ПРОТИВ
БУРЖУАЗНОЙ
ИДЕОЛОГИИ
Э. Я. Баталов
Л. А. Никитич
Я. Г. Фогелер
Поход
Маркузе
против
марксизма
Издательство «Мысль»
Москва • 1970

ГЛАВНАЯ РЕДАКЦИЯ
СОЦИАЛЬНО-
ЭКОНОМИЧЕСКОЙ
ЛИТЕРАТУРЫ
Книга написана коллективом ан-
торов: Введение — Э. Я.
Баталовым, Л. А. Никитич, Я. Г.
Фогелером. Гл. 1, § 1—Фогелером;
§ 2 — Никитич; § 3 — Фогелером,
Никитич. Гл. II, § I—Фогелером;
§2 — Баталовым, Фогелером;
§ 3 — Баталовым. Гл. III
—Баталовым. Заключение — Баталовым,
Никитич, Фогелером.

Вступление
Широкая известность пришла к Герберту Маркузе —
американскому философу немецкого происхождения —
как к «кумиру» так называемых новых левых, «идейному
вождю» леворадикальной бунтующей молодежи 60-х
годов, когда ему шел уже седьмой десяток. Он не был
новичком ни в науке, ни в политической жизни. В
специальной философской и социологической литературе имя
Маркузе можно было встретить уже значительно
раньше— в конце 20-х — начале 30-х годов, особенно в
связи с попытками «новой интерпретации» марксизма после
опубликования «открытых» тогда «Экономическо-фило-
софских рукописей 1844 года» К. Маркса. Но до второй'
.половины 60-х годов он оставался в тени тех философов
и социологов, бок о бок с которыми ему приходилось',
работать в разное время: М. Хайдеггера, Э. Фромма,7
М. Хоркхаймера, Т. Адорно. В начале 60-х годов имя
Маркузе промелькнуло на страницах американской
прессы в связи со студенческими волнениями в
Калифорнийском университете. А во время майско-июньских
событий 1968 г. во Франции, Италии и других
капиталистических странах Европы Маркузе был уже «героем».
Правда, сочинения Маркузе, и прежде всего его книга
«Одномерный человек», уже за несколько лет до этого
начали переводиться в Европе, но весной и летом 1968 г.
они становятся бестселлерами *. Официальная печать,
радио, телевидение начинают говорить о Маркузе как о
политическом деятеле: он «секретный консультант Руди
Дучке!», он «третий после Маркса и Мао!», он «предмет
пристального внимания и критики коммунистической
печати»... Многие антибуржуазно настроенные
студенты и их лидеры ширают на него как на революционного
теоретика, «критически» переработавшего Маркса, един-
1 Только одна цифра: за май — июль 1968 г. во Франции
разошлось 45 тыс. экземпляров книги Маркузе «Одномерный
человек», выпущенной издательством «Эаисьон де минюи».
3

ственного подлинного революционера на Западе,
отвергающего всепоглощающий конформизм и зовущего к
немедленным действиям 1.
Метаморфоза была поистине удивительной, и
«первым, кто должен удивляться всему, происшедшему с
ним, — резонно замечает один из критиков маркузиан-
ства, прогрессивный итальянский философ Л. Коллет-
ти, — должен быть, бесспорно, сам Маркузе»2.
70-летний умеренный профессор философии, не совершивший
за всю свою жизнь ни одного революционного поступка,
объявляется революционным руководителем;
буржуазный критик марксизма ставится в один ряд с Марксом;
пессимистический утопист, рассуждающий в штирнеров-
ском духе, провозглашается борцом против
«марксистского догматизма и схоластики»!
Такой парадокс трудно объяснить влиянием какого-
то одного фактора. Однако бесспорно, что далеко не
последнюю роль в 'возникновении неадекватного
представления о личности Маркузе и сущности его теории сыграл
следующий факт. Во многих своих работах, и особенно
в «Одномерном человеке», Маркузе выступает как
социальный критик, отличающийся от своих буржуазных
коллег — от Арона до Белла — четко обозначенным
радикализмом, созвучным стихийным стремлениям масс
изменить существующий порядок вещей. Значительную
роль в популяризации идей Маркузе сыграло и то, что
он вскрывает действительные пороки развитого
буржуазного общества, интуитивно угадываемые массой,
отрицает «рациональность» современного капитализма.
Обосновывая необходимость отрицания
«рациональности» развитого общества, Маркузе ставит вопросы,
которые уже родились в стихийном сознании той части
общества, которая еще не готова принять марксистскую
идеологию, но уже отвергает господствующую идеоло-
1 Ряд студенческих групп, особенно в Сорбонне, стремились
отмежеваться от маркузианской концепции рабочего класса развитых
капиталистических стран, но и в их программах и действиях
прослеживалось влияние маркузианства, в частности проявлявшееся в
«тяготении студенческого сознания к символам, заимствуемым из
«третьего мира», как наиболее категорически противостоящим
современному капитализму» (К. Г. Мяло. Социальная динамика
майского движения. — «Вопросы философии», 1969, № 6, стр. 56).
2 L. Colletti. Un deploverole equivoco. — «Cultura e Societa»,
7. VII. 1968.
4

гию и находится в оппозиции к существующему
политическому режиму. Это — вопрос о субъекте исторического
процесса на современной его стадии, об отношении
между рабочим классом и интеллигенцией, о месте
молодежи в обществе, о соотношении демократии и социализма,
о роли «третьего мира» в общем процесса борьбы за
освобождение человечества и др.1
Однако его «революционный» радикализм
оказывается при внимательном рассмотрении окрашенным в
пессимистические тона, а маркузианский негативизм
сопряжен с утопической социально-политической
программой1. Его социальная критика направлена
одновременно и против социализма (ибо последний, по Маркузе,
есть не что иное, как разновидность «единого
индустриального общества»). Что же касается утверждения о
необходимости творческого освоения наследия Маркса, то
в действительности это оборачивается отрицанием самих
основ Марксова учения, а ленинский вклад в развитие
марксизма по сути дела игнорируется, словом,
критическая по замыслу теория Маркузе оказывается
некритической по своему содержанию2. Все это либо
оставалось незамеченным сторонниками Маркузе, так как
нивелировалось радикально-негативной стороной его
концепции, либо умышленно замалчивалось теми, кто был
заинтересован в разобщении революционных сил и
формировании ложных стереотипов революционного
действия.
Чем бы, однако, ни была вызвана «ошибка,
достойная сожаления», как называет тот же Л. Коллетти
увлечение значительной части западного студенчества и
интеллигенции идеями Маркузе, ошибка эта имела
место. И это обязывает марксистов всерьез разобраться не
1 «...В концепции Маркузе мн находим утопическую
«программу» действия, которая непосредственно связана с умозрительными
конструкциями мировоззренческого идеализма и одновременно от-
чуждена от объективной научной информации о диалектических
противоречивых процессах, характерных для конкретной стадии оаз-
иития современного общества» («Ленинизм и мировое
революционное рабочее движение» М.. 1969, стр. 486).
2 Это противоречие между критическим замыслом и некоити-
ческим содержанием маркузианской теории раскрывается в гтчтье
Ю. А. Замошкина и Н. В. Мотрошиловой «Критична ли
«критическая теория общества» Герберта Маркузе?» (см. «Вопросы
Философии», 1968, № 10).
5

только в социально-психологически\ причинах увлечения
маркузиаиством, но и в самой его теории, вскрыть
реальные проблемы, на которых спекулирует Маркузе, и
предложить, исходя из действительных тенденций
современного общественного развития, собственную
альтернативу.
* *
Жизнь Герберта Маркузе мало похожа на жизнь
ординарного буржуазного профессора. Она выглядит как
сплошная цепь разочарований «человека, склонного
задумываться над большими драмами современности»1,
но не способного схватить глубинные тенденции
общественного развития во всем их противоречии; человека,
быстро увлекающегося и столь же быстро
разочаровывающегося; неприемлющего современную ему
действительность, но питающегося иллюзиями, оформляемыми
в теории, которые, как показывает политическая
практика, могут использоваться реакционными силами в
борьбе против социализма и коммунизма и которые
вскоре опровергаются временем, порождая у
социального критика новые разочарования и новые иллюзии.
Немецкий марксист Г. Вессель в статье
«Критическая теория остает^<т негативной», опубликованной в
журнале «Форум» (ГДР), очень метко характеризует
жизнь Маркузе как «жизнь измученного мыслителя».
Он постоянно оказывался в состоянии аутсайдера, и не
удивительно, что он стал идеологом аутсайдеров2.
" Герберт Маркузе родился 19 июля 1898 г. в Берлине.
Состоятельные родители обеспечили ему безоблачное
детство, и жизнь его была вполне «благополучной», 'пока
события первой мировой войны не вовлекли его,
молодого солдата кайзеровской армии, в водоворот бурных
социальных потрясений XX в. Когда в ноябре 1918 г.
рабочий класс Германии сверг кайзера, юный Маркузе под
влиянием левых социал-демократов стал активным
участником политических событий: к .началу 1919 г. он
был членом Совета рабочих и солдатских депутатов
1 В. Чепраков О социально-экономической концепции Герберта
Маркузе. — «Мировая экономика и международные отношения»,
1969. № 4. стр. 89
2 Н. Wessel. Bemerkungen zum Weltbild des Herbert Marcuse.
Die kritische Theorie bleibt negativ. — «Forum» (Berlin), 1968, N 1—5.
6

рейникендорфского района Берлина. Однако предатель*
ство правых лидеров германской социал-демократии и
кровавое подавление революционных рабочих Берлина
потрясли многих мелкобуржуазных попутчиков
революции. Г. Маркузе не только потерял лишь едва
зарождавшуюся веру в революционное рабочее движение
Германии, но и надолго отошел от всякой оппозиционной
деятельности.
Став студентом философского факультета
Берлинского, а затем Фрейбургского университета, Маркузе
попадает под влияние господствовавших в те годы в
германских университетах модных философских учений —
сначала экзистенциализма и феноменологии, а позже
фрейдизма и неогегельянства. Завершив свое
философское образование, Маркузе несколько лет работает в
одном из берлинских издательств. А затем в 1927 г.,
решив посвятить себя целиком философии, становится
доцентом Фрейбургского университета, проработав
некоторое время ассистентом у основоположника немецкого
экзистенциализма профессора М. Хайдеггера. Именно в
этот период Маркузе начинает интересоваться
проблемами марксизма и сам пытается с позиций
экзистенциализма «критически осмыслить» теоретическое наследие
Маркса
Установление фашистской диктатуры в Германии в
1933 г., вступление в мае того же года М. Хайдеггера в
гитлеровскую национал-социалистскую германскую
рабочую партию и разгул расовых преследований
положили начало новому этапу -в жизни и деятельности
Маркузе. Опасаясь гонений, он решает не возвращаться на
родину из поездки в Швейцарию и эмигрирует сначала
во Францию, а загем в США. С этого периода
творческая судьба Маркузе оказывается тесно связанной с
Франкфуртской социологической школой, сложившейся
под руководством М. Хоркхаймера в институте
социальных исследований во Франкфурте-на-Майне2.
1 И. Marcuse. Beitrage zur Phanomenologie des Historischen Ma-
terialismus. — «Philosophische Hefte*. 1928, N 1, S. 45—48. (Цит.по
R. Steigerwald. Herbert Marcuses «dritter Weg». Berlin, 1969, S. 51.)
2 Основной костяк этого института эмигрировал сперва во
Францию, а затем в США, продолжая издавать свой
научно-философский «Журнал социальных исследований», который выходил в
1934—1939 гг. в Париже на немецком языке, а затем в США на
7

В годы второй мировой войны Маркузе становится
руководителем отдела стратегической разведки США,
а затем в течение некоторого времени служит в
государственном департаменте. Отдел, в котором работал
Маркузе, собирал политическую и военную информацию о
фашистской Германии п разрабатывал стратегию и
тактику психологической войны против рейха, так что
практическая деятельность Маркузе в этот период могла в
какой-то мере служить делу борьбы против злейшего
врага всего человечества — гитлеровского фашизма1.
Послевоенное десятилетие в деятельности Маркузе
отмечено его уходом (1950 г.) с официальной
государственной служы и возвращением к научной и
преподавательской работе. В 1952—1955 гг. при финансовой
поддержке Фонда Рокфеллера он пишет книгу против «со-
английском языке. Опубликованные в этом журнале статьи Маркузе
в последнее время переиздаются. В частности, в Западной
Германии эти статьи были изданы сборником «Культура и общество»
(части I и II). Именно эти статьи, написанные с антифашистских
позиций, как, впрочем, и его книга «Разум и революция», впервые
изданная в Нью-Йорке в .1941 г., окружили имя Маркузе ореолом
борца против фашизма.
1 Правда, согласно утверждениям, появившимся в последнее
время в западной прессе, деятельность Маркузе на поприще
разведки имела и другую сторону. Так, проживающий ныне в Швейцарии
немецкий эмигрант Л. Л. Матиас, подобно Маркузе проработавший
многие годы на государственной службе США, автор книги
«Оборотная сторона США», утверждает, что Маркузе сыграл важную
роль в создании в послевоенной Западной Германии широкой сети
агентов американской разведки, вступив в связь с бывшим
нацистским разведчиком, а затем и руководителем возрожденной
западногерманской разведки генералом Р. Геленом. Высказанные
Матиасом обвинения в адрес Маркузе получили широкую огласку,
заставив Маркузе публично опровергнуть эти обвинения.
Правда, опубликованное им в западногерманском журнале «Шпигель»
в июле 1969 г. письмо содержит слишком туманные
формулировки «опровержения» этих обвинений в сотрудничестве с ЦРУ
(«Der Spiegeb, 1969, N 22, S. 107). Следует, однако, обратить
внимание на тот факт, что крайняя фашиствующая реакция в США
попыталась использовать эти обвинения в адрес Маркузе для
дискредитации революционного движения американской молодежи.
Впрочем, какова бы ни была деятельность Маркузе в те годы,
критический разбор его идей и деятельности подтверждает, что
Маркузе внес серьезный разброд в складывающийся
антиимпериалистический фронт, главным образом в его молодежные и студенческие
ряды, что его философия — хочет того он сам или нет —
используется для борьбы против единства социалистических стран и
международного рабочего и коммунистического движения.
8

встского марксизма»1, а в 1955 г. публикует
разработанный в основном еще в 1950—1951 гг. труд «Эрос и
цивилизация» —свой вариант неофрейдистской
социологии2. В 1954 г. Маркузе становится профессором
Брандейского университета США, а в середине 60-х
годов он уже профессор Калифорнийского университета,
где вскоре оказывается в роли одного из идеологов
бунтующей студенческой молодежи этого крупнейшего
учебного заведения США. Именно в эги годы наиболее
отчетливо проявляется разочарование Маркузе
«американским образом жизни», что и находит отражение в
опубликованной впервые в 1964 г. его книге
«Одномерный человек»3. На фоне научно-технической революции,
изменения социальной структуры современного
буржуазного общества, борьбы двух мировых систем и т. п.
получает распространение «критическая теория» Маркузе
и возникает движение так называемых новых левых,
охватившее в 60-е годы многие страны капитализма.
После опубликования «Одномерного человека»
политическая деятельность Маркузе заметно активизируется.
Он совершает ряд поездок в Европу: в Югославию (где
участвует в работе Корчулаиской летней школы), в
Чехословакию (где принимает участие в заседаниях
международного конгресса гегелевского общества) 4. В мае
1968 г. Маркузе выступает на организованном ЮНЕСКО
симпозиуме, посвященном 150-летию со дня рождения
Маркса, с докладом «Пересмотр концепции революции»,
ставшим вскоре одним из программных документов
некоторых течений внутри «новых левых».
В докладах и выступлениях этих лет, в предисловиях
к повторным изданиям старых своих книг (и прежде
всего в «Политическом предисловии 1966 года» к «Эросу
и цивилизации») Маркузе развивает и дополняет
основные положения, выдвинутые в «Одномерном человеке».
Особое место среди работ этих лет занимают два
небольших очерка («Репрессивная терпимость», опублико-
1 Н. Marcuse. Soviet-Marxism: A Critical Analysis. Columbia
University Press, 1957.
2 H. Marcuse. Eros and Civilisation. Boston, 1955
3 H- Marcuse. One-Dimensional Man. Studies in the Ideology
of Advanced Industrial Society. Boston, Mass., 1964.
4 На этом конгрессе, состоявшемся в 1966 г., Маркузе выступил
с докладом «К понятию отрицания в диалектике».
9

ванный Маркузе в 1965 г., и «Конец утопии» — запись
его лекции в университете Западного Берлина в 1967 г.),
имеющие наряду с «Одномерным человеком»
программное значение.
После майско-июньских событий 1968 г. Маркузе
принимает активное участие в различного рода
дискуссиях, дает многочисленные интервью и, наконец, выпускает
«Очерк об освобождении»1, в котором пытается
подвести итоги событий 1968 г. и наметить новые направления
практической и теоретической критики «современного
общества». После событий мая — июня .во Франции
Маркузе снова ведет жизнь изгнанника, кочуя из одной
европейской страны в другую; пребывание его на посту
профессора Калифорнийского университета стоит под
вопросом, и вряд ли кто решится сейчас предсказать,
где окончит Маркузе свой путь.
* *
Анализ воззрений Герберта Маркузе как социального
критика — утописта сосредоточивается в основном (как
в марксистской, так и немарксистской литературе)
вокруг его программной книги «Одномерный человек» и ее
последующих расшифровок, данных в «Репрессивной
терпимости», «Конце утопии» и «Очерке об
освобождении». Для такого акцента существуют вполне реальные
основания. Именно в этих работах (к ним необходимо
добавить также «Эрос и цивилизацию») Маркузе
выступил как критик современного «развитого
индустриального» — «одномерного» — общества, которое должно
быть подвергнуто революционному отрицанию. Именно
эти работы были приняты на 'вооружение многими
представителями современных леворадикальных сил.
Вместе с тем понять нынешнего Маркузе нельзя без
анализа его ранних работ — статей и книг, написанных
до появления «Одномерного человека» и «Эроса и
цивилизации». Ранние работы Маркузе помогают лучше
уяснить не только то, как он пришел к своим нынешним
воззрениям, но и почему сложились у него эти воззрения.
Некоторые западные критики пытаются представить
его творческую эволюцию как ряд этапов: от
экзистенциализма — к гегельянству, от гегельянства — к марк-
1 И. Marcuse. An Essay on Liberation. Boston, 1969.
10

зму от марксизма — к фрейдизму, от фрейдизма — к
ооигинальной теории современного «одномерного
общества» или что-нибудь в этом роде Сам Маркузе,
претендующий на оригинальность своей теории, вообще
склонен выдавать себя за «недогматического»
сторонника учения Маркса, или так называемого неомарксиста,
о чем свидетельствует, в частности, его доклад на
симпозиуме ЮНЕСКО в мае 1968 г., посвященном
150-летию со дня рождения К. Маркса.
В связи с этим возникает необходимость
предварительного выяснения следующих вопросов: каковы
действительные теоретические источники теории Маркузе;
каковы этапы его творческой эволюции и взаимосвязь
между ними; каково подлинное отношение Маркузе к
марксизму и, наконец, какова действительная степень
оригинальности концепции Маркузе, какой она
предстала в «Одномерном человеке» и последующих его
работах.
Маркузе эклектик. Его трудно назвать без оговорок
экзистенциалистом, гегельянцем или фрейдистом.
Никогда не был Маркузе и марксистом, т. е.
сознательным сторонником учения Маркса и его последователей,
творчески осваивающим и развивающим принципы
этого учения путем диалектико-материалистического
анализа противоречивой действительности.
«Неортодоксальный марксист» Маркузе подходит к марксизму как
догматик. Анализируя развитое буржуазное общество,
т. е. капитализм эпохи империализма, он игнорирует
ленинский анализ империализма, чтобы потом заявить
о «недостаточности» Марксова анализа, о несоответствии
1 «70-летний философ Герберт Маркузе, — пишет Р. Лэнгстон, —
прошел в своем интеллектуальном развитии через три более или
менее четко очерченные стадии. Его ранние работы, такие, как
написанный в 1932 г. очерк о только что открытых тогда «Экономи-
ческо-философских рукописях 1844 года» молодого Маркса,
свидетельствуют о превалирующем влиянии его учителя, немецкого
философа-экзистенциалиста Мартина Хайдеггера. В годы изгнания,
проведенные за пределами нацистской Германии (30-е годы),
Маркузе постепенно освободился от влияния Хайдеггера и приблизился
к ортодоксальному марксизму, хотя это и был марксизм с сильным
гегелевским налетом. Его нынешняя стадия... получила наиболее
систематическое воплощение в «Одномерном человеке» (1964 г.).
«здесь Маркузе развивает концепцию современного индустриального
общества...» (R. Langston. Herbert Marcuse and Marxism. — «Inter-
national Socialist Review», 1968, November — December, p. 35).
11

современного развитого капитализма и капитализма
XIX в. как объективного референта Марксовой
теоретической модели капитализма. Он не видит органической
связи между «ранним» и «зрелым» Марксом, между его
«гуманизмом» и «экономизмом». Наконец, для
Маркузе, несмотря на то что он уделяет большое внимание
исследованию проблемы историчности, так и остается
скрытой диалектика взаимосвязи (и взаимоперехода)
возможности и действительности, свободы и
необходимости, объективности и субъективности, выступающая в
«Капитале» как основа Марксова анализа.
Но, так и не став марксистом, Маркузе вместе с тем
на всех этапах своей творческой деятельности — от
первых статей до программных работ — обращался к
марксизму, заимствуя отдельные его элементы и давая им
неадекватное, т. е. немарксистское, толкование.
Факт парадоксальный: буржуазный философ,
пытающийся противопоставить научной теории Маркса
ненаучную утопическую конструкцию, не только признает
величие основоположника научного коммунизма и
внимательнейшим образом изучает его труды, но и заимствует
у него ряд положений (не говоря уже о Марксовом
концептуальном аппарате, которым Маркузе широко
пользуется), апеллирует к нему, ищет у него поддержки.
Если вспомнить об отношении к Марксову учению со
стороны ряда других «левых» буржуазных философов и
социологов наших дней, например Жан-Поля Сартра,
утверждающего, что «всякая попытка «превзойти»
марксизм будет в худшем случае возвращением к домарксиз-
му, а в лучшем — лишь повторением мысли, имеющейся
в философии, которую считают превзойденной» \ то
следует, по-видимому, признать, что перед нами новое
явление.
В условиях обострения борьбы двух идеологий на
международной арене реакционная буржуазия нередко
использует такой прием, как обращение к марксизму с
целью его преднамеренной дискредитации и
фальсификации. Именно по этому пути идут многие современные
антикоммунисты. Но Маркузе или Сартр — это уже
несколько иной случай. Как антибуржуазно настроенные
1 J.-P. Sartre.Critique de la raison dialectique, vol. 1. Paris, 1960,
p. 17.
12

альные критики, они развивают свои критические
соци и Используя Марксову критику капитализма, по-
Те°льку именно Маркс дает действительные аргументы
СК° ив капитализма, используя Марксов метод анализа
П^°анизма формирования капиталистических общесгвен-
М6 отношений, точнее, элементы этого метода,
поскольку только этот метод адекватен буржуазному
индустриальному обществу. Разумеется, они не становятся при
этом марксистами, ибо, опираясь на отдельные
положения Маркса, к тому же часто интерпретируемые этими
философами по-своему, они не приемлют Марксову
теорию как систему, а, используя элементы Марксова
метода, делают отнюдь не марксистские выводы
относительно'перспектив развития современного общества. Тем не
менее ни теория Маркузе, ни его политическая 'позиция
по отношению к современному капитализму, ни факт его
популярности среди леворадикальной молодежи не
могут быть правильно поняты, если мы будем
игнорировать известное различие позиций в отношении
марксизма со стороны «профессиональных»
антикоммунистов, защищающих капиталистическое общество
(вроде американского реакционного социолога 3. Бже-
зинского), и со стороны радикальных буржуазных
критиков капитализма, выступающих с утопическо-ро-
мантических позиций и пытающихся найти в учении
Маркса обоснование своего радикализма. Конечные
продукты теоретической деятельности тех и других могут
во многом совпадать. Причем открытое опровержение
марксизма со стороны откровенных его противников
может оказаться даже политически менее опасным, нежели
опыты «нового» истолкования Маркса
либерально-буржуазными профессорами, объявляющими себя
марксистами. Но это конечное тождество результатов не дает
нам права игнорировать различие побудительных
мотивов, заставляющих того или иного буржуазного
теоретика обращаться к марксизму. ^
В своей социальной критике, ' отрицающей
действительность буржуазного мира, Маркузе обращается к
марксизму как к теории такого отрицания, но он
подходит к нему со своих собственных позиций. Маркузе
пребывает в постоянном поиске теории и метода,
которые позволили бы, с его точки зрения, вернуть
марксизму «утраченную» им критическую силу. Возникший в
13

20-х годах нашего века немецкий экзистенциализм увлек
Маркузе именно как такая теория и такой метод, как
своего рода призма, через которую должен быть «пропу.
щен» марксизм, чтобы стать современной, т. е.
действительной, «логикой социального действия». Что
такая рефракция оборачивалась извращением марксизма,
Маркузе не мог видеть, ибо для этого нужно быть
марксистом. И если в дальнейшем философ заметно
охладевает к учению М. Хайдеггера, то причиной этого
оказывается не обнаруженная им реальная несовместимость
марксизма и экзистенциализма, а осознание
«недостаточности» корректирующей способности последнего.
Маркузе теперь начинает казаться, что такой
корректирующей способностью в большей степени наделено
учение Гегеля. Нельзя, правда, понимать дело таким
образом, что в творческом развитии Маркузе наступил
«гегелевский» период: у Гегеля он пытался найти
вдохновение, еще будучи ассистентом М. Хайдеггера, точно так
же, как многие идеи экзистенциализма оказались им
настолько прочно усвоенными, что продолжали
сохранять свое влияние не только в период наиболее
активного увлечения Гегелем, но и в дальнейшем. На
протяжении всей своей философской деятельности Маркузе
отталкивается от Гегеля, конфронтирует, полемизирует с
ним. В результате рождается множество проблем
методологического, теоретического характера, часть из
которых впоследствии вырастает в самостоятельные марку-
зианские проблемы, а часть навсегда утрачивается.
Однако в целом влияние Гегеля на Маркузе было
весьма значительным и характерное для Маркузе
понимание «разума», и его негативная диалектика сложились
именно под воздействием Гегеля. Но и в своей
ориентации на Гегеля Маркузе не мог остаться
последовательным: для него, как социального критика, рационализм
Гегеля оказывается слишком апологетичным, а тем
самым и непозволительно консервативным. В книге
«Разум и революция. Гегель и возникновение социальной
теории», как бы подводящей итоги его докритической
стадии раззития, Маркузе уже обнаруживает по суще-
1 Это дает повод многим критикам Маркузе называть его
гегельянцем, как это делает, например, крупнейший итальянский фи;
лесоф Гальвано делля Вольпе в своей «Критике современной
идеологии».
14

свой разрыв с Гегелем по ряду существенных во-
СТВУ в прежде всего по вопросу о характере
диалектичного отрицания. Но критика Гегеля, предпринятая
^vT узе в «разуме и революции», и связанная с ней
оаботка основ диалектики отрицания имеют не толь-
чисто историческое значение. В «Одномерном челове-
Kg» .в «Репрессивной терпимости» мы видим маркузи-
анскую диалектику отрицания в действии: она не только
подвергается дополнительной разработке, но и
выступает как методологическая основа отрицания
одномерности и маркузианского понимания характера и
движущих сил революции в современном обществе.
Впервые увидевшая свет 'В 1955 г. книга Маркузе
«Эрос и цивилизация» открывает в его творчестве новый
этапособенностью которого оказывается не столько
«расчет» с прошлым, сколько изменение
непосредственного объекта исследования: поиски «логики социального
действия» вводятся теперь в рамки «развитого
индустриального общества»2. В «Эросе и цивилизации» Маркузе
еще не предпринимает детального анализа этого
общества, здесь задача у него иная: выяснить роль
бессознательного как фактора поведения индивида в развитом
обществе, возможность использования «комплексов» как
орудия манипулирования индивидами со стороны
господствующих в этом обществе социальных сил,
заинтересованных в сохранении существующего порядка вешей.
С этой точки зрения «Эрос и цивилизация» может
рассматриваться как частное дополнение «Одномерного
человека», как исследование «одномерного общества», с
1 Интересную марксистскую критику основных этапов развития
философии Г. Маркузе см. в статье западногерманского философа-
марксиста Р. Штайгервальда «Апостол «третьего пути». Критические
замечания по поводу теорий Герберта Маркузе» (см. «Проблемы
мира и социализма», 1969, № 8).
О том, что «Эрос и цивилизация» вплотную примыкает к серии
работ, непосредственно посвященных критике «развитого
индустриального общества», свидетельствует дополнительный «Эпилог» к
«Разуму и революции», написанный в 1954 г., т. е. за год до опуб-
ликовашю «Эроса и цивилизации» Уже там Маркузе выдвигает
номСр31,С'Ю" Ф°РМС Ряд положений, которые позже развернет в «Од-
та п ом человеке», и среди них —тезис о деградации пролетариа-
оттп <,;Развитых индустриальных странах» как силы «абсолютного
RppS'''^ ъСта1,опившихся общественных порядков» (Н. Marcuse.
1954 р а435—436)Uti°n a"d Ше Ш* °f S°dal Theory- New York>
15

позиций психологических механизмов, обеспечиваюцц,х
одномерность мышления и поведения. Маркузе
истолковывает бессознательное с позиций фрейдизма и неофрей.
дизма, но при этом он категорически отвергает
обвинения в попытках «примирить» Маркса с Фрейдом, как он
раньше отвергал обвинения в том, что он «соединяет»
Маркса с Хайдеггером. 13 лет спустя после
опубликования этой книги в одном из интервью 1968 г. Маркузе
вновь вернется к этому вопросу. «Я бы сказал, — говорит
он, — что речь не идет о том, чтобы к Марксу добавить
Фрейда или вообще кого-либо; проблему можно
сформулировать так: если мыслить действительными
категориями Маркса и если признавать, что они развиваются
дальше, отражая актуальное развитие капитализма,
тогда в теорию Маркса необходимо входят Фрейд и Фурье.
Речь не идет, таким образом, о добавлении каких-то
чуждых элементов, все дело во внутреннем развитии
самой марксистской теории и практики в свете изменения
капитализма»1. Маркузе же именно «вводит» Фрейда в
марксизм, и эта интроекция — чего сам Маркузе, как
и в случае с экзистенциализмом, просто не может
заметить — совершается путем механического включения
фрейдизма в марксизм, результатом чего оказывается
не обогащение последнего, а его деформация, подмена
принципов марксизма принципами фрейдизма.
Кульминационной работой «критического» периода
творчества Маркузе стал, как мы уже знаем,
«Одномерный человек». Здесь его антибуржуазный пафос
достигает высшей своей силы, но здесь же и
наиболее отчетливо проявляется его «критическое
отрицание» принципов марксизма, и прежде всего научного
вывода Маркса о пролетарской революции как
необходимом следствии развития буржуазного общества, о
пролетариате как «основном агенте» общественного
развития. Маркузе и здесь остается .верен себе: он
рассматривает свой анализ как соответствующий духу
марксизма и в то же время достаточно оригинальный. Но
вопреки своим благим намерениям Маркузе не только
не выступает с позиций марксизма, но и отступает от
теории и метода Маркса. Таким образом,
оригинальность его как марксиста оказывается мнимой. В «докрп-
1 «Knjizevne novine» (Beograd), 14.IX.1968.
16

й» период, когда Маркузе был тесно связан с
тически кои СОциологической школой и созданным
франкируй ^ социальных исследований, он опирался
еЮ ИНСи и гипотезы своих более знаменитых коллег по
на иДее прежде всего Т. Адорно, а также М. Хоркхайме-
ШК°ко'торому не без основания посвятил свою книгу
Рр' м н революция». В «Одномерном человеке» Мар-
е не порывая с традициями Франкфуртской социоло-
КУческой школы, некритически опирается на положения,
вдвигавшиеся в последние годы буржуазными
социологами различных школ и направлений. Так, отрицая
революционную роль рабочего класса развитых
капиталистических стран и подчеркивая возрастание
отрицающей роли аутсайдеров (в рамках «развитого общест-
ва;> студенчества и интеллигенции, а в мировом мас-
штабе — «третьего мира»), Маркузе повторяет многие
положения Р. Миллса и Ф. Фанона. Отождествляя
капитализм и социализм как разновидности
«индустриального общества», Маркузе исходит из теории «единого
индустриального общества» и теории конвергенции,
развиваемых Р. Ароном и У. Ростоу К Эти теории, как было
уже показано в марксистской литературе, не имеют с
марксизмом ничего общего. Для Маркузе же они
фундамент, без которого тут же рассыпались бы все его
построения.
В маркузианской концепции «одномерного общества»
просматриваются два тесно связанных,
взаимопроникающих и в то же время далеко не равноценных по своей
теоретической основательности слоя: негативный и
позитивный. Как критик капитализма, отрицающий
разумность «современного развитого общества», обвиняющий
его именем Человека, Маркузе чувствует себя
достаточно уверенно: большинство его аргументов базируется на
конкретном социологическом материале, выводы
определенны и решительны. Здесь Маркузе — социолог. Как
основ <<^аРкУзе принимает на веру и даже превращает в один из
для теоп постУлатов «критического» мышления идею, характерную
сфопу «единого индустриального общества» и, но сути дела,
стпни улированнУю именно в рамках этой теории,— идею об отсут-
капитпт °ЛЬК0"""будь существенных различий между современным
лова. Kd " социализмом» (ю- А. Замошкин, И. В. Мотроиш-
кузе^ Vr "чна ли «критическая теория общества» Герберта Мар-
«оопросы философии», 1968, № 10, стр. 73).
17

«теоретик революции», который должен предложить
конкретную позитивную программу, Маркузе выглядит
беспомощным утопистом-романтиком, спекулятивным
философом, чрезвычайно далеким от реальности и не
дающим твердого решения им же самим поставленных
проблем. Именно этим прежде всего и объясняется
легко просматриваемое противоречие между
«позитивной» частью его философских работ и его интервью,
социально-политическими работами, построенными уже на
анализе тех или иных аспектов конкретной
действительности, заставляющей романтика взглянуть на мир
земными глазами. При этом Маркузе не отказывается от
построенных им абстрактных теоретических (кем, он
лишь наполняет их различным соответствующем
«моменту» социально-политическим содержанием, которое
потом легко может быть снято или заменено другим
содержанием. Маркузе оказывается неспособным
предложить теорию, которая могла бы выступить в качестве
подлинно критической «логики социального действия»:
задача, 'поставленная перед собой философом 40 лет
назад, так и остается им невыполненной.
* *
За последнее время коммунистами отдельных стран и
международным коммунистическим движением в целом
была проделана значительная работа в направлении
социально-политического и идеологического анализа
массовых выступлений трудящихся в капиталистических
странах, и в частности событий, имевших место весной —
летом 1968 г. в странах Западной Европы. Большую
роль в этом отношении сыграло международное
Совещание коммунистических и рабочих партий,
состоявшееся в 1969 г. в Москве. Появился также ряд
марксистских исследований, посвященных критическому анализу
концепции Маркузе1. Однако работу по критике марку-
1 См. Д. Улле. Критические заметки к социальной философии
Герберта Маркузе. — «Вопросы философии», 1968, № 9; Ю. А. За-
мошкин, Н. В. Мотроишлова. Критична ли «критическая теория
общества» Герберта Маркузе? — «Вопросы философии», 1968, № 10:
В. Чепраков. С социально-экономической концепции Герберта
Маркузе.— «Мировая экономика и международные отношения», 1969,
№ 4; Б. Быковский. Философия мелкобуржуазного бунтарства. —
«Коммунист», J969, jvjb 8 и ряд других.
18

зианства нельзя считать завершенной. И дело здесь
даже не в самом Маркузе. Мода на Маркузе, как и
всякая мюда, сойдет (признаки этого уже налицо), но
реальнее явления, послужившие питательной почвой для
маркузианства, и связанные с этим проблемы
продолжают еще оставаться действительными. Что касается
аргументов, которыми оперирует Маркузе, то они легко
могут перекочевать в теорию нового кумира.
Авторы настоящей работы не претендуют на
исчерпывающий анализ всех сторон теории Маркузе и тем
более всех его произведений, относящихся к различным
периодам его деятельности. Свею задачу авторы видят
в том, чтобы дать критический анализ теоретических
работ Маркузе, посвященных проблемам развитого
индустриального общества и ею политической программы,
дезориентирующей революционные силы в современных
капиталистических странах.

