уставая смотреть на него. Тинаше немножко ему завидовал и все свободное от беговой дорожки время отдавал штанге.
Хотя он теперь бежал длинную дистанцию с совершенно одинаковой скоростью от начала и до конца, мистер Мойо относился к его стилю с прежним неодобрением и перед соревнованием четырех африканских средних школ в Хараре включил Тинаше в школьную команду только по настоянию остальных ребят. По традиции эти соревнования проводились в середине апреля. К полудню школа Тинаше имела хорошие шансы на победу в общем зачете. Решала исход бега на длинную дистанцию и заключительная эстафета. А именно в ней предстояло участвовать Тинаше.
Когда он вышел на старт, его команда разразилась подбадривающими криками. Он был самым младшим среди участников забега, но, судя по виду, находился в отличной форме: гармонично развитая мускулатура груди и плеч выглядела особенно мощной по контрасту с тонкой талией и стройными, крепкими ногами. Однако, когда Тинаше поглядел на своих соперников, которые в большинстве давно уже начали бриться.
1 1S
• срдце у него упало. Тем не менее он сумел собраться, намерена ясь доказать перед зрителями эффективность своего метода |репировки. Многие участники забега подпрыгивали, разогре-нлясь перед стартом, но Тинаше стоял спокойно, ничем не выдавая своего волнения. Однако у него перехватило дыхание, koi да его команда дружно закричала:
- Давай, Тин! Покажи им свой стиль!
— На линию! По местам!—скомандовал стартер, сделал паузу и бесстрастно продолжал: —Приготовились!
Но Тинаше уже бросился вперед, и вместо выстрела последовал свисток и первое предупреждение за фальстарт. Тинаше расслабился и вернулся на свое место, а стартер неторопливо повторил команды. Раздался выстрел, Тинаше рванулся на спринтерской скорости и закончил первый круг далеко впереди растерявшихся соперников под смех зрителей, решивших, что он выполняет стратегический план тренера — задать сразу спишком высокий темп и заставить нерасчетливых соперников надорваться. С трибун кричали:
— Да не гонитесь вы за этим бешеным!
Тинаше опережал остальных участников на семьдесят ярдов, и разрыв словно бы продолжал возрастать. К концу второго круга он не сбавил скорости, и остальные участники, слишком поздно спохватившись, начали наращивать темп раньше, чем предполагали.
Зрители па трибунах удивленно переговаривались. Кое-кто даже решил, что дело не обошлось без колдовства, но другие восхищенно подбадривали Тинаше. А некоторые — главным образом учителя — хвалили технику мальчика и рассыпались в комплиментах мистеру Мойо: ведь он тренировал своего ученика, не жалея собственного свободного времени!
Когда раздался свисток, предупреждавший участников, что они пошли последний круг, Тинаше был все еще впереди ярдов на пятьдесят. Он отчаянно боролся с головокружением и отчаянным усилием воли заставлял работать немеющие мышцы. Он знал, что с самого начала перенапрягся, ио не хотел сдана । ься. Звон в ушах все больше заглушал одобрительные подбадривания зрителей. Потом он внезапно вообще утратил способность что-нибудь замечать, правую ногу свела неумолимая судорога, и...
— Молодец, Тин! —прогремел над ним голос мистера Мойо.—Все просто ошеломлены.
— Где я упал? — слабым голосом спросил Тинаше, думая 1олько о том, сумел ли он продержаться дольше, чем в предыдущий раз.
— В десяти ярдах за финишем! — воскликнул мистер Мойо.
119
Кто-то хлопал его по спине, чьи-то руки подхватили его и понесли, а кругом звучало разноголосое: «Тинаше! Тинаше!»
Когда Тинаше был объявлен в числе участников заключи-, тельной эстафеты, соперники его Команды заметно приуныли. Однако его товарищи на первых этанах сильно отстали, и. когда Тинаше получил палочку, от бегущих впереди его отделяло ярдов тридцать. На последней прямой он все-таки поравнялся с мальчиком, возглавлявшим забег и сохранявшим еще много сил. Двадцать пять ярдов они бежали грудь в грудь, но тут противник Тинаше скосил на него глаза, увидел, с кем он состязается, и внутренне сломился. На финише он был в пяти ярдах за Тинаше.
Табло показывало, что школа Тинаше заняла первое месю в общем зачете, на два очка обойдя ближайши?; соперников.
Убедившись, что его метод приносит желанные рс^лыаты, Тинаше продолжал тренироваться, но одновременно втайне принялся упражняться в метании камней и бутылок, стараясь как можно точнее попадать в цель. Он прятался oi всех, опасаясь, что кто-нибудь может догадаться о его намерениях, и ничего не сказал даже Маго — правда, потому лишь, что хотел его удивить. Он нашел укромное место на излучине ручья Макабузи, где у самой воды росло старое дерево мупани. Он бросал камни и бутылки с разных позиций и под разными углами, и при каждом удачном попадании от ствола отлетал кусок коры, обнажая бурую рыхлую древесину. Скоро дерево сплошь покрылось ссадинами, а мутную заводь под ним засыпали камни и осколки стекла, туг же обросшие зеленым ворсом водорослей. Заводь особенно пригодилась, когда он начал испытывать бензиновую бомбу собственной конструкции. В тех случаях, когда бомба ударялась о дерево удачно и вспыхивала, вода быстро гасила огонь. Впрочем, бывали дни без единого удачного попадания: то ли бомбы у него не получались, то ли попадали они в дерево не под тем углом.
Но он упорно совершенствовал конструкцию и развивал меткость руки и глаза, гак чго в конце концов добился, чего хотел: бутылка раз за разом разбивалась о ствол, с ревом взметывалось пламя и тотчас угасало под шипение бутылочных осколков в воде. Теперь наконец можно было посвятить в тайну Маго. и в один прекрасный лень Тинаше повел приятеля к ручью Макабузи. показал ему бутылку с длинным горлышком, заткнутую двумя пробками и полную бензина по нижнюю пробку, после чего объяснил ему. как действует зажигательное устройство в горлышке, если с силой разбить бутылку. Горящий бензин разбрызгивается во все стороны, и пожар вспыхивает сразу в нескольких местах. На Маго бомба про-
120
iiiiic.ia оольшое впечатление, и теперь они уже вдвоем испыгы-п.। ш изобретение Тинаше. Убедившись в ето надежности, они принялись изготовлять бомбы про запас, ничего не сообщив иже организации борцов против расовой дискриминации.
Гппаше прекрасно отдавал себе отчет, что отель Р. Ф. вовсе нс похож на древесный ствол, и хотя ему не терпелось заслужил, похвалу партизан, нанеся удар по одной из экономических и политических твердынь режима, он сильно повзрослел ia последние полгода, а потому не торопился и тщательно обдумывал свой план. Необходимо было определить подходящее время, причем так. чтобы у него имелся благовидный предлог находиться в этот момент поблизости от отеля, выбрать наиболее удобную одежду, а также подготовить путь к отступлению. Ведь он ставил на карту все свое будущее. Нет. неудачи ныть не должно, но осуществить задуманное будет нелегко, ио он хорошо понимал. Тинаше настолько сосредоточился на о шой-единственной мысли, что по ночам его начали мучить кошмары: со всех сторон в него вперялись пылающие глаза, полицейские и солдаты хватали его, бросали в фургон и держа-||| под прицелом весь бесконечный путь до... Он просыпался, мучимый стыдом, который стал еще более жгучим, когда мать ос торожно намекнула, что ему следовало бы избегать переутомления: он все время не высыпается и, того гляди, испортит себе здоровье.
И вдруг как-то утром Тинаше осенило. Он даже подскочил. Скорее к Маго: надо провести репетицию и проверить, насколько его идея осуществима. Маго горячо одобрил замысел I ннаше, но предложил кое-какие дополнения. Его дядя одолжи г им зеленые комбинезоны, которые послужат отличной маскировкой и помогут сбить полицию со следа после завершения операции. Но Тинаше сообразил еще кое-что: комбиие-юны надо будет' сжечь, чтобы уничтожить все улики против себя, но в первую очередь необходимо выяснить, где рано \|ром проходят полицейские патрули и как они отнесутся к двум молодым парням, которые куда-то идут на рассвете.
Первую пробу было решено провести в воскресенье после начала августовских каникул. Накануне Тинаше предупредил мать, что уйдет рано. На ее тревожные расспросы он ответил in.ibKo, что дело касается благополучия их семьи и нс надо привлекать внимание к этим его прогулкам. Она не стала его о 11сваривать и ничем не выдала тайной тревоги.
Тинаше вскочил почти сразу после возвращения мистера Гари из забегаловки. Узкие улочки были темными, пустыми и повещими. Вдруг где-то в темноте раздался пронзительный * нист. и тотчас же со стороны рынка неподалеку от Тинаше
121
прозвучал ответный сигнал. На мгновение воцарилась тишина, а затем слева и справа послышался приближающийся топот бегущих ног. Тсотси, ночные грабители, еще шныряли в темноте. Тинаше благоразумно вернулся в относительную безопасность своей постели. Вскоре он уснул. Разбудило его царапанье по двери, казалось, кто-то проволокой нащупывает замочную скважину. Тинаше со вздохом облегчения вспомнил, что они с Маго договорились таким способом будить друг друга.
Уже приближался рассвет, но глубокую тишину нарушал только отдаленный шум автомобилей и грузовиков. Маго молча сунул Тинаше в руки комбинезон. Закрыв за собой входную дверь, Тинаше бесшумно натянул его. Маю вскинул на плечо картонную коробку, куда они предполагали уложить бомбы в день задуманной операции, и друзья бесшумно пошли мимо рынка по темным вонючим проулкам к кладбищу, за которым начиналась Ремембранс-драйв. На углу из тени деревьев их окликнул грубый голос:
— Эй, ребята! Что тащите?
У Тинаше екнуло сердце, но при виде поднявшегося из тени полицейского он сразу взял себя в руки: ведь ничего сколько-нибудь подозрительного у них с собой не было.
— Ничего, сэр. Пустую коробку, сэр, — быстро ответил Маго и в доказательство перевернул коробку.
Тем не менее полицейский счел необходимым заглянуть в нее.
— Чтобы было в чем нести покупки, когда мы пойдем домой, — поторопился добавить Маго.
— Поостереглись бы выходить в таких комбинезонах затемно, точно тсотси. Кладбище — любимое их убежище! Знают, что мало кто из африканцев посмеет туда сунуться.
И, посоветовав мальчикам впредь быть поосторожнее, полицейский отпустил их. До отеля Р. Ф. они добрались без дальнейших приключений, но Тинаше решил в следующий раз пойти другой дорогой — подальше от кладбища, хотя Маго и уговаривал его, что полицейский там оказался случайно.
На следующее воскресенье Тинаше разбудил Маго и, взяв картонку, они направились в обход кладбища через Магабу и вышли на Ремембранс-драйв уже за развозкой. Почти у самой цели рядом с ними, завизжав тормозами, остановилась полицейская машина с белыми и черными полицейскими. Белый угрожающе поманил их, но тут его внимание отвлек вопль: «Вор! Держите вора!», донесшийся со стороны почтамта. И машина умчалась. Тинаше расстроился: план доставки бомб к отелю Р. Ф. требовал доработки. Однако его решимость провести эту операцию только укрепилась.
122
Еще в предыдущее воскресенье газеты сообщили о новой краже, в которой использовался грузовик с привязанными для iaметания следов ветками. В предшествовавшую субботу Тина-ше вновь следил за Понджи и на этот раз сообщил собранные им факты в разные полицейские участки, а также в центральное полицейское управление. Он прямо указал на соучастие ми-cicpa Трасса и назвал номера машин, которые Буреки одолжил четырем парням,—те, решив, что Тинаше ищет дружбы с ними, почти перестали от него таиться.
Одновременно Тинаше решил провести диверсию и разо-.олачить расизм правления отеля Р. Ф. Несколько ребят направились туда и потребовали, чтобы их обслужили. Администра-юр обругал их и заявил, что таким, как они, подают еду через окошко. Когда же они спросили, почему их не могут обслужить черные официанты — вон же они стоят ничем не заня-ii.ie,— администратор пригрозил им арестом. Отель, заявил он, частная собственность, и его владельцы сами решают, каких клиентов у них обслуживают. Вышедший на шум еще один целый без обиняков обозвал их «мунтами» — унизительная кчичка, означающая, что чернокожие недалеко ушли от обезь->ш. Ребята, хотя и не ждали другого обращения, были возмущены, но, помня наставления Тинаше, сдержались и ушли. Однако один из борцов с расовой дискриминацией, заранее объявивший, что готов пожертвовать жизнью, лишь бы содей-снювать освобождению других от ее гнета, в свою очередь подошел к администратору и спросил, на каком основании в пом отеле обходятся с его посетителями столь бесцеремонно. Он был адвокат и прекрасно говорил по-английски. В отель он пришел в сопровождении своей молоденькой секретарши. Администратор, позеленев от бешенства, вызвал полицию, адвоката и его секретаршу затолкали в тюремный фургон, и Польше их никто нс видел.
Вот почему Тинаше был особенно обескуражен, когда их нюрая попытка найти безопасную дорогу к отелю Р. Ф. окончи чась неудачей.
На обратном пути они проходили мимо автовокзала, где \же выстроились длинные очереди к пригородным автобусам, и Тинаше заметил, что из этих верениц то и дело выбегают поди с вещами, торопясь положить их в багажное отделение .in । обуса и тотчас вернуться в очередь. Однако стоявшие сзади нс всегда пускали их на прежнее место, так что они вынуждены |>|.Г1и снова становиться в хвост, а их вещи с руганью выбрасы-1Н1ЛИ на асфальт. И тут Тинаше подумал, что в этих сумках и чемоданчиках можно было бы спрятать пистолет... или помбу...
123
— Попробуем завтра, Маго. Я больше не могу откладывать! — вдруг воскликнул Тинаше, когда они поравнялись с развязкой у Магабы, и остановился как вкопанный. Вокруг сновали прохожие, мимо с ревом проносились грузовики.
— Ты с ума сошел, Тинаше! Нашел место для такого разговора! — Маго тревожно потянул Тинаше за собой, но тот не двинулся с места.
— Нет. я в своем уме. А тут нам ничего не угрожает. Кому до нас какое дело? У всех этих людей свои заботы и тревоги. Станут они прислушиваться, о чем мы говорим! Жаль, я раньше не сообразил, что толпа — самое надежное укры гис, — задумчиво произнес Тинаше.
— О чем ты? Мы ведь даже не нашли способа доставить на место то, что требуется.
— Слушай, Маго! Мы доставим — среди бела дня и у всех на глазах. Если ты не струхнешь, — сказал Тинаше и торопливо изложил свой новый план.
Под вечер они привезут картонку с шестью бомбами и комбинезонами в багажном отделении автобуса среди других вещей и оставят ее у дяди Маго, который до девяти вечера дежурит на круглосуточно открытой бензоколонке почти напротив отеля Р. Ф. Когда его сменят, он спрячет картонку на другой стороне улицы среди кустов, которыми обсажен газон. А Тина-шс и Маю переночуют дома и проведут операцию до шести утра — как раз перед тем, как рабочие утренней смены направятся на свои предприятия.
Но легче сказать, чем сделать. Впрочем, выполнение первой части плана никаких затруднений нс составило. Картонка была совсем не тяжелой, и они действовали с полным хладнокровием. Маго без помех донес картонку до бензоколонки-и отдал ее дяде, как было условлено. Тинаше всю дорогу шел немного позади, готовый в любую минуту прийти к нему на помощь.
Но вот ночь перед гем. как Тинаше впервые метнул бензиновую бомбу в настоящую цель, оказалась чуть ли не самой тяжелой за всю его жизнь: тысячи вопросов вихрем проносились в его мозгу, и он ни на миг не сомкнул глаз.
Около пяти часов утра Тинаше, немного обогнав Маго. .решительно направился наискосок через улицу к отелю Р. Ф. За перекрестком промчался одинокий мотоциклист, резко нарушив гу особую утреннюю тишину, которая окутывает город перед началом делового дня. С востока из-за собора наползала зловещая туча. Перед Тинаше. чуть левее, серея в первых отблесках рассвета, поднималось массивное четырнадцато! аж-нос здание отеля. Оно казалось великаном, презрительно посмеивающимся над мальчишкой, который осмелился вызвать
124
cio на бой. Тинаше посмотрел на то место, где два дня назад полицейские бросили адвоката и его секретаршу в тюремный фургон на глазах их товарищей. Случилось это отчасти по его. Гинаше, вине. Но он дал слово отомстить за них. И теперь ему казалось, что на него устремлены глаза всех борцов за свободу. Если бы его отец мог понять, что и во имя чего он намерен < (слать, он тоже смотрел бы на него с одобрением.
Тут в одном из окон верхнего этажа отдернулась занавеска, и какой-то белый в пижаме потянулся, прежде чем отойти н 1лубь номера. Это напомнило Тинаше. что он твердо решил не допустить гибели людей. И он избрал мишенью заставленную мебелью гостиную на первом этаже — в этот час. несомненно. пустующую. К тому же пожар там скрыть труднее,и июнь, явное напоминание о бойцах фронта освобождения, не пропадет втуне. Влиятельные люди усомнятся в неприсгупно-С1И этой твердыни режима и, возможно, предпочтут впредь (сржагься от отеля подальше. Например, тот человек на верхнем этаже. А прежде чем пожар распространится, все, кто находится в отеле, успеют благополучно выбраться на улицу.
Тинаше нагнулся за картонкой и вытащил ее из кустов, где она дожидалась их с вечера. Маго приготовился подавать ему и\ I ылки.
Звон разбитого стекла, всколыхнувшийся язык огня—и вопль «Полиция!» из окна верхнего этажа. Тинаше молниеносно меигул еще четыре бутылки, они с Маго юркнули в кусты, сбросили комбинезоны, сунули их в картонку, разбили над ней последнюю бомбу и быстро пошли в разные стороны. Внезапно налетевший порыв ветра унес пылающие комбинезоны высоко в воздух и раздул пламя за разбитыми окнами.
Кричали люди, сигналили автомобили, а затем раздался noii сирен полицейских и пожарных машин. Сердце Тинаше кончилось от возбуждения и недавних физических усилий, но он и же поежился от разочарования, когда, завернув за второй \ । ол. обнаружил, что рабочие, уже заполнившие улицу, даже не подозревают о случившемся.
Возле кафе для африканцев Тинаше столкнулся с мистером I рассом, который как раз вышел на дежурство, получив задание высматривать двух парней в зеленых комбинезонах. Тина-|пе с видом полной невозмутимости вошел в кафе, но мисгер I расе, решив на всякий случай учинить ггроверку, последовал и ним и грубо его окликнул:
- Что ты тут делаешь? Я тебя, смутьяна, знаю!
Гинаше, сохраняя спокойствие, решил перейти в наступление :
- Спросите Буреки. Ночью пятнадцатого января он подво
125
зил меня в грузовике, который вы ему одолжили, и еще раз — две ночи тому назад. Я даже номер грузовика запомнил !
Тинаше рассчитывал, что мистер Трасс растеряется, услышав столь прозрачный намек. К тому же посетители кафе с симпатией поглядывали на него, одобряя смелость, с какой он отвечал полицейскому резервисту. И Тинаше не ошибся: мистер Трасс молча ретировался, явно не зная, как ему поступить.
Тинаше тоже выскользнул из кафе, повернул в другую сторону и довольно долго петлял по улицам, сбивая со следа возможных преследователей. Все это время он сохранял спокойный вид и шел обычным шагом, теряясь среди прохожих, направлявшихся в центр города за утренними покупками или по делам.
А мистер Трасс, оправившись от испуга, кинулся к мистеру Гари, по дороге проклиная свою глупость: надо было сразу же арестовать подозрительного парня. Впрочем, он наверняка известен Гари: это ведь его пришлось проучить за наглость в день провозглашения независимости. И мистер Трасс сообщил по радио в полицейское управление, что вышел на след вероятного соучастника поджога отеля Р. Ф. и. несомненно, в ближайший час-другой его арестует.
Тем временем в отеле огонь испепелил значительную часть первого этажа, и пожарным, несмотря на все усилия, никак не удавалось с ним справиться. Хотя никаких официальных сообщений о случившемся еще не последовало, вокруг собрались большие толпы. Люди перешептывались: большинство одобряло смелый поджог здания, которое успело стать символом дискриминации и злоупотреблений властью, однако многие были испуганы — ведь это означало, что война пришла в город. Кто знает, где и когда будет произведена следующая диверсия? Дело обошлось без жертв, потому что в столь ранний час гостиная и бар были пусты. Однако из окон верхних этажей доносились крики. Полицейские в мегафон уговаривали тех, кто находился в номерах, не поддаваться панике и спокойно ждать. Огонь скоро будет полностью погашен, и никакой опасности нет. Лица в окнах были белее мела от страха или, наоборот, багровели от злобы.
Мистер Трасс знал, и где поселился мистер Гари, и как он живет: Понджи был его верным и добросовестным подручным. Когда полицейская машина мистера Трасса затормозила перед домом Понджи, Ма Тинаше как раз вышла на крыльцо с лотком зелени, не распроданной накануне. Появление мистера Трасса ее напугало: что натворил мистер Гари? А вдруг это
126
Тинаше, который ушел ни свет ни заря?.. Она уронила лоток и начала растерянно подбирать рассыпавшиеся овощи.
— Где этот чертов Гари? — рявкнул мистер Трасс, угрожающе глядя на нее.
— Он еще спит. А что случилось? — дрожащим голосом спросила Ма Тинаше.
— Он тебе скажет, что случилось! А ну. с дороги! — И, оттолкнув ее, Трасс вошел в комнату.
— Вставай, Гари! Покажешь мне, где искать этого мальчишку! — скомандовал он, и сердце Ма Тинаше мучительно сжалось. Однако, к ее облегчению, мистер Гари не разобрал, что речь идет об их сыне.
— Какого... мальчишку? — Мистер Гари еще не проспался после обильных возлияний накануне.
— Того, которого я проучил в день ОПН. Где он живет ?
Ма Тинаше еле слышно вздохнула. Значит, он не знает, что Тинаше —их сын. Только бы мистер Гари сообразил это и промолчал: ведь Тинаше, конечно, угрожает какая-то серьезная опасность.
Трасс переменил тактику и принялся обещать мистеру Гари всяческие поблажки, если он скажет, где можно найти «мальчишку».
— Послушай, Гари. Я ведь знаю, что ты пустился во все тяжкие, но пока не принимал никаких мер, давая тебе возможность исправиться и вновь заслужить пост директора. Может быть, ты слышал, что мы собираемся открыть школу в Секе? И ты бы вполне мог стать ее директором-основателем, если бы пил поменьше и не связывался со всякими проходимцами. Я точно знаю, что на большой перемене тебе передают через забор бутылки коньяка и джина. Так у тебя повелось с двадцать пятого января. Не далее как вчера тебе сунули четвертинку коньяка через забор у задней стены школы. Не будешь же ты отрицать?
Мистер Гари был ошарашен. Так мистеру Трассу известно про щедрые дары Понджи! Он попытался уклониться ог ответа. Хоть бы жена ушла!
Напрасная надежда. Ма Тинаше не сводила с него пристального взгляда, стараясь дать ему попять, что надо уберечь Тинаше. Но он истолковал ее взгляд иначе: конечно, она боится, что он лишится работы. Ему и в голову не приходило, что жена давно привыкла полагаться только на себя, а с ним оставалась лишь ради Тинаше.
— Ну, Гари, где его искать? Скажи — и не пожалеешь. Он ведь преступник.
127
— Мой сын — преступник? — недоуменно переспросил мистер Гари, и Ма Тинаше в отчаянии закусила губу.
— Как? Он что — твой сын? —Мистер Трасс побагровел.
— В день ОПН вы избили моего сына, — заплетающимся языком пробормотал мистер Гари.
— И у тебя хватило духа его выдать! Предатель! — крикнула Ма Тинаше.
— Какое же ты после этого имеешь право быть учителем? Почему ты мне сразу не сказал, что прячешь террориста? Знай я. что он твой сын, тебе бы и этого места не видать как своих ушей! А теперь слушай! Если до вечера этого мальчишку не доставят в главное полицейское управление, ты сам угодишь за решетку за пособничество. И считай, что ты уволен. За безответственность, обман, грязное поведение, несовместимое с должностью учителя. Официально все будет оформлено завтра, но в школу можешь больше не являться!
Мистер Трасс повернулся на каблуках и направился к машине. Сев рядом с шофером, он еще раз приказал мистеру Гари отыскать «террориста», а не то...
Тем временем Тинаше успел вернуться. Увидя полицейскую машину, он притаился за углом соседнего дома и прекрасно расслышал предупреждение мистера Трасса. Едва полицейская машина скрылась из вида, как между его родителями вспыхнула ссора. Ма Тинаше осыпала мужа упреками: он, продажная душа, предал собственного сына. А он в свою очередь обвинял жену в бессердечии: его уволили, а ей все равно, хотя неизвестно, на чго теперь будет жить их семья. Ма Тинаше презрительно отвечала, что его денег семья давно уже не видит — они все без остатка уходят содержателям пивных и забегаловок.
Тут. к ужасу матери и большому смущению отца, к ним подбежал Тинаше.
— Только не ссорьтесь из-за меня! — умоляюще сказал он.
— Но он же предал тебя, Тинаше. За тобой гонится полиция. хотя я не знаю, почему.
— Он и не думал выдавать меня, мама. Пойми, пожалуйста. что отца опутали, а потом выбросили, как ненужную вещь.
— Я остался без работы. Ты же слышала, Бесси, он сказал, что увольняет меня. Ты же слышала.
— Тинаше в опасности — и все из-за тебя, твоего важничанья и прихлебательства! Ты пресмыкался перед властями, гордился, что тебя прикармливают, и вот они тебя растоптали. Но прежде ты принудил Тапиву уйти из дома. А теперь вот и Тинаше...
— Не надо, мама! Ну, пожалуйста, выслушай меня. О нас
128
с Тапивой не беспокойся. Только оставайся гам, где я смо-। у гебя найти. Продолжай продавать овощи и горшки, пока н немного не осмотрюсь. А обо мне и Тапиве не беспокойся. И не вини отца, хорошо? Обещаешь? — повторил Ти-наше.
— Конечно, Тинаше. Но без тебя я не смогу остаться с Гари. Не выдержу...
— Устраивайся, как тебе лучше, Бесси, — с горечью сказал мистер Гари.— Все кончено. Меня уволили...
— Мама, ну, пожалуйста... — начал Тинаше еще раз, но его перебила старшая племянница Марвеи, допоздна помогавшая-матери в забегаловке.
— Полиция приехала! — предостерегающе крикнула она.
- Сынок, милый, поскорее... А я буду там, где ты всегда сможешь меня найти. Уходи же, уходи! — с отчаянием тверди-ia Ма Тинаше, подталкивая его к задней двери.
— Но ты перестанешь винить отца? Обещай и это. мама!
— Уходи, прошу тебя, Тинаше. Нельзя терять ни минуты. А потом, когда будешь в безопасности, ты напишешь... — Ма I ннаше почти обезумела от тревоги.
— Я напишу вам обоим...—И Тинаше выскользнул в заднюю дверь, не взяв с собой ничего, кроме десяти шиллингов, которые поспешно сунула ему мать. Мистер Гари сел к столу и уронил голову на руки. Ма Тинаше встала в дверях, делая вид, будто укладывает овощи на лоток. У крыльца останови-ысь полицейская машина, но мистера Трасса в ней не было — юлько двое полицейских, один из них офицер. Понджи, при-н юченный шумом ссоры, выглянул в дверь, которая вела из по спальни в комнату, где сидел мистер Гари.
— Где Понджи? — спросил офицер, проходя мимо Ма I ннаше в комнату.
— Это я. А в чем дело? — небрежно спросил Понджи.
— Ты арестован. Сейчас мы отвезем тебя в участок, — ска-ыл офицер, а его подчиненный защелкнул наручники на запястьях Понджи.
— Но...—Понджи даже рот раскрыл от удивления.
— Никаких «но»! А Трасса увидишь в участке, грабитель. Гебе плохо придется. Думал, если брать прокатные грузовики, iai< все будет шито-крыто? — С этими словами офицер под-।олкнул Понджи к двери.
Племянница Марвеи, предупредившая их о полиции, побежала рассказать матери о том, что произошло, а Ма Тинаше посмотрела на мужа, словно говоря: «Вот твой дружок и попался!» Вслух она сказала:
- Мы расстаемся, Гари. Сюда мне возвращаться незачем.
S .Альманах «Африка», вып. 5
129
— Да, Бесси,—безучастно сказал мистер Гари.—И мне тоже.
— Конечно, раз твоего дружка забрали, а власть, перед которой гы ползал на коленях, раздавила тебя и изгнала Тина-inc...— с горечью отозвалась Ма Тинаше.
— Какой смысл, Бесси, перебирать все это снова?
После этих прощальных слов мистер Гари побрел к сестре Марвеи выяснить, за что же арестовали Понджи. Опа уже собирала вещи, ожидая, что полиция вот-вот явится и за ней. К своему ужасу, мистер Гари узнал, что Трасс был пособником Понджи, как и она сама. Она получала процент со всего, что Понджи крал, используя грузовики, которые брал на прокат мистер Трасс. Ей даже кое-что перепало из денег, которые Понджи выручил за мебель мистера Гари — это же парни Понджи встретили его. Да и сам мистер Гари хорош! Знал он или не знал, а тоже был в доле, только получал ее пивом, которым Понджи гак щедро его поил. Да-да, и от собственной своей ,ме-бели он попользовался! Ну, а Понджи сразу всех выдаст, уж такой он человек: чем больше людей сумеет за собой стащить в грязь, гем ему легче будет. А потому ей с мистером Гари лучше держаться друг друга и сбежать ог полиции вместе. Она знает одно безопасное местечко — ферму под Нуанеци почти у самой границы с Южной Африкой. Мистер Гари скажется ее мужем, а она будет варить пиво на продажу. А скучно станет, он может ей стихи читать, ей очень понравился этот — как его? — Теннисон. Звучно так!
Мистер Гари тотчас согласился, и через полтора часа они отправились в путь. Своих дочерей сестра Марвеи пристроила у знакомых, ни слова не сказав, где она намерена обосноваться и как ее можно было бы найти.
Выйдя из дома Понджи, Трасс снова сообщил в управление, что вот-вот арестует одного из злоумышленников, поджегших отель. В ответ он, к своему глубочайшему удивлению, услышал краткое распоряжение немедленно явиться в такой-то участок, где ему будет предъявлено обвинение в соучастии в грабежах.
Он подчинился, но отказался отвечать на какие бы го ни было вопросы, пока не вызовут его адвоката. Впрочети, полиция только понапрасну тратит драгоценное время, задерживая его по столь нелепому поводу, когда он занят расследованием преступления, имеющего национальное значение.
— Что важнее — поддержание нерушимой власти белых или защита прав горстки частных лиц, якобы пострадавших от каких-то грабителей? Я требую немедленного ответа! — заключил он.
130
Полицейский чиновник ответил, что разбираться во всех >i их тонкостях в его обязанности не входит, но мистер Трасс может быть совершенно уверен, что суд учтет его вклад в поддержание закона и порядка и личные жертвы, на которые он ради этого шел. Адвокату же он может позвонить немедленно.
Понджи, четырех парней из его шайки и Буреки заперли и переполненной арестантами камере без дальнейших раз-। опоров.
Суд признал всех шестерых африканцев виновными в грабежах и приговорил их к длительному тюремному заключению — от десяти до пятнадцати лет. Трасс был оправдан. Его адвокат красноречиво объяснял, что мистер Трасс брал грузовики напрокат с единственной целью: чтобы они всегда были у него под рукой на случай, если его собственная машина сломается. О том же, что Буреки, который пользовался полным ci о доверием, помогал грабителям, он ничего не знал. Понджи не представил доказательств, что мистер Трасс получал оговоренную долю добычи, а Буреки ничем не подтвердил, что ему было приказано оказывать помощь Понджи. И никто не указал на совершенно очевидную вещь: для полицейской службы прокатные грузовики мистеру Трассу никак понадобиться не могли: ведь для таких целей в его распоряжении имелось сколько угодно казенных машин.
Итак, мистер Трасс был признан невиновным, и ему даже принесли официальные извинения, шестеро же черных отправи-иись в тюрьму.
По слухам адвокат сообщил судье, что мистер Трасс для борьбы с «терроризмом» сконструировал минозащитную машину и ему необходимо душевное спокойствие, чтобы закончить работу над столь важным изобретением.
Мистер Гари с сестрой Марвеи добирались до Нуанеци чегыре дня, на попутных машинах и пешком. Денег у них с собой было немного — только то, что нашлось дома у сестры Марвеи — да и вещей не больше. Четыре одеяла, обвернутые вокруг трубки, которая нужна была ей, чтобы варить пиво, сменная одежда в жестяном сундучке (его тащил мистер Гари) и сумка с бутылками пива, оставшимися после того, как она предложила ему «выпить на дорожку», и четырьмя бутылками лжипа — чтобы было чем погреться на ночлеге под открытым небом. Мистер Гари, подавленный всем случившимся и вспоминая стихи Теннисона, чувствовал, что не ему «рассуждать и возражать», пусть она решает, как сочтет нужным.
Сумку с бутылками сестра Марвеи тащила сама, уверенно
131
идя впереди своего уставшего дружка. Она радовалась, что наконец-то обзавелась надежным «мужем». В Хараре она перебралась лет двадцать назад, когда ее муж умер, а она. гордая своей молодостью и красотой, не пожелала последовать исконному обычаю, который в деревне обеспечил бы ее всем необходимым для спокойной жизни. В то время Марвеи часто приезжала погостить к ней из школы при миссии Мбе и хвасталась своей связью с директором, который дарит ей, что ее душе угодно. Старшая сестра завидовала ее нарядам и обеспеченности. Чем она хуже? Достоинство, самоуважение — одна чушь, главное, чтобы были деньги. А уж она сумеет ими обзавестись — хитрости, да и красоты ей не занимать стать! Эти мысли завладели ею еще при жизни мужа, — их брак был не слишком счастливым, — и с каждым днем она чувствовала себя все более обездоленной. А потому, когда он умер, она вздохнула с облегчением и тут же ухватилась за возможность превзойти Марвеи. В Хараре она сходилась с разными мужчинами, но каждый раз ненадолго. Одни били ее за постоянные ненасытные требования, другие — за столь же постоянные измены. Мало-помалу она поняла, что нажить деньги куда труднее, чем ей казалось, и решила хранить верность очередному сожителю. У нее родились три дочери, что лишь усилило чувство неуверенности в завтрашнем дне. Ища выхода, она стала торговать пивом и стакнулась с ворами, не оставляя, впрочем, своего прежнего ремесла. Но сказывался возраст, ей становилось все труднее прельщать мужчин, и она смирилась с мыслью, что не может соперничать с молодыми конкурентками. Вот почему она так обрадовалась случаю забрать с собой мистера Гари на ферму Хьюта, где в обмен на бесплатный тяжелый труд владе-л ец смотрел сквозь пальцы на всяческие безобразия и непотребства.
Семьи, перебиравшиеся на ферму Хьюта, являлись к управляющему и с его позволения сооружали себе лачужки из подручного материала. Каждой семье внушалось, что фермер о них знать не знает. Они для него попросту не существуют. Но, поскольку поселились они на его земле, то должны отплачивать за это работой, конечно, совершенно добровольно. Взамен они получают надежный приют: ферма — частное владение, и тут их никто тревожить не будет. Они могут делать, что хотят, и свободны уйти в любую минуту. Конечно, фермер оставляет за собой право выгнать их со своей земли, если они не пожелают помочь работой, когда это потребуется. Пусть зарубят себе на носу, что их никто не нанимал и не вздумают заговаривать с мистером Хьютом, если с ним встретятся, — он их просто не увидит и не услышит, потому что их тут быть не
132
юлжно. И действительно, случайно задев кого-нибудь локтем, мистер Хьют продолжал идти дальше, даже не обругав его. Прежде он был адвокатом в Южной Африке, и буква закона пыла для него столь же священна, как Ветхий завет. А Ветхий ianei, вкупе с законом, внушили ему неколебимое убеждение, я । о некоторые люди рождаются для того, чтобы рубить дрова и носить воду другим, богоизбранным. Но нигде в Ветхом заве ie он не нашел упоминания о том, что люди-слуги должны жн1ь так же, как люди-господа. И еще он вычитал, что в Ветхом завете упоминается о служении, но не о воздаянии за него. I io приверженность букве выводила из себя даже южноафриканских судей, так что в конце концов ему пришлось оставить юриспруденцию и удалиться на ферму. И вот, обходя свинарники (как раз возле них и ютились лачужки), поля и загоны, । чс пасся скот, он убеждался, что вся работа там сделана — неведомо кем, ибо работников, кроме управляющего, он не держал. Впрочем, он всегда замечал, если работа, о которой он । оворил управляющему, оставалась невыполненной, и провинившиеся тут же изгонялись полицией, как незаконно поселившиеся на его земле. Иногда полицейский мимоходом кивал на ipyine лачужки, но ему тотчас напоминали об обширности африканских семей, соблюдающих обычаи старины, что слс-пе 1 только поощрять. Вот управляющий и оказывает гостеприимство своим родичам.
Сестра Марвеи и мистер Гари построили себе лачужку и слали членами многолюдной семьи управляющего. Им не препятствовали продавать пиво другим ее членам, а также рало тикам с соседних ферм. Сестра Марвеи не замедлила обна-р\жпть. что былое ее ремесло тут тоже может пригодиться.
Оставшись одна, Ма Тинаше собрала свои вещи и вещи I ннаше — только те, что были куплены на ее собственные <сны н, уложила их в два чемодана и вместе с лотком отнесла и.। рынок, где рассказала другим торговкам о своем несчастье и о том, что ей негде жить. К их удивлению, она не сетовала, но лишилась мужа, но они наперебой принялись ее уверять, •но по собственному тяжелому опыту понимают, каково ей • сйчас, — у той муж умер, эту муж прогнал, а многих мужья изливали, потому что сами гуляли с другими женщинами, а их "г । всяких оснований подозревали в измене. Трое посочувство-и.। in ей не только на словах, но предложили поселиться с ними и комнатушке, которую снимали в Старом поселке неподалеку • н пивной «Матапи». К темноте, щелям в полу и насекомым, рл и уливающим по стенам, она скоро привыкнет, заверили они
133
ее. Ма Тинаше ответила, что прекрасно понимает, в какое состояние пришли дома в Старом поселке, и знает, что в одной комнате там нередко ютятся четыре семьи, но она благодарна им и с радостью принимает их предложение.
Однако почти сразу же Ма Тинаше охватили дурные предчувствия. Женщины, нисколько не стесняясь, начали рассказывать, что в комнату эту их пустили потому, что одна из них живет со съемщиком квартиры, женатым человеком, отцом шестерых детей. Свою семью он держит в деревне, а сам ютится на кухне, сдавая две комнаты семерым жильцам. Дальше — больше: они хвастали, что неплохо подрабатывают, торгуя своим телом, и даже показали ей полученные деньги, явно думая, что найдут в ней единомышленницу. Ма Тинаше вежливо, но твердо объяснила, что в этом она им не подруга. Никакие лишения ее нс пугают, но продавать себя онгг не собирается. Торговки искренно недоумевали. Мужа у нее больше нет, и что же тут такого, если она попробует зарабатывать на жизнь этим способом? А если она думает про своего сына, про Тинаше. гак его же здесь нет! Но Ма Тинаше не поддалась на подобные доводы, хотя и старалась, чтобы они не подумали, будто она осуждает их образ жизни. Но она знала, что Тинаше вериг ей, и не собиралась его обманывать. Разве не ее пример помог ему выбрать достойный путь?
Поселившись с тремя торговками, Ма Тинаше снова взялась за обжигание горшков — отчасти потому, что денег, заработанных на рынке, ей не хватало на жизнь, но главное — потому, что, уходя к своей новой яме для обжига у ручья Макабузе, она отдыхала от общества своих соквартиранток, которые никак не хотели поверить, что она и в самом деле не желает подрабатывать самым легким способом из всех возможных. Заметив, что ее горшки пока почти не раскупаются, они заподозрили ее в лицемерии: красно говорит, а сама небось втихомолку пускается во все тяжкие! Или, дура такая, попросту робеет? Как бы то ни было, они попросили своих случайных любовников в следующий раз привести с собой четвертого. И вот поздно ночью, когда Ма Тинаше спала на полу в своем углу, кто-то сунул ей деньги в руку и попытался обнять. Она сразу поняла, что помощи от торговок ждать не приходится, и без дальнейших размышлений изо всех сил укусила его в плечо. И еще раз, и еще. Он гак закричал, что торговки и их любовники перепугались. Мужчины поспешили увести своего стонущего приятеля, а женщины принялись умолять Ма Тинаше не обращаться в полицию: либо их арестуют, либо с ними в отместку расправится обиженная компания. Впрочем, мести они боялись напрасно: пострадавший, сам опасаясь аре
134
ста, с тех пор обходил их улицу стороной. Но Ма Тинаше и не собиралась бежать в полицию. Ведь она и без того доказала, что ее лучше оставить в покое. Да и торговки с этой ночи прониклись к ней уважением, поняв, что она действительно дорожит своей честью и достоинством. Теперь они уже не звали к себе любовников, когда Ма Тинаше была дома, а на одну так подействовал ее пример, что она решила изменить образ жизни и вернуть себе самоуважение.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Попрощавшись с матерью, Тинаше отправился в деревню дяди Роро. Опасаясь, что автобусы будут обыскивать, он прошел сорок миль окольными тропами. Хотя был уже поздний вечер, когда за поворотом показалась усадьба дяди Роро, он решил выждать и притаился среди деревьев. Через некоторое время из дома вышел какой-то парень и направился к шоссе. Тинаше бесшумно забежал вперед — и узнал Маго.
— Я предупредил, что ты придешь, — шепнул Маго.
— Очень хорошо. Но ты-то как здесь очутился?
— Рискнул поехать на автобусе. Он тебя ждет. — Маго кивнул на дом дяди Роро. — Я ему все рассказал про то, что ты устроил в Хараре. Он тебя очень хвалил и, конечно, сообщит лесным бойцам. Я, правда, надеялся, что они где-нибудь тут, но, кажется, ошибся.
— А ты что думаешь делать, Маго? — спросил Тинаше.
— Вернусь в Хараре, точно ничего не случилось. Меня ведь не подозревают, и я попробую разобраться, что скрывается за этой «Зонке интернейшнл», — ответил Маго.
Они приставили кулак к кулаку, как это делают лесные бойцы, и расстались.
Тинаше провел у дяди Роро несколько недель. Им пришлось решить трудную задачу: с одной стороны, Тинаше должен был скрываться от посторонних глаз, а с другой — его тетки, которые ничего не знали о связи дяди Роро с партизанами, могли бы что-то заподозрить, если бы он прятался от всех. В конце концов они решили, что Тинаше весь день будет работать где-нибудь в лесу, а если ему понадобится зайти в усадьбу, дядя Роро встретит его на вырубке, скажет, можно ли туда идти, а пока он будет оставаться в доме или в хижине, дядя Роро, незаметно неся дозор снаружи, в случае опасности предупредит его кашлем. Вечером Тинаше, уйдя в свою комнату
135
и смяв постель, затем тихонько ускользнет в лес и будет спать за вырубкой. Ночевать под открытым небом Тинаше очень нравилось — это хорошая подготовка для жизни в лесу, сказал он дяде Роро.
Когда пастухи пасли скот других семей, Тинаше рубил в лесу деревья для столярных работ дяди Роро, а кроме того, для него всегда находилась работа в дальнем огороде у ручья. Тетки дивились его усердию — как ни рано вставали они сами, он все эти полтора месяца оказывался на ногах раньше них.
Встречаясь с Тинаше на вырубке, дядя Роро вел с ним долгие разговоры и не скупился на советы, которые, но его мнению, могли помочь Тинаше выжить среди опасностей, подстерегающих его в лесу.
— Где бы ты ни был, молодой музеямва, никогда не забывай старинной пословицы, — однажды весело сказал дядя Роро. проводя ладонью по седеющим на висках волосам.
— Но какую, дядя? Ты столько их знаешь! — с интересом спросил Тинаше.
— Помни: в любом занятии чем меньше торопишься, тем быстрее и больше сделаешь. Наши предки так учили любителей поесть: «Прежде чем глотать, хорошенько прожуй!»
— Спасибо, дядя. Я запомню твой совет. Вот и в тот день, когда я приехал в Хараре с Маго, он вовремя удержал меня oi глупостей, которые я чуть было не натворил. Потом собственный опыт показал мне, насколько вы оба правы.
— Терпение, конечно, очень полезно, но всегда надо уметь сразу определить, что по-настоящему важно, и не упустить случая, который выпадает лишь раз в жизни. Наши мудрые предки учили, что промедление смерти подобно.
— Но ведь одно противоречит другому,— с недоумением начал Тинаше, но дядя Роро нс дал ему договорить.
— Конечно. Жизнь состоит из противоречий, потому-то она так интересна. Ты должен в первую очередь уметь полагаться на себя и принимать быстрые решения, когда нужны именно они.
— Дядя, но ты же выше всего ставишь жизнь общины! А говоришь, что в первую очередь надо полагаться на самого себя. Как же так?
— Но одно не исключает другого. Никто не в состоянии всегда и во всем обходиться только своими силами. И там, где слаб ты, тебе поможет сосед. Мы все нуждаемся в помощи,— терпеливо объяснил дядя Роро.— Но когда работают вместе, важнее всего единство: ведь стоит одному пойти не в ногу, и он подставит других под удар врага. Недаром предки гово
136
рил и. что белая овца среди черных овец выдает стадо врагам...—Дядя Роро потянулся и встал с чурбака.
Вскоре после этого разговора дядя Роро получил известие, что лесные бойцы вернутся на свою базу через неделю и что деревне необходимо устроить тайные склады продовольствия. Он сообщил об этом своим советникам, и было решено на следующий же день начать прятать зерно в яме под краалем со скотом.
Тинаше места себе не находил от волнения. И вот поздно вечером дядя Роро, взяв с собой Тинаше, отправился на партизанскую базу, чтобы первым приветствовать бойцов свободы. Их несколько раз останавливали невидимые часовые, но наконец они поднялись на вершину холма, к западу от того поля, где Тинаше стал членом сил фронта освобождения. Там их ждал Мхури Памбери. командир отряда. Дядя Роро вскоре ушел куда-го. а Мхури начал расспрашивать Тинаше о том, что он дела.ч в Хараре. Тинаше, конечно, понимал, что дядя Роро подробно сообщил партизанам о случившемся, и тем не менее его поразило, что командир, казалось, знал все, что он делал на протяжении этого года.
— Но какой была твоя цель? — спросил Мхури под конец.
Тинаше удивился, но сообразил, что его ответу придается очень большое значение.
— Я хотел выразить протест против расовой дискриминации, против всей той мерзости и лицемерия, что ей сопутствуют. Множество наших семей страдают от угнетения...
— Вот ты сказал «множество», — перебил его Мхури,—Откуда ты знаешь, что их множество? Разве ты считал?
— Нет. конечно. Но я вижу, что терпит моя семья и другие знакомые мне семьи.
— Так-то вернее. А какие еще семьи?
— Например, семья Тома. Он цветной, и его белый отец скрывал свое отцовство, а из Тома хотел сделать свое послушное орудие. Том ушел и стал борцом за свободу. Но, конечно, лучше всего я знаю, что переносит моя семья и что довелось пережить мне самому. Моего отца превратили в ревностного прислужника чужеземной власти, добровольного проводника ее идей. Он сбился с верного пути, потерял уважение к себе и уважение к другим.
— Сбился с верного пути? Что ты подразумеваешь под этим?
— Ну-у... Уважение к себе и своей семье он подменил усердным служением властям. И всячески их поддерживал.
— А что плохого в том, чтобы служить властям и их поддерживать? Объясни свою мысль, Тинаше.
137
— Нынешние власти ожесточенно топчут самоуважение и достоинство нашего народа. Они заботятся только о сохранении собственного могущества и уничтожают всех, кто пытается им воспротивиться.
— Так что же надо делать? Отвечай коротко и ясно, — строго сказал Мхури.
— Самозваную власть, другими словами, нынешнее правительство, необходимо низложить силой, поставив на ее место правительство, которое посвятило бы себя восстановлению и охране человеческого достоинства... Если же это новое правительство, за установление которого я готов драться ногтями и зубами, — взволнованно добавил Тинаше, — отклонится от верного пути, его надо будет заменить таким правительством, которое в основу всей своей деятельности положит именно этот принцип.
— А ты отдаешь себе отчет, что свержение силой теперешнего правительства может привести к уничтожению материального богатства, к уничтожению той экономики, которую оно создало? Ты готов пойти на такой риск?
— Если другого выхода не будет, то да. Важнее всего народ. Всем людям должна быть обеспечена возможность гармоничного развития их личности: вернув себе самоуважение и достоинство, они сами решат, какая экономика им подходит, и создадут ее. Но вовсе не обязательно разрушать то, что не является прямой помехой. Следует выбирать цели, уничтожение которых дает максимальный эффект. Вот почему я начал с поджога отеля, и вот почему я намеревался собрать справки о «Зонке интернейшнл», прежде чем...
— Достаточно, Тинаше. Я и сам не ответил бы лучше. Теперь я убедился, что ты очень хорошо подготовлен и отлично вооружен.
— Не понимаю... У меня же нет никакого оружия — ни с собой, ни вообще,— с недоумением сказал Тинаше.
— Ошибаешься. Запомни: главное оружие бойцов фронта освобождения — это их убежденность, ясность помыслов и находчивость в осуществлении намеченной задачи. Успех борьбы на девяносто процентов определяется людьми. Мы бережем каждую пулю, живем без крова над головой, испытываем голод, жажду и всякие невзгоды, но мы держим себя в руках и не позволяем тем, кого защищаем, догадаться по нашим лицам о том, что нам приходится терпеть. Нам не нужна их жалость. Мы стремимся сбить с них оковы унижения, о наших же страданиях им знать ни к чему, убежденность, ясность помыслов и находчивость — все вместе дают ту уверенность, которую
138
должны читать на твоем лице люди. Теперь ты понял, почему я сказал, что ты отлично вооружен?
- Да.
— Называй меня «товарищ». Все бойцы свободы — товарищи между собой. У каждого из нас есть боевое имя. Скажи, какое ты возьмешь себе, и помни, что сможешь сохранить его и после освобождения страны.
— Я хочу зваться Ашем Тириванху. — подумав, ответил Тинаше.
— Отлично. Товарищ Аш, я буду твоим наставником, пока тебе не вручат твое первое оружие. Но до этого ты должен будешь особыми упражнениями еще больше закалить свое тело и волю.
Их разговор несколько раз прерывали вооруженные бойцы, приходившие с рапортом или за распоряжениями. Последний сказал, что жители деревни уже собираются и скоро будет роздана еда. Товарищ Мхури с каждым говорил коротко и ясно. Он казался очень решительным, хладнокровным и увереннььм в себе человеком.
Возле него Тинаше заметил деревянное кольцо размерами с колесо, от которого в разные стороны вниз по склону холма тянулись тонкие шнуры. Тинаше насчитал их пятнадцать. Он спросил с любопытством:
— А зачем это кольцо? И почему ты все время на него поглядываешь?
— Это система связи, которую я придумал. Она особенно важна, когда семьи, вот как сейчас, сходятся на собрание, и наши товарищи несут дозор, чтобы обеспечить им надежную защиту от внезапного нападения врага, который никого не щадит. Шнуры сплетены из крепких волокон сизаля, и конец каждого ведет к часовому с пулеметом, базукой, автоматом, а то и просто с ручной гранатой. Если мне надо отдать команду «стрелять», «отступать», «прекратить огонь», «вести огонь», я дергаю шнур определенное число раз, которое оговаривается только перед тем, как товарищи разойдутся по постам. Это на случай, если к нам проберется предатель.
— Часовые остаются на посту до самого конца собрания?
— Конечно. И охраняют они не только семьи, но и тех товарищей, которые встречают семьи и проводят политзанятия. В случае опасности я отдаю распоряжения гем, кто уводит семьи в безопасное место или прикрывает их, и ухожу последним. Патрули передвигаются строго в секторах между шнурами, а потому всегда легко опознать врагов — они шагают через шнуры. Кстати, товарищи, кроме занимающих боевые позиции, в случае необходимости обязаны отступить туда, где си
139
стема шнуров кончается. Позиции вооруженных часовых известны всем товарищам, а потому никаких оправданий тем, кто пойдет поперек шнуров быть нс может! — Товарищ Мхури умолк и внимательно посмотрел на товарища Аша.
— Теперь ты понял, почему я всегда знаю, что происходит на постах. Например, кто выстрелил, из какого оружия, а во время боя — кто убит и ранен, а также у кого заело автомат и когда. Я все время ожидаю сообщений — ведь шнурорация, как я ее называю, обеспечивает двустороннюю связь.
— Вы пользуетесь ею только во время собраний?
— Нет. Она применяется во всех случаях, когда у нас есть возможность занять позиции перед боем. Естественно, когда мы попадаем в засаду, шнурорацию развернуть нельзя. Другое дело, если засаду устраиваем мы сами. Благодаря ей каждый товарищ, как и я, знает, кто что делает. Они могут проверить, не заснул ли я на посту. А я проверяю их. Ну, раз ближайшее время ты будешь рядом со мной, тебе представится много случаев посмотреть, как шнурорация действует в бою.
— Еще один вопрос, товарищ Мхури. Как ты узнаешь, куда отходит каждый товарищ при внезапном нападении?
— Ну. во-первых, совершенно внезапного нападения быть не может. Мы все время начеку. Ну, а если противник окажется сильнее, чем мы предполагали, или вдруг изменит тактику, каждый товарищ знает заранее, куда ему следует пробираться, если мы отступим.
— Можно, я еще спрошу? А что в таких случаях вы делаете со шнурорацией?
— Законный вопрос. У часового на том конце каждого из пятнадцати шнуров есть специальная катушка, и едва я подам сигнал отступления, он смотает отвязанный с моего кольца шнур и сохранит его до новой надобности. А мне остается забрать с собой это кольцо...
Он кончил объяснять, потому что подошедший патрульный доложил, что местные семьи уже собрались и началась раздача еды.
Тут появилась Тситси с тарелкой риса и кусками курицы для командира. Ее сопровождал молодой боец, лицо которого в лунном свете дышало отвагой. Тситси воскликнула:
— Вперед на борьбу! — и коснулась правым кулаком правого кулака Мхури, а потом поставила перед ним тарелку. Присутствие Тинаше она приняла, как нечто само собой разумевшееся, но когда Мхури назвал его, она и с ним обменялась партизанским приветствием.
Мхури предложил Тинаше и молодому бойцу пообедать с ним, а Тситси спросила его, нет ли стирки. Он протянул ей
140
небольшой узелок, который она зажала под мышкой, не спросив. когда и куда доставить чистую одежду: по вполне понятным причинам ответа она все равно не получила бы. Потом Тситси сказала, что у нее есть сообщение от фермера Джорджа — говорить ли ей при всех или, или?.. Мхури утвердительно кивнул.
— Фермер Джордж просил передать, что основан новый консорциум, объединивший несколько компаний, — «Вите ип-тернейшнл». Служащие как будто все белые, а во главе стоит некий мистер Налл. Пока фермер Джордж выяснил только, что деятельность консорциума держится в строжайшем секрете, но, по-видимому, она связапа с обходом санкций и поддержкой опн.
— Пожалуйста, передай фермеру Джорджу, чтобы он больше ни в коем случае никаких справок относительно консорциума не наводил, а постарался бы войти в доверие к этому мистеру Наллу. Так нам в конечном счете будет легче разобраться в делах консорциума. И поблагодари от меня нашего друга. Ну. до свидания, Тситси. Товарищ, проводи ее до фермы, а на обратном пути проведи разведку. Возьми с собой товарища Тавскутонгу. Если нас здесь уже нс будет, ты знаешь, куда пойти.
Молодой боец ответил.
— Есть, чеф!1
— Вперед на борьбу! — снова воскликнула Тситси. Они все, включая Тинаше, подняли сжатые кулаки и дружно ответили:
— До полной победы семьи!
Тситси и молодой боец исчезли в черной тени деревьев, в том направлении, где несли дозор часовые на шнурорации.
Следующему патрульному товарищ Мхури поручил отвести Гинаше па собрание и вернуться с ним после речи комиссара, который должен был говорить третьим. Тинаше спустился с холма, подражая особой походке своего проводника, двигавшегося как-то боком. Так они добрались до укромного места, |де под охраной одного бойца происходило собрание. Тинаше, как и все, растянулся на земле. Трое товарищей, проводивших беседу с собравшимися, говорили с большой убедительностью и перемежали речи песнями, утверждавшими справедливость их общей борьбы. Собравшиеся с восторгом подхватывали песню и увлеченно принимали участие в пляске под ее мотив Но порядок тут же восстанавливался, едва кто-нибудь из бойцов восклицал:
— Вперед на борьбу!
1 Ч е ф — от англ, chief — руководитель, командир, начальник.
14!
— До полной победы семьи! — дружно отвечала толпа, и воцарялась глубокая тишина.
Наиболее захватывающей была пляска под песню «Привет, товарищ, привет! Принес гы закон и порядок семье!».
Бойцы повторяли и повторяли эти две строки, а юноши, девушки и даже пожилые люди присоединялись к партизанской пляске. Разделясь на небольшие группы, они гуськом двигались по кругу и повторяли только первое слово второй строки, а затем — первой. Вслед за идущим впереди каждый танцующий кланялся и прыгал, сжимая ноги и двигая животом. После таких прыжков он несколько раз сильно топал правой ногой, поднимая облака пыли. Иногда танцоры останавливались, образуя круг, в центре которого один или двое начинали крутиться на одной ноге в такт песне. Когда пляска приобрела исступленный характер, комиссар громко крикнул :
— Вперед на борьбу!
— До полной победы семьи!
И толпа вновь обратилась в слух.
— Вы ведь люди? — неожиданно спросил комиссар.
— Конечно, — ответила толпа дружно, хотя и несколько растерялась от такого начала.
— Тогда вы должны уважать себя, уметь гордиться своей человеческой сущностью и требовать себе всех человеческих прав. Мы здесь в лесу для того, чтобы помочь всем в борьбе за самоуважение и достоинство. И я знаю, что почти все вы поддерживаете цель, которую мы ставим перед собой. Вы едины с нами, так же как вы были едины с нами, когда присоединились к нашему танцу. Но есть и нерешительные, смирившиеся с позорным существованием, на которбе их обрекли. И есть еще третьи: сбитые с толку навязанными им чужеземными идеалами или просто из трусости они присоединились к врагам и поддерживают губительную для них самих систему. Таковы противоречия жизни, но мы полны решимости спасти и этих людей тоже, хотя некоторые и погибнут вместе с врагами, когда мы нанесем удар!
Затем комиссар спросил:
— Расскажите, что вы сделали сегодня для утверждения самоуважения.
Все принялись отвечать наперебой. Одни, по их словам, следили за врагом, другие искали общения с духами предков.
Этим последним комиссар ответил:
— Предки — часть истории всего нашего народа. Если вы их забудете, то потеряете веру в себя и самоуважение. Беда многих из вас в том, что, приняв чужеземные верования взамен наших исконных, вы все больше поддаетесь нерешительности
142
и чувствуете себя людьми второго сорта. Вы меня понимае-।с? — Комиссар обвел толпу внимательным взглядом.
— Конечно! Во всяком случае, я,—ответил дядя Роро.— Ведь когда вы пришли в первый раз...
— Спасибо, дядя Роро. Но ведь вас предупредили не только о нашем приходе! Совсем недавно вам сообщили, что враги намерены приступить к планомерному уничтожению всех деревень, жители которых внушают им недоверие, и начать собираются с вашей. Вы уже спрятали ценные вещи и зерно? — спросил комиссар.
— Да...—начал было дядя Роро, но умолк, потому что к комиссару подошли пятеро .молодых людей с вещмешками на спине, и один что-то ему шепнул. Комиссар тут же распорядился, чтобы жители деревни разделились на пять групп и выполняли все указания выделенных для сопровождения бойцов. Возможна перестрелка, предупредил он, но они должны сохранять спокойствие и сразу делать то, что им скажут.
Тинаше и его проводник вернулись к товарищу Мхури, ко-юрый тем временем узнал от двух бойцов, ушедших с Тситси, чю враги приближаются к базе широким полукругом, и теперь, лежа ничком, передавал сигналы по шнурорации. Тинаше он велел тоже лечь, а во время боя. который вот-вот начнется, не отходить от него. Лишь бы посланные им пятеро бойцов успели увести жителей деревни в безопасное место! Сначала им предстоит проползти до поляны, где кончаются шнуры, а там им уже легко уйти от врага под защитой леса. Возможно, вооруженным часовым на шнурорации придется стрелять и по склонам холма, если враги проникнут туда.
Туг начали поступать сообщения от бойцов на других концах шнурорации: замечен враг, жду распоряжений. Затем беспорядочные подергивания показали, что противник продви-। ается поперек шнуров. Послышался стрекот приближающихся вертолетов, а возле поста номер пятнадцать воздух прорезал 1уч мощного прожектора. Раздался взрыв, и зачастил пулемет — Мхури отдал распоряжение открыть огонь, как только враг начнет стрелять. Задача заключалась в том, чтобы не обнаружить укрытий бойцов и внести смятение в ряды противника. экономно расходуя боеприпасы. Посты, расположенные да-теко друг от друга, повели огонь одновременно, но Тинаше «амегил. что враги бьют по тому месту, где недавно проходи-чо собрание. Там же начали падать бомбы. Было ясно, что врагов не заботит ни то, сколько боеприпасов они потратят, ни ю. кто может пасть их жертвой.
Но вот воцарилась тишина... зловещая тишина. Луч прожектора теперь почти накрыл пост номер один. Туда же устре
143
мились два вертолета. Мхури отдал приказ товарищам на постах первом и пятом дать залп и отойти, а зенитным пулеметам на постах тринадцатом и взором открыть огонь. Оба вертолета были сбиты, и один рухнул возле самой вершины, где лежали Тинаше и Мхури. Командир быстро проверил, на посту ли еще остальные бойцы, кроме первого и пятого. Сразу же получив подтверждение, он отдал приказ отходить. И сбросил шнуры с кольца.
Новое короткое и грозное затишье было прервано рокотом тяжелой машины где-го в направлении деревни, и тут же его за1 пушили два мощных взрыва.
— Надеюсь, мясников стало поменьше! — шепнул Мхури.
— А что это было? — спросил Тинаше тоже шепотом. — Мины, которые мы поставили вечером.
Мхури уложил кольцо шнурорации в вещмешок, сжимая пистолет в правой руке, и пополз вниз по склону. Тинаше и молодой боец поползли следом. Вскоре Мхури вскочил на ноги и свернул вправо к тому месту, где происходило собрание. Тинаше вдруг заметил, что в земле там появились четыре огромные воронки. Все трое шли пригнувшись, быстро и бесшумно. Затем Мхури повернул влево, и они почти вернулись туда, откуда начали свой путь. Тинаше понял, что Мхури ос-матривает базу перед уходом. Они поворачивали то в одну сторону, то в другую, шли сложными зигзагами и по дуге. В результате выяснилось, чю в пределах действия шнурорации было убито пятнадцать вражеских солдат. Оба сбитых вертолета взорвались при ударе о землю, и возле каждого валялись изуродованные трупы. Довольно много диких животных погибло под перекрестным огнем. Бойцы унесли с собой все оружие и обмундирование погибших вражеских солдат.
Внезапно Мхури остановился возле убитого бойца свободы. Они взяли его автомат и документы, а потом подняли тело и унесли в тайник в полумиле от холма. Мхури сказал Тинаше, что позже бойца торжественно похоронят со всеми воинскими почестями, и поручил ему нести автомат, показав, как им пользоваться, — он еще будет учиться стрелять по всем правилам, но ведь не исключено, что ему придется пустить автомат в ход теперь же. Они пошли дальше к базе Маупга, но вдруг Мхури остановился — со стороны деревни дяди Роро и деревни на берегу речки Рунде послышались автоматные очереди.
— Бьют по семьям, которые возвращаются домой! Этого спустить нельзя! —с гневом и отвращением воскликнул Мхури.—Быстрее! Надо устроить на них засаду, на кровожадных зверей!
144
Несколько минут спустя деревни запылали. Пламя стреми-1ельно двигалось с обоих концов к середине.
— Убийцы! Поджигатели! Дикари! — Мхури задыхался от ।лева.
— Я слышал, солдатам приказано уничтожать всех людей, если, по их мнению, борцы за свободу могут рассчитывать на их поддержку, — сказал Тинаше. — Карательные операции и истребление семей, помогающих борцам за свободу или хотя бы заподозренных в этом, проводятся с особой жестокостью.
За клубящимся дымом небо затянули внезапно сгустившиеся грозовые тучи. Хлынул ливень, и когда они добрались до сухого укрытия на базе Маунга, все трое были мокры насквозь. Там собралось уже двадцать пять бойцов, и гут же начались приготовления к засаде, чтобы перехватить врага на обратном пути к Хараре. Гроза остановила бесчинства карате-лей, и они не успели добраться до усадьбы Роро; на минах же, как узнал Тинаше, подорвались два грузовика с солдатами. Третий грузовик с полицейскими резервистами чудом избежал чой же участи — во всяком случае так рассказал боец, чей пост находился поблизости от мин.
Мхури послал бойца выяснить, какой ущерб причинен деревням и сколько жителей убито или ранено. Уже светало, но ливень надежно смыл следы отряда.
Каратели прибыли на базу Роро с тщательно разработанным планом. Вперед была выслана группа с приказом определить позиции бойцов свободы, проникнуть за линию их обороны и связаться по рации с пехотной частью, чтобы вместе с ней начать атаку, вызвав авиацию. Затем по плану они должны были вновь разделиться, но уже на две равные группы: одной поручалось устроить засаду и перехватить возвращающиеся семьи, а второй — оттеснить семьи к месту засады. К преследователям должны были присоединиться солдаты на двух грузовиках, и всем трем группам предлагалось завершить операцию уничтожением хижин и хранилищ зерна во всех деревнях в окрестностях базы, независимо от того, присутствовала ли та или иная семья на собрании или нет.
Командовать этой частью операции предстояло белым армейским офицерам и начальникам полицейских резервистов. В заключение на заре конные следопыты при поддержке с воздуха должны были разыскать тех бойцов свободы, которым удалось бы уцелеть в бою. По сведениям командования кара-юлей на собрании ожидалось около ста бойцов свободы, и в своих планах оно исходило из того, что бой затянется до рассвета.
Общая задача сводилась к полному уничтожению бойцов
145
свободы вместе с поддерживающими их семьями. Предполагалось дать такой урок, чтобы впредь отбить охоту у борцов за свободу и тех, кто их поддерживает, активно сопротивляться режиму. Заодно следовало продемонстрировать убедительное превосходство в силе, чтобы образумить собственных солдат, верность которых, возможно, уже поколеблена.
Однако все пошло не так, как было рассчитано: неверные разведывательные сведения, шнурорация, мины и ливень — все внесло в план заметные коррективы. Бойцов свободы оказалось менее ста: солдаты первой и второй групп попали под огонь, выдав себя, когда задели шнуры, а среди погибших оказались те, кому было поручено поддерживать связь с авиацией и военными машинами; в сумятице преследовала деревенских жителей лишь кучка солдат, а обогнала их и устроила засаду и вовсе крохотная горстка, причем перехватила она лишь две-три семьи. Среди семнадцати, павших от пуль, большинство составили женщины и дети.
Следопыты опоздали: рассредоточенность бойцов во время боя и после него, а также ливень сделали их задачу невыполнимой. Поэтому они повернули лошадей к деревне, чтобы соединиться с солдатами, не зная, что те уже ушли оттуда и перегруппировались перед отступлением. Тогда следопыты решили вернуться в Хараре по лесным тропам, так как полагали, что большая дорога может быть перехвачена партизанами, — и yi о-дили в засаду.
Мхури вновь развернул шнурорацию у поворота дороги между двумя невысокими холмами. Конные следопыты были легкой мишенью, и, когда Мхури скомандовал открыть огонь, в лесу, увеличивая хаос, заметались лошади, потерявшие всадников. Некоторые лошади повернули к деревне, где их появление после треска выстрелов вызвало панику среди задержавшихся там солдат, которых потеря связи уже вывела из равновесия. Теперь они бросились врассыпную, думая лишь о том, как бы спастись, хотя вполне отдавали себе отчет, в какой ярости встретит их начальство, когда они вернутся к себе в лагерь.
Однако, планируя засаду, бойцы на шнурорации не предвидели появления полицейских собак, и оно застало их врасплох. Поскольку Мхури не отдал команды стрелять, они, строго соблюдая дисциплину, отбивались от собак ножами, прикладами, а то и просто камнями. Мхури, Тинаше и оставшийся с ними патруль поняли, что происходит, только когда на них бросился ошалевший от злобы пес. Пуля Мхури остановила его уже в прыжке. Затем Мхури передал по шнурорации распоряжение всем оставаться на своих местах. И только тут выяснилось, что
146
боец на восьмом посту еще не сумел покончить с напавшей на него собакой. Он успел закрыть горло скрещенными руками, но хорошо обученная ищейка сомкнула пасть в месте их скрещения и повисла на них. Боец пытался опрокинуть ее, прижать к земле одним коленом, а другим перебить дыхательное горло. Борьба была яростной и безмолвной: боец не собирался звать юварищей на помощь, чтобы не отвлечь их внимания от возможной атаки.
Тинаше бросился к нему и первым в своей жизни выстрелом размозжил голову псу, который, однако, и в смерти не разжал челюстей.
— Хороший выстрел, товарищ Аш. Но тебе следовало дождаться моей команды, а не опережать моего решения и не выполнять за меня мою обязанность.
— Но какая разница, чья пуля прикончит бешеного пса? И для чего тогда мне дано ружье? — спросил Тинаше.
— Верно. Однако дисциплина в бою превыше всего.
— И инициатива. Как показывает твое же руководство О I рядом.
— Тоже верно. Но запомни на будущее то, что я сказал о дисциплине. Никакой подмены моего авторитета я не потер-ii.no,—сурово ответил Мхури.
— Я понял, — сказал Тинаше, оттягивая верхнюю челюсть собаки, пока Мхури отжимал нижнюю. Наконец им удалось разомкнуть пасть, и санитар перевязал располосованные руки, и < которых хлестала кровь.
Когда из деревни сообщили о числе погибших, Мхури и 1лубокой скорби отменил все, что было намечено на ближайшие часы, чтобы весь отряд, кроме пятерых дозорных, мог присутствовать на погребении. Бойцы переоделись в гражданскую одежду и, помогая жителям деревни в приготовлениях к похоронному обряду, утешали их. Мхури с Тинаше пошли к дяде Роро выразить ему сочувствие и поддержку от имени своего отряда.
Дядя Роро, внимательный и заботливый даже в часы тяжевого горя, собрал семьи в усадьбе Маунги, где каратели бесчинствовали особенно жестоко. Стоя между Мхури и Тинаше, чядя Роро обратился к односельчанам:
- Нынче день печали и страдания. Нас предупреждали, что враги готовятся уничтожить имущество и запасы многих деревень, начиная с нашей. Но даже и сейчас трудно поверить, что они замышляли такое преступление. Мы обманули их расчеты, вовремя укрыв самое ценное имущество и зерно. Но эта бессмысленная бойня,— дядя Роро скорбным взглядом обвел |сла погибших, — преисполняет жгучим негодованием всех,
147
в ком есть хоть искра человечности. В наших краях нам еще не приходилось быть свидетелями подобных зверств. И за что их убили так варварски? Потому лишь, что мы выразили свое единство с молодыми борцами, которые, жертвуя собой, защищают наше право на достоинство и самоуважение. Отныне никто из нас не забудет, с какими бесчеловечными врагами нам приходится бороться. Силы фронта освобождения делят с нами наше горе — вот их представители, товарищ Мхури и товарищ Аш. Они пройдут с нами весь трудный и кровавый путь к победе. Пока же и в горе нам следует сохранять спокойствие, и пусть каждый поможет другим, особенно женщинам, побороть отчаяние. А теперь товарищ Мхури и Аш...-дядя Роро прикрыл глаза левой рукой, пряча слезы.
Командир отряда от имени всех бойцов выразил их бесконечное сочувствие близким погибших. Цель борцов за свободу — защищать семьи, решительно отстаивать их самоуважение и достоинство, но жертвы в борьбе неизбежны, и те. кого они сейчас хоронят, пали от руки общего врага.
Тинаше тоже постарался умерить отчаяние собравшихся.
— Отцы и матери! Мы с вами. Даже в этот тяжкий час не забывайте, что мы с вами. Враги постараются очернить бойцов свободы, но их усилия окажутся напрасны.
Погибшего накануне бойца похоронили в усадьбе дяди Роро с теми же обрядами и почестями, как и остальных убитых. Мхури выстрелил в воздух, и по этому сигналу была дана очередь из тяжелых пулеметов.
Услышав выстрелы, вражеские солдаты в окрестных лесах принялись улепетывать во все лопатки: в этом торжественном салюте им почудилось приближение погони. Они спотыкались, падали, снова бежали куда глаза глядят, не зная, чего им больше бояться: воображаемых преследователей или вполне реальных офицеров, ждущих в лагере.
После похорон бойцы свободы, посовещавшись, решили перебраться в другое место, чтобы предотвратить новые бесчинства карателей.
Мхури повел выстроившийся цепочкой отряд через лес на восток, как всегда, зигзагами, ни на секунду не ослабляя бдительности.
Они избегали своих обычных баз. опасаясь засады, и, подходя к деревне, Мхури всякий раз отправлял бойцов к муджиб-ху — местному бойцу вспомогательных сил. На отдых они останавливались где-нибудь в чаще, в стороне от речек и холмов, поскольку враги были убеждены, что борцы за свободу обычно прячутся у рек и среди холмов. Когда надо было переправиться через реку, двое бойцов прикрывали остальных. Ког-
148
ла же отряд выбирался на противоположный берег, он. в свою очередь, прикрывал оставшихся двух бойцов, а также Мхури с Тинаше.
Без четверти восемь Мхури. прежде чем настроиться па волну «Радио Мозамбик», собрал отряд послушать официальные последние известия. Сообщение о бое у базы Роро произвело на всех гнетущее впечатление — настолько искажены и извращены были события прошлой ночи.
«...Благодаря полученным разведывательным данным удаюсь установить местонахождение террористов и их приспешников. Они были плохо вооружены и тут же обратились в беспорядочное бегство. Во время преследования было убито семнадцать террористов и захвачено значительное количество оружия и боеприпасов. Один местный житель погиб под перекрестным огнем. Отступая, несколько террористов подожгли хижины и зернохранилища. Силы безопасности уничтожили всех террористов, занимавшихся в деревне грабежом и поджогами. Веде гея организованное преследование. Шт аб операции с прискорбием сообщает о гибели в бою майора Питерса два-inaiii восьми лет из Буловайо, а также подполковника авиации Хцарса, тридцати двух лет. отца двух детей...»
Затем Мхури настроил приемник на волну подпольной радиостанции, передававшей эстрадную музыку и сообщения о победах бойцов свободы на территории Зимбабве. В текст пыли искусно вставлены кодированные инструкции бойцам. В частности, каждой сражающейся группе предлагалось организовать переброску оружия и снаряжения, накопившегося и ipex перевалочных складах у границы. Конкретная разработка операции и согласование частностей возлагались на окружных командиров, то есть и на Мхури.
Мхури тут же сказал, что они пойдут в Чиби на соединение i о (рядами, которыми руководит региональный командир Мламбо. Там, добавил он, Тинаше сможет пройти интенсивную тренировку в выносливости и обучиться всему, что тре-пуегся от борца за свободу.
Перед тем как они выступили, появился Маю, которому муджибхи сообщили, в каком направлении ушел отряд. Он юложил Мхури о сведениях, собранных им в Хараре. Налл 1сйствительно тесно связан с «Зонке интернейшнл» и «Вите ин-ц’рнейшнл», хотя пока еще не удалось точно выяснить харак-icp деятельности этих организаций. Однако фермер Джордж * умел завязать дружеское знакомство с Наллом, и тот доверие! ему все больше и больше.
149
Рассказав все это, Маго отправился в Хараре, а отряд начал долгий путь в Чиби. Они были вынуждены идти через районы, опустошенные интенсивными бомбардировками и разбрызгивавшимися с воздуха ядами. Во время очередной переправы боец, первым вышедший на берег, задел куст на границе отравленной зоны. Он упал в судорогах, срывая с себя одежду. Страдания его были невыносимы, и все-таки он нашел в себе силы подать товарищам сигнал, чтобы они немедленно уходили. Смерть последовала через несколько минут, но бойцы, предупрежденные о новой, еще незнакомой опасности, ушли только после того, как перенесли с другого, неотравленного, берега землю и камни и насыпали холмик над телом погибшего, а потом, пять раз выстрелив в воздух в прощальном салюте, вернулись прежней дорогой, чтобы разыскать местного муджибху: теперь они очень жалели, что не переговорили с ним раньше, — они торопились, а он не встретил их па условленном месте.
Когда муджибха наконец появился, он объяснил, что провожал ранее пришедший отряд, и вызвался сразу же отвести и группу Мхури. Все с тягостным чувством слушали его рассказ о том, как враги в отчаянии от успехов отряда Мламбо, уничтожившего много грузовиков и три вертолета, прибегли к распылению ядовитых веществ над тем участком, где, по их мнению, укрывались бойцы. Сам муджибха еще до начала боевых действий помог бойцам увести семьи в безопасное убежище.
— Погибли дикие животные, скот, и мы опасаемся, что некоторые наши односельчане, отстав от остальных, могли оказаться под ядовитым дождем. Вечером все участники боя благополучно отошли к базе Мхозва, по о семнадцати мужчинах и женщинах ничего не известно, а начать поиски можно будет только через три месяца, когда яд потеряет силу, — объяснил муджибха.
Бойцы слушали его с ужасом и омерзением — столь чудовищное бездушие, с каким враги сеяли смерть, не заботясь, кого она может поразить, не поддавалось воображению. Однакр они ничем не выдали своих чувств.
Муджибха повел их далеко в обход отравленной зоны, а затем простился с ними.
Когда отряд добрался до поселка Рира, Мхури послал Тинаше и патрульного за уже заказанными комбинезонами и башмаками к торговцу, которому доверял. Торговец этот был хозяином не только винной лавочки, но и гостиницы, где он приветливо встретил обоих бойцов, тотчас предложив им пиво и еду. Тинаше попросил его доставить одежду, еду и пиво
150
на обычное место. Хотя на этот раз отряд остановился на ночлег милях в двух от него, Тинаше решил, что так будет безопаснее. Торговец попросил четырех своих служащих отнести картонки и послал с ними свою дочь, громко предупредив ее, чтобы она не забыла обычая и обязательно попробовала угощение, прежде чем начнут есть бойцы. Тинаше это несколько удивило — слова торговца явно предназначались для его ушей. К тому же он заметил, что официантка в последнюю минуту подменила одно из блюд — с ведома дочери торговца или нет, он не понял.
Когда они с пятью помощниками выходили из лавки, торговец засуетился и сказал, чтобы побыстрее уложили вещи в грузовик: ему надо срочно поехать в город. Эго тоже показалось Тинаше странным.
Не успели они пройти и двух миль, как до них донесся шум । рузовика — значит, торговец уже отправился в город. Подозрения Тинаше стали еще сильнее, когда из разговора с носильщиками выяснилось, что, едва он и его товарищ пришли в гостиницу, как торговец дал выходной день всем своим служащим.
Оставив носильщиков и дочь торговца на обычном месте, Тинаше и ei о товарищ, взяв еду и одежду, пошли дальше одни. Свой груз они оставили на полдороге до новой секретной базы. Там он рассказал Мхури о своих подозрениях, но тот ответил, чзо торговец уже много раз помогал им, и они полностью ему доверяют. Его поддержали остальные бойцы, но Гинаше продолжал настаивать на своем, и в конце концов было решено попросить дочь торговца попробовать блюда, а одного из носильщиков — примерить одежду. Остальные ipoe пусть подождут на старой базе. Пока ходили за девушкой и носильщиками, бойцы освежились пивом. Девушка пробова-ча каждое из десяти блюд, а носильщик примерял один комбинезон за другим. Внезапно носильщика охватило пламя, а девушка упала в судорогах, и на губах у нее заклубилась пена. Носильщик метался, жалобно прося о помощи. По приказу Мхури все отошли, кроме Тинаше, который длинным суком шарался подтолкнуть носильщика к ручью. Но тот унал мертвым. Девушка тоже умерла через несколько минут после юго, как отведала блюдо, которое подменили в лавке в последнюю минуту.
И почт тут же на прежнюю базу посыпались напалмовые (>омбы. Вечером на следующий день отряд узнал, что трое носильщиков, ждавших на базе, сгорели заживо — в последних известиях их назвали «гремя террористами».
С этого дня бойцы начали относиться к Тинаше с большим
151
уважением — ведь он спас их от хитро расставленной смертельной ловушки, и, хотя он еще не прошел необходимых тренировок, его уже считали полноправным бойцом.
Мхури поклялся, что торговец не останется безнаказанным. Прежде чем они отправились дальше, он поручил местному муджибхе тщательно выяснить, чем торговец занимается и где бывает. Мхури обещал, что они вернутся, но подчеркнул, что в любом случае торговца необходимо захватить живым: его казнь должна стать грозным предупреждением всем предателям.
На центральной базе в Чиби их встретил отряд Мламбо. и Тинаше с радостью увидел среди незнакомых бойцов своего брата Тапиву и Тома. Однако у Тапивы были для него грустные новости: их отца видели в Нуанеци. Он исхудал, губы у него пожелтели от постоянного курения, лицо словно высохло и пошло черными пятнами — возможно, от плохо сваренного пива, которым торгует сестра Марвеи, превратившая мистере! Гари в своего пленника, шута, слугу и незаконного мужа. Тинаше был очень расстроен, но только укрепился в прежнем намерении спасти отца. Ему вспомнилось, как при их кратком свидании Маго рассказал о стойкости, с какой его мать хранит свою честь и достоинство, хотя и вынуждена делить кров с женщинами, которые подрабатывают проституцией. Маго полагал, что поддержкой во всех трудностях ей служит мысль о сыновьях — ведь если она оступится, они тоже окажутся запачканными в глазах людей.
Тинаше глубоко тронула любовь матери, ее упрямая решимость выстоять вопреки всем трудностям, и он почувствовал еще большую уверенность в том, что общая цель всех его товарищей будет достигнута, и освобожденный, уважающий себя народ употребит естественные богатства страны на достойные дела.
Вскоре Тинаше начал тренироваться под руководством чефа Мламбо и Мхури. Чем труднее ему было физически, тем большее удовлетворение он получал: его подстегивала тревога за мать и страх, что отец может погибнуть, прежде чем он успеет прийти ему на помощь.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Чеф Мламбо нашел отличное место для тренировок — высокий остроконечный холм с большим деревом на вершине. Глубокая узкая долина отделяла его от начала горной гряды, уходившей на север. На обрыве, почти точно напротив холма.
152
росло еще одно старое дерево. Множество тропинок вилось вниз по склону холма и по обрыву, во многих местах пересекая долину. Расстояние между деревьями составляло примерно четыреста ярдов.
Как-то утром чеф Мламбо привел Тинаше и еще восьмерых юношей на вершину холма. Он был среднего роста, немногим выше Тинаше, но очень мускулистый. Тинаше, которому он сразу понравился, решил во что бы то ни стало приобрести такую же физическую закалку, как и он.
— Товарищ Аш. стань справа от меня. Ты становись слева, а вы — справа и слева от них. Наше первое задание: десять раз сбежать вниз и подняться на обрыв. Трогаем это дерево, говорим «раз», бежим к тому дереву, касаемся его, говорим «два», возвращаемся к лому; и так до тех пор. пока не прикоснемся к этому дереву в одиннадцатый раз. Ни в коем случае не садитесь после того, как выполните задание. Товарищи здесь и на гой стороне будуз следить, как вы бежите и дотрагиваетесь ли до деревьев. Когда кончите десятую пробежку, они сразу же покажут вам, как отжиматься. Если кто-нибудь не захочет ограничиться десятью пробежками, я буду только рад продолжить упражнение.
Чеф Мламбо загибал пальцы, подчеркивая главное в своих словах.
— А сейчас, товарищи, прежде чем мы начнем, прошу вас все время помнить, что эти упражнения должны воспитать в вас физическую выносливость, необходимую для борцов за свободу. Ни па миг не забывайте, что только так вы сможете стать падежными защитниками семей, которые нуждаются в вашей помощи. Таким образом вы укрепляете свою целеустремленность. решимость и самоуважение. А теперь — к дереву! Приготовились, внимание, старт!
То ли Мламбо хотел показать им. какой скорости он от них ждет, то ли гак ему было привычнее, но он коснулся второго терева, когда Тинаше, обогнавший остальных, добрался только до половины обрыва. Когда они бежали назад, он встретился с ним на дне долины и заканчивал уже семнадцатую пробежку, когда Тинаше коснулся стартового дерева в одиннадцатый раз. Лучший пз остальных к этому моменту пересек Толину семь раз, а самый медлительный — всего пять.
Тинаше решил продолжать до двадцать первого касания. Чеф Мламбо как раз кончал двадцать шестую пробежку. Остальные давно уже отжимались. Трое достигли предела своей выносливости, и помощники тренера поддерживали их. цока они несколько раз неторопливо пробежались по долине, и.। чем завершались упражнения первого дня.
153
Когда Тинаше кончил отжиматься и проделал последнее упражнение, к нему подошел чеф Мламбо и пожал ему руку.
— Должен поздравить тебя, товарищ Аш!
— С чем? — спросил Тинаше.
— С великолепным началом. Ты показал просто невероятную выносливость для первого дня.
— Как и ты, чеф.
— Ну, нет. Я занимаюсь этим уже многие годы.
— Я знаю. И тем более восхищаюсь. И ведь, кажется, что тебе это не стоит ни малейших усилий.
— Знаешь, что меня особенно поразило, товарищ Аш? Ты заметил, что разрыв между нами понемногу сокращался?
— Не может быть! К двадцатой пробежке я совсем вымотался.
— А ты посчитай. К твоей десятой пробежке я опережал тебя на семь пробежек, а к концу всего на пять! Причем я и с начинающими бегаю в полную силу. Теперь понял?
— Да. Спасибо за похвалу. Но я только старался подражать тебе.
— Ну, одного этого еще мало. По-моему, у тебя есть какая-то своя личная причина... Ты любишь родину, товарищ? — неожиданно спросил чеф Мламбо.
— Конечно! Но сейчас я все время думаю о моих родителях. Им нужна моя помощь. И твоя, чеф.
— О твоем отце после двух встреч с ним в Нуанеци и по рассказам Тапивы я, по-моему, знаю немало. Как и о твоей матери. Ты верно понимаешь прямую связь между их несчастной судьбой и тем, против чего мы боремся. И, помогая им, ты вносишь вклад в общее дело.
Потом все они пошли с чефом Мламбо искупаться в бдительно охраняемой речке. Тинаше узнал, что каждый день число пробежек будет увеличиваться, пока все до единого не начнут пробегать через долину пятьдесят один раз. Затем увеличится длина дистанции на той стороне долины, хотя стартовать они по-прежнему будут от дерева на холме. К этому упражнению они перешли на третьей неделе тренировок. Тинаше почти достиг той легкости, которая отличала бег чефа Мламбо, и уже мог потягаться с ним на дистанции, но остальные еще отставали от них чуть ли не на милю.
В течение второго месяца тренировок они повторяли те же серии пробежек, но уже с вещмешком на спине, тяжесть которого постепенно увеличивалась. Затем чеф Мламбо перешел к упражнениям для развития мускулатуры рук и искусству передвигаться по веревкам. Между деревьями через долину бы
154
ли перекинуты две толстые веревки и привязаны на расстоянии полуметра друг от друга. Проходящие обучение бойцы перебирались через долину, цепляясь за веревки.
В заключение они приступили к изучению различных видов оружия и к учебной стрельбе. На это ушло еще около двух месяцев. Бойцы, уже прошедшие тренировки, либо охраняли обучающихся и чефа Мламбо, либо отправлялись охранять деревни в разных местах Чибу, Белинг вс. Форт-Виктории, Гуту и Нуанеци. Лучшие из лучших обеспечивали доставку оружия и боеприпасов. Это было самое тяжелое и опасное дело, и в конце концов оно было поручено Тинаше.
Из последних сведений, полученных чефом Мламбо, следовало, что Трасс не бахвалился — он действительно сконструировал автомобиль, который определял местонахождение мин и защищал от них, и этим откупился от уголовной ответственности за свои грязные преступления. Его «аэровер», как он его назвал, соединял гидравлическую систему с автоматическим ракетным устройством, которое включалось, едва чувстви-1ельные приборы обнаруживали готовую взорваться мину. Кабина «аэровера», о ( делившись от шасси, улетала далеко з сторону. Уже дважды, сказал Тинаше чеф Мламбо, блистательное изобретение Трасса спасло вражеских солдат от верной смерти. Однако, продолжал он, раз отделившись, кабина летит по воздуху как попало и куда попало. Она может упасть на скалу, в реку или в болото. В этих двух случаях солдатам повезло, и она благополучно опустилась на землю. Трасс таким образом выслужился, и его назначили командующим особыми карательными отрядами, задача которых — уничтожать бойцов свободы. Они беспощадно истребляли и днем и под покровом ночи не только тех, кто действительно прямо или косвенно оказывал поддержку борцам за свободу, но все и вся, будь то партизаны, гражданское население, животные или растения. Именно эти каратели, получившие название «разведчики-головорезы», и уцелели благодаря изобретению Трасса.
Впрочем. Тинаше это новое изобретение испугало не больше. чем чефа Мламбо. Просто еще одна дорогостоящая военная игрушка: каждый «аэровер» обходился правительству примерно в сто тысяч долларов, а после сбрасывания кабины уже не восстанавливался. Но Тинаше очень не понравилось, что Грасс бесчинствует даже больше, чем прежде.
В начале апреля чеф Мламбо собрал своих новых бойцов, чюбы сообщить им важную и печальную новость: в стычке с врагом был тяжело ранен командир Мхури. Пятеро бойцов сумели пронести ci о через опаснейшие зоны в усадьбу фермера
155
Джорджа, где его укрыли в саду и Тситси преданно за ним ухаживает. Пятеро бойцов — в их числе два фельдшера — бдительно охраняют раненого, а фермер Джордж привозит все необходимые медикаменты. Его постоянно переносят из одного укрытия в другое, так что даже Тситси и фермер Джордж не знают, где он находится в каждую данную минуту. Свои страдания он терпит с замечательной стойкостью.
Но этим плохие новости не исчерпывались: чеф Мламбо сказал затем, что боеприпасы у них во всем округе на исходе. А доставка новой партии затягивается по неизвестной причине, хотя на границе скопилось большое количество всевозможного снаряжения.
— Товарищи, я хочу, чтобы вы обдумали положение со всей серьезностью, но спокойно. И расходовали бы боеприпасы еще более бережно, чем теперь. Но нам следует немедленно подобрать замену товарищу Мхури и послать самых надежных бойцов, чтобы они ускорили доставку.
— Чеф, ты мог бы и без нас назначить заместителя Мхури, — сказал один боец. — Кто лучше тебя способен судить о людях?
— Но мы — коллектив, товарищи. Вы все меня знаете: если только позволяют обстоятельства, я предпочитаю обсуждение кандидатуры простому назначению. А сейчас обстоятельства нам это позволяют.
— В таком случае предлагаю кандидатуру товарища Аша. Лучше нам никого не найти, верно? — сказал тот же боец.
— Верно! — ответил другой, и остальные дружно их поддержали.
— Ну, а ты, товарищ Аш, что ты скажешь? — спросил чеф Мламбо.
— Это великая честь. Я искренне удивлен, что вы сочли меня достойным, но я надеюсь оправдать ваше доверие и клянусь исполнять свои новые обязанности со всей ответственностью и преданностью, каких требует наше великое дело,— ответил Тинаше с серьезностью, достойной его нового положения.
— Спасибо, товарищ Аш, исполняющий обязанности командира области Чиота Секе. Клятвы же ты мог и не давать: все тут тебя хорошо знают. Ну, а теперь нам нужно отобрать группу самых находчивых, ловких и мужественных и снабдить их всем оружием и боеприпасами, какие мы можем уделить, не разоружившись до конца, и отправить для ускорения доставки. Называйте имена!
— Группу пусть ведет товарищ Аш! — крикнул кто-то, и остальные дружно его поддержали.
156
Через полчаса были отобраны двадцать пять бойцов, особенно искусно владеющих самым разнообразным оружием. Тинаше назначил двоих своих помощников, один из которых стал и его телохранителем. В этот отряд лучших были выбраны также Тапива и Том, что очень обрадовало Тинаше.
На церемонию в честь назначения Тинаше собралось много семей, и как всегда бойцы и жители деревень пели вместе — песни борьбы лучше всяких речей рассказывали о самоотверженности бойцов свободы, об их безграничной преданности ей.
Чеф Мламбо запел первым песню «О, Нейянда»1. особенно подходившую к этому случаю, хотя жители деревень этого н не знали.
Запевала: На смертном ложе Нейянда думала лишь об одном...
Хор: Я хочу умереть за тебя, моя родина. Ты при-
зывала меня: «Оружием добудь себе независимость !»
Запевала: Идите! Становитесь в ряды бойцов!
Хор: Мы, бойцы, собрались в лесах во мгновение
ока.
Смотрите, как мы сражаемся,
чтобы добыть независимость всему народу!
Вместо имени Нейянды одно за другим подставлялись имена других велики,х героев. Это придавало песне разнообразие, и она производила особенно сильное впечатление.
В пение вплетались пронзительные крики женщин, но бойцы сохраняли обычную сдержанность и серьезность.
Как было условлено заранее, отряд Тинаше ушел, пока пение еще не кончилось.
Тинаше решил, что идти они будут главным образом днем: ведь по твердому убеждению врагов бойцы свободы совершают переходы только под покровом ночи. Он считал, что им следует выбрать тактику неожиданностей.
Вскинув вещмешок на спину и слегка наклонившись, Тинаше размашистым шагом пошел впереди цепочки своих бойцов, ко-юрые тоже слегка сгибались под тяжелым грузом снаряжения.
Где-то вдалеке пропел петух, возвещая, что в небе скоро за-।орится алая заря.
1 Н е й я н д а — жрица, возглавлявшая восстание племени машона против английских колонизаторов в 1896 — 1897 гг. Повешена и Солсбери.
157
Часть третья
СЕМИДЕСЯТЫЕ ГОДЫ
СОКРУШИВ иго
РОЖДЕНИЕ В РОДНОМ КРАЮ
У нас
Лишь одно рождение: Как везде, Кровь заливает пол, матрас или землю В миг величайшей Боли, Исказившей лицо, как улыбка После
Жара похоти или Пыланья любви. Мы смотрим Вперед и только вперед. Помня о жаре и крови, Когда
Пол, земля иль матрас Вновь чисты
И слиянье мужского и женского Воплощено
В рожденье.
И приходят мир и покой
В звонком смехе Над алым потоком Ранней зари.
А потом в блеске солнца
Звучат и звучат поздравленья И мать обретает
Силы после муки кровавой. Окруженная всей семьей, И каждый уже предвкушает Улыбки ребенка На пути к возмужанью и делу. А вокруч восходящее солнце Озаряет поля, мастерские, заводы, Едва прокричал Петух.
Тинаше, борцам за свободу
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
На закате Тинаше и его отряд добрались до руин Зимбабвийской крепости, где они собирались переночевать. Перед тем как вой пт внутрь величественного сооружения. Тинаше распо
158
рядился устроить небольшую церемонию в честь древних строителей. Каждый боец бросил на землю щепотку табака, и все они громко спели торжественную песню:
Тинаше: Зимбабве можно построить только ценою пролитой крови, о достойный отец.
Хор: Крови многих наших достойных отцов.
Тинаше: Мы сражаемся за нашу страну, достойный отец. Хор: Мы сражаемся за нашу любимую родину.
Тинаше: Озари наш путь, достойный отец.
Хор: Светом, сиявшим нашим предкам.
Тинаше: Нам он нужен, чтобы возродить нашу любимую родину.
Хор: Страну, любимую нами и нашими предками.
После окончания песни Тинаше попросил Кейза, своего помощника и начальника диверсионной группы, взять две веревки и крепко привязать их одним концом где-нибудь под крутым склоном холма, на котором стояла дзимбабве (цитадель). Остальные сразу поднялись на холм, где им предстояло переночевать. Вторые концы веревок они, надежно связав, зацепили наверху петлей за широкий камень, плотно сидевший в земле. Кейзу предстояло подняться на склон по веревкам — задача для него совсем нетрудная. В дальнейшем, чтобы забрать веревки с собой, их достаточно было отвязать под обрывом, когда надобность в них кончится, стравить вниз, развязать и свернуть.
Тинаше распорядился сразу же развести костер в дзимбабве, и, когда из-за камня с веревочной петлей появился Кейз, на плещущем пламени уже жарились зайцы, которых они поймали по дороге, а часовые заняли свои посты. И тут Тинаше случайно завел разговор, который затянулся до глубокой ночи.
— Наверное, именно здесь и был древний алтарь, — заметил Тинаше.
— Какой алтарь? — с некоторым удивлением спросил Кейз.
— Как какой? Алтарь для служения и жертвоприношений Мвари.
Кейз, не сомневаясь, что появился в самый разгар беседы, сказал обиженно:
— Сами вы уже больше часа обсуждаете все это, а от меня хотите, чтобы я с первого слова во всем разобрался!
— Но мы только что начали, — заверил его Тинаше, — А вообще-то, товарищ Кейз, от тебя, знатока и поклонника современной техники, нельзя требовать особой осведомленности в подобных вещах, — добавил он лукаво, и все засмеялись.
159
Но Кейз не понял шутки и повернулся, чтобы уйти от костра. Тинаше поспешил его успокоить:
— Куда ты, товарищ Кейз? Ты же хотел узнать, что это за алтарь!
— Да. Но ведь все вы тут думаете, что это не моего ума дело,—буркнул Кейз, глядя мимо Тинаше.
— Ну что ты, товарищ! Шуток не понимаешь? — примирительно сказал Тинаше.
— К тому же разве не правда, что среди нас ты лучший знаток во всем, что касается техники, и что ты уже не один год доказываешь это, устраивая удачные диверсии? — поспешил вмешаться Дэвид, второй помощник Тинаше и фельдшер отряда.
— Товарищ Дэвид, ты великий целитель и сразу излечил рану, нанесенную моему самолюбию! А теперь все-таки — кто пользовался этим алтарем?
— Наш народ, кто же еще? Строители Зимбабве, где мы сейчас находимся. Они воздвигли много дзимбабве в разных местах, например, в Хами и Иньянге, служивших крепостью, храмом и рынком. Но Зимбабве превосходит их все величиной и внушительностью. Впрочем, об этом ты можешь судить лучше меня: ведь ты своими глазами видел другие дзимбабве,— сказал Тинаше.
— Ты прав, чеф Аш. И по-моему, ты выбрал очень удачное место для нашего первого ночлега, когда мы выполняем задание, столь важное для возрождения нашей родины. Ведь мы, как и они. наши предки и предшественники, тоже строители Зимбабве, — задумчиво произнес Кейз, подсаживаясь к костру, на котором дожаривался последний заяц.
— Ты прав, товарищ Кейз. Так последуем же примеру этих замечательных строителей! — воскликнул Тинаше.
— Да, конечно. И я чувствую, какая это честь — быть потомком строителей Зимбабве. Но, чеф, как они воздвигали подобные крепости? Посмотри на огромные камни в стенах. Их же приходилось доставлять сюда издалека, но как?
Это спросил Дэвид, и все остальные бойцы с интересом посмотрели на Тинаше и Кейза.
— Погляди вокруг себя повнимательнее, товарищ Дэвид, встань и погляди. Как видишь, этот холм изначально был каменистым. Ну, а дополнительный материал строители, вероятно, брали с холмов на востоке и юге, — начал Тинаше.
— Но как они доставлялись сюда, эти камни? — нетерпеливо перебил Дэвид.
160
— Я отвечу после товарища Кейза. — Тинаше повернулся к своему старшему помощнику, — Как, по-твоему, они это делали, товарищ Кейз?
— Я примерно представляю себе, как это можно было практически осуществить, но...—Кейз задумался.
— У тебя есть какие-то сомнения?
— Пожалуй...
— Какие же? Или ты хочешь, чтобы я сначала рассказал, как, по-видимому, решалась эта задача?
— Нет, чеф, не надо! Пусть прежде он объяснит! — наперебой восклицали бойцы. С особенным жаром настаивали те, кому предстояло вскоре сменить часовых, — они не хотели упустить ничего интересного.
— Он сомневается, а были ли способны наши предки разреши ib такую задачу. Так, Кейз?
— По сути, да, чеф. Но только я бы выразил это не так прямолинейно, — с легким упреком ответил Кейз.
— Ну, мы здесь все свои. А теперь все-таки объясни, как именно )ти камни втаскивались сюда с других холмов. Причем некоторые доставлялись даже из соседней долины.—Тинаше умело направил разювор в нужное р\сло.
— Для этого потребовались бы веревки — такие же крепкие, как наши нейлоновые... А лучше — стальные тросы...
— Понятно! — перебил Тинаше.
— Только не мне... — возразил Дэвид.
— И не мне, — добавил Тапива.
— И не мне, — присоединился к ним Том.
— Мы попросту не совсем поняли друг друга. Я хотел скакни. что мне понятны сомнения Кейза. Как понятно и то, каким способом наши предки доставляли сюда камни своими собственными силами — только своими собственными, — объявил Тинаше.
— Без помощи веревок или тросов? — недоверчиво спросил Кейз.
— Именно с помощью тросов.
— Погодите-ка... — Дэвид тоже был явно озадачен таким > । верждением.
— Я могу объяснить подробно все частности, не беспокой-I ссь.
— Но так, чтобы любое употребление колониальных материалов, техники и технологии полностью исключалось! — по-। ребовал Кейз.
— Мое объяснение исчерпывается способностями и возможностями наших предков. Они все делали сами.
Ь Альманах «Африка», вып. 5
161
— Ну так говори же! Не тяни! — потребовал Тапива. — Нам всем не терпится узнать, как это было.
— Только пусть Кейз подтверди), что я правильно понял, как он использовал бы веревки и тросы для доставки камней!
— Идет, чеф. Буду рад проверить, насколько хорошо ты разбираешься в принципах инженерного дела, — ответил Кейз, посмеиваясь.
— Через гребень холма, предпочтительно у какой-нибудь скалы на вершине, перебрасывали веревку или трос так, чтобы ее концы оказывались на противоположных склонах примерно на одном расстоянии от дна долины. Верно, товарищ Кейз?
— Совершенно верно.
— Затем, — продолжал Тинаше, — к концу веревки, находившемуся ближе к месту строительства Зимбабве, то есть к тому месту, где мы сейчас сидим, привязывался камень или связка древесных стволов, более тяжелые, чем груз, который предстояло поднять по противоположному склону. Затем наши предки шестами сдвигали более тяжелый груз и отходили на безопасное расстояние, а он, повинуясь законам природы, начинал скользить вниз все быстрее и быстрее, стаскивая более легкий груз с места и втягивая его наверх по противоположному склону. Верно, Кейз?
— Блестяще! Но объясни, как камни доставлялись к мео у подъема ?
— С помощью искусственных холмов, сложенных из бревен,—без колебаний ответил Тинаше.— Тот же процесс повторялся на каждом из этих вспомогательных рукотворных холмов, пока камень не подкатывался к подножью цитадели, где мы сейчас сидим, — объяснил Тинаше и на секунду умолк, давая возможность своим слушателям обдумать услышанное. — Однако перемещение камня по долине имело одну особенность: для подъема камня на искусственный холм, дг) и для спуска, его должны были подталкиваю люди...
— И конечно, некоторые из них погибали, попав под камень, — докончил Том.
— К сожалению, да. И таких, наверное, было мною. В этом печальная сторона постройки Зимбабве, где мы сейчас сидим, да и любого дзимбабве. Как ни грустно, кто-то должен пожертвовать собой, чтобы обеспечить счастье, безопасность и сохранение достоинства других... — Тинаше снова умолк. После паузы он повернулся к брату, — Разведем костер поярче. Вон на том дереве полно сухих веток. Наломай их для костра. Тапива.
Распоряжение младшего брата, которому он сам помог по
162
лучить власть командира. Тапива исполнил без малейшего неприятного чувства. Их обоих крепко связывали братская любовь и взаимное уважение.
— Так как же, Кейз? — спросил затем Тинаше.
— Практически возможно. Но меня очень тронуло то, что гы сказал о самопожертвовании... Давайте споем еще раз «Зимбабве можно построить...» — И Кейз запел, а остальные подхватили, всей душой ощущая трагическую необходимость самопожертвования. Пламя костра разгорелось, озаряя все вокруг красноватым светом.
— И все-таки, Кейз? — Тинаше вернулся к прежней теме.— То, что я предположил, логично и практично?
— Бесспорно. Но я тем не менее не убежден, что наши предки не пользовались чьей-то помощью. Разумеется, по соб-С1 венному приглашению и руководя работами.
— Кейз, пожалуй, прав, чеф. Они ведь могли брать канаты или металлические тросы у моряков, приплывавших к нашим берегам в поисках богатства. Те с удовольствием одолжили бы канаты, а то и продали бы их за право торговли в области, где правили строители Зимбабве, — заметил Дэвид.
— Со всем уважением должен заметить, что ваши доводы указывают на недостаточное доверие к талантам и изобретательности наших предков. В ваших сомнениях ощущаются последствия долгого порабощения.
— Ну уж нет. чеф... — дружно возмутились Кейз и Дэвид, но Тинаше их перебил:
— Я ведь имею в виду не вашу преданность делу освобождения, а просто указываю на некоторую узость ваших взглядов. Разве вы не понимаете, что наши предки вполне могли сами изготовлять проволочные тросы?
Кейз даже присвистнул, а Дэвид сказал:
— При всем уважении к нашим предкам я все-таки не вижу, как они могли бы...
— Товарищ Дэвид, а ты знаешь такое слово «мхаигура»? — спросил Тинаше.
— Естественно. Означает оно «руда», чаще — «медная руда». — ответил Дэвид. — Но при чем тут это?
— А как по-твоему, когда возникло эго слово на языке шона для обозначения руды?
— Несомненно, до появления колониалистов, — неуверенно ответил Дэвид.
— Но почему для тебя мхаигура ассоциировалась сразу с медной рудой?
— Ну, конечно же, чеф! — пристыженно воскликнул Дэвид,— Мне это слово больше знакомо в его англизированной
CS 163
форме «Мангула» — так называется местность, где добывают медную руду.
— Совершенно верно. Ты забыл, что руду у нас в стране копали в разных местах задолго до того, как колониалисты ограничили наш умственный кругозор, накрепко связав это понятие со своей Мангулой, — объяснил Тинаше.
— Это-то ясно. Но все-таки откуда могла появиться проволока для тросов, которыми пользовались наши предки? —не отступал Дэвид.
— Да из руды, откуда же еще? Из местной железной руды.
— В первый раз слышу! Но ведь это значит, что мы были действительно великим народом! — взволнованно произнес Дэвид.
— Просто, товарищ Дэвид, ты не представлял себе, что наши предки обладали всеми способностями настоящих изобретателей.
— Пожалуй, ты прав, чеф. И спасибо, что ты помог мне в этом окончательно разобраться, — сказал Дэвид, с восхищением глядя на Тинаше.
— Присоединяюсь к нему, чеф,— добавил Кейз.
— Ну, и в заключение напомню, что во многих странах были древние рудники, которые в более поздние эпохи вновь успешно разрабатывались. У нас они были, например, там. тде сейчас находятся такие современные комплексы, как Мхангура, Кве-Кве или Вуцва. Колониалисты молча признали умение наших предков вести геологическую разведку, но с удовольствием вновь используя найденные в старину месторождения, они наотрез отвергают любое предположение, что из руды, которую колониалисты добывают с помощью новейшей техники, наши предки умели создавать такие же изделия, которые производятся из нее теперь! — воскликнул Тинаше. — Короче говоря, товарищи, проволочные тросы для транспортировки камней производились здесь же и использовались местными жителями, которые применяли инженерные принципы, постигнутые без помощи книжного обучения или же почерпнутые из наблюдений за действием сил природы. Наши предки обладали всем необходимым для достижения самого высокого уровня современной техники, но история знает много народов, чье развитие прерывалось или задерживалось в результате варварских вторжений. Теперь настало время возрождения, и отрицать это могут только совершенно тупые или бессовестные люди, — убежденно заключил Тинаше. — Товарищи, посвятим же себя делу возрождения нашей зимбабвийской цивилизации, начав с возрождения нашего человеческого достоинства и самоуважения, на которые опиралась и опирается эта цивилизация!
164
Все бойцы ответили криками горячего одобрения, а Кейз предложил устроить командиру овацию стоя. Тинаше с гордостью почувствовал, что его авторитет достиг высоты, о которой двое суток назад он и мечтать не смел. Но он заслужил это уважение тем, что сам питал величайшее уважение к истинной истории своего народа.
Однако пора было ложиться спать: наутро им предстоял большой переход. Бойцы провели удивительно спокойную ночь, а перед рассветом спустились с обрыва по веревкам и отправились дальше. Только пять дней спустя они узнали, что Трасс с отрядом своих разведчиков-головорезов проследил их до руин Зимбабве и оцепил весь северный склон от одного края обрыва до другого. Сам он с десятью снайперами устроил засаду у обрамленного каменными стенами входа в цитадель, по которому накануне поднялись бойцы свободы — все. кроме Кейза.
Всю ночь Трассу мерещились какие-то фигуры и движение. Увидел он, правда, только змею. Ее он убил прикладом и в бешено iee растоптал несколько ящериц. Нервы у него совсем сдали, и он подозревал в измене даже своих отборных снайперов.
Он напряженно ждал юй минуты, когда по крутым ступеням начнут спуска 1ься бойцы свободы — ползком, пригнувшись или беззаботно выпрямившись, ему было все равно как, но что они появятся там. он не сомневался ни секунды. Вот сейчас они подняли наверху шум и даже как будто поют, но это. конечно, уловка, чтобы заманить его отряд в ловушку. У строили засаду выше на ступенях или среди скал на почти обрывистом северном склоне и думают, что он попадется на их крючок! Как бы не так! Он торопиться не станет!.. Черт бы побрал этих москитов да и ящериц тоже — расползались тут!.. Нет. он подождет. Они в ловушке, сукины дети, и его ребята прикончат их всех до единого, словно крыс, вылезающих из норы. Да и сам он постарается. А уж дальше — дело стервятников. Не станет же он их хоронить. Чем тратить время на эту падаль, лучше выследить еще шайку...
Перед рассветом сверху снова донеслось пение — это бойцы отдавали дань уважения строителям Зимбабве, а затем, к неко-юром\ удивлению Трасса, в цитадели воцарилась тишина. Ладно, сказал он себе, никуда они не денутся, а он и его ребята ютовы ждать хоть вечность, если понадобится. Пока они не передохнут с голоду там, наверху. Но его им туда не заманить. Может, послать пару парней на разведку? Нез! Только зря подставишь их под выстрелы, ’а начальство потом не похвалит его за такой идиотский приказ.
165
Размышляя обо всем этом, Трасс решил заодно воспользоваться случаем и пристрелить одного из своих снайперов, который последнее время вел себя что-то подозрительно. Смерть предателя запишут на счет террористов, благо оружие у них 1акос же. Да и кто станет потом исследовать рану? Когда начнется стрельба, сам он укроется за скалой и будет оттуда отдавать распоряжения снайперам. После боя он собственноручно прирежет раненых террористов, но зачем подвергать себя ненужному риску?
Ни утром, ни днем, ни на протяжении следующих трех суток с вершины никто не пробовал спуститься. Но еще в первый день ожидания холм и его окрестности окутал густой туман. Разведчики-головорезы не видели даже ствола собственных автоматов, которые крепко сжимали в напряженном ожидании. Трасс сразу же отдал приказ, чтобы они сомкнули цепь, не оставив для пытающихся спастись террористов ни единой лазейки. Так же тесно он разместил и своих снайперов. Когда на третий день туман начал рассеиваться, Трасс позволил своим подчиненным разговаривать, чтобы немного смягчить тягостное напряжение. Оцепление настолько надежно, решил он, что никакой опасности это не составит. Но он и сам невольно втянулся в испуганный разговор своих снайперов.
— Ты слышал, как ухнула сова? — спросил один.
— И как лев ревел? — подхватил другой.
— Никакого рева я не слышал, — вмешался Трасс.
— А что на вершине хлопали большие крылья, начальник?
— Это было. А ты уж решил, что лев ревет!
— Не я, начальник, а Мбои. Он гут, рядом со мной. — Хм! Куда же подевалась его смелость?
— Смелости у меня хватит, начальник. Но сколько можно? — Вог и я, начальник, не знаю, сколько еще выдержу. — Когда такого страху натерпишься...
— Эй, заткнитесь! — рявкнул Трасс.
— Не нравится мне это, начальник. Ох. не нравится, — неуверенно сказал Мбои.
— Что?! — гаркнул Трасс.
— У вас ведь тоже поджилки трясутся... там, за скалой, а?
— Я тебя ненавижу, мразь! —прошипел Трасс, оскалив зубы.
— Знаю.
— Я тебя убью, Мбои!
— Знаю и это.
— Убирайся к черту!
— С радостью! — Мбои сделал вид, будто приподнимается,
166
но тут же упал ничком, и Трасс, державший его под прицелом, промахнулся.
Тут же со всех сторон загремели выстрелы: Трасс упустил из виду, что его подчиненным был дан приказ открыть огонь по цитадели после его сигнального выстрела. А патронов им было велено не жалеть: до Форта-Виктории всего тридцать минут езды, а там боеприпасов хоть отбавляй. Кое-кто из головорезов впал в такую панику, что почти полностью расстрелял магазин.
— Так вышло, Мбои. Забудь. Кто-нибудь ранен? — спросил Трасс.
— Вы чуть не убили меня, начальник.
— Что? Забудь. Я голову потерял от бешенства.
— Ну и начальник! Бесится и голову теряет! Но что струсил, признаться не хочет, — презрительно сказал Мбои.—А 1еррористов-то там давно нет!
— Врешь!
— Улетели птицами, уползли змеями, жуками, скорпионами, а то и просто унеслись ветром. Они умеют превращаться во что угодно, — с непоколебимой уверенностью заявил Мбои.
— Чушь!
— Нет, начальник. Они правда могут обернуться чем угодно. Там ведь человеческих голосов давно не слышно, — сказал другой снайпер.
— Я же и говорю: надо уходить отсюда. Что толку оцеплять вершину, на которой давно пусто! — заявил Мбои.
— Ну, нет! Сначала вы проверите, гак ли это. Полезайте, а я вас прикрою. Выполняйте приказ, не то я перестреляю вас всех!
Снайперы знали, что он так и сделает, и начали с предельной осторожностью взбираться наверх. Вскоре они вернулись совсем в панике.
— Что я говорил? Там уже дня два-три пусто, — сказал Мбои.
— Чушь! Куда они могли деться? Или вы их проспали? — злобно спросил Трасс.
— Пока одни спали, другие глаз не спускали с прохода, сами знаете. Просто навели чары, я же говорил! —стоял на своем Мбои.
— А я говорю: чушь! Проверим еще раз!
И Трасс погнал их наверх, предусмотрительно держась позади. Но они ничего не нашли, зато пришла срочная радиограмма: бойцы свободы обнаружены заметно дальше на востоке. Трасс приказал передать, что они немедленно отправляют
167
ся в погоню, а сам повернулся к скале и показал на странные поперечные полосы на ее поверхности.
— Неужели они спустились по веревкам? Но Тинаше у них в командирах всего ничего, так где ему было додуматься до спуска на веревках... Сукин сын! Снова улизнул. Ну, да я до него доберусь! —Трасс задыхался от ярости.
— Зачем им веревки, начальник? Я же говорю: их все?,, прожарили в Мозамбике, чтобы они получили способность исчезать. Это колдовство. И надо отсюда побыстрее уходить. Не то оно и на нас подействует, — со страхом сказал Мбои.
— A-а! Понял! Вы с ними стакнулись, выпустили их, а теперь сваливаете на колдовство! Ладно, посчитаемся, когда вернемся. А сейчас — хватит болтовни! По грузовикам! — скомандовал Трасс.
Снайперы торопливо кинулись вниз, и через несколько минут грузовики уже двинулись вдогонку за бойцами свободы, которые тем временем приближались к Хот-Спрингс.
— Одно мне не нравится, — сказал Тинаше, когда они устроились на ночлег под Хот-Спрингс через пять суток после ухода из цитадели Зимбабве.
— А именно, чеф? — спросил Кейз.
— Во-первых, совсем не обязательно так меня именовать, а во-вторых, слишком уж все пока гладко идет. Но ведь я знаю, что они нас выслеживают. Значит, рассчитывают, что мы возгордимся и утратим бдительность.
— Ну. пока ты наш командир, им этого дблго придется жда гь!
— Спасибо, Кейз. А теперь слушай внимательно. Возьми двух бойцов из своей группы и забери с ними из нашего подземного арсенала две мины. Потом найди подходящее место у шоссе и выжди, пока не проедут все военные грузовики. А тогда поставь мины с таким расчетом, чтобы любой грузовик, проскочив мимо первой, обязательно подорвался на второй. И все это время называй себя Тинаше.
— А вы с Дэвидом?
— Дэвид пойдет в ближайшую деревню и даст понизь, что мы намерены ночевать па базе на холме. А затем попросит доверенных товарищей принести нам еду и одеяла на равнину, где мы устроимся на ночь.
— На совсем открытом месте?
— Да. Ведь наш план — действовать необычным образом. А блюда Дэвид отошлет на базу. Там же на холме он на обычном месте устроит постели с чучелами. Ему придется забрать
168
для этого почти все одеяла. Впрочем, нам сегодня ночью они и не понадобятся.
— А дальше?
— Те, кто нас выслеживает, наверняка начнут с ругани, а уж потом откроют стрельбу. Ты замани их к холму, а твои бойцы тем временем поставят мины. Ты вернешься к ним, едва я перехвачу грузовики и потребую, чтобы солдаты сдались. Возможно, даже не понадобится открывать огонь. Забрав оружие, я разрешу грузовикам вернуться прежней дорогой. После этого и гы и Дэвид будете действовать по собственному усмотрению, в зависимости от того, как сложится ситуация. Тебе все ясно?
— Да. Ну, мы им приготовим встречу! Удачи тебе и всем товарищам! —Кейз поднял правый кулак и потряс им в воздухе. Тинаше ответил тем же жестом.
Вместе с пятнадцатью бойцами Тинаше выбрал место, где не было ни деревьев, ни кустов, а только высокая трава. На базе устроили постели с чучелами. Издали донесся шум приближающихся грузовиков. Из них выскочили разведчики-головорезы и развернулись цепью у подножия холма, на котором находилась база. Таким образом Тинаше и его группа оказались в тылу врага.
Тинаше увидел, как Трасс схватил мегафон и крикнул, повернувшись к вершине холма:
— Эй, Тинаше! Вы окружены! Раздевайтесь донага и спускайтесь, подняв руки. У нас тут много одежды и еды, а вы отощали с голодухи, я знаю. Если же, по-вашему, это вас обесчестит, гак лежите смирно в постелях и не шевелитесь. Мои ребята в пятидесяти шагах от вас и хорошо вас видят.
— Ладно! Вот и поднимайтесь сами. А мы на верную смерть спускаться не станем! — откликнулся Кейз с холма, быстро отполз в сторону и... оказался лицом к лицу с Мбои, ко-юрый гут же, без всякого сопротивления отдал ему оружие. Кейз даже удивился.
— Мне жаль вас, мерзавцев. И я оставляю вам достаточно разумный выход. Я ведь христианин, как ты прекрасно знаешь, Т инаше!
— Чтоб оно провалилось, твое христианство! Мне оно ни к чему! — отозвался Кейз.
— Ах ты мразь! Помнишь, Тинаше, как я тебя отхле-лал по щекам и пнул в задницу? Так сегодня я пну твой ipyn!
— Тебе кое-что приготовлено, Трасс. Настал твой последний день. Больше мы твоих христианских проповедей не услышим! — Выкрикнув это, Кейз вместе с Мбои ускользнул с хол
169
ма и вернулся к бойцам, которым было поручено поставить мины.
— Как ты был наглецом, так и остался. Погоди, вог мои ребята доберутся до тебя!
Трасс быстро пошел к рации, связался со своим штабом и сообщил, что группа Тинаше, по-видимому, намеревается прорваться в долину Хонде, но он их не выпустит. Затем он приказал атаковать холм, расстреливая и тех, кто остался лежать. Загремели залпы, с грохотом рвались ручные гранаты, и через несколько минут Трасс со своей укромной позиции за скалой приказал прекратить огонь и поднялся на вершину самолично осмотреть убитых. Обнаружив, что пули и гранаты поражали одеяла и чучела, свернутые из старой одежды, он в панике скомандовал отступление, и в неразберихе десять его отборных снайперов, с которыми он сидел в засаде у входа в Зимбабве, сбежали и сдались местному старосте. Они потребовали, чтобы их отослали к бойцам свободы, а уж те пусть сами решат, как с ними поступить. Но они будут рады, если Тинаше примет их в свой отряд. У них есть для него ценные сведения. Однако староста приказал их связать: Тинаше с ними после сам разберется.
Тем временем разведчики-головорезы в панике добрались до грузовиков, и тут из высокой травы до них донесся голос Тинаше:
— Автоматы и гранаты на землю! Все кончено, Трасс! Делай, как я говорю!
Тинаше с пятнадцатью бойцами вышел из травы.
Автоматы и гранаты посыпались на землю. Но Трасс уронил только пистолет, а гранату внезапным движением швырнул в Тинаше. Но тот ожидал от него предательства и быстрым движением ноги отбросил ее далеко в сторону. Все подчиненные Трасса уже подняли руки.
— Руки вверх, Трасс! — приказал Тинаше.
— Я не намерен тебе подчиняться. Я офицер!
— Если ты не подчинишься, то погибнешь под пыткой, которую сам же изобрел.
Трасс вспомнил, как он приказывал резать на части борцов за свободу и тех, кто им помогал, и его руки поднялись в воздух сами собой.
— Хочешь что-нибудь передать своим, Трасс? Последнюю весть ?
— Скажи им, что я был верен нашему делу. Всегда укреплял власть белых и неуклонно боролся с коммунизмом. И готов с чистой совестью предстать перед творцом, — решительно произнес Трасс.
170
— Хорошо. А теперь можете убираться отсюда. Все. Садитесь в свои машины и катитесь ко всем чертям! — Тинаше указал пистолетом на грузовики.
— Как? — У Трасса даже рот открылся от удивления.
— Вот так. Садись в свое изобретение и поезжай.
— В таком случае верни мне пистолет, — нагло сказал Трасс, протягивая руку.
— Оружие вам больше не понадобится.
— Ладно, Тинаше. Может быть, ты хочешь передать что-нибудь моему начальству?
— Скажи им, что вас разоружили пятнадцать почти безоружных борцов за свободу. И скажи: пусть готовятся к сокрушительному поражению.
— Этого я говорить не стану! — Трасс покачал головой. — Дело твое.
Трасс сел в свой минозащитный «аэровер» и тронулся с места, то и дело оглядываясь на Тинаше. Внезапно детектор обнаружил мину, кабина взвилась в воздух, врезалась в скалу и загорелась. Трасс и десятеро его головорезов погибли. Грузовик, следовавший за ним, попытался объехать обнаруженную мину и подорвался на второй.
Кейз быстро отсоединил первую, так и не взорвавшуюся мину, чтобы использовать ее в дальнейшем, а Тинаше наконец мог отправиться к старосте, который пришел сказать, что у него есть к нему срочное дело. Узнав, в чем оно заключалось, Тинаше распорядился, чтобы все десять бывших разведчиков-головорезов добровольно остались в деревне на положении пленников, пока ее вновь не посетит чеф Мламбо. А пока он может проверить их искренность, поручив им охрану деревни. Прощаясь. Тинаше успокоил старосту: в перестрелке, звуки которой донеслись до деревни, его отряд не потерял ни единого бойца.
Теперь Тинаше сосредоточил все свои мысли на выполнении главного задания. У него было еще много времени, чтобы добраться в долину Хонде к назначенному сроку. Но он не хотел рисковать: мало ли какие еще могут ожидать их задержки!
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
— Кто это, Кейз? — спросил Тинаше, увидев, что с Кейзом от места взрыва возвращаются не два человека, а три.
Тинаше сидел, прислонившись к большому камню и зажав автомат между колен.
171
— Разведчик-головорез. Я взял его в плен согласно с твоим приказом.
— Я такого приказа не давал... Дэвид, займись им.
Дэвид обыскал пленного и убедился, что он безоружен. Пленный во время обыска повторял, как он рад, что оказался у них, — он уже много месяцев хотел перебежать к партизанам, но опасался за свою жизнь и жизнь своей семьи.
— Как же не давал, чеф... то есть, Тинаше? Ты ведь приказал мне действовать по своему усмотрению, — тем временем объяснял Кейз. — Так вот я и решил, что нам полезно будет узнать планы врага. Такой пленный может дать очень ценные сведения. И он уже рассказал кое-что, чего ты не знаешь. Оказывается, нас окружили на Зимбабве даже прежде, чем я поднялся туда по веревке.
— Но почему же они не попытались нас захватить?
— Все благодаря твоему замечательному плану. Они не позаботились выставить часовых у обрыва и четыре дня думали, будто мы так и сидим на вершине. — Кейз еле сдерживал смех.
— Неужели ты ему веришь? Это что-то слишком уж глупо даже для Трасса.
— Да, я верю. Видишь ли, вскоре после нашего ухода на Зимбабве опустился туман. И они проторчали там четверо суток, опасаясь, что мы ждем в засаде наверху. Предпочитали ждать, чтобы мы попали в их собственную замечательную засаду пониже.
— Ну, что же! Они попали в засаду тут.
— Да. Благодаря твоей находчивости и .бдительности.
— Спасибо, Кейз. Но без тебя это могло бы и не получиться. А что ты думаешь о моем решении не брать с собой десятерых, добровольно сдавшихся в плен?
— Каких десятерых? Я про них ничего не знаю.