Глава t
Генезис
и эволюция философии
Герберта Маркузе
/. „Новая" интерпретация
марксизма:
от экзистенциализма
к гегельянству
В духовной жизни Германии первая треть XX в.
отмечена становлением и развитием экзистенциализма. Еще в
1919 г. представитель немецкой протестантской теологии
К. Барт попытался, опираясь на экзистенциалистские
идеи, вдохнуть жизнь в охваченную кризисом
евангелическую веру немцев. Несколько позже К. Ясперс,
получивший в 1920 г. философскую кафедру М. Вебера в
Гейдельбергском университете, выступает с работами,
закладывающими основы «христианского» варианта
философии немецкого экзистенциализма. Наконец, в 1927 г.
выходит программная работа основоположника
«атеистического» экзистенциализма М. Хайдеггера «Бытие и
время». А уже год спустя группа учеников и
поклонников Хайдеггера выступает со сборником философских
работ, посвященных книге учителя. Среди прочих в этом
сборнике была напечатана статья Г.
Маркузе—молодого философа, о котором к тому времени было известно
лишь то, что он в течение некоторого времени состоял
ассистентом при самом Хайдеггере. Статья эта — «К
феноменологии исторического материализма» 1 —
оказалась, как можно об этом судить с вершин времени, во
многом знаменательной. Уже в этой первой своей
работе Маркузе выступает как социальный критик — амплуа,
которому он потом не изменял на протяжении всех
40 лет своей теоретической деятельности независимо от
1 Говоря о названии статьи Маркузе, следует иметь в виду, что
термин «экзистенциализм» был введен Хейнемаиом для обозначения
философии Хайдеггера лишь в 1929 г, причем сам Хайдеггер
отвергал его применительно к своей философии, предпочитая'говорить о
«феноменологии» или даже, скорее, в отличие от Гуссерля с его
феноменологической философией о фундаментальной онтологии.
20

того, какой философской концепции он отдавал
предпочтение на том или ином этапе своего творческого
развития. Уже в этой работе Маркузе декларирует (правда,
в слабой еще форме) свою антибуржуазность и в
философском, и в социально-политическом плане. Наконец, в
этой работе Маркузе обращается к марксизму как
учению, заслуживающему внимания, но требующему якобы
переосмысления через иное учение, чтобы вновь обрести
свою действенную истинность. Таким учением молодой
Маркузе считал экзистенциализм.
В ранних работах Маркузе обнаруживается
двойственное отношение к экзистенциализму. Само его
возникновение и становление расцениваются им как
«разложение изнутри буржуазной философии»; и вместе с тем
экзистенциализм способен, как он полагает, расчистить
пути к некой «новой конкретной науке» В чем же
заключается ценность экзистенциализма, каким он
предстает в книге М. Хайдеггера «Бытие и время»? В том,
что он глубоко раскрывает проблему «историчности»,
отвечает Маркузе. Эту оценку он подтвердил несколько
лет спустя. В своей докторской диссертации «Онтология
Гегеля и основоположение теории историчности»,
опубликованной в 1932 г., Маркузе писал: «Если эта работа
вносит что-то в развертывание и уяснение проблемы, то
этим она обязана философской работе Мартина
Хайдеггера»2.
Полемика со сторонниками
вульгарно-материалистической, механистической интерпретации исторического
процесса и исторического материализма как науки об этом
процессе явилась непосредственной целью статьи
Маркузе «К феноменологии исторического материализма».
Но Маркузе выступает против механицизма с
субъективно-идеалистических, экзистенциалистско-антропологиче-
ских позиций. Для него исторический материализм
оказывается «исторической возможностью радикального
Действия», призванного освободить необходимую новую
Действительность как реализацию целостного человека.
Ее носителем является сознательный общественный че-
1 Н. Marcuse. Beitriige zur Phanomenologie des Historischen Ma-
ialismus. — «Philosophische Hefte», 1928, N 1, S. 52
2 H. Marcuse. Hegels Ontologie und die Grundlegung einer Theorie
r Geschichtlichkeit. Fr. a/M., 1932, S. 8.
21

ловек, его единственным полем деятельности является
история, раскрываемая как фундаментальная категория
человеческого существования. Тем самым радикальное
действие оказывается революционным историческим
делом «класса как исторической общности»1.
Когда Маркузе говорит о «сознательном обществен-
ном человеке», о «фундаментальной категории
человеческого существования», он истолковывает их,
отталкиваясь от одной из основополагающих идей Хайдеггера:
самосознание людей, осуществляясь в тех или иных фор.
мах отчужденного, ложного сознания, тем самым
определяет и отчужденные способы существования людей ц
соответствующие формы общества и их историю.
Экзистенциализм постулирует извечное, непреодолимое
противоречие между свободным самосознанием
(экзистенцией) внеисторического индивида и теми способами
отчужденного сознания, в которых это субъективное
самосознание вынуждено существовать, объективируя себя
в языке, в феноменах общественого сознания,
различных видах идеологии, мировоззрений, философии.
И это противоречие, из которого затем выводятся вес
противоречия общественного бытия, возникает из
самой субъективной заинтересованности, озабоченности
человека в сохранении и обеспечении своего
существования, из его страха смерти. Маркузе через все
дальнейшие перипетии своего развития пронес и
сохранил верность этой основной идее фундаментальной
онтологии Хайдеггера, хотя и всячески открещивался позже
от политических, фашистских убеждений своего первого
идейного наставника.
Субъективно-идеалистическая позиция Маркузе
более четко прослеживается тогда, когда он
рассматривает конкретные вопросы существования человека в
условиях капиталистического общества. Маркузе критикует
и отвергает капитализм с позиций человека вообще.
Антикапиталистическое «революционное действие»
развивается, таким образом, не в русле классовой борьбы, а
сводится к самопроизвольному радикальному изменению
человека «в его экзистенции»2.
1 Н. Marcuse. Beitrage zur Phanomenologie des Historischei
terialismus. — «Philosophische Hefte», 1928, N 1, S. 47.
2 Там же.
22

Пои таком понимании исторический материализм
ашастся из наУки> отражающей объективные зако-
п^еВ азвития, в чисто субъективное решение, в опреде-
,,Ы *ое истолкование ситуации и произвольное проекти-
леННние определяющее затем и соответствующие
радиальные действия.
Правда, в отличие от Хайдеггера, у которого и прош-
и настоящее, и будущее рассматриваются абстракт-
Л°е' в фундаментально-онтологическом плане, Маркузе
Н°'стаивает на необходимости конкретного подхода к
"Усмотрению состояний бытия во времени, особенно
РаасТОЯЩего». А именно, «сегодняшнее бытие»
иррационально, именно сегодняшняя капиталистическая
действительность характеризуется им как «угрожающая»,
опасная для современного человека «ситуация»и
исторический материализм в этих условиях выступает как
средство для освобождения экзистенции (т. е.
самосознания) от пассивного, некритического отношения к этой
«угрожающей ситуации» современного буржуазного
общества. Но Маркузе и здесь подчеркивает, что
исторический материализм должен подходить к анализу
конкретного с позиций феноменологического метода. «Если
мы, с одной стороны, требуем, чтобы начатая Хайдегге-
ром феноменология человеческого существования была
бы доведена до диалектической конкретизации и
завершалась бы в феноменологии конкретного существования
и исторически требуемого конкретного действия, то, с
другой стороны, диалектический метод познания должен
стать феноменологическим, а конкретизация в качестве
полного постижения своего предмета должна овладеть и
этим отличным направлением»2.
Маркузе подчеркивает, что критическое отношение к
конкретной действительности станет возможным только
Ри том условии, если самосознание перестанет быть ра-
ом унаследованного прошлого: «Подлинная экзистен-
ппо возможна всегда лишь как опровержение того, что
ж0тЯВЛЯется внУтри настоящего как прошлое, она мо-
11Рообг)ИаСТОЯ1ЦеМ осУществляться только как конкретное
^^разующее деиствпе- Судьба настоящего состоит
'^''ltcn^iisrnn«f'W r>LBeitrii4C 7l,r Phanomenoloqie des Historischen
2 Там же "^p 5hgIos°Phische Hefte», 1928, N 1, S. 56.
23

в том, что оно должно пройти через свержение фактщ
ски существующей экзистенции»
Отрицание влияния прошлого на настоящее, о Ко
ром говорит Маркузе, понимается не как диалекти*0
ское отрицание отрицания, а как нигилистическое аб^
лютное отрицание. По существу перед нами перв^
грубый пока еще набросок будущей маркузианской «HUi
гативной диалектики». е
Прежде чем обратиться к анализу этой «негативно
диалектики», следует, по-видимому, предварительно вы'
явить ту мировоззренческую основу, которая характера
для работ Маркузе, относящихся к рассматриваемом!
периоду.
Маркузе не отрицает самостоятельного существова
ния материального мира, не отрицает физического и со
циалыюго существования индивидов вне сознания. Map
кузе, казалось бы, опирается на материалистический
тезис: люди должны сначала социально существовать,
чтобы иметь возможность обладать сознанием 2.
Внешний мир, рассуждает он, не создается при
помощи конкретного философствования. Вещи и явления
получают с его помощью определенное значение дл>
человека, для его экзистенции. «Законы природы не
имеют значения для природы... а только для познающего
природу человека. Для железа не имеет значения, что
магнит его притягивает, значение имеет это лишь для
человека, рассматривающего железо и магнит»3.
Равным образом и «истина имеет существенно
экзистенциальный характер»4.
Таким образом, Маркузе придает истине существенно
экзистенциальный характер и признает необходимость
предписывать значение «внеиндивидуальным» вещам,
исходя не из самих этих вещей, а из самосознания. И это
приводит Маркузе к неизбежному выводу, что
социальный мир, наделенный значением, т. е. постигнутый в ис
тине, есть индивидуальный мир и творение,
преобразование этого мира есть неповторимо индивидуальный аьт
1 И. Marcuse. BcTtrnqc zur Phanomcnologie des Historisclieii
terialismus — «Philosophische Hefte», 1928, N I. S. 5G
2 H. Marcuse. Transzendentaler Marxismus? —«Die Gesellscn
1930, Bd. VII, H. 10, S. 321. .. - ja
3 И. Marcuse. Ober konkrete Philosophte. — «Archiv fiir 5
wissenschaft und Sozialpolitib, 1929, N 62, S. 113.
4 Там же, стр. 116.
24

социальный критик Маркузе в отличие от
Но как „ своей философии пытается отчужденный
\апДеггера1еСтвования сознания связать с капиталисти-
способ су 1геЛЬНосгыо. Внешне это выглядит как пе-
„оской де1,^СТрактного индивида экзистенциальной фи-
рс.чод оТ кОНкретной общественной сущности человека.
лософ',и*ости, которая впервые была раскрыта мар-
к г011 внутренний мир каждого отдельного человека,
кснзмом- ^арКу3е> «не есть абстракция, стоящая вне
утверл<Д^ого пространства и исторического времени».
"СТ0131собу бытия существования единичного человека
К СПадлежит целый мир, даже если он постигается как
прИтивостоящий, и этот мир есть именно данная,
историчен н вполне определенная окружающая среда, есть мир
dироды и общества во всей полноте их неповторимой
ситуации. «В совершенно конкретном смысле общество
есть каждый единичный сам по себе, оно есть конкретно-
исторический способ существования единичного,
отдельного» 1
Преобразование общества как объекта исторического
воздействия индивида зависит, таким образом, в
конечном счете от состояния сознания данного индивида, ибо
само общество, как нечто имеющее «человеческое»
значение, оказывается тождественным состоянию сознания.
Это как раз тот тезис, который впоследствии получит
развитие у Маркузе, Адорно и Хоркхаймера в
концепции «счастливого» и «несчастного сознания» и выступит
в качестве теоретической базы лозунга «реальности
утопии как требования невозможного».
Дальнейшему исследованию проблемы историзма
iqr?Ky3e посвяш-ает РЯД работ, относящихся к 1930—
rrJfi <<ТРансЦенДентальный марксизм», рецензию на
книгу Фрейера «Социология как наука о действитель-
чтоТИ>> И Др" этом Маркузе настаивает на том,
смы В <<диалектическ°й тотальности истории теряет
вова? Жесткое противопоставление бытия и долженст-
ческий™' Теории и практики»2. Иными словами, истори-
РасчленеР°Це-СС РассматРивается им как внутренне не
енныи и «е противоречивый, не как «процесс поли-
* Н М
^'ssenschafMm^c U.ber kemkrete Philosophic — «Archiv fur Sozial-
,oo 2 f ManuLS°z,alP°litik», 1929, N 62, S. 12G
1930. Bd. vil, s 324 nsZendenta,er Marxismus? — «Die Gesellschaft»,
25

тических или экономических, или культурных событий,
а тотальность всех этих жизнеобразований
человеческого существования, как истории самой человеческой
экзистенции» 1.
Здесь важно обратить внимание на факт
использования категории тотальности2, применяемой
Франкфуртской социологической школой в качестве
гносеологического средства затушевывания, скрытия противоречий
действительности. 30 с лишним лет спустя эта концепция
тотальности будет использована Маркузе для
обоснования одномерности развитого индустриального общества.
В рецензии на книгу Фрейера Маркузе отмечает, что
познание социальных форм должно характеризоваться
двумя особенностями: 1) идентичностью субъекта и
материала (исследования), 2) понятия и категории
социологии должны носить «исторический отпечаток»,
должны быть 'Представлены как процесс, т. е. историцизиро-
ваны3.
Этого можно достигнуть, как полагает Маркузе, если
исходить из тесной взаимосвязи человека и мира.
Человек не должен быть пассивен перед лицом общества, его
лассивность и его отрыв от действительности изначально
не предполагаются. Отрыв человека от общества
является следствием социальной пассивности человека,
противопоставления внутренней свободы и свободы
фактической. И далее Маркузе делает любопытный вывод. По
самому своему бытию индивид связан с социальной
действительностью и может быть отделен от нее только
насильственным или искусственным путем.
Здесь Маркузе еще «оптимистически» полагает, что
отчуждение есть результат насильственного отделения
индивида от социальной действительности, что оно не
коренится в самой действительности, неврожденно
индивиду; отчуждение — результат определенного типа
1 И. Marcuse. Transzendentaler Marxismus? — «Die Gesellschaft»,
1930. Bd. VII, S. 321.
2 Понятие «тотальность» в том смысле, в каком им пользуется
Франкфуртская социологическая школа, было введено в
философию Г. Лукачем. Лукач рассматривает тотальность как воплощение
универсального конкретного, как «аутентичную категорию
реальности», как единство мышления и истории.
3 Н. Marcuse. Zur Auseinanderseizung mit Hans Freyers «Sozio-
logie als Wirklichkeitswissenschaft». — «Philosophische Hefte», 1931.
Jg. Ill, N 1/2, S 83-91.
26

заимоотношен'ия между ними. С годами этот намек на
Оптимистическое», диалектическое решение вопроса
заменяется «пессимистическим» отождествлением
отчуждения с объективированием, потому что, как замечает
один из марксистских критиков Маркузе, «отождествле-
нйе «отчуждения» с «объективированием» —
постоянным и неэлиминируемым результатом мышления и
деятельности— может привести только к отрицанию любой
возможности освобождения человека» 1.
Но к такому выводу Маркузе придет спустя с
лишним три десятка лет, а пока он, казалось бы, верит в
возможность практического изменения мира на основе
марксизма, который он при этом интерпретирует по-своему.
«Обращение теории в практику, которое характеризует
исторический материализм, не есть ни придаток
научности, ни реинтерпретация, ни удаление от нее, а скорее
есть «прыжок от истории к решению»»2. И Маркузе
провозглашает «историзм» и «практичность» необходимыми
элементами науки об обществе.
Однако в своей попытке теоретически обосновать нё:~
обходимость социальной науки и преобразующий
характер марксизма Маркузе оказывается перед
неразрешимым противоречием методологического характера. С
одной стороны, он пытается обосновать объективную
науку, и, как таковая, она должна анализировать
объективные структуры, с другой стороны, Маркузе хочет это
обоснование выдержать в рамках по-своему
понимаемого «молодого» Маркса, Маркса-гуманиста. Отсюда и
проистекает попытка сочетания антропоцентризма с
анализом объективных структур.
В 1932 г. вскоре после опубликования «Экономиче-
ско-философских рукописей 1844 года» К. Маркса
Маркузе пишет один из первых в буржуазной печати
комментариев к этой работе «Новые источники к
основоположению исторического материализма. Интерпретация
вновь опубликованных рукописей Маркса»,
напечатанный в теоретическом органе германской
социал-демократа' L. Gruppi. La teoria delta societa in Marx. — «Critica marxista»,
,967- N 6. p 13.
lop- ^' Marcuse. Zur Auseinandersetzung mit Hans Freyers «Sozio-
J» Tr.a's Wirklichkeitswissenschaft*. •— «Philosophlsche Hefte», 1931,
e< «I. N 1/2, S. 85.
27

тии «Ди гезельшафт» х. В отличие от более ранних ста.
тей Маркузе этот его комментарий был отмечен маркси.
стекой критикой2. W не случайно, ведь статья Маркую
наряду с комментариями таких «критиков» «Экономц
ческо-философских рукописей 1844 года», как Ландгре.
бе, Маейер, заложила основу продолжающейся д(
наших дней полемики о «молодом» Марксе. Провозгла
шая публикацию рукописей Маркса «решающим собы
тием в истории» марксизма, Маркузе объявляет целу[(
программу пересмотра марксистской философии н;
основе идей «молодого» Маркса3. Правда, десять ле-
спустя в своей второй книге, посвященной Гегелю, Map
кузе пересматривает эту свою позицию, предостерег
против переоценки ранних работ Маркса: «Ранние ра
боты Маркса все же во всех отношениях являются липц
предварительными ступенями к его зрелой теории, си-
пенями, значение которых не надо переоценивать»4. Ht
в статье 1932 г. Маркузе еще решительнее настаивае
на таком пересмотре. Причем сама интерпретация
«Рукописей» осуществляется с позиции философской антро
пологий экзистенциалистского толка. «Необходимо уви
деть и понять следующее, — замечает Маркузе, — чк
экономика и политика стали экономико-политическш
базисом теории революции на основе совершенно опре
деленной философской интерпретации человеческой суш
ности и ее исторической реализации»5. «Маркс, — прс
должает свою мысль Маркузе, — критикуя Гегеля, ра-
рабатывает свою идею о сущности человека и о реалг
зации этой сущности. На этой основе любой экономиче
ский факт оказывается вообще искажением человече
ской сущности...»6 Отсюда Маркузе делает вывод, чт-
экономический фактор может стать базисом революци!
которая действительно изменит сущность человека и ег
1 И. Marcuse. Neue Quellen zur Grundlegung des Historischt
Materialismus. — «Die Gesellschafb, 1932, H. 8.
2 См., например, Т. И. Ойзерман. Формирование философ1
марксизма М.. 1962
3 Н. Marcuse. Neue Quellen zur Grundleg'ing des Historisch
Materialismus.— «Die Gesellschafb, 1932, H. 8, S. 136.
4 H. Marcuse. Vernunft und Revolution. Hegel und die Entstehuf
der Gesellschaftstheorie. Neuwied am Rhein, 1962, S. 260.
5 H. Marcuse. Neue Quellen zur Grundlegung des Historiscfl1
Materialismus. — «Die Gesellschafb, 1932, H. 8, S. 137.
6 Там же, стр. 141.
28

мир в том лишь случае, если он будет экзистенциально
оСмыслен, антропологизирован. Идея революционного
преобразования капитализма в коммунизм в
соответствии с таким толкованием марксизма выводится
первоначально Маркузе из того факта, что капиталистическое
общество ставит под вопрос саму экзистенцию человека,
вС1о «человеческую действительность»1. Теория научного
коммунизма превращается у Маркузе в экзистенциа-
листско-антропологическое учение о ликвидации
противоречий между человеком и природой, личностью и
обществом, экзистенцией и сущностью человека, между
свободой и необходимостью, между индивидуумом и
родом человека. Маркузе делает акцент на
фейербахианских нотах и при этом не замечает, что уже в тех же
«Экономическо-философских рукописях 1844 года», как
и в других работах середины 40-х годов, намечается
преодоление фейербахианского антропологизма,
полностью реализованное Марксом в его более поздних
работах2. Раскрытие конкретно-исторических классовыч,
социальных корней религии и религиозного сознания —
один из важных моментов преодоления марксизмом
антропологической ограниченности фейербахианской
критики христианства.
Еще более наглядно антропологизм Маркузе
проявляется в его толковании понятия труда: не
определенные, исторически преходящие формы труда в классовом
обществе, а труд вообще выступает в качестве источника
и первоосновы отчуждения человека, искажения
человеческой сущности, ложных форм человеческой жизни3.
Но поскольку сам процесс опредмечивания сущностных
сил человека в труде, в продукте труда выступает у
Маркузе как вечный источник отчуждения, то и весь
1 И. Marcusc. Neue Quellen zur Grundlegung des Historischen
Materialismus. — «Die Gesellschafb, 1932, H. 8, S. 142.
2 Еще до написания «Экономическо-философских рукописей
1844 года» Маркс в своей статье «К критике гегелевской философии
права. Введение» писал, полемизируя с идеями Фейербаха: «Но
Человек — не абстрактное, где-то вне мира ютящееся существо.
Человек—это мир человека, государство, общество. Это государство,
Это общество порождают религию, превратное мировоззрение, ибо
сами они — превратный мир» (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 1,
стр. 414)
д, 3 И. Marcuse. Neue Quellen zur Grundlegung des Historischen
materialismus. — «Die Gesellschafb, 1932, H. 8, S. 140.
29

созданный человеком мир культуры, мир
преобразованной трудом природы представляется для Маркузе не
великим наследием и завоеванием человечества, а лишь
враждебной экзистенции силой, порабощающей
человека, чуждой ему и подлежащей отрицанию.
Соответственно и социальная революция, призванная уничтожить
лишь капиталистические условия, т. е. условия,
созданные определенной организацией труда в условиях
капитализма, еще не означает подлинного освобождения
человека, подлинного восстановления экзистенции и
существования человека, подлинного преодоления разрыва
между сущностью и существованием. Согласно
интерпретации Маркузе, в ранних работах Маркса
содержится «неумолимое стремление к обоснованию радикальной
революции: дело в том, что фактическая ситуация
капитализма означает не только экономический или
политический кризис, а полную катастрофу человеческой
сущности, и этот вывод заранее осуждает всякую лишь
экономическую и политическую реформу на неудачу и
требует безусловно решительного снятия фактического
состояния путем тотальной революции»1. Подобная
интерпретация ранних работ Маркса отражала не столько
основные идеи этих работ, их сущность, сколько ради-
калистские настроения самого Маркузе, получившие
свое дальнейшее развитие сначала в «Разуме и
революции», а затем в «Одномерном человеке».
Своеобразным моментом в последующем
философском развитии Маркузе было его «возвращение» к
Гегелю. Но это была не столько попытка преодолеть
гегелевскую диалектику через призму марксизма в маркузи-
анской интерпретации, сколько дать собственное
истолкование Гегеля в духе негативной диалектики.
Начало этой эволюции просматривается уже в
наиболее крупной философской работе Маркузе 30-х
годов— его докторской диссертации «Онтология Гегеля
и основоположение теории историчности»2, написанной
в худшем стиле немецкого философского академизма:
ее крайне абстрактно-спекулятивная терминология с
трудом доступна лишь немногим специалистам-филосо-
1 Н. Marcuse. Neue Quellen zur Grundlegung des Historischeti
Materialsmus. —«Die Gesellschafb, 1932, H. 8, S. 158.
2 H. Marcuse. Hegels Ontologie und die Grundlegung eincf
Theorie der Geschichtlichkeit, S. 368.
30

лам". В этой работе Маркузе пытается истолковать
философию объективного идеализма Гегеля с позиций
онкологии Хайдеггера, как общефилософскую основу
более частной «философии жизни» Дильтея
Как известно, Маркс в свое время критически
переосмыслил основную идею гегелевской диалектики —
идею развития, распространявшуюся Гегелем лишь на
процессы развития духа, идеи, бога. Маркузе же
пытается вернуться к идеалистическому началу гегелевской
философии, подвергнуть ее экзистенциалистской
интерпретации и тем самым придать ей сугубо
субъективистский характер. Категорию жизни он истолковывает как
основанное на субъективном самосознании
самоутверждение человека, как то, что в отличие от неодушевленных
вещей и явлений природы обладает памятью о прошлом,
заинтересованно относится к своему существованию в
в настоящем, стремится к сохранению и продлению
своей жизни в будущем и поэтому всегда субъективно
относится к себе, к окружающим вещам и явлениям, к
другим людям. При этом не бог, не идея или дух, а
человек как самосознание оказывается в центре
гегелевской философии. В качестве онтологии (т. е. учения о
бытии вообще) гегелевская философия в ее маркузиан-
ской интерпретации выступает как основа «Философии
жизни» Дильтея2.
От некоторых идей этой своей первой книги о Гегеле
Маркузе в дальнейшем, правда, отказался. Но одна
идея, позаимствованная им из фундаментальной
онтологии «Бытие и время» Хайдеггера и «Философии жизни»
1 Уже в конце 20-х — начале 30-х годов, когда Маркузе говорит
0 Диалектическом методе Маркса, о гуманистическом характере его
теории, этот диалектический метод он пытается дополнить как
«недостаточный» методом феноменологического исследования; в
диссертации он пытается уже соединить гуманизм Маркса с
«исторической постановкой вопроса Дильтеем». Он находит «разительное»
совпадение историзма у Маркса и у Дильтея. «Дильтей, — пишет
Маркузе, — присоединяется к тому моменту, до которого доводит
"сторизм жизни Гегель и который Маркс понял как теоретический
Фундамент социалистический практики: историческое единство чело-
,ека и мира, сознания и бытия» (Н. Marcuse. Das Problem
21г с geschichtlichen Wirklichkeit: Wilhelm Dilthey. — «Die Gesell-
5cnafb, 1931, Bd. VIII, H. 4, S. 350—367).
. H. Marcuse. Hegels Ontologie und die Grundlegung einer Theorie
uer Geschichtlichkeit.
31

Дильтея, прослеживается во всех дальнейших работах
Маркузе. Это идея историчности как особого отличия
«жизни» или «экзистенции» от неживой или внечеловече-
ской действительности. Ни природа, ни материя, ни
объективное общественное бытие ке имеют истории, но
включаются в нее лишь как объекты человеческой мысли
и деятельности
2. Маркузе и Франкфуртская
социологическая школа
После переезда в 1934 г. в США творческая
деятельность Маркузе, как уже отмечалось, оказывается тесно
связанной с бывшим Франкфуртским институтом
социальных исследований, основной состав которого к этому
времени тоже перебазировался в Соединенные Штаты.
Франкфуртская социологическая школа (сложившаяся
на базе Института социальных исследований) и прежде
всего ее главные теоретики М. Хоркхаймер и Т. Адорно
оказали заметное влияние на все дальнейшее развитие
Маркузе как философа и социального критика. Они
определили во многом не только проблематику и
направление исследований Маркузе, но и решение многих
вопросов, которые им были поставлены как в работах 30—
40-х годов, так и в «Одномерном человеке»; они оказали
определяющее влияние на формирование его негативной
диалектики.
На фоне различных философских и социологических
школ, существовавших в Германии в 20-х — начале
30-х годов, Франкфуртская социологическая школа
выглядела «левой» (репутация, которая сохранилась за
ней и в дальнейшем). В стенах этого института
неизменно собирались представители критически мыслящей
интеллигенции. В отличие от многих чисто позитивистских
школ буржуазной социологии профессора Хоркхаймер,
Адорно, Поллок пытались соединить социологию и
философию психоаналитического и неогегельянского
направлений, не обходя при этом и марксизм, особенно
1 Я. Marcuse. Reason and Revolution. Hegel and the Rise of
Social Theory. New York, 1941. Подробнее мы разберем эту идею
ниже рри рассмотрении указанной второй книги Маркузе,
посвященной' философии Гегеля.
32

проблемы марксистской диалектики. Не удивительно,
что в глазах реакционных буржуазных философов и
социологов эта школа выглядела чуть ли не
«марксистской» 1.
Близость Маркузе к Франкфуртской социологической
^коле нашла отражение во всей его дальнейшей
деятельности. Поэтому, чтобы понять направление
теоретических поисков Маркузе, следует хотя бы кратко
остановиться на основных идеях наиболее видных
представителей этой школы, какими вплоть до последнего
времени оставались М. Хоркхаймер и недавно умерший
X. Адорно.
В жизни Франкфуртской социологической школы
можно выделить два этапа.
Если в 30-е годы школа ведет спор с традиционной
немецкой философской культурой с «левых» позиций, то
в 40-е годы в США и в 50-е годы в ФРГ программа
школы приобретает четко выраженную социологическую
направленность, ставя задачей разработку критических
позиций в отношении существующих культуры и науки
и политического требования рациональной организации
общества2. Это означало и изменение проблематики и
концептуального аппарата, ориентируемого теперь на
социологическую теорию в отличие от философской
теории 30-х годов.
Уже в 30-е годы, борясь с традиционной немецкой
философией, Хоркхаймер стремится создать новую
философию, которая под его пером приобретает свое
самостоятельное лицо как «критическая теория общества».
Хоркхаймеру принадлежит, как замечает Рускони, «май-
евтическая» функция в формулировке этой теории.
Однако даже в самый «революционный» период
своего творчества Хоркхаймер был чрезвычайно далек
от марксизма, интерпретируя материализм и социализм
в духе раннего Лукача, у которого он, кстати говоря,
заимствует и понятие «тотальность», имеющее исключи-
1 Среди воспитанников Франкфуртской социологической школы
помимо Маркузе и Фромма, эмигрировавших в США, выделяются
"Мена выросших в послевоенные годы в ФРГ Ю. Хабермаса,
* Ленка, Г. Андерса, А. Шмидта и других, примыкающих к левому
кРЫлу буржуазной интеллигенции.
2 G. Rusconi. La teoria critica della societa. И Mulano — Bolog-
na- 1968. p. 209.
Зак 1182
33

тельно методологическое значение как для Хоркхайме-
ра, так и для 'всей школы 1.
Следуя складывавшейся в европейской науке
тенденции к исследованию проблемы кризиса буржуазной
культуры и науки, Хоркхаймер сосредоточивает свое
внимание на этой проблеме.
Формулируя принципы будущей «критической
теории общества», Хоркхаймер обосновывает
«антисоциологизм», а точнее, антиинтеллектуализм, который в
завершенном виде выкристаллизовывается в более поздних
работах, главным образом в «Диалектике
Просвещения», написанной им совместно с Адорно2.
Адорно является одним из создателей так
называемой негативной диалектики. Он развивает свою
концепцию диалектики, как позже это делает и Маркузе, на
базе социальной проблематики. В поздней работе «Мета-
критика гносеологии» (1956 г.), лишь закрепляющей и
обобщающей его ранние выводы, он пытается поставить
-в диалектическую взаимосвязь такие специфические для
его философии понятия, как «социальное содержание
мысли» и «репрессивная структура общества».
Работы Адорно помогают понять, почему ряд
исследователей Маркузе, марксистских и немарксистских,
указывают на его антиинтеллектуализм, что звучит на
первый взгляд парадоксально, если учесть ту оценку
интеллигенции и ту роль, которую Маркузе ей отводит
в революционном процессе. Адорно обосновывает
антиинтеллектуализм в своих ранних работах, а затем
совместно с главой Франкфуртской социологической
школы Хоркхаймером в работе «Диалектика Просвещения»
развертывает его в целую концепцию.
«Тотальность в социальном исследовании, — писал
Хоркхаймер в 1932 г., — это «теория современного общества как целого»,
это не есть специализированная... социология, хотя она
устанавливает связь между экономическими, историческими,
психологическими факторами, которую обычная социология разделяет как
области различной компетенции. Такое их теоретическое сближение не
исключает эмпирического исследования и верификации, но
включает их в более широкое критическое видение, центром которого
является сам кризис современной науки» (М. Horkheimer. Bemer-
kungen uber Wissenschaft und Krise. — Цит. no: G. Rusconi. La teoria
crltica della societa, p. 209).
2 7^ W. Adorno, M. Horkheimer. Dialektik der Aufklarung, Phi-
losophische Fragmente Amsterdam, 1947.
34

Глубокий антиинтеллектуализм Адорно вырастает на
основе критики гуссерлианской логики и
характеризуется двумя моментами: 1) отрицанием у интеллекта
способности быть критерием в интерпретации
действительности; 2) исключением из функций интеллекта права на
дефиницию структуры бытия. Отсюда вытекают и
соответствующие элементы «критической теории»:
первичность материально-экономического анализа, право
индивида на моральное и интеллектуальное
«сопротивление», конфликтная динамика истории «Я», которая в то
же время является конфликтом самого общества, и т. п.
Такая динамика, по мнению авторов «Диалектики
Просвещения», является историей разума как просвещения,
как процесса рационализации действительности.
Просвещенный разум — эго судьба социального человека.
Кажущийся триумф рациональности, подчинение всего
существующего логическому формализму (а именно в этом
авторы и видят цель просветительского разума) —все
это, по их мнению, оплачено подчиненностью разума
непосредственной данности. Рациональность техники есть
рациональность господства: господства над природой
и господства — в самой жесточайшей форме —
социальных механизмов. Действующий социальный механизм
вторгается во все отношения и превращает людей в
простых особей биологического вида.
Критикуя «просвещение», «цивилизацию», авторы,
бесспорно, указывают на вопиющие противоречия
монополистического общества, вскрывают отчужденность
бытия человеческого индивида. Но подобная оценка есть
не что иное, как спиритуалистическая реакция против
техники и современной социальной организации
буржуазного общества.
Критика Адорно и Хоркхаймером «индустриального
общества» с позиций антитехницизма в последние годы
еще более усилилась. Это подтверждается содержанием
публичной лекции Хоркхаймера «О критике
современного общества», прочитанной в Риме в 1969 г., в которой
он выступает против «капиталистического мира» К
Лекция Хоркхаймера содержит резкую критику
современного развитого капиталистического общества. Но
это критика капитализма с позиций антикоммунизма, с
1 cMondo operaio» (Roma), 1969, N 2, p. 29.
2* 35

позиций теории «единого индустриального общества».
Хоркхаймер отождествляет ценности культуры и их
социальные функции, трактуемые им однозначно. Его
критика — это критика пессимиста, который испытывает
страх перед настоящим и будущим, который
одновременно и хочет, и боится радикальных перемен, так как они,
по его мнению, могут способствовать окончательному
разрыву между наукой и культурой. Критика Хоркхай-
мера — это критика консерватора, который тоскует по
добрым старым временам, когда добропорядочные
немецкие профессора наслаждались спокойной удобной
жизнью и собственным престижем. Хоркхаймер тоскует
по докапиталистическому периоду, когда
«индустриализация и массы не беспокоили, как сегодня, бедного
деятеля культуры, который хочет пребывать в покое и
переосмысливать собственную метафизику. Его критика
капитализма и современной цивилизации не оригинальна,
как не оригинальна подобная же критика Адорно. Они
исходят из более глубоких, более значительных, более
радикальных замечаний и комментариев одного
знаменитого, часто цитированного, но почти неизвестного и
нечитанного философа Ницше. То, что Адорно и
Хоркхаймер смогли в течение многих лет сходить за
крупных и оригинальных мыслителей, объясняется
современным невежеством и издательской спекуляцией.
Хоркхаймер— это маленький, робкий, пугливый пессимист в
тени более крупного, чем он, Ницше»
Таким образом, критика кризиса буржуазной
цивилизации в работах Адорно и Хоркхаймера — это критика
с позиций спиритуализма, аналогичная критике Ясперса,
Ортега-и-Гассета, Ницше, Шопенгауэра, с которыми
представителей Франкфуртской социологической школы
объединяет «аристократическая нетерпимость не только
к технике, но и к массам»2.
Этот спиритуалистический характер критики
современной цивилизации, реакционный романтизм,
антиинтеллектуализм, складывавшийся и укреплявшийся в
лоне Франкфуртской социологической школы, мы
обнаруживаем и у Маркузе, особенно в его «Одномерном чело-
1 Е. IMfer. Horkheimer a Roma. — «Mondo operaio» (Roma), 1969,
N 2, p. 30.
2 Galvano delta Volpe. Critica delPideologia contemporanea. Roma,
1967, p. 64.
36

реке», идеи которого перестают казаться сколько-нибудь
оригинальными, стоит только сравнить его работы с
сочинениями Адорно и Хоркхаймера. А теперь вернемся
,в 30-е годы и посмотрим, как происходила эволюция
нашего философа.
В статьях Г. Маркузе, написанных в Америке в
1934—1940 гг., прежде всего бросается в глаза явный
поворот от абстрактной философии к конкретной
политике. Маркузе резко осуждает своего бывшего учителя
Хайдеггера за активную поддержку
национал-социализма. Буржуазный демократизм и либерализм Веймарской
республики в глазах Маркузе оказались не только
неспособными предотвратить фашизм, но и явились той
социальной и культурной почвой, на которой взошли
ядовитые семена национал-социализма. Но и здесь
Маркузе односторонен: он по существу обходит молчанием
вопрос о подлинных социально-экономических причинах
и основах фашизма, ограничиваясь в основном критикой
некоторых надстроечных явлений.
Статьи Маркузе, писавшиеся им в 30-е годы в США,
публиковались в издававшемся в Париже на немецком
языке эмигрантском социологическом журнале!. В то
■время эти статьи доходили в основном лишь до узкого
круга немецких эмигрантов, и их критический анализ
можно было бы представить специальному
историко-философскому исследованию. Однако в 60-е годы эти
статьи были переизданы в ФРГ и в других странах и
вновь приобрели казалось бы навсегда утраченную ими
актуальность.
Первой из переизданных в этой серии была статья
«Борьба против либерализма в тоталитарном понимании
государства»2 (1934 г.). Для правильного понимания
изложенных в ней идей Маркузе необходимо напомнить,
что немецкий фашизм выступал под флагом национал-
социализма против буржуазного либерализма. Маркузе
подвергает критике некоторые характерные черты
нацистской идеологии и раскрывает ее родство с либера-
1 «Zeitschrift fur Sozia!forschung» (Paris). 1934-1938; «Studies
in Philosophy and Social Science*. New York, 1939.
2 H. Marcuse. Der Kampf gegen den Liberalismus in der totali-
taren Staatsauffassung. — «Zeitschrift fur Sozialforschung» (Paris),
1934, Jg. Ill, N 2. (Цит. по: H. Marcuse. Kultur und Gesellschaft,
Bd. I. Fr. a/M., 1965.)
37

л из мом. В иррациопалистскои расистской философии
жизни постулируются некие мистические, непостижимые
первоосновы мышления и деятельности людей. Мистика
«германской почвы» и «крови», отрицание социальных
различий путем провозглашения «народного
сообщества», воспевание «героического человека»
противопоставлялись идеологами фашизма не только марксизму, но
и прогрессивным буржуазно-демократическим идеям
прошлого. Маркузе показывает, что буржуазный
либерализм, как таковой, в качестве идеологии капитализма
свободной конкуренции отнюдь не находится в
антагонистическом противоречии с тоталитарной идеологией
фашизма. Но, отмечая общую, основу как либерализма,
так и идеологии фашизма, Маркузе ведет свою критику
не с позиций диалектического и исторического
материализма, а теперь уже с позиций своеобразного «левого»
неогегельянского рационализма, позволяющего
истолковывать всякую революцию как восстание разума 'против
иррациональной организации общества, которая,
однако, оказывается не чем иным, как рационализмом,
воплощенным в достижениях культуры и техники.
Антифашистская направленность ряда работ
Маркузе конца 30-х годов, конечно, заслуживает
положительной оценки, тем более что они контрастируют с
прямой поддержкой фашизма бывшим учителем Маркузе
Хайдеггером. В отличие от некоторых «левых»
неогегельянцев Маркузе видит в фашизме прямое
продолжение буржуазной демократии, существовавшей в
Германии в период господства буржуазного либерализма.
Переход капитализма свободной конкуренции в
монополистический капитализм и империализм не меняет
иррационального существа этого общества. Такая
относительно радикальная позиция Маркузе содействовала
тому, что именно он, а не иные либеральные
представители того же идейного антифашистского течения стал
позже влиятельным идеологом «левого» радикализма.
В работах Маркузе этого периода мы можем заметить
моменты, которые указывают на будущую политическую
направленность его философии, как идеолога некоего
«третьего пути» и «новых левых». Критика идеологии
фашизма сводится у Маркузе прежде всего к критике
фашистского тоталитарного «универсализма»: частное,
единичное этот универсализм приносит в жертву всеоб-
38

щеМУ. тотальному. Личность человека теряет всякое зна-
чеНие и всякую ценность перед лицом расы, государства,
всенародной общности. Это общее, противопоставляемое
р фашистской идеологии тоталитаризма конкретному,
единичному, к тому же имеет еще и метафизический
характер, выступая в виде некой «вечной» и «неизменной»
природы (народа, расы, государства и пр.). Во имя
охранения существующего общества вся история
отрицается, обесценивается. Естественно, что такая критика
со стороны Маркузе не позволяла ему вскрыть
действительную природу фашизма.
Свое разочарование в способности «разумных» сил
человека противостоять «иррациональным» силам
фашизма Маркузе положил в основу и своей критики
культуры, притом не только буржуазной, но и всей
предшествующей культуры вообще. В статье «Об аффирма-
тивном характере культуры» (1937 г.) 1 Маркузе дает
уничтожающую характеристику буржуазной культуре
в целом, и в ней уже отчетливо звучит сближающий его
с Хоркхаймером и Адорно тезис «абсолютного
отрицания всей предшествующей культуры» — тезис,
получивший затем развитие в других статьях конца 30-х годов
(особенно в «Философии и критической теории» —
1937 г.2, а затем и в «Одномерном человеке»). Маркузе
утверждает, что, начиная с рабовладельческого
общества, всякая культура была достоянием господствующего
меньшинства. Она выполняла единственную функцию —
функцию орудия для укрепления и сохранения
господства этого меньшинства над угнетенной и эксплуатируемой
массой большинства, подавления оппозиционного
сознания3. Односторонне негативное отношение к культуре
как к орудию подавления (тезис, получивший в
дальнейшем развитие в теории «репрессивной терпимости»); от-
1 Я. Marcuse. Ober den affirmativen Charakter der Kultur.—
«Zeitschrift fur Sozialforschung*. 1937, Jg. VI, S. 54—94. (Цит. no:
Я. Marcuse. Kultur und Gesellschaft, Bd. 1, S. 56—101.)
2 Я. Marcuse. Philosophie und krltische Theorie. — «Zeitschrifi
fur Sozialforschung», 1937, Jg. VI, S. 631—647. (Цит. по: Я.
Marcuse. Kultur und Gesellschaft, Bd. I, S. 102—127.)
3 Надо отметить, что в критике угнетающей и подавляющей
Функции современной буржуазной культуры Маркузе порой
достигает большой убедительности и образности. Это тоже один из
источников его последующего влияния на умы части критически
настроенной, особенно студенческой, молодежи и интеллигенции.
39

рицание за противоречивой культурой возможности
выполнять и иные — а именно революционные — функции,
когда она, например, критически осваивается
пролетариатом; рассмотрение культуры как внутренне
непротиворечивой «тотальности» — все это и приводит Маркузе
к идеям абсолютного отрицания всех культурных
ценностей человечества. Здесь вновь проявляются отчасти
экзистенциалистские, специфически хайдеггеровские
мотивы философии Маркузе: ведь Хайдеггер, особенно в
своих лекциях 30-х годов о Ницше1, довел до
логического завершения свои прежние идеи абсолютного
отрицания всего предшествующего развития человеческой
мысли, культуры и философии, полной переоценки
ценностей в духе Ницше. Но основной источник этих идей —
работы представителей Франкфуртской
социологической школы, прежде всего Хоркхаймера и Адорно2.
Впрочем, эти статьи 30-х годов явились только первым
шагом в этом направлении эволюции идей Маркузе.
3. „Негативная диалектика
и отрицание
исторического
материализма
«Критические» идеи Маркузе, намеченные им в статьях
второй половины 30-х годов, нашли свое логическое
завершение в его второй книге о Гегеле — «Разум и
революция. Гегель и возникновение теории об обществе»
(1941 г.)'. В теоретическом плане эта работа несет на
себе печать не только влияния гегелевской философии,
но и идей, господствовавших в этот период на западном
философском фронте, в первую очередь идей Лукача о
«превращенности» человека и человеческого сознания,
или «реификации».
Сам Лукач утверждал в 20-е годы, что эти идеи,
составляющие основное содержание его работы «История
и классовое сознание», являются результатом «соедине-
1 М. Heidegger. Nietzsche, Bd. 1—2. Pfullingen Neske, 1961.
См. также Th. W. Adgrno. Negative Dialektik. Fr. a/M., 1966.
2 T. W. Adorno, M. Horkheimer. Dialektik der Aufklarung;
T. W. Adorno. Negative Dialektik. Fr. a/M., 1966; T. W. Adorno,
E. Frenkel-Brunswik, D. J. Levinson, R. N. Sanford. The Authoritarian
Personality. New York, 1950.
40

11Ия» Марксовой и гегелевской концепции отчуждения.
у\з анализа «Разума и революции» вытекает, что уже
сам опыт Лукача показал, да и сам он по сути дела
признал впоследствии, что не может быть и речи ни о
каком «соединении» этих диаметрально
противоположных концепций.
Критическое рассмотрение работы Маркузе покажет,
насколько несостоятельны его попытки вслед за Лука-
чем «переосмыслить» как гегелевскую, так и Марксову
проблему отчуждения.
Маркс рассматривал отчуждение как историко-соци-
альное явление, связанное с возникновением
современного капитализма. Для Гегеля фетишем, результатом
отчуждения являются не товар и не капитал, а внешний
объект, как таковой, и для него царство отчуждения —
это не исторически преходящее буржуазное общество,
а природа. Маркс писал еще в 1844 г. тю этому поводу,
что для Гегеля сущность отчуждения состоит не в том,
что человеческое существо объективируется, утрачивая
человечность в противоположность самому себе, а в том,
что оно вообще объективируется в отличие и в
противоположность абстрактной мысли. Для Гегеля фетишизм,
«вещизм» не есть продукт капитализма, он для него сама
наука, здравый смысл, материализм, т. е. простое
допущение того факта, что существуют объекты, предметы,
внешние по отношению к мысли.
Очевидно, что различие в понимании отчуждения
влечет за собой и различное понимание путей снятия
отчуждения. Для Маркса разотчуждением может быть
только революционное преобразование буржуазного
общества, т. е. обретение людьми их социальных сил,
отчужденных капиталом. Для Гегеля же освобождение
возможно посредством «абсолютного» знания внешнего
мира, который, с его точки зрения, есть лишь
видимость, фикция здравого смысла и науки.
В «Истории и классовом сознании» Лукач предпринял
своеобразный анализ «капиталистического фетишизма»
с помощью концептуального аппарата гегелевской
критики материализма 1. Социальное различие между
«рабочим» и «объективными условиями труда» он
подменяет различием между субъектом и объектом вообще, в
1 G. Lukacs. Geschichte und KlassenbewuBtsein. Berlin, 1923.
41

результате чего Марксова конкретная историко-сощь
альная проблема трансформируется в абстрактную он»
тологическую проблему. В итоге «революционная»
форма критики буржуазного общества оказывается
критикой науки как таковой.
Известно, что книга Г. Лукача «История и классовое
сознание» оказала большое влияние на последующую
ревизионистскую и «левую» буржуазную философию.
Так, понятие и вся концепция реификации выступала у
М. Хайдеггера в «Бытии и времени» как анализ
«неаутентичного существования», а также существенно
повлияла на современную философию Сартра, в которой
все то, что представляется как прогрессивная критика
общества, часто есть не что иное, как старая
мелкобуржуазная критика науки и труда. Вот в обстановке таких
идей и появляется «Разум и революция» Маркузе.
Вместе с тем следует учитывать и ту политическую
атмосферу, в которой Маркузе, оторванный от родины,
писал свою книгу. Решительно выступая против
идеологии германского фашизма, Маркузе стремится
доказать несостоятельность предпринимавшихся в то время
попыток изобразить идеалистическую диалектику'Гегеля
как идейный источник идеологии гитлеризма. В этой
связи он подвергает критике некоторых правых
неогегельянцев, истолковывавших философию Гегеля в духе
субъективистской философии жизни и таким путем
превращавших ее в один из теоретических источников
национал-социализма 1.
Предмет исследования Маркузе очень широк. Но
основная идея работы сводится к тезису о том, что
рациональная «отрицающая» философия Гегеля должна была
прийти в противоречие с теми «позитивными»
философскими учениями, которые некритически оценивали
капиталистическую действительность. Под позитивизмом
Маркузе понимает позитивную философию,
ограничивающуюся лишь 'поверхностными фактами, явленияхми, не
проникая в их сущность, в закономерности их развития.
Поэтому Маркузе называет гегелевскую диалектику не-
1 Вопрос о фальсификации гегелевской философии правыми
неогегельянцами и идеологами фашизма подробно освещен в работах
советских философов: М. Аржанова — «Гегельянство на службе
германского фашизма» (М., 1933) и В. Ф. Асмуса — «Фашистская
фальсификация классической немецкой философии» (М., 1942).
42

гативн6й и горячо ее защищает, противопоставляя ее
позитивизму, против которого решительно выступает.
Цервой, по мнению Маркузе, соответствует
диалектический и философский «разум», второй — «интеллект».
«Интеллект» здесь выступает как проявление
обыденного сознания, превалирующего в повседневной жизни,
а также в области науки, сознания, дающего
представление о «позитивной» реальности и сообразующегося
с ней. «Разум» же, т. е. негативная философия Гегеля,
по мнению Маркузе, следует противоположным 'путем.
Исходя из убеждения в том, что любые данные факты,
которые кажутся здравому смыслу позитивным
показателем истины, в действительности являются отрицанием
таковой, гегелевская философия «разрушает» подобные
факты. Если интеллект или научное знание, по Маркузе,
оказывается реификацией, воссозданием мира
«буржуазной безопасности», то гегелевская философия, т. е.
«разум», есть революция.
Маркузе подчеркивает, что для молодого Гегеля
«разум» означал абсолютное уничтожение мира
здравого смысла.
При анализе работы Маркузе «Разум и революция»
эти моменты обращают на себя особое внимание, ибо
в них кроется источник той «критической теории»,
которую .в начале 40-х годов Маркузе считал идейной
основой борьбы против фашизма и которая впоследствии
вошла в его концепцию революции как «разрушения
объектов», как чистого отрицания.
В новом толковании гегелевской философии Маркузе
в отличие от своей первой книги о философии Гегеля
(1932 г.) уже не исходит ни из «философии жизни»
Дильтея, ни из того дильтеевского понятия жизни,
которое тот в своей трактовке философских работ молодого
Гегеля когда-то (в 1924 г.) возвел чуть ли не в
центральную категорию всей гегелевской философииЕсли
первая книга Маркузе о Гегеле была написана в сугубо
абстрактном духе буржуазно-академического
философствования, то теперь в центре внимания Маркузе стоит
«политическое, социальное значение гегелевской
философии».
1 W. Dilthey. Die Jugendgeschichte Hegels. — «Werke», Bd. IV.
Stuttgart, 1959.
43

«Первый набросок гегелевской социальной
философии,— пишет Маркузе, — излагал уже ту концепцию,
которая положена в основу всей его системы: данный
общественный строй, опирающийся на систему
абстрактного и количественного труда, равно как на
интеграцию потребностей с помощью товарного обмена,
оказывается не в состоянии создать и обеспечить разумную
всеобщность. Этот порядок по существу остается
анархией и иррациональностью, вызванными господством
слепых экономических механизмов. Он остается
порядком постоянно обновляющихся антагонизмов, при
котором всякий прогресс является лишь временным
объединением противоположностей. Требование Гегеля
относительно сильного и независимого государства вытекает из
его постижения непримиримых противоречий
современного общества. Гегель был первым, кто в Германии
пришел к этому выводу. Он потому оправдывает
сильное государство, что видит в нем необходимое
дополнение к этой антагонистической структуре
индивидуалистического общества, которую он анализирует» 1.
Давая такое толкование гегелевских трудов так
называемого иенского периода его жизни (1802—1806 гг.) 2,
Маркузе тем самым хочет обосновать свою концепцию,
разрабатываемую в книге. Диалектический разум
Гегеля отрицал противоразумную действительность
общества, в котором господствует иррациональная стихия
товарных отношений. Осуществление разумного
преобразования этой действительности Гегель ошибочно
возлагал на государство. «Критическая теория» Маркузе как
будто вслед за Марксом исправляет эту ошибку и
связывает надежду на разумное общество с идеей революции,
но в отличие от Маркса не как отрицания отрицания, а
как тотального отрицания.
Отстаивая с идеалистических позиций тезис о
тождестве мышления и бытия, логики и онтологии, Гегель
в активности мышления видит источник снятия
настоящего во имя будущего. Такой «антипозитивизм» Гегеля
исходит, по мнению Маркузе, из предположения, «что
1 Н. Marcuse. Vernunft und Revolution, 2. A. Neuwied, 1968,
S. 63-64
2 См. Гегель. Иенская реальная философия, ч. II —«Вестник
Московского университета», серия VIII, философия, 1966, № 3—6,
44

вещи не существуют в своей действительности. Их
возможности ограничиваются теми определенными
условиями, при которых эти вещи существуют. Свою
истинность они достигают, лишь отрицая эти определенные
условия»
Истолковывая гегелевское отрицание как
абсолютную, метафизическую «негативность», Маркузе берет эту
идею за исходный пункт своей концепции негативной
диалектики. В послесловии 1954 г. ко второму изданию
книги «Разум и революция» Маркузе писал: «Разум по
своей глубочайшей сущности является противоречием,
оппозицией, отрицанием, пока разум не стал
действительным. Если противоречащая... отрицающая сила
разума сломлена, то действительность двигается по своему
собственному положительному закону и без помех со
стороны духа развертывает свою репрессивную силу»2.
Именно такой ему и представляется современная
социальная действительность: она не просто сломила силу
«отрицающего разума», но изменила саму «функцию
духа», отождествив разум с действительностью,
провозгласив торжество рационализма. Но поскольку этот
рационализм носит иррациональный характер, то и само
отрицание должно быть иррациональным и исходить от
сил иррациональных. Не сознательность
организованного рабочего движения, а протест стихийных сил
подсознательного, развязанных инстинктов — основа бунта,
призванного, по Маркузе, взорвать
«рационализированную действительность».
Маркузианская трактовка отрицания выступает как
теоретическое отражение современного социального
бытия мелкой буржуазии.
Государственно-монополистический капитализм, концентрация и рост общественного
характера производства и социальные последствия
развития научно-технической революции не оставляют
места для самостоятельности мелкого предпринимателя,
сохраняя лишь кое-где видимость подобной
самостоятельности в расширяющейся сфере услуг, в науке и
искусстве. Социализм прямо и открыто провозглашает
конец класса мелких частных собственников, хотя и
создает максимально выгодные условия для их перехода на
1 Н. Marcuse. Vernunft und Revolution, S. 67.
2 H. Marcuse. Vernunft und Revolution. Nachwort, 1954, S. 370.
45

базу коллективной социалистической собственности и
включения в ряды сознательных строителей нового
общества. Но это относится только к той части мелкой
буржуазии, которая готова перейти на сторону
социализма и признать руководящую роль рабочего класса.
Отсюда та двоякая отрицательность, которая нашла столь
яркое философское воплощение в «негативной
диалектике» Маркузе. И государственно-монополистический
капитализм с его угрозой не только социального, но и
прямого физического уничтожения мелкого буржуа, и,
с другой стороны, социализм с его ликвидацией
видимости превосходства мелкого буржуа над наемным
рабочим— обе исторические альтернативы подвергаются
абсолютному отрицанию у идеологов этого класса.
Однако в «Разуме и революции» (как, впрочем,
позже и в «Одномерном человеке») Маркузе еще не видит
реальных социальных сил, способных воплотить в своей
деятельности идеи «негативной диалектики». Лишь в
мышлении, в возможности диалектического,
критического, «двумерного» мышления человек имеет возможность
подвергнуть действительность радикальному отрицанию,
противопоставить ей в своей фантазии, в «свободном»
мышлении утопический идеал, ничего общего с этой
действительностью не имеющий. Так, по Маркузе,
происходит процесс отрицания. Но это отрицание исключается
из сферы той объективной реальности, в которой
господствует позитивистский рационализм, и переносится в
область субъективного сознания.
Но как и почему мышление все же может изменить'
действительность? Оперируя понятиями, мышление
остается в сфере идеального. А всякое общее понятие,
охватывая и действительность, и возможность, богаче
единичной вещи. «По этой причине всякое мышление
является более «действительным», чем его объекты»1.
«Подлинная область познания состоит не в данном
факте, занимается не вещами, какие они есть, а лишь их
критической оценкой, предшествующей выходу за
пределы их наличной формы. Познание занимается
явлениями, чтобы выйти за их пределы»2.
Как известно, В. И. Ленин в^Философских тетра-
дях» анализируя гегелевскую «Логику» и «Феномено-
1 Н. Marcuse. Vernunft und Revolution, S. 73.
2 Там же, стр. 134.
46

логию духа», гениально раскрыл рациональное зерно te
гелевской диалектики общего, особенного и единичного,
сущности и явления, показал значение диалектики для
правильного понимания процесса познания в его
противоречивости. Образуемые в процессе человеческого
познания понятия отражают скрытые за явлениями
сущности, охватывают вещи и явления во всем их развитии,
во всем многообразии противоречивых отношений,
включая как действительность, так и возможность, как
настоящее, так и будущее. Однако материалистическая
диалектика в отличие от гегелевской идеалистической
исходит из того, что объективная реальность неизмеримо
богаче любого отражающего ее понятия, чего Маркузе
признать не хочет.
Рассматривая вопрос о движущей силе развития,
Маркузе истолковывает объективный идеализм Гегеля
•в духе субъективного идеализма «левого»
неогегельянства. В «Иенской реальной философии» Гегеля язык, труд,
собственность берутся как сферы объединения,
интеграции общества. И хотя изображение труда рабочего в
условиях раннего капитализма как труда отчужденного
дается у Гегеля очень ярко и выпукло, однако и человек,
и труд, и язык рассматриваются тут в крайне абстрак-
ном, внеисторическом плане. Но именно это абстрактное,
антропологическое понимание основ отчуждения и
оказалось положенным в основу многих работ «левых»
неогегельянцев.
Подобная субъективистская интерпретация
положений гегелевской философии имеет принципиальное
значение для понимания характера маркузианской
социальной критики. По мнению Маркузе, Гегеля надо
рассматривать в качестве основоположника общественной
науки. Отрицание объективного характера диалектики
природы и сведение диалектики общественного
развития к субъективистской «теории практики», на которых
строится маркузианская социальная критика, вовсе не
составляют «привилегий» одного маркузианства. Чтобы
убедиться в этом, достаточно обратиться к книге
французского экзистенциалиста Ж.-П. Сартра «Критика
диалектического разума» (1959 г.) Маркузе и Сартр поч-
1 Более подробную критику этой работы Сартра см. в кн:
«Современный экзистенциализм». Критические очерки. М., 1966,
стр. 149—204.
47

ти с одних и тех же позиций критикуют разработанную
Гегелем диалектику свободы и необходимости, обвиняя
Гегеля в том, что его признание объективной
закономерности и необходимости развития якобы приводит к
полному подчинению индивида объективной
закономерности, к отрицанию «автономной человеческой
деятельности» практики, что «философия свободы еще раз
'превращается в философию необходимости»2.
В итоге такой интерпретации основ гегелевской
философии Маркузе в своей книге «Разум и революция»
приходит к трем важным для понимания его философии
выводам. Во-первых, он пытается защитить гегелевскую
философию, в том числе ее ошибочные стороны, от
попыток правых неогегельянцев истолковать Гегеля как
идейного предшественника и теоретического источника
идеологии фашизма. Именно эта антифашистская
направленность книги Маркузе позволяет многим высоко
оценивать ее. Во-вторых, Маркузе стремится
представить Гегеля в качестве основоположника «критической»
и «негативней» диалектики, а затем и основоположника
той идеи разумного преобразования общества, которая,
как он полагает, должна лечь в основу будущей
революции. В-третьих, наконец, пересматривая философию
Гегеля, Маркузе пересматривает и многие основные
положения метода и теории Маркса, в особенности
марксистскую теорию общественного развития и
социалистической революции. Противопоставляя критический и
«отрицательный» диалектический разум гегелевской
философии позитивизму буржуазной социологии и
буржуазному рационализму, Маркузе сводит марксизм к
такой общественной теории, в основе которой лежит
диалектический разум Гегеля. Более того, диалектика
Гегеля, по словам Маркузе, стала «составной частью
теории Маркса и ее ленинской интерпретации»3, в то
время как теория самого Маркса ограничивается
исключительно социальной теорией и политэкономией. Да и
самостоятельность социальной теории Маркса, согласно
Маркузе, тоже относительна, ибо содержание ее логи-
1 Я. Marcuse. Vernunft und Revolution, S 59, 177.
2 Там же, стр. 194.
3 Там же, стр. 223.
48

чески выводится из гегелевской философии, а не из
самостоятельного научного анализа общества
Характерный факт: Маркузе считает Гегеля
основоположником учения об обществе, а дальнейшее развитие
этого учения связывает с именем датского философа
С. Кьеркегора, основоположника всей философии
экзистенциализма. И хотя Маркузе в 1941 г. отвергает
крайности экзистенциализма, влияние последнего
сказывается на маркузианской критике гегелевской теории
отчуждения и марксистского анализа труда в условиях
классового общества.
Труд человека (не только в преходящих условиях
классового общества, при порабощающем разделении
труда, но всегда, в любом обществе) оказывается,
таким образом, не сущностью человеческого
существования, а источником неизбежного и непреодолимого
отчуждения. Марксистский тезис об освобождении труда как
ликвидации исторических форм отчужденного труда
Маркузе трактует как требование ликвидации труда
вообще. Маркузе не замечает, что известные положения
Маркса о «снятии» труда (в «Немецкой идеологии»), на
которые он так любит ссылаться, в контексте этой
работы означают не что иное, как ликвидацию
принудительного, отчужденного труда и превращение свободного
труда в первую потребность человека будущего
коммунистического общества. В дальнейшем, в «Одномерном
человеке», Маркузе повторяет и развивает свою
трактовку труда: «высокоразвитое индустриальное
общество», впервые создает возможность отмены всякого
необходимого труда. В соответствии с этим для
материалистического понимания общества характерно, по Маркузе,
положение о том, что любое общество, где над
свободным человеком господствуют объективные,
материальные силы (условия производства, производственные
отношения), является отчужденным. А социализм как
результат разумной революции есть преодоление этих
объективных материальных сил. Коль скоро господство
этих сил здесь уничтожается, то и каждый индивид
обретает абсолютную свободу2.
Согласно Маркузе, экономические категории марксиз-
1 Н. Marcuse. Vernunft und Revolution, S. 229—232.
2 См. там же, стр. 242—243.
49

ма характеризуют не определенные способы
производства, а «определенные факторы человеческой
экзистенции (формы существования, определения экзистенции)»,
а точнее, «экономические отношения являются
экзистенциальными отношениями между людьми...»1. Поэтому и
ликвидация частной собственности на средства
производства хотя и необходима, но сама по себе, с точки
зрения Маркузе, еще ничего не решает. Например, если
обобществленные в форме национализации средства
производства «не используются для развития и
удовлетворения свободного индивида, то они просто сведутся к
новой форме подчинения индивидов некоему,
возведенному в степень, всеобщему»2. Более того,
социалистическая государственная собственность отвергается
Маркузе и его учениками как якобы источник и основа нового
отчуждения и порабощения экзистенции. В этом
вопросе опять проявляется утопизм и антикоммунистическая
направленность «критической теории» Маркузе. Подобно
теоретикам анархизма и идеологам мелкой буржуазии
Маркузе отвергает научный коммунизм. Теория научного
коммунизма предсказала и практика коммунистического
строительства в СССР исторически подтвердила, что
для реализации идеала коммунистического общества
решающее значение имеет замена частной собственности
общенародной собственностью на средства производства.
«Коммунизм, — говорится в Программе КПСС, — это
бесклассовый общественный строй с единой
общенародной собственностью на средства производства, полным
социальным равенством всех членов общества, где
вместе с всесторонним развитием людей вырастут и
производительные силы на основе постоянно развивающейся
науки и техники, все источники общественного богатсг
ва польются полным потоком и осуществится великий
принцип <гог каждого — по способностям, каждому — по
потребностям». Коммунизм — это высокоорганизованное
общество свободных и сознательных тружеников, в
котором утвердится общественное самоуправление, труд «fl
благо общества станет для всех первой жизненной
потребностью, осознанной необходимостью, способное^
каждого будут применяться с наибольшей пользой дл*
1 Н. Marcuse. Vernunft und Revolution, S. 243, 248.
2 Там же, стр. 250.
50

народа»х. Такое научное понимание коммунизма
Маркузе отвергает: ни единая общенародная собственность, ни
рысокая организованность, ни высокий пафос коммуни-
сТйческого труда и превращение труда в первую
жизненною потребность, в осознанную необходимость
неприемлемы для него. Для Маркузе коммунизм—это в первую
очередь «новая форма индивидуализма»2.
Если в «Разуме и революции» философскому
обоснованию 'Подобного «коммунистического индивидуализма»
еще служат субъективный идеализм неогегельянства и
экзистенциализм, то в последующих работах, как мы
покажем ниже, Маркузе пытается опираться на идеи
фрейдизма и антропологизма. Подобное
антимарксистское отрицание общественной сущности человека
положено им и в основу его критики советского
социалистического общества, развернутой позже в его книге о
советском марксизме3.
Искажение Маркузе принципов исторического
материализма в духе антропологизма тесно связано с его
субъективистской трактовкой основ марксистской
диалектики. В «Разуме и революции» Маркузе как будто
подчеркивает свое «благожелательное» отношение к
диалектике марксизма, даже полемизирует с Бернштей-
ном, считавшим диалектику «предательским элементом
в марксистской доктрине», «ловушкой, которая мешает
всякому последовательному рассмотрению вещей»4, и
определявшим суть диалектики как неуместное
«абстрагирование от специфических особенностей вещей»5.
Маркузе отмечает и то, что такая враждебность к
диалектике связана с философским обоснованием
оппортунизма и реформизма в политике, с позитивистским
преклонением перед поверхностными фактами и явлениями
буржуазно-демократического парламентаризма и с
концепцией чисто эволюционного, реформистского перехода
к социализму. Но эта «защита» марксистской диалекти-
^ ^Программа Коммунистической партии Советского Союза».
* И. Marcuse. Vernunft und Revolution, S. 252.
1958 ^arcuse- Soviet-Marxism: A Critical Analysis. New York,
a- \ E. Bernstein. Die Voraussetzungen des Sozialismus und
e Aufgaben der Sozialdemokratie. Stuttgart, 1899, S. 26.
Hft„,. £• Bernstein. Zur Geschichte und Theorie des Sozialismus.
er4 1901, S. 341.
51

ки ведется Маркузе с позиций отрицания объективного
и всеобщего характера содержания законов диалектики,
в частности отрицания имманентной диалектики
природы. И все это со ссылкой на «самого» Маркса и
особенно на Ленина, превращенного Маркузе в волюнтариста,
в сторонника субъективизации диалектики. «Мы
напомним мнение Маркса, — замечает Маркузе, — что
естественные законы общества выражают слепые и
иррациональные процессы капиталистического производства и
что социалистическая революция должна принести с
собой эмансипацию от этих законов. В
противоположность этому ревизионисты считали, что общественные
законы являются «естественными законами природы»,
гарантирующими неизбежное развитие к социализму»1.
Но освобождение от «слепого иррационального»
действия законов капиталистического производства,
соответствующее полной ликвидации капитализма, отнюдь
не означает отмену объективных (и в этом смысле
«естественных») законов общественного развития. Отличие
научного социализма от всякого рода утопических
теорий как раз и состоит не в «отмене» объективных
законов, как таковых, а в поиске и обосновании объективно-
закономерных оснований социалистической революции и
социалистического преобразования общества.
Маркузе воюет против объективности, видя в ней
фактор подавления творческой, свободной деятельности
индивидов, но при этом он не хочет видеть, что признание
объективных законов общественного развития ни в коем
случае не означает провозглашения автоматизма
действия и проявления этих законов, не означает отказа от
сознательной активности революционных сил, а лишь
«вводит» эту активность в исторически обусловленное
русло, без чего она грозит превратиться в слепую
самодеятельность, лишенную исторического, собственно
человеческого смысла.
Чтобы как-то обосновать свою точку зрения,
Маркузе рассматривает диалектику Маркса как имеющую в
отличие от диалектики Гегеля сугубо частное значение:
она ограничена исключительно рамками классового
общества, она является «исторической диалектикой»2. В
1 Я. Marcuse. Vernunft und Revolution, S. 352.
2 Там же, стр. 275—276.
52

капиталистическом обществе, соглашается Маркузе,
законы стихийного капиталистического производства и
рынка действительно господствуют над людьми. Там
слепая необходимость пробивает себе дорогу через
массу случайностей товарных отношений, а частные и
единичные проявления человеческого разума могут
получать лишь крайне ограниченную значимость, ибо в
конечном счете анархия, иррациональность господствуют
над обществом. Но социалистическая революция вместе
с уничтожением стихии товарного производства и
отчужденного труда делает недействительным и само диалек-
тико-материалистическое понимание истории. Отныне
свободный разум свободных индивидов определяет как
судьбу общества, так и судьбу каждого человека. Не
материальное бытие, а разумное сознание человека
оказывается первичным и определяющим. «Когда разум
детерминируется рациональными общественными
отношениями, тогда он сам себя детерминирует... Принцип
исторического материализма приводит к отрицанию самого
себя»Примечательно, что поддержку этой своей точки
зрения Маркузе хочет найти у... В. И. Ленина, ссылаясь
на его положение о том, что полное определение
предмета требует включения в это определение всей
человеческой практики2.
Надо сказать, что идея такого «ограничительного»
истолкования марксистской диалектики тоже не
принадлежит Маркузе. Еще в 1923 г. она была выдвинута в
книге Г. Лукача «История и классовое сознание».
Поучительно, что Г. Лукач два десятилетия спустя
пересмотрел эту ошибочную философскую концепцию, от
которой как раз и отталкивается Маркузе. Дальнейшая
эволюция идей Маркузе показывает, что он отходит
даже от тех элементов гегелевской диалектики, которые
прослеживаются в «Разуме и революции». «Негативная»
диалектика приводит его к отказу от диалектики
вообще. А его отказ от исторического материализма
подготовил, как мы увидим дальше, переход на позиции
неофрейдизма.
1 Я. Marcuse. Vernunft und Revolution, S. 280.
2 См. В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т 42, стр. 290.