— Ах, да, конечно! Они сдались старосте и просили нас о пощаде. Сказали, что хотят идти с нами. Но я распорядился, чтобы староста проверил, насколько они искренни. А потом чеф Мламбо сам решит, забрать их для перевоспитания или нет, — объяснил Тинаше.
— Ты правильно сделал. Да, кстати, мой пленный говорил, что многие их ребята хотели бы перебежать к нам, но боятся, что мы подвергнем их пыткам и убьем.
— Бедняги! Судят по тому, чего насмотрелись, и даже не представляют, что с пленными можно обходиться по-человечески!
— И твердо уверены, что мы колдуны и с Зимбабве спаслись, обернувшись не то ветром, не то змеями. Смешно!
172
— На твоем месте я не стал бы их особенно разуверять, Кейз.
— Но почему?
— Потому что нам это приносит пользу. От таких слухов ряды врагов редеют, как ты имел случай убедиться сегодня.
— А ведь верно! — Кейз кивнул.
— Ну, командуй выступление. Пленный пойдет рядом с нами под стражей. Он действительно может дать ценные сведем ния. Но все, что мы от него услышим, надо будет перепроверить. Ясно?
— Да, чеф.
— А теперь пора. Идем цепочкой.
Через восемь дней они кружным путем добрались до Вас-комбы. Их цель, долина Хонде с тайным перевалочным складом оружия и боеприпасов, была уже совсем близко.
Впереди, на перевале, над истоком реки Пунгве был бдительно охраняемый вражеский лагерь. По ту сторону перевала лежала овальная долина реки Пунгве, на противоположном склоне которой находился один из самых давних и надежных складов оружия борцов за свободу. Долина заросла высокой травой, которая скрывала множество камней. Камни и скалы усеивали и склоны — тут начинались горы Инъяша. Враги следили главным образом за долиной, так как им было известно, что где-то среди скал напротив их лагеря накапливаются запасы оружия. От попыток накрыть склады с воздуха враги отказались, во-первых, потому, что бомбежка каменистого склона вряд ли могла дать желаемые результаты, а во-вторых, — и самое важное — они не сомневались, что среди скал и густой растительности там размещены весьма эффективные средства противовоздушной обороны. По всем этим причинам враги выбрали стратегию ожидания с тем, чтобы полностью парализовать любую попытку доставить хотя бы часть оружия по назначению. Борцы за свободу в свою очередь были исполнены не меньшей решимости любой ценой снабдить оружием те районы страны, где в нем испытывалась особая нужда. Подходы к вражескому лагерю, также и к перевалочному складу, были заминированы, и лишь люди, отлично знавшие не только местность, но и схему расстановки мин, могли пробраться как в лагерь, так и к складам.
Таким образом сложилась тупиковая ситуация, хотя для поддержания боевого духа обе стороны этого как бы не замечали. Вот почему и Кейз, хорошо обо всем осведомленный, предпочитал молчать, чтобы не обескуражить отряд, а главное, молодого командира, чьи способности внушали ему огромное уважение.
173
Отряд залег на вершине над вражеским лагерем и немощеной дорогой, которая, змеясь, уходила вверх по склону к шоссе на Иньянга-Хейтс.
— Положение, прямо сказать, трудное, Кейз, — нарушит молчание Тинаше. — Пришли-ка сюда пленного. — Он оперся на левый локоть, чтобы освободить правую руку на случай, еелй внезапно понадобится стрелять, и продолжал: — Видишь вон то большое дерево?
— Конечно.
— А то, почти напротив нас? На нашем склоне... то есть на склоне, который держат борцы за свободу? — И Тинаше кивнул на противоположный склон долины.
— Вижу, — с некоторым недоугиением ответил Кейз, чуть согнув палец на спусковом крючке своего автомата.
— Ты заметил, что холмы здесь ниже, чем там?
— Это с первого взгляда видно.
— А что их вершины сложены из сплошного камня и потому вряд ли заминированы, ты сообразил? — Тинаше указал пистолетом на гряду слева.
— Ясно! — Кейз уже понял, какой план сложился у Тинаше.
— Зато нижние склоны, обращенные к долине, непроходимы, как и она сама. Если не считать петляющих тайных троп, известных только тем, кто их проложил, — продолжал Тинаше.
— Кому это знать, как не мне! — улыбнулся Кейз.
— Ах, так! Но что же ты мне раньше не сказал? — Тинаше даже повысил голос от возмущения.
— Чеф, но я думал, ты и так рассчитываешь на меня, как на проводника. Ты ведь знал, что я помогал ставить наши мины и уже несколько раз доставлял отсюда оружие в наш район! — обиженно ответил Кейз.
— Очень хорошо. Ты нас и поведешь, когда мы спустимся с вершины.
— Спустимся с вершины? А как же проволочное заграждение? — И Кейз указал на вражеский лагерь.
— Не забегай вперед. Я еще не отдал приказа, а ты уже делаешь из него выводы!
— Извини, — пробормотал Кейз.
— С этим тоже можно подождать. А как зовут пленного?
— Мбои, — ответил сам пленный, опередив Кейза. — И я хочу предложить вам кое-что, чтобы заслужить ваше доверие. Моя семья и мой дом находятся в районе, контролируемом борцами за свободу, и...
— Эй, ты! Молчи, пока чеф не разрешит тебе говорить! — приказал Дэвид.
174
— Спокойнее, Дэвид. Пусть говорит. Человеку, когда у него на душе такое, трудно молчать,— с сочувствием сказал Тинаше.
— Так вот, чеф... Вы ведь не знаете, что в головорезы меня зачислили за мою службу здесь. Вон в этом легере. Я был начальникам саперов, черных, конечно, и поставил много мин, на которых подорвались... Как я теперь об этом жалею! Ведь среди ваших бойцов были двое моих родных братьев... — запинаясь, говорил Мбои.
— А ну, хватит! — жестко скомандовал Дэвид.
— Послушай, Дэвид! Перебивать его буду только я. Это приказ. Ты понял?
— Конечно, чеф. Но я же хотел, чтобы он говорил только правду, если надеется, что мы его пощадим! — Дэвид весь кипел и глядел на Мбои так, словно готов был задушить его собственными руками.
— Кто это «мы»? — спросил Тинаше.
— Я хотел сказать — ты. — Дэвид перевел взгляд па Тинаше.
— Совершенно верно. А я хочу, чтобы он говорил. Ты понял?
— Есть, чеф. Все понятно.
— Отлично. А ты, Мбои, отвечай без ненужных подробностей. Ясно?
— Да, сэр... чеф.
— Кто охраняет вход в заграждение?
— Часовой с автоматом... Вы принудили их рассредоточить силы...
— Я ведь сказал: отвечай только на мои вопросы. Вторая часть твоего ответа была излишней. Нам все известно: мы ведь этого и добивались. Ты скоро поймешь, откуда родилась легенда про бойцов свободы. Ты, кажется, веришь, что мы все колдуны? — с легкой насмешкой спросил Тинаше.
— Конечно, чеф. Нам говорили, что вас всех прожарили, так вы стали неуязвимыми и умеете превращаться во что угодно!
— И в Хот-Спрингс ты, попав в плен, попросился к нам в расчете, что и тебя прожарят?
— Честно говоря, да. Я должен научиться колдовству, чтобы вернуться к своим... и сражаться с настоящими врагами... с теми, у кого я так долго служил, — объяснил Мбои, и бойцы засмеялись его представлениям об их могуществе.
— Ну что же, в ближайшие дни, если будешь помогать нам как следует, — сказал Тинаше, — ты сумеешь научиться колдовству. Даже сам прожаришь кое-кого, ради общей безопасности.
175
— С радостью. Ради моей семьи. Чтобы как-то искупить смерть моих братьев...—с жаром ответил Мбои.
— К твоему сведению, тебя уже прожаривают, бедняга! — вмешался Дэвид.
— Но мы же не в краю колдунов! Мне говорили, что только там... Вы ведь туда идете? — озабоченно осведомился Мбои.
— Дэвид! — предостерегающе сказал Тинаше.
— Молчу, молчу! — Дэвид пожал плечами.
— Скажи, Мбои, кто держит долину под прицелом? — Тинаше вернулся к главной теме.
— Два человека с крупнокалиберными пулеметами. Дежурят по очереди.
— Как установлены пулеметы?
— Чтобы поражать цель в широком секторе. Они простреливают и склон борцов за свободу, и всю дистанцию до двадцати ярдов от своего ограждения.
— Отлично, — сказал Тинаше, и Мбои обрадовался згой похвале. — А эти двадцать ярдов у заграждения, которые не простреливаются пулеметами, они безопасны? — продолжал Тинаше.
— Н), нет! Безопасна только полоса в пять ярдов у самого заграждения, где установлены предупреждающие устройства. А дальше — мины. Камни над ними помечены белой краской, а безопасные — красной.
— Прекрасно. А за воздухом они следят?
— Зачем? У вас ведь нет самолетов, как у нас... то есть у врагов... — Мбои запнулся.
— Ага! У нас! — Дэвид даже приподнялся.
— Замолчи, Дэвид, слышишь! — нетерпеливо оборвал его Тинаше.
— Ну, оговорился... Начальник, я делом докажу, что я на вашей стороне. Только позволь! —умоляюще сказал Мбои.
— Ладно. Значит, за воздухом не следят? Это точно? Что бы там ни происходило, они внимания не обратят?
— Да. Разве что шум какой-нибудь необычный...
— Что значит — необычный?
— Ну, не шум крыльев больших птиц и нс треск вертолета. Они тут иногда пролетают очень низко, — ответил Мбои.
— Понимаю. А каких больших птиц ты имел в виду?
— Вообще-то стервятников.
— Ах, так. Ну а охрана входа в заграждение? Эта дорога заминирована? — спросил Тинаше, обводя взглядом лагерь, дорогу и долину внизу.
— Если да, то не...не врагами. Она им нужна. Да и вообще
176
отсюда и до заграждения никаких ловушек нет. И мин тоже,— ответил Мбои.
— Хорошо. А теперь расскажи, что за люди часовые, охраняющие вход? Ты что-нибудь особенное в них подметил?
— Люди как люди. Дохнут со скуки, оживляются только, когда девушки спускаются с холма по дороге в Ватсомбу. Больше вроде бы ничего. Одно только: оба меткие стрелки.
— Ну, спасибо. Да, о девушках! Этих часовых часто сменяют или пост поручен им одним?
— Их двое. Один дежурит ночью, другой днем. Сменяются около шести, — сообщил Мбои.
— Рассказываешь ты дельно. А что еще там происходит по точному расписанию?
— Да многое. Например, каждую педелю по понедельникам из Умтали доставляют продовольствие. В большом фургоне. С шофером сидят двое солдат. Через час подъезжает «Лендровер» с двумя офицерами и охраной. Делают вид, будто приехали для смены радиста, а на самом деле смотрят, благополучно ли прибыл фургон. Они ведь черным не доверяют.
— Очень хорошо. А теперь вернись к Тапиве п Тому. Кейз и Дэвид, нам нужно кое-что обсудить.
Командир отряда и ei о помощники отползли в сторону.
— Поглядите-ка, — сказал Тинаше, кивая на лагерь врага,— как там пируют стервятники и вороны.
— Нашли какую-нибудь падаль... — начал Кейз и вдруг умолк.
— Что с тобой, Кейз?
— Эти птицы над лагерем напомнили мне отвратительный обычай, который завели враги. Они кладут труп особо отважного бойца свободы на скалу и оставляют его стервятникам. Причем стараются устроить так, чтобы его товарищи видели, что с ним сделали.
— Неслыханная гнусность! Но нам надо обсудить другое. Вы оба слышали, что говорил Мбои,— начал Тинаше.
— Я склонен ему поверить, — заметил Дэвид.
— А сначала объявил его лжецом!
— Нс будем терять время на пустые пререкания, не стоит так долго оставаться на одном месте. У них, конечно, есть полевые бинокли! — напомнил Дэвид.
— Тогда слушайте. Каждый боец закопает свое оружие в каком-нибудь удобном месте, чтобы его потом было нетрудно забрать. Мы все наденем вражескую форму, которую взяли в Хот-Спрингс. Подберите что-нибудь и для Мбои. И пока будем пользоваться только вражеским оружием. Это ясно? — спросил Тинаше.
177
Кейз и Дэвид молча прикидывали, что мог задумать Тинаше. Наконец Кейз сказал:
— Надеюсь, ты не замышляешь ничего отчаянного, чеф? Мне бы не хотелось, чтобы ты, только-только успев начать, кончил, как падаль, брошенная на поживу стервятникам.
— Кейз! — резко одернул его Тинаше.— Могу я продолжать?
— Конечно! — ответили Кейз и Дэвид в один голос.
— Итак, мы переоденемся во вражескую форму и возьмем вражеское оружие. К вечеру у каждого бойца должен быть моток лески достаточной длины, чтобы я мог развернуть шнуро-рацию и вот от этого дерева руководить всеми, кто займет позицию в долине. Если лески не хватит, надо будет докупить в Ватсомбе. Все ясно?
— То, что ты сказал, — да. В отличие от твоих дальнейших планов, — заметил Кейз.
— Пусть они пока остаются неясными. Для врагов. — Тинаше помолчал. — Вечером Мбои проводит нас вниз в долину, чтобы мы запомнили как можно больше безопасных троп. Потом Тапива, Том и еще десять бойцов замаскируются длинными пучками травы и начнут складывать из камней противовоздушные убежища — я рассчитываю через неделю спровоцировать авиационную атаку на долину. По одному маленькому убежищу для каждого бойца, так чтобы он мог стрелять, не подвергаясь опасности. На эту работу дается неделя — строить следует не торопясь, но без перерывов. Если они начнут суетиться, враги в бинокль быстро заметят подозрительные пучки гравы. Закончив работу, бойцы подключатся к шнурорации и будут ждать дальнейших распоряжений. Все ясно?
— Совершенно ясно и очень опасно, — ответил Кейз.
— А вы ждали чего-нибудь другого?
— Конечно, нет. И я полностью с тобой согласен.
— Хорошо. Тем временем Дэвид возьмет Мбои и четырех бойцов и будет следить за лагерем. Надо проверить, правду ли говорил Мбои. Безопасная полоса в пя!ь ярдов, белые и красные метки на камнях, время смены часовых и прибытия фургона. Мбои пусть всегда идет впереди. Эта группа тоже будет на шнурорации и получит мои инструкции, когда приблизится решающий момент. Нам нужно на короткое время захватить вход в заграждение и рацию, чтобы вызвать враги по вражескому радио и тут же отступить, а они пусть разделаются со своими. Возможно, нам не придется сделать ни одного выстрела, — объявил Тинаше, с трудом пряча возбуждение.
— Ничего не могу понять, — вставил Кейз.
— Наверное, потому, что все очень просто, — ответил Тина-
178
ше, сдерживая улыбку. — Товарищ Дэвид, какие-нибудь вопросы?
— М-да, загадочно! А когда, собственно, планируется захват входа? — спросил Дэвид.
— Во время смены часовых. Когда вы овладеете входом, вражеский радист должен передать по рации отчаянный призыв о помощи: лагерь захвачен террористами в форме сил безопасности! И самое главное: в конце передачи радист должен вскрикнуть так, чтобы тем, кто будет его слушать, показалось, будто передача прервалась, потому что его убили. Все ясно?—спросил Тинаше у Дэвида.
— Твои слова прозрачны, как вода в Пунгве, и столь же интересны, — отозвался Дэвид.
— А пока ты, я и еще девять товарищей будем прохлаждаться здесь па шнурорации? — спросил Кейз с легкой досадой. Он был человеком действия, и перспектива сидеть сложа руки, пусть даже недолго, ему совсем не улыбалась.
— Увы, нет, товарищ! Об отдыхе не мечтай! Мыс тобой переправим оружие над толовой врага, пока у него под носом будут воздвигаться .маленькие убежища. Так что прохлаждаться тебе никак не придется. — сказал Тинаше, улыбнувшись Кейзу.
— Погоди! Самолетов у нас нет и еще долю не будет. Так каким же образом ты намерен переправлять оружие над головой врага? — с недоумением спросил Кейз.
— Что значит: намерен? Оно будет переправлено прямо у них над головой почти вот на это самое место, откуда мы увезем его на вражеском фургоне, куда сочтем нужным. Думаю, что произойдет это через понедельник в шесть часов вечера. Кейз, ты как будто озадачен?
— Еще бы! Я уже совсем запутался и начинаю лаже подозревать, что ты не собираешься давать мне никакого стоящего поручения. Такого интересного, как Дэвиду.
— Не беспокойся, Кейз! Тебе предстоит в ближайшие дни разрешить интереснейшую проблему доставки оружия над головой врага. Кроме того, ты проводишь меня на склад на той стороне долины и познакомишь с тамошними товарищами.
— С товарищами-то с товарищами, чеф, только женского пола.
— Неужели?
— Но они настоящие бойцы. Когда приходит время браться за оружие, с любым мужчиной потягаются. Склады охраняют почти только они. А уж свое достоинство оберегают очень ревниво. Так что не вздумай позволить себе чего-нибудь лишнего! — добавил Кейз с усмешкой.
179
— Спасибо, Кейз. Но когда наши убежища в долине будут готовы, я намереваюсь позволить себе очень много лишнего, и, думаю, они не оскорбятся. Да и в любом случае ты все время будешь рядом со мной.
Заканчивая совещание, Тинаше предостерег своих помощников: давая инструкции бойцам, они должны поменьше посвящать Мбои в свои планы. Тапива, Том и Дэвид были явно довольны порученными им заданиями, и вскоре бойцы, все в форме сил безопасности, уже отмеряли и сплетали леску. Двоих отправили в Ватсомбу закупить еще лески — в форме и с оружием рядовых сил безопасности. Только Кейз тихо злился, что его оставили без дела. А ведь он — самый опыт ный боец в отряде. Не от того ли, что между ним и новым командиром не возникло подлинное внутреннее доверие, хотя Тинаше и вызывал у него искреннее восхищение? Известно ли Тинаше, что он, Кейз, был в школе первым учеником по физике и математике, но ушел из пятого класса в конце октября 1963 года, откликнувшись на призыв взяться за оружие? Что в борьбу за свободу его вовлек Мламбо, который учился с ним в одной школе, только классом старше, специализируясь по английскому языку и истории? Несмотря на разные интересы в области школьных наук, они стали друзьями, и эта дружба еще более окрепла, когда в 1961 году их отцы были арестованы. Лишившиеся кормильцев семьи влачили нищенское существование, и ни Кейз, ни Мламбо не могли с этим смириться. Ведь даже когда их матерям ценой тяжкого труда и строжайшей экономии удавалось скопить немного денег, свидание с арестованными мужьями они получали нс чаше раза в год.
И когда Мламбо с первой горсткой борцов за свободу посетил свою прежнюю школу, Кейз не колебался ни секунды: он тут же присоединился к ним и ушел вместе с ними. Он был рядом с Мламбо все первые трудные дни, когда бойцам еще приходилось завоевывать доверие местных жителей, а враг прилагал огромные усилия, стараясь уничтожить их, прежде чем пламя борьбы за свободу распространится по всей стране...
Вот какие мысли мелькали в голове Кейза, пока он томился в ожидании.
Потом Тинаше отозвал его в сторону. Пока они перешептывались, зашло солнце. Под конец Кейз, явно повеселев, сказал:
— Насколько я могу судить, бойцы женского отряда будут только рады нам помочь. Ради Зимбабве они готовы на все. Мы как-то говорили с ними об этом, и они сказали, что готовы принять любые невзгоды и страдания ради победы. Суро
180
вости у них хоть отбавляй. Но переговоры с ними я беру на себя.
— А как тебе мой план протянуть канатную дорогу над головой врага ночью в воскресенье?
— Блестящий и легко осуществимый. У девушек почти наверное найдутся стальные тросы. Возможно, нам придется приварить их Друг к другу, чтобы получить необходимую длину. Но эго несложно. На складах обычно имеется все необходимое оборудование, включая и сварочные аппараты, — заключил Кейз.
— Ну, а захват часовых?
— Он потребует особой выдержки. Дэвид и его бойцы должны будут идти по пятиметровой полосе с невозмутимой уверенностью, чтобы часовые приняли их за патруль, проверяющий заграждение. Конечно, самая большая трудность тут — со-тласование времени. Им необходимо подойти к входу точно в момент смены часовых, и тогда же две красивые девушки должны появиться на дороге в Ватскомбу. Если девушки сумеют отвлечь внимание часовых, Дэвиду и его группе будет легче подойти к ним сзади и обезоружить. — Кейз улыбнулся, представив себе, как все это будет выглядеть.
— Ну, а погрузка оружия и боеприпасов? — Тинаше хотел, чтобы Кейз критически оценил и заключительную часть его плана.
— С ней могут возникнуть всякие сложности. Будем надеялся. что фургон с припасами прибудет точно по расписанию. Иначе в опасности окажутся не только Дэвид и его бойцы, но и все, к го будет в долине. Ну, а теперь не отправиться ли нам туда, чтобы проверить искренность Мбои? — предложил Кейз.
— Ты прав, Кейз. Отдай распоряжение.
Мбои показал им в долине десять безопасных троп. Тинаше особенно заинтересовали пять, которые вели к западному склону долины. Одной из них им предстояло воспользоваться при отступлении, чтобы соединиться с остальным отрядом на шоссе к Инъянге.
Группа Дэвида с помощью Мбои приступила к изучению полосы перед вражеским заграждением, группа Тапивы принялась готовить маскировку из стеблей травы перед тем, как взяться за постройку убежищ, а Тинаше, Кейз и еще семеро бойцов начали медленный подъем на крутой каменный гребень. чтобы по нему добраться до склада, от которого их отделяло около полумили. За гребнем лежала зона, заминированная бойцами свободы, но Кейз без колебаний повел их через нее. Теперь Тинаше понял, почему для перевалочного склада было выбрано именно это место. Расселины в скалах, есте
181
ственные арки и пещеры служили надежными бомбоубежищами, а нагромождения камней, окаймлявшие глубокое ложе реки Пунгве, защищали их от обстрела с земли. Природа создала для бойцов свободы неприступную цепь крепостей. Но человеческие, а точнее женские руки соорудили каменные стены между скалами по обоим берегам, и. как вскоре обнаружил Тинаше, склад стал совершенно неприступной цитаделью. Некоторые пещеры были превращены в кухни, спальни и жилые комнаты, содержавшиеся в безупречной чистоте, добиться которой способны только женщины. Но если не считать этой чистоты, ничто другое не подсказало бы непосвященному посетителю, что склад охраняют и обслуживают одни только женщины и девушки. Там царила чисто мужская, даже подчеркнуто мужская атмосфера, в чем Тинаше не замедлил убедиться.
— Стой, кто идет! — сурово произнес женский голос, когда вслед за Кейзом и Тинаше и остальные бойцы подошли к каменному входу. — Лозунг или я стреляю!
— Воскресный вечер, Мламбо. год шестьдесят второй,— ответил Кейз.
Расчет был прост. На требование назвать лозунг враг ответил бы, например, «Вперед на борьбу!», чем выдал бы себя и оказался бы под пулеметным огнем. Истинный же пароль слагался из названия дня недели, времени суток, а также имени регионального командира, к которому присовокуплялся год, когда он вступил в движение за освобождение. Но и это была лишь часть пароля.
— Дальше! — потребовал голос из-за стены.
— Кейз, год шестьдесят третий, вечер, Аш, год семьдеся г пятый, — ответил Кейз, завершая пароль данными о ранге командира, приведшего отряд.
— Вечер, Аш, год семьдесят пятый, у нас не значится! Такого окружного командира нет! — раздраженно отозвался голос.
— Отчасти для того он сюда и пришел. Чтобы с этих пор у вас значиться! — ответил Кейз.
— Ну, хорошо. Вперед на борьбу за освобождение! Долой угнетателей! —Девушка на посту повернула каменную глыбу, закрывавшую вход.
Все они повторили лозунг и топнули, приветствуя девушку-бойца. Она ответила тем же.
— Проходите! Помещение номер шесть. А вы, я вижу, успели уже поработать! Где это вы захватили вражеское оружие и форму?
— По дороге сюда, — ответил Кейз.
— Так проходите!
182
Кейз повел их в помещение номер шесть — пещеру, где жили комендант склада и ее телохранители. Комендант оказалась женщиной могучего телосложения. Как и все ее бойцы, она была в темном саржевом комбинезоне, точно таком же. какие носили мужчины.
На складе повсюду кипела работа. Одна группа занималась уборкой пещер, другая укладывала только что полученное оружие и боеприпасы, третья отбирала ящики, которые предполагалось отправить кружным путем и перебросить партизанам в более удобном месте южнее или севернее. Работа сопровождалась дружным пением.
— Да у вас здесь просто хлопотливый улей! — одобрительно сказал Тинаше, когда они сели на гладкие камни, заменявшие табуреты.
Женщина-комендант, сидевшая на своей каменной кровати, внимательно посмотрела на Тинаше. Весь ее вид говорил, что мужчины должны обходиться с ней, как с равной.
— Прежде чем мы начнем разговор, сообщите свой лозунг, — потребовала она.
— Ах, да, конечно!
Тинаше и его бойцы вскочили на ноги.
— Вперед на борьбу за освобождение! Вперед для обретения самоуважения и достоинства! Вперед для утверждения равноправного сотрудничества мужчин и женщин!
Комендант и ее телохранители, которые тоже встали, после каждой фразы восклицали «вперед» и поднимали правые кулаки.
Потом все сели.
— Так что ты сказал, товарищ окружной командир?
— Аш Тириванху! — поправил Тинаше.
— Очень хорошо. Товарищ Аш Тириванху — «Мы заслуживаем того, чтобы быть полноправными людьми!». Какое отличное боевое имя! Но ты сказал...
— Что у вас тут настоящий хлопотливый улей.
— Да, мои пчелы-солдаты об этом позаботились.
— А медоносных пчел у вас, значит, нет! — улыбаясь, сказал Тинаше.
— Ни единой. Мед подождет, — ответила она и крепко сжала губы.
— До каких же пор?
— Пока пчелам не отпадет надобность жалить, — сказала она бесстрастным голосом.
— Значит, ждать уже недолго.
— Наоборот... Еще много лет.
183
— Но я здесь для того, чтобы подготовить заключительный акт этой драмы.
— А я думала, вы явились за оружием — ведь война разгорается сильнее, — заметила она и поглядела на Тинаше с явным разочарованием.
— То, что война разгорается, как раз и означает, что конец близок. Я убежден, что меду осталось ждачь совсем недолго.
— Ты большой оптимист, — ответила она с иронией.
— А у меня есть для этого все основания, если ты и твои пчелы-солдаты окажете мне помощь.
— Мы готовы сделать все, что нужно Зимбабве. Оi править ваше оружие куда-нибудь еще?
Опа уже хотела позвать кого-то, но Тинаше ее остановил: — Нет-нет.
— Я что-то не понимаю... — Она была сбита с толку и явно разочарована.
— Мы пришли забрать оружие и боеприпасы, чтобы переправить их через долину, а оттуда как можно быстрее доставить куда следует с помощью любых подручных средств.
— Но это невозможно!
— Почему?
— Дорога же перерезана! — И она кивнула в ту сторону, где находился лагерь сил безопасности. Тинаше еще больше упал в ее глазах.
— Потому-то нам и нужна ваша помощь. Я придумал, как переправить наш груз прямо над головой врага, и мои бойцы уже ведут подготовительную работу в долине под носом у часовых.
— Сначала объясни, что ты придумал, — сказала она, но уже с интересом.
Тинаше подробно изложил свой план: они протащат стальной трос по каменистым гребням, чтобы затем натянуть его над долиной и спускать по нему ящики с оружием к тому дереву, откуда они утром осматривали местность. Он подчеркнул, что им не обойтись без помощи ее бойцов. Затем он объяснил, что нужны две красивые девушки, чтобы в назначенный час в следующий понедельник отвлечь внимание обоих часовых и дать возможность группе Дэвида временно захватить лагерь, пока оружие будет грузиться в фургон.
Комендант тут же предложила выделить им помощниц для сварки имевшихся у них тросов, и бойцы Тинаше с помощью самых сильных женщин начали протаскивать трос по гребню, чтобы вечером в следующее воскресенье его можно было натя
184
нуть между уже намеченными деревьями и сразу приступить к переброске ящиков — дерево у склада было расположено намного выше того, под которым Тинаше утром совещался с Кейзом.
Все сведения, полученные от Мбои, оказались верными и точными. Трос был подвешен над долиной вечером на второе воскресенье после их прихода в долину. Переброска продолжалась почти до рассвета: ящики скользили на проволочных петлях. У нижнего конца троса Тинаше и его бойцы принимали их и прятали в кустарнике рядом с дорогой. К трем часам ночи вся партия оружия была надежно укрыта. Тогда бойцы привязали к своему концу троса довольно тяжелый камень и положили его на склоне над дорогой. Группа, оставшаяся на складе, принялась наматывать трос, камень потащило по минным полям. Мины, как вражеские, так и борцов за свободу, рвались одна за другой, и можно было подумать, что в долину забрело множество людей или большое стадо антилоп. Разрабатывая свой план. Тинаше рассчитывал именно на этот эффект. И действительно, начальник вражеского лагеря, ослабив свою оборону, отправил на рассвете десяток солдат выяснить, что же произошло. В Умтали была послана радиограмма с сообщением о взрывах и добавлением, что результаты разведки будут доложены позднее.
Но эти десять вражеских солдат попали в засаду, устроенную женским отрядом. В коротком бесшумном бою все десятеро были заколоты штыками, охрана же склада потеряла двух боевых подруг.
Тем временем Дэвид и его группа, переодевшись во вражескую форму, уверенно прошли по пятиярдовой полосе вдоль заграждения ко входу, за которым находились пулеметы и радиостанция. Те, кто заметил их из-за проволоки, решили, что десятка, посланная па разведку, проверяет на обратном пути заграждение перед тем, как доложить о результатах.
Издалека донесся шум приближающегося фургона, и в ту же секунду на дороге, повиливая бедрами, появились две красивые девушки (Тинаше, наблюдавший за ними с холма, где сходились нити шнурорации, решил про себя, что делают они это не слишком умело и естественно, но понадеялся, что часовые не станут вдаваться в подобные тонкости). Одна девушка несла в сумочке моток лески шнурорации и клубок шерсти, из которой вторая что-то вязала на ходу. Часовой, заступавший на пост у ворот, уставился на девушек, как и тот, которого он сменял. Девушки шли прямо на них, и Дэвид получил по шнурорации приказ-сигнал действовать. Он быстро обезоружил одного часового, а Мбои обыскал второго.
185
— Идите по дороге рядом с этими девушками, — приказал Дэвид своим пленникам, — И будьте осторожны: они вооружены и пустят оружие в ход без предупреждения. Подчиняйтесь им и не оглядывайтесь.
Девушки повели пленных к повороту, где возле спрятанных в кустах ящиков с оружием их ждал Кейз.
— Слушайте, вы! Если будете делать то, что я скажу, останетесь целы и невредимы. Остановите фургон, скажете шоферу, что на лагерь напали террористы: пусть поскорее развернется и увезет вас. А сами тут же разоружите охрану: вас они не заподозрят. Остальное — мое дело. Поняли? — спросил Кейз.
— Да, сэр... товарищ, — хором ответили испуганные пленники.
Фургон был захвачен без малейшего труда, и в него немедленно начали грузить оружие. На это ушло сорок минут.
Тем временем Дэвид с четырьмя бойцами, скорчившись в будке часового, ожидал распоряжения по шнурорации ворваться в заграждение, обезоружить пулеметчиков, захватить радиста и послать по радио отчаянный призыв о помощи. Приказ он получил через полчаса после начала погрузки. Сам он захватил врасплох и обезоружил радиста, а двое его бойцов оглушили прикладами пулеметчиков. Третий боец отключил сигнал тревоги, вышел на пятиярдовую полосу и прорезал дыру в заграждении, чтобы обеспечить группе отступление прямо к шоссе на Инъянгу, где им предстояло соединиться с бойцами, оставшимися пока в долине, и встретить угнанный фургон.
Дэвид выждал десять минут, а потом приставил пистолет к груди изнемогавшего от ужаса радиста.
— Слушайте очень внимательно, мистер радист! Если вы хоть в чем-то отклонитесь от моих инструкций, я продырявлю вам грудь. Понятно?
— Да, сэр... товарищ. Только разрешите объяснить: я давно уже хотел перебежать к вам, но меня тут держали прямо как под арестом, — дрожащим голосом произнес радист.
— Хватит! Включи передатчик и точно повторяй мои слова: «Лагерь в долине Хонде вызывает Умтали. Лагерь захвачен террористами в форме сил безопасности. Высылайте...» И тут захрипи, точно тебя душат.
— Но они же будут тут почти немедленно! Авиационное соединение, после того как я передал сообщение о взрывах, ждет только команды. Я хочу вас предупредить, сэр... то есть товарищ, — испуганно сказал радист.
— Время зря тратишь! Передавай! — приказал Дэвид.
— Есть, с... товарищ! — И радист дрожащей рукой взял микрофон.
186
Едва он кончил передавать, Дэвид разбил передатчик, запер радиста и выскользнул в дыру вслед за своими бойцами. Пригнувшись, они побежали по пятиярдовой полосе, как раз когда фургон промчался мимо ворот в сторону Инъянги. Солдаты внутри заграждения, сообразив, что дело нечисто, открыли огонь и убили Мбои и одного из бойцов. Дэвид подхватил труп убитого бойца и некоторое время тащил его один, пока не нагнал свою группу.
Из-за поворота вылетел «Лендровер» с офицерами, но не остановился, хотя двое пленных солдат и подавали отчаянные сигналы, а наоборот, охранники хлестнули по дороге из пулеметов. Кейз и оба пленных были убиты.
Девушка-боец дала очередь из автомата по кабине шофера. «Лендровер» перевернулся, скатился со склона и вспыхнул.
В тот момент, когда тело Кейза принесли на холм, где Тинаше сидел у шнурорации, над лагерем на бреющем полете промчались семь самолетов и обрушили на него град бомб, которые убили всех, кто в нем находился. Бойцы в убежищах обстреляли низко идущие самолеты, после чего Тинаше отдал приказ отступить к условленному месту встречи на шоссе. Самолеты повернули к своей базе, а Тинаше помог отнести тело Кейза на холм, где уже ждал фургон.
Прежде чем тронуться в путь, Тинаше попросил всех пять минут соблюдать молчание в честь павших героев — Кейза и остальных бойцов.
Затем фургон помчался по шоссе в сторону Иньянги, а позади него дымились развалины лагеря, который разбомбили свои же самолеты.
Прежде чем враг вернулся в разрушенный лагерь и восстановил его, женская охрана склада успела полностью использовать передышку: вновь от дерева к дереву был натянут трос, и за одну ночь партизанки перебросили через долину и спрягали в тайных подземных арсеналах не одну тонну оружия и боеприпасов. В результате не только обле! чилась доставка оружия в глубь страны, но на складе освободилось место для новых его партий. Врагу был нанесен тяжелый удар, от которого он так полностью и не оправился.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Фургон сил безопасности с двадцатью тремя бойцами свободы, телами Кейза и Торо, а также с запасами, предназначавшимися для лагеря и ящиками с оружием, одолевал подъем за
187
подъемом на пути к горам. Километров через сорок Тинаше приказал повернуть на шоссе Инъянга — Рузапе.
Миновав Рузапе. они после еще нескольких поворотов выехали на проселок, ведущий к Дорове. Шофер неуверенно сказал:
— Сэр... то есть товарищ!
— В чем дело? — спросил Тинаше, сидевший с краю, так что между ним и шофером находился Дэвид.
— Горючее кончается, а я боюсь, что нас уже преследуют... солдаты.
— Хорошо. — спокойно ответил Тинаше. — Остановись где-нибудь в стороне от населенных пунктов, и мы зальем бак.
— Но у меня с собой горючего нет. Я заправился с расчетом, чтобы только съездить в лагерь и вернуться в Умтали.
— Ничего. В Зимбабве хватит горючего на все машины и нет много месяцев вперед, — ответил Тинаше. — Остановись.
Шофер затормозил, и пение в кузове смолкло. Оставив шофера под присмотром Дэвида, Тинаше пошел успокоить бойцов, которые заложили в заднюю дверь деревянные клинья, чтобы следить в щель, не покажется ли погоня. Проплывший в небе вертолет усилил общую тревогу, но Тинаше распорядился, чтобы они пока вели себя, как вражеские солдаты, и потому в кузове стоящего у обочины фургона вновь загремели антипартизанские песни. Теперь оставалось только дождаться горючего, которое обещал Тинаше.
Вскоре послышался шум приближающейся тяжело нагруженной машины, а затем из-за поворота выехал битком набитый междугородний автобус и, подчиняясь сигналу Тинаше, остановился.
— Вперед на борьбу! Долой угнетателей! —воскликнул Тинаше, подходя к кабине. За стеклами маячили испуганные лица пассажиров.
Шофер растерялся. Революционные лозунги — и форма сил безопасности? Ему припомнились случаи, когда разведчики-головорезы выдавали себя за бойцов свободы. «Ну, не повезло!»—подумал шофер. Наверное, враг проведал о том, что его за этим поворотом не раз останавливали бойцы свободы, давали ему поручения, забирали то, что он им доставлял. Шофер решил, что лучше всего ему помалкиват ь, будто он ничего ведать не ведает и ни в чем не разбирается.
— Ты что, не знаешь, как ответить? — спросил Тинаше многозначительно.
— Не-ет...
— Правда? — И по знаку Тинаше из кузова выпрыгнул Та-
188
пива. При виде знакомого лица шофер было оживился^ но тут же снова помрачнел.
«Значит, ищейки не только меня разгадали, но хотят устроить мне очную ставку с предателем! Ну, все!» — подумал шофер.
— У нас баки почти пусты, и мы хотели бы перекачать твое горючее. Оставь ровно столько, сколько нужно, чтобы добраться до Доровы. А владельцу отдашь это письмо. — Тинаше не стал тратить время на разрешение его сомнений, а просто протянул письмо с пулей от партизанского автомата.
Бойцы перекачали горючее в баки фургона и забрали полные канистры. Письмо извещало владельца автобуса о юм, что борцы згт свободу воспользовались его горючим, и было подписано: «Твои сыновья».
Фургон вновь отправился в путь и сделал значительный крюк, объезжая полицейский лагерь в Бухере, славившийся подозрительностью и придирчивостью своих часовых. Запасы горючего еще дважды пополнялись тем же способом. Когда наконец фургон выехал с проселка на шоссе в Мхандамамбве, Тинаше приказал шоферу повернуть к Сиби, где в потаенной пещере находился региональный арсенал. Фургон разгрузили на условленном месте, не доезжая арсенала, и шоферу было приказано отправиться с ним на ближайшую правительственную базу и там отдать начальству письмо, в котором борцы за свободу выражали благодарность за припасы, а также фургон, оказавшийся очень кстати для перевозки оружия. Письмо они подписали: «Хозяева страны».
Тинаше отправил двух бойцов к чефу Мламбо, а остальные перенесли оружие на склад. Тела Кейза и Торо положили на каменном выступе рядом с базовым лагерем. Возле них круглые сутки, сменяя друг друга, стояли часовые.
Чеф Мламбо вернулся только через четыре дня с отрядом из двадцати отборных бойцов, среди которых было две женщины. Хотя с Мламбо вернулись оба товарища, посланные Тинаше, который ждал на заранее условленном месте. Мламбо, оставаясь под прикрытием леса, потребовал:
— Лозунг, или мы стреляем!
Долгие годы освободительной войны научили его никогда не полагаться даже на самое, казалось бы, очевидное. В середине шестидесятых годов он за один вечер потерял в районе Лунди девятнадцать бойцов — их отравили жители деревни, давно уже пользовавшиеся их полным доверием, но потом польстившиеся на посулы врага. Эта трагедия не превратила Мламбо в мрачного и подозрительного человека, он сумел сохранить тот жизнеутверждающий оптимизм, который превра
> 189
тил его в легенду в тех районах, где ему приходилось действовать, но печальный опыт, купленный столь дорогой ценой, обострил его бдительность.
Тинаше, тоже прятавшийся в кустах за камнем, ответил — как тогда Кейз у входа в перевалочный склад оружия — не лозунгом, а условным паролем.
— Мламбо Тинаше, из Чиби в Хонде, три недели назад.
— Вперед на борьбу! — произнес чеф Мламбо, и, выйдя из укрытия, командиры крепко обнялись.
— Я ожидал тебя не раньше, чем через месяц. Поэтому меня здесь и не было, — объяснил чеф Мламбо, кладя руку на плечо Тинаше.— Ты прирожденный руководитель, товарищ Аш.
— Прежде чем хвалить, выслушай, что мне удалось осуществить и ценой каких потерь, — ответил Тинаше.
Чеф Мламбо обвел взглядом отряд Тинаше и грустно сказал:
— Я с горестью вижу, что Кейз и Торо погибли, выполняя задание.
— Увы, да. Они принесли Зимбабве величайшую жертву, на какую только способен человек, — столь же грустно ответил Тинаше.
— Меня удручает, что список наших павших героев растет так быстро! Но ты похоронил их достойно?
— Мы ждали тебя, чеф.
— Значит, ты привез их тела?
— Да, чеф. Травы нашей родной земли предохраняют их от тления, — ответил Тинаше.
— Товарищ, твое сердце открыто человечности и сочувствию. Оставайся таким всегда. — сказал Мламбо и снова одобрительно положил руку на плечо Тинаше.
Затем чеф Мламбо послал за старостами окрестных деревень, с самого начала поддерживавших борцов за свободу и хорошо знавших Кейза. Они пришли вместе с бойцами, опустив головы, стали полукругом около тел погибших. Чеф Мламбо пригласил тех, кто хотел бы помянуть Кейза й Торо, выйти вперед и произнести прощальную речь. Все говорившие обязательно упоминали о преданности Кейза делу борьбы и его практических талантах. Тинаше сказал:
— Он не терпел бездействия, но всегда заранее взвешивал результаты того, что намеревался предпринять. Мне он был верным помощником, а когда того требовали обстоятельства, неизменно выступал с полезной критикой. И жизнь его, и смерть заслуживают самого высокого уважения.
Последним говорил Мламбо:
— Я мог бы повторить все, что сказали вы. Но добавлю
190
только, что его несгибаемая верность нашему делу выковывалась, как вам известно, еще когда мы с ним были школьными друзьями. И он неоднократно доказывал ее, как начальник нашей диверсионной группы. По скромности он не раз отказывался от назначения окружным командиром, утверждая, что принесет больше пользы в качестве исполнителя, чем руководителя. Его товарищ в смерти Торо пришел к нам недавно. Но за это короткое время он показал себя отличным бойцом.
По лицам старост текли слезы, а Мламбо продолжал: — Согласно нашему обычаю в честь павших героев прозвучит салют из пятнадцати залпов, а затем тела покойных будут унесены, дабы место их погребения осталось тайной для всех, кроме немногих посвященных. — как того требует древний похоронный обряд. Подойдите же в последний раз проститься с павшими героями! — И чеф Мламбо умолк.
Тинаше навсегда запомнил лицо Кейза, его толстые губы и шрам, оставленный взрывом, когда Кейз проверял новое запальное устройство. Наконец тела накрыли одним одеялом, и над ними прозвучали пятнадцать очередей зенитного пулемета. Затем носильщики удалились с ними сквозь колеблющуюся пелену порохового дыма.
Тинаше пропел торжественную песню, к которой присоединились бойцы и старосты, а потом по знаку чефа Мламбо все разошлись, и он остался наедине с Тинаше.
— Ну, а теперь начни с самого начала, товарищ Аш, — сказал Мламбо, и Тинаше подробно, но без лишних отступлений доложил о том, как было выполнено порученное ему задание.
Чеф Мламбо лишь изредка перебивал его одобрительными замечаниями, а когда он кончил, снова крепко его обнял, и они долго молчали.
— Таким образом, благодаря твоему военному таланту и находчивости враг сам себя уничтожил, — сказал наконец Мламбо. — Но теперь тебе предстоит выполнить более сложное задание среди ярких огней Хараре, которые прячут множество темных дел... Я имею в виду «Зонке интернейшнл».
— Выяснилось что-нибудь новое? —живо спросил Тинаше.
— Очень многое. «Зонке интернейшнл» — это только ширма, но где-то действует тайный консорциум. Джорджу удалось подцепить Налла на удочку. А теперь тебе предстоит довести дело до конца. — Мламбо внимательно посмотрел на Тинаше.
— Интересно, — задумчиво протянул Тинаше и спросил после паузы: — Но нельзя ли мне прежде съездить повидаться с отцом в Нуанеци? Мне хотелось бы помирить его с матерью.
— Можешь приступить к выполнению задания в любое удобное для тебя время, но не позже, чем через два месяца.
191
Да! Должен сказать тебе, что твой отец живет сейчас с двумя воюющими между собой женщинами — Марвеи и ее сестрой. И кажется, он сыт всем этим по горло, — добавил Мламбо.
— Спасибо за информацию. Могу я взять с собой Тапиву и Тома?
— Конечно. Надеюсь, это нанесет новый удар по неумирающему хвосту Трасса.
— Трасс же погиб!
— Не совсем, товарищ, не совсем. Ты, конечно, помнишь Понджи?
— Но он получил пятнадцать лет тюрьмы за грабежи!
— Получить-то получил, но сразу после суда был увезен в казарму разведчиков-головорезов и все это время оставался правой рукой Трасса. Эти негодяи попытались выкрасть Мхури из сада фермера Джорджа. Пятеро из них полегли там, но, согласно моим сведениям, Трасс не отказался от своего замысла. Как видишь, Тинаше. Трасс еще не обезврежен. А Понджи во главе головорезов очень опасен. Особенно для доверчивых деревенских .жителей.
— Да, нам следует повысить бдительность!
— Совершенно верно. И когда отправишься к отцу, помни, что даже твои семейные дела связаны с нашей борьбой.
В заключение Мламбо сказал:
— Ну. товарищ Аш, отправляйся, когда захочешь, по, кроме Тапивы и Тома, я пошлю с тобой еще десять бойцов, гак как придаю большое значение тому, что ты задумал.
К ферме Рутенги. где теперь обосновались мистер Гари и Марвеи с сестрой. Тинаше и его спутники вышли два дня спустя. Они поставили себе задачей постараться вернуть самоуважение не только мистеру Гари, но и обеим женщинам, хотя Тинаше прекрасно понимал, что это может потребовать крайних мер: мистер Гари, по-видимому, совсем увяз в трясине, которую сам же и сотворил.
Оставив дозорных возле скопления убогих лачуг, Тинаше с Тапивой и Томом направились к хижине с двумя дверями в растрескавшейся глиняной стене, из которой торчал^ полусгнившие жерди. Недавно прошел дождь, и теперь под жаркими лучами клонящегося к закату солнца от земли поднимались испарения, в которых запах пива мешался с запахом мочи.
Это и была забегаловка, которую сестра Марвеи открыла, как только они с мистером Гари перебрались сюда. Множество крыс, вспугнутых приближением троих людей, кинулись врассыпную, ища убежища среди высохших стеблей кукурузы, которыми была крыта хижина.
И тут между двумя дверями они увидели мистера Гари: он
192
удерживался на ногах только потому, что две женщины тащили его за руки, каждая в свою сторону.
— Ну, чго вы ко мне привязались! — бормотал мистер Гари.— Хоть бы кто-нибудь спас меня отсюда...
За этим мы и пришли, отец,— сказал Тинаше.
— Мне все равно, кто ты такой... Только уведи меня отсюда...
При виде Тинаше, Тапивы и Тома обе женщины попятились. Они онемели от ужаса. Тапива и Тинаше подхватили зашатавшегося отца, а Том подбежал к матери.
- Только не трогай меня! Я сегодня же все это брошу, сынок! Клянусь, — бормотала она, дрожа от страха.
- Успокойся, мама. Что ты хочешь бросить?
- Ну что... Торговлю своим телом... Говорят, террористы... борцы за свободу... убивают таких женщин.
- Мы не террористы, мама, мы не убиваем за то, что ты называешь торговлей собой. Тебе дадут возможность вновь стать самой собой. Успокойся, мама. Обопрись на мою руку, и пойдем.
— Правда. Том? — И Марвеи робко взяла его за руку.
Тем временем ее сестра кинулась бежать и скрылась среди лачуг. Бойцы не стали гнаться за пей, опасаясь, что поднимется тревога, и им припишут намерение расправиться с ней.
Тинаше положил руки отца себе на плечи и крепко сжал его запястья. Тапива ухватил мистера Гари за лодыжки, и они понесли его туда, где оставили дозорных. Том шел следом, ведя мать за руку. Марвеи покорно семенила рядом.
Двое бойцов по просьбе Тинаше соорудили носилки для мистера Гари, и они тут же отправились в долгий обратный путь. Бойцы наперебой предлагали сменить его и Тапиву — братья, кроме носилок, несли и обычное снаряжение.
— Большое спасибо, товарищи, — отвечал Тинаше, — но это мы с Тапивой должны сделать сами.
Шли они не быстро, чтобы Марвеи не слишком уставала. Бойцы, отправившиеся за продовольствием на соседнюю ферму, вернулись с тревожным известием: накануне их разыскивали Понджи с Буреки и другие разведчики-головорезы.
К мистеру Гари понемногу начало возвращаться сознание, по он был по-прежнему одурманен долгими месяцами беспробудного пьянства. Заворочавшись на носилках, он просипел:
— Марвеи, подай пива!
- Он всегда требует пива... когда просыпается... — запинаясь, объяснила Марвеи.
— И табака принеси, да поживей, — бормотал мистер Гари.
7 Альманах «Африка», вып. 5
193
— Что мне делать? — боязливым шепотом спросила Марвеи, глядя на Тапиву и Тинаше.
— Не знаю. Ни пива, ни табака у нас нет... Но сделай вил. будто ты пошла за ними, — предложил Тинаше.
— А потом?
— Поступай, как я тебе скажу, и не бойся. Мы тебе поможем. Ты ведь теперь не одна.
Несколько минут спустя мистер Гари с усилием приподнялся и сел на носилках, очевидно, стараясь понять, куда же девалась Марвеи. Но, увидев перед собой лица своих сыновей и Тома, он медленно откинулся и закрыл глаза. До следующего привала у плотины Бангала на реке Мтиликве он ни разу не пошевелился.
— Том, скажи, как ты думаешь, — спросил Тинаше. с тревогой кивнув на отца. — Правильно ли мы делаем?
Том, отвергнутый Трассом, своим отцом, который хотя и послал его учиться, но держал от себя на безопасном расстоянии, нелюбимый матерью, поз ому что из-за hci о она должна была бросить учиться, бежал к партизанам вместе с Тапивой еще в 1963 году и был одним из первых, кто прошел курс обучения за границей, где он настолько преуспел в медицине, что стал старшим фельдшером округа.
— Ты спрашиваешь, правильно ли вы делаете, что не даете ему пива?
- Да.
— Видишь ли, твой отец — алкоголик, и если сразу лиштъ его спиртного, он умрет. Отучать его пить надо постепенно, давая ему алкоголь все реже и реже, пока он совсем не выздоровеет, — объяснил Том.— Жаль, я плохо в этом разбираюсь и по-настоящему помочь вам не могу.
— Попробуем что-нибудь придумать. Да, кстати, ведь все это, наверное, относится и к твоей матери. Надеюсь, она простит, что я так про нее говорю. Ты простишь меня, мать Тома? — сказал Тинаше, глядя на Марвеи.
— К... конечно, — запинаясь, ответила Марвеи, пораженная его почтительным тоном. С тех пор как в ее жизнь вошел Трасс, она перестала считать себя достойной уважения и привыкла, что приятные слова ей говорят только мужчины, ищущие с ней близости.
— Ты совершенно прав, чеф,— заметил Том.
— Спасибо, что ты предупредил меня, как надо отучать его от алкоголя. Но ему придется дотерпеть до конца пути. У пас же ничего спиртного с собой нет...
— У меня в сумке есть бутылка качасу...— робко вмешалась
194
Марвеи. — Прямо как джин. Он его каждое утро пьет. Говорит, что ему полезно...
— Магь Тома, главное, чтобы и ты и он перестали верить, будто яд может быть полезен. Пока, как объяснил твой сын, вам придется понемногу пить, но помни — каждый глоток ты будешь делать, только чтобы отвыкнуть. Понимаешь?
— Да... Большое спасибо, — ответила она неловко.
— Мама, мы думаем только о том, чтобы помочь вам обоим. Только ради этого мы и пришли за вами. Так помоги же себе сама, — умоляюще сказал Том.
Они продолжали идти по берегу Мтиликвс к руинам Зимбабве, где должны были встретиться с чефом Мламбо. Их цель была уже близка, когда мистер Гари вновь открыл глаза, посмотрел на сыновей, зажмурился, вновь открыл их и сказал, проверяя, не снится ли ему все это:
— Я хочу пить.
— Воды, товарищ, и побыстрее! — попросил Тинаше \ одного из бойцов. Но мистер Гари, едва отхлебнув из фляжки. отвернулся со словами:
— Чего-нибудь покрепче. Вы у Марвеи спросите. Она ведь здесь.
Марвеи посмотрела на Тинаше, он ободряюще кивнул, п она подала мистеру Гари бутылку с качасу. Тинаше выхватил у отца бутылку, едва он сделал глоток-другой. Через несколько минут мистер Гари словно чудом обрел силы и дар речи.
— Я слышал, о чем вы говорили, я только притворялся, будто потерял сознание. Мне хотелось убедиться, что эго не бред. В ушах у меня звучали голоса сыновей, и я поверил, что Тапива и Тинаше действительно несут меня на своих плечах. Такой душевной боли я еще ни разу в жизни не испытывал. Ведь я никчемный отец и был никчемным мужем. Я же выгнал из дома сыновей, которые теперь несут меня. Дети, пожалуйста, убейте меня побыстрее. Ничего другого я от вас не заслужил. Но не подвергайте меня пытке своей добротой...
Тинаше и Тапива слушали его, опустив головы, затем Тинаше сказал:
— Милый отец, мы пришли за тобой с самыми лучшими намерениями.
— Но куда вы меня несете, Тинаше?
— К твоей жене, нашей матери, если ты нам позволишь.
— К моей жене? Да, она ваша мать, но она знает всю мою никчемность.
— Не торопись. Дай ей самой решить, — ответил Тинаше, понимая, что выдает желаемое за действительное. — Но помни
195
одно: мы пришли за тобой, потому что ты нам очень нужен. И мы больше всего хотим, чтобы вы с мамой помирились,— закончил он умоляющим тоном.
— Я бы хотел выпить пива! — неожиданно потребовал мистер Гари.
— Пока нельзя, отец. Потерпи еще немного, — ответил Тинаше мягко, но непреклонно. И тут мистер Гари сказал, что дальше он хочет идти сам.
Теперь они продвигались медленно и все же пришли к р\и-нам как раз вовремя, чтобы встретиться с чефом Мламбо. который направлялся в Хот-Спрингс, собираясь лично проверить десятерых разведчиков-головорезов, заявивших о своем желании перейти на сторону бойцов свободы. Он одобрил намерение Тинаше поручить мистера Гари и Марвеи заботам фермера Джорджа на то время, пока сам он будет выполнять задание в Хараре.
До фермы они добрались без всяких приключений, хотя дорога отняла у них чуть ли не месяц — так приходилось им кружить из предосторожности. Фермер Джордж, почти уже поправившийся Мхури, дядя Роро и Тситси радостно приняли Тинаше и его спутников, а также мистера Гари, чье здоровье за время пути заметно улучшилось.
Фермер Джордж встретил их на крыльце в старых коричневых шортах и рубашке с короткими рукавами. Он. как всегда, встал на заре со своими работниками, чтобы трудиться наравне с ними — это было его нерушимым обычаем. Каждое утро он присоединялся к одной из групп, чтобы назавзра помогать следующей — и так далее, по раз навсегда заведенному порядку, и обязательно доводил взятое на себя дело до конца, даже когда остальные уже отдыхали. Работники давно нашли способ, как избавлять его от слишком уж тяжелой работы.— если он за нее брался, тут же его звали куда-нибудь еще. где его присутствие якобы требовалось незамедлительно.
Каждая семья на ферме мистера Джорджа получила благодаря ему возможность сполна наслаждаться плодами своего труда, а также испытывать все тревоги и радости, какие приносит крестьянская работа. Каждой семье в полное се пользование с соблюдением всех юридических формальностей был выделен плодородный участок. Те, кто был занят на ферме, отдавали своему участку свободные часы, но члены их семей, не числившиеся работниками мистера Джорджа, могли трудиться на себя в любое время.
Урожаи с семейных участков продавались вместе с урожаями, собранными с земли фермы, которая принадлежала Джорджу, скорее формально, чем на деле, поскольку еже
196
дневный трудовой вклад каждого работника строго учитывался как фермером Джорджем, так и им самим, и по взаимному согласию пятая часть будущего продукта считалась собственностью работника. Расчет производился после продажи урожая в соответствующих пропорциях. Правда, доходы от сада и скотоводства не подлежали такому распределению, поскольку пока еще не удалось придумать, как это можно было бы сделать с полной справедливостью. Но именно из этих доходов фермер Джордж платил работникам по тридцати долларов в месяц, что их вполне удовлетворяло. На деле же каждая семья получала по меньшей мере сорок долларов в месяц — прибавка эта зависела от погодных условий, усердия получающего и рыночных цен. Таким образом, хотя мистер Джордж безусловно был владельцем фермы, все, кто работал, ощущали себя как бы совладельцами. По общему согласию часть еще не поделенных доходов отчислялась на содержание школы, которую фермер Джордж устроил для детей своих работников.
— Молодец Тинаше! Ты правильно решил оставить отца здесь. Пусть он будет членом нашей дружной общины,— сказал фермер Джордж, когда они с Тинаше направились в укромное место на холме, чтобы обсудить подробности того, что Тинаше предстояло сделать в Хараре.
— Да. пожалуйста, помогите ему освоиться гут. Его жизнь в опасности — ведь он отец Тапивы и мой, — объяснил Тинаше.
— Сделаю все, что в моих силах. Пусть он по очереди будет гостем каждой нашей семьи и приобщится к их жизни. Мы подыщем для него труд ему по силам, а когда он совсем оправится, то возьмет на себя руководство нашей школой,—обещал фермер.
— Благодарю. Но меня тревожит его тяга к спиртному. Он ведь алкоголик.
— Боюсь, Тинаше, быстро преодолеть такой порок не удастся, тем более что он заядлый курильщик. Однако будем надеяться, что уважение окружающих, правильный образ жизни и здоровая пища — молоко, фрукты, яйца, которых у нас изобилие, — помогут ему. Это еще одна причина, почему ему сюит остаться у нас!
— Я знаю, что оставляю его в хороших руках, — сказал Тинаше. — Но к делу. Спасибо, что вы устроили меня к Наллу садовником. Лучше ширмы и не придумать. Я буду поддерживать с вами связь — это затруднений не составит. Но кроме то-। о, у меня будут и другие контакты — слишком рискованно класть все яйца в одну корзину! —Тинаше улыбнулся, и они с фермером обменялись крепким рукопожатием. — Когда на-оупит намеченный день, мои связные предупредят вас: надо
197
будет отвлечь Налла. Еще раз спасибо за помощь. Но прежде чем уйти, я хотел бы поговорить с Тситси. Она просто чудо сотворила с Мхури. Он хромает совсем немного!
— Чудная девушка! — согласился фермер Джордж.—Удивительно преданная делу и надежная. Но у нее богатый опыт. Мне рассказывали, что это она выходила Мламбо, когда он был отравлен в Лунди, и его принесли к ним в деревню... Ну, так до свидания и желаю удачи!
Фермер Джордж ушел, а Тинаше спустился с холма, бормоча:
— Так вот почему чеф Мламбо ее знает и почему ей было известно, что Тапива прятался у реки в тот вечер, когда я пришел за отцом к дому ее бабушки. А от меня это скрывала! Даже брат мне ничего не сказал.
У подножья холма к нему вскоре подошли Тситси и Мхури. который прихрамывал еще довольно сильно, но был полон решимости справиться со своей физической немощью и держался на редкость бодро.
— Я хочу поблагодарить тебя, Тситси. Ты спасла Мхури. Но не будет ли тебе грустно расстаться с ним теперь?
— Перестань шутить, Тинаше! — Тситси как-то странно покосилась на Мхури.
— Он ведь не знает, — сказал Мхури загадочно. — Из тех, кто знал, кто нес его на носилках, в живых остался только я. Остальные пали за Зимбабве.
— Чего я не знаю? — нетерпеливо спросил Тинаше.
— Того, чего не знаешь, — весело ответила Тситси и быстро переменила тему. — Мы все желаем тебе счастливого пути и успеха в трудной задаче!
Напоследок Тинаше попрощался с отцом.
— Мой сын, — сказал мистер Гари, — перед тем, как мы расстанемся, я хочу, чтобы ты узнал, что я весь во власти чувств, которые ты пробудил в моем сердце.
— Каких чувств, отец?
— Видишь ли, когда я лежал на носилках на берегу Мти-ликве, твои слова вернули мне давно забытое ощущение, что я — это я. А здесь Роро встретил меня с большим уважением, преподнес мне петуха, с глубоким почтением назвал музеям-вой. Я был ошеломлен...
— Но он же просто поступил, как должно, — сказал Тинаше.
— Более того: он сообщил мне, что они предполагают сделать меня директором своей школы... Я снова буду директором!—Его лицо озарилось счастливой улыбкой.
— Но ты ведь замечательный учитель, отец!
— И еще он показал мне чудесную резную группу. Муж
198
чина и женщина сжали правые руки в крепком пожатии, а левыми держат петуха. Он объяснил, что это я и Бесси.
— Будем надеяться, что так и будет! Отец, ты разрешаешь мне передать маме от тебя, что ты хотел бы вернуться к ней? —с жаром спросил Тинаше.
— Конечно. Но боюсь...
— Ты думаешь, она не захочет?
— Да. А кроме того...
Но тут их прервало появление одного из бойцов Тинаше, который сообщил, что Понджи, Буреки и другие разведчики-головорезы проследили их до фермы и, видимо, собираются вступить с ними в бой.
Тинаше распорядился окружить врага с таким расчетом, чтобы от перестрелки не пострадали жители фермы. Руководить боем он поручил Тапиве, отца для безопасности отвел в мастерскую фермера Джорджа и ползком вернулся на позицию. Понджи и его подручные даже не заподозрили, что их окружили. Судя по всему, они намеревались напасть на ферму ночью.
Первым выстрелил Тапива, целясь в Бурски. В поднявшейся суматохе трудно было определить, какой урон нанес противникам огонь бойцов свободы. Когда враги опрометью бросились с холма и исчезли, на месте боя был найден только труп Буреки. Остальным же, включая Понджи, удалось спастись.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Тинаше принял сам Налл — и очень приветливо, явно желая создать впечатление, что относится к африканцам с симпатией. Когда кухарка — толстуха из Южной Африки с двойным подбородком, прекрасными зубами — доложила о нем, Налл сказал, что сам покажет ему сад, а вещи он пока пусть оставит па веранде. Тинаше очень не хотелось этого делать: у него в чемоданах было спрятано оборудование, необходимое для успешного выполнения его плана, — аппаратура для подслушивания и маленький, но мощный передатчик. Однако отказаться или даже замешкаться значило бы вызвать подозрение, и он послушно спустился за Наллом на прекрасный газон с клумбами, альпийскими горками и двумя бассейнами, за которыми । янулся обширный фруктовый сад. Все было ухожено, все говорило о большом богатстве и умении тратить его со вкусом.
Наконец Налл поручил Тинаше заботам Бузи, толстой кухарки, и она проводила его в отведенную ему комнату, примыкавшую к гаражу на две машины.
199
Особняк Налла был под стать саду — двухэтажный дом, протянувшийся на пятьдесят метров, создавал ощущение красоты и простора. Из окон второго этажа открывался вид на торговый центр по ту сторону главной магистрали Хараре. Тинаше лаже удивился, как Бузи и миссис Налл умудряются содержать в чистоте столько комнат этого дворца, и решил, что мистер Налл, вероятно, гораздо богаче, чем может показаться на первый взгляд. По-видимому, должность директора «Зонке интернейшнл» была весьма доходной. Но, как вскоре выяснил Тинаше, мистер Налл гораздо больше времени проводил дома у себя в спальне, чем в «Зонке интернейшнл». где он бывал лишь раз в неделю.
Отправляясь в Хараре, Тинаше передал командование Дэвиду, который заменил Кейза на посту регионального организатора диверсий, и в отсутствие Тинаше стал правой рукой че-фа Мламбо, а также ответственным за связь с Тинаше. Получаемые от него сведения записывались на пленку, которая затем пересылалась верховному командованию. Кроме того, Дэвид поддерживал связь с фермером Джорджем, и его присутствие в окрестностях фермы обеспечивало ее жителям защиту от разведчиков-головорезов.
Тинаше начал с того, что закопал передатчик подслушивающего устройства в северном углу университетского двора. После этого он через нового связного, заменившего Маго. лицо которого слишком примелькалось в Хараре, сообщил матери, где в воскресенье будет ждать ее, решив прямо с ней уговориться о месте и времени дальнейших встреч, чтобы не посвящать в это связного, который не знал, ни зачем Тинаше прибыл в Хараре, ни где он живет.
Во время их первой встречи на бульваре Сесил Тинаше лишь с трудом удалось добиться, чтобы мать не выдала своего волнения.
— Сынок, милый, это правда ты? Правда? — повторяла она, обнимая его.
— Да, мама. Только держись спокойнее, не то мы привлечем к себе внимание, — говорил Тинаше, поглядывая на влюбленные парочки и осторожно подводя мать к свободной скамье.
— Скажи... Ты приехал, чтобы остаться? То есть начать устроенную жизнь?
— В определенном смысле.
— Это не ответ, Тинаше. Давно ли ты научился уклончивости?
— Но ведь борьба еще продолжается. И от тебя, мама, отчасти зависит ее быстрейшее завершение — если ты скажешь
200
мне, что всем сердцем поддерживаешь меня, Тапиву и всех остальных борцов за свободу.
— Тапиву! Так он жив? — спросила она быстро, давая волю чувствам, которые так долго подавляла.
— Конечно, мама. Я расстался с ним только на прошлой неделе. Мы с ним в одном боевом отряде, — объяснил Тинаше.
— Мой Тапива, мой тихий мальчик! Он все так же молчалив? — спросила она со вздохом.
— Да, мама. Он все такой же, твой Тапива. Только стал мужественнее и многому научился.
— Чему?
— Тому, как сражаться. Мама, я понимаю твои чувства, но мы должны завоевать свободу и вернуть себе самоуважение,— сказал Тинаше. вглядываясь в лицо матери.
— Любой ценой?
— Не совсем. Но, к сожалению, ценой человеческих жизней.
— А что, если ценой станут жизни моих сыновей? По-твоему, я должна спокойно с этим смириться?
— Надеюсь, и в таком случае ты со временем поймешь, что наша смерть была необходимой. Человек обязан жертвовать собой во имя дела, которое он отстаивает, во имя своих близких! — страстно сказал Тинаше.
— Благодарю тебя. А ты ничего не знаешь про своего отца?—спросила она после некоторого колебания и отвела глаза.
— Знаю, мама! И очень много! — Тинаше только и ждал возможности начать этот разговор.
— Надеюсь, он здоров.
— Да. Во всяком случае, был здоров на прошлой неделе, когда мы с Тапивой помогли ему перебраться в безопасное место...—Он внимательно следил, как мать отнесется к сто словам. но она ничем не выдала своих мыслей.
— Я рада, Тинаше, что ты позаботился о его безопасности. Ты поступил, как хороший сын.
— Мы же все-таки его сыновья, мама,— сказал он выжидательно.
— Да, Тинаше.
— А я надеялся услышать от тебя, что ты все-гаки его жена.
— Напрасно надеялся. С ним меня связываете только вы. — Она вздохнула.—А мужа у меня нет. И никогда не было, Тинаше. Только ради вас я старалась играть роль хорошей жены...
— Не продолжай! Мне все известно. Как трудно приходи-1ось тебе одной в Хараре...
201
— Так, значит, за мной следили? — возмущенно перебила она. — Словно я способна вести себя недостойно! Тинаше, как ты мог?
— Мама, но только потому, что я тебя очень люблю. Я должен был знать, все ли у тебя благополучно. Прости, если вышло не совсем ладно. Но это давало мне силы сражаться. Пойми же! — умоляюще сказал он.
— Да...—Она немного успокоилась. — Если так...
— И пойми еще одно, — продолжал Тинаше.— То, как ты строго блюла свое достоинство, важно не только для пас с Та-пивой, но и для отца.
— Будь добр, не вмешивай сюда своего отца. Я больше никогда не буду его женой. Даже ради тебя, сынок. Никогда! Это мое окончательное решение. Ты можешь одержать победу во всех войнах, стать главнокомандующим, но уговорить меня вернуться к Гари тебе не удастся. Никогда! — Она подняла ладони перед его лицом и затрясла головой, подчеркивая твердость своего решения.
После долгого молчания Тинаше сказал:
— Отец просил передать тебе, что он от всего сердца сожалеет о том, как обходился с тобой. Он надеется, что ты забудешь прошлое и вы снова будете вместе.
— Передай своему отцу, что это дело не военное-, а глубоко личное. Просто скажи ему, Тинаше, что он опустил самое главное. Он поймет. И исправить все может только он. Самое главное... — Ее голос дрогнул, она вздохнула и отвела глаза. — И не будем больше говорить об этом.
— Хорошо, мама,— мягко сказал Тинаше, обнадеженный выражением ее лица.
Они уговорились, где и когда встретятся, и расстались.
Тинаше работал у Наллов столь усердно, что его трудолюбие произвело на них самое благоприятное впечатление — как и его вкус, и старание поддержать красоту их сада и дома, где он теперь помогал Бузи наводить порядок после того, как выполнял свои обязанности садовника, и даже справлялся со стиркой, пока не вернулась горничная Тираи — тоже рекомендованная фермером Джорджем. Но никому из слуг не разрешалось заходить в спальню — ее убирала сама миссис Налл, и она же подавала туда завтрак, обед и ужин, всегда на редкость обильные. Так бывало по будним дням, но в субботу и воскресенье, если только Наллы никуда не уходили, они ели в столовой и весьма умеренно. Тинаше не преминул заметить эту странность. К ней добавились и другие. Очищая камин
202
в комнате Тиран, он обнаружил в нем кучу окурков, а с внутренней стороны каминной полки — десять выводных труб. Он сопоставил это свое открытие с тем, что в обращенной к саду стене целой секции верхнего этажа не было окон, и решил поскорее найти случай побывать в спальне Налла. Но еще прежде у него с Наллом произошел очень интересный разговор в саду, где он задержался с работой до вечера.
— Все еще трудишься, малый? — снисходительно заметил Налл.
— Да. Эти цветы до понедельника ждать не станут.
— Нет, напрасно говорят, что вы все лентяи. Недаром я всегда отстаивал ваши права и утверждал, что вы заслуживаете того, чтобы с вами обходились, как с людьми,— Налл облизнул губы и подошел ближе к Тинаше (Ну, говори же, говори!).— Я показывал благой пример, которому должна бы следовать вся Родезия. (Ах так, даже не Зимбабве-Родезия, а просто Родезия!)
— Да-да! Мои каф... африканцы не могут пожаловаться на дурное обращение, а? — настойчиво спросил мистер Налл п снова облизнул губы.
Тинаше промолчал. (Чего ты добиваешься? Знал бы ты, что я вижу тебя насквозь?)
— Ты вот не можешь, верно? Ты человек честный и миролюбивый, как большинство из нас. А террористов я понять не в силах: многие из них бросили прекрасную работу ради того, чтобы рыскать по лесам, точно дикие звери. И что им нужно? — презрительно уронил мистер Налл.
(Не понимаешь, потому что не хочешь понимать?)
— Как я уже сказал, я обхожусь с моими слугами хорошо. Я говорю себе: они такие же люди, как и я. Точно так же испытывают страдания и ищут в жизни приятного, как и я. Только жизнь их много проще. Справедливость, бесспорно, требует, чтобы нужды каждого удовлетворялись. И вам в этом отношении повезло: много ли вам надо для счастья при ваших прочих потребностях? Разве я неправильно излагаю факты, ко-юрые мы оба хорошо знаем?
— Факты верны, мистер Налл. (Да только толкуешь ты их на редкость извращенно?)
— И вот тут я расхожусь с моим другом фермером Джорджем. Он отличный человек, и мы с ним одного вероисповедания. К своим африканцам он относится хорошо: собственно, ио нас и сблизило. Но он заходит слишком далеко и утверждает, будто мы обладаем равными правами. Например, ты и я. Но это вздор, который только сбивает с толку образо-1.П1НЫХ африканцев и порождает смутьянов. В конце концов
203
Всевышний создал нас черными, белыми, желтыми, и нам следует склониться перед его волей. Вдруг бы я предписал, чтобы африканцы перешли со своей привычной пищи на европейскую — начались бы бунты похлестче войны, которую ведут террористы! Лучше мы будем жить мирно, ты и я, и следовать путями, для которых нас создала природа. А ты умеешь слушать. Мне это нравится. Вот, например, «Зонке интернейшнл». Как ты, наверное, знаешь, там и служат и руководят одни лишь африканцы. А я не вмешиваюсь. Только изредка, при формировании общей политики... Ну, тебе пора ужинать! — С этими словами мистер Налл удалился.
Тинаше пришел к твердому выводу, что Налл — убежденный расист, строящий из себя либерала. И его, Тинаше, скорее всего взял на работу, чтобы использовать для слежки за фермером Джорджем.
В этом предположении он укрепился еще больше, когда неделю за неделей Налл обходился с ним все более дружески, а месяц спустя словно невзначай заметил, что был бы рад узнать, чего, собственно, добивается мистер Джордж, сделав своих работников чуть ли не совладельцами фермы.
Затем он намекнул Тинаше, что готов предложить ему хорошее место в «Зонке интернейшнл» — пусть тот на деле убедится, насколько выгоднее иметь дело с ним, чем с фермером Джорджем. Но Тинаше отказался: работа в саду и по дому его устраивает гораздо больше — ведь щедрость и обходительность мистера Налла не оставляют желать ничего лучшего. Мистеру Наллу его ответ понравился, а Тинаше ждал только удобного случая, чтобы проникнуть в запретную спальню. И вот однажды в среду, когда миссис Налл по обыкновению отправилась за покупками, сам Налл неожиданно тоже уехал, причем Тинаше заметил, что машин, обычно стоявших возле торгового центра, на этот раз там не было.
Предложив Бузи протереть окна наверху, на чго она с радостью согласилась, Тинаше поднялся на второй этаж и попробовал дверь спальни. Она сразу приотворилась: по-видимому, миссис Налл в спешке забыла ее запереть. Спальня показалась Тинаше подозрительно узкой, и он решил, что стена напротив широкой кровати отгораживает какие-то потайные помещения. После недолгих поисков он обнаружил включатель, спрятанный в ножке кровати, и нажал на него.
Тотчас часть стены отодвинулась, и за ней открылся роскошно обставленный зал без единого окна. Вспыхнули яркие плафоны, заработали вентиляторы, и потайная дверь скользнула на место.
В глаза Тинаше сразу бросилась надпись крупными буква
204
ми «Вите интернейшнл. Военный и промышленный секторы», и он понял, что здесь находится тайный центр операций по нарушению санкций и по планированию военных действий. Мебель была из дорогого дуба. Над каждым удобнейшим креслом у двух длинных столов находилась вытяжная труба, а рядом — пепельница в форме вделанной в пол воронки, и Тинаше сразу же припомнились окурки в камине внизу. В глубине зала пять дверей вели, как быстро убедился Тинаше, в уютные спальни — правда, наволочки на кроватях не мешало бы сменить: к пятнам пота на них прилипли волосы.
Тинаше прикрепил захваченный с собой микрофон у председательского кресла, а затем открыл стальную крышку люка в углу помещения и, как и ожидал, обнаружил под ней хорошо освещенный туннель, который явно вел к торговому центру.
Узнав все, что ему было нужно, Тинаше вернулся в коридор и принялся энергично протирать окна, чтобы наверстать упущенное время. Примерно через полчаса вернулась миссис Налл и с обычной своей брезгливой надменностью приказала Тинаше перенести покупки из багажника машины в кладовую.
— Раскладывай поаккуратнее, малый! —распорядилась она. —Ты что, слепой? Мистер Налл совершенно напрасно тебя расхваливает. Неужели ты не видишь, где что должно лежать ?
— Хорошо, миссис Налл, — ответил Тинаше.
— Миссис Налл?! Для тебя я «миссус», запомнил?
— Я кончил. Могу я вернуться к своей работе? — спросил Тинаше, подчеркнуто игнорируя ее требования.
— Дай только мистеру Наллу вернуться! Он с тобой разделается! Я наглости не потерплю! — Она даже топнула ногой от ярости.
Но мистер Налл, выслушав жалобы жены, попросил ее не нарушать его планы. Он только что вернулся с военною совещания, где шла речь о необходимости нанести сокрушительный удар по террористам. Разрабатываться операция будет у них. И восстанавливать против себя возможного полезного лазутчика и осведомителя он не намерен. На совещании ему настоятельно рекомендовали воспользоваться Тинаше для разоблачения тайной деятельности фермера Джорджа.
А потому Тинаше ожидала очередная дружеская беседа. Мистер Налл уведомил его, что он собирается набрать полный инат слуг, а Тинаше назначить старшим. Никакой черной работы он больше делать не будет: только следить, чтобы дру-। не выполняли ее добросовестно.
К его разочарованию Тинаше ответил, что передумал и был
205
бы рад получить обещанное место в «Зонке интернейшнл», а прежде хотел бы навестить родителей.
— Но ты мне нужен здесь, — недовольно сказал мистер Налл. — Ты же сам говорил, что предпочитаешь работать у меня. Или ты расстроен из-за этой стычки с моей супругой? Забудь. Она так привыкла, чтобы ее называли «миссус», что считает грубостью, если слуги обращаются к ней иначе. Я же ни малейшего значения этому не придаю. Ну, зачем мне надо, чтобы меня называли баасом? Я ее предупредил, и дальше ты сможешь заниматься работой, которую тебе поручаю я, без всяких помех.
— Спасибо, мистер Налл, — ответил Тинаше, с трудом сохраняя невозмутимость.
— Да-да. Я хорошо отношусь к африканцам и жду, что ты не ограничишься благодарностью только на словах. Конечно, мне нё в чем тебя упрекнуть, но вот про моего друга Джорджа ты мог бы мне рассказывать и поподробнее.
(Наконец-то, Налл! Долго же ты боялся рискнуть! А ведь меня это устроит больше всего Г)
— Я буду только рад помочь, если смогу, — сказал Тинаше вслух.
— Сможешь, сможешь. Ты же прожил на его ферме доверенным слугой больше десяти лет. А у него все это время были какие-то делишки с террористами, да только он ловко умеет заметать следы. Но мы до него рано или поздно доберемся. Вот тут ты и можешь мне помочь. Выведай, где именно террористы устроят лагерь, когда в следующий раз явятся к Джорджу. Эти сукины дети все время меняют базы. Так вот узнай, да и проводи туда в уговоренное время наших ребят. Больше от тебя ничего не требуется — остальное они и сами сделают. И вот тогда мы скажем: «Ну, мистер Ловкач Джордж! Попался!» Ты все понял? — Мистер Налл потер ладони и облизнулся.
(Конечно, понял. И в восторге от твоего плана. Только, ради всего святого, не вздумай его изменить!)
— Д&. Пожалуй, я попробую, — осторожно сказал Тинаше. — Но прежде мне надо бы поразведать, что происходит на ферме. Пока я работал там, эти... террористы ни разу баз в окрестностях не устраивали. Попробую выяснить, как обстоят дела, когда поеду к родным.
— Поезжай, когда хочешь. Мы уже много натерпелись от его дружков. Полгода назад они подстрелили на ферме нашего лучшего снайпера. Устроили засаду и подстрелили.
— Так вот что это было!
206
— Значит, ты слышал стрельбу? — с большим интересом спросил Налл.
— На ферме все ее слышали и просто тряслись от страха. Мы думали, 41 о идет бой и они случайно вторглись на ферму.
— Нет. Либо у них там уже была база, либо они как раз задумали ее устроить. В любом случае поезжай, передай от меня привет Джорджу и осмотрись. Ты об этом не пожалеешь. Сам назови цену: как ты знаешь, денег у нас хватает. Этих террористов надо уничтожить всех до единого. А все усилия нашего лучшего разведчика пока остаются безрезультатными.
(Сказал бы просто «Понджи» и не тратил времени попусту!)
— О цене поговорим, когда мне будет что продавать, — неуверенно ответил Тинаше, — Но вы же говорили мне, что фермер Джордж — ваш лучший друг.
— Среди тех, кто якшается с террористами, у меня друзей нет!
— Так, значит, договорились, мистер Налл! — И Тинаше поднял большой палец правой руки.
На следующий день Тинаше увидел, как на стоянку у торгового центра одна за другой въезжали шикарные машины, и догадался, что у Налла предстоит важное совещание. Теперь, зная, чего ожидать, он сумел уловить момент, когда под прикрытием автомобилей важные толстяки проскальзывали в люк. Некоторых из них сопровождали красивые дамы. И до последней секунды все выглядело чрезвычайно невинно. Но Тинаше радовался: он успел проверить подслушивающее устройство — оно работало прекрасно, и товарищи на ферме должны были услышать все, что будет говориться в потайном зале.
Самое время отправиться в поездку на ферму!
Дэвид поздравил Тинаше с удачным выполнением задания, но новости были тревожные: Налл и его компания нацеливались на Шимойо, и оставалось только надеяться, что Мламбо сумеет быстро связаться с верховным командованием, находившимся вне пределов страны. Всю информацию Дэвид записывал на пленки и пересылал их Мламбо, а тот уже — верховному командованию по сложной сети боевых групп. Но Мламбо был уполномочен в случае необходимости действовать самостоятельно, и поэтому все подчиненные ему командиры получили инструкции приготовиться к возможному нападению на Шимойо. Однако значительная часть вражеских
207
планов осталась неизвестной, так как они разрабатывались задолго до того, как Тинаше удалось проникнуть в дом Налла.
К своему донесению Дэвид приложил план Тинаше заманить Понджи в ловушку.
А на ферме закипела работа: по просьбе Тинаше женщины собирали всякое тряпье, из которого мужчины изготовляли кукол в человеческий рост. Было куплено множество катушек лески, а затем выбрано место для боя с Понджи и его подручными — пологий холм к югу от фруктового сада. Кукол предполагалось разместить полукругом на склоне, а управляющие ими бойцы, объединенные шнурорацией, должны были залечь примерно в полумиле, в посадках на холме дальше к югу. Дэвид на контрольном пункте шнурорации собирался подать сигнал к бою, выстрелив из автомата — вернее, «выстрелить» должна была кукла, которой он управлял. Тапива получил особое задание: ему предстояло обезоружить Понджи, которого решили взять живьем. Ближайшие две недели все бойцы получили приказ держаться вблизи от намеченных позиций.
Затем Тинаше отправился к отцу, попросив дядю Роро присутствовать при их разговоре. Мистер Гари встретил его радостно, но затем сказал:
— По-видимому, твоя мать не пожелала вернуться ко мне. Самоуважение развито в ней очень сильно.
— То, что она просила передать тебе, меня поставило в тупик. но она сказала, что ты поймешь.
— Что же она просила передать? — нетерпеливо спросил дядя Роро.—Ты ведь знаешь, что, по-моему мнению, Гари с Бесси обязательно должны восстановить семью.
— Но ты уже и так очень помог отцу! Его здоровтье настолько улучшилось...
— Пожалуй. — Дядя Роро пожал плечами. — Однако ему необходима жена. Только благодаря женщине мужчина может обрести э... целостность.
Неожиданно мистер Гари перебил его:
— Это напомнило мне одно стихотворение:
Она возвращает то, что берет. Всегда возвращает то, что берет. Любовь всегда растит себя же Замкнутым кругом.
Так море, в своей полноте изливаясь. Ни капли себя не теряет.
— Замечательно, отец. Чьи это стихи? Что-то не похоже на Теннисона! — воскликнул Тинаше, хлопая в ладоши.
— Нет. Их написал черный зимбабвиец, только раньше я не
208
чувствовал их глубины. Ведь именно об этом и сказал сейчас мой брат Роро — о целостности, которую дарит женщина.
— Чудесно, отец! Теперь ты понимаешь, дядя, о какой твоей помощи отцу я говорил?
— Не спорю, не спорю, но Гари сам с величайшей охотой стал искать в Зимбабве опору для совершенно нового взгляда на жизнь.
— Все-таки, Тинаше, что она просила тебя переда 1ь мне? — спросил мистер Гари.
— Ну. она просила передать, что ты опустил самое главное. А что именно, не объяснила. Сказала только, что ты сам поймешь.
— О-о-о! — воскликнул мистер Гари.
— Заметь, Тинаше, он понял. И, по-моему, я тоже понимаю. Но пусть решает сам.
— Конечно... но. боюсь, я не сумею быть достаточно убедительным... Погоди, Роро! — И мистер Гари попытался отвести брата в сторону, но тот продолжал, явно считая, что от Тинаше им ничего скрывать не надо:
— Гари, тебе следовало сделать это с самого начала. Это же освященная временем почетная привилегия наших женщин. Напиши ей все искренне, и Тинаше отвезет письмо. Объясни, как ты к ней относился, пока священник не поженил вас насильно. А Тинаше давно мужчина и имеет право знать все.
— Видишь ли, Тинаше, мой сын, гордость помешала мне сделать то, что каждый мужчина в нашей стране должен сделать раз в жизни — сказать избранной им женщине: «Я люблю тебя!» Нас с Бесси поженили, не спрашивая, чего мы хотим. С этого все и началось, — грустно сказал мистер Гари. — И вот теперь я напишу Бесси письмо, которое ей следовало получить до того, как я поддался гордости, исковеркавшей мне жизнь.
Тинаше не читал письма, которое отвез матери в Хараре. Но в запечатанном письме мистера Гари говорилось:
«Милая Бесси’.
Настало время исцеления ран и исправления ошибок. Тинаше, который привезет тебе это запоздалое письмо, и Тапива всегда прочно связывали нас с тобой, и я это знал. Но унижал тебя, чтобы исцелить свою уязвленную гордость. В чем признаюсь теперь с глубоким стыдом.
Мне следовало бы сразу объяснить тебе, дорогая, почему я не сказал, что люблю тебя еще до того, как священник застал нас в темном зале и вынудил вступить в брак!
Я не мог обмануть доверия Питера. Но когда я видел вас рядом, видел твое нежное улыбающееся лицо, как жаждал я об
209
меняться с ним местом! Когда ты уходила, мои глаза следили за тобой с такой тоской и еще долго словно видели твою красоту!
Бесси, я столь же глубоко любил тебя, как глубоко завидовал Питеру. Ты же помнишь, что в школе у меня не было ни одной подружки. Обычно возлюбленную приятеля просили найти еще девушку для компании. А я тебя ни разу об этом не просил. И ты не задумывалась, почему? Да, я предавал Питера, но ведь ты — единственная любовь в моей жизни. А Питер, по-видимо-му, не очень дорожил твоей любовью. Нет, я не стараюсь оправдать мою тайную любовь к тебе, но ведь так было! Да, я любил тебя и продолжаю любить.
Что еще я могу сказать? Ответь, что ты любишь меня. С тревогой и нетерпением жду от тебя вести.
Твой любящий Гари».
Перед возвращением в Хараре Тинаше узнал от Дэвида, что чеф Мламбо лично примет участие в планируемой засаде и настаивает на том, чтобы Тситси обязательно была в это время на ферме. Тинаше немного удивился: Тситси никуда отлучаться не собиралась.
Мистер Налл принял Тинаше с распростертыми объятиями и объявил, что с этих пор Тинаше будут подавать ту же еду, что ему с женой, и в их столовой. Но, правда, обедать и ужинать ему придется в одиночестве: он, Налл, всю неделю будет так занят, что и есть будет у себя в спальне. Тинаше оставалось только поблагодарить его за такую любезность. Причина ее стала ясной как-то вечером, когда Налл пришел поговорить с Тинаше к нему в комнату.
— Наклевывается романчик, э? — начал Налл, заметивший возле двери Тираи, которая тотчас убежала.
Знал бы он, что она и Тинаше обсуждали, как лучше установить слежку за ним и опознать тех важных господ, которые ныряли в люк на автостоянке!
Товарищ, заменивший Маго, всячески расхваливал Тираи. Он рассказал, как два года назад она чудом избежала ареста, пытаясь перебраться в Мозамбик, а потом делала все, что было в ее силах, чтобы помогать борцам за свободу. Она отличалась большой находчивостью и ловкостью, в чем Тинаше не замедлил убедиться, когда она вернулась в дом Налла.
— Вы не возражаете, мистер Налл? — спросил Тинаше, снимая со стула сумочку, которую Тираи второпях забыла.
— Я? Да нисколько. Что поделаешь, природа сильнее любого из нас! Но я, собственно, пришел узнать, насколько ты преуспел.
210
— Неплохо, мистер Налл!
— Отлично. Не помню уж, когда я слышал такие обнадеживающие слова! — сказал мистер Налл, с трудом сдерживая волнение.
— Террористы действительно устроили базу на ферме. Вот план, который я снял. Боюсь, он не очень четкий, но я мало учился, — И Тинаше описал позицию партизан так, как они условились с Дэвидом.
— План я спрячу в сейф до того дня, когда мы сотрем этих каналий в порошок. Надеюсь, ты и дальше будешь нам содействовать?
— Я же обещал! — И Тинаше продолжал сыпать подробностями, которые должны были сделать ловушку еще более привлекательной. И в заключение сказал, что ожидаются «террористы» на базе недели через две.
Однако к концу разговора у Тинаше появилось ощущение, что он чем-то насторожил Налла: тот слушал его вполуха, занятый собственными мыслями.
Через четверть часа после ухода Налла к Тинаше влетела Тираи.
— Скажи, что мне делать? — расстроенно спросила она. — Он сказал, что хочет завтра взять меня с собой куда-то. Что он хорошо заплатит, если я сделаю все, что от меня потребуют.
— Послушай, Тираи, — взволнованно сказал Тинаше, беря ее руки в свои. — Возможно, это именно то, чего я ждал с самого начала. Постарайся запомнить, к кому он тебя повезет, их адреса. Будь особенно наблюдательной, и ты принесешь Зимбабве большую пользу!
— Но заче?л я ему понадобилась? Или он хочет сделать меня своей любовницей? На это я ни за что не соглашусь.
— Даже пококетничать ради Зимбабве не согласишься? — поддразнил се Тинаше.
— Это другое дело. Но стать проституткой даже ради родины... Нет! И такое же «нет» тому, что, возможно, замышляет Налл. — Она решительно отдернула руки.
— Успокойся. По-моему, Налл просто хочет перепроверить то, что я говорил ему о террористах. Скажешь ему, что слышала от меня про каких-то бандитов, которые недавно обосновались на ферме мистера Джорджа. А еще скажи, что мы по уши влюблены друг з друга и подумываем о свадьбе. Это его остановит, если он действительно положил на тебя глаз.
На другой день Тинаше встретился с матерью в парке и, поздоровавшись, сразу же отдал ей письмо мистера Гари. Едва она прочла первые строки, как ее лицо смягчилось, а к концу
211
письма оно уже озарялось радостью. Потом, прильнув к плечу сына, она заплакала слезами облегчения и счастья, повторяя про себя:
— Ну, что тут можно сказать... чго тут можно сказать...
Тинаше достал приготовленные заранее блокнот, ручку и конверт. Она напнсала лишь несколько строк, но Тинаше догадался, что ответ должен быть самым лучшим. А она писала:
«Гари, муж мой.
Ну, что можно еще сказать? Нужны ли слова, чтобы принять совершенное, пусть даже долго затемнявшееся неблагоприятными обстоятельствами ?
Я счастлива, что ты всегда любил меня по-настоящему. Я тоже люблю тебя.
Пожалуйста, поговори с Роро, чтобы он устроил нам настоящую свадьбу.
Любящая тебя
Бесси».
Захватив это письмо, залог будущей счастливой семейной жизни, Тинаше вернулся в дом Налла, где его уже ждала Тиран с очень интересными новостями.
Миссис Налл с ними не поехала, и Налл усадил ее на переднее сиденье. Через несколько кварталов он остановил ав i о-мобиль, протянул ей двадцать долларов и начал расспрашивать про Тинаше. Она, как они и условились, призналась, что любит Тинаше и они думают вскоре пожениться. Налл попался на крючок и объяснил, что везет ее и план фермы своему начальству в подтверждение тех сведений, которые получил от Тинаше. В Маунт-Плезант они подъехали к какому-то особняку, который так тщательно охранялся, что она сразу поняла: тут живет но меньшей мере минисip.
И действительно, после того как она некоторое время прождала, Налл позвал ее в кабинет и сказал, чтобы она подтвердила министру обороны, что Тинаше говорил правду. На обратном пути Налл объяснил, что Тинаше она может сообщить о том, куда они ездили, и что после успешного завершения операции они с Тинаше получат кругленькую сумму, а пока пусть держит язык за зубами.
В кабинете министра Тиран сумела прикрепить микрофон под сиденьем своего стула. Тинаше расхвалил ее, а потом сказал, что теперь им следует ждать, что предпримет мистер Налл, но пусть она на всякий случай уложит свой чемодан. Он тоже приготовится к внезапному отъезду. И еще одно: вот пистолет. Он может ей пригодиться.
212
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
В субботу около шести вечера мистер Налл приказал Тинаше прийти в гостиную. Он словно стал другим человеком: маска панибратства была сброшена, и открылась его истинная сущность.
— Ты туп и глуп, как все вы, кафры. Если эта операция сорвется, я тебя заживо обдеру. На карту поставлена моя репутация, а разработан план на основе сведений, которые я получил от тебя, продажная шкура. И как вы, кафры, не научитесь держаться друг за дружку? Да какой же уважающий себя белый станет цацкаться с такими, как вы?
Налитые кровью глаза мистера Налла выпучивались, язык облизывал губы.
— К твоему сведению, идиот, операция начнется через два часа: мы получили подтверждение, что террористы действительно гуда явились. Мы их уничтожим одновременно с шайкой в Шимойо, где операция началась уже час назад. Дошло до тебя? — Налл угрожающе поглядел на Тинаше.
— Да, мистер Налл, — ответил Тинаше с напускным спокойствием. а Налл гак и сверлил его бешеными глазами.
— Да-то да! Но не мистер Налл, а баас, понял? Ты мне не ровня и никогда ровней не будешь! —взревел мистер Налл.
— Но когда операция благополучно завершится, вы оставите меня работать у вас? — спросил Тинаше, оттягивая время.
— Оставлю! И тебя, и твою девку. Под полицейской охраной. Наряд будет здесь через полчаса. Я через десять минут уезжаю, чтобы получать прямые сведения о том, что происходит на ферме Джорджа и в Шимойо. Понял? Учти, вход уже охраняют. Но можешь пока работать в саду, чтобы не даром жрать мой хлеб!
Значит, у него в распоряжении есть десять минут и его не остановят, если он выйдет из дома! И Тинаше, едва Налл приказал ему убираться вон, бросился к Тираи. Вооружившись пистолетами, они проскользнули к гаражу. Едва из-под подъемной двери показался радиатор машины, как Тинаше нагнулся к опущенному стеклу в дверце водителя и, держа пистолет у бедра, сказал негромко, но угрожающе:
— Только не делайте глупостей, мистер Налл! К вашему сведению я борец за свободу и окружной командир, оставался им все время, пока пользовался вашим гостеприимством. А теперь точно выполняйте все, что я буду вам говорить. Откройте дверцу. Тираи заберет ваше оружие. Потом я сяду позади вас, и вы поедете на ферму мистера Джорджа. Поняли?
213
— Да... но... — Мистер Налл расшрянно поглядел по сторонам.
— Без всяких «но»! — И Тинаше поднес оружие ко лбу мистера Налла.
Тираи быстро обыскала Налла и отдала Тинаше его пистолет.
— Теперь поезжайте. Охранникам скажете, что они могут арестовать нас с Тираи, когда вы привезете нас назад.
Но охранники открыли ворота перед автомобилем без всяких вопросов, хотя и явно удивившись. На всякий случай Тинаше приказал Наллу ехать боковыми улицами, но вскоре убедился, что полицейские машины их нс преследуют.
Тридцать с лишним миль до фермы они ехали молча. Там Тинаше велел Наллу подъехать к дому Джорджа. В небе висела полная луна.
— Мистер Джордж, я привез к вам вашего друга! — крикнул Тинаше. — Но до конца боя мы все составим ему компанию на вершине холма. Мламбо, Дэвид, Тситси, Тираи, вы и я. Нам надо еще прослушать записи.
— Как тебе это удалось? — с удивлением спросил фермер Джордж.
— Можете спросить у него, но не сейчас. У нас есть дела поважнее.
Подчиняясь жесту Тинаше, мистер Налл вылез из машины.
— Предатель! — крикнул он фермеру Джорджу, но Тинаше не дал ему продолжать.
— Кстати, Тинаше, Мламбо привез сюда Б. Г., регионального командира, — сообщил фермер Джордж. — Они ждут тебя на холме. Насколько я понял, сведения, полученные вчера о Шимойо и о нападении на ферму, дали возможность приготовиться заблаговременно. Если, конечно, Шимойо удалось предупредить. Но у нас тут все в порядке. — Эти слова фермера Джорджа ошеломили мистера Налла.
— Из утренних известий мы, наверное, кое что узнаем про действия этих мясников. Женщины, дети, бездомные старики — вот их военные объекты. Даже одни убитый в Шимойо — это уже верх зверства. И доказывает только вашу трусость и подлость, мясники. Мы здесь, мы вооружены, но вам надо громить дальний лагерь беженцев! — Мысль о кровавой расправе с беззащитными, беспомощными людьми приводила Тинаше в ужас.
Они поднялись на холм, и Тинаше крепко обнялся с Б. В. на глазах у Налла, Мламбо, Дэвида, Тситси, Тираи, дяди Роро, мистера Гари, мистера Джорджа и патрульных. Затем Мламбо поднял Тинаше на руки и показал ехму позиции. Это
214
была величайшая честь, оказанная Тинаше с тех пор, как он стал участником войны за освобождение. Остальные громко хлопали — даже Налл, который был словно в бреду.
Затем Мламбо попросил Тинаше сказать несколько слов перед тем, как все займут свои посты, и наступила тишина.
— Товарищи, братья борцы за истинную свободу, самоуважение, достоинство семьи и каждого отдельного человека, я хотел бы, чтобы мы вместе повторили наш моральный кодекс для напоминания бойцам и для сведения Налла, — сказал Тинаше, и Налл вдруг впервые за всю свою жизнь ошеломленно осознал, что темнокожие люди вокруг пего — действительно люди в полном смысле этого слова.
Тинаше запел песню, излагающую нравственные принципы бойцов свободы, остальные подхватили, иногда повторяя некоторые слова для особой выразительности:
Бойцы, следуйie твердым нравственным правилам. Соблюдайте моральный кодекс.
Платите сполна за все, что покупаете. Чтобы народ яснее понял наши цели.
Мы не должны присваивать собственность нашего народа, Возвращайте все, что вам одолжат.
Во время войны за освобождение мы должны являть пример сдержанности.
Хорошо обращайтесь с пленными.
Говорите правду о том, что происходит на войне. Чтобы народ яснее понял наши цели.
Так было сказано с самого начала, Когда Мугабе объяснял людям, как вести войну.
Мистеру Наллу перевели содержание песни, и он несколько приободрился, услышав обязательство хорошо обращаться с пленными.
Затем присутствующие разделились на две группы. Мламбо, Тситси, дядя Роро и Тендаи обсуждали какие-то свои дела, а мистер Гари, Тираи, фермер Джордж и Дэвид окружили мистера Налла и Б. Г., который по просьбе Тинаше, переходившего от одной группы к другой, начал допрашивать пленного. Б. Г. отличился в военных действиях, которые велись в Нуане-ци, Гванде и Байтбридже, и стал командиром этого округа благодаря проницательности, находчивости и умению почти мгновенно принимать контрмеры, когда враги внезапно меняли тактику. Высокий рост, широкие плечи, крупная голова придавали ему очень внушительный вид, и, ведя допросы пленных, он умел добиваться быстрых результатов.
215
— Во г прослушайте, — сказал он Наллу и включил запись разговоров, которые велись в потайном зале заседаний.
— Чего вы хотите от меня, товарищ? — нервно спросил Налл, совсем растерявшись под пристальным взглядом Б. Г.
— Объясните подробнее.
— Это записи одного из заседаний «Вите интернейшнл». Мы проводим их по понедельникам и средам, — хриплым от страха голосом ответил Налл.— Эго консорциум, цель которого — искать способы систематического обхода санкций.
— Зачем их обходить? — спросил Б. Г.
— Чтобы обеспечить ОПН экономический и в известной степени политический успех. — Налл облизнул губы.
— И как вы это осуществляете? — Б. Г. продолжал пристально смотреть Наллу в глаза.
— Поддерживаем тайные торговые связи со странами, которые вели с нами торговлю до наложения эмбарго в шестьдесят пятом году.
— Мировая общественность широко осудила ОПН. так почему же вам с такой легкостью удается поддерживать эти связи, пусть и в тайне?
— Осуждение во многих конкретных случаях было чисто словесным, и некоторые жесточайшие критики ОПН сэановят-ся весьма ревностными торговыми партнерами, если им гарантируется секретность.
— А как вам удавалось сохранять секретность? Как можно торговать в тайне?
— Фальсифицируя переводные векселя, давая фиктивные адреса, составляя ложные накладные, посылая умелых агентов с поддельными документами. Вот основные способы, — Мистер Налл нервно выкручивал пальцы, а Б. Г. следил за каждым его движением, как мангуст за змеей.
— Вы говорили, что стремились обеспечить успех ОПН. Что это означало бы на деле?
— Сохранение подчиненного положения африканцев. С нашей точки зрения только это обеспечивает белым безопасное существование. Так мы считали и когда формулировали принципы ОПН, и когда воплощали их на практике, — пробормотал Налл, разглядывая свои ладони, словно они могли подсказать ему, что отвечать дальше.
— А тайное сотрудничество некоторых стран, о которых вы говорили, опирается на сочувствие к политическим целям вашего ОПН?
— Не обязательно. Некоторые страны не интересуются нашей политикой, подчеркивая, что это наше внутреннее дело.
216
А нас это вполне устраивает. — Налл вздохнул и снова облизал губы.
— Вы говорите «мы», «нас». Кто эти «мы»?
— Представители различных отраслей промышленности в консорциуме, то есть отраслей, поддерживаемых правительством.
— Есть ли среди этих представителей женщины?
— Да. Я специально добивался включения умных и красивых женщин, как замужних, так и одиноких, — ответил Налл.
— Так вот почему к залу совещаний примыкают спальни?—сурово спросил Б. Г., глядя Наллу прямо в глаза.
— Пожалуйста, товарищ, не спрашивайте меня об этом! — Налл боязливо поднес ладони к лицу.
— Отвечайте на вопрос. От вашей правдивости зависит ваша дальнейшая судьба,— с угрозой в голосе сказал Б. Г.
— Э... вы правы. Видите ли... мы так уставали от разработки планов... и обсуждений, что... А дамы во имя ОПН готовы были... — смущенно лепетал Налл, отводя глаза.
— А что такое эта ваша «Зонке интернейшнл»?
— Ширма, и ничего больше. Мы рассчитывали, что наши африканские служащие, получая значительное жалованье и лаская себя приятными иллюзиями, будто они действительно что-то решают и чем-то управляют, отлично замаскирую! существование «Вите интернейшнл».
Неумолимые вопросы Б. Г. заставили Налла раскрыть всю подноготную их далеко идущих военных планов. По его признанию, планируя нападение на Шимойо, они прекрасно знали, что это лагерь мирных беженцев, а вовсе не партизанская база. Но они стремились запугать возможных пособников борцов за свободу, где бы те ни находились.
— Ну, и что же вы сейчас думаете о вашей разнообразной деятельности со времени ОПН? — спросил в заключение Б. Г.
— Я вижу теперь сопряженные с ней безнравственность, жестокость и бесчеловечность. Пощадите меня, и с этих пор я посвящу свою жизнь исправлению содеянного, — умоляюще сказал мистер Налл и в подтверждение своей искренности обещал немедленно закрыть «Зонке интернейшнл» и, пользуясь своим влиянием, создать действительно многорасовую палату промышленности и торговли, в которой африканцы займут свое законное место.
На это Б. Г. ответил только:
— Посмотрим после боя! — И они с Дэвидом ушли готовить встречу разведчикам-головорезам.
Только теперь Тинаше отдал отцу, сидевшему рядом с фермером Джорджем, ответ на его письмо.
217
Прочитав короткие строчки, написанные женой, мистер Гари вскочил. Его лицо озарилось радостью.
— Наконец-то я стану настоящим мужем и отцом! Джордж, прочти! Луна светит так ярко, что ты не испортишь зрения!
Фермер Джордж прочел письмо и горячо потряс руку мистера Гари.
— Поздравляю! А как со свадьбой?
— Сыграем у тебя на ферме, если разрешишь.
— Ну, о чем говорить! — засмеялся фермер Джордж.
— Позволь, и я тебя поздравлю, отец,— сказал Тинаше.
— Это тебя надо поздравить, Тинаше. Я у тебя в вечном долгу. И у Джорджа тоже! Благодаря ему я снова стал директором школы и могу теперь занять этот пост с достоинством и самоуважением. А мой брат Роро! Как он мне помог! — И мистер Гари вздохнул.
— Ты ведь не знаешь, Тинаше, что со следующей недели твой отец начинает руководить местной школой, а Марвеи будет там младшей учительницей — ее образование, пусть незаконченное, дает ей на это право, — объяснил фермер.
— Меня это не удивляет, мистер Джордж. Вы всегда с замечательной душевной щедростью умели помочь людям в трудный час! И вы такой же полноправный хозяин нашего истерзанного войной края, как мой отец, дядя Роро, я сам или любой другой любящий мир, уважающий себя человек! — воскликнул Тинаше.— Но у меня есть еще одна радостная новость: Мламбо и Тситси решили пожениться. Кто бы мог догадаться, что они уже давно любят друг друга!
— Ты шутишь, Тинаше! —с удивлением сказал'его отец.
— Нет, — ответил за Тинаше Мламбо. — Я полюбил ее давно. Она выходила меня, когда весь наш отряд был отравлен в Лунди. Верно, Тситси, сердце мое?
Тситси только улыбнулась и энергично кивнула.
Обернувшись к Тираи, мистер Гари спросил:
— А твоя свадьба когда, моя милая?
— С кем? — не без удивления спросила Тираи.
— Да с ним, конечно. С нашим героем. Неужели ты думаешь, что я не догадался? — И мистер Гари кивнул на Тинаше, залитого лунным светом, таким ярким, что тени вокруг казались совсем черными.
— Нет, отец! Спрашивать положено мужчине, а право женщины — ответить «да» или «нет». Но твой сын поглощен другой любовью! — Тираи покачала головой.
Налл следил за происходящим с возрастающим интересом.
218
— Не верю! — воскликнул мистер Гари. — Вы с Тинаше не любите Друг друга? Тинаше, неужели это правда?
— Конечно, любим, отец. Как ты и я. Как мистер Джордж и ты. Все мы любим... — Он умолк и поглядел на нижний склон холма. Поглядите! Они ползут прямо в засаду. Нет, смотрите вон туда — правее и левее. Дэвид и Б. Г. сейчас начнут манипулировать куклами.
Налл, услышав про кукол, ошеломленно посмотрел па Тинаше.
Над южным холмом, где был пост Дэвида, взвилась красная ракета. Куклы, подчиняясь шнурам, за которые тянули бойцы в полумиле от них, приподнялись, и батальон под командой Понджи обрушил на них огненный шквал, так что во все стороны полетели тряпки. Затем пять самолетов воздушной поддержки с оглушительным воем засыпали бомбами склон, демонстрируя мощь и бесспорное превосходство своей техники. А мишенью было тряпье, только тряпье.
Тут над постом Б. Г. в небо взмыла зеленая ракета, и по разведчикам-головорезам начали бить тяжелые пулеметы, базуки и автоматы. Едкий запах дыма и крови достиг вершины холма, 1де Тинаше и Налл следили за боем, и они, задыхаясь, прижали ладони к носу и рту, завороженные яростью сражения, где буйствовала смерть, смерть, смерть.
Совсем рядом с ними посыпались обломки сбитого самолета, и те, кто был на вершине, инстинктивно сгрудились вместе — ведь все живое в минуты опасности ищет спасения в близости к себе подобным.
Казалось, прошла вечность. Но вот наступила томительная тишина. Кто-то первым пошевелился, они двигали руками, встряхивали головами, а их сердца колотились, и сознание вновь прокручивало киноленту кровавого хаоса, организованного людьми против людей на потеху немногим и на гибель всем. Разрабатывались искусные планы и приносили победу или поражение: в эти минуты результат казался не столь уж важным. Главным было, что пролились реки крови — и, возможно, продолжали литься там, где вероятные жертвы тоже сгрудились вместе в Шимойо либо где-нибудь еще в пределах страны или за ее границами, в местах, имеющих название и не имеющих его.
Чуть в стороне от остальных Тситси все еще отчаянно держалась за Мламбо.
Первым встал Тинаше. Он поднял мистера Налла за правую руку и жестом показал, что ему пора спуститься на поле боя — взглянуть на плоды своих планов. Но тут перед ними появился Понджи. Из его правой ладони текла кровь, а к его
219
спине был прижат пистолет, который держал Тапива. Все осуществилось, как было задумано. Тапива, получив задание взять Понджи живым, вызвался спрятаться между куклами, чтобы заблаговременно узнать Понджи и обезоружить его. В самом начале боя он выстрелом выбил у Понджи пистолет, повалил его на землю и принудил ползти на холм. Понджи посмотрел на мистера Налла, на Тинаше, на мистера Гари и, повернувшись к Тапиве, хрипло спросил:
— Зачем ты привел меня сюда?
— Чеф хочет тебе кое-что показать, — невозмутимо ответил Тапива.
Понджи обернулся к Тинаше, нервно поглядывая по сторонам.
— Что ты хочешь мне показать?
— Это там, откуда ты приполз. Мы пойдем туда все — ты, Налл и я. Пойдем на поле боя поглядеть результаты, — и Тинаше показал на окутанный тишиной склон холма, над которым медленно рассеивался дым.
— Но там же не на что смотреть! —крикнул Понджи.
— Нет, есть, — сурово ответил Тинаше.
— На что же? — Понджи совсем растерялся.
— На кровь. На кровь людей, разорванных в куски, изуродованных нашим с вами огнем и планами. Но в первую очередь вашим огнем, вашими планами.
— Нет! Ни за что! Меня вы туда потащите только мертвым!
Стремительно повернувшись, Понджи нажал на палец Тапивы, лежавший на спусковом крючке пистолета. Прогремел выстрел, и Понджи рухнул на землю, обливаясь кровью.
Тапива, сжимая в руке пистолет, виновато посмотрел на Тинаше, потом на остальных и снова на Тинаше.
— Ты тут ни при чем, Тапива. Все видели, что останови ib Понджи было бы невозможно. Он жил хитростью и умер, схитрив. Потом мы отнесем его тело к остальным и похороним,— успокаивал Тинаше брата, когда они спускались с холма, где их остались ждать Мламбо, Тситси, мистер Гари и мистер Джордж.
Налл шел, словно во сне. Вскоре перед ними открылось поле недавнего боя — искореженная земля, лужи крови...
— Там, кажется, лежит кусок трупа, мистер Налл,— сказал Тинаше, указывая на белый палец, торчащий из обгоревших лохмотьев.
— Господи! Господи! — бормотал мистер Налл.
— Что это? — резко спросил Тинаше.
220
— Палец... большой палец и кровь. О, господи... Не надо! Я больше не могу. Уведите меня и убейте, но только не здесь!
— Хорошо, мы поднимемся на холм. Но кто говорит, что вас убьют, мистер Налл? — Тинаше повернулся и зашагал обратно.
— Но зачем... зачем вы привели меня сюда... к мертвецам, к этим кровавым лужам? — срывающимся шепотом спросил мистер Налл.
— Это ведь наша работа, мистер Налл. Ваша и моя. А там, в Шимойо, еще продолжается бойня... истребление безза-щи гных беженцев. Ваш план, ваш план, мистер Налл! Ну, а эго — наш план, ваш и мой! — Тинаше указал сначала на мистера Налла, потом на себя. — Это сделали вы и я! Есть чем гордиться? Хотите повторить еще раз?
— Скажите, чего вы от меня требуете и как намерены со мной поступить? Только, ради бога, поскорее!
— Говорить вам, что вам следует делать, я не стану. Тот, кому среди этих трупов надо что-то объяснять, — не человек... Вот ключи от вашей машины, мистер Налл. Отправляйтесь домой или куда хотите. Прощайте! — И Тинаше протянул Наллу кольцо с ключами.
Налл, ничего не понимая, даже нс поднял руки, и Тинаше сунул кольцо в его бессильные пальцы.
— Я говорил вполне серьезно, мистер Налл... Передайте всем, что мистер Налл свободен ехать, куда он пожелает. Это приказ! — сказал Тинаше стоявшим поблизости бойцам. — Прощайте! Счастливого пути, — добавил он и протянул Наллу руку, которую тот судорожно схватил и пожал.
— Я пробыл здесь вечность, товарищ Тинаше. Я не буду давать обещаний, да вы их у меня и не просите. Но мои будущие поступки покажут, чго я пережил важнейшие часы моей жизни. До свидания, товарищи. Не сомневаюсь, что мы еще встретимся.
Опустив голову, мистер Налл повернулся и пошел к своей машине. С каждым шагом его походка становилась все увереннее.
Они глядели ему вслед. Тапива перевел взгляд на Тинаше, надеясь, что вот-вот раздастся взрыв мины. Но слышен был только шум Налловой машины, удаляющейся в сторону шоссе Хараре — Чивху. Решить, повернул ли Налл в сторону Чивху и Южной Африки или в сторону Хараре, было невозможно, но Тинаше сказал себе, что скоро они это узнают. Ведь последние его слова, обращенные к Наллу, были: «Пожалуйста, послушайте в утренних известиях сообщение из Шимойо».
221
Тинаше повернулся к Тситси и Мламбо, потом посмотрел на Ва Тендаи и дядю Роро.
— Нам лучше лечь спать, а утром послушать последние известия и уж тогда заняться похоронами. — Больше он ничего не сказал.
— Ты поступил наилучшим образом, сын мой, — произнесла Ва Тендаи тем же голосом, каким однажды говорила от имени Чаминуки Муфембери. Истолковать ее слова можно было по-разному, но Тинаше услышал в них одобрение того, что он спас кое-кого от кровопролития, которое устроили они с Наллом.
Перевод с анг.иагекого И. Гуровой
Стихи
Из современной зимбабвийской поэзии
Борьба за независимость, как Эю видно на примере многих с I ран Африки, зачастую сообщает могучий импульс развитию национальной литературы. С полным правом можно это сказать о зимбабвийской поэзии. Возникла она в самые последние годы на основе сплава сильных фольклорных традиций с достижениями мировой поэзии, но очень быстро набрала силу, достигнув уровня развития, позволяющего ознакомить с ней наших читателей. Некоторые из зимбабвийских поэтов — такие, как Музае-мура Зимунья, Чарлз Мунгоши (также известный романист), Соломон Мутсвайро. Ченджерай Хове,— успели уже завоевать известность не только в своей стране, но и за ее пределами, другие юлько еще начинают свой путь, У них не только общие проблемы, но и общая любовь к родине — Цитадели Зимбабве, стране. которая уподобляется «могучему льву, припавшему к земле». Многие из стихов написаны еще до окончательного обретения независимости. Поэтому на них значатся такие пометки, как «Письмо из колониальной тюрьмы». В стихах говорится
о комендантском часе, который отнимал у зимбабвийцев право выйти на улицу ночью: «право входа во тьму», об унизительных обысках и облавах, о казнях патриотов. Все это уже позади. Но трудности остались. Осталась необходимость бороться против социальной несправедливости, необходимость предоставить достойное место в жизни рубщику сахарного тростника, которого «корчит от голода», но который должен продолжать делать свое дело под дулами уставленных на него туристских камер, необходимость предоставить достойное место «бою-слуге».
Но несмотря на все это. зимбабвийцы читают «слова надежды в высоком небе родной страны».
О, Зимбабве, империя камня, чей трепетный голос нам возвещает о гордом величье силы людской и природы, слившихся в жизни единой. О, Зимбабве, земля отважных детей человечьих,— пишет зимбабвийский поэт Ченджерай Хове. Эта любовь к родине — порука светлого будущего и самого зимбабвийского народа, и его литературы.
223
Музаемура Зимунья
МОЯ РОДИНА
На севере, за моим домом, высится гора: могучий лев припал к земле — громадная голова лоснится дождевой водой, на свирепой морде торчит скалистый рог — сейчас накинется на западный хребет.
Стремительные западные горы под голубым бездонным небом несутся на юг — ветер бьет в камень лобового стекла, катятся вперед колеса-валуны, вертится земная ось.
Гряда восточных гор вздыбилась морским прибоем — затопит северную вершину и пеной нас обдаст.
Кольцо горных стен разорвано южным ущельем, приятны долине глотки свежего воздуха.
Посмотришь на родимые горы — и веселой каруселью закружатся притворщицы вокруг моей души.
£< Musaemura Bonus Zimunya, 1982
Originally published in the English language in the collection “Thought-tracks" by Longman Group Limited of London.
224
НА ПАСТБИЩЕ В ДОЖДЛИВУЮ ПОГОДУ
Все кончается, чего тут спорить. В тот день дождь лил и лил, а коровы паслись как ни в чем не бывало, не загнать мне их было в крааль — заплакал я, выругался, проклял день, когда появился на свет.
А вы попробуйте продраться сквозь мокрые кусты: вместо плаща набросишь на плечи вонючий джутовый мешок, согнешься в три погибели и лезешь, капли дождя камешками падают на голову.
А то вдруг оса, которую вспугнули коровы, вопьется в губу, от боли взвоешь, побежишь — вонзятся колючки в онемевшие ноги.
А дожди все идут, а коровы бредут.
Ну иди же в крааль. Бык по кличке Гатума застыл перед стадом, словно недобрый призрак, слушает, слушает, а что — не поймешь. Надо звать на помощь.
Но сквозь тоскливый шум дождя в теплых хижинах едва ли услышат мой голос. Бык задрал хвост, фыркнул два раза — хорошо, не боднул, и помчался по кустам, а я бегу за ним, всхлипываю, комок в горле мешает дышать, земля дрожит от сотен копыт.
А дожди все шли, и коровы пустились вскачь, и соленые слезы смывало дождем в мой разинутый рот.
8 Альманах «Африка», вып. 5
225
ПОСЛОВИЦА
Только путник бывалый различает на скалах следы.
СТАРУШКА
Похожа старушка на паучка, что лапки прижал к замерзшему тельцу, зашелся надсадным кашлем; я увидел тебя, старый сморщенный паучок, поздним вечером на рынке в Хараре;
гы коротаешь свой век в паутине истертого одеяла.
МАТЕРИ
(Письмо из ко.юниа.зыюй тюрьмы)
Милая Ма, я харкаю кровью, а пальцы пока держат ручку — значит, я жив, Ма.
Надеюсь, что и ты здорова.
Прошу, побереги себя —
нынче так просто сойти с ума или зачахнуть от горя.
Я жив, Ма, но это ненадолго.
Прошлой ночью я видел тебя во сне, проснувшись, я стал корить себя: что ж я ленюсь навестить мою Ма, разве трудно забежать утром к ней в хижину?
Успокой малютку Руфь, Ма, скажи, чтобы больше не плакала. Бедное дитя, что она понимает? Не стоило ей внушать, что я умер. Отец слишком уж откровенен при ребенке. Мне было приятно узнать,
226
что ты дружишь с женой его преподобия.
Ее сын и мой друг сидит в тюрьме, и это надолго, как поегся в песне:
«Нас породнили испытанья».
Ах, как хочется
жареной тыквы с орехами.
Отложи немного для меня, Ма.
Привет всем малышам.
Остаюсь твой заживо гниющий сын,
Музаемура.
ВЕСНА
Нежные листья, алые и багровые, светятся тихой радостью, шелестят на ветру и сулят перемены.
Весна, как сигареты, письма и газеты, прокралась к нам в тюрьму.
ЗИМБАБВЕ (Глядя на руины)
Я хочу поклониться камню ибо в нем тишина я хочу поклониться скале да будет благословенна ее тишина.
Ибо вначале была тишина и мы все были в ней и в конце будет тишина и мы все в ней пребудем.
Тишина говорит с глупцом и мудреном с рабом и царем с глухим и немым со слепым
и даже с громом
227
ибо вначале была тишина и мы все были в ней и в конце будет тишина и мы все в ней пребудем.
Разум породивший мечту заполнившую время и пространство голос повелевший таланту построить здание: кружевные фризы стены стропила крышу и все остальное — множество рук воздвигших тишину забытые праздники после трудов.
Все говорит тишиной — гишина.
Смотри: се камни видимая грань тишины и когда я лягу в могилу и на надгробии сотрется мое имя заговорят камень и кость они беззвучно придут к тебе когда меня не будет и в твоей душе поселятся тайны.
Ибо тишина объемлег все — космос и вселенную — и всему сопричастна.
Перевод с английского Ю. Здоровова
Ченджерай Хове
отцу - НА РОДИНУ
Если дождь не падет на иссохшую землю, его капли останутся в небе скитаться с облаками, вобравшими наши надежды.
228
Если дождь не падет на иссохшую землю, пасть в нее и навеки недвижно остаться нам с тобою придется, отец.
АФРИКАНСКИЙ ОПЫТ
Влажное облако пухнет, гром в отдаленье рокочет, в нас отдаваясь речами: это — Африка.
Ветер робкий доносит влагу из стран чужедальних, капли дождя плоть человека пронзают, будто крича: это — Африка, живущая в черных нервах.
Если в раздумье вы в руки гитару возьмете, нежно ли к флейте прильнете губами, грозно ль ладонью взмахнете над барабаном, Африка даст вашей песне слова.
СПОКОЙНАЯ ЛЮБОВЬ
Спокойная любовь, как семя баобаба, быть может, и невзрачное на вид средь многоцветья праздничной саванны, но в нем уже зародыш тех гигантов, что целуют далекий горизонт.
Спокойна глубина прибрежных вод, на вид едва текущих, но дремлет в них движенье громады океанских волн. Да, спокойная любовь подобна туче темной, щекой своей уткнувшейся в край неба, что жизнетворной грудью орошает и питает землю.
Спокойная любовь, ты — вечное начало вечного развитья.
229
ЗИМБАБВЕ-ИМПЕРИЯ КАМНЯ
Грозные стены из камня; скалы с вызовом в небо взметнулись, будто орел в поднебесье парящий и криком гортанным пророчащий смену времен. Стены, мощные стены суровых ландшафтов, слившихся вместе с заоблачной высью.
О, Зимбабве, империя камня, чей трепетный голос нам возвещает о гордом величье силы людской и природы, слившихся в жизни единой.
О, Зимбабве, земля отважных детей человечьих,— не постичь глубины твоей песни извечной.
НА ОТСТАВКУ МОЕГО ОТЦА
Стою в полупоклоне, один из многих: вот и минуло целых двадцать пять лет работы безупречной.
С тех пор согнуло время спину, замшелой стала борода, и мускулы ослабли.
Мой босс впервые с чувством мне руку жмет и церемонно надевает браслет с часами: ну вот и все со мной.
Пустой, как панцирь черепахи, плетусь домой считать оставшееся время и место присмотреть в той муравьиной куче, куда ведет дорога.
Что детям и потомкам я оставлю? — Лишь родовое имя.
230
У ДОРОЖНОГО ПОСТА
Следующий, болван! Да побыстрее!
Твой государственный регистрационный номер?
Номер свидетельства о рожденье?
Номер школьного аттестата?
Служебный номер? Страховка? Номер автомобиля?
Номер счета в сберкассе?
Номер текущего счета?
Номер срочного вклада?
Группа крови какая?
Код принадлежности пола?
Номер шифра в больнице?
Номер свидетельства о браке?
Номер свидетельства о разводе?
А безнадежности номер?
А номер глухого отчаянья?
Жизнь, обращенная в перечень цифр, где каждый твой шаг под номером сколот с тысячью тысяч таких же судеб, со всею презренной толпой человечьей! Право за нами одно — помнить свой номер свидетельства смерти!
ЗАРЯЖЕННЫЕ РУЖЬЯ
Заряженные ружья ждут на остановке автобуса, как дремлющие змеи в ожиданье жертвы.
Вас могут обыскать от головы до ног и даже приказать раздеться.
но, получив пинок, а вслед за ним плевок в лицо, утритесь и смотрите прямо.
Автобус проплывает мимо, а за стеклом избитый, в синяках, кондуктор. Случилось это на посту дорожном.
231
Кондуктор взял в автобус пассажира без пропуска. За это дубинками его исколотили, потом пустили в ход приклады и снова били, били.
а пассажиры ошарашенно смотрели, не веря собственным глазам!
Кто знает, их очередь, быть может, впереди. Случиться может все в дороге, когда в стране дорожные посты едва ли не на каждом повороте.
И долго говор пассажиров не смолкал: «Когда же наконец забрезжит рассвет в конце пути?»
ПИСЬМО РУБЩИКА ТРОСТНИКА ТУРИСТУ
Я стою черной тенью, согнувшись.
Как в рисунке углем, застыли черты,
нож для рубки тростника будто сросся с рукой, а моя смерть — это ваша чашка чая, и, прихлебывая из нее, вы лжете сами себе:
«Мир — это просто удобное кресло».
Но мой мир — лишь шипы и колючки
да внезапная смерть!
Сахар сладок тебе, для меня горше нет этих белых крупинок, они — память о смерти, привидение в чашке!
Но ты из автомобиля глазеешь
на меня, как на исчадье ада,
как на пришельца из мертвой жизни, не прожигой мною.
А я умираю каждый рабочий день, прежде
чем уползаю хоронить свои выходные на свалках Чибуку.
Я вижу, как ты фотографируешь птиц, животных, кусты и меня: я — атрибут туризма,
232
существующий лишь для твоих силлогизмов, в то время, как кровь моя сочится,— алая краска на полотне жизни. Меня корчит от голода, а ты отдуваешься от пресыщенья. Наши искаженные лица — не та ли гримаса смерти, что унесет нас обоих в песок, выглядящий столь неподвижно на отснятых тобою фото?