Глава It
«Одномерная» критика
развитого
индустриального
общества
/. Первый подход к критике
современного общества
(„Эрос и цивилизация")
Почти 15 лет прошло со времени появления «Разума и
революции» (1941 г.), прежде чем Маркузе выпустил
почти одновременно две свои новые книги: «Эрос и
цивилизация» (1955 г.) и «Советский марксизм» (1958 г.) —
работы, не имеющие, казалось бы, ничего общего по
проблематике и замыслу с «Разумом и революцией».
Однако появившийся через несколько лет «Одномерный
человек» убеждает в другом. И «Советский марксизм»1,
и «Эрос и цивилизация», явившиеся в известной мере
итогом расчетов Маркузе со своей прошлой
философской совестью, были тесно связаны по общему замыслу
и обозначили новый этап в его творчестве — этап
разработки критической теории «развитого индустриального
общества».
Первые послевоенные годы принесли Маркузе
разочарование: победа над фашизмом в результате второй
мировой войны не привела ни в странах Западной
Европы, ни в США к «торжеству разума», о котором с
надеждой писал Маркузе в 1941 г. «Поражение фашизма
и национал-социализма не пресекло тенденции к
тоталитаризму. Свобода отступает как в сфере мысли, так и
в общественной сфере. Ни гегелевская, ни марксовская
идея Разума не приблизились к своей реализации; ни
развитие Духа, ни развитие Революции не приняли
формы, предначертанные диалектической теорией»2, — кон-
1 Книга Маркузе против советского марксизма требует
специального развернутого критического анализа, уводящего читателям
область проблем, часто не связанных прямо с проблематикой
современных работ «критического философа», поэтому в настоящей
работе она не рассматривается.
2 Н. Marcuse. Reason and Revolution. New York, 1954, p. 433.
54

статирует Маркузе в «Эпилоге 1954 юда» к «Разуму и
революции». Ожидаемого отрицания неразумной
капиталистической действительности, с его точки зрения, не
произошло, рабочий класс так и не пришел к власти ни
в одной из наиболее развитых капиталистических стран
Запада; напротив, капитализм, как казалось Маркузе,
опираясь на возросший арсенал средств подавления
революционных выступлений трудящихся и духовного
манипулирования массами, укрепил свои позиции. С
другой стороны, социалистические страны, взявшие курс на
«тотальную индустриализацию», во многих сферах
материальной и идеологической жизни стали, по его
мнению, сближаться с капиталистическими странами1. В
этих условиях марксизму, трактуемому Маркузе как
продолжение гегелевской философии разума, был придан
сугубо «рациональный характер», что лишило его
подлинно революционного содержания. В данном случае
Маркузе, выступая как один из родоначальников теории
конвергенции, причисляет социалистическое общество к
разновидности «развитых индустриальных обществ» и
свою критику направляет как против
капиталистического, так и против социалистического варианта.
Отталкиваясь от этой построенной им схемы
мирового общественного развития, Маркузе пытается найти
ответ на вопросы: каковы же новые рычаги, которые
используются господствующими силами США для
стабилизации своего положения и для исключения всякой
возможности «критического отрицания» этого строя;
каковы изменения, которые претерпело революционное
учение — марксизм — в условиях социализма?
Проблемы, которые намечает здесь Маркузе, уже вплотную
подводят его к теории «одномерного», как он потом скажет,
общества.
В поисках ответов на поставленные им вопросы
Маркузе обращается теперь к философии психоанализа
3. Фрейда. В 1951—1952 гг. он читает курс лекций о
теории Фрейда в Вашингтонской психиатрической
школе, на базе которых и вырастает затем его книга «Эрос
и цивилизация. Философский очерк о Зигмунде Фрейде».
Маркузе рассматривает фрейдизм как теорию,
способную дать ответ по крайней мере на часть поставлен-
> Я. Marcuse. Reason and Revolution, p. 436.
55

ных вопросов, ибо учение Маркса, с его точки зрения,
было выработано, когда между психологией, с одной
стороны, и экономикой и политикой — с другой,
существовали четкие грани, что позволяло дать научный анализ
социального положения личности в обществе, не
вторгаясь в сферу психики. Теперь времена изменились:
некогда автономная сфера психики стала сферой политики,
а человеческие инстинкты, целенаправленно
регулируемые господствующими социальными силами, стали
орудием формирования «одномерного», как скажет потом
Маркузе, индивида. «Традиционные границы между
•психологией, с одной стороны, и политической и
социальной философией, с другой стороны, оказались
стертыми положением человека в современную эпоху:
некогда автономные и индивидуализируемые психические
процессы адсорбируются функцией индивида в
государстве— его общественным существованием.
Психологические проблемы поэтому превращаются в политические
проблемы»1. Задача исследователя в этих условиях
заключается в том, чтобы «раскрыть политическую и
психологическую субстанцию психических понятий», а затем
•проследить, как в обществе инстинктивные потребности
могут выступить в роли сил протеста против
существующего порядка, подавляющего индивида, разрушающего
его индивидуальную, уникальную личность. А для этого
уже недостаточно одного Марксова анализа: законы
экономики должны быть теперь рассмотрены в их
преломлении через психологию.
Однако Маркузе решительно открещивается от
обвинения его в том, что он подменяет марксизм
фрейдизмом. Он претендует на «иную» постановку вопроса: не
Фрейд вместо Маркса, а марксизм,
интерпретированный в духе Фрейда. Маркузе подчеркивает, что речь идет
не о «технической» стороне психоанализа, а о
философской подоплеке фрейдизма. Посылка
заведомо-ложная, ибо именно в философском, мировоззренческом
плане марксизм и фрейдизм оказываются антагонистами,
выводя социальное движение из действия различных сил.
Маркузе исходит из тезиса Фрейда, согласно которому
вся культура и цивилизация человечества основаны на
1 И. Marcuse. Eros and Civilisation, p. XXVII (см. также
H. Marcuse. Triebstruktur und Gesellschaft. Fr. a/M., 1967, S. 7).
56

подавлении первичных человеческих инстинктов,
подсознательных влечении и потребностей. Свободное
удовлетворение этих биологически обусловленных влечений
оказывается несовместимым с жизнью в
цивилизованном обществе. Удовлетворение сексуальных и иных
влечений должно быть подчинено интересам и потребностям
общества, требованиям дисциплины и организации
общественного труда, социальной организации совместной
жизни людей.
Человеческая культура оказывается, таким образом,
результатом подавления и преобразования инстинктов в
социально-полезную деятельность, но вместе с тем это
подавление неизбежно ведет к порабощению индивида
обществом. При таком толковании культуры сводятся на
нет ее классовый характер и противоречивые тенденции
ее развития в условиях классового общества,
раскрытые марксизмом; оказываются скрытыми действительные
причины перехода от культуры первобытного общества
к классовой культуре рабовладельческого общества, от
капиталистической к коммунистической культуре;
культура, рассматриваемая в ее историческом развитии,
лишается качественного измерения, выступает как чисто
количественный процесс, как эволюция в рамках
изначально предопределенных человеческой природой
инстинктов. Маркузе утверждает, что лишь теория Фрейда
позволяет понять подлинные причины противоречий
«современного общества» и сделать правильные выводы
о характере будущего, освобожденного от этих
«противоречий» нового общества.
Подобные попытки эклектического соединения
фрейдизма и марксизма делались уже до и помимо Маркузе
так называемыми левыми неофрейдистами. Некоторые
представители Франкфуртской социологической школы
тоже использовали идеи фрейдизма в своей борьбе
против марксизма. Но Маркузе пытается отмежеваться от
той школы «левого» неофрейдизма, которая в США
представлена работами Э. Фромма и К. Хорней. Он
обвиняет их в ревизии учения Фрейда, ибо
неофрейдисты, качс подчеркивает Маркузе, пытались анализ
инстинктов и подсознательного дополнить анализом
социологического аспекта сознания, ссылаясь при этом на Маркса.
Маркузе же, по его собственному утверждению,
претендует на интерпретацию исторического материализма
о7

через призму «метапсихологических» идей Фрейда, не
отказываясь при этом и от собственного толкования и
дополнения теории Фрейда.
Согласно этой теории, жизнеутверждающий эрос
противостоит инстинкту смерти, и в борьбе человека с
окружающей природной и общественной средой
противоборствующие инстинкты проявляются в «принципе
реальности», заставляющем человека видоизменять
удовлетворение своих влечений в зависимости от
окружающей его реальности. Неограниченное удовлетворение
инстинктивного стремления к наслаждениям
оказывается для живущего в обществе человека настолько
опасным, что он под руководством общества приучается жить
по «принципу реальности», подавляя «принцип
удовольствия». При этом он откладывает, ограничивает и
видоизменяет немедленное и полное удовлетворение ради
отсроченного, ограниченного и соответствующего
«реальным» условиям общественной жизни удовлетворения
своих потребностей. Сами потребности при этом в ходе
исторического развития заменяются на более
«культурные». Разум человека, его внимание, память, способность
суждений и оценок также выводятся фрейдистами из
подавления и видоизменения инстинктов и потребностей
человека в обществе. Разум становится «репрессивным»
орудием подавления индивида.
По утверждению Маркузе, «принцип реальности»
дополняется в высокоразвитом индустриальном
обществе новым принципом подавления и преобразования
инстинктов и потребностей — «принципом
производительности» или «экономической продуктивностью». Это
утверждение дает ему возможность истолковать классовое
деление общества как результат различной
«экономической продуктивности» индивидов и ввести в теорию
фрейдизма «труд» как источник и средство рокового и
неизменного порабощения, а не освобождения человека.
Тем самым он создает видимость марксистской
интерпретации фрейдизма, хотя Марксовы идеи, в частности
учение об отчуждении, искажаются при этом до
неузнаваемости.
Другое дополнение к теории Фрейда состоит в том,
что Маркузе толкует фантазию и утопическое мышление
как источники протеста, не подвластные «принципу
реальности», не поддающиеся общественному подавлению
58

и контролю. Теперь уже не диалектический разум и не
классовое сознание пролетариата, а утопическое
мышление оказывается решающим источником возможного
революционного преобразования общества. Не наука, а
искусство, не практика классовой борьбы, а
раскрепощение инстинктов призваны формировать бунтующее
против порабощения сознание индивидов. В будущем
обществе, утверждает Маркузе, не труд, а игра станет
основой жизни. Впрочем, всякая попытка рационально
описать и предвидеть это будущее общество с его
«структурой инстинктов» оказывается, по его мнению,
попыткой, обреченной на неудачу: ведь такое описание
невольно ведется с позиции «репрессивного разума», т. е.
той культуры мышления, которую следует подвергнуть
полному и радикальному отрицанию. Поэтому во второй
части своей книги, описывая возможное общество
будущего, лежащее «по ту сторону реальности», Маркузе
обращается к древним мифам об Орфее, видя в них
«прототипы человеческого существования в условиях
свободной культуры»
Напрасно будет Маркузе десятилетие спустя
открещиваться от какой-либо связи его «критической теории»
с трагикомическим движением хиппи. Ведь именно в его
книге о Фрейде можно найти развернутую программу
ухода от «принципа производительности» в мифический
мир умиротворения и смерти, покоя и сновидений, ничем
не ограниченной сексуальности и чувственности,
развязанных инстинктов и самонаслаждения. Развернувшееся
в 60-е годы массовое движение американской,
английской, французской, итальянской молодежи, известное
под именем «хиппи», или «детей любви», «детей цветов»,
имеет среди своих лидеров страстных почитателей
Фрейда и Маркузе. Бросая родителей, учебу, работу, уходя
от общества, давая выход своей неудовлетворенности
господствующими в буржуазном обществе порядками в
наркомании и диких оргиях, молодые люди считают себя
«свободными личностями» и чуть ли не
революционерами. В действительности подобные виды пассивного
протеста, не представляющие реальной опасности для
монополистического капитализма, порождают иллюзию
создания «второго», «свободного» мира, отвлекают мо-
1 Н. Marcuse. Triebstruktur und Gesellschaft, S. 48, 154.
59

лодежь от подлинной революционной политической
борьбы и в конечном счете лишь играют на руку тем,
кто заинтересован в сохранении реального мира насилия
и эксплуатации.
Маркузе прав, когда он утверждает, что в условиях
развитого капиталистического общества сфера
манипулирования массами включает теперь уже и внутренний
мир индивидов, что сфера бессознательного стала
«политической» сферой, что исследование механизмов
психической деятельности приобретает актуальность с
точки зрения разработки конкретных политических
программ борьбы за свободу. Что дело обстоит подобным
образом, можно видеть на примере использования
самого фрейдизма (психоанализа) как чуть ли не одной из
разновидностей новой религии. Но объясняет ли
фрейдизм как философско-психологическое учение
репрессивные функции манипулирования бессознательными
инстинктами? Маркузе не дает никаких убедительных
доказательств на этот счет. Говоря о фрейдизме, сам он
оказывается не в состоянии выйти за его пределы и дать
научную интерпретацию тех реальных социальных
проблем, на которых спекулировал Фрейд и которые могут
и должны быть решены с позиций марксистской
методологии.
2. „Одномерное общество"
и проблема „агента
исторического действия"
Все рассмотренные работы Маркузе являются в
известном смысле лишь подготовительными к его
программной работе — книге «Одномерный человек. Очерки по
идеологии высокоразвитого индустриального
общества» Если все, что было написано до 1964 г.,
характеризовало Маркузе как одного из рядовых представителей
многочисленной армии буржуазных философов и
социологов и отнюдь не привлекало к нему особого и
пристального внимания широкой общественности, то идеи,
изложенные в «Одномерном человеке», быстро превра-
1 Н. Marcuse. One-Dimensional Man. Studies in the Ideology of
Advanced Industrial Society, Boston, Mass., 1964.
60

тили Маркузе в популярного идеолога «новых левых»,
в кумира части активистов оппозиционных студенческих
движений 60-х годов и, пожалуй, даже в одного из
самых влиятельных буржуазных философов последних лет.
Когда в феврале 1967 г. в ФРГ вышло первое немецкое
издание названной книги1 и автор ее вскоре прибыл
в Западный Берлин, то его уже ждала шумная слава
идейного наставника великого студенческого бунта.
Перекинувшись через океан, студенческие волнения в
середине 60-х годов охватили крупнейшие университетские
центры капиталистического мира. И всюду среди части
организаторов и руководителей студенческих
выступлений имя Маркузе пользовалось популярностью. В кпай-
них случаях дело доходило до курьеза, когда некоторые
из студенческих бунтарей провозглашали своими
идейными наставниками Маркузе, Мао и... Маркса!2
Центральная идея, лежащая в основе всех
теоретических построений последней книги Маркузе, — это идея
«одномерности». Категория одномерности играет у
Маркузе универсальную роль. Она выступает в качестве
основной характеристики состояния всей совокупности
явлений человеческого бытия (по крайне мере в рамках
«развитого индустриального общества») и каждого из
этих явлений в отдельности: одномерно развито
общество, одномерен человек, живущий в этом обществе, его
сознание, искусство, язык...
Любое мышление, преодолевающее узкие рамки
данной системы (будь то логика или общество), вносящее
революционный элемент «утопического», оказывается
двумерным.
Одномерность как самотождественность,
однонаправленность, скрывающая внутреннюю противоречивость,
Маркузе связывает с однозначным, а именно
позитивным, отношением к данной общественной системе. В
основанном на господстве и подчинении обществе
одномерность получает наиболее полное воплощение в
бездушном рационализме. Развитое общество, это
воплощение иррационального рационализма, полностью интегри-
1 Н. Marcuse. Der eindimensionale Mensch Studien zur Ideolo-
6'e der fortgeschrittenen Industriegesellschaft. Neuwied — Berlin, 1967.
2 См. P. Косолапое, В. Печенев. Куда ведет молодежь фило-
София Маркузе? — «Молодой коммунист», 1969, № 1, стр. 18.
61

.ровало трансцендентные по отношению к утвердившейся
системе негативные силы, растворило их в себе, привело
к общему знаменателю. Аналогичные метаморфозы
произошли с сознанием, искусством или, например, с
языком, который стал общим для всех языком,
«стригущим» под одну гребенку мысли различных индивидов и
придающим им тотальный характер. «Технический
прогресс, распространившийся на всю систему господства
и координации, создает формы жизни (и власти),
которые, по-видимому, примиряют силы, оппозиционные по
отношению к системе, и разрушают или опровергают
всякий протест именем исторических перспектив
освобождения от тяжелого труда и господства. Современное
общество, по-видимому, способно сдержать социальные
качественные изменения, которые привели бы к
установлению существенно отличных институтов, нового
направления производственного процесса, новых форм
человеческого существования. Это сдерживание социальных
изменений есть, быть может, наиболее знаменательное
достижение развитого индустриального общества;
всеобщее принятие Национальной Цели, двупартийная
политика, закат плюрализма, сговор между Бизнесом и
Трудом в рамках сильного государства свидетельствуют
об интеграции противоположностей, которая
является результатом, равно как и предпосылкой, этого
достижения»
И хотя возникновение рационалистического
позитивного мышления Маркузе относит к периоду
рабовладельческого общества, этого исторически первого
общества, установившего господство одного класса над
другим, полное торжество рационализма, порождающего
«одномерность», философ связывает с «развитым
обществом» наших дней, которое в равной степени
охватывает и капиталистические, и социалистические страны.
Однако, прежде чем перейти к рассмотрению
отдельных аспектов «одномерности», следует задуматься над
вопросами: а какие реальные тенденции современно!'!
жизни заставили Маркузе заговорить об «одномерности»;
что скрывается за фантастическим кошмаром, изобрЗ'
женным взволнованным критиком?
Н. Marcus&. Der eindimensionale Mensch, S. 14.
62

С точки зрения исторического прогресса каждая
новая ступень в развитии человеческого общества
отличается от предшествующей тем, что создает новые
предпосылки для материальной и духовной интеграции
человечества как выражения основной тенденции его"
общественно-исторического развития. Капитализм уже
на ранних стадиях своего развития, создавая
общенациональный рынок продуктов материального
производства (и стремясь к созданию мирового рынка),
объединяет на базе этого рынка некогда разрозненные (и
потому самобытные) гражданские образования и
подчиняет их единой центральной власти, вводит общее
законодательство и общенациональные стандарты. В
ретроспективном плане это был первый крупный шаг на пути
формирования «одномерного» общества. Но пока
капитализм развивается не только вглубь, но и вширь и
выступает в качестве единственной мировой системы,
пока монополии не вытесняют свободную конкуренцию,
пока средства массовой коммуникации находятся еще
в пеленках, регулирование общенациональной жизни
осуществляется в основном с помощью экономических
рычагов. Сфера духовной жизни остается еще
заповедной для непосредственного воздействия со стороны
капитала, а «свободный» художник редко становится
наемным рабочим: в этих условиях манипулирование
духовными потребностями выступает лишь косвенно, как
производное от экономического и отчасти политического
манипулирования, куда капитал вкладывает все свое
искусство и почти все средства.
Переход от свободной конкуренции к монополии,
образование мировой социалистической системы и распад
колониальной системы империализма заставляют
буржуазию обратиться к поискам внутренних резервов
стабилизации и развития капиталистической системы.
Экономические рычаги становятся здесь уже недостаточ-
ными, возникает потребность в непосредственном
воздействии на сознание масс, в создании
общенационального рынка товаров духовного производства как
интегрирующей, объединяющей на базе капиталистического
пРоизводства общественной силы. Научно-техническая
Революция и превращение науки в непосредственную
пРоизводительную силу, революция в сфере средств
массовой коммуникации облегчают решение данной задачи.
63Г

Это было новым Историческим шагом на пути создания
объективных предпосылок как для материальной, так и
для духовной интеграции.
Новые средства интеграции, открывающие более
широкий простор для обмена деятельностью и
гармоничного развития человека, капитал ставит на службу
собственным корпоративным интересам. Он создает
гигантские централизованные тресты по идеологической
обработке масс, по разработке и внедрению стандартов в
сфере не только материальной, но и духовной жизни
общества. Культура становится «массовой», но эта
культура, скроенная по буржуазным образцам,
подавляющая индивидуальность массового потребителя, лишает
его собственного лица или заставляет прятать его, дабы
не оказаться аутсайдером, чужим в толпе живых
манекенов, где отклонение от стандарта грозит лишением
prosperity.
Для мыслящего представителя средних слоев,
зажатых между двумя основными классами
капиталистического общества, этот процесс выглядит подлинной
катастрофой, потерей самостоятельного социального статуса,
слиянием не с буржуазией, в ряды которой он стремится
пробиться, а с рядовой массой. Он боится быть
поглощенным ею, так как это означает для него крушение
всех надежд и идеалов. Он гибнет, но ему кажется, что
и весь мир находится на грани гибели; он питается
стандартной духовной пищей, его сознание контролируется и
направляется, и ему кажется, что и весь мир становится
«одномерным», стандартизованным миром.
С позиции этих слоев и рассуждает Маркузе, их
апокалиптические настроения и служат источником его
«критической теории». В этом отличие Маркузе как
социального критика и от Д. Белла, и от Р. Арона, и от
многих других социальных критиков, оценивающих
мировые тенденции с позиций буржуазии, чувствующей
более твердую почву под ногами. Страх средних слоев
перед собственной гибелью и питает радикализм Маркузе;
радикализм этих слоев и вдохновляет Маркузе, а заодно
и делает его теорию популярной (опять-таки среди тех
слоев капиталистического общества, сознание
которых фиксирует крайнюю зыбкость их социального
статуса).
Строя свою «критическую теорию» на базе модели
64

современного американского пб1нрстг1д_)(чсго он и сам
"не'скггБПзает), Маркуаё~совершает ошибку. Он
механически переносит процессы, характерные для
североамериканского— экономически и технически (но отнюдь
не духовно и политически) наиболее развитого —
общества, на капиталистическое общество в целом. При этом
он совершенно не принимает во внимание различие
социально-политических традиций, уровня политической
и экономической интеграции, культурной зрелости и т. п.
Наконец, Маркузе неправомерно отождествляет
процессы, происходящие в капиталистических и
социалистических странах, ориентируясь лишь на чисто внешние
признаки, которые не могут не совпадать. Коммунизм
(социализм) как более высокая ступень
общественного развития не только не противодействует
исторически прогрессивным интеграционным тенденциям,
имеющим место и при капитализме, но, напротив,
освобождает эти тенденции от навязанных капитализмом
противоречий и завершает эту историческую «работу».
Миссией коммунизма оказывается ликвидация
национальных и классовых различий, стирание
существенных граней между городом и деревней, между
физическим и умственным трудом. И эту миссию коммунизм
не может осуществить иначе, как на базе современной
техники, внедрения производственно-технологических
стандартов, рациональной организации производства —
потребления, широкого использования средств массовой
коммуникации и т. д. Внешне все это напоминает
процессы, происходящие в развитом капиталистическом
обществе. Маркузе не хочет видеть различия социальных
сил, направляющих процесс формирования массовой
культуры в условиях капитализма и социализма,
различия конечных целей, преследуемых капитализмом и
социализмом, каждый из которых видит в интеграции
мощный рычаг социальной стабилизации. Один — для
того, чтобы сформировать «одномерного», т. е.
послушного, некритически мыслящего индивида, чуждого
негативному отношению к социальной действительности;
Другой — для того, чтобы путем интеграции ускорить
процесс обмена деятельностью и в конечном счете
создать условия для формирования критически мыслящей
личности, диалектически осваивающей и преобразующей
социальную действительность.
3 Зак. 1182
65

Наконец, Маркузе, ослепленный мощью капитала,
не замечает противоречивого характера процесса самой
капиталистической интеграции. Он упускает из виду
качественное различие социально-экономического
положения основных классов развитого капиталистического
общества — буржуазии и пролетарита, различие, которое
не может быть снято «одномерной» культурой,
внедряемой в сознание эксплуатируемого большинства.
Качественное различие социального бытия разрушает ту
«одномерность» идеальной модели бытия, которую
господствующие классы внедряют в сознание трудящихся.
Но Маркузе не признает корректирующей
способности социального бытиялВся концепция «одномерного»
общества базируется у него на принципе «одномерного»
мышления. Первоначальное появление одномерного
мышления связано подобно первородному греху с
роковым решением, принятым философами
рабовладельческого общества, и/с тех пор это решение довлеет над
сознанием людейдЗдесь по сути дела воспроизводится
идея экзистенциализма: первоначально свободная
экзистенция, попавшая под власть ею же порожденных
форм отчужденного сознания, существует ныне в
феноменах «одномерного» рационализма.\/Мышление людей,
рассуждает Маркузе, определяет их поведение, их
решения, а тем самым и ход развития истории. Но следует
различать два способа мышления — двумерное и
одномерное. Первое, уточняет он, выходит за пределы
данной действительности, оценивает ее возможности и
борется за преодоление данной действительности ради
осуществления лучших, более высоких возможностей.
Второе рассматривает действительность как воплощение
разума, стремится к еще более разумной организации
этой действительности, но всегда в рамках уже данного,
закрепленного, защищаемого господствующими силами
настоящего, отвергая любое «трансцендирование», т. е.
любой выход мысли за пределы данной
действительности. Высоко развитая индустриальная цивилизация есть
торжество и воплощение этой второй, т. е. одномерной,
разновидности человеческого мышления, есть продукт
технологического .рационализма, операционализма в.
мышлении людей!^Нет надобности следовать за
Маркузе в историю античной философии, где он в
диалектической логике Платона и формальной логике Аристотеля;
66

пытается отыскать подтверждение и истоки своей
концепции Важно лишь отметить, что вся история
человеческого общества и мышления, отраженная в истории
философии, предстает в «Одномерном человеке» как
история борьбы «одномерного» и «двумерного», т. е.
критически оценивающего действительность мышления.
Некоторые стороны или моменты действительности оно
отвергает как «неистинные», трансцендирует и отрицает
их ради истинного бытия. Но откуда критическое
мышление берет свой критерий таких оценок? Что оно
признает за истинное бытие?
Маркузе, поскольку он остается в плену субъективно-
идеалистической «фундаментальной онтологии»
Хайдеггера, ищет этот критерий не в объективной
действительности, а в субъективной заинтересованности мышления
в своем собственном существовании. Охваченная страхом
смерти, экзистенция обречена на «неистинное»
существование; первичное свободное самосознание поэтому всегда
существует в одном из вариантов несвободного,
«обыденного» сознания и соответственно определяет и
повседневное поведение и мышление любого человека. Эта
крайне абстрактная «фундаментально-онтологическая»
схема Хайдеггера получает у Маркузе сугубо актуальное
и конкретное видоизменение: недаром же Маркузе
прошел Франкфуртскую социологическую школу. Теперь
(в «Одномерном человеке») оказываетея, что
основополагающая субъективность человека имеет всякий раз еще
и специфический социальный характер, что находит свое
наиболее яркое выражение в идеологии классов. Так, в
эпоху рабовладельческого общества сознание философов-
рабовладельцев считало труд основой «неистинного»
существования, ради обеспечения материальных условий
жизни. «В человеческой действительности, — пишет
Маркузе, — всякая экзистенция, исчерпывающая себя в
создании предпосылок существования, является
«неистинным» и несвободным существованием»2. Соответственно
и критерий, с которым философ-рабовладелец подходит
к действительности, имеет не только субъективный, но и
идеологический, социально обусловленный характер.
1 Н. Marcuse. Der eindimensionale Mensch, S. 140—143.
2 Там же, стр. 143.
3*
67

Платон, которого Маркузе провозглашает
основоположником «двумерного» мышления в древнегреческой
философии, противопоставляя свои идеи миру
действительности, признавал способность постигать истину
лишь за людьми, свободными от заботы о хлебе
насущном. Принимаемая субъективным самосознанием истина
обязывала философа и соответствующим образом
действовать, имела «императивный характер»1. Эта истина
его мышления не совпадала с непосредственно данной
действительностью и содержала отрицающую эту
действительность оценку. В противоположность «двумерной»
диалектической логике Платона логика Аристотеля
толкуется у Маркузе в качестве основоположения
формальной логики «одномерного» мышления2.
Эту линию формальной логики, оторванной от
«экзистенциальной заинтересованности субъекта мышления в
объекте», Маркузе затем прослеживает в средневековой
схоластике, в рационализме и эмпиризме нового
времени, вплоть до возникновения позитивистской
«философии науки» наших дней. Но логика «одномерности»,
согласно Маркузе, лишена столь знаменательного для
«двумерного» мышления «опыта об отрицающей,
обманчивой, уничтожающей надежду силе существующей
действительности» 3. В противоборстве мышления с
действительностью обычно терпит поражение отрицательная
диалектическая логика и торжествует положительная
формальная логика.
_N|Маркузе полагает, что по мере возникновения
высокоразвитого индустриального общества «одномерное»
мышление перестает быть уделом лишь части
философов, далеких от физического труда, и господствующих
классов и превращается во всеобщий, безраздельно
господствующий в умах всех людей этого общества образ
мыслей. Не только производство, не только естественные
науки и техника, но и сама жизнь людей и общественные
отношения основываются на позитивном рационализме
«одномерного» созн*щщ]У«Мы знаем, что разрушение
есть цена прогресса, подобно тому как смерть есть цена
жизни, что само ограничение и напряженные условия
1 Я. Marcuse. Der eindimensionale Mensch, S. 148*
2 См. там же, стр. 151.
3 Там же, стр. 155.
68

являются предпосылками наслаждения и радости, что
повседневные дела мы вынуждены 'продолжать, а всякие
альтернативы являются утопиями. Это идеология
социального аппарата. Она необходима для его постоянного
функционирования и является частью его
рациональности» ЧЮтождествляя всю современную науку с «одно-
мер ным»~Т55разом мыслей, а ее социальную функцию с
той функцией, которую она играет в обществе,
основанном на принципах господства и подчинения, Маркузе
приходит к выводу о необходимости отрицания науки и
ление, в котором она применялась, уже было присуще
чистой науке, когда ее практические цели еще не
имелись в виду, и что можно установить тот момент, когда
теоретический разум переходит в общественную
практику...»2. «Я хочу показать тот глубоко присущий этой
научной рациональности инструменталистский характер,
в силу которого она априори является технологией и
оказывается априори специфической технологией — именно
технологией как формы социального контроля и
господства»3,— заявляет Маркузе.
Маркузе прекрасно знает (он в прошлом
неоднократно писал об этом сам), что Маркс раскрыл тайну
товарного фетишизма. В условиях капиталистического
товарного производства рабочая сила и все человеческие
ценности становятся товаром. Буржуазное сознание
отражает социально обусловленный процесс
опредмечивания человеческих отношений. Но базисом и
первопричиной товарного фетишизма выступают у Маркса
определенные, исторически возникшие материальные
производственные отношения — отношения, складывающиеся
в условиях капиталистической частной собственности на
средства производства. Этому конкретному классовому
анализу товарного фетишизма Маркузе
противопоставляет абстрактное учение об «одномерном» мышлении,
согласно которому наука и научное мировоззрение
вообще, техника и рационализм являются неизбежной
первопричиной и непреодолимой основой опредмечива
ния человеческих отношений. «Кажется, что обществен-
1 Н. Marcuse. Der ein$.aiensionale Mensch, S. 160.
2 Там же, стр. 161.
3 Там же, стр. 172.
считаю, что то общее направ-
69

ное положение индивида, — пишет он, — и его
взаимоотношение с другими определяются объективными
качествами и законами, но эти качества и законы в свою
очередь, по видимости, теряют и свой таинственный и
неподдающийся контролю характер. Они выступают в виде
доступных расчету проявлений научной рациональности»1.
Завершая свою характеристику «одномерного»
мышления, Маркузе специально останавливается на вопросе
о проявлении этого мышления в «одномерной»
философии2. Здесь в центре его внимания стоит
неопозитивистская философия анализа языка. Маркузе старается
показать, что1Щвеишие школы философии языка имеют
«терапевтическую» функцию: они призваны исцелить
«одномерное» мышление от любых остаточных
проявлений «двумерности», от элементов негативного и опасно-
критического отношения мышления к действительности!^
Эта позитивная функция анализа языка обычно
прикрывается знаменем борьбы за научность и рационализм.
Принятый этой философией языка метод дискредитирует
и переводит те понятия, которые могли бы служить
разоблачению репрессивной и иррациональной структуры
действительности, т. е. понятия «негативного
мышления»3. Любая критическая теория, как правило,
обвиняется «одномерным» мышлением в метафизике:
«Ненаучный, спекулятивный характер критической теории
вытекает из специфического характера ее понятий,
обозначающих и определяющих иррациональное в
рациональном, мистификации в действительности»4.
Тут надобно сделать одно отступление. Дело в том,
что к теории самого Маркузе часто вполне применима та
критика, которую он направляет в адрес «одномерного»
мышления и позитивистской философии. По словам
Маркузе, позитивистское мышление отвергает те общие
категории и понятия,' которые выходят за пределы
видимости явлений и вскрывают противоречащую этой
видимости сущность вещей. Но разве сами термины,
подобные терминам «одномерности» мысли, употребляемые
им в своей «критической теории», все эти «одномерности»
общества, человека, мышления некоего классово не-
1 Н. Marcuse. Der eindimensionale Mensch, S. 183.
2 Там же, стр. 184 и далее
8 См. там же, стр. 197.
4 Там же, стр. 203.
70

определенного «индустриального» общества не служат
подобному же позитивистскому толкованию
общественных явлений з их самом верхнем слое и сокрытию их
сущности? Маркузе правильно замечает, что для
«одномерного» мышления, признающего лишь поверхностные
общественные явления, «действительность трудящегося
класса в высокоразвитом индустриальном обществе
превращает «пролетариат» Маркса в мифологическое
понятие» Но тогда тем более необходимо раскрыть
противоречивую сущность этой видимости, скрытую за
ширмой такого надклассового понятия, как «одномерное»
индустриальное общество и т. п. Но дело в том, что
позиция, с которой Маркузе разрабатывает свою
«критическую теорию», сама оказывается в njeHy той
субъективно-идеалистической философии, которую он
отвергает как «философию одномерного мышления». Для
Маркузе характерно то же отрицание объективного
содержания общих понятий, то же сведение конкретности
к анализу поверхностных явлений, то же отрицание
объективной диалектики в природе и обществе и
сведение диалектики к диалектике мышления.
Критикуя неопозитивистские школы анализа языка,
Маркузе подчас рисует достаточно впечатляющую
картину взаимосвязи позитивного «одномерного» мышления
и существующего повседневного языка современного
буржуазного общества. В этом языке находят отражение и
воплощение «специфические виды господства
организации и манипуляции, которым подчинены члены
общества»2. Маркузе 'подчеркивает, что это отражение в
мыслях и в языке связано с тем, что люди зависят «от
начальников, политиков, от занимаемых ими должностей,
соседей, которые побуждают их говорить и утверждать
то, что они (эти начальники и т. п.) говорят и
утверждают. Общественная необходимость принуждает их
отождествлять «вещь» (включая свою собственную
личность, свое мышление и восприятие) с ее функцией. Ибо
почему мы что-то знаем? Потому, что мы смотрим
телевидение, слушаем радио, читаем газеты и журналы,
беседуем с людьми»3.
1 Н. Marcuse. Der eindinfensionale Mensch, S. 203.
2 Там же, стр 207.
3 Там же.
71