БОЙ 1
Когда ж ты возмужаешь, брат? Каким предстанешь ты? Пока ты не свершился.
Ты — «бой», ты — просто «мальчик», даже на оклик белокожих сосунков ты снимаешь шляпу, обнажая седую голову свою.
Ты — «бой», ты — просто «мальчик».
Ты вымуштрован тридцатилетней службой без всякого подобия пособья. Твои хозяева менялись, получая в наследство сад с тобой в придачу, но возраст твой для них с годами не менялся, извечный «мальчик», никогда «мужчина». Быть может, новый сад садовником тебе поможет стать?
А говорил ли ты хозяину, что ты отец и муж такой же, как и он!
Пинки, полученные одряхлевшим телом, от хрупких, элегантных дам изгнали из тебя покорность, привив лишь рабство и ненависть к нему. Но даже под ярмом цивилизованного смиренья твой пульс забьется учащенно, когда история еще одну главу откроет.
1 Б о й — в переводе с английского языка означает как «.мальчик», так и «слуга».
233
В СУДЕ, 1976 Г.1
«Виновен или невиновен?» «Виновен, сэр».
«Приговорен к повешенью.
Пусть вздернут так его, чтоб ноги воздух подгоняли в последней пляске смерти».
А легкий зуд в затылке ты, судья, уймешь движением мизинца или расческой проведя по голове, усердно служащей в угоду источенному ржой кровавой правосудью.
Перевод с английского А. Малышева
Чарлз Мунгоши
ЕСЛИ ТЫ ИЗЖИВЕШЬ УСТАЛОСТЬ И ЗЛОБУ
Если ты изживешь усталость и злобу, то, может, в конце концов, ты что-то получишь в наследство от старой родной страны.
Например, полусонный, ленивый день, ближе к вечеру, хруст травы, пасутся коровы, отгоняют хвостами мух.
Или запах свежсвспаханной почвы, и птицы скачут по полю прямо за плугом, ищут червей.
Или боль во взгляде отца — чтобы понять его взгляд, понадобились эти годы и страны.
1 В 1976 г., желая задушить растущее освободительное движение, власти обрушили на страну волну репрессивных мер, включая массовые судебные расправы над патриотами. В ходе судебных процессов выносились суровые приговоры, вплоть до смертных казней.
234
Или как ты шутил с бабкой, а се ответный смех говорил: в жизни важна лишь смерть.
Если ты изживешь усталость и злобу и найдешь в себе силы вернуться, ты увидишь: осенний дым все-таки пишет слова надежды в высоком небе родной страны.
ПИСЬМО СЫНУ
Тыквы уже большие. Дня через два или три будет первый початок маиса. Удой от коров хороший. В общем, год неплохой, если б пе твой отец.
У него опять разболелась спина, и весь лом на моих плечах. Все твои братья и сестры учатся хорошо. Беда с одной Риндаи. Ты помнишь, мы писали гебе — получил ты письмо? — ты нам не ответил — понимаешь, когда отцу снова вступило в спину, мы нс смогли посылать Риндаи в школу. Она все время плачет возле колодца. Письмо я пишу тебе из-за нее, я ждала тебя на рождество, но ты был, наверно, занят, я решила, что ты приедешь на пасху твой отец тогда чуть не умер. Потом я подумала, ты приедешь до холодов — ты знаешь, как мне плохо в холодное время — но тут твой отец разболелся и много хуже, чем прежде. Мы думали, он не дотянет до сева. Я попросила Риндаи написать тебе, но отец был против —
235
ты знаешь, какой он упрямый, когда он лежит целыми днями и вбивает себе в голову, что все его позабыли!
Тамбу, сынок, не думай, что это я клянчу деньги — хотя нам пришлось занять, чюбы отца отвезти в больницу — ты знаешь, как он ненавидит долги! Вот и все наши дела.
Надеюсь увидеть тебя в июле. Ты так давно нам не пишешь! Надеюсь, что ты по старому адресу — другого адреса мы не знаем.
Твоя мама.
В ДОМЕ
Здесь редко чей голос громче тишайшего шепота. Редко чьи глаза заблестят ярче, чем потухшие угли, а ноги почти оцепенели и помнят лишь первый шаг мбаку.мбы1.
Занавески задернуты, солнце стало главным врагом — в нем стрелы мучительных воспоминаний, пронзительных детских криков.
Здесь сегодняшний день слежался под перегноем вчерашней вины. Испаренья видений и привидений предвещают начало конца.
Ты входишь и против воли моргаешь и приглушаешь голос, ноги не слушаются, ты, шатаясь, стремишься выбраться, сам не свой, в счастливый сказочный мир мостовой.
1 Мбакумба — традиционный танец народа шона.
236
В ПУТИ
Есть тайные очаш тепла высоко в горах, где неутомимые птицы летают всю ночь в ожиданье рассвета.
НА ВЕРАНДЕ
Сижу на веранде, в руке стакан пива, который я купил, не собираясь пить.— внизу мальчишка чего-то ищет в мусорном ящике — он ищет будущее ? Звезды говорят мне: ты перейдешь на другую веранду и будешь сиде!ь со стаканом пива, который купил, не собираясь пить.
ПАЙОНИР-СТРИТ УМИРАЕТ
Пайонир-стрит 1 умирает. Несколько старых зданий торчат, как зубы во рту старика.
Сквозь развалины медленно пробирается дряхлый старик. Жестокий ветер хлещет глаза.
Он останавливается у стены, спасающей от жестокого ветра, глядит на свое былое — и вдруг, увидев меня, спешит прочь, пальцами теребя увядшую розу в петлице.
1 П а й о н и р-с т р и т — одна из старейших улиц Хараре.
237
СМЕРТЬ ХУДОЖНИКА
Художник болен.
В его кисти остался один волосок.
Он пишет красками, но только в серых тонах. Когда-то алая роза у него полыхала, как рана, сегодня она, как пепел. Художник болен.
Солнце ушло из его снов. Он только что обнаружил, что луна — безжизненная скорлупка. Было лучше, когда он видел в луне невыразимую женственность.
Художник болен.
Он кричит правду во сне.
Он слишком поздно дошел до правды, она жалкая, ускользающая.
Художник умирает.
В ДОРОГУ
Он вошел, пыльный, потный, глаза красные, заказал кока-колу, выпил одним глотгом,,. на сутулые плечи поднял узел с женскими тряпками и повернулся к выходу — только тут мы заметили черную ленту на его рукаве.
Шиммер Чинодиа
ВОСПОМИНАНИЕ
Я ясно помню наш лес, я помню витые стволы терновника (с тех пор он словно не вырос) и пересекающиеся тропинки по краю грубой травы, пожелтевшей
238
от пыли, которую поднимали наши быстрые пятки и, разумеется, ветер.
И я помню чириканье робких птиц.
Я помню, как бегали мы босиком вдоль терновых стволов, три брата с ногами в колючках, охотники, мы стреляли в птиц из рогаток, резинки рвались, хлестали нас по щекам, а в карманах пересыпались камешки. Если не врать, мы сбивали по птице в год.
Я помню большие слова объявленья о том, что сюда нельзя посторонним — мы об этом не думали и беспечно считали лес хместом своей охоты, а птиц и горькие ягоды — пашей законной добычей.
Я ясно все это помню.
Я помню, как малы мы были тогда и как запыленный кустарник в сотне шагов от унылых лачут поселка был верхом детской мечты.
АФРИКАНСКАЯ ТРАВА
Трава цвета хаки, высокая, обильная — хватит на тысячу крыш — африканская трава.
Она выше меня на две головы, с бусинами предрассветной росы. Разведи чащобу руками и проходи!
Трава скользит по мне, гладит мои голые бедра, роскошно шуршит. Когда-то по этой дикой саванне бродили невинные и нагие
Адам и Ева, мир был первозданный, и некому было подглядывать.
239
Трудно поверить, что эта высокая чаща, зрелая, заматерелая, взошла из октябрьской выжженной черной пустыни и ныне, зеленая, сочная, остроконечная, впивает спелое солнце.
Еще труднее поверить, что промчится степной пожар, и трава станет прахом, погибнет бесплодно...
Что этот шелест умолкнет вдруг.
СТАРИК УМИРАЕТ
Съежился перед огнем очага. Вдыхает терпкий древесный дым Седой одинокий старик в углу, На коленях верный помощник, посох.
Высокий, худой, в тяжелой одежде.
Лицо застыло, как древняя маска.
Молчит, утомленным слухом слушает Потрескиванье последних поленьев.
В красных прожилках глаза его с нежностью Смотрят на пламя и видят мучительные Волны событий — прошедших, забытых, Близких, неясных и приближающихся.
Шепот; вознаграждение прибыло;
Тихо глаза ему закрывают И, за руку взяв, уводят домой.
Перевод с английского А. Сергеева
ГРИБНАЯ ПОЛЯНА
Пополудни на солнце в безбрежном море трав Раскрылись зонтики:
Где кустиками, где холмиками —
Красные, коричневые,
Белые, желтые,
Даже черные! Мясистые зонтики, Большие и маленькие. Раскрылись Хрупкими группами, Не подарив никому тени.
240
Уж не прячутся ли карлики под этими зонтиками?
Но поблизости нет никого.
Да и зонтики слишком малы —
Не укроют самого крошечного карлика.
Не худо бы их набрать —
Только срывать бережно, чтобы потом
Сотворить из мясистых зонтиков
Вкусную приправу.
Перевод с английского И. Цветковой
Генри Поте
СМОТРИ! ВЗГЛЯНИ, КАК ДЕРЕВЬЯ...
Смотри! Взгляни, как деревья
Ликуют новой листвой и цветами.
Точно к жизни они пробудились позавчера — А дождя ведь не было с жатвы...
Откуда берутся силы у новой жизни?
Смотри! Цикада, пчела и змея пробудились О г долгого сна. Все твари резвятся От изобилия новых сил. Из старых корней Вдруг зазеленела трава. Вглядись в смерть И воскресение вокруг себя — и узнаешь о жизни.
Каждой ночью я сам умираю
И воскресаю наутро, и все же я не пробудился. Ибо я неспособен вызвать новую жизнь из почвы. Подобно цветам, траве и листве.
О Древние Духи Предков, смотрите:
Все изменилось в мире, откройте мне тайну, Подарите мне вечные, неистребимые корни. Корни новой жизни в сегодняшнем мире — Ибо старые корни мои выдернуты из почвы. Боже, дай мне дождя и земли, чтоб я мог расти!
241
Чарлз Маречера
ПРИНОШЕНЬЕ МОЕЙ ДУШИ
Мальчишкой я залезал на холмы твоих гранитных грудей, округлых и гладких, я съезжал с твоей спины, как с горы, на податливую твою шею, я спал на твоей груди, как на подушке, реки твоих слез уносили меня в твое тайное тайных, а поле плоского живота покорялось мне, я был твой, ты была моя.
Взрослый изгнанник, вдали от тепла твоих рук, от молока твоего дыханья — едва заслышав твой тайный шепот, я брошусь к тебе назад, разобью всех своих врагов, обуздаю твоих самозваных хозяев.
И опущусь на колени, и поцелую твои песчинки, и поднимусь пред тобой, как курящийся ладан, и благоуханье моей наготы — мое тебе приношенье, приношенье моей души.
Джудит Мойо
НЬЯМАКОНДО, ПРИЮТ ЗИМОРОДКОВ
Народ почитает воды твои, Ньямакондо,— Есть ли на свете река прекрасней тебя?
Люди к тебе прибегают с мольбою — Твои блестящие воды так изобильны!
242
Извиваясь, петляя между холмами, Ты хранишь их предков в своих мадзива1. Твои плесы прозвали Шерени1 2 и Дека3; О Ньямакондо, река моего сердца, Может ли быть на свете река прекрасней?
О любимая, после дождей
Люди приходят к тебе за рыбой.
Твою прозрачную воду прекрасно пить, Твоя вода сладка и горька, как пиво,— Но только для твоего народа.
Вечно пульсирующая жизнь,
Ты влечешь к себе молодых и старых, Усталых, пыльных после работы в поле, Твои целебные воды дают им силы; Побыв в твоей освежающей глуби, Человек до вечера чистый и бодрый.
Разноцветные зимородки, Зачарованные тобою, На берегу стоят терпеливо, Ждут своей доли твоих богатств, В воды твои глядят одним глазом, Единственным глазом, который зрячий.
Когда я вновь увижу, как вольно Хлопочут вокруг тебя зимородки, Как слуги возлюбленной госпожи? Ты им даришь питье и пищу, О родная моя река, Ньямакондо, приют зимородков!
Аарон Ходза
ОСКОРБЛЕННАЯ ЖЕНА
Муж мой, дом, распахнувшись, разбил мне сердце. Говорила же я, нас погубит твоя вторая женитьба! И она разрушает дом, когда-то стоявший прочно.
1 Мадзива — заводь.
2 Шерени — шиллинг.
' Дека — тарелка.
243
Говорила же я, разорит нас твоя вторая женитьба! Сам смотри, в каком положении мы оказались — Ты захотел второй дом и погубил согласье.
Когда мы были вдвоем, мы были пищей друг другу. Днем и ночью мы были, словно ведро и черпак. Близости нашей завидовали точильщик и камень точильный. Как дети ждут своей порции курицы, так мы ждали друг друга. Но ты меня позабыл, мне, как курице, достаются объедки.
Муж мой, пока в наш дом не вошла эта другая.
Мы с тобой, как белки в дупле, ссорились и миловались, На огне нашу кашу мешала одна общая ложка, Мы ели ее из общей плошки, мы были вместе. Вылавливали из общей миски куски повкуснее Друг для друга, как голубь с голубкой.
Пока любовь не раскололась и не разветвилась, В нашем доме всегда царили любовь и веселье. Без твоего вниманья и я голая, точно ведьма. Горькие мысли, раздумья отягощают мне сердце. И радость, и смех, какие в нем жили когда-то, Кажутся давней историей.
Любовь твоя новая сегодня сидит на почетном месте. Это я, не она, вдруг стала второй женой. Место первой жены занимает твоя избранница. Я даже не вижу твоих следов у моей двери. Мне даже нельзя рассказать о своем горе, Ты забыл, что я пришла сюда только ради тебя.— Если бы ради еды. я бы давно сбежала.
Уильям Хасси
В ПОЕЗДЕ
Постук колес о рельсы, угрюмый грохот локомотива, изрыгающего едкий дым — воспоминанья моей непоседливой юности.
244
Как я люблю
путешествовать, незаметно врезаться в незнакомые страны, глядеть, как меняются люди и лица, спать на скамейке, дрожащей от пульса машин,— даже в мечтах, во сне...
БОРЕЦ ЗА СВОБОДУ
Из плоти и крови. Особо отмечен. Любил страну И погиб за нее.
Перевод с английского /1. Сергеева
ПРОЩАЛЬНАЯ ПЕСНЯ
Вновь покидаю тебя.
Завтра я ухожу.
Побудь же еще со мной На ложе прохладном реки. Песни ветра послушай со мной И позволь услышать твой голос. Печальный и нежный.
Он ласкает мой слух, Словно волшебная флейта. Со мной пробудись И мечту воплоти — Кинемся ветру в объятья И звезды окликнем.
На вершину взойдем И над спящей землей Провозгласим: «Мы свободны!» О, еще только раз, ведь завтра я ухожу.
Перевод с английского И. Цветковой
245
Эддисон Звобго
БАБУШКА В ГОРОДЕ
Кто расскажет историю каждого давнего образа, Каждого воспоминанья в бусинках глаз?
Какую дорогу прошли ее старые ноги —
Они ей служат доселе — с тех пор, как однажды
Утром она вошла в свой природный мир?
Быть может, она прибыла из большей дали, Чем Нил Армстронг, в холодный июльский день Ступивший на пыльную поверхность Луны.
Нил был чужой на Луне и бабка чужая На новой земле небоскребов и мини-юбок.
Она вцепилась мне в руку возле салона, Вглядывалась, настраивала глаза
На дивные залы мехов, париков и машин — Она за границей, почти что в плену, Обращения шлет, чтобы с ней обращались гуманно.
И вот ее монолог отчетлив и громок, Она произносит имя покойного мужа Нежно, как повелел обычай: «Читандо, Ты слышишь меня? Как можешь гы спать, кота я Попалась в сети и все хотят моей смерти?
За каждым углом засада, а ты меня бросил —
Ты что, не платил за меня л оболу 1 скотом?
Я что, не оставила имя твое в сыновьях? Все, что я вижу глазами и слышу ушами, Окружает со всех сторон и грозит утопить.
Ты когда-нибудь видел женщин с губами в крови Разных оттенков? Они спокойно шагают По улице, позабыв про раны. Читандо,
Ты ушел слишком рано. Когда-нибудь видел ты груди Матерей, отказавшихся подчиняться луне?1 2
Их груди торчат по-прежнему, как рога, Но никогда к ним не припадал младенец,
1 Л о б о л а - выкуп.
2 По африканским представлениям, луна связана с плодородием.
246
Их хранят, как заповедники и изваянья;
Я сижу с твоим внуком, а мимо
Проходят мальчишки и не говорят мне: здравствуй!
Они, как враги, проходят молча и злобно, Точно я кого-то из них обнесла угощеньем; Да и наши коровы не забредали в их поле, И ни у кого я не занимала деньги — А они меня ненавидят и презирают.
Дороги здесь твердые, как глинобитные стены. Люди здесь ездят, сидя в ревущих домишках, А воздух тяжелый, словно на похоронах. Птицы здесь не поют и мышей нс ловят В ужасных столпах из земли и стекла».
Автобус остановился, и я помог ей Выбраться: мы похоронным шагом дошли До другого автобуса и покатили
За город, к дому, где тоже все изменилось, Но еще не утратило связей с духами предков.
Айзек Чидаваэнзи
Я НЕ ТОТ
Рюмки в губной помаде,
Черные лица с мышьячным отливом, Сердца, раскрывающиеся тугим кошелькам.
Сколько бессонных ночей они провели
В густом сигаретном дыму
Нелегальных питейных домов — Их не манит ласка дневного света.
У них есть сердца — не в груди, В кончиках пальцев;
У них есть чувство — к деньгам. Их часы отмеряются звоном монет.
Коротко стриженная, в черном платье Опытным глазом оглядывает меня От полотняной шапки до нечищеных туфель. Но не может определить мой банковский счет.
247
Отвернись, сестра, отвернись, Я не тот, кто нужен тебе.
Я с тобой с удовольствием выпью (Я старый ездок в колеснице Вакха), Но к твоей постели я не стремлюсь.
Кто я, чтобы судить людей за грехи? И все же мне было бы стыдно, сестра, Грудью припасть к твоей груди И за свои гроши ощутить Потрепанность и увяданье.
Более голая, чем одетая, Другая призывно играет бедрами. Полпинты «лагера»1 в правой руке, В левой — дымящаяся сигарета. — Она танцует танец соблазна, А в улыбке ее страданье.
Кизито Мучемва
ТУРИСТЫ
Они заявились в джунгли, стандартные, словно штампы. В уголках агрессивных темных пейзажей их чуждости Таились испытанные талисманы против безумья.
Они искали признанья в моей любимой стране. Видели незнакомые горы, слышали незнакомые песни. Держась за свои фетиши, они отрицают пространство и время, Отправляют за океаны слова о здешних ресурсах;
Безликое прошлое питает деньгами их корни, Засыхающие на скале страха и непониманья.
Они окружились соснами и джакарандами. Возвели бетонные стены вокруг домов;
Надеюсь, они еще завезут к нам снег И скуки ради перевернут времена года.
Всё новые безделушки обнажают презрение их к нашей жизни, Утверждают хриплую самоуверенность изготовителей.
Но послушайте, речь о моей стране! Живущие здесь духи Не боятся высокомерных небрежных угроз.
И сама страна — она не выдаст богатые грустные тайны В ответ на прозрачные знаки любовного безразличья!
1 «Лаге р» — марка пива.
248
Сэмьюэл Чимзоро
НАРУШИТЕЛЬ КОМЕНДАНТСКОГО ЧАСА
Ступать под солнцем с мотыгой в руке, копать каналы, врезать слова горя в холмы муравейников — ради радости жизни.
Мести мостовую, сторожить ворота, напоминать своим ближним, что нам даровано право входа на место под солнцем — ради радости жизни.
Выйти в лунный свет, размышляя о тепле, плясать босиком под стук барабанов, освящая землю, освобождая из праха дух предков — ради радости жизни.
Спать на тенях упавших звезд и видеть во сне, что у нас отнято право входа во тьму — ради радости жизни.
Утром проснуться и быть мишенью словесных споров и вечером погибнуть, нарушив комендантский час, — тоже ради радости жизни.
249
Джулиус Чингоно
МОЙ СТАРЫЙ БАШМАК
Я брожу по солнышку, мой старый башмак тихо приговаривает: — Шлеп, шлеп, шлеп,— в широкой улыбке показывает грязные зубы — их пять, в его челюстях они как рыба в воде.
Шипстоун Секесо
УДАВ
Ты скользишь величественно, Не спеша высматриваешь Добычу —
Ты ее проглотишь целиком.
Красота в узоре твоей кожи, Красота в скольжении — Почему ты сотворен удавом? Быть бы тебе богом ящерок...
Клиффорд Нхау
ПРЕДСКАЗАТЕЛЬ
Наш предсказатель костляв и порывист.
Он немолод, но полон таинственной силы.
Он пророчит о будущем и ошибается редко.
Он любит лечить людей и философствовать.
Он защищает верящих в духов, гадает
На костях и дарит счастливые травки —
250
Они помогают найти после школы работу.
Он может прожить без еды неделю —
Это он сам говорит.
И еще он сказал, у него есть особая травка — Она поможет тебе выиграть в лотерее.
А сам он такой бедный, что иногда Носит на станции чемоданы.
Перевод с английского А. Сергеева
Соломон Мутсвайро
МОГИЛА НЕИЗВЕСТНОГО
Здесь, в прохладной тиши большого могильного камня, покоится неизвестный, и сон его не потревожить бурям. Здесь кости того, кто был человеком, дышал, как мы, и пел песни нджари1.
На его могилу поставлен кувшин из глины. Когда кувшин снова станет глиной, он расскажет о неизвестном, но когда это будет?
Кувшин и могильный камень — знаки безвестного прошлого.
Только выцветший камень и буйные травы говорят, что он умер давно.
Чго мы можем прочесть на кувшине, если на нем ничего не написано? Что мы можем узнать от глухой и немой могилы? Его хоронили толпы людей — они разошлись с наступлением ночи.
За время его жизни эта земля поглотила многих.
Быть может, в могиле лежит великан, устрашавший соседей, считавший себя хозяином всей страны.
Эти горы, леса и реки и мед принадлежали ему.
И вот уже ты один на горе. Ты недавно свободно ходил по стране, и вдруг неизвестный — хозяин всего, и повсюду запреты.
И теперь нс возьмешь ни камня для очага, ни хвороста, чтобы согреться ночью.
Перевод с языка шона А. Сергеева
1 Нджари — традиционные ритуальные песни народа шона.
251
Ким Хопкинс
СОЛНЕЧНЫЙ ВОДОЕМ
Солнце исходит лучами, серебристым, льющимся током, обращая воду в блестки позолоты. Мелкая пористая рябь, набегая, отсвечивает фольгой.
Глубина пестрит золотисто-карими трепещущими извивами.
Но скоро пунцовые тона перельются в сумерки, скрюченные тени сгустятся и солнце опустится в розовую глазурь.
Перевод с английского И. Цветковой
Пьеса
Дэниел Пирс КОГДА ДОВЕРИЕ НАРУШЕНО...
ПРЕДИСЛОВИЕ
Пьесы Дэниела Пирса, неоднократно отмечавшиеся премиями на общенациональных конкурсах драматургов Зимбабве, популярны в этой стране. Основная их гема — разрыв между поколениями, вызываемый различием в уровне образования.
Давая среднее или высшее образование подрастающему поколению, состоятельные круги смотрят на связанные с этим расходы как на своего рода капиталовложения, которые должны принести прибыли. Они убеждены, что дети обязаны покорно следовать путем, предначертанным для них родителями, и использовать полученное образование в чисто прагматических целях.
Однако, как показано в пьесе «Когда доверие нарушено...», дети не всегда согласны идти этим путем. Нередко юный африканец, получив образование, осознает себя как личность и хочет самостоятельно решать свою судьбу.
Описываемую им среду Дэниел Пирс знает не понаслышке. Он сам много лет возглавлял среднюю школу в Пенхалонге
(Зимбабве). Воз почему так психологически достоверны созданные им образы. Автор показывает. как чувство собственного достоинства заставляет распрямиться юного Стюарта Чи-рембу, этого, по выражению его одноклассника, «жалкот о червяка»,— запуганного, трепещущего перед учителями и напористым бизнесменом-отцом. Совершив недостойный постмюк. Стюарт имеет мужество признаться в нем. хотя другой подросток из сострадания готов взять вину на себя.
Уходит из школы одаренный. самостоятельно мыслящий Патрик Кабики. который осуждает царящую в привилегированных слоях общества коррупцию и хочет руководствоваться в жизни собственными принципами, а не конформистскими понятиями старших.
Пьеса Дэниела Пирса «Когда доверие нарушено...» взята из его книги «Разрыв между поколениями». выпущенной в Гверу (Зимбабве) издательством «Мамбо пресс» в 1983 году.
С. Митина
253
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА В ПОРЯДКЕ ИХ ПОЯВЛЕНИЯ:
Стюарт Чиремба М-р Мурамби Патрик Кабики М-р Мандега М-р Чиремба М- р Саматомба Джон Мойо
Действие происходит в интернате при Сент-Эйденской мужской средней школе. Справа — гостиная в квартире заведующего интернатом мистера Мурамби, слева — несколько возвышающаяся над уровнем сцены комната старост интерната, куда из гостиной ведет невысокая лесенка. Из комнаты старост — ход в спальную комнату старшеклассников. В задней стене гостиной — дверь, ведущая в столовую и другие помещения в квартире Мурамби; в правой стене — входная дверь. Ноябрьский день, около половины второго. При поднятии занавеса сцена пуста, из столовой доносятся обрывки разговора. Мгновение спустя оттуда выходит в гостиную Стюарт Чиремба — худой, издерганный юноша лет восемнадцати. Он постоянно в нервном напряжении, на грани срыва; однако свой страх перед старшими и нежелание подчиняться им старательно маскирует судорожной вежливостью и поддакиванием. Стюарт подходит к книжным полкам, оборачивается и, посмотрев на дверь столовой, вытаскивает из-за пазухи сложенную голубую бумажку, потом торопливо обегает взглядом корешки книг. Услышав звук шагов, поспешно засовывает голубую бумажку во внутренний карман куртки и оборачивается, пряча за спину книгу, только что снятую с полки. Из столовой выходит мистер Мурамби, высокий человек лет двадцати восьми, с приятным умным лицом.
Мурамби. Что-нибудь случилось, Чиремба? (Делает к нему несколько шагов.)
Стюарт. Нет, сэр.
Мурамби. Ты выскочил из-за стола с такой поспешностью — я думал, тебе стало нехорошо.
Стюарт. Нет, сэр. У меня все в порядке. Просто хотел кое-что посмотреть в книгах до начала письменной.
Мурамби. Но ведь ленч еще не кончился.
Стюарт (подходит к Мурамби). Знаю. Извините, мистер Мурамби, что-то аппетита нет. Да и времени в обрез. Я подумал — наверно, вы не рассердитесь, если я ненадолго возьму одну из ваших книг.
Мурамби. Ничуть. Скажи только, о какой книге речь. Какой вопрос тебя интересует?
Стюарт. О Ру... Ну, в общем, философы-рационалисты и французская революция.
Мурамби (удивленно смотрит на Стюарта, потом подходит к книжным полкам, берет нужную книгу и подает Стюарту). Вот тут в главе четвертой ты найдешь общие сведе
254
ния о философских идеях во Франции восемнадцатого века. Смотри, Стюарт, как бы экзамены не выбили тебя из колеи...
Стюарт. Ну что вы, сэр. Если я вел себя, на ваш взгляд, невежливо — извините, пожалуйста.
Мурамби. Дело не во мне, а в твоем отце. Уверен, ему было не очень приятно, когда ты вот так, вдруг, выскочил из-за стола.
Стюарт. Знаю... Но вы-то всё понимаете, правда, сэр? Дело в том, что времени у меня в обрез.
Стюарт торопливо поднимается по лесенке, распахивает дверь в комнату старост, садится за стол и начинает поспешно, но методично листа гь книгу, то и дело сверяясь с голубой бумажкой, которую успел извлечь из кармана, и лежащими на столе записями. Время от времени. отрываясь от чтения, поднимает глаза к потолку и беззвучно шевелит губами, заучивая тест. Мурамби встревоженно смотрит ему вслед и не замечает, как на пороге входной двери появляется П а т-р и к К а б и к и, юноша лет восемнадцати, весь перепачканный, взъерошенный. Хотя вид у него утомленный, в нем чувствуются энергия и ум.
К а б и к и. Бедняга Чиремба! Вот бедняга! Мурамби {оборачиваясь). Кабики!
К а б и к и (забирается с ногами в большое кресло возле камина). Помяните мое слово, сэр: Стюарт Чиремба наживет себе язву еще до двадцати лет.
Мурамби. Ты где пропадал, Кабики? {Подходит к креслу, в котором сидит Кабики.)
Кабики {оживляясь). А это, мистер Мурамби, длинная, но весьма интересная история.
Мурамби. Тогда ты с ней повремени. Сперва я должен сообщить директору, что ты вернулся. (Направляется к двери, ведущей в столовую.)
Кабики. Л он здесь?
Мурамби (помедлив). Здесь.
Кабики. Директор?
Мурамби (кивнув в сторону столовой). Завтракает с отцом Чирембы и одним из членов центральной экзаменационной комиссии.
Кабики (присвистнув). Ну и везет же мне!
Мурамби. Это еще что! Настоящее везенье начнется, когда мистер Мандега узнает, что ты вернулся. (Замечает, что рука у Кабики перевязана.) Что у тебя с рукой? (Подходит к Кабики.)
Кабики. Шлепнулся, когда переходил русло реки. Порезался, наверно.
Мурамби. Конечно, порезался. Смотри не истеки кровью, пока я не поговорю с мистером Мандегой. Дежурный,
255
должно быть, еще завтракает, так что я сейчас возьму свой перевязочный пакет.
В дверях столовой появляется директор школы мистер Мандега. Кабики инстинктивно сжимается в комок. Спинка кресла заслоняет его от Мандеги.
Мандета. Где Чиремба?
Мура м б и. Пошел в спальную комнату, сэр. Нелепость, конечно, но он хочет во что бы то ни стало еще кое-что посмотреть перед экзаменом по истории. Я как раз собирался пойти и сообщить вам, что...
Мандета (стоя в дверях). Должен сказать, что ведет он себя, по меньшей мере, странно, и настроение у его отца от этого не улучшится. Мне послышалось, что вы с кем-то разговариваете. и я подумал — может быть, Чирембе стало плохо?
Мурамби. Нет, сэр. Я говорил с Кабики.
Мандега. С Кабики?
Мурамби. Да. сэр.
Мандега. Кабики? Где же он?
Кабики (медленно поднимаясь с кресла, но не поворачиваясь к директору). Здесь, сэр.
Мандега (потрясенный и возмущенный, обходит кресло и, остановившись перед Кабики, смотрит ему в глаза). Где ты пропадал? (Хватает его за плечи и трясет.) Ради всего святого! Где ты пропадал?
К а б и к и (стучит зубами, с такою силой трясет его директор). А это, сэр, длинная, но весьма интересная история.
Мандега (внезапно выпускает Кабики, и тот стукается о спинку кресла). В таком случае я не собираюсь портить себе ленч, слушая тебя. (Направляется к двери столовой.) И не намерен хотя бы вкратце объяснять тебе, сколько неприятностей, волнений и беспокойства доставил ты мне и всей школе за эти трое суток. (Вдруг поворачивается и идет к Кабики. выставив вперед ладони.) Ни слова, мальчик, ни звука. Прежде чем вернуться в столовую, я хочу задать тебе о дин-единст венный вопрос. Ты уже пропустил письменную по математике в понедельник и письменную по географии во вторник. Собираешься ли ты сегодня писать экзаменационную работу по истории?
Кабики. На этот счет, сэр, я еще не принял окончательного решения.
Мандега. Ну, я не намерен стоять здесь и ждать, пока ты его примешь. (Смотрит на часы.) Письменная по истории начнется меньше чем через полчаса. За последние месяцы, Кабики, ты уже такое натворил со своей юной жизнью... В общем, подашь ты сегодня письменную или нет. хуже все равно
256
не будет, я так считаю. Поэтому решай сам. Если ты соблаговолишь явиться на экзамен, то должен сдать письменную в четыре часа. Если не соблаговолишь, то до четырех можешь делать, что тебе заблагорассудится. Но в четыре пятнадцать, минута в минуту, ты должен быть у меня в кабинете. Понял?
К а б и к и. Да, сэр.
Му рам б и. Мистер Мандега, мне позвонить в полицию? Мандега. Да, Мурамби, сделайте одолжение.
Кабики (взволнованно). В полицию? (Садится в кресло.) Мурамби (направляясь к столику, где стоит телефон). Мистер Мандега, меня соединят не сразу, а Кабики, по-моему, порезал руку. Будьте так любезны, распорядитесь, чтобы Мойо подал пудинг и поставил кипятить воду для кофе, а я тем временем позвоню в полицейский участок и забинтую Кабики руку.
Мандега. Договорились. (Направляется к двери в столовую.)
Кабики (идя за ним следом). Сэр, я вполне понимаю, как вы раздражены и разочарованы...
Мандега (взрывается). В четыре пят надцат ь — у меня в кабинете. Кабики! (Выходит.)
Мурамби (в телефонную трубку). Контора? Это Мурамби, я говорю из Мусаса-хаус. Пожалуйста, позвоните в полицейский участок и попросите к телефону сержанта Гото. Да, правильно.
К а б и к и. Полицейский участок!
М у р а м б и. Кабики, ты исчез бесследно. Не могли же мы нс сообщить об этом в полицию. (Подходит к Кабики.) Ну, покажи-ка руку. (Снимает с его запястья небрежно намотанную тряпку.) Нагноение. Так я и думал.
Кабики. Да. сэр. Другой просто перешел бы русло, и все. Переход не то чтобы очень опасный, но мне зачем-то понадобилось перебираться по коряге. Это еггмвол всей моей жизни, мистер Мурамби. Вечно я перебираюсь по коряге, когда можно пройти по ровному.
Звонит телефон.
Мурамби (подходит к телефону, берет трубку). Здрав-с!вуйге, сержант. Говорит Мурамби из Сент-Эйденской школы. Пагрик Кабики вернулся... Нет, минут пять тому назад преспокойно заявился сам, цел и невредим, только рука поре->апа... Нет. сержант, расспросить его я еще не успел, но розыск можно прекратить, а если у меня будет что рассказать вам, я непременно позвоню.Ну что вы, что вы — мы вам так благодарны за все, что вы сделали... До свидания. (Кладет трубку.)
9 Альманах «Африка», вып. 5
257
Кабики. Настоящая охота па человека! (Подходит к Мурамби.) Оказывается, я, сам того не подозревая, целых трое суток укрывался от правосудия!
Мурамби (усаживает Кабики на диван, идет к бюро и достает из ящика перевязочный пакет, потом возвращается к Кабики и начинает бинтовать ему руку). Это нс шутки. Кабики!
К а б и к и. А я и не шучу. По-моему, это страшно серьезно, сэр.
Мурамби (открывая пузырек с иодом). Сиди спокойно, будет щипать. (Кабики морщится.) Вот-вот. пусть пощиплет, настолько-то я человек мстительный! (К./адет бинт и пузырек на кофейный сто.шк и садится па диван рядом с Кабики.) Ну так. а теперь расскажи, где ты был все эти дни?
Кабики. В стране мечты...
Мурамби. Снова шуточки! Я требую. Кабики, чтобы ты дал мне прямой ответ. Где ты скрывался трое суток, нарушая все порядки нашей школы? Где ты был? Что делал?
Кабики. Пек пироги...
Мурамби. Что?..
Кабики. Лечил бильгарциоз1... Учился копить деньги и строить оросительные системы...
Мурамби. О чем ты толкуешь?
Кабики. О фильмах, сэр.
Мурамби. О фильмах?
Кабики. Ну да. Я же был в мире фантазии, в мире мечты. Фантазии и мечты, мистер Мурамби,—это моя погибель. А началось все с той очаровательной девушки с распрямленными волосами. Припоминаете ее?
Мурамби (совершенно сбитый с топку). С распрямленными волосами? Ты это о ком?
Кабики. Ну, о той. что псклгт пирог из полуфабриката «Визко»: надо только добавить воды и...
Мурамби. Из полуфабриката? Что-то я нс... Ах. бот ты мой! (Встает.)
Кабики. Вижу, вы начинаете припоминать.
Мурамби. Ну да. кинопередвижка. Та. что в прошлую субботу была в деревне!
Кабики (вставая). Воз именно, сэр. Пять минут про го. как красавица с распрямленными волосами печет пирог. Двенадцать минут про то, как уберечься от бильгарциоза. Тридцать пять минут о том. как скопить деньги. Десять минут об
1 Б и л ь г а р ц и о з — распространенное в тропических странах заболевание, вызываемое гельминтами и передающееся через воду.
258
оросительной системе. Стрекочет, стрекочет киноаппарат, мелькают, мелькают на серебристом экране фантазии и мечты.
Мурамби. Так ты таскался по всей стране за кинопередвижкой?
Кабики. Да, сэр. За эти три дня я смотрел всю программу двадцать шесть раз. Никак не moi у решить — копить мне деньги или тратить.
Мурамби. Нет, ты помешался. (Отходит от него.)
Кабики (идя за ним следом). Вот и тот малый с проектором тоже так считает. Ему я, конечно, не сказал, что я из Сент-Эйденской школы, так что ее репутации эго не повредит.
Мурамби. Но как ты упросил его, чтобы он возил тебя за собой?
Кабики. А я не просил. Завернулся в полотно, и все дела. Как Джим Хоукинс из «Острова сокровищ». Развертывает он экран, чтобы показать рекламу полуфабриката «Визко», а там — я!
Мурамби. Но зачем тебе это понадобилось? Зачем? (Садится.)
К а б и к и. Прежде чем я отвечу на ваш вопрос, мистер Мурамби. может быть, вы согласитесь ответить на мой.
Мурамби. Ну, слушаю.
Кабики (помолчав). Какие, на ваш взгляд, у меня шансы на то, чтобы сдать остальные экзамены?
Мурамби (нерешительно). Кабики. я всегда считал тебя исключительно одаренным.
Кабики. Я не о том спрашиваю, мистер Мурамби. Я спрашиваю, какие, по вашему мнению, у меня шансы на то, чтобы сдать экзамены.
Мурамби. В письменной за первое полугодие ты дал на один из вопросов чрезвычайно интересный ответ — мне такое редко доводилось читать...
Кабики. Но в этой письменной мне полагалось от встить на четыре вопроса.
Мурамби (с неохотой). Да, верно...
Кабики (отходит к бюро, прислоняется к нему спиной). Л я вместо этого все два часа отвечал па один-единственный вопрос, да и то не по существу. Так, пространное рассуждение о том, почему этот вопрос вообще нс следовало ставить.
Мурамби (теперь он, по-видимому, в более затруднительном положении, чем Кабики). Да... Но. видишь ли, ты был прав. Такой вопрос действительно нс следовало ставить. Он и в самом деле был бессодержательный, претенциозный, и ты меня раскусил.
К а б и к и. Очень любезно с вашей стороны, сэр, что вы эго
259
признаёте. Но как вы считаете, очень обрадуется центральная экзаменационная комиссия, если я сочту бессодержательными и претенциозными ее вопросы?
Мурамби (раздражаясь). Оригинальность и самостоятельность мышления — вещь хорошая... Но злоупогреблягь ими никак не следует! (Направяяется к Кабики.)
Кабики (вставая). Вот именно. Потому-то я и хочу знать, как вы считаете — много ли у меня шансов сдать эти экзамены? (Мсрамби мед.шт с ответом, ио Кабики напирает.) Ну, в численном выражении. Пятьдесят процентов? Тридцать? Двадцать?
Мурамби. Скажем так — примерно, двенадцать с половиной. (Садится на диван.)
Кабики (у./ыбаясь). Пожалуй, вы мне даже польстили, сэр. Давайте смотреть фактам в лицо. У вас и у всего преподавательского состава нашей школы сложилось определенное представление о том, какого рода учеников она должна выпестовать. Так вот, сколько я ни бейся. — хоть до рассвета Судного дня — ничего у меня не выйдет: таким я все равно не стану.
Мурамби (начиная сердиться). Потому ты и удрал? Из чистейшей трусости, из боязни провалиться?
Кабики (задумчиво, садясь на другой конец дивана/. Видите ли, сэр, я старался себя убедить, что мой побег как-то связан с текстом, который нам однажды читали па уроке устной композиции... Ну. про этою русскою — он добился ТОГО, что при звуке колокольчика у собак начинала выделяться слюна.
Мурамби (прис.юняясь к бюро). Эго Павлов.
Кабики. Он самый.
Мурамби. Но при чем iyr Павлов?
Кабики. Видите ли, мне вдруг показалось, что мы, ученики, те же павловские собаки: зазвонит колокольчик, и у нас выделяется слюна. Вы меня понимаете? Я имею в виду все эти аттестаты — аттестат об общем образовании обычного уровня, аттестат об общем образовании повышенного уровня,—ведь этими бумажками у тебя машут перед носом, едва ты выучишься читать. И вот гы становишься в строй, заправляешь дешевенькую самописку, пачкаешь себе пальцы, скребешь в затылке и пишешь, пишешь: тридцать минут тебе лается на битву при Ватерлоо, тридцать — на бином Ньютона. Вот так: зазвонил колокольчик — начинает выделяться слюна.
Мурамби (пристально вглядываясь в него). Кабики, восемь лег я преподаю и стараюсь понять своих учеников, а живу гораздо дольше, но такого необычного мальчика, как ты. я еще не встречал. Ты с ума можешь свести.
260
К а б и к и. Никак не добьетесь, чтобы у меня по звонку выделялась слюна?
Мурамби (задумчиво). Никак... Никак не добьюсь... А теперь, Кабики, ответь на мой вопрос. Какие у тебя планы? I Подходит к Кабики.)
Кабики (задиристо). Что ж, когда зазвонит звонок, я захочу выиграть битву при Ватерлоо. А завтра перескажу «Повесть о двух городах» *. (Вытаскивает из кармана потрепанную книгу.)
Мурамби. Снова шуточки!
Кабики (вставая). Порою, сэр, ничего другого не остается. Взять хоть Сиднея Картона2 из этой вот книги. Ведь он все время шутил.
Мурамби (берет г Кабики книгу). Her, не все время. Когда он совершил такой героический поступок — пожертвовал собою ради счастья любимой женщины, он не шутил. (С неожиданной горячностью.) Да и я не шучу. Я хочу получить от тебя точный и продуманный ответ: что гы намерен делать со своей жизнью?
Кабики (встает и забирает г него книгу). Если я попытаюсь вам ответить, сэр, вы мне все равно нс поверите. (Снова садится.; Или же надорвете живот со смеху.
Мурамби. А ты рискни. Ну да .чадно. Попробую угадать сам. (Кабики отворачивается, но Мурамби настойчиво продолжает.) Совершить какой-нибудь геройский поступок?
Слышно, как в столовой отодвигают стулья. Кабики озирается, глаза у нет о расширены от испуга.
Сделаешь какой-нибудь великолепный жест — принесешь себя и жертву, как Сидней Картон?
Из столовой доносятся голоса.
Кабики (направпяясь к песенке. ведущей в комнату старост;. Ваши гости, по-видимому, кончили завтракать, мистер Мурамби. (Остановившись на середине песенки.) Вам, пожалуй, надо к ним вернуться, а я пойду в спальную комнату, приведу себя в порядок.
М\ рамой смотрит ему вслед, затем поворачивается и уходит в столовую. Кабики входит в комнату старост и видит Стюарта.
1 «Повесть о двух горе да х» — роман Ч. Диккенса из эпохи французской революции.
'Сидней Каргой — персонаж из зтот о романа.
261
Привет !
С г ю а р т. Кабики?
Кабики. Ну, я. (Садится на кровать.)
Стюарт. Ты же пропустил два экзамена. Где ты пропадал '?
К а б и к и. Видишь ли, Стюарт, это длинная и весьма интересная история. (Садится на кровать и снимает туфпи.)
Стюарт (с тревогой). Ну, в таком случае лучше ты мне ее сейчас нс рассказывай. Я страшно занят. Ты соображаешь — до письменной по истории осталось меньше получаса!
Кабики. Соображаю, дружище, соображаю.
Встает, устало подходит к столу, заглядывает Стюарту через плечо. При его приближении Стюарт торопливо засовывает голубую бумажку под книгу. Кабики опирается локтями на спину Стюарта.
А сюит ли с этим возиться?
Стюарт (напряженно). С экзаменами?
Кабики (споено играя, ворошит разбросанные на стопе записи). Да со всем этим. Ты форменным образом психуешь. А почему? Это же смешно. Если вникнуть, то психовать следует мне... Уж ты-то никак не завалишься.
С гюарт. Мне бы такую уверенность!
Кабики. Слушай, ведь даже если ты завалишься, у твоего панаши столько денег, что он может купить тебе школу и подарить на рождество, а тебя назначить там директором. Чего же ты трясешься? Ведь не тебя с треском выпрут из четвертого класса, а меня. И все-таки я не трясусь и не терзаю свою самописку. Спокойней, парень, спокойней; ведь если так пойдет дальше, ты и до тридцати не дотянешь. Ну, я лично собираюсь сейчас принять душ.
Кабики выходит в спальную комнату. Стюарт бросает вслед ему быстрый взгляд, затем вытаскивает из-под книги голуоую бумажку и снова начинает беззвучно шевелить губами, заучивая текст . Он так поглощен этим занятием, что нс замечает вернувшегося Кабики.
Полотенце забыл. (Достает попотеш/е из шкафа.)
Стюарт подпрыгивает от испуга: прижимая ладонью к столу толубук бумажку, торопливо озирается, ища куда бы ее спрятать. Только тут Кабики замечает эту бумажку.
Стюарт, что это у тебя?
Стюарт. Да так, старый экзаменационный билет, только и всего.
Кабики (вниматепьно взгпянув на него). Слушай, Стюарт зря ты беспокоишься. Не собираюсь я за полчаса до
262
экзамена учить то, чего не знаешь ты. (Со смехом уходит в спа./иную комнату.)
Из столовой в гостиную входят Мурамби и мистер Чиремба, отец Сгюарта — плотный, приземистый, грубоватый человек с порывистыми движениями, которые как-то не вяжутся с его толщиной. Мурамби ставит на столик поднос с кофейником и чашками и начинает разливать кофе.
Ч и рем ба (на ходу). Нет, толкуйте мне о шестом классе средней школы сколько вам угодно. Только знайте: в начальной школе, куда я ходил мальчонкой, шестого класса не было.
Входиi Мандега, он слышит последнюю фразу Чирембы. За ним следуют низенький, очень аккуратно одетый, явно чувствующий себя неуверенно, член экзаменационной комиссии мистер Сама т о м б а и главный староста школы Джон Мойо. Саматомба направляется к дивану и садится в левом ею углу. Мойо подходит к столику и помогает Мурамби разливать кофе.
Мандега. А сейчас ваши рейсовые автобусы и автофур-I оны курсируют между всеми большими городами в нашей части континента. Поразительно. (Подходит к Чирембе.) Поразительно. Поразительное достижение, нс правда ли, Саматомба?
Саматомба. Вы о чем?
Мурамби подает чашку кофе Мандею, потом берет себе и садится в правом углу дивана. Чиремба тоже садится, и Джон Мойо подает кофе ему и Саматомбе.
Мандега. Поразительно, что присутствующий среди нас мистер Чиремба стал одним из крупнейших бизнесменов страны, хотя окончил всего три класса начальной школы.
Чиремба. Но я и третьего класса не окончил, господин директор. Я даже писать толком не выучился, но тут выдался недород, отец забрал меня из школы, и я стал работать.
Мандега. Поразительно.
Чиремба. В те дни, доложу я вам, парню приходилось (рулиться до седьмого пота. (Встает, обращается к Мурамби.) Кстати, о парнях: куда, черт подери, запропастился мой сын?
Мурамби. По-моему, улизнул в комнату старост.
Чиремба. А где она?
Мурамби. А вот, подняться по этой лесенке... И сразу нон в ту дверь.
Чиремба. Я сказал бы, это порядочное нахальство с его г троны. Извините, господин директор, я на минуточку отлучусь...
263
Мандега. Но вам незачем идти самому, мистер Чиремба. (Направляется к бюро.) Если хотите, я пошлю за ним, и его мигом приведут. Выпейте сперва кофе. (Усаживает Чи-рембу.) Мне не терпится показать вам планы наших новых i и-гиенических блоков.
Чиремба (с шут.швы.и испугом мотает головой, давая попять, что вовсе не хочет изучать планы, которые Мандега уже успел взять с бюро). Эх, господин директор! Как гласит пословица, старую собаку новым трюкам не обучишь. (Встает, подходит к Мандеге, тот растерянно на пего смотрит.) Ну как может такой человек, как я, разобраться в этих планах? И особенно в том, нужен ли школе шестой класс. Три класса начальной школы — вот и все мое образование... Да и то третьего класса окончить не привелось — я же говорил, что случился недород. (Ударяется в воспоминания, го.юс его становится более задушевным.) Смею вас уверить, ни спальных комнат, ни комнат для старост в той школе не было. Ни этих самых ги... гигиен... или как их там...
Мурамби. Гигиенические блоки.
Чиремба. А что это такое?
Мурамби. Ну, душевые, ванные.
Чиремба. Ванные, надо же! Гигиенические блохи! (Фыркает.) Их у нас и в помине не было, этих блох. Река — вот была наша ванна. Обучались мы в глинобитной хижине, там кишмя кишели термиты, а в дожди стояла вода. (Обращаясь к Саматомбе.) По-моему, нынешняя молодежь что-то уж больно часто моется. Как вы считаете?
Саматомба (торжественно). Мои родители,—а у них взгляды были отнюдь не современные, — постоянно внушали мне, что чистоплотность почти так же важна, как благочестие. (Веско, отчетливо произнося каждый слог.) Я лично всю жизнь принимаю по утрам холодный душ. Не только из гигиенических соображений, но и в порядке самодисциплины.
Чиремба (выкатывая глаза). Да неужто?
Саматомба (поставив чашечку на кофейный столик). Если разрешите, я, пожалуй, уже...
Мандега. Не торопитесь, Саматомба, выпейте еще кофе. У вас в запасе добрых минут двадцать.
Подходит М о й о, наливает Саматомбе кофе.
Саматомба (нерешительно). Нет, господин директор, пожалуй, надо пойти пораньше. Работа эта для меня новая, и мне хочется проследить лично за всеми пригоj овлениями к экзамену.
264
Мурамби. Полагаю, комиссия обращает особое внимание на то, чтобы все правила строго соблюдались.
Са мат ом ба (твердо). Да, мистер Мурамби, комиссия обращает на это особое внимание. Вог именно, особое. И не в последнюю очередь — на то, чтобы экзамены начинались минута в минуту.
Манде! а. Ну, как бы то ни было, у вас в запасе еще мину! десять. IПодходит к Саматомде.) Позвольте вашу папку.
С а м а т о м б а (инстинктивно отдергивая руку с нанкой). Нет!
Мандега (сухо). Как вам угодно. (Идет к стулу, садится.)
Сам а томба (с неловким смешком подходя к Мандеге). Извини ie, я не в том смысле... Я хочу сказать, на этой работе я человек новый и потому для меня чрезвычайно важно соблюдать все правила с предельной пунктуальностью. Дело в том, что я — ну как бы это выразиться — дал зарок: не выпускать папку из рук, (Похлопывает по ней рукой.) Ни днем, ни ночью. (С судорожным смешком.) Я, знаете, даже кладу ее на ночь под подушку. (Направляется к дивану, снова садится и откашливается.)
Мандета (все так же официально). Что ж, очень похвально с вашей стороны.
Мойо (чувствуя, что атмосфера сгущается). Мистер Са-магомба, утром у нас была очень интересная письменная по латыни.
С а матомб а. Возможно. Я лично в составлении экзаменационных работ не участвую.
Чиремба. Интересная работа? Да ты, как я погляжу, шибко ученый малый, если уж тебе даже на экзамене интересно.
Мурамби (поднимаясь). В общем и целом Мойо учится очень неплохо.
Чиремба (с неожиданной напористостью). А как именно?
До Мойо постепенно доходит, что вопрос обращен к нему.
Мойо. Простите, сэр?
Чиремба (подходит к Мойо и отчетливо произносит). Мой сын на четырнадцатом месте — из тридцати пяти. А ты на каком? На первом? На втором?
Мойо (смущенно). На пятом, должно быть. (Снова отходит к столику.)
Чире м б а. Не могу понять, черт подери, почему мой сын
265
не смог занять пятое место или, скажем, шестое. Кстати, с чего это он удрал?
Мурамби. Он сказал, что ему надо перед экзаменом кое-что доучить.
Чиремба (презрительно фыркнув). Вот и ясно, почему он на четырнадцатом месте, а нс на пятом. Все оставляет па последнюю минуту!
Мурамби. Пожалуй, эго не совсем справедливо, сэр. В четвертом классе нет ученика прилежнее вашего сына.
Чиремба (взволнованно расхаживает но комнате, потом останавливается j бюро). Тогда почему же он занял всего-навсего четырнадцатое место? Может мне кто-нибудь объяснить? Я, к примеру, в своем классе всегда шел первым... И вот надо же, случился недород. (Обращаясь к Саматомбе.) Мылись мы в реке... Пили тоже из реки.
Саматомба (встает, ставит чашку на кофейный столик). С вашего позволения, господин директор, я пойду в класс, подготовлю все к экзамену. (Подаст руку Мурамби.) Мистер Мурамби, большое спасибо за восхитительный ленч. Вы очень любезны.
Мурамби. Это с вашей стороны очень любезно, мистер Саматомба, что вы пришли.
Саматомба (несколько сдержанно кланяется Чирембе ). Всего доброго, надеюсь ваш сын успешно сдаст экзамены.
Чиремба (подходит к Саматомбе, кладет руку ему на плечо). А уж я-то как надеюсь, мистер Саматомба. Вот если бы вы могли его хоть чуточку подтолкнуть...
Саматомба (холодно). А вот это едва ли возможно.
Чиремба. Ну, если вы насчет такого-всякого, гр уж не сомневайтесь... Вы только надоумьте его, с какой стороны подойти к делу.
Саматомба (еще холоднее). Моя работа заключается лишь в том, чтобы не позволить ему плуювать, мистер Чиремба. Всего доброго всем! (Уходит, провожаемый Мурамби.)
Чиремба (смущенно). Я что-нибудь сказал не так?
Мойо собирает чашки на кофейном сюлике.
Мандега. Ну чю вы, нет. Очень удачно, мистер Чиремба, что вы позавтракали у мистера Мурамби. Во-первых, вы познакомились с заведующим интерната, где живет ваш сын, а во-вторых, ведь именно здесь мы собираемся строить наш новый гигиенический комплекс.
Чиремба. В той школе, куда ходил я, ничего похожего не было. (Садится на диван.) Я все думаю — и чего это он вдруг удрал?
266
Мандега. Кто, Саматомба?
Чиремба. Да нет же, Стюарт, мой сын. Невежа этакий.
Мурамби подходит к Мойо. они собирают на кофейном столике чашки и ставят их на поднос.
Сколько ни стараешься обучат нынешнюю молодежь приличным манерам — все попусту!
Мандега (несколько озадаченный). Да. пожалуй... (На-правл.четс.ч к бюро.) Мойо, будь добр, найди Стюарта Чирем-бу и скажи, что отец хоче1 повидать его до того, как начнется письменная по истории.
Чиремба (встает и направл.четс.ч к песенке, ведущей в комнату старост). Стой, парень, я его сам разыщу. Ты свое дело уже сделал. (Показывает на кофейные чашки.) Стой, тебе 1 оворят. Как-нибудь я еще осилю несколько ступенек. (Смотрит на Мойо.) Пятое место, надо же! Да, ладно, я на тебя зуба не имею. Держи хвост морковкой. Давай, жми!
Провожаемый несколько испуганным взглядом Мандеги, Чиремба поднимается по лесенке. Мурамби и Мойо тем временем ставят остальные чашки на поднос, и Мойо уносит его в кухню. Во время последующей сцены в комнате старост Мандега внизу, в гостиной разглядывает планы; к нему подходит Мурамби, которому он на что-то в них показывает; оба посматривают в окно, стараясь увязать планы с ландшафтом; указывают друг другу то на планы, то на окно, потом выходят в сад. Наверху Чиремба распахивает дверь в комнату шарост. С I юар г оборачивается и встает со стула. Чиремба закрывав за собой дверь.
С гюарт. Привет, от ец.
Пауза. Чиремба расхаживает взад и вперед по комнате, не спуская 1 лаз с сына, будто изучает постороннего, какого-то жалкого субъекта, вызывающего у него презрение.
Чиремба. Очень любезно с твоей стороны, что ты встаешь, когда в комнату входит отец.
Нах за. Стюарт смотрит па отца, словно кролик, завороженный светом фар.
Но на то. чтобы досидеть за столом, пока люди не кончат есть, у тебя воспитанности не хватает, гак?
Стюарт. Извини, отец, мне надо было...
Чиремба (перехода на крик). А спросить разрешения, прежде чем выскочить из-за стола, — на это у тебя воспитанност нс хватает, так? (Не получив ответа, продолжает взволнованно вышагивать по комнате.) Это тебя так дома учили — выскакивать из-за стола, не спросясь у старших?
267
Стюарт (едва слышно). Нет, отец.
Чиремба. Это тебя дома учили — вести себя подобным образом в обществе старших?
Стюарт. Нет, отец...
Ч и р е м б а. Такой большой человек — мистер Мандега, директор крупной школы... Это тебя дома учили — выскакивать при таком человеке из-за стола? Когда остальные еще не кончили есть? Это гак поступают цивилизованные, воспитанные люди ?
Стюарт. Нет, отец.
Чиремба (передразнивая его). «Нет, отец». <Расхаживая но комнате.) Тебя хлебом не корми, только дай меня осрамить... Только о том и думаешь, как бы меня осрамить. (Подходит к столу и вдруг выкрикивает.) Что, неправда? (Хватает сына за руку.)
Стюарт. Но я вовсе не хочу...
Чиремба (отпуская его руку). Ах, не хочешь... (Отходит от стола и продолжает более спокойным тоном.) Чго ж. может, и не хочешь... Но все равно срамишь меня.
Снова подходит к сыну. Стюарт, стоя спиной к зрительному залу, прижимается к столу, чтобы отвлечь внимание отца от разложенных на нем книг и записей, но Чиремба отталкивает сю п хватает несколько исписанных страниц.
Это что такое?
Стюарт. История.
Чиремба. История. (Читает.) Лыо-ис Четырнадцатый... Робс-пер... Джинс Джекс Роу-соу.
Стюарт (в нем внезапно вспыхивает презрение). Не Роу-соу, а Руссо.
Чиремба (с ответным презрением). Да пусть хоть Роу-сью... Я рад, чго ты учишь историю и умеешь произносить имена, каких т вой отец произносить не умеет. (Просматривает записи Стюарта, словно в них есть нечто загадочное, е.пг недоступное.)
Мандега и М у р а м б и возвращаются из сада в i ост иную. М о й о входит следом. Манде! а снова кладет планы па бюро. Все трое ведут беззвучный разговор. Судя по мимике, речь идет о том. чю пора начинать экзамен и что Мурамби сейчас велит дать звонок, а Мойо поднимется в комнату старост и сообщит Чирембс, чго Стюарта зовут в экзаменационный зал. Пока идет этот беззвучный разговор. Мойо успевает подняться по лесенке в комнату старост, где Чиремба. бросив последний, презрительный взгляд на записи сына, швыряет их на стол.
Лью-ис Четырнадцатый... Стало быть, история. А ты сс выучил, эту самую историю?
268
Стюарт. Да вот, стараюсь...
Чиремба. Я не спрашиваю тебя, стараешься ли ты. Я спрашиваю, выучил ты ее или нет.
Стюарт. Думаю, да.
Чиремба. И сдашь экзамен?
Стюарт. Думаю... Надеюсь, сдам.
Чиремба (кричит). И займешь четырнадцатое место!
Стюарт. Я... Надеюсь, что нет.
Чиремба (очень тихо, с угрозой в голосе). Я тоже надеюсь, что нет.
Стюарт. Но я в самом деле стараюсь, отец...
Чиремба. Да, стараешься — в последнюю минуту. Как можно выучить историю за полчаса до экзамена?
Стюарт. Да нет же, я не...
Чиремба (напористо). Учить историю — дело долгое. Это даже я знаю. Целый год... Два года... Да сколько бы времени тебе ни дали — все мало, чтобы их выучить, эти самые исторические факты.
Стюарт. Я все это знаю, отец... Потому и стараюсь.
Чиремба. Стараешься сдать историю... И занять четырнадцатое место!
Стюарт. Но как же мне сдать, если ты никак не желаешь...
Чиремба. Не желаю — чего?
Стюарт (выкрикивает с болью). Оставить меня в покое!
Долгих пять секунд ошеломленный Чиремба с бешеной яростью смотрит на Стюарта, потом с силой ударяет его по лицу, и в это самое мгновение в одну дверь входит поднявшийся из i остиной Мойо. а в другую — из спальной комнаты — К а б и к и, успевший принять душ. Затяжное неловкое молчание. Чиремба оборачивается и видит стоящего в дверях Мойо.
Мойо. Директор просил переда i ь, что сейчас будет звонок — начинается экзамен.
Чиремба сперва застывает на месте, поюм. словно нс замечая Мойо, быстро проходш мимо него и спускается в гостиную. При его появлении Мандега вежливо приподнимается, но Чиремба не желает замечи г ь и его. Он проходит через всю комнату и становится у окна, спиной к Мандсге и Мурамби. В это время наверху, в комнате старост, Мойо смотрит сперва на потрясенного Стюарта, потом на Кабики. Го । поднимает книгу Стюарта и как будто бы собирается заговорить i ним, но, видя, что Стюарт не склонен вступать в разговор, огказы-нащея от своего намерения. Смущенный и озадаченный. Мойо поворачивается и уходит в гостиную, где Чиремба упорно смотрит в окно, а Мандега растерянно обводит всех взглядом. Потом директор вопро-инельно смотрит на Мойо. но гот молчит и не поднимает глаз. Во
269
время последующей короткой сцены все застывают на своих местах — только Мандега садится и встревоженно поглядывает на часы. Наверху, в комнате старост. Кабики, упираясь руками в стол, обращается к Стюарту.
Кабики. Ну так как же, Стюарт, дело стоит того? Стюарт (очень тихо). Заткнись... Слышал? Заткнись сейчас же.
Все еще дрожа от страха и i нева, Стюарт засовывает под мышку свои записи, а голубая бумажка остается лежать па столе. Стюарт в ужасе оборачивается, чтобы схватить се, но поздно: Кабики уже заметил бумажку и принимается ее рассматривать. Стюарт испуганно ахает.
Кабики (протягивая ему бумажку). Вот твой старый экзаменационный билет, Стюарт. Ты его чуть не забыл.
Слово «старый» он произносит с некоторым, едва заметным, нажимом, и Стюарт гут же это улавливает. Мгновение он смотрит на Кабики, затем засовывает бумажку в карман, выскакивает из комнаты, бегом спускается по лесенке и, промчавшись через гостиную, исчезает за дверью. Его отец, стоящий у окна, оборачивается, Мандега поднимается со стула. Оба они следят глазами за Стюартом, который, не сказав ни единого слова и не поклонившись, пробегает мимо. Только Мойо стоит неподвижно. Звенит звонок. Кабики, оставшийся в комнате старост, пожимает плечами. Потом, набравшись решимости, берет со стола авторучку и бутылочку с чернилами, засовывает их в карман, с самым небрежным видом спускается в гостиную и обращается к директору и мистеру Чирембе.
Добрый день. (Подходит к пораженному Мойо.) Пошли, Джон?
Мойо и Кабики направляются к двери, ведущей в столовую. Мурамби идет за ними. Пауза.
Чиремба (подходит к дивану, садится; атмосфера в комнате немного разрядилась). Чего ради мы это делаем, господин директор?
Мандега. Что именно, мистер Чиремба?
Чиремба. Чего ради мы так стараемся, лезем вон из кожи? Чтобы возвести стену между нами и нашими детьми? Стену, именуемую образованием?
Мандега. Вероятно, ради того, чтобы наши дети получили те блага и преимущества, которых были лишены мы сами.
Чиремба (пожав плечами). Вероятно.
Мандега (лезет в карман). Сигару?
Чиремба (тоже лезет в карман). Нет... Лучше возьмите мою. Один человек в столице получает их специально для меня... Из Центральной Америки...
270
Мандега (беря у него сигару). Спасибо.
Чиремба. А теперь вы собираетесь эту стену нарастить — добавить еще два года обучения. Так пишут в газете. О том же говорят планы, которые вы мне все пытаетесь показать. Что ж, примите мои поздравления.
Мандега. Но я надеялся встретить у вас сочувствие. Смогут ли наши выпускники рассчитывать на аттестат об общем образовании повышенного уровня — это всецело зависит от того, удастся ли нам построить новые спальные комнаты и гигиенические блоки. (Направляется к бюро.)
Чиремба (отдуваясь). И во что же все упирается?
Мандега. В деньги. (Стоя спиной к Чирембе, разглядывает лежащие на бюро планы.)
Чиремба (сердито хмыкнув). Л я-то думал, вас финансирует какая-нибудь миссионерская организация.
Мандега. Так оно и есть. Управление по делам миссионерских обществ за рубежом выразило готовность покрыть половину расходов по строительству новых блоков — при условии, что другую половину мы покроем из местных ресурсов. Может быть, вы помните — примерно год тому назад мы обратились к населению с призывом вносить пожертвования в наш строительный фонд.
Чиремба (снова сердито хмыкнув). Да. Кажется, припоминаю, что и сам сделал небольшой взнос.
Мандега (смущенно). Верно. Вы не думайте, мы ценим то, что вы уже сделали... Только...
Чиремба (встает и направляется было к бюро, где разложены планы). Только человек, занимающий такое положение, как я, мог бы сделать куда больше... Вы это хотите сказать?
Мандега. Срок истекает тридцатого ноября.
Чиремба (присвистнув). Через каких-нибудь три недели.
Мандега. Тридцатого ноября управление соберется, чтобы уточнить, сможем ли мы покрыть ту часть расходов на строительство новых спален и гигиенического комплекса, которая падает на нас.
Чиремба. А если вы их покрыть не сможете?
Мандега (пожав плечами). Тогда выделенная нам дотация пойдет на строительство школы в какой-нибудь другой стране. Может быть, в Пакистане. Или на Алеутских островах. Или в Малагасийской республике. Ведь заявкам нет конца. (Смотрит на Чирембу.) Выяснится, что кто-то успел собрать больше друг их, и тогда ваш чек, как и все прочие пожертвования, нам придется возвратить. А наша школа по-прежнему будет перебиваться кое-как.
Чиремба. Печально, господин директор... Но при чем
271
тут я? (Подчеркнуто спокойным тоном.) Мне-то какая разница?
Мандега. А вот какая. В ближайшие шесть лет в пашей стране людей с университетским образованием будет на восемь... нет. на десять... а то и на двенадцать меньше, чем могло бы быть.
Чиремба. Двенадцать?
Мандега. Да, их могло бы быть и двенадцать.
Чиремба. А Стюарт Чиремба среди них будет?
Чиремба поворачивается к директору. Тот удивленно смотри i на него.
Мандега (после неловкой паузы). А это всецело зависит от вашего сына, мистер Чиремба.
Чиремба. Только от него?
Мандега (в голосе его — едва уловимые гневные потки). Вот именно.
Чиремба (вынимал сигару изо рта). Такой человек, как вы, мистер Мандега, может ставить условия.
Мандега. Нет, это совершенно невозможно! Чиремба. Все возможно.
Пауза.
Манде! а (садится в кресло). Я понимаю ваши родительские чувства, мистер Чиремба, но...
Чиремба (подходит к сидящему Мандеге. затем снова идет к бюро;. Чувства? При чем туг чувсчва? Я делец, господин директор. Когда я заработал первые десять тысяч долларов, у меня еще были чувства. Мне хотелось что-нибудь сделать для своих ближних. У нас в поселке как раз собирали средства на строительство спортивного зала, чтобы уберечь ребятишек от влияния улицы. И ничего нс получалось — денег не хватало. И вот как-то в воскресенье я потратил четыре с половиной часа на то, чтобы купить им этот новый зал. Тридшнь секунд выписывал чек... Четыре с половиной часа минус тридцать секунд лазил по словарям и старым учебникам грамматики — составлял сопроводительное письмо к чеку. Уж лучше написать я лично никак не мог — на голубой писчей бума! е, без единой помарки... За мое щедрое даяние я удостоился того, что мне предложили на торжественном открытии зала восседать на помосте, рядом с членом парламента — он должен был говорить речь. И вот в лень открытия прошел я через боковой вход. Гляжу, директор школы и член парламента уже поднялись на помост. Они меня не видят. Директор дает члену парламента мое письмо, указывает на какое-то слово... Тут оба они давай
272
смеяться. Двенадцать лет ушло у меня на то, чтоб заработать эти деньги... Четыре с половиной часа писал я письмо. А они смеялись...
Мандега. Как неприятно.
Чиремба. Ну, мне-то, положим, было куда неприятней, чем вам. (Подходит к дивану и садится.)
Мандега (встает). Послушайте, Чиремба, не надо преувеличивать эти... ну, различия в уровне образования. Право же, письмо, в котором вы просили разрешения посетить нас сегодня, было составлено и написано превосходно, лучше быть не может...
Чиремба. Еще бы, черт подери! Едва я вышел из этого нового зала, как туг же нанял человека со степенью бакалавра гуманитарных наук — чтобы писал за меня письма... И с того дня Джозеф Чиремба больше уже не предается чувствам... Он заключает сделки. Такой человек, как вы, господин директор,— человек, который имеет вес в системе образования... (Встает, накрав.кчется к бюро.)
Мандега (с неохотой). Но ведь существуют определенные правила. Не могу я допустить в старшие классы ученика, если уже сейчас его успеваемость ниже требуемого уровня. Я... Нет, я даже помыслить об этом не могу.
Чиремба (подходит к Мандеге). Но если он достигнет этого уровня... или, скажем, почти достигнет?
Мандега. Ну, тогда я. разумеется, сделаю, что смогу.
Чиремба. Вог и сделайте.
Мандега. Только то. что смогу, мистер Чиремба. Если он будет явно отставать, эго свяжет мне руки. Так что все зависит от вашего сына.
Чиремба (сердито фыркнув). Хм... А он по успеваемости — на четырнадцатом месте! ( Гяядит в окно и видит идущего Саматомбу.) Эй, в чем дело?
Мандега. А что такое?
Чиремба. Сюда топает этот любитель холодного душа.
Мандега. Саматомба? Да, действительно. В чем же дело...
Boeiaei Сама юмба. Он страшно взволнован и непуган. В одной р\ке у нею конверт с экзаменационными билетами по истории, в другой. бессильно опущенной, — папка.
Что-нибудь случилось, Саматомба?
С а м а г о м б а. Прошу вас заказать срочный телефонный рая овор с министром просвещения и культуры.
Мандега. С министром?.. Да сядьте вы. Что случилось?
Саматомба (опускаясь на диван). Похищен один из эк-тамснационных билетов.
273
М а н д е г а. И одновременно).
Ч и р е м б a. j Похищен? Как это?
Чиремба подходит к дивану справа, Мандега — слева.
Саматомба (дрожа от подавленной ярости). В этом нс может быть ни малейшего сомнения.
Манде! а. Да, но, право же...
Саматомба (резко). Я вам говорю, я все проверил самым тщательным образом! Сомнений быть не может. (Протягивает директору вскрытый конверт.) Билеты рассылаются в таких вот конвертах, запечатанных специальной лентой. И вот — лента перерезана...
Мандега. А разве ее нс вы перерезали? Ведь согласно инструкциям вы должны перерезать ленту в присутствии экзаменующихся прямо перед началом письменной.
С а м а г о м б а. Совершенно верно. Но взт ляните-ка сюда. (Манит его к себе.) Вог видите... Тут я начал надрезать конверт... вдруг вижу, вот в этом месте конверт уже распечатан. (Показывает пальцем.) А потом кое-как заклеен снова: кто-то с силой прижал разрезанную ленту к конверту, а потом залепил надрез кусочком обычной липкой ленты. Вот, посмотрите сами. И еще: видите — гут конверт чуть надорван и буква «с» словно укорочена. Кто-то отклеил малюсеньский кусочек клапана, чтобы вытащить один билет... А потом снова заклеил.
Мандега (возвращается к бюро). Но может быть, кто-нибудь в экзаменационном центре был, скажем... невнимателен... Разве вы исключаете такую возможность?
Саматомба (встает и подходит к Мандсге). Невнимателен настолько, что два билета положил задом наперед? (Качает головой.) Нет, эти два билета кто-то второпях затолкал обратно в конверт... Даже не обратил внимания, что оба они перевернуты. Какой упаковщик допустил бы такую оплошность? Да к тому же эти перевернутые билеты смяты... Похоже, что вместо одного билета похититель вытащил три и эти два поспешно засунул обратно, а йогом запечатал конверт.
Чиремба (присвистнув). Дело-то, видать, пахнет керосином. а, директор?
Саматомба (раздраженно). И даже очень, сэр! Очень! (Обращаясь к Чирембе.) Вот, взгляните: в этом месте экзаменационный центр на каждом конверте ставит штамп — число экзаменующихся. Вот оно: «сорок восемь» — это для данного случая, для Сент-Эйденской школы. А вот тут машинописная цифра — число фактически вложенных экзаменационных билетов... Оно всегда несколько больше, чем требуется. Вот, пожалуйста, эта цифра — «пятьдесят пять». (Торжественно.)
274
Я дважды с максимальным тщанием пересчитал билеты, лежавшие в конверте. Если кто-нибудь из вас, джентльмены, возьмет на себя труд пересчитать их заново, вы убедитесь, что в конверте — пятьдесят четыре билета, а не пятьдесят пять.
Чиремба, снова присвистнув, отходит к книжным полкам.
Мандега. Нет, это что-то невероятное!
Саматомба. И тем не менее это так. (Направляется к телефону.) Я должен немедленно сообщить в министерство о случившемся... И запросить инструкции.
Мандега (удерживая его). Секундочку, мистер Сама-гомба.
Саматомба (ощетиниваясь). Я не могу терять время, сэр...
Мандега (тоже ощетинивается). Верно, не можете. Потому что вы его уже и так потеряли, и вот это — непоправимая ошибка. Я требую, чтобы вы, сэр, немедленно ответили мне на один вопрос... Прежде чем совершите еще один грубый промах.
Саматомба (в ужасе). Я? Грубый промах?..
Мандега. Вы говорите, что обнаружили в конверте два билета, вложенных задом наперед, что вы тщательно осмотрели конверт и установили, что он был вскрыт, а затем кое-как заклеен... Что пересчитали экзаменационные билеты дважды — все пятьдесят четыре штуки...
Саматомба. Именно так.
Мандега. А где все это происходило?
Саматомба (несколько растерявшись). Как где? В экзаменационном зале...
Мандега (со спокойной иронией). Значит, тем самым вы предостерегли виновного, что у вас возникли подозрения.
Саматомба (его бросает в пот). А что мне еще оставалось, хотел бы я знать? (Голос его срывается на визг.) Я отвечаю за сохранность экзаменационных билетов. И пока я устанавливал с полной несомненностью, что конверт был вскрыт, я обязан был присматривать за учениками в экзаменационном зале, глаз с них не спускать!
Мандега (резко). А сейчас, после того как вы удостоверились в пропаже и ушли, кого вы оставили присматривать за учениками? Кто там сейчас не спускает с них глаз?
Пауза.
Саматомба (пятясь). Я... Виноват, сэр. Моя первейшая обязанность — заботиться о том, чтобы все было в порядке с экзаменом.
275
Мандега. А моя — заботиться о том, чтобы все было в порядке в этой школе и чтобы ее репутации не был нанесен ущерб.
Мурамби (входит из стоповой). Сэр. возле зала я встретил Мойо. Он спрашивает, скоро ли начнется экзамен...
Саматомба. Экзамен задерживается. Похищен один билет.
М у р а м б и (удив.icuho ). Ч то ?..
Мандега (подходя к Мурамби). И что еще хуже, сорок восемь учеников, каждый из которых мог его взять, оставлены без всякого присмотра и, вероятно, разбрелись кто куда.
Саматомба (раздраженно). Согласно инструкции, мистер Мандега, я должен был немедленно обо всем сообщить в министерство.
Мандега (выйдя из себя). Мистер Саматомба, остатки элементарного здравого смысла должны были подсказать вам. что нельзя оставлять без присмотра сорок восемь человек, каждый из которых может оказаться виновным в похищении билета. (Видя, что Саматомба намеревается ему возразить.) Но этого упущения уже не исправишь. Я вижу, вы хотите заказать междугородный разговор. Пожалуйста, вот телефон. Сообщите на коммутатор нужный вам номер, а тем временем я с помощью мистера Мурамби попытаюсь спасти остатки кораблекрушения...
Саматомба (прихожие трубку к уху). Коммутатор занят.
Мурамби. Видимо, эго по моей вине. Несколько минут тому назад я поручил конторе позвонить семье Патрика Кабики и сообщить, что мальчик вернулся. По-видимому. телефонистка пытается дозвониться в лавку его отца.
Саматомба. Эго невыносимо!
Мандега. Минутку, Саматомба. Мурамби...
Мурамби. Да, сэр?
Мандега. Возвращайтесь в экзаменационный зал. Соберите всех, кто должен писать экзаменационную работу по истории, всех, кто попадется вам по пути или у входа в зал. Если поймаете кого-нибудь из преподавателей, скажите — пусть бросят все дела, разыщут тех экзаменующихся, которые успели разбрестись, и велят им немедленно вернуться в зал.
Мурамби направляется к двери столовой.
Саматомба (раздраженно). Но я должен позвонить по телефону, господин директор...
Мандега. Сейчас мы это устроим, Саматомба. (Обращаясь к Мурамби.) Давайте сообразим. Мистер Дубе ведет
276
в лаборатории занятия с одним из младших классов. Извлеки ге его оттуда и пусть побудет в экзаменационном зале, пока вы собираете разбежавшихся. Или же наоборот: вы побудьте в зале, а он пусть отправляется на их поиски. Это уж на ваше усмотрение. А я сам отведу мистера Саматомбу в контору, скажу, чтобы линию немедленно освободили, и он сможет дозвониться в министерство. К тому времени, надеюсь, все экзаменующиеся возвратятся в зал, и я поговорю с ними.
Мойо (входя в гостиную из дверей становой). Извините, .сэр, многие ребята спрашивают, будет ли... .
Мандега. Мойо! Ты почему ушел из экзаменационного зала?
М о й о. Чтобы выяснить, состоится ли экзамен, сэр.
Мандега. Немедленно возвращайся в зал. Тула же идет и мистер Мурамби, он проследит за тобой.
Мойо. Хорошо, сэр. Все уже спрашивают, сэр... Может быть... что-то случилось?
Мандега (знаком приказывая Саматомбе молчать). Да так... Нарушены кое-какие правила, Мойо. Я ни секунды не подозреваю, что ты к этому как-то причастен, но из-за того, что ты покинул зал, положение усложнилось. Если нам сверхъестественно повезет и все остальные экзаменующиеся окажутся на местах...
Мойо. Боюсь, что нет, сэр. Из экзаменационного зала ушел не я один.
Мандега. Вот как?
Мойо. Да, сэр. По правде говоря, я вышел потому, что подумал, а вдруг ему нужна помощь. Он прошел мимо меня: прижимает к лицу платок и бормочет что-то насчет того, что у него кровь пошла носом. Тут все разом заговорили, спрашивают — что случилось. Вот я и пошел за ним следом: надо же было выяснить, что произошло.
Мандега. За кем ты пошел следом?
Мойо. Другие наверняка уже тоже вышли из зала, сэр. Так что, пожалуй, несправедливо говорить только про него, про Ка...
Мура мои. Про Кабики?
Мандета. Патрика Кабики?
Мойо. Да, сэр, про Патрика Кабики.
Мойо п Мурамби уходя 1.
Сама! ом ба (подходит к дивану, собирает свои вещи). Эю выше моего разумения... Как могла произойти такая чудовищная, такая невероятная вещь?..
277
Чиремба. Ничего тут нет невероятного, мистер. Такое случается. И вы бы это знали, если б высунули нос из своей душевой и поинтересовались, что происходи] вокруг, ( Оставляет без внимания возмущенный взгляд, который бросает на него Саматомба.) Бывает так: мужчину или мальчишку — да кого угодно — вдруг охватывает дикий страх... Словно зайца, ослепленного светом фар.
Мандега. Но чего же мог так испугаться кто-нибудь из наших учеников, мистер Чиремба?
Чиремба (пожав плечами). А что его выследили. Каждого из нас порой охватывает этот страх. Ведь каждого кто-то преследует... Каждый может вдруг испугаться, и мы с вами I оже.
Мандега (удивленно). Н-ну... А сейчас мы должны немедленно пойти с мистером Саматомбой и заказать междугородный разговор. Извините нас. Там наверняка еще остался кофе, и если вы захотите...
Чиремба. Не хочу я кофе, господин директор. Лучше пойду погуляю... Испарюсь ненадолго... Поразмыслю о будущем университетского образования... (Улыбается.) Взгляну на планы этих ваших... гигиенических блоков.
Манде! а и Саматомба выходят в дверь столовой. Чиремба глядит им вслед, осматривается, затем, полистав планы, уходит. На мгновение сцена пустеет. Потом из дверей спальной комнаты старшеклассников в комнату crapoci выскальзывает Кабики; обежав ее взг лядом, он вновь подходит к двери, из которой только чю вышел, и прикладывает к ней ухо. Услышав чьи-то шаги, улыбается.
Кабики (тихо;. Не иначе как эго Споарт.
Шаг и приближаются, и Кабики прячется в левый шкаф. Тотчас же дверь спальной комнаты распахивается, и о луда выглядывает Му-р а м б и.
Мура м б и. Есть гут кто-нибудь? Чиремба, гы? Тебе велено немедленно явиться в экзаменационный зал.
Мурамби делает шаг по направлению к правому шкафу, быстро распахивает его. но гам пусто. Он поворачивается и видит, что на одной пт кроватей одеяло сбилось на сторону: не исключено, что под ним кто-то прячется. Мурамби наклоняется к кровати, поднимает одеяло; в этот миг Кабики выглядывает из шкафа и туг же прячется снова. Убедившись, что на кровати никого нет, Мурамби подходи г к шкафу, где сидит Кабики. и уже берется за ручку, чтобы открыть его. тго тут внимание его привлекает доносящийся из гостиной шорох. Мурамби на цыпочках подходит к двери, откуда ведет лесенка в гостиную. В это время в дверях столовой появляется голова С г го а р т а. Обежав в и лядом гостиную, Стюарт исчезает за дверью столовой. Мурамби бесшумно спускается в гостиную.
278
Кто тут? Есть тут кто-нибудь?
Пока Мурамби спускался в гостиную, Кабики успел выскочить из шкафа. Он бросается к дверям спальной комнаты, по, услышав, что Мурамби снова поднимается наверх, шмыгает в правый шкаф, куда Мурамби уже заглядывал. Мурамби, поднявшись в комнату старост, распахивает левый шкаф, где Кабики прятался поначалу, но теперь нот шкаф пуст. Оглядев двери спальной комнаты, Мурамби снова спускается в гостиную и, окинув ее взглядом, исчезает за дверью столовой. Очень короткая пауза. Потом дверь спальной комнаты медленно приоткрывается, в комнату старост проскальзывает Стюарт. Он подходит к столу, за которым ранее занимался, и, порывшись в ящике, достает оттуда коробок спичек. Пытается поджечь голубую бумажку, но руки у него трясутся. Кабики, бесшумно выбравшись из шкафа, хватает сю за плечо. Стюарт роняет коробок, спички рассыпаются, у него вырывается стон, словно от боли. В правой руке он все еще держит выкраденный им экзаменационный билет. Кабики с силой выкручивает ему левую руку и заводит ее за спину. Теперь Стюарт не может уничтожить билет и лишь судорожно комкает его правой рукой, отчаянно пытаясь вырваться.
Кабики (твердо). Отдай билет. Стюарт. А ну, живо. Отдай.
Стюарт (т.чже.ю дыша). Так я и знал, что ты наябедничаешь!
Кабики. Я? Да я никому ни слова не сказал. Смотри. Стюарт, как бы я нс сломал тебе руку. Хоть я и порезался, силенок у меня хватает. Давай сюда билет.
Стюарт продолжает вырываться.
Ьрось билет, тебе говорят.
Стюарт разжимает руку, билет падает.
Пу, так-то лучше.
Кабики чуть ослабляет хватку, чтобы нагнуться за лежащей на полу юлубой бумажкой; Стюарт пытается опередить его, но Кабики уже схватил билет и спрятал его за спину. Стюарт, совершенно убитый, бредет к кровати и со стоном валится на нес.
Спокойней, Стюарт.
Стюарт. Дай я его сожгу, а?
Кабики. Ни в косм случае. Билет должен быть у меня.
С1 т ю а р т (в саезах). Тебе не понять! Ты не представляешь тебе, что будет! Пагрик, когда это выйдет наружу, он убьет меня своими руками!
К а б и к и. Кто, директор?
Стюарт. Нет! Отец! Если б ты мог понять...
К а б и к и. А я понимаю.
279
Стюарт. Да нет, где тебе! Если бы понимал, ты б так со мною не поступил. Ты бы нс...
Кабики (подход.я к Стюарту). А как я поступил? Разве ты знаешь, что я собираюсь сделать?
Стюарт (не слушая его, продолжает с глубокой горечью). Тебе это, наверно, как маслом по сердцу — знать, что я провалюсь. Скажешь — нет?
Кабики. Провалишься? (Спокойно.) Да ты уже провалился, Стюарт.
Стюарт. Кому бы говорить, только не тебе. Ты же пропустил два экзамена. Считай, что вылетел... Что касается этой школы, твоя песенка спета. Поэтому для тебя нож острый, чтобы кто-то другой сдал все экзамены!
Кабики (спокойно посмеиваясь, присаживается рядом со Стюартом на кровать). Когда я говорю, что ты провалился, то имею в виду вовсе не эти несчастные паршивые экзамены. Думаю, их-то ты как раз вытянешь; потом изойдешь, но вытянешь. Всегда ведь вытягивал. А свалив экзамены, покорно перейдешь из этой клетки в другую... И всякий раз, как зазвонит колокольчик, у тебя будет выделяться слюна...
Стюарт (отчаянно). Патрик... Послушай! Ну прошу тебя, умоляю. Я сделаю все, что ты захочешь, только отдай билет.
Кабики. Чтобы ты его сжег? Эх ты, зубрила несчастный. Сожжешь билет, и тебе крышка.
Стюарт. Но тебя это не очень расстроит, правда?
Кабики (задумчиво). Не очень. Чтобы я к тебе, Стюарт, пылал горячей любовью, не скажу. Ты же червяк,, вот кто. А червяка можно разве что пожалеть, нс более того. (Встает и направляется к столу.) Да и твоим папочкой-миллионером я не больно очарован. Нет... В общем, если вы оба отправитесь в космос без обратного билета, я убиваться нс стану. Но. как гы уже вполне справедливо изрек,— что касается этой школы, моя песенка спета. Через час с небольшим буду стоять перед директором, прикусив язык, и смотреть, как он роет мне могилу. А что? Это вполне справедливо: сколько я причинил старикану беспокойства и бед. Но разрази меня гром, если я позволю тебе навлечь на эту школу такую беду, какой она еще не знала. Уж тут я молчать не стану...
Стюарт. Я... Я не понимаю, о чем ты.
Кабики (выходя из себя). Да очухайся ты, простачок! Ведь твой папаша не за тем сюда пожаловал, чтобы любоваться ландшафтом и перспективой! И’мистер Мандега размахивает у него перед носом планами новых спален не для того, чтобы поднять ветер! Но директору нс видать новых спален.
280
если он не получит изрядной суммы от твоего папочки. (Взмахнув экзаменационным бияетом.) Сожги эту бумажку, и вместе с ней превратятся в дым новые спальни!
Стю ар г (со стоном). Ах, все равно! Они уже знают, что одного билета не хватает. Ведь он при тебе их пересчитывал. Они знают, что одного недостает.
Кабики. Конечно, знают!
Стюарт. И им известно, что это моих рук дело!
Кабики. Откуда им станет это известно, если билет окажется у меня?
Пауза. Стюарт салится на кровати и смотрит па Кабики так. словно видит ci о впервые.
С гюарт. Ты что это затеял?
Кабики. Да во г хочу спаст и твою башку, бедолага этакий... Жалкую, запуганную твою головенку. А ну. пошли в экзаменационный зал.
Кабики идет к двери. Стюарт по-прежнему глядит на него во все глаза. йогом бросает взгляд на часы. Делаег к Кабики несколько шагов, но нерешительно останавливается.
Стюарт. Ты все это затеял, чтоб доказать, чю я... как это ты выразился? Что я червяк. А чю сам ты — настоящий герой. Скажешь — нет?
Кабики. Нет. Стюарт. Я ведь тоже провалился, но не в том смысле, в каком ты.
Стюарт. А если я не позволю тебе сделать такой жесг? Если не соглашусь?
Кабики. Это ты-то? (Смеется.) «Он убьет меня, Патрик... Убьет!»
Стюарт. С чего ты взял, что я гсбе это позволю?
Кабики. Да где тебе поступать по-своему... Кишка тонка! Ты же против отца пикнуть не посмеешь.
Стюарт (подходит к Кабики). Он дал мне затрещину, ты сам видел. (Переходя на крик.) Так что же мне — сидеть и смотреть. как ты будешь сам перед собой красоваться, изображать героя? Так вот и проглотить это? Снести безропотно, как я все снес от него?
Кабики (спокойно). Да, Стюарт, все ты проглотишь. С г ю а р т. А если нет?
Кабики. Да брось. Смолчишь как миленький.
Стюарт. А ты почем знаешь?
Кабики. Ты же дико запуган, парень. До того запуган, по ли на чю другое тебя не хватит.
281
Стюарт в страхе смотрит на него, потом поворачивается и выходит в дверь спальной комнаты. Кабики расправляет смятый билет, осторожно выглядывает в гостиную и, убедившись, что там по-прежнему пусто, бросает взгляд на часы и начинает торопливо его читать. Затем спускается в гостиную, забирается с ногами в кресло и, заслоненный его спинкой, продолжает внимательно изучать билет.
Руссо, надо же! Наш старый приятель Ж.-Ж. Руссо...
Разлается телефонный звонок. Кабики вскакивает, по в это mi новенис в гостиную входит Мандега. Кабики, не замеченный им, вновь забирается с ногами в кресло.
Мандега (стоя спиной к Кабики, снимает телефонную трубку). Мандега слушает. Да, Дубе... Понимаю. Понимаю... Да'
В гостиную входит Саматомба.
Вот он как раз идет... Сейчас спрошу его.
Саматомба останавливается между Мандегой и креслом, где сидит Кабики, которого он не видит. Прикрывая рукой микрофон трубки, Мандега обращается к Саматомбе.
Нет, это не из министерства... Звонит Дубе из экзаменационного зала. Вес мальчики снова в сборе, не хватает только двоих. Он спрашивает, что делать.
Саматомба. Все-таки двоих не хватает? (Подходит к Мандеге и опускает папку на пол.)
Мандега. Да. Пожалуй, самое разумное — начать экзамен не откладывая. А пока они пишут, надумаем, как лучше всего выйти из положения. Вы только зря потеряли тридцать минут.
Саматомба (испуганно). Но двоих нс хватает... Может быть, они и есть виновники? Я хочу сказать — вполне возможно, что это они занимают сейчас телефон: звонят по всем школам, сообщают, что в билетах...
Мандега (резко). Кому сообщают? Во всех школах этого континента, за исключением нашей, экзаменующиеся уже приступили к письменной и сейчас отвечают на первый вопрос. Какой же смысл сообщать по телефону содержание экзаменационных билетов тем, кто его уже знает?
Саматомба. Но приступать к письменной... Пока виновники где-то бродят... Не могу понять.
Мандега (выходя из себя). Где уж вам понять! Вы осел, Саматомба! (Смущенно умолкает.) Простите. Я не имел права так выражаться. (Терпеливо.) Но ведь теперь вы видите, как обстоит дело? Если билет похищен... а он, по-видимому, похи
282
щен... злоумышленник может реализовать свое преимущество одним-единственным способом: сидеть сейчас за партой в экзаменационном зале и письменно отвечать на вопросы, которые узнал заранее и успел подготовить. А пока он под вашим надзором будет писать, я смогу связаться с министерством. По-юм вместе с .мистером Мурамби попытаюсь сообразить, кто же выкрал билет.
Саматомба (слабо). Вы правы.
Мандега (в телефонную трубку). Он уже идет, Дубе. Через пять минуг экзамен начнется. А пока поищите хорошенько этих двух дезертиров. (Кладет трубку.)
Чиремба входит в гостиную и паиравлясюя к лесенке, ведущей в компа гу старост.
Саматомба (недоуменно). Как ему удалось добраться до этого билета — вот чего мне не постичь никогда. (Проходит мимо притаившегося в кресле Кабики, не замечая его.) С того дня, как начались экзамены, я не спускал глаз со своей папки! Клал се на ночь под подушку.
Чиремба (вслед уходящему Саматомбе/. Но ведь вы. мистер, всю жизнь принимаете по утрам холодный душ...
Манде! а удивленно оборачивается.
Не только из гигиенических соображений, но и в порядке самодисциплины.
Мандега. А ведь вы правы!..
Чиремба (усмехаясь). Да, директор, я прав, черт подери. Котелок варит не только у тех, кто кончает среднюю школу, вот так... В тот год случился неурожай, пе хватало хлеба, но мозгов-i о у меня хватало всегда. Выясните, кто был в спальне этого человека, пока он обмывал свое тело, и виновник у вас в руках... Если только этот чемпион по гигиене не таскает своих бумаг с собой под душ.
Мурамби (входя в гостиную). Экзамен начался, сэр. Я 1 .'опросил мистера Пфекву провести вместо мистера Дубе урок в младшем классе, и мистер Дубе помогает сейчас мистеру Самаюмбе.
Мандега. А эги двое orcyiствующих?
Мурамби. Пока нс вернулись.
Мандега (подходит к нему). Минутку. Прежде всего я хочу знать: вы помните, кто в этом семестре убирает домик для гостей? Вероятно, один из тех, кто делает уборку здесь, в Мусаса-хаус, да?
Мурамби. Да, сэр. Это Ричард Мутенго, третьеклассник.
283
Мандега (удивленно). Третьеклассник? Хм. Но третий класс в письменной не участвует... Может быть, его подговорил или даже подкупил кто-нибудь из четвертого класса?
Мурамби. Нет, сэр. В воскресенье Мутенго сломал руку на футбольной площадке. Дело у него идет на лад, но он пока не в такой форме, чтобы убирать домик для гостей.
Мандега. В гаком случае Стюарт Чиремба как староста интерната должен был назначить кого-то вместо Мутенго?
Мурамби (бросив встревоженный взгляд на Чирембу). Да, сэр.
Мандега. Так... И кого же он назначил? (Подходит к Мурамби.)
Мурамби (помявшись). На какое-то время, сэр, он, по-видимому, взял эти обязанности на себя.
Чиремба резко оборачивается.
Мандега. Вы хотите сказать, что Стюарт Чиремба сам убирал помещение для гостей... и вчера, и сегодня угром?
Мурамби. Да, сэр.
Чиремба (с нарастающим беспокойством). Эй, мистер, послушайте-ка! (Направляется к Мурамби.)
Мандега. Минуточку, мистер Чиремба. (Обращаясь к Мурамби.) Осмелюсь предположить, что сейчас Стюарт Чиремба вместе с другими сидит за партой в экзаменационном зале.
М у р а м б и. Нет, сэр, он один из тех двоих, кто отсутствует.
Мандега. Тогда я ничего нс понимаю...
Чиремба (с угрозой в голосе). Только попробуйте выдвинут ь против моего сына ложные обвинения, и я вас живо притяну к судебной ответственности!
Мандега. Но я не выдвигаю никаких обвинений, мистер Чиремба.
Чиремба. А если все-таки надумаете их выдвинуть, го сперва извольте хорошенько удостовериться, что они верны. (Подходит к бюро; со смехом ворошит планы новых спальных комнат.) Я подыму такую пылищу, что вам действительно потребуются гигиенические блоки, или как вы их там называете. Так что же вы собираетесь предпринять?
Мандега (обеспокоенный и смущенный идет к Чирембе). Н-ну... разумеется... прежде всего разыскать вашего сына и расспросить его.
Кабики. В этом нет необходимости, мистер Мандега.
Мандега. Господи помилуй!
Мурамби. Кабики!
284
Кабики (поднимается с кресяа. где все это время просиде.i. никем не замеченный). Я, сэр. Опять я. Успокойтесь, мистер Чиремба. Вот экзаменационный билет. Он с самого утра у меня...
Мандега. У тебя?
Мурамби подходит к Кабики. Мандега тоже делает в его строну несколько шаюв.
Кабики. Да. сэр.
Мурамби. Но как он к тебе попал?
Кабики. Мистер Чиремба был абсолютно прав, когда упомянул о холодном душе... Но мистер Мандега был не прав, предположив, что билет взял тот, кто убирал помещение для гостей. Утром я вернулся. Хотел доложиться, что я опять тут. Прохожу мимо домика для гостей, слышу плеск воды: значит, включен душ. Вода плещет, а я стою, размышляю...
Стюарт бесшумно выскальзывает из спальной комнаты в комнату старост, подходи г к двери, от которой начинается ведущая в гостиную лесенка, и прислушивается к разювору.
Мурамби. Ты же сказал мне, что ездил по стране с кинопередвижкой.
Кабики. Я и ездил, сэр. Только я не сказал вам, что вернулся еще на рассвете, а не час тому назад... Вернулся, услышал, как в домике для гостей плещет вода, и у меня возникла безумная мысль...
Мурамби (недоверчиво). Так это ты?..
Кабики. Я, сэр.
Мурамби. Что это на тебя нашло?
Кабики. Мистер Мурамби. может, мне повторить ют вопрос, который я задал вам час тому назад? Как вы считаете, какие у меня шансы на то, чтобы сдать эти экзамены? Чего мне ждать здесь, в школе, после того как я пропустил две письменных?
Мурамби. Это к делу не относится...
Кабики. Разве? Вы же объяснили, что шансов у меня не так-то много — двенадцать с половиной процентов, сказали вы, и эго был очень вежливый ответ.
Мура м б и. Не верю я тебе. Просто не верю. (Идет к дивану. садится.^
Кабики (подавая ему дияет). Вот. пожалуйста, сэр. экзаменационный билет.
Мурамби берет билет. читает сто. потом, т.тядя на Чирембу и Манде-IX. неохотно кивает, подтверждая слова Кабики. У Чирембы вырывается долгий вздох облегчения. Он подходит к бюро, расправляет планы новых спален и аккуратно их складывает.
285
Мандега (подходя к Кабики). Что ж, Кабики, дело ясное, и больше тут говорить, по-видимому, не о чем.
Кабики. Совершенно не о чем, сэр. Вы ведь знаете, как у меня обстоит дело с успеваемостью...
Мурамби (встает и резко обрывает Кабики). Но я тоже знаю этого мальчика, сэр, и все равно не верю, что это его рук дело.
Мандега. Ничего не попишешь, мистер Мурамби.
Кабики (обращаясь к Мурамби). У вас в руках все улики, сэр. Как сказал мистер Мандега. больше тут говорить не о чем.
Мурамби (отводит Кабики в сторону и начинает настойчиво его расспрашивать, словно позабыв, что они в гостиной не одни). Ты утверждаешь, что похитил этот билет примерно в половине седьмого утра... пока мистер Саматомба был в душевой?
К а б и к и. Да, сэр.
Мурамби (испытующе смотрит на него). А куда ты делся, когда мистер Саматомба вышел из душевой?
Кабики. Спрятался.
Мурамби. Где?
Кабики. В чулане, за котлом.
Мурамби. А потом что было?
Кабики. Он повозился там немного — вытерся, оделся — и вышел. Наверное, отправился завтракать.
Мурамби. И взял с собой папку, где лежал тот самый конверт, который ты успел распечатать, вытащить оттуда билет и запечатать снова?
Кабики. Да, сэр.
Мурамби. А потом?
Кабики. Я выглянул из окна спальни, посмотрел, не идет ли кто... Слышу, Стюарт протопал в общую комнату, потом загремел совком для мусора.
Мурамби. Ну а ты что?
Кабики. А я живо выскочил из окна. (Бросает взгляд на свою руку.) Вот туг-то я и порезался. Когда прыгал из окна.
Мандега (подходя к ним). Мне очень неприятно, мистер Мурамби. Я знаю, вы симпатизируете этому мальчику... Но то, что он рассказывает, вполне логично... И зачем бы ему наговаривать на себя?
Мурамби. Но какой смысл — выкрасть билет, а потом нс явиться на экзамен? Ведь у тебя была полная возможность заранее вызубрить ответы на все вопросы и подать письменную... В чем же дело?
Кабики (печально пожав плечами). Мистер Мурамби,
286
может, я'и мошенник, но не дурак. Посмотрел я этот билет и сразу понял, что работы мне не написать... Хоть я и знал вопросы заранее.
Мандега. Но в таком случае...
Мурамби (не давая директору предо./жать). И, разумеется, Кабики, у тебя была масса времени, чтобы хорошенько ознакомиться с билетом. Верно?
Кабики (подозрительно). Сэр?
Мурамби (расхаживая по сиене/. Если гы 1 оворишь правду, то билет был в твоих руках почти семь часов... С того момента, как мистер Саматомба пошел принимать холодный душ, — где-то в начале седьмого — до тех пор, когда ты явился сюда, в гостиную — а было это во втором часу. Правильно я говорю?
Кабики. Да. сэр. Я... полагаю, правильно. (Садится на диван.)
Мурамби. Значит, несмотря на то, что ты, как это явствует из твоих слов, провел несколько неприятных минут в чулане и несмотря на то, что ты порезался, когда прыгал из окна, у тебя оставалась масса времени, чтобы хорошенько ознакомиться с билетом.
Мандега. Право же, мистер Мурамби. я не понимаю, к чему...
Мурамби (напористо). Стало быть, ты должен очень хорошо зпать содержание этого билета.
Кабики (вдруг пугается). Там про Руссо..-. Первый вопрос про Руссо.
Мандега. Эго верно, мистер Мурамби?
М у р а м б и (пробегает глазами первый вопрос/. Про Руссо. Кабики? А что именно?
К а б и к и (чувствует, что почва начинает ускользать г него из-под ног. по пока уверенности не теряет). Про его идеи, сэр... Ну. его философия и какое значение опа имела для французской революции. Но я нс понимаю...
Мурамби. Пока что все верно. Дальше...
Кабики 1 обращаясь к директору). Право, сэр. продолжать нет смысла... (Встает./
Мурамби. Так какой же вюрой вопрос в билете, а. Кабики?
Кабики (идет к Чирембе/. Я... Что-ю я не припоминаю, сэр... Ну нс мог же я...
Мурамби. Потратив больше шести часов на тщательное ознакомление с билетом?
Кабики. Я ведь объяснял, сэр: я понял, что мне этих вопросов не одолеть...
287
Мурамби (повышал голос). Но чтобы понять это, ты должен был очень внимательно их прочитать, очень тщательно проштудировать, так?
К а б и к и. Не понимаю, к чему эти расспросы, сэр. Я же признался...
М у р а м б и. Ну, какой там второй вопрос, Кабики? Не повторяй его дословно. В общих словах — о чем там речь? Можешь ты хоть приблизительно изложить содержание еще одного вопроса из этого билета? Ты же утверждаешь, чго выкрал билет и тайком штудировал его чуть ли не семь часов?
Кабики. Я... я...
Дверь комнаты шарост распахивается. Стюарт выходи! на верхнюю ступеньку лестницы.
Стюарт. Вопрос первый: «Как повлияли философские идеи Руссо на рост революционных настроений во Франции в конце восемнадцатого века?»
Мандега. Стюарт!
Чиремба (ошеломленный, идет по направлению к лесенке). Что это значит? Я спрашиваю, что эго значит?
Мурамби подходит к Чирсмбе и хватает ею за руку.
Стюарт. «На чем основано мнение, что смещение Нек-кера. последовавшее одиннадцатого июля тысяча семьсот восемьдесят девятого года, явилось «факелом, поднесенным к пороховой бочке»?» Вопрос третий...
Чиремба. Что за черт!
Стюарт. «В чем значение следующих декретов...» Чиремба выхватываш из рук Мурамби биле!, который Стюарт oioa-рабанивает наизусть.
«Декрета об установлении всеобщего максимума... Вантозских декретов...» Вопрос четвертый: «В какой мере можно считать Робеспьера ответственным...» ( Останов.шваетс.ч на последней ступени лесенки.)
Чиремба. Прекрати! Слышишь? Прекрати сейчас же!
Стюарт (оттолкнув его, проходит мимо, не переставал говорить; идет через всю сиену к книжным полкам. Лицо его обращено к зрительному залу.) «...за воцарение террора?» Вопрос пятый: «Можно ли считать меркантилизм экономической доктриной, естественной для благомыслящего деспота?» Вопрос шестой: «Абсолютная монархия и ее притязания как первопричина войны...»
Пока он произноси! последние фразы, сцепа медленно погружается в темно ту.
Перевод с инглиш, кого С. Митинои
Рассказы разных стран
Джамаль Амрани
Алжирский писатель Джамаль Амрани родился в 1935 году. Его перу принадлежат несколько по-шшческих сборников, документальная повесть «Свидетель» 'I960 . сборник стихов и рассказов < Солние нашей ночи» (1964),
пьеса «Нет ничего случайного» (1973). Публикуемые рассказы взяты из сборника «Последний закат» (1978, Алжирское национальное издательство СНЕД>. с SNED. 1978.
БАРКУКЕС
Мы познакомились с ней в 194... году. Вместе со своим мужем и единственной дочерью она жила в деревянной лачуге, на самой макушке гребня, возвышающегося над оврагом по соседству с Кло Саламбье. В ту пору никаких средств сообщения между нашим предместьем и Алжиром не было. Чтобы добраться до города, приходилось либо топать пешком до само-ю Гольфа, с трудом преодолевая крутизну Редута, либо продираться сквозь колючки по бугристому холму, преграждавшему ну гь к конечной остановке троллейбуса. Обычно мы выбирали этот кратчайший путь. Когда я говорю «мы», то имею в виду моею покойного отца и братьев с сестрами, коюрые и летом и зимой отправлялись на работу ранним \ I ром.
К тому времени я как раз поступил в лицей и, выйдя из дому через полчаса после их ухода, шел следом за ними. Вечером мы возвращались все вместе. Отец собирал нас на перекрестке возле конечной остановки, как раз напротив аптеки. Он шел и двумя моими сестрами впереди, а мы, братья, следовали на почтительном расстоянии сзади. Какое-то странное чувство, смахивающее на чувство вины, побуждало нас пропускать их вперед.
Я вставал в пять часов утра, вместе с ними. Я всегда был,
10 Альманах «Африка», вып. 5 289
что называется, ранней пташкой. Зато по вечерам я ложился в восемь и, укутавшись в теплое одеяло, тут же засыпал. Отец разрешал мне и моим старшим братьям ходить вечером в субботу в соседний поселок, где показывали кинофильмы. И. надо полагать, я доставил немало хлопот моим братьям, потому что всегда засыпал во время сеанса. А когда мы выходили из кинотеатра, одному из них приходилось подсаживать меня на плечи другому. Тем не менее я всякий раз с большим нетерпением считал дни, оставшиеся до конца недели.
Я очень любил утренние часы. Мерцающий свет с кухни, казалось, делал наш дом еще более уютным, чем всегда. В углу комнаты мать пекла оладьи, мы ели их горячими, запивая крепким кофе, а когда не было кофе, мололи пуашиш1, но до этого, ворча и отталкивая друг друга, дожидались своей очереди у раковины, где умывались холодной водой. Горячая вода нам полагалась только в субботу вечером, из чана приятно пахло тогда душистым мылом и шампунем. Помню, как-то вечером мы с сестрами вернулись раньше обычного, — если не ошибаюсь, это было в день праздничной демонстрации в честь окончания войны. Дождь лил как из ведра, и Баркуксс окликнула нас, предложив подождать у нее возвращения нашего отца. Мы с радостью согласились, тем более что на нас не осталось сухой нитки. Так вошла она в нашу жизнь, вошла тихо и незаметно, никто даже внимания не обратил. Одета она была плохо, можно сказать, в лохмотья. На лице ее лежал отпечаток нелегкой жизни и нищеты. Она была до того худа и тщедушна, что, верно, вовсе ничего не весила. Взгляд у нее был добрым, участливым, без тени малейшего недоверия или враждебности. Руки у нее постоянно дрожали. Поговаривали, будто онгт работала и ютовила кускус в день праздника ашура1 2, преступив тем самым закон божий, вот бог и поразил ее неизлечимым недугом. Отсюда, наверное, и прозвище, которое ей дали, — Баркуксс, «пораженная молнией».
Сейчас, когда я пишу об этой женщине, на сердце у меня тяжело, и я знаю, что со временем гнет этот будет все тяжелее.
В ту нору в доме у нас было весело. Присутствие посторонних людей вносило радостную ноту в унылое однообразие дней. Вместе с нами жил Шаалал с сыном по имени Буджема, мы с ним были примерно одного возраста. Когда они приехали из Тизи Рашеда, мой отец по доброте дал им приют. Раз-
1 Пуашиш — бобовое растение.
2 А ш у р — религиозный праздник.
290
честились они в деревянном флигельке, примыкавшем к нашей стене, это было довольно прочное строение с покатой крышей из голя, укрепленное к тому же брусьями, так что никакая непогода ему была не страшна. Флигель окружала изгородь из [ростника, из тонких стеблей которого мы делали в детстве свистульки. Я любил спать у них возле очага, откуда на пол из утрамбованной глины, перемешанной с известковым туфом, летел пепел. Наши гости рассказывали мне о деревенской жизни. о сезоне дождей, об уэде1 Себау в паводок и о том, как однажды, дождливым декабрьским вечером, когда Буджема но неосторожности отправился бродом из Тамды в Тизи Рашед, он чуть нс утонул; спас его оказавшийся поблизости подпасок.
Я мечтал о том, что у меня тоже будет ослик, — мне так хотелось отправиться на летние каникулы ставить силки в черешневом саду. Я до сих пор помню все истории о Джехе2, которые рассказывал нам тогда Шаалал со всем присущим ему, как истинному сказителю, меддаху, пылом и юмором. Буджема никак не мог взять в толк, почему я слушаю с таким увлечением. Он не знал, что мой детский мирок был населен лишь классическими легендарными героями вроде «Малыша» Доде или «Последнего из могикан». Я знал тогда наизусть целые куски из «Графа Монте-Кристо». Моему воображению часто рисовался тот день, когда я стану взрослым и отправлюсь отыскивать сокровища острова. Но брат Амар одним ударом разрушил мои сладостные мечты: от него я узнал, что остров нот всего лишь плод воображения Дюма-отца, что жестокие страдания Козетты и отважные подвиги Д’Артаньяна гоже не более чем вымысел. Это было мое первое сильное разочарование, и я так и не смог простить выдумщиков-писателей, ловко одурачивших меня. Отныне я уже нс верил в существование сирен. которые зазывали Одиссея, а ведь было время, когда, спрятавшись за пустынным утесом, я терпеливо ожидал их появления.
Еще у нас жил Рамдан. мальчик-сирота из Форт-Насьоналя, подобранный моим отцом. Он спал в общей комнате возле жарко пылавшего камина, и это плохо влияло на него: он становился все более вялым и апатичным. По вечерам старший (>ра г Малик собирал нас вокруг низкого столика и проверял наши уроки, он бранил нас, а то и стегал ремнем за малейшую орфографическую ошибку (диктанты готовились заранее) или оплошность в таблице умножения (задания давались на неде-
1 У э д — река, пересыхающая летом (араб.). Д ж е х а — герой забавных народных рассказов.
НН
291
.по). Мы боялись его и разбегались сразу же после окончания урока и все-таки любили его. Но я отклонился от темы.
Итак мы с сестрами вошли в маленький домишко, где жила Баркукес. В комнате пахло сырым сеном и было темно. Слева, под крохотным окошком, висела коптилка, а в углу лежала подстилка мула, верного спутника ее мужа Акли. Они с мужем усадили нас на маленькие, по вполне удобные скамеечки. Муж Баркукес вышел, сама она принялась шуровать в очаге, сестры мои с любопытством глядели на нес, я же тихонько покашливал, мои ноздри неприятно щекотал запах навоза.
Я невольно сравнивал убогое жилище бедной женщины с нашим уютным домом, как бы овеянным ангельской добротой нашей матери. Скольких усилий, скольких жертв стоило отцу построить наш дом. Немудрено, что он куда лучше. чем дома наших соседей. Но я нс мог не восхищаться бескорыстной добротой Баркукес и тихой кротостью, сквозившей в каждом ее жесте, сидела ли она просто рядом с нами или подавала на стол. А ее гостеприимство, эго непосредс гвенное. идущее от чистого сердца гостеприимство...
Мы выпили кофе из банок из-под концентрированною молока «Глория», которые она, должно быть, раздобыла где-нибудь в американском лагере или на командном пункте английских военно-воздушных сил. расположенном как раз по соседству. Кофе показался нам таким вкусным, как будто его приготовили руки феи. Единственная в доме дверь распахнулась, и на пороге появился мой отец, сопровождаемый мужем Баркукес. Он почтительно поцеловал в лоб хозяйку дома. Поблагодарив Баркукес и извинившись за причиненные хлопоты, мы вскоре ушли, пообещав навестить се в ближайшее время. Перед уходом я еще раз обвел взглядом убогую обстановку комнаты. Мне стало до слез жаль хозяев. А когда через несколько часов я лег на свою кровать и погрузился в теплую дрему, к чувству жалости присоединился и стыд.
Через два дня Баркукес пришла к нам. Мы встретили ее как родную. Баркукес помогла матери справиться с домашними делами. Мать собрала для нее свои старые платья. Баркукес взяла их, сказав, однако, что носить нс станет, а отдаст дочери, которая скоро должна выйти замуж. Сама же она будет ходить в своем прежнем, изношенном до дыр платье, накинув поверх него кабильский платок. Мать не возражала, верная своей привычке с уважением относиться к принципам и убеждениям других людей. К тому же Баркукес не раз говорила, что платье это,—к слову сказать, на редкость опрятное, — напоминает ей
292
родную деревню, откуда ей пришлось уехать в молодые годы, сразу же после свадьбы. Ее выдали за Акли, когда ей было всего двенадцать лег и она еще не рассталась с детскими играми. Ей, круглой сироте, даже в голову не пришло не согласиться. Оба они. когда пешком, a koi да верхом на муле добрались до самого Алжира и поселились в Кло Саламбьс в старом заброшенном фургоне для перевозки льда, населенном теперь грязными цыганами и другими бездомными людьми, не менее, а может быть, и более несчастными, чем они сами.
Баркукес была женщина набожная. Всякий раз, беря в руки хлеб, растительное масло или что-либо другое, она с благодарностью поминала Аллаха.
Были и у нее свои минуты одиночества, даже в нашем при-суютвии: занимаясь каким-нибудь делом, она часто думала о чем-то своем. Мы догадывались, что душа ее рвется в родную деревню, которую она так и не смогла забыть, словно и не покидала ее. Порой она чго-го нашептывала, тихо вздыхая.
Бросая вызов дождю и ветру, Баркукес, такая хрупкая, пе-уорашимо пробиралась к нам по крутым тропкам. Баркукес часю поверяла моей матери свои страхи, сомнения, заботы...
Шло время, и вот, несколько лет спустя, вскоре после свадьбы ее дочери, мы узнали, что муж отказался от нее, счи-1ая, чю она слишком стара для него, хотя и согласился оставить ей лачугу, которую они вместе строили. Акли исчез куда-ю вместе со своим мулом, и с той поры о нем никто ничего не слышал. Со дня его ухода Баркукес была очень печальна, и улыбка. появлявшаяся прежде изредка на ее губах, а вместе с ней и живой, горячий блеск ее глаз угасли навсегда. Не стало ни мужа, ни дочери (та вернулась в родные края), ни мула. Маю снова предложила ей остаться у нас, но она смиренно отклонила эго предложение. Для этой одинокой, настрадавшейся, пстдслх женно обиженной женщины настали тяжелые времена. Но сердце ее по-прежнему хранило чистоту, она ни к кому не ни шла ненависти и нс испытывала ни чувства горечи, ни обиды.
Mhoi не женщины нашего поселка частенько прибегали к ее \с. 1}гам. она присматривала за ребятишками, стирала, ходила ы покупками в местную бакалейную лавку. Денег она не бра-м. Благодарные люди сажали ее за стол как родную и относи-шсь к ней с нежной заботой и вниманием.
И вот однажды — помнится, это было на праздник аид 1 —
1 \ и д — праздник, следующий за рамаданом, месяцем мусульманскою поста.
293
мать резала как раз на куски мясо барана, которое мы должны были раздать бедным. Я спросил ее, не забыла ли она выделить часть для Баркукес, и тут вспомнил, что давно уже не видел ее. Мать всхлипнула, с трудом сдерживая рыдания.
— Ах, сынок! Я не хотела говорить тебе... но Аллах призвал ее вчера к себе...
Я задрожал, едва не потеряв сознания.
— Ах, мама, ну почему вчера! Именно вчера! Ведь она никогда не выходила из дому в день праздника аид, чтобы не подумали, будто она вместе с другими ждет милостыни.
— Вместо мяса, которое я для нее приготовила, ей отнесут мое платье, в котором я совершала паломничество, и вот эту бутылочку со святой водой, которую я привезла из Мекки.
И тут я заплакал. Я не плакал так никогда в жизни. Оплакивая незабываемый аромат кофе, который варила Баркукес. я оплакивал часть собственной жизни, ушедшую навсегда. Я плакал, прильнув к камню, на который любила садиться она, чтобы отдохнуть. Я плакал горючими слезами, ибо из всей прошлой жизни, дарившей меня минутами радости, у нас не оставалось больше ничего, кроме нее, а вот теперь нет и ее.
Когда мы с матерью вошли в единственную убогую комнату жилища Баркукес (да упокоит Аллах ее душу), ее дочь, приехавшая из Уадиаса, обняла нас со слезами на глазах и прошептала:
— Простите ее, бедняжку, если ей приходилось есть у вас.
Весь Саламбье и все наше предместье провожали ее к месту последнего упокоения. Да будет земля тебе пухом, Баркукес, сегодня я обращаю к тебе самые светлые свои’ помыслы.
СЫН НАРОДА
Обычно мэр с нарочито надменным видом отворачивался от деревенского учителя Си Лахдара и уходил в другой конец площади потолковать с местными коммерсантами. Но в то утро он вдруг сам подошел к школьной ограде и заговорил с учителем.
— Вы по-прежнему верите в свою просветительскую миссию? — пренебрежительно спросил месье Беранже.
Наглый тон, каким был задан вопрос, чуть было не вывел Лахдара из себя. Но ему уже не в первый раз приходилось выслушивать поучения мэра, который в таких случаях багровел от сдерживаемого гнева, и он только сказал с нескрываемой гордостью:
294
— Я не испытываю разочарования. А это главное. Мои ученики делают успехи, и я вполне ими доволен.
— Вот как! Вы ими довольны? Любопытно!
Воцарилось неловкое молчание, затем мэр взорвался:
— Да разве вы не знаете, что в вашем классе полно учеников, чьи отцы восстают против закона, убивают людей. Неужели вы до сих пор не поняли, что они хотят во что бы то ни стало привлечь вас на свою сторону?
Этот скорее риторический, чем прямой вопрос, пожалуй, даже обрадовал Си Лахдара. Обычно он не принимал слов Беранже всерьез, хотя все-таки не мог подавить в себе возмущения. На этот раз он ограничился уклончивым ответом:
— Видите ли, господин мэр, я человек нейтральный, политикой не занимаюсь. Да и, честно сказать, не питаю к ней доверия.
«Так вы полагаете, что они и вправду хотят привлечь меня на свою сторону? Тем лучше», — втайне радовался он.
— Надеюсь, месье Лахдар, сегодня вечером вы придете познакомиться с новым начальником САС1 капитаном Редоном, — продолжал мэр. — Я уверен, вы с ним полади те, и заранее радуюсь. Насколько мне известно, у него много интересных мыслей о постановке начального образования среди |уземцев, он самолично собирается заняться этим делом, взяв ia основу мексиканский опыт.
Лахдар почувствовал, чзо попал в двусмысленное положение. и решил отклонить приглашение.
— Вряд ли я смогу прийти, господин мэр. Не то чтобы \ меня не было желания сотрудничать. Разумеется, я наслышан о благотворительной деятельности САС и не отрицаю ее ноль-ил. Но поймите, что работа для меня — прежде всего. Я должен готовиться к урокам, проверять домашние задания. У меня просто не хватает времени. Благодарю за честь, но я вряд in смогу присутствовать на церемонии знакомства с новым начальником САС.
Месье Беранже с живостью возразил:
— Это сущие пустяки, работа от вас никуда нс уйдет, уж идин-то вечер вы можете позволить себе отдохнуть.
— Вот-вот должен появиться господин инспектор начальных школ. Боюсь, что он будет недоволен, по застав меня юма.
- И все-таки советую вам подумагь, месье Лахдар, — со значением сказал мэр.
1 С А С — специальный административный отдел, организованный и а 1жирских деревнях колониальными властями.
295
— Я все понимаю. Но согласитесь, что причина у меня вполне уважительная.
— Стало быть, не придете? — снова спросил Беранже.
— Нет, не могу. И поверьте, весьма сожалею об этом, — негромко проговорил Лахдар с притворной почтительностью.
— Как вам будет угодно!
Учитель склонил голову, как бы извиняясь. Он был доволен собой, ибо ничем не выдал обуревавшего его возмущения. В тактике мэра он обнаружил кое-какие просчеты. Что до оскорбительных намеков, то на них не стоило обращать внимание.
— А все-таки жаль, что вы не придете, — добавил мэр, — вы услышали бы немало интересного о родителях ваших учеников.
Лахдар промолчал. Что нового могли ему сообщить? Что отца Омара убили, притом самым подлым образом? Что отец Махди сражается в окрестных горах? Что брат Мурада приговорен к пожизненному заключению? Но ведь его посадили в тюрьму не за уголовное преступление, а за патриотизм, за то, что он хотел видеть родной Алжир свободным, за то. что соотечественники гордились им. его благородным сердцем.
— Сегодня вечером мы собираемся подробно обездить положение деревенских жителей. Ваше присутствие весьма желательно. Разумеется, мы и так отдаем себе полный отчет в их...
— Бедности, хотите вы сказать. Я буду предельно откровенен с вами, господин мэр. Ваша предвзятость удрзчает меня. Я всего лишь воспитатель и свою задачу вижу в том, чтобы судить об учениках на основании их работы, отношения к занятиям, повеления в классе. В методах же моего воспитания я не обязан ни перед кем отчитываться. И соответственно ни на чью помощь пс могу надеяться, разве что на самих з чсников. Боюсь, что мы говорим с вами на разных языках.
— Вот как? Вы не надеетесь пи на чью помощь? Ди же на помощь метрополии? — с усмешкой спросил мэр.
— Ну почему же, господин мэр? Метрополия помогает обеспечить класс школьным инвентарем. Десять парт ва тридцать шесть учеников. Не правда ли. замечательно? Вот только доски нет. Мне пришлось пожертвовать собственной дверью. Заметьте, я не жалуюсь, ибо у меня оказалось кзда больше учеников, чем предполагалось.
— Какое благородство!
— Благородство тут ни при чем. Это дело моей совести. Прошу прощения, я вынужден вас покинуть, меня ждет работа.
Учитель снова склонил голову и пошел прочь. Он несколько сожалел о резкости своих слов. Впрочем, какое эго имеет
296
значение? Он замедлил шаг, чтобы поклониться деревенскому священнику, лицо которого так и сияло благостью. И тут же зашагал быстрее, с упрямством одержимого думая об одном и том же: «Вступить в сделку с этими людьми — навсегда опозорить себя. Стоит проявить капельку беспечности или безволия, как они тут же поймают тебя в ловушку. Могу ли я обмануть доверие своих учеников, поколебать их твердую убежденность в правоте нашего дела. Конечно. САС хочет переманить меня на свою сторону и не поскупится на любые расходы. Но я не отрекусь о г того, к чему призывает меня мой долг. И не позволю колебаниям одержать надо мной верх. И все же не следовало так резко разговаривать с мэром. Это нехорошо. Борьба требует жертв. Иногда надо подавлять свои чувства. Стоит дать им волю, как я подведу не только себя, но и других. Вот уже три месяца я не хожу на их собрания. Ну и что? Пусть обделывают свои делишки без меня».
Лахдар вспомнил, как месяца три назад он вот так же встретился с мэром, и тот еще тогда откровенно высказал свои взгляды.
— Ваши ученики чересчур увлекаются учебой, — сказал Беранже с присущим ему цинизмом. — Для своего возраста они слишком много знают. Это ни к чему. Только им во вред. Им ведь все равно не придется учиться дальше. Они крестьяне. Главное для них — земля, которой они владеют, вот пусть и обрабатывают ее. Меня просто бесит, дорогой друг (он так упивался своим красноречием, что не постеснялся назвать его своим другом), когда я вижу, как ваши ученики играют в адвокатов или врачей, а вы еще поощряете их, — тут на его морщинистом лице заиграла язвительная усмешка, — по-моему, это неуместно. Надеюсь, вы избавите меня от необходимоеги делать вам замечания, пример вашего предшественника мсье Махмуда должен был бы послужить вам уроком...
При этих словах мэра чуть поколебленная было твердость гуг же вернулась к Лахдару.