В чисто философском плане критика «одномерного»
языка у Маркузе несколько отличается от обычных
неопозитивистских форм анализа языка, ибо она исходит
скорее из экзистенциалистского варианта субъективно-
идеалистической критики высказываний и общих
понятий: субъективное самосознание человека обречено на
самовыражение в обобщающих и общезначимых словах
языка, на существование в феноменах общественного
сознания, т. е. на отчужденное существование.
Но абстрактная онтологическая схема
экзистенциализму у Маркузе дополняется социологическим подхо-
дом^Говоря своим собственным языком, люди, по
выраженшсГМаркузе, «говорят вместе с тем и языком своих
господ, благотоворителей и авторов рекламных текстов.
Поэтому они выражают не только самих себя, свои
познания, чувства и намерения, но и нечто иное, нежели
самих себя. Описывая со своей точки зрения
политическое положение, будь то своего города или
международное, они (и это «они» включает нас, интеллигенцию,
которая это знает и критикует) описывают, что им
рассказывают их средства массовой коммуникации — и это
сливается с тем, что они действительно думают,
чувствуют, видят^1.
Прав ли Маркузе, характеризуя подобным образом
«одномерное» мышление, язык или культуру в целом?
Здесь невозможен однозначный ответ. Сама реакция
западноевропейской интеллигенции, и прежде всего
студенчества, на книгу Маркузе, где он развивает эти
характеристики, говорит о том, что ему удалось нащупать
многие больные места духовной жизни современного
буржуазного общества.
По-видимому, степень самостоятельности сознания
по отношению к социальному бытию не остается
неизменной на всех этапах развития человеческой истории.
В определенных социальных ситуациях массовое
сознание, зафиксированное в продуктах духовной культуры, и
прежде всего в языке, обнаруживает тенденцию к
превращению в еамостоятельную реальность (хотя таковой
она в конечном счете никогда не становится), способную
«снимать» (в том случае, если это сознание выступает
как объект манипуляции) в общезначимости символов-
1 Н. Marcuse. Der eindimensionale Mensch, S. 208.
72

знаков внутреннюю расщепленность, противоречивость
материального референта этого сознания, т. е. самой
социальной реальности. Но в том и заключается весь
секрет, что эта тенденция вступает в действие, когда
между потребностями (фиксируемыми обыденным сознанием
как повседневно необходимые) подавляющей массы
индивидов и реальной возможностью удовлетворения этих
потребностей либо образуется резкий разрыв
(конфликтно-критическая ситуация типа войны), либо
обнаруживается гармония (то, что Маркузе называет
счастливым сознанием). И та и другая ситуация, ослабляя
критическое отношение индивида к действительности,
создает благодатную почву для социального
конформизма и благоприятные условия для манипулирования
массовым сознанием, с тем чтобы придать ему
однонаправленный («одномерный») характер. Последняя ситуация
наблюдается в известной степени в сегодняшних
Соединенных Штатах Америки.
Но значит ли это, что такая ситуация характерна и
для других, развитых капиталистических стран; что она
носит перманентный характер; что функция культуры,
как таковой, в том числе и языка, ограничивается
функцией «интегрирования» индивидуальности членов
данного общества и подавления их как личностей? Нет, не
значишОбщественная сущность языка, культуры
выступает у Маркузе как противоречивая по отношению к
некой первоначальной индивидуальности и свободной
«самости» человека, как форма его отчуждения. Но и
язык, и культура сами по себе не несут такой
аксиологической нагрузки; они контекстуальны: выполняя
коммуникативные функции, они могут выступать в роли
орудий как отчуждения, так и разотчуждения в
зависимости ст того, каков контекст их функционирования,
каковы конечные цели их использования, в чьих руках
находятся средства массовой коммуникации. уРоманти-
ческое бегство некоторых представителей «новых левых»
от культуры как орудия «усреднения» индивида отнюдь
не является реальным революционным отрицанием
буржуазной массовой культуры, а «лингвистический
нигилизм» открывает прямой путь к мистицизму. Конечно,
конкретная функциональная нагрузка, которую несет
конкретный язык (не говоря уже о культуре, имеющей в
классовом обществе сугубо классовый характер), меняет
73

и сам этот язык, но речь идет не о конкретном языке,
а о языке как социальном феномене, как
«материальной действительности мысли».
Маркузе глубоко заблуждается, полагая, что
«одномерное», «счастливое» сознание, присущее определенной
части американцев, будет вечным уделом
капиталистической Америки. Конъюнктура — прежде всего
экономическая (а тем более политическая) — меняется очень
быстро, «согласие» между потребностями и
возможностью их удовлетворения легко нарушается, и вся
противоречивость, расщепленность социального бытия,
ранее скрытая для индифферентного и потому
«счастливого» сознания, вдруг становится открытой сознанию,
ставшему «несчастным». А вместе со «счастливым»
сознанием исчезает и «одномерность» — не как тенденция
(она будет существовать, пока существует социальное
манипулирование), а как преобладающее состояние
массового сознания.
Ч^ормирование «одномерного» общества, «одномерно-
то» человека с его «одномерным» сознанием Маркузе
связывает с «новыми формами контроля» над людьми,
базирующимися з свою очередь на современной науке
и технике, на «технической рациональности».
В условиях «развитого индустриального общества»
научно-техническая революция впервые в истории
человечества дала в руки господствующих в этом обществе
социальных сил такие средства массовой коммуникации
и манипуляции сознанием людей, которые позволяют
«одномерно», т. е. однозначно, определять образ их
мыслей, в особенности их социально-политические
убеждения, и препятствовать возникновению и оформлению
революционного классового сознания пролетариата^же
в ранних своих работах Маркузе, как мы видели,
пытается, интерпретируя соответствующим образом
гегелевскую диалектику, заложить теоретические основы
своего негативного отношения к науке и технике. В
«Одномерном человеке» спиритуалистический характер
критики современной цивилизации становится еще более
•очевидным.
Следуя по стопам Хоркхаймера и Адорно, Маркузе
рассматривает практические результаты «диалектики
просвещения», как современного Левиафана, который
подавляет подлинно человеческие потребности вплоть
74

до полного отчуждения человека. Инструментом этого
подавления выступают наука и техника, превращающие
сих пор, замечает Маркузе в «Одномерном человеке», не
приобрел достаточного умения использовать науку и
технику в целях своего освобождения, в целях искоренения
насилия, эксплуатации и репрессии, не научился
использовать существующее положение вещей для
достижения более высоких целей, если он не научился
«примирять» науку с искусством, подчинять техническую
рациональность искусству жить, то главная причина этого
заключается <<в самой науке, а не в ее социальном
применении»^
Достигнутые современным «индустриальным
обществом» уровень и темпы развития производительных сил,
производительности труда и производства предметов
массового потребления позволяют, по мнению Маркузе,
не только удовлетворять элементарные, жизненно
необходимые потребности широких масс трудящихся, но и
постоянно создавать и удовлетворять новые — часто
искусственные — потребности, вытесняющие и
подавляющие, как считает наш «социальный критик», классовые
потребности пролетариата. Такие потребности имеют
определенное общественное содержание и общественную
функцию, определяемые внешними силами, над
которыми индивид не в силах осуществить контроль... В какой
бы мере подобные потребности ни стали потребностями
самого индивида, в какой бы мере они ни
воспроизводились, ни закреплялись условиями его существования,
насколько бы индивид ни отождествлял себя с ними и ни
находил бы себя в их удовлетворении, — они остаются
тем, чем они были с самого начала, — продуктами
общества, господствующий интерес которого требует
подавления 2.
Не антагонизм классовых интересов, не классовый
интерес господствующего монополистического капитала,
а просто «общие интересы» расширенного
воспроизводства всеохватывающего аппарата «индустриального
общества» требуют подавления любых частных
индивидуальных интересов, способных помешать работе этого
1 Н. Marcuse. One-Dimensional Man. Boston, 1968, p. 146.
2 H. Marcuse. Der eindimensionale Mensch, S. 25.
человека в простой придаток
человек до
75

сложного, налаженного механизма. Поэтому всемогущий
«аппарат подчиняет рабочее время и свободное время,
материальную и духовную культуру экономическим и
политическим интересам своей защиты и расширения»'.
При этом Маркузе не делает сколь-нибудь существенного
различия между социальной функцией науки и техники,
производственного аппарата в условиях капитализма и
социализма.
Пафос критического отношения Маркузе к технике и
науке, а равным образом и к бюрократии, которая для
него выступает воплощением научно-технической
рациональности, определяется в действительности его
осознанием разрушительной, отчуждающей функции, которую
наука и техника играют в развитом капиталистическом
обществе или которая связана либо с воздействием, либо
с остаточными явлениями капитализма,
проявляющимися (подчас в скрытом виде) в социалистическом
обществе. Маркузе хорошо говорит об угрозе уничтожения
человечества, связанной с научно-техническими
открытиями XX в., о «репрессивной» функции науки и культуры
в развитом обществе. Но он, отождествляя функции
науки и техники в условиях капитализма и социализма
и выступая против науки и техники, как элементов
культуры, не замечает амбивалентности самой науки и
техники и связи между различием их реальных функций и
различием общественно-экономических систем.
Не только наука и техника, но и вся человеческая
культура в целом, каждый ее элемент имеют
имманентно-двойственный характер, связанный с двойственным
характером самого существования человека как творца
культуры. Первый камень, взятый в руки первобытным
человеком, мог быть им использован и в качестве орудия
труда на благо рода, и в качестве орудия убийства
сородича. Современная техника при всей своей сложности
обладает видимостью полной самостоятельности по
отношению к обществу и тем более отдельному индивиду.
Но с точки зрения потенциальной амбивалентности она
не отличается от камня. Какой именно окажется
реальная функция техники, какая из ее потенциальных
функций будет использована, зависит от самого человека,
вернее, от преобладающего характера отношений между
1 И. Marcuse. Der eindimensionale Mensch, S. 23.
76

людьми в процессе производства, распределения и по-
Маркузе, — это по существу потребность в создании
нового контекста функционирования уже существующей
техники, а разрушение бюрократической машины — это
не разрушение управленческой организации, а придание
ей рационального характераЛ^
^Характеризуя с позиции~~«технического нигилизма»
«новые формы контроля», Маркузе выделяет в них три
элемента. Первый элемент сводится к систематическому
искусственному созданию и удовлетворению
порабощающих потребностейГЛГосподство порабощающих
потребностей является свершившимся фактом, с которым
примиряются...» 1
V Вторым элементом этого новою «контроля»
оказываются всепроникающие «средства массовой
коммуникации»— телевидение, радио, печать и пр. Речь идет не
просто о том, что идеи и аргументы господствующего
класса средствами массовой информации шире и
многообразнее вносятся в умы людей. Налицо, скорее, новый
способ формирования общественной психологии,
противостоящей классовому сознанию пролетариата,
формирования, исключающего всякое осознание 1человеком того,
что среда чужда его индивидуальности^ этой области
внешняя видимость сглаживания классовых различий
получает действенную идеологическую функцию. «Когда
рабочий и его хозяин наслаждаются одной и той же
телевизионной программой и посещают одно и то же место
отдыха, когда машинистка одевается столь же
привлекательно, как и дочка ее хозяина, когда негр владеет
машиной «кадиллак», когда все они читают одни и те же
газеты, тогда это уравнивание указывает не на
исчезновение классов, а на размер участия порабощенного
населения в потребностях и их удовлетворении,
служащих сохранению существующего порядка»2.
Ч/Наконец, третьим элементом «новых форм
социального контроля» оказываются новейшие приемы,
заставляющие индивида непосредственно отождествлять себя
со «своим» обществом. Изощренные приемы создания
4 И. Marcuse. Der eindimensionale Mensch, S. 25.
2 Там же, стр. 28.
требления.
технике, о которой говорит
77

человеческих отношений на предприятиях, утонченной
социальной демагогии с использованием последних
данных наук о воздействии на психику людей, по мнению
Маркузе, предотвращают возможность формирования
опасных для «индустриального общества»
оппозиционных настроений.УВ этом процессе подрезается то
«внутреннее» измерение духа, в котором могла бы пустить
корни оппозиция против существующего положения
вещей. Потеря этого измерения, в котором коренилась бы
сила отрицательного мышления — т. е. критическая
сила разума, — является идеологическим дополнением к
тому вполне материальному процессу, в котором
высокоразвитое индустриальное общество заставляет
замолчать оппозицию и примиряет ее с собой»1.
^Маркузе делает вывод, что господство классовых
сил внутри «развитого индустриального общества» при
новых формах социального контроля «теряет
политический характер». Отказ реформистских и
правосоциалистических рабочих партий от политической борьбы за
власть, переход оппортунистических профсоюзных
лидеров на позиции «социального партнерства», широкое
использование буржуазией метода эконо*мических
уступок и подкупа в борьбе против рабочего движения,
распространение в массах иллюзорных представлений о
«государстве всеобщего благоденствия», о буржуазной
демократии — все это Маркузе толкует как проявление
новой тенденции «одномерного» общества,
направленной на ликвидацию как политических форм господства,
так и политической классовой йарьфьг^
Надо отдать Маркузе должное: его образная,
эмоциональная критика буржуазного механизма создания
искусственных потребностей и использования средств
массовой коммуникации в целях манипулирования
общественным сознанием выгодно отличается от таких видов
апологетического анализа «развитого индустриального
общества», какие содержатся в работах многих
буржуазных социологов типа Ростоу или Арона2. Рассыпанная
щедрой рукой по всей его книге, эта критика пора-
1 Н. Marcuse. Der eindimensionale Mensch, S. 30.
2 W. Rostow. The Stages of Economic Grouth. A Non — Communist
Manifesto. Cambridge, I960; R. Aron. Le developement de la
societe industrielle et la stratification sociale. Paris, 1957.
78

жает эмпирической наглядностью и претендует на строго
научный анализ. Но фактически построения Маркузе
страдают как раз тем недостатком, в котором он
упрекает «одномерное» мышление: феномены общественного
сознания отрываются им от конкретной социальной
базы и лишаются тем самым реальной содержательности,
классовой основы. Новые потребности, характерные для
человека «индустриального общества», Маркузе
квалифицирует как «искусственные», чуждые содержанию
пролетарского бытия и сознания. При этом отвергается
необходимость отличать порожденные научно-техническим
и социальным прогрессом новые потребности от таких,
которые искусственно порождаются исключительно в
целях манипуляции трудящимися массами. Маркузе не
видит, что новые потребности далеко не однородны по
своим характеристикам и многие из них (как мы
увидим ниже) не имеют в современных условиях (а
классовая оценка потребностей всегда привязана к
конкретной временной точке) ничего общего с
«буржуазными» потребностями в их традиционном понимании.
Маркузиапский пуризм оказывается не чем иным, как
отрицанием необходимости изменения и обогащения
общественной структуры потребления пролетариата, в том
числе и за счет «снятия буржуазной структуры
потребностей».
Маркузе констатирует широко известный факт,
утверждая, что средства массовой коммуникации
используются буржуазией для укрепления своего
господства и в известном смысле выступают в качестве
элемента структуры власти. Но вместе с конкретной функцией
средств массовой коммуникации в условиях
буржуазного общества Маркузе отрицает и рациональный
характер самих этих средств, поскольку они формируют
«массовое», «отчужденное» мнение, унифицирующее
индивида, лишающее его собственного «я». Социальный
критик не учитывает при этом, что формирование
«массового сознания» в современных условиях уже
немыслимо без использования новейших технических средств:
радио, печати, телевидения, влияющих на формирование
сознания трудящегося — не только «одномерного», но и
«многомерного», не только апологетического, но и
революционно-критического.
Весь анализ «развитого индустриального общества»
79

под углом зрения «одномерности» не был для Маркузе
самоцелью: он нужен был ему для того, чтобы поставить
и определенным образом решить вопрос о «субъекте
революционного действия» в рамках этого общества и
более широко — о «субъекте исторического процесса» в
современных условиях — проблему, которую еще в
1960 г. Миллс назвал «самой важной проблемой
политического исследования — и политической
деятельности — нашего времени»Сама концепция Маркузе о
«развитом индустриальном обществе» привела его к
пересмотру Марксова тезиса о пролетариате как
революционном классе капиталистического общества,
ниспровергающем буржуазные порядки и ведущем человечество
в «царство свободы». В «капиталистическом мире они
(буржуазия и пролетариат. — Лет.) продолжают
оставаться основными классами. Однако капиталистическое
развитие изменило структуру и функцию этих двух
классов таким образом, что они, по-видимому, больше уже
не являются агентами исторического преобразования.
Всепреодолевающий интерес сохранения и улучшения
институционного статуса-кво объединяет прежних
антагонистов в наиболее развитых зонах современного
общества» '2.
Маркузе совершенно не оригинален в этом
утверждении. Задолго до него тезис об утрате рабочим классом
развитых капиталистических стран некогда
действительно присущей ему революционной функции был
провозглашен многими буржуазными философами и
социологами. В I960 г., обращаясь к представителям английских
«новых левых», Миллс писал: «Я не совсем понимаю,
почему некоторые теоретики «новых левых» так упорно
цепляются за идею о том, чго именно «рабочий класс»
передовых капиталистических стран и есть движущая
сила исторического развития или даже самая главная
движущая сила — вопреки действительному
убедительному историческому опыту, который теперь опровергает
подобные надежды. Подобная метафизическая оценка
роли рабочего класса является, как мне кажется,
наследием идей викторианского марксизма и в наше время
1 С. W. Mills. Letter to the New Left. — «New Left Review*
(London), I960, September — October, N 5.
2 H. Marcuse. Der eindimensionale Mensch, S. 15.
80

совершенно нереалистична. Это исторически
обусловленная идея, которую превратили во внеисторическую,
абсолютную мечту» К
Миллс оговаривается, что «мы не должны «списывать
со счетов рабочий класс», но мы должны изучить всю эту
проблему, и притом совершенно заново. Там, где
рабочий класс существует как историческая движущая сила,
мы, конечно, должны сотрудничать с ним, но нам не
следует рассматривать его как «необходимый рычаг
истории»» 2.
В отличие от Миллса, просто постулировавшего
«утрату» рабочим классом развитых капиталистических
стран своей революционной функции, Маркузе пытается
логически связать этот же самый тезис со своей
концепцией «одномерности». Пролетариат таких стран, как
Соединенные Штаты Америки, Англия и другие, когда-то
действительно был революционным, соглашается
Маркузе, но эта революционность проистекала из его
положения аутсайдера по отношению к господствующей
системе капиталистических отношений; а будучи
аутсайдером, т. е. социальной силой, «внешней» по отношению к
системе, «не интегрированной» в нее, рабочий класс
обладал собственным, «иномерным» (по отношению к
буржуазному) сознанием, которое не позволяло буржуазии
навязывать пролетариату чуждые ему потребности, идеи,
идеалы.
Теперь же рабочий класс этих стран, удовлетворив в
рамках буржуазного «общества массового потребления»
свои потребности, неудовлетворенность которых в XIX в.
обеспечивала «иномерность» его сознания и бытия, став
объектом манипуляции со стороны господствующих сил,
лишился «иномерности» и перестал чувствовать себя
антагонистом буржуазии, перестал испытывать
«субъективную потребность» в революции. Как класс,
«интегрированный в систему», пролетариат утратил свой
революционный характер. Маркузе не отрицает ни самого
существования пролетариата как эксплуатируемого
класса, ни наличия или даже обострения 'противоречий
современного развитого капиталистического общества.
1 С. W. Mills. Letter to the New Left. — «New Left Review*
(London), 1960, September — October, N 5.
2 Там же.
4 Зак 1182
81

Однако снижение роли и доли живого труда
относительно многократно возросшего объема и роли новейших
средств производства, возрастания роли служащих,
перенесение функций непосредственного управления
производством с капиталиста-хозяина на наемного
управляющего и техника-ученого, равно как и другие последствия
автоматизации, связанной с научно-технической
революцией, ведут, по Маркузе, к «упадку политической
активности» рабочего. Полемизируя с теми социологами,
которые, признавая наличие определенных изменений в
сфере сознания рабочего класса, вместе с тем отрицают
его «интеграцию» в плане общественного бытия, Маркузе
восклицает: но разве возможно, чтобы такое изменение
в сфере сознания произошло без изменения
общественного бытия!
Маркузе делает, следуя манере Миллса, массу
оговорок (особенно в своих выступлениях в 1968 г.):
возможно, «не исключено», что рабочий класс «еще скажет свое
слово», что «может создаться ситуация», что не
следует смешивать рабочий класс США и, скажем, рабочий
класс Италии и т. п., но это частные поправки, и они не
меняют принципов его теории. «Во всяком случае начало
положено, — говорил Маркузе в 1968 г., подводя итоги
майских событий во Франции, — и теперь ясно, что
революционное движение — назовем его мирным и
недоразвитым — возможно и без выступления рабочего класса»1.
Очевидно, что концепция Маркузе относительно роли
рабочего класса в антикапиталистической революции, не
имея ничего общего с марксизмом, в то же время
зиждется на определенных моментах развития
капиталистического общества, своеобразно интерпретируемых
нашим социальным критиком.
Маркузе наивно полагает, что на заре капитализма
или даже на сравнительно высокой ступени его
развития, предшествующей стадии «массового потребления»,
пролетариат по своему социальному бытию стоял
особняком по отношению к буржуазии, а теперь утратил свое
обособленное положение и оказался «интегрированным».
Такой вывод является прежде всего следствием анализа
капиталистического общества лишь под углом зрения
потребления: разрыв между уровнем потребления (и со-
1 «Knjizevne novine» (Beograd), 14.IX.1968.
82

ответе гвующим комплексом потребностей) предметов
первой необходимости рабочего класса и буржуазии в
XIX в. был, по-видимому, больше, нежели сейчас, в
середине (и тем более в третьей четверти) XX в.,' когда
среди предметов массового потребления пролетариата
оказались и такие, которые раньше символизировали
чисто «буржуазный» образ жизни и прочно входили лишь
в «буржуазную» структуру потребления (и которые,
кстати говоря, дают сегодня некоторым представителям
«несчастного» сознания и их «несчастным» идеологам
повод обвинять рабочий класс высокоразвитых
капиталистических стран в «аристократизации» и в «обуржуа-
зшвании»). Но и раньше, и теперь, несмотря на видимую
общую нивелировку всей структуры потребностей и
уровня потребления, существует статистически
зафиксированный разрыв в структуре потребностей и уровне
потребления между пролетариатом и буржуазией.
С другой стороны, если бы Маркузе не ограничил
свой реальный анализ в основном сферой потребления,
а дал себе труд проанализировать развитое
капиталистическое общество под углом зрения производства, как
это был бы обязан сделать социолог-марксист (амплуа,
на которое Маркузе претендует), то ему пришлось бы
констатировать, что и раньше, и теперь, несмотря на
противоположность положений, занимаемых
буржуазией и пролетариатом в системе производства, они
выступали и выступают как взаимосвязанные силы, как
обусловливающие друг друга противоположности. В
этом смысле пролетариат всегда был «интегрирован» в
капиталистическую систему.
Но формы и условия материальной и идеологической
«интеграции» пролетариата, его «включенность» в
капиталистические отношения видоизменяются с течением
времени, и на этих реальных изменениях как раз и
спекулирует Маркузе. Социальный критик
абсолютизирует некоторые новые факторы экономической жизни,
характеризующие развитие капитализма и положение
пролетариата в развитых странах капиталистического
мира, прежде всего США, начиная с 50-х годов, и
породившие иллюзию полной интегрированности
пролетариата с буржуазией. Это высокая экономическая
конъюнктура, «уменьшение страха перед безработицей в тех
странах, где после войны до последних лет она была на
А*
83

низком уровне, некоторое увеличение количества
«акционеров» среди обеспеченной части рабочих и
служащих, ряд вынужденных уступок со стороны
государственно-монополистического капитализма рабочему
классу с целью сохранения своей власти»1.
Но Маркузе совершенно не замечает (а если и
замечает, то недооценивает) другой тенденции,
характеризующей развитый капитализм рассматриваемого
периода. Это «усиление эксплуатации масс, растущий
разрыв между интенсификацией труда и ростом
заработной платы; социальные последствия научно-технического
прогресса, который в условиях
государственно-монополистического капитализма увеличивает неуверенность
рабочих традиционных профессий в получении работы,
вызывая у них страх за свое будущее...»2.
Обе эти тенденции, действующие параллельно,
влияют на сознание рабочего класса, на его осознание
собственного бытия в системе капиталистического
общества, своих общих целей и средств их достижения, а тем
самым и на положение пролетариата как «класса для
себя», т. е. как сознательной и организованной
революционной силы, обладающей четкой программой действий.
Сам Маркузе обходит в «Одномерном человеке»
чрезвычайно важный вопрос, связанный с пониманием
диалектики становления и развития рабочего класса как
самоссзнающей революционной силы, т. с. диалектики
исторического превращения его из «класса в себе» в
«класс для себя»; зато этот вопрос прямо — и не без
основания — ставит Миллс. Миллс утверждает, что на
основе сравнительного исследования 'положения
трудящихся классов, «по-видимому, можно сделать вывод о
том, что лишь на определенных (ранних) этапах
индустриализации и притом в политической обстановке
автократии и т. д. наемные рабочие имеют тенденцию стать
«классом для себя»»3.
На первый взгляд этот вывод Миллса приходит з
явное противоречие с его собственным утверждением о
1 В. Чепраков. О социально-экономической концепции Герберта
Маркузе. — «Мировая экономика и международные отношения»,
1969. № 4, стр 92.
2 Там же
3 С. W. Mills. Letter to the New Left. — «New Left Review*
(London), 1960, September — October, N 5.
84

том, что «социальные и исторические условия, при
которых промышленные рабочие превращаются в «класс
для себя» и в решающую политическую силу...
существовали раньше, существуют сейчас и будут существовать
в будущем; они, конечно, варьируются в зависимости
от социальной структуры общества в отдельных странах
и конкретной фазы их экономического и политического
развития»1. Но по логике, которой следует сам Миллс,
здесь нет противоречия: превращение рабочего класса
из «класса в себе» в «класс для себя», т. е. осознание
им своего специфического положения в
капиталистическом обществе, своих специфических интересов и
потребностей, как отличных от буржуазных и в то же время
как общечеловеческих, а тем самым и осознание своей
исторической освободительной миссии трактуются Милл-
сом как однократный акт, не совпадающий по времени
для различных отрядов пролетариата и связанный с
неравномерностью его вызревания в различных странах ч
регионах вследствие различия социально-экономических
условий. Рабочий класс, таким образом,
рассматривается как развивающийся исключительно экстенсивно
(вширь), но при этом за ним отрицается способность к
интенсивному развитию, т. е. развитию вглубь.
Процессы, происходящие ныне в рамках развитого
капиталистического общества, наталкивают на иной
вывод: превращение пролетариата из «класса в себе» в
«класс для себя» действительно происходит
неравномерно по отношению к отдельным отрядам
международного рабочего движения. Но это процесс не только
перманентный, т. е. совпадающий по длительности с
периодом самого существования пролетариата как класса и
достигающий завершения лишь в отрицании
пролетариатом себя, как такового, но и процесс, заново
воспроизводящийся на каждом новом этапе общественного
развития.
Причина этого коренится в том, что условия
социального бытия 'пролетариата (а стало быть, и элементы
революционной ситуации) на различных этапах развития
капиталистического общества не остаются неизменными
и рабочий класс, по крайней мере значительная его
1 С. W. Mills. Letter to the New Left. —«New Left Review*
(London), 1960, September — October, N 5.
85

часть, должен каждый раз заново осознавать свое
«новое» бытие, т. е. заново воспроизводить себя как «класс
для себя», а тем самым и как «класс для других».
Но между реальным изменением бытия рабочего
класса и осознанием им этого изменения, как правило,
всегда имеет место более или менее длительный
временном разрыв — разрыв, который буржуазия старается
по возможности если вовсе не увековечить, то по
крайней мере сохранить на длительный срок, используя для
этого и находящиеся в ее руках средства массовой
коммуникации, и рычаги экономического давления, и
прямые репрессии против авангардных отрядов
пролетариата, прежде всего против его партии, призванной помочь
рабочему классу осознать его «новое» бытие.
Этот временной разрыв, ведущий порой к
некоторому спаду революционной активности пролетариата,
создает иллюзию примирения рабочих с существующей
действительностью, «слияния» их с буржуазией и
утверждения в их рядах «счастливого сознания» и
воспринимается радикальным антибуржуазным критиком типа
Маркузе как окончательная утрата некогда
революционным пролетариатом своего «революционного потенциала»
и тем самым функции «Необходимого Рычага Истории».
Традиционно понимаемые экономические требования
рабочего класса теперь, в условиях общества так
называемого массового потребления, могут уже не играть
столь революционизирующую роль, какую они играли
в конце XIX — начале XX в. Прежние экономические
потребности пролетариата в большей или меньшей части
оказались теперь удовлетворенными для значительной
его части. Конечно, угроза экономического спада, конца
эры «массового потребления», способная вновь
актуализировать «традиционные» экономические требования и
вызвать резкий революционный подъем, вполне реальна;
здесь следует учитывать, что буржуазия, отлично
сознающая, к каким последствиям это может привести, по-
видимому, будет стремиться не дать возможности
проявиться этим тенденциям, «жертвуя» ради этого даже
своими частными интересами.
Новые же экономические и политические
потребности пролетариата, вытекающие из противоречивости его
бытия, которые зафиксировали бы в его сознании эту
противоречивость, выступающую теперь в новых, мало
86

похожих на традиционные, формах, видимость
удовлетворительности его экономического положения, могут в
течение некоторого времени оставаться неосознанными
определенной частью пролетариата как «собственные»,
«внутренние», «насущные» потребности, которые могли'
бы выступать в роли революционизирующего фермента.
Возникшая в этой обстановке разорванность между
«пролетарским бытием» и «пролетархкпм сознанием» может
временно ставить отдельные отряды рабочего класса в
положение «класса в себе». Это положение может быть
преодолено путем подведения пролетариата иод
руководством марксистско-ленинской партии к осознанию
этой разорванности, т. е. сохраняющейся
противоречивости своего положения, а тем самым и к осознанию
необходимости изменения всей социальной структуры,
т. е. своей исторической миссии.
3. „Репрессивная
терпимость"
и борьба за демократию
По утверждению Маркузе, «одномерность развитого
общества» поддерживается господствующими в нем
силами путем использования различных рычагов
«репрессии», которые в свою очередь выступают как продукт
социальной одномерности. Репрессивность
«одномерного» общества сводит на нет действия всякой оппозиции.
Она проявляется, в частности, в грубом подавлении всех
сил, направленных на разрушение одномерности,
посредством прямых политических и моральных запретов.
Курс на прямой запрет, перекрывающий все каналы
выхода революционной энергии подавляемого большинства,
по логике Маркузе, был бы даже выгоден
оппозиционным буржуазии силам, поскольку не только позволил бы
им сконцентрировать революционную «энергию
прорыва», но и развеять иллюзии возможности
демократических преобразований «одномерного» общества.
Но репрессивность «одномерного» общества имеет
еще и другой, негативный аспект. Она проявляется в
«терпимости», т. е. в допущении открытой оппозиции в
таких формах и рамках, которые вовлекали бы
оппозиционные силы в «игру», порождали бы иллюзию
существовании подлинной демократии, и вели к распы-

лению, пустой трате революционной энергии. Иными
словами, функционирование традиционных форм и
институтов оппозиции приходит в противоречие с имманентно
присущей им целью: вместо орудий разрушения они
становятся орудиями стабилизации «одномерного»
общества. «Согласно диалектическому положению, целое
определяет истину не в том смысле, что целое существует
до и над своими частями, а в том, что его структура и
функция определяют каждое особое условие и
отношение. Так в репрессивном обществе даже прогрессивным
движениям грозит опасность превращения в свою
противоположность, если они соглашаются с правилами
игры. Приведем крайне оспариваемый пример:
реализация политических прав (как-то: участие в выборах,
публикация писем в печати, посылка заявлений сенаторам
и т. д., демонстрации протеста, применяющие метод
ненасильственных действий) служит в обществе тотального
управления лишь усилению этого управления, ибо
подтверждает наличие демократических свобод, которые в
действительности давно изменили свое содержание и
потеряли свою действенность. В таком случае свобода
(мнений, высказываний, собраний и слова) становится
инструментом для оправдания рабства»
Маркузе убедительно показывает ограниченность и
зыбкость буржуазной «терпимости» по отношению к
оппозиционным буржуазии силам и даже по отношению к
представителям самого господствующего класса,
требования которых приходят в столкновение с интересами
госмонополистического капитализма. Маркузе
предупреждает, что борцы за свободу обречены на поражение,
если они согласятся с «правилами игры» и поверят в
«чистую терпимость». «Репрессивная терпимость»
неизменно переходит в «нетерпимую репрессивность», как
только оппозиционные силы выходят за пределы
неопасных для капитализма «свобод», рамки которых
предусмотрительно очерчены господствующим меньшинством.
«Власти могут пойти на то, — иронически замечает
Маркузе в одном из своих интервью, — что я путешествую,
куда хочу, и говорю все, что хочу, ибо они превосходно
знают, что профессора им нечего бояться. Иное дело,
1 Н. Marcuse. Repressive Toleranz. — In: R. P. Wolff, B. Moore,
H. Marcuse. Kritik der reinen Toleranz. Fr. a/M., 1966, S. 95 (см.
также «A Critique of Pure Tolerance*. Boston, 1965).
88

когда в действие вступают «трансцендентные» по
отношению к системе силы, реально угрожающие ее
существованию: здесь терпимость сменяется нетерпимостью»1.
«Та терпимость, которая расширяла пределы и
содержание свободы, — замечает Маркузе, — всегда была
партийно нетерпима по отношению к представителям
угнетающего статус-кво. Речь шла лишь о степени и
размерах этой нетерпимости. В устойчивом либеральном
обществе Англии и Соединенных Штагов свобода слова
и собраний предоставлялась даже радикальным
противникам общества, пока они не переходили от слов к делу,
от речей к действиям»2.
Но марксист в этих положениях Маркузе не находит
ничего принципиально нового в теоретическом
отношении. То, что буржуазная демократия является, но словам
Ленина, «раем для богатых, ловушкой п обманом для
эксплуатируемых, для бедных» :\ что iосиодсгвующие
верхи в условиях политического кризиса идут на прямое
нарушение ими же установленного и использовавшегося
в «репрессивных» целях «демократического» закона,
сменяя его беззаконием, вплоть до изменения характера
политического режима (крайний пример — фашизм), и
что, следовательно, революционные силы не должны
ориентироваться исключительно на «легальную»
деятельность, как адекватную их устремлениям, — это
марксизму известно очень хорошо, ибо все это выстрадано
большинством коммунистических партий.
Но буржуазная демократия имеет для Маркузе
сугубо «одномерный» характер; она есть орудие подавления
эксплуатируемого меньшинства — и не больше.
Буржуазия «терпит» только то, что ей выгодно или по крайней
мере не угрожает «истеблишменту»4; все, что угрожает
системе, буржуазия нетерпимо подавляет. Стало быть, то,
что имеет место, и прежде всего демократические
институты буржуазного общества, коммунистические и
рабочие партии, профсозы и другие легальные организации,
1 «Der Spiegel*. 21. VIII 1967.
2 Н. Marcuse. Repressive Toleranz. — In- R. P. Wolff, B. Moore,
H. Marcuse. Kritik der reinen Toleranz, S. 97.
3 В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т 37, стр 252
4 Истеблишмент — система институтов и ценностей, которые
господствуют в развитом индустриальном обществе, а равным образом
и социальные силы, поддерживающие эту систему ценностей и
институтов.
89