— К тому же стоит ли так переутомляться? Поверьте, я говорю в ваших интересах. Поберегите свое здоровье.
«Так вы полагаете, что тысячи алжирцев принесли себя в жертву напрасно,—с раздражением подумал Лахдар,—Вы думаете, мы когда-нибудь смиримся? И при чем тут мое здоровье! Зачем лицемерить?»
Мэр снисходительно похлопал его по плечу:
— Ну, ну, не расстраивайтесь. Обязательно отдохните. Но, согласитесь, смотреть, как они играют в адвокатов, просто о । вратно.
Учитель с пылающим от гнева лицом возразил:
297
— По-видимому, вы считаете, что им следует играть в войну. Но. господин мэр, кто же из них захочет взять на себя роль...
Он замолчал, не договорив. Но по его слегка улыбающемуся лицу можно было прочитать его мысли: «Кто же из них захочет взять на себя роль француза, вам, так же, как и мне, прекрасно известно, 41 о во время войны существует два враждебных лагеря, противников двое, а победитель один...»
Они еще долго беседовали, обмениваясь взглядами на существующее положение вещей, обсуждая общие проблемы, но между ними стояло чувство глубокою отчуждения. Мэр цветисю рассуждал о правах, имея, очевидно, в виду только свои права. Лахдар терпеливо слушал. Из слов мэра он делал для себя полезные выводы. Так он отметил, что мэр, в сущности, всего лишь послушное, угодливое орудие в руках врага, неуклонно стремящегося к своей цели.
На этот раз Лахдар понял, что Беранже все глубже вовлекается в борьбу на стороне враждебного лагеря, и решил, что и он тоже займет твердую позицию, — надо действовать более ловко и осмотрительно. И ни в коем случае не дать втянуть себя в сделку с врагами.
Тополя по обочинам дороги тихонько шелестели под несильными порывами ветра. Над долиной висело марево. Солнце, утратив яркость, клонилось к закату, прячась за горбами холмов.
Когда Лахдар вернулся домой, улицы, такие шумные и оживленные днем, уже опустели и выглядели мрачными.
Только церковный колокол громким звоном нарушал безжизненную тишину.
Через несколько мину г вошла Франсипа, его коллега и друг, с которой они работали в добром согласии. Она села возле неяркого огня, горевшего в очаге.
— Я видела вас вместе с мэром, — волнуясь, сказала она.— Какой у него гнусный, уклончивый взгляд, смотреть тошно. Что случилось?
— Опять происки САС,— с улыбкой ответил он.
— Месье Махмуд уже пострадал из-за них. Надеюсь, вы не собираетесь вступать с ними в какие-либо отношения, а г о, чего доброго, скомпрометируете себя,—В голосе се прозвучала трогательная забота о нем.
— Конечно, нет! — ответил он. с теплым брагским чувством глядя на ее тонкое лицо, обращенное к нему.
Воцарилось тревожное молчание, потом она снова заговорила чуть неуверенным тоном:
— Оставайтесь самим собой и каждый раз. как они будут
298
приставать к вам с глупыми предложениями, отвечайте твердо «нет».
Она несколько раз с силой повторила это «нет». Он ответил ей благодарным взглядом. Сердце его гулко колотилось в груди.
На другой день после встречи с мэром, пытаясь положить конец его непрестанным домогательствам и стремясь не попасться в расставленную ловушку, Лахдар принял нелегкое решение, последствия которого трудно было даже предвидеть. Народ бедствовал, а молодежь, изнывая от вынужденного безделья, не хотела мириться со своей жалкой участью, и он, не поставив в известность администрацию, решил увеличить количество мест, соединив парты между собой досками, и тем самым открыть двери школы для всех желающих.
Класс был переполнен. На устных уроках жадные глаза и души ребятишек с радостью впитывали в себя все, что могло им пригодиться в борьбе с жестоким гнетом. Они повторяли текст из хрестоматий с трепетом, а иногда и со слезами на глазах. «Письма с мельницы». «Козетта и Тенардье», «Козетта с ведром воды». Даже строки Мишле1, посвященные Жанне Д'Арк. Лахдар внимательно следил за каждым из своих учеников. Ничто не ускользало от его пытливого взора. Он видел их взволнованные глаза и лица. Ученики от всего сердца оплакивали несчастья Козетты, ее страдания пробуждали в них глубокие, едва сдерживаемые чувства. Смелые поступки литературных героев, одержанные ими победы будили в них надежду.
Но вот однажды вечером, когда учитель шел домой, ему встретился мэр. Беранже с сердитым видом остановил учителя.
— Я премного наслышан о ваших замечательных начинаниях! — язвительно заметил он.
На какое-то мгновение Лахдар растерялся, но на лице его туг же появилась презрительная улыбка.
— Поздравляю. Вы не лишены изобретательности, — продолжал Беранже. — Неужели вы не понимаете, что подобного рода нарушения установленных порядков обернутся против вас самих? Как ни прискорбно, я должен сообщить обо всем этом в вышестоящие инстанции.
Лахдар молча выслушал эти слова. Казалось, он ничуть нс удивился, только посуровел. Погода в тот день была пасмурной и дождливой, под стать его настроению. Внизу серым муаром переливалась река, стремя свои воды в каменистую долину. Волны набегали на валуны и откатывались в сине-зеленом кипении. Помолчав немного, Беранже заговорил снова:
1 М и ш леЖю л ь (1798- 1874) - французский историк, автор известных книг по истории Франции.
299
— Сколько раз, мсье, мы предостерегли вас, но вы не вняли нашим предостережениям.
В эту минуту Лахдар готов был броситься на него, наговорить грубостей. Но так как он, по своему простодушию, все еще верил, что мэр не перейдет от слов к действиям, сдержал себя. А «рахитичный краснобай», как именовала мэра Фран-сина, продолжал, все повышая голос, отчитывать учителя:
— Вам придется держать ответ, дорогой мой. Причем не передо мной, лично я умываю руки, а перед самим капитаном Редоном. Я уверен, что если б вы не проявляли столь очевидной враждебности к нему, то теперь он, возможно, был бы снисходительнее. Мне нечего больше добавить, однако советую вам запомнить следующее: если сейчас я удостаиваю вас чести разговаривать со мной, то отнюдь не из особого к вам расположения, а просто из жалости. Вы обучаете туземных учеников, приобщая их к богатствам нашей цивилизации, а в это время их отцы проливают кровь моих соотечественников. Завтра с самого утра вам предлагается очистить помещение школы от лишних учеников. Эго лишь первая санкция. Далее вы получите письменное предписание. Вы не кто иной как смутьян, мсье Лахдар!
Наконец-то Лахдар торжествовал! Без излишней горячности, скорее со спокойным добродушием он вдруг сказал:
— Полагаю, что и вторая санкция не заставит себя долго ждать. Разумеется, мне придется отказаться от моего нововведения и сократить, как вы того желаете, класс наполовину. Послушайте, однако, что я вам скажу! — тут голос учителя обрел непривычную твердость. — Никакие ваши запреты не в силах помешать мне любить моих учеников, ради них я готов отдать свою жизнь. Слышите, господин мэр? Только блаюдаря ученикам я познал истинную цену жизни. И я их не предам, никогда не предам.
— Как вам будет угодно. Помните, я предупредил вас.
Несколько дней прошло в тревожном ожидании. Лахдар тем временем рассказал односельчанам о случившемся. Он нашел способ обойти предписание властей. Закончив уроки, он шел в сарай, предоставленный в его распоряжение отцом кого-нибудь из учеников, гам ждали его те, кого не вмещал класс, и он с восторженным упоением вновь принимался за работу.
Эти вечерние занятия были строго расписаны. Франсина с присущим ей старанием обучала девочек домоводству. А Лахдар, кроме общеобразовательных предметов, вел практические занятия, стараясь привить ученикам навыки какого-нибудь ремесла. Те проявляли редкое усердие: сидя на корточках, они вместе с отцами старательно выводили цифры на гри
300
фельных досках, зажав их между коленями. Темнело, а они все сидели в благоговейном молчании вокруг керосиновой лампы. Во всех окрестных селах была объявлена война невежеству, и Франсина с Лахдаром стали для своих учеников чуть ли не святыми.
И вот однажды, когда они с Франсиной засиделись допоздна при тусклом свете лампы, учительница вдруг сказала:
— Я счастлива, Лахдар, просто счастлива оттого, что сча-С1ливы они. Благодаря им и мне доступна радость бытия...
— Вы француженка. Вам никогда не понять до конца того, чю чувствуем мы, алжирцы. Простите меня. Я хотел сказать, ч го это только один из эпизодов в вашей жизни. А для нас это сама жизнь. Жаль, что мы встретились с вами в годы войны, а не в годы мира, доброго согласия и любви.
Лахдар сам удивился тому, каким тоном произнес он эти слова. Франсина взволнованно подхватила:
— Да, я француженка! Вы сказали жестокие слова. Лахдар. Вы напомнили мне о том, что сама я. очутившись среди вас, забыла... — На глазах ее выступили слезы.
— Еще раз простите меня. Я сам не знаю, чго говорю. Здесь все, несмотря на свои горести и обиды, забыли о том, что вы француженка, а если и вспоминают об этом, то для того лишь, чтобы сказать: «Храни ее Аллах, она такая славная!»
Он подошел к ней. коснулся дрожащей рукой ее плеча. Она не двигалась, думая о чем-то своем.
— Не придавайте значения моим словам. Видимо, я очерствел. Зато мои земляки полны к вам глубокой признательности, вы сумели отыскать путь к их измученным сердцам.
— Они могут изменить свое мнение, — задумчиво сказала она.
— Hei, они полюбили вас, и каждая встреча с вами для них радость...
— Вас гоже многие любят, Лахдар. Вы добры, великодушны. Не подумайте, что это просто комплимент, обычно я не склонна к такого рода излияниям, но...—Она умолкла и вся как-то сникла. — Вы думаете, меня можно любить? Любить по-настоящему?
Он подошел к ней, глаза его заблестели.
— Я точно такой же, как все они. Сначала я пас баранов в родной деревне, потом таскал ящики со льдом. Так же, как у них, сердце мое томилось от боли, я страдал вместе с ними, я ждал, надеялся. И вот теперь снова страдаю. Что я могу вам предложить?
Она вся сжалась, точно пружина. Глухое рыдание сотрясало ее грудь. У нее едва хватило сил вымолвить:
301
— Молчите, Лахдар, молчите, я так многому у вас научилась, и я вас...
Она стыдливо умолкла, губы ее отказывались произнести слово, что было у нее на языке. Но вскоре взгляды их встретились, они были красноречивее слов.
— До свидания, Лахдар. До завтра. На собрание я приду вовремя. Прошу прощения за мою минутную слабость...
Она встала и торопливо пошла к двери. Он смотрел ей вслед, пока ее хрупкая фигурка не исчезла среди листвы. Поднимался туман, причудливые облака водили хоровод вокруг луны.
На другой день во дворе, прилегающем к сараю, под дырявым навесом, царило оживление. Ребятишки радовались о г души, а их отцы, приглашенные на это веселое празднество, степенно беседовали между собой.
Признательные матери надели на шею Франсине жасминовый венок. Запах пряностей и аромат цветов окутывали и группу мужчин, готовивших для ребятишек пакеты с подарками. Платья ярких расцветок, нарядные бурнусы весело переливались в лучах солнца. Дети кричали, бегали наперегонки, резвились. Казалось, праздник этот будет длиться бесконечно. Франсина веселилась вместе со всеми, но вид у нее был задумчивый. Ее присутствие успокаивало Лахдара, он смотрел на нее с восторгом.
И вдруг все замерли. Только тревожно переглядывались. Они могли бы быть счастливы до конца дня, до самого того момента, когда луна, предвестница грядущего дня, не развела бы и не убаюкала их. Но вдруг невдалеке послышались шаги. Скрип гравия отдавался в сердцах людей словно похоронный звон. В сопровождении капитана и его отряда появился мэр Беранже. Лицо его было перекошено от бешенства. И тут засвистели пули. Ошеломленные родители, словно затравленные звери, бросились кто куда. Их крики, стоны и проклятья смешивались со свистом пуль. Снова грянули выстрелы. Потом еще и еще. Франсина, окруженная ребятишками, не двигалась. Она молча глядела на распластанное тело Лахдара. Никогда больше не подойдет он к ней. Никогда не скажет: «Берегите себя». Никогда больше не будет читать ребятишкам: «Козетта, пришло время сказать тебе имя твоей матери. Ее звали Фан-типа. Запомни это имя: Фашина. Опускайся на колени всякий раз, как будешь произносить его. Она много страдала. Она горячо тебя любила. Она была настолько же несчастна, насколько ты счастлива, так положил господь бог»1.
Гюго В. Отверженные. Перевод М. Вахгеровой.
302
Она наклонилась, прильнув губами к остывающему лбу. Друг ее был теперь далеко!
В последний раз Франсина произнесла вслух имя Лахдара, и перед ее мысленным взором в тусклом свете угасающего дня проносилась вся его жизнь, осиянная возвышенными идеалами. Думала она и об его учениках. Лахдар завершил свой путь, но она продолжит начатое дело, примет оставленное им наследство и никогда не забудет, как умели смеяться его глаза.
А вечером, когда деревню окутывал глухой мрак, полный страха и отчаянья, на гребне крутого склона можно было видеть силуэт Франсины с развевающимися на ветру волосами. За ней следовала стайка ребятишек.
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Настало наконец время подвести итог этих последних лет. Однако мы с моими товарищами по оружию не спешили это делать. Война обрушилась на нас, когда мы были в самом расцвете сил, и мы, едва став взрослыми, ушли сражаться, а теперь, когда граница осталась позади, стоит ли ворошить прошлое, копаться в нем, к чему все это? Возвращаясь назад, мы подтрунивали Друг над другом, обменивались простодушными шутками. По молчаливому уговору мы оберегали покой, старались быть веселыми, беззаботными, ведь любой пустяк мог вывести нас из равновесия. Поезд полз словно гусеница, и чем дальше, тем больше надежд рождалось у нас под мерный стук колес, а вместе с надеждами к нам возвращалась радость, особенно светлая в эти первые дни освобождения. Мы были молоды, впереди нас ждала работа и счастье.
Жамил проснулся. Он сидел напротив меня, я видел, как он встряхивал головой и улыбался, казалось, всем своим существом он готовится к тому прекрасному, что отныне должно было стать нашим уделом. Он остался верен своей мечте — работать учителем в родной деревне, но в тот момент он наверняка думал о встрече с отцом после столь долгой разлуки. На сю бледном лице все еще лежала печать усталости. Его тело, .худобу которого лишь подчеркивала просторная джеллаба1, никак не могло победить болезнь. Целых два месяца он был прикован к постели в военном госпитале в Ужде1 2, переболел дизентерией, а потом и тифом. Но глаза его по-прежнему светились ярким живым огнем.
1 Джеллаба — просторная длинная накидка с рукавами.
2 У ж да — город на алжиро-марокканской границе.
303
— Boi увидишь, я буду учителем,— твердил он. Мне был знаком каждый перелив его мягкого голоса, — Война закалила нас, теперь мы стали другими. Мы должны воплощать в жизнь прекрасные идеи, воодушевляющие наши сердца. И прежде всего вести борьбу с неграмотностью. Конечно, мне придется помогат ь о ту обрабатывать его клочок земли, бедняга, верно, совсем состарился. Но как только я осмотрюсь, я обязательно женюсь, Джаффар. Домашний очаг, дет, работа, в которую уходишь с головой и которая не оставляет тебе ни минуты покоя, гак что некогда вспоминать о войне со всеми ее бедами — что ли не счастье, Джаффар?! Его будто и не замечаешь, и, лишь потеряв, понимаешь, что оно было. Мой отец всю жизнь грудился в поте лица, обрабатывая свой клочок земли в горах, а ему едва удавалось сводить концы с концами, пора мне наконец подумать о нем и дать ему отдохнуть...
— Да.—отвечал я без всякого энтузиазма.— Рано почивать на лаврах. Нам понадобятся учителя, вообще разные специалисты. и самим нам придется учиться. Но как забыть весь этот кошмар?..
Он, казалось, не слышал меня.
— А потом вместе с отцом... мы...
И так до бесконечности. Устав слушать его, я думал о своем. Сколько мук и страданий пришлось нам перенести! Мне было жаль Жамила, но еще больше — самого себя. Я испытывал страшные угрызения совести, потому что никак нс мог решиться сказать Жамилу, что через несколько недель после прекращения огня отец его был убит оасовцами 1. «Еще успеет узнать, пусть сначала поправится», — подумал я, когда получил письмо с этой печальной новостью. Жамид лежал тогда в госпитале. Но как сказать ему об этом теперь, где взять силы, чтобы вот сейчас, одним словом разрушит все его надежды? Я упрекал себя в трусости, но нс находил в себе сил сказать ему все и чувствовал, что пашей дружбе предстоит тяжкое испытание, она может рухнуть, подобно карточному домику, столкновение с жестокой действительностью убьет восторженные мечты моего друга. Сидя лицом к лицу с ним, я ощущал всем своим существом приближение неминуемой развязки.
О своих я давно ничего не знал. Деревню нашу обнесли колючей проволокой, а жителей согнали в лагеря. Говорили, что мою мать приютил тде-то в глухом горном краю ее дядя-ста
1 О а с о в и ы — члены OAC (OAS Organization Armcc Secrete — секретная вооруженная организация), военно-фашистской организации, созданной во Франции в 1961 г. и действовавшей в Алжире. Главной целью ОАС было не допустить предоставления Алжиру независимост и.
304
рик. и мой старший браг Рамдан, которого война пощадила, перебивался кое-какой работой в другой деревне. Правда, вести зти были двухлетней давности, а теперь война кончилась. Нас расформировали, и мы рассеивались, словно дым в небе.
Конец автоматным очередям, конец налетам, засадам, боевым тревогам. Алжир вышел победителем из кровавой войны п вступил в сообщество свободных народов.
Конец привалам, политзанятиям при свете фонарей, ночным маршам, запрету на курение, железной дисциплине.
Конец тревожным вечерам у костра в учебном лагере, где между двумя переходами мы приникали жадным ухом к приемнику. Дрис, Фарук, номшпе. как вы изводили нас своими бесплодными спорами, мы чуть было не поверили, будто вы и впрямь полюбили войну и смутное время. Ты, Реда, грезил подводной охотой, гы, Махмуд, мечтал снова заняться своей журналис!ской работой в агентстве «Гавас», ты, Мурад, с удивительно лучезарным лицом, ты жил только ради того, чтобы наяву увидеть свою мечту: наше зеленое знамя, взвившееся над порьмой Серкаджи. и памятник эмиру Абд аль-Кадиру* на площади в Алжире, что носила прежде имя герцога Орлеанско-10. Сознайтесь, у нас было достаточно времени, чтобы помечтать об этом.
...Вдруг вся кровь приливает к моему лицу. «Шамсия!» — кричит мое сердце. На какое-то мгновение я устыдился своего порыва. Шамсия! В то время достаточно было мысленно про-и шести это имя, как все во мне будто переворачивалось. «Я буду вспоминать тебя», — сказала она мне на прощание, чтобы как-то утешить, и слова ее запали мне в душу, размягчили ее...
Лино Жамила пылало, по нему градом катился пот. Он силился улыбнуться, покусывая черные усы. Он скорее почувствовал. чем понял, о чем я думаю, и чуть слышно прошептал:
— Да ты меня вовсе нс слушаешь!
Я глядел на свои дрожащие руки. В висках у меня гулко с 1} чала кровь.
— Волнуешься, — заговорщически подмигнув, продолжал он. — значит, любишь.
— Да, да. да, — только и мог я сказа ib, довольный гем, что он наконец умолк.
С товарищами по взводу мы расстались в Оране и Моста-। апеме. Прощались мы наспех, в большом волнении. Война со-с шнила нас, свобода разлучала. Что поделаешь, такова жизнь. Каждый торопился домой, к родным. Но в эту минуту я нс
1 Л бд а л ь-К адир (1808 — 1883) — национальный герой Алжира, но гководец. ученый, ноэг; в 1832— 1847 ir. возглавлял воссганйе против i|'p.iи।о гских колонизаторов.
305
мог не вспомнить незабываемые, тесно сплотившие нас ночи, что мы провели вместе с друзьями в Беркане, Кепдани, в Се-гангане. Братское тепло согревало тогда каждого из нас. Амин, студент юридического факультета, делился с нами своими познаниями. Нури, весельчак и шутник, выпускал вместе со мной армейский бюллетень. Он умел передразнивать команды Вахаба, нашего дневального, за что не раз получал внеочередной наряд. Что до Насреддина, то он, стараясь угодить всем, вечно сновал между сторожевым постом и столовой с неизменной книгой в руке. Он увлеченно занимался переводом произведений Гете и Шиллера, после окончания войны он собирался защитить диссертацию по немецкому романтизму. Медлительное и однообразное течение нашей лагерной жизни время от времени приятно нарушалось долгожданными визитами Си Джамеля. Он приносил нам обычно лишь радостные вести, делая вид, будто все идет хорошо. Как бы там ни было, одного его присутствия бывало достаточно, чтобы успокоить и подбодрить нас. Он обладал способностью здраво разбираться в любых разногласиях, спорах и ссорах. У него был дар примирять самые противоположные точки зрения, распутывать самые запутанные дела, одним словом, объединять вокруг себя всех... Война кончилась. Не будет больше ночных дежурств на привале. Не будет ночных вылазок. Не будет учений. Где твоя веселая улыбка, Нури? Единственная сигарета, которую мы курили по очереди, пуская по кругу?
Где твои потешные представления па импровизированной сцене, Алем? Помнишь, как ты кричал: «Деньги вперед... Деньги вперед!», а потом в отчаянии прибегал за кулисы и жаловался: «Ничего-то эта молодежь не понимает. На что им политический театр, им нужны женщины. Впрочем, тут нет ничего удивительного. Подумать только, ведь они постятся два года!..»
Что поделаешь, война.
Джиллали, было время, когда гы о г важно сражался, теперь ты инвалид. Какое несчастье для твоей семьи! Во всем виновата война, Джиллали. Убитые, раненые. Это и есть война. Война в долине Суммам в Мерс-аль-Кебире в горах Ореса Вой-
1 Д о а и н а С у м мам — район боевых дейе i вий в Кабилии. В июле 1956 г. гам состоялась первая крупная политическая конференция представителей фронта национального освобождения и национально-освободительной армии.
* М ер с- а л ь- К е б и р — французская военно-морская база на средиземноморском побережье Алжира.
3 В горах Орсса 1 ноября 1954 г. началась вооруженная борьба алжирских повстанцев.
306
на за нефть, последние четверть часа *, последний день осужденного, попытка повернуть историю вспять.
Тебя, Жамил, война сделала сиротой, а ты этого даже не ищешь. Заболел ты тоже не случайно. Наши походные фляги наполнялись водой из заводи, где мы смывали с себя грязь, стирали белье, из заводи, которая изобиловала лягушками п личинками малярийных комаров.
Ну а ты, Насреддин, «интеллектуал и философ», как звал 1соя Аббас. Помнишь, как мы вместе были в отпуске в Касабланке? Казалось, мы разучились ходить: еще бы, надеть ботики после наших самодельных сандалий. Вот смеху-то! Перейти на другую сiорону улицы для нас было целым приключением. Привыкнув мерить мощеный двор в Сегангане, мы вщрагивали от каждого авюмобильпого гудка. Весь вечер мы провели в кафе bmccic с Жаном Пьером, владельцем книжной лавки, и Клодом, другом Трансата. Разгоряченный и возбужденный после наших возлияний, я вдруг заговорил о Шамсии. Я до мельчайших подробностей помню все это, как будто дело было лишь вчера...
...Я обошел все соседние дома и каждый из них узнал, хотя все двери и все тропинки, ведущие к ним, были похожи друг на друга, и тут я увидел Шамсию — она возвращалась от родника с кувшином на плече. Она явилась мне в ослепительном сиянии яркого дня, стройная, с горделивой осанкой. Меня как будто захлестнул поток раскаленной лавы. Я едва осмелился улыбнуться ей, опасаясь нарушить наши строгие обычаи. Шамсия гут же исчезла, и я бросился вслед за ней. Догнать ее, догнать во что бы то ни стало! Солнце стояло высоко, и крестьяне работали в поле. Сердце мое мало-помалу успокоилось, но я все еще нервно затягивался сигаретой, даже не ощущая вкуса табака. Силуэт Шамсии растворился среди порыжелой листвы инжирных деревьев. Надо мной сияло райской красоты небо — небо кабильского лета. Я был весь во власти желания снова увидеть ее. В тени оливковых деревьев и эвкалиптов на меня снизошло мечтательное умиротворение, я нс мог нарадоваться окружавшему меня покою. Потом опустились сиреневые сумерки. Сказочно прекрасный закат окрасил все вокруг в небывалые топа. Сколько прошло времени, не знаю, но вот наконец я увидел Секуру, ее тетю, она с трудом поднималась по крутой । родинке, разделявшей поселок на две части. Я преградил ей нуль. Ничуть не удивившись, опа сбросила на землю две вязан-
1 В ноябре 1956 г. генерал-губернатор Алжира Робер Лакост заявил: «Мы подошли к такому моменту, когда воевать осталось последние четверть часа». Эш «четверть часа» длились более пяти лет.
307
ки хвороста, которые несла на плечах. Обняв меня, она. по древнему обычаю, поцеловала мне руку.
— Вернулся, сынок! Слава Аллаху, живой!..
Я не дал ей договорить.
— Лала 1 Секура, передай это янтарное ожерелье Шамсии. Я купил его во время первого своего отпуска. Отдай ей его. Скажи, что я все время думал о ней. Сегодня я видел, как она шла от родника, но не решился подойти к ней. А она как будто и не узнала меня, прошла мимо...
— Пойдем выпьем кофе со мной, знаешь, ведь твоя ман> умерла...
Услышав эти слова, я вздрогнул, меня словно током ударило. Земля, казалось, пошатнулась поло мной, я с трудом удержался на ногах.
— Нет, нет. не может быть! — закричал я. Вокруг меня была пустота. низко надвинулось небо. Я услышал грохот разрывающейся бомбы. Взрывная волна швырнула меня ничком на землю, под обуглившиеся оливковые деревья: неужели опять воздушный налет?..
— Нет, нет. не может быть!
Со всех сторон меня обступал cipax. Жалобно смотрели глаза обреченных на гибель ребятишек... Я слышал чей-то голос: «Я сирота, сирота»... из груди хлестала кровь... Палачи пытали патриотов, вырывая у них ногти... Дымились бараки концентрационных лагерей... Под ногами у меня переливалась река — нет, не река, а волны ее муарового платья. И вдруг настала внезапная тишина, а Секура все улыбалась, ее огромные черные глаза сияли... раздался пронзительный, долгий гудок поезда.. Я провел по лицу рукой: оно было влажным... С трудом открыв глаза, я увйдел дружеское лицо, наконец-то дружеское лицо! Склонившись надо мной. Жамил, изо всех сил [ряс меня:
— Послушай, старина, да ты. видно, заснул. Что сгряс-лось? Чего ты так орешь?
— Неужели? Я в самом деле кричал?
— Дорогой мой, тебе что-то привиделось во сне.
— Ты прав! Я вспомнил: мне приснилось, будто моя мать умерла.
— Значит, она в добром здравии и будет долго жигь.
Я потрогал внутренний карман: там лежало ожерелье, предназначенное в подарок Шамсие.
И вот наконец Алжир! Алжир! Алжир ликовал. Легкий ветерок, прилетавший из морских далей, нес с собой сладкий за-
Лала — почтительное обращение к женщине.
308
пак покоя и свободы. Я вспомнил о Шамсии, глаза мои подернулись грустью, а сердце сжала внезапная острая боль.
Жамил водил меня по всему Алжиру, он хорошо знал город, ведь он здесь учился. О, Мурад! Вот оно, наше знамя, о котором ты мечтал! Мы пересекли сосновый лес, вся земля 1ам была усыпана тонкими иголками, а кое-где и шишками. Мы не могли наглядеться на небо — никогда еще оно не казалось мне таким голубым, таким бездонным, таким прекрасным. «Надо сказать ему сейчас», — подумал я и опять не решился: на лице Жамила сияла такая чудесная улыбка. Внимательный, заботливый, он шел рядом со мной, изо всех сил сшраясь развеять мою грусть.
— Да, что и говорить, война вошла в нашу кровь и плоть. Подумай только — вот она, свобода, а мы не в силах радоваться, у нас даже не хватает духа напиться хорошенько.
— Ничего не поделаешь, старина.
Но вот настал час отправления автобуса. Мы с Жамилом выехали вместе.
Деревня моя примостилась на горных кручах, как раз на склонах Джурджуры1. А напротив — деревня, где живет Жамил. В О. наши пути расходятся. Мы простились на перекрестке. Жамил пожелал мне удачи, а мне с трудом удалось выдавить из себя: «Не унывай». У меня перехватило дыхание, Я никак не мог собраться с мыслями. Совсем растерявшись, я старался вовсе пи о чем не думать.
Дорога в мою родную деревню была извилистой, с одной сюроны ее окаймляла живая изгородь из бука. Урожай пшеницы в том году был невелик, и редкие колосья гнулись при малейшем порыве теплого ветра. Обгоревшие, с обуглившимися с\ чьими деревья — печальные свидетели недавней войны — 1ишь подчеркивали опустошенность простиравшихся насколько хватал тлаз полей. Какой долгий путь, думалось мне, но (слать было нечего, приходилось мириться с этим, перебирая все те же думы. Теперь, когда я был близок к цели, я старался тумагь только о пустяках, чтобы сбросить с себя непосильное оремя медленно идущего времени. Я закурил. День угасал. Фонари в деревне лили белесоватый свет. «Шамсия!.. Шамсия.. .» — твердил я. Меня трясло как в лихорадке, я готов был поверить, будто на самом деле заболел... И вот наконец деревенская площадь, передо мной школа, выстроенная еще С АС, на । риотические лозунги, выведенные дегтем на глинобитных i lenax, и соседи — женщины, дети, старики.
Моя мать хлопочет на кухне вместе с маленькой сироткой.
Д ж \ р л ж ура — гора в Кабилии.
309
которую она недавно подобрала. Лишь в мечтах я видел такие веселые сияющие лица. Все теснее на нашем дворе, все пытливее глядят на меня проницательные глаза старцев, на колени ко мне лезут ребятишки. Растолкав всех, ко мне бросается мой брат Рамдан, а мои глаза... мои глаза тщетно ищут в просторной комнате любимое лицо... Один только я омрачаю всеобщее веселье. Голос матери зовет меня и тихо повторяет как будто только для того, чтобы причинить мне боль: «У Рамда-на и Шамсии двое ребятишек, мальчики. Сейчас ты их увидишь, она как раз наряжает их. После смерти ее тети Секуры она, бедняжка, осталась совсем одна, и мы ее приютили... сейчас ты увидишь детишек». Ах этот недавний сон, он все еще преследует меня, волнует мне кровь. Разум мой мутится, я не могу совладать с ним, а тут еще эти воспоминания, нахлынувшие на меня здесь, в родном доме, где я провел первые голы своей жизни и познал ни с чем не сравнимые часы полнейшей свободы...
Но вот дверь открывается. Она здесь, передо мной. Я гляжу на Шамсию. Ни работа в поле, ни тяжелые годы войны, казалось, не притушили блеска ее красоты. «Ты вернулся, Джаффар. Ты вернулся, брат мой». Она роняет эти слова, пока я перебираю черные четки моих мыслей. Огромная пропасть разверзается между нами. Мне начинает казаться, будто мы с ней стоим на противоположных берегах реки и будто в долину устремляются неудержимые потоки воды, она разделяет нас, а мы делаем отчаянные попытки, кидаемся навстречу друг другу, но вода все прибывает, все прибывает, и нам никогда уже не соединиться.
Янтарное ожерелье, что лежит у меня в кармане, все сильнее и сильнее давит на грудь. На какой-то миг меня охватывает прилив нежности. Затем надежды окончательно улетучиваются. О, Шамсия! Настало время подвести итог этих последних лет.
Перевод с французского Н. Световидовой
Барбара Кименье
Барбара Кименье (род. в 1940 г.) — угандийская писательница, журналистка. Автор сборников рас-
сказов «Каласанда» (1965), «Я снова в Каласанде» (1966).
310
КАЛАСАНДА
Искать деревню Каласанда на карте все равно что ворошить стог сена в поисках иголки. Находится она в королевстве Буганда, в двадцати милях от Моймы. Но даже по карте не разберешь, на какую из бесчисленных проселочных дорог надо сьехать с магистрального шоссе. Впрочем, если приезжему повезет и он свернет правильно, то, оказавшись в Каласанде, он и не догадается об этом: нигде ни одного указателя.
Если обозревать Каласанду с высоты птичьего полета, взору открываются беспорядочно разбросанные среди полей глинобитные домишки. Каласанда протянулась в длину мили на две и почти сливается с соседней Гомбололой. Их связывает нее тот же проселок, уходящий в сторону от шоссе и петляющий по деревне, точно бурый ручеек. Хоть он и неказист, этот проселок, значение его трудно переоценить: он связывает Ка-ласанду с остальным миром, а примыкающие к нему едва заметные тропинки ведут к общественным строениям и частным домам.
Одна из них, петляющая, как и те, кто бредет по ней, не-। вердо держась на ногах, ведет в «Счастливый бар» — домишко под жестяной крышей, где никогда не унывающая Мария Ссентаму, пышнотелая хозяйка, наливает жаждущим каласанд-иам теплое пиво в грязные граненые кружки.
Мария весит фунтов двести, но это не только не мешает, но таже способствует ее успеху у мужчин, яркое тому доказатель-с । во — се многочисленное потомство. Стоит толстухе качнуть могучими бедрами, и мужчины теряют голову. Редкий устоит перед искушением. Правда, сплетницы из Союза матерей суда-'|.| ।, что она подмешивает мужчинам к питью приворотное н- и,е. В этом, мол, все дело.
От бара тропинка резко сворачивает в сторону и ведет к ме-। |\ упокоения Ссабалангиры, который в незапамятные времена • осюял советником при верховном вожде. Как и все строения п Каласанде, кроме, пожалуй, церкви, эта, с позволения ска-i.iib, гробница выглядит довольно убого. Низкая глинобитная хижина, крытая соломой. Внутри кое-что из личного оружия < ибалангиры — ножи, копья на фоне занавески, сплетенной из ||мн и волокон деревьев. За ней — скрытая от любопытных । и । реликвия — нижняя челюсть Ссабалангиры в оправе из ра-|. \iiick каури. Хоть здесь и нет никакой роскоши, но очень чи-• к>. и оружие Ссабалангиры начищено до блеска.
Хранитель живет в шалаше, пристроенном к хижине. Ша-। ни сливается с кустарником и оттого совсем не заметен.
311
Если идти тропинкой, огибающей невысокую горку, обязательно наткнешься на лачугу Доди Кулубьи, а еще дальше — в зарослях дикого кустарника и сорняков, на месте, где некогда располагалась банановая плантация, — живет вдова Нантондо. Ее дом смахивает на сарай: глина обвалилась, обнажив тростниковый каркас, крыша залатана расплющенными консервными банками, кусками картона, заткнута соломой.
Но вернемся к Доди. Он — местная знаменитость, сельский интеллектуал. Его сразу приметишь среди других по огромному лбу и глазам, горящим фанатичным огнем. Привлекает внимание и нос Доди — длинный, острый, постоянно дерг аю-щийся.
Доди, человек ненасытного честолюбия, с конца второй мировой войны добивается стипендии для учебы за границей. Шансы у него, прямо сказать, невелики: ему уже сорок восемь, а предмет его интересов меняется каждый раз в зависимости от настроения в момент заполнения анкеты. К примеру, если ему пришлось повозиться с неисправным велосипедом. Доди, заполняя очередную анкету, пишет, что его призвание — механика, и просит послать его учиться на инженера. Под впечатлением газетной статьи об уходе за животными Доди указывает в анкете, что единственная цель его жизни — изучить ветеринарную хирургию.
Можно без преувеличения сказать, что в любом учебном заведении мира есть частичка Каласанды в виде анкеты Доди. Имей ученые мужи возможность сравнить все анкеты этого неутомимого абитуриента, они поразились бы, какое непостоянство он проявляет в выборе предмета.
О Доди рассказывают много различных историй, иногда потешных, иногда серьезных. Вог две из них.
ИСТОРИЯ С СУМКОЙ
Просто удивительно, какая тесная связь устанавливается порой между людьми и вещами. Вплоть до того, что вещи начинают восприниматься как неотъемлемая часть внешности или даже личности человека. К примеру, сумка Доди.
Бог знает, кто оставил ему в наследство эту старую потрепанную сумку, но Доди не расстается с ней ни на минуту. Таскает ее повсюду, цепляясь за самодельную плетеную ручку, давно заменившую кожаную. Доди и поесть не решается, пока не установит сумку меж ног или не притиснет ее к спинке стула. Для людей, знающих Доди только в лицо, он, разумеется, — «человек с сумкой».
312
Что до содержимого сумки, го тут нет никакого секрета. Любой житель Каласанды скажет вам, что в ней «корреспонденция Доди», то есть все письма, когда-либо приходившие на его имя вместе с анкетами заграничных учебных заведений. Если учесть, как давно ведет переписку Доди, станет понятно, почему его сумка набита до отказа. Под ее тяжестью Доди клонится в сторону и передвигается бочком, как краб. Пройдет еще несколько лет, сумка разбухнет еще больше, и тогда Доди либо совсем перекосит на бок и он станет похож на полумесяц, либо ему придется купить тачку и катить сумку перед собой. Одно ясно: ему и в голову не приде! вынуть из нее старые бумаги и освободить место для новых, потому что он руководствуется принципом: все должно быть под рукой. Но жить с такой ношей не всегда легко.
Однажды Доди по обыкновению отправился в Менго ходатайствовать о том, чтобы его послали на учебу за границу. Но часы его подвели, и, выйдя к остановке, он увидел, что автобус уже скрылся в облаке пыли за поворотом. Другой на его месте разозлился бы, но Доди, философ по натуре, не стал кипятиться попусту, а потопал в бар к Марии — провести час до следующего автобуса в приятной компании.
Было около десяти часов утра, и бар пустовал. На столиках еще красовались следы пивных кружек, а глиняный пол был завален окурками. Пышнотелая хозяйка пила чай на циновке у двери. Она не излучала веселья, как накануне вечером, и не выразила радости при виде Доди, однако налила ему чаю и велела одному из ребятишек принести стул.
— Говорят, дела у вас идут хорошо, — начал Доди, чтоб показать себя общительным человеком.
Мария в ответ пожала круглыми плечами и плотней прикрыла высокую грудь.
— Да как сказать. Может, и шли бы хорошо, если бы все платили, — отозвалась она.
— А разве не все платят? Я думал, в таких заведениях всегда требуют наличные.
Мария насмешливо прищелкнула языком.
— Платят — в начале месяца, а потом, как жены приберу 1 денежки к рукам, хочешь не хочешь, открываешь кредит.
— Ага. Но в конце концов они все же раскошеливаются.
- В общем, да,—нехотя признала Мария,— да только они, как долг заплатят, начинают по новой, вот и разберись тут. приносит бар доход или убыток.
Доди степенно кивнул и потер подергивающийся нос.
- Дело ясное. Главное — проявлять твердость. Ведь надо
313
и о будущем подумать. Легко ли кормить такую ораву ребятишек? Кто у вас ведет бухгалтерский учет?
— Учет?
У Марии от удивления округлились глаза. Теперь пришел черед удивляться Доди.
— Уж не хотите ли вы сказать, что не подсчитываете приход и расход? Как же вы ведете дела с пивоварами?
— Ну, храню все квитанции и накладные, если вы об этом толкуете.
— Дорогая моя, как же вы можете разобраться в своих финансовых делах, если не ведете строгого учета?
Доди быстро глянул на часы.
— Вот что, у меня есть немного времени до следующего автобуса. Несите сюда все бумаги, а я покажу вам, как это делается. Ничего хитрого тут нет.
Мария послушно притащила фибровый чемодан, набитый всевозможными документами, Доди извлек со дна сумки химический карандаш, и они углубились в колонки цифр, заполнявшие старую школьную тетрадку.
— Весь секрет в том, чтоб знать, чем располагаешь, — заявил Доди и вдруг заметил, что слова его возымели неожиданное действие: Мария с гордостью воззрилась на свои пышные прелести.
— Прошу внимания, — сказал Доди. — Я охотно помогу вам, если, с вашего позволения...
В этот момент примчался старший сын Марии, вопя что есть мочи:
— Автобус, мистер Доди! Скорей, а то снова опоздаете!
Доди, не теряя ни минуты, припустил по проселочной дороге к шоссе. Он едва поспел к отправлению, и недовольный кондукюр, который впервые работал на этом маршруте, не торопился отсчитать ему сдачу с пягишиллинговой бумажки.
Автобус был полон, одно из немногих свободных мест оказалось рядом с чудаковатым стариком, который все время хихикал и зыкал Доди пальцем в бок. Доди стоически сносил это, но его терпение лопнуло, когда на следующей остановке в автобус ввалилась толстуха с тремя замурзанными ребячиш-ками и множеством узлов — один другого цветистей. Не обращая внимания на нескольких мужчин, поднявшихся, чтоб уступить ей место, толстуха вознамерилась во что бы то ни стало втиснуться с узлами и семейством между Доди и чудаковатым стариком.
— Мадам, в автобусе есть свободные места,—с чувством законного возмущения произнес Доди, когда толстуха плюхну
314
ла мокрого малыша на его тщательно отутюженные с утра брюки, поверх которых лежало аккуратно сложенное снежнобелое канзу1.
Мамаша в дешевой блузке, с блестящим шарфом, туго повязанным вокруг головы, изобразила удивление и гаркнула на весь автобус:
— Ишь джентльмен выискался! Воображает, будто это не автобус, а его собственный «мерседес-бенц»!
Пассажиры добродушно рассмеялись, но Доди было не до смеха.
— Пересядьте, пожалуйста, — сказал он, — я заплатил за это место и занимаю его по праву.
Толстуха втиснулась еще глубже и взгромоздила все узлы себе на колени. Потом, обернувшись к нему с наглой ухмылкой, предложила:
— А ну-ка, сдвинь меня с места, тогда уйду. Попробуй, сдвинь!
Поднялся хохот, Доди, мучимый тиком, судорожно зажал сумку меж ног и сказал срывающимся от злости голосом:
— Я не собираюсь устраивать сцену.
— Валяй, парень, сдвинь ее с места, — выкрикнул пассажир, сидевший впереди, ему хотелось поразвлечься.
— А ну, попробуй, — отозвались другие.
Вскоре, когда в игру включился весь автобус, толстуха и вовсе разошлась. Хохоча, она прижималась к Доди с таким вызывающим видом, что пассажиры покатывались со смеху. Доди казалось, что наглая женщина и сумасшедший старик, затолкавший его локтем (этот жил в каком-то другом мире и не понимал, что происходит вокруг), привиделись ему в кошмарном сне.
— Да ты совсем околдовала его своей красотой, подружка! — кричал один из пассажиров.
— Он вовсе не собирается ее прогонять, — вторил ему дру-1 ой,—видать, понравилась соседка!
Тут и кондуктор подыграл компании, сделав возмущенную мину, когда Доди отказался платить за проезд толстухи и ее потомства.
До Мепго оставалось добрых пять миль, но Доди решил, чю с него хватит, он сойдет на первой же остановке. Когда ав-юбус наконец затормозил, он отыскал на ощупь свою любимую сумку и, пошатываясь, вышел на палящее полуденное солнце. С несказанным облегчением он повернулся спиной
1 Канзу — национальная мужская одежда в виде просторной белой длинной рубахи.
315
к гогочущей компании и присел у дороги — собрать мысли и жалкие остатки собственного достоинства.
Но гут на него обрушилась новая беда. Автобус, не проехав и несколько десятков ярдов, затормозил, и, к величайшему изумлению Доди, из него посыпались возбужденно кричащие люди. Добродушная веселость на их лицах сменилась враждебностью. и Доди испуганно замер.
— Вот он! Я говорил, что он прихватил мою сумку! — завопил кто-то пискливым голосом, и Доди, приглядевшись, узнал сухонького старичка, своего соседа. Доди не поверил своим 1 лазам, кота тот вцепился в сумку. После короткой борьбы, точнее, возни старик опрокинулся на спину и лежал, дрыгая ногами, как младенец, а Доди, прижимавшего к груди сумку, осыпали ударами люди, еще недавно добродушно над ним потешавшиеся.
— Отдай! —снова запищал старик, делая слабую попытку ввязаться в драку.
— Это моя сумка, моя! — крикнул Доди. — Спросите любого в Каласанде!
— Нет, моя! — пронзительно завопил старик. — Отдай сумку, она мне нужна!
— Отдай, говорю!
Толстуха набросилась на Доди, как разгневанная бегемотиха.
— Да вы смеетесь, что ли? — вскипел Доди, еще крепче прижимая к груди сумку,— А то я своей вещи не знаю!
С этими словами Доди как бы невзначай провел рукой по знакомому до последней складочки предмету, и холодок сомнения закрался в его душу. Он глянул на сумку, плотно прижатую к груди, и ужаснулся. Кроме самодельной плетеной ручки, у нее не было ничего общего с его собственной.
— Извините, — заикаясь, произнес Доди, возвращая сумку законному владельцу, — Должно быть, я ошибся, моя осталась в автобусе.
Под оскорбительный свист и град насмешек он полез в автобус и принялся искать свою сумку. Ее и в помине не было.
— Эй, ты!—рявкнул на него кондуктор,—Решай наконец — ты едешь или остаешься? Мы и так из-за тебя опаздываем !
— Верните мою вещь, и я с удовольствием сойду, — сказал Доди.
— Нет здесь твоей сумки!
Кондуктор был мрачнее тучи и приготовился дать сигнал к отправлению.
— Никакой сумки у него и не было! — выкрикнула толсту
316
ха. облюбовавшая новое место, откуда можно было наблюдать сцену во всех ее подробностях, — Такие типчики и старика не постесняются обобрать.
— Как вы смеете? — Доди двинулся к ней с угрожающим видом.
— С меня хватит! — зарычал кондуктор, — Мы и так натерпелись от тебя. Выходи из автобуса, не то я вызову полицию!
— Тоже мне, испугал. Я сам сообщу в автобусное управление о том, что вы тут вытворяете. — огрызнулся Доди.
— Да вышвырни его отсюда! — заорал какой-то хулиган.
Доди бесцеремонно вытолкали из автобуса. Он стоял, стряхивая пыль с рубашки, и с грустью поглядывал на свое сильно разорванное в двух местах канзу. Сунув руку в карман, он убедился, что сдача с пяти шиллингов непостижимым образом испарилась. и обозлился на весь род людской. За несколько гренних часов он потерял больше, чем иные люди за всю жизнь.
Возвращение в Каласанду не принесло покоя оскорбленной душе Доди. Дорога показалась ему невероятно утомительной, хотя его и подвез в своей машине незнакомый человек.
Свернув с шоссе на проселочную дорогу, ведущую в Кала-санду, Доди не испытал привычного чувства умиротворения. Но ему очень хотелось облегчить душу, и в поисках сочувствия он отправился в бар, к Марии.
Все еще ненрибранная, Мария раздавала детям тарелки с дымящимся матоке'. Доди, пошатываясь, вошел в бар.
— Быстро вернулись, — сказала она. — Я так и знала, что вернетесь: сумка-то у меня осталась, а без нее вам не обой-1ись. Присаживайтесь, поешьте вместе с нами.
КАЛАСАНДСКАЯ ГОНЧАЯ
Если в Каласанде и водятся собаки, чья жизнь легка и без-чюотна, то их можно по пальцам пересчитать. И не удивительно: здешние собаки никогда не едят досыта, их хозяевам невдомек, что всякой твари, как и людям, нужны ниша и уход. Приезжие приходят в ужас от одного вида этих заморышей, которые, трусливо поджав хвосты, жмутся по задворкам. Они всегда ищут, чем бы подкормиться, даже если хозяева, вспомнив про их существование, бросят им кусок-другой.
Участь у них, прямо скажем, незавидная: пробавляются чем придется, воруют и попрошайничают, лишь бы выжить. Инте-
1 Матоке — разновидность банана.
317
ресно, согласились бы они променять свою участь на сладкую жизнь изнеженных комнатных собачек в городе? Думаю, согласились бы.
В Каласанде и вовсе не держали бы собак, не предупреждай они о появлении воров. Только не подумайте, что собаки свирепо лают, наводя ужас на преступников, — нет, они скребутся в дверь и отчаянно скулят, умоляя пустить их домой, укрыть от опасности. Однако так было не всегда. Год-другой назад один из каласандцев — Сауло Булега — посетил выставку собак в Кампале.
Сауло Булега долго болел ТБЦ в тяжелой форме, после чего должен был регулярно, дважды в год, ездить на проверку в Кампалу. После одной из таких проверок он забрел на стадион Накивубо посмотреть, как тренируется сборная Уганды по футболу, а вместо этого попал на выставку собак. Демонстрировались только восточноевропейские овчарки, и посетителей было раз, два и обчелся. Скамейки для зрителей пустовали, и на одной из них преспокойно дрых какой-то человек. У выхода из маленького павильона царило оживление. Два европейца в белом придирчиво осматривали собак, которых водили по кругу, а несколько других владельцев с номерами, приколотыми к рукавам, волнуясь, вьп уливали своих любимцев неподалеку.
Сначала Сауло, искушаемый соседом, погрузился было в сладкую дремоту, но вдруг, открыв глаза, заметил, что посреди зеленого поля устанавливают спортивные снаряды. Сауло лениво наблюдал, как рядами ставят белые барьеры, громоздят горой ящики. Он ждал, что сейчас выйдет на тренировку любительская команда, и готов был ущипнуть себя,— не сплю ли? — когда собаки, а не люди стали брать барьеры, прыгать па ящики.
От одной из них Сауло не мог оторвать глаз. Это был великолепный черный нес с силой и грацией льва. Чтоб получше разглядеть это чудо, Сауло спустился с трибун для зрителей на огороженную площадку для участников состязаний. Сауло хлопал громче всех, пока пес выполнял всю программу, и другие зрители оборачивались на него с удивлением.
В борьбу вступили другие восточноевропейские овчарки, но Сауло их почти не замечал. Диковинный пес всецело завладел его вниманием. Он замер, точно статуя, возле хозяйки, толстой, неопрятно одетой англичанки, беседовавшей с молодым угандийцем. Как только парень отошел от нее и направился к огороженной площадке, Сауло подозвал его поближе.
— Чем могу быть полезен? — вежливо осведомился молодой человек, и Сауло заметил на лацкане его белого пиджака
318
карточку, на которой значилось: «Господин Йига, распорядитель».
— Я хотел спросить у вас вон про ту собаку, — сказал Сау-ло, ткнув на черную овчарку.
Йига бросил взгляд в ее сторону и улыбнулся.
— Это — Сириус, он у нас герой дня.
— Сроду не видал такого пса. И где только леди его нашла и как опа умудрилась научить его всем этим штукам?
Распорядитель засмеялся.
— Эти упражнения входят в обязательную программу. Разве вы никогда не слышали про миссис Суини? Она и хозяйка, и дрессировщица. Держит самый знаменитый собачий питомник в Англии. Сириуса привезли в Уганду в прошлом году, когда он стал чемпионом среди собак своей породы, а суку ему привезут через месяц. Начнем разводить эту породу в Восточной Африке. Но одна вязка уже была, если вас это интересует.
У Сауло голова пошла кругом. Он долго не мог понять, о чем толкует этот парень, пока наконец окольным путем нс добрался до сути дела. Сауло был потрясен: подумать только, какие деньги можно заработать на собаках! Он все еще пытался осмыслить этот удивительный факт, когда Йига подвел его к миссис Суини. Она протянула Сауло грубую короткопалую руку, пожатие которой было как тиски, и заговорила зычным басом, не выпуская изо рта едко дымящей сигареты. Она рассказала Сауло через переводчика Йигу о том, что Сириус застрахован на пять тысяч фунтов и что после его триумфа на последней выставке один американец предложил ей за него три тысячи фунтов наличными.
— Но я вовсе нс собираюсь с ним расставаться, — добавила она, — я только за вязки получу в этом году почти тысячу фунтов. А в этих краях ему нет равных.
Сауло кивал с видом знатока, но про себя думал, что женщина набивает цену. Он инстинктивно не доверял тем, кто в открытую обсуждает свои денежные дела, особенно с чужими людьми.
Состязания тем временем закончились. Сириус, как и следовало ожидать, завоевал все медали плюс серебряный кубок, присуждавшийся лучшей собаке на выставке. Сауло нехотя распрощался с новыми знакомыми, благоговейно погладил Сириуса, подумав при этом, что впервые касается такого сокровища, и пошел к автобусной остановке.
Вернулся он в деревню затемно, очень усталый после насыщенного событиями дня. Обычно он шел домой кратчайшим путем — через рыночную площадь, но на сей раз жажда и усга-
319
лость взяли верх, и он свернул в другую сторону — к «Счастливому бару».
Мария приветливо улыбалась из-за стойки. Ес полные плечи и руки отливали бронзой. Мария откупорила несколько пивных бутылок. Браслеты у нее на запястьях позвякивали, точно кубики льда в бокале, но пиво, как всегда, было теплое. За двумя столиками чинно потягивали пиво завсегдатаи. Как-только рабочий день кончался, эти парни, батраки с кофейной фермы Мукасы, тотчас устремлялись в бар. Когда деньги были на исходе, они пили разливное банановое пиво, а в день получки смаковали бутылочное. Сегодня как раз был день получки. Прямо против них на низкой скамейке у стены расположился Доди. Водрузив на нос очки в металлической оправе, он старательно разбирал размытый шрифт местной газеты.
— Да-а, — протянул он, — мир, в котором мы живем, помешался на деньгах. К чему мы идем, я вас спрашиваю? Образование само по себе никого больше не интересует, оно стало лишь средством зарабатывать легкие деньги.
— Кстати, о легких деньгах, — включился в беседу Сауло, слегка оживившись после выпитого пива. — Сегодня на стадионе Накивубо я такое услышал — чудеса да и только!
Ободренный вниманием Доди и Марии, ловивших каждое его слово, он расписал то, что увидел в Кампале.
— Ну и ну, — молвила Мария, поднимаясь, чтобы обслужить очередного клиента, — сказа гь по правде, не очень-то я верю в эти чудеса.
— Откупорь еще пару бутылочек, Мария, — попросил Доди и. понизив голос, добавил: —Слушай, Сауло, больше о собаках ни слова. Мало ли кто может услышать. Мы с гобой позже обсудим это дело.
Они выпили еще по бутылочке пива, молча, точно заговорщики, глядя вслед постоянным посетителям, уходившим, прислушиваясь к дерзкому словесному флирту Марии с двумя парнями в двухцветных рубашках и брюках в обтяжку. Флирт переходил все грани приличия. Доди потянул Сауло за рукав, и они потихоньку вышли.
Сауло прошелся насчет грубого заигрывания Марии с молодыми людьми. По правде говоря, он и сам был бы рад набраться храбрости и завязать с ней смелый разговор. Но увы! Об этом можно было только мечтать.
— Да, жаль, конечно, во всем остальном она очень разумная женщина, — сказал в ответ Доди,—А теперь слушай меня, Сауло. Кинту, первый кабака 1 Буганды, прибыл из Баньоро...
1 К а б а к а — правитель бывшего королевс!ва Буганда.
320
— Я знаю.
— Раз гак, стало быть, тебе известно, что он по пути останавливался в Каласанде и провел ночь там, где растет Священное дерево. Подумай хорошенько, что у него было с собой.
— Жена.
— Верно. Л еще?
— Копье.
— Так. А еще?
Сауло, прежде чем ответить, задумчиво посмотрел на Доди.
— Собака?
Доди одобрительно похлопал его по плечу.
— Молодец! Конечно, собака! И ты полагаешь, такой замена г ельный пес провел целую ночь в Каласанде и не оставил хотя бы одного помета щенят?
Мрачное подозрение закралось в душу Сауло. Может, Доди Колубья свихнулся, гоняясь за заграничными стипендиями? Сауло охватил ужас: темнота, кругом — ни души, а он один на один с сумасшедшим.
— Ты понимаешь, куда я клоню?
Доди дернул приятеля за рукав, не заметив, что тот едва дышит со страху.
— Собаки в Каласанде пошли ог породистого пса, принадлежащего Кинту, так почему бы нам не отобрать парочку и не заняться разведением собак, как миссис Суини?
У Сауло сразу полегчало на душе: нет, голова у Доди варит как надо.
— Миссис Суини может перечислить предков своих собак до десятого колена, сама хвалилась, — неуверенно возразил он.
— Лиха беда начало! Рано или поздно эта идея осенит кого-нибудь из наших, так что не будем терять времени, прия гель!
Сауло согласился, что в этом есть свой резон. К тому же все собаки для него отныне олицетворялись в Сириусе. Доди прав — лиха беда начало!
— Может, назовем собаку бугандская овчарка? — азартно предложил он.
— Бог ты мой, конечно, нет. Рассуди сам. Стоит только упомянуть это название, как любой житель здешних мест заявит, что именно он вывел эту породу. И разве Кинту стал бы держать овчарку?
Поразмыслив немного, Доди предложил:
— Что, если назвать породу «Каласандская собака»? Нет, не пойдет, слишком просто. Придумал! «Каласандская гончая»! Ну, как?
— Каласандская гончая? А что, звучит неплохо!
I I Алыманач «Африка», вып. 5
321
Продолжая беседовать, Сауло и Доди дошли до развилки. Прежде чем разойтись по домам, они обсудили свою затею во всех подробностях, порешив в конце концов, что белые собаки предпочтительнее (старики сказывали, что у Кинту была белая собака), и дав друг другу слово приступить к поискам с самого утра.
Дома размечтавшегося Сауло встретили холодно. Его жена Люси уже легла спать и, разумеется, нс очень ему обрадовалась: конечно же, ей не хотелось вставать и разогревать ужин. Она брякнула перед ним тарелку с матоке и бобами, и по всему было видно, что она охотнее запустила бы это угощение мужу в голову. Потом Люси с вызывающим видом унесла свою постель за перегородку, к детям. Сауло знал: Люси только и ждет, чтоб ее позвали, но он так устал, что даже есть не хотелось, и. едва притронувшись к ужину, закрутил фитилек масл-яной лампы и, крадучись, направился к своей пос гели.
Сауло все еще считался хворым, заниматься тяжелым физическим трудом ему запретили, и он зарабатывал на жизнь продажей овощей, которые Люси выращивала на их маленьком огороде. К тому же за долгие тоскливые месяцы, проведенные в больнице, он научился рисовать и порой ему удавалось сбыть одну-две картины через Красный крест. Обычно он шел на рынок с удовольствием. За крошечным лотком под дерюжным навесом он чувствовал себя центром вселенной. К тому же на рынок стекались слухи и сплетни со всей Каласанды, и не только Каласанды, но из Мепго, Кампалы и еще более отдаленных мест,— а он был очень любопытен.
Особенно памятным был день, когда водитель грузовика привез потрясающую новость: русские запустили ракету па Луну! В тот вечер все односельчане часами глазели на серебристый диск и были очень разочарованы, не заметив на нем никаких следов. Те счастливцы, у кого было радио, слышали официальное сообщение в сводке новостей, но оно не произвело на них такого впечатления, как встреча с водителем грузовика, который знал о ракете так много, что вполне мог сойти за участника запуска.
В то утро, после долгого разговора с Доди, Сауло начал аккуратно раскладывать свой товар — пирамидки помидоров, баклажанов и связки бананов, не испытывая привычного довольстве! собой. Его худощавое лицо выдавало скрытое волнение, рог был крепко сжат, чтобы не выложить тайну, которую он клятвенно обещал сохранить. Он еле выдавливал из себя каждое слово, чтобы, чего доброго, не сорвалось с языка то, запретное. Озабоченный, отсутствующий вид Сауло отпугивал покупателей, они собрались у лотка Сайласа Кийинги, торго
322
вавшего соленой рыбой, и что-то оживленно обсуждали. Сауло понял, что из-за своей необщительности он больше нс находится в центре событий.
Из задумчивости его вывело внезапное появление Нантон-до. Нантондо остановилась перед ним с хитрой улыбочкой, и Сауло спросил, чтобы как-то заполнить тягостное молчание после обмена приветствиями:
— Чего тебе надо?
Он прекрасно знал, что Нантондо жила подачками добрых людей.
— Ничего! Сегодня и у меня найдется кое-что для продажи.
Она наклонилась к нему через две доски, служившие прилавком, и с мрачным заговорщическим видом зашептала :
— Говорят, будто гы ищешь белую собаку, как у Кинту.
Сауло нервно потер костлявые руки и прочистил горло.
— С чего ты взяла? Кто это мелет вздор про белую собаку? Хороший сторожевой пес — другое дело.
Нантондо насмешливо щелкнула языком.
— Если нужна белая собака, гак и скажи. У меня есть.
Сауло сначала тянул время, перекладывая помидоры, чтобы она не помяла их локтем, а потом вдруг выпалил:
— Сегодня же вечером и приводи!
Нантондо кивнула в знак согласия и заторопилась домой, не обращая внимания на окликавших ее людей.
С этого момента рабочий день Сауло кончился, началось напряженное ожидание. Ему не терпелось поскорей увидеть собаку, которую предлагала Нантондо, но еще больше хотелось узнать, как она пронюхала про их затею. Наконец, задолго до того, как жизнь на рынке замерла, он разобрал свой логок и отправился домой с корзиной непроданных овощей и нич-южной выручкой.
К чести Сауло, он ни на минуту не сомневался, что и Доди свято хранит клятву молчания, которую они дали вчера друг другу. Завидев издалека знакомый силуэт, Сауло кинулся вдогонку за приятелем, чтобы с ходу сообщить ему ошеломляющую новость. Доди обернулся и, не дав Сауло и слова молвить, прошипел со злостью:
— Вся деревня только об этом и говорит. Кто-то пробол->ался, знаю только, что не я.
Его приятель и партнер задохнулся от изумления.
— И не я. Кто ж тогда?
— Полдеревни уверяет, что их дворовая собака — «собака Кинту».
Доди вперился в Сауло горящими от злости глазами, его
II
323
нос задергался так сильно, что Сауло стал искать взглядом что-нибудь менее подвижное.
— Клянусь, я ни одной живой душе не говорил про собаку!
— Даже жене?
— Ну, ей-то я сказал кое-что, но она дала слово, что никому не проговорится.
Доди остановился, положил сумку на землю и проделал несколько движений рукой, будто готовясь к смертельной схватке.
— Каждый дурак знает, что женщинам доверять нельзя,— процедил он,— а ты все выболтал жене. Нет, ты меня просто удивляешь! С таким же успехом можно было сразу посвятить в свои дела Нантондо и не морочить жене голову.
К великому облегчению Сауло Доди подхватил свою сумку и двинулся дальше.
— Люси никогда не сплетничает, — промямлил Сауло, но это заявление, призванное защитить честь жены, даже ему показалось неубедительным.
— Может, и не сплетничает, но есть чисто женская манера — по секрету всему свету.
Сауло пропустил мимо ушей слова, порочащие его жену, и поспешил сообщить Доди новость: вот-вот должна явиться Нантондо с собакой!
Доди удивленно поднял брови:
— Уж не ослеп ли ты? Целый день на рынке и не знаешь, что творится вокруг? Не заметил, как бойко пошла торговля костями и потрохами у мясника Сэмлиму? Вся деревня броси-. лась откармливать своих дворняжек!
- Не может быть!
— Уж поверь на слово. Сколько собак повстречалось тебе на пути?
Сауло наморщил лоб.
— Да одна-две, не больше. Но я, правда, не присматривался, думал... думал мы займемся поисками в конце недели... — добавил он смущенно.
— Присматривайся не присматривайся, ни одной не увидишь. Как только пошли слухи, собак посадили на цепь. Эриза Магуамусана даже подрался с одним парнем, который хотел увести кривоногого пса, чю обычно дремлет под скамейкой у Эризы.
— Не беспокойся, Доди. Ты же сам говорил, что нам нужна белая собака. Вот Нантондо такую и приведет сегодня вечером.
Приятели долго брели молча. Дома у Сауло, поздоровавшись с Люси и выпив чаю, каждый снова погрузился в свои
324
мысли. Люси не вынесла тягостного молчания и ушла во двор мыть детей в щербатом эмалированном тазу.
Нантондо явилась почти вслед за ними. За ней на длинной старой веревке брело существо, которое называлось «собакой Кинту». Доди и Сауло пришли в смятение. Под толстым слоем красноватой дорожной пыли и впрямь просматривалось что-то белое, но до чего жалка была эта реальность по сравнению с взлелеянной мечтой! Возможно, первое впечатление портило то, что собака смертельно устала. Она часто зевала, обнажая неровные гниловатые зубы, а если не зевала, то ее костлявая голова безжизненно поникала, так что нос почти касался земли. Бедняжка с трудом преодолевала силу притяжения.
Нантондо, судя по всему, не разделяла их опасений. Присев на корточки, она с выражением полного удовлетворения почесывала седую голову и ждала похвал.
Доди осторожно обошел собаку и заявил, что у нее, похоже, полно блох. Нантондо охотно согласилась: конечно, есть, где ж это видано, чтобы у хорошей собаки не было блох? Блоха, она тоже свое дело знает, не станет селиться на всякой худосочной твари.
— Но она едва на ногах держится, — гнул свое Доди.
Нантондо смерила его ядовитым взглядом:
— Поглядела б я, как бы ты держался, отмахай ты сколько она за один день!
— Так она не из Каласанды? — вскинулся Доди.
— Родилась в Каласанде, раз уж тебе так неймется знать. Мне ее Луму подарили, когда переехали в Кампалу. Но она рвала на клочки что ни попадя, все вокруг дома изрыла, вот я ее и отдала одной женщине в Гумбо. А как прослышала, что требуется белая собака, пошла да забрала ее обратно.
— Это кобель или сука? — поинтересовался Доди, тщетно пытавшийся заглянуть под брюхо животного.
— Сука, и у нее уже было два помета.
Доди тут же пожелал узнать, какого цвета были щенки.
— Белые-пребелые. Своими глазами видела, ничего лучше в Каласанде не сыщешь. И вот что я тебе скажу: Луму нашел эту собаку под Священным деревом!
Сауло ахнул, но Доди надел очки с простыми стеклами — он считал, что они придают ему деловой вид,— и покачал головой.
— Ах, Нантондо, Нантондо, до чего ж ты любишь сочинять невероятные истории. Скажи еще, что это та самая собака, что пришла с Кинту. Она, кстати, и выглядит не моложе.
— А что сталось со щенками? — поинтересовался Сауло,
325
и Нантондо, не переводя дыхания, понесла такую чушь, что Доди не выдержал:
— Ну, хватит. О щенках поговорим потом. Уж скоро ночь на дворе, скажи лучше, сколько ты просишь за эту доходягу, хоть мы и не обещаем ее купить.
Но хоть время было позднее, Нантондо не торопилась заключить сделку. Подошла Люси с ребятишками — посмотреть на собаку, и старуха гут же переключилась на них. После неторопливого обмена приветствиями она очень ловко напросилась в гости, и стоило Люси сказать, чго ужин готов, как она привязала собаку к кусту у двери и неторопливо направилась на кухню, будто позабыв про Доди и Сауло.
После ухода Нантондо приятели осмотрели собаку настолько придирчиво, насколько эго можно было сделать в сгущавшихся сумерках. Собака с полной апатией отнеслась к осмотру и ощупыванию и даже глазом не моргнула, когда ее перекатили на спину.
— Ого! — воскликнул Доди,—да она беременна!
Сауло провел рукой по вздутому живо:у собаки.
— Похоже, тяжелая, — кивнул он,—Как ты думаешь, Нантондо знает? — шепотом спросил он.
— Вряд ли, — тоже шепотом ответил Доди, обтирая руки о траву, — Уж она бы постаралась набить цену. Так что лучше помалкивай, когда речь пойдет о деньгах.
Партнеры вышли к столу с нарочито безразличным видом, и Люси, наливавшая воду для мытья рук, глянула на них с подозрением.
— Какая-то странная собака,— заметила она вскользь.
Но мужчины не поддержали разговора и принялись за еду молча, будто дали обет безмолвия. С кухни доносился надтреснутый голос Нантондо. Она до небес расхваливала свою собаку, но ни одного намека па то, что она на сносях, Доди и Сауло не услышали.
Когда Нантондо явилась наконец, чтоб назвать свою цену, в ее глаза,х горел боевой огонек. Впрочем, до того, как разговор пошел’ о деньгах, приятелям пришлось снова выслушать хвалу непревзойденным качествам собаки. Это был целый спектакль. Нантондо сидела на соломенной циновке рядом с Люси и ребятишками, смотревшими на нее во все глаза. Мигающий огонек масляной лампы отбрасывал причудливые тени на выразительное лицо Нантондо, а гга стене позади нее собственная тень гротескно имитировала каждое драматическое движение ее рук. Эффект был почти гипнотический, и лишь слова: «И он предложил мне за собаку двести шиллингов...» вывели мужчин из оцепенения.
326
— Двести шиллингов? — повторил Доди.—Видно, у него с головой не в порядке.
Сауло хранил молчание, полагая, что в такой крупной сделке он должен целиком положиться на своего ученого партнера. Нантондо торговалась битый час и под конец согласилась продать собаку за пятнадцать шиллингов. Она ушла, завязав деньги в кушак, отнюдь не опечаленная разлукой со своим неоценимым сокровищем. Сокровище Люси заперла на ночь в кухне.
В течение последующих двух-трех недель в жизни Кала-санды не наблюдалось видимых перемен, но подспудно перемены все же происходили. Собаки стали в почете, мясник, торговавший костями и требухой, процветал. Раскормленные псы целыми днями сидели на привязи во дворах внезапно подобревших хозяев. Один-два подохли со скуки.
В состоянии такой же апатии бродила по двору и Каласанд-ская гончая, общая собственность Сауло и Доди. Она ела и спала, спала и ела. Ни к чему не питая ни интереса, ни любопытства, не говоря уж о привязанности, и владельцы утешали друг друга: мол, она такая странная, потому что должна вот-вот ощениться.
— Когда же наконец она разродится? — приставала к ним Люси.
— Со дня на день, — заверял ее Сауло и поспешно ретировался, во избежание дальнейших расспросов.
Другим женам тоже надоело холить дворовых псов, которые, как они считали, в состоянии сами о себе позаботиться, и вскоре хозяйки заговорили об этом, не стесняясь в выражениях. Что ни вечер, «Счастливый бар» был переполнен. Те, кто не проявлял раньше склонности к спиртному, толклись с вечно томимыми жаждой завсегдатаями. Каждый тянул время, чтобы только не идти домой, о Каласандской гончей, или собаке Кинту, знали все. Разгорались споры, переходившие в грубую перебранку. Доди и Сауло стояли на своем: у Кинту была белая собака, значит, их собственная — единственная чистопородная собака в Каласанде. По известной причине они пресекали все попытки других владельцев произвести сравнительный осмотр. Тем не менее нашлись наглецы, имевшие свое представление о Каласандской гончей. Они утверждали, что цвет собаки не имеет значения, мол, белые козы часто приносят черных или коричневых козлят, так почему ж у собак должно быть иначе?
Люди начали сомневаться, что на собаках можно заработать деньги. Сплетня, подобно искре, разжегшая интерес к собакам, вселила в жителей Каласанды уверенность, что все остальные люди на земле только и думают о том, как бы ку
327
пить каласандских собак, и чем больше, тем лучше, лишь бы не костлявых. Но теперь, когда почти у каждого лежала на заднем дворе раскормленная собака, весь мир вел себя, мягко выражаясь, сдержанно. Каласандцы хотели знать, что делать дальше, где искать покупателей.
Сауло и Доди вдруг обнаружили, чго затея, касавшаяся только их двоих, сделала их в глазах окружающих обманщиками, сбившими с толку всю деревню. Куда бы они ни пошли, обозленные владельцы собак были тут как тут. Они обвиняли партнеров в тайной монополизации рынка.
— Колониалисты, капиталисты — вот вы кто!— кипятился один из владельцев, разбиравшийся в политике, потрясая кулаком перед бедным Сауло. Тот даже присел от страха, спрятавшись за своим лотком. Мало того, их терзали сомнения. Каласандская гончая после полуторамесячной роскошной жизни в кухне не проявляла ни малейшего желания ощениться. Большая коробка с сухой травой — подстилка для щенков — валялась неведомо зачем, а партнеры каждый вечер совещались, как ускорить природный процесс.
Они решили разрекламировать щенков в прессе, и Доди изготовил множество документов, удостоверяющих их принадлежность к породе «Каласандская гончая».
— Нужно уметь и сфабриковать что надо, — говаривал он. с тоской поглядывая на пустую коробку.
Несмотря на все старания, собака никак не хотела внести свою лепту в общее дело. Как-то раз Доди зашел в резиденцию вождя Гомбололы и, повстречав там районного ветеринара, упросил его зайти к Сауло.
— Мы беспокоимся за собаку, — объяснял он по дороге,— Она понятия не имеет о сроках вынашивания щенков.
До ветеринара доходили слухи о диковинной собаке в доме Сауло, которую прячут от посторонних глаз. Любопытства ради он и зашел посмотреть на Каласандскую гончую. Каково же было его разочарование!
Ветеринар быстро ощупал тугое брюхо собаки, но она вдруг повернула морду и дохнула ему прямо в лицо. Едва справившись с приступом дурноты, он заявил:
— Запущенный случай глистной инвазии. У меня нет с собой лекарств, но я могу выписать рецепт, закажите в аптеке.
— Глисты? — переспросил Доди, — А это никак нс скажется на щенках?
— Нет у нее щенков, — сказал ветеринар. — Тугое брюхо и общая апатия — все из-за глистов.
Немного погодя Доди с подобающим тактом сообщил эту новость Сауло, и они отправились в бар с одной-единствепной
328
целью — утопить свое горе в вине. Приятели слышали, что так поступают бывалые люди, и сейчас двум разочарованным бизнесменам казалось, что это единственно верный способ утешиться. Желая показать, что намерения у них самые серьезные и за расходами они не постоят, приятели заказали бутылку бренди за шесть шиллингов. Бренди оказалось приторно-сладким и противным на вкус, но зато Мария при всех восхищалась их размахом. Первые два стакана каждый опустошил с мрачной решимостью идущего на смерть, но ничего страшного не случилось, и тогда Доди и Сауло выпили по третьему. Но вместо желанного блаженного забытья они ощутили тошноту, она подкатывала к горлу от одного запаха бренди. Вконец отравившись, но сохранив ясный ум, оба решили, что нет такого горя, которое стоило бы топить в бренди. К огорчению Марии, они ушли, набравшись не столько бренди, сколько ума.
На следующий день Доди потащился в Кампалу за лекарском, прописанным ветеринаром. Потом они затолкали в горло покорной собаки три огромные таблетки.
— Аптекарь уверял, что лекарство это творит чудеса,— успокаивал Сауло Доди, — вот увидишь, поправится и станет совсем другой.
Доди отправился спать, с похмелья все еще i решала голова.
Рассвет только пробивался серебристыми полосками сквозь ночную темноту, когда Доди поднял на ноги грубый бесцеремонный стук в ставню, прикрывавшую окно. Взъерошенный, с затуманенными от сна глазами, Доди протопал к двери в старом рваном канзу, служившем ему ночной рубашкой. Перед ним стоял обезумевший от горя Сауло.
— Что случилось? — проворчал Доди, слегка поеживаясь от утреннего ветерка, стремительно ворвавшегося в духоту комнаты, Сауло с убитым видом опустился на единственный стул и простонал:
— Доди, друг, ты мне никогда этого не простишь!
Доди, направлявшийся к кровати, замер на полпути и обернулся к Сауло.
— О каком прощении ты говоришь?
— Ох, я сам во всем виноват... Люси не сообразила... Я бы все отдал...
Подбежав к приятелю, Доди грубо потряс его за плечо. — Скажи, наконец, что ты натворил!
Сауло на миг поднял глаза и, увидев горящий взгляд Доди и дрожащий нос, прошептал:
— Каласандская гончая... пропала!
— Не может быть! — вскричал Доди.
329
— Да, пропала. Люси, бывало, как проснется, так и выпустит ее погулять. А прошлую ночь собака все угомониться не могла — лает да лает. Ну, Люси не вытерпела и выпустила ее пораньше. Говорит, прямо пулей вылетела. А туг, откуда ни возьмись, еще шесть собак и — за ней. Веришь не веришь, целый час носился по деревне, а она как в воду канула.
— Дела!
Не говоря больше ни слова, Доди сменил ночное капзу на более приличное, надел носки, ботинки и знаком приказал Сауло следовать за ним.
Они быстро шли по деревне и вскоре повстречали плотника.
— Эй,—закричал он вместо приветствия,—кто-то украл у меня собаку Кинту, вернее сказать — переманил. Нантондо видела, как она неслась к твоему дому, Сауло.
— Наша собака тоже пропала. Такая породистая собака и па тебе — пропала, — пожаловался Доди.
Общее несчастье объединило троих мужчин, и они отправились на поиски вместе, а через час к ним присоединились еще два пострадавших владельца.
Поиски продолжались, и базар гудел, обсуждая самую потрясающую за последние годы новость. Нантондо клялась, что видела своими глазами, как вся свора неслась к Священному дереву. Видать, покойный Кинту потребовал своих собак обратно. Эта история в приукрашенном виде обошла всю деревню, и когда через несколько дней пропавшие собаки притащились к прежним хозяевам, — все, кроме настоящей Каласанд-ской гончей, собственности Доди и Сауло, сельчане, разочарованные таким прозаическим оборотом дела, потеряли всякий интерес к неблагодарным тварям. Жизнь в деревне вернулась в прежнее русло.
Но Сауло все еще лелеял мечту о Сириусе. В мечтах ослепительно-белый, а вовсе не черный Сириус послушно шел по Каласанде за своим хозяином Кинзу.
Спустя несколько недель Сауло случайно оказался по делам в Гумби и увидел холеную белую собаку с двумя щенками той ясе масти. Вернувшись в Каласанду, он тотчас же разыскал приятеля и взволнованно сообщил ему об увиденном.
— Я уверен, что это наша Каласандская гончая. Надо пойти и потребовать ее обратно!
Доди торопливо заполнял анкеты и, едва оторвавшись от писанины, рассеянно буркнул в ответ:
— Да? Я сейчас, понимаешь ли, слишком занят. Хочу ходатайствовать о стипендии для обучения обувному делу за границей.
Перевод е английского Л. Бинде.маи
Роман
О РОМАНЕ ЖОЗЕФА КЕССЕЛ Я «ЛЕВ»
Среди широкого крута лшс-paiypiibix произведений, посвященных Африке, бесспорно, выделяется роман известного писателя. члена французской академии Жозефа Кесселя (189S — 1979) «Лев». Впервые опубликованный в 1956 году, он пользуется широчайшей популярностью как на родине писателя, так и та ее пределами.
Читая роман, следует, разумеется, иметь в виду, что почти та три десятка лет, прошедших с выхода книти в свет, многое в Африке изменилось, и прежде веет о сами африканцы.
Для современного читателя, живущего в индустриальном мире в условиях научно-технической революции и оттороженпого от живой природы, в значительной степени утратившего связь с ней, роман привлекателен прежде все-то красочным описанием девственной первозданной природы Африки и ее богатейшего живот-нот о мира, какот о нет ни шт одном друюм континенте. Пожалуй, только в «Зеленых холмах Африки» и «африканских» рассказах Э. Хеминтуэя так поэтично, ярко и сочно описана природа Восточной Африки, как это сумел сде
лать автор романа «Лев». Свободная жизнь зверей, которых видит терой-рассказчик в африканской саванне, вызывает у него чувство удивления и восторта. Ему кажется, будто он вновь обрел утерянный рай. о котором мечтал еще в незапамятные времена. На одном из водопоев он видит вперемежку целые стада и стаи животных, не настороженных и объятых страхом, а уверенных в своей незыблемой безопасности. Газели, антилопы, жирафы, т ну, зебры, носороги, буйволы, слоны — все эти звери стоят или лениво передвигаются, утоляя жажду, в мире между собой, саванной и восходом солнца.
Прекрасную картину мирного водопоя редкостных диких животных в Африке, в том числе и в Кении, теперь можно увидеть .шин, на заповедных территориях. Такой заповедник — один ит национальных парков Кении — и является местом действия романа.
Ei конце прошлого и начале нынешнею века животный мир Африки понес тяжелые потери. Вслед за исследователями «Чернот о континента», вслед за миссионерами и торговцами туда
331
вместе с колонизаторами двинулись отряды разного рода авантюристов, контрабандистов, любителей легкой наживы. Животный мир Африки стал для одних источником баснословных барышей, другие нашли здесь идеальный полигон для удовлетворения необузданной охотничьей страсти и мужского тщеславия. Ныне печально известный шотландец Джон Хантер, сам застреливший тысячи животных, в одной из своих книг упоминает об охотнике, убившем в Кении более двух тысяч слонов. Не он ли явился для Жозефа Кссселя прою типом образа Булла Буллита, директора национально!о парка, а в прошлом профессионального охотника, «пирата саванн и разбойника джунглей»?
Мы jзнаем из романа, что Буллит южс истребил орды слонов ради слоновой кости, стада буйволов ради продажи вяленого мяса, убил бесчисленных хищников из-за их ценных шкур. Но все это в прошлом. Буллиi в романе показан уже человеком, в котором произошел крутой духовный перелом. Перелом этот описан психологически убедительно и естественно. Буллиi рассказывает, что в один прекрасный день звучит выстрел, и зверь падает, как обычно. Но внезапно охотник ощущает, что ему это безразлично. Радость удачи, коюрая была самой сильной из всех, вдруг исчезла, се не стало. Потом приходит другой день, когда уже нет сил убивать. И охотник понимает, что любит зверей ради того, чтобы видеть, как они живут.
а нс как они умирают. Булли г становится ревностным защитником диких животных от браконьеров, устремляет всю свою недюжинную энергию и страсть на то, чтобы во вверенном ему национальном парке дикие животные чувствовали себя в безопасности и покое. Он делает больше, чем входит в его обязанное!и директора нарка, часами колесит но зарослям, рассыпая соль на звериных тропах, строя земляные плотины и желоба, чтобы везде в парке были водопои.
Насколько правдоподобен такой герой? Я мог бы сослаться на Джорджа Адамсона, мужа знаменитой натуралистки и писательницы Джой Адамсон, известного в Кении, а теперь уже и во всем мире искателя приключений, путешес г пенника, золотоиска геля, перегонщика скота, лесника, профессионального охотника, а в последние сорок с лишним лет инспектора по охране диких животных. грозу браконьеров, неутомимо охраняющего диких животных Африки. Джордж Адамсон принимал самое активное участие в работе Джой Адамсон со львицей Эльсой. Адамсоны первыми призвали по-новому по-с.мо греть на мир диких животных, поставили под вопрос ряд прочно утвердившихся представлений, опровергли мнение, чю воспитанное и прирученное человеком дикое животное не выживет в естественных условиях, никогда не будет принято его сородичами. Джордж Адамсон выпустил в Меру и в Коре полтора десятка выросших в неволе
332
львов, у многих из них появилось потомство. Он приучил к жизни в дикой природе около восьмидесяти львов.
Адамсоны много сделали для расширения заповедных мест Кении. В значительной мерс их усилиями и па их средства созданы национальные парки Меру, Самбуру, резерваты для животных в Марсабитс и Кора. С 1970 года Джордж Адамсон постоянно живет в лат ере из тростниковых хижин в районе Кора. Навещая его, я убедился, как много он сделал для превращения этой безлюдной и пустынной местности, где хозяйничали браконьеры, в резерват для животных. Время от времени мы переписываемся с ним, и я рад, что, несмотря на преклонный возраст — Джорджу около восьмидесяти лет, он бодр и полон оптимизма, верит в сохранение животного мира Африки и отдает этому благородному делу все свои силы. Вполне вероятно, что Жозеф Кессель, будучи в Кении, слышал о Джордже Адамсоне, а возможно, и был знаком с ним.
Помимо хищнической охоты, значительный ущерб животному миру Африки наносит и расширение хозяйственной деятельности человека, вырубка лесов, строительство городов, предприятий, торог, распашка земель, создание все новых и новых сельскохозяйственных ферм, плантаций, ранчо. Процесс этот, особенно с учетом высокого процента прироста населения в Африке, необратим. Уже в начале века остро встал
вопрос о неооходимости принять эффективные меры по охране животных. Тогда-то и было положено начало созданию национальных парков, что нашло поддержку ученых. Большинство парков было орт авизовано после второй мировой войны.
Молодые африканские государства, освободившиеся от колониального гнета, много сделали для расширения и усовершенствования системы национальных парков. Крупнейший зоолог профессор Б. Гржимек, хорошо знающий Африку, в том числе и Кению, чьи книги о животных пользуются огромной популярностью в Советском Союзе, будучи в Москве, говорил, что «в нашем урбанизированном мире самое надежное место для диких животных — это национальные парки, территории, заповедные для человека и человеческой деятельности». Наибольших успехов на этом пути. подчеркивал ученый, достигли африканские страны: это бедные страны, но они сохраняют удивительную природу для всех нас. для всего человечества. В Кении при господстве англичан было всего четыре национальных парка и резервата для животных. В настоящее время их — тридцать.
Автор романа, рисуя удивительно красочные картины жизни животных, убедительно показывает. что в национальных парках дикие звери нашли сравнительно надежную защиту и покой. Буллит без всяких церемоний выпроваживает из парка любых посетителей. если они гудками своих
333
машин беспокоят животных. «Животные должны здесь чувствовать себя хозяевами. У них на это все права. Я не хочу, чтобы их тревожили. Пусть ни в чем не знают нужды. Пусть не страшатся человека», — говорит он. Прожив в Кении семь лет и объездив все ее национальные парки, я мог убедиться, что в парках животные ведут привычный образ жизни — пасутся, охотятся, размножаются, воспитывают потомство, старятся и умирают по законам природы. Парки не огорожены, но от их работников и ученых я не раз слышал, что животные чувствуют их границы. Звери ведут себя в парках, не проявляя особой осторожное! и, не шарахаются и не убегают в панике при виде туристского транспорта, как будто знают, что закон на их стороне, и передаю! друг другу это знание на своем тайно венном языке. И действительно, в парках закон на их стороне. Правилами поведения людей предусматривается, что здесь нельзя шуметь, кричать, нельзя выходить из машины, подъезжать близко к животным, приманивать и кормить их, нельзя пересекать дорогу животным, а следуе! терпеливо дожидаться, пока они нс перейдут се, нельзя двигаться со скоростью более двадцати километров в час; надо до сумерек покинуть парк, чтобы не пугать светом фар животных. Непростительный поступок Буллита во время динамично и темпераментно написанной сцены, когда, показывая всю красоту и разно
образие парка и его обитателей, он вел машину на бешеной скорости, гоня стада антилоп, газелей, зебр и буйволов, пока не наступил момент, когда весь этот калейдоскоп пестрых шкур, морд, рогов рассыпался внезапно во все стороны и исчез в бескрайних зарослях и когда он напугал большое стадо слонов так, что из их хоботов вырвался пронзительный бешеный рев и вся чудовищная фаланга стронулась с места — такой поступок можно объяснить лишь внезапно пробудившейся вновь необузданной охотничьей страстью, с которой он не в силах был совладать.
Самый сложный образ романа, несущий основную философскую нагрузку произведения,— это образ десятилетней Патриции, дочери Буллита. Она в подлинном смысле — «дитя природы», органическая и неотъемлемая часть ее, как земля, небо, солнце, закаты, восходы, травы, животные. Больше всего на свете Патриция любит животных’, пользуется их доверием, свободно общается с ними. Автор рисует ее чем-то похожей на простых и прекрасных животных, которые паслись перед ней, не ведая человеческих забот и тревог, не спрашивая, зачем и почему. Патриция чувствует себя среди зверей, словно русалка в глубинах вод или эльф на деревьях. Герой-рассказчик и Буллит смотрят с холма на низину, кишащую зверями, среди которых находится Патриция. Они видят каждое движение девочки и каждое движение животных. Невинная доверчивость
334
и легкость, с какой они принимают Патрицию, могут сравниться с доверчивостью и легкостью Патриции, свободно скользящей между ними. Оба они одинаково думают, что у Патриции с животными «что-то такое», чет о нельзя объяснить, к чему нельзя прикасаться. А позднее, ближе узнав Патрицию и ее дружбу с животными, рассказчик приходит к твердому убеждению, что власть девочки над животными определяется ее «наследственным инстинктом» и теми знаниями, которые ее отец собрал за два-дцать лет жизни в африканских зарослях.
Несомненно, в реальной жизни ни один человек, даже тот, кто живет, как Патриция, в местно-С1и, изобилующей животными, не может свободно общаться с дикими зверями, обладать властью над ними. Мир диких животных, писал в одном из своих рассказов Виктор Астафьев, так сложен, за-тадочен и многообразен, что человеку-властелину лишь кажется, будто он все о них узнал. С этим у гверждением трудно не согласиться. К тому же Патриция не Маут ли. она выросла не среди ;верей, а в семье, среди людей, к роман — не сказка. Здесь мы имеем дело с художественным вымыслом автора «Льва». Однако явная идеализация отношений Патриции с животными в романе логична, она служит для подтверждения основной идеи произведения: «Мы (человек и животное.— Д. Г.) не из разных миров, враждебных друг к Другу, а стоим рядом, бок о бок, на
единственной и бесконечной лестнице живых созданий». Выраженная с предельной четкостью идея эта в наше время звучит особенно актуально: каждый день приносит все новые и новые печальные доказательства неразумного вмешательства человека в природное равновесие, превышения его прав в отношении диких зверей. Перечень животных, занесенных в Международную и национальные Красные книги, не сокращается, а неумолимо растет.
Лучшие страницы романа посвящены дружбе между Патрицией и огромным львом Кингом. Девочка сидит между лапами льва, «борется» с ним, катаясь по траве, лев провожает девочку из буша до дому, подчиняется ее приказаниям, а африканцы зовут Патрицию дочерью льва... Несмотря на кажущуюся фантастичность о । ношений между девочкой и царем зверей, самым сильным из хищников, в этих отношениях, как ни странно, больше правды, чем вымысла. Сведущий человек зрительно все это может представить, вспомнив фильм «Рожденная свободной», снятый по одноименной книге Джой Адамсон. Такие же отношения дружбы, понимания и любви существовали у Джой Адамсон с львицей Эль-сой, а позднее — с самкой гепарда Ниппой и самкой леопарда Пенни. Джой Адамсон утверждала, что хищный зверь понимает любовь и ласку и отвечает на них преданностью и ответной лаской.
Секрез прост. Кинг попал к Патриции маленьким, «самое
335
большее двух дней о г рождения», «худой и голый, совсем без шерсти; он плакал от то.юла, жажды и страха». Патриция выхаживала, укрепляла и спасала младенца-льва, выкармливала его соской. Когда львенок подрос и стал ростом с Патрицию, она играла с ним и приучила его делать все, что хотела. Однако по настоянию матери Патриции (кстати, совершенно разумному!) Кинг был увезен Буллитом в отдаленный район парка и выпущен на свободу. Но живя дикой жизнью — автор романа, по всей видимости, пс знал пли счел излишним раскрывать, что приучение выросшего в неволе, не прошедшего «материнской школы», не имеющего навыков охоты хищника к жизни в естественных условиях является длительным и грудным процессом, требующим от человека колоссально! о терпения,— лев не забыл свою воспитательницу, и когда их пути вновь скрестились, дружба между львом и девочкой возобновилась.
С захватывающим и напряженным вниманием читается блестяще написанная сцена, когда Патриция разрешает герою-рассказчику постепенно, шаг за шагом подойти к Кингу и положить руку на его голову. Автор-герой вдруг увидел и осознал характер того, что его окружает: саванну, дерево с колючками вместо листьев и под зонтом его длинных ветвей — королевский зверь, самый страшный хищник, на полной свободе в своем царстве, он сидит рядом и гладит его лоб. Я хорошо понимаю чув
ство героя романа, вспоминая, как в национальном парке Меру, в лагере Джорджа Адамсона, с ею разрешения я положил руку па роскошную темную т рпву льва Боя. которого выхаживал Джордж после гот о, как лев, полное тью прижившийся в естественной природе и имевший потомство. неудачно атаковал буйвола и напоролся на его рот.
С симпатией и восхищением описывает автор романа жителей кенийских саванн — масаев. Пу ic-шественник может легко перепутать африканцев из различных племен и народов — тмбу, вакам-ба, кикуйю, меру, кипсигов, но если он хоть раз встретит кото-пибудь из масаев, он уже никогда пх пе забудет и не спутает ни с кем. Автор прав, отмечая, что масаев отличает царственная походка, ленивая и в то же время окрыленная, и особый великолепный постав головы, особая манера носить копье и наброшенный на одно плечо кусок материи, который одновременно драпирует и обнажает тело. Им присуща таинственная красота чернокожих людей, пришедших с берегов Нила в незапамятные времена неведомыми путями, вдохновенная, безумная от ват а, которая сквозит во всех их движениях и чертах, горделивая свобода, которая тге завидует ничему и никому. Автор знакомит читателей с жизнью и бытом масаев, с их жилищами — манийяттами, их трудом ско т оводов-кочевников, с их охотой на львов, с их праздниками, танцами и песнями. Индивидуально очерчены образы
336
старою вождя племени Ол'Калу, умудренною жизненным опытом, рассудительного и сдержанного, и молодого воина-морана Ориун-ги, гордого, храброго, презрительного, полного необузданных юношеских страстей. Верхом доблести морана, мерилом его подготовленности быть воином, охотником и пастухом, способным защищать соплеменников и стада домашнего скота, является схватка со львом. В такую борьбу мораны вступают группой. Уцелевшие делят добычу, украшая себя львиными шапками и ожерельями из когтей хищника. Ориунга вступает в схватку с Кингом в одиночку и падает, смертельно раненый, но от пули Буллита погибает и любимец Патриции Кинг.
Все сказанное автором о ма-саях не устарело и для наших дней. Они гак же горды и воинственны. Они по-прежнему упорно сопротивляются современной цивилизации, по-прежнему свысока относятся к любому труду, кроме воинского и скотоводческого, сохраняют почти в неприкосновенности свои древние обычаи, правы, одежду, как и прежде неповторимы и не похожи на другие племена. Новое, что пришло в Кению после обретения независимости, страшно медленно проникает в традиционный мир масаев. Очень немногие из них переходят к оседлости. В их районах появляются редкие школы, ко они неохотно посещаются
рину, ведут жизнь подпасков, обязанных беспрекословно выполнять любое приказание старших, и не только родственников, но и каждого взрослого масая. В жизнь масаев проникли денежные отношения. В последние годы молодых масаев можно увидеть на улицах городов, но они приходят туда, нанимаются на работу лишь для того, чтобы, прикопив денег, купить скот и возвратиться в родные места к своему племени.
Патриция, потрясенная гн-белью Кинга, уезжает в город, в пансионат, откуда она уже сбегала. Уезжает с горьким чувством, с израненным сердцем. «Разве можно оставить все это — заросли, саванну, лес, Килиманджаро?!» — восклицает она. Автор романа не раскрывает, как дальше сложится судьба девочки. Однако читатель верит, что рана заживет и она вырастет хорошим, добрым человеком, вернется к своим любимым животным, и когда прилет ее и ее поколению срок нести ответственность за жизнь на нашей планете, они будут разумно и совестливо относиться к окружающей человека природе, жить с ней в мире и согласии, беречь и лелеять ее.
В этом, думается, основной пафос романа Ж. Кесселя «Лев», который, несомненно, с живым интересом будет принят нашими читателями.
детьми масаев; они, как и в ста-
Д. Горюнов
Жозеф Кессель
ЛЕВ
Часть первая I
Наверное, она тронула мои ресницы, чтобы посмотреть, что там за ними. Не могу сказать точно. Однако я почувствовал, просыпаясь, будто легкая и шершавая кисточка скользи! по моему лицу. А когда действительно проснулся, увидел ее на уровне подушки: она сидела и очень серьезно и пристально смотрела на меня.
Размером она была не больше кокосового ореха. Короткая шерстка, такого же орехового цвета, покрывала ее от кончиков пальцев до макушки, и вся она казалась плюшевой. Только на мордочке была полумаска из черного атласа, и сквозь разрезы в ней сверкали две капли — глаза.
День едва занимался, но свет походной лампы, которую я от усталости забыл погасить, позволял отчетливо различить на фоне выбеленных известкой стен згу невероятную вестницу зари.
Через несколько часов ее присутствие показалось бы мне вполне естественным. Племя ее обитало на вершинах деревьев вокруг хижин; целые семьи играли на какой-нибудь одной ветке. Но я прибыл только вчера, уже в сумерках, и был изнурен дорогой. Поэтому сейчас смотрел на крохотную обезьянку, сидевшую рядом с моим лицом, затаив дыхание.
И она не шевелилась. Даже сверкающие кайельки в разрезах черной атласной полумаски были неподвижны.
Взгляд ее не выражал ни страха или недоверия, ни любопытства. Я был для нее всего лишь объектом серьезного и бесстрастного изучения.
Затем ее плюшевая головка, величиной с кулачок грудного ребенка, склонилась на левое плечо. В мудрых глазах отразились печаль и жалость. Она пожалела меня!
Казалось, ей хотелось дать мне какой-то совет. Но какой?
Видимо, я бессознательно шевельнулся. Золотистый клубок,— весь дым и пламя, — сорвался с места, перепрыгивая со стула на стул, долетел до открытого окна и растаял в утреннем тумане.
Моя охотничья одежда валялась в изножье походной койки, как я ее бросил.
Я оделся и вышел на веранду.
Мне почудилось, что накануне, несмотря на сумерки, я раз
338
глядел позади хижины массив колючих кустарников, а перед ней — огромную поляну, уходящую в таинственную тьму. Но теперь все было затянуто туманом. Единственным ориентиром прямо передо мной вздымалась до небес вершина мира, циклопический алтарь, покрытый вечными снегами, венчающими Килиманджаро.
Легкий шум,— как будто катились игральные кости,— привлек мое внимание к ступеням из некрашеного дерева, которые вели на веранду. По ним неторопливо и уверенно поднималась газель.
Самая настоящая газель, по такая миниатюрная, что уши ее едва достигали моих колен, рожки были похожи на сосновые иглы, а копытца — на наперстки.
Это чудесное создание, возникшее из тумана, остановилось только возле моих ног и подняло мордочку. Со всевозможными предосторожностями я наклонился и протянул руку к тонко изваянной головке, самой чудесной в мире. Маленькая газель не шелохнулась. Я прикоснулся к ее ноздрям, они вздрогнули.
Она позволяла себя ласкать, не сводя с меня глаз. И в их безмерной нежности я вдруг различил те же чувства, что во взгляде маленькой обезьянки, таком грустном и мудром. И опять я не смог ничего понять.
Словно извиняясь, что не умеет говорить, газель лизнула мне пальцы. Потом тихонько высвободила мордочку. Копытца се снова застучали но доскам, словно покатились игральные кости. И она исчезла.
Я был снова один.
Но за эти несколько мгновений тропическая заря, которая длится секунды, уже уступила место восходу.
Прорезая тени, отовсюду вдруг брызнул свет — торжествующий, всесильный, неудержимый. Все сверкало, искрилось, сияло.
Розовые стрелы пронзали снега Килиманджаро.
Ложные солнца взрывали, рассеивали, разгоняли, съедали зуман, превращая его в обрывки кисеи, завитки, спирали, газовые покрывала с блестками и бесчисленные капельки, подобные алмазной пудре.
Трава, обычно сухая, жесткая и желтая, сейчас была нежна и свежа и купалась в росе.
На деревьях вокруг хижины с колючками, словно отлакированными заново, распевали птицы и болтали обезьяны.
А перед верандой полосы тумана и пара постепенно рассеивались, обнажая — во всем таинственном великолепии — зеленое пространство, в глубине которого, ожидая своей очереди, нее еще висели облачные вуали.
339
Завесы поднимались одна за другой, земля открывала свой театр для спектакля дня со всеми его участниками.
И наконец на дальнем краю поляны, где еще висела почти неощутимая дымка, замерцало водное зеркало.
Что это было? Озеро? Пруд? Болотные окна? Ни то и ни другое, а просто водное пространство, видимо, питаемое слабыми подземными источниками: не в силах разлиться вширь, оно искрилось и трепетало между высоких трав, камышей и взъерошенных кустарников.
А возле воды были звери.
* * *
Я повидал их немало близ дорог и на охотничьих тропах за время своего последнего путешествия по Восточной Африке — возле озера Киву, в Танганьике, Уганде и Кении. Но то были неясные и мгновенные видения: стада, удирающие от шума мотора, — испуганные, быстрые, ускользающие тени.
А когда иной раз мне случалось какое-то время незаметно наблюдать за дикими животными, это было всегда издали или из укрытия, тайком, как бы по-воровски.
Свободная и чистая жизнь зверей, которых я видел в засушливой саванне, всегда вызывала у меня удивительное чувство жадности, восторга, зависти и отчаяния. Казалось, я вновь обретал утерянный рай, который знал еще в незапамятные времена. Я стоял у райского порога. И ни разу не мог его переступить.
От встречи к встрече, от одной несбывшейся надежды к другой, во мне крепло желание, — разумеется детское, но все более непреодолимое, — проникнуть в этот мир. Невинный и свежий, как в первые дни творения.
И вот, прежде чем вернуться в Европу, я решил посетить один из государственных парков Кении, этих заповедников, где строжайшие законы охраняют жизнь диких животных во всех ее проявлениях.
* * *
А сейчас они были передо мной.
И не настороженные или вспугнутые, не скученные страхом в стада, табуны или стаи в зависимости от вида, породы или семейства, а вперемежку, все вместе, уверенные в своей незыблемой безопасности близ водопоя,— в мире между собой, с саванной и восходом солнца.
На расстоянии невозможно было оценить грацию их движений или гармонию окраски, но это расстояние не мешало мне
340
видеть, что животные соорались здесь сотнями, что всевозможные породы отдыхали бок о бок и что в это мгновение своей жизни они не ведали страха и никуда не спешили.
Газели, антилопы, жирафы, ту. зебры, носороги, буйволы, слоны — все животные стояли или лениво передвигались, уто-чяя жажду, либо просто так, по своей прихоти.
Еще не жаркое солнце освещало сбоку снежные поля на вершине Килиманджаро. Утренний ветерок разгонял последние клочья тумана, и эта рассеянная дымка обволакивала водопои и пастбища. — где медленно двигались сотни морд и ноздрей, юлогисгые. темные или полосатые бока, изогнутые, прямые, шост репные или массивные рога, копыта и бивни, — создавая сказочный живой ковер, расстеленный у подножия великой африканской горы.
Сам нс знаю, как и в какой момент я покинул веранду и пошел вперед. Я уже не принадлежал себе. Звери влекли меня в рай. существовавший до появления человека.
Я шел но 1ропинке по краю поляны вдоль длинной полосы деревьев и кустов. По мере приближения феерическое зрелище не исчезало, а становилось все реальнее и богаче.
Каждый шаг позволял мне лучше различать разнообразие пород, их красоту, изящество и силу. Я видел шкуры антилоп, устрашающие лбы буйволов, гранитные глыбы слонов.
Все продолжали щипать траву, обнюхивать воду или прост блуждали от кочки к кочке, от лужи к луже. А я все приближался. И они по-прежнему были передо мной, в своей безмятежности, в своем царстве, с каждым мгновением все материальнее и доступнее.
Я дошел до границ колючих кустарников. Оставалось только выйти из-под их укрытия, вступить на влажную сверкающие поляну и познать на их священной земле дружбу диких ।верей.
Ничто уже нс могло меня остановить. Разумная осторожное г ь. инстинкт самосохранения — все отступило перед куда оолее могучим и темным стремлением, которое влекло меня к иному миру.
Наконец-то я мог в пего проникнуть!
И как раз в этот миг какое-то внутреннее чувство останови ю меня. Кто-то стоял совсем рядом и противился моему намерению. И это был не зверь. Я уже принадлежал их братству, нк миру. Существо, которое я ощутил,—но каким органом ч\всгв? — принадлежало к человеческой породе.
И тогда я услышал тихо произнесенные по-английски 1 юна:
- Дальше вам нельзя.
341
Всего два-три шага отделяли меня от небольшого силуэта, который я разглядел в тени гигантского колючего кустарника. Человек и не думал прятаться, но поскольку он был в застиранном сером комбинезончике и держался неподвижно, прислонившись к стволу, то сливался с ним совершенно.
Передо мной стоял с непокрытой головой ребенок лет десяти. Черные волосы, подстриженные горшком, закрывали его лоб. Лицо было круглым, очень загорелым и удивительно гладким. Большие карие глаза, казалось, меня не замечали: их немигающий пристальный взгляд был устремлен на животных.
Я почувствовал себя весьма неловко: ребенок захватил меня врасплох и уличил в еще большем ребячестве.
Я спросил, понизив голос:
— Туда нельзя? Запрещено?
Круглая головка коротко кивнула, но карие глаза продолжали следить за движением животных.
Я снова спросил:
— Это точно?
— Кому же и знать, как нс мне! Мой отец — директор заповедника.
— Понятно, — сказал я. — И он поручил своему сыну следить за соблюдением правил?
Наконец-то карие глаза удостоили меня взглядом. И впервые на загорелом лице появилось настоящее детское выражение.
— Вы ошибаетесь, — сказал ребенок в сером комбинезончике.—Я вовсе не мальчик, а девочка. И зовут меня Патриция.
II
Видно, Патриция нс в первый раз удивляла так посетителей. Об этом говорила ее торжествующая хитрая улыбка.
В то же время, несомненно для большей убедительности, взгляд, улыбка, грациозный изгиб шеи, оживленные женским инстинктом, одинаково наивным и вечным, вернули ребяческому силуэту его истинную сущность.
Наверное, я нуждался в шоке подобного рода, чтобы обрести чувство реальности: передо мной действительно стояла маленькая девочка, совсем одна в этих зарослях, на восходе дня, и всего в нескольких шагах от диких животных.
Я спросил:
— А тебе разрешают уходить так далеко?
Патриция не ответила. Черты ее вновь стали неподвижными и серьезными, и она опять могла сойти за мальчишку. Она продолжала созерцать дикие стада, словно меня здесь не было
342
Теперь свет зари низвергался с высоты все более яркими потоками. Звериное население толпилось среди водных поверхностей, усеянных солнечными пятнами, — такое близкое и доит упное!
Прежнее желание, которое привело меня сюда, овладело мной с новой силой. Неужели маленькая девочка в последний миг помешает моему счастью? Я сделал шаг вперед.
— Не ходите туда, — сказала Патриция, не поворачивая 1 оловы.
— А что? — спросил я.—Ты доложишь своему отцу, и он выгонит меня из заповедника?
— Я не ябеда! —сказала Патриция.
Взгляд ее выражал презрение. Вся оскорбленная гордость 1сгства отразилась в ее глазах.
— Значит, ты боишься за меня? —снова спросил я.
— Вы уже взрослый и можете сами о себе позаботиться, — ответила Патриция,—И если что с вами случится, мне это безразлично.
Поразительно, как такое гладкое, свежее личико мог-ю вдруг измениться! Оно стало холодным и равнодушным, чуть ли не жестоким. Этой девчурке и впрямь было наплевать. чго со мной сделают копыта, бивни и рога животных. Она бы, не дрогнув, смотрела, как меня будут топтать и । ерзать.
— Но если так, зачем ты меня удержала? — спросил я.
— Разве трудно понять? — возразила Патриция.
Мое тугодумие начинало ее раздражать. В темных глазах сверкнули искры.
— Посмотрите сами, как животные спокойны и как им сейчас хорошо. Для них это самое лучшее время.
Не знаю, что на меня повлияло, — этот ранний час? Этот пейзаж? Удивительная сила внушения исходила от девочки. Временами казалось, что она обладает уверенностью и му-тростью, которые не имеют ничего общего с ее возрастом и логикой разума. Она существовала как бы вне и за пределами человеческой повседневности.
- Я не хотел беспокоить животных, — сказал я,—Только мечтал побыть вместе с ними, быть как они.
Патриция смерила меня внимательным, подозрительным и и лядом.
— Вы их в самом деле любите? — спросила она.
— Да, мне кажется.
Большие темные глаза долгое время смотрели на меня. За-|см доверчивая улыбка озарила ее поразительно изменчивое пщо.
343
— И мне так кажется, — сказала Патриция.
Трудно описать, какую радость доставила мне эта улыбка и эти слова. Я спросил:
— Значит, я могу пойти к ним?
— Нет, — ответила Патриция.
Кругло подстриженная головка на длинной нежной шее склонилась очень мягко, но решительно, подтверждая окончательный отказ.
— Но почему ? —спросил я.
Патриция ответила не сразу. Она продолжала задумчиво меня разглядывать. И взгляд ее был очень дружелюбным. Но это было дружелюбие особого рода. Безучастное, строгое, полное грусти и жалости, неспособное мне помочь.
Я уже видел это странное выражение. Но где? И я вспомнил совсем маленькую обезьянку и крохотную газель, которые посетили меня в моей хижине. Ту же таинственную печаль я вновь увидел в темных глазищах Патриции. Однако девчушка, по крайней мере, могла объясниться.
— Вы не нужны животным, — сказала наконец Патриция,— При вас они не смогут играть и забавляться. Мирно и свободно, как им хочется, как они привыкли.
— Но я их люблю, — сказал я,—И ты это знаешь.
— Это ничего не значит, — ответила Патриция, — Животные не для вас. Надо их знать, а вы не знаете... и не можете...
На мгновение она умолкла, подыскивая самые понятные слова, затем слегка пожала хрупкими плечами и сказала:
— Вы пришли слишком издалека и слишком поздно.
Патриция еще крепче прижалась к стволу большого тернистого дерева. Из-за своего серого комбинезона она казалась его частью.
Свет вторгался все решительнее в кустарник и заросли. Подлесок превращался в зыбкую золотистую сеть. Из всех убежищ выходили новые группы диких животных и спешили на водопой.
Чтобы не тревожить тех, кто уже был на месте, вновь прибывшие рассеивались по краям поляны. Некоторые подходили вплотную к растительному барьеру, за которым скрывались мы с Патрицией. Но даже они были теперь для меня так же запретны и недоступны, как если бы они паслись на снежных полях Килиманджаро, на границе неба, рассвета и земли.
— Слишком издалека... слишком поздно, — сказала девочка.
И я ничего не мог противопоставить ее уверенности, ибо глаза ее были при этом такие же нежные, как у маленькой газели, и такие же мудрые, как у крохотной обезьянки.
344
Внезапно я почувствовал прикосновение Патриции и невольно вздрогнул, потому что ее рука приблизилась так неожиданно и неслышно, что не шелохнулась ни одна травинка. Макушка ее едва доходила мне до локтя, девочка была миниатюрной и до крайности хрупкой. Однако в ее потрескавшихся и жестких пальчиках, обхвативших мою кисть, было желание защитить меня и утешить. И Патриция сказала, как бы награждая обиженного ребенка за послушание :
— Может быть, я потом сведу вас в другое место. Там вы будете довольны, я вам обещаю.
Только сейчас я заметил, как странно говорила Патриция. До этого мгновения и она сама и ее поведение повергали меня чуть ли не в шоковое состояние. Но теперь я осознал, что девочка говорила так, как разговаривают, чтобы их не услышали, заключенные, разведчики, охотники. Голос ее не вибрировал. не имел ни тембра, ни резонанса, — это был нейтральный, таинственный и почти неслышный голос.
Я машинально перенял тон Патриции.
— Наверное, самые дикие животные — твои друзья? — спросил я.
Детские пальцы вздрогнули от радости. Теперь рука Патриции была всего лишь рукой маленькой счастливой девочки. И поднятое ко мне лицо, восхищенное и прозрачное, с большими темными глазами, вдруг ярко вспыхнувшими изнутри, выражало только блаженство ребенка, который услышал высшую для себя похвалу.
— Знаете, — заговорила Патриция, и голос ее, несмотря на волнение, от которого порозовели загорелые щеки, оставался таким же глухим и таинственным, — знаете, мой отец говорит, что я понимаю зверей лучше, чем он. А ведь мой отец прожил среди них всю жизнь. Он знает их всех. И всюду. В Кении, в Уганде, в Танганьике, в Родезии. А про меня он говорит, что ио другое... Да, совсем другое.
Патриция тряхнула головой, прядь се коротко подстриженных волос приподнялась и обнажила верхнюю часть лба, более нежную и светлую. Взгляд девочки упал на мою руку, в которой покоились ее пальцы с обломанными, с трахрной каймой ногтями.
— А ведь вы не охотник, — сказала Патриция.
— Нет, — согласился я,—Откуда ты знаешь?
Патриция безмолвно рассмеялась.
— Здесь ничего нельзя скрыть, — ответила она.
— Однако еще никто со мной не говорил, и никто меня лаже не видел, — настаивал я.
345
— Никто? — переспросила Патриция,—А Тауку, клерк, который записывал вас вчера вечером в книгу посетителей? А Матча, бой, который пес ваши веши? А Авори, уборщик, который подметает хижину?
— Эти люди ничего не могуг обо мне знать.
На лице Патриции вновь появилось выражение детского лукавства, как тогда, когда она сообщила, что она не мальчик, а девочка.
— Л ваш шофер? — спросила она, — Вы не подумали о вашем шофере?
— Как, неужели Бого?
— Он-то вас хорошо знает. — сказала Патриция, — Разве не он возит вас уже два месяца по всей Африке па машине, которую вы наняли в Найроби?
— Ну, Бого не мог многого рассказать, — сказал я, — Редко встретишь такого замкнутого человека. Из него слова не вытянешь.
— По-английски, возможно, — усмехнулась Патриция.
— Ты хочешь сказать...
— Ну конечно. Я знаю кикуйю не хуже, чем он, — объяснила Патриция, — потому что моя первая нянька, когда я была совсем маленькой, была из племени кикуйю. И я знаю также суахили, потому что его понимают все племена Африки. И еще — язык вакамба, потому что любимый следопыт моего отца из племени вакамба. И еще язык масаев, потому что масаи имеют право проходить и останавливаться в заповеднике.
Патриция продолжала улыбаться, ио в ее улыбке уже не было насмешки и чувства превосходства, лишь спокойная уверенность в своих способностях общаться со всеми, людьми и животными, согласно законам их собственного мира.
— Эти африканцы все мне рассказывают, — продолжала Патриция,—Я знаю обо всех их делах даже больше, чем мой отец. Он говорит только на суахили и слова выговаривает, как белый человек. А потом, он суровый, — такая уж у него работа. А я никогда не ябедничаю. Клерки, рейнджеры', слуги — все это знают. Вот они и рассказывают. Тауку — клерк — сказал мне, что паспорт у вас французский и вы живете в Париже. Бой, который нес ваши вещи, сказал, что чемодан у вас слишком тяжелый из-за книг. А уборщик хижины сказал: «Этот белый не захотел, чтобы я согрел ему воду для ванной и ничего не стал есть перед сном,—такой он был усталый».
1 Рейнджер - объездчик, или егерь заповедника.
346
— И я бы спал до сих пор, — вставил я, — если бы один по-се1итель не разбудил меня чуть свет. Но, наверное, и он уж все вам сообщил.
Я рассказал Патриции о маленькой обезьянке и миниатюрной газели.
— О, эю Николас и Цимбеллина, — сказала Патриция.
Взгляд ее cian нежным, но в то же время немного презрительным. Она добавила:
— Они мои. Только они позволяют ласкать себя всем, как собака или кошка.
— О! - сказал я. — В самом деле?
Но Патриция не могла понять, как она меня огорчила, низведя моих таинственных посланцев зари до ранга банальных и раболепных домашних животных.
— Там зю совсем другое дело, — сказала девочка, протянув руку к животным, собравшимся на пастбище и вокруг водоемов. за которыми возвышалась огромная гора, увенчанная сне-I ами и облаками. Рука Патриции дрожала, и в голосе ее, по-прежнему привычно однотонном и бесцветном, прозвучала если не страсть, то. по крайней мере, какое-то чувство.
— Эти звери не принадлежат никому, — продолжала Патриция,—Они не умеют повиноваться. Даже когда они вас принимают. они остаются свободными. Чтобы играть с ними, надо знать ветер, солнце, пастбища, вкус трав, источники воды. Догадываться об их настроении. И остерегаться их, когда у них свадьбы или маленькие детеныши. Надо уметь молчать, забавляться, бегать и дышать, как они.
— Наверное, твой огец научил тебя всему зтому? — спросил я.
— Мой отец не знает и половины того, что знаю я, — ответила Патриция. — Он всегда занят. И он слишком старый. Я всему научилась сама, только сама.
Патриция вдруг подняла на меня глаза, и я прочел на маленьком загорелом лице, упрямом и гордом, совершенно неожиданное выражение: робости и смущения.
— Скажите... вам правда не скучно слушать... как я рассказываю о животных? — спросила Патриция.
Видя мое изумление, опа быстро добавила:
— Моя мать говори], что взрослым не интересны все мои нс 1 ори и.
— Я бы слушал их целый день! —ответил я.
— Эго правда? Правда?
Возбуждение Патриции чем-то болезненно поразило меня. Она жадно уцепилась за мою руку. Пальцы ее горели, как во время приступа лихорадки. Зазубренные, обломанные ногти
347
впились мне в кожу. Это не просто радость о г удовлетворения де1скою каприза, подумал я. Наверное, в ней давно живет глубокая потребность с кем-то поделшься. и она страдает oi 01-су гсiвия слушателя. Неужели Патриции пришлось расплачиваться за свои мечты и свои удивительные способности тяжкой ценой одиночества?
Девочка снова заговорила. И хотя се голос без модуляций был, как и прежде, приглушенным и ровным, — а может бьыь, именно потому,—он звучал, как ecieciBeinioe эхо зарослей.
Мысль ее работала напряженно, едва уравновешивая бессильное стремление проникнуть в тайну, единственную великую тцйну созидания и его созданий. Она скрывала, прятала ipeeory и беспокойство, как высокие травы и дикий тростник, кота самые легкие порывы ветра извлекают из них чудесный ропот, всегда одинаковый и вечно новый.
Этот голос уже не мог служить для мелочного и пустого общения с людьми. Он устанавливал странную связь между их нищетой, их внутренней тюрьмой и этим царством ио ины, свободы и чистоты, которое расцветало под утренним солнцем Африки.
Какие же походы совершила Патриция по королевскому заповеднику, сколько бессонных часов провела в колючих зарослях, какое неусыпное внимание и какую таинственную проницательность пришлось ей проявить, чтобы узнать о том, что она мне сейчас рассказывала? Запретные для всех стада cia.ni для нее обществом друзей. Она знала звериные племена, кланы, семьи и отдельные особи. Ко всем нужен был особый подход, у всех были свои повадки, и среди зверей у нее были и враги, и любимцы.
У буйвола, который катался перед нами в жидкой т рязп, оказывается, поистине дьявольский характер. Старый слон с обломанными бивнями любит забавлянюя. как самый юный слоненок из его стада. А вот большая слониха темно-серого, почти черного цвета, которая загоняла хоботом свое потомство в воду, прямо-таки помешана на чистоте.
Среди антилоп импала с черными стрелами па золотистых боках, самых грациозных и пугливых. Патриция показывала мне тех. кто встречал ее без всякой боязни. А среди маленьких кустарниковых козлов с ш iопорообразными рогами, безумно храбрых, несмотря на свою хрупкость, лучшими се друзьями были самые отчаянные драчуны.
В стаде зебр, рассказала она. есть один самец, который на ее глазах спасся о г пожара в зарослях. Его можно узнат ь по рыжим подпалинам между черными полосами.
Еще она видела схватку носорогов, и огромный самец, не
348
подвижно замерший в нескольких шагах от нас с поднятым к небу рогом, подобный доисторической глыбе, вышел тогда победителем. Но у него остался ужасный, глубокий и длинный шрам, который можно увидеть, когда стая его неизменных спутниц, белых чепур, внезапно с шумом взлетает с сю спины.
И у жираф тоже есть свои истории, и у больших горбатых гну. взрослых и маленьких, — и так из поколения в поколение.
Игры, схватки, переселения, свадьбы.
Когда я вспоминаю ее рассказы, я ловлю себя на том, что невольно пытаюсь внести в них какой-то порядок, последовательность, метод. На самом же деле Патриция говорила сразу обо всем. Обычная логика отсутствовала в ее словах. Ее увлекали мгновенные ассоциации, самые примитивные побуждения, внезапные порывы инстинкта и чувств. Она была чем-то похожа на простых и прекрасных животных, которые паслись перед нами, не ведая человеческих забот и тревог, ибо они не пытались измерить время, а рождались, жили и умирали, не спрашивая. зачем и почему.
Так. подобно подлеску, озаряемому солнцем, передо мной открывалась во всей глубине и прозрачности жизнь царства животных.
Я видел ночные убежища, откуда заря вывела свои племена, и тайные места, куда они уйдут, когда окончится перемирие поры водопоя. Равнины, холмы, леса, кустарниковые заросли и саванны огромного заповедника, который я пересек накануне, превращались для меня в территории, в убежища, обигали-ша — родину каждого вида и каждого семейства.
Там прыгали импалы. а там паслись буйволы. Там мчались галопом зебры, а там играли слоны.
И вдруг мне пришло на ум. что среди всех этих зверей недоставало одного клана, несомненно самою прекрасного.
— Л хищники? — спросил я Патрицию.
Вопрос не удивил ее. Казалось, она его ожидала и именно в тот момент, когда я его задал.
Я почувствовал по этому признаку, чго мы достигли гакого согласия, когда разница в возрасте уже ничего не значит.
Глубокий искренний интерес и общие цели — благодаря диким животным — превратили в единомышленников и поставили наравне ребенка и человека, который давно уже вышел иг детства.
Девочка закрыла глаза. Улыбка, предназначенная только ей самой, подобная тем. которые видишь норой на лицах крошечных спящих детей, улыбка скрытая, и едва заметная, и в то же время полная таинственной радости, осветила как бы изну
349
три черты Патриции. Потом она подняла ресницы и подарила мне часть своей улыбки.
Это было как обещание, как очень важный уговор.
— Я отведу вас куда надо, — сказала Патриция.
— Когда?
— Не торопитесь, - ответила тихонько девочка,—Со всеми животными нужно много терпения. Надо повременить.
— Да... но дело в том....
Я не успел закончить. Рука Патриции все время доверчиво лежала в моей, и вдруг девочка отдернула ее резко и грубо. Между темными глазами, сразу утратившими всякое выражение, пролегла складка, похожая на преждевременную морщину.
— Вы хотите поскорее уехать отсюда? — спросила Патриция.
Она смотрела на меня так, что я не мог ей ответить прямо.
— Я, право, не знаю, — пробормотал я.
— Это ложь, — сказала Патриция, — Вы очень даже хорошо знаете. Вы предупредили в регистратуре, что уедете завтра.
Складка между ее бровей углубилась.
— Как же я об этом забыла! — сказала девочка.
Губы ее были твердо сжаты, по она не могла унять их тихую дрожь. Мне было тяжко на нее смотреть.
— Простите, что отняла у вас столько времени, — добавила она и отвернулась к мирным животным.
— Но если даже я скоро уеду, мы ведь останемся друзьями? — спросил я неловко.
Патриция повернулась ко мне резким, бесшумным движением.
— У меня нет друзей, — сказала она, — Вы такой же, как все.
Как все... Посетители, любопытные или равнодушные.
Люди далеких больших городов, рабы своих автомашин, которые приезжают, чтобы уловить мгновение дикой жизни — и навсегда исчезнуть.
Мне казалось, я вижу, как мертвая вода одиночества смыкается над маленькой девочкой.
— У меня нет друзей, — повторила Патриция.
Не хрустнув ни травинкой, она вышла из колючего кустарника на поляну. Она шла, слегка втянув голову и выставив плечи вперед.
А затем маленький серый силуэт с круглой черной головкой погрузился в трепетный живой ковер, сотканный стадами животных в зарослях у подножия Килиманджаро.
350
Ill
Я ощутил такую жестокую боль одиночества, что сначала даже не смог в нее поверить. Поистине это горе было слишком нелепым. Оно не имело права существовать, не имело основы, не имело смысла. У меня самого были друзья, верные, избранные и испытанные за годы долгой жизни. Скоро я им расскажу об этом путешествии по Африке. А они поведаю! о своих горестях и радостях, о том, что с ними приключилось в мое отсутствие. Привычные вещи ожидают меня в доме, обставленном по моему вкусу. И у меня есть работа, которая одна открывает мне целый мир.
Но я напрасно искал поддержку и объяснения в своем собственном существовании. Ничто не могло заменить мне чудесную полноту, которую я испытал несколько мгновений назад, когда обитатели поляны, казалось, не чуждались меня. Теперь я был один, потерянный, покинутый, отвергнутый и отброшенный без всякой надежды и без исхода до конца моих дней.
Патриция передала мне свою боль.
А теперь она была среди животных.
«Я должен последовать за ней, — сказал я себе. — Она нуждается в защите».
Но я не сделал даже попытки. Я сразу вспомнил о своем возрасте, о своем жалком геле с неловкими движениями, о том, что я всего лишь цивилизованный человек.
Я снова принялся рассуждать.
Защитить Патрицию? Среди скользкой травы и жидкой грязи, среди этого зверья, быстрого, легкого и бесшумного, с обостренным жестоким чутьем? Да как я найду там маленькую девочку, которая чувствует себя в зарослях и среди зверей, словно русалка в глубинах вод или эльф на деревьях?
Полно, побольше здравого смысла!
Директор этого заповедника, сторож диких животных и их хозяин, — отец Патриции. Пусть сам и отвечает за дочь, которая грезит наяву. Какое до этого дело заезжему человеку, чужестранцу?
Я повернулся спиной к поляне и направился к лагерю для посетителей заповедника.
* * *
Он был задуман так, чтобы не портить пейзажа. Замаскированный большими колючими кустарниками десяток круглых 1линобитных хижин с выбеленными стенками и остроконечны-
351
ми соломенными крышами мог вполне сойти за африканскую деревушку.
Сейчас лагерь был пуст. Туристский сезон еще не начался. А кроме того, страх перед повстанцами мау-мау 1 царил над Кенией.
Когда я вернулся в свою хижину, выбранную накануне, ночью, наугад, меня ожидала на веранде крохотная обезьянка. Она так и не сняла свою черную атласную полумаску, и ее глаза сквозь щелки смотрели на меня так же печально и мудро и, казалось, спрашивали: «Ну, что? Разве я тебя не предупреждала?»