в силу факта самого своего существования не могут, по
Маркузе, рассматриваться как революционные, иначе
они были бы попросту уничтожены буржуазией. Отсюда
следует радикальный вывод: демократические свободы
теперь только сдерживают революционный порыв, и
буржуазная демократия должна быть посему полностью и
немедленно подвергнута отрицанию трансцендентными
по отношению к системе силами, которые ориентируются
исключительно на антилегальные формы и методы
борьбы, на антидемократическое насилие и жестокость. Они,
по мнению Маркузе, более законны, чем законы
буржуазного общества. Всякая легальная борьба не ослабляет,
но, напротив, лишь способствует стабилизации системы,
преобразовавшей достижения демократии в институты
господства. Легальная борьба равносильна проявлению
терпимости по отношению к существующему
общественному строю, равносильна непротивлению злу насилием.
В подтверждение этой своей мысли Маркузе ссылается
на Сартра, писавшего в своем предисловии к книге
Ф. Фаноиа «Проклятые этой земли»: «Надо наконец
попять: если бы насилие началось лишь сегодня вечером,
если бы эксплуатация и угнетение никогда бы не
существовали па земле, тогда, быть может, столь
восхваляемое ненасилие и могло бы решить спор. Но если весь
этот режим вплоть до ваших ненасильственных идеи
обусловлен тысячелетним угнетением, тогда ваша
пассивность лишь служит для включения вас в лагерь
угнетения»
Маркузе обрушивается на все «легальные»
организации, и прежде всего на коммунистические партии
развитых капиталистических стран, этих «врачей у постели
больного», с обвинениями в участии в «игре», а тем
самым в «предательстве дела революции».
Коммунистические партии Франции и Италии, говорит он, — это
«иностранные» партии, иностранные не в том смысле, что их
действие направляется извне, а в том, что они
выступают как свидетели прошлой (или будущей?) истории в
существующей реальности. Если они согласились
работать в рамках установленной системы, то это не просто
1 И. Marcuse. Repressive Toleranz. — In: R. P. Wolff, B. Moore,
H. Marcuse. Kritik der reinen Toleranz, S. 115 (см. также J.-P.
Sartre. Vorwort zu Frantz Fanon, Les damnes de la terre. Paris, 1961,
p. 22).
90

потому, что они базируются на тактических
соображениях и недальновидной стратегии, а потому, что 11Х
социальная база была ослаблена, а их цели изменены
трансформацией капиталистической системы. «эги иа_
циональные коммунистические партии играют
историческую роль легальных оппозиционных партий,
«осужденных» быть нерадикальными. Они подтверждают всю
глубину и размах капиталистической интеграции,
подтверждают условия, которые привели к тому, что
качественные различия конфликтных интересов выступают как
количественные различия в рамках установившегося
общества»
Маркузе не отрицает, что когда-то буржуазная
демократия играла прогрессивную роль и могла быть
использована «аутсайдерами» в революционных целях. Но
теперь она превратилась в фикцию, и демократические
институты и свободы, «терпимые» господствующими
силами, выполняют репрессивные функции, способствуя
поглощению оппозиции господствующей системой и тем
самым лишь отдаляя момент революционного отрицания
«развитого общества». Причины этого кроются в
«растущем удовлетворении потребностей, а также в
технической и интеллектуальной унификации».
Критикуя — и подчас весьма резко — демократию
буржуазного общества, Маркузе улавливает одну из
реальных тенденций его развития: стремление
государственно-монополистической буржуазии с помощью
различных форм материального и духовного
манипулирования взять обратно в скрытой форме те уступки, которые
были вырваны у нее трудящимися массами в ходе
классовых битв. Она стремится использовать демократию в
антидемократических целях, т. е. придать ей еще
более формальный характер. Это действительная
тенденция, характерная для современных «традиционных
демократических» обществ, где открытая ликвидация
буржуазно-демократических институтов и свобод могла
бы привести к нежелательному для буржуазии
революционному взрыву.
Но Маркузе абсолютизирует эту тенденцию,
распространяя ее в равной степени на все развитые
буржуазные общества и рассматривая ее как единственную,
исключающую любые внутренние альтернативы. Он не ви-
1 Я. Marcuse. Der eindimensionale Mensch, S. 41.
91

дит противоречивого (выражаясь его языком,
«многомерного») характера демократии современного
капиталистического общества.
Эта противоречивость проявляется уже в том, что
демократия капиталистического общества, выступающая
прежде всего как буржуазная, предегавляет
одновременно и предпосылку, подготовку социалистической
демократии. Призывая «аутсайдеров» подвергнуть
радикальному и немедленному отрицанию буржуазные свободы,
Маркузе не в состоянии ничего, кроме самых общих
фраз о гуманности и справедливости, сказать о
подлинных свободах, которые должны прийти им на смену, о
генезисе и путях завоевания этих свобод.
Между тем в развитии демократии (как одного из
элементов культуры) существует своя преемственность:
новый гип демократии вырастает на базе диалектически
«снимаемой» демократии старого типа. Более того,
уровень развития, реального воплощения и темпы
становления демократии нового типа, равно как и
жизнеспособность тех новых, народных форм организации власти и
управления, которые непосредственно не вытекают пз
традиционных форм, находятся в прямой зависимости от
уровня демократического развития исторически
предшествовавшего общества, т. е. от «демократических
традиций».
Демократия в буржуазном обществе — это
завоевание трудящихся, прежде всего рабочего класса; она в
какой-то степени гарангируег трудящимся определенные
права и, таким образом, фиксирует те рубежи, на
которые им удалось оттеснить буржуазию. Маркузе явно
переоценивает силы буржуазии развитых
капиталистических стран, утверждая, что она допускает («терпит»)
существование только тех форм и сил оппозиции,
которые ей выгодны или неопасны. Буржуазия действительно
стремится к этому, и в то же время на каждом этапе
развития капиталистического общества она зачастую
вынуждена «терпеть» не только профессорские вояжи и
выступления, но и такие силы, в которых она отчетливо
видит реальную угрозу своему существованию, но которые
она не в состоянии уже уничтожить. Да и сами попытки
госмонополистической буржуазии ликвидировать даже
«репрессивную терпимость», о чем неоднократно
упоминает Маркузе, — лишнее свидетельство того, что даже
92

урезанная демократия есть уступка трудящимся со
стороны буржуазии.
Конечно, буржуазная демократия, будучи урезанной,
ограниченной, фиксирует тем самым границы, дальше
которых уступки господствующего класса на
современном этапе общественного развития не идут, и эти
границы действительно должны быть подвергнуты отрицанию
революционным классом. Но до тех пор, пока
классовая борьба развивается в рамках буржуазного
общества, само наличие относительных границ демократии
приобретает абсолютный смысл: буржуазная демократия
есть прогресс по сравнению с отсутствием какой бы то
ни было демократии вообще. С этим вынужден
согласиться и сам Маркузе, признающий, что «тоталитарная
демократия» все же лучше, чем «тоталитарная
диктатура», уничтожающая все культурные достижения и
социальные завоевания прошлого. Но если это так, то
позиция рабочего класса и всех революционных сил по
отношению к демократическим институтам и свободам в
буржуазном обществе не может быть индифферентной;
либо борьба за демократию — и тем самым борьба за
революцию, либо нигилистическое отношение к этой
демократии, отказ от участия в «игре» — и тем самым
отступление перед лицом буржуазии, создающее угрозу
перехода от «тоталитарной демократии» к
«тоталитарной диктатуре».
Буржуазная демократия противоречива еще и в том
отношении, что она, с одной стороны, действительно в
какой-то мере предотвращает (в определенных
исторических рамках) радикальные методы борьбы трудящихся
против буржуазного общества, способствует
формированию и закреплению реформистских иллюзий среди
определенной части рабочего класса. В этом смысле
исключительная ориентация рабочего класса и его партии
на «легальные», «демократические» методы борьбы, на
«парламентский путь», отказ от подготовки к
революционному снятию буржуазной демократии
«антидемократическим» путем создает действительную угрозу
революции и революционной сущности партии рабочего класса.
И вместе с тем буржуазная демократия
подготавливает не только демократию нового, социалистического
общества, но и сам процесс отрицания старого общества.
Борьба за демократию — пока не созрели условия для
93

революционного отрицания буржуазного общества —
сплачивает гюкруг рабочего класса те слои трудящихся
и даже часть представителем господствующего класса,
которые пока еще не готовы отказаться полностью or
буржуазных иллюзий и стать на путь борьбы за
социализм. В этом смысле борьба за демократию есть одна
из форм борьбы за социализм в условиях буржуазного
общества.
Ленин придавал первостепенное значение вопросу о
сочетании демократических и социалистических
требований рабочего класса, подчеркивая, что социализм ни
в коем случае нельзя рассматривать как отрицание
демократии, что борьба за демократию не отдаляет
борьбу за социализм, но, напротив, сплачивая сам рабочий
класс и всех трудящихся вокруг рабочего класса как
наиболее последовательного борца за демократию,
подготавливает их к овладению всем богатством форм и
методов борьбы с буржуазией и руководства
социалистическим обществом. «Социализм невозможен без
демократии в двух смыслах: (1) нельзя пролетариату
совершить социалистическую революцию, если он не
подготовляется к ней борьбой за демократию; (2) нельзя
победившему социализму удержать своей победы и
привести человечество к отмиранию государства без
осуществления полностью демократии» К
Двойственный характер демократии в буржуазном
обществе предопределяет и двойственное отношение к
ней со стороны пролетариата: конечной его целью
является революционное «снятие» буржуазной демократии, но
реализация этой цели должна быть 'подготовлена всем
ходом борьбы внутри данной устойчивой системы--
борьбы за демократию, за обеспечение старых и
достижение новых демократических свобод. Поэтому демократия
всегда была и остается ареной непрекращающейся
борьбы между буржуазией и пролетариатом, требующей
непременного взаимодействия сторон, т. е. участия в «игре».
Оба класса-антагониста стремятся в рамках данной
системы использовать демократию в своих интересах:
буржуазия стремится — ив этом Маркузе, конечно,
прав — превратить демократию в орудие
«репрессивной терпимости». Пролетариат, со своей стороны, пы-
1 В. II. Ленин. Поли. собр. соч., т. 30, стр. 128.
94

тается использовать легальные методы борьбы как
орудие революционной нетерпимости, как рычаг давления
на буржуазию.
Маркузе требует, чтобы революционные силы
отказались от использования демократических институтов,
как интегрированных в систему, и абсолютизировали
«путь насилия». «...Я думаю, что для угнетенных и
порабощенных меньшинств, — пишет Маркузе, —
существует «естественное право» на сопротивление, на
применение внезаконных средств, как только законные
оказались несостоятельными. Закон и порядок везде и всегда
являются законом и порядком тех, кто защищает
установленную иерархию. Бессмысленно апеллировать к
абсолютному авторитету этого закона и этого порядка по
отношению к тем, кто от него страдает и против него
борется не ради личных преимуществ и личной мести, а
потому, что они хотят быть людьми. Над ними нет
другого судьи, кроме как назначенных инстанций, полиции
и их собственной совести. Применяя насилие, они не
начинают новую цепь насилий, а разрывают установленную.
Поскольку их бьют, они знают о риске, и если они
полны решимости взять на себя этот риск, то никакой
третий, и меньше всего воспитатель и интеллигент, не имеет
права проповедовать им воздержание» 1.
Маркузе противопоставляет революционное насилие
и демократию, кулак и право, поскольку само насилие
понимается им как отрицание всякого права, а всякое
право, всякий закон, поскольку он лишь защищает
«установленную иерархию», понимается как отрицание
насилия. Но история человеческого общества, поскольку
она развивается как борьба антагонистических
социальных сил, не знает такой альтернативы, как «чистое
насилие», «чистая демократия». Если демократия имеет в
антагонистическом обществе двойственный характер, то
использование демократических институтов
пролетариатом и другими эксплуатируемыми силами
капиталистического общества в рамках существующего строя,
борьба за сохранение демократии и ее расширение — это
тоже форма, пусть и нераднкальная, насилия пролетариата
по отношению к буржуазии.
1 Н. Marcuse. Repressive Toleranz — In- R. P. Wolff, В Moore,
H. Marcuse. Kritik der reinen Toleranz, S. 127—128

Глава III
«Новая утопия»
Герберта Маркузе
/. Рождение „современной
концепции революции"
Маркузе выносит современному обществу суровый
приговор: бездушное, рационализированное до мозга
костей, стандартизированное, растворяющее индивида без
остатка в холодной всеобщности, оно заслуживает
только одной участи — полного отрицания. Но имеются ли
реальные объективные предпосылки такого отрицания и
есть ли социальные силы, обладающие достаточной
субъективной волей, чтобы взять на себя миссию
революционного отрицания, коль скоро пролетариат ее
утратил?
В «Одномерном человеке» Маркузе откровенно
сознается, что рационального ответа дать не может,
поскольку традиционная критическая теория сама
нуждается в критике. «Оказавшись лицом к лицу с
тотальным характером достижений развитого индустриального
общества, критическая теория осталась без
рационального объяснения путей выхода за пределы данного
общества. Вакуум опустошает саму теоретическую
структуру, поскольку категории критической социальной
теории были развиты в период, когда потребность в
отказе и ниспровержении была воплощена в действиях
эффективных социальных сил. Эти категории были по
существу своему негативными и оппозиционными
понятиями, определявшими действительные противоречия
европейского общества XIX века... С растущей
интеграцией индустриального общества эти категории теряют
свое критическое значение и становятся описательными,
вводящими в заблуждение или операциональными
терминами»
1 Я. Marcuse. Per eindimensionale Mensch, S. 16.
96

Единственное, что готов предложить Маркузе это
.сомнения, колебания и догадки и еще, пожалуй,
исходную альтернативу теоретического поиска. В самом
начале своей программной работы Маркузе прямо
предупреждает читателя: ««Одномерный человек» будет
колебаться между двумя противоречивыми гипотезами:
1) что развитое индустриальное общество способно не
допускать в течение обозримого будущего качественных
изменений; 2) что существуют силы и тенденции,
которые могут преодолеть это сдерживание и взорвать
общество. Я не думаю, что может быть дан ясный ответ.
Существуют обе тенденции — бок о бок, и даже одна в
другой. Первая тенденция является доминирующей, и
какие бы предпосылки для обратного движения ни
существовали, они используются для того, чтобы
предотвратить его. Возможно, ситуацию сможет изменить
случай, но пока признание того, что делается и что
предотвращается, не ниспровергнет сознания и поведения
человека, то даже катастрофа не приведет к изменению»1.
Выявив столь мрачные перспективы, Маркузе все же
пробует оценить возможные варианты в пределах
позитивной альтернативы. У него не вызывает сомнений, чт*о
если система и может быть «взорвана», то только
«внешними» силами: «...трансцендирущие политические
силы внутри общества скованы, и качественные
изменения представляются возможными только как изменения
извне»2. «Извне» — значит со стороны сил, не
интегрированных в систему, со стороны носителей «несчастного
сознания». Но что это за силы?
Это, конечно, не пролетариат. Это, естественно, и не
фермеры: они в развитом индустриальном обществе
немногочисленны, их удельный вес падает, да к тому же
они, как и пролетариат, тоже «интегрированы в систему».
Может быть, тогда это «белые воротнички»? Нет, они
тоже не способны к радикальным действиям. «Ввиду
растущего веса беловоротничковых элементов в этом
процессе (речь идет о процессе производства. — Авт.)
политическая радикализация должна была бы
сопровождаться возникновением независимого политического
сознания и действия беловоротничковых групп, что до-
1 Н. Marcuse. Der cindimensionale Mensch, S. 17.
2 Там же, стр 69.
97

вольно маловероятно для развитого индустриального
общества. Усиливающаяся тенденция к организации
растущих беловоротничковых элементов в
индустриальные союзы, если она вообще придет к успешному
завершению, может иметь результатом рост
тред-юнионистского сознания этих групп, но вряд ли политическую
радикализацию»
Но кто же тогда эти носители «несчастного»
сознания, способные поколебать систему? Оказывается,
представители угнетенных рас, безработные,
деклассированные элементы, отказавшиеся от традиционных,
«законных» форм борьбы и полностью отвергающие
неудовлетворяющее их «общество благоденствия». «...Под
консервативной народной базой лежит слой отверженных и
аутсайдеров, эксплуатируемых и преследуемых, тех кто
принадлежит к другим расам и имеет другой цвет кожи,
кто не работает и не может иметь работу. Они
существуют за пределами демократического процесса; их жизнь
есть наиболее непосредственное и наиболее реальное
воплощение необходимости ликвидации нетерпимых
у^слозий и институтов. Таким образом, их оппозиция
революционна, даже если их сознание не является таковым.
Их оппозиция больно бьет по системе извне и поэтому не
интегрируется системой; это элементарная сила, которая
нарушает правила игры и, таким образом, обнажает
нечестный характер этой игры. Когда они собираются
вместе и выходят на улицы — без оружия, без защиты, с
требованиями самых простейших гражданских прав, они
знают, что их ожидают собаки, камни и бомбы, тюрьмы,
концентрационные лагеря, даже смерть. Их силы лежат
за пределами всякой демонстрации в защиту жертв
закона и порядка. Тот факт, что они начинают
отказываться от участия в игре, быть может, является фактом,
который знаменует начало конца периода»2.
Отбросив научный вывод Маркса о революционной
роли рабочего класса в капиталистическом обществе,
наш «социальный критик» обращается либо к силам,
которые представляют продукт разложения
капиталистического общества, либо к силам, недостаточно
вовлеченным в процесс капиталистического производства, силам,
1 //. Marcuse. Der eindimensionale Mensch, S. 58
2 Там же, стр. 267.
98

лишенным четкой социальной организации, программы,
общности позитивных интересов и конечных целей.
Устами Маркузе здесь говорит одновременно и
мелкобуржуазный анархист, и романтик. В картине,
нарисованной Маркузе, безошибочно угадываются многие черты
современного американского общества: борьба
негритянского населения США за гражданские права, протесты
безработных, массовые мирные демонстрации, жестоко
подавляемые властями... Но эти носители протеста
привлекают внимание Маркузе именно как
мелкобуржуазного анархиста, возводящего в силу как раз наиболее
слабые стороны этого движения протеста:
непротивленчество, неорганизованность, беспрограммность,
изолированность от рабочего класса. Маркузе в сущности
противоречит сам себе: с одной стороны, он подчеркивает
мощь госмонополистического капитала, рост сил
подавления всякой оппозиции, с другой — видит ростки сил
отрицания «развитого современного общества» как раз
в наиболее слабых движениях, лишенных необходимых
средств противостоять системе диктатуры
госмонополистического капитала. Впрочем, Маркузе тут же выражает
сомнение, что эти семена протеста дадут всходы: «ничто
не указывает на то, что финал будет благоприятным» К
Силы подавления слишком велики, и остается только
одно — надежда. Финальный аккорд «Одномерного
человека» исполнен глубокого пессимизма. «Критическая
теория общества, — замечает Маркузе, — не владеет
понятиями, способными перекинуть мост над пропастью,
разделяющей настоящее и будущее; не давая обещаний
и не показывая примеров успеха, она остается верной
тем, кто, не имея надежды, отдавал и отдает свою жизнь
Великому Отказу»2.
Пессимизм, которым исполнен «Одномерный
человек», неопределенность решений, предложенных
«социальным критиком», не устраивали и самого Маркузе
хотя бы уже потому, что значительно снижали
мессианский мотив его критики. И хотя Маркузе всегда отрицал
возможность четкого определения критерия ориентации
на определенные социальные силы как
революционные— поскольку последние выкристаллизовываются в
1 Н. Marcuse. Der eindimensionale Mensch, S. 267.
2 Там же, стр. 268.
99

самом процессе отрицания, — он продолжал искать
более удовлетворительный ответ на вопросы, поставленные
им в «Одномерном человеке».
В работах, опубликованных после 1964 г., Маркузе
пытается как-то нейтрализовать или ослабить пессимизм,
которым проникнут «Одномерный человек». Борьба
вьетнамского народа против американской агрессии,
студенческие волнения, всколыхнувшие сначала
Соединенные Штаты, а затем и некоторые капиталистические
страны Европы, вселили в Маркузе, по его собственным
утверждениям, новые надежды, которые в период
написания «Одномерного человека» казались ему
неосуществимыми: он стал свидетелем того, как маленькая,
слаборазвитая страна оказалась в состоянии противостоять
колоссальной военной и индустриальной мощи; он
увидел, как сопротивление героического вьетнамского
народа придало новые силы и веру левому движению
современности и раскрыло перед ним новые возможности
борьбы; как левая интеллигенция и студенты выступили,
порой осознавая всю непосредственную
бесперспективность своего движения, против организованных сил
современного общества. Возникла, говорит Маркузе,
насущная необходимость разработки «новой концепции
революции». Этой разработке и посвящены книги, статьи и
выступления Маркузе последних лет:
«Социалистический гуманизм» (1965 г.), «К понятию отрицания в
диалектике» (доклад на гегелевском конгрессе 1966 г.),
«Конец утопии» (1967 г.), «Пересмотр концепции
революции» (доклад на симпозиуме ЮНЕСКО в мае 1968 г.)
и особенно «Очерк об освобождении» (1969 г.),
написанный по свежим следам майских событий.
«Одномерный человек», как мы видели, основывался
на антиномии: с одной стороны, утверждалось, что
развитое индустриальное общество способно подавить
любое развивающееся в его рамках оппозиционное
движение, пресечь любую тенденцию, направленную на его
разрушение; вместе с тем оправдывалось как
необходимое требование отрицания этого общества и
предпринимались поиски сил, которые могли бы осуществить это
отрицание. Это было, как потом пояснял в беседах сам
Маркузе, противоречие, которое он в тот момент не мог
преодолеть хотя бы потому, что это было
«действительное противоречие самой социальной действительности».
100

3 работах 1967—1969 гг. Маркузе пытается внести В
свою концепцию некоторые коррективы.
Знакомство с «Концом утопии», с «Очерком об
освобождении», с интервью 1967—1969 гг. создает
впечатление, чго перед нами уже не тот Маркузе, образ кою-
рого вставал со страниц «Одномерного человека». И
впечатление это действительно подкрепляется
сравнительным анализом работ «критического философа».
Конечно, Маркузе не стал марксистом и не перестал
быть антикоммунистом (прежде всего в своей оценке
марксистско-ленинских партий). II в то же время он
оказался вынужденным—то ли под влиянием реальных
исторических событий, то ли под воздействием
марксистской и либерально-буржуазной критики — пересмотреть
ряд положений «Одномерного человека», выступив по
сути дела в роли критика собственной концепции
«одномерности».
В «Одномерном человеке» Маркузе, постулировав
противоречивую гипотезу («развитое индустриальное
общество, интегрировав в себя все силы отрицания,
способно предотвратить качественные изменения» —
«развитое индустриальное общество неспособно
предотвратить качественые изменения», поскольку существуют не-
интегрированные силы, способные взорвать его),
развивает и отстаивает первую ее часть. В «Конце утопии»
и особенно в «Очерке об освобождении» он в основном
акцентирует противоположную часть альтернативы,
подчеркивая наличие и объективных предпосылок, и
реальных социальных сил отрицания системы, и
реальность самого акта отрицания при условии, что индивид
сумеет преодолеть косную инерцию системы и воспитать
в себе волю к борьбе. Здесь уже на первый план
выдвигается не «технологический», а
социально-антропологический аспект революционного отрицания. Возвращаясь
к идеям «Эроса и цивилизации», Маркузе связывает
создание и удовлетворение потребностей,
увековечивающих порабощение эксплуатируемых (в свою очередь
обусловливающих «интеграцию» в систему), с таким
культивированием инстинктов, которые обеспечивают
лрочный интерес к существующей системе. Отсюда
следует вывод, что «орадикальное изменение, которое
преобразует существующее общество в свободное, должно
Достигнуть такого измерения человеческой экзистенции,
101

которое почти не учитывалось в теории Маркса, —
именно «биологического» измерения или области, в которой
проявляются жизненные потребности человека и и.\
удовлетворение. В той мере, в какой эти потребности и
их удовлетворение воспроизводят жизнь в порабощении,
само освобождение предполагает изменения именно й'
этом измерении, т. е. иные инстинктивные потребности
иные реакции тела и духа»
В «Конце утопии» идеолог «отрицания» показывает
«позитивные» возможности техники в развитом инду.
стриалыюм обществе. «Сегодня, — пишет Маркузе,—,
существуют все материальные и интеллектуальные силы,
необходимые для осуществления свободного общества.
Возможно устранение бедности и нищеты; возможно
устранение отчужденного труда; возможно устранение того,
что я назвал «сверхподавлением»»2. Более того,
Маркузе связывает возможность освобождения общества не
столько даже с наличием высокоразвитой техники, как
таковой, сколько с теми конкретными формами, в
которых она функционирует в «развитом обществе», что он
категорически отрицал в «Одномерном человеке»3.
Основная мысль, которую Маркузе развивает в
«Конце утопии», сводится к тому, что в развитом
капиталистическом обществе благодаря материальным и
человеческим ресурсам, которыми оно располагает,
благодаря техническому прогрессу существуют
объективные предпосылки для освобождения общества, для
увеличения свободного времени, для изменения
соотношения между свободным и занятым временем, благодаря
чему свободное время из самоцели превращается в
средство освобождения ныне подавленных человеческих
возможностей. Таким образом, технический прогресс
предполагается как «объективная возможность
освобождения». Но при наличии «объективных
предпосылок» для радикального преобразования общества
недостаточны «субъективные условия». Это, по мнению
автора, происходит в силу того, что индивиды отчуждены,
что на них оказывает давление аппарат убеждения,
контролирующий и направляющий все их движения с по-
1 И. Marcuse. An Essay on Lideration. (Цит. по: H. Marcuse-
Uersuch uber die Befreiunq. Fr. a/M, 1969, S. 34).
2 H. Marcuse. La fine dell'Utopia. Laterza, 1968, p. 12.
3 H. Marcuse. One-Dimensional Man, p. 19—34.
102

мощью утонченных средств. А это в свою очередь
происходит потому, что капиталистическая система
стремится защитить себя от потенциально существующего
радикального «отрицания», которое кроется в ее недрах.
Эта система, по мнению Маркузе, «предчувствует»,
что осуществление собственных потенциальных
возможностей было бы для нее концом, так как развязало бы
«саморазрушающие» процессы, а изменение
соотношения между свободным и рабочим временем в конечном
счете привело бы к ликвидации существующего
государства, привилегированных институтов и
привилегированных классов. Отсюда и сопротивление господствующих
сил и институтов, их противодействие проявлению
самих объективных возможностей, присущих
техническому производственному процессу, обеспечивающему им
власть. Технический процесс идет своим курсом, но
«моделируется, направляется, контролируется, тормозится,
отклоняется с учетом его политического веса как
инструмента господства» «Освободительные потенции
подавляются, и сознательно... увековечивается больше не
являющееся необходимым состояние необходимости»2.
Чтобы реализовать эти потенции и вскрыть
подлинную историческую необходимость, нужна
революционная воля.
Но кто должен обрести эту волю? Каково разделение
функций между силами отрицания? Ответы на эти
вопросы, считает Маркузе, могут быть даны лишь в связи
с разработкой «новой концепции революции», которую
он и пытается осуществить, апеллируя к опыту
социальных — прежде всего молодежных — движений последних
лет. В «Одномерном человеке» надежды Маркузе — и
притом, как мы видели, весьма слабые — были связаны
с населением гетто, с деклассированными элементами.
Он и теперь, после мая 1968 г., не отказывается от своих
политических симпатий к этим силам, но они уже
признаются им недостаточными для самостоятельного
отрицания системы, да и функции их оказываются
ограниченными.
Развивая «новую концепцию революции», Маркузе
уточняет и дополняет ряд положений, касающихся «сил
1 Я. Marcuse. La fine dell'Utopia, p. 111.
2 Там же.
103

отрицания», упоминаемых им в «Одномерном человеке».
Это затрагивает прежде всего вопрос о революционно!!
роли рабочего класса развитых капиталистических стран,
Маркузе по-прежнему не видит оснований
отказываться от основного своего тезиса о том, что
капиталистическое общество «интегрировало» рабочий класс,
лишив его роли основной и ведущей силы, революционно
отрицающей это общество. Он не скупится на самые
сильные выражения, называя рабочий класс
«консервативной, даже контрреволюционной силой» К Но теперь
отрицание революционной роли пролетариата
предстает уже в несколько иной плоскости, нежели раньше: его
«консервативность», «контрреволюционность»
определяются лишь фактом его «участия в стабилизирующих
потребностях системы»2, участия «в игре», т. е. его
реальным положением в «развитом обществе». Но, во-первых,
реальное положение пролетариата в системе теперь
оказывается для Маркузе уже не совпадающим с
потенциальным положением: «одномерность» пролетариата
сохраняется, но она лишается своего «тотального характера»
(когда совпадают акт>альность и потенция, бытие и
сознание), характеризуя лишь его конкретно-историческое
актуальное бытие, порожденное одномерностью его
сознания. «Радикальное преобразование социальной
системы все еще зависит от того класса, который образует
человеческий базис процесса производства. В развитых
капиталистических странах им является индустриальный
рабочий класс. Изменения в составе этого класса и
размер его интеграции в систему изменяют не
потенциальную, а актуальную политическую роль рабочего
класса»3.
Во-вторых, само радикальное отрицание
существующего капиталистического общества Маркузе теперь
часто связывает с процессом реализации
революционного потенциала рабочего класса. «Лично для меня,-^
говорил Маркузе в одном из интервью 1968 г., —
революция без рабочего класса немыслима»4. В 1969 г. в
«Очерке об освобождении» Маркузе расшифровывает
этот тезис: «В силу своего положения в процессе произ-
1 И Marcuse. Vcrsuch iibor die Befreinng, S. 33
2 Там же
3 Там же, стр. 83.
4 «Knjizevne novine» (Beograd), 14.IX. 1968.
104

воДства, на основе своего численного веса и степени
эксплуатации рабочий класс все еще остаек-и
историческим носителем революции...»
Наконец, в-третьих, Маркузе, взявший в
«Одномерном человеке» США и американский рабочий класс в
качестве модели абстрактного «современного развитого
общества» и «современного пролетариата», теперь, пять
лет спустя, пытается конкретизировать свою
абстрактную схему и на этой основе осуществить определенную
дифференциацию в пределах развитого
капиталистического общества. Признание рабочего класса в качестве
необходимого фактора революции, поясняет он, «не
освобождает нас от того, чтобы точно проанализировать
роль современного рабочего класса в различных
капиталистических странах, рассмотреть, как далеко зашло
интегрирование рабочего класса»2.
Но если рабочий класс остается потенциальной
силой революции, то возникает вопрос: как перевести его
потенцию в актуальность, как обратить на пользу
революционного отрицания его дремлющую мускульную
энергию? В «Очерке об освобождении» Маркузе
пытается отлить в четкую формулу то, что он говорит об
этом уже в «Конце утопии». «Поскольку он (рабочий
класс. — Авт.) «в себе», но не «для себя» (объективно,
но не субъективно) является революционным классом,
постольку его радикализация зависит от катализаторов,
находящихся вне его рядов»3. Такими катализаторами,
или, по выражению Маркузе, «маргинальными силами»,
помимо люмпенов и населения гетто являются
молодежь и средние слои интеллигенции. Они играют
главную роль в процессе пробуждения пролетариата,
разрушения внедренного в его голову «счастливого сознания».
Именно они как «маргинальные силы» должны слить
свой мозг с мускулами рабочего класса и совместными
усилиями разбить «истеблишмент». «Это новое сознание
и инстинктивный бунт изолируют такую оппозицию от
масс и от большинства организованных рабочих, от
интегрированного большинства и вызывают концентрацию
радикальной политической практики у активных
меньшинств, преимущественно у молодой буржуазной интел-
1 Я. Marcuse. Versuch fiber die Befreiung, S. 33.
2 «Knjizevne novine» (Beograd), 14.IX.1968.
'о Я. Marcuse. Versuch iiber die Befreiung, S. 83.
105

лигенции и населения гетто. До всякой политической
стратегии и организации освобождение становится тут
«жизненной» потребностью.
Конечно, было бы бессмыслицей сказать, что
буржуазная оппозиция заменяет пролетариат как
революционный класс и что люмпен-пролетарии г становится
радикальной политической силой. На деле происходит фор.
мирование еще относительно малых и слабоорганизоиан-
ных (часто дезорганизованных) групп, которые в силу
своего сознания и своих потребностей действуют в
качестве потенциальных катализаторов бунта внутри
большинства, к которому они принадлежат по своему
классовому происхождению. В этом смысле боевая
интеллигенция действительно оторвалась от буржуазии, а
население гетто — от организованного рабочего класса. Но
это отнюдь не означает, что они мыслят и действуют
внутри вакуума. Их сознание и их цели делают их
представителями истинных общих интересов угнетенных»
Маркузе оговаривается, что одна только
интеллигенция, одна только молодежь, одно только население,
гетто или все они вместе не в состоянии взорвать общество.
Они — «авангард», «катализатор», «детонатор»
(термин, впервые предложенный Сартром и принятый
Маркузе), они — силы концентрации оппозиции, они
обладают относительной самостоятельностью, и притом как
в идеологическом, так и в политическом плане. Но без
«материи» — рабочего класса — они бессильны. «Меня
постоянно спрашивали, считаю ли я, что студенческое
движение, как таковое, представляет революционную
силу. На этот вопрос, не принимая в расчет того, что
прежде следовало бы спросить: а что такое
революционная сила, я бы ответил отрицательно. Я никогда не
говорил и не думал, что студенческое движение может
заменить пролетариат или рабочий класс как
революционную силу. Об этом вообще не может быть и речи. Но я
убежден в том, что студенческое движение сегодня
представляет воинственное меньшинство, которое в силу
высокой сознательности и благодаря тому, что оно в
значительной мере свободно от агрессивных потребностей
капиталистического общества, способно выступить как
некая разновидность авангарда, прежде всего, конечно,
Н. Marcuse. Versuch fiber die Befreiung, S. 80.
106

0 просветительском смысле, но гакже и п политической
практике. Можно было бы сказать, что эта группа
рупор и представитель еще не артикулированных
потребностей и желаний масс...»1
Подведем некоторые итоги. Внеся корректировку в
ряд положений «Одномерного человека» относительно
революционной роли рабочего класса в условиях
развитого капиталистического общества, Маркузе
по-прежнему стоит в оппозиции, как он и сам это признает2,
к Марксову тезису о рабочем классе как реальной
оппозиционной силе капиталистического общества. Вынося
«центр» этой силы за пределы рабочего класса, Маркузе
отвергает марксистский тезис о роли партии рабочего
класса как «мозговом центре» рабочего движения и
передает эту функцию в руки «левой» буржуазной
интеллигенции, молодежи, аутсайдеров, гетто и
люмпен-пролетариев. Маркузе сводит авангардную роль этой части
оппозиции к роли детонатора внутри сил отрицания
существующего порядка вещей. «Эти детонирующие силы»
проповедуют совершенствование индивидов лишь на
основе «раскрепощения» биологическо-эстетических
потребностей и тем самым отвергают по существу роль
революционной теории. «В историческом плане мы вновь
переживаем период просвещения, предшествующий
периоду материального изменения, т. е. период воспитания,
но воспитания, переходящего в практику: в
демонстрации, столкновения и бунты»3. Но это бунт, основанный
не на теории, а на «новой чувственности», на «эстетиче-
1 «Knjizevne novine» (Beograd), 14.IX.1968.
2 «Согласно теории Маркса, оппозиция (мли, точнее,
концентрация оппозиции) внутри определенных слоев буржуазии и населения
гетто кажется столь же недопустимым отклонением, как и
подчеркивание биологических и эстетических потребностей. Это как бы
возврат к буржуазной или, еще хуже, аристократической идеологии.
Однако перенесение оппозиции (от организованного
индустриального рабочего класса к боевым меньшинствам) обусловлено в странах
высокоразвитого монополистического капитала самим внутренним
развитием общества, и теоретическое «отклонение» лишь отражает
это развитие. То, что является в качестве поверхностных феноменов,
на деле характеризует решающие тенденции, подсказывающие не
только иные перспективы изменений, но и такой переворот, который
по глубине и широте выходит далеко за пределы ожиданий
традиционной социалистической теории» (Н. Marcuse. Versuch uber die
Befreiung, S. 81).
3 H. Marcuse. Versuch uber die Befreiung, S. 83.
107