Но вместо того чтобы растаять, как тогда, в предрассветном тумане, она вспрыгнула мне на плечо.
Я вспомнил, как ее называла Патриция, и сказал тихонько:
— Николас... Николас...
Николас почесал мне затылок.
Я протянул ему руку. Он уместился на моей раскрытой ладони. Весил он не больше мотка шерсти. Ласкать его короткий мех было одно наслаждение. Но если он так быстро и так доверчиво привязался ко мне, значит, он был только еще одним хрупким звеном той цепи, которой человек прикован к своей тюрьме.
Я опустил Николаса на барьер веранды и невольно посмотрел в сторону большой поляны. Но и там волшебство уже рассеивалось, теряло силы.
Где была, что делала Патриция?
Я вошел в хижину.
Она состояла из столовой и спальной с самой примитивной обстановкой, однако вполне подходила для непродолжительного пребывания. Открытый коридор между живыми зарослями вел отсюда к маленькому строению, где находились кухня и ванная. Горячая вода поступала из металлической бочки, установленной снаружи на плоских камнях. Под нею горел яркий костер. Поддерживал его чернокожий слуга. Наверняка тот самый бой, который рассказал Патриции, что накануне я отка* зался от его услуг.
«Патриция... снова она, — подумал я, — Хватит с меня этого наваждения! Надо позаботиться о своих делах».
1 М а у - м а у — религиозно-политическое движение, ставившее целью возврат захваченных колонизаторами земель и установление самоуправления. Члены мау-мау участвовали в восстании 1952 — 1956 гг., направленном против колонизаторов.
* * *
Среди моих бумаг были рекомендательные письма. Одно из них, официальное, от правительства в Найроби для Джона Буллит а, директора заповедника. Другое, частное, для его жены о г одной из подруг по пансиону, которую я случайно встретил перед отъездом из Франции.
Перед хижиной я увидел Бого. своего шофера, ожидавшего моих распоряжений. Ливрея из серого полотна с большими плоскими пуговицами белого металла, — униформа агентства, где он работал,—болталась на его худущем теле. Лишенное возраста лицо Бого, тусклого черного цвета с наголо обритым черепом и все испещренное морщинами и складками, напоминало голову черепахи.
Вручая ему письма, я подумал о том, каким образом лот до крайности угрюмый человек и к тому же сурово сдержанный с белыми, доверился Патриции. Мне хотелось спросить его. почему он так сделал. Но я вовремя вспомнил, что за два месяца совместной жизни на самых грудных дорогах мне ни разу не удалось поговорить с ним ни о чем, кроме его прямых обязанностей, с которыми, кстати, он справлялся великолепно.
Когда он ушел, я еще раз взглянул на поляну. Она была пуста. Я почувствовал странное облегчение и только тогда заметил, что очень хочу есть и пить.
Бого перенес ящик с провизией в кухню. Однако ни печка для древесного угля, ни утварь, развешанная по стенам, мне были ни к чему. Термос с чаем, другой — с кофе, несколько бутылок пива, фляга виски, галеты и кое-какие консервы, — что еще нужно для такого короткого визита?
Я позавтракал на веранде. Маленькая обезьянка и маленькая газель составили мне компанию. Николас полакомился сушеными фигами. Цимбеллина приняла кусочек сахара. Килиманджаро затянуло грозовыми тучами. Я вновь обрел мир и покой.
Бого вернулся с конвертом.
— Эго от госпожи. — сказал он.
В письме, написанном по-французски наклонным высоким и тонким почерком, Сибилла Буллит приглашала меня к себе, котдгт я смогу. Хоть сейчас, если я не против.
X iiAtaitav «Африка», вын.
353
IV
Директор национального парка построил себе дом довольно близко от лагеря посетителей. Однако высокие кроны деревьев почти полностью изолировали расчищенную овальную поляну, на которой сюяло бунгало, крытое коричневой соломой. Стены сверкали такой белизной, что казались только чго выбеленными, а нежно-зеленая краска на оконных ставнях вроде бы даже еще и не высохла.
Когда я вышел на поляну по тропинке между колючими кустами, все ставни на фасаде были закрыты. Однако в ломе меня, видимо, ждали с нетерпением, потому что едва я подошел ближе, как дверь распахнулась, и я увидел на пороге высокую молодую блондинку в черных противосолнечных очках. Не дав мне поздороваться, она заговорила по-английски, торопливо и смущенно, чуть задыхаясь, видимо, потому, что хотела сказать сразу слишком много.
— Простите, я вас, наверное, потревожила. Входите, прошу вас... Я так рада, что вы сразу пришли... Входите скорей!.. Я так признательна, что вы не заставили меня ждать... Входите же, снаружи такое адское пекло...
Сибилла Буллит приподняла ладонь до уровня своих дымчатых очков и опустила ее только для того, чтобы нетерпеливо захлопнуть за нами дверь.
После пылающих всеми красками зарослей вестибюль показался мне очень темным. Я с трудом различал черты лица молодой женщины и еще меньше — лицо чернокожего слуги, выбежавшего нас встречать.
Сибилла Буллит раздраженно сказала ему что-то на суахили. Он тотчас исчез.
В просторную и прохладную комнату, которая, очевидно, служила гостиной, свет проникал лишь через затененные окна внушенного дворика. Ослепительный солнечный свет к тому же смягчали плотные полотняные шторы блекло-синею цвета.
Лицо молодой хозяйки сразу стало спокойнее, как только мы оказались в этом прохладном оазисе. И все же она не сняла своих темных очков.
— Извините меня за бесцеремонность. — сказала Сибилла Буллит; голос ее стал живым и нежным, — Простите меня. Но если бы вы только поняли, что для меня значит Лиз! — Молодая женщина помолчала и повторила, по всей видимости, только для себя и только для удовольствия повторить еще раз:—Лиз... Лиз Дарбуа...—Затем она с робостью спросила:—Я еще прилично говорю по-французски?
354
— Как настоящая француженка! — ответил я искренне, — И меня это не удивляет, после того, как я прочел вашу записку.
Матовые щеки молодой женщины слегка порозовели. Из-за дымчатых очков трудно было понять, что означал этот прилив крови, — удовольствие или смущение.
— Я хотела, чтобы вы пришли быстрее. — сказала Сибилла.
Она шагнула ко мне и продолжала:
— Господи боже! Подумать только, всего два месяца назад вы видели Лиз!.. Мы, конечно, переписываемся все время... То есть я пишу регулярно... Но когда встречаешь человека, ко-юрый ее видел, говорил с нею. эго же совсем другое!
Она сделала движение, словно хотела взять меня за руки, и снова заговорила:
— Рассказывайте же! Как она? Чго она делает?
Я постарался припомнить подробности нашей первой вс I речи с подругой Сибиллы Буллит, с этой Лиз, которую я почти не знал. Память нарисовала довольно хорошенькое, довольно веселое личико, очень, впрочем, заурядное, разве что слишком нервное и слишком самоуверенное. Какими же редкостными чертами характера, какими особыми добродетелями moi ла эта Лиз вызывать такой интерес и такое волнение?
— Как она там? Как? — спрашивала Сибилла Буллит.
— Как вам сказать, — ответил я.—Лиз по-прежнему представляет во Франции американскую парфюмерную фирму... С мужем развелась, живет с художником... Как раз его-то я знаю лучше...
— Она, конечно, счастлива, правда?
— Боюсь сказать, — ответил я.—Такое впечатление, что ей скучновато, что она словно попала в пустоту и что она иногда завидует вам.
Сибилла склонила лицо, затененное темными очками, и медленно проговорила:
— Лиз была моей подружкой на свадьбе. Мы вместе приехали в Кению. Я венчалась в белой часовне между Найроби и Пай вашей. Вы ее, наверное, видели, эту часовню.
- Кто же ее не знает! — ответил я.
Эго была совсем маленькая церковь, скромная и незаметная. Построили ее итальянские военнопленные, которые прокладывали шоссе в этих местах. Они расчистили для церквушки участок джунглей на высоком склоне долины Рифта, этого громадного разлома, походившего на гигантский поток, ко-юрый начинался в сердце Черной Африки и иссякал в песках Сипая.
— Вам очень повезло, — сказал я, — Мне кажется, в мире нет более прекрасного места для свадьбы.
12-
355
Не ответив мне,Сибилла Буллит улыбнулась со всей нежностью, какую могут вызвать сладостные воспоминания. И словно почувствовав, что надо оправдать эту улыбку, замедленным движением сомнамбулы сняла очки.
Господи, зачем же она прятала глаза? Огромные. ч\ть приподнятые к вискам, 1смно-серые, со светлыми крапинками, они были необыкновенно прекрасны, особенно сейчас, когда горели внутренним огнем.
И тут же, по контрасту с блеском, свежестью и деi скоп непосредственностью глаз, я вдруг увидел, как жестоко обошлось время с лицом молодой женщины. Оно преждевременно поблекло и увяло, и даже африканское солнце не смогло его позолотить. Волосы потускнели. Глубокие, сухие морщины горизонтально пересекали лоб, вертикально спускались по щекам, тянулись глубокими бороздами вниз от уголков рта к подбородку.
Казалось, это лицо принадлежит двум разным женщинам. У одной были только глаза. Все остальное — у другой.
Лиз Дарбуа нс исполнилось и тридцати. Неужели измученное и изношенное лицо, которое я видел перед собой. — лицо женщины того же круга и того же поколения?
Сибилла сама ответила на мой невысказанный вопрос:
— Мы с Лиз были одногодками, разница всего в несколько недель, — сказала она. — Пять лет мы прожили, не расставаясь, в нашем пансионате вблизи Лозанны. Там же обеих настигла война. Ее родители жили в Париже, а мой отец служил в Индии, и они решили оставить нас в пансионате, пока не пройдут тяжелые времена.
Сибилла рассмеялась молодо и нежно и продолжала :
— Лиз вам, наверное, обо всем рассказывала, я уверена. Но она не могла вам рассказать, как она была тогда хороша и как она умела уже тогда одеваться и причесываться, — лучше всех других девушек! В свои пятнадцать лет она уже была настоящей парижанкой!
От воспоминания к воспоминанию, от одной подробности к другой Сибилла Буллит вела меня тропинками милого ее сердцу прошлого. И я понял, что она ждала меня с таким нетерпением не для того, чтобы поговорить со мной, а для того, чтобы я ее выслушал.
Я узнал, что к концу войны отец Сибиллы был назначен на высокий пост в Кении и чго Сибилла уговорила Лиз Дарбуа поехать вместе с ней, когда наконец собралась навестить отца, сразу же по приезде Сибилла познакомилась с Буллитом, эта встреча в одно прекрасное утро привела их к алтарю ма-
356
пенькой белой церквушки высоко над великолепным разломом Рифта.
— Лиз уехала почти сразу, — закончила Сибилла, — А вскоре отца отозвали в министерство колоний в Лондон, и там он умер. Я его так больше и не увидела.
Она замолчала. Пора было откланяться. Сибилла получила О1 меня все, что ей хотелось. — мое внимание. — и даже истощила его до конца, а мне еще предстояло познакомиться с заповедником. И все же я медлил, сам не понимая, что меня удерживает.
- Ваш муж дома? — спросил я.
— Он всегда уходит, когда я еще сплю, а возвращается в любое время. — Сибилла сделала неопределенный жест,— Когда звери его отпускают...
Между нами снова воцарилось молчание, и только теперь я смог оглядеться. Все краски в этой комнате, все предметы поддерживали впечатление надежности и благополучия: стены медового цвета, приглушенное освещение, светлые циновки на полу, гравюры в старинных рамах на стенах, ветки с огромными распустившимися цветами в больших медных вазах. Во всех мелочах чувствовались вкус и заботливость. Я сделал по этомх поводу комплимент Сибилле. Она ответила вполголоса:
— Я просто стараюсь забыть, что на триста километров отсюда нет ни одного города, а у нашей двери бродят самые опасные звери.
Глаза молодой хозяйки переходили с одного предмета обстановки на другой: некоторые были очень хороши.
— Родители моего мужа привезли все это еще в начале века. когда решили поселиться в Африке, — сказала Сибилла.— Вся эта мебель — семейная.
Сибилла сделала как бы случайную паузу и добавила с притворной небрежностью:
— Наш род — ci аринный. Старшая ветвь — баронеты со времен Тюдоров.
На какое-то мгновение лицо молодой хозяйки дома приняло совершенно иное выражение, которое никак не вязалось с ее обликом, с ее теперешней жизнью — стало мещански тщеславным. Неужто это и есть проявление ее истинного характера? Или всего лишь средство самообороны, как эта мебель, эти шторы?
Она машинально погладила маленькое креслице из драгоценного дерева с далеких островов. сработанное талантливыми мастерами лет двести назад:
— Мой муж сидел на нем, когда был совсем маленьким.
357
И отец моего мужа, и дед его, — сказала Сибилла,—И моя дочь тоже на нем сидела.
— Патриция! — воскликнул я.
И понял наконец, почему я нс ушел, почему остался.
— Вы знаете, как зовут мою дочь? — спросила Сибилла,— Ну да, конечно... От Лиз!
Это было неправдой. Я уже хотел рассказать, как встретился с Патрицией, но удержался. Какой-то юмный инстинкт побудил меня войти в тот круг удобной лжи, куда приглашала меня Сибилла .Буллит.
— Знаете, о чем я мечтаю для Патриции? — живо продолжала она. — Чтобы она получила образование во Франции, научилась одеваться, ухаживать за собой, вести себя, как будто родилась в Париже. Чтобы она была, как моя Лиз!
Глаза Сибиллы снова осветились верой и блеском юности. И вдруг она вздрогнула и мгновенным и явно бессознательным жестом, — настолько он был внезапным и быстрым,— спряталась за свои темные очки.
В гостиной оказался старик африканец, хотя я не слышал ни малейшего шороха приближения, ни одного его шага. На нем были коричневые полотняные брюки и оборванная рубаха. О росте я не мог судить, потому что он согнулся в полупоклоне, словно переломленный на изуродованных бедрах.
Он произнес несколько слов на суахили и ушел.
— Кихоро, из племени вакамба,—сказала Сибилла тихим и \ с талым голосом. — Он долго был для моего мужа проводником и следопытом. Но теперь нс может служить егерем в парке. Вы видели, как звери его изувечили. Вот он и заботится о Патриции. Очень ее любит. Он сказал, что отнес ей завтрак.
— А она сейчас здесь? — спросил я.
— Наверное, только проснулась, — сказала Сибилла.
— Но как же...
Я остановился вовремя, чтобы молодая хозяйка могла понять мое удивление по-своему:
— Конечно, уже не рано, — сказала она, — по Патриция шк много бегает весь день. И ей хочется поспать.
Сибилла взглянула на меня сквозь темные очки и закончила:
— Впрочем, я схожу за Патрицией, чтобы вы могли рассказать о ней моей Лиз.
358
* *
Я подошел к окну с гой стороны, где ставни не были опущены, и раздвинул шторы. Окно выходило на большой внутренний двор. Вдоль стен бежала большая веранда, крытая соломой. Сибилла шла по ней, нс обращая внимания на пламенеющие пестрые цветы, на водопады золота и лазури — африканские кустарники, занимавшие все четыре угла внутреннего двора. Но вместо того чтобы сразу войти в комнату Па-фиции и несмотря на свое болезненное отвращение к яркому солнцу, молодая женщина направилась к центру двора, где се ничто не защищало от ярости света и жары. Здесь она остановилась возле тоненьких грядок с нездешней почвой, явно привезенной издалека, орошаемых струйками воды, подведенной откуда-то извне: па грядках росли несчастные, хилые и бесцветные пинии, петунии и анютины глазки.
Сибилла наклонилась к этим европейским цветам, приподняла стебелек, поправила бутон. В движениях ее была не заботливость садовницы, а какое-то молитвенное преклонение, какая-то мольба. Может быть, об избавлении от одиночества?
От этих мыслей меня оторвал шум подъехавшей автомашины, которая резко затормозила перед самым домом — с той стороны, где глухие шторы были опущены.
V
Скрежет шин на жесткой почве еще звучал за окном, когда водитель вбежал в гостиную. По-видимому, он нс думал меня зчссь встретить. Трудно было ожидать, учитывая его рост и вес. что он сможет так мгновенно погасить свой порыв. Но он сделал это легко и точно, — подобная мускульная координация встречается только у профессионалов — боксеров, танцовщиков или акробатов.
В руке он держал кибоко — длинный хлыст из кожи носо-poi а.
— Приветствую вас в нашем доме,—проговорил он. Тон ею рокочущего голоса был искренним и открытым,—Я Джон Буллит, директор заповедника.
Я хотел было представиться, но он меня прервал:
— Знаю, знаю... Ваше имя зарегистрировано в книге прибывших. А поскольку вы наш единственный клиент... — Он нс и кончил фразу и спросил: — Виски?
Не ожидая ответ а. Буллит бросил свой кибоко па стул и направился к маленькому буфету с напитками в глубине компа I ы.
359
Поистине он был необычайно красив, в полном расцвете лет и сил. Очень высокий и длинноногий, с массивным костяком и плотной, .мощной мускулатурой. которая хоть и казалась тяжеловесной. но нисколько нс мешала быстроте и т иб-кости его движений. Упругая активная плоть была для него просто источником жизненной энергии, хранилищем сто силы. И даже солнце, которое жарило и пережаривало сто толами, сумело только придать его лицу цвет горелого дерева, но нс проникло дальше поверхности.
Одежда нс скрывала, а лишь подчеркивала эластичность и гладкость его кожи. Старые шор ты едва доходили до колен, рукава старой рубашки были закатаны выше локтей. Она была распахнута от горла до пояса и обнажала могучую трудь.
— За ваше здоровье. — сказал Буллит.
Прежде чем выпить, он поднес стакан к своему немното приплюснутому носу и вдохнул запах виски.
Его как будто вычеканенные ноздри быстро сжимались и расширялись. Квадратная челюсть слегка выступала вперед, и вместе с ней — нижняя губа, твердая и розовая. Жесткие спутанные волосы стояли рыжей, почти красной копной над выпуклым лбом, щеки были полные и упругие. Лицо его скорее напоминало маску, звериную морду. Но благодаря твердому абрису и мужественному выражению, оно обладало поразительной притягательной силой.
— Извините, сегодня утром я не мог вами заняться. — сказал Буллит между двумя глотками виски, — Уехал из лома затемно. Дело было срочное. Мне сообщили о двух подозрительных молодчиках в глухом углу заповедника. А там частенько пошаливают браконьеры... • Понимаеге. с.тоновая кость еще в пене, а рог носорога, растолченный в порошок, очень высоко ценится на Дальнем Востоке как возбуждающее средство. А всякие ловкие торговцы скупают здесь все и служат посредниками. Вот и выискиваются всякие негодяи: отравленными стрелами они пытаются убить моих слонов или носорогов.
— Вы их поймали? — спросил я.
— Нет, ложная тревога, — ответил Буллит и с сожалением посмотрел на свой хлыст, который он бросил, войдя в комнату,—Там оказались масаи.
В хриплом голосе Буллита я уловил потку особого почтения, которую уже замечал у всех англичан Кении, когда они рассказывали мне об этом воинственном племени.
— Масаи, — продолжал Буллит, — ничего не покупают и не продают. В них есть какое-то особое благородство.
Он хрипло рассмеялся и добавил:
360
— Но при всем их благородстве горе им, если они гронут моих львов.
Есть люди, с коюрыми бессмысленно грагить время на разные банальности и пустые слова, предписываемые правилами вежливости. Условности им ни к чему, потому чю они живут в своем собственном мире и сразу вводят вас в мот мир. Поэтому я сказал Буллиту:
-- Ваши львы, ваши слоны, ваши носороги. Похоже, вы смотрите на диких зверей, как на свою личную собственность.
— Они принадлежат правительству, — ответил Буллит,— а здесь его представляю я.
— Не думаю, чтобы вы руководствовались только чувством долга.
Буллит резко поставил свой наполовину полный стакан и зашатал ио комнате. Он ходил большими шагами. И все же его крупное тело, высокое и тяжелое, не задевало ни за один предмет.
Пробежав несколько раз из угла в угол и продолжая бесшумно двигаться, Буллит снова заговорил:
— После встречи с масаями я два часа ездил по зарослям, рассыпал соль на звериных тропах. Животные любят соль. Она их укрепляет. Можете считать, что я это делаю не только из чувства долга.
Буллит ходил все быстрее размашистыми, эластичными и неслышными шагами по затроможденной комнате.
— И земляные плотины, которые я возвожу, и желоба, которые приказываю копать, чтобы везде в любое время была вода, — это тоже не входит в круг моих обязанностей. И я выкидываю отсюда без всяких церемоний любых посетителей, если они гудками своих машин беспокоят животных.
Буллит резко остановился с гой легкостью, которую я уже подметил, и проворчал:
— Животные должны здесь чувствовать себя хозяевами. У них на это все права. Я не хочу, чтобы их тревожили. Пусть пи в чем не знают нужды. Пусть не страшатся человека. И живут счастливо. И гак оно будет, пока у меня хватит сил,—вы меня поняли?
Я с беспокойством смотрел в его расширенные, немигающие глаза. Откуда эта внезапная грубая вспышка? Невозможно. чтобы я был истинной ее причиной. Мое невинное замечание явно послужило только поводом, подходящим предлогом для извержения, которое готовилось уже давно. Но кому, на кого через мою скромную персону была обращена эта ярость и боль?
И вдруг взгляд Буллита утратил всю свою жестокость. Он
361
вскинул голову, так что его квадратная челюсть оказалась на уровне моего лба. Потом схватил стакан и осушил одним махом. Только тогда я услышал легкие шаги, которые он уловил раньше меня. Когда Сибилла вошла, лицо ее мужа было безмятежно спокойным.
VI
Они приблизились дру! к другу гак просто и так естественно. как будто сделали это совершенно бессознательно. Когда они встретились посреди комнаты, Буллит обнял молодую женщину одной рукой, и плечи ее скрылись под его мощной лапой. Другой рукой с удивительной нежностью он снял с нее темные очки. А потом рыжая львиная морда склонилась к бледному лицу, и он поцеловал Сибиллу в веки. Тело ее расслабилось, и она прильнула к этой горе мускулов. Это произошло так быстро и было так целомудренно, что я не испытал ни малейшего стеснения от их порыва. Каждое движение Сибиллы и Буллита было настолько естественно и чисто, что исключало всякую мысль о нескромности.
Просто муж и жена, разлученные ранним угром разными обязанностями, наконец-то встретились и обнялись. И больше ничего. Чего им скрывать? Но все, что может любовь принести двум существам, соединенным раз и навсегда их взаимной нежностью, уважением и верностью, все, что мужчина и женщина могут пожелать и получить друг от друга, чтобы заглушить скрытые сомнения и боль и быть друг для друга незаменимым дополнением, дарованным судьбой, — я это прочел и понял, — настолько чисты и красноречивы были лица Сибиллы и Буллита и каждое их движение.
Я вспомнил о маленькой белой церквушке среди диких зарослей, на склоне, откуда открываемся великолепный вид на царственную и дикую долину Рифта. Там Буллит обвенчался с Сибиллой. Наивная торжественность, абсолютная вера, великолепное одиночество вдвоем, которое было тогда им так дорого,— все это я сейчас мог представить себе без труда. С тех пор прошло... десять лет. Но для них, между ними, ничто не изменилось. И так продлится до скончания их дней, пока хоть самое слабое биение жизни будет оживлять это бледное лицо и эту почти звериную морду под копною рыжих волос.
Всего несколько секунд ушло на это безупречное слияние нежности и силы. Буллит убрал свою руку, Сибилла отодвинулась. Но я попал в ее поле зрения, и Сибилла сразу вспомнила обо мне, своем госте. Глаза ее, такие прекрасные, мгновенно
362
утратили блеск, утратили радость. Она скрыла их, опустив темные очки механическим резким жестом, который был мне уже знаком. Щеки ее подергивались. Нервы снова были на пределе. Однако то, о чем собиралась мне сообщить Сибилла, вряд ли могло оправдать такую перемену.
— Я очень сожалею, — сказала молодая хозяйка.- Мне так и нс удалось уговорить Патрицию выйти. Прощу ее извинить. Она не привыкла к обществу.
Буллит замер. Лицо его оставалось безмятежным. Но уловив его взгляд, я понял, что он сейчас предельно внимателен. И мне показалось, что я чувствую какую-то трудно определимую напряженность, когда сторонний наблюдатель иногда подмечает старое и затаенное несогласие, вновь возникшее между двумя людьми, которые гак давно живут вместе и любят друг друга.
— Ну это же понятно! — сказал я, смеясь. — Для дочери Килиманджаро что интересного во мне, в посетителе из иного, совсем ей не интересного мира?
Благодарность, отразившаяся на лице Буллита, была такой же неприкрытой, как и гнев за несколько мгновений до этого, неоправданный и несоизмеримый.
— Да, конечно, понятно, — сказал он негромко.
— Но послушай, Джон! —воскликнула Сибилла, и нижняя iy6a у нее задрожала.— Чем больше Патриция живет здесь, тем больше она дичает. Это же немыслимо! Надо что-то делать...
Буллит ответил еще тише и нежнее:
— Мы уже пробовали, дорогая, и ты это помнишь. В пансионате малышка заболела.
— Ей тогда было на два года меньше, — возразила Сибилла,—Сейчас другое дело. Мы должны думать о будущем ребенка!
На щеках молодой женщины вспыхнули красные лихорадочные пятна. И вдр\г она обратилась ко мне:
— Вы. наверное, тоже думаете, что Патриция сама будет пас когда-нибудь упрекать за то. что мы не дали ей xopourei о образования?
Буллит молчал, но не сводил с меня глаз — очень светлых и опутанных сетью кровавых сосудов.
И взгляд его, наполненный всей силой воли, на какую он юлько был способен, требовал от меня ответа противоположного. Каждый из них, жена и муж, искали во мне союзника в стародавнем споре, предметом которого была судьба маленькой девочки в сером комбинезончике, дочери рассвета и диких животных.
363
Что мог сказать случайный посетитель?
Я думал о Патриции, о ее стриженой круглой головке. И это воспоминание, только оно,—о котором не могли знать родители, — заставило меня решиться. И я сказал шутливым тоном, как человек, от которого ускользнула вся серьезность вопроса, вся его значимость:
— Видите ли, поскольку у меня самого нет детей, я всегда на их стороне. Поэтому считайте, что я — в лагере Патриции.
Последовала краткая пауза. Сибилла заставила себя улыбнуться и сказала:
— Извините, что мы вмешиваем вас в наши семейные дела. Вы ведь сюда приехали вовсе не для этого.
— Разумеется! — подтвердил Буллит.
Он улыбнулся мне, но на этот раз, как мужчина, вдруг встретивший после долгих лет разлуки старого товарища.
— Я вам кое-что покажу в нашем парке, — продолжал он. — Кое-что, чего почти никто не видел...
Он приподнял свою огромную лапу, собираясь дружески хлопнуть меня по плечу, но взглянул на жену и замер. Она была так далека от нас! И Буллит почти робко сказал:
— В честь нашего гостя ты могла бы тоже поехать 'с нами, дорогая. Как в старые добрые времена. Тебя это развлечет.
Вместо того чтобы ответить ему, Сибилла обратилась ко мне:
— Господи, что подумает Лиз, когда узнает, что вы даже не видели Патрицию?
— Лиз? — переспросил Буллит,—При чем здесь Лиз?
— Наш гость — ее друг, — ответила Сибилла. — Я не успела тебе рассказать. У него было письмо от Лиз, и. представь себе, он ее скоро увидит!
Каждый раз, когда Сибилла повторяла это имя, лицо ее оживлялось и молодело. И в то же время лицо Буллита замыкалось и черствело. В нем не оставалось больше и тени дружелюбия, которое он только что выказывал мне.
— Когда вы уезжаете? — спросила меня Сибилла.
— Завтра. — ответил вместо меня Буллит почти грубым тоном. — Сог ласно расписанию.
— Завтра? — воскликнула Сибилла,—Так скоро... Тогда я должна сразу сесть за письмо к моей Лиз. Мне столько нужно ей рассказать, столько поведать. Знаете, я чувствую ее более близкой, более живой, после того, как увидела вас здесь...
Буллит налил себе еще виски.
— Я даже не приняла вас как полагается, — продолжала Сибилла,— Прошу вас, приходите вечером на чай. К тому же вам
364
все равно нечего будет делать. Джон запрещает ездить по заповеднику после захода солнца. Правда. Джон?
— Фары слепят зверей. — проворчал Буллит.
— Приду с большой радостью. — сказал я Сибилле,—А с письмом нечего торопиться. Мой шофер может взять его хтром. перед нашим отъездом.
Буллит взглянул на меня сквозь стаканчик с виски.
— Не будете ли вы гак любезны объяснить мне. — вдруг спросил он. — почему ваш шофер ночевал в машине, хотя у нс-ю была койка в хижине? Может быть, этот джентльмен из Найроби брезгует спать под одной крышей с бедными африканцами из джунглей?
— Нет. дело вовсе не в этом, — ответил я, — Мы с Бого проделали длинный маршруг до озера Хиву. Там местных жигелей не пускают в гостиницы, разве что в собачьи будки. Вог Бог о и привык спать в машине. Он очень скромный человек, но у него есть чувство собственного достоинства.
— Джон, — торопливо сказала Сибилла. — пообещай мне. что ты уговоришь Патрицию, чтобы она не капризничала и пришла вечером на чай. Ведь надо, чтобы наш гость мог рассказать о ней Лиз?
Огромная рука, державшая хлыст из кожи носорога, стиснула рукоятку. Затем пальцы разжались, и он склонился своей львиной мордой к болезненно-бледному лицу Сибиллы.
— Обещаю тебе, дорогая.
Он коснулся губами волос жены. Она прижалась к его груди. и он обнял ее, как в минуту встречи, и с такой же глубокой любовью.
VII
Я вскоре простился. Сибилла меня нс удерживала. Она думала о своем письме и о назначенном на вечер приеме.
Выйдя из бунгало, я вынужден был остановиться, ослепленный и оглушенный внезапной атакой жары и света. Буллит стоял с непокрытой головой возле своего «лендровера» и отдавал приказы Кихоро, своему бывшему следопыту, одноглазому, скрюченному африканцу, сплошь покрытому шрамами. Буллит сделал вид, что не замечает меня. Но Кихоро своим единственным глазом бросил на меня быстрый, пронизывающий взгляд и о чем-то быстро заговорил со своим хозяином. Я повернулся и направился к своей хижине.
Когда я уже достиг границы поляны и входил в обрамляющие ее заросли, внезапно мою тень перекрыла другая. Я остановился. Возле меня возвышался Буллит.
365
Я испытал необычное и мгновенное ощущение свежести: он был такой огромный и широкоплечий, что закрывал меня от солнца. Но в то же время я почувствовал беспокойство. Зачем Буллит пошел за мной и настиг в этом месте своей бесшумной, всякий раз поражавшей меня походкой? Что ему понадобилось?
Буллит, явно избетая моего взтляда, смотрел поверх моей I оловы на колючие деревья. Руки ei о висели неподвижно вдоль тела, но кончики пальцев с широкими, короткими и обстриженными до мяса ногтями нервно постукивали по бронзовым ляжкам. Похоже, он был смущен.
— Если не возражаете, — наконец сказал он, откашлявшись.—я пройдусь с вами. Мне надо в деревню, она рядом с вашим лагерем.
Он шел как охотник в зарослях: немного наклонившись вперед, уверенными быстрыми шагами. Я едва поспевал за ним. Мы почти сразу же оказались в центре зарослей. И тут Буллит повернулся и преградил мне узкую тропу. Он уперся сжатыми кулаками в бедра. Глаза его с красными искорками внимательно изучали меня. Глубокие морщины обозначились на лбу между волосами и взъерошенными рыжими бровями. У меня мелькнула мысль, что сейчас он кинется на меня и убьет одним ударом. Дикая, конечно, мысль. Но мне уже начинало казаться, что Буллит ведет себя как ненормальный. Нужно было как-то прервать наше молчание, сливавшееся с безмолвием земли и зарослей.
— В чем дело? — спросил я.
Буллит медленно сказал вполюлоса:
— Этим утром вы были совсем рядом с большим водопоем.
Передо мной стоял человек устрашающей физической силы, и я нс мог понять, не мог предвидеть его намерения. Однако первое, о чем я подумал, это о Патриции и о том, что она меня предала. Мне было так обидно, что я невольно спросил:
— Значит, ваша дочь донесла на меня?
— Я не видел ее со вчерашнего дня, — ответил Буллит, пожимая плечами.
— Однако вы знаеге, что я был с нею там. где мне быть не положено.
— Вот об этом я и хочу с вами поговорить, — сказал Буллит.
Он колебался. Складки на лбу под его всклокоченной рыжей шевелюрой стали еще глубже.
— Не знаю даже, как вам объяснить... — наконец проворчал он.
366
— Послушайте. — сказал я,—В любом случае я просто не знал, что это место запрещено для посетителей. Но если вы считаете, что ваш долг немедленно выдворить меня, — ничего не поделаешь! Я уеду не завтра, а через час. вот и все.
Буллит покачал головой и улыбнулся едва заметной, робкой улыбкой, от которой его львиная морда приобрела какое-то странное очарование.
— Даже если бы мне хотелось выкинуть вас отсюда, я бы не смог, — сказал он. — Сибилла уже вся в мечтах о своем приеме. У бедняжки немного таких развлечений.
И сразу освободившись от всякого стеснения. БузТлит сказал мне с предельной высокой простотой, которая наконец-то была естественна для всего его облика:
— Благодарю вас!.. Искренне благодарю вас за то, что вы не сказали моей жене, чю видели на рассвете Патрицию там, где вы ее видели.
Буллит отер тыльной стороной ладони взмокшее лицо. Я видел, как он вернулся после долгой поездки под палящим солнцем без единой капли пота на лбу. А сейчас мы стояли в тени гигантских колючих кустарников. Я не знал, что ему сказать.
В нескольких метрах от нас ангилопа-импала одним прыжком пересекла тропинку. Какие-то птицы взлетели из подлеска. Слышалось верещание обезьян.
— Если моя жена узнает о том, что делает Патриция каждое утро, — заговорил Буллит. — тогда...
Он мучительно подыскивал слова, снова отер пот со лба и наконец глухо закончил:
— Тогда всем нам будет очень плохо.
Он взъерошил свою жесткую рыжую 1риву и перенес тяжесть тела с одной ноги на другую.
— Я только хочу понять, — продолжал Буллит. — почему вы промолчали? Вы ведь ничего не знали. Неужели Сибилла сказала вам что-то такое, что вас насторожило?
— Вовсе нет, — ответил я, — Да и я сам нс могу объяснить, какое чувство помешало мне заговорить. Сказать правду, вс греча с вашей дочерью показалась мне чайной, о которой никто не должен знать, кроме нас двоих.
— Но почему?
— Почему?
Я умолк, боясь показаться смешным. А затем, — наверное, потому, что вокруг дышали и невнятно потрескивали заросли и потому что в маске Буллита было нечто от звериной простоты,— я решился. Я рассказал ему об инстинкте, который влек меня к диким животным, так чудесно собравшимся у подножья Килиманджаро, о том, как мне хотелось удостогться их
367
запретной для меня дружоы и как маленькая девочка в сером комбинезончике на несколько мгновений приоткрыла мне дверь в это царство.
Вначале, смущенный этой своей исповедью, я не поднимал глаз от земли, покрыл ой сухой травой и колючками, и видел только ноги Буллита — цвета темной 1лины. высокие и мощные, как колонны. Однако он слушал с напряженным вниманием, о чем я мог судить по глубокому ритму его дыхания, и это избавило меня от робости. И я продолжал говорить, уже глядя ему в глаза. Ни один мускул не дро! нул на его лице, но взгляд выражал счастливое недоверие. Когда я кончил, он медленно, с трудом произнес:
— Значит... вы тоже думаете... вы, городской человек... что у Патриции с животными что-то такое... такое, чего нельзя... к чему нельзя прикасаться?..
Буллит умолк и. сам тою не замечая, взъерошил свою рыжую шевелюру. Он смотрел на меня совсем по-другому, словно мучительно пытался отыскать во мне признак какого-то уродства или скрытого порока.
— Но если так, — спросил он, — если так... как же вы можете быть другом Лиз Дарбуа?
— Я совсем ей не друг, — отрезал я. — Отнюдь нет. Я с ней едва знаком и не претендую на большее.
Та же улыбка, которую я уже заметил, — неуверенная, робкая и такая теплая! — появилась на губах Буллита.
— Признайтесь, — продолжал я,-из-за этой молодой особы вы бы. наверное, с удовольствием попотчевали меня своим хлыстом.
— О. еще как — бог свидетель! — просто ответил Буллит.
И вдруг разразился громовым и наивным хохотом — хохотом ребенка и людоеда. Его раскаты, казалось, заполнили все колючие заросли. Между приступами смеха ему удалось проговорить :
— Бо1 свидетель! Я бы с удовольствием попотчевал вас кибоко!
И он опять захохотал и, задыхаясь, повторял:
— Кибоко!.. Кибоко!.. Кибоко!..
Это было так заразительно, что я не мог удержаться. Само слово кибоко казалось мне таким смешным! И я тоже хохотал на этой тропе между зарослей, глядя в лицо Буллиту, хохотал до слез! Вот тогда мы и стали друзьями.
Когда этот приступ миновал. Буллит заговорил со мной снова, но теперь уже как с близким человеком, которому известны все сокровенные тайпы его семьи.
— Просто нельзя представить, — i оворил он с еле сдержи-
368
ваемои яростью, — сколько мук, сколько горя может причинить такая самодовольная, пустая кукла, как эта Лиз,—на расстоянии в десять тысяч миль!
— И даже не зная, и даже не желая этого, — добавил я.
Буллит упрямо мотнул своей львиной мордой и проворчал:
— Мне наплевать, Я ее ненавижу. Я думаю только о Сибилле и о малышке.
Он развернулся на пятках и пошел вперед. Однако не так быстро, и голова его, — я это видел, — то и дело склонялась. Он раздумывал. Затем начал говорить, не оборачиваясь. Спина его заслоняла мне горизонт. Фраза следовала за фразой в ритм наших шагов. Он говорил:
— Не считайте меня совсем сумасшедшим, потому чго я разрешаю Патриции бегать одной в зарослях и приближаться к диким животным, как ей хочется. Прежде всего, она обладает над ними властью. Это есть у человека или этого нет. Можно знать животных до конца, но это совсем другое. Вот я, например. Я провел всю жизнь среди животных, и все равно ничего похожего. Власть — это от рождения. Как у малышки.
Я следовал за Буллитом, стараясь ступать в такт его шагов, чтобы не помешать, не спугнуть этот хриплый медлительный голос, который вновь вводил меня в таинственный мир Патриции.
— Я знал несколько человек, которые обладали властью, — говорил Буллит. — Белых и африканцев... особенно африканцев. Но ни одного такого, как Пат. Она родилась с этим даром. И еще она выросла с животными. А потом,—тут Буллит на миг заколебался, — она никогда не делала им зла. Она их понимает. и звери ее понимают.
Я не удержался от вопроса:
— И этого достаточно для ее безопасности?
— Она в этом уверена. — ответил Буллит, не сбавляя шага,— А она должна знать лучше, чем мы. Но я не такой доверчивый. Кихоро охраняет ее по моему приказу.
— Это тот калека? — спросил я.
Буллит немного ускорил шаг и ответил:
— Нс заблуждайтесь... Кихоро изувечен, но он ловок, как леопард. Будь я на его месте. Патриция сразу бы услышала, что я иду за ней или брожу где-то поблизости. А я. слава богу, знаю свое ремесло. Кихоро же следует за ней тенью, и она ни о чем не подозревает. И пусть у него всего один глаз, он стреляет быстрее и точнее меня. Хотя я считаюсь одним из лучших стрелков во всей Восточной Африке.
Буллит обернулся. В глазах его загорелся странный огонек, а голос сразу помолодел.
369
— Знаете, раньше, когда Кихоро шел на самого опасного зверя.—льва, слона и даже буйвола,—он всегда брал только один патрон? И когда-то...
Буллит резко оборвал фразу и. словно чтобы наказать себя за оплошность, смысл которой от меня ускользнул, сильно прикусил нижнюю губу.
— Но когда он охраняет малышку, — сказал он, — у Кихоро всегда полный патронташ.
Тропа расширилась. Мы прошли несколько шагов рядом.
— И конечно, это Кихоро рассказал вам о моей встрече с Патрицией? — спросил я.
— Да. — ответил Буллит. — Только смотрите, чтобы она не узнала, что за ней следят. Это испортит ей всю игру. А игра — ее единственная радость, которая у нее здесь есть.
Мы приблизились к группе хижин, не похожих на лагерь посетителей. Незаметно для себя я дошел вместе с Буллитом до африканской деревни.
VIII
Здесь, в двух десятках соломенных хижин, жил весь персонал заповедника: рейнджеры, клерки, слуги и их семьи. В более основательных зданиях размещались электростанция, ремонтная мастерская, склад горючего и отдельно — склады продовольствия и одежды.
Население деревушки сразу окружило Буллита. Все рейнджеры были в форме: полотняных куртках цвета хаки с большими металлическими пуговицами, в шортах и шапочках из той же материи, с патронташами на поясе. Механики носили какие-то лохмотья; слуги — длинные белые рубахи, перехваченные в поясе скрученными синими кушаками; клерки — европейские костюмы, даже с галстуками. На хлопчатых одеяниях женщин самые яркие, самые кричащие и самые несовместимые цвета каким-то образом всегда удачно сочетались. Дети бегали голышом.
Прием, оказанный здесь Буллиту, не оставлял никаких сомнений. Рыжий гигант, хозяин королевского парка, был в деревне желанным гостем. Его встретили радостными возгласами и веселыми куплетами. Горячая и наивная радость сияла на черных лицах.
Буллит бросил мне взгляд, который означал: «Видите? И это несмотря на кибоко».
Но я прочел в его глазах прежде всего бесконечную самоуверенность, которую столько раз выказывали передо мной
370
старые колонисты и их сыновья: уверенность в превосходстве белой расы над африканцами, этими детьми природы, которые якобы уважают и любят только сильных людей. Я не разделял этих убеждений. Они могли существовать лишь до тех пор, пока сами африканцы в них верили. Но теперь с этим покончено. Лишь отдельные люди, благодаря их личному превосходству, какому-то высшему инстинкту, казалось, еще поддерживали ну легенду. К тому же сохранившуюся только в затерянных богом забытых краях, куда еще не дошли великие веяния современности. Приближалось время, и уже пришло, для совершенно иных отношений между людьми разного цвета. Однако сейчас мне не хотелось терять времени, которого оставалось 1ак мало, на бесполезные споры с Буллитом. Он бы не стал меня слушать. Он был уверен в своей непогрешимости.
Веселыми шлепками он разогнал осаждавшую его ребятню, от воплей которой звенело в ушах, добродушно покатал в пыли голопузых, восхищенных мальчишек. Затем созвал рейнджеров.
Атмосфера сразу переменилась. Молча, неподвижно вытянув руки по швам и сдвинув пятки, они выслушали его распоряжения и разбежались по своим хижинам.
— Ну, дело сделано. — сказал Буллит. — Теперь они ни на миг не будут спускать глаз с масаев, — всю неделю, пока те здесь пробудут.
— Вы позволяете им разбивать стоянки в заповеднике? — удивился я.
— Приходится, — ответил Буллит.—Эта территория всегда им принадлежала, да они и не доставляют особых хлопот. Держатся всегда на отведенных пастбищах.
— Зачем же тогда за ними так тщательно следить?
— Из-за львов, — сказал Буллит, — по традиции высшая честь для масая — убить льва копьем и кинжалом. Это запрещено правительством. Но они все же пытаются, тайком. Мпо-। нс по1ибают. Им это безразлично, — Буллит пожал плечами.— Да и мне тоже. Одним больше, одним меньше... Но я не могу допустить, чтобы они убивали моих львов.
Рейнджеры выбегали из хижин с карабинами в руках и полными патронташами на поясе и исчезали в зарослях.
Я уже хотел вернуться к себе, но Буллит меня удержал. — Подождите немного... Мне еще надо зайти к электрикам. Он исчез в гараже, ые шумели моторы.
И тогда мгновенно и бесшумно, явно следуя давно вырабо-1аиной тактике игры, чернокожие ребятишки сосредоточились но обеим сторонам от двери. Когда Буллит вышел, они кину-1ись на него.
371
Буллит сделал вид, что испуган, поражен и не знает, как защищаться. Мальчишки и девчонки гроздьями висли на его сапогах, на шортах и визжали от удовольствия. Все население деревушки собралось вокруг. Весело смеялись крупные белые зубы.
И вдруг круглая стриженая головка прорвала ряды зрителей, и позади Буллита появился растрепанный чертенок. Диким воплем он заставил чернокожую ребятню на миг pacciy-питься, вскочил на бедро Буллита, уцепился за ei о волосы и одним движением взлетел на его плечо.
Все произошло настолько быстро,— к тому же маленькая девочка была в новом комбинезоне голубого цвета, — что я не сразу узнал силуэт, шею и прическу Патриции. Буллит стоял ко мне спиной, поэтому я не видел выражения ее липа, но о нем нетрудно было догадаться по жестам. Левой рукой она крепко обхватила подбородок Буллита, а правой сбила на землю его широкополую охотничью шляпу. Затем обеими руками впилась в рыжую шевелюру и начала ее дергать и мять.
Патриции не нужны были слова: все в ней говорило о жажде ласки и торжестве обладания.
«Посмотрите на этого гиганта, хозяина королевског о заповедника! — кричал каждый ее жест. — Посмотрите на него! Он мой! Только мой. И я делаю с ним, что хочу».
И Буллит, по чьим ребрам стучали детские пятки, а голова которого раскачивалась во всех направлениях, напрягал спину, вытягивал шею и хохотал от счастья.
Патриция бросала по сторонам опьяненные, сверкающие взгляды. И должно быть, заметила меня. Лицо ее сразу вытянулось. Она соскользнула с Буллита, как по стволу дерева, бросилась на чернокожих ребятишек и увлекла их за собой. Они покатились все вместе — кучей, в которой ничего нельзя было различить.
Буллит подобрал свою охотничью шляпу, но прежде чем надеть ее, медленно и нежно пригладил массивной рукой рыжую гриву, растерзанную Патрицией. Смутная улыбка, полная гордости и обожания, скользнула по его лицу.
— Пойдемте, — сказал он наконец. — Я вас провожу.
Я с сожалением отвернулся от вихря красной пыли и черных тел, где то появлялся, то исчезал голубой комбинезон.
IX
Оказалось, что моя хижина находится совсем рядом. Деревушка и лагерь посетителей были так хорошо замаскированы и отгорожены друг от друга зарослями колючих кустарников,
372
что образовали как бы два отдельных, замкнутых поселения, незримых и недоступных одно для другого.
У своей веранды я спросил Буллита:
— Виски?
И не ожидая его ответа, так же, как и он в своем доме, достал и откупорил бутылку.
Был полдень. Проникая сквозь вертикальное отверстие в кровле веранды, свет лежал на полу, как лист раскаленного железа. У деревьев не осталось больше теней.
Мы выпили без разговора, в дружелюбном многозначительном молчании. Посреди опаленного зноем мира, готового, казалось, расплавиться, сидели двое мужчин под одной кровлей, скованные одинаковой истомой, предаваясь одинаковой счастливой лени и ощущая во рту и крови одинаковое тепло алкоголя. Двое мужчин, в полном согласии между собой, чувствующих, как вызревает их дружба.
— Жалко, что вы уезжаете так быстро... жалко,—голос Буллита был еле внятен. — Вы в самом деле не можете задержаться?
Я ответил, едва шевеля губами:
— Невозможно... билет на самолет заказан.
Буллит вздохнул.
— Жалко... В кои-то веки приехал приличный посетитель...
Он допил остатки виски и заглянул в стакан. Я налил ему снова.
— Туристы... Вы не знаете эту породу, — сказал Буллит.
И неторопливо отхлебывая по глотку, заговорил об одной даме, которая не могла обойтись без своих драгоценностей даже здесь, у подножья Килиманджаро, и как однажды утром на ее глазах их утащила прямо со столика обезьяна. Он рассказал о людях, которые страдали, потому что в хижинах не было холодильников. И о других, которые в поисках острых ощущений ночевали снаружи. И еще о тех, кто думал найти в заповеднике помосты на деревьях, откуда по ночам можно наблюдать за животными при свете прожекторов, попивая шампанское, как в знаменитом отеле «Тритопс» в Нийери. И о влюбленных, награждавших друг друга именами диких животных...
— И подумать только, — закончил Буллит, оживляясь. — если один из таких типов по глупости, по неловкости или просто из идиотского тщеславия нарушит правила заповедника и попадет в лапы благородного зверя, то я со своими рейнджерами обязан убить зверя!
— А что бы вы делали, — спросил я, — если бы это не было вашим долгом?
373
— У долга единственная хорошая сторона — он исключает всякие вопросы и колебания, — ответил Буллит.
Я хотел возразить, но внезапно он жестом призвал меня к молчанию. Затем предложил взглянуть вверх, куда указывал его палец.
В нескольких шагах от веранды, возвышаясь над ветвями акации и как бы подвешенная над ними, осторожно покачивалась вытянутая узкая голова с наивной плоской мордой, усеянной табачно-желтыми пятнами, с маленькими треугольниками ушей и длинными, густыми черными ресницами над бархатными глазами томной гурии. Молодая жирафа осторожно и грациозно отыскивала себе пищу среди колючек. Позади нее появилась другая голова, гораздо крупнее.
— Это мама, — прошептал Буллит едва слышно.
Кроме ее головы, мы видели только длинную шею с муаровыми разводами, которая медленно покачивалась, как стебель цветка. Мать принялась пощипывать листья на вершине дерева, как раз над юной жирафой, и получилось так, что над первой головой возникла вторая, точно такая же: пятнистая морда, острые ушки и огромные, словно накрашенные тушью ресницы. Затаив дыхание, я любовался этим двуголовым чудищем.
Головы медленно передвигались от ветки к ветке, все время одна над другой, и наконец исчезли.
— Вы видите, как здесь животные доверчивы, как они счастливы,— сказал Буллит. — А ведь жирафы — они из самых пугливых. И все же они доходят вплоть до хижин.
Он опустил подбородок на кулак. Кулак казался еще огромнее, подбородок — еще квадратнее. Выпитый алкоголь умножил и оживил красные прожилки в его глазах. И все же эту г рубую рыжую морду озаряла какая-то светлая радость и робкая надежда на осуществление доброй мечты. Я не верил своим глазам.
— Что, хороша морда для няньки диких животных? — спросил мой гость.
— Да, действительно, — отозвался я. — В Найроби мне i ово-рили о великом Булле1 Буллите совсем другое.
— Булл Буллит? — медленно переспросил хозяин заповедника.
Подбородок его еще тяжелее оперся на кулак, лицо стало замкнутым.
— Булл Буллит... — повторил он,—Давно не слышал я этого прозвища.
1 Б у л л — буйвол (англ.).
374
— Однако оно вам подходит,—сказал я.
Мой гость медленно поднял тяжелую голову.
— О, я знаю,—сказал он.—И я сделал все возможное, чтобы его прославить. Булл Буллит — браконьер, охотник за бивнями слонов и рогами носорогов, Булл Буллит — профессионал, наемный стрелок, Булл Буллит — истребитель крупной дичи в целых провинциях...
— Такая легенда ходит о вас по всей Восточной Африке,— сказал я.
— И это правда.
Буллит резко встал, одним шагом достиг края веранды и обеими руками вцепился в барьер. Дерево застонало под его пальцами.
— А что я мог сделать? — спросил он.
Он обращался не столько ко мне, сколько к поляне, к водопою и к Килиманджаро, неподвижной и мертвенно-бледной под неподвижным, мертвенно-бледным небом.
Буллит снова сел за стол и сказал:
— Чтобы я лучше учил азбуку, мне подарили карабин. Мне не было и десяти, когда отец взял меня с собой в сафари. Меня убаюкивали, меня пичкали, меня обкармливали, черт побери, охотничьими историями и рассказами о знаменитых стрелках. Меня научили выслеживать дичь не хуже африканцев и посылать пулю точно между глаз или прямо в сердце. А когда я захотел зарабатывать на жизнь карабином, отец вдруг взбесился. Он потребовал, да, именно потребовал, чтобы я отправился в Англию, в пансионат.
До сих пор Буллит словно разговаривал сам с собой, но теперь он призвал меня в свидетели:
— Вы можете себе' это представить? Общая спальня, столовая. классы,—и все это вместо лагерных костров, солнца над зарослями и свободных, диких зверей... Мне оставался один путь, и я его избрал. Я ушел из дома с карабином и патронташем, зарабатывать себе на жизнь. И я зарабатывал. Вполне прилично.
Последние слова Буллит произнес печально и глухо. Он умолк, и на лице его было такое мечтательное, снисходительное и недоверчивое выражение, какое бывает у стариков, когда они вспоминают безумства и радости своей юности, словно >го не они сами прожили такую жизнь. А ведь Буллиту не было и сорока!
Я без труда следил за воспоминаниями моего сурового го-сгя. Его прошлое, прошлое пирата саванн и разбойника джун-। лей. было известно от берегов Индийского океана до великих африканских озер. В барах Найроби, в отелях Уганды, на план
375
тациях Танганьики или Кении всегда можно было найти людей, готовых порассказать о подвигах Булла Буллита в его ie-роическую эпоху. Один прославлял его силу и выносливость, другой — его невероятное упорство, третий — его храбрость, четвертый — его безошибочное чутье и его руку, не знавшую промаха. И каждый в доказательство своих слов приводил удивительные примеры.
Орды слонов, истребленных ради слоновой кости, предназначенной для индийских перекупщиков, стада буйволов, уничтоженных ради продажи вяленого мяса, бесчисленные хищники, убитые из-за их ценных шкур. Правительственные миссии поручали Буллиту уничтожение хищников в некоторых районах, где они не давали житья населению. Мноюдневныс засады в конце концов избавляли целые деревни, трепетавшие перед львами-оборотнями и леопардами-колдунами, от этих пожирателей скота и людей. Годы странствий и преследований, терпения и риска, и все это — в мире зверей и бесконечных зарослей под созвездиями африканских ночей... Вот образы, которые, наверное, возникали в памяти Буллита. Мое предположение переросло в уверенность, когда он мечтательно сказал :
— Кихоро все это помнит.
Звук собственного голоса вернул его к реальности и к сегодняшнему дню. Но еще не до конца, потому что он спросил:
— Неужели это возможно?
И видя, что я не понимаю, к чему относится этот вопрос, нетерпеливо продолжал:
— А ведь все очень просто. Чтобы убивать зверей, надо их хорошо знать. А чтобы их знать, надо их любить, и чем сильнее ты их любишь, тем больше убиваешь. Но на деле все гораздо страшнее. Именно любовь к ним побуждает их убивать и приносит охотнику радость. И тогда не важно, голоден ты или нет, получишь ты выгоду или сам приплатишь, с лицензией или без нее, на разрешенных участках или на запрещенных, опасное или беззащитное. — тебе уже все равно. Даже если зверь прекрасен и благороден, даже если он трогает тебя до 1 дубины сердца своей грацией или мощью, ты все равно убиваешь, убиваешь и убиваешь... Но почему?
— Не знаю, — ответил я. — Может быть, в тот миг. когда вы спускаете курок, вы чувствуете, что животное действительно вам принадлежит.
— Возможно, — сказал Буллит, пожимая плечами.
Стадо газелей промчалось по середине поляны на фоне Килиманджаро. Их тонкие рога, откинутые далеко назад, почти горизонтально, напоминали своим изгибом крылья.
376
Булли г проводил их взглядом и сказал:
— Сегодня мою душу наполняет радость, когда я их вижу, просто вижу. Но раньше я выбрал бы самую крупною, самую быстроногую, с самой красивой шкурой, и я бы не промахнулся.
— Это ваша женитьба все изменила? — спросил я.
— Нет.— ответил Буллит,—Это произошло до того, как я встретил Сибиллу. И это тоже необъяснимо. В один прекрасный день звучит выстрел, и зверь падает, как обычно. Но вдрут отдаешь себе отчет, что тебе это безразлично. Радость кровопролития, которая была самой сильной из всех, ее вдруг нс стало, исчезла!
Буллит пригладил широкой ладонью рыжую шерсть на своей обнаженной груди.
— Но ты продолжаешь убивать по привычке, пока не приходит другой день, когда уже нет сил продолжать. И ты понимаешь. что любишь зверей ради того, чтобы видеть, как они живут, а не как они умирают.
Буллит дошел до ступеней веранды и окинул взглядом бесконечный пейзаж, затянутый дымкой зноя.
— И я не один такой. — это уже случилось со многими. Все директора национальных парков — бывшие профессиональные охотники, раскаявшиеся убийцы. — Он горько усмехнулся, — Но раз уж я зашел дальше всех по пути убийства, я пойду дальше всех и в обратном направлении. Наверное, это у меня в крови. А кроме того...
Не закончив. Буллит устремил взгляд в 1 лубь поляны, i де водная поверхность в этот час лишь угадывалась по тусклым огсвстам. Он спросил:
— Это вон там Патриция вошла в стада животных?
— Да. гам,—ответил я,—Это надо было видеть своими глазами, чтобы поверить.
— Koi да у тебя пег перед ними вины, животные это знают. — сказал Буллит.
Он повернулся ко мне, словно пытаясь найти в моих чертах, как бывало уже не раз, ответ на мучивший его вопрос. И наконец сказал:
— По словам Кихоро. малышка долго с вами говорила.
— Патриция отнеслась ко мне по-дружески, — сказал я.—А йогом вдруг вспомнила, что я завтра уезжаю. И я перестал быть ее другом.
— А, понятно. — пробормотал Буллит.
Он закрыл глаза. Плечи его опустились, руки бессильно повисли. У него был вид большого и очень больного зверя.
377
— Неужели ей суждено одиночество? — пробормотал Буллит. Он открыл глаза и спросил меня: — Вы в самом деле не можете задержаться еще немного?
Я не ответил.
— У нас каждый день утром и вечером радиосвязь с Найроби, — робко сказал Буллит, — Вы можете изменить дату отлета.
Я не ответил.
— Наверно, у каждого в жизни свои дела и обязанности. — сказал Буллит.
Он ушел, даже не взглянув на меня. Точно так же, как тогда Патриция.
X
Я покинул веранду, чтобы позавтракать в хижине. Остроконечная соломенная крыша и стены, обмазанные толстым слоем глины, создавали внутри некое подобие прохлады.
Бого открыл консервы и бутылку пива. Я спросил его. не видел ли он Патрицию.
— Нет, месье, — сказал он и умолк.
Зная его, я ни на что другое и не рассчитывал. Однако на сей раз маленькие геометрические фигурки на его лбу и щеках, — треугольники, кружки и квадратики, образованные морщинами, — как-то странно зашевелились. И словно против воли он продолжал:
— Я больше не видел белую девочку, но все в деревне говорили мне о ней.
Бого замолчал в нерешительности. Я сделал вид, что поглощен едой. Как ни удивительно, сегодня он обязательно хотел мне что-то рассказать, но любой вопрос мог его насторожить.
— Люди ее очень любят,—снова заговорил Бого,—Очень сильно любят. Но они ее боятся.
— Боятся! —воскликнул я.
— Она колдунья среди диких зверей, месье, — сказал Бого. понижая голос,—Мне поклялись, что отец ее — лев.
Я вспомнил львиное лицо Буллита и спросил:
— Эти люди хотят сказать, что ее отец похож на льва?
— Нет, люди говорят, это настоящий лев, месье. — настаивал Бого.
Голос его утратил обычное бесстрастие, а сплошь покрытое морщинами лицо из черного стало серым, словно обесцвеченное ужасом. Между тем Бого был христианином, одевался по-европейски и читал кенийские газеты на английском языке.
378
— Ты думаешь, это возможно? — спросил я.
— Все возможно, месье, — очень тихо ответил мой шофер,— Все возможно, если бог дозволит.
О ком он думал — о боге христианских миссионеров или о других, более древних и могущественных богах африканской земли ?
Он продолжал почти шепотом:
— Люди видели эту девочку в зарослях; она лежала рядом с отромным львом, и лев держал ее в лапах, как своего ребенка.
— Кто это видел? —спросил я.
— Люди,—ответил Бого.
— Какие люди?
— Люди, которые видели, люди, которые знают, — ответил Бою.
Он смотрел на меня робким взглядом. Я не мог понять, чего он хочет, — чтобы я его разуверил или чтобы я разделил с ним страх.
— Полно, Бого, — сказал я. — успокойся. Вспомни, сколько всяких историй мы наслышались за время нашего путешествия — гы ведь сам их мне переводил!.. В Уганде видели лю-дей-пангер, в Танганьике — людей-змей. А около озера Виктория нашлись даже такие, кто говорил с самим Луте.мбе. великим богом-крокодилом, которому две тысячи лег.
— Эго правда, месье, — согласился Бого.
Убедил ли я его? Голос Бого стал снова бесстрастным. А по лицу нельзя было ни о чем догадаться.
В хижину вошел рейнджер. Бого перевел его слова. Рейнджер прислан в мое распоряжение для осмотра заповедника. А ого требуют правила. По территории национального парка запрещено передвигаться без вооруженной охраны.
Рейнджер с карабином сел на переднее сиденье рядом с Boid. Я устроился сзади.
Заповедник был огромен. Он простирался на десятки и де-ипки миль: здесь были кустарниковые заросли и леса, саванны. холмы и скалистые утесы. И над всеми этими раскаленными зноем дикими пространствами возвышалась колоссальная масса Килиманджаро с его снежной шапкой. Животные были повсюду. Никогда еще не видел я столько семейств жирафов, столько скачущих антилоп, убегающих зебр и страусов или таких огромных стад буйволов.
Не было никаких оград и никаких видимых знаков, которые о1 делили бы заповедник от окружающих зарослей. Граница cj о значилась только на картах и в кадастрах. И тем не менее животные каким-то образом чувствовали, знали,— и передава
379
ли друг другу эту уверенность на своем таинственном языке, -что здесь они под защитой, здесь их убежище.
Изобилие животных и великолепие природы сначала очаровывали. Но очень скоро я почувствовал, что все эти чудеса вызывают у меня раздражение, даже боль. Каждый раз. когда я хотел остановиться и приблизиться к животным, рейнджер не разрешал мне отходить дальше нескольких метров от дороги и при этом все время держался рядом. Каждый раз. когда я хотел свернуть на одну из сотен троп, которые вели к лесам или холмам, к тенистым рощам и звериным логовам, рейнджер меня останавливал. Мы не имели права отступать от установленного официального маршрута, то есть от одной-единственной широкой дороги, пересекавшей заповедник во всю его длину, с короткими редкими ответвлениями, проложенными Буллитом.
Я вспо.мнил его слова о посетителях и о том, как ему приходится их оберегать. Я был одним из таких посетителей, не меньше и не больше.
Если бы я прожил этот день в заповеднике, как все обычные посетители, я бы наверняка с восторгом восхищался его богатствами и не роптал на общие правила. Но Буллит обещал открыть мне его тайны и убежища зверей. А главное, главное — я видел на рассвете дня вместе с Патрицией сборище зверей близ водопоя.
Время от времени рейнджер протягивал налево или направо свою длинную руку, черную и костлявую, и говорил:
— Симба.
— Тембо.
Эти слова, единственные, которые я понимал на его языке, означали, что там, в далеких колючих зарослях, для меня запретных, обитают львы, а там, за вулканическими холмами, куда я тоже не могу добраться, бродят стада слонов. А моя машина продолжала трястись по предписанной дороге. У меня было чувство, что меня наказали, обманули, лишили самого важного, обокрали. Вконец измученный к тому же пылью и жарой, я не выдержал и приказал Бого возвращаться в лагерь.
Перед моей хижиной рейнджер сдвинул черные босые пятки, откозырял мне костлявой черной рукой, вскинул карабин на плечо и удалился в сторону деревни с улыбкой, такой же сверкающей, как пуговицы на его куртке, плоские и отполированные до блеска. Он выполнил свою миссию: уберечь меня от животных и от самого себя.
Я взглянул на солнце. До чайной церемонии в бунгало Буллитов оставалось не меньше часа. Как убить это времй?
380
Знойная дымка уже рассеялась. Небо было воплощением юности и чистоты. Свет и тени вновь заиграли на земле и на склонах гигантской горы. На вершине в форме стола или фантастической плоской плиты, белой, как алтарь, воздвигнутый для жертвоприношений богам мира, неподвижные вечные снега начинали жить своей таинственной жизнью; они словно закипали, превращались в пену, с кратерами и гребнями, то розовыми, то оранжевыми, то перламутровыми, то золотыми.
Животных в глубине поляны не было видно. Птицы молчали. Обезьяны прекратили свои ссоры. Ни одна травинка вдоль дорожки, ни одна ветка на деревьях не шевелилась. То был час молчания, отдохновения и покоя, который обретал здесь божественное величие. Так сумерки извещали о своем приближении. Даже солнце, казалось, остановило свой бег, прежде чем уступить все свои создания темным покровам ночи.
— Какие будут приказания, месье? — спросил Бого.
Я вздрогнул, но не от звука его голоса, а потому, что он вернул меня к действительности, заставил осознать, кто я и где. А перед этим была минута или секунда, а может, одно мгновение, — откуда мне знать и важно ли это! — когда я вырвался из тесных границ человеческого существования и затерялся, слился с бесконечной вселенной, — я был этой вселенной, и вселенная была во мне.
Но Бого заговорил, и я сразу почувствовал себя скованным и уменьшенным до моей ничтожной сущности, словно насильно втиснутым в свою собственную шкуру.
Я теперь был вынужден отдавать приказания, действовать, что-то делать. А что достойного можно было сделать в этот час, когда на заросли и горные снега Африки опускался вечер?
И тогда из-под прикрытия колючих кустарников вышли два человека, два масая.
XI
В том, что они принадлежали к этому народу, я уверился сразу, несмотря на мой малый опыт. Путешественник может легко перепутать туземцев далууо, умбу, вакамба, кикуйю, меру, кипсигов или других народов Кении. Но если он хоть раз встретит на широких выжженных равнинах или в знойных зарослях кого-нибудь из народа масаев, он уже никогда их не забудет и не спутает ни с кем.
381
Их отличает царственная походка, ленивая и в то же время окрыленная, и особый великолепный постав головы, и особая манера нести копье, и наброшенный на одно плечо кусок материи, который одновременно драпирует и обнажает тело. И еще — эта таинственная красота африканцев, еще в незапамятные времена пришедших с берегов Нила. И вдохновенная, безумная отвага, которая сквозит во всех их движениях и чертах. А главное — горделивая, абсолютная, необоримая свобода народа, который не завидует ничему и никому, потому что пустынные просторы, поросшие колючками, жалкий скот и примитивное оружие из металлов, найденных в пересохших руслах рек, удовлетворяют все его потребности, и потому что он в гордыне своей не желает оставлять на земле ни домов, ни могил.
Два масая, появившиеся передо мной, шли вдоль границы лагеря с высоко поднятыми головами, прямые и стройные, одинаково легким, беззаботным и быстрым шагом. Между тем один из них был старик, а другой — моран. Это означало, чго он находился в том, установленном вековыми обычаями возрасте, когда подростки превращаются в молодых воинов и становятся славой и гордостью народа. В течение нескольких лет мораны ничего не обязаны делать, — только быть отважными и прекрасными и показывать это всем. Их отличительный признак — прическа.
Во всей Восточной Африке мужчины и женщины с первых до последних дней своей жизни ходят с обритыми наголо головами. И только мораны отпускают курчавые шевелюры и не прикасаются к ним во все время своей племенной весны. Поэтому, едва волосы отрастают до лба, они начинают за ними тщательно ухаживать. Из неведомых растений они добывают сок, благодаря которому священная шевелюра растет быстрее и волосы становятся жестче. Они заплетают их в топкие косички, которые соединяют между собой. Затем они натирают их коровьим жиром. Косички делаются плотными и блестящими. После этого масаи пропитывают и смазывают их красной грязью и глиной. И тогда уже не шевелюра украшает головы молодых воинов, а великолепная рыжая масса, напоминающая одновременно гнездо окаменевших змей, и неопалимую купину, и медный шлем, который спереди клином спускается до густых бровей, и сзади — па эбеновый затылок.
Старик и моран приближались к моей хижине.
Я сказал Бого:
— Попроси их остановиться на минуту.
— Но... месье... но как... — забормотал Бого.
382
Лицо его под бесчисленными морщинами посерело.
— Но это же масаи, — закончил он жалобным голосом.
— Я с тобой, Бого,— сказал я ему тихонько.— Да и рейнджеры с их карабинами рядом.
— Это правда, месье. — пробормотал он.
Но когда он обратился к масаям, голос его был еле слышен.
— Квахери >,— сказал Бого.
По-видимому, это было дружеское приветствие.
Взгляд голых людей, едва прикрытых клочком ткани, ниспадающей с их плеч, равнодушно скользнул по африканцу, одетому в одежды белых. Морщинистая кожа Бого стала еще серее. Этот взгляд был исполнен убийственного презрения, чуть ли не отвращения. Так смотрят на гусеницу, которую давят ногой и тут же забывают. Сам Бого, конечно, приспособился к новым обычаям. Но масаи не изменились.
— Квахери,—сказал я в свою очередь.
Моран посмотрел на старика, ожидая, как он поступит. Старик взглянул мне прямо в глаза. Разумеется, он не мог считать меня ровней. Я был другой крови, а под солнцем еще не родился человек, который мог бы сравниться с масаем. Но я был белым, чужестранцем на этой земле. Мне надо было ответить вежливо, не теряя достоинства.
— Квахери, — сказал старик с высокомерным добродушием.
— Квахери, — сказал моран без всякого выражения ни в голосе, ни в лице.
Старик держался так же прямо, как его длинное копье, которое он вонзил перед собою в землю резким ударом.
Моран обеими руками оперся на свое. И так как оно было прижато к его боку, это движение заставило его лениво изогнуть горе и шею. Может быть, он хотел показать, что даже там, где старому вождю масаев приходилось быть вежливым, он. гордый своей шевелюрой, может и должен выказывать дерзость? Или, может быть, он инстинктивно понимал, что именно такое поведение больше всего подходит его удивительной красоте?
У него было юное тело атлета, под черной атласной кожей переливались длинные мускулы, тонкие и нежные, но необычайно мощные. И ничто не могло так выгодно подчеркнуть его мягкую силу и физическое совершенство, как этот небрежный
1 Как поживаете (суахили).
383
и легкий изгиб. Что касается лица, то оно казалось освещенным изнутри золотыми отблесками.
Упругие розовые губы морана, прямой твердый нос, огромные глаза — все излучало томную негу и яростное пламя. Венчал его расплав живого, красного металла. И когда он стоял так. опершись полусогнутой обнаженной рукой на копье, была в нем нежность сновидения и жестокость страшной маски.
Подобной красою в самом расцвете ее силы и великолепия было дозволено все, и все ей принадлежало. Моран позволял собой любоваться, невинный, лукавый и жестокий, как черная пантера, которая лениво потягивается на солнце, показывая свои бархатные и смертоносные лапы. Чего же еще от него было требовать?
— Как зовут его? — спросил я через Бого.
Моран презрительно промолчал. Вместо него ответил старик :
— Ориунга.
И прибавил:
- Я - Ол’Калу.
Затем он задал короткий вопрос, который Бого перевел:
— Он хочет знать, зачем вы здесь?
— Ради зверей.
Ол’Калу снова заговорил.
— Он не понимает, — перевел Бого. — Потому что здесь зверей нельзя убивать.
После короткого молчания я спросил, в свою очередь, зачем масаи пришли в заповедник.
— Мы ищем пастбища для скота и места, где могут жить наши семьи. — ответил Ол’Калу.
Склонив лицо на согнутую руку, которая опиралась на копье, моран с ленивым великолепием рассматривал меня сквозь длинные ресницы.
Снова воцарилось молчание. Но теперь я сам не знал, что еще сказать. Старик масай поднял руку, прощаясь. От этого движения жалкая тряпка, наброшенная на его плечо, соскользнула и обнажила все его тело. И тогда я увидел длинный рубец, который тянулся от основания его шеи до самого паха. Это был чудовищный шрам с вздутыми буграми, трещинами и развороченными краями цвета копченого мяса и запекшейся крови.
Ол’Калу заметил мой взгляд и сказал:
— Кожа самых лучших щитов не останавливает когти льва.
Старик выдернул копье из земли и задумчиво посмотрел на него. Копье было длинным и тяжелым, с металлическим обод*
384
ком посередине, сделанным по руке воина. Его можно было метать, как дротик. Ол’Калу взвесил его на одной руке, а другой провел по своей страшной ране и сказал:
— Эго было в те времена, когда белые не вмешивались в игры моранов.
Ориунга открыл глаза под своей каской красного золота и улыбнулся. Зубы у него были ровные, острые и сверкающие, как у хищника.
«Склоняйся перед белыми, если хочешь, — говорила его безжалостная улыбка.—Ты давно уже перестал быть мораном. А я — моран, в расцвете моей храбрости. И только моя воля для меня закон».
Масаи удалились своим беспечным окрыленным шагом. На расстоянии их силуэты с копьями на плечах по строгости рисунка и красоте линий напомнили мне изображения на скалах и в доисторических пещерах.
— Какие будут приказания, месье? — спросил меня Бого.
Увы, мне больше нечего было делать в этой стране, где встречаются люди еще более непонятные, таинственные и недоступные, чем дикие звери.
— Ну что ж, укладывай вещи, чтобы завтргт не задерживаться. — приказал я Бого.
XII
Я принял настойчивые приглашения Сибиллы Буллит по единственной причине: мне хотелось еще раз увидеть Патрицию. Но когда я пришел к ним в бунгало, девочки там не было.
— Еще не стемнело, а Патриция редко возвращается до захода солнца: у нее поэтическая душа. — сказала Сибиллгт с нервным смешком.
На ней были туфли с высокими каблуками и шелковое цветастое платье с глубоким вырезом на груди и на спине; на шее — жемчужная нитка. И соответственно этому наряду, не слишком подходящему для нашего скромного вечера, она была чересчур накрашена и надушена.
Голос ее и манеры точно так же изменились. Они не казались фальшивыми или утрированными. Но какое-то искусственное оживление, деланная веселость, чуть повышенный тон и чуть более быстрые чем обычно движения говорили, что хозяйка дома решила блеснуть перед заезжим гостем.
Столько забот, столько приманок, и все это — ради незнакомца! Должно быть, жажда общения так сильно обострилась
13 Альманак «Африка», вып. 5 385
за время долгого одиночества, чю достаточно оыло одного меня, чтобы глаза Сибиллы, — очки были сняты! — заблестели лихорадочным блеском.
Буллит был в белом полотняном, хорошо отутюженном костюме. с галстуком в полоску. Его рыжие волосы, смоченные, причесанные и приглаженные, только подчеркивали массивность и свирепость его лица. Он чувствовал себя неловко и был мрачноват.
— Не беспокойтесь, малышка придет вовремя, — сказал оп мне.
Я ни разу не произнес имени Патриции и ничем не выдал своего разочарования, что ее еще нет. Однако оба заговорили сразу же о ней. Казалось, обращаясь ко мне, они продолжали диалог, прерванный моим приходом.
— Во всяком случае, мы не станем ждать нашу маленькую бродяжку и выпьем чаю! — воскликнула Сибилла.
Она снова рассмеялась таким же деланным нервным смехом, как и при первой нашей встрече.
Мы прошли из гостиной в столовую. Здесь были сосредоточены все атрибуты традиционной чайной церемонии благородного английского дома: чайник, кипятильник, серебряные кувшинчики, сервиз старинного фарфора, скатерочки с кружевами, вышитые салфетки, молоко в молочнике, нарезанный лимон, поджаренные ломтики хлеба, кекс, апельсиновый мармелад, клубничное варенье, маленькие сандвичи с честерским сыром,—и бог знает что еще...
А в плоской хрустальной вазе посреди сгола плавали анемоны, гвоздики, анютины глазки, — короче, все бледные и чахлые цветы Европы, о которых так нежно заботилась Сибилла.
Я сказал молодой хозяйке:
— Не знаю даже, как вас благодарить за такой прием!
— О, пожалуйста, не надо! — воскликнула она,—Я так рада, что могу наконец поставить на стол хоть что-то приличное из нашего буфета. А что касается лакомо в. то с консервами это так просто!
Сибилла опять рассмеялась тем же искусственным смешком. похоже, она решила поддерживать атмосферу веселья весь вечер. Но тут она заметила, что мой взгляд упал на цветы, и сразу замолкла.
— А, вы подумали о моих цветах, — медленно сказала она.
Первый раз за все время голос ее прозвучал тихо, искренне и серьезно, парадный блеск в глазах погас, и в них появилось трогательное и прекрасное выражение.
— Прошу к столу, — сказал Буллит.
386
Двое черных слуг в длинных белых туниках, с малиновыми поясами и в широких шароварах, стянутых у щиколоток, пододвинули стулья. Один стул пока был пуст.
Сибилла на какое-то мгновение повернула голову к окну и так быстро приняла прежнее положение, что я бы, наверное, лого не заметил, если бы Буллит не сказал ей со всей нежностью, на какую только был способен:
— Послушай, милая, ведь еще совсем светло!
— Пока — да, — пробормотала Сибилла.
Взгляд ее остановился на пустующем стуле.
— Дорогая, наш гость, наверное, не откажется от чашки чая.— сказал Буллит.
Сибилла вздрогнула, выпрямилась, машинально дотронулась до своего жемчужного ожерелья и улыбнулась мне.
— Сколько вам сахара? — спросила она. — Вы любите с лимоном? С молоком?
И снова голос ее и улыбка показались мне неестественными. Сибилла опять вошла в роль великосветской хозяйки и, видимо, даже испытывала от этого удовольствие.
— Кекс очень вкусный, — говорила она.—Мне его присылают из Лондона. И мармелад тоже. Угощайтесь, угощайтесь! На обед у вас, наверное, было не бог весть что. Путешествовав в одиночестве несладко.
Так она говорила, пока наливала себе и Буллиту. Затем, очевидно, желая, чтобы я тоже принял участие в светской беседе, она спросила, какое впечатление произвела на меня прогулка по заповеднику.
— Пейзажи великолепны, — сказал я. — И я видел много животных... только издали.
Я покосился исподтишка на Буллита, но он в это время смотрел, как сгущаются сумерки за окном.
— Издали животные прекраснее всего! — воскликнула Сибилла,—Особенно газели. Вы знаете, у нас есть одна, прирученная, совсем крохотная, очаровательная.
— Я уже познакомился с Цимбеллиной. Мы с ней друзья.
— Джон, — сказала Сибилла,— ты должен рассказать...
Она не закончила, потому что Буллит по-прежнему смотрел в окно. Сибилла что-то коротко приказала слугам. Один из них задернул все шторы. Другой включил электричество.
— Нет, нет! — вскричала Сибилла.
Она сделала жест, словно хотела опустить на глаза свои темные очки, спохватилась, что их нет, и прикрылась пальцами, раздвинутыми веером.
— Свечи, Джон, прошу тебя, — сказала она нетерпеливо.
На маленьком столике стояли два больших серебряных
387
подсвечника старинной работы. Буллит зажег свечи. Живой и умиротворяющий свет заиграл на отполированном старинном серебре, на прозрачном фарфоре, на хрупких цветах и светло-голубых шторах.
Трудно было представить, что за порогом этой компа гы, похожей на последнее убежище и на последнюю иллюзию, сразу начинались заросли, населенные дикими животными и людьми.
Я вспомнил старика Ол’Калу и морана Ориунгу.
— Сегодня два масая остановились перед моей хижиной,— сказал я,—Они просто великолепны. Особенно молодой. Он был...
— О нет, умоляю вас, не продолжайте! — воскликнула Сибилла.
Она уже не думала о своей роли. В голосе ее прозвучала истерическая нотка. Как будто я впустил смельчаков-воинов в эiу комнату с голубыми шторами и нежным светом восковых свечей.
— Я их знаю, — продолжала Сибилла, сжимая пальцами виски.— Я их слишком хорошо знаю! Эти голые, как змеи, тела, эти красные волосы, эти безумные глаза... И они опять здесь!
Хотя окна были плотно зашторены, Сибилла метнула на них испуганный взгляд и пробормотала:
— Что со мной будет? Я и так словно в аду.
Буллит вскочил. Он и сам, наверное, не знал, что он собирается сделать. И стоял так у стола, неподвижный, огромный, разряженный и нелепый в этой одежде, совершенно не приспособленной для могучего костяка и мускулатуры. Лицо его под влажными приглаженными волосами приобрело выражение человека, который чувствует себя непростительно виноватым и не знает, за что вымаливать прощение.
Сибилла увидела это выражение, и любовь ее поборола все остальное. Она живо обошла вокруг стола, взяла Буллита за руку и сказала:
— Дорогой мой, прости, это нервы. Я ведь только из-за Патриции. Но я знаю, что для тебя нет другой жизни.
Буллит сел. словно освобожденный от злых чар. Сибилла вернулась на свое место. Все снова пришло в норму, по крайней мере внешне. Игра в великосветский прием могла и должна была продолжаться.
— Джон, — сказала Сибилла тем тоном, которого требовала ее роль, — почему бы тебе не рассказать нашему юстю о твоих охотах? Я уверена, ему будет очень интересно. Ведь у тебя были такие удивительные случаи!
- Да, да, конечно, сейчас, — согласился Буллит.
388
Ради Сибиллы он готов был на все, после того, что она сделала ради него. Но внезапное счастье, как и отчаяние, может привести человека в смятение. Он хотел по привычке взъерошить волосы, почувствовал, чго они мокрые, отдернул руку, словно обжегся, и пробормотал:
— Просто не знаю, с чего начать.
— Ну что ж,—помогла ему Сибилла, — начни с той истории, которую ты мне рассказал в день нашего знакомства.
— Да, да! Прекрасно! — обрадовался Буллит.
Он повернулся ко мне и начал:
— Эю было в Серенгети лет двенадца1ь назад.
Дальше пошло легче. Он рассказывал о том, как выслеживал стаю дьявольски хитрых и свирепых львов-людоедов. Буллит говорил хорошо и просто. А кроме того, в его рассказе звучало какое-то особое волнение: обращаясь ко мне, он в действительности обращался к Сибилле. Сначала, как добропорядочная хозяйка, она внимательно следила, какое впечатление производит рассказ ее мужа на гостя. Но вскоре забыла обо мне. Ее руки, ее лицо успокоились. В глазах загорелось наивное восхищение, отчего она сразу еще больше похорошела. Сибилла видела перед собой не сегодняшнего Буллита, который развлекает случайного гостя, а того, другого, каким он был десять лет назад, — юного, стройного и легкого, без хрипоты в голосе п без красных прожилок в глазах. Того Буллита, которого она встретила первый раз, смущенного, робкого гиганта, окруженною запахами джунглей и ореолом опасностей, Булли-га в расцвете его славы великого охотника. А он, он рассказывал свою историю юной девушке, только что прибывшей из Европы, — экзальтированной и веселой,—и она его слушала где-то среди цветов на веранде отеля в Норфолке или в баре Сиднея, или в салоне Муганга-клуба, — слушала, как никто еще его не слушал, и смотрела на него гак. как никто еще не смотрел.
Время от времени Сибилла шепотом напоминала Буллиту, что он пропустил какую-то подробность или слишком сократил какой-то эпизод. И всегда это была подробность или эпизод. которые подчеркивали жестокость, силу и хитроеib хищников, и тем самым — мужество и ловкость Буллита. Так, вдохновляемый и ведомый молодой женщиной, он вновь обретал вкус дикой крови, вновь становился великим охотником джунглей. Но этот рассказ о мучительной усталости и опасностях многодневной погони сквозь колючие заросли, о совещаниях с полуголыми следопытами, об утомительных и смертоносных засадах звучал для Буллита и Сибиллы как самые нежные слова, слова любви, которая еще была жива.
389
Внезапно Буллит остановился на середине какой-то фразы, а Сибилла с побледневшим восковым лицом привстала с места. Откуда-то из зарослей донеслось ужасающее громовое рычание, одновременно яростное и жалобное, — и невозможно было понять, звучит оно вдалеке или совсем близко, — но эхо его долго не смолкало в закрытом салоне. Никто из нас нс шевельнулся. Но потом Сибилла бросилась к окну и подняла шторы. Солнце уже село. Сумерки в них краях длятся мгновения. Темнота быстро заливает землю.
— Джон! Джон! —позвала Сибилла.—Уже темно...
— Нет, дорогая, еще не совсем, — сказал Буллит, подходя к жене.
— Никогда, никогда еще Патриция не возвращалась так поздно. А скоро уже ночь...
Сибилла отвернулась от окна: ей было невыносимо больно видеть, как африканская тьма с каждым мгновением становится все гуще. Первый порыв вечернего свежего ветра залетел в открытое окно. Пламя свечей заколебалось.
— Джон! Сделай же что-нибудь! — вскричала Сибилла.— Возьми боев, рейнджеров, найди Патрицию!
Гораздо слабее и глуше, но так же отчетливо раскатилось грозное рычание, которое мы только что слышали. Сибилла зажала уши руками. Буллит резко опустил шторы, отрезая нас от надвигающейся ночи.
— Джон! Джон! — взывала Сибилла.
— Хорошо, я иду,—сказал Буллит.
Но туг дверь распахнулась словно сама собой и в комнату шагнул Кихоро, одноглазый, кривобокий, изувеченный, покрытый шрамами. Не говоря ни слова, он подмигнул своим последним глазом Буллиту и осклабился в беззубой улыбке.
С криком радости, таким пронзительным, что он походил на вопль, Сибилла упала в кресло.
Огромная рука Буллита легко коснулась бледного, без единой кровинки, лица.
— Ты же видишь, доротая, — сказал он,—все в порядке.
— Да, да, — шептала Сибилла, ио глаза ее были мертвенно пусты.
Она посмотрела на сгол: вышитые скатерочки, салфетки с кружевами, старинный фарфоровый сервиз, серебряный чайник, и вода в нем еще кипи г. И силы вернулись к ней.
— Будь добр, Джон, — сказала Сибилла. — Сходи за Патрицией. Малышке надо выпить чаю.
390
XIII
Когда мы остались с Сибиллой одни, она попыталась вновь вернуться к своей великосветской роли. Но потрясение было слишком велико.
— Я уже сама не знаю, чго делаю, — сказала она, устало покачивая головой, — Джон всегда прав. Но я больше не могу. Нервы не выдерживают. Мы слишком долго живем вот так.
Неизвестно почему, ей показалось, что я хочу ее прервать, и она нетерпеливо взмахнула рукой.
— Понимаю, понимаю, — сказала Сибилла.—Вам кажется, все здесь так восхитительно. Естественно... на несколько дней... для любителя, путешественника. Но попробуйте жить здесь изо дня в день, и вы увидите. Я тоже первое время повсюду следовала за Джоном и повсюду находила красоту, очарование. приключения, поэзию... А потом, постепенно, пришло это...
Молодой хозяйке не было нужды называть то чувство, па которое она намекала. Достаточно было взглянуть на ее лицо. Это был ужас.
Монотонным, однозвучным голосом она мне рассказывала эпизод за эпизодом, описывала каждый этап.
Один раз, после сезона дождей, «лендровер» Буллита увяз в грязи, и им пришлось провести всю ночь посреди диких джунглей. Другой раз, когда они остановились, на машину из густых зарослей ринулся носорог. Их спасла от смерти только поразительная быстрота реакции Буллита и его мастерство водителя. А еще был случай, когда они спали в прицепном домике, потому что вначале этот домик был их единственным жилищем, и мимо них среди ночи прошел слон, так близко, что она слышала каждый его шаг и его дыхание.
— Если бы ему только вздумалось, — сказала Сибилла, — он опрокинул бы нас и растоптал. Ни мужество Джона, ни его сила нас не спасли бы.. А ведь с нами была уже Патриция, совсем крошка. И тогда я познала истинный страх. Леденящий до мозга костей, до глубины души. И этот страх уже не уходит. Все время растет и растет. Он меня пожирает...
По ночам, не в силах заснуть, Сибилла с ужасом вслушивалась в голоса и шорохи зарослей.
Днем, когда Джон разъезжал по заповеднику, заботясь лишь о благополучии своих животных, — тут в голосе Сибиллы послышалась ненависть, — она оставалась одна со слугами.
— Я не могу больше выносить их раскатистый смех! — простонала она.—Их слишком белые зубы, их рассказы о приви
391
дениях, о людях-пантерах, о колдунах! А главное — их привычку появляться всегда внезапно и бесшумно, как призраки!
Именно так вошли в комнату Буллит и Патриция.
Целый день я стремился вновь увидеть эту девочку с таким нетерпением и волнением, что сам себе казался смешным. И вот она передо мной, и я не находил в ней ничего, что могло бы пробудить во мне эти чувства. Да и что общего было между тем предутренним видением рядом с дикими животными и этой примерной девочкой, которую Булли! держал за руку?
На Па1риции было холщовое ярко-синее платьице чуть ниже колен, с нелепым белым воротничком и манжетами. На ногах — белые носочки и лаковые туфельки. И все поведение Патриции соответствовало этому наряду: она была скромна и сдержанна, держалась прямо, вы тягивая шею из бело! о воротничка, и даже прилизанные волосы спускались ровной челкой на лоб. Она сделала легкий реверанс, поцеловала мать и села на предназначенное ей место. Я узнал только се прежние руки, когда она положила их на скатерть, — загорелые, исцарапанные, с обломанными ногтями.
Патриция окинула взглядом стол с пирожными и конфетами и сказала серьезно-одобрительно:
— О, у нас в самом деле праздник!
Она сама налила себе чашку чаю и взяла кекс и кусочек апельсинового мармелада. Манеры ее были безупречны, но она упорно не поднимала глаз.
— Наконец-то вы видите нашу мадемуазель, сможете описать ее Лиз,— сказала мне Сибилла.
Я почувствовал, что она гордится дочерью и постепенно приходит в себя. Сибилла весело обратилась к Патриции:
— Ты знаешь, наш гость — друг Лиз Дарбуа!
Патриция промолчала.
— Я тебе часто рассказывала о Лиз, ты помнишь? — настаивала Сибилла.
— Да. мама, я помню, — сказала Патриция.
Ее звонкий отчетливый юлосок не имел ничего общего с таинственным беззвучным шепотом, каким она говорила у водопоя. И в нем ощущалось упрямое желание ни о чем и ни с кем не говорить здесь за столом.
Но Сибилле хотелось продемонстрировать таланты своей дочери.
— Да не смущайся так, милая! —сказала она. — Расскажи
392
нам что-нибудь о заповеднике, о животных. Ты же их знаешь, неправда ли?
— Я не знаю ничего интересного, — ответила Патриция, держась так же прямо и глядя в свою тарелку.
— Право же, гы совсем дикарка! — раздраженно воскликнула Сибилла.
Нервы у нее снова начали сдавать. С деланным смехом она обратилась к Буллиту:
— Джон, надеюсь, у тебя память лучше, чем у нашей дочери. Доскажи нам о твоей замечательной охоте в Серенгети!
И тут произошла короткая и поразительная сцена.
Услышав последние слова матери, Патриция подняла глаза,— впервые с того момента, как вошла в комнату, — и устремила их на Буллита. А он, словно ждал и боялся этого, не осмелился взглянуть на собственную дочь. Но воля Патриции,— было страшно смотреть, как искажалось и твердело ее нежное подвижное личико, — сломила Буллита. Глаза его встретились с глазами ребенка. И чувство бессилия, вины, страдания и мольбы отразилось на его лице. Глаза Патриции оставались неумолимыми.
Значение этого безмолвного разговора я понял, увы. лишь гораздо позднее. Но его сразу поняла Сибилла. Губы ее побелели. Она заговорила, и тон ее становился все выше с каждой фразой:
— Так что же, Джон? И ты онемел, как твоя дочь? Всегда вместе против меня? Ты даже нс упрекнул ее, что она возвращается так поздно, а я умираю от страха!
— Мне очень жаль, мама, поверь,— тихонько сказала Патриция. — Сегодня Кинг пришел поздно. И он обязательно хотел меня проводить. Вы, наверное, его слышали.
— Конечно, — сказал Буллит,— его голос...
Сибилла не дала ему закончить.
— Хватит, хватит! — закричала она. — Я больше не хочу, нс хочу жить в этом безумии!
Она повернулась ко мне, сотрясаясь от безмолвного и бессмысленного хохота, и закричала:
— Вы знаете, кто этот Кинг, которого моя дочь ждет до вечера, чтобы он ее проводил? И чей голос мой муж узнает? Вы знаете? — Сибилла перевела дух, чтобы закончить пронзительным вскриком: —Это лев! Лев! Хищник! Чудовище!
Она была на грани истерики и, видимо, сама это поняла. Отчаяние и стыд стерли все иные чувства с ее лица, она выбежала из комнаты.
Патриция сидела очень прямо в своем нарядном платьице, по загар на ее щеках словно потускнел.
393
— Пойди к ней.—сказала она своему отцу.—Ты ей сейчас нужен.
Буллит повиновался. Девочка посмотрела на меня. Взгляд ее был непроницаем. И я ушел. Никому из них я не мог помочь.
«Дочь льва», — говорили о Патриции люди в заповеднике.
XIV
Бого, ожидавший меня перед хижиной, вошел вслед за мною в комнату и спросил:
— Когда подать ужин?
Его форменная одежда, его голос, его лицо, его манера себя держать, а главное — необходимость отвечать ему, все взвинтило меня до предела.
— Какой там ужин! — сказал я, — Да, ладно. Поем позднее.
— Месье хотел, чтобы я сложил вещи сегодня, чтобы уехать у гром, — напомнил Бою.
— Уедем, когда я захочу, — oi вези л я, стискивая зубы.
Бого заколебался, склонил голову, но все же спросил: — Но ведь мы уедем, месье, правда?
Его тон, выражавший боязнь, упрек и упорное желание покинуть заповедник как можно скорее, был мне невыносим.
— Это уж мое дело, — ответил я.
— А как же самолет, месье? — пробормотал Бого.
Наверняка я бы поступил точно так же, даже если бы мой шофер не проявил столько упорства. Но в этот момент мне казалось, что только дух противоречия против отвратительного насилия заставил меня восстать. Я вырвал листок из блокнота, написал несколько строчек и приказал Бого:
— Отнеси это в бунгало, и немедленно!
В этой записке, адресованной Буллиту, я просил передать во время ближайшего сеанса радиосвязи с Найроби, что я ану-лирую свой билет на послезавтрашний рейс на Занзибар.
* * *
По расписанию электростанция заповедника прекратила работу в десять часов. Я зажег лампу-молнию и устроился на веранде. Бутылка с виски стояла под рукой. Но я к ней не прикасался. Мне не хотелось ни пить, ни есть, ни спать. А главное — пи о чем не хотелось думать. Становилось светло. Ночь была прозрачной. В темноте резко выделялись сухие линии колючих деревьев и столообразный силуэт Килиманджаро.
394
Соломенный навес крыши скрывал от меня небо и звезды. Мне это было безразлично. Мысли мои обратились к самым обыденным делам. Я думал, не позабыл ли я чего-нибудь из списка покупок, который передал Бого. На рассвете он должен был отправиться за тридцать километров от заповедника, в деревню Лантокито к бакалейщику-индийцу. Посмеиваясь про себя. я вспомнил, каким испуганным стало похожее на черепаху лицо моего шофера, когда он узнал, что мы остаемся здесь, среди диких зверей, бог знает еще на сколько дней. А потом я вообще ни о чем не думал. Наверное, устал...
Звуки джунглей — потрескивание, стоны, посвист, шепот — обступили хижину таинственным ночным хором. Время от времени слышался жалобный вопль, или грозное рычание, или пронзительный призыв. А иногда в глубине далекой поляны проплывали огромные тени.
Я ждал, внутренне затаив дыхание. Зачем утомлять разум? Кто-нибудь придет и объяснит мне все ночные тайны, смысл моего присутствия в заповеднике и почему я не могу отсюда уехать.
Но я напрасно сидел на веранде до предутреннего часа, когда перила уже покрылись росой. Никто ко мне не пришел.
Часть вторая
I
Я с трудом открыл глаза. На сей раз меня разбудила не прелестная маленькая обезьянка, а мой шофер Бого.
— Завтрак, месье, — повторял он.—Завтрак!
— Завтрак? — переспросил я.
— Да, месье. Уже больше двенадцати.
— Я, наверное, поздно заснул.
В ответе прозвучали виноватые нотки. Тут уж я ничего не мог поделать. За многие недели я сам приучил Бого к точным маршрутам и твердому расписанию. Отъезды, прибытия, трапезы — все подчинялось строгим правилам. Я делал все возможное, чтобы каждое мгновение моего путешествия приносило мне максимум новых знаний и ощущений. Бого понял это и был целиком со мной согласен. И вот на тебе, — вдруг я сам нарушил и ниспроверг мною же установленный закон. Ему приходилось вытаскивать меня из постели, чтобы накормить!
Все тело мое затекло и ныло, словно меня избили. «Это, вероятно, потому, — подумал я, — что я почти всю ночь просидел, не двигаясь, на веранде». С трудом доплелся я до ванной. Од
395
нако ни горячая вода, ни холодная не вернули мне ни сил, ни бодрости духа, как обычно. Я был измучен морально. Все меня раздражало, и больше всего — я сам.
Опять консервы,—на какой же срок я к ним приговорен?
Занзибар... Я уже никогда туда не выберусь. Занзибар, райский остров в Индийском океане, весь пропитанный ароматом гвоздики.
И зачем я застрял в этом заповеднике? Ради чего отказался от последнего и наверняка самого прекрасного этапа своего путешествия?
Дикие животные?.. Если мне предложат повторить вчерашнюю прогулку под надзором рейнджера, я лучше останусь в своей хижине, где, по крайней мере, нет зноя и пыли, и буду попивать себе виски. Благо, по моим указаниям Бого привез мне из Лантокито целый ящик.
Ящик! Но почему целый ящик? Для кого? Для Буллита? Он меня презирает и дал ясно это понять. Что до Сибиллы, то после тою, как я стал свидетелем ее истерики, она меня и видеть не захочет, это же ясно. А неприязнь Патриции, должно быть, обратилась в непримиримую жгучую ненависть.
У всех у них наверняка было только одно желание: чтобы я поскорее убрался отсюда как можно дальше. А я вместо этого застрял и даже начал обживаться.
С каждой минутой я все сильнее проклинал свое решение задержаться в заповеднике. Но в то же время, как и в первое мгновение, когда это решение было принято, я отказывался признать его истинную причину: стыдился самого себя.
С трудом закончил я полдник: еда была отвратительной, пиво — теплым.
— Какие будут приказания, месье? — спросил меня Бого.
— Пока никаких, — ответил я. стараясь успокоиться. — Иди отдыхай.
С порога моей комнаты зажурчал тонкий детский голосок:
— Нет. нет, пусть останется! Он вам сейчас будет нужен.
Эго была Патриция. Разумеется, ни один звук не предупредил меня о ее приближении. Она снова была в сером комбинезончике. Но в ее поведении сохранилось что-то от заученной скромности и благовоспитанности, которые она демонстрировала вчера за чайным столом. На плече у нее сидел маленький Николас. Ее сопровождала Цимбеллина.
— Отец передал вашу телеграмму в Найроби, — сказала Патриция. — Мама приглашает вас на обед сегодня вечером. Они были очень довольны, что вы не уедете из заповедника.
Патриция тщательно выговаривала и подчеркивала каждое
396
слово. И взгляд ее требовал в ютвег такой же церемонной вежливости.
— Я весьма признателен твоим родителям, — сказал я, — То, что ты сообщила, меня очень радует.
— Благодарю вас от их имени, — сказала Патриция.
И в этот момент я осознал, что мне совершенно безразличны чувства Буллита и его жены. Я спросил:
— Ну а ты. Патриция? Ты рада, что я задержусь здесь еще на несколько дней?
Выражение лица девочки едва заметно изменилось. Но эта перемена совершенно преобразила ее. маленькое загорелое лицо стало совсем другим. Оно осталось серьезным, однако это уже не была серьезность благовоспитанной девочки, хорошо выучившей свой урок. Это была внимательная, гонкая и чуткая серьезность ребенка, который застал меня врасплох у водопоя Килиманджаро. И неизвестно почему ко мне вернулась надежда и радость.
— Я хотела бы знать, почему вы остались, — сказала Патриция вполголоса.
И вдруг то, в чем я не решался признаться себе самому, показалось мне простым и естественным.
— Из-за Кинга. — сказал я,—Из-за твоего льва.
Патриция несколько раз энергично, быстро кивнула, отчего маленький Николас беспокойно заерзал у нее на плече, и сказала:
— Да, да. Ни отец, ни мама не подумали с Кише. Но я-то знала...
Я спросил:
— Значит, мы снова друзья?
— Вы остались ради Кинга, ради льва. Вот пусть он вам и ответит. — серьезно сказала Патриция.
И тут мы услышали странный звук, наполовину вздох, наполовину всхлип. Мой шофер никак не мог перевести дыхание. Лицо его было пепельно-серым.
— Зачем тебе понадобился Бого? — спросил я Патрицию.
— Я скажу потом. Сейчас еще не время, — ответила она.
Мной овладело мучительное нетерпение. Мне показалось, что в словах Патриции таилось какое-то обещание, она что-то решила. Ведь не для тот о же пришла она ко мне, чтобы только передать слова родителей. Это лишь предлог, за которым кроется более важная тайная цель. Я на mi новенпе закрыл i лаза. чтобы избавиться от внезапного iоловокружения. Неужели девочка решилась на то. о чем я боялся даже мечтать?
Я постарался взять себя в руки. Опять эти глупые ребяческие сны! Остается только ждать, когда придет час, час Патри
397
ции. Но я чувствовал, что не могу больше сидеть в стенах этой хижины.
— Пойдем на веранду,—сказал я Патриции. И добавил, обращаясь к Бого: — Принеси мне виски!
— А нет ли у вас лимонада? — спросила Патриция с загоревшимися глазами.
Мы с Бого переглянулись. Вид у нас обоих, вероятно, был преглупый.
— Может быть, мадемуазель любит содовую? — робко спросил мой шофер.
— Если вы дадите мне лимон и сахару, — ответила Патриция.—Я сделаю лимонад сама.
Она тщательно перемешала свой напиток, поглядывая на большую поляну и гигантскую гору, которую солнце в этот час лишило теней и красок.
— Ты уже была там, среди животных? — спросил я.
— Нет, — ответила Патриция,—Я завтракала с мамой. А потом мы все утро вместе делали уроки.
Патриция подула на свой лимонад, любуясь пузырьками газа, и добавила вполголоса:
— Бедная мамочка, она так счастлива, когда я сажусь за учебники! Забывает обо всем остальном. А после вчерашнего я просто должна была ей помочь.
Девочка снова принялась дуть в стакан, но уже совершенно машинально. Ее черты выражали всепонпмание и глубокую боль взрослого человека. Жизнь Патриции была, видимо, куда труднее и сложнее, чем я думал. Она любила мать и знала, что заставляет се мучиться, но ничего не могла поделать, иначе она перестала бы быть сама собой.
Патриция обмакнула в свое питье палец с обломанным ногтем, отхлебнула немного и добавила сахару.
— Мама у меня очень ученая, — снова заговорила девочка с гордостью, — Историю, географию, арифметику, грамматику,— все-все знает. И я, если только хочу, заучиваю все быстро.
Она перешла на тот доверительный, почти беззвучный тон, каким говорила со мной при первой нашей встрече у водопоя — чтобы не тревожить животных:
— Знаете, в пансионе, в Найроби, я была впереди всех других, я это сразу увидела. Я могла бы перескочить через класс, а может, и через два. Но я притворялась дурочкой, чтобы меня поскорее отослали обратно. Иначе я бы там умерла!
Патриция жадным взглядом окинула большую прляну, лужи воды, мерцавшие среди трав и густые массивы деревьев, словно хотела проникнуть в их таинственную глубину. Потом, в несколько глотков, допила лимонад и воскликнула:
398
— Зовите вашего шофера! Пора!
Она сняла с плеча обезьянку и посадила ее на спину Цимбеллины.
— Уходите-ка отсюда, вы оба! —сказала она.—Домой!
Маленькая газель с Николасом на спине, аккуратно переставляя копытца, величиной с наперсток, спустилась с веранды и затрусилг! к бунгало Буллитов.
Патриция, пританцовывая, сбежала по ступенькам и толкнула дверцу моей машины.
— Если бы я была одна, я бы пошла, как всегда, пешком,— сказала она.—Но с вами...
Ее темные глаза искрились. Наверное, она представила себе, как бы я бежал за ней, задыхаясь, неловко путаясь, застревал во всех колючих кустах, мимо которых она проскальзывала, как ящерица.
— Куда мы едем, мадемуазель? — спросил Бого.
Она что-то быстро ответила ему на языке кикуйю. Бого повернулся ко мне: каждая морщина его лица выражала ужас. Даже белки глаз потускнели.
— Молчать! — крикнула ему Патриция. — Я сказала, молчат ь!
Она вдруг обрела голос своей крови, голос приказа, естественный и жестокий, свойственный детям, которым со дня их рождения подчинялись все слуги в доме.
— Но... но. простите, мадемуазель, — бормотал Бого, словно защищаясь. — Простите, месье... Ведь это строго запрещено,— подъезжать к животным без рейнджера.
— Да, это так,— сказал я Патриции,—Ваш отец...
— Со мной можно! —крикнула девочка.—И нам никто не нужен!
Пока я раздумывал, из колючего кустарника неожиданно вынырнул Кихоро. Он шел, наклонившись вперед, как будто тяжесть двустволки пригибала его к земле. Кихоро остановился у машины и уставился на меня своим единственным глазом. Я понимал его затруднение. Ему было приказано охранять девочку всюду, и чтобы она этого нс заподозрила. Как ему быть, если она уедет со мной?
И я предложил:
— Может быть, вместо рейнджера мы возьмем Кихоро?
— Вместо рейнджера! —возмущенно передразнила меня Патриция.—Да он самый лучший следопыт, загонщик и стрелок во всем заповеднике! Он знает его лучше всех!
Она сделала знак Кихоро. Тот боком — иначе не позволяло искалеченное тело — втиснулся в машину и сел рядом с шофером. Бого вздрогнул от отвращения. Этот человек не имел ни
399
чего общего с рейнджерами в красивых мундирах, приученными сопровождать посетителей. Одноглазый, весь в шрамах, в лохмотьях, от которых воняло потом и джунглями! А главное — Кихоро был из племени вакамба, самою воинственною и смелого, такого же, как масаи.
Мы поехали по средней, уже знакомой дороге, единственной, разрешенной для туристов. Патриция оперлась на спинку, вытянула ноги на сиденье, потом поджала их. вытянула снова и полузакрыла глаза.
— Ваш автомобиль прямо как кровать на колесах, — сказала она.
В моем распоряжении был наемный «шевроле», лимузин, выпущенный несколько лет назад, куда более вместительный и с более мягкой подвеской, чем «Лендровер» Буллита,—английский вариант джипа.
— Только эта машина, — продолжала Патриция, с наслаждением потягиваясь и радуясь такой роскоши, — ни за что не пройдет там, где ездит отец. А потом — из нее почти ничего не видно.
Патриция подползла ко мне по сиденью на коленях.
Она безмолвно смеялась.
— Посмотрите на Кихоро. — шепнула она.—Какой он несчастный! Ну прямо обезьяна, запертая в клетку...
Но как ни тихо говорила Патриция, старый следопыт услышал свое имя. Он повернулся к нам. Никогда еще не видел я так близко его лица, на котором среди десятков шрамов на месте правого глаза зияло черное пятно, кровавая дыра. Патриция жестом показала, что не звала его. Изуродованное лицо снова отвернулось, глядя вперед.
— Откуда у несчастного все эти шрамы? — спросил я.
— Он вовсе не несчастен. — уверенно сказала Патриция.— Здешние люди не страдают от своего уродства. И охотники гордятся полученными на охоте ранами.
— А как он их получил?
— Сломанное плечо и глаз — это нс на охоте, — объяснила Патриция. — Это уже здесь, в заповеднике. Он был слишком уверен в себе и не остерет алея диких животных. И однажды буйвол подбросил его ротами и чуть не растоптал. В другой раз на него кинулся носорог и прижал боком к стволу дерева, на которое он не успел взобраться.
— А лицо? — спросил я — Ведь это следы когтей...
— Да, тут нельзя ошибиться, — сказала Патриция.
Я поехмотрел на нее внимательнее. На лице у нее выражалась гордость. Глаза ее потемнели, а губы порозовели, когда она начала рассказывать.
400
Лицо Кихоро изуродовали когти леопарда. Кихоро долго выслеживал его с единственным патроном, который он брал у Буллита, когда уходил на охоту. Эта единственная пуля поразила хищника, но не наповал. У леопарда еще хватило сил броситься на Кихоро, и он терзал охотника, пока тот, отбиваясь вслепую, не поразил его кинжалом прямо в сердце.
Когда Патриция закончила свой рассказ, она дышала учащенно и руки ее были крепко сцеплены.
— Ты гордишься Кихоро? — спросил я.
— Он не боится ничего.
— А твой отец? Ведь он тоже...
— Не хочу! Замолчите! — вскричала девочка.
Я уже привык к резким переменам в ее настроении. И все же страдальческое выражение ее лица поразило меня. Щеки побледнели под загаром, рот и глаза выражали такое страдание, какое, наверное, могла причинить лишь невыносимая физическая боль.
— Белые не имеют права, — сказала Патриция. — Я не хоч\, чтобы они убивали животных.
Голос ее был глухой, задыхающийся.
— Черные — это совсем другое дело. Это справедливо. Они живут среди зверей. Живут такой же жизнью. И у них почти такое же оружие. А белые... С их большими ружьями, с сотнями патронов! И все это ни для чего. Для забавы. Чтобы хвалиться трупами...
Голос девочки взмыл до истерического крика.
— Ненавижу, проклинаю всех белых охотников!
Патриция смотрела мне прямо в глаза. Она поняла значение моего взгляда. И крик перешел в испуганный шепот:
— Нет, нет... Только не отца. Он лучше всех. Он делает животным столько добра. Я не хочу слышать о тех, которых он убивал.
— А откуда ты знаешь? — спросил я.
— Он рассказывал маме и своим друзьям, когда я была совсем маленькая. Он думал, я не понимаю. Но теперь я не хочу, я не вынесу... Я его слишком люблю.
И только тогда я понял до конца тот взгляд, которым накануне в бунгало Патриция запретила Буллиту рассказывать о его охоте на львов в Серенгети.
Патриция опустила стекло, высунула наружу свою круглую стриженую головку и долго жадно вдыхала горячую пыль, поднятую нашими колесами. Когда я снова увидел ее лицо, на нем не осталось и тени страдания. Оно выражало только радостное нетерпение. Патриция отдала Бого приказ. Машина свернула на извилистую, ухабистую тропу.
401
Может быть, из-за плохой дороги или ее направления, приближавшего нас к таинственным зарослям и убежищам диких зверей, Бого вел машину из рук вон плохо. Рессоры, тормоза, коробка скоростей при переключениях — все скрежетало, стонало, скрипело. Мы двигались с ужасающим шумом.
— Стоп! — внезапно приказала Патриция шоферу. — Так мы распутаем всех зверей или доведем их до бешенства.
Она схватила меня за руку и скомандовала:
— Пойдем!
Потом подтянулась к моему уху и прошептала:
— Он уже недалеко.
Соскочив на землю, она направилась прямиком к зарослям колючих кустарников.
II
Пока мы шли, Патриция была по отношению ко мне само внимание. Она раздвигала кусты, поднимала над головой колючие ветки, предупреждала о трудны,х местах, а там, где было нужно, буквально прокладывала мне дорогу. По ее пятам я обогнул холм, болото, взобрался на скалу и очутился в почти непроходимых зарослях. Часто мне приходилось ползти на коленях, а иногда — на животе.
Когда девочка наконец остановилась, мы были в глубине впадины, огороженной живой изгородью кустарника, густого и плотного, как стена. Патриция долго прислушивалась, определяла направление ветра и наконец произнесла своим беззвучным голосом:
— Не двигайтесь. Замрите и не дышите, пока: я не позову. Будьте осторожны. Это очень серьезно.
Она без всяких усилий поднялась по склону впадины и исчезла, словно поглощенная зарослями. Я остался один посреди абсолютного безмолвия, которое царит гга дикой африканской земле, близ экватора, когда солнце только перевалило зенит и густой воздух раскален и тускл от его пламени.
Я был один, затерянный в хаосе сухих непроходимых зарослей, из которых никогда бы не выбрался: единственное, что меня еще связывало с обитаемым миром — это маленькая девочка, которая исчезла среди колючих кустов.
Дрожь пробегала по моему взмокшему телу короткими мелкими волнами все быстрее и быстрее. Но то был не страх. Вернее, страх, не похожий на обычный. Его вызывало не чувство опасности. Я дрожал, потому что каждое мгновение приближало встречу, знакомство, соприкосновение с чем-то непо
402
стижимым и сверхчеловеческим. Ибо если мое предчувствие меня пе обманывало, я теперь знал, кто это...
Детский смех, высокий, звонкий, счастливый и восхищенный, зазвенел, как колокольчик в тишине зарослей. И смех, который ему ответил, был еще чудеснее. Ибо это действительно был смех. Во всяком случае, я не мог найти ни в памяти, ни в своих ощущениях другого слова, другого выражения, чтобы описать это огромное добродушное рычание, эти громовые могучие раскаты животной радости.
Нет, это было невозможно. Такого просто быть не могло!
И вот уже оба смеха, — колокольчик и рычание, — звучали вместе. Когда они умолкли, я услышал, как Патриция меня зовет.
Скользя и спотыкаясь, я вскарабкался по склону, цепляясь за кусты, раздвигая заросли израненными руками и оставляя на колючках капельки крови.
За растительной стеной оказалось обширное пространство, поросшее низкой травой. На границе саванны стояло единственное дерево. Оно было не очень высоким. Но от его узловатого коренастого ствола, подобно спицам колеса, во все стороны отходили могучие длинные и густые ветви, образуя гигантский зонт. В его тени лежал лев. Лев, во всей своей ужасной красе и великолепии. Грива волной ниспадала на его опущенную на землю морду.
И между его огромными передними лапами, которые, играя, выпускали и втягивали когти, я увидел Патрицию. Она прижималась спиной к груди гигантского хищника. Шея ее была совсем рядом с полуоткрытой пастью. Одной рукой она тормошила чудовищную шевелюру.
«Кинг, воистину Кинг, — была моя первая мысль, — Король. Царь зверей».
Одно это уже говорит о том, как плохо я был защищен в тот момент: ни разум, ни даже инстинкт меня не охраняли.
Лев поднял голову и, увидев меня, зарычал. Странное оцепенение замедлило все мои рефлексы. Его хвост взвился в неподвижном воздухе и щелкнул по боку, как кнут пастуха. И тогда я перестал дрожать: страх, самый вульгарный страх, свел все мои мускулы. В одно мгновение истина предстала передо мной с ужасающей ясностью: Патриция сумасшедшая и заразила меня своим безумием.
Лев зарычал еще громче, хвост ударил его по боку еще сильнее. Голос, лишенный тембра и выражения, приказал мне:
— Не шевелитесь... не бойтесь... ждите.
Одной рукой Патриция изо всех сил вцепилась в гриву,
403
а другой начала почесывать морду хищника между глазами. Одновременно она приговаривала немного нараспев:
— Спокойно, Кинг, спокойно. Это новый друг, Киш. Это друг... Друг...
Сначала она говорила по-английски, затем перешла на африканский диалект. Но слово «Кинг» повторялось все время.
Угрожающе поднятый хвост опустился на землю. Рычание постепенно затихло. Морда снова приникла к траве, и только что взъерошенная грива опять закрыла ее до половины.
— Сделайте шаг, — сказал голос без эха.
Я повиновался. Лев не шевельнулся. Но уже не спускал с меня глаз.
— Еще,— сказал голос без эха.
Я шагнул вперед.
Приказ за приказом, шаг за шагом. Я с ужасом видел, как неумолимо сокращается расстояние между львом и мною, чью трепещущую плоть и кровь он. наверное, уже ощущал на вкус.
О чем только я не думал, стараясь не замечать блеска \ стремленных на меня желтых глаз! Я говорил себе, что даже самые свирепые собаки любят детей и слушаются их. Я вспоминал укротителя из Богемии, с которым подружился. Каждый вечер на арене он клал голову в пасть колоссального льва. И его брата, ухаживающего за хищниками. Когда цирк переезжал и ему по ночам было холодно, он укладывался спать между двумя тиграми. И, наконец, я думал о Кихоро. который, наверное, был рядом.
Но никакие успокоительные мысли и образы не помогали. Они теряли всякий смысл по мере того, как беззвучный доверительный голос призывал меня, притягивал все ближе к огромному зверю. И я не мог ему не повиноваться. Ибо только этот голос,— я знал наверняка, — был моим единственным шансом на спасение, единственной нитью,— и такой непрочной и ненадежной! —которая удерживала нас всех, — Патрицию, льва и меня,— в волшебном равновесии.
Но долго ли это могло продолжаться? Я сделал еще один шаг. Теперь, если бы я протянул руку, я мог бы дотронуться до льва.
На этот раз лев не зарычал, но пасть его открылась, как сверкающая западня, и он приподнялся.
— Кинг! — крикнула Патриция. — Кинг, лежать!
Мне показалось, что я услышал совершенно незнакомый голос, настолько он был повелительным и полным уверенности в своей власти. В то же мгновение Патриция изо всех сил ударила рыжего хищника по лбу.
404
Лев повернул голову к девочке, похлопал ресницами и спокойно улегся.
— Протяните руку, быстро!—сказала Патриция.
Я повиновался. Моя ладонь коснулась шеи льва у самого основания гривы.
— Не двигайтесь. — сказала Патриция.
Она молча гладила морду Кинга между глазами.
Потом приказала мне:
— Теперь почешите ему затылок.
Я сделал, как она приказала.
— Быстрее, сильнее, — командовала Патриция.
Лев вытянул немного морду, чтобы меня обнюхать, зевнул и закрыл глаза. Я продолжал грубо ласкать рыжую шкуру. Кинг больше не шевелился.
— Хорошо, теперь вы друзья, — важно сказала Патриция.
Но тотчас она рассмеялась, и невинное лукавство, которое я в ней так любил, брызнуло в ее веселом смехе со всей детской непосредственностью.
— Сильно испугались, правда? — спросила она.
— Мне и сейчас страшно, — ответил я.
При звуках моего голоса огромный лев приоткрыл один желтый глаз и уставился на меня.
— Чешите ему шею, не останавливайтесь и говорите что-нибудь, быстро! —приказала Патриция.
Я повторил:
— Мне и сейчас страшно, очень страшно, очень...
Лев послушал меня немного, зевнул, потянулся,— я почувствовал, как под моей ладонью перекатились чудовищные могучие мышцы, — скрестил передние лапы и замер неподвижно.
— Хорошо, — сказала Патриция, — Теперь он вас знает. Ваш запах, кожу, голос,—все знает. Теперь можно устроиться поудобнее и поболтать.
Я постепенно замедлял движения, просто подержал руку на шее льва и наконец убрал ее.
— Садитесь сюда, — сказала Патриция, показывая мне покрытый сухой травой клочок земли в одном шаге от львиных когтей. Я начал постепенно сгибать колени, опираясь о землю руками, и медленно-медленно сел.
Лев протянул ко мне морду. Глаза его перебегали с моих рук на плечи, на лицо и обратно, — раз, другой, третий. Он меня изучал. И тогда, пораженный и восхищенный, я почувствовал, как с каждым мгновением рассеивается мой страх, ибо в глазах огромного льва Килиманджаро я прочел понятые мне человеческие выражения, которые мог определить и на
405
звать: любопытство, дружелюбие и великодушие сильного мира сего.
— Все хорошо, все хорошо, — напевала Патриция.
Она уже не обращалась к Кингу: ее песенка рассказывала о единении с миром. С ее миром, в котором не было ни барьеров, ни перегородок. Этот мир через посредство, с помощью Патриции становился и моим миром. Уже не думая ни о какой опасности, я с восторгом ощущал себя как бы расколдованным, избавленным от непонимания и векового страха. И этот дружеский обмен, взаимная благожелательность, возникшая между львом и человеком, доказывали, что мы нс из разных враждебных друг другу миров, а стоим рядом, бок о бок, на единственной и бесконечной лестнице живых созданий.
Сам толком не понимая, что я делаю, я наклонился, словно зачарованный, к царственной морде и как Патриция кончиками пальцев погладил темно-каштановый треуг ольник между большими золотистыми глазами. Легкая дрожь пробежала по гриве Кинга. Тяжелые брыли дрогнули, приподнялись. Пасть приоткрылась и на миг сверкнули страшные клыки.
— Смотрите, смотрите хорошенько! — сказала Патриция.— Он вам улыбается.
Как было ей не поверить? Ведь я сам слышал из лощины смех Кинга!
— Я выбрала самый подходящий момент, чтобы вас познакомить, — сказала Патриция.— Он хорошо поел, налопался до отвала,—она похлопала льва по могучему брюху. — Сейчас самый жаркий час. А здесь много тени. Он счастлив.
Патриция устроилась между передними лапами льва, прижалась круглой черноволосой головкой к его огромйой гриве и прибавила:
— Видите, он совсем не такой страшный. И с ним легко.
— Да, только если ты рядом.
Едва я произнес эти слова, все вокруг меня и во мне изменилось. Я вышел из состояния транса, в который погрузил меня страх, а затем — безмерная радость, когда любое чудо кажется естественным. И в этом новом свете, и в перспективе, более свойственной моему разумению, я вдруг увидел и осознал мифический характер того, что меня окружает: эту саванну, этот изолированный мирок, это дерево неблагодарной земли, с колючками вместо листьев, и под зонтом его длинных ветвей зверь, самый страшный хищник, на свободе, в своем царстве, и я сижу рядом и глажу его лоб. И все это реальное, настоящее, подтверждаемое чувствами и разумом,—но лишь благодаря Патриции. Благодаря маленькой девочке в сером
406
комоипезончике, которая примостилась на груди у льва, зарылась в его гриву.
Как выразить ей мою ни с чем не сравнимую признательность и нежность? Я нашел только самый банальный способ. Я сказал:
— Разреши тебя поцеловать, Патриция?
Может быть, сила моего чувства отразилась в голосе, а может быть, Патриция просто не привыкла к таким проявлениям нежности. Во всяком случае, загорелые щеки ее нежно зарозовели, как с ней бывало, когда она краснела от удовольствия. Живо отодвинув or ромную лапу, которая ее прикрывала, Патриция протянула мне свое личико. Оно пахло лавандовым мылом, всеми ароматами зарослей и запахом льва.
Своими большими золотыми глазами Кинг наблюдал за нашими жестами со сдержанным вниманием. Когда он увидел, чго моя голова приближалась к ее голове и что я коснулся губами се лица, на его морде мелькнуло то самое выражение, которое Патриция называла улыбкой. А когда девочка вновь заняла свое место между лапами Кинга, он лизнул ей волосы.
- О, Кинг меня часто целует! —сказала Патриция со смехом.
И так мы были здесь все трое, объединенные дружелюбием 1ени и земли. Я спросил:
— Расскажи, Патриция, расскажи мне, как это все началось?
Внезапно девочка обеими руками почти конвульсивно вцепилась в львиную гриву. Привлекла к себе массивную голову и, как в зеркало, уставилась в золотые глаза.
— Он был такой слабый, такой маленький, вы представить не можете, какой он был, когда Кихоро принес его мне! — воскликнула Патриция.
Она еще какое-то мгновение всматривалась в львиную морду. и па ее детском личике блуждало выражение, — недоверчивое. нежное и грустное, — какое бывает у матерей, когда они смотрят на взрослого сына и вспоминают его в младенчестве.
— В то время,—со вздохом заговорила Патриция,—Кихоро уже был, конечно, одноглазым, но носорог еще не прижал его к дереву. А потом, я тоже была маленькая. Кихоро еще не был совсем моим. И когда отец объезжал такие уголки заповедника, где никто не бывает, Кихоро отправлялся с ним. И вот как-то утром, — вы знаете, у Кихоро нюх на зверей лучше, чем у моего отца, — Кихоро нашел в чаще кустов маленького львенка, самое большее двух дней от рождения, как ска-»а.ч Кихоро. Он был совсем один, и еще слепой, и он плакал.
Патриция потерлась щекой о гриву Кинга.
407
— Но почему его бросили? — спросил я.
Девочка загнула один палец и сказала:
— Может быть, его родители погнались за дичыо. вышли из заповедника, и там. где отец не мог их защитить, охотники их убили. Может быть, у его матери было слишком много львят, и она захотела избавиться от са.мого слабого. — Пагри-ция еше сильнее прижалась щекой к царственной гриве.—А может быть, она его просто не любила.
В голосе Патриции было столько жалости, словгго 01 ромный лев все еще был слабым котенком, беспомощным и беззащитным в жестоком мире зарослей.
— Вы никогда ire видели такого маленького! — воскликнула Патриция, устраиваясь между массивными лапами. — Честное слово, тогда Кинг был меньше двух кулаков моего отца. И га-кой худой, и 1олый,— совсем без шерсти! И он плакал or i о.года. от жажды и от страха. Мама говорила, что он прямо как новорожденный младенец. И еще она говорила, что он слишком хилый и не выживет. Но я не хотела, чтобы он умер.
Подробно и с какой-то грустной нежностью рассказывала мне Патриция о том. как она выхаживала, спасала младенца-льва. Сначала она выкармливала ei о соской, затем начала добавлять в молоко сахар, наконец приучала его к овсянке. Он спал вместе с ней. прижимаясь к ее телу. Она заботилась, чтобы он нс простужался. Когда вечерами свежело, она покрывала его своими простынями. И когда он поправился, стал толстый и гладкий, Патриция устроила праздник в честь его крещения.
— Я сама придумала ему имя. — сказала девочка, — Я знала, верила, только я одна, что когда-нибудь он станет настоящим царем. И назвала его Кингом.
На лице ее снова мелькнула странная материнская улыбка, но тут же она подхватила совсем по-детски:
— Вы представить себе не можете, как быстро расту г эти львы! Я только научилась за ним ухаживать, а он уже был с меня ростом! И тогда, — лукавая улыбка осветила се личико, сразу вернув ему истинный возраст, — и тогда мы начали с ним играть. И он делал все, что я хотела!