ском освобождении чувств». Пощечина общественному
вкусу провозглашается политической пощечиной всему
современному порядку.
2. Пролетариат
или интеллигенция?
Несомненно, что острую постановку вопроса о роли
интеллигенции в развитом капиталистическом обществе,
об изменении ее социального статуса, о динамике
отношений интеллигенция — рабочий класс можно было бы
при прочих равных условиях записать в актив
«социального критика».
Вопрос о самостоятельной роли интеллигенции в
связи с «пересмотром» Марксова учения о пролетариате
был в буржуазной социологии 50—60-х годов
рассмотрен, в частности, Р. Ароном и Р. Миллсом. В книге
«Опиум интеллигенции», опубликованной в 1955 г., Арон
прямо утверждает: «Революции XX века не являются
пролетарскими, они задуманы и осуществлены
интеллигентами. Они ниспровергают традиционную власть, не
отвечающую представлениям века техники. Пророки
воображали, что капитализм приведет к революции,
подобной той, которая потрясла Францию в конце XVIII
века. Ничего подобного не произошло. Напротив, там, где
правящие классы не смогли или не захотели обновиться
достаточно быстро, недовольство буржуазии, нетерпение
интеллигенции, тысячелетние чаяния крестьян привели
к взрыву»
О радикально-революционной роли интеллигенции
говорит и Р. Миллс. Осенью 1960 г. в письме к
английским «новым левым» Миллс писал: «...я изучаю, вот уже
в течение ряда лет, культурный аппарат общества —
интеллигенцию— в качестве возможной, ближайшей,
радикальной движущей силы развития... Кто все больше
возмущается тем, что Маркс назвал «всей старой
мерзостью»? Кто именно и мыслит, и действует радикально?
Во всем мире — и внутри обоих блоков и вне их — ответ
будет одинаков — это молодая интеллигенция... Вот
почему мы должны начать изучать эти новые поколения
интеллигентов во всем мире как настоящие живые дви-
' R. Aron. L'opium des intellectuelles. Paris, 1955, p. 321—322.
108

жущис силы развития. Забудьте марксизм XIX века за
исключением тех случаев, когда он вам действительно
нужен; но перечитайте Ленина (и повнимательней), а
также Розу Люксембург» К
Маркузе чужд элитарный аристократизм Арона. Но
принципиальные установки па интеллигенцию, хотя они
исходят из его концепции «одномерности», мало чем
отличаются от установок и постулатов Арона и Миллса.
В чем состоит реальное изменение положения
интеллигенции в современном буржуазном обществе,
определяющее ее способность выступать не только в качестве
носителя научноги знания и революционного сознания,
но и в качестве относительно революционной силы?
Прежде всего в изменении ее материального бытия,
ее места в социальной структуре буржуазного общества,
ведущем к постепенной утрате интеллигенцией (в плане
ее реального социального статута — подчеркиваем это)
некогда действительно присущей ей маргинальности.
Функционируя в рамках домонополистического
капиталистического общества, интеллигенция как один из
элементов «средних классов» оставалась в массе своей не
втянутой в систему капиталистических отношений, т. е.
«маргинальной» по отношению к пролетариату и
крупной буржуазии социальной группой. Это состояние и
было, собственно, зафиксировано Марксом в категории
«непроизводительного труда». Непроизводительность
труда интеллигенции вовсе не была обусловлена
содержанием, предметом интеллигентного труда, но лишь его
невключенностью в систему капиталистических
отношений. Маркс подчеркивал (особенно в «Теориях
прибавочной стоимости»), что «производительный труд» — это
такая характеристика труда, которая непосредственно
не имеет абсолютно ничего общего с определенным
содержанием труда, с его особой полезностью или со
специфической потребительной стоимостью, в которой он
выражается.
«Один и тот же вид труда может быть как
производительным, так и непроизводительным»2. Интеллигент
традиционного капиталистического общества был «сво-
• С. W. Mills. Letter to the New Left. — «Ne\v Left Review*
(London), 1960, September — October, N 5.
2 К. Маркс и Ф. Энгельс Соч, т. 26, ч. I, стр. 410.
109

бодным художником», продававшим не свою рабочую
силу, как пролетарий, а лишь продукты своего труда, в
которых он выражал собственную натуру. «...Мильто'н
написавший «Потерянный рай» и получивший за него
5 ф. ст создавал «Потерянный рай» с той же
необходимостью, с какой шелковичный червь производит шелк.
Это было действенное проявление его натуры» х. «А лейп-
цигский литератор-пролетарий, фабрикующий по указке
своего издателя те или иные книги (например,
руководства по политической экономии), является
производительным работником, так как его производство с
самого начала подчинено капиталу и совершается только
для увеличения стоимости этого капитала»2. Но для
традиционного капиталистического общества типичной
фигурой был интеллигент типа Мильтона, а не типа
лейпцигского рабочего-пролетария. «В большинстве
случаев, — подчеркивает Маркс, касаясь художественного
и научного творчества, — здесь дело ограничивается
переходной к капиталистическому производству формой,
заключающейся в том, что люди, занятые различными
видами научного и художественного производства,
ремесленники или же мастера своего дела, работают на
совокупный торговый капитал книготорговцев, —
отношение, не имеющее ничего общего с капиталистическим
способом производства в собственном смысле слова и
еще не подчиненное ему даже формально. То
обстоятельство, что именно в этих переходных формах
эксплуатация труда достигает наивысшей степени, нисколько не
меняет существа дела»3. Та скрытая форма
эксплуатации, которой подвергался «свободный художник»,
скрывала от него самого действительное противоречие между
его положением «свободного художника» и
несвободного, эксплуатируемого члена буржуазного общества. В
результате разрыв между состоянием сознания и
бытием интеллигента не достигал и не мог достичь такого
критического уровня, который бы позволил массе
работников умственного интеллигентского труда вместе с
рабочим классом подняться против существующего
социального порядка.
1 К. Маркс и Ф Энгельс. Соч., т. 26, ч. I, стр. 410.
2 Там же.
3 Там же, стр. 420.
ПО

Маркузе, рассуждая о маргинальном положении
интеллигенции, исходит из априорной революционности
разума, а не из действительного изменения социального
бытия интеллигента. Он мыслит категориями xix в.
Между тем в современных условиях социальное бытие
интеллигенции существенно изменилось. «Свободный
художник», «вольно парящий над обществом»,
становится анахронизмом. Капиталистические отношения теперь
распространяются и на те сферы, где раньше
господствовали «переходные к капиталистическому производству
формы». Интеллигенция, как некогда более или менее
единая социальная группа, теперь уже практически не
существует (в развитом капиталистическом обществе) и
не может быть безоговорочно отнесена к «средним
слоям», которые служат «верхним десяти тысячам». С
точки зрения своего социального бытия интеллигенция
проявляет тенденцию ко все большей дифференциации:
одна ее часть вливается в ряды буржуазии или
непосредственно примыкает к ней; другая — значительно большая
по объему — вовлекается непосредственно в сферу
производства прибавочной стоимости, и ее труд становится
производительным, близким к труду промышленного
рабочего. Это относится как к «традиционной»
интеллигенции, труд которой постепенно становится
подчиненным капиталу, так и к той интеллигенции, труд которой
не только создает прибавочную стоимость, но
вместе с тем в условиях идеологического
манипулирования выступает как необходимая предпосылка
производства прибавочной стоимости пролетариатом. В этой
ситуации интеллигент, занятый производительным трудом,
объективно с точки зрения своего социального бытия
становится «пролетарием умственного труда», как
говорил П. Лафарг, новым «органическим» отрядом
рабочего класса, труд которого приобретает типично
пролетарский, а именно частичный, «конвейерный» характер.
Вместе с тем «бытийное» сближение интеллигента,
вовлеченного в процесс производства капитала, с
пролетариатом еще не находит адекватного отражения в
сознании основной массы интеллигенции. Лишенная своего
единого группового социального статуса, размываемая
как единое целое и «разбрасываемая» капитализмом
по различным более крупным социальным группам,
интеллигенция в значительной своей части (как та, кото-

рая по своему объективному бытию непосредственно
примыкает к буржуазии, так и га, которая вливается в
ряды пролетариата или примыкает к нему) продолжает
мыслить категориями единого группового и с этой точки
зрения действительно маргинального сознания. Это обус
ловливаст существование разрыва между реальным
социальным бытием пролетаризированной интеллигенции,
приближающим ее к рабочему классу, и состоянием ее
сознания, отдаляющим ее от рабочего класса.
Водном из наиболее обстоятельных «теоретических»
интервью, данном в конце 1968 г., Маркузе
недвусмысленно высказался против тезиса, согласно которому «в
среде технической интеллигенции нарождается новый
рабочий класс, который представляет собой стержень
революции». «Я думаю, — заявил при этом Маркузе, — что
такая точка зрения по меньшей мере преждевременна.
Верно, чю во Франции из этого слоя технической
интеллигенции вышли в мае и июне, наверное, самые
воинственные группы. Однако верно и то, что в США,
например, эта группа технической интеллигенции принадлежит
к хорошо оплачиваемому, в значительной степени
интегрированному и довольному своим положением
общественному слою, сознание которого насквозь является
классовым сознанием собственников с очень небольшим oi-
печатком революционности. Поэтому в данном вопросе
мы должны быть в высшей степени осторожными»1.
Маркузе, разумеется, прав, призывая к осторожности
при попытках отождествления интеллигенции с рабочим
классом. Однако он при этом не замечает, что в
современных условиях происходит процесс поляризации, т. е.
расслоения некогда более или менее единой группы на
отдельные слои. Маркузе односторонен, ибо он не видит
в сближении различных групп интеллигенции с
основными классами общества внутренне противоречивого
процесса, обусловленного разрывом между групповым
сознанием и социальным бытием.
Но именно этот разрыв обусловливает
противоречивость социального поведения и характер социальной
роли этой части интеллигенции. Сближаясь по своему
социальному бытию с рабочим классом, т. е. подпадая под
непосредственную власть капитала, пролетарии умствен-
1 «Knjizevne novine» (Beograd), 14.IX.19G8.
112

ного труда выступают против капиталистической
системы, которая лишает их традиционного статута, а вместе
с ним и тех привилегий, которыми располагала она как
группа, связанная с «переходной к капиталистическому
производству формой». В ее сознании «отрицание
условий пролетарского существования», пользуясь
выражением Сартра, связано не столько с отрицанием условий
бытия пролетариата, как такового, сколько с отрицанием
ее собственного «нового» существования как
пролетарского. Но при этом объективно, хотят этого
пролетаризированные интеллектуалы или нет, они уже выступают
в качестве непосредственных выразителей требований
рабочего класса, которые теперь становятся их
собственными требованиями, — ситуация, вызвавшая недоумение
Сартра, разделявшего точку зрения, близкую к маркузи-
анской
Сартр, как и Маркузе, упускает из виду одно
обстоятельство. Субъективно требования интеллигенции, и в
частности студенчества, направленные на отрицание
«пролетарских условий жизни», выступают как реакция
на нежелательную для самой интеллигенции
пролетаризацию, но объективно они выходят за рамки
«интеллигентского недовольства» и представляют собой своего
рода отражение пролетарского сознания и
революционности самого рабочего класса.
Маркузе здесь противопоставляет интеллигенцию
рабочему классу, игнорируя реальную двойственность ее
роли. Но если социальная активность интеллигенции
выступает как реакция на ее пролетаризацию в условиях
буржуазного индустриального общества, то она уже не
1 Студенты и молодые рабочие, говорил Сартр, подводя первые
итоги майско-июньских событий во Франции, «не хотят больше,
чтобы их существование зависело от предмета, который они
производят, или от функции, которую они выполняют; они хотят сами
решать, что они будут производить, как они будут использовать
свою продукцию, какую роль они будут играть в обществе. Именно
студенты первыми почувствовали и сформулировали это, но,
несмотря ни на что, у них было достаточно контактов с молодыми
рабочими для того, чтобы те сказали: «А почему не мы? Если эти люди
отвергают жизнь, которую им устроили, то почему мы не отвергаем
свою жизнь?» У меня создалось чувство, что это отклонение
молодежью пролетарских условий жизни было самым важным
новшеством во всем том, что происходило в мае» (cNouvelle Observateur*,
24. VI. 1968).
5 Зак. 1182
113

отрицает, а, напротив, подтверждает тезис о
пролетариате как революционном классе, как субъекте
исторического процесса, разумеется, с учетом реального факта
изменения структуры самого пролетариата и механизма
его функционирования.
Вместе с тем специфика положения интеллигенции
в системе капиталистического производствами прежде
всего разрыв между ее реальным социальным бытием и
состоянием сознания, ограничивает роль интеллигенции
как самостоятельной революционной силы,
ограничивает пролетарский характер ее требований, сужает их
классовое содержание, заставляет марксиста отказаться
от отождествления интеллигенции с рабочим классом и
рассматривать определенную ее часть лишь как пред-
пролетариат.
В еще меньшей степени обосновано
противопоставление рабочему классу студенчества как новой
социальной силы (или даже «класса»), если не заменяющей
рабочий класс, то организующей и направляющей
революционный процесс.
Очевидно, что положение учащейся молодежи в
развитых капиталистических странах заметно изменилось в
последние десятилетия: увеличился численный состав
студентов (из небольшой привилегированной
корпорации студенчество превратилось в массовый социальный
слой); демократизировался состав студенчества (если
раньше оно было представлено выходцами из
буржуазных слоев, то теперь студенчество рекрутируется
практически из всех социальных групп и классов)
Но изменились и перспективы студенчества: труд
интеллигента, окруженный ореолом свободного творчества
(перспектива, на которую «буржуазный университет» по
традиции ориентирует большинство своих
воспитанников), в связи с научно-технической революцией утратил
свой творческий, независимый характер и обнаружил
явную тенденцию к превращению в разновидность
индустриального труда; студенчество утратило некогда до-
1 «В двадцати индустриально развитых капиталистических
странах Западной Европы, Северной Америки и Океании общая
численность студентов с 1950 г. по 1964 г. возросла с 3159 тыс. ч°
7 047 тыс. человек...» (Г. Дилигенский, М. Новинская. Студенчество
Запада и антимонополистическая борьба. — «Мировая экономика и
международные отношения», 1969, № 2. стр. 81).
114

вольно прочную связь с буржуазными слоями, из
которых оно рекрутировалось и которые оно пополняло
теперь молодежь после завершения образования пополняет
в той или иной мере все классы и слои, причем
определенная ее часть вливается в ряды безработных.
Таким образом, реальным становится конфликт
между иллюзорными «ожиданиями» студенчества,
формирующимися по старым, ныне уже фиктивным,
стереотипам, и действительной перспективой, которая может
стать уделом почти каждого из студентов. Этот разрыв
и выступает в качестве одной из движущих сил
«революционного бунта» учащейся молодежи. Обладая
колоссальной взрывной силой, он, однако, сплачивает
студенчество прежде всего на базе идеологического и
политического отрицания реальности и перспектив,
открываемых перед ним развитым капиталистическим обществом.
Но общность бытия, фиксируемая социальной категорией
студенчества, охватывает лишь кратковременный период
бытия каждого поколения. После окончания
университета происходит социальное расслоение студенчества,
поэтому оно не может иметь собственных стратегических
интересов, которые позволили бы ему, ориентируясь
именно на эти интересы и исходя из них, выработать
позитивную 'Программу, отражающую реальные
потребности общественного прогресса, которые как потребности,
связанные в конечном счете с производством
материальной и духовной жизни общества, вырабатываются и
воспроизводятся классами, занятыми в сфере производства.
И если программы, претендующие на всеобщность, все-
таки выдвигаются студенческими идеологами, то как
таковые они реальны лишь постольку, поскольку отражают
реальные интересы и потребности классов, в
деятельности которых воплощен господствующий в данном
обществе способ производства. С этой точки зрения,
значительная часть студенчества может выступать как
потенциальный 'политический союзник пролетариата и как одна из
социальных сил, либо несущих революционное сознание
в ряды рабочего класса, либо стимулирующих идеологов
пролетариата, его партии к новым теоретическим
поискам. В этом отношении левое студенчество в
капиталистических странах сближается с левой частью
интеллигенции.
Выступая на современном этапе общественного раз-
5»
115

вития госмонополистического капитализма как
относительно самостоятельная революционная сила,
пролетаризирующаяся интеллигенция, по крайней мере
определенная ее часть, не утрачивает своей традиционной, а
именно просветительской, функции. Она продолжает
выступать как социальная сила, разрабатывающая
революционную идеологию, внедряющая вместе с партией
революционное сознание в голову рабочего класса и тем
самым способствующая устранению разрыва между
бытием и сознанием рабочего класса. Но эту роль может
играть только та часть интеллигенции, которая встает
на позиции рабочего класса, овладевает идеологией
марксизма-ленинизма. Интеллигенция, таким образом,
должна, как и раньше, стремиться «подвести» рабочий
класс и народные массы к осознанию необходимости
революционных преобразований.
Анализируя опыт международного рабочего
движения, Ленин отмечал, что рабочий класс как таковой не
в состоянии выработать революционного сознания, оно
должно быть привнесено извне интеллигенцией. «Все,
кто толкует о «переоценке идеологии», о преувеличении
роли сознательного элемента и т. п., воображают, что
чисто рабочее движение само по себе может выработать
и выработает себе самостоятельную идеологию, лишь бы
только рабочие «вырвали из рук руководителей свою
судьбу». Но это глубокая ошибка... О самостоятельной,
самими рабочими массами в самом ходе их движения
вырабатываемой идеологии не может быть и речи...»1
Ленин поясняет, что «это не значит, конечно, что
рабочие не участвуют в этой выработке. Но они участвуют не
в качестве рабочих, а в качестве теоретиков социализма,
в качестве Прудонов и Вейтлингов, участвуют, другими
словами, лишь тогда и постольку, поскольку им в
большей или меньшей степени удается овладевать знанием
своего века и двигать вперед это знание. А чтобы
рабочим чаще удавалось это, для этого необходимо как
можно больше заботиться о повышении уровня
сознательности рабочих вообще...»2.
Это положение остается справедливым и для нашего
времени, тем более что в современных условиях, как это
1 В. II. Ленин Поли. собр. соч., т. 6, стр. 38—39.
2 Там же, стр. 39, примечание.
116

показывает и Маркузе, капитализм воздействует на
рабочего не только с помощью рычагов объективных
экономических законов, но и непосредственно манипулируя
его сознанием. Новое заключается в том, что
революционное сознание привносится в ряды рабочего класса
теперь уже не только извне, но и изнутри той интеллиген
цией, которая вливается в ряды рабочего класса.
Однако вести успешную работу среди пролетариата эта
интеллигенция может, только будучи организованной
марксистско-ленинской партией рабочего класса.
В «Очерке об освобождении» Маркузе по-прежнему
резко отрицательно оценивает роль
марксистско-ленинской партии как авангарда рабочего класса.
«Традиционная роль марксистско-ленинской партии состояла в
том, чтобы готовить почву для этого развития (речь
идет о развитии радикального политического сознания у
масс. — Авт.). Стабилизирующая и интегрирующая
сила высокоразвитого капитализма и потребности
«мирного сосуществования» заставили эту партию «парла-
менгаризироваться», стать составной частью
буржуазно-демократического процесса и сконцентрировать свое
внимание на экономических требованиях. Этим она
скорее препятствует, нежели содействует, выработке
радикального политического сознания. Всюду, где это
сознание прорывало препоны партийного и профсоюзного
аппарата, это происходило под влиянием «внешних» сил,
главным образом интеллигенции. Аппарат
присоединялся лишь тогда, когда движение приобретало размах, и
для того, чтобы вернуть себе контроль над ним»1.
Маркузе трактует роль марксистско-ленинской
партии в развитом капиталистическом обществе на
анархистский манер, видя показатель ее революционности,
радикальности в безоговорочной поддержке любого
антикапиталистического, антимонополистического
движения. Если партия не поддерживает леворадикальных
начинаний, значит она «парламентаризована»,
консервативна, даже контрреволюционна.
Справедливо при этом возразить. Не сыграет ли
партия, полностью поддерживающая леворадикальные
движения, на руку госмонополистической буржуазии,
готовой воспользоваться любым предлогом для того, чтобы
1 И. Marcuse. Versuch uber die Befreiung, S. 84.
117

перейти от репрессивной терпимости к открытым
репрессиям, способным нанести чувствительный удар по партии
и надолго отодвинуть момент реального захвата власти?
Буржуазная критика обрушилась на
Коммунистическую партию Франции, обвиняя ее в «соглашательстве»,
в «пассивности» во время майских событий 1968 г. Но
КПФ стояла перед типичной для многих развитых
капиталистических стран альтернативой: или призрачная
возможность организованной революции, или вполне
реальная возможность бесперспективной гражданской
войны. «Мы, — говорил, отвечая на подобные обвинения,
французский марксист Р. Андрие, — не хотели
возникновения гражданской войны, которая привела бы (мы
сделали такой вывод) к военной диктатуре и
которая— после репрессий, гораздо худших, чем во времена
Парижской коммуны, — возможно, отбросила бы
рабочее движение Франции на 20, а то и 30 лет назад.
Я не боюсь заявить и повторять, что наша позиция
была исключительно мудрой, так как, вы же понимаете,
студенчество не представляет собой революционной
организации с четкой структурой. Это, если хотите,
туманность; завтра могут возникнуть новые организации, в то
время как рабочее движение существует постоянно,
имеет свой, как говорят, аппарат руководителей,
пользующихся доверием рабочих. И если бы все это было
уничтожено, то вполне очевидно, что была бы
уничтожена возможность строительства социализма во
Франции или, во всяком случае, оно было бы задержано на
2—3 поколения»
Легальная коммунистическая партия в условиях
развитой капиталистической страны столь же
«интегрирована» в противоречивую политическую организацию
общества, в общественную надстройку, сколь и рабочий
класс «интегрирован» в капиталистический базис (одно
связано с другим), и как партия социальной оппозиции
она не может не вступать в «игру» с политическими
силами буржуазии (как пролетариат не может не быть
вовлеченным в «игру» с капиталом). При этом она
использует самые различные, в том числе и
«парламентские» рычаги, равно как и весь технический и
социально-психологический арсенал, всю совокупность средств
1 «Nouvellc Obsorvateuf». 22.IX.19G8.
118

массовой коммуникации, которыми пользуются «партии
порядка».
Загипнотизированный чисто внешней схожестью
социального поведения партий-антагонистов, Маркузе не
замечает противоречия между общностью используемых
ими средств, с одной стороны, и принципиальным
различием конечных целей, на достижение которых
направляются эти средства,— с другой. В условиях
существования буржуазной демократии партии пролетариата не
могут приблизить момент ликвидации класса буржуазии
со всеми ее целями иначе, как пользуясь и
«буржуазными» средствами; к этому помимо всего прочего их
вынуждают и сложившиеся в массовом сознании
социально-психологические стереотипы, с которыми нельзя не
считаться, если партия не хочет превратиться в
корпоративный клуб. Да и сами средства, которые фиксируются
обыденным сознанием как «буржуазные», приобретают
в современных условиях внутренне противоречивый
характер: тот же буржуазный парламент как одно из
«средств» борьбы пролетариата против буржуазии
следует рассматривать как механизм, структура (каковая
может быть использована победившим пролетариатом)
и функции (какие парламент призван исполнять в
буржуазном государстве) которого образуют внутреннее
противоречие. Конечно, «средства», используемые
вступившим в «игру» с буржуазией пролетариатом, в целом
приходят в той или иной мере в противоречие с
конечными «целями», которые он преследует. Но прийти к
разрешению этого противоречия в революции пролетариат
не может иначе, как опираясь в адекватной мере на эти
средства.
Отрицая революционную роль марксистско-ленинской
партии, Маркузе видит в радикальной молодежи, в
антимонополистически настроенной интеллигенции силу,
приходящую на смену партии как авангарда класса,
революционных масс, а сам «бунт» молодежи и
интеллигенции рассматривает чуть ли не как аналогичный подвигу
коммунаров, которые, по образному выражению
Маркса, «штурмовали небо», т. е. тоже «требовали
невозможного».
Отмежевываясь ог левацких преувеличений,
марксисты вместе с тем не могут отрицать присутствие в
радикальных антибуржуазных движениях позитивного рево-
119

люционного фермента, стимулирующего марксистскую
мысль, как и наличие элементов конструктивного воздей,
ствия определенной части немарксистской радикальной
интеллигенции на социалистические партии и на
пролетариат. Партия рабочего класса сильна своей связью с
массами, она направляет и организует революционные
движения трудящихся, вводя их в русло исторической
необходимости, но при этом ее собственное развитие
связано с наличием импульсов, стихийно возникающих в
массах, и идей, рождающихся в среде не только
пролетариата, но и антибуржуазно настроенной непартийной
интеллигенции. «Дело в том, — пишет член ЦК КПф
т. Лео Фигер, — что «левачество», когда оно
обеспечивает себе в определенный период в определенной среде
некоторое влияние, обязательно отражает реальную
проблему, стремление, которое рождается и развивается.
Задача революционного рабочего движения — выявить
эту проблему, своевременно дать ответы, которых она
требует, сделать из этого выводы для формулировки
лозунгов, выработки методов борьбы» К
3. „Развитые общества"
и .третий мир"
Одной из характерных особенностей последних работ
Маркузе является заметный рост его интереса к странам
Азии, Африки и Латинской Америки, или, оперируя
принятым им и широко распространенным термином, к
«третьему миру». Дело не только в том, что работы и
выступления «критического философа», появившиеся
после «Одномерного человека», носят ярко выраженный
политический характер, но и в том, что «третий мир» —
один из самых «горячих» районов. Именно поэтому
«взрывчатая сила» динамики «манипулирования
противоречиями современного капитализма» «проявляется
ныне в эскалации войны во Вьетнаме и в экспансии
американского капитала в Европу, Южную Америку и
Азию»2. Интерес Маркузе к этому региону определяется
более глубокими причинами, непосредственно
связанными с его теоретической концепцией.
1 «France Nouvelle», 12.VI.1968.
2 И. Marcuse. The Question of Revolution. — «New Left Review*
(London), 1967, September — October, N 45.
120

«Третий мир» выступает в качестве поставщика
многочисленных теорий «революционного» и национально-
освободительного движения, в том числе и
леворадикальных теорий, поразительным образом
перекликающихся с теорией самого Маркузе. Это, конечно, не
могло не привлечь внимание философа, что, кстати говоря,
прекрасно было понято европейскими и американскими
«новыми левыми», объединившими в одной формуле
Маркса, Маркузе и Мао Цзэ-дуна. Как и теория
Маркузе, афро-азиатские леворадикальные теории построены
на отрицании «развитого общества», как
противоречащего идеалам гуманизма и социализма, на отрицании
руководящей роли рабочего класса в мировом революционном
процессе нашего времени, на критическом отношении к
науке и технике и возведении в культ экономической сла-
боразвитости. Как и теория Маркузе, афро-азиатские
леворадикальные теории делают ставку на молодежь и
аутсайдеров, прежде всего на деклассированные
элементы как наиболее «активную» и «бескомпромиссную»
революционную силу. Как и теория Маркузе, они
отрицают принципиальное различие между .развитыми
капиталистическими и социалистическими странами,
объединяя их под одной крышей «развитого индустриального
общества» или «богатых наций», «наций-буржуа»,
противостоящих «бедным нациям», «нациям-пролетариям».
И не имеет никакого значения то, что устами Маркузе
говорит человек, «уставший» от «цивилизации», а
устами афро-азиатских леворадикальных идеологов —
люди, уставшие от ожидания «цивилизации», т. е. того
момента, когда их страны могли бы приблизиться по
уровню производства и потребления к развитым
капиталистическим и социалистическим странам. Крайности
сходятся в своем отрицании развития, в неприятии
реальной действительности, как охлаждающей
революционный пыл людей, которым грозит безразличие сытого
самодовольства или «вечной» нищеты.
Маркузианство и афро-азиатский левый радикализм
питают друг друга и, по-видимому, воздействуют друг
на друга если не в плане прямого теоретического
влияния, то во всяком случае в плане подготовки
общественного мнения для восприятия леворадикального
теоретизирования. Как метко замечает Л. Коллетти, маркузиан-
ская критика так называемого общества массового
121

потребления, развитая в «Одномерном человеке»,
появилась в Европе после провозглашения на другом конце
света известной теории об «окружении мирового города
мировой деревней». Эта критика постепенно
ассимилировалась и переплелась с постановкой вопроса об
империализме и о роли крестьянских и других
непролетарских масс в революционном процессе1.
Другим важным моментом, определившим
пристальное внимание Маркузе к Азии, Африке и Латинской
Америке, стали социально-политические движения,
развернувшиеся в этих регионах, движения, в которых
европейский философ увидел реальное воплощение тех
идеальных моделей, которые были им провозглашены и в
которых он заметил силу, способную привести к
построению обществ, отличающихся от ныне существующих,
как в системе социализма, так и в системе капитализма.
И наконец, обращение к «третьему миру»
понадобилось Маркузе для того, чтобы глубже уяснить процессы,
происходящие в недрах самого развитого
капиталистического общества, и выявить пути революционного
преобразования последнего, уяснить ход развития мирового
революционного процесса, который невозможно понять,
игнорируя социальное развитие стран, освободившихся
от политического гнета колониализма и вставших на
путь самостоятельного развития. Иными словами, здесь
мы видим у Маркузе попытку рассматривать различные
регионы мира как взаимосвязанное и
взаимообусловленное целое, выступающее предпосылкой разработки
мировой революционной стратегии.
Сам по себе такой системный подход можно записать
в актив «критического философа», поскольку понимание
характера и перспектив революции в развитых
капиталистических странах возможно только на основе
рассмотрения американо-европейского рабочего движения
как одного из потоков мирового революционного
процесса, взаимодействующего с другими его потоками, в
том числе и с национально-освободительным движением,
которым охвачен «третий мир». Однако сам системный
подход еще не определяет правильности трактовки
мирового революционного процесса.
1 L. Colletti. Un deplorevole equivoco. — «Cultura e Societa»,
7.VH.19H8, p. 12.
122

Марксистские критики Маркузе справедливо относят
в его актив и тот факт, что «вопреки многим другим
леворадикальным идеологам, которые считают, что центр
борьбы против капитализма переместился в «третий
мир», он выступает против существующей «очень
сильной тенденции рассматривать
национально-освободительное движение в качестве главной, если не
единственной, революционной силы современности»» Марку-
зианская концепция мировой революции представляет
собой экстраполяцию его концепции революции в рамках
«развитого общества». Точно так же, как в
индустриальном капиталистическом обществе аутсайдеры
оказываются наиболее динамичной революционной силой,
пробуждающей рабочий класс к активным действиям, так
и «третий мир», по мнению Маркузе, этот аутсайдер в
мировом масштабе, выступает в качестве наиболее
динамичной революционной силы мира. «Если в
экономически развитых странах с постоянно растущим уровнем
жизни идея свободы, вдохновлявшая всех
революционеров и все революции, приглушена, то там, где угнетенные
восстают против системы (т. е. системы существующих
отношений. — Авт.), эта идея особенно остро
воспринимается и широко распространена. Здесь наряду с
революционным представлением о свободе имеется
необходимость борьбы за само существование во Вьетнаме,
как и в трущобах и гетто богатых стран»2. Борьба
«третьего мира» оказывает непосредственное воздействие
на ход революционных изменений в развитых
капиталистических странах: «...благодаря эволюции
империализма развитие в «третьем мире» имеет отношение к
динамике «первого мира» (т. е. развитых капиталистических
стран. — Авт.), а силы изменения в «третьем мире» не
являются чем-то посторонним для «первого мира»,
«внешний пролетариат» является основным фактором
потенциальных изменений в рамках владений
корпоративного капитализма»3.
Но точно так же, как аутсайдеры развитого общест-
1 В. Чепраков О социально-экономической концепции Герберта
Маркузе. — «Мировая экономика и международные отношения»,
1969. № 4. стр. 95.
2 Н. Marcuse. The Question of Revolution. — «Ne\v Left Review*
(London), 1969, September — October, N 45.
3 H. Marcuse. An Essay on Liberation. Boston, 1969, p. 80.
123

ва не обладают достаточной потенцией для того, чтобы
самостоятельно «взорвать» систему, так и «третий мир»
не может самостоятельно осуществить мировую
революцию и «освободить» развитые капиталистические
общества от гнета капитала, ибо его собственное освобождение
зависит от внутреннего развития «первого мира».
Маркузе утверждает, что «предпосылки для освобождения
и развития «третьего мира» должны возникнуть в
развитых капиталистических странах. Только внутреннее
ослабление сверхвласти может в конечном счете
остановить финансирование и оснащение сил подавления в
отсталых странах. Фронты национального освобождения
угрожают жизненным границам империализма; они
служат не только материальным, но и идеологическим
катализатором изменений. Кубинская революция и Вьет-
конг показали: это может быть сделано; есть мораль,
гуманность, воля и вера, которые могут оказать
сопротивление и отпугнуть гигантскую техническую и
экономическую силу капиталистической экспансии». Маркузе
не может обойти молчанием ту роль, которую сыграла
героическая борьба вьетнамского народа против
американской агрессии в активизации леворадикального
движения на Западе. «Однако, — оговаривается Маркузе, —
сила примера и идеологическая мощь внешней
революции может принести 'плоды только в том случае, если
внутренняя структура и сплоченность капиталистической
системы начнут распадаться. Цепь эксплуатации должна
быть разорвана в ее наиболее сильном звене»1.
Необходимо, таким образом, взаимодействие между
«третьим миром» и «первым миром», чтобы процесс
освобождения от гнета, агрессии и эксплуатации пришел
к своему завершению, причем решающая роль в этом
процессе в конечном счете остается за развитыми
странами. Однако эта — сама по себе верная посылка — еще
не делает верной маркузианскую концепцию мировой
революции, тем более что и сам тезис о взаимодействии
«первого» и «третьего» миров толкуется Маркузе с
неверных позиций.
Маркузе не видит связи между
национально-освободительным движением в странах Азии, Африки и
Латинской Америки, с одной стороны, и рабочим движением в
1 Н. Marcuse. An Essay on Liberation, p. 81—82.
124

развитых капиталистических странах —с другой. Ибо
последнее, согласно его концепции, если и сохранило
еще свой революционный потенциал, то во всяком
случае перестало быть актуальной революционной силой,
дезинтегрирующей «внутреннюю структуру и
сплоченность» капиталистических стран, а стало быть, и
создающей те самые «предпосылки» для освобождения и
развития «третьего мира», о которых говорит Маркузе. Но
национально-освободительное движение началось не
сегодня и не вчера. Оно имеет длительную историю,
которая была тесно связана с историей революционной
борьбы европейского пролетариата, первой решающей
победой которого явилось образование Советского
социалистического государства. Именно рабочее
революционное движение в метрополиях в конце 10-х — начале
20-х годов, когда не было ни мощного студенческого
движения, ни «бунта» интеллигенции, вызвало подъем
национально-освободительного движения в колониях и
метрополиях. Это была не только сила примера, не только
моральное воздействие. Подрывая силы собственных
угнетателей внутри метрополий, заставляя их
«переключить» органы подавления с внешнего фронта на
внутренний, европейское рабочее движение тем самым
создавало и материальные предпосылки для развития
антиколониальной борьбы сначала в Азии, а затем и в Африке.
В этом смысле национально-освободительное движение,
в руководстве которым большую роль играла
национальная буржуазия и основную массу которого составляло
крестьянство, выступало как превращенная внешняя
форма проявления революционного потенциала
европейского рабочего движения. «VI конгресс Коминтерна,—
писал в одной из своих работ прогрессивный английский
деятель Идрис Кокс, — исходил из того, что
политическая независимость может быть достигнута только тогда,
когда во главе национально-освободительного движения
будет стоять рабочий класс. В действительности же
после второй мировой войны Индия, Индонезия, Гана
завоевали политическую независимость в условиях, когда
во главе освободительного движения стояла
национальная буржуазия.
Означает ли это, что в анализе, данном VI
конгрессом, была допущена крупная ошибка? Я думаю, что нет.
Эта новая возможность завоевать политическую незави-
125

симость своей страны возникла главным образом
благодаря росту социалистического мира, представляющего
авангард рабочего класса, так что во всемирном
масштабе именно руководство рабочего класса позволило
национальной буржуазии занять эту новую позицию» *.
От позиции международного рабочего класса, от
процессов развития революционного рабочего движения внутри
развитых капиталистических стран будут зависеть и
дальнейшие судьбы «третьего мира». Во всяком случае
мы уже сегодня можем видеть, что в тех азиатских и
африканских странах, которые, избавившись от
колониального и полуколониального гнета, пошли по пути
разрыва с международным рабочим движением и его
авангардом — международным коммунистическим
движением, наступила либо социальная стагнация, либо имеют
место регрессивные движения, ставящие под угрозу
завоевания, добытые на предшествующих этапах борьбы.
Коренным пороком маркузианской концепции
мировой революции и освобождения «третьего мира» является
его игнорирование мировой социалистической системы
как авангардной силы мирового революционного
процесса. Маркузе просто «списывает» мировой социализм и
как революционную силу, действующую в направлении
всемирного революционного преобразования, и как один
из решающих факторов освободительной борьбы
«третьего мира».
Выступая с позиций теории о «нациях-буржуа» и
«нациях-пролетариях», соединенной с «рафинированной»
теорией конвергенции, Маркузе противопоставляет
«третий мир» и развитые социалистические страны во главе
с Советским Союзом, объединяя последние в один блок
со странами развитого капитализма. «Современная
международная обстановка ведет к противопоставлению
интересов «старых», стабилизированных развитых и
индустриализированных социалистических стран, с одной
стороны, и «новых», более бедных — с другой. Первые
постепенно переходят в категорию имущих;
революционный коммунизм бедных, находящихся по ту сторону их
границ, вполне может показаться им новой «революцией
снизу» и, следовательно, опасностью. Опасностью, ко-
1 «Современное освободительное движение и национальная
буржуазия». Прага, 1961, стр. 48—49.
126

нечно, не только для них, ибо наше «общество изобилия»
тоже испытывает тревогу: американская «борьба против
коммунизма» давно уже превратилась в его борьбу с
коммунизмом самых бедных» В «Очерке об
освобождении» Маркузе далее развивает эту мысль2. Он,
правда, оговаривается, что «сама динамика
империалистической экспансии ставит Советский Союз в другой
лагерь: разве эффективное сопротивление во Вьетнаме и
защита Кубы были бы возможными без советской
помощи?»3. Но тут же «критического философа» снова
начинают одолевать сомнения: хотя, говорит он, может быть,
и следует отвергнуть грубое утверждение о
преобладании «ассимиляции» интересов «советского социализма»
и капитализма над конфликтом этих интересов, «мы не
можем преуменьшать существенного различия между
последним (т. е. «советским социализмом». — Авт.) и
новыми историческими усилиями построить социализм путем
развития и создания подлинной солидарности между
руководством и освобожденными жертвами эксплуатации» \
В этих рассуждениях Маркузе в общем-то нет ничего
нового: все это уже говорилось буржуазными
идеологами задолго до него. Правда, Маркузе вносит в нее один
новый нюанс. Оказывается, «американская «борьба
против коммунизма» давно уже превратилась в его борьбу с
коммунизмом самых бедных». Если это действительно
так, если американский империализм уже прекратил
борьбу против Советского Союза и большинства других
социалистических стран, то тогда Маркузе, конечно, прав.
Однако все дело в том, что Маркузе смешивает открытую
военную агрессию, которую Соединенные Штаты
осуществляют не только в отношении некоторых
развивающихся стран, но и в некоторых странах социализма, и
всестороннюю, многообразную, повседневную, но в
основном скрытую борьбу (поскольку открытая борьба
грозит самому его существованию), которую
международный империализм во главе с Соединенными
Штатами ведет против Советского Союза и других стран
мировой социалистической системы. Маркузе спекулиру-
1 Н. Marcuse. The Question of Revolution. — «New Left Review*
(London), 1967, September — October, N 45.
2 H. Marcuse. An Essay on Liberation, p. 85.
3 Там же.
4 Там же, стр. 85—86,
127

ет на том реальном факте, что мировая
социалистическая система развивается неравномерно (ибо
неравномерно развивается капитализм, в недрах которого
вызревают предпосылки социализма), а эта
неравномерность неизбежно порождает и различие форм борьбы,
которую социалистические страны ведут против
мирового капитализма. Различие форм социализма в этих
странах и известные противоречия, возникающие между
социалистическими странами, — явление, присущее
всякому развивающемуся социальному организму. Но
«социальный критик» явно недооценивает
интегрирующую силу общности социальных отношений и
институтов (если они, конечно, не подверглись коренной
деформации), существующих во всех социалистических
странах независимо от их «богатства» и «бедности», и
переоценивает «имущественную» характеристику.
«Имущественный» базис, игравший решающую роль в
условиях существования локальных государственных
образований и недостаточного развития всесторонних связей
между отдельными районами мира, конечно, еще и
теперь играет определенную роль, накладывая отпечаток
на формы и темпы построения социализма в различных
странах, и может выступать как один из факторов
межсоциалистических противоречий. Но в принципе он не
может «нейтрализовать» или коренным образом
деформировать характер общественных отношений и
институтов. Материально-техническое единение
социалистического мира, усиление связей, политическая интеграция,
идейная общность создают возможность «компенсации»
отсутствующих в той или иной конкретной стране
материальных и идеологических факторов социального
прогресса благодаря их наличию в других районах системы
и интернациональному обмену услугами, в организации
которого определяющая роль принадлежит уже
характеру общественных отношений, или, точнее, целевой
направленности социальных институтов, организующих эти
отношения.
Вся история национально-освободительного
движения в последние полвека, как и вся история мирового
социализма, неразрывно связана с деятельностью первого
социалистического государства, которое своей помощью,
как, впрочем, и фактом своего существования,
способствовало победе народов колоний и полуколоний, служило
128

гарантом самого их существования как самостоятельных
и независимых государств. Но успешное выполнение
всех этих функций Советским социалистическим rorvnan-
ством неизбежно связано с его вступлением в «игру»
как сказал бы Маркузе, с мировым капитализмом (как
функционирование и подготовка победы рабочего
класса развитых капиталистических стран связаны с его
вступлением в «игру» с национальным капиталом),
которое «освобождает» другие социалистические страны от
этой необходимости.
С этих же позиций следует оценивать и возможность
становления и развития в некоторых странах,
вступивших на социалистический путь развития, более
«демократических» и более «народных» по сравнению с
существующими форм организации общественных отношений
и функционирования общественных институтов. Маркузе
хочет представить дело таким образом, будто с точки
зрения стран — пионеров социализма такое развитие
должно выглядеть чуть ли не подрывом социализма (и
собственного престижа), а значит, непременно вызывать
ревнивое противодействие, в котором они готовы
объединиться с силами мирового капитализма. Но так
рассуждать может либо догматик, давно порвавший с
марксизмом, либо позитивист, для которого социализм есть
чистая «данность». Марксизм, напротив, требует
рассматривать социализм не как внеисторический абстрактный
идеал, не как статическое состояние, но как
прогрессивный процесс, связанный с расширением сферы
свободы для вновь включающихся в этот процесс сил.
Именно на эту сторону развития мирового социализма
обращали свое внимание классики марксизма и в частности
В. И. Ленин в своей работе «Детская болезнь «левизны»
в коммунизме».
Такова объективная диалектика мирового
исторического процесса, находящая свое отражение во
внешнеполитическом курсе социалистических государств.
Маркузе объявляет себя сторонником стран
«третьего мира», болеющим за их будущее. Но, ставя знак
равенства между развитыми социалистическими странами,
выступающими словом и делом в поддержку молодых
развивающихся государств, и развитыми
капиталистическими странами, проводящими неоколониалистскую
политику и сдерживающими прогрессивное развитие
129

стран Азии, Африки и Латинской Америки, критический
философ — хочет он того или нет — объективно
способствует политической дезориентации «третьего мира».
Если развитые страны независимо от характера господ,
ствующих в них общественных отношений объединены
общим интересом подавления «новых» государств, то
последние должны, игнорируя всякое различие между
социализмом и капитализмом, не только отвергнуть
социалистическую «модель» собственного развития, но и
осуществлять в отношении развитых капиталистических и
социалистических стран единый политический курс,
рассматривать их как качественно однотипных партнеров в
той «игре», в которую они вынуждены вступать с ними по
воле исторической необходимости. Результатом такого
курса может быть только ослабление сил национально-
освободительного и социалистического движения, а
значит, и стабилизация антисоциалистических,
антидемократических сил в рамках самого развитого
капиталистического общества. Круг замыкается, и «социальному
критику» не остается при этом ничего другого, как с вершин
собственной «мудрости» созерцать стабилизацию сил, в
бессилии им проклинаемых.
4. .Воображение
у власти"
Среди множества лозунгов, провозглашавшихся в мае
1968 г. французскими леворадикалами на бесчисленных
митингах и испещрявших стены парижских домов,
можно было увидеть два характерных призыва:
«Воображение у власти» и «Будьте реалистами: требуйте
невозможного!» Трудно сказать, кто провозгласил их первым
и были ли их авторы знакомы с сочинениями Маркузе.
Но, как бы ни обстояло дело, эти лозунги точно,
лаконично выражали суть одной из кардинальных
концепций «критического философа» — концепции антиутопии,
без рассмотрения которой анализ маркузианской теории
современной революции был бы неполным.
Идея антиутопии проходит через все основные
работы Маркузе, посвященные критике «современного
общества»,— от «Эроса и цивилизации» до «Очерка об
освобождении», ибо антиутопизм для Маркузе —
синоним революционности и критичности.
130

Как полагает Маркузе, проекты социального
переустройства и соответствующие им формы массовых
движений, которые в трактовке обыденного сознания
предстают как «утопические», в условиях развитого
индустриального общества выступают как адекватное им
проявление социально-политического реализма. Развитие
производительных сил, науки, техники открывает такие
перспективы, перед лицом которых любое требование,
исходящее из «подлинных» потребностей современного
человека, способно обрести черты реальности. Отвечая
на вопрос, как он оценивает утопическую возможность,
которую выразили французские студенты своим новым
определением политического реализма: «Будьте
реалистами: требуйте невозможного!», — Маркузе дал
характерный ответ: «Этот лозунг я рассматриваю как один из
наиболее отличительных для сегодняшней оппозиции. Он
показывает, что мы больше вообще не можем говорить
о какой-либо утопии, ибо понятие утопии служит теперь
только тому, чтобы предать действительные
возможности'-или представить их как неосуществимые. Лозунг
ясно говорит о том, что на современном уровне
производительные силы, если только использовать их
рационально и в интересах свободы человека, представляют
такие возможности для счастья и свободы человека,
которые до сих пор вообще не существовали в истории»
Здесь обнаруживается вся парадоксальность марку-
зианского понимания утопии: с точки зрения нашего
«социального критика», быть подлинным реалистом можно,
только будучи «утопистом» в глазах «интегрированного»
большинства. К такому «утопизму» Маркузе и
призывает, такой «утопизм» он и рассматривает как истинный
критерий антибуржуазной революционности, как форму
радикального отрицания стабильности и всесилия
современного буржуазного общества. Этот утопизм, с его
точки зрения, есть средство разрушения сложившихся в
массовом сознании стереотипов, позволяющих
увековечивать принципы господства и подчинения. И напротив,
то, что «интегрированный» индивид считает
«реализмом», для Маркузе есть не что иное, как типичный
конформизм, апология существующего порядка вещей: ведь
1 «Knjizevne novine» (Beograd), 14.IX.1968. (курсив наш.—
Авт.).
131

«реальный», т. е. разумный, характер «современного
общества» иллюзорен, это нереальное (неразумное)
общество, иррациональное в своей рациональности,
навязывающее индивиду ложные потребности. Подлинная
свобода — за его пределами. Эта свобода,
раскрывающаяся в утопии, разумна и возможна1.
«Утопия» в «критической теории» не столько «проект»
социального переустройства, представляющегося
«интегрированному» сознанию неосуществимым в данный
момент, сколько двуединый методологический принцип:
принцип действительной революционной критики и
принцип революционно-критического действия. Оба принципа
объединяет их антипозитивистский, трансцендирующий
характер. Быть «утопистом», т. е., с точки зрения
Маркузе, подлинным реалистом, — это значит стремиться, как
он полагает, выйти в своей практике за пределы
существующего общества и реализовать те возможности,
которые содержатся в действительности. Но эти возможности
оцениваются массовым, обыденным, «интегрированным»
сознанием как «невозможность», а следовательно, и как
«утопия».
Способом же реализации «утопии» Маркузе считает
воображение, выводящее за пределы существующей
реальности, или, как он выражается, следуя за Фрейдом,
за пределы «принципа реальности»2. Воображение
всегда было революционным, пока оставалось свободным:
«В великих исторических революциях воображение
было в течение короткого периода освобождено и свободно
в проектировании новой общественной морали и новых
институтов свободы; затем оно приносилось в жертву
требованиям эффективного разума»3. Так и теперь.
Манипуляторы, формирующие «счастливое сознание»,
стремятся убить способность к воображению, вернее,
направить его по такому руслу, которое бы не дало ему
возможности вырваться за пределы ложных потребностей.
«Порядок и организация классового общества, которое
сформировало чувственность и разум человека,
сформировало и свободу воображения... сила воображения была
подавлена: оно было способно стать практическим, т. е.
трансформировать реальность только в пределах общих
J Н. Marcuse. An Essay on Liberation, Ch. III.
3 H. Marcuse. Eros and Civilization, p. 148—149.
8 H. Marcuse. An Essay on Liberation, p. 30.
132

границ репрессии; за этими пределами практика
воображения была нарушением табу и общественной морали,
была извращением и подрывом»1. Поэтому быть
революционным — значит для Маркузе поощрять и
воспитывать свободное воображение, не позволять принести
его в жертву «требованиям эффективного разума».
Вряд ли можно оспаривать, что каждый новый этап
развития производительных сил требует пересмотра
границ реальных возможностей, открывающихся перед
человечеством, и что в современных условиях
происходит то самое «расширение круга возможностей», о
котором говорит Сартр. Утопия, или совокупность
требований (выраженных в определенном социальном
проекте), вступающих в противоречие с реальными
возможностями, и утопизм как способ мышления и действия,
ориентированный на требование невозможного, — понятия
относительные. Границы утопии меняются от эпохи к
эпохе, причем в обоих направлениях: абстрактная
возможность становится реальной, а реальная может стать
абстрактной или даже вовсе необратимой возможностью.
Развитие производительных сил, обусловленное
современной научно-технической революцией, быстро
расширяет круг возможностей, причем реальной возможностью
может стать не только вчерашняя утопия.
Но Маркузе глубоко не прав, когда он утверждает,
что утопий больше уже не существует и что поэтому
говорить об утопии — значит не больше не меньше как
предавать действительные возможности. Утопия в
действительности перестает быть утопией лишь тогда, когда
существуют все необходимые предпосылки
(подразделяемые но отношению к определенной системе на
объективные и субъективные). Наличие субъективной воли к
преобразованиям при отсутствии соответствующих этому
активизму материально-экономических предпосылок не
лишает утопию ее утопической сущности, т. е. не
перестает делать проект иллюзорным, даже если
предпринимаются отчаянные попытки мобилизовать и
материализовать эту волю. С другой стороны, наличие материально-
экономических предпосылок при отсутствии воли к
преобразованиям — ситуация, которую Маркузе считает
* типичной для развитых капиталистических стран, — не
1 Н. Marcuse. An Essay on Liberation, p. 29.
»
133

перестает делать проект социалистического
преобразования общества — сегодня, сей же час (подчеркиваем
это) — иллюзорным, утопическим. Маркузе, видимо, и
сам понимает, что в несовместимости субъективных и
объективных предпосылок отрицания «развитого
общества» коренится противоречие, которое делает
противоречивым и само понятие утопии. Это находит у него
специфическое проявление в форме социального
пессимизма: ведь он (как, впрочем, и Сартр) не верил, что
майское движение приведет к радикальным сдвигам в
структуре французского общества, хотя и постоянно
подталкивал радикальные массы на путь бесстрашного
активизма.
Но если утопия — как иллюзорный по отношению к
конкретной ситуации проект — существует, то называть
ее собственным именем вовсе не значит «предавать»
действительные возможности. Скорее наоборот,
оперирование понятием утопии может в этом случае служить
тому, чтобы привести цели и средства в такое
соответствие, которое позволило бы прийти к цели максимально
коротким путем, достичь ее минимальной ценой.
Маркузе не открывает ничего нового, когда
рассматривает фантазию, воображение как продуктивную
форму познания, как принцип революционно-критического,
антиутопического мышления, выводящий за пределы
существующей реальности и существующих теорий и
ставящий перед судом критики все, что кажется
обыденному сознанию устойчивым и потому истинным, как путь
к революционной практике завтрашнего дня. «Доктрина
Маркса, — писал Ленин, — связала в одно неразрывное
целое теорию и практику классовой борьбы. И тот не
марксист, кто теорию, трезво констатирующую
объективное положение, извращает в оправдание
существующего...»
Вопрос заключается в том, по каким историческим
ориентирам проходят границы революционного
воображения. Конечно, у современной радикальной молодежи
воображение богаче, чем оно было у «отцов», ибо богаче
и реальные возможности. Богаче, следовательно,
должна быть и революционная теория, острее конфликт
между воображением и теорией, которая неизбежно отстает
В. И. Ленин. Поли. собр. соч , т. 14. стр 375.
134

от воображения. Но конфликт этот не всегда
разрешается в пользу воображения: воображение лишь тогда
оказывается подлинно революционным и продуктивным,
когда оно истинно, т. е. когда оно открывает новые
грани реальных возможностей, скрытые от
некритического сознания. Маркузе же рассуждает как социальный
абстракционист: воображение становится для него
самоцелью, способом ухода от реальной действительности
в мир иллюзий, формой «забвения», вместо того чтобы
стать формой диалектического «снятия»
действительности. Это наглядно проявляется и в его трактовке
воображения как принципа антиутопического действия.
Отношение марксистов к утопии как принципу
действия, направленного на реализацию неосуществимого в
данных исторических условиях (утопического) проекта,
превосходно выявлено Марксом и Лениным в их анализе
такого крупного социально-исторического явления,
каким была Парижская коммуна1. В этом анализе Маркс
и Ленин вскрывают противоречивый, антиномический
характер политического реализма. Подготавливая
революцию, коммунисты (прежде всего в лице своей партии)
удерживают революционеров от преждевременных
выступлений, т. е. являются силой, которую «левый»
революционер назовет не иначе, как «консервативной». Как
известно, пытаясь оправдать свою позицию в период
Декабрьского вооруженного восстания 1905 г. в России
(«не надо было браться за оружие»), Плеханов
ссылался на то, что Маркс в свое время «тоже» тормозил
революцию в 1870 г. «Да, — отвечает Плеханову
Ленин,— Маркс тоже тормозил ее... Маркс в сентябре
1870 года, за полгода до Коммуны, прямо предупредил
французских рабочих: восстание будет безумием, сказал
он в известном адресе Интернационала»2.
Но если массы, движимые стихийным стремлением к
ниспровержению капиталистического господства, все же
поднимаются на борьбу, приобретающую
массово-прогрессивный характер, то коммунисты выступают в под-
1 Особый интерес в этом отношении представляют письма
К. Маркса к Л. Кугельману от 12 и 17 апреля 1871 г. и ленинское
«Предисловие к русскому переводу писем К. Маркса к Л.
Кугельману» (1907 г.) (см. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 33, стр. 172—
173, 175; В. И. Ленин. Полн. собр. соч , т. 14, стр. 371—379).
2 В. И. Ленин Полн. собр. соч, т. 14, стр. 375—376.
135

держку этой борьбы, даже если она носит утопический
характер. «Маркс, назвавший в сентябре 1870 года
восстание безумием, в апреле 1871 года, видя народное,
массовое движение, относится к нему с величайшим
вниманием участника великих событий, знаменующих щаг
вперед во всемирно-историческом революционном дви.
жении»1. Маркс поддерживает «безумие», «утопию»
поддерживает решительно и твердо, давая повстанцам
практические советы, стараясь уберечь их от ловушек
расставленных буржуазией. «О, как насмехались бы
тогда над Марксом,—саркастически бросает Ленин, —- наши
нынешние «реальные» мудрецы из марксистов,
разносящие в России 1906—1907 гг. революционную романтику!
Как издевались бы люди над материалистом,
экономистом, врагом утопий, который преклоняется перед
«попыткой» штурмовать небоЬ2.
Итак, в сентябре 1870 г., когда можно еще было
предотвратить неподготовленное выступление трудящихся
против буржуазии, политический реализм заключался в
том, чтобы предостеречь «вожаков от преждевременного
восстания»3, как от утопии. Несколькими месяцами
позже, когда выступление все же произошло, политический
реализм заключался уже в том, чтобы способствовать
попытке реализации утопии. Маркс, разумеется, не стал за
это время сторонником утопий, но зато он всегда
оставался диалектиком в своем подходе к революционному
творчеству. Но из чего исходил Маркс, поддерживая
коммунаров, преклоняясь перед ними и поощряя их?
В одном из писем к Л. Кугельману Маркс говорит
о социально-психологическом значении выступления
коммунаров. «Версальские канальи» «поставили перед
парижанами альтернативу: либо принять вызов к борьбе,
либо сдаться без борьбы. Деморализация рабочего
класса в последнем случае была бы гораздо большим
несчастьем, чем гибель какого угодно числа «вожаков»» .
Ленин подчеркивает важность этой мысли Маркса:
«Маркс умел оценить и то, что бывают моменты в
истории, когда отчаянная борьба масс даже за безнадежное
1 В. И. Ленин. Поли. собр. соч, т. 14, стр. 376.
2 Там же, стр. 377.
3 Там же, стр. 378.
4 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 33, стр. 175.
136

дело необходима во имя дальнейшего воспитания этих
масс и подготовки их к следующей борьбе» К
Вместе с тем Маркс высоко оценивал Парижскую
коммуну как завоевание исходного пункта будущей
борьбы пролетариата.
И все же главное не в этом. Основная причина
поддержки Марксом Парижской коммуны коренится в том,
что во всяком массовом прогрессивном движении — даже
утопическом — он видел момент проявления
исторической инициативы, исторического творчества, которое
никогда не может откладываться до более
«благоприятного» момента. Дело в том, что в истории в отличие,
скажем, от естественных наук социальный эксперимент как
нечто целостное неповторим, а если это так, то нужно
пытаться воспользоваться для отрицания капитализма
любым массовым прогрессивным движением, поскольку
предугадать, какой из «случайных» социальных
экспериментов содержит в себе действительные революционные
потенции и служит проявлением «необходимости»
социального прогресса, практически невозможно. Маркс,
пишет Ленин, «понимает, что попытка учесть наперед
шансы с полной точностью была бы шарлатанством или
безнадежным педантством. Он выше всего ставит то, что
рабочий класс геройски, самоотверженно,
инициативно творит мировую историю. Маркс смотрел на эту
историю с точки зрения тех, кто ее творит, не имея
возможности наперед непогрешимо учесть шансы...»2. Ленин
имеет здесь в виду «суровую отповедь» Маркса Кугель-
ману, который «ответил Марксу, видимо, какими-то
выражениями сомнения, указаниями на безнадежность
дела, на реализм в противоположность романтике»3.
«Отповедь» эта содержит принципиальной важности
методологический тезис. «Творить мировую историю, —
отмечал Маркс, — было бы, конечно, очень удобно, если
бы борьба предпринималась только под условием
непогрешимо-благоприятных шансов. С другой стороны,
история носила бы очень мистический характер, если бы
«случайности» не играли никакой роли. Эти случайности
входят, конечно, и сами составной частью в общий ход
развития, уравновешиваясь другими случайностями. Но
1 В. И. Ленин Полн собр. соч., т. 14, стр. 379.
2 Там же, стр. 378—379.
3 Там же, стр. 378.
137

ускорение и замедление в сильной степени зависят от
этих «случайностей»...» 1
Пример личного отношения Маркса к Парижской
коммуне и ленинского анализа этой позиции Маркса,
равно как и отношения самого Ленина к революции как
к искусству, заставляет сделать определенный вывод.
Марксист должен быть достаточно реалистичным (или
пользуясь термином Маркузе, утопичным), чтобы
стремиться предотвратить преждевременные революционные
выступления и стараться не ставить под угрозу
завоевания трудящихся, чтобы не отодвинуть тем самым
отрицание буржуазного общества в необозримое далеко.
Вместе с тем он должен быть достаточно антиутопичным,
чтобы не поддерживать существующий порядок, не
смотреть на существующую действительность, как на
истинную, и стараться использовать всякую возможность
отрицания существующей «иррациональной
рациональности». Иными словами, марксист должен быть в своей
практической деятельности диалектиком.
Этой-то диалектики как раз и недостает Маркузе,
который возводит свой антиутопизм во всеобщий принцип
революционного действия, оторванный от конкретного
анализа конкретных ситуаций. Подлинно
революционная партия должна, с его точки зрения, не только
поддерживать и направлять стихийно возникшее,
утопическое (в данной ситуации) антикапиталистическое
движение масс, но и сознательно толкать массы на реализацию
утопии или даже организовывать утопические движения.
1 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 33, стр. 175.

Заключение
ДОаркузе, как утверждают, пишет новую книгу. Маркузе
продолжает выступать перед студенческой аудиторией.
Портреты и реплики Маркузе все еще мелькают на
страницах буржуазных газет и журналов. Но «загадки
Маркузе» сегодня уже, кажется, не существует не только
для коммунистов, но и для тех представителей
студенчества и интеллигенции, которые серьезно пытаются
разобраться в проблемах и перспективах
антимонополистического движения в развитых капиталистических
странах.
Два года, прошедшие со времени майско-июньских
событий во Франции, Италии, Западной Германии, по--
служили хорошей проверкой для теории Маркузе и тех
социально-политических программ, которые
базировались на краеугольных идеях «социального критика».
Эта проверка оказалась отнюдь не в пользу Маркузе.
Маркузе по существу приходится постепенно
отказываться от многих из тех идей, которые создали вокруг
его имени ореол оригинальности, новизны,
бескомпромиссности и которые сплотили вокруг него некоторых
лидеров, в общем-то далеко не всегда похожих один на
другого, студенческих масс и «левой» интеллигенции.
«Одномерность»? Но если Маркузе еще и не
отказывается от этой идеи, то она уже, согласно его трактовке в
«Очерке об освобождении», не носит «тотального»
характера, ибо, по признанию самого «социального
критика», существует реальный разрыв между сознанием и
бытием рабочего класса развитых капиталистических
стран. Студенчество и леворадикальная интеллигенция
как «агенты революционного процесса»? Но они в
конечном счете ничего не могут сделать без союза с
пролетариатом. Объединение развитых капиталистических и
социалистических стран под общей крышей «развитого
индустриального общества», выступающего единым
Фронтам против «бедных» наций? Но ни Вьетнам, ни
%ба не смогли бы в течение -длительного времени —и
139

это вынужден признать сам Маркузе —оказывать ус.
пешное противодействие и сопротивление агрессии «раз.
витых» Соединенных Штатов без братской помощи
«развитого» Советского Союза.
В этих условиях Маркузе ничего не остается, как
корректировать свои идеи и в то же время утверждать, что
прошедшие месяцы подтвердили его правоту, особенно
выводы относительно роли интеллигенции и студенчества
в революционном процессе. Но куда ведет Маркузе этот
его пересмотр собственного теоретического арсенала? Не
идет ли «критический философ» «на сближение» с
марксизмом, тем более, что он не перестает утверждать,
что он «еще марксист»? Разумеется, нет. При всей
широте диапазона творческой мысли Маркузе он остается в
пределах леворадикального утопического социализма,
чуждого марксизму и в политическом, и в
идеологическом отношении, а стало быть, враждебного ему. Тот
«пересмотр», которому подвергает наш философ свою
■концепцию «одномерности», есть не более чем поправка
на те сдвиги, которые произошли в последние месяцы в
массовом сознании студенчества и интеллигенции.
Маркузе приходится говорить ту «долю правды», которая
становится достоянием сознания многих из его прежних
приверженцев, чтобы не уронить в их глазах свой
авторитет радикального, творческого мыслителя.
И тем не менее ряды ярых сторонников Маркузе
тают. Происходит расслоение сил, которые всего несколько
месяцев назад видели в нем своего идейного вождя,
верили ему, шли за ним. От него отходят и те, кто считает,
что Маркузе отступает от своих радикальных позиций и
делает уступку «догматикам», ориентирующимся на
рабочий класс и марксистско-ленинские партии. Но от него
отходят и тс, кто под влиянием социальной практики,
уроков классовой борьбы пришел к закономерному вьь
воду, что концепция Маркузе не открывает реальной
перспективы успешной борьбы за права и интересы
трудящихся и не обеспечивает интеллигенции возвращения
утрачиваемых ею привилегий.
Большую роль в борьбе против маркузиаиства
сыграли марксистско-ленинские партии развитых
капиталистических стран прежде всего тем, что сумели «вырвать» и
рук леворадикальных анархистов ту «монополию» 1
постановку и решение молодежных проблем, котор
140

кое-где имела место и которая позволила маркузианцам
спекулировать на недостаточной разработанности
марксистами некоторых актуальных проблем, связанных с
изменением реального положения молодежи и
интеллигенции в современном буржуазном и социалистическом
обществе. Маркузе льстит молодежи. Марксистам
чужда такая лесть. «...Ленин упрекал Троцкого в том, —
справедливо замечает Рене Андрие, — что тот льстил
студентам, и я считаю, что это очень важный упрек.
Никогда не нужно льстить молодежи, но все делали это,
за исключением нас. Мы не побоялись пойти против
течения. Помпиду, граф Парижский, Объединенная
социалистическая партия, еженедельник «Экспресс»,
газета «Фигаро», Раймон Арон — все льстили
студентам, которые-де так умны, которые-де пробудили рабочий
класс. Мы были единственными, кто этого не делал»!.
Но, отказываясь от лицемерной лести студенчеству,
коммунисты вместе с тем не отказываются от более
пристального, чем ранее, рассмотрения и решения реальных
проблем, которые нашли извращенное отражение в
концепциях леворадикальных идеологов, и прежде всего
Маркузе. Вместе с тем коммунистические партии
справедливо отмечают, что решения этих проблем тесно
связаны с решением всего комплекса
социально-экономических, политических и идеологических проблем, стоящих
перед прогрессивными силами в странах развитого
капиталистического общества, ибо ни студенчество, ни
интеллигенция не являются ныне «маргинальной» силой,
стоящей вне системы капиталистического производства.
Но первые успехи коммунистических сил на поприще
борьбы с маркузианством не должны порождать
иллюзии «конца» леворадикальной «утопии». Объективные
условия, способствовавшие возникновению и
относительно широкому распространению концепции Маркузе,
продолжают существовать как внутри развитых
капиталистических стран, так и на международной арене.
Научно-техническая революция, порождающая
существенные сдвиги в классовой структуре развитого
капиталистического общества, продолжается, стало быть,
1 будет продолжаться и модификация самой этой
структуры, неизбежно вызывающая определенный разрыв
1 «Nouvelle Observateur», 22.IX.1968.
141

между «новым» социальным бытием отдельных секторов
трудящихся классов и их «старым» групповым
сознанием. А такой разрыв служит благоприятной почвой дЛя
производства новых и воспроизводства старых
леворадикальных концепций.
Поскольку переход пролетариата из «класса в себе»
в «класс для себя» есть перманентный процесс, то на
определенных исторических этапах его развития
возможен известный временный спад социальной
активности пролетариата в тех или иных конкретных формах,
который легко поддается леворадикальной
фальсификации в духе теорий «исчезновения» пролетариата как
«агента исторического действия».
В условиях роста интеграционных процессов в
современном мире революционная активность рабочего класса
развитых капиталистических стран может находить не
только прямое проявление (в пределах «развитого
общества»), но также и косвенное (в пределах мировой
системы социализма и «третьего мира»), что опять-таки
может быть интерпретировано — при отказе от научного
анализа — как «депролетаризация» рабочего класса
развитого капиталистического общества.
Действия раскольнических группировок внутри
коммунистического движения, выдвигающих «собственные»
идеологические программы леворадикального толка,
особенно когда раскольнические силы стоят у власти и,
таким образом, имеют возможность осуществлять эти
программы на практике, способствуют инфильтрации в
сознание трудящихся близких им и.о духу леворадикальных
теорий, формирующихся в рамках буржуазного общества
Неравномерность развития социализма
предопределяет выдвижение на первый план в различных
социалистических странах различных форм решения социальных
проблем, что может создать иллюзию (по отношению к
сознанию, функционирующему в другом контексте)
«сближения» с капитализмом и утраты революционного
духа.
В этих условиях борьба и против самого маркузиан-
ства, и против других близких ему по духу
леворадикальных теорий продолжает оставаться насущным
моментом идеологической борьбы и отправной точкой
дальнейшего позитивного развития марксистско-ленинской
теории.

ОГЛАВЛЕНИЕ
Вступление 3
Г лава I. Генезис и эволюция философии Герберта
Маркузе 20
/. «Новая» интерпретация
марксизма: от
экзистенциализма к гегельянству —
2. Маркузе и
Франкфуртская социологическая
школа 32
3. «Негативная диалектика»
и отрицание
исторического материализма 40
Глава II. «Одномерная» критика развитого
индустриального общества 54
/. Первый подход к критике
современного общества
(«Эрос и цивилизация») —
2. «Одномерное общество»
и проблема «агента
исторического действия» 60
3. «Репрессивная
терпимость» и борьба за
демократию 87
Глава III. «Новая утопия» Герберта Маркузе 96
/. Рождение «современной
концепции революции» —
2. Пролетариат или
интеллигенция? 108
3. «Развитые общества» и
«третий мир» 120
4. «Воображение у власти» 130
Заключение
139

Баталов Э. Я. и др.
Б28 Поход Маркузе против марксизма. М.,
«Мысль», 1970.
143 с. (Против буржуазной идеологии). -
Перед загл. авт.: Баталов Э. Я., Никитич Л. А., Фо-
гелер Я. Г.
Книгой коллектива авторов «Поход Маркузе против марксизма»
издательство открывает новую серию «Против буржуазной
идеологии» Теоретические построения Маркузе, предлагающего в
противовес марксизму собственные пути и методы разрешения противоречий
современного общества, получили на Западе довольно широкое
распространение среди студенчества и значительной части
интеллигенции. Авторы, подвергнув критическому разбору основные работы
Маркузе, раскрывают истинное содержание его концепции,
реакционный смысл его антимарксистских идей, их опасную роль в
современном революционном движении.
1—5—5
56—70 1ФБ
Баталов, Эдуард Яковлевич
Никитич, Людмила Александровна
Фогелер, Янюрген Генрихович
ПОХОД МАРКУЗЕ ПРОТИВ МАРКСИЗМА
Редактор Д н Дорогова
Младший редактор н Г Петрушенко
Оформление художника А в Семенова
Художественный редактор £ м О ульяновская
Технический редактор Q А Барабанова
Корректор в И Пантелеева
Сдано в набор 4 июня 1970 г. Подписано в печать 25 сентября 197
Формат бумаги 84хИ081/зг, № 2. Усл.-печатных листов 7,56. Учетно-издатель
листов 7,86. Тираж 19000 экз. А07529. Цена 48 коп. Заказ № 1182
Издательство «Мысль». Москва, В-71, Ленинский проспект, 15.
Московская типография № 8 Главполиграфпрома
Комитета по печати при Совете Министров СССР,
Хохловский пер., 7.