Патриция яростно отбросила тяжелую лапу, которая могла расплющить се одним ударом, и встала, вытянувшись, невероятно хрупкая перед огромным полусонным хищником. По ее лицу, вдруг загоревшемуся повелительной страстью, нетрудно было догадаться, как она горда, что и сейчас, в расцвете своих сил и великолепия, Кинг принадлежал ей всецело, как тогда, когда был покинутым львенком, который дышал только благодаря ее заботам. Она крикнула:
408
— Он и сейчас делает все, что я захочу. Смотрите! Смотрите!
Я уже не думал, что смогу в этот день испытать ужас иного свойства. Однако Патриция сумела мне его внушить. Но на этот раз я дрожал от страха за нее.
Девочка вдруг подогнула колени, подпрыгнула как можно выше и со всего размаха, сдвинув ноги, обрушилась на бок льва. Она соскочила на землю и опять прыгнула на льва, стараясь удвоить силу удара. Потом замолотила кулаками по животу Кинга, начала бодать его головой. Потом вцепилась двумя руками в 1 риву и начала дергать страшную голову во всех направлениях. И при этом кричала:
— А ну. Кинг! Отвечай, Кинг! Я тебя не боюсь, старый увалень! Вставай, Кинг! А ну! Посмотрим, кто из нас сильнее !..
Огромный лев перевалился на спину, вытянул лапу и разинул темную пасть.
«Кихоро! Кихоро! — молил я про себя. — Стреляй! Стреляй же! Он ее растерзает».
Но я не услышал смертоносного рева. Вместо этого из открытой пасти вырвалось громовое, раскатистое и радостное рычание, полное рокочущего веселья,—Кинг смеялся! Чудовищная лапа вместо того, чтобы обрушиться на Патрицию и раздавить се. осторожно приблизилась к ней со втянутыми когтями, подхватила девочку и мягко уложила ее на землю. Патриция снова набросилась на Кинга, и он повторил гот же прием. Лев входил во вкус игры. Он уже не просто обхватывал лапой Патрицию за талию и укладывал на землю. Он начал откидывать ее. как мяч. Каждый его удар был чудом эластичности, расчета и осторожности. Копчиком лапы он пользовался. как бархатной ракеткой, и ударял ею гак, чтобы отбрасывать тело девочки, не причиняя ей ни малейше! о вреда.
Патриция пыталась уворачиваться от это! о мягко! о бича, но он настигал ее всюду. Тогда она вцепилась в уши льва, начала их безжалостно дергать, запускала пальцы ему в глаза. Кинг смеялся еще громче, тряс головой, наваливался на Патрицию. но всегда с расчетом, чтобы не раздавить ее своей массой. И девочка выскальзывала из-под него с другого бока, и все начиналось сначала.
Наконец, запыхавшись, вся в поту, растрепанная. в комбине-юне. покрытом рыжей шерстью, сухой травой и колючками, Патриция остановила игру и растянулась рядом с хищником. Он облизал ей руки и затылок. Патриция блаженно улыбалась. Кинг показал свой ум и всю свою покорность.
— Я очень боялся за тебя,—сказал я негромко.
409
— За меня?
Она приподнялась на локте и уставилась на меня, сдвинув брови и сжав губы, словно я ее оскорбил.
— Неужели вы думаете, что он может причинить мне зло? — спросила девочка. — Вы не верите, что я могу с ним делать, что хочу?
В глазах ее мелькнуло какое-то особенное выражение.
— Вы не правы, — сказала она. — Если я захочу. Кинг тут же разорвет вас на куски. Попробуем?
Я не успел ответить. Патриция повернула голову Кинга в мою сторону, указала на меня пальцем, и из горла ее вырвался короткий звук, низкий, глухой и одновременно свистящий. Кинг поднялся одним движением. Я еще не видел его во весь рост. Он показался мне колоссальным. Его грива стояла дыбом. Хвост яростно хлестал бока. Лапы подобрались. Сейчас он...
— Нет, Кинг, нет!—сказала Патриция.
Она положила ладонь на его расширенные от злости ноздри и несколько раз негромко, успокаивающе щелкнула языком. Кинг сдержал свой порыв.
Наверное, я был очень бледен, потому что Патриция, взглянув на меня, рассмеялась с добродушным лукавством.
— Будете знать, как за меня бояться, — сказала она.
Патриция массировала затылок огромного льва. Его напряженные мускулы все еще вздрагивали.
— А сейчас вам лучше уйти,—весело сказала Патриция.— Теперь Кинг будет смотреть на вас с подозрением весь день. Но до следующего раза он забудет.
Патриция объяснила мне, как найти обратную дорогу. Надо дойти до скалы, которая стоит по ту сторону лощины. Ее хорошо отсюда видно. А от скалы — все время прямо на солнце.
Патриция вскочила на Кинга верхом. Для них я больше не существовал.
III
Полдень остался далеко позади, и животные начали выходить из своих убежищ. Между внешним миром и мною стоял Кинг, друг Патриции, большой лев Килиманджаро. Его гриву, его золотые глаза, оскал его морды и его ужасные лапы, играющие девочкой, как мячиком,—вот что мне чудилось за каждым кустом, на каждой прогалине саванны.
Когда я добрался до машины, Бого заговорил о каких-то
410
людях и стадах па дороге, но я, весь во власти недавнего колдовства, не обратил на него внимания.
Слова шофера дошли до меня лишь тогда, когда на большой дороге показалась колонна масаев. Они наконец вернули ?иеня к действительности.
Я часто встречал в своей жизни и под небом разных стран кочевников на переходе. Но даже самые жалкие и обездоленные имели какое-то имущество, пусть самое бедное и примитивное, и хоть каких-то вьючных животных, хотя бы полдюжину несчастных осликов. Масаи же шли без единого свертка или узла, без парусины для укрытия, без посуды для приготовления пищи, без всякой ноши, которая могла бы их стеснить.
Стадо, окруженное погонщиками, состояло из сотни низкорослых истощенных коров. Их ребра выпирали из-под шкур. А сами шкуры, тусклые и обвисшие, были покрыты кровоточащими язвами, облепленными роями мух. Однако племя, чьим единственным достоянием было это жалкое стадо, не носило никаких стигматов, обычных спутников нищеты: в них не было трусливого отупения, уныния или раболепия. Эти женщины в хлопчатых лохмотьях, эти мужчины, скорее обнаженные, чем прикрытые куском ткани, переброшенным через плечо — со стороны той руки, в которой они держали копье, шли твердым шагом, выпрямившись, с гордо поднятой головой. Смех и громкие крики перекатывались по всей цепочке. Никого в мире не было богаче их именно потому, что они не владели ничем и ничего не желали.
Колонна масаев занимала всю ширину дороги. Им было бы нетрудно отогнать свое стадо к обочинам, чтобы пропустить нашу машину. Но они об этом даже не подумали. Бого пришлось свернуть на целину и продираться сквозь заросли, чтобы обогнуть кочевников. Во главе их шествовали молодые воины, три морана в своих касках из волос и красной глины. Самый высокий, самый красивый и самый дерзкий из троих был Ориунга.
Я высунулся в окошко и крикнул:
— Квахери!
Дети и несколько женщин, которые шли за моранами, весело ответили на мое приветствие. Ориунга даже не повернул 1 оловы.
* * *
Я возился в своей хижине один до глубокой ночи. Опустошил все мои чемоданы, разложил их содержимое, расставил по местам книги, продукты. Потому что не знал, на сколько дней
411
еще продлится мое пребывание в заповеднике. Ибо это зависело от Кинга. Может, мне удастся выторговать у судьбы еще один-два дня. подобных нынешнему?
Когда пришло время отправиться на обед в бунгало Буллитов, я заколебался. Меня страшило, что я найду там вчерашнюю атмосферу: манерность, наигранную веселость, нервное напряжение. Однако я с первых же мгновений убедился, что опасения мои были напрасны.
Разумеется, Сибилла оделась, как для бала. Буллит пригладил свою шевелюру, а Патриция появилась в ярко-синем платьице и лаковых туфельках, и столовая была освещена свечами. Но все эти детали, придававшие вчера нашей встрече искусственность и болезненную атмосферу, в этот вечер приобрели какую-то необъяснимую прелесть, легкость и семейное очарование.
Сибилла старалась ни словом, ни жестом не напоминать о вчерашнем истеричном приступе, с которым не сумела справиться. Судя по тому, как естественно она держалась, эта сцена полностью изгладилась из ее памяти. И одновременно казалось, что светские условности были для нее важны только в первый раз, а теперь она предпочитала более живой и непринужденный тон беседы. И сразу же дала понять, что относится ко мне, как к другу.
Буллит с искренней радостью поблагодарил меня за принесенную бутылку виски.
— У меня как раз запас истощился, — сказал он мне на ухо. — Спасибо, старина. Между нами, похоже, я в этом деле начал выходить из нормы.
Что до Патриции, то эта смиренная и очень нежная девочка ничем не походила на взъерошенного разъяренного бесенка, который под деревом с длинными ветвями заставлял выполнять все свои капризы огромного льва Килиманджаро.
Я запретил себе думать о нем. Я боялся, что в своей одержимости могу вдруг произнести имя Кинга. Потому что слишком хорошо помнил, как оно действует на Сибиллу.
Однако едва мы уселись за стол, сама хозяйка затронула эту тему.
— Я узнала, — сказала она, улыбаясь, — что Патриция удостоила вас сегодня чести показать вам наш заповедник и познакомить со своим лучшим другом.
Такой внезапный поворот настолько меня поразил, что я не мог и подумать, что речь зашла о Кинге.
— Вы имеете в виду?.. — пробормотал я, оставив из осторожности вопрос неоконченным.
— Ну конечно, Кинга! —весело воскликнула Сибилла.— И
412
добавила с едва уловимой и очень нежной насмешкой, обращенной к дочери: —И, надеюсь, вы нашли его прекрасным, умным и великолепным?
— В жизни я не видел ничего удивительнее, — ответил я. — И как он слушается вашу дочь!
Глаза Сибиллы сохранили свой умиротворенный свет.
— Сегодня Патриция вернулась рано, — сказала она.—И мы смогли продолжить утренние уроки.
— Я обещаю, обещаю тебе, мама,—с жаром воскликнула Патриция. — Когда-нибудь я буду такая же ученая, как ты! И научусь одеваться, как твоя подруга Лиз.
Сибилла тихо склонила 1 олову.
— Это не так-то просто, дорогая, — сказала она.
Патриция чуть-чуть прищурилась, и ресницы ее сошлись, так что невозможно стало понять выражение ее глаз.
— Я уже давно не видела твоих фотографий с Лиз в пансионе.’— сказала Патриция, — Мама, может быть, ты нам покажешь их после обеда?
— Молодец, Пат! — воскликнул Буллит,—Видишь, как маме приятно?
Обычно бледные щеки Сибиллы и вправду зарозовели. Она сказала мне:
— Я буду рада показать эти старые снимки, даже если вам придется немного поскучать. Но за это вы получите вознаграждение. У Джона целая коллекция снимков Кинга с самого раннего возраста.
До этого момента Сибилла и ее дочь не обменялись ни единым словом, ни одним взглядом. Наверное, они сами понимали, что в течение целого дня между ними шел тайный и тонкий торг, который наконец закончился инстинктивным компромиссом, счастливым примирением.
Когда обед кончился. Буллит и его жена отправились за своими сувенирами.
Сибилла вернулась первая, в руках у нее был большой альбом с золотыми обрезами, переплетенный в какую-то жуткую желтую ткань.
— Я его не выбирала, — объяснила Сибилла. — Это подарок Di старой дамы, которая заведовала нашим пансионом. За хорошее поведение.
Растроганная легкая улыбка осветила лицо молодой женщины. Опа признавала, что альбом ее безвкусен, но она любила его, как напоминание о счастливых днях.
Рассматривая фотографии, слащавые до тошноты или в лучшем случае изумительно глупые, я. несмотря на все мои усилия, не смог выразить ничего, кроме самой банальной веж
413
ливости. Однако Патриция проявила к ним живейший интерес. Что это было — искренняя симпатия или хитрость? А может быть, далекий мир этих девочек, очень близких по возрасту к Патриции, действительно будоражил ее воображение и чувства?
Как бы там ни было, искренность Патриции ни у кого не вызывала сомнений. Она вскрикивала от удовольствия, от восторга. Она слушала с жадностью, расспрашивала, заставляла Сибиллу комментировать каждый снимок. Она не уставала восхищаться чертами лица, прическами, платьями и бантиками одной воспитанницы, которая для меня ничем не отличалась от других, но явно была той самой Лиз Дарбуа.
Этот диалог был прерван возвращением Буллита. Он положил на длинный узкий стол грубый конверт, набитый фотографиями, и сказал:
— Извините, что я задержался; забыл, куда мог засунуть все это старье.
Булли г вытряхнул из конверта первую пачку снимков и разложил их по столу.
— Первый эпизод, дамы и господа, — сказал он. — Кинг в младенчестве.
— Не шути так, Джон, — сказала Сибилла вполголоса.
Она встала и склонилась над фотографиями.
— Они так долго пролежали в шкафу,—продолжала молодая женщина,— что я уже забыла, как это прелестно. Посмотрите !
Она протянула мне десяток снимков.
На них, в разных положениях,—то на худеньких руках маленькой девочки, которая казалась младшей сестренкой Патриции, то у нее на плече, то у нее на коленях, то с бутылочкой молока — всюду было изображено самое трогательное существо, какое только можно вообразить, — неуклюжее, полуслепое, с квадратной головенкой.
— Неужели это Кинг? — невольно воскликнул я.
Буллит взъерошил волосы, которые уже успели высохнуть и снова стали рыжей гривой, и ответил своим хрипловатым голосом, дрогнувшим от волнения и нежности:
— В самом деле трудно поверить, что этот львенок...
— Никогда не видела такого беспомощного, такого доброго и ласкового существа, — перебила его Сибилла.
И только Патриция не сказала ни слова. К тому же она нс смотрела на фотографии.
— Мне так хотелось тогда его понянчить, — продолжала Сибилла,—но Патриция мне не позволяла. Стоило мне при
414
коснуться к маленькому львенку, она так кричала от злости, просто ужас!
До сих пор безмятежное лицо Патриции на какое-то мгновение стало яростным и неукротимым, как тогда на поляне под деревом с длинными ветвями.
— Кинг мой! — сказала она.
Я живо перебил ее:
— А здесь что происходит?
На снимке был виден какой-то пушистый сверток, из которого наполовину высовывалась круглая мордочка с закрытыми глазами и маленькими изящными ушками.
— Он простудился, — объяснила Патриция.—Я завернула его в мой свитер.
Казалось, она снова успокоилась, но когда я попытался ее о чем-то еще спросить, Патриция сухо ответила:
— Извините, я была тогда маленькая. Я уже не помню.
Это было явной неправдой. Я знал это по рассказам самой Патриции, когда она лежала между лапами Кинга. О детстве львенка Патриция хранила в памяти малейшие подробности. Но она не хотела вспоминать о тех днях, когда он полностью зависел от нее, потому что сейчас огромный хищник вольно бродил в африканской ночи и был для нее недостижим.
— Мой отец может рассказать вам обо всем, — сказала Патриция.— Ведь он делал снимки.
Она снова взяла ядовито-желтый альбом, и Сибилла присоединилась к ней. Они сели в одно кресло и тихонько заговорили о чем-то своем. Теперь я мог, — и это было мое единственное желание, — полностью сосредоточиться на фотоснимках, которые Буллит выкладывал передо мной один за другим.
Они были подобраны по датам. Таким образом, я как будто смотрел замедленный фильм и передо мной открывались тайны звериной жизни, я следил за постепенными превращениями младенца-львенка, которого укачивала худенькая девочка, в великолепного, могучего и величественного зверя, и мне казалось, что он неотрывно смотрит на меня огромными золотистыми глазами.
Котенок. Большая кошка. Совсем молодой львенок. Юный хищник. Настоящий лев, но еще не до конца сформировавшийся. И наконец. Кинг, каким я его увидел несколько часов назад.
— Неужели для всего этого понадобился только год? — спросил я, сравнивая даты на обороте снимков, написанные крупным почерком Буллита.
— Да, представьте, — ответил он,—Это зверье растет куда быстрее нас. Но чувства их не меняются. Вот. смотрите сами!
415
Замедленный фильм продолжался, но с каждым новым кадром в него становилось все труднее верить.
Огромный лев в «лендровере» рядом с Буллитом или за столом — между ним и Патрицией.
Ужасный хищник, разрывающий кибоко, которым его наказали. (Но при этом он даже не рыкнул на хозяина!)
Кинг играет с рейнджерами.
Кинг лижет руки Сибиллы.
Я повторял, как автомат:
— Невероятно... Невероятно... Невероятно...
— Почему же? — сказал наконец Буллит слегка раздраженно.— У нас на ферме, когда я был маленьким, тоже был львенок. его нашли, как Кинга. Пять лет он жил с нами и ни разу не тронул ни одного человека, белого или черного, и ни одно животное. Потом отца перевели в город, и прежде чем отпустить нашего льва на свободу, в заросли, пришлось научить его охотиться и убивать.
— А что это? — спрашивал я, — Что здесь?
На фотографии, которую я держал в руках, Кинг лежал на поляне вместе с другими львами.
— Я его застал однажды во время объезда, — сказал Буллит,—Он играл со своими приятелями. С ним это частенько бывает.
— Но он всегда возвращается. — вставила Патриция и» кресла, где сидела вместе с матерью. Голос ее был очень жестким.
Буллит небрежно сгреб фотографии и сунул их в конверт.
— Пожалуй, пора уделить внимание дамам, — сказал он, Сибилла расспрашивала меня о Париже, о Лондоне, о новых книгах и спектаклях, о последних модах, празднествах и концертах... Время от времени она вздыхала. Тогда Патриция прижималась к ней, и Сибилла нежно гладила ее круглую стриженую головку. И каждый раз плоская тень на задернутых шторах повторяла этот ее жест.
Буллит смотрел на жену, на дочь и с наслаждением затяги вался крепкой черной сигарой.
IV
Когда я вернулся от Буллитов к себе в хижину, электричс ство уже выключили. Но кто-то из слуг поставггл на стол па веранде зажженную лампу-молнию. Я устроился перед ней и ш думался о событиях дня.
Спокойный вечер в бунгало Буллита, как нгг странно, ниши
416
ги.1 меня i ораздо больше, чем почти ишерические вспышки Сибиллы накануне. Мир и тишина его, — говорил я себе, — неестественны. неправдоподобны для этих трех людей, живущих пол одной крышей. Это как стоячая вода, опасная и нездоровая.
Чем объяснить благосклонность Сибиллы к Кинту, хотя еще вчера она его ненавидела?
А кроткое поведение Патриции перед альбомом матери,— как увязать его с ее безумными играми с диким зверем?
Огромный лев снова завладел моими мыслями. Может бьыь, это он глухо ворчит в глубине ночи и зарослей? Или это раскаты далекой сухой грозы? Или это мне чудится?
Нервы у меня были на пределе, а потому, когда передо мной внезапно появился Буллит, я разделил ненависть Сибиллы к людям, которые возникают без малейшего звука. Высокая фигура, вдруг вступившая в световой круг от лампы, едва не заставила меня закричать от ужаса.
Буллит переоделся в свой охотничий костюм и сапоги, и волосы его были снова взъерошены гривой. Он держал в руке еще наполовину полную бутылку виски, которую я ему принес.
— Знаю, знаю, у вас еще целый ящик, — сказал он, предупреждая мои протесты,—Но сегодня мы должны прикончить ну бутылку вместе. Очень уж хорошо мы ее начали.
Все черты его широкого лица дышали бесконечным добродушием и дружелюбием.
— Давно, так давно в нашем доме не было счастливых вечеров, — продолжал он,—Ваше присутствие успокоило Сибиллу. А малышка вас обожает.
Я поспешно сходил за стаканами: наедине с Буллитом мне всегда хотелось выпить.
Мы пили молча. Я чувствовал, что мой гость, так же как и я. блаженно расслабился. Мне показалось, что далекое рычание снова потревожило одиночество ночи. Однако Буллит не шевельнулся. Очевидно, я ослышался. А может быть, его безразличие объяснялось привычкой? Я спросил:
— Почему Кинг ушел от вас?
— Из-за Сибиллы. — ответил Буллит,—Она родилась не здесь и не была воспитана в Восточной Африке. Ей было невыносимо видеть все время его гриву, его клыки. И этого рыжего великана, который одним прыжком пересекал комнаты, чтобы опустить мне лапы на плечи или чтобы облизать ей руки. А когда Патриция каталась вместе со львом по траве, Сибилла каждый раз чуть не падала в обморок. Она возненавидела Кин-ia. И он, естественно, это понял. Он больше не ласкался к Сибилле и не давал ей себя гладить. И тогда она так перепута-
I X. ьчанач «Африка», вып. 5
417
лась, что поклялась вернуться в Найроби, если я не избавлюсь от Кинга... Мне было безразлично, останется он у нас или уйдет. Но была еще Пат...
Буллит остановился, и по его выражению я понял, как ему трудно продолжать. Но я решил любой ценой узнать конец этой истории, в которую попался, как в западню. А Буллит, я это чувствовал, ни в чем не мог мне отказать в такой вечер.
— Итак, что же Случилось? — спросил я настойчиво.
— Сибилла и я сделали то, что каждый из нас должен был сделать, — ответил Буллит,—В то же утро я отвез Кинга на своей машине в самую глубину заповедника и там оставил. А Сибилла увезла малышку в Найроби и поместила в лучший пансион.
Буллит тяжело вздохнул.
— Вы знаете, что нам пришлось очень скоро забрать Патрицию обратно?
— Знаю.
— Так вот, — продолжал Буллит, пристукнув донышком стакана по столу. — Так вот, на следующий день, когда малышка вернулась, Кинг ожидал ее перед бунгало, и скоро они вместе катались по траве на поляне.
Буллит надолго замолчал, прежде чем вновь заговорить.
— Сибилла умоляла меня пристрелить льва. Ее нужно понять. Но разве я мог? Дочь и так не прощает мне всех убийств, совершенных до ее рождения.
Буллит тяжело взглянул на меня и сказал:
— Если бы на моих руках была еще кровь Кинга... представляете?
Великий охотник закрыл глаза и содрогнулся.
— Что же дальше? — спроси;! я.
— А дальше, — сказал Буллит, пожимая плечами,—мы пошли на компромисс. Вместе с Пат отыскали то самое дерево, которое вы видели утром. И когда на следующий день Киш вернулся в бунгало, мы отправились туда все трое. И малышка объяснила Кингу, что там будет место их свиданий. Она заставила его понять... почувствовать... В общем, вы понимаете, что я хочу сказать. Она может его заставить сделать все. Вы теперь это знаете.
— Еще бы,—сказал я.
— Лев и меня любил, — продолжал Буллит, — Раньше, когда я возвращался после объездов, он чуял мою Машину за десятки миль и бежал мне навстречу. С ним это до сих пор еще бывает... А иногда он устраивал мне сюрпризы где-нибудь в глухих уголках саванны. Как мы веселились!.. Но малышка, эго
418
совсем другое дело. Он узнал ее кожу с первых дней, когда начал жить. И теперь он — ее. навсегда.
Буллит плеснул остаток виски себе в стакан, осушил его и поднялся.
— Еще секунду! — попросил я,—Скажите, у Кинга есть львица и львята?
Глаза Буллита затягивала сетка кровавых жилок.
— Я слишком много пыо,—сказал он, будто не расслышав моего вопроса. — Желаю вам спокойного сна.
Он спустился по ступеням тяжело, но так же бесшумно.
Я не стал засиживаться на веранде, а сразу прошел в комнату. Отворив дверь, я увидел маленького Николаса, который сидел на углу моей подушки, и Патрицию, растянувшуюся на постели в бумажггой розовой пижаме.
Мое изумление вызвало у нее взрыв самого ребячьего смеха. Она вскочила одним прыжком. Курточка ее пижамки немного распахнулась. Ниже загорелой шеи тело ее было трогательно белым и нежным.
— Я выбралась из дому через окно и к вам залезла так же. — объяснила девочка. — По-другому я не могла. Родителям и днем хватает со мной хлопот.
«Интересно, следит за ней Кихоро по ночам?» — подумал я. Но она уже продолжала.
— Поэтому я сейчас же уйду. Я хотела только сказать, чтобы вы проснулись завтра пораньше. Поедем смотреть, как масаи устанавливают свою манийятту, свой лагерь. Это очень забавно, вы увидите.
Масаи... Перед моими глазами мелькнула пылающая шевелюра Ориунги, морана.
— Вы согласны, да? На рассвете? — спросила Патриция.
— Да, на рассвете, — ответил я.
Маленькая обезьянка и маленькая девочка улетели через от-кры гое окно.
V
Старый Ол’Калу и Ориуша выбрали место для стоянки своего племени в самом бесплодном уголке заповедника. Масаи. дети широких пустынных просторов, не доверяют лесистым местностям. Им чужд и враждебен культ деревьев, непонятно почитание леса. Поэтому выбор Ол’Калу и Ориунги пал на расположенный близ источника маленький холм, с которого далеко просматривалась сухая плоская равнина.
II* 419
К месту стоянки не вела ни одна тропинка Но рельеф местности позволял доехать туда на машине. Поэтому \же на рассвете мы увидели плешивый холм, на котором копошились черные силуэты.
— Вот они! Вот они! — закричала Патриция, наполовину высовываясь из окна машины,—Мы подоспели вовремя.
Опа плюхнулась рядом со мной на сиденье и сказала со смехом:
— Посмотрите-ка на наших двух слуг: не очень-го они довольны! А знаете почему?
— Бого боится.
— Конечно, ведь он же кикуйю из большого города. — презрительно сказала Патриция.
— А Кихоро?
— О, Кихоро не боится масаев. У него с ними старые счегы.
Голос ее стал немножко высокомерным, как всада, когда она меня просвещала:
— Кихоро из племени вакамба, а они очень храбрые. И раньше воевали с масаями. Даже до сих пор, несмотря на законы правительства, они иногда сражаются насмерть. Их земли граничат, понимаете?
Патриция перегнулась на переднее сиденье, где сидел старый кривой следопыт, и что-то шепнула ему па \хо на его родном языке. Кихоро показал щербатые зубы в свирепом оскале и похлопал по ружью.
-- Зачем вы его раздражаете? — спросил я девочкх.
— Чтобы он стал бешеным, опасным,—ответила она, —А когда он слишком разозлится, я его успокою. Это игра.
— Но он-то этого не знает?
— Конечно, не знает! — воскликнула Патриция. — Иначе не было бы никакой игры.
Кихоро-одног лазый.
Кинг — огромный лев.
С какими новыми приятелями и до каких пределов когда-нибудь дойдет Патриция в своих играх?
Мы были у подножия холма. Патриция выскочила из машины, не дожидаясь, пока та остановится.
Солнце во всем великолепии поднималось лад зарослями, но вонь грязного хлева, коровьей мочи и навоза отравляла свежий утренний воздух.
— Идите скорей! — крикнула Патриция. — Они начинают.
Она потащила меня по длинному пологому склону к вершине холма. Там была выровнена площадка в форме грубого овала. По его обводам возвышался двойной барьер из колючих кустарников, сцепленных между собой шипами. Внутри этой
420
ограды дымилась желтоватая, густая масса, скользкая и вонючая. Это был полужидкий коровий навоз.
Чернокожие мужчины, женщины и дети топтали, разминали, переворачивали и месили эту отвратительную кашу, чтобы сделать ее плотнее и однороднее. Патриция заговорила с ними на их родном языке. Вначале на свирепых лицах застыло изумление: как, эта маленькая белая девочка знает их язык? Но затем даже самые замкнутые и жестокие лица смягчились. Женщины пронзительно захохотали, дети завизжали от радости.
Я искал взглядом Ориунгу. но не увидел ни одного из троих моранов. Однако старый Ол’Калу был здесь. Я с ним поздоровался. Он узнал меня и ответил:
— Квахери.
Затем он подал своим соплеменникам знак продолжать работ}.
Волна зловония разлилась еще шире, стала плотнее, гуще. Я инстинктивно отступал и задерживал дыхание. Но Патрицию. похоже, это совсем не смущало. Девчушка, которая накануне. убегая из моей хижины, оставила после себя легкий запах мыла и лавандовой воды, — он и до сих пор исходил от нее,— эга девчушка с таким обонянием, что различала тончайшие оттенки ароматов джунглей, сейчас с торящими от удовольствия глазами жадно вдыхала отвратительную вонь.
— Ну и хитрецы эти масаи, — сказала Патриция, пытаясь заразить меня своим энтузиазмом. — Знаете, они очень умные. Построить дом из коровьего навоза! Понимаете, они никогда не живу г на одном месте, у них нет ни одной лопаты, никаких инструментов, ничего. И тогда они изобрели манийятту. Они держат свое стадо весь день и всю ночь на том месте, где хо-1 ят разбить лагерь. Потом все топчут навоз, готовят смесь.
— А дальше? — спросил я.
— Сейчас у видите, — сказала Патриция,— Смотрите, они начинают.
Несколько мужчин вокруг липкой лужи устанавливали в два ряда плетни, соединенные арками из колючих ветвей, плотно слепленных между собой шипами. Постепенно плетни принимали форму овала, окружающего всю площадку, и скоро ажурный туннель на вершине маленького холма замкнулся. Он был очень низким — сводчатая кровля едва доходила до пояса гем. кто ее устанавливал, и бесчисленные колючки торчали из пег о во все стороны.
— Сейчас! Сейчас! — крикнула Патриция. — Смотрите!
Старик Ол’Калу отдал приказ. И тогда все разом,— мужчины. женщины, дети,—кто ладонями, кто бурдюками, в ко
421
торых в обычное время хранились вода и молоко, принялись поливать коричневатой теплой массой плетеный остов своего сооружения. Навозная смесь была еще жидкой и невыносимо зловонной, но она стекала, сгущалась, приклеивалась к плетням и образовывала стены, налипала и засыхала на сводах из колючих ветвей, и они становились крышей. И мужчины, женщины, дети, не теряя ни мгновения, укрепляли эти первые слои, обмазывая и поливая их все новыми порциями замешенного ими коровьего навоза.
— За несколько часов солнце все высушит и сделает прочным,--сказала Патриция.—Ну разве это не чудо?
Хотя с утра еще было довольно свежо, большие мухи уже начали слетаться жадными жужжащими роями.
— Поехали, смотреть больше нечего, — сказал я Патриции.
— Еще немножко, прошу вас! — взмолилась она, — Это гак интересно.
Девочки-масайки окружили ее со всех сторон, смеясь и болтая. Вскоре она прибежала ко мне.
— Слушайте, слушайте, они думают, что мы женаты! — Кто это «мы»?
— Ну, вы и я,—сказала Патриция.
И, сделав паузу, чтобы насладиться моим удивлением, объяснила:
— Эти девочки не старше меня, но многие уже замужем. Так принято у масаев. А другие ждут, когда молодые воины племени пройдут испытания и смогут на них жениться.
— Кстати, где сами мораны?
— Там,—сказала Патриция.
Она подвела меня к другому краю площадки, противоположному тому склону, по которому мы пришли. Там у подножия холма и скрытое за ним теснилось стадо в квадратном загоне из колючих веток. Среди коров сверкали под лучами восходящего солнца три копья и три медные шевелюры.
— Спустимся! — предложила Патриция.
Мораны сгоняли стадо к откидному плетню из колючих ветвей, закрывавшему вход в загон. Патриция, замерев, смотрела на молодых людей. Они нс удостаивали ее даже взглядом. В глазах у девочки было почти такое же выражение,— серьезное и далекое,— как тогда, на рассвете у водопоя.
— В старые времена, — заговорила Патриция тихим и как-то сразу охрипшим голосом, — прежде чем стать настоящим мужчиной и получить право на жену, моран должен был убить льва. И не издалека, не из большого ружья. А своим копьем и кинжалом.
Стадо собралось перед выходом из ограды. Но молодые
422
воины пока не открывали плетеный заслон. Каждый выбрал себе корову и каждый острым концом копья сделал на шее живо гного тонкий надрез. И каждый приник губами к свежей ране. медленно глотая горячую кровь. Потом они положили па надрезы ладони, подождали, когда ранки затянутся. Коровы не издали ни звука.
— Вот и вся их пиша, — сказала Патриция. — Вечером — молоко. Утром — кровь.
Плетеные ворота из колючек наконец распахнулись. Стадо двинулось на пастбище. Вел его Ориунга. Проходя мимо нас, он слизнул с губы капельку крови и лениво смерил Патрицию презрительным обжигающим взглядом. А потом удалился, великолепный, как полубог, он, которому единственной пищей служили кровь и молоко, а кровом — навоз исхудалых коров.
VI
Патриция молчала.
— Пойдем к машине? — предложил я.
— Если хотите, — ответила она.
Мы обогнули холм. На его верхней площадке заканчивалось сооружение манийятты. Если бы я не видел, как ее строили. я бы, наверное, ее совсем не заметил. Барьер из колючих вегвей сливался с пучками травы и кустами на склонах маленькой возвышенности. Да и сама манийятта почти нс возвышалась над этой усеянной шипами живой изгородью. Пол солнцем она уже приобрела цвет запекшейся земли, и теперь эту коричневатую свернувшуюся в кольцо гусеницу можно было принять за капризный изгиб зарослей.
Я вспомнил, что уже не раз замечал на возвышениях, которые горбами усеивали саванну, подобные стены, рассыпавшиеся в прах. Но я не подозревал об их происхождении.
Теперь, когда мухи не осаждали меня, а зловоние вокруг рассеялось, я начал лучше понимать восхищение Патриции перед этими плетеными степами и арками, по которым стекал, шшывая, коровий навоз. Какая изобретательность! Ведь все — из ничего! И как мудро защищали эти жилища масаев от того, что их страшило больше всего на свете: от оседлости, привя-танности, силы привычки. Манийятта, недолговечное убежище, непрочный кров, которое так лет ко выстроить и так легко покинуть и от которого вскоре нс останется следов, — для вечных шранников не может быть лучшего жилища!
Кихоро, привалившись к машине спиной и держа ружье и руках, пристально смотрел на манийятту своим сдин-
423
ственным глазом. Патриция ни разу не обратилась к нем) и. казалось, вовсе его ие замечала.
Когда мы все заняли места в машине, Бого, ожидая дальнейших приказаний, повернулся к Патриции, а не ко мне. Но опа этого не заметила или не захотела заметить. Тота Бого по собственному почину двинулся в обратном направлении по той же самой дороге, по которой мы приехали.
Патриция сидела, полузакрыв глаза, и, казалось, дремала. Но теперь я уже знал ее слишком хорошо, и ее вид меня не обманул. Прикрываясь внешним безразличием, она о чем-то напряженно думала.
Впереди нас на довольно близком расстоянии клубы пыли скрывали стадо, которое масаи перегоняли на пастбища. Бого обогнул его. стараясь держаться подальше. По обеим сторонам стада над клубами пыли возвышались пылающие шевелюры моранов. А во главе стада, словно в красном ореоле, плыл плетенный из медных кос шлем Ориунги.
Патриция приоткрыла глаза. Я решил, что она думала о самом прекрасном и самом дерзком из трех юных воинов. Я ошибся. Она думала о крови.
— Когда я начала давать Кингу сырое мясо, — за) оворила Патриция,— он разрывал его с таким удовольствием, что мне тоже захотелось попробовать. Это было невкусно. Потом Кихоро пришлось уходить со своим ружьем за границы заповедника, чтобы добывать Кингу мясо. Я всегда смотрела, как он его пожирает. Наконец Кинг начал охотиться сам. Сначала он притаскивал газель или антилопу в пасти к самом) нашему дому. Но мама этого не хотела. Вот тогда отцу и пришлось частенько угощать Кинга хлыстом, а Кинг после этого разрывал кибоко.
При этом воспоминании Патриция легко рассмеялась. Но тотчас на лицо ее вернулось серьезное и даже суровое выражение, которое делало ее совершенно взрослой.
— Когда Кинг облизывал кровь со своих клыков, он казался всего счастливее, — продолжала Патриция.—И я пробовала еще несколько раз. Макала палец и облизывала. И все равно было невкусно.
Патриция обернулась, посмотрела сквозь заднее стекло машины. Но там уже не было видно ни стада, ни его свирепого пастуха. Даже пыль казалась маленьким рыжим облачком, еле различимым вдали.
— С тех пор я уже давно не пробовала, — вновь заговорила Патриция.—Но когда сейчас моран слизнул кровь со своей губы — вы видели?.. Он мне напомнил Кинга, мне опять захотелось. Как глупо!
424
Патриция тряхнула головой так. что волосы ее растрепались.
— А масаи пьют кровь коров с самого детства. — сказала она.—Они к ней привыкли, как хищники, которые убивают, чтобы жить.
Мы оставили позади масаев с их манийяттой и пастбищами и теперь катились наугад, как позволяла местность: то мимо лесистых холмов, то через поляны, то между зарослями. Положив подбородок на край открытого оконца, Патриция наблюдала за животными. — их становилось вокруг нас все больше и больше. Даже в этих заповедных местах количество их изумляло.
— Это час, когда животные возвращаются к водопоям,— сказала Патриция. — Одни пасутся, гуляют...
Нежные губы и тонкие крылья ее носа вздрогнули.
— А другие — охотятся. — добавила она.
Потом схватила Бого за плечо и приказала:
— Езжайте как можно медленнее!
Мне она объяснила:
— Если машина не очень шумит и идет медленно, животные не обращают на нее внимания. Они думают, что это другое животное. Спросите у моего отца. Он не помнит случая, чтобы лев, слон, носорог или буйвол бросились на машину, даже когда в ней люди.
— Слышишь, Бого? — спросил я.
— Слышу, месье, — ответил шофер.
Морщины на его лице, которые я видел в профиль, разгладились. Он улыбался.
— Не разговаривайте! — вполголоса приказала Патриция.
Высунувшись из окна, она вглядывалась в заросли.
После длинного отрезка по ровной, голой саванне, где целыми табунами резвились и носились зебры, машина пошла по проселку вдоль невысоких, поросших кустарником холмов.
— Стоп! — шепнула Патриция.
Она открыла дверцу потихоньку, неслышно нажав на ручку несколько раз.
Затем она сделала нам знак не шевелиться и соскользнула на землю. Тело Кихоро едва заметно переместилось, стволы ci о ружья повернулись туда, куда двинулась девочка.
Она подкрадывалась неслышным шагом к двум густым колючим кустам с узким проходом между ними. И вдруг Патриция замерла. Ружье Кихоро чуть шевельнулось на его коленях. Между двумя кустами появилась голова хищника. Изящная вытянутая голова со светлым мехом и веселыми рыжими пят
425
нами, по губы морщились над страшными клыками, а из трепещущего горла рвалось смертоносное рычание.
Зверь выдвинулся немного вперед. У него была узкая морда и грудь, длинные лапы, круглая шея; пятна на его шкуре были меньше и темнее, чем у пантеры или леопарда. Это был очень крупный гепард. Патриция смотрела ему прямо в глаза, неподвижная, как маленькая статуэтка пз дерева, забытая здесь в зарослях. Через какое-то время, которое мне показалось бесконечным, хищник сделал шаг назад, а Патриция —шаг вперед. И они снова замерли. Гепард отступал, и Патриция следовала за ним на том же расстоянии. И так они скрылись в кустах.
Неужели Кихоро не пойдет за ребенком, которого ему поручили? Он опустил ружье на колени, закрыл свой единственный глаз. Он-то знал точно, когда власть Патриции оберегала ее надежнее, чем его пуля.
Толкнув дверцу, которую Патриция оставила открытой, я вышел из машины и, приподнявшись на цыпочках, заглянул поверх кустов. За ними лежало тело животного, похожего по размерам и форме на маленького жеребенка, но с черными полосами на белой шкуре. Рядом играли две кошки кремового цвета, словно обсыпанные коричневым конфетти, — самые живые, грациозные и благородные, каких только можно представить. Они шлепали друг друга лапами, сталкивались головами, кувыркалггсь, гонялись друг за другом. И, не прерывая игры, молодые гепарды отрывали куски мяса от трупа маленькой зебры.
Кусты скрывали от меня Патрицию и взрослого хищника. О чем они говорили? Чем могли обмениваться?
Когда Патриция наконец присоединилась ко мне, я спросил у нее:
— Почему ты нс держишь у себя одного или двух таких зверей? Говоряг, они прекрасно приручаются...
Девочка посмотрела на меня изумленно и презрительно. — Гепарды? Когда у меня есть Кинг?
Она тихонько повторила:
— Кинг...
Внезапно дикая, почти свирепая решимость исказила, напрягла черты ее лица. Я не знал, на что она решилась, но я испугался.
— Давай вернемся. — сказал я.—Ты заставила меня подняться еще до света. А потом этот навоз, манийятга, мухи. Я должен принять ванну.
— Возвращайтесь, если хотите, — отрезала Патриция.—Но только без меня.
426
Ну что мне было делать, кроме как остаться?
Девочка склонилась к Кихоро и что-то шепнула ему на ухо. И впервые я увидел, как старый кривой следопыт покачал изуродованной шрамами головой в знак отказа. Патриция заговорила быстро и громко. Он склонил I олову. Если она ему сказала то же самое, что и мне, Кихоро вынужден был уступить.
А что оставалось делать Бого, кроме как подчиняться приказам и знакам Кихоро, который указывал дорогу? Ведь этого требовала Патриция!
Наверное, очень немного людей, белых или черных, забирались туда, куда нас вел кривой следопыт. И уж наверняка только они с Буллитом пересекали на машине эти обширные, неведомые пространства, истинное царство диких животных.
Глубокие долины... Сухие до треска джунгли... Широкие просторы саванны... Таинственные заросли... Порой мы видели вершину Килиманджаро. Порой все закрывали 1устые кусты, царапая шипами металл автомашины. Но везде и все время мы видели, слышали, ощущали звериную вольную жизнь во всех ее первородных проявлениях, — стремительный бег, погони, прыжки, ржание, крики боли, грозное рычание и трубный рев. Для всех животных,—от самых маленьких до самых огромных, от самых беззащитных и до самых хищных,—это был час, когда они отыскивали себе пищу.
Кихоро подал шоферу знак остановиться. Мы находились между двумя массивами зарослей, которые нас полностью скрывали. Я вышел из машины вместе с Патрицией и старым следопытом. Лицо Бого было мокрым от страха, и даже капли пота на нем казались серыми. Мне стало жаль его. Я остановился и сказал:
— Тебе нечего бояться. Вспомни, что говорила белая девочка. Звери машину не трогают.
— Я постараюсь, месье, — ответил Бого.
Патриция и Кихоро опередили меня лишь на mi новение. Но они так быстро, легко и бесшумно двигались, перебегая от укрытия к укрытию, что за ними не оставалось ни следа, ни тени. Они были совсем близко от меня, и все же я не мог ни догнать их, ни увидеть. Словно они ушли на много миль вперед. Да и как их отыскать в этом колючем лабиринте? К счастью, Патриции, видимо, надоело слушать, как я топчусь в кустах, обламывая шипы и сучья, и она позвала меня негромким свистом. Я нашел ее притаившейся в глубине зарослей. Она была одна.
— Где Кихоро? — спросил я шепотом.
Патриция указала рукой в просвет между ветвями с остры
427
ми колючками: там виднелась длинная. чуть всхолмленная травянистая равнина с купами деревьев и кустарников.
— Но почему он там? —спросил я.
Патриция ответила шепотом:
— Он шает охотничьи участки всех зверей...
Она остановилась, потому что издали донесся, возвышаясь и разрастаясь. длинный, казалось, нескончаемый призыв, похожий на вопль отчаяния и на варварскую песню. Я хотел привстать. посмотреть. Патриция удержала меня за рукав.
Призыв затих, взлетел, оборвался и зазвучал снова.
— Смотрите. — шепнула Патриция.
Я наклонился к просвету между двумя ветвями. Их шипы оцарапали мне руки, лоб. Но какое это имело значение? Я увидел Кихоро: он стоял, прислонившись спиной к одинокой акации посреди равнины, а к нему огромными прыжками, распустив гриву по ветру, несся огромный лев. Это был Кинг.
Добежав до акации, он поднялся во весь свой рост и положил передние даны на плечи человека, который его призвал.
— Кихоро нашел Кинга, спас его совсем маленького, покинуто! о. — пробормотала Патриция. — Киш этого не забыл.
Кихоро приник на мгновение изуродованным лицом к морде льва, потом взял его за гриву и повел к зарослям, где мы скрывались.
Киш обнюхал меня и узнал. Затем он отпраздновал встречу с Патрицией, но без малейшего шума.
— Час охоты. — объяснила мне Патриция.
Мне не нужно было объяснять. Теперь все мне казалось есгествснным и возможным. Я преодолел рубеж. Я перешел в хшр Патриции. Кихоро и Кинга.
Старьп'г кривой следопыт оставил нас. Патриция, вцепившись в гриву Киша, придерживала его рядохг с собой. И я знал. — откуда? каким чутьем? — что Кихоро. который был когда-то лучшим загонщиком Восточной Африки, вернулся к своему старому ремеслу. И что на этот раз он работал не на человека.
Ожидание было долгим. Зато все остальное развернулось с ошеломляющей быстротой.
Послышалось пронзительное, высокое улюлюкание, раскатилось снова и снова. Казалось, оно звучит сразу отовсюду, заполняя все пространство. Стадо буйволов, которые паслись в глубине равнины, дрог нуло. животные в ужасе разбегались во все стороны. Позади одного из них появился Кихоро. Дикими криками он гнал его к нашему укрытию. Буйвол промчался мимо зарослей с ревом, с пеной на ноздрях, грохоча копы-
428
гами. И тогда Патриция отпустила гриву Киша и издала гот самый глухой шипящий звук, которым чуть не натравила на меня огромного льва. — этого звука я никогда не заб\д\! Одним прыжком Кинг перемахнул через кусты. И тогда перед моими глазами внезапно ожила картинка из книги, по которой я учился читать и которая преследовала меня в детстве: б\йвол на пол ио хг скаку, а на нем. как всадник, лев, вонзающий клыки в его горбатый затылок.
Мифическая пара — буйвол со своим ужасным седоком — исчезла в зарослях и клубах пыли. Кихоро присоединился к нам. Но Патриция все еще смотрела туда. к\да буйвол умчал вцепившегося в него Кинга. Ни одной чертой Патриция не напоминала отца. И все-таки в этот миг они были так похожи! Вернее, я увидел па нежном и гладком личике девочки то же самое выражение, какое было у Буллита, вспоминавшего с болью и страстью те времена, когда он убивал без жалости и без пощады.
Патриция вдруг приложила ухо к земле, прислушалась... — Кончено. — сказала она, поднимаясь.
Я мысленно увидел, как рухнул обескровленный буйвол.
— Ты ведь так любишь животных, — сказал я Патриции,— Неужели тебе не жалко этого буйвола?
Девочка с удивлением посмотрела на меня и ответила: — Львам надо есть, чтобы жить.
Я вспомнил маленьких гепардов, раздиравших труп зебры.
— Да. это правда,—сказал я.—И у Кинга, наверное, тоже семья...
Внезапно Патриция побелела как полотно и словно окаменела. Рот ее искривился в жалкой гримасе. Я боялся, что она сейчас заплачет. Но опа сдержалась и посмотрела на меня странным непонятным взглядом.
— А почему бы нет? — сказала она.
К машине мы вернулись молча.
VII
Я так долг о сидел в горячей ванне, что Буллит нашел меня в ней наполовину заснувшим.
— Ха-ха-ха! — веселился он, — Прелестные запахи манийят-гы, не так ли?
Хохот ребенка и людоеда заполнил всю хижину. Потом он сказал:
— А для внутренней дезинфекции я вам составлю компанию.
429
Мы не успели выпить и по стаканчику виски, когда за ближайшими зарослями колючих кустов раздались озлобленные голоса.
Буллит прислушался.
— Похоже, это вакамба, — сказал он.
С десяток африканцев в хлопчатом тряпье, босоногих, но с пиками и кинжалами, появились перед верандой. Их окружали рейнджеры.
Буллит встал на верхней ступеньке. Вакамба оглушали его криками, размахивали оружием.
— Из самой глуши, — сказал мне Буллит, улыбаясь. — Не говорят даже на суахили. А из всех местных языков и наречий я знаю только этот. Придется послать за Кихоро.
Старый кривой следопыт возник перед хижиной, словно по волшебству. Он заговорил с такой яростью, что кровь прилила к его мертвой глазнице и затянула ее красной пеленой.
— В этом проклятом заповеднике никогда нет покоя, — проворчал Буллит. — Теперь они обвиняют масаев, будто те украли у них коров. И Кихоро. конечно, за своих. Надо ехать немедленно. Иначе они отправятся туда без меня. И тогда...
Буллит потянулся, почти достав руками до навеса веранды, осушил свой стакан и спросил меня:
— Поедем? Это ненадолго.
Мы влезли в «лендровер» вшестером. Два старших вакамба и два рейнджера уселись сзади, я втиснулся между Буллитом и Кихоро на переднем сиденье. Карабины были только у рейнджеров. Буллит запретил Кихоро брать свое ружье.
— Он бы ухлопал всех масаев с превеликим удовольствием, — сказал мне рыжий гигант, хохоча от души.
Буллит вел машину напрямик, очень умело и быстро. Его «лендровер» обладал способностями, недоступными для моего «шевроле». Мы добрались до манийятты гораздо быстрее, чем я думал.
— Видите, я сказал, что это не займет много времени,— сказал Буллит, соскакивая на землю. — Да и само дело не продлится долго. Надо отдать справедливость масаям: единственные среди всех местных жителей, они, невзирая на последствия, никогда не лгут. Слишком горды для этого.
Жаркое солнце уже поработало над удивительным сооружением на вершине холма. Стенки его высохли. И сводчатая кровля тоже. И даже запах, словно поглощенный зноем, стал довольно терпимым. Теперь манийятта походила на замкнутый вкруговую туннель, разделенный перегородкагли на одинаковые ячейки с выходами внутрь кольца.
В такой ячейке Буллит и нашел старика Ол’Калу, простер
430
того на земле. Одна из многочисленных ран. нанесенных ему пятьдесят лет назад львиными когтями, снова открылась, когда он месил коровий навоз и размазывал его по стенкам ма-нийятты. Едва увидев хозяина заповедника, старый вождь племени масаев поднялся, обернув живот окровавленной тряпкой. Сделал он это не ради Буллита, а из уважения к самому себе.
Сводчатый потолок был таким низким, что даже человеку среднего роста приходилось пригибать голову. Ол’Калу и Буллит, одинаково высокие, вынуждены были говорить здесь — на суахили, — согнувшись в три погибели. Оба не выдержали и вышли наружу.
Я остался один, чтобы проникнуться наготой этого укрытия.
Там не было ничего. Ни одного предмета, необходимого человеку. Не было даже очага. И ни единой вещи,— хотя бы скромнейшей циновки, самой ветхой сумы, ни примитивнейшей утвари для приготовления пищи или для еды. Ничего.
Снаружи, на овальной площадке, окруженной манийяттой, масаи толпились вокруг Буллита и Ол’Калу, поддерживая своего старого вождя, который говорил, тяжело опираясь на копье.
— Он поедет с нами на пастбище, — перевел мне Буллит.— Он знает, что мораны, проходя по территории вакамба по дороге к заповеднику, действительно увели несколько коров. Но сколько и каких, он не удосужился спросить. Это дело моранов.
«Лендровер» Буллита быстро доставил нас на пастбище, где жалкий скот отыскивал себе пропитание среди колючей и сухой травы.
Ориунга и два его товарища, сидя на корточках в тени маленькой, но развесистой акации, следили за стадом. Их копья были воткнуты в землю рядом с каждым.
Ни один из пих не поднялся при пашем появлении. Ни одна голова, увенчанная шлемом из волос и красной глины, не соизволила даже шелохнуться, когда вакамба с воплями бросились к двум коровам, которые паслись неподалеку.
Ол’Калу о чем-то спросил Ориупгу.
Моран небрежно качнул головой в знак отрицания.
— Черт побери! —вскричал Буллит. — Нахальный ублюдок! — От гнева кровь прилила к его массивному лицу,—Он говорит, что не крал этих двух коров. Черт побери! Первый раз в жизни вижу масая, который врет.
Но Ориунга лениво обронил еще несколько слов со своих
431
презрительных губ. Ол'Калу перевел их Буллиту, и Буллит машинально присвистнул. С оттенком уважения он проворчал:
— Нахальный ублюдок! Неправда, говорит он. что они украли двух коров. На самом деле они украли трех!
Последняя из угнанных у вакамба коров паслась за кустами. Ее присоединили к двум первым. После проклятий, угроз и насмешек по адресу масаев Кихоро и его соплеменники повели трех коров за собой. Рейнджеры их охраняли.
Ориунга по-прежнему, сидел на корточках, полузакрыв глаза, на лице его выражалось полнейшее безразличие.
Но когда двое вакамба со своим скотом и рейнджеры уже удалились с пастбища, моран внезапно вскочил и вырвал копье из земли. Великолепное тело распрямилось, как пружина, движения его были так стремительны и гармоничны, что казалось, будто заостренный с двух концов металлический стержень сам по себе выскочил из земли, очутился в руке морана и сам, вибрируя, взвился в воздух, чтобы со свистом вонзиться в шею коровы, которую гнал Кихоро. Она споткнулась и рухнула.
Два других морана тоже схватили копья. Но они опоздали. Рейнджеры взяли их па прицел, а старый Ол'Калу. опоясанный по животу окровавленной тряпкой, встал перед молодыми воинами.
Вождь племени обратился к Буллиту, и тот утвердительно кивнул головой. Потом сказал мне:
— Нам здесь больше нечего делать. Старик говори г, если местный судья назначит в пользу вакамба штраф, масаи охотно заплатят. Он считает, что гордость и честь морана выше любой цены.
Ориунга. чуть улыбнувшись, снова сел на корточки. Не знаю почему, я подумал о Патриции и порадовался, что она не видела его триумфа.
Но в сумерках того же дня она пришла вместе с родителями, которых я пригласил к себе посидеть на веранде и выпить традиционный вечерний коктейль. И воспользовавшись моментом, когда Сибилла и Буллит залюбовались последними отсветами солнца на снегах Килиманджаро, девочка спросила меня своим доверительным шепотом, но со сверкающими глазами: — Этот масай. который так ловко
бросает копье, тог самый мораи, чю утром смотрел на меня?
432
VIII
На следующий день Буллит сдержал наконец обещание, которое дал еще при первой нашей встрече: показать мне свои владении.
— Вы хвидше такое, чего почти никто не видел, — сказал он тонча. II по-царски сдержал свое слово.
Однако вначале, когда я залезал в «лендровер», где уже сидели Патриция, Кихоро и два рейнджера, я, по правде говоря, не ожидал от этого утра новых откровений. После походов по заповеднику с девочкой, знающей все его дикие тайны, я уже не надеялся увидеть что-нибудь удивительное. Мне казалось, что я пресытился.
Как же я ошибался! И как счастлив был в этом убедиться!
Прежде всего была эта машина — без крыши, без стекол, с прекрасным обзором, открытая всем ветрам и приспособленная для езды по самому жуткому бездорожью. И за рулем сидел ас. который вел машину смело, уверенно, легко, с неподражаемым мастерством. К тому же он превосходно знал местность. — результат бесчисленных экспедиций, обьездоз. инспекций и наблюдений, которые вел каждый день и уже много лет. Это был Буллит в его основном воплощении, во всем блеске его редкой профессии, несравнимой пи с какой дрхюй. и для которой его могучее тело и львиная морда с рыжей шевелюрой казались специально созданными и предназначенными.
Широкие плечи ею распрямились, мощная шея была обнажена. сильные губы чуть оскалены из-за встречного ветра, и он мчал меня навстречу этому радостному утру, словно па победоносный бой.
В это мгновение, — он это знал и ничуть этому не удивлялся,— ему принадлежало все! Машина, с которой он делал, что хотел. Преданные до конца рейнджеры, чей громкий, детски непосредственный хохот я слышал всякий раз, когда рывок «лендровера», ухаб или крутой поворот бросали их друг на др\га.
Патриция, которая прижималась к боку своего отца, словно для того, чтобы впитать в себя его тепло и его силу, и которая ю и дело обращала ко мне исхлестанное ветром личико и подмигивала. дергая за рукав, чтобы я полюбовался искусством п смелостью могучих рук, сжимавших баранку.
II наконец, все эти леса, раскинувшиеся на десятки и десятки миль невероятным разнообразием растительности и живых существ, все эти просторы под величавой осенью Килиманджаро.
433
Порой Буллит гнал «лендровер» вверх по крутейшему склону под немыслимым углом, так что машина чуть не вставала на дыбы, и резко тормозил на вершине холма, откуда словно с высоты птичьего полета открывался необъятный вид. Порой он нырял в глубину долин, таких темных, извилистых и заросших колючими кустами, что они напоминали подводные ущелья с колониями звездчатых кораллов. Так же внезапно вылетали мы на солнечный простор саванны. И снова ныряли в тень могучих деревьев.
Разумеется, ничто не могло сравниться с тайпами, которые приоткрыла мне Патриция. Но и то, что показывал мне Буллит в стремительном бешеном темпе, гоже было бесподобно. Сам возраст девочки,—в котором и заключалась ее главная сила, — ее одержимость Кингом, заразившая и меня, ограничили наш мир пределами сказочного царства тайны. Буллит, наоборот, расширял его, освещал, открывал перед нами заповедник во всей его полноте и великолепии.
Я давно утратил самую элементарную способность ориентироваться, не понимая уже, где право, где лево, куда мы мчимся — вперед или назад, и нимало о том не заботился. Эти понятия ничего не значили и не имели никакого смысла среди замкнутых полян, густых зарослей, узких долин в форме полумесяца, массивов гигантских деревьев и саванн с призрачными лесами, которые мелькали, перемешивались, крутились вокруг нас, сливаясь в единый пейзаж, одновременно буколический и дикий, полный меланхоличной нежности и свирепой жестокости. Утреннее солнце высвечивало яркие или глухие тона, кричащие или пастельные пятна трепещущей листвы и трав в этом зеленом океане, из волн которого, подобно утесам, вздымались тут и там обломки древних вулканов, еще увенчанные застывшими потоками лавы, как черной пеной.
Где были города, или затерянные деревушки, или хотя бы одинокие хижины, над которыми курился бы дымок, загрязняя лазурь неба? Здесь земля никогда не знала ни следа, ни запаха, пи тени человека. С незапамятных времен здесь рождались, жили, охотились, спаривались и умирали животные. И ничго здесь не изменилось. Животные, как сама земля, помнили о первых днях творения. И Буллит, великий волшебник с рыжей гривой, заклинал их всех, замыкая в стремительные магические круги.
Антилопы, гну, газели, зебры и буйволы, — на пределе скорости машина кренилась, выпрямлялась, ныряла, вставала на дыбы и гнала их стада друг на друга и все сужала круги, пока не наступал момент, когда весь этот калейдоскоп пестрых шкур, морд и рогов не рассыпался во все стороны прыжками.
434
скачками, галопом, отчаянными перебежками и не исчезал в бескрайних зарослях.
Задыхаясь, опьяненная и ослепленная счастьем. Патриция кричала:
— Смотрите! Как они хороши! Как быстро мчатся зебры! Как высоко прыгают антилопы! С какой силой буйволы ломятся сквозь кусты!
Она схватила меня за руку, словно чтобы надежнее переда. ib мне свою уверенность, и сказала:
— Мой отец — их друг. Животные нас знают. Мы можем с ними играть.
Не знаю, разделял ли Буллит, столь суровый ко всем, кто хоть в малейшей степени нарушал покой животных, наивную \веренность своей дочери. Возможно, он полагал, что именно из-за непреклонной строгости, с какой он охранял этот покой, сам он мог его иногда нарушать. А может быть, просто в нем пробудился инстинкт, страсть, с которой он не в силах был справиться? Какое мне было дело! Игра продолжалась. И становилась все рискованнее, все опасней.
Помню, мы натолкнулись в глубине долины на слонов. Их было целое стадо, — голов сорок — пятьдесят, — и все они бродили по лужицам воды, вытекаемой из какого-то чудесного источника в зарослях, расчищенного Буллитом. Одни отыскивали хоботами пищу в порослях на склонах, другие перекатывались в тине. Слонята толкались, мамаши обливали их водой. Вожак стада с пожелтевшими от времени бивнями, огромный и одинокий, возвышался над своим племенем, как гранитное изваяние.
Завидев между деревьями нашу машину, он даже не шевельнулся. Что могло ему, всемогущему, сделать это насекомое с другими насекомыми на спине? Но «лендровер» от холма к холму, от впадины к впадине приближался к стаду гигантов. Он подпрьпивал, скрежетал и рычал, проносясь между их семьями. И слонята перепугались. Тогда хобот старого вожака извился вверх, загнулся, и тишину джунглей разорвал оглуши-гсльный трубный рев, более страшный и мощный, чем сигнал согни боевых труб. Все стадо сдвинулось, присоединилось к не-м\. Самцы встали позади вожака. Самки окружили слонят.
Буллит остановил машину прямо напротив слонов, сгрудившихся в единую неподвижнуго массу лбов, плеч и колоссальных спин: лишь хоботы ггх конвульсивно метались, как разъяренные змеи. И только в последнюю секунду, когда из всех этих хоботов одновременно вырвался тот же пронзительный бешеный рев и вся чудовищная фаланга стронулась с места, Буллит повернул «лендровер» и на полной скорости
435
\стремился прочь, виляя между кустами. Дорога, к нашему счастью, оказалась приличной. Это походило на чудо. но. наверное, Буллит давно уже расчистил ее и привсл в порядок.
Не знаю, какое у меня было в тот момент выражение липа, но. посмотрев на меня. Буллит и Патриция обменялись raio-воршинкими взглядами. Затем Буллит nai нулся к дочери и что-то шепнул ей на ухо. Патриция радостно закивала, и глаза ее заискрились лукавством.
Машина выкарабкалась по склону из долины слонов, в мы очутились на плато, где заросли перемежались с широкими открытыми пространствами. Буллит замедлил ход. приближаясь к одной из этих больших полян, поросших сухой травой. На середине ее, прямо на солнце, лежали рядом три огромные корявые колоды с серой корой. Какой же силы должен бьиь ураган. чтобы забросить — и откуда? — эти стволы на середину голого поля? Я спросил об этом Буллита. Не отвечая, стиснув губы, он все осторожнее приближался к поверженным великанам.
Внезапно конец одного ствола дро1нул, приподнялся и превратился в кошмарную I олову, грубо обтесанную, всю в буграх и корявых нашлепках, которая оканчивалась массивным загнутым рогом. Две другие чудовищных колоды ожили таким же образом. Три носорога, не двигаясь, смотрели на машину. И тогда Буллит начал описывать вокруг них круги. И с каждым кругом подъезжал к ним все ближе и ближе.
Первое чудовище тяжело поднялось. Затем второе. Затем третье. Они встали плотно задом к заду, выставив poi а в разных направлениях. Материал, из которого они были сделаны, был настолько груб, а формы гак примитивны, словно в спешке и наугад их вырубали из серых потрескавшихся глыб в последний час творения.
Носороги поворачивали за нами ужасные рогатые морды Их маленькие косые глаза неотрывно следили за нами сквозь щели между тяжелыми складками.
Я услышал, как Патриция шепнула мне:
— Вы узнаете самого большого? Вон того, со шрамом на спине? Я вам показывала его на водопое.
Да. это был он. Но я ни о чем больше не успел подумать Буллит еще больше приблизился к апокалипсической троице Из глубоких ноздрей вырывался шипящий свист, угрожающиII и зловещий. Расстояние между носорогами и нами все умень шалось.
— Посмотрите на нашего приятеля! — воскликнула Па1рп ция. — Он самый злой и храбрый. Сейчас, сейчас кинеим1
Ее голос еще звучал, когда носорог бросился на нас
436
Я был настолько ошеломлен, что не испытывал никаких иных чувств, кроме изумления. Никогда бы в жизни я не поверил. чго такая масса на бесформенных коротких ногах может одним рывком развить такую скорость! Но Буллит был настороже. Он нажал на газ и рванул руль в нужную сторону. И тем не менее животное, словно глыба, выброшенная из катапульты, пронеслось так близко от нашей открытой машины, что я услышал его яростное сопение. Испугался ли я в тот миг? Не знаю, не помню. Все произошло слишком внезапно, беспорядочно и быстро. Два других носорога бросились в атаку. Между рогатыми мордами чудовищ «лендровер». кренясь, закладывал виражи, отпрыгивал, метался и ускользал. Малейшего перебоя в моторе, одного неверного маневра было достаточно, чтобы нас пронзили, выпотрошили и разорвали острые рога. Но Буллит так уверенно вел смертельную игру! Рейнджеры вопили от восторга! И Патриция весело смеялась своим чудесным прозрачным смехом, какой услышишь только в цирке, кота заливается от радости звонкоголосая ребятня...
Животные утомились быстрее, чем машина. Один за другим носороги прекратили нападение. Они сгрудились в единый монолит. Бока их вздымались от могучего дыхания, уродливые hoi и дрожали, но рога по-прежнему были нацелены на нас.
— До скоро! о, приятели! —крикнул Буллит.
Когда мы удалялись от поляны носорогов, лицо его и голос словно обрели былую молодость и здоровье. Таким я его еще не видел. Он вышел, словно освеженный, из этой опасной ш ры. которую сам дерзко затеял и в которой победил. Наверное. это потребность натуры, — подумал я. И время над ней не властно. Хозяину заповедника необходимы такие вот встряски. Единственная разница в том, что сегодня он вместо ружья воспользовался «Лендровером».
Я спросил Буллита:
— Вы никогда не береге с собой оружия?
— У меня ею нет. — ответил Буллит.
Я вспомнил, что в доме этого профессионального охотника дейсгвшельно пет ни одного ружья и никаких охотничьих । р о фее в.
— Мне это запрещено, — тихо добавил Буллит.
Он снял одну руку с руля и погладил пушистые волосы дочери. И тогда Патриция внезапным, страстным движением по-। р\зила свои пальцы в рыжую шевелюру отца.—я невольно вспомнил, как она точно так же вцеплялась в гриву Кинга,— притянула к себе голову Буллита и потерлась щекой о его щеку. Одинаковое выражение глубокого счастья было на их пщах.
437
Машина катилась медленно и словно наугад. Снова вокруг нас мелькали антилопы, зебры, страусы, буйволы, и их становилось все больше. Несколько раз Патриция выскакивала из машины и уходила к животным. На расстоянии ее фигурка нежных тонов,— в этот день на Патриции был голубоватый комбинезон,—казалась почти призрачной. И поэтому представлялось естественным, что она свободно скользит между дикими животными, не возбуждая у них страха, беспокойства и даже удивления.
Она особенно надолго задержалась в низине, где трава о г близости подземных источников была зеленее и мягче, а на редких деревьях вместо колючек росли нежные листья. Животных там было больше, и они чувствовали себя счастливее. С возвышения, на котором Буллит остановил машину, нам было видно каждое движение девочки и каждое движение животных. Только невинная доверчивость и легкость, с какой они принимали Патрицию, могли сравниться с доверчивостью и легкостью Патриции. Антилопы касались мордами ее плеча. Буйволы дружелюбно обнюхивали ее. Одна зебра настойчиво кружила вокруг Патриции, заигрывая с ней. Патриция разговаривала со всеми.
— Опа знает волшебные слова, — тихонько сказал мне Буллит.
— На каком языке? — спросил я.
— На всех, — ответил Буллит. — На языках племен вакамба и джаллуа, кипсигов и самбуру. кикуйю и масаев. Она их узнала от Кихоро, и от рейнджеров, и от бродячих колдунов, которые проходят через заповедник.
— Вы в это действительно верите? — спросил я.
— Я белый человек и христианин. — сказал Буллит. — Но я видел такое...
Он покачал головой и пробормотал:
— Во всяком случае, малышка в это верит. И огга мог ла бы так же говорить со слонами и носорогами.
Наверное, они оба правы. Мне эта область недоступна. Но ггосле этого утра, проведенного с Буллитом и Патрицией, я пришел к твердому убеждению, что власть девочки над животными определялась главным образом ее всесильным наследственным инстинктом и теми знаниями, которые ее отец собрал за двадцать лет жизни в африканских зарослях. Он рассказывал ей, как волшебные сказки, о жизни и нравах диких зверей, о тысячах засад, о тысячах погонь, о запахах лесов, саванн и логовищ. И он воплощал в себе для Патриции с первых дней ее жизни всех могучих хищников и чудовищ заповедника и одновременно — был повелителем этих чудовищ.
438
Ослепленным блаженным взглядом следил Буллит за своей дочуркой, которая скользила между стадами. Может быть, он чувствовал, подозревал, что добрая власть Патриции над всеми животными диких зарослей оставалась единственной нитью, единственным средством общения — с тех пор, как он отказался от убийства, — между ним и этим великим народом, чудесным и свободным, с которым была связана вся его жизнь.
Ни с чем не сравнить взаимное понимание и нежность между Патрицией и ее отцом. У каждого свои неповторимые свойства, необходимые для этого единства, такого же естественного для них, как дыхание.
Только этим можно объяснить встречу, которая нас ожидала. Когда возникает первородная необходимость, она не оставляет места случаю.
IX
Нет, поистине эго не могло быть случайностью.
Буллит прекрасно знал, — поскольку сам мне об этом рассказывал, — что Кинг на расстоянии многих миль слышит его машину и прибегает навстречу. И Буллит должен был знать — поскольку эго была его профессия, — где, в зависимости от дождливых или засушливых сезонов, находились временные ло-1 ова большого льва, выпушенного на волю в дикие заросли.
Кроме того, когда мы выехали на длинный участок саванны, я заметил, как Буллит вытягивает шею и поверх ветрового стекла внимательно и пристально осматривает зорким глазом охотника далекую опушку леса на краю сухой травянистой равнины. И вдруг он улыбнулся. А потом легонько локтем подтолкнул Патрицию. И тогда я увидел на горизонте саванны сначала пятно, потом клубок, потом рыжего зверя, который прыжками несся нам навстречу.
— Кинг! —закричала Патриция.—О, папа, это же Кинг!
Б_\ллиг безмолвно смеялся. Было в порядке вещей, чтобы до утро абсолютного согласия между ним и Патрицией завершилось самым чудесным сюрпризом, какой он только мог сделать дочери.
— Когда ты узнал, что он живет здесь? — воскликнула опа.
— Только вчера, — ответил Буллит,—Я послал трех рейнджеров по его следам, когда он ушел со старого места. И вчера киггсш Майна, — он повернулся к самому молодому из двух черных гигантов на заднем сиденье, — пришел и рассказал мне.
Буллит обнял тяжелой рукой девочку.
— Я хотел проверить вместе с тобой, — сказал он.
439
— Кинг! Кинг! —кричала Патриция, вскочив на ноги.
Большой лев приближался огромными скачками, грива его развевалась по ветру, и он рычал от радости. Кинг \же почти достиг машины, но Патриция крикнула:
— Папа, заставь его побегать! Быстрее, быстрее, как он только может. Он на бегу такой красивый!
«Лендровер» резко отвернул, и лев оказался не перед машиной, а рядом. Буллит поддал газу и пошел с такой скоростью, чтобы не отрываться далеко от Кинга и в то же время заставить его мчаться изо всех сил, из последнего дыхания. И Кинг понесся за нами вслед длинными прыжками, — ну совсем, как пес, — но пес апокалипсиса, собака конца света, — и при атом он гак же радостно лаял,—но от лая его дрожали саванна и заросли.
Так мы пронеслись раз, и два. и три по большой равнине. Испуганные животные убегали за горизонт, а над вами, обманутые львиным рыком, обычно предвещающим смертельную охоту, закружились, заслоняя солнце, грифы и стервятники.
Кинг все так же мчался прыжками и рычал, но на краях его брылей уже выступила пена. Патриция села на место, положила руку на руку Буллита. Казалось, они вели машину вместе. «Лендровер» постепенно замедлил ход и остановился.
Мгновенно Кинг очутился рядом, встал во весь рост и положил передние лапы на плечи Буллита. Хрипя и задыхаясь от радости и усталости, он терся мордой о щеку человека, который приютил его, сберег его детство. Грива и рыжие волосы перепутались, смешались в одно золотое руно.
— Смотрите, ну прямо два льва, ведь правда? — сказала Патриция.
Голос ее был не громче дыхания, но Кинг его услышал. Он протянул лапу со втянутыми когтями, чувствительную и мягкую. как огромная губка, обнял девочку за шею, прижал к Буллиту и облизал им лица обоим сразу своим жарким языком.
Потом он сел и золотыми глазами осмотрел всех, к го был в машине. Он узнал нас: Кихоро, рейнджеров и меня. Потом обратил свой взгляд на Буллита. И тот понял, чего от него ждет лев.
Он медленно открыл дверцу, медленно спустился на землю и так же медленно подошел к Кингу. Встал перед ним и сказал, отделяя каждое слово:
— Ну что, мальчик, хочешь проверить, кто из нас сильнее? Как в старые добрые времена? Ведь так?
Кинг пристально смотрел на Буллита. Левый глаз его был немного уже и длиннее правого и, казалось, подмигивал. Лег
440
ким глухим порыкиванием он словно подтверждал каждую фразу Буллита. Кинг все понимал.
— Ну ладно, малыш, держись! —закричал Буллит.
Он бросился на Кинга. Лев поднялся во весь свой рост на задних лапах и обхватил передними шею Буллита. На сей раз эго была уже не ласка. Всей тяжестью лев пытался опрокинуть человека. И человек напрягал все силы, чтобы бросить на землю льва. Видно было, как под шерстью и кожей Кинга перекатываются могучие длинные мышцы. На голых руках и открытой шее Буллита вздулись мускулы Геркулеса. Напирая друг на друга, отвечая усилием на усилие, они не уступали ни пяди. Наверняка, если бы лев применил всю свою мощь или если бы приступ ярости сжал его тело в стальную пружину, Буллит, несмотря на свою необычайную физическую силу, не выстоял бы и мгновения. Но Кинг знал,—не хуже, чем Буллит,—что это игра. И точно так же, как Буллит, который несколько минут назад замедлил ход машины, чтобы лев не отстал, Кинг сейчас использовал свою страшную мощь только для того, чтобы противостоять напору Буллита.
Тогда Буллит изменил тактику. Он зацепил правой ногой заднюю лапу Кинга, дернул ее к себе и закричал:
— Ну. а что ты ответишь на этот прием, сынок?
Человек и лев вместе покатились по траве. Завязалась беспорядочная борьба, вся в раскатах хохота и рычания. И наконец человек очутился внизу, под грудью льва, прижатый лопатками к земле. Теперь Буллит переводил дух, а лев своим узким натянутым глазом посматривал на него, словно посмеиваясь. Внезапно, одним рывком Буллит перевернулся на живот, подобрал под себя колени, уперся ладонями в землю и,— голчок за толчком, — невероятным усилием выпрямил спину и поднял большого льва Килиманджаро, который повис на нем. беспомощно размахивая лапами и вовсе не сопротивляясь.
— Ура, папа! Ура! — закричала Патриция.
Оба рейнджера хлопали в ладоши.
Один Кихоро оставался безмолвным. Он отвернулся и своим единственным глазом пытливо и подозрительно всматривался в узкую длинную полосу редколесья, которая клином выходила на поляну.
Не знаю, каким образом заметил это Буллит. Он сбросил Кинга со спины, вдохнул воздух, запрокинув голову к солнцу и потянулся всем телом, расправляя плечи, разводя руками. Должно быть, все его мышцы, все связки болели от напряжения. Однако он хохотал от счастья. Его сила и ярость наконец-
441
то получили разрядку и были увенчаны высшей наградой на глазах его дочери.
— Хорошо поиграли, сынок, — сказал он Кингу, беря его за гриву.
— А теперь моя очередь! —вскрикнула Патриция.
Но когда она уже хотела выскочить из машины, ее удержала черная сухая рука Кихоро. В то же мгновение из треугольника колючих зарослей, за которым так пристально наблюдал кривой следопыт, послышался львиный рев, и сразу же — еще. Даже я, совсем непривычный к голосам джунглей, не мог ошибиться. Этот рев ничем не походил на добродушное, веселое и дружелюбное рыканье Кинга, которое я знал. Это были свирепые, хриплые и страшные раскаты, от которых замирает сердце самых храбрых людей. Издавать их могли только разъяренные хищники, одержимые жаждой убийства.
Две львицы вышли из зарослей. Две больших прекрасных львицы с великолепными шкурами. Они хлестали себя хвостами по бокам и оскаливали рычащие пасти.
За ними выбежало несколько маленьких львят.
Я понял истинное значение этой сцены только благодаря выражению Патриции. Ее всегда живое и чувствительное лицо тотчас замкнулось. Казалось, оно окаменело от невыносимого позора и мучительной ненависти, постыдной и гнусной. Только одно-единственное чувство способно настолько исказить и изуродовать женские черты: ревность, доведенная до пароксизма. Как могло это зло в такой степени поразить Патрицию? Ответ был один: эти львицы были избранницами Кинга и теперь призывали его к себе.
Кинг понял это в тот же миг, что и Патриция. Глаза его обратились к Буллиту, потом к девочке, потом на разгневанных львиц. Он встряхнул гривой. Он колебался. Патриция приоткрыла рот. Огромный лев повернул к ней голову. Если бы она его удержала, он бы наверняка остался. Но яростное пламя гордости сверкнуло в се глазах. Она не издала ни звука. И тогда Кинг пошел к своим самкам. Сначала, как бы из вежливости к нам, неторопливо. А затем в несколько длинных прыжков присоединился к своим львицам и львятам. Все вместе они исчезли в зарослях.
* * *
Буллит сел за руль и включил мотор. С неловкой улыбкой и таким же неловким тоном он сказал:
— Ну что, Пат, хорошо мы повеселились, не правда ли?
Девочка не ответила ему ни словом. Буллит повернул к краю лесной полосы.
442
— Теперь мы скоро доедем, — сказал он.
Буллит говорил как человек, который говорит бог знает о чем, лишь бы не думать.
— За этим леском начинается хорошая дорога, — продолжал он, — Прямо па юг. Я ее недавно привел в порядок. А потом — саванна, потом манийятта, потом наше бунгало и сразу же — по стаканчику виски.
Поляна осталась позади. Буллит испустил глубокий вздох облегчения. Но когда он уже поворачивал на дорогу, о которой говорил, Патриция схватила его за руку.
— Останови здесь! — сказала она.
Буллит непонимающе уставился на нее. Она закричала: — Останови, говорю я! Иначе я выскочу на ходу!
Патриция пыталась совладать со своим голосом. Но в нем звучали почти истерические нотки, и я с трепетом вспомнил голос ее матери: точно так же кричала Сибилла на грани нервного приступа.
Буллит подчинился. Девочка выпрыгнула из машины, не открывая дверцы. Буллит сделал движение.
— Нет,— сказала Патриция с тем же мрачным упрямством. — Я не хочу никого. Мне никого не нужно, чтобы защищать меня в этом заповеднике.
Лихорадочно горящие глаза ее встретились с моими. И как в полубреду, — невозможно было понять, то ли из презрения, то ли из какого-то дружеского чувства ко мне, — добавила:
— Разве что вы... Конечно, если вы хотите.
— Да, да,—пробормотал Буллит.
Я вышел из машины. Патриция приказала отцу:
— Уезжай!
Буллит тронул «лендровер». Патриция углубилась в колючие заросли. Прежде чем последовать за ней, я обернулся и краем глаза увидел, как переломленное в талии, черное зело бесшумно выпало из машины и тотчас распласталось на земле.
Стволы деревьев стояли густо. Между ними росли кусты, \саженные шипами. Они замедляли шаг Патриции. Я был этому рад. Кихоро сможет незаметно скользить или ползти по нашим следам.
Но вскоре Патриция вышла из леса и быстро пошла по краю поляны. Когда перед нами возник треугольник колючих зарослей, где было львиное логово, она мне сказала:
— Возвращайтесь в лес. Львы не любят нападать среди 1>стых деревьев. А когда нападают, они там очень неловки. Уходите скорей. Я хочу быть спокойной за вас.
Она побежала по опушке и остановилась только на откры
443
том месте. Солнце било ей прямо в лицо. И она смотрела прямо на треугольник колючих зарослей.
Девочка поднесла ко рту ладонь, согнутую в рожок. Удивительный переливчатый звук, которым Кихоро призывал Кинга, разлился над саванной.
Из колючего треугольника донеслось короткое злобное рычание. и две львицы вышли из кустов, — разъяренные, ощетинившиеся. с оскаленными мордами. Они могли бы преодолеть одним прыжком расстояние до Патриции. Где был Кихоро? Чего он ждал?
Но раздался другой рев, — такой могучий, что заглушил все звуки саванны,—и Киш, как огромная птица, перелетел через кусты и грозно встал между Патрицией и своими разъяренными самками.
Самая крупная из них, и самая смелая, — великолепная львица! —прыгнула в сторону, чтобы обойти Кинга. Он бросился на нее и опрокинул толчком плеча. Она взвилась и снова кинулась в атаку. Опять Киш преградил ей путь, но на этот раз его лапа с выпущенными когтями обрушилась ей на затылок, раздирая кожу и мясо. Кровь брызнула на рыжую шкуру. Прекрасная львица взвыла от боли и унижения и попятилась. Кинг, рыча, заставлял ее отступать, шаг за шагом, пока она не скрылась в кустах, куда уже спряталась раньше вторая львица.
Переливчатый призыв вновь прозвучал в знойном воздухе саванны. Кинг приблизился к Патриции, которая стояла на месте.
Она почти неприметно дрожала. Я это заметил, когда Патриция поднимала руку, чтобы положить ее на голову Кинга междз его золотистых глаз. Дрожь прошла. Ногти девочки тихонько почесывали морду льва. И тогда Кинг развалился на траве, и Патриция угнездилась у него между лапами. Ohti провела пальцем по когтям, на которых еще не высохла кровь, и взгляд ее бросил вызов колючим зарослям, где глухо ворчали супрзги Кинга, усмиренные, опозоренные и побитые.
А потом и эти жалобы смолкли. Львицы смирились. Тяжелая полз денная т ишина упала на саванну.
* s|c *
Я зверей, если бы не внезапность и полнота этой вдруг наступившей тишины, я бы не услышал звука, который заставил меня насторожиться. Слабый, сдержанный, почти неразличимый,— это был легкий звон или звонкий шорох от прикосновения металла к дереву. Я пригнулся, чтобы посмотреть сквозь кусты, откуда долетел этот еле слышный звук. В сумраке пол
444
леска неясно мерцал наконечник копья. Копье было прислонено к стволу тгантской акации. И рядом с ним. на фоне коры того же дерева, я различил плетеную каску с отливами меди. Это была шевелюра Ориунги. гордого морана.
Ei о прекрасный и жестокий профиль, обращенный в сторону Патриции, был настолько неподвижен, что казался изваянным из черного мрамора. В этот миг для него ничего не с\шествовало, кроме белой девочки в объятьях льва. Копье выскользнуло у него из рук. он оказался на виду, но ему было все безразлично.
Патриция отдыхала на груди Кинга.
X
День уже клонился к вечеру.
— Потерпите, мы скоро придем. — весело сказала Патриция.
И в самом деле, я заметил вдали единственный массив колючих деревьев, который я мог бы отличить в заповеднике, потому чго за ним прятались редкие и легкие сооружения, предназначенные для жизни людей. И увидел их вовремя.
Мои мышцы и нервы были напряжены. От поляны, где жил Кинг со своей семьей, мы шли около четырех часов. Этот бесконечный путь сквозь заросли кустарников и деревьев, в пыли, под палящим зноем Патриция проделала играючи, без всяких усилий. Порою она шла впереди, что-то напевая, порою возвращалась и брала меня за руку, чтобы приободрить. Ее дружба со мной стала более i лубокой, искренней и приобрела новый оттенок: ведь я был свидетелем. — единственным, как она думала, — свидетелем ее реванша и торжества.
Время оз времени она повторяла с восторгом:
— Вы видели? Вы все видели?
Но большую часть пути мы молчали. Патриция думала о своей победе, а я — о морапе.
Каким образом и зачем Ориунга оказался именно в этом месте и в этот момент, когда Патриция выигрывала свой страшный спор? Может быть, он случайно наткнулся на логово Кинга, когда бродил по заповеднику? Манийятта находилась довольно близко. Может быть, он вспомнил о не столь далеких временах, когда вековой обычай, такой же сильный, как миф. требовал, чтобы настоящий мужчина из племени масаев убил своего льва? И что означал этот непреклонный горящий взгляд, которым он смотрел на Патрицию, пока она прощалась с Кингом, сидя между его лап?
445
Патриция, наверное, могла бы ответить на все мои вопросы. Но она не видела Ориунгу, и какой-то суеверный страх мешал мне сказать ей о моране.
— Ну вот мы и пришли наконец! — со смехом проговорила Патриция, глядя на мое измученное лицо.
Мы подошли к деревне. Отсюда расходились две дороги: одна вела гс бунгало Буллита, другая, более короткая, — к лагерю посетителей и моей хижине.
Патриция в нерешительности остановилась на развилке. Она наклонила головку и принялась чертить носком туфли на песке геометрические фигуры. Удивительная робость отразилась на ее лице и в ее глазах, которые только чго бесстрашно смотрели на двух разъяренных львиц.
— Если вы не очень устали. — сказала она наконец, — проводите меня до дома... Я буду очень... рада. Если мама увидит вас, она не будет так сердиться... Я очень опоздала.
Патриция подняла голову и живо добавила:
— Я не для себя прошу, вы знаете, а для нее. Она очень, очень огорчится.
Неужели мое влияние на Сибиллу было действительно гак велико, как думала Патриция, или Буллит просто придумал для опоздания дочери подходящее оправдание? Я этого никогда не узнаю. Во всяком случае, Сибилла встретила нас радушно, весело. Потом она отослала Патрицию принимать душ, а когда та ушла, сказала:
— Мне нужно поговорить с вами наедине.
— Это проще сделать у меня, — ответил я.
— Хорошо, я приду к вам на днях,—с улыбкой сказала Сибилла.
* * *
У себя в хижине я сразу рухнул на походную койку. Сон мой был прерывистым, лихорадочным кошмаром. Когда я проснулся, была уже глубокая ночь. На душе у меня было тяжело, разум — в смятении. Я упрекал себя за то, что остался, ибо это уже ничего не могло мне дать. Любопытство мое было удовлетворено сверх всякой меры. Я узнал все о жизни Кинга и об их с Патрицией отношениях. Мало того, — огромный лев стал для меня знакомым зверем. Я мог спокойно уехать. Я должен был это сделать.
«Но развязка? — подумал я вдруг,—Я должен увидеть развязку».
Я соскочил с койки и раздраженно зашагал по темной веранде.
446
Почему развязка? И какая?
Чет о я ждал? Чтобы Кихоро пристрелил Ориунгу? Или чтобы моран пронзил своим дротиком старого одноглазого следопыта? Или чтобы носорог вспорол живот Буллиту? Или чтобы Кинг вдруг забыл все правила игры и растерзал Патрицию? Или чтобы Сибилла сошла с ума?
Вес эти мысли отвратительны и одновременно абсурдны. Я утрачивал остатки здравого смысла. Надо было как можно скорее покинуть эти места, этих животных и этих людей.
Но я чувствовал, что останусь в заповеднике до конца, до развязки, — ибо непонятно почему был уверен: развязка неизбежна.
Я зажег лампу-молнию и отыскал бутылку виски. Выпил я достаточно, чтобы в конце концов уснуть, — но лишь много позднее.
* *
Совсем маленькая бархатная лапка приподняла мне одно веко. Я увидел на краю подушки обезьянку величиной с кокосовый орех, с черной атласной полумаской на мордочке. Все было, как в мое первое пробуждение в этой хижине, — еще неясный рассвет, моя дорожная одежда в ногах кровати и лампа-молния, которую я забыл погасить.
И так же, как в то утро, я вышел на веранду. Там ждала меня Цимбеллина, крохотная газель с копытцами, как наперстки, и рожками, словно сосновые иглы. И туман, как тогда, скрывал длинную поляну, которая сбегала к водопою.
Да, все было точно так же, как в первый раз! Но сегодня все это было надо мной не властно. Николас и Цимбеллина перестали быть таинственными поэтическими созданиями. Я заранее видел все подробное!и пейзажа, которые постепенно приоткрывал туман. Короче — все мои чувства были только жалким подобием некогда испытанного очарования.
Но заря разгорелась внезапно, ослепительная и прекрасная. Снега Килиманджаро вспыхнули нежно-алым костром. Туман разорвался на феерические вуали, рассыпался алмазной пудрой. Вода засверкала среди травы. Животные начали ткать свой волшебный живой ковер у подножья великой горы.
И вот вся эта красота снова предстала передо мной во всей своей свежести — как в то неповторимое утро. Природа может вечно повторять свои чудеса, и они нисколько не теряют от этого своей новизны и великолепия. У меня возникло желание разделить свободу и простодушную радость диких стад. Желание это было столь же непреодолимым, как в день моего приезда.
447
Я оделся и пошел вдоль ряда гигантских колючих кустов. Мне казалось, что все это — полусон, что все повторится, как на рассвете того первого дня. Это ощущение оказалось настолько сильным, что в том месте, где нужно было выйти из-под прикрытия деревьев, я на миг задержался, ожидая голоса Патриции.
И голос в самом деле прозвучал:
— Дальше не ходите. Запрещено.
Но именно потому, что я его ждал и предчувствовал, что этот беззвучный доверительный голос прозвучит снова, он поразил и испугал меня куда сильнее, чем если бы я услышал его неожиданно. Слишком много совпадений! Словно я попал в бредовый мир, придуманный мною самим.
И все же, когда я обернулся, маленькая стриженная «под горшок» девочка в сером комбинезончике стояла, опираясь о ствол того же самого дерева. Только на этот раз она смеялась.
— Какое-то наваждение, — сказал я,—Николас, Цимбелли-на... А теперь ты.
Беззвучный смех Патриции стал еще безудержнее. Прелестные лукавые бесспята плясали в ее глазах.
— Я так и думала, что вы не догадаетесь. — сказала она. — Ведь это же я послала их за вами ! Я знала, вы сами придете сюда.
Я рассмеялся так же тихо, как она. Потом вместе с нею мы стали смотреть на животных.
По уродливой борозде на спине я узнал носорога, который на нас кидался. Я говорил себе, что маленькая зебра, чья полосатая шкура мелькала среди мокрой травы, могла быть сестрой того самого зебренка, останки которого терзали молодые гепарды. И глядя на пасущихся буйволов, я вспоминал того, что в последней бешеной скачке уносил на своем хребте страшного седока Кинга.
И еще немало всяких мыслей и образов возникало у меня по ассоциации. Я делился ими с Патрицией. Иные она одобряла. иные исправляла, иные объясняла по-своему.
Внезапно она очень серьезно спросила:
— Я все хочу понять, чем вы вообще занимаетесь?
— Путешествую, смотрю. — ответил я, — Это очень интересно...
— Ну конечно! - согласилась Патриция.—Но неужели эго. все?
— Нет... Потом я пишу.
— О чем?
— О том. что видел во время таких путешествий.
448
— Для чего?
— Для людей, которые не могут путешествовать.
— Понимаю, — сказала Патриция.
Между ее бровями залегла морщинка.
Девочка кивнула в сторону животных.
— О них вы тоже напишете?
— Не думаю, — сказал я.
— Да, не надо, — сказала девочка,—Вы все равно не сумеем.
— Я это и сам понял.
— Почему?
— Благодаря тебе.
Патриция дружески рассмеялась и взяла меня за руку.
— Надо вам приезжать сюда почаще, много раз, и тогда, быть может...
Она снова рассмеялась и сказала:
— Пора! Пойду поговорю со своими друзьями. Подождите меня здесь.
Тонкий, хрупкий, серенький силуэт заскользил между травами, кустами и большими лужами: она шла к зверям Килиманджаро, чтобы нашептывать им магические слова.
Я оперся о ствол дерева и устремил вз!ляд к вершине юры и ее снегам, окрашенным в цвета зари.
Несколько мгновений пролетели, как в полузабытьи, затем я вернулся на землю, чтобы отыскать здесь Патрицию. Я сразу заметил ее. Она еще не дошла до скопления животных. И тут я чуть не закричал от ужаса: по пятам за девочкой быстро дви-1 алась среди травы тонкая, черная тень с треугольной, сверкающей на солнце головой. Оберегают ли Патрицию ее чары от змей? И сумеет ли Кихоро, будь он даже лучшим в мире стрелком, попасть в эту извивающуюся неверную цель? Я уже готов был поддаться панике и позвать одноглазого следопыта, броситься вслед за Патрицией, — не знаю, что бы я сделал... Но девочка остановилась около газели, и черная тень медленно поднялась из травы. Она превратилась в тело человека, нагою и прекрасного, с копьем и похожей на шлем шевелюрой цвета меди и глины.
Я закричал:
— Патриция, берегись! Ориунга!
Наверное, голос мне отказал. А может быть, ветер отнес мои слова. Во всяком случае, девочка их не услышала. Я только вспугнул стайку антилоп и обратил в бегство зебр, которые паслись поблизости. И все равно было уже поздно. Моран приблизился к Патриции.
Я затаил дыхание. Но ничего не произошло. Просто чевоч-
15 Альманах «Африка», вып. 5
449
ка и Ориунга пошли дальше вместе. Ориунга тоже привык к диким животным и. возможно, тоже знал магические слова.
Солнце стояло уже высоко и было гораздо жарче, когда Патриция возвратилась одна. Она спросила меня со смехом:
— Вы видели морана?
— Да, — В горле у меня пересохло, — И что?
— Он сторожил всю ночь около нашего бунгало, ждал, koi -да я выйду, — сказала Патриция.
— Для чего?
— Чтобы проследить за мной и поговорить.
— Что ему нужно?
— Очень хотел узнать, кто я — дочь большого льва или колдунья, — снова рассмеявшись, ответила Патриция.
- И что ты ему ответила?
— Сказала: сам догадайся!
Она подмигнула мне и добавила:
— Вы же знаете, что он прятался вчера возле логова Киша и видел всю эту ссору со львицами?
— Да, верно.
— Что же вы не предупредили?
Я не ответил. Патриция подмигнула мне другим глазом.
— О, я знаю! Вы боялись за меня. И напрасно. Он ничего нс может. Я не из его племени.
Она согнулась вдвое от приступа смеха, который было особенно трудно удержать, чтобы не испугать животных. Koi да Патриция наконец отдышалась, она сказала:
— Знаете, он просил меня стать его женой.
— Ну и что?
— Я сказала ему, пусть спросит у Кинга.
У меня в голове нс укладывалось, я отказывался понимать, к чему могут привести эти слова, и я сказал:
— Не понимаю.
— А ведь это просто, — объяснила девочка,—Я рассказала морану, где мы встречаемся с Кингом каждый день. Я сказала, что он не осмелится прийти туда без оружия, — Патриция важно кивнула головой. — Кинг ненавидит африканцев с копьями. Наверное, он знает, что его родителей убили такие же люди.
— Но ты же сама говорила, что масаи горды до безумия! — вскричал я.
— Ну и что? — спросила девочка с превосходно разыг ранной наивностью.
— Теперь Ориунга не может не прийти.
— Вы так думаете? — спросила Патриция.
Голос ее был таким же наивным, но теперь она подмигнула обоими глазами почти одновременно.
450
* * *
Ориунга пришел.
Едва мы расположились в тени развесистого дерева, — теперь Кинг считал меня старым приятелем, — как моран вышел из зарослей, где наверняка сидел уже не один час, и направился к нам. На нем не было ничего, кроме куска серой ткани, переброшенной через плечо, которая на каждом шагу открывала все его тело.
Огромный лев глухо заворчал. Его желтые глаза враждебно уставились на морана. Ему не нравился этот незнакомец с красной шевелюрой, который дерзко приближался к нам и с вызовом смотрел ему в глаза.
Кинг повернул голову к Пачриции, спрашивая совета.
— Сиди, — сказала ему девочка.
Ориунга вошел в тень, прошел мимо льва, едва нс задев ею морду краем своей развевающейся накидки, и уселся, опершись спиной о ствол дерева.
Патриция встала, и Кинг тоже поднялся. Но девочка держала руку на его могучем затылке, и лев медленно позволил подвес 1 и себя к морану. Патриция и Киш остановились от нею в трех шагах.
Моран смотрел на них. сохраняя полную недвижное!ь, гордо выпрямив шею и вскинув голову в каске обмазанных глиной волос. Пасть Кинга открылась. Сверкнули клыки. Выпустив когти, он взрыл передней лапой землю. Ориунга презрительно улыбнулся.
Тогда Патриция, точно так же, как опа это сделала со мной, спустила на него льва и в последний миг удержала, еще раз спустила и опять удержала. Но сегодня лев с рычанием бросался на морана нс только ради прихоти маленькой девочки. У нею были с ним свои счеты. Он инстинктивно ненавидел Ориунгу. Казалось, он чуял в этом человеке, прислонившемся к дереву, всю его расу, которая с незапамятных времен вела со львами беспощадную войну. И Патриции приходилось употреблять всю свою власть, чтобы утихомиривать ярость Кинга.
Во время этих наскоков, когда пасть Кинга оказывалась в сантиметре от обнаженного горла морана и он чувствовал на себе жаркое львиное дыхание, ни один мускул ни разу не дрогнул на его теле атлета, его высокомерное лицо оставалось неподвижным.
Считал ли Ориунга, что власть его охраняется белой девочкой? Или это была безумная гордыня? Или гордость безупречного мужества? Или, может быть, что-то превыше гордости и мужества — слепая вера в предания племени, вера во всемогу-15* 451
щество бесчисленных теней всех моранов, которые с незапамятных времен поражали львов или становились их жертвами?
Я не мог оторвать от Ориунги глаз, и мне было страшно. Но не за него. После всего, что я видел, я уверовал, что с дикими животными Патриция может делать все,— ей все дозволено. Но ей было мало зверей для своих игр, — теперь я это видел. Она хотела вовлечь в них людей, чтобы испытать свою власть и над ними, забывая, что люди и звери живут по разным законам.
Внезапно Ориунт а поднял правую руку и сурово заговорил.
— Он хочет уйти, — сказала Патриция. — Потому что он не желает быть игрушкой — даже для льва.
Ориунга прошел мимо рычащего Кинга, которою Патриция удерживала изо всех сил за вздыбленную гриву, и удалился своим небрежным окрыленным шагом. Перед тем. как выйти из тени длинных ветвей, он обернулся и снова заговорил.
— В следующий раз он придет со своим копьем. — сказала Патриция.
Моран давно уже исчез в зарослях, но огромный лев все еще дрожал от ярости. Патриция устроилась между ei о лап, прильнула к его груди. Только тогда он успокоился.
XI
В тот же день около трех часов ко мне в хижину неожиданно пришла Сибилла. Правда, она обещала зайти ко мне для особого разговора, когда нам никто нс помешает. Но я все же думал, что она предупредит меня заранее. Однако меня больше удивило поведение молодой женшины. чем это отступление от правил приличий. Она была весела, спокойна и без своих ужасных черных очков.
Я извинился, что сразу не могу уюстить ее чаем. Сам я пил чай только по утрам, и то из термоса.
— Но я сейчас позову боя или Бою. и нам приготовят,— сказал я Сибилле.
Она остановила меня:
— Вы ведь предпочшаеге в эю время виски, не правда ли? Так мне. по правде говоря, сейчас тоже лучше подойдет стаканчик джина с лимоном.
У меня еще сохранился приличный запас напитков и всего, что к ним полагалось. Я расставил бутылки на столе веранды и наполнил бокалы.
— Право, мне совестно, что я заставила вас соблюдать скучнейший этикет в тот первый вечер у нас в доме, — сказала
452
Сибилла.— И все из-за того, что мне хотелось показать вам наши сервизы и серебро.
Она улыбнулась слегка иронично и грустно и добавила:
— Порою цепляешься за всякие пустяки...
Я не смел взглянуть Сибилле в лицо. Я боялся: вдруг она поймет, как мне трудно поверить в ее искренность и здравый смысл.
Она пригубила из своего бокала и продолжала вполголоса:
— Хорошо порой немного выпить. Слишком хорошо. И слишком просто... Стоит только посмотреть на жен некоторых колонистов здесь или даже в Найроби. А у меня нервы и так уже сдают.
Она посмотрелс! на меня своими прекрасными глазами и сказала очень просто и с чувством:
— Мы все вам искренне благодарны. Посмотрите на Джона, посмотрите на малышку... Да и я какой стала, сами види те...
Откровенность Сибиллы была заразительной.
— Неужели вы думаете, что в этом моя заслуга? — спросил я. — Вам просто нужно было поговорить с кем-нибудь, не замешанным в ваши семейные дела.
— Да, это правда, — сказала Сибилла.—Мы уже не можем говорить друг с другом о самом важном.
Сибилла склонила голову. Глаза ее почти закрылись. Но она решила идти до конца. Казалось, она хотела воспользоваться последней возможностью. И она сказала:
— Все это не потому, что любовь ушла. Наоборот: ее слишком много.
Чтобы взглянуть мне прямо в глаза, молодая женщина подняла голову. Лицо ее в этот миг выражало решимость и отчаянное мужество. Решимость — любой ценой понять, что происходит с ней и вокруг нес, и мужество — сказать об этом напрямик.
— Понимаете, — продолжала Сибилла,—мы любим настолько, что чувствуем, какую боль причиняем друг другу, и это невыносимо! А поэтому каждый из нас хочет, старается переложить вину на другого.
Черты Сибиллы исказились, морщинки обозначились резче, но она сохраняла спокойствие и твердость. Ровным голосом она продолжала:
— Я говорю себе, что Джон — бесчувственный дикарь, которому наплевать на все, кроме его зверей, которому безразлично будущее и счастье Патриции... А Джон говорит себе,— лицо Сибиллы осветила прекрасная и нежная улыбка,—о, я уверена, очень редко и очень робко он говорит себе, что я ис
453
теричная горожанка, что я ничего нс понимаю в великолепии джунглей и что из-за своего снобизма и своих психозов я делаю Патрицию несчастной. А малышка думает, будто я предпочитаю, чтобы она умерла от тоски в Найроби, а не была счастлива здесь со своим львом. И если отец пытается как-то се вразумить, она воображает, что это только из-за меня и начинает ненавидеть нас обоих. А когда Джон, бедняга Джон, хочет порадовать свою дочь, я обвиняю их обоих, что они сговариваются против меня...
Сибилла скрестила на столе свои худые руки и так крепко стиснула их, что пальцы захрустели. Взгляд ее был по-прежне-му устремлен на меня, но уже ггс ожидал ответа.
— Если б мы могли все время поддерживать в себе этот неправедный гнев, — продолжала Сибилла,—тогда мы могли бы жить вместе. Тогда каждый считал бы себя правым, оскорбленным в лучших чувствах. Но мы слишком любим друг друга, чтобы не видеть, как отвратительны и бессмысленны наши ссоры. И тогда нас охватывает бесконечная жалость. Они жалеют меня, я жалею их. Я вижу это каждый раз. Они — далеко нс всегда, я уверена. Но какая разница? Ни я, ни они не хотим этой жалости!
Только теперь нижняя губа Сибиллы дрогнула и голос повысился. Я ничего не ответил, потому что мне нечего было сказать.
— Понимаете, — продолжала Сибилла, — иногда наступает самое страшное, это когда не остается уже ни гнева, ни жалости. Это когда мы холодны и прозорливы. Потому что в такие мгновения мы понимаем, что уже ничего не исправишь.
Как она была беспощадна к самой себе! Я не мог этого больше переносить и спросил:
— Почему вы во всем этом так уверены?
Сибилла покачала головой.
— Нет, гут уже ничего не исправишь, — повторила она,— Ничего не исправишь и ничего не поделаешь, когда люди так сильно любят, что не могут обойтись друг без друга, и в то же время не могут жить одной жизнью, и никто из них в этом не виноват. Они еще этого не знают. Патриция, слава богу, еще слишком маленькая, а Джон, на его счастье, слишком прост. Малейшая передышка, как вот сейчас, и они надеются, что все еще можно поправить. Но я-то знаю!
Сибилла умолкла. Глядя в профиль на ес истощенное и уже поблекшее лицо, я испытывал смешанное чувство печали, нежности и вины. И думал: «Вот женщина, которую я счел недалекой, тщеславной и глупой только потому, что она наивно восхищалась своей школьной подругой, умевшей изысканно
454
одеваться, и так радовалась своей нелепой чайной церемонии. Она вызывала в лучшем случае снисходительную жалость. А на самом деле она страдает, и причина ее страданий — в особой остроте ума и тонкости чувств».
Обратив взгляд па Килиманджаро, Сибилла вдруг воскликнула :
— Они думают, что я слепа, что я не вижу всей красоты, величия, дикого великолепия заповедника! И что поэтому я не могу их понять!..
Голос молодой женщины прервался. Она подняла ладони к вискам.
— Господи, — почти простонала она,— если б это было правдой, разве бы я страдала так?
Она резко повернулась ко мне и заговорила с внезапной с грастью:
— Меня преследует одно воспоминание. Я должна рассказать вам... Это было, когда я еще не познала того страха, с которым не могу совладать. Я тогда всюду сопровождала Джона. И это мне очень нравилось. Однажды мы были там, — Сибилла указала пальцем за горизонт, в сторону от великой юры, — Мы были на тропе, которая пересекала саванну и исчезала в зарослях темно-зеленого, густого, почти черного леса. Над ним была хорошо видна вершина Килиманджаро. Именно гам, на границе саванны и зарослей, мы их заметили: носорога и слона. Они стояли друг против друга почти вплотную: рог против хобота. Они встретились при выходе из леса на одной тропе, и ни один не желал уступить дорогу. Джон сказал, что так бывает всегда. Понимаете, два самых могучих чудовища. Они сражались насмерть у нас на глазах. За ними была стена темной зелени, а вдали — гора. Слон победил,—как всегда, сказал мне Джон. Ему под конец удалось опрокинуть носорога ударом плеча, — каким ударом и какого плеча! — и он растоптал его. Но кишки вываливались из его вспоротого брюха, и Джону пришлось потом приказать, чтобы его пристрелили. Так поверите ли, мне тогда хотелось, чтобы эта битва гигантов длилась и длилась без конца! В ней была вся сила и ярость мира. Начало и конец всех времен. И я уже не чувствовала себя просто женщиной, хилой и боязливой. Я была с ними, была всем этим...
У Сибиллы не хватило дыхания закончить фразу. Лишь через какое-то мгновение она сказала:
— Будьте добры, налейте мне еще джину.
Она осушила свою порцию одним глотком и продолжала:
— Если бы я пе ощутила все это в самой себе, если бы не прониклась этим до глубины души, разве смогла бы я понять.
455
что означают джунгли и дикие звери для таких людей, как Джон? Вы ведь знаете, я смогла бы уговорить его перебраться в Найроби. Он бы сделал это ради меня, бедняга Джон.
Улыбка и глаза молодой женщины выражали в это мгновение бесконечную любовь и нежность.
— Мы с Джоном как-нибудь договоримся,— быстро продолжала Сибилла. — И я пришла к вам не ради нас.
Она умолкла на миг, словно собираясь с силами, и заговорила с новой страстью:
— Мы не в счет, но Патрицию нужно убрать отсюда! Поверьте мне, это необходимо! Вы видите: я еще не сошла с ума. Я знаю, что говорю. Я все обдумала во время этого нашего перемирия. Пансион или частный дом, Найроби или Европа, это не важно, но нужно, чтобы девочка уехала отсюда, и как можно скорее! Иначе будет поздно. И я думаю вовсе не об ее образовании или ее манерах. Этим я могу заняться и сама. Я думаю о ее безопасности, о ее жизни. Мне страшно...
— Кинг? Дикие животные? — спросил я.
— Откуда мне знать! —воскликнула Сибилла.—Я боюсь всего. Боюсь ее страсти, ее нервного напряжения. Этот клима 1, природа, все вокруг. Так не может продолжаться. Все это кончится бедой.
Я подумал об Ориунге. Сибилла еще не знала о нем. однако почувствовала, что я разделяю ее опасения. И решительно сказала:
— Малышка вам целиком доверяет. Сделайте все возможное, чтобы ее убедить!
Сибилла поднялась и добавила:
— Я рассчитываю на вас.
Опа медленно спустилась с веранды и ушла к себе, в свое одиночество и любовь, которые смыкались над ее семьей, как неумолимые дуги капкана.
* * *
Уже близился вечер, когда Патриция взбежала по ступенькам ко мне на веранду. Гладкие щеки девочки были смуглыми от солнца и розовыми от радости: Кинг был с ней сегодня особенно нежен и добр. Потому что старался, — Патриция была в этом убеждена, — извиниться перед ней за грубость и злобность своих львиц.
Я слушал болтовню Патриции, не перебивая. Но когда она уже собралась уходить, я сказал ей:
— Мне придется вскоре уехать, ты это знаешь?
Глаза ее сразу погрустнели, и она тихо ответила:
456
— Да, знаю... Такова жизнь...
— Ты не хотела бы поехать со мной во Францию? — спросил я.
— А на сколько дней?
— Ну, на сколько понадобится, чтобы походить по большим магазинам, в красивые театры, чтобы завести подружек твоего возраста.
Лицо девочки, только что такое нежное и доверчивое, мгновенно стало замкнутым, черствым и диковатым.
— Вы говорите, как мама! —вскричала она.—Чей вы друт — мой или ее?
Я вспомнил слова Сибиллы о том, какими они становятся несправедливыми, когда стараются скрыть свою боль. И я сказал Патриции:
— У меня нет выбора. Я всегда на твоей стороне.
Но девочка продолжала смотреть на меня с нескрываемым гневом.
— И вы тоже, вы тоже думаете, что мне лучше уехать?
Я не ответил. Губы Патриции побелели и сжались.
— Я никогда не уеду из заповедника! — воскликнула она,— Никогда! А если меня захотят увезти силой, я спрячусь в деревне, или у масаев. или просто уйду к Кингу и подружусь с его женами, и буду нянчить его детей.
Мне с трудом удалось помириться с Патрицией. Наконец, сменив гнев на милость, она сказала мне:
— Я ведь знаю, вы совсем не злой, и знаю, почему вы хотите меня увезти: вы за меня боитесь.
Она пожала своими хрупкими плечами и воскликнула: — Но чего вы все боитесь, чего?
XII
Новость принес мне Бого: у масаев умер старый Ол’Калу. Племя только что выбрало нового вождя, сурового и мудрого человека. Бого знал даже его имя: Ваинана. Он также знал, что но этому случаю сегодня в манийятте будет празднество.
Я поблагодарил своего шофера за столь своевременную информацию. Но Бого, видимо, хотел еще что-то сказать и не знал, как к этому подступиться. В смущении вертел он большие плоские пуговицы из белого металла на своей куртке. Морщины и складки на его лице причудливо шевелились. Я сделал вид, что ничего не замечаю. Наконец Бого уставился на квадратные носки своих желтых ботинок с грубыми швами и проговорил:
457
— Месье, наверное, захочет пойти на этот праздник. Месье всегда интересуется такими вещами.
— Да, разумеется, — сказал я.—А в чем дело?
Бого поднял па меня несчастные глаза и одним дыханием выпалил:
— Эти масаи сходят с ума, когда пляшут. И у них всегда в руках копья, и они вспоминают о старых войнах с нами, кикуйю. Если бы месье был так добр и поехал в манийятту вместе с хозяином заповедника...
— С большим удовольствием, — сказал я.—Но разве...
Впервые за все время наших совместных странствий Бого настолько забылся, что не дал мне договорить.
— Они туда поедут, поедут, месье! — вскричал он,—Масаи его пригласили. Ваинана сейчас говорит с ним в деревне.
От моей хижины до деревушки было максимум минут пять ходу. Обычно я проделывал этот путь пешком. Но сейчас Бого хотел во что бы то ни стало отвезти меня туда на машине. Этим он хотел выразить мне благодарность за великодушие и одновременно убедиться, что наверняка избавился от поездки в манийятту.
Я застал Буллита за разговором с пожилым масаем, который выглядел ненамного моложе Ол’Калу и казался вроде бы добродушнее. Однако его глаза, живые, острые и хитрые, опровергали первое впечатление. Мочки его ушей свисали до плеч. Он изъяснялся на суахили.
— Вы уже в курсе дела, — сказал мне Буллит. — Тамтамы заповедника действуют превосходно, насколько я вижу... Да, я, конечно, пойду на праздник. Долг вежливости. Они начнут в полдень. За вами заедут немного раньше.
Я искал в холодильнике своей хижины, чем бы перекусить, когда появился Буллит. Его лицо, даже его рыжая шевелюра выражали какую-то тайную, детскую радость.
Загадка разъяснилась, когда я увидел, что в «лендровере» рядом с Патрицией сидит Сибилла.
— Видите, — сказала она, улыбаясь моему удивлению, — мне стало гораздо лучше. И даже пробудился интерес к местной экзотике.
Молодая женщина, которая явно не знала о моем разговоре с Патрицией, взяла дочь на колени, освобождая мне место на переднем сиденье, и мы поехали в деревню, чтобы захватить троих рейнджеров.
— Это что, предосторожность? — спросил я Буллита.
— Предосторожность?.. Когда мы будем гостями масаев?.. Вы шутите!
458
— Значит, почетный эскорт? Чтобы оказать вам честь? — сказал я.
— Нет, скорее масаям, — сказал Буллит.
Он посмотрел на меня поверх головы дочери и подмигнул сначала одним, потом другим глазом точно так же, как это делала иногда Патриция.
— Чтобы не оскорбить их достоинства, — сказал он.
Я вспомнил, с каким презрением и гневом смотрел на меня Буллит, когда я употребил это слово по отношению к Бою при нашей первой встрече. Сейчас его глаза говорили, что с тех пор мы ушли далеко по дороге дружбы.
— Старый Ол’Калу, — сказал я,—был благородной личностью.
— Он и умер благородно, — сказал Буллит. — От коровьего навоза воспалились раны, нанесенные ему когда-то когтями льва. О чем еще может мечтать истинный вождь масаев?
Сибилла сказала мне:
— Джон — один из немногих белых, которые видели, как мораны сражаются со львом.
Из-за того, что в машине была его жена, Буллит ехал гораздо медленнее обычного. И пока голая саванна сменялась зарослями, а Килиманджаро то появлялся, то исчезал на горизонте, он успел рассказать мне об одной из таких легендарных схваток, которые до еще недавних времен сеяли смерть среди львов и масаев.
Утром, на рассвете, десять — двенадцать молодых воинов направились из манийятты к логову льва, которого долго выслеживали с неистощимым терпением. Их украшали только высокие каски из волос, обмазанных маслом, соком растений и глиной; тела были обнажены. На лоб им свисали львиные 1 ривы, — трофеи, добытые старейшинами племени, когда они сами были моранами. Для нападения у каждого было только копье и кинжал. Для обороны — щит.
Вооруженные таким образом, они неслышно, как змеи, ползком окружили логово. Когда кольцо сжалось достаточно тесно, чтобы на пути хищника обязательно оказался один из охотников, они разом вскочили с пронзительными воплями, осыпая льва оскорблениями и ударяя копьями по щитам. Появился лев. Копья вонзились в него. И тогда рыжая смерть обрушилась на юношей.
— Я не знаю ни одного человека, кроме моранов, — говорил Буллит, — кто не отступил бы перед разъяренным львом хоть на шаг и не склонил голову хоть на сантиметр. Даже когда у тебя в руках ружье самого крупного калибра, хочется сжаться в комок, когда лев бросается прямо на тебя.
459
Но мораны, наоборот, кинулись навстречу громадному хищнику, устремленному на них всей своей мощью и яростью. Крики их звучали так пронзительно, что заглушали даже львиный рев. Кольцо их было так тесно, что лев, для того чтобы пробиться, должен был нападать, терзать, убивать, стараясь разорвать хоть одно звено этой живой цепи из хрупких костей и человеческой плоти. Моран, который оказался на его смертоносном пути и принял на щит всю тяжесть и силу его бешенства, покатился по земле. Но ни клыки, ни когти не могли сломить его мужества. Он вцепился в хищника. И сразу другие воины набросились на льва: они кололи его копьями в бока и в глотку, кромсали своими большими кинжалами. Один, другой, третий моран откатились из схватки со вспоротыми животами, сломанными руками, перебитой шеей или позвоночником. Но они не ощущали боли. Исступление делало их нечувствительными. Они возвращались, пытаясь помочь остальным. И всегда их оставалось достаточно, чтобы закончить эту невероятную бешеную охоту, убить и разрубить на куски могучего хищника.
Те, кто уцелел, вернулись в манийятту.
Черные тела были покрыты их собственной кровью и кровью льва. На остриях копий они несли львиную гриву.
— Вот от чего умер Ол’Калу, — закончил Буллит.—Через пятьдесят лет. Как старый солдат, страдавший от своих ран целых полвека.
Патриция спросила отца:
— А бывает, чтобы моран вышел против льва один на один?
— Никогда о таком не слышал, — сказал Буллит, — Они, конечно, безумцы, но все же предпочитают иметь хоть какой-то шанс на успех.
В этот момент перед нами открылась большая саванна, где была расположена манийятта. Издали можно было различить невысокий холм, на котором она стояла. На ровном месте Буллит прибавил скорость. Мы быстро добрались до подножия возвышения, увенчанного этим овальным термитником, который служил убежищем племени масаев. Тут Патриция сказала мне:
— Нам с вами лучше подождать. Погуляем здесь. Перед началом праздника всегда много речей и скуки. Гораздо интереснее подойти, когда все начнется по-настоящему.
Я взглядом спросил совета у Буллита и Сибиллы.
— Отчасти она права, — улыбаясь, сказала Сибилла.
— Еще бы, у нее большой опыт! — с громким смехом поддержал Буллит.
460
Я вышел из машины. Патриция, прежде чем соскочить с колен матери, пылко обняла ее.
Глаза Сибиллы поверх головки девочки пытались перехватить мой взгляд. По ее выражению я понял, что она надеется, что я уговорил Патрицию изменить свою жизнь. Я не успел ее разубедить даже знаком. Патриция схватила меня за руку и увлекла за собой.
Увидев, что «лендровер» поднимается по пологому склону к манийягте, она сказала:
— Вам я могу признаться. Я хочу подождать, чтобы сделать масаям сюрприз. Им очень, очень хочется меня увидеть, я знаю. Ориунга наверняка рассказал им про Кинга. Сначала они подумают, что я не приду. И вдруг — вот она, я! Понимаете?
Патриция безмолвно рассмеялась и подмигнула. Затем, огибая холм, она повела меня к ограде из колючих кустов, где масаи содержали стадо.
— Здесь нас никто не увидит, — сказала Патриция, — Можно полежать и подождать.
Я растянулся рядом с ней. Но я нс обладал се естественной способностью сразу закрывать глаза и ни о чем больше не думать. особенно под палящим тропическим солнцем в зените и на этой земле, которая обжигала даже сквозь сух^ю траву и одежду. Наверное, поэтому я первый сморщился от гнилостного и одновременно сладковатого запаха. Оп исходил не от заг она для скота, как я сначала подумал, а от довольно удаленной полосы кустов. Я сказал об этом Патриции.
— Знаю. — лениво ответила она. — Какое-нибудь дохлое животное.
Она снова закрыла глаза, но тотчас открыла их и приподнялась на локте. Из тех самых кустов до нас донесся стоп. И хотя он был глухим и еле слышным, он походил на стон человека. Сгон оборвался, снова прозвучал и опять умолк. Патриция повернула голову в сторону маленького холма. Диковинная мелодия под ритмичные хлопки ладоней зазвучала в манийятте.
— Праздник начался, и они ни о чем больше не думают,— сказала Патриция. — Можно пойти к тем кустам, посмотреть. Теперь нас никто не заметит.
По мерс приближения к зарослям, запах становился все гуще.
Вонь исходила от умирающего человека. И этим человеком был старый Ол’Калу.
Он уже никого не мог узнать. Гангрена, чей ужасный запах распространялся по зарослям, довершала свое дело. Но он еще был жив. Судороги сотрясали его иссохшее тело, вспугивая на
461
миг рой мух с гниющей раны. Из горла через равные интервалы вырывалось хриплое, шипящее дыхание.
— Что же это такое? — крикнул я. — Ведь все говорили, что он умер!
— Но он в самом деле умер, потому что не может больше жить, — сказала Патриция.
Голос ее не выдавал никакого волнения, и большие глаза спокойно смотрели на Ол’Калу.
— Но ведь родичи могли бы о нем позаботиться, — настаивал я. — Хотя бы, пока он не умрет.
— Только не масаи, — сказала Патриция.
И на ее лице появилось снисходительное выражение, как всегда, когда ей приходилось растолковывать мне самые простые и самые очевидные, по ее мнению, истины.
— Когда в манийятте умирает мужчина или женщина, дух его остается там и это очень плохо для всего племени, — сказала Патриция. — Надо сразу сжигать манийятту и уходить. И вот, чтобы не бросать манийятту, они относят умирающего в заросли. Как этого старика.
В голосе девочки не было ни жалости, ни страха. Где и каким образом успела Патриция постичь смысл смерти?
— Скоро он уже не будет так пахнуть, — продолжала она,— Грифы и собаки джунглей займутся им.
С вершины маленького холма донеслись возбужденные крики.
— Пора, пора! — воскликнула Патриция.
Она хотела броситься прочь. Я удержал ее за руку.
— Подождите, — сказал я. — Кажется, Ол’Калу хочет что-то сказать.
Девочка внимательно прислушалась, затем пожала плечами.
— Он повторяет одно и то же. Лев... Лев... Лев...
И она побежала к манийятте. Я медленно пошел за ней. Последнее бредовое видение Ол’Калу потрясло меня. Перед ним вновь и вновь оживал грозный хищник, которого старик убил, когда был мораном, и который теперь, пятьдесят лет спустя, убивал его.
XIII
Я опоздал и не мог воочию насладиться эффектом, на который рассчитывала Патриция. Но я мог судить о нем на слух. Потому что, когда я находился еще на полпути к манийятте, шум и вопли, звучавшие там, разом смолкли. По этой внезапной тишине можно было догадаться, как велико было поч
462
тительное удивление масаев перед девочкой, которая повелевала львом. Впрочем, молчание было коротким. Едва я добрался до извилистого прохода в колючей ограде, праздничный гомон в манийятте возобновился с новой силой. А когда вошел внутрь, празднество масаев развернулось передо мной во всем блеске первобытных красок, звуков и движений.
Какие декорации!
Какие персонажи!
Низкая и сводчатая, покрытая слоем засохшей корки, которую поддерживали расположенные на равном расстоянии со-1нутые ветки, — несколько дней назад их поливали на моих глазах коровьим навозом, — теперь манийятта походила на свернувшуюся в неровный круг коричневую кольчатую гусеницу. И внутри этого круга собралось все племя.
Все, за исключением десятка молодых людей на середине площадки, жались к растрескавшимся стенкам манийятты.
На женщинах и девушках были их самые лучшие наряды: хлопчатые платья кричащих цветов. Многочисленные кольца белого металла охватывали их темные шеи, руки и лодыжки, и на всех были украшения из базальта или меди, добытой в руслах пересохших рек или в маленьких погасших вулканах, которые горбами вздымаются над зарослями. Самые старые с достоинством покачивали удлиненными, оттянутыми мочками ушей со вставленными в них трубочками из тканей, дерева или железа, — они походили на петли из кожаных сморщенных шнурков и спускались им на плечи.
Единственным украшением мужчин были их копья.
У всех, кроме молодых воинов, которые вереницей кружились на середине площадки.
Каждый из них, помимо копья, был вооружен длинным кинжалом, заточенным, как меч, и толстым щитом из коровьих шкур, раскрашенным в яркие цвета, с непонятными знаками. И у всех было какое-нибудь украшение: страусовые перья, укрепленные на лбу, серьги слоновой кости, ожерелья из цветных стекляшек. Но только у троих моранов, которые возглавляли хоровод, были прически. Ибо остальные, — те, кто лишь приближался к заветному возрасту или уже вышел из него,— были обриты наголо, как и все масаи. И только моранов украшали высшие трофеи: львиные когги, клыки, куски рыжей шкуры. Впереди шел самый высокий и самый красивый моран, Ориунга, и над его шлемом из заплетенных волос и красной глины колыхалась царственная грива.
Все это оружие, все украшения вздрагивали, сотрясались, мелькали, подчиняясь ритму темных тел, молодых и могучих,
463
которые не стеснял и не скрывал кусок ткани, переброшенный через плечо. Один за другим они кружили, кружили все быстрее. и движения их становились все судорожнее.
Они не просто шли или плясали. Это был хоровод, состоявший из подскоков, прыжков и прерывистых пробежек с резкими остановками. Ничто ими не управляло, ничто не связывало между собой. Каждый делал, что хотел. Вернее, каждый отдавал свое тело во власть исступления: его вывихивало, выкручивало. расчленяло. Не оставалось ни одного сухожилия, ни одной мышцы, ни одной фаланги, которые бы не жили своей собственной жизнью, подчиняясь конвульсиям.
И то. что вырывалось у них из груди и горла, не походило ни на песню, ни на речитатив: эго были нечленораздельные хриплые звуки, и они задавали ритм вибрациям расчлененных вывихнутых тел. Эго был какой-то нескончаемый крик. Опьяненный. самозабвенный, затухающий, прерывистый. Каждый издавал его по-своему, подчиняясь желанию, инстинкту: у одних в нем преобладала радость, у других — страдание, у третьих — тоска, у четвертых — торжество.
Но несмотря ни на что. в этих безудержных, бесформенных, беспорядочных движениях и в этих г о.тосах без ритма и лада была какая-то неуловимая связь, первозданная гармония, которая не подчинялась никаким законам, но брала за самое нутро.
Эга гармония была из тех областей, где не властны традиционные ритмы и жесты. Она бросала вызов судьбе, возникала из кипения крови, в бою и в любви, из древнего эксгаза племени.
Мужчины и женщины вдоль стенок манийятгы тоже испытывали ее могучее влияние. Они кричали и хлопали в ладоши.— оркестр, хор и публика одновременно. И хотя все сидели на местах, чувствовалось, что они захвачены, вовлечены в конвульсивный хоровод молодых воинов племени, через них общаются с теми же демонами.
Черные лица юношей, напоминавшие суровыми чертами барельефы древнего Египта, были подобны маскам зловещей красоты. И самый прекрасный, самый таинственный, самый свирепый из них был моран Ориунга под своим шлемом из медных волос и львиною гривой.
Когда мне удалось оторвать взгляд от этих лиц и тел, от этого невообразимого хоровода на фоне стены манийятты и бескрайней саванны, залитой солнцем, я увидел наконец Буллита и Сибиллу. Они сидели на квадратном куске ткани, подобном тому, что служили масаям накидкой. Патриция стояла между ними на коленях, чтобы лучше видеть. Я проскользнул за их спины.
464
— Что они говорят? — спросил я девочку.
— Они рассказывают об охоте Ол’Калу, когда он был молодой, — шепнула Патриция, не оборачиваясь. — Это когти, клыки и грива льва, которого он убил.
— А теперь о чем? — спросил я немного спустя.
— Они окружили льва, — нетерпеливо ответила Патриция.— Дайте послушать!
Тогда Сибилла наклонилась ко мне и прошептала, не спуская глаз с напряженного личика дочери:
— Итак? Она согласна уехать?
— Я ничего не мог поделать, — ответил я так же тихо.
Лицо Сибиллы не дрогнуло. Она только машинально вынула из кармана и надела свои темные очки. Солнце, и правда, ослепительно сверкало над площадкой манийятты. Но теперь сквозь темные стекла Сибилла могла наблюдать за Патрицией.
Девочка не обращала на нее никакого внимания. Она полностью слилась с окружающим, а праздник вокруг с каждым мгновением все больше приобретал характер безумства, массового исступления. Танец на площадке становился все быстрее, вереница танцоров рвалась все чаще. Их руки и ноги дергались. тела скучивались, бедра резко вихляли, колени и лодыжки сталкивались, плечи выворачивались, и животы то втягивались, то выпячивались, и это все быстрее, все судорожнее, со все большей амплитудой. Но поразительнее всего были их длинные черные шеи, сильные и гибкие: в безумном вывихивании всего тела они играли роль основной пружины. То втягивались совсем, то взлетали и замирали, как тонкие колонны, раскачивались во все стороны, изгибались по-змеиному, словно скрученные и лишенные позвонков, — словно жили отдельной жизнью, вели свой особый танец. И под кожей на шеях от криков и воплей вздувались узлы и вены.
Мужчины и женщины, сидящие вдоль стенок манийятты, подхватывали и умножали эти хриплые возгласы, и, хотя они не двш ались с места, шеи у них тоже начинали оживать, вздрагивая, изгибаясь и раскачиваясь.
Воины вдруг подпрыгнули все разом, вздымая кинжалы и копья, потрясая щитами. Металл оружия зазвенел, ударяясь о толстые шкуры.
Я склонился к Буллиту, сидевшему передо мной, и спросил: — Наверное, они представляют конец охоты? Смерть льва? — Да,—ответил Буллит, не оборачиваясь.
Тут я заметил, что мускулы на его массивном затылке подрагивают. Я чувствовал, что у меня тоже судорожно сводит шею. Лихорадочное возбуждение масаев передавалось даже нам.
465
Взгляд мой упал на Патрицию. Прямо и напряженно сидела она на сдвинутых коленях. Лицо ее было спокойным и гладким, но губы очень быстро шевелились. Она беззвучно шептала слова, которые выкрикивали воины и повторяло все племя.
Только Сибилла, скрывшись за темными стеклами своих очков, не поддавалась зловещей магии этого сумасшествия. Правда, щеки молодой женщины запали и углы рта дергались, но это мне было уже знакомо. То были симптомы старой болезни, которая в последние дни, казалось, отступила. Я вспомнил все, что она мне говорила на веранде, подумал о ее ясном здоровом разуме. На миг мне захотелось напомнить ей ее же слова, чтобы она справилась со своими нервами. Но как ей было сейчас это сказать и как могла она услышать?
Хоровод все убыстрял свой беспорядочный рваный 6ci : в хриплом дыхании и глухом реве уже не оставалось ничего человеческого. Мокрые от пота груди и ребра судорожно вздымались. Копья, кинжалы звенели о щиты. Шеи воинов походили на черных ящериц, охваченных спазмами бешенства.
Внезапно две, три, десять девочек разом сорвались со своих мест и образовали хоровод вокруг воинов, впавших в неистовство. И каждая, сотрясаясь всем телом от затылка до пальцев ног, повторяла судорожные движения воинов. Хрупкие суставы, узкие бедра, костлявые плечи вздрагивали, выворачивались, подскакивали, вторя мучительному дикому танцу молодых мужчин. Только на открытых в крике ртах девочек уже выступала пена, а глаза их были закачены.
Ногти впились в мою ладонь, ногти Сибиллы. Она стояла. Слова бессвязно срывались с ее губ:
— Я думала, что справлюсь... Но нет... Это слишком... Эти маленькие... уже... жены этих буйно помешанных!.. — И она почти закричалаСпросите, спросите у Джона!
— Это правда, — сказал Буллит, не оборачиваясь. — Но по-настоящему женаты только те, кто прошел испытание. У остальных наложницы.
Послышался голос Патриции — резкий, хриплый, неузнаваемый:
— Умоляю вас, замолчите! Сейчас самое главное. Мораны вернулись в манийятту с останками льва.
Две параллельные вереницы танцоров разворачивались и сворачивались.
— Посмотрите на малышку, — шепнула Сибилла,—Это ужасно!
Патриция по-прежнему стояла на коленях, но ее бедра, плечи и шея, — особенно шея, такая чистая и нежная, — начинали вздрагивать, изгибаться, выворачиваться.
466
— Джон! Джон! —звала Сибилла.
Буллит не ответил, потому что в это мгновение Ориунга, увлекая всех за собой, остановился перед ним и что-то закричал, потрясая копьем.
Я невольно повернулся к рейнджерам. Они опирались на свои ружья и хохотали.
Буллит вопросительно взглянул на Ваинану, который стоял рядом. Новый вождь племени повторил слова морана на суахили. Он говорил медленно и старательно. Сибилла поняла его слова.
— Джон! —крикнула она.—Он просит Патрицию себе в жены!
Буллит не спеша поднялся. Он обнял Сибиллу за плечи п очень тихо, ласково сказал:
— Не пугайся, дорогая. Это вовсе не оскорбительно. Наоборот, большая честь. Ориунга у них самый красивый моран.
— И что ты ему ответишь? — спросила Сибилла, с трудом шевеля побелевшими губами.
— Что он еще не мужчина, а потом видно будет. А поскольку они уйдут из заповедника в конце недели...
Он повернулся к Ваинане, заговорил с ним па суахили, и тог перевел его слова Ориунге.
Сибиллу трясло, несмотря на удушающую жару.
Она сказала Патриции прерывающимся, почти истерическим голосом:
— Поднимись же, встань! Не стой перед ним на коленях...
Патриция повиновалась. Черты ее лица были безмятежны, но глаза настороже. Она ждала чего-то еще.
Ориунга уставился на нее безумным взглядом, сорвал с головы львиную гриву, высоко воздел ее на острие копья и прокричал, обратив лицо к небу, какое-то яростное заклятье. Затем шея его втянулась, вытянулась, изогнулась волной, позвонок за позвонком, и, расслабив, словно бескостные, руки и ноги, выворачивая суставы и вихляя бедрами, он снова повел за собой хоровод. Другие воины последовали за ним, вывихивая тела в том же ритме. Прижимаясь к ним, двинулись девочки с пеной на губах и закаченными глазами, повторяя все их конвульсии.
Патриция шагнула за ними. Сибилла вцепилась в нее обеими руками.
— Уйдем отсюда, Джон, немедленно! —крикнула молодая женщина. — Мне сейчас будет плохо.
— Прекрасно, дорогая, — сказал Буллит, — Но я должен еще немного задержаться. Иначе я нанесу им оскорбление. А у них свое достоинство.
467
На этот раз в его голосе не было никакой иронии. Слово прозвучало недвусмысленно.
— Прошу вас, — обратился ко мне Буллит, — проводить Сибиллу и малышку. Рейнджер вас довезет, а потом пригонит «лендровер» обратно.
Мы были уже далеко от манийятты. но все еще слышали I ул празднества. Он еще больше подчеркивал молчание, царившее в машине. Чтобы прервать его. я спросил Патрицию:
— Праздник продлится еще долго?
— Весь день и всю ночь. — ответила Патриция.
Сибилла держала дочь на коленях и жадно вдыхала воздух, как после обморока. Она склонилась к стриженой круглой ю-ловке и спросила Патрицию:
— Что прокричал этот моран под конец?
— Я не поняла, да и что нам до этого, мамочка! — ласково сказала Патриция.
Я был уверен, что она солгала, и кажется, догадывался почему.
XIV
Я увидел Патрицию только на следующий день. И утро уже подходило к концу, когда она появилась в моей хижине. На сей раз с ней не было ни маленькой газели, ни обезьянки. И она не говорила в этот день о животных. На ее маленьких походных туфельках не было ни капли грязи или глины, а на ее застиранном комбинезончике бледно-голубого цвета ни единого пятнышка, ни одной морщинки.
— Я все время была с мамой,—сразу сказала Патриция, словно ей нужно было извиниться за то, что она меня забросила.— Мы делали уроки и о многом говорили. Ей теперь лучше, гораздо лучше.
Лицо Патриции было спокойным, умиротворенным, совсем детское и очень нежное. Она улыбнулась мне своей самой очаровательной лукавой улыбкой и сказала:
— Мама позволила мне позавтракать с вами.
— Великолепно! —сказал я.—Но у меня нет ничего горячего.
— Я на это и рассчитывала, — сказала девочка. — Мы позавтракаем быстрее.
— Ты торопишься? — спросил я.
Не ответив на мой вопрос, она воскликнула:
— Я сама все сделаю! Где у вас что?
В кухне хижины нашлись галеты, банки с сардинами и говя
468
диной, масло и засохший сыр. Патриция, сдвинув брови и высунув кончик языка, перемешала что можно, полила горчицей и всякими соусами и расставила все на столе на веранде. Личико у нее было серьезное и счастливое.
Мы уже заканчивали еду, когда Бого появился, чтобы приготовить мне завтрак. С ним был Кихоро.
— Очень хорошо,—сказала Патриция.—Мы едем.
— Куда? — спросил я.
— К дереву Кинга, — ответила Патриция.
— Так рано?
— Кто может знать, — сказала Патриция.
Ее большие темные глаза смотрели на меня пристально, и в них было уже знакомое мне наивное и упрямое выражение, означавшее, что спрашивать у нее объяснений бессмысленно и бесполезно.
Мы поехали по обычному маршруту: по большой дороге, затем по тропе, которая вела к месту свиданий девочки и льва. Бого, как обычно, остановил машину на этой тропе, вскоре после поворота. И, как обычно, Кихоро сделал вид, что остается вместе с ним. Дальше мы двинулись с Патрицией одни, не произнося ни слова. И так же молча дошли до большого колючего дерева с длинными, раскинутыми зонтом ветвями.
Кинга под ним не было.
— Вот видишь, — сказал я девочке.
— Мне все равно, — сказала Патриция. — Лучше подождать здесь.
Она растянулась у подножия дерева.
— Как хорошо! —вздохнула она,—Как вкусно пахнет!..
Я не знал, о чем она говорит,—о сухих ли, чуть горьковатых ароматах зарослей или о неощутимом для меня запахе, который оставил на траве огромный лев.
— Да, здесь прекрасно, — пробормотала Патриция.
Казалось, она готова ждать до бесконечности. Уверенная, что дождется.
Красивая антилопа приблизилась беспечными длинными скачками, увидела нас под деревом, сделала невероятный прыжок — и умчалась галопом.
— Она приняла нас за Кинга! — еле выговорила Патриция, задыхаясь от смеха.
Потом закрыла глаза и мечтательно сказала:
— Она очень похожа, особенно ростом, на антилоп, которых в этом заповеднике не увидишь.
Девочка вдруг приподнялась, опираясь на локоть, и живо заговорила:
— Я ее не знала, только видела фотографии, и мои родите
469
ли мне часто рассказывали об этой антилопе. Ее поймал совсем маленькой друг моего отца в Уганде и подарил моей маме на свадьбу. Эта антилопа, — я не знаю, какой она породы. Ее назвали Уганда-Коб. Мама увезла ее на ферму около озера Наиваша. Мой отец арендовал там ферму перед женитьбой. Ради мамы,—чтобы доставить ей удовольствие, — он целый год был плантатором, пока не перебрался в этот заповедник.
Патриция пожала плечиками:
— Мой отец, и... плантатор! Там, где водились гиппопотамы, большие обезьяны и дикие утки! Он только и делал, чю смотрел на гиппо, дразнил обезьян и охотился на уток. И знаете, что он сделал с этой Угандо-Коб? Научил се таскать из воды подстреленных уток! И антилопа таскала лучше, чем любая собака. Спросите у него.
Оживление Патриции сразу угасло, и она добавила совсем другим голосом:
— Когда мы вернемся...
Она снова растянулась на траве и повторила шепотом: — Когда мы вернемся...
Какие видения проносились под ее прикрытыми веками, почему это детское лицо превратилось вдруг в таинственную, страстную маску? Мне казалось, я знаю. Я был почти уверен. Но мне было страшно даже думать об этом, не то что говорить. Я сел рядом с Патрицией. Она открыла глаза. Они были чистыми и нежными.
— Мама снова просила меня уехать в пансион, — сказала Патриция. — Она была такая грустная... и я так ее люблю... Она ведь не понимает. (Слишком хорошо понимает, — подумал я.) И тогда я ей обещала, но не сейчас, позднее... (Девочка подмигнула.) Много, много позднее. Но мама была довольна. А этого мне только и надо.
Неопределенным и широким жестом она обвела заросли, саванну, лес колючих деревьев, Килиманджаро. Потом встала на колени, чтобы глаза ес были на уровне моих.
— Разве возможно оставить все это? — спросила она.
Я обернулся. Я был согласен с этой маленькой девочкой.
— Здесь я так счастлива, так счастлива! —сказала Патриция, словно засыпая, и в голосе ес звучала абсолютная уверенность в этом счастье. — Папа знает это, знает...
Кровь прихлынула к ее загорелым щекам. Голос ее возвысился, срываясь на крик:
— Как я буду жить в пансионе и не видеть его? А он, что с ним станется без меня? Он самый сильный на свете! И он де лает все, что я захочу.
Патриция безмолвно рассмеялась.
470
— А Кихоро! Разве я смогу взять его с собой?
Девочка склонила голову.
— Мама всегда мне рассказывает о красивых игрушках у детей, там, в городе... Об игрушках! Об этих...
Патриция хотела еще раз повторить бессмысленное слово, но забыла о нем. Вдалеке, среди высокой травы появилось рыжее пятно в ореоле темной гривы. Кинг неторопливо приближался к нам. Он думал, что идет слишком рано. Каждый шаг ею массивных лап, каждое движение могучих плеч дышали царственным величием. Он не смотрел по сторонам. И даже не внюхивался в запахи саванны. Зачем? Час охоты еще не настал. Что ему было тревожиться? Звери? Пусть они его боятся. А человек в заповеднике был его другом.
И большой лев шествовал, беззаботный и великолепный, и если его хвост хлестал по бокам, то только для того, чтобы отгонять назойливых мух.
Патриция смотрела, затаив дыхание. Было такое впечатление, будто она видит Кинга впервые. И словно боялась, что это очарование разрушится. Солнце сверкнуло в золотых глаза:к льва. Девочка не могла больше сдерживаться. Она издала переливчатый знакомый призыв. Грива Кинга вздыбилась. Веселый, рокочущий рев, который был его смехом, раскатился по саванне. Огромный лев сделал один прыжок, как бы медлительный и небрежный, еще один, третий,—и очутился рядом с нами.
Кинг облизал лицо Патриции и протянул ко мне морду, чтобы я почесал се между глазами. Его левый, более узкий и маленький глаз сегодня, казалось, подмигивал мне особенно дружелюбно. Затем большой лев растянулся на боку и поднял передние лапы, чтобы девочка могла уместиться на своем обычном месте.
Но Патриция этого не сделала. Настроение ее сразу изменилось, и она повела себя очень странно. До сих пор, до прихода Кинга, она была такой ласковой, беззаботной и безмятежной, и вдруг сю овладело почти исступленное нетерпение.
Она выбежала из тени ветвей и приставила ладонь козырьком ко лбу, пристально вглядываясь в окружающие заросли. Потом вернулась, села на корточки между мной и львом, снова вскочила. Я хотел заговорить. Она жестом приказала мне молчать.
Опустив на траву морду, которая от этого словно расплющилась, Кинг время от времени подзывал ее дружелюбным ворчанием. Он был здесь, под своим деревом, и Патриция была рядом, но почему-то сегодня она его не замечала. Кинг ничего нс понимал.
471
Лев осторожно вытянул лапу и тронул девочку за плечо. В это мгновение она всматривалась в заросли, а поэтому вздрогнула от неожиданности и отбросила его лапу. Лев тоже вздрогнул, но от удовольствия. Наконец-то начнется игра! Он толкнул девочку лапой немного сильнее. На этот раз Патриция отшвырнула ее изо всех сил, ударила и дико вскрикнула:
— Сиди тихо, болван!
Кинг медленно перевалился, лег на живот. От его глаз пол тяжелыми и почти закрытыми веками остались только узкие желтые щели. Он походил на сфинкса. Но этот сфинкс своим взглядом сейчас вопрошал Патрицию. Он еще никогда не видел ее такой.
Лев вытянул морду и ласково лизнул девочку в щеку. Она ударила его кулаком по ноздрям.
Кинг встряхнул гривой и молча, не издав даже ворчания, встал, опустил голову и сделал шаг, чтобы уйти.
— Ну, нет! —закричала Патриция.—Ты меня так нс оставишь! Еще не пришел такой день!
Она бросилась за Кингом, вцепилась обеими руками в его гриву, прижалась горящим лицом к его ноздрям. И Кинг снова рассмеялся, снова повалился на бок. Счастливые глаза льва опять стали золотыми. Патриция растянулась рядом с ним. Но взгляд ее не отрывался от далеких зарослей на краю поляны.
Звук запущенного мотора долетел до нас... Я инстинктивно встал.
— Садитесь! — сердито сказала Патриция. — Ваш дурак-шофер, наверное, испугался, что его оставили так надолго одного.
По лицу ее пошли морщинки от напряженной работы мысли. словно она вспомнила что-то неприятное.
— Но ведь он не один, — пробормотала она. — С ним Кнхо-ро...
Я мог бы ей сказать, что старый кривой следопыт давно где-то поблизости, с ружьем наготове. Но мне это было запрещено.
Несколько секунд пролетели в молчании. И наконец из далеких зарослей выступил человек. Тот, кого девочка ожидала с таким нетерпением, и кто после праздника в манийятте должен был обязательно прийти — я тоже знал это наверняка.
Однако я не сразу узнал его силуэт. Казалось, он возник из тьмы времен. Впереди себя, на вытянутой руке, он нес огромный щит, а вокруг его головы-каски, в медных отсветах красной глины, колыхалась царственная львиная грива, и на уровне ее сверкал наконечник копья.
Вооруженный и одетый по незапамятным обычаям своего племени, Ориунга. моран, шел навстречу испытанию, чтобы
472
стать настоящим мужчиной. И — чтобы завоевать Патрицию.
Патриция и Кинг поднялись одновременно, одним движением.
С первых дней своего младенчества лев знал все запахи и рефлексы хрупкого тела своей хозяйки, и теперь через нее почувствовал приближение чего-то необычного, тревожного, угрожающего. Патриция и Кинг стояли бок о бок; она держала его за гриву, а он, чуть приподняв губы над ужасными клыками, пристально смотрел на воина-масая, который шел на них.
Я попятился, чтобы прислониться к стволу большого дерева. Отодвинуться меня заставил вовсе не страх! Если бы я испугался, я бы мог в этом признаться без стыда. Но ни трусость, ни мужество не имели никакого смысла после всего того, чю заставила меня испытать и узнать Патриция, и теперь я ждал только развязки.
Игра кончилась.
Девочка вдруг и сразу это поняла. Лицо ее не выражало ни радости, ни любопытства, ни гнева — только внезапный страх перед надвигающейся судьбой, только страх и такое детское отчаяние перед тем, чего уже нельзя остановить.
Опа закричала что-то на языке масаев. Я понял, что она приказывала, просила Ориунгу не приближаться. Но Ориунга взмахнул копьем, поднял щит. тряхнул рыжей гривой, укрепленной на его голове, и ускорил шаг.
Я искал глазами Кихоро. Он был где-то здесь, совсем рядом. Он должен был выйти. Должен был помешать. Мне почудилось, что между кустами в конце тропинки блеснул металл ружейных стволов. Казалось, они следили за каждым движением морана. Кинг почуял врага. И у врага на сей раз было сверкающее копье и этот кожаный, дико раскрашенный щит, а главное, главное — львиная грива!
— Тихо, тихо, Кинг, успокойся, — повторяла Патриция,— Слушай, слушай меня.
Голос ее утратил повелительный тон, теперь она только просила. Потому что ей было страшно, и она умоляла Кинга, чтобы он послушался.
Ориунга остановился. Он выставил щит и издал такой пронзительный вопль, что мне показалось, будто дрогнуло небо.
— Нет, Кинг, нет! — бормотала Патриция. — Стой, не шевелись.
Кинг снова подчинился.
Ориунга откинул назад плечо и поднял руку вековечным жестом метателя копья. Длинный стержень из сверкающего металла с отточенным острием взвился.
473
И тогда, в тот самый миг, когда железный наконечник копья вонзился в тело Кинга и брызнула кровь, Патриция закричала, словно это было ее собственное тело и ее собственная кровь. Вместо того чтобы удерживать Кинга всеми силами своих рук и души, как она это делала до последнего мгновения, она отпустила его, толкнула, бросила прямо на чернокожего воина.
Лев взлетел в воздух невообразимо легко, и вся его вздыбленная ревущая масса обрушилась на Ориунгу. Две гривы — мертвая и живая — смешались.
Ориунга покатился по земле, прикрываясь щитом. Не чувствуя ни тяжести, ни львиных когтей, которые его уже терзали, он яростно, вслепую, наугад отбивался кинжалом, похожим на меч.
Патриция вплотную подбежала к месту схватки, к этому переплетению тел. Она не сознавала, что каким-то упрямым и неуловимым инстинктом сама желала ее, сама подготовила и спровоцировала. Она уже ничего не сознавала, кроме того, что человек посмел поднять руку с копьем на ее Кинга и что за это он должен поплатиться жизнью. И даже слово «смерть» уже ничего не означало для нес.
С раздувающимися ноздрями, оскалив рот, Патриция кричала, не соизмеряя звуков своего голоса:
— Убей его, Кинг, убей!
Уже рассыпался под острыми когтями щит, несмотря на тройной слой кожи, и несчастная человеческая плоть, лишенная своей жалкой брони, уже корчилась и извивалась перед отверстой пастью смерти.
Я закрыл глаза. Но тотчас открыл их снова. Рев мотора заглушил рычание зверя. Вихрь пыли взлетел над саванной. Из него возник «лендровер», на пределе скорости. За рулем был Буллит. У последних кустов он тормознул так, что машина взвыла, и спрыгнул на землю. Кихоро очутился с ним рядом.
Я не мог услышать их слов. И не мог уловить их чувств в то мгновение. Но бывает, что жесты и выражения лиц позволяют все сразу понять и обо всем догадаться.
— Стреляй! — закричал Буллит, у которого не было ружья.
— Не могу, — ответил Кихоро, вскидывая свое двуствольное ружье. — Лев закрывает масая!
Ибо этому одноглазому старику, который был нянькой и стражем Патриции со дня ее рождения, этому несравненному следопыту, который принес ей еще слепого мяукающего Кинга, этому воину из племени вакамба, ненавидевшему морана за его неслыханное, беспримерное высокомерие и наглость, — нет, поистине,— да и как могло быть иначе? — ему и в голову не
474
могло прийти, что Буллит приказал ему стрелять не в Ориунгу. Другой цели он не видел.
Тогда Буллит выхватил ружье из рук Кихоро. Наверное, он сам не знал, что сейчас сделает.
И хотя человек, которого подмял под себя лев, был масаем, и к тому же сам накликал на себя беду, Буллит всем нутром ощутил инстинктивную с ним солидарность, первородную, не-предписуемую, пришедшую из тьмы времени. В смертельной схватке между зверем и человеком он встал на сторону человека.
И в то же мгновение Буллит вспомнил, хотя и сам этого не осознал, тот договор, который он подписал с законом и с самим собой, когда согласился стать хозяином и хранителем этой священной земли. Он должен был защищать животных при всех условиях, за единственным исключением, — когда зверь угрожал жизни человека. Теперь у него не оставалось выбора. Он сам говорил: долг повелевает мне даже ничтожного человека предпочесть самому благородному зверю.
И наконец — и это, может быть, главное, — Буллит услышал первобытный призыв, ощутил давно подавляемую, заглушаемую и от этого еще более нестерпимую жажду, — жажду крови. Годами над ним тяготел высочайший запрет. Но сегодня не только желание, но и долг обязывали его нарушить это табу. Буллит мог и должен был хотя бы на мгновение возродиться и вновь познать, пусть еще только раз, восторг и радость охоты.
Все остальное произошло мгновенно и просто. Приклад сам вжался в правое плечо Буллита. Стволы ружья нацелились сами собой. И в тот миг, когда Кинг уже разинул пасть, чтобы вонзить клыки в горло морана, пуля поразила его в левое плечо, прямо в сердце. Страшный удар приподнял его и отбросил, и он взревел от гнева, но больше — от изумления. И рев его не успел замолкнуть, когда вторая пуля вонзилась рядом с первой,— вторая, щадящая, смертоносная, — выстрел, которым прославился охотник с рыжей гривой, великий Булл Буллит.
И сразу настала тишина. В тени длинных ветвей с шипами лежали два тела, увенчанные гривами: человек и лев. А рядом с ними неподвижно стояла Патриция.
Буллит бросился к этой группе. Я перехватил его на полпути, бессмысленно крича:
— Но как?.. Каким образом?..
Буллит ответил, сам толком не понимая, что он говорит:
— Я еще с вечера приказал следить за масаем. Мой рейнджер шел за ним. Он увидел вашу машину и взял ее. Я подоспел вовремя. К счастью...
475
Только тогда Буллит осознал, что же он говорит! Я увидел это, потому что ружье выпало из его рук. Жалкая гримаса слабоумного. гримаса идиота исказила его лицо. А он все повторял:
— К счастью... К счастью...
Затем лицо его снова стало осмысленным. Он прошептал: — Пат, малышка моя...
Но Патриция смотрела на Кинга.
Лев лежал на боку с открытыми глазами, зарывшись мордой в траву. Он словно ждал, чтобы Патриция еще раз прилегла с ним рядом. И Патриция, которая еще не поняла, что даже самые прекрасные игры приходят к концу и самое дорогое существо когда-нибудь умирает, наклонилась к Кингу и попыталась поднять его царственную лапу. Но она была безмерно тяжела. Патриция выпустила ее, и лапа упала на землю. Тогда она протянула руку к золотому глазу, к тому, более узкому, который обычно словно смеялся и подмигивал. Но сейчас выражение его глаз не имело ни смысла, ни названия.
Патриция прижала ладони к вискам, как это делала ее мать.
— Кинг! —закричала она невыносимым голосом. — Кинг, проснись!
Стеклянистая пленка уже начинала затягивать глаза льва. И мухи уже роились на густеющей крови, которая сочилась из проделанных пулями черных отверстий.
Буллит протянул свою большую руку к волосам Патриции. Она увернулась одним прыжком. Лицо ее выражало ненависть и }жас.
— Не прикасайся ко мне больше никогда!,.— крикнула она.—Это ты... это ты...
Глаза ее снова устремились на недвижного Кинга, но она тотчас отвела взгляд. И опять закричала:
— Он тебя любил! Так хорошо играл с тобой совсем недавно, там, в саванне!
Голос Патриции вдруг пресекся. С какой гордостью говорила она в тот день, что Буллит и Кинг похожи на двух львов. И оба тогда принадлежали ей. Теперь она потеряла и того и другого. Мучительные, трудные слезы наполнили глаза Патриции. Но она не умела плакать. Слезы сразу иссякли. Лихорадочные, сверкающие, как от сильного жара, глаза Патриции молили о помощи. Булли г сделал шаг к своей дочери.
Патриция метнулась от него к Кихоро и обняла сломанное, искривленное тело. Старый черный охотник склонил над ней все шрамы своего лица.
476
Буллит видел это. На его лице отразилось такое унижение, такое отчаяние, что я испугался за его рассудок.
— Пат, — пробормотал он, — Пат, малышка, я тебе обещаю, клянусь: Кихоро найдет тебе еще львенка. Мы возьмем маленького Кинга.
— Да, и я его выращу, и он тоже будет моим другом, и ты ею тоже застрелишь, — сказала Патриция.
Она отчетливо, с рассчитанной жестокостью вьп сваривала каждое слово.
Хриплый стон послышался в этот миг из-под дерева с длинными ветвями. Он вырвался из растерзанной груди Ориунги. Буллит перевернул окровавленное тело. Моран открыл глаза, взглянул на поверженного льва, торжествующе усмехнулся и опять потерял сознание.
Я спросил Буллита:
— Что теперь с ним будет?
— Это уж забота его родичей, — проворчал Буллит. — Здесь или рядом с манийяттой он все равно умрет.
Патриция пристально посмотрела на Ориунгу, распростертого рядом со своим сломанным копьем и разбитым щитом.
— Он-то, по крайней мере, был храбрецом, — сказала девочка.
Внезапно она отстранилась от Кихоро и сделала шаг к Буллиту.
— А твое ружье? — спросила она, — Ты ведь обещал никогда не брать оружия!
— Это оружие Кихоро, — пробормотал Буллит.
Лихорадочные глаза Патриции стали огромными, a i убы побелели.
— Значит, — сказала она глубоким, чуть слышным голосом,—значит, ты был уверен, что найдешь здесь Кихоро? Почему?
Буллит опустил голову. Рот его дрожал и кривился, он не мог произнести ни слова.
— Значит, ты все время заставлял его следить за мной? — снова заговорила Патриция.
Лоб Буллита склонился еще ниже.
— Он повиновался тебе тайком от меня, — добавила Патриция.
Она отвернулась от Буллита и Кихоро. как от бесплотных теней, и наклонилась над Кингом. Единственный чистый друг! Единственный, кто во всей своей силе и нежности ни разу ее не обидел, ни разу не обманул.
Но как мог он так сразу на ее глазах вдруг стать тлухим и слепым, недвижным и безгласным? Он не имел права упря
477
миться, оставаться чудовищно равнодушным и безразличным, когда она из-за него невообразимо страдала.
Патриция судорожно вцепилась в гриву Кинга, чтобы встряхнуть его, заставить зарычать или засмеяться. Голова льва не шевельнулась. Зияющая пасть не дрогнула. Только рой крупных мух взлетел и закружился с жужжанием над уже почерневшей раной.
Впервые я увидел на лице Патриции внезапный страх. Страх перед непостижимым, перед гем, чего не может быть. Патриция отпустила гриву и инстинктивно подняла глаза к небу, к солнцу. Большие черные тени с распростертыми крыльями и лысыми головами кружили над деревом Кинга.
Сдавленный, но такой мучительный крик вырвался у Патриции при виде этих теней. Для девочки из заповедника были как никогда понятны эти письмена — зловещие круги стервятников в небе. Когда они собирались воз так, это означало только одно: их ждала добыча, труп животного. Патриция это знала. Она с детства видела столько мертвых животных, — буйволов, зебр, антилоп, слонов, что до сих пор ей казалось самым простым, самым естественным, самым разумным законом саванны... Трупы... Падаль... И больше ничего. Но Кинг?
Пусть Ол’Калу. Пусть даже Ориунга.
Но только не Кинг. Нет! Кинг — это было невозможно! Она же его любила, и он ее любил. Они были необходимы друг другу. И вот он лежал перед ней так привычно, в позе покровительственной нежности, словно готовый к игре,— и с каждым мгновением уходил от нее все дальше. И был как бы погружен в себя, в глубину самого себя. Он уходил. Но куда? А стервятники приближались, все время приближались, чтобы растерзать его — всемогущего?!
Самые глубокие чувства,—материнство, дружбу, вкус крови, силу, ревность и любовь,— все их Патриция познала через Кинга. И вот теперь огромный лев заставил ее познать смерть.
Девочка искала помутневшими от ужаса глазами хотя бы одного человека, который помог бы ей убежать от страха и невыносимой тайны. Опа нашла только иностранца, случайного посетителя. Он, по крайней мере, не успел ее ранить.
— Увезите меня, увезите меня отсюда! — крикнула она мне.
Я подумал, что она говорит об этой поляне, где мы были, но Патриция снова закричала:
— Я не могу больше видеть отца, пе могу больше видеть этот заповедник!
478
Как можно ласковее я опустил руки на узкие, сжатые плечи.
— Я сделаю, как ты хочешь, — сказал я Патриции.
И тогда она вскричала:
— Возьмите меня с собой, в Найроби!
— Хорошо, а там куда?
Патриция искоса бросила на Буллита взгляд, полный ненависти.
— В пансион, где я уже была, — сказала она холодно.
Я подумал, что это просто гневная вспышка, желание отомстить, которое быстро пройдет.
Я ошибался.
XV
Мы выехали в Найроби еще до восхода луны. Так пожелала Патриция. С той же почти истерической страстью, с какой она цеплялась за заповедник, она хотела теперь как можно скорее от него избавиться, — словно бежала от привидений. От одной мысли, что ей придется провести здесь хотя бы еще одну ночь, девочка начинала дрожать, и мы боялись, что ее здоровье и рассудок не выдержат. Пришлось уступить. Было решено, что мы проведем ночь в гостинице в Найроби, а утром я отведу Патрицию в тот же пансион, где она уже побывала.
Патриция никому не позволила укладывать свои вещи. Она сама выбрала для дороги легкое шерстяное платьице, пальто из твида и круглую фетровую шляпку. Сама отобрала одежду, которую хотела взять с собой. И выбросила все, что напоминало о заповеднике, — комбинезоны, охотничьи мокасины,—все, все!
Маленький чемодан и портфель с ее тетрадками и учебниками лежали между нами на заднем сиденье машины. Бого тронулся с места. Два рейнджера сидели с ним рядом. Они должны были проводить нас до границы заповедника. Во избежание опасных встреч. До сих пор ни один посетитель не имел права тревожить животных в ночные часы.
Хижина, которая приютила меня на несколько дней, осталась позади. Затем деревушка. Мы выехали на большую дорогу. Патриция забилась в угол, сжалась в комок, и лицо ее, под круглой шляпкой, казалось неясной тенью. Она упрямо смотрела только внутрь машины. И не шевелилась. Словно перестала дышать.
Молчание было ужаснее всего. Надо было вырвать ее из этого одиночества. Я задал первый вопрос, который мне пришел на ум:
479
— Почему ты не захотела, чтобы мать проводила нас?
Патриция ответила сквозь стиснутые зубы:
— Что ее слезы? Она все равно довольна.
И это была правда. Сибилла плакала и мучилась, глядя, как страдает ее дочь, но, несмотря на все это, я чувствовал, что она счастлива. Наконец-то исполнилось ее сокровенное желание: теперь дочь ее, ей же на благо, станет как все. Наконец-то свершилось то, о чем она уже не мечтала!
— Ей остался отец, она будет рада его утешить. — добавила Патриция голосом, от которого мне стало больно.
И это тоже была правда. Страдания Буллита открывали перед Сибиллой чудесные возможности. Сразу помолодев, она прямо на наших глазах начала разыгрывать роль утешительницы. Да. у Буллита оставалась его любовь, его заповедник и его виски.
А у Патриции не осталось ничего. По ее собственной вине? Но в чем она виновата? У нее был лев. У нее был моран. Она просто хотела, чтобы они сыграли в ту самую игру, о которой ей столько раз рассказывал ее любимый отец.
В свете фар отчетливо виднелись все неровности дороги, кусты и стволы деревьев. Внезапно нам преградил путь какой-то утес. Бого резко затормозил. Рейнджеры крикнули ему что-то. Он выключил фары. Огромный, чудовищный слон расплывчатая громадина, более черная, чем ночь, — стоя и перед нами. Хобот его неуверенно, медленно раскачивался.
— Наверное, старик одиночка? — спросил я Патрицию.
Она не ответила. Даже не взглянула на черного гигаша. Она отринула от себя, отбросила навсегда весь парк и всех ci о обитателей.
Слон тронулся с места, прошел мимо нас и углубился в заросли. Слышно было, как трещат колючие кусты.
Бого включил мотор, и мы поехали дальше. Патриция сидела неподвижно, спрятав лицо под своей круглой шляпкой. И вдруг схватила ручку дверцы, открыла ее и чуть не выпрыгнула на ходу. Как ни замыкалась она в себе, какими отчаянными усилиями ни сдерживалась, она узнала, почувствовала, чю мы доехали до перекрестка, откуда боковая тропа вела к большому дереву с длинными ветвями.
Я даже не попытался ее удержать. Я с ужасом думал о том. что ее ожидает в Найроби: дортуар, столовая, тюрьма хорошего общества. Патриция сама захлопнула дверцу и еще глубже забилась в угол. Но теперь ее трясло.
Я потянулся к ней поверх маленького чемодана, хотел нащупать ее руку. Она спрятала ее в карман пальто.
480
Луна уже поднялась высоко, когда мы доехали до центра заповедника, обширной круглой низины, где когда-то было озеро.
В ночном полумраке трава на ней переливалась серебряными волнами. И в этом лунном мареве, который простирался до подножья Килиманджаро, играли дикие стада, привлеченные сюда открытым пространством, свежестью воздуха и небесным светом. Самые неловкие и самые большие животные — гну, буйволы и жирафы — медленно перемещались по очарованному кругу. Зато газели Гранта, зебры, импалы, кустарниковые козлы кружились вперемежку посреди высохшего озера в бесконечном, невесомом, призрачном хороводе. Их бестелесные силуэты возникали на ночном серебре словно выписанные китайской тушью, они прыгали, становились на дыбы, рвались вперед и останавливались, взмывали и падали и снова взлетали, и движения их были так стремительны, легки и грациозны, как никогда в дневные часы. Лунный свет завораживал их и вел в безумном и священном хороводе.
Патриция вздрагивала все сильнее и чаще в своем углу. Она сама нашла мою руку и ухватилась за нее, словно утопающая.
— А он там один! — простонала она.—Совсем один. Навсегда !
Первые рыдания ее были такими трудными, что походили на хрип. Но за ними полился плач, все свободнее и легче, по проторенному пути.
Патриция плакала, как самая обыкновенная маленькая девочка. как любое дитя человеческое.
А животные кружились в своем танце.
Перевод с французского Ф. Мендельсона
16 Альманах «Африка», цып. 5
Статьи и очерки
Владимир Корочанцев ПО ТРОПАМ АФРИКИ
Корочанцев Владимир Алексеевич (род. в 1934 г.) — журналист-международник, заведующий редакцией стран Африки ТАСС, автор
книг «Камерун», «Экваториальная Гвинея», «Мадагаскар», «Афзрика под покровом обычая», «Остров загадок и открытий».
ПОЧЕМУ СМЕЯЛСЯ ФРАНСУА БАССОЛЕ
Как-то в Уагадугу (Верхняя Вольта) я попросил писателя Франсуа Бассоле записать мне в латинской транскрипции слова понравившейся песни народа моей и, — чтобы преподнести приятный сюрприз своим вольтийским друзьям, — попробовал потом спеть ее в застолье. Они, конечно, были тронуты, но в то же время покатывались со смеху. Их легкомысленное веселье озадачило и даже чуть огорчило меня, так как песня вовсе не была шуточной: в ней изливалась неразделенная любовь.
— Над чем смеетесь? Чего веселого вы находите в том, что вашим Ромео и Джульетте так не повезло? — негодовал я.— Тут рыдать надо, а не смеяться. И ты, Франсуа, хорош друг, нечего сказать, собственной рукой записал мне слова песни.
— Прости, Владимир, по мы смеемся тому, как ты выговариваешь наши слова, — вытирая слезы носовым платком и задыхаясь от хохота, буквально простонал Франсуа. — Если бы ты знал, как это смешно. У нас же слово из одинаковых букв имеет много разных смысловых значений в зависимости от тональности произношения. Оно может звучать и поэтически, и скабрезно.
Так в курьезной житейской ситуации осветилась мне одна
482
из тайн и вместе с тем основ африканской музыки — ее зависимость от тональности речи, присущая почти всем языкам народов континента.
В ненастный октябрьский вечер во время состоявшегося в Яунде международного коллоквиума по музыкальным традициям в Африке камерунский музыколог Жан-Батист Обама привел ко мне в гости маститого ганского профессора Квабену Нкетиа. Слушая их споры и перепалки, расспрашивая их, я открывал загадки африканской музыки, единственной и неповторимой в своем роде.
— В наших языках каждое слово имеет свой тон. Фальшивая интонация корежит его, превращает либо в нечто другое, либо в сущую бессмыслицу. Музыка наших краев навечно обручена со словом и диктуется высотными характеристиками его звучания, — терпеливо повторял мне К. Нкетиа.
— Ну, а все-таки, можно ли на языке эвондо или игбо исполнить европейскую песню или романс? — не унимался я.
— Практически невозможно, — вмешался Ж.-Б. Обама,— Европейскую песню крайне трудно перевести и подогнать под (ональность нашей речи из-за строгости и зарифмованности ее текста, точно так же, как ваши переводчики неправильно зарифмовывают наши песни, аранжируя их. Вслушайся в африканские народные песни, и ты убедишься, насколько каждая строка в них разнится о г предыдущей или последующей, как с каждой строкой, от куплета к куплету, чуть-чуть меняется сама мелодия.
Только искусный песельник способен так умело подобрать слова,—а африканцы часто импровизируют, — чтобы елико возможно сохранить стройность мелодической канвы. Но для 310! о требуются долгие I оды дружбы с музыкой, годы упорного труда, приводящего к осознанному пониманию се секретов. Африканская песня околдовывает красочным орнаментом из юпов и побочных мелодий, не вмещающихся в «прокрустово ложе» симметричных, математически выверенных струк-1 ур европейской музыки. Кстати, позднее я узнал, чго певцы башу потешают аудиторию комическими песнями, где нарочито искалеченная интонация слогов разбредается врозь с мелодией и смыслом, гак что получается веселая абракадабра.
Каждый язык в Африке имеет свою музыку. Каков язык местности, такова и музыка, говорят там. Поэт йоруба, например, сочиняет стихотворение нс для чтения, а для его декламации под инструмент. Вместо рифм он употребляет одинаковые группы тонов с равными интервалами.
16’!
483
— Начало начал нашей музыки — в слове, а исток слова ищите в природе, в голосах животных и птиц, шуме ветра, журчании реки, треске 1 рома, — подсказал Обама, именующий себя музыкологом.
На континенте и впрямь правомернее употреблять именно этот термин в отличие от общепринятого «музыковед», поскольку музыколог рассматривает музыкальное искусство не само по себе, а как часть других областей знания: языкознания, этнопсихологии, исюрии, акустики. этно-J рафии.
На Западе африканской музыке часто лепят ярлыки: «архаическая. примитивная», «совокупность ритмических шумов»: с точки зрения буржуа из «обществе! потребления» она годна разве что для исследования истоков музыкального творчества. Если что в ней и признается, то только ритм.
В музыкальных «экспедициях» на континенте моими проводниками были камерунцы Франсис Бебей. Эно Белинга. Жан-Батист Обама, ганец Квабена Нкстиа, нигериец Акин Эу-ба и другие знатоки африканской музыки. Они по-братски помогали мне шаг за шагом постигнуть и полюбить музыку иной природы, иной культуры, очутиться в ином мире ощущений. Очарование ее красоты и самородности коренилось в ее абсолютном совпадении с географической средой, где она родилась, с укладом жизни и душевным строем ее исполнителей.
— Ритм для нас — невидимая оболочка каждой ноты, каждой мелодической фразы, единственно подходящей для доверительного разговора души с душою, — обронил писатель и музыковед Франсис Бебей, — Не в ритме ли секрет, вездесущности африканской музыки? Ведь он, и прежде всего только он, вдыхает в нее беспредельную биологическую силу, оказывающую на человека живительное психологическое воздействие. Ритм задает темпы коллективному труду, снимает усталость. Но во всех случаях это опора, катализатор, но нс сама музыка, далеко не вся музыка. Я никогда не соглашусь с мнением, что африканская музыка — это главным образом ритм и что пение африканцев, дескать, сводится к коротким, до умопомрачения повторяемым фразам. В действительности музыке народов континента часто присущи весьма затейливые мелодические рисунки, и полифония распространена в ней шире, чем в Европе.
— Музыкально образованного и непредубежденного чужеземца неминуемо поразит мысль о том, что композигоры-модернисты пытаются порой выразить то, что уже веками заложено в музыкальных традициях моего народа игбо. Сравните
484
их, например, с творчеством А. Шенберга, — говорил мне нше-риец Уилберфорс Эчезона.
Ритм завораживал меня на плясках бамбара в Мали или малинке в Гвинее. Звуки оркестра, тамтамов распаляли воображение и преломлялись в его пучинах в зримые картины африканской природы и быта. Они в какой-то мере уподоблялись каплям дождя, стучавшего по крыше, но никогда не сливались воедино, в сплошной убаюкивающий шум, а по мере привыкания слуха явственно расчленялись на несколько переплетающихся ритмов, которые то по очереди выделялись в общем звучании, то мерно наплывали друг на друга, то завязывали озорную потасовку между собой, но всегда сохраняли свою неприкосновенную самостоятельность. Люди волей-неволей втягивались в это безумство, реагировали приплясыванием каждого мускула лица и тела. Танцоры же творили чудеса неправдоподобно сложными движениями тела, успевавшего откликнуться на зов сразу трех ритмов.
Чернокожие музыканты умеют искусно связывать несколько простых ритмов в единый сложный клубок звуков, словно отображая в нем всю нашу непростую жизнь. Поначалу это непривычно. к этому относишься с недоверием. Однако слух, попадающий на первых порах в плен абсолютного хаоса разных синкопированных ритмов, мало-помалу осваивается, чутко и радостно ощущает многослойную ткань оптимистического выразительного диссонанса, и порожденная тамтамами диссо-нантная гармония производит огромной мощи эмоциональное впечатление, открывая сознанию еще один уголок земною искусства. Музыканты священнодействуют, и отчетливо слышно, как под их пальцами звук, родившийся на слабой доле, живет и на последующей сильной ноте, звучит на ней дольше, чем звук, пришедшийся на предшествующую сильную долю. До сих пор тщетным остаются попытки записать на нотной бумаге это чудодейство.
— Физиологическая природа африканского ритма делает очень неудобным его приспособление к математически точным, симметричным структурам, — объясняет Акин Эуба.—Иногда мучи гельно решаешь, сколько звуков должна содержать каждая доля, и как ни стараешься, все равно остаются «лишние ноты».
Подобно заирским басопга, многие народы приписывают музыке мистическое .происхождение. Для африканца музыка зачастую служит мостом между живыми и мертвыми, между миром видимого и царством незримого; она позволяет живым «установить связь» со всей совокупностью психических сил, кон г ролирующих судьбу данной общности людей. У музыки.
485
верят многие западноафриканские народы, есть способность передавать мысли, надежды, желания в тот неисповедимый потусторонний мир, населенный благожелательными предками, поэтому музыка — одна из жизненных опор человека на Земле. Во-вторых, считают африканцы, музыка сплачивает народ в единое целое, воспитывая в каждом чувство локтя, дух союза. И надо сказать, что среди африканцев нет актеров и слушателей — обычно они все участвуют в исполнении произведения. Даже на концерте гастролирующей европейской труппы они ведут себя с полнейшей непосредственностью, раскованно, присоединяются к понравившемуся им выступлению. Однако попросите африканца спеть по заказу или, хуже того, за деньги, он тут же насупится, замкнется в себе. Петь по просьбе для него так же немыслимо, как засмеяться, когда на душе горько, или прослезиться, когда ему весело. На «Черном континеше» не поют, когда молчит душа.
Музыка и в городском квартале, и в деревне не личное дело, а общее достояние, и никто не намерен поступаться им. Музыканты-виртуозы в почете там испокон веков. Так, бауле Берега Слоновой Кости утверждают, что лютнист-виртуоз состоит в сговоре с духами. По этой причине нередко музыкант попутно выполняет функции прорицателя или знахаря.
Музыка в Африке, как тень, неразлучна с буднями и трудом, со словом и танцем, она является неотделимой частью любого ритуала, трудового или общественного процесса. В ней нет никакой отвлеченности: она — конкретное действие, мысль и сплавляется с движением, выливаясь в подлинный праздник души и плоти, в пластическую гимнастику, ставшую искусством. Взвинчивание ритма и мелодий приводит в приподнятое, экстатическое состояние, в котором разряжается накопленный за день отрицательный эмоциональный заряд, тают утомление, озабоченность, страх, переживания... Когда африканцев, увезенных в рабство, спрашивали, почему они так неистово поют и танцуют, они печально улыбались: «Нам нужно вытанцевать наше горе!» Иногда же надо вытанцевать не только горе, но и избыток радости.
Африканцы интуитивно синхронизируют разладившиеся биоритмы музыкальной психотерапией, заполняя образовавшиеся пустоты и сбои, стирая с души невесть как возникшие вредные побочные ритмы и контрритмы, распрямляя и восстанавливая ритмы, предписанные природой. С помощью музыкального ритма, мелодии и пластического движения обычные секунды, минуты и часы, отсчитывающие бег нашей жизни, укорачиваются или удлиняются, подгоняясь к нормальной работе организма.
486
В Яунде я услышал от эфиопского музыковеда Аешнафи Кебеде интересную мысль:
— Роль музыки в Черной Африке — обезвреживать дурные сверхъестественные силы и помогать человеку обуздывать природную среду. Музыка компенсирует моему соотечественнику вынужденную скудность движения в знойный день. Чтобы исцелить больных, африканцы поют лечебные песни-заклинания и исполняют предписанные знахарями танцы. Музыка (слова, мелодия, ритм) и хореография имеют те же оздоравливающие свойства, что и травы и корни, которыми врачуют больных.
Бауле, играя на арфе-лютне, лечит проказу. Народ понгве в Габоне верит, что звуки восьмиструнной арфы уомби помо-i ают лечить легкие. Знахарка, перебирая струны уомби, верхняя часть которой оканчивается вырезанным изображением Дицуны — богини дня, входит в транс и как бы перевоплощается в сверхъестественное существо и там, в мире духов, получает «советы» о нужных при данном недуге травах, коре и листьях, на которых должно настаиваться снадобье для пациента.
Музыка придает африканцу дополнительные физические н душевные силы. У конголезских бабембе есть гитара нгонфи. На ее деревянном корпусе над коротким грифом натянуты струны. Бренча на нгонфи, бабембе под палящим зноем быстро пройдут тридцать километров; без гитары им не под силу и километр.
К слову сказать, познакомился я с нгонфи при любопытных обстоятельствах. Путешествуя по Конго, мы однажды оказались перед широкой рекой, за которой лежала деревенька со священным озером.
— Оставьте машину и идите туда пешком, — посоветовал вышедший из леса охотник бабембе.
— Разве эту реку перейдешь — в ней же крокодилы, — трусливо отверг я его совет,—А до лодочника нс докричишься.
Он молча взял в руки нгонфи и извлек два очень высоких тона почти па тирольский манер и, чередуя их с различной длительностью, вдруг «заговорил» на гитаре. Через несколько мину г на зов «говорящей гитары» подплыла пирога.
Направляясь куда-нибудь по делам, игбо укрепляют свой дух песней: «Пусть беды оставят нас», а их боевой гимн также начинается с подбадривающих слов: «Мы сильнее врага — так сокрушим же его». Музыка стимулирует благие порывы и добрые действия, и если европейцы ощущают это в большей степени подсознательно, то африканцы понимают это со всей ясностью.
487
Музыка у африканцев в крови. С ней они родятся и умирают.
Как-то меня потрясло мастерство тамтамиста малийского народа бамбара.
— Вы играете на барабане как настоящий кудесник. — по.-, хвалил я его.
Он оценивающе взглянул на меня и, видимо, убедившись в искренности моих слов, проговорил:
— Это вся моя жизнь. У нас рано входят в музыку и никогда не разлучаются с ней. Я взял инструмент, когда мне было два года.
Не знаю, преувеличивал ли мой собеседник, но я — свидетель тому, что в три-четыре года маленький африканец уже сам мастерит себе инструмент. Он обращает в погремушку пустую консервную банку или из калебаса делает тамгам. В три года он приплясывает в круге, хватаясь за набедренную повязку или брюки родителя. Он копирует движения взрослых. В пять лет музыка уже важнее для пего, чем пища и другие земные блага. У народов, говорящих на языке мандинго. существуют наследственные музыкальные традиции и правила в семье. Каждый ее член обязан владеть каким-нибудь инструментом, принято домашнее музицирование, а всякий род имеет свою мелодию. Некоторые семейные напевы на мандинго родились, по крайней мере, в средневековье.
— Пока есть музыка, мы будем жить, радоваться, преодолевать трудности, легче переносить беды, — сказал мне видный эфиопский художник Афеворк Текле. а затем продекламировал слова из стихотворения поэта-соотечественника Кэббедэ Микаэля «Музыка»:
...каждый чистый твой звук — опьяняющий зов. ты паренье души, ты роса для ростков.
родилась ты в эдеме, живешь ты в раю, ты звучишь - и уже мы в далеком краю...
(Перевод А. Ревича>
В тропических лесах любая тропа, даже еле видная. — светоч для изнемогающего путника, путь куда-то, а уж куда она приведет — не имеет значения: там, где она оканчивается, — люди. Оставив машину в камерунском городке Йокадума у здания префектуры, мы с проводником Амаду, которого любезно выделили нам местные власти, взяли курс на юго-восток, в края пигмеев бака. Шли, подчиняясь извивам тропинки. Несколько раз переходили реку Вуму и ее мелкие притоки, чтобы не петлять вдоль ее берегов по запутанным непроходимым чащобам. Рукава и большие ручьи мы преодолевали вброд или по спле-
488
генным из побегов лианы мостам, мелкие — осторожно по бревнышкам, болота — мягко перепрыгивая с кочки на кочку, вздрагивая перед вспучившимися трясинами.
Перед каждой переправой Амаду по-отечески предупреждал нас о крокодилах, подстерегающих неосмотрительных людей в здешних мутных водах. Но, видно, мы вели себя столь шумно и бесшабашно, что рептилии прятались подальше, опасаясь встречи с такой отчаянной ватагой путников. Путь был долгим, усталость сковывала нывшее тело, голова кружилась от духоты. В измученном сознании подъемы делались круче, чем на самом деле. Утомляли и рассеивали внимание резкие переходы от серого полумрака тропического леса к залитым светом полянам.
Наконец из зарослей выглянула пигмейская деревня, облюбовавшая себе укромную лужайку близ берега реки Санга, чуть севернее ее притока Нгока. Завидев колонну пришельцев, низенькие как дети люди бросились врассыпную и в мгновение ока скрылись в подлеске, а наш проводник, помрачнев, начал кричать благим матом, вызывая пигмеев из леса, объясняя, что к ним заглянули добрые гости — благонамеренные журналисты. Я было дернул Амаду за рукав, чтобы умерить его пыл. Но проводник только досадливо отмахнулся: вот схлопочешь отравленную стрелу из кустов — тогда будет поздно. Бака успокоились, и несколько человечков выступили из леса. Головы у них были как на подбор большие, продолговатые, носы — с широкими ноздрями. Один из них, крепко сбитый мужичок с рыжеватой курчавой шерстью на груди и короткими кривыми ногами, энергично жестикулируя, принялся что-то упорно объяснять нам, то и дело повторяя слово «Жозе».
— Он, верно, хочет сказать, что сюда скоро прибудет сестра Жозе, — догадался Амаду. — Эта монахиня опекает пигмеев бака. Она миссионерка.
Минут через пятнадцать подоспела сестра Жозе, веселая добродушная камерунка, которая деловито предложила:
— Давайте мы попотчуем вас чем бог послал, потом чуть-чуть поговорим, и вы отдохнете с дороги.
Хижину для отдыха нам предоставил старейшина Эссопву. Вождей у пигмеев нет, ибо, по его словам, раздутый авторитет одного человека может погубить все племя, привыкшее любое дело обдумывать и решать сообща. В среде пигмеев не принято в неумеренных словах и выражениях восхвалять какого-либо человека, им претят грубость и насилие: там царит первобытная демократия, равенство людей перед непознанными силами природы. На нашего собеседника, ростом, как все, не более ста двадцати сантиметров, была накинута обезьянья
489
шкура, прикрепленная опоясывавшим талию ремнем из кожи гориллы.
Рядом с хижиной разожгли костер. Женщины варили на нем душистую похлебку из набора неведомых экзотических трав на обезьяньем мясе._ Мы неутомимо выпытывали у собравшихся мужчин подробности быта и нравов необычного народа-затворника. всячески уклоняющегося от встречи с цивилизацией XX века. Некоторые непонятные ответы растолковывала нам сестра Жозе.
А непонятного было много. Пигмеи живут замкнуто в лесах юго-востока Камеруна на стыке с Народной Республикой Конго и Центральноафриканской Республикой. От района к району, от диалекта к диалекту эти охотничьи племена зовут по-разному: бабинга, бангомбе, бамбути, бабензеле... Быт их прост, до мелочей практичен, поскольку люди поглощены каждодневной борьбой за существование; порой кажется, что с XX веком их разделяет не одно столетие. Мужчины промышляю! охотой на горилл, носорогов, кабанов, газелей, грызунов и других животных. Они не гнушаются белыми муравьями, термитами, личинками, гусеницами, змеями. Умелые охотники, пигмеи не боятся замахиваться даже на слона. Когда поблизости в лесу обнаруживают гиганта, смельчаки подкрадываются к нему с наветренной стороны. Остро наточенными копьями они перерезают ему сухожилья задних ног, вонзают копье в хобот или брюхо. И нужно обладать завидной ловкостью, чтобы успеть отскочить от разъяренного исполина. Потом пигмеи ждут, пока слон истечет кровью и. обессилев, рухнет наземь.
Женщины собирают съедобные плоды. В сухой сезон пигмеи покидают лесные дебри и селятся на землях, принадлежащих окрестным деревням фаш ов. За право в течение нескольких дней проживать на чужих землях низкорослые люди платят местным жителям дичью. На ровном месте за одну ночь как в сказке возникает вдру1 селение. Только в сказке оно состоит из дворцов, а в жизни — из приземистых бурых хижин, выстроенных по кругу. Эти нехитрые жилища — шалаши — возводят женщины из побегов рафии и сплетенных листьев банана. Сначала строитсльницы чертят палкой круг, вдоль когоро-ю вгоняют в землю длинные эластичные ветки. Затем побеги ci ибают и тоже втыкают их в землю на противоположной стороне. Куполообразные полукруглые крыши густо, покрывают гравой, листьями банана и других растений. Рослому европейцу не встать и на колени в таком доме, да и сами домочадцы проникают сквозь крошечный вход на коленях или ползком. В качестве кровати бака используют бревна и подстилки из листьев.
490
В таких жилищах пигмеи живут и в темном лесу. Материал для всей их утвари, инструментов и оружия поставляют лес п земля. Их поклажа воздушно легка: они вечно в погоне за дичью. Цепочкой кочует деревня по душным чащобам в поисках лучшей жизни, но люди неизменно возвращаются на старые обжитые места. Пигмей вооружен длинным копьем, луком со стрелами, топориком или арбалетом, происхождение которого неясно. Один из крепких парней в кавалькаде nccei на плече кожаную коробку, в которой хранятся предметы, необходимые для высекания огня: кусочки кремня или металла, пакля, трут.
Мужчины шагают, закинув за спину колчаны из шкур антилопы, окапи или других диких животных. В них сложены стрелы из бамбука с опереньем из листьев, растительный яд. которым охотник смазывает наконечники стрел. За плечами у женщин — цилиндрические деревянные коробки с крышкой, куда они попутно собирают грибы, корни, клубни, фрукты, ягоды, растения, и в сезон — дикий мед и термитов. На ремешке из сыромятной антилоповой кожи у бедра матери в самодельной люльке мирно дремлет ребенок, привыкший к частым переходам. Девочка или старушка прихватывает с собой головню для разжигания вечером огня. Одежда пигмеев столь же скудна и безыскусна, как их жилище и снаряжение. Обычно она сводится к набедренной повязке в виде передника, весьма неубедительно скрывающего пол обладателя этого костюма, или же к куску ткани, протянутому между ногами и прикрепленному к кожаному поясу. Люди увешаны множеством амулетов и талисманов, их руки унизаны браслетами. Для вящей красоты некоторые модницы вдевают себе в губы деревянные кольца, а в уши — серьги в виде туго свернутых листьев или сучков. И еще: пигмеи — однолюбы, они придерживаются моногамии. С одной женой легче поладить и кочевать, чем с тремя-четырьмя. уверяют они.
Пигмеи поклоняются богу Комбе — творцу людей и животных.
— Никто и никогда не видел Комбу, — вздыхает Эссопву.— Его посланцем на Земле является Дженги.
У бака нет церквей: их заменяют редкие жертвенники. Никто не знает, где обитает Комба.
— Комба бестелесен, — повторял нам для ясности Эссопву. — Он — как слово, слетающее с языка. Творец незримо витает повсюду, проходит мимо нас, уходит, но существует всегда и везде.
— Для них Комба сотворил человека не для того, чтобы тот изменял мир, а чтобы он был частью фауны и флоры,—
491
включается в разговор сестра Жозе. — Человек, по поверьям бака, может принимать обличие гориллы или слона. Он состоит в родстве с животными. Каждое дерево в лесу имеет для бака живую душу.
Обитатели леса принимают мир таким, каков он есть, точнее, таким, каким он представляется им, не подвергая даже в мелочах сомнению знания, опыт и суеверия, переданные им в наследство предками. Вначале, по пигмейским космогоническим мифам, Комба жил среди людей и животных. Но однажды он перепрыгнул реку с помощью лианы, и никто не ведает, в каком направлении он удалился, так как с тех пор ни один человек не видел бога. Комба приносит пигмеям удачу. С их точки зрения успех зависит не только от трудолюбия и вложенного труда, но в большей мере от способности поймать ми1 удачи. Если не удалась охота, пигмей взывает к помощи божества. Но поскольку лес всегда чем-то кормит маленьких людей, они не сомневаются в щедрости Комбы. Невезение они объясняют нарушением одного из многочисленных табу (например, кто-то отведал мясо умершего естественной смертью слона), колдовством или злой судьбой.
Объектом почитания служит дух Дженги, которому Комба поручил оберегать людей. Его владения начинаются за лиановой ширмой, протянутой в каждой пигмейской деревушке между двумя деревьями.
Лишь мужчины имеют право встречать Дженги. Женщины же только готовят пищу для подношения духу. Если бы одна из них увидела Дженги, то умерла бы на месте. Дух удостаивает своим появлением дружные деревни, где царит лад. Он лечит больных, предписывает им лекарства. Дженги делает невидимками людей, подвергшихся опасности, вновь возвращает их па свет. Нельзя нанести большее оскорбление пигмею, чем усомниться в существовании доброго духа.
Подсевший к нам двадцатилетний охотник Бенжамен немножко знает французский и помогает в переводе.
— Я встретил Дженги вечером, когда занедужила моя жена,—с серьезным лицом приводит он пример из своей жизни,—Дженги подсказал мне, как исцелить ее. Он был низенький, коренастый.
Когда я начал более подробно расспрашивать Бенжамена, он настороженно поднял брови и лишь таинственно заулыбался.
— Взгляните на небесные светила — там правит Комба. Разве вы не заметили этого? — оживляется Эссопву.
Солнце — одно из временных обиталищ божества. Бака зо
492
вут солнце «небесной землей». Бог часто бывает там. чтобы разогнать луну, олицетворяющую плодородие.
— Луна и у нас, и у вас сопутствует влюбленным, — кивая, улыбается старейшина.
Ежегодно последние дожди подают сигнал к празднику солнца. По этому случаю в лесу убивают игуану, кладут ее в яму и покрывают листьями бананов и цветущими ветками деревьев. Прежде чем запалить костер, старейшина поет и танцует вокруг него. Как только вспыхивают первые языки пламени, вся деревня подхватывает его песни. Мужчины и дети, не сходя с места, подражают движениям и жестам старика.
Радуга, ниспосланная Комбой, приостанавливает всякую деятельность в деревне: это — тревожный знак. От имени всех старейшина поет песню в честь божества и лично идет на охоту. Подстреленную дичь подносят Комбе.
Заботясь об удаче, пигмеи никогда не убивают ворон и хамелеонов. которые, по их повериям, служат добрым духам. Вероятно. это потому, что рептилии и птицы охраняют народ в тропиках от вредных насекомых.
Материальному благополучию пигмеи не придают существенного значения, да они и не ведают, что это такое. Лесные жители ценят мудрость, знание, смекалку, умение. Их стихия — атмосфера вольности, равновесия и душевного покоя. В музыке и ганцах наиболее ярко проявляются характер и взгляды этого низкорослого народца, далекого от общественных катаклизмов, сотрясающих наш мир. Музыка у пигмеев — дело каждого. Практически она наполняет всю их жизнь от первой и до последней минуты, все их дела.
За дичью они тоже идут с музыкой. Мужчины, женщины, старики и дети прихлопывают, их г рудные и высокие голоса смешиваются в разноцветный хор. Все пигмеи — прирожденные музыканты. Пожалуй, без музыки, которая доставляет им удовольствие, распугивает их врагов в лесу, они не были бы охотниками и кочевниками. Их музыка очень разнообразна и в ритуальном и в ритмическом плане. Песни, в которых изливается радость возвращения с удачной охоты, полифоничны (пигмеи почти никогда не поют в унисон) и сопровождаются прихлопываниями. постукиванием палки о палку. Каждый поет по-своему в едином хоре, импровизируя в пределах заданной только ему темы. Говорят, что музыка пигмеев как нельзя лучше представляет всю Африку в этом виде искусства. Она самая коллективная и менее других «монотонная». В ней вольно и певцу-солисту, и полифоническому хору, и выкрикам, и хлопкам. и резкой смене музыкальных тем. и перемене хореографически изображаемых жизненных событий...
493
Мы приехали в деревню, когда бака готовились к охоте.
— Ночь будет долгой, — обронил Эссопву, заметив, что мои глаза слипаются от усталости. Его широкая улыбка обнажила острые как клинышки зубы: пигмеи не теряют старинного обычая стачивать зубы камнем. Как они терпят такую болезненную операцию — ума не приложить.
Языки разгоревшегося костра жадно лизали мглу, пламя застило ярким светом мерцание зв0д на небе, и, чтобы увидеть их, надо было отойти подальше от огня. Старейший плясун (скорее всего это был знахарь)/в ансамбле, который включал всю деревню, захлопал в /тадоши, и, повинуясь ему, бравурно забили барабаны. Под ббвалы мощных звуков охотники с прикрепленными сзади пушистыми хвостами из больших листьев двинулись затылок в затылок друг другу вокруг костра медленной покачивающейся походкой в магическом ритме муйи.
— Муйя — по-нашему, огонь, — вымолвил Эссопву, — Завтра мужчинам отправляться на охоту, и сейчас наш знахарь Губе-ле будет прорицать. Если в советах Дженге он уловит даже бледную тень опасности, охоту придется отменить.
Отдавшись неспешному завораживающему ритму, охотники приплясывали, точнее семенили мелкими шаркающими шажками. Они будто крались к незримым зверям, а между тем тамтамам вторил разноголосый хор, прихлопывая в ладоши и притоптывая. Губеле зорко вглядывался в недра пламени, в раскаленные угли, стараясь отыскать в мигающем пекле фигурки диких животных, которые завтра будут подстрелены, разглядеть подстерегающие его соплеменников опасности. Временами кудесник вдруг срывался в бешеный пляс, и барабаны учащали биение своего пульса, тут же забыв про охотников, которые с напускным равнодушием продолжали кружить вокруг огня все в том же лирическом ритме муйи. Временами чародей резко останавливался и, присев, всматривался в огонь, тогда оркестр опять полностью переключал внимание на колышущуюся массу танцоров, которым назавтра предстояло либо накормить деревню мясом, либо оставить ее на вегетарианском пайке.
Ядро оркестра составляли три деревянных тамтама. Их мембраны были выделаны из кожи антилопы, крепились на каркасе лианами, цепко обвивавшими переборки. Эта тройка символизировала семью: мужа, жену и их сына. Под верхней ш ровой стороной каждого барабана было подложено по бревну. Музыканты сидели на инструментах, словно жокеи на рысаках. Мужские барабаны были разных размеров, но одинаковой формы: выдолбленные во всю длину и открытые на одном
494
конце. Ствол женского барабана, более короткий и широкий, был вырезан наподобие литавров. В нижней части не было отверстия. а наверху полукруглая полость была затянута мембраной.
Барабанщики били по инструменту ладонями. Иногда, чтобы приглушить некоторые звуки или варьировать их высоту, то тог. то другой музыкант надавливал пяткой на мембрану.
Барабанам вторили авоко — пот ремушки с деревянной ручкой, сплетенные из растительных волокон в форме яйца и заполненные сухими зернами. Танцоры чеканили заданный ритм с помощью мангазе — привязанных к лодыжкам шумовиков, гроздьев каких-то высушенных плодов или зерен, нанизанных на гибкий и крепкий побег. Один из оркестрантов ударял железкой о железку. Оркестру гулко «подпевали» таз и ржавый чан, покорно отзываясь на удары деревянных палочек.
Наконец Губеле воскликнул:
— Охотники, вас ждет удача! Сосредоточьтесь на завтрашнем дне.
Едва он произнес эти слова, как из тьмы леса выскочил маленький крепыш с копьем в левой руке. Протиснувшись сквозь толпу, он, приплясывая, приблизился к колдуну, что-то прошептал ему на ухо и оттанцевал в толпу.
— Думайте только о завтрашнем дне, охотники. В нашем лесу гостит большой слон, — ликующе возгласил Губеле.
Один из мужчин тотчас затянул традиционную песню, а хор подхватил ее. многократно повторяя отдельные строки и припев :
Возьми копье и лук, охотник на слона.
Под натиском ночного ветерка тоскливо плачет лес. Покрыла звездный небосвод 1устая 1ень.
Ночь сумрачная наверху.
Во мраке растворен свет белый дня.
Возьми копье и лук, охотник на слона.
Гни г дерево в попутанной тиши.
Ei о листва черна, как смоль.
Глаза смежив во сне, повисли обезьяны
В кромешной гуще кроны, на ветвях.
Скользят неслышным шагом антилопы. Хрустя, жуют траву лесную.
С вниманье,м вслушиваются в звуки.
Молчат цикады, заглушив стрекочущую песнь.
Возьми копье и лук, охотник на слона.
495
В их пении меня поразила зримая живость образа природы, настроение которой сливалось с эмоциональным состоянием охотников. По своему лиризму и образности песня была сродни нашей лирической поэзии.
В лесу, где водопадом льет сердитый дождь, Вышагивает слон-отец походкой грузной. Бау, бау, бау...
Идет он без заботы и без страха, уверенный
/ в могуществе своем.
Непобедимый слон-отец. / И лес трешит, ломается под/ним. Слон остановится, замрет-/и снова в путь.
Охапками он рвет лисрву. трубя.
Деревья вырывает с корнем.
Он расчищает путь своей супруге. Но чу! Будь осторожен, слон-отец. Охотник услыхал твои шати.
Возьми копье и лук, охотник на слона.
Эссопву и Бенжамен переводили так хорошо, что я словно ощутил себя в гуще леса и слышал шаги слона. И музыка словно бы одушевляла эту картину пульсирующими, кипящими красками тропиков.
Сдержи биенье сердца своего. Охотник, устремись вперед, сквозь лес. Твоя добыча — целая гора Прекрасного алеющего мяса.
Возьми копье и лук, охотник на слона...
Через минуту под все тот же ритм муйи началась ритуальная песнь нгома, которую деревня обычно исполняет накануне большой охоты. Женщины в передниках, разрисованных краской, приготовленной из смеси древесного угля и растительной смолы, пятясь и покачивая бедрами в такт ритму, с достоинством ретировались в полумрак, поближе к деревьям, поскольку в этом сакраментальном промысле они не участвуют. Кстати. такой же краской пигмеи размалевывают лица и тело, отчего их золотисто-коричневая кожа делается темно-шоколадной. Мужчины образовали кольцо вокруг костра и стали мелкими шагами го приближаться к огню, то отступать, низко кланяясь костру и подметая землю перед собой ветками.
Взметнувшийся в небо мужской голос выкрикивал слова песни и после каждого куплета ее подхватывали мужской и женский хоры, три барабана, две погремушки в сопровождении металлического боя бидона и хлопков всей деревни. В гармоническом диссонансе временами выделялись резкие, непо
496
мерно высокие, как визг, голоса женщин и детей. Когда пение вдруг начинало слабеть, терять силу, раздавались возгласы поощрения. женщины, как водится на Западе Африки, издавали трели, прикрыв для этого рот рукой, и тамтамисты, певцы учащали ритм, вновь полностью подчиняясь песне...
На охоту бака не взяли нас, ибо. по их поверьям, посторонний человек — это облачко неясности на синем фоне предве-щанной светлой судьбы. Но после бессонной ночи мы скорее были бы обузой для них. Когда мы протерли глаза, в ушах все еще слышалась ночная музыка, но было уже за полдень. Увидев, что гости проснулись, хозяйка шалаша-гостиницы Нбу предложила нам освежиться водой из журчащего поблизости ручья и накормила нас каким-то невероятным живительным салатом из десятков лесных трав.
Отдыхать нам долго не пришлось: дневное спокойствие внезапно нарушил резкий свист, и вмиг вся деревня высыпала наружу под пробивающийся сквозь верхушки деревьев сноп жарких солнечных лучей. Издалека, словно из-за кулис оперной сцены, донесся приглушенный хор хиндеву — свистков, а в ответ ему счастливо посвистывала вся деревня.
— Сегодня у нас большая радость — мужчины убили слона с крупными бивнями. Губеле подтвердил заслуженную славу лучшего ворожея округа. — радостно прокричала нам Нбу.
А хор хиндеву по мере приближения охотников звучал все пронзительнее. Пигмеи вырезают свисток из стебля папайи длиной семь-восемь сантиметров. Мастера свиста в большом почете среди низкорослого народа, и, насколько я понял, чередовать свистками звуки, придавая им музыкальность, дело непростое. Каким тонким слухом надо обладать, чтобы уметь вноси гь внушительную серьезность в звучание, не меняя его высоты, вкладывать в него определенный смысл, используя всю октавч и варьируя интервалы! Само слово «хиндеву» переводится как звукоподражание, и свисток как бы имитирует человеческую речь и песни. Пигмеи часто переговариваются с помощью свистков, достигая высшей степени мастерства.
...Под оглушительный пересвист радости одна девушка завела песню-хвалу умелым охотникам, надолго обеспечившим деревню провизией. Она то произносила слова песни, то высвистывала их. До самого вечера люди от мала до велика собирали кровь в сосуды, освежевывали тушу слона, с песней складывали куски мяса в глубокие колодцы-холодильники. Вечером обрядовой пляской в ритме джобоко открылись главные торжества. Бака отдавали дань поверженному слону, пытаясь умилостивить его дух.
Деревня ублажала сваленного великана танцем эдзинги. Эд-
497
зинг и — лесное чудовище, которое непременно надо залучи гь на такой праздник. Перед нами шла продуманная хореографическая постановка в нескольких действиях.
Мы добрались до опушки, когда Эдзинги уже вызывали из леса. Молчали барабаны. И окрест раздавался сильный мужской голос: «Приходи к нам, Эдзинги. раздели с нами нашу радость. Спасибо тебе, Эдзинги. за покровительство...» Этому зову тихо вторила часть хора.
Вдруг пунктирно загремели тамтамы, во все легкие запел хор. В пении весьма естественно укладывались рядом или гармонично чередовались полифония криков, где выделялись женские голоса, и полифония пения. Хор звучал непрестанно, и поначалу отдававшее анархией нестройное пение обретало свой смысл и логически оправданную обстановкой форму, плавно укладывалось в неподготовленное к новому восприятию сознание.
В круг откуда-то из непролазного подлеска ворвался Эдзинги; юноша, облаченный в костюм из рафии, стремительно перемещался по кругу, волчком вертелся на месте как вихрь, подчиняясь то одному, то другому ритму тамтамов. Утомляясь от бешеной пляски, Эдзинги временами нырял в заповедную пущу, а потом, отдышавшись там. столь же неожиданно выскакивал, и заполнившие поляну танцоры покорно отступали в сторонку и слегка приплясывали. Все чаще лесной дух падал ниц. а когда он вскакивал на ноги, мужчины издавали пронзительные вопли ободрения.
Мало-помалу танец приобретал драматические оттенки. Казалось, Эдзинги агонизирует. Он тяжело опускался на землю, а пляшущие мужчины плотно окружали его, подобострастно нагибаясь и распрямляясь перед выбившимся из сил чудищем. Эдзинги все дольше оставался ничком на земле. Наконец в какой-то мш он вдруг нырнул в лес и под гам толпы, хор и музыку растворился во мгле.
— Прости нас, слон, ио согласись, что нам надо есть. Как прокормить столько стариков и детей? — взывали бака.
Губеле по традиции разбрызгал несколько пригоршней крови слона на все четыре стороны. А потом, единогласно решив, что охотничьи грехи замолены, пигмеи водили веселые хороводы вокруг костра, танцевали, пели песни о любви. И не было здесь ни одного безучастного свидетеля, ибо, как истые африканцы, пигмеи пластически переживают музыку.
— Конго Ассека, девушка с маленькими, круглыми, как кулачки, грудями, как прожить без тебя, как поделить тебя...— нараспев вопрошали двое мужчин в сопровождении мужского и женского хоров, хлопков в ладоши, все тех же барабанов.
498
двух погремушек и бидона. В песне говорилось о жизнелюбивом старичке, который приковылял в другую деревню к своему другу просить руку его дочери, но та сочла жениха слишком старым и отвергла его домогательства. Девушки бака привередливы в выборе мзжей. и они правы: мужа здесь выбирают раз и навсегда.
Трое певцов солировали по очереди. Каждый из них, исполнив свою фразу, подавал знаки хорам, и те повторяли ее — то замолкали, то опять на разные лады распевали одни и те же слова. А вокруг слышались возгласы: «Тамтамист, посильнее!». «Споем, братья и сестры!»
— Ах, почему же я не могу взять в жены девушку с маленькими грудями, круглыми, как кулачки!—сокрушался старый жуир, и ему искренне сочувствовали звучавшие порознь мужские и женские голоса.
— Мой друг, к сожалению, я ничем не смогу услужить тебе: моя дочь строптива и непослушна, как антилопа в саванне.— извинялся перед закадычным другом отец невесты. И его дружно и громогласно поддерживали оба хора.
— Друг мой, я возвращаюсь к себе домой, столь же одинокий и неухоженный, — жаловался невезучий жених. Его слова несколько раз подхватывала и деревня.
— Старая обезьяна высоко не прыгнет; я остаюсь с любимым отцом, — щебетала разборчивая невеста, и вместе с ней вновь соглашались те же мужские и женские голоса, подсказывая разумную мысль: происходящее в этом мире следует принимать трезво, терпимо, спокойно и не делать трагедий из бы-ювых неурядиц.
— Так встанем друг за другом цепочкой и разойдемся с миром каждый в свою сторону, — пело трио, и эту фразу подхватывал то женский, то мужской хор между глубокими как мертвая тишина паузами.
Трио дружно двинулось прочь, построившись затылок в затылок, под учащенное понукание тамтамов, и в один миг замешалось в толпе, освободив место для новой песни-танца.
— Музыка — наша жизнь, — промолвил Эссопву.— Мы поем в походе, на работе и. думаю, даже во сне.
— Чем это объяснить? — вопросительно взишнул я на него.
— Вы же сами видите, в каких условиях мы живем. Я был в городе и понимаю, что наша жизнь не мед. Нам бывает хорошо, когда над нами чистое небо, но как часто его заволакивают тучи. Даже самые широкие лесные тропинки, не боясь, пересекают змеи, а могучий слон подчас норовит затоптать человека. Песня поднимает дух и гонит прочь от человека все недружественные ему силы.
499
В этих словах отчасти таилась разгадка предназначения африканской музыки, во всяком случае, осмысленный взгляд на нее. Музыку человеку подарила сама природа как средство духовной самозащиты, восстановления и поддержания внутреннего равновесия.
В песнях пигмеев вмещается вся их жизнь, отличающее небольшой народ чувство достоинства и независимости. Особое место занимают сольные песни о животных, в которых легко угадываются люди определенного склада и поведения. В мелодически насыщенных симметрических куплетах певцы стараются подражать животным и делают это с потрясающим сходством, очень смешно и правдоподобно, так как пигмеи — наблюдательные люди, а природа — их родная стихия, их дом. Язык певца-рассказчика сочен, а его шутки порой чересчур солоны, звучат скабрезно, даже, казалось бы, непотребно, но вызывают только доброжелательный смех, новые ответные шутки. То, что в Европе принимается за непристойность, — вспомнил я разговор с камерунским писателем Франсуа Эвембе. — в африканском лесу выглядит натурально, близко пониманию человека, как неразрывна с ним окружающая его среда со всеми ее предвиденными и непредвиденными тяготами. Куплеты подхватывает и твердит хор. Пока не проникнешься этой необычной средой, бытом ее обитателей, едва ли сможешь правильно понять и тем более толковать другим песни пигмеев. Они поначалу покажутся обрывистыми, неоконченными, лишенными логических переходов. Но опять же — только на первый взгляд.
Поют пигмеи нестройно, полифонично; в унисон — практически никогда. Полифония достигает своей вершины в групповых песнях, свидетельствуя о безбрежии музыкальной фантазии и мышления исполнителей. Внутри хорового нагромождения, обычно носящего характер двойного контрапункта, голоса солиста или солистов, различных хоровых групп вступают в перекличку, как бы гоняются друг за другом, плавно налагаются друг на друга, но всегда — если вслушиваться избирательно — звучат с предельной отчетливостью благодаря нзххги-тельной музыкальной интуиции.
Это разноголосье, как искусная многоцветная вышивка, сочетает в себе массу мотивов, мелодических подражаний, импровизаций, полумелодических и полуразговорных вкраплений или строгих контрапунктирующих вариаций, дает песням исключительную полноту и порождает неотразимое впечатление вечного движения, которое сознательно прерывает кода — быстрая заключительная часть, исполняемая произвольно как бы по внезапному приказу одного из ведущих солистов. Текстовая часть, как правило, не играет существенной роли в пигмейских
500
песнях, ибо во многих случаях они сводятся к нескольким многократно повторяемым междометьям, слогам или предложениям. Некоторые хоровые кантаты состоят из одного слова. Другие пьесы вообще исполняются без слов за счет голосов и произнесения одного или нескольких произвольных слогов.
— Тщетно выискивать хронологическую последовательность и полноту в передаче событий, которые вдоль и поперек известны всем слушателям и соисполнителям, — сказал мне Франсис Бебей. — Певец, подзадориваемый восклицаниями, диалогами и неизменным шумовым оформлением, выделяет только стержневые эпизоды и моменты, словно набрасывает карандашом эскизы из отдельных обрывочных предложений цли ключевых слов, оставляя воображению присутствующих свободу дорисовывать детали картины по своему хотению.
Пи1 мей не терпит, когда вопреки его воле ему вдалбливают в сознание то, что он отрицает как непонятное, противоестественное. Он стремится дойти до всего сам, ибо человек, лишенный самостоятельности суждения и действия в необузданном царстве тропических зарослей, обречен на худшее.
ТАНЕЦ ХИТРОУМНОГО ЧЕЛОВЕКА
Сумерки подстерегли нас в маленькой гостинице-таверне среди непроходимых западнокамерунских лесов. Такие доморощенные гостиницы в тропической глуши дают возможность изнемогшему гостю скоротать ночь с относительными удобствами. посудачить за чашкой чая о местном житье-бытье со словоохотливым хозяином.
Наше прибежище с вывеской «Под сенью Венеры» состояло из большой глиняной хижины хозяина, нескольких хижин с соломенными крышами для его супруг и постояльцев. В нескольких стах метрах от постоялого двора в мутной предвечерней mi ле едва различались контуры серых домиков деревни Нкар. Увидев, что мы заскучали, содержатель гостиницы седой Бансо подсел к нам на лавку, и мы разговорились с ним о здешних людях и правах. Две его дородные смешливые супруги с материнской заботливостью выполняли роль поварих и официанток. на практике знакомя нас с шедеврами здешней кухни. Мы npot олодались в дороге и наперебой расхваливали кулинарные способности нкарских женщин, сравнивая их кухню с парижской. а те в ответ добродушно прыскали в рукав, отворачивая от нас лицо в нарочитом смущении.
Вокруг стрекотали цикады. Приблудное кучевое облако закрыло лунный серп, и вокруг потемнело. Фанта, старшая жена
501
хозяина, припустила фитиль керосиновой лампы. И тут же, будто по поданному ею световому сигналу, в деревне послышалась музыка, в которой явственно выделялись голоса тамтамов и ксилофонов вперемежку с радостными песнями.
— Сегодня суббота, и в деревне будут всю ночь напролет плясать танец менанг, — вздохнул Бансо. провожая нас в о i веденную под ночлег уютную, но очень тесную хижину.
Спать не хотелось. Под дуновениями легкого ветерка музыка то становилась громче, то затухала. Было в ней что-то будоражащее; ее осязаемая, но окутанная таинственностью навязчивая конкретность тревожила ум, наводя на философские размышления. В ней отсутствовала мягкая ласкающая слух приятность европейской музыки; доносившиеся звуки не вызывали расслабляющих эмоций, но ощущение было такое, что кто-то усиленно пытается втолковать тебе нечто важное, внушить это важное на чужом, к сожалению, непонятном языке. Постепенно первое впечатление какофонии исчезало, и слух со сноровкой нового знания, изловчась, выделял ритмы и мелодии. Спать совсем не хотелось.
Я вышел из хижины. Бансо сидел на пороге и вполголоса беседовал с каким-то человеком.
— Это вождь нашей деревни, — представил он своего собеседника.
— Не спится? — посочувствовал гот мне после обоюдных приветствий.
— Нет. Что-то не хочется под музыку, — подтвердил я.
Решив, будто я жалуюсь на судьбу, он заговорил:
— А как же мне быть? Я, старый человек, живу прямо на площади, вот там, где пляшут. От этих звуков меня отгораживает лишь глиняная стена хижины. Не думаете ли вы, чго в моем возрасте я рвусь сумасбродствовать всю ночь? Поймите, что с проблесками утреннего света я буду разбитым, моя голова будет раскалываться на части от боли. А ведь они угомонятся, только когда запоют первые петухи.
— Ну тогда чего же вы терпите? Вы же вождь, кому как нс вам употребить власть в своих владениях и обеспечить себе покой? — невпопад посоветовал я.
Он с достоинством помолчал, собираясь с мыслями, а потом с расстановкой и в назидательном тоне, присущем мудрым, много повидавшим на своем веку людям, промолвил;
— Конечно, деревня не потеряла бы ничего, избавившись от изнурительных музыкальных ночей. Вроде бы это так. Однако у нас говорят: спокойная деревня — мертвая деревня. Молчание — бездна смерти. Пусть лучше утром у меня разламывается голова, а тело ноет от усталости, пусть утром мне придется
502
разбирать дела парней, по молодости обидевших девушек, дела жен, нарушивших обет брачной верности, чем наша деревня станет смиренной и тихой, куда будут без страха вторгаться злые духи леса и губить ее жителей. Пока молодежь в похмелье ритма кричит, буйствует, прыгает, танцует, враждебные духи сторонятся се, и потому я счастлив даже, когда этот благотворный гвалт до крайности утомляет меня.
Старики кряхтя поднялись, распрямив свои похрустывающие и поскрипывающие косточки. Мы пошли в деревню. На площади, где кипела лихая пляска, прохладный вечерний воздух лизали срывающимися языками пламени три костра. Красная пыль под ногами танцоров клубилась столбом. Заводилы — крепкие молодые мужчины — были одеты в вытканные из волокон пальмы рафии сложным многоцветным узором рубашки с короткими рукавами, юбки из распушенных волокон рафии. Вокруг голени каждой ноги было прицеплено в связке примерно по двадцать погремушек, которые мелодично отзванивали любое па ловких босых ног.
Лица танцоров были скрыты масками-капюшонами, увенчанными разноцветными плюмажами из волокон той же рафии. Главный танцор внушал трепет своей маской, сделанной из черепа и костей обезьяны. Один из его товарищей, в набедренной повязке и черной куртке, с черной мухобойкой в руках, изображал женщину. Двое других, отплясывавших чуть поодаль от основной массы, представляли лес. Они держали палки, соединенные длинной веревкой, на которой были навешаны листва и ветки деревьев.
— А известно ли, откуда пошел танец? — полюбопытствовал я.
— Конечно, — согласился Бансо.—Наша жизнь коротка, но память долгая: се хранители — те. кто живу г сегодня, и те, кто родится через сто лет.
Бансо и его закадычный друг вождь, дополняя и поправляя друг друга, поведали мне о происхождении танца менапг.
В лесной деревушке Нкар жил когда-то человек по имени Менапг (хитроумный — на местном наречии). Однажды его осенила мысль попробовать ксилофогг для отпугивания обезьян и гигантских крыс, разорявших его плантации. «Неплохо бы устроить такой шум-гам, чтобы подальше отогнать от деревни вредных животных». — подумал он. Сказано — сделано. От срубил могучее акажу (красное дерево), вырезал из него, отшлифовал и хорошенько высушил планки-клавиши для инструмен-га. нареченного человеческим именем Нджаш. Потом он положил ксилофон на два толстых банановых стебля и заиграл. Незнакомые звуки навели ужас на обезьян и крыс, и те
503
больше не осмеливались истреблять урожай на поле Менанга. В конце страды братья и сестры попросили Менанга принести ксилофон в деревню, поскольку им полюбилась музыка, которую он исполнял, сторожа свои посадки. В деревне до того восхищались ею, что в конце концов всем миром решили сочи-, нить и поставить под музыку нджанга танец, ставший традиционным среди рачительных земледельцев.
На седьмой день недели крестьяне в странах тропической Африки переводят дух от изнурительного труда, разряжают накопившееся напряжение в объятиях животворных ритмов танца. И что любопытно — за подавляющим большинством танцев и песен здесь всегда стоит похожая история. В Африке легче, чем где бы то ни было еще, понимаешь, что музыку ее народов породили труд и природа. В одних случаях на ее сочинение влияли звуки и образы природы, во многих других — движения работающего человека: лесоруба, рисовода, кузнеца, рыбака.
Впоследствии менанг сделал «карьеру», возвысившись до танца вельмож. Эго случилось, утверждают старики, в один неурожайный год. Менанг и его братья, отчаявшись, отправились с сумой по деревням. Ткач Фоми Лавонг снабдил их мешками из рафии для сбора милостыни, а один мешок он предложил использовать для танцевальной маски. Маск^ нарекли человеческим именем — Шинанг. Во время представлений старший брат Менанга — Ншадсе играл на ксилофоне, а сам Менанг и другие его братья плясали. На ноги они надели погремушки — высушенные орехи рафии. Очарованные танцем люди досыта кормили и поили веселых бродяг.
Однажды танец лицезрели фо (король) Шу Фай Ромби и его семья. Зрелище столь увлекло монарха, что он тут же объявил, что отныне менанг перестает быть пляской черни и возводится в ранг придворного танца. И вправду, в мелодиях и ритмах менанга есть не только ноты бесшабашного веселья, но и что-то от бальных танцев с их камерным, уравновешивающим благородством.
С тех пор менанг веселит и знать, и простой люд в лесных деревушках, но и те, и другие — по разным причинам, конечно,—считают «танец хитроумных» своим.
Е, е, е, малыш, не плачь...
В ночном Бамако из соседнего дома часто слышалась колыбельная на неведомом мне языке бамбара. Младенцы не сходили с рук нашей соседки Фатиматы. Под ее приглушенные расстоянием колыбельные быстро засыпал вместе с детворой и я, потому что пела Фатимата как-то по-доброму, с неизъяснимой задушевностью, скрадывавшей непонятность малийской речи...
504
Африканская женщина — прежде всего мать своих детей. Материнство чудесным образом облагораживает ее красоту зрелостью и величием. Тут уж она по-настоящему берет верх в семье, в жизни, несмотря на все принижающие ее косные традиции. В музыке женщина завладела целым жанром — колыбельной, с которой начинается воспитание человека в Африке, приобщение его и к музыке, и к самой жизни.
Дети в Африке редко плачут, даже когда им от роду несколько недель. Вряд ли кто осмелится оспорить это наблюдение. Дома ли, на улице ли, лежа на циновке или за спиной у матери, ребенок ведет себя спокойно. И если крошечный африканец рыдает навзрыд, то ему действительно больно. В чем здесь дело? Видимо, отчасти в том, что мать, поглощенная тысячью больших и малых забот, — а основное бремя поле-во1 о и домашнего труда падает на ее плечи, — по вечерам растолковывает дитяти в колыбельной бесполезность плача и капризов, и он понимает ее, не умея еще говорить, понимает своими широко открытыми круглыми глазенками, чутким слухов своего сердечка.
/ Однажды в Яунде в гостях у коллеги Фабиена Эдоге мы вполголоса беседовали с ним за миской маниоковой каши и стаканом кисловатого пальмового вина, а его щупленькая, измотавшаяся за день жена Онорин ласково убаюкивала чадо, напевая вполголоса песню на языке бафия:
Е, с, е, е. малыш, не плачь,
Подумай только обо всех бездетных!
Умоляю тебя, родной, не плачь.
Сколько женщин мечтает иметь такого чудного мальчика, как ты.
Но ты — мой!
Сколько женщин почли бы за счастье дать
тебе соску на красивой циновке. Не пожалели бы для тебя одеяльце из верблюжьей шерсти. Но я воспитаю тебя и на старом, истертом одеяльце.
Не плачь, малыш, вспомни о моем женатом брате. Который по сей день лишен радости отцовства. Наконец взгляни на меня.
У меня тоже есть мама, но я не плачу.
Подумай о наших друзьях, которые не имеют детей. Подумай о моем брате, Женившемся на девушке из народа баканда.
И чего это ему взбрело — Взять в жены девушку баканда? У них и сейчас нет детей.
Перестань хныкать, дитя мое.
Подумай и о своем отце, который так устает на работе.
Онорин считала себя удачливой в жизни, потому что она рано, в четырнадцать лет, стала матерью и уже не раз с тех пор вкусила сладость материнства. И это она растолковывала
505
очередному младенцу: конечно же, он должен радоваться, чго родился в привилегированной семье, которую минуло лихо бездетности.
И такую колыбельную африканка повторяет несколько раз в день. Смысл ее прост и поучителен: она не только успокаивает ребенка, но и облегчает, смиряет душу его матери, которая лелеет в себе чувство благодарности к благосклонной природе, одарившей ее чудным дитятей, тогда как рядом горюют люди, не познавшие этой главной человеческой радости.
Африканцы почитают природу, не обижаются на нее, какие бы беды ни обрушивала на них стихия, — ведь природа дает нм жизнь, одевает и кормит их. В колыбельных часто мелькают образы природы.
В Конго в деревне Бута мне запомнилась «Песня маленького слона», любимая колыбельная, с которой конголезские матери и сестрички нежно нянчат своих детей и братиков. Ее тонюсеньким голоском напевала маленькая девочка:
Успокойся, мой крошечный брат.
Время все исцеляет.
Напрасен твой крик:
Луну всегда сменяет солнце.
Поешь бананов и свежих листьев, Ты станешь разумней,
А луну всегда сменяет солнце...
Ребенка она сравнивала с маленьким слоником, которого надо вразумить, что утро вечера мудренее и что ему не стоит плакать днем, а лучше утихомириться и во сне дождаться рассвета, который неминуемо наступит, ибо «луну всегда сменяет солнце», — таков уж, по традиционной космогонии, цикл движения светил, преследующих друг друга по одной орбите.
В колыбельных мать проявляет недюжинные познания фауны и призывает ребенка подражать лучшим привычкам животных. Она рассказывает ему о речных рыбах, птицах, лесных зверях, напоминает о слоне, который лакомится свежей листвой, предпочтительно листьями и плодами исполинской банановой травы. Матери ли не ведать, сколько деревень в Габоне, Камеруне или Конго пострадало от набегов иа банановые плантации слоновьих стад, вдруг покинувших лес в поисках изысканной пищи.
Иногда мать как бы заглаживает свою «вину» перед ребенком, который требует полного внимания к себе.
Мой родной сын,
Мой милый ребенок!
Как мне выразить
Всю мою любовь к тебе, мой малюгка? —
506
поют женщины народа буду, проживающего близ Яунде. После такого вступления в мелодичном речитативе мать жалуется сыну на то, сколько забот сваливается на ее голову за день: ей надо прополоть поле, принести воду из источника, перетолочь в ступе маниок или рис, сварить пищу, постирать белье, приголубить каждого из своих детей (а их. как правило, не меньше четырех). Она оправдывается за то, что. отлучаясь, оставляет сына с бабушкой или сестрой, на попечение других, которых буду окрестили мбеле-мон — няни.
И звонко заливается пяти- или шестилетняя няня.
В один чудесный день
Ты отправишься на речку
Ловить рыбу.
Ты поймаешь двух крабов и дв\\ усачей, Которых подаришь своей няне, своей ^мбеле-мон, Мбеле-мон, е... е... мбеле-моп. е... е...
Так воспитывается в крошке чувство благодарности и дружбы.
Порывы ветра, озвучивающие листву, полости камня, дупла деревьев, заросли сухого тростника, проеденные насекомыми наросты на стволе акаций, которые в тропиках называют поющими или играющими на флейте, убаюкивают человечество неумолчной колыбельной песней с самого его рождения. Звуки природы воодушевили людей на сочинение собственной музыки.
Очень часто — сознательно или инстинктивно — матери-африканки поют колыбельные, в которых рассказывают о голосах животных и птиц. У бамбара считается, что ребенок, начиная лепетать, особенно быстро перенимает щебетание птиц. Каждая птица, наставляют младших в Мали, щебечет по-своему, так ребенок легче усваивает те или иные слоги. Птицу ставят в пример маленькому человечку, делающему первые попытки заговорить по-человечески. Беря в учителя птиц, бамбара и представители других африканских народов проявляют тонкое понимание психологии ребенка, помогая ему без излишней натуги и навязчивости делать начальные шаги в познании мира. (Что может быть естественнее, чем пробуждать интеллект детей, призвав в союзники природу, животный мир, растения?)
Тут мне вспомнилось, как, готовя пальмовое вино, камерунка с ребенком за спиной поет песню «Гбенчикичики». Ее название как бы воспроизводит ритмический стук ножа, которым очищают пальмовое дерево.
В припеве колыбельной «Песни горлицы» («Ндуга») чередуется воркование голубей: «Кирикити. кирикити», или «Тие-
507
тиррр, тиитиеррр, тииррр — тиаррр, тииррр — тиаррр», голоса ястреба, калао, журавля, воробья, кукушки. Африканские языки, песни и мелодии насыщены элементами звукоподражаний птицам и животным, которые, вероятно, играли огромную роль в жизни людей этой части света. Африка — целина для биолингвистики, для выдвижения и проверки интересных гипотез.
Африканка мать любит пение небесных странников, оживляющих молчание дня и ночи. В колыбельные она вкладывает все свои переживания, взгляды на жизнь и суеверия. Напевая, она вводит ребенка в мир, который столь же прекрасен, сколь и труден, столь же откровенен своим разнообразием, сколь и вероломен непредвиденным буйовом стихий и случая.
Ребенок засыпает, впитывая с молоком и пением матери мудрый опыт старших, облегчающий его последующие шаги на жизненной стезе. Ребенок засыпает...
ЧУДО ТВОРЯТ ТАМТАМЫ
По вечерам, когда над Бамако зажигаются мириады перемигивающихся звезд, жители столицы Мали, не сговариваясь, стекаются на площади, и там начинается такой концерт, какого. верно, никогда не увидеть даже на отменной профессиональной сцене. Небольшой оркестр из нескольких струнных инструментов, флейт и разнообразной формы тамтамов с увлечением аккомпанирует стихийно возникшему самодеятельному хору и нескончаемым пляскам.
Удивительная музыкальность и врожденное чувство ритма присутствуют практически у каждого малийца, и, пожалуй, такое наблюдаешь повсюду в Африке. Робко, словно бы смущаясь, вступают люди, особенно женщины, в пляску, создавая постепенно слаженный, цельный ансамбль, в котором есть место и солистам, явно стремящимся щегольнуть подчеркнутой экспрессией. Барабаны, беспрерывно фантазируя, с ходу вносят в общую музыку что-то новое, замысловатое, еще более красящее заданный ритм. Пот струями сбегает по рукам барабанщиков, по скульптурным торсам танцующих. Ритм как бы становится душой всех и каждого, пульсирует в воздухе, заставляв! мерцать звезды. Сотни людей пляшут все неистовей и неистовей. Долго, неправдоподобно долго длится танец. Но человеческим силам есть предел. Один за другим заплетающимся шагом выбывают из круга вконец измотанные танцоры, некоторые падают с краю в пыль латерита. И вот наедине с собой
508
грохочут победоносные тамтамы. Последние, самые яркие вариации и крики, крики, крики, сплошной гул идущего от сердца одобрения...
Но в этом разгуле страстей не надо забывать, что искусство в Африке никогда не бывает отвлеченным, не от мира сего, даже когда оно внешне кажется таковым. Его задача — облегчить человеку противоборство с социальным злом и необузданными стихиями природы, а его функции — развлекать и, конечно, воспитывать. Эстетическое наслаждение в нем сочетается с прагматическими соображениями. В конце 60-х годов в полночном Канкане я ощутил это переполняющее чувство безмерного восторга от красоты и поучительности танца народа малинке. Как тогда захватило меня настроение бурлящей толпы старых и молодых, нетерпеливо звавших тамтамистов в бой.
Я смотрел на невозмутимых барабанщиков и восхищался их вызывающей неторопливостью. Они молча бросали беглые взгляды на горделиво восседавшего в центре старика с барабаном, руководителя оркестра. Когда общее нетерпение достигло высшей точки, старый музыкант, как бы сжалившись над многочисленной аудиторией, взмахнул руками и лихо застучал ладонями по инструменту. Казалось, враз заговорило несколько тамтамов. Движения тамтамиста были столь молниеносны, что кисти его рук как бы растворялись в воздухе. «Тамтам, тугой, как победная сила мужская, прерывисто дышит под быстрыми пальцами музыканта», — сами собой пришли на ум строки сенегальского поэта Давида Диопа.
Напряжение нарастало. В увертюру по невидимому знаку, поданному старым музыкантом, включились другие тамтамы. Певучие звуки наполняли эфир, разносились во все стороны, теряли свою целостность и бесчисленными брызгами рассыпались на более мелкие, высокие, разноцветные звуки. Диссонанс, по неисповедимым законам слияния музыки и человеческой души, преображался для слуха в чудную гармонию, в которой соперничали между собой сразу несколько ритмов, сразу несколько мелодий.
Из рядов выступили трое: молодая женщина, ее старый муж и цветущий мужчина. Каждый плясал свою тему, выбрав из клубка гремевших ритмов тот, который более подходил его возрасту. Разыгрывалась забавная сценка с извечным треугольником. Женщина и танцор в роли ее любовника стремглав носились рядом друг с дружкой, а не поспевавший за ними бедняга супруг выглядел трагикомично. Люди смеялись, обмениваясь понимающими взглядами, но их смех не был злым: старости не избежит никто.
509
Прилив веселья обуял толпу, и из нее выделилась огромная маска комо, воплощение мудрости и знаний у малинке. В неудержимом плясе, что-то выкрикивая и жестикулируя с неподражаемой экспрессией, она подводила моральный итог сценки.
Скетч следовал за скетчем. Самозабвенно отдавались ритму охотники, облаченные в накидки из прутьев и глухие капюшоны из ракушек каури. Каждое их движение оттенялось позвякиванием талисманов. В обществе малинке охотник искони посредничает в улаживании споров и тяжб между земледельцами. Затем пошла в пляс шутовская маска обезьяны, которая с едким сарказмом критиковала изъяны в поведении односельчан, их поступки, а также распри в квартале.
— Хранить древние обычаи, уважать заветы и обряды предков надлежит не на словах, а на деле! — выкрикивала маска,— Вознесенному над общиной негоже печься о собственной наживе, когда община живет впроголодь. А ты, марабут, чего прячешься за чужие спины. Вздорному и болтливому бог не поверит... Мы — тоже...
На маску никто не обижался, но на ус наматывали все, ибо человек, носивший маску, для аудитории терял свою конкретную личность, имя, фамилию и выражал волю предков, волю всемогущих духов. А с духами в Африке не спорят.
Между тем тамтамы клокотали с неиссякаемой энергией молодого человеческого сердца, подчас отвлекаясь от танцоров, переговариваясь между собой о чем-то своем, сокровенном, на языке ритма, понятном жителям африканских широт. И вдруг на меня сошло озарение: за боем тамтамов я услышал как бы находившиеся в тени голоса других инструментов: арфы, местной скрипки, флейты. В текучести массового танца они давали особые «инструкции» группам плясунов и отдельным танцорам, видимо, премьерам, а те послушно выполняли их. И первоначальное впечатление хаотичности и чистой импровизации танца испарилось.
— Да, да,—подтвердил поэт Албакай Усман Кунта, сопровождавший меня в моих поездках по Мали,—мы, в Африке, чаще всего успеваем слушать не только игру всего оркестра, но и отдельных инструментов. Тем более это относится к танцорам.
Я ощущал себя первооткрывателем и даже больше: мне казалось, что я свидетель настоящего чуда, которое на глазах творили народные инструменты малинке.
510
ПОД МУЗЫКАЛЬНОЕ СОПРОВОЖДЕНИЕ... РЕКИ
Истый африканец не может не петь. В любой обстановке он живо находит себе инструмент. У речной переправы в Конго несколько девушек народа бабембе на моих глазах затянули заливистую песню, а их инструментом была... река. Они шлепали по воде ладонями, меняя их вогнутость, и переплетение нежных девичьих голосов с разнотонными ритмичными хлопками, разбрызгивавшими искрящиеся на солнце фонтанчики, складывалось в пленительную мелодию.
Если же рядом не будет реки, то и тут африканец не растеряется — он возьмет в руки две палки или же просто будет отстукивать себе ажурный аккомпанемент ладонями.
Природа, будоражащая воображение людей богатством форм, красок и звуков, — верный помощник и вдохновитель музыкального искусства на континенте. При изготовлении инструментов африканцы умеют использовать любой подходящий материал, которым снабжает их природа: дерево, бамбук, кожу, металл, слоновую кость, рога, тыквы, лианы, листья, даже камни.
— Музыка каждого народа группы банту имеет свои отличительные черты, определяемые природными условиями местности, — сказал мне южноафриканский музыковед Хью Трейси.—Жители открытых равнин озерной области Танганьика, где не растут деревья, годные для изготовления музыкальных инструментов, славятся хоровым пением. Лесные же народы, вроде мозамбикских тсонга, мастерят ксилофоны, поскольку под рукой у них — и деревья, и каучук, и пчелиный воск. Обитатели холмогорья или побережья озер играют на десятках разновидностей флейт, свирелей из бамбука и камышового тростника.
Музыка со всей ясностью отражает «многообразие характеров и темпераментов сотен народностей и даже населенных пунктов в зависимости от климата и ландшафта. Обитатели пустынь и засушливой саванны, склонные к созерцательности, сочинению стихов и баллад, музицируют скорее для собственного удовольствия и успокоения. Различна и манера исполнения. Угандийские баганда играют на арфе с такой же скоростью, как и русский на балалайке: они презирают медленную музыку, а арфист народа тесо (к северу от угандийского города Киога) любовно задерживается на аккордах, отделяя их значительными паузами.
Акустические свойства африканских народных инструментов и музыки в целом разительно отличаются от классических. Иная природа, иная звукосреда дарят миру иную музыку и иные
511
музыкальные инструменты. Чуток слух и отзывчиво к родной природе воображение жителей Африки, и, быть может, поэтому их инструменты чаще всего — если чутко вслушаться — настроены на природу. Ламеллефон южноафриканского народа лемба (банту Трансвааля) с медными пластинками внутри калебаса издает звук, подобный крику родившегося ребенка, и поэтому служит синонимом жизни. Асукусук — более чем метровая труба угандийских тесо — издает пять различных звуков, напоминающих рев животных. Нижний из них похож на рык льва. У нигерийской народности огони оркестр включает пять барабанов. Самый большой в этой «семье» инструментов величается быком. Когда играет вся «пятерка», то с немалым изумлением слышишь кудахтанье кур, виз! испуганного щенка, рычание пантеры и тревожный рев слона-отшельника.
В экваториальной Африке (в Камеруне и Габоне) стебель бамбука или упругую ветку длиной сантиметров в тридцать сгибают и соединяют единственной лентообразной струной, сделанной из корешка вьющейся тростниковой пальмы — лианы ротанг или сухожилий животного. Лук готов — не хватает лишь стрелы. Однако это не оружие, а музыкальный инструмент — ромб. Его легко смастерить, на нем играет и стар и млад. Губы музыканта едва касаются струны в правом конце ромба. В левой руке он держит палочку, которой, когда требуется, укорачивает струну. Звуки вибрирующей струны чуть ли не скользят по его губам, меняя высоту тона в зависимости от того, насколько широко открыт рог.
— Замри! — остановил меня как-то во время нашей прогулки камерунский композитор Ромуальд Нкуэ.— Смотри, сорокопуты, жуланы. Вслушайся в их песню.
Он указал на гнездо, еле видневшееся в шатрообразной кроне паркии биглобозе. Увиденная картина была поистине трогательна. Перед буроватой с переливчатым рисунком самкой на ветке сидел каш ганово-бурый самец с серовато-голубым затылком и подхвостьем, розовато-белым исподом. Птицы влюбленно (быть может, это показалось мне) смотрели друг на друга и, закинув головы, выщелкивали громкую трескучую песню.
Их звуки строго согласовывались в очередности и времени, отчего песня имела стройность и строгий ритм.
— Некоторые наши тамтамисты оживляют напевы леса,— добавил Роми, — И ничего удивительного — даже с виду хаотическом предвечернем токовании лягушек чувствуется своя ритмика и гармония, овеянные невыразимой красотой.
Когда дети, расшалившись, довольно точно воспроизводят на ромбе в басовых звуках злобное рычание пантеры.
512
взрослые, не скрывая неодобрения, одергивают озорников: «Перестаньте, вы накличете пантеру на нашу голову!» Во многих районах только мужчинам разрешается брать в руки ромб, потому что он олицетворяет их силу, в том числе и власть над пантерой.
Когда рычит пантера, все прячутся по хижинам, а когда под вечер «рыкает» рогиб, женщины и дети должны скрыться с глаз долой, потому что вот-вот откроется ночной парад мужских масок, начнется старинный обряд откровения. В нем мужчина демонстрирует свое превосходство, которое пантера в иных местах могла бы оспорить у него. Женщины дрожат, слыша звериное рычание ромба, и думают, что их мужья поистине обратились в пантер. Их почтение к мужскому полу растет; мужчина должен быть мужчиной... Мужья же в своекорыстных интересах никогда не опровергают версии «оборотень». Музыканты континента вкладывают символический смысл в воспроизведение голосов животных. Они не просто вызывают какие-то определенные, но не выразимые на словах чувства и ассоциации, а «разговаривают» со слушателем, внушают ему конкретную мораль жизни, отношение к природе.
При всем непостижимом разнообразии музыкальных инструментов жизнерадостному характеру жителя солнечного континента более всего соответствует барабан, принявший, наверное, сотни и сотни ликов в зависимости от местности. Когда он победно гремит, звери и гады разбегаются прочь, и человек каждой клеткой ощущает прилив сил, свое могущество над природой.
Барабан — владыка африканской ночи, когда люди отдыхают от сельского труда. У народа леле из заирской провинции Касаи бить в тамтам в светлое время суток позволяется только в дни отдыха. Глухо молчат тамтамы леле в период траура, длящийся три месяца. В окрестностях Аккры к ним запрещается прикасаться за три недели до ежегодного праздника сбора урожая, чтобы не повредить уборочной. «Труд прежде всего!» — девиз земледельца.
В большинстве случаев барабан на западе Африки — да и в других ее частях — воплощает собой мужчину. В Бурунди барабан ингома символизировал силу власти. Когда-то он играл только для вождей и кучки самых доверенных вельмож. Теперь по праздникам ингома услаждает всех, оставаясь «вождем барабанов». В почетном окружении двадцати пяти тамтамов он то бьет с ними вместе, то повелительно обращается к каждому по очереди, а тот отзывается. Барабану, которому ингома разрешил солировать, подыгрывают все остальные. Солист же не щадит рук, возглашая хвалу «вождю барабанов».
17 Альманах «Африка», вып. 5
513
Лицезрение барабана впечатляет. Самый большой экспонат Абиджанского музея — нассоло. Этот инструмент величиной чуть ли не со слона лежит на циновке из пальмовых волокон, выкрашенных каолином, охрой и сажей. Обычно на нем играют по великим праздникам два самых почетных ветерана.
— Каков мужчина! — восхищенно цокнул проходивший мимо него африканец, земледелец по виду.
Только тамтам может говорить i ромогласно, по-мужски, передавая на всю округу послания и голос деревни. Женщинам положено публично выказывать тамтаму такие же знаки почтения, как и мужчине. У некоторых народов континента женщину ждут страшные кары, если она хотя бы пальцем осмелится дотронуться до инструмента, ибо ударять по нему — все равно что задавать трепку мужчине. Правда, ритмы барабана настолько владеют африканцем, что во mhoi их районах делаются уступки слабому полу — какая же пляска без женщины? Существуют даже специальные женские тамтамы, в основном из глины или калебаса. В Верхней Вольте, например, у женщины есть собственный тамтам «бендере».
Человека волнует человеческое. Звуки тамтама берут африканца за живое, и он обращается с инструментом как с равным себе, потому что тамтам вносит ритм в жизнь «Черного континента», соединяет физическое и духовное. Говорят, в далеком прошлом на любом барабане ржавели пятна крови принесенного в жертву человека, ибо, по старинному обычаю, новый инструмент мог оживить лишь предсмертный вопль загубленной души.
В деревнях нигерийских йоруба по сию пору изготовлению барабана нередко предшествует обряд умиротворения духа, обитающего в дереве, которое намечают срубить под барабан. Для этого обязательно выбирается дерево, растущее близ деревни. поскольку оно часто «слышит» человеческие голоса и сможет «хорошенько говорить». Напротив, к дереву, срубленному в чаще леса, старики относятся недоверчиво, они бракуют его. так как оно не приобрело привычки к людской речи, и все шансы за то, что его древесина окажется «немой». В каждом барабане вырезана «полость для жертвоприношений». Она нужна для того, чтобы музыкант нс терял контакта с божеством, покровительствующим игре на тамтаме. Если же исполнитель пренебрежет общением с ним. то. по повериям, инструмент либо, рассохшись, рассыпается на части, либо будс> без дела валяться в пыли.
В западнокамерунской деревушке на границе с Нигерией я однажды увидел музыканта с повешенным через левое плечо «говорящим тамтамом».
514
Два соединенных между собой деревянных конуса образовывали его каркас. Вдоль полого корпуса от одной кожаной мембраны к другой тянулись кожаные струны. Тамтамист бил только по мембране крючкообразной палочкой, заканчивавшейся шаровидным утолщением, а локтем или указательным пальцем левой руки надавливал на струны, повышая или понижая тон. Обычно сообщения передаются одновременно несколькими барабанами, каждый из которых издает звуки сродни сопрано, альту, тенору или басу.
Африканец, заслышав вдалеке грохот «говорящих тамтамов», воспринимает его как членораздельную человеческую речь, переводит, как мы морзянку, хотя азбука Морзе выглядит порой простушкой по сравнению с языком африканских барабанов, способных извещать не только о рождении, свадьбе, нашествии саранчи или любом другом деревенском событии, но и рассказать историю народа с удивительными, эмоциональными подробностями. Только в отличие от языка морзянки барабаны как бы воспроизводят мысли человека по интонациям, темпу и динамике его речи.
В другой деревне, облюбовавшей себе место на берегу реки Мо среди зеленых холмов плато Баменда, я обратил внимание на несколько разбросанных там и сям кряжей. На сельской площади лежало крупное бревно около двух с половиной метров длиной и диаметром до метра. С ближнего ко мне конца оно оскаливалось искусно вырезанным ликом пантеры. Решив, что передо мной скамейка, я с невинностью невежды едва не уселся на него, если бы вовремя не был остановлен резким предостерегающим криком стоявшего рядом крестьянина: «Осторожно! Тамтам!» Дерево оказалось «говорящим тамтамом». Оно было выдолблено изнутри. Сверху кряж рассекали две продольные резонаторные щели весьма недвусмысленных конфигураций — мужская и женская. Толщина его стенок, особенно у прорези, была различная, в результате звуки от ударов по разным частям инструмента отличались друг от друга. Такой же барабан покоился и на речной пристани. Ударяя палкой по «говорящему тамтаму», жители деревни оповещают округу, скажем, о рождении близнецов мужского пола, о надвигающемся урагане или о появлении поблизости чужаков. Рыбаки отстукивают новость: «Карп у нас! Карп у нас!», и покупатели, прослышав об улове, торопятся к реке, 1де покачиваются пирдги, полные свежей рыбой.
«Говорящие тамтамы» с боем сдают позиции современным средствам связи, вместе с тем наглядно иллюстрируя беспредельность человеческой изобретательности. Свою прямую функцию тамтамы теперь выполняют, чтобы выручить заблу-
П*
515
лившегося в лесных дебрях соплеменника либо вызвать из ближнего медпункта врача или на худой конец прославленного знахаря к больному. Вообще в Африке, да и не только там. а повсюду, где делали первые шаги люди, дудка, рог. флейта и другие музыкальные инструменты рождались по сугубо практическим причинам. Заблудившись и испугавшись безлюдья, африканцы прикладывали ладони ко рту и благим матом кричали о помощи, заприметив, что так-то звук громче и разносится дальше. Потоги более догадливые вырезали из дерева конические предметы — подобие сложенных ладоней, брали в руки рог или дули в полую тростиночку. Ныне у инструментов новая, менее практичная, но более увлекательная жизнь.
В деревне маленького народа адиукру (Берег Слоновой Кости) я попал на праздник Лоху по случаю инициации мальчиков в зрелый возраст. За несколько месяцев до торжества подростков обряжают в женскую одежду, стригут как женщин.
...В сутсмени хиреющего дня на площади под могучим капоком грянули тамтамы, и в деревню вторглась колонна приплясывающих юношей, только-только сбросивших с себя женскую одежду. Они весело переговаривались с тамтамами, как с одушевленными существами. В мелодичной беседе то барабаны задавали юношам вопросы, то те. ответив, вопрошали что-то у тамтамов, а в ответ раздавался осмысленный перестук. В своеобразной форме адиукру применяли характерный для музыки и хорового пения африканских народов способ антифонной переклички, когда на запев солиста дружно отзывается хор. От диалога между инструментами и людьми, смастерившими их, между музыкой и человеком веяло чистым волшебством.
В нигерийских провинциях Зариа и Кацина сельский барабан ганган нома задает ритм коллективному труду, боронению, пахоте, верховодит на праздниках урожая и свадьбах. Под него поются бодрые песни, с которыми легче трудиться и жить. Под сопровождение ганган нома крестьян забавляют фокусами бродячие факиры.
Выбор кожи для мембраны — щекотливое дело. Один пожилой игрок на боевом барабане банга поведал, что никогда не берет кожу дукера, которую часто используют в других районах. По его словам, эта антилопа имеет обыкновение спать по ночам. «А тамтам ночью бодрствует», — добавил музыкант.
К мембране боевого барабана приклеен кусочек смолистого вещества — накс, придающего инструменту, как уверяют здешние жители, звучность и выразительность. По моим наблюдениям, накс оберегает его от всяких агрессивных насекомых на
516
подобие термитов. Обычно смолу готовят пожилые мужчины. Если они еще в расцвете сил, то в период священнодействия над наксом им заказано общаться с женщинами. Компоненты вещества содержатся в глубоком секрете, но молва утверждает, что они добываются из термитников, коры и плодов финиковой пальмы. Некоторые знатоки говорят, что кору дерева тау-ра кипятят в воде и в снятой пене растворяют измельченную в порошок породу термитника, перемешивая ее затем с клейким веществом. Сами резонаторы нередко делают из масличного или плотного красного дерева, а внутрь барабана кладут смесь меда с красным перцем — опять-таки для защиты его от древоточцев.
У каждого народа — свои знаки уважения к барабанам. Тамтамист, арфист или флейтист народа игбо окропляет свой инструмент кровью курицы, преподнесенной ему почитателями. Этот жест — символическое приглашение инструменту разделить трапезу. Часто барабан сам «просит» есть, и внутрь каркаса через отверстие вливают растопленный жир или арахисовое масло, чтобы размягчить мембрану.
Барабанам дают имена в виде пословиц, символов и загадок: «Боль не убивает», «Смерть не знает хозяина», «Вода реки всегда течет в русле», «Одной рукой не воюют», «Птицы не прилетают на бесплодное поле». Название одного тамтама, открывающего вечер, звучит как клич: «Танцоры, в ряд!» Наречение инструментов как бы наделяет их определенными качествами или подсказывает музыканту моральные принципы, которые он обязан проповедовать слушателям своим искусством.
Африканцы не изобрели пианино, подобного европейскому, но если бы это им удалось, то вряд ли оно выдержало бы натиск враждебных природных условий: абсолютной влажности в одних районах, стопроцентной сухости — в других, наскоков несметных полчищ назойливых насекомых. Впрочем, Франсис Бебей уверял меня, что трехклавиатурные «пианино» существуют в Анголе и южном Заире. Как бы там ни было, но у африканцев есть свое ручное пианино — санза.
...Духотой и томлением напоены яундские вечера в дождливый период. Ближе к закату солнца на небе со всех концов горизонта собираются облака. Быстро обретая угрюмый, давяще-свинцовый лик туч, они грузно жмутся к земле, проплывая настолько низко, что их матово-серые лохмы задевают за крыши высоких домов. Почуяв надвигающуюся грозу, оробевшие птицы смолкают и прячутся по укромным местам. К полуночи вспыхнувшая вдруг ослепительная молния беспощадно кром
517
сает черное небо, и под адский треск грома на землю обрушивается ливень. Вырвавшаяся на волю стихия бушует до первых проблесков зари.
В такие ночи заснуть невмоготу, и подчас не разобрать, что больше томит душу: гробовое, внутренне натянутое предгрозовое безмолвие либо откровенная ярость разгулявшейся стихии. Тишина тоже тревожит своей неясностью, безысходностью, бренностью. В такие моменты заставляет содрогаться даже комариный писк. И я вздрогнул, когда мертвенно-бледное затишье нечаянно оживили мелодичные аккорды, которым грустно, чуть монотонно подпевал низкий человеческий голос. Я выглянул в окно — напротив, усевшись на завалинке, сторож Годфруа Манонго затянул длинную песню народа эвондо, наигрывая на санзе.
Санза встречается повсюду в тропической Африке. В Конго ее зовут ликембе и гибинджи, в Камеруне — гимбили, в Верхней Вольте — коне, но за десятками названий скрывается один и тот же ламеллефон с щипковыми пластинами. Чаще всею это цельный кусок дерева в форме прямоугольного параллелепипеда, полый внутри. «Звуковой ящик» может быть собран и из кусков дерева, бамбука или пальмовых черешков. Тонкие пластины из бамбука, коры, черешков пальмы, иногда металла одним концом укрепляют на деке. Свободные концы клавиш, нависающие над резонаторным отверстием, утяжелены приклеенным кусочком смолы. «Африканское пианино» насчитывает от 10 до 36 язычков. Порой на нем одновременно играют два или три музыканта. Большие санзы насыщают оркестр басовыми нотами. Есть среди них чисто ритмические инструменты, которые, несмотря на внушительные габариты, имеют не более пяти клавиш.
Музыкант держит санзу обеими руками и пощипывает за клавиши большими и указательными пальцами. Особенности звука «пианино» зависят от материала, из которого сработаны пластины и количества смолы на их кончиках. На санзе отводят душу во время ночных бдений, «чтобы побыстрее текло время». На ней утешаются обманувшиеся в любви юноши, подбадривают себя боязливые путники, отравившиеся пешком по глухому лесу в дальнюю деревню, к родственникам. Санза может аккомпанировать и солисту, и целому хору. В нее, как и в тамтам, порой подкладывают крошечную гальку пли приспосабливают к ней гудок, чтобы сквозь привычные звуки словно из «души» инструмента прорывался другой голос, усиливая воздействие музыки на людей. Не теряется санза и в оркестре. В Верхней Вольте музыкант народа буссансе мастерски исполнил на ней джазовую мелодию. В деревне, близ
518
столицы Центральноафриканской Республики, санза в паре с ксилофоном лихо подыгрывала сатирическим куплетам с удивительными для маленького инструмента «колоратурными» вариациями.
Для любого селянина санза — живое существо, вмещающее в себя душу предка. У лемба, небольшого народа группы банту. живущего в южноафриканской провинции Трансвааль, есть своя санза под названием деза. Она священна. Каждая деталь в ней — символ. Сам инструмент крепится внутри полусферического резонатора из калебаса. Двадцать две пластины представляют людей в утробе питона. Питон, согласно поверьям лемба, сотворил мир. Вначале все люди были у него в желудке, и однажды он срьп нул их на Землю.
Каждый щипок клавиши и возникающий звук возвещает об акте сотворения человека: это — первый крик новорожденного. Деревянная рамка как бы представляет женщин, сидящих при рождении нового человека. Калебас, служащий резонатором, воплощает женскую матку, бечевка, опоясывающая калебас по ободу,— кожу питона, окружающую деревню. Пластины — это люди в утробе удава: восемь мужчин (высокие ноты), семь стариц (низкие ноты) и семь молодых женщин — медные клавиши (медь — женский металл, красный цвет — цвет женщин у лемба).
Таким образом деза не только дарит живые звуки музыки, напоминает о сотворении жизни питоном, вечном обновлении, по и иносказательно рисует структуру общества, его законы, которые бог-творец мвари когда-то предписал первым людям, освоившим игру на санзе-дезе. Лемба берегут инструмент как самих себя, потому что деза — синоним жизни для них, догоняющих современность.
Есть на западе Африки инструмент, который любим не менее тамтама и употребляется в обиходе не менее санзы. Поэты посвящают ему лучшие стихи, у крестьянина с ним ассоциируется подчас понятие родины. Это — балафон, разновидность ксилофона.
Глуховатый голос балафона приближается к человеческому. Редкий африканец согласится продать инструмент даже за хорошую цену, боясь лишиться его музыки — тоскующей песни предков.
Эти ксилофоны также порой величают «африканскими пианино». По брусочкам звучного дерева музыкант бегает деревянной палочкой, на конце которой — кожаный или каучуковый наконечник. На юго-западе Камеруна и в других районах Центральной Африки ксилофоны опираются на толстые банановые стебли. До семнадцати деревянных планок, часто крупных раз
519
меров, положены поверх двух длинных и толстых банановых стеблей. Если клавиатура длиннее полутора метров, то на ней играют два-три присевших рядом на корточки музыканта. После плясок клавиши и банановые подставки прячут в укромное место до следующего концерта. Более распространены не ксилофоны на подставках, а переносные балафоны с резонаторами из калебаса.
Обычай живуч. До сих пор, если в деревеньке на отшибе совершается дурной проступок, кража или более тяжкое преступление, то расследование поручается знахарю. Фетишиста также зовут вылечить больного. Вся деревня подтягивает ксилофону, которому ассистирует маленький деревянный барабан. Чародей в экстатическом состоянии летает по кругу, выделывая умопомрачительной сложности движения ногами и корпусом.
В наши дни на балафоне играют по праздникам. Под его обаятельные мелодии танцуют в общественных местах. У некоторых народов Экваториальной Африки заведено выпускать в танцевальный круг двух-трех девушек-подростков. Они исполняют менджанг — танец фангов юга Камеруна и севера Габона. В нем балафон показывает «умение беседовать» с юными танцовщицами. Четырем-пяти ксилофонам подыгрывают простые или двойные железные колокольчики, погремушки и прочие шумовые инструменты. «Говорящий» балафон состоит из тридцати — сорока деревянных брусочков, покрывающих более трех октав.
Гомонящая толпа вмиг затихает, когда руководитель ксилофонной группы в короткой прелюдии просит людей замолкнуть, а плясуний — подготовиться к выходу. Затем завязывается поистине сказочная перекличка между оркестром и танцующими девчонками. Диалог разумен до малейшей ноты и звука. Как принято в Африке, он ведется не отточенными закругленными фразами, а ключевыми словами, паролями, на своеобразном музыкально-человеческом языке, который понимают здесь все, кроме иноплеменников.
Ксилофон. Ойе, дети! (Ойе — на языках банту «здравствуйте»).
Танцовщицы. Да, да, мы здесь!
Ксилофон. Откуда вы?
Танцовщицы. Мы из Эндумсанга от Нсеме Нзими. Его глаза омрачены печалью: он может умереть от голода рядом с такими ворохами сахарного тростника.
Ксилофон. Аха! Быть того не может.
Танцовщицы. Аха! Но это так!
Ксилофон. Бедная страна?..
520
Танцовщицы. Та, в которой человек не может рассчитывать на свои стада и посевы, чтобы выжить.
Ксилофон. Грех.
Танцовщицы {обращаясь к женщинам в толпе). Прости своего брата, если он вдруг похитит тебя.
Ксилофон. Листья какао?..
Танцовщицы. Я приготовлю из них мягкую циновку сегодня вечером.
Ксилофон. Дурное место?..
Танцовщицы. То, где никогда не повстречать любимого.
Ксилофон. Разговоры старых дев?..
Танцовщицы. В них никогда не упоминается о мужчинах.
Ксилофон. Аха?
Танцовщицы. Аха!
В конце к этому разговору, в котором каждый изъясняется на своем языке, подключаются другие балафоны, а затем и весь оркестр, и тогда девчонки, целиком сосредоточившись на ураганном танце, вволю показывают все грани своего таланта. Репертуар таких перекличек широк: от декламации мудрых пословиц до извлечения морали из самых банальных вещей и житейских случаев.
Миф африканских инструментов — это продолжение природы континента в иных ликах. Только природа могла родить столь своеобразные духовые инструменты. Подражая голосам животных и птиц, заливаются флейты на востоке Нигерии. Под стать барабанам, они исстари использовались как телеграф. У пастухов фульбе мужские и женские флейты шутливо переговариваются между собой на праздниках. Бравурно звучат нигерийские трубы из длинных бамбуковых стеблей и коровьих рогов.
Едва над нигерийским эмиратом Зариа занимается рассвет, как заспанную тишину нарушают звуки трубы какаки. Славу утренней Авроре трубит в исполинский инструмент длиной более двух с половиной метров самый старый и признанный трубач в округе. Перед тем как прижаться губами к наконечнику, он смачивает какаки в росе или обрызгивает водой, чтобы «звонче был голос трубы».
По пятницам на конных парадах или по традиционным праздникам в содружество для громкости и пущей важности вступают сразу несколько труб, им вторят барабаны, флейты и другие инструменты. Сопровождаемые барабаном масу-ган-ган ном. трубы на все лады расхваливают и вождей, и тружеников. отличившихся на полях, и юношей, победивших в бор
521
цовских схватках. «Сын большого человека тоже большой. Слоненку суждено стать слоном», — растолмачивали мне крестьяне одну из популярных мелодий какаки.
Только слепой не увидит символику духовых инструментов. Оркестр народа бабембе в Конго состоит из четырех деревянных труб, каждая из которых вырезана в виде человеческой фигуры, изображая соответственно отца, мать, дочь и сына. Три первые держатся вертикально, четвертая труба — сын — горизонтально. Музыка такого оркестра — общение с предками.
Человек обожает музыку настолько, что в его руках поют даже камни. На севере Того, кое-где в Нигерии встречаются инструменты особого вида, козорых не найти в других районах континента. Это — литофоны, базальтовые камни, издающие при ударе певучие звуки. Поющие камни имеют разную форму и размеры. В краю тоголезского парода кабре четыре или пять плоских камней располагают в форме пятиконечной звезды прямо па земле или на соломе. Музыкант играет на них каменными ударниками, которые держит в обеих руках. Ударником в правой руке обычно отстукивается мелодия песни, тогда как колотушкой в левой бьют по более крупному камню, имеющему торжественный или более нейтральный звук, обозначая музыкальные паузы или заданный ритм. В каждой семье кабре есть свой литофон. Часто на них упражняются ребятишки.
Музыка литофопов носит подчеркнуто сезонный характер, опа венчает сельскохозяйственные циклы. В середине ноября они звучат на празднике в честь окончания сезона дождей, а в декабре — по поводу сбора урожая проса. После жатвы проса запрещено играть на камнях. Каждому сельскохозяйственному празднеству соответствует своя определенная музыка, которую на других торжествах нельзя исполнять. Это табу блюдется строго, поскольку сельскохозяйственный ритуал — святая святых и тесно связан с культом мертвых, которые, по здешним повериям, способны делать землю плодородной, вызывать дождь и навлекать на поля засуху или тучи вредных насекомых.
Путешествуя по северу Нигерии, в Кано или Жосе, своими глазами можно увидеть гигантские литофоны — глыбы, лежащие вблизи друг от друга, как разбросала их природа. Их музыка исполняется при инициации, обрезании или на других деревенских ритуалах. Здесь, как и на севере Того, проглядывает связь между сельскохозяйственными буднями и литофоном. В Ноке и его окрестностях скалы поют накануне первой жатвы года. В этот день невесты должны обмолотить зерно на больших певучих глыбах.
522
В Кусархе, близ границ с Северным Камеруном, литофон служит средством общения с духами, которые отвечают людям приглушенным эхом, возникающим в друзах и пустотах камня.
В прошлом лигофоны на севере Нигерии предупреждали о приближении врага в случае войны. В XIX веке, ударяя по таким глыбам, подавали сигналы тревоги, предупреждая о том, что в пяти-шести километрах по долине скачут всадники фулани (фульбе), объявившие «газават» — священную войну.
Теперь литофоны чаще аккомпанируют мирным деревенским танцам.
Безбрежен мир африканских народных инструментов. Барабаны, гитары, арфы, лютни, гонги, ксилофоны, маракасы, слоновые бивни, черепа животных, кости птиц... Даже сверхдотошно описывая их, никогда не отважишься поставить последнюю точку, ибо у всех этих инструментов есть общая черта: они не принадлежат к серийным изделиям, их творят безымянные умельцы, повинуясь воле материала и своей фантазии. Так, кора бывает большой или маленькой в зависимости от калебаса, подобранного в качестве резонатора; никогда не найти двух одинаковых флейт. У каждого инструмента свой голос, свои недостатки, своя красота, и в каждом из них непременно прорывается что-то глубоко человеческое и присущее только этим жарким тропическим широтам. Я давно пытаюсь найти разгадку этого неотвязного впечатления. Вероятно, она — в самой речи африканца с ее причудливым сочетанием высоких и низких тонов, вобравшей в себя раскаты i ромов, порывы ветра, шум ливня, жужжание насекомых, пение птиц, голоса животных. Музыка народов континента человечна по своей форме, одушевленным средствам выражения и содержанию, поскольку, настроившись на тональность человека, она чутко настраивается на голоса живой природы.
МУЗЫКА, УСТРЕМЛЕННАЯ В ГРЯДУЩЕЕ
Общение с африканской музыкой дарит не только эстетическое наслаждение, но и новое мироощущение. Слушателей иных материков обдает зноем Сахары, духотой девственного леса. Им раскрывается душа народов этого региона, ибо в литературе и искусстве люди высказывают все сокровенное, то. о чем обычно предпочитают не говорить вслух. Но африканская музыка в опасности, к ней протягивает когтистые лапы злющий зверь — «массовая культура» Запада.
«Кто-то подметил: «Как только восходит луна, Африка танцует». Разумеется, и сегодня Африка не перестает петь
523
и танцевать, но ее песни и танцы часто идут не из корней ее существа. Африка дрыгает ногами, подражая чужеземцам. Печальна эта бездушная гротескная пантомима. Африка больше не поет. Она исторгает дикие, завезенные издалека вопли. И эти раздирающие слух крики не отражают больше порывов наших сердец, которые любят, огорчаются, чутко реагируют на события нашей жизни. Африку понуждают забыть о самой себе, о ее радостях и бедах, о ее мечтах и упованиях, о ее праве на индивидуальность и самовыражение».
Эту взволнованную тираду произнес десять лет назад заместитель министра образования, молодежи и культуры Камеруна Мбомбо Нджойя, сын султана бамумов. В его словах прорывались ноты отчаяния.
Африканцам исподволь и преднамеренно создают чуждую культурную атмосферу, которая не только подтачивает их музыку, но и перекраивает их душу.
«Вкус к западной музыке подразумевает также приобретение нами в ущерб развитию и существованию народной музыки вкуса к другим гнилостным аспектам западной культуры, проповедующей «право» попрания слабого сильным, культ бездушного индивидуализма и вещизма, — считает Акин Эуба.— Географически же западная музыка — я имею в виду модернистскую — захлестывает мир не из-за ее особых эстетических достоинств, а просто потому, что Запад захватил монополию в области коммуникаций, звукозаписи, радио и телевидения».
Судьба африканской музыки — не региональная, а международная проблема. Сейчас, когда освободившиеся государства задались целью построить самобытную современную культуру на основе творческого .освоения богатого народного наследия, особенно важно восстановить в подлиннике и приумножить музыкальные традиции, с предельной точностью реставрировать лицо африканской музыки, очистив ее от шелухи чужеродных тембров, ритмов и мотивов, подчас принудительно привитых ей надменными «цивилизаторами».
Легко ли это? Даже среди африканцев живуче мнение, что народная музыка обречена, ибо ей, «спутнице архаических социальных структур и поверий», якобы не найти места в новой жизни и что ее должно заменить подобие модернистской какофонии Запада или гибрид африканских, американских и латиноамериканских тембров.
«Мир — это кожа хамелеона», — говорят эве, живущие в Бенине и Того. Да. мир меняется. Судьба африканской музыки кровно связана с общим преображением континента, его ускоренным продвижением вперед, со складыванием новых понятий о жизни и рождением новой морали граждан независимых
524
современных государств. Прошлое — с африканцем, но мы видим и сам он с болью сознает, что расставание со стариной неминуемо. Но что ждет Африку в новых далях времени? Во всех ее странах сквозит тревога за будущее, которую столь ясно выразил ганский поэт Майкл Дей-Ананг:
Ты, как луна, плывешь, Вознесши парус. Но куда?
Ответь мне, Африка!
Куда?
Назад?
Туда, где не смолкали барабаны, Где пальмы, исцелованные солнцем. Отбрасывали тень на хороводы?
(Перевод А. Симонова)
Прощание со старинными суевериями, привычками и обычаями не означает отказа от национальных культур. Может ли вообще быть безоблачным неисповедимое грядущее без духовных накоплений прошлого? Отречение от своей многовековой культуры даже во имя благих порывов — покушение на собственную душу, покушение с неизлечимыми последствиями. Музыкальные же произведения народа, независимо от истоков их возникновения, — вместилище человеческих надежд и страстей.
Дело африканцев правое: они оберегают от чужого тлетворного влияния старинную музыку Земли. На берегах реки Матье близ Книсны южноафриканский археолог А.-С. Гофман выкопал остатки флейт из кости в слое, возраст которого, исследованный радиоуглеродным методом, равен 11 600 лет. Невероятно, но факт: ныне отсталые бушмены сочинили музыку 11600 лет назад!
Близ Томбукту в стойбище мавров среди примитивного скарба внутри коричневых, крытых верблюжьей кожей палаток я видел сверкающие новизной портативные радиоприемники «Сони» или «Нэшнал». По дороге на север, в Гаруа, в 600 километрах от Яунде, крестьяне наглухо отрезанной от шума больших городов деревушки, рассевшись на земле, внимали говорящему ящичку. Однако, послушав радио, и в Томбукту, и в Гаруа люди заканчивали вечера грустными песнями предков.
«Только поверхностный наблюдатель рискнет утверждать, что народная музыка потеряла смысл в новой Африке под\ мощным натиском капиталистического мира. Большинство африканцев живут в родной культурной среде, где их первый опыт в музыкальном искусстве начинается с народных песен и танцев. Лишь в городах господствуют космополитическая
525
культура, западная музыка», — оптимистично высказывается Акин Эуба.
Нигерийский музыковед обратил мое внимание на то, что увлечение западными ритмами поощряется разнообразными материальными стимулами, тогда как африканские народные музыканты практически не допускаются ни к большим эстрадам, ни к микрофонам радиостанций, ни к домам звукозаписи. Замысел агрессоров от культуры — разоружить африканца духовно ради подчинения его все той же губительной воле международных монополий. Одна из бед второй половины XX века — отчуждение людей, особенно молодых, от народной музыки, от верховий народной культуры. Музыку и дручис виды искусства Африки буржуазные ученые вольно или невольно третируют как архаические, примитивные, разве что подходящие для того, чтобы увидеть человека в ретроспективе, исследовать истоки и причины возникновения человеческой культуры. Изучая африканскую музыку, действительно легче понять, почему и как родилось музыкальное искусство вообще, поскольку она нс разорвала союза с природой и воспринимается в слитности с ней. К тому же африканская музыка изобилует элементами, имеющими универсальный характер, и поэтому интересует любого грамотного человека.
— Знакомство с нашим музыкальным искусством требует от западноевропейца или американца предварительного отказа от предвзятых упрощенческих посылок вроде того, что африканцы признают только шумы, подслащенные ритмом, — задумчиво произносит Франсис Бебей. — Нам, конечно, предстоит путь томительных внутренних поисков. И вся проблема в том, что африканские композиторы должны либо приспособить свое искусство к общепринятым канонам, либо создать современную музыку на базе освоения родной фольклорной музыки со всей ее мудрой символикой, выразительностью и инструментами. Я — за последнее.
Подлинная независимость нуждается в истинно национальной культуре, которая не лицемерит перед собственным народом, живет на грешной земле, а не витает на небесах, которая свободно рвется из гордого народного сердца.
— Одна музыка помогает воспитывать добрых, сильных духом граждан, не терять веру в сбыточность социальной справедливости, и в то же время иная музыка может подрывать здоровье, нарушать умственное и психическое равновесие человека, порождать дурных граждан, социальное зло и хаос, — такую мысль высказал нигериец Фела Сованде, доказывая право своих соотечественников на народную музыку в наши дни.
По мере того как крепнут освободившиеся государства,
526
у них появляется больше возможностей восстанавливать и пропагандировать исконную народную музыку, которой, как и всему народному искусству, африканец не дал пропасть путем колоссального самообладания, напряжения всех своих душевных ресурсов. «Попробуйте сберечь искусство своего народа в душе — ведь в Западной Африке книги гниют, пианино расстраиваются и коробятся даже патефонные пластинки», — восхищался верностью африканцев культуре предков Грэм Грин, постранствовав по западу континента. Теперь радиостанции молодых государств транслируют родные напевы в исполнении любимых певцов и музыкантов. И всегда на родных языках. Студия грамзаписи в Хараре популяризирует музыку народов юга Африки. В Мозамбике народную музыку популяризирует Национальный ансамбль песни и танца, проводятся семинары по проблемам развития ангольской музыки. В Луанде открыто первое в стране музыкальное училище.
«В Конго коллективная память опирается на две вещи: дерево, на котором традиция оставляет материальные следы в виде глубоких насечек, сделанных рукой человека, и музыку, сохраняющую голоса давно прошедших времен. Музыка — важный свидетель, выступающий перед судом истории». Так думает конголезский писатель Сильвэн Бемба. Только в Браззавиле, когда я был там в начале 80-х годов, насчитывалось 264 фольклорных ансамбля, 13 оркестров народной и 33 оркестра современной музыки, 13 вокальных групп и 21 хор. Самосознание конголезского народа проявляется в том, что фольклорные коллективы укрепляют культурное единство как в рамках жителей отдельного района, так затем и всей нации. Ансамбль «Ийенги» («согласие, единство» — на языке народа байака) из столичного квартала Баконго ноет песни байака района Сибити (область Лекуму).
Жители северного округа Бунджи гордятся ансамблем «Тса-ла-акоссо» («Перья попугаев» — на мбоши), а город Пуэнт-Нуар на национальных конкурсах и фестивалях достойно представляет коллектив «Билетси-битси» («Молодые продолжатели дела предков» — на бавили).
Новая жизнь рождает новые музыкальные формы и жанры, старинные инструменты служат революции. На авансцену выходят патриотические песни. С каким пафосом один из лучших хоров Браззавиля исполнял «Ораторию о партии», песни о борьбе конголезского народа за свободу идюзависимость, о революционных преобразованиях в НРК. \
Десять тысяч самодеятельных артистов участвовали в XIII Национальном фестивале искусств и культуры в^гвинейской столице Конакри, состоявшемся в ноябре 1982 года. Верой
527 1
в лучшее будущее были проникнуты слова песни, которую пел хор из Трюге:
Народ никогда не потерпит неудачи.
Победа всегда будет за ним.
В Бенине массовые гражданские песни — жанр, рожденный независимостью. Их поют на митингах и собраниях, с ними обрабатывают коллективные поля. Они звучат и на отдыхе. Их ускоренный ритм — ритм эпохи.
Помню, как на митинге советско-бенинской дружбы трудящихся провинции Моно в Доме народа в городе Локоса зал в едином порыве присоединился к гордой песне хора:
Революцию делают стоя.
Когда мы чувствуем локоть друг друга, Империализм бессилен.
Когда мы хорошо трудимся,
Революция идет вперед, все зависит от нас.
В одном из районов Котону женщины пели на собрании: Время амазонок не минуло.
Бойся, империализм!
Наступила революция,
И все бенинские женщины переоделись
В военную форму.
Революция должна уметь трудиться
И защищаться...
Как в Гвинее и Конго, им аккомпанировали старые тамтамы, балафоны, флейты... И пока живы тамтамы и ба-лафоны, жив горячий темперамент африканца, его непокорная стойкая душа.
Фольклор
Сказки Западной Африки
Сказки Западной Африки составляю! весьма значительную часть общей сокровищницы африканского фольклора. Несмотря на этические различия, они хранят и отпечаток единой духовной сущности, в которой раскрывается мировоззрение, мироощущение африканцев.
В этой небольшой подборке представлены сказки народов йоруба (Нигерия), фульбе (фула, Нигерия. Сенегал, Мали, Гвинея и др.), соннике (Мали, Сенегал), шбо (Нигерия), фон (Дагомея, Бенин, Того).
Здесь и мифологические сказки, дающие представление о взглядах древних африканцев на мир, его возникновение и хаотические силы природы в образах
богов, и героические сказания, содержащие важные сведения об африканской истории, об идеалах африканского общества, и фантастические, и бытовые сказки, и сказки о животных. Как всегда в африканском фольклоре трудно провести грань между различными жанрами, но для читателя это вряд ли имеет особое значение. В литературной ценности африканских сказок сомневаться не приходится. Они не только помогают проникнуть нам в душу народов и племен, населяющих Африку, но и сами по себе являются ярчайшими творениями, способными занять внимание и самых искушенных в литературе людей.
ОТМЕЖЕВАНИЕ ЗЕМЛИ ОТ НЕБА I
Некогда бог Сагбата звался Азо и жил в Анану. В детстве он был очень непослушным ребенком. Долго терпели его озорство родители, но в конце концов их терпение лопнуло, и они продали его Смерти.
— Оставь свои проделки, — предупредили они Д^о,— Не будешь повиноваться Смерти, увидишь, что с тобой случится.
Азо им ответил:
— Я никому не позволю себя оскорблять. Даже самой Смерти.
529
Смерть велела новому рабу охранять ее просяное поле от птиц.
Азо говорит:
— И не подумаю!
— Но ты же мой раб. — сказала Смер!ь,— Исполняй то, что тебе приказано.
Они стали ссориться и ругаться.
В конце концов Смерть разъярилась.
— Знаешь ли ты, что мы делаем с такими, как ты? — угрожающе спросила она.
— А что ты со мной сделаешь! Я тебя не боюсь.
Смерть заперла его в пустую комнату. И сказала:
— Не дам я тебе еды. Ты умрешь от i олода.
А про себя решила убить Азо. Но Азо разгадал ее замысел. Шесть дней и ночей не смыкал он глаз. И когда явилась Смерть, она увидела, что он не спит.
«Зачем мне такой раб?» — подумала Смерть. Пошла и продала его.
Азо убежал от нового своего хозяина и вернулся домой. Его снова продали в рабство. Но ни у одною хозяина он не оставался подолгу, его тут же продавали. Покупали и продавали. Он был весь покрыт язвами.
— Эй, Азо. — спрашивали его,—почему зы весь покрыт язвами?
А он отвечал:
— Потому что меня все время продают и покупают.
— Ты похож на курган, который постепенно срывают до самого основания, — посмеивались братья.
Азо отвечал братьям шутками. Но однажды сказал всерьез:
— Еще никому не удавалось перехитрить Смерть. А я вот сумел. Отныне зовите меня «победитель Смерти». Я более велик, чем Смерть.
Долго скитался Азо. Наконец разбогател. Залечил все язвы и вернулся домой высоким красивым мужчиной. Во время его отсутствия управителем дома был его друг Хевиозо. Азо попросили, чтобы он стал верховным вождем, а Хевиозо был и сам не прочь стать властителем. «То, что дано, не может быть отнято», — говорил он. Но верховным вождем выбрали все-таки Азо. А Хевиозо оказался не у дел. Азо приказал ему расчистить в лесу поле и засеять его кукурузой. Но когда наступила пора дождей, Хевиозо запретил дождям проливаться на землю. Началась великая сушь: умирали животные, люди.
И все начали поносить Азо — Сагбату: «От него все несчастья».
Азо приказал собраться всем людям и животным. Кроме
530
людей, явились Орел, Кот и Хамелеон. Сагбата владел амулетами из белой и черной ткани. Поднес он их ко рту, сказал что-то, и амулеты вознеслись на небо.
А животным он сказал:
— Я собираюсь послать вас на небо, к Хевиозо, просить его, чтобы послал нам дождь.
Животные стали обсуждать, кому первому отправиться в путь. Вызвался Орел. На полпути к небу Хевиозо убил Орла.
— Теперь моя очередь, — сказал Кот. Он уже почти добрался до неба, когда ударила молния и ослепила его.
Тогда Хамелеон, служитель Солнца, сказал:
— Отправлюсь-ка я.
На прощанье молвил ему Сагбата:
— Скажи Хевиозо, чтобы послал он воду для злаков, людей и зверей. Здесь, на земле, все умирают.
Медленно, медленно двигался Хамелеон. Одолел почги полпути, а когда Хевиозо собрался его убить, свернулся и спрятался за луч.
Хевиозо метал в него свои громы, но Хамелеону удалось ускользнуть. Когда Хевиозо вернулся к себе в дом, Хамелеон подошел к его порогу. Спросили его стражи:
— Чего ты хочешь?
— Я хочу видеть Хевиозо, — ответил он. Его впустили в дом.
— А кто тебя послал? — спросил Хевиозо.
— Сагбата, — ответил Хамелеон.—Он велел передать тебе, чго на земле умирают свиньи, козы, люди, разрушаются дома, 1ибнет урожай. Просит он тебя послать воду на землю.
Согласился Хевиозо:
— Дам я вам воды.
Он вручил Хамелеону новый кувшин и новый калебас. И сказал:
— Отдай их Сагбате, пусть прикажет он всем своим людям собраться у дверей его дома. Пусть выкопают яму и поставят туда кувшин.
Помолчав, он добавил:
— Хорошо, воду-то я дам, но передай, что с сегодняшнего дня не должен он заправлять небесными делами, а я отрешусь от земных забот. Теперь, когда осрамил я его перед людьми на земле, не хочу я больше управлять земными делами.
Вернулся Хамелеон к Сагбате, передал слова Хевиозо. Собрал Сагбата всех людей перед домом, выкопали они яму, поставили туда сначала закрытый калебас, а сверху водрузили кувшин. И стали сыпать землю на кувшин и калебас, пригова
531
ривая: «Тот, кому нужна вода, должен бросить пригоршню земли, чтобы возвести курган».
Так и Появился курган, который зовется Айзан. Если бы Сагбата не насыпал курган, дожди и по сей день не пролились бы. Жаль только, что Сагбата и Хевиозо часто ссорятся, и тогда воцаряется сушь.
фон (Диго.ие.ч, Бенин. Того)
АЙДО-ХВЕДО
Говорят, мир — чье-то творенье. Кто-то сотворил его, но была ли это создательница Маву или кто-либо другой, неизвестно. Айдо-Хведо, змей, не принадлежит к семье богов. Он не сын великой Маву, потому что существовал задолго до того, как у Маву появились дети, еще до рождения Согбо. Гово-рят, что Айдо-Хведо впервые явился на землю с первым мужчиной и первой женщиной.
Когда Создательница сотворила мир, ей прислуживал Айдо-Хведо. Держал он ее у себя в пасти, куда бы ни полз. Мы не знаем, существовал ли уже мир. Знаем лишь, что сначала была сотворена земля, потому что мир — это закрытый калебас. Есть у него верх и низ.
Подъемы, спуски, возвышенности, низменности, которые мы видим на земле, — следы тела змея. Где Маву и Айдо-Хведо отдыхали, там высятся горы.
Окончив сотворение земли. Маву поняла, что земля слишком тяжела. Слишком много на ней всего: гор, деревьев, слонов. Нужна была какая-то подпора. И вот повелела она змею Айдо-Хведо свернуться кольцом и держать на себе, как на подушке. землю.
Айдо-Хведо задыхался в земной жаре, и Маву сотворила воду. Вот почему змей обитает в море, хоть и не властвует над морем. Правит им Агбе. сын Маву, ведь он божественного происхожденья. Когда дрожит Айдо-Хведо, земля содрогается и люди говорят: землетрясение.
фон
БИТВА СО ЗМЕЕМ БИДОЙ
Орел Колико сказал Лагарре, младшему сыну короля Мама Динги:
— Вернувшись в Вагаду, ты увидишь великого змея Виду.
532
По договору с твоим дедом Вида обычно получал каждый год десять молодых девушек — за это он трижды в год посылал на город золотой дождь.
, — А я тоже должен согласиться на это условие?
— Когда Вида потребует от тебя десять девушек, скажи, что можешь посылать только одну, и крепко держи слово.
Лагарре отправился в Вагаду.
Перед вратами города возлежал змей Вида, свернувшись в семь огромных колец.
Лагарре спросил:
— Что ты тут делаешь?
Змей не ответил и сам задал вопрос:
— Кто твой отец?
— Король Динга.
— А кто отец твоего отца?
— Не знаю.
И Вида произнес:
— Не знаю Динги, но знаю Кириджо. Не знаю Кириджо. но знаю Кириджотамани. Не знаю Кириджотамани, но знаю Вагану Сако. Твой дед каждый год приносил мне в жертву десять девушек. И за это трижды в год я посылал на Вагаду золотой дождь. И ты тоже обещаешь мне девушек?
Лагарре ответил:
— Нет, не обещаю.
— Ты мне будешь присылать девять девушек?
— Нет.
— Ну хоть восемь?
— Нет.
— Ну хоть семь?
— Нет.
— Шесть?
— Нет.
— Пять?
— Нет.
— Четыре?
— Нет.
- Три?
— Нет.
- Две?
— Нет.
— Будешь ли ты мне давать одну девушку в год? — спросил Вида.
— Да, я буду давать тебе одну девушку в год, — согласился Лагарре. — Только посылай золотой дождь трижды в году,.
На том они и порешили.
533
В Вагаду было четыре наиболее уважаемых человека: Вагана Сако, Даджабе Сиэе, Даманджиле (родоначальник дома Джаора, откуда вышли благородные семейства народа сонинке) и Мамади Сефе Декоте, что означает — «Молчаливый».
Вагана Сако известен был своей ревностью. Он обнес свой дом высоким, глухим, без единого прохода каменным забором. Единственным способом попасть во двор было перескочить через стену верхом па коне Самбе Нгаррандже. Поэтому Вагана Сако так же бережно охранял коня, как и жену. Он никогда не подпускал Самбу Нгарранджу к кобылице, — боялся, что жеребенок, который родится, будет таким же отличным прыгуном, как отец.
Мамади Сефе Декоте купил кобылицу. Вагана Сако приходился ему дядей. И вот Мамади исхитрился незаметно увести у него Самбу Нгарранджу, подпустил коня к своей кобылице, а потом так же незаметно вернул его в стойло.
Кобылица Мамади Сефе Декоте принесла жеребенка. За три года жеребенок подрос и настолько окреп, что мог легко перескочить через стену.
В это время все воины Вагаду выступили в поход. Мамади отправился вместе со всеми, но вечером тайно вернулся в город на своем великолепном трехлетием жеребце.
Конь одним прыжком преодолел забор. Мамади привязал его во дворе и пробрался в дом, к жене Ваганы Сако. Он поговорил с ней, потом улегся рядом и положил голову к ней на колени.
В ту ночь Вагана Сако тоже тайно оставил войско и вернулся. Он очень удивился, заметив во дворе чужого коня на привязи. Услышав голос жены и незнакомого мужчины, он поставил оружие у стены и прислушался. Но туг Мамади Сефе Декоте и жена Ваганы Сако замолчали. По потолочной балке бежала мышь, а внизу сидел кот. Мышь заметила кота и так испугалась, что упала. Кот кинулся на мышь. Мамади стиснул руку женщины и сказал:
— Взгляни на них!
Женщина ответила:
— Вижу.
Мамади Сефе Декоте продолжал:
— Как эта мышь испугалась кота, так и мы страшимся твоего мужа.
Вагана Сако слышал эти слова. Он понял, что незнакомец боится его. Он взял оружие, сел на коня, перескочил через стену и вернулся к воинам. А вскоре Мамади Сефе Декоте тоже покинул дом и присоединился к сородичам на поле сражения.
534
Вечером певец вынул лютню; Вагана Сако подошел к нему, взял лютню, тронул струны и запел:
Прошлой ночью я слышал слово.
Не услышь я его, Вагаду была бы разрушена. Слово это было «страх».
Мамади Сефе Декоте тоже забренчал па лютне и запел: Если бы кто-нибудь услышал,
О чем говорилось прошлой ночью в Вагаду, Столица была бы разрушена.
Но никто ни о чем не знает.
Все почувствовали, что эти два могучих воина вот-вот сойдутся в беспощадном, не на жизнь, а на смерть, поединке.
— Надо вернуться в Вагаду, — решило войско. — Если поход начинается со ссоры, добра не жди.
Все войско вернулось в Вагаду.
Решили жители Вагаду:
— Следующая девочка, рожденная в Bai аду, будет принесена в жертву змею Биде. Когда родилась девочка, ее нарекли Спей Джаттой Бари. После того как выросла, она стала самой красивой девушкой земли сонинке. Была так хороша собой, что и по сей день, когда сонинке хотят похвалить девушку, они восклицают: «Она так же прекрасна, как Сия Джатта Бари!»
У Сии Джатты Бари был возлюбленный, Мамади Сефе Декоте. Он очень гордился Сией: ведь во всем Вагаду не было второй такой красавицы, как Сия Джатта Бари.
Однажды Сия Джатта Бари навестила своего возлюбленного. И сказала ему с грустным видом:
— Всему на свете приходит конец.
— Почему ты мне это говоришь?
— Потому что меня собираются принести в жертву змею Биде.
Мамади Сефе Декоте гневно вскричал:
— Я не допущу этого!
— Что ты можешь поделать? — вздохнула девушка.—Так предписано судьбой и обычаем предков. Я предназначена в жены змею.
На другое утро Мамади Сефе Декоте наточил меч как можно острее. Чтобы испытать его остроту, положил на землю зерно ячменя и рассек его пополам. И только тогда вложил меч в ножны. Сию Джатту Бари обрядили, как невесту, украсили множеством драгоценностей, и длинная процессия потянулась к обиталищу змея. Бида скрывался в громадном глубоком
535
колодце рядом с городом. Туда-то и направилась свадебная процессия, рядом с которой, верхом на коне, ехал Мамади.
Обычно, прежде чем схватить жертву. Вида трижды высовывал голову. Процессия остановилась у колодца, и Мамади Сефе Декоте подъехал поближе. Появилась голова змея и тут же спряталась. Мамади Сефе Декоте и Сия Джатта стали прощаться.
— Скорее, — заторопили их жители Вагаду.
Вида поднял голову во второй раз.
Жители закричали:
— Прощайтесь же наконец! Пора!
В третий раз выглянул Вида. И тогда Мамади Сефе Декоте обнажил меч и одним ударом снес змею голову. Голова взлетела высоко в небо и, прежде чем упасть, произнесла:
— Быть Вагаду без золотого дождя семь лет, семь месяцев и семь дней.
Голова упала далеко в стороне от города, к югу. с этого времени там до сих пор находят золотые самородки.
Услышав проклятие Виды, жители разгневались. закричали. Но Мамади, как перышко, взлетел на коня, подхватил Сию. посадил ее сзади себя и погнал коня к городу Сама-Маркала. на север от Сегу, где жила его мать. Конь под Мамади был отличный — сын самого Самбы Нгарранджи. Только тот и мог обогнать коня Мамади. Жители Вагаду потребовали, чтобы в погоню пустился Вагана Сако, — пусть настигнет и убьет Мамади. Пришлось Вагане Сако пуститься в погоню за дядей.
Догнал он дядю без особого труда — ведь гот был не один. Вагана Сако поднял копье и вогнал его в землю. А затем сказал Мамади:
— Дядя, уезжай да поторапливайся. Если жители Вагаду схватят тебя, непременно убьют. А я тебя не трону — ты мой родич. Мой тебе совет — укройся у матери в Саму.
Вагана Сако спешился и стал тянуть копье из земли. Туэ подоспели жители Вагаду.
— Помогите вытянуть копье, — сказал он. — Я метнул его в Мамади Сефе Декоте, но промахнулся, оно вонзилось в землю.
Жители помогли ему вытащить копье и снова послали в погоню за Мамади Сефе Декоте. Вагана Сако вскоре вновь догнал дядю и снова вогнал копье в землю.
— Спеши к матери в Саму!—посоветовал он.
И снова дождался он жителей Вагаду и снова попросил их помочь извлечь из земли копье. И в третий раз повторилось то же самое. Пока жители помогали вытащить копье, Мамади Сефе Декоте успел уже прибыть в Саму.
536
Мать вышла навстречу сыну. Увидев Вагану Сако, подъезжающего с копьем, она приказала ему:
— Уезжай отсюда. Тут мой сын останется живым и невредимым.
Вагана Сако возразил:
— Спросила бы ты лучше, кто ему спас жизнь, кого он должен благодарить, что стоит сейчас рядом с тобой.
Тут заговорил Мамади Сефе Декоте:
— Я убил дракона Виду, чтобы спасти вот эту девушку, на которой я собираюсь жениться. Падая на землю, отрубленная голова изрыгнула проклятье: семь лет, семь месяцев и семь дней не будет проливаться на Вагаду золотой дождь. И вот разгневанные люди послали в погоню Вагану Сако, чтобы он меня убил. Но он меня не убил. Более того, помог нам с моей возлюбленной Сией Джаттой Бари благополучно добраться до тебя, мать.
В Вагаду Мамади Сефе Декоте каждое утро преподносил Сие Джатте Бари целую меру золота. Три месяца подряд она получала по мере золота. Но никак не соглашалась выйти за него замуж. И вот, в Саме, где золота не было, Мамади Сефе Деко1е перестал делать ей богатые подарки, и она решила, что он ей больше не нужен.
— Болит у меня голова, — сказала она как-то утром. — Есть только один способ излечить меня: отрежь себе мизинец на ноге и помажь этой кровью мне лоб — боль и прекратится.
Мамади очень любил Сию Джатту Бари. И выполнил ее просьбу. Но Сия снова попросила:
— Боль не проходит. Отрежь мизинец на руке. Тогда я наверняка вылечусь, если этой кровью смажу лоб.
Мамади очень любил Сию. И вот он отрезал мизинец на руке.
Она ушла, а через некоторое время прислала сказать:
— Я люблю только тех, у кого по десять пальцев на руках и ногах.
Услышав это, Мамади пришел в такую ярость, что замертво свалился на землю. Придя в себя, он призвал старую вещунью. Пришла вещунья и спросила:
— Что случилось с тобой, Мамади Сефе Декоте?
— Меня снедает гнев. Причиной его — Сия Джатта Бари. Для ее спасенья я убил дракона Виду. Для нее отринул Вагаду. Подарил ей много золота. Отрезал ради нее пальцы. А теперь Сия велела мне сказать: «Я не люблю девятипалых».
— Я могу помочь твоему горю, — сказала старуха вещунья.—Дай мне твою табакерку с нюхательным табаком.
Мамади протянул ей табакерку. Старуха взяла ее и, сказала:
537
— Загляни в табакерку. Только что тут был табак. Но стоило мне коснуться его пальцем, как он превратился в золото. А внушить девушке любовь к тебе куда проще, чем наполнить эту табакерку золотом. Если я приготовлю волшебное снадобье из пальмового масла, сможешь ли ты сделать так, чтобы Сия намазала им волосы?
Мамади Сефе Декоте ответил:
— Да, смогу.
Старуха приготовила волшебное снадобье и отдала Мамади.
В Саме жила женщина — искусная мастерица укладывать волосы. Звали ее Кумбадамба. Мамади пришел к ней и сказал:
— Подарю я тебе целую меру золота, если ты добавишь вот это масло в состав, которым ты смазываешь волосы Сие Джатты Бари.
— Ну, это дело нетрудное, — сказала Кумбадамба. — Сделаю, как ты просишь.
Мамади дал ей волшебное снадобье и ушел.
И вот наступил день, когда Сия Джатта Бари позвала Кум-бадамбу и попросила:
— Причеши меня.
Кумбадамба принялась за работу. Как юлько она натерла маслом одну сторону ее головы, девушка вскочила и воскликнула :
— Меня зовет Мамади.
Прибежала она к Мамади и спросила с нежностью в голосе:
— Звал ли ты меня, старший брат?
Мамади понял, что это начал действовать волшебный состав. И ответил с грустью:
— Нет, я тебя не звал, я ведь знаю, что ты любишь только десятипалых.
Сия вернулась к Кумбадамбе. Когда та натерла маслом другую сторону головы, Сия снова вскочила:
— Меня зовет Мамади.
Она прибежала к Мамади и спросила с нежностью:
— Ты звал меня к себе, старший брат?
Мамади, конечно, не звал, просто продолжал действовать волшебный состав. Мамади ответил с грустью:
— Нет, не звал я тебя, я ведь знаю, что ты любишь только десятипалых.
Сия вернулась к Кумбадамбе, и та закончила прическу. Напоследок она обильно смочила маслом волосы девушки, та закричала:
— Меня зовет Мамади.
538
Прибежала она к Мамади и сказала:
— Звал ли ты меня, старший брат?
Мамади ответил:
— Да, звал. Хотел сказать, чтобы сегодня вечером ты пришла ко мне.
Сия ответила:
— Сегодня вечером наша свадьба.
Мамади отправился домой и приказал прибрать в доме, украсить постель. Был у него молодой раб по имени Бла-ли, только ему он доверял своего коня. Позвал он Блали и сказал:
— Одолжи мне твое старое платье. Только постирай его сначала и почисти. Потом вымойся сам, войди в дом и ложись на постель. В полночь придет женщина по имени Сия. Не разговаривай с ней. Она подумает, будто это я, ведь обычно я говорю очень мало, — недаром зовут меня Сефе Декоте. Молча овладей ею. Не выполнишь моего приказа — утром я убью тебя. Понял?
Блали ответил:
— Сделаю, как прикажешь.
Ночью пришла Сия. У постели Мамади оставил туфли, чтобы Сия увидела их, узнала и решила наверняка, что в постели лежит Мамади. Сия увидела туфли и улеглась рядом с рабом.
— Доброй ночи! — сказала опа.
Блали что-то промычал в ответ.
— Я знаю, старший брат, что ты неразговорчив, но сегодня поговори со мной. Умоляю!
Вместо ответа Блали обнял Сию.
На следующее yipo Мамади Сефе Декозе, в платье Блали, вошел в хижину и позвал:
— Блали!
— Хозяин! — отозвался с постели раб.
— Почему ты не вычистил моего коня, а валяешься на моей постели с этой негодницей Сией?
И Блали ответил:
— Ты уж прости меня, не выполнил я обычную свою работу, но у меня есть оправдание: сегодняшнюю ночь я провел с Сией, а кому не известно, что Сия — самая красивая девушка во всей округе.
Сия затрепетала.
— Старший брат. — произнесла она.—Хорошо же ты мне отомстил!
Она готова была провалиться сквозь землю, весь день не осмеливалась покинуть дом, только глубокой ночью выскольз-
539
нуля на улицу и под прикрытием тьмы вернулась к себе домой. Перенесенное унижение убило ее.
Вот как отомстил Мамади Сефе Декоте неверной возлюбленной.
сонинке (Мали, Сенегал)
ГОЛУБАЯ КРОВЬ
Гороба-Дике принадлежал к роду фула из Ардо — род этот правил городом Массина пятьсот лет. Но как младший сын он не мог наследовать власть. И вот скитался он по земле бама-на, и сердце его переполняла горечь. Если он останавливался где-нибудь на ночлег, то приказывал убить младенца, останки его скармливал своему коню. Если встречал кузнеца, требовал, чтобы тот сковал для него меч и копье, не пользуясь горном; если встречал скорняка, то приказывал сшить для него шапку из кожи гиппопотама. Все племена, населяющие землю бама-на, страшились жестокого Гороба-Дике. В горестях и бедах текли их дни, наконец они направили гонцов к певцу Мабо Ула-лу, одному из приближенных Гороба-Дике. Вручив ему горшок, наполненный золотом, гонцы сказали:
— Ты — единственный, кого послушает Гороба-Дике. Возьми это золото и объясни господину, что мы жестоко страдаем от его притеснений. Да и он сам ничего от них не выигрывает. Постарайся обратить его гнев против других.
Ответил певец Мабо Улал:
— Попробую. Может быть, что-нибудь и получится.
Забрал золото, а несколько дней спустя сказал Гороба-Дике:
— Послушай, бамана ни в чем пред тобой не повинны. Не лучше ли тебе обратить свой гнев на фула, твой собственный народ, чьим властителем тебе подобает быть.
Отвечал Гороба-Дике:
— Ты прав. Куда же мы отправимся?
Мабо Улал предложил:
— Нс отправиться ли нам в Сариам, где правит Хамади Ардо?
И вот поскакали они в Сариам. Не доезжая города, они спешились возле дома крестьянина, владевшего небольшим клочком земли.
Гороба-Дике сказал певцу:
— Ты побудь здесь. А я хочу сам осмотреть город. Снял он богатые одежды, попросил у крестьянина обноски
540
и, одетый как попрошайка, направился в город. У кузни он остановился и сказал кузнецу:
— Я — из племени фула. Накорми меня, а я помогу тебе в работе.
— Можешь ли ты раздувать мехи? — спросил кузнец.
— Могу. Кто властитель этого города? — полюбопытствовал Гороба-Дике, помогая кузнецу.
— Хамади, — ответил кузнец, — отпрыск дома Ардо.
— Хамади Ардо! А много ли у него лошадей?
— Несметные табуны. Богатствам его нет меры, он отец трех дочерей, две старших — замужем за храбрыми благородными фула.
— А третья дочь? Она еще ребенок?
— Нет, Коде Ардо — взрослая девушка, и могла бы быть уже матерью многочисленного потомства. Но она самая гордая из девушек фула во всей Массине. На мизинце у нее серебряное кольцо. Она говорит, что выйдет замуж только за того, кому оно придется впору, это кольцо. У настоящего фула,— говорит она,—должны быть длинные тонкие пальцы.
На другое утро, как и всегда, все знатные молодые воины фула собрались на площади перед дворцом Хамади Ардо. Кто стоял, кто сидел, кто ходил, переговариваясь с остальными. Появилась Коде Ардо, гордая дочь короля, и, сняв с мизинца серебряное кольцо, стала расхаживать между воинами — искала, кому бы оно впору пришлось.
Один воин не смог надеть его даже на кончик мизинца, другой натянул на первый сустав, а третий, потея от натуги, продвинул кольцо до второго сустава. Каждый старался сделать все возможное, чтобы жениться на Коде. Ведь она дочь короля. А каждый мечтал стать его зятем.
На следующее утро повторилось то же самое. Терпение короля истощилось, и он сказал дочери:
— Придется тебе выбрать мужа среди этих воинов.
Услышав его слова, кузнец, стоявший неподалеку, выступил вперед:
— Есть у меня работник. Ходит он, правда, грязный, но по всему видно, что он чистокровный фула.
— Приведи этого человека, — велел Хамади Ардо.— пусть и он попробует примерить кольцо.
Кузнец, в сопровождении отряда воинов, отправился в кузню и сказал Гороба-Дике:
— Король хочет говорить с тобой. Поторапливайся.
Гороба-Дике удивился:
— Король хочет говорить со мной? Но не могу же я пойти к нему в этих грязных лохмотьях.
541
— Иди, раз король приказывает, — сказал кузнец.
И вот Гороба-Дике явился на площадь, где его ожидали король, Коде Ардо и благородные воины.
Спросил его Хамади Ардо:
— Ты фула?
— Да, я фула.
— Как тебя зовут?
— Не скажу.
Протянул ему Хамади Ардо кольцо и сказал:
— Постарайся надеть его себе на мизинец.
Надел Гороба-Дике кольцо на мизинец. Пришлось оно ему в самую пору.
Сказал король Хамади Ардо:
— Ты должен жениться на моей дочери.
Заплакала Коде Ардо и сказала:
— Не выйду я за такого грязного уродливого деревенскою парня.
— Но таково было твое желанье. Ты должна выйти за него замуж.
Делать нечего, пришлось Коде Ардо согласиться. На другой же день была отпразднована свадьба. Угром, после брачной ночи, Коде Ардо громко рыдала. «Почему отец выдал меня замуж за грязного нечесаного мужлана?» — сетовала она.
Однажды воины бурдама вторглись в земли короля и украли весь его скот и скот жителей Сариама.
Все схватились за оружие.
Гороба-Дике лежал в углу, отдыхая. Подошел к нему Хамади Ардо и спросил:
— Почему не седлаешь коня, почему не скачешь в погоню вместе со всеми?
Отвечал Гороба-Дике:
— Куда мне садиться на коня. Ведь я сын бедняка. Дай мне лучше осла. Так-то оно привычней будет.
Услыхав эти слова, Коде Ардо заплакала.
Гороба-Дике взгромоздился на осла. Но потрусил не за воинами, а совсем в ином направлении. А Коде Ардо смотрела ему вслед и все рыдала и рыдала:
— Ах, отец! Какое несчастье причинил ты своей дочери!
Тем временем Гороба-Дике примчался на осле к дому крестьянина, где оставил певца, боевого коня и оружие. Соскочил с осла и сказал:
— Улал! Женился я!
Спросил Мабо:
— На ком же?
542
— На самой гордой девушке города, Коде Ардо, дочери короля Хамади Ардо.
— Вот как тебе повезло!
Молвил Гороба-Дике:
— Да, но сегодня мне предстоит кое-что совершить. Бурда-ма угнали скот моего тестя. Приготовь мне боевую одежду, оружие, оседлай коня.
Улал выполнил его повеление.
— Могу ли я с тобой отправиться? — спросил он.
— Нет, сегодня не надо.
Гороба-Дике догнал воинов короля и поскакал чуть поодаль от них. Два зятя Хамади Ардо и другие фула, завидев героя, сказали:
— Это, должно быть, могучий джинн. Давайте привлечем его на нашу сторону. Тогда мы выиграем сражение и вернем наш скот.
К Гороба-Дике подскакало несколько воинов.
— Куда скачешь? Кому помогать хочешь? — спросили они.
Гороба-Дике отвечал:
— Скачу я на битву, а помогу тому, кому захочу.
— Ты джинн?
- Да.
— Тогда помоги нам.
— Почему бы мне вам не помочь? Сколько зятьев короля с вами?
— Двое.
— Если каждый из них отрежет себе по уху и даст мне в уплату за помощь, я помогу вам.
— Это невозможно, — молвили воины. — Что подумают люди, оставшиеся в городе?
А Горобе-Дике посоветовал:
— Пусть зятья скажут, что потеряли уши в сражении. За это им только почет будет.
Зятья сначала не согласились на предложение Гороба-Дике, но потом все-таки позволили отрезать себе по уху. Гороба-Дике положил их уши в сумку и пустил коня вскачь и встал во главе воинов.
— Не говорите, что вам помогал джинн, — попросил он их.
Те обещали.
В бою против бурдама Гороба-Дике убил множество их воинов, захватил целый табун боевых коней.
Воины передали коней королевским зятьям. Весь угнанный скот они погнали в Сариам. А Гороба-Дике поскакал в другую сторону — к дому, где ожидал его певец. Здесь он спешился, положил оружие, снял боевую одежду и облекся в грязные лох-
543
мотья. затем взгромоздился на осла и потрусил в город. Когда он проезжал по Сариаму, какой-то кузнец крикнул ему: — Держись подальше от моего дома, ты раб, а не благородный воин фула.
Услышала жена кузнеца эти слова и сказала мужу:
— Перестань болтать. Фула всегда останется фула, а ты не мудрец, чтобы прозревать судьбы людей.
Тем временем победоносное воинство прибыло к королевскому двору, где его встретили с величайшей радостью. Навстречу к ним вышел сам король Хамади Ардо.
— Вы настоящие фула, — сказал он. — Ранен ли кто-нибудь? Первый зять отозвался:
— Один из воинов бурдама хотел ударить меня мечом, но я успел увернуться, и он отсек мне ухо.
А второй зять сказал так:
— Когда я нападал на бурдама, один из их воинов, коротышка, хотел ударить меня мечом по горлу. Но я успел увернуться, и он отсек мне ухо.
— Вы оба герои!—похвалил их король Хамади Ардо.— Но, скажите мне, видел ли кто-нибудь третьего зятя?
Все рассмеялись.
— Конечно, видели. Он поскакал в противоположную от места сражения сторону. Среди сражающихся мы его нс видели.
И вот на своем осле показался Гороба-Дике. Подъехав поближе, он пустил осла вскачь. Коде Ардо горько заплакала: — Ах, отец. Какое несчастье ты мне причинил!
Вечером благородные фула сидели в кругу и вспоминали героические подвиги, ими совершенные. Гороба-Дике, в лохмотьях, лежа рядом, прислушивался к беседе воинов.
— Я первый напал на бурдама, — похвалялся один зять. — Я отбил их коней, — хвастал другой.
А один из воинов сказал:
— Да, вы не то, что муж Коде Ардо. Вы настоящие герои. Слушая их похвальбы, Гороба-Дике совал руку в сумку и поигрывал отрезанными ушами хвастунов.
Когда наступила ночь, Гороба-Дике отправился к себе. Но Коде Ардо заявила:
— Не буду я больше с тобой спать. Ищи себе место для ночлега где-нибудь еще.
На следующий день воины бурдама снова напали на город. Все фула приготовились к сражению. И только Гороба-Дике взгромоздился на осла и поскакал в другую сторону.
— Вон улепетывает третий зять! — кричали люди.
А Коде Ардо рыдала, повторяя:
544
— Ах, отец, отец, какое горе ты мне причинил!
Когда Гороба-Дике подъехал к дому, где оставил певца, коня и оружие, он торопливо соскочил с осла и сказал Улалу:
— Оседлай моего коня и дай мое оружие! Предстоит великая битва. На город напали бурдама, а защищать его некому.
— Поехать ли мне с тобой? — спросил певец Улал.
— Нет, не сегодня.
Гороба-Дике снял лохмотья, переоделся, вскочил на коня и поскакал назад, к городу, окруженному бурдама. Отряд воинов бурдама ворвался в город и приближался к королевскому дворцу. Напав на них, Гороба-Дике ловко орудовал копьем и мечом, сбрасывал вражеских конников с седел на землю, потом дал шпоры коню, опрокинул плотный заслон и ворвался на королевский двор как раз в то время, когда бурдама схватили Коде Ардо и потащили ее к своим коням. Увидев храброго фула, Коде Ардо воззвала:
— Помо1И мне. мой старший брат, бурдама уводят меня в плен, а мой трусливый муж удрал неведомо куда!
Гороба-Дике сразил копьем одного воина, но другой успел ранить его в ногу, прежде чем герой одолел своего противника.
— Мой старший брат, ты спас меня, — вскричала Коде Ардо. Она разорвала свою одежду и перевязала ногу Гороба-Дике. Гороба-Дике пришпорил коня и понесся в самую гущу сражающихся. Он разметал воинов бурдама, как ураган, и они кинулись наутек, преследуемые фула.
Гороба-Дике поскакал к дому, где ждал его певец Улал. Спешился, сложил оружие, переменил одежду на грязные лохмотья и вернулся на осле в город. Когда он проезжал мимо кузнеца, тот принялся над ним издеваться:
— Вы только взгляните на эту трусливую собаку!.. Эй ты, и близко не подъезжай к моему дому.
Жена кузнеца сказала:
— Перестань болтать глупости. Этот человек — фула. а оскорблять фула я тебе не советую.
Ответил кузнец:
— Попридержи язык, женщина. Тот, кто бежал с поля боя, не заслуживает ничего, кроме оскорбления.
— Чего ты хочешь от меня? — сказал Гороба-Дике. — Ведь я не воин, я сын простого бедняка.
Ударив осла, он галопом выехал на площадь, где стояли король Хамади Ардо и Коде Ардо. При виде мужа верхом на осле дочь короля заплакала. х
— Ах. отец, отец, почему ты причинил мне такое горе? Ведь среди фула нашлось бы много отважных и благородных воинов.
18 Альманах «Африка», вып. 5
545
Патриция, наверное, могла бы ответить на все мои вопросы. Но она не видела Ориунгу, и какой-то суеверный страх, мешал мне сказать ей о моране.
— Ну вот мы и пришли наконец! — со смехом проговорила Патриция, глядя на мое измученное лицо.
Мы подошли к деревне. Отсюда расходились две дороги: одна вела ю бунгало Буллита, другая, более короткая, — к лагерю посетителей и моей хижине.
Патриция в нерешительности остановилась на развилке. Она наклонила головку и принялась чертить носком туфли на песке геометрические фигуры. Удивительная робость отразилась на ее лице и в ее глазах, которые только что бесстрашно смотрели на двух разъяренных львиц.
— Если вы не очень устали, — сказала опа наконец, — проводите меня до дома... Я буду очень... рада. Если мама увидит вас, она не будет так сердиться... Я очень опоздала.
Патриция подняла голову и живо добавила:
— Я не для себя прошу, вы знаете, а для нее. Она очень, очень огорчится.
Неужели мое влияние на Сибиллу было действительно так велико, как думала Патриция, или Буллит просто придумал для опоздания дочери подходящее оправдание? Я этого никогда не узнаю. Во всяком случае, Сибилла встретила нас радушно, весело. Потом она отослала Патрицию принимать душ, а когда та ушла, сказала:
— Мне нужно поговорить с вами наедине.
— Это проще сделать у меня, — ответил я.
— Хорошо, я приду к вам на днях, — с улыбкой сказала Сибилла.
* * *
У себя в хижине я сразу рухнул на походную койку. Сон мой был прерывистым, лихорадочным кошмаром. Когда я проснулся, была уже глубокая ночь. На душе у меня было тяжело, разум — в смятении. Я упрекал себя за то, что остался, ибо это уже ничего не могло мне дать. Любопытство мое было удовлетворено сверх всякой меры. Я узнал все о жизни Кинга и об их с Патрицией отношениях. Мало того, — огромный лев стал для меня знакомым зверем. Я мог спокойно уехать. Я должен был это сделать.
«Но развязка? — подумал я вдруг,—Я должен увидеть развязку».
Я соскочил с койки и раздраженно зашагал по темной веранде.
446
Почему развязка? И какая?
Чею я ждал? Чтобы Кихоро пристрелил Ориунгу? Или чтобы моран пронзил своим дротиком старого одноглазого следопыта? Или чтобы носорог вспорол живот Буллиту? Или чтобы Кинг вдруг забыл все правила игры и растерзал Патрицию? Или чтобы Сибилла сошла с ума?
Все эти мысли отвратительны и одновременно абсурдны. Я утрачивал остатки здравого смысла. Надо было как можно скорее покинуть эти места, этих животных и этих людей.
Но я чувствовал, что останусь в заповеднике до конца, до развязки, — ибо непонятно почему был уверен: развязка неизбежна.
Я зажег лампу-молнию и отыскал бутылку виски. Выпил я достаточно, чтобы в конце концов уснуть, — но лишь много позднее.
* * *
Совсем маленькая бархатная лапка приподняла мне одно веко. Я увидел на краю подушки обезьянку величиной с кокосовый орех, с черной атласной полумаской на мордочке. Все было, как в мое первое пробуждение в этой хижине, — еще неясный рассвет, моя дорожная одежда в ногах кровати и лампа-молния, которую я забыл погасить.
И так же, как в то утро, я вышел на веранду. Там ждала меня Цимбеллина, крохотная газель с копытцами, как наперстки, и рожками, словно сосновые иглы. И туман, как тогда, скрывал длинную поляну, которая сбегала к водопою.
Да, все было точно так же, как в первый раз! Но сегодня все это было надо мной не властно. Николас и Цимбеллина перестали быть таинственными поэтическими созданиями. Я заранее видел все подробности пейзажа, которые постепенно приоткрывал туман. Короче — все мои чувства были только жалким подобием некогда испытанного очарования.
Но заря разгорелась внезапно, ослепительная и прекрасная. Снега Килиманджаро вспыхнули нежно-алым костром. Туман разорвался на феерические вуали, рассыпался алмазной пудрой. Вода засверкала среди травы. Животные начали ткать свой волшебный живой ковер у подножья великой горы.
И вот вся эта красота снова предстала передо мной во всей своей свежести — как в го неповторимое утро. Природа может вечно повторять свои чудеса, и они нисколько не теряют от этого своей новизны и великолепия. У меня возникло желание разделить свободу и простодушную радость диких стад. Желание это было столь же непреодолимым, как в день моего приезда.
447
схватка — там и Огеденгбе с оружием. Его имя, как уже сказано, нагоняло на всех страх. Как только жители городов и деревень узнавали о приближении Огеденгбе. они тут же уходили в дикие заросли, уводя с собой скот.
— Как избавиться от О] еденгбе? — спрашивали люди друг друга. — Его набеги — как нашествия муравьев. Он уничтожает все на своем пути. Если бы не он. мы жили бы мирной жизнью, торговали, обрабатывали бы поля, а так нам приходится все время держаться настороже.
Город Ибадан управлялся тогда воителем по имени Огун-мола. Огупмола замыслил напасть на город Илсшу и убить Огеденгбе. Собрал он великое воинство и выступил в поход.
Началась битва. Воины Огеденгбе сошлись с воинством Ибадана на огромном поле. Сраженье длилось до вечера, ночью воины обеих сторон отдыхали, подлечивали раны, а с самого раннего утра бой закипел с новой силой. Сражающиеся воины то наступали, то отходили, вытаптывая всю окручу.
Вступили в битву и другие города. Всюду царили смерть и страданье. Наконец Огеденгбе разбил войско Огунмолы. и тот поспешно бежал в Ибадан.
Огеденгбе узнал, что город Бенин воевал вместе с Ибаданом против Илеши. Он решил наказать Бенин и высгупил в поход. Ехал он на белом коне, а впереди шли барабанщики. Они отбивали на говорящих барабанах:
Приближается Огеденгбе.
С Огунмолой покончено. Теперь очередь Бенина. Приготовься. Бенин.
Приготовься хоронить своих мертвецов.
Дробь барабанов разносилась далеко вокруг. Все деревни поблизости сразу опустели, на полях не осталось ни одною земледельца. Люди знали, что барабаны и рога войска Огеденгбе всегда говорят правду.
Весть о приближенье Огеденгбе достигла Бенина. Правитель города срочно созвал совет, чтобы обсудить, как следует поступить. Решили послать гонца к Огеденгбе.
— Люди Бенина просят тебя не нападать на их город, — передал гонец, — Он ведь, в сущности, не сделал тебе ничего плохого. Люди знают о твоей отваге и превозносят ее. Огеденгбе. поверни назад, оставь Бенин в покое и мире.
Огеденгбе ответил гневно:
— Я так и думал, что Бенин запросит пощады. Слушая мои барабаны, они говорят: «Настала очередь Бенина». Возвращайся же в город и передай своему повелителю их предостережение.
548
Воины Огеденгбе обложили город со всех сторон. Властелин Бенина, оба его советника не знали, как им поступить. Они предвидели, что их войско будет неминуемо разбито. Тем, кто предлагал: «Сделаем вылазку и будем сражаться», — они отвечали: «Послушайте барабаны Огеденгбе, вспоминающие великие победы Огеденгбе над другими городами. Они вещают правду».
Спорили долго. Наконец один из старейшин сказал:
— Разве барабаны Огеденгбе всегда говорят одно и то же? Да и что такое барабаны? Куски дерева с натянутой на них кожей. Говорят они только то, что велят барабанщики. Барабаны Огеденгбе могут восславлять и величие нашего города Бенина.
Ему ответили:
— Барабанщики дороги сердцу Огеденгбе, слова их укрепляют его отвагу и отвагу его воинов. Зачем же барабанам Огеденгбе восславлять величие Бенина?
Старейшина сказал:
— Барабанщики делают то, что говорит им Огеденгбе, потому что он хорошо им за это платит. Найдется ли такой музыкант. который бы не сыграл то, за что хорошо платят? Давайте подкупим барабанщиков.
Бенинцы поняли, что он говорит дело. Собрали они каури со всего города. Владыка Бенина — оба и вожди пожертвовали все свои богатства. Под покровом ночи гонец с полными каури мешками пробрался во вражеский стан, туда, где находились барабанщики.
— Всем нашим жителям полюбилась ваша игра на барабане,— сказал гонец. — И все, что вы играете, понятно до последнего слова. Бенинцы просят вас сыграть для них завтра, перед тем как начнется битва. За это дадут они вам десять тысяч каури.
Посовещались барабанщики. И согласились. Только спросили :
— А что должны сказать наши барабаны?
— Всего несколько слов, — ответил гонец. — Пусть они скажут: «Был ли когда-нибудь побежден народ Бенина?» Пусть они скажут : «Разве враги когда-нибудь входили в Бенин?» /
Гонец отдал барабанщикам десять тысяч каури вернулся в город. /
Наступило утро. Огеденгбе приказал воинам готовиться к битве и сел на коня. Забили барабаны. Но вместб того чтобы повторять фразы, вселяющие отвагу в бойцов, барабаны зарокотали:
549
Был ли когда-нибудь побежден юрод Бенин?
Разве враги занимали коыа-нибудь юрод?
Воины Огеденгбе были в смятении. Гневно прислушивался Огсденгбе к словам барабанов, повторявших снова и снова:
Был ли когда-нибудь побежден Бенин?
Разве враги занимали когда-нибудь город?
Сомнение одолело Огеденгбе. Подумал он: «А ведь правда, никто никогда еще не покорял Бенин».
И воины думали: «Разве барабаны Огеденгбе когда-нибудь лгали? Они и сейчас говорят правду. Никогда никто не покорял Бенин. Хоть и было у него множество врагов, город успешно отражал все нападения, только укреплялся».
Ослабела решимость Огеденгбе, приказал он воинам отойти от города. И приказал казнить барабанщиков, восславлявших непобедимость Бенина. А затем, во главе своего войска, возвратился в Илешу.
itupyoa (Нигери.ч}
ТРИ СОВЕТА
Жил на свете бедняк, и была у него жена. Зачала она. Прошла половина срока, и тут понял бедняк, что не под силу ему справиться с голодом и нищетой и решил постранствовать по свету в поисках счастья. В своих скитаниях повстречал он правителя Ламидо и стал ему служить.
Шли годы. Однажды бедняк сказал Ламидо:
— Хочу вернуться домой.
В награду за верную службу Ламидо подарил ему трех рабов. и бедняк пустился домой. Много дней он брел по пустынной местности, как вдруг повстречал почтенного бородатого ciapna. Дальше старец и бедняк продолжали путь вместе, но в полном молчании. Наконец сказал бедняк:
— Почему мы молчим?
— Подари мне раба, я дам тебе один совет, — ответил старец.
— Бери,—сказал юноша.
Тогда бородатый старец произнес:
— На пути повстречается тебе прекрасное место для отдыха, посреди него будет возвышаться дерево. Не укладывайся под ним на ночлег.
На следующий день они продолжали путь в полном безмолвии.
550
— Отец,—сказал юноша, — почему мы молчим?
Бородатый старец ответил:
— Дитя мое, подари мне раба, я дам тебе второй совет.
— Бери, — отозвался юноша.
— На пути приблизишься ты к потоку с торчащими посредине большими камнями, около которых бурлят волны. Нс пытайся перебраться на другой берег, утонешь.
И на третий день, пройдя большую часть пути в полном молчании, юноша спросил:
— Почему мы молчим?
И опять старец ответил:
— Отдашь раба, я дам тебе последний совет.
— Бери, — согласился юноша.
Юноша покинул бородатого старца и продолжал путь в одиночку. Возвращался он домой таким же бедняком, каким и ушел.
Вскоре достиг он подходящего места для отдыха и увидел большое дерево. Но не стал устраиваться под ним на ночлег, а лег под кустами, росшими неподалеку. На закате подошел большой караван. Все слуги развалились прямо на земле, юлько купец, владелец каравана, улегся под деревом. В полночь спустился джинн, который жил на дереве, и убил его.
Едва рассвело, караванщик разбудил бедняка.
— Вставай. Купец мертв, но слуги ничего не должны знать.
Я дам тебе его одежду и посажу на его лошадь.
Встал бедняк, помог оттащить тело купца в кусты. Затем надел бедняк одежды купца, сел на его лошадь, и караван продолжал путь.
Спустя некоторое время достигли они бурного потока. Караванщик сказал бедняку:
— Попытаюсь я на тот берег переправиться.
Согласился юноша, вошел караванщик в воду и утонул. Приказал юноша подождать, пока вода не перестанет бурлить, а потом повел караван через успокоившийся поток и достиг другого берега. Так он стал владельцем каравана.
Наконец со всем богатством прибыл бедняк в свой дом | и обнаружил, что жена в его отсутствие родила сына. Сын был ' уже почти взрослым юношей. Но отец не знал, родной ли это сын. Схватился он за кинжал, чтобы убить юношу, но задумался, прислушался к голосу сердца.
— Убей его,—шепнуло сердце.
Но другой голос, в котором признал он голос бородатого старца, сказал ему:
— Отбрось кинжал.
551
Решил бедняк не убивать сына.
Вог как все получилось: Аллах даровал бедняку богатство и сохранил жизнь его сыну, а все потому, что прислушался он к голосу почтенного старца.
ф у.име
УКО
Уже несколько раз назначали состязание в борьбе, но У ко напрасно поджидал соперников, — равных ему не было. Наконец он вспомнил, что страна мертвых Аннамуо славится великими силачами, хотя борьба ведется там по особым правилам. Чем больше он размышлял, тем сильнее хотелось ему помериться силами с борцами из страны мертвых.
И вот он отправился в путь, захватив с собой сумк\ из сизаля, деревянную флейту и ручног о геккона. Двигался он очень быстро, миновал семь морей и семь стран, побывал в Агбана-бо и наконец очутился в стране мертвых.
Он прибыл туда в самый разгар состязания, которое происходило на вымощенной камнем площади. Велось оно с невероятной жестокостью. Борец с такой силой ударил своего противника — духа — о камни, что тот просто развалился на части. Уко уже подумывал, не убраться ли ему восвояси, но гут как раз подошла его очередь. Ему удалось одержать верх над несколькими соперниками подряд, завоевав уважение духов. Затем против него вышел огромный одноглазый дух. Ноги его извивались как корни. Уко понял, что это самый сильный тамошний борец. Затаив дыхание, все следили за поединком.
Соперники боролись целую неделю — такой упорной схватки еще не видывали в Аннамуо. Уко удалось несколько раз повалить страшилище, но разбить его о камни он не мог — дух глубоко врастал своими корнями-ногами в землю. Наконец дух изловчился и так ударил Уко, что тот замертво свалился. Дух тут же исчез. А вместе с ним исчезли и остальные духи, наблюдавшие за состязаньем.
Пока шло состязание, геккону удалось подсмотреть, как духи возвращают к жизни своих борцов. Он подполз к хозяину и брызнул живой водой в глаза и ноздри героя. Уко встрепенулся и встал на ноги. Геккон заиграл на флейте. Он хотел вдохнуть в героя отвагу:
Уко, У конга!
Бросивший вызов стране духов, Тебя ожидают дома. Герой!
552
Уко, Уконга!
Герой, бросивший вызов
Стране духов.
Тебя ожидают дома. Герой!
У ко понял, что ему надо поскорей убраться из этой страны, не то с ним стрясется беда. Геккон всячески подбадривал его.
Вскоре духи вернулись на площадь и тут же начали вынюхивать смертного. Самого его не нашли, но почуяли его вдалеке и кинулись вдогонку.
Три раза удалось им настичь У ко. но каждый раз. когда им казалось, что беглец у них в руках, он ловко обманывал их — превращался в глиняный черепок. Духи никак не могли понять, куда подевался смертный. В последний раз, когда У ко оборотился черепком, один из духов рассердился и что было сил отшвырнул черепок в сторону. Но верный геккон заиграл на флейте, У ко восстал живой и невредимый и ну хохотать и подсмеиваться над духами. Он даже предложил им следовать за ним в страну живых!
игйо (Нигерия)
ЖЕНЫ АГУ
Каждую ночь могучий и свирепый Агу уходил из дома за добычей. Все односельчане боялись его. Было у него три жены, но только двух он держал при себе, а третьей, нелюбимой, выстроил хижину в отдалении, на краю банановой рощи, где она и жила в полном одиночестве.
Всю свою добычу он отдавал двум любимым женам. О своем приходе он обычно объявлял так:
Агу-путешественник, Н да-и да, Вернулся с добычей, Нда-нда.
Женщины нетерпеливо поджидали его. И неизменно отвечали :
Приветствуем Агу, Любимого Агу!
Но однажды он решил проверить верность своих жен. Спрятался в ближайшей роще и, изменив голос, стал кричать:
Агу-путешественника,
Нда-нда,
Агу-путеш ественни ка.
Агу-путешественника Настигла смерть!
553
Сперва любимые жены не поверили, что это правда.
— Подруга, слышала ли ты этот незнакомый голос? — спросила одна из них.
— Слышала, — ответила другая.
Обе они втайне ненавидели Агу. И, поверив, что он умер, стали громко смеяться и всячески поносить своего мужа, дьявол, мол, и тог лучше.
Но третья, покинутая жена, услышав о смерти мужа, проплакала всю ночь.
Утром Агу вышел из рощи, где прятался, позвал третью жену к себе, а двух остальных выгнал в отдаленную хижину у банановой рощи.
игбю
ЦЕНА СПЕСИ
Некогда Эби, дикобраз, был облачен в мягкую пушистую шкурку. Он был очень хорош собой и отважен, но спесив. Когда встречал зверей, по его мнению, уродливых, то насмехался над ними. Да так, что доводил их до слез.
Особенно он преследовал насмешками одного крохотного безобразного зверька. И вот этот уродец вошел к нему в доверие и стал восхвалять Эби.
— Эби,—говорил уродец, — конечно, ты очень хорош собой, к го спорит, но своей отваги ты еще не доказал. Вот когда побываешь в заповедной роще, тогда мы все убедимся, что ты так же отважен, как и красив.
На следующее утро Эби вместе со своим другом отправился в заповедный лес. На опушке он остановился, сбросил свою шкурку и отдал ее подержать уродцу. Протискиваться сквозь густые колючие кусты было очень трудно, но Эби не успокоился, пока пе забрался в самую чащобу. Лишь обнаружив, что весь, с головы до пят, утыкан колючками, он решил вернуться.
Увидав своего друга в таком устрашающем виде, уродец разразился громким хохотом.
— Ха-ха-ха! Вот ты и стал самым настоящим дикобразом,— воскликнул он, ловко накинул па себя прекрасную шкурку Эби и был таков.
иг бо
554
ОНВУЭЛО
К одной очень красивой девушке по имени Онвуэло со всех сторон сватались женихи, но она была очень упряма и горда и отвергала всех подряд.
— Выходи замуж, дочь моя! — уговаривала ее мать, — Время идет! И я была когда-то хороша собой, как и ты.
Но Онвуэло не сдавалась на уговоры. Она ждала какого-то чудо-красавца, которого полюбит с первого взгляда. Потому и продолжала отказывать самым преданным и достойным молодым людям.
Однажды пожаловал к ним в дом незнакомец, весь украшенный перьями. Онвуэло влюбилась в него сразу же, побежала к матери и сказала:
— Наконец-то явился тот, кого я ждала. Накорми и напои его.
— Дочь моя, я хотела бы сперва посмотреть на него,— ответила пораженная мать. — Откуда ты знаешь, что он подходящий для тебя муж. Ведь ты его видишь впервые.
Но девушка не слушала ее и лишь приговаривала:
— Время бежит, течет! Я хочу выйти за него замуж сегодня же!
Мать вышла к гостю, затем принесла и поставила перед ним угощение. Пока он ел и пил, она отозвала дочь в сторону и шепнула ей:
— Странный незнакомец. Никогда таких не видывала. Может, он и не человек вовсе?
Дочь очень рассердилась, услышав это. Она решительно подошла к незнакомцу, и они вместе поспешно удалились.
Девушка терпеливо следовала за женихом. Путь им предстоял, по всей видимости, далекий. Жених несколько раз останавливался, они отдыхали, и каждый раз он ронял несколько блестящих перьев из своего богатого убранства.
Наконец они достигли широкой реки. Жених сбросил остатки перьев на землю, и потрясенная Онвуэло увидела перед собой рыбу Эгбену Исиайю.
Перед тем как погрузиться в реку, Эгбену Исиайя приказал Онвуэло вернуться домой:
Уходи, Онвуэло,
Уходи,
Уходи, Онвуэло.
Мы живем в глубине, В глубине, Эгбену Исиайя — рыба! Рыба!
Рыба, рыба!
555
Бедная Онвуэло сидела на берегу и плакала, глядя, как ее жених погружается в глубь реки.
А тут подоспел и крылатый друг Эгбену Исиайи — тот самый, что одолжил ему перья. Подобрал оброненные перья и улетел.
игбо
БЕСКОНЕЧНЫЙ РАССКАЗ
Однажды деревенский вождь созвал местных юношей и предложил им устроить состязанье — кто выдумает рассказ без конца, тот и победитель.
— А награда — моя дочь! — объявил вождь.
Известие о состязанье разнеслось по всей округе. Юноши старательно готовились, хотя и опасались, что все это только розыгрыш — кто сумеет выдумать бесконечную историю?
Наступил день состязанья. Обширная площадь перед хижинами была запружена народом, как во время соревнованья прославленных борцов. Сотни юношей хотели попытать счастья. Вот вышел первый. Он сразу же начал запинаться, как будто ему нечего сказать, и под общий хохот поспешно покинул площадь.
Та же участь постигла и других юношей.
Один из них начал рассказывать историю о мужчине, который был женат на очень ленивой и падкой на сплетни женщине. Он тяжко трудился, а она бегала по соседям. Некогда даже было сготовить ему еду. Как-то он избил ее. и женщина запричитала:
О мой муж.
Не 1 уби меня!
О мой муж. Не I уби меня!
Юноша так долю 1янул ли слова, что толпа приказала ему замолчать, и он ушел, повторяя причитания этой женщины.
Следующим был известный шалопай, ни к чему не годный парень. Все стали над ним насмехаться. Однако из толпы послышался голос:
— Мы должны выслушать и его.
— Давным-давно,—начал молодой человек,— жил верховный вождь по имени Иду. Властвовал он над жизнью и смертью своего народа. А его палачи — Огбу-нгва-нгва — были всегда наготове.
Иду приказал подданным выстроить огромный сарай для
556
хранения зерна — стены должны быть из глины, и высотой он должен превосходить самое высокое дерево ироко. Десять лет подряд, ночью и днем, трудился народ, а конца строительству не было видно. Люди отказывались работать, но их заставляли силой. Миновало много лет в невыносимо тяжких трудах, но наконец сарай был выстроен.
Тогда вождь приказал наполнить сарай кукурузой, на что ушло еще больше времени, чем на строительство. Конца работе не было видно. Сам король гак и не дождался окончания ее. Он умер, а сарай был заполнен только наполовину. Вождь оставил сына, и тот продолжил дело отца. Он приказал своей любимой птице летать каждый день в сарай и возвращаться к нему с кукурузным зерном.
Толпа одобрительно засмеялась. Тогда юноша начал подпевать—хотел воочью представить действия птицы:
Вверх,
Вниз,
Одно зерно, Вверх, вниз, Одно зерно.
Народ подхватил слова.
Вождь прервал их:
— Пусть юноша забирает мою дочь в жены!
Состязанье окончилось, а эту историю рассказывали потом долго-долго.
игоо
ПРИНЕСЕНИЕ ОГНЯ В ДАР
В тот год пора хармапана длилась дольше, чем обычно. Дули холодные ветры. Такого холода не могли припомнить даже старейшины. Умирали и млад и стар. По всей земле воцарились печаль и горе. Люди только и говорили, что о своих бедах. Стараясь согреться, они тесно жались друг к другу, а кое-кто исполнял ритуальный танец поминовения мертвых.
Старейшины собрались на совет. Они долго думали, что им предпринять, но ничего не могли придумать. Наконец один из них сказал:
— Уже много месяцев подряд мы терпим жестокие муки — муки холода. Должно быть, только бог Чукву знает, за что на нас ниспослана эта кара? Уж не отрекся ли он от нас! Надо послать к нему гонца.
Старейшина говорил страстно и убедительно. И все с ним
557
согласились. Но кого послать? Они принялись было обсуждать, какими качествами должен обладать посланец. Но тут вызвался Мбе, отец семейства черепах. Крыльев у него не было, и птицы собрали для него перья со всех обитающих на земле пернатых. И вот Мбе полетел в отдаленный край, где обитал Чукву. Полет был трудный и опасный. Но Мбе удачно преодолел все препятствия. Подойдя к огромным воротам жилища, где обитал Чукву, он постучал и стал ждать. Ответа не было. Мбе заколотил что было силы. И вдруг услышал изнутри проклятие, произнесенное громким голосом:
— Пусть у того, кто стучится так нахально, руки присохнут к двери!
Мбе рассерженно возразил:
— Пусть эти слова застрянут в глотке у того, кто их произнес!
Проклятье лишилось своей силы.
Дверь так и не открылась. Пришлось Мбе вернуться ни с чем.
Вторым гонцом послали пса Нкиту. И для него тоже птицы собрали перья, чтобы он смог подняться на небо. Подойдя к дверям, он стал терпеливо ждать. И бог сжалился над ним: дал ему горящую головню и научил, как отнести се страдающим от холода. И оказалось, что это-то и есть самое трудное. Семь раз возвращался Нкита к богу Чукву: каждый раз головня гасла от прикосновения его мокрого носа. Наконец богу удалось научить его, как бережно поддерживать пламя. И вот I орящая I оловня в руках у людей! По всей земле разлилось тепло и счастье.
Но Нкита не cmoi отдышаться после свое) о путешествия. С тех пор он так и дышит — часто и прерывисто.
небо
СИРОТА
Маленький мальчик, сирота, жил вместе с мачехой и ее собственными детьми. Дети весь день бегали, играли, а мальчик в это время трудился в поте лица. Когда же семья усаживалась, чтобы поесть, его никогда нс приглашали. Питался он жалкими объедками, которые — со смехом и издевательствами — бросали ему дети.
Однажды мачеха увидела, что мальчик ест ямс. Дети наперебой закричали, что не давали ему клубня. Беднягу избили, изругали и лишили пропитания на целую неделю. Чтобы не
558
умереть с голода, глубокой ночью, когда все спали, сирота выскальзывал из дома и рвал пальмовые орехи.
Как-то раз ночью мальчик долго не мог заснуть — его мучил голод. А когда наконец сморил сон. ему привиделось дерево удала, увешанное золотисто-коричневыми плодами. Сон так походил на явь, что обрадованный мальчик проснулся, вскочил и только тогда понял, что все это ему приснилось.
Несколько дней спустя он расчищал сад и нашел семя дерева удала. Ему вспомнился волшебный сон, и его охватило радостное предчувствие: а вдруг, как во сне, из семени вырастет шгантское дерево, а на нем появятся плоды?
Однажды мачеха с детьми отправилась на базар, а сирота остался дома. Он взял семя, выкопал в дальнем углу сада ямку, положил туда коричневое зернышко и засыпал песком. Сидя перед крошечным холмиком, он запел:
Расти, удала.
Расти.
Расти, расти, расти, Нда.
Для сироты без матери.
Нда.
Для сироты без от на, Нда.
Земля — временное пристанище.
Нда.
Приходишь и уходишь.
Нда.
Почти тут же проклюнулся росток и быстро вытянулся в большое дерево.
Мальчик пел:
Плоды удала.
Плоды удала. Да, плоды, плоды, Плоды для сироты без магери, Нда.
Плоды для сироты без отца,
Нда.
Земля — временное пристанище, Нда.
Приходишь и уходишь, Нда.
И дерево покрылось цветами, а потом зазеленели маленькие плоды.
Мальчик пел:
Удала, зрей, Нда.
Вызревай, вызревай, Нда.
Созревай для сироты без матери, Нда.
559
Для сироты без о та.
Нда.
Зрей, зрей, зрей.
Земля — временное пристанище,
Нда.
Приходишь и уходишь.
Нда.
Маленькие зеленые шары стали больше, зарумянились. Мальчик пел:
Упадите, плоды, Нда.
Упадите, плоды,
Нда.
Упадите, упадите, упадите, Нда.
Упадите для сироты без матери,
Нда,
Упадите для сироты без отца, Нда.
Земля — временное присшнище.
Нда.
Приходишь и уходишь.
Нда.
И плоды посыпались вниз! Мальчик быстро подобрал их и начал есть. Ел, пока не наелся досыта. Когда мачеха с детьми вернулась с рынка, он протянул им плоды дерева удала. Они удивились и долго шептались, поглядывая на дерево, каким-то чудом появившееся в углу сада.
Об одном только просил мальчик — не взбираться на дерево, не сбивать палками плоды. Но однажды, когда он пошел по воду, сын мачехи влез на дерево. Вернувшись, сирота увидел, как тог, удобно устроившись на ветке, жадно поглощает плод.
Сирота разгневался. Он опустил на землю кувшин с водой и запел, прося дерево вырасти до небес. Нс успел мальчик допеть, как дерево поднялось до облаков.
Прибежала мачеха, увидела, что произошло, застонала и запричитала, умоляя сироту пощадить ее сына. И все остальные дети заплакали. Огромная толпа собралась вокруг дома, и мачеха перед всеми поклялась по-доброму заботиться о сироте.
Мальчик запел, прося дерево стать ниже. Вскоре оно уменьшилось до размеров обычного дерева. Сын мачехи тут же спрыгнул на землю. И все вместе они вернулись домой.
С тех пор сирота жил счастливо. г/,-р
Перевод с английского
Н. Тимофеевой
Афоризмы
Бернар Дадье АФОРИЗМЫ
Бернар Дарье (род. в 1916 г.) — крупнейший писатель и фольклорист Берега Слоновой Кости. В 1950 году выпустил сборник революционных стихов «Африка во весь рост». Позднее опубликовал «Африканские легенды» (1954), книгу сказок «Черная повязка» (1955). автобиографический роман «Клембье» (1956, рус. пер.
ИХЛ, 1964), романы «Негр в Париже» (1959) и «Ньюйоркский хозяин» (1964). Большое влияние на развитие африканской литературы оказал сборник его стихов «Люди всех континентов». Произведения Б. Дадье неоднократно публиковались па русском языке.
(' 1979—NEA
ИЛЛЮЗИЯ
* * *
Кос-кго из нас предпочитает жить иллюзиями, украшая истину мишурой.
* * *
Некоторые наши разочарования проистекают из того, что мы ждем от других гораздо большего, чем от себя самих.
* * *
Иллюзия — что женщина: и очаровывает и обманывает.
* * *
Иллюзия — единственный цветок, который не вянет со временем; скосить его может только смерть.
561
* * *
Стоит ли всю жизнь стремиться за недостижимой мечтой, отвергая то, что может составить твое истинное счастье?
* * *
Лучше иметь поменьше иллюзий в юности, а в старости, наоборот, побольше.
* * *
Груз иллюзий сгибает нас еще сильнее, чем бремя несчастий.
* * *
Человек — странник, который предается созерцанию феерической красоты сменяющих друг друга пейзажей.
О ЛЮДСКОЙ жизни
* * *
Истинные трагедии жизни нс поддаются описанию: они безмолвны и невообразимо грандиозны!
* * *
Жизнь так проста, так легка, что ставит нас в тупик.
* * *
В этом несовершенном мире невозможно достичь абсолютного совершенства. От нас требуется лишь одно: неуклонно стремиться к совершенству, которое и является целью нашей жизни.
* * *
Человечество тысячелетиями страдает от поистине страшной болезни: взаимного непонимания.
562
* * *
Жизнь — стремительное движение по спирали, и смерть никогда ее не догонит!
* * *
Народы приходят и уходят, но их дух оставляет свои вехи па длинном пути, который и есть наша жизнь.
* * *
Человек не умирает! Он тонет в жизни, постепенно погружаясь в нее все глубже и глубже.
* * *
Бывают такие периоды в жизни, когда все как бы окутано пеленой, даже мысли.
* * *
Жизнь не благоволит маленьким слабостям.
* * *
Прошлое и будущее — два берега реки, имя которой — настоящее.
* * *
Что может быть печальнее непонимания ближних?
* * *
Ревность — эго порок сердца.
* * *
Пассивное подчинение злу всегда вызывает презрение.
* * *
" Никакое проклятие за грехи не тяготеет над людьми. Над ними тяготеют их собственная глупость и эгоизм.
563
* *
Не могу согласиться, что люди появляются на земле, как сорная трава, и как сорная трава возвращаются в землю.
* * *
Не знать своей грядущей судьбы — величайшее бла: о. дарованное человеку.
* * *
Вселенная — это циклически повторяющийся ритм, властвующий над жизнью и смертью.
Жить — значит примириться со смертью.
* * *
Человек низкий так боится смерти, что охотно раздает ее себе подобным.
* * *
Человека во всех ею земных горестях должно yieinarb сознание, что он не вечен.
* * *
Жизнь избрала человека для своего продолжения.
* * *
Жизнь не добра и не зла. сама по себе она нейтральна. Она такая, какой мы ее создаем.
* * *
Для раба задуматься, подумать — страшнее всех пыток!
* * *
Человеческая жизнь — луч света, вырвавшийся из мрака вечности.
564
* *
Время это tabula rasa, на которой человек пишет свои деяния.
* * *
Только беспомощность дает нам почувствовать всю нашу слабость.
* * *
Величайший парадокс нашего времени — наши изобретения поработают нас вместо того, чтобы нам служить.
СЧАСТЬЕ И НЕСЧАСТЬЕ
* * *
В дни отчаяния мы рабы враждебного мира, но в дни радости мир — наш покорный слуга.
* * *
Как часто мы готовы пожертвовать всем нашим будущим за одно мгновение счастья!
* * *
Радость не терпит однообразия.
* * *
Скептик недоумевает: в чем состоит счастье?
* * *
Для того чтобы счастье было счастьем, оно должно приходить внезапно.
* * *
Счастье — большой шутник; ожиданье его нередко убивает.
565
* *
Песня — это гимн во славу жизни.
* * *
Горе нас так ослепляет, что мы ничего уже не видим, когда оно на нас обрушивается.
* * *
В слезах не создать ничего истинно прочного.
* * *
В горе нас утешает, по в счастье приводит в отчаяние одно и то же: уверенность, что все проходит.
* * *
Счастье — перелетная птица.
* * *
Каждый человек имеет право на счастье на земле, и никакой закон не должен ему мешать.
* * *
Право на счастье требуют, а не выпрашивают.
* * *
Сильная тоска подобна пламени: она иссушает.
* * *
Порою счастье — это бельмо, которое мешает видеть.
* * *
Все мы имеем право на полное счастье. Пожертвовав всем, что у нас есть, мы ожидаем взамен полного счастья.
566
* * *
Мы хотим от жизни вовсе не равновесия горестей и радостей, а чтобы радостей было больше, ведь они так редки, хоть и обычны.
* * *
Человек всю жизнь стремится поймать счастье, а оно выскользает у него из рук: так ловят креветок во тьме, при свете факела.
* * *
Некоторые люди просто неспособны быть счастливыми, а потому разрушают счастье других людей.
* * *
Не обращайтесь к прошлому, желая обрести счастье, но обращайтесь к прошлому, чтобы быть счастливыми. Парадокс? Отнюдь!
* * *
Все способны познать счастье, но не все способны его распознать.
* * *
К трону поднимаются по парадной лестнице, а скатываются с нею — по черной. ।
* * *
Доброта, понимание и милосердие свойственны истинй^ сильным.
* * *
Характер человека, сложившийся под влиянием горестей, страдает недостатком общительности.
567
* * *
Некоторые люди прячут свои несчастья под масками счастливых. Они ищут развлечений и не слушают тех. кто рассказывает им о своих бедах.
* * *
Горе так великодушно, что позволяет испить себя до последней капли.
* * *
Счастье пугает тех, кто долгое время был несчастлив.
* * *
Наши беды проистекаю! из наших наклонностей.
* * *
Счастье и несчастье оставляют в душе человека следы, которые никакие превратности судьбы не могут потом изгладить.
* * *
Наши беды иногда кажутся бедами лишь потому, чю мы противопоставляем им мнимое счастье других.
* * *
Люди сомневаются, что счастье возможно, если оно слишком долго от них ускользало.
* * *
Когда мы счастливы, мы сравниваем жизнь с вечностью, а когда несчастливы, сравниваем вечность с жизнью. Поэтому в первом случае жизнь кажется такой короткой, а во втором — такой долгой.
568
ИСПЫТАНИЯ
* * *
Только много страдавшие люди знают, в каких словах утешать отчаявшихся.
* * *
Назвать себя старым может только тот человек, который, одержал ли он в конце концов победу или нет, испытал все тя-। оты жизни.
* sjc *
Некоторые люди взращивают в себе вежливое безразличие, как садовод — розу.
* * *
Пал ли человек потому, что тяжесть испытания была слишком велика, или это неправда?
* * *
Мы всего лишь тесто в руках добра или зла.
* * *
Без испытаний, ниспосланных нам свыше, мы были бы королями без короны.
* * *
Человек становится человеком, когда различного рода невзгоды. которые он переносит, сочетаются с нравственными страданиями.
* * *
Испытания кажутся нам тяжелыми потому, что мы вынуждены им подчиняться, а подчиняемся мы потому, что они оказываются сильнее нас.
569
* * *
В больнице меньше всего думаешь о смерти; видимо, жизнь бьет там ключом!
* * *
Страдание было бы великолепным учителем — если бы мы только понимали его наставления!
* * *
Чувствовать, ощущать, испытывать — значит сомневаться.
* * *
Непонимание тою, что жизнь и смерть неразделимы, обессиливает.
* * *
Наша жизнь шагает по мертвым телам наших замыслов и начинаний.
* * *
Несчастье — подхлестывающий кнут, кот да ею превозмогают, но оно же — могильная плита, когда ему покоряются.
МУДРОСТЬ И ГЛУПОСТЬ
* * *
У Земли тоже есть звезды; это наши мудрецы. Они всд>т за собой несметные толпы, в том числе и нас.
* * *
Есть глупости столь великолепные, что мудрость перед ними теряется.
* * *
Величие народов зависит не от занимаемой ими территории, а от величия мыслей и деяний их мудрецов.
570
* # ♦
Сила не в том. кто суетится, а в том, кто мыслит и взвешивает.
* * *
Задача мудреца не только пытаться изменить настоящее, но и заложить основы для будущего.
* * *
Славу можно завоевать, но мудрость — никогда!
* * *
Диоген, «искавший человека», гораздо мудрее всех искателей истины, ибо. лишь найдя человека, можно обрести истину.
* * *
Древние мудрецы посвящали долгие часы наблюдениям и неторопливым спорам об увиденном. А мы, подхваченные вихрем суеты, не умеем ни наблюдать, ни думать, ни размышлять.
* * *
Мудрецы всех времен и стран, протяните друг другу руки, дабы ускорить прогресс человечества!
* * *
Тот. кто признал неизбежность смерти, одержал первую победу над самим собой.
* * *
Сила мудреца в умении выделить самые важные факты и посвятить им все свое внимание.
* * *
Мыслители и мудрецы для народа — это звезды, которые освещают ему путь в самые темные часы.
571
* *
Несчастья сами по себе никогда не создают истинных мудрецов.
* * *
Титул мудреца непосильно тяжел для тех, кто его присваивает не по праву.
* * *
Молчание старца — признак мудрости: он молчит о том. чего не знает, и говорит очень мало, чтобы думать побольше.
* * *
Истинный мудрец не позволит, чтобы люди, которых он должен вести за собой, заставили его вершить зло.
* * *
В шумном столпотворении мудрец может заставить себя выслушать и понять только с помощью молчания.
* * *
Мудрость обретают, только тщательно наблюдая связь между событиями и фактами.
* * *
Мудрец — звезда, которая должна светить, i де бы ни оказалась.
* * *
Сила мудреца — в безмолвном сочувствии, но не в презрении.
* * *
Люблю стариков: когда они чего-то не понимают, то изумляются. А мы, молодые, мы все отрицаем и отрицаем, стараясь скрыть наше невежество.
572
* * *
На мудрецов возложена труднейшая задача: вести за собой человечество. Поэтому они никогда не должны страшиться опасностей, которые им угрожают.
* * *
Время — вот величайший из мудрецов!
* * *
Люди иногда живут бок о бок, встречаются, видятся и все-гаки не знают друг друга.
* * *
Определить свое место в жизни — изначальная цель человека.
БЕЗУМСТВО
* * *
Л годи, случается, ненавидят мудрецов, потому что мудрость их ослепляет.
* * *
Чередование мод — свидетельство нашего непостоянства.
* * *
У людей есть удивительная способность терять время и отнимать его у других.
* * *
Показную честь отстаивают особенно упорно.
* * *
Деньги и тайны — две вещи, которые люди часто доверяют другим. Но если деньги хранят в сундуках, то тайны разглашают налево и направо, потому что они «не приносят прибыли».
573
* * *
Нерадивость, лень и алчность — вот три подводных рифа, о которые разбиваются корабли человеческих судеб.
* * *
Мы часто требуем от жизни того, чего она не может дать, и пренебрегаем тем, что она нам предлагает.
* * *
Жизнь, несмотря ни на что, сама по себе прекрасна, поэтому больно смотреть, как люди уродуют ее.
* * *
Природа — это книга, в которой каждый читает лишь то, что ему доступно.
* * *
Век разума можег оказаться и веком безумия.
* * *
Зачем нужен опыт, если никто им нс пользуется?
* * *
Мы часто опьяняемся словами, лишь бы увильнуть от дела.
* * *
Люди нередко судят неправильно, потому что торопятся с выводами.
* * *
Страсть—это грозовая туча, застилающая горизонт.
* * *
Есть люди, подобные мотылькам: они не знают, на какой цветок им опуститься.
574
* * *
Что такое тайна, как не тяжелая ноша, которую мы стремимся разделить с другими?
* * *
Изобилие встреч заставляет мечтать об одиночестве.
* * *
Есть люди, которые любят шум: в их обществе всегда приходится кричать.
* * *
Некоторые женщины счастливы лишь тогда, когда могут унизить соперницу.
* * *
Когда мы даем в долг, многие путают данное в долг с подарком.
* * *
Люди устают от всего, но только не от болтовни.
* * *
Каким бы был наш мир, если бы смелость и безумие не опрокидывали время от времени разумность и осторожность?
ВЕРА
* * *
Все усилия человечества направлены к одной цели: проникнуть в тайну своего существования.
* * *
У бога могучие плечи: на него все можно свалить и взвалить.
575
Возможно ли мужество без веры?
БОРЬБА
* ♦ *
Я протягиваю руку всем людям доброй воли, как бы их ни называли.
* * *
У людей нет более страшного врага, чем их собственная инертность.
* * *
Тот, кто жил, не думая о будущих поколениях и не заботясь о своей стране, прожил жизнь паразита.
* * *
Ждать спасения извне — большая ошибка.
* * *
Африканец должен бороться не с европейцами как таковыми, а со своими поработителями.
* * *
Господин не предполагает, что слуга может с ним сравняться; единственное, что остается слуге. — превзойти своего господина.
* * *
Возьмем нашу судьбу в свои руки и перестанем наконец ныть и жаловаться!
* * *
Отвоевывая нашу утраченную свободу, мы должны стремиться к одной цели: реализовать самих себя.
576
* * *
Надо, чтобы африканец наконец осознал самого себя, осознал свои достоинства, свои огромные возможности, осознал всеобщность человеческих ценностей и понял, какова наша Африка и какой она должна быть. 'у
\
* * *
Слава складывается из маленьких побед над самим собой.
* * *
Мы несчастны, потому что отчаянно гоняемся за счастьем.
* * *
Перед лицом грубой силы долг каждого человека — выказать свое человеческое достоинство.
ОБРАЗОВАНИЕ И КУЛЬТУРА
* * *
Невежество — первопричина всех наших пороков и бед.
* * *
Часто говорят о великой книге природы. Однако у этой книги свой алфавит, который следует выучить.
* * *
Образование не должно воспитывать в нас страх перед чужим мнением, скорее — умение ему противостоять.
* * *
Нетерпение порождается невежеством.
* * *
Насмешники-юмористы гораздо лучше исправляют людские пороки, чем суровые моралисты, над которыми все посмеиваются.
19 Альманах «Африка», вып. 5 577
♦ * *
Жить — это значит также накапливать опыт, пытаться разобраться в хитросплетениях фактов и извлекать из них урок, когда это удается.
* * *
Хорошее образование нельзя получить в теплице.
* * *
Мы требуем доказательств, мы хотим все знать, и тем не менее всегда оспариваем самые очевидные доказательства.
♦ * *
Каждый смотрит на мир с точки зрения своих представлений о нем; поэтому мы называем некоторых людей безумцами.
* * *
Расцвета сил достигнет лишь тот, кто сумеет превозмочь давление внешних обстоятельств.
* * *
Новый человек вовсе не тот, кто уповает на силу пресловутого расового превосходства и стремится подчинить себе всех, а тот, кто верит в братство людей и сумеет освободить себе подобных от всех цепей.
* * *
Любой народ, стремящийся к освобождению от гнета, не должен думать только о настоящем и будущем; у него должно хватить времени на изучение своего прошлого, только тогда он заслужит лучшее будущее.
* * *
Воспитание, которое дают детям в нашей стране, порочно, ибо основано на презрении к другим людям.
578
* * ♦
Поспешим сформировать людей, которые понимают ценность человека.
* * *
Думать — значит вступать в общение со вселенной: каждому факту, каждому явлению, каждому существу надо определить соответствующее место.
* * *
Пытаясь слепо копировать Европу, мы рискуем утратить собственную душу.
* * *
Надо творить самим, чтобы не умереть от подражаний.
* * *
Французский закон не может быть нашим законом.
АФРИКАНЕЦ
* * *
Африканец знает истинную ценность жизни.
Он как бы говорит каждым своим поступком: «Давайте радоваться жизни, пока мы живы!» А его считают большим ребенком!
* * *
Мечта — это просто бегство в пространство, чтобы забыть о времени.
* * *
Африканец много выиграет, когда перестанет доверчиво прислушиваться к обещаниям и прекрасным программам. Действительность каждый день убеждает его, что все это только слова.
19* 579
* * *
Колонизаторы насаждают у нас только марионеток.
* * *
У порабощенного народа слезы напоминают причитания плакальщиц: они уже ничего не могут исправить.
* * *
Беззаботность для народов пагубнее, чем отчаяние.
ПОВЕДЕНИЕ
* * *
Скупец считает монеты, а мы порой свои седые волосы.
* * *
Сколько величия бывает в некоторых человеческих слабостях !
* * *
Лишь немногие умеют себя ограничивать. Для большинства отказаться от чего-либо — все равно что отказаться от жизни.
* * *
Есть люди, на которых нельзя положиться. Похоже, они родились на час позже, потому что никогда не приходят вовремя.
* * *
Недостаток мужества или обстоятельства еще не причина робости: человек робеет, когда нужно сделать над собой усилие.
* * *
Мне кажется, что разговорами о несовершенстве нашего мира некоторые прикрывают подлые поступки.
580
* *
Не знать — большое зло, но еще большее — знать, но делать вид. будто не знаешь.
* * *
Многие обещают, но не держат слова; для них это единственный пристойный способ отказывать.
МУЖЕСТВО
* * *
Истинное мужество заключается в том, чтобы трезво оценивать любую ситуацию, взвешивать возможности и принимать необходимое решение.
* * *
И в поражении у человека сохраняется еще одна возможность: остаться самим собой.
* * *
Многие люди, которых считают смелыми, обладают лишь смелостью речи.
ИСТИНА
* * *
Любая копия хуже оригинала, ибо копиист работает без тех убеждений, которые есть у автора.
* * *
Есть похвалы, которые хуже оскорблений.
* * *
Некоторые из нас лгут друг другу, убежденные, что дурачат собеседников.
581
* * *
Люди часто ненавидят истину, потому что она заставляет их менять привычки.
♦ * *
Лгут не оракулы, ошибаются тс, кто истолковывает их пророчества.
* * *
Истина — целомудренная дева, она является лишь редким возлюбленным и только после многих испытаний.
* * *
Самые простые истины нередко труднее всего усвоить.
* * *
Истина — козел отпущения для многих людей.
ТЕРПЕНИЕ
* * *
Путь до небес долог, потому что наше терпение коротко.
* * *
Время — богатство, которое человек расточает. Времени всегда не хватает, потому что его расходуют слишком мною.
* * *
Нетерпение порождается бессилием.
♦ * *
У стариков одно высокое достоинство: они не устают повторять.
582
* * *
Есть два вида терпения: одно облагораживает, другое унижает. Я уважаю первое и ненавижу второе.
МОЛЧАНИЕ
* * *
Молчание — это зачастую бунт против пустой болтовни.
* * *
Умеющий вести беседу — умеет вовремя промолчать.
* * *
Глупость часто можно распознать по смеху.
* * *
Глаза и язык навлекают на нас бессчетные беды.
* * *
Мы не представляем себе последствий наших поступков, потому что нам почти никогда не хватает досуга, чтобы их обдумать и осмыслить.
* * *
Покой и безмолвие ночи даны человеку для того, чтобы он мог обдумать содеянное днем.
БРАТСТВО И СОТРУДНИЧЕСТВО
* * *
Братство народов не может быть основано на превосходстве одних и вечном подчинении других.
583
* * *
Существование ни для кого не должно быть тяжким ярмом.
* * *
Мир един, поэтому самоизоляция губительна.
* * *
Есть умение, которому должен учиться каждый: умение сознательно идти на жертвы.
* * *
Одиночество существует только для мелких душ.
* * *
Если люди искони были братьями, они тем более должны ими быть в общей радости и в общем горе.
* * *
Сектантство — это бессилие.
* * *
Для того чтобы общество процветало, каждый человек должен отдавать ему все свои способности.
* * *
Доброту можно приобрести, как наживают богатство.
* * *
Братство царит лишь там, где разум победил. * * *
Справедливый раздел земных благ и сотрудничество — основа мира между народами.
584
* * *
Творец сблизил материки, чтобы их обитатели чувствовали свою общность.
* * *
Мир стремится к единству, да, к единству, но во всем разнообразии различий, необходимых для гармонии этого единства.
* * *
Нам, людям, необходима полная уверенность в единстве всех живых существ.
* * *
Будем работать ради будущего, будем думать о грядущих поколениях, о стране, которая останется, а не о нас самих, приходящих и уходящих.
* * *
Кажется, цель человечества — создать единый букет, чей сладкий аромат наполнит всю землю. Различия между вещами и существами — всего лишь еще одно доказательство их общего происхождения.
* * *
Всякий человек, который любит человечество, не должен допускать бесполезных страданий и должен бороться против тех, кто их порождает.
* * *
Давно пора изгнать нищету с лица земли, то, что люди еще умирают от голода или ходят в лохмотьях, — ни к чести нашей, ни к выгоде.
585
ДОБРОДЕТЕЛЬ
* * *
В том-то и состоит могущество добродетели, что она выдерживает натиск всевозможных бед и препятствий.
* * *
Ценить — это значит уважать.
ЭГОИЗМ
* * *
Некоторые мужчины, как и женщины, не допускаю! мысли, чтобы кто-то заботился не о них.
* * *
Правосудие для многих — это охрана их собственных интересов.
* * *
Гуманизм некоторых людей нс идет дальше кончика их языка.
МЕЛКИЕ СЛАБОСТИ
* * *
Как же они тяжелы, мелкие слабости!
* * *
Горизонт некоторых людей ограничивается краем их письменного стола.
* * *
Мы часто упрекаем наших друзей, которые вызволили нас из неприятности, за то, что, по-нашему мнению, они могли бы сделать для нас еще больше.
586
ДЕНЬГИ
* * *
Деньги — сила, которую надо укротить. Ибо они уничю-жают всех, кто им поклоняется.
* * *
Деньги обладают таким свойством, что воспоминание о них преследует нас и во сне. Нс нахальство ли это?
* jje sfc
Бедность стала пороком только тогда, когда люди начали оценивать друг друга по доходам.
* * *
Чрезмерное богатство пагубно и для народов, и для отдельных людей.
* jje *
Счастливые народы вовсе не те, кто богаче других, а те, кто умеет пользоваться своими богатствами.
* * *
Африканцам необходимо освободиться от привитой им буржуазной морали, ибо им предстоит завоевать все, даже право на жизнь. А буржуазной моралью я называю мораль богачей, утративших все свое мужество.
* * *
Бедный человек — самый лучший счетовод в мире.
* * *
Никто не ищет сразу мудрости и богатства: они приходят поодиночке.
* * *
В том-то и беда, что, когда бедняк богатеет, он забывает о бедности.
587
* * *
Нужно уметь достойно жить и в бедности, и в богатстве.
* * *
Африканцам при любых обстоятельствах следует отличать необходимое от излишнего.
* * *
Счастливое или несчастливое детство оставляют в душе неизгладимые следы.
* * *
У недостойных людей один бог — деньги, и они воображают, будто злу поклоняются и все остальные.
* * *
Деньги дают привилегии, а достоинства — права; опасно путать их роли.
* * *
Бедность и богатство — нелегкие ноши. Одна порождает униженность и протест, а другое, слишком часто, тщеславие и глупость.
* * *
Нищета косит больше людей, чем смерть.
НЕНАВИСТЬ
*
Для мудрого человека ненависть не просто недостаток —это отрицание всего сущего.
* * *
Чтобы нанести ненависти поражение, надо возненавидеть ее.
* * *
Ненависть — слепота души.
588
МИР
* * *
Преобразовать общество — это дать самому скромному из нас возможность проявить все его таланты.
* * *
Мы сами себя обманываем, оценивая прогресс по одежде людей. Логика подсказывает, что пора произвести переоценку ценностей.
ЦИВИЛИЗАЦИЯ
* * *
Цивилизация — как мода; нельзя следовать ей слепо; следует кроить ее по своим размерам, чтобы нс ны1лядси. смешным.
* * *
Я чаще боюсь не дикарей, а некоторых «цивилизованных».
* * *
Сколько усилий уходит на то, чтобы казаться цивилизованным !
* * *
Стать цивилизованным не означает отказаться от своего прошлого, а наоборот — принять его.
* * *
Цивилизация — это сумма знаний во всех областях, усвоенных народом благодаря его избранным, элите, а элитой я называю тех, кто провидит грядущее.
* * *
Цивилизация — это сумма ценностей, меняющихся со временем.
589
* * *
Нельзя говорить о цивилизации народа, которому отказано в праве свободно говорить и жить по-человечески.
ОБЩЕСТВО
* * *
В жизни не всегда делаешь то, что хочешь, но нужно бороться, чтобы быть тем, кем хочешь.
* * *
Говорят, что мы вступили в век больших скоростей, но для подлинного прогресса по-прежнему требуются века.
* * *
Опрятность — вежливость по отношению к обществу, которое инстинктивно отвергает нерях.
* * *
Поклоны? Упражнения для позвоночника, а вовсе не вежливость.
* * *
Общественные условности — волнолом, о который разбиваются все новшества.
* * *
Иногда кажется, что люди собираются для того, чтобы уединиться.
* * *
Нередко, по собственной глупости, мы убиваем в себе великую любовь, к радости завистников, которым не дано познать счастье.
590
* * *
Город ограничивает возможности людей, самые смелые замыслы кажутся там только банальностью.
ИСТИННОЕ И ЛОЖНОЕ ВЕЛИЧИЕ
* * *
Независимость и свобода заставляют страдать своих приверженцев, но в то же время возвышают их, ибо они всегда торжествуют над тиранами.
* * *
Гений, как и мудрец, подобен огню, привлекающему ночных насекомых.
* * *
Гений должен созидать, созидать даже после своей смерти.
* * *
Человек утверждает себя умением подчиняться.
* * *
Человек возвышается, когда осознает свои слабости.
* * *
Человек — поистине великое существо, но существо, которому нужно еще доказать свое величие.
* * *
Я несчастный нищий, не поэтому ли я ненавижу мелочную бережливость?
* * *
Некоторые аристократы так строго соблюдают этикет, что становятся смешными.
591
Люди говорят о Земле: «Это наша планета!» Сколько гордости и эгоизма в этих словах!
* * *
Самый большой недостаток людей — ко всему подходить со своими мерками.
* * *
Люди нередко плохо отличают то, чего добиваются своими силами, от того, что им дано от природы.
* * *
Человек очень скромен: он никогда не признается в своем невежестве!
* * *
Разыгрывать роль богача куда легче, чем роль бедняка.
* * *
Сознание своего умственного превосходства может довести до помешательства.
* * *
Человек потерял стыд в тот день, когда прикрыл свою наг оту.
* * *
Человек так ценит свою честь, что считает себя униженным, если простит оскорбление.
* * *
Людей, считающих себя смельчаками, развелось так много, что невольно появляется желание испытать их мужество.
* * *
Бедняк, подделывающийся под богача, вовсе не смешон: просто жалок.
592
* * *
Никто так не опасен, как слабый человек, разыгрывающий роль сильного.
* * *
Долг каждого человека — стремиться к величию, но возвышение ведет к одиночеству.
* * *
Человек никогда ничего не поймет в природе и не поймет своей природы, пока будет считать себя центром мироздания.
* * *
Несмотря на весь свой блеск, величие — холодная вершина.
* * *
Величие определяется мерой честно исполненных обязанностей по отношению к обществу.
* * *
Ничтожество шумит и кричит, стараясь привлечь к себе внимание. Каждый хочет прославиться, и этот мир — место, где полно гриотов.
* * *
Для некоторых людей жить означает выставляться напоказ.
* * *
Многие проводят большую часть своей жизни, защищая маленькие барьеры, которые сами же старательно воздвигают.
* * *
Неправильно понятый престиж! Вот что губит людей и даже целые государства.
593
* * *
Сбросим громкие слова и покровы с простых вещей, и, может быть, мир вздохнет полной грудью.
♦ * *
Ничто так не обманчиво, как пышный фасад европейской цивилизации.
ГОСПОДСТВО
* * *
Мы не против того или другого государства или того или другого человека. Мы были и будем против всех, кто эксплуатирует людей в своих корыстных целях.
* * *
Как совместить так называемую «цивилизаторскую миссию» с актами вандализма? Несовместимо!
* * *
Неусыпный надзор над нами — признак скорее варварства, а не цивилизации.
* * *
Покоренные народы — это народы, которые еще не осознали себя.
* * *
Поработить народ — самое страшное зло, которое можно ему причинить.
* * *
Нельзя навязывать другим народам и расам свою цивилизацию. Какой урожай пожнут империалистические державы, когда приведут к одному знаменателю все культуры мира?
594
Рабство — это отрицание общей ценности человека.
* * *
Угнетение зиждется на раболепстве.
* * *
Ошибочно думать, что распоряжаешься душой человека, если распоряжаешься его свободой.
* * *
Рабство будет существовать до тех пор, пока человек или народ будут в подчинении у другого человека или народа.
* * *
На земле никогда не будет мира, пока одни народы господствуют над другими.
* * *
Успех, даже маленький, дает сознание могущества.
КОЛОНИЗАЦИЯ
* * *
Самая большая ошибка колонизатора — судить обо всем из окна своей конторы. Люди не вещи, которые изучаются в лаборатории.
* * *
Колонизаторы унизили наш народ, растоптали его ценности, оскорбили лучших наших людей,— их снисходительным признанием пользуются лишь те негодяи среди нас, которые способствовали такому порабощению.
595
* * *
Для колонизатора просвещать народ означает всячески ограничивать его возможности; так ревнивый муж поступает со строптивой женой.
* * *
Кое-кто из белых колонистов убежден, что африканцы созданы для того, чтобы им прислуживать.
* * *
Белые колонисты вырыли пропасть между Европой и Африкой. Сколько веков понадобится, чтобы ее заполнить?
* * *
Колонии это лишь биваки для европейских держав, любителей легкой наживы.
* * *
Потеряв свою землю, единственную истинную ценность, африканцы сразу утратили многие свои возможности.
* * *
В Европе платят за способности, в колониях — за цвет кожи.
* * *
Наибольшее зло заключается не в том унижении, которому подвергают нас колонизаторы, а в молчаливом смирении с этими унижениями.
* * *
Колонизация никогда бы не преуспела, если бы с самого начала не прибегала к коварству и хитрости.
* * *
Драматичность колонизации в отрицании человеческой ценности.
596
* * *
Презрение и деградация — вот стигматы любой колонизации.
* * *
Расизм колонизаторов, — мы его ощущали до войны, мы с ним сталкивались во время войны. А сейчас он расцветает в самой метрополии. Уже расцвел!
ЭЛИТА
* * *
Образование далеко не всегда дает право на принадлежность к элите. Наша элита — это содружество всех тех, кто так или иначе борется за будущее народа.
* * *
Цель любой школы — создать настоящую элиту, способную приблизить счастье человечества.
ЗАКОН И СПРАВЕДЛИВОСТЬ
* * *
Устарелый закон превращается из защитного барьера в препятствие.
* * *
Мы в вечной погоне за справедливостью, но догнать ее не так-то легко.
* * *
В отправлении правосудия нет места торопливости, поэтому главным качеством судьи должна быть терпеливость.
597
НАРОД
* * *
Любое подлинно глубокое движение должно исходить от народа.
* * *
Каждый народ судит о другом по себе, всегда сравнивает его с собой.
* * *
Человек считает свои творения вечными, потому что сравнивает их долговечность со своей короткой жизнью.
* * *
Народ, преследующий меткие цели, погибает бесславно.
РАЗУМ
* * *
Думать часто бывает мучительно, ибо в мысли — генезис жизни.
* * *
Мысли — факелы, а люди — иссушенная солнцем саванна.
* * *
Простые мысли — самые глубокие.
* * *
Не потому ли идеи сотрясают мир, что зарождаются в безмолвии?
* * #
Великие мысли рождаются из столкновения противоположностей.
598
Мысль, как драгоценность, любит уединение.
* * *
Мы понимаем мысли по эху, которое они в нас пробуждают.
* * *
Разум нельзя завоевать и покорить. К счастью!
* * *
Мы мыслим плохо, потому что отягощены мелочными соображениями.
* * *
Надо, чтобы человек в новом зарождающемся мире находил время удивляться и даже... думать.
* * *
Человек, который говорит, что он с «широким кругозором», порой бывает ограниченным.
* * *•
Человек без привычек — король, зато человек без мнений — марионетка.
* * *
Только неразумные люди страшатся разума.
СВОБОДА
* * *
Только свобода сообщает мысли полноту.
599
Нет задачи более неотложной для покоренных народов, чем возвратить себе свободу.
* * *
Что такое свобода для народа? Быть хозяином своей судьбы.
* * *
Надо освободить людей от страха перед тем, чего боялись предки.
* * *
Свобода требует больше жертв, чем величие.
* * *
Лучше быть свободным бедняком, чем богачом в цепях.
* * *
Любое завоевание — временно; пусть знает о нем все племя завоевателей.
* * *
Свобода живет и в сердцах тех, кто ее потерял.
* * *
Довольно возмущаться мелкими несправедливостями поработителя, даже самыми вопиющими, ибо порабощение — самая чудовищная несправедливость. Пора покончить с первопричиной всех несправедливостей!
* * *
Поднимается новая армия людей, готовых на самопожертвование. Пусть трепещут тираны!
* * *
Подходит время, когда цепи спадают сами собой, потому что они проржавели.
600
* * *
Господа есть и будут, пока будут слуги, желающие оставаться слугами.
ПРОГРЕСС
* * *
Будущее мира — прекрасное здание, которое человек воздвигает ценой своей жизни.
* * *
Смысл жизни человеческой: сделать землю пригодной для жизни всего живого.
* * *
Избавить человека от забот насущных — значит освободить его дух и разум. А это значит ускорить прогресс человечества.
* * *
Мир движется к совершенству; поэтому его движение так замедленно.
* * *
Прогресс подразумевает содружество, союз; каждая нация должна внести в него свою лепту, поэтому любая попытка держать народ в невежестве под разными фальшивыми предлогами. — преступление против всего человечества.
* * *
Всякая идея, затрудняющая прогресс человечества,—преступна.
* * *
Наше стремление к прогрессу и освобождению исключает ненависть к отдельным людям или народам. Оно исходит из естественного закона, что каждый народ должен быть свободным, а это значит — быть хозяином своей судьбы.
601
* * *
Что такое прогресс и цивилизация? Сумма усилий всего человечества, которую поколения людей передают друг другу из века в век.
РЕВОЛЮЦИЯ
* * *
Революции часто доказывают, что ценность вещей и идей, которая казалась нам незыблемой, на самом деле весьма относительна.
* * *
В государстве сознательных людей не должно быть отверженных.
* * *
Народ не должен выпрашивать у другого народа право на жизнь: он должен его завоевать!
* * *
Что такое революция? Новое представление о жизни, которое приходит на смену тому, которое до тех пор навязывало господствующее меньшинство.
* * *
Человек, «царь природы», не может мириться с унизительной нищетой. Остается одно: покончить с ней навсегда!
ДРУЖБА
* * *
В улыбке некоторых людей есть жестокая загадочность.
602
* * ♦
Отношения между людьми — нелегкая ноша, под которой сгибаются многие.
* * *
Некоторые друзья — как дешевые зажигалки: отказывают именно тогда, когда в них самая большая надобность.
* * *
А другие друзья, как перелетные птицы: прилетают к вам, когда теплеет, и тотчас исчезают, когда становится холодно.
Некоторые друзья стремятся завоевать доверие, как женщина — богатого жениха.
* * *
Есть друзья подобные зеркалам; едва облезет серебро — и они уже не отражают вашего лица.
* * *
В друзьях мы часто любим самих себя.
* * *
Дружба скорее основывается на разуме, чем на сердце.
* * *
В любви, как в дружбе; нужно уметь расставаться так же, как при первом знакомстве, — с улыбкой.
* * *
Когда отношения между людьми замораживаются, приходится тратить гораздо больше времени и усилий, чтобы их отогреть, чем это потребовалось бы, чтобы сохранить тепло дружбы.
ЛЮБОВЬ
* * *
Раскаяние часто бывает последней данью уважения после разрыва.
603
* *
Мир и любовь воцарятся на земле только после того, как каждый народ станет хозяином своей судьбы.
* * *
Надо любить рождение, любить жизнь и любить смерть: все. кроме пустоты.
* * *
Ничто не вечно: почему же любовь должна быть исключением?
* * *
Любить и понимать — два понятия, которые мне трудно различить.
* * *
Только дети умеют любить бескорыстно, поэтому истинный влюбленный превращается в ребенка.
* * *
Ectb люди, которые провозглашают верность, чтобы добиться своей цели.
* * *
Любовь — роза, которую люди нередко заворачивают в бумагу лжи.
* * *
Любовь не выдерживает сравнений.
* * *
Истинная привязанность насмехается над красотой.
604
* * *
И в ненависти есть любовь, — любовь к уничтожению.
* * *
Скромность — облачение истинной любви.
• f * *
Слезы венчают страдание, но не любовь.
* * *
Лучшее объяснение в любви — улыбкой и взглядом.
* * *
Амур — бог, в храм которого входят босиком.
* * *
Гораздо легче быть любимым, чем заставить, чтобы тебя любили.
* * *
Любовь для женщины — дар. а для мужчины — право на исключительное обладание.
* * *
Для женщины потерять любовь любимого часто страшнее, чрм умереть.
* * *
Поскольку любовь это дар, в любви отдают все без остатка.
* * *
Есть люди, которым удается исцеляться от любви.
* * *
Постоянство — признак любви и степень любви.
605
* * *
Любовь, как родник, иссякает, если ей приходится пробиваться сквозь скалы.
* * *
Легкие связи — самые обременительные.
* * *
Труднее всего для мужчины — поверить, что любовь окончилась.
* * *
В любви есть граница, которую пе следует переходить.
СУПРУГИ
* * *
Ладья супружества — хрупкая скорлупка, а супруги частенько сами устраивают бури, чтобы ее испытать.
ЖЕНЩИНЫ
* * *
Женщины так изощренны, что читают наши мысли задолго до того, как нам приходит в голову заговорить с ними о любви.
* * *
Мужчина до сих пор ищет ребро, которое у него взял Творец, чтобы сотворить ему подругу: поэтому мы вечно преследуем женщину.
* * *
Любовь может скользнуть по женщине, не задев ее глубоко, но ревность пронзает ее насквозь.
606
* * *
Женщина — роза, но до чего же колючая! Правда, нс всегда.
* * *
Женщина без любви — либо безразличие, либо сарказм.
* * *
Нет ничего выше самоотверженности женщины, которая любит.
* * *
Женщина уверена, что отдает больше, чем должна, поэтому и говорит всегда, что она «пожертвовала свои лучшие годы».
* * *
Преимущество красивой женщины в том, что она может думать, будто на ней женились из-за ее красоты.
* * *
Женщина расцветает лишь среди роскоши, но роскошь — тоже женщина, поэтому она лишает мужественности мужчин.
* * *
Слабость женщины становится пороком только после того, как женщина ее осознает.
* * *
Женщина — царица, поэтому нищета ее унижает.
* * *
Можно ли требовать от женщин постоянства, если даже звезды в небе движутся? А разве женщина не звезда?
* * *
Любовь с первого взгляда — удар молнии, радуга любви!
Перевод с французского Ф. Яри.шна
‘ Африка? Лит. альманах. Вып. 5-й. /Сост. Б. Его-А94 ров.—М.: Худож. лит., 1984.— 607 с.
Пя1ый выпуск альманаха «Африка» знакомш читателей с романом зимбабвийского писателя Э. Чипамаунгн «Борец за свободу», посвященным героическим дням борьбы за независимость его родины, и с романом члена Французской академии Ж. Кссселя «Лев», где ярко и сильно раскрывается извечная проблема: человек и животное, друзья или враги.
Очерк советскою журналиста В. Корочанцева сообщает интересные сведения об африканском искусстве. В этом выпуске публикуются также рассказы, стихи, пьеса и сказки Западной Африки.
4703000000-409 --------------- 17 1 -о4
028(01)-84
ББК 84.6 И(Афр)
ЛИТЕРАТУРНЫЙ АЛЬМАНАХ « АФРИКА»
Выпуск пятый
Сое гавигель
Бирке Владимирович Г.гороч
Редакт ор
Л. Иорагимок
Художес।венный рсдактор
С. Гераскевич
Технический редактор
Л. Ковнацка ч
Корректоры
Т. Ки. шпини. И. Фи.еанюва
И Б № 3443
Сдано в набор 29.04.84. Подписано к печати 01.11.84. Формат 84 < 1081 .». Бумага типографская № 1. Гарнитура тайме. Печать высокая, ^сл. печ. л. 31,92. Усл. кр.-отт. 31.92. Уч.-изд. л. 36,66. Изд. № VII1-1618. Тираж 50000 экз. Заказ № 1422. Цена 3 р. 80 к.
Ордена Трудового Красного Знамени издательство «Художественная литература», 107882, ГСП, Москва, Б-78, Ново-Басманная, 19
Ордена Октябрьской Революции, ордена Трудового Красного Знамени Ленинградское производственно-техническое объединение «Печатный Двор» имени А. М. Горького Союзполиграфпрома при Государственном комитете СССР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли. 197136. Ленинград. П-136, Чкаловский пр., 15